КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Странники [Наташа Аллунан] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ Файл № 515 СТРАННИКИ

Каледония, штат Висконсин. 17 ноября 1990 года


Дом стоял на отшибе. Он был стар и выглядел так, словно давно заброшен. Краска выцвела и облупилась, стены покосились, окна грубо заколочены прогнившими досками. От дома за версту разило старческой немощью. Но его единственный жилец все еще был где-то там, в недрах своего логова.

— Вы уверены? — снова спросил шериф.

— Абсолютно, — кивнул мистер Кэди, землевладелец, который уже давно определил эту развалюху под снос. — Старый хрыч прекрасно понимает, что стоит ему выйти, я сразу же сменю замки. Так что он и носу наружу не кажет.

Шериф неохотно кивнул и пошел к ветхому крыльцу. На душе было пакостно. Конечно, дом давно пора было снести. Иначе он просто развалится и погребет под собой своего обитателя. Но все же, выселять одинокого старика…

— Нехорошо это как-то, — пробормотал он. — Старик ведь все-таки…

— Ничего-ничего, — деловито подбодрил его, а заодно и себя, мистер Кэди, поправляя галстук, — этот старик мне немало крови попортил и вам еще попортит, будьте уверены.

На двери висело выцветшее уведомление о выселении. Висело уже очень давно.

Шериф тяжело вздохнул и постучал.

— Мистер Скур! — окликнул он. — Это шериф. Откройте, пожалуйста.

Ответа не последовало. Не скрипнули половицы, ничто не шелохнулось в обреченном доме. Похоже, Эдвард Скур решил упираться до последнего. Глупо. Старики часто делают глупости — с точки зрения молодых. Особенно когда дело касается привычек. Старый дом…

Шериф достал пистолет — не то чтобы он боялся Скура, которому было уже за семьдесят, просто сработала привычка. Он кивнул землевладельцу:

— Открывайте.

Старенький замок заело, мистер Кэди некоторое время сражался с ним, невнятно чертыхаясь себе под нос. Наконец дверь подалась и с отчаянным скрипом медленно отворилась.

В нос сразу же ударил резкий запах — смесь какой-то химии и тухлятины.

— Господи, ну и вонь он тут развел! — с отвращением поморщился Кэди.

Он шагал по грязным половицам, как по болоту — высоко, по-журавлиному, поднимая ноги в лакированных штиблетах.

— Мистер Скур! — еще раз окликнул шериф, но никто так и не отозвался.

— Спальня там, — Кэди кивнул на ветхую лестницу, ведущую на второй этаж.

Но в спальне, как и на первом этаже, они никого не нашли. Только запах здесь был еще гуще. Кэди сунулся было в ванную, но с проклятьями выбежал оттуда, грохнулся на колени. Его стошнило.

— Что там? — шериф поспешил к скрюченному землевладельцу, но тот, продолжая чертыхаться, вскочил на ноги и ссыпался по лестнице.

Шериф с пистолетом наизготовку осторожно заглянул в ванную, недоумевая, что могло так напугать Кэди. На краю валялась небрежно брошенная перчатка. Желтоватая, словно человеческая кожа, обмякшая и мокрая.

Шериф перевел дух. У этих дельцов иногда здорово сдают нервы. Наверное, потому, что у всех у них совесть малость не чиста. Он опустил пистолет, шагнул через порог ванной…

И замер.

В ванне лежало тело. Или то, что осталось от человеческого тела. В основном, кожа. Пустая, как перчатка. Обмякшая и мокрая.

— О, господи, — выдохнул шериф, и тут кто-то бросился на него сзади.

Шерифу удалось вырваться из захвата, оттолкнуть от себя неясную, распространяющую все тот же странный запах фигуру. Палец сам нажал на курок. И еще раз. И еще.

Выстрелами с близкого расстояния, почти в упор, нападавшего отшвырнуло назад, тот покачнулся и кувырком полетел с лестницы. Шериф поспешно спустился следом.

Старик еще дышал. Должно быть, это и был Скур. Все три пули пришлись в грудную клетку, так что жить ему оставалось считанные секунды.

Впалый, слюнявый старческий рот приоткрылся — умирающий пытался что-то сказать. Шериф нагнулся ближе, чтобы расслышать.

— Мол… кх-х-х… дер… — прохрипел Скур.

— Что? — не понял шериф. — Мистер Скур?..

Поздно. Эдвард Скур уже не мог ничего сказать. Никогда и никому.

Вашингтон, округ Колумбия 21 ноября 1990 года


От дома за версту несло старческой немощью. Снаружи он выглядел еще крепким, но внутри все пропиталось плесенью и нищетой. Каждая вторая лампочка в узком коридоре не горела, из-за перекошенных дверей крошечных квартирок сочились запахи подгоревшей еды. Где-то надсадно вопил младенец. Окно на лестничной площадке было заколочено, в щели меж досками сочился дневной свет.

Странное жилище выбрал себе бывший агент ФБР.

На месте дверного замка торчали оголенные проводки.

Молдер постучал. Его не оставляло ощущение, что все это уже было. Или будет. Или повторяется раз за разом, и каждый раз стирается из памяти, оставляя только это неуютное дежа вю. И еще ему почему-то казалось, что жизнь Фокса Молдера с этого момента изменится. Круто или плавно, к добру или худу — он не знал.

В квартире послышалось старческое шарканье, потом все стихло. Пришлось снова постучать — осторожно, чтобы ненароком не проломить хлипкую дверь.

Щелкнул замок, и из щели, ограниченной дверной цепочкой, на него уставился хозяин квартиры — молча и недружелюбно. Было ему под семьдесят.

Молдер поздоровался.

— Чего надо? — было ему ответом.

— Вы — Артур Дэйлс, бывший агент ФБР? — уточнил Молдер.

— Да. Чего надо? — повторил старик в давно не стиранной рубашке.

— Я из ФБР, отдел поведенческих ориентировок, — пояснил Молдер. — Я пришел, чтобы спросить вас о деле Эдварда Скура. Это ведь вы открыли его дело в 1952-м.

— Ну я, — Дэйлс явно не был расположен к сотрудничеству.

— Вот… — Молдер торопливо полез в папку. — Я принес его с собой, это дело.

Дэйлс равнодушно-брезгливо покосился на картонную обложку, словно на раздавленную лягушку на дороге, и ничего не сказал.

— Видите, тут большая часть была еще в пятидесятые годы вырезана цензурой, — Молдер перевернул несколько тонких машинописных страниц. Черная тушь цензора оставила нетронутой только некоторые имена и даты. — Тут сказано, что вы обнаружили причастность Скура к серии кровавых убийств, при которых у жертв были удалены все внутренности. Однако, насколько я понял, задержать вам его не удалось.

— Молодой человек, вот вы работаете в Бюро. Значит, вам известно, что такое «Секретные материалы», они же «Х-файлы»? — вдруг спросил Дэйлс.

— Это… нераскрытые дела, — пробормотал совершенно сбитый с толку Молдер.

— Нет, юноша, — старик покачал головой. — Это дела, которые считаются нераскрытыми. Чувствуете разницу?

Помолчали. Молдер так и не понял толком, к чему клонит Дэйлс, но отступать пока не собирался.

— Сэр, — снова начал он, — кому-то зачем-то понадобилось уничтожить все подробности дела Эдварда Скура. Я хочу… мне нужно знать, почему это было сделано.

— Вы нашли его? — спросил Дэйлс.

— Три дня назад Эдвард Скур был застрелен в Висконсине местным шерифом, который пришел, чтобы выселить его по заявлению землевладельца, — ответил Молдер. — В его доме было обнаружено тело, изувеченное точно так, как было описано в вашем отчете.

Если это сообщение и вызвало какой-то интерес у бывшего агента, то он его ничем не выдал.

— Ну, раз Скур мертв, значит, дело точно закрыто, — все так же равнодушно буркнул он и попытался захлопнуть дверь.

Молдер был начеку и придержал ее ногой.

— Сэр, — сказал он, — моя фамилия — Молдер. Вам это о чем-то говорит?

Старик снова промолчал, но на миг в его лице что-то дрогнуло — это имя он определенно знал.

— Скур тоже знал это имя, — сказал Молдер. — Это было последнее, что он несколько раз повторил перед смертью. Просто имя — и все.

Дэйлс вздохнул.

— Послушайте, Молдер, вы когда-нибудь слышали о Комитете по расследованию антиамериканской деятельности? Хотя нет, куда там, это было задолго до вашего рождения.

Молдер промолчал, что, хоть и родился в шестьдесят первом, историю своей страны немного знает.

— Так вот, Молдер, это были такие ребята, которые в сороковых-пятидесятых годах занимались поисками агентов коммунистов. Они не нашли практически ничего.

