КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Тигр в дыму [Марджери Аллингхэм] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах


Приятного чтения!




Марджори АллингемТигр в дыму

Посвящается Салли Рид

Лишь наиболее симпатичные персонажи этой книги списаны с реальных людей, событий же, о которых здесь рассказывается, не происходило вовсе.

В преступных кругах современной Великобритании Лондон обыкновенно именуется не иначе как дым.

Глава 1Призраки

— А если это просто-напросто шантаж? — с надеждой произнес мужчина на заднем сидении такси.

Пропитанная ледяной водой шафранно-ржавая завеса тумана целый день висела над городом и уже опускалась вниз на дома. Небо было грязно-рыжее, как половая тряпка. Все остальное имело вид зернистой типографской печати по серой бумаге с редкими бликами цвета рыбьей чешуи от мокрого плаща постового полисмена.

Транспорт еле двигался, грозя и вовсе замереть с наступлением сумерек. К западу лежал вымокший до нитки Гайд-парк, с северной стороны лязгом и грохотом давал о себе знать огромный железнодорожный вокзал. А между ними на мили тянулись, изгибаясь, целые улицы желтых, как сливочное масло, оштукатуренных фасадов всех мыслимых степеней ветхости.

Туман успел пробраться внутрь машины, когда такси попало в пробку и едва ползло. Он просочился в салон, словно желая запятнать своими грязными пальцами двоих ехавших там молодых людей: его и ее. Они сидели, смущенно отодвинувшись друг от друга, но крепко держась за руки. То он, то она время от времени украдкой поглядывали с одинаковой тревогой на эти переплетенные между собой пальцы, покоящиеся на потертом кожаном сиденье.

Джеффри Ливетт — мужчина чуть старше тридцати, со сдержанным, твердо очерченным лицом, крепкого, мускулистого сложения. Его карие глаза, умные и решительные, кажутся непроницаемыми, а хорошо постриженные светлые волосы и неброская одежда в равной степени отмечены безупречным вкусом. В его облике ничто не выдает ни особого мужества, ни страстей, ни исключительных для его лет коммерческих способностей. Сейчас, переживая самое тяжкое в своей жизни испытание, он выглядит всего лишь слегка растерянным и мрачным.

Рядом с ним Мэг Элджинбродд, в которую он влюблен, оказывается, куда больше, чем сам предполагал. Все светские хроники уже раструбили по стране об их помолвке.

Ей двадцать пять лет и три недели от роду, из коих последние пять лет она была уверена, что ее муж погиб на фронте, но в последние три недели, после оглашения их помолвки с Джеффри Ливеттом, она получила по почте одну за другой несколько фотографий, сделанных на улице. Все снимки, если судить по деталям, попавшим в кадр, совсем свежие, и на каждом среди толпы фигура ее покойного мужа майора Мартина Элджинбродда, — или же некоего мужчины, схожего с ним, словно двойник. На обороте карточки, пришедшей последней, корявыми печатными буквами было нацарапано послание.

— Возможно, это просто шантаж, — повторил Джеффри, пытаясь придать своему голосу непринужденность. — Кэмпион ведь так полагает, правда?

Она долго не отвечала, и он внимательно посмотрел на нее, покорно принимая всю боль, которую причинило ему это молчание. Как она хороша! Царица Нефертити в костюме от Диора! Одежда кажется частью ее самой, Редингот сливового цвета с немыслимым воротником, выгнутым, словно парус, только подчеркивает ее хрупкость. Как и требует мода, она выглядит по-кошачьи подчеркнуто-гибкой, вся — текучее сопряжение костей и мышц. Прядь льняных волос выбилась из-под складок фетра, а за ними уже нечто не вполне реальное. Точеная кость сквозит из-под нежно окрашенной плоти, которая своим цветом исподволь подчеркивает и усиливает цвет огромных глаз более прозрачный, чем скандинавский синий, и более глубокий, нежели серый саксонский. У нее небольшой, изящной формы нос. Крупный, чуть подкрашенный рот кажется совершенно ненастоящий, пока она не заговорит. Голос — с легкой хрипотцой, тоже модный, но с интонацией живой и простодушной. Еще не слыша слов, по одной интонации можно понять и удивиться, какое это искреннее и юное существо.

— Так считает полиция. А насчет Альберта я просто не знаю. Невозможно понять, что у него на уме. Вэл и та не знает, а ведь она его сестра. Разве что Аманда, — но ведь на то она и жена!

— Неужели вы с Амандой об этом не поговорили? — он из последних сил пытался сдержаться. Для настоящего мужчины, от природы стоящего на земле обеими ногами, это совершенно непонятная и неприличная нервозность.

Мэг повернулась к нему, и он уловил аромат ее новых духов.

— Увы, нет, — ответила она. — Все это застолье оказалось на редкость неловким. Папа старался не подавать вида, а мы с ней изображали пай-девочек и как бы ничего не замечали. Все это начинает становиться невыносимым, милый.

— Понятно. Каноник в самом деле считает, что это — Мартин? — он говорил чересчур торопливо. — Твой супруг, — добавил он с церемонностью, которой между ними уже год как не существовало.

Она заговорила нерешительно, смущенно посмеиваясь:

— Милый, это так ужасно! Я чуть не сказала: «Папа вечно предполагает самое худшее», но это неправда, ни про папу, ни про Мартина.

Джеффри не ответил. Возникла долгая тягостная пауза, в течение которой такси успело одолеть еще около фута и снова остановилось, разочарованно пыхтя. Молодой человек взглянул на часы.

— Во всяком случае, время еще есть. Ты точно помнишь, что встречаешься с Кэмпионом и инспектором именно в три тридцать?

— Да. Альберт сказал, что встречаемся на площадке у начала путей, где раньше так пахло лошадьми. А в послании говорится только «Батский поезд, пятнадцать сорок пять, восьмое ноября», больше ничего.

— На обороте фотографии?

— Да.

— Это — не почерк Мартина? Просто печатные буквы?

— Я же говорила тебе.

— Но ты мне его не показывала.

— Разумеется, милый.

— Почему?

Ее широко раскрытые глаза спокойно вынесли его взгляд.

— Да просто как-то не хотелось. Я показала его Вэл, для которой работаю, а она позвонила брату. Альберт подключил полицию, они забрали снимок, так что и показывать-то нечего.

Для лица Джеффри ни обиженное, ни беспомощное выражение природой вообще не предусматривалось. Он смотрел на нее долгим тяжелым взглядом.

— Скажи, а что, он похож?

— В том-то и дело, что похож. Похож на всех снимках, — ее собственные слова показались ей какими-то жалкими, — даже на том первом, что мы все видели. Они все похожи, но все это плохие снимки. К тому же…

— Что?

— Я только хотела сказать, что никогда не видела Мартина в штатском. Ну не совсем, конечно, просто мы могли видеться с ним только во время двух его коротких отпусков. Мы ведь поженились всего за пять месяцев до его гибели — если он в самом деле погиб.

Мужчина устремил взгляд в туман, разглядывая снующие в нем тени.

— А что, наш дорогой каноник Эйврил всерьез верит, будто майор действительно объявился, чтобы помешать тебе выйти за меня, через пять лет после справки из Министерства «Пропал без вести, предположительно — убит»?

— Нет, — запротестовала она. — Просто папа вечно боится, что люди могут неожиданно оказаться злодеями, или ненормальными, или неизлечимо больными. Такой вот недостаток. Пожалуй, это его единственная скверная черта. Папе говорят, когда неприятность уже действительно случилась. Представляю, каково ему теперь. Он опасается, что Мартин жив, но сошел с ума.

Джеффри медленно повернулся к ней и заговорил с нарочитой жесткостью, направленной, в первую очередь, на себя самого:

— А ты-то как, милочка? Ты-то сама на что надеешься?

Она вздохнула и откинулась назад, вытянув длинные стройные ноги и вонзив высоченный каблук в джутовый коврик. Ее глаза глядели на него абсолютно честно.

— Я знала, что придется все это тебе рассказывать, Джеф, так что я все продумала, — она говорила очень медленно, и оттого каждое слово звучало тяжко и убедительно. — Я тебя люблю. Это правда. Теперь, пережив эти пять лет, я стала совсем другая, и эта другая ужасно любит тебя и будет любить всегда, — по крайней мере, мне так кажется здесь и сейчас, в этом вот такси. Но когда мне было девятнадцать, я любила Мартина, и когда я узнала, то есть когда я стала считать его погибшим, я думала, что и сама умру! — она помолчала. — В каком-то смысле так и получилось. Твоя Мэг — уже совершенно другое существо.

Джеффри Ливетт почувствовал, что плачет. Во всяком случае, у него защипало в глазах и все как-то поплыло перед ними. Рука его сильнее сжала тоненькую руку в перчатке, приподняла ее и снова с нежностью положила на сиденье.

— Как глупо получилось, — произнес он. Мне не следовало задавать тебе подобных вопросов, моя дорогая, дорогая девочка. Слушай, я верю, мы с тобой все одолеем, все у нас будет по полной программе. И сбудется все, о чем мы с тобой мечтали — и малыши, и дом, и счастье, и даже шикарная свадьба. Все обойдется, клянусь тебе, Мэг. Наверняка все обойдется!

— Нет, — спокойно возразила спутница. Ей, как всем женщинам подобного типа, была свойствена мягкая настойчивость. — Я хочу рассказать тебе, Джеффри, ведь я все обдумала, и мне хочется, чтобы ты знал, чтобы ты хотя бы понимал мои поступки. Видишь ли, это письмо может означать ровно то, что оно значит, и возможно, уже через час я буду беседовать с Мартином. Я все думала, как это будет ужасно для него. Понимаешь, я забыла его. Единственное, что я помню и чего боюсь — это что мне придется сказать ему про собаку.

— Про собаку? — переспросил он недоуменно.

— Да. Старый добрый Эйнсворт. Он околел вскоре после того, как Мартин — по всей видимости — погиб. Мартин этого не вынесет. Он так любил пса. Они могли часами сидеть, не сводя друг с друга глаз. Ужасно, но мне и в самом деле чаще всего вспоминается именно это. Пижама Мартина и плотная коричневая шерсть Эйнсворта. Оба сидят, уставившись друг на дружку, и совершенно счастливы.

Свободной рукой она сделала неопределенный жест. Его мгновенная дуга выхватила из утраченного мира авиарейдов и завтраков на ходу в переполненных ресторанах, из мира гостиниц и вокзалов, из мира цвета хаки и солнца, из военного хаоса островки украденного покоя.

— Когда он воевал в Пустыне, он сочинил для Эйнсворта стихи, — для меня, знаешь ли, он ничего подобного никогда не писал, а для Эйнсворта одно все-таки сложил, — ее хрипловатый голос уже вернулся в этот нынешний, сырой и ненастный мир. — Я эти стихи всегда помнила. Он прислал их сюда, надо полагать, Эйнсворту лично. Ты ведь даже не представлял, чтобы Мартин писал стихи, правда? Там было так:

Где ты, мой пес, коричневый дворняга?
Где добрый карий взгляд и чинная повадка?
Ты вдумчиво, прилежно размышлял
о себе,
о пище, о сексе.
К тому же ты был плут,
но не зазнайка.
Иной раз даже штатским перепадало
твое угрюмое рукопожатье.
Теперь бы нам с тобой потолковать:
нам есть о чем солдату и собаке.
Она умолкла. Ливетт не шевелился. Ледяной туман, проникнув в машину, словно превратился в кого-то третьего. В конце концов, пришлось сделать усилие, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Странный парень, — пробормотал Джеффри.

— По-моему, нет, — было видно, что она изо всех сил старается вспомнить его. — Он ведь был тогда солдатом, понимаешь? Он был им все то время, что я его знала.

— Боже мой, ведь это верно! — он узнал, наконец, тень своей собственной юности в том причудливом военном прошлом, отступающую все дальше и дальше с каждым уходящим днем. — Ну да, конечно! Бедняга! Бедняга парень!

Мэг склонила голову, Она никогда не кивает, вдруг подметил ее спутник. Ее движения всегда плавны и грациозны, как у эдвардианской дамы, только более естественны.

— Я никогда не видела его вне войны, — произнесла она, как произносят «я никогда не видела его трезвым». — Мне кажется, я совсем его не знала, то есть не знаю.

Последние слова прозвучали как-то неразборчиво, и она растерянно замолчала. Такси тем временем, уловив момент, снова рванулось вперед и резко повернуло к вокзалу.

— Ты пойдешь со мной, Джефф?

— Нет, — отказ показался ему самому чересчур суровым, и он поспешил как-то смягчить его. — Мне, наверное, не стоит, верно? Я позвоню тебе часов в пять. Вы ведь без меня там справитесь, с Кэмпионом и его ищейкой, правда же? Думаю, без меня тебе будет проще. Разве нет?

В вопросе неожиданно прорвалась пронзительная нота внезапно вспыхнувшей надежды. Мэг расслышала ее и поняла, но раздумывала слишком долго.

— Я просто не знаю.

— Ступай одна, — он едва тронул ее губами и распахнул дверцу прежде, чем такси успело затормозить. Когда он помогал Мэг выйти, она вцепилась ему в рукав. Уличная толпа, огромная и бестолковая, снова притиснула их друг к другу. И снова Джеффри увидел Мэг, как видел с небольшими перерывами все сегодняшнее утро, но уже другими глазами и как бы впервые. Ее голос, долетая до него сквозь уличный грохот, звучал неуверенно и напряженно. Она пыталась объяснить ему:

— Я ведь ничего толком не сказала тебе, Джефф. Я совсем запуталась. Мне так жалко, милый!

— Не надо, — тихо произнес он и чуть подтолкнул ее вперед. Толпа подхватила ее и унесла прочь под темные своды вокзала, увешанные фестонами тумана, словно падуги старинного театра. Она обернулась, хотела помахать ему маленькой ладошкой в перчатке, но не смогла этого сделать — сперва из-за носильщика с тележкой, потом из-за женщины с ребенком, и наконец исчезла из вида, а он все стоял и смотрел ей вслед, позабыв захлопнуть дверцу такси.

А в это время мистер Альберт Кэмпион и старший инспектор полицейского Управления Чарльз Люк, глава второго, самого тяжелого во всей столице полицейского округа, чем он и гордился, стояли на крытой площадке в южном крыле вокзала позади нескольких рядов вагонов и ждали. Мистера Кэмпиона годы пощадили, разве что выбелили ему шевелюру. В остальном, он был все таким же, как в свои девятнадцать — стройный мужчина элегантно неброской внешности, среднего — примерно шести футов — роста, с обманчиво безразличным выражением лица и приятными манерами. Без особых примет, — таких обычно не замечают и недооценивают, — он спокойно стоял, заняв выгодную для наблюдения позицию, и добродушно-небрежно обозревал толпу.

Его спутник являл собой зрелище совершенно в ином роде. Чарли Люк в своем не внушающем доверия штатском костюме больше всего напоминал чемпиона-тяжеловеса на тренировках. Его мрачноватое лицо со сверкающими как два кристалла глазами и резко очерченным благородным носом в сумраке пасмурного дня светилось внутренним огнем. Низко надвинутая мягкая черная шляпа почти полностью скрывала коротко остриженные вьющиеся волосы. Длинные руки были глубоко засунуты в карманы брюк, отчего пальто сзади оттопыривалось как хвост голубя-турмана.

Определенной части жителей округа, имеющей известные основания интересоваться личностью инспектора, следовало бы воздать ему должное: не заметить Люка просто невозможно. Он был на несколько дюймов выше своего спутника, хотя из-за более плотного телосложения казался ниже. Лицо его, как обычно, хранило выражение сильного, хотя и сдерживаемого возбуждения и жестко контролируемой физической силы, а ясный взгляд светлых глаз не упускал ничего.

— Это вполне может оказаться дурацким розыгрышем, а она и клюнула, — заметил он, задумчиво вычерчивая на тротуаре носком ботинка замысловатый крючок. — Хотя, честно говоря, мне так не кажется. По-моему, дело пахнет керосином. А если уж на то пошло, так нам с вами того и надо, а? Никогда ведь не знаешь. С этими свадьбами частенько происходят всякие странные штуки!

— Во всяком случае, тут замешано третье лицо — тот мужчина, — мягко возразил мистер Кэмпион. — Сколько его фотографий у вас — пять?

— Две сделаны на Оксфорд-стрит, одна — у Мраморной Арки, одна на Стрэнде — та, где по киноафише можно датировать снимок прошлой неделей, — и потом вот эта, последняя, с текстом на обороте. Точно, пять.

Инспектор застегнул пальто, переминаясь с ноги на ногу.

— Холодно, — пояснил он. — Надеюсь, она не опоздает! И еще надеюсь, что она недурна собой. Должно же в ней хоть что-то быть, если она даже своего прежнего мужа толком узнать не может!

— А вы бы сами поручились, что спустя пять лет узнаете человека на этих моментальных снимках? — усомнился Кэмпион.

— Да вряд ли, — Люк сунул голову под воображаемое покрывало, потом чуть присел, одновременно рисуя нечто в пространстве обеими руками. — У этих допотопных уличных фотографов — мы их зовем «мордовтирателями» — нет ни современной техники, ни мало-мальски приличной пленки. Так-то оно так. Но, по-моему, собственного-то мужа женщина узнает даже по подметкам из окна подвала или там по шляпе из окошка автобуса!

Мистер Кэмпион с интересом наблюдал за собеседником. Первый признак сентиментальности, выказанный старшим инспектором за все время их знакомства! Кэмпион не преминул бы отметить это вслух, однако Люк продолжал говорить:

— Если это шантаж, а похоже, так оно и есть, то какой-то уж больно странный. Непонятно, что хотят со всего этого иметь, правда ведь? — его глаза мерцали сквозь табачный дым. — «Дайте мне пятьдесят фунтов, а то вас привлекут за двоемужество», так, что ли, — но ведь второй-то раз она замуж еще не вышла, правильно? Шпана, конечно, бывает иногда с приветом, но чтобы такого дурака свалять, даже я не слышал. Было бы хоть объявление не о помолвке, а о бракосочетании, тогда еще можно предположить какой-то резон. Но все равно — зачем отправлять ей снимки по одному — чтобы помочь нам? Мистер Кэмпион кивнул.

— Кстати, а как с фотографиями? Его собеседник пожал плечами.

— Да примерно как с этими воробьями — попробуйте порасспросите, — мрачно буркнул он, кивнув в сторону стайки крохотных, как мыши, пичуг, расчирикавшихся в водостоке над каким-то мусором. — Результат будет тот же, а вони меньше. Эти голубчики делают по несколько сот снимков в день. Все они вроде бы помнят, что кого-то такого снимали, но вроде бы и не его. Они злятся — из-за нас у них убытки. Мои ребята продолжают с ними работать, да только это перевод времени и денег. Снимки захватаны самыми разными пальцами. На всех пяти — та же размытая, размазанная фигура посреди улицы. Зацепки никакой. А последнее фото, где на заднем плане табло со временем отправления поезда — по-моему, самое дурацкое, — добавил он серьезно. — Либо ему просто неймется найти занятие для полиции, либо он полагает, что эта молодая леди раз в сто хуже, чем кажется. Вы говорите, что она не обманывает. Я с ней еще не говорил, так что вряд ли могу судить. Просто принимаю ваши слова на веру, и лишь потому только торчу здесь и уже закоченел до полусмерти!

Инспектор по прямолинейности натуры попал в цель своим намеком с тонкостью копра, забившего сваю, ничуть не желая причинить обиду. Если бы какой-нибудь из курсирующих по Западной Англии локомотивов, из тех, что сейчас, пыхтя и отдуваясь, стояли перед ними на путях, прибегнул к подобному аргументу, тот едва ли прозвучал бы энергичнее и убедительнее.

— Нет, она не обманывает, — отвечал Кэмпион. — Неужели вам не приходило в голову, что Элджинбродд может быть жив?

— А в Министерстве обороны сказали: «Нет, и баста».

— Я знаю. Но ведь им случалось и ошибаться.

— Если это сам Элджинбродд, тогда это тяжелый случай, — старший инспектор закатил глаза и высунул язык. — Не выношу психов!

Он снова принялся внимательно просматривать спешащих пассажиров, и миг спустя у инспектора вырвался тихий, но явственный свист.

— Вот она! — в его голосе слышалось торжество, — ставлю фунт, это и есть наша юная леди. Вот, взгляд — «ну-где-же вы-я-же-так-надеюсь»! Что, разве нет! С ума сойти!

Кэмпион поднял глаза и шагнул вперед.

— Недурно! Да, это миссис Элджинбродд!

Мэг заметила их, лишь когда те бросились к ней навстречу. В ее состоянии болезненной впечатлительности оба показались ей ужасными.

Вот он, Кэмпион, сыщик-любитель, скрывающий свое подлинное имя и титул. С виду — обыкновенный англичанин средних лет, типичный для своей среды и своего времени. Вот он перед ней, такой добрый, спокойный, разумный и находчивый, со всеми врожденными достоинствами, обещающими такую же предсказуемость реакций, как у породистой охотничьей собаки. Но она слишком хорошо знала, что за подобными людьми водятся самые необычайные свойства. У человека такой породы вдруг обнаруживается неожиданная храбрость, утонченнейшая образованность или на худой конец исключительные знания в области дешифровки китайских иероглифов либо выращивания хризантем.

А вот тот, что позади него — это что-то новенькое. На первый взгляд он показался Мэг просто отвратительным. Прежде она не слишком задумывалась о существовании полицейских, относя их к категории необходимых удобств вместе с банками и парламентской системой. Но тут перед ней несомненно лицо мужского пола, отнюдь не безынтересное, если не сказать — не лишенное привлекательности.

Люк устремился к ней с непритворным жадным нетерпением ребенка, увидевшего хорошенькую пушистую игрушку. Его глаза заискрились, а живое проницательное лицо приняло выражение безграничного понимания.

Стало ясно, что подобный обмен взглядами вот-вот испортит все дело, и все это вовремя поняли. Кэмпион представил их друг другу не без металла в бархатном голосе, а Чарли Люк не без сожаления отключил все свое обаяние, как выключают свет. Теперь он лишь внимательно смотрел на девушку, отмечая про себя ее красоту, но не придавая последней излишнего значения, хотя, надевая шляпу снова, уже не натягивал ее на самые уши. А в приветствии Мэг подчеркнутого холодка не было. Перед ним была просто взволнованная женщина, разрывающаяся между своей любовью и верностью, чья искренность не вызывала сомнений.

— К сожалению, мне не удалось найти других моментальных снимков для сравнения, — серьезным тоном сказала она. — Мой муж до войны жил не в Англии, так что тут не было почти никаких его вещей. А вместе мы пробыли так недолго, что было как-то не до фотографий.

Люк кивнул. Он угадывал это ее состояние, настолько мучительное, что невозможно начать разговор с вежливого обмена общими словами. Что же он, не видел, как люди волнуются?

— Понимаю вас, мисс, я хотел сказать, миссис Элджинбродд. Он жил во Франции и воспитывался у бабушки, не так ли? А погиб довольно молодым — лет двадцати пяти, кажется?

— Да. Сейчас ему было бы тридцать, — она нервно и словно бы с надеждой оглядывалась по сторонам. Движение это, совершенно неосознанное, глубоко тронуло обоих мужчин. Будто военные годы неожиданно глянули им в лицо, и пестро разряженная толпа в тумане на миг обрела цвет хаки. Как бы усиливая иллюзию, сзади, с Крамб-стрит, сквозь станционный грохот до них донеслись скорбные литавры уличного оркестра. То была почти неузнаваемая тень давней мелодии, словно бы вызванная из небытия и чуть тревожащая смутной угрозой. Люк сразу как-то поник, опустив широкие плечи.

— Студийное фото и карточка для паспорта, как вы понимаете, много дать не могут, — произнес он, а тем временем его длинные пальцы рисовали в воздухе сперва довольно большой квадрат, а потом — совсем маленький. — Думаю, мне следует вам сообщить, что наши эксперты измерили соотношение частей лица на этих фотографиях. По их мнению, это разные люди.

Он наблюдал за ней, стараясь оценить ее реакцию. На лице, обращенном к нему, отразилось одновременно разочарование и облегчение. Казалось, умерла одна надежда, но родилась другая. Новость огорчила ее — но в то же время обрадовала. Пристыженная, недоумевающая, казалось, она вот-вот заплачет. Люку стало ее невыносимо жалко.

— Я нашла вот это вчера вечером, — она обернулась к Кэмпиону. — Боюсь, снимок чересчур плотный, это один ребенок фотографировал нашу собаку, и Мартин попал в кадр. Не знаю, чем эта карточка сможет вам помочь, однако любой, кто помнит Мартина, узнает его на ней.

И вытащив маленький выцветший квадратик из недр своей большой сумки, она протянула его Кэмпиону. Старший инспектор заглянул ему через плечо. То был пожелтевший отпечаток с передержанного снимка — толстый, негроидного вида пес барахтается на лондонской лужайке, а вдали, на заднем плане, улыбаясь, засунув руки в карманы и вытянув вперед шею, стоит парень с лихими усами. Никаких определенных черт кроме, пожалуй, характера. Тем не менее, фотография заинтересовала обоих мужчин, и они долго-долго ее разглядывали. Наконец Люк хлопнул себя по карману пальто.

— Я прихватил одну из тех фотографий, но сейчас ими некогда заниматься, — пробормотал он, и взгляд его снова пустился бродить по огромному вокзалу. Инспектор был смущен и не скрывал этого.

— Ясное дело, тут есть отчего нервишкам сдать! — его проницательность и участливый тон исключали самую возможность оскорбления. — Тут есть взгляд. Я понимаю, что вы имеете в виду. Точно. А скажите, миссис Элджинбродд, не было ли у вашего мужа младших братьев, родных или двоюродных?

— Нет, я об этом ничего подобного не слышала, — отрезала она. Предположение открывало некие новые возможности, не самые желательные в данных обстоятельствах.

— А теперь послушайте меня, — с таинственным видом произнес Люк, и его квадратные плечи, казалось, стали еще шире, чтобы заслонить ее, — единственное, что вам остается — это не терять головы. Все зависит от вас. Миллион против одного, что все окажется обыкновенным шантажом, а за парнем приводов больше, чем вагонов за паровозом. Пока он осторожничает, стало быть, не слишком уверен. Возможно, просто хочет на вас поглядеть, а может, рискнет заговорить с вами. Все, что вам следует делать — это предоставить действовать ему. Остальное предоставьте мне, понятно?

— Время, — поторопил из-за его спины Кэмпион. — Еще идти минут пятнадцать.

— Мне лучше выйти на платформу, — Мэг шагнула было вперед, но Кэмпион остановил ее.

— Нет. Там-то он и будет тебя высматривать. Оставайся тут, пока мы его не увидим.

Она удивилась, тонкие брови высоко поднялись на гладком лбу, выпуклом, как у ребенка, и невольно приковавшем к себе внимание Люка.

— Я думала, в записке имеется в виду, что он приедет батским поездом!

— Это он хотел бы, чтобы вы так думали, — интонация старшего инспектора опасно приблизилась к отеческой. — Он бы хотел, чтобы вы смотрели на поезд, а он тем временем вас преспокойненько выследил. Штемпель-то ведь лондонский, а? Чтобы взять перронный билет, незачем ехать в Бат.

— О! Ну конечно, — она сделала шаг назад и встала у него за спиной, в напряженном ожидании вглядываясь в толпу. Несмотря на такой эскорт, она выглядела совсем одинокой.

Туман сгустился, и крыша из стекла и железа скрылась под его засаленным чехлом. Желтые фонари еле пробивались сквозь сумрак, и лишь облака пара из труб локомотивов казались более менее чистыми. То особое, присущее большим вокзалам настроение сдержанного возбуждения, во мгле еще больше усиливалось, а приглушенные туманом звуки отдавались еще более зловеще и гулко чем обычно. С того места, где они стояли, были видны все проходы к перронам основных направлений, а чуть выше и левее — вход в вокзал, все четыре его огромные двери, и совсем рядом — ярко освещенный книжный киоск.

Наступал вечерний час пик. Пассажиры, спеша и толкаясь, покидали кассы, и волна за волной растекались по всему пространству одной из самых длинных в мире платформ. Справа от наблюдавших в сторону Крамб-стрит подымалась проезжая улица, а за спиной был подземный переход в метро и двойной ряд телефонных будок.

Люк с безразличным видом следил за входом в вокзал, а Кэмпион тем временем внимательно наблюдал за выходом из метро, так что обоих застал врасплох внезапный вскрик у них под боком:

— О! Глядите! Там, дальше! Он там, там! Мартин!

Мэг, застыв на месте и позабыв обо всем, показывала пальцем, как ребенок, и кричала срывающимся голосом.

В пятидесяти ярдах от них, на опустевшей полосе грязного тротуара возникла ладная фигура с военной выправкой. Мужчина был в яркой, но элегантно сшитой спортивной куртке и зеленой мягкой шляпе с плоской круглой тульей и загнутыми кверху полями; он только-только вывернул из проезда, ведущего на Крамб-стрит. Он шагал торопливо, целеустремленно, не глядя по сторонам. Даже на расстоянии можно было различить полоску больших усов, — а за его спиной, как бы подчеркивая его несколько театрализованно-военный облик, уличный оркестр залихватски грянул неистовый марш.

— Мартин! — Мэг рванулась вперед, прежде чем спутники успели остановить ее. Было в этом крике что-то, что долетело до незнакомца сквозь грохот вокзала. Нет, не собственно звук, а скорее эмоциональная волна, прошедшая сквозь толпу зевак и превратившая их в подобие телефонного провода. Кэмпион заметил цепочку повернутых к ним голов, а в конце ее — незнакомца, который, резко вздрогнув, застыл на какое-то мгновение. А потом бросился бежать.

Он мчался напролом. Скопление багажных тележек, доверху наполненных чемоданами и коробками, преградило ему путь, а Люк бросился ему слева наперерез, и тогда тот повернул направо, в открытый проход на пригородный перрон, возле которого стоял поезд в ожидании посадки. Мужчина мчался, словно убегая от смерти, не глядя под ноги, расталкивая прохожих, перепрыгивая через чемоданы, успевая огибать фонари за миг до столкновения. Люк мчался за ним, придерживая развевающиеся полы пальто, и уже настигал его огромными прыжками. Инспектор пронесся мимо Мэг, которая ринулась бы следом, не вцепись рука Кэмпиона ей в запястье.

— Сюда, — произнес он тоном, не допускающим возражений, и увлек ее на соседнюю платформу, по другую сторону состава.

Тем временем толпа запрудила пригородный перрон, и Люк пробивался сквозь нее, выкрикивая извечное вокзальное «Поберегись!». Изумленные носильщики замирали на полпути, билетные контролеры, поколебавшись, продолжали идти вперед. Появившиеся неизвестно откуда дети принялись с визгом носиться туда-сюда. Огромное скопление праздных зевак, которое всегда вырастает чуть ли не из самих городских мостовых, едва появится на что поглазеть, сомкнулась позади бегущих, сделав всякое попятное движение невозможным.

На параллельной платформе, куда наконец попали мистер Кэмпион с девушкой, они оказались совсем одни, пригородный поезд, все еще неосвещенный, темнеющий огромной гусеницей на соседнем пути, был отделен от них черным провалом с двумя полосками тусклого серебра. Все волнующие события происходили на противоположной стороне. В окнах, обращенных к ним, не было видно лиц, а внутри вагонов — никаких признаков жизни, Мэг казалась очень бледной, руки ее дрожали.

— Он убежал, — начала она было хрипло. — Мартин…

Внезапно речь ее оборвалась. Кэмпион глядел не на спутницу. Собранный, застегнутый на все пуговицы, он не сводил глаз с темнеющего поезда. Свет фонаря над их головами, рассеиваясь в тумане, придавал всей картине сходство с дном мутной реки. Расстояния обманывали, цвета искажались, и Мэг все казалось каким-то нереальным. Она уже не верила своим глазам, и в ее взгляде, устремленном вслед за взглядом Кэмпиона, сквозило недоверие.

Наконец настал миг, которого Кэмпион и дожидался. Примерно в середине стоящего состава резко распахнулась дверь, и темная фигура выпрыгнула на пути. Незнакомец споткнулся о шпалу, но встал на ноги и заковылял к платформе, ища на ней каменный выступ на уровне плеч. Найдя, он подпрыгнул и уцепился за него, беспокойно глядя вдоль путей. Любой прибывающий локомотив размажет его по стенке, но пока ничего такого не видно, лишь туман да разноцветные огни.

Неизвестный сорвался вниз и повторил маневр, но в тот же самый миг худощавая рука Кэмпиона проворно ухватила его за ворот. Тут же появился Люк, а темный поезд ожил, наполнился зрителями, стекла опустились, головы высунулись из окон, и всех наконец накрыла волна пронзительного гвалта. Люк с удивительной легкостью спрыгнул на пути. Гибкий и мощный, он явно был в превосходной форме. Обхватив незнакомца за талию, он швырнул его прямо в объятия Кэмпиона и выскочил следом, даже не уронив шляпы.

На них глядело побелевшее лицо с узкими черными перепуганными глазами. В этом человеке уже не было абсолютно ничего военного. Исчезла щеголеватая выправка, а сам он как-то весь съежился под одеждой. Усы теперь казались непропорционально большими и нелепыми. Он не издавал ни звука, просто стоял, трясясь и вздрагивая, в любую минуту готовый снова бежать, едва ослабнут тиски, сдавившие ему руку.

— О… о, простите. Я сошла с ума. Теперь я вижу — он даже не похож на Мартина!

Мужчины и не заметили, как подошла Мэг, так что ее недоуменная реплика заставила обоих оглянуться. Она смотрела на пленника в полном замешательстве. Краска заливала ее лицо, а в глазах было радостное облегчение и разочарование.

— На этом расстоянии — ну, я готова была поклясться, сама не понимаю — и фигура, и одежда, и…

Она протянула руки к его твидовому воротнику, но пленник отшатнулся от нее в страхе. Борьба оказалась недолгой, Люк резко рванул задержанного к себе, и они чуть не столкнулись.

— Ты кое-что потерял, приятель, — с мрачным смешком заметил инспектор. — Глянь-ка сюда. Вот они — у меня в руке!

Движение оказалось слишком проворным, чтобы ему помешать. Незнакомец выругался хриплым шепотом и снова умолк. Усы были приклеены слабо, и теперь на их месте, над тонкой верхней губой, виднелась лишь полоска побелевшей кожи. Люк сунул добычу в свой жилетный карман.

— Хороши, — развязно заметил он. — Надо полагать, роскошному костюмеру большие деньги плачены. Я их для тебя сберегу!

Теперь казалось вообще невероятным, чтобы неизвестный мог быть хоть на кого-нибудь похожим. Все в нем было чересчур характерным, и рот, изуродованный шрамом — швом на заячьей губе, и сломанный передний зуб, и хитроватое выражение лица, уступившее теперь место ужасу, совершенно несоразмерному его преступлению, по крайней мере тому, в каком его подозревали.

Мэг закрыла лицо руками. От удивления и смущения она совершенно растерялась. Вполне очевидно, что более непохожих людей, чем задержанный и Мартин Элджинбродд, нельзя и вообразить. И все-таки за несколько минут до этого она была абсолютно уверена, что перед ней Мартин.

— Стало быть, близко подойти не решился, — усмехнулся Люк, глядя на нее. — И на расстоянии, естественно, вас провел! Чистый цирк!

Она резко отвернулась, инспектор поднял голову, вглядываясь в конец платформы. Двое крепких мужчин в плащах бежали им навстречу, сопровождаемые некоторой частью зевак, наконец уразумевших, что произошло.

— Ваши ребята? — с облегчением спросил Кэмпион. Люк кивнул.

— Я поставил их у входа на всякий случай. А они заметили суматоху и сами раскинули мозгами, — он поднял руку, приветствуя подошедших, и вновь обратился к своему пленнику. — Вот что, паршивец, — произнес он беззлобно, — никакой это не арест, не бери в голову, — для пущей выразительности инспектор потряс кулаком, в котором по-прежнему сжимал руку незнакомца. — А простое дружеское приглашение покалякать в тепле. Не исключается и чашка чая. Понял?

Задержанный не отвечал. Возможно, он ничего толком не расслышал. Его черты застыли, однако глаза беспокойно бегали. Он не сопротивлялся, но тело его по-прежнему оставалось напряженным. Казалось, он только и ждет подходящего момента, чтобы вырваться на свободу.

Люк, склонив голову набок, с любопытством наблюдал за ним.

— А что это ты так волнуешься? — мягко поинтересовался он. — Надеюсь, у тебя больше ничего на уме нет?

Этот довольно прозрачный намек, по-видимому, вовсе не успокоил незнакомца. Безвольные губы были плотно сжаты, а мышцы под твидовым рукавом все так же напряжены.

Люк сдал его подоспевшим полисменам, запыхавшимся и мрачным.

— Без предъявления обвинения. Задержан до выяснения личности, — послушать, так он передает с рук на руки какой-нибудь сверток. — И поласковее с ним, ребята. Не тащите его, следите только, чтобы не отставал. А то, по-моему, он уже намыливается дать деру. Я вас потом догоню.

Мэг шла рядом с Кэмпионом по темному перрону. За ними шагал Люк. Впереди них, то и дело оглядываясь, быстро перемещалась небольшая кучка любопытных. Наконец зеваки расступились, и трое, сойдя с перрона, скрылись за поворотом.

Мэг довольно долго хранила молчание, но смятение, отразившееся на ее лице, было ясно и без слов. Кэмпион следил за ней краешком глаза.

— Лучше бы тебе постараться все это забыть, если, конечно, сможешь, — произнес он наконец. — Если ты не против, я посажу тебя в такси, и отправляйся-ка домой. А как только Люк разберется с этим малым, попробую уговорить его пойти к вам. Ума не приложу, кому понадобился этот спектакль, но, по-моему, тебе стоило собственными глазами убедиться, что это именно спектакль, и ничто больше.

Она остановилась и посмотрела на него.

— Ты хочешь сказать, что вы вполне уверены, что на этих снимках не Мартин?

— Ну, разумеется, на них на всех — этот самый тип. Почти наверняка.

— Почти? — ее губы задрожали, глаза потемнели. — Почти наверняка Мартин опять умер, а я — я все время думала о нем. Он был — такой хороший, пойми меня.

Темная волна благородного гнева пробежала по смуглому лицу Люка — яростная, как и все в нем, и более чем искренная.

— Вот что меня и бесит! — взорвался старший инспектор, — погибает парень, и едва заросла его могила, едва у женщины — у единственного существа, оставшегося после него на белом свете — появляется шанс на капельку счастья, как тут же паршивая свора гробокопателей пошла шуровать, как бы наковырять у него из черепа на грош золотишка! Извините меня, миссис Элджинбродд, только мне от всего от этого плеваться хочется.

— Свора? — хмуро переспросила она. — Он, что не один?

— О нет. Я уже где-то видел эту перекошенную физиономию. Он — пустое место. Манекен. Действуя сам по себе, он хоть что-нибудь да сказал бы. Понятно, что не меня он так перепугался. Вот единственное, что мы от него узнали.

— Но тогда, может быть. Мартин…

— Нет! — он заговорил с неожиданной нежностью. — Нет, леди, нет. Выкиньте из головы. Наш бедный мальчик вместе со своей собакой ушел, ушел туда, куда уходят многие мальчики, некоторых знал и я. А у вас — собственная жизнь, ступайте и живите, живите полной жизнью, и будьте покойны — он бы вас не осудил. Теперь вы поедете домой. Мистер Ливетт будет там?

— Нет. А он вам нужен? Он отвез меня сюда, а потом собирался к себе в офис. Обещал позвонить мне в пять. Вечером у него кажется деловая встреча.

Она уловила выражение его лица и улыбнулась, поспешив успокоить инспектора.

— О, обо мне не волнуйтесь. Отец дома. На самом деле там много народа. Мы были бы рады увидеть вас у себя, если, конечно, вы сможете к нам выбраться.

— Отлично, — Люк, казалось, собрался похлопать ее по плечу и так же очевидно передумал. — Замечательно. Ждите нас. Теперь мы посадим вас в такси тут рядом…

Люк все еще кипел от негодования, когда спустя несколько минут они захлопнули за Мэг дверцу такси и успели заметить выражение лица девушки, сменившее адресованную обоим спутникам бодрую прощальную улыбку. Пробиваясь сквозь толпу к Крамб-стрит вслед за инспектором, Кэмпион в очередной раз удивлялся глубине и силе чувства, только что выказанной его новым знакомым. Люк переживал так, как если бы Элджинбродд приходился ему братом. Он мысленно ставил на место погибшего мужа Мэг одного солдата, к которому некогда был горячо привязан. Да, с этого дня кое-кому у старшего инспектора не поздоровится.

Крамб-стрит, и прежде не блиставшая красотой, сегодня выглядела хуже некуда. Туман растекался по крышам низеньких домишек, как убежавший из котла и стынущий суп по засаленной плите. Лавчонки были жалкими еще тогда, когда их только-только построили в расчете на случайную мелкую торговлю. После победы, когда через вокзал проходили сотни тысяч демобилизованных, каждый с мешком подаренной правительством одежды всех степеней необходимости, половину заведений захватили быстро сориентировавшиеся перекупщики, занявшиеся куплей-продажей подержанных вещей. За каждой второй витриной темнели гирлянды полуреспектабельных лохмотьев, развешанных между нагромождениями серых посудных полотенец, грязных чемоданов и бессистемными коллекциями остатков пехотного хаки вперемешку с голубым авиационным обмундированием. Главным украшением квартала служил новенький полицейский участок на углу. Именно туда прошествовал старший инспектор властной поступью лендлорда. Поток автомобилей на минуту преградил им дорогу, задержав обоих джентльменов на островке безопасности. Пока они стояли посреди проезжей части, мистер Кэмпион вдруг подумал, что туман пахнет как-то зловеще. Это запах залитого водой пепелища, и словно впервые услышал явственный гам раздраженного, полуослепшего города, визг тормозов, ругань шоферов и злобное шипенье шин по мокрому асфальту.

А надо всем этим, ухая барабанами, вел главную тему уличный оркестр. В его звуках не было ни тени жалобной заунывности. Напротив, они торжествовали в сгустившемся воздухе во всем бесстыдстве назойливой и развязной какофонии.

Группа музыкантов располагалась частью в водосточной канаве, частью на тротуаре. В соответствии с законом, они неторопливо перемещались вдоль улицы, и дребезжащие жестянки для сбора пожертвований еще добавляли грохота. Разглядеть их лица было трудно, оркестр все-таки находился чуть поодаль, но в самых движениях оркестрантов сквозила такая омерзительная настырность, что огибая эту компанию, поток пешеходов невольно суживался. Люк мотнул головой в сторону музыкантов:

— Видите? Злостное вымогательство! А то как же! Падайте, па-дайте! — он сунул Кэмпиону чуть ли не под самый нос сложенную лодочкой ладонь, скривив лицо в алчной гримасе. — А ты их попробуй только тронь! Не задерживаться — вот и все, что нам дозволено от них требовать. Подыми такой гвалт коты, их давно бы прибили!

Кэмпион рассмеялся. Люк ему определенно нравился.

— Помню, после Первой Мировой эти оркестры шокировали публику, — заметил он в ответ, — но кажется, в государстве всеобщего благоденствия с ними как-то свыклись. Ветераны, как я понимаю?

— Все мы ветераны, — Люк не скрывал раздражения, — готов спорить, что каждый встречный мужчина младше шестидесяти — ветеран, и половина женщин тоже. Эта гопкомпания — ветераны плюс кое-что еще. А вы их разве прежде не видели? Они слоняются по всему Лондону, а по Вест-Энду в особенности. Нам предъявить им нечего, но выглядят они, прямо скажем, не то чтобы слишком привлекательно.

