сих пор лучшего ознакомления русской публики с Беранже принадлежит, бесспорно, г. Курочкину.
В коротеньком предисловии к первому изданию своих переводов г. Курочкин говорит, между прочим, о своем предположении «представить со временем характеристику Беранже, – поэта и человека, – как его понимают лучшие люди в Европе». Нельзя не пожелать, чтоб г. Курочкин поскорее исполнил свое намерение. Беранже – одна из лучших поэтических личностей современной Европы, и между тем до сих пор его значение определено вполне хорошо, кажется, только им самим. У самих французов нередко раздаются странные и кривые толки аристархов об их национальном поэте. Недавно попалась нам в «Revue des deux Mondes», начала нынешнего года, статья: «Последнее слово о Беранже», написанная г. Монтегю по поводу автобиографии Беранже. Статья эта разбирает политические тенденции поэта, и худо скрытое негодование орлеаниста против демократа прорывается в ней на каждой странице. Выставляя свою критическую проницательность, г. Монтегю говорит, что он всегда был убежден в отсутствии твердых политических начал у Беранже, и не без удовольствия прибавляет, что чтение автобиографии подтвердило его уверенность. Особенное недовольство характером Беранже выказывает г. Монтегю, разрушая «упорные иллюзии тех, которые видят в Беранже республиканца, приписывают ему политические пристрастия и смотрят на него как на защитника свободы». Ничего подобного не было, с негодованием говорит г. Монтегю, для Беранже было решительно все равно, королевство или республика, тот или другой образ правления. Он писал, правда, смелые песни против Бурбонов, он не любил Реставрации; но это не потому, что Реставрация была противна свободе, не потому, что Бурбоны были ретроградны, а потому только, что это были Реставрация и Бурбоны. В сущности Беранже был наполеонист, и нередко даже более наполеонист, чем сам Наполеон. Он старается показать, будто весь век был верен республиканским идеям, но в самом деле республика была для него только холодною, законною супругою, в душе же его постоянно пылала другая страсть, гораздо более пылкая… В таком роде рассуждает г. Монтегю и заключает свои рассуждения следующими словами: «Каково бы ни было в будущем суждение публики о Беранже, примет ли она его политические идеи или отвергнет их, мы очень счастливы, что поэт сам позаботился (в своей биографии) доказать ту истину, которая многих смущает и с которою многие не хотят согласиться: именно, что демократ не всегда есть сугубый (double) [3] либерал».
Читая подобные замечания, изложенные в тоне худо сдержанной иронии, только удивляешься узости взгляда, который критик не только усвоил себе, но еще навязывает и Беранже. Нам, разумеется, нет никакого дела до того, каких именно политических мнений и до какой степени безукоризненно держался Беранже, и мы не имеем ни малейшей претензии защищать французского поэта от нападений французского критика. Но нельзя не заметить того, как высоко, после всех этих обвинений, становится Беранже над близорукими либералами, подобными г. Монтегю. Для них очень важна форма; для них главное дело в игре слов, выражающих по большей части отвлеченные понятия. Они никак не могут понять равнодушия человека, напр., к каким-нибудь изменениям в форме правления; не могут простить, если кто с холодностью примет какие-нибудь либеральные фразы или новые формы учреждений. Они никак не могут дорасти до взгляда человека, который ищет только существенного добра, мало обращая внимания на внешнюю форму, в которой оно может проявиться. Беранже, судя по его песням и по его собственным признаниям, был именно один из немногих людей, обладающих таким высшим, гуманным взглядом. Очень может быть, что он и не выработал своих воззрений с последовательностью и строгостью теоретика, но он ясно сознавал и сильно чувствовал их инстинктом своей благородной натуры. Инстинкт этот далеко возвышался над мелкими интересами враждебных партий; он всею силою своей направлялся в одну сторону – к достижению блага народного. Кто более делал или даже только желал, обещал сделать для народа, кто приобретал народную любовь, к тому стремились и симпатии поэта. Таким образом, он, действительно, не был ни республиканцем, ни роялистом, ни либералом, ни наполеоновцем: он стоял выше всех их, на высоте своей чистой, поэтической любви к народному благу. «Le peuple – s'est ma muse» [4], – говорит он сам, и едва ли можно лучше выразить в коротких словах характер всей его поэзии. В этой-то симпатии к народу и заключается причина необыкновенной популярности Беранже, этим-то и отличается он от эфемерных памфлетистов, сочиняющих зажигательные политические стихи, вызванные потребностью минуты и интересом партии. Тех обыкновенно бросают и забывают через несколько дней после их появления, а Беранже читают и перечитывают даже те, которым совершенно чужды и события и тенденции, вызвавшие ту или другую из его песен. Это потому, что
