КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Поэт Сьерра-Флета [Фрэнсис Брет Гарт] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Брет Гарт Поэт Сьерра-Флета

Энергичный редактор «Вестника Сьерры», стоя у наборной кассы и составляя очередной номер газеты к следующей неделе, не мог не слышать стукотни дятлов на крыше. Ему пришло в голову, что дятлы, должно быть, еще не научились видеть в этой примитивной постройке явление прогресса, и эта мысль так ему понравилась, что он тут же внес ее в передовицу, над которой трудился за двоих: как наборщик и как автор. Ибо редактор «Вестника» был также и наборщиком «Вестника», и хотя считалось, что влияние этой замечательной газеты распространяется на весь округ Калаверас и большую часть округа Туолумны, строжайшая экономия была одним из необходимых условий ее процветания.

От своего дела редактор был оторван появлением небольшой, скатанной в трубку рукописи, которая влетела в открытую дверь и упала к его ногам. Он подбежал к двери и выглянул на пропадавшую в кустах тропу, которая вела к проезжей дороге. Но таинственного репортера нигде не было видно. Заяц медленно заковылял прочь, золотисто-зеленая ящерица замерла на сосновом пне, и дятлы прекратили свою возню. Безлюдье в лесу было настолько полным, что редактор затруднился приписать эту выходку человеку. Скорее могло показаться, что у зайца какой-то виноватый вид, что дятлы недаром так многозначительно примолкли и что ящерица окаменела, терзаемая раскаянием.

Однако, рассмотрев рукопись, он сознался, что был несправедлив к беззащитной природе. Это были стихи, плохие до крайности, и потому они, несомненно, являлись делом человеческих рук. Редактор отложил их в сторону. В эту минуту ему показалось, что за окном мелькнуло чье-то лицо. В негодовании выскочив за дверь, он обшарил кустарник вокруг дома, но поиски его остались по-прежнему бесплодными. Поэт — если только это был он — скрылся.

Несколько дней спустя редактора в его уединении потревожили голоса, звучавшие то просительно, то убеждающе. Подойдя к порогу, редактор изумился, увидев мистера Моргана Мак-Коркла, почтенного гражданина поселка Ангела и подписчика газеты, который отчасти силой, отчасти уговорами направлял какого-то нескладного юнца к дверям редакции. Достигнув наконец своей цели и благополучно усадив свою жертву на стул, Мак-Коркл снял шляпу, старательно вытер узкую полоску лба, отделявшую его черные брови от щетинистых волос, и, махнув рукой в сторону упиравшегося спутника, объяснил:

— Прирожденный поэт и дурак, каких свет не создавал!

Приняв улыбку редактора за согласие познакомиться с поэтом, мистер Мак-Коркл отфыркнулся и продолжал:

— А еще не хотел идти! Говорит: «Господин редактор не пожелает меня видеть». «Пожелает! — говорю. — Ты прирожденный поэт, а он прямо-таки гений, неужто вы не столкуетесь?» Вот я его и привел. Стой, стой, куда ты?

Прирожденный поэт, выказывая все признаки смущения, пустился было бежать. Но Мак-Коркл немедленно настиг его, схватил за полы длинного парусинового сюртука и усадил обратно на стул.

— И бежать тебе некуда. Пришел — так сиди, ведь ты прирожденный поэт, хоть и труслив, как заяц. Вот, полюбуйтесь на него!

Поэт отнюдь не являл собою привлекательного зрелища. В его бесхарактерном лице едва ли была хоть одна черта, достойная внимания, кроме глаз, влажных, робких и напоминавших глаза того животного, с которым сравнил его Мак-Коркл. Это было то самое лицо, которое редактор видел в окне.

— Четыре года я его знаю, с тех пор как он еще мальчишкой был, — продолжал Мак-Коркл громким шепотом. — Вот всегда он такой, убей меня бог. Рифмы для него ничего не стоят: раз, два — и готово. А ведь образования никакого и всю жизнь прожил в Миссури. Зато стихи из него так и прут. Еще сегодня утром спрашиваю его (а он живет вместе со мной). «Мильт, — спрашиваю, — завтрак готов?» А он вскочил да и выпалил без единой заминки: «И завтрак готов, и птицы поют на свободе, и утренней зарей сияет все в природе!» Когда человек сочиняет такие стихи, да еще по собственному почину, жаря в то же время оладьи, значит, он прирожденный поэт, — сказал мистер Мак-Коркл, торжественно понижая голос.