Взмахнув руками, он начертал в воздухе круг и сощурил глаза доразмера булавочной головки.

— У каждого на шее табличка. Вот у этого «Не получаю пенсии». Я, что ли, получаю! А вон еще — «Инвалид. Нет руки». Ишь бедняга! А мог бы сходить за бесплатным протезом в родное министерство здравоохранения! Куда там! «Нет головы» — вот что тебе бы подошло. И ведь ни у кого не увидишь таблички «Безработный» — а то не дай Бог работать предложат. Обычные попрошайки. Вот только песня эта — хорошая, марш ветеранов. Вы помните ее?

— Вспоминаю. Кажется, «Жду тебя»?

Люк, замерев, прислушивался, лицо его приняло странное выражение. Оркестр двигался медленно-медленно.

— «Под зеленым старым дубом, — промычал старший инспектор себе под нос, — буду ждать тебя! Буду ждать те-бя — только ты дождись меня. Под-ставь свои губки, по-правь свои юбки, раз и два и нас повенчают. — И поплывем в челноке — по серебристой реке — где ивы ветвями качают». Не Бог весть какая поэзия, насколько я понимаю, да только те вон голубчики имеют в виду совсем другие слова.

— А, ну да! — аккуратная память мистера Кэмпиона выдала, наконец, нужную строчку. — «И при твоем кошельке — мы уплывем по реке — и нас никто не поймает».

Старший инспектор невесело рассмеялся, диковато хрюкнув.

— Это-то еще ничего. Нет, эти приятели сейчас вспоминают другие строчки. Уж больно зверски они играют. «На приколе живя — я буду ждать тебя — поджидать тебя — когда не ждешь меня. Открой только глотку — распорю как селедку — перо под кадык и здрассьте!»

Брови мистера Кэмпиона испуганно поднялись, и улыбка исчезла… Если задачей Люка было шокировать, то он с ней полностью справился. Приведенный им текст казался не то чтобы пророческим, но все же он на миг высветил истинную суть того, что весь нынешний день не давало им обоим покоя. Кэмпион понял это лишь теперь, на этой коченеющей под покровом сумерек улице. Впервые за сегодня наступило осознание — столь отчетливое, что мороз пробежал у него по коже.

— Насилие, — вслух подумал он.

— Вот именно, дружище, — Люк уловил подходящий момент, и оба джентльмена ринулись наперерез транспорту. — Вот именно, — повторил он, достигнув наконец тротуара. — У нас в столице насилие всегда под боком, с любезненькой такой улыбочкой. Помните, как в той комедии «Из-за фунта не умру». Там, конечно, только шутка. Ну и умора, в точку попали! Бедолага Джордж, физиономия вся в крови — вот смех то! Я думал, мы животики надорвем! — инспектор прервался, чтобы помочь какой-то женщине с коляской высвободить из-под колеса свою собственную ногу, и одарил ее ослепительной улыбкой и радостно продолжал. — Я и сам смеялся!

Мистер Кэмпион слушал с мрачным видом. Подобного юмора он никогда не понимал. До чего омерзителен этот ревущий оркестр, а промозглый туман так явственно таит угрозу!

— Господи, ясное дело, тут пахнет насилием, — широкоплечая фигура Люка двигалась впереди, прокладывая дорогу. — Еще как пахнет! Не удивлюсь, если там, в участке, им уже запахло вовсю. Та серенькая мышка, которую мы с вами изловили, она ведь кем-то до смерти напугана, правда? Хэлло, да что с вами?

Кэмпион, остановившись, внимательно глядел через плечо инспектора, который тоже замер. Они уже стали мешать движению, и несколько прохожих успело их толкнуть.

— Нет, ничего, — ответил он наконец и двинулся дальше. — Ерунда какая-то. Просто мне показалось, я только что видел Джеффри Ливетта. Ошибся, должно быть.

Люк свернул под узкую арку в толще глухой стены нового здания.

— В тумане все друг на друга похожи, — изрек он бодро. — Вы можете провожать домой собственную мамашу в полной уверенности, что это соседская девчонка. Если бы мистер Ливетт был тут, то наверняка прежде всего поспешил бы к нам в участок, чтобы задать пару-тройку важных вопросов, пока мы тут с вами дорогу форсируем. Значит так, мистер Кэмпион: с этим малым надо бы помягче. А потом просто потихоньку отпустим. У нас ведь против него покамест ничего нет, правильно?

Глава 2Дома

На Сент-Питерсгейт-сквер туман был гуще всего, но здесь в его коричневатых складках насилия не таилось. Напротив, он казался каким-то уютным, совсем не промозглым, ласковым и почти оберегающим. Эту крохотную соборную площадь было и в ясный день найти непросто. Десять лет назад ее не нашла даже вражеская авиация. И теперь ее тихие домики, вероятно, одни во всей округе, остались такими же, какими были до войны. Не иначе как по недосмотру ограда вокруг крохотной лужайки посреди площади не попала в металлолом, а магнолия, несколько лабурнумов и тюльпанное дерево благополучно пережили все эти годы. Из всех площадей такого типа эта была самой маленькой в Лондоне. Там стояло по семь домов друг напротив друга, стена с третьей стороны прикрывала крутой спуск к Портминстер-Роуд и магазинам, а с противоположной стороны вздымалась увенчанная остроконечным шпилем церковь Петра-у-Врат, и рядом с ней — дом священника и два примыкающих к нему приходских домика. Площадь образовывала как бы тупик. Единственный въезд был со стороны стены, так что для выезда приходилось разворачиваться и ехать обратно. Пешеходы, впрочем, могли воспользоваться и ведущим отсюда наверх лестничным пролетом. Церковь стояла на крутом склоне, и между ее узким мощеным двориком и приходским кварталом в стиле Регентства извилистая каменная лестница круто поднималась к широкой улице позади собора, застроенной жилыми домами. Лестница обветшала и была небезопасна по вечерам, несмотря на прикрепленный к церковной ограде уличный фонарь. Однако в дневное время ею вовсю пользовались посетители магазинов, проложившие через маленькую площадь кратчайшую тропу в цивилизацию из осыпающейся штукатурки былого величия, некогда надменно взиравшего с высоты на «торгашей». А нынешним вечером, когда видимость приближалась к нулю, дом священника, казалось, вообще стоит на краю пустоши.

В этом хорошеньком домике было три этажа, не считая расположенных прямо над карнизом изящных мансард. Все окна были освещены, а нижние, по обе стороны приземистого крыльца, светились в тумане красноватыми огоньками.

Каноник Эйврил жил на этой площади издавна. Смена времен меняла его домашний уклад исподволь и без суматохи. Теперь он занимал только второй этаж, где чувствовал себя вполне комфортабельно, а в первом обретался его неизменный церковный сторож, мистер Тэлизмен, а миссис Тэлизмен присматривала за ними обоими. Превосходные комнаты наверху принадлежали Мэг, а мансарды, превращенные в отдельные уютные домики, сдавались жильцам, которых в доме очень любили. Словом, все шло своим чередом, тихо и незаметно, и каноник вполне сознавал, что воистину счастлив.

В былые дни, когда тут жили на широкую ногу, места в доме не хватало, и прислугу пришлось даже поселить в приходских домиках, но хозяину все это было отнюдь не по душе. Теперешний расклад казался ему не в пример лучше. Сейчас каноник стоял в своем излюбленном месте, то есть на ковре у камина в гостиной. Это та самая комната, куда он тридцать лет назад привел свою невесту, и с тех пор по причинам скорее финансового, нежели сентиментального свойства здесь совсем ничего не менялось. Интерьер мог бы показаться несколько старомодным, но составляющие его добротные вещи — ореховый книжный шкаф с выставленными на полке шахматами слоновой кости, бюро с остекленными дверцами, по тринадцать стеклышек в каждой створке, кресло в стиле королевы Анны, со спинкой в семь футов, персидский ковер — свадебный подарок младшей сестры, матери мистера Кэмпиона, — все они, благодаря бережному обращению и покойной жизни с годами обрели некое особое достоинство и значительность, и стали чем-то похожи на своего владельца. Правда, теперь каноник стоял там совершенно расстроенный. Мэг, вернувшись с вокзала, рассказала ему все, а ему это показалось столь невероятно, что он поначалу не поверил. Она заплакала и поднялась к себе, оставив его подавленным и в то же время весьма озадаченным. Его книги в соседнем кабинете, разложенные в удобном беспорядке, ждали, что он вернется туда, в их мир — мир покоя и здравомыслия, но старый Эйврил мужественно сопротивлялся их зову.

Вообще-то он был счастливейшим из смертных. От жизни он требовал так мало, что скудным ее дарам не уставал радоваться и восхищаться. Чем старше и беднее он становился, тем больше спокойствия и мира излучало его тонкое кроткое лицо. То был во многих отношениях несносный человек, с особым взглядом на жизнь — ясным, но чуть смещенным, приводящим всех его коллег в легкое замешательство. Его никто не боялся, простой народ любил и защищал его, как обычно защищает помешанных, и никому другому из ныне живущих духовных лиц еще не удалось вывести из себя стольких добрых христиан.

Знаменитый доктор Поттер, короткое время бывший епископом Лондонским, который в девяностые годы учился вместе с ним в Кембридже, однажды слышал в его исполнении искрометную проповедь на тему какой-то маловразумительной ереси, которую тот прочел перед собранием прихожан в составе четверых лавочников с семействами, пяти маленьких мальчиков и одной глухой старой леди — в то время как оценить подобную проповедь по достоинству во всей Англии смогла бы от силы дюжина знатоков. Когда доктор заметил своему однокашнику, что, мол, вряд ли кто понял, что он, каноник, имел в виду, тот сжал его локоть и не без удовольствия хихикнул: «Конечно, дружище, — а если бы и понял, вот бы удивился!»

Он верил в чудеса, которые и сам не раз наблюдал, и ничто его не изумляло. Воображение у него было неукротимое, как у ребенка, а вера — истовой. Но в повседневной жизни, откровенно говоря, вынести его было трудно.

Внешне это был высокий, крепкого сложения мужчина с косматыми седыми волосами. Он обладал тем даром простоты в обращении, которая первого встречного превращает в старинного приятеля. Сейчас каноник был угнетен и все больше расстраивался.

— Она видела его, — упорно твердил он, — она видела и узнала его и помчалась к нему через весь вокзал. Ты же слышала, она же сама это говорила. Аманда!

Единственное существо, кроме него присутствующее в гостиной — леди Аманда, сестра графа Понтисбрайта, супруга Альберта Кэмпиона, директор головной фирмы «Элендел Эйркрафт Лимитед» и главная надежда британских закулисных деятелей, — сидела в высоком кресле и вышивала на маленькой зеленой рубашке слово «Шериф» крупными буквами. Огненно-рыжие волосы Понтисбрайтов, отнимающие пламень у рубинов, если верить средневековому преданию, коротко остриженные, украшали маленькую головку, обрамляя скуластое лицо с задумчивыми карими глазами.

Она уже в третий раз объясняла Эйврилу существо дела, но на ее гладком лбу не появилось ни морщинки, а в ясном голосе звучал все тот же присущий ей бесстрашный здравый смысл.

— Но ведь когда они поймали его, это оказался совсем не Мартин. Мне тоже случалось так ошибаться, а вам разве нет, дядюшка Хьюберт? Особенно на вокзалах. Там такой шум! А когда ничего не слышишь, то и видишь как-то хуже.

Старик со сомнением покачал головой:

— Ведь когда она его увидела, она же была уверена, — настаивал он. — Она сама так сказала. Я очень боюсь, Аманда, вот и цепляюсь за это, как утопающий за соломинку!

Тонкие смуглые пальцы Аманды ловко управлялись с шерстяной ниткой.

— Что-то сомневаюсь я, чтобы тот человек успел поменяться с Мартином одеждой за несколько секунд в переполненном поезде, — заметила она.

Он рассмеялся отрывистым, кашляющим смехом — сам над собой.

— Сдаюсь, — произнес он. — Нет, конечно, нет. Хотя, знаешь ли, Аманда, иногда люди в самом деле затевают самые невероятные вещи. Но ты права. Это дикость. Это действительно абсурд. Если только случайно их там было не двое!

— Нет, дядюшка! — опытной рукой она отводила его от опасного края. — Там был только один человек, и это был не Мартин. Но издали он напоминал Мартина и одет был как Мартин. Видимо, и походка, и все движения у него были как у Мартина, иначе бы Мэг не обманулась. Следовательно, это какой-то знакомый Мартина и…

— Боже милостивый! — он посмотрел на нее в ужасе, его точеные черты исказились тревогой и болью. — Ты хочешь сказать, что тут замешан наш бедный мальчик, что он, может быть, в каком-то таком месте, да? Может быть, изменился до неузнаваемости и теперь учит кого-то другого, инструктирует?

— Нет, милый вы мой дядюшка! — Аманда не сдавалась. — Мартин мертв. Он убит на войне. А человек, изображающий его, должно быть, знал его прежде. Помните, вы показывали мне, как ходит Генри Ирвинг? Вы сумели это сделать, хотя не видели его лет сорок, а может, и пятьдесят. Когда вернется Альберт, я полагаю, выяснится, что этот человек когда-то давно знал Мартина, может быть, еще во Франции, до войны.

— Может и так, — старик вздохнул, воображаемые картины настолько потрясли его, что успокоился он только отчасти. — Да, может быть, ты и права. А что ты скажешь насчет вот этой фотографии? Что это — тот же самый человек, тот же маскарад?

Он покосился на последний номер «Сплетника», лежащий перед ним на кушетке, и наклонился за ним. Впервые за время их разговора Аманда нахмурилась.

— Это и вправду несчастье, — произнесла она. — Когда мистер Фэзерстоун все рассказал мне сегодня утром по телефону, и я нашла вот это, мне сделалось просто нехорошо. Страшно умная шутка, и совершенно, совершенно бестактная!

— Но тут он так похож на нашего мальчика, каким он мне запомнился. Щеки заросли этакой грозной щетиной! Бедный наш глупенький мальчуган! — каноник поднес страницу к самым глазам, пытаясь отыскать на ее глянцевой поверхности черты, которых там никогда не было. — Тут и имя есть, видишь, вот снизу написано имя.

— Конечно, ведь это — продолжение того же самого фарса, — она не на шутку разволновалась и даже отложила работу. — Я как раз собиралась сказать вам об этом, но тут вошла Мэг. Я позвонила в редакцию, но Шон ушел на летучку. Тогда я дозвонилась до Пипа, он, конечно, был поражен. Он мне долго объяснял, что оклеветать мертвого нельзя, а потом соединил меня с фотографом, я и с ним поговорила.

— Фотограф, что ли, стоял там рядом у телефона? — заинтересовался каноник.

— Нет, он был у себя в ателье. Видите ли, редакция покупает снимки у фотоагентства. Фотограф увидел Берти и Мэй Олдсвортов и принялся их щелкать. А стоявшие рядом несколько человек случайно попали в кадр. Он в лицо их не знал и по обыкновению попросил представиться. Фамилию Элджинбродд он запомнил, потому что переспрашивал, как она пишется.

— Значит, тот человек сказал, что его зовут Мартин Элджинбродд? — старик не отрываясь смотрел на маленькую фигурку, оттесненную группой завсегдатаев скачек в самый угол кадра. — «Достопочтенный Берти Олдсворт, — прочел он вслух, — оспаривает кубок Вестмита вместе со своей супругой, дочерью леди Лэрри-дайн. Также на снимке мистер и миссис Питер Хилл и майор Мартин Элджинбродд». Клянусь душой, Аманда, я не могу поверить, чтобы этот человек мог назваться для прессы именем Мартина!

— Отчего же, он как раз так и назовется, дядюшка, если он изображает Мартина. Видимо, он шел по пятам за фотографом, чтобы не упустить шанса попасть в кадр.

— Но почему он так жесток? Чего ему нужно?

На это у Аманды не было ответа, а придумывать его она не стала. Она знала из собственного опыта, что никому не под силу переиграть дядюшку Хьюберта на его поле — в области предположений. Напротив, она стремилась действовать практически. Ей была хорошо известна подобная способность серьезнейших людей верить каждому напечатанному слову, и ее беспокойство отнюдь не было беспочвенным.

— Знакомые все еще продолжают названивать, спрашивают, видела ли это Мэг, — медленно произнесла она. — К вечеру звонков станет еще больше. По средам все читают «Сплетника» за чаем. А прочитав, разумеется, кинутся звонить. И звонки будут продолжаться до следующего года, когда самые последние увидят номер в приемной дантиста или в парикмахерской. Мэг уже в ярости. Как раз теперь она ждет звонка от Джеффа. Я полагаю, что поступила правильно, поставив на это дело Сэма.

— Сэма? — лицо каноника прояснилось. — Это как раз то что надо. По части газет ему нет равных.

Теплая улыбка озарила лицо старика, как всегда бывало, едва речь заходила о Сэмюэле Драммоке, жильце из мансарды. Стареющий знаменитый спортивный комментатор жил тут со своей женой уже давно. Отношения, сложившиеся у него с каноником, сами по себе были феноменом. То была сердечная привязанность, основанная, очевидно, на полном взаимном непонимании, помноженном на глубокое уважение к непонятному. Наверное, еще не было двух других людей, общавшихся реже, а результатом являлась неожиданная гармония, как если бы неким таинственным образом подружились рыба и собака, да еще и гордились бы каждая замечательной непохожестью приятеля.

Аманда вздохнула:

— Ну, так значит все правильно. Он сидит там у себя наверху с телефоном и кружкой пива. Мэг свою дверь не закрывает, и когда позвонит Джефф, Сэм ее позовет. Сэм просто кипит. Таким «здорово сердитым», как он сам выражается, я его еще не видела.

— Понимаешь, неправедное это дело — пытаться извратить сам процесс погребения, — отступив на свое поле, каноник совершенно преобразился. — Погребение — не есть забвение, — произнес он с расстановкой, и куда девалась его житейская беспомощность. В голосе звучало мудрое знание жизни. — Оно есть развязывание: все ниточки, вплоть до самых незначительных, должны быть развязаны одна за другой, а из каждого их узелка должно высвободиться и усвоиться нечто неизменное и ценное. В конечном счете, это есть обретение. И блаженны погребающие, ибо они воистину делаются сильнее. Но этот процесс, равно как и всякое иное человеческое рождение, мучительный, длительный и чреватый опасностями. А попытка повернуть его вспять, когда цель уже практически достигнута, есть попытка убиения духа. Этот несчастный, кто бы он ни был, очевидно, не ведает, что творит. Этот момент Сэм упускает из виду. Ага, звонят в дверь. Это Альберт?

Аманда прислушалась и проворно спрятала рубашку за диванную подушку, как сделала бы любая мать за шесть недель до Рождества.

— Нет, дядюшка, это дети.

— О Господи, — встревожился дядюшка Хьюберт. — Про них-то я и забыл. Их надо держать от этого подальше. Они к таким вещам не подготовлены! Юным тяжелее всего! Им страшно!

— Я понимаю, милый дядюшка. С ними Лагг. Мы об этом позаботимся. Хэлло, как дела?

Дверь распахнулась, впустив троих взволнованных людей. Двое из них, мужчины, были почти вне себя от только что пережитого потрясающего приключения — возвращения домой через весь Лондон на настоящем «черном воронке». Одному было шесть, другому шестьдесят. Третья, девочка, казалась несколько бледной и утомленной собственной ответственностью за спутников. Ей было восемь лет.

Наследник мистера Кэмпиона, Руперт, вошел, щурясь от яркого света. То был худенький мальчишка, рыжеволосый, как мать, и столь же неугомонный. От отца он унаследовал некоторую мягкость. И в отличие от обоих родителей был очень застенчив. Он подошел к матери и, опершись о ручку ее кресла, охрипшим голосом сообщил о том, что волновало лишь его одного.

— Есть колодки для тетушки Вэл, по два шиллинга шесть пенсов!

— Ну и славно, — успокоила его Аманда. — Тогда дело стало за какими-то девятью пенсами. По-моему, вполне приемлемо, если учитывать нынешнюю дороговизну.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Мы займемся этим потом, в выходные. Ну что, весело вам было?

— Шикарно!

Мистер Мейджерсфаунтейн Лагг стоял в дверях, с трудом переводя дух, с совершенно сияющим видом вопреки своей обычно несколько угрюмой манере поведения. То была персона крупная, отчасти даже шарообразная, с большим бледным лицом, черными глазками-бусинками и обвислыми усами. Уже много лет он был мистеру Кэмпиону другом, оруженосцем и верным слугой, так что к определенной его эксцентричности все успели привыкнуть и приспособиться. Ходил он в черной ливрее и жесткой шляпе, какие носили дворецкие в прошлом веке, но на этом его сходство с ними и кончалось.

— Мне понравилось приглядывать за детьми, — заявил он. — Кабы не малышка, меня бы уже раза два машиной переехало.

Девочка чуть улыбнулась. Она была хорошо сложена, густые длинные волосы, зачесанные назад, доходили ей чуть ли не до колен. Одета она была не по-детски просто и строго, лицо хранило выражение серьезности, однако в ее полуприкрытых тяжелыми веками голубых глазах таились смешинки.

Это была Эмили, дочь второго сына миссис Тэлизмен, сделавшего в свое время неплохую карьеру — он дослужился до инженера — и погибшего в Портсмуте во время воздушного налета вместе с женой и другой дочерью. С тех самых пор Эмили, тогда еще совсем крошку, бабушка взяла к себе.

Старый каноник зачастую забывал, что Эмили — не его родная внучка. Миссис Тэлизмен, со своей стороны, стремилась так воспитать девочку, чтобы та была достойна подобной высокой чести: для ребенка это могло бы обернуться чрезмерной строгостью, если бы не Сэм и миссис Драммок, которые просто не могли допустить подобного. Девочка внимательно огляделась.

— Там на улице такие огни!

— Точно. Запалили старые сигнальные лампы у Мраморной Арки, — Лагг рассказывал с огромным воодушевлением. — Такого я не видывал с самого своего детства. Пламя такое, языки аж до неба простреливают, прямо как в ночь Гая Фокса!

Руперт глядел на него чрезвычайно серьезно.

— Мы ведь просили тебя не входить, — произнес мальчик, — а ты встал и стоишь с этим свертком. Ты, может, его маме показать собираешься, или это все-таки сюрприз?

— Да ладно, ладно, будет тебе! — бледные щеки мистера Лагга налились темным румянцем, глаза запылали огнем. — Держи язык-то за зубами! Вот учи тебя, учи! Сам-то не выдавай!

Руперт ничего не ответил, но обменялся с Эмили озорными взглядами.

— Ну, если это сюрприз, — заметила Аманда, — то я рада узнать о нем загодя, — это лучше, чем когда сюрпризы мистера Лагга застают врасплох!

— Ладно, ладно, уж так и быть, я расскажу вам, если вам так хочется. Это просто-напросто маска Санта-Клауса. Я ее просто примерил, всего-то разочек, а эта дрянная девчонка за прилавком заставила ее купить.

И Лагг принялся сражаться с ленточкой, которой был обвязан довольно-таки измятый пакет, чтобы незамедлительно продемонстрировать покупку, но неожиданно за спиной у него раздался звук повернувшегося ключа в замке.

— О, — Аманда поднялась, — глядите, Лагг, там босс и инспектор Люк!

Толстяк посмотрел на нее понимающим взглядом:

— Ага, инспектор Люк, — повторил он, мгновенно сообразив, что к чему. — Пойдемте-ка, ребятишки, переобуемся и все такое. Нечего нам тут под ногами путаться. Пошли, пошли, поживее, ну что там? Куда нам — наверх?

— Наверх, по-моему, не стоит. Там мистер Драммок дежурит на телефоне по нашей просьбе.

— Хо! — черные брови на крупном лице взметнулись вверх. — Судя по всему, всеобщая мобилизация? Отлично, пошли к твоей бабусе, Эмили. Поглядим, что там у нее в кладовушечке. Может, она, бедняжечка, примется по новой меня учить чисто выговаривать, с нее станется.

Ручонка Руперта как бы невзначай проскользнула в могучий кулачище.

— Ты и сам умеешь, когда хочешь, — ехидно заявил мальчик, будто разглашая невзначай чужую тайну. — Ты ведь сам говорил, что умеешь.

— А мне не шибко этого хочется, понял? Между прочим, ведь это же было между нами. Ох, надрать бы тебе уши за такие дела! Ишь сноб какой выискался! Что ни день все больше становишься как твой папаша. Пошли. Эмили, где ты там?

— Я здесь, — звонкий голосок послышался уже с первого этажа. — Я пошла зажечь тебе свет. Ты ведь в прошлый раз упал! Они скрылись, и комната опустела, словно сцена после клоунской интермедии. Старик засмеялся.

— Какие же они все счастливые! И лет всем будто поровну! Ах, Альберт, мальчик мой, заходи, заходи. Добрый вечер, инспектор. Боюсь, мы причинили вам много хлопот!

Это приветствие остановило на полпути Чарли Люка, раскачивающейся походкой вошедшего вслед за Кэмпионом и мигом заполнившего пространство непомерным размахом и масштабностью собственной персоны. На миг в его ясном взоре мелькнуло подозрение. Он привык с недоверием относиться к тем, кто опасается доставить хлопоты полиции. Но ему хватило одного пристального взгляда на старика, чтобы опасения развеялись, и вскоре Люк ухитрился чрезвычайно любезно и как бы между прочим, ни на йоту не нарушив этикета, сообщить, что «божьих одуванчиков», наподобие дядюшки Хьюберта, видывал и прежде. В углах губ инспектора таилась усмешка истого уличного сорванца, и каково же было его изумление, когда он понял, что эта мимолетная гримаса не только замечена, но уже и прощена старым священником. За считанные секунды произошло самое полное знакомство из всех, когда-либо виденных мистером Кэмпионом.

Обменявшись с каноником рукопожатием и поприветствовав Аманду как свою старинную коллегу, Люк огляделся.

— А где же миссис Элджинбродд? Надеюсь, она добралась благополучно?

— Да. Она у себя наверху. Боюсь, я ее расстроил, — с огорчением покачал головой каноник. — И, наверное, еще вот это тоже, — он протянул инспектору светский журнал. Люк кивнул.

— Мы видели этот номер еще на вокзале. Там наш дежурный, старина сержант, сидит-почитывает, лорда из себя корчит. Как бы из-за этого не вышло серьезных осложнений. Вот такие невеселые дела, сэр. Все-таки мне придется переговорить с молодой леди.

Аманда поднялась.

— Пойдемте наверх. Удалось вам хоть что-нибудь?

— Немного. Ничего определенного, — подавленно пробормотал ее супруг. — Идемте, Чарльз. Сюда.

Гостиная Мэг Элджинбродд, расположенная как раз над той гостиной, которую они покинули минуту назад, являла собой полную ее противоположность. Интерьер, сочиненный Ван Ринном, полностью отвечал последним требованиям моды. То есть стилю «бит» — между серым Дамаском стен и пушистым золотистым коуром располагались ткани всех мыслимых оттенков и фактуры, от бронзового бархата до алого льна со швейцарской вышивкой дырочками, оживленной вкраплениями бристольского синего. Взглянув на все это великолепие краем глаза и поначалу несколько скептически, Люк в конце концов решил, что тут ему, пожалуй скорее нравится, и поспешил продемонстрировать свое одобрение, обведя комнату благодушным взглядом, отчего сделался похожим на мохнатого черного ретривера, неожиданно попавшего в сказочное королевство.

На элегантном столике, занимавшем простенок между окнами, лежала собственная работа Мэг — эскизы платьев, лоскутки, образцы тесьмы и бисера и тончайшие, как паутинка, эскизы-синьки, по которым работают ювелиры. С тех пор как знаменитая сестра Кэмпиона, Вэл, заполучила контрольный пакет акций дома моделей Папендейка, она успела выпестовать нескольких кутюрье, и Мэг Элджинбродд была одной из лучших ее находок.

Молодая женщина, сидевшая в маленьком позолоченном кресле у камина, поднялась им навстречу. Теперешнее ее длинное серое платье шло ее тоненькой фигурке и подчеркивало золотистый блеск ее волос, но в нем она казалась старше, чем на вокзале. Лицо ее не могло скрыть обуревавших ее чувств, каждый мускул был напряжен, а в опечаленном взгляде сквозило некое новое знание о себе самой.

— Кто он? Вы узнали? — она обратилась к Люку напрямик, словно к старому знакомому, и тот мигом насторожился. Эта подозрительность настолько покоробила Кэмпиона, что он поспешил ответить сам:

— Его зовут Уолтер Моррисон.

— Обыкновенно именуемый Шмотка, — Люк начертал рукой в пространстве преувеличенные очертания собственного костюма в порядке уточнения прозвища. — Вам это хоть что-нибудь говорит?

— Нет, — отвечала она спокойно, но взгляд ее, встретившись с его взглядом, сделался как бы смущенным. — Нет. А что, разве должно было бы говорить?

— Нет, не обязательно, Он вышел из Челмсфордской тюрьмы, — инспектор нарисовал ладонью в воздухе приземистое здание, по-видимому, экономя таким образом время на лишних объяснениях, — всего-то недель шесть назад. Сидел за ограбление.

Ссутулив плечи, Люк приступил к одному из тех характерных описаний, на какие один только он и способен. То было во всех отношениях захватывающее представление. Он извергал фразы одну за другой, как брандспойт, практически не прибегая к услугам синтаксиса и выражая собственное отношение к описываемому чисто игровым способом.

— Мокрое дело, но так они и рассчитывали, Шмотка и еще одни. Плюс ножик и полбутылки. Угол Грик-стрит и Сохо-сквер. Ночь. Воздушная тревога — второй ракетный удар, — глаза-кристаллы искали поддержки слушателей. — Помните? Тот налет? Город замер. Тихо. Все затаили дыхание, ждут. Еще ждут. Час, другой. Ничего. Ничего не происходит. И тут — вспышка. Внезапно — ни сигнала, ни свистка — бабах! Конец света! Огромная воронка, и пол-улицы в нее потихонечку сползает, как дама в обмороке. Так. Те двое поджидают. На улице темно. Тихо. Идут союзные войска. А двое поджидают пьяного. Наконец мимо них — двое… — он понизил голос. — Тихо. Тихо. Сзади заходи… Готово дело! — он завершил рассказ негромким, но леденящим кровь звуком, и сцена предстала во всей такой откровенной жестокости, настолько отчетливо, как если бы она только что произошла тут, у всех на глазах. — Там, конечно, не все у них вышло гладко, — продолжал он, не представляя себе и десятой доли впечатления, произведенного им на почтеннейшую публику. — Не повезло, неудачно получилось. Или наоборот удачно. С какой стороны посмотреть. Патрульная машина влетела прямо в гущу драки. Деньги и ценности эти голубчики уже успели вытащить, так что закону было над чем торжествовать. Хоп — и оба в машине, не разобрав, что к чему, бац — и уже на скамье. И у обоих, ясное дело, никакой военной формы, ни малейших прав на ее ношение. Сами не признавались, но в деле были их отпечатки, так что никак не отвертеться. Тот другой получил свои десять за разбойное нападение. А обвинение против Шмотки свелось к нападению с попыткой грабежа, так что этот схлопотал только пять. Я давно знаю, что он дрянь парень, несмотря на вкрадчивый голосок. Таких скоро не исправишь.

Мэг разглаживала шелк платья на коленях, и бриллиант в ее кольце мерцал и вспыхивал. Она казалась несколько шокированной. Описательная манера Люка обычно действовала на свежего человека именно таким образом.

— Тогда все совершенно непонятно, — мягко заметила она. — И это все, что вам известно об этом человеке?

— О нет! — его проницательный ум как бы прощупывал ее замешательство, как плотник простукивает дерево. — С тридцать второго по сороковой год он скитался из тюрьмы в тюрьму по самым разным делам — воровство, вымогательство, разбой. Потом как сквозь землю провалился, аж на целых на пять лет, из чего можно предположить, что попечение о нем взяла на себя армия. Может, там он и неплохо управлялся. Такие случаи бывали.

— А не могли они по службе встречаться с Мартином Элджинброддом? — с ненатуральной оживленностью вопросила Аманда, когда всеобщее напряжение достигло высшей точки.

— Нами это пока еще не установлено, — Люк выдержал ее взгляд, и в его глазах вспыхнул встречный, точно такой же вопрос, которого она сознательно не заметила. — Разумеется, Моррисон утверждает, что ни о каком Элджинбродде и не слышал, сам он, по его версии, профессиональный актер. Возможно, какое-то время он действительно играл на сцене. Назвал даже одну провинциальную труппу. Мы проверяем. Многого это нам все равно не даст, — он устремил взгляд на Мэг, — или я ошибаюсь?

— Усы у него уж точно профессиональные, — пробормотал мистер Кэмпион с деланной беспечностью.

Мэг подняла голову.

— Как он объясняет усы?

— Говорит, будто всегда носил их, но потерял в драке, стеснялся появляться среди знакомых безусым, — произнес старший инспектор каким-то не своим легкомысленным голосом, выпевая каждый слог и вдобавок как-то характерно изогнувшись, так что отсутствующий Шмотка немедленно возник в воображении зрителей. — Он дал свой теперешний адрес, довольно известная ночлежка, сразу за рекой, мы тут же проверили. Потом мы его отпустили…

— Вы его отпустили! — Мэг изумленно взглянула на старшего инспектора, чье лицо тотчас же приняло ледяное выражение.

— Мы не имели права задерживать его, мэм, — ответил он возмущенно, — мы не можем задерживать человека только потому, что некой леди показалось, что она узнала в нем собственного мужа.

— Да, но ведь он убегал?

Люк уже открыл было рот, чтобы сказать колкость, но сдержался и умоляюще посмотрел на мистера Кэмпиона; тот старательно принялся объяснять.

— Если полиция арестовывает человека, она как можно скорее должна передать дело в суд, — мягко заметил он. — Сейчас такие законы. Неприкосновенность личности и все такое. Что же касается этого человека, Моррисона, то даже не доказано, что именно он фотографировался с фальшивыми усами и донимал тебя этими снимками. А даже будь это он, сомнительно, что тут можно констатировать хотя бы нарушение общественного порядка. Вот почему мы и хотели, чтобы он с тобой поговорил. Если бы он потребовал денег или стал угрожать, его можно было бы привлечь хоть по какой-нибудь статье!

Она недоверчиво покачала головой, и тут Люк взорвался:

— Да поймите же вы, что мы имели право отвести этого малого в участок только потому, что он кинулся бежать. А приподними он шляпу и иди себе спокойненько, мы бы и этого не сумели сделать. Судьи, они ведь такие дотошные, когда речь заходит о полицейском преследовании подозреваемого! — и инспектор выдал мгновенное, но необыкновенно живое изображение облеченного властью сановника с его начальственной манерой, хрипотцой в голосе и небольшим, но достаточно выпуклым брюшком. — «Однако мы обязаны защитить этого несчастного. Он ведь полагается на нас», и прочее.

Долетевшая с лестницы телефонная трель оборвала речь Люка на полуслове. С первым же, еще неясным звуком Мэг поспешно вскочила, — движение столь же подсознательное, как и взгляд, брошенный на французские каминные часы. Золотая стрелка подбиралась к семи, и в наступившей тишине все внезапно вспомнили: ведь Джеффри Ливетт обещал позвонить в пять. Тем временем с лестницы донесся твердый и подчеркнуто-бесстрастный голос с несколько провинциальным акцентом.

— Алло, алло. А-а, да-да, Нет, нет, к сожалению, поговорить с вами она не сможет. Очень жаль, — речь звучала вежливо, но категорично. — Я записал. Я запомню. Да, она ее видела. О, это удар для нее. Розыгрыш чей-то. Не самого хорошего вкуса. Я с вами полностью согласен. Всего хорошего.

Было слышно, как положили трубку, а следом раздался возглас, способный перекрыть рев переполненного стадиона:

— Мэг, крошка!

— Да, дядя Сэм?

— Дауагер, леди Тотэм. Парк-стрит. Семнадцатое число ее устраивает.

— Спасибо, голубчик, — она вздохнула и снова села в кресло. — И вот так все время. Сэм ведет список. Надеюсь, Джефф сумеет дозвониться. Простите, инспектор, так о чем вы говорили?

Люк глядел на нее, расправив плечи и сунув руки в карманы, отчего пиджак сбился складками над его тощими бедрами. Смуглое лицо озарялось пламенем свирепо-сочувственной пытливости, составляющей квинтэссенцию его натуры, — старший инспектор явно решил поговорить начистоту.

— Миссис Элджинбродд, — резко спросил он, — насколько хорошо вы знали вашего мужа, когда выходили за него?

Лицо мистера Кэмпиона стало вдруг нарочито безмятежным. А Аманда удивленно и настороженно подняла на инспектора карие глаза. Взгляд их уже не скрывал своей враждебности. Люк вызов принял.

— Дело обстоит таким образом, — начал он свой рассказ, избрав себе в собеседники, вероятно, пространство гостиной. — Потолковал я с этим Шмоткой, и мне показалось, что с ним все-таки можно иметь дело. Разговор у него приятный. Убедительный. Возможно даже, он из приличной семьи, подобные парни все так говорят. Не удивлюсь, если у него и боевые заслуги имеются.

В этот момент каноник Эйврил, все это время тихо-тихо сидевший в самом темном углу гостиной, весь подался вперед.

— То есть, вас, наверное, интересует, не было ли у нашего мальчика какого-нибудь серьезного нервного или психического заболевания, но тут мы вам не в силах что-либо ответить, — вставил он. — С детства я его не знал, а в своих письмах из Франции его бабушка ни о чем таком не упоминала. Нам его представил мой младший племянник вскоре после начала войны. А уж потом, когда Мартин вернулся с Ближнего Востока, мы стали видеться с ним чаще. Мне казалось, что они с Мэг чересчур молоды для брака, но ведь и жизнь в те дни летела куда быстрее. Молодость, в конце концов, понятие относительное.

Старший инспектор не был в этом так уверен, но его проницательные глаза улыбались.

— То есть, насколько вам удалось удовлетворить свой интерес к личности Мартина Элджинбродда, — подхватил инспектор, — и проверить…

— Проверить? Люк вздохнул:

— Ни я, ни мистер Кэмпион никогда мистера Элджинбродда не видели. Сегодня мы допросили человека, называемого Шмотка Моррисон. В жизни означенного Моррисона имеется период в пять лет, который, на наш взгляд, как бы выпадает. И именно в эти пять лет Элджинбродд встречается с вашей дочерью и женится на ней. Я просто обязан убедиться, что это — не одно и то же лицо.

Мэг глядела на него в остолбенении. От изумления она даже не услышала раздавшееся на лестнице треньканье телефона.

— Но ведь я его тоже видела!

Люк бесстрастно посмотрел на нее.

— Я знаю, — ответил он, а потом добавил, раздраженно махнув рукой и мгновенно разрушив этим жестом напущенную на себя официальную чопорность, — но вы же тоже человек, а?

— Верно, — ко всеобщему изумлению каноник поднялся с места и, перейдя через всю гостиную, взял дочь за руку. — Верно, — повторил он. — Этот молодой человек просто обязан все проверить, Мэг. Никакой благой цели не достигнешь, если не считаться с самой возможностью греха, — последнее слово прозвучало в его устах как-то фамильярно и по-свойски.

Улыбка Люка делалась все шире и шире, и наконец он, забыл про все условности, поднял вверх оба больших пальца.

— Тогда полный порядок! Эх, вам бы глянуть на него одним глазком, сэр…

Вопль, долетевший с лестницы, прервал инспектора на полуслове:

— Слушай, Мэг, есть тут у нас старший инспектор отделения полиции? Фамилия — Люк! Из участка, срочно!

Миг спустя все напряженно вслушивались в доносившиеся с лестницы обрывки разговора, но понять ничего не смогли.

— Где? — донесся голос Люка после долгого молчания, а затем последовало. — Ясно. Точно. Буду прямо сейчас. Машину посылать нет смысла — туман.

Инспектор влетел обратно в гостиную, скулы его горели непривычным румянцем.

— Боюсь, это вам предстоит нынче же вечером, — обратился он к Эйврилу, — я бы попросил и вас тоже пойти с нами, мистер Кэмпион, если вы не против. Не нравится мне все это. Только что обнаружили Шмотку в переулке неподалеку от Краб-стрит. Судя по тому, что я услышал, он уже мертв.

Мистер Кэмпион выпрямился в кресле, а потом вскочил на ноги.

— Неужто так скоро? — пробормотал он. — Это наш с вами серьезнейший промах, Чарльз. Я тогда еще подумал, уж не к тому ли идет дело, но не мог даже вообразить, что развязка последует так скоро!

— Вы хотите сказать, он убит? — Мэг была очень бледна.

Люк улыбнулся ей, поглощенный своими мыслями.

— Да уж вряд ли погиб от несчастной любви!

Каноник поднялся.

— Нам пора, — произнес он.

* * *
За троими ушедшими захлопнулась входная дверь, и отчетливое эхо раскатилось по этажам, а Мэг все расхаживала взад-вперед по гостиной.

— Я люблю Джеффа, — произнесла она.

— Так, — Аманда сидела неподвижно. Ее глаза, озаренные светом камина, казались теплыми и розовыми, как и все ее лицо. — Извини, но это и так ясно. Вы что, поссорились.

— Да нет, я просто попыталась объяснить ему, но вышло глупо. Ты понимаешь, я думала, я знаю Джеффа, а оказалось, что нет. Я его ужасно люблю, но совершенно не знаю.

В этот миг она выглядела такой пронзительно юной, что собеседница смущенно отвела глаза.

— Сомневаюсь, чтобы сейчас его было так просто узнать, — предположила она. — Выходить замуж — дело довольно сложное, ты не находишь? Я понимаю, что успокаивать тебя бесполезно, но думаю, что следует немного подождать. Ожидание — одно из самых важных искусств.

— Тот жалкий человечек на вокзале был не Мартин.

— Нет, конечно.

— Инспектор мне не поверил.

— Он в заблуждении. Поговорив с Моррисоном, он решил, что это не шантаж. А теперь, естественно, сам на себя злится.

— За то, что не сообразил, что Моррисона хотят убить?

— Видишь ли, — Аманда, казалось, углубилась в проблему со всей серьезностью, — инспектор ведь не присматривал за этим задержанным как следует, правда же?

Мэг задумалась было о судьбе Моррисона, но тотчас же оставила эту попытку.

— А вдруг Джефф вообще не позвонит?

— Не-ет, он обязательно позвонит, деточка.

От удара ноги, обутой в мягкие тапочки, дверь отворилась несколько шире, чем требовалось, и Сэм Драммок осторожно вошел в комнату. Он нес два наполненных до краев фужера и ступал с предельной осторожностью, как трехлетний ребенок, несущий полный кувшин. Это был плотный мужчина с круглой лысой головой, наделенный недюжинной физической силой, как и многие уроженцы центральных графств, с медно-красного лица проницательно глядели маленькие глазки. В данный момент одет он был в свой обычный рабочий костюм. Последний представлял собой род пижамной куртки из плотной чесучи с высоким воротничком, довольно чисто выстиранной, и опрятные серые фланелевые брюки. На ногах у него были аккуратненькие круглые ярко красные шлепанцы, так что при случае весь наряд можно было бы выдать за национальный костюм какой-нибудь экзотической страны.

— Джин-слинг, — пояснил он, протягивая каждой по фужеру, — сам смешивал, так что за качество ручаюсь. Для бодрости. Вам не повредит. Погодите-ка, я схожу за своей посудиной. Она на лестнице. Он вышел пружинистым стремительным шагом, как боксеры, перед которыми он благоговел, и быстро вернулся со сверкающей оловянной пивной кружкой в руке.

