Беовульф [Кэйтлин Р Кирнан] (fb2) читать онлайн

Кэтлин Кирнан Беовульф

Роман основан на киносценарии Нила Геймана и Роджера Звари

Юный воин Беовульф отправляется за море, чтобы избавить народ Хродгарда от злобного монстра Гренделя.

В жестоком поединке Беовульф побеждает чудовигце, а потом и его мать, коварную русалку-оборотня, проникнув в ее логово на дне моря.

Мир и спокойствие в стране восстановлены, и Беовульф становится королем…

Однако известный сюжет древнегерманского эпоса обрастает неожиданными и интригующими подробностями.

Иной раз легенды для меня что звери. Дикие и домашние, виды вымирающие и процветающие… Живут на земле истории старые, как акулы, и сравнительно новые, Как люди или кошки.

Золушка к примеру, завоевала земной шар так же, как крысы или коровы. Ее обнаружишь в любой культуре. Иные сказания — к примеру «Илиада» — напоминают мне жирафов. Редко встретишь, но, коль уж встретишь, сразу распознаешь. Есть — были! — истории вымершие, как мастодонты или саблезубые тигры, от которых и костей не осталось, чтобы восстановить облик ископаемого. Умерли люди, сочинившие их, некому их более рассказывать. Иной раз кое-какие останки обнаруживаются. От «Сатирикона», к примеру, дошли до нас кое-какие обрывки.

Такая судьба могла постичь и «Беовульфа».

Уже более тысячи лет минуло с тех пор, как гуляла по свету сага о Беовульфе. Прошло время — и все забылось. Перестали пересказывать ее, сохранилась она лишь в рукописях, которые хрупки, недолговечны и, как известно, очень хорошо горят. Манускрипт «Беовульф» помечен огнем.

Но ему посчастливилось выжить. Его обнаружили и выпестовали, он ожил, как иногда случается с животными исчезающих видов.

Первая Моя встреча с Беовульфом состоялась через триста лет после приобретения манускрипта Британским музеем. На стене классной комнаты я увидел и прочитал заметку из какого-то английского журнала о Беовульфе, Гренделе и кошмарной Тренделевой мамагие.

Второй раз Беовульф встретился мне в серии «Аи-СиКомикс». Этот пестрый петух с бронированной мошонкой и в шлеме с рогами, не пролезающими ни в какую дверь, направо и налево крошил в лапшу всевозможных змеев и монстров. Много внимания я ему не уделил, однако темой заинтересовался и познакомился с нею глубже в издании «Пенгвин-классикс». Б результате мы. с Роджером Эвари пересказали легенду в виде кинофильма.

Вращаются колеса времени. Беовульф покинул «красную книгу» вымирающих видов, распространяется по планете, видоизменяется. Появилось уже несколько экранных версий в разных жанрах, от научной фантастики до пересказа, в котором Грендель — первобытное племя вроде неандертальцев. И это очень неплохо. Разные рекомбинации, неожиданные вариации ДНК. Иные из этих историй люди запомнят, другие забудутся. Нормальное течение событий.

Когда нас с Роджером спросили, не думаем ли мы-, что наш фильм вызовет к жизни роман на ту же тему, мы сначала ответили отрицательно. Мы. полагали, что люди просто-напросто вернутся к старой легенде, перечитают ее. Мне, однако, очень приятно признать свою ошибку; версия, созданная Кэтлин Р. Кирнан меня радует.

Автор вернулась к легенде, обратилась к сценарию и создала сагу, гудящую в голове медом и кровью, сагу для декламации у костра, разведенного на вершине холма или в болотистой низине. Сагу о героизме, о у/швом огне и ог-1 ненном блеске золота, о любви и насилии. Эта старая сказка не заслуживает забвения, она живет, пока люди интересуются героями и монстрами, светом и тьмой. Эта сказка обращается к каждому из нас.

У каждого из нас свои демоны.

Беовульф считал своим демоном Гренделя.

Нил Гейман

Пролог

Не было людей, мир не возник еще, космос зиял черною бездонностью Гинунгагапа^[1]. Далеко на севере — промерзшие пустыни Нифльхейма^[2], а на крайнем юге — пылающие печи гиганта Сурта^[3], названные Муспелльсхеймом^[4]. В безграничной пустоте Гинунгагапа ледяные северные ветры встречались с теплыми южными бризами, снежные вихри таяли, сыпались дождем, и вырос из них Имир, всех Ледяных гигантов родитель^[5]. Великаны дали ему имя Аургельмир — Голосом Гранит Дробящий.

Из того же снега летучего родилась и первокорова Аудумла. Молоком своим сладким вскормила она Имира, языком своим шершавым вылизала из соляной скалы первого из всех богов, Бури.

Сын Бури, Бор, родил трех сынов от гигантессы Бестлы. Звали их Один^[6], Вили и Be. Эти трое сильных сразили великого Имира и бросили тело его в мертвое сердце бездны Гинунгагапа. Из крови его сотворили они озера, реки и моря, из костей создали горы. Массивные зубы Имира стали валунами и камнями, облака поплыли из мозга его, череп превратился в небосвод, накрывший землю.

Так сотворили сыны Бора мир, ставший домом для сынов человеческих. Напоследок построили они из бровей Имира громадную стену и назвали мир людей Мидгардом. Стена эта поднялась далеко за морями, по самым краям мирового диска, и защищала она людей от враждебных гигантов, не утонувших в потоке крови Имировой.

Здесь, под защитою стены Мидгарда, и суждено было прожить жизни свои бесчисленному множеству людей. Здесь они рождались и умирали, боролись, погибали. Лучшие из них славили себя при жизни, а после смерти вводили их валькирии^[7] в ворота Вальхаллы^[8], дворца Одина, где пировать им в ожидании, когда разразится Рагнарёк^[9], последняя битва между богами и гигантами, когда придется им сразиться за Одина, Отца Всеобщего.

Великий волк Фенрир^[10] спрыгнет на землю, и земля содрогнется, в океане освободится Змей Ёрмунганд^[11].

Вострепещет Мировое Древо Иггдрасиль^[12], вонзятся в него когти и зубы дракона Нидхёгга^[13].

Придет век топора, век лязгающих мечей и треска ломающихся щитов, когда восстанет брат на брата; грядет век убийств, век ветра, волчий век и сумерки богов, когда весь космос растворится в хаосе безграничном.

Но до пришествия сего великого завершения, которому не в силах противостоять даже боги, пройдут по земле все поколения людей, мужчин и женщин, свершатся все войны, измены, любовь и ненависть, триумфы и жертвы, победы и поражения, воспеваемые в стихах и песнях, в сагах скальдов.

И грядет в Мидгард век героев.

Часть первая. ГРЕНДЕЛЬ

1 Во тьме бредущий

Обрывается страна данов^[14] зубастыми гранитными утесами, грызущими ледяные волны Северного моря. Бьются волны о берег, лижет белая пена развалы валунов, полирует булыжники и гальку, размывает песок. Неуютно здесь людям, особенно в бедное солнцем время года. Падает тогда с неба белый снег, покрывает берег бледным покровом, волны накатываются на ледяную кромку, и треск ломающегося льда заглушает грохот прибоя. И иным живым существам приходится здесь несладко. Пара тюленей, да морж одинокий, да половина оголенного китового скелета — вот и все население берега на многие сотни шагов. Птицы морские высматривают добычу, кричат над волнами, не находят покоя. Ночью на море и скалы спускается тьма, лишь изредка моргает бледный глаз луны сквозь тучи и толщу тумана.

Но даже сюда пробились люди. Взрезали поверхность земли, выстроили неуклюжие жилища свои. Вознеслась маяком на неприютном берегу высокая башня короля скильдингов Хродгара, сына Хальфдана, внука Беова, правнука Скильда Скевинга^[15] Отблески света золотого пронзали тьму, грели в ночи сынов человеческих, у людей пир горой, тепло и веселье, не свист ветра слышался здесь, а здравицы, смех и речи хмельные.

За прочными стенами нового зала для возлияний, зала по имени Хеорот, под толстою кровлей из дерева и сухой соломы собрал король своих доблестных танов^[16] с их прекрасными дамами. Яркие факелы пылали у стен, горели огни костров, наполняя воздух теплым дымом благовонным, запахами яств. Король сдержал свое обещание, открыл этот зал для верных подданных своих. И не найти этому залу равного по размеру и размаху и по величию — во всех северных землях. В стенах его раздавались пьяный смех, звон блюд и ножей, гул голосов, похожий на рык морской стихии, но без ее ветра, влаги и промозглого холода. А утонуть здесь можно было лишь во множестве меда, чаши с которым то и дело поднимали к устам пирующие. В глубоких ямах рабы развели костры, над кострами поворачивали слуги на железных вертелах туши свиные, оленьи, козьи; тушки кроликов и гусей; танцевало пламя, плевалось искрами, бросало тени и отблески на стены, на смеющиеся лица, на массивные дубовые панели, украшенные затейливой резьбой. Люди и животные, охотники и дичь, боги и чудовища молча взирали на пирующих с дубовых досок.

— Кто скажет, что не сдержал я свою клятву? — зычно вопрошал толстый король Хродгар. Король был уже стар, дни битв его давно миновали, длинная борода побелела, как зимний снег. Он поднялся из своего тронного кресла, медленно поднялся, — годы, накопившийся жирок и сползающая простыня, в которую он завернулся, стесняли его движения. — Год назад я, Хродгар, король ваш, поклялся, что скоро будем мы праздновать победы наши в новом зале, в медовом чертоге, величественном и прекрасном. И сдержал я свою клятву. Разве не так?

Мгновенно все присутствующие отвлеклись от своих разговоров, рассказов, шуток, прибауток; голоса их слились в приветственном вопле. Раздались восхваления щедрости, прозорливости, мудрости короля. Мало кто четко осознавал происходящее, но общий порыв объединил присутствующих. Хродгар довольно ухмыльнулся, почесав брюхо, затем повернулся к юной супруге своей, королеве Вальхтеов, покачнулся и чуть на нее не свалился. Синеглазая девушка, почти ребенок, красавица, восседающая рядом с королем, не заблуждалась по поводу супружеской верности Хродгара Знала она и о двух хохотушках, с которыми король развлекался, когда за ним пришли четыре тана, чтобы на носилках, специально изготовленных для короля, отнести его в пиршественный зал Не знала лишь — да это ей и не интересно было — служанки это или дочери его собственных воинов либо придворных. Хродгар никогда не пытался скрывать свои отношения с многочисленными любовницами и служанками, поэтому королева тоже не делала вид, что их не замечала.

— О, мед хмельной да пенный! — воскликнул король, выхватив из рук королевы наполненный рог. — Сюда его, сюда! Спасибо, спасибо, дорогая моя Вальхтеов.

Она подняла взгляд на короля, но Хродгар уже отвернулся, поднес рог к губам, мед уже тек ему в рот, проливался на бороду.

Рог, который держал в руках король, — редкостное сокровище. Конечно же, создали его во дни давно минувшие, когда в их стране водились искусные мастера. Нынче таких умельцев не отыщешь. Или же изготовлен этот сосуд в каком-то дальнем королевстве, где искусные мастера еще сохранились. Добытый ее мужем из какого-то драконьего клада, рог этот радовал глаз королевы Вальхтеов. Она не обращала внимания на жирные пальцы мужа, любовалась узорами и таинственными надписями, чеканкой по золоту, двумя когтистыми лапами, приделанными к рогу так, чтобы его можно было поставить на стол, как ставят кубок. Для удобства рог снабдили еще и рукояткой в виде выгнувшего спину крылатого дракона. Дракон сделан из золота, в горле его горел крупный рубин. Голову дракона венчали рога и многочисленные шипы, ужасные клыки торчали из широко распахнутой огнедышащей пасти. Художник, должно быть, вдохновлялся змеем Нидхёггом, свернувшимся во тьме у корней Мирового Древа, дремлющим до поры до времени в ожидании своего часа.

Хродгар рыгнул, вытер рот, похлопал ресницами… Затем поднял опустевший рог над головой и продолжил речь:

— В этом зале будем мы делить трофеи боевые, золото и яркие камни, будем объедаться и опиваться, будем блуду предаваться, ха-ха-ха! Отныне и вовеки веков. Имя этому залу Хеорот!

Снова завопили таны, завизжали их развеселые подруги. Застучали по столешницам увесистые кулаки, затопали в приливе энтузиазма сапоги, и Хродгар опять повернулся к Вальхтеов. На бороде и усах его сверкали капельки меда, как мелкие слезы янтаря.

— Наградим подданных, дорогая!

Вальхтеов лишь пожала плечами, даже не повернув головы. Король, кряхтя, нагнулся и запустил руку в деревянный ящик, втиснутый между креслами его и королевы. Ящик до краев заполняли золотые и серебряные монеты, украшенные портретами разных королей, перстни, бляшки, брошки и прочие драгоценные побрякушки. Хродгар взмахнул рукою над столом, и на пирующих посыпался сверкающий дождь. Новый взрыв смеха и ликующих возгласов; некоторые из монет и безделушек были подхвачены в воздухе, остальные запрыгали по столу или упали на пол. Смех угас, сменился пыхтением и сопением усердных сборщиков урожая королевской милости. Иной раз они сталкивались лбами, вполголоса переругивались, стараясь не привлечь внимания монарха, не оскорбить его чувств.

Король снова нагнулся к ящику, порылся, вытащил и поднял над головой золотой обруч:

— А это не для кого-нибудь, не для любого. Это для Унферта, мудрейшего из мудрых, хвастливейшего из хвастливых… Где ты, Унферт, хорек драный, тюлень дохлый, потаскун паршивый? Унферт! Унферт!!!

В другом конце зала, стоя у глубокой канавы, вырытой в полу, дабы гостям не приходилось подставлять ветру и морозу чувствительные части тела, Унферт облегчал мочевой пузырь, не прекращая оживленно беседовать — и даже жестикулируя при этом — с другим советником короля, Эскхере. За царящим в зале шумом и собственным голосом хмельной Унферт не услышал монаршего зова. Он отдавал черной зияющей канаве ее долю поглощенного на пиру меда. Лицо Унферта отличалось жесткостью и угрюмостью, волосы отливали чернотою, как перья ворона, сам он — худ и жилист, а зеленые глаза напоминали камушки счетной доски.

— Не спеши смеяться, — увещевал он Эскхере. — Пора отнестись к этому серьезнее. Слышал я, что вера эта зародилась в южных землях, за морем Срединным, но там не укрепилась, а разошлась от Рима на север, в земли франков^[17].

Эскхере сосредоточенно провожал взглядом собственную янтарную струю.

— А вот как ты думаешь, ежели их столкнуть на ножах, то кто победит, Один или этот твой Иисус Христос?

— Унферт!!!!!! — зарычал Хродгар, и на этот раз вызываемый услышал зов повелителя.

— Вот так всегда, — проворчал себе под нос Унферт. — Отлить не дадут спокойно. Тяжкая наша доля.

Эскхере затряс бородой, рассыпал мелкую дробь смеха.

— Поспеши, король ждать не любит. Что такое низменные потребности твоего мочевого пузыря в сравнении с высочайшей волей властелина?

— Унферт, ублюдок, сын ублюдка Эгглафа! Где ты, неблагодарная скотина?!!!

Унферт торопливо убрал свое хозяйство в штаны, пробрался сквозь толпу. Кто-то его пропускал, почтительно уступая дорогу, ктото вообще не замечал ни его, ни чего иного на свете. Но вот он уже достиг подножия королевского помоста. Выдавив дежурную улыбку, он поднял руку, обращая на себя внимание владыки:

— Я здесь, повелитель.

Хродгар ухмыльнулся, обратил на своего ближайшего советника милостивый взор и опустил на его шею золотой обруч.

— Ты слишком добр ко мне, властелин. Щедрость твоя многократно превосходит мои скромные…

— Нет-нет, никакой щедрости. Ты это заслужил, верный Унферт, добрый мой Унферт.

Король покосился на толпу, и все взорвалось славословиями в адрес короля и верного и доброго Унферта, конечно же заслужившего королевское благоволение. Королевский герольд^[18] Вульфгар выступил вперед, чтобы организовать дикую какофонию верноподданнических чувств в слаженный хор. Он зычно завел бодрую песнь:

Вступили королевские музыканты, забренчали их арфы, задудели флейты, забухали барабаны.

Унферт тоже запел, хоть королевский подарок сдавливал горло, царапал и холодил его. Поэтому в голосе советника не слышалось особенного воодушевления.

* * *

Но бьющая ключом радость, переполняющая Хеорот и выплескивающаяся на мрачный берег, звон струн, кубков и монет не радует существ, обитающих у самого моря. Живут здесь создания ночи, не люди и не звери, потомки гигантов. Тролли — еще не худшие среди них. Вечно бодрствуют они в прибрежных топях, в недоступных расщелинах скал. Вдали от стен и башен крепости Хродгара, где кончаются пашни и луга, начинается чаща лесов, не знавших человека, не видевших пришедших сюда данов. За лесами этими раскинулись бездонные замерзшие болота, под землею соединенные с морем; скалы с множеством пещер, тоннелей, подземных ходов и нор, проеденных неизвестными существами.

В одной из этих пещер, посреди пятна лунного света, скорчилось на куче щебня громадное и, с точки зрения человека, ужасное, безобразное существо. Оно жалобно стонало и сжимало лапами уродливый череп, стремясь защитить уши от шума, воя, грохота, доносившегося со стороны Хеорота. Королевский замок находился на значительном удалении от пещеры, но ее стены обладали магическим свойством. Они умножали отдаленные шумы и превращали их в оглушительный грохот. И череп тролля раскалывали хриплые вопли разгоряченных обильными возлияниями певцов.

Стон существа перешел в протяжный вой, чудовище разрывали страдание и гнев, боль и страх. Голова раскалывалась. Когтями острыми вонзалось чудовище в собственные щеки, затем бессильно скребло скальный пол пещеры. Ему хотелось оглохнуть, чтобы прекратить эти мучения, но уши служили ему безотказно, и боль не прекращалась.

— Мать моя, не могу я больше, — стонало существо, оскаливая зубы в сторону выхода из пещеры, в сторону королевской башни. — Нет, не вынесу.

Оно задрало голову в сторону холодного лунного диска, безмолвно умоляло Мани, сына гиганта Мундильфари^[19], покончить с этой пыткой.

— Я не могу сам, не могу, — объясняло существо ночному небу. — Мне нельзя. Мать моя запретила мне. Она сказала, что они слишком опасны.

Оно представляло себе, как лунный гигант Мани низвергнет с неба скальный град и серебряное пламя и навечно раздробит, размелет, раздавит эти ненавистные голоса, голоса мерзких мелких тварей, людей. Но пение продолжалось, а лунный диск, кажется, только насмехался над ним.

— Всё, — сказало себе чудовище и поднялось, понимая, что ему придется сделать все самому, потому что ни гиганты, ни мать его не хотят ему помочь. Закутавшись в пелену гнева и страдания, существо покинуло укрытие, скользнуло между залитых лунным светом скал.

* * *

Пристроившись за королевским троном, Унферт наблюдал за развитием событий в зале. Его собственная чаша опустела, но нигде не видно было раба, который должен ее наполнить. Вокруг только смеющиеся лица да разинутые пасти танов, выкликающих слова бесконечной песни, пытающихся переорать друг друга:

Вульфгар сидел неподалеку на нижней ступени трона, на коленях у него с удобством для них обоих пристроилась рыжеволосая девица. Герольд поднял чашу к ее губам и как бы нечаянно пролил мед в вырез ее платья, между грудей. Девица взвизгнула, Вульфгар наклонился к ее груди и принялся жадно слизывать напиток. Унферта это действо вовсе не развеселило, он продолжал высматрить в толпе ленивого, нерадивого хромого щенка по имени Каин. Ага, вот он! Хромал, зажав в обеих руках большой кубок.

— Эй! — крикнул ему Унферт. — Где мой мед?

— Несу, господин, уже несу! — поспешил ответить раб, но, не заметив свежевыблеванной лужи, поскользнулся и пролил мед.

— Осторожно! — закричал Унферт, выхватил у Эскхере палку — прочную березовую палку — и ударил ею Каина по лбу. Парень дернулся, снова пролил мед, на этот раз на ступени трона.

— Хромой на голову, — заворчал Унферт и стукнул Каина еще раз. — Как смеешь ты проливать драгоценный мед короля!

Каин открыл рот, чтобы извиниться, но Унферт методично колотил его палкой, стараясь снова попасть по лбу. Кое-кто из ближайших танов обернулся, иные смеялись над избиваемым. Раб не выдержал, уронил опустевший кубок и, спасаясь, нырнул под стол.

— Ничтожество, — ругался Унферт. — Свиньям тебя скормить, ни на что больше не годишься.

Хродгар заерзал в своем кресле, приподнял одну ягодицу и издал громкий, отчетливый звук из прямой кишки. Таны зааплодировали.

— Отравишь бедных свинок, — изволил пошутить король и издал еще один такой же звук, чуть потише. — Кончится эта проклятая песня когда-нибудь? Уши ломит…

Но песня все не кончалась, и Хродгар снова развалился в кресле.

— Разве не мы самые могучие в мире воины? — обратился он к Эскхере. — Всех побьем, и нет в нас страха! И самые богатые тоже мы. И самые веселые. И творим, что хотим.

— Еще бы! — сразу отозвался лишенный палки Эскхере.

— Унферт! — сменил собеседника король, но Унферт все еще смотрел на то место под столом, куда метнулся его раб. Короля он не слышал.

— Унферт! Оглох?

Унферт вздохнул, вернул палку Эскхере.

— Так, повелитель. Что хотим, то творим, — с кислым видом согласился он.

— Еще бы не так, — сказал Хродгар, весьма довольный собою, гордый деяниями своими. Он повернулся к Вальхтеов, чтобы приказать ей наполнить золотой рог, но тут веки его слиплись, и через несколько секунд король данов уже огласил зал своим громким храпом.

* * *

Чудище шагало к Хеороту, спешило сквозь зимнюю ночь, и все живое спасалось бегством, расчищая ему дорогу. Улетали птицы, убегали звери, уплывали рыбы, уползали змеи, испарялись призраки и духи тьмы. Чудище преодолевало трясину, скользило между деревьями леса, перелетало через расщелины. Череп его все еще гудел от шума, но на насмешливый взгляд лунного диска оно более не обращало внимания.

— Я научу их ценить тишину! — прорычало существо и снесло ударом кулака не уступившее дорогу дерево.

«А ведь человек в сравнении с деревом — мягкотелая козявка», — подумаю существо и сокрушило еще одно дерево, превратив его в груду влажных щепок. И еще одно, и еще… Чудище шагало по пустоши, подминая ногами кустарник, сминая норы четвероногой мелочи вместе с обитателями. Вот оно уже достигло скалистой пропасти, за которой возвышались укрепления короля Хродгара. Чудовище поймало взглядом часового, шагающего по стене. Часовой тоже увидел чудовище, в глазах его проснулись растерянность и ужас.

«Он не верит, что я настоящий, — подумало существо, — и не сомневается, что я существую». И прежде чем часовой пришел в себя, понял, что нужно поднять тревогу, чудище перемахнуло через скальную расщелину.

* * *

— Слышал? — толкнул Унферт Эскхере.

— Что — слышал?

— Как будто гром. — Унферт не отрывал глаз от жирной собаки, валяющейся у ног короля. Пес навострил уши и напряженно всматривался во входную дверь. Он оскалил зубы, опасливо и тихо зарычал.

— Из-за этих баранов блеющих разве чтонибудь услышишь, — махнул рукой Эскхере. — И наш славный король тоже старается, храпит за троих.

Унферт положил руку на рукоять своего меча.

— Ты серьезно? — Эскхере повторил движение Унферта.

— Слушай! — прошипел Унферт.

— Ничего не слышу…

Пес поднялся. Шерсть на загривке его встала дыбом, он попятился подальше от входной двери, не сводя с нее глаз. Таны с дамами между троном и дверью продолжали безудержно веселиться.

— Что с ним? — озабоченно спросила королева Вальхтеов, указывая на рычащего пса, поджавшего хвост и пятящегося назад. Унферт лишь покосился на нее и снова уставилi я на дверь.

— Эскхере, глянь на дверь…

И тут дверь ожила. Страшный удар — и поверхность крепкого дверного полотна покрылась трещинами. Мощные железные петли выгнулись, но выдержали.

Король Хродгар дернулся, выпрямился, тоже уставился на дверь, ничего не понимая. Пение смолкло, все взгляды устремились к двери. Женщины с детьми и рабы начали отходить подальше от входа, заспешили в сторону трона. Мужчины схватились за мечи и кинжалы, за копья и топоры. Унферт решительно обнажил клинок, Эскхере последовал его примеру. И тут в Хеороте повисла жуткая, ошеломляющая, пустая тишина.

— Унферт, — прошептал король Хродгар, и его услышали все в зале. — На нас напали?

Но прежде чем мудрый советник успел открыть рот, раздался второй удар. Дверь слетела с петель. В зал полетели сотни острых, как стрелы, деревянных осколков, вонзаясь в лица и тела стоящих поблизости. Крупные куски дерева сбили с ног, покалечили и убили на месте еще несколько человек. Воздух всколыхнулся с такой силой, что костры, факелы и свечи мгновенно погасли, горящие угли рассыпались по всему залу, к потолку взметнулись облака пепла. Свет исчез.

Вальхтеов приказала своим подругам, компаньонкам и служанкам прятаться, кто куда сможет. Она стояла, вглядываясь в дверной проем, где вырисовывался в лунном свете силуэт громадного существа. Грудь чудовища вздымалась и опускалась, от него валил пар. «Какой-то древний ужас, — подумала Вальхтеов, — зло старых времен, из дней, когда боги еще не сковали Локи-Небоходца и его гнусных детей»^[20].

— Мессир, — начала королева, но существо откинуло назад голову, широко разинуло пасть и издало оглушительный вопль. Никогда прежде она не слышала такого гнусного вопля, да и никто из многоопытных танов короля Хродгара ничего подобного не слыхивал. В этом вопле звучали горные лавины, падение королевств, боль последнего дня земли и моря.

Стены Хеорота содрогнулись от силы этого вопля, а погасшие костры внезапно вспыхнули с новой силой, взметнулись столбами горячего белого пламени, рассыпав снопы искр. Световая завеса скрыла чудовище и вход от тех, кто находился возле трона. Когда смолк вопль древнего чудища, в зале, где только что звучали смех и пение, уже раздавались стоны умирающих, крики искалеченных, перепуганных, плач женщин, гневные выкрики и ругань воинов. Чудовище тяжкой поступью продвигалось вперед.

Четыре ближайших к двери тана атаковали чудище, но оно с легкостью перехватило одного из нападающих и, используя его в качестве дубинки, смело троих оставшихся. Двоих оно отбросило так, что они свалили скамью и влетели под длинный стол. Третий взметнулся в воздух, беспомощно размахивая руками и ногами, пронесся сквозь пламя, над головами еще сидящих за столами, над троном, врезался в стену и рухнул на пол.

— Меч! — закричал король, пытаясь подняться. — Меч мне!

Чудовище, все еще держа четвертого воина за сломанную лодыжку, подняло его до уровня своих глаз, посмотрело в его окровавленное лицо и дало ему возможность взглянуть в глаза своей неминуемой смерти. После этого небрежно швырнуло умирающего в костер, мгновенно вспыхнувший с новой силой, как будто ждавший кровавой жертвы. И снова чудовище испустило жуткий, леденящий кровь вопль.

Эскхере схватил королеву Вальхтеов за руку и потащил ее за опрокинутый стол.

— Спрячься, государыня моя. Не шевелись и не выглядывай.

Но она не могла не выглядывать. Она не приучена была прятаться от опасности. Как только Эскхере выпустил ее руку, Вальхтеов высунулась из-за края стола, всматриваясь в направлении огней, в направлении, откуда надвигалось грозное чудище. Разобрать она смогла лишь неясные очертания враждебного существа и напрасно жертвующих собою танов. Эти мечущиеся фигуры напомнили ей театр теней, которым мать в детстве баловала ее перед сном. С ужасом наблюдала она, как гибли воины, как разлетались в стороны их разорванные тела, оторванные руки и ноги.

— За что нам эта кара, — шептала она. — Кто наказал наш дом?

— Спрячься, государыня, — настаивал Эскхере. В этот момент еще одно тело пронеслось сквозь пламя, одежда его вспыхнула, и пылающее туловище врезалось в группу женщин, жмущихся к стене. Пламя тут же перекинулось на их одежду и волосы. Прежде чем Эскхере успел вмешаться, Вальхтеов схватила ковш меда и, подскочив к кричащим женщинам, опрокинула жидкость на огонь. Эскхере выругался и бросился к королеве, но тут между ними пролетел боевой топор, так близко, что королева почувствовала дуновение вызванного им ветерка. Пустой ковш выскользнул из пальцев королевы и грохнулся об пол. Эскхере схватил ее за руки и потащил все в то же ненадежное укрытие, под защиту опрокинутого стола.

— Видел? — пробормотала королева. — Топор…

— Да, государыня, топор. Этот чертов топор чуть не снес твою дурную головушку.

— Нет, я не об этом. Видел, как он попал в монстра? Просто отскочил, как от скалы. Невероятно…

Теперь чудовище обратилось к опрокинутому столу, за которым прятались королева и Эскхере и из-за которого кто-то швырнул топор в чудище. Оно выступило вперед, вышло из-за сияния пламени, и наконец Вальхтеов увидела его истинный облик, а не тень и не силуэт. Очевидно, чудовище все же почувствовало удар топора, ибо задержалось и пригнуло голову, уставилось на тот участок шкуры, по которому скользнуло, не причинив вреда, острое, словно бритва, лезвие. Вальхтеов увидела, как обнажились в оскале зубы, мощные, будто клыки моржа-секача. Неожиданно быстро и ловко чудище рванулось вперед, схватило Эскхере и высоко подняло его.

— Беги, государыня, беги! — крикнул Эскхере, но королева не в состоянии была даже пошевелиться. Словно околдованная, смотрела она, не в силах отвести взгляда, как когти погрузились в Эскхере и тело советника лопнуло, разорванное пополам. Кровь Эскхере хлынула на голову чудовища, на поднятое вверх лицо Вальхтеов, а потом зашипела, сгорая и испаряясь в пламени костра.

— Мой меч! — призывно завопил Хродгар, и чудище бросило в него нижнюю часть тела Эскхере. Кошмарный снаряд попал вместо короля в Унферта, сбив его с ног. Раздосадованный промахом монстр швырнул верхнюю половину Эскхере на опрокинутый стол, и мертвые глаза советника уставились на Вальхтеов.

«Я закричу, — подумала она. — И не смогу остановиться, пока оно не разорвет и меня». Но королева зажала рот обеими руками и подавила крик.

Взгляд ее метнулся прочь от клыков монстра и натолкнулся на мужа, вместо доспехов облаченного в простыню. Обеими руками вздымал он над собою тускло отсвечивающий в отблесках пламени меч. За королем Вальхтеов увидела Унферта. Тот отнюдь не спешил на помощь владыке, а стремился уползти подальше и сделаться незаметнее. Мудрейший советник короля в этот момент напоминал какое-то перепуганное насмерть четвероногое, высшей точкой его тела стал оттопыренный зад, торчащий из-за тронного кресла.

— Нет! — крикнула Вальхтеов мужу. Монстр вонзил в нее горящий взгляд, схватил стол и замахнулся им на Вальхтеов. Когти его впились в твердые дубовые доски так же легко, как только что в тело несчастного Эскхере.

— Сюда, падаль! — завопил король Хродгар. — Сразись со мной, трусливая собака! Оставь ее, ублюдок!

Вальхтеов показалось, что все в зале замерло. И не было больше ни звука, ни движения. Вот занесен над нею тяжелый дубовый стол, разинута страшная пасть чудища. И сама королева замерла, не в силах пошевелиться, ждала удара, который освободит ее от этого ужасного мира, где из ночи выныривают демоны.

— Сразись со мной, сучье вымя! — Хродгар нанес удар, но меч отскочил, не причинив чудопшцу никакого вреда, — Сразись со мной, не трогай женщину, ублюдок!

Вальхтеов увидела слезы, текущие по щекам Хродгара. Монстр всем телом развернулся и сторону короля. И вдруг… разразился стенаниями. Его тело скорчилось от невыносимой боли, суставы затрещали, как ветви дерева в лютую стужу Мерсугура^[21].

— Да! — завопил король. — Со мной! Поганка!

Существо попятилось, отступая от старого пьяного толстяка, путающегося в своей простыне. Чудище остановилось как раз над Вальхтеов, которая оказалась в арке, образованной его широко расставленными ногами. Монстр тихо скулил, из пасти его сочилась напоминающая гной слюна, падала к ногам Вальхтеов, растекалась грязной лужей.

— Со мной! — С поднятым мечом Хродгар наступал на монстра, приближался к чудовищу и к леди Вальхтеов.

— НННЬИе-э-э-э-ттхх! — Это единственное слово монстр выкрикнул с такой силой, что гнилое дыхание его сорвало с короля простыню и отбросило владыку к трону, Хродгар плюхнулся на пол голой задницей, меч брякнулся на ступени трона. Захватив правой лапою два трупа павших танов, чудовище подпрыгнуло и исчезло в дымовой дыре потолка над костром. Воздух устремился за ним, костры вспыхнули ярче — и тут же погасли. Зал погрузился во тьму, зимняя ночь ворвалась в помещение, заполнив возникшую пустоту.

Тьма принесла тишину, которую нарушали стоны умирающих, всхлипывания рыдающих, шаги уцелевших. Кто-то зажег факел, вот вспыхнул еще один. Перед взором Вальхтеов предстал разгромленный зал. Из мрака появился Унферт. Вид у него был мудрый и мужественный, он сжимал меч и всем своим видом показывал, что ему неведома трусость. На шее поблескивал золотой обруч. Вальхтеов подошла к дрожащему, плачущему мужу, прикрыла его простыней. Ей не верилось, что ужас позади, что она жива.

— Что это было? — спросила она Хродгара. Тот затряс головой и посмотрел на дыру дымохода.

— Грендель. Это был Грендель.

2 Духи-пришельцы

Покрытый вязкой пастой из высыхающей крови и сажи, Грендель вернулся в свою пещеру за лесами. Входя, он ощутил спиной взгляд лунного диска, внимательно следившего за его возвращением. Грендель повернул голову, взглянул в небо. Мани уже опускался к западному горизонту, готовый нырнуть за верхушки деревьев.

— Ты думал, что я не смогу справиться сам? — спросил Грендель. — Думал, у меня не получится?

Но лунный диск ничего не ответил. Да Грендель и не ожидал ответа. Ведь сын Мундильфари нем. Во всяком случае, никто не слышал от него ни слова за всю его долгую жизнь. Молча бродит он по небу. Грендель вздохнул, перевел взгляд на трупы, принесенные из Хеорота, и скользнул в знакомую тьму пещеры.

Время, когда пещера еще не была домом чудища, не сохранилось в его памяти. Иногда казалось ему, что здесь он и появился на свет. Рядом со входом затаилось небольшое озерцо с прохладной прозрачной водой. Вокруг него росли пни сталагмитов, над ними нависали иглы сталактитов — зубастая пасть земли, которая извергла озеро, как что-то непригодное для поглощения.

Грендель бросил убитых танов на кучу костей в одном из углов пещеры, недалеко от водоема. Чего только не было в этой куче! Человеческие, медвежьи скелеты, кости волков, кабанов, тюленей, черепа оленей с ветвистыми рогами. Даже кости пещерных мышей, гнездившихся в выгнивших черепах крупных животных. Здесь мыши рождались, в этой трупной горе проводили всю жизнь свою и умирали тут же. Все, что чудовищу доводилось изловить и прикончить, попадало в эту кучу. А за всю свою жизнь Грендель еще не встречался с чем-либо, что не мог прикончить. Освободившись от ноши, он вернулся к воде, присел, всмотрелся в свое отражение. Глаза его заблестели, радужка подернулась золотыми искорками.

— Гррренделлль…. — Это мать обратилась к нему. — Гррренделлль… Шшшто…

Застигнутый врасплох ее голосом, Грендель резко обернулся, чуть не потеряв равновесие.

— Что ты натворил, Грендель?

— Мать… Мать, где ты? — Грендель задрал голову, ему показалось, что голос доносился откуда-то сверху.

— Люди, Грендель! Люди… Мы ведь договорились насчет людей! Ты забыл?

Да, она где-то у потолка… в потолке… смотрела на него, следила за ним. Но вдруг сзади, из пруда его окатило водой.

— Рыба, Грендель. Рыба. Волки. Медведи. Иногда одна-две овцы. Но люди — никогда.

Он медленно повернулся к воде. Мать смотрела на него из озера, ждала ответа.

— Ты любишь людей, — проурчал он еле слышно. — Вот… — Он вернулся к куче, подобрал менее ободранный труп и принес к озерцу. — Тебе…

— Нет, — голос ее был суров. — Нет, дорогой. Не смей их трогать, этих хрупких, непрочных тварей. Всегда помни, что они несут зло. Они убили многих из нас… Из нашего рода… Гигантов, драконов… Они перебили почти всех. И тебя погубят, если не прекратишь на них охотиться.

— Но, мать, от этих мерзких тварей столько мерзкого шума! Их веселье… такая гадость… У меня голова болит. Я думать не могу из-за шума и боли. Возьми, мать, — Грендель снова протянул вперед мертвого тана. — Он хорош. Я все жесткое с него счистил.

— Брось его, Грендель.

Грендель уронил тана в воду. Тело погрузилось, снова вынырнуло. Вода помутнела от крови и грязи. Из глаз Гренделя сами собой потекли слезы, ему захотелось отвернуться, выбежать из пещеры, остаться наедине с лунным диском.

— Хродгар там был? — спросила мать голосом напряженным, обеспокоенным.

— Я его не трогал.

— Ты видел его? Он видел тебя?

— Да, но я его не тронул.

Мять пристально посмотрела на Гренделя широко раскрытыми немигающими глазами, и он понял, что мать пыталась определить, не врет ли он. Убедившись в том, что Грендель говорит правду, мать грациозно взмыла над водою, легко, как вода обтекает камень или кровь брызжет из-под острия топора. Она прикоснулась к его лицу, стерла грязь со лба и щек.

— Я его не тронул, мать, — заверил Грендель.

— Верю. Ты хороший мальчик.

— Я не мог терпеть дольше.

— Бедняжка… Чувствительный ты у меня, — промурлыкала она. — Обещай, что это не повторится.

Грендель закрыл глаза и попытался не вспоминать о сломанных деревьях и разорванных телах, старался забыть об отвратительном шуме, неотделимом от мягкотелых, о златовласой женщине, которую он убил бы, если бы не вмешательство старого дурака Хродгара.

3 Ночьные рейдеры

Грендель так и не дал матери требуемого обещания. И не раз еще вернулся к Хеороту. Слишком глубока была его ненависть, чтобы усмирить ее одной ночью ужаса и опустошения. Снова и снова приходил он к данам, чтобы предотвратить шум, не допустить повторения той жуткой ночи. «Они замолчат навсегда! — твердо решил Грендель. — Хватит, повеселились». Зима сжимала землю, сковывала ее морозной коркой, и ужас объял сердца обитателей побережья. Дар Хродгара подданным, его торжественный зал, превратился в символ смертного страха. Но Грендель не ограничился посещениями Хеорота, он рыскал по лесам и болотам, по фермам и хуторам, не упуская никого из встреченных на пути.

И слово понеслось над страною, в песнях скальдов, в разговорах путешественников, купцов, в сплетнях соседей. Слово об ужасе, нависшем над королевством Хродгара.

Однажды морозным утром, когда ночной холод еще не уступил землю солнцу, король лежал с королевой на мягком матрасе из соломы, обтянутой шерстяной тканью и оленьими шкурами. Хродгар открыл глаза, пытаясь сообразить, проснулся ли он, но тут заметил возникшего подле ложа Унферта.

— Государь! — просипел советник еле слышно, чтобы не обеспокоить королеву. — Государь, это случилось снова.

Хродгар сжал веки, чтобы ускользнуть в теплый солнечный край снов, где нет никаких монстров, но когда он снова открыл глаза, Унферт все так же нависал над ложем. Король осторожно, чтобы не разбудить Вальхтеов, встал, оделся и махнул Унферту рукой, приказывая следовать за ним в Хеорот. Они остановились перед новыми дверьми, вдвое толще прежних, разрушенных Гренделем. Новые двери были укреплены железными полосами. Тут же находились Вульфгар и несколько танов.

— Сколько в этот раз? — спросил Хродгар.

Унферт вздохнул, мороз превратил его выдох туманное облако.

— Даже не могу точно сказать. В клочья разорвал. Человек пять, а то и десять. Свадьба дочери Никвеста.

— Зачастил он в последнее время, — Хродгар озабоченно почесал бороду. — Полюбился ему Хеорот, нет бы по болотам бродить…

Хродгар покосился на красное пятно, виднеющееся из-под двери.

— А дверь даже не тронул. — Король сердито ударил кулаком по дверному полотну.

— Да, — подтвердил Унферт и указал рукой вверх. — Через дымоход влез и вылез.

Хродгар посмотрел на крышу. От дымоходного отверстия по соломе вела к карнизу к ровавая тропа, тянувшаяся далее по белому снегу и исчезающая в тумане.

Хродгар вздохнул, выпуская облако пара, и протер поблекшие глаза.

— В молодости я победил дракона в Северных болотах, — промолвил он, и Унферт услышал в его голосе печаль. — Но теперь я старик. Слишком стар и дряхл для такого демона. Нам нужен молодой герой. Могучий, лихой, отважный и хитроумный…

— Хотел бы я, чтобы у тебя был сын, государь, — сказал Вульфгар, отступая на шаг от двери, оттесняемый растущим красным пятном. Сапоги его заскрипели кожей и снегом под подошвами.

Хродгар скептически посмотрел нанего.

— Желанием кубок не наполнишь, Вульфгар.

Король обратился к собравшейся толпе.

— Сложите костер. За конюшнями — сухое топливо. Устройте мертвым огненное погребение. И закройте Хеорот, забейте двери и окна. Указ короля: никаких больше песен, праздников, веселья. — Он отвернулся и, уходя, пробормотал себе под нос: — Это место пропиталось духом смерти.

Унферт и Вульфгар последовали за ним.

— Барды поют о сраме Хеорота, — продолжил король все так же тихо, глядя себе под ноги. — От Срединного моря до Ледяных земель. Коровы больше не телятся, поля не плодоносят, даже рыба бежит от наших сетей, зная, что мы прокляты. Я объявлю, что тот, кто освободит нас от Гренделя, получит половину золота из казны королевства.

Унферт посмотрел на Вульфгара, затем перевел взгляд на Хродгара.

— Государь, народ наш жертвует коз и овец Одину и Хеймдаллю^[22]. Не дашь ли ты позволение молиться новому римскому богу Христу Иисусу? Может быть, он принесет нам избавление.

— Молись, сколько душе угодно, сын Эгглафа. Молись, кому хочешь. Но знай: боги не сделают за нас то, что мы должны сделать сами. Нам нужен не бог, Унферт. Нам нужен человек, муж, герой.

— Но вреда молитва не принесет, — настаивал Унферт.

— То, что не принесет вреда, не обязательно поможет. Где они были оба, как Один, так и Христос, бог римлян? Где они были, когда демон уволок бедную дочь Никвеста? Если не можешь ответить, не приставай ко мне с разговорами о молитвах и жертвах.

— Слушаю, государь, — вздохнул Унферт и далее шел не раскрывая рта.

4 Прибытие Беовульфа

Штормовой ветер Иотландсхафа^[23] яростно набрасывался на крохотный кораблик, нос которого украшала высоко воздетая голова дракона. Казалось, снова девяти дочерям Эгира^[24] приказано создать из соли морской горную цепь вокруг моря. Громадные волны подкидывали суденышко так, что оно скребло мачтою провисшее брюхо неба, и тут же швыряли в бездну столь глубокую, что дно касалось колец свернувшегося в гигантский клубок на дне морском Мирового Змея. Тяжкие черные облака обрушивались вниз водными массами, грохотали копьями молний.

Четырнадцать танов на веслах боролись со стихией, напрягая все силы, стирая в кровь заледеневшие ладони.

Еще один воин стоял, вцепившись в дубовую мачту; дикий ветер рвал с него отяжелевший от воды плащ из черной шерсти и звериных шкур, ледяной дождь хлестал в лицо. Судно бросало вперед, назад, вверх и вниз, воин едва удерживался на ногах. Он напряженно вглядывался в хаос из воды и воздуха, но не мог оторвать руку от мачты, чтобы прикрыть ладонью глаза. Шторм проглотил горизонт, небо смешалось с морем, и порою, когда судно падало в бездну или взлетало под небеса, невозможно было определить, где верх, где низ.

Улучив момент, один из танов оторвался от весла и пробрался к мачте.

— Так берега и не видел? Костры данов?

Судно резко легло на бок, затем медленно выпрямилось.

— Вообще ничего не видел, Виглаф. Только вода, дождь и ветер.

— Ни костров, ни звезд, ни солнца… Пропали мы, Беовульф. Пойдем на дно, к ундинам^[25].

Беовульф засмеялся, но рот его мгновенно заполнился смесью дождя и соленых морских брызг. Он сплюнул, не переставая ухмыляться. Оторвав правую руку от мачты, Беовульф ударил себя в грудь, в кожаную броню, усиленную железными заклепками.

Море — мать моя, Виглаф. Оно выплюнуло меня и не возьмет обратно в свое темное чрево.

Виглаф тоже сплюнул, отфыркиваясь.

— Тебя, может, и не возьмет. Но моя мать — рыбачка в Упланде^[26], и я хотел бы умереть, как положено, в бою, а не…

Судно вновь резко подпрыгнуло на волне, Виглаф завершил фразу проклятием и схватился за Беовульфа, чтобы не улететь в море.

— Беовульф, ребята беспокоятся из-за шторма.

Беовульф кивнул и обнял Виглафа за плечи, чтобы поддержать его.

— Этот шторм не ветра дело, я уверен. Темные силы подняли его. Но демонам не удастся зедержать нас. Нет, Виглаф, нас ничто не удержит, если мы твердо решились. Нет под Мидгардом силы, способной меня удержать.

— Но если боги… — начал Виглаф.

— Тогда пусть они утонут и провалятся в ад! — крикнул Беовульф, стараясь перекричать шторм. — Если боги не соображают, что меня не испугать ветром и водой, то они просто мелкие недоумки, воистину.

Виглаф хотел спросить, не сошел ли Беовульф с ума, — этот вопрос ему просился на язык уже не в первый раз. Но он знал, что ответ вряд ли имел значение. Все равно он последует за Беовульфом куда угодно, уж безумен его вождь или нет… Виглаф освободился от объятия своего командира и родича, хлопнул его по плечу и пробрался обратно, встретив встревоженные взгляды утомленных борьбой со стихией товарищей.

— Кто-нибудь жить хочет? — проорал им Виглаф во всю глотку. Поскольку никто не заявил, что хочет умереть, он продолжил: — Вот и отлично. Сегодня не помрем!

Он обернулся на Беовульфа, вызывающе вглядывающегося в шторм.

— Держимся! Держимся за Беовульфа! За золото! За славу! Вперед!

* * *

На голом гранитном утесе одинокий постовой бился за жизнь костра, стараясь спасти его огонь от ветра и дождя. За борьбой постового с интересом наблюдала лошадь, единственный товарищ по вахте, если не считать полевую мышь, которую постовой, изловив случайно и насадив на толстый кривой прут, без особого успеха пытался поджарить себе на ужин.

— Хотел бы я узнать, кого старый Хродгар поджидает к себе с моря в такую погоду, — обратился постовой к своему коню. — Как ты думаешь?

Конь только дернул ушами, ничего не ответил. Костер не желал разгораться, и постовой уже собирался съесть мышь недожаренной, как вдруг вспытика молнии дала ему возможность различить в море движение какого-то предмета.

— Ты видел? — спросил он коня. Тот утвердительно заржал. Еще вспышка — вне всякого сомнения, береговой прибой трепал крохотнoe суденышко с яркими щитами по бортам.

Часовой вскочил, позабыв про костер и про свой пустой желудок, вспрыгнул в седло и поспешил спуститься на берег по крутой горной тропе.

* * *

Беовульф и его таны благополучно выволокли, наконец, судно на песок. Виглаф испустил облегченный вздох и послал в воду презрительный плевок.

— Старый Эгир сегодня поклацает зубами, — засмеялся он и повернулся к Беовульфу. — Ты уверен, что это Дания?

— Если не Дания, то ад. Скоро узнаем.

Все еще хлестал дождь, сверкали молнии, но худшее осталось позади.

— Пожалуй, все-таки ад, — указал Виглаф на мчащегося по берегу всадника. Копье тот держал наизготове, как будто собирался насадить на него всех высадившихся на берег. Беовульф кивнул и отделился от спутников, пошел навстречу всаднику.