Молдер удивился такому утверждению, но снова промолчал, боясь вспугнуть неожиданно проснувшуюся разговорчивость Дэйлса.

— И как вы думаете, юноша, были бы результаты их деятельности столь мизерны, если бы они сами этого не хотели?

Старик пытливо уставился на него поверх дверной цепочки. Ждал ответа. Молдер терпеть не мог риторических вопросов.

— Простите, сэр, но я не вижу связи… — начал он.

— Значит, вам и не надо ее видеть, — оборвал его Дэйлс и с грохотом захлопнул дверь.

Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия Поздний вечер


Это было неправильно. Это было совершенно неправильно, но здравый смысл испуганно забился в дальний уголок сознания и смирно сидел там, поджав лапки.

На нем висела куча работы. Важной работы. Необходимой работы. От его ориентировок зависело, поймают ли совершено реального и живого маньяка, уже второй месяц бесчинствующего (именно так — бесчинствующего!) в Детройте и как раз сейчас присматривающего себе пятую жертву.

Стол агента Молдера был завален неаппетитными фотографиями жертв и прочими материалами по делу. А сам агент Молдер, вместо того чтобы заниматься данным конкретным делом, смотрел хронику маккартизма. Дело Розенбергов. Обличительные речи. Бульдожья мина директора Гувера. Снова речи. Дряблый подбородок сенатора Маккарти. Коммунизм как заклятый и беспощадный враг Америки вообще и каждой конкретной верной демократическим идеалам домохозяйки в частности. Все на бой с коммунистической заразой, которую распространяют «странствующие товарищи». Во имя упомянутых идеалов. Защитим американский образ жизни.

Какая тошнотворная патетика… впрочем, разве она бывает другой? Если уж взрослые дяди в хороших костюмах начинают драть глотку, вопия к лучшим чувствам публики, — значит, поблизости обязательно спрятано нечто дурно пахнущее. А уж если дикторы новостей начинают оперировать вместо слов словесами — значит, пакость назрела особо грязная и в государственном масштабе. Прогнило что-то в королевстве датском, если идеологических противников начинают изображать этакими монстрами, питающимися исключительно плотью добропорядочных американцев и запивающих оную кровью христианских младенцев.

А вот и еще один персонаж фарса — Рой М. Кон, юрист по специальности. Этот перед камерой старается не маячить, оставляя публичную показуху Маккарти. Особый помощник то ли Гувера, то ли собственно сенатора. Интересная должность. Особый помощник, тайный советник… Великий инквизитор с холеными ногтями. Интересно, сколько ему здесь лет? Старая черно-белая съемка, ничего не разберешь. Вряд ли больше тридцати. Либо очень хорошо сохранился. Такие следят за внешностью. Они вообще относятся к себе с уважением и любовью.

Молдер машинально начал прикидывать профиль — этот «великий инквизитор» при других обстоятельствах, наверное, вполне мог стать одним из «клиентов» ФБР. Выслеживал бы не самых беззащитных жертв, которые пытались бы сопротивляться, медленно и с наслаждением ломал их, а потом с аккуратностью хирурга обезображивал бы трупы и кидал подсказки сыщикам — чтобы интереснее было играть. И любовался бы собой.

Увлекшись, Молдер не сразу понял, что за знакомое лицо мелькнуло на экране — вскользь, случайно попало в кадр, когда Рой Кон чуть подался вперед. Пришлось просмотреть пленку еще и еще раз. Значит, вот что имел в виду Артур Дэйлс. В деле Эдварда Скура был партбилет, удостоверяющий, что Скур являлся членом компартии США. А Билл Молдер сидел за спиной главных охотников на «красных». Что ж, Фокс Молдер разгадал шараду — и получил в ответ множество новых вопросов.

Было уже далеко за полночь — оставалось смириться, что поход к Дэйлсу придется отложить на завтра. А еще нужно было до утра составить профиль серийного убийцы, орудующего в Детройте. Здравствуй, бессонница. Ты сегодня на редкость вовремя. Присоединяйся.

* * *
Завтрашний день обещал быть хмурым и пасмурным — последние десять лет Артур Дэйлс мог предсказывать погоду без всяких барометров. Это ж надо, сколько в человеческом организме всякого такого, что к старости начинает ломить, колоть, ныть и раскалываться, стоит этому чертову ртутному столбу дернуться в ту или иную сторону. Лекарство, что ли, принять? Хотя нет же в доме ни капли. Ну и ладно, побережем печень. Для разнообразия. Тем более что профессиональная интуиция подсказывает, что юный Молдер, скорее всего, вечера ждать не станет — прямо с утра и прибежит. Пылая энтузиазмом. Он, видите ли, хочет знать, и желательно все. Народную мудрость насчет того, что бывает с теми, кто слишком много знает, он еще, по всему видать, не осознал. А когда осознает — отступать будет уже поздно. Потому что единственный путь к отступлению приводит…

Дэйлс тоскливо оглядел собственное убогое жилище. Поморщился, на миг представив, как это все выглядит в глазах аккуратненького и подтянутого юного энтузиаста. Да, Молдер-младший, как пить дать (кстати, неужели ни одной заначки не осталось?), завтра припрется чуть свет. Ему, бедолаге, и невдомек, что у того, кто однажды слишком далеко зашел по этой тропинке, кто на волне юношеского максимализма решил, что ему больше всех нужно знать правду, и не послушался умных людей, — у того остается только два пути. Либо идти до конца, и тогда тебя, скорее всего, просто сожрут с потрохами. Не исключено, что в буквальном смысле. Либо отступить — и рано состариться, согласно народной мудрости. И дышать пылью, до конца дней своих.

Ладно, решено: если объявится с утра пораньше, может, что-нибудь и узнает. А нет — так нет.

Дэйлс снова поморщился — последние лет двадцать ему нелегко было себя обмануть. Он знал, что расскажет этому юноше со взором горящим все. Или почти все. Личные эмоции агента Дэйлса юного агента Молдера не касаются. Другое дело — как рассказать? Простым изложением фактов тут не отделаешься, тогда интерпретация останется на долю Молдера, а он еще слишком зелен для этого.

Хотя и не так прост, как кажется. Его отец работал в Госдепартаменте. И Скур работал в Госдепартаменте. И то, и другое должно быть ему известно. Однако Молдер-младший об этом и словом не обмолвился. Любопытно.

А с другой стороны — рассказывать так рассказывать. Чем этот юнец хуже или лучше другого слишком принципиального юнца, который тоже не слушал умных и влиятельных людей, которые убедительно просили его остаться в сторонке и не лезть в дело Скура? Агент Молдер имеет право знать то, что довелось узнать агенту Дэйлсу. А что он будет с этим знанием делать — это уж его забота.

* * *
— Доброе утро, мистер Дэйлс, я принес вам кофе!

Половина десятого. Должно быть, Фокс Молдер тоже не ложился в эту ночь. Физиономия осунувшаяся, под глазами круги. Привычки завтракать, у него, небось, тоже нет, вот и качает его от сквозняка.

Дэйлс рассматривал заявившегося, как и ожидалось, ни свет ни заря Молдера-младшего со смешанным чувством неприязни и узнавания. Все это было до боли знакомо.

— Излагайте, — без лишних церемоний предложил ему Дэйлс.

В квартиру он его так и не впустил.

Молдер изложил. Да, он прилежно выполнил домашнее задание, просек нехитрую связку Скур — охотники за красными — Билл Молдер. А теперь этот отпрыск Билла Молдера желал знать, почему все-таки Эдвард Скур умер с именем его отца на устах. Такой вот упорный малый.

Дэйлс предпринял последнюю попытку избавиться от настырного юнца и от ответственности за то, в какую сторону у означенного юнца в данный жизненный период норовила съехать крыша.

Молдер пригрозил вернуться с ордером, потому что ему, ведите ли, нужно знать правду. Слово «правда» он произносил с особым трепетом.

Насчет ордера — это он загнул, и они оба это прекрасно понимали. Однако стало ясно, что отделаться от правдолюба не удастся. Дэйлс смирился и открыл дверь.

— В вашем отчете, мистер Дэйлс, — начал Молдер, — вы упоминали, что Скур был коммунистом…

Дэйлс грустно усмехнулся. Устроился поудобнее.

— Тогда, в начале пятидесятых, очень много кто был таким «коммунистом», мистер Молдер. Мы приходили по указанному адресу, производили арест, а дальше — сами понимаете… Эдвард Скур был просто очередным подлежащим аресту «красным». Просто имя в списке. Когда мы с напарником шли к нему домой, мы не имели ни малейшего представления, кто он такой…

Либург, штат Вирджиния 24 июня 1952 года 18.30


Дверь открыла красивая темноволосая женщина с ниткой крупного жемчуга на шее. Я отчетливо запомнил этот жемчуг, наверное, потому что очень не хотелось смотреть ей в глаза. Но прятать взгляд было никак нельзя, так что я видел, как резко расширились ее зрачки, когда она услышала, что агенты ФБР Дэйлс и Майкл хотят видеть ее мужа. Она хотела что-то возразить, но откуда-то из глубины дома раздалось: «Дорогая, у тебя обед стынет, я сам все улажу!», и она покорно отступила, пропуская Скура.

