Искатель. 2014. Выпуск № 09 [Алексей Кленов] (fb2) читать онлайн

ИСКАТЕЛЬ 2014
Выпуск № 9

Алексей Клёнов
ЖИТЬ ХОЧЕТСЯ — ХОТЬ УБЕЙ…

Шамиль уже все на свете трижды проклял в этой поездке, усталый, измотанный, злой как черт на директора комбината с его вечными махинациями в поисках выгоды. Ведь и вызвал-то к себе в середине рабочего дня, когда отправляться не то что в дальнюю ездку поздно, а и на другой конец города. А тут в Оренбург, шутка ли. Четыреста шестьдесят верст с гаком. Да обратно. Будь ты хоть трижды асом, просто физически не обернуться. Однако ушлый директор знает, как уломать. Обнял так по-отечески, к столу подвел, приказ под нос сунул:

— Ну, ты посмотри, Шамиль Талгатыч, дорогой ты мой. Вот приказ. Я уже тебе два отгула авансом даю и премию в размере месячного оклада. Мало?

Шамиль, зная прижимистость директора, недоверчиво хмыкнул:

— Что-то ты больно щедрый сегодня, Иван Петрович. В чем подвох? Давай колись. Все равно же узнаю.

Петрович, хитро улыбаясь в седые усы, раскололся:

— Нет подвоха, Талгатыч. Тебе как старому работнику, с которым двадцать лет вместе отпахали, скажу. У наших конкурентов зависла тысяча с хвостиком метров первоклассного шевро. Не выработали за месяц, пожадничали, получая с базы. А вот фурнитуры не хватает. А у нас излишек. Произведем обмен, взаимообразно, и все будем довольны. У нас же полцеха без работы простаивает из-за отсутствия кожи. Выручай, Талгатыч. Людям поможешь. Всем семьи кормить надо. Только там, как приедешь, иди сразу к директору, и ни к кому больше. Ни к кому! Только он и я в курсе. Переночуешь — и прямо с утречка и двигай. А бумаги мы сами оформим. Ты только привези завтра к вечеру…

И Шамиль привез бы, если б не безалаберность обоих директоров. Один брякнул, второй послал, а отдуваться ему, Шамилю. Да еще ехать пришлось не на своем новеньком «ЗИЛе», а на допотопном «ГАЗ-66», который стоял в гараже как подменный уже лет десять. Когда-то ушлый директор выменял его у вояк по бартеру на партию женских сапожек для личного состава роты связи. Армейцам все равно расплачиваться было нечем, а — госзаказ, никуда не денешься. Так и стоял бедный армейский внедорожник — ни богу свечка, ни черту кочерга. В смысле, бесхозный. У кого свой машина в ремонте, тот на ней и ездил. Вернее, добивал. Не своя же, не жалко. Это своих «ласточек» каждый холит и лелеет, чтоб в дальнем рейсе не подвели. Теперь вот Шамилю довелось. Впрочем, не впервой уже. Безалаберный сменщик Шамиля снова «поцеловался» с кем-то в городе, в третий раз уже за пол года, и теперь жестянщики курочили передок родного «ЗИЛа», на который больно было смотреть. Люто выматерив вовремя сбежавшего домой сменщика (застал — убил бы!), завгара и директора, Шамиль зло хлобыстнул дверцей, почти вырвал у завгара из рук путевку и вырулил со двора…

Припилил он в Оренбург после обеда в пятницу, сразу проехал на комбинат, а директора нет. Уфитилил куда-то. Поначалу секретарша с умным видом сказала, что директор на совещании. Это понятно. Непонятно где и когда вернется. Через час сказала, что директор в цехах. Еще через час, что он на больничном, и вообще из отпуска вернется только через две недели. Короче, издевалась. А когда Шамиль не выдержал и витиевато, по-шоферски, выругался, пригрозила вызвать охрану, ОМОН и бойцов «Альфы», чтобы утихомирить буяна. И только к концу дня сжалилась, видя, что Сан Саныч ну просто смерть как нужен этому сумасшедшему из Уфы, и поведала, что директор уехал на дачу и вернется только в понедельник утром. Вот блин! Селектор ходячий! Не могла сразу сказать? Шамиль успел бы обернуться за подписью на накладные на директорскую дачу и загрузился бы до конца дня. В качестве компенсации секретарша посоветовала остановиться в гостинице «Факел», как гордо именовался бывший дом колхозника. И утешила тем, что завскладом все равно бюллетенит и погрузку-выгрузку без него осуществить по-любому не удалось бы…

Не везет так не везет. Гостиницу Шамиль знал хорошо, не раз в ней останавливаться приходилось. Но все больше в двухместных номерах, на сутки и за умеренную плату. А тут, как на грех, народу набилось неизвестно откуда — то ли делегация какая, то ли юниоры на соревнования приехали. В общем, всё, что могли Шамилю предложить, так это только отдельный люкс, на все его оставшиеся командировочные. И деваться некуда, в городе знакомых нет, у кого можно было бы перекантоваться до понедельника.

От люкса одно название, одиночество и цена. В остальном — обычный одноместный номер. Разве что с советским, еще ламповым, «Фотоном», в котором то ли фильм про пургу показывали по всем каналам, то ли просто кинескоп износился донельзя. Так что даже телик не посмотришь. И выпить с горя не с кем, а от командировочных только на бутылку с закуской и осталось…

В общем, в понедельник с утра Шамиль заявился на комбинат злее черта и высказал директору все, что о нем думает. А тот, хитрован, только руками развел:

— Ну, прости, Талгатыч. Ну, так вышло! У супруги юбилей, понимаешь, пятьдесят стукнуло, ну и закрутился с этими делами. Забыл напрочь про твой приезд! Извини, дорогой. Сейчас тебя загрузят вне очереди, и поедешь. А что денег не осталось, так не беда. Зачем они тебе? Бензин есть, до дома хватит. Ехать тебе всего часов восемь. Ну, с отдыхом максимум десять. А накормят тебя в заводской столовке, я сейчас распоряжусь. И в дорогу кое-чего соберут. Не журись, дорогой. Что ни случается — все к лучшему. Зато поедешь с утра, а не на ночь глядя…

И, конечно, опять надул. То есть в столовой, конечно, накормили от пуза и «тормозок» в дорогу приготовили. А вот с погрузкой заминка вышла. Пока вызвали из дома завскладом, пока грузчики раскачались, время и ушло. Так что выехал Шамиль из заводских ворот только в полдень, матерясь на чем свет стоит, понимая, что до конца рабочего дня ну никак не успеть и, значит, завтра, не отдохнув толком, с утра пораньше ехать на разгрузку. Да еще от своего директора упреки выслушивать, что цех простаивал двое суток. Как будто по его, Шамиля, вине!

На выезде из города Шамиля тормознул вездесущий гаишник. Принесла нелегкая. И чего надо? Видит, что армейский «ГАЗ», поживиться явно нечем. Однако же и нюх у них, родимых, можно только позавидовать. Хотя с Шамиля взять все равно нечего. Если б водку вез, тогда да. Но тюк с кожей едва ли возьмет, тем более с государственной машины. Шамиль же потом в докладной укажет, куда подевались сто метров шевро. А это уже хищение…

Притормозив, Шамиль выбрался из кабины с документами и накладными, прохладно поприветствовал:

— День добрый, товарищ лейтенант. Я как будто ничего не нарушил. И документы в порядке.

Лейтенант козырнул, представился, как положено:

— Инспектор ДПС лейтенант Асмолов. Что везем?

Пожав плечами, Шамиль сдержанно ответил:

— Груз кожи, согласно накладной. Смотреть будете?

— Обязательно.

Впрочем, лейтенанта груз Шамиля не заинтересовал.

Кузов под тентом осмотрел внимательно, в кабину заглянул, козырнул и пожелал счастливого пути. Хороший такой лейтенантик, вежливый. Молоденький еще, видно; недавно в ГИБДД, хапать еще не научился. Правда, глаза у него какие-то пронзительные, не гаишные. Те либо цепко смотрят, либо жадно. А этот как рентгеном просвечивает, даже не по себе малость…

А метров через сто Шамиля снова тормознули. На этот раз, слава Богу, не гаишники. Девчушка лет семнадцати на обочине голосовала так отчаянно, словно именно Шамиля и никого другого ждала. Явно его пропустить не хотела. И когда Шамиль тормознул со скрипом метрах в двадцати впереди, к машине метнулась торопливо, очевидно опасаясь, как бы дядя не дал по газам. Распахнув дверь, Шамиль недовольно пробурчал:

— Ну, чего тебе, красавица? Путешествуешь, что ли?

Девушка, несмотря на неприветливый тон, радостно защебетала:

— Ой, дядя, здравствуйте! А я вас знаю! Мы в гостинице вместе жили. А я смотрю, номера наши, башкирские. Дай, думаю, попытаю счастья, авось повезет. Дядя, возьмите меня с собой, пожалуйста. Мне ну вот так уехать нужно, а деньги кончились!

Услышав «наши, башкирские», Шамиль малость отмяк и куда как приветливее улыбнулся:

— Землячка, значит? Ну, садись, землячка. Своих в беде не бросаем.

Девушка грациозно вспорхнула по неудобной крутой подножке, бросила под ноги дорожную сумку и защебетала:

— Ой, как хорошо, что вы мне попались! Я прямо и не знала уже, что делать. Мне же в Стерлитамак, с вами я как раз до места и доберусь. А то все едут или местные, или в Челябинск и Татарстан. А мне-то никак не по пути. Три часа уже здесь стою, и ни одного в Уфу…

Слушая ее болтовню, Шамиль заулыбался еще шире, вспомнив свою старшую дочку. Ну, точь-в-точь такая же стрекоза и балаболка. В любой компании своей становится в минуты, словно сто лет людей знает…

— Ну, давай знакомиться, землячка? Как мама с папой-то зовут?

Девушка усмехнулась:

— Не скажу! А вообще, Гульсияр. Друзья и подружки Гулей зовут. А вас как?

Добродушно улыбнувшись в усы, Шамиль покосился на попутчицу:

— Ну, не хочешь — не говори. А меня Шамиль Талгатович. Можешь Шамиль-ага звать.

— Ой, Шамиль-ага, вы, пожалуйста, не обижайтесь, ладно?! Я же не скрытная какая. Просто мама с папой смешно зовут, вот я и стесняюсь. Гульчонок, ну что за имя, а? Я им запрещаю, а они все равно зовут. Правда, только дома, без посторонних.

— Значит, хорошие у тебя родители, тактичные. И любят тебя. Только любимую дочку так и можно звать. А ты как же. так без денег осталась-то? На дискотеке прогуляла, что ли? И чего в Оренбурге делала?

— Не, не прогуляла… Я на соревнования приезжала, региональные, по легкой атлетике.

— Спортсменка, значит?

— Ну, вроде того. Бегаю на короткие дистанции. На двести и четыреста метров. Вот, нашу стерлитамакскую ДЮСШ представляла.

— Ну, и как? Победила?

Гуля, не удержавшись, похвасталась:

— Ага! Второе место в беге на двести метров! И третье на четыреста. «Двухсотку» за двадцать пять и шесть десятых секунды пробежала! А главными претендентами челябинские девчонки были. Особенно одна, Люба Ворсова. Я с ней уже три года соревнуюсь. Челябинские девчонки знаете какие сильные? Хотя у меня тоже первый взрослый уже. Почти КМС. Тренер говорит, если б серьезно занималась, до Олимпиады добегалась бы. Но я хочу после школы на филфак поступать. Обожаю восточные языки, арабский, фарси… А деньги я на подарок потратила. В Оренбурге тетя живет и двое братишек двоюродных. Я и отпросилась у тренера. Сказала, что тетя меня посадит на поезд. И тетя ему позвонила, вот он и разрешил. У одного братишки вчера как раздень рождения был, ну, я на подарок и потратилась. А взаймы у тети просить неудобно было, живут они небогато, она одна братиков воспитывает. Ладно, думаю, доберусь на попутках. Вот повезло, вас встретила…

Шамиль покосился на девчушку, все так же улыбаясь в усы, поинтересовался:

— Так ты, поди, голодная, кызым? Небось, со вчерашнего пиршества и крошки во рту не было? Я ж видел, вы всей делегацией с утра из гостиницы уходили, а на завтрак, поди, денег уже и не было, а?

Гуля смущенно потупилась, не решаясь сказать «да». Хорошая девочка, скромная. Качнув головой, Шамиль предложил:

— Вон пакет на кожухе, видишь? Возьми перекуси. Там котлеты, курочка жареная, хлеб. В термосе чаек с душицей, наверное, теплый еще.

— Ой, спасибо, Шамиль-ага! Честно говоря, кушать так хочется, что корочку хлеба погрызла бы!

— Давай, давай, наворачивай. Ты молодая еще, растешь, организм калорий требует. Ешь, не стесняйся. До Стерлитамака нам часов шесть без остановки пилить. Если ничего в пути не случится…

И как в воду глядел. Точнее сказать — накаркал. Правда, Шамиль подразумевал, что с машиной не случится ли чего, а обернулось так, что старенький вояка не только не подвел, но даже, можно сказать, и жизнь обоим спас своей надежностью…

А началось все с роженицы. Шамиль уже много лет за баранкой, исколесил полстраны и всякого понавидался, но с таким случаем впервые столкнулся. Раньше только слышать приходилось от коллег да посмеиваться над теми, кто сподобился в женские дела влезть. Все же не мужское это дело. А туг и сам чуть было не влип. На развилке, где голосовала, в надежде поймать попутку, очередная кучка бедолаг, прямо под колеса кинулся мужичок лет тридцати пяти. Явно сельский, в ватнике, в кирзачах. И глаза прямо-таки квадратные от испуга. Шамиль затормозил так, что Гуля едва котлетой не подавилась и пребольно ударилась лбом в стекло, вскрикнув «ой!» и прошипев что-то не совсем подобающее скромной домашней девочке. И тут же испуганно на Шамиля покосилась, как бы не упрекнул. Но ему не до того было. Сам такое загнул, что у девочки ушки заалели. Распахнув дверцу, уже на всю трассу зарычал с переливами и подтекстом:

— Ты, разбабай толченый!!! Бабку твою кумганом в анису!!! Ты смерти ищешь, куян облезлый??? А если б у меня реакция никудышная была, мне тебя в морг везти, хрень ты неумытая?!! Распредвал тебе в багажник — и домкратом утрамбовать, чтоб не выглядывал!!!

Ну, и далее в том же духе. Гульсияр совсем залилась краской до корней волос и ушки зажала ладошками, испуганно хлопая глазами и стараясь не запомнить шоферских идиом. А мужичок, не обращая внимания на справедливую ругань, взмолился:

— Друг, выручай! Вопрос жизни и смерти! Жена у меня, понимаешь, рожать удумала. Повезли ее с шурином на его «Жигулях» и сели. Ну, дорога-то, тебе ли объяснять? Пять рытвин на полтора метра. Выручай, друг! За полчаса ты единственный на вездеходе. Тормознулся один на «КамАЗе», да куда ему? Фура груженая, двенадцать тонн, да разворот пятнадцать метров. Сам бы сел. А баба моя криком исходит. Не дай бог, помрет!

Шамиль снова, на этот раз вполголоса, выругался:

— Ну, а раньше-то чем думали? Загодя не мог в роддом отвезти? Дернуть надо, что ли?

— Да она все… Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! «Нормально все, Мишенька, не время еще. Успеем». Успели, блин! Ребенок, понимаешь, первый и поздний. Восемь лет делали. Боюсь, не сдюжит жена. Если б сели — полбеды. Шаровые полетели напрочь. Теперь только на эстакаду. Довези до райцентра, Христом-богом прошу!

Шамиль, в сердцах пристукнув ладонями о баранку, распорядился:

— Вот что, дочка. Давай-ка ты в кузов. Там тюки с кожей, на них помягче, чем на скамейке. А этот… чудачок… за штурмана сядет. В темпе, дочка, в темпе. Дело, кажется, серьезное. Надо выручать… Слышь, ты, Мишаня! Прыгай в кабину, показывай, куда пилить.

Мишаня дважды себя уговаривать не заставил, заскочил на освободившееся место и застрекотал:

— Да тут дорога-то одна, до нашей деревни только. Недалеко, километра четыре до трассы не дотянули…

«Жигуленок» на разбитой дороге зрелище представлял собой жалкое. Весь залепленный грязью, носом ткнувшийся в огромную яму с водой, словно водила специально сунулся, где поглубже. Хотя дождей уже дней пять не было. Эх, деятели, вашу мамашу. Шамиль только сплюнул с досады. И куда на «шестерке» по такой-то дороге? Даже он на внедорожнике четыре километра юзил полубоком, цепляясь колесами за траву. Видать, и впрямь припекло женщину, если рискнули…

Мишаня пулей вылетел из кабины, заорал шурину, сидевшему за рулем с мукой мученической на лице:

— Вовка, давай быстрее в кабину ее! Сам дуй за трактором, вытаскивать тебя некогда.

Шурин выскочил из салона, осторожно с зятем на пару перевел охающую сестру в кабину «ГАЗ» а, а сам, подойдя к Шамилю, чуть ли не руки сложив умоляюще:

— Друг, и меня подцепи, а? Только до трассы. Все равно же тебе выбираться. А там я эвакуатор из райцентра вызвоню.

Шамиль совсем взбеленился:

— Да вы совсем обалдели, мужики?! То бабу вашу спасай, то тебя тащи по рытвинам. Вы уж как-то определитесь, что важнее? Сказал тебе зятек — дуй за трактором. Он и вытащит.

— Да какой, на фиг, трактор? Он один в деревне, сам на ладан дышит! Да и Серега, хозяин, с бодуна сегодня, не поедет. И переть до деревни пятнадцать километров! А я живу-то в райцентре. Приехал неделю назад сеструху навестить, да задержался. Рыбки с Мишкой половили, в баньке попарились да малость водочки попили. И вишь, как получилось. Ты только до трассы подтяни меня, а дальше я сам. Выручи, землячок!

Сплюнув, Шамиль крикнул в кузов незадачливому Мишане:

— Эй, ты! Деятель! Нащупай там трос в углу. Будем и шурина твоего спасать, ничего не поделаешь. Такой вот у меня нынче день спасателя…

До трассы ползли — как тараканы беременные. Шамиль старался выбирать места поровнее, чтоб роженицу меньше трясло, не слыша за ревом двигателя, как матерился и проклинал все на свете Мишанин шурин, волочась в своем «жигуленке» по всем ухабам и катаясь по салону, как лотерейный шарик в барабане. Тащило его то юзом, то поперек. Главное, что тащило. Под крылья набилось столько травы и земли, что колеса не вращались, а скользили по жирной грязи. Его проблемы. Шамилю не до того было. Молил Бога только, чтоб женщина в его кабине рожать не затеялась. Совсем не до смеха будет. Хоть и своих трое, а вот роды принимать как-то не доводилось.

Вырулив на трассу, Шамиль вышел отцепить трос и не сразу заметил, как от кучки голосующих отделились двое мужичков лет под тридцать, предварительно перемигнувшись. При этом один качнул головой в сторону Шамиля, второй согласно кивнул, и оба торопливо подошли, поправляя на плечах одинаковые дорожные сумки. На вид оба как будто таджики. Или туркмены, леший их разберет. Азиаты, словом. Путешественники, блин. Тот, что ростом повыше и посимпатичнее, весело поприветствовал:

— Здорово, земляк!

Шамиль, коротко глянув на весельчака, нелюбезно отозвался:

— Здорово, коли не шутишь. Только какой я тебе земляк?

Высокий, однако, от прохладного тона не стушевался и миролюбиво согласился:

— Верно. Ты башкир, я т…

— Я татарин.

— Все равно. Оба мусульмане. Только ведь на одном шарике вращаемся, значит, земляки. А Магомет завещал помогать ближнему и дальнему. Так, нет? Слушай, друг. Возьми и нас тоже, а? Ты же все равно уже с пассажирами. С беременной бабы да с мужика ее денег, поди, не возьмешь? Да девчонка у тебя, наверное, на обслуживании. Не велик прибыток такому джигиту. А мы тебе по пятьсот родных российских рубликов с носа заплатим. Нам только до Светлого, а там мы сойдем. За полета кэмэ не так и мало, согласись. Ну, так как?

— Ты про девчонку-то полегче, землячок…

— Понял, понял… Извини, брат. Я ж не зверь. Про любовь тоже понимаю.

— Не знаю, что ты понимаешь, а у меня не автобус, — отрезал Шамиль.

— Да брось, брат. Вон же у тебя на тенте табличка «ЛЮДИ». Ну? Значит, скамейки есть, машина оборудована. Я ж знаю армейский «ГАЗ».

Брать Шамилю борзого таджика не хотелось, но и деньги могут потребоваться. У самого-то пусто. А на эти четыре километра туда-сюда литра два бензина точно спалил, на пониженной-то. Вот их-то как раз и не хватит до гаража, по закону подлости, черт бы побрал российские проселки…

— Все-то ты знаешь, земеля. А если гаишники тормознут? В Светлом как раз КПМ.

Веселый только ухмыльнулся:

— Я много чего знаю, джигит. Я же два года, день в день, в российской армии отслужил, на афганской границе. И гаишников ваших хорошо знаю. Если что, я сам за всех откуплюсь, тебе и тратиться не придется. Какая разница, двое зайцев в кузове или четверо? Да ты не ведись, друг. Мы хорошие ребята, не бандиты, не террористы. Я Таир, а он вот Мугаш. Хочешь, паспорта покажем? Мы на заработки едем. А за километр до КПМ мы сойдем. Девчушка твоя в кабину пересядет, и езжай спокойно. Ну, так как?

Сдавшись, Шамиль махнул рукой:

— Ладно, залезайте.

Таир похлопал Шамиля по плечу, что-то бормотнул приятелю по-своему и добавил уже по-русски:

— Молодец, земляк! Выгоду понимаешь. Садись, Мугаш. Хороший нам человек попался!..

Покручивая баранку, Шамиль то и дело опасливо косился на свою пассажирку, охающую и придерживающую круглый живот. Как бы в самом деле не затеялась рожать у него в кабине. То-то будет весело! Чтобы хоть как-то отвлечь женщину, а скорее себя утешить, посоветовал:

— Ты носом, носом дыши, сестренка. Вот так. Глубже дыши. И старайся думать о чем-нибудь приятном. Ничего, тридцать километров не триста, за полчаса долетим. Обернуться не успеешь, а уже под присмотром врачей будешь. Ты только дотерпи, ладно? Очень тебя прошу. Я.ж не акушер, родов принимать не умею. Да и мужик твой, видать, неопытный… Лет-то тебе сколько? Как зовут-то тебя?

— Ох!.. Лиза. Тридцать уже. Не беспокойтесь, я потерплю. Все нормально будет.

— Вот за это молодец! Люблю таких. А то иные в панику ударяются, истерить начинают. Значит, Лиза, говоришь? Хорошее имя. На Линизу похоже. Дочку мою так старшую зовут. У меня ведь трое, у самого-то. Да ты не переживай, и в сорок рожают впервые, и ничего…

Бог миловал. Ни с машиной ничего по пути не произошло, ни гаишники не тормознули, тьфу-тьфу, ни Лизавета рожать не начала. Дотерпела девка, набралась силенок. А может, дите готовилось на свет разумное появиться, с понятием. И посчитало неуместным в таких вот условиях на свет Божий являться. А возле входа в больницу уже и две сестрички поджидали, как по заказу. Видимо, Мишаня позвонил по дороге с мобильного. Лизавета, как в первый раз беременная, да в таком возрасте, на учете стоит, конечно же. Тянуть не надо бы было, лечь на сохранение, и не было бы волнений…

Сестрички суетившегося Мишаню сразу оттерли, чтоб под ногами не путался, и под руки увели Лизавету внутрь здания. А Мишаня, с минуту постояв потерянно и от волнения потирая руки, подошел к кабине и с чувством сказал:

— Спасибо тебе, друг! Никогда не забуду. Богу свечку за тебя поставлю. Сестры говорят, еще бы полчаса, и начала прямо в машине рожать. А теперь вроде как обойдется…

Усмехнувшись, Шамиль щелчком откинул докуренную сигарету.

— Да ладно, чего там? На то мы и люди, чтоб помогать друг другу. Ну, поехал я. Бывай. Сына тебе желаю. Где там девчоночка-то моя?

Мишаня придержал за колено желающего спрыгнуть на землю Шамиля и вполголоса предостерег:

— Слушай, друг. Что-то неладное с этими азиатами. Уж больно хваткие. Не попал бы ты в беду с ними. Они всю дорогу винишко распивали, у них в сумках еще несколько бутылок. И к девочке твоей приставали. Как бы чего не вышло. Я твой должник. Давай-ка мы их на пару шуганем? А если что, и ментам сдадим. Не нравятся они мне. Глаза у них нехорошие. Особенно у этого, веселого.

Нахмурившись, Шамиль все же спрыгнул на асфальт, коротко сказал «подожди», обошел машину и заглянул под тент. Оба пассажира были и впрямь тепленькие, и невооруженным глазом видно. Гульсияр забилась в дальний угол и сидела ни жива ни мертва от страха, с круглыми глазами, в которых так и плескался испуг. Поднявшись на подножке, Шамиль позвал:

— Ну что, сестренка? Давай в кабину, что ли? Место освободилось.

Гульсияр молча затрясла головой, а в глазах такая мольба, что, казалось, зрачки светятся в полутьме кузова. Вместо нее ответил обнаглевший донельзя Таир:

— Да ну, брат. Ей с нами хорошо. Поехали. Она решила с нами остаться.

Пухлый Мугаш противно и плотоядно ухмыльнулся. Похоть от его рожи с заячьей губой так и перла. Ну, все понятно. Только хрен вам, ребята. Не дождетесь, чтобы Шамиль девчушку невинную, да еще Землячку, в беде оставил. Он уже было спрыгнул с подножки, чтобы позвать Мишаню на помощь с его. внушительными кулаками, но заметил под боком у Гульсияр блеск клинка — и словами поперхнулся. Огромный нож в руках Таира мелко подрагивал от напряжения. Или желания вонзить в бок девушке. А глаза ну просто дикие, от такого чего угодно можно ожидать. Стоит только Шамилю поднять шум, и зарежет девчонку ни за понюх табака. А если оставить с ними одну — испоганят, подонки. И он, Шамиль, будет виноват…

— Ну, ладно. Поехали тогда.

И послал Гульсияр долгий взгляд. И подмигнул. Дескать, не трусь, дочка, придумаем что-нибудь. Она девчонка неглупая, должна понять. И поняла, наверное, что в такой ситуации Шамиль только навредит ей, если попытается силой отпить. Но все же тоска в глазах такая высветилась, что у Шамиля сердце дрогнуло. Сказать бы ей по-башкирски, но ведь наверняка эти уроды поймут. А если и не поймут, так насторожатся. А их сейчас беспокоить не стоит. Пусть считают, что водила подобрал себе молоденькую плечевую на трассе, чтоб не скучно ехать было, и особо рогом из-за нее упираться не станет. Но и бросить вот так тоже нельзя, надо как-то ободрить. Мысли в голове лихорадочно вертелись, и ничего хорошего на ум не приходило…

И вдруг осенило, Шамиль даже улыбнулся в усы и, как мог ласково, сказал, унимая противную дрожь в голосе:

— Кызым, а гульчонка я, пожалуй, на волю выпущу, ага? Ну, чего ему томиться? Пусть себе летает.

Таир, подонок, вдруг резко спросил:

— Какого еще гульчонка?

Шамиль безмятежно ответил:

— Да есть там один. Девчушка подобрала на дороге голубенка, несмышленыша, жалко стало. А теперь выпущу, пусть на воле летает.

И снова послал Гульсияр многозначительный взгляд. Та поняла, закивала согласно, даже малость улыбнулась, перебарывая испуг. Вот и хорошо. Теперь девочка знает, что Шамиль-ага в беде не бросит, и будет готова, когда потребуется действовать. А Таир, придурок, так ничего и не понял. Сказал только равнодушно:

— Пусть летает. Гульчонок нам без надобности. Зачем нам гульчонок? Нам и с девушкой хорошо. Ну, поехали, что ли, брат?

Шамиль вслух сказал «поехали», спрыгнул на асфальт, а сам мысленно добавил ставшую знаменитой после фильма «Брат» фразу: «Не брат ты мне, сука черножопая».

Мишаня переминался возле кабины, ожидая Шамиля. Тихо спросил:

— Ну, что? Навешаем козлам? А то я застоялся.

Шамиль, опасаясь, как бы Мишаня и впрямь сгоряча не полез с кулаками, успокоил:

— Да нет, нормально все. Ты иди, не беспокойся. Я сам разрулю ситуацию.

— Точно?

— Точно. Иди, жена у тебя, поди, уже рожает. Удачи.

— И тебе… Вот возьми бумажку. Я тут записал свою фамилию и номер мобильного. Если что…

— Спасибо. Будь здоров.

Запрыгнув в кабину, Шамиль завел двигатель и сквозь рев едва услышал вопрос Мишани:

— Как зовут-то тебя, друг?

Приоткрыв дверцу, Шамиль крикнул:

— Шамиль!

Мишаня радостно замахал рукой:

— Сына твоим именем назову, спаситель!

Махнув рукой, Шамиль крикнул в ответ:

— Не смеши! Лучше Иваном назови! Хорошее русское имя. Иван Михалыч. Ну, будь! Жену и ребенка береги!..

Выруливая к трассе, Шамиль лихорадочно размышлял. Ситуация, блин, сродни проституции. Что делать? Остановиться возле первого гаишника и попросить помощи? Будет тот же вариант, что и с Мишаней, только еще хуже. Эти козлы сейчас под градусом и, заметив человека в погонах, едва ли поведут себя адекватно. Разгоряченные, еще и на мента накинутся, тем более если тот оружие достанет. Адреналин в крови взыграет. А то девчонку в заложники возьмут. Ведь зарежут, гады, глазом не моргнут. Нельзя рисковать. Надо как-то самому, по-тихому. Только бы не опоздать, не позволить девчушку испоганить. Пока по райцентру колесим, вряд ли они к ней притронутся, кричать начнет. А вот когда на трассу выскочим, там все, что угодно, может случиться…

В общем, отъехав с километр от райцентра, Шамиль притормозил в подходящем месте, вытянул из-под сиденья монтировку и любовно погладил побелевший от долгого использования металл. Хорошая монтировка, надежная. Сколько раз уже Шамиля выручала в разных ситуациях. Колесо ли разбортировать, утихомирить ли охамевшего «чайника», прыгнувшего на своей иномарке прямо под колеса, — на все годится. Универсальная вещь. Чуть подумав, обмотал один конец ветошью и обвязал шнурком от подменных ботинок. Убивать козлов все же не хотелось. Еще сидеть за такое дерьмо.

Выпрыгнув из кабины, Шамиль подошел к заднему борту, поднялся на подножку, заглянул в кузов. М-да… Дело дрянь, похоже. Вовремя он остановился. А ведь хотел еще с километр отъехать. Как чувствовал…

Мальчики шустрее оказались, чем подумал. Гульсияр они уже зажали с обеих сторон. И слюнявый Мугаш бесстыже лапал по открытой груди девушки, чуть ли не разрывая синий лифчик. Землячка едва не закричала в полный голос, безуспешно пытаясь стянуть на груди распахнувшуюся клетчатую рубашку-«ковбойку». У Шамиля в глазах от гнева потемнело, но сдержался, не рискуя кидаться на обоих сразу. Все же молодые жеребцы, едва ли удастся обоих разом уложить в поленницу. Насколько смог, нейтрально сообщил:

— Ну что, пассажиры? Остановка пять минут. Мальчики налево, девочки направо. До Светлого больше тормозить не стану. Время поджимает. Лесок рядом, кому приспичило.

Мерзкий Мугаш злобно зыркнул на водилу, недовольный, что прервал. Таир, напротив, весело отозвался как ни в чем не бывало:

— А что? Пожалуй. А то портвейн уже в горле плещется.

И полез наружу. Шамиль, обращаясь к Гульсияр, спросил:

— Ну а ты, кызым? Не желаешь?

Вместо нее ответил Мугаш, впервые подав голос. И голос-то у него омерзительный, жабий какой-то.

— Девочка не желает. Она другого чего желает.

И заржал похабно, подонок. Шамиль уточнил:

— Ну а сам-то?

Вместо него ответил спрыгнувший на асфальт Таир. Похлопав Шамиля по плечу, широко улыбнулся:

— А он потом. У нас груз важный, без присмотра оставлять нельзя.

И пошел поперек трассы к лесу. А до него метров тридцать от обочины. Шамиль опасался, что решит, свин, на колесо отлить, и уже приготовился стойкий отпор дать. Дескать, нечего его «ласточку» оскорблять. Однако Таир с водительской привычкой был не особо знаком. Шамиль равнодушно пробормотал: «Ну, потом так потом…» И подумал: «Сами напросились, хлопчики, вы уж извиняйте». И уж так хотелось врезать этому липкому Мугашу, что Шамиль решил себе в удовольствии не отказывать. Дождавшись, пока Таир отойдет подальше, для вида подергал тюки с кожей и попросил, как бы между прочим:

— Слышь, малой, подтяни-ка мне вон тот тюк. Ага, вот этот, с белой полоской. Там у меня, понимаешь, заначка.

Дурачок ничего не заподозрил, видать, недалекого ума, и послушно потянул тюк поближе к заднему борту. И тут же получил сокрушительный удар монтировкой по круглой башке. Даже не пикнул, только по-скотски икнул и немного портвейна выплеснул наружу из поганой глотки. Шамиль резко велел дернувшейся Гульсияр: «Сиди!», перевалил бесчувственное тело через борт и оттащил в кювет. Таира еще не было видно. Похоже, порядком накачался, алкаш, все еще не может облегчиться. Пощупав пульс у Мугаша, Шамиль с легким сожалением убедился, что зас…нец жив. А так хотелось наповал, чтоб не плодился, сволочь, словами ну просто не передать!

Похлопал насильника по макушке:

— Повезло тебе, сучонок. Не в настроении я нынче убивать. А следовало бы…

И бегом бросился в кабину, еще раз крикнув девушке: «Сиди там!» Некогда было ее переводить в кабину. Пока будут передислоцироваться, тут как раз и второй подоспеет. А он не так туп, и покрепче будет. Нет гарантии, что с ним удастся справиться.

Заскочив в кабину, Шамиль с места рванул так, что покрышки завизжали. Благо, движок предусмотрительно не глушил. И уже в зеркало увидел бегущего к дороге Таира, с перекошенным от злобы лицом. Давай, родной, беги. На трассе пусто. Пока дождешься кого… Да и не каждый возьмет такого попутчика, да еще с хмельным душком. Да дружка надо в чувство привести. В общем, полчаса как минимум у Шамиля есть. А за полчаса он далеко будет…

Километра через три остановил машину, торопливо выскочил из кабины и вприпрыжку побежал к заднему борту. Гульсияр уже выбиралась наружу, поняв, что пришло время пересаживаться, Увидев Шамиля, бросилась на шею, как отцу родному. И забилась в рыданиях, не в силах справиться с перенесенным испугом и позором. Шамиль, прижимая девчушку к себе, гладил по голове и утешал:

— Ну, все, все. Успокойся, дочка. Прости меня, дурака. Позарился на тысячу, подобрал козлов. Хотел на бензин, боялся, что до гаража не хватит. Дурак старый!

Гульсияр пробормотала сквозь слезы:

— Ну что вы, Шамиль-ага? Вы-то в чем виноваты? Кто ж знал, что такие скоты? Просто я испугалась очень.

— Ну, еще бы! Кто хочешь испугается. Ты что же, глупенькая, думала, я тебя брошу в беде? Ну, ну, ну… Успокойся, дочка. Все хорошо, все позади. Забудь. Не было ничего.

Гульсияр, улыбаясь, успокоила его:

— Нет, я знала, что не оставите с ними. Вы когда про гульчонка сказали, я сразу поняла.

Бедолажка. Она еще и утешает… У Шамиля аж слезы на глаза навернулись.

— Умница. Хорошо, что ты понятливая. Вот видишь, как здорово, что мама с папой тебя Гульчонком зовут? Не будешь большее на них за это обижаться?

— He-а. Не буду.

— Ну, давай, дочка, поедем. Только посмотрим, что за груз такой ценный эти сссу… Ох, прости, дочка. Эти пассажиры везли.

Рывком выдернув из кузова обе сумки, Шамиль расстегнул молнии и заглянул внутрь. В обеих лежало по четыре бутылки портвейна, еще не початые. Пустые, видимо, где-то в кузове катаются. Хорошо затарились, надолго. Под бутылками были какие-то пакеты и мешки. Вытащив один мешок, Шамиль вспорол боковину карманным ножом-выкидушкой, взял щепотку липкой смеси, вроде пластилина, растер в пальцах и понюхал. Нахмурившись, лизнул языком и, сморщившись, брезгливо сплюнул.

— Однако… И впрямь ценный груз.

Гульсияр поинтересовалась:

— Что это, Шамиль-ага?

— А это, дочка, насвай. Наркотическая травка, намешанная со всякой дрянью. Ее в Азии с детских лет употребляет чуть ли не поголовно все мужское население. Ну, как молдаване молодое вино, вместо сока.

— Ой, Шамиль-ага! А вы-то откуда знаете?

Усмехнувшись испугу девушки, Шамиль произнес:

— Не бойся, дочка. Я не наркоман со стажем. Служил я в Туркмении, насмотрелся там. Ну, пробовал пару раз по глупости. Штука гадкая. Но это еще полбеды. А вот эти пакеты мне совсем не нравятся.

Вытащив из сумки пакет с белым порошком, Шамиль подкинул его на ладони:

— Килограмма три. И мне почему-то кажется, что этот порошок совсем даже не «Зифа» и не «Лотос».

У Гульсияр глаза стали, как два полтинника.

— Неужели героин?

— Похоже на то. Я не специалист, но вместе с насом что еще может быть? Влип я, девочка. Здесь килограммов двенадцать только героина. А это огромные деньги. Похоже, мальчики-то не простые работяги, а наркокурьеры. Только почему вот так, внаглую, почти открыто везут? Совсем страх потеряли? Или крыша у них на трассе имеется? Или собственная поехала? Если так, то дело дрянь. В наш век мобильной связи…

— А у них нет мобильников.

— Ты откуда знаешь?

— А они при мне говорили по-таджикски, думали, я не пойму ничего. А в основе таджикского фарси лежит. Я же изучаю немножко… Словом, общий смысл я уловила. Говорили, что с каким-то Кириллом связаться нельзя, а он их с другого конца ждет. Ну а «мобильник» они просто по-русски говорили.

— Что значит «с другого конца»? Кто такой Кирилл?

Гульсияр виновато развела руками:

— Не знаю. Я только общий смысл уловила, без деталей. Я же еще только учу восточные языки.

— Ну, ладно. Главное, знаем, что связи у них нет и подельнику сообщить не могут; где бы он ни был. Значит, опасаться нам нечего. Похоже, мобильниками не пользуются из-за конспирации, чтоб не светиться лишний раз. Все заранее обговорено, вот и прут по маршруту.

— Ну, как же нечего, Шамиль-ага? Они же номер машины вашей наверняка запомнили.

— И что? У нас в гараже эта машина подменная, больше-простаивает. Она за ворота раз в месяц выезжает. И потом, откуда им знать, что я именно из Уфы? В Башкирии городов и райцентров много, пусть ищут. Логотипа предприятия на дверце нет. Я ж говорю, машина подменная. По номеру пробить, конечно, можно. Но для этого связи в ГИБДД нужны. А это вряд ли. Эти двое — сошки, курьеры. Но даже если своим хозяевам сообщат, найти меня совсем не просто. В крайнем случае, у меня родственник в полиции служит, помощи попрошу. А тебе и вовсе бояться нечего. Сойдешь в Стерлитамаке, и забудь все, как дурной сон. Только вот что с сумками делать?

— Так давайте в полицию сдадим!

— Кхм… Не такого я высокого мнения о нашей полиции. Я о родственнике… Нет, в целом, конечно, там мужики честные служат. А где гарантия, что на оборотня не нарвемся? Возьмет он у нас наркотики, и сам же в продажу и пустит. Или сообщит кому следует, за вознаграждение. Вот тогда мне точно кирдык. Нет уж, девонька, вот что мы сделаем…

Вспоров все мешки и пакеты, Шамиль откупорил бутылки и обильно полил порошок и насвай вином. Показалось мало. Не пожалел топлива, слил пару литров из бака и сверху залил еще и пахучим бензином. Черт с ним, лишь бы до границы области добраться, а дома не пропадет, стрельнет у кого на трассе. Закончив, закинул сумки в траву на обочине и довольно потер руки:

— Вот теперь точно ни на что не годная смесь. Считай, дочка, сотни две человеческих жизней, как минимум, мы с тобой спасли сегодня.

Гульсияр только руками всплеснула:

— Ой, Шамиль-ага, боюсь я. Как бы беды не вышло! Может, все же лучше в милицию было сдать?

— Да сдать-то можно. Есть у нас и милиция, и прокуратура, и наркоконтроль. Только что-то наркоманов от этого и торгашей смертью вразвес меньше не становится. Если только на государство всю ответственность перекладывать, то не скоро мы с этой чумой справимся. Если вообще справимся. Надо и самим что-то делать. Вот мы с тобой конкретное дело и сделали. У меня, понимаешь, дочка и двое сынишек подрастают. Не хочу, чтобы однажды их эта зараза коснулась. Или тебя. Ваши молодые жизни для полезного дела сгодятся…

В кабине Шамиль напомнил:

— Ты ведь так и не поела, девонька. Давай-ка перекуси и постарайся поспать. Ехать еще долго, тебе отдохнуть не помешает.

Гульсияр только носик сморщила:

— Ой, нет. Спасибо. Не хочу есть. Как вспомню этого слюнявого Мугаша… Попробую поспать. Может, когда проснусь, не так противно будет. Как будто к слизняку прикоснулась…

Свернувшись калачиком и привалившись головой на выступающий в салон кожух двигателя, она очень скоро уснула. Шамиль, косясь на девушку, подумал, что это и к лучшему. Хорошо, организм молодой и психика уже устойчивая. В истерики не впадает девочка. Дай бог, поспит — и в самом деле будет вспоминать все, как дурной сон…

Проснулась Гульсияр от ругани Шамиля, визга покрышек и трехэтажного мата, доносившегося откуда-то снаружи. Мгновенно придя в себя, увидела, как Шамиль яростно ворочает баранкой, словно фигурным вождением на трассе занимается. И, все поняв, похолодела. Отчаянно выкрикнула:

— Это они?!!

Шамиль злобно рыкнул:

— Они, гады. Нагнали все-таки!

— Шамиль-ага, что же делать?

— Пока к себе не подпускать, не позволить остановить. А там решим. Надо бы оторваться. Я их попробую в кювет… ЛОЖИСЬ!!!

Гульсияр инстинктивно рухнула на коврик, под сиденье, и тут же грохнуло; боковое стекло со стороны водителя с треском разлетелось, осыпав тоже пригнувшегося к рулю Шамиля градом осколков. Шамиль, выпрямляясь, покосился влево и выругался:

— …мать, мать, мать!!! У них обрез! Двустволка. Пока перезаряжает. Ты не поднимайся, сиди тихо, как мышка. А я им сейчас мастер-класс водительский покажу.

Синяя «девятка», за рулем которой сидел Таир, резко выстрелила вперед, как торпеда, норовя встать поперек дороги, принуждая остановиться. Однако Шамиль не зевал, крутанул баранку влево, ударил мощным колесом «Ладу» в левое крыло, отчего она ушла в сторону, и добавил скорости. Весело щерясь, Шамиль выкрикнул:

— Что, чурки, не по вкусу? Так-то! Сволочи, и ведь с машиной подсуетились! Не иначе, как угнали. Хотя, скорее всего, хозяин сейчас где-нибудь спеленатым в лесочке лежит, чтоб не заявил о краже. Если вообще жив. В общем, девонька, влипли мы не по-детски! Но ты не бойся, я и не в таких переделках бывал. Плохо, что обрез у них. Ох, ё…!!!

Снаружи снова грохнуло дуплетом, но в этот раз не по кабине. Коротко глянув в зеркало, Шамиль рассмеялся:

— Вот клоун, по колесам стреляет! Ну, баран! Разве ж из дробовика такие покрышки пробьешь? Нет, этот в армии точно не служил, ни хрена в оружии не петрит… Ого! А вот это уже серьезно. Что, решили на абордаж взять?

И в самом деле. За стеклом видно было, как Таир отвесил подельнику внушительную плюху — видимо, за то, что бездарно истратил два патрона на пустое дело. Похоже, с боеприпасами у них не ахти. И тут же «девятка» почти вплотную приклеилась сбоку к заднему борту «ГАЗа». Стекло на передней правой дверце опустилось до упора, и мерзкий Мугаш, скалясь, то ли от ненависти, то ли от страха, по пояс высунулся из салона, норовя руками зацепиться за свисающий полог тента. Две попытки оказались безрезультатными. Шамиль вилял, добавлял скорости в самый ответственный момент, и Мугаш едва не вывалился наружу, не придержи его одной рукой за ноги поганец Таир. В какой-то момент ублюдку все же удалось надежно уцепиться за полог, но и Шамиль был начеку. Пока половина туловища Мугаша еще находилась в салоне «девятки», Шамиль вдруг резко ударил по тормозам. Недоноска Мугаша буквально снесло на асфальт на предельной скорости, и он закувыркался вдогонку удаляющимся автомобилям. А Шамиль тут же рванул рычаг на первую передачу и пошел на таран, сметая с трассы выскочившую вперед «девятку». От удара тряхнуло так, что на Шамиля посыпались остатки разбитого стекла, а Гульсияр полетела плечом вперед, прикрывая голову руками. «Девятка» вылетела за обочину метров на пять и тут же завязла в рыхлой земле всеми колесами. Шамиль выровнял «ГАЗ», издевательски свистнул выскочившему из салона Таиру с обрезом в руках и втопил педаль в пол. Все. Теперь уж точно надолго застряли, если придурок Мугаш вообще жив. Ну, сам виноват, второй раз за день напросился. А у Шамиля душа щедрая: если очень просят, он всегда просьбу удовлетворит…

И ведь как по заказу, ни одной машины на трассе! Жаль, никто не заснял все действо на видеокамеру. Готовый эпизод для боевика, и каскадерам корячиться не надо.

Утирая пот со лба, Шамиль окликнул:

— Цела, дочка? Вылезай, все уже.

Гульсияр забралась на сиденье, поджала под себя ноги и потерла солидную шишку на лбу:.

— Ага. Цела. Вот только такой шишкан себе набила!!! Что мама скажет, когда увидит?

— Ах ты, господи! Нашла о чем думать! Моли Аллаха, что живы остались. Придумаешь что-нибудь для мамы. Только правду ей не говори. У нее сердце-то, поди, не железное. Все, теперь до первого поста, и заявим. Это уже чересчур. Если снова нагонят, боюсь, что сами уже не отобьемся. Все-таки обрез — это обрез. А ты молодец, дочка. Думал, визжать начнешь, маму с папой звать.

Гульсияр улыбнулась, хотя губы и впрямь предательски подрагивали:

— Ну что вы, Шамиль-ага? Я вообще-то отчаянная, все детство с мальчишками провела. Все заборы и деревья в округе облазала.

— Ну, это не одно и то же. Но все равно ты молодец… Гульчонок.

И улыбнулся, ожидая, что девушка выпалит что-нибудь по-детски обиженноев ответ. Не стала. Только с широкой улыбкой посмотрела на Шамиля. И Шамиль от ее улыбки поспокойнее стал. Стыдно как-то было трусить перед такой пигалицей. Хотя, если честно, коленки и у самого подрагивали. Не каждый день такое приключается…

Однако успокоился он рано. Минут через пятнадцать, по привычке коротко, глянул в зеркало и похолодел. Где-то далеко, километрах в трех, на трассе появилось небольшое синее пятно, очень быстро приобретавшее очертания злосчастной «девятки». Похоже, повезло нынче Мугашу, и машину сумели вытолкать. И понятно, что не отцепятся, пока не получат обратно свои сумки со всем содержимым. Ну, и его с девушкой не устранят, как свидетелей. А сумок-то и нет. Тю-тю. Пролетели вы их, птенчики. И вообще пролетели…

Гульсияр, еще ничего не подозревая, задумчиво смотрела вперед. Наверное, уже обдумывала, как маме с папой опоздание объяснять будет. А может, думала, как перед подружками будет хвастать дорожным приключением, дуреха. Чтобы не пугать ее раньше времени, Шамиль осторожно окликнул:

— Гульчонок, не спишь с открытыми глазками?

Девушка встрепенулась, повернула голову к Шамилю:

— He-а, не сплю. А что?

— Да такое дело, понимаешь… Кажется, нас пять догоняют. Тихо, тихо, тихо… Не дергайся. Я вот что…

— Шамиль-ага, давайте в полицию позвоним? У меня же мобильник есть. Вот!

Шамиль, бегло глянув на трубку в руке девушки, с досадой ответил:

— Мобильник и у меня есть. Только здесь связи нет, мы в низине. Тем более, я вижу, у тебя «Билайн». А он в первую очередь населенные пункты окучивает. У меня вот МТС, он все больше по дорогам шарит, да и то в этом месте не берет, много раз проверено. Да и пока нас выслушают, пока поверят и приедут, нас уже неизвестно в какой яме искать придется…

Увидев, как девушка побледнела, мысленно выругал себя и извинился:

— Прости, дочка, не хотел тебя пугать. Не так все мрачно. Слушай меня. Мы сейчас на подъем пойдем. Видишь, тягун впереди? Почти километр. У меня будет преимущество, я могу на второй идти с хорошей скоростью. Таир, если не совсем дурак и в машинах что-то смыслит, постарается хотя бы половину на скорости проскочить. Потом перейдет на первую. Ползти будет медленно. Выскочим на ровное место, какое-то время будем вне поля их зрения. За подъемом дорога петлю делает. Через семь километров по трассе будет поселок Светлый, там КПМ. А если через лес, напрямую, — километра полтора. Я немного скину скорость, ты прыгай и через лес беги на КПМ. Только с направления не сбейся. Молчи! Не перебивай, не время. Смотри, чтобы солнце все время в левый глаз било. Там все объяснишь и позовешь на помощь. И общем, все будет зависеть от твоих быстрых ножек. Поняла меня?