Наступило неловкое молчание. Мистер Мак-Коркл покровительственно улыбался своему протеже. Прирожденный поэт смотрел так, как будто снова собирался пришпорить — не Пегаса, а самого себя. Редактор спросил, чем может быть полезен.

— Конечно, можете, — ответил мистер Мак-Коркл, — вот именно можете. Мильт, где эти стихи?

Физиономия редактора вытянулась, когда поэт извлек из кармана свернутую трубкой рукопись. Однако он взял ее в руки и машинально просмотрел. Это был дубликат подброшенных в редакцию стихов. Ответ редактора был краток, но внушителен. Мне жаль, что я не могу передать точных его слов, но из них следовало, что никогда еще столбцы «Вестника» не были так переполнены. Материалы первостатейной важности, имеющие отношение к экономическому прогрессу Сьерры и затрагивающие вопросы престижа округов Калаверас и Туолумна, дожидались своей очереди. Пройдут недели, пожалуй, месяцы, прежде чем весь срочный материал будет напечатан и «Вестник» сможет помещать в своих столбцах материал менее ответственного содержания. К тому же, заметил редактор с сожалением, поэзия решительно не пользуется успехом в предгорьях Сьерры. Датч-Флет не читает даже Байрона и Мура, а в Грасс-Вели существует предубеждение против Теннисона. Однако редактор взирал на будущее с надеждой. Может быть, года через три-четыре, когда в стране наладится жизнь…

— А что стоит напечатать эту штуку? — спокойно прервал его Мак-Коркл.

— Долларов пятьдесят, пойдет как объявление, — с живейшей радостью отозвался редактор.

Мистер Мак-Коркл вложил требуемую сумму в руку редактора.

— Вот это самое я и говорил Мильту. «Мильт, — говорю я, — не жалей денег, ведь ты прирожденный поэт. Тебя ведь никто не просит писать, ты по своей воле за это дело взялся, значит, надо платить. Вот по этому самому господин редактор и не печатал твоих стихов».

— Какое же имя поставить под стихами? — спросил редактор.

— Мильтон.

Это было первое слово, которое вымолвил прирожденный поэт за все время разговора, и голос у него был такой приятный и музыкальный, что редактор посмотрел на него с любопытством и подумал: нет ли у него сестры?

— Мильтон. А дальше?

— Это его имя, — вмешался мистер Мак-Коркл.

Редактор намекнул, что уже имеется другой поэт того же имени.

— Так, значит, их могут спутать? Плохо дело, — заметил Мак-Коркл глубокомысленно. — Что ж, ставьте полностью: Мильтон Чеббок.

Редактор сделал пометку в рукописи.

— Я сейчас же пущу стихи в набор, — сказал он.

Этим он, кстати, давал понять, что аудиенция окончена. Поэт и меценат рука об руку направились к выходу.

— Смотрите в следующем номере, — сказал редактор с улыбкой, отвечая на робкий, умоляющий взгляд поэта, и дверь за ними захлопнулась.

Редактор сдержал свое слово. Он немедленно стал к наборной кассе и, развернув рукопись, принялся за дело. Дятлы на крыше снова застучали, и через несколько минут лес зажил своей прежней жизнью.

В пустой, похожей на сарай комнате не было слышно ни звука, кроме возни дятлов на крыше да звяканья наборной линейки в руках редактора, собиравшего литеры в строчки, а строчки — в плотный столбец. Каково бы ни было его мнение о рукописи, этого нельзя было заметить по его лицу, которое выражало только непроницаемое равнодушие, свойственное его профессии. И, быть может, напрасно, потому что косые лучи заходящего солнца, которые к вечеру начали пронизывать прилегающий кустарник, нащупали и осветили засевшую под окном редактора фигуру — фигуру, сидевшую неподвижно уже не один час. У окна редактор работал бесстрастно и молчаливо, как сама судьба. А за окном сидел прирожденный поэт Сьерра-Флета и смотрел на редактора, словно дожидаясь его приговора.