— Я ведь все слышал, — доверительно заявил он. — Так его убили? Плохо дело. Ну, не вешайте носы. Хорошо хоть не нас с вами! — и с легким кудахтающим смешком он направился к столику, на котором был выложен для всеобщего обозрения эскиз великолепного свадебного платья. — Как видно, мы скоро увидим в этом нашу Старушку-Королеву! — с удовольствием заметил он, обращаясь к Аманде. — А я буду сидеть на передней скамье и держать свою шапку на коленях. Если старик Епископ не справится, а последнее время он что-то стал сдавать, то обвенчает их Хьюберт, и тогда, уж так и быть, я соглашаюсь на роль посаженого отца, — он снова уставился на рисунок, восхищенно цокая языком, — вот только подпись тут мне что-то не нравится, на мой взгляд она все только портит. «Дорогая, если бы я мог надеть все это, то был бы на седьмом небе!» И подпись — «Ники». Ох, и дождется же у меня этот Ники!

Мэг, несмотряна всю свою озабоченность, не смогла сдержать улыбки:

— Никола де Ришбер — это лучший в мире модельер, дядюшка Сэм!

— О, так держать! — Сэм поднял кружку. — Нам годится только лучший. Но ты и в ситчике несравненна, Старушка-Королева Мэг.

— Да?

— Я должен покаяться и облегчить свою совесть. Та девица из офиса Джеффа опять звонила. Наш дорогой забыл о персональном вызове, заказанном для него его парижским представителем, или брокером, или как его там. Она просит его позвонить сразу, как только он появится.

Сэм был встревоженным. Беспокойство выглянуло на миг из его добрых маленьких глаз и снова там спряталось.

— Ну ничего страшного, — его осенила внезапная надежда, — а может, наш парень пошел пропустить стопочку, а?

— Как-то не похоже на него.

— Верно, — Сэм склонился над кружкой и, освежившись, снова поднял голову.

— Имейте в виду, — изрек он, — что загуляй вот так Мартин, я бы даже не усомнился, что он просто где-то выпил лишнего. Уж это точно.

Аманда недоверчиво покачала головой:

— Я, конечно, Мартина совсем не знала. Он что, был такой сумасброд?

— Кто, Мартин? — Сэм откинулся в кресле. — Ну, то есть! Весельчак, отчаянный малый, потрясающий парень. Но ведь сейчас мы не станем говорить о бедняге, правда же? — глаза его часто-часто заморгали, на них выступили слезы. — Нет, конечно. Хватит. Все это — прошлое. Моя Старушка-Королева будет счастлива с грандиозным парнем. У нее будет хороший, спокойный, разумный, мужественный супруг! — он устремил на дверь восхищенный взор. — Великолепный парень! — провозгласил он. — Один из лучших! Я знаю, что говорю! Честный боец! — более высокой похвалы он не знал. Даже лысина у него светилась от возбуждения. И он снова беспокойно взглянул на дверь. — Но ежели он не валяется где-нибудь в баре, под стойкой, то что же не звонит? — спрашивал он.

Глава 3След

Нелегко определить с точностью миг, когда начинается вражда, когда впервые проявляется это стихийное чувство, порождаемое отчасти страхом, отчасти соперничеством, а отчасти простой волей к жизни, — но именно во время той поздней прогулки промозглым вечером Чарли Люк первый раз причуял того, кому по всем статьям суждено будет сделаться его врагом номер один.

Как справедливо предполагала Аманда, злился инспектор прежде всего на самого себя. Он принадлежал к тем лучшим полицейским, которые никогда, ни на минуту не забывают, что они именно полиция, а не судьи и не присяжные, не тюремщики и не палачи. Он ощущал сам себя скорее овчаркой, — покуда заблудшая овца не загнана в хлев, он за нее в ответе и обязан ее стеречь. Его дело найти преступника и добыть его живьем. И сам факт, что он не обратил должного внимания на тот ужас, что исказил тогда бледное лицо с огромными усами, и отпустил Шмотку Моррисона на верную смерть, приводил инспектора в ярость. То был чудовищный профессиональный промах, за который Люк себя просто ненавидел.

Но помимо ненависти к самому себе, он ощутил нечто еще. Именно тогда у него зародилось предчувствие, подсказанное выработанным за годы службы инстинктом, — что вот-вот он столкнется с чем-то необычным и крайне опасным. Он словно учуял в тумане запах тигра.

Эта прогулка уже сама по себе добавила инспектору свежих впечатлений. Начать с того, что без старого Эйврила, способного перемещаться по собственному приходу с закрытыми глазами, они бы вообще вряд ли дошли бы до цели. От реки поднимался туман. Он сгустился до предела и теперь висел между фонарями отвратительными, плотными как перина, занавесями. Если учесть, что архитектура домов в этих кварталах довольно однообразна, а улицы состоят из череды скругленных поворотов, по которым можно кружить и кружить даже в солнечный день, то дорога от дома настоятеля до Краб-стрит с полным правом могла быть приравнена к лабиринту, куда старый священник ринулся, впрочем, уверенным и быстрым шагом.

Следуя за дядей Хьюбертом, Кэмпион с нежностью созерцал двигающуюся впереди него фигуру. Весьма примечательным, даже в своем роде уникальным, представлялось пальто каноника Эйврила. Его дизайн вполне мог бы принадлежать Филу Мэю, — полами оно обметало обувь своего владельца, а застегивалось на два ряда костяных пуговиц, каждая размером с небольшое блюдечко, которые заканчивались значительно ниже колен. К тому же, будучи, по-видимому, сшито из пледа, оно с годами полностью приняло форму тела старика, вплоть до вздутого правого кармана жакета, в котором отец настоятель обыкновенно носил свою табакерку, и стало как бы твердой ракушкой, внутри которой каноник обитал.

Известная Кэмпиону история пальто гласила, что сей наряд неоднократно закладывался. Дядюшку Хьюберта отличала небрежность в денежных вопросах, так что мисс Уорбертон, приятная пожилая девица, обитавшая в одном из приходских домиков и полностью посвятившая свою жизнь делам церкви, по смерти жены настоятеля взяла на себя все заботы о его домашнем бюджете. Раз в неделю она выдавала ему деньги на карманные расходы, помещая их в латунную коробочку на каминной полке в его кабинете. Мисс Уорбертон была тверда как алмаз. И если каноник успевал все истратить в начале недели, то оставался без единого пенни до самого выплатного дня.

Стесненные в средствах прихожане из небогатых окрестных улочек знали об этом ничуть не хуже его самого, и по возможности старались под конец недели не докучать старому священнику своими просьбами. Но уж если, как это иногда случается, возникала некая срочная и жизненно важная надобность, всегда имелся в запасе дополнительный выход. В таких случаях пальто отца настоятеля торжественно переносилось средь бела дня через соборную площадь, переброшенное через руку самого должника, в маленькую закладную лавочку на углу, и старый мистер Герц платил за него сорок три шиллинга и шесть пенсов. Таких денег оно, разумеется, не стоило, и ворчун-еврей ни разу не утерпел, чтобы об этом не напомнить. Так что все представление являлось одновременно и епитимьей, и благотворительностью. Правда, надо сказать, лишь самые старые и уважаемые прихожане удостаивались подобного, да и то лишь в исключительных случаях, но тем не менее в определенных кругах выражение «пальто каноника» служило расхожим обозначением предела платежеспособности.

Эйврил, нужно отдать ему должное, вполне ведал, что творил. Иллюзий он не питал и обладал, при всей своей чудаковатости, способностью к внезапным мощным проблескам здравого смысла. Почти всегда ему приходилось выкупать заклад самому. Он не считал сие особой заслугой и не умилялся сам себе, а напротив, был скромен и радовался, что может помочь неимущим и что ему доверяются в тяжелую минуту.

Более того, подобно многим истым христианам, он по-настоящему ощущал радость и душевный покой, лишь отдав все, что имел, как игрок при распасовке мяча. Взамен он обретал особую свободу от материального. Всю жизнь он словно бы шел по воде яко по суху. Ограничивая себя в мелочах, он получал взамен заботу мисс Уорбертон. Весьма выгодный обмен!

Он уверенно шагал по направлению к Крамб-стрит бесчисленными проходными дворами, а племянник и Чарли Люк доверчиво следовали за ним, держась за руки. К цели они вышли как-то вдруг: последний рывок сквозь непроглядный мрак каких то конюшен — и вот они уже на самой середине длинной и сумрачной улицы, откуда рукой подать до полицейского участка. Там каноник остановился, обернувшись к своим спутникам:

— Так где же этот бедняга?

— Проезд Памп, — поспешно ответил Люк, — отсюда прямо, а потом направо, сразу после «Перьев».

Лишь теперь в этих глухих дебрях колонн и фасадов инспектор узнал свои владения и уже по-хозяйски поспешно повел спутников темным переулком мимо зашторенных витрин магазинов. То была не лучшая ночь для прогулок. Прохожих им почти не встретилось, если не считать недогулявшей компании, околачивавшейся у неосвещенной арки близ пивной «Четыре пера», заведения из самых непритязательных. Оно искоса выглядывало из тумана с залихватской небрежностью кое-как намалеванной вывески и криво положенной черепицы, в то время как из окон сквозь стеклянные ромбики, окантованные латунной решеткой, причудливо преломлявшиеся лица завсегдатаев пялились на улицу.

Пробираясь сквозь кучку выпивох, они заметили блеснувший в глубине проезда серебристый лучик, и подоспевший констебль отдал Люку честь.

— Это случилось в том конце, у выхода на Бурн-авеню. Вам не обойтись без фонарика. Там вообще ничего не видно.

Люк к тому времени свой фонарик уже включил. Он был обвязан желтым шелковым носком, чтобы свет меньше рассеивался в тумане, но даже с таким усовершенствованием идти вперед казалось непросто.

Истертая за столетия брусчатка со сточной канавой посредине приобрела вид желоба, а справа и слева стены домов наклонялись друг к другу, словно темные утесы.

— Вот уж где помирать паршиво, — бросил инспектор с омерзением.

— И жить тоже, — мягко заметил мистер Кэмпион. Он уже миновал стену дома и подошел к покосившемуся деревянному забору, который бы и для иного — сассекского захолустья показался бы слишком деревенским. За забором виднелся оранжевый квадрат освещенного окна.

— Задний двор дома тридцать семь по Гроув-роуд, где адвокатская контора, — бросил через плечо Люк. — Последняя достопримечательность в этом роде (руки прочь от наших достопримечательностей!). Да тут их целая улица была, но все уже перестроены. А в этом живет адвокатский сторож. Летом тут даже ничего. Клумбы с ноготками. У старика-сторожа, правда, с головкой не все в порядке. Каждую пятницу приходит к нам на что-нибудь жаловаться. Интересно, не слышал ли он чего нынче вечером. Осторожно, сейчас начнется спуск. Ага!

Луч фонарика метнулся чуть в сторону, и следуя в том же направлении, они вышли к месту происшествия. Перед ними предстало драматическое зрелище. Какой-то находчивый полисмен раздобыл старинную калильную лампу, пожалуй, единственное, что может помочь в тумане, и сейчас, как живой плюмаж, она шипела и плевалась огнем над головами стоящих во тьме мужчин. Мощный дымный хвост, смешиваясь с туманом, придавал картине своеобразный, какой-то рембрандтовский колорит.

— Шеф? — глухо донесся до них бодрый голос сержанта Пайкота, и одновременно его коренастая фигура выступила из сплошного мрака.

— Здорово, Джордж, — ответил Люк своим обычным свирепо-веселым голосом. — Удалось что-нибудь?

— Вполне достаточно, сэр. Отошли бы вы, что ли, в сторону, тут и так не повернешься. Врач уже прибыл!

О последнем, впрочем, Люк догадался и сам, узнав эту не слишком любезную манеру выражаться.

Пришедшие осторожно шагнули вперед сквозь расступившееся перед ними небольшое скопление людей.

Между двух соседних домов, чьи стены сходились под острым углом, оставалась щель около фута шириной и глубиной в восемнадцать дюймов, туда-то и было втиснуто тело мертвого Шмотки — несчастный как бы сидел, вытянув вперед ноги и опустив голову на грудь. Поражало, что человек может занимать так мало места — ни дать ни взять сверток ненужного хлама. Он сидел, и темно-алая клякса расползалась как нагрудник, по его спортивной куртке. Это алое стекало по его пальцам на камни мостовой. В круге черных силуэтов, сомкнувшихся над ним, он казался слишком маленьким и ничтожным, чтобы вызвать хотя бы ужас.

Люк присел на корточки, констебль поднес калильную лампу чуть поближе, а Пайкот наклонился к шефу:

— Один из наших людей обнаружил его в шесть сорок вечера, только тело, видно. К тому времени пролежало тут не меньше часа, — негромко произнес сержант, фонарик Люка осветил его грубоватые черты. — Этим проездом пользуются редко, а если кто и пробегал тут мимо, то навряд ли смог бы его заметить.

— А, заметив, остановиться и полюбоваться. Этакий цветочек у обочины, — пробормотал Люк, подымаясь, чтобы пропустить мистера Кэмпиона. — Во сколько он вышел от нас, сержант? Если поточнее?

— В шестом часу. Точно не скажу, сэр. Я думал, вы сами засекли время. Я сюда прибыл, разумеется, как только нам сообщили. Мы вызвали фотографа и произвели съемку. А это врач, сэр!

Последнее сообщение явно оказалось избыточным. Уже какое-то время из-под локтя старшего инспектора доносилось нудное ворчание. Наконец Люк обратился в темноту не без любезности.

— А забавно, что мы вам все время портим обед, доктор. Между прочим, я привел с собой и священника. Вот он, у меня за спиной. Уж вы не взыщите, — а может, вам будет интересно.

Ворчание прекратилось, и хорошо поставленный голос ядовито отвечал:

— Как предусмотрительно с вашей стороны, инспектор, проявить такую трогательную заботу о моей душе! Вот только боюсь, что на вашей я уже крест поставил — жду вас тут битых полтора часа, хотя любой осмотр в таких условиях абсолютно бесполезен. Если вы его заберете, то я сделаю вскрытие завтра к девяти.

— Договорились, — согласился Люк. — Да, пока вы еще тут, будьте так добры объяснить, что это ему горло перерезали?

— Вы о крови? Нет. Это из носа. Это совсем другое.

— Ну ладно, идите уж! — в голосе старшего инспектора послышалось облегчение. — До чего естественно, а? Пошла кровь носом, он сел и умер!

— И при этом сам себя треснул по голове, так что проломил себе череп, — ехидно отозвался из темноты все тот же хорошо поставленный голос. — По-моему, вы бы и сами могли это заметить, Чарльз, что тут его изрядно отметелили. Утверждать не берусь, но полагаю, что голову ему проломили башмаком. Ладно, утром разберемся.

— Можно, мы обмоем ему лицо?

— Пожалуйста, если вам так хочется. Доброй ночи, — доктор засеменил прочь, и вскоре его полноватую фигуру поглотил туман.

— Вперед, к бифштексу и запеченным почкам, — пробормотал Люк, глядя ему вслед. — Надо надеяться, им не дали остыть. А как бы так устроить, чтобы рассмотреть его лицо, а, Джордж?

— Прямо тут, сэр?

— Да, если можно. Я кое-кого привел на него взглянуть. Не угодно ли вам, старина, — Люк резко замолчал, почувствовав, как Кэмпион коснулся его плеча.

Старый Эйврил вступил в освещенный круг и склонился над останками бедняги Шмотки. Каноник был с непокрытой головой, непослушные волосы над его тонкими чертами торчали в разные стороны, как сухие стебли. Он принялся стирать кровь с лица убитого своим большим белоснежным носовым платком, осторожными движениями, неловко, но с той неумелой заботливостью, с какой отец вытирал бы нос простуженному ребенку, спокойно и без малейшей брезгливости, чем глубоко шокировал сержанта Пайкота. Из горла последнего вырвался слабый звук, наподобие вскрика испуганного фазана, и он уже собрался вмешаться, когда почувствовал на своем плече руку старшего инспектора. Шеф стоял молча, напряженно выпрямившись и сверкая глазами. Его плечи, массивные, как дирижабль, нависали надо всей картиной, добавляя ей драматизма.

Каноник между тем, как ни в чем ни бывало продолжал свои манипуляции, все так же тихо и неумело, одновременно пачкаясь сам. Очевидно, что кровь, равно как и грех, его не пугала.

— Ну вот, — наконец произнес он, обращаясь, по-видимому, к покойному, вглядываясь в его уже не страшные, но все еще несколько грязноватые и бесконечно трогательные черты, а затем закрыл потухшие глаза мертвого. — Несчастный мальчик!

Казалось, этот бессознательный возглас сострадания осенил собой всю загубленную юность бедняги Шмотки.

Едва Эйврил приподнял руки мертвеца, чтобы обтереть и их, как его внимание привлекли рукава, и впервые за весь вечер каноник пришел в замешательство. Приподняв правую руку убитого, он провел ладонью по направлению к локтю.

— Посветите, пожалуйста, вот сюда, — попросил он, и фонарик Люка немедленно повернулся в указанном направлении. Луч выхватил аккуратную кожаную заплатку на локте, и еще одну, поменьше, ближе к обшлагу, — неумелая, но крепкая работа.

— Вы узнали его, сэр?

Старик не отвечал. И лишь сложив руки мертвого на груди, он выпрямился и шепнул на ухо Люку:

— Я бы хотел поговорить с вами!

— Очень хорошо, сэр!

— Куда вы денете этого несчастного? Может, нам с вами пойти туда же?

— Нет, сэр. Мы пойдем в участок, если вы не возражаете. Это тут рядом, за углом. Тело отправят в морг. Сейчас придет машина.

Люк говорил уважительным тоном, но тем не менее непреклонно, и старый священник кивнул. Мистер Кэмпион, глянув на них, ощутил, что они поняли друг друга с полуслова, словно старинные знакомые.

— Мне нужна эта куртка, — заявил Эйврил, — я хотел бы забрать ее домой.

— Очень хорошо, сэр, — Люк, казалось, даже не удивился, — необходимо, чтобы вся одежда убитого как можно скорее была доставлена в участок. О'кей, Джордж?

Пайкот шагнул назад, чтобы распорядиться. И мигом все пришло в движение, и куда девалась выморочность, царившая здесь минуту назад — жизнь вернулась со всей своей суматохой.

Пока мистер Кэмпион отнимал у дяди окровавленный носовой платок, который старый священник все норовил засунуть в карман пальто. Люк отдавал обычные в подобных случаях распоряжения. Энергия, исходящая от этого человека, сделалась явственно ощутимой, как если бы тут, в тесном проулке, внезапно заработал трактор.

— Детектив Слени тут? — выкрикнул он, и не дожидаясь, пока четкая тень приблизится к нему, продолжал. — Займешься миссис Голли, Билл. Ты ведь ее неплохо знаешь, а? Дуй в бар «Перьев», и поглядим, что ты там разузнаешь. Эта Голли уж если рот откроет, то держись! Если сразу в него не провалишься, то наверняка что-нибудь сумеешь выудить из ее словесного потока! А сам лучше помалкивай, пока все не узнаешь. Детектив Коулмен!

— Здесь, сэр! — юный голос, срывающийся от нетерпения, раздался за спиной Кэмпиона, и тут же из темноты выступила коренастая фигура.

— Так держать! Рвение, задор — первое дело в уголовном розыске! На главное вещественное доказательство не наступать! — юмор Люка по свирепости не уступал его улыбке. — Значит так, тут прямо у нас за спиной низенькая изгородь с калиткой. Если калитку не найдешь, полезай через забор. Когда приземлишься на этом кладбище дорогих воспоминаний, тут ими все кишмя кишит, постучи в освещенное окно, — дверь и откроется. Внутри увидишь самого препаршивого старикашку на свете, по фамилии Кризи. Если утерпишь и дослушаешь его до конца, то будешь хорошим полисменом. А если к тому же сумеешь выяснить, не слышал ли он и не видел чего необычного тут в проезде нынче вечером между пятью тридцатью и шестью сорока, можешь смело считать себя детективом. Он дома, это точно. У него старуха-мать прикована к постели, он ее надолго оставлять не может. Ясно?

— Да, сэр!

— Хорошо. Ступай. Не теряй темпа. Сержант Бранч здесь? Ага, вот ты где, Генри. У покойника имеются родственники, вполне приличное семейство Аткинс. Миссис Аткинс — его сестра. Живут они где-то в районе Тафнелл-Парк. У меня где-то был адрес. Я записал его, когда наводил сегодня справки. Ага, вот. Смит стрит, 22. Сгоняешь туда?

— Есть, сэр!

Ряды полицейских редели, появились служащие морга. Люк взял под руку Кэмпиона и каноника и осторожно отвел обоих в сторону.

— Пора нам возвращаться, — произнес он, — а не то босс рассердится.

Эйврил обернулся:

— А тот несчастный, его отнесут домой?

— Ну… — Люку это показалось забавным. — Я слышал, будто Челмсфорд — тюрьма довольно современная, и что теперь они достигли прямо удивительных вещей, но чтобы провожать своих клиентов в последний путь на катафалке и с похоронной процессией — что-то я сомневаюсь!

— Но вы упомянули родственников…

— Да уж, близкое родство, ничего не скажешь! — последовал мрачный ответ. — Вот уж кому не позавидуешь. Он назвал эту бедную женщину на первом же допросе, как я понимаю, а у нас ничего не забывается. И все-таки, может, удастся убедить этих Аткинсов раскошелиться на гроб и могилу. Приличия надо соблюсти. Сюда, сэр. Вы, кажется, хотели переговорить со мной? Вы что, узнали его?

Фонарик в руке, продетой сквозь локоть Кэмпиона, в этот момент дрогнул, и лучик осветил благородные черты немолодого лица.

— Нет. Мне он совершенно незнаком, — в голосе священника послышалось что-то вроде сожаления. — Вот Мартина я бы узнал. Я бы узнал Мартина где угодно. Он был необычный, характерный парень. А этот несчастный мальчик ни единой черточкой не похож на него.

Разговор прервался на мгновение, когда все трое поспешно вышли из тесного проезда в улочку чуть пошире.

— Но куртка, — снова начал Люк. Эйврил кивнул.

— Куртка — Мартина, и взята она из моего дома.

— Ничего себе! Когда же? Я хотел сказать когда вы ее видели в последний раз?

— Вот пытаюсь припомнить. Точно не знаю. Я не очень наблюдателен. Пожалуй, несколько недель тому назад. Наверное, месяца два.

Люк чуть было не свистнул, но вовремя спохватился. Участок был уже рядом, и старший инспектор провел своих спутников внутрь здания в строгий, пахнущий карболкой интерьер, и дальше, через помещение уголовной полиции в свой собственный скромный кабинет на первом этаже. Туман просочился и сюда и висел дымными полотнищами, но все же Люк и Кэмпион, наконец, заметили: каноник в таком виде, что его нельзя отпустить домой, предварительно как следует не отмыв. При виде их констебль Гэллоуэй, круглолицый молодой человек, исполняющий обязанности секретаря Люка, стремительно выскочил из-за своего стола, подумав, вероятно, что привели убийцу, взятого с поличным, да и мистер Кэмпион, казалось, перепугался.

— Ну, так, — произнес Люк, скептически обозревая каноника, — пожалуй, нашу беседу мы продолжим в ванной. Что, Энди, не звонил Супер? Надеюсь, он еще не объявился?

— Пока никаких признаков, сэр, но есть парочка сообщений для вас. Были запросы относительно мистера Джеффри Ливетта. Секретарша его беспокоится. Сегодня вечером, говорит, ему выступать на каком-то ответственном приеме, а его все нет. И она, и миссис Элджинбродд полагают, что он, возможно, как-то связывался с вами. Обе очень волнуются.

Инспектор и Кэмпион переглянулись, а затем Люк, пожав плечами, предложил руку Эйврилу.

— Как насчет того, чтобы пройти с нами, сэр? — произнес он, после чего беседа продолжилась в ванной комнате во время малоэффективных попыток привести внешний вид настоятеля в мало-мальский порядок.

— Нет, дружок, не так уж это было и давно, — Эйврил, стоя в одной сорочке, обращался к затылку Люка, оттиравшего в этот момент влажным полотенцем фалды знаменитого пальто. — Эта самая куртка, — ее не спутаешь ни с чем, — хранилась у нас в гардеробной не один год, и она была там еще совсем недавно. В начале этой зимы она там висела, совершенно точно!

— Почему вы так уверены, дядюшка? — Кэмпион лил теплую воду на стариковские руки, худые, шершавые, как у школьника, но с изящными миндалевидными ногтями, красивыми от природы и не требующими никакого ухода.

Каноник, взяв кусок мыла, отвечал:

— Потому что я видел ее, когда доставал свое теплое пальто, в первый холодный день осени, а это пальто как раз висело поверх куртки. На святого Матфея, двадцать первого сентября — рановато для заморозков. Мы старики, на такие вещи всегда обращаем внимание, — Эйврил послушно принялся намыливать руки со смирением человека, притерпевшегося за долгую жизнь к тирании по мелочам. Он отправлял эту обязанность тщательно и долго, как его когда-то учили. Было видно, что мысли его где-то далеко, глаза глядели задумчиво и печально. — Да-да, тогда она была там. Меньше чем семь недель тому назад. Я обычно что-нибудь вешал поверх нее, и в тот день я тоже осмотрелся, нет ли еще чего, чтобы прикрыть ее. Увидел какой-то макинтош и повесил сверху!

— Зачем?

Каноник протянул руки к полотенцу.

— Потому что боялся, что туда зайдет Мэг и увидит ее. Эта куртка всегда так живо напоминала о Мартине. И я считал, что Мэг все это незачем, — он взглянул на Люка, который, понимающе кивая, глядел на него своими искрящимися глазами-кристаллами. Уловив эту едва заметную улыбку инспектора, старик продолжал. — Мне, видимо, надо было совсем убрать ее, сложить и спрятать у себя в кабинете? Но я этого не сделал, как вам известно. Я оставил ее висеть, но все время чем-нибудь прикрывал, Подсознание иногда проделывает с нами странные вещи. Вроде бы ни о чем таком и не думаешь. Вы ведь понимаете меня, инспектор? По-моему, вы должны понять!

На лицо Люка набежала тень, и он усмехнулся словно бы только для того, чтобы сделаться еще серьезнее.

— Вы все же поглядите на нее еще раз, сэр. Чтобы уж сказать наверняка. Вы ведь понимаете, что из этого следует.

— Конечно, мой мальчик, конечно я понимаю, — Эйврил уже одевался. — Кто-то из близких оказывается замешанным, и по-моему, это как-то очень непонятно, поскольку весь этот странно-жестокий обман направлен непосредственно против Мэг, а я даже не могу вообразить, чтобы хоть кто-то из знающих ее мог бы такое устроить. Вот почему я и хочу забрать эту куртку домой.

Говоря это, он шел следом за Люком, его мелодичный голос эхом отдавался в сумраке коридоров.

— И вы полагаете, вам удастся выяснить, кто это сделал, сэр? — Люк успел опередить его как раз вовремя, чтобы открыть перед ним свою дверь.

— О да!

В миг, когда взгляд инспектора встретился с глазами старика, он увидел в них ту суровую непреклонность, которую прежде наблюдал лишь на судебных заседаниях, и поразился этой предельной жесткости.

— О да, — повторил Эйврил, — я все выясню.

Они отсутствовали значительно дольше, чем им самим казалось, и сержант Пайкот за это время уже успел прибыть и теперь разворачивал коричневую упаковочную бумагу и выкладывал на стол все содержимое страшного свертка, причем каждый предмет был заботливо снабжен аккуратной этикеткой. И когда Эйврил с порога рванулся к заляпанной кровью и грязью куртке, сержант, удивленно подняв брови, поспешил расстелить ее на столе.

— Содержимое карманов тут, сэр, — скороговоркой обратился он к Люку, указывая на другой, нераспакованный сверток.

— Это не надо, — каноник оттер сержанта в сторону и сосредоточился на одежде. — Что и говорить, броская ткань, — заметил он. — Рисунок этого твида — он какой-то броский. Его-то Мэг и узнала, понимаете? Ей по работе приходится иметь дело с самыми разными тканями. Саму куртку она могла и забыть, но рисунок ткани остался у нее в памяти и ассоциировался с бедным нашим мальчиком, понимаете?

Он указал на место внутри нагрудного кармана, откуда был тщательно выпорот фабричный ярлык.

— Поразительно! Кому только подобное может в голову взбрести?

— Весьма многим из наших постоянных клиентов, сэр! Вас это удивляет, — осклабился Люк, — но вы сами узнали эту куртку лишь по заплаткам, а?

— Да, — каноник, перевернув рукав, отыскал их снова. — Вот они, обе. Я всегда, знаете ли, удивлялся, отчего их две. Почему было не взять кусок кожи побольше и не закрыть сразу обе дырки? В таких вещах я мало смыслю, но это даже мне бросилось в глаза!

— Возможно, дырки появились в разное время, сэр!

Реплика принадлежала сержанту Пайкоту. Темные густые волосы торчали на его голове ежиком, как если бы сержант находился в непрерывном ужасе. Решив, что шеф намерен валять дурака, он принял решение действовать в том же духе. Эйврила версия не убедила.

— Возможно, но по-моему, все равно было бы разумнее поставить одну заплату. Однако я готов поклясться, что все это как-то неслучайно. Знаете, я порой ощущаю, что подобные незначительные на первый взгляд мелочи имеют некую общую причину. Точно ее не определить, но если рассуждать в таком направлении, можно прийти к очень странным выводам. Я сам, право, иногда поражаюсь. Итак, если вы мне завернете куртку, я возьму ее домой и выясню, как она оттуда исчезла.

Он подал куртку Пайкоту, указывая на коричневую упаковочную бумагу. Сержант вопросительно взглянул на Люка, но тот кивнул.

— Я дам вам в помощь Джорджа, сэр, — сказал он, — вы не возражаете?

Каноник нахмурился:

— Я предпочел бы один этим заняться. Дело ведь касается моей семьи. Все это мои домочадцы, я прожил с ними бок о бок много лет.

— Вот именно, — произнес Люк участливо. — Вот почему я и отправляю с вами Джорджа. Он мой первый помощник, человек скромный до застенчивости, — добавил он, испепеляюще глянув на Пайкота, — он такой тихоня, вы его и не заметите…

Эйврил все еще раздумывал:

— Все-таки одному мне было бы значительно проще, — вздохнул он, и Люк на мгновение заколебался.

— Нет, — решил он наконец, — я не имею права. Поймите меня, необходим свидетель. Предстоит давать показания в суде. Джордж дал подписку, и он не может это так оставить.

— Ну и прекрасно! — великодушно уступил каноник, — коли так, сержант, нам с вами придется подружиться. Пойдемте. Только должен вас предупредить, мой дорогой сэр, что все это настолько неприятно и тяжело, что боюсь, вам будет даже неловко.

Пайкот недоуменно воззрился на него, а потом повел себя так, как имел обыкновение вести себя в сложных ситуация, а именно — впал в молчаливую покорность. Такая тактика не подвела и на сей раз.

Когда за гротескной парочкой закрылась дверь, мистер Кэмпион с облегчением предложил Люку сигарету и закурил сам.

— Дядюшке вполне можно доверять, — заметил он, — вы и сами ему доверяете, что, кстати, совершенно поразительно. И вы абсолютно правы, Чарльз, мне только непонятны ваши мотивы.

— Непонятны? — Люк смущенно, что как-то не вязалось с его обликом, запустил в волосы длинные пальцы. — Я знаю этот тип людей, — задумчиво произнес он. — Он редкий, и еще реже связан с церковью. Я припоминаю разве что одну старую деву, настоятельницу монастыря в Лейтоне, я знал ее в детстве. Одинокая, глубоко верующая, со всеми причиндалами, — подняв над головой сплетенные пальцы, он изобразил чепец, а затем начертил в воздухе что-то вроде распятия. — Но лучше всех я знал одного славного старикана, торговца угрями на паддингтонском рынке. Такие люди могут встретиться где угодно, и не узнать их невозможно. И у всей у них общая черта — им можно доверять, даже когда вы перестали доверять родной маме. И, представьте себе, такие люди всегда идут в гору, — понимаете?

— Да не очень, — мистер Кэмпион с удивлением отметил, что и подобное тоже находится в поле зрения полиции.

Люк вздохнул и повернулся к столу, где накопилось уже изрядное количество бумаг.

— Иначе они свалятся под ноги своим почитателям, дружище, — добродушно объяснил он. — Да вы сами поглядите на них. С точки зрения обыкновенного человека они совершенно беззащитны. По идее, они должны были давно умереть под забором с голоду, обманутые первым же встречным мошенником. А что же они? А вот что они, черти! Идут себе вперед, как пьяный по карнизу, точнехонько следуя инструкциям, которых другим не слышно. На пути у них всяческая мерзость, а они выходят из нее чистенькие, аж блестят! Всю грязь они прекрасно видят, но никого из них она не пугает. Раздают, все, что имеют, и не знают нужды. И в наших с вами силах — только узнать их при встрече и отметить для себя. Старика я раскусил, едва он раскрыл рот. Он добудет нам всю правду об этой куртке, чего бы это ему ни стоило. Должен добыть.

Глаза Кэмпиона потемнели за роговыми очками.

— Но кто, — вопросил он, — кто из домашних мог потихоньку передать куртку Шмотке Моррисону?

Люк перебирал бумаги на столе и говорил, не подымая глаз:

— Кто еще, кроме девушки? Либо она, либо этот ее новый друг, который, похоже, пропал.

— Вы ошибаетесь!

— Надеюсь, — он поднял глаза и улыбнулся. — Не исключено, еще что-нибудь, сверхъестественное.

— Не исключено, что в этой колоде есть еще одна карта, — ответил мистер Кэмпион.

Глава 4Джокер

Миссис Голли впорхнула в кабинет Люка, словно на сцену, или словно боясь опоздать к началу какой-нибудь захватывающей драмы. Театральность так и сквозила в каждом движении ее роскошного тела, в колыхающихся складках ее пальто из верблюжей шерсти, плотно облегающего плечи, в величавом повороте умопомрачительной шеи. Шляпки на голове миссис Голли не было, и тщательно прокрашенные черные волосы лежали застывшими, свежеуложенными волнами, томные глаза сияли откровенностью, а губы, даже сквозь слой яркой помады, выдавали простодушие.

— Мне пришлось самой к вам отправиться, мистер Люк, — начала она без обиняков. — Значит, я его видела сама, то есть, вы же это хотели знать, правда? — У нее был грудной, воркующий голос и та разновидность лондонского говора, которая напоминает Темзу ниже Лондонского моста — не то чтобы совсем засоренная, но пожалуй, малость мутноватая. — Биллу Слени я сказала, что должна сама сюда прийти. «Лучше мне самой туда отправиться», — так я ему и говорю. Мы с Бертом, значит, хотим помочь следствию как сможем, разумеется. «Не очень-то хорошо с нашей стороны, — говорю, — ведь чуть ли не на самом нашем пороге, да еще в таком тумане». Ну, в общем, прямо мурашки по спине, правда же? То есть, просто ужас! И кто угодно на нашем месте бы испугался. Я теперь спать не смогу. Ни за какие деньги. Я и той ночью глаз не сомкнула, а знала бы, что случится, я бы и эту, значит, не спала бы. И тогда…

— …выглядели бы совсем не так потрясающе, как сейчас, — ирония Люка имела целью прервать извергающийся поток, и дама в самом деле осеклась.

— Простите?

— Вот именно. Вы ведь явились сюда не за комплиментами, а? Вы пришли отвечать на вопросы. Остальное опустим, если не возражаете. Присядьте, пожалуйста.

Ухмыльнувшись, он усадил ее в кресло у стола и подмигнул Кэмпиону.

— Итак, — начал он и, не садясь, изогнулся над журналом записей, отчего сделался похож на огромного парящего слепня. — Фамилия, возраст, род занятий: супруга торговца спиртным. Слени, все это должно быть запечатлено у нашего брата в сердце золотыми буквами, — он взглянул через голову дамы на плотного, простоватого на вид мужчину и вновь обратился к посетительнице. — О'кей. Итак, моя радость, вы видели покойного. Когда же?

— Ну, значит, я ведь так и говорю. Будете вы меня слушать наконец? Можно мне хоть слово вставить или нет? Значит, все как есть начистоту. Мы как раз только-только открылись, — речь ее лилась вкрадчиво и ровно, не обещая скорого окончания. — Я доставала ключи от винного склада и оглядываюсь, а они тут как тут.

— Как вы его узнали?

— Ну, глаза-то у меня есть, правильно?

Театральность мигом слетела, миссис Голли перешла в оборону, одновременно собираясь с мыслями.

— А-а, так вот вы о чем. Ну, понимаете, все было так. Билл, я хотела сказать, мистер Слени, значит, рассказал мне, какой он из себя. Входит он, значит, к нам и спрашивает, не видала ли я кого-нибудь такого похожего у нас тут в баре, а я видала, ну, само собой, так и говорю. Я ведь чего хочу-то — вам же помочь, понимаете? Ну, не хотите так и не слушайте. Мы с Бертом ни в какие свидетели не пойдем. Такие дела только торговлю портят. Но я их обоих видела. Входят они…

— Обоих? — треугольники бровей Люка взметнулись вверх. Слени из-за плеча миссис Голли утвердительно кивнул, и словесный поток устремился дальше.

— Мне некогда было, понимаете, ну я их особо и не разглядывала. Мне показалось, что они только что с поезда. Освещение еще было никуда не годное. Я Берту так и сказала. Он в самом зале за стойкой был, ну я ему и крикнула, мол, надо ввернуть лампочки посильнее, а то я сама не вижу, что делаю. Они все это время разговаривали. Тот, второй, — не которого убили, а другой, — сделал заказ. Они взяли две рюмки джина.

— А кроме них, в баре никого не было?

— Ну я же вам сказала. Мы только-только открылись…

— А встретились они у вас или уже пришли вдвоем?

— Они вошли вместе. Я уже говорила. Ну вы хоть слушайте, мистер Люк. Они входят и тихонько промеж собой разговаривают, вроде как о деле договариваются. У меня-то ума хватило в сторонку отойти, как только я уразумела, что к чему. Слава Богу, я уже шестой год при деле, могу разобрать, когда я клиенту нужна, а когда нет. Ну вот, я обслужила их и сразу к Берту пошла насчет лампочек. А как вернулась так и вижу: тот, пониже ростом, значит, о котором Билл спрашивал, в такой хорошо пошитой курточке, в зеленой шляпе и таким, значит, тонким бледным лицом, — как рванет в дверь, руку у того, второго, вырывает.

— Вырывает руку?

— Ну да, понимаете — как будто стряхивает, — ее молочно-белое округлое запястье показалось из складок верблюжьей шерсти, звякнув золотыми браслетами. — Другой-то тоже за ним собрался, позвал меня, и кинул десять шиллингов на прилавок. И пошел следом. Я весь вечер прождала, что он за сдачей вернется, но он так и не пришел.

— А вы не слышали, о чем они говорили?

— Нет, мистер Люк. А если бы и слышала, то что с того? Ну я и не слушала. Да еще гвалт стоял. Берт включил радио, какая-то пьеса. И оркестр этот на улице грохал. И сама я про лампочки говорила…

— Иначе говоря, птичий базар, как обычно, — заметил Люк без особой теплоты. — А другой как выглядел?

Она с сожалением поцокала языком.

— Жалко, не посмотрела я, но поди знай, что приключится убийство? Он такой высокий, прилично одет, такой весь чистенький. Словом, джентльмен до мозга костей, представляете себе? Может, во флоте прежде служил. Когда заказ делал, улыбался. Но не лично мне, нет, он бы любой девчонке улыбнулся.

— Волосы — светлые, темные?

— Не скажу точно. Он в шляпе был. Глаза карие, и вид такой, солидный — несмотря на молодость. Респектабельный, я все слово никак не могла вспомнить. Респектабельный. Знаете, как я удивилась, когда увидела, что он бегом побежал! Вроде как простой!

— Вероятно, необычный тип для Крамб-стрит? — пробормотал Кэмпион.

— Вот, вы сразу ухватили самую суть! — она в ответ изумленно улыбнулась. — Именно что необычный. В таком, понимаете ли, добротном темном пальто, в черной шляпе, и воротничок белый выглядывал. Ну, совершенно не тутошний!

— То есть, он был в вечернем костюме, — Люк что-то черкнул в журнале. — Почему бы с этого не начать?

— Потому что раньше я про другое думала, — терпеливо и кротко объяснила она. — А как только этот вот джентльмен сказал про Крамб-стрит, я и поняла, почему мне тогда показалось, что тот господин только что с поезда. У него был темно-синий галстук с двумя полосочками, одна серебристая, а другая, далеко от нее, красно-коричневая, а между ними какой-то цветок, из него птичья головка выглядывает, малюсенькая!

— Как-как вы говорите? — затаил дыхание Кэмпион. — Любопытно, очень любопытно, — он перегнулся через весь стол и написал на клочке промокательной бумаги «Галстук клуба Феникс Регби. Джеффри Ливетт?»

Люк на мгновение уставился на эти каракули, а потом, подняв голову, устремил выразительный взгляд на своего приятеля.

— Бегство! — проговорил он негромко. — Помните, вам показалось, что вы его тут видели днем?

Мистер Кэмпион выглядел глубоко несчастным.

— Разве это доказывает… — начал он.

— Господи, да нет, конечно. Это не доказывает, что там не был король Фарух, но предполагать мы можем. Хэлло, Энди, что там? — последняя реплика адресовалась наклонившемуся над его плечом секретарю, чье круглое лицо вдохновенно сияло.

— Согласно распоряжению, мы обследовали личные вещи убитого, и вот что оказалось в его бумажнике. Обратите внимание на штемпель, сэр!

Люк взял у него вскрытый конверт, адресованный Дж. Ливетту, эсквайру, в Парфенон-клуб. На обороте был приписан адрес офиса и телефон. Необычайно четкий штемпель с сегодняшним числом свидетельствовал, что еще утром письмо было на почте.

Люк указал на карандашную приписку:

— Это — его почерк?

— Боюсь, что да. И разумеется, адрес его собственного офиса.

Некоторое время оба молчали, не сводя глаз друг с друга, наконец Люк высказался:

— Зачем же ему было давать свой адрес, а потом гнаться за ним… Такая версия не выдерживает критики. Если бы он хотел потолковать с этим молодым человеком…

— Ну что, помогла я? — энергично вмешалась миссис Голли. — Я, значит…

Люк обернулся к ней — и замер. Дверь за ее спиной отворилась, и высокая скорбная фигура тихо вступила в кабинет.

Заместитель комиссара полиции, Станислос Оутс, шеф Скотленд-Ярда, носил свой титул, как носил все остальное — весьма уныло. С тех пор, как Кэмпион впервые его увидел, а это случилось более двадцати лет тому назад, мистер Оутс практически не изменился, сохраняя все тот же понурый и болезненный вид. Разве что неожиданно округлился в талии, и все так же кисло взирал на грешный мир из-под обвислых полей шляпы, — но впрочем, на Кэмпиона, как на старого знакомого, он посмотрел несколько теплее, и кивнув стоящему навытяжку Люку, прошел вперед, протягивая руку.

— Хэлло, Кэмпион, я так и подумал, что встречу вас тут. Погодка в самый раз для подобных неприятностей, не правда ли?

Высокое звание обладает, как известно, рядом магических свойств: детектив Слени переместил миссис Голли в помещение уголовной полиции, так что дама не успела и рта раскрыть. Гэллоуэй исчез в нише, где помещался его стол, так что не прошло и нескольких секунд, как трое, непосредственно занятые этим делом, остались наедине.

Оутс снял свой старомодный плащ-дождевик и, аккуратно сложив, повесил на спинку стула.

— Суперинтендант Йео привязан к телефону, ко всем своим телефонам, — произнес он, на миг остановив холодный взгляд на лице Люка, — так что я предпочел ускользнуть и повидаться с вами, Чарльз.