Гульсияр, до белизны сцепив пальцы, кивнула. И тут же иы палила:

— А как же вы? Они же вас…

— Не переживай за меня. Полицейским скажешь, чтобы искали меня в карьере. Они поймут.

— В каком карьере?

— Чуть впереди карьер будет. Там щебень добывают. Я туда много раз заезжал… Кхм… В общем, неважно зачем. Заезжал. Местность там хорошо знаю. Там сплошные терриконы и дорога вкругаля петляет. Если человек незнающий, может и заплутать на ровном месте. А они, скорее всего, незнающие. Я их там покружу и брошу. Пока будут выход из лабиринта искать, я и оторвусь. Поняла меня?

— Да.

— Прыгнуть сможешь?

— Конечно, Шамиль-ага. Я же спортсменка. И пробегу эти полтора километра минуты за три. Ну, по лесу за пять. Вы только продержитесь, ладно?

— Продержусь, дочка. Давай, приготовься…

Как и ожидал Шамиль, «девятка» с покореженным передком половину подъема преодолела лихо, на хорошей скорости. Однако Таира, сидевшего за рулем, Шамиль переоценил. Не такой уж и мастак оказался бандит. При переходе на первую позволил двигателю заглохнуть, баран, и с места стал трогаться очень нервно, рывками, потеряв всякое преимущество. И пополз наверх совсем уж как черепаха, чем и подарил Шамилю еще две минуты.

Выскочив на взгорок, Шамиль кивнул Гульсияр и крикнул сквозь рев двигателя:

— С Богом, дочка. Прыгай!

Девушка кивнула в ответ, распахнула дверцу, встала на подножку и дверцу захлопнула, держась рукой через открытое окно за верхний поручень. Сжавшись, прыгнула вперед, по ходу движения. Молодец, красавица, сама сообразила, что если поперек, то можно и ноги переломать. Видать, и впрямь отчаянная, не впервой каскадировать. Шамиль видел в правое зеркало, как она ловко приземлилась, кувыркнулась через голову и, пружинисто вскочив на ноги, резво побежала к лесу. Ну, вод и хорошо. Теперь за нее Шамиль спокоен. Пока два гада выберутся наверх, она уже будет в лесу. Правда, Шамиль вынужденно обманул ее, и до КПМ не полтора, а все пять километров. Потому что дорога не петлю делает, а всего лишь небольшой изгиб. И вряд ли девчушка успеет привести помощь. Но сейчас для него главное, чтоб она была в безопасности. Хватит с нее на сегодня приключений. А уж сам-то как-нибудь. Авось, выручат смекалка и инстинкт самосохранения. Теперь пора и о собственной шкуре подумать…

Выбравшись на ровное место, Шамиль втопил педаль газа в пол и понесся на предельной скорости. Поворот, на карьер как раз за изгибом, и если удастся вовремя свильнуть, то, может, эти два придурка и не заметят. Решат, что рвет сейчас подметки, в смысле — покрышки, незадачливый водила, желая поскорее убраться от рассерженных кредиторов, блин. А что? Вроде как должник теперь, не свое же взял. Только Шамиль не такой дурак, и душонка у него не заячья, хоть и профессия совсем не героическая. Только глупый человек удирает без оглядки, думая, что так оно и лучше. А умный, прежде чем тупо улепетывать, подумает хорошенько. Пусть себе рвут дальше по трассе, в надежде догнать, отобрать и наказать. А Шамиль тихонько отсидится в карьере, как заяц под кустиком, пока бестолковый охотник рысачит по лесу, распутывает петли следов. Заяц не так и труслив, как кажется, и далеко не глуп…

И все бы удалось, как Шамиль задумал. Да старенький «ГАЗ» едва не подвел своего временного владельца. Шамиль уже порядком оторвался, за поворот ушел, и даже к карьеру свернул, до которого рукой подать. А армейский внедорожник вдруг решил характер показать. А может, просто надоело такое издевательство над его железным, порядком изношенным организмом. Едва Шамиль свернул к карьеру и отъехал от силы метров сто, как движок вдруг заглох, недовольно взрыкнув на предельно высокой ноте. Шамиль аж похолодел. Подумалось: все, кирдык. Минуты через четыре из-за поворота вырулит «девятка», глазастый Таир, подонок, непременно заметит одинокий внедорожник на пустом проселке. И уж так обрадуется, так обрадуется… Как самому бесценному подарку судьбы. Потому что за утерянные по тупости своей наркотики отвечать ему головой. Буквально. Отрежут и на кол наденут, вместо тотема. И не только он сам ответит. Всю родню вырежут и на органы продадут, чтобы хоть как-то убытки компенсировать. А еще больше Мугаш, недоносок, обрадуется. У него к Шамилю собственный счет имеется. И Шамилю почему-то кажется, что деньги он не возьмет. Мучить будет предельно жестоко, вымещая всю свою садистскую злобу…

Шамиль уж и упрашивал, и хвалил, как мог, своего конька-горбунка, и упрекал, и в предательстве обвинял, и матом крыл — ни в какую. Стартер урчал, фыркал, а движок вводиться не желал. И выйти посмотреть времени не было, каждая секунда на вес не золота даже — жизни…

И когда Шамиль почувствовал, что все, край, и, в последний раз в сердцах рыкнув: «Гад ты просто, а не солдат!» — хлопнул ладонями по баранке и с замиранием сердца повернул ключ, двигун вдруг схватил, ровно и устойчиво заурчал на малых оборотах. Шамиль, треснув себя кулаком по лбу, вслух сказал:

— Хвала Аллаху! Прости, брат, плохо о тебе подумал. Прости! Не сердись на меня, дурака. Живой в гараж вернусь — здоровьем детей клянусь — лично переберу тебя по винтику, отмою, покрашу и никому больше тебя мордовать не позволю!

И рванул с места, чтобы поскорее спрятаться за ближайшими терриконами из щебня. И не успел. Не въехал еще на территорию пустующего карьера, а на трассе уже показалась помятая «девятка» и с ходу зарулила следом, почти не сбавляя скорости и разбрасывая из-под колес рассыпавшийся по всей дороге щебень. Вот теперь все. Теперь уже точно все. Сам себя загнал в ловушку. Выезд из карьера только один. Достаточно поставить «девятку» поперек дороги, и Шамиль как в мешке окажется. А если учесть, что их двое, молодых и крепких, к тому же вооруженных, то шансов практически нет. Даже если Гульсияр добежала уже до КПМ и сообщила. Пока гаишники раскачаются, пока приедут, эти двое из Шамиля уже всю душу вытрясут, выбьют вместе с жизнью. Хотя время потянуть, конечно, можно. Сумок с наркотиками они не найдут, можно соврать, что пакеты с героином он схоронил в каком-нибудь тайнике и покажет только лично. Потому что без него все равно не найдут. Да пока поломается, пока помучают, не без этого…

Глупости все это. Сам себя успокоить хотел. Таир не дурак и сразу сообразит, куда подевалась недавняя попутчица. А поняв, времени терять не станет ни минуты. Догадается, что Шамиль оговорил с девчонкой, что будет прятаться в карьере, — и сразу же затолкает в машину и увезет отсюда подальше. До ближайшего леса километра три. А там твори что хочешь. На одной патрульной машине гаишники просто физически не смогут прочесать все ближайшие проселки и лесопосадки. Так что времени у таджиков будет достаточно, чтобы с почестями похоронить упрямого водилу за гражданское мужество. А уж почести будут такие, что подумать страшно…

Решил все же позвонить в милицию, хоть сказать, кого им искать, случись дело об убийстве расследовать. Вытянул мобильник из барсетки, глянул на дисплей и сплюнул. Аккумулятор, зараза, сдох. А прикуривателей в армейском «ГАЗе» как-то не предусмотрено, не зарядишь. Да и времени уже нет. Его только на предсмертный перекур и осталось…

А вот хрен в сумку! Остервенясь, Шамиль загнул забористый матерок, чтоб себя всколыхнуть, не сдаваться совсем уж безвольно. Если вдуматься, то не все еще и кончилось. Пока жив — надо надеяться… Попытался поточнее припомнить расположение дорог в карьере. Две круговые, большая и малая петля, и четыре радиальные, связывающие их между собой. И все это петляет между терриконами, из-за которых ничего не видно. И всюду стоят экскаваторы. Таскать их ежедневно туда-сюда дело дохлое. Странно, что никогда сторожа здесь видно не было. Хотя кому в голову придет угонять из такой дыры экскаватор?

Рванув поначалу по большой кольцевой, Шамиль тут же выругал себя за несообразительность. Круг километра в три, не меньше. Догонят. Тут же свернул на первую попавшуюся радиальную, чтобы выехать на малый круг. И запетлял между терриконами, в надежде запутать следы. Вдруг да потеряют на незнакомой местности? Тогда останется только вырваться на трассу и гнать на максимальной скорости. И до КПМ, без остановки. Вот и кончится все. Но прежде Шамиль заглушил двигатель, высунулся из кабины и прислушался, пытаясь по звуку мотора определить, где преследователи. И ничего ровным счетом не услышал. Таир все же не дурак, тоже понял, что просто заплутает в терриконах. Сейчас, похоже, заглушил движок и ушки навострил. Хреново. А если все же решит просто ждать у выхода? Да нет, не станет. Понимает, что время не на него работает. А если Шамиль решит до последнего отсиживаться? Или другой выезд имеется, с противоположной стороны? Надо ждать. Не услышав шума «ГАЗа» Таир обязательно поедет искать — и будет петлять, пока не найдет… Или не заблудится окончательно.

Однако таджик оказался малость смекалистее, чем предположил Шамиль. Он еще свои рассуждения не закончил, а из-за ближайшего террикона показался поганец Мугаш с обрезом в руках. Разведчик, блин. Шел в открытую, вращая тупой башкой во все стороны, чтобы не прозевать. А морда помятая, с явными признаками асфальтовой болезни. И от того еще более отвратительная. Но совсем уж поганой она стала, как только таджик заметил стоящий в тридцати метрах внедорожник. Слюнявые губы расплылись в такой торжествующей ухмылке, что собственный приговор Шамилю стал ясен и без комментариев. Он машинально провернул ключ, стартер при этом четко сработал — и двигатель «схватил» без неуместных капризов. И тут же в руках Мугаша сверкнуло, через долю секунды грохнуло, и по правому боковому стеклу расползлась сеточка трещин. Видно, патрон с мелкой дробью, и рассеяло ее порядком на таком расстоянии. Шамиль рванул вперед, заметив боковым зрением, как Мугаш в сердцах сплюнул и побежал назад, что-то вопя на ходу. И почти сразу выскочила «девятка». Мугаш на ходу запрыгнул в салон, Таир прибавил скорость, и дистанция между машинами стала сокращаться с пугающей стремительностью…

Как обидно… Неужели вот так и доведется жизнь закончить? Смерть принять от каких-то уродов. Жену с детьми жалко, как они без него?..

И баранкой Шамиль вертел уже машинально, осознавая, что шансов у него практически нет. Долго эта гонка длиться не будет. Еще минута, больше — две, — и «девятка» выскочит вперед, перегородит узкую дорогу… Просто расстреляют в упор, через лобовое стекло, не станут больше церемониться. Ведь наверняка уверены, что их сумки с наркотой так и лежат в кузове…

На большой яме, залитой водой, Шамиля ощутимо тряхнуло, едва не швырнув на стоящий справа, вплотную к террикону, мощный гусеничный экскаватор. Машинально вильнув рулём, Шамиль выровнял внедорожник и проскочил яму на полной скорости. Глянул в зеркало — и радостно заулыбался. Сели, птенчики! Да так хорошо сели, что теперь не выбраться без посторонней помощи. И прямехонько рядом с гусеницами. Таир, идиот, пытался вырваться вперед, вместо того чтобы сдать назад и объехать по краешку, и только глубже увязал всеми четырьмя колесами. Все же есть Бог на свете! И если Шамиль не использует подаренный ему шанс, то будет он последним идиотом.

Все. Шутки кончились. Теперь либо его, либо он. Это не убийство, не грех. Не грешно свою жизнь защищать…

Швырнув машину влево, Шамиль ушел на радиальную, объехал вкруговую террикон и зашел к завязнувшей «девятке» сбоку. Таир все еще издевался над машиной, пытаясь выбраться. А Мугаш, видно, по приказу напарника, начал выбираться через открытое окно, чтобы толкнуть. Правую дверцу открыть не было никакой возможности, она почти упиралась в гусеницу японского монстра «Мицубиши». Выжав сцепление, Шамиль притормозил на несколько секунд, собираясь с духом, вслух пробормотал: «Аллах милостив», включил первую, и внедорожник буквально прыгнул вперед на предельно возможной скорости. Шамиль отчетливо видел, как перекосилась от ужаса поганая харя Мугаша, выбравшегося наружу по пояс. Как Таир, заметив неотвратимо надвигающуюся громадину «ГАЗа», побледнел и поднял для выстрела обрез. Потом грохнуло, лобовое стекло разлетелось вдребезги, и лицо Шамилю обожгло то ли осколками, то ли дробью. Но глаза, хвала Аллаху, остались целы. Только почувствовал, как засаднило правую часть головы и кровь заструилась по лицу, отчего пришлось часто смаргивать. Недолго. Через три секунды (а показалось — вечность!) тупая кабина «ГАЗа» с такой силой врезалась в бок хилой «Лады», что легковушку с треском шарахнуло о гусеницу экскаватора, и Мугаш, непрерывно орущий в последние секунды своей поганой жизни, подавился криком, шваркнувшись спиной о выбеленный землей металл, и затих, свесив набок голову. Похоже, смерть ублюдку выпала быстрая, хоть и мучительная. Позвоночник точно сломан. Что было с Таиром Шамиль за покореженной крышей «девятки» не видел, но на всякий случай давил и давил на педаль, стараясь размазать корпус несчастной «Лады» по гусенице, чтобы наверняка, чтобы уже не вылез, подонок, чтоб самому Шамилю не стать жертвой. Потому что жить вдруг захотелось с такой страшной силой, что заповедь «Не убий» показалась написанной для кого-то другого, а не для него, Шамиля. И давил на педаль, пока движок отчаянно не загрохотал всеми поломанными шестеренками, жалобно и прощально, напоследок выдержав предельный натиск, который, как оказалось, даже машине не под силу. И Шамиль, вцепившись в руль до белизны в руках, давил и давил на газ, стонал и плакал вместе с умирающей машиной, проклиная себя и прося прощения, понимая, что старый солдат не вынесет такой нагрузки. Но свой последний бой-выдержит, не дрогнет и победит…

Когда все кончилось, когда потрепанный «ГАЗ» взвыл напоследок и затих, печально вздохнув, как показалось, на прощание, Шамиль схватил монтировку, выбил ногой остатки лобового стекла и спрыгнул на помятую крышу «девятки». И заорал до звона в ушах, шарахая монтировкой то по переднему, то по заднему стеклам, скукожившимся и в паутинах трещин:

— Выползай!!! Выползай, мразь! Где ты?! Иди сюда, тварь! Иди! Будь мужиком! Или ты только девочек невинных лапать можешь? Только людей умеешь губить исподтишка? Ко мне иди, тварь! Я тебе опилки в башке вправлю!!! Я тебя научу свободу любить!!!

Не слыша в ответ ни слова, он сообразил, что Таир тоже как минимум без сознания, спрыгнул на капот «Лады», высадил монтировкой остатки стекла и заглянул в сплющенный салон. Таир сидел, откинувшись назад, скособочившись и все еще сжимая в руке обрез. Из носа тонкой струйкой бежала почти черная кровь. Если и жив, то досталось ему серьезно. Вряд ли до больницы дотянет, если вдруг кому-то взбредет в голову вызвать «скорую», чтобы спасти эту трижды поганую жизнь. Но это точно будет не Шамиль…

Выдернув из руки Таира обрез, Шамиль скорчился на капоте, чувствуя, как лихорадит, буквально трясет от пережитого, и потянулся дрожащей рукой за сигаретами. Неловко прикурил с четвертой попытки, глубоко затянулся и посмотрел вверх. А все же как хорошо жить! Небо какое ясное и голубое, и стрижи чертят крылом почти над терриконами. Не иначе — к дождю…

— Не иначе, как дождь будет…

От голоса сбоку Шамиль вздрогнул, резко повернул голову и облегченно вздохнул. В трех шагах стоял полицейский капитан, с жетоном ДПС на груди, протирал платком влажную изнутри от пота фуражку и тоже поглядывал на суетящихся стрижей. Шамиль, широко улыбнувшись, радостно ответил:

— Ага… Будет дождь. Экая духота… Капитан, дорогой ты мой… Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть! Веришь — первый раз в жизни рад видеть инспектора ДПС! Вот я не я, если не так!

Капитан, надевая фуражку, только усмехнулся:

— Верю, чего уж там. Как же ты их, а? Это ж надо так сплющить!

И козырнул:

— Инспектор ДПС капитан Колобахин. Кажется, я вовремя…

Шамиль, щурясь от едкого дыма, криво улыбнулся все еще трясущимися губами:

— Ты не поверишь, капитан. Сам не знаю, как так получилось.

И, посерьезнев, добавил:

— Жить хочется… Жить хочется, командир, — хоть убей… Добежала, значит, девчушка?

— Девчушка?.. Ах, девчушка… Да, добежала девчушка. Повезло тебе с попутчицей, сообразительная. Ну-ка, пусти, я посмотрю, что ты там с ними учудил. Да обрез отдай, ни к чему он тебе уже. Не ровен час, пальнешь случайно.

Шамиль молча протянул капитану обрез, спрыгнул с капота и, отойдя в сторонку, бросил под ноги докуренную сигарету. Растоптал каблуком. Снова посмотрел наверх. И правда, какое счастье быть живым…

Колобахин тем временем заглянул в салон, хмыкнул, протянул: «М-да-а-а…» и подергал бесчувственного Таира за руку. Видя, что тот не подает признаков жизни, обшарил карманы и вытащил мобильный телефон. Шамиль, заметив телефон, сжался от нехорошего предчувствия. Значит, была связь у таджиков? Вероятно, позаимствовали у владельца «девятки». Тогда, выходит, и с подельником своим могли связаться… Странно, а почему капитан обрез у него взял за ствол, да еще платком прихватил, словно боялся замараться? Или… пальчики оставить?..

Только он об этом подумал, как Таир, сволочь, пошевелился, открыл глаза и, вполголоса от бессилия, попытался что-то сказать, увидев перед собой капитана. Но успел только произнести «Кир…», и тут же обрез в руках капитана дернулся от отдачи, и ублюдку Таиру снесло пол черепа выстрелом в упор. Сразу все поняв, Шамиль с тоской подумал: «Какой же я дурак! И ведь сам обрез ему отдал, мама дорогая! А там еще оставался один патрон. Вот, значит, почему они так смело буром перли по трассе. Крыша у них железная. Передали капитану сумки, получили причитающееся — и потянулись обратно в родной Таджикистан, за очередной партией белой смерти. А уж капитан доставит следующему в цепочке. Кто ж на трассе гаишного капитана проверять станет? А я-то, осел! Какой же…»

— Так ты, стало быть, и есть тот самый Кирилл?

Колобахин обернулся, с хитрым прищуром посмотрел на Шамиля и аккуратно положил обрез на капот, все так же придерживая его платком. Не спеша вытянул из кобуры табельный «Макаров», передернул затвор и соскочил на землю.

— И это знаешь? Ну, ты, брат, даешь. Удивил ты меня. Когда этот придурок Таир позвонил, я сначала не поверил, что какой-то водила увел у них товара почти на два миллиона баксов. Ну не бывает так в жизни, только в кино! Оказывается, бывает. Не все я еще повидал на этом шарике. Молодец, молодец…

Шамиль тоскливо вздохнул и поинтересовался, просто гак, от безысходности:

— А что ж ты дружка своего добил? Или у вас так принято — раненых добивать? Как у волков?

— Дружка? Окстись, какого дружка? Вот этот урюк мне друг? Да видал я его… В белых тапочках. Он баран. Во-первых, поломал весь маршрут. Я их, козлов, ждал еще вчера, и со стороны Саракташа. А они, придурки, чего-то там испугались и поперлись через Оренбург. Вот и вышло, что вышло. А мне из-за них пришлось с напарником меняться, чтобы на вторые сутки остаться, сказочки для начальства придумывать. Во-вторых, нажрались в дороге…

— К девушке приставали.

— Даже так? Вот видишь, тем более. Чего таких жалеть? Считай, что я его наказал. Да его все равно бы грохнули. Может, мне бы и поручили. Ты хоть смутно представляешь, какие деньги и какие люди за всем этим стоят?

— Еще бы. Кино смотрю. И про таких, как ты, там тоже показывают. Знаешь, чем обычно оборотни в погонах заканчивают?

— Ха! Кино… То кино, а то жизнь. А в жизни такие, как я, хорошо заканчивают. Я вот уже седьмой год в капитанах, а до выслуги полтора осталось. Что, мне на капитанскую пенсию жить? А здесь я себя на всю оставшуюся жизнь обеспечил… Ладно, оставим пустой разговор, займемся делом. Где товар?

Сплюнув, Шамиль выругался:

— Да пошел ты… Нет больше наркоты.

— Ты не шути так, дядя… Мне сейчас совсем не до шуток.

— А я серьезно. Мне, как понимаешь, тоже хохмить как-то не можется. Нет наркотиков, и все тут. Уничтожил я все. Давай, стреляй. Только я тебе напоследок в твои змеиные глаза плюну.

И правда, плюнул. Смачно и от души. Колобахин вызверился, но сдержался, все еще не веря, что этот упрямый осел и впрямь мог уничтожить партию героина на такую бешеную сумму. Еще раз ровно спросил, утеревшись рукавом форменной куртки:

— Дядя! Еще раз спокойно спрашиваю: где?

— Я тебе уже указал адрес, ступай.

Поиграв желваками, капитан потемнел и мрачно спросил:

— Знаешь, почему я обрез платком брал? Хотел убийство этих придурков на тебя свалить. Ну, типа, не поделили что-то на трассе, ты оказался ловчее и обоих прижмурил. Пальчики на обрезе твои имеются, доказывай потом, что ты не верблюд. Кто в твои сказки поверит? А теперь по-другому думаю. Я тебя пристрелю, вложу тебе обрез в руки и заявлю следаку, что подъехал и застал тебя в момент убийства. Но предотвратить не успел. Выстрелил на поражение, да поздно, ты этому уроду уже снес башку. Нуда, белыми нитками шито, согласен. И на много вопросов мне ответить придется. Но кончится все, максимум, увольнением из органов. Мне по барабану. А вот тебе будет больно. И знаешь почему? Потому что я сначала выстрелил в воздух, — при этих словах капитан вздернул ствол и спустил курок. Послушав, как эхо отскакивает от терриконов, со значением сказал: — Во как! Согласно закону о полиции. Потом я прострелил тебе конечность. Наверное, колено…

Поведя стволом, капитан направил пистолет на ногу Шамиля и улыбнулся.

— Знаешь, это больно. Сам, правда, не испытывал, но от других слышал. Претворим в жизнь? Или сразу скажешь, где сумки?

Шамиль, замерев, смотрел на пистолет, отчетливо понимая, что этот паразит в погонах не шутит. Одного уже убил, убьет и его, не задумываясь. И надеяться больше не на кого. Только на себя. А что сам может сделать в такой ситуации? Монтировка еще в руках, но кидаться на ствол с монтировкой — все равно что «КамАЗ» «Окой» таранить. Каких-то три шага, но преодолеть их будет посложнее, чем отсюда пешком до Уфы дойти…

— А если я побегу? В спину выстрелишь? Как потом объяснять следователю станешь, почему стрелял в спину?

— А я тебя догоню и выстрелю в висок. Потом подтащу к машине, положу грудью на капот и вложу в руки обрез. По-любому все будет так, как я сказал. И хватит фантазировать. Говори. Считаю до трех. Раз… Два…

Шамиль сжался и закрыл глаза. При счете «три» втянул голову в плечи, ожидая дикой боли в колене. Грохнуло гулко, причем дважды. Снова потянуло кисловатым запахом пороха, Колобахин почему-то вскрикнул. А боли не было, и нога не подгибалась. Открыв глаза, Шамиль увидел капитана, с гримасой на лице сжимающего левой рукой правую. Пистолет его лежал на земле, в шаге. А справа, метрах в десяти, стоял собственной персоной лейтенант Асмолов. Тот самый, что проверял машину Шамиля на выезде из Оренбурга.

Лейтенант молча подошел, не опуская пистолета, подобрал покореженный «Макаров» Колобахина и затолкал его в свою кобуру. Потом, так же молча, ловко крутанул капитана за руку, раскорячил на капоте изуродованной «девятки» и защелкнул наручники. И только после этого произнес:

— Вот и хорошо, вот и ладушки. Наговорил ты, капитан, лет на двадцать, без апелляции. Но если хочешь адвоката, у меня есть на примете хороший.

Колобахин, все еще морщась от боли в поврежденной руке, мрачно ответил:

— Ты еще докажи. Мало ли, что я наговорил? Может, у меня фантазия разыгралась? Ты вообще кто, Асмолов? Ты понимаешь, в какую кучу ты сейчас влип? Тебе же больше не служить в полку, зеленый. Тебя мужики затравят, за то что своего повязал.

— Ты мне не свой. А с мужиками мы еще разбираться будем. Я так думаю, не ты один подрабатывал на перекачке наркоты.

— Глупый ты. Служишь в полку без году…

Асмолов резко перебил:

— Мне хватило. Я там не задержусь.

Вынув из кармана красные корочки, Асмолов раскрыл и показал капитану. Тот вслух прочитал:

— Майор Асмолов, УБОП… Понятно. Влип я не по-детски… Так вы теперь работаете, да? Тогда конечно, тогда пипец…

Майор повернул Колобахина к себе, выровнял. Капитан дерзко глянул на Асмолова:

— Надо же, уже майор. А ведь салага еще. Мне вот сорок три, а до сих пор в капитанах.

— Служить надо честно и хорошо. Где груз?

Капитан равнодушно пожал плечами, качнул головой на замершего от неожиданной смены декораций Шамиля:

— А это вон у того придурка спроси. Мне он так и не ответил. Может, тебе скажет?

Майор повернулся к Шамилю:

— Что-то мне ваше лицо знакомо, папаша. Мы виделись?

Шамиль, только теперь осознав, что жив и даже не ранен, шумно выдохнул и утер пот со лба.

— А как же, лейт… Извини, майор. Ты же меня три часа назад на выезде из Оренбурга проверял.

— А-а-а… Да, да, да… Груз кожи в Уфу. Ты как же влип-то в это, отец?

— Дурак потому что. Права была Гульчонок. Надо было сразу сдать.

— Ну, так где наркота-то? Исправь ошибку.

— Поехали, покажу. Отмотаем километров семьдесят назад. Там и лежат за обочиной, если не подобрал никто.

Асмолов округлил глаза:

— Ты что, несколько кило героина просто так бросил у дороги?

— Ага… Килограммов двенадцать. Да насвая примерно столько же. Только они уже ни на что не годны. Я их винишком и бензинчиком полил.

Асмолов только хмыкнул и покрутил головой. А Колобахин аж замычал, как от зубной боли. Еще бы, такой куш ушел…

Машина Асмолова стояла за терриконами метрах в пятидесяти. Потому капитан и не услышал шума двигателя. Садясь в салон на переднее сиденье, чтоб не рядом с ренегатом Колобахиным, Шамиль поинтересовался:

— Тебе сколько ж лет-то, майор? По виду, прости, пацан совсем. Не обижайся.

Асмолов, заводя двигатель, скупо улыбнулся:

— Да я не обижаюсь. Не вы первый так говорите, привык. Тридцать. Просто выгляжу молодо. Потому меня в полк и внедрили. Нужен был пацан, лопушок, которого всерьез не воспримут. Я подошел лучше других. Мы же эту тропку уже четыре месяца пасем. И этих двоих я жду уже третьи сутки. Как они мимо меня проскочили — ума не приложу.

— А я скажу тебе. Они говорили, что за километр до КПМ сойдут. Наверное, у них встреча с этим жуликом назначена была. Вот так они посты и миновали. Ехали на попутках, посты вкругаля пешком обходили. И ко мне не случайно подсели. Армейский «ГАЗ», хоть и водила за рулем в гражданке. Мало ли? Может, вольнонаемный какой при кухне состоит? Кто проверять станет?

Трогаясь с места, Асмолов согласно кивнул:

— Есть резон. Только зря старались. Все экипажи ДПС под пристальным вниманием. Мы ж имели информацию, что крышует их кто-то из полка. Так что шансов на успех было практически ноль.

Шамиль, обернувшись на карьер, спросил:

— А этих что же, так и оставишь?

— А сейчас группа подъедет, я уже вызвал. Они всем и займутся. Ну, и старичка вашего оттянут до ближайшей стоянки. А уж дальше сами решайте, как с ним быть. Извините. У нас бюджет не резиновый…

* * *

Закрутив последнюю гайку, Шамиль вытер руки ветошью и потянулся за сигаретой. И тут же услышал сверху голос Антона Жилкина:

— Шамиль Талгатович, вы здесь?

Шамиль, все еще не придя в себя от последней выходки шкодливого сменщика, недовольно отозвался:

— Ну, здесь. Что еще? Только не говори, что опять «поцеловался»!

Антон наверху взмолился:

— Шамиль Талгатович, ну сколько можно?! Я же уже извинился! И ремонтникам с «ЗИЛом» помогал, в личное время. И вам помог «газон» перебрать. Ну, ей-богу, хватит уже корить!.. Тут к вам пришли, вылезайте.

И исчез. Выглянув из ямы, Шамиль заметил пару стройных женских ножек и подол цветастого платья. Выбравшись наружу, увидел в полный рост Гульсияр и радостно раскинул руки, улыбаясь во весь рот:

— Гульчонок, дочка! Каким хорошим ветром занесло?

Гульсияр, взвизгнув от избытка чувств, бросилась Шамилю на шею и запищала:

— Шамиль-ага! Ой, как я рада вас видеть! Хорошо, что вы задержались. Я уж домой вам звонила, но не отвечает никто. А идти в гости без предупреждения как-то неловко.

— Да у меня жена с детьми в деревню поехала, к родителям. Пусть ребятишки перед школой отдохнут, молочка попьют парного, воздухом подышат. А я вот холостякую. Ты как же в Уфе-то?

— Да я ведь поступать приехала. Завтра вступительные экзамены.

Перестав душить Шамиля в объятиях, девушка опустилась на землю, хитро поглядывая на него искрящимися глазами. А уж какая невеста! И не скажешь, что это тот самый заморыш в джинсах и рубашке, с которым месяц назад ехал из Оренбурга и горькое хлебал. Что все-таки туфельки и хорошее платье с женщиной делают!

— Постой. Как — поступать? Ты разве школу уже окончила?

— Ага. Меня же мама с шести лет отдала. Так что я теперь абитуриентка… А это он? Девушка погладила стоящий над ямой «ГАЗ» и недоверчиво переспросила: — Он?

Шамиль, хитро улыбнувшись в усы, подтвердил:

— Он самый. Что, не узнала?

— Ну, еще бы! Я его в тот вечер увидела, и жалко стало. Такой помятый, исцарапанный, весь простреленный. Ой, как же вы с ними тогда справились-то, Шамиль-ага?!..

— Справился, хм… Не подоспей майор из УБОПа, ни фига бы я не справился. По гроб жизни ему обязан. А старичка мы в порядок привели. Я ведь и ему жизнью тоже обязан. Перебрал его по винтику, ходовую разобрали-собрали со сменщиком, вылизали чуть ли не языком. Ребята жестянщики потрудились, молодцы. И покрасили заново. Движок теперь у нашего друга новый. Старый-то совсем уж ни на что не годен оказался, добил я его тогда. Так что сердце у нашего солдата теперь новое. И очень большое… Ты погладь его, ему приятно будет. Он же как живой…

Гульсияр провела теплой ладошкой по свежеокрашенному боку кабины, ласково сказала:

— Хороший, хороший… Спасибо тебе…

Шамиль улыбнулся, с хитрецой поглядывая на девушку:

— А ты как добиралась-то, землячка? Небось, опять на попутках?

Гульсияр замахала руками с деланным испугом, но не выдержала и рассмеялась:

— Ой, нет уж! Ни за что в жизни больше так не поеду. Только поездом или автобусом. Хватило мне.

Шамиль снова усмехнулся и предостерег:

— Ну-ну, не зарекайся. Мало ли? Главное, к хорошему водителю попасть. И чтоб машина была добрая. Во всех смыслах. А с надежным попутчиком любая дорога не страшна. Ты у меня молодец, дочка…

Сергей Саканский
АМАМУТЯ, ДУХ ОГНЯ

Страсть взрослых людей к поджогам, считают психологи, это пробуждение первобытного инстинкта, с которым не может справиться тот, кто болен, или тот, кто не сформировал свой интеллект.

Из ученой статьи

1

Все началось с приглашения на поэтический вечер. Иван и представить себе не мог, что это официальное письмо станет своего рода билетом в дальнее путешествие, а также пропуском в другой мир, который вплавлен в видимую реальность, как фитиль в тело свечи.

Он хотел было удалить это приглашение, как и многие другие, что обычно рассылаются тем, кого можно пощипать за финансы, но его заинтересовала девушка, приславшая письмо.

Иван прогуглил ее имя — Делла Сирота, поэтесса (псевдоним, конечно), — и обнаружил другие ее фотографии, а также стихи.

Она не была красавицей в общепринятом смысле, но ему понравилась очень, он даже поймал себя на том, что вздрагивает, когда смотрит на нее, и хочется ему поспешно отвести взгляд, словно в глаза плеснул дальний свет ксеноновых фар.

В объявленный день сел в машину и поехал. Творческий вечер проходил в Чеховской библиотеке. Пожилой ведущий производил впечатление идиота, сладким голосом рассуждая о звездах и огне, горящем внутри них, ядерных реакциях, таинственным образом влияющих на психику человека, тайных знаках, которые образуют созвездия в небесах…

Девушка была стройной, хрупкой. Казалось, она может в любой момент сломаться и ссыпаться, превратившись в груду кукольных обломков, накрытых длинной бордовой юбкой с косыми полосами бахромы. Трогательная, бедно одетая, вызывающая сострадание поэтессочка.

Иван не понимал ее стихов. Он не был профаном в искусстве, эдакой тупой машиной, крутой скороваркой бабла, как многие его собратья по несчастью: любил живопись, хорошо знал архитектуру, только вот к поэзии был равнодушен… Что он делает здесь, среди длинноволосых, курящих, с лентами седины женщин, молодых людей, бородатых, хвостатых, как худых, так и довольно упитанных, слушающих, как эти средних лет дамы забалтываются на крыльце, поводя тонкими сигаретами? И девушка уже не казалась такой привлекательной. И ван встал, пробормотал извинения, двинулся по проходу к двери… И внезапно услышал за спиной:

— А теперь я прочту стихи на языке угреш. Без перевода.

Иван вздрогнул, обернулся. Девушка на сцене смотрела прямо ему в глаза. Подняла, протянула в его сторону руку, явно повелевая сесть, хотя для аудитории этот жест читался как элемент поэтического действа. Иван опустился на ближайший стул. По залу, имевшему на редкость плохую акустику, полилась искаженная мелодия речи, причудливых слов, которых Иван не слышал уже много лет.

Выходит, что она — угреша? — думал он. Одна из немногих оставшихся? И пригласила его на этот вечер вовсе не для того, чтобы поживиться благотворительностью?..

Слова, которые она произносила нараспев, лишь частично были понятны ему. «Трасэпата ната лор каранар… Лор кара-нар», — повторяла Делла Сирота в конце каждого четверостишья, что заставляло Ивана содрогаться. И дело было вовсе не в том, что полузабытая родная речь тоской и болью отзывалась в нем, а в самих стихах, которые читала Делла. Вот что значили эти маниакально повторявшиеся слова:

«Пламенные змеи уходят в небеса… Пламенные змеи».

2

Его настоящее имя, данное ему на седьмой день после рождения, как того требовал обычай предков, было Ивогнуарад, что на языке угреш означало: Бурю На Рассвете Читающий. Разумеется, все его звали ближайшим русским аналогом, что уже было обычаем чисто советским — и в паспорте значился Иван, и национальность проставлена — русский, чтобы не портить его жизнь бесконечным повторением вопроса: кто такие угреши и как они связаны с Николо-Угрешским монастырем?

Впрочем, Иван и сам не знал — как. Он был круглый сирота, спросить не у кого: после пожара его взяли на воспитание деревенские соседи. Люди добрые, но чужие, — пожилая чета, страдавшая недугом, который рано свел их в могилу. Сестра приемной матери привезла его к себе в Москву. Тут Иван и вступил в сознательную жизнь, тут и укоренился. О своей принадлежности к некоему исчезающему народу он, конечно, помнил, но корни были давно обрублены, благодаря двойной пересадке. Деревня на берегу Волги, где он родился, была затоплена Саратовским водохранилищем, жители переселены. Найти их, конечно, не составило бы труда. Только вот зачем? Разузнать свою родословную у стариков, бывших односельчан, он вряд ли бы смог, да и не испытывал особого желания. Язык, которому в детстве учила его мать, он уже почти забыл, не имея никакой практики, но сейчас, услышав его певучие ритмы, извлек с самого дна памяти, поднял настолько, чтобы понять обрывки стихов.

Слова молодой поэтессы так потрясли его, что на какой-то момент сознание померкло, и Иван, сидя в зале, будто бы перенесся в затопленный мир и снова увидел огненного червя. Именно червя, а не змею, как назвала его Делла, поэтесса, которая пыталась во всем найти красоту и тайну.

Те часы были самым страшным воспоминанием детства, да и вообще — самым страшным впечатлением в его жизни… Вот он смотрит на мать, с блеском в глазах лежащую на высокой кровати, блестят также и шишечки этой большой кровати, потому что на улице светло и солнечно. Иван хватает с синего кухонного стола спички и бежит во двор. Ключ торчит в двери дома, так как дом всегда принято запирать, если они вдвоем идут в магазин или в гости, потому что в деревне бывают цыгане. Иван зачем-то запирает дверь на ключ, хотя в доме остается больная мать.

Все это он видел, словно какое-то кино: мальчика, который кувыркается в сене на сеновале, а потом чиркает спичкой и смотрит, как расширяется под рукой круг пламени…

Сеновал загорелся быстро, пожар перекинулся на дом, соседи прибежали с ведрами и лопатами, цыганенок пытался полезть в огонь, но его удержали, мать плакала и кричала внутри, но вдруг затихла, помолчала, коротко всхлипнула и умолкла навсегда… И вот, в тот момент, когда крыша дома рухнула, из горящего месива вылез длинный огненный червяк. Он поднялся над пожарищем, оторвался от пламени и медленно улетел в небо.

Позже один специалист объяснил ему, что это было редкое, но хорошо известное явление — огненный смерч, торнадо. Просто ветер порой закручивает огонь так же, как листья или пыль.

— Торнадо — обычная вещь при возгорании некрупных объектов, — уверял его пожарный. — Возникает внезапно, существует секунды. Есть опасность залюбоваться его красотой. По этой причине происходят несчастные случаи.

Вроде бы все разъяснилось, но воспоминание детства не перестало быть страшным. Когда он стоял подле горящего дома и появился огненный червяк, он не мог отвязаться от образа: ему показалось, что чудовище на секунду замерло и склонилось над ним, будто рассматривая его.

Это было старое, сморщенное лицо. Старик или старуха, он не успел рассмотреть, страшное очень, но было в этом образе и что-то знакомое, необъяснимо притягательное…

Взгляд огненного червя, преисполненный ужаса и тоски, Иван запомнил навсегда. Он боялся его, чудовище снилось ему, как и вообще — огонь, пожары, безвыходные дымные коридоры… Он прекрасно понимал, что боялся лишь собственного страха, что огненное лицо лишь пригрезилось ему, а был на самом деле торнадо — редкое, но понятное природное явление. До самого сегодняшнего момента, до тех пор, пока поэтесса, стоявшая на сцене, не повторила несколько раз подряд: «лор каранар» — пламенные змеи.

3

Это была неглавная причина, по которой ему очень захотелось продолжить общение с Деллой Сиротой, но все же, даже если ничего не получится, он хотел бы знать… Иван подождал на крылечке библиотеки, пока героиня литературного вечера не вышла на улицу.

— Мне надо с вами поговорить, — сказал он.

Девушка остановилась, с вопросом заглянула ему в глаза.

— Одно ваше стихотворение, — продолжал он, — мне не то чтобы понравилось, но вызвало какое-то странное чувство… Мне трудно это объяснить.

— А вы попытайтесь, — улыбнулась Делла.

— Что вы имели в виду, упоминая о пламенных змеях?

Ему показалось, что вопрос поэтессу смутил.

— Это метафора, — сказала она. — Знаете, что такое метафора?

— Знаю. Мне непонятен сам смысл стихотворения.

— В стихах может и не быть смысла. Просто музыка.

— Но пламенные змеи… Этот образ как-то связан с мифологией?

— Нет. Просто с ночным кошмаром.

— Это вам снилось?

— Да. А почему вы спрашиваете?

Теперь смутился Иван.

— Я видел такую картину.

— Интересно, где?

— На пожаре. Это такой огненный вихрь. Был пожар на судоверфи, приезжала команда, — Иван заговорил увереннее, потому что уже ни о чем не умалчивал. — Один из пожарных мне рассказал, что такое явление…

Он заговорил о торнадо, смерчах, рисуя руками в воздухе круги. Компания Деллы стояла тесной группой поодаль — хвостатые молодые люди и седовласые женщины. Девушка хоть и слушала его внимательно, но все же дважды оглянулась на них. У Ивана возникла дерзкая идея.

— Моя машина за углом, — сказал он. — Могу вас подвезти.

— Это было бы замечательно! — воскликнула Делла, опять оглянувшись. — Я только скажу своим друзьям.

Честно говоря, Иван не предполагал такого развития событий: он был уверен в ее отказе и уже нащупывал в кармане визитку, с горечью думая, что выбросит она в урну этот клочок бумаги и не позвонит никогда.

В итоге вышел вечер, каких давно не было в его жизни. По пути он уговорил ее заехать в ресторан. Это было одно из любимых его мест: широкая терраса, нависающая над рекой так, что набережная с потоком автомобилей была невидима за перилами, и, учитывая нарочито мореманский интерьер, казалось, что посетители — не питающиеся тут москвичи и гости столицы, а пассажиры какого-то крупного лайнера, почему-то идущего меж каменных береговподпруженной реки, словно вдоль норвежского фьорда.

Если Делла и скрывала свое удивление непривычной роскошью, то это у нее получалось мастерски. Она мало ела и пила, не смотрела по сторонам, часто курила длинные коричневые сигариллы. Ивану пришла в голову шальная мысль: неужто он понравился девушке, при том, что они были из совершенно разных кругов, при том, что он был лет на двадцать старше ее?

Несмотря на большую дифференцию в интересах, разговор не прерывался: едва чувствуя напряжение, Иван легко сворачивал на тему угрешей, загадок исчезающего народа и черт национального характера.

— А ведь вы тоже окаете, как и я! — вдруг сказала Делла, всплеснув руками.

— Разве? — смутился Иван.

— Слышно не очень, но я чувствую как профессионал-филолог.

— Ладно, я окаю, потому что с Волги. Но вы-то почему?

— Потому что я тоже с Волги.

Делла родилась в Горьковской области, жила неподалеку о г реки, возле моста. Иван прикинул, сколько времени движется капля воды от Нижнего до Саратова, где лежала его отопленная деревня, у него защемило сердце — от мысли, что эта девушка никогда не разделит с ним его одиночество… Он представить не мог, насколько ошибочной была эта мысль.

Уже через несколько минут Делла огорошила его. Этому повороту предшествовала шутливая перепалка. Иван заметил, что Делла не притронулась к черной икре, и придвинул ей плошку с уложенными по краям кубиками масла.

— Нет, не хочу, — сказала она, отодвинув плошку. — Не люблю черное.

— Может быть, тогда красную? — спросил Иван, оглянувшись на стойку, где официант беседовал с барменом.

— Красное вообще-то люблю. Но сейчас тоже не хочется…

— Похоже, вам сегодня вообще не хочется есть, — заметил Иван, глядя, как мимо веранды ресторана проходит шестидесятиместный прогулочный катер, явно арендованный для корпоративной вечеринки.

— Не хочется, — вздохнула Делла, также рассматривая пассажиров на палубе, тыкающих пальцами по сторонам.

— Может, прокатить вас по реке?

— Откуда и куда? — засмеялась Делла.

— До Северного порта и обратно, от шлюза к шлюзу.

— Не знаю. Я бы хотела совершить более дальнее путешествие.

— Путешествие просто так? За границу? — Иван вдруг подумал: а не предложить ли ей какой-нибудь тур, так, в шутку, авось согласится…

— Ну, уж нет! — решительно возразила Делла. — Экзотика меня не привлекает. А вот, например, по реке — и вправду да. Только не по этой маленькой.

— По большой реке? — спросил Иван.

— Да, самой большой.

— Самый большой в мире — Нил.

— Это далеко.

— А тут, совсем рукой подать, — крупнейшая река Европы.

— Волга!

— Точно!

— Хочу поплыть по Волге…

— Не поплыть, а пойти, так принято говорить, — тихо поправил ее Иван и в тот же момент почувствовал, как заколотилось его сердце.

Путешествие по Волге! Это как раз то, что он с легкостью может ей обеспечить, причем в таких обстоятельствах, о которых можно только мечтать. Не ржавый круизный пароход с пьяными круизменами и орущими детьми. Не принудительные экскурсии по гладко выметенным полам кремлей. Не общественная кормежка в судовой столовке с промышленной вонью и неизбежной изжогой.

Это будет волшебное путешествие на маломерном судне с двумя уютными каютами, где они будут спать, сначала, конечно, раздельно, с просторным кокпитом, где девчонка будет лениво загорать, а он, сидя за штурвалом, любоваться ею через зеркало заднего вида, с уютной рубкой, она же кают-компания, она же камбуз, где они будут сидеть за вечерним чаем или вином, пока не разойдутся по своим койкам или же не лягут в одну… Причем для этого, можно даже сказать, свадебного путешествия, фантазировал Иван, она сама выберет судно, потому что их, маломерных речных судов и моторнопарусных яхт с неограниченным районом плавания, было у Ивана несколько; правда, готовых к немедленной эксплуатации — сейчас только два.

Все эти мысли вихрем пронеслись в его голове, пока они оба наблюдали за проходом катера, чей нос резал струи разноцветных огней на воде.

— Хотите, предложу вам такое путешествие, хоть даже завтра?

— Неужели?

— Я владею небольшой судоверфью. Мы строим катера, яхты, моторные лодки…

— Надо же! Тогда вы — настоящий капиталист.

— Странно звучит это слово, но полагаю, что да.

— И много у вас рабочих в эксплуатации?

— Да штук двенадцать постоянных и штук… Не соображу сейчас, сколько привлекаю временных.

— Штук? Вы говорите — штук?! — глаза девушки сверкнули, она рывком отодвинула от себя тарелку.

Иван пожал плечами:

— Просто решил подыграть вам, так как вы обозвали меня капиталистом. Конечно, все эти ребята, многие из них, — мои старые друзья. Я хозяин предприятия, но не враг трудового народа.

Он водворил тарелку с семгой и зеленью на место.

— Я не потому тут швыряюсь тарелками… — примирительно сказала Делла. — Просто я уже основательно наелась с непривычки.

Иван молчал. Коммунистка она, что ли? Сидит тут и ненавидит его в глаза.

— Я поняла, что вы шутите, чтобы проучить меня. Тоже захотелось вам подыграть, — она засмеялась, показав крупные ровные зубы.

Все-таки красавица. Нельзя ее терять по такому пустяку.

— Я, между прочим, часто работаю вместе со всеми, — сказал Иван. — Когда приходится подменять кого-то или нагонять график.

— В этом костюме?

— Точно. Выворачиваю его наизнанку, как комиссар Жюв. Я свое дело начал с нуля. Просто построил своими руками лодку и продал ее. На вырученные деньги взял первого рабочего. Вдвоем мы построили еще несколько лодок. Прибыль дала оборот средств, я арендовал у яхт-клуба причал. Так, со временем, мое дело выросло. Это не очень-то и важно, что один из нас владеет оборудованием…

— Но вы получаете прибыль, деньги, гораздо большие, чем рабочие.

— Это просто зарплата капиталиста. Она и должна быть больше.

— Давайте сменим тему? — Делла вздохнула с оттенком безнадежности. — Вы упомянули какого-то комиссара, я не поняла…

— Комиссар Жюв… — начал было Иван, но замолчал, представив, что ей надо будет рассказывать чуть ли не весь фильм.

Он подумал, что эта молодая девушка выросла в совсем другом культурном течении и веселить ее шутками из старых добрых «Фантомасов» не стоит.

Он сказал, перебив самого себя:

— Мы, кажется, планировали путешествие.

— А вы это серьезно?

— Да. Я давно подумывал об отпуске. У меня два судна на ходу. Я пришлю вам фото. И давайте перейдем на «ты».

— Согласна!

4

Теперь, когда Делла на самом деле захотела поехать с ним, она казалась ему самой красивой девушкой на свете, поскольку была уже тронута каким-то туманным отблеском собственности. Неожиданно они оба загорелись энтузиазмом: с того момента, как прозвучало предложение, говорили только о путешествии. Делла сказала, что это будет не проста круиз, а научная экспедиция, потому что она давно хочет заняться историей своего народа.