Сотрудник — с этого момента уже бывший сотрудник — Госдепартамента Эдвард Скур был примерно моим ровесником. Он только что пришел с работы и, как всякий приличный человек, собирался обедать в кругу семьи и потому был в белоснежной сорочке, хорошем костюме и при галстуке. От всего этого — уютного дома с ухоженной лужайкой, чисто выметенного крыльца, нитки крупного жемчуга на шее миссис Скур и галстука, который отец семейства не снимал, садясь за стол, — веяло благополучием и житейским счастьем. Счастьем, которое через пару секунд должно было разбиться вдребезги.

Потому что Эдвард Скур не явился на заседания Комитета по расследованию антиамериканской деятельности, когда Маккарти сотоварищи возжелали его выслушать. Всего-то.

Собственно задержание производил мой напарник — Хэйз Майкл. Во-первых, он не чурался подобной работы, а во-вторых, он был значительно шире меня в плечах. Нет, он все делал по инструкции, никогда не превышал полномочий. И все же меня передернуло, когда Майкл спокойно и даже равнодушно втолкнул Скура в прихожую, поставил лицом к стене и грубо обыскал.

— Гляди-ка! — и Майкл сунул мне под нос партбилет на имя Эдварда Скура. — Красный, что и следовало доказать.

— Это не мое! Мне его подбросили! — Скур пытался держать себя в руках, но голос сорвался и дал петуха. Да и как не дать петуха, когда тебя на глазах у семьи уткнули носом в стену собственной прихожей. — Я семейный человек…

— Раньше надо было об этом думать! — добродушно прорычал Майкл и повел задержанного к машине.

А я так и остался торчать столбом на пороге. Потому что в глубине прихожей, неподвижная, как изваяние, стояла миссис Скур и смотрела на меня огромными черными глазами. Две девочки и мальчик с такими же, как у отца, чуточку оттопыренными ушами, испуганно жались матери.

— Я… сожалею… — только и смог выдавить я.

— Убирайтесь! — глухим голосом ответила миссис Скур.

И я ушел.

* * *
А вечером отправился в бар. Был у нас для этого, весьма подходящий бар поблизости от конторы — заведение под названием «Крик совы». Там обмывали повышения, поминали безвременно ушедших и просто пили. В этот вечер я твердо решил не просто выпить, а напиться. Мне говорили, что это помогает, вот и решил попробовать.

Бармен меня хорошо знал, мигом сообразил мне бурбона, и мы поговорили о погоде — лило как из ведра, и по дороге я весь вымок, как собака. Потом алкоголь сделал свое дело, стало немного теплее, и промокшие насквозь туфли меня волновали уже меньше, и мы с барменом поговорили, как дела.

— А где же ваш напарник? — с профессионально-наигранным интересом спросил он.

— Обрабатывает задержанного, — сказал я. Вдаваться в подробности, ясное дело, не хотелось.

— Все ловите красных?

— На кого покажут, того и ловим, — мрачно ответил я.

— Хорошая у вас работа, мистер Дэйлс, — рассеянно позавидовал бармен.

— Да уж, лучше некуда, — признал я.

И тогда зазвонил телефон. Именно тогда, когда я только расслабился, на время выкинул работу из головы и принялся обдумывать идею о следующей порции и ее размерах. И уже по тому, как мерзко тарахтел сиплый звонок, обострившееся от алкоголя чутье подсказало мне, что это меня и что новости плохие, и от этого предчувствия вечер протух, как яйцо, а ногам снова стало холодно и мокро. Так что когда бармен поставил передо мной увесистый черный аппарат, я не удивился, а просто заказал кивком еще бурбона.

Звонил Хэйз.

— Привет, Дэйлс. Это не ты мне звонил только что?

— Нет. С чего бы мне тебе звонить? — искренне удивился я.

— Я думал, может, ты уже знаешь, — хмыкнул он. — Скур повесился. В камере. Мне с полчаса назад сообщили.

— Вот как? — тупо сказал я.

— Ну да, — Майклу, похоже, было совершенно наплевать. Его интересовало только дело, а оно теперь было бесславно закрыто. — Как думаешь, это ихний ЦК велит коммунякам вешаться при взятии под стражу?

— Не знаю, — сказал я и повесил трубку.

Я снова вспомнил этот еще вчера образцово-благополучный дом, испуганных детишек, поджатые губы миссис Скур…

Наверное, вид у меня был тот еще, потому что бармен —.а бармен в «Крике Совы» был со стажем и никогда не лез не в свое дело — почему-то обеспокоенно спросил меня, все ли в порядке.

— В порядке, — сказал я, прихлебывая, — бурбон все лечит.

После третьего полтинника я заправил фляжку виски, забрал свою машину со стоянки и поехал к дому Скуров. К счастью, по дороге обошлось без жертв: я был пьян, а асфальт — мокр. Когда я подъехал, было начало одиннадцатого, но я сидел там почти час, не решаясь ни подойти к дому, ни уехать.

Отправиться домой и спокойно лечь спать я не мог. Для этого не хватило, бы никакого виски.

А позвонить в дверь аккуратненького коттеджа и посмотреть в глаза вдовы…

Что я мог ей сказать? «Миссис Скур, мне так жаль, что вы потеряли мужа, если я могу чем-то помочь…»

Все это — лишь пустые слова, я это понимал, и она бы это поняла, и только хорошее воспитание удержало бы ее от того, чтобы врезать мне по физиономии. Ведь для нее — да и для себя, если честно, — именно я был тем человеком, который пришел и разрушил ее жизнь. Вывернул наизнанку все то, что было родным, надежным и привычным. Выбил почву из-под ног.

Короче говоря, я сидел в машине и искал вдохновения в огненной воде, когда увидел того, кого не должен был видеть. Его не могло там быть, его вообще не могло уже нигде быть, кроме морга. Но Эдвард Скур объявился на дорожке у своего дома. И тем выбил почву уже у меня из-под ног.

Он выглядел безумно усталым, словно шел пешком от самого Вашингтона. На нем был все тот же костюм, некогда белоснежная сорочка и галстук — только Скур был еще мокрее, чем я, галстук сбился на бок, пиджак разбух от воды. Он шел домой.

Наверное, я тогда поступил непрофессионально. Я был пьян, молод, не слишком опытен, и я был в шоке. Поэтому, едва убедился, что мне не мерещится или, по крайней мере, моя галлюцинация как две капли воды похожа на человека, который полтора часа назад повесился в камере, я прямо из машины гаркнул на всю улицу:

— Эдвард Скур!

Разумеется, он бросился бежать. И разумеется, я погнался за ним — на ватных от выпивки ногах, мотая, как лошадь, нетрезвой головой. Но я был агентом ФБР, а он — всего лишь кабинетным чиновником, и я его догонял.

На стороне Скура было знание местности. Он свернул в проезд между домами, перелез через забор, выбежал на чей-то задний двор, и там, в узком темном тупичке, где стояли чьи-то мусорные баки, я его потерял.

Я постоял пару секунд, пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной тьме, восстановить дыхание и унять головокружение, и. тут он набросился на меня сзади. Я попался, как новичок.

Правда, развернуться я сумел, но Скур крепко прижал меня к земле. Мы были примерно одного веса, и если бы мой противник был обычным человеком, мы могли бы барахтаться в грязи очень долго.

Но он не пытался меня ударить. Он просто навалился сверху и не давал мне двинуться. Дождь уже перестал, на лбу Скура выступили крупные капли пота. И еще у него очень странно и сильно пахло изо рта, я унюхал это даже сквозь свой виски. А когда у него начали закатываться глаза, я вообще перестал что-либо понимать. Скур хрипел и капал слюной, как эпилептик, но хватки не ослабил.

То, что произошло потом, я поначалу списал на свое опьянение, и понадобилось еще два трупа и ряд служебных нарушений, чтобы я поверил, что все это мне не привиделось. Выглядело это так, словно изо рта Скура высунулось раздвоенное, как язык у змеи, только гораздо толще и длиннее, жало. Потом второе. Они извивались и тянулись к моему лицу, и это было страшно и омерзительно.

На втором этаже над нами стукнула оконная рама и неприязненный мужской голос, не стесняясь в выражениях, осведомился, что происходит. Скур вскочил и убежал. Я был настолько раздавлен — в прямом и переносном смысле, — что когда смог подняться на ноги, его и след простыл.

Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия 26 июня 1952 года


День ушел на похмелье, составление рапорта и прочую суету сует. А на следующее утро Майкл отозвал меня в сторонку.

Тогда ведь не было такой роскоши, чтобы у каждого агента — собственный кабинет, а было как в полицейских участках: офис системы «аэродром» на двадцать-тридцать рабочих столов, да отгороженный угол для шефа отдела. Все у всех на виду. И на слуху. Поэтому, когда надо было поговорить, мы просто отирались у автомата с водой и делали вид, что обсуждаем погоду и вчерашний бейсбольный матч.

— Ну как? — спросил Майкл.

— Ничего, — ответил я.

— Совсем ничего? — зачем-то уточнил он.

— Прочесали все, каждый дом, каждый двор, каждый гараж и каждую помойку, — сказал я. — Скур как в воду канул.

— Слушай… — Майкл замялся. — А может, тебе померещилось?

Я покачал головой. Я знал, кого я видел и кто на меня напал, знал, что Скур на свободе, что его надо найти и задержать. Мне тогда еще казалось, что все просто и ясно. Есть подозреваемый, есть закон.

— Я не настолько напился, чтобы не узнать того, кто меня чуть не придушил, — сказал я Майклу. — На таком расстоянии, знаешь ли, обознаться трудно.

Майкл как-то странно посмотрел на меня и молча протянул конверт из плотной бумаги. Я взял его — там оказались фотографии. Эдвард Скур, повесившийся в камере, мертвое лицо Скура крупным планом — уже после того, как его вынули из петли. К тому времени я уже повидал достаточно мертвецов, чтобы понимать, что человек на снимке — действительно покойник. Заострившиеся черты лица, ввалившиеся глаза. Эдвард Скур был мертв.

— Когда это произошло? — спросил я, хотя знал ответ.

— За два часа до того, как кто-то напал на тебя у дома Скуров, — ответил Майкл, избегая смотреть мне в глаза. — Слушай, Арчи… Я все понимаю, ты позавчера малость распереживался, выпил, потом кто-то надавал тебе по физиономии…

— Я не мог обознаться, — твердо повторил я.

Майкл замялся еще больше.

— Ты, это… лучше не упоминай имя Скура в рапорте, хорошо? — выдавил он наконец.

Вот тогда я впервые перестал что-либо понимать. Хэйз Майкл, напарник, с которым мы работали уже пять лет, просил меня не упоминать в рапорте имя подозреваемого, которого я видел своими глазами. Хэйз Майкл, бывший морской пехотинец, комиссованный по ранению за два месяца до конца войны, вдруг стал изъясняться недоговорками и тонкими намеками. Хэйз Майкл, который никогда не стеснялся в выражениях, ходил вокруг да около и чуть ли не краснел, как девочка.

— Но я уже подал рапорт, — сказал я.

Неизвестно, чем бы закончился этот странный разговор, но тут меня позвали к телефону. Звонили из Департамента юстиции. Равнодушный мужской голос официальным тоном сообщил, что мне предписано явиться в кабинет специального помощника Роя Кона. Немедленно.

Когда я сказал Майклу, куда меня вызвали, он посмотрел на меня как на покойника.

Бывают люди, которых от излишних треволнений спасает собственное невежество и святая наивность. В те дни я еще был одним из этих счастливчиков. Поэтому по коридорам Департамента юстиции я шел с относительно спокойной душой. То есть я, конечно, волновался, как школьник перед экзаменом, но при этом был уверен, что двойка мне не грозит, в самом крайнем случае — четверка.

По дороге, чтобы отвлечься и не продумывать в сотый раз детали этого странного дела, я стал вспоминать все, что мне известно о мое «экзаменаторе».

Рой М. Кон был молод до неприличия. Карьерный взлет его был фантастически стремителен — свою нынешнюю должность он получил чуть ли не в двадцать шесть лет, что породило массу сальных слухов. К сплетням я не прислушивался, да и обсуждали их исключительно шепотом и с оглядкой — границы полномочий Кона были довольно размыты, а чего ему не позволяли полномочия, то давало влияние и авторитет, так что его боялись, и правильно делали.

В приемной Кона за секретарским столом сидел молодой человек с повадками опытного охранника. Пиджак на нем был свободного покроя, видимо, специально в расчете на кобуру под мышкой. Впрочем, юноша и не пытался скрывать свою основную специальность, хотя и образцово исполнял обязанности секретарши. Наверное, даже кофе варил.

Он рассеянно кивнул, неспешно встал из-за стола, распахнул передо мной дверь в кабинет особого помощника, впустил и сам вошел следом.

Рой М. Кон поднялся мне навстречу, не стал тратить время на приветствие, предложил одно из жестких кресел для посетителей, а сам обошел стол и демократично занял второе. Двигался он удивительно быстро и плавно.

Молодой человек в пиджаке свободного покроя занял позицию у меня за спиной у картотечных ящиков. Я невольно поежился и покосился назад — юноша стоял в вольготной позе, словно на палубе прогулочного пароходика. Разве что ногти не подпиливал. Он поймал мой взгляд и нагло ухмыльнулся. Он намеренно стремился подействовать мне на нервы и был доволен результатом. Я решил больше не доставлять ему такого удовольствия и сосредоточился на хозяине кабинета. Пусть юный секретарь упражняется на ком-нибудь другом. Мне бояться нечего.

Хозяин кабинета держал паузу. Кресла стояли очень близко, он беззастенчиво разглядывал меня, ждал, когда мое внутреннее напряжение дойдет до нужной точки, когда я стану практически беззащитен. Но я был тоже не совсем новичок, я знал эти приемы. Я держался спокойно, хоть и сидел как на иголках под этим перекрестным огнем — затылок сверлил прицел охранника-секретаря, а лицо ощупывал липкий взгляд Кона.

Я впервые видел его лицом к лицу, не по телевизору. Оказалось, что глаза у него чуть навыкате, а рот большой, пухлый и непристойно женственный, как у толстого мальчишки-сластены, что не расстается с леденцами на палочке. И еще от него сильно пахло одеколоном, наверное — дорогим. Никогда не разбирался в парфюмерии.

— Вы знаете, кто я? — спросил Рой М. Кон, увидев, что я справился с первой неловкостью, и больше тянуть нет смысла.

— Вы обвиняли Розенбергов, — ответил я, в этот момент снова до отвращения напомнив себе школяра на экзамене. — В настоящее время вы работаете с мистером Гувером и сенатором Маккарти в Комитете по расследованию антиамериканской деятельности.

— Хорошо, мистер Дэйлс. Вы знаете, кто я и чем занимаюсь. И вы хороший работник своего ведомства и добропорядочный американец. Следовательно, вы понимаете, как важна наша работа?

Отличный демагогический ход — «наша работа». Понимай как знаешь, но как ни ответь, получится, что ты признаешь, что дело-то у нас общее. Я решил пока принять эту игру.

— Да, конечно, мистер Кон, — спокойно кивнул я.

— Рад это слышать. Я и не ожидал от вас другого ответа, мистер Дэйлс. Конечно же, вы не можете не понимать, как важно защитить нашу страну от этих паразитов, вгрызающихся в тело американской нации. Если мы не будем действовать решительно и сообща, красная зараза…

Он говорил пустыми, набившими оскомину фразами. Говорил ровным и нудным голосом, словно исполнял скучный, бессмысленный, но необходимый ритуал. Я подождал минуть пять, а потом набрался смелости и перебил его:

— Я не интересуюсь политикой, мистер Кон. Я просто делаю свою работу.

Мне показалось, что в глазах особого помощника мелькнуло удовлетворение, будто он именно этого от меня и ждал. Похоже, он меня переиграл — благополучно спровоцировал на выгодный ему ход.

Кон снова выдержал паузу, а потом резко подался вперед и веско произнес, едва не забрызгав меня слюной: — К политике, мистер Дэйлс, относится все. В том числе и ваша работа.

Он откинулся в кресле, протянул руку и небрежно подхватил со стола папку.

— Вот, например, этот ваш отчет, агент Дэйлс. Относительно явления Эдварда Скура уже после того, как он повесился в камере.

Я промолчал.

— Мы опросили жену и соседей Скура, — продолжал Кон. — Похоже, вы — единственный, кто видел его в тот вечер.

Я молчал. Я все еще ничего не понимал. Если бы в Департаменте просто сомневались в правдивости моего рапорта, меня бы не стали вызывать на столь жесткий ковер.

— Идет война, мистер Дэйлс. Настоящая война, — назидательно, как тупице, сообщил мне Кон. — И как в любой войне, у каждой стороны есть свои военные тайны. Надеюсь, вам известно, что такое «военная тайна»? Это факты, которые не должна знать широкая общественность. Ради своего же блага.