У него был печальный голос и манера растягивать слова, как у старого учителя.

— У вас тут, видимо, результатов даже больше, чем вам самим кажется. Уже что-то удалось?

Люк отбарабанил ему все наиболее существенные подробности при минимально возможном количестве жестов и с четкостью, к которой его долго приучали. Заместитель комиссара внимал, время от времени благосклонно кивая, словно слушая хорошо вызубренный урок. Выслушав до конца, Оутс поднял конверт и перевернул его:

— Гм!

— Он, видимо, ждал Шмотку тут на улице, — задумчиво заметил Кэмпион, — мог, скажем, следить за входом в участок из фойе гостиницы напротив. А когда мы Шмотку отпустили, он, должно быть, пошел следом, завел того в первую попавшуюся пивную, где попытался вытянуть из этого молодого человека все, что тот знает, — но не сумел, дал адрес своего офиса, ну а потом что?

— А потом Шмотка сдрейфил, — вклинился Люк, — потому что не принадлежал себе, — то есть, работал на кого-то другого, и как только появился шанс, удрал. Ливетт ринулся за ним, но задержался, чтобы оплатить счет, — а это, кстати, доказывает, что он был вполне в своем уме, — и потерял малого из виду, поскольку Шмотка сделал круг и свернул в проезд Памп. Куда ему удалось добежать — известно. Но вот что с Ливеттом? И где он теперь?

— Ваш суперинтендант тоже хотел бы это знать, потому что именно по этому поводу ему названивают три четверти всех влиятельных людей этого скверного города, — с кислой улыбкой заявил Оутс. — Мистер Ливетт запланировал на сегодня этакий классический элитный вечер, сперва телефонные звонки по всему свету, потом выступление на банкете, а потом, уже у себя на квартире — деловая беседа с одним из членов правительства Франции. Никто из этих знакомых не может его отыскать, и все они желают знать, почему этого не можем сделать мы, — онпосмотрел на настольные часы. — Однако здорово же он опаздывает, а вроде бы такой аккуратист!

Мистер Кэмпион соскользнул со стола, на котором сидел все это время, покачивая ногой и засунув руки в карманы.

— Медицинское заключение предполагает, что Шмотку били ногами, — вставил он. — Я как-то не представляю себе Ливетта за этим занятием.

Старик Оутс вопросительно глянул на него:

— А вы его вообще убийцей представляете, мистер Кэмпион?

— Откровенно говоря, нет.

— Но, с другой-то стороны, вы могли бы раньше представить, чтобы он мог вот так сорвать все свои деловые встречи? Встречи важные, все до единой?

— Это странно, — Кэмпион нахмурился. — На мой взгляд, Джеффри принадлежит к числу эдаких положительных, респектабельных молодых людей. Из породы уравновешенных, тех, кто мыслит здраво и не рискует.

— Большинство людей именно так и считает, — землистое лицо заместителя комиссара чуть сморщилось в слабом подобии улыбки, выражающей удовлетворенность собственным высказыванием. — Но он-то не таков, и вы это знаете. Я о нем кое-что слышал. Он — владелец «Подшипников Ливетта» и еще парочки небольших, но солидных фирм, так что человек он весьма состоятельный. Правда, теперь у нас в стране, как известно, богатых не любят, а у нас если чего не полюбят, от того норовят поскорее избавиться. Сегодня я навел кое-какие справки, и оказалось вот что. Вернувшись с войны, Ливетт обнаружил, что после того, как он рассчитается со всеми, у кого, по его представлению, имеются основания для претензий к нему или к его семье и имуществу, — в том числе когда он обеспечит своих пенсионеров, — на жизнь ему остается, за вычетом налогов, тридцать семь фунтов пять шиллингов в год. Он мог либо пойти на махинации, прибегнув к помощи целой армии бухгалтеров, знающих лазейки в законе, либо играть на бирже. Он предпочел второе, и в течение двух с половиной лет не было биржевого игрока крупнее по эту сторону Атлантики. Он увеличил свое состояние вчетверо, и тогда остановился.

Бледное лицо мистера Кэмпиона не выразило удивления.

— Я слышал об этом, но слыхал также и о том, что его имя безупречно.

— Разумеется, — Оутс закипал. — Я ничего такого и не говорил. Он не сделал ничего незаконного или предосудительного. Игра — это единственное, за что не привлекают к ответственности. Это вам не работа, за которую и наказать могут. Биржевая игра — занятие респектабельное. У меня у самого два шиллинга в неделю уходят на ставки. Надо думать о старости. На мою пенсию не продержишься. Я говорю это только к тому, что этот парень, Ливетт, вовсе не чурается риска. Он как раз не из тех, кто боится рисковать! Больше двух лет непрерывного риска! Если ты привык рисковать — это на всю жизнь. Ты опустил свои подъемные мосты, и твоя крепость отныне уязвима!

Чарльз Люк нервничал. Бугры мускулов на его спине ходили под пиджаком, покуда он безостановочно мерил комнату шагами.

— Шмотка был не один, — угрюмо произнес он. — Что-то угрожало ему и на вокзале, и здесь. Но боялся он не меня, и не Ливетта. Невероятно, чтобы он работал на Ливетта, хотя мне поначалу именно так казалось — тогда зачем Ливетту было давать ему свой адрес? А Джеффри, видимо, дал ему свой адрес именно в той пивной: конверт совсем как новенький. Еще вчера вечером письмо было на почте.

— Вот потому-то я и примчался сюда! — заместитель комиссара засунул руку в карман. — Вы уже видели сегодняшний вечерний экстренный выпуск новостей, Чарльз?

Люк остановился как вкопанный, наморщив лоб.

— Нет, сэр. Боюсь, я никак не мог его видеть: я как вернулся вечером, так только этим делом и занимаюсь.

Оутс сделал плавный успокаивающий жест рукой.

— Не переживайте, мой мальчик. Весьма возможно, в прессу это еще не попало. Иногда сначала все-таки докладывают мне, а уж потом газетчикам. По недосмотру, что ли! — он был мрачновато-весел. — Представляете, Кэмпион, какая у нас в Центре теперь умопомрачительная техника — телепринтеры, радары всякие, кругом разноцветные лампочки. А случись перебой с электричеством — и вся наша хваленая полицейская система выйдет из строя! Так вот, я надел шляпу и отправился сюда лично, потому что заключенный по фамилии Хейвок, совершил побег из тюрьмы Скраббс.

Люк испустил глубокий вздох и удовлетворенно улыбнулся:

— А-а, Хейвок! Ведь этот человек проходил по тому же делу, что и Шмотка. Оба участвовали в ограблении. Вот оно что. Я все ждал, когда же появится какая-нибудь зацепка!

Оутс молчал. Вынув из кармана два листочка голубой бумаги, он был занят тем, что сличал их. Вид у него был неописуемо озабоченный, очки съехали на самый кончик острого носа:

— Весьма неутешительно, — мрачно произнес он. — Ваши люди подобрали тело Шмотки Моррисона в шесть сорок две, насколько я понимаю. Но в шесть сорок пять Джек Хейвок еще только осуществлял задуманный побег совсем в другом конце Лондона. А точнее — убивал другого своего знакомого — то есть, я полагаю, что тот уже скончался. В рапорте, полученном мной перед самым выходом, говорилось «в крайне тяжелом состоянии».

Раздражение Чарли Люка нарастало. Он продолжал понуро стоять, бренча мелочью в кармане.

— Подонки! Что это они все разом о себе возомнили?

— Что они боги, — спокойно ответил Оутс. — Эдакие сверхсущества с крылышками на пятках и с молнией в каждой руке. Уж не полагаете ли вы, что нахлебавшись баланды и после посмотревшись в зеркало, они избавятся от своих иллюзий? Так не бывает, и вы это знаете не хуже моего, Чарльз. Но вот кое-чего вы не знаете. Я ради этого к вам сюда и притащился, извазю-кав чудный лимузин, предоставленный мне заботами Совета Полиции, дабы потрепанность моего гардероба не наносила ущерба престижу моей должности.

Он замолчал, и Кэмпион, удивленно наблюдавший за своим давним знакомым, понял, что шеф Скотленд-Ярда находится в несвойственном ему состоянии — в замешательстве. Казалось, у старика на уме нечто, о чем ему как-то неловко рассказывать.

Заместитель комиссара откинулся на спинку жесткого кресла и вытянул вперед ноги.

— Я получил оба рапорта одновременно, а потом порасспросил суперинтенданта Йео, что тут у вас приключилось сегодня со Шмоткой, подумал и решил, что надо бы мне к вам лично зайти. Хейвок, ну как же, помню я Хейвока. Его уже ищут, и есть надежды, что часа за два — за три поймают, но уж если нет — тогда, полагаю, вы сможете наткнуться на его следы даже тут, в своей вотчине, и вот почему мне стоит с вами заранее о нем поговорить. И вы, Чарльз, и Кэмпион были за границей, когда мы его упекли в последний раз, и вы всю историю проглядели. А проглядели вы совершенный феномен! — он повторил, уже чуть тише, — совершенный феномен!

Мистер Кэмпион осознавал, что уже загипнотизирован. Оутс явно вышел за рамки своего обычного амплуа. Никто на свете не говорил с большей страстью и дотошностью о том, сколь неразумно создавать легенду вокруг имени какого бы то ни было преступника. Таково было его кредо, и старик проповедовал его, не щадя сил. По его теории, всякий уголовник — непременно полоумный, и потому всякий полицейский, выказывающий в адрес правонарушителя нечто большее, нежели добродушное презрение, 1рзе Гасго оказывается немногим умнее. Теперешний подход — это что-то новенькое.

Оутс уловил его взгляд и выдержал его спокойно, чтобы не сказать — равнодушно.

— Хейвок поистине злодей, — помолчав, продолжал он, — в моей практике мне таких попалось только трое. Один — Харрис, отравитель, другой — субъект по кличке Тиме, о котором вы, надо думать, даже и не слыхали, и вот этот тип, Хейвок. Одно время мне казалось, что к тому же классу относится и Хэй, но когда я встретился и потолковал с ним, то понял: нет. Просто он — с явными отклонениями. Неразвитость ощущений. А тут речь совершенно о другом. Этого не описать, но увидев, вы сразу поймете о чем я, если только он оставит вам время. Это как повстречаться со Смертью. Даже если вы с ней прежде не виделись, вы тем не менее узнаете, кто перед вами! — он рассмеялся, как бы про себя и над собой. — Я-то знаю, о чем говорю, — добавил он, и Кэмпион, не помнивший случая, чтобы было иначе, уже склонялся к тому, чтобы поверить.

Чарли Люк, знакомый с шефом не столь близко, постарался перевести беседу в более конкретное русло:

— Вы считаете, что он — прирожденный убийца, сэр?

— О да! — тяжелые веки чуть приподнялись, и холодноватый взгляд старого полицейского на мгновение остановился на подчиненном. — Он убивает, если ему так хочется. Но не от случая к случаю, как ваши гангстеры. Этот точно знает, что делает. Для простого уголовника он мыслит слишком уж здраво. Возьмем его последнюю гастроль. Если сэр Конрад Белфри уже мертв…

Кэмпион выпрямился.

— К. X. И. Белфри?

— Именно, именно. Известный врач. Сегодня в полседьмого вечера Хейвок задушил его и удрал по пожарной лестнице, так что конвойный, сидевший за дверью приемной, в холле — кстати, полностью в нарушение установленных правил, — не услышал ни звука!

— Боже милостивый! Где же это произошло, сэр? Не в самой же тюрьме Скраббс, по-видимому? — Люк изобразил тюремную решетку.

— Нет. В приемной, на втором этаже, на Уимпол-стрит. Белфри уже месяц кряду донимал власти, чтобы заполучить Хейвока к себе в клинику для исследования, — Оутс, говоря, наклонялся все ниже. — Это вам дает приблизительное представление о личности Хейвока. Свое право высунуть кончик носа из тюрьмы этот человек завоевал ценой трех лет железной самодисциплины, и ставлю пять фунтов, что он сделал все в точности так, как однажды задумал. Убийство сэра Конрада было спланировано Хейвоком прежде, чем он узнал о самом существовании доктора с таким именем. После вынесения приговора Хейвока сперва отправили в Челмсфорд, но его поведение там оказалось столь буйным, что его перевели в Паркхерст. Рассчитывать сбежать оттуда может только кретин — кругом вода. И с некоторого времени стало казаться, что он решил зарабатывать себе билетик в одну из этих новомодных тюрем открытого типа, только вот его послужной список такого права не давал.

— Тогда он якобы заболел, и его увезли в тюремный госпиталь в Скраббсе, так я понимаю, сэр? — Люк не удержался от соблазна перескочить через отдельные подробности рассказа, который его успел увлечь.

Оутс как будто и не слышал. Он спокойно изучал собственные записи на обороте полицейского бланка.

— Вы недооцениваете его, мой мальчик, — сказал он. — Не ожидал от вас. Заболеть-то он заболел, но весьма оригинальной болезнью. Три года назад у него открылся — где это у меня — ага, вот, — синдром компульсивного расстройства на почве числа тринадцать! — он поднял глаза, поймал взгляд Люка и довольно рассмеялся. — Вот именно. Симуляция была настолько безнадежно глупая и жалкая, что в конце концов помогла ему удрать! А во всем, кроме этой своей «странности» он сделался идеальным заключенным, и в течение первого года, года, прошу заметить, его болезнь практически никак не проявлялась, ведь он тщательно разыгрывал не только симптомы, но и прогрессирование болезни. Так, ему становилось плохо каждое тринадцатое число каждого месяца, а потом он стал заболевать и двадцать пятого, потому что в словах «двадцать пятое» тринадцать букв. Поняв, что цифры номера его камеры в сумме дают тринадцать, он объявил голодовку, покуда его не перевели в другую. Он всегда был вежлив, всегда за все извинялся и всем поведением давал понять, что стесняется своей причуды, — объяснял, что, мол, понимает как это глупо, но ничего не может с собой поделать. Естественно, идея быстро распространилась, как это обычно бывает в тюрьмах, и возникла угроза развития массовой истерии. Тут-то врачи за него и взялись. Насколько я понимаю, этот бзик довольно известный, — он вопросительно поглядел на Кэмпиона.

— Да, я что-то подобное слышал.

Подвижные губы Люка беззвучно шевелились, словно произнося что-то вроде «разрази меня Бог».

А тем временем заместитель комиссара продолжал как ни в чем не бывало:

— Еще восемнадцать месяцев он положил на то, чтобы добиться перевода в Скраббс, где есть психиатрическое отделение. Там он предстал перед экспертами — к тому времени все выглядело, разумеется, вполне правдоподобно, во всяком случае, они оставили его у себя, а малый оказался вдруг таким понятливым и покладистым, что сделался всеобщим любимцем. Сэр Конрад, разумеется, не имел к этому отделению никакого отношения, но его любимый ученик работал там консультантом. Около месяца назад учитель заглянул проведать его и ему продемонстрировали пациентов. Хейвок произвел на доктора впечатление, и сэр Конрад решил во что бы то ни стало залучить этого малого к себе на Уимпол-стрит, чтобы испробовать на нем выписанный из Америки прибор под названием «Тестер ассоциативной моторности».

Взгляд Люка устремился на обладателя роговых очков, треугольники бровей поднялись вопросительно. Мистер Кэмпион, смутившись оттого, что обнаружил себя знатоком в области столь подозрительной для его друзей, опять кивнул.

— Я вижу, старший инспектор решил, что либо мы спятили, либо он сам, — беззлобно констатировал Оутс. — Я вам всего лишь излагаю факты. Сэр Конрад в конце концов добился своего. Они стенку лбом прошибут, такие люди. Сегодня в седьмом часу вечера ему доставили Хейвока на машине. Его сопровождали двое конвоиров, как это предусмотрено тюремным распорядком, но один из них остался внизу, а ко второму Хейвок не был пристегнут наручником. Некоторое время этот второй конвойный тоже находился в приемной, но Хейвок так старался помочь доктору, а присутствие охранника его настолько явно сковывало, что старик Белфри в конце концов уговорил того посидеть за дверью. Конец же истории именно такой, как вы подумали. Двери в таких особняках хорошего дерева, не пропускают ни звука. К тому времени, как злополучный констебль стал нервничать и решился-таки заглянуть в приемную, все уже было кончено. Белфри лежал на полу, окно настежь, а Хейвок исчез. Кэмпион нахмурился.

— Вы всерьез считаете, что все это планировалось заранее?

— Я готов в этом поклясться, — ответил Оутс. — И не удивлюсь, если он даже заранее наметил для побега именно ноябрь, когда вероятны туманы вроде теперешнего.

Чарли Люк широким жестом отбросил прочь все свое недоверие: он в буквальном смысле слова умывал руки.

— По-видимому, этот Хейвок в некотором роде обаятелен, сэр? — спросил наконец инспектор, одаряя собеседников неотразимой улыбкой, словно облекшись в одеяние искреннего, непосредственного очарования. Как-то бессознательно он выпятил свой поджарый живот и, казалось, вот-вот разразится песенкой из какого-нибудь мюзикла.

Оутс с мрачным интересом наблюдал за его метаморфозой:

— Нет, — сказал он. — Ничего подобного.

Люк тотчас же погас.

— Хотел бы я его увидеть.

Оутс задумался.

— Я бы хотел увидеть его мертвым, — произнес он наконец с доверительностью человека бывалого, и в его устах эти слова прозвучали достаточно весомо.

Мистер Кэмпион ощутил некоторый холодок между лопаток, а Люк, чей профессионализм оказался так уязвлен, был попросту огорошен и чувствовал себя крайне неловко.

Во время возникшей паузы, тихонько извиняясь, вошел сержант. Люк взглянул в открытую дверь позади него, ведущую в помещение уголовной полиции. Некий молодой человек с мрачным лицом, одетый с аккуратной небрежностью современного клерка, стоял там, крепко сжимая свой плащ-дождевик и сложенную вчетверо газету. Он ожидал у стола, глядя через плечо на спину сержанта и мужественно сдерживаемая, но жестокая обида явственно читалась на его лице.

— Кто это? — от старательно пониженного голоса Люка стены все же чуть вибрировали. — Зять Шмотки Моррисона? Нет. Не вижу никакой необходимости с ним беседовать. Что? А, газеты? Ладно, постараемся. А с оглаской ничего не попишешь. Такое дело, — и он знаком выпроводил своего подчиненного, но его место словно бы занял вернувшийся Шмотка Моррисон и стоящие за ним проблемы.

— Респектабельные родственнички? — поинтересовался старик Оутс. — Забавно, но у многих таковые имеются. Его сестра, надо полагать, ждет ребенка? Они всегда так, — он полез в карман за трубкой. — Ладно, Люк, кое в чем мы все-таки продвинулись, вы понимаете. Думаю, Хейвок во всей этой истории наверняка как-то замешан. Именно Хейвока так боялся Шмотка, непонятно только, каким образом тот ухитрился его убить. В это время он физически не мог этого сделать, даже если бы знал, где найти Шмотку, что тоже сомнительно.

Люк не отвечал, а Кэмпион, успевший уже изучить нрав старшего инспектора, заметил, как дернулась у того нижняя губа. Несмотря на все почтение к Оутсу Чарли Люк все еще относился к Джеку Хейвоку несколько скептически.

Тем временем события обретали все больший драматизм. Полицейский участок, как и всякое иное учреждение, состоит из живых людей, и волна человеческого ужаса, порожденного насилием, докатившись до стен здания на Крамб-стрит, распространялась по всем его этажам по тому же самому закону электродинамики, по какому она позже достигнет всех газетных редакций страны. Первым ударом волны явилась сцена в приемном холле, где плотно сбитый дежурный сержант коротал время за чтением великосветского журнала в тот миг, когда в участок влетел пожилой джентльмен без шляпы и воротничка, заикающийся от потрясения и ужаса. Оттуда информация хлынула по внутренним телефонам и вниз по бетонным коридорам, набирая силу и скорость, покуда не докатилась до маленького кабинета Люка через несколько секунд после того, как умолк Оутс. Срочное телефонное сообщение было принято и доложено секретарем, после чего ни один из троих, вообще-то понимающих в свидетельских показаниях едва ли не больше всех в столице, не подтвердил бы под присягой, что новость не проорали ему в уши:

— Ужасная беда произошла только что у Холлоуэя и Батлера, сэр. Гроув-роуд, тридцать семь. Кто-то вломился в контору и взломал офис на втором этаже. Кризи, сторож, живущий там постоянно, был в это время на первом этаже и разговаривал с одним из наших, с молодым детективом Коулменом, и должно быть, что-то услыхал, так что оба поднялись наверх, оставив парализованную старуху одну. Они все мертвы, сэр, и женщина тоже. По словам свидетеля, зарезаны. Все в крови. Это рассказал мистер Хэммонд, их давний служащий, он живет там один в мансарде. Он улучил момент, спустился по лестнице и прибежал сюда, что с его стороны было вполне разумно. А убийца сбежал через палисадник позади дома, выходящий на проезд Памп.

В доли секунды, предшествовавшие оперативным действиям старшего инспектора — звонкам в дактилоскопическую картотеку, полицейскому хирургу округа, фотографам, в судебную лабораторию и в прочие подразделения, составляющие все вместе следственную машинерию, Кэмпион увидел своего нового знакомого таким, каким запомнил навсегда. Детектив Коулмен был одним из тех, на кого Люк возлагал самые большие надежды. Парень нравился ему своим рвением, и шеф его особо опекал. Давая это поручение, ставшее последним, старший инспектор хотел тем самым поощрить молодого полисмена.

Услыхав о гибели Коулмена, Люк не произнес ни слова, но испустил яростный рык и на мгновение замер, отставив руку вперед, будто отгораживаясь от ужасной вести, не желая ее воспринимать. Пожалуй, никому из великих актеров не удалось выразить трагический миг более скупыми и выразительными средствами. Он весь казался вспышкой пламени, концентрацией горя. Спустя мгновение он уже отдавал распоряжения четким и ровным голосом, не подозревая, что уже выдал себя.

Что касается реакции самого мистера Кэмпиона на это известие, то ее скорее можно было бы определить как живой интерес.

— Холлоуэй и Батлер были поверенными Элджинбродда, — произнес он. — Мэг упомянула их третьего дня. Я сам ходил к ним и беседовал с главой фирмы, неким мистером Фредериком Смитом. Мы пытались раздобыть более или менее приличную фотографию Мартина, но они так и не смогли нам помочь, — его глаза встретились с глазами Люка. — Куртка Элджинбродда, адвокаты Элджинбродда…

— И преемник Элджинбродда, клянусь Богом, — воскликнул Люк, впавший от потрясения в некоторое кощунство. — И все еще никаких известий о Ливетте.

Оутс за это время наведывался в отделение уголовной полиции, куда уже стекались первые сообщения от детективов, прибывших к месту разыгравшейся драмы. Теперь он вернулся, на его болезненно-бледных щеках проступил румянец, а глаза горели мрачным огнем.

— Чисто сработано, опытной рукой. У всех троих перерезана яремная вена выше ключицы. Чувствуется профессионал. В каждом случае жертву застали врасплох. Дайте мне наряд полиции, Люк. И скажите Бобу Уоллису, что он только зря время тратит на выяснение контактов. Здесь побывал Хейвок.

Глава 5Братец Долл

А тем временем, несколькими часами раньше, когда Джеффри Ливетт, отойдя от полицейского участка примерно ярдов тридцать по темной улице, заговорил со Шмоткой Моррисоном и убедил его заглянуть в «Перья» простейшим способом — схватив собеседника под руку и втащив его в двери заведения, — по крайней мере одной заботой у него уже стало меньше: этот человек, кто бы он ни был, мужем Мэг не мог быть никогда.

Весь нынешний день казался Джеффри сплошным кошмаром, а последние два часа вовсе нестерпимыми. Опыта слежки у него не было никакого, а по природе он скорее был склонен к действию, нежели к наблюдению за событиями. Не подозревал он прежде и того, что способен на подобную ревность. Последнее открытие смутило его, словно бы наложив некие внешние ограничения на его поступки и ввергнув его самого в жалкое состояние нерешительности. Подчиняясь внутреннему импульсу, он отпустил такси и последовал было за Мэг, держась на некотором расстоянии, поскольку хотел своими глазами увидеть того, кто угрожает его счастью, но о причине, заставившей его отказаться от первоначального намерения, он не признался бы и под страхом смерти.

В результате он обнаружил, что шатается вокруг сумрачного здания полицейского участка на Крамб-стрит, как мальчишка под окнами своего соперника, боясь быть замеченным. Он бы дорого дал, чтобы знать, что происходит там, внутри, мучаясь не столько любопытством, сколько тревогой, — вдруг там допустят какую-то нелепую, но роковую ошибку. Но более всего он желал лично удостовериться, что Элджинбродд не воскрес из мертвых.

Поэтому, едва Шмотка проворно сбежал с крыльца и пустился прочь по улице. Джеффри охватила жажда действия. Он поспешил вдогонку за незнакомцем, натыкаясь на прохожих, оступаясь на осклизлых булыжниках, и ухватил его в тот момент, когда какая-то дама с уймой разных свертков преградила Шмотке путь, притиснув его к витрине магазина. Джеффри поймал убегавшего за локоть.

— Послушайте…

Незнакомец попробовал вырваться, но, поняв тщетность своей попытки, заскулил:

— Вы не можете, вы не сделаете этого. Я сегодня весь день на ковре, и они же меня выпустили, фараоны же выпустили меня!

Этот голос, этот жаргон, да и самый облик незнакомца успокоили преследователя. Впрочем, облегчение Джеффри проявилось своеобразно: его хватка сделалась еще сильнее.

— Отлично. Может, я смогу вам помочь. Во всяком случае, мне нужно с вами поговорить. Пошли…

Рев уличного оркестра, грянувший где-то совсем рядом, у них за спиной, казалось, лишил Шмотку последних признаков жизни. Весь дрожа, бедняга еще некоторое время пытался сопротивляться и наконец сдался.

Джеффри, подталкивая Шмотку сзади, направил его по улице ко входу в ближайшую гостиницу. Маленький бар сразу у входа был совершенно пустым и сумрачным из-за тумана, однако шум там стоял изрядный. По радио из-за стеклянной перегородки, отделявшей бар от ресторанного зала, громко транслировалась какая-то остросюжетная постановка, женщина за стойкой что-то настойчиво втолковывала невидимому собеседнику, а с улицы все громче доносилась какофония приближающегося оркестра.

Джеффри пристально поглядел в ничего не выражающие черные глаза незнакомца.

— Слушайте меня, — произнес он отчетливо, — и запоминайте все, что я вам сейчас скажу. Оно того стоит.

Этот прием с различными степенями изысканности он успел испробовать на большом количестве людей, и тот редко его подводил. И сейчас не без удовольствия он заметил искорку интереса, — слабого, но несомненного. Тогда рука его начала разжиматься; обмякший было незнакомец стоял на ногах уже значительно тверже.

Едва барменша, ни на минуту не умолкая, двинулась вдоль стойки в их сторону, Джеффри торопливо сделал заказ. Она и обслужила их, ни на миг не прервав своего словесного потока, адресованного, видимо, слушателю этого оравшего за стеклянной перегородкой приемника. Ливетт вытащил из кармана карандаш и бумажник, все еще не спуская глаз со своего пленника, следившего за его манипуляциями затравленным взглядом загнанного зверька, и наконец, шагнувшего вперед, нервно облизываясь.

Теперь уличный оркестр подошел уже к самой двери, и шум от него стоял такой, что невозможно было расслышать собственного голоса. Ливетт черкнул карандашом на обороте какого-то конверта и протянул его Шмотке, который не без опаски взял конверт в руки и прочел. Подняв глаза, он увидел, что его собеседник извлекает из бумажника банкноту и словно бы внимательно изучает ее. Помедлив, этот джентльмен тоже поднял взгляд.

Лицо Шмотки сохраняло заинтересованное выражение, и, выдержав еще небольшую паузу, Джеффри протянул деньги ему. Оркестр прошел мимо.

— За остальным придете ко мне сами.

Шмотка хмуро покосился на него.

— А от меня-то чего вам надо?

— Только одного — чтобы вы мне все сказали.

— Газета? — лицо незнакомца снова исказилось ужасом, и он двинулся было в направлении двери, но там его словно бы что-то остановило, что-то невидимое. Он неуверенно оглянулся. Джеффри отчаянно мотал головой. Вернулся омерзительный оркестр, и Ливетту пришлось ждать, пока музыканты не отойдут подальше от дверей.

— Нет, — произнес он, когда его, наконец, стало слышно, — при чем тут газета? Сведения нужны исключительно мне самому. Надеюсь, вы наконец смогли меня понять?

Поразительно, но было очевидно, что этого-то Шмот-ка как раз и не может. Бледное лицо выдавало алчность, все более побеждаемую страхом, но вот что там напрочь отсутствовало, так это понимание.

На миг Джеффри даже растерялся. Его имя, написанное на конверте, явно не произвело на незнакомца никакого впечатления. И тут Джеффри в голову пришло другое объяснение, вместе с которым вернулась и прежняя ревнивая тревога. Он схватил неизвестного за рукав.

— На кого вы работаете? — от волнения он перестарался, и увидел, что побелевшее лицо вообще одеревенело.

— Ни на кого. Я безработный. Я так фараонам и сказал. Я актер. Я не работаю.

— Да я не о том. Я только хочу точно знать одну вещь, я вам заплачу. Кто велел вам сфотографироваться на улице?

Внезапно мужчина резко рванулся прочь. Вырвав свой рукав из руки Ливетта, он нырнул во вращающуюся дверь матового стекла, словно в водоворот. Ледяной сквозняк ворвался в бар ливнем водяных брызг. Джеффри швырнул на стойку банкноту в десять шиллингов и бросился следом, так что говорливая барменша застыла, раскрыв рот и замолчав от удивления.

Он уже настигал Шмотку, когда на улице вдруг резко стемнело оттого, что в витринах магазинов опустили жалюзи, и на секунду Джеффри показалось, что он уже потерял незнакомца в тумане. Но почти тут же тот появился снова, летя назад, чуть ли не в объятия к Ливетту. Джеффри шагнул ему навстречу, но Шмотка, вовремя заметив его, уклонился в сторону и шмыгнул в неожиданно открывшийся проход между домами.

Джеффри даже в голову не пришло, что причиной этой внезапной перемены направления был кто-то третий. Он видел только свою цель и не отставая, гнался за ней по проходу, ориентируясь на панический топот убегающих ног, гулко отдающийся в тесном проулке. А на звуки за своей собственной спиной он несколько секунд вообще не обращал внимания. Он уже настигал Шмотку, который на мгновение показался впереди на повороте, и пальцы Джеффри были в каких-то нескольких дюймах от мелькающей куртки, когда до него дошло, что их обоих тоже кто-то догоняет. Торопливый топот проворных ног, сопровождаемый странным клацаньем, вроде стука конских подков, раздавался уже совсем рядом, и мгновение спустя мощный толчок в плечо отбросил Ливетта прочь от Шмотки, ударив о стену.

Ватага молодцов набросилась на обоих в темноте, приперев обоих к стене дома. Вначале не было голосов, лишь тяжелое дыхание, шарканье подошв по булыжнику и все то же металлическое бренчанье.

У самого его плеча тоненьким, срывающимся от страха голоском скулил Шмотка.

— А ну, Шмотка, где Бригадир?

Толпа нависала над ними обоими, и слова вырывались горячим паром из стылой мглы. Как казалось распластанному по стене Джеффри, вопрос вылетел одновременно из нескольких ртов. В нем звучала глухая, затаенная, но настойчивая угроза.

— Где Бригадир? Где Бригадир?

— Там, — выговорил жалкий голосок из за плеча Ливетта. — В Паркхерсте. Уже который год!

— Враки! Ты всегда врал, Шмотка!

Удар, последовавший за этим утверждением, пришелся так близко от лица Джеффри, что того обдало ветром от взмаха руки, а самый звук удара отдался болью во всем теле. Он почувствовал, как Шмотка медленно сползает на него. Джеффри рванулся в сторону, чтобы высвободить руку и защитить голову, но в этот миг кучка неизвестных расступилась сама, когда позади них донесся стук армейских башмаков, Джеффри оттащили на несколько ярдов в сторону от лежащего на земле тела. Охваченный паникой, он кинулся прочь, громко и яростно выкрикивая проклятия в темноту. В тот же миг на него налетели и сбили с ног. Чей-то кулак втиснулся ему в рот, едва не оторвав челюсть, по уху ударило чем-то тяжелым и круглым, темнота, чернее, чем уличный мрак, навалилась на него, и он почувствовал, что проваливается.

* * *
Первой его отчетливой мыслью было, что даже для кошмарного сна как-то уж слишком, холодно, омерзительно и шумно. Ощущение, что невозможно вымолвить ни слова, было ему знакомо из сновидений, и он то и дело встряхивал головой, отчаянно болевшей, борясь, как ему казалось, со сном. Наконец он осознал, что не спит, однако реальность оказалась такой, что Джеффри усомнился, в своем ли он уме.

Он сидел, плотно втиснутый в маленькое кресло на колесиках, что-то среднее между инвалидной и детской прогулочной коляской. Руки его были притиснуты к бокам под старым макинтошем цвета хаки, застегнутым на спине, а сведенные судорогой ноги подогнуты и привязаны к нижней раме коляски. Рот заклеивала полоска лейкопластыря, отчего кожа отчаянно чесалась, а вся нижняя часть лица казалась парализованной. Вязаный подшлемник закрывал его голову, налезая на глаза. Его быстро везли по темному переулку, а вокруг ватага незнакомых людей вышагивала в такт мелодии, которую выводила губная гармоника.

Последняя подробность и заставила его вспомнить все, что с ним произошло, вплоть до полученного удара, и к нему уже вернулся рассудок настолько, чтобы не допустить ни одного резкого движения, которое бы выдало, что он пришел в сознание. Вполне удостоверившись в собственной беспомощности — он был скручен со знанием дела и опытной рукой, так что можно было лишь дышать, но не более того, — он сосредоточил все внимание на своих похитителях.

Их было человек десять-двенадцать, темных размытых силуэтов, обступивших его и закрывавших со всех сторон от взглядов прохожих, которые, впрочем, вряд ли бы разглядели в этой бурой мгле и собственную ладонь, поднесенную к самым глазам.

С низко поставленного креслица они казались Джеффри великанами, а проползающие мимо освещенные автобусы — громадными, словно океанские корабли, и столь же бесконечно далекими. Голова у него кружилась, и он все еще был занят борьбой с собственным скепсисом на предмет реальности происходящего, а тем временем шуршащие тени вокруг него постепенно преображались в странных человеческих существ — для людей с такими серьезными, как у них, увечьями они двигались как-то слишком легко и свободно. Тяжелая поступь была лишь у того, что шагал позади его коляски. Все остальные беззвучно скользили сквозь озаренный фонарями мрак, и только их одежда шелестела и шуршала над ухом у Джеффри.

Прямо перед ним двигался тот, кто возглавлял шествие. Его высокая фигура казалась непомерной оттого, что на плечах он тащил карлика, маленького человечка, чьим обычным местом, несомненно, было креслице на колесиках, занятое теперь пленником. Карлик-то и играл на губной гармонике. Джеффри было видно, как ходят ходуном его узкие плечи в экстазе вдохновения и восторга. А голову-луковицу человечка украшала шляпа самого Джеффри, которой придали форму котелка, — сдвинутая на затылок, она грозила вот-вот упасть, и карлик, то и дело прерывая игру, натягивал ее поглубже.

Именно мелодия и послужила Джеффри главной подсказкой. Он вспомнил этот сентиментальный и грустный марш времен последней войны, под названием «Жду тебя». Он слышал его, с небольшими перерывами, все сегодняшнее утро, в отвратительном исполнении «Оркестра ветеранов», бродившего взад и вперед по Крамб-стрит. Так вот он какой, оркестр.

Сделанное открытие принесло ему некоторое облегчение, поскольку выводило из области чистой фантазии в область хотя и совершенно омерзительную, но по крайней мере реальную и даже немного знакомую. Именно эта компания преследовала его сегодня, как наваждение, во время его мучительной вахты возле полицейского участка, бесцеремонная и назойливая. Стало быть, они подкарауливали ту же добычу, что и он сам — человека в спортивной куртке. И, разумеется, эти молодцы настигли того человека, но что они сделали с ним, Джеффри не имел ни малейшего представления.

Ему подумалось, что бывшие солдаты просто-напросто сводят между собой старые счеты, и что его собственное участие в этой истории — чистая случайность. По ошибке его оглушили ударом по голове и подобрали вместо того мужчины, которого они именовали «Шмотка». А теперь наверняка везут его куда-то, чтобы допросить.

«Бригадир». Слово как бы само по себе всплыло в его памяти. Наконец-то он напал на след человека, на которого работал Шмотка. Несмотря на известный дискомфорт, Джеффри даже испытывал удовлетворение. Ведь он задался целью разгадать тайну, омрачившую ему жизнь, и вот наконец он на верном пути. Метода, прямо скажем, не лишенная экстравагантности, но зато, похоже, он угодил в самую гущу событий. Мысль, что ему самому, возможно, угрожает реальная опасность, в голову ему как-то не приходила. В Лондоне пока что худо-бедно считаются с законом, хоть и перестали подчиняться ему беспрекословно. Так что Джеффри, в свое время сумевший бежать из итальянского лагеря военнопленных в пустыню, куда более страшную, чем эти обжитые им кирпичные дебри, был вполне уверен, что с ситуацией справится, если только, не дай Бог, не выяснится вдруг, что Элджинбродд жив.

Джеффри напряг мышцы, перетянутые веревками, устроился, как мог, поудобнее, как устраивался в переполненном кузове итальянского грузовика много лет назад. Мэг ему необходима. Он так ее любит. Он ее обретет.

И снова, как в тот раз, пришло знакомое уже чувство освобождения. А ведь тогда он и вправду обрел свободу!

Впрочем, у Джеффри имелись и другие причины для беспокойства. Он с раздражением вспомнил о заказанном разговоре с Парижем. Надо надеяться, мисс Ноубл сама разберется и не станет паниковать. Его отсутствие на обеде в Пайонир-клубе не потребует особых объяснений, а впрочем, может быть, он туда еще успеет. Правда, если на то пошло, он не имеет ни малейшего представления ни о времени, ни о месте, где сейчас находится. Они свернули с проезжей улицы и двигались теперь по темному, пустынному переулку. Он видел высокие здания, но невозможно было понять, то ли это жилые дома, то ли учреждения, в которых на ночь выключили свет.

Внезапно процессия резко остановилась, Джеффри даже подбросило в кресле. Губная гармоника взвизгнула и умолкла, и он ощутил нарастающее вокруг него нервное напряжение. Кто-то слева глупо захихикал. Из тумана показалась каска с серебряным гребнем, и голос блюстителя закона, небрежно и с превосходством, растягивая слова, вопросил:

— Что, Долл, на ночлег собираемся?

— Так точно, офицер. Ночь паршивая. Дома-то оно потеплее будет.

Последняя реплика была сказана прямо за спиной у Джеффри незнакомым, но явно уверенным голосом. Вот у кого тяжелые башмаки, подумал пленник, ощутив, как заходило ходуном его креслице, едва шевельнулась рука на планке сзади. Впрочем, фраза прозвучала спокойно и даже располагающе.

— Вот это правильно, — с чувством отвечал страж порядка. — Что это там у вас?

Из-под пластыря донесся фыркающий звук, и тут же железная рука стиснула плечо Джеффри. Он ощутил, как липкий страх, расползаясь, охватывал всю ватагу, но Тяжелые Башмаки, похоже, оставались невозмутимы.

— Да это же бедный Моргунчик, офицер! — и потом с жутковатой развязностью. — Порядок, туточки мы!

— А, вижу, вижу. Ну и хорошо, — страж даровал свое соизволение увечным сим снисходительно, чтобы не сказать небрежно. — Спокойной ночи! — и двинулся прочь, неспешно и важно.

— Спокойной ночи, офицер! — Тяжелые Башмаки не выказали облегчения, но голос сделался громче, словно чтобы на всякий случай заглушить возможные проявления неуместного восторга всех остальных. — Да живее ты, Том, в самом-то деле. Шевелись, Геркулес. Моргунчику-то спать пора, уже давно пора!

Процессия двигалась быстро, и карлику, после многочисленных безуспешных попыток удалось извлечь несколько звуков из своей гармоники. Башмаки некоторое время негромко, но смачно сквернословили. То было мерзостное смешение отвратительного лексикона и крайнего цинизма. Джеффри слышал, как «Шестерке» сулятся всевозможные мучения, о большей части которых сам Ливетт прежде и не подозревал. Так что инцидент, по сути, явился увертюрой, и весьма показательной. Джеффри понял, с кем ему предстоит иметь дело.

Отойдя от полисмена на безопасное расстояние, оркестранты заметно приободрились. Карлик вовсю наяривал развеселую мелодию, человек слева от Джеффри, тот самый, что тогда захихикал, теперь заводился и был уже на грани истерики, когда Башмаки утихомирили его виртуозным пинком, даже не замедлив шага. Из темной улицы они повернули в короткий переулок, который, несмотря на туман, весь искрился огнями и суетой. И вдруг оказались на рынке, на одной из тех барахолок, защищенных давностью традиции и независимостью своих завсегдатаев, — подобными базарчиками до сих пор изобилуют беднейшие кварталы города. Ветхие палатки, крытые парусящим на ветру брезентом и освещенные голыми лампочками теснили друг друга по обочинам замусоренной дороги. Самые разные товары, от морских улиток до нижнего белья, лежали навалом, впитывая городскую копоть, а покосившиеся лавчонки поодаль, плохо освещенные и распахнутые настежь, обменивались своими ароматами.

Оркестранты держались середины дороги, тесно сомкнувшись вокруг кресла-каталки. Только теперь Джеффри удалось рассмотреть их лица и даже вспомнить некоторые из них, виденные им сегодня утром на Крамб-стрит. Хихикавший оказался горбуном, ростом чуть повыше, чем они обыкновенно бывают, но очень характерным, с подбородком лопатой и прямыми черными волосами, развевающимися при ходьбе. Следом поспешал однорукий, размахивая пустым рукавом, а как бы летящая, увешанная живописными лохмотьями фигура с поразительной быстротой двигалась впереди, раскачиваясь на костылях. Никто с ними не заговаривал. Торговки не здоровались с ними и не отпускали шуточек. Они прошли, и никто даже не обернулся.

Путешествие неожиданно закончилось в проходе между двух рыночных палаток, где ватага резко остановилась и свернула в темноту. На этот раз — в дверь позади зеленной лавки, которая, несмотря на уже закрытые ставни, все еще пополняла уличный сор увядшей зеленью и сырой соломой.

Джеффри оказался в тесном и промозглом коридоре, пропахшем сыростью, грязью и кошками, этим непременным компонентом зловония городской нищеты. Вдобавок там было темно, как в яме. Но никто даже не замедлил шаг. Процессия нырнула в нору, словно крыса, и Джеффри вместе с его коляской подхватили и понесли куда-то вниз. Распахнулась внутренняя дверь, и он увидел, что находится на верхней площадке тускло освещенной подвальной лестницы. Коляска остановилась в ожидании остальных спутников, двигавшихся по этому опасному пути вприпрыжку, с легкостью, приобретенной длительной практикой.

Ливетт увидел впереди просторную комнату, огромную, занимающую весь подвальный этаж здания. Там царил полумрак. На него повеяло теплом и каким-то неожиданно здоровым, чистым деревенским запахом, словно из дверей амбара или сарая. Опрятность помещения поражала. Хотя наверху, под высоченным потолком, виднелась копоть и паутина, на десять футов в высоту стены были выбелены, посередине комнаты стояла здоровенная железная печка, свинцово поблескивавшая и раскаленная чуть ли не докрасна, а вокруг располагались обшарпанные стулья от старьевщика и старые кушетки, застеленные чистой мешковиной, их уже ожидали три дощатых стола, составленные в ряд и покрытые газетой, окруженные скамьями из перевернутых деревянных ящиков, а у самой дальней стены красовался ряд коек, аккуратно заправленных армейскими одеялами.