— Много ли народу мы найдем в этой экспедиции? — с иронией спросил Иван, зная, какое уединение предполагает река.

— Ты разве не в курсе, что угреши живут исключительно по берегам Волги?

— Разве?

— Ты в самом деле не знал? — с удивлением спросила Делла. — Ты с Волги — и я с Волги. Все угреши живут на Волге.

— Странно, — пробормотал Иван.

Делла помолчала. Затем спросила, как ему показалось, с осторожностью:

— Может быть, ты и про Амамутю не слыхивал?

— Слыхивал. Мать рассказывала сказки на ночь.

— Это не сказки.

— Легенды, былины… Как их еще назвать? О подвигах и приключениях Амамути, древнего богатыря.

— Амамутя не богатырь.

— А кто же? Помню, он сражался с огромной рыбой, и рыба проглотила его, а он…

— Вышел на берег, сияя светом, — перебила Делла, — и рыбий хвост волочился за ним, словно след небесной кометы. Амамутя победил рыбу изнутри. Я давно изучаю мифологию народа угреш. Вообще-то Амамутя не герой сказаний, а бог. Создатель всего сущего на земле.

Иван не удержался от улыбки.

— С таким же успехом ты могла бы сказать, что Илья Муромец бог или там Робин Гуд.

— Да при чем тут они?

— Тоже герои народных легенд.

Делла насупилась.

— Ладно, закроем пока тему.

Иван решил больше не дразнить девушку, будто уже подсеченную, но пока что готовую сорваться. Нет, здесь надо использовать очень крепкий сачок.

Он отвез ее домой уже глубокой ночью. Делла жила на исходе проспекта Мира, недалеко от Яузы, где речка уже была ручьем, часто терявшимся в трубах. В машине ему наконец удалось удивить ее — не самой машиной, а ее способностью прорезать город за считанные минуты.

— Надо же! Только что проехали ВВЦ — и уже дома, — радостью заметила она, слишком привыкшая к неторопливости общественного транспорта.

Вернувшись домой, он послал ей мейлом фото двух своих судов, готовых к немедленному отбытию. Среди ночи он вдруг проснулся, будто от толчка. Какое-то время не мог понять, дома ли он или уже на борту, так как казалось, что его разбудила внезапная волна.

«Пламенные змеи уходят в небеса…» Образ из сна поэтессы. У него не было времени обдумать это раньше, поскольку его слишком захлестнули эмоции. Но ведь такого просто не может быть — что за странное совпадение?

Конечно, он не мог рассказать едва знакомой девушке о том, что сжег собственную мать. Да и вообще, он ни с кем в жизни не делился этим. За последние часы Иван во второй раз явственно увидел тот далекий день из детства, хотя обычно подавлял в себе воспоминания о пожаре. Иногда ему казалось, что в страшном огненном лице он именно ее и увидел, свою мать… То есть если бы он верил во всякое нематериальное, то само собой бы решил, что в образе огненного червя отошла на небо ее душа.

И еще одна тайна была в его судьбе. Отец также погиб при пожаре, но это произошло гораздо раньше. Обстоятельства пожара не были ему известны, но трудно представить какое-то произвольное совпадение. Много позже Иван узнал, что он просто-напросто болен, и болезнь его называется — пиромания. Возможно, это наследственная болезнь и пожар, в котором погиб отец, не был случайным. Отец также совершил поджог и сам погиб на пожарище за несколько недель до рождения Ивана.

Думая обо всем этом, Иван заснул, и снилась ему, как это бывало чаще всего, река (так грибникам снятся грибы, а лыжникам — лыжня), а наутро от Деллы пришел ответ: ей больше понравился швертбот «Джинс».

Иван позвонил ей.

— «Чоппер» вместительный и комфортный, на нем есть даже сауна, — сказал он. — Не говоря об элементарном душе и прочих удобствах.

— Как? Разве на «Джинсе» нет душа и туалета?

— Есть, конечно, гальюн. Туалет, как ты его называешь. А вот душ — только в кокпите.

— Что такое кокпит?

— Это такой вырез в палубе. Словом, открытая часть судна, вроде терраски в доме: Можно натянуть над ним тент. Плещешься, сколько угодно. Помпа качает забортную воду. Есть еще мобильная баня. Это просто палатка с печкой, ее ставят на берегу. Самая настоящая баня. Словом, «Джинс» — туристское судно, а «Чоппер» — круизное.

— Все ясно. Я выбираю «Джинс». Я туристка, а не круизер. А еще я хочу взять свою собаку.

Иван нахмурился:

— Какую собаку?

— Так! — зловеще прошептала Делла. — Как я поняла по твоему тону, собак ты терпеть не можешь.

— Напротив! — выразил смягчение Иван. — Я интересовался ее породой.

— Водолаз, конечно! Я ж давно мечтала совершить путешествие по реке. Черный такой, мохнатый. Зовут — Барабан.

Что-то особенное было связано с псом, носящим такое веселое имя, Иван определенно слышал какую-то историю, где фигурировал именно пес Барабан.

5

Иван владел небольшой мастерской, строящей маломерные суда из пластика и стеклоцемента — гребные и моторные лодки, катера и парусники.

Руденко, его заместитель по должности, но компаньон по сути, отнесся к намерению генерального отъехать на неопределенный срок с нескрываемым скептицизмом.

Иван вошел под дебаркадер верфи, где главным объектом была двенадцатиметровая яхта «Лаура» — довольно срочный заказ банкира из Ялты. Это судно стояло в работе уже несколько недель и было для Ивана символом успеха: ведь крымский бизнесмен мог выбрать любое из предприятий России, где цены были значительно ниже московских, но все же он решил строиться здесь, а это говорило о бесспорном авторитете именно этих мастеров.

Один из них, увидев Ивана, спрыгнул с лесов и подошел.

И Руденко, и сам Иван никогда не брезговали работой руками, особенно в ситуации аврала.

Они пошли вдоль ряда «джинсов» и «чопперов» на разной стадии готовности и заговорили, отойдя достаточно от яхты, на которой висели двое рабочих.

— Не самый лучший момент, чтобы нас оставить, — начал Руденко.

— Любой момент — не самый лучший, — сказал Иван. — Ты разве помнишь время, когда на верфи не было аврала?

— Помню, — сказал Руденко. — Когда и верфи-то не было.

Это был намек на то, что когда-то они были друзьями, встречались часто, говорили обо всем на свете, а не только о работе, как последние семнадцать лет жизни — с тех пор, как появилась верфь и Иван пригласил друга в свой бизнес.

— К тому же я не совсем бросаю работу, — напомнил Иван.

— Ну, понятно, будешь руководить имейлом, эсэмэсом, душевными беседами… — съязвил Руденко.

— Не только, — спокойно ответил Иван. — Помнишь заказчика из Астрахани?

— Ламбовского-то? Как не помнить!

И вправду: хлопотный был покупатель — пожелал, чтобы ему доставили судно точно к началу навигации, прямо на дом, на междугороднем трейлере.

— Я вот что придумал. Сейчас же даем объявления в волжские ресурсы от Казани до Астрахани. Выставляем модель на продажу. Я меж тем иду на ней вниз по реке. Если где-то на пути будет поклевка, то и толкну товар немедленно.

— Офигеть! — воскликнул Руденко. — Для заказчика это будет выглядеть так, будто судно доставили ему на блюдечке. И невдомек ему, что гендиректор фирмы просто решил прокатиться по великой русской реке с девушкой.

Они молча прошли мимо секции легких пластмассовых лодок, где двое ребят клали стеклоткань на болванку. Болванкой служила готовая отшлифованная лодка: это ноу-хау Иван придумал недавно. Лодки получались чуть разных размеров, что создавало нюансы ассортимента, во-первых. И позволяло экономить место на складе, помещая скорлупу в скорлупу, во-вторых.

— Я привык решать несколько задач одновременно, — сказал Иван, когда они вышли через ворота к причалу. — Так что займись рекламой прямо сейчас. Да не смотри на меня как на шизоида. Разумеется, катер немного потрется в дороге.

Ну, заведу его в ближайший клуб для косметического ремонта. И ты прав: за доставку можно будет и цену набить.

Перед ними, по разные грани причала, стояли оба судна: черный с белым высокий «Чоппер» и желто-синий «Джинс». Они чуть покачивались на волне от только что прошедшего мимо мощного «Варуса».

— Бензиновый, жрет литров пятьдесят в час, — заметил Руденко, глядя вслед этой юдоли удовольствий, уходящей по фарватеру против течения.

— Наш обгонит его, если с двумя пассажирами, — сказал Иван, любуясь «Чоппером», каждая линия которого пришла из его собственных сновидений.

— На нем, конечно, пойдешь?

— Конечно. Хотелось бы опробовать. Но заказчица выбрала «Джинс».

— Заказчица? — удивился Руденко, не поняв шутки.

Да уж, слово живет в их узком кругу своей особенной жизнью.

— Заказчица моей судьбы, возможно, — пробормотал Иван, и компаньон глянул на него с еще большим удивлением.

Ничего не осталось у них от школьной дружбы, от прежних душевных разговоров. Нельзя делать бизнес с друзьями — эту истину ему пришлось испытать на себе.

— Итак, начинаем операцию «Джинс», — сказал Иван.

Руденко пожал плечами и ушел внутрь. Глядя на свой причал и суда, приколотые к нему, Иван думал и о Руденко, и о Делле. Впрочем, он не переставал думать о ней с тех пор, как увидел.

Кажется, ему наконец повезло: он встретил девушку своей мечты, ту, с которой сможет разделить всю оставшуюся жизнь. Правда, он еще не знает, захочет ли того же она… Казалось, что этого хочет сама судьба. Ведь столько обстоятельств сошлось в одной точке: и что у него есть судно, и что угреши живут именно на берегу реки, и что девушка интересуется историей угрешей…

Иван вдруг подумал, что вся его жизнь была лишь подготовкой к встрече с нею. В детстве сидел на обрыве над Волгой, глядя и слушая, как мимо идут баржи, и думал, что тоже когда-нибудь уплывет по реке в невообразимую даль. Но жизнь распоряжалась иначе, постоянно уводя его от берега. Деревню с лица земли смыли. В армию забрали на аэродром, в так называемую «наземную авиацию» — самолетам хвосты крутить. Именно тогда он полюбил моторы, конструкции, гладкое совпадение механизмов и, глядя на настоящих летчиков, шагающих по взлетной полосе с личными чемоданчиками в руках, полюбил свободу движения вообще. Именно тогда, где-то вдали, на свет появилась маленькая девочка, и нарекли ее Делимелад, в просторечии — Делла.

Иван мечтал о торговом флоте, хотел поступить в мореходку, Но даже и не попытался, поскольку страдал близорукостью. С таким зрением его могли взять только в мотористы. Он и об этом подумывал, но тут началась перестройка, неразбериха в стране, он устроился работать в кооператив, затем, когда кооператив умер естественной смертью, основал собственное дело, для которого не требовалось крупных вложений — нужны были лишь воля и рабочие руки. Все эти годы где-то уже совсем близко, росла и хорошела эта странная девочка-поэтесса, За Дождевыми Тучами Следящая, что значило на языке предков ее имя.

Не будь он успешным бизнесменом, не получил бы приглашения на этот вечер. Не-будь он именно судостроителем, не смог бы устроить девушке путешествие. Получается, что вся его судьба сложилась так, а не иначе, именно для того, чтобы встретить ее.

Иван усмехнулся собственной мысли. Он построил не одну тысячу маломерных судов. Его лодки служат рыбакам и охотникам по всему бывшему Союзу, «от Амура до Днестра», его катера «перевозят пассажиров по главным водным артериям страны», его яхты «бороздят просторы мировых океанов»… Все эти пошленькие слова из буклета, сочиненного Руденко, на самом деле значили очень много, но все, что он сделал, было нужным лишь для того, чтобы встретить ее.

Эта мысль показалась ему даже унизительной. Жил и работал, создал собственную фирму, известную далеко за пределами страны, занимался серьезным делом — и вот теперь, оказывается, цель его жизни достигнута. Или он просто-напросто полюбил не ее, а свои собственные надежды…

Что-то здесь не вяжется. Странная догадка вдруг ткнулась Ивану в мозг: а не перепутал ли он причину и следствие? Не специально ли Делла пригласила его на литературный вечер, познакомилась с ним, зная, что он может провести ее по реке?

6

На сборы и приготовления ушло пять дней. В понедельник утром Иван приехал за Деллой, в район блочных «хрущоб», к подъезду бедного штопаного дома. В таких домах последние годы живут лузеры и гастарбайтеры, которым лузеры сдают жилье.

Девушка выбежала, ее лицо сияло. На плече она несла холщовую самодельную сумку с рядами внешних карманчиков. Иван никак не мог собрать в одно целое ее образ: он ускользал от внимания, поскольку соединял множество деталей: девушка вся была чем-то увешана — авторучка, красный блокнотик, вроде какая-то складная лупа… Бахрома куртки переходила в бахрому сумки, и не совсем было ясно, что чему принадлежит. Мохнатый черный водолаз также, казалось, продолжал тему этой длинной бахромы.

— Знакомься, Барабан!

Пес оскалился, будто и впрямь понимал, что его с некоторой даже торжественностью представляют, и ткнулся Ивану в колени, метя хвостом тротуар. Внезапно Иван вспомнил: Барабан! Конечно же: так звали пса из угрешских былин. Этот Барабан постоянно сопровождал Амамутю в его приключениях и всячески помогал ему — то вытаскивая раненого из воды, то скидывая защелку с двери темницы.

— Здравствуй, народный герой! — поприветствовал его Иван.

Делла странно на него посмотрела, будто он сказал или сделал что-то не то.

— Ты ведь назвала его в честь того легендарного пса?

— Это и есть тот самый пес Барабан, — сказала Делла, изобразив страшные глаза.

«Это не сказки», — вспомнил Иван и улыбнулся.

Если она шутит сейчас, значит, шутила и тогда, а то он уже было испугался, подумав, что Делла слегка сдвинутая.

Она была одета как хипуля и взяла в дальнее путешествие минимум вещей: одна лишь худенькая сумка. Значительную часть этой сумки занимали книги: красный блокнот, куда поэтесса записывала свои стихи, и какой-то томик старинного вида, смысл которого был совершенно не ясен.

— Это-то тебе зачем? — с удивлением спросил Иван, когда Делла показывала ему содержимое сумки.

Он хотел было взять книгу в руки посмотреть, но девушка накрыла ее ладонью.

— Старинная книга. Я с нею не расстаюсь, — сказала она.

Фолиант был завернут в пластиковый пакет, сквозь который просвечивало название, написанное с ятями и ерами: «Грибы северных лесов России».

— Тебя правда интересуют грибы?

— Я отчаянная, страстная грибница, — соврала Делла, как говорится, не сморгнув глазом.

То, что книга нужна для чего-то другого, или то, что под ее обложкой содержится нечто другое, не вызывало у Ивана сомнения.

Ну, ты и врушка, девушка, подумал Иван. Почему-то и это ему в ней понравилось. То ли оттого, что он действительно уже любил ее, то ли оттого, что некая врушность просто добавляет женщине еще больше тайны. Загадку этой книги он, конечно, раскроет, в буквальном смысле…

Делла зашвырнула сумку на заднее сиденье, где устроился Барабан, и, уже не путаясь, как в прошлый раз, а где-то даже привычно, накинула ремень безопасности.

Что-то тихо громыхнуло у нее, будто речная галька: довольно массивный браслет из невзрачных плоских камушков отягощал узкую руку. Иван подумал, что такого масштаба украшение может принести вред ее здоровью.

Она была сильно возбуждена от мысли о путешествии и говорила без умолку, то и дело оборачиваясь и тыча пальцами в сумку, которую только сегодня ночью сшила:

— В этом кармашечке у меня… А в этом… Все мои кармашечки строго соответствуют вещичкам.

Вот ведь какая сообразительная девушка, а не взять ли ее, скажем, на должность секретаря? Впрочем, никакого секретаря им не требовалось, поскольку все вопросы Иван и так держал в голове.

«Именно такой и должна быть девушка моей мечты», — подумал он и мысленно стал называть ее нежным словом «девушка», даже иногда так и обращался к ней…

Иван подрулил сразу к причалу, минуя дебаркадер, поставил машину под навесом, рядом с «Фордом» Руденко. Сама верфь была невидимой для Деллы: просто какая-то глухая железная стена, за которой раздавались неясные технические звуки. Он-то хорошо знал, что означает каждый из них, и будто видел, что происходит внутри. Мысль провести девушку через верфь он отбросил: увидит ребят в рабочей одежде, которые сейчас, под свист и рокот компрессора, красили днище очередного «Чоппера», и еще крепче уверится в том, что Иван — эксплуататор и недобитый гад-капиталист.

— Еще раз, — сказал он. — Вот причал. Большой, черный с белым, — «Чоппер», маленький, желто-синий, — «Джинс». Может, переиграем выбор?

— Но у этого черного нет мачты, и он не парусник. А я хочу плыть под парусом.

— Ну, смотри, — вздохнул Иван. — Под парусом не просто плывут с ветерком, а работают изрядно.

— Я не боюсь работы!

— Значит, буду тебя гонять по палубе, матрос!

— Договорились.

— Хорошо. Тогда и переодеваться не надо. Мы оба уже одеты под «Джинс».

Делла рассмеялась, оценив, как она думала, шутку. Иван же не стал уточнять. В платяном шкафу «Чоппера» и вправду висела морская форма, черная с белым, именно под покрытие катера. Швертбот же предполагал джинсы, которые и так были надеты на его капитане.

Дверца сторожевой будки распахнулась, и оттуда вышел Гришка. Он охранял не только причал Ивановой верфи, но и все остальные в затоне; но, поскольку его жилище располагалось точно напротив владений Ивана, где всегда было людно, все его считали чуть ли не законным членом бригады, да и наличными Иван частенько его баловал.

Завидев Гришку, Барабан немедленно кинулся к нему, да столь страстно поприветствовал, что тот от неожиданности опрокинулся наземь.

— Не знал, что у вашей девушки есть пес, — сказал Гришка, отряхивая задницу, из которой чуть ли не клубилась пыль, и вряд ли именно Барабан был причиной такого состояния его широких рабочих штанов. — Хороший пес. Очень хороший пес, чистый, — двусмысленно добавил он, широко улыбаясь.

Иван достал бумажник и извлек оттуда бумажку… Что-то насторожило его в Гришкиных словах, и он думал об этом, следуя за Деллой, которая легко шагала вдоль причала, болтая своей бахромой.

— Минуточку! — сказал он. — Мне надо поговорить со сторожем.

— Сдачу взять забыли? — пошутила Делла уже ему вслед.

Расколоть Гришку было легко. Ивана будто бы интересовало его мнение о возможности путешествия с собакой: нужно ли привязывать собаку, не сиганет ли она за борт, не уплывет ли к берегу, ищи ее потом, и так далее…

— Кстати, — как бы невзначай заметил Иван, — хозяйка никогда не расстается с собакой, даже спит с ней.

— Вовсе нет, — с хитростью в голосе возразил Гришка, что, собственно, и ожидалось. — В прошлый раз она точно была без собаки.

— Да брось, — сказал Иван, имитируя глубокую серьезность. — Ты просто не разглядел собаку в темноте.

— Почему в темноте? Она ж днем приходила.

— Наверное, собака сидела в машине…

— Да не было никакой машины! Пешком она пришла. Ходила тут, рассматривала плавсредства…

— Вспомнил! — весело произнес Иван, подумав, что из него вышел бы неплохой следователь-провокатор. — В четверг ведь собаку весь день в ветклинике держали. Потому и ходила девчонка без собаки.

— Да не в четверг это было.

— А когда же?

— Точно не помню. Где-то с месяц назад.

Вот этого Иван услышать уже никак не ожидал.

— Ты уверен? — он уже. не смог притвориться безразличным, поскольку на душе вдруг стало тяжело, горько…

Он затеял весь этот нехитрый допрос, думая, что девушка его мечты была здесь на днях, чтобы тайком осмотреть катер, но она, оказывается, проводила мониторинг еще до их знакомства. Иван вспомнил, как собрался уйти с поэтического вечера, но его остановило то, что Делла начала читать стихи на языке, угреш. Именно увидев, что он собирается уйти. О чем он подумал тогда? Что девушка знает о его происхождении, что пригласила на вечер не просто так, а именно как угреша, и так далее.

Теперь получается, что все гораздо сложнее: Делла интересовалась верфью заранее… Что же конкретно ее интересовало?

Вся эта история вдруг приняла неожиданный, довольно тревожный оборот, сложилась в одно целое, как пазл: недаром он удивился в самый первый вечер, что поэтесса с такой легкостью покинула свою литературную компанию и села в его машину… Наверняка же после выступления планировался какой-то питейный поход и друзья ожидали ее у выхода из библиотеки.

Иван шел по причалу, глядя на девушку, которая присела на кнехт, что-то выговаривая своему псу. Эти сорок шагов дались ему нелегко. Он должен был принять решение. Отказаться от путешествия сейчас же или чуть позже, все же немного прокатившись с нею по реке? Например, завтра, в Дмитрове, или послезавтра, в Дубне, сослаться на срочные дела, вызвать Руденко с машиной и доставить девушку домой. Катер же оставить в каком-нибудь клубе или на городском причале. С этого момента, правда, пойдет счет за аренду места, и если покупатель отыщется не скоро, то товар будет неуклонно таять…

Обычно приходил молодой человек, чаще всего он был гостем столицы. Дружелюбным тоном предлагал переписать фирму на него, продать ему долю за символическую плату, назначить его гендиректором и тому подобное, что можно счесть за бред сумасшедшего, заявившегося в офис прямо из психушки. Такие истории, похожие на детские страшилки, рассказывали товарищи по несчастью.

Юношу обычно вышвыривают. Вскоре приходят из санэпидемстанции, пожарной инспекции, налоговой и прочих… Каждая из служб выявляет свое, готовит акты: кто о карантине здания, кто о закрытии самой фирмы. Снова появляется молодой человек: у вас неприятности? Я могу все уладить. А вот у вашего заместителя подрастает сын, а у вас — молодая красивая жена. Всякое с ними может случиться. Могу обеспечить охрану… И так далее. Рейдерская зараза была прилипчивой и опасной. Зимой ему удалось вывернуться, сделав неожиданный ход, обескуражив молодого человека с мягким акцентом… Неужели явление Деллы — этап какой-то новой атаки? И почему она курит такие дорогие сигареты, называемые сигариллами, если живет в «хрущобе» и одежду шьет сама? Не иначе как недавно обломилась ей крупная сумма денег… Откуда?

Он подошел, Делла подняла голову. Улыбнулась:

— Это и есть твой шверт… Как его?

— Швертбот, — подсказал Иван. — Но когда он идет под мотором, можно называть его катером.

Причальный трап был положен на палубу «Чоппера», стоявшего напротив.

— Хочешь, зацени оба судна, — сказал Иван. — Полностью мои проекты, много оригинального и нового.

— Хвастаешь?

— Факт просто. У «Джинса», например, нет рулевой рубки, он управляется из кокпита — как в режиме катера, так и тем более — парусника. Ведь паруса из рубки крутить — это дополнительное оборудование, потому и цена другая. Я и подумал, что рубка ему вообще не нужна.

Он прошел по трапу на «Чоппер» и поманил Деллу к себе. Она поднялась на палубу вместе с Барабаном.

— Что значит цена другая? Я не пойму, вы ж хотите продать подороже.

— Мы на «ты», девушка, — напомнил Иван.

— Да я не персональное «вы» говорю с большой буквы, а «вы» — с маленькой, то есть вы — буржуи.

— Да ты, оказывается, и своего Маркса не читала. «Капитал», часть первая, глава восьмая, страница двести пять. Торговцам выгоднее продавать дешевые товары, дабы увеличивать спрос и расширять рынки сбыта.

Делла округлила глаза.

— Ты что, правда и страницу помнишь?

— Седьмая строка сверху. Шучу, конечно, это я от фонаря брякнул числа. Но политэкономия капитализма по Марксу строится именно так. Капитал — настольная книга любого современного хозяина, — опять пошутил Иван, но Делла, похоже, восприняла его слова всерьез.

«Да уж, — думал он, ключом отмыкая дверь рубки-каюты, — сказал бы я ей о теории Маркса и ее пользе для работы».

— В «Чоппере» совмещенный санузел, как это называют сухопутные.

Он распахнул дверцу и нажал на педаль. Часть пола плавно приподнялась на пружине, открыв душевую раковину, одновременно загородив углом панели унитаз и образовав над ним полочку для банных принадлежностей.

— Ух ты! И полочку подобрал точно по размерам, — в голосе Деллы впервые прозвучал восторг по отношению к чему-то, связанному с его работой.

— Ничего я не подбирал, — буркнул Иван, насупившись именно от этой мысли, что впервые… — Полочка с выемками для мыла и флаконов, вот этих типовых, что стоят здесь в шкафчике, отливается в моем же цехе из пластика, точно по. заданным размерам. Иначе, — он рассмеялся, — пришлось бы подбирать под какую-то заводскую полочку размер гальюна, коридора, да и всего катера.

Иван показал Делле и другие прелести круизного «Чоппера», делающие его уникальным, единственным в своем роде. Затем они вышли на пирс, и он ловко перекинул трап с «Чоппера» на «Джинс». Барабан, уже поняв, что делать с этими объектами, легко взбежал на новую палубу.

— Швертбот вдвое меньше по длине, — продолжал Иван тоном экскурсовода, — всего около шести метров. Дело в том, что на стоянках приходится платить фиксированную сумму за судно до шести, а вот свыше — за каждый метр длины.

— Ну-ну, — сказала Делла, осматриваясь. — Определяющий фактор все же деньги.

— Да не мои это деньги! — вскипел Иван. — Платить на российских и европейских причалах будут покупатели.

Делла с удивлением глянула на него. Неужто и впрямь поверила, что Иван заботится лишь об удобствах заказчиков, а не хочет сделать свое произведение более привлекательным, снабдить многими уникальными нюансами?

Он распахнул переднюю дверь каюты, и Делла вошла внутрь, не наклонив головы. Таким малышкам всегда комфортно в речных путешествиях.

— Здесь всего одна комната? — удивилась она.

— Каюта, камбуз, кухня то бишь, и даже туалет — все устроено в одном помещении, что делает внутренность судна максимально просторной…

— Как? Гальюн и камбуз в одном?

— Совершенно верно!

Тайной целью этой экскурсии было все же отвратить Деллу от «Джинса», поскольку швертбот давно стоял в серии, а вот испытать в дальнем походе «Чоппер» еще не довелось, а уж продать его кому-то на Поволжье было бы большой удачей, поскольку он стоил в четыре раза дороже.

— И где же здесь… — Делла замешкалась, озираясь.

Иван продемонстрировал, как выдвигается унитаз, скрытый под рундуком. Он не стал расправлять ширму, отгораживающую его от остальной площади помещения.

— Можно привыкнуть, — произнес он с наигранной бодростью. — Лодочники вообще спят в палатках и готовят на костре. Или, может быть, мне все же переодеться в черную форму?

— Нет, — твердо сказала девушка. — Идем на «Джинсе».

— Ну что ж, — вздохнул Иван. — Тогда я и останусь весь джинсовый. Это форма для катера.

— Прямо-таки весь?

— Весь джинсовый, да. Как Олег Попов был весь клетчатый.

— Понятно. А кто такой Олег Попов?

— Клоун такой был, — сказал Иван. — Он был в клетчатых штанах, клетчатом пиджаке и клетчатой кепке. Весь цирк покатывался со смеху, когда он доставал носовой платок и тот также оказывался клетчатым. Или снимал ботинок, а там — носки… Может быть, ты теперь спросишь меня, кто такой Ленин?

— Не спрошу, — ответила Делла, с тревожным любопытством опустив взгляд.

— Нет, не джинсовые у меня носки, — сказал Иван, вздернув штанину.

Ему, стало грустно, даже защемило в груди. Лет двадцать разницы с этой девушкой. Разные эпохи, разные языки. Никаких крылатых фраз не употреблять. Ни старых комедий, ни всем известных книг. Совсем другое отношение к реальности. Прагматичное поколение. Они знают, чего хотят, а хотят они много и сразу. В любопытстве Деллы к своему будущему плавучему дому была какая-то беспорядочная жадность.

— Эту дверку можно запереть снаружи? — спросила она, указав на аварийный люк.

— Нет, а зачем?

— От воров, например.

— Владелец швертбота легко может сделать это изнутри, прежде чем выйдет через дверь каюты.

И так далее. Не успокоилась, пока не осмотрела и не потрогала каждую деталь. Так и лазала по всему судну, впрочем, не выпуская из руки бутылочку с водой и постоянно отхлебывая из нее.

— Ну, вроде все показал, теперь можно двигаться, — сказал Иван. — Да, вот еще маленький холодильник, китайская модель, поставь туда свою бутылочку. Да и воды пить в жару много не советую.

Он выбрался в кокпит, вышел на пирс и снова переставил трап к «Чопперу». Отвязал оба троса с кнехтов и прыгнул на палубу «Джинса». Катер, теперь свободный, медленно пошел, разворачиваясь от толчка, и окружающий мир приобрел свое относительное движение, как это будет теперь долго, пока они не сойдут на берег. Иван повернул ключ, и двигатель тихо зарокотал.

Логичнее было бы доставить «Джинс» на трейлере и сбросить прямо в Волгу, а не идти каналом имени Москвы через шесть шлюзов, но Иван прекрасно понимал, что в таком случае впечатление получится не столь ярким для девушки. Путешествие надо начинать с Нуля.

Спустя минуту «Джинс» вышел на середину затона, обогнул бакен и лег на фарватер реки. Причал, «Чоппер», будка сторожа и дебаркадер выглядели отсюда на удивление маленькими. Руденко вышел из цеха и встал рядом с Гришкой, оба смотрели вслед уходящему катеру. Все это ползло, уменьшалось, пока и вовсе не скрылось за купами вязов; за поворотом реки.

7

В детстве, сидя на обрыве над Волгой, глядя, как мимо идут баржи, Иван думал, что тоже когда-нибудь уплывет по реке. Он очень любил стихотворение Некрасова, знал его наизусть и повторял, как заклинание.

Иван искренне завидовал Делле, наблюдая череду ее впечатлений, каждое из которых было первым. Девушка впервые в жизни управляла судном, впервые видела шлюз, впервые ступила на остров. Это был небольшой кустистый островок на Клязьминском водохранилище. Иван вильнул вправо с судоходной линии и воткнул «Джинс» носом в песок. Делла спрыгнула на пляж, побежала, танцуя, разбрызгивая кварцевые радуги. Иван спрыгнул с кормы и поплыл вдоль берега, взмахом гребущей руки приглашая Деллу присоединиться к нему.

Вместе, смеясь и брызгаясь, сделали круг и взобрались на катер с купальной платформы. Искупался и Барабан, безошибочным звериным инстинктом поняв, как пользоваться эти складным приспособлением. Намокнув, пес оказался на удивление худым, способным пролезть в узкую щель, впрочем, непонятно, зачем лазать по щелям водолазу…

Сидя на платформе, Делла болтала ногами, производя такой фонтан брызг, что тяжелый катер чуть было не сошел с пляжной мели.

Девушка была совершенно счастлива. Глядя на дальний берег, продекламировала стихи:

— «…И умудренный человек почтит невольно чужестранца, как полубога, буйством танца на берегах великих рек…» Нравится?

— Очень. Ты сочинила?

— Нет, Мандельштам, — она нахмурилась и закусила губу.

Иван понял, из-за чего закусила. Он думал о том же. Их непонимание взаимно: Делла не знает классических шуток, общепринятых реалий прошлого, а Иван — стихов.

Двинулись дальше, снова вошли в сталинский канал. Иван вел осторожно, особенно при расхождении с встречными лодками, которых здесь оказалось достаточно много, несмотря на будний день. Иные судоводители были навеселе, не очень беспокоились о сигналах и отмашке. Один глиссирующий «Пегас» чуть не задел катер бортом, волной его швырнуло на стену, Иван включил резервную мощность и едва вырулил.

Ближе к вечеру Делла стала часто замолкать, искоса посматривая на Ивана. Ее смущение можно было отнести к щекотливой ситуации в связи с первой совместной ночевкой, но кто знает, что у этой девушки на уме?

Он вспомнил свои утренние мысли — о том, что она действует не сама по себе, а является частью какого-то заговора. Вспомнил молодого человека, который приходил на верфь. Тот улыбался, весь такой гладкий, будто только что от визажиста, блестел безукоризненно уложенным чубчиком.

Первый наезд уже произошел: несколько контрольных служб заинтересовались предприятием Ивана. Пожарные планы были на верфи не те и висели не там. На кухне рабочие развели полный бардак и антисанитарию. Парень из Уфы, который ночевал в цехе, считай, жил, попутно исполняя обязанности секьюрити, не имел регистрации в Москве… Молодой человек пришел, чтобы со всем этим разобраться, помочь выкрутиться из трудного положения. Это был второй этап рейдерской операции.

У Ивана в кабинете на стене уже несколько дней висела фотография в рамке: выпускной класс, где красовались молодые лица и Клепикова Ивана, и Руденко Владимира. Был среди этих мальчишек еще кое-кто…

— Вот наш класс, — сказал Иван. — Мой заместитель учился со мной. А еще говорят, что нельзя делать бизнес с друзьями…

— Это мне не очень интересно, — заявил молодой человек, и его смазанное «ре» прозвучало угрожающе.

— Вот эта личность вам не знакома? — Иван щелкнул ногтем по голове Орлова Сергея. — Также мой одноклассник и друг. Кстати, я, пожалуй, ему и позвоню по поводу всех этих внезапных неприятностей. Вам не стоит беспокоиться.

По мере того как он говорил, лицо юноши менялось. Вряд ли он узнал Серого по фото, скорее, сначала прочитал фамилию и имя, а уж потом и поэтому — узнал. Иван отщелкнул крышку телефона, будто и вправду собрался немедленно звонить.

— Подождите, — сказал молодой человек. — Возможно, произошло недоразумение.

— Вот как? — Иван закрыл телефон. — А по поводу охраны для дочери моего компаньона Руденко, которую вы хотели к ней приставить…

— Вряд ли ей что-либо угрожает. Поэтому охрана и не нужна, — юноша говорил мягко, употребляя остатки «ятей» в словах и сильно акцентируя звук «ш».

Подобно парню из Уфы, он был гастарбайтером в столице, с небольшим стажем, еще не полностью овладев ее языком, как и сам Иван когда-то. Оканье и шоканье… Ивану уже достаточно надоела эта комедия.

— Тогда ваши услуги нам вовсе не требуются, — ласково сказал он, еле сдерживая себя, чтобы не шлепнуть печать на эту ладную рожу.

Когда юноша исчез, в комнату вошел Руденко, покачивая головой. Все это время он был за дверью, в душевой кабине.

— Невероятно, но это сработало, — сказал он. — Надо бы послать Сереге анонимный букет гвоздик.

Ход был парадоксален еще и потому, что они не знали ни телефона, ни адреса Сергея Олова по кличке Серый, своего одноклассника, который был одним из крупных бандитов, уцелевших в гражданской войне, ныне известным бизнесменом и политиком, да и никогда с ним особо не дружили.

Уникальность верфи состояла в том, что она всегда была свободна от крышевания. В отличие от прыткого гладкокожего рейдера, серьезные люди сначала наводили справки, а уж потом действовали. Наткнувшись на информацию о том, что оба компаньона были «орлятами», то есть — выходцами из знаменитого орловского класса, они обходили верфь стороной, думая, что верфь под Орловым и стоит. Сам же Орлов их не трогал по старой дружбе, да и доходы были не такие большие, чтобы променять их на святое.

Что, если рейдеры отрабатывают новую, в общем-то правильную версию, а Делла как раз на то и заточена, чтобы, войдя в доверие, разговорить его, узнать его жизнь, узнать о его истинных отношениях с Серым… Как же иначе выведать правду, если не у него самого?

Возможно, их цель заключается в том, чтобы просто выманить его из Москвы. Например, завести куда-нибудь в глушь, оставить без связи на несколько дней: скажем, где-нибудь по течению Волги есть места вне роуминга, и тогда… Что? — тогда? Допустим, он дня на два-три останется без информации. Что может произойти на фирме за этот срок? Ворвутся омоновцы в масках, захватят верфь?.. И что? Разве для этого необходимо, чтобы хозяин огибал Самарскую луку?

Нет, эта версия вообще невозможна. Делла — угрета. Она — поэтесса. Труднопредставить, что рейдеры могли использовать ее. Есть менее громоздкие способы. Все это было инициативой именно Деллы, с самого начала. Ей просто нужно спуститься по Волге. А он для нее — лишь «плавсредство». На молодежном разгоне это называется «развести на любовь». Девушка сначала собрала инфо о нем, затем пригласила на вечер, устроила личное знакомство, очаровала…

Пусть так. Все это не имеет значения. Главное — они одни в неторопливом стриме реки. И у него есть время для того, чтобы на самом деле понравиться ей. Пусть сегодня она его использует. Посмотрим, что будет завтра.

Внезапно ему пришла в голову дикая мысль: экстремистка!

Все разрешается просто. Делла — член какой-то молодежной организации коммунистического толка. Недаром всяческие пролетарские словечки постоянно у нее на языке. Вся эта акция спланирована. Его просто приговорили к смерти как врага народа, мерзкого капиталиста. На катере будет легко подстроить несчастный случай.

Иван фантазировал дальше и сам удивлялся собственной фантазии. Уж не погиб ли в нем писатель, автор детективных романов?

Сообщники Деллы поджидают в заранее условленном месте. Недаром она интересовалась, можно ли запереть люк снаружи, открыть изнутри. Это чтобы он не сбежал… Его скрутят, прочитают приговор: именем трудового народа, обманутых вкладчиков, закинутых дольщиков, старушек, утопленных в аквариумах…

Обидно, что выбрали именно его. Идиоты. Не какого-нибудь настоящего хищника. Выбрали человека, который создает новые сущности, который, дает людям интересную работу и платит за нее хорошо.

Бред какой-то. Но как объяснить все эти странности, явное желание заманить его в путешествие? То, что это все неспроста, не случайно, — ясно как божий день. Истинные свои цели девушка скрывает. Сам рн догадаться не может, в чем тут дело, напрямую спросить ее — также не может. Почему, собственно? Да потому что боится потерять ее. Именно так. Если он даст понять, что в чем-то подозревает ее, то она может его просто-напросто бросить, сойти с маршрута в первом же городке и вернуться на электричке домой. Она поступит так в любом случае: если что-то есть, или если ничего нет и все его опасения — просто фантазия. Сторож мог обознаться. Мало ли на свете девушек, которые рассматривают катера и яхты? Может, у мужика плохое зрение. Может, он был вдребезги пьян. И самое главное — вдруг Иван просто нравится ей?

Пора было останавливаться на ночлег. Они прошли уже три шлюза и двигались по узкому створу канала мимо Яхромы.

— Есть два пути, — объявил Иван. — Можно добраться до турбазы или яхт-клуба, поставить «Джинс» на причал и переночевать в гостинице. Вон, кстати, прямо по курсу болтается клубный флаг.

— А второй путь какой? — спросила Делла.

— Ночевать в каюте. Да и встать на якорь можно чуть ли не в любом месте. Для того и построен катер, чтобы в нем жить.

— Я хочу жить в катере! — воскликнула Делла, захлопав в ладоши.

— Каюта у нас одна, — посуровев, сказал Иван.

— Но койки же две, — сказала Делла, указывая в полумрак помещения.

— Если тебя такая ситуация не смущает, то я не против. «Джинс» — это и есть мой дом на ближайшие дни, и я хочу жить именно в нем. Тем более что для жизни тут есть абсолютно всё.

Делла вдруг закусила губу.

— Только… — начала она, но Иван перебил ее:

— Я уже понял. Никакого интима. Послушай, разве я хоть чем-то намекал на это?

— Да? И ты не попытаешься ко мне приставать среди ночи в душной каюте?

— В хорошо вентилируемой при помощи японского кондиционера. Не попытаюсь.

— А почему?

— А что — надо?

Делла вдруг расхохоталась.

— Не надо, конечно! Просто я подумала, что ты думаешь…

— Послушай, — перебил ее Иван. — Мы всего лишь идем по реке, и все. Я не заметил с твоей стороны ни малейшего стремления быть со мной. Поэтому и не навязываюсь.

Делла вскинула на него удивленный взгляд.

— Но ведь по-вашему, по-буржуйски, человек за все должен платить, разве не так?

Теперь уж удивился и Иван:

— А ты собиралась платить?

Делла повела плечом:

— Нет. Но была готова к такому разговору. Значит, мы просто друзья, да?

— Не разлей вода! — сказал Иван. — Соратники в общем деле. Собираем древние легенды, предания, тосты…

Тут только до него дошло, что в туристическом снаряжении юной изыскательницы не хватает неких предметов.

Все вещички девушки были как на ладони: да, в принципе, могли бы и в ладони уместиться, если это, конечно, крупная мужская ладонь.

Кроме старинной книги, куда Иван все же заглянул украдкой, выбрав момент, когда Делла зашла в гальюн. Очень странной книги, поскольку это оказался действительно справочник по грибам — с хорошими гравюрами, подробными витиеватыми описаниями. Зачем ей таскать эту бессмысленную книгу, которая занимает добрую половину сумки?

Но не это обеспокоило Ивана в данный момент. Не то, что Делла взяла в свое путешествие, а то, чего она не взяла. Красная тетрадка, блокнотик, куда она время от времени рассыпала свой бисер, то закрывая глаза и дрожа ресницами, то обводя взглядом вещи как будто поверх их сущности, — на месте. Хочешь — конспектируй древние легенды, предания, особенно тосты… Ну, а где же магнитофон? А коли старушек, после тостов, да потянет народные песни исполнять на языке угреш?

Так. Еще одна загадочка в копилку. С тем, что девушке позарез надо пройти по реке и что в качестве транспортного средства она заранее выбрала Ивана, он уже смирился, но вот цель этого путешествия внезапно подернулась туманом. Зловещим туманом, подумал Иван, глядя на близкую стену канала, чьи трещины, похоже, как раз сейчас принялись излучать некие грибовидные испарения.

Как же велика сила мысли, фантазии! Девочка просто забыла диктофон. Возможно, она рассчитывает, что Иван сам купит ей в ближайшем городке столь пустяковую вещь. И вот, все это проросло мрачными грибными шляпками из трещин облицовки, за которой, как всем известно, далеко не с миром покоились останки строителей этого грандиозного сооружения.

И все же, все же… Что мы имеем на сегодняшний день, какие данные?

Поэтесса Делла Сирота, стремительно влюбив в себя средней руки промышленника, увлекла его в некое загадочное путешествие. Ни видеокамеры, ни диктофона, ни даже фотоаппарата в арсенале не предусматривалось. Не мобильником же она будет снимать аудио- и видеоинформацию?

— Красивые на лугах туманы, — сказал Иван, когда остановились на ночлег и сели за стол, ожидая, пока закипит чайник.

— Ага, живописные, — буркнула в ответ девушка.

— Да и вообще нас ждут великолепные места… Кстати, Деллочка, как ты собиравшая обойтись без фотоаппарата и прочей аппаратуры? Думаешь, у меня это все само собой есть?

Делла посмотрела на Ивана с удивлением, затем вдруг быстро отвела взгляд, словно намереваясь соврать.

— Проблем, конечно, нет: я куплю все, что нужно, в ближайшем порту…

— Да незачем, — сказала Делла.

— Какие же мы будем тогда исследователи?

Она помолчала, испытующе поглядев на Ивана, покусывая губы, явно борясь с решением: сказать или не сказать?: Наконец все же сказала:

— Никакие мы с тобой не исследователи.

— А кто же мы?

— Собиратели.

— Да? И что же мы собираем — местные грибы?

— Местные амулеты, — она быстро сорвала с запястья браслет и швырнула на стол, Иван перехватил его.

— Я уже видел подобное, — сказал он, перебирая, словно четки, плоские камушки.

— У матери, как я понимаю?

— Ну да. Все они сгорели, конечно.

— Не все.

— Я что же — буду тебе врать?

— Не будешь, я уже достаточно узнала тебя… Дай руки! — она вдруг метнула над столом свою, длинную и узкую, словно змея.

Иван недоуменно протянул раскрытые ладони.

— Переверни.

Он сделал это, блеснув печаткой перстня.

— Как ты думаешь, что это за камушек?

— Да неужели? — он с недоумением воззрился на довольно большой прямоугольник черного обсидиана, вправленный в серебро.

— Как это уцелело в пожаре?

— Никак. Мать заставила меня носить этот перстень на шнурке, вроде нательного креста.

— Вместо креста! — воскликнула Делла:

— Это символ? — помолчав, спросил Иван.

— Еще какой!

— Объясни.

— Не могу.

— Тайны от меня?

— Вовсе нет. Потому что я сама не знаю, что это такое.

Иван с недоумением разглядел свою печатку. Мать наказала носить ее на шее, пока его пальцы не вырастут, затем — надеть на безымянный правой руки, а когда женится, водрузить на его место обручальное кольцо, а печатку перенести на левую руку.

— Снимай, — тихо, но веско приказала Делла.

Иван повиновался, подумав, что совсем не по-мужски спорить с девушкой о таком пустяке… Впрочем, и не о пустяке вовсе, как выяснилось через несколько секунд, когда Делла схватила со стола нож и ловко выковыряла камень, изуродовав серебро.

Он и теперь не стал дергаться: с молчаливым любопытством смотрел на Деллу, которая, нетерпеливо отщелкнув лупу, разглядывала камень.

— Есть! — резюмировала она, блеснув зубами.

Иван вытянул шею, выглядывая, что это там такое «есть».

— Буква, — уточнила Делла.

Действительно, на нижней, прежде скрытой части камушка был выгравирован крошечный знак. Иван взял в руки и рассмотрел его ближе. Это было похоже на дерево, на двух ветвях которого висели крупные плоды. Иван уже где-то видел подобное, но вспомнить не смог…

Глаза девушки сияли. Она бесцеремонно развязала (просто разорвала узел зубами) свой браслет и рассыпала камни по столу.

— Смотри: буквы есть на всех камнях! — сказала она значительно.

Иван перевернул несколько. И правда: на каждом камне был высечен причудливый знак, причем только с одной стороны (вторая была просто иссечена неровными полосками. Причуда состояла в том, что перстень Ивана как раз не демонстрировал, а скрывал знак, и он всю жизнь думал, что эти асимметричные полоски — и есть лицевая сторона камня проецирующая какой-то национальный узор.

— И что это значит?

— Не имею никакого понятия. Но такие камушки должны быть у многих угрешей. Если не у всех.

Она достала из сумочки маленький замшевый мешочек и высыпала оттуда еще несколько камней в общую кучу.

— Это я добыла раньше. Выпросила у угрешей-москвичей.

— Эй! — вскрикнул Иван. — Ты ж все смешала. Теперь и мой камушек потерялся, и твои тоже.

— Не нервничай! — огрызнулась Делла.

— Ну, и где теперь мой камень? — чуть ли не плаксиво произнес Иван, двигая пальцами элементы на столе.

Делла взяла один из них и отщелкнула его в сторону.

— Узнаешь?

Иван посмотрел:

— Да, вроде мой…

— Вот и хорошо. Дело в том, что я знаю наизусть все эти камни. Потому что это все не просто так. На моем браслете, например, — вполне определенная надпись.

Она принялась выщелкивать из кучи некоторые камушки. Иван любовался ее пальцами, думая о том, что все же не всегда они будут спать в разных койках и не останутся просто друзьями «не разлей вода».

Тем временем Делла разложила горсть камушков линией; в которой Иван автоматически насчитал тринадцать символов. Сказала:

— Вот в таком порядке они и болтались на кожаной полоске, когда вещицу мне подарила бабушка.

Знаки были странные, иные напоминали латиницу, иные — какую-то китайскую грамоту. Иван заметил только, что один и тот же знак повторялся дважды: на второй позиции и в конце «строки».

— Никогда не видел таких букв.

— Это не буквы, — сказала Делла. — Это иероглифы. Частично — идеограммы.

— В чем разница?

— Иероглиф может быть словом или слогом. Идеограмма — это понятие. Вот, видишь кружок с лучами? Что это, как думаешь?

— Солнце.

— Разумеется. Либо солнце, либо он сам, потому что Амамутя на языке угрешей и означает — Солнце. А вот этот похожий на дерево знак, что на твоем камне?

— Дерево, разумеется.

— А вот и нет. Это иероглиф, и он означает «жизнь». В нашем языке изначально были смешаны два способа записи. Это уникально, и я не знаю, почему так случилось. В том-то и загадка древней письменности народа угреш.

— Большой, однако, вопрос. Меня волнует чуть менее важная мелочь. Зачем это мать наказала мне носить всю жизнь эту «жизнь»?

— Неизвестно. Спросить не у кого. Возможно, твоя жизнь имеет какую-то особенную ценность для угрешей. Но то, что написано у меня, что дала мне бабуля, я расшифровала давно. С этого и началось мое изучение родного языка.

— И что же тебе наказала бабуля?

— Скорее, это был наказ, данный ей самой старшим предком. Кому он был адресован изначально — неведомо мне.

Делла перевела надпись, поочередно прикасаясь кончиком пальца к камушкам. Справа налево, как оказалось, следовало читать письмена угреш.

— Молодость свою отдай свету, и пусть солнце возьмет, чтобы вернуть обратно, молодость твою, — проговорила она.

Голос ее звучал глухо и слабо. Иван почувствовал, что девушка изрядно волнуется.

— Думаю, что ты все же подозреваешь, что эти слова обращены именно к тебе, — сказал он.

— Я просто боюсь этого. Вот почему и не хочется верить.

Иван немного поразмыслил над текстом, но не нашел ни малейшего намека на то, что он значит.