До меня начало доходить. Медленно и постепенно. Усердному отличнику на экзамене объяснили, что дважды два — далеко не всегда четыре.

Для того наивного парнишки, каким я был тогда, это стало настоящим потрясением.

— Вы хотите, чтобы я опроверг свой рапорт? — недоверчиво спросил я.

«Наконец-то ты понял, дурачина», — без труда читалось в глазах Кона.

— Чтобы в нем не было упоминания имени Скура? — продолжал я демонстрировать свое невежество.

«Разумеется, болван», — Кон умел говорить взглядом не хуже иных девчонок.

— Но я не понимаю… — окончательно засыпался я.

Кон и маячивший у меня за спиной юноша насмешливо переглянулись.

— Вы не должны понимать, — отчеканил Кон. — Вы должны выполнять приказы.

Старая добрая военная формула. Сразу захотелось встать навытяжку, отдать честь, рявкнуть: «Так точно, сэр», развернуться на каблуках и умаршировать отсюда прочь.

Разумеется, я не стал этого делать. Я просто пробормотал: «Да, сэр», мы холодно попрощались, и мне было позволено удалиться.

* * *
Армейская привычка подчиняться сделала свое дело — вернувшись в отдел, я послушно сел переписывать рапорт. Впечатал двумя пальцами в графу «подозреваемый» фальшивое «неизвестен».

Не знаю, сколько я промаялся с этим отчетом. Наверное, не меньше часа. Противоречие между велением начальства и собственными принципами было мне тогда в новинку. Никак не получалось расслабиться и попытаться получить удовольствие. У меня даже родилась идея: покончив с ненавистным рапортом, отпроситься и поехать домой. Но этим радужным планам не суждено было осуществиться.

Сначала Дороти принесла мне из архивов дело Скура, которое я попросил у нее еще утром. Впрочем, я успел разглядеть только, что цензор оставил в документах лишь несколько имен и дат, а потом меня окликнул Майкл и велел собираться, потому как есть дело.

Чеви-Чейз, Мериленд 26 июля 1952 года 14.02


С тех пор, каждый раз, сколько не вспоминаю события того дня, не устаю поражаться собственной глупости. Я должен был насторожиться с самого начала — вызов поступил из местного полицейского управления Мериленда. Убойный отдел сообщил, что в Чеви-Чейз произошло убийство, и попросил содействия. Чтобы полиция добровольно позвала нас на помощь, да еще без особых на то оснований, — дело само по себе редкостное. Но я все еще находился под впечатлением разговора с Коном, переживал первую в своей жизни подделку документов, и мне было по большому счету все равно, что за дело заставило нас тащиться в Мериленд.

По указанному домашнему адресу некоего врача-хирурга обнаружился весьма небедный особняк. Впрочем, врачи во все времена получали немало. На звонок нам никто не открыл и на стук тоже, хотя в доме играла музыка. Дверь оказалась незапертой, и мы вошли.

В нос с порога ударил густой больничный запах.

— Вроде как формальдегидом воняет, — предположил Майкл, и я с ним согласился, хотя мне этот запах напомнил кое-что другое, о чем мне с ним говорить пока не хотелось.

Да, доктор и вправду жил на широкую ногу. Судя по всему, он не был рядовым врачом, скромно ожидающим своей очереди стать младшим ассистентом заместителя помощника заведующего кафедрой.

Источник веселенькой песенки мы обнаружили в гостиной — ладный и дорогой патефон, последнее слово тогдашней техники. Играла «Лили Марлен». Мы с Майклом переглянулись.

— Похоже, этот доктор — немец? — сказал я.

— Ага, — согласился Майкл. — Точно фриц.

Он оглядел развешанные по стенам фотографии, присвистнул и добавил:

— Но фриц со связями.

Я подошел взглянуть поближе и вынужден был согласиться с напарником — связи немецкого хирурга поражали. Возможно, не каждая кинозвезда могла бы похвастаться такой коллекцией фотографических свидетельств своего знакомства с первыми людьми штатов.

— Нет, вы только подумайте, — возмущался Майкл, — у меня в заднице полфунта немецкой шрапнели, а этот фриц жмет руку президенту!

Я не возражал. Мне только показалось подозрительным, что патефон, играющий «Лили Марлен», ждал нас строго под этой фотографией. Словно кто-то хотел навести нас на некую мысль: доктор — немец, возможно — нацист, словом, фриц; фриц жмет руку президенту, следовательно — что?

Тело обнаружилось в соседней комнате. Именно оно распространяло тот странный больничный запах. А его состояние…

— Похоже, это уже мертвый фриц со связями, — подытожил Майкл.

Собственно, это и телом-то назвать было трудно. Кожаный мешок с костями, небрежно брошенный на кушетку. В добротной домашней пижаме.

Тут нас прервали — в комнату с грохотом вломились двое пылающих служебным рвением полицейских и бдительно наставили на нас служебное же оружие. В то, что мы — агенты ФБР, они почему-то верить не хотели. Пока Майкл, добродушно матерясь, уговаривал их взглянуть на его удостоверение, мне на глаза попалось кое-что очень знакомое.

Я уставился на каминную полку, около которой меня застигли стражи порядка. Между фарфоровым оленем и массивными бронзовыми часами лежала картонная подставка, на каких обычно подают пивные, и не только, бокалы в барах. Конкретно эта подставка была из бара «Крик Совы» — мне ли не знать их фирменный стиль?

Тем временем Майклу все-таки удалось доказать нашу причастность к Бюро, парочка юных полицейских стушевалась, и необходимость держать руки воздетыми к потолку отпала.

— А кто вас сюда вызвал? — не спешил сдаваться один из патрульных.

— Вы вызвали, уроды, — ласково сообщил ему Майкл. — Из вашего управления позвонили. Ну и порядочки у вас, если правая клешня не знает, что делает левая…

Полицейские принялись уверять, что они сами только что узнали о пропаже доктора — его коллеги подняли тревогу, когда он не пришел на операцию.

Пока они так пререкались, я под шумок подобрал барную картонку. На обратной стороне было написано «Приходи один». Странно, но я почему-то ни минуты не сомневался, что записка адресована мне.

* * *
Догадаться, какую из кабинок в «Крике Совы» облюбовал тот, кто выразил желание со мной встретиться, было нетрудно — только в одной из четырех кабинок не горел свет.

Я устал и был зол на весь мир. Меня раздражали все эти игры — политические игры Кона, шпионские игры, в которые вздумалось поиграть тому, кто меня сюда зазвал…

И еще очень хотелось спать.

Человек за столом сидел, откинувшись на спинку сиденья, так что его лицо полностью оставалось в тени. Но мне показалось, что я узнал его.

— Эдвард Скур? — устало спросил я.

— Нет, — мой собеседник чуть подался вперед, и я увидел лицо совершенно незнакомого человека. — Я пришел предупредить вас о нем.

Я молча разглядывал его. Это был мужчина примерно моих лет, в хорошем костюме. Шляпы он не снял — видимо, из соображений анонимности. Но я хотел знать, с кем имею дело.

— Как вы предупредили этого немца? — спросил я.

— Я пытался спасти его, — ответил он. — Но было уже слишком поздно.

— Врача убил Скур?

Мой собеседник встрепенулся.

— Да, — резко кивнул он. — И он будет продолжать убивать. Их было трое: Скур, Гессинг и Оберман…

— Гессинг и Оберман, — перебил я его, — я не мог видеть эти имена в деле Скура?

— Могли, — он снова кивнул.

— И где сейчас эти двое? — спросил я, потому что мой визави вдруг утратил свою разговорчивость.

— Мертвы, — отрубил он.

— Убиты? — уточнил я.

— Нет. Покончили с собой. Не могли жить после того, как превратились… вернее, после того, как их превратили… — он мялся, словно не мог подобрать слов.

— Простите, но я совершенно не понимаю, о чем вы мне толкуете, — честно признался я. — Объяснитесь. Это что, какой-то заговор коммунистов?

Он помолчал — наверное, выбирал, с чего начать.

— Скур не коммунист, — вдруг сказал он. — И никогда им не был. Его и еще двоих служащих Госдепартамента — Гессинга и Обермана — использовали.

Мне окончательно надоело. Этот человек вызвал меня сюда, а теперь ходит вокруг да около и никак не разродится; ради чего он, собственно, организовал эту встречу? Хотя нет, это он как раз сказал — чтобы предупредить. Относительно Скура. Но я и без него знал, что Скур опасен и что он на свободе, вот только мистер Кон с этим не согласен.

— Кто вы? — спросил я, твердо решив, что если не получу внятного ответа, встану и уйду.

Должно быть, он это понял, поскольку снова подался вперед, чтобы свет упал ему на лицо, и ответил:

— Меня зовут Молдер. Я работаю в Госдепартаменте.