Джеффри сразу понял, куда попал. Он видывал подобные убежища и прежде — так на войне обустраивается рота у хорошего сержанта. Во всем читалась дисциплина и некие характерные проявления сильной личности. Ни хлама, ни разбросанных как попало вещей, — нет, вокруг на вколоченных в стену гвоздях аккуратно висели увязанные в мешковину пожитки, как это можно увидеть в старинных крестьянских домах или кузнях. То была одна из разновидностей холостяцкого жилища, примитивного и всецело мужского, но не лишенного некоторых признаков цивилизованности.

Наблюдения Джеффри оказались прерваны самым чудовищным образом. Окружавшие его разбежались в разные стороны, карлик испустил душераздирающий вопль, полный дикого восторга, и в тот же миг руки, удерживавшие все это время коляску, неожиданно разжались, и крохотный транспорт вместе со своим беспомощным пассажиром покатился вниз по крутым ступеням подвальной лестницы.

Нечто зверское в самом этом действии, его беззаботная жестокость испугала пленника куда больше, нежели простая физическая опасность. Между тем его вес придавал ускорение маленьким колесикам, а сам он, бессильный себе помочь, лишь изо всех сил выгибался назад, пытаясь избежать удара головой о кирпичный пол. Но благодаря не столько чуду, сколько, как он уже смутно догадывался, особо ловкому запуску, кресло не опрокинулось, — оно дико подскочило и, приземлившись, понеслось сквозь улюлюкающую ораву и ударилось о мешки с бумагой, сваленные у стены. Их местоположениеказалось чересчур удачным для простой случайности. Не будь их, кресло, как и половина костей Джеффри, разбилось бы вдребезги. И пленник наконец понял, еще прежде, чем карлик издал торжествующий клич, что маленький человечек этой жестокой шутке обыкновенно подвергался сам, причем, возможно, и каждый день.

Джеффри замутило. Пластырь душил его, а в жарком помещении вязаный подшлемник нестерпимо раздражал кожу. В какое-то мгновение он в ужасе обнаружил, что теряет сознание, но позади громыхнули по кирпичному полу Тяжелые Башмаки, и Ливетт, собрав всю свою волю, сумел себя пересилить. Незнакомец приблизился и наклонился над ним.

Подняв глаза, Джеффри впервые увидел своего мучителя. То был крупный, нескладный мужчина средних лет, с расхлябанной и сутуловатой походкой, но все еще весьма крепкого телосложения. Самым поразительным в нем оказалась масть. Лицо его было пугающе-белым, а коротко стриженные волосы настолько совпадали по цвету с кожей, что граница между ними была практически неразличима. Темные очки довершали объяснения. То был альбинос, один из тех несчастных, у кого полностью отсутствует естественная пигментация. Он увидел своего пленника тоже впервые. Тусклый свет вполне подходил для его слабых глаз, и он, для вящего своего комфорта, тихонько развернул к себе кресло.

Глава 6Секрет

Альбинос стянул шерстяной подшлемник с головы пленника. Остальные подошли поближе. Это была странная компания, из которой от силы человек шесть на самом деле имели хоть какое-то отношение к военной службе. Особое внимание Джеффри привлек тот высокий, что нес на плечах карлика. Это был молодой человек добродушного вида, с грубоватыми чертами и странно застывшим выражением. Другой, постарше и пониже ростом, явно приходившийся ему братом, поскольку сходство их было поразительным, да еще тот акробат в лохмотьях, отбросивший теперь свои костыли и легко двигающийся без их помощи — эти трое, возможно, когда-то и правда служили в армии. Остальные же, причудливые создания природы, казалось, подобраны исключительно ради их уродства. В глубоком недоуменном молчании они обступили пленника. Человек в тяжелых башмаках явно главенствовал среди них. Это не вызывало ни малейшего сомнения. Он руководил всеми их действиями с той же аккуратной методичностью, какая сквозила в убранстве комнаты.

Джеффри освободили ото всех его уз, кроме веревки, связывавшей за спиной его руки, и пластыря на губах. Сама процедура казалась тщательно отработанной. Альбинос сматывал ремни, складывал макинтош и подшлемник и передавал все это карлику, который проворно уносил каждую вещь куда-то в надежное место и возвращался за следующей.

Джеффри попытался встать на ноги, едва их развязали, но те настолько затекли и онемели, что он не смог ими даже шевельнуть. Ему пришлось сидеть, пока кровообращение не восстановилось.

Взглянув на добротное темное пальто Джеффри, на его прическу и белоснежную сорочку, Тяжелые Башмаки засомневались, и впервые самодовольная улыбка, не сходившая с лица Альбиноса, сменилась выражением некоторой задумчивости.

Он повернулся к тому из братьев, что был пониже.

— А ну, Роли? Это кто ж такой? Кто это?

Тот шагнул вперед и вгляделся в волевое, с квадратным подбородком лицо пленника.

— В жизни его не видал!

— А что, разве не он? Что ли не Бригадир?

— Вот уж нет, — последнее замечание, исполненное презрения, прозвучало из уст другого брата и произвело своего рода сенсацию. Джеффри понял, что необычайным явилось уже одно то, что тот заговорил.

Тяжелые Башмаки нахмурились:

— Билл, а ну поди-ка, поди сюда, парень!

Выговор у него был необычный. Как и братья, он говорил не на лондонском кокни, а на более мягком, певучем и естественном диалекте восточного побережья.

— А ну поглядь-ка, кто это!

Билл, оборванец, чье изможденное лицо являлось, как заметил Джеффри, результатом искусной гримировки, а лихорадочная веселость, наоборот, была своя собственная, засеменил вперед, вглядываясь, и вдруг захохотал:

— Понятия не имею! Знать такого не знаю. Шмоткин дружок, надо думать. Бригадир, тот совсем другой! Будь тут Бригадир, уж меня бы тут не было, я вам доложу! От меня бы тут только пыль полетела!

Джеффри опять попробовал подняться на ноги, и на сей раз ему это удалось. Но Альбинос отшвырнул его назад одной ручищей, силы в которой заключалось не меньше, чем в конском копыте.

— Будешь смирно сидеть, ты? — рявкнул он. — Кажется, придется нам тут с тобой разобраться, кто ты таков будешь.

Он рванул воротник пальто Ливетта и запустил руку во внутренний карман. Горбун услужливо приволок перевернутый ящик из-под чая. Альбинос принялся методично и с толком выкладывать на импровизированный стол содержимое кармана. У Джеффри хватило благоразумия не пытаться сопротивляться. Он молча сидел и спокойно ждал. Он не принадлежал к тем, кто таскает в карманах много всякой ерунды, и обыск мало что дал. У него нашлось несколько фунтов в бумажнике, чековая книжка, водительские права и маленькая книжечка — свидетельство о помолвке. Там же обнаружился носовой платок с его фамилией, карандаш, пачка сигарет, зажигалка и письмо, конверт от которого он сегодня отдал Шмотке.

Единственной необычной находкой был набор миниатюрных медалек. Ливетт собирался надеть их на банкете, но все забывал забрать их у ювелира и вспомнил только сегодня утром. Тяжелые Башмаки, казалось, ими живо заинтересовались. Было заметно, что Альбинос весьма сведущ в военной истории — он с почтением прикоснулся к бело-алой ленте Военного Креста, и морщины на белом лице стали еще глубже.

Не без сожаления он отложил медальки в сторону, и стоило карлику протянуть за ними ручонку, как он хватил человечка по раздутой голове с такой силой, что тот заскулил.

Роли ткнул пальцем в висевшую у него самого на груди целую коллекцию медалей. Эти были уже в натуральную величину, и среди них имелась даже медаль за кампанию, выигранную задолго до его появления на свет, — но ничего не сказал, а все остальные, хоть и столпились вокруг, все-таки старались держаться подальше от чайного ящика.

Никто не проронил ни слова. Альбинос продолжал свои неспешные изыскания со степенностью, проистекавшей от сознания собственной власти. Его интересовала и чековая книжка, и водительские права, но перелом в развитие событий внес совершенно неожиданный трофей. Письмо, бывшее внутри того конверта, который Джеффри отдал Шмотке, оказалось просьбой о благотворительном пожертвовании из Королевского Института Опеки Сирот Восточной Англии. То было возвышенное обращение — ксерокопия на дорогой бумаге — предварявшееся списком покровителей, возглавляемым членами королевской семьи. «Глубокоуважаемый мистер Ливетт» было аккуратно напечатано в начале письма, а внизу убедительными синими чернилами было оттиснуто факсимиле подписи лорда Бэкенхэма, президента, заверяющего адресата как в своей благодарности, так и в искренности. Так что неискушенного читателя сей документ невольно мог ввести в заблуждение. Действие же, оказанное им на Альбиноса, было потрясающим. Он снял темные очки и поднес листок к красным глазам, его губы беззвучно шевелились, пока он читал слово за словом, бледная рука чуть вздрагивала.

— А ну! — взорвался он внезапно, резко повернувшись лицом ко всей компании. — А ну, какая безмозглая скотина сваляла такого дурака, я спрашиваю?

С перепугу он дал волю ярости, отчего характер его предстал перед Джеффри во всей своей выразительности и силе, на фоне всего остального отребья, являвшего собой коллективный образ бессильного убожества.

Алые глаза, ужасные без очков, сузились от страха и гнева.

— Я только и делаю, что вас всех спасаю, — нет, что ли? За всеми за вами горшки выношу, видит Бог! Так из-за кого это мы нынче влипли?

Он был слишком потрясен, чтобы ругаться в полную силу. Его тревога передалась остальным, все испуганно отшатнулись прочь. Только у Роли хватило смелости ответить:

— Поговорить, это ты умеешь! — начал он. — Поговорить-то ты мастак. Тидди Долл, что да то да! Как все тиддингтонские. А что стряслось-то, а? Ну, и кто же он? Легавый?

— Легавый? Полиция, нешто? — Тидди Долл сплюнул. — Нет, это просто-напросто глубокоуважаемый мистер Ливетт, друг — знали бы вы чей — будьте здоровы! Вот что у него в бумагах! Вот — от лорда Бэкенхэма! Я сам как-то видел этого старика лорда у нас в лагере в Ипсвиче. А какой-то паршивый кретин учинил такое, пока я мучился со своими глазами! В натуре, вам на письмо наплевать! Ну, так что, слова эти из письма выкинем или как? Кто из вас, олухов, такого дурака свалял, я спрашиваю?

— Но он же был вместе со Шмоткой, Тидди! Мы же все видели! Они оба как дунут, когда нас заметили, сперва в кабак, а потом по проезду!

— Заткни свою глотку! Нашел время болтать! — Долл все никак не мог развязать веревку на запястьях Джеффри. Дыхание Альбиноса обдавало пленника жаром и дурным запахом, в то время как сам Тидди запричитал настырно и отвратительно.

— Потерпите минуточку, сэр, я мигом! Ошибочка вышла, в тумане-то. Это ктой-то из этих моих голубчиков, вон видите, они совсем нищие, бедняги, они в войну хлебнули лиха, так это ктой-то из них, уж и не знаю кто, но я разберусь! — ктой-то из них, видно, принял вас за одного из наших знакомцев!

Он наконец справился с узлом и злобно сдернул веревку.

— Сам-то я ничего и не видел. Плох я глазами-то, с самого с детства плох. Не такие у меня глаза, как у всех, вот поглядите-ка!

Он предоставил Джеффри эту возможность.

— Вот и в нашей доблестной армии мне не позволили делать то, к чему моя душа лежала, — признался он. — Пришлось остаться в лагере на бабьей работе, а я бы мог куда как больше пользы принести, да вот не дали! Но службы-то я понюхал! Я службу видал ровно как и вы, сэр! Так что вы уж меня простите, слепого и всеми обманутого!

Настал черед пластыря. Пленник уже сам подносил онемевшую руку к губам, когда Тидди Долл, несмотря на все свое беспокойство и опасность ситуации не устоял перед искушением сделать больно. Он рванул полоску пластыря так резко, что пронзительная боль застала Джеффри врасплох, вызвав у него невольный вскрик и слезы на глазах.

— Так-то оно получше, нет? — это было сильнее его, ухмылка так и растягивала тонкие губы Долла, леденеющие от страха. — Мы-то просто надумали тут разыграть одного нашего знакомца, сэр! — затараторил он.

— Даже не знаю, как вас упросить, чтобы вы мне поверили, но Бог — он видит, сэр! Меня аж ударило, как в жизни не ударяло, когда я вас тут при свете разглядел. Я враз сообразил, что это никакой не наш знакомец, сэр! Говорю вам! Не такая я темнота, как некоторые!

— Хватит! — тихо произнес Джеффри пересохшими губами. И тут же закашлялся, давясь и задыхаясь.

— Что, некому уж и воды принести? О, Господи Боже, вы все только и умеете, что шестерить! — Долл приплясывал от возбуждения. — Бедный джентльмен, как грубо с вами поступили по чьей-то идиотской дурости!

Джефф отмахнулся от горбуна, протянувшего ему эмалированную кружку, и превозмогая боль, поднялся на ноги. Он вполне владел собой.

— А где тот, другой? — требовательно спросил он. — Где тот человек, который был со мной?

— Ага, Тидди! — старший из братьев не упустил случая оправдаться. — А я что говорил! Они были вместе! Он и Шмотка были вместе! Теперь он сам признался! Они дружки!

— Я впервые с ним встретился утром того же дня, — холодно поглядев на сказавшего, произнес Джеффри, чеканя каждое слово, чему научился за время своей службы адъютантом. — Я желал получить у него некую информацию, для чего зашел в бар. Ваш безобразный шум, насколько я понял, испугал его, и он пустился бежать. Но так как мне было необходимо с ним переговорить, то я последовал за ним. Вы налетели на нас обоих всей оравой, а у кого-то из вас даже хватило наглости ударить меня по голове.

Собственная речь самому Джеффри показалась высокопарной, но, как он догадывался, для них его язык звучал как язык власти, и они превосходно его понимали.

Человек, которого он сперва даже не заметил, — с бельмом на глазу и с тонкой шеей, сжимающий в руках медные тарелочки цимбал, отвечал немедленно:

— Это вас дубинка Тиддина огрела. Только у Тидди в руках нет никакой музыки, у него у одного!

— Вот оно, твое спасибо! — в ответ хлынул поток убедительнейших инвектив. — Вот она, благодарность твоя! Я этого субчика под забором нашел, сэр, он там с голодухи подыхал! Попрошайка, вот кто он был! А теперь, вишь, разъелся и вон как мне отплатил!

Джеффри проигнорировал этот взрыв. Он чувствовал себя все лучше.

— Где тот человек, который был со мной? — повторил он. — Вы знали его. Вы его как-то называли, — он воспользовался ситуацией и наметил себе в жертву старшего братца, чей голос, как ему казалось, он припоминал. — Вот вы, как вас звать — Роли? Вы сказали, что он врет!

— Нет, не я, сэр! Это мой брат Том. Том, он у нас контуженный, сэр. После взрыва мины, сэр, он такой и есть. Почему мы с Тидди и связались. Мы все земляки, сэр. Саффолкские мы, и я, и Том, и Тидди. Том, он Шмотку знал. Шмотка был его капралом, понимаете?

Джеффри решил, что понимает. Он ощущал прилив вдохновения.

— А человек, которого вы зовете Бригадиром, был у вас, что ли, сержантом?

— Так точно, сэр, — тиддингтонец Долл не мог дольше терпеть собственно оттесненности от центра событий.

— Вы у него служили?

— Нет, сэр, — Роли снова радостно вклинился в разговор. Его отличало невозмутимое простодушие истого провинциала. — Нет. Тидди с нами не было. Тидди Бригадира в жизни не видел. Только я, Том и Билл видели Бригадира, как бы вы сказали, во плоти. Нас только трое осталось из тех, кто был с ним тогда. А Тидди — он нам просто жить помогает, понимаете?

— Я вас учу уму-разуму, чтобы вы жили как люди, вот чего, — вставил Альбинос. — Я вас из грязи тащу. Я поддерживаю в вас моральный дух, вот чего я делаю, и здравый ум, и сердце, и очень надеюсь, что нету тут такого болвана, чтобы все обгадил!

— Ну, а где этот сержант?

— Вот это мы и сами хотели бы знать, сэр! — Роли наслаждался тем, что мяч снова на его поле. — Уж скоро три года, как мы его ищем. А все Тидди удумал. Тидди говорит, все, у кого денежки заводятся, едут в Лондон развлекаться. Постой, мол, на лондонской улице, и встретишь всех своих знакомцев. Да и живем мы с этого тоже, ведь и Том имеет свой кусок, а он ни на какую другую работу не годный.

— Ну что, неправ я? — оборвал его Тидди Долл. — Вышло-то, что я прав. Мы же видели Шмотку, видели или нет?

— Это правда, — согласился Роли. — Видели мы Шмотку на Оксфорд-стрит, такой весь из себя расфуфыренный, да только потом потеряли его. Недельки эдак три назад. А сегодня опять мы его приметили и пошли за ним. Я окликнул его, а он как драпанет на вокзал! А оттуда вышел с легавыми, и они его повели в участок.

Ну и что, а мы знаем, что про нас ему нечего рассказывать, если мы ходим и не останавливаемся. Закон такой есть. Оттудова его вытурили в пять минут, а мы и сами знали, что так оно и будет. Ну, тут к нему вы и подошли, сэр, а мы тогда пошли за вами за обоими и поджидали под дверью того кабака. А он как выскочит, как рванет, прямо через нас, и Том, он уж сколько лет ничего в упор не видит, а тут раз и врубился, и припустил вдогон, как что на него наехало. А вы оба — в проезд, а мы, натурально — следом. Вас мы толком не разглядели, сэр, уж если по правде-то!

— Да ну, не скажи, — с воодушевлением запротестовал Тидди. — Заметили мы джентльмена, как же! Мы как его заприметили, так и порешили, что он и есть Бригадир, в натуре!

— Ас капралом-то что случилось?

— Том его шандарахнул по ошибке. — Роли посмотрел на брата.

Рослый юноша стоял позади всех, и в его тяжелом взгляде не было ни малейшего проблеска. Он хранил выражение угрюмое и в то же время отсутствующее, и не было никакой возможности разобрать, понимает ли он о чем речь.

— Том шандарахнул его, — повторил Роли, — по ошибке. Том у нас все еще силен, только силы своей не кажет. А тут Тидди подоспел, и мы завалили вас, сэр. И тогда Тидди снова занялся Шмоткой.

Наступило недолгое молчание, вызванное главным образом смущением самих оркестрантов, понявших, что они напали совсем не на того, на кого охотились.

— А ты пришел и стал смеяться, Тидди, и сказал, мол, дашь ему задаточек, — неожиданно вставил цимбалист. — Вот ты чего сказал, Тидди. И ты сам придумал запихнуть этого незнакомого пижона в коляску!

Тидди Долл снова надел очки. Их черные круги придавали ему вид таинственный: большая часть производимого им впечатления значительности достигалась благодаря этой, наполовину скрывающей лицо маски.

— У него носом юшка пошла, он нюни и распустил, — проговорил с отвращением Альбинос, — я только врезал ему чуток, чтобы в чувство привести и делом заняться. Я-то думал, мы Бригадира словили!

— Не думал ты так, Тидди, нет, не думал, потому как я тебе же говорил, это не Бригадир! — страстно произнес Роли своим безобразным ртом.

— Тидди думал, мы словили того офицера, — высокий пронзительный голос и последовавшее хихиканье принадлежали горбуну.

Замечание оказалось, по-видимому, столь верным, что все буквально застыли. В течение целой секунды Джеффри наблюдал немую сцену, как бы запечатленную на полотне. Первым заговорил Том, младший брат, как всегда неожиданно. Он медленно поднял голову и уставился на гостя, причем взгляд его постепенно делался все более осмысленным.

— Майор Элджинбродд, — произнес он с медлительной саффолкской интонацией. — Вот вы кто такой!

— Нет, это не он, — запротестовал потрясенный Роли. — Ты, парень, все перепутал. Майор Элджинбродд был пониже и потемнее. А к тому же его, бедолаги, уже нет на свете, уж кому-кому, а тебе это известно!

Младший покачал головой.

— Не похож он, и говорит не так, а все равно, это он самый и есть.

— Поди, Том, посиди, — Роли подвел брата к ящику из-под мыла. — Чудной он. Иногда просто здорово чудной, — старший продолжал объяснения через плечо. — Майор Элджинбродд попал на мину вместе с Томом. На побережье в Нормандии, через четыре месяца после того дела. Потом мы получили отпуск, а Бригадир со Шмоткой ушли в самоволку, их с нами тогда не было. От майора только мокрое место осталось, а Тома почти и не задело, так по крайней мере мы думали, пока не оказалось, что бедняга малость в уме повредился. Никому Том ничего не рассказывал, никому, мне только — как-то ночью, через пару лет после того, как мы вернулись на гражданку.

Джеффри поднял голову и ринулся сквозь обступившую его кучку оборванцев. Забыв о настоящем, он вновь погрузился в мир цвета хаки, пропахший потом и бензином.

— Том, — обратился он голосом властным и проникновенным, — соберись с мыслями, дружище. Майор Элджинбродд мертв?

Парень неуклюже поднялся на ноги. Казалось, глыба саффолкской земли, многострадальной и вечной, вздыбилась сама собой.

— Я и то так думал, сэр, — мягкая напевность интонации восточного побережья сглаживала чудовищность дикции, как волна обкатывает гальку. — Я видел, он пошел. А потом глядь, его рука, да и полголовы — и мимо… А как вас-то послушал, так и непонятно, вроде как вы и есть он, а тело-то вроде как другое. Нешто вы не он?

— Нет. Моя фамилия Ливетт. Я — другой майор.

— Это вы так только говорите, сэр, — произнес он смиренно, но убежденно, и уселся снова. Его брат явно смутился и казалось, вот-вот рассердится.

— Да не связывайтесь вы с ним, — запричитал он, — он-то теперь совсем дурной, Том-то наш, теперь вот ведь оно как! А раньше — раньше-то нет! Смолоду так он вообще был умница, Том. Лодка у нас своя была. Ну, отцова, то есть. То-то нас и выбрали, сэр, понимаете? Почему Бригадир на нас на обоих глаз и положил. Бригадир, он себе компанию сколачивал, в рейд идти!

— Заткнись, слышь, малый, а ну заткнись! — неистово предостерег Тидди Долл. — Больно нужна джентльмену твоя история, вместе с твоим братцем. Язык у тебя, Роли, это твое наказание. А джентльмену, ему и без тебя найдется о чем подумать, в его-то положении.

Угроза звучала достаточно откровенно, и Джеффри, резко повернувшись, холодно глянул в темные стекла очков.

— Это не о тебе ли мне думать, Долл?

Альбинос смотрел на него совершенно спокойно. У обоих было бесспорное преимущество над остальными — они понимали друг друга с полуслова. Позиции уже относительно прояснились. В таком городе, как Лондон, на таком острове, как Британия, где полиция, хотя и с некоторыми оговорками, все же имеет существенную власть, перевес все же на стороне пленника, если только он сам это понимает. Джеффри знал, что если уж они не убили его, когда он был без сознания, имея эту редкую возможность, значит, рано или поздно его отпустят на свободу. А поскольку он не из тех, кто боится драки, а напротив, из тех, кто дает сдачи, многое становится в зависимость от того, пожалуется он в полицию или нет. В первом случае судьба оркестра предрешена.

Однако чем славятся тиддингтонцы, так это хитростью.

— Есть такие джентльмены, что не хотят прослыть, хотя бы и по ошибке, дружком некоторых, кому он и не дружок совсем, чтобы через такое дело не замараться, — изрек Долл без особой надежды.

— А есть такие джентльмены, которым это совершенно безразлично, — произнес Джеффри, — но, — добавил он осторожно, — они как правило разумные люди и не делают другим плохо, если те к ним нормально относятся и отвечают на их вопросы.

Долл ухмыльнулся. Ему понравилось это косвенное предложение. Он не удержался, чтобы не взглянуть на остальных, еще встревоженных и сбитых с толку.

Джеффри опять повернулся к Роли.

— Как же назывался рейд, о котором вы говорите?

— Да никак он не назывался, сэр, это был секрет.

— За четыре месяца до высадки войск?

— Да, сэр.

— На побережье Нормандии?

— Точно не знаю, сэр. Нас спервоначалу везли на субмарине, а после пересадили в лодку. Мы с Томом и правили. А скал там было ну просто без счету, мы близко даже не подходили, а к дому тому и Билл тоже не пошел. Билл, он на берегу сидел с фонарем, чтобы сигналить, ежели чего. Мы все там задубели от холода, а Билл в морскую траву зарылся.

Джеффри взглянул на человека в лохмотьях, того самого, что на улице пользовался костылями, а дома вполне обходился без них, и поразился тому, что тот улыбается. В его глазах, обведенных грязными кругами, вспыхивают веселые огоньки. Он ничего не добавлял к рассказу, но вспоминал пережитое с явным удовольствием. То был миг высочайшей, предельной опасности, он переживал ее почти экстатически. И у Джеффри промелькнула мысль, что Бригадир, кто бы он ни был, подобрал себе команду довольно удачно, чтобы не сказать — абсолютно точно.

— А кто остальные?

— Да Шмотка, Бригадир и майор.

— Шмотка, он в самый-то дом не пошел. Снизу остался. Они знали, что тот фриц, за которым мы ходили, машину свою сам водит, так что шофера-то вроде как быть не должно. А если кто и заявится, думали, так разве мотоциклист какой с депешей. А с собой у нас ни единого ствола. Нельзя, не разрешили, надо, говорят, чтобы все было тихо.

— А за кем вы ходили? Роли покачал головой.

— Я сам не слышал никогда. Шмотка говорил, генерал какой-то, что ли, а Бригадир, он мне так сказал, да и Том, что будто шпион это.

— Понятно. И думали, что он войдет в тот дом один?

— Ну. Они порешили, что там у него краля. Дом-то сам маленький на отшибе. Там море и скалы с одной стороны, а с другой — местная дорога. Ну, и решили, что там он ее и спрятал.

Джеффри кивнул. Картина рисовалась ясней ясного. Всему рассказанному он верил. В те месяцы ожидания, накануне великого наступления, по всему французскому побережью происходили самые странные вещи. Пять рядовых и офицер — в то время столь небольшими силами вполне допустимо было рискнуть ради крупного выигрыша, чтобы устранить опасную фигуру.

Он очнулся от воспоминаний. Голос Роли продолжал бубнить, делаясь все тише и тише по ходу повествования.

— Бригадир, он обделал все первый сорт, а мы подтвердили, и про женщину, хотя про нее-то Бригадир ни гугу. Ножик он больно любит, вот чего, уж я тут и не сомневаюсь даже.

Это была первая фраза, сказанная со смаком, она слетела, дребезжа, с его неповоротливого языка.

Джеффри глянул на него и снова подумал, что его первоначальная догадка верна — что именно Роли, а не его брат ударил тогда Шмотку. В следующий миг собеседник сам это косвенно подтвердил.

— Шмотка-то болтал, дескать, Бригадир на курорте, ну, в тюряге, по-вашему, сэр, но сбрехал он, как обычно, Джек, он ушлый. Если его бы даже сцапали, то долго бы не удержали. Мы знаем это, и еще мы кой-чего тоже знаем. Что захапал он сокровище и живет себе на славу, з дружки его верные знай мостовые утюжат, вот почему мы его все ищем и ищем!

Тидди Долл, уже давно делавший отчаянные знаки, дал наконец волю своему исступлению.

— Ну что, протрепался! — взорвался он, сопровождая фразу потоком бранной лексики, из коей эксперты сумели бы восстановить все его прошлое, как гражданское, так и военное. — Как хлебало раззявил, так сам себя и сожрал. Теперь ты все как есть выболтал!

Джеффри не реагировал. История обретала очертания. Элджинбродд, который в этот момент стал ему милее, чем когда-либо прежде, вот-вот должен был, бедняга, выйти за ее пределы, но в таком случае Шмот-кино перевоплощение в него делалось еще менее объяснимым. Он снова принялся за Роли.

— Майор Элджинбродд пошел к этому дому на берегу, я правильно понимаю?

— Ну, ясно. Бригадиру-то майор зачем понадобился — чтобы тише к дому подобраться! Дом-то майоров!

— Ты хочешь сказать, он там жил?

— А то нет, сэр! Жил там, еще мальчишкой. Место там старинное, навроде такого маленького замка. Им бы ни в жисть так тихо по скалам не пройти, не знай они дороги. Для чего его и взяли. А то бы и ходить незачем!

— Что сталось с семьей майора? Бывший рыбак был, казалось, озадачен.

— Чтой-то не припомню, чтобы у него была семья, кроме одной старушки, бабки его. Она уехала, а фрицы оставили все как было. А потом тот шпион, ну, за которым мы ходили, поселил там свою кралю, но сокровища они не нашли. Оно все еще было там, так что майор, он пошел глянуть, как там оно.

Легкое изменение интонации на слове «сокровище», не ускользнуло от Джеффри, не лишенного некоторого опыта боевых действий и определенных представлений насчет «сокровища», не имеющего владельца и его предположительной стоимости. Окинув взглядом собравшуюся в этом подземелье разношерстную компанию, он подумал, что вот она, вся их история, прямо перед ним. На всех лицах сквозила торжественная сосредоточенность и алчность. Сокровище. Древнее слово, вновь явившее свою магическую власть. Оно соединило всех их вместе так, как не могло бы соединить ничто иное, и поддерживало, одновременно высасывая из них силы.

И более всех оно зачаровало Долла. Уже самый факт, что еще одни уши услышали эту великую тайну, терзал его. Он был скроен из того материала, из которого получаются величайшие дураки, — простофиля-деревенщина, снедаемый комплексом собственной неполноценности, он со всею страстью возмечтал сделаться властелином города, где улицы вымощены золотом. И вот он почти что властелин, и вот-вот ступит на эти мостовые. И ни за что на свете не поверит, что на самом деле они вовсе не из золота, покуда не пощупает их своими руками. Особенные знаки таились во всем, на что бы ни падал его взгляд: в роскошных машинах, в разряженных женщинах, в шорохе автомобильных шин. Золотое сокровище. Сокровище — не просто предмет сладостных грез, но нечто большее.

Все это Джеффри уловил, хоть и не представлял себе всей глубины его иллюзий.

— Стало быть, сержант вам про эту штуковину все выложил? — добродушно пошутил он.

Ирония была уловлена и немедленно вызвала взрыв негодования. Даже при желании он не смог бы разъярить эту компанию сильнее. Сокровище — это святыня, единственное на свете, во что они верили. Омерзительный и злобный ропот прокатился по сборищу оборванцев, как сдержанное рычание.

— Бригадир много не расскажет. Больно высоко летает! — Роли говорил с горечью. — Но знать про него он знает все. Он точно знал, что оно там, и я вам ручаюсь, он за ним туда двинул, как только узнал, что майор подорвался.

— И теперь живет себе не тужит, и всего у него завались, и машин, и вина, и пикулей, — вырвалось у Тидди Долла, начисто забывшего о какой бы то ни было уместности. — Это же видно хоть по тому, как прифрантился его дружочек Шмотка. Уж это-то, доложу вам, верняк.

— А я думал, ты его не разглядел, Тидди.

— Ну ясно, разглядел. Разглядел, когда мы только погнались за ним, — Альбинос, проговорившись, пытался теперь замять скользкую тему и перевести разговор на что-нибудь другое. — А сувениры? Вы про сувениры-то не забудьте. Так что понятно, чего стоит самое-то сокровище, если всем хватило по сладкому кусочку!

Поколебавшись, Роли подошел к брату и, посовещавшись с ним, шепотом, вернулся со свертком, упакованным в тряпье.

— Майор Элджинбродд дал каждому из нас по сувениру, — объяснил он Джеффри. — Он их вынес оттуда в карманах. Нам-то всем в конце концов пришлось с ними расстаться, а Том свой все бережет. Да и как не беречь? Дорогой ведь! Жалко продавать-то. Да Том, он никому не даст и пальцем до него дотронуться!

В полной тишине Роли разворачивал сверток. Казалось, он вот-вот продемонстрирует собравшимся по меньшей мере святые мощи. Под тряпьем оказался обрывок пестрого носового платка, а под ним — сильно мятый лоскут замасленного шелка. Последним покровом была серебряная бумажка из-под табака. Роли старательно расправлял ее пальцами, такими же черными, как его лохмотья. И наконец показал ее содержимое Джеффри. То была старинная миниатюра, великолепно выполненный по дереву портрет молодого человека в пышном каштановом парике. Даже не будучи знатоком, Джеффри смог понять, что перед ним превосходная работа, по-видимому, подлинник. Указанный способ хранения принес ей мало пользы. Грунтовка пошла уже мелкими трещинками, а краска начала шелушиться.

— Она еще и в рамочке была. Чистого золота, с разноцветными стеклышками. Один малый с Уодворт-роуд дал за нее семь фунтов десять шиллингов.

— Это еще когда меня с вами не было, — в бешенстве добавил Долл. — Тебя же надули. Сегодня-то и соверен стоит тридцать пять шиллингов.

— А Билл за свою музыкальную шкатулку двенадцать фунтов получил, — поспешил поделиться дополнительной информацией Роли. — Там золотая птичка в клетке. Повернешь ее — она и поет.

— Сам-то ты за свою коробочку получил только пять, — отрезал Долл. — Ты сколько раз мне сам-то говорил. Но твоя-то с картинкой была, вроде той штуки.

Увлекательное повествование оказалось прервано самым неожиданным для Джеффри образом. В дальнем конце комнаты с потолка свесилась свернутая газета и, медленно кружась, опустилась на пол. Подвал проходил на глубине нескольких футов под уличной мостовой, и ливневая решетка в ней служила почтовым ящиком.

— Ночной выпуск! — бодро выкрикнул цимбалист, устремившись по кирпичам пола за газетой.

— Собачьи гонки, — изрек Тидди с презрением. — Шесть пенсов, как ни крути, псу под хвост. Ишь чего выдумал! Только деньги переводим. Ладненько, сэр, так как вы насчет этой нашей ошибочки?

Джеффри наконец оторвался от миниатюры, и Роли снова бережно завернул ее мусоля хрупкую вещицу грязными, но благоговейными пальцами.

— Так как вы говорите звали того сержанта? — проигнорировав вопрос Тидди Долла, Джеффри тем не менее уже собирал свое имущество с поверхности чайного ящика.

— Джек Хэкетт, — ответил Роли. — По крайней мере в армии его так звали. А уж какое имя ему дали при рождении, не ведаю. У них, у таких-то, имен хватает.

— Спорим, теперь он никакой не Хэкетт, — вставил с презрением Долл.

— Он теперь лорд. Может, знаете такого, сэр? Может, это ваш хороший знакомый, а просто вы его истории не знаете? Вы ее услышите, уж будьте уверены, когда мы за ним придем. Так что вы надумали предпринять, сэр?

— Предпринять?

— Насчет нашей ошибочки-то.

— Забыть, — интеллигентный и властный голос словно вынес вердикт. Долл поверил этому слову, как не поверил бы иной подписи под документом, даже будь здоров чьей подписи.

Но на этом представление еще не заканчивалось. Джеффри догадался, что от него напряженно ждут ультиматума, и продолжил:

— Но если только я хоть раз услышу о чем-либо подобном, если ты, Долл, сделаешь хоть одну такую глупость, тогда я, разумеется, буду считать себя вправе говорить. Понял?

— Понял, сэр, — лихо, по-военному отчеканил Альбинос, щелкнув каблуками.

Оба покуда не вполне осознавали реальность. В этот миг никто не смотрел на цимбалиста. А тот сидел на ящике, поднеся газету к самым глазам и читая по складам колонку экстренных сообщений, набранных в подборку на последней странице. И его перепуганный богохульный вопль заставил всех вздрогнуть.

— Субчика нашли убитым в проезде Памп. Это Шмотка. То есть жмурик — это он и есть!

— Враки, — Тидди Долл прыжками пересек комнату и впился глазами в криво набранную строчку внизу колонки.

— Это ты устроил, Тидди, — Роли позеленел, остальные сгрудились вокруг него, отшатнувшись от Дол-ла. — Это сделал ты, когда возвращался к нему. Ты еще сказал, что дашь ему задаточек.

Могучие лапищи Альбиноса скомкали газету. Его мозг работал куда быстрее, чем у остальных. К тому же Долл превосходил их наглостью.

— А ну заткнитесь! — рявкнул он. — Уж коли это с ним сделал кто из нас, то стало быть, сделали мы все, такой закон. — Он свирепо обернулся и указал на Джеффри. — И с этим тоже!

Джеффри опоздал. Между ним и лестницей уже встало восемь человек.

— Не будьте идиотами! — выкрикнул он. — Не валяйте дурака! Соберитесь все вместе. Если это правда, у вас одна надежда — заявить в полицию прямо сейчас, немедленно. Это — ваш последний шанс.

— Чтоб вас черти съели! — рев Тидди заполнил все помещение, и набычившись, он пошел в атаку.

Глава 7Процентщица

А на другом конце города, в доме на Сент-Питерсгейт-сквер происходил тревожный допрос, один из наиболее тяжелых, в котором приходилось участвовать сержанту Пайкоту, и он был уже склонен согласиться, что шеф знал, что делает, разрешив «старому попу» поступать по своему разумению.

Теперь сержант молча уселся в кожаное кресло в углу кабинета в доме каноника, деликатно спрятав блокнот, а про себя отметил, что будь у полиции права, равные тем, что присвоили себе штатские, жизнь стала бы куда проще.

Каноник Эйврил был незнаком с процедурой судопроизводства и не считал, что обязан следовать ей в собственном доме. Но несмотря на всю свою кажущуюся непрактичность в деле дознания истины, как пришлось признать и Пайкоту, равных он не имел.

Они продвигались вперед стремительно, со скоростью пламени, пожирающего дом. Каноник начал с самых близких и любимых, и Мэг Элджинбродд подверглась такому дознанию, что сержант был уже даже не удовлетворен, а сконфужен. Такую же процедуру претерпели Сэм Драммок и его ненаглядная и страшно перепуганная женушка. Потом разбудили мисс Уорбертон, вызвали ее из соседнего маленького приходского домика и тоже допросили, глубоко шокировав. И лишь после того, как мистер Уильям Тэлизмен, церковный сторож, явил все свое безответное простодушие, и супруга его Мэри предстала пред письменным столом каноника, дело наконец сдвинулось с мертвой точки.

Дядюшка Хьюберт очистил стол, смахнув все лежавшее на нем в объемистую плетеную корзину с крышкой, помещавшуюся под столом, очевидно, как раз на такой случай. Спортивная куртка, в которой погиб Шмотка, сложенная таким образом, чтобы скрыть наиболее заметные пятна крови, лежала на потрепанной кожаной поверхности стола. Очки каноника были вздеты на широкий лоб, и неумолимый взгляд ничем не прикрытых глаз придавал его добродушному лицу жесткое выражение.

— Об этом мне только что говорил ваш муж, — втолковывал он, полностью игнорируя процедуру дознания. — Уилл утверждает, будто он совершенно уверен, что видел, как вы заворачивали эту куртку в упаковочную бумагу на кухонном столе, примерно с месяц тому назад. Не надо плакать, я же не разберу, что вы говорите. И не лгите мне больше. Вранье отнимает в современном мире значительно больше времени, чем все остальное, вместе взятое. Вспомните, как всем надоели нацисты!

Миссис Тэлизмен была пухленькая, тщательно причесанная и затянутая дама, с несколько наивным тщеславием, сквозящим в чертах ее лица. Вся ее жизнь состояла в бесконечной заботе о канонике, муже и внучке, и поэтому она считала себя чуточку лучше других. Она нянчилась с этим стариком, сидящим теперь напротив нее, словно с больным ребенком, и морщинка от утюга на его рубашке пронзала ее сердце, словно свидетельство ее личного греха. Грязная ступенька на черной лестнице или провисшая занавеска в окне первого этажа могли терзать ее совесть неделю кряду. А однажды она даже влепила пощечину водителю фургона из магазина, который в простоте душевной изрек, что, мол, времена не те и люди церкви уже не на том счету, что раньше.

— Да, это я сделала! — воскликнула она наконец, совершенно раздавленная. — Это я. Я взяла эту старую куртку и отдала ее.

— Так, — каноник раздраженно вздохнул. — Почему же вы не сказали об этом раньше, глупышка, вместо того, чтобы упираться, дескать, вы знать ничего не знаете? Вы хоть спросили у меня или у Мэг, прежде чем ее отдавать? Что-то я не припоминаю, чтобы меня спрашивали.

Сержанту Пайкоту было совершенно ясно, что никому в этом доме и в голову не придет спрашивать разрешения каноника, чтобы отдать что-либо из вещей. Он почувствовал глубокую симпатию к этой респектабельной пожилой дурочке.

Из-за рыданий та не могла отвечать, и Эйврил продолжал:

— Это же так неразумно — отдавать что-либо, тебе самому не принадлежащее, — произнес он. — Теперь это сделалось просто всеобщей манией. Но мне-то совершенно очевидно, что добро, творимое вами для одного, вполне перечеркивается той досадой, которую вы при этом вызываете у другого. Это небрежность мышления, Мэри, небрежность и недальновидность, и от этого всем только хуже. Сперва добудь трудом то, что потом раздашь. Кому вы ее отдали? Какому-нибудь нищему на улице?

Она колебалась, и блик искушения мелькнул в ее покрасневших глазах. В глазах каноника сверкнула ответная вспышка. Пайкоту пришлось признать себя побежденным — старик, казалось, прямо-таки чуял издалека любое вранье.

— А-а, вижу. Значит, это кто-то из ваших знакомых. Итак, кто же?

Миссис Тэлизмен беспомощно ткнулась лицом в ладони.

— Я отдала ее миссис Кэш.

— Миссис Кэш?

Пайкот, услышав, сразу же понял, что это признание. Эйврил откинулся на спинку кресла, полуоткрыв рот, со взглядом понимающим и, как показалось сержанту, растерянным. Внезапно он поднялся и выглянул за дверь.

— Дот! — крикнул он.

— Да, каноник! — высокий приятный голос мисс Уорбертон струился вниз с этажа Мэг. — Иду!

Пайкот ожидал ее появления не без досады. Слушания с ее участием уже имели место, и эта дамочка оказалась, мягко говоря, не в его вкусе. Впрочем, выяснилось, что и канонику ее присутствие тут не требуется, и он продолжал выкрикивать в дверь свои указания.

— Будьте любезны, сходите, пожалуйста, за миссис Кэш!

— Но она, по-видимому, уже в постели, Хьюберт!

Новый поток рыданий миссис Тэлизмен отвлек дядюшку Хьюберта, и он замахал рукой на злополучную Мэри, чтобы хоть как-то их утишить.

— Что такое, Дот?

— Она, по-видимому, уже в постели, дорогой мой! — голос приближался, и уже можно было расслышать стук ее каблучков по ступенькам лестницы.

— Ну так вытащите ее оттуда! — каноника, казалось, возмутило, что подобный вариант не пришел ей самой в голову. — Скажите ей, что умыться она может, но пусть не возится с прической. Можно ведь надеть чепчик. Премного благодарен, Дот.

И, тактично и вежливо завершив разговор, он плотно закрыл дверь в тот самый момент, когда леди уже входила в холл.

— Итак, Мэри, — произнес он, усаживаясь снова, — подумайте надо всем этим хорошенько и не расстраивайтесь больше, чем нужно. Успокойтесь, прошу вас, дорогая моя девочка. Выдержка. Выдержка во всем. Вы сами предложили эту куртку миссис Кэш или это она ее попросила?