— Ежели он тебя продырявит, я сапоги возьму, ладно? — крикнул ему вдогонку Виглаф.

— Ладно, — откликнулся Беовульф. — И лодку заодно.

— А он, кажись, с серьезными намерениями. — Виглаф нахмурился, потянулся к мечу, но Беовульф только отмахнулся. Всадник, наконец, затормозил, и острие копья замерло в нескольких вершках от лица Беовульфа.

— Ты кто? — крикнул всадник. — Вижу я, вы воины.

— Дело в том, что мы… — начал Виглаф.

— Ты говори! — гаркнул всадник Беовульфу. — Не то проткну на месте. Кто ты? Откуда? Зачем пожаловал?

— Мы гауты^[27], — спокойно ответил Беовульф, не обращая внимания на нацеленное ему в лицо копье. — Я Беовульф, сын Эггтеова. Пришли мы с дружбой к вашему господину, Хродгару. Молва идет, что у вас тут монстр появился. Говорят, что земля ваша проклята.

Человек на коне чуть расслабился, перевел глаза на спутников Беовульфа, но копья не опустил.

— Так и говорят? — спросил он неизвестно кого.

— И хуже говорят, — вступил Виглаф. — Барды от Ледяной земли^[28] до берегов Винланда^[29] поют о сраме Хродгара.

Страж приосанился в седле и с вызовом посмотрел на Виглафа.

— Нет срама в том, что ты проклят демонами.

Виглаф приблизился к Беовульфу.

— И нет срама в том, чтобы принять помощь от друга.

Беовульф глянул на Виглафа, потом на часового и его лошадь.

— Я Беовульф. И я прибыл, чтобы убить вашего монстра.

— Ну разве что вы не хотите, — добавил Виглаф, и Беовульф недовольно на него покосился.

— Не слушай его, друг, — сказал Беовульф часовому. — Его укачало сегодня в море, и он выблевал за борт умишко.

Часовой опустил копье, разглядывая всех пришельцев по очереди.

— Вам лошади нужны, — подумал он вслух.

* * *

Отшумел шторм, затихла в отдалении гроза. Гнев Хресвельга^[30], гигантского орла, крылья которого рождают все ветры, веющие над земным шаром, нашел другую цель. Небо, однако, не просветлело, темные тучи не пропускали солнечных лучей, над землей навис сизый полумрак. Беовульф и его люди следовали за часовым-скильдингом на некрупных, но крепких косматых лошадках. Они оставили скалы и двигались по узкой дороге, вымощенной темным сланцем По обе стороны от дороги возвышались грубо обработанные памятные камни-менгиры^[31] с вытесанными на них руническими знаками^[32]. Проводив гостей до деревянного моста через глубокий провал, постовой повернулся к Беовульфу.

— Дальше я вас не провожаю. Море нельзя оставить без наблюдения, вернусь на скалы. Следуйте по этой каменной дороге, она приведет вас к Хеороту. Там встретитесь с королем. — Он улыбнулся. — Это королевская дорога, она построена в лучшие времена.

— Спасибо тебе за помощь, друг, — сказал Беовульф.

— Гаут, знай, что монстр наш скор и силен.

— И я скор и силен.

— Да, но и другие скорые и сильные брались его победить. И все они погибли. Все. А были они добрые воины. Я не думал, что найдется еще герой, готовый рискнуть жизнью за королевское золото.

Беовульф глянул через плечо на Виглафа, потом снова на постового.

— Если мы умрем, то не за злато, а за славу.

Страж тронул поводья своего коня и проскакал мимо гаутов в обратном направлении. Но вдруг развернулся и крикнул Беовульфу:

— Чудовище убило моего брата. Убей его за меня.

— Мы отомстим за твоего брата. Клянусь.

И скильдинг галопом понесся обратно на свой пост. Его лошадь застучала одетыми в железо копытами по каменному мощению дороги, а лошадки Беовульфа и его попутчиков — по дереву моста.

* * *

«Могильно-серый день», — подумал король Хродгар, хмуро вглядываясь в сердитое море и представляя себе серые одеяния Хель^[33], правительницы нижнего мира, ее серые всасывающие глаза, которые доведется увидеть всем, не погибшим в бою или во время иного славного подвига, всем, кто позволил себе слабость угаснуть в каменной крепости. Ибо даже храбрец, в дни молодые победивший дракона, может умереть старцем и оказаться в Эльюднире, промозглом чертоге Хель. Хродгар погрузился в свои мрачные мысли, он не глядел на Унферта, считающего за столом золотые монеты и иные ценные изделия и предметы. Какой закоулок Нифльхейма уготован им обоим? Врата царства Хель виделись ему в ночных кошмарах, в которых он преследовал монстра Гренделя, снова и снова догонял его, и всякий раз чудовище отказывалось с ним драться, не давало умереть смертью героя.

Безрадостные мысли короля прервали шаги и голос Вульфгара. Король отвернулся от окна.

— Государь мой, прибыли воины. Гауты. Славные воины, не какие-нибудь оборванцы, а вождь их Беовульф…

— Беовульф? — перебил герольда Хродгар. — Малыш Эггтеова?

Услышав имя Беовульфа, Унферт перестал считать монеты и повернулся к Вульфгару.

— Ну, сейчас-то он, знамо дело, уже не малыш, — продолжил Хродгар, пытаясь осмыслить новость. — Но я его малышом видел. Уже тогда силен был. Да! Беовульф! Давайте его сюда! Зови, Вульфгар.

* * *

Беовульф и его группа ждали внутри частокола хродгаровских укреплений, все еще верхом, ибо не было команды спешиться. Лошадки их перетаптывались на месте, месили вязкую жижу из грязи, сена, конского и людского навоза. Беспокоились лошадки, неспокойны были и всадники. Они бросали взгляды па собирающуюся толпу. Зрители перешептывались, глазели на странных людей с востока, воинов Гаутланда, пересекших бурное море.

— Слушай, Беовульф, — наклонился к вождю Виглаф. — Сдается мне, что не очень им нужно, чтобы мы с этим чудищем разделались.

Слева от Виглафа стоял тан по имени Хандскио, ужасающего вида тип, почти такой же здоровенный, как и сам Беовульф. За спиной у него висел громадный меч в ножнах. В подпитии он похвалялся, что украл этот меч у заснувшего крепким сном гиганта в Тивенденских лесах. Гигант иногда превращался в его воспоминаниях в простого тролля, а то и в пьяного свиона^[34] в зависимости от количества выпитого.

— А может, — пробормотал Хандскио, — эти даны так проявляют гостеприимство. — Взгляд его пал на девицу, грызущую спелый красный фрукт. Одновременно с фруктом она поедала взглядом Хандскио, и при следующем укусе зубы ее так смачно вгрызлись в плод, что сок потек по подбородку и закапал на обширную грудь. Девица, звать которую Ирса, улыбнулась Хандскио.

— Или, может, — осклабился ей Хандскио, — нам самим надо проявить гостеприимство к этим бедным, обиженным судьбою данам. — Хандскио облизнулся, а Ирса снова впилась в плод, и сок брызнул в стороны.

Но вот появился королевский герольд на большой серой кобыле, за ним пешком следовали двое воинов Хродгара. Герольд внимательно оглядел Беовульфа и его танов, откашлялся для солидности и произнес торжественно:

— Хродгар, повелитель битв, господин северных данов, повелел мне передать, что он знает тебя, Беовульф, сын Эггтеова, знает предков твоих и рад тебя приветствовать. Ты и люди твои, следуйте за мною. В шлемах и броне идите, а щиты и оружие оставьте здесь.

Виглаф покосился на Беовульфа.

— Заверяю вас, никто к вашему оружию не прикоснется, — добавил Вульфгар.

Беовульф обернулся, оглядел усталые лица своих людей, руки которых готовы были лечь на рукояти мечей. Затем он швырнул свое копье в руку одного из сопровождающих Вульфгара стражей.

— Мы гости короля Хродгара, — сказал он, глядя в глаза герольда. — Он наш хозяин, мы желаем сослужить ему службу. И строптивости не проявим. — Беовульф вытащил из ножен кинжал, передал его Вульфгару, затем меч. — Пусть даны видят, что воины князя Хигелака доверяют им.

Таны Беовульфа последовали примеру вождя, неохотно расстались с оружием, вручили его сопровождающим Вульфгара воинам. Последним вытащил свой громадный меч Хандскио. Он уронил оружие острием вниз, меч вонзился в грязь.

— Боги, какой у тебя большой! — удивилась Ирса и снова откусила от фрукта.

— Этот кроха? — кивнул на меч Хандскио. — Запасной. А вот погоди, когда мы уладим дела с вашим недругом…

— Хандскио, — перебил его Беовульф, не отворачиваясь от Вульфгара, — ты забыл, зачем мы пересекли море?

— Но я же сказал «когда уладим»… — принялся оправдываться Хандскио.

Ирса молча посмотрела на тана Беовульфа, сняла мизинцем с левой груди каплю сока и медленно облизала палец.

— Женщина! — рявкнул Вульфгар. — Тебе нечем заняться? Не надо дразнить мужчин, которые уже много дней и ночей не видели женской плоти. Удались немедленно!

— Пошли, Виглаф! — кивнул Беовульф, и они все вместе последовали за Вульфгаром к башне Хродгара по узким дымным улочкам.

Перед Хеоротом уже собрался двор короля. Из рваных облаков высунулось любопытное солнце, рассмотрело королеву, придворных, воинов. Поблескивали каменные ступени, тут и там сверкали лужи и лужицы. Беовульф и его таны спешились, поднялись на ступени, с любопытством озирая толпу и окружающие строения.

— Беовульф! — воскликнул король Хродгар, нетвердым шагом спускаясь по каменной лестнице, чтобы обнять гаута. — Что отец твой, Эггтеов?

— Отец погиб в бою с морскими разбойниками. Уж две зимы прошло.

— О, отец твой бравый воин! Он пирует за столом Одина. Могу я спросить о цели твоего прибытия?

Беовульф кивнул на заколоченный Хеорот.

— Я прибыл, чтобы убить твоего монстра, государь.

По толпе прошел ропот удивления и недоверия. Даже Хродгар поежился от такого нежданного ответа.

— Они уверены, что ты сумасшедший, — шепнул Виглаф.

Действительно, Беовульф увидел на лицах выражение сомнения, печать печали. Он улыбнулся настолько весело, насколько можно себе позволить у входа в место скорби, каким стал Хеорот.

— И, конечно, чтобы отведать твоего знаменитого меда, государь.

Хродгар облегченно улыбнулся, затем громко, зычно засмеялся громовым хохотом.

— Непременно отведаешь, мальчик мой, и безотлагательно!

Толпа на ступенях ободрилась смехом короля, напряжение спало.

Но королева Вальхтеов выступила вперед, спустилась по ступеням. Солнце играло золотом ее волос.

— Многие храбрецы приходили к нам, — сказала она Беовульфу. — Все они отведали меда моего государя, все клялись избавить этот зал от ночного кошмара.

Хродгар нахмурился и перевел взгляд с Беовульфа на жену, но промолчал.

— А на следующее утро, — продолжила Вальхтеов, — ничего от них не оставалось, кроме крови на полу, на скамьях и на стенах.

Глаза их встретились, и Беовульф увидел в ее глазах шторм не менее опасный, чем тот, который ему пришлось пережить в море. Он увидел в ее глазах страх, печаль, горечь.

— Государыня, я еще не выпил ни капли меда, — сказал, наконец, Беовульф. — Пока еще не выпил. Но я убью чудовище.

Снова засмеялся Хродгар, но смех его на этот раз звучал невесело, неискренне.

— Слышишь? Он сказал, что убьет, значит, убьет. Демон Грендель погибнет от руки этого молодого человека.

— Грендель? — спросил Беовульф, не сводя взгляда с королевы.

— Как? Ты не знаешь, что у нашего чудовища есть имя? — удивилась Вальхтеов. — Скальды, певшие о нашем горе и позоре, не назвали его имени?

— Да, — намного тише, чем прежде, сказал Хродгар. — Да, да, его зовут Грендель.

— Я убыо вашего Гренделя, — пообещал Беовульф, глядя в глаза королевы. — Не так уж он и страшен. Я перебил гигантов на Оркнеях^[35] целое племя. Я сокрушил черепа могучих морских змеев. Что для меня один тролль? Скоро, государыня, он перестанет беспокоить вас.

Королева открыла рот, чтобы ответить, и Беовульф уже почувствовал вес ее непроизнесенных слов, но Хродгар с напускной бодростью обратился к двору:

— Герой! Море принесло к нам героя! Унферт, разве не говорил я, что с моря следует ждать нам спасения?

Окружающие встретили обращение короля не слишком уверенными приветственными криками, а Унферт и вовсе промолчал, исподлобья глядя на самоуверенного молодого человека.

— Вы пойдете через леса и болота и убьете чудовище в его логове? — с надеждой в голосе спросил Хродгар.

— Со мною четырнадцать храбрецов, — ответил Беовульф. — Море измотало нас, государь, так что пора открыть твой золотой мед, по всему миру знаменитый, и устроить пир в твоем легендарном зале.

При этих словах Беовульфа Унферт выступил вперед, заслонил собою королеву Вальхтеов и обратился к пришельцу:

— Разве не знаешь ты, великий Беовульф, князь гаутов и сын Эггтеова, что зал наш закрыт по приказу короля? Веселье в Хеороте всегда вызывает демона Гренделя.

— Но ведь закрытие зала не прекратило бесчинств чудовища, — возразил Беовульф.

— Нет, не прекратило, — покачал головой Хродгар. — Двух недель не прошло, как демон убил на конюшне трех лошадей и раба.

Беовульф перевел взгляд на заколоченные двери пиршественного зала.

— Что ж, если все равно толку нет, если, несмотря на мудрую предосторожность, зверь продолжает бесчинствовать, есть ли смысл отказываться от такого прекрасного зала? Жаль ведь, такое место пропадает.

— О, это верно, верно, — сразу согласился король. — Ужасная потеря, ужасная.

Унферт переглянулся с Вальхтеов, затем обратился к Хродгару:

— Но, государь, по твоему указу…

— Точно, — кивнул Хродгар. — По моему указу. Я его и отменю, этот указ, верный мой Унферт. Открыть зал! Немедленно!

И вот двери Хеорота снова открыты. Открыты и окна, свежий воздух хлынул в помещение. Пол покрыт слоем новой соломы, убрана грязь, старухи сняли паутину со стен и из углов, уже тлели угли, готовые вспыхнуть кострами, на которых зажарят оленей, свиней и птицу. В одном из углов зала за круглым столом восседали воины Беовульфа. Вульфгар сдержал слово» вернул им оружие без потерь, и теперь они чистили и точили сталь клинков, подтягивали ремни, смазывали кожаные ножны. Беовульф прохаживался по залу, оценивал его стены, балки, что-то обдумывал, о чем-то размышлял. Часто глаз его находил следы бесчинств чудовища: глубокие царапины от когтей в столах и стенных панелях, кровь, въевшуюся настолько глубоко, что смыть ее невозможно. Вот он остановился у двери, проверил засов.

Хандскио оторвался от своего меча и следил за Ирсой, которая скоблила стол неподалеку.

— Вот зверь, которого я бы хотел свалить, — он встал и ткнул мечом в ее направлении. — Не этим клинком, нет, более подходящим для такой дичи.

Виглаф пихнул его в бок так сильно, что Хандскио едва удержался на ногах.

— Слушайте все, — грозно сказал Виглаф. — Нам не нужны дрязги с местными, не забывайте. Без драк и без иных глупостей. Все поняли?

Хандскио потер бок, но не отвел взгляда от Ирсы, которая повернулась к нему и высунула язык. Худощавый мускулистый тан Олаф, левую щеку которого украшал белый шрам, засунул кинжал в ножны.

— Я и н… н… не думал о г… г… глупостях.

Хандскио снова сел к столу и передразнил Олафа:

— А я т… т… только о них и д… д… думаю.

Виглаф нахмурился, стараясь не замечать распирающих платье грудей Ирсы, их колыхания, когда она склонялась над столом.

— Хандскио, прочисть уши, я с тобой говорю. Лишь пять дней прошло, как ты простился с женой.

— Целых пять дней! Вечность, клянусь распухшей мошонкой Одина! Не диво, что у меня меж ног жжет.

Таны захохотали, Ирса прекратила работу и повернулась к ним всем корпусом. Здоровый мужской смех под сводами Хеорота — желанный звук для ее ушей, он придал ей силу и внушил надежду. Ирса украдкой покосилась на Беовульфа, все еще стоящего у дверей, и стала молиться, чтобы хоть половина легенд, которые она слышала о его храбрости, силе и везении, оказалась правдой, чтобы пришел конец ночному ужасу, бесчинствам чудовища.

5 Сын

А далеко за болотами и лесами, окутанными вечерней дымкой, странное существо Грендель сидело у края пещерного озерца, бросив рядом полусгнивший труп одного из убитых подданных Хродгара, отрывало от него кусочки и бросало в воду. В воде тоже водились странные существа, и немалое количество. Сейчас вода бурлила, у поверхности бесновался выводок угрей-альбиносов, каждый из которых длиною превышал рост взрослого мужчины, а толщиною был в ствол дерева. Грендель следил за метанием угрей, чувствовал себя уютнее в их компании, радовался их свирепости. Он раскачивался, мурлыкал тихую, печальную мелодию, которую где-то подслушал или сам сочинил.

В левой руке Грендель держал сломанное копье, на острие которого он насадил оторванную от тела человеческую голову. Глаза головы давно выели черви и личинки, живущие в земле и в нечистотах. Нижняя челюсть отвисла, еле держалась, передние зубы были выбиты или выпали. Грендель водил этой головой над поверхностью и причитал, подражая людскому голосу:

— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай! Ужас, ужас, гадкие червячишки, они меня всего объели! На что я стал похож…

Грендель хихикнул и спросил голову:

— А кто смеется тут? Кто тут смеется? Это я, это Грендель смеется, — ответил он сам себе. — Ему весело, Гренделю, хорошо ему.

Один из угрей вдруг подпрыгнул над поверхностью, оторвал от головы нижнюю челюсть и часть лица. Грендель захохотал, радуясь ловкости своего питомца. Эхо ответило его смеху. Монстр помахал остатками головы над прудом.

— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай! Они съели мое личико, мое прекрасное личико! Что я буду делать без личика? Женщины не будут меня любить без личика! Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

Из воды выпрыгнул еще один угорь, но на этот раз Грендель быстро отдернул копье с головой.

— Хватит. На сегодня хватит. Не то разжиреете. Жирная рыба лежит на дне, ее ест другая рыба. Завтра еще получите.

Внезапно в воде появилось что-то темное и громадное. Испуганные угри бросились врассыпную и исчезли. Вода забулькала, зашипела, как будто дышал кит. Грендель вскочил, им овладела паника, внешность его начала меняться. Ногти становились когтями, росли, заострялись, глаза искрились, расширялась грудь…

Там, где только что угри дрались за куски гнили, на поверхность всплыла мать Гренделя. Полные губы ее переливались перламутром, золотая чешуя сверкала внутренним огнем.

— Грррренделллль, — промурлыкала она.

Голос ее успокоил Гренделя. Когти исчезли, превратились в ногти. Скелет сжался, стягивая плоть. Он посмотрел в древние змеиные глаза матери, увидел в них свое отражение.

— Матер… — всплыло в его сознании древнее слово. — Что-то случилось?

Она медленно поднялась над поверхностью, придерживаясь перепончатыми пальцами за каменный береговой уступ, подтянулась ближе к сыну.

— Дурной сон, дитя мое, — голос ласкал Гренделя, он вечно слушал бы ее голос. — Опасность тебе угрожает. Я слышала, как ты зовешь меня, но не могла тебя найти. И они убили тебя.

Грендель следил за матерью, наслаждался движением ее полупогруженного тела. Он улыбнулся, засмеялся, встряхнул копьем с остатками человеческой головы.

— Но я не мертв, матер. Видишь? Я здоров и весел. Смотри! Я радуюсь.

Чтобы убедить мать в истинности своих слов, Грендель неуклюже запрыгал вокруг пруда, подражая нелепым упражнениям мягкотелых, которые они называли танцами. Он то и дело встряхивал копьем, ухал и притопывал.

— Нe ходи к ним сегодня, — донесся от пруда шепот матери. — Ты слишком многих убил.

— Но я силен, мать, я большой, сильный, а они малые и слабые. Я разорву и съем их, напьюсь их крови, раздроблю их кости.

— Прошу тебя, сын, не ходи к ним.

Грендель прекратил свои прыжки, отшвырнул копье с головой. Он закрыл глаза и захныкал.

— Прошу тебя, пообещай мне. Не ходи к ним сегодня, Грендель. Останься здесь со мной. Останься у воды, корми своих питомцев.

Грендель уселся в двух шагах от воды, надулся, уставился в скалу под ногами.

— Хорошо, обещаю, — мрачно пробормотал он. — Не пойду к ним.

— Даже если они будут шуметь. Даже если голова твоя разболится.

Грендель поморщился, вспомнил головную боль, но все-таки кивнул.

— Гут, — прошептала она. — Хорошо. — И погрузилась в воду, оставив на поверхности легкую рябь.

— Они всего лишь люди, — тихо говорил Грендель себе и мертвой голове, свалившейся с копья. — Они всего лишь люди, а сон всего лишь сон. И ко мне приходят дурные сны. Ну и что? Сон пришел, и сон ушел. Ну и что?

Грендель следил за успокоившейся поверхностью воды, размышлял о скрывающей все ночи, о таинственном тумане, окутывающем ночами леса и болота, пытался забыть о гадостях жизни, не думать об оскорбительном шуме мелких мягкотелых людишек.

6 Свет с востока

К закату облака над Хеоротом рассеялись, разбежались, спрятались. На зимнем небе остались лишь отдельные пылающие острова. Богиня Соль, сестра лунного диска, опускалась к западу, гнала свою колесницу над морем, а за ней несся голодный волк Сколл^[36] Свет богини отражался от воды, окрашивал мир рыжим цветом.

В медовом зале Хродгара собрался народ, пиром почтить прибытие Беовульфа, обещавшего освободить их от демона Гренделя. Внесли громадный медный чан, до краев наполненный медом, из глоток танов Беовульфа вырвался ликующий клич. Но люди короля, мужчины и женщины, не подхватили этотnклич. Слишком много ночей провели они в ужасе, слишком глубоко пустил корни страх. Глядя на лица их, можно было подумать, что собрались они не на пир, а на поминки, не для того, чтобы приветствовать гостей-гаутов, а для того, чтобы проводить их в последний путь. Но музыка играла весело, и мед потек рекой.

Беовульф стоял на ступенях трона с королевой Вальхтеов, рассматривал резьбу на стенной панели, круглый узор, напоминающий колесо телеги. Зеркало, расположенное на некотором удалении, в приемной Хродгара, отражало солнечный свет, падающий в окно, и направляло его на этот узор.

— Он может измерять день, — объяснила Вальхтеов, указывая на узор. — Когда солнце коснется нижней линии, день подойдет к концу.

— И появится Грендель? — спросил Беовульф, переводя взгляд с резьбы на лицо королевы, на ее фиалковые глаза. Таких глаз он еще не видел, да и красы подобной в жизни не встречал. Беовульф втайне восхищался супругой короля Хродгара.

Вальхтеов вздохнула.

— Надеюсь, что Один и Хеймдалль будут добры к тебе, Беовульф. Позор принесет этому дому гибель под его кровом столь славного героя.

Беовульф тряхнул головой, стараясь, чтобы вид собеседницы не мутил ею сознания, не мешал складывать слова в речь.

— Нет позора — погибнуть в борьбе со злом. Только слава и место в Вальхалле.

— А вдруг ты и вправду погибнешь?

— Тогда не будет трупа, чтобы слезы лить, госпожа моя. Не надо будет таскать дрова на погребальный костер. Грендель сожрет мой труп, расколет кости и высосет из них мозг. Все сожрет.

— Я буду печалиться о твоей гибели, герой. Твои люди будут печалиться.

— Нет, не будут они печалиться. Их ваш Грендель тоже сожрет, — засмеялся Беовульф.

— Нельзя шутить над такими вещами, — нахмурилась королева Вальхтеов. — Ты совсем не боишься?

— Какой смысл бояться? Три норны^[37] сидят у подножия древа Иггдрасиль. Сидят-посиживают, прядут нити наших жизней. Я лишь одна из нитей, как и ты, государыня Вальхтеов, как и любой живущий. Судьбы наши вплетены в ковер жизни давным-давно, когда мир был еще молодым. К чему беспокоиться о том, чего нельзя изменить?

— Ты уверен, что все именно так? — спросила она, хмурясь и глядя себе под ноги.

— Лучшей истории я не слышал Может быть, ты знаешь что-нибудь другое? Тогда расскажи. Она подняла на него взгляд, но ничего не ответила.

— А, Беовульф, вот ты где! — Вальхтеов и Беовульф обернулись и увидели короля Хродгара. Четыре тана поднесли его в паланкине. Они поставили паланкин, один из них помог королю сойти. — Я как раз думал о твоем отце, добром Эггтеове. Вражда, помню, была. Он бежал от Вильвингов. Он убил одного из них, голыми руками прикончил.

— Хадолаф, — подсказал Беовульф. — Так звали убитого отцом Вильвинга.

— Да! Точно. Он. — Хродгар остановился рядом с Беовульфом и Вальхтеов. Таны унесли паланкин, придворные короля начали подтягиваться к трону. — Я заплатил вергельд^[38], цену крови за убитого, и твой отец дал мне клятву. Давно это случилось, был я молодым королем тогда. После смерти старшего брата. Он меня во многом превосходил, Херогар, клянусь, жаль его… Да, так вот, появился Эггтеов, и я послал вергельд Вильвингам, чтобы покончить с враждой… И вот, никакое доброе дело не остается без воздаяния. Я спас твоего отца, а теперь ты прибыл, чтобы спасти наши шкуры, вот как! — Он звучно хлопнул Беовульфа по спине, и Вальхтеов вздрогнула.

— Я благодарен тебе за доброту, проявленную к моему отцу, — ответил Беовульф. — И благодарен судьбе за возможность отплатить тебе добром, государь.

— По совести говоря, давит на меня то, что я перекладываю свои заботы на чужие плечи. Но демон Грендель уничтожил моих лучших воинов. Поредела моя дружина, Беовульф. И в моих руках былой силы уж нет. Однако ты прибыл, и ты убьешь монстра, уверен я в этом.

Тут из тени позади трона раздался горький, издевательский смех. Изображая ладонями аплодисменты и кланяясь, на свет выступил Унферт.

— Честь и слава Беовульфу, великому и могучему! Спасителю наших данских душонок. А позволит ли великий и могучий своему скромному поклоннику один нескромный вопрос?

Беовульф ничего не ответил, только внимательно вгляделся в зеленые глаза Унферта.

— Можно? Спасибо. Так вот, дело в том, что есть на свете еще один Беовульф. И тот Беовульф вызвал Бреку Могучего на заплыв в открытом море. Или это один и тот же Беовульф?

Беовульф кивнул.

— Да, я плыл с Брекой.

Унферт нахмурился и вцепился пальцами свою черную бороду.

— Я-то думал, другой Беовульф плыл с Брекой. Потому что, — Унферт повысил голос, чтобы его услышали и те, кто стоял в отдалении, — потому что тот Беовульф, который nплыл наперегонки с Брекой, проиграл! Тот хвастливый и тщеславный дурень рисковал своей жизнью и жизнью Бреки на китовом пути^[39] и проиграл. Потому-то я и полагал, что другой там был Беовульф, тезка твой, великий герой.

Беовульф шагнул к Унферту.

— Я плыл с Брекой, — повторил он.

— Спасибо, ты объяснил, я понял. Но победил-то он, не ты. Плыли вы семь ночей, и он победил. Утром выплыл он к берегам хеатореамов^[40], к землям Бродингов, и гордился своею победой, и гордился по праву. Но ты, Беовульф, могучий воин, который не смог выиграть заплыв… — Унферт прервал речь, принял чашу меда из рук своего раба, мальчика Каина, приложился к ней, затем утер рот и продолжил: — Что до меня, то я не только сомневаюсь, что ты сможешь выстомть против Гренделя, хоть мгновение продержаться… Я сомневаюсь, что ты осмелишьcя остаться в зале всю ночь. Против Гренделя ночь… Х-ха… — Унферт ухмыльнулся и снова припал к чаше.

— Трудно спорить с пьяным, — начал Беовульф.

— Сударь, — обратилась к нему Вальхтеов, пронзая пылающим взглядом Унферта, — тебе вовсе ни к чему спорить с сыном Эгглафа.

— Но он прав, — продолжил Беовульф. — Я не выиграл заплыв… — Он закрыл глаза, в голову ударили образы той безумной гонки. Беовульф против Бреки, и оба они против холодной и буйной морской стихии. Морозные волны Гандвика^[41], Бухты Змей, вздымались и опадали, поднимали обоих пловцов так высоко, что они могли различить вдали рваные очертания береговой линии земли финнов. Затем водная поверхность провалилась, и горизонт сузился до кусочка серого неба над головой, над плотными крутыми стенами зловеще блестящей воды. Опасны подводные течения, боятся их рыбаки и моряки, но Беовульф и Брека сильны, сильнее холодных пальцев ундин, готовых втянуть их под воду, сильнее даже воли Эгира, Отца Волн. Они медленно, но неуклонно продвигались к восточному берегу, плыли наравне, плечо к плечу. И так на протяжении пяти дней, ни один не мог надолго вырваться вперед. Брека держал в зубах кинжал, Беовульф в правой руке сжимал меч. Кто отважится сунуться в Гандвик без оружия? На севере скопились пурпурно-черные облака, окаймленные серым, молнии уже начали лизать волны.

— Похоже, ты устал, — крикнул Беовульфу Брека и принялся отплевываться: волна сразу же плеснула ему в рот горсть горькосоленой воды и пены.

— Интересно… Я только что подумал то же самое о тебе, — прокричал в ответ Беовульф. Тут очередная волна разнесла их в разные стороны, поднимая Беовульфа и проваливаясь под Брекой. Гаут почувствовал, что пришла его пора Он сильнее, лучше плавал. Долгих пять дней дожидался он этого момента, копил силы для последнего рывка. Небольшое усилие — и вот он уже оторвался от Бреки.

Но морской гигант и его дочери еще не сказали последнего слова. В их силах доказать, что ни один смертный не вырвется из их власти. Разразившийся шторм принес не только ветер, дождь и молнии. Он взволновал водные массы, взбудоражил обитателей глубин, выгнал из придонных обиталищ морских змеев и иных чудовищ, которые ни разу за всю жизнь не приближались к поверхности, рылись в донном иле. Но, испуганные молотом Тора^[42], Сокрушителя гигантов они поднялись сквозь заросли водорослей и обнаружили пловцов. Среди них были змеи, в сравнении с которыми могучие киты кажутся мелкими кильками, ненасытные отпрыски драконовых детей Локи, акул, угрей и морских червей. Тот, кто встречает этих чудовищ, не выживает, чтобы рассказать об увиденном.

Взнесенный на гребень волны, Беовульф посмотрел вниз, на Бреку, окруженного белою пеной, и увидел голову гигантского змея, обмотанную водорослями, пылающую единственным глазом, сверлящим спину его друга. Брека не заметил опасности. Беовульф бросил взгляд на близкий берег, манящий безопасностью, обещающий победу. Мелкая душа обрадовалась бы появлению чудовища, увидела бы н нем помощника, посланного богами для устранения соперника. Но Брека — друг Беовульфа с самого детства. И гаут, предупреждая друга криком, бросился на помощь. Щупальца чудовища обвили туловище Бреки, сдавили грудь, выдавили воздух. Брека судорожно раскрыл рот, кинжал его исчез в морской пучине.

— Нет! — воскликнул Беовульф. — Не пол учишь!

Он устремился к змею, отвернувшись от берега и забыв о близкой победе. Чудовище оставило добычу и повернулось к Беовульфу, и он вонзил клинок в его алый глаз, повернул оружие глубоко в черепе морского змея. Темная кровь окрасила белую морскую пену. Но уже второй змей поднимался на поверхность, а за ним и третий.

Брека освободился от хватки издыхающего чудовища и, напутствуемый криком Беовульфа «живо к берегу!», пустился прочь. А вокруг ног Беовульфа уже сомкнулось кольцо щупальцев, увлекло его под воду. Воздух пузырями покидал его рот и ноздри, серебристыми пузырями проносился мимо глаз, устремляясь к поверхности, но рука гаута уверенно работала мечом, разрубая и разрезая мышцы морского монстра, и вот он уже опять жадно втягивает в себя воздух. Третье чудище, испуганное гибелью собратьев, злобно зашипело и вернулось в темные глубины, породившие его.

Утомленный, окровавленный Беовульф, сжимая тяжелый меч, снова повернул к берегу, нагнал Бреку. Волны подгоняли их, уже видны были люди на скалистом берегу, жестами и криками приветствующие храбрецов. Приятно было слышать эти крики, сладок был вид гаутов и финнов, радовала близость спасенного Бреки, охмеляла близкая победа, еще более желанная после преодоленных трудностей, после спасения друга.

— Добрая гонка, — крикнул он, обгоняя Бреку. — Жаль, что один из нас должен ее проиграть.

Но что-то снова схватило его, на этот раз за пояс, и потянуло вглубь. Меч его был готов к бою, готов вонзиться во врага, но тут Беонульф увидел, Что именно тянет его в бездну. Это не спрут и не змей, поднявшийся из подводного грота или из-под опрокинутого корпуса затонувшего челна. Зрелище оказалось столь прекрасным, что Беовульф подумал, не погиб ли он в схватке со змеями, защищая Бреку, не валькирия ли перед ним. Нет, не женщина… не женщина человеческого рода, но так похожа… и столь прекрасна… Сначала он принял ее за женщину… или за волшебное создание в форме женщины. Длинные волосы ее обрамляли лицо лучами темного солнца, кожа, казалось, лучилась золотом.

«Вот как выглядит награда погибшему герою», — подумал Беовульф, опуская меч и разглядывая, кто будет сопровождать его в рай, на пир Одина в его честь. Однако ниже ее полных грудей, где изгибы живота должны были перетекать в бедра, золотистая кожа переходила в золотистую чешую и панцирные пластины, похожие на крабьи. Вместо ног он увидел длинный сужающийся хвост, заканчивающийся широким плавником. Она улыбнулась и перехватила его поудобнее, и теперь взгляду его открылись перепонки между ее пальцами и острые когти вместо ногтей. Он представил себе, как они сливаются в любовном объятии и тонут, удаляются от поверхности, от солнца…

И он рванулся…

— …я убил и это чудовище, — завершил Беовульф свой рассказ под скептическим взглядом Унферта, окруженный многочисленными слушателями. — Я пронзил ему сердце своим мечом. Но соревнование я выиграть не смог.

— И тебе не нужно ничего доказывать, — заверила его Вальхтеов, строго глядя на Унферта.

Но Беовульф продолжил:

— Мою морскую битву воспевают скальды, друзья. О Бреке такого не поют и не рассказывают. Я победил чудовище и сделал те воды безопасными для морского народа. И пережил кошмар.

— Ну-ну, — процедил Унферт, не разжимая зубов, и тут же протяжно зевнул. — Побил окаянных. Сколько их было-то? Двадцать?

— Три, как я и сказал. Не окажешь ли ты мне чести, сообщив, с кем я беседую?

Унферт пожал плечами и вернул пустую чашу рабу.

— Я Унферт, сын Эгглафа, сына…

— Унферт? — как бы не веря своим ушам переспросил Беовульф и повернулся к своим танам. — Унферт, сын Эгглафа. Это имя пересекло моря. Я знаю его.

Унферт гордо, но несколько неуверенно задрал подбородок.

— Говорят о тебе, что умен ты. Не мудр, но хитер и сообразителен. И еще рассказывают, что убил ты своих братьев, застав их в постели с собственной матерью. В Гаутланде зовут тебя Унферт-братоубийца.

Глаза Унферта загорелись ненавистью, он бросился на Беовульфа, но гаут ловко отступил, увернулся, и нападающий, оступившись, рухнул на пол. Беовульф присел рядом с ним, ухмыляясь.

— Скажу я тебе правду, Унферт-братоубийца. Будь твое сердце таким же сильным и яростным, как слова твои, не отважился бы Грендель разбойничать в ваших краях, не убивал бы безнаказанно. Но сегодня… друг… сегодня все будет иначе. Сегодня его будет ждать гаут. Не такая овца, как ты.

Несколько данских танов, увидев, как рухнул ближайший советник короля, выхватили мечи. Гауты тоже схватились за оружие.

— Молодец! — крикнул тут король Хродгар. — Отличный боевой дух, друг Беовульф! — И король захлопал в ладоши. Видя воодушевление короля, таны обеих сторон тут же замерли, успокоились, оружие вернулось в ножны.

— Да, — продолжил король. — Как раз то, что нужно для победы. Убей для меня этого Гренделя. И пора нам выпить в честь грядущего подвига.

Каин, раб Унферта, помог хозяину подняться и принялсячистить его одежду.

— Пошел вон! — гаркнул на него Унферт и грубо отпихнул парня.

Беовульф победно улыбнулся, все еще глядя на Унферта, и положил руку на плечо старого Хродгара.

— Да, государь, буду я пить и веселиться, и после этого покажу этому вашему Гренделю, как гауты бьются с врагами. Как они убивают. И когда взойдет солнце, даны не будут больше опасаться болотных демонов.

Видя уверенность Беовульфа и слыша его заверения, собравшиеся в пиршественном зале оживились. Скоро в Хеороте закипел обычный пир, со смехом, песнями, шумом, гомоном, весельем.

— Государь мой, — обратилась к Хродгару королева Вальхтеов, поднося ему большую чашу меда, — выпей вволю, насладись плодами нашей земли. И знай, как дорог ты всем нам.

Король осушил чашу, Вальхтеов вновь наполнила ее и передала Хельминг, деве из окружения своего. И та пошла по рядам, предлагая чашу всем, данам и гаутам, воинам и дамам. Лишь Унферт отказался отпить из чаши. Наконец, Хельминг подошла к Беовульфу и обратилась к нему со словом привета и благодарности. Внимал ей Беовульф и любовался красою девы. Выпив мед, вернул чашу и поклонился Хродгару и супруге его.

— Оставив дом и пустившись в море с моими людьми, поставил я себе лишь одну цель: помочь вашему народу или умереть. Сейчас я еще раз клянусь перед вами, что цели своей достигну. Убью Гренделя и докажу свою доблесть или же окончу свой путь земной в Хеороте.

Вальхтеов улыбнулась ему, поднялась с кресла, оставила трон и проследовала в угол, где сидели музыканты. Один из них поднялся, уступил королеве место за арфой. И вот ее длинные пальцы тронули струны, она завела балладу прежних лет, несложную меланхолическую мелодию, повесть о великих свершениях и великих потерях.

Хродгар, с улыбкой глядя на жену, указал па нее Беовульфу:

— Просто чудо, правда?

— О, конечно, — ответил Беовульф. — Я ничего подобного за всю жизнь не видел.

Ему показалось, что на глазах короля сверкали слезы. Беовульф поднял чашу за здравие королевы, которая увидела его жест и кивнула ему от арфы. И почудилось Беовульфу, что в глазах ее не одна лишь вежливая благодарность, но что-то очень похожее на желание и приглашение. Но если Хродгар и видел то же самое, то он этого ничем не выдал, но приказал Унферту уступить свое место Беовульфу. Король сам подтащил стул Унферта поближе к своему креслу и усадил в него гаута. Он отослал куда-то своего герольда, и Вульфгар скоро вернулся с резной деревянной шкатулкой.

— Беовульф, сын Эггтеова, — обратился Хродгар к гауту. — Хочу тебе показать одну вещицу. — С этими словами король открыл шкатулку, и перед глазами их предстал золотой рог. — Вот еще одно из моих чудес. — Король вынул рог из вместилища и вручил Беовульфу.

— Потрясающе! — только и произнес Беовульф, восхищаясь блеском золота и драгоценных камней на его поверхности.

— Да, вещь редчайшая. Гордость моей сокровищницы. Давно я его получил, после битвы со старым Фафниром^[43], драконом Северных болот. Чуть жизни не лишился. — Он пригнулся к Беовульфу, громко и жарко зашептал — Есть на горле драконьем мягкое местечко, ты знаешь… — Хродгар ткнул пальцем в собственное горло, затем в большой рубин, вставленный в горло золотого дракона на роге. — Надо в него попасть ножом или кинжалом… иначе эту гадость не убить. Сколько народу погибло, стараясь эту вещицу заполучить…

— Что ж, их можно понять. — Беовульф вернул рог Хродгару.

— Разделаешься с Гренделем — рог этот твой.

— Большая честь, государь.

— Честь по достоинству. Никакая награда не будет слишком велика за столь грандиозный подвиг.

Но Беовульф уже забыл про короля и рог, вслушиваясь в голос королевы Вальхтеов. Впервые с начала своего путешествия он почувствовал в глубине души тягостное сомнение. Может, и не победой закончится его противостояние Гренделю, может, смерть настигнет его в стенах Хеорота. Глядя на Вальхтеов, слушая ее, понял он, что рог — не единственное сокровище, которым обладал Хродгар. Вот она завершила балладу, арфист вернулся к своему инструменту. Беовульф одним прыжком оказался на столе. Ощущая на себе взгляд королевы, он принял от одного из своих танов кубок и поднял сосуд над головой.

— Государь! Государыня! Народ Хеорота! — зычно возглазил он, и все взгляды притянулись к нему, все внимали его словам. — Сегодня мы, я и мои таны, увековечимся своею доблестью во славе или канем в забвение, заслужим жизнь вечную либо смерть и презрение.

Зал взорвался приветственными возгласами, а Беовульф видел лишь глаза королевы Вальхтеов. Она улыбнулась, но в глазах ее читались неуверенность и печаль. Еще мгновение, и она отвела взгляд.

7 Шагающий сквозь ночь

Гренделю снилось теплое лето, тихий вечер на пороге его пещеры. Он сидел на валуне, наблюдая закат, впитывая ароматы зелени. Небо озарено было богиней Соль, погоняющей своих коней к западу, на востоке сгущалась тень преследующего ее небесного волка. Грендель пытался вспомнить имена коней, впряженных в колесницу богини, имена, которые он выучил в детстве, которые ему называла мать. Но голову его вдруг пронзила ужасная боль, как будто он во сне своем умер и вечно голодные личинки и черви принялись выедать ее изнутри, а трупные вороны долбили клювами глаза и уши. Однако знал он, что боль эта вызвана не червями и не птичьими клювами.

Нет, боль неслась к нему из открытых окон и дверей Хеорота, отравляла ветер, давила на землю и скалы. Мерзкую песнь изрыгала жестокая самка человека, умышленно, чтобы причинить ему боль, врыться в его голову и разорвать ее изнутри, разорвать очарование тихого летнего вечера. Нет, не от волка Сколла убегала богиня Соль. Грендель видел, что прогоняет богиню пороясденная двуногими какофония, эта человечья самка своим гнусным голосом. И он позвал мать, которая следила за ним от входа, укрываясь в тени от косых лучей заходящего светила.

— Матер, сделай, чтоб стало тихо. Прошу, останови их.

— Как же я могу это сделать? — Она моргнула золотыми веками, вспыхнули ее золотые глаза.

— О-о, я покажу тебе, как. Это нетрудно. Это очень просто. Для тебя это пустяк. Они хрупки…

— Ты обещал… — тихо зашипела она.

— Я обещал вытерпеть, но нет сил моих стерпеть это…

— Ты обещал…

И Грендель во сне закрыл глаза, надеясь, что тьма смягчит жестокий вой поющих, стоны флейт и бренчание арф, буханье барабанов, пьяные вопли самцов и самок этих отвратительных животных. Он крепче сжал веки и поплыл в то тихое время, когда боль еще не возникла в его голове. Хеорот еще не построен, король еще не нашел свою королеву. Грендель еще дитя малое, он играет в полумраке пещеры в какую-то свою, известную лишь ему игру, играет горсточкой ракушек и хребтом тюленя. Какой-то день, похожий на любой из множества похожих друг на друга.

— Он никогда тебя не найдет, — шепнула мать из озерца.

Грендель прекратил игру, посмотрел на воду, в которой спокойно покачивалась его мать.

— Кто? — спросил он. — Кто меня не найдет?

Ответом ему был лишь громкий всплеск,

и взгляд его снова обратился к ракушкам. Одна жемчужница, четыре морских улитки, две рогатых раковины… Он пытался вспомнить, что это означает по правилам его секретной игры. Он только что ясно представлял себе это, но вдруг все забыл.

— Об этом нельзя спрашивать, матер?

— Я не смогу все время тебя охранять, — сказала она с сожалением, с печалью в голосе, с досадой. — Они слабы, да, очень слабы эти люди. Но они убивают драконов, убивают троллей, они воюют, убивают друг друга и держат судьбу мира в своих мягких хилых руках так же, как ты держишь свои ракушки.

— Тогда я не пойду к ним, — успокоил он ее. — Я останусь здесь, спрячусь… с тобой. Они не нужны мне. И я не покажусь им.

Грендель опустил ракушки на каменный пол пещеры рядом с тюленьим позвоночником. Он забыл правила этой игры. Возможно, их никогда и не было, этих правил.

— Зачем они убивают драконов?

Мать вздохнула и подплыла к берегу.

— Потому что они сами не драконы.

— И потому же убивают троллей?

— Они не тролли. Нет у них ни пламенного дыхания, ни драконьих крыльев, ни силы троллей. Они полны зависти и страха. Их переполняет жажда разрушения, они уничтожают все, до чего в состоянии дотянуться, все портят. Славу видят они в разрушении и убийстве. Страх, зависть, жадность гонят их по миру, заставляют хватать и захватывать, покорять мир. И я не смогу тебя прятать всю жизнь, дитя мое. Твой отец…

— Отец… — повторил Грендель. Он удивлен. Никогда он не задумывался об отце, не считал себя даже растущим без отца — он знал, что родила его мать, и ничего иного ему и в голову не приходило.

— Твой отец… убил дракона, — прошипела она из воды.

— Он не умел прятаться, мать, этот бедный вёрм^[44], а я останусь с тобой. — Грендель сжал пальцы, и хребет тюленя рассыпался в труху. — Я останусь здесь, и они меня никогда не найдут.

— Ты обещаеш-ш-шь, — ледяным шорохом донеслись до него слова матери, от них веяло опасностью. — Но обещания нарушаются, слишком просто нарушить обещание…

Грендель открыл глаза, вывалился обратно из пещеры, из того потерянного неведомого, никогда не бывшего дня, свалился туда, где начался его сон, — и вот он снова сидел возле своей пещеры, следил за исчезающим солнцем, и уши его резал вой этой желтоволосой сучки короля Хродгара.

— Почему я не выношу этих звуков, матер? — простонал Грендель, глядя в пылающее небо. — Это всего лишь песни, так? Ведь это лишь шум, не мечи, не топоры, не копья. Писк жалких существ, которые утешают сами себя, бодрятся во тьме. Почему такая мелочь мешает мне жить?

Мать у входа в пещеру дробила зубами кости, высасывала из них мозг, не отвечала.

А арфы Хеорота обезумели. Дикая какофония рушила стену Мидгарда, как будто последний день настал. Соль покинула небо, оставила его тьме, ночи, волку-преследователю. Грендель впился когтями в почву, уперся ими в скальную основу. Из ноздрей его капала кровь, окрашивая землю под ногами.

— Ареак, — бормотал он, вспомнив наконец имена коней, впряженных в солнечную колесницу, отгадывая загадку, которую ему никто не загадывал. — Арвак и Альсвинн зовут их^[45].

Он заскрипел зубами. Но он всего лишь Грендель, не убивший ни одного дракона, а песня валила вековые деревья и трясла землю под его ногами. Песня спугнула даже его мать, морскую нимфу, дочь гиганта, грозу озер. Еще мгновение, и зубы Гренделя рассыплются в пыль и рассеются изо рта его.