И снова замолчал. Ладно, зайдем с другой стороны.

— Зачем нужна была эта история, что он повесился в камере? — спросил я.

Молдер поморщился.

— Надо же было как-то скрыть, что он сбежал. Из него сделали оружие, агент Дэйлс. И теперь оно вырвалось на свободу. Скур убил врача. Онуже стал убийцей, теперь он не остановится. Он будет мстить за то, что с ним сделали.

Что ж, это было вполне связное и правдоподобное объяснение. Это даже объясняло кое-что, что я списал на игру своего воображения. А еще это объясняло активное участие в судьбе Скура мистера Роя М. Кона. Но все равно многое оставалось непонятно.

— Почему вы пришли сюда, Молдер? — напрямик спросил я.

— Должен же хоть кто-то узнать правду, — не колеблясь ни секунды выпалил он. — Придя сюда, я поставил под угрозу свою семью и карьеру, но кто-то должен знать.

На это было трудно что-либо возразить. Вот только осторожный Молдер скармливал мне только половину правды, а то и того меньше, а остальную держал при себе.

— Послушайте, — вздохнул я. — Либо выкладывайте все до конца, либо я пошел. На что вы все время намекаете? Что сделали из этих троих?

— Я не могу этого сказать, — выдавил Молдер.

— Почему? — не отставал я.

— Это… здесь замешана политика.

— Что вы имеете в виду? — понемногу свирепея, спросил я. — Что к этому делу каким-то образом причастны сенатор Маккарти и особый помощник Кон? А может, и директор Гувер, а? И Скур за ними за всеми охотится? Я же сказал: либо выкладывайте, либо закончим этот разговор.

Тогда Молдер вздохнул и, больше не пытаясь прятаться в тень, посмотрел мне прямо в глаза и убедительно произнес:

— Агент Дэйлс, сейчас не так важно, жертвой какого заговора стал Скур, сколько то, что он вышел на тропу войны и что он считает вас частью этого заговора. Вас и вашего напарника.

Да, Билл Молдер — так его звали, как выяснилось — умел быть убедительным. Я выскочил из кабинки как ошпаренный, потребовал у бармена телефон. Майкл не брал трубку.

* * *
Это было, наверное, самое поганое утро в моей жизни. По всей квартире Майкла стоял уже хорошо мне знакомый тяжелый больничный запах. Медэксперт только головой покачал.

— Ума не приложу, как это могло быть сделано. Возможно, убийца заставил его выпить какой-то химикат, но в таком случае непонятно, почему не пострадала кожа.

— Быть может, потому и запах? — тупо предположил я, глядя на не открытую бутылку пива на журнальном столике. Майкл, придя с работы, всегда позволял себе бутылку пива перед телевизором. Кормил кота, снимал пиджак и галстук и смотрел вечерние новости, запивая пивом вечерний сэндвич. — Вы сможете это выяснить?

— В лабораторных условиях — попробуем, — с сомнением отозвался медик — молодой еще парнишка в очках. — Но результаты исследования будут известны не раньше, чем через несколько недель.

Он махнул рукой коронеру. То, что осталось от моего напарника, запаковали в пластиковый чехол и положили на каталку.

— Стоп, стоп, стоп! Вы это куда? В лабораторию? Какое еще вскрытие?! Этот человек — ветеран и патриот, он должен быть похоронен с почестями, вскрытие исключено.

Рой М. Кон был бодр и энергичен. Он ворвался в комнату, не сняв шляпы, а за спиной у него фланировали обманчиво расслабленной походкой двое молодых людей — должно быть, родные братья того, с которым мы познакомились у него в приемной.

Я не спал ночь, у меня погиб напарник, а этот человек прилагал все усилия, чтобы убийца не был найден. Я ненавидел его в ту минуту, и остатки сил у меня уходили на то, чтобы побороть искушение вцепиться ему в горло.

Он пропустил все мои возражения мимо ушей, посмотрел на меня насмешливо и снисходительно, отозвал в соседнюю комнату, отослал охрану и спросил, уже не скрывая презрения:

— Испытываете меня, а, агент Дэйлс?

Я был так измотан, что даже не понял, о чем он.

— Хотите посмотреть, сколько мне понадобится времени, чтобы дернуть за слив и спустить вас в канализацию, где вам самое место? — продолжал Кон все тем же презрительным тоном. Он не угрожал, он просто недоумевал, как такая козявка, как я, еще умудряется трепыхаться. — Напрасно, агент Дэйлс. Поверьте, мне это совсем не трудно.

У меня заныли зубы.

— О чем вы говорите? — спросил я. — Я не коммунист.

— Достаточно одного моего слова, чтобы вы им стали, — доходчиво объяснил Кон. — Так что сидите тихо и молчите в тряпочку.

Я проглотил это. Дело даже не в страхе, я просто вдруг целиком и полностью осознал свою беспомощность перед этим бешеным, энергичным и непредсказуемым хищником. Он был как стихийное бедствие, как лавина в горах — противостоять ему бесполезно и гибельно. Я подавился собственной гордостью и промолчал в тряпочку.

Он опытным чутьем засек мое смирение, распахнул дверь в ту комнату, где был убит Майкл, распорядился, чтобы тело увезли в морг военного госпиталя, и на прощанье ослепительно мне улыбнулся:

— Вот вы и снова патриот. Видите, как просто?

Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия 27 июля 1952 года


Несмотря на угрозы Кона, я не мог бросить это дело. Когда умирает твой напарник — будто умирает часть тебя. Вдобавок Молдер ведь предупредил меня, а я не успел спасти Майкла. Я разглядывал табличку с именем Майкла на его столе, которую еще не успели убрать, и понимал, что если я сейчас все это так оставлю — это будет самое страшное предательство. Предательство памяти друга. Мне не хотелось жить с этим грузом на совести, поэтому я заставил себя встряхнуться и начать действовать. Дело об убийстве Майкла, разумеется, было мне не доступно. В деле Скура остались только имена Гессинга и Обермана. Но оставалась еще одна зацепка. И я пошел к Дороти.

Дороти была ставная девушка. То есть, вообще-то, ей было за тридцать, и она была замужем, но мой рассудок упорно отказывался воспринимать эту барышню как почтенную матрону. Хотя и легкомысленной ее назвать было решительно невозможно, а у-ж подкатиться со скользким предложением лично я бы не взялся. Зато мы с ней дружили, если можно так назвать отношения, когда люди едва перекидываются за весь рабочий день парой слов — ведь работали-то мы в разных отделах. Но мне нравилось считать это дружбой.

— Что это? — задал я риторический вопрос, предъявив ей почти сплошь исчерненный цензором лист из дела Скура.

Дороти взглянула на колонтитул.

— Это бумага, изобличающая Эдварда Скура как коммуниста и шпиона Советского Союза, — сказала она.

— Нет, я не про то. Что это? — я ткнул в закрашенные строки. — Почему все вырезано цензурой?

— Очевидно, чтобы защитить некоего свидетеля, — пожала она плечами.

— Не было никакого свидетеля, — почти шепотом сказал я. — Дело сфабриковано. Скур и эти двое — Гессинг и Оберман — оказались жертвами какой-то сложной махинации.

— Какой еще махинации? — не поняла Дороти.

— Это я и пытаюсь выяснить. Вы можете дать мне дела Гессинга и Обермана?

Умница Дороти печально улыбнулась.

— Их нет, — просто сказала она. — Я проверяла, они пропали. Очевидно, кто-то их изъял. Но одно из этих имен попадалось мне кое-где еще. В одном из Х-файлов.

— Х-файлов? — переспросил я.

— Это нераскрытые дела, — пояснила барышня. — То есть дела, которые наше управление официально признает неподдающимися раскрытию.

— Интересно, — сказал я. — И кто это решает?

— Директор, — сказала Дороти. — Лично. Потом мне спускают соответствующие указания, и я перекладываю эти папки в раздел «Икс».

— А почему не на букву «Н» — «Нераскрытые»? — полюбопытствовал я.

— А потому, что на букву «Н» у меня уже все забито, а ящик «X» — практически свободен, — улыбнулась Дороти, присаживаясь у стеллажа на корточки. — Вообще-то никто не должен видеть эти документы, — по секрету сообщила она мне. — Хотя тут попадаются довольно интересные вещи. Ага, вот оно.

Она извлекла из ящика папку, и мы дружно уставились в ее содержимое, едва не соприкасаясь головами.

— Вот, смотрите. Доктор Стромен, эмигрант из нацистской Германии, был неделю назад обнаружен у себя дома мертвым, — она перевернула страницу. — Из его тела были удалены все мягкие ткани. А рядом находился еще один труп, принадлежащий одному из его пациентов по фамилии Гессинг. Стромен оперировал Гессинга три года назад, и этот пациент наблюдался у него все это время. Гессинг покончил с собой — предположительно, после того, как убил своего врача неизвестным науке способом.