— Я, — ох, я и не знаю, сэр!

К изумлению сержанта старик был готов ей поверить.

— А-а, — произнес он, — да, понимаю я. А она сказала, зачем эта вещь ей? Нет. Нет, она и не стала бы говорить. Забудьте, что я сказал. Глупость с моей стороны. Но послушайте, а миссис Элджинбродд не показывала вам какую-нибудь из тех фотографий, что получила по почте?

— Майора? Показывала, сэр. И я сказала, что не понимаю, как это так можно утверждать наверняка.

— А неужели вы не узнали спортивную куртку на том человеке на снимке?

— Да я как-то не думала. Ах, так вот как оно сработано! Господи, мне такое и в голову не приходило.

— Но почему же, Мэри? Я понимаю, если бы это не пришло в мою голову!

— Не знаю, может быть, потому, что снимки не цветные. А цвет как раз и придает этой куртке что-то такое особенное, а на снимке этого не видно.

— Понятно. Теперь ступайте, сделайте себе чашку чаю, садитесь тут на кухне и пейте его, и не уходите оттуда, пока я вас не позову. Вы поняли?

— Да, сэр. Я поняла. Только — ох, каноник Эйврил, если миссис Кэш…

— Ступайте! — тоном, не допускающим возражений, произнес дядюшка Хьюберт и, вынув приходской бланк из корзины, принялся на нем что-то писать своим аккуратным почерком.

И было совершенно ясно, что это — приказ об увольнении, не подлежащий обжалованию. Миссис Тэлизмен жестом, означающим полное смирение, вновь извлекла свой носовой платок и, плача, покинула кабинет.

— Сомневаюсь я, что вы сумеете найти другую такую экономку, в наши-то дни, — вырвалось у Пайкота. Эта бескорыстная тирания уже начинала его раздражать. Он чувствовал, что обязан как-то вразумить пожилого чудака. Иначе выходит нечестно. Нечестно со стороны полиции.

— Разумеется, мне не стоило бы выгонять ее, я и сам об этом подумал. Но как странно, что это так поразило вас, мой дорогой друг. Без этой женщины я умру через шесть месяцев. Ведь она спасает меня каждый январь, когда обостряется мой бронхит, — дядюшка Хьюберт рассказывал об этом откровенно и с юмором. — Но она — сноб, — продолжал он. — Совершенно кошмарный сноб. Ну до чего же много на нашем пути разных ловушек, правда же? Вы не обращали на это внимания? Видимо, нам надлежит быть чем-то вроде эдакого человека-змеи в балагане или чуда без костей, как их называют, чтобы падать и падать в них абсолютно всеми мыслимыми способами. И это достойно всяческого удивления.

Пайкот не отвечал. Его румяное лицо хранило отсутствующее выражение. Ему как-то не верилось, что пожилой господин говорил искренне, поскольку за людьми «этого класса» такого обычно не водится. И это известно каждому полицейскому их участка. Все-таки старик со странностями. В плане психологии. Именно что с заскоком. Теперь эта миссис Кэш, чье имя заставило старика замереть и которую канонику совершенно не хочется обсуждать со своей экономкой. Знать бы, что между ними такое было. Любопытно поглядеть наледи.

Его желание оказалось удовлетворено почти немедленно. Послышался скрип отворившейся двери холла и оживленное щебетание мисс Уорбертон.

— Проходите, миссис Кэш, прошу вас проходите. Пожалуйста, вот сюда. Там такой чудный толстенький полисмен, — ох, Господи, надеюсь, он меня сейчас не слышит! — так что каноник вас не съест. Ах, как вам было у себя там хорошо! Но мне, увы, велено вас привести, ну, понимаете, в чем бы вы ни были, хоть бы и вообще без ничего. Ну проходите же.

Дверь кабинета распахнулась, и мисс Уорбертон вошла. Она была типичной добропорядочной англичанкой средних лет, имевшей несчастье сложиться как личность в то время, когда писком моды были бесшабашные и беззаботные сумасброды из эксцентрических комедий. Воспитание ее было настолько поверхностным, а характер — настолько выраженным, что спустя тридцать лет впечатление она производила слегка ошарашивающее, как если бы незамужняя тетушка из эдвардианского театра в один прекрасный день перестала следить за своими манерами и впала в раскованную веселость. И тем не менее она на всю жизнь осталась такой — очень женственной, очень честной, крайне упорной, простодушной до неуправляемости, — и почти всегда правой.

— Вот она, каноник, — воскликнула мисс Уорбертон. — Прр-рямо из гнездышка! И сон красавицы прерван… Хотите, я останусь?

Глаза ее и все ее славное открытое лицо светилось весельем, а в изгибах тела, на котором любая одежда болталась как на вешалке, сквозила некоторая игривость.

Женщины, шедшей следом, все еще видно не было.

— Нет, Дот, не нужно! — Эйврил кивнул ей и улыбнулся. — Вы очень любезны. Большое вам спасибо. Теперь можете подняться обратно к Мэг.

— Только я предупреждаю, что хочу знать об этом все-все-все!

Эта Уорбертон и в самом деле качается на дверной ручке, заметил Пайкот с некоторой брезгливостью. Ей же лет пятьдесят будет, и как только старику хватает сил заставлять себя называть ее таким неподобающим уменьшительным имечком. Впрочем, объяснение этой странности привело бы его, возможно, в еще большее замешательство. Каноник пожаловал мисс Уорбертон сие имя отнюдь не потому, что ее звали Дороти. Ее, кстати, звали иначе. Он именовал ее Дот, потому что настаивал, что она — математик, и не может же он называть ее полностью Десятичной Точкой.[1] Ибо Эйврил видел в ней именно то, чем она для него и была — даром Господним, и если она зачастую ему докучала, то канонику доставало смирения, да и просто житейского опыта, чтобы не ожидать от бескорыстных даяний Всевышнего одного только меда.

— Смею вас заверить, Дот, — произнес старый священник, на этот раз мягче, — смею вас заверить, вы услышите все. Проходите, миссис Кэш.

Мисс Уорбертон отступила к двери, радостно щебеча в соответствии со своим некогда избранным амплуа, и удалилась, потеряв по пути шпильку и носовой платочек.

Миссис Кэш вошла. С ее появлением весь отточенный практическим опытом интеллект Пайкота напряженно заработал, хотя на первый взгляд в ней, казалось, не было ничего примечательного. То была дама плотная, небольшого роста, лет скорее шестидесяти, нежели пятидесяти, очень уверенная в себе и очень опрятная. Превосходное черное пальто, застегнутое на все пуговицы, возле шеи завершалось палантином из очень дорогого коричневого меха. Крупные черты, густые, тщательно уложенные локоны стального цвета и ловко сидящая на них плоская шляпка составляли как бы единое целое, так что даже и неловко говорить о каждом из его элементов по отдельности. Обеими руками, обтянутыми аккуратными перчатками, она прижимала к животу большую черную сумку. Глаза у нее были круглые, ясные и проницательные.

Внимательно поглядев на Пайкота, она отметила его для себя, небрежно и цинично, словно дверь с табличкой «Выход», и неторопливо подошла к Эйврилу.

— Добрый вечер, каноник. Вы звали меня по поводу этой жакетки?

Голос у нее тоже был ясный, уверенный, но не слишком приятный. Его тембр напоминал одновременно о пустом кувшине и о расческе с папиросной бумагой, а зубы, казавшиеся фарфоровыми, сверкали в деланной доброжелательной улыбке.

— Я присяду тут, если не возражаете?

Она придвинула к столу небольшое кресло, поместив его точно против света, если смотреть с кресла Пайкота, и погрузилась в его глубины. Ноги ее едва доставали до пола, но посадка тем не менее казалась прямой и гордой. Сержант мог хорошо видеть лишь ее шляпку, несокрушимо, как утес, вздымающуюся над спинкой кресла.

Каноник продолжал стоять, мрачно глядя на нее через стол.

— Не возражаю, — ответил он, не извинившись, что вызвал ее в столь поздний час, и наблюдавший за этой сценой Пайкот отметил с удивлением, что они, пожалуй, не столько старинные друзья, сколько давние враги. В их отношениях сквозила та фамильярность, которая приходит только с годами и похожа на теплоту, но с противоположным знаком.

— Мэри утверждает, что отдала ее вам несколько недель тому назад. Это правда?

— Ну уж нет, каноник. Я никого не хочу подводить, как вам известно, но Мэри не говорит всей правды. Я ее купила. Три фунта десять шиллингов звонкой монетой. Как видите, я не очень-то нажилась, а ведь Мэри знала, что я действую с благотворительными целями! — дама говорила оживленно и без обиняков, с демонстративной правдивостью, но ни один из мужчин не поверил ни единому ее слову.

— Итак, вы купили ее у Мэри!

— Я так вам и сказала. Я ведь все говорю как есть, верно? Ну конечно же, я была уверена, что ей-то самой эту жакетку просто-напросто отдали. За двадцать шесть лет вы узнали меня достаточно, каноник. Ведь месяц назад исполнилось ровно двадцать шесть лет с того дня, как я поселилась в одном из приходских домиков.

Каноник не шевельнулся. Пайкот заметил на его тонком лице выражение печали и сожаления и в то же время какой-то отстраненности — непонятным образом каноник ухитрился держать некое расстояние между нею и собой. Ее сообщение он не стал подвергать детальному разбору, а продолжал главную линию дознания:

— Ну, а когда вы купили ее у Мэри, что вы сделали с этой вещью?

— А это уж мое личное дело, каноник, — отвечала она с упреком, но любезно. Пайкот заметил, что ее круглые глаза смеются.

— Разумеется, — согласился Эйврил, — исключительно ваше. Но ведь вы сумеете ее опознать и тем самым нам очень поможете. Не подойдете ли вы сюда взглянуть на нее?

Пайкот удивился. Подобной жесткости от священника он не ожидал. Он повернулся, чтобы хорошенько рассмотреть лицо дамы в тот момент, когда она наконец заметит роковые пятна. Для нее они — неожиданность, отметил он, поскольку она наклонилась и машинально потянула весь сверток к себе. Когда же она подняла и расправила куртку и навстречу ей оттопырились страшные, заскорузлые от крови лацканы, ее тесно обтянутые перчатками руки едва заметно дрогнули, но всего лишь на какое-то мгновение. Выражение ее лица не изменилось. Оно оставалось все таким же любезным, ясным и благожелательным, чего, по мнению Пайкота, никак не могло бы быть с женщиной действительно ни в чем таком не замешанной, увидь она что-нибудь подобное.

— Боюсь, они уже не отойдут, — заметила она и, снова аккуратно свернув куртку, положила ее на письменный стол. Ее дребезжащий голос не дрогнул, и звучал на редкость непринужденно. — Да, это — та самая жакетка, что я купила у Мэри. Мне это незачем и отрицать, не правда ли? Вы ведь ее и сами узнали, каноник. Она валялась у вас в доме не знаю уж сколько времени, не так ли? — она издала короткий понимающий смешок.

— Полицию интересует, что вы с ней сделали, — настаивал Эйврил.

— Тогда, пожалуй, придется рассказывать, — уверенность в себе, казалось, не покидала ее ни на миг. — Мне только надо бы справиться в моей книге. Кажется, я тогда еще заметила, что она малость побита молью, и отправила ее вместе с другими вещами к мистеру Розенталю на Крамб-стрит, — миссис Кэш повернулась лицом к застывшему в охотничьей стойке Пайкоту. — Я женщина небогатая, но и я стремлюсь внести свою лепту в дело Церкви, — заявила она, улыбнувшись ему всеми своими фарфоровыми зубами. — Иногда я беру себе небольшой процент за хлопоты, но, по-моему, это разумно: если мне будет не на что жить, то чем же я смогу поделиться с ближним?

— Так вы промышляете подержанной одеждой, миссис Кэш? — уточнил сержант, на которого подобные уловки не действовали. Ему казалось, он знает, как с ней себя держать.

Глаза, столь же проницательные, как и его собственные, пристально поглядели на сержанта.

— Я творю добро понемногу всюду, где удается, — произнесла она, — и я могу показать вам по книгам, сколько я сумела пожертвовать для Миссии Обездоленных, для Общества Чарльза Уэйда, для организации «Помощь священнослужителям» и не помню для скольких еще. Все книги у меня дома. Любой может заглянуть в них, когда пожелает. Разве не так, каноник?

Вместо ответа на столь непосредственную апелляцию Эйврил понурил голову с глубоко несчастным видом. А сержант, напротив, впервые за весь вечер вдруг почувствовал себя необыкновенно легко.

— Это не ответ на мой вопрос, вам не кажется? — резонно заметил он.

Миссис Кэш расправила полу своего добротного черного пальто.

— Ну нет, я не старьевщица — вы ведь это имели в виду, молодой человек? — с достоинством произнесла она. — Вы ведь иногда в этих местах бываете. Не вас ли я видела где-то в районе Бэрроу-роуд и Эпрон-стрит? Уж вы-то должны знать, что это за район. Кварталы прекрасных домов, приходящих в упадок, и множество людей, чьи дела тоже идут под гору. Пожилые дамы, которым деньги уже нужнее, чем драгоценности, не знают, как их продать. Возможно, у них есть превосходные кружева и остатки великолепной мебели. Ну, а я не гордая. Многие годы общения с каноником научили меня смирению, и, подобно ему, я стремлюсь творить добро всюду, где смогу. Вот я и хлопочу, всем помогаю. Многим пожилым леди теперь куда нужнее одеяло на гагачьем пуху, чем какая-нибудь матушкина камея, валяющаяся в шкатулке где-нибудь в комоде. Я всюду бываю и я знаю всех. Порой я покупаю, а порой продаю. А иногда мне просто отдают вещи, из благотворительности, и я обращаю их в деньги и посылаю чек на некоторую сумму в какое-нибудь из наших обществ.

— И все это заносите в книгу, — кивнул Пайкот, широко улыбнувшись.

— И все заношу в книгу, — улыбнулась она в ответ.

— В данный момент меня интересует эта куртка.

— Да, я понимаю. Кое-кто угодил в ней в скверную историю, не так ли? Что ж, мой долг помогать всем, и вам тоже, — всем, чем сумею. Я проверю по книге.

— Я пойду с вами.

— Не вижу к тому препятствий, — она водрузила свою громоздкую сумку себе на колени. — Я уверена, что она попала к мистеру Розенталю. Его лавка как раз возле вашего нового полицейского участка. Там у него очень чистенько и уютно. Он неплохой бизнесмен!

— Да, Розенталя я знаю, — лицо Пайкота сразу как-то вытянулось. — Он тоже ведет книги.

— Разумеется, ведет. Без этого в бизнесе никак нельзя. Так вы идете?

— Погодите, — старик Эйврил, прислушивавшийся к этому обмену любезностями с нараставшим унынием, наконец позволил себе вклиниться в разговор. — Миссис Кэш, вы ведь тут у нас знаете все ходы и выходы. Вас не затруднит спуститься в кухню и позвать сюда Мэри? А сами, если не возражаете, посидите там минут десять, сержант Пайкот сам туда за вами зайдет. Договорились?

— Ну разумеется, каноник. Не думайте, кухней я не гнушаюсь. Я там провела немало часов, когда еще была жива ваша дражайшая супруга. Прекрасно, молодой человек. Вы спуститесь за мной и мы вместе пойдем ко мне. Доброй ночи, каноник. На неделе я кое-что отправлю в Фонд Восстановления Храмов, так, немножко. Мне сказали, что вы не имеете права препятствовать мне, если я желаю внести свою лепту!

Она поднялась, как-то слишком стремительно для ее телосложения, и поспешила прочь, похожая на глиняную горчичницу. Пайкот так и видел черенок ложечки, торчащей из ее шляпки.

Эйврил склонился над кипой приходских бланков, и сержант, которому было прекрасно видно все, что там написано, углядел, что рука каноника вывела изящным почерком «Встреча старост, миссис Кэш, подписка. Нет».

— Как говорится, деньги не пахнут, сэр, — ухмыльнувшись, заметил Пайкот. — И вы тем не менее полагаете, что в ваших силах как-то разделить их?

Ответ Эйврила начисто уничтожил этот снисходительно-высокопарный пассаж сержанта:

— До чего же она тривиальна, несчастная женщина, — сказал он. — Вечнозеленый лавр Сент-Питерс-гейт-сквер! Ага, Мэри, вот и вы! Не нужно стучать, заходите.

Тихонько вошедшая миссис Тэлизмен имела вид пре-плачевный. Она как утонула в слезах, так и оставалась в этих же соленых водах.

— Ох, сэр!

Эйврил запустил пальцы в свою пышную шевелюру и вновь уселся в кресло.

— Неужели она стоит всего три фунта десять шиллингов? — вопросил он. — Ну давайте, деточка, скажите что-нибудь. Вы ей задолжали три фунта?

— Ох, сэр!

— Да или нет? Только три?

— Да, сэр! Клянусь душой, сэр! Понимаете, все началось с одного фунта. В магазине появились такие славненькие белые мужские сорочки. Всего по тридцать пять шиллингов, а мой Тэлизмен такой чистюля, да мне и самой приятно, что он такой респектабельный. Ведь рубашки были такие дешевые! Пятнадцать шиллингов у меня было отложено, но я, конечно, сообразила, что по такой-то цене они не залежатся, а тут как раз миссис Кэш пришла и я это сделала. Она предложила, а я взяла. Всего один фунт!

— Остальное проценты?

— Да, сэр. Пять шиллингов в неделю. Они нарастали так быстро. Понимаете, она меня не торопила. Просто не попадалась мне на глаза, пока не сделалось два пятнадцать. И тут она принялась наведываться, а я знаю, вы не очень-то любите, когда она к нам на кухню захаживает. Я предлагала ей кой-какие вещи из моих собственных. Я Тэлизмену ничего не хотела говорить, он бы мне в жизни не простил. Я предлагала ей одеяло с моей кровати, это свадебный подарок матери Эмили, и другие вещи тоже. Честное слово, сэр, я чего только не предлагала. Но она не брала ничего кроме мужской одежды, так она сама сказала. Но черное облачение Тэлизмена ей тоже было не нужно. Потом она спросила, не отдавала ли мне мисс Мэг что-нибудь из вещей мистера Мартина и — ох, сэр!

Эйврил вздохнул.

— Ступайте, Мэри. Не делайте так больше. Я последний раз вам говорил — когда это было?

— Семь лет назад, сэр, даже почти уже восемь. Ох, сэр!

— Нет, — отрезал Эйврил. — Нет, нет, нет, больше не надо. Довольно. Подите прочь.

— Простите меня. О, пожалуйста, простите меня! Каноник беспомощно взглянул на Пайкота.

— Я предупреждал, что у вас будут неприятности, — продолжал он. — Простить я не могу, Мэри. Разве я вправе прощать грехи, деточка? До чего мы так дойдем? Но если вам угодно знать мой профессиональный взгляд на все это, то вы уже сполна хлебнули всех причитающихся вам адских мук!

— О, спасибо вам, сэр!

— Вы только Бога ради не считайте, что я вам хоть что-то пообещал, — Эйврил указал ей на дверь. — А уж если хотите действовать наверняка, то признайтесь во всем Уильяму и примите как епитимью все его попреки. Только, Мэри, не делайте этого больше никогда. Глупая пожилая женщина вроде вас потворствует дурной пожилой женщине вроде Люси Кэш!

— Двадцать пять процентов в неделю, — проговорил Пайкот, едва дверь закрылась. — Явный перебор, даже и при ее бизнесе. Ведь это ее бизнес — как я понял?

Эйврил ответил не сразу. Его руки были заложены за спину, острый подбородок задран к потолку, а глаза полузакрыты.

— Почти тридцать лет я наблюдаю, как Люси Кэш шныряет по этим улицам, — в конце концов заговорил он. — Чем больше ветшают эти дома, тем она сама делается глаже. И в то же время она словно и не меняется, все такая же, кувшинчиком. Вам не кажется, что она похожа на кувшинчик? Когда на нее ни взглянешь, она не медлит, но и не торопится. Она всегда куда-то целеустремленно направляется, всегда улыбается, всегда общительна и ровна. А эта ее огромная сумка — словно знак отличия их гильдии. Она держит ее обеими руками. Она проходит по этим большим просторным улицам, где во многих домах уже сдаются комнаты внаем — и тогда трепещут занавески на окнах, опускаются жалюзи, ключи тихонько поворачиваются в замках. Она проходит, словно мороз по коже. Воздух вокруг нее всегда чуть-чуть холоднее. Когда будете у нее дома, поглядите по сторонам. Увидите множество безделушек, каждая из которых была для кого-то дороже всех сокровищ! — он заморгал и, склонив голову, посмотрел на Пайкота большими серьезными глазами. — Как ни взгляну на них, все кажется, что это застывшие куски живой человеческой боли, вырезанные по живому! — произнес он мрачно.

Пайкот пожал плечами. Не любитель он таких разговоров. К тому же в его собственном мире подобных женщин полным-полно. Миссис Кэш, разумеется, весьма характерный экземпляр, и он предвкушал уже, как побеседует с глазу на глаз с этой старой перечницей.

— Как я понимаю, она действительно время от времени делает пожертвования, сэр?

— Я в этом уверен, — в ответе Эйврила прозвучало опасение. — Иногда ей дают вещи для продажи, чтобы пустить деньги на добрые дела. Наверное, кое-кто из жертвователей не отказался бы потом заглянуть в ее книги. И она никому не препятствует.

— Роскошная ширма! — честно признал Пайкот. — Под таким-то прикрытием она вам что хотите провернет! Немного же мы узнаем от нее. Впрочем, всякое случается. Допустим, кто-то раздобыл подержанную куртку. Неубедительно, и даже маловероятно, но доказать что-либо иное будет очень сложно. Но тем не менее, сэр, если вы закончили, то я пошел за моей голубушкой и посмотрим, что выйдет!

Он замолчал и оглянулся. Дверь приоткрылась, и мисс Уорбертон, несколько демонстративно ступая на цыпочках, прокралась в комнату.

— Удивительная вещь, Хьюберт, — сказала она, оставив всякую аффектацию, едва закрыв за собой дверь. — Я решила сразу же доложить. Сядьте, мой дорогой полисмен. Мне очень жалко, я не знаю, как вас зовут, но вы должны меня простить. Я отниму у вас секундочку или две, но вы обязательно должны меня выслушать!

Она уселась на ручку кресла, освободившегося после ухода миссис Кэш и, положив свои худые длинные ноги одну на другую, заговорила конспиративным шепотом:

— Значит, так, Джеффри еще не звонил. Мэг и Аманда ускользнули из дома в тот новый особняк. Мэг якобы там что-то забыла, но по-моему, она просто хочет его показать. Там уже закончили с отделкой. А меня оставили тут за главного. Так вот, звонила некая миссис Смит в ужасном состоянии. Бедный Сэм оказался просто бессилен — и крошка Дот, как всегда, спешит на помощь!

Она взмахнула худощавой рукой в ничего не значащем жесте, если только он не означал прощального привета всем подробностям, которые она непременно включила бы в свое повествование, будь у нее чуточку больше времени.

— Слушайте. После игры в вопросы и ответы выяснилось, что это — миссис Фредерик Смит, жена поверенного нашего Мартина, того адвоката, очень приятного господина с Гроув-роуд. Живут они в Хемпстеде, и ее мужа оторвали от партии в канасту, ради которой она специально собирала гостей, и вызвали в полицию. В его офисе, вероятно, случилось что-то страшное, что-то совершенно ужасное, такое, о чем она не могла даже рассказывать, только говорит, что там три трупа!

Она перевела дух, и ее честные глаза с невинной гордостью остановили свой взгляд на сержанте.

— Правда, поразительно, что это я вам рассказываю, но я абсолютно уверена, что вам это неизвестно.

— А почему та леди рассказала об этом именно вам, мэм? — Пайкот был заинтригован как никогда в жизни.

— Мне? — повторила мисс Уорбертон. — О, я просто настаивала на этом, понимаете, она хотела поговорить с миссис Мэг, потому что думала, что тут Альберт Кэмпион. В участок она уже звонила, но с мужем ей переговорить не удалось. В полиции ей вообще ничего не ответили, и бедняжка вся извелась от беспокойства и любопытства. Это вполне естественно, со мной на ее месте было бы то же самое. Она слышала про Альберта и подумала, что он мог бы ей помочь, но он, конечно, сейчас работает вместе с полицией, я так ей и сказала. Я ее выспросила как умела и обещала позвонить, как только что-нибудь разузнаю, и тут же пошла все вам рассказать.

Старый Эйврил глядел на нее взглядом одновременно тревожным и веселым.

— Да, — сказал он, словно потрясенный неким открытием. — Ну да, конечно же, вы и должны были так поступить.

— Но вы были заняты, — продолжала она, давая понять, что рассказ отнюдь не закончен. — Я услышала, как тут рыдает Мэри и пошла на кухню, чтобы подождать ее там. И обнаружила миссис Кэш, пьющую чай. Уж не знаю, сама она себе его заварила или нет, я спрашивать не стала.

— И что же вы ей сказали? — спросил Пайкот скорее в сердцах, чем из любопытства, но тона его мисс Уорбертон, очень довольная собой, как бы не заметила.

— Она сказала мне, что ждет вас — я, наверное, слишком выразительно посмотрела на ее чашку — а что, разве я и посмотреть не имею права? — и я сказала, что сомневаюсь, что вы станете ее сегодня вечером беспокоить, потому что я решила, что вам надо будет тотчас же вернуться в участок, если вас еще не направили в ту адвокатскую контору. Три убийства в одном доме! Им понадобятся все полицейские, какие есть, я так ей и сказала!

— Убийства? — переспросили оба в один голос.

— Насколько я поняла, — продолжала мисс Уорбертон, спокойно глядя на них, — миссис Смит говорила про убийства. Мне кажется, вас это не особенно взволновало. То ли дело миссис Кэш! На самом деле я потому и поспешила вам все это рассказать. Знаете ли, Хьюберт, что эта женщина по-настоящему разволновалась. Я вообще впервые увидела, чтобы она проявила хоть какие-то чувства, а ведь я прожила с ней дверь в дверь больше двадцати лет. Она аж подпрыгнула! — рассказчица лично изобразила легкий прыжок, чтобы нагляднее проиллюстрировать свое повествование. — Нет, мне это совсем не показалось, потому что она даже всю чашку чая выплеснула прямо на себя. Пришлось ей бежать домой переодеваться, — видно, насквозь промокла. Она сказала, что если вам нужно, то обойдите кругом и постучите. Ну, хоть это-то вас заинтересовало? Ну?

— Меня — весьма даже, мэм, весьма! — Пайкот задумался. Информация была слишком невероятной, чтобы сразу в нее поверить, но мисс Уорбертон казалось абсолютно в ней уверенной. — Я думаю, если вы не возражаете, сэр, — проговорил он, — пойду я за этой старухой, и немедленно. И заберу с собой куртку, если позволите — я не имею права без нее уйти.

Он отошел к столу и принялся заново заворачивать спортивный жакет в ту же самую коричневую упаковочную бумагу, в которой его принес. Мисс Уорбертон была совершенно сбита с толку.

— А разве вы не позвоните своему начальству? Знаете, ведь тут в доме целых три телефона!

Пайкот еле удержался от замечания, что ему обычно не нужно более одного одновременно.

— Нет, мисс, — сказал он. — Если бы я понадобился, за мной бы прислали. Но конечно, искать меня будут, и я надеюсь, вы объясните, куда я пошел. Это маленький домик тут рядом, правильно? Третий слева?

— Совершенно верно, но я все-таки провожу вас, — ответила она. — Оба наши дома построены прямо под церковной стеной. Мой — тот, что пообшарпанней, но в тумане этого не видно.

Она торопливо вытолкнула его, так что он только и успел, что кивнуть Эйврилу и схватить свой сверток, и продолжала щебетать в холле:

— Мы ждем, что вы потом к нам придете и все-все нам расскажете, или хотя бы дадите знать, если не сможете прийти. Если любопытство вульгарно, то я такая ужасно вульгарная! Я тут без предрассудков. Ну пойдемте же!

Но когда спустя несколько минут она вернулась, от дурашливости и напускного кокетства не осталось и следа.

— У миссис Кэш горит свет на чердаке, Хьюберт, — произнесла она. — Я это вижу совершенно отчетливо несмотря на туман. Ей не нужно никаких других визитеров, когда у нее там полиция.

Эйврил и сам стоял у незадернутого окна, вглядываясь в бурый таинственный мир пустынной площади.

— Вы говорите такие вещи, Дот, — воскликнул он. — Как вы можете это знать?

— А вот такой у меня бизнес, — отвечала она тихонько. — Да просто у меня есть глаза и здравый смысл, и я ими пользуюсь. Никто не приходит к Люси Кэш, когда у нее на чердаке горит свет. Это сигнал — чтобы некоторые люди держались подальше.

— Некоторые люди, — передразнил он. — Что это за люди такие?

— Бизнесмены, я полагаю, — ответила мисс Уорбертон.

Каноник некоторое время молчал, отвернувшись к окну. Неожиданно его широкие квадратные плечи вздрогнули.

— Надеюсь, вы правы, Дот, — произнес он неожиданно. — На этот раз, да будет вам известно, я надеюсь, что правы окажетесь вы.

Глава 8Снова следы

Одной из приятнейших черт Аманды было, что она никогда не теряла того простодушного видения вещей, при котором самые дикие несуразицы человеческих эмоций воспринимаются как абсолютно нормальные, то есть спокойно и без суеты. Потому-то, когда бедняжка Мэг в расстроенных чувствах предложила ей отправиться в пол-одиннадцатого ночи с инспекцией в новый, частично уже обставленный дом, в котором собиралась поселиться после свадьбы, и куда еще даже электричество не было подведено, Аманде это показалось самой естественной и разумной поездкой на свете.

Утешало ее то, что дом стоит по крайней мере не дальше крайней «приличной улицы» по ту сторону площади, впрочем, если бы ее об этом попросили, она бы отправилась и в любой, самый дальний пригород.

Инспекция показала, что дом превосходен. Даже в лучах фонариков, стиснутых в коченеющих пальцах, он сумел явить свое неповторимое очарование. Джеффри поставил себе целью удовлетворить как собственное, несколько романтическое стремление к единению и устойчивости в этом неустойчивом мире, так и природный вкус своей невесты, и дом обрел свою исконную щеголеватую комфортабельность эпохи Регентства, хотя, пожалуй, несколько модернизированную и, вместе с тем, небывалую прежде праздничность.

Они заглянули в «Эдвардианскую» спальню, с обоями в цветочек и хонитоновским покрывалом на кровати, и в примыкающую к ней ванную в виде уютного озерца с кувшинками и, наконец, добрались до главной цели экспедиции — собственной студии Мэг на самом верху, где прежде был чердак.

Зоркий глаз Аманды уловил, что Джеффри, похоже, спланировал эту комнату с таким расчетом, чтобы ее можно было легко и быстро переделать в детскую — но теперь тут была студия, в каждой мелочи подчиненная одной только жесткой целесообразности и еще не обставленная мебелью. Большая часть хозяйства Мэг, все еще нераспакованная, лежала грудой под блеклыми стенами, куда ее сложили носильщики.

Мэг, внезапно дав волю чувствам, бросилась на колени возле одного небольшого увязанного в мешковину свертка. Она казалась совсем юной девочкой, — ползала на коленках, так что ее мягкое меховое манто волочилось за ней по пыльному полу, и старательно наклонив белокурую пушистую голову, разворачивала упаковочную ткань.

— Я решила их найти и сжечь, — проговорила она, не поднимая головы. — Я хочу это сделать сразу, раз и навсегда, сегодня ночью. Тут только письма Мартина. Вот зачем я притащила тебя сюда. Ты не против?

— Ну конечно нет! Абсолютно разумный шаг! — с расстановкой произнесла Аманда. — Рано или поздно приходит момент, когда принимаешь окончательное решение, а в таких вещах самое верное — собраться с духом и действовать сразу.

— Именно так я и решила, — Мэг вытащила из недр потрепанного итальянского кожаного чемодана шкатулку с выдвижными ящичками и вытряхнула их содержимое на лист упаковочной бумаги. — Из-за них я постоянно ощущаю какую-то смутную вину, уже много месяцев подряд, — продолжала она с той очаровательной ноткой доверчивости в голосе, которая шла ей куда больше, нежели изысканная прическа и косметика. — Я их не открывала несколько лет, но знала, что они здесь, и когда мои вещи перевозили сюда, я решила — пусть заодно и их перевозят. А нынче вечером я все думала о Джеффе, и так мне стало тоскливо, и вдруг показалось почему-то ужасно важным, чтобы они не оставались в его — то есть в нашем с ним доме — больше ни одной ночи. Думаешь, У меня истерика? Ну, может быть, но только немножко.

— Если так, то я не знаю ее причин, а ты? — Аманда уселась на ящик с книгами и, казалось, с удовольствием просидела бы так хоть всю ночь, если того потребует элементарная вежливость. — Стоит ли так переживать? А не кажется ли тебе, что это просто логическое завершение Мартина. Я хотела сказать — завершение этой всей мучительной полосы. Все шло к тому, но обстоятельства немножко его ускорили. Дохнула буря — и с ветки слетает последний листок.

— Да. Да, именно так! — с жаром подхватила Мэг. Она спешила, торопясь выговориться до конца. — Я его забыла, по крайней мере так мне казалось, а потом эти фотографии словно воскресили — не столько Мартина, сколько ощущение, что он — мой муж, и я даже толком не знала, что именно чувствую. Иногда мне начинало мерещиться, что я изменяю им обоим, а нынче вечером все как будто проявилось, и теперь для меня не существует никого, кроме Джеффа. Теперь я могу думать о Мартине отстраненно, как о любом другом человеке. Никогда прежде я этого не могла.

Аманда ничего не сказала, но лишь кивнула в темноте в знак согласия.

Когда Мэг уже опускала аккуратную связку посланий, большей частью присланных по фототелеграфу из пустыни, на коричневый лист упаковочной бумаги, оттуда выпало, блеснув, что-то тяжелое. Девушка поднесла предмет к свету.

— О, — тихонько произнесла она. — Я думаю, эту вещицу я должна сохранить. Она займет свое место среди прочих безделушек на столике в гостиной. За ней — какая-то ужасная тайна, что-то связанное с войной!

Она протянула находку Аманде. Это оказалась миниатюра, улыбающееся девичье лицо в драгоценной оправе, стоящей наверняка куда больше тех нескольких фунтов, которые дал перекупщик с Уолворт-роуд за такую же рамку от портрета юноши.

— Какая прелесть! Аманда посветила фонариком на миниатюру. — Семнадцатый век. Должно быть, оригинал, тебе не кажется?

— Возможно, — Мэг задумалась. — Ты знаешь, я как то про это даже не думала. Она поразила меня еще тогда, когда я ее получила, а потом я засунула ее куда-то и забыла. Мартин дал мне ее недели за две до того, как отбыть за море в последний раз. А до этого он уезжал куда-то, а куда, он мне сказать не мог. Помнишь те годы, Аманда? Теперь, на расстоянии, они кажутся просто безумными. Тоскливыми, неприкаянными, полными страшных тайн и ужасных догадок! — юный голос звенел в полумраке комнаты. — Мартин заявляется как-то поздно вечером, усталый и какой-то возбужденный, и вытаскивает из кармана вот эту вещицу, завернутую в грязный носовой платок. И говорит, мол, к ней вообще-то есть пара, только ее пришлось отдать, «потому что на всех не хватило». Я в ответ что-то сказала про награбленное, а он, помню, засмеялся, и меня это немножко даже шокировало, а он тут же, на одном дыхании рассказывает мне, что он-де помнит, как смотрел на нее сквозь стеклянную дверь кабинета и всегда думал, что это Нелл Гуинн, потому что она улыбалась, — и, помолчав, добавила. — Я все думала, а не мог он наведаться в Сент-Одиль во время оккупации? Невероятно — но подобные вещи случались. Ведь это на самом побережье, там вокруг море!

— Сент-Одиль? Дом его бабушки?

— Да, ей пришлось спешно покинуть его в самом начале войны. Она умерла в Ницце незадолго до того, как он сам пропал без вести. Мы, правда, узнали о ее смерти много позже.

Аманда протянула подруге миниатюру.

— А что произошло с этим домом?

— О, он стоит себе там, разграбленный, но почти не разрушенный. Мне даже пришлось как-то туда съездить и его осмотреть. Папа не смог поехать, так что отправились мы с Дот. Она мозговой трест всей нашей семьи! — Мэг рассмеялась и вздохнула. — И это было совершенно ужасно, — из-за того, что Мартин «убит предположительно», возникла масса всяких сложностей, а ты знаешь, что такое юридическая процедура во Франции. Оказывается, имеется еще какой-то сорокоюродный брат где-то в Восточной Африке. А Мартин еще больше все запутал, оставив завещание адвокатской конторе, тут у нас на Гроув-роуд, полное самых невероятных указаний. По какой-то непонятной причине он очень беспокоился о том, чтобы содержимое дома при разделе досталось мне. Само здание его мало волновало, но вот все то, что было внутри, его очень беспокоило. Смитик, ну, тот самый адвокат, рассказывал мне, что по его мнению, там, видимо, когда-то хранилось нечто весьма ценное либо нечто такое, чем дорожил сам Мартин, впрочем, не пожелавший уточнить, что это. Завещание составлено так, чтобы я могла претендовать на любую движимость, вплоть до садового инвентаря и цветочных горшков. Но разумеется, к нашему приезду все уже растащили подчистую. Мне достались крохи. Все это распродали по дешевке, и теперь сам дом, разрушаясь день ото дня, стоит и дожидается того пожилого джентльмена из Восточной Африки.

— Как жалко! — вздохнула Аманда. — Должно быть, это был прелестный уголок!

— Когда-то, наверное, был, — юный голос явственно дрогнул. — Но когда я его увидела, там было чудовищно, во время войны там произошло нечто ужасное. Местные жители рассказывали очень мало и как-то слишком туманно, но, в общем, какой-то немецкий деятель, влиятельный политик, надо полагать, поселил там свою возлюбленную, и однажды ночью оба покончили с собой, или были убиты, а потом — страшное возмездие, процессы, пытки и Бог знает что. Из дома выбрали все более или менее интересное, не говоря уже о ценностях, а в одной комнате даже вспыхнул пожар. Мне дом не понравился и я так рада, что Мартин никогда уже не увидит его в этом плачевном состоянии. Он же в детстве так любил его.

— Странно, тогда с чего бы ему было беспокоиться о мебели, а не о самом здании? — пробормотала Аманда. — В детстве привязываются к месту, а не к вещам. Мы жили на мельнице, и запомнились мне заросли ивняка над прудом. Разумеется, в нашей мебели ничего такого не было. Разве что занозы, — она рассмеялась. — Я так ее люблю, мою мельницу. Она все еще принадлежит нашему роду и постепенно ветшает. Может статься, и в Сент-Одиль было что-то весьма важное, что немцы унесли с собой.

— Во всяком случае, теперь там нет ничего, — вздохнула Мэг с облегчением. — Я так довольна, что пришла и наконец взяла отсюда эти письма. Я заберу их домой и сожгу у Мэри в топке. Мартин бы меня одобрил. Теперь я это знаю, знаю наверняка.

Она уже было поднялась со свертком в руках, но тонкая смуглая рука вцепилась ей в плечо, не давая пошевелиться.

— Погоди! — шепнула Аманда. — Слушай! Кто-то только вошел в дом.

На мгновение обе затаили дыхание. Дом молчал, плотно закутанный в сырую пелену тумана. Снаружи не долетало ни звука. Улица была пустынная, а мгла, как плотное одеяло, напрочь изолировала их от окружающего мира.

Аманду насторожил сквозняк. Он подобрался снизу, промозглый, как воздух на улице. Звуки возникли позже — негромкие шаги, скрип осторожно отворяемых дверей, нервное бренчание металла, звук передвигаемого по паркету стула.

— Джефф! — с радостным возбуждением прошептала Мэг. — Больше ни у кого нет ключа! Он наконец вернулся и пошел нас искать!

— Слушай! — Аманда оставалась непреклонной, а ее рука — по-прежнему твердой. — Он не знает, куда идти.

Они ждали. Звуки, приближаясь, усиливались. Кто-то ходил по дому, то и дело натыкаясь на мебель, обшаривая комнату за комнатой, словно что-то ища. Звуки казались тревожными, раздраженными и торопливыми. Странное ощущение спешки распространялось во мраке, явственное и пугающее.

— Спускаемся? — шепот Мэг безжизненно прошелестел в стылом воздухе комнаты.

— Где пожарная лестница?

— Позади нас. За этим окном.

— Ты смогла бы спуститься в соседний дом и вызвать полицию? Ты не должна издать ни звука, не то он услышит. Сможешь, Мэг?

— Думаю, да. А ты?

— Тс-сс! Попробуй. Я посмотрю, сумеешь ли ты.

Внизу с пугающим грохотом хлопнула дверь. Затем последовала мертвая тишина. Они поняли, что там внизу тоже прислушиваются. Пауза тянулась бесконечно, а потом опять раздались шаги в холле, кто-то энергично расхаживал взад-вперед, время от времени останавливаясь.

— Пора, — рука Аманды легонько оттолкнула плечо Девушки. — Закрой за собой окно и — ни звука!

Мэг не раздумывала. Она была явно встревожена, но вполне владела собой. Тихонько поднявшись, она на цыпочках подошла к окну. Дом оказался выстроен на совесть — ни одна половица не скрипнула под ее туфелькой. Оконная рама, современная, из стали, открылась легко. Какой-то миг Аманда видела темнеющий силуэт Мэг в квадрате бледного света. Потом силуэт исчез.

Аманда застыла на месте, вслушиваясь. Сначала тихонько взвизгнули дверные петли в гостиной, потом словно бы наступили на доску. Долгая тишина, а затем — легкое движение в спальне, прямо под полом студии. Значит, вошедший успел подняться по лестнице так, что она этого не заметила. Женщина затаила дыхание, с раздражением слыша стук собственного сердца. Ночные взломщики, вообще-то говоря, не самые храбрые люди в Великобритании, и она не сомневалась, что если он ее обнаружит, когда луч его фонарика пересечет пустую комнату, то наверняка сам перепугается еще больше нее. Однако вопреки подобным доводам ее била дрожь. Словно бы именно этот взломщик — не такой, как другие. Чересчур нетерпеливы были его движения, и в звуке их, даже едва слышном, поражало странное неистовство.

Внезапно она снова услышала эти звуки, на сей раз совсем близко. Неизвестный взбежал на несколько ступенек вверх по чердачной лестнице и замер. Тонкий лучик пробился сквозь щель под закрытой дверью студии, добежал до ее ног и погас, и опять наступила тишина. Она очень тихо поднялась и стала ждать.

Взломщик вернулся назад, это она отчетливо уловила, видимо, решил, что верхний этаж — нежилой. После долгой паузы она опять услышала, как он заходил по холлу.

Аманда подумала было о пожарной лестнице, но потом переменила решение. Полиция, разумеется, среагирует на вызов Мэг немедленно, но вполне может опоздать из-за тумана. Жалко, если взломщику удастся уйти незамеченным. Она решила спуститься на первый этаж.

И решившись, осторожно прокралась к двери. Верхний пролет лестницы не сулил ей ничего, кроме трудностей: ковра на свежевыкрашенных ступеньках не было, поскольку краска не успела просохнуть, но Аманда двинулась вперед, тихонько, ощупью, стараясь переносить основной вес на перила.