— Подумай, — сказал он. — В жизни твоей матери, или бабушки, или кого-либо из прямых родственников было что-то такое… Нечто, к чему можно привязать эти слова.

— Уже многажды думала. Ничего. Абсолютно ничего такого мне не ведомо.

— Значит?

— Значит, это обращено ко мне, — проговорила Делла упавшим голосом. — И эти события должны произойти в моей жизни.

8

Долго не могли заснуть, лежа в каюте на узких койках, разделенные обеденным столом. Барабан также не спал на новом месте, ворочаясь в камбузном углу и порой стуча лапами в переборку.

— Все у тебя иностранное, — проворчала Делла, — буржуйское. Холодильник китайский, кондиционер японский, двигатель…

— Ну, допустим, насчет кондиционера я соврал.

— Зачем?

— Думал, для солидности.

— Значит, кондиционер отечественный.

— Нет.

— Ты меня в тоску вгоняешь. Если он не русский и не зарубежный, то какой — инопланетный?

— Почти, — сказал Иван. — Кондиционер — моей собственной конструкции. Моя запатентованная идея.

— Так вот этим и надо гордиться, а не фирмами какими-то!

— У меня своя фирма. Ею и горжусь. Фирма — и есть идея.

Помолчали.

— Прости, если обидела, — сказала Делла в темноте.

— Да проехали давно, девушка, — немедленно ответил Иван.

Но, оказалось, говорила она вовсе о другом…

— Если бы я могла выйти замуж… — сказала Делла и умолкла, не закончив фразы.

Иван приподнялся на локте, смутно видя ее лицо за столешницей.

— Что же у тебя за тайна такая? Почему ты не можешь выйти замуж?

— Не могу, — сказала она твердо, и Иван понял, что дальнейшие вопросы бесполезны.

— Но мой муж был бы обязательно только угрешем! — Делла тоже приподнялась на локте, и в бледном свете блеснул ее завитой локон. — Я бы нарожала ему кучу детей — угрешей.

Свет этот, в котором сиял образ девушки, исходил от стояночных огней самого «Джинса», отраженных в воде и льющихся в каюту через стекло. Весь остальной мир реки был во мраке.

Иван молчал. Самое время сделать девушке предложение руки и сердца, но поверит ли? Он откинулся на подушку, сказал:

— Давай просто уснем, завтра будет тяжелый день.

Неужели она рассчитывает заполучить его в мужья таким примитивным девичьим маневром, с горечью думал Иван.

Пока был бедным, жениться не успел. Пока строил первые лодки, налаживал жизнь верфи, было не до невест вообще. Когда спохватился, стало уже поздно: либо бери одну из тех красавиц, что околачиваются возле богатых, либо хоть туристом притворись: плыви по реке, знакомься на провинциальных пляжах. Катер? Корпоративный, премировали поездкой за хорошую работу. Ролекс? Да так, имитация… Я простой работяга, девушка. Видишь, руки какие мозолистые?

Утром он не сразу вспомнил, как это всегда бывает при перемене места, как очутился в каюте и где вообще находится катер. Первые мгновения он искренне был уверен, что задержался вчера на работе и решил, как обычно, заночевать на борту, и даже успел удивиться, почему это он спит в «Джинсе», хотя последнее время предпочитал для этой цели «Чоппер.»

Делла шмыгнула носом, Иван обрел твердую реальность.

— Давно не спишь? — спросил он.

— Минут десять, — откликнулась девушка, невидимая за швертовым колодцем, который был скрыт под столом и выглядел как его опора.

Иван подтянулся вверх по койке и поднял голову над столешницей. Делла лежала навзничь, разглядывая потолок. Ее волосы свисали с края постели. Она заметила движение и скосила глаза.

— Что это за штука такая? — Делла хлопнула ладошкой по обшивке колодца. — Ноги не вытянешь под столом из-за нее.

— Это и есть шверт, — сказал Иван. — Нечто вроде выдвижного киля. Прячется под столом. Когда киль опускается, катер становится швертботом и идет под парусом.

Делла села на койке, натянула на плечо лямку лифчика. Сказала:

— Странно, что такой свежий воздух в этой тесной каюте. Неужто это все твой кондиционер?

— Именно так. Воздух в каюте ничем не отличается от воздуха снаружи.

Иван тоже сел. Делла встала, отыскала футболку, натянула ее.

— А покажи мне этот кондиционер, где он? — спросила она.

— Ты его не увидишь.

— Ага! Невидимый кондиционер.

Иван топнул ногой.

— Как ты думаешь, Деллушка, какое у «Джинса» днище — такое же плоское, как пол, на котором ты стоишь?

Делла провела носком сапожка по пайолу.

— Да вряд ли. Дно, — она схлопнула ладони ребрами, — скорее острое.

— Правильно. Ты стоишь на пайоле. Так в нашем деле называется пол, настил. Чтобы ты не промочила ножки. Но это у деревянных судов, у них всегда чуть подтекают борта. Мое же судно сделано из стеклоцемента, и оно абсолютно сухое. Вопрос: что может быть под пайолом и зачем?

— Кондиционер?

— Умница! Что-то вроде змеевика общей длиной тридцать метров, свернутого в пять раз. На носу судна — дырочка. По этому змеевику воздух проходит снаружи, где жарко. Дно у нас восемь миллиметров толщиной. Воздух движется, почти соприкасаясь с водой, и охлаждается. Днем вода холоднее воздуха. Под койками есть щели. Через них поступает в каюту свежесть и прохлада. Без всяких вентиляторов, на естественной тяге. Нагреваясь, воздух поднимается и уходит через отверстия в потолке. Это и есть запатентованный кондиционер Ивана Клепикова.

— И чем же он замечателен, запатентованный?

— Да тем, что не потребляет энергии. Дает некоторую экономию.

— Понятно, буржуин несчастный! Ты не устройство запатентовал, а сэкономленные денежки.

— Да как ты не понимаешь? — волнуясь, Иван потрясал щепотью пальцев. — Экономлю не только я, но и пользователи всех моделей «Джинс». И дело не в денежках, а в творчестве. Это все равно что тебе поэму написать.

— Ну-ну, — пробормотала Делла и, раскрыв одну створку каюты, легко выскочила в кокпит, Ивану, чтобы выйти за нею, пришлось открыть вторую створку.

— Я обманул тебя, — с грустью сказал он.

— Что? Не ты изобрел кондиционер?

— Я изобрел. Только вот не работает он без электрического вентилятора, как мне поначалу хотелось. Не удалась поэма.

Они смотрели, как мимо проходит круизный теплоход «Ломоносов». Иван мог бы многое рассказать Делле об этом знаменитом немецком судне: где, когда оно было построено, с какими приключениями эксплуатировалось, но меньше всего на свете ему хотелось наскучить девушке.

— Умываемся, завтракаем и вперед! — сказал он.

Помыв посуду, что весьма порадовало Ивана, Делла достала свою красную тетрадь, из тетради вытащила сложенный лист, развернула. Это оказалась карта, вернее, распечатка волжской лоции, склеенная из нескольких листов.

— У меня есть такая, — сказал Иван.

— Такой у тебя точно нет, — возразила Делла.

Иван окинул лоцию внимательным взглядом. Вдоль русла реки были нанесены звездочки.

— Такие знаки угреши рисуют вместо крестиков, — пояснила Делла. — То есть там, где обычно ставят крест — например, изображая место, где зарыт клад, — мы рисуем такую восьмиконечную звезду, два креста один на другом.

— Ну да, — сказал Иван. — Клад — это вполне обычное дело. Вон сколько их впереди.

— Кроме шуток, Вань! Знаки нарисовала я. Это всего лишь деревни и городки, где живут семьи угрешей.

— «На берегах великих рек…» — вспомнил Иван.

— Только одной великой реки — Волги. Истинные угреши, помнящие родство.

— Да это у тебя столь серьезно… — задумчиво проговорил Иван, разглядывая карту.

— Да, как видишь, — с достоинством ответила Делла.

— Женщины, как правило, не читают карты.

— Я не из их числа.

— Одного не пойму. Мать рассказывала и об отце, и о дедах обоих. Никогда не упоминала, что они были рыбаками.

— При чем тут рыбаки?

— А зачем же угреши селились вдоль течения? Может, они бурлачили?

— Ты и этого не знаешь? Иван, не помнящий родства.

— Ну, просвети.

— Дело в религии. Согласно одному из древних текстов, в момент времени, который христиане называют Вторым Пришествием, по великой русской реке проплывет Амамутя и простит всем. нам наши грехи. Сказано: «Он будет в ладье, которая плывет по синей реке, как огненное солнце плывет в небесах, с ним будет девушка с небесными глазами и верный пес Барабан…»

— Точно, как мы! — пошутил Иван.

— Точно! — отозвалась Делла.

— Да и глаза у девушки голубые.

— И с нами Барабан, — сказал Делла и погладила пса по холке.

Иван и представить, себе не мог в тот момент, насколько серьезны эти слова.

9

На реке никому ни до кого нет дела. На реке ты в гуще событий и одинок одновременно. И суда, идущие мимо, везущие целые толпы людей, и берега, порой также полные толпы, — все это кажется лишь изображением на стене туннеля…

Деревня, обозначенная на карте Деллы — начальная точка их «экспедиции», — находилась в нескольких километрах к западу от устья канала имени Москвы. Придется сделать небольшой крюк против течения, а затем снова вернуться к Дубне.

Иван предвкушал вход в Иваньковское водохранилище, где он сможет поднять наконец парус.

— Зачем парус, если есть мотор? — поинтересовалась Делла, когда он сказал ей об этом.

— Не мотор, а двигатель, — ответил Иван. — Ты знаешь, сколько он жрет горючего?

— Ну, как машина, наверное. На сто километров пути…

— Да не на километры здесь считается, а в час. Гораздо больше машины. Она часто идет накатом, по инерции. Либо под горку. А этому, — Иван хлопнул ладонью по крыше каюты, — надо постоянно преодолевать сопротивление воды.

Делла глянула за борт через плечо, блеснув на солнце волосами. Удивилась:

— Вроде скользит как по маслу.

— Ха! Это видимость. Чисто мое изобретение. Я придумал совершенно уникальные обводы для моих судов. Вода так отлетает от бортов, что кажется, будто мы идем с гораздо большей скоростью, чем есть на самом деле.

— Опять хвастаешь?

— Да не в этом дело! Это чисто коммерческая идея, чтобы набить цену за эффект. Покупатель, конечно, знает истинную скорость, но видит и саму красоту движения…

— Вот-вот, капиталист несчастный! Не в красоте для тебя дело, а в деньгах.

Иван мысленно махнул рукой. Так и увидел себя машущим, хотя руки спокойно и тяжело лежали на штурвале. И еще он отвернулся, также мысленно. Как убедить эту макси-мал истку, что он совсем не такой, каким она его видит? И красота важна, и творчество, и прибыль. Три ипостаси, которые сосуществуют в великолепной мирной гармонии…

Несколько позже он представил, что весь этот разговор мог быть совершенно другим.

— Зачем парус, если есть мотор? — спрашивает Делла.

— А зачем баня, если есть ванна? — отвечает Иван.

Идея идти под парусом Делле явно не понравилась. Вдруг она спросила:

— А какого цвета у тебя парус? Белый, небось…

— Вовсе нет, — ответил Иван. — Он такой же, как палуба и каюта, все цвета нашего «Джинса» в полной гармонии.

— Неужели желтый?

— Совершенно верно.

Это известие почему-то сильно взволновало девушку. Впрочем, она быстро овладела собой и проговорила:

— Красота, должно быть… Не терпится мне посмотреть на наш парус!

Ждать ей пришлось недолго. Выйдя в водохранилище, Иван заглушил мотор. Ветер не попутный, поэтому придется идти с достаточным креном. Он проверил утварь на камбузе, осмотрел каюту, поправил предметы, которые могли свалиться. Впервые понадобилась реальная помощь Деллы: в одиночку собрать и установить мачту было, конечно, возможно, но нелегко.

Иван поставил грот, тот победоносно хлопнул, и катер, который теперь уже можно было называть швертботом или даже яхтой, ощутимо потянуло вперед.

— Фантастика! — воскликнула Делла, глядя на изогнутое, ярко-желтое полотно паруса, которое и в воде отражалось, и лицо девушки окрасило в солнечный цвет.

— Ну, понимаешь теперь, зачем парус?

— Для красоты! — немедленно ответила Делла.

— И для тишины…

Теперь, без постоянного гула двигателя, они слышали лишь шум волн и поскрипывание снастей. Иван отвел яхту далеко от берега, и берег стал синим, дымчатым.

— Куда это мы? — вдруг встревожилась Делла, развернув свою карту. — Ты не забыл про первую деревню?

— Деревня вон за тем мысом. И мы идем как раз туда.

Через полчаса они причалили. Деревня стояла на обрыве, который уже изрядно подъел крайний ее дом. Внизу были мостки для полоскания белья, для рыбалки и лодок. Таковых, правда, не наблюдалось, по крайней мере, живых: одна бурмантовка лежала на дне затопленная.

Еще издали Иван увидел какого-то человека, который спускался по земляной лестнице, часто поглядывая на идущий к берегу парусник. Иван свернул грот и завел мотор, подрулив к дощатому настилу, по другую сторону от затопленной лодки. Нос «Джинса» скользнул по илу и песку. Внутри бурмантовки блеснул золотистым брюхом и быстро перемахнул через борт молодой сазан.

Деревенский житель стоял на причалишке в ожидании, когда ему бросят канат. Приняв его, он привязал конец к свае небрежным бабьим узлом. Вот тебе гостеприимство, совершенно неожиданное для речной деревушки… Иван спрыгнул на скрипучие доски, молча перевязал узел на паловый и только потом подошел к встречающему и, протянув руку, назвал свое имя.

Мужик чему-то усмехнулся и представился ответно:

— Гералодад.

— То есть? — не понял Иван.

— Ты говоришь: Иван, а я говорю: Гералодад. Можно Герман или просто Гера.

— Неужели угреш?

— Так точно.

— И что, вся ваша деревня — угреши?

— Нет, двое нас. Я и жена.

Иван посмотрел на Геру с удивлением. Надо же: первый, кто им встретился, как раз и оказался тем, кто был им нужен.

— Так что заходите. Моя хата как раз с краю.

Повернувшись, он стал подниматься по глиняной лесенке.

— Странное дело, — сказал Иван Делле, прыгнул на палубу и запер каюту.

Девушка, казалось бы, вовсе не была удивлена таким совпадением и также стала подниматься за угрешем, который, как говорится, зверем на ловца прибежал.

В его старой избе, готовой свалиться в реку, жена вытирала полотенцем руки. Она только что достала из духовки большой круглый пирог.

— Мы ненадолго, — сказал Иван, разглядывая ее.

— С рыбой, что только с утра поймали, — флегматично промолвила она.

Сели за стол. Ситуация казалась сюрреалистической.

— Я и поймал, — добавил Гера.

На столе образовалась бутылка водки, большая миска с новорожденными огурцами, что женщина принесла с огорода. Выпили все, в том числе и Делла. Гера сразу накатил по второй.

— Ничего, у меня их достаточно запасено, — хозяин ободрил, как казалось ему, Ивана, который с беспокойством оглянулся на свою спутницу.

— Я вообще-то за рулем, — напомнил Иван, хрупая огурцом, но все же потянулся за рюмкой.

— Антиквариат, между прочим, — проговорила Делла, также хрупая.

— Где? — не понял хозяин.

— Да рюмочки эти зеленые. А нет ли у вас, любезнейший, еще каких-нибудь старинных вещей?

— Мы б купили, — сказал Иван.

— Хитрый какой! — заявил Гера. — Купили… Я вам и так отдам.

Иван выпучил на него глаза, не понимая, что за юмор у этого человека.

Женщина тут же встала, ушла в горницу и вскоре вернулась. На ее ладони лежала баночка из-под леденцов — также антиквариат в нашем мире. Эти деревенские жители не имеют привычки выбрасывать вещи. Баночка, купленная кому-то на день рождения в пятидесятых годах, до сих пор исправно служила семье.

Содержимым баночки оказалось ожерелье… Собрано оно было из камушков, именно такого рода, как браслет Деллы и печатка Ивана. Девушка с напускным равнодушием курила, выдыхая дым через нос. Иван видел, как дрожит ее коричневая сигарилла, грозясь осыпать пеплом скатерть.

— Сколько? — спросил Иван, у которого почему-то пересохло в горле.

Гера тихо усмехнулся.

— Да забирайте. Она, — он кивнул на жену, — все равно уже это не носит.

Женщина, как по команде, извлекла из кармана фартука маленький кружевной платочек и завернула в него свое украшение.

10

Они вернулись на борт слегка обалдевшие. Барабан, оставшийся за сторожа, встретил их частым стуком хвоста о кормовую банку.

— Не думала, что это будет так просто, — сказала Делла.

Она быстро сложила из них композицию, которая читалась примерно так: носительница сего волшебного амулета встретит суженого прежде своих сестер и первой в роду выйдет замуж.

Иван смотрел на нее, не решаясь заговорить о том, что его беспокоило: все думал, что Делла заговорит сама. Нет, не заговорила…

— Тебе не показалось, что эти люди какие-то странные, да и сама встреча?.. — наконец спросил Иван.

Делла пожала плечами.

— Люди как люди… Просто обыкновенные угреши.

— С чего это он вдруг под занавес стал рассказывать народные предания?

— Наверное, как угреш угрешам.

— Возможно. Это ты сказала им, что мы тоже угреши? Когда успела шепнуть?

— Я не говорила. А надо было?

— И я не говорил. Просто его самого спросил, угреш ли он… Может быть, рыбак рыбака? Гм, издалека…

Иван задумался. Перед глазами возникла картина: обрыв, дом над обрывом. Гера ковыляет по глиняной лестнице… С самого начала его насторожило одно обстоятельство. Казалось, Гера на самом деле почуял, что они приближаются, на самом деле увидел их издалека.

Делла игралась с камушками до поздней ночи, складывая их то друг с другом, то с теми, которыми владела прежде.

Иван долго не мог заснуть, думая о семье, с которой они сегодня общались, о странном поведении обоих супругов…

Насытившись, Гера откинулся на спинку стула, взглядом спросил у Деллы покурить — это диковинное, коричневое, — взорвал спичку, затянулся, с непривычки закашлявшись… Внезапно начал низким прочувственным голосом повествователя:

— Однажды Амамутя шел вдоль берега реки. Навстречу ему — пьяный дервиш. Он, конечно, узнал Амамутю. И помнил, что тот может выполнить любое его желание, при условии что встретит его лицом к лицу на тропе. Это закон. «Ну, говори, что тебе нужно!» — сказал Амамутя. Он мог исполнить любое его желание, любое! — Гера поднял палец вверх и замолчал, оглядывая присутствующих. — Он мог осыпать его золотом и драгоценными камнями, мог послать ему самую красивую в мире невесту. Но чего же хотелось дервишу больше всего на свете?

— Ему хотелось выпить! — весело воскликнула Делла, кивнув на бутылку.

— Правильно! — сказал Гера, уже разливая по рюмкам. — И дервиш попросил у великого Амамути штоф водки.

Иван недоумевал, чего это вдруг хозяин стал потчевать их этой историей. Более того, его жена, едва они выпили, начала свое:

— Однажды Амамутя…

Так, неторопливо перебивая друг друга, они рассказали несколько легенд, часть из которых Иван знал. Впрочем, порой они были с весьма существенными вариантами, словно детские страшилки. Вот когда бы Делле мог понадобиться диктофон…

Иван стал думать об угрешах вообще. Что это за народ, к которому он принадлежит? Почему угрешей на свете так мало?

Насколько он понимал в истории, письменность была только у больших народов: руны древних славян, например. Но угреши имели собственную письменность, причем ни на что не похожую. Когда была придумана кириллица, то древнеславянский язык стали записывать ее символами. Наряду с кириллицей действовала и глаголица… Иван вдруг пришел в сильное волнение. Он вспомнил, где видел знак, изображенный на изнанке камня из его собственного перстня.

Осторожно откинул одеяло и сел на койке. На ощупь нашел компьютер и включил. В свете монитора проявилась обстановка каюты и спящая Делла. Ее лицо, расслабленное сном, казалось не таким красивым. Он проникся нежностью к ней и рассматривал ее, пока грузился компьютер. Да, нежностью. Именно такой — не всегда в форме, не всегда неотразимой и должна быть жена…

Иван набрал в поисковике «глаголица» и через минуту уже рассматривал этот мертвый алфавит. Вот оно! Глаголическую надпись он видел во время тура по Европе, в одном из соборов Загреба… Дерево с двумя плодами. Буква называется «иже» или «I». Примечание: какая из этих букв соответствует кириллическим «И» и «I», у исследователей единого мнения нет…

Делла сказала, что этот символ обозначает «жизнь». Но почему он взят из глаголицы?

Эта мысль вернулась к нему и утром. Прежде чем встать за штурвал и вывести катер из устья, расположенного сразу за мысом неподалеку от деревни угрешей, Иван вызвал ту статью, которую читал вчера. Еще одна буква из глаголицы нашлась на камушках Деллы. В статье были ссылки — арамейское письмо, эфиопское письмо, коптское письмо, брахми. Ивана вдруг посетила смутная догадка… Он открыл все эти страницы и уже без удивления увидел, что знаки письменности угрешей заимствованы отовсюду. Это могло иметь только один смысл:

— Это не письменность, — сказал Иван. — Это — шифр.

— С чего ты взял?

— Да просто не может быть такой письменности. Вот, смотри, — он двинул по столу камушек, — явно китайский иероглиф. Ощущение, что некто, желая создать тайнопись, не стал выдумывать собственные знаки, а просто набрал из разных алфавитов готовые.

— Тогда какой же язык зашифрован в этих письменах?

— Как ты и говоришь, язык народа угреш.

— А у народа угреш нет ли какой-либо другой письменности?

— Наверное, нет.

— Точно — нет. Тогда какая же это тайнопись? Это и есть письменность угрешей.

Делла смотрела на Ивана насмешливо. Он сказал:

— Все равно остается загадкой такое смешение знаков. Вот что я думаю. Письменность угрешей была создана искусственно и создана одним человеком. Возможно, в не столь отдаленные времена. В те времена, когда народ уже примкнул к славянам и говорил на их языке.

— А у меня другое мнение. Почему ты думаешь, что некто заимствовал символы из разных грамот? Что, если наоборот?

— Тогда выходит, что угреши — самый древний народ на Земле. Но это не так.

— Откуда ты знаешь, что не так? Что мы вообще знаем о нашем народе?

— Знаем мало. Но сами эти символы кое-что говорят. Получается, что первая письменность на Земле была создана угрешами. И язык наш — это и есть праязык, от которого произошли все остальные. И письменность придумали мы. Из которой потом все взяли по чуть-чуть. Но такого не может быть.

— Да почему не может-то? — повысила голос Делла. — Очень даже может.

— Сомневаюсь. Потому что символы уж больно разнородные, чтобы изначально существовать в одном алфавите. Вот, например, — Иван двинул под руку Дёллы камушек. Взять этот иероглиф. А ну-ка…

Он, нащелкал в окошке поисковика «китайские иероглифы», полистал. Делла переместилась на его сторону стола и тоже смотрела в монитор, подперев голову кулачками.

— Вот он. Этот знак означает «вход».

Символ состоял из двух букв, похожих на «р», обращенных друг к другу зеркально.

— Точно, вход! — воскликнула Делла. — Так и есть на языке угреш. Это вроде как арка или дверь.

— Если в наш язык попал не только знак, но и само понятие, то это лишний раз доказывает, что перед нами не письменность, а тайнопись, хитроумный шифр.

— Чем бы это ни было, но я понимаю эти знаки. Могу их читать.

— Кстати, откуда ты знаешь эту письменность?

— От бабули. У нее были книги, написанные на нашем языке.

— Прямо печатные книги, типографские?

— Нет. Рукописные.

— Они теперь у тебя?

— Нет. Всё сгорело. У нас в доме был пожар. Мать и отец, оба сгорели в этом пожаре. Я играла на улице, потому и уцелела.

Иван молча глянул на девушку. Странная догадка пришла ему в голову.

— Вы жили в деревне, как и мы?

— Нет. Скорее, в маленьком городке.

— Где именно?

— В Нижегородской области. Город Васильсурск.

— Остановимся, конечно! Там, я знаю, очень красивые места…

— Нет, — нахмурилась Делла. — По моим сведениям, там больше не осталось ни одного угреша. Были соседи, но съехали лет десять назад.

— И тебе не хочется посмотреть свою малую родину?

— Нет, — угрюмо сказала Делла. — Сейчас там, как и везде, выросли красные новорусские коттеджи. Видеть этого не хочу.

Все это время Иван раздумывал: спросить или не спросить? Наконец решился:

— Делла, а от чего сгорел дом?

— От молнии, — быстро ответила Делла, и Иван понял, что она лжет.

Они замолчали надолго. Просто сидели рядом. Делла перебирала камушки, Иван смотрел на ее руки.

Неужели с нею произошло то же самое? Получается, что пиромания — это не только, его наследственная болезнь. Вдруг этому подвержены все угреши? Возможно ли, что нация обладает какой-то специфической физиологией, такой, что все ее представители могут заболеть одним и тем же психическим расстройством? Что-то подобное встречается и среди других народов. Например, одни — вспыльчивые, страстные, другие — холодные, сдержанные. Русские, угреши и другие северные народы способны подолгу сдерживать эмоции, а кавказцы, арабы, турки — чуть что, хватаются за кинжал.

— Я никому не рассказывала об этом, — вдруг произнесла Делла, глядя на свои руки и на камушки на столе.

Иван подумал, что сейчас она признается, что также подожгла свой дом, но ее слова были более неожиданными и страшными.

— Я играла во дворе, когда начался пожар. Дом вспыхнул быстро, словно куча сухого сена. Сбежались соседи, выплескивали в огонь воду ведрами, но напрасно. Мать и отец ужасно кричали, потом вдруг замолчали: сначала она, потом он. И в этот момент из пожарища выползли две пламенные змеи.

Иван слушал с напряжением. То, что вылетело из огня, он всю жизнь называл про себя «огненным червем». Делла, природная поэтесса, нашла другие слова.

— У этих змей были лица. Страшные. Искаженные болью и ужасом. Они посмотрели на меня. Это были мои отец и мать.

— Ты сказала, что сбежались люди. Они что — тоже видели этих змей?

— Да. Но не видели лиц. Потому что родители обратились только ко мне, а длилось это всего мгновенье.

— Огненный торнадо, — проговорил Иван, — явление очень редкое. Гм, редкое…

Почему же это редкое явление произошло одновременно с обоими? Иван не видел тогда лица своей матери: просто ему показалось, что червяк посмотрел на него. Но у Ивана с детства было плохое зрение.

— Странно, что с нами обоими произошло одно и то же, — сказал он.

— То есть? — Делла вскинула удивленные глаза.

Иван в нескольких словах рассказал о своем пожаре.

— Я тоже видел одно из этих существ, — закончил он. — Но не думаю, что у него было лицо моей матери. Ты уверена, что видела именно своих родителей?

— Это были точно мои родители, — сказала Делла. — А огненные смерчи — это души погибших в огне людей…

Одно из двух: либо ей почудились лица отца и матери, либо он сам не увидел тогда лица.

— Твой дом загорелся от молнии? — спросила Делла.

— От молнии, — дурным эхом повторил Иван.

— Все это как-то связано с самой тайной угрешей, тебе не кажется?

Иван вдруг подумал, что такое лицемерие с ее стороны — нонсенс. Если она на самом деле сожгла своих родителей, то вряд ли бы стала сейчас развивать тему «молнии». Тогда теория национальной пиромании разваливается. Он свою мать поджег — это Иван знал. Дом Деллы действительно сгорел от молнии.

— Делла, я не пойму. Почему родители не выбежали из горящего дома?

— Не знаю. Может быть, заклинило дверь.

— Сомнительно. Они могли бы разбить окна.

— Не знаю! — уже крикнула она. — Закроем эту тему.

Иван молча вышел в кокпит, взялся за штурвал. Тронулись. Через дверь каюты он видел Деллу, сидевшую над своей красной тетрадью. Она смотрела поверх сущности вещей из-под дрожащих ресниц… В этот самый момент в двух метрах от него рождались какие-то стихи, которые люди будут, может быть, и через сто лет читать, а эту красную тетрадку, исписанную мельчайшими, размером с клопа, буквами, станут перепродавать на аукционе, как письма Ван Гога, за какие-то безумные сотни тысяч фунтов, и станет она предметом сохранения капитала людей, чьи дедушки и бабушки сейчас еще посещают или прогуливают лекции в Кембридже и Оксфорде.

Иван подумал: а что, если «молния» была в обоих случаях? Тогда не только возвращается тайна угрешей, причем на более серьезном и загадочном уровне, но. и с него снимается вина в убийстве.

Что он, в сущности, помнил? Играл со спичками. Загорелся дом. Он выбежал и машинально запер дверь. Или случайно захлопнул, он уже сомневался в собственном воспоминании… Так ли это все было на самом деле?

Память играет с нами порой странные шутки. Вот одно наблюдение. Ивану казалось, что он хорошо помнит мультики, которые смотрел в детстве. У них с матерью телека не было, но жители дома напротив разрешали ему смотреть. Он хорошо помнил зимние вечера, когда на потолке комнаты появлялось бледное мерцание, идущее от соседских окон, и он бежал по тропинке туда, и то же мерцание колыхалось на снегу… Так вот, пересматривая эти мультики сейчас, когда любой мультик легко взять в интернете, он с удивлением обнаружил, что многие кадры не соответствуют его воспоминаниям. То есть совершенно нет в старых лентах тех кадров, которые просто стояли перед его глазами, яркие, точные… Тогда он и подумал, что, может быть, и воспоминания имеют то же самое свойство? Может быть, и не было его руки со спичкой над растущим кругом огня?

Возможно, в обоих случаях была именно молния. А спички в руках ребенка — это всего лишь совпадение, случайность, за которую он казнил себя всю жизнь?

В тог день Делла выкурила полпачки своих сигарилл. Вообще, она курила мало и редко, по две-три штуки в день, только когда сильно волновалась или писала стихи. Иногда вообще могла обойтись без курева: это и позволяло ей щеголять столь дорогими коричневыми палочками. Иванпосчитал: при таком расходе она тратит денег на курево в три-четыре раза меньше, чем заядлый курильщик дешевых сигарет. Вот и стала понятной одна из ее тайн: мысль о том, что она только прикидывается бедной. Нет, она и была бедной поэтессой, питавшейся манной небесной…

Иван вспомнил, как она разжигала одну от другой во время их первой встречи в ресторане… Увы, не внезапная влюбленность в средних лет господина привела ее в такое состояние, а боязнь за успех операции, творчество мысли: как перевести разговор в нужное русло, как подвести бизнесмена к теме путешествия по реке… Манипуляторша несчастная!

11

Эту ночь они провели в яхт-клубе, которым руководил старый знакомый Ивана. Катер оставили у причала, арендовали домик среди сосен, в котором была маленькая гостиная и две уж совсем крошечные комнаты.

Наутро, пройдя Калязин, Углич и его шлюз, пристали у большого села Кручинино, где жил очень древний старик, единственный в селе угреш. Дом его также был ветхим. Поверх печной трубы, вместо флюгарки, красовалось ржавое ведро.

На одной стене комнаты висела рама с семейными фотографиями, на другой — довольно странная картина, вставленная в точно такую же раму.

Это был туманный утренний пейзаж: река, только что налившаяся бледно-розовым светом неба, неясный мазок костра на том берегу и тонкая линия в реке — отражение этого костра. Два точных удара кисти создали фигурки рыбаков. А здесь, на этом берегу, — лодка, залитая водой, и сушатся рыбацкие сети…

Он уже видел подобную картину. Она украшала дом, затопленный водохранилищем Саратовской ГЭС. Река, рыбаки, костер… Только там уже взошло солнце, и уже оно чертило на воде широкую огненную полосу отражения, а сети поблескивали в рассветных лучах. Иван представил, что картина и до сих пор висит в затонувшем доме, и рыбы тычутся ртами в солнечный диск, хотя, конечно, ничего такого быть не могло: деревенские дома сначала разбирали, а уж потом затопляли местность.

— Это то же самое место, что было изображено на картине, — задумчиво проговорил Иван. — В доме, где я вырос… Она висела над моей кроватью. Но там было что-то еще. Этот холм на том берегу я хорошо помню. В детстве я думал, что это большая мышь. Если прищурить глаза, холм и казался мышью… Но на холме был какой-то дом. А здесь его нет.

— На этом холме не дом, а часовня, — сказал старик. — Это в соседней деревне, через три излучины.

— Откуда эта картина? — спросил Иван. — Кто ее написал?

— Не знаю. Она здесь, сколько я ее помню. Если понравится, тоже забирай.

Он сказал «тоже», потому что уже отдал Делле массивные серьги из камушков, принадлежавшие его покойной жене.

Старик вышел их провожать. Во дворе, поодаль, Иван приметил невысокий фундамент, заросший травой.

— Не достроили дом? — спросил он, кивнув на развалины фундамента.

— Да нет, — ответил старик. — Наоборот: это был наш старый дом. Сгорел от молнии.

Иван вздрогнул. Делла искоса глянула на него…

Через час они прибыли в большое село, чей край скрывался за поворотом реки, и неизвестно было, как далеко оно тянется. Картина, которая теперь стояла в каюте, размещенная Деллой в торце, так, чтобы ее всегда было видно, открылась им в реальности за последним мысом.

— Вот это место! — воскликнула Делла. — И этот холм, похожий на мышь, и на холме — часовня.

— Именно она и была на картине моего детства, — проговорил Иван. — Представить себе не мог, что когда-нибудь увижу это собственными глазами.

В селе жили три угрешских семьи, довольно благополучных, с новыми домами для молодых, отделенными от задубевших древних хат. Здесь повторилось в точности то же самое, что и прежде: хозяева отдали им свои украшения из камушков, угостили домашней стряпней и рассказали несколько преданий из жития Амамути. Ивану стало ясно, что угреши держали между собой мобильную связь: самый первый на их пути, Гера, предупредил остальных, подробно проинструктировав, что именно нужно знатным гостям, вплоть до бабушкиных историй.

Во всех домах висели картины, от одной до трех в каждом. Ивану было ясно, что это один и тот же художник. Дело тут не только в стиле, а в чем-то другом, особенном, что объединяло все эти работы… В последнем из посещенных домов он рассмотрел и мазок, и подпись. «Дер…» — что-то в этом роде.

— Дерек! — сказала девушка-школьница, дочь хозяина. — Разве вы его не знаете? Это наш, угрешский, художник.

Иван пожал плечами. Живописец был явно высокого уровня, по стилю — конец девятнадцатого века, с ярко выраженными чертами импрессионизма. Таким картинам место в музее, а не в крестьянских домах.

— Надо вернуться, — сказал он Делле. — Если тебя интересуют какие-то там камушки, то я бы купил у этих жителей картины.

Девушка, которую звали Надя, вызвалась их проводить. Оказалось, что она вовсе и не старшеклассница, как поначалу подумал Иван, а учится в педагогическом училище, в Москве, и домой приехала на каникулы.

Втроем они обошли все дома, и Иван, уже безо всякого удивления, принял от угрешей эти пыльные холсты в дар. Хозяева и слышать не хотели о деньгах, хотя он и рад был расстаться с каким-то их явно лишним количеством.

Теперь Иван понял, что было общего в работах художника: нее они интерпретировали огонь в той или иной форме — костер, жерло печи в интерьере, свеча у изголовья модели… На одной картине был изображен именно пожар: на берегу горел внушительный двухэтажный дом с массивным каменным цоколем, пламя и дым отражались в воде, в сумерках было запечатлено движение смутных фигурок, сбежавшихся на пожар.

— Торжество пламени… — пробормотал Иван, вспомнив свою мысль о пиромании как национальном характере.

— Дома угрешей часто горят, — сказала Надя. — У многих угрешей горят дома.

Иван вспомнил крылатую фразу из культового космического сериала: «Это было бы так смешно, если бы не было так страшно…»

— Факт известный, — сказал Иван. — Как ты думаешь — почему?

— Тут и думать нечего. Это проклятье. Всего нашего рода. Считается, что настоящий угреш должен пройти очищение огнем. Это как паломничество в Мекку у мусульман.

— В каком смысле «очищение»? Сгореть, что ли?

— Да! В прежние времена угреши сжигали себя прилюдно. Обливались бензином и…

— Да какой же в прежние времена был бензин?

— Ну там, керосин, не знаю… — замялась Надя. — Я давно пытаюсь въехать в тему, но трудно оно. Литературы об угрешах очень мало, будто бы вообще не существует нашего несчастного народа. Только устные предания. Даже Сталин нас не заметил и не переселил, не согнал.

— Зачем Сталину переселять угрешей?

— Ну, уж не знаю. Переселил же крымских татар и других всяких. Все, что я знаю, — рассказы стариков. По их словам, у угрешей существовал культ самосожжения.

— Зачем?

— Наступает момент, когда Амамутя требует того или иного к себе. Обычные люди просто умирают, переставая существовать. А угреши, пройдя за свою жизнь нечто вроде курса обучения, являются на службу к Амамуте, ибо ему, как и любому правителю, нужны помощники.

Иван смотрел то на Надю, то на Деллу, которая молча слушала. Казалось, что эти слова ей либо неинтересны, либо хорошо знакомы. Иван будто бы физически ощущал, что погружается во что-то обволакивающее его, связывающее ноги, словно водоросли. Все, что он узнавал и видел в последние дни, было частью какой-то общей системы, хранило некую фундаментальную тайну. Будто кто-то сломал, скажем, часы и разбросал детали их механизма, а он собирает, не сразу понимая, что это такое в совокупности.

Надя меж тем с увлечением рассказывала о Дереке. Талантливый художник-самоучка сначала готовил себя в монахи, воспитывался в Николо-Угрешском монастыре, затем сбежал оттуда, как Мцыри, отправился в мир…

— В Николо-Угрешском? — перебила Делла. — Странное какое-то совпадение.

— Это может быть Божий промысел, — строго сказала Надя.

— Или Дерек потому и пришел именно в этот монастырь, что он угреш…

Делла что-то соображала, нахмурившись.

— Монастырь назван по имени местной реки, а не из-за угрешей, — твердо сказал Иван. — Я специально интересовался этим вопросом.

— Вот! — Делла щелкнула пальцами, будто следователь в кино. — Возможно, и Дерек тоже интересовался происхождением нашего народа, потому и забрел в монастырь…

— Это был угреш, — сказала Надя, — который путешествовал по Волге, от истока до устья, от одних сородичей к другим, побирался. Вел жизнь приживала, всюду писал картины и забил ими дома соплеменников. Работал только за стол и кров.

— Как Пиросмани, — пробормотал Иван и, заметив, что Делла недоуменно глянула на него, пояснил: — Был такой художник в Грузии, до революции. Он писал великие картины, просто за хлеб и вино.

— А я уж подумала, что это как-то связано со словом «пиромания», — буркнула Делла.

Вот так. Еще один привет от ее поколения. Не знают того, что знал каждый его ровесник. Впрочем, есть многое и наоборот.

— А еще он построил часовню, — добавила Надя. — В нашем селе Дерек прожил целый год.

Они вышли на берег. Небольшая каменная башенка, увенчанная округлым куполом, стояла на вершине холма.

— Как построил — сам, один?

Надя усмехнулась:

— Дерек сделал проект и руководил строительством. Имхотепа, например, называют строителем пирамид, но это не значит, что он строил их своими трудовыми руками.

Башня состояла из четырех арок, ориентированных по сторонам света, с закрытым помещением внутри. Надя засунула руку между камней и вытащила увесистый ключ. Дубовая дверь открылась с протяжным скрипом.

Иван не спешил входить. Он обошел часовню вокруг. Четыре декоративные арки — не несущая конструкция свода, а просто обрамление граней, — были почему-то разной толщины. Совсем немного, едва заметно…

Уникальный какой-то стиль. Иван видел множество сооружений: в натуре, в чертежах, рисунках и на фото, но такое попалось ему впервые. Воистину, этот художник хотел сказать что-то особенное, свое.

Иван принялся разглядывать фрески и тут также заметил отклонение от канонов. Христос, Николай Угодник, Мария с младенцем… Яйца были нетрадиционные, совсем не торжественные, казались то ли озабоченными, то ли испуганными… Вспомнился иконостас работы Врубеля в одной из киевских церквей: скорее, портреты реальных людей, нежели изображения святых. Иван достал айфон и сфотографировал их.

Внутри также были четыре работы Дерека: сцены из религиозной жизни — бегство в Египет и прочие сюжеты. Все было выполнено в технике мозаики и превосходно сохранилось. На всех картинах присутствовал огонь — факел или костер.

Надя вручила каждому по свече. Иван поставил свою, перекрестился, как того требовала традиция. Делла и Надя сделали то же самое.

Уже отдалившись от часовни на большое расстояние, он обернулся и сфотографировал ее, примерно с той же точки, где более ста лет назад стоял с этюдником Дерек.

— Жаль, что я не могу взять и ее с собой.

— Почему же нет? — сказала Делла язвительно. — Богатые американцы, например, покупают в Европе аж целые замки. Разбирают замок, перевозят через океан и снова собирают на своих дачных участках.

— Мне такое не по карману, — ответил Иван.

Двигаясь вдоль берега, он несколько раз оглядывался на часовню, а позже рассматривал ее фотографию: что-то было не так в этом сооружении, какая-то легкая, только опытному взгляду видимая асимметрия…

Когда они поднялись на катер, он решил наконец кое-что выяснить.

— Делла, ты мне об этом ничего не говорила, — сказал он. — О самосожжении, о пути угреша… Ведь ты все это знаешь, не так ли?

— Ну, знаю, — нехотя ответила девушка, глядя на воду. — Это вроде бы тайна…

Иван молчал, выбирая причальный канат.

— Ну, хорошо, я расскажу.

То, что он услышал, было чудовищным и в то же время объясняло многое. Оказывается, среди угрешей существуют своеобразные кандидаты. Кандидат является избранным с рождения, Амамутя бережет его, исподволь, незаметно готовит к почетной миссии. Разумеется, не все угреши становятся достойными этой миссии, но для нее избираются исключительно представители народа угреш. В прежние времена угреши, будучи полностью погружены в культ, просто совершали самосожжение. Теперь, во времена безверия, Амамутя вынужден направлять действия людей, которые должны возжечь огонь перехода. Легче всего ему манипулировать сознанием детей. Вот почему поджоги, как правило, совершали дети избранных. Об этом Делле поведала бабушка, и Делла свято хранила тайну.

Вот оно что. Мать была избранной, а он — сын избранной. Амамутя заставил его запереть мать в доме и сжечь. Жестокий, однако, Бог. Иван поймал себя на том, что верит во все это, как в некую обыденную данность. В отличие от всеобщего, доброго Бога, Амамутя предоставлял прямые доказательства своего бытия.

— Ты сказала, что он бережет избранного. Это фигура речи, типа «храни вас Бог»?

— Нет, это реальность.

Иван вдруг ясно вспомнил, как на днях Делла завела с ним странный разговор. Она рассказала случай из своей жизни, когда какая-то неведомая сила спасла ее от неминуемой гибели. Делла Сирота должна была поехать с группой поэтов в Ярославль, на литературную конференцию. Часть делегатов ехала в поезде — пожилые члены СП, а также особо приближенные к ним дарования из молодежи, бесплатно, разумеется. Для прочих был выделен автобус. Мероприятие финансировала какая-то партия или некий народный избранник, и предполагалось, что поэты станут по совместительству агитаторами и горланами чьих-то политических идей. Отсюда и безнал на дорогу и жизнь.

Деллу приглашали в поезд, поскольку она была как раз из числа приближенных молодых дарований, но ей очень хотелось проехать в автобусе, по земле. Что из поезда видно? Только посадки и дальние поля. Делла уже направлялась на «Баррикадную», где у здания писательского клуба ждал автобус, но вдруг случайно встретила в метро сокурсника, который чуть ли не силой утянул ее с собой на вокзал. Просто отобрал у нее сумку, сказав, что не позволит даме таскать тяжести.

Делла нравилась ему, он рассчитывал пообщаться с нею в дороге, и она в конце концов сдалась, позволила запихнуть себя в купе. Наутро выяснилось, что автобус, на котором ехала делегация, попал в катастрофу и сгорел. Не выжил никто. Об этой массовой гибели молодых поэтов долго шумели СМИ, представляя это Даже как некую символическую смерть русской поэзии вообще…

— А у тебя были такие случаи? — в финале своего рассказа спросила она Ивана.

— Какие? — не понял он.

— Чтобы какая-то странная сила уберегла тебя, одного из многих?

— Нет, не припомню, — с ходу сказал Иван, но память все же вернула один подобный случай, и другой…

Все это произошло в армии, и Иван не захотел потчевать девушку армейскими рассказами. Раз он дежурил на КП, и ему вдруг внезапно захотелось уйти, проверить собаку, покормить ее, хотя время для этого еще не пришло… Через минуту после того, как он покинул помещение, туда ворвался молодой солдат и перестрелял всех, кто там сидел. В другой раз рванул склад боеприпасов, как раз в тот момент, когда его вызвал замкомроты по какому-то пустяку…

Получается, что некая сила заставляла его совершать те или иные поступки. И что та же самая внешняя сила руководила рукой ребенка, которая запирала дверь, гремела спичечным коробком… Получается, что он поджег свой дом не просто так, а действуя в русле религии… Это абсурд. Может быть, сама мать надоумила его, приказала ему сделать это, а теперь он просто не помнит, что и как она говорила?

12

Девушка Надя, которую очень интересовала история народа угреш, знала несколько деревень вниз по течению, и Делла открыла свою карту. Почти все деревни уже были на ней, кроме одной. Если бы не информация юной изыскательницы, они бы никогда не встретили эту старушку и не узнали-нечто чудовищное.

Старушка жила в деревне Свирь, на самой ее окраине. У нее был всего один камушек, который, так же как и у Ивана, был когда-то частью перстня, но в худшие времена пришлось продать даже эту каплю драгоценного металла. Старушка завернула камушек в кусочек холста. Так и отдала Делле. Иван спросил, нет ли у нее каких-нибудь старых картин. Лидия Петровна, так звали старушку, сказала, что картина была, в старом доме под Волгоградом, в деревне, которую она покинула в детстве, куда не возвращалась больше… Сказав эти слова, Клавдия Петровна опустила голову. Что-то взволновало ее, какое-то тяжелое воспоминание.

— А вы помните картину? — спросил Иван. — Что на ней было изображено?

— Огонь, — коротко ответила женщина и задумалась.

Затем, помолчав довольно долго, рассказала историю, которая была страшна и сама по себе, и своим инфернальным концом.

Была целая деревня угрешей в нижнем течении Волги, неподалеку от города, который тогда назывался Сталинградом, а еще раньше — Царицыном. Пришли немцы. Для них что угреш, что еврей или цыган, — все едино. Не знали, что делать с угрешами. Согнали их в колхозный амбар, заперли и подожгли.

Только вот никто больше не видел тех немцев. Целое воинское подразделение пропало. Да так странно пропало! Одежда осталась, а немцев — нет.

Иван удивился. Он как-то видел телепрограмму из серии «Аномальные явления», где говорили об исчезновении отряда карателей; правда, там не упоминалось об угрешах — просто в одной деревне, где каратели сожгли стариков и женщин, нечто непостижимое случилось с отрядом.

Старушка тогда была Маленькой девочкой. Ей удалось спрятаться, когда всех остальных увели в амбар. Она все видела.

Немцы подожгли амбар в сумерках. Девочка схоронилась в роще неподалеку. Сначала были слышны крики, стук в дверь, потом все стихло: люди задохнулись. Кучка немцев стояла на поляне перед амбаром, двое держали наготове автоматы — на случай, если кто-то из смертников прорвется.

Огонь охватил все сооружение, провалилась крыша. И в тот миг из пламени вырвались огромные огненные черви. Они поднялись, колышась, над полем. Замерли, будто оглядывая местность. У червей явно были головы: толщина на концах. Именно этими головами они и вертели, как бы рассматривая немцев, которые оцепенели от страха.

И эти черви бросились на них. Немцы бежали в разные стороны, автоматчики стреляли, но без толку. Черви набросились на фашистов и будто бы высосали их всех. Старушка хорошо помнила, как это было. Вот бежит один, орет жалобно, страшно. И червяк нападает на него сверху. И нет немца, а только летит вперед, будто все еще пытаясь бежать, его мундир.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Иван Деллу, когда они отчалили. — Если принять это все на веру, то огненные черви — вовсе не души умерших.

— Это что за вывод, почему? Освобожденные души набросились на врагов и отомстили им. Чего тут странного?

— Потому что так не бывает. Нет в истории вообще таких случаев, не зафиксировано. Призраки, смутные фигуры, стуки в стену и голоса — пожалуйста. Но чтобы вот так, немедленно, жертва отомстила убийце…

— Но ведь бывают случаи, когда привидение заводит человека куда-то в подземелье, там он проваливается, гибнет… Вот и месть.

— Пусть так. Но все это происходит без контакта привидения с нашим миром. Маячит, заводит… Нашептывает что-то… А здесь: просто догнали и убили, высосали. Как паук высасывает муху. Остались одни оболочки — мундиры.

— Так им и надо!

— Ага. Только вот — не бывает так. И это значит: огненные черви — это что-то другое.

Иван не то чтобы верил в привидений — он читал их научную трактовку, о том, что привидения могут быть сгустками какой-то энергии, которая существует внутри живого человека и уходит из него после смерти. О том, что некоторые люди могут видеть эту энергию, недоступную для многих других. Об этом он не хотел распространяться мистически настроенной Делле, сводя все к материализму. В то же время он безоговорочно поверил рассказу старушки, потому что сам видел огненного червя. Некое событие несомненно произошло в деревне под Сталинградом летом 1942 года. Целая группа немецких солдат была убита каким-то непостижимым образом: их тела были просто испарены в мгновенье ока.