Действие стихов на Сьерра-Флет оказалось разительным и беспримерным. Совершенная нескладица виршей, неслыханное убожество содержания, а главное то, что произведение это принадлежало местному жителю и было напечатано в местной газете, немедленно принесло автору стихов известность. В течение долгих месяцев округ Калаверас жаждал какой-нибудь сенсации; со времен последнего выступления Комитета бдительности ничто не нарушало тягостной скуки, порожденной застоем в делах и ростом цивилизации. В более благоприятные времена редакцию «Вестника» попросту разнесли бы в щепки, а редактора изгнали за пределы округа; теперь же на газету был такой спрос, что тираж разошелся в одну минуту. Короче говоря, стихи мистера Мильтона Чеббока были ниспосланы Сьерра-Флету самим провидением. Их читали на приисках у костров, в одиноких хижинах, в ярко освещенных барах и шумных салунах, их декламировали с козел дилижанса. Их распевали в Покер-Флете с припевом собственного сочинения, а Пиррова фаланга Захудалого Прииска, известная под именем «Веселых оленей Калавераса», исполняла на тему стихотворений какую-то языческую пляску. Некоторые неудачные и двусмысленные выражения в этих стихах породили множество вариантов и комментариев, к сожалению, отличавшихся скорее замысловатостью, чем изяществом мысли и слога.

Никогда еще ни один поэт не завоевывал известности среди своих сограждан с такой молниеносной быстротой. От уединенной хижины Мак-Коркла и незаметных кулинарных трудов он перешел на путь, озаренный сиянием славы. Имя «Чеббок» писалось мелом на некрашеных стенах, выдалбливалось киркой на срубах шахт. В барах подавали напиток под названием «Успокоитель Чеббока» или «Увеселитель Чеббока». В течение нескольких недель грубый проект памятника Чеббоку, изготовленный из цирковых плакатов и опереточных афиш, можно было видеть у перевоза Килера — гений округа Калаверас на летящем во весь опор скакуне и в короткой юбочке венчает поэта лаврами. Поэта наперебой приглашали распить бутылочку и осыпали преувеличенными комплиментами. Встреча между полковником Старботтлом из Сискью и Мильтоном Чеббоком, организованная Бостоном из Ревущего Стана, по рассказам очевидцев, была неописуемо трогательна. Полковник обнял поэта дрожащими руками.

— Я не могу вернуться к своим избирателям, сэр, раньше чем эта рука, пожимавшая руку даровитого Прентиса и незабвенного По, не будет удостоена рукопожатия богоподобного Чеббока. Джентльмены, американская литература переживает новый расцвет. Да, пожалуйста, мне с сахаром.

Бостон же собственноручно написал поздравительные письма от Лонгфелло, Теннисона и Браунинга к мистеру Чеббоку, сдал их на почту в Сьерра-Флете и любезно согласился продиктовать ответы на них.

Доверчивость и непритворный восторг, которым встретили эти письма поэт и его покровитель, могли бы тронуть сердца угрюмых шутников Сьерра-Флета, если бы не вдруг проявленная обоими в равной мере слабость характера. Мистер Мак-Коркл нежился в лучах славы своего протеже и обращался с обитателями Сьерра-Флета покровительственно и надменно; а сам поэт, старательно напомаженный и завитой, в ярком галстуке и дешевых перстнях, фланировал перед единственной в Сьерра-Флете гостиницей. Легко себе представить, что это проявление слабости доставило величайшее удовольствие поселку, увеличило популярность поэта и осенило новой мыслью шутника Бостона.

В то время перед восхищенной публикой Сьерра-Флета подвизалась одна молодая особа, известная зрителям и коллегам под именем «Любимицы Калифорнии». Ее специальностью были мужские роли. В облике уличного мальчишки она была неотразима; исполняя негритянские танцы, она с молниеносной быстротой покоряла сердца золотоискателей. Задорная, хорошенькая брюнетка, она сохранила репутацию неприступной добродетели, невзирая на достойный самого Юпитера золотой дождь, которым Сьерра-Флет неизменно встречал ее появление на сцене. Среди восторженной толпы ее поклонников выделялся Мильтон Чеббок. Он присутствовал на каждом представлении. Целыми днями он торчал у дверей «Юнион-Отеля», чтобы хоть мельком взглянуть на Любимицу Калифорнии. В скором времени он получил от нее записку, написанную изящнейшим женским почерком, имитация которого, по общему мнению, так удавалась Бостону. Поэту давали понять, что его поклонение замечено. Тот немедля обратился к Бостону с просьбой сочинить для него подходящий ответ. В конце концов Бостону для осуществления его юмористического замысла понадобилось привлечь к делу самое молодую актрису и заручиться ее согласием. Он посвятил ее в свой план, успех которого должен был прославить его в потомстве как юмориста. Черные глаза Любимицы Калифорнии блеснули одобрительно и коварно. Она поставила только одно условие, что сначала должна увидеть жертву — дань женской слабости, которую не могли искоренить даже долгие годы ношения брюк и сапог и исполнения негритянских танцев. Она должна была увидеть поэта во что бы то ни стало. И день встречи был назначен ровно через неделю.