На первой площадке оказалось очень темно. Двери спальни были закрыты, а маленькое круглое окошко было на вид не больше кляксы, но женщина, постаравшись представить себе планировку дома и держась за стену, смело подошла к краю верхней ступеньки крутой винтовой лестницы. Чрезмерная уверенность едва ее не подвела. Она потянула руку к колонне, но той под рукой не оказалось, и Аманда с трудом удержала равновесие. И, застыв в неудобной позе, с ногой, уже занесенной над ступенькой, ища рукой опору, она услышала взломщика снова. Теперь он был в маленьком кабинете, справа от лестничной площадки. До Аманды донеслось чирканье спички, и на черном фоне стены явственно проступило серое пятно.

Страх захлестнул ее ледяной волной, но она взяла себя в руки. Нащупав наконец перила, женщина спустилась еще на пару ступенек и оказалась уже ниже уровня верхней площадки. Дверь кабинета была распахнута, и свет, очень слабый и неверный, все же доходил через весь холл до нарядной полировки изящного комода и до поблескивающей поверхности зеркала на стене над ним.

Аманда чуть продвинулась вперед. Взломщик очень спешил. Он все еще старался не делать лишнего шума, но явно торопился, и она наконец поняла, что именно так насторожило ее с самого начала. Ощущение настигающей погони. Теперь она почувствовала это совершенно отчетливо. Казалось, самый дом спасается бегством от мощной силы, обрушившейся на него извне. И в то же время снаружи не было слышно ни звука. Туман облепил штукатурку стен, напитывая ее водой.

Еще шаг — и Аманда прижалась к закругляющейся стене точно напротив открытой двери и, бросив взгляд в холл, заметила, что часть комнаты отражается в зеркале. Первое, что она уловила, была свеча. Тонкая зеленая свечка, стоявшая прежде вместе с тремя такими же в золоченом канделябре на противоположной стене, теперь лихо торчала из вазочки, беспечно роняя горячий воск на полированную поверхность шератоновского секретера, занимавшего собой центр маленькой комнатки.

За считанные доли секунды она осознала, что тень между ней и пространством комнаты и есть сам незваный гость. Стоя к ней спиной, он возился с чем-то на столике. С чем, ей было не видно, но она догадалась: это — тот самый экзотический деревянный бювар, который Мэг с гордостью показывала ей, сетуя, что куда-то подевался ключ и невозможно тут же и продемонстрировать его устройство. То была прелестная вещица красного дерева, инкрустированная слоновой костью, которая должна была стоять на секретере и предназначалась для хранения писчей бумаги.

Грабитель, по-видимому, пытался ее взломать. Слышался треск и стон дерева.

Аманду охватила бурная ярость, вызванная варварским разрушением прекрасной вещи, и она уже открыла рот для протеста, когда ее сознание молнией пронзила мысль: а чем это он пытается открыть бювар? Она сама не поняла, заметила ли она нож у него в руке, блеснул ли в зеркале отсвет лезвия или же она только слышала, как острие вгрызается в хрупкую древесину, — но слова застыли у нее на губах и мороз пробежал по коже.

С прощальным жалобным стоном крохотные дверцы бювара подались, в зеркале возникла тень, сперва узкая, потом все шире, послышалось сердитое сопение. А потом пустая сломанная вещица, перелетев через весь холл, упала к ногам Аманды, и немедленно, как по сигналу, все окружающее пространство ожило и наполнилось звуками.

Удары во входную дверь были как раскаты грома. Эхом отозвался грохот на первом этаже и визг рамы, поднятой где-то сзади. Со всех сторон приближался топот ног и властные голоса, несомненно принадлежащие полиции.

В центре этого неожиданно возникшего циклона, где стояла Аманда, еще какое-то время сохранялась полная тишина. Затем свечка взмыла вверх, смахнув вазочку и все остальное с секретера, и незнакомец шагнул к выходу.

Она не разглядела его, но он прошел так близко, что даже задел ее во взвихренном мраке. И в этот миг ей передался его страх, и отчаяние, и неистовая ярость — ощущение, прежде неведомое. Он взлетел вверх по лестнице позади нее одним прыжком, словно гигантский зверь, проворный и бесшумный.

И началось столпотворение.

Мистер Кэмпион обнаружил свою жену, прижавшуюся к стене у последней лестничной ступеньки со сломанным бюваром в руках, как маленький ребенок на обочине шоссе, пока мимо нее, громыхая башмаками и слепя фонариками, проносились полисмены, словно поток машин. Он рывком поставил ее на ноги и резко втолкнул в относительно безопасную дверь, ведущую в кабинет.

— Черт знает какая глупость, —воскликнул он с раздражением. — Право, душенька, ну черт знает как глупо все вышло!

Аманда была достаточно опытной женой, чтобы не увидеть в этой вспышке ничего, кроме комплимента, гораздо больше ее поразило самое присутствие тут супруга. Ей вдруг пришло в голову, что вряд ли весь этот полицейский тайфун, устремившийся на подмогу, вызван одним только звонком Мэг.

— О, так его, оказывается, ловили!

— Ловили, дружочек, и теперь уже, надо думать, поймали, если ты, конечно, все нам не испортила! — мистер Кэмпион все еще сердился, а его рука тем временем до боли сжала ее плечи. — Наверх! — яростно выкрикнул он какой-то фигуре в полицейской форме, налетевшей на них.

— В этой комнате никого нет! Тут я!

По этажам разносился топот множества ног. Шум стоял ужасный и для стороннего наблюдателя, пожалуй, несколько забавный. Аманда рассмеялась:

— Что он, бедняга, утащил? Сокровища короны?

Кэмпион пристально посмотрел на нее. В луче ее фонарика были видны его глаза, темные и круглые, за стеклами роговых очков.

— Нет, безмозглая ты девчонка, — проговорил он. — У него нож! — его рука снова стиснула ее плечи. — Господи, какая же ты дурочка! Ну что тебе было не уйти вместе с Мэг? Из-за тебя одной нам пришлось за ним гнаться. Будь он тут один, вышел бы как миленький прямо в объятия наряда полиции, который бы преспокойно дождался, пока он тут кончит шуровать.

— Мэг, что ли, вам дозвонилась?

— Боже мой, да нет же! — Кэмпион все больше раздражался. — Не успела она ступить на землю, как встретилась с нами! Ты что, дорогая, до сих пор понять не можешь? Ведь это же так просто! После того, как Люк переговорил с тем адвокатом, дело немного прояснилось. Одного человека мы послали следить за домом каноника, а другого — не спускать глаз с этого здания. Оба рапорта подоспели одновременно. Разумеется, мы чуть с ума не сошли. Мы подумали, что ты напоролась на этого субъекта. Оказалось, все наоборот. Пока вы с Мэг бродили по дому, как парочка сомнамбул, он взламывал окно на первом этаже. Вошел он по-видимому, следом за вами. Наш человек вас потерял из виду.

Его речь завершилась на торжественной ноте, словно человек наконец-то все расставил по полочкам, и Аманде, наконец осознавшей, что впервые видит его в таком волнении, хватило такта воздержаться от комментариев.

— Давай добавим света, — предложила она. — Есть у тебя спички? Тут свечи на стене. И ступай осторожнее. По-моему, он ужасно наследил!

Кэмпион щелкнул зажигалкой, не отпуская плеч жены, и когда все три оставшиеся свечки озарили своим романтическим светом всю поруганную красоту комнаты, он все еще стоял, обняв Аманду.

А та разглядывала разрушения, карие глаза полыхали возмущением:

— Какое безобразие! И ведь как глупо! Тут же ничего драгоценного нет, ни серебра, ничего такого!

— Он искал не серебро, — мрачно ответил мистер Кэмпион, — а бумаги. Не найдя их в адвокатской конторе, он явился сюда. Хэлло!

Последнее адресовалось застывшей в дверном проеме сутулой фигуре в мешковатом макинтоше.

— Стэнис! — радостно воскликнула Аманда.

— Дорогая моя девочка! — старый полицейский прошел в комнату и, к большому удивлению Аманды, тепло пожал ей руку. — Дорогая, ох, дорогая вы моя, — произнес он. — Я ведь старик. Знаете, мне даже входить не хотелось. Я боялся, что не переживу увиденного. Ну-ну, юная леди, да будет вам известно, вы нас всех ужасно напугали. Дьявольского страха на нас нагнали. Вот именно так. Ладно, слава Богу, все позади!

Придвинув кресло, он уселся в него, повесив шляпу на спинку, утер лоб и пригладил седые волосы.

Аманда была польщена, но в то же время недоумевала, приятно узнать, что все так тебя любят, но всеобщее ликование показалось ей уже некоторым перебором.

— Они поймали его? — поинтересовалась она.

— А? Да я не знаю! — он улыбнулся ей своей колючей улыбкой. — Я теперь такой большой начальник, что, понимаете, толком и не знаю, что творится. Беготню я оставил молодежи. Ну а если даже он теперь и ускользнет от них, то ненадолго. На нынешнем этапе счет уже на часы. Я-то о вас беспокоился. Что это вы надумали идти среди ночи смотреть дом? Почему бы как-нибудь в один прекрасный вечер не влезть, скажем, на колонну Нельсона?

— А, да ну ее вообще, — раздраженно махнул рукой Кэмпион. — А Люк где?

— Скачет по крышам или уже лезет в водосточную трубу, — Оутс мало-помалу возвращался в свое обычное состояние угрюмой ворчливости. — Рычит, как овчарка, и норовит все делать сам. А заметьте, Кэмпион, разозлился парень. Его задело за живое. Как говорят в деревне, где я родился, разобрало его. А по-моему, это хорошо — вот так узнать нутро человека. И все-таки боязно за него. Не хотелось бы, чтобы он, так сказать, ввязался в драку безоружным. Нам, старшим сыщикам, подобает солидность.

Замечание, не отличающееся не то чтобы солидностью, но и мало-мальской сдержанностью, хотя и не лишенное определенной изощренности колорита, донеслось из холла, откуда спустя несколько секунд появился и сам старший инспектор собственной персоной. Он вошел скользящим шагом, полы его пальто развевались, пальцы в карманах бренчали мелочью, а четырехугольные глаза полыхали огнем. И в маленькой комнатке сразу же стало очень тесно.

— Упустили! — объявил он, и во взмахе длинных рук прослеживалось импрессионистское изображение полета. — Мы возьмем его в ближайшие час-два. Если только мы и дальше не будем такими же хромыми, слепыми, полоумными и тугоухими, не считая врожденного кретинизма. Живьем возьмем, если только не наступим на него ненароком! Двадцать пять человек! Двадцать пять спецов разного профиля, включая пятерых шоферов и шестерых старших чинов, — и что же? Этот тип пре-спокойненько вылезает из окна ванной — единственной комнаты во всем доме, где у порога не торчит полисмен, и скрывается в тумане! Прыгает вслепую, ночь мутнее столовского кофе, и что же — неужто разбивается насмерть об острые прутья ограды? Что, разбивается, черт его дери?

Сообщение, собственно, адресовалось Оутсу, но внешне Люк обращался к Аманде, с которой не был в достаточной мере знаком. Наконец он снизошел и до нее:

— Рад, что вы в порядке, — произнес он с улыбочкой. — Но вот Кэмпион здорово упал в моих глазах. Я-то считал его эдаким джентльменом до мозга костей! А завелся, как мальчишка! «Спасите ее! Спасите ее!» Ни тебе респектабельности, ни хладнокровия! Хуже и я бы не смог держаться! — он резко рассмеялся, увидев изумленное выражение ее лица и истолковав его как смущение. — Не беспокойтесь. Вы тут ни при чем. Мы все равно бы его упустили. Мы бы его упустили, даже будь нас столько, что хоть води хороводы вокруг этого дома, и даже имей мы разрешение стрелять в упор. Мы его упустили, потому что недооценили его. Мы просто мыслим на порядок хуже!

Оутс посмотрел на него многозначительно:

— Просто он поглядел на твоих людей, сообразил к чему ты ведешь, и решил рискнуть, попробовать все-таки успеть осуществить свой план до того, как вы сюда доберетесь, и присмотрел себе именно это окно, рассчитывая, что вы его не будете охранять именно потому, что бегство через него невозможно!

— Да, — отвечал Люк, — все точно.

— Его хоть кто-нибудь видел?

— Двое полицейских увидели тень и пошли следом — горе-охотнички! — а он возьми да и растай! А теперь нас тут полным-полно, да толку-то — все равно что ловить блоху в перине!

Оутс кивнул:

— Да, выдержки ему не занимать. Да и сноровки.

— А также пружин в пятках и костей из резины, — проворчал Люк. — Я бы оттуда не рискнул прыгать и в ясный день. Леди, надо полагать, тоже не имела счастья его видеть?

— Я? — Аманда с сожалением покачала головой. — Нет, только тень в зеркале. Он был тут, понимаете, а я там, на краю площадки.

Она заметила, что ее слова вызвали всеобщее внимание, и смутилась:

— Боюсь, я толком не сумею его описать, было очень темно. Я видела только его спину в каком-то пальто из грубой ткани, песочного цвета, кажется.

— Песочного? — в один голос переспросили все трое.

— По-моему, да. Но поручиться не могу.

— А не темно-синий плащ?

— Нет. Это было что-то светлое.

— А шляпа? Она задумалась.

— Я не помню, чтобы были поля, — проговорила она. — Но и волос я тоже не помню. Было впечатление совершенно круглой головы. А что меня в самом деле поразило и почему теперь смогу этого человека узнать, — так это необыкновенное энергетическое поле, да, именно так. Он какой-то рьяный, вроде вас, инспектор!

— Это Хейвок! — воскликнул Оутс, в высшей степени удовлетворенный. — В качестве свидетельского показания, разумеется, это не годится, Аманда, но меня вполне устраивает. Не поймите нас превратно, Люк, мальчик мой, но я понимаю, что она имеет в виду. У него необычайная звериная мощь. И силища!

Люк пожал плечами.

— Насчет силищи ничего не знаю, — произнес он с горечью. — Лучше скажите, где мне его искать. Не то чтобы я уж совсем не знал, куда бросаться. Его отпечатков полным-полно в конторе, наверняка они есть и тут. Следов он не скрывает, как затравленный зверь. Мы просто обязаны его взять до рассвета. А тем временем уже четыре человека погибли, из тех кому жить бы да жить, один — известный ученый, а другой — парень, лучше которого никого на свете не было. Когда закончим тут, пойду навещу старушку-маму Коулмена, он был у нее один, и она все надеялась, что он станет таким, как я, помоги ей Господи. Четыре убийства в моей епархии, а этот субчик выпрыгивает себе преспо-койненько из нашего оцепления.

Он просунул длинный указательный палец правой руки в кольцо из пальцев левой, и проворно сжал правый кулак. Иллюстрация получилась выразительная, но померкла перед неожиданным криком Аманды, застывшей с расширенными от ужаса глазами.

— Этот человек убил четверых сегодня вечером? Что же вы нам не сказали! Нас с Мэг тоже могли убить!

Ее реакция явилась столь точным повторением того, что прежде пережили они, что нагнетавшееся эмоциональное напряжение наконец лопнуло. Мистер Кэмпион рассмеялся, за ним и Оутс. Аманда все еще была исполнена гнева, ее пылающие щеки не уступали в цвете огненным волосам.

— Неужели нельзя было нас предупредить! — воскликнула она, но тут же поняла всю нелепость своего требования, и овладела собой. — Действительно ужасно, — продолжала она с деланным спокойствием. — Он что — маньяк?

— Когда бы знать! — Люк потихоньку свирепел. — Ни один психиатр на расстоянии его освидетельствовать не сможет. Содержимым его чердака займутся только после того, как я его изловлю!

— А вы думаете, его скоро поймают? — произнесла Аманда бесцветным голосом. Ее трясло, она то и дело озиралась на тени за спиной.

— Люк его скоро поймает, — Оутс повернулся в своем кресте. Свет свечей озарял его коротко стриженный затылок, он выглядел добродушным стареньким дедушкой, но в его голосе звучала проникновенная твердость. — Зверь в ловушке, — продолжал он. — Его ничто не спасет. Он получил фору, но теперь, когда весь механизм запущен, его шансы будут падать с каждым часом. Как раз сейчас изучается его дело. А это значит, что любая живая душа, о которой известно, что она когда-либо каким-либо образом была с ним связана, будет найдена, допрошена, и за ней установят наблюдение. К примеру, мы знаем, что в тюрьме его посещали. С тех пор эта дама, хозяйка меблированных комнат в Бетнал-Грин, ничего о нем не слышала. Возможно, и не услышит. Такой возможности у нее просто может не быть. Все ее контакты тоже будут проверены. Оттуда ему ждать помощи нечего.

— Но он раздобыл где-то нож, — пробурчал Люк, — и песочное пальто с длинным ворсом, а когда он бежал, на нем было все казенное.

— Так было только поначалу, — Оутс говорил пока что мягко. — Вы сами убедитесь, что с этой фазой покончено, отныне он будет все более одиноким. Я уж сколько раз такое видывал. Медленно, но верно один за другим заделываются все выходы из норы, а сеть становится все чаще. Теперь он в той стадии, когда ни один свой шаг не может считать вполне безопасным, не может пройти из комнаты в комнату, не может завернуть за угол, не рискуя, — прервавшись, он поднял на собеседников холодный угрюмый взгляд. — Завтра, если к утру его не поймаем, объявим о вознаграждении. Какая-нибудь предприимчивая газета тут же удвоит сумму. После этого он уже не сможет доверять ни единой живой душе! Люк сопел, ноздри его раздувались.

— Все прекрасно, но мы должны были взять его еще вечером. Такого дивного шанса у нас больше не будет! Теперь он станет держаться подальше от миссис Элджинбродд и ее друзей, чего бы он ни искал!

— Как, Мэг? — изумилась Аманда. — А что он ищет?

— Какие-то документы. Что-то связанное с Мартином. В адвокатскую контору он нагрянул ради бумаг, — ответил Кэмпион, и его рука крепче сжала ее плечи, словно предупреждая об осторожности.

Она кивнула, но снова спросила некстати:

— А что Джеффри?

— Спросите кого-нибудь другого, — взгляд ясных глаз Люка был полон ехидства. — Хоть бы капля чего новенького об этом молодом человеке, с тех пор как он пошел на прогулку вместе с одним мелким жуликом, которого нашли мертвым вскоре после этого. Вот вам еще одна личность, способная таять как дым!

Предостерегая, Кэмпион еще сильнее сжал плечо Аманды.

— Моя дорогая, — пробормотал он со старомодной чопорностью, которая еще усилилась в нем с годами. — Мы с тобой пойдем домой. Если кто-нибудь из нас понадобится, то Люк знает, где нас искать, как он сам выражается, «адрес известен». Мэг проводили на Сент-Питерсгейт-сквер, где добрая дюжина хороших людей позаботится о ее безопасности. А нам с тобой предстоит пробираться в этом тумане через весь город на Боттл-стрит, и по-моему, нам уже пора идти.

— Хорошая мысль, — поспешно ответила Аманда, беря его под руку.

И они оставили злополучный дом на Люка и его присных, которых ожидала большая работа.

Некоторых усилий им стоило ускользнуть от Оутса, решившего подбросить старых знакомых на служебном лимузине, коим так гордился. Спасение подоспело с неожиданной стороны — выйдя на улицу, они сразу же увидели мистера Лагга, ожидающего их в прекрасном ландо, принадлежащем сестре мистера Кэмпиона. Толстяк натерпелся страха и теперь скрывал свое волнение за напускной грубостью.

— А ну полезайте в драндулет, — произнес он. — Битых два часа я сюда добирался, но зато никому не удалось в этой темнотище похихикать над этой техникой. Интересно, а как, по-вашему, я должен был вас найти — по запаху, что ли?

Забравшись в теплый салон машины, Аманда наконец немного успокоилась. Городской автомобиль Вэл, и вправду несколько экстравагантный, был зато чрезвычайно удобен. Сестра мистера Кэмпиона лично руководила переделкой изящного старого «Драймлера», и в результате появился нынешний, современный и нарядный дизайн, отчасти в духе ее практической натуры, отчасти в манере Дали. Стеклянная перегородка между водителем и пассажирами была снята, а обивка, выполненная в оливковом и изысканно-бордовом, столь явно напоминала по цвету ливрею лакея на запятках георги-анской кареты, что в семье машину окрестили «Летучим лакеем». Как же забавно, мило и приятно было скрыться на нем от Оутса!

Аманда завернулась в оранжевый плед и вздохнула.

— Ну, дай вам Бог, Мейджерс! Как же вам это удалось? Вы, что ли, звонили в полицию?

— Я? Боже избави! Не любитель я чуть что к легавым кидаться, не то что некоторые, — и, перегнувшись назад, он распахнул дверцу перед Кэмпионом. — Кабы не миссис Элджинбродд, которая подкатила к крыльцу в полицейском вороночке, вроде как брильянт в помойном ведре, так бы я и сидел там у каноника на площади. Но она мне кой-чего рассказала, и я помчался. А то бы летали лучше самолетами! Надежно и по высшему разряду. А убийство всегда грязь, имейте в виду!

Он окинул тоскливым взглядом хозяина, наконец усевшегося в машину.

— Уж надо думать, вам-то понравилось, — съязвил он. — Все в крови, вот счастье-то!

Мистер Кэмпион холодно посмотрел на него:

— Где Руперт?

— На телефоне, — Лапт усаживался за руль. — Он да собака, вот и все помощники. Я уступил им вахту, а сам пошел в рассыльные.

Он, вздохнув, выжал сцепление и молча повел машину сквозь туман.

— Так, — обратилась Аманда к Альберту, пока их уютный маленький мирок осторожно продвигался вперед во мраке, — так, а что с Джеффри?

— Вот именно, — мистер Кэмпион натянул другой конец ее пледа на себя. — Вот именно, а что с ним? С Люком я толком и не поговорил, но все же хотелось бы, чтобы молодой человек сделал такое одолжение и наконец появился!

Аманда отреагировала бурно:

— Неужели это так смешно?

— Животики надорвешь, — муж грел свои озябшие ладони о ее. — Джеффри совершенно точно был со Шмоткой Моррисоном, когда того видели живым в последний раз, и было это всего в нескольких футах от того места, где сквозь землю провалился. Не нравится мне все это!

— Где это произошло?

Он в нескольких словах обрисовал ей историю побега Хейвока и тройного преступления в адвокатской конторе.

Ее передернуло, а Лагг, одновременно слушавший и следивший за дорогой, иногда вставлял свои, не слишком корректные замечания, которым, несмотря на их некоторую шероховатость, нельзя было отказать в справедливости.

Кэмпион оставлял его колкости без внимания.

— Люку ведь очень худо, — объяснил он. — Понятно, что он был так резок. Он потерял отличного парня, которого любил, и теперь в ярости. Потеря потрясла его, хоть он этого и не показывает.

— Но не может же он в самом деле подозревать, что Джеффри ногами забил насмерть Шмотку Моррисона?

— Вряд ли. Но он чувствует, как и я, что странное Джефф выбрал время корчить из себя обиженного влюбленного. Разве они с Мэг поссорились?

— Нет, нет. Уверена, что нет. Слишком уж она о нем беспокоится. Боится, не случилось бы с ним чего-нибудь такого. А это возможно?

— Что? То есть, ты хочешь сказать, что и Шмотка, и Джефф столкнулись с чем-то еще, и что Джеффри тоже уже, может быть, лежит где-то, но его просто не заметили?

— О нет, не надо! Нет! Не говори так! Мэг этого не переживет!

— И мистер Джефф тоже, — ехидно заметил ей водитель. — По-моему, в этом водовороте можно что угодно потерять. Но на самом деле не похоже на то. В том смысле, что пошутили и будет, переходим к фактам. Никакой труп не может валяться на улице, чтобы о него хоть кто-нибудь не споткнулся. Иначе было бы противоестественно!

— Верно. Это маловероятно, чтобы не сказать — исключено, — мистер Кэмпион был всерьез обеспокоен. — Я просто не в состоянии понять куда и как мог запропаститься этот парень по каким-то своим личным делам, зная, что ему надлежит явиться в полицию дать показания, почему он все-таки не сообщил о своей беседе с Моррисоном? Нам с тобой, Аманда, предстоит все это распутывать, тщательнейшим образом!

— Да, это я уже поняла, — отвечала она так же озабоченно. — Что бы ни случилось, он должен был явиться в полицию лично, ведь это жизненно важно! Возможно ли, чтобы он до сих пор не знал, что там произошло? А это точно, что он пошел по тому проезду, за этим человеком?

— Предполагается, что он поступил именно так. Свидетельство по этому пункту весьма любопытное. Тот молодой детектив, которого зарезали в адвокатской конторе, как раз допрашивал сторожа, когда Хейвок оторвал их от этого занятия. Детектив, по-видимому, был малый добросовестный и записал в свой блокнот довольно длинные показания, заставив старика их подписать. Точно не скажу, но старик утверждает, будто слышал топот бегущих по дорожке, на которую выходит его садик, как раз в то время, когда по нашим сведениям, Шмотка и жеффри покинули «Перья». Он упоминает «топот многих ног». Детектив, похоже, усомнился в этом, но старик стоял на своем. Из этого почти ничего не следует, но трудно предположить, чтобы Моррисон топал так один, не правда ли? Сторож, по-видимому, находился весь вечер в задней комнате и тем не менее не слышал на дорожке никаких других звуков, пока не прибыла полиция.

Он замолчал, замявшись.

— Ну и? — подбодрила его Аманда.

— Дело в том, что в показаниях старика есть еще одна вещь, довольно занятная. Вероятно, у бедняги попросту нервы сдали, во всяком случае на бумаге это выглядит очень странно.

— Ну ради Бога! — взорвался мистер Лагг, сумрачной горой вздымавшийся на фоне тусклого свечения приборной доски. — Вести этот драндулет и одновременно слушать вас, недолго и мозги свихнуть! Так что же там написал наш уважаемый покойник?

— Сторож сказал, будто слышал звон цепей, — произнес мистер Кэмпион, принужденный наконец к откровенности. — Точный текст гласит «Я слышал скрежет тяжелых цепей в то время как люди бежали мимо, и это меня поразило!»

— Получается, что этому типу, Хейвоку, надели наручники, чтобы вести его к доктору? — проворчал Лагг.

— Да нет, конечно!

— Не разберешь ничего — где это мы? Не то угол Беркли-банка, не то просто какой-то квартал. А железные наручники почитали за пережиток еще когда я в колледже учился, но эти реформы прямо никак до этого вопроса не доберутся. Думаю, у них и за кандалами дело не станет, судя по последним инструкциям, дескать, преступник не человек и все такое. Так который там был в цепях?

— Никто, по-видимому, не был. По-моему, это просто померещилось сторожу.

— А то еще кому, — Лагг вырулил на Парк-лейн и пристроился в хвост запоздалого автобуса, направлявшегося на вокзал Виктория. — Я и сам чуть в дурдом не Угодил, путал «р» и «ц». Это я Мраморной Арке никак сигналил? То-то я гляжу, что она не торопится.

— Цепи, — задумчиво произнесла Аманда. — Что еще гремит как цепи, не считая коробки передач Лагга?

Мистер Кэмпион замер.

— Деньги, — проговорил он. — Монеты. Монеты в какой-нибудь жестянке для подаяний.

Сквозь все треволнения пережитого дня всплыло воспоминание. Он снова увидел безостановочное движение уличного оркестра и услышал обрывок мелодии, навязчивый и грозящий.

— Слушай, — сказал он тихо. — Слушай, старушка, кажется, есть один, почти ничтожный шанс, но надо бы его все-таки проверить.

Глава 9В дебрях ночи

А в это время на койке в дальнем углу подвала, прямо на сетке матраца, застеленной все теми же непременными мешками, и укрытый грязным солдатским одеялом, лежал Джеффри, терзаемый острейшей болью. Он все еще боролся с ней, хотя борьба казалась уже безнадежной.

Рот ему заклеивать не стали. Эту затею оставили, когда увидели, что пленник задыхается, но велели ему молчать. Его руки и ноги были крепко скручены одной веревкой, нестерпимо туго затянутой за спиной, но судорога мучила его еще и от холода, поскольку большую часть одежды с него стащили. Никто к нему и близко не подходил.

Теперь в подвале стало почти тихо. Даже карлик прекратил, наконец, свое верещание. Но у дальней стены не умолкал шепот. Кое-что Доллу все же удалось: он сумел погасить пламя ссоры и уложить всех по койкам, но заставить их заснуть не смог и он. Тянулись первые часы ночи, задолго до рассвета. С рыночной площади пока не доносилось ни звука. Она лежала, мокрая и осклизлая, прямо над их головами. Вокруг простирался город, он задыхался и вздрагивал под тяжелым одеялом тумана.

Один только уроженец Тиддингтона еще не ложился. Он стоял у печки, неотрывно глядя в ее раскаленное чрево, и жег в ней свои тяжелые башмаки, методично рассекая грубую кожу на куски сапожным ножом и один за другим швыряя их в пламя. Кроме этого единственного выказанного проявления человеческой слабости, ничто не выдавало его страха.

О, эти химики-криминалисты, они способны на чудеса, если дело касается крови. Они сумеют найти ее на обрывках одежды, в щелях между половицами, на набойке каблука, смогут измерить все ее свойства, дать показания под присягой и свить из них веревку, чтобы вздернуть человека.

Про химиков Тидди Долл знал из газет, чем весьма гордился. Кое-что известно ему было и о предательских свойствах пепла, так что действовал он не торопясь, зато наверняка. Джеффри мог видеть в отсветах огня, как тот с деревенской хозяйственной обстоятельностью выдирает из подошв гвозди маленькими клещами и аккуратно, один за другим, складывает их в карман.

Но опасения Долла были само благоразумие в сравнении с той жалкой дрожью, что расползалась по всей длине беленых стен. Подвал стал вместилищем страха. То была паника взрослых мужчин, которым можно было бы и посочувствовать, если бы не их явственная жестокость, которая непростительна и более слабым. Отныне они не доверяли друг другу, — в ком можно быть уверенным, что он, под малейшим давлением извне не выдаст и приятелей, и самого себя?

За вечер Джеффри уже немного разобрался в компании, сколоченной Альбиносом, и хотя на первый взгляд казалось, что их объединяет непременная физическая ущербность или даже уродство, он вскоре понял, что на самом деле их куда больше связывала друг с другом именно эта безнадежная взаимная зависимость, превратившая их всех в попрошаек. Роли, Том и, возможно, сам Долл были единственными исключениями. Теперь Долл рискнул выпустить Роли из подвала только потому, что просчитал в уме, что тот потеряет от побега больше, чем приобретет.

Бывший рыбак отправился темными закоулками на Фли т-стрит, чтобы перехватить утренние газеты, едва только влажные кипы свежеотпечатанных листов упадут в ожидающие их фургоны. Заодно он согласился принести немного еды. По поводу его ухода уже начались пререкания, которые к утру, когда серьезность ситуации дойдет наконец до каждого, станут еще ожесточеннее.

Сложность положения Долла и Роли заключалась в том, что теперь им приходилось держать в поле зрения всех остальных. Подвал, откуда вела одна-единственная лестница, не считая сточной трубы в углублении пола прямо под уличной решеткой, превратилась в западню. Загнанные туда, они хотя и были в относительной безопасности, по крайней мере друг от друга, но не имели никаких средств поддержания жизни, да и с пленником надо было что-то делать.

Когда люди своим зверским обращением доводят человека до смерти, почему-то ни один из тех, кто тщательно прячет первый труп, нимало не боится споткнуться о следующий. Ситуация ужасная для всякого, не лишенного воображения, — впрочем, у Долла с этим всегда было туговато. Он все так же обстоятельно исполнял назначенный самим себе урок, несколько даже рисуясь перед затравленными взглядами, бросаемыми на него из-под стены.

И все-таки, несмотря на демонстративную неспешность, он торопился. Он должен был управиться с работой прежде, чем его единственный союзник вернется и увидит, чем он занимается. Остальных это, похоже, мало беспокоило. Казалось, никто из них не в состоянии понять, что уничтожается единственное серьезное вещественное доказательство, выделяющее его из них всех, виновных в убийстве. Он знал, о чем они перешептываются, но точно оценивал их уровень — для суровой логики закона в их чересчур эмоциональных рассуждениях не остается места. Он знал, на что они надеются. Они полагают, что Тидди Долл наконец-то у них в руках и что любой из них, набравшись смелости, сможет спасти собственную шкуру ценой жизни своего предводителя, выдав его под присягой. Но Долл не сомневался, что ни один не обдумывает подобную акцию всерьез, потому что вполне понимал: каждый из них куда больше боится остаться наедине с окружающим миром, нежели наедине с ним, Доллом. И он знал, что им достаточно только сознания, что они в силах отправить его на виселицу, если потребуется, и эта мысль их в какой-то мере успокаивает.

Он предоставил им возможность утешаться этим и дальше, а сам продолжал свою разрушительную работу, изредка бросая взгляд на часы, стоявшие на полочке над печкой. Но сколь хитер бы ни был Тидди, был предел и его хитроумию. Ибо о характере раны Шмотки в колонке экспресс-новостей не говорилось ничего.

К одинокой койке в углу Альбинос старался по возможности держаться спиной. Пленник сильно отличался от всех прочих свидетелей, да и сам по себе представлял изрядную проблему. Решения насчет его участи уроженец Тиддингтона до сих пор еще не принял. Одно дело убить нечаянно, в порыве ярости, но совсем другое хладнокровно умертвить из соображений целесообразности. Голос крови поколений деревенских предков в жилах Тидди Долла предостерегала его от этого самым серьезным образом.

Он положил себе покончить с башмаками самое позднее к четырем, и управился минута в минуту. Он швырнул в печь последний кусочек кожи и затворил железную дверцу. Металлические подковки с каблуков были отправлены к гвоздям, в тот же карман, чтобы разбросать и то, и другое по мостовой при первом же удобном случае. Альбинос с удовлетворением посмотрел на свои ноги. Теперь они были обуты в растрескавшиеся кожаные бальные туфли, предназначавшиеся прежде для дома. И Тидди Долл полагал, что теперь-то наконец он в безопасности, уж это верняк.

В десять минут пятого он забеспокоился, но виду не показал, если не считать одного-единственного тоскливого взгляда, брошенного на пустынную лестницу, да того бешенства, с которым он напустился на цимбалиста, посмевшего заскулить от голода. Но спустя еще полчаса тиддингтонца прошиб пот, и его тревога словно бы обрела звук, так что все лежавшие на койках под стеной, расслышав ее, осмелели, и начали открыто роптать.

Один только Том, брат Роли, тот самый, который навсегда стал другим после того, как прямо на глазах у него, молодого солдата, разнесло в клочья Мартина Элджинбродда, крепко спал. Разметавшись на койке, как Ребенок, и раскрыв рот, он один дышал глубоко и спокойно среди всеобщего смятения.

Без нескольких минут пять атмосфера в подвале была уже предгрозовая.

— Удрал он. Не увидишь ты его. Он смылся, а тебя бросил, — ликующий голос женоподобного истерика Билла, на которого страх действовал возбуждающе, донесся из полумрака, в котором его самого видно не было, только слышно было, как скрипит койка в такт его раскачиваниям взад и вперед. — Он тебя заложит, вот увидишь!

Долл повернулся в его сторону, жилы у него на шее вздулись, но он все еще сдерживался.

— Кое-каким поганцам такое уже взбредало в их дурацкую башку, но это и становилось их распоследней ошибочкой, — произнес он нарочито мягко. — Они фараонам поверили, а те сперва из них все вытянули, а потом взялись и за них самих, как пить дать. А раз ты сам этого до сих пор не знаешь, так сиди и не чирикай!

Цимбалист зашелся в приступе кашля.

— Жрать хочется, Господи ты Боже, как же жрать хочется, — запричитал он, задыхаясь и харкая. — Придет этот обормот, в конце-то концов?

Тот же вопрос, только с душераздирающим надрывом, повторил карлик. Его пронзительный голос, срываясь, раскатами, словно в бочке, отдавался по всему подвалу.

— Заткнись! — рык Альбиноса по-прежнему звучал властно. — Ты, никак, со мной решил дело иметь, вонючий недомерок! Кончай голосить! Слушай меня — ты слушать-то можешь?

Он стоял и ждал, напрягая все свое слабое зрение и пытаясь уловить малейшее движение наверху лестницы. Но в темном проеме было по-прежнему тихо.

— Забегаловка тут за углом в пять открывается, — заныл цимбалист. — Мне бы выбраться из этой тюряги перекусить! Я же не ужинал, Тидди! Ты права не имеешь меня голодом морить!

— Чего? — тиддингтонец рассвирепел. — Слушай, Гэтси, я ведь могу тебе устроить, что ты вообще больше у меня не проголодаешься. Совсем, что ли, мочи нет?

Послышавшиеся сверху шаги неожиданно прервали эту исступленную тираду.

— Ну вот, — произнес Тидди Долл уже другим, потеплевшим от облегчения голосом, — ну что я вам говорил? Вот он, вот. Вот Роли. Что там с тобой приключилось, старина? Ты не заблудился?

Вошедший ответил не сразу. Он очень медленно спускался по лестнице. В руках у него был большой сверток из засаленных газет, но причиной его несколько замедленного движения был не он. Едва Роли ступил на кирпичный пол, как подоспевший Долл разразился потоком отборной брани:

— Ага, спиртягой разит! Так ты в ночном кабаке на мясном рынке сидел, сидел и надирался! У тебя, парень, крыша поехала, вот чего. Поехала твоя вшивая крыша. Перед кем это ты там выдрючивался? Перед кем это ты там распинался?

Он держал пришедшего за ворот рубашки и тряс его, как ветку. Обычно как раз один Роли бывал освобожден от таких знаков внимания со стороны Долла, а в начале существования всего их сообщества бывший рыбак иной раз давал тиддингтонцу сдачи. Но на этот раз он не был настроен сопротивляться.

— Кончай, — оборвал он. — Заткнись, Тидди. Я не разговаривал ни с одной живой душой, я же говорю, но за жареной-то рыбкой нельзя не заскочить, без этого никак, ну и пришлось заглянуть в соседнее заведение, принять стаканчик, чтобы успокоиться! У меня тут есть кое-что для тебя, Тидди. Я кой-чего принес!

Это последнее заявление было произнесено несколько пониженным голосом, остроносое лицо выдавало горячее желание поскорее поделиться важной новостью. Долл колебался. Соблазн был велик, но поддаться ему означало потерять управление ситуацией.

— Принес, так попридержи, — рявкнул он по-командирски. — Дай нам сперва пожрать. Меня тут уже пара голодных попрошаек достала.

Он взял сверток у Роли и положил его на стол рядом со стопкой чистой пергаментной бумаги — свидетельством известной рафинированности, равносильным, скажем, кружевной скатерти в ином хорошем Доме.

— Ну вот, — мотнул он головой тем, кто лежал у стены, — вот вы двое, что так голосили, подите-ка сюда, получите свой ужин. Ну припоздали на пару-тройку часиков, так и что же? Ведь получили же!

Однако важность новости он явно недооценил. Пока он распределял жаркое — рыбу в тесте, — Роли проскользнул к Биллу. Одно неосторожное слово искрой проскочило между ними — и вот уже пожар любопытства охватил всю шаткую иерархию разношерстной компании, полуодетые люди лезли друг через друга, чтобы своими глазами увидеть газету. И снова все сбились в кучу, шепот сменился криком, крик перешел в истерические вопли, и беда разразилась.

Тидди Долл пробрался в середину, опоздав на секунду. Заголовки утренних газет были слишком яркими, чтобы их не заметить. На фоне блеклой газетной страницы они резко бросались в глаза, набранные тем шрифтом, который в Англии, похоже, предназначается лишь для мировых катастроф и уголовной поножовщины.

В ТУМАНЕ ЛОНДОНА РЫЩЕТ УБИЙЦА!
Задушен известный врач. Трое убитых в адвокатской конторе.
Заключенный совершает побег из тюремной больницы несмотря на охрану.
Тиддингтонец во все глаза глядел на заголовок, и бледное лицо наливалось яростью, приняв верхний заголовок на собственный счет, он счел все дальнейшее самой невероятной ложью, подкрепленной, что самое страшное, авторитетом печатного слова. Он выхватил газету и, расталкивая локтями наседавших на него остальных оборванцев, устремился поближе к лампе.

— «От нашего специального корреспондента в Лондоне, — он читал по складам, старательно вертя головой вслед за строчками. — Вчера поздно вечером асы Лондонского Департамента уголовной полиции вынуждены были признать, что убежавший заключенный — по-видимому, один из самых опасных преступников в истории нашей страны, — все еще бродит по туманным улицам нашей столицы, возможно даже, с окровавленным ножом в руке. Между тем в адвокатской конторе в западной части Лондона убиты трое ни в чем не повинных людей, один из которых — детектив полиции. Причем все трое, по мнению экспертов, зарезаны опытной рукой и одним и тем же оружием. Немного раньше, тем же вечером в другом конце столицы, в знаменитой больнице Гайз Хоспитал всеми уважаемый ученый, прозванный Добрым Доктором геройски сражался за жизнь…»

Статья, чья блистательная ирония была направлена, в сущности, против чрезмерной строгости законов о клевете н неуважении к суду, являлась в своем роде произведением искусства, но уроженца Саффолка в его подвале она окончательно запутала, оказавшись выше его разумения.

— Зарезаны, — рявкнул он неожиданно. — Кто сказал, что Шмотку зарезали?

— Да ты чего, Тидди? Глянь сюда. Вон там картинки есть!

Билл своими тонкими, как у женщины и грязными, как у мартышки пальцами вырвал газеты прямо из рук у Долла и, перевернув страницу, ткнул в две напечатанные там фотографии, сделанные полицией. Резкое освещение и зернистая печать сделали со снимками все, чтобы превратить их в безжизненные и бессмысленные изображения, понятные только посвященным.

«Если вы увидите этого человека, скорее наберите 999 и спрячьтесь в безопасном месте» — предупреждал текст над фотографией, а снизу шрифтом помельче было набрано: «Вот тот, кого разыскивает полиция. Джек Хэйвок, 33-х лет».

Тидди Долл никак не отреагировал, и тогда Роли, обращаясь к остальным, возбужденно затараторил:

— Знать его Тидди конечно не знает. Он в жизни его не видел. Только это он самый и есть. Тидди! Имя сменял, а мы так и знали, что сменяет, но это он самый, это Бригадир!

Альбинос напряженно посмотрел на него.

— Чего? Вот этот вот? Вот тут?

— Ну! Бригадир это. Он имя сменял.

Тидди Долл, оторвавшись от газеты, устремил на Роли отсутствующий взгляд.

— Бригадир! — повторил он потрясенно.

— Точно! — Роли затряс головой, словно пытаясь пересыпать из нее слова в сознание собеседника. — Он сидел в тюряге. Шмотка правду сказал, но слинял отту-Дова и уделал этого доктора. Все легавые Лондона ищут его, но шиш поймают. С этим у него порядок. Я-то Узнал его, как только фото увидел, хотя на себя он там не больно похож.

Значение этой новости доходило до всех крайне медленно, но дойдя, она произвела несколько парадоксальный эффект: как ни странно, подняла боевой дух всей компании, хотя одновременно и отчасти всех обескуражила. Из своего похожего на склеп угла пленник мог видеть, как изменились силуэты, обступавшие троих собеседников. Очередное замечание Роли раскрыло причину происшедшей перемены:

— Насчет Шмотки тут всего пара строчек, и то на обороте. Про Шмотку они и думать забыли. Они теперь только и думают, что про Бригадира. На улицах полным-полно шестерок, только им до нас и дела нет. Тут у входа снаружи фараон торчал, рыжий-рыжий со здоровым таким шнобелем, так он мне доброй ночи пожелал, как ни в чем не бывало. Считай, нам пока ничего вообще не шьют, про нас и не вспоминают.

— А еще трех порезали, — сообщил Билл, читавший значительно лучше остальных, если его не лишали душевного равновесия. — Вон тут, еще на правой странице. Видно, легавые и Шмотку тоже Бригадиру шьют.