Иван стал думать об этом, пристально глядя на вопрос со всех сторон. Допустим, существует какая-то неизвестная науке энергия, и угреши, в силу своих национальных особенностей, владеют ею. Ведь отличия народов друг от друга реализуются порой на глубоком физиологическом уровне. Например, южные народы стойки к алкоголю, а северные — нет. Это объясняется отсутствием в организме последних определенного вещества, что дает возможность в тех или иных целях спаивать их «огненной водой»… Одни нации имеют больше музыкальных способностей, другие — меньше. И так далее — различия проявляются на самых глубоких, фундаментальных уровнях.

Что, если предположить, что существует некая «энергия синя» — можно условно назвать ее именно так, — и этой энергией как раз и владеют угреши, как иные нации — особо тонким музыкальным слухом? Тогда можно объяснить многое: и то, что видели Иван и Делла, и частые пожары в деревнях угрешей, якобы от молнии, и склонность угреша-художника к изображению огня. Наконец, этот странный случай во время оккупации Поволжья…

13

Путь от Углича до Нижнего был похож на какие-то трудовые будни. Деллу не интересовали ни города, ни достопримечательности в городах. Ни затопленную Мологу, ни Ярославский кремль она не пожелала смотреть: все, что ей было нужно, — это угреши и их камушки, которые имелись в каждом доме, хотя бы в виде сережек (два камушка), подвесок (четыре-шесть). В одном случае была крупная серебряная брошь, и получился курьез: хозяйка готова была отдать камень даром, но за серебро пришлось заплатить. Знали бы владельцы семейных реликвий, что Делла впоследствии делает с ними, безжалостно куроча оклады из драгоценного металла…

Работы Дерека также были повсюду, но не везде висели на стенах. Иван спрашивал: нет ли в доме каких-то картин, и порой их доставали просто из чулана. Теперь он уже не сомневался, что и у первого угреша, Геры, холст Дерека также был, но он хранил его где-то на чердаке или даже выбросил, как старье. Просто гости не заговорили на эту тему, а хозяину было невдомек.

— Тебе не кажется странным, — спросил Иван Деллу, — почему картины Дерека есть почти у всех угрешей?

— Что ж тут странного? Угреши селились по берегам великой реки, а Дерек как раз и плыл вниз по ее течению.

— А если ответ совсем в другой плоскости?

Ивана что-то беспокоило, но он только сейчас понял, в чем дело. Сказал:

— Почему Дерек? Что за фамилия? Он что — венгр?

— Угреши, как и евреи, могут быть венграми, — сказала Делла.

— Может быть, и Сальвадор Дали — тоже угреш? — пошутил Иван.

— Знаю такого художника! — весело воскликнула Делла. — Он рисовал всякую расчлененку.

— Вроде того… В том числе — и горящих людей, — пробурчал Иван, подумав, что надо бы ему серьезно заняться образованием этой девушки.

Иван закрепил пять самых лучших работ Дерека на стенах каюты и в камбузном углу, остальные не уместились в тесном пространстве судна.

— А вот и он наконец! — воскликнул Иван, заметив на одной из работ то, чего не разглядел раньше. — Ну, давайте знакомиться, неведомый миру гений.

Делла застыла вполоборота, разглядывая небольшой вертикальный холст.

— Ты думаешь, это автопортрет?

— Тут и думать нечего, — сказал Иван, ткнув пальцем в нижний угол картины. Тут так и написано: «Дерек, автопортрет».

На холсте был изображен коренастый человек, вероятно, маленького роста, поскольку собака, которую он держал на поводке, выглядела рядом с ним огромной. На заднем плане виднелся берег с нелепо застывшей волной и — разумеется — догорающий костер на песке.

— В его имени явно слышится слово «река», — задумчиво проговорил Иван. — Сам художник всю жизнь провел на реке. Что это — совпадение или…

— Или что? — встрепенулась Делла.

— Да ничего страшного, — сказал Иван. — Никакой он не венгр. Скорее всего, это вымышленное имя, просто псевдоним… Вот ты, например. Как твоя настоящая фамилия?

— Я Делла Сирота, поэтесса.

— Знаю, что Сирота. Но ведь это твой литературный псевдоним, ведь правда?

Делла усмехнулась, покопалась в своей торбочке и бросила на стол паспорт. Иван развернул его. В документе значилось «Делла Сирота». Иван покачал головой:

— Чудные дела…

Обратил он внимание и на год рождения девушки. Она была еще младше, чем он думал: не двадцать лет разницы, между ними, а двадцать три. Дочка. Хитрая, полная тайны, которую измыслила сама. Маленькая, мало что понимающая в жизни девочка…

— Украинка, — сказал он, протягивая ей паспорт. — Значит, угреши бывают и украинцами, пусть даже сам Дерек — венгр.

По семнадцати добытым полотнам можно было составить общее впечатление об этом неизвестном мастере конца девятнадцатого века.

Казалось, что картины Дерека несут в себе некую настойчивую подсказку… Внезапно Иван понял, что есть общего в работах художника, кроме образа огня. Во всех картинах — будь то пейзаж, натюрморт или жанровая сцена, портрет — четко видны два обособленных плана. Вот развалины совсем близко: пустые оконные проемы, уродливые обломки стен. За ними — чистая зелень деревьев, луг и река, где-то совсем далеко впадающая в море. Или стол с кувшином и фруктами. Кувшин на самом краю, он отдельно, а фрукты, блюдо, ваза с цветами — уже другие тона, нечто как фон к кувшину, хотя все должно было быть, по идее, единым целым.

«По идее», подумал Иван. Это просто слова-связки… Так, может быть, в том-то и «идея», что не целое?

Скалы, громоздящиеся на берегу, и морская даль с туманным белопарусником. Окно с кропотливо выписанной деревянной рамой, а за окном — дивный средневековый город с остроконечными крышами.

Обыкновенная традиционность кулис пейзажа превращается в некий символ, настойчивое двоемирие — может быть, именно это и хотел сказать художник? Будто бы за нашей реальностью стоит какая-то другая…

Огонь порой здесь просто присутствовал в качестве неизменного атрибута, даже люди на портретах сидели при свечах, но чаще в этих пространствах царили фуги и мессы огня. Казалось, что горят сами краски, что изображение эфемерно, мгновенно, поскольку прямо сейчас все эти холсты, вместе с их массивными рамами, обратятся в пепел. Сгорит ткань, сгорит древесина, и за земными видами откроется какой-то иной мир.

Как знаток живописи, Иван понимал, что это не просто какой-то бродячий живописец, а настоящий художник, таких называют великими и гениальными, хрестоматийными и классическими. Удивительно, что никто не знает о нем. Поистине, пути славы неисповедимы. Иван думал, Чуть ли не с ужасом, что могут быть и другие художники, оставшиеся почему-то за бортом человеческого внимания, и писатели, и музыканты… Вот где-нибудь в деревенском доме или на городском чердаке покоится пыльный сундук, а в нем — рукописи стихов и романов, написанные сто лет назад каким-нибудь так и не открытым Пушкиным или Достоевским… В такое почему-то не верится, но вот же он, Дерек, перед его глазами… Неведомый миру гений.

Вечером Делла, как всегда, разложила камушки, Иван наблюдал за пазлом через ее плечо.

— Странное дело, — сказал он, рассматривая разложенные на столе элементы. — Если это идеограммы, иероглифы, то почему они столь часто повторяются? Я насчитал двадцать четыре разных знака, из них шесть «жизней», пять «солнц» и так далее.

— Что в этом удивительного? — спросила Делла с каким-то странным раздражением.

— Иероглифов должно быть гораздо больше.

— Есть те, что есть. Не тебе судить о том, что было дано давным-давно!

Казалось, девушка была смущена и заменяла это чувство агрессией.

— Ага, в рифму порой говоришь, поэтесса.

— И что с того?

Иван решил не продолжать этот разговор. Теперь он был в еще большей степени убежден, что перед ним именно шифр, а так называемые идеограммы — суть просто буквы. Получается, что Делла морочит ему голову, расшифровывая смысл надписей на браслетах. Может быть, никаких надписей и не существует?

К нему вновь вернулись сомнения: что здесь на самом деле происходит, и какая ему отведена роль в некой чужой игре?..

В следующей деревне угреши пожаловали им еще один браслет и замысловатое украшение вроде мониста: на серебряной цепочке висели продырявленные старинные монеты вперемешку с камушками. Деньги были царские, камушки — обыкновенные, «наши», как заметила Делла.

Она разложила трофеи на две кучки и прочитала означенные на них заветы. «Сильному можно верить, сильного стоит любить, сильный достоин пути славы», — говорило монисто. «Рыба движется вверх по течению», — говорил браслет.

— Стоп, — сказал Иван. — Объясни мне, пожалуйста, как ты это читаешь? Насколько я понимаю, — он поочередно ткнул в три одинаковых знака, похожих на заряженный лук, — этот символ и означает сильного?

— Нетрудно угадать, если знать перевод.

Иван перебрал камушки и сложил три знака подряд: «сильный», «солнце» и «жизнь». Спросил:

— И что же тут написано?

Делла засмеялась:

— Амамутя дает жизненную силу.

Иван ответил, даже не задумавшись:

— Сила жизни — солнечный свет. Или что-то другое. Да на таком языке можно сказать что угодно, была бы фантазия у читателя. Что-то здесь не то, Деллочка. И знаков по-прежнему двадцать шесть. Нет, сегодня появился двадцать седьмой. Он что означает?

— Это рыба.

— Отлично, рыба. Меж тем как в китайском языке иероглифов тысячи. Странно это все. И ты мне чего-то недоговариваешь.

Делла молчала. Недоговорила: Хорошо, будем думать дальше.

Иван думал об этом странном письме, пока не заснул… Возможно, все эти заповеди и не требуют большего количества знаков. В таком случае, само письмо было изобретено именно для того, чтобы записать заповеди. Из символов, означающих «жизнь», «солнце», «грех», «радость», «горе» и так далее, вполне можно составить короткие назидательные афоризмы.

14

На следующий вечер он застал девушку за странным занятием. Она полагала, что он спит, поглядывала на него, но Иван, как бы что-то почувствовав, просто притворился спящим.

То, что он увидел сквозь полуприкрытые веки, привело его в недоумение. Делла сидела, низко склонившись над столом, и разглядывала, как сперва показалось ему, все свои добытые амулеты… Нет, она не разглядывала, а складывала их… Как пазл.

Ивану было хорошо видно, как эти обсидиановые пластиночки, соприкасаясь своими причудливыми краями, прилегают одна к другой, плотно, без малейшей щели. Вот уже обозначен и угол, и фрагмент противоположного края — какая-то небольшая, с лист бумаги размером плита.

Теперь Ивану стало ясно, что это вовсе не отдельные украшения, а фрагменты чего-то целого, и главное — Делла не коллекционирует какие-то брелочки, как она поведала сначала, а ищет что-то.

Опять ложь. Все их отношения с самого начала замешены на лжи.

Затем Иван стал думать об этой странной плите вообще. Края камушков плотно прилегали друг к другу, щель исчезала. Так разрезать камень мог только лазер… От этой мысли, от самого слова «лазер» Иван содрогнулся. Лазер в девятнадцатом веке. Рассуждения на эту тему могут завести слишком далеко.

То, что складывалось на столе рукой поэтессы, было каким-то текстом. И, теперь уже безо всякого сомнения, было ясно, что это не иероглифы, а буквы, и Делла знала об этом, и она скрывала это знание от Ивана. Что же делать: так и продолжать с нею игру, притворяясь, что он ни о чем не подозревает? Иван не привык к таким отношениям. Он пошевелился, приподнялся на локте. Плечи Деллы напряглись, она медленно подняла голову.

— Это ведь все же буквы, да? — спросил Иван. — Почему бы сразу об этом не сказать, зачем врать про какие-то назидания на этих камушках?

— Я не врала, — сказала Делла, опустив глаза. — А подглядывать нехорошо.

— Так уж вышло. Ты, наконец, что-нибудь расскажешь или нет?

— Это действительно буквы.

— А я уж поверил в свою «жизнь» на камне.

— Ты не дослушал. Символы означают и то и другое. В старинной бабушкиной книге была их расшифровка. Это как… Ведь в славянской азбуке то же самое. Аз — это буква «а» и одновременно — я, личность как понятие. Л — это «люди». Только у славян таких букв несколько, а у угрешей — все. Поэтому сочетания знаков можно прочесть и как иероглифическое письмо, и как текст на языке угреш. И все эти камушки должны сложиться в текст, который даст ответ на всё. Об этом сказано в древней книге. Книга утеряна, но на разбитой скрижали должно быть стихотворение. И в нем — ключ ко всему…

— Гм! Древний текст, это я понимаю, но с чего ты взяла, что это именно стихи?

— Просто потому, что я поэтка с детства. Или наоборот: я и стихи-то начала писать потому, что всегда знала об этом окончательном стихотворении. Я почему-то всегда знала, что это именно стихи, ведь пророчества обычно делались в стихах, у Нострадамуса, например. Я не могла тебе всего этого сказать.

— Но почему?

— Сама была не уверена. Это во-первых.

— А во-вторых?

— Видишь ли… — Делла опустила голову. — Я с самого начала использовала тебя. Как ты и сам догадался. Мне бь1ло неловко, правда. Я хотела всячески скрыть от тебя это. Отсюда и ложь. Вся неправда, которую ты от меня слышал, имела только одну причину: я не хотела, чтобы ты догадался об этом. Да, я использовала тебя, чтобы найти камушки.

— Какая глупость, девушка! Сказала бы сразу. Я ищу то-то и то-то, не хочешь ли ты мне помочь? Или…

Ивану вдруг пришла совсем неожиданная мысль.

— Что мы ищем, ты хоть имеешь какое-то представление?

— Нет. Но в этих стихах сказано что-то очень важное. Тайное. Самое главное! И это главное может быть очень страшным. Очень!

Иван посмотрел на пазл.

— Что-то уже прояснилось?

— Есть отдельные фразы и слова. Пока все довольно туманно. Но стихотворение складывается — в одном я уверена.

— Очень интересно. Что же дает расшифровка?

— Это не расшифровка. Просто половины камушков не хватает. Читаются лишь отдельные слова: берег, храм или капище, жертвенник… Целые фразы: лодка, причалившая к берегу. Люди, идущие в поисках веры… Смысла пока нет.

Иван внимательно рассмотрел мозаику на столе. Делла перемещала камушки, руководствуясь логикой слов, которые выстраивались на доске. Не зная языка, сложить пазл было невозможно, потому что вариантов притирки камушков друг к другу было множество. Фрагменты были большие, как из браслета, и маленькие, как из перстня, округлые и овальные, с выпуклыми или вогнутыми гранями. Кружки вписывались без щелей в несколько вариантов вогнутостей. Чтобы сложить слово, надо было не только знать язык угрешей, но знать его хорошо. Вот почему Делла не могла сразу добиться успеха. Например, одни и те же символы могли составить и слово «берег», и слово «зверинец». Все же, по смыслу других слов, зверинец был здесь совсем ни при чем…

Пусть это был лазер, но довольно хитрый лазер. Он как бы вводил в заблуждение, ставил загадки. Зачем?

Современные технологии в древние времена. Значит, либо угреши имели контакт с развитой цивилизацией, либо сами были развитой цивилизацией. В голову полезли всякие мысли об Атлантиде… На этом Иван и заснул, и снились ему башни, купола и акведуки погибшей страны.

Утром был звонок от Руденко. Иван отдал штурвал Делле, сам спустился в каюту и поговорил с компаньоном. Оказалось, что поклевка на «Джинс» пришла из Саратова. Покупатель отчаянно торговался, но все же они пришли к консенсусу. Катер будет доставлен прямо на главную пристань города. Делла слышала разговор и поняла, что «Джинс» намереваются продать.

— Как так? — с возмущением спросила она. — Мы же собирались пройти всю Волгу!

— Мы и пройдем, — заявил Иван. — Нетрудно будет арендовать какую-нибудь посудину в Саратове и продолжить путешествие на ней.

— Но я хочу на «Джинсе»! Я не хочу никакой посудины.

— Да какая разница?

— Я привыкла, я полюбила наш «Джинс».

— Рано или поздно все равно пришлось бы с него сойти.

Делла опустила голову, что-то соображая.

— А нельзя ли повременить?

— Покупатель сорвется с крючка.

— Вот как! Интересы бизнеса для тебя превыше всего.

— Вовсе нет.

— Во всяком случае, важнее, чем я.

Эти слова заставили Ивана вздрогнуть. Так могла сказать не Делла, товарищ по путешествию, а самая что ни на есть девушка, то есть возлюбленная, невеста…

— Мои интересы не важнее твоих, — сказал он. — Члены команды равноправны. Посему, бог с ним, с Саратовом. Проскочим на легких парусах.

Иван так сказал, но не был уверен, что действительно этого хочет. И не факт, что так на самом деле произойдет: всякое может случиться до Саратова. Руденко он звонить не будет. Если и совершит облом, то только в самый последний момент.

— Ты обещаешь привезти меня в Астрахань именно на «Джинсе»? — спросила Делла, вдруг положив ему руки на грудь.

— Обещаю, — сказал Иван, не сморгнув глазом, и подумал, что это самый что ни на есть удобный момент для первого поцелуя, но он ни за что не будет пользоваться ситуацией.

Делла отпрянула, вернулась к штурвалу, который в минуту разговора уже провернулся, подчиняясь капризу течения.

— У нас, кстати, был недавно один покупатель из Астрахани, — сказал Иван. — Некто Ламбовский.

Привередливый это был покупатель. Он лично посетил верфь, осмотрел катера и остановил свой выбор на «Джинсе». Но данный «Джинс» не продается, ответил ему Иван. Это просто его личный катер, а очередная партия только запущена. Тогда Ламбовский потребовал сделать один к началу навигации и сам предложил оплатить внеплановые расходы и прибыль по ним.

Вспоминая Ламбовского, Иван отвлекся, замолчал… Вдруг он заметил, что и Делла чему-то хмурится.

— Ламбовский… — задумчиво проговорила она. — «Ламб» — это корень из нашего языка. Выходит, угрешская фамилия.

— Неужели?

— «Ламба» по-угрешски означает «сыр».

Его мысль вдруг приняла весьма тревожный оборот, но это не было связано только с фамилией покупателя.

— Впрочем, нет ничего удивительного, что в Астрахани, в нижнем течении реки, тоже живут угреши, — сказал он.

Да. Ничего удивительного. Особенно то, что два угреша — Ламбовский и сама Делла — настойчиво выбирали именно «Джинс».

Он вспомнил, как пытался убедить Ламбовского, что «Чоппер» — более престижный и стильный катер, что «Джинс» годится для молодых нетребовательных туристов и так далее. Но тот уперся именно в эту модель.

Заказ был выгодный, и ребята взялись с энтузиазмом. Работали днем и ночью, несмотря на то что как раз в те дни накатила первая волна проверок и ревизий, которую Ивану удалось отбить. Затем верфь подожгли, и почти готовый швертбот изрядно пострадал. Судно было все же построено в срок и доставлено трейлером новому владельцу прямо домой, в Астрахань. Дополнительные расходы Иван, как всегда, превратил в доходы: включил в стоимость не просто услуги транспортной фирмы, а услуги плюс средняя норма прибыли по этой сумме.

15

Они миновали Нижний, затем родной Делле Васильсурск и вышли на простор Чебоксарского водохранилища, с середины которого не было видно берегов. Делла училась управлять парусом, Иван любовался ее движениями, то грациозными, то неловкими. У него щемило сердце: слабости девушки казались ему милыми, человечными…

Странным было то, что угреши, которых они разыскивали в приволжских селениях, оказывались на удивление покладистыми и легко отдавали им всякие мелочи, фамильные реликвии. Но почему?

— Делла, происходит что-то не то… — задумчиво произнес Иван.

— В каком смысле?

— Ты бы отдала браслетик, единственную твою память о бабушке, каким-то незнакомым людям, которые заявились к тебе с такой просьбой?

Делла явно смутилась.

— Вряд ли, — сказала она.

Действительно, происходило что-то не то — не только с угрешами, но и с самой Деллой.

— И я бы тоже, — сказал Иван, пристально разглядывая ее. — Но тем не менее они с радостью отдают нам всё. И выглядят при этом счастливыми, ты не заметила?

— Нет, — ответила Делла, но голос ее звучал неестественно.

Ивана вдруг пронзила странная, но единственно возможная мысль. В телепатию, в какую-то молчаливую мыслепередачу, он не верил, а единственно научно объяснимого способа влияния на людей — гипноза — не наблюдал. Делла не раскачивала перед объектами блестящий предмет, не произносила загробным голосом кодовые слова. Вывод напрашивался сам собой: она украдкой подсыпает своим жертвам что-то, ведь они всегда пили чай, самогон, или даже обедали вместе с ними. Именно химическое воздействие.

Ему снова, в который раз за путешествие, стало не по себе. А не захочет ли она испробовать свое средство на нем, чтобы заставить и его проделать какие-то нужные ей вещи?

Впереди как раз была очередная деревня. Иван решил наблюдать за девушкой с этой точки зрения.

Он и прежде предполагал, что угреши звонят друг другу, передавая новость, только вот новость — о чем? О том, что счастливя парочка идет вниз по течению и отбирает у них семейные реликвии? В чем радость-то?

— Мы вас ждали, — улыбнулась старушка, и дед вдруг толкнул ее локтем.

— Молчи, дура!

Иван оглядел обоих с ног до головы. Больше всего на свете его бесили вещи, которых он не понимал.

— Так, — он мазнул пальцем поверх головы деда. — Что значит «ждали»?

— Мы ничего не говорили, — пробормотал дед.

— Ты только что сказал: «молчи, дура». О чем она должна молчать?

Делла положила руку Ивану на плечо, шепнула:

— Не иди на конфликт, расслабься.

Иван с недоумением глянул на нее. Ему вдруг показалось, что девушка заодно со стариками, что все трое знают что-то, что Ивану знать не положено, и все вместе составляют какой-то заговор. Но это же абсурд! Делла впервые в жизни видела этих стариков…

Впрочем, можно ли быть уверенным? Может ли быть такое, что Делла совершает это путешествие второй раз или, по крайней мере, была именно в этой деревне?

Старики, как и все остальные, рассказали очередные притчи о деяниях Амамути. Среди того, что Иван уже слышал, попалось и нечто новое, а именно: описание того дня, когда Амамутя осчастливит угрешей своим пришествием: «огненное солнце плывет в небесах».

— Настанет день, когда Амамутя пройдет по реке, он причалит к каждой пристани, зайдет в каждый дом, каждому заглянет в глаза… И вы накормите его и напоите и отдадите ему камни и холсты… Всё до последнего камушка… — проговорила старуха, будто читая что-то наизусть.

— В легенде сказано, что Амамутя, явившись, подвергнет людей испытаниям, — добавил дед. — Амамутя придет инкогнито, как ревизор. Горе тому, кто покажет, что узналего.

Иван не спускал с Деллы глаз за все время рандеву. Старики спокойно отдали гостям все, что требовалось: несколько камушков, маленький холст Дерека с изображением очага, вроде как иллюстрацию к сказке о Буратино, хотя во времена Дерека, конечно, никакого Буратино еще не было. Делла ничего не подсыпала старикам.

Неожиданно, в самом конце встречи, в дом вошла девушка в просторной синей юбке, дочка хозяев. С первого взгляда было ясно, что она нездорова психически: глаза ее блуждали, как и руки, одежда была неопрятной. Она принесла какой-то увесистый пакет и с шумом опустила его на стул.

— Вся деревня уже говорит! — воскликнула она. — Вы специально меня выгнали.

— Я просто послала тебя к Дуняше за свеклой, — спокойно возразила ее мать.

Девушка села за стол и, подперев ладонями лицо, уставилась на Ивана. Этого он вынести уже не мог. Достал сигарету и, поведя ею в воздухе, дал понять, что выйдет, пусть и не дослушав речей хозяина. Тот продолжал рассказывать притчу о деяниях Амамути, обращаясь к Делле.

Иван двинулся по тропе вдоль берега, глядя сверху на пришвартованный «Джинс», на который глазели и мальчишки с кручи. Барабан стоял на баке, повиливая хвостом.

Вдруг в сетке кустов замелькало синее: это хозяйская дочка проворно бежала поодаль, обгоняя его. Надо же! Ушел, называется…

Синее тем временем показалось впереди, закрывая собой узкую тропу. Девушка стояла прямо перед ним, пристально глядя на него исподлобья. Иван чувствовал себя неловко, разглядывая ее.

— Я хочу выйти замуж в этом году, — вдруг сказала она.

— Да? — невозмутимо произнес Иван. — Желаю счастья, удачи.

— И только?

— Надеюсь, у тебя это получится. Жених-то уже наметился?

— Нет, — ответила девушка, и в ее голосе прозвучала какая-то совсем уж неуместная злоба.

— Ну что ж! — весело проговорил Иван, с опаской подумав: уж не делают ли ему тут внезапное предложение руки и сердца, а Деллу вообще принимают за его дочку? Добавил: — Он, может быть, уже не первую ночь под твоими окнами ходит, тайно вздыхает о тебе.

Девушка вдруг схватила его за локоть и энергично встряхнула:

— Ты исполнишь мое желание или нет?

Тут только Иван начал понимать, что полоумная принимает его за самого Амамутю. Сказано же: если встретишь Амамутю на узкой тропе, то исполнит он любое твое желание…

— Все твои желания исполнятся, все твои надежды сбудутся, все будет хорошо, — проговорил Иван.

— Я знала! — воскликнула девушка, просияв, быстро обошла Ивана, коснувшись его ног краем синей юбки, и пошла по тропе к дому.

Этого еще не хватало! Иван мысленно выругался. Предстать в роли огненного Бога, пусть даже в глазах больной девушки… Больного такого Бога.

Вскоре он убедился, что существо в синей юбке было не единственной больной девушкой на этой реке.

16

Правда, сначала она написала стихи, затем — напилась. Раз вечером, когда Иван пришвартовал «Джинс» в наверняка рыбном месте, Делла развернула заветную тетрадку и углубилась в творческий процесс.

Творчеством Ивана были два леща и одна небольшая щука. Крупное, бордовое солнце село в розовую дымку. Иван с трудом разобрал строки, которые показала ему поэтесса.

— Похоже на какую-то инструкцию, — мрачно пошутил Иван.

— Инструкцию? — встрепенулась Делла.

— Ага. Руководство по применению созревшего колоса. Я не силен в поэзии, но…

— Договаривай, — буркнула Делла, понимая, что сейчас ее будут критиковать.

Иван договорил:

— Не могу понять, какой у «колоса» может быть «дом»?

Делла нахмурилась, опустила голову, разглядывая свои строки в красной тетрадке, а Иван с тихой радостью разглядывал ее всклоченную макушку.

— И правда… — протянула поэтесса. — Может быть, вместо «колоса» другое какое слово?

Она беспомощно глянула на Ивана, словно вопрошая совета.

— Поэт у нас ты, а не я, — отрезал он. — Другое дело, что я вообще не понимаю, о чем эти стихи.

Позже, когда он вновь закинул удочки и сидел, свесив ноги с транца и поглядывая на неподвижные, как сваи, поплавки, слышал, как Делла бормочет за спиной: «созревший пахарь… созревший старец…» и даже «созревший ужас».

— Далось тебе это слово, — не оборачиваясь, пробурчал он.

— Какое слово? '

— «Созревший». Откажись от него, и дело легче пойдет.

— Так надо, — сказала поэтесса и продолжила свое колдовское бурчание над тетрадью, уже непонятно как разбирая в сумерках строки.

Значение слова, именно этого слова, Иван понял несколькими днями позже, при обстоятельствах, воспоминание о которых всю дальнейшую жизнь бросало его в дрожь.

Очередные угреши в селе Козловка под Казанью угостили их слишком крепко, да еще в дорогу дали своего домашнего вина. Иван и представить не мог, что Делла на такое способна.

— Угреши, угреши… — бормотала она, размахивая бутылкой, пока он вел совсем не умеющую идти девушку по городскому причалу.

— Никакая я не угреша, — заявила Делла, облокотившись о перила и тщетно пытаясь поймать ртом горлышко.

— Вот как? Кто же ты на самом деле и зачем вмешалась в нашу жизнь?

— Жизнь — кого?

— Угрешей.

Делла рассмеялась, долго, заливисто. Ей все же удалось отхлебнуть глоток. Иван не без труда переправил пьяную девушку с причала на катер.

— И ты не угреш, — сказала она, промакивая платочком слезы.

— Разве?

— Разве, разве! — передразнила Делла. — Потому что никаких угрешей нет.

— Как это — нет? А кто же были все эти люди?

— Все это придумал Дерек. Он воспитывался в Николо-Угрешском монастыре. Отсюда и взял слово. Язык выдумал, сложив символы из многих разных.

— Он путешествовал по Волге, по угрешским семьям…

— Да! — Делла отпила вина и выплеснула остатки за борт. — Да, он путешествовал…

— Ты просто пьяна!

— Очень. И это моя пьяная фантазия. О том, что все угреши — фантазия Дерека. Помнишь автопортрет? Он там с собакой, с водолазом, между прочим. Это и есть Барабан, а сам Дерек воображал себя Амамутей, которого сам и придумал… Послушай, — она уперлась ладошкой Ивану в грудь. — Этот Дерек просто путешествовал вдоль реки. Он останавливался в крестьянских домах. Он рассказывал хозяевам об угрешах и убеждал их всех в том, что он угреш и что они сами — тоже угреши. Писал свои картины. Заставлял всех поклоняться огню. Рассказывал легенды об Амамуте.

— И что? Они в это верили?

— Почему бы им не верить? Почему бы не передавать эти легенды внукам? Так и образовалась наша странная нация, не имеющая никаких корней, без роду и племени…

Делла уже совсем облокотилась на Ивана, тяжело дыша. Он взял ее за талию и повел в каюту. Девушка размахивала руками и продолжала быстро говорить об угрешах, о том, что все это выдумка пьяного Дерека, поскольку сама была вдребезги пьяна.

Уложив ее, Иван вышел в кокпит и закурил трубку. Дым вываливался из ее жерла плотными клубами, медленно плыл над водой, рассеивался, и казалось, что весь речной туман и порожден его капитанской трубкой, которую он хранил в особом ящичке стола и курил крайне редко.

Конечно, так образовались не только угреши, но и все нации на земле. Кто-то кому-то рассказывал легенды и давал имена. Информация переходила из поколенья в поколенье. Правда, для этого недостаточно одного сумасшедшего живописца. Проводников национального сознания должно быть множество…

В течение этого дня были и другие впечатления. Они прошли шлюзы Жигулевской ГЭС, посетили деревню угрешей, опять изрядно выпили, поздно устроились на ночлег, Иван настолько устал от маневрирования между двумя самоходными баржами и несколькими мелкими катерами, дважды оказываясь с ними в одной и той же коробке, туманной от всеобщего выхлопа, что мгновенно уснул.

Проснулся от запаха дыма, поначалу подумал, что Делла закурила в каюте, и уже собирался ей выговорить, когда понял, что дыма тут значительно больше, чем от ее длинной сигариллы. Да и Деллы самой в каюте нет…

Он понял все как-то мгновенно и ясно. Когда сел на койке и, перебирая ногами, переместился, затем прыгнул к двери, уже зная, что дверь заперта снаружи. Вернулся к аварийному люку: Чтобы открыть, надо влезть на стол, но, уже вытягивая руку, вспомнил, как девушка интересовалась, можно ли и люк запереть…

Иван провернул вентиль и попытался приподнять люк. Тщетно. Пластина была придавлена чем-то снаружи. Бред, Делла! Зачем тебе это? Он позвал ее. Нет ответа, лишь частый стук буйка о сваю.

Так. Теперь надо понять, что и где горит и по возможности потушить это. Ну, конечно! Горела ветошь на камбузе, под мойкой, пропитанная бензином из примуса. Он задохнется прежде, чем потушит ее.

Об одном поджигательница не ведала: о слабости стекол, вернее — о способе их крепления к корпусу. Иван знал, куда надо бить. Инструментом могла стать только газовая плитка. Он схватил ее за ушки и, размахнувшись, насколько позволяло пространство, двинул металлом в угол окна. Оно вылетело с первого удара, вместе с резиновой рамой и коротко плеснулось под бортом. Уже на последнем запасе воздуха Иван вылез наружу, извиваясь, как червяк. Огненный, значит, червяк, или даже пламенный змей, должен был, по мнению Деллы, покинуть «Джинс», уносясь в небеса.

Девушка сидела в кокпите и курила, наблюдая, как он выворачивается из окна. Иван мельком глянул на нее, сунулся рукой к воображаемому огнетушителю, но ладонь ударилась о стену. Ивана разобрал смех: аварийный люк как раз огнетушителем и был приперт, тот служил тугим клином между дверцей и гиком. Не зря, стало быть, учил ее парусить…

Иван вытащил огнетушитель и, отомкнув запертую дверь, вернулся в каюту. Порошковая смесь накрыла горевшую ветошь и угольное мерцание дубовой переборки. Иван поднялся в кокпит и стукнул пустым огнетушителем о пайол. Присел на корточки напротив Деллы, упершись в девушку взглядом.

Дым еще валил из двери каюты. Делла бросила окурок за борт, подняла глаза:

— Я расскажу.

То, что он услышал в последующие минуты, было ошеломительным, но все же объясняло многое.

— Я не сумасшедшая, — сказала Делла, и Иван уставился на нее, будто пытаясь увидеть признаки безумия: распахнутый рот, потеки слюны на подбородке…

— Но это был момент помутнения, — продолжала она. — Можешь высадить меня на ближайшей пристани, я становлюсь опасной.

— Созревший колос… — пробормотал Иван. — Вот оно что! Ты считаешь, что я уже готов к вознесению?

— Да. Считала ночью. Мне был сон. Я действовала неосознанно.

— Да ты просто была пьяна! Трудно тебя обвинить в попытке убийства.

— Не давай мне больше пить, ладно?

Делла вдруг обняла его, прижалась к нему всем телом. Иван погладил ее по волосам, чувствуя, что вся она влажная от пота.

— Обычно опьянение считают в судах отягчающим обстоятельством, — сказал он. — Я бы сказал, что наоборот. Впрочем, если бы приняли такие законы, то преступники все как один шли бы на дело, предварительно выпив.

Иван засмеялся. Делла отпрянула. Посмотрела на него с недоверием. Возможно, ей казалось диким, что жертва так быстро простила ее.

17

Пришвартовавшись у сызраньской пристани, Иван отправился в город за продуктами, оставив Деллу и Барабана на борту. В Сызрани, как и в других крупных городах, угреши не жили. Иван уже давно понял, что они предпочитали тихие, богом забытые деревеньки.

Возвращаясь с полными пакетами, Иван шел по тропе вдоль обрыва и вспомнил полоумную девушку в синей юбке, которая приняла его за Амамутю.

Иван смотрел сверху на берег, на швертбот, построенный в его мастерской. Это суденышко он назвал «Джинс» и придал ему особую окраску: синие, именно джинсового цвета борта и ярко-желтая палуба, каюта-рубка. Имя говорило о предназначении: в отличие от «Чоппера» — на самом деле чопорного, солидного, для респектабельных клиентов, предпочитающих комфортный отдых на воде, — этот катер загружал совсем другой класс покупателей, безбашенных туристов, тех, для кого река — бесконечное приключение, полное тяжелого труда, ветра и дождя, капризов природы и лишений ее милостей. Ярко-желтым, в соответствии с общей гаммой, был и парус швертбота, а вечером, когда зажигался свет, его иллюминаторы сияли золотом…

«Огненное солнце плывет в небесах!»

Почему только эта больная девушка приняла его за Амамутю? Да просто все угреши и принимают. Он вспомнил и другие Странности путешествия.

В этот момент все сложилось в голове Ивана, словно тот пазл. Например, Гера — первый угреш, которого они встретили, который сам спустился к пристаньке.

Конечно, Гера просто-напросто увидел издали судно Амамути и вышел его встречать. Так встречают давно желанного гостя: буднично, даже с некоторой как бы привычкой. Затем этот деревенский Гера, используя древние предания и современные технологии, просто позвонил по мобильнику своим сородичам ниже по течению, и те уже ждали, уже подготовили и почистили свои дары…

Ведь древнее предание — это всего лишь метафора, и истинный Амамутя должен выглядеть как самый обыкновенный человек.

Иван сбежал с кручи и, запрыгнув на палубу, поделился с Деллой своей догадкой. Реакция девушки была более чем странной. Она что-то неразборчиво пробурчала, опустила голову, закусила губу… Барабан переводил взгляд с одного на другого, дыша на жаре с высунутым языком.

Ивану вдруг пришла в голову новая мысль.

— Так это ты всё и начала! — вскричал он.

Все эти странности и нелепости были на самом деле одной системой. И самое первое звено в этой цепочке — собственно встреча Ивана и Деллы. Он был прокручен, проманипулирован. Будто был героем киноленты, спрятанным где-то в плотно скрученной бобине…

Вот почему Делла устроила эту ситуацию, вот почему настояла на том, чтобы Иван взял с собой ее собаку.

— Первое время это было игрой, — сказала Делла. — Прости. Я действительно сначала увидела твой парусник, а потом — тебя. Огненное солнце… Я именно так и подумала, когда наткнулась в инете на рекламу «Джинса».

— Ту фотографию в закатных лучах… Да, я приглашал человека со студии.

— Я тогда подумала: вот было бы здорово пройти Волгу на этом катере! Потом приехала на пристань. Видела тебя издали. Нашла в инете твой адрес и пригласила на авторский вечер. Вот основная фабула событий.

— Для чего? Чтобы собирать камушки?

— Да сама не знаю! Просто будто что-то влекло меня. Да, влекло… Я знала, я была уверена, что должна сделать это.

Иван вдруг подумал: вот в чем причина. Что, если древние силы огня настолько действенны, что могут заставить человека совершать поступки? Он думал не столько о том, что Делла заманила его в путешествие, сколько о пожаре на борту, который она устроила.

— Только я вовсе не хладнокровный и расчетливый манипулятор. Я сама запуталась в ситуации. Поначалу показалось, что очень было бы хорошо создать такое реальное действо: спуститься вниз по реке на огненном судне. Ну, это вроде как театрализованные представления: Бородинская битва и прочее. Самой принять участие в воплощении древней легенды. Вероятно, я уже давно готовилась к подобному, иначе зачем завела пса и назвала его Барабаном? Когда угреши стали отдавать нам свои вещи, я поняла, что выгляжу мошенницей. Уже не было речи о том, чтобы рассказать тебе все. Я мучилась, но продолжала это дело. Я рада, что теперь ты все знаешь.

— Отлично! — воскликнул Иван. — А как же я? Мне-что же — продолжать играть Амамутю?

— Можем повернуть обратно. Но не хотелось бы… На пол-пути к разгадке.

— Почему ты так уверена, что этот текст даст тебе какое-то особое знание? Может быть, это просто новая расширенная заповедь, только и всего.

— Для чего Амамутя нагромоздил столько усилий, создал всю эту систему? Ведь камушки рано или поздно должны были оказаться в одном месте! И это должно что-то означать. В наших руках ключ, Ванечка! Мы только должны найти для него замок.

— Да уж, — буркнул Иван. — Только вот и сам ключ еще далеко не в сборе.

В следующей деревне угрешей все произошло так, как он и ожидал, имея в виду свое собственное настроение. Теперь Иван чувствовал себя по-другому… Ему стали понятны все странности их поведения, взгляды и недомолвки.

Огненный бог Амамутя, он же Иван Клепиков, теперь наблюдал за собой со стороны. Он и раньше никак не мог принять эту реальность, думая, что она имеет какую-то тайную подоплеку. Действительно, с чего это все как один люди отдают им свои семейные реликвии, категорически отказываются от денег, хотя положение многих весьма незавидно?

Пусть Делла на самом деле использует его, но вовсе не так, как он думал. Не материально. Не как владельца, швертбота «Джинс», а как симулятора Амамути, некую компьютерную модель огненного бога. И получилось это не намеренно, а так, слово за слово… Иван испытал облегчение. Гораздо лучше чувствовать себя огненным богом, чем дойной коровой.

— Тебе не приходило в голову, — сказала Делла, — что все это далеко не случайно?

— Ну да, — с ехидством ответил Иван. — Ты не случайно затащила меня в это путешествие. Впрочем, я благодарен. Путешествие получилось интересное и еще далеко не закончено.

— Я говорю о другом. Ведь ты спроектировал и построил именно такой катер. Это значит, что Амамутя хотел, чтоб ты сделал именно так. Именно ты… А что, если все не так? — Делла вдруг нахмурилась. — Зачем Амамуте хотеть, чтобы некто притворился им, морочил голову его пастве?

— К тому же этого хотел не сам Амамутя, то есть я, а некая симпатичная поэтесса.

— Симпатичная? Я думала, ты меня считаешь красавицей.

— Точно. Красавица Снегурочка огненного Амамути.

— Я не шучу, — нахмурилась Делла. — Что, если ты и есть Амамутя?

— Ага. Только я об этом до сегодняшнего дня не догадывался.

— Пойми, ведь Христос тоже родился среди людей, родился обыкновенным ребенком.

— Сравнила, тоже мне!

— Но как же иначе Амамуте появиться на свет? Только родиться, и все.

— Но я же и знать не знал всю жизнь, что я Амамутя!

— А Христос знал?

Все это говорилось с улыбкой, балансируя на грани шутки, но Иван думал об этом долго, ворочаясь с боку на бок на койке. Ему уже давно было ясно, что, путешествуя по реке, они неожиданно вторглись в какую-то странную область бытия, где законы материального мира действовали не вполне. Всё вроде бы было обыденным и одновременно отдавало какой-то чертовщинкой. Он уже смирился с тем, что пиромания распространена среди угрешей, но насколько такое объяснение научно? И главное — каким образом, почему и зачем разбросанные по всему течению Волги камушки неуклонно складываются в единый текст?

18

Прошла череда городов, очень похожих друг на друга своими длинными улицами вдоль реки и крутыми спусками; кончилась возле них толчея из моторных лодок, катеров и парусников. Они вышли на довольно пустынный участок Волгоградского водохранилища, и до самого Саратова теперь будут лишь деревни с угрешами или без оных, спокойная или взволнованная вода…

Иван уже привык к роли огненного бога и не комплексовал по поводу шарлатанства. В конце концов, не сам же он это затеял? Да и никто этого не затеял, если разобраться, поскольку все получилось как-то само собой, спонтанно… Впрочем, не обязательно верить Делле: она уже многократно скомпрометировала себя ложью. Ведь на самом деле могла продумать все заранее, использовать его, но это не имело, значения в данном случае, он все равно не был авантюристом, вымогающим деньги у провинциалов.

Об этом тоже стоило подумать. Деньги-то он не вымогал, просто собирал какие-то невразумительные камушки, но вот холсты Дерека как раз и были деньгами, причем немалыми.

Сколько будут стоить эти картины, когда он откроет миру нового гения? Ивану вдруг стало не по себе от простой мысли. Допустим, все пойдет гладко и он зарегистрирует картинную галерею в Москве. Иначе этим бизнесом не заняться, кроме как стать галеристом. Обладая таким сокровищем, будет ли он продолжать работать на верфи? Вряд ли — это было бы донельзя глупо. Да и времени не останется: в роли галериста он будет постоянно в пути. Как и в маске Амамути… Бред какой-то. Придется продать свою долю в судостроительной фирме. Кому? Руденко, конечно. Но другу юности продавать… Как-то он не готов к такому поступку. Да и не желает готовиться. Придется просто подарить этому хитрюге все.

Он. вспомнил, как еще в восьмидесятые годы Руденко, самоучкой овладев ремеслом телемастера, что было делом-то совсем нехитрым, стал клеить объявления по району, ходить с визитами. Иван попросил посмотреть и его телевизор, когда тот забарахлил.

Руденко отказал. Мотивировка была странной, трудно понятной для тех честных лет.

— Я беру за визит пять рублей, — сказал «мастер».

В кавычках, потому что мастерство мастера заключалось в проверке работы отдельных блоков и ламп и замене неработающих устройств. Грубо говоря: приходит мастер, снимает заднюю панель с телевизора и включает его. Видит, что одна из ламп не горит. Выключает прибор, выворачивает лампу и смотрит на нее. Даже если он видит такую лампу впервые в жизни, он надувает щеки и говорит заказчику, что такая лампа будет стоить ориентировочно столько-то рублей. Уходит с лампой. Идет с нею на радиорынок, где можно было купить все на свете, и покупает точно такую же лампу. В лучшем случае, такая лампа у мастера уже есть в чемоданчике, и он немедленно заменяет ее, поскольку во время своих походов на радиорынок он постоянно прикупает лампы. С блоками то же самое, только определять их состояние нужно не на глаз, а с помощью тестеров, то есть — тыча в клеммы щупами. Руденко страстно желавший подработать, овладел этим ремеслом и уже через год сколотил порядочную клиентуру, сплетя сеть из связей клиентов первого поколения.

— Но с тебя как со своего лучшего друга я денег, конечно, не возьму, — сказал он.

— Тогда… — Иван уже было собрался договориться конкретно о времени визита, но мастер перебил его:

— Однако работать бесплатно я, сам понимаешь, также не могу.

— И как же выйти из положения?

— Выход один: я вообще не буду чинить твой телевизор, а ты вызови лучше государственного мастера.

Сейчас Иван подумал, что теперь он сам может оказаться в сходном положении с Руденко в его советской ипостаси: продавать другу не пожелает, а дарить глупо, то есть получится, что продаст кому-то еще и навяжет Руденко неизвестно какого компаньона…

Впрочем, друг ли ему теперь этот человек? «Нельзя делать бизнес с друзьями». Смысл этого речения Иван понял не сразу. Механизм смерти дружбы оказался неожиданным. За годы совместной работы личные отношения растворились в деловых: просто не было времени, чтобы обсуждать что-то другое, кроме верфи, ни единой минуты лишнего времени. Всегда находились проблемы, всегда неотложные. Он уже давно и знать не знал, каковы личные дела его друга: невесту Руденко он увидел только на свадьбе, дочь — на крестинах. И что дальше? Когда и если Иван бросит верфь, мыслимо ли будет опять встречаться просто так, говорить бесконечно, как в годы юности?

И о чем он только думает? Радоваться надо, что богатство на автопилоте само в руки плывет, а он еще какие-то трудности испытывает с решением: брать или не брать. Однако всё, что он в жизни хотел, — это строить катера и яхты. Разрабатывать. Испытывать новые модели, которые снились ему по ночам. Получалось, что неожиданное богатство выбрасывает, его из поля мечты в реальность.

Размышляя обо всем этом, он молча покручивал штурвал, в то время как Делла нежилась в солнечных лучах за его спиной, обняв дремного Барабана.

За излучиной появилось встречное судно, Иван заложил направо, включил бортовые огни… Он не сразу разглядел, что это за катер, и пришел в радостное изумление, когда его черты встали на место.

— Это судно сошло с моей верфи, — обернулся Иван к своей спутнице. — Швертбот был запущен в производство три года назад. Продано уже двадцать восемь моделей. Эй, «Джинс»! — он хлопнул по крыше каюты. — Поприветствуй своего братца.

Иван дал длинный гудок. Встречный катер ответил, не сбавляя хода.

— Уж не Ламбовский ли это? — проговорил Иван себе под нос.

Делла глянула на него почему-то с тревогой.

— Тот астраханский покупатель?

— Почему бы и нет?

— Что ему тут делать?

— Не знаю, — беспечно ответил Иван. — Идет себе вверх по течению. На то и просил пригнать к началу навигации. Правда, медленно он что-то путешествует, — Иван разговорился, чувствуя радостное возбуждение. — Похоже, подолгу стоит на пристанях… Ты как-то заметила, что фамилия происходит от слова «сыр»?

Говоря, он повернулся к Делле и вдруг увидел, что лицо ее сильно озабочено. Что такое? Чем могло так смутить девушку появление второго «Джинса»?

Вскоре, как показалось ему, он понял причину: в кокпите встречного катера сидела девушка — светловолосая красавица, вальяжно развалившись, всем телом ловя ультрафиолет полуденного светила. Красавица видит красавицу… Встречный катер прошел недостаточно близко, чтобы разглядеть лица. Иван довольно смутно помнил, как выглядит Ламбовский, да и был капитан в широкополой белой шляпе, закрывающей голову до плеч.

Так или иначе, капитан второго «Джинса» не пожелал показываться и, похоже, вовсе не радовался этой встрече. Очень жаль. Иван бы с удовольствием расспросил его о впечатлениях по эксплуатации судна… Они разошлись. Иван оглянулся. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. Девушка нагнулась и с улыбкой обратилась к кому-то, кто был в кокпите. И вдруг над транцем катера поднялась, туда-сюда посматривая, черная собачья голова.

19

В этом был какой-то тупой, непонятный ужас, будто Ламбовский — или кто там еще? — намеренно издевался над ним. Словно мимо только что проплыло зеркало.

Вдруг Ивана осенило. Какое там «издевается» — на фига это ему нужно! Человек в белой шляпе на катере «Джинс». На его борту — девушка и собака. Вне всякого сомнения — он также играет Амамутю.

Ладно, господин Сырников. Повернуть и догнать… Но о чем он его спросит? Зачем вы прикидываетесь богом огня, почтеннейший? Бортовая красавица захихикает, а капитан катера покрутит пальцем у лба…

Нет, это всего лишь отговорка. Не потому он не повернет, что боится стать посмешищем, а потому, что просто — боится. Иван вдруг со всей очевидностью понял, что этот прохожий, Ламбовский или кто бы то ни было, — и есть настоящий Амамутя, поскольку ложный — это он сам.

Неужели он и в самом деле верит в легенду? Он покосился на Деллу, которая задумчиво смотрела вслед прошедшему катеру. Да, эта девушка достаточно закрутила ему мозги.