— А его тело все еще находится в нашем морге! — закончил за нее я, разглядев соответствующую запись.

* * *
В морге дежурил тот самый молодой очкастый патологоанатом, который честно пытался отправить тело Майкла на токсикологическую экспертизу. Звали его, как оказалось, Бишоп. Этот парень, надо полагать, был не в восторге оттого, что оказался свидетелем и в какой-то мере участником спектакля, который закатил тогда Кон, так что ящик с телом Гессинга он отыскал с виноватой поспешностью.

— Его хотели перевезти в морг военного госпиталя, но почему-то не перевезли, — по доброй воле поделился он.

— Что так? — спросил я, хотя почти наверняка знал, что он мне ответит.

— Да этот тип — какая-то шишка, должно быть. Тут такая вонь из-за него поднялась, — Бишоп смутился. — В переносном смысле то есть…

Гессинг неплохо сохранился — и для своего возраста, и для того, кто уже неделю лежит в холодильнике. Портила его только аккуратная дырочка на виске и рубец поперек груди — слишком ровный, чтобы можно было заподозрить в нем шрам от ножевого ранения.

— Что это? — спросил я Бишопа, имея в виду рубец.

— Вероятно, этот человек перенес какую-то операцию, — предположил тот.

— Нам придется сделать вскрытие, чтобы узнать, какую именно, — «обрадовал» я его.

Парень, конечно, заартачился.

— Но… я не могу… У меня нет на это полномочий… — залепетал он.

Теперь он выглядел виноватым до неприличия — плечи осунулись, взгляд, как у больного пса. «Не заставляйте меня делать это!» — читалось в его глазах. Мне стало даже жаль его, но мой напарник погиб, а этот труп недельной давности — единственная ниточка к разгадке его смерти, которую не перегрыз Кон. Все это я и изложил доктору, стараясь быть как можно более убедительным. На десятой минуте он сдался и принялся готовить свои жутковатые на вид инструменты.

Никогда не получал удовольствие, когда приходилось присутствовать при вскрытиях. Честно говоря, такое и было-то всего пару раз. А тут мне вдобавок приходилось все время чуть ли не через плечо патологоанатому заглядывать, поскольку я хотя бы приблизительно знал, что мы ищем, а он мог и проглядеть. То есть это я так думал.

А он не проглядел, хотя и не так просто заметить аккуратные швы на пищеводе. Я, например, вообще ничего не увидел. А Бишоп смущенно недоумевал, что это нашему препарируемому зашили в пищевод, а главное, зачем?

— Ну-ка, посмотрим, — он нацелился на пищевод Гессинга скальпелем.

Я вспомнил все туманные намеки Молдера и на всякий случай отодвинулся, да и доктору посоветовал быть осторожнее.

Впрочем, когда он сделал надрез, он и сам шарахнулся в сторону.

Потому что, как выяснилось, не все в организме Гессинга умерло. Черно-багровое, склизкое, членистоногое существо оказалось вполне жизнеспособно. Оно выбралось из надреза, вытащило огромное количество покрытых слизью суставчатых лап, развернулось, повело жвалами…

Глаз у него не было.

Дёнь я провел в прозекторской, а вечером совершил ошибку. Одну из тех ошибок, которые невозможно себе простить, потому что они, прямо или косвенно, послужили причиной смерти хорошего человека.

Почему-то я был уверен, что она хороший человек, хотя на самом деле совершенно не знал ее. Но мне казалось, что я ее понимаю.

Она открыла дверь — безупречно причесанная, в темном платье с кружевным воротничком. Увидела меня и задохнулась от возмущения.

— Как вы смеете…

— Миссис Скур, мне необходимо поговорить с вами, — как можно спокойнее сказал я.

— Нам не о чем говорить! — отрезала она. — Вон из моего дома!

— Миссис Скур, я должен сказать вам нечто важное!

Она меня не слушала. Она хотела захлопнуть дверь, но я стоял на пороге.

— Ваш муж жив! — выпалил я.

Ее зрачки снова — как тогда, когда я пришел сюда в первый раз, — резко расширились, глаза стали почти сплошь черные, бездонные. Я продолжал говорить, стараясь не сбиться и не утонуть.

— Миссис Скур, вашего мужа оклеветали, чтобы замести следы другого преступления. Преступления, в котором он был всего лишь невинной жертвой.

— А вы — на стороне тех, кто его совершил! — выкрикнула она. — Вы — часть всего этого, агент Джонс, или как вас там…

— Миссис Скур, вашему мужу делали операцию в госпитале для ветеранов? — спросил я.

— Да, — признала она. — Когда он был на фронте, осколок…

— Это не было извлечение осколка, — перебил я ее. — Эту была совсем другая операция, которую пытались выдать за лечение последствий ранения. Кроме вашего мужа такую операцию перенесли еще два человека.

— И что же это было, по-вашему? — без тени доверия спросила она.

— Это называется «ксенотрансплантаты», — принялся пересказывать я сведения, почерпнутые от Бишопа. — То есть вживление в организм человека чужеродного существа. Во время войны над этим работали врачи-нацисты. Я уверен, что они и сейчас работают. А вашего мужа и еще двоих использовали в качестве подопытных.

— Я вам не верю! — категорично заявила она. — Все это совершенно невозможно…

— Миссис Скур, поймите же, наконец — в отчаянии сказал я. — Я хочу помочь вашему мужу. Но для этого мне нужно встретиться с ним, — я сунул ей в руку картонку из «Крика Совы». — Передайте ему, пожалуйста. Если вдруг увидите.

Я попрощался и пошел прочь от ее дома. По посыпанной песком дорожке. Через подстриженную лужайку. А у тротуара меня ждал большой черный «седан». Сам Рой М. Кон собственной персоной вышел мне навстречу.

— Садитесь, — бросил он.

Я стоял столбом.

— Ну, садитесь же! — брезгливо поморщившись, повторил особый помощник.

Я послушался и уселся на заднее сиденье. Впереди, кроме шофера, наблюдался чей-то квадратный затылок. Кон вернулся в машину и оказался моим соседом справа, а слева сидел другой мой знакомый — Билл Молдер.

О ее смерти я узнал только поздно вечером. После нашей встречи она прожила не более часа.

Должно быть, она пошла к нему сразу же, как выпроводила меня. Услышала шум отъезжающей машины, подождала из осторожности, взяла фонарь и спустилась в бомбоубежище. Тогда каждая порядочная семья оборудовала где-нибудь на заднем дворе собственное бомбоубежище на случай, если русские начнут сбрасывать на нас атомные бомбы. Противогазы, аптечка (в которой доминировал йод), запас консервов, подробная инструкция на стене…

Там он и прятался. Опыт не вполне удался. То, что жило внутри Скура, выросло, и теперь ему требовалось больше пищи. Оно хотело есть и рвалось наружу.

И когда жена спустилась к нему, сказать, что приходил агент ФБР, предлагал помощь и хотел встретиться в «Крике Совы», Скур не удержал своего монстра.

Соседи слышали отчаянный крик, который оборвался резко, словно женщине заткнули рот.

От нее осталась только кожа, скелет, изодранное платье и нитка крупного жемчуга.

* * *
Меня тем временем везли по знакомому маршруту и привезли в здание, куда я каждый день ходил на работу, — штаб-квартиру Бюро. Вот только в том коридоре, куда провел меня Кон, мне бывать доводилось только один раз — когда я был еще новичком в ФБР и заблудился.

Человек, сидящий во главе необъятного стола для совещаний был мне знаком. Не лично, конечно, но кто же не знает директора Гувера? Молдера он прогнал мановением руки, а вот Кон не сразу согласился оставить нас с директором наедине. Гуверу даже пришлось повысить голос, чтобы его верный пес удалился.

Директор велел мне занять место на дальнем от него конце стола. Я подчинился. Кресла тут были кожаные, стол — дубовый. Три светильника на столе давали больше тени, чем света. Густой воздух, казалось, был пропитан запахом власти.

— В 1945-м году, агент Дэйлс, — напирая на каждое слово, словно прокурор на процессе, начал директор, — на момент первой послевоенной мирной конференции, к соцлагерю принадлежало сто восемьдесят пять миллионов человек. На нашей стороне была одна тысяча шестьсот двадцать пять миллионов. Сегодня, спустя всего семь лет, в лагере коммунистов более восьмисот миллионов. С нашей же стороны цифра снизилась до приблизительно пятисот миллионов.

Я произвел в уме нехитрые вычисления и удивился, куда подевались еще семьсот миллионов. Должно быть, эмигрировали в Антарктиду. Внутри зашевелился нервный смешок, сдержать его мне стоило немалых усилий.