— Я должен проснуться, — зарычал он, булькая кровавыми пузырями. — Я немедленно проснусь. Я лишь сплю, боль снится мне. Шум — лишь сон… Я проснусь, прогоню сон…

Грендель открыл глаза. Он более не спит, он один в своей пещере, лежит под оленьими и медвежьими шкурами. Вечер, матери нет, но боль осталась, и поток звуков заливал пещеру, крушил уши, бил в них, как прибойные волны в береговые рифы. Грендель тонул в этом звуковом прибое. Челюсти его разошлись, и из пасти вырвался рев, изверглись мука и ярость, помчались вдаль, над лесами, болотами и холмами. Но его мощный голос казался ему легким шорохом в сравнении с мучительным звуковым прибоем проклятых мягкотелых. Он обернулся к пещерному водоему. Где она? Как попасть к ней? В глубину, прижаться к ее груди, обрести покой, спастись от уничтожающей все вокруг, мертвящей жизни жалких людишек…

Отбросив шкуры, он вскочил, и, если бы его мать была с ним, она узнала бы все слова, скрытые в его диком животном вопле. Она услышала бы его печаль и отчаяние оттого, что он не сдержал обещания. Но услышала бы она также и облегчение от достигнутой определенности, от решимости выбить, выдавить, вырвать жизнь из этих шумливых полудурков, столь приятных на вкус. А когда все закончится, ночь снова станет тихой, слышны будут лишь приятные звуки старого леса, болот, морского берега. Сталактитовая капель и всплески угрей в материнском пруду…

8 К ночи

— Это и есть ваш демон? — спросил Беовульф короля, услышав жуткий вопль со стороны болот. Вопрос этот услышали все, ибо шум сразу стих, музыканты прекратили игру, даны и их дамы замерли — кто от неожиданности, а кто и окаменел от ужаса. Все как будто ждали повторения звука. Хродгар потер лоб, вздохнул, нахмурился. Глянув на резной солнечный круг, он увидел, что день завершился. Солнце исчезло, наступала тьма.

— И вправду, страшный час снова настал. — Хродгар показал на солнечные часы.

— Пора очистить зал, — решил Беовульф, но Хеорот уже постепенно пустел сам по себе. Рев, донесшийся со стороны наступавшей ночи, погасил веселье. Усталый и пьяный король поднялся из своего кресла.

— Да, все равно старику пора на отдых. — Он огляделся, посмотрел на королеву, которая не спускала глаз с Беовульфа. — Красавица моя, — обратился он к ней. — Окажи мне любезность, помоги найти дорогу к ложу. Иной раз мне кажется, что один я заблужусь. — И он протянул старческую дрожащую руку к Вальхтеов. Она медлила, все еще глядя на Беовульфа.

— Дорогая! — Король повысил голос, предположив, что жена его не услышала. — Идем, я не думаю, что настолько пьян и на ногах нетверд, что не смогу составить тебе компанию под простынею.

— Еще чуть-чуть, прошу тебя, — ответила она. — Иди, я сразу за тобой.

— Она сразу, хм… — проворчал Хродгар себе под нос и обратился к гауту: — Надеюсь увидеть тебя утром, Беовульф, сын Эггтеова… Да будет на то воля Одина. Большую службу собираешься ты сослужить этой ночью мне и народу моему. Дверь заприте как следует.

— Сделаем, государь. Все сделаем лучшим образом.

Четыре дана подошли с паланкином сквозь редеющую толпу. Они опустили носилки рядом с троном. Король, поддерживаемый Унфертом, уселся в сиденье паланкина, таны ухнули, подняли сооружение на свои мощные плечи, и Беовульф почтительно поклонился владельцу Хеорота.

— Доброй ночи, храбрый воин, наследник Хигелака, — пробормотал король, клюя носом. — Никакой пощады демону. Будь безжалостен. Отомсти за всех, кого он уничтожил.

— Никакой пощады, — заверил его Беовульф. Король улыбнулся и кивнул своим носильщикам.

— Доброй ночи, храбрейший Беовульф, — ухмыльнулся Унферт. — Смотри, чтобы и тут тебе морские монстры не привиделись. Воображение у тебя богатое…

— Жаль, что ты не с нами в эту ночь, Унферт, — ответил Беовульф, глядя в зеленые глаза королевского советника. — Конечно же, у Одина и для тебя нашлось бы местечко.

— У каждого своя работа, — проворчал Унферт. — Я делаю свое дело, а ты занимайся своим. — И он последовал за королем Хродгаром.

— Нелегкая у него работа, — сказала Вальхтеов, поглядев вслед Унферту. Она все еще стояла рядом с Беовульфом на краю тронного помоста. — Угождать больному старику. Но он как раз подходит для такой работы. И работа как будто создана для него.

— Песня твоя прекрасна, государыня, — сменил тему Беовульф, не желая говорить об Унферте. — Слушать голос твой — наслаждение. Но тебе пора следовать за королем.

— Да. Конечно… Грендель… Позор моего мужа.

— Не позор. Проклятие, — поправил королеву Беовульф. Он тут же принялся расстегивать ремни и пряжки снаряжения, снимая нагрудный панцирь.

Нет, сударь мой, позор. — Вальхтеов нахмурилась и опустила взгляд. — Мой муж… — Она замолчала, подняла взгляд на Беовульфа и начала снова: — У моего мужа нет сыновей среди данов, чтобы восстановить честь королевского дома, И не будет, вопреки всем разговорам о наших с ним супружеских отношениях.

Нагрудник Беовульф бросил на пол, принялся расстегивать пояс. Хандскио, отсутствия которого Беовульф не заметил, вошел в зал. Гауты засмеялись, Олаф отпустил шуточку, завязалась словесная перепалка, послышались крики, смех. Хандскио и Олаф вдруг сцепились, свалились на стол, вместе со столом повалились на пол и принялись волтузить друг друга.

— Надо их разнять, — забеспокоилась Вальхтеов. Беовульф посмотрел на дерущихся. Таны окружили их, давая советы и подбадривая одного и другого. Беовульф заметил, что все даны покинули Хеорот, остались лишь его люди.

— Ничего страшного, пусть развлекутся. Полезно, поднимут боевой дух перед боем.

— Но они покалечат друг друга…

— Государыня, тебе пора идти.

С этими словами Беовульф снял с себя пояс и бросил его на нагрудник.

— Что ты делаешь? — удивилась Вальхтеов, глядя, как Беовульф Принялся за кольчугу.

— Когда придет этот Грендель, мы должны драться на равных, — сказал он, продолжая раздеваться. — Как я понял, у него нет ни меча, ни кольчуги, ни шлема. Ни в стратегии, ни в тактике, ни в правилах боя он не разбирается. Насколько я знаю, мое оружие против этого монстра бессильно. Но у меня есть мои собственные зубы, мышцы и сухожилия.

— Но… — Вальхтеов нагнулась и подняла сброшенный на пол нагрудник. — Броня… Твоя броня…

— Броня, сделанная людьми, лишь замедлит мои движения, а против когтей чудовища она бессильна, насколько можно судить по рассказам. Нет, мы будем драться на равных, Грендель и я. Судьба решит. Норны уже спряли нить, соткали полотно. Не мне распускать сотканное ими. Пусть демон встретит меня таким, каков я есть.

— Что за глупости, Беовульф! Ты наша последняя надежда, и вот ты хочешь нас этой надежды лишить.

— Добрая государыня, тебе пора. Муж ждет. Иди, или я прикажу своим людям тебя выпроводить. Или сам это сделаю. — Кольчуга гаута со звоном ссыпалась на дощатый пол, за ней последовала рубаха, и Беовульф выпрямился перед нею, оголенный по пояс.

— Ты… Ты не посмеешь!

— Еще как посмею, и это доставит мне превеликое наслаждение, хотя королю вряд ли понравится.

— У вас в стране все такие наглецы? — спросила Вальхтеов, отступая на шаг.

— Все стараются, но со мной никому не сравниться. — Вальхтеов покраснела, то ли от слов Беовульфа, то ли от того, что он стоял перед нею почти полностью обнаженным. — Я тебя предупредил, — сказал он и шагнул к Вальхтеов.

— Я поняла, сын Эггтеова. Поступай как пожелаешь. Ты, впрочем, всегда так и поступаешь, как я вижу. — И она стремительно вышла. За нею тут же захлопнулась дверь к королевским покоям, и Беовульф услышал, как с другой стороны двери задвинулся засов.

Беовульф вздохнул и опустил глаза к груде своего оружия и снаряжения, думая о фиалковых глазах королевы, вместо того чтобы размышлять о предстоящей встрече с чудовищем. «Очень полезно перед боем повстречаться с такой красавицей, — подумал он. — Любой добрый воин дерется за честь получить место на пиру в Вальхалле, но достойно драться и за сохранение того прекрасного, что встречается здесь, внизу, под стеной Мидгарда, под тропою солнца и луны». От этих мыслей его отвлек грохот и треск дерева. Он обернулся и увидел, что Хандскио помогал полуоглушенному Олафу выбраться из-под обломков одного из монументальных пиршественных столов.

— Не переломайте всю мебель! — крикнул им Беовульф. — Бедному чудовищу нечем будет развлекаться.

* * *

— Не выдержит, — покачал головой Виглаф, оценив результат устий по укреплению входа. — Все без толку. — Он повернулся и увидел практически голого Беовульфа. — Совсем рехнулся.

— Точно, Виглаф. Ты мне часто об этом напоминаешь.

— И дверь ни к демону не годится.

Беовульф наблюдал, как четверо танов задвигали здоровенный засов в толстые железные скобы. Он кивнул.

— Ты прав, как всегда. Если бы дверь эта смогла сдержать чудовище, то данам ни к чему было бы обращаться к нам за помощью. Сами бы без труда справились.

— Зачем тогда с ней возиться, запирать? — Виглаф задрал голову на блоки и цепи системы дверного засова. — Оставить нараспашку. Добро пожаловать, мол, дорогой мерзавец.

— У него уйдет какое-то время на взлом, — объяснил Беовульф. — Время на подготовку к приему гостя.

— Тревожный колокол.

— Точно. Уж грохоту будет, хоть отбавляй.

— Тревожный колокол, — повторил Виглаф, почесав бороду. Лицо его тоже выражало тревогу.

— Что тебя беспокоит, Виглаф?

— Да вот… наши. Глянь на них. — И Виглаф махнул в сторону столпившихся вокруг Хандскио и Олафа танов.

— Да, смотрелись они, конечно, и получше. Но, опять же, иной раз и намного хуже выглядели.

— Как скажешь, — Виглаф хмуро пнул дверь носком правого сапога. — Не готовы они. Не отошли после моря. На пустяки отилекаются. Здесь женщин слишком много… внимание рассеивается. Воин перед битвой должен сосредоточиться.

— Олаф! — неожиданно крикнул Беовульф, и Виглаф вздрогнул. — Олаф, скажи, ты готов к бою?

Олаф затягивал на двери канат, фиксировал засов. Он повернулся к Беовульфу. Левый глаз его припух от удара Хандскио. Олаф был явно озадачен вопросом.

— Отлично выбрал, — сказал Виглаф с иронией.

— Олаф, я тебя спрашиваю, готов ли ты сегодня, сейчас схватиться с чудовищем?

Олаф почесал ухо и кивнул на Хандскио.

— X… Х-ха… Х-хандскио п-п-первый начал.

Хандскио тотчас повернулся в сторону Олафа и обвинительно ткнул в него корявым пальцем.

— Чё? Ты меня обвинил в склонности к овцам и свиньям, как к милым подружкам, и говоришь, что я начал? Я те щас еще врежу!

— Я не о вашей драке, — перебил Беовульф. — Я спросил Олафа, готов ли он к бою с чудищем. Виглаф беспокоится, что ты не сосредоточился, Олаф.

Олаф продолжал все так же чесать ухо, но вид у него был еще более озадаченный, чем мгновением прежде… Он замигал обоими глазами, сначала правым, потом левым.

— Г-г-глаз у меня в норме. Т-т-так, с-синяк. Вс-с-се вижу.

— А ты, Хандскио?

— Беовульф, этот идиот сказал, что я свиней и овец трахаю! Ты бы ему за это тоже врезал. И не говори, что нет, я тебя знаю.

— Н-н-ничего я п-п-про сы… сы… свиней н-н-не говорил. — Казалось, что Олаф сейчас оторвет свое ухо.

— Короче, ты только подтвердил мои опасения, спасибо, — проворчал Виглаф Беовульфу и повернулся в сторону зала. В зале перед ним никого не осталось, один костер еще ярко пылал, бросая странные тени и беспокойные отблески на стены.

— Ты слишком уж много беспокоишься, Виглаф.

— Конечно, беспокоюсь. Это моя работа. — Виглаф услышал подозрительный шум со стороны Хандскио и Олафа и прикрикнул на них: — Хватит! Прекратите базар и займитесь делом. Возьмите еще цепей и укрепите засов.

— Ты же сам говорил, что ничто его не сдержит, — напомнил Беовульф.

— А ты говорил, что, чем больше цепей, тем больше шума. Тревожный колокол все же.

— Что бы я без тебя делал, Виглаф…

— Потерялся бы и заблудился бы. Бродил бы где-нибудь во льдах. Без штанов.

— Конечно, — засмеялся Беовульф и вылез из штанов.

— Я уже сказал тебе, что ты рехнулся, или забыл?

— Нет, не забыл.

Он взял со стола свой плащ, свернул его, уселся на пол, затем улегся и подложил сверток под голову.

— Спокойной ночи, дорогой Виглаф. — И закрыл глаза.

— А пока ты спишь, чем нам развлекаться?

Беовульф снова открыл глаза. Над ним по балкам и потолку зала плясали зловещие отблески пламени. В игре света и тени нетрудно было представить себе метание каких-то чудовищ, демонов, призраков.

Беовульф посмотрел на Виглафа, ждущего ответа.

— А вы для меня спойте.

— Спеть? — Виглаф сделал вид, что прочистил уши, чтобы лучше слышать.

— Точнее, не для меня, а для него. И погромче. Чтобы заглушить молот Тора.

— П-п-п-петь? — спросил подошедший к Пиглафу Олаф. — П-п-п-песню п-п-п-петь?

— Помните, что этот хорек Унферт сказал? Что Грендель приходит на их веселье.

— Мы поем, и это чучело подтягивается на шум, — подхватил Виглаф.

Беовульф кивнул и снова закрыл глаза.

— Не совсем я понимаю, но, видать, звуки людского веселья этому бедняге не в радость. Как соль на открытую рану. Что ж, я ему сочувствую.

— Была у меня однажды жена такая, — подхватил закончивший возиться с лебедкой Хандскио. — А потом ее медведь задрал.

— Ра-ра-раньше в-в-волк е-е-её д-драл, — заметил Олаф.

— Ну, волки съели. Не помню. Неважно. Терпеть не могла она, когда кто-то пел, орал, веселился. Она сразу зверела. Но на овчине хороша была. Тоже зверь. Вроде была она из вандалов^[46].

Беовульф приоткрыл один глаз и сверкнул им в сторону Хандскио.

— Ты как ни в чем не бывало похваляешься, что жил с дикой кошкой-вандалкой, и обижаешься, когда бедолага Олаф обвиняет тебя в любви к кротким овечкам.

— А может, она шведка была, — увильнул Хандскио.

— Короче, ты лежишь голый, как грудной ребеночек, а мы поем тебе и этому Гренделю колыбельную, — повторил задачу Виглаф. — Тебе наша песня нравится, ему нет, и он приходит высказаться о нашем исполнении.

— Так я это представляю, во всяком случае, — подтвердил Беовульф.

— Ну, все слышали? — обратился Виглаф к команде. — Давайте споем, ребята.

Тринадцать гаутов все еще смотрели недоуменно.

— Поем! — крикнул Виглаф.

— И веселее, — добавил Беовульф. — Сдуiой. И погромче.

— Чтоб молот Тора заглушить. — Виглаф прокашлялся, отхаркнулся. — Я, в общем, запеваю.

Беовульф закрыл глаза в третий раз и поудобнее устроился на жестких досках. Сразу явился перед ним незваным гостем образ королевы Вальхтеов, ее молочная кожа и золотые волосы, заносчивая величавость королевы и небрежная девичья краса.

«Что бы Виглаф сказал о моей сосредоточенности?»— подумал он. Песня уже зазвучала, кошмарные вирши Хандскио о том, как дюжина дебелых девиц, пригласив к себе в гости дюжину доблестных танов, осрамила их, обманула и опозорила, лишила денег и достоинства. Варварская разухабистая мелодия сотрясала воздух и стены, и Беовульф понадеялся, что Виглаф был уверен в его сосредоточенности на предстоящем сражении.

Олаф допевал первый куплет, по крайней мере не заикаясь при пении, таны подхватыпали один за другим, перевирая и добавляя слова, ухая и гикая.

— Повезло тебе, Хандскио, что ты с мечом обращаться умеешь, — бормотал сам себе Беовульф, улыбаясь песне и образу королевы Вальхтеов. — Потому что, клянусь бородой Одина, протянул бы ты ноги с голоду, если бы виршами своими на кусок хлеба зарабатывал. А если б мечом так же работал, как мозгами, то мозги бы тебе давно вышибли.

Так лежал он, вполуха внимая песне, прислушиваясь к треску костра, вспоминая последний шторм, вспоминая прошлые свои приключения, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из-за стен Хеорота. Все эти воспоминания проходили на фоне светившегося в сознании немеркнущим светом личика королевы данов.

— Что ж, я жду тебя, — прошептал он, обращаясь сразу и к сияющему образу Вальхтеов, парящему перед его внутренним зрением, и к неведомому Гренделю. — И ждать готов всю ночь…

9 Поединок

Грендель сидел, одинокий, там, где лес обрывался к бездне. Внизу, под скальным обрывом, простирались болота и пустоши, а далее стены, валы и ворота укреплений Хродгара. Над головой лунный диск беззаботно играл в пятнашки с облаками, но Грендель не обращал внимания на небо. Ждать помощи от Мани бесполезно. В венах Гренделя есть доля гигантовой крови, но жалок он, выродок бедный. Великаны с Гренделем нe общаются, все вопросы и просьбы его без ответа оставляют, ни разу не снизошли до вмешательства в его печали. Он скорчился скорбно, сжал голову, желая, чтобы они отвели этот ужасный шум мягкотелых от его ушей и не дали нарушить данного матери обещания. Но он уже одолел долгий путь, дошел почти до жилищ людских, он чуял запах мягкотелых, почти ощущал вкус их плоти… Он уже нарушил обещание.

И вот началось превращение. Может быть, это то, что он унаследовал от гигантов, эта страшная, мучительная трансформация, преобразующая дух его и тело, наполняющая сверхъяростью и сверхненавистью. Никакое обещание, данное сыном матери, не могло сдержать роста мышц, перерождения костей, увеличения объема тела. Какая-то адская забава троллей, взаимная издевка враждующих богов и гигантов.

— Я сдержу слово, мать… сдержу… — Как хотелось бы ему вдруг увидеть родительницу, чтобы она увела его обратно в пещеру, к тихому озерцу. — Я послушный… — Боль одолевала его, он более не мог говорить, рот изменял очертания. Но вопли мягкотелых не переставали терзать, неслись к нему, неслись во все стороны от уродливого, как и всё созданное мягкотелыми, сооружения из камня, дерева и соломы, калечили природу, нарушали ее гармонию, противоречили здравому смыслу.

Хрустели суставы Гренделя, лопалась и кровоточила кожа от слишком быстрого роста, и вот уже плечи его раздвинули ветви, которые только что нависали над головою. Это колдовство, это проклятие недоступно его пониманию. Хотел бы он расти и расти, не останавливаясь, чтобы достать равнодушный лунный диск с ночного неба и грохнуть его на крышу Хеорота. И воцарилась бы в мире вечная тишина, вечнее не бывает, и яркий глаз луны перестал бы издеваться над ним.

Преобразование завершилось, Грендель выпрямился, покрытый ссадинами и кровоподтеками, достойный источник ужаса, внушаемого данам. Он повернул голову назад, к дому, прищурился… С такого расстояния и сквозь дымку ничего, конечно, не разглядеть, по он знал, где его родная пещера, где мать его свернулась в своем подводном покое, окруженная угрями-альбиносами, водными растениями и водяными духами. Грендель решительно отвернулся от дома и направился по души мягкотелой мрази.

* * *

— Может, еще что-нибудь споем? — спросил осипший Хандскио, жалея, что не успел сотворить еще пару-другую стишков. Таны сидели за столом, глотки их отдыхали, но зажатые в кулаках кружки лупили стол, выбивая из него грохот и случайные мелкие щепки.

— К-к-ка-ак он спит п-п-под это? — кивнул Олаф в сторону Беовульфа, неподвижно растянувшегося на полу.

— Да прикидывается, должно быть, — проворчал Хандскио.

— А ты спроси его сам, — предложил Виглаф и звучно припечатал кружку к столу.

— Ребята, вы не поете, — продолжил обмен мнениями Беовульф. — А слушатели вроде не жаловались, что утомили их ваши нежные голоса.

— Мы трижды по три раза спели, — прогудел Хандскио. — Верно, наше пение этому Хрюнделю больше по вкусу, чем заунывное нытье данов, а?

Виглаф ухмыльнулся и обратился к жилистому седовласому тану Афвальдру, постарше других, которого все запросто звали Афи.

— Афи, может, вспомнишь одну — три старинных баллады?

Афи пожал плечами и продолжил колотить по столу рукоятью кинжала.

— Бум-бом… Ничего не помню. Вот Гуннлаугр… Его бы сюда. Он помнил, старик Лауги, да… Весь путь до Борнхольма^[47] пел, на Фареях^[48] пел, на…

— Просто свинство с его стороны, взял да и потонул в Исландии, — вздохнул Хандскио.

— Да, жаль его, — согласился Афи.

— Беовульф, может, этот дурной зверь вообще не придет? — предположил Хандскио.

— Не придет, если не будете петь, — ответил Беовульф, не открывая глаз. — Пойте, пойте!

— Я уже глотку сорвал. Мы орем, как дурные, а он сидит, носа не кажет и над нами издевается…

— Вот он! — спокойно сказал Беовульф и открыл глаза.

— Где? Не слы…

Что-то с силой грохнуло в дверь Хеорота. Последовал долгий момент тишины, даже костер затаился в своей яме.

— Вот он, — повторил Беовульф. — К оружию, ребята.

Однако ничто не нарушило тишину. Костер снова затрещал искрами, ветер подвывал в проемах.

— Какого демона он тянет? — недовольно проворчал Хандскио.

Как бы в ответ ему дверь трижды бухнула. Звякнули цепи, со стропил посыпался мусор, поплыла в воздухе пыль.

— Г-га-гы-гы-рендель, — пробормотал Олаф. — С-с-стучится.

Таны нервно засмеялись его шутке. Беовульф уселся, не отрывая взгляда от двери. Казалось, весь мир сконцентрировался у входа в Хеорот.

— Не-е, не Грендель, — возразил Хандскио, опираясь на вытащенный из-за спины меч. — Это моя пышка-милашка Ирсашка. Она принесла для меня своих спелых фруктов, полную пазуху.

Таны снова рассмеялись, на этот раз бодрее. Хандскио направился к двери.

— Хандскио, — крикнул ему Беовульф. — Ты бы подумал, что делаешь.

— Ай, брось, — отмахнулся Хандскио. — Потерпи, дорогуша, — крикнул он в направлении двери. — Дай мне найти в штанах свою птичку, твои фрукты клевать.

— Хандскио, прекрати! — крикнул Виглаф.

— Дубина пьяная, — пробормотал Беовульф.

— Не-е, вы ее не знаете, ребята, — продолжал дурачиться Хандскио. Он приблизился к двери и кулаком стукнул в нее три раза. — Она настоящий демон, точно говорю. Сучка самого Локи. Пышка моя! — заорал он в дверь. — Покатаешь меня, покачаешь? Подбросишь-поймаешь?

Смех прекратился. Из-за двери донеслось какое-то скрипение, дерево затрещало, дверное полотно подалось внутрь, выгнулось под мощным давлением снаружи.

Беовульф открыл рот, чтобы приказать Хандскио убраться от двери, когда толстый засов не выдержал напора, лопнул. В зал посыпались осколки, Хандскио взмыл в воздух, перелетел через голову Беовульфа и рухнул на пол в другом конце зала. Но заботиться о нем, интересоваться, жив он или погиб, времени не оставалось. Проем двери закрыл невиданный ими монстр.

— Виглаф, — негромко позвал Беовульф.

— Пожалуй, старик не преувеличивал, — отозвался Виглаф. — Зря ты все же броню стащил.

Монстр зарычал и двинулся в зал. Из пасти его капала на пол вспененная слюна, когтистые лапы поднялись над головою. Он не сводил глаз с обнаженного Беовульфа.

— Похоже, ты его очаровал, — заметил Виглаф.

— Прибереги свое остроумие напоследок, — ответил Беовульф, не отрывая взгляда от чудовища. — Боюсь, когда все это кончится, оно нам весьма пригодится.

Тут самый молодой из танов, Map, не выдержал напряжения, с криком бросился на чудовище. Виглаф попытался удержать его за плащ, но не успел. Зато монстр успел среагировать. Не дав Мару нанести удара, Грендель схватил его одной лапой, как детскую игрушку, сунул в пасть и перекусил надвое. Потоком хлынула кровь, и изуродованный труп рухнул к ногам Гренделя.

Беовульф тем временем вскочил на один из длинных столов и медленным шагом направился к чудовищу. Виглаф выкрикнул команду, и таны распределились вокруг монстра. Но Грендель только рассмеялся рокочущим смехом, как будто морской прибой разбился о скалы и прогрохотал между ними. Он рванулся вперед и схватил обеими лапами коренастого гаута по имени Хумли. Тот попытался нанести удар мечом по физиономии Гренделя, но не достал, и Грендель размозжил противника о потолочную балку. Размахнувшись, он бросил мертвого гаута в костер. Сосед Хумли рванулся в атаку, но Грендель смахнул его в чан с медом. Напиток выплеснулся через край, затек в костер. Раздалось шипение кипящего меда, в воздух поднялся столб пара и пепла.

Тут сзади вырвался разъяренный Хандскио, весь израненный, со сбитым набок нагрудником. Он прыгнул с опрокинутого стола, монстр не успел отбить нападение, и меч тана вонзился в голову чудовища.

— Сдохни, урод! — заорал Хандскио во всю глотку. — Мелкий тролль болотный ты, а не демон!

Однако монстр одной лапой сжал грудь Хандскио, другой легко сломал меч, оставив кусок его длиною вершка в три-четыре в своем черепе. Хандскио успел плюнуть в физиономию монстра, но ребра его с громким хрустом сломались, Грендель сунул голову тана себе в рот и откусил ее.

— Четыре добрых бойца! — воскликнул Беовульф, двигаясь к монстру. — Все, клянусь Хеймдаллем, больше ни одного не получишь.

Грендель увлекся трупом Хандскио, он впился зубами в шею, не замечая подошедшего Беовульфа. Тот показал Виглафу на промежность чудовища, сделал рукой резкое движение, обозначая укол. Виглаф кивнул.

— Хватит! — крикнул Беовульф, и Грендель повернул к нему голову, измазанную кровью Хандскио. Он удивленно замигал, увидев вблизи голого мягкотелого.

— Положи тело и займись мной, — прика зал Беовульф.

Грендель взревел, отбросил останки Хандскио и ударил сверху по Беовульфу. Гаут отскочил, но от удара стол дернулся и подбрссил Беовульфа на стропила. Разозленный промахом Грендель зарычал и швырнул стол в дымящийся, полупогасший костер.

— Мой черед, — сказал себе Виглаф, подобрался сзади и, размахнувшись, ударил мечом между ног чудовища. Меч, однако, не нанес вреда чудищу. — Беовульф, у этого гада нет яиц! Он кастрат!

Грендель зарычал и обернулся, замахнувшись на Виглафа. Но тан успел выставить вперед щит, которым и встретил удар. Виглаф кувырком вылетел за дверь Хеорота, а Грендель, потирая оскорбленную промежность, бросился за Виглафом.

— Так вот почему ты такая скотина, — заорал Беовульф, и Грендель задрал голову, всматриваясь во тьму под потолком.

Беовульф спрыгнул ему на затылок, обхватил рукой горло монстра. Лишившись притока воздуха, тот резко замотал головой, стремясь избавиться от помехи, но Беовульф, пустив в ход ноги и зубы, удержался.

— Не выйдет! — крикнул он прямо в одно из громадных уродливых ушей Гренделя. — Я докончу то, что начал Хандскио, ты, грязная сука драная!

Грендель вскрикнул и вонзил когти в свою голову, но в крике его слышалась не ярость, а мука.

Беовульф тут же сообразил, что нашел слабое место врага. И не удивился этому. Конечно же, именно поэтому веселье данов вызывало его гнев.

— А-а-а, слишком громко?! — заорал он в ухо Гренделя что было силы. — Может, шепотом попробовать?!

Грендель стонал и тряс головой, в тщетной попытке стряхнуть гаута. Он как будто ослеп и потерял способность ориентироваться. Вот он покачнулся и врезался в подпорный столб. Беовульф, не прекращая вопить, нанес ему свободной рукой жестокий удар в ухо. Он почувствовал, что шея соперника ускользает от его хватки, перехватил попрочнее.

— Он сжимается! — донесся от порога крик Виглафа. — Беовульф, он уменьшается, уменьшается, гад!

— У тебя для нас сюрприз! — надрывался Беовульф. Он снова и снова бил кулаком в ухо Гренделя. Теперь он и сам ощущал, как уменьшается его противник. — Фокусник! — кричал Беовульф. — Отличный фокус! По канату ходишь? Тыквами жонглируешь? Кролика родишь, крольчиха облезлая, жаба подколодная?

— Беовульф, делай что делаешь, продолжай, что бы ты ни делал! — крикнул Виглаф.

— Слушай меня, Грендель! — орал Беовульф. — Кончена твоя игра, кончена вражда с Хродгаром! Сегодня, сейчас, здесь!

В отчаянной попытке освободиться от Беовульфа Грендель рванулся к дымящейся дыре костра. Но Беовульф в последний момент прыгнул на одну из свисающих с потолка цепей. Грендель плюхнулся в горящие угли и катался в них, поднимая столбы горячего пепла. От его шкуры исходили облака желто-зеленого дыма

— Держите дверь! — громко скомандовал Беовульф. — Не выпускайте его!

— Чем его удержишь? — крикнул в ответ Виглаф. — Не сдюжить нам, прорвется!

— Придумайте что-нибудь! — заорал Беовульф, лихорадочно соображая, как удержать испускающего столбы дыма и вопящего от боли Гренделя. Понятно, что существу этому сейчас несладко, но понятно также, что оно может удрать из Хеорота, ускользнуть от преследования, залечить свои раны и вернуться, горя ненавистью и жаждой мщения.

Беовульф подтянулся и полез по цепи к стропилам. Грендель тем временем зацепился за обожженные края костровой ямы, выкарабкался, выбрался на пол зала. Размером он теперь ненамного превосходил большого медведя. Монстр отряхнулся, разбрасывая угли и рассыпая искры, качаясь, протер глаза, повернулся к Виглафу, одиноко стоящему перед распахнутой дверью.

— Извини великодушно за неудобства, государь мой Грендель, — сыпал скороговоркой Виглаф, оглядываясь в поисках Беовульфа и не видя его. — Прошу тебя воспользоваться нашим гостеприимством еще некоторое время, грязная скотина.

Грендель закашлял, зафыркал, оскаливая острые желтые зубы.

— Взаимно, — заверил его Виглаф. — Совершенно те же теплые чувства все мы испытываем к твоей милости.

Беовульф разглядел еще одну цепь, на расстоянии примерно в два человеческих роста от него, покачивающуюся, как маятник. Нижний конец цепи был обмотан вокруг здоровенного обломка дверного засова.

К Виглафу успели подтянуться остальные таны, но Грендель уже двинулся, прихрамывая, к выходу. Даже вдвое уменьшенный против первоначальных своих габаритов, он все еще оставался грозным противником.

— Тебе, дорогой друг, придется побеседовать с моим государем Беовульфом, — увещевал монстра Виглаф, жестом приказав тану Оддвару подать копье взамен утраченного меча. — Он тебе расскажет много интересного, уверяю.

— Так-так, — бормотал Беовульф, подползая к цепи с обломком. — Не дать этой дряни выскользнуть. — Он ухватился за цепь и быстро спустился до бревна. Упершись в него ногами, Беовульф прицелился и начал раскачиваться, придавая бревну необходимую скорость. Удар должен был прийтись в голову Гренделя.

— Эй, внизу! — крикнул Беовульф. Монстр обернулся скорее, чем ожидал Беовульф. Ловкости он не утратил, меньшие размеры позволяли ему реагировать быстрее, чем раньше. Он успел поднять сжатую в кулак когтистую руку-лапу, чтобы отразить удар бревна. Расщепленный обломок засова от удара Гренделя рассыпался под ногами Беовульфа в щепки, сам Беовульф спрыгнул и откатился в сторону. Но лапа Гренделя по инерции проскочила в петлю, оставшуюся от бревна, и, когда монстр снова повернулся к двери, к Виглафу с его командой, цепь натянулась, дернула его и остановила.

— Как раз вовремя, — облегченно вздохнул Виглаф. — Теперь у нас будет свой цепной песик.

Обожженный и испуганный Грендель, стремящийся теперь не к уничтожению ненавистных мягкотелых, а к спасению собственной изрядно попорченной шкуры, издал оглушительный рев и хлестал цепью, как кнутом, дергая ее в разные стороны. Несколько мощных рывков расшатали и вырвали крюк, на котором висела цепь. Грендель устремился, к двери, волоча цепь за собою. Беовульф схватился за конец цепи, но Грендель даже не заметил помехи.

— Заходи с боков! — крикнул Виглаф уцелевшим танам, и они обступили чудище, оставляя Виглафа у него на пути. Цепь защемилась узлом между подпорным столбом и его креплением, и снова Грендель был задержан резким рывком Виглафвоспользовался моментом и устремился к врагу с копьем, целясь в его отсвечивающий золотом глаз. Грендель, однако, успел отразить удар, выбив копье из рук Виглафа

— Ох, как ты мне надоел! — вздохнул Виглаф.

Восемь танов, по четверо с каждой стороны, напали на Гренделя, но шкура его, казалось, только стала прочнее в результате уменьшения размеров.

— Держите его! — крикнул Беовульф, оттягивая цепь.

— Пойду рыбой торговать, ни на что больше не годен, — досадливо ворчал Виглаф, уклоняясь от лап Гренделя. Уклонялся он недостаточно успешно, и мощный удар послал его во тьму за дверью. От рывка плечевые связки Гренделя лопнули, раздался рев боли, чудище повернулось к Беовульфу.

Беовульф обмотал конец цепи вокруг еще одной потолочной балки. Чудище зарычало, схватилось за вывихнутое плечо, затем дернуло цепь здоровой лапой. Потолочная балка не выдержала, крыша осела, на головы танов повалились доски, рейки, солома…

— Он всю халабуду разнесет! — завопил тан Бергр.

— Пусть разносит, — ответил Беовульф. — Лишь бы не удрал. Лишь бы не выжил.

И Беовульф помчался к двери, к которой стремился и Грендель, сдерживаемый цепью и подгоняемый болью. Гаут врезался в дверь и захлопнул ее, защемляя поврежденное плечо чудовища. Лапа его оказалась зажатой между дверью и железной рамой проема, рык адской боли беспрерывно сотрясал стены Хеорота, разносился по окрестностям, и сердца жителей окрестных ферм сжимались от ужаса.

— Кончились дни твоего бесчинства, демон, — кричал Беовульф, напирая на дверь.

— Нет… Нет… Отпусти… — взмолился вдруг Грендель. — Отпусти Гренделя.

— Он еще и разговаривает, собака, — удивился Оддвар.

— М… м-м-может, это В-в-виглаф… з-за две-дверью, — засомневался Олаф.

— Нет, это колдовство, — уверенно объяснил Беовульф. — Уловка! У него много разных уловок, чтобы спасти шкуру. Но никакая уловка ему больше не поможет.

— Я не монстр, — хрипел и стонал Грендель, зажатый дверью. — Нет, не монстр… Я Грендель. Отпусти меня. Никакой человек не может меня убить. Простой человек не может. Кто ты? Что за существо?

— Кто я? — Беовульф зловеще засмеялся и налег на дверь сильнее. Затем он наклонил голову к щели и почти прошептал: — Хочешь знать, кто я? Очень хочешь? Что ж, узнай. Я потрошитель, и сокрушитель, и разрывателъ, и рассекатель. Я зубы тьмы и когти мрака. Я то, чем ты воображал себя. Мой отец, Эггтеов, назвал меня Беовульфом, Волком Пчелиным, Волком Медвежьим, если ты загадки любишь, демон.

— Нет, нет, — стонал Грендель. — Ты не ггаела… ты не волк… не медведь… Никакой медведь не выстоит против меня.

— Хватит болтать, — сказал Беовульф достаточно громко, чтобы его слышали таны. Он уперся ногами в неровности пола, навалился на дверь всем телом. Железная рама врезалась в плоть Гренделя, было слышно, как лопались его связки. — Что ж, — зловеще хмыкнул Беовульф. — Издохнешь от кровотечения.

Грендель за дверью вскрикивал снова и снова.

— К… К-ко-ко-о-онец, — удивленно пробормотал Олаф.

— Вспомни, Грендель, о танах, которых убил ты, — крикнул Беовульф, напирая на дверь и глядя на ручейки зеленовато-черной крови, текущей по торчащей из двери лапе. — Вспомни о них сейчас, когда пришла пора тебе подохнуть. — Он налег на дверь со всею силою, которую боги даруют смертным.

Дверь закрылась полностью, отделив лапу монстра, от туловища. Хлынул фонтан крови, рука упала на пол. Беовульф пнул ее, и когтистая ладонь сомкнулась на его лодыжке. Он выругался и стряхнул руку, все еще извивающуюся и прыгающую по полу, как выкинутая из воды рыба. Но вот она замерла, по ней прошла смертная судорога, и она затихла. Замер и Беовульф, прислонившись к двери, покрытый потом, кровью чудища, синяками и царапинами. По прошествии многих лет его таны вспоминали, что никогда еще не видели на лице Беовульфа выражения такого ужаса. Гауты осторожно приблизились к замершей руке.

Тут раздался стук в дверь.

— Тебе мало? — мрачным голосом спросил Беовульф.

— Нет, спасибо, достаточно и на эту жизнь, и на следующую, — ответил из-за двери какой-то нервный голос. Беовульф так же нервно рассмеялся и открыл дверь. В перепачканном кровью проеме стоял Виглаф.

— Понесся к своим болотам. — Виглаф ткнул рукой через плечо. — Далеко ли уйдет… Рана смертельная, даже для такого монстра. — Он уставился на мертвую лапу чудовища.

— Он говорил, Виглаф, — сообщил Беовульф, выступая из двери в морозную зимнюю ночь.

— Слышал. И раньше слышал сказки о говорящих троллях и драконах, но не видел. Как думаешь, старый Хродгар сдержит обещание?

И, не дождавшись ответа, Виглаф повернул голову и уставился во тьму.

1 Cмерть Гренделя

Ласковая ночь приняла под покров Гренделя, одного из своих странников, сломленного и потерянного, мучимого болью и отчаянием. Ни направления, ни цели, ни намерения, лишь стремление оказаться как можно дальше от того, назвавшего себя медведем, хотя он вовсе и не был медведем. От человека, назвавшего себя Волком Пчелиным^[49]. Существом, состоявшим из загадок.

Гренделя тянуло на ложе мягкого болота. Упасть здесь, сжаться в комочек, умереть, забыться вечным сном, раствориться в тумане, расплыться вместе с ним над землей… Освобождение и сохранение цельности, растворение и освобождение от боли… Туман спрячет его, если Пчелиный Волк пустится в погоню, ненасытный, жаждущий всей крови Гренделя. А Грендель отныне станет призраком, реющим над болотами, и его нельзя будет более ранить, даже самые острые мечи пройдут сквозь него, не причинив вреда, и даже самые мерзкие голоса мягкотелых не оскорбят его слуха.

Но как-то незаметно для самого себя проскочил пустоши уже выпавший из хватки времени Грендель, и вот над ним уже ветви деревьев. Лес не хотел участвовать в его распаде и исчезновении и сразу ему сказал об этом шорохом веток лиственниц и дубов, буков и ясеней.

— Если упадешь здесь, — говорили деревья, — наши корни не примут твоей плоти. Мы не спрячем твоих костей. Мы не хотим отведать тебя и мира тебе не дадим.

Деревья рассказывали о давних войнах с драконами и гигантами, с которыми Грендель, как они считали, одной крови. Они напоминали ему о разрушенных им деревьях. Нет, они не простят ему прежних прегрешений.

— Неважно, — бормотал он. Может быть, деревья слушали его, может быть, и нет. — Был я в болотах, сам не понимаю, как оказался здесь, у вас. Но я не лягу среди вас, если не желаете.

И он ковылял дальше, слабея, все более усталый, каждый шаг отнимал столетия жизни.

Оленья тропа уводила его из злопамятных лесов. Вот он уже в торфяных болотах, в топях, среди тихих глубоких прудов, ближе к побережью. Эта земля не отвергнет дракона, гиганта, тролля, не отвергнет умирающего Гренделя. Он сидел возле замерзшего озерца и следил за ростом лужиц своей крови на льду. С неба падал снег, жирные ленивые снежинки медленно кружили в воздухе. Грендель открыл пересохший рот и ловил снежинки языком. Здесь над поверхностью тоже плыл туман, но более легкий, прозрачный, чем в пустошах. Этому туману не спрятать его призрака. Но Гренделю ничего не стоило проломить непрочный ледок и опуститься на дно, в мягкие подводные сады, населенные серой рыбешкой. Залечь в удобную слизь, забыть жизнь и забыть боль, а со временем забыть и самого себя.

— Пчелиному Волку не найти меня здесь, — засмеялся Грендель; смех его перешел в кашель, дыхание слилось с туманом. — Пусть попробует, мать. Пусть утонет в камышах и ляжет рядом со мной. Я буду глодать его кости в мертвой дреме.

— Нет, — ответила невидимая мать. — Нет, нельзя, возвращайся домой. Возвращайся ко мне.

Грендель сидел подле замерзшего пруда, следил за неясными узорами, которые рисовала на снегу его остывающая кровь. Эти контуры могли бы нарисовать счастливую картину. Он убил Беовульфа и поселился в нелепом зале мягкотелых, его больше не мучают их вопли под арфы, флейты, барабаны. Он попытался начертить когтем острые зубы и сломанный щит, но снег почти сразу скрыл рисунок.

«Он и меня укроет, — подумал Грендель. — Посижу вот еще чуть-чуть…»

— Домой, домой, — звала мать. Голос ее сливался со свистом ветра. — Домой, Грендель.

И Грендель вспомнил пещеру, пруд матери с белыми угрями. Он осознал, что все время пытался найти дорогу к дому. Но сначала его сбивала с пути боль, потом туман, после этого — мстительные деревья. Отвлекала собственная кровь, покинувшая тело. Грендель встал, принюхался, пытаясь определить направление, найти тайную тропу. Куда стремиться, какого направления избегать, где мелкие местечки с камнями, по которым можно перебраться, а где глубины с застоявшейся водой…

Нет, он не умрет в этих болотах. Здесь его найдут вороны, рыбы, здесь его найдет Пчелиный Волк. В нем уже появилось что-то от призрака. Он вздохнул, стиснул зубы, чтобы подавить боль, пошел через болото.

— Останься, — шептал туман. — Вернись!

Он не слушал.

— Мы передумали, приходи, мы примем тебя, — шумели старые дубы, но Грендель не обращал на них внимания.

— Мы с тобой одной крови! — кричали издалека болотистые пустоши. Но Грендель знал, что не там его дорога, даже если деревья не передумают еще раз.

И вот он уже оказался на другой стороне, лишь два раза сбившись с пути в камышах и среди гниющей древесины. Вот под ногами твердая почва, россыпи валунов. Вот пошли скалы и, наконец, вход в его пещеру. Не очень холодно здесь, в тени, в затишье. И снегопад прекратился. Последний шаг потребовал всех оставшихся сил. Он рухнул на берегу материнского озерца, роняя в воду капли крови. Мать ждала его, приняла в свои сильные руки, прогнала голодных угрей и крабов.

— Не плачь, — утешила она, поцеловала его воспаленный лоб холодными губами.

— Он сделал мне больно, матер, — всхлипнул Грендель. — Мама, как же так?

— Почему ты меня не послушался? Я предупреждала тебя. Бедный мой сын. Не нужно было тебе…

Грендель открыл глаза, осознав при этом, что они были закрыты, скользнул взглядом по путанице сталактитов и сталагмитов.

— Он убил меня, матер.

— Кто убил тебя, Грендель, сын мой, кто? Кто это сделал?

«Это зубы Мирового Змея, — подумал Грендель, смаргивая слезы и глядя широко раскрытыми глазами на висящие над головой сталактиты. — Я в пасти Змея Мидгарда, Ёрмунганда, сына Локи. Он проглотит меня. Мне конец. Конец навеки».

— Кто забрал твою руку, сын?

— Пчелиный Волк, — простонал Грендель и снова закрыл глаза. — Он оторвал мою руку… Так больно…

— Пчелиный Волк?

— Это загадка, мать. Кто такой Пчелиный Волк?

— Не время для загадок, сын мой, — сказала она и погладила лицо его длинными перепончатыми пальцами с золотыми ногтями.

— Холодно мне, — прошептал Грендель.

— Вижу.

— Он всего лишь человек… Но сильный, очень сильный. Он сделал мне больно, мама.

— Он заплатит за это, сын мой. Кто этот человек?

— Он сказал мне, что имя его — загадка. Он сказал, что он потрошитель, и сокрушитель, и разрыватель, и рассекатель. Что он зубы тьмы и когти мрака. Что он Беовульф.

— Беовульф, — повторила она. — Пчелиный Волк.

— Он очень сильный, — опять сказал Грендель, гадая, насколько холодно в брюхе змея на дне океана. — Очень холодно.

— Знаю. Ты устал, сынок. Ты очень устал. Усни. — И она закрыла его глаза, из которых ускользнула последняя искра жизни. — Я здесь. Я не оставлю тебя.

Глаза его опустели, как глаза любого существа, которое оставила жизнь, и мать понесла его вниз, в глубины своего водоема, в глубины горы. Угри пробовали его кровь, но приближаться остерегались. Она несла Гренделя по спиральному тоннелю, ведущему к морю, обросшему ракушками и мясистыми анемонами, синими морскими звездами, клубками слепых червей. Все дальше вниз, в бессветные глубины, где родился ее сын, где не знают ни колесницы Соль, ни белого зрака луны. И на губах ее было имя убийцы. Беовульф— как не дающий покоя шрам.

11 Трофей и приз

В безопасном отдалении, из своей спальни, король и королева вслушивались в звуки битвы. Гауты против Гренделя. Крики гнева и боли, треск раскалываемого дерева и грохочущих железных цепей, заполненные беззвучием паузы, вопли людей и рычание демона. Король и королева молчали, о сне они не думали, слушали, дожидаясь последнего, решающего звука. И вот они услышали из Хеорота торжествующий победный вопль. Усталые мужские голоса. Король Хродгар уселся на кровати, боясь верить ушам, опасаясь, что слышит это во сне.

— Мне не почудилось? — спросил он у жены. — Победа?

Вальхтеов не ответила. Она стояла у окна и мяла в руке платок. Подарок короля, драгоценный шелковый платок из какого-то южного края, всегда залитого солнцем. Оттуда, где чернокожие люди разъезжают верхом на странных животных.

Дверь спального покоя распахнулась, хлопнув о стену. Ворвался Вульфгар, королевский герольд. Глаза его горели ликованием.

— Государь! Господин мой Хродгар! Государыня! Победа! Беовульф убил демона. Грендель мертв.

— Хвала Одину, — вздохнул Хродгар и схватился за грудь, унимая бешеное биение сердца. — Зови бардов, Вульфгар. Оповести народ. Предстоит день торжества, невиданного праздника.

— Слушаю, государь. — И Вульфгар исчез, не закрыв за собою дверь.

Хродгар глядел ему вслед, все еще опасаясь, что сейчас проснется, узнает о смерти Беовульфа и увидит Гренделя. Он вылез из постели, подошел к окну, остановился рядом с королевой. Она перестала терзать шарф, в глазах ее стояли слезы, взгляд устремился в окно. Хродгар осторожно положил руку на ее плечо, и она вздрогнула.

— Ужас миновал, — сказал король, перемещая руку от плеча к ее груди. — Идем в постель. Раздели со мной час торжества, дорогая.

— Не трогай меня. — Она грубо оттолкнула его руку. — Ничто не изменилось. Ничто.

Хродгар закусил губу.

— Королевство нуждается в наследнике. Мне нужен сын, Вальхтеов. — Он придвинулся к ней вплотную, она отступила к окну. — Черные дни миновали, ты должна исполнить свой долг. Иди в постель, моя радость.

— Мой долг? — Она резко повернулась к нему и выпустила из рук платок, он упал между ними. — Не надо говорить о моем долге, государь. Я не слушаю и не слышу.

— Ты моя жена! — начал Хродгар, но остановился, увидев гримасу холодного презрения на лице Вальхтеов. Он невольно опустил глаза и уставился на яркое пятно на полу, на упавшую ткань.

— Гадкий старикашка! — с ненавистью прошептала Вальхтеов. — Судьба послала тебе героев, освободивших тебя от несчастья, и ты хочешь свалить меня в постель и обрюхатить?

Хродгар медленно вернулся к кровати, сел на постель, глядя перед собою на пол.

— Вальхтеов, почему мне не позволено насладиться этим моментом после всех пережитых невзгод?

Она повернулась к нему спиной, уставилась в окно.