— Кто-то делает то же самое, что и мы, — сказал Иван.

— Я поняла, — отозвалась Делла.

— Если Ламбовский угреш, то это и есть он. Катер новый. Возможно, именно последняя модель. Вот почему ему был нужен «Джинс» и ничто другое.

— Да зачем ему это?

— Затем же, зачем и нам с тобой. Выясним в первой же деревне.

Очередное селение, где жила семья угрешей, было в десяти часах пути. Опасения Ивана подтвердились быстро. Все трое угрешей — муж с женой и пожилая женщина, мать, — вышли во двор, с удивлением глядя на «Джинс», пришвартованный к береговой коряге.

— Ты кто будешь? — угрюмо спросил мужик.

— А сам не догадываешься?

— И много вас тут? — подала голос женщина.

— Сыновья лейтенанта Шмидта! — сказал мужик и вдруг улыбнулся. — Ладно. Заходите. Вторая серия.

На крылечке он споткнулся. Оказалось, что с утра был здесь один гость, с которым он развязал и весь день не мог остановиться. Ложный Амамутя забрал бусы из камушков и две картины Дерека.

Мужика звали Виктором, его жену — Катей. Оба были изрядно выпивши и светились от радости. Под столом Иван заметил пустую бутылку из-под хорошей водки. Ламбовский, возможно, пришел к той же мысли, что и Иван, выставляя против местного самогона свою батарею.

Прямо они не говорили, слово «Амамутя» не произносили всуе, как того требовали правила, но картина вырисовалась довольно ясно.

— Теперь наше путешествие изменило смысл, — сказал Иван, когда они с Деллой вернулись на борт и он вывел «Джинс» на фарватер.

Девушка выглядела подавленной.

— Может быть, мы все же вернемся и догоним его? — предложила Делла.

«Но меня ждут в Саратове!» — чуть было не воскликнул Иван, но вовремя вспомнил, что обещал доставить девушку именно в Астрахань и именно на «Джинсе».

Делла будто услышала его мысль.

— Ах, я совсем забыла! Ты же хочешь продать свой катер.

— Швертбот, — буркнул Иван.

— Да-да, швертбот. Все это было для тебя лишь коммерческим предприятием. Прибыль — прежде всего для настоящего капиталиста.

В самом деле, подумал он. Что он теряет? Деньги — только и всего. Даже если этот покупатель раззвонит на весь водный мир, что его фирма крутит динаму, — ну и что? От этого он может потерять деньги в будущем. Деньги — и больше ничего.

— Мы поворачиваем, — сказал он и с силой толкнул штурвал.

Колесо закрутилось, мелькая на солнце медью. «Джинс», заложив длинный вираж, развернулся носом к течению, некоторое время его сносило назад… Иван переключил редуктор на полные обороты, и судно, уже не подгоняемое течением, а преодолевая его, двинулось вверх по реке.

— Как быстро мы его догоним?

— Никак… Возможности наших судов одинаковы, а у него фора в несколько часов. К тому же он столкнется с той же проблемой, что и мы, лишь в ближайшей деревне угрешей, а это, учитывая скорость против воды, — почти сутки.

— Так что же ты…

— Дослушай. Я доведу до яхт-клуба, где мы сегодня ночевали. Это часа четыре. Там рядом есть прокат автомобилей.

20

Иван выбрал «Ладу» из трех предложенных машин за то, что она была двуцветной — белый верх и темно-синий низ. Это было как-то символично: теперь Амамутя вышел из воды, как древнее позвоночное.

Он позвонил Руденко и коротко обрисовал ситуацию. Саратовскому покупателю придется просто немного подождать. Тут же, в яхт-клубе, Иван договорился с его хозяином, что «Джинсу» сделают косметический ремонт в течение ближайших трех-четырех дней. В Саратов его можно будет доставить либо на трейлере, либо своим ходом, наняв местного речника. Во всяком случае, выруливая по склону высокой кручи на «Ладе», он бросил на желто-синий ковчег Амамути прощальный взгляд. Швертбот красовался у пристани, отражаясь в розовой воде, футболя мачтой низкий солнечный шар, будто самостоятельно занял оптически выгодное положение, чтобы проститься с хозяином.

Решили не спать. Кто знает, как поступит Амамутя Второй, поняв, что селения выше по реке уже обобраны Первым? Сядет в самолет в ближайшем аэропорту и улетит с добычей, повернет вниз или просто продолжит путешествие?..

Сидя в придорожном кафе, то ли ужиная, то ли уже завтракая в этом смещенном времени погони, Иван решил пробить Ламбовского по интернету. Выпал какой-то Бойко Ламбовский, поэт, живущий в Болгарии… Нет, не то. Ламбовский сельский Совет народных депутатов. Ламбовский фельдшерско-акушерский пункт…

Он соединил «Ламбовский» и «Астрахань». Результат оказался поразительным: в городе была картинная галерея, ее владельцем значился не кто иной, как Ламбовский Михаил. Он промышлял торговлей картинами современных художников, а также собирал антиквариат. Среди его авторов были в основном волжане, но работал он и со столичными живописцами, в частности с Алексеем Алпатовым, который Ивану весьма нравился; правда, он давно потерял его из виду…

— Кое-что проясняется, — сказал Иван, а Делла, не выпуская вилки из руки, что-то быстро натыкала на клавиатуре мизинцем.

— Вот это соединение давай глянем, — проговорила она с полным ртом.

Ожидая, пока тяжелая провинциальная сеть ответит на запрос «тамбовский дерек», Иван успел удивиться, как это ему самому раньше не пришло в голову пробить по интернету Дерека. Через несколько секунд он понял: сделай он это раньше, многие вопросы бы отпали, правда, как всегда, заменив себя новыми.

Соединение имен выдало статью в Википедии:

«Антоний Дерек (псевдоним Антона Петровича Ламбовского, 1852–1912) — русский живописец. Родился в Сызрани, в семье обрусевшего болгарина…»

Так вот оно что. Ламбовский — не просто галерист, который собирает картины, а потомок Дерека.

Иван и Делла замерли с открытыми ртами, полными не-дожеванной всячины. Девушка передвинулась вместе со стулом, и они стали читать дальше, голова к голове.

Антоний Дерек был самоучкой, если не считать, что в юности брал уроки рисунка и живописи у иконописца в Ни-коло-Угрешском монастыре. Ни о каких взаимоотношениях с тогдашним художественным миром в статье не говорилось. Дерек был странным одиночкой, странствующим живописцем. Он путешествовал вдоль Волги, писал иконы, портреты жителей, пейзажи, тем и зарабатывал себе на хлеб. Погиб при тушении пожара на пристани в г. Царицын (ныне Волгоград).

— Снова пожар! — воскликнул Иван.

— Ничего удивительного, — сказала Делла. — Дерек — угреш, только и всего.

— Делла, а что мы знаем о своем народе? — спросил Иван. — Откуда, например, мы знаем, что народ был некогда многочисленным, а теперь он исчезает?

— Ничего такого мы не знаем, — сказала Делла.

— Я об этом и говорю. Этого же нет в мифологии, да?

— Нет.

— Так мы решили только потому, что угрешей вообще мало. Так может быть, их всегда было мало? Может быть, угреши и не народ вовсе?

— Как не народ? А что?

—: Просто какая-то… Секта, что ли? Люди разных национальностей, объединенные лишь одним — религией.

— Мы — народ, — твердо сказала Делла. — Народ, избранный Амамутей. Народ, несущий миру огонь.

— В смысле, время от времени запирать друг друга в каких-то замкнутых пространствах, типа каюты «Джинса», и сжигать?

— Пламя всемирной любви, — огрызнулась Делла и замолчала, насупившись на свою тарелку.

Иван больше не приставал к ней с разговорами. Вернулись в машину и тронулись в путь.

21

Барабан дремал на заднем сиденье, свернувшись в массивный клубок. Призрачные деревни пролетали вдоль пустого шоссе, поводя туманными лучами огней. Рассвело. Машина выскочила на берег Волги. Иван и Делла узнали это место, которое проходили позавчера. Теперь надо было держаться берега, двигаясь проселками, ибо катер конкурента по расчетам был уже где-то рядом.

Он стоял у причала на окраине Самары. Иван подрулил почти вплотную. Это был действительно Ламбовский. Он сидел на баке и с грустью смотрел на свою удочку. Тихий господин Сырников.

— Я вас где-то видел… — пробормотал неудачливый рыболов. — Клева, похоже, сегодня не будет.

— Я тот, кто спроектировал к построил этот катер, затем продал его вам, — сказал Иван.

— Ох, припоминаю. — Он посмотрел на Деллу, которая сидела в машине, свесив ноги из открытой двери.

Барабан приподнялся на заднем сиденье и положил голову ей на плечо.

— Не вы ли встретились мне ниже по течению позавчера?

— Разумеется, мы.

— И вы забрали все картины по течению вверх, — с грустью констатировал Ламбовский.

— А вы забрали наши камушки! — вставила Делла.

— Камушки? — удивился Ламбовский. — То есть всякую бижутерию, которую мне в придачу давали соплеменники…

И на что она вам?

— Я люблю наряжаться, — сказал Делла.

— А я собираю картины. Может, договоримся?

— В каком плане? — спросил Иван.

— Я бы купил верхнюю часть коллекции. А бижутерию отдал бы вам бесплатно.

— Коллекция не продается, — сказал Иван.

— Тогда и бижутерия останется при мне.

— Да на что она вам? — спросила Делла.

— Так… Люблю наряжать свою девушку.

— И где же ваша девушка? — спросила Делла.

— Взяла такси до вокзала. Это не совсем моя девушка. Услуга называется «эскорт», если вы понимаете.

— А собака? — спросила Делла.

— Собака в каюте, — сказал Ламбовский, и тут же, будто в подтверждение, внизу тихо гавкнул Барабан номер два.

— Так, значит, не продается коллекция? — спросил Ламбовский. — А если поторговаться?

Делла глянула на Ивана, он хорошо понял смысл ее взгляда.

— Коллекция меняется на камушки, — сказал он неожиданно для себя самого.

Ламбовский пришел в замешательство:

— Вы шутите?

— Отнюдь, — сказал Иван. — Вы, как мне известно, уже коллекционер, а я только собирался им стать, то есть — чуть было не стал.

Делла смотрела на Ивана во все глаза и, казалось, вовсе не верила своим глазам, когда позже, уже в гостинице, вывалила на стол груду камушков, гораздо большую, чем та, что удалось собрать ей самой. Картин Дерека тоже было больше: возможно, в южных землях живописец задержался надолго…

Иван решил совершить развес, как на выставке. Всего картин было пятьдесят: два десятка с «Джинса» и три — с его дубля. Новые работы были все о том же — они изображали огонь в разных его проявлениях.

Все трое ходили вдоль перил пристани, на которой стояли картины, молча рассматривая их. Ходили и оба Барабана, уже подружившись, повиливая хвостами, будто их монохромному зрению была глубоко понятна палитра художника. Впрочем, как известно, собаки хорошо различают именно красные тона…

— Думаю, что Дерек изобразил конец света, — вдруг сказал Ламбовский. — Думаю, именно этой темой он и был озабочен.

— Это не объясняет наличия двух планов, — сказал Иван.

— Двух планов? — переспросил галерист.

Иван уже и сам видел, почему Ламбовский не понял его. Генденция в собранной им коллекции была не столь ярко выражена, как в тех полотнах, что добыл Иван. Последние картины и вовсе не имели переднего плана и изображали, скорее всего, извержение вулкана. Горели деревья, горела земля, казалось, что горят сам холст и краски на холсте. Одно полотно изображало ровное, абстрактное море огня до самого горизонта, и с поверхности этого моря к небу поднимались столбы вихревого света…

— «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…» — задумчиво процитировал Иван, покосясь на Деллу, но она отреагировала вовсе не на слово «буржуй».

— Так вот как оно будет!

Ее реплика прозвучала серьезно, в голосе слышалось отчаяние.

— Будет — что? — с тревогой спросил Иван.

Делла закусила губу, будто проговорилась о какой-то тайне. Иван вдруг понял, что было у нее все это время в голове.

— Конец света. Не всемирный потоп, а всемирный пожар. Я-то все голову ломала, а разгадка всегда была перед глазами, — она окинула панорамным взглядом «выставку».

— То-то и оно, — буркнул Ламбовский.

Иван глянул на него, потом — на Деллу. Перед ним были два человека, которые, как им казалось, знали нечто, не известное другим, и вот теперь говорили об этом, как о само собой разумеющемся. Иван спросил:

— И от чего, по-вашему, произойдет конец света? От какой физической причины?

— Есть много вариантов, — ответил Ламбовский. — Столкновение с астероидом или кометой. Если тело окажется значительным, то большая часть живого на Земле вымрет. Как это произошло с динозаврами. Ученые считают, что тот астероид был около десяти километров в поперечнике. Еще одна возможность — взрыв самого Солнца.

— Вспышка сверхновой?

— Нет, не так. Солнце ожидает другой конец. Наша звезда расширится, станет красным гигантом. Ее диаметр поглотит орбиту Земли, остановится где-то в районе Марса. Тогда все внутренние планеты превратятся в газ.

— Я читал научную литературу, — заметил Иван. — Этот сценарий ожидается через миллиарды лет.

— Возможно, — сказал Ламбовский.

— Так это… — произнес Иван, еще раз посмотрев на по-; следнюю работу художника, — просто само солнце и есть.! Пейзаж поверхности. Звезда снизу. А с поверхности вздымаются протуберанцы…

— Прото… что? — удивилась Делла.

— Протуберанцы, — подхватил Ламбовский. — Это что-то вроде смерчей раскаленного газа, которые выпускают звезды.

— Нет, — сказала Делла. — Это всего лишь пламенные змеи уходят в небеса. Лор каранар. Здесь что-то не то… — пробормотала она тихо и обратилась к Ламбовскому: — Так вы принесете нам камушки?

— Разумеется, — сказал он и спустился в каюту.

Делла задумчиво разглядывала картины.

— Слишком все гладко у нас получается, — сказала она. — Разве тебе не казалось, что вся эта реальность — просто сон какой-то, галлюцинация?

— Казалось, ну и что?

— И ведь многим так кажется, верно?

— Допустим.

— А если оно так и есть?

— К чему ты клонишь?

— К тому, что оно так и есть. Реальность не настоящая.

— Что же тогда настоящее?

— Вот это! — И она указала на картину, где к черному небу простирались огненные смерчи.

Ламбовский вылез на палубу с мешочком в руках. Делла взяла у него мешочек, заглянула внутрь и высыпала несколько камушков на ладонь.

— Вы ведь родственник художника? — спросил Иван.

Ламбовский глянул на него, как показалось, с не очень большим удивлением.

— Нетрудно догадаться, — пояснил Иван. — Ваши фамилии совпадают.

— Настоящую фамилию Дерека вы узнали из Википедии?

— Разве больше неоткуда?

— Неоткуда. Дерека не знает никто. А статью написал я. Это ж народная энциклопедия, и каждый желающий может разместить в ней информацию. Я его правнук, — добавил Ламбовский.

— Давайте начистоту. Расскажите всю правду, иначе вы не получите никаких картин.

— Правда нелицеприятная для меня. Но и для вас тоже. Вы ведь так же, как и я, играете роль второго пришествия для этих доверчивых людей.

— Я играю не с целью добыть какие-то ценности.

— Я, между прочим, тоже. Вы думаете, я коллекционер, астраханский купец и поэтому собираю картины?

— А как же? — спросила Делла.

— Все наоборот. Я и стал крупнейшим галерейщиком региона именно потому, что существуют эти картины.

— Расскажите все с самого начала.

— Охотно. В нашей семье хранилось несколько работ предка. Также его письма, записи. Я вырос среди картин. Интересовался Дереком с детства. Мне казалось странным, что такой художник никому не известен. Именно из-за Дерека я и увлекся живописью. Открыл галерею. У меня много художников — в основном, современные авторы. Картины Дерека не продаются, просто выставляются. Не так давно я пригляделся к одному из его сочинений. Они все написаны довольно трудным языком, аллегорически. Так и узнал, что свои работы Дерек оставлял там, где жил. Более того, он дал ключ к способу, которым можно их собрать.

— Притворившись Амамутей?

— Прямо не рекомендовал. Просто в рукописи было сказано, что Амамутя пройдет по великой реке и все угреши должны отдать ему камни и холсты.

— Холсты! —воскликнул Иван. — Имелись в виду именно картины.

— Это-то я понял. Но не сразу понял, что камни — это то, что было в мешочке. Да и угреши не очень-то это понимали…

— Холстами в древние времена называли отрезы материи, — вставила Делла.

Иван вспомнил, как жена Геры и другие угреши заворачивали камушки в различные тряпки и платки… Правда, такая манера бытовала только в начале пути: вероятно, и тут сработала современная версия сарафанного радио — кто-то догадливый понял, что в древнем пророчестве холстами называются картины, и «Амамуте» стали вручать уже правильные дары. Вернее, обоим «Амамутям», шедшим сверху и снизу.

— Я всю жизнь мечтал собрать картины моего прадеда в одном месте, — сказал Ламбовский. — Это не коммерческое предприятие. Такой художник должен быть известен миру.

Иван вспомнил мысль, которая пришла ему с неделю назад: о никому не ведомых гениях — о художниках, чьи работы тай же разбросаны по деревенским избам, о писателях, чьи рукописи так и не увидели свет и пылятся в каких-то сундуках… Не, устроить ли специальную поисковую экспедицию по водным артериям и венам страны? Он не только подумал об этих неизвестных миру гениях, но еще представил себе других, которые сейчас живут среди нас, в нищете и безвестности, но узнают о них только через сто лет, узнают и вознесут на пьедесталы…

Они попрощались с Ламбовским. Каждый получил то, что ему нужно, и для всех было закончено путешествие по реке… Так, по крайней мере, считал Ламбовский, который устроил; свой катер на стоянку в Самаре и по железной дороге отправился с ценным грузом в Астрахань.

Цель же Ивана и Деллы приблизилась, но еще не была достигнута; более того, они по-прежнему довольно смутно представляли, в чем эта Цель.

22

На ночлег устроились в ближайшем доме подле пристани. Иван предложил доехать до гостиницы, но Делла окликнула через забор женщину, развешивавшую белье. Делле не терпелось поскорее устроиться за каким-нибудь столом, чтобы разложить камушки, ее даже не смутило, что у хозяйки была только одна свободная комната, одна кровать.

Теперь Делла владела почти всеми амулетами. Расчищая место на столе, она смахнула на пол чашку, и чашка разбилась. Когда пазл был сложен, стало ясно, что прочесть стихотворение уже можно целиком, несмотря на то что кое-где сквозь пластину просвечивала скатерть.

— Тар… ар… — прочитала Делла. — Скорее, это «гаренар» — большой, приподнятый. Одно слово не понятно, но по окружающему смыслу это… — она пошевелила губами, — трава или песок, потому что лодку волочили. Оба слова имеют одну и ту же букву, и только она сохранилась. В общем — всё! — заключила Делла.

— Прочитай же! — нетерпеливо воскликнул Иван.

— С удовольствием!

Делла повела раскрытой ладонью над столом и продекламировала:

— «Бросили челнок наш в траве у берега. Вышли на берег, как это делают идущие в поисках веры. На высоком обрыве увидели капище, сложенное из белых камней, и направились к нему».

Делла беспомощно посмотрела на Ивана.

— И это все? — спросил он.

— Нет, — сказала она упавшим голосом. Еще столько же. Вот: «Тайный смысл заключается в земле среди текущих вод, а к земле этой надо прикоснуться, тогда увидишь огонь, пожирающий землю кругом». Теперь на самом деле — всё.

Иван помолчал. Конструктивная мысль пришла ему в голову.

— Вот что надо сделать, — сказал он. — Запиши мне перевод на листочек. Я подумаю над ним.

— И я тоже подумаю, — сказала Делла, протянув ему через минуту вырванный из красной тетрадки листок.

Больше часа они молчали по углам комнаты: Иван вытянулся на широкой мягкой кровати, а Делла склонилась над столом под лампой. Отвлекаясь от слов, он видел ее золотистую в электрическом свете прядь и губы, которые шевелились, что-то шепча. Уж не стихи ли она там сочиняет вместо поиска смысла этого древнего текста?

Да уж… Туманного, как все древние скрижали. Что это, о чем? Потрогать землю и увидеть огонь. Тема Дерека. Между прочим, мы на верном пути… Упоминается вода. Три стихии, значит… Ну и что? Что все это значит?

— Готово! — вдруг воскликнула Делла и бросила ему на грудь свою тетрадь.

Иван посмотрел и вправду прочел стихотворение.

— И как тебе мой перевод? — спросила она, увидев, что Иван закончил чтение.

— Забавно, — ответил он. — Только в оригинале не было ни острова, ни часовни.

— Ну, земля, окруженная текущей водой, это, конечно, остров на реке, а капище по-нашему и есть часовня.

— Для рифмы она у тебя. Капище можно перевести как церковь или храм.

— Я уверена, что в этих словах как раз и зашифрована дата… — размышляла Делла вслух. — Но как? Первые буквы слов? Вторые их значения?

— Какая это может быть дата? Дата — чего?

— Конца света, разумеется. Ничего иного я и не думаю найти. Дереку было откровение. Он наш угрешский Нострадамус. Он знал, что конец света произойдет, и знал — как и когда. Этому он и посвятил свое творчество. Народ угрешей призван… Для чего?

— В двенадцатом году также ожидался конец света, — сказал Иван.

— Если конца света, обещанного календарем майя, не случилось, то на какую дату указывает календарь угрешей? Я не верю майя, но верю угрешам.

— Почему это тебе так важно знать?

— Важно, — отрезала Делла, и Иван понял, что разъяснения он от нее не добьется. Спросил:

— Ты думаешь, что амулеты изготовил сам Дерек?

— Возможно. А может быть, он их не изготовил, а просто прочитал пророчество, которое было на них раньше.

— Кто же дал это пророчество?

— Сам Амамутя, разумеется.

Иван задумался. Путешествуя по реке, Дерек мог зарисовывать украшения угрешей и составлять из них надпись. Прочтя эту надпись, он понял пророчество о конце света, поэтому и стал писать эти картины… Нет, не получается. Он стал их писать с самого начала своего движения по реке. Разве что он прошел реку дважды: вниз по течению и вверх. Та девушка говорила, что Дерек шел вниз по реке, «от истока до устья», но откуда ей знать? Неизвестно, как он шел, где был сначала, где потом… Одно ли это было путешествие, как у Репина с Васильевым, или несколько поездок, или он просто всю жизнь провел на великой реке…

— Ладно, — сказала Делла. — Утро вечера мудренее.

Она сделала движение, будто хотела смешать камушки, словно костяшки домино, но передумала:

— Завтра еще посмотрю, на свежую голову. Безумно хочу спать! Только… — она приложила кулачок к щеке. — Возможно, тут где-то есть второе одеяло.

Делла поднялась, прошла до комода, открыла створку и извлекла оттуда большую скатерть с бахромой.

— Это как раз для меня. Чур, я у стенки!

Через минуту она уже лежала, не раздевшись, отвернувшись к ковру с традиционными оленями. Иван прилег рядом. Классическая ситуация из американского кино семидесятых. Одна кровать на двоих. Если он не начнет к ней приставать, она подумает, что он идиот. Впрочем, девушка явно дала понять, что устала. Да и отношения у них давно и крепко установились. Иван повернулся на бок, как бы невзначай положил руку на ее талию. Делла немедленно отвела его руку, затем погладила ладонью коврового оленя.

— Дело вот в чем, — проговорила она. — Теперь ты знаешь, что я искала. Это серьезно. Я не хочу того, что называется «отношения». Если семья и дети — то это одно. А просто так — и незачем вовсе.

— Кто же сказал, что просто так?

— Амамутя.

— Что за шутки?

— Это серьезно, — повторила Делла. — Если конец света завтра или через год, то и стремиться не к чему, понимаешь? Особенно заводить детей — зачем? Чтобы они тоже сгорели в этом огне?

— А если не завтра и не через год?

— То-то и оно! Сколько нам отпущено? Пять лет или пятьдесят? Или все пятьсот, и можно спокойно продолжать свой род на земле? Ты думаешь, я научными изысканиями занимаюсь? Я просто свою судьбу ищу…

Делла замолчала, пробормотав себе под нос Слова пророчества со своего браслетика:

— «Молодость свою отдай свету…» Я, впрочем, и отдаю.

Иван решил больше не тревожить ее. Ему вдруг стало отчетливо ясно, что все у них будет — и любовь, и жизнь, и дети. Надо только решить эту ужасную тайну мироздания. Что может быть такого в этом тексте, чтобы извлечь из него подсказку?

Бессмысленный текст. Бессмысленная, пустяковая книга о грибах. Возможно ли, что эти две бессмысленности и пустячности соединяются в нечто целое, а оно, это целое, уже имеет смысл?

Иван осторожно встал. Делла уже крепко спала. Ее силуэт под скатертью с бахромой был хорошо виден в свете дворового фонаря. Впрочем, света этого было недостаточно для того, что Иван хотел сделать.

Он включил лампу. Таинственная плита покоилась на столе, были ясно видны и знаки, и все ее щербинки, недостающие фрагменты.

Иван вспомнил метафору о разломанных часах. Что ж — сейчас, по крайней мере, уже можно сказать, что все странные винтики — именно часы и есть. Более того, винтики, колесики собраны, почти все на месте. Только вот в чем проблема: не идут эти часы.

Что, если это стихотворение — шифр? Еще один шифр, шифр в шифре… Если символы — одновременно и иероглифы, и буквы, то почему бы эти буквы не сложить в каком-то другом порядке и не получить другую, еще одну значимую надпись? Более значимую, чем это сошествие с челнока…

Иван взял один камушек, прикинул, не найдется ли ему какого-то нового положения? На обороте камушка была явно видна бороздка. Он уложил его на место, перевернул смежный фрагмент и, как говорится, — ахнул. На втором камушке также была бороздка, и она продолжала первую. Иван перевернул третий фрагмент — то же самое. Одна кривая линия шла через три камушка. Он быстро перевернул все остальные. И получил рисунок.

Это была карта. Берег, залив, два мыса и остров между ними. На берегу, у основания правого, восточного, мыса, — явный угрешский знак, восьмиконечная звезда, по-общечеловеческому — крестик. Так обозначают клады.

23

Иван посмотрел на спящую Деллу. Неужели девушка и в этом солгала? И Ламбовский, конечно… Хитрый господин Сырников. Просто они оба ищут старинный угрешский клад. Вот что на самом деле им было нужно.

Ну что ж — клад так клад. Иван включил компьютер. Пока аппарат грузился, он с грустью думал: а нужна ли ему законная доля этого гипотетического клада, возьмет ли он ее? Ему вдруг стало скучно, ком подкатил к горлу. Допустим, это большой, очень большой клад. Получив деньги, он будет обеспечен на всю оставшуюся жизнь, ему не надо будет больше работать.

А как же верфь, его грандиозные планы? То же, что и с картинами Дерека, даже еще хуже. От картин он избавился, галеристом ему не быть. Но теперь вот еще и клад какой-то… Он хорошо знал себя. Для любого действия нужна мотивировка — хоть малая, хоть большая.

У него просто опустятся руки. Ему не захочется больше работать, это будут делать за него банки, по которым он рассует капитал. Впрочем, банки не спасут деньги даже от инфляции. Придется их вкладывать во что-то, а это снова та же работа… Замкнутый круг. Но трудиться в качестве богатого любителя, стремящегося сохранить свои капиталы и ничего более, он, конечно, не будет.

Все это прокрутилось в его голове и застыло в самой вероятной мертвой точке: нет никакого клада, а звезда обозначает что-то другое.

Он рассмотрел камушки. Если отбросить теорию лазера, сверхразума, вмешавшегося в земные дела, то как объяснить существование этих странных пластин? Что, если они изначально были изготовлены как пазл? Ведь пластиковые пазлы не разрезают, а печатают каждый фрагмент отдельно. Кому и зачем могла прийти идея, следствие которой он держит сейчас в руках?

Как конструктор, он хорошо представил себе технологию изготовления всех этих артефактов. Сначала складывалась пластина, каждый камушек подгонялся и обрабатывался отдельно — с тем, чтобы все вместе они составили чистый квадрат со стороной в сорок пять сантиметров. Это было не круглое число, но, вспомнив метрические значения девятнадцатого века, Иван понял, что сторона квадрата все же величина кратная, а именно — 10 вершков.

Далее, уже на сложенный квадрат по трафарету нанесли рисунок карты, скажем, чернилами, а затем, перевернув фрагменты, написали стихотворение. После чего каждый камушек был гравирован по чернилам с обеих сторон. Так бы он и сам все это сделал, и вряд ли это было сделано иначе. Затем… Чертовщина какая-то! Из этих камушков изготовили браслеты, ожерелья, перстни. Камни вправили изнанкой вверх, чтобы не были видны символы, а на браслетах и ожерельях они составили некие значимые письмена, уже в формате не букв, а иероглифов.

Только вот каким образом пазл был разбросан по всем угрешам вдоль течения реки? И главное — зачем это было сделано?

Компьютер закончил свое стартовое ворчание. Иван приподнял его над столом и сфотографировал веб-камерой карту. Перебросил ее в поисковик. Берег, залив и остров загрузились в мировую паутину, чтобы пройти идентификацию. Что это может быть — озеро, море или даже река? Не исключено, что эта местность где-то недалеко, на Большой Волге, — ведь угреши живут здесь, а карта, несомненно, связана с угрешами.

Гугл выдал несколько похожих карт, но ни одна не соответствовала этой. Странный, совершенно невообразимый ответ. Нет такой местности на планете Земля.

Иван с минуту тупо смотрел в монитор. Но этого не может быть… Дожили! Перед нами карта какой-то другой планеты. Берег, залив и остров. И девушка, которую он любит, вовсе не последняя угреша, а самая настоящая инопланетянка.

Очень смешно. Или наоборот: не очень. Все угреши — инопланетяне, в том числе — и он сам.

Иван углубился в фантазии. Что, если угреши появились вовсе не на Земле, в отличие от всего человечества? Допустим, инопланетный корабль когда-то давно потерпел крушение… Тогда Амамутя — посланец иной цивилизации, призванный к тому, чтобы забрать их.

Так Иван подумал, конечно, в шутку, но местность — вот она, явно выдуманная.

Хорошая мысль. Только вот теперь придется объяснить: кому и зачем понадобилось выдумать некую карту — берег, залив и остров, которых нет на Земле? Да еще обозначить на карте некую точку.

Подобные несуществующие острова бывают в компьютерных играх, где строятся миры фэнтези. Но о каких играх могла идти речь в той махровой старине, когда была сделана эта плита?

Фантазийные миры компьютерных игр предполагают какую-то Гиперборею или Атлантиду. Древние, давно исчезнувшие страны. А что, если это просто и есть древняя карта? Местности, которой не существует в наши дни? Которая затоплена морем? Или одним из волжских водохранилищ, что называют морями?..

И еще его не покидало ощущение, что эта местность кажется ему знакомой.

И Делле — тоже. Он не будил ее — внезапно проснулась сама среди ночи. Девушка склонилась над столом, протирая кулачками глаза.

— Кажется, я где-то видела это место… Может быть, во сне? — она вскинула голову и беспомощно посмотрела на Ивана.

Ему тоже теперь казалось, что образ этой странной местности порожден каким-то недавним сновидением…

— Я все думал, — сказал он, — кто и зачем сделал этот пазл? Вывод, в принципе, напрашивается сам собой. Это мог быть только один человек — Дерек. Именно он путешествовал по реке. Именно он гостил во всех этих семьях.

— Да? Только вот зачем?

— Это главный вопрос. Очевидно, ему как раз и нужно было то, что сделали мы: кто-то должен был пройти этим путем и собрать пазл.

— И что же он получил в итоге?

— Карту. Именно собирая стихотворение, он мог составить пластину.

— Этот человек должен был знать язык угрешей.

— Не только. Он должен был выглядеть как Амамутя, плыть на особой ладье, быть с девушкой и собакой. Но что в результате? Стихотворение бессмысленно. Цель — это карта. Но карта также бессмысленна.

— Вот что главное, — сказала Делла. — Угреши бы не отдали свои вещи непонятно кому. Тот, кто идет по реке, должен быть Амамутей. Это послание — именно ему. Может быть, то, что бессмысленно для нас, имеет значение для Амамути?

— Или для кого-то другого, кто также притворится Амамутей. И в том мире, откуда он прибыл, такая местность есть.

Иван замолчал, глядя на карту. Теперь ему казалось, что разгадка уже совсем близка…

— Часовня! — вдруг воскликнула Делла. — Вот ключевое слово. Нам надо вернуться в ту часовню, которую построил Дерек.

— Зачем?

— Понятия не имею. Слушай: «Там, на берегу высоком, белая стоит часовня…» Это именно о ней, о той часовне, что мы видели. Белая. На высоком берегу.

— Но это твои слова, просто твой перевод, а не сам текст.

— Знаю! В религиозной архитектуре угрешей не существовало строения с функциями часовни. Я так перевела, интуитивно — часовня…

Белая. На высоком берегу. И ведет к ней только поэтическая интуиция…

Иван достал айфон и вызвал фото. Вот она.

— Ты ведь и внутри снимал, да?

— Конечно.

Он перевел кадр, и они, чуть ли не соприкасаясь щеками, внимательно рассмотрели его.

— Дальше! — нетерпеливо попросила Делла.

Еще раз. Появились мозаики Дерека, полные огня. Одна; из них и была картой. Именно эта местность: берег, залив и остров. Он положил айфон на стол, рядом с картой. В точности тот же силуэт.

— Вот почему ты не нашел этого в сети, — сказала Делла. — Это место существовало лишь в воображении художника.

— Но что это могло значить?

— Дерек дает нам какой-то знак… — сказала Делла. — Очередной вопрос, и ответ на него может быть только в этой часовне или где-то поблизости от нее.

24

Машина пожирала пространство и время, срезая излучины великой реки, поглощая за час своего бега несколько дней вальяжного плавания на «Джинсе». Они мчались по шоссе, порой изрядно удаляясь от русла, перескакивая многочисленные притоки по малым мостам. Иван часто посматривал на карту навигатора и наконец свернул на проселок.

— Уже совсем близко, — сказал он.

— Все кажется близко в машине… — пробормотала Делла и продолжила размышлять вслух: — Наши изыскания складываются в одно целое, как и камушки. Часовня на картине в твоем доме. Реальная часовня на холме. Часовня в стихах. Фреска в часовне. Этот пазл также надо сложить.

За очередным поворотом блеснула река. Вот и часовня. Иван развернул машину и дернул ручник. Они вышли. Местность была безлюдной, тишина разливалась над лугом и широкой водой.

Иван только теперь понял причину асимметрии часовни и догадался, каким вычурным образом, меняя ширину декоративных арок по четырем сторонам света, строитель сумел скрыть тайну своего сооружения.

Ключ оказался на месте. Они вошли в прохладный зальчик й остановились перед мозаичной фреской. Это было что-то вроде «Бегства в Египет». Костер на берегу, у костра — мужчина, женщина и ребенок у женщины на руках.

Иван раскрыл айфон и вызвал карту. Ландшафт, несомненно, был тем же самым, выдуманный ландшафт. Если мысленно представить его сверху, то и получится- карта. Только вот в чем проблема: если таковой местности не существует, то зачем вычерчивать ее карту, шифровать ее стихотворением, разбрасывать по всему течению реки? Чертовщина какая-то.

Звездочка, по-нашему крестик, обозначала какую-то точку на местности. Так казалось вначале, когда Иван впервые увидел карту. Теперь ему стало ясно: все было наоборот. Обозначена не точка на карте, а место на картине.

Остров заканчивался узкой полоской отмели, песчаной косой. Иван подошел вплотную к мозаике и рассмотрел это место. Мозаика состояла из небольших камушков, почти таких же, что и карта со стихами на обороте. Не очень-то веря в успех своей идеи, Иван тронул камушек, где предположительно находилась на карте звездочка. Попытался нажать. Никакого результата: фрагмент держался крепко. Иван положил палец на соседний. Этот явно отличался от первого: он не был закреплен. Иван приложил усилие, и камушек вдруг провалился. Послышался легкий стук — это камушек упал на дно небольшой ниши, которая скрывалась за картиной.

Хорошо. Делла увидела то, что произошло, и судорожно сжала его плечо: она тоже все поняла. Вернее, поняла, что сейчас что-то произойдет, но ни она, ни Иван не знали — как.

Иван посветил экраном айфона в отверстие, которое образовалось в картине. Там что-то поблескивало, какая-то металлическая деталь, похоже, медная. Иван попытался просунуть палец в отверстие — невозможно.

— Дай-ка я, — предложила Делла.

Ее мизинец все-таки пролез внутрь, она подцепила что-то, и неожиданно часть мозаики осыпалась.

— Доигрались! — воскликнул Иван, еще не разглядев, что открылось. — Испортили работу художника.

— Этот кусок нетрудно будет восстановить, — деловито отрезала Делла.

В стене была дверца с медной ручкой. Девушка попыталась ее повернуть, но сил не хватило.

— Мой черед, — сказал Иван и легонько хлопнул Деллу по плечу.

После значительного усилия старинный запор поддался. Иван ожидал увидеть за дверцей нишу, но таковой не оказалось: сантиметрах в тридцати от дверцы была стена — уже внешняя каменная кладка часовни. Эти три дециметра и были — Иваном давно замеченной, а строителем скрытой — асимметрией. Темное пространство распространялось вниз, образуя узкий лаз, куда смог бы пролезть только ребенок. Или…

— Теперь черед Барабана, — сказала Делла и вышла из часовни.

Иван смотрел ей вслед, как она легко бежит в солнечном дверном проеме к машине, а за стеклом машины видна косматая собачья голова… Что может найти в этой норе Барабан? Как он будет искать?

Они вернулись оба — Делла и пес. Девушка зачем-то несла на плече свою сумку с бахромой. Опустившись на корточки, она достала оттуда грибную книгу и положила перед псом.

— След, Барабан!

Тот приник к фолианту и втянул носом воздух. Поднял голову, давая понять, что след распознан.

— Ищи! — воскликнула Делла, поведя в воздухе ладонью.

Пес покрутился на месте, опять глянул на книгу, затем ринулся к дыре, прыгнул и скрылся в ней, полоснув хвостом по змеисто-мозаичной глади реки. Послышался мягкий стук, с которым лапы собаки ударились о дно ямы.

— Что это значит? — кивнул Иван на фолиант, что лежал на каменном полу, шевеля страницей от сквозняка.

— Подождем минуту, — отмахнулась Делла.

Действительно, менее чем через минуту Барабан выпростался из дыры, держа в зубах небольшую книгу. Подбежал, положил ее перед Деллой, она опустилась на колени на пыльный пол, пачкая свою бордовую юбку и даже не думая о ее бахроме. Было ясно, что именно этого предмета она и ждала.

— Вот, оказывается, для чего была нужна собака! — воскликнул Иван.

— Я знала, что моя конечная цель — книга, именно старинная книга. Поэтому и натаскала Барабана на запах старой бумаги.

— Все это время морочила мне голову, — с обидой сказал Иван уже в машине.

— Прости. Но я не была уверена до самого конца.

— Могла бы поделиться своей неуверенностью со мной.

— Это дело всей моей жизни. Я должна была остаться с этим один на один, не сердись.

— Я не сержусь, — пожал плечами Иван. — Что же это за книга?

— Древняя библия угрешей.

— Откуда ты знаешь, даже не раскрыв ее?

— Бабушка говорила, что в книге содержится вся мудрость мира и жизни, все ответы на все вопросы. Что это, если не библия?

— Об этом наказе бабушки ты также умолчала.

— Я же уже извинилась и объяснила. Бабушка дала мне чудесные ключи. Она не сказала прямо: искать то-то и там-то. Суть в том, что конечная находка — книга, то есть истина. Но знать истину имеет право только тот, кто хочет ее узнать. Возможно, что сама бабушка не хотела: как и всякая женщина, она лишь желала прожить жизнь в покое и достатке. Истину узнает тот, кто пройдет Волгу и разгадает секрет карты. Это разгадал, между прочим, ты. Тайна мироздания больше от нас не скрыта. Давай побыстрее остановимся в каком-нибудь мотеле. Мне не терпится поскорее прочитать книгу. А для этого нужны уединение и тишина.

— Конечно, — согласился Иван. — Не в машине же библию читать. Только вот с мотелями в этих краях трудно.

Вскоре они въехали в Калязин. Город, как всегда, рассмотреть не успели, лишь увидели издали колокольню, бесконечно падающую в искусственное море. Гостиница в черте города была всего одна. На этот раз Делла потребовала отдельный номер.

25

Утром Иван постучался в ее комнату и нашел девушку растерянной и подавленной. Она сидела у окна и смотрела с высоты на сонный город. Оглянулась на вошедшего Ивана и снова уставилась в окно, сложив руки на груди.

— Это не древняя библия угрешей, — сказала она. — Это книга, написанная Дереком.

— И что же написал художник?

— Многое. В том числе, и о самом главном.

— О конце света?

— Да.

Казалось, надо клещами вытаскивать из нее каждое слово.

— Ну и… — с наигранной бодростью проговорил Иван. — Когда намечается конец света?

— Никогда, — сказала Делла, опустив голову.

— Выходит, зря мы с тобой по реке куролесили?

— Не зря, — сказала Делла.

Она подняла голову, и Иван только сейчас увидел, каким измученным было ее лицо. Не просто от бессонной ночи. Что-то она все же узнала из этой книги, нечто потрясшее ее до глубины души.

— Я голодна, — вдруг сменила она тему, быстро поднявшись. — Пойдем где-нибудь позавтракаем, а?

Недолго поколесив по городу, они нашли приличный ресторан. Сидели на открытой веранде, хорошо была видна гладь реки. Иван вспомнил их первую встречу в Москве, также в открытом ресторане, только над другой рекой. Казалось, это было бесконечно давно.

— Конца света не будет, — проговорила Делла, позвякивая ложечкой в чашке, — потому что он уже произошел.

— То есть?

— В двенадцатом году весь мир бредил концом света. Но бредил как-то несерьезно, без паники. В сущности, никто в это предсказание не верил. Но Амамутя уготовил для нашей планеты иную, более страшную участь, чем ожидание апокалипсиса.

— Что такого там прочитала, скажи толком!

— Вспомни картины Дерека. То, что там изображено, и есть реальность. А это, — Делла повела рукой в сторону реки, — просто иллюзия. Вот о чем он хотел поведать в своих картинах.

— Иллюзия? Кому это нужно, для чего выстраивать эту иллюзию?

— Ни для чего. Думаю, никто не делал этого специально. Нет никакого огненного бога. Человеческие сознания сами создали это. Когда взорвалось Солнце. Планета была уничтожена, но сознание людей — нет. Люди даже не заметили этого, заменив реальность галлюцинацией. И для всех нас по-прежнему существует и небо, и вода…

Иван посмотрел по направлению ее взгляда. На долю секунду ему показалось, что картинка дрожит и рвется, а за ней проступает море огня..» Ничто не противоречит этой версии. Ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Наш мир не настоящий, мир давно разрушен, поскольку звезда, которая давала ему жизнь, взорвалась. Солнце превратилось в красный гигант. Его оболочка теперь простирается далеко за орбиту Земли. Планета погибла в этом катаклизме, обратившись в пар из химических элементов и систему энергетических полей. Эти поля, эти пламенные змеи, — и есть наши сознания или одно всеобщее сознание, но оно отказывается верить в страшную тайну, а продолжает галлюцинировать мир — в том виде, какой ему удобен и привычен. Вот в чем заключалась истина, которую несли миру угреши, — истина о том, что мира больше нет. Конец света уже произошел, а значит — никакого конца света больше не будет.

26

Они сидели на лавочке, над местным диким пляжем, сегодня безлюдным. Вдали струились первые огни Калязина, бледные на фоне розового неба, где только что село солнце и можно было еще проследить его наклонный путь под краем планеты.

— «Молодость свою отдай свету, и пусть солнце возьмет, чтобы вернуть обратно, молодость твою», — процитировала Делла. — А ведь это пророчество сбывается. Амамутя — солнце. Ты хоть и не совсем настоящий, но Амамутя.

— Да и мой иероглиф — жизнь — похоже, также вполне отпечатался, — сказал Иван. — Я, кажется, обрел мою жизнь. Моя жизнь — это ты.

Делла глянула на него с заговорщицким блеском в зрачках, отражающих дальний берег.

— Посмотри, как красиво, — сказала она, указав ладонью на огни.

Город на другой стороне реки с каждой минутой погружался в темно-багровый сумрак, что было любимым цветом этой удивительной девушки. Движущиеся галогены автомагистрали, уличные фонари рядами, вспышки электросварки на какой-то стройке — все вместе это напоминало продуманную композицию, вроде мастерски обустроенной новогодней елки.

Впрочем, ничего этого нет, вся эта красота — лишь плод коллективного творчества сознаний. И все же оно существует. Как существует, скажем, картина художника.

— Пусть наш мир и не таков, каким кажется, какое до этого нам с тобой дело? — сказал Иван, нащупав в темноте ее руку. — Вот я, вот ты, вот наши пальцы. Мы такие есть и будем такими до самой смерти. Вместе.

Делла молчала.

— Вместе? — повторил Иван, уже не утверждая, а спрашивая, и через несколько секунд ожидания, которые показались ему вечностью, полной света и огня, услышал короткий, едва слышный выдох:

— Да!

Делла высвободила руку, села на топчане, обхватив колени. Она смотрела на гирлянды городских огней, огни отражались в ее глазах.

— Вместе, — сказала она. — Как два злодея, повязанные общей тайной.

По легкому дрожанию ресниц, взгляду, обводящему вещи как будто поверх их сущности, Иван понял, что в этот момент для ее красной тетради рождается новая поэтическая строка.

Все встало на свои места, все было решено, пророчество Амамути разгадано, и только где-то на самом краю его сознания шевельнулась смутная мысль… Дерек. Картины создал он. Предания угрешей собрал он. Книгу написал тоже он. Что, если пьяная выдумка Деллы и на самом деле была истиной? Не есть ли всё, что они искали этими летними днями, — и тайна народа угреш, и конец света — лишь причудливая, больная фантазия одного человека?

Дерек платил за жилье и еду своими картинами. Он как никто другой понимал их ценность и понимал, что им не место в деревенских домах на берегу реки. Эти холсты принадлежат всему человечеству, мировой культуре. Каким-то образом они должны были попасть в музеи, стать общественным достоянием. Вот он и придумал столь витиеватый способ водворить свое искусство на надлежащее место. Создал шифр и даже целый язык, спрятал книгу. Сотворил целую систему легенд, которую люди приняли за религию, а самих себя — за избранный Богом народ… Впрочем, это всего лишь одна из версий реальности, которых может быть великое множество, думал Иван, глядя на озаренный вечерними огнями профиль своей невесты.

Ирина Ярич
АБСТРАКТНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

I

Клотильда возвращается из художественного салона, куда она отвозила одно из последних живописных полотен своего мужа. Она в хорошем настроении, вспоминая восторженные отзывы владельца салона и штатного искусствоведа. Клотильду заверили, что, несмотря на немалую цену, картина у них долго не задержится. Современный абстракционизм пользуется большим спросом, особенно среди заезжих американцев.

Клотильда горда за мужа, и радостное настроение не портят нудный мелкий дождик и серый тусклый день. Бесцеремонные капли небесной влаги хаотично носятся, игнорируя зонты, шарфы и шляпы, и падают куда попало, на одежду и лицо, а то и за воротник на шею. Клотильда усмехнулась. «Почти как у Туссена, — подумала она, — ах, если бы я умела рисовать!» В который раз женщина сокрушалась, что не обладает тем же даром, что и ее муж. Уже за одно это его обожает, нет, она его боготворит… Конечно, она обрадует Туссена горячими отзывами о его работе, перескажет все добрые слова и пожелания, услышанные в салоне. Еще бы им не восхищаться! И хотя там выставляется не только Туссен Тостивен, но именно благодаря его картинам этот художественный салон процветает далеко за пределами Пасси в своем XVI-м арондисмане^[1] и известен почти по всему Paris intra-muros^[2].

Клотильда подняла руку, чтобы поймать такси. Нет, она не прячется от дождя и не спешит домой, то есть, конечно, спешит по-своему, не торопясь.

— В департамент О-де-Сен, — сказала она водителю.

Автомобиль направился из Пасси к верховьям Сены. Свернул на Бульвар Периферик^[3] в западном направлении, затем повернул на развязке Ля Дефанс — Порт Майо. Проехал около трех километров, затем въехал на мост Понт де Нейи. В этом районе Сена раздваивается на два рукава и омывает остров Путо, что простирается под мостом узким и длинным хвостом, а массивной заросшей зеленой массой уходит дальше на юго-запад против течения Сены. Близко от него, на северо-восток, протянулся остров Гранд-Жат, широкий в центральной застроенной части и узкий с обоих краев. Таксист повернул на развязке Дефанс 1.

В самом центре этого самого большого в Европе делового квартала, среди небоскребов, в отеле у Клотильды встреча.