Не следует думать, что в дни своей популярности мистер Чеббок забыл о своем поэтическом даровании. Каждое утро он уходил на несколько часов за город, «общался с природой», по выражению мистера Мак-Коркла, то есть бродил по горным тропам, валялся под деревьями, собирал душистые травы или яркие ягоды мансаниты. Все это он обычно относил редактору попозже вечером, к великому неудовольствию энергичного этого журналиста. Спокойный и малообщительный, он терпеливо просиживал до конца рабочего дня, наблюдая, как трудится редактор, а потом так же спокойно уходил. В этих визитах было что-то настолько смиренное и ненавязчивое, что у редактора не хватало духу прекратить их, и, научившись видеть в них неотъемлемую часть жизни леса, вроде стука дятлов, он часто забывал о присутствии поэта. Иногда, тронутый прекрасным выражением его влажных и робких глаз, редактор собирался серьезно поговорить с гостем о его дурацкой блажи, но, взглянув на напомаженные волосы и пышный галстук, каждый раз неизменно передумывал. Случай был, по-видимому, безнадежный.

Встреча между мистером Чеббоком и Любимицей Калифорнии состоялась в одном из номеров «Юнион-Отеля»; для соблюдения приличий при встрече присутствовал архиюморист Бостон. Этому джентльмену мы обязаны единственным достоверным отчетом о свидании. Как бы ни был молчалив мистер Чеббок в присутствии представителей своего пола, с прекрасной половиной человечества он оказался необычайно многословен, как и все поэты. Хотя Любимица Калифорнии привыкла к неумеренным похвалам, ее сильно смутили преувеличенные комплименты гостя. С особенным восторгом он распространялся о том, как она исполняет мужские роли и пляшет джигу. Наконец к ней вернулась привычная смелость и, ободренная присутствием Бостона, Любимица Калифорнии задорно спросила, в какой же роли она является предметом такого лестного восхищения: мальчика или девушки?

— Это прямо-таки его с ног сшибло, — говорил в восторге Бостон, рассказывая впоследствии об этой встрече. — И что же вы думаете, ведь этот чертов дурак попросил, чтобы она взяла его с собой… Захотел, видите ли, поступить в труппу.

План, кратко изложенный Бостоном, заключался в том, чтоб убедить мистера Чеббока выступить перед публикой Сьерра-Флета в костюме (уже придуманном и заготовленном самим юмористом) и продекламировать свои стихи вслед за выступлением Любимицы Калифорнии. По данному знаку публике полагалось встать с мест и забросать поэта разными неаппетитными предметами (предварительно заготовленными автором плана), затем несколько избранных лиц должны были ворваться на сцену, схватить поэта и, проведя по улицам во главе триумфальной процессии, вывести его далеко за пределы поселка со строгим наказом не возвращаться назад. В первую часть плана поэт был посвящен, а для второй исполнителей найти было нетрудно.

Наступил чреватый событиями вечер, и публика сплошной массой заполнила длинный, узкий зал. Любимица Калифорнии никогда еще не была так весела, так беспечна, так очаровательна и задорна. Однако вознаградившие ее аплодисменты показались робкими и вялыми по сравнению с той иронической овацией, которая приветствовала появление на сцене прирожденного поэта. Затем воцарилось настороженное молчание, и поэт, подойдя к рампе, остановился, держа перед собой рукопись.

Он был мертвенно бледен: надо полагать, на лицах зрителей было написано, что именно ему предстоит, а может быть, тайное чутье говорило ему о близкой опасности. Он попытался заговорить, но голос изменил ему; он пошатнулся и неверными шагами направился за кулисы.

Боясь упустить свою добычу, Бостон дал знак и одним прыжком очутился на сцене. Но в ту же самую минуту из-за кулис выскочила легкая фигурка, дала пораженному юмористу такого пинка, что он кувырком полетел в оркестр, потом отколола антраша, сделала несколько пируэтов по сцене и, приблизясь к рампе, крикнула с тем неподражаемым видом, с той детской развязностью, которая приводила зрителей в такой восторг минуту назад:

— Эй, послушайте! Лежачего не бьют, знаете ли!

Взгляд, голос, быстрота движений, а больше всего прямая смелость маленькой женщины оказали свое действие. Ее выходку встретили взрывом сочувственных аплодисментов.

— Бегите, пока не поздно, — торопливо шепнула она, слегка повернув к поэту голову, но не меняя своей дерзкой и вызывающей позы.

Не успела она договорить, как поэт зашатался и упал в обморок. Тогда она отчаянным шепотом скомандовала за кулисы:

— Давайте занавес!