— Наслаждайся, государь, любая радость к твоим услугам, но только без меня.

— Зря я тебе сказал, — пробормотал он, сжимая сморщенные жирные пальцы в хилые старческие кулачки. — Это должно было оставаться моим секретом.

Вальхтеов засмеялась горько и презрительно.

— Государь мой Хродгар мудр безмерно. Задним умом силен.

Тут со стороны Хеорота донесся новый звук: стук молота.

* * *

— И с чего это тебе взбрело в умную голову? Он тебя, часом, по голове не стукнул? — поинтересовался Виглаф.

— Что же тут неясного, дорогой Виглаф? — между ударами ответил Беовульф. — Чтобы все видели. — Он взгромоздил на один из пиршественных столов колченогую табуретку, вооружился кузнечным молотом и подобранным с пола здоровенным гвоздем-костылем, вырванным из потолочной балки, взобрался наверх и прибивал к резной деревянной колонне лапу чудовища. Каждый удар по железному шипу рассыпал вокруг яркие искры.

— Восхищен. А не скажешь, с какой целью?

Беовульф опустил молот, стер пот со лба.

— Им захочется видеть доказательство. Вот и пусть смотрят.

— А на полу это доказательство хуже видно?

Удары возобновились. Их сопровождал

смех Беовульфа.

— Тебе хочется ко мне придраться, Виглаф. Совсем ты в сварливую старуху превратился.

— Я просто сомневаюсь, что королю Хродгару и королеве Вальхтеов понравится такое украшение их парадного зала.

Беовульф слез с табуретки, отошел назад, любуясь своей работой:

— А что? Чем хуже, скажем, кабаньей головы с клыками или оленьей с рогами? Или, скажем, моржовой с бивнями? Лапа демона с когтями, весьма неплохо, очень живописно.

— Государь мой, скажу по секрету: она ужасна, отвратительна! Все равно что присобачить к стене человеческую руку!

Беовульф перевел удивленный взгляд со своего шедевра на Виглафа.

— Виглаф, ты был вплотную с этим демоном. Что, скажешь, он похож на человека? Какой же он человек, я тебя спрашиваю?

— Я не говорю, что он человек, но лапа эта почти как человечья рука.

Беовульф снова засмеялся, перевел взгляд с молота на свисающую со столба руку-лапу.

— Пусть полюбуются. Пусть увидят, что я в эту ночь сотворил. Пусть видят все, чтобы не было ошибок. Сегодня здесь, под этими сводами дрались герои. Они уничтожили большое зло. Четверо погибли.

— Да, Беовульф, четверо погибли, — повторил Виглаф, чувствуя напряжение в голосе Беовульфа и желая его снять. — Они все еще ждут погребения, а ты занят своим… трофеем.

Беовульф засмеялся странным смехом, каким-то хрупким, нервным, каким смеются сумасшедшие и воины, видевшие слишком много ужасов, но не заслужившие отпущения смертью.

— Перестань, Виглаф. Ты как бабка старая. Не слышу, чтобы Хандскио или Map жаловались, — он махнул молотом в сторону лежащих на полу трупов. — Скоро мы проводим их в последний путь. Один Длинная Борода^[50] не закроет перед ними двери, и места за его столом их ждут.

Продолжая смеяться, Беовульф нанес еще несколько ударов по костылю, забивая его глубже в колонну.

От звуков этого смеха волосы на затылке Виглафа поднялись дыбом. Он гадал, не вышла ли с кровью Гренделя какая-то темная магия, не проникла ли в разум Беовульфа. Кровь все еще сочилась из лапы чудовища, и какой в ней содержался яд? Кровь прочерчивала на колонне причудливые зигзаги, следовала резному узору, огибала завитки. Виглаф всмотрелся в резной рельеф: вот великий Один висит в ветвях Мирового Ясеня, Иггдрасиля, пронзенный собственным копьем Девять ночей и девять дней муки, чтобы постичь мудрость девяти песен, дающую власть над девятью сферами, добиться дара восемнадцати рун и глотка драгоценного меда гигантов. Кровь Гренделя текла по изображению дерева, по плечам бога.

— Ладно, — сдался Виглаф. — Ты у нас всегда самый умный. Поступай как знаешь.

Беовульф согласно кивнул и еще раз стукнул по костылю, еще один удар вытолкнул из отсеченной лапы черную кровь монстра.

— Ты устал, Виглаф. Пожалуй, расстроен тем, что не смог найти этой ночью геройской смерти.

— Ладно, — повторил Виглаф, отворачиваясь от кошмарного трофея Беовульфа и глядя туда, где лежали мертвые воины. Каждый на своем щите, прикрыт своим плащом — об этом уже позаботились выжившие товарищи. Нет, он не чувствовал разочарования от того, что остался в живых. Битв впереди немало, не одна, так другая оборвет его жизнь. Еще один взгляд на Беовульфа, на резьбу… Кровь Гренделя уже добралась до узловатой путаницы корней Иггдрасиля.

* * *

Перед самым восходом снегопад превратился в дождь. Дождь усилился и скоро размыл твердые промерзшие дороги, превратил их в серую жижу, разделенную полосами еще более серой вязкой грязи. Вода лила с крыш, стояла лужами, стекалась в ручьи. Как будто небо рыдало в день похорон павших. Погребальный костер гауты сложили еще до дождя, использовав для нею сухие сосновые дрова, смолу и китовый жир, поэтому пламя бушевало, как будто не замечая дождя. В небо поднимался густой белый столб дыма, дерево громко трещало, лужи по краям костра шипели, кипели, парили. Беовульф и десять оставшихся танов стояли перед костром, озаряемые его пламенем, вода стекала с их шерстяных плащей. Поодаль мокла кучка любопытных, наблюдая, как пламя пожирало тела погибших.

— Они были славными воинами, — сказал Беовульф. Виглаф кивнул.

— Но смерть им досталась гнусная, — поморщился Виглаф, притворяясь, что слезы на его глазах вызваны дымом от костра — да и не слезы это вовсе, а брызги дождя.

Беовульф не отводил глаз от костра.

— Они погибли славной смертью, — уверенно говорил он. — Теперь все они эйнхерии^[51], героями шествуют они через Вальгринд^[52], славу поют им Браги^[53] и валькирии. Уже сегодня поскачут они по зеленым долинам Асгарда^[54], готовые выступить с богами против гигантов, когда грянет Рагнарёк. Нынче вечером, когда мы будем зябнуть в этом мокром скучном мире, они воссядут за пиршественным столом Одина в Вальхалле, а на заре их разбудит огненный петух Гуллинкамби^[55], и снова поскачут они зелеными полями Идавелля^[56] И не придется им умирать дряхлыми, немощными стариками, не способными покинуть постель.

— Ты это всерьез? — Виглаф бросил на своего вождя любопытный взгляд.

— Это все, что я знаю. Ты знаешь больше?

Виглаф вгляделся в огонь. Погребальный помост рухнул, выбросив вверх и в стороны мириады искр. Скорчившиеся недогоревшие тела свалились в сердце костра.

— Нет, не знаю.

— Тогда будем скорбеть о живущих. О стариках, которые не в состоянии поднять меч, а не о храбрых воинах, со славою павших в битве с врагом небывалой мощи. — И Беовульф посмотрел на дверной проем Хеорота, запятнанный кровью Гренделя.

— Я собрал их ножи, — Виглаф отвернул плащ, показал рукояти четырех кинжалов. — Отдадим вдовам.

Беовульф стиснул зубы, подыскивая слова, которых нельзя было отыскать. Вспомнился умоляющий о пощаде голос чудовища.

— Их не забудут, — сказал он наконец. — Скальды воспоют их подвиг. Давай выпьем в память о них. Ты поднимешь первую чашу.

Виглаф покачал головой.

— Нет, не хочу тратить время. Надо проверить и подготовить судно. — Виглаф в упор посмотрел на Беовульфа из-под промокшего капюшона. — Ведь мы завтра отплываем, так?

Над ними грохнул раскат грома.

Беовульф кивнул.

— Да. Конечно.

* * *

Дождливое утро сменилось мрачным ветреным днем, небо почти сравнялось цветом с грязным месивом, покрывшим поверхность земли. Но неприютное небо не помешало множеству людей собраться в Хеороте, чтобы бросить взгляд на свидетельство подвига Беовульфа. Новость о поражении чудовища уже распространилась на много лиг^[57] в обе стороны по побережью и в глубь страны. Барды уже сочиняли баллады, не дожидаясь подробного отчета о сражении, исходя лишь из услышанного от Вульфгара да из собственного вдохновения. Разорвана злая завеса, заслонявшая золото солнца, пел один бард под звуки звенящие струн; окончание черной ночи возвещал другой — и все славили героизм славных пришельцев, павших и победивших.

Но одно дело — слышать о славных делах, и совсем другое — видеть их свидетельство собственными глазами. И вот король Хродгар, сын Хальфдана, внук Беова, правнук Скильда Скевинга, остановился перед чудовищною конечностью монстра, которую гаут не поленился закрепить в самом верху колонны как свидетельство освобождения народа Хродгара и героизма Беовульфа. Ибо что есть человек, как не совокупность славных дел его и храбрых свершений? Как найдет он свой собственный путь к Асгарду или даже к скудным наградам этого мира?

Король стоял подле обширной лужи остывшей сворачивающейся крови чудовища, излившейся и накапавшей за несколько часов на пол зала, под рельефным изображением Одина, висящего в ветвях Мирового Древа во благо всех людей. Хродгар смотрел безотрывно, впитывал в себя впечатления от скрюченных пальцев, вооруженных острыми когтями, от форм изуродованной лапы, ее мощных, схваченных смертной судорогой мышц, отливающей невиданными цветовыми оттенками жесткой шерсти. Да, от такой раны даже демон оправиться не сможет. Вот король повернулся, наконец, к своим подданным, к танам своим, советникам, к королеве, воинам-гаутам во главе с Беовульфом, стоящим рядом с королем. Хродгар старался держаться прямо и свободно, насколько ему позволяли возраст, состояние здоровья и излишняя полнота фигуры. Хотя сердце короля и в этот момент сдавливали заботы, искренность улыбки его не вызывала сомнений, радость и облегчение отражались в его глазах.

— Долго страдал я из-за этого Гренделя, — сказал король. — Духом упал, веру утратил. Уж не думал, что возможно освобождение, что утешение найду. Ужас этот разделяли со мной мои люди. — Хродгар обвел рукой собравшихся. — Мало домов королевства обошла скорбь об утраченных близких. На всех нac давило проклятие монстра.

Собравшиеся в зале люди согласно кивали головами, бормотали что-то невнятное, мычали себе под нос, каждый по-своему переживая слова своего государя.

— Но сегодня иной день. Вы видите собственными глазами доказательство того, что пришел конец демону Гренделю, так долго терзавшему народ наш. Кончилась власть чудовища, и кончилась благодаря человеку, пересекшему море, совершившему то, чего не смогли добиться лучшие среди нас. Если мать этого героя еще пребывает среди живых, пусть снизойдет на нее благословение за то, что она подарила миру столь доблестного воина. Беовульф! — Хродгар повернулся к Беовульфу, положил руку ему на плечо и обратился к нему непосредственно: — Я хочу, чтобы каждый из собравшихся здесь, каждый, кто услышит о нашем собрании, знал, что сердцем моим я люблю тебя, как сына. Грендель умер, и ты стал мне сыном.

До этого момента! Беовульф стоял, опустив глаза, слушал слова короля данов. Какая-то магия почудилась ему в этих словах, ибо пропала печаль, мучившая его все утро. Горечь утраты, пламя погребального костра… Он осмотрелся и ощутил гордость. Да, он заслужил похвалу и любую награду, которая его ожидает.

«Ведь я мог бы и не появиться у вас, — подумал он. — Мог бы предоставить вам решать свою судьбу самостоятельно. Ваш Грендель — не моя забота, но я сделал ее своей». Он вспомнил свой разговор с Виглафом во время огненного погребения и спросил себя, какая еще награда нужна герою, кроме славы и доброго имени? Причудливый узор, вытканный по воле судьбы, должен же привести его однажды в поля Идавёлля! Могло случиться такое и в этот день.

«Во всяком случае, никто больше не скакет, что я попусту бахвалился», — подумал он, пзглянув на Унферта, который тут же отвел глаза.

— Сердцем я усыновил тебя, — сказал Хродгар, ударив себя в грудь. — Ты не должен ни в чем нуждаться. Если есть что-то, чего ты желаешь, просто скажи, я сделаю все, что в моих силах. Много раз я награждал воинов не по заслугам, награждал менее достойных. Да и невозможно найти подвиг, равный совершенному тобой в эту ночь. Ты заслужил бессмертия, Один может положиться на тебя и наградить как героя из героев.

При этих словах толпа разразилась приветственными возгласами, славословиями. Когда шум утих, Беовульф сделал шаг вперед и заговорил с улыбкою на устах, обращаясь к Хродгару.

— Слов у меня нет, достойных столь высокой чести. Я всего лишь воин, не скальд, не поэт. Жизнь свою посвятил я мечу и щиту, не сплетению слов и речений. Но заверяю я здесь, под кровом Хродгара, что люди мои и сам я не дрогнули в схватке с чудовищем Можно ли об этом сказать, но я жалею, что не были вы все здесь, не слышали воплей муки Гренделя. Может, умерила бы его скорбь силу скорби вашей.

Беовульф повернулся к своему «трофею», поглядел на лапу Гренделя, показал на нее.

— Я спал в момент его появления, хотел застать его врасплох. Хотел прыгнуть на него, свалить его на пол, разорвать голыми руками, выпустить душу, какая бы душа ни населяла его гнусное тело, хотел оставить труп здесь, для вас, как плату за ужасы, которые вы претерпели, за жизни, которые он погасил. Ему удалось выскользнуть из моей хватки, скользкой оказалась его шкура Но, ускользнув, он оставил мне часть свою, а я оставил ему память о себе. Недолгую память, ибо, если не издох он еще, то издыхает. Все вы можете это здесь видеть. Рана его смертельна, и никогда более он не придет к вам, добрые люди Хеорота, и не нужно вам больше бояться пришествия ночи.

Снова зал взорвался приветственными криками. На этот раз похвалы герою долго не затихали, королю пришлось утихомиривать разошедшуюся толпу. Два тана подошли к Хродгару с большой деревянной шкатулкой. Он откинул крышку и извлек золотой рог-кубок, сокровище, которое он в давние времена вырвал из когтей огнедышащего дракона Фафнира, главную драгоценность драконьей казны. Повернувшись к королеве, Хродгар вручил ей рог.

— Окажи и ты честь герою, моя королева, — обратился он к Вальхтеов, и Беовульф услышал укол сарказма в голосе короля. Вельхтеов нерешительно приняла рог и передала его Беовульфу.

— Тебе, государь мой. Ты заслужил награду любую, — она ужалила взглядом Хродгара, — и эту, и всё, что мой добрый король полагает своим.

Золотое изделие казалось еще более прекрасным, чем раньше. Беовульф улыбался, любуясь кубком, рассматривал его со всех сторон, поднимал над головой, чтобы дать насладиться присутствующим, как это ранее делал Хродгар. В этот раз толпа не кричала, по ней прокатился рокот восхищенных и почтительных замечаний, похвал красоте драгоценности, щедрости старого короля.

Исполнив свою роль, королева Вальхтеов в сопровождении двоих своих придворных дев, Ирсы и Гитты, отступила в сторону. Втроем они разглядывали изуродованную лапу Гренделя, внушительную даже после смерти. Панцирпая чешуя, покрывающая мышцы Гренделя I гаряду с шерстью, бросала на присутствующих зловещие отблески, напоминала о каком-то чудище морском Кончики когтей были острее кинжала.

Ирса нагнулась к уху королевы и шепнула:

— Говорят, он эту лапу голыми руками оторвал.

— Гм… — хмыкнула Гитта, — интересно, как у него сила распределена… Только в руках или и в ногах тоже… во всех трех, я имею в виду.

Ирса засмеялась, Гитта улыбнулась собственной шутке.

— Что ж, — присоединилась к обмену мнениями Вальхтеов, которой хотелось поскорее покинуть шумное собрание и удалиться в собственные покои. Да и вид скорченной руки монстра не доставлял ей удовольствия. — Когда они здесь отшумят, можешь наградить храброго воина от себя лично… собою лично. Вот и проверишь силу его ног. Всех трех.

— Я? — усмехнулась Гитта. — Я бы с удовольствием наградила его. Но не мною храбрый воин пленен, добрая моя королева.

Вальхтеов перевела взгляд с Гитты на Ирсу и обратно. Обе согласно кивнули, и Вальхтеов ощутила, как ее заливает жаркая волна, поднимается откуда-то изнутри, обжигает шею и щеки. Она посмотрела на Беовульфа и увидела, что муж ее надел на шею гауту толстую золотую цепь. Беовульф снова рассказывал о Гренделе, окружающие слушали его, разинув рты и позабыв обо всем на свете. Вальхтеов воспользовалась моментом и покинула зал, оставив хихикающих Ирсу и Гитгу.

* * *

За тыном и валом Виглаф задержался, задумался, сидя верхом на крепкой данской лошаденке. Он смотрел на полыхающий погре бальный костер. Слуги то и дело добавляли в костер горючее, но останки четверых погибших уже растворились в пламени без остатка, как и помост, на который возложили их тела, так что теперь это полыхание стало похоже на любой другой костер, как будто бы сложенный вовсе не для того, чтобы перенести души погибших к мосту Биврёст, Радужному мосту между этим миром и резиденцией суда богов возле Урда^[58]. Виглаф слышал доносимые северным ветром слова Беовульфа. Как будто строители Хродгара специально построили зал Хеорот так, чтобы звуки из него разносились по всей округе.

— Он вырвался из мой хватки и рванулся к двери. Но дорогой ценой пришлось ему заплатить за это бегство.

Виглаф почесал гриву своей лошади, та беспокойно переступила с ноги на ногу.

— Утешит ли их жен и детей мысль о доблестной кончине близких? — спросил Виглаф, переведя взгляд с костра на дверной проем Хеорота. Лошадь пронзительно заржала. — Да нет, я не тебя спрашиваю, — задумчиво проронил Виглаф. — Хродгар обещал захоронить прах погибших возле Королевской дороги и обозначить место захоронения высоким менгиром с рунами, рассказывающими, как они пали в борьбе с гнусным демоном Гренделем.

Может быть, это их утешит? Приятно сознавать, что у мужа такая красивая могила далеко за морем, — продолжал терзать себя Виглаф.

— Жаль, что не было вас здесь со мною, не смогли вы, настрадавшиеся от жестокого Гренделя, увидеть чудовище в момент его поражения и страдания, — разглагольствовал Беовульф в Хеороте.

— Что ж, он прав, — шепнул Виглаф в чутко шевелящееся ухо лошади. — Я действительно похож на старуху. Да и чувствую себя не лучше. — Он всматривался в сторону Хеорота, вслушивался в гулкий голос Беовульфа, перешедшего к восхвалению доблести своих соратников. — Помилуй, государь мой Беовульф, не осыпай нас такими похвалами, — пробормотал Виглаф себе под нос. — Оставь немного на потом.

Трещал огонь, сыпались искры, ломалось растрескавшееся, сгоревшее в уголь полено, разваливалось на куски. Виглаф тронул пятками бока лошаденки, дернул повод, пустил ее в направлении берега.

* * *

Прошли многие часы. Снова гнала богиня Соль своих коней на запад. Серый день померк, ночные облака расступались, выпускали луну и звезды, заливающие землю холодным светом. В Хеороте собравшиеся чествовали Беовульфа и его танов. Позади многие беспросветные месяцы ужаса, Хеорот гудел на всю округу, не опасаясь вызвать из мрака черную тень смерти. Изрядно потрепанный, частично разрушенный, зал все же оказался вполне пригодным для пира, а для ремонта помещения и приведения его в порядок найдется время и позже. Ведь этот дар короля любимому народу именно для торжеств и предназначен, для веселья зал и построен, чтобы могли мужчины короля нырнуть на дно глубоких чаш с медом и изведать дно чресел своих подруг, забыть заботы и вознестись к высотам удовольствий этого скудного мира, в ожидании момента перехода в мир иной, высокий и великий.

Беовульф остался один на тронном помосте. Он осушал чашу за чашей, любовался своим призом, золотым рогом дракона Фафнира. Теперь этот рог принадлежал ему, добыт он геройским подвигом, непосильным никакому иному воину. Время от времени Беовульф обводил взглядом зал, следил за своими танами. Они тоже веселились, как могли. Но короля Хродгара не видать, как и Унферта-братоубийцы, как и королевского герольда Вульфгара. Не было в зале и королевы Вальхтеов. Король, должно быть, уже захмелел и заснул в объятиях своих крестьянок или служанок. Легко вообразить себя коронованным королем всех собравшихся, более подходящим правителем для страны, чем старый толстяк, озабоченный скорее пьяным медом и сельскими прелестницами, нежели благосостоянием страны.

Воздух в зале загустел от дыма и испарений, от множества самых разнообразных запахов. Беовульф прихватил свой золотой рог и оставил трон. Его то и дело останавливали мужчины и женщины, все хотели прикоснуться к герою, поблагодарить, поговорить. Но в конце концов он добрался к короткому коридору, который вел на балкон, озирающий море.

— Так быстро напраздновался? — спросила его Вальхтеов, стоящая на балконе в лунном свете, оживляющем ее бледную кожу и золотые волосы. Она поеживалась на холодном ветру, куталась в тяжелый плащ из тюленьих и медвежьих шкур. Беовульф удивился, увидев ее без сопровождения.

Он взглянул на свой рог и поразился его блеску. Казалось, лунный свет творил чудеса. Снова посмотрел Беовульф на Вальхтеов.

— Я теперь с ним никогда не расстанусь, — сказал он, поднимая рог повыше. — Умру с этим сосудом, полученным из рук твоих, государыня.

— В нем нет ничего от меня, в этом роге, — равнодушным тоном возразила королева. — Никогда ничего не было. Всего лишь один из предметов похвальбы моего мужа. Говорят, что в молодости он из-за этой безделушки убил дракона. Не знаю, не видела.

Беовульф опустил рог, почувствовал себя каким-то дурачком. Палец его огибал золотой чеканный узор.

— Государыня осуждает убийство драконов?

— Я этого не говорила Хотя можно усомниться, что живой дракон стоит чего-либо большего, чем надутое чванство сына Хальфдана.

— Мужчины ищут славу. — Беовульф старался придать голосу ту же уверенность, с которой он разглагольствовал в зале. — Они должны стремиться найти свой путь в Асгард… И защитить жизнь и честь тех, кого любят.

— Должна признать, такое положение вещей всегда казалось мне несправедливым, — сказала Вальхтеов и подошла ближе к краю балкона. Внизу волны бились о берег, окатывая пеной песок и гальку.

— То есть как? — не понял Беовульф.

— Что мужчина — к примеру, мой муж — в молодости может убить чудовище, дракона, совершить славное дело. Божественный, можно сказать, поступок. Но если, к несчастью, он при этом выживет, то может состариться и умереть слабым и хилым, зачахнуть в своей постели. И вот, даже убив дракона, храбрейший может оказаться перед вратами Хель. Или в твоем случае, славнейший Беовульф…

Она зябко повела плечами, запахнулась поплотнее и прищурилась, вглядываясь в море.

Беовульф выждал момент и спросил:

— Итак, в моем случае?..

Она повернулась к нему, глядя куда-то вдаль, сквозь него, как будто не проснувшись от глубокого сна.

— Ты жив, убивший Гренделя. Ты не в Вальхалле, не с павшими. Что ты получил взамен? Золотой рог.

— Я могу найти свое счастье в другой раз. — Беовульф снова посмотрел на рог. — А вещица эта на диво хороша.

Вальхтеов вздохнула.

— Золото недолговечно. И оно часто меняет владельцев. Разве к этому ты стремился, Беовульф? К сосуду для пьяниц, который когда-то принадлежал гигантскому крылатому червяку? Есть у моего мужа и иные сокровища.

И она посмотрела ему прямо в глаза. И он глядел в ее фиалковые глаза, которые сейчас казались ледяными, но по-прежнему прекрасными.

— Король Хродгар обещал мне, что я получу все, что пожелаю, — сказал Беовульф, шагнув к Вальхтеов. — И не делал никаких оговорок, не делал никаких исключений из этого своего обещания. Так что ты можешь бросить своего мужа и прийти ко мне.

Вальхтеов негромко засмеялась, звук ее смеха был почти неслышен, терялся в шуме ветра и волн.

— Мой муж и не догадывается, что за чудовище прокралось в его дом. Сначала его мотивом была жадность. Теперь ее сменила похоть. — Она улыбнулась. — Ты прекрасен, спору нет, сударь мой Беовульф, сын Эггтеова. Ты храбр. Но сердце у тебя, боюсь, не мягче, чем у Гренделя.

Она как будто вспорхнула и, коснувшись губами его щеки, отняла у него дыхание. Он все еще искал ответ, когда она уже покинула балкон и вернулась к шумному сборищу пирующих.

12 Морская нимфа

За лесами и болотами, в пещере под пещерой, в глубине гранитной кожи земли, в одиночестве скорбела мать Гренделя. Она принесла сюда изуродованное тело сына, нырнув с ним в пещерный омут, проникнув в озеро под верхним озером, осторожно подняла тело и возложила его на каменный уступ. Когда-то этот уступ служил алтарем, сооруженным людьми в честь какой-то забытой богини забытого народа. По сей день разбросаны по уступу угли и остатки жертвоприношений: обгоревшие кости людей и животных, яркие камни, кусочки золота, серебра, бронзы. Неважно, что здесь было раньше, теперь это место успокоения ее мертвого сына, его последняя постель. Она нагнулась к телу сына, коснулась его безжизненной кожи губами, ее минные смертельные когти нежно ласкали его сморщенный труп. Она очень стара, стара, как горы, как Асгард и Ванахейм^[59], как гиганты Етунхейма^[60], но возраст не притупил остроты чувства потери. Наоборот, она более остро ощутила пустоту, оставленную утратой, ее невосполнимость.

— Бедный мой пропавший сын, — шептала она. — Я просила тебя не ходить к людям. Предупреждала, что они опасны. Ты обещал…

Остался ли кто-то ей подобный на всей земле? Об этом она не имела представления и считала себя последней. Не тролль, не гигант, не дракон — но, возможно, родня всем трем видам, отпрыск какой-то темной расы первых дней творения, создания Мидгарда, преследуемой и уничтожаемой могущественными врагами. О матери она иногда вспоминала, просыпаясь или отплывая в царство снов. Был ли у нее отец — об этом она не ведала,

Задолго до пришествия данов жили в этой стране люди, звавшие ее Херта и Нертус, обожествлявшие ее в священных рощах, тихих озерах и тайных гротах, считавшие ее матерью земли, называвшие Нерпуз, а иногда богиней Скади, женой морского бога Ньёрда. Ей по душе были их жертвы и молитвы, их почтение и страх. Ибо их страх обеспечивал ей безопасность. Но она была не богинею, а лишь существом, более ужасным и прекрасным, чем люди.

Теперь она стала легендой, которую сложили встречавшиеся с нею в штормовые ночи несчастные путешественники. Моряки и рыбаки Ланского побережья распространяли страшные слухи о русалках, морских троллях и сахагинах^[61]. Те, кто преодолевал топи в летнюю ночь, сталкивались с эглекой-демоницей^[62]. Но ни ее, ни предков не вспомнил бы никто, если бы не сын ее несчастный, Грендель.

В пещере под пещерой, поникнув перед холодным алтарным камнем, пела она песню, услышанную, скорее всего, от матери. Может быть, и не от матери. Мрачные слова, угрюмая мелодия и неизмеримая скорбь матери звучали в этой песне.

Омоет берег кровавый прибой,

Сегодня я прощаюсь с тобой,

Но месть остается со мной…

Песня ломалась, рвалась, переходила в дикий звериный вой, превосходящий выразительностью любую поэзию. Стены пещеры содрогались от ее вопля. Потом она затихла, беззвучно лила слезы, процарапывала перепончатыми пальцами канавки в мягкой земле, скребла камни, ломала древние сухие кости.

— Я отомщу за тебя,сынок, — всхлипывала она. — Он придет ко мне. Я об этом позабочусь. Он придет, и я обращу его силу против него. Он заплатит, и заплатит дорого…

Но тут речь отказала ей.

Она свивала и развивала русалочий хвост, отражая чешуей мертвенный фосфоресцирующий свет заплесневевших стен. Поднялась, склонилась над телом, обняла мертвого сына. Хвост ее бешено колотил все вокруг, разбивал камни и разбрасывал осколки. Имя убийцы сына прочно запечатлелось в памяти. Храбрый избавитель королевства Хродгара, рыцарь-чемпион людской и волк пчелиный… Рыдание перешло в вой, вой сменился воплем, заполняющим нижнюю пещеру, проникающим через пещеру верхнюю в окружающий мир, раздвигающий гигантские ребра ночи.

* * *

Беовульф проснулся там же, где заснул несколько часов назад, завернувшись в шкуры. В нескольких шагах от него тлели угли костровой ямы. Он открыл глаза и прислушался к звукам заснувшего зала: дыхание, сопение, храпение, бормотание; кто-то ворочался, потрескивали угольки.

От костровых ям исходил слабый свет, смягчавший абсолютную тьму. Тихо поскрипывали деревянные конструкции, снаружи завывал ветер, а подальше, на берегу, шумели накатывающие на берег волны. Он подумал о Виглафе, о том, где тот заночевал, проверив лодку.

Беовульф прищурился во тьму, высмотрел рядом Олафа, в обнимку с которым сопела Ирса. На расслабленном лице Олафа играла легкая довольная улыбка.

— Не спится, Беовульф? — Над ним склонилась Вальхтеов, села рядом.

— Королева… — начал он, но она прижала палец к его губам.

— Ш-ш-ш… Тихо. Не разбуди народ.

— Я видел тебя во сне, — сказал он, вспомнив вдруг, что это и в самом деле так. Во сне Вальхтеов отправилась с ним в Гаутланд, и они следили за черно-серыми спинами китов, взрывающими волны, за их фонтанами, взлетающими в серое небо.

— Очень рада, — улыбнулась она. Ему вдруг показалось, что в голосе ее слышалось что-то незнакомое. Как будто какой-то ранее не замеченный акцент. — Надеюсь, сон приятный.

— Конечно, приятный. Какой еще сон ты можешь внушить?

— Я тебя люблю, — прошептала Вальхтеов, наклоняясь к Беовульфу так, что он почувствовал на лице ее теплое дыхание. — Я тебя хочу душою и телом, сокрушитель демонов, сын Эггтеова. Только тебя, мой король, мой герой и моя любовь.

Вальхтеов обхватила его шею, притянула голову к своей груди, коснулась губами щеки.

— А если твой муж не вполне с тобою согласится? — Он нервно оглянулся, опасаясь, что кто-нибудь из спящих рядом проснется.

— Мой муж? О нем можешь не беспокоиться. Он умер. Я разделалась с ним. Давно уж следовало мне так поступить.

Беовульф озадаченно уставился на нее. Сказанное ею не укладывалось в голове. Вальхтеов усмехнулась и поцеловала его в лоб.

— Кто не слышал о его супружеских изменах! Он и сам не делал из них секрета. Общался со своими шлюхами у всех на виду… Разве что не хвастался…

— Зачем ты мне это рассказываешь?

Она засунула обе руки ему под рубаху, принялась гладить грудь и живот… Ногти ее царапали кожу чуть ли не до крови, причиняли легкую боль, ласкали и беспокоили.

— Мой бедный сонный Беовульф, — усмехнулась она. — Слишком утомился, слишком много выпил, слишком мало отдохнул. Усталый, сбитый с толку… — Она решительно оседлала его, свалила на пол, он удивился ее силе.

— Сперва жадность, — сказала она. — Потом похоть. Разве не этого жаждал ты, господин мой?

Она снова поцеловала его, и в этот раз поцелуй ее отдавал морем, соленою водой, хлынувшей в горло утопающего, гниющей рыбой, выкинутой морем на берег. Беовульф задыхался, пытался ее оттолкнуть.

— Дитя, Беовульф, дитя… Войди в меня и дай мне прекрасного сына… Нового сына…

Воздух вокруг Беовульфа как будто засверкал солнечной морской рябью, как будто отхлынул вдаль от него. Беовульф заморгал, стараясь проснуться, избавиться от душного кошмара, ужасаясь: а вдруг это не сон? Она улыбнулась, и зубы ее были острее акульих, глаза сверкали расплавом золота, глубинной ультрамариновой зеленью, тьма зала ожила придонными зарослями водорослей и неведомыми кошмарными существами. Платье Вальхтеов обернулось путаницей ламинарий и морского мха, из-под него просвечивала золотая чешуя, Беовульф открыл рот, освобождая путь воплю…

…и задохнулся. Море давило в уши, сердце разбивало ребра, соленая волна разлепляла парализованные веки — он открыл глаза и осознал, что на этот раз действительно проснулся. Грудь его ныла, в глаза ударил яркий солнечный свет, падающий сквозь распахнутую дверь Хеорота. Беовульф затенил глаза правой рукой, замигал, проясняя зрение.

Свежий воздух был напитан запахом бойни, как будто на поле сражения сразу после его окончания или при крупном жертвенном забое скота. Громко жужжали мясные мухи, со всех сторон доносился звук капели, как будто возобновился дождь и кровля протекла во многих местах.

Звук падения капель перекрыл пронзительный вопль перепуганной до смерти женщины. Беовульф покосился и из-под пальцев поднесенной к глазам ладони увидел сидящую рядом Ирсу, дрожащей рукой указывающую на потолок. По пухлому лицу юной красавицы стекали безобразные темные струйки крови. Краем глаза Беовульф уловил очертания каких-то темных фигур, парящих под стропилами, как будто стремящихся прорваться сквозь крышу.

И тут он понял, что это за фигуры.

С потолочных балок вниз изуродованными головами свисали тела танов Беовульфа. Вспоротые, обезображенные, подвергшиеся посмертному надругательству. Кровь их капала на столы, на пол, на запрокинутые лица перепуганных женщин. Беовульф медленно поднялся, уже держа в руке обнаженный меч, готовый атаковать — кого? — борясь с позывами рвоты и головокружительным желанием, чтобы все увиденное оказалось кошмарным сном.

«А вдруг… А вдруг это лишь кошмарное видение… каприз воспаленного, утомленного переживаниями разума… Не может такое случиться…»

Он медленно шагал по залу. К воплю Ирсы присоединялись новые голоса разбуженных ею женщин. Все они реагировали на увиденное одинаково. Какой еще реакции от них ожидать? Стены зала гудели от рыданий, причитаний, проклятий обезумевших женщин, одних только женщин. Беовульф заметил, что он — единственный живой мужчина в помещении. Все остальные были убиты, свисали с потолка, орошали подруг своею кровью.

Снаружи послышались шаги, и меч в руке Беовульфа мгновенно дернулся на звук. Но в зал вошел вернувшийся с берега Виглаф. Он остановился в дверях и тоже выхватил меч.

— Именем Одина… — воскликнул он.

— Виглаф, ты что-нибудь понимаешь?

Ирса поднялась на ноги. Потянулась рукой к Беовульфу.

— Лжец! — исступленно крикнула она. — Ты сказал, что убил его! Ты сказал…

— Что? Опять Грендель? — спросил Виглаф, нерешительно шагнув в зал. — Новую лапу отрастил, сволочь?

Вместо ответа Беовульф повернулся к колонне, на которой висела рука чудовища. Костыль остался на месте, колонну покрывала черная корка засохшей крови, но руки не было…

— Он вернулся и забрал руку, — выпалила Ирса и всхлипнула. — Он вернулся ночью. Мы спали, а он… Демон не издох. Ты наврал…

— Умолкни, женщина! — буркнул Беопульф, наблюдая, как упавшая сверху капля крови стекала по клинку его меча к рукояти.

— А что еще она могла подумать? — отозвалея Виглаф от дверей. — Люди погибли, лапы нет… Мы ведь не видели его мертвым.

— Мы и не говорили, что видели, — пропорчал Беовульф и закрыл глаза. Он пытался что-то сообразить, осознать необходимость какого-то срочного действия. Он пытался не думать о произошедшем — но вот оно, здесь, призрак смерти виднелся сквозь плотно сжатые веки, издавал звуки и испускал запахи. Он посетил его, притворившись королевой Вальхтеов…

— Дитя, Беовульф, дитя… Войди в меня и дай мне прекрасного сына…

Беовульф вздрогнул. Капля крови упала на его лоб. Он открыл глаза, протер лоб, уставился на красное пятно на ладони.

— К Хродгару. Если он еще дышит.

* * *

— Это не Грендель, — вздохнул Хродгар. Король одиноко сидел в кровати, завернувшись в выделанную оленью шкуру, хмурился, глядя на свои босые ноги, на скрюченные пальцы. Обеими руками он сжимал меч, скорее держался за него, чем держал, уперши меч в щель между камнями пола. У дверей королевской спальни застыли четыре стражника. Королева Вальхтеов стояла у окна, кутаясь в медвежью шкуру, смотрела на частокол.

— Почему ты так думаешь? — спросил Виглаф, и Хродгар снова вздохнул. Он поднял взгляд на Виглафа.

— Я знаю это, молодой человек, потому что всю жизнь прожил в этой стране, знаю, что в ней происходит. Знаю, потому что знаю.

— Хорошо, — кивнул Виглаф, глядя на Беовульфа. — Но если не Грендель, то кто же?

Хродгар скребнул мечом камень и поморщился.

— Нам нужен ответ, старец, — сказал Беовульф. — Трупы моих людей снимают со стропил Хеорота, и я должен знать, кто их убил.

— Мать Гренделя, — ответил Хродгар. — Вы убили ее сына. Я надеялся… Думал, что она далеко, что она давно покинула эти края.

Виглаф с горьким хохотом отвернулся к стене. Беовульф нахмурился.

— Так скольких еще осталось перебить? Мамочку, папочку, двоюродного дядюшку? Кого еще? Много еще родственничков?

— Нет, — тихим дрожащим голосом произнес король. Меч дрожал в руке его. — Кроме нее, никого больше, клянусь. Если ее не станет, конец демонам в нашем краю, отойдут в область преданий.

— Так почему же ты о ней не сказал?

— Я же говорю, считал, что она давно покинула эти края, вернулась в море. Если бы я знал, Беовульф, если бы я знал…

— Послушай, — обратился к Беовульфу Виглаф. — Воздадим должное нашим павшим и отправимся отсюда восвояси. Если он не врет, — Виглаф уставился на Хродгара, — то эта старая карга отомстила за смерть сына и оставит в покое Хеорот. Можем отплыть с отливом.

— А где папаша Гренделя? Где ее самец? — спросил Беовульф, не слушая Виглафа

Теперь и Вальхтеов отвернулась от окна. Руки ее были сжаты до белизны в костяшках.

— Да, дорогой мой муж, скажи нам, прошу, где родитель Гренделя, — обратилась она к Хродгару, но не сводила глаз с Беовульфа.

— Исчез. — Король отер рот. — Исчез его отец. Рассеялся бесследно, как туман на солнце. Не будет от него вреда человеку.

— Беовульф, он уже однажды соврал нам.

— Я ни разу не соврал, — отрезал Хродгар, покраснев. Глаза его оживились, он даже приподнял меч.

— Хорошо, хорошо, не соврал, — согласился Виглаф. — Но умолчал, чьего сына мы одолели.

— Прекрати, — Беовульф положил руку на плечо Виглафа. — Не подобает таким тоном разговаривать с королем данов.

Виглаф опустил голову, отошел к окну.

— Беовульф, послушай меня. Пора нам возвращаться. То, для чего мы сюда прибыли, сделано. Что еще?

Прежде чем Беовульф успел открыть рот для ответа, за дверью раздались шаги, в комнату вошел Унферт.

— Беовульф! — произнес он, едва войдя в комнату.

Виглаф раздраженно повернулся к вошедшему:

— Позлорадствовать пришел?

Унферт глубоко вздохнул, не обращая внимания на Виглафа и как будто не задетый едкостью его вопроса.

— Я был неправ, — продолжил он. — Я был неправ в своих сомнениях, Беовульф, сын Эггтеова. И я отрешился от этих сомнений. В храбрости твоей усомнится лишь глупец незрячий. Я прошу у тебя прощения.

— Ну вот, теперь пришел черед скоморохов, — пробурчал под нос Виглаф, отворачиваясь к окну.

— Я принимаю твои извинения, — тихо сказал Беовульф, и Виглаф у окна зарычал, негромко, но вполне явственно. — И прошу у тебя прощения за моего друга Виглафа. Много мы видели сегодня ужасного, ожесточающего сердца. К тому же мы потеряли товарищей.

— Я хочу подарить тебе… Если ты не откажешься принять… — И Унферт повернулся к вошедшему вместе с ним рабу Каину. Каин вручил хозяину большой меч.

— Меч Хрунтинг, — сказал Унферт, протягивая оружие Беовульфу. — Он принадлежал отцу моему Эгглафу, получен отцом от отца его, а тем — от своего.

По отблеску клинка Беовульф оценил благородство старинного оружия. Унферт держал меч на вытянутых руках.

— Прошу тебя, прими этот меч, Беовульф. ')то мой дар тебе.

Беовульф отвесил легкий поклон, принял оружие, осмотрел клинок, рукоять, перекладину, драгоценные камни и гравировки украшений, изящную продольную канавку вдоль тела клинка.

— Меч прекрасен, спору нет, и я благодарен за такой щедрый подарок. Но против магии демонов… А в этот раз явно была использована магия… Против магии любой меч бессилен.

— Хрунтинг больше чем меч. Отец рассказывал, что клинок закален в крови и что владеющий этим мечом в бою непобедим.

— Что бы он рассказал о собственном боевом опыте, — снова проворчал у окна Виглаф, и Беовульф бросил на него неодобрительный взгляд.

— Дар от чистого сердца несет в себе собственную магию, друг Унферт, — сказал Беовульф.

— Сожалею, что я в тебе сомневался.

— А ты прости меня за упоминание об убийстве братьев. Необдуманные, поспешные слова.

— Правда, и спешно высказанная, остается правдой, — заметил Виглаф.

Беовульф рассматривал меч, задержал взгляд на рунах.

— Знаешь, Унферт, если я выслежу мамашу Гренделя, то могу и не вернуться. И древний меч твой пропадет со мною.

Унферт покачал головой.

— Пока этот меч с тобой, он не пропадет.

Тут Беовульф повернулся к Виглафу.

— А ты, могучий Виглаф, остаешься ли со мною?

— Что ты дурак рехнувшийся, спору нет. Надо же выдумать — лезть в адские глубины!

— Не спорю. Но ты-то ведь со мной.

Виглаф засмеялся смехом безрадостным и безнадежным.

— С тобой. До конца. Боюсь, до очень скорого.

— Но где нам ее искать? — Этот вопрос Беовульф адресовал королю.

Хродгар пожал плечами, поскреб мечом плиту пола, нахмурился, откашлялся и поднял глаза на Беовульфа.

— Есть, пожалуй, один человек, знающий ответ на этот вопрос. Некий горец. Слышал я его, и есть ему что рассказать о местах, где жил Грендель, где и мать его обитает. Унферт может вас к нему проводить.

— А ты останешься, государь и король мой? — не оборачиваясь и не глядя на присутствующих, спросила Вальхтеов. — Беовульф снова отправится навстречу смерти своей, чтобы спасти твое королевство, а ты останешься с женщинами, детьми и немощными старцами?

Хродгар откашлялся и вытер губы ладонью.

— Я и сам немощный старец. Зачем Беовульфу лишняя обуза? И найдется ли во всей стране лошадь, способная меня нести? Извини, Беовульф…

— Зачем извинения? — запротестовал Беовульф, не дождавшись, пока Хродгар договорит. — В свои дни, государь, ты дрался храбро, драконов не пугался. А сейчас твое место здесь, у кормила державы, с твоим народом. С твоей королевой.

Вальхтеов недовольно пробурчала что-то себе под нос, не поворачиваясь к мужчинам.

— Я же лучше погибну, мстя за смерть своих танов, чем останусь в живых, чтобы всю жизнь скорбеть об их гибели. Если судьба велит мне вернуться домой, то мне будет что рассказать о том, как я стремился отомстить убийце моих танов. Я не хочу предоставлять отмщение другим.

— Лишь дурак не дорожит своею жизнью, — грустным голосом промолвила Вальхтеов. Король вздохнул и покачал головой.

— Все живущие ожидают смерти, — сказал Беовульф, глядя на Вальхтеов и желая, чтобы она повернулась к нему, чтобы еще раз перед расставанием увидеть ее фиалковые глаза. — Таков смысл жизни. Долгое ожидание неизбежной смерти. Единственное утешение воина в том, что он может достичь славы, прежде чем смерть настигнет его. Уйду я — и что после меня останется, государыня, кроме рассказов о моих подвигах?

Но она не повернулась. И ничего не ответила.

— Не стоит медлить, — прервал тишину Виглаф. — Лучше отправиться засветло, чем дожидаться темноты.

И вот Хродгар простился с ними, обещая осыпать по возвращении златом-серебром, и Беовульф с Виглафом последовали за Унфертом.

13 Договор

Горца, о котором рассказал. Хродгар, они нашли в конюшне недалеко от палисада. Он готовил свою пегую кобылу к отъезду. Звали горца Агнарр, был он высок ростом, жилист, немолод, годился Беовульфу в отцы. Борода его белела, почти как свежевыпавший снег. Ночной бойни избежал он лишь по счастливой случайности, задержавшись где-то по торговым делам. Сейчас готовился к возвращению на свою ферму. Услышав о цели Унферта и двоих гаутов, горец нахмурился. Ему явно не хотелось говорить о таком щекотливом предмете.

— Мало нам в эти дни гадостей, чтобы такое поминать? — проворчал он, набрасывая толстое шерстяное одеяло на спину своей широкозадой кобылы. Лошадь нервно перетаптывалась с ноги на ногу, прядала ушами и фыркала. — Видите? Чует она, даже лошадь чует, что недобрым делом пахнет.

— Дни недобрые, — согласился Беовульф, подавая горцу громоздкое седло из дерева и кожи, — и мы хотели бы то зло преодолеть.

Старик принял седло и замер в нерешимости, переводя взгляд с королевского советника на двух гаутов.

— Видели следы? — спросил он, наконец. — Сложно не заметить. По ним нетрудно пройти через болото.

— Но за болотом лес, — возразил Унферт. — Уже труднее. Дальше топи, торфяники и скалы, где никакой след не возьмешь.

— А ты — тот самый Беовульф? — спросил Агнарр. — Из тех парней, которые лапу Гренделю оторвали?

— Тот самый. Но, похоже, дело недоделано. Скажи мне, что знаешь, и я постараюсь завершить его, положить конец этой нечисти.

Агнарр долго смотрел на Беовульфа, вздохнул и, преодолев свои сомнения, начал:

— Древний, очень древний этот ужас. Видел я их двоих, похоже, тех самых, из-за которых вся эта дрянь в королевском зале приключилась. Уж тролли они или не тролли, есть им имя или нет… Один — Грендель, с которым вы дрались, а второй, похоже, пола женского. Походка плавная… Да и груди женские.

— Как они выглядят, мы знаем, — перебил Унферт, взглянув на дверь конюшни. — Нам нужно знать, где их искать.

— Как я уже сказал, не знаю, эти самые бестии или нет, знаю лишь, что видел их своими глазами.

— Где? — спросил Беовульф, сверля старика взглядом.

— Сейчас, сейчас. — Горец приторочил к седлу тяжелый мешок. — Я хотел только уяснить, что я знаю, а чего не знаю.

Он погладил гриву лошади и продолжил:

— Эти двое, о которых вы спрашиваете и которых я видел, похоже, живут не вместе. Отсюда недалеко, к востоку, потом к северу в направлении побережья, мимо леса. Там проточное торфяное болото. Озеро в нем глубокое, никто дна не видел, а кто видел, не расскажет. Узнать место можно по трем сплетенным дубам, старым, узловатым, корни вот так, — старик сплел пальцы, — растут на обрыве, нависают…

— Озеро под тремя дубами, — подытожил Беовульф.

— Точно. И как раз под корнями, скрытно этак, незаметно, пещерка, грот невеликий. Туда сток из озерка в глубокую нору. Куда эта нора выходит, если вообще выходит, — не знаю. Не то в море течет, не то, может, и в Нифльхейм. И слышал я странную штуку. Говорят, что ночью вода там горит.

— Вода? Горит? — недоверчиво выпятил губы Унферт. — Что это значит?