II

Туссен мешал краски и наносил то пятна, то штрихи в только ему понятном порядке и только ему понятном содержании. У этой картины название «Утреннее настроение». Последние годы ему необязательно часто выезжать из дома и совершать дальние поездки в поисках сюжетов и вдохновения. Иногда Клотильда по собственной инициативе вывозит его, как она говорит, «на природу», что означает за пределы Большого Парижа, и «в свет», тогда они колесят по улицам и площадям и по ближним оживленным пригородам в поисках вида, который «зацепит». Раньше Туссен очень любил писать на берегу моря или в провинциальных городках и деревушках, об этом напоминала ему Клотильда, а из его памяти это давно стерлось, и фотографии проданных картин не порождали ностальгию, не будили воспоминания, о которых любила говорить жена. Последние две поездки к морю и вовсе разочаровали Туссена, он не увидел чего-либо достойного, чтобы запечатлеть на полотне, и попросил Клотильду не тратить на это бессмысленное дело ни его, ни ее время. Действительно, ничего особенного не происходило ни на море, ни на берегу. Оба раза был штиль, и вода почти замерла, едва облизывая песок и камушки на пляже. Тусклое небо, затянутое облачной дымкой, сливалось на горизонте с морем почти такого же цвета. Куда ни посмотри, всюду голубоватая серость. Жена удивилась и хотела было поспорить; по ее мнению, берег и море, да и не только они, а все, что окружает, в любую погоду интересны, своеобразны, и каждый день их можно видеть по-разному. Но потом передумала настаивать, ведь Туссену лучше «видно», что и где писать, а она найдет чем себя занять.

Туссен ни в детстве, ни в юности не увлекался ни механизмами, ни машинами, поэтому, когда у них появилась возможность купить автомобиль, они с Клотильдой решили, что водить будет она. Вообще Туссен считал, что с женой ему очень повезло, она избавляла его от множества бытовых и хозяйственных проблем, никогда не высказывала связанных с этим укоров. Клотильда будто переросла из любимой жены в продолжение его самого, одновременно отстраненного и заботливо-услужливого контролера их общего бытия, что позволяло Туссену полностью погружаться в творческое созидание.

Туссена не особо волновало, а точнее, совсем не интересовало, как и на какие средства они живут, каким образом продаются картины, хотя Клотильда всегда подробно, ничего не утаивая, рассказывала мужу, какую картину кто купил и каков размер гонорара. Но в памяти Туссена подобная информация задерживалась на столько времени, сколько об этом говорила жена. Клотильда неустанно повторяла мужу, что он гениальный художник и она в него верила всегда, практически с первого дня знакомства. И это была правда. Конечно, Туссену приятно слышать мнение жены и отзывы коллег и критиков, но он помнил о них буквально несколько минут и вновь погружался в свой мир — мир цветовых пятен и световых бликов, мир странных форм и загадочных контуров и, конечно, мир запахов. Туссен даже написал несколько картин на эту тему, от «Запаха лета» до «Запаха жены». Последнюю купили за астрономическую цену, и одна эта картина обеспечила им безбедную жизнь в течение года, за который Туссен написал еще несколько «Запахов…», в том числе и «Запах жены на закате в августе». Судя по названию, содержание существенно отличалось от предыдущей картины со схожим названием. Это полотно Клотильда выставлять в салон не стала, она продавала далеко не все, ведь гонораров с лихвой хватало на жизнь, а транжирить деньги, с таким трудом заработанные мужем, считала себя не вправе, ведь он почти сутками писал и писал. Картины, которые ей приглянулись и с которыми жалко было расстаться, Клотильда оставляла дома и, когда они не стали помещаться на стенах, освободила кладовку, сделала из нее «запасник» и время от времени меняла «экспозицию», любуясь творениями Туссена Тостивена.

III

— Господин комиссар, он здесь!

Луи Вермандуа неохотно, но уверенно направился к скамье.

«Проклятье, — думал комиссар, — весь день шел дождь, разве останутся теперь отпечатки или какие-нибудь следы», — и, обойдя лужу на асфальтовой дорожке, ступил на мокрые палые листья. Между деревьями за полуобнаженными ветвями притаился фонарный столб, освещая желтоватым рассеянным светом еще влажную скамью и на ней труп, в сыроватом костюме из-под распахнутой ветровки. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что смертельный удар стал для этого бедняги неожиданным, — так считал комиссар.

— Проникающий удар острым, тонким и длинным предметом в область сердца, — сказал эксперт. — Смерть наступила часа два-три назад.

— Значит, в семь или восемь вечера.

— Примерно так, господин комиссар.

— Чем, заточкой? — подошел инспектор Франсуа-Пьер Фрежюс.

— Возможно, но пока не уверен.

Около часа назад в комиссариат позвонил неизвестный, представиться отказался; он сообщил, что в сквере, недалеко от входа в метро Ля Дефанс, его испугал мертвец, к которому он подсел на скамейку.

При трупе полицейские не нашли ни. денег, ни часов, ни мобильного телефона, только карточку. По ней определили, кто он и где живет. Осталось выяснить, кто и за что его убил.

IV

Наконец-то дождь закончился, и тучи разошлись, исчезли за горизонтом. После последних серых дней солнечный свет наполнил округу яркими красками. В голубизну врезаются высотки, в которых отражаются и небо, и другие дома, и пестрые деревья. Нижние этажи прикрывает разноцветная листва — зеленая с желтоватыми прядями или вкраплениями, зелено-буроватая, зелено-желтовато-розоватая. С утра было прохладно, но к полудню воздух прогрелся — для октября довольно тепло. Вокруг разносится терпкий запах палой листвы, пахнет осенью. Даже выхлопные газы множества автомобилей не в состоянии заглушить чарующий запах засыпающей природы.

Туссен любит такие дни, после дождя мир становится, ярче, сочнее и запахи более насыщенные. Иногда, в отсутствие жены, Туссен выходит и гуляет один. Клотильда против подобных одиночных вылазок мужа, потому что по рассеянности он уже дважды заблудился, благо тогда ушел недалеко и она сама нашла слоняющегося по переулкам Туссена, когда он с увлечением рассматривал квартал, будто не бывал здесь ни разу. Значит, подумала Клотильда, «увидел» знакомый квартал «по-новому».

Туссен нашел выход, чтобы не заблудиться и вернуться до возвращения жены, чтобы не волновать ее; он считал шаги и старался не сворачивать с прямой дороги. Счет не мешал художнику созерцать округу.

Когда жена пришла домой, Туссен наносил завершающие мазки. Клотильда провела сегодняшний день удачно и решила не возиться на кухне, а дать себе отдых от стряпни. По дороге заехала в ресторанчик, где можно сделать заказ с собой, купила несколько готовых блюд.

Клотильда вошла в мастерскую. Полумрак рассеивал свет от фонарей, что стояли на улице почти напротив двух больших окон. Клотильда включила свет. Возле мольберта, опершись на столик с множеством тюбиков с красками, дремал Туссен.

— О, мой милый гений, опять весь день работал.

Туссен вздрогнул от голоса и прикосновения.

— Ты сегодня, дорогая, вкусно пахнешь… А я, кажется, закончил картину, назвал «Прогулка перед закатом».

Любитель реалистической живописи не нашел бы никакого сходства между названием и содержанием картины. Клотильда же понимала, что в этих пятнах, геометрических фигурах и штрихах есть определенный порядок или система, и ей они нравились. Впрочем, Клотильде нравились все картины мужа, и она в очередной раз искренне воскликнула:

— Превосходно, Туссен! Какое замечательное сочетание цветов! И впрямь осенний предзакатной вечер… Какой удачный день!.. А на столе в столовой ужин из ресторана!

Клотильда взяла мужа под руку, и они направились ужинать.

* * *

Туссен не слышал, как заснула жена, он спешил воплотить новый замысел: натюрморт «Праздничный ужин для двоих».

V

— Да, Николь, — ответил комиссар Вермандуа на звонок жены, — ты ложись, не жди меня. Скорее всего, вернусь поздно.

— Людовик, Мишель обещала привести завтра Даниэля, но пока точно не знает во сколько, скорее всего утром.

— Вот здорово! Она внука оставит? Хотя бы на сутки? Похоже, завтра днем мне, вряд ли удастся вырваться.

— Не знаю, Людовик. Попрошу ее. Если хочешь, позвоню сейчас.

— Не надо, Николь, не тревожь, пусть отдыхает. Ты мне оставь чего-нибудь поесть.

— Конечно, Людовик, я как раз собираюсь приготовить что-нибудь к приезду дочери.

— Николь, дорогая, провозишься до полночи, а когда приедут Мишель и Даниэль, ты будешь без сил. Закажи в ресторане и ложись спать.

— Людовик, но это же дорого.

— Брось, иногда позволить себе можем.

— Хорошо, Людовик. Мишель любит окуня, запеченного в муке с мармеладом из лайма, вот и закажу, а для Даниэля какой-нибудь десерт на молочной основе. Сама запеку печень утки, она уже разморозилась. Так что не волнуйся, это недолго. На плите оставлю для тебя печень и на столе десерт — яблоко и грейпфрут.

— Договорились, дорогая, доброй ночи.

— Доброй ночи, дорогой, и найти тебе больше улик!

— Спасибо.

Инспектор Фрежюс держит билет на метро и внимательно рассматривает.

— Ну что там, Франсуа-Пьер?

— Куплен на станции Ля Муетт, господин комиссар, за 1,33 евро.

— Карне^{href="#n_4" title="">[4]}. Этот билет последний из десятки или нет? Если нет, то где остальные? У грабителя? — рассуждал Луи Вермандуа не столько с инспектором, сколько озвучивал мысли.

— Теперь мы знаем, что сюда пострадавший приехал из квартала Ля Муетт шестнадцатого округа.

— Если узнаем, зачем он приехал, возможно, это приблизит нас к тому, кто от него избавился, — предположил комиссар.

— Вот его карточка.

— Едем в комиссариат. — Луи Вермандуа и Франсуа-Пьер Фрежюс сели в «Citroen».

После того как по номеру пластиковой карточки через банк выяснили имя ее владельца и адрес, комиссар и инспектор поехали туда, откуда Жак Форси, так звали убитого, отправился в последнюю поездку по Парижу.

«Citroen» остановился у дома номер восемь в квартале Ля Муетт. Часть первого этажа этого шестиэтажного дома занимал мясной магазин. Здесь же, на втором этаже, жили его владельцы, супруги Форси. На продолжительный звонок в дверь в одном из окон второго этажа загорелся свет, его тонкая полоска едва виднелась между плотными ночными шторами. Минуты через две осветилось еще одно окно, через три от первого. И вскоре за дверью послышалось:

— И где ты шляешься?! Жди тут, волнуйся, а тебе все нипочем!

Отпертая дверь приоткрылась, сонная женщина с растрепанными волосами и в ночной рубашке грозно воскликнула:

— А вы кто такие?! И где Жак?!

* * *

Рыданиям и причитаниям, в которых сквозила жалость к себе, казалось, не будет конца. Мадам Барбара опознала в убитом своего мужа.

Не успели задать ей вопрос, что привело месье Форси в Ля Дефанс, как вскоре услышали:

— Зачем, зачем Жак ездил в Ля Дефанс? — повторяла жена покойного. — Понять не могу… Бедный мой Жак Мечтатель… Как же мне одной тянуть магазин?

«К сожалению, она не поможет прояснить…» — и тем не менее комиссар-все же спросил:

— Мадам Барбара, ваш муж часто ездил в пригороды или за пределы Большого Парижа?

— Бывало, — женщина утирала слезы, — один-два раза в неделю. Поездки были связаны с выбором мяса. С поставщиками в основном общался Жак, а я следила за порядком в магазине… Когда я могу забрать его?..

— Мы сообщим, — сказал инспектор, — возможно, вам придется ответить еще на некоторые вопросы.

— За что же его, господа? Жак и мухи не обидит…

— Выясняем, мадам Барбара, — сказал комиссар, — предварительная версия — ограбление.

— Да что же у него грабить? Приходите, посмотрите, как мы живем. Ничего особенного у нас нет, уж тем более не роскошествуем. Квартира вместе с магазином досталась Жаку от отца. Сами, видно, знаете, в округе много шикарных магазинов, да и в нашем квартале тоже немало, и нам конкурировать трудно… у Жака не было деловой хватки… Позвольте мне уйти, господа, я едва держусь на ногах.

— Конечно, мадам, — сказал комиссар.

* * *

— Франсуа-Пьер, который час?

— Четыре двадцать после полуночи, господин комиссар.

— В ближайшие часы мы ничего не выясним, надо поспать.

— И перекусить, — добавил инспектор.

— Пошли по домам. Встретимся в комиссариате в двенадцать.

VI

Туссен почти всю ночь писал, уснул под утро и встал, когда перевалило за полдень. Клотильда к этому времени, используя современных помощников — моющий пылесос и мультиварку, — закончила уборку, за исключением мастерской и спальни мужа, и приготовила обед. К сожалению, ее угнетало ощущение тоски, совершенно беспричинной, по ее мнению. Внезапно приступ тоски возник вчера вечером во время ужина и в последующем то усиливался, то угасал, в зависимости от того, поддавалась унынию Клотильда или пыталась подавить непонятное ощущение грусти, похожее на утрату чего-то или кого-то необходимого.

После обеда Клотильда предложила мужу съездить в Булонский лес, который соседствует с шестнадцатым округом сразу же за окружной дорогой. Булонский лес изначально состоял исключительно из берез, о чем говорит его название, но со временем ветром занесло семена и других пород деревьев. И все же до сих пор есть большие участки сплошь из березняка — светлого, пронизанного солнечными лучами, где невольно настроение улучшается, хочется жить и радоваться жизни.

Раньше они оба обожали гулять по многочисленным дорожкам и тропинкам, вдыхать лесной аромат, любоваться стройными красавицами-березками с раскидистыми ветвями. Но в последние годы Туссен все меньше видел в лесу красоту и гармонию, поэтому супруги вместе выезжали реже и реже. Исключения бывали в переходные периоды и, конечно, в период золотой осени, когда листва приобретает различные оттенки от желто-зеленого до багряно-бурого. Благо сейчас была такая пора, и Клотильда надеялась, что муж найдет на пленэре подходящий сюжет, а она, быть может, отвлечется. Обычно пребывание на природе ее успокаивало.

Они долго колесили. Клотильда терпеливо ждала, проезжая мимо живописных аллей, массивов, казавшихся непроходимой чащей издали и манящей рощей вблизи. Наконец Туссену приглянулся невысокий холм, пестрый от разноцветной листвы вперемежку с редкими ярко-зелеными лапами елей.

Пока Туссен писал, Клотильда прогуливалась неподалеку. Как и прежде, женщина с удовольствием наблюдала, как шмели, перелетая с одного увядшего растения на другое, засыхающее, ищут цветки; иногда им удается найти поздний. Попадаются растения, пригретые солнцем, они зацветают второй раз, и на такие цветки устремляются прозрачнокрылые насекомые разных размеров — от крупных шмелей до мелкой, едва заметной мошки. Неуемные муравьи спешат друг за другом, будто промедление или заминка могут стоить жизни всему муравейнику. Кто знает, возможно, так и есть, но нам этого не понять. Птицы тревожно перелетают, изредка вскрикивая и щебеча вдогонку, словно опасаются скорого прихода холодов.

Наблюдение за лесной живностью не принесло душе отраду, как бывало раньше. Напротив, все больше стало одолевать чувство одиночества. Тогда Клотильда захотела вернуться обратно в квартал, где прожила много лет, чтобы забыться, раствориться среди людской суеты. Клотильда надеялась, что поможет, и в то же время неосознанно сомневалась в этом.

Туссен увлеченно писал и не подозревал о душевном мытарстве жены. На полотне рождался шедевр абстрактного искусства «Запах Булонского леса в октябрьское предзакатье».

VII

Комиссар и инспектор снова приехали в мясной магазин Форси. Мадам Барбара с неохотой повесила табличку «Технический перерыв» и вышла из-за прилавка, где в изобилии были представлены свинина, говядина и баранина — от рулек до антрекотов.

— Месье комиссар, когда отдадут тело мужа?.. Как вы считаете, кремировать или нет? Я никак не решу. Мы с Жаком об этом никогда не говорили, кто же мог предположить…

— Тело, мадам Барбара, сможете скоро забрать, закончим лишь некоторые формальности. По поводу выбора вида захоронения — тут я вам не советчик… Мадам Барбара, кто еще проживает у вас в квартире?

— Каспар, сын, он сейчас на занятиях, учится в частном колледже. Муж настоял, хотя я считала, чтобы работать в нашем магазине, достаточно и школьного образования. У Жака было другое мнение, он всегда сожалел, что его родители не позаботились о выборе сыну профессии по душе и пресекли все его попытки поступить по-своему. Жак утверждал, что Каспару необходимо учиться, а потом, когда повзрослеет, пусть сам решает, заниматься магазином или каким-нибудь другим делом. А по мне, так это лишняя трата денег, мы же с Жаком обошлись без образования. Главное — есть свое дело, хоть магазин и невелик, — Барбара обвела рукой вокруг — просторную комнату и витрины. — Там, — указала она за приоткрытую дверь в стене, — два небольших холодильника. В одном висят и лежат туши, в другом — разделанное мясо и фарш, ждут своей очереди занять место на прилавках. Есть маленькая разделочная… Ой, теперь надо искать рубщика мяса… И комнатка, где мы ведем финансовые расчеты. Кухня. На втором этаже спальни, ванная комната, гостиная. В одной из комнат живет Митарра, помощница по хозяйству. Она у нас уже года полтора, не меньше.

— Она сейчас здесь?

— Да, возможно, на кухне.

— Франсуа-Пьер, сходи, поговори с ней. Вы позволите, мадам?

— Пусть идет, только какой толк?.. Не представляю, комиссар, как вы найдете убийцу?

Луи Вермандуа промолчал, он тоже пока этого не знал. Жак Форси мог оказаться случайной жертвой, допустим, наркомана, страдающего от ломки, которому необходима доза, добытая любыми средствами. Если произошло именно так, то убийцу найти будет нелегко; впрочем, другие версии тоже не обещают легких путей.

— Мадам Барбара, кто, по вашему мнению, недолюбливал месье Жака до такой степени, что мог убить?

— О нет, господин комиссар, я таких не знаю. Да и за что? Обычный, не скандальный. Если кто и ругался у нас в доме, так это я, но уверяю вас, что мужа не убивала. Признаюсь, любви не было, может, поэтому и ворчала. И тем не менее мне с мужем повезло, хотя всегда хочется большего, но ведь бывает хуже, и гораздо. А у нас в семье фактически главой была я, и меня это вполне устраивало.

— Месье Жак ездил к поставщикам на личном автомобиле?

— Очень редко. У нас «Renault Kangoo» для перевозки небольшого груза. Жак не любил водить, опасался, что задумается и пропустит знак или куда-нибудь врежется. Что поделать, мечтатель. За мясом ездила я одна или вместе, а Жак в основном предпочитал сидеть на пассажирском месте или ездить на общественном транспорте.

— Почему вас удивило присутствие мужа в Ля Дефансе?

— У нас нет там поставщиков! По крайней мере, мне они неизвестны.

— Бывало, что месье Жак находил новых поставщиков?

— Да, но очень редко.

— А не мог ли возникнуть конфликт или ссора с кем-нибудь из них?

— Из-за чего? Жак обычно уступал, за что, бывало, ругала. его я. Если же условия нас совсем переставали устраивать, то по истечении срока договора мы его не продлевали.

— Мадам Барбара, вы неоднократно назвали мужа мечтателем, что вы имели в виду?

— То, как назвала, то и имела в виду. Муж не обижался, хотя порой «Жак Мечтатель» бросала ему как ругательство. Жак любил что-либо рассматривать подолгу, говорить об этом, но делать что-либо у него не всегда хорошо получалось.

— Вы хотите сказать, что у вашего мужа была натура скорее созерцательная, чем деятельная…

— Вот именно!

— Да, для мясника это не очень-то практично и выгодно.

— И в этом вы правы, комиссар, и мне трудно было молчать и одобрять, думаю, понимаете.

— Мадам Барбара, какие взаимоотношения были между месье Жаком и сыном?

— О, муж обожал Каспара! Жак много читал, любил ходить в кино, театр и приучил сына. У них много было общих тем для бесед. Частенько они в комнате Каспара обсуждали новый фильм, или роман, или музыкальные группы. Я в их разговоры не вмешивалась. Заняты, мне не мешают, и я довольна… Самый тяжкий момент в моей жизни, когда говорила сыну, что отца убили. Даже хуже, чем получила это известие сама. Для Каспара это действительно трагедия… Я не смогу заменить ему отца… Хорошо, что мальчик уже большой, восемнадцать лет. Надеюсь, молодость свое возьмет и он отвлечется. Пока же ему очень плохо. Как узнал, пролежал, не выходя из своей комнаты несколько часов, отказываясь от еды, и смотрел на меня с укоризной, мол, как можно думать о чем-то кроме такой невосполнимой утраты. Еле уговорила пойти на занятия, и то лишь потому, что это одобрил бы отец.

— А какие взаимоотношения были у вашего мужа и служанки?

— Господин комиссар, мы не называем Митарру служанкой. Помощница по хозяйству. Да никаких взаимоотношений. По-моему, Жак вообще не особо замечал ее. Постоянно в своих мыслях. Если же она что-либо сделает, неизменно благодарил, я бы сказала, был отстраненно вежлив. Никогда не вмешивался, если я делала ей выговоры. Надо признать, что мне угодить нелегко, и бывает нередко, нет, не придираюсь, но нахожу погрешности в ее работе. Митарра молчалива, не спорит, не доказывает свою правоту, за что и терплю ее. Иногда кажется, что она назло не выполняет поручения, но после того, как отругаешь, — исправляет. Она вообще тихая и незаметная. У нее, видимо, способность быть незаметной. Бывает, она невдалеке или в той же комнате, а не замечаешь, будто и вовсе нет. Мне порой ее жалко.

* * *

— Франсуа-Пьер, что «помощница по хозяйству»? Разболтала чего-нибудь?

— Ничего подобного, господин комиссар.

— Как? Тебе не удалось ее разговорить?

— Увы. Не поддалась. Какая-то пришибленная, совершенно не современная. И откуда мадам Форси ее выудила?

— Об этом не спросил. Если что, наведаемся еще. Ну, как впечатление?

— Так, серая мышка и одета в цвета пожухлой листвы. Вроде бы не старая; похоже, даже моложе хозяйки, а вид увядший.

— Ох, ты эстет. Не могут же все быть хорошенькими. Женщины разные нужны. Это дело вкуса.

— Безусловно… А про хозяев ничего не рассказала. Твердила как попугай: «Господин Жак был добрый. Сожалею. Мадам Барбара строга, но справедлива. Каспар прилежный, слушает родителей…»

— Говоришь, твердила как попугай, выходит без эмоций?

— Какие там эмоции, похоже, она не знает, что, это такое, Глазки опустила — и в одной тональности: та-та-та, та-та-та на все вопросы.

— Странно… Почему она не хочет говорить правду? Выгораживает хозяев? Что-то скрывает?

— По-моему, ей до фонаря как сами хозяева, так и то, что с ними происходит.

— Возможно. Не исключаю, что нам придется сюда вернуться.

— Вроде бы обычная, нормальная семья.

— Да, согласен… Но кто-то же убил Жака Форси.

VIII

Туссен вернулся с пленэра в хорошем настроении — более того, в приподнятом и бодром. За двое суток он написал как минимум три удачные картины. Такое случалось далеко не всегда, поэтому весело напевал грустные песни Шарля Азнавура. Настроение Туссена, к сожалению, жене не передалось, хотя Клотильда всегда искренне разделяла печали и радости мужа. Конечно, она была довольна, когда у Туссена ладилось и он не хандрил и тем более находился в. творческом подъеме. Клотильда все никак не могла справиться с щемящей грустью, взявшейся неизвестно откуда. Она опасалась, что муж заметит, что на душе у нее паршиво, и примет на свой счет, а ведь это совсем не так. И Клотильда улыбалась Туссену, напевала вместе с ним и, как обычно, хвалила, вполне заслуженно, его талант, упорство и работоспособность.

На ужин разморозила фрикадельки из говядины, сделала омлет и подогрела куриный бульон. Фрикадельки подала мужу с соусом тартар из соленых огурцов, как он любит.

Довольный и сытый, Туссен обнял жену и, наклоняясь почти к уху, произнес с только ему присущей интонацией:

— Пойдем в твою спальню…

Раньше Клотильда лишь услышит этот тембр любимого голоса, и «крепость» сдавалась с удовольствием. Проходили годы, Туссен погрузился в творчество, может быть излишне, перешел с реалистического изображения на абстрактное, и так совпало, что реже звучал сладостный призыв-сирена. Реже супруги Тостивены просыпались вместе в общей постели, все чаще каждый в своей спальне. А сейчас Клотильде совсем не до того. Как же быть? Испортить мужу столь не частое замечательное настроение? Конечно же, нет! И Клотильда, сдерживая-вздох обреченного, улыбнулась, обняла мужа и направилась исполнять супружеский долг.

IX

Насмотревшись на мясное изобилие госпожи Форси, комиссар и инспектор изрядно проголодались. Они зашли в ближайшее кафе, но не только чтобы утолить голод, но и послушать местных завсегдатаев.

Луи Вермандуа не спеша доел луковый суп и приступил к котлете со сметанным соусом и брокколи. Франсуа-Пьер Фрежюс расправлялся с антрекотом, запеченным с ананасом и майонезом. Они ели и прислушивались к разговорам за соседними столиками. Реплики посетителей кафе лишь подтвердили то, что было известно — добряк, порядочный семьянин — о Жаке Форси. Сочувствовали вдове, сыну, негодовали на злодея, недоумевали, что тот лишил жизни милого и степенного соседа при том как в Париже полно негодяев, которых ждет не дождется гильотина.

Когда с обедом было покончено и выпит кофе с булочками, пришлось покинуть кафе.

— Куда мы, патрон, в комиссариат?

— На место преступления.

* * *

— Что мы ищем, господин комиссар?

— Убийцу, забыл?

— В траве?!

— Франсуа-Пьер, я начинаю опасаться за твои ответы квалификационной комиссии, а ведь осталось меньше месяца. Как бы из инспекторов не улететь в постовые.

— Господин комиссар, вместо того чтобы поддержать словом и делом как опытный коллега, вы насмехаетесь и пугаете.

— У нас ни одной зацепки, а ты считаешь, что мне весело! Ищи улики!

— Здесь все осмотрели в прошлый раз!

— Тогда было темно, а мы все сонные, могли что-нибудь упустить.

— Да тут, наверное, уже столько народу прошло…

— Погоди, это что?.. Клубок шерсти…

— Откуда он тут? Такой маленький, будто просто коричневый шарик…

— Шерсть в клубке сырая, но не мокрая. Значит, потерялся, когда дождь заканчивался, или после упал в мокрую траву. Потом шерсть подсохла. — Комиссар положил клубок в пакетик, что достал из бокового кармана, и опустил обратно.

Луи Вермандуа огляделся; впрочем, предместье это ему, хорошо известно. В пятидесяти метрах вход в. метро, по другую сторону громоздятся дома, между ними выглядывает отель.

— Франсуа-Пьер, придется порыскать вокруг, может, кто видел Жака Форси с кем-нибудь вместе. Я пойду в отель. Шансов мало, но может, повезет и он там останавливался.

— Вряд ли. Отсюда до его дома езды час с небольшим.

— И все же пойду. Не успокоюсь, пока не проверю. Встретимся в комиссариате. Найдешь что-то стоящее — звони.

* * *

Франсуа-Пьер пришел в комиссариат в то время, когда Луи Вермандуа вводил новые сведения в электронную базу уголовного дела об убийстве Жака Форси.

— А я оказался прав, мой юный коллега, — задорно сказал комиссар.

— Не такой уж я юный… О чем вы, патрон?

— Не скромничай… Жак Форси останавливался в отеле!

— Да ну!

— Именно! Он забронировал номер заранее на сутки. Приехал утром. Несколько раз выходил, но большую часть дня. провел в номере, а к вечеру его освободил.

— И что нам это дает?

— Пока не знаю. Надо подумать и искать. Что у тебя?

— Обрадовать нечем. От меня удача отвернулась. Не нашел никого, кто бы видел Жака Форси одного или с кем-либо.

— Жаль, но этого следовало ожидать, хотя не знаешь, где и когда повезет. Удача — дама чересчур капризная и переменчивая… Мне завтра с утра к дивизионному комиссару, а ты, как придешь, обзванивай гостиницы шестнадцатого округа за исключением квартала Ля Муетт, да еще в предместьях, хотя бы выборочно.

— И что спрашивать?

— Как — что? Был ли в числе посетителей, гостей, клиентов Жак Форси?!

* * *

Луи Вермандуа вошел в прихожую и тут же услышал: «Ура! Дедушка!» Это Даниэль бежал к нему из гостиной. Комиссар только успел снять и повесить плащ, как его ноги обхватил пятилетний внук. Дед поспешил поднять и поцеловать его и вместе с ним на руках отправиться к остальным домочадцам. Навстречу ему шла Мишель.

— Здравствуй, папа. Как дела?

— Нормально, дочка. По-прежнему ищем, кого-то находим, кто-то убегает, скрывается. Как ты? Как Ален?

— Хорошо, папа. Ален к субботе должен вернуться из Лиона, из командировки.

— Людовик, идем к столу! — крикнула жена из кухни. — Мы решили: ждем еще десять минут и начинаем ужинать. Так что ты вовремя.

— Старался, Николь, можно сказать, важное дело отложил.

— Ах, Людовик, что может быть важнее семьи?

Луи Вермандуа эту спорную тему развивать не стал, чтобы не портить вечер в кругу родных.

* * *

Инспектор Фрежюс не спешил возвращаться в свою холостяцкую квартиру и направился в кафе, что неподалеку от комиссариата, чтобы поужинать и отвлечься от этого нудного и бестолкового дела. Франсуа-Пьер недоумевал, почему комиссар не разрабатывает версию об ограблении, о которой говорит начальству и журналистам как об основной; правда, притом добавляет: «не исключены варианты сути происшествия». Попробуй тут разберись. По мнению инспектора, «основная» версия более очевидна и виновного найти было бы если не легче, то несколько проще. Сделали бы облаву в притонах наркоманов, наверняка сами же кого-нибудь сдали бы. «Но, как говаривает патрон, — в который раз напоминал себе Франсуа-Пьер, — то, что на первый взгляд очевидно, не всегда в последующем достоверно. Вот обзвоню завтра десяток отелей… нет, комиссар скажет — мало, — размышлял он, — хорошо — полтора-два десятка… и начну параллельное расследование по основной версии, о которой патрон только рассказывает, но никаких мер не предпринимает…» Тут мысль о работе прервалась. Около стойки бара стояли две молодые интересные женщины. Обе приглянулись, но какая больше, Франсуа-Пьер еще не определил и лихорадочно думал, с какой из них познакомиться: с блондинкой или брюнеткой?..

X

Клотильда спешила сделать домашние дела — приготовление завтрака и ежедневную утреннюю уборку квартиры, — чтобы пойти в мясной магазин.

Когда жена ушла, Туссен тоже стал одеваться. Он заметил, нет, скорее ощутил, что Клотильда не настроена на совместную прогулку или поездку, а обременена хозяйственными проблемами и соображениями, и не хотел мешать, поэтому пошел один. В совместных прогулках с женой Туссен был спокойнее, увереннее, ощущал себя будто защищенным — и… беспомощнее, попадая в большую зависимость От Клотильды, так как она легче и лучше ориентировалась в быстро меняющемся окружающем мире. Довольно часто это положение Туссена устраивало, но иногда начинало раздражать, и, чтобы не сорваться в бурный конфликт, чего, по убеждению художника, его жена совсем не заслуживала, он уходил из дома и шел куда глаза глядят, но не всегда пешком, чаще на такси. Туссен уезжал не в поисках сюжетов, а для своеобразного самоутверждения, ведь стало так сложно и малопонятно вокруг, и часто он не понимает, что за предметы и сооружения находятся рядом, и только запахи остались неизменными, они — своеобразный путеводитель в мире вещей, и еще, конечно, цвета.

Туссен постоянно удивлялся тому, какие странные теперь делают автомобили и строят здания, выводят новые породы собак и кошек, селекционируют растения! Как добиваются таких странных геометрических форм для живых существ, цветов и деревьев?! Какие гениальные люди! Вот кто достоин высочайшей похвалы и баснословных гонораров, а не он, который лишь срисовывает то, что видит, ведь ни одного сюжета не придумал, в его картинах нет ни особого-воображения, ни фантазии, а лишь попытка передать увиденный момент и собственные впечатления. Туссен этого не. скрывает и в ответ на восторженные возгласы жены и других отвечает: «Пишу, как вижу. Что вижу, то и пишу». На что Клотильда обычно мудро замечала: «Видишь так, дорогой — только ты. И в этом твоя особенность и, быть может, гениальность».

Удивление окружающими формами обычно продолжается недолго: после выхода из дома — привычного мира — на улицу в течение нескольких минут; затем Туссен пребывает в той реальности, которую видит сейчас, не помня о том, какой эта улица была вчера или неделю назад. Туссен живет настоящим в прямом смысле, забывая облик прошлых впечатлений.

Клотильду тяготила какая-то необъяснимая тревога. Она торопилась посетить мясной магазин, в который наведывалась много лет с тех пор, как поселилась с мужем в квартале Ля Муетт. Атмосфера этого магазинчика привычна и, возможно, рассеет ее удрученное настроение. Конечно, Клотильда надеялась не только на доброжелательную обстановку.

XI

Только Луи Вермандуа вошел в кабинет, ему позвонила жена. Франсуа-Пьер тактично вышел, заодно размять косточки и покурить. Около двух часов он был пригвожден, обзванивая гостиницы. На этот раз комиссар тоже оказался прав, и инспектор с нетерпением ожидал момента выложить информацию. Разгуливая, у входа в комиссариат и изо всех сил дымя, Франсуа-Пьер решил немного повременить, помучить патрона и тем самым удовлетворить свое давнее любопытство.

— Патрон, — спросил инспектор, когда вернулся, — можно задать вопрос, который не относится к делу Жака Форси?

— Давай, да только побыстрее.

— Извините, господин комиссар, если этот вопрос как-то вас заденет.

— Франсуа-Пьер, что-то ты чересчур любезен, к чему бы это, а?

— О, нет-нет, ничего плохого… Итак, вопрос: почему ваша жена называет вас Людовик?

— Потому что меня так зовут!

— Но, патрон?.. Луи, извините, для краткости?

— Именно! Всё?!

— Да… Людовик Вермандуа, почти как Людовик Валуа…

— Франсуа-Пьер, что происходит?

— Ничего, патрон. Просто взбрело в голову.

Да, было время, когда будущий комиссар ненавидел свое имя, которое дала ему мать, несмотря на протесты отца. Мать — единственная из родственников — ярая поклонница монархии и выбрала самое красивое имя, принадлежавшее многим королям Франции. Мальчик рос быстрее сверстников и выглядел высоким н худым, за что его дразнили Людовик Длинный и Людовик Тощий. Тогда мальчик по совету отца стал заниматься греблей и плаванием, а потом борьбой. Через несколько лет его уже называли Людовик Статный. И тем не менее подросток ненавидел и стыдился своего имени и мечтал его поменять. Но в старших классах изменил решение и назло всем, а точнее самому себе, передумал менять имя. Только когда поступил в полицию, стал называть себя для краткости Луи, и так все коллеги привыкли за долгие годы, что забыли и не обращали внимания, что в документах и в удостоверении его имя — Людовик.

— Звонил в отели?

— Господин комиссар, вы опять правы. Жак Форси останавливался в двенадцати отелях из двадцати трех, что я обзвонил, и еще в одном он забронировал номер на будущий четверг!

— Надо же! И где они?

— По всему Большому Парижу и в ближних городках, предместьях. Насколько я заметил, эти отели вблизи достопримечательностей или живописных мест.

— Может быть, он хотел отдохнуть от магазина, от жены?..

— И с другой женщиной, возможно…

— «Cherchez la femme…»^[5] Что же, не исключено.

XII

«Пежо» Клотильды остановился недалеко от мясного магазина.

«Странно, — подумала Клотильда, — но по-прежнему на душе скверно. Еще немного осталось, может, удастся повидаться…» И, сдерживая себя, чтобы не побежать, направилась ко входу.

Едва вошла, ощутила: что-то не так, как всегда… какая-то пустота… Нет, конечно, витрины заполнены, покупательница выходит с битком набитым пакетом. Почему же Клотильда чувствует вокруг себя пустоту?!

— Добрый день, мадам Барбара, — пересиливая себя, улыбнулась Клотильда. — Как дела?

— О, мадам Клотильда, откуда же дню быть добрым при нынешнем состоянии…

— А что, мало покупателей?

— Нет, напротив. Хотя не все заходят за мясом, а больше за новостями.

— Вот это да, не знала, что этот магазин стал средоточием новостей.

— Как же, мадам, ведь всем любопытно, кто убил.

— Убил? Новый фильм или сериал? А я уж несколько дней не включала телевизор.

— О, мадам Клотильда, неужели до вас не дошла весть?

— О чем, мадам Барбара?

— Что Жака убили.

— Жака? Какого Жака?

— Как же! Моего мужа, Жака Форси!

— Вашего мужа?! УБИЛИ?!

— О, что же вы так побледнели, мадам Клотильда?

— У меня из знакомых никогда еще никого не убивали… Может быть, это ошибка?

— Мадам, я тоже сначала не поверила, тогда меня отвезли… в морг на опознание.

— Когда это случилось?

— Позавчера вечером.

— Боже…

— А нашли Жака ночью. И где, как думаете? В Ля Дефанс. Чего его туда занесло?..

— Кто? — чуть заикаясь, спросила Клотильда. — Кто же его?..

— Мне тоже хотелось бы знать… Ищут… Как думаете, найдут?

— Если полиция не найдет, наймем частного детектива. Я помогу. Мадам Барбара, если что нужно для похорон или еще что-то, не стесняйтесь, обращайтесь, — Клотильда достала из сумочки визитку, — звоните в любое время суток.

— О, мадам Клотильда, благодарю. У меня был записан где-то ваш телефон, вы давненько продиктовали. — И взяла визитку, положила в карман.

— Мадам Барбара, за что же убили месье Жака? Что говорят полицейские?

— Утверждают, что ограбление. Подумать только, из-за нескольких евро, часов и мобильника человека убить!

— Похороны когда? — едва выговорила Клотильда.

— Не знаю, инспектор сказал, что сообщат, когда можно забрать Жака, — мадам Барбара промокнула краем фартука скатившуюся слезу.

— Как несправедливо…

— Ой, мадам Клотильда, разве справедливость в жизни есть?

— Мадам Барбара, извините, у меня голова кружится, я пойду.

— Как же вы поедете?

— Посижу в машине, если не пройдет — вызову такси.

— Что же вы хотели купить? Митарра вам вынесет.

— А… вот список, — Клотильда вынула из сумки листок бумаги.

— Не беспокойтесь, сейчас принесет.

Клотильда хотела лечь на заднее сиденье, накрыться пледом, будто скрыться от всех, но сказала себе «нельзя». Села, положила руки и голову на руль. «Нет, заподозрят», — мелькнула мысль. Откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза.

Грохот из багажника испугал. Клотильда удивленно посмотрела, приоткрыв дверцу. «Что там?» Крышка багажника хлопнула.

— Митарра, это ты?

— Да!.. Ваш заказ, мадам! — бросила служанка, пронизав ненавидящим взглядом.

«Боже! Неужели она знает?..»

XIII

— Вы ничего не заметили в номере необычного? — спросил Луи Вермандуа у горничной отеля, где останавливался Жак Форси за несколько часов до своей смерти.

— Нет, месье. Мусора было мало. Белье постельное и полотенца на своих местах. Ничего не сломано. Телевизор, холодильник и кондиционер выключены.

— А постель, — вставил инспектор Фрежюс, — как думаете, мадам, в ней лежали?

— Да, месье, без сомнения. Хотя покрывало лежало более-менее аккуратно, но подушки, особенно простыня… будто лежали двое… Ну, вы меня понимаете, месье?

— Вы имеете в виду, что в постели, скорее всего, были двое — мужчина и женщина, — подытожил комиссар.

— Похоже на то, месье.

— Скажите, камеры на этом этаже установлены?

— Да. Если честно, коридор, где этот номер не просматривается, а вот холл и лестница хорошо.

Комиссар отправил инспектора распорядиться, чтобы сделали копию с записи видеокамеры и также распечатали список всех, кто остановился в отеле не только в этот день, но и на день раньше и день позже. И тем не менее Луи Вермандуа Дее еще не торопился покинуть номер, будто не только в вещах, но и в самих стенах надеялся получить подсказку или просто не хотел выходить отсюда неосознанно, вернее, не признаваясь себе, что дело может зависнуть. Комиссар все ходил туда-сюда, продолжал осматриваться вокруг.

— Мадам, постельное белье из этого номера где?

— Отправили в прачечную, месье.

Комиссар сокрушенно сел в кресло, и невольно его взгляд скользнул По стене, около которой стояла кровать.

— Что там?

— Где, месье?

— Наверху, над кроватью?

— Не знаю, какое-то пятно. Не заметила. Сейчас вытру.

— Нет, не трогайте.

Вернулся инспектор Фрежюс.

— Господин комиссар, копия записи готова, списки тоже.

— Хорошо. Мадам, покажите инспектору, где у вас стремянка. Франсуа-Пьер, возьми стремянку, посмотри, что там, — комиссар кивнул на верх стены над кроватью.

Инспектор ушел с горничной, вскоре принес стремянку.

— Ну?

— Губная помада, комиссар. Отпечаток губ, очерченный зеленым контуром в виде сердца. Сейчас сфотографирую.

— Возьми пробы.

— Конечно, — инспектор потер одной палочкой по контуру, другой — по губной помаде с отпечатка губ.

— Франсуа-Пьер, как думаешь, если на кровать поставить стул и встать, женщина дотянется?

— Момент, проверим. Мадам, проводим следственный эксперимент. — Инспектор убрал стремянку, пододвинул обратно кровать, переложил подушки, сдвинул простыню, поставил стул на кровать. — Мадам, прошу. Не беспокойтесь, я вас поддержу, а господин комиссар подстрахует с другой стороны. — И сам взобрался на кровать, затем помог горничной подняться, после чего поставил ее на стул, поддерживая за талию. — Достаете? Ваши губы на уровне отпечатка?

— Нет, месье, ниже.

— На сколько?

— Примерно на две фаланги пальца.

— Спасибо, мадам. Я вас держу, не бойтесь. Теперь, господин комиссар, мы знаем рост той, что была здесь.

— Если она имеет отношение к Жаку Форси.

— Вы считаете, что нет?

— Не знаю. Надо проверить в других отелях, есть ли подобные «печати» там.

— Вряд ли.

— И все же придется съездить и посмотреть.

XIV

Клотильда вернулась домой без сил, совершенно разбитая. Еще в машине по мобильнику заказала в ресторане обед и ужин на дом. Такси вызывать не стала, чтобы не провоцировать нежелательные толки в квартале.

Клотильда долго стояла под душем, меняя температуру, обливаясь то горячими, то холодными струями. Контрастный душ не принес душе облегчения.

В дверь позвонили. Это привезли заказ из ресторана. Пересиливая себя, Клотильда пошла в мастерскую за мужем.

— Над чем работаешь?

— О, дорогая, опять вкусно пахнешь… А, это эскиз «Мастерская художника».

— Идем обедать, Туссен, и не забывай об отдыхе.

— Ты что-то хочешь предложить?

— О, не сегодня, Туссен. После обеда иду в свою спальню. Голова болит. Нездоровится. Может, магнитные бури?

— A-а, мне тоже сегодня не очень.

— Ты много работаешь, так что неудивительно. Передохни, поваляйся на диванчике, послушай музыку, песни.

— Дорогая, ты же знаешь, лежать просто, а не спать, я не люблю, а вот насчет музыки — с удовольствием.

XV

Комиссар и инспектор посетили отели, где останавливался Жак Форси, из тех, что обзвонил Франсуа-Пьер. И во всех номерах они обнаружили на стенах над кроватью отпечатки губной помады в виде губ внутри сердца, контур которого почему-то был зеленый.

До полночи просматривали копии записей с видеокамер и сравнивали списки постояльцев. Из множества мелькающих лиц и снующих фигур все же удалось отличить женщину, которая появлялась на всех записях по нескольку раз. Четырежды камерам удалось зафиксировать, когда она входила, кстати без стука, и выходила из номера Жака Форси. Вот только лицо полностью разглядеть не удавалось. Постоянно что-то мешало: тень от полей шляпки или капюшон, накинутая косынка или шарфик, будто небрежно наброшенный на голову, их у нее, видимо, было множество различных расцветок. И все же узнать ее можно было, еще бы при столь внимательном осмотре. Она явно не хотела быть узнанной. Нигде — ни на лестнице, ни в холле, ни в коридоре — Жак Форси с ней не появлялся. А может быть, она замужем и опасается за свою репутацию? Или, напротив, эти меры предосторожности предпринял месье Форси, чтобы его не увидел кто-нибудь из знакомых и не сообщил жене?

Из нескольких сотен фамилий постояльцев, что были в списках, повторилась дважды только одна: Клотильда Тостивен. Что это — случайность?

— Тостивен, Тостивен, — повторял инспектор Фрежюс, — где-то я уже слышал, или видел, или встречал эту фамилию.

— Вспоминай, вспоминай, Франсуа-Пьер!

— Легко сказать!.. Вспомнил! Я и слышал, и видел! Это фамилия художника, абстракциониста! Видел его картины в художественном салоне. О нем там много говорили. Картины его ценятся высоко, мне не' по карману.

— Ну! Не предполагал, Франсуа-Пьер, что ты посещаешь художественные салоны не с целью поиска улик, а для приобретения художественных ценностей в личное пользование.

— Да, патрон! Бывает! Посещаю выставки и галереи, а не трачу свой скудный доход на скачки по вашему примеру!

— Не прибедняйся, не такой уж он и скудный.

— Но и не зашикуешь!

— Это верно… Ачто, тянет?.. Вернемся к Тостивену. Предположим, она его дочь.

— У Туссена Тостивена дети — это его картины!

— Тогда жена.

— Господин комиссар, что вы говорите?! Если эта женщина жена, то жена знаменитого художника! Что может быть общего у нее и продавца мяса?!

— Ну, не совсем продавца, а владельца магазина — это первое. Второе: она — женщина, он — мужчина. И уж кому объяснять, да только не тебе!

— Не верю! Чтобы жена Туссена Тостивена была любовницей мясника?! Нет, нет, нет!.. Постойте, сейчас найду в интернете ее фотографию, и вы убедитесь!

— Думаешь, там будет? Может, в нашей базе поискать?

— Наверняка журналисты сфоткали художника не только одного, но и вместе с женой.

— Это она? Похожа или не похбжа, никак не пойму, как считаешь Франсуа-Пьер?

— Издеваетесь, патрон?

— Так, инспектор Фрежюс, чтобы завтра, нет, уже сегодня, в десять тридцать, вот эта дама была у меня в кабинете… А теперь пора вздремнуть.

— Давно пора, — пролепетал вдогонку Франсуа-Пьер.

XVI

— Мы любили друг друга, — произнесла Клотильда Тостивен, едва сдерживая рыдания. Комиссар победоносно взглянул на инспектора Фрежюса, а тот ошарашено таращился на посетительницу. — А что за знак мы оставляли? Так это вначале была моя шутка… Понимаете, наш первый день близости вернул мне ощущение счастья, которое я давно уже не испытывала. Снова почувствовала себя женщиной, желанной, любимой. В порыве восторга захотелось всех расцеловать, даже стены, которые нас приняли! И все же, осторожности ради, чтобы Жаку не прислали штраф за мою шалость, постаралась сделать малозаметной. Вы ведь наверняка заметили не сразу, правда? Вот я с помощью Жака взобралась на стул, поставленный на кровать, и оставила свою печать. Жак тоже захотел поучаствовать и обвел отпечаток моих губ фломастером, с собой у него был только зеленый, он им помечал что-то в своих расходных книгах. Потом мы решили, это будет наш знак в память о совместном счастье, потому что мы не предполагали, что нам удастся продержаться почти шесть лет. И наше отношение к друг другу оставалось таким же, как вначале, нет, пожалуй, мы стали еще роднее и еще ближе… Когда я узнала от мадам Барбары… чуть сама не умерла… какая теперь мне жизнь без Жака, но надо жить, чтобы продолжать заботиться о Туссене.

Комиссар и инспектор переглянулись, и Франсуа-Пьер не выдержал:

— Насколько мне известно, месье Тостивен не инвалид.

— Да-да, вы правы, господин инспектор, муж не жалуется на здоровье, но совершенно беспомощный в быту. Без меня ему практически невозможно будет заниматься творчеством, он даже может заблудиться в нашем квартале, что уже происходило.

— Поэтому вы не ушли от мужа к месье Форси? — спросил комиссар.

— Конечно, но не только. Жак сильно любил своего сына и боялся травмировать психику мальчика, опасался, что мадам Барбара свою обиду станет вымещать на сыне, ведь у нее сложный характер. Каспар так похож на отца и внешне, и по характеру.

— Парень практически взрослый, — вставил Франсуа-Пьер.

— Да, дети вырастают, но для родителей они остаются по-прежнему детьми. К тому же это сейчас взрослый, а тогда Каспар только вступал в трудный переходный возраст.

— И как часто вы встречались? — спросил комиссар.

— Часто видеться мы не могли, у каждого свои обязанности и свой долг, но мы старались, чтобы наши встречи были не реже одного раза в неделю…

— И каждый раз месье Жак останавливался в другом отеле, — не то спросил, не то дополнил Франсуа-Пьер.

— Да-да, вы весьма прозорливы, — живо подтвердила Клотильда, а инспектор от этого комплимента растерялся и пристыжено умолк, будто его уличили в присвоении чего-то незаслуженного.

— Мадам Клотильда, — сказал комиссар, — почему вы или месье Форси не выбрали какой-нибудь один отель, а метались по всему Большому Парижу и пригородам? Ведь так было бы проще? — А про себя подумал: «Для нас это уж точно».

— Возможно, месье, но не интересно, к тому же каждую неделю в течение почти шести лет встречаться на одном месте и быть неузнанным невозможно. Мы уже давно попали бы на страницы газет, да и не толькр мы, но и наши близкие.

— Да, вы правы, мадам.