Зрители слегка зашевелились, протестуя, но в глубине залы показались широкие плечи Юбы Билла, высокая, статная фигура Генри Йорка из Сэнди-Бара и бледное, решительное лицо Джона Окхерста. Занавес опустился.

Любимица Калифорнии стала на колени перед лежащим в обмороке поэтом.

— Принесите воды! Бегите за доктором. Стойте! Убирайтесь прочь, все, все убирайтесь!

Она развязала пестрый галстук, расстегнула воротник рубашки. И вдруг разразилась истерическим хохотом.

— Мануэла!

К ней подбежала ее горничная-метиска.

— Помоги перенести его ко мне в уборную, скорей, а потом стань за дверью и никого не пускай. Если станут спрашивать, скажи, что он ушел. Слышишь? Он ушел!

Старуха сделала, как ей сказали. Через несколько минут публика разошлась. И еще до наступления утра из города скрылись Любимица Калифорнии, Мануэла, а с ними и поэт Сьерра-Флета.

Увы! С ними исчезла и добрая слава Любимицы Калифорнии. Только немногие из ее поклонников, притом сами далеко не пользовавшиеся безупречной репутацией, верили в то, что честь их любимой актрисы осталась незапятнанной: само собой разумеется, сделала глупость, но все это еще разъяснится. Большинство же, отдавая должное ее бесспорной смелости и отваге, сожалело, что все это потрачено впустую, на человека, не достойного ее внимания. Сделать своим избранником смешного, презренного бродягу, который даже за себя постоять не может, значило оскорбить весь поселок, не говоря уже о том, что это свидетельство глубокой развращенности натуры.

Полковник Старботтл лишний раз убедился, что имя женщины — ничтожество. Ему было известно много подобных случаев: он прекрасно помнил, сэр, как одна из самых богатых наследниц в Филадельфии, прелестная женщина, сэр, убей меня бог, бросила одного южанина, члена конгресса, и бежала с каким-то негром, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Полковник давно заметил, что у этого мерзавца есть что-то на уме. Он, конечно, не смеет осуждать эту даму, сэр, однако он заметил… И тут полковник начинал говорить намеками, настолько загадочно и невразумительно, что слушатели не могли понять, в чем дело.


Через несколько дней после исчезновения мистера Чеббока странные слухи дошли до Сьерра-Флета, а Бостон, который с тех пор, как его замысловатая шутка потерпела фиаско, впал в уныние, обычно свойственное великим юмористам, вдруг обнаружил, что его присутствие необходимо в Сан-Франциско. Однако пока что среди обитателей Сьерра-Флета бродили самые смутные догадки и ничего не было известно наверное.

В один ясный вечер редактор «Вестника Сьерры», подняв глаза от наборной кассы, увидел стоящего на пороге мистера Моргана Мак-Коркла. Лицо достойного джентльмена выражало такое расстройство, что сразу же привлекло к себе сочувственное внимание редактора. Держа в руках распечатанное письмо, Мак-Коркл вышел на середину комнаты.

— Я всегда был известен как человек порядочный, — начал Мак-Коркл, запинаясь, — и потому мне хотелось бы, господин редактор, поместить опровержение на страницах вашей уважаемой газеты.

Господин редактор попросил его продолжать.

— Вы, может, не забыли, что около месяца назад я приводил сюда одного… ну, скажем, молодого человека, которого звали… ну, скажем, Мильтон, Мильтон Чеббок?

Господин редактор прекрасно это помнил.

— Это самое лицо я знал больше четырех лет; два года мы вместе работали на приисках. Не то чтоб я все время с ним виделся — он очень робел и прятался от всех и вообще был со странностями, как оно и полагается прирожденному поэту, так мне думалось. Вы, может, помните, ведь это я сказал, что он прирожденный поэт?

Редактор это помнил.

— Я его подобрал в Сент-Джо, лицо его мне понравилось, да и к тому же мне почему-то взбрело в башку, что он, верно, сбежал из дому, а я и сам человек семейный, у меня свои дети есть, а кроме того, мне показалось, что он ни дать ни взять прирожденный поэт.

— Ну? — сказал редактор.

— Я уже говорил, что теперь мне хотелось бы поместить опровержение на страницах вашей уважаемой газеты.

— Какое опровержение? — спросил редактор.

— Я сказал, если вы помните мои слова, что он прирожденный поэт.

— Да.

— Так вот, из этого письма видно, что я ошибся.

— Ну?

— Он оказался женщиной!