— Я говорю, что слышал. Сам не видел, стало быть, не знаю. Не видел я никакого огня, да и, честно говоря, не хотел бы видеть. Но вот однажды гнал я там оленя через болото. Мощный рогач был. — Горец поднял руки над головою, растопыренными пальцами изображая, какие раскидистые рога украшали голову этого оленя. — Три стрелы моих в нем — три! И стрелок я не худой, хорошо уселись стрелы, — а он все тащил меня и тащил, от леса через болото. Я с собаками гнал его до самых этих трех дубов. Зима стояла, мясо нужно было мне позарез, иначе не стал бы я за ним столько гнаться, да и в те места бы не полез. Там он запросто смог бы от меня удрать. Стоило ему только прыгнуть в воду, переплыть на другую сторону — и был таков. Но он не посмел. Он знал, чем это грозит. И выбрал меньшую опасность. Выбрал верную смерть. Повернул ко мне и моим собакам.

— Мастер ты сказки рассказывать, горец, — проворчал Унферт, вручая старику две золотые монетки. — Тебе бы в скальды пойти.

— Зря смеешься. — Агнарр спокойно спрятал золото в карман. — Ты меня спросил, и я рассказал, что знаю. Ищите эту морскую бестию в пещере под дубами, если думаете, что она убийца. Может, она сама к вам навстречу выйдет. К заморскому герою, который убил ее сына

— Ты все нам рассказал, теперь можешь и в путь отправляться, — отмахнулся от горца Унферт.

— Уже отправляюсь. Но осторожнее, гаут! Эта мамаша Гренделя… Говорят, что сын ее — пустячок, тень по сравнению с нею. Сынок-то просто балбес здоровый, а мамаша… Мощная магия у нее…

И он продолжил возиться с мешками и с пегой кобылой, беспокойно перетаптывавшейся в тесном стойле конюшни.

— Этот дед совсем свихнулся, — бормотал Виглаф, выходя из конюшни. — И ты, Беовульф, тоже свихнулся, если собираешься туда.

— Ты мне каждый день об этом напоминаешь.

— А иной раз и не по разу, — усмехнулся Виглаф.

— А иной раз и не по разу, — подтвердил Беовульф.

— Это озеро, о котором рассказал старик… — отвлек их Унферт, поднимаясь в седло. — Я, кажется, его знаю.

— Был там? — спросил Беовульф.

— Нет. Слышал о нем. Еще ребенком слышал я об озере за лесом. Называлось оно когда-то Вёрмгруф — Драконова могила.

— Нам еще дракона не хватает, — отозвался Виглаф и тоже запрыгнул на свою лошадку. — На пару с морским троллем.

— Рассказывают, — продолжал Унферт, — что дед Хродгара, Беов, враждовал с огнедышащим драконом и смертельно ранил его на берегу бездонного озера золотым копьем Умирающий дракон утонул в озере, которое кипело и бурлило от его пламени. Говорят, что отравленная драконовой кровью вода все еще горит по ночам.

Беовульф вел свою лошадь в поводу. Они подходили к воротам.

— Думаешь, озеро Агнарра и есть эта Драконова могила? — спросил он Унферта.

— Огонь на воде. Не просто же совпадение, — пожал плечами Унферт. — Не на каждом же шагу встречаются горящие озера.

— Скоро увидим, — сказал Беовульф, и они направились через пустоши к отдаленной линии дремучего леса.

* * *

Ближе к вечеру трое всадников выбрались, наконец, из лесу к краю трясины. Туман уже опустился над топями, воздух здесь был неприятный, воняло болотным газом, пряными травами, застоялой, гнилой водой. Лошадки, бодро трусившие по пустошам и болотцам предлесья, прилежно пробиравшиеся сквозь чащу, здесь оробели, капризничали, раздували ноздри, шарахались от каждой незаросшей лужи.

Множество ворон сидело вокруг, и Беовульф сразу заподозрил, что все они шпионили на морскую нимфу. Сильна ее зловредная магия, способна она поставить себе на службу зверей и птиц. Вороны кружили над головами, громко каркали. Иные внимательно следили за продвижением всадников, сидя на ветках полузатонувших деревьев или на их задранных к небу корнях.

— Безнадежно, — отчаялся Виглаф. — Не пройдем мы тут, не отыщем дорогу. Во всяком случае, не верхом. Не на что ступить.

— Да, сухого места не отыщешь, — согласился Беовульф. — Боюсь, ты прав. Придется топать пешком.

— Я, знаешь ли, немножко хуже плаваю, чем ты, — напомнил Виглаф. — Точнее, совсем никак не плаваю. Разве что ко дну.

— Ничего, я тебе не дам утонуть, — успокоил Беовульф и повернулся к Унферту. — Надо бы кому-то остаться с лошадьми. Здесь волки рыщут, медведи. Я следы заметил.

— Никто лучше меня с лошадьми не разберется, — сразу отозвался Виглаф, но Беовульф его как будто не услышал.

Унферт посмотрел вперед через болото, обернулся на лес, от которого они еще не слишком удалились. В глазах его читались нерешимость, страх и облегчение от того, что его не заставляют идти дальше.

— Не хочу, чтобы меня считали трусом, — сказал Унферт Беовульфу, — но ясно, что верхом через это жуткое болото не перебраться. Лошади могут рвануть, сорваться в трясину и утонуть.

— Я тоже могу утонуть, — добавил Виглаф.

— Тогда подожди нас, Унферт, — решил Беовульф, соскочив наземь и увязнув по щиколотку. — Отступи к краю леса и проследи, чтобы лошадей звери не задрали. Не хотелось бы возвращаться в Хеорот пешком.

Унферт принял повод лошади Беовульфа.

— Что ж, если ты полагаешь, что так лучше…

— Да, так лучше. У меня Хрунтинг, так что люди смогут сказать, что меч Унферта сбил голову демона.

— Точно, — подхватил Виглаф, соскочив с громким всплеском прямо в лужу. — Жаль только, что не его руками. Ой, у меня в сапоге, кажется, уже рыбина и пяток лягушек. — Он пнул ближайшую кочку и плюнул на нее.

— А если вы не вернетесь…

— Жди до утра. Если не вернемся до первого света, возвращайся к Хродгару и укрепляйте оборону. Если мы ее не убьем, мамашу Гренделя, то уж разозлится она не на шутку.

— Бодрящая мысль, — усмехнулся Виглаф, и Унферт повел всех трех лошадей обратно, к западному краю леса. Беовульф и Виглаф не тратили время на проводы, сразу принялись за поиски пути через трясину, используя в качестве ориентиров чахлую растительность, то и дело проваливаясь по колено. Они с трудом вырывали ноги из засасывающей хляби, но тут же снова проваливались в нее.

Дабы отвлечься от постоянно угрожающей опасности сгинуть в трясине или натолкнуться на какую-нибудь скользкую ядовитую гадину, поджидающую в ней, Виглаф принялся вспоминать и пересказывать услышанную от одного из бардов Хродгара сагу о том, как данская принцесса Хильдебург вышла замуж за фризского^[63] короля Финна и какие гадости тут же за этим воспоследовали. Конец, однако, Виглаф подзабыл, помня лишь, что дело происходило в Ютландии^[64], и переключился на славные деяния Сигурда Драконоборца и его меча Грама^[65], как, отведав сердца побежденного дракона, Сигурд смог понимать язык птиц.

— Нам бы этого сердца, — отозвался Беовульф. — Можно было бы понять, о чем эти проклятые вороны каркают. — Он указал на трех оживленно перекаркивающихся ворон, усевшихся на валуне в центре черного пруда.

— Я уже понял, — сообщил Виглаф. — И охотно с тобой поделюсь. Они нам сообщают, какие мы идиоты. И еще какие мы станем вкусные, когда за нас примутся личинки и мы вызреем денька три-четыре.

— Значит, ты птичий все-таки понимаешь? — спросил Беовульф, останавливаясь и всматриваясь вперед.

— Нет, только вороний. Да и то только ворон, а не воронов. Все дети рыбаков понимают ворон.

Тут внезапный порыв морского ветра рассеял туман, открыл перед ними как раз то направление, которого они не слишком успешно пытались придерживаться.

— Глянь-ка, — сказал Виглаф, указывая на север. Всего лишь в полусотне ярдов от них болото переходило в сухое возвышение. Далее — крутой берег озера и три могучих дуба со сплетенными корнями, свисающими к воде. За свисающими корнями виднелась дыра, кажется, даже слышно было, как лениво журчала вода, сливаясь куда-то во мрак. Вот они уже достигли берега и уставились на маслянистую пленку, играющую всеми цветами радуги на поверхности.

— Драконова кровь? — спросил Виглаф.

— Правду сказал старик.

— Вот ведь старый черт! Я уж, было, надеялся, что он соврал.

Беовульф первым ступил на скалу, вылезшую из трясины. Здесь еще сохранился снег, испачканный замерзшей человеческой кровью. Изуродованный труп одного из дружинников Беовульфа лежал наполовину в воде, объедаемый стаями рыб и крабов. Взломанную шею долбила ворона.

— Похоже, добрались, — сказал Беовульф, подобрал камень и запустил в ворону. Он промахнулся, но птица возмущенно каркнула и сорвалась с трупа. Беовульф вытащил из ножен Хрунтинг и повернулся спиной к трупу, лицом ко входу в пещеру.

— Бедняга, — пробормотал Виглаф, глядя на мертвого тана. — Беовульф, здесь демон у себя дома.

— Знаю.

— Мне что делать? С тобой идти?

— Нет. Я должен остаться один. Так она хотела.

— Ага. — Виглаф вытащил меч и подошел к Беовульфу. — Именно потому мне и надо идти с тобой. Сам прекрасно понимаешь.

— Понимаю, понимаю.

Они смотрели на игру радужной пленки, на ток воды, на путаницу корней.

«Что там, внутри? — думал Беовульф. — Да все что угодно».

— Темнеет, — сказал Виглаф. — Факел нужен.

— Трут у тебя с собой? Сухой?

Виглаф порылся в плаще и извлек из его глубин бронзовую коробочку. На крышке выбита одна лишь руна: «Зиг», что означает солнце. Сняв крышку, Виглаф обследовал содержимое.

— Похоже, сухой.

— Горец сказал, что вода здесь горючая. — Беовульф кивнул на маслянистую пленку.

— Что ж, значит, старик Агнарр ни в чем не соврал. Вот отыщу сухую ветку… — И Виглаф полез вверх по крутому берегу. Он пошуршал в кустах и почти сразу вернулся с обломком толстой ветви. Отодрал от подкладки плаща кусок шерсти и присел у берега, чтобы обмакнуть ткань в «горючую воду».

— Ловкий ты парень, — похвалил Беовульф.

— Все такого мнения, — отозвался Виглаф, но тут с озера донесся громкий всплеск, и оба вскинули глаза. Заметить смогли, однако, лишь рябь, расходящуюся от места всплеска.

— Искупаться, что ли, приглашают? — кивнул в сторону ряби Виглаф.

— Ловкий там парень плещется. Похоже, мамочка Гренделя здесь не скучает без компании.

Теперь оба заметили под поверхностью воды мощное тело угря, выросшего до размеров небольшого кита. Виглаф поспешно подобрал свою тряпку и отошел от воды.

Угорь на мгновение показал из воды часть своего жирного черно-зеленого тела и ушел в глубину.

— Может, дедуля Хродгара приврал насчет дракона? Может, он не убил его, а только пожурил издали…

— Факел давай.

— Может, у дракона детки были…

— Давай факел, — поторопил Беовульф. Он потянулся к висящему на поясе золотому рогу Хродгара. — Ты пока займи малых драконят, а я пообщаюсь с мамочкой Гренделя.

— Постараюсь быть вкусным, — проворчал Виглаф, закрепляя шерсть на конце палки. Несколько искр кремня — и факел вспыхнул.

— Горит водица-то, — заметил Виглаф, отдавая факел Беовульфу.

— Скоро увидимся, друг Виглаф, — бросил Беовульф и, не дожидаясь ответа, направился ко входу в пещеру, шлепнул по воде, разгоняя тьму светом факела Вот отсвет факела потускнел, вот он уже не виден снаружи. Виглаф отошел от берега, взобрался повыше, спрятался от ветра под дубами. Он сел лицом к воде и прищурился, стараясь вспомнить окончание истории о Хильдебург и фризском короле.

* * *

Проход между корнями оказался весьма неширок. Беовульф задержался при входе. Холодная вода доходила до колен, потолок норы вознесся достаточно высоко, чтобы не пригибаться без риска задеть его головой. Факел Беовульф держал в левой руке, Хрунтинг в правой. Стены сверкали вкраплениями кристаллов. Никогда еще Беовульф не видел такого камня. Серый, как сланец, но пронизан кварцем. Сверху пробивались корни деревьев, сплошь покрытые сталактитовым известняком, вряд ли живые.

«Не стой здесь, — подгонял он себя. — Поскорее разделайся — и конец». И он пошел дальше. Шагов через сто открылся проход в большую пещеру. Здесь ручей впадал в подземное озеро. Противоположного берега не было видно. Не видно и признаков жизни на его поверхности, вода черная и как будто мертвая. Вокруг частокол сталактитов и сталагмитов.

«Зубы дракона», — подумал Беовульф и тотчас прогнал эту неуютную и ненужную мысль. Видел он их и раньше. Камень, и только. Причем непрочный. Он прошел еще несколько шагов, подняв факел повыше, и вдруг оказался в полной темноте. Пламя погасло, как будто задутое неощутимым ветром. Другой на его месте вернулся бы, чтобы снова зажечь факел, но он не будет тратить время.

«Масло выгорело, — решил Беовульф. — Только и всего. Я один во тьме, но это всего лишь тьма и всего лишь пещера».

Но тут тьма рассеялась. Жутковатое сияние исходило от висящего у пояса золотого драконьего рога, как будто вспыхнули разом тысячи светлячков. Беовульф осторожно прикоснулся к рогу, опасаясь обжечь палец, но поверхность металла оказалась холодной. Как будто даже холоднее, чем обычно. Он отшвырнул бесполезный факел и снял с пояса рог. В этом новом свете не было ничего здорового, ничего естественного. Но нельзя отрицать какой-то особенной притягательной силы, чего-то чарующего, исходящего от него.

— Значит, она боится света наружного мира, — заключил Беовульф, как будто не только для себя. — Но понимает, что без света я не найду дорогу, поэтому взамен огня дала мне этот призрачный маяк гномов, чтобы я смог дойти, не поразив ее глаз.

Он вгляделся в озеро, попытался разглядеть противоположный берег — тщетно.

— Покажись, эглека! — закричал он, не надеясь на ответ, а для того, чтобы разогнать гнетущую тишь, оказаться в компании собственного голоса и услышать его эхо. Но эхо куда-то сгинуло. Лишь звуки текущей воды, усиливающие тишину, делающие ее абсолютной.

— На тебя не похоже! — заорал он еще громче. — Ты была храбрее, когда прокралась в Хеорот и убила спящих! Струсила, троллиха? — И снова ни ответа, ни эха. — Доберусь я до тебя! — завопил он изо всей силы. И принялся раздеваться. Кольчуга и нагрудная броня утащили бы его под воду. — Я найду тебя в любом самом мокром месте! Этого хочешь?

Слышала она? Слушала ли? Затаилась гденибудь и насмехалась…

Беовульф снял броню и пояс, стянул рубаху и штаны, смотал в сверток и положил повыше, на сухое место. Оставив себе лишь Хрунтинг и золотой рог, сияющий еще ярче, вошел в ледяную воду. Дно оказалось скользкое, трудно было сохранять равновесие, раза два он чуть не рухнул. Когда вода поднялась по плечи, Беовульф набрал полную грудь воздуха и ушел в воду, погрузился с головой. Держа фонарь-рог перед собою, он поплыл ближе ко дну. Ил и торф парили взвесью в воде, замутняли ее, ухудшали видимость. Вот по дну пошли россыпи костей. Человеческие кости, лошадиные, кабаньи, зубастые медвежьи черепа, широкие рога лосей. Обеденный зал. Многие века возвращалась она сюда с добычей, чтобы спокойно насладиться трапезой.

Среди костей копошились громадные раки в молочно-белых панцирях. Они угрожающе помахивали клешнями. Проносились мимо угри, громадные, как акулы, выставляли ряды острых зубов. Вот и меч Унферта пошел

в дело. Один из угрей обнаглел, полез в драку и получил длинный шрам. Извиваясь, отплыл, замутняя и без того не слишком прозрачную воду.

Беовульф всплыл, чтобы вдохнуть, и обнаружил, что потолок опустился почти до самой воды. Очевидно, это последний его вдох перед тем, как вода займет всю горную расщелину. Повернуть обратно?

— Если норны решили дать мне пережить эту мороку, — шептал он, вытирая глаза, — клянусь богами, я научу тебя плавать, Виглаф. — Он вдохнул полной грудью и снова погрузился.

Сплошной ковер из костей превратился в жидкое кружево и исчез, и вот внизу зазиял чернотой пролом, обещающий новые глубины. Ток воды приглашающее подталкивал его к бархатной дыре — там она ждет его? Далеко ли? Удастся ли когда-нибудь еще вдохнуть? Он устремился в пролом.

И почти сразу течение настолько ускорилось, что Беовульфу уже не нужно было плыть, вода несла его. Нора стремительно сужалась, течение ускорялось, его бросало из стороны в сторону, царапало об острые кварцевые выступы. Золотой рог светил еще ярче. Слабое утешение — умереть не в полной тьме. Использованный воздух распирал грудь, сердце колотилось в ушах, а тоннель все сужался. Вот она, его могила! Торчать затычкой в подземной дыре на потеху мамаше Гренделя. Хрунтинг и золотой рог становились все тяжелее, он едва удерживал их. В глазах потемнело. Ни вздохнуть Беовульфу, ни…

Но внезапно дыра разжала свои каменные когти и подбросила его вверх. Гаут поплавком вынырнул на поверхность еще одного подземного водоема. Течение услужливо поднесло его к берегу, он выбрался на камень, кашляя и отплевываясь, медленно приходя в себя; заморгал, протирая слезящиеся глаза, осмотрелся.

— Куда ты меня заманила, подлая нечисть? — прохрипел Беовульф и снова зашелся приступом кашля.

— Ты у меня, — донеслось откуда-то сверху. — Разве не сюда ты стремился, герой, разве не ко мне?

Беовульф с трудом поднялся на локти и колени. Мелкие камушки врезались в обнаженную кожу, причиняя боль.

— Ты мать монстра Гренделя? — спросил он и снова закашлял водой.

— Он сын мой. Но он не монстр.

— Голос… Голос твой… — Беовульф перекатился на спину, вознес меч над головой. — Не такой голос ожидал я услышать от чуда морского и матери тролля.

— Он не был троллем, — ответил голос, и на этот раз Беовульфу послышались в нем потки раздражения, даже гнева.

— Покажись, чудовище! — Беовульф старался, чтобы голос его звучал достойнее, мощнее и грознее, что удавалось ему с превеликим трудом. Слишком много нечистой воды этого подземного озера вошло в него и вышло обратно, унеся энергию. — Где ты прячешься?

— Всему свое время. Не спеши навстречу року своему.

— С-сука драная, — прошипел он и снова сплюнул илистую слизь. Он уселся, осматриваясь вокруг. Зрение постепенно прояснялось. Стало понятно, что не в обычную скальную пещеру попал он, а в брюхо какого-то колосса. Может, огненный дракон, убитый Беовом, как о том рассказывал Унферт. Или издохший по какой-либо иной причине. Окаменел он после смерти либо покрылся известняковыми отложениями, и теперь по обе стороны от Беовульфа вверх возносились сводами его громадные ребра Здесь было жутко, как во владениях Хель, и свет изливался мертвенный, сине-зеленый со всех сторон. Понизу лежали несметные груды сокровищ, с ребер драконьих свисало золото, блестели яркие яхонты, переливались алмазы да изумруды. Ни у одного из владык земли не сыскать такого великолепия.

Беовульф поднялся на ноги, сжимая Хрунтинг и выставив рог Хродгара. Рог сиял ярким светом, затмевая пещерную фосфоресценцию. Перед собой Беовульф увидел кучу гниющих трупов, на самом верху которой валялись его таны. Броня их была вспорота, как будто кора березовая. Лиц не узнать, обезображены зубами и когтями, внутренности вывалились наружу.

За трупами — уступ, на котором возлежало тело Гренделя. Оторванная рука-лапа приставлена к своему плечу. Труп Гренделя сжался, выглядел жалко, не подумаешь, что когда-то это существо представляло угрозу целому королевству. Трудно поверить, что он, Беовульф, с таким трудом одолел это создание всего лишь два дня назад. Над трупом Гренделя висел меч в ножнах, столь громадный, что ни одному смертному его не поднять, меч, наверное, выкованный в кузницах Ледяных Гигантов.

— Больно тебе видеть его мертвым? — спросил Беовульф, осторожно шагнув к алтарю. — Таким сломленным и сморщенным?

— Что такое боль? — еле слышно спросил голос ниоткуда. — Тебе это пока еще неведомо, малыш-ш-ш…

Вплотную к нему раздался шорох, шарканье чего-то тяжелого, и Беовульф резко развернулся, вглядываясь в колеблющиеся тени. Ничего он не увидел, хотя ясно сознавал, что не один он здесь, источник голоса совсем рядом. Он поднял рог-фонарь выше, опустил, повел им из стороны в сторону…

— Прекрасный подарок принес ты мне, — сказало невидимое нечто.

— Смерть я принес тебе, — отчеканил он вдруг проявившимся четким голосом. — Только смерть и больше ничего.

Взгляд Беовульфа упал на какую-то золотую статую, торчащую посреди груд драгоценностей, беспорядочно наваленных на полу пещеры. Возможно, когда-то эта статуя была идолом, предметом поклонения какого-нибудь старого культа. Слышал Беовульф истории о древних религиях данов с кровавыми жертвоприношениями, с убийствами тех, кто не спешил признать Одина высшим божеством Асгарда. С жертвами богиням глубоких озер. Хотя эта статуя вовсе не напоминала богиню. Странный гибрид изобразил скульптор, жуткую помесь сухопутного ящера и морского чудовища. Глаза из синего камня, а грива похожа на золотую пряжу. И снова взгляд Беовульфа приковался к мечу-гиганту, висящему над трупом Гренделя.

— Прекрасный рог… — прошептал голос. — Прекрасный свет…

Снова шорох. На этот раз Беовульф не обернулся, а просто повернул голову. Свет, отраженный водной поверхностью, упал на статую, она как будто стала выглядеть иначе, как будто сдвинулась с места: поворот головы, положение конечностей… Возможно, лишь иллюзия, действие освещения. Или последствия изменений в его все еще неясно функционирующем сознании.

— Ты покажешься, наконец? Я сюда пришел не для того, чтобы переругиваться с тенью.

— Ты сюда пришел, потому что я тебя вызвала, — бесстрастно сообщил голос. Беовульф повернулся к статуе, но она исчезла. Прежде чем он смог осмыслить это странное исчезновение, от воды донесся громкий всплеск-шлепок, как будто что-то в нее упало. Может, просто камень свалился… Но он повернулся в ту сторону и выставил перед собою Хрунтинг.

— Я сюда пришел, чтобы отомстить за тех, кого подло убили спящими. Я пришел, чтобы искать справедливости от лица тринадцати добрых людей, верных друзей моих, прибывших со мною по китовому пути и дравшихся за меня.

Рябь разошлась по поверхности озера, заплескались у берега мелкие волны, из заискрившейся воды поднялось некое подобие женщины, совершенно обнаженной и столь прекрасной, что Беовульф и вообразить себе не мог ничего подобного. От кожи ее исходил металлический блеск, она как будто припудрена была золотом; как утреннее солнце, взошла она над водою. Лен волос ее, заплетенных в одну толстую косу, опускался чуть ли не до пяток. Небесно-голубые глаза сияли чистым светом, как будто светились изнутри. И заговорила она, и голос ее тот же, что дразнил его до этого момента.

— Ты тот, кого зовут Беовульф? Пчелиный Волк? Медведь? Сильный муж? Сильный внутренней мощью королей? Однажды станешь ты королем.

— Чего хочешь ты от меня, демоница?

Передвигалась она легко, свободно, бесстрашно скользила по поверхности воды. Видно, что некого ей здесь бояться. Длинная коса ее колыхалась, как будто жила своей жизнью, извивалась, как змея или хвост какого-то животного.

— Ты под славою своею такой же монстр, как и сын мой Грендель. И даже больший.

Беовульф отступил на шаг от берега.

— Моя слава?

— Слава, доблесть, обаяние… Как же без этого станешь королем? Они последуют за тобой. Ты внушишь им страх.

Вот онауже остановилась перед ним на берегу. Вода капала на камни с ее кожи и струйкой стекала с косы.

— Тебе меня не околдовать! — воскликнул Беовульф и одним взмахом Хрунтинга…

Он ожидал, что голова ее, отделенная от туловища, отлетит, кувыркаясь, и плюхнется в воду. Однако оказалось, что клинок меча не достиг ее шеи. Рука ее сжала меч так, что Беовульф не мог им даже шевельнуть. Она улыбнулась, темная кровь ее потекла по клинку древнего оружия Унферта.

— Конечно, — произнесла она, — такого мужа битвы воспоют в веках. Твою храбрость, величие не забудут потомки.

Беовульф увидел, что там, где кровь этой демоницы коснулась меча, металл таял и испарялся, как ледяная сосулька на солнце.

— Беовульф… Давно у меня здесь не было мужчины…

Она приближалась, поливая меч своею кровью, и вот уже весь клинок блестящей лужицей застывал у их ног. Рукоять вывалилась из кулака Беовульфа, пальцы его зудели, их покалывали нервные иголочки. Беовульф ощутил демоницу в своей голове, ее мысли свободно передвигались среди его собственных. Он почувствовал головокружение, стал задыхаться, затряс головой, пытаясь освободиться.

— Мне не нужен меч… чтобы… чтобы убить тебя.

— Конечно, любовь моя, конечно.

— Я убил твоего сына… без меча.

— Я знаю… — мурлыкала она. — Ты так силен, дорогой мой.

Она вытянула вперед пальцы и нежно погладила его щеку. От пореза на ладони не осталось ни следа. Беовульф увидел в глазах ее свое отражение. Зрачки его расширились, глаза потемнели.

— Ты отнял у меня сына, — шептала она ему в ухо. — Ты должен дать мне сына, храбрый тан, Пчелиный Волк, первенец Эггтеова. Останься со мной. Люби меня.

— Я знаю, кто ты, — бормотал Беовульф, весь погруженный в нее, потерянный, проглоченный ею заживо. Он таял, как расплавившийся Хрунтинг, таял, растворенный магией и дурманом, текущим в ее жилах.

— Ш-ш-ш, — шептала она и гладила его лицо. — Не бойся. Ты не должен меня бояться. Люби меня… Я осыплю тебя богатствами. Ты станешь величайшим из живших на земле королей.

— Врешь, — выдохнул Беовульф, и выдох этот стоил ему напряжения всех оставшихся сил. Выдох этот отдавался смертной судорогой, отзвуком себя самого. Он силился припомнить, что привело его в это логово нечистой силы. Пытался вспомнить голос Виглафа, вид покойников, свисающих со стропил Хеорота, вопли женщин. Но эти обрывки памяти мелькали где-то в отдалении, в тени, они не в состоянии были отвлечь его от демоницы.

Морская нимфа охватила пальцами золотой рог, его награду, другой рукой обняла Беовульфа и притянула к себе, целуя его грудь, шею.

— Клянусь тебе, пока рог этот останется у меня, быть тебе королем данов. Я не вру. Я всегда выполняла свои обещания и всегда буду их выполнять.

Она отобрала у него рог, и он ничем не мог ей воспрепятствовать. Она обняла его еще крепче.

— Сильный, мощный… всемогущий. Все склонятся пред тобою. Будут служить тебе верно, до самой смерти. Обещаю.

Кожа ее потела золотом, глаза ее въедались в его душу. Беовульф вспомнил заплыв с Брекой, вспомнил русалку, которую он принял за вестницу валькирий…

— Клянусь… — шептала русалка.

— Я помню тебя.

— Да. Ты помнишь.

Ее губы нашли его рот, и все, чего он желал в этот миг, — чтобы поцелуй этот длился вечно.

14 Герой

Прошел примерно час, как начало светать. Беовульф вынырнул из путаницы корней над входом в грот, замер на мгновение, ощущая течение воды, устремляющейся навстречу ему, в горло дракона, струящейся в глубины, в драконье нутро. Белая дымка лениво шевелилась, поднималась над озером, названным Вёрмгруф, Драконова могила, в честь победы Беова. Сначала Беовульф подумал, что он один тут, что Виглаф оставил его и уехал с Унфертом назад в Хеорот, сообщить королю о неудаче и неизбежном возвращении разгневанной нимфы. Но вот послышались шаги, и он увидел Виглафа, быстрым шагом идущего к нему по берегу.

— Ага, попался, негодник, — крикнул обрадованный Виглаф. Глаза его выдавали облегчение и многие бессонные часы. — Я уж думал, ты махнул вплавь домой без меня.

— Да уж, совсем было собрался, — вялым голосом откликнулся Беовульф, шлепая по воде навстречу. Он уронил на берег тяжелый мешок и выбрался сам, сел рядом. Снаружи было холоднее, чем в пещере, и Беовульф ожесточенно тер ладони, чтобы согреться.

— Я считал, что ты утонул, — продолжал Виглаф. — Деревья говорят, что ничего подобного, что тебя сожрали. Одна ворона утверждает, что ты заблудился и помер со страху.

— А я вас всех надул.

— Чего от тебя еще ожидать!

Виглаф присел на корточки, покосился на мешок.

— Сделано?

— Сделано.

Виглаф облегченно вздохнул.

— Только вот обратно пешком придется тащиться. Ты ведь Унферту велел ждать до первого света.

— Да, слегка ошибся. Да ладно, прогуляемся. Удивим их. Уж Унферт-то им понарасскажет всяких ужасов.

— Прогуляемся. Только я это не понесу. — Виглаф кивнул на мокрый мешок.

— Ты совсем старухой стал, Виглаф.

— Сколько там еще монстров?

— Все улажено. Хеорот в безопасности.

— И мы можем отчаливать?

— Если ничего лучше не придумаешь.

Беовульф встал, глядя на озеро и раздумывая, сможет ли Виглаф снова выбить огонь, загорится ли снова вода, как рассказывал Агнарр, и найдет ли пламя путь в чрево чудовища.

— Пошли, что ли, — дернул его за рукав Виглаф. — Если повезет, до ночи успеем.

— Если повезет, — согласился Беовульф. И они двинулись от озера по топи, по лесу, по пустошам…

* * *

И действительно, еще не село солнце, как двое усталых гаутов переступили порог Хеорота. Они застали в зале короля с королевой и нескольких оставшихся в живых танов королевской службы. Покойников уже удалили со стропил, частично навели порядок, но кровь еще оставалась во многих углах. И тяжкий запах висел еще в зале, запах бойни.

— Чудо! — воскликнул король. — Унферт рассказал…

— Он ничего другого и не мог рассказать, государь, — ответил Беовульф, развязал мешок и вывалил на пол голову Гренделя, тяжко бухнувшую о доски, прокатившуюся еще два шага и замершую у подножия трона. Его выпученные глаза смотрели в никуда, ничего не видели. Вспухший язык вылезал изо рта, частично прикрывая желтые расколотые клыки.

Вальхтеов побледнела и отвернулась.

— Он мертв, государыня, — успокоил Беовульф. — Не бойся его лица, ибо вреда от него больше не будет. Покончив с его матерью, я снял голову монстра, дабы убедить всех, что опасность миновала.

— Опасность миновала, — вторил Беовульфу Виглаф. — Господин мой, верный слову своему, освободил вас от врагов.

Хродгар перевел взгляд с Вальхтеов на Унферта, затем на Беовульфа и снова на отрубленную голову.

— Значит, наше проклятие… наше проклятие снято? — спросил он, покосившись на Вальхтеов.

— Пред тобою неоспоримое тому доказательство, государь, — подтвердил Беовульф, ткнув голову носком сапога. — Я выследил мать монстра в ее гнусном логове, глубоко под землею и водою, и мы с нею бились. Всю ночь сражались мы с нею. Она сильна и жестока, битва могла завершиться ее победой. Но норны, ткущие нити судеб под сенью Мирового Ясеня, решили иначе. И я вернулся под кров твой победителем.

Таны короля Хродгара издали приветственный вопль. К их возгласу присоединились присутствующие в зале женщины.

— Сын Хальфдана, — продолжил Беовульф громко, чтобы все слышали, — господин скильдингов, заверяю, что отныне ничто не обеспокоит сон твой. Опасности для твоего народа миновали.

— Отлично, — почти прошептал Хродгар. — Отлично.

Но Беовульф видел, что короля что-то беспокоило, что довольное выражение на лице его — лишь искусно скроенная маска. В глазах этих можно было заподозрить даже безумие. Беовульф взглянул на королеву Вальхтеов, но она отвернулась.

— Пятьдесят лет правлю я этой страною, землей данов. Защищал ее во многих войнах. Мечом, топором и копьем отражал нашествия кочевников. Полагал даже, что все беды позади. Но вот появился Грендель… И подумал я, что это враг, которого не победит ни один смертный. — Хродгар наклонился вперед и повысил голос. — Я отчаялся. Всякая тень надежды покинула сердце… Сегодня, однако, я могу восхвалить Одина, Отца всех живущих и живших, давшего мне возможность взглянуть на эту голову, снятую с ненавистного демона. И узнать, что сокрушена его мать. — Он повернулся к Унферту: — Унферт, убери ее вон, эту голову. Прибей ее повыше, чтобы все видели…

— Нет, — вмешалась Вальхтеов, повернувшись к мужу. — Нет, хватит. Однажды этот зал уже осквернили трофеем подобного рода Я не хочу больше видеть здесь ничего похожего.

— Вальхтеов, любовь моя… — начал Хродгар, но она не дала ему продолжить.

— Нет. Это приглашение новых бед. Никто не может сказать, нет ли еще каких-нибудь неизвестных монстров поблизости, следящих за нами, незримых, неведомых. Не нужно дразнить судьбу, муж мой.

Хродгар поморщился, нахмурился, почесал Бороду, уставился в мертвые глаза Гренделя, как будто выискивая незримые остальным искры жизни. Затем король вздохнул и кивнул, соглашаясь с королевой.

— Да будет так. Выкиньте ее в море. И да не смутится более наш взор созерцанием этой физиономии.

Унферт кивнул двоим танам, и вскоре отрубленную голову, насаженную на длинную пику, вынесли на балкон. Под бравые напутственные крики полетела она вниз, отскакивая от скальных склонов, и исчезла в волнах прибоя.

* * *

Следующим вечером, хотя кровь еще не полностью удалили с пола, потолков и стенного декора зала — да и можно ли ее удалить без остатка? — в Хеороте началось пиршество. Мир избавился от чудовищ, зал, наконец, снова использовался по назначению. Люди Хродгара могли пировать, пить и петь, забыв о тяготах, от которых их оградили стены этого помещения. Праздник устроен был в честь Беовульфа, сына Эггтеова, победителя монстров, а также спутника его Виглафа и тринадцати танов-гаутов, отдавших жизни в этой борьбе. На тронном помосте установили длинный стол, и Беовульф с Виглафом заняли почетные места за ним. В зале раздавались шум, смех, шутки, пьяные возгласы, пение, хвастовство — и никакого беспокойства, ни тени тревоги. Горели поварские костры, дым тянулся в дымоходные дыры и далее в холодную ночь. Покрытая румяной корочкой туша самого жирного борова дымилась на королевском столе.

Унферт беспокойно ерзал на своем месте слева от Беовульфа. Он наклонился к герою, чтобы задать вопрос, мучающий его с самого момента возвращения гаутов. Сейчас мед придал ему храбрости.

— Беовульф, могучий сокрушитель монстров, хочу я тебя спросить о Хрунтинге, мече моих предков. Помог ли тебе этот клинок в борьбе с чудовищем?

Беовульф поднял чашу, удивленный лишь тем, что вопрос этот не прозвучал ранее.

— Помог. Еще как помог. — История для Унферта давно сложилась в его голове. — Могу сказать уверенно, что если бы не Хрунтинг, то не убить бы мне монстра.

Довольный Унферт улыбнулся, а Беовульф поднял со стола нож и продолжил:

— Я вонзил Хрунтинг в грудь матери Гренделя, — и он с размаху воткнул нож в ребра жареного борова. — Когда я вытащил клинок, чудовище снова ожило, и рана на груди мгновенно затянулась. И я снова погрузил меч в ее Сердце. — Опять нож с размаху вонзился в безответного борова. — И там он останется, друг Унферт, до самого Рагнарёка.

— До самого Рагнарёка, — почтительным шепотом повторил Унферт, степенно кивая. Он поймал руку Беовульфа и поцеловал ее. — Наш народ до конца времен обязан тебе, герой.

Беовульф выпил мед из своей чаши. Благодарность Унферта возбудила в нем неизвестные ранее угрызения совести.

«Что ж, нужно говорить людям то, что им следует слышать», — думал он, ловя взгляд Виглафа. Королева долила ему в чашу меду, он улыбался ей. Она сидела справа от него, рядом с нею на столе стоял большой кувшин, вырезанный в форме кабаньей головы.

— Герой должен еще выпить, — сказала Вальхтеов.

— Всегда готов, — заверил Беовульф.

— А где твой прекрасный золотой рог?

Пришла пора еще для одной байки.

И снова его вранье должно звучать убедительно.

— Пропал прекрасный рог, — сокрушенно качал он головой. — Я видел, с какой жадностью эта ведьма смотрела на него, и запустил рог в топь, и она рванулась за ним. Тут-то я и ударил… — Унферт тоже внимал геройскому вранью, поэтому Беовульф кивнул в его сторону, — …могучим мечом Хрунтингом. — Он перевел дыхание. — Когда я с ней покончил, попытался выудить, но… тщетно.

В наивных фиалковых глазах Вальхтеов Беовульф не уловил такой же готовности поверить его рассказу, которую встретил у хитроумного Унферта. Казалось, у нее есть собственные соображения относительно случившегося в глубокой пещере у озера. Но вот на ноги поднялся король. Он подошел к Беовульфу, выхватил у него из-под носа простую деревянную чашу и выплеснул ее содержимое па пол.

— Найди нашему герою подобающую ему чашу… или кубок. А мы тем временем побеседуем.

Хродгар был уже изрядно пьян, на ногах стоял нетвердо, язык его заплетался. Он отвел Беовульфа в соседнюю комнатушку за троном, закрыл дверь, запер ее, выпил принесенный с собою мед и утерся рукавом.

— Скажи… — Он замолчал, сосредоточился, отрыгнул, снова утерся и продолжил свободнее и яснее: — Ты принес нам голову Гренделя. А где голова его матери?

Беовульф нахмурился, изображая недовольство.

— С нею ее голова. Хладная и покойная, в ее пещере, на дне пруда. А что, одной головымало?

Хродгар вопросительно посмотрел на пустую чашу. Не дождавшись от посудины ничего вразумительного, он швырнул ее прочь, в сторону двустворчатой двери, ведущей на нависающий над морем балкон.

— Ты убил ее? — спросил он Беовульфа. — Отвечай правду, ибо я пойму, если ты соврешь.

— Государь, ты хочешь еще раз выслушать мой рассказ, как я дрался с монстром?

— Она не монстр, Беовульф. Да, она демон, да, да, но не монстр. Мы оба это знаем. И теперь ответь мне. Убил ты ее?

И Беовульф отступил на шаг, желая оказаться где угодно, только не в этой маленькой комнатушке, и с кем угодно наедине, только не с этим нетрезвым толстым старцем, королем данов.

«Ты под славою своею такой же монстр, как и сын мой Грендель. И даже больший, — шептала она ему. — Слава, доблесть, обаяние… Как же без этого станешь королем?»

— Я жду ответа, — напомнил о себе Хродгар.

— Неужели она позволила бы мне уйти, если бы я ее не убил? — ответил Беовульф вопросом на вопрос, подозревая, что Хродгару ответ известен — истинный ответ. Хродгар передернул плечами, отступил на шаг, глядя на Беовульфа.

— Грендель мертв, доказательство я видел своими глазами, — сказал он. — Даже такой монстр не способен жить без головы. Да, Грендель мертв. Это для меня сейчас главное. А эта ведьма… Что ж, она — не мое проклятие. С этих пор не мое.

Беовульф воспринял эти слова как высказывание человека, стремящегося убедить себя в чем-то, во что сам не верил. Они встретились взглядами, замерли на долгое мгновение. Хродгар снял с головы золотую корону и нахмурился, глядя на нее.

— Народ воображает, что этой золотой штуковины достаточно, чтобы стать королем. Они считают, что раз у меня на голове этот веночек, то я умнее их. Храбрее их. Лучше. Ты тоже так думаешь?

— Не могу сказать, государь.

— Когда-нибудь сможешь, — решил Хродгар, возвращая корону на голову. — Однажды ты поймешь цену — ужасную цену — ее благоволения, осознаешь цену трона. Поймешь, как чувствует себя кукла, которую дергают за ниточки. — Он замолчал, прикусив нижнюю губу.

— Государь мой Хродгар, — начал Беовульф, но король поднял руку, призывая к молчанию. Глаза старика сверкали безумием, испугавшим Беовульфа больше, чем ужасы, изведанные им в драконьем подземелье.

— Нет-нет. Хватит об этом. — Хродгар повернулся, отпер дверь и вернулся в зал. Беовульф последовал за ним. Хродгар подошел к креслу королевы и остановился за ним. Он оглядел собравшихся и во весь голос заявил:

— Слушайте! Слушайте меня все! Славен герой Беовульф! Он убил монстра Гренделя! Он уложил в могилу мать монстра! Он снял проклятие с нашей измученной страны! И поскольку я оставляю трон без наследника…

Хродгар перевел дыхание. Он вспотел от волнения и напряжения. Капли пота блестели на лбу старого короля. Музыка и пение смолкли. Шум затих, все слушали его, затаив дыхание. Беовульф взглянул на Вальхтеов — она казалась испуганной.

— Поскольку все сказанное мною сейчас верно и никем не подвергается сомнению, я объявляю, что после смерти моей все, чем я владею: королевство, казна, этот зал — и даже королева… — все это остается Беовульфу!

Унферт встал, пораженный, переводя взгляд с Беовульфа на Хродгара.

— Но, государь…

— Я все сказал! — оборвал его Хродгар, и Унферт снова опустился на свое место. — И никаких споров. Когда я умру, Беовульф, сын Эггтеова, станет вашим королем.

На время полудюжины биений сердца над залом повисла испуганная тишина. Как будто затишье перед бурей. Затем все собравшиеся разразились здравицами в честь короля Хродгара и в честь наследника Беовульфа.

— Муж мой, — обратилась к королю Вальхтеов, не опасаясь, что голос ее в поднявшемся гвалте услышит кто-то еще. — Ты уверен в верности того, что сейчас совершил?

Король кивнул ей, не открывая рта, с таким видом, как будто их объединяла какая-то общая тайна. Королева перевела взгляд на Унферта, сидящего, скрестив руки, крепко стиснув челюсти. Она знала, что в минувшие времена, еще до появления Гренделя и прибытия гаутов, Унферт, сын Эгглафа, не без основания надеялся однажды унаследовать корону королевства данов. Да и сама она была уверена, что Унферту суждено стать королем.

Хродгар пригнулся к Вальхтеов и зашептал ей на ухо. Голос его был тих и слаб, как будто шуршали сухие листья.

— Много было дней моих под солнцем, — говорил король Вальхтеов. — И ночей с то бою, моя королева. Теперь пришла пора друтого. На троне моем и в постели моей. Достойного преемника. Ты найдешь его более привлекательным и менее отвратительным.

Народ тем временем столпился вокруг Беовульфа, осыпая его поздравлениями и восхвалениями его предстоящего правления. Он улыбался и благодарил, но как-то неуверенно, неспокойно. Не радовало его столь скорое развитие событий. Посмотрел на Виглафа — но Виглаф увлекся чем-то занимательным — и, судя по выражению его лица, печальным — на дне своей чаши — и не поднимал глаз. Вспомнились обещания морской нимфы. Нет, не сон все это: ее обещания, руки ее на его лице и теле, ее холодные губы…

«Люби меня… Я осыплю тебя богатствами. Ты станешь величайшим, из живших на земле королей».

Король Хродгар, сын Хальфдана, внук Беова, повернулся к Беовульфу, слегка поклонился, едва заметно, и снова раздались здравицы. Затем Хродгар направился к проходной комнатке и исчез в ней. Пройдя через помещение, вышел на балкон.

Королева Вальхтеов, ощутив внезапный прилив беспокойства, проводила мужа взглядом. Она убедила себя, однако, что это беспокойство вызвано внезапным решением Хродгара и ничем более. Она видела, как он через проходную комнату вышел на свежий воздух, сказала себе, что королю сейчас следует побыть наедине с самим собой, и не двинулась с места.

На балконе порывы северного ветра трепали бороду и одежду старика, дыхание морского гиганта^[66] вздымало волны, срывало с них пенные верхушки. Хродгар обратился лицом к морю, оставляя за спиной дом и жену, земли своего королевства и все свои дела. Все славные подвиги и свершения, все хитрости и уловки, всю трусость и подлую мелочность. Все, что он любил и ненавидел.

— Хватит. Дальше я не пойду.

Ветер подхватил эти слова Хродгара и унес прочь, развеял, как пепел. Хродгар поднял руку к голове, снял корону кованого золота, которую первым надел его прадед, Скильд Скевинг, бережно положил ее за балюстраду, пряча от жадных порывов ветра.

— Нет, не увижу я Асгарда, — сказал он. — Асгард не для таких глаз, как мои.

Сказав это, Хродгар решительно перешагнул через ограждение и ступил в бездну. Он успел услышать вскрик Вальхтеов — или это лишь ветер свистел в ушах?

И за мгновение перед тем, как падение его окончилось, перед тем, как ударился он о береговую скалу, увидел Хродгар под волнами быстро скользящий золотистый силуэт, женские формы, переходящие в длинный русалочий хвост.

В следующее мгновение Вальхтеов оказалась у балюстрады балкона. Она перегнулась вниз, вглядываясь в разбитое тело мужа. К моменту, когда рядом оказался Беовульф, когда прибежали Унферт и Виглаф, Вальхтеов уже не кричала. Она вонзила зубы в костяшки крепко сжатого кулака и прокусила кожу, сдерживая рвущийся наружу вопль.

Море отступило, волны собрались в одну могучую погребальную водную лавину. Громадная водяная стена рухнула на берег, одела пенным саваном разбитое тело мертвого короля и увлекла его за собой, навсегда скрыла от глаз человеческих. Затем волны снова стали волнами, а ветер — обычным штормовым ветром.

Вальхтеов отняла кулак ото рта. На прокушенных суставах выступила кровь. Ветер размазывал по ее лицу слезы.

— Он… Он сорвался, — сказала она, зная, что это ложь. — Он выпил слишком много… и упал.

Унферт положил руку на плечи королевы, как будто боясь, что она последует за мужем. Он первым заметил корону в углу балкона и, отпустив плечи Вальхтеов, нагнулся, поднял зубастый золотой обруч. Тяжел он оказался, этот золотой венец, который мог бы достаться ему, не напади на них Грендель. Или если бы он сам убил Грендедя и его мать. Но сейчас тяжесть короны показалась Унферту непомерной. Унферт повернулся к присутствующим. Все глаза устремились на корону. Подняв корону над головой, Унферт повернулся к Беовульфу.

— Да здравствует, — начал он, запнулся, сглотнул и воскликнул снова, громче: — Да здравствует король Беовульф!

Он опустил корону на голову Беовульфа и ощутил облегчение, освободившись от неприятной тяжести в пальцах, от близости проклятия. Долго еще будет ему вспоминаться это странное ощущение.

Некоторое время на балконе слышен был лишь вой ветра и грохот волн. Затем Вальхтеов обратилась к своему новому королю и супругу.

— Доброго правления, мой государь, — выдавила она вместе с вымученной улыбкой и сквозь расступающуюся толпу направилась обратно в зал. Таны разразились здравицами.

Часть вторая. ДРАКОН

15 Король Беовульф

Неспешно и неумолимо течет время, одинокий белый глаз луны следит за пламенною колесницей Соль, преследуемой волком; день за днем, год за годом, век за веком, с тех пор как боги воздвигли Мидгард. Ничто не смущает течения времени, ничто не меняет привычек людей. И вот однажды, холодным днем месяца фрерманудра, всего за два дня до Юла^[67], Беовульф, король данов, с седла своей боевой лошади наблюдал за сражением на самом берегу моря. Тридцать лет прошло с того дня, когда он убил ужасного монстра Гренделя. Жадное время, требующее свою долю от всего живущего под Мидгардом, собирает дань с героев и королей точно так же, как и с остальных смертных. Голова и борода Беовульфа отмечены инеем, пятнающим любую долгую жизнь, иссохшее лицо его избороздили морщины. Он все еще был крепок, глаза его горели огнем молодости. Король держался в седле крепко и прямо и выглядел лет на десять моложе своего возраста. Сотни битв оставили на нем шрамы, но носил он их с тем же достоинством, что и корону старого Хродгара.