— Но это не единственная причина, господин комиссар. Мы с Жаком очень любили старину, природу, разного рода достопримечательности, но далеко и надолго уехать не могли, как вы понимаете: я из-за мужа, а Жак из-за жены и сына. Мы даже подготавливались к следующей встрече, читали о том месте, где намеревались побывать, и при встрече рассказывали друг другу, что успели узнать. Вы не представляете, как с Жаком было интересно! Всегда удивлялась, как в семейной суете и управлении магазином он успевал проработать массу разнообразной информации, порой противоречивой, и частенько еще выдвигал собственные версии. Я искренне восхищалась им, но порой мне было его очень и очень жаль. Жак не реализовал свой потенциал, а ведь мог стать ученым или… ему приходилось делиться своими познаниями только со мной и еще с сыном. Это большое’счастье для Жака, что с Каспаром у них было взаимопонимание.

— Еще вопрос, в некотором роде деликатный, — сказал Луи Вермандуа. — Если бы вы могли уйти от мужа или были не замужем, тогда вы настаивали бы, чтобы и Жак оставил семью?

— О, месье мне такой вариант в голову не приходил, я принимала все как есть и в первую очередь, честно признаюсь, думала о Туссене. Ну как его оставишь? Совсем как дитя стал в смысле бытовой зависимости, я даже отказалась иметь ребенка. Вначале мы оба хотели детей, хотя бы одного, но потом Туссен погрузился в живопись и, благо, его картины стали покупать. Кто бы и что бы ни говорил, но когда художник получает гонорары, то это его стимулирует. Конечно, идеи могут продолжать рождаться, когда произведения не раскупаются, но тогда чаще настигает депрессия, сами понимаете, что упадническое настроение не способствует ни вдохновению, ни работоспособности. А я старалась создать для Туссена условия для творчества, хотя муж никогда никаких жертв от меня не требовал. И в том, что он стал тем, кем теперь является, есть и моя заслуга. Потом поняла, что детей я уже не потяну, даже одного, ведь у меня уже был большой «ребенок». Конечно, можно было бы нанять няню, потом гувернантку, но… я растворяюсь в тех, кого опекаю, передоверить любимое существо кому-то другому я не в состоянии… А Жак… не в обиду вам, господа, будет сказано, но о таком муже, мужчине, любовнике, друге, как Жак, можно только мечтать, и мне несказанно повезло, что мы встретились и сблизились. По поводу вашего вопроса, господин комиссар, попытаюсь представить… Знаете, скорее всего, я бы не настаивала, чтобы он бросил семью, хотя наверняка жаждала бы быть с ним всегда и везде, но пришлось бы терпеть. Ведь если бы в том случае мне удалось настоять и Жак ушел бы из семьи, тогда он тоже не был бы моим полностью, потому что часть его души рвалась бы обратно к тем, о ком он заботился раньше и беспокоился бы теперь. Не каждый мужчина может отринуть то, что когда-то былопережито.

— Мадам Клотильда, в следующий четверг вы должны были встретиться с месье Форси в отеле Исси-Ле-Мулино?

— Да, господин комиссар, вы даже более прозорливы, чем месье инспектор! — Клотильда вздохнула, ей опять трудно говорить, подступают слезы. — Извините, не могу сдержать… Дома плакать нельзя, на улице тоже, а тут разоткровенничалась, к тому же вы все про нас с Жаком знаете, при вас можно. — Промакивая мокрые дорожки на щеках батистовым носовым платком, продолжила: — Мы хотели прогуляться по предместью. Этот городок около Парижа, а мы там еще ни разу не были. Жак должен был приехать пригородным поездом и выйти на станции Issy-Val de Seine, а я — ждать его около моста Исси, потом он бы пересел в мою машину, и мы вначале проехались бы по набережной, затем осмотрели и прогулялись бы по острову Сен-Жермен, затем в отель, как вы знаете, он в центре города, после хотели посетить Музей игральных карт, любопытно там побывать, не правда ли, да и покататься по улицам городка. А возвращаться, как обычно, каждый своим путем, — Клотильда опять вздохнула и промокнула слезу платочком, который не выпускала из рук.

— Мадам Клотильда, кто, по вашему мнению, мог убить месье Форси?

— О, комиссар… — Клотильда подняла в удивлении плечи и умоляюще посмотрела, потом, будто что-то вспомнила, спросила: — А чем, господа?.. Ну, какое оружие? Вернее, каким?

— Пока не установлено, ищем. Чем-то тонким, длинным и острым, — сказал комиссар, а Клотильда удивленно воззрилась на него, потом на инспектора и снова на комиссара..

— Спицей, что ли? Какой ужас! Бедный Жак!

Комиссар и инспектор переглянулись.

— Какой спицей? — встрепенулся инспектор, теперь настала очередь мужчин смотреть удивленно на Клотильду.

— Вязальной, других не знаю… ан нет, есть еще в колесах велосипеда…

— А вы, мадам, вяжете? — насторожился комиссар.

— К сожалению, нет, как говорит Митарра, у меня руки не туда заструганы.

— Глупая ваша Митарра, у вас очень красивые руки.

— Благодарю, вас, месье Фрежюс, вы очень любезны, но о Митарре зря отозвались так незаслуженно, она мастерица вязать и спицами, и крючком… Не знаю, к сожалению, или к счастью, но я и не могу предположить, кто Жака… может быть, это все-таки трагическая случайность? Какому-то негодяю срочно понадобились деньги?.. — Клотильда вздохнула. — Ах, если бы вы знали, каким замечательным Жак был… — Клотильда будто поперхнулась. — А может быть, то была женщина? Завистливая и злобная оттого, что Жак ей не достался?! Не обращайте внимания, господа, это всего лишь фантазия пораженной горем женщины. — И Клотильда вздохнула, уж в который раз.

XVII

Комиссар и инспектор получили ответы на одни вопросы, но возникли другие. Нельзя сказать, что они не доверяли Клотильде, совсем наоборот, даже сочувствовали, но снимать полностью подозрения не имели права. Кто ее знает, изображает искренность или на самом деле откровенна. Конечно, очень не хотелось, чтобы Клотильда оказалась коварной настолько, что сама была той завистливой и злой женщиной, которой надоело делить его с женой. Приблизились ли они к убийце? Пока совершенно не ясно. Месье Фрежюс обескуражен тем, как он ошибся с Жаком Форси, ну кто мог подумать, что продавец мяса отобьет жену у знаменитого художника и их станет связывать не только постель, но и интеллектуальные интересы!

То, что Клотильда назвала предполагаемое орудие убийства, вначале их поразило, но, с другой стороны, именно женщинам спицы более знакомы и быстрее приходят на ум ассоциации с ними. Но Клотильда не вяжет, и это тоже настораживает, хотя есть много женщин, которые в руки ни спицы, ни крючка не брали, но знают, как они выглядят и для чего предназначены. Экспертиза показала, что на нитках клубка, который нашел комиссар в парке возле скамейки, где сидел погибший, обнаружены следы металла, а точнее, особого вида стал и…

У комиссара настроение скверное. Попробуй найди убийцу — мужчину или женщину, — когда у потерпевшего нет явных недругов и все отзываются о нем положительно и сожалеют о преждевременной кончине. А может, убийца случайно воспользовался первым, что подвернулось под руку? Ну, хорошо, клубок мог закатиться под скамейку, но чтобы вместе со спицами? Одну, допустим, схватил и ею ударил, а где вторая? Да и первая тоже? Выбросил? Куда? В нескольких десятках метрах от скамейки осмотрено все, чуть ли не каждая веточка и листочек. Случайный убийца не будет заботиться о сокрытии орудия убийства, он схватит то, что ему надо, и все. А может, этой спицей продолжают вязать?..

* * *

Луи Вермандуа отправил Фрежюса к соседям Форси, а сам направился к Барбаре, чтобы поговорить еще с ее сыном и служанкой.

— Не называйте меня Каспар, зовите Клод, я скоро поменяю имя.

— Почему? — удивился комиссар.

— Отец хотел меня назвать в честь Клода Моне, но мать настояла.

— Ты ненавидишь свое имя?

— Нет, привык к нему. Смену имени мать переживет, поворчит, конечно, и довольно долго, может быть, будет всю мою жизнь попрекать, но я решил. В память об отце. Что-то наподобие памятника ему, если возможно подобное сравнение.

— Хорошо, Клод, что ты думаешь об убийстве отца? Кто на это мог пойти?

— Я видел в морге лицо отца, и у меня сложилось впечатление, что он знал того, кто это сделал, и совершенно не ожидал такого именно от него или от нее.

— Предполагаешь, что могла быть женщина? Тогда она должна быть не слабой, удар нанесен стремительно.

— Не знаю. На кого-нибудь конкретного сказать трудно, что, мол, вот этот ненавидит отца до такой степени, что готов избавиться в любую подходящую минуту.

— Может быть, кто-нибудь из поставщиков или покупателей?

— Я не много бываю в магазине, помогаю в свободное от учебы время, но хочется еще и с друзьями и знакомыми куда-нибудь сходить. А покупатели и поставщики у нас нормальные, кто-то более деловой, очень занят и всегда спешит, кому-то нравится поболтать, пошутить, обменяться новостями, кто-то любезен, кто-то сдержан. В общем, обычные люди.

— А как соседи? Приходилось отцу ссориться с кем-нибудь из них?

— Нет, такого не помню, вот мать, бывает, к кому-нибудь придерется, потом дуется, обижается, не разговаривает, молча в магазине отпускает.

— А были ли у отца приятели?

— Да, конечно, но он мало проводил времени с ними — в основном, с нами или по делам магазина.

— Ну, а как служанка, то бишь помощница по хозяйству, как она относилась к твоему отцу?

— На первый взгляд, исполнительна. Да отец мало что ей поручал — в основном, ею командует мать. Хм-м. Митарра для меня — человек-загадка.

— Вот как? Почему?

— Аргументированно объяснить вряд ли смогу, больше основываюсь на ощущениях, а это не те факты, которые вам нужны.

— Да, Клод, ощущения к делу, как говорится, не пришьешь. И все же?

— Митарра напоминает мне ящик с двойным дном, от которого потерян ключ. Всегда рядом с ней мне дискомфортно. Такое ощущение, что она делает совсем не то, что хотела бы.

— Ну, парень, мы все делаем не то, что хотим, если не всегда, то очень часто. Я сейчас с удовольствием бы поиграл с внуком, а приходится искать убийцу.

— Вот видите, вы меня не поняли, трудно объяснить свои ощущения.

— Что вызывает тот дискомфорт, анализировал?

— Пытался. Это такие еле уловимые мелочи, которые составляют атмосферу, что ли, которая угнетающе действует на меня, Когда Митарра поблизости.

— Что, ничего конкретного сказать не можешь?

— Ну, это бывает жест, мимика, выражение взгляда, тон или мелодика голоса…

— Короче говоря, ты ее недолюбливаешь.

— Само собой, и мечтаю, чтобы она отсюда убралась, и неоднократно говорил матери, чтобы она ее уволила. Мать же находит причины, чтобы оправдать ее, а меня выставить почти идиотом.

— Клод, может быть, странное, на твой взгляд, поведение Митарры вызвано тем, что она к тебе неравнодушна?

— Она же старая!

— Ей немного за тридцать.

— По мне, ей больше шестидесяти! Нет, не может быть! Ой, мне она еще противней стала.

— Ну, или неравнодушна к отцу?

— Вот с этой стороны не думал.

— Тогда ты подумай, а я поговорю с Митаррой.

— Она еще не вернулась, мать послала с поручением в соседний квартал.

— Тогда пока побеседую с мадам Барбарой.

* * *

— Ой, господин комиссар, не обращайте внимания на слова Каспара, — воскликнула Барбара. — До Митарры у нас служила Жанетта. Довольно уже пожилая, ей было за шестьдесят, когда она ушла. Конечно, Каспар к ней привык, да и мы с Жаком тоже, но ей стало тяжело исполнять обязанности. Надо не только помогать с уборкой и стряпней, но и в отсутствие Жака вместе со мной мясо переносить в холодильник, когда привозят, Потом в магазин, часто снова в холодильник. Жанетта нашла место полегче, консьержкой. Иногда приходит в гости к нам, да и я изредка наведываюсь к ней. Каспар, можно сказать, вырос на ее глазах, около девяти лет проработала с нами. Потом я взяла Митарру. Кстати, до прихода на работу к нам Митарра уже стала нашей постоянной покупательницей. Служила Митарра тогда в другой семье, и даже не в нашем квартале, а мясо покупала у нас. Говорила, что только в нашем магазине мясо сочное и нежное.

— Мадам Барбара, почему вы взяли вместо Жанетты именно Митарру, а не кого-нибудь другого в помощники?

— Так вышло, месье. Митарра хоть и молчалива, но все-таки высказывает время от времени свое мнение, сочувствие. Вот и тогда она выказывала участие, заметила, что Жанетте уже не по силам делать свою работу. Потом, да и сама Жанетта посоветовала мне взять на ее место Митарру.

— Почему?!

— Сдружились они, приятельницами стали, прониклись друг к другу.

— Выходит, мадам Барбара, что к моменту устройства в магазин вы уже хорошо знали Митарру?

— Ну-у, хорошо — возможно, сказать так вряд ли верно, но представление, и довольно положительное, о ней у меня сложилось, к тому же Митарра принесла рекомендации от двух прежних работодателей, в которых подтвердилось, что она дисциплинированна, усердна, исполнительна и честна, что, согласитесь, очень важно, когда впускаешь в семью чужого человека.

— Эти рекомендации сохранились?

— Подлинники у Митарры, а у меня были копии. Если хотите, схожу посмотрю.

— Да, пожалуйста. Главное, мне нужны фамилии и имена тех людей, у которых служила Митарра, хорошо бы еще заодно и адреса, но если нет, ничего, я найду. И еще, если не затруднит, мадам Барбара, как мне найти Жанетту?

* * *

— Месье комиссар, отведайте чая с жасмином и печенье, которое я сама испекла. Или вы предпочитаете кофе?

— Не беспокойтесь, мадам Жанетта, впрочем, с удовольствием попробую печенье с чаем.

— Вот и хорошо, присаживайтесь. Странно, что вас заинтересовала Митарра, женщина малозаметная.

— Мы проверяем тех, кто причастен так или иначе к семье Форси.

— Так это из-за Жака? Бедный, бедный месье Форси! Такой был человек! Добрый, отзывчивый, бывало, пошутит, всех рассмешит. Бедная мадам Барбара, как она теперь управится с магазином? Она в последнее время стала чаще болеть.

— Да, а я и не заметил. Что с ней?

— Непонятно, и доктора с диагнозом затрудняются. Ей то нормально, то слабеет, за прилавком стоять не может. Тогда ее Жак подменял или Каспар, когда не на занятиях.

— Недомогания давно начались?

— Уж е год точно, а может, и больше того. Мадам Барбара даже как-то сказала, мол, ты ушла от нас, так я и захворала. И не раз повторяла, возвращайся, будешь со своей приятельницей хозяйничать, авось я выздоровею. В общем, иногда шутим на эту тему.

— Печенье ваше, мадам Жанетта, превосходно!

— Правда? Спасибо! Ешьте, не стесняйтесь.

— Если позволите, мадам, вернемся к Митарре. Спасибо. — Комиссар взял наполненную чашку, положил сахар, а хозяйка налила в свою чашку и села напротив гостя. — Почему вы посоветовали мадам Барбаре именно Митарру, вы же ее мало знали?

— Да, верно, месье, но мне стало тяжеловато с утра до вечера мыть, готовить, что-либо переносить с места на место, и мне приходила мысль, что надо увольняться. Но с другой стороны, что дома делать? Смотреть телевизор? Другую работу найти в моем возрасте — дело очень непростое. А к Форси я привыкла, да и они ко мне, мы были почти как родственники. Вот я и тянула. С Митаррой случайно познакомились возле магазина Форси. Кажется, она что-то спросила, я ответила, потом разговорились. Еще несколько раз случайно сталкивались, она приветствовала, интересовалась здоровьем. Ну, как-то в разговоре я поделилась, что возраст напирает, а куда денешься в мои годы? Митарра неожиданно для меня проявила участие. Оказалось, что искала среди объявлений такое, которое бы могло мне подойти. И даже вместе со мной ездила узнавать, возьмут ли меня консьержкой. Представляете, какая добрая девочка! Ну и, само собой, я посоветовала мадам Барбаре взять Митарру вместо меня. Конечно, в магазине нужна помощница — такая, как она, сильная и выносливая, а не старая, болезненная и слабая, как я.

— А Митарра сильная? Она же не спортсменка. — Комиссар положил печенье в рот.

— Насколько мне известно, родилась и выросла она в деревне. Это мы, городские, хилые да слабые в большинстве, а уроженцы деревень здоровые и сильные. К тому же у нее крепкие руки и ноги, и не поздоровится тому, кого она ударит, но это вряд ли, Митарра бесстрастна и незлобива.

— Вы навещаете друг друга? — спросил комиссар, выпил свой чай и налил еще.

— Да, но раньше виделись чаще, в последнее время она заходит редко. Да и какой интерес ей со старухой.

— Мадам Жанетта, не знаете, есть ли у Митарры Мужчина — сердечный друг или сексуальный партнер? — Комиссар потянулся к тарелочке с печеньем.

— Точно не знаю. Сколько раз спрашивала, но она всякий раз уходила от прямого ответа или отмалчивалась, будто не слышит. И все же я думаю, что ей кто-то нравится, хотя она почему-то тщательно скрывает.

— Печенье великолепно, мадам Жанетта, от него трудно оторваться; благодарю, разумеется, и за чудесный чай.

— Спасибо, месье, рада, что вам понравилось. Возьмите, пожалуйста, с собой хоть немного печенья.

— О нет, мадам, спасибо, в мои годы лишние калории только вредят.

— Ой, месье комиссар, годы! Вы преувеличиваете!

* * *

Чтобы встретиться с бывшими работодателями Митарры, пришлось отправиться в Вожирар^[6], один из самых густонаселенных округов на левом берегу Сены. Луи Вермандуа не любитель многолюдной суеты, толп на тротуарах и нескончаемого потока машин на дорогах, но что поделать, приходилось самому разрабатывать собственную версию, а если инспектор не разделяет ее, то пусть хотя бы не мешает. Он уже звонил, соседи никакой зацепки не дали, о Жаке Форси отзываются хорошо и недоумевают, кому и зачем понадобилось убивать его. О жене и сыне тоже никто ничего плохого не сказал. Насчет служанки тоже, можно сказать, ничего нового, кто-то к ней равнодушен и мало замечает, а некоторые ее недолюбливают, но рассказать почему— затрудняются, что, по словам Фрежюса, странно, и это могло бы послужить причиной для расследования или изучения, если бы был смысл, которого он не усматривает.

С улицы Вожирар, да и не только оттуда, виден почти монолитный столб из стекла и бетона, небоскреб в пятьдесят семь этажей, — Башня Монпарнас, которую терпеть не может Луи Вермандуа, как и Большую прямоугольную арку в своем районе Ля Дефанс и другие подобные строения, по которым глаз скользит, практически ни за что не цепляясь, и на которые совсем не интересно подолгу смотреть и тем более вспоминать их. Башня подавляла постройки в историческом Париже, от ее махины эти прекрасные здания, по мнению комиссара, рядом с ней казались мелкими и жалкими. В старых домах жильцы довольны пестрые, от зажиточных до далеких от престижа и достатка. Последние особенно сконцентрированы в комнатах мансардных этажей.

Чета Адель и Жюль Пьеж занимают почти половину последнего, четвертого этажа, к ним и направился Луи Вермандуа.

Дверь открыла Адель Пьеж, пожилая худощавая дама в каком-то странном комбинезоне. Луи Вермандуа представился и назвал цель своего визита.

— Проходите, господин комиссар, не хотите ли несколько глотков «Бордо»? Я непременно выпью. — Адель взяла с комода бутылку, из стеклянной витрины два бокала, налила вина, один бокал подала комиссару, тот кивнул, благодаря. — Жюль на крыше с пчелами, он скоро подойдет. Уже около года, как Жюль занялся пчеловодством, но я их до сих пор боюсь. Мне необходимо глотнуть вина. Ой, их там так много в каждом улье! Как Жюль не боится?! За ними интересно наблюдать, но недолго. Немного Жюлю помогу — и наутек. Смешно, правда? Как вы думаете, привыкну к ним?

Комиссар пожал плечами, неопределенно скривил губы.

— В зависимости от того, как себя настроить, берите пример с мужа.

— Пытаюсь, но пока получается плохо.

— Мадам Адель, извините, но мне надо узнать, что вы и месье Жюль думаете о Митарре?

— Ну, что думать? Вы видели, наверное, ее? Скрытная, в меру старательная-, не болтлива, я, знаете ли, не люблю, когда женщины постоянно о чем-то говорят, потому что многое из сказанного совершенно несущественно и неинтересно. Обидчивая, но не ранимая. Самолюбива. — Адель сделала очередной глоток и вздохнула с облегчением. — Еще, пожалуй, собственница и целеустремленная, если можно так выразиться, хотя не совсем уверена в точности того, что хочу сказать. Вот, например, понравится ей что-нибудь — и будет канючить, пока не выпросит. И что самое противное — таким монотонным голосом, будто на одной волне или в одной тональности с небольшими перерывами в несколько суток, но в течение дня по нескольку раз. «…Вы же спрашивали, что тебе подарить на день святого Сильвестра^[7]. Подарите мне брошь, у вас много…» Отвечаешь ей, что она мне тоже нравится; тебе подарю что-нибудь другое, если хочешь, куплю брошь, будет у тебя новая». Она опять свое: «Нет, хочу эту, мадам, пожалуйста». Так выводила, бывало, чуть ли не до нервного срыва, хотелось ее поколотить. В конце концов отдашь что просит, только бы отстала. В общем, ее жаль, сирота она. Мы с Жюлем рано остались без родителей, и детей нам Бог не дал, вот мы и жалели сиротку.

Комиссар маленькими глотками смаковал вино.

— А спицы или вязальный крючок Митарра у вас просила?

— Нет, господин комиссар, у меня их нет, я не умею вязать, в отличие от Митарры.

— Ой, мадам Адель, я совсем забыл, мне надо позвонить, а вы отведите меня потом к своим ульям, еще не приходилось видеть на крыше. По телевизору и на фотографиях, конечно, видел, а вот так, воочию, на парижских крышах, — нет.

— Пойдемте, только к ульям сегодня еще раз приближаться не хочу.

Комиссар позвонил Фрежюсу, который поехал к семье, где Митарра служила до того, как перешла к Пьежам, и попросил обязательно задать хозяевам новый вопрос.

Плоская крыша перегорожена в нескольких местах. В одной части, равной по площади квартире четы Пьеж, стоят пять ульев, но места хватит еще на десяток, а то и больше. Подальше от ульев размещаются ящики с поникшими, но еще цветущими георгинами, гладиолусами и бархотками, можно сказать, на последнем издыхании, потому что уже довольно прохладно, особенно по ночам. Вдоль ограждения по краям крыши, в кадках, какой-то кустарник, уже почти без листьев.

— Жюль, у нас гость — комиссар Луи Вермандуа. Спрашивает о Митарре и хочет посмотреть наши ульи. Покажи, а я пойду обратно.

Жюль Пьеж закрыл улей крышкой, снял защитную сетку с головы и лица, поздоровался.

— Что это Митаррой полиция заинтересовалась? Вроде бы не та птица и не тот зверь, чтобы выслеживать.

— Обычная процедура, собираем информацию по делу Форси.

— А что за дело такое, связанное с семьей Форси, если, конечно, не секрет?

— Нет, не секрет. А вам знакомы Форси?

— Конечно, до выхода на пенсию, около года назад, я возил в их магазин мясо от фермера из Гаскони.

— Вы были посредником?

— Скорее, водителем и экспедитором. Так что случилось у этих Форси?

— Мы расследуем убийство Жака Форси.

— Убийство? Жака убили?! Вот кто не заслуживал преждевременной смерти, так это Жак! Господин комиссар, найдите убийцу, я вас очень прошу! Надо же, Жак убит, кто бы мог подумать! За что? Когда? Где? Ну где справедливость?.. Может, и там, — Жюль кивнул в сторону неба, — нужны добропорядочные души? — Жюль подошел к скамье, присел, за ним комиссар.

— А как бы вы отнеслись, если бы узнали, что у месье Форси была любовница?

— У кого? У Жака? Вы не шутите? Ну кто бы мог подумать?.. Но, видно, на то были причины. Насколько мне известно, ни жену, ни сына Жак не обижал — напротив, всегда о них заботился.

— Да, это верно.

— Они к нам приходили на вечеринки, Жак и Барбара.

— Вот как? А Митарра тогда работала еще у вас?

— Да, конечно, я Жака знаю давно. А Митарра, как обычно, помогала Адели, приносила из кухни блюда на стол в гостиную.

— Значит, Митарра могла видеть супругов Форси?

— Безусловно, и много раз. Мы с Жаком приятели… были. До моего выхода на пенсию виделись часто, и не только когда я доставлял им туши свиней и овец. Иногда ездили на рыбалку, несколько раз бывали с ним у пчеловодов с многолетним опытом. Я давно хотел заняться разведением пчел, а Жаку было интересно наблюдать, но не самому с ними возиться. А меня очень увлекает. С ними тут я по нескольку часов, даже Адель стала обижаться, говорит: на пенсии, а все равно что на работе, днями пропадаешь на крыше. А как же иначе, надо вникать в дело. Я учился на двухдневных курсах, получил азы и представление, теперь хочу разобраться до тонкостей, тут тоже нюансов предостаточно, как, впрочем, и в любом деле. Да еще сезон на сезон не приходится, многое зависит от погоды.

— Верно, месье Жюль, я слышал, что с пчелами только на первый взгляд кажется просто, а станешь заниматься, тут и пошли проблемы.

— Вот именно, мне хочется стать в пчеловодстве мастером, чтобы мои пчелки вкусный мед давали, а ко мне когда-нибудь за советом и опытом приезжали.

— А мед уже удалось собрать?

— Да, его уже разобрали наши знакомые и соседи, и еще заказали. Мед, скажу вам, отличный, вкуснотища. Ну можно ли подумать, что такой мед возможно собрать в мегаполисе?

— Что вы, месье Жюль, я теперь тоже покупаю парижский, когда попадается.

— Ну можно ли было подумать, господин комиссар, что мед, собранный в Париже, экологически чище, чем где-то в сельской местности?! А все из-за этих удобрений, чего только на поля, сады и огороды не сыплют и чем их только не поливают! А в Париже полно клумб, и все без удобрений!

— Да и у вас тут возле ульев собственные клумбы.

— О, это Адель старается. У нас с ранней весны до поздней осе. ни, как видите, цветы не переводятся. Красота, и пчелкам есть чем поживиться. Придем с Аделью сюда, вокруг нас разноцветье, пчелы суетятся с цветка на цветок. Красота. Мы еще хотим будущей весной деревья фруктовые карликовые в кадках поставить; может быть, маленький огородик в ящиках разведем. Красота! И ездить за город не надо на природу, разве что в соседний Булонский лес для разнообразия. Река тоже недалеко, через два квартала.

— Месье Жюль, у вас так здорово, что и уходить не хочется. Вам надо брать плату за релакс.

— Скажете тоже, господин комиссар.

— Месье Жюль, а Митарра все это великолепие видела?

— Когда она от нас ушла, ульев еще мы не купили, цветы тут давно, но были другие сорта. Мы с Аделью удивлялись почему Митарра ушла к Форси, ведь у нас ей было легче… там еще и магазин, надо и, витрины мыть каждый день, и холодильник в чистоте держать, а это две довольно просторны комнаты. Да и в магазине пол, соответственно, грязнее, чем в квартире.

— Вы у нее спрашивали?

— Конечно, более того, разубеждали, пытались доказать что она уходит на более тяжелую работу. Митарра отвечал какую-то ерунду: на крышу боится выходить, да ее никто и не заставлял; боится высоты, в чем я сомневаюсь, говорила, что там второй и первый этажи, к земле ближе, а у нас четвертый что для нее, мол, большая разница.

— Ну почему вы сомневаетесь, месье Жюль, возможно она действительно боится высоты.

— Хорошо, господин комиссар, тогда объясните вот что: в первый год службы у нас, а проработала Митарра около четырех лет, мы взяли ее с собой в отпуск в Альпы. Она ездила на фуникулере и из кабинки свешивалась, разглядывая ущелья и то, что делается внизу, настолько, что мы с Аделью были ни живы ни мертвы, вдруг девочка выпадет, и боялись сказать ей, чтобы не напугать. Неоднократно стояла на краю скал, обрывов, выступов — и хоть бы что. А на четвертом году жизни в нашей квартире стала бояться высоты. Логики я не нахожу.

— Да, месье, странно.

— Но я на Жака, что переманил Митарру, зла не держал. Подумаешь, ушла, дышать стало свободней. От ее угрюмости как-то не по себе. А когда на пенсию вышел, сам помогаю жене, так вдвоем и справляемся.

— А как Жак Форси Митарру переманил?

— Это я так, в переносном смысле сказал. Митарра несколько раз спрашивала, кто такой, где живет, кем работает.

— А о мадам Барбаре тоже спрашивала?

— Нет, только о Жаке: Сначала я не обратил внимания, Митарра о многих наших гостях расспрашивала. Но потом мне показалось, что слишком уж подробных хочет ответов, и даже подумал, не приглянулся ли ей Жак, ведь он нравился женщинам — галантный, предупредительный, начитанный. Когда Митарра ушла к ним работать и никаких симпатий не выказывала, решил, что тогда интересовалась, чтобы сменить место… Что-то зябко стало, пойдемте, господин комиссар, чаю с медком выпьем.

— С удовольствием, месье Жюль.

XVIII

Клотильда ощущала пустоту, которая возникла после смерти Жака. Все вокруг у нее вызывали недоумение, разве можно жить как прежде после того, как Жака не стало?! Разве можно беззаботно смеяться, да и вообще до смеха ли, когда Жака нет?! Все вокруг будто делают вид, что ничего не произошло. Счастливые люди! Они счастливы в неведении, а вот Клотильде известно, что Жака в этом мире нет. Как страшно и пусто после этих слов. Как страшно и пусто продолжать жить в одиночестве. Да, именно так, потому что все люди, что движутся по всей земле, — это лишь фон, безучастный к ее горю. Оказывается, что пережить любимого — это тяжелейшее испытание. Как его вынести? Где собрать силы? Когда никто и ничто больше не нужны? Даже чувство ответственности и заботы к Туссену померкли и стали казаться малозначительными по сравнению с потерей Жака. Больше никогда они не встретятся! Не обнимут друг друга! Клотильде больше не видеть сияющих или грустных глаз Жака! Все! Больше никогда… если только там, на том свете… И Клотильда просила Жака, чтобы он приснился ей, хотя бы во сне увидеться. И Жак стал сниться, изредка и обычно в толпе, будто не замечает Клотильду, потом взглянет, улыбнется. Она обрадуется, пытается пробиться к нему… Где же Жак? Клотильда не находит. Просыпается с двояким чувством, довольная, что увидела Жака, обменялись взглядами, и грустная, что опять потеряла. Вздыхает, понимая, что ей туда, к нему, еще рано.

* * *

Внезапные, как показалось Клотильде, проблемы со здоровьем Туссена заставили ее мобилизовать терпение, стойкость и самообладание, а также вынырнуть из колодца, наполненного горечью утраты, и вернуться к прежним обязанностям заботливой и предупредительной жены. Туссен стал плохо видеть и, соответственно, ориентироваться в пространстве, даже в своей мастерской. Клотильда отвезла Туссена к офтальмологу. Осмотр ситуацию не прояснил. Никаких повреждений обнаружено не было, и, по мнению доктора, с такими глазами пациент должен видеть совершенно нормально, а не то, что тот описывает. Посоветовал лечь в клинику на обследование.

* * *

«Что за уродливый узкий шкаф принесли? — думал Тостивен, обратив взор к входной двери свой палаты. — О, он на колесиках, так плавно передвигают его, а кто — и не видать. Наверное, к окну поставят, за моей кроватью?.. — Художник почувствовал, что чья-то рука гладит его по голове. — Пахнет Клотильдой».

— Дорогая, я и не заметил, как ты вошла. — Тостивену надоело лежать, он приподнялся, сел и оперся спиной о подушку, которую поспешно приподняла жена к спинке кровати, чтобы ему было удобнее.

— Как ты, милый?

— Если честно, то не очень. Голова кружится, и все вокруг как-то зыбко, предметы меняют форму, как и когда им вздумается. Да и вообще как-то нехорошо, но объяснить затрудняюсь.

Клотильда задумалась и машинально гладила его волосы, поредевшие за последние годы.

— Не мешает?

— Нет-нет, дорогая, напротив, приятно, продолжай, пожалуйста. Что за погода, расскажи, я что-то не разберу.

— Шел дождь, но сейчас уже закончился. Ветер с Атлантики сменился на северный, явно холодает, надеюсь, до морозов еще далеко. Листьев осталось на деревьях совсем мало, все на земле и тротуарах, от длительного дождя потемнели и побурели. Пахнет поздней осенью. Скоро зима, совсем скоро. В Нормандии, говорят, уже шел мокрый снег, но быстро растаял. Возможно, через день-другой и к нам дойдет северный циклон со снегом. И тоже скоро растает…

Клотильда прислушалась, Тостивен заснул, но, судя по дыханию, сон странный. Клотильда разыскала лечащего врача, попросила сходить в палату к мужу.

— Он не спит, — сказал врач, — ваш муж, мадам, без сознания…

XIX

Двое в комнате без окон, но с зеркалом, через которое из соседнего помещения наблюдает инспектор Фрежюс, готовый прийти на помощь патрону, потому что от задержанной можно ожидать всякого, то есть ничего хорошего. За столом, друг напротив друга, Луи Вермандуа и мадам Версаль, которая впилась в комиссара таким ненавидящим взглядом, будто задалась целью пронзить насмерть или испепелить.

— Как вы смели меня арестовать? — женщина процедила сквозь зубы.

— У меня работа такая. К тому же не арестовали, а задержали. Может, уже скажете, почему вы убили Жака Форси?

— Я не обязана отвечать на этот бред.

— Даже так… Тогда объясните, почему на одном из ваших вязальных крючков обнаружены следы крови?

— Очень просто, на кухне порезала палец, поэтому, возможно, и запачкала крючок кровью.

— Кровь пытались смыть, но все же экспертам удалось выделить ДНК. Вывод однозначный: на крючке кровь Жака Форси. Как она попала на крючок, который находился в вашей сумке?

— Понятия не имею.

— Вместе с крючком в сумке лежал клубок коричневой пряжи. Идентичная пряжа найдена около скамьи, где сидел месье Жак, и на ней выделен химический состав металла, именно из него сделан тот самый крючок. Кстати, крючок, изъятый из вашей сумки, довольно длинный, с другого края заострен и может быть использован как спица. Именно с этой заостренной стороны крючка больше следов крови Жака Форси.

— Наверное, кто-то выкрал мой крючок, потом снова подложил, чтобы очернить меня.

— Допустим. Кто, мадам, по вашему мнению, коварный убийца?

— Ну, уж и коварный, хотя в уме ему не откажешь, верно, комиссар?

— Несомненно, но почему ему, это может быть и она, как вы думаете?

— Разве я в состоянии думать о таких сложных делах?

— Ну, мадам, не скромничайте, тем более с такой фамилией, а, мадам Версаль. Кстати, зачем вы поменяли свою фамилию на столь помпезный псевдоним?

— Это моя фамилия.

— Ну, что вы. Ваша фамилия, которая досталась от родителей, была Дюфюр. Ваше настоящее имя — Бернадет Дюфюр. На мой взгляд, Митарра^[8] Версаль — имя и фамилия не сочетаются. Хотя, судя по тому, что нам стало известно, прозвище Митарра, которое дали вам соседи, отвечало нраву девочки, которую они знали.

— Ну и что? Имя менять законом не запрещено!

— О да, конечно, а вот воровать и тем более убивать…

— Что воровать?

— Сущая безделица, мадам Митарра, крючок вязальный, тот самый.

— Это мой!

— Утверждаете убедительно. А не припомните, как он к вам попал, ведь таких теперь не продают. Крючок сделан из старого и прочного металла. Как и когда, не знаете?

— Этот крючок мне подарил отец много лет назад. Где он взял его, не знаю.

— Наверное, так же, как не знаете, где ваш отец. Я сказал, что фамилия вам досталась от родителей, я оговорился — вернее, от родительницы. Отца у вас не было, как и потом у ваших младших братика и сестренки.

— Это ничего не значит. Отец нашел меня незадолго перед моим отъездом в Париж.

— Допустим. Почти перед отъездом сгорел дом, где вы жили. Среди пепелища найдены трупы вашей матери, сестры и брата. По утверждению местной жандармерии, мадам Синдриллон Дюфюр, то есть ваша мать, сильно пила и почти не работала. Вам, тогда подростку, приходилось искать хотя бы временный заработок, чтобы выжить самой и прокормить семью, что, мягко говоря, не приводило вас в восторг. До сих пор бывшие соседи помнят, как вы ругались с матерью, перепадало и малолетним братишке и сестренке, забота о которых свалилась на вас. По версии жандармерии, хотя и не вполне доказанной, был поджог, и даже предполагали, кто поджигатель. Но версия настолько чудовищная, что сами жандармы боялись в нее поверить, а для подтверждения улик оказалось… впрочем, вам известно все лучше, чем мне.

— Что мне известно? Я сама едва уцелела…

— Жители деревни приютили вас.

— Приютили! Каждый отфутболивал меня на второй же день, приходилось кочевать из дома в дом.

— Да, мне известно. И тем не менее, ваши земляки предоставили вам и кров и стол. На совете деревни они договорились, что каждая семья предоставит в ваше распоряжение удобный ночлег и еду на сутки, на следующий день вы должны были переходить к другой семье. Они опасались, что их жилища тоже сгорят… И вы перебрались в Париж. Несколько лет трудились на разных работах, в основном тяжелых, куда парижан не заманишь, лишь эмигранты соглашаются, из-за безвыходного положения, и выходцы из провинции, у кого нет поддержки родственников или знакомых или отсутствует профессия, на которую в мегаполисе есть спрос. И вот наконец вам повезло. Вы устроились в семью Лефебвр…

— По-вашему, быть служанкой — это везение?!

— Для кого-то, мадам, бывает именно так, тем более если в такую семью как… А вы похитили у мадам Шанталь Лефебвр крючок. Она его опознала.

— Везение! Около четырех лет я горбатилась на эту семейку! Народу прорва! Дети подростки, дети женатые, внуки! За всеми убери, принеси, помой, постирай, погладь! И в конце концов мадам Шанталь пожаловалась, что я взяла у нее вязальный крючок! А доказать, что именно я взяла, она может? Она где-то потеряла, а я виновата!

— Мадам Митарра, крючок, который якобы подарил вам отец, из металла, выплавленного далеко от Франции и нашего времени… Сталь, из которой он выточен, выплавлена в России, тогда Советском Союзе, в тридцати или сорока километрах от Москвы еще до Второй мировой войны. Дедушка мадам Шанталь воевал на советско-германском фронте в 1943–1945 годах в истребительном авиационном полку «Нормандия — Неман». Воевали они вместе с русскими. На память о том времени взял с собой осколок русской авиабомбы из сталистого чугуна. Потом Лорентин Фурньер, так звали дедушку мадам Шанталь, решил дать осколку бомбы мирную жизнь, по его просьбе выточили два крючка-спицы, которые он подарил жене. Один крючок за столько лет затерялся, а второй мадам Шанталь хранила как семейную реликвию, ведь именно так она объясняла свой отказ продать его вам. Крючок, что находился в вашей сумке, и есть тот, памятный — химический анализ подтвердил. Этот крючок, как я уже говорил, в ваших руках стал снова орудием убийства. Повторяю прежний вопрос: за что вы убили Жака Форси?

— Вы опять бредите, комиссар!

— К вашему сожалению, нет. Именно вы убили, и даже могу рассказать почему.

В дверь соседнего с допросной помещения постучали, затем заглянул дежурный.

— Инспектор Фрежюс, пришла мадам Лефебвр, просит разрешить ей поговорить с комиссаром или с вами.

— Комиссар сейчас занят, ведет допрос подозреваемой. Ладно, зови сюда.

Франсуа-Пьер отключил звук из допросной, когда вошла посетительница.

— Извините, инспектор, что отвлекаю. Если позволите, хотелось бы узнать, когда смогу забрать свой вязальный крючок-спицу, хоть вязать им уже не смогу.

— К сожалению, пока, мадам Лефебвр, выдать нельзя. Это орудие убийства, так что до суда крючок будет находиться среди улик.

— Понятно. Мы на семейном совете решили похоронить этот злосчастный крючок-спицу.

— То есть?

— Закопаем около могилы дедушки. Мы не сможем хранить дома реликвию, которой лишили жизни человека.

— Мудрое решение. Мадам, не волнуйтесь, когда можно будет возвратить крючок, мы вам сообщим. Скажите, почему в рекомендации Митарре вы указали в числе ее как работника достоинств и честность, хотя подозревали ее в краже крючка-спицы?

— Ах, инспектор, в том и дело, что подозревала, доказательств у меня не было. Ведь не исключено, что я могла ошибаться, исчезновение крючка совпало с уходом от нас Митарры, но гарантии не бьшо, что это не окажется действительно всего лишь совпадением. Да если бы и были доказательства, то в полицию с ними не пойдешь.

— Почему, мадам?

— Крючок-спица имел ценность только для меня и нашей семьи, а фактически его стоимость такова, что никто не стал бы его ни искать, ни возвращать.

— Да, верно. Теперь же вам придется набраться терпения — реликвия к вам вернется.

— Спасибо, господин инспектор, мы подождем.

Женщина вышла из комнаты, а Фрежюс включил звук из допросной.

— …И фамилию вы взяли новую не просто так, — говорил Луи Вермандуа Митарре, — это своего рода претензия жизни людям, которые вас окружают, потому что уверены, что достойны лучшей доли, чем та, что вам выпала. Но вместо того чтобы выбрать профессию, учиться и направить свою энергию на достижение профессиональных вершин в каком-нибудь деле и тем самым вырваться в те социальные слои, что, по вашему мнению, заслуживаете своим умом, настойчивостью и целеустремленностью, вы направили эти и другие способности и достоинства на путь, возможно, и легкий, и быстродейственный, хотя и относительно, чем вышеназванный, но ныне не современный и не всегда эффективный и даже скорее паразитический, то есть на мужчину, чтобы благодаря ему изменить ваше материальное положение и социальный статус. Вы стали присматриваться к тем, кто приходит в дом, где вы служили. У Лефебвров подходящий не попался. А вот среди гостей четы Пьеж вы увидели… уж не знаю, по каким параметрам вы отбирали, но, судя по всему, претендент оказался достоин вашего выбора, но — женатый, хотя данную досадную помеху вы намеревались со временем устранить и в течение нескольких месяцев, а возможно, и со дня поступления на работу к Форси, вы осуществляли свой план. Поразительно, с каким терпением и упорством вы шли к своей цели. Все должно было быть естественно. У мадам Барбары уже давно, по крайней мере не меньше года, возникли проблемы со здоровьем. Доктора затрудняются с постановкой точного диагноза, поэтому если бы впоследствии, в ближайший год, она умерла, то это никого бы не удивило. Чтобы мнимая болезнь протекала более естественно, вы, Митарра, делали перерывы, когда не добавляли своей хозяйке яд.

— Опять совсем неубедительно бредите.

— Допустим. Но наши эксперты не бредят, и есть заключение о наличии определенного химического вещества в крови мадам Барбары. Называть яд не буду, вы и так прекрасно знаете, как и знаете, какую дозу дать человеку, чтобы он не умер, а чувствовал разной степени недомогания.

— И откуда же у меня обширные познания?! Я едва читаю. И совсем ни в чем не смыслю кроме уборки и стирки!

— Ну, Митарра, не стоит скромничать, тем более это не в вашем характере. Вы регулярно хаживали в книжные магазины, библиотеки, где спрашивали книги о ядах и лекарствах, а также другие книги, но уже на тему как понравиться, соблазнить и удержать мужчину. Также вы использовали ресурсы интернета на те же темы.

— Чушь! Я не умею пользоваться компьютером, у меня его нет.

— Зато есть у Каспара и его родителей и в семье Лефебвр. И везде ваши отпечатки.

— Еще бы, конечно, я их протирала!

— Общеизвестно, что когда что-то протирают, вытирают, то отпечатки стираются, а не появляются. Или у вас противоположное мнение?

— Ну и что, вытирала, потом брала, передвигала, сдвигала, чтобы убраться вокруг.

— Допустим. Эксперты же утверждают, что следы отпечатков таковы, что за компьютером работали или вели поиск в интернете, к тому же на жестком диске сохранились адреса сайтов, которыми никто из двух семей, у которых вы служили, не интересовались.

— Мало ли что они наговорят, а вы им и поверили!

— Нет, все просчитано, сверено и учтено. Есть заключение экспертов. Так вот, если бы мадам Барбара умерла, вы, как преданная помощница хозяйке и семье, стали бы поддержкой, по вашему мнению, для вдовца. Глядишь, дошло бы до утешения телом, после чего вы фактическая хозяйка, а может быть, дело пошло бы дальше и ваша мечта осуществилась — вы владелица магазина. Не исключено, что расширили бы дело… — Луи Вермандуа говорил медленно, наблюдая за Митаррой, а та еле сдерживала себя. Страсти бушевали. Ей было жалко себя, что все так глупо провалилось; негодовала на себя, что не сдержалась там, на скамейке, в Ля Дефанс, когда Жак с недоумением отверг ее притязания и предпочел другую, даже готов был ради нее развестись с женой; сожалела, что не расправилась с Клотильдой раньше, вот из-за кого она лишилась всего…

XX

— Доктор, ради Пресвятой Богоматери, скажите, от чего умер мой муж?! — Клотильда не могла сдержать слезы жалости к бедному Туссену.

Патологоанатом произнес фразу, почти сплошь состоящую из медицинских терминов..

— Доктор, что?! Что же это означает?!

Месье Эймерай, похоже, хотел подробно разъяснить, но потом передумал и коротко сказал:

— У месье Тостивена практически разрушено правое полушарие мозга, особенно пострадал зрительный центр…

— Как это может быть, доктор? Туссен никогда не говорил, что у него болит голова! Да и вообще не жаловался на здоровье! Я-то уж все про него знаю! Ой, это, верно, оттого, что муж много работал?

— Мадам Клотильда, для меня непостижимо, как с такими разрушениями в мозгу человек мог рисовать?!

— Писать, доктор! Писать картины! И притом такие, которыми восхищаются и художники, и искусствоведы!

— Мадам Клотильда, не сочтите за бестактность. Я слышал, что в нашем округе живет, можно сказать, всемирно известный художник, но вот картин его не видел. Можно что-нибудь посмотреть?

— Конечно, приходите, месье. Картины есть и в мастерской, и на стенах, и в запаснике — небольшой кладовой. Только приходите немного спустя…

— Да, конечно, мадам, вам теперь не до гостей, я приду, с вашего позволения, через неделю.

— Договорились. Приходите, я гостям всегда рада.

Клотильда не успелаоправиться от тяжкой утраты, от потери Жака, — вдруг заболел Туссен. Болезнь развилась стремительно, и вскорости он ушел из этой жизни. Но оказалось, что болезнь была коварной и длительной, и почти бессимптомной. Симптомы были, но только никто не понял, что они есть, потому что Туссен и тем более Клотильда не посчитали, что изменение видения предметов и всего, что его окружает, и есть симптом. Туссен и не мог этого понять, потому что болезнь влияла и на память. Туссен не помнил, как было до того, как он стал видеть именно так. Туссен считал: то, что он видит, и есть реальный мир — и переносил на полотно, но другие видели в его картинах абстракцию. Все это Клотильде объяснил Эймерай, патологоанатом, который вскрывал тело Туссена. На примере имеющихся в квартире картин он доходчиво и достоверно показал развитие болезни ее мужа. Клотильда была ошеломлена. Потом стала винить себя, что просмотрела, не заметила, ведь может быть, удалось бы спасти, обратись они раньше. Тут месье Эймерай не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, на все воля Божья, да и, скорее всего, сам Тостивен не поверил бы, что болен. А если бы поверил, что стал бы тогда художник писать?

* * *

Клотильда оставила несколько картин с реалистическими сюжетами, а всю абстрактную живопись мужа продала. Она не могла больше смотреть на ту правду, которая ей открылась, на материальное проявление болезни^[9] мужа. Клотильда уверена, что если бы не эта абстрактная реальность на полотнах, порожденная болезнью Туссена, не произошли бы сближение и любовь между ею и Жаком. И месье Форси был бы сейчас жив, продолжал бы встречаться с поставщиками и торговать в магазине, а в свободное время изучать достопримечательности Парижа и его окрестностей.

Примечания

1

Арондисман — округ, в Париже 20 округов.

(обратно)

2

Paris intra-muros — «внутри стен», собственно Париж..

(обратно)

3

Периферик — Парижская кольцевая дорога.

(обратно)

4

Карне — 10 билетов на метро, стоимостью 13,3 евро на 2013 г. При покупке только одного билета его стоимость составляет 1,7 евро.

(обратно)

5

Ищите женщину (фр.).

(обратно)

6

Улица Вожирар — в пятнадцатом округе Парижа.

(обратно)

7

Новый год во Франции, 31 декабря.

(обратно)

8

Митарра — означает дикий.

(обратно)

9

На тему о художнике, с пораженным правым полушарием мозга вдохновил документальный рассказ «Человек, который принял жену за шляпу» британского невролога и нейропсихолога Оливера Сакса.

(обратно)

Оглавление

Алексей Клёнов ЖИТЬ ХОЧЕТСЯ — ХОТЬ УБЕЙ…

Сергей Саканский АМАМУТЯ, ДУХ ОГНЯ

Ирина Ярич АБСТРАКТНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

*** Примечания ***