— Вдумайтесь в эту статистику, агент Дэйлс, — продолжал Джон Эдгар Гувер, директор ФБР. — Меньше чем за семь лет наши шансы снизились от девяти к одному в нашу пользу до восьми к пяти против нас. Угроза глобального доминирования коммунистов — это реальность.

Гувер был превосходным оратором. Я заслушался, но на этом пункте я был просто обязан остановиться подробнее, так что пришлось набраться наглости его перебить.

— Люди, которых мы арестовывали, не были коммунистами, — сказал я, стараясь, чтобы мое лицо ничего не выражало.

— Если мы хотим победить врага…

Директор впервые за время разговора подался вперед. Теперь я хорошо видел его лицо. Зрелище не вдохновляло на попытки к сопротивлению.

— …мы должны действовать его же оружием. Мы должны делать такое, чего устрашатся сами коммунисты. Только продемонстрировав нашу силу, мы можем заставить врага бояться нас и тем обеспечить собственное выживание. Что же касается лично вас, агент Дэйлс…

Между нами был стол, но мне приходилось прилагать все усилия, чтобы не отпрянуть. Хотелось даже закрыться руками и завопить: «Чур меня, чур!» Каменный гость Дон Жуана по сравнению с Гувером был просто тонконогой горничной. Гувер был могуч, весом и свято убежден в своей правоте. Позднее я тешил свое тщеславие тем, что он вообще споткнулся на мне и даже лично снизошел до внушения. В тот момент я чувствовал себя былинкой под паровым катком.

— Что же касается вас, агент Дэйлс, — повторил он, — то у вас есть единственный шанс уцелеть на этой войне — это доказать на деле, что у вас есть силы послужить своей стране.

На этой угрожающей, хотя и несколько расплывчатой ноте аудиенция окончилась. В детали меня посвятили Кон с Молдером.

* * *
Они любезно подвезли меня на машине Кона. На этот раз специальный помощник сел впереди, рядом с шофером, и не проявлял ко мне решительно никакого интереса. Я был пешкой в игре, которую он продумал на много ходов вперед.

Молдер выдал мне микрофон и передатчик. Микрофон я прилепил пластырем под рубашку, передатчик сунул в карман.

— Пусть он думает, что вы один, — сказал Молдер.

Я невесело усмехнулся.

— Так вот зачем вам тогда понадобилось встречаться со мной и подкидывать сведения, мистер Молдер, — чтобы заманить меня в эту ловушку и заставить работать приманкой?

Кон шевельнулся и покосился на Молдера. Меня он по-прежнему игнорировал.

Билл Молдер поджал губы.

— Я просто выполнял приказ.

Еще одна чеканная формулировка, предоставляющая широчайшие возможности для самооправдания. Впрочем, мне было уже по большому счету все равно. «Пусть Молдер сам нянчится с остатками своей совести», — решил я. У меня в тот момент было по горло куда более насущных проблем.

Молдер вдруг протянул руку и бесцеремонно вытащил мой служебный пистолет из кобуры у меня на поясе.

—. А вдруг он мне понадобится? — запротестовал я.

— Скур нужен нам живым, — твердо сказал Молдер.

Разумеется. Дэйлс им живым не нужен.

Вероятно, с владельцем «Крика Совы» договорились заранее. Бармен уже выпроводил всех посетителей и ждал меня.

— Будете уходить — выключите свет и заприте дверь, — и он вручил мне ключи.

Я остался один в пустом баре. Перевернутые на столы венские стулья торчали гнутыми ножнами вверх. Свет горел только за стойкой. Там я налил себе бренди и стал ждать Скура.

* * *
— Вы пришли сюда, чтобы убить меня?

Я не слышал, как он вошел. Он был бледен до зелени, его била крупная дрожь, на лбу выступили крупные капли пота. Но двигался Скур стремительно и бесшумно. Я и глазом моргнуть не успел, как он оказался почти вплотную ко мне. Отступать мне было некуда, за спиной была барная стойка, так что я постарался медленно, не делая резких движений, отойти в сторону.

— Я хочу помочь, — искренне сказал я. — Я уже говорил вашей жене…

— Моя жена мертва, — перебил он меня. Он был как загнанный в угол зверь — одновременно жалкий и предельно опасный. — И сам я мертв. Внутри. Эта штука… зачем? Чтобы сделать меня машиной для убийства…

Скур говорил как в бреду. Я отступал вдоль стойки, но он и не думал отставать. Изо рта у него шел тот самый запах, который мне впервые довелось унюхать в тот вечер, когда Скур якобы умер. Я невольно покосился на дверь.

— Они не придут, — спокойно сказал Скур. — Они хотят, чтобы я убил вас. А потом они схватят меня. А иначе зачем вы здесь? Они не могут рисковать, оставив вас в живых, — вам слишком многое стало известно. Жаль, что…

Он не договорил и бросился на меня.

Хватка у Скура была стальная. Я и глазом моргнуть не успел, как он повалил меня и накрепко прижал к полу, а ведь мне казалось, что я был готов к тому, что он нападет. Глаза его закатились, рот распахнулся, запах многократно усилился…

Мне удалось высвободить правую руку, но что толку — я ведь был безоружен. Из всей служебной экипировки при мне оставался только скрытый микрофон под рубашкой и наручники в кармане. Они-то меня и спасли.

Когда пару минут спустя Кон с Молдером явились за моими жалкими останками и своим подопытным кроликом, их ждал сюрприз. Скур валялся на полу, пристегнутый наручниками к никелированной трубе, которую любители сидеть на высоких табуретах у стойки используют в качестве подставки для ног. Я стоял в сторонке, массировал плечо и пытался отдышаться.

Вашингтон, округ Колумбия 22 ноября 1990 года


— Поверить не могу, — сказал Фокс Молдер.

«Куда уж тебе», — хмыкнул про себя Дэйлс, но оказалось, что юноша имел в виду вовсе не фантастическую историю Эдварда Скура.

— Поверить не могу, что мой отец был заодно с этими… с этими… — он никак не мог подобрать подходящего слова. — Как он мог позволить им диктовать себе, что он должен держать на своей совести!

Дэйлс смягчился. После сеанса воспоминаний трудно было отрицать, что этот Молдер-младший имеет много общего с неким Артуром Дэйлсом в молодости.

— Ну-ну, сынок, не надо так говорить. У многих из нас в большинстве случаев и выбора-то особенного нет. Меня уволили за неподчинение, дело закрыли. И ты имей в виду — если будешь продолжать копать в этом направлении, тебя и самого закопают.

Молдер-младший задумчиво потер подбородок.

— Послушайте… — начал он. — Я кое-чего так и не понял: почему все-таки Скур твердил имя моего отца перед смертью?

— Понятия не имею, — признался Дэйлс. — Наверно, это знали только они двое.

— А как же тогда Скур оказался спустя сорок восемь лет на свободе, в Каледонии? — продолжал недоумевать Молдер.

— Этого я тоже сказать не могу, — ответил ему Дэйлс. — Могу только догадываться. После того как меня уволили, до меня доходили разные слухи о судьбе Эдварда Скура. Говорили, что он умер в тюрьме. Говорили, что его с тех пор так и держат в некой сверхсекретной лаборатории. Много чего говорили. Но мне почему-то всегда хотелось верить, — он лукаво посмотрел на отпрыска Билла Молдера, — что, быть может, в этой насквозь лживой и жестокой системе, где интересы государственной безопасности превыше всего, включая десять заповедей, быть может, нашелся там хотя бы один бедолага, кому все же не удалось ампутировать себе остатки совести. Мне почему-то кажется, что такой вот тип на свой страх и риск просто взял и отпустил Скура на все четыре стороны.

Молдер помолчал, переваривая информацию, потом спросил, осторожно подбирая слова:

— Но зачем моему… зачем этому человеку понадобилось отпускать Скура? Ведь, как бы там ни было, Скур был убийцей, он представлял опасность для общества?

— Ради истины, агент Молдер, — ответил Дэйлс и, не заметив в глазах собеседника понимания, пояснил: — Чтобы тайна Скура не умерла вместе с ним. На тот случай, если найдется некий настырный тип, которому приспичит потянуть за эту ниточку и вытащить на свет правду. Правду, понимаете? То есть — истину.


Оглавление

  • Каледония, штат Висконсин. 17 ноября 1990 года
  • Вашингтон, округ Колумбия 21 ноября 1990 года
  • Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия Поздний вечер
  • Либург, штат Вирджиния 24 июня 1952 года 18.30
  • Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия 26 июня 1952 года
  • Чеви-Чейз, Мериленд 26 июля 1952 года 14.02
  • Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия 27 июля 1952 года
  • Вашингтон, округ Колумбия 22 ноября 1990 года