По правую руку от Беовульфа, тоже верхом, замер Виглаф, сын Веохстана. С небольшого пригорка они наблюдали за ходом сражения. Ночью высадились на берег фризы, но лучники и мечники Беовульфа, его таны с боевыми топорами и копьями прижали их к кромке воды, не оставили никакой надежды не только на победу, но даже на отступление. Только сдача на милость победителя могла дать им шанс остаться в живых, но на это фризы не были согласны.

Беовульф покачал головой и безрадостно засмеялся.

— Это уже не бой, Виглаф. Это бойня.

Виглаф, тоже отмеченный временем и тоже еще крепкий, кивнул в сторону сражающихся.

— Они хотят умереть героями, государь. Чтобы барды воспевали их геройскую гибель.

— Короткая будет песнь.

— Да. Но понять их можно. Легенды о тебе ходят по миру, за морями и снегами. Все знают сказания о Беовульфе и Гренделе. Ты у нас легендарный сокрушитель монстров.

Беовульф снова засмеялся, еще мрачнее прозвучал его смех.

— Мы сами теперь превратились в монстров. В троллей и демонов.

— Гляди, как геройствуют, — указал Виглаф на горстку уцелевших врагов, отчаянно отмахивающихся от данов, многократно превосходящих численностью, время от времени сменяющихся для отдыха и методично перемалывающих измотанных фризов.

— Время героев прошло, Виглаф. Новый бог Христос убил время героев… Не оставил человечеству ничего, кроме бестолковых мучеников, одержимых демонами пророков, занудного нытья да позора.

Шум битвы перекрыл зычный крик:

— Где король Беовульф? Я хочу умереть от его меча! Покажите мне Беовульфа!

Виглаф неодобрительно глянул на сжавшего повод Беовульфа.

— Нет, Беовульф! Нельзя! Этот несчастный печется о своей славе за твой счет, государь. И ты это прекрасно понимаешь. Не следует награждать его без заслуги.

— Ну и пусть! — Беовульф не обратил внимания на возражения Виглафа. Он пустил лошадь вскачь, быстро добрался до песчаного берега. Его воины скучились вокруг одного из последних уцелевших фризов. С него сбили шлем, броню его разбили, над ним издевались, его били, пинали, отказывая в чести пасть в бою. Беовульф узнал в побежденном вождя вторгшихся фризов.

— Прекратить! — приказал Беовульф. Конь его замер, взрыв копытами песок. — Что это за безобразие? Детские игры какието. Издеваться над безоружным, радоваться его боли… Недостойно воина такое поведение. Дайте ему умереть быстро и с достоинством.

Беовульф повернул коня и чуть не столкнулся с Виглафом.

— Убей меня сам! — закричал фриз, с трудом поднимаясь на ноги. — Убей своими руками, трус!

Беовульф посмотрел на Виглафа, отвернувшись от фриза, не глядя на своих танов. Он увидел в глазах Виглафа предостережение — в его глазах почти всегда видишь немое предостережение, не от одного, так от другого. Шум волн и ветра — звуковой фон предостережения Виглафа.

— Убей меня сам! — повторил фриз громче, делая шаг к королю.

— Придержи язык, сопляк! — одернул его Виглаф. — Королю не пристало сражаться врукопашную. — И он обратился к танам Беовульфа: — Хватит развлекаться. Прикончите его быстро. Насадите голову на шест и выставьте вон там, на пригорке. Чтобы другим неповадно было.

Воины, конечно же, были недовольны, что у них отняли кровавую игрушку, но повиновались немедленно. Несколько человек перехватили мечи и решительно шагнули к фризу.

— Стоп! — скомандовал Беовульф, снова повернув коня к побежденному. Таны, решив ничему более не удивляться, остановились. — Ты, стало быть, решил, что я трус. — Он остановил лошадь вплотную к фризу, навис над ним, конный над пешим.

— Ты старик, — ответил противник, глядя Беовульфу прямо в глаза. Он поднял с песка свое оружие — боевой топор, запятнанный кровью. — Ты уже не помнишь, какой край у топора острый и для чего служит в битве меч. Ты смотришь на битву с безопасного расстояния, а потом барды славят твою победу.

Беовульф вытащил меч и спешился.

— Государь, — забеспокоился Виглаф. — Не здесь место короля в бою.

— Где это записано? — не оборачиваясь, спросил Беовульф, и Виглаф замолчал. Таны плотным кольцом обступили короля и оправившегося, приосанившегося фриза.

— Итак, ты хочешь вписать свое имя в сказания о Беовульфе? Полагаешь, они отныне будут заканчиваться сценой моей смерти от руки заморского недоумка, имени которого я еще не слышал?

— Имя мое — Финн. Я принц своего народа. И это имя будут помнить всегда.

Беовульф улыбнулся, покачивая головой; меч свой он держал за рукоять большим и указательным пальцами, оружие раскачивалось смертоносным маятником, прочерчивая кончиком бороздки в песке.

— Имя твое будут помнить, только если ты убьешь меня сейчас. Иначе ты ничто.

Беовульф вонзил свой меч в песок и шагнул к фризу без оружия.

— Оружие королю! — мгновенно крикнул Виглаф.

— Мой меч, государь!

— Мой!

— Нет, мой!

— Прикончи придурка моим клинком, государь!

К королю вытянулись рукояти дюжины добрых боевых инструментов, но Беовульф их как будто не заметил. Он без спешки приближался к фризу, улыбавшемуся, как будто исход схватки уже решен в его пользу. Вот Беовульф ненадолго остановился, отстегнул и уронил нагрудник. Затем на ходу снял и бросил на песок боевые рукавицы, кольчугу. Не более чем в пяти футах от боевого топора противника он разорвал на груди белую шерстяную ткань рубахи и ударил себя кулаком в обнаженную грудь.

— Ты что… зачем? — спросил Финн, разглядывая покрытую шрамами грудь Беовульфа. Улыбка его погасла, топор он теперь сжимал судорожной хваткой, кулак побелел от напряжения.

— Полагаешь, ты первый собрался меня убить, Финн, принц Фризии^[68]? Ты даже не сотый.

Финн молчал, и Беовульф продолжил:

— Позволь, я тебе кое-что поведаю, нахальный иноземец. Может, ты об этом еще не слышал. Не позволят мне боги погибнуть от твоего хрупкого топора. Не позволит мне Один Вседержитель умереть от меча или копья, ни от стрелы и ни от волны морской. — Беовульф повел рукою в сторону моря. — Не дадут мне боги смерти даже во сне… хотя я уже и созрел по возрасту. Нет на то воли богов. — Беовульф снова ударил себя в грудь, сильнее. — Ударь сюда топором, Финн Фризский.

— Совсем рехнулся… — пробормотал Финн, пятясь, выставив топор, как будто для защиты. — Какой-нибудь демон завладел твоим рассудком, король? Ты одержим бешенством крови?

— Почему нет? Зовут же меня Пчелиным Волком, Медведем, сокрушителем чудовищ.

— Возьми меч и сражайся как положено!

— Мне не нркен меч. Мне не нужен топор. Безо всякого оружия могу я отправить тебя в могилу.

— Дайте этому сумасшедшему меч, ктонибудь! — Финн оглядывался, как будто просил помощи у данов. Он взмок от волнения, руки его тряслись. — Дайте ему… Я… Я…

— Что «я»? — спросил Беовульф. — Убьешь меня? Так кончай молоть языком и убей, наконец. Вперед!

Финн глянул под ноги и с удивлением понял, что старик загнал его в воду. Скрипнув зубами, он поднял над головой топор, но оружие выскользнуло из его трясущейся руки и шлепнулось в воду. Фризский принц замер, как будто заколдованный, как будто не заметил, что рука лишилась обнадеживающей тяжести топора, не услышал всплеска. Он не сразу опустил руку, поднес ее к глазам, уставился на нее, как на что-то впервые увиденное.

— Знаешь, почему тебе меня не убить, друг? Потому что я давным-давно уже убит. Еще в молодости, в твоем возрасте.

Беовульф стянул края разорванной рубахи, прикрыл шрамы. Теперь он смотрел на молодого фризского принца с жалостью, с естественной жалостью завершающего жизненный путь старика к молодому человеку.

— Только и всего. Никто не убьет причзрак. — Беовульф повернулся к капитану и приказал: — Дайте принцу золота и отошлите домой. Ему будет что рассказать соплеменникам и современникам.

Беовульф, король данов, поднялся в седло и удалился вместе с Виглафом, оставив поле завершенного сражения. Зимнее небо заполнялось черными и серыми крыльями. Чайки, грифы и вороны собирались совершить свой ритуал над мертвыми и умирающими.

* * *

Время меняет людей, время стачивает даже горы. Но и люди, схваченные силками времени, меняют себя и окружающий мир. Изменились и укрепления, основанные в былые дни королем Хродгаром. По воле короля Беовульфа над морем вознеслись мощные каменные башни, соединенные толстыми крепостными стенами, надежная защита от врагов и стихий, от всего, что вознамерилось бы причинить вред народу королевства. Место кучки крытых соломой хижин занял могучий замок, которым гордился бы любой римский или византийский вождь, который дал бы понять персидскому или арабскому властителю, что северяне научились кое-чему на поприще военного искусства, фортификации, архитектуры, математики. Даже боги Асгарда подивились бы такой крепости. И после битвы с фризами Беовульф взобрался на одну из двух башен Хеорота и вышел на соединяющий их парапет. Сотнею футов ниже, во дворе, вымощенном гранитными и сланцевыми плитами, Виглаф собирался обратиться к населению, подтягивавшемуся к порогу Хеорота.

Беовульф отвернулся от двора, плотнее запахнулся в меха, обратил Взор к морю, смыкавшемуся на горизонте с небесами. Свежий вечер очищал душу, выветривал скверну, улучшал настроение. Беовульф ощутил потребность в очищении после того, чему был свидетелем и в чем участвовал, чем руководил на берегу.

Может, именно потому столь многие двуногие отрекаются от Одина и его собратьев и обращаются к казненному римлянами Христу и к какому-то безымянному богу, которого считают его родителем. Приманивает сулимое очищение и освобождение от ответственности за принятые решения и их последствия.

Размышляя о старых и новых богах, Беовульф услышал за спиной шаги. К нему подошла Урсула, девушка, которую он взял себе в любовницы. Точнее, девочка, которая выбрала его себе в любимые. Она радовала глаз старого воина, отягощенного пролитой кровью и разрушениями. Светлая кожа и веснушки, шелковые пшеничного цвета волосы вызывали у него улыбку. От холода девичье тело надежно укрывали лисьи и медвежьи шкуры, но в глазах читались забота и, одновременно, облегчение.

— Государь! Ты не ранен?

— Ни царапины. — Он обнял и поцеловал ее. — Знаешь, Урсула, в молодости я всерьез верил, что король с утра, сразу после завтрака, воюет, потом, после обеда, считает добычу, а после ужина ложится в постель с красавицами. А теперь… Все не так просто…

Урсула насмешливо нахмурилась.

— Даже с красавицами?

Беовульф засмеялся, стараясь быть искренним хотя бы с нею.

— Когда как, Урсула Когда как.

— Сегодня, например?

— Нет, дорогая, не сегодня. — Он опять засмеялся, на этот раз с некоторым сожалением. — Сегодня возраст давит на меня. А вот завтра обязательно, после праздника. Завтрашний день забыть нельзя, ведь так?

Милая мордашка Урсулы моментально посерьезнела.

— Твой день, государь. День Саги о Беовульфе, который снял тьму, поглотившую эту землю. А послезавтра день рождения нового бога, Иисуса Христа… — Она сморщила носик, как будто вспоминая плохо выученный урок. — Спасателя… нет, Спасителя… Купателя… Нет-нет, Искупителя! Еще один праздник. Как хорошо, когда много праздников!

Беовульф улыбнулся и поправил ей волосы, открывая лицо.

— Христмонд. — Беовульф не скрывал отношения к новой религии, уже покорившей полкоролевства, включая и его супругу Вальхтеов. — Юл больше не хорош?

— Юл — старый, Христмонд — новый.

— О старом еще не все сказки сказаны, дитя мое.

Снова шаги. Беовульф обернулся и увидел Вальхтеов в сопровождении священника. Поп в длинной рясе кровавого цвета, в которой он путался, когда забывал придерживать; на шее его болтался огромный золоченый крест из дерева. Голосом ледяным, как и ее фиалковые глаза, Вальхтеов обратилась к Беовульфу:

— Вижу, что ты уцелел, муж мой.

— Да, уж извини, — не без издевки развел руками Беовульф. — Фризские пираты сброшены в море, из которого явились, а ты, дорогая, пока егце не вдова… Потерпи, пожалуйста.

Вальхтеов улыбнулась какой-то искривленной улыбкой, переглянулась со священником.

— Я рада, муж мой.

Не желая длить беседу с Вальхтеов и вызвать неизбежные препирательства, Беовульф повернулся к священнику. Аскетически высохший, тощий ирландец с лицом цвета козьего сыра — кроме крючковатого носа, покрытого сизой подкожной сеткой, и багрового подбородка, выступающего вперед, как стенобойный таран. Король улыбнулся попу, и тот ответил королю неглубоким поклоном. Улыбаться пастер давным-давно разучился.

— Э-э… Святой… отец! У меня к тебе вопрос. Может быть, хоть ты ответишь. Очень уж меня это занимает.

— Попытаюсь, — нервно ответил священник. Вальхтеов жгла короля взглядом.

— Хорошо. Прекрасно. Тогда скажи мне, отец… если ваш бог единственный, то что он сделал с остальными, с богами Асгарда и Ванахейма? Неужто он такой могучий воин, что всех их разделал в одиночку, даже Одина?

Священник моргнул, склонил голову, глядя в каменный пол.

— Бог один, — спокойно ответил он. — И никогда не было никакого другого бога.

Беовульф придвинулся ближе к священнику, терявшемуся рядом с его величественной фигурой. Ростом Беовульф на полторы головы превышал тщедушного ирландца.

— Тогда он парень занятой, ваш бог, дел у него по горло. С гигантами, к примеру, хлопот невпроворот, за детьми Локи глаз да глаз нужен, войска для Асгарда готовить, да еще милость и всепрощение рассыпать на головы людишек, тварей грешных.

— Не нужно насмехаться, государь, — кротко ответил священник.

— Да я и не насмехаюсь, добрый пастырь, — Беовульф с невинным видом заглянул в глаза сначала Урсуле, затем Вальхтеов. — И в мыслях не было — насмехаться. Меня все это и вправду занимает. И я думал, раз он, твой бог, с тобой говорит, то кто лучше тебя это все знает?

— Насмехаясь над Богом, государь, ты рискуешь погубить свою бессмертную душу.

— Что ж, надо мне быть поосторожнее…

— Беовульф, — Вальхтеов встала между мужем и священником. — Сию же минуту прекрати.

— А я еще про Рагнарёк не спросил! — капризно пожаловался Беовульф.

Священник приподнял голову и из-за спины Вальхтеов исподлобья покосился на короля.

— Рагнарёк — языческая выдумка. — И он обратился к королеве: — Твой муж погряз в язычестве, государыня, он насмехается надо мной.

— Я всего только спросил… — запротестовал Беовульф, но взгляд Вальхтеов отбил у него охоту продолжать забаву.

— Прости его, святой отец. Он закостенел в старых привычках, ему трудно отвыкнуть от них.

— Это точно, — согласился Беовульф. — Я безнадежен. Не обращайте на меня внимания. Вот мудрец, который может ответить на все терзающие меня вопросы. — С этими словами он обнял Урсулу, которая тщетно попыталась освободиться от объятия.

— Поговорим позже, муж, — пообещала Вальхтеов.

— Уж в этом я уверен, — вздохнул Беовульф.

Вальхтеов и священник последовали к восточной башне. Снег повалил гуще, ветер усилился, началась пурга, и Беовульф потерял обоих из виду.

— Я ее боюсь, — сказала Урсула. — Она меня убьет как-нибудь.

Беовульф засмеялся и снова обнял ее.

— Нет, милочка моя. Она к тебе не прикоснется. У нее теперь есть новый римский бог, на что ей такая старая боевая кляча, как я? Не бойся, этот бог не позволит ей причинить тебе вред, хоть какой-то от него прок. Она как гром без молнии.

— Государь, лучше бы вернуться под крышу, — сказала Урсула, вовсе не успокоенная заверениями Беовульфа. — Не нравится мне этот ветер.

Беовульф не стал спорить, потому что ветер действительно дул холодный, порывистый, да и потребность в споре он удовлетворил петушиными наскоками на священника. Он поцеловал Урсулу в лоб.

— Действительно, нас может и сдуть отсюда, — засмеялся он. — Схватит и унесет на край земли.

— Да, государь.

Она взяла Беовульфа за руку и повела в безопасную и теплую западную башню.

16 Золотой рог

Вместе с ночью закончилась и завывавшая до самого рассвета снежная буря. Утро осветило толстое одеяло свежевыпавшего снега на кровлях, на улицах и во дворах города. Снег и злой северный ветер, как известно, вызывает громадный орел Хресвельг, сидящий среди верхних ветвей Иггдрасиля. Хлопает орел крыльями, и мир покрывается снегом, вылетающим из-под его крыльев, словно пух.

Виглаф, вспоминая дни, когда зима не выкручивала его суставы и не сводила мышцы, пробрался по глубокому снегу к гранитной платформе, с которой он провозглашал королевские указы и новости о войне и мире. Он остановился в тени двух громадных башен, выдыхая густые туманные облака. Перед платформой уже собрался народ, большая толпа. Он кивал людям, замечая их розовые щеки и красные носы, отвечая на приветствия; осторожно поднялся по четырем высоким ступеням Гранит обледенел, и Виглаф не хотел провести остаток дней, нянча сломанные конечности. Тело его стало уже слишком старым, утратило способность восстанавливать свои функции быстро и надежно. Он повернулся спиной к башням, откашлялся, отдышался, отплюнулся, снова откашлялся… Ох, как хорошо сейчас внутри, перед огоньком, за чашею… теплый мед и теплый завтрак… развалиться в кресле, вытянуть ноги к огню… Однако долг прежде всего. И он расправил плечи, приосанился.

— Сей день, добрые мои, — громко, чтобы все слышали, начал Виглаф, — посвящен нашему славному государю, властелину Хеорота. Мы вспомним нынче Сагу о короле Беовульфе. — Он выдержал паузу, для солидности снова отплюнулся. — Как бесстрашно расправился Беовульф со страшным демоном Гренделем и со страшной демоницей, нечестивой и жестокой матерью его. Много страданий причинили данам монстр Грендель и жестокая мать его, и не было на них управы, пока не дошла весть об их бесчинствах до слуха молодого героя Беовульфа…

Ветер, исходящий из-под крыльев Хресвельга, подхватывал слова Виглафа и выносил их за крепостные стены. Люди останавливались, прерывали свои занятия, прислушивались. Вот конюх замер со щеткой у крупа коня, казалось тоже с интересом внимающего разглагольствованиям королевского друга и соратника; замедлила шаг женщина с кувшином… чуть подальше дети перестали бросать друг в друга снежки.

— Славные деяния вдохновляют всех нас, — продолжал вещать Виглаф. — В этот день зажжем мы огни, расскажем саги, предания о богах и гигантах, о воинах, павших в битвах, на добрых конях скачущих ныне к новой славе в полях Идавёлля.

Поближе ккрепостной стене выстроен дом Унферта, сына Эгглафа, служившего в былые дни Хродгару, сыну Хальфдана, когда только что воздвигли Хеорот и когда демоны рыскали по стране. Дом Унферта был велик и ладен, прочно сложен из камня и дерева. Двор при нем немалый, много хозяйственных построек, всюду слуги снуют, все чем-то заняты, все при деле. Фасад дома с недавних пор украсил большой крест, символ Иисуса Христа, ибо не так давно после долгих раздумий отказался господин Унферт от старой религии в пользу новой. Но и здесь слышны были слова Виглафа.

— Сей день объявляю я днем Беовульфа! — выкрикнул он изо всех сил, даже закашлявшись напоследок.

Унферт стоял перед домом. Чуть подальше сидел в санях Гутрик, сын его, со своею женой и шестью детьми. Они с возрастающим нетерпением ждали, пока нерадивые слуги впрягут лошадей Годы обошлись с Унфертом еще менее милостиво, чем с Беовульфом и Виглафом, старый советник Хродгара ссутулился и скрючился, при ходьбе опирался на резной деревянный посох. Он поморщился от голоса Виглафа, повернулся к семье.

— Куда пропал этот осел с лошадьми? — проворчал он Гутрику и крикнул в сторону конюшни: — Каин! Поживей шевелись, скотина!

Снегопад возобновился.

Гутрик, который обликом и поведением напоминал отца в преясние годы, поправил неудобный деревянный крест, висящий на его шее. Он посмотрел на жену и нахмурился.

— День Беовульфа! Тупицы, головы дубовые, идиоты! День дураков! Совсем из ума выжили!

Госпожа Гутрик поежилась, глянула в небо.

— Он король.

— Выживший из ума король!

— Снова снег пошел, — заметила госпожа Гутрик, желая, чтобы муж сменил тему, не отзывался так о государе, уж согласны они с ним или нет. А вдруг до короля дойдет этот отзыв ее мужа? — А вдруг пурга возобновится?

— Жена, — вздохнул Гутрик. — Ты же знаешь, что мне поперек горла эти Грендели и их демоновы мамаши.

— Хорошо знаю, потому что ты мне все время твердишь об этом.

— Какой такой Грендель? Кто этого Гренделя-пенделя вообще видел? Откуда этот Грендель-хрендель, к демонам, вообще взялся? Не было никакого Гренделя-кренделя!!!

— Не знаю, не знаю, дорогой, — поморщилась жена Гутрика, — успокойся, прошу тебя, думай о приятном. — Она отвернулась от мужа и одернула старших детей, велела им не допекать малышей.

— А что за, к демонам, гренделева мать?

— Она, кажется, демоница. — Жена снова беспокойно посмотрела в небо.

— Демоны да демонихи… Ты хочешь сказать, что этот демонов ублюдок-гаут ухряпал клятого-переклятого демона?

— Гутрик, прекрати ругаться! По крайней мере при детях.

— Демон, в задницу, — умерив голос, ворчал себе под нос Гутрик, наблюдая за отцом. — Старый беззубый медведь, должно быть. Или…

— Мы поедем, наконец? — спросила жена, отряхивая снег с мехов.

Унферт подошел к саням, крикнул изо всех своих слабых сил:

— Каин! Каин, где ты, наконец?

Гутрик встал, чтобы помочь отцу. Он сложил ладони рупором и заорал что есть силы на всю округу:

— Ка-а-а-ин! Христа-Бога в задницу душу мать! Скотина драная, перехряпанная, где ты!

Унферт огрел его своим посохом по спине, но, не устояв, плюхнулся в сани рядом с женой сына.

— Не смей богохульствовать! По крайней мере в моем присутствии. Не смей поминать таким образом нашего истинного Бога, Господа нашего, Отца Небесного Господа Иисуса!

Гутрик посмотрел на жену, ожидая поддержки, но она была полностью солидарна с тестем, ее розовое круглое лицо выражало оскорбленное достоинство.

— Смотри у меня! — погрозил посохом Унферт. Шестеро внуков оставили раздоры, смотрели во все глаза, жадно ждали продолжения, надеясь на интересное развитие событий.

Внимание присутствующих отвлек приближающийся шум. Унферт отвернулся от наглого сына-богохульника и уставился на двоих домашних слуг-стражей, в сопровождении нескольких зевак, болельщиков и советчиков волокущих Каина. Каин был одет не по сезону: рваная рубаха, разлохматившееся шерстяное одеяло и какие-то тряпки, обмотанные вокруг рук и ног, чтобы хоть както защитить конечности от мороза.

— Опять сбежал, господин, — доложил один из стражей, очевидно старший. — Прятался в выгнившем бревне у болота. Удивляюсь, как до смерти не замерз, дурной.

Стражи толкнули Каина к ногам господина. Раб споткнулся, упал, и Унферт заметил, как что-то подозрительное, рабу не подобающее, сверкнуло сквозь дырку одеяла.

— Что там у тебя? — Унферт пригнулся к рабу, но Каин сжался в комок, пряча от хозяина какое-то свое сокровище. Унферт поднял палку. — Покажи немедленно! Ты знаешь, я слов напрасно не трачу.

Каин колебался еще мгновение, отчаяние отразилось в его глазах. Наконец, он вытащил спрятанный предмет, который тускло мерцал в свете бессолнечного дня, и Унферт, ахнув, уронил палку. Он задрожал мелкой дрожью и вцепился в сани, чтобы не свалиться.

— Отец, — встревожился Гутрик. — Что с тобой?

— Не видишь? — прошептал Унферт, вынимая золотой кубок-рог из рук раба — Самое драгоценное из сокровищ моего господина Хродгара… — И он онемел, потерял дар речи.

— Золото? — деловито поинтересовался Гутрик.

— Да, да, — тихо ответил Унферт. — Конечно, золото. Это рог короля Беовульфа, который он получил от короля Хродгара за убийство Гренделя.

— И который куда-то задевался?

Унферт перевел взгляд с рога на Каина.

— Да. Потерялся. Беовульф швырнул его… в озеро, что ли… в горящие воды Вёрмгруфа… Нимфе очень хотелось его заполучить. Когда он убил нимфу, не смог найти рог, топь засосала.

— Немало стоит, должно быть. — Гутрик протянул руку к рогу, но Унферт оттолкнул его.

— Где ты это взял? — обратился Унферт к пойманному рабу.

Каин молчал. Унферт ударил его в живот.

— Кнутом попробовать, господин? — предложил помощь страж. — Пару раз хлестнуть — сразу язык развяжется.

— Нет, — решил Унферт. — Это рог короля. Пусть и вернется к королю. Вместе с Каином. Может быть, он расскажет королю, где обнаружил его рог. Может, вопрос короля значит для него больше, чем вопрос собственного хозяина. — Унферт еще раз ударил раба. Тот задохнулся, сплюнул кровь на снег.

— Давайте лошадей, — приказал Унферт стражам. — А ты, Гутрик, помоги им. Ступай.

— Но, отец…

— И не спорь со мной, — резко оборвал его Унферт. — Это тебе наказание за богохульство.

Когда стражи и Гутрик удалились, Унферт опустился на снег рядом с Каином. Он собственной рукою отер от крови губы и нос раба.

— Ты скажешь мне, где взял это. Не то я убью тебя своими руками. Здесь и сейчас убью.

* * *

Виглаф в это время уже спускался по тем же четырем ступеням. Толпа расходилась, люди принимались за свои дела, ему тоже предстояло переделать множество дел до начала празднования. Взглянув в серое небо, Виглаф ругнул падающий снег и ветер, потом свои ноющие суставы. Заметил одинокую фигуру на парапете меж башнями. Помахал — фигура не ответила.

«О чем задумался, старина?» — мысленно спросил Виглаф не то самого себя, не то фигуру на парапете. Затем осторожно пустился в обратный путь, думая о чем-нибудь горячительном перед жарким пламенем очага.

* * *

Сани Унферта почти доехали до крепости, когда Тугрик остановил упряжку. Несмотря на премерзкую погоду, движение на дорогах оставалось оживленным. Жители отдаленных деревень прибывали в Хеорот на празднование Юла. Много саней, телег, верховых, много незнакомых лиц, множество нищих и бродяг. Ржут лошади, скрипят повозки, переругиваются возницы. Некоторые всем интересуются, жадно вглядываются в новые лица, в незнакомые дома, другим как будто ни до чего нет дела. Тут и сам себе кажешься незнакомым и спрашиваешь себя: а на кой демон ты здесь?

Каин сидел сзади, на месте жены и детей Гутрика, которым велено было остаться дома. Дети, конечно, расстроились, когда им приказали вылезти из саней, но жена Гутрика восприняла изменение расписания почти с таким же равнодушием, которое сейчас отражалось на физиономии Каина. Он тупо скользил взглядом по физиономиям прохожих. Ноги раба сковывали кандалы, чтобы не попытался снова удрать.

— Что ты вытворяешь? Чего ждешь? Трогай! — напустился на сына Унферт. — Нам нужно скорей увидеть короля. Мы и так потеряли слишком много времени.

Гутрик крепко держал вожжи и пристально всматривался на башни замка Беовульфа Одна из них прямая, мощная, вторая вычурная, взвивается вверх спиралью, как раковина какой-то гигантской улитки. Обе испещрены щербинами бойниц. Вся жизнь Гутрика прошла под сенью этих башен, всю жизнь жгла его бессильная злость. Ведь отец его мог бы стать королем, если бы не появился какой-то авантюрист с Востока и не победил монстра, в существование которого Гутрик не спешил уверовать. Какой-то темный замысел, заговор с целью обмануть простака Хродгара и захватить престол. Этот Беовульф придумал монстра Гренделя и его мамашу-демоницу и покорил данов с помощью своего хитроумия. Видно, проклятый гаут и его таны выпустили какого-то хищного зверя, которого никто не смог распознать. Натянули, скажем, на медведя еще пару шкур да рога присобачили. И выдали его за демона или даже мнимое отродье гигантов. Здешние лопухи и проглотили наживку, попались. А теперь еще и какой-то золотой рог какого-то древнего медопийцы…

— Отец, скажи мне, почему этот рог так важен? Вещь, конечно, дорогая, но что-то в нем еще, ведь так? Что-то еще с ним связано?

— Это тебя не касается. Нам нужно поспешить. Мы должны…

— Почему, отец? Почему должны? Кому мы что должны? Что такого важного в роге для королевских пьянок?

Унферт посмотрел на впряженных в сани лошадей так, как будто хотел подстегнуть их взглядом.

— Есть вещи, которые тебя не касаются.

— Если верить сказке, то рог полетел в глубокое озеро. Тогда как мог такой идиот, как Каин, вытащить его оттуда? Ведь он даже плавать не умеет.

— У меня нет времени выслушивать твои умствования. — Унферт потянулся к своей палке, но Гутрик ловко вышиб ее из саней, прежде чем отец успел до нее дотянуться.

Он повернулся к Каину:

— Эй, проснись! Ты плавать умеешь?

Каин подумал, поморгал и отрицательно помотал головой.

— Видишь, отец? Он даже не умеет плавать. Как он мог выудить рог со дна бездонного озера? Или из трясины? Разве что никто никогда этот рог туда не швырял. Разве что он был просто спрятан. Сплошное вранье, и в этом вранье лучше бы разобраться. Вреда не будет.

Унферт ожег сына яростным взглядом и с тоской глянул на лежащий в снегу посох.

— Зачем королю Беовульфу прятать свой рог? Туп ты неимоверно, Гутрик, и это неудивительно. Ума у тебя столько же, сколько и у той суки, которая тебя выкинула. Трогай!

Гутрик безмолвно проглотил оскорбление, продолжая развивать свои мысли, оглашать сомнения, которые так долго лелеял.

— Этому жулику Беовульфу нужно было показать, что он одолел демона ценой большой личной потери. Вот он и теряет приз, полученный за убийство Гренделя. И твой древний меч, заметь. Потерял рог, получил королевство. Неплохой торг, сказал бы я.

— Но рог уже был его, уже ему принадлежал, — настаивал Унферт, сжимая рог обеими руками. — Ты столь же глух, сколь глуп.

— Послушай, отец. Мы сделаем, как ты желаешь. Мы отвезем рог королю Беовульфу. Но прежде я бы показал этот рог еще кое-кому.

— Кому еще? — нахмурился Унферт.

Гутрик вздохнул и огляделся. К Хеороту подтягивался народ. Мимо прошла труппа актеров, по большей части карликов. Пронесли сооруженное из кожи и шкур чучело, которое должно было представлять монстра Гренделя, страховидное да страхолюдное, сразу напомнившее Гутрику о его подозрениях. Скоморохи собирались воспроизвести славное сражение во время праздничного представления.

— Провидице. Ясновидящей.

Унферт ужаснулся. Он затрепыхался, пытаясь выбраться из саней и добраться до своего посоха.

— Колдунье? Ведьме? Как посмел ты, изучавший учение Господа нашего Иисуса Христа, предложить такое? Да еще мне! Негодяй! Весь в свою мерзавку мать удался.

— Чего ты взбеленился, я ведь ношу твой крест!

— Это не мой крест, и крест ничего не значит, если ты не веришь в то, что этот символ представляет. Носить крест на груди и встречаться с ведьмами! Какой позор! Профанация веры!

Гутрик нахмурился, отпустил вожжи, схватил отца за плащ, удерживая его в санях.

— Она не ведьма. Она старуха. Очень старая женщина, старше, чем ты. Она очень много знает, отец. Ты ведь уважаешь знание. Ты сам много знаешь, — неловко подольстился Гутрик.

— Она много знает, потому что общается с духами и демонами, — огрызнулся Унферт. Посох все еще оставался вне досягаемости. — Она общается со злыми духами и хочет обмануть всех на свете.

— Мы только покажем ей рог и пойдем к королю, как ты того и желаешь.

— Идиотизм! Мы тратим время. Надо же, придумал — к ведьме обращаться! Сокровище это нужно показать королю Беовульфу — и никому другому. Трогай, мерзавец!

Унферт возбужденно размахивал рогом, и прохожие останавливались поглазеть на забавного старикана и на занятную сверкающую вещицу в его хилых руках.

— Похоже, ты свою штуковину всем встречным хочешь продемонстрировать, — заметил Гутрик. Унферт опомнился и немедленно засунул рог под одежду.

— У нас нет времени на твои глупости, — проворчал Унферт, хотя и не так рьяно. Чувствовалось, что спор утомил его.

— Отец, эта штуковина валялась где-то тридцать лет. Еще час-другой погоды не сделают.

— Тебе ли знать!

Гутрик обернулся к Каину:

— Достань палку хозяина. Видишь, она выпала из саней. — Каин показал на свои кандалы. Тугрик фыркнул. — Я тебя не заставляю бегать наперегонки с лошадьми. Доковыляешь. Или тебе помочь? — угрожающе прорычал Гутрик, приподнимаясь с места.

— Слушаю, господин.

И Каин неловко вывалился из саней.

— Знал я, знал, что ты в вере нетверд. Но что ты якшаешься с колдунами и ведьмами…

— Я якшаюсь с теми, от кого мне есть прок.

Гутрик снова посмотрел на труппу карликов и их кошмарного вида чучело. Детей пугать. Человеку нормальному на это и глянутьто противно. Один из карликов опустил на снег громадную голову чучела и дергал за веревочки, приводящие в действие челюсти. Зубов-то, зубов в пасть понапихали! Идиотский набор медвежьих и кабаньих клыков. С такими зубами и пасть-то не захлопнется. Какой-то ребенок испуганно вскрикнул и побежал спасаться к мамочке. Карлик засмеялся и зарычал вслед ребенку. Челюсти чучела клацали по воздуху.

«Будь паинькой, Гутрик. Веди себя хорошо и повторяй молитвы, не то Грендель придет и тебя заберет!» Сколько ночей провел он, прислушиваясь, не топает ли за окном Грендель, не высунется ли из-за очага его косматая голова!

Гутрика охватило желание вытащить меч и разнести в клочья это идиотское чучело. Чтобы нечем было больше пугать детей и поддерживать фальсификацию, в результате которой легковерные даны попали под власть заморского жулика.

— Каин! Какого демона! Сколько можно возиться! — крикнул он и обернулся. Каин давно сидел в санях, отец держал в руках свой дубовый посох.

— Значит, ты решился на это? — спросил Унферт, глядя на посох, зажатый в морщинистых руках.

— Решился, отец. И не отговаривай. Увидишь, это только к лучшему. А потом сразу отправимся к королю.

Гутрик тронул лошадей и тут же свернул в какой-то узкий проулок.

* * *

И вот отец с сыном остановились перед жалкой покосившейся лачугой, зажатой между оборонительной стеной и каким-то вонючим свинарником. Сначала Унферт отказался даже приблизиться к хижине, опасаясь как за свою бессмертную душу, так и за безопасность тленной плоти. Строение с первого взгляда напомнило спекшуюся кучу мусора, отходов дерева, соломы, глины, готовую в любой момент рухнуть. Но снегопад заставил Унферта вылезти из саней. Каину велели сидеть тихо, не высовываться, прочно привязали к сиденью и накрыли одеялом.

Перекошенная входная дверь из толстых потемневших от времени досок была изрезана множеством рун и символов, многие из которых оказались незнакомыми Унферту. Венчал весь этот декор обглоданный волчий череп. Гутрик постучался, и дверь почти сразу распахнулась.

В проеме появилась худощавая женщина неопределенного возраста, одетая в кофту, сшитую из кусков меха разных зверей и разных цветов, и длинную кожаную юбку, чем только не измазанную. Черные с проседью волосы заплетены в косы, глаза яркие, зеленого цвета, напоминающего замшелые прибрежные скалы.

— Отец, это Сигга, ясновидящая и предсказательница, о которой я тебе говорил. Она из Исландии.

— Исландия… гм… И что ей здесь, в Дании, надо? — Унферта потянуло обратно, к саням.

— Я и сама себя об этом часто спрашиваю, — сказала Сигга, бесцеремонно рассматривая Унферта своими чрезмерно зелеными глазами.

— Скажи мне, чужеземка, ты языческая ведьма или же добрая христианка? Не предлагаешь ли ты свое тело злым духам в обмен на секреты, которыми торгуешь? Веруешь ли ты в Господа истинного, Иисуса Христа Спасителя, либо пребываешь в пагубном заблуждении?

В ответ Сигга невнятно выругалась себе под нос.

— Извини, Сигга, — вмешался Гутрик, с укором глядя на Унферта. — Отец мой в отношении религии очень строгих правил.

— Старый дурак, — проворчала Сига еле слышно и пояснила, все так же сияя глазами: — Я придерживаюсь старины. А как я поступаю со своим телом… Не твоего ума это дело, дед. Тебя я знаю, Унферт, сын Эгглафа, хоть ты меня, похоже, и не помнишь. Я принимала твоего сына и сделала все, чтобы спасти жизнь роженицы, его матери.

— Значит, ты колдунья и это признаешь!

Сигга прищелкнула языком, глянула на

Гутрика, затем на Унферта.

— Говори, зачем пришел, сын Эгглафа У меня есть дела поважнее, чем торчать здесь на холоде и выслушивать оскорбления от бывшей комнатной моськи старого пьяницы Хродгара.

Унферт злобно зарычал и замахнулся на женщину посохом.

— Нет у меня к тебе дел, ведьма! Спрашивай моего неверного сына, что ему от тебя надо. У него к тебе дело.

— Сигга, я хотел бы, чтобы ты занялась одной вещицей, — торопливо вмешался Гутрик. — Наш раб нашел это…

— Зайди, внутри расскажешь. Я не собираюсь мерзнуть здесь, под снегом. Что до тебя, сын Эгглафа, можешь войти, там у меня огонь. Или мерзни здесь, мне все равно.

— Отец, покажи. Покажи золотой рог.

— Внутри, — повторила Сигга и исчезла в хижине. Унферт все еще бормотал что-то о демонах и колдовстве, о шлюхах и суккубах, о неверных и ожидающем их после смерти справедливом воздаянии, но Гутрик подхватил его под руку и впихнул в дверь. Внутри свиньями почти не воняло, пахло сушеными травами и пчелиным воском, торфяным дымом от очага. Множество крынок и мисок занимали несколько столов и скамей, расставленных вдоль стен и в середине помещения. На столах валялись также кости разных животных, с потолка свешивались пучки трав. Гутрик сразу подсел к очагу, принялся отогревать руки у пламени. Унферт старался ни к чему не прикасаться, чтобы не испачкаться и не оскверниться.

— Золотой рог, — повторила Сигга. — Золотой рог. — Она опустилась на пол перед очагом.

— Покажи ей, отец, покажи, — торопил Гутрик отца. Он повернулся к Сигге: — Ты слышала о золотом роге, кубке, которым король Хродгар наградил короля Беовульфа? Который Хродгар захватил, в молодые годы убив на поединке дракона?

— Слыхала, слыхала. Его вроде бы потерял Беовульф, когда дрался с нимфой после смерти Гренделя. Но… чего только эти бахвалы не придумают! Да встретв Хродгар живого дракона, он бы тут же храбро понесся прочь. Да еще и штаны бы обмочил.

— Наглая тварь! — возмутился Унферт. — Хродгар был великий воин.

Сигга не удостоила его взглядом.

— Будем обсуждать достоинства королей? — усмехнулась она. — Политика меня не интересует. Это занятие для жуликов вроде тебя.

Унферт задохнулся от возмущения, сжал свою палку, с отвращением глядя на единственного сына, который снюхался с гадкой ведьмой. Губы его зашевелились в безмолвной молитве.

— Что там у вас? Я верю лишь глазам моим. Покажите мне этот рог, и я не утаю того, что увижу.

— Я видел когда-то рисунок рога Хродгара, — открыл рот Гутрик. — В точности как тот, который нашел наш раб.

— Умолкни, — бросил Унферт и вынул рог из-под плаща Сверкнуло золото драгоценного сосуда, сверкнули и расширились глаза Сигги. Она мгновенно перевела взгляд на очаг, уставилась в пламя. — Это приз Беовульфа, завоеванный им тридцать лет назад, потерянный им же в глубинах Вёрмгруфа во время схватки с морской нимфой. Так?

— Убери, — хрипло пробормотала Сигга. — Спрячь. — Она облизнула губы и, хотя на лбу ее блестел пот, подбросила в огонь еще кусок торфа и зашуровала в очаге причудливо изогнутой кочергой.

Гутрик удивился, но замахал рукою, призывая отца спрятать кубок. Унферт не обратил на него внимания и сделал шаг к Сигге.

— Что случилось, ведьма? Что-то не так? — прохрипел он, потрясая посохом. — Убедилась, что герои не врут?

— Сигга, это рог Хродгара? — обеспокоился Гутрик.

— Да где ей знать, — криво ухмыльнулся Унферт. — Эта старая сука слепа, как крот. Прочь отсюда и позабудь дорогу к этой гнусной дыре.

Сигга медленно повернулась к Унферту, не поднимая глаз, глядя на грязную солому под ногами, не обращая внимания на золотой рог, избегая касаться его взглядом.

— Слушай меня внимательно, Унферт, сын Эгглафа. Не вижу я ясно этот рог, ибо окружает его сильная аура. И такой ауры я за жизнь свою не видала. В ней заключена магия Дёккалфара, так мне кажется. Доводилось мне сталкиваться с такими вещами. Давно, еще ребенком…

— Дёккалфар? — с трудом выговорил незнакомое слово Гутрик.

— Да, эльфы тьмы Нидавеллира. — Сигга отерла лицо. — Народ с холмов Свартальфхейма, жители темных ущелий^[69].

— Бред языческий, сказки, — презрительно бросил Унферт. — Тебя интересуют детские сказки, Гутрик? Да еще рассказанные старой идиоткой.

— Внемли мне, — хриплым шепотом продолжала Сигга. — Нелегко мне это говорить. Эта вещь, которую ты держишь, она не для того, чтобы ее нашли. Найти ее должен тот, кто род человеческий ненавидит, от кого людям вред великий.

— Совсем рехнулась, старая дура, — фыркнул Унферт. — Идем, сынок. Это место надо стереть с лица земли и землю посолить. А ведьму забить камнями, а еще лучше — сжечь живьем.

Сигга стиснула кулаки. Пот со лба стекал по лицу и капал на пол.

— Злой рок королевства в твоей руке, сын Эгглафа. Та, у которой похитили этот рог, скоро придет за ним. Сама, или пошлет когото подобного ей. Ибо попал этот рог в Хеорот в нарушение договора, скрепленного кровью. Договор нарушен, и хотела бы я оказаться подальше отсюда, прежде чем владелец вещи явится за нею.

— Договор? — навострил уши Гутрик. Он почуял что-то для себя полезное. — Какой договор? Точнее!

Сигга обратилась к нему, но затем вернулась к созерцанию пламени.

— Не пойму, Гутрик, что тебя интересует. Ты полагаешь…

— Полагаю, что-то нечисто с нашим королем. Полагаю, есть какая-то тайна, лишившая моего отца трона, а меня — положения принца. И я хотел бы эту тайну узнать.

Сигга глубоко вдохнула и шумно выдохнула:

— Дитя, ты задаешь много вопросов, но ответы желаешь слышать лишь те, которые тебе по нраву, которые, как ты наивно полагаешь, тебе уже известны. Умоляю тебя, забери эту проклятую вещь отсюда, унеси ее подальше от моего жилища.

— Хорошо, Сигга. Мы с отцом уйдем и больше не вернемся. Но прежде скажи мне об этом договоре.

— Да она не знает ничего, — Унферт потянул сына за рукав. — Идем Пора мне к королю.

— Знает, отец, она видит что-то. Посмотри, как она испугалась.

Сигга, не отрывая глаз от огня, покачала головой.

— Я слышу шелест листвы. Деревья рассказывают мне, скалы. Я беседую с болотами, с птицами и белками. Они говорят о том, что люди забыли, о чем не знали.

— Гутрик, не валяй дурака. Со скалами она болтает! У нее у самой птицы в голове гнезда свили!

Но Гутрик не обращал внимания на отца. Он склонился над Сиггой.

— И о чем они говорят? Что они говорят о короле Беовульфе?

— Этот рог — в нем смерть твоя. А ты все о своем. Хорошо. Вот что я скажу тебе… — Она поставила кочергу к очагу.

— Идем, идем от этой сумасшедшей! — тянул Тугрика Унферт.

— Старая сказка… Ее шепчут болота в новолуние. О том, как Беовульф заключил договор с нимфой и стал королем данов. Так же точно, как до него Хродгар.

— Кто эта нимфа?

Сигга присвистнула.

— Это от меня скрыто. Имен у нее много. Была она богиней — ей поклонялись одно время. Звали ее Скади, жена Ньёрда, звали и Нертус, мать земли. Но я в это не верю. Из моря она. Призрак владений Эгира. Жила в озере Вёрмгруф и подземных пещерах, ведущих к морю. С нею зачал Хродгар единственного своего сына.

— Ну какой еще бред ты хочешь услышать? — ядовито спросил Унферт, топчась у двери, но Гутрик предостерегающе поднял руку.

— У Хродгара не было детей, — осторожно возразил Гутрик. — Потому-то он так легко и отдал королевство гауту.

— С нею он зачал сына. Монстра Гренделя, которого убил Беовульф. За это Хродгар получил корону.

— Ерунда! — бросил Гутрик, глядя на отца Унферт уже открыл дверь и смотрел на сани, на лошадей, на бездвижного Каина.

— Я передаю, что услышала сама. Грендель— сын Хродгара Но Хродгар нарушил договор, разрешив Беовульфу убить Гренделя. И она отмстила обоим.

— Ладно, хватит. — Гутрик встал и тоже шагнул к двери. — Что-то тут есть, конечно. Я всегда чуял, что Беовульф завладел троном нечестно. Но насчет морских демонов, насчет Гренделя — сына Хродгара… Чушь.

— Ты слышишь лишь то, что желаешь услышать. Слух твой закрыт для всего остального. Но я покажу тебе кое-что. — Она сунула руку в огонь и вытащила кусок горящего торфа. Он продолжал гореть на ладони Сигги, не обжигая кожи. — Опасность, угрожающая всем нам.

Раскаленный торф на ее руке заискрился, развернулся волшебным цветком.

— Смотри!

Язычки пламени образовали крылья, запылали чешуйки, обозначились горящие глаза и острые когти…

— Он идет. Он уже в пути. — Сигга швырнула горящий кусочек обратно в очаг. — Если заботит тебя судьба близких, бери жену, детей и убирайся отсюда подальше. Беги и не оглядывайся.

Набалдашник Унфертовой палки врезался в затылок Сигги. Раздался хруст, перекрывший треск пламени, и женщина рухнула перед очагом.

— Теперь ты, наконец, отстанешь от нее, идиот? Или и с трупом будешь беседовать?

— Отец… — Образ дракона в глазах Тугрика застилал все остальное. — То, что она сказала… Я видел это своими глазами. Дракон… Огненный дракон… Смерть в пламени…

— Ну и отлично. — Унферт стер кровь со своей палки. — Забирай свое отродье и убирайся, жалкий трус. Спрячься и дыши так, чтоб самому не слышать. А у меня дела в замке, я и так с тобой кучу времени потратил впустую. День уже к вечеру клонится.

— Ты тоже видел это.

— Я видел фокусы колдуньи. Я за свою жизнь немало фокусов перевидел. И колдуний тоже. Все они богомерзкие твари, достойные костра.

Унферт поплелся к саням, все еще не растратив ярости, обдумывая, кого из слуг послать сюда, чтобы скормить труп ведьмы соседским свиньям и спалить дотла ее конуру, не устроив городского пожара. Усевшись в сани, Унферт схватил вожжи и обернулся. Каин дрожал под одеялом, Гутрик торчал столбом в дверях, что-то обдумывал.

— Долго тебя еще ждать?

— Ты все видел, отец. Может быть, ты все уже знал. Неважно. Я возвращаюсь домой. Увезу семью, пока еще не поздно.

— Веришь старушечьим сказкам? — усмехнулся Унферт, разворачивая сани в узком проезде. — И не веришь в Господа Отца и в Спасителя, пострадавшего за нас на кресте. Не веришь в крест на шее твоей. Бежишь от языческого дракона? Поступай, как знаешь, сын. — Унферт хлестнул лошадей, и сани рванулись прочь, унося его, Каина и золотой рог в белую пургу.

* * *

Среди зимы дни в краю данов сжимаются, сокращаются от мороза. Едва шесть часов от рассвета до сумерек. Когда Унферт добрался до проходной комнаты за троном, уже стемнело. Торжества в зале уже давно начались, слышны были пьяная разноголосица, музыка, песни бардов, мужской и женский смех. Уже тащились к мочеприемной канаве первые ее в этот вечер данники. В комнатушке за троном стояли один стол и при нем единственный стул. Унферт откинул капюшон, затопал, сбивая с ног прилипший снег. За ним жался и дрожал Каин, косился в сторону балкона и виднеющегося за ним моря. В очаге горел огонь, но холодно было так, что дыхание вырывалось изо рта облаками тумана.

Дверь открылась, но из зала появился не король, а Виглаф. Унферт выругался себе под нос. Виглаф закрыл за собой дверь, приглушая прорвавшийся с ним шум.

— Унферт, твоей семьи не видно на празднике. Что-то случилось? Здоровы ли твои близкие?

— Я принес кое-что для короля.

— Тогда покажи это мне.

— Хрен тебе, Виглаф. Это увидит только король. Имей в виду, король должен это увидеть. Дело очень важное и очень срочное.

Дверь снова открылась, вошел Беовульф.

— Что должен увидеть король?

Унферт сдерживал дрожь в руках, выравнивал дыхание.

— Подарок королю. Потерянный и найденный.

Унферт развернул находку, и вот снова перед сузившимися глазами Беовульфа оказалось давно утраченное сокровище. Унферт старался угадать в этих глазах выражение удивления и, пуще всего, страха. Но ничего похожего на страх он не уловил. Ни даже следа удивления.

— Узнаешь это, государь?

Беовульф не торопился с ответом. Некоторое время слышались лишь шум веселья, проникающий сквозь закрытую дверь, грохот волн да завывание ветра снаружи.

— Откуда? — спросил, наконец, Беовульф. Спросил, как показалось Унферту, совершенно равнодушно.

Унферт подошел ближе, чтобы король мог лучше разглядеть найденную драгоценность.

— Раб мой, Каин, нашел это. Где-то в глуши, далеко. И толком не может объяснить, где точно. Уж я его колотил, государь, но он ничего…

— Ничего! — зарычал Беовульф и ударил по рогу кулаком, выбив его из рук Унферта. Рог закувыркался в воздухе, отскочил от пола и приземлился у ног вошедшей королевы Вальхтеов. Она нагнулась, подняла изделие, служившее когда-то украшением сокровищницы ее первого мужа.

— Он вернулся к тебе… Через долгие годы.

Она подала рог мужу, и тот принял сосуд так, как будто коснулся ядовитой змеи. Ему явно неприятно было держать в руке эту драгоценность.

— Где он? — В голосе Беовульфа звучала напряженность. — Где раб? Этот, что ли? — Он указал на Каина.

— Да, государь, я решил, что следует его к тебе привезти.

Унферт схватил Каина за плечо и швырнул к ногам короля.

— Пощади… — взмолился Каин. — Не убивай меня.

Беовульф нагнулся к рабу и показал ему рог.

— Где ты это нашел?

Каин сжался, отвернулся от короля и от рога.

— Прости! Я больше не буду убегать… Пощади!

Унферт ударил раба палкой.

— Отвечай королю!

— Стоп! — приказал Беовульф. — Что он расскажет, если потеряет сознание?

— Я не крал его, клянусь, не крал.

— Где? — спросил Беовульф, стараясь придать голосу по возможности более мягкое звучание. — Где ты нашел это?

— В болотах. В болотах за лесами, — пробормотал Каин.

— В болотах… — повторил Беовульф, выпрямившись.

— Я сбился с пути, — продолжил Каин. — Заблудился в болотах, чуть не утонул. И наткнулся на пещеру.

— Пещера… И в пещере нашел это?

— Да, государь. — Каин всхлипнул. — Нашел в пещере. Там много было золота, в той пещере. И серебра, и колец, и браслетов, камней разноцветных. И статуи были там…

— И ты взял это в пещере?

— Да, государь. Только это. Там много всего было. Но я взял только это.

— Почему?

— Н-не знаю, государь, — Каин всхлипнул. — Само собой как-то. Как увидел, так и не смог глаз отвести… Пока в руки не взял, не мог глаз оторвать… Как заколдованный…

— И больше ты ничего не видел? Только сокровища? Ни демонов, ни ведьм?

Каин затряс головой.

— Нет. Я хотел и это вернуть… потом.

— Женщину ты там не видел?

— Нет, государь. Только статуи. Живых никого не видел. Ни женщин, ни зверей… Только сокровища.

Вальхтеов взглянула на Беовульфа. Ее глаза вспыхнули, казалось осветив комнату.

— Не было женщины, — заверил Каин и снова всхлипнул.

— Послушай, Беовульф, — зашептал Унферт, приблизившись к королю вплотную, — я знаю, что все это значит.

— Ничего ты не знаешь. Это безделушка, затерянная тысячу лет назад.

— Государь, я видел этот рог, в руках его держал. Как и ты, как и королева. Это не безделушка. Это твой приз, полученный от короля Хродгара. Государь, — продолжал Унферт, переводя взгляд с Беовульфа на Вальхтеов и обратно. — У тебя нет наследника. Но у меня есть сын. Сильный, здоровый сын. Пока есть время, объяви Гутрика наследником.

— Печалит меня… Как старость лишила тебя разума, дорогой друг Унферт. Однако на сегодня хватит с меня глупостей любого рода. Твой раб нашел пустячок.

— Пустячок из драконовой пещеры, — прошипел Унферт. — Бога мать, Беовульф, я знаю…

Не слушая более, Беовульф отвернулся и направился к двери. И вот он уже исчез в большом зале Хеорота.

— Не ожидала я от тебя богохульства, Унферт, — строго сказала Вальхтеов и вынула из кармана два золотых. — Вот тебе за свободу для этого раба. — Она кивнула в сторону скорчившегося на полу Каина. — Мне надоело смотреть, как ты колотишь его, теша свою извращенную натуру.

Унферт уставился на золото, потом засмеялся горьким, больным смехом.

— Не надо мне золота из этого проклятого Богом дома, — проскрипел он. — Нужна вам здесь собака — забирайте. И золотой рог тоже забирайте. Уверен, он все эти тридцать лет пытался вернуться. И молись, чтобы никто не потребовал его обратно, королева Вальхтеов.

— Проводи его, Виглаф. И одень этого несчастного во что-нибудь приличное.

Королева отвернулась и последовала за мужем.

— Найду дорогу, — буркнул Унферт Виглафу и пошаркал к двери, пытаясь не думать о том, что он видел — и чего не видел — на ладони убитой им ведьмы.

17 Огонь в ночи

Урсула спала рядом с королем Беовульфом и видела во сне свое прибытие в Хеорот. Еще ребенком оставила она вместе с семьей дом отца в дальней деревне. Маленького брата ее украли волки, и после этого мать тронулась разумом. Ночами она бродила по пустошам и болотам, искала сына, не веря, что найти пропавшего мальчика невозможно. Они переселились в Хеорот, где отец устроился в конюшнях, а мать со временем примирилась с невосполнимой утратой. Здесь, под сенью мощных крепостных башен, и выросла Урсула.

Во сне она стояла у заднего борта отцовской телеги, громыхавшей по каменистой дороге. На мир Урсула смотрела детскими глазами, и хотя слышала она о Хеороте, не могла представить себе такого величия. Боги и богини Асгарда позавидовали бы, увидев такие мощные оборонительные сооружения: высокие башни, толстые стены, глубокие рвы.

— Папа, а тролли у них тут есть?

— Нет никаких троллей. Жил тут один давным-давно, я тогда еще мальчишкой бегал. Страшный был тролль, много народу поубивал, но он погиб, когда король Беовульф прибыл из Гаутланда.

— А ведьмы?

— И ведьм нету. Была одна в болотах, но и ее убил добрый король Беовульф. Нет больше здесь никакой жуткой нечисти, так что ничего не бойся, малышка моя.

— А драконы есть?

Услышав этот вопрос любопытной дочери, отец пожал плечами и поднял голову к серому небу.

— Твой отец всего лишь простой крестьянин, — ответил он. — Откуда ему о драконах знать? Но ты все равно не бойся. Молодой Хродгар, который королем был до Беовульфа, убил дракона еще до того, как я родился. Так мне отец говорил.

Она обратилась к матери. Во сне из глаз матери текли кровавые слезы, а на руках выросли черные птичьи перья.

— А волки, мама?

— Нет здесь волков, — ответила мать. — Стены высокие, волкам не перепрыгнуть, воины убивают всех волков, которые сюда забредают. Да и крестьяне волков бьют.

— А если у волков вырастут крылья?

— У волков не могут вырасти крылья. Не говори глупостей.

— Они могут прорыть дыру под стеной. Гномики им помогут прорыть тоннель в Хеорот. Гномики быстро-быстро копают.

— Гномы не дружат с волками. Помнишь, как они выковали цепь Глейпнир^[70], тонкую, как травинка, и прочнее любых оков. Волкам такое не под силу.

Мать закашляла, выплевывая черные перья и кровь.

— А если волки по морю придут? — настаивала Урсула. — На лодках? Украдут лодки и приплывут.

— С моря им не взобраться на скалы. Скалы слишком крутые. — Мать снова и снова выплевывала перья. — А лучники короля Беовульфа следят за морем и за тем, чтобы в лодках не было волков.

— Думай о драконах, — вмешался отец. — Думай о троллях и ведьмах, но не беспокойся больше о волках.

— А о медведях?

— Ты сама медведь. Ведь ты Урсула, маленькая наша медведица, так что тебе не нужно бояться медведей.

— Я медведь, — тихо убеждала себя Урсула.

Ее мать, превратившись в ворона, полетела к морю. Казалось, что ее крылья отстригали от неба куски, и небо уменьшалось с каждым взмахом ее черных крыльев. Начался дождь, но с неба падала не вода, а капли крови. Отец снова призывал ее не волноваться, говорил, что матери скоро станет лучше, что она поправится и черные перья опадут с ее рук.

Сон резко изменился, и вот Урсула уже взрослая, бродила по холмам и пустошам, как до нее мать, искала потерянного мальчика. Небо над нею разорвалось, повисло клочьями, и знала она, что вот-вот разразится Рагнарёк над Мидгардом. Чудовищный волк Фенрир вырос, наконец, настолько, что, когда он разевал пасть, нос его раздвигал звезды, а борода скребла землю. Сорвался он с цепи гномьей и сбежал с острова Люнгви, где заточен был, и скоро сын Локи поглотит Одина Вседержителя, не успеет прирезать его молчаливый сын Одина Видар. Хотела Урсула отвернуться и убежать от Фенрира, но не могла отвести от него глаз. Зубы Фенрира, как горы, солнце заслоняла его взъерошенная шерсть. Слюна из челюстей его лилась реками жгучими, разъедала землю. Застонала земля.

— Не хочу видеть конец, — шептала Урсула, жалея, что волки не утащили ее вместе с маленьким братиком. Тогда не пришлось бы наблюдать ей закат богов, победу сынов Локи и конец всего живущего. Земля тряслась под ногами ее, из кустов выползали змеи, черви и личинки.

— Это всего-навсего рог, чтобы пить из него, — произнес Беовульф, но голос его звучал испуганно. Никогда раньше не слышала Урсула страха в его голосе. — Я потерял его, только и всего.

— Отец говорил мне, — сказала она Беовульфу, — что Хродгар захватил рог, когда победил дракона Фафнира.

— Может быть, может быть… Не знаю.

Вокруг нее стоял грохот, трещал хрупкий хребет мироздания под тяжким шагом Фенрира, проходящего мимо Хеорота навстречу Видару. Башни Беовульфова замка рушились, падали в море, с неба лилась огненная жижа.

— Прекрасная вещь, — восторгалась Урсула золотым рогом в руках Беовульфа.

— Боги знали, что цепь не удержит чудовище, — говорил отец. — Борода женщины, корни горы, рыбье дыхание… ни к чему…

— Пустячок, — отмахивался Беовульф.

— Это твой приз за убийство Гренделя, твоя награда, — говорила ему Урсула.

— Моя награда… Моя награда — умереть стариком, и не для меня Идавёлль. Моя награда— холодная жена-христианка и груда камней на берегу моря.

Фенрир повернулся к ней, извергая огонь и дым из глаз и ушей, раздувая ноздри.

— Отец, — сказала Урсула, — он пожирает небо.

— Не думай о волках, — ответил отец. — Думай о драконах, наша маленькая медведица. Иначе ждет тебя судьба нашей бедной матери. Думай о драконах, об их крыльях, об их высоком полете.

Она посмотрела в пылающие глаза Фенрира, увидела, сколь ничтожна разница между волком и драконом в этот последний день. Никакой разницы. Дракон пожрал ее маленького братца, король Хродгар скакал верхом на золотом роге волка.

Король Беовульф поднес острие кинжала к своему горлу, но она ощутила прикосновение стали к коже своей шеи, и тут сон рухнул в момент, предшествующий крику Урсулы, в последний момент перед ее смертью и самоубийством короля, перед тем как Фенрир проглотил ее и весь Хеорот в придачу.

Она лежала рядом с Беовульфом, голая и потная, а он прижимал к груди золотой рог дракона, что-то бормотал во сне; он был во власти собственных тайных кошмаров. Урсула смотрела на короля и медленно осознавала, где реальность, где фантазия… Поняв, что проснулась, она встала с ложа, накинула свои меха и подбитые мехом сапоги и потихоньку покинула королевскую опочивальню.

* * *

На парапет, соединяющий две башни, вела спиральная лестница. Урсула считала ступеньки, взбиралась вверх, поплотнее запахнувшись от холода. Небо и море нужны ей были после такого сна, лунный свет, льющий тихое серебро на крыши, на вольные просторы за городскими стенами. Воздух вверху оказался холоднее, чем на лестнице, и Урсула пожалела, что не надела под меха никакой одежды.

Она прошла мимо гобелена, весьма ветхого, ободранного. Она знала, что на ткани запечатлена сцена сражения Беовульфа с Гренделем: Беовульф вырывает лапу из плеча чудовища, разинувшего пасть в безмолвном вопле боли. Гобелен остался позади, вот она на парапете. Шаг в лунный свет…

Перед нею, всего в дюжине шагов, стояла королева Вальхтеов, облаченная в меховой плащ. Она смотрела на звезды, не оборачиваясь к Урсуле.

— Не спится? — спросила королева.

Перепуганная Урсула не могла вымолвить ни слова, молча кивнула. Королева повернулась к ней. Лица в тени не видно, но в голосе ее не было злобы. Как будто даже легкий оттенок симпатии. А ведь она должна осуждать Урсулу не только как жена нарушившего супружескую верность короля, но и как добрая христианка.

— Не бойся, дитя, — сказала королева. — Я не людоед. Не съем тебя.

Урсула нерешительно подошла ближе. Волосы королевы блестели, как серебрянаяпряжа

— Его мучают кошмары, — сказала Урсула. — В последнее время чаще. Сегодня особенно мучительный.

Вальхтеов вздохнула.

— Он король. Много у королей на совести. Свои грехи, чужие. Потому и сон их тяжек. Тяжкая ноша ответственности. За себя, за близких, за безопасность подданных.

«Почему-то и у меня сон неспокоен, — подумала Урсула. — У королев, наверное, тоже не только свои грехи на совести. Интересно, что снится королевам, какой — свой или чужой? — демон выгнал, ее сегодня из спальни в такую холодную ночь?»

Урсуле хотелось удрать вниз, под бок к Беовульфу, оставить Вальхтеов одну. В воздухе висела соленая дымка, волны яростно бились о скалы.

— Иногда он произносит во сне твое имя, государыня. Как будто чего-то просит…

— Неужели? — Голос Вальхтеов не выразил никаких эмоций. Словно ей сказали о ком-то незнакомом.

— Да, государыня. — Урсула старалась говорить гладко, не запинаться. — Мне кажется, образ твой хранится глубоко в его сердце.

Вальхтеов скептически усмехнулась:

— Надо же.

Она посмотрела на любовницу мужа. Свысока, но снисходительно, как показалось Урсуле. Молчание между ними — как лед, как пустота меж звездами, и Урсула снова заговорила:

— Я часто думаю, что случилось…

—..между нами? — закончила вопрос Вальхтеов.

Урсула кивнула, раскаиваясь, что задала такой дурацкий вопрос, боясь ответа и боясь его отсутствия.

Вальхтеов посмотрела на нее, затем перевела взгляд на звезды.

— Слишком много тайн.

И тут откуда-то издалека донесся глухой рокот. Зимний гром? Но в небе ни облачка.

— Слы… — заикнулась Урсула, но Вальхтеов предостерегающе подняла руку.

Небо на юге вдруг вспыхнуло в сотни раз ярче, чем любая самая яркая молния. Пламенный дождь обрушился на деревни к югу от Хеорота. Затряслась земля.

— Да поможет нам Бог, — спокойно сказала Вальхтеов, схватила Урсулу за руку и повела ее в башню.

18 Сожженная земля

Видел Беовульф во сне и огнепады, и пепел, покрывающий обожженные болота, и дымящиеся развалины на месте людских поселений. Все сгорало в огненном дыхании дракона, люди и скотина, домашняя утварь и растения. Она ничего от него не утаила.

Король Беовульф стоял во дворе под двумя большими башнями Хеорота и наблюдал за потоком беженцев, наивно надеявшихся обрести более надежное убежище за крепостными стенами. Но она ему все показала, и он знал, что не найти на этой земле никакого укрытия. Ничто не поможет, когда опять запылают небеса. Самые счастливые умерли ночью. За стенами к серым зимним облакам поднимались столбы дыма

— Богами клянусь, видел я войны, разрушения, но такого и вообразить не мог, — пробормотал Виглаф.

Беовульф не ответил. Он бы закрыл глаза, если бы это помогло ему изгнать из воображения образы несчастных жертв. В воздухе висела вонь горелого мяса и серы. Снег, где не стаял, покрылся толстым слоем жирной копоти.

— Даже демоны такого не вытворят, — сокрушенно покачал головой Виглаф.

— Сколько? — шевельнул пересохшими губами Беовульф. — Сколько погибших?

— Никто не знает, — покачал головой Виглаф. — Я проскакал по местности… сосчитать невозможно, государь. Слишком много.

Мимо шли, тянулись, ковыляли обожженные, искалеченные люди, по большей части храня молчание; некоторые вопили, обезумев от нестерпимой боли и ужаса; по многим застывшим, оцепенелым лицам катились слезы — они оплакивали потери молча. Кто-то смотрел в лицо королю, стремясь увидеть надежду, найти ответ на мучившие вопросы. Калеки поддерживали друг друга, некоторых несли близкие или воины короля.

— Обрушилось среди ясного неба, — рассказывала женщина с расширенными до предела глазами. Она сжимала в руках грудного ребенка — мертвого, как заметил Беовульф. — Все сгорело, вспыхнуло мгновенно, даже снег горел.

Чем ее утешишь? Чем утешишь их всех? Вальхтеов сновала среди раненых, раздавала одеяла. За ней семенил священник в красной рясе, ошеломленный до бестолковости, все время бубнил под нос бесконечную молитву.

Какое утешение пошлет им Христос или его римский папаша?.. Да и от богов Асгарда, впрочем, толку не больше…

Виглаф, привлекая внимание Беовульфа, схватил его за плечо. Простые слова, значение которых Беовульф понимал, но смысла их все равно не улавливал. Потом увидел сам, и объяснения стали уже не нужны. Старика Унферта нес на руках один из его домашних стражей. Унферт страшно обожжен, одежда почти не отличалась от обожженной плоти. Сгорели борода и волосы, вместо левого глаза кровавое месиво виднелось из-под наскоро наложенной повязки. Обожженный деревянный крест все еще болтался на груди, придерживаемый распухшей, как будто вареной рукой. Губы Унферта зашевелились, и Беовульф понял, что старик еще жив.

— Сын… внуки… вся семья. Все сгорели. А я вот…

— Ты видел, кто это сделал?

Унферт с трудом шевелил губами, обнажая почерневшие зубы.

— Дракон… Дракон… Твой дракон, государь.

Король взглянул на стража. На лбу его кровоточила рана, лицо окровавлено, губы судорожно подергиваются, но, в общем, ему повезло намного больше, чем хозяину.

— А ты видел что-нибудь?

— Причины не ведаю, государь. Но результат— точно как сказал господин мой Унферт. Вся семья и большинство слуг сгорели. Не пойму, как мы-то уцелели.

— Сын мой… — Унферт закашлялся, изо рта выступила кровь. — Из-за того, что этот кретин Каин нашел твой дурацкий рог. Ведьма… Договор… Ведьма все увидела в своем очаге… Дракон… У тебя было соглашение… с нею… Но теперь, когда рог вернулся, соглашение нарушено.

— Он бредит, государь, — пояснил страж. — Все время бредит, ничего не понять. Повредился рассудком. Знамо дело, такое увидать…

— Твой проклятый рог… Соглашение нарушено… Сын погиб…

— Что ты говоришь, Унферт? Какое соглашение? — вмешался Виглаф. — Кто тебе сказал?

Оставшимся глазом Унферт посмотрел на Виглафа.

— Уж ты-то должен знать, Виглаф мой добрый». Даже ты… Даже ты ни о чем не знаешь?

— Бредит, — повторил страж, сам, очевидно, близкий к нервному срыву. — Господин мой Унферт, похоже, близок к кончине, надо бы мне священника отыскать.

— Грех… — пробормотал Унферт. — Грехи отцов. Вот что я услышал, Беовульф. Последнее, что я услышал перед криками моих… все сгорели… Грехи отцов…

— Кто? Кто это сказал? Унферт, кто сказал это?

— Он… — Хрип Унферта искажали его обожженные губы. Из пузыря, лопнувшего в углу рта, потекла желто-розовая струйка. — Красавчик с золотыми крыльями. Он сказал. Красивый сынок у тебя, государь… Блестящий…

Унферт закрыл глаза. Виглаф увидел в толпе священника, все еще плетущегося за королевой, похожего на побитую дворовую собаку, и указал на него стражу. Тот подхватил умирающего и поплелся со своею скорбною ношей в указанном направлении.

Виглаф запустил пальцы в бороду.

— Конечно, он повредился. Не диво после такого.» Я видел, во что превратился его дом Собственно, ни во что, яма на месте дома… Дракон. Огнедышащий дракон. Как ты думаешь? И что мы можем предпринять? Ума не приложу…

«Красавчик с золотыми крыльями».

— Какая разница, что я думаю? Какая разница, что каждый из нас думает, во что верит. Унферт верил, что крест его спасет. Я верил, что век монстров минов;гл. К демонам веру, Виглаф, к демонам всех богов, старых и новых, верь лишь глазам своим, тому, что видишь в данное мгновение. Конечно, это не человечьих рук дело.

— Значит, дракон…

— Или что-то похожее. Сзывай офицеров. Встреча в арсенале.

— Кого найду. Наверняка не все живы.

— Кого найдешь. Времени мало. Мы должны обнаружить чудовище в его логове, прежде чем оно вернется, чтобы закончить то, что начато сегодня. И надо укрепить оборону… спасти то, что возможно. Ох, как оплошал я, Виглаф… Скотина я тупая…

— Перестань. Ни один король так не защищал данов, как ты. И если этот… дракон…

— По крайней мере у нас снова появился реальный шанс найти место в Вальхалле, Вместо того чтобы угаснуть больными в постелях и направиться к вратам Хель.

«Прекрасный сынок…»

Виглаф кивнул. Но в глазах у него была неуверенность.

— Но это не тролль. И не мамаша его… Гм… Дракон… Надо же… — покачал он головой.

— Хватит разговоров, Виглаф. Поторопись. День недолог. Что враг замышляет, мы не знаем.

Виглаф оставил его в окружении мертвых и умирающих. В сознании его все еще бушевали пожары, вздымались к небу столбы дыма, свистели в ночном небе громадные крылья.

* * *

Дневной свет скупо просачивался сквозь узкие окна королевской опочивальни. Ни тепла, ни радости не было в этом свете. Предместья крепости все еще горели, высланные для тушения пожаров отряды докладывали о трудностях подавления пламени. Огненное дыхание вёрма превращало все, к чему прикасалось, в горючее, и пламя не удавалось сбить ни водой, ни землей. Горела даже сама земля, снег полыхал! Удалось лишь предотвратить распространение пожаров в крепости.

Король закрепил на себе нагрудный панцирь. Давно не надевал он воинское снаряжение, тяжкой ношей показалась ему кольчуга. Выбрал меч, щит, взял большой лук. Бросил взгляд на ложе, которое делил сначала с Вальхтеов, затем с другой женщиной… Женщиной? Она ему во внучки годилась. Но все это теперь не имело значения, отошло на второй план. Более не суждено ему делить ложе ни с женщинами, ни с девушками… Его ждет то, что бедный, свихнувшийся от горя, умирающий Унферт назвал «грехами отцов». Цена прожитой жизни.

«…Жизни, которую дала мне она», — подумал Беовульф, снял с крюка большой боевой топор и направился к двери.

Виглаф и офицеры уже получили указания короля по занятию позиций. Беовульф заметил в глазах Виглафа сомнение, вполне объяснимое для воина, сознающего силу такого противника. Но увидел он в глазах Виглафа и твердую угрюмую решимость.

Сняв с железного крюка тяжелый плащ, сшитый из медвежьих и волчьих шкур, он накинул его на плечи. Почувствовал на себе чей-то взгляд. Урсула стояла в дверях, глаза ее были заплаканы.

— Не оставляй меня… Пожалуйста…

— Ты свободна, — сказал он, стараясь, чтобы в голосе не проскользнули теплые нотки. — Найди доброго парня, молодого, здорового. Роди ему детей… сына роди.

Она подошла вплотную, и Беовульф принял в заскорузлые свои ладони ее нежное лицо.

— Сделай как я прошу, дитя. Я йе хочу идти в бой, зная, что ты плачешь по отжившему свой век, обреченному старику.

— Мне никто не нужен. Кроме тебя, государь.

— Я не таков, каким ты меня воображаешь, Урсула.

— Ты король Беовульф. Великий воин, герой. И я знаю, что это так.

— Ты знаешь легенду. Знаешь то, что воспевают скальды.

— Я верю… — начала Урсула, но Беовульф зажал ей рот, не желая больше ничего слушать.

— Тогда ты такая же дура, как и все они, — намеренно грубо оборвал он ее. Урсула вспыхнула, оттолкнула его и выбежала, прижав к губам крепко сжатый кулак.

Беовульф проводил ее взглядом, вздохнул, отвернулся и посмотрел на свое отражение в отполированном щите.

— Старый пес, — обратился он к самому себе. — Отправляйся за своею смертью.

— Пожалуй, ты прав, муж. — Беовульф обернулся и увидел стоящую в открытой двери королеву Вальхтеов. Ее меховой плащ, лицо и волосы были измазаны сажей и кровью умирающих. — Да, муж, ты действительно усталый старик. Надев доспехи молодого Беовульфа, моложе не станешь.

— Женщина, тебе нечем больше заняться? Хочешь посмеяться надо мной? Займись лучше со своим попом благотворительностью во имя вашего плаксы милосердного, Христа Иисуса Спасителя.

Вальхтеов зашла в колшату и закрыла за собой дверь.

— Почему бы тебе не провести остаток дней с этой милой девочкой. Пусть нашим спасением займется, как прежде, какой-ни будь молодой герой, пришлый, с чужих берегов. Свион или фриз. Дуралей, ищущий славы и золота. Новое время — новые дурни, но все повторяется снова и снова… Новые дурни, но древние глупости.

Беовульф смотрел на нее, чувствовал исходящий от нее запах сажи.

— И начать все снова, весь кошмар? Нет. Сначала Хродгар, затем я. Хватит. Надо положить этому конец. И я этим займусь. Я должен с нею покончить, разорвать кольцо.

Фиалковые глаза Вальхтеов, не померкшие с возрастом, глядели на него так же пристально, как его глаза смотрели на нее. Она подошла вплотную. Во взгляде ее появилось что-то давно позабытое.

— Она… красавица? — В голосе королевы слышался тщательно скрываемый гнев. — Беовульф, неужели есть на свете красота, ради которой можно допустить все то, что ты видел сегодня?

— Я мог бы соврать. Мог бы сказать тебе, королева моя, что приобретенная с годами мудрость научила меня, что никакая красота не стоит таких жертв. Мог бы сказать, что проклятая морская ведьма меня околдовала, заставив вообразить, что она красива. Но зачем? Да, Вальхтеов, она прекрасна настолько, что забываешь обо всем и всем готов пожертвовать. Ради такой красоты боги Асгарда могут пожертвовать собой.

— Боги… — презрительно скривила губы Вальхтеов.

— Да и твой худосочный Иисус соскочил бы ради нее со своего римского креста, ради ее любви, ради того, чтобы только взглядом встретиться с такой красавицей.

— Языческое богохульство!

— Что ж… я ведь так и останусь королемязычником и правильного вашего христианского богохульства освоить уже не смогу.

— Еще не все потеряно. Ты можешь встретить врага крещеным. Священник…

— Ничего от меня этот твой ирландский козодер не дождется. И так сколько народу перепортил своим бредом о грехах, спасении и вечной жизни в небесах. Нет, я уж лучше останусь при своих старых богах, которым доверяли отцы и деды. Если уж что и поджидает меня после этой жизни, так лучше я усядусь на пиру Одина, если заслужу. Или же с дочерью Локи^[71] в ее гнусном жилище на берегах Гьёлль^[72].

— Ты все еще в это веришь?

— За шесть десятков лет ничего лучшего не слышал, во всяком случае. Веселее бреда твоего овцелюба в красной рясе, — ехидно ухмыльнулся Беовульф.

Вальхтеов шумно, возмущенно вздохнула. Беовульф поскреб бороду и посерьезнел.

— Государыня моя, не хочу расстаться с тобою после гневных и горьких слов. Знай, что я глубоко сожалею, раскаиваюсь в тех страданиях, которые принес народу страны. Дураком я был.

— Молодым дураком, — сказала она, и в голосе ее не звучал более упрек.

— Теперь я старый дурак. — Он замолчал, вспомнив время, когда эта сильная женщина сама была почти девочкой. — Я всегда любил тебя, моя королева.

— И я всегда любила тебя, — прошептала она, чуть заметно улыбнувшись. В глазах ее выступили слезы.

— Она еще дитя, — сказал Беовульф. — Не тронь ее, когда меня не станет.

— Она уже давно не дитя, — возразила Вальхтеов. — И тебе пора бы это понять. Но не беспокойся, муж. Я не причиню ей вреда. И она это знает. Для нее всегда найдется здесь место, если она сама этого пожелает.

— Ты столь добра, моя королева.

— Я буду тосковать по тебе. Желаю тебе найти то, чего ищешь.

Беовульф улыбнулся, ощутив желание провести последнюю ночь с женщиной, которая так много лет назад стала его женой, обрести мир в ее объятиях.

— Помни обо мне, — сказал он. — Помни меня не как короля, героя, сокрушителя демона, а как человека, слабого и заблуждающегося. Помни меня таким.

И король Хеорота поцеловал свою жену, зная, что целует ее в последний раз, и она не отшатнулась, не отстранилась.

19 Страж клада

Говоря по правде, Беовульф был рад присутствию Виглафа. Король приказал своему герольду и старому другу остаться в замке ответственным за оборону и за жизни тех, кто уцелел от первого нападения дракона. Но Виглаф живо возразил, утверждая, что без одного дряхлого старика оборона замка не пострадает, и назначил сам себя сопровождающим Беовульфа. Пожары к моменту отбытия гаутов выгорели сами собою, оставив дымящиеся кучи углей.

И теперь, глядя на темное озеро, на радужную пленку, переливающуюся на поверхности Вёрмгруфа, Беовульф был рад, что он не один. Прошло три десятка лет, но он не смог обнарркить видимых изменений ландшафта. Та же бурая трава, та же маслянистая пленка, тот же крутой подъем береговой линии, отмеченный тремя могучими дубами; все так же стекала вода в темную дыру пещеры, еле слышно журчала меж камнями и корнями. Воздух все так же вонял гнилью и грибком, илом и дохлой рыбой. Кажется, что те же самые вороны проносятся над головами…

В этот раз Беовульф и Виглаф прибыли верхом, не пришлось им пробираться по лесам и болотам, нащупывать путь сквозь зыбкую трясину. Спустя три десятка лет обнаружилась объездная дорога, неизвестная ранее. Но как только приблизились они к пригорку с тремя дубами, кони их стали ржать, испуганно поводить ушами, принюхиваться.

— Я их понимаю, — вздохнул Виглаф, натягивая повод своей лошади, наклоняясь к ее уху и шепча что-то успокаивающее.

— Приехали. — Беовульф остановил коня. — Это место я посещал в ночных кошмарах, но никак не думал, что придется вернуться сюда наяву.

Виглаф огляделся, внимательно всматриваясь в озерный пейзаж.

— Никаких изменений. Все та же поганая дыра, как и в тот день, когда ты убил мамашу Гренделя. Как раз для демонов и троллей.

— Зато мы изменились. Я больше не тот молодой бахвал, — сказал Беовульф еле слышно. — Теперь я не смогу вызвать этого ночного убийцу так, как когда-то нагло прыгнул на Гренделя, голышом, без оружия и доспехов, полагаясь на свою счастливую звезду.

Виглаф повернул голову к Беовульфу. Тот пристально смотрел на троицу дубов над входом в пещеру. С дубов так же пристально и внимательно озирали пришельцев черные вороны. Когда король данов снова заговорил, слова давались ему с трудом.

— Должен я тебе кое-что сказать, Виглаф.

— Да, государь?

Беовульф вздохнул. Где-то внутри шевелилось разочарование, что дыра эта под корнями дуба не заросла, не засыпалась землею, все еще приглашала его в черную бездну.

— Наследника у меня нет. Если чудовище меня убьет, если я умру сегодня, ты займешь престол. Я уже оставил соответствующие распоряжения.

Виглаф отвернулся, рассматривая пейзаж.

— Не надо об этом, государь.

Беовульф вздохнул, глядя в зияющую меж корнями дубов черноту. В нем поднималась печаль, а с печалью он справляться не научился. Он вынул золотой драконий рог, принадлежавший Хродгару и вернувшийся в Хеорот по прихоти судьбы.

— Еще я хочу… я должен тебе признаться…

— Об этом месте есть предание, — как будто не слыша короля, заговорил Виглаф. — Его рассказывала старая исландка Сигга. О ней говорят, что она ведунья и колдунья. Она, скорее всего, уже умерла. Так вот, она говорила, что этот холм, — Виглаф махнул рукой в сторону трех дубов, — был вначале не логовом дракона или демона, а жил здесь последний человек из исчезнувшего племени.

Имена этого человека и его народа забыты сотни лет назад.

— Виглаф, — еще раз начал Беовульф, но Виглаф только тряхнул головой и продолжил как ни в чем не бывало.

— Сигга рассказывала, что эти три дуба посадил тот человек, что они представляют трех норн: Урд, Скульд, Верданди. Корни деревьев — как будто ткань норн, большой ковер судьбы, над которым трудятся норны. Говорят, что колдунья назвала это место…

— Виглаф! — нетерпеливо крикнул Беовульф, и на его крик отозвались вороны с дубовых ветвей. — Я должен тебе сказать… И ты должен выслушать…

Беовульф заметил, что глаза Виглафа вдруг гневно вспыхнули.

— Нет! Ничего я не должен знать, кроме того, что уже знаю. Ты могучий Беовульф! Герой! Король Беовульф, победитель демонов! Я знаю это, и этого достаточно.

Мгновение Беовульф всматривался в своего спутника, давнего друга, и казалось ему, что лишь теперь он увидел настоящего Виглафа. И он понял, что сделал верный выбор, назначив Виглафа своим преемником.

— Берешь меня с собой? — спросил Виглаф, и Беовульф, не говоря ни слова, отрицательно кивнул головой.

— Жду здесь, — без сноров согласился Виглаф, мрачно глядя на воронов, взлетевших над дубом.

* * *

Не забыл Беовульф тропы к логову нимфы, ибо часто следовал ею в ночных кошмарах. Проход между корнями, первое озеро, все еще кишащее белыми угрями, дно, усеянное выцветшими костями и черепами, ускоряющая течение подземная река и, наконец, нижний пруд Замерзший в ледяной воде, Беовульф стоял почти у самого берега, с него лилось и капало.

В отличие от верхнего пейзажа, здесь наблюдались существенные изменения. Пещера, кажется, увеличилась, выросли расстояния между стенами и от пола до потолка. Свет от стен более блеклый, пруд почернел. Золота намного поубавилось, как будто Каин был не единственный, кто нашел дорогу сюда. Беовульф достал из-под брони и промокшей одежды золотой рог, мягкий свет залил скалы у ног его, отодвинул тьму. Громко капала вода, Беовульфу казалось, что он стоял здесь уже давно, а падение капель отдавалось в ушах ударами молота Тора.

Беовульф поднял рог над головой.

— Эй! Покажись!

Из-за какой-то странной особенности этого проклятого места возникло долгое молчание между моментом произнесения слов и моментом, когда Беовульф их услышал. И тут же раздалось многократное эхо, ослабленное большим расстоянием до стен:

— Эй! Покажись!

— Эй! Покажись!

— Эй! Покажись!

Он сделал шаг к берегу, и шаг этот тоже длился неимоверно долго. «Какая-то черная магия скручивает в этом месте звук и время», — подумал Беовульф, и мысль в его голове потекла медленно и вязко. Из-под левого сапога вырвался вверх фонтан брызг, но каждая капелька почти неподвижно повисала в воздухе, прежде чем начать обратный путь к поверхности пруда и с грохотом вернуться в массу воды. Беовульф посмотрел вниз и увидел в воде отражение. Его лицо, но лицо молодое, горящее воодушевлением утраченной юности, борода еще не подернута сединой. Каждая капля, падая, пускала по воде расходящиеся круги волн, которые пересекались с волнами от падения других капель. Но вот вода успокоилась, и Беовульф увидел в воде отражение лица седобородого старика

На него накатило головокружение, желудок подпрыгнул к горлу, он догадался, что время снова входило в колею. Следующий шаг к берегу он сделал в привычном темпе.

— В игрушки играть я сюда пришел? — заворчал он под нос, выходя на берег. Под ногами скрипел щебень. Остановившись у кромки воды, Беовульф перевел дыхание. В боку кололо, во рту стоял неприятный медный привкус. Не сломал ли он зуб в проклятой подземной трубе между озерами?

— Давно я вкус к игрушкам утратил. Покажись, оставь эти дурацкие шуточки для тех, кто помоложе.

Справа от себя он услышал глухой перестук, обернулся и увидел полдюжины покачивающихся фигур, неверною походкой приближающихся к нему по берегу. Это были почти полностью обнажившиеся скелеты, кости которых едва удерживались вместе остатками связок и клочками кожи. У иного не хватало руки или даже ноги, черепу ближайшего скелета недоставало нижней челюсти. На него устремились невидящие, немигающие взоры пустых глазниц, светящихся призрачным светом Рука Беовульфа непроизвольно потянулась к мечу, но скелеты вдруг замерли.

— Привет, Беовульф, — произнес один из них скрипучим голосом, и Беовульф узнал храброго гаута Хандскио. — Великий Беовульф, сокрушитель демона Гренделя.

Сосед Хандскио поднял в приветственном жесте костяную свою руку:

— Слава Беовульфу, победителю демона Гренделя и его матери.

Задняя фигура захихикала, стуча челюстями:

— Мудрейший Беовульф, могучий Влад-дд-дыка-дыка-дыка да-да-данов!

Беовульф отступил к воде, держа ладонь на рукояти меча, но не вынимая его из ножен.

— Жалкие уловки, — презрительно сказал он. — Неуклюжие попытки сбить меня с толку.

— Да здравствует Беовульф, великий и могучий, — бубнил сквозь дребезжание не связанных ничем позвонков скелет, в котором Беовульф узнал Афвальдра по прозвищу Афи. — Добрый бодрый Беовульф, бросил нас на корм червям, — Афи со звоном захлопнул челюсти, из которых брызнули в разные стороны уцелевшие зубы, застучали по камням.

— Вы пали в битве, — возразил Беовульф. — Глаза мои обмануты, ибо вы скачете по полям сражений в Идавёлле.

— Монстриха убила меня во сне, пьяного и размякшего, рядом с хмельною девицей, а вовсе не в битве, — сварливо заскрежетал призрак-скелет. — Не видать мне Вальхаллы.

— Чушь, чушь, меня не одурачит дешевое колдовство, — отмахнулся Беовульф.

Какой-то огрызок скелета вывалился вперед.

— Зд… Зд… Зад-дарово, в-в-великий… — хрипел, заикаясь, Олаф. — Ж-жулик и д-дудурак, Б-бякавульфик.

— Королевство на костях, — вторил ему Хандскио, рассыпая изо рта черных жуков и пауков-альбиносов. — Твои крепостные стены построены на наших трупах.

— Слава! Слава! Слава! — завопили скелеты нестройным хором, воздев костяные конечности. — Воитель-победитель! Га-гага-у-у-у…

— Хватит комедию выламывать! — крикнул Беовульф. — Хватит с меня этой трусливой лжи! Покажись!

Видение рассыпалось, скелеты как ветром сдуло. В пегцере послышался новый шум, гдето над головой. Горячий порыв ветра чуть не сдул Беовульфа в воду. В воздухе завоняло серой и горелой падалью. Он услышал шаги и

повернулся к уступу, на котором тридцать лет назад лежало тело Гренделя. Над уступом все так же висел меч гиганта. Возле уступа-алтаря вход в тоннель, из которого донесся тихий мужской голос

— Странно. Слышал я речи о могучем короле Беовульфе, о герое, мудреце, благородном смельчаке. О воителе, строителе, правителе… А ты… лишь жалкая козявка, никто и ничто.

Беовульф старался забыть только что виденных скелетов, очистить сознание для восприятия новых ужасов.

— Я — Беовульф, — произнес он твердо и уверенно.

Вода в тоннеле вскипела, поверхность ее лизали языки пламени, ометая гранитные стены. Беовульф увидел говорящего. Стройный мускулистый молодой человек, шагающий по воде, по поверхности, как бы невесомый. Поверхность тела молодого человека блистала золотом, точно так же, как и золотой рог Хродгара. Чертами лица молодой человек напоминал самого Беовульфа в молодости. Беовульф содрогнулся и отвел взгляд.

«Дитя, Беовульф, дитя… Войди в меня и дай мне прекрасного сына…»

«Красивый сынок у тебя, государь…»

— Я Беовульф, — повторил король данов.

— Дерьмо ты, — презрительно бросил молодой человек. Слова эти ударили Беовульфа тараном.

— Кто… кто ты такой? — забормотал Беовульф, ужасаясь очевидному ответу.

Золотой юноша, окутанный пламенем, но не сгорающий, криво усмехнулся.

— Я то, что ты здесь оставил после себя… папуля.

Беовульф почувствовал слабость в коленях. Сердце его заколотилось бешено, сбиваясь с ритма.

— Вот, — он протянул вперед рог. — Вот твоя проклятая игрушка Тот, кто ее украл, наказан. Возьми ее и оставь мою страну в покое.

Беовульф швырнул рог короля Хродгара под ноги золотому человеку, прямо в воду. Но и рог не утонул в воде, замер на поверхности, даже не покачиваясь. Золотой человек удостоил рог взглядом и покачал головой.

— Поздно.

Он чуть приподнял босую ногу и поставил ее на рог, мгновенно расплющив его, размазав по поверхности воды. Рог тут же расплавился, превратился в шипящую лужицу жидкого золота. Лужица эта прилипла к ступне молодого человека, поползла вверх, распределилась по коже тонкой пленкой, слилась с ее поверхностью.

— Как ты намерен разделаться со мною, отец? — спросил молодой человек, ступив сквозь стену пламени, выйдя на берег и остановившись между Беовульфом и скальным уступом. — Зубами, пальцами? Голыми руками?

Беовульф облизнул иссохшие губы. Жар пламени обжигал лицо.

— Где мать твоя? Где она прячется? — Он задрал голову и заорал в потолок: — Покажись, сука!

Золотой сынок рассмеялся — как будто золотые монеты рассыпались, запрыгали по камням.

— Никто не увидит мать мою, если она того не пожелает.

— Это сумасшествие, — тихо сказал Беовульф.

— Неплохая у тебя страна, отец. Миленький уголок земли. И женщины. Прекрасные женщины, такие хрупкие… О твоих женщинах тоже людишки судачат. Мудрая королева Вальхтеов. Прелестная постельная грелочка Урсула. Которую убить сначала?

— Не смей, ублюдок. Какой тебе смысл в их смерти?

Золотой человек улыбнулся.

— Смысл? Что ж тут неясного? Ты любишь их, я тебя ненавижу.

— Твоя мать просила меня о сыне. Я лишь дал ей то, что она просила.

Золотой юноша уверенно прошествовал к Беовульфу, влача за собою пелену огня. С каждым шагом он увеличивался в размерах, и Беовульф вспомнил, как уменьшался Грендель.

— Ну-ну. А она дала тебе взамен корону и королевство. Ты до сих пор владеешь ими. С тобой твоя слава и твои женщины. Ловкий купчик, выгодная сделка. А что со мною, дражайший родитель? Где место для меня в твоем грандиозном плане?

— Ты сын своей матери. Она никогда не просила…

— Она не просила? А ты хоть поинтересовался? Ты, старик без наследника, лежал когда-нибудь в ночной тиши, думал ли о сыне, которого выменял на богатство и могущество? О сыне, у которого тоже могут быть мечты и устремления? Которые больше, чем призрак и недобрые воспоминания?

— Ты — мой наследник? Ты — чудовище!

Золотой монстр остановился в десятке

шагов. Он уже превышал Беовульфа не менее чем на голову. Ухмыльнувшись, он уставился под ноги.

— Чудовище… Вроде бедняги Гренделя, сына короля Хродгара.

— Сына Хродгара? Что ты несешь?

— А ты не знал? Экий недогадливый. Да, папаша, дурак ты редкий. Не думаешь ли ты, что первым из мягкотелых огулял мамашу? Ваша Вальхтеов знала это давным-давно.

— Я не знал этого, не знаю и знать не желаю, ибо ты весь состоишь из лжи. Каждое слово твое — ложь.

— Болтай что хочешь. Я толстокожий, возненавидеть тебя больше, чем сейчас, я уже не смогу. Если мою ненависть запечатлеть в свете каждой звезды, в каждой песчинке на морском берегу, это не выразит и малой доли моего глубокого чувства к тебе.

— Откуда бы я это узнал?

— Какая разница.» Я, как ты сам выразился, чудовище, демон, исчадие нечестивого соития.

Твой трон, любой трон любого королевства мягкотелых не для меня.

Золотой сынок уже вдвое превышал отца, почти сравнялся ростом с Гренделем. Его сияющее тело стало теперь менять очертания. Гладкая кожа разделилась на панцирные пластины. Из головы полезли вверх и в стороны острые рога и шипы. Он все больше походил на чудовищную рептилию.

— Как ты меня убьешь, отец? — спросило чудовище каким-то новым, рокочущим голосом, с трудом артикулируя звуки. Изо рта его взвился дымок, капающая слюна на лету воспламенялась. — Зубами, пальцами, руками? Лапу оторвешь дверью? Или голову отрежешь, отнесешь своим красоткам сувенир красы небесной? В мешке…

Беовульф выхватил меч, но чудовище лишь засмеялось громовым смехом. Из пальцев выросли когти, руки удлинились и доставали до пола.

— Много горя принес ты моему народу, — сказал Беовульф, держа перед собою меч, ужасаясь происходящей на его глазах метаморфозе, но не в состоянии отвести взгляд. — Убивал женщин и детей, немощных стариков. Ты такой же трус, как и твой сводный брат Грендель. Убиваешь, презирая и не глядя в глаза

— Я смотрю в твои глаза, отец.

— Тогда сразись со мной и оставь их в покое. Они не причинили тебе вреда.

— Но ты любишь их, отец. Или притворяешься любящим. А я ненавижу тебя.

И причиняю боль тебе, убивая их. Чем не мщение? — Он выдохнул струю пламени, и Беовульф отскочил в сторону. Сзади послышался всплеск, но Беовульф не обернулся, не отрывая взгляда от дракона.

— Хватит! — прорычало чудовище. Теперь его рогатый череп касался сталактитов, отламывая от них концы. Вместо рук хлопали, разгоняя воздух, кожистые крылья, шипастый хвост хлопнул по алтарю, отбив от него осколки. Размером дракон превышал небольшого кита, почти дорос до морских змеев, с которыми Беовульф столкнулся во время заплыва с Брекой.

— Хватит, поговорили! Конец твоему миру, папаша!

Дракон открыл пасть и изверг огненный поток. Беовульф нырнул в пруд, скрылся под воду с головой, ожидая, что сейчас сварится на мелководье.

Тут что-то потянуло его за рукав, он обернулся и увидел силуэт русалки, еще более прекрасной, нежели в его воспоминаниях. Он подумал, что если бы Вальхтеов увидела эту красоту, она поняла бы его полностью. Губы нимфы не шевелились, но Беовульф воспринял ее слова:

«Ты встретил, наконец, нашего сына. — Улыбка. Ее пальцы нежно коснулись щеки Беовульфа. — Насколько лучше он удался, чем бедный мой дурачок Грендель! Что ж, и отец его тоже не толстый дуралей Хродгар».

— Останови его! — крикнул Беовульф, расходуя ценный воздух, выплюнув изо рта громадные пузыри.

«К чему? Он сын своего отца, дорогой. Он своенравен, своеволен. Истинный Пчелиный Волк».

Она подалась к Беовульфу, чтобы его поцеловать, но теперь он увидел ее острые акульи зубы, густо усадившие сине-серые десны, и вскинул меч.

«Тебе не причинить мне вреда. Даже если захочешь уничтожить мать своего единственного ребенка. Иди, посмотри на деяния твоего славного сына. Он расстроится, если ты не увидишь».

И она подтолкнула его к поверхности.

* * *

Виглаф, привалившийся к стволу одного из трех дубов, ощутил содрогания почвы под ногами. Он похвалил себя за то, что надежно примотал лошадей к одной из нижних ветвей. Животные наверняка сбежали бы со страху. Рябь исказила зеркальную поверхность Вёрмгруфа, о берег зашлепали мелкие волны. Кони затопали и заржали.

— Вот старый дурак, — пробурчал Виглаф. — Что он там затеял, во имя мохнатой мошонки Одина?

Тут из расщелины между корнями вылетел Беовульф и шлепнулся на берег. Прежде чем Виглаф смог его окликнуть, из черной дыры вырвался мощный поток огня, обжегший корни дубов и воспламенивший пленку, покрывавшую озеро. Беовульф откатился от берега, Виглаф соскочил ему навстречу, чтобы помочь, подхватить, поднять. Но тут земля встрепенулась, и Виглаф кувырком свалился на берег, накатился на Беовульфа.

— Что ты там натворил?

— Потерпи. Боюсь, скоро увидишь.

Еще раз содрогнулся склон холма, и дальний дуб с оглушительным треском рухнул в озеро. Вырвавшееся из холма чудище смело упавшее дерево с пути, и на глазах окаменевшего Виглафа громадный золотой дракон расправил крылья, стряхивая с себя камни и почву, встряхнулся и взмыл над пылающим озером.

— Дракон, демоны его дери! — пробормотал Виглаф, приходя в себя. — Дракон…

— И он летит в Хеорот! Поднимайся! Что разлегся? Драконов не видал?

— Н-н-е-е-е, н-не видел… не видал… — помотал головою Виглаф, заикаясь, совсем как когда-то Олаф. Он поднялся, все еще глядя вслед улетевшему чудовищу. — В жизни еще не видывал гадских драконов.

20 Огненный дракон

Если бы не Виглаф, Беовульф рванулся бы за драконом через топи и, несомненно, утопил бы коня — в лучшем случае. Пришлось бы им добираться пешком. Но они пустились в обратный путь тою же дорогой, в обход топи и леса.

Они торопились изо всех сил, но все равно Беовульфу казалось, что он снова в пещере и снова действует искажающая время магия морской нимфы. Не добраться им до Хеорота раньше, чем крылья донесут туда дракона. Но тут Виглаф указал в небо, и Беовульф увидел, что золотой дракон описывал над лесом широкие круги.

— Что это он выделывает?

— Меня ждет, мерзавец.

«…причиняю болъ тебе, убивая их. Чем не мщение?»

Беовульф резко натянул повод, остановил коня. Виглаф проскочил вперед, вернулся.

— Скачи в крепость, предупреди их, — приказал Беовульф, не сводя глаз с дракона. — Лучники пусть подготовятся. Я попробую его задержать.

— Нет, я тебя не брошу. Встретим его вдвоем. Лучники уже получили все инструкции.

— Делай что я велю. Без споров, Виглаф. Я знаю, что сейчас случится.

— Ишь ты, — заворчал Виглаф. — Мало того, что он бьет демонов и влезает на престол. Теперь он еще и норнам приказывает, какую ему рубашечку по мерке скроить.

— Норнам не приказываю, только советую. Я тебе приказываю. Дуй в Хеорот и не оглядывайся.

Виглаф проводил взглядом дракона, спустившегося чуть ли не до макушек самых высоких деревьев леса.

— Он убьет тебя. Ты в курсе?

— Да, мне доложили. У нас с ним старые счеты. Старые долги. Езжай, не заставляй меня просить трижды.

— Хорошо, хорошо. Только смотри, не вздумай припереться в Вальхаллу раньше меня. Как я буду выглядеть, когда приплетусь последним?

— Я скоро закончу, — напутствовал Беовульф.

Виглаф рванул лошадь вперед, и вот Беовульф остался один на краю леса.

* * *

Уследить за медленно кружащим драконом из-под ветвей старых деревьев не так уж сложно. Между ветвями много промежутков, листьев холодный месяц фрерманудр тоже оставил мало. Копыта лошади звучали неестественно громко, Беовульф почти безотрывно смотрел вверх, пробираясь мимо елей, ясеней, сосен, дубов, лиственниц и берез. Тропы в лесу встречались лишь звериные, проделаны оленями, лосями да кабанами, иногда приходилось огибать буреломы. Дракон отпустил Виглафа и остался поджидать Беовульфа, который понимал, что дракон и его злобная мамаша желали насладиться его болью и отчаянием при виде катастрофы. Он слышал биение крыльев над головой, напоминающее хлопки паруса.

— Потерпи, червяк. Я иду. Не бойся растерять свою ненависть.

Беовульф углубился в лес, над которым парил дракон. Лошадь пугалась, жалобно ржала, была близка к панике.

— Ладно, ладно, — успокаивал он животное. Осторожно встал обеими ногами на седло — трюк, который в молодости у него очень хорошо получался. Сейчас, конечно, былой уверенности в движениях не осталось, он балансировал, удерживая равновесие при помощи рук. Однако вот и подходящая ветвь. Беовульф схватился за нее, подтянулся. Взгляд вверх, взгляд вниз… Он хлопнул в ладоши, лошадь всхрапнула, сорвалась с места и умчалась. Беовульф посмотрел ей вслед и полез вверх. Ветви росли часто, подъем оказался нетрудным. Во время подъема осознал, что пришлись эти трагические события на Юл, канун Дня Беовульфа. Тут же и Христмонд, праздник приверженцев новой религии. И положено ему по всем правилам сидеть в Хеороте, пить мед, взрезать жареную свинью и следить, как колесо года проворачивается ближе к весне, а не карабкаться по этому дурацкому дубу вдогонку за драконом, грозящим погубить его королевство. Ох, не случайно дракон, рожденный от него морскою нимфой, выбрал этот день, чтобы себя показать.

Вот Беовульф одолел уже более половины дуба и поднялся выше большинства деревьев леса. Кошмарный скрежет донесся до него с неба. Дракон парил, почти задевая верхушки деревьев, разинув пасть и выдыхая дым. Беовульф, держась одной рукою за ствол, вытащил из-за пояса топор.

— Пора кончать это безобразие! — крикнул он приближающемуся монстру. Дракон, однако, в последний момент свернул. «Играет, — понял Беовульф. — Развлекается». Что ж, он принял игру и в следующий заход оттолкнулся от дерева навстречу чудовищу и вонзил топор в лапу повыше когтя. И вот уже Беовульф, болтаясь под брюхом дракона, несся над лесом, вцепившись обеими руками в рукоять топора и стараясь не думать, что произойдет, если он свалится.

— Хочешь поразвлечься? Я тебе устрою развлечение. Но знай, ублюдок, призом тебе будет смерть.

Дракон, осознав, что произошло, взревел, опрокинув на лес лавину огня. Деревья внизу вспыхнули. Хлестнул хвост, срубив верхушку высокой ели. К счастью для Беовульфа, дракон взметнулся вверх, иначе лежать бы ему в лесу с переломанными костями. Деревья внизу сменились перелесками и кустарниками, в отдалении замаячили сквозь туман дымные пожарища. Вскоре показались и две башни Хеорота.

— Не получишь, сукин сын, урод, ублюдок, ни в этот день, ни в какой другой!

Беовульф прищурился и внимательно осмотрел брюхо дракона, всю поверхность тела его, открытую взгляду. Очень похоже на вымощенную плотно пригнанным золотым булыжником мостовую. Вряд ли возьмешь такую броню доступным человеку оружием.

Но тут дракон снова выдохнул пламя, и Беовульф заметил, как засветилось красноватым светом пятно пониже шеи, размером с кулак. Тут же вспомнился рубин в глотке золотого дракона-кубка Всплыли в памяти слова Хродгара о местечке пониже горла, куда можно всадить кинжал, — как будто единственный способ расправиться с крылатым ящером.

Дракон снижался, подлетая к глубокой расщелине, отделяющей Хеорот от пустошей. Через пропасть переброшен был деревянный мост. Дракон примерялся к мосту, и тут до Беовульфа донеслись снизу слова команды. Отряд лучников замаскировался в высокой траве на подходах к мосту. Внизу вдруг выросли фигуры воинов с большими луками, вверх взмыла туча стрел. Но дракон дохнул пламенем, и большинство этих стрел вспыхнуло, еще не долетев до его чешуи. Остальные отскочили от драконовой брони, не причинив вреда. Одна стрела свистнула мимо уха Беовульфа, еще одна задела левую ногу под коленом, и он удивленно подумал, не придется ли ему умереть от стрел собственных воинов.

Дракон нырнул, лучники рванулись в разные стороны. Беовульф почувствовал, что рукоять топора ускользает из рук. Внизу пропасть. Руки срывались, но в этот момент дракон резко сбросил скорость, завис над мостом, Беовульф свалился на мост и покатился по деревянному покрытию. Он увидел, как хвост чудовища чертил стенку ущелья, вырывая из нее мелкие кусты. Дракон взмыл в небо, снова нацелился на мост. Воины на мосту были ошеломлены как обликом чудовища, так и неожиданным появлением на мосту их короля.

— Катапульту и баллисту! — крикнул Беовульф, с ходу перенявший командование. Лучники стали готовиться к новому выстрелу, другие воины разворачивали на мосту две неуклюжие повозки. На одной установлена катапульта, на другой — баллиста, громадный самострел. Прочные повозки сооружены из дуба, окованы железом. Тарахтели лебедки, натягивались бычьи жилы. К черту римскую религию, но римским военным искусствомБеовульф интересовался.

— Ждем, ждем, — сдерживал Беовульф наводчиков. Вот дракон уже близко, виден топор Беовульфа, торчащий из его лапы. Пора! Но толстая, как бревно, стрела баллисты отскочила от груди дракона, не причинив ему вреда. Катапульта выбросила утяжеленную камнями сеть, сплетенную из пенькового каната, способную удержать кита морского. Сеть удачно развернулась в полете, отлично нацелена, дракон не успеет отвернуть. И вот чудовище запуталось в сети!

На мосту раздался радостный крик, но Беовульф видел, что радоваться рано. Мощный пламенный выдох — и обрывки сети полетели во все стороны. Дракон вознамерился пролететь под мостом.

— Игра без правил, — прошептал Беовульф и под взглядами изумленных лучников перемахнул через ограждение моста, бросился на спину дракона. Меч его устремился к драконовой шее, удар… и от меча остались обломок длиною с ладонь да рукоять. Дракон досадливо оглянулся, Беовульф увидел его янтарные глаза, наполненные дикой ненавистью.

— Готов издохнуть, дерьма кусок? — проревел ему Беовульф, но ветер заглушал слова, он и сам себя едва слышал. Прежде чем дракон отвернулся, он, как показалось Беовульфу, как-то странно ухмыльнулся. Развернувшись, чудовище окатило мост пламенем, и вот уже заполыхал мост, вспыхнули катапульта и баллиста, заметались в панике объятые пламенем люди. Гудел огонь, раздавались предсмертные вопли воинов, каркали вороны Одина, радуясь скорому пиршеству.

Дракон повернул голову к Беовульфу, и тот услышал негромкий голос золотого человека, несмотря на то что челюсти чудовища не шевелились.

— Видишь, отец? Видишь, как легко умирают люди? Против меня им не устоять.

— Я насажу твою дурную башку на кол! — прорычал Беовульф, но в ответ раздался снисходительный смешок:

— Неужто? Сомневаюсь, отец.

Дракон лениво встряхнулся, как будто желая освободиться от Беовульфа; пришлось крепче вцепиться в выступы на хребте. Дракон, отдыхая на лету, парил на восходящем от горящего моста жарком потоке воздуха, любовался результатом работы своей огнедышащей глотки.

* * *

Виглаф торопился, погонял коня, но расстояние ему пришлось покрыть немалое, и когда он подскакал к ущелью, мост уже полыхал, а в воздухе висела вонь жженого человеческого мяса. Конь испуганно бил копытом, Виглаф сдерживал его, озирал окрестности, смотрел вверх — в сотне футов над ним парил дракон, на спине его пристроился Беовульф, выглядящий на фоне крылатого гиганта весьма скромно…

— Гм, отличная легенда, — сказал Виглаф лошади. — Если, конечно, кто-нибудь выживет, чтобы поведать ее миру.

Конец фразы утонул в грохоте обрушившегося моста. К удивлению Виглафа, мост обрушился не полностью — уцелела узкая, шириною локтя в три, боковая часть, к которой подбиралось пламя. Виглаф заорал на своего коня, вонзил пятки в его бока и бросил обезумевшее животное навстречу пламени и дыму. Еще мгновение — и он на другом берегу. Но тут осел остаток моста, и перед конем разверзлась бездна. Чудом перенеслись конь и всадник через расщелину, копыта коня заскребли по камню, Виглафу показалось, что он сейчас вырвется из собственной кожи… Момент ужасной неизвестности, смертельного баланса — и сын Веохстана смог перевести дыхание. Отдыхать некогда. Вперед, в Хеорот!

* * *

Беовульф нашел на золотой спине, как раз возле шеи, место, где ему удалось надежно закрепиться вне поля зрения дракона. Как чудовище ни выворачивало шею, дотянуться до Беовульфа оно не смогло.

— Успокойся, я все еще здесь. Ты меня не обронил, сынок.

— Все еще надеешься выиграть эту битву, отец? Ты всегда мечтал о геройской смерти. Твои воины на мосту ее уже получили.

— Больше ты никого не убьешь.

— Я делаю то, что мне хочется, — ответил золотой человек, ответил дракон, два голоса в одном кошмаре. Дракон снова резко развернулся и полетел к Хеороту.

— Не случайно раб Унферта обнаружил этот рог в пещере, — сказал Беовульф, извлекая из ножен длинный кинжал.

— Нет на свете никаких случайностей. Нити жизни вытканы давно, отец. Мы снуем по ним, как пауки.

Прильнув к шее дракона, Беовульф тянулся к уязвимому месту на драконовой шее. Дракон судорожно сокращал мышцы, и Беовульф чуть не слетел вниз, едва удержав в руке кинжал.

— Глянь-ка, отец, одна из твоих красавиц.

Беовульф поднял слезящиеся от ветра глаза и увидел, что дракон скоро долетит до Хеорота. Прямо перед ним две башни его замка и мостик-парапет между ними. На парапете застыла Урсула. Беовульф смог различить даже выражение ужаса на ее лице.

— Она умрет быстро, — раздался в голове Беовульфа голос золотого человека. Дракон снижался, нацелившись на Урсулу. В ушах свистел ветер, и Беовульфу казалось, что это кричала Урсула.

— Убегай! — заорал ей Беовульф, но Урсула не двигалась. Потому что не слышала или была парализована страхом?

В глотке дракона послышалось характерное урчание, челюсти распахнулись, и к Урсуле устремился поток пламени. Но раньше огня возле девушки оказалась королева Вальхтеов, и обе женщины кувырком полетели по парапету в направлении восточной башни. Вальхтеов первой оказалась на ногах и потащила за собою Урсулу.

Вскрикнул золотой человек в голове Беовульфа. Раздраженный неудачей дракон развернулся.

Беовульф надеялся, что Урсула и Вальхтеов найдут убежище в башне. Он снова попытался дотянуться до глотки дракона.

— Руки коротки, отец? — засмеялся золотой сынок. — Никуда они от меня не денутся. Я сожгу все постройки до основания, если понадобится, но доберусь до них. Я должен попробовать их на вкус. Мягонькие милашки, сладенькие. Ты ими насладился, теперь мой черед…

— Сегодня ты останешься голодным, глист поганый, — крикнул Беовульф. — Попробуешь взамен моего клинка. И после этого — ничего больше. Конец тебе!

Дракон повернул голову, обнажил в издевательской ухмылке длинные кривые зубы и выдул из ноздрей черный, жирный, вонючий дым, стараясь попасть в Беовульфа.

— Тебе конец, папаша…

* * *

Когда Виглаф подскакал к воротам Хеорота, парапет между башнями уже охватило пламя.

— Живее открывайте! — закричал Виглаф.

Жар от дыхания дракона и пламя пожаров, однако, повредили подъемные механизмы решетки, и таны въездной охраны едва смогли приподнять ее на локоть. Виглаф с трудом протиснулся в узкую щель под острыми железными пиками. К нему подбежал с докладом тан по имени Халли.

— Народ убран в замок, господин. Но…

— Что — но?

— Говорят, королева там, вверху, — и Халли указал на парапет. У Виглафа перехватило дыхание.

— Откройте, наконец, эти проклятые ворота и введите моего коня! — крикнул он и, на ходу вытаскивая меч из ножен, помчался к восточной башне. Там он заспешил вверх, перепрыгивая через две-три ступеньки.

* * *

— Живей! — кричала Вальхтеов, буквально волоча за собою эту юную недотепу, неуклюжую любовницу мужа, к башне. Парапет за ними полыхал, вонючий едкий дым догонял их, разъедал глаза, камни тряслись под ногами. Оборачиваться на дракона было некогда, но Вальхтеов и так чувствовала, что он приближался, ибо крылья его хлопали громче с каждым взмахом.

— Оно убьет его! — простонала Урсула, пытаясь вырваться.

— Весьма вероятно, — как-то равнодушно согласилась королева. — Но это еще не повод для нас следовать за ним. Придержи язык и шевели, наконец, ногами.

* * *

Беовульф с драконовой шеи ясно видел, что не успеют две несчастные женщины добежать до башни. Он еще раз попытался дотянуться до горла дракона, но снова безуспешно. В отчаянии Беовульф оглянулся и внезапно увидел, что перепонки крыльев не защищены броней. Они даже просвечивали, можно было различить узор полных кровью жил.

— Я их поцелую от твоего имени, — шептал золотой человек. — Как посоветуешь, обеих сразу сглотнуть или по одной? Которую первой?

Беовульф приподнялся, и ветер отбросил его назад, к плечам и крыльям дракона. Может быть, старик Хродгар ошибался, может, и не одно-единственное место у дракона уязвимо? Беовульф подобрался к правому крылу и погрузил кинжал в тугую, но уязвимую плоть. Дракон издал вопль боли и ужаса. Одной рукой Беовульф вцепился в кромку крыла, другой кромсал его спереди по всей длине. Из разреза хлынула темная кровь, воздух рванулся в разрез, помогая разрушительной работе короля данов.

— Больно, собака летучая? — буркнул Беовульф себе под нос, зная, что дракон все равно услышит его. Дракон потерял равновесие, завалился набок, завертелся в штопоре. Дико дернувшись, он стряхнул Беовульфа, подбросил его в воздух. Вот они оба понеслись вниз со все возрастающей скоростью. Воздух жутко свистел в ушах.

«Вот как я умру», — подумал Беовульф, утомленный настолько, что далее не мог радоваться спасению Вальхтеов и Урсулы. Но монстр перевернулся в полете на спину, раскинул крылья и остановил падение. Беовульф врезался в дракона и, едва соображая, оглушенный падением, схватился за грудные панцирные пластины.

— Неплохо, папаша, неплохо! — усмехнулся золотой сынок. Он выровнялся и начал подъем, настолько медленный и пологий, что Беовульф смог отпустить свои опоры и встать на ноги. — Неплохо, но недостаточно.

* * *

Вальхтеов, заметив падение дракона, остановилась и тут же бросилась к ограждению, готовая увидеть внизу разбитые тела дракона и мужа. Вместо этого она встретила взгляд громадных янтарных глаз, наполненных ненавистью. Ее окатило жаркое гнилое дыхание, пахнуло пережаренной падалью.

— Беги! — крикнул Беовульф, но теперь Вальхтеов поняла, что ощущала Урсула Она была не в состоянии даже щевельнуться. Слабо почувствовала, что Урсула дергает ее за рукав.

— Государыня, — донесся голос Урсулы, как будто откуда-то издали.

Дракон взревел и полыхнул огнем. Урсула завопила во весь голос и в свою очередь бросилась на королеву.

* * *

Виглафу показалось, что прошла вечность, пока он взбирался по винтовой лестнице. Легкие горели, как будто дракон умудрился дохнуть ему в глотку. Что еще хуже, верхняя часть лестницы уже заполнилась дымом и вонью драконьего пожара. Виглаф зажал рот и нос ладонью и слезящимися глазами увидел, что путь отрезан огнем. Полыхал камень парапета, трещали деревянные детали дверей. Если даже королева жива, до нее не добраться, потому что рядом с башней, казалось, бушует огонь кузниц Муспелльсхейма. Он все же попытался продвинуться вперед и был за это вознагражден. Сквозь дым и языки пламени Виглаф смог заметить королеву и любовницу короля, молодую Урсулу. Но тут огонь полыхнул с новой силой, башня дрогнула, и пришлось ему отступить восвояси, схватившись рукою за обожженное лицо.

* * *

— Дважды промазал! — дразнил Беовульф. — Тоже мне, дракон, двух беззащитных женщин на открытом месте не смог изловить.

Огненный порыв только что просвистел мимо Урсулы и сбитой ею с ног королевы. Теперь межбашенный мостик полыхал в двух местах, жена Беовульфа и его любовница оказались меж двух столбов пламени. Раненый дракон разворачивался для третьей атаки, и в этот раз женщинам бежать было уже некуда.

— Чей же ты сын, червяк? — спросил Беовульф и сам себе ответил: — Не знаю, но не мой. — И он вонзил кинжал в мягкое, беззащитное местечко у основания шеи дракона.

В голове Беовульфа раздался дикий вопль золотого монстра, дракон оглушительно захрипел, извергнув языки пламени, кинжал Беовульфа мгновенно растаял и испарился, испарилась и почти вся плоть его ладони, почернела культяпка запястья.

Урсула и Вальхтеов замерли. Огонь устремился ввысь, образуя над башнями дымное темное облако, из которого повсюду выскакивали искры.

Беовульф кричал от боли, равной которой он не испытывал никогда за всю свою жизнь, полную страданий. Сотрясающие тело дракона судороги сбили Беовульфа с ног, он едва удерживался одной рукой.

— Все, милый. Забирай меня, забудь о них.

Голос золотого сына смолк в его голове. Краем глаза Беовульф увидел на мостике крепко схватившихся друг за дружку Урсулу и Вальхтеов, обожженных и испачканных, но живых.

Жизнь покидала тело дракона.

— Богами клянусь, все кончено, — тихо сказал Беовульф и опустил голову на грудь дракона. — Умирай.

Но огнедышащий монстр снова распахнул челюсти и… раздался лишь хриплый выдох, глухой скрежет донесся из глубины его могучей груди. Ни пламени, ни дыма. Беовульф понял, что все-таки повредил какой-то жизненно важный орган. Взбешенный дракон бил межбашенный мостик когтями и челюстями, разрушая кладку, вырывая камни и сотрясая стены. Урсула завопила, Вальхтеов закрыла лицо руками, но обе женщины остались вне досягаемости чудовища.

В голове Беовульфа всплыли слова золотого человека:

— Как ты меня убьешь, отец? Зубами, пальцами, руками?

Беовульф, напрягая остатки сил, засунул недогоревший остаток руки в глотку дракона, просунул руку внутрь по самое плечо, стремясь нанести как можно более чувствительные ранения. Дракон захрипел, закатывая глаза.

— Пошли… — прошептал Беовульф, сам не понимая, кому. — Пошли, сынок, — прохрипел он из последних сил.

Голова дракона замерла, оказавшись почти вплотную к двум женщинам. Мгновение — и тело его сорвалось вниз, крылья стали уже неуправляемы, он падал кувырком. Беовульфу казалось, что падение длится вечность.

* * *

Натиск дракона окончательно разрушил межбашенный мостик. Конструкции его начали разваливаться со все возрастающей скоростью. Урсула и Вальхтеов, пережившие на-

падение огнедышащего крылатого убийцы, оказались перед лицом смерти в падающей массе грубо обтесанного гранита. Вальхтеов в отчаянии смотрела в сторону восточной башни, где только что видела Виглафа, но он куда-то исчез. Парапет разваливался, в разные стороны летели осколки, с дымом пожара смешивались облака строительной пыли и штукатурки. Вальхтеов и Урсула крепко держались друг за друга, обнимались последним

объятием, ожидая неминуемого конца.

— Извини, — всхлипнула Урсула, и Вальхтеов принялась утешать ее, уверять, что нет за нею никакой вины.

— Я взяла его у тебя.

— Дитя, ты подобрала то, что мне уже не

принадлежало.

Оглушительный грохот сделал дальнейшие объяснения невозможными. Мостик накренился, падая к морю, и открыл узкий проход, свободный от огня. Виглаф звал их, махал рукой.

— Живей! — толкнула Урсулу Вальхтеов. — Бегом!

— Но… — не видя ничего за пеленой слез, пробормотала Урсула.

— Шевелись, демон тебя дери! — толкнула ее Вальхтеов к Виглафу, который начал продвигаться к ним.

Урсула рванулась к Виглафу, за ней Вальхтеов. Но мостик дрожал, раскачивался, продолжал разваливаться; королева споткнулась и упала в развал камней, подняв облако пыли, тело ее сразу поехало под уклон… Урсула едва успела ее подхватить, но сил у нее не хватало, она лишь задержала движение Вальхтеов, и теперь они обе медленно сползали к краю.

— Отпусти, убегай, — просила Вальхтеов, но Урсула не отпускала ее, и Вальхтеов резким рывком выдернула свою руку, чтобы упасть в бездну. Урсула вскрикнула, но в последний миг Виглаф подхватил королеву и нечеловеческим усилием вырвал ее из лап смерти.

— Давайте-ка, милые дамы, уберемся отсюда, — пыхтел он, подталкивая их к лестнице. И как только они оказались в башне, последние остатки мостика устремились вниз. Камни отскакивали от прибрежных скал, неслись навстречу морским волнам.

* * *

Беовульф очнулся от холода пены морской, лежа на песке за большим валуном, как ему показалось, на теле мертвого дракона. Но, открыв глаза, он увидел, что лежит рядом с золотым человеком из пещеры морской нимфы. Ужасная рана вскрыла горло и грудь молодого человека. Глаза его внимательно следили за бегущими по небу серыми облаками.

— Отец… Ты здесь? Я тебя не вижу.

— Я здесь, — ответил Беовульф. Не обращая внимания на боль, он подполз ближе и устроил голову сына на своей уцелевшей руке. — Извини…

— Мы умерли?

— Почти.

Очередная волна оказалась особенно мощной. Она накрыла их обоих, а когда схлынула, Беовульф обнаружил, что остался он один на песке. Золотой человек исчез, вернулся к матери. Король данов откинулся назад, устремив взгляд в облака, проносящиеся мимо, не стараясь различить, что течет по его лицу: слезы, дождь или соленая морская вода.

«Чуть полежу, — подумал Беовульф. — Чуть поживу еще. Небо… Облака…»

Он услышал шаги, и вот уже над ним склонился Виглаф, косясь на обожженный обрубок правой руки.

— Ничего, ничего, могло быть хуже, — улыбнулся друг, стремясь подбодрить умирающего. — Ох, стары мы уже, в герои не годимся. Барды будут петь о тебе новые песни. А раны скоро заживут.

— Нет, друг. Мне конец. И не самый плохой. Будет что рассказать в чертоге Одина.

— Будет, будет, но не сегодня. Я лошадь свежую привел.

Беовульф улыбнулся и закрыл глаза, вслушиваясь в прибой. Что-то вплеталось в биение волн, какой-то новый звук, как будто прекрасный женский голос.

— Слышишь ее? — спросил он Виглафа.

— Кого? — удивился Виглаф. — Только море да чайки.

— Песня, Виглаф, глухой ты демон. Мать Гренделя, мать моего сына… моя… — Он забылся, так и не выбрав слова: моя любовь, моя судьба, моя проклятая доля…

Он снова открыл глаза. Песня теперь слышалась ясно, заглушала рев моря. Виглаф смотрел испуганно.

— Государь, не говори такого. Ты убил мать Гренделя. Когда мы были молодыми… Саги…

— Врут саги. Врут. И ты это знаешь. Всегда знал.

Виглаф не ответил. Беовульф закрыл глаза, околдованный чудесной песней.

— Теперь с враньем покончено, — прошептал он.

Большая волна обрушилась на берег, окатила Виглафа, и, когда он снова опустил взгляд на бледное лицо Беовульфа, увидел, что он один остался на берегу. Король Беовульф умер.

Эпилог

ПОХОРОНЫ БЕОВУЛЬФА

В центре мира растет ясень Иггдрасиль, самое большое и самое красивое из всех деревьев. У корней Иггдрасиля восседают три девы, норны, заняты они жизнями каждого мужчины и каждой женщины от рождения и до смерти. Даже боги Асгарда — всеголишь нити под их руками, даже они, как и смертные, как и гиганты, не могут подглядеть, не могут узнать, что уготовано им ловкими пальцами. Лишь этим трем девам известна длина каждой нити, трем девам, восседающим у подножия Мирового Древа. Так произошло и с Беовульфом, который искал славы и смерти героя, чтобы войти в чертог Одина и драться плечом к плечу с богами, когда придет час и разразится Рагнарёк, когда дети Локи Небоходца и Волка-Оборотня^[73] ринутся на космос. К моменту рождения нить жизни Беовульфа уже определилась, и он следовал ею до самой смерти. Так думал новый повелитель данов в зимний день, когда хоронили Беовульфа. Король Виглаф, сын Веохстана, сын гаутской рыбачки, стоял поодаль от остальных, пришедших попрощаться с покойным королем. Сегодня на нем золотая корона, которая украшала голову короля Беовульфа, а до него — голову короля Хродгара по линии предков от Скильда Скевинга. Виглаф провожал взглядом закатывающееся солнце и отходящую от берега погребальную ладью, ту самую, с драконом на носу, на которой тридцать лет назад прибыли гауты во главе с Беовульфом через штормовые воды Иотландсхафа. Теперь она уносила Беовульфа к полям Идавёлля.

На берегу собрались люди, пережившие нападение дракона, прибывшие из дальних уголков земель данов, смотрели молча, перешептывались, переглядывались. На утесе недалеко от Виглафа стоял молодой скальд, пел высоким и чистым голосом:

В песне перечислялись все доблестные дела короля Беовульфа, его ратные подвиги в многочисленных битвах, восхвалялась забота о населении страны, несравненная мудрость в управлении государством. И, конечно же, воспевался последний его подвиг, блестяще увенчавший его долгую славную жизнь.

Десять танов, по пять с каждого борта, размеренно и неторопливо работали веслами. Надут свежим ветром парус Борта украшены четырнадцатью наилучшими железными щитами, судно нагружено драгоценностями, оружием, снаряжением. Здесь мечи двуручные и одноручные, боевые двухлезвийные топоры и бердыши, булавы и кинжалы, кольчуги и панцири нагрудные, наручные доспехи и поножи; шлемы с рогами и гребнями конского волоса, с наушами и наносниками, с чеканкой и золотыми украшениями — все, что необходимо храброму воину для путешествия в Идавёлль. В центре судна возвышался погребальный одр Беовульфа, на котором покоилось тело короля в мехах и броне, при полном вооружении. Таны вывели судно за линию прибоя и направили его к великолепной морской арке, сооруженной в течение долгих столетий ветром, дождем и самим морем. На каменной арке-скале судно поджидала другая группа танов, уже разжегших погребальный костер. Зрители молча наблюдали, как судно, подгоняемое течением и ветром, проходило под каменной аркой. Взгляд Виглафа выхватил из толпы тощего христианского священника в красной рясе, стоявшего возле королевы. Но в этом ритуале истовому ирландцу была отведена роль пассивного наблюдателя. Король Беовульф придерживался старой веры, как и его преемник король Виглаф.

Королева Вальхтеов стояла рядом с Урсулой, Виглаф надеялся, что с течением времени найдут они утешение от постигшего их горя. Вальхтеов осталась королевой, хотя Виглаф уважил ее пожелание и не требовал, чтобы она стала его женой.

Погребальное судно медленно вышло изпод арки, таны при помощи шестов посадили его на риф, покинули борт, и сверху на ладью тут же обрушился шквал огня. Мгновение — и судно запылало. Солнце коснулось горизонта, и небо тоже запылало закатным огнем. Король Виглаф громким голосом начал прощальную речь.

— Он был храбрейшим из нас. Имя его будет жить в веках. Король-воин и король воинов, верный мечу, верный делу своему. Подвигам его нет числа Он… — Комок подкатился к горлу Виглафа, он замолк и отвернулся, чтобы скрыть слезы.

Королева Вальхтеов подхватила, продолжила, не стесняясь текущих по лицу слез:

— Его песня будет звучать вечно. Сколько стоит мир, всегда будут звучать сказания о его славных делах…

Речи смолкли, слышны были лишь волны да ветер. Погребальное судно уносило в открытое море. Толпа на берегу медленно расходилась. Ушли, обнявшись, и Вальхтеов с Урсулой, уполз за королевой христианский священник, но Виглаф остался, наблюдал за горящим судном Он вернулся мыслями на тридцать лет назад.

— Море — мать моя, Виглаф, — заявил тогда Беовульф. — Оно извергло меня и не возьмет обратно в свое темное чрево.

Тут Виглаф уловил что-то новое в завывании ветра, какую-то жалобу. Он всмотрелся, пытаясь обнаружить источник звука. Жалоба превратилась в песнь, прекрасное, завораживающее пение разносилось над морем.

— Песня, Виглаф… Мать Гренделя, мать моего сына… моя…

И тут он увидел ее, женщину, оседлавшую нос горящего судна. Солнце блестело на ее обнаженной коже. Судно спокойно погружалось. Виглаф направился к берегу, где чтото блеснуло в последних лучах солнца. Сошел к линии прибоя. Золотой рог, дважды потерянный и вновь обретенный, забывший вкус хмельного меда, омываемый соленой морской водой, покоился на боку между камнями… Виглаф подобрал драгоценность, хотя внутренний голос и предостерегал его, советовал вернуться в Хеорот, не обращая внимания на эту находку, оставить ее на берегу, а еще лучше — зашвырнуть обратно в море… Он всмотрелся в чеканку, в камни, наслаждался тонкостью работы неизвестных мастеров и ждал… Чего-то ждал. Солнце село, наступила ночь.

Она поднялась из воды, мать демона Гренделя, мать единственного сына Беовульфа, дракона. Она улыбнулась и поманила Виглафа длинным пальцем. Виглаф нерешительно сделал несколько шагов, вошел в воду по щиколотку. Нос погребального судна задрался в воздух, и оно скользнуло вниз, в глубины. Вода зашипела, воды моря приняли смертные останки Беовульфа, сына Эггтеова, направили душу его в сады Эгира.

— Тебя еще ждет славная судьба, герой, — обратилась к Виглафу морская нимфа. — Бессмертные саги ждут твоих подвигов.

Виглаф спокойно смотрел в медовые глаза морской нимфы. Заманчивы ее посулы, но он не забывал об их цене.

— Такой, как ты… — Она призывно протянула ему руку.

— …может следовать своей дорогой, полагаясь на свою голову, — завершил он фразу под плеск ледяной волны у ног. — Знаю я твои демонские посулы и демонские замашки. Знаю я, чем твои благодеяния чреваты. Возвращайся в свою стихию.

— Как скажешь, — улыбнулась она. Ей некуда спешить. Она умеет ждать. У нее в запасе много времени — вечность.

А норны: Урд, Верданди, Скульд — следят за очередной нитыо на своих ткацких рамах, следят с любопытством и с неистощимым терпением бессмертных.

Примечания

1

Гинунгагап — Мировая Бездна. — Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, — понятия и персонажи германо-скандинавской мифологии. (Везде по тексту — прим. ред.)

(обратно)

2

Нифльхейм («темный мир») — страна смерти, тумана и холода.

(обратно)

3

Сурт («черный») — огненный великан.

(обратно)

4

Муспелльсхейм («огненный мир») — страна огня и света.

(обратно)

5

Имир — первый человекообразный великан, гермафродит, породил великанов из пота своей правой подмышки и с помощью трения одной своей ноги о другую.

(обратно)

6

Один — верховный бог в скандинавской мифологии, шаман, мудрец, бог войны.

(обратно)

7

Валькирии («выбирающие убитых») — воинственные девы, дарующие по воле Одина победы в битвах.

(обратно)

8

Вальхалла («чертог мертвых») — дворец, куда попадают после смерти павшие в битве воины и где они продолжают героическую жизнь.

(обратно)

9

Рагнарёк («судьба богов») — конец света, конец времен.

(обратно)

10

Волк Фенрир (Fenrir) — хтоническое чудовище, прикованное богами цепью до Рагнарёка.

(обратно)

11

Ёрмунганд («Змей Мидгарда», Мировой Змей) — хтоническое чудовище, обитающее в Океане; в Рагнарёк выползет на берег, вызвав всемирный потоп.

(обратно)

12

Иггдрасиль — Мировое Древо, держащее небесный свод; ясень, под которым ежедневно собирается совет богов. По одной из версий, название древа означает «конь Игга»; Игг («ужасный») — одно из имен Одина.

(обратно)

13

Нидхёгг — дракон, грызущий корни Мирового Древа до Рагнарёка.

(обратно)

14

Даны — германское племя, в V–VI веках заселившее острова Датского архипелага и Северную Ютландию. Составило ядро формировавшейся датской народности.

(обратно)

15

Скильд Скевинг — легендарный основатель датского королевского рода. Скильдинги — потомки Скильда, употребляется как синоним для данов.

(обратно)

16

Тан — лорд в Шотландии, используется как синоним для придворных.

(обратно)

17

Франки — группа германских племен, основавших в эпоху Раннего Средневековья Францию и Германию, завоеватели Галлии. Подразделялись на две группы: салические, обитавшие вблизи моря, и рипуарские, жившие выше по берегам Рейна. В конце V века король салических франков Хлодвиг и принял христианство.

(обратно)

18

Герольд — глашатай, церемониймейстер при дворах королей и крупных феодалов; распорядитель на торжествах, рыцарских турнирах в странах средневековой Западной Европы.

(обратно)

19

Мундильфари — пораженный красотой своих детей, назвал сына Мани («месяц»), а дочь — Соль («солнце»), В наказание за гордыню боги водворили детей Мундильфари на небо, повелев Соль править конями, впряженными в колесницу солнца, а Мани — управлять луной, ее ростом и убыванием.

(обратно)

20

Локи — мифологический плут, трикстер, отец хтонических чудовищ; Локи хитростью добился убийства Бальдра, сына Одина, за что боги привязали Локи к камням кишками его собственных сыновей.

(обратно)

21

Мерсугур — месяц зимнего солнцестояния в древнескандинавском календаре, соответствует периоду с середины декабря до середины января в современном календаре.

(обратно)

22

Хеймдалль — страж богов и Мирового Древа.

(обратно)

23

Йотландсхаф — пролив Скагеррак между Норвегией, Швецией и Данией, соединяющий Северное и Балтийское моря.

(обратно)

24

Эгир («море») — великан, властелин моря. Дочери Эгира — волны.

(обратно)

25

Ундина — дух воды в образе женщины, заманивающий путников.

(обратно)

26

Упланд (Upland) — шведская провинция, северо-восточная часть Швеции, ограниченная на юге озером Медар, на востоке — Балтийским морем.

(обратно)

27

Гауты — северогерманское племя, жившее в южной части нынешней Швеции.

(обратно)

28

Ледяная земля — Исландия («ледяная страна»).

(обратно)

29

Винланд («страна винограда») — название, данное норманнами (варягами) части северо-восточного побережья Северной Америки.

(обратно)

30

Хресвельг («пожирающий трупы») — великан в обличье орла, сидящий на краю мира, вызывает шторм взмахами своих крыльев.

(обратно)

31

Менгиры — доисторические памятники эпохи неолита в виде отдельно поставленных вертикальных камней или столбов.

(обратно)

32

Рунические знаки, руны («тайна») — древние письмена скандинавских германцев, линейные знаки, сохранившиеся в надписях на надгробных камнях, оружии, кубках, драгоценностях и других предметах; часто использовались для магических целей, вытеснены христианством. Рунический алфавит является самым ранним алфавитом Северной Европы (применялся германцами с III века до н. э.).

(обратно)

33

Хель — дочь Локи, хозяйка подземнего мира, царства мертвых (также называемое Хель), в которое попадают те, кто не погиб в бою; обитатели Хель обречены на медленное мучительное исчезновение.

(обратно)

34

Свионы (др. назв. — свей) — северогерманское племя, древнейшие обитатели Скандинавии, жили на территории современной Швеции.

(обратно)

35

Оркнеи — Оркнейские острова, архипелаг в составе Британских островов у северной оконечности Шотландии.

(обратно)

36

Сколл («обман») — хтоническое чудовище, сын волка Фенрира; преследует Солнце (брат Сколла, Хати, «ненавистник», преследует Луну), пытаясь пожрать его. — этим объясняется смена дня и ночи.

(обратно)

37

Норны — богини, определяющие судьбы людей: Урд («судьба», «прошлое»), Верданди («становление», «настоящее»), Скульд («долг», «будущее»).

(обратно)

38

Вергельд («цена человека») — денежное возмещение за убийство свободного человека, альтернатива кровной мести; несвоевременная уплата вергельда восстанавливала право пострадавшей стороны на непосредственную расправу с убийцей.

(обратно)

39

Китовый путь — одно из распространенных кеннингов моря. Кемпинг — разновидность метафоры, характерная для скальдической, англосаксонской и кельтской поэзии. Представляет собой описательное поэтическое выражение, состоящее, как минимум, из двух существительных и применяемое для замены обычного названия какого-либо предмета или персоны. Море также называют «гостем богов», «мужем Ран», «отцом дочерей Эгира», «землею кораблей», «землею рыб и льдин», «путем и дорогою морских конунгов», «кольцом островов», «домом песка, водорослей и шхер», «страною рыболовных снастей, морских птиц и попутного ветра».

(обратно)

40

Хеатореамы — германское племя, проживавшее n V–VI веках в районе Осло, столицы современной Норвегии.

(обратно)

41

Гандвик (предположительно «залив чудовищ») — изначально датское название Северного Ледовитого Океана, затем Белого моря, позже закрепилось за Кандалакшским заливом.

(обратно)

42

Тор — второй по значимости после Одина бог скандинавского пантеона, бог грома, покровитель крестьян; главная задача Тора — защищать мир богов и мир людей от великанов. Молот Тора — кеннинг грома, молнии.

(обратно)

43

Фафнир — дракон, охранявший сокровища нибелунгов.

(обратно)

44

Вёрм — дракон.

(обратно)

45

Арвак («ранний») и Альсвинн («быстрый») — кони, везущие Соль; под плечи им положены кузнечные меха, которые, по-видимому, должны раздувать солнце.

(обратно)

46

Вандалы — группа племен восточных германцев, первоначально живших на Скандинавском полуострове, совершали опустошительные набеги на острова и берега Западного Средиземноморья (в 455 году полностью разграбили Рим).

(обратно)

47

Борнхольм — остров в Балтийском море, принадлежит Дании.

(обратно)

48

Фарси — здесь — Фарерские острова, архипелаг на северо-востоке Атлантического океана, входят в состав Дании.

(обратно)

49

Само имя Беовульф означает медведь, и образовано оно по следующему принципу. Саксонский элемент Beo означает bee — пчела; Беовульф буквально — «пчелиный волк». У медведя — вытянутая морда (как у собаки или волка); и те, кто наблюдал медведя, благоразумно держась от него на почтительном расстоянии, наверняка видели, как он разрушает ульи в поисках меда и поедает пчел. Потому медведя и прозвали пчелиным волком. — ©Билл Купер «После потопа Ранняя история Европы» Христианский апологетический центр, Симферополь, 1997; http://dragons-nest.ru.

(обратно)

50

Один Длинная Борода — Один нередко странствовал инкогнито в облике седобородого старика с посохом.

(обратно)

51

Эйнхерии («убитые оружием») — избранные мертвые воины, обитающие в Вальхалле; от восхода до захода солнца эйнхерии под началом Одина сражаются, а после битвы участвуют в пире воскрешения — этот цикл возрождения и смерти продолжается вплоть до Рагнарёка.

(обратно)

52

Вальгринд — врата Вальхаллы.

(обратно)

53

Браги — бог поэзии.

(обратно)

54

Асгард («владения богов») — мир богов-асов, первой группы богов скандинавского пантеона, важнейшими в которой являются Один и Тор. Асгард — цитадель со стенами и башнями, достигающими туч, с дивными палатами и чертогами, среди которых и знаменитая Вальхалла.

(обратно)

55

Гуллинкамби («золотой гребешок») — петух Вальхаллы, созывающий своим криком на Рагнарёк.

(обратно)

56

Идавелль — местность, в которой располагается Асгард.

(обратно)

57

Лига — единица измерения расстояния, равная 3 милям, или 4828,032 м.

(обратно)

58

Биврёст — мост, соединяющий Мидгард с Асгардом. Урд — источник судьбы, один из трех источников у подножия Мирового Древа Иггдрасиль, у которого боги ежедневно собираются на совет.

(обратно)

59

Ванахейм — страна богов-панов, второй группы богов скандинавского пантеона; важнейшие среди ванов — бог моря Ньёрд и его дети, Фрейр и Фрейя.

(обратно)

60

Ётунхейм — страна великанов (другое название — Утгард, «внешний предел»), земли по берегам океана с высокими лесами, могучими реками, огромными пещерами и исполинскими горами.

(обратно)

61

Сахагины — морские ведьмы.

(обратно)

62

Эглека — воинствующий монстр.

(обратно)

63

Фризы — древнегерманское племя, живущее в Нидерландах (главным образом, в провинции Фрисландия), а также в северо-западных районах Германии.

(обратно)

64

Ютландия — полуостров между Балтийским и Северным морями, северная часть принадлежит Дании, южная — Германии.

(обратно)

65

Сигурд (Зигфрид) — герой цикла эпических сказаний о нибелунгах. С помощью меча Грама убил дракона Фафнира, хранителя клада нибелунгов.

(обратно)

66

Морской гигант — Эгир.

(обратно)

67

Юл («колесо», «поворот») — языческий скандинавский праздник зимнего солнцестояния; с приходом христианства был совмещен с Рождеством. Фрерманудр — двенадцатый месяц древнескандинавского календаря, «месяц Юла», соответствует периоду с середины ноября до середины декабря в современном календаре.

(обратно)

68

Фризия — Фрисландия, ныне — провинция Нидерландов.

(обратно)

69

Дёккалфар, Сварталъфхсйм, Нидавеллир — названия царства темных эльфов, гномов, обитающих под землей или в камнях.

(обратно)

70

Глейпнир — цепь, которой боги сковали волка Фенрира до конца времен.

(обратно)

71

Дочь Локи — хозяйка уартва мертвых Хель.

(обратно)

72

Гьёлль («ужасная») — река, текущая к Хель.

(обратно)

73

Волк-Оборотень — Фенрир.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая. ГРЕНДЕЛЬ

  1 Во тьме бредущий

  2 Духи-пришельцы

  3 Ночьные рейдеры

  4 Прибытие Беовульфа

  5 Сын

  7 Шагающий сквозь ночь

  8 К ночи

  9 Поединок

  1 Cмерть Гренделя

  11 Трофей и приз

  12 Морская нимфа

  13 Договор

  14 Герой

Часть вторая. ДРАКОН

  15 Король Беовульф

  16 Золотой рог

  17 Огонь в ночи

  18 Сожженная земля

  19 Страж клада

  20 Огненный дракон

Эпилог

  ПОХОРОНЫ БЕОВУЛЬФА

*** Примечания ***