Тидди Долл резко вскинул голову:

— И тут они как в воду глядели, — провозгласил он. Тиддингтонец уже полностью владел собой, и сила его натуры проявила себя снова. — Стало быть, Бригадир все это время срок мотал! — восклицание было исполнено неподдельной горечи сожаления об утраченных иллюзиях. — И нету у него сокровища!

— А ты почем знаешь? Почем ты это знаешь, а, Тидди? — Роли еще пытался сопротивляться. — В таких-то делишках наверняка никогда не скажешь!

— Нет, у него нету сокровища! — задумчиво произнес Билл. — Тут пишут, впаяли ему по полной — шесть лет за разбой. А стало быть, замели его как раз когда мы уж решили, что он нас бросил, а было это еще прежде, чем майору подорваться, а Тому умом тронуться.

Они еще переваривали эту информацию, когда альбинос принял решение:

— А я так скажу, что не Бригадир это, — заявил он, ткнув толстым пальцем в фотографию. — Это кем же надо быть, чтобы на таком вот клочке распознать кого знакомого! Докажи, что это, к примеру, не твое фото, Роли? Да и фамилия вроде как другая. Дудки, не он это!

Билл громко рассмеялся:

— Да я не по фотке просек, что это Бригадир, а по его делишкам!

Восторженно звенящий голос неприятно резал слух его главарю, и Долл снова побагровел.

— А я говорю — это не он, — повторил Альбинос. — Я говорю, Бригадир заграбастал сокровище и живет как лорд, и в один прекрасный день мы его встретим. Стало быть, кто-то другой, вот этот самый субчик из газеты, сделал горемычного Шмотку, когда мы уже с ним распрощались, так что лучше будет нам выйти, как обычно, собирать наши денежки да глядеть в оба!

Закончив, он сообразил, что в этой складной программе имеется один неясный пункт, и глянул через плечо на койку в углу. Следующая мысль далась ему не без труда. Испугавшись, он гнал ее от себя, но она застряла в его сознании, и тиддингтонец, не утерпев, намекнул уже на выходе:

— Нешто тут не пишут, чего такой тип может еще понатворить!

Все промолчали. И в этот миг их внимание привлекло некое явление, и первым, кто его заметил, был пленник.

С его места Джеффри было виден кромешный мрак под угрюмыми сводами потолка и бахрома паутины выше той черты, где заканчивалась побелка. Вдруг что-то произошло с решеткой, сквозь которую вчера вечером упала газета. Эта железяка, мирно покоившаяся на подушке из грязи внутри своей каменной лунки, вдруг тихонько приподнялась, и в темном квадрате появилась пара ног в прекрасно отутюженных широких брюках того покроя, который был в определенных кругах весьма моден перед войной. Брюки предварялись замшевыми туфлями и яркими носками, а в продолжение им явились бежевые полы дорогого твидового пальто.

Непосредственно под этим выходящим в проулок решетчатым люком находился выступ стены наподобие ступеньки или алькова. Покрытый толстым слоем многолетней грязи, он все еще давал достаточно места, чтобы Усесться на нем на корточках и осмотреться.

Внезапно выступ обрел цвет и зашевелился, и пыль вместе с мусором беззвучно посыпалась по беленой стене.

Вся компания, сбившаяся в кучу вокруг газеты, заметила это вторжение одновременно. Мгновенно наступила тишина: бесконечная оглушительная пауза, в течение которой на запрокинутых кверху лицах, неподвижных, как маски, застыли карикатурные гримасы изумления. Затем с глухим стуком решетка легла на свое прежнее место, ноги легко и пружинисто оттолкнулись от стены, и все увидели всего человека. Он висел, держась одной рукой за перекладину возле выступа. Его ноги в шикарных туфлях мягко покачивались в двух-трех ярдах от пола. Квадрат света, упав на него, выхватил из мрака яркий шарф, полоску светлой сорочки между пиджаком и брюками, в том месте, где мышцы на животе вздулись от напряжения, удерживая вес, и каждый обитатель подземелья смог рассмотреть выразительное лицо с низким лбом, окаймленным жесткими волосами, со спокойными глазами, глядевшими на них бестрепетно, как на старых знакомых. Затем он легко спрыгнул на пол, растянув в улыбке кошачий тонкогубый рот и оскалив ряд великолепных зубов.

— Вот папочка и вернулся, — произнес он ласковым, каким-то бархатным голосом.

Лишь глубокая складка на лбу да бледное как бумага лицо выдавало его нечеловеческую усталость. Но позади голубых непрозрачных глаз плясал его дух и глумился надо всем и вся.

Глава 10Длинная ложка

Тишина в подземелье стояла полная. Все затаили дыхание, беспомощно лежавший в своем углу Джеффри ощутил наступившую напряженность, но не сразу узнал ее истинную причину. Газеты он не видел, а из рассказа Роли понял немного. Сделав болезненное усилие,он приподнял голову, стараясь не выдать себя ни единым звуком, и увидел незнакомца, которого со всех сторон обступили обитатели подвала.

А тот отряхивался, стоя в самом центре образовавшегося круга. Действовал он явно на публику, но без театральности, без единого лишнего жеста. Все его движения были плавными, скользящими, и в то же время необыкновенно грациозными.

Он не торопился, давая всем вволю налюбоваться. Ростом он был почти шести футов, легкого сложения, с покатыми плечами. Могучая шея говорила о феноменальной физической силе, равно как и мышцы бедер, заметные даже под безупречно отглаженной довоенной одеждой. А его красота, поскольку он был весьма даже красив, заключалась прежде всего в тонких чертах лица и в форме узких кистей и аккуратных узких ступнях.

Руки у него были как у фокусника — крупные, мужественные и в то же время изящные, с длинными тонкими просвечивающими пальцами.

Лицо его невольно обращало на себя внимание. Черты казались безукоризненны и прекрасно проработаны, короткий и прямой нос, несколько коротковатая верхняя губа с глубокой впадинкой, подбородок округлый и чуть раздвоенный. Глаза его были чуть навыкате, оттененные очень длинными и густыми ресницами, казались непрозрачными, как голубой фаянс. Каштановые волосы, выбивавшиеся из-под черного берета упрямо пытались виться, несмотря на тюремную стрижку. И даже бледность, тот землистый ее оттенок, который оставляет лишь тюрьма, не портил его.

В детстве он, по-видимому, был прелестным мальчуганом. И все-таки лицо его, по всей вероятности, и тогда не было особенно приятным. Гармонию черт разрушала некая особенность, присущая даже не выражению, но всему его образу. Лицо его напоминало трагическую маску, — горе и мука, и ярость были в нем предельно обнажены. Это, хоть и возбуждало сильнейшее любопытство, но в то же время производило отталкивающее впечатление. Он выглядел тем, кем и являлся на самом деле. Было видно: вот сейчас он очень усталый, да еще тюрьма оставила на нем свой отпечаток. Костюм его, сработанный, по-видимому, портным с пламенным темпераментом, теперь на нем болтался, а на лбу, чуть пониже кромки волос, виднелись небольшие шелушащиеся пятна.

Но прежней своей хватки он совсем не утратил. Подобно Люку, он источал завораживающую магнетическую мощь.

Дождавшись момента, когда прошло первоначальное потрясение, он небрежно кивнул троим, которых узнал:

— Здорово, Роли! Привет, Билл! Привет, Том! Если разрешите, я присяду.

Он уселся на ящик, оказавшись во главе стола, на том месте, где обычно сидел Долл, и ухмыльнувшись карлику, схватил ломтик жареного картофеля с его листа пергамента и сунул себе в рот.

— А Шмотка что — все сидит?

Вопрос был задан как бы между прочим. Во всяком случае, не дожидаясь ответа, гость потянулся длинными пальцами за следующим ломтиком и рассмеялся, когда карлик, высунув язык, нервным жестом пододвинул ему целую горсть.

Однако у собравшихся за столом его вопрос вызвал суеверный ужас. Никогда еще Шмотка не казался мертвее. Бросив предостерегающий взгляд на Роли, Тидди Долл начал бочком продвигаться по направлению к Джеффри, в то время как бывший рыбак принялся сбивчиво оправдываться:

— Не, не сидит он. Шмотка сюда не придет, Бригадир. Он-то, Шмотка, в жизни тут не бывал!

— Да ну? — Хэйвок ел быстро, хотя и без малейших признаков торопливой жадности, но в то же время безостановочно, то и дело протягивая руку за очередным поджаристым ломтиком. — Вот бы не подумал! А он-то мне про вас все выкладывал! От него я и узнал, где вас искать! А тут у вас малина ничего себе!

Речь его была несколько манерной, но впрочем, значительно лучше самого рафинированного кокни, и слова он произносил хотя и не всегда правильно, но отчетливо, и казалось, сам себя с удовольствием слушал.

— Я с ним еще не виделся, — он замолчал, и его губы внезапно растянула пугающе-откровенная улыбка. — Я тут был по одному делу занят!

Шаги за его спиной были едва слышны, но он обернулся так стремительно, что Билл — а это он осторожно подкрадывался сзади, взвизгнув, отскочил в сторону.

Хэйвок рассмеялся ему в лицо:

— Билл, старый придурок, не надо так! Вот ты не знаешь, а я так долго от нервов лечился, что и сам поверил, будто у меня с ними неладно.

— Да знаем мы, Бригадир. Об чем и речь. Мы-то знаем. Когда ты появился, мы как раз про все про это читали.

Билл положил на стол мятый обрывок утренней газеты. Драная манжета вздрагивала, словно кружевная, вокруг его изящного, но грязного запястья. То, что газета уже здесь, пришедшего сильно поразило. И они это сразу же поняли, хотя внешне он себя ничем не выдал. Просто на какое-то мгновение поле его ослабло, словно ток в лампочке, и включилось снова, только и всего.

Миг спустя он снова потянулся за пригоршней картофеля, к общему пакету, и небрежно высыпал его прямо на газетные заголовки.

— Тут, что ли? — он оглядел присутствующих. — Так это я и сам читал. На самом деле у меня точно такая же газетка лежит сейчас в кармане, только моя малость почище, посанитарнее будет. Помните старину Санитарного? Капитана Миллера? Кто-нибудь встречал его? Видно, опять при муниципалитете канализацию стережет.

Билл колебался. Было видно, что отойти от Хэйвока он не в силах, но слишком робеет, чтобы сделать то, что задумал. Он суетливо замахал руками у самого уха гостя.

— Ты ее всю прочел, Бригадир?

— Я прочитал все, что меня интересует. Пошел отсюда, Билл!

— А последнюю страницу ты читал?

— Нет. Я употребил всю эту газету, я ею обтерся. Мне надо было стереть кое-что с моего костюма, а когда я управился, то бросил ее прямо в дверь полицейского участка.

Это была неправда. Никто и не поверил, и все же сказанное произвело должное впечатление.

— А стоило бы почитать, Бригадир, потому как там про старину Шмотку. Помер он. Пришили его. Так в газете и пишут. Настоящее имя и все такое. Зятек опознал!

Слова, вылетая из уст оборванца, соединялись в нечто совершенно невнятное, в то время как сам Билл стоял на цыпочках, раскачиваясь и словно играя с опасностью.

— Шмотку? — и вновь то же странное ощущение потрясения и на миг изменившей Хэйвоку мощи, на этот раз, пожалуй, более заметное: густые ресницы чуть Дрогнули. Он резко стряхнул остатки пищи с газеты и перевернул листок. Когда он снова поднял на них свой взгляд, им стало не по себе. — Боже ты мой! — воскликнул он. — Вот повезло! Свалял дурака, видно, вот и погорел! — он вскинул голову. — Ну и что?

Последнее он уже выкрикнул, и они испугались. Они поняли, что для него произошедшее — удар, а стало быть, и для них всех. Им было тем более страшно, поскольку они уже ничего не понимали. Сознание их ослабло, так как они уже попали под действие его поля и он уже успел увлечь их. Захватить, заграбастать, словно стайку восторженных девиц.

В дальнем углу склонившийся над Джеффри Тидди Долл заметил эту общую реакцию, но бушевать на сей раз не стал.

Все это время он был занят манипуляциями с лейкопластырем. Сей пыточный инструмент он носил с собой постоянно, потому что с карликом время от времени приключались довольно шумные приступы ярости, и пластырь успел зарекомендовать себя как наиболее эффективное средство в подобных случаях. Долл так навострился применять его мгновенно, что не раз заставал маленького человечка врасплох. Но Джеффри врасплох он не застал, однако тот и не протестовал: развитый инстинкт самосохранения заставлял его молчать, одновременно экономя силы. Ему прежде случалось попадать в опасные ситуации, так что его преимуществом было хотя бы умение быстро в них ориентироваться.

Услышав прозвучавший вопрос и поняв интонацию, с которой его задали, Тидди Долл еще ниже наклонился над койкой. Джеффри услышал, как его мучитель затаил дыхание, а потом, когда ответа не последовало, как издал вздох облегчения.

— Когда вы все видели Шмотку в последний раз? — новый опасный вопрос долетел до дальнего угла, и Альбинос резко обернулся.

— Видать его мы видали вчера днем, — поспешно ответил он. — На Крамб-стрит, у вокзала, ну и мы за ним, потолковать кой о чем, а он возьми да удери! — бойкое вранье так и сыпалось. — Что, не так, ребята?

Старый вожак снова пытался утвердить свою пошатнувшуюся власть, и его с готовностью поддержали, радуясь неожиданно предложенному выходу:

— Все так!

— А он дал стрекача!

— А туманище-то был — ой-ой-ой!

— Но мы никогда не говорили с ним, Бригадир! — Роли не мог утерпеть, чтобы не сообщить этой информации. — Видеть-то его видели, это было в Вест-энде, такой из себя весь расфуфыренный, но чтобы говорить так никогда не говорили!

— Он вас видел значительно чаще, — процедил Хэйвок, усталость которого делалась мало-помалу заметнее, как у боксера, одолевшего половину поединка. Глаза его казались уже воспаленными, лицо постепенно темнело от изнурения, но запас прочности еще не был исчерпан. — Между прочим, Шмотка-то на меня работал. Я сказал ведь, что получал через него новости, не напрямик, естественно, но мне известно все и про Тидди Долла, и про то, что произошло с Томом! — мелкие ровные зубы оскалились в улыбке. — И еще я слышал, вы меня ищете. «Живет как лорд!»

Хэйвок с явным удовольствием наблюдал замешательство присутствующих. Он конечно же потешался над ними, но улыбка его походила на гримасу боли.

— Ты всегда многовато болтал, Роли. А ведь у людей есть уши!

— Кто нас закладывает? — ярость Тидди Долла пересилила его осторожность, и прозвучавший вопрос показался предвестником очередной ее вспышки.

Человек, восседавший теперь на его, Долла, законном месте, с интересом разглядывал Альбиноса.

— Звать тебя Доллом, и родом ты из Саффолка, из городишки в два с половиной дома, называемого Тиддингтон, — констатировал он снисходительно. — Будучи по слабости здоровья негодным к строевой службе, ни в одной из запасный учебных частей на восточном побережье, ты тем не менее пристраиваешься, примерно с середины войны, к транзитному лагерю номер два — тире — четыре-ноль-ноль-девять в Хинтлшеме в должности вольноопределяющейся неоплачиваемой шестерки. Спустя какое-то время благодаря твоему рвению, чистоплотности и организаторским способностям тебя все же внесли в списки, одному Богу известно как, и даже дали сержанта. А кончилась война — и тебя по-быстрому поперли, прежде чем кто-нибудь успел тебя заметить. С тех пор ты изводил всех знакомых офицеров, пока на тебя не заявили в полицию и не запретили появляться в том районе. Дальше рассказывать?

Долл просто лишился дара речи. Он стоял, разинув рот от изумления. Колдовство — дома в Тиддингтоне оно почитается обычным делом, и последнее публичное сожжение за насылание порчи имело место менее ста сорока лет тому назад — не так уж и давно, по местному счету.

— А вы-то, дурачье, — повернувшись спиной к опешившему Альбиносу, Хэйвок обратился к сидевшим за столом. — Утюжите мостовые взад-вперед, да еще с таким кошмарным шумом, и полагаете, будто вас никто не видит! Да любой шустрый мальчишка может узнать про вас все, что захочет. Тоже мне великий секрет!

Вся компания хоть и была глубоко потрясена, но в общем осталась скорее довольна. То, что лужа, в которой ты плаваешь, подведена под микроскоп, может несколько обескуражить, но по крайней мере придает твоей собственной персоне известную значительность. А уязвленное самолюбие тиддингтонца утешалось тем, что это всезнающее существо все же кое-чего весьма важного и совсем-совсем свеженького о нем явно не знает. Если бы не темные очки Долла, Хэйвок бы непременно заметил, что тот подмигивает Роли.

Мгновенное превосходство придало Альбиносу безрассудную отвагу:

— А между прочим, там за дверью фараон, — заметил он беспечно.

Взгляд голубых глаз снова вонзился в него.

— Ну и что?

Долл мигом струхнул.

— Да курево ему перепадает, когда он тут дежурит, вот и все, — пробормотал он.

— А, знаю. Я сам давал ему прикурить. Но не был уверен, что у вас с ним договоренность, и пошел к вам в обход по проезду через ваш почтовый ящик.

Долл ничего не ответил, лишь облизнул губу. Но на Роли сказанное подействовало куда сильнее. Его угловатое лицо вспыхнуло восторгом, он казался тем, прежним молодым солдатом.

— Так неужто ты про нас все время и помнил, Бригадир? — добавил он, чуть понизив голос, — Том стал малость не в себе. Я не поручусь, что и он тебя признает!

Долговязый парень, все это время лежавший на койке, приподнял голову:

— Я его не позабыл, — произнес он. — Узнал я тебя, Бригадир! Вижу, как ты весь переживаешь. Ты теперь такой же, как тогда — ну знаешь, когда вернулся к лодке, уделав этих в доме.

Непосредственность, с которой было высказано это простое предположение, взвинтило и без того напряженную ситуацию до предела, и даже самые стены подвала, казалось, заходили ходуном. Хэйвок мгновенно оценил сложность создавшегося положения. Вглядевшись в газетный листок, где из-под толстого слоя жира все еще просвечивали заголовки, он вновь поднял глаза.

— Бедняга Том, — поспешно пробормотал он, но было поздно — непоправимое уже случилось. Они смотрели на него уже другими, осмысленными глазами. Непомерность его преступления постепенно разрасталась, проступая сквозь романтическое обаяние, и достигла наконец тех ужасающих размеров, когда осыпается всякая мишура. Еще миг — и эти люди потеряны для него навсегда.

Долл решил не упускать своего шанса. Усевшись за стол, он водрузил на него оба локтя.

— Слышь-ка, Бригадир, — сказал он, — я так понимаю, сюда ты явился вовсе даже не за Шмоткой. Я так понимаю, ты сюда заявился, потому как вообразил, будто мы газет не читаем и собрался тут спокойненько залечь на дно. И тут ты встречаешь своих фартовых ребят, а они-то про тебя, оказывается, знают, и знают все, и ты уверен, что они тебя не тронут. И ведь сюда ты подался потому, что больше тебе податься некуда. Мы худо-бедно, а все крыша. Ты же скумекал, что маху дал, когда ушел в бега. Ты там за решеткой припухал и знать не знал, что драчка-то кончилась. Времена теперь не те, после войны-то. Ты как поглядел, так и расстроился, и решил уйти, в натуре.

Этот безжалостный, поистине уничтожающий град попреков вместе с тем настолько точно попал в цель, что и последнему дураку все сделалось понятно.

Медленно и грациозно Хэйвок выпрямился на своем импровизированном стуле. Никакого другого движения никто не видел, но когда взгляды обитателей подвала соскользнули с его лица на поверхность стола, то все заметили появившийся у него в руке нож. Он возник словно по волшебству, словно бы сам вырос, проклюнувшись из костлявых пальцев. Это было боевое оружие с кинжальным лезвием, вполне удобное, без особых примет, не считая того, что вид у него был весьма заслуженный.

— Я повторяю, — произнес он ласково, — ну и что? На этот раз излучаемое им поле ни на миг не изменило своего напряжения, застыв на пределе собственных сил, да и их сил тоже, гость был почти что весел. Его превосходное телосложение, на фоне их убогих фигур, казалось вызывающе-великолепным, усталости как ни бывало.

— А ну-ка — кто шелохнется? Ты, Белобрысый?

Шелохнуться не смел никто. Запахло реальным насилием, реальной угрозой, этот запах щекотал ноздри, как перец — никакой актер не в состоянии сыграть подобного. Не оставалось сомнений, что слова говорившего с делом не разойдутся — такой у него был торжествующий вид.

— Может, хотите на него в работе поглядеть?

— Нет, Бригадир, Бог с тобой, не хотим мы, — Роли обезумел от ужаса.

— Нет, мы уж все поняли. Убери его, Тидди — он разве понимает, он же не знает! Он же ничего такого не хотел, Тидди-то. А мы с тобой, Бригадир, о чем речь! Только у нас на то и свои причины тоже!

Роковое признание слетело с языка помимо воли. Рыщущий взгляд тускловатых голубых глаз остановился на бывшем рыбаке, тонкие пальцы замерли.

— Ага. И что же это за причины?

Роли умоляюще посмотрел на Тидди Долла, непроницаемого в своих темных очках.

Человек из Тиддингтона старался как мог. Он сидел молча и неподвижно.

— У нас есть свои личные дела, как у всякого человека, — изрек он наконец. — Именно сейчас нам тут как-то совсем ни к чему полиция, а то будут сложности, мистер.

Сказанное прозвучало достаточно убедительно, и на сидящего во главе стола явно произвело впечатление. Он не без любопытства поглядел на Альбиноса, чуть наклонив голову набок, как сделал бы и Люк, и чуть усмехнулся:

— Ни у кого из вас еще не было серьезного привода, как мне сказали, — заметил он наконец, — и вы не хотите мараться, что ли?

— Да не в приводах дело, и вообще не в фараонах, — поспешно ответил Тидди. — Я просто сколотил себе команду из таких ребятишек, которые умеют себя вести. Но на днях было тут у нас одно дельце, так что недельку-другую надо бы поменьше отсвечивать, — он помедлил, и никто не мог знать, не глядят ли его красные глазки из-под темных стекол на лежащий на столе маленький острый предмет. — Вот мы и держимся потише, но как водится гуртом.

Хэйвок обвел подвал высокомерным взглядом.

— Мне и говорили, что ты чистоплотен, что и спешу, капрал, тебе засвидетельствовать. Не знаю уж, как тебе это удается…

Эта лесть — бессознательная, по вдохновению — совсем сбила с толку недалекого провинциала.

— Да уж, с такого-то пола и Королеве есть не зазорно, — произнес он с чувством, которого бы с лихвой хватило, чтобы произвести впечатление и на королевскую семью. — У нас свои порядки, и мы их блюдем. А еще тут у нас некоторые удобства, и жратва приличная.

Утомленный и подавленный хищник позволил своему взгляду всего на миг скользнуть на пустую койку рядом с Томом, без ущерба для своего тигриного обаяния. А Долл нащупывал ходы:

— Я зря болтать не стану, но и не из пужливых буду, — завел он издалека. — Но я не скажу, чтобы мы все были сильны чердаками, — он выразительно постучал пальцем по лбу. — Рядовые необученные — ни фамилий, ни тебе бегом с полной выкладкой. Сам видишь, Бригадир, у нас тут некоторые иногда ошибаются.

Сказано было так много очевидного, что казалось непонятным, к чему тот клонит. Никогда еще его оркестр не выглядел более коварным и жестоким. Возбужденные и напуганные, обитатели подвала сидели вокруг двоих вожаков, глядя на бесплатное представление.

С рыночной площади уже доносился шум. И хотя о настоящем дневном свете говорить не приходилось — туман пока и не думал рассеиваться, — однако своды близ решетки над сточной трубой сделались менее черными, на стене напротив «почтового ящика» слабо засветилось фосфоресцирующее пятно. Город проснулся и потягивался спросонок. Совсем скоро семьи, собравшись у накрытого стола за горячим завтраком, развернут газеты, а из всех прилегающих полицейских участков все больше и больше мужчин, хладнокровных и осведомленных, один за другим станут отправляться на дежурство.

Долл сидел, уставившись на доски стола. Нож исчез. Теперь на этом месте покоились руки Бригадира, и пальцы тихонько барабанили по дереву. Долл не смел бросить и взгляда назад, на кровать в дальнем углу, но угрожающе поднял голову, стоило Роли стрельнуть глазом в том направлении. Мучительная мысль блуждала в хитроватом деревенском мозгу, а ситуация была — хуже не придумаешь.

Спустя мгновение он кивнул в сторону лестницы:

— Единственный выход!

— Знаю, — Джек Хэйвок наблюдал за ним с интересом. — Мне сказали. Два входа, а выход один.

Тидди Долл положил подбородок на руки, возможно, чтобы просто не дать им сжаться в кулаки. В далекие давние годы, в залитой солнцем приходской школе Тиддингтона, где огромная двенадцатиместная уборная и дорожки, обсаженные резедой, боролись за лидерство в создании общей атмосферы, был один тощий угрюмый педагог, набитый поговорками, как никто другой из всех, кого Тидди мог припомнить. Одна из них никогда не выходила у него из головы.

Кто обедает с чертом, тот бери длинную ложку.

Он и сейчас словно видел эту самую ложку в своем воображении. Или по крайней мере что-то похожее на нее. Железная, она висела у кирпичной печки в доме его двоюродного деда. Он глубоко вздохнул.

— Я вот все думал тут, Бригадир, нас достаточно, чтобы еще одного среди нас спрятать, и даже на улице, ежели ему, скажем, куда надо в другое место.

— Что ж, голова у тебя варит, — Хэйвок говорил с ним снисходительно, однако дружелюбно. — Это по мне!

— Только ведь и рисково же это нам станет, даже ежели и посчитать, будто мы знать не знаем, кого прячем!

Речь эта, с ее мягким, но сильным саффолкским акцентом была как мольба о прощении. О торговле речь уже не шла. Оба находились в огромном напряжении и понимали друг друга на редкость точно.

Хэйвок потянулся и заговорил, нарочито копируя манеру британского младшего командного состава в полевых условиях.

— Считаю, нам следует обменяться мнениями, капрал. Есть возражения? И Тидди Долл, вздохнув, четко отыграл:

— Собираем офицеров, капитан!

Глава 11Тиддингтонская хитрость

Поначалу Джеффри был единственным, кто уловил ранный маневр Тидди Долла со столом переговоров. Альбинос с нарочитой тщательностью возводил сооружение из ящиков из-под апельсинов, казалось, с одной лишь целью — продемонстрировать изрядную листанию между участниками конфиденциальных переговоров рядовым составом, одновременно перекрыв последнему путь к лестнице. Но в результате получалось так, что место для совещания устраивалось рядом с койкой пленника, словно специально, чтобы тот, беспомощный, задыхающийся от кляпа, мог слышать каждое их слово, то явно нелепое решение человека, столь осторожного поначалу привело Джеффри в недоумение, но очень скоро дьявольская ее подоплека дошла до его сознания: перспектива хладнокровного уничтожения ненужного видетеля могла вызвать некоторые колебания у Долла — но не у Хэйвока.

А гость все еще сидел во главе общего стола, такой колоритный и одновременно такой одинокий в круге света от единственной свешивающейся с потолка лампочки без абажура. Если судить по поведению всех обитателей одвала, то можно было бы и вправду подумать, что это дикий зверь во всей своей гипнотизирующей мощи и непредсказуемости. Стоило ему на мгновение отвлечься от них, углубившись в собственные мучительные размышления, как все облегченно вздыхали, но по большей части он нервозно подмечал всякое движение, тем самым делая напряжение едва выносимым.

Он наблюдал за суетливыми приготовлениями с нарастающим раздражением. И как обычно, ход событий ускорил Роли. Заметив то, что ему показалось оплошностью, бывший рыбак принялся отчаянно жестикулировать. Хэйвок уловил его сигналы, и койка в дальнем углу немедленно оказалась в центре внимания.

— Ну, что там у тебя, капрал?

Эта небрежность, с которой был задан вопрос, вместо ставшей уже привычной четкости, никого не обманула. Долл был к нему уже готов. Он знал, что этот вопрос будет задан, но надеялся, что произойдет это только после того, как события получат некоторое развитие. С подобострастной миной он наклонился над койкой, чтобы подтянуть одеяло повыше, и поспешил к столу. Подойдя к нему так, чтобы быть спиной к большинству, уперев обе ладони в столешницу и изогнувшись, он заговорил конфиденциальным тоном. Его темные очки скрывали любые признаки возможной нервозности, а белоснежная голова так и ходила на фоне темного измученного лица. Только Роли и Билл позволили себе приблизиться к своему вожаку и встать у него за спиной.

— А это, Бригадир, и есть наше частное дело, — произнес Долл, понизив голос до шепота. — То самое, то небольшое дельце, про которое я тебе и толковал. Но, из него уж и дух вон, еле дышит. И так уж два дня и ночь.

Эта ложь доставила огромное удовольствие двоим, застывшим за спиной Тидди, тем, что содержала в себе некоторую долю правды. Версия была призвана упростить их отношения с Бригадиром и в то же время обойти деликатный момент касательно Шмотки. И их обожание Тидди Долла сделалось теперь почти восторженным.

— Это точно, — изрек Роли.

— Да ну? — осадил его Долл, сердито передернув плечами. — Я так понимаю, он может в любой момент окочуриться, а это нам не надо никому. Во всяком случае, он мухи не обидит. Бригадир!

— Кто он такой? Он что, ваш? — Хэйвок расспрашивал их снисходительно, словно детей об их детских проблемах.

Провинциал заколебался. Как сказали бы в Тиддин-гтоне, он «пошел по зыбкой дорожке».

— Нет, — решился он наконец. — В том-то и горе. Этого парня приволокли сюда в доску пьяного. С собой у него деньжата были, а он их возьми да потеряй, и начал тут безобразничать. Ну, мы его и поучили, вот он теперь там и лежит, и это святая правда!

История звучала настолько обыкновенно, что убедила даже двоих, знавших, что это заведомая ложь. Как раз им она показалась особенно убедительной. Хэйвок вопросов задавать не любил, но неумелая работа его возмутила:

— А тут его зачем держать? — спросил он. — Вынесли бы его да и выкинули на улице. В тумане все сойдет!

— Да это-то понятно, — заискивающе бубнил Альбинос. — Так мы и сами собирались. Я сам виноват, что до сих пор этого не сделали. Я все думал, оклемается он и его тащить не придется, а он-то вроде как и не собирается. Ну и все мы тут дали маху, не знаем, может, хватились его, а может, и нет.

— Так вот зачем один из ваших чем свет побежал за газетой?

— Ну, именно, Бригадир, именно. Вот тут-то мы и увидели твой портрет, — Билл так и запрыгал от восторга, что все так хорошо сходится. — Аж жуть, до чего все складненько!

Тяжелый взгляд тусклых голубых глаз остановился на нем:

— Кое-что ускользнуло, — в голосе слышалось подозрение и одновременно обида. — Кто-то окажется в дураках. Боюсь, не весь ли этот окаянный город. А Шмотку жаль. Я мог бы его еще использовать.

— У тебя есть мы, — ревниво воскликнул Билл и подвинулся поближе.

Хэйвок отмахнулся.

— Верно! Вы есть у меня, видит Бог! Ну что, капрал, вы там меня уже ждете, что ли? — он поднялся и перешел комнату, играя каждым мускулом — мощный, великолепный зверь.

А в темноте под одеялом неподвижно лежал Джеффри. Он не мог расслышать ни слова из объяснений Долла и даже не мог представить себе, что его ждет. Наверняка он знал только одно — что он абсолютно беспомощен. Кисти и ступни совершенно онемели, и хотя из-за этого веревки наконец уже не жгли тело, в руках и ногах он чувствовал боль, тупую и пугающую, — словно он никогда уже не сможет ими пользоваться. От кляпа его тошнило, но дышать Джеффри мог, поскольку, хоть одеяло и накрывало его с головой, но возле носа было предусмотрительно оставлено небольшое отверстие.

Сердце его упало, когда они, не обращая на него никакого внимания, уселись совсем рядом. Стало быть, в оценке Долла он не ошибся.

Хэйвок сел спиной к койке, Альбинос — по правую руку от него, а двое других — по левую. С этого места все пространство подвала было в поле зрения.

— Они смирные, потому что лопухи, — голос Тидди Долла гудел над самым ухом пленника. — С ними полный порядок, Бригадир. Не Бог весть какие красавцы, да мне не красота их нужна, я их по виду и подбирал, на этом у меня весь бизнес держится. С ними полный порядок, если только с ними обращаться как надо.

— Да чего ты Бригадиру про ребят толкуешь, Тидди! Он сам кого хошь оценит с первого взгляда, это мы еще в армии заметили. С нашими порядок, Бригадир, пока жратвы хватает!

— О чем и речь, — Тидди решительно перехватил инициативу. — Еще немного — и тут пойдет толковище насчет завтрака. А моральный облик начинается с завтрака, как говорится. Обычно мы заходим в одно местечко тут же, за рынком. Там хозяевами одна семья, они нас уже ждут. По-моему, надо идти туда, как обычно. Внимания на нас там никто особо не обратит, а не приди мы, так начнут думать. А что бы и тебе с нами не сходить? Тебя среди нас и не заметят, если только ты переоденешься и личность замотаешь. А что такого? Обыкновенная разведка, вылазка, ежели угодно!

— А что это за место? — во вкрадчивом голосе послышалась заинтересованность.

— Тесноватое, — поспешно ответил Долл. — Но зато трое дверей.

— Там внутри дым коромыслом, ничего не разберешь, — захихикал Билл, не без успеха копируя повадки гостя. — Да тебя никто и не узнает. Но нам-то ты доверяешь, если на то пошло?

— Если на то пошло, — отрезал Долл, — вы же сами говорите, Бригадир в людях понимает. Так значит, он увидит, кто прав. Мы же все слишком много знаем об этом самом сокровище, про которое пока и речи не шло. Мы то ведь про него годами думали, мечтали о нем. Бригадир дал нам понять, что он знает, что мы знаем. «Живет как лорд», это он так сказал. Ну так вот и все мы хотим жить как лорды, — он сделал внезапное движение. — Мы должны заполучить его, верно, Бригадир! И мы должны им пользоваться!

— Но я всегда имел в виду, что вы будете им пользоваться, — Хэйвок не терял элегантности, даже проигрывая. — Ты мне вполне мог бы заменить Шмотку, капрал. Мне всегда казалось, что все, кто был там, обязаны делиться друг с другом. А остальные…

— Остальные меня мало заботят, — Долл понизил голос. — Они все сделают, как я скажу, а уж я за ними пригляжу, как водится. Заживут они у меня, как лордо-вы дружки, — добавил он сардонически.

— Я думаю! — протянул Хэйвок не без удовольствия. — Роли-то у меня давно в курсе дела. Они с Биллом и Томом были со мной тогда, в моем распоряжении. Я сам их выбирал!

— Верно, Бригадир. Ты своих никогда не бросишь! — Роли произнес эту сентенцию от чистого сердца, так что немедленно последовавшая за ней реакция явилась для него полной неожиданностью.

— Ты это прекрати, — в голосе Хэйвока появилась тревога. — А как же иначе, если человек, конечно, в своем уме? Только нытьем меня не проймешь. И вас я выбрал, потому что вы были мне до зарезу нужны. Сейчас вы мне снова понадобились, и я снова выбираю вас.

Слово скользило за словом, и шепелявый выговор бойкого Ист-Энда уже проступал со всей своей чарующей теплотой. Бригадир словно бы вновь сделался былым Заправилой, Умным Братцем.

— Вы же не часто слышали, чтобы я сам себя хвалил, — заявил он, увлекая собеседников собственнойуверенностью, — но речь-то о том, почему я успел так много, ясно вам? Просто я смотрю на дело трезво. Я знаю, что если бы вас не устраивало, что я вам доверяю, то я бы вам и не доверял. Если вы услышите, что взрослый дядя доверяет кому-то, потому что этот кто-то его любит или там боготворит или еще чего — он же сумасшедший, так? С большим приветом! Нет, стойте на земле обеими ногами. Смотрите на вещи прямо. Вот о чем я все время и толкую!

Казалось, гостя покинули последние признаки былой усталости. Прямо на глазах он возвращал себе энергию, высасывая ее обратно из слушателей большими освежающими глотками.

— Взять хоть того врача, что меня вызволил, не зная, что делает, — продолжал он. — Он не удосужился прямо взглянуть на факты, которые были у него под самым носом, и все-таки он знал. Он знал, понимаете? Он как-то сказанул такое, что я прямо остолбенел. Он сказал: «О, я вижу, Хэйвок, вы вместе с одним из наших великих премьеров полагаете, будто все определяют лишь интересы! Убейте меня!» Он это знал — и ничего не понял! Ну не естественно ли, что за это он и поплатился? Он сам напрашивался. Дело даже не во мне. Я просто дал ему то, чего он заслуживал!

Один только уроженец Тиддингтона уловил глубинный смысл сказанного, и он ему не очень понравился.

— В этом кое-что есть, — заметил он осторожно. — Покуда в мои планы входит идти с тобой, я буду идти с тобой. Уж такой я есть, Бригадир! По крайней мере это честно!

— Это правда жизни, — промолвил Хэйвок. — А насчет честности выкинь из головы.

— А ты штуку-то видел, Бригадир? — несмотря на все усилия Роли не смог удержаться. — Ты же так никогда и не говорил. Ты видел там все? Оно цело? — в его богатом воображении открыточным глянцем засверкала древняя романтика кладов, слитки золота и груды самоцветов под сводами пещеры.

Хэйвок поцокал языком:

— Ты прямо ребенок, которому мороженого хочется, — сказал он. — Нет, разумеется я его не видел. Оно хорошо спрятано. Вот потому-то оно все еще там, оно ждет нас, просто надо забрать его оттуда побыстрее. Послушайте, что было во время того рейда. Сделав дело, мы остались в доме одни, Элджинбродд и я. На мне лежало выполнение приказа, а он должен был подтвердить, что оба мертвы. Ему это дело не понравилось, он был другого склада. Голова у него была набита разной чепухой. Нет, он не дрейфил, но того, что есть во мне, в нем не было и не предвиделось. Он сходил в дом на разведку, а потом я зашел в спальню и все сам сделал, пока он ждал. Как только я вышел, пошел он. Возвращается белый как бумага, но как всегда спокойный, и говорит мне, дескать, все о'кей. Других заданий не было, это мы выполнили и согласно приказу должны были немедленно покинуть помещение и присоединиться к вам на берегу, пока никто не появился на дороге. Стояла мертвая тишина. Шум мотора мы бы услышали за пять миль. Когда мы добрались до маленького садика позади дома, он меня остановил.

Слыша все это, Джеффри, казалось, и сам ощутил неподвижную тишину весенней ночи, запах трав в маленьком французском замке, услышал шум моря, колыбельный и вечный, и за спиной этих двоих в еще не остывшей спальне увидел страшное зрелище.

Воссозданная картина казалась тем более зловещей, что Хэйвок ничего особенно чудовищного в ней не находил. И это полнейшее отсутствие эмоций, безучастное воспроизведение образа объятого ужасом молодого офицера, исполняющего задание при помощи этого безотказного и бесчувственного живого орудия, как бы ожившего ножа, и вызывало ощущение беспредельного страха.

А Хэйвок продолжал:

— Элджинбродд и говорит мне: «Постойте минутку, сержант, я хочу сбегать поглядеть, все ли там в порядке». И оставил меня стоять, только я сразу же увидел, где он, по свету его фонарика. Зашел он в какую-то каменную клетушку под стеной. Натурально, я за ним, потому что не хотел ничего упустить. Как-то он так сказал, что мне стало любопытно, понимаете? Там он и оказался, я увидел пятно света на камне. Там внутри было пусто, как в жестянке для подаяний. Потом он объяснил мне, что это ледник, штука такая, где еду Держали, когда холодильников не было. Просто такая голая нора с разукрашенным водостоком, а в конце статуя. И все. И я говорю: «Что ли они забрали его, сэр?» Он засмеялся. Я успел увидеть его зубы, прежде чем погас фонарь. И он сказал: «Нет, слава Богу, все цело. Им теперь ничего не найти, если только не будет прямого попадания, а тогда уже все равно».

— Но ведь он принес кое-что оттуда, — от волнения Роли впал в пафос, — он дал каждому из нас по сувениру! Неужто не помнишь. Бригадир! Он дал нам каждому…

— Те были из самого дома, — урезонивал Хэйвок. — Мы обставили все, чтобы фрицы решили, будто это грабеж. Великая мысль! Никто не должен был знать, что это акция противника. По виду все должно было быть простой уголовщиной. Там было полно всяких безделушек, так что я понял, что если уж там что и припрятано, так оно того стоит. А мы просто устроили кавардак и обчистили золоченые кабинетики у входа. Кой-какие штучки Элджинбродд сохранил для вас, а остальное мы сунули в кусты живой изгороди, я тоже захватил парочку, но ведь мы шли практически налегке, а возвращаться надо было по тому же проклятому скальному обрыву.

— Долго же вы возвращались, — казалось, Роли пронес сквозь годы старую обиду.

— Еще бы не долго. Но тогда-то я и понял, что к чему. Ты, видать, про луну забыл, а я ее помню. Какую-то минуту небо было в тучах, а потом как засверкает это самое светило, прямо как прожектор. И мы с Элджинб-роддом на гребне утеса, что твои маяки. Ну, бросились оба ничком. Ничего не оставалось, кроме как ждать. Элджинбродду показалось, будто машина поворачивает с дороги. Он так и сказал. Он заговорил — ив этом была его ошибка. Я понял, что теперь он у меня не отвертится, и принялся выспрашивать его про ледник.

Что же там у вас в колодце, сэр, спрашиваю, фамильный сервиз? И тут я обомлел. Он меня, видно, вообще за человека не держал, понимаете? И оттого разговаривал со мной так, как если бы я был его винтовкой или чем-то таким. Нет, говорит, сержант, там сокровище Санта-Дил, и оно в порядке. Я, говорит, о нем и не знал, пока мне не стукнул двадцать один год, иначе я бы его увез из этой страны. А тут уж, говорит, было поздно и пришлось его прятать. Я, говорит, в роду последний. Теперь, говорит, никто кроме меня про него и не знает. Ну, я-то как ни пытался его заставить повторить название, но майор ни в какую. А мне оно было — как имя затонувшего корабля!

Тайна корабельного сокровища, передаваемого из поколения в поколение и доставшегося юноше-сироте, едва тому стукнул двадцать один год — никаких красок не хватит передать этот феерический образ. Он озарил подземелье своим сиянием, завораживающим, как лунный свет. Роли лишился дара речи, у Долла пересохло во рту.

С улицы доносились первые звуки просыпающегося рынка. Те, что сидели на другом конце подвала, уже заерзали, не подымаясь, впрочем, со своих мест. Негромкий мурлыкающий говорок Хэйвока, помноженный на шесть лет ожидания, зачаровал и их.

— Тут я и спрашиваю, а что будет, если его убьют. В таком случае оно останется тут на вечные времена, что ли?

— А он что? — Роли весь дрожал.

— А он сказал такое, что ничего кошмарнее я за всю жизнь ни от кого не слышал. Тогда, говорит, оно отойдет к тому человеку, за которого выйдет моя жена. Я, говорит, оставил полное руководство в запечатанном пакете, который он получит в день свадьбы: одной-то ей, говорит, с ним не справиться, но ведь она, говорит, обязательно найдет кого-нибудь вроде меня.

Джеффри, лежавший на мешках, так что голова его была менее чем в трех футах от рассказчика, чувствовал, как слова Хэйвока болезненно отдаются в его сердце.

Вот он, ключ. До пленника донесся недоверчивый шепот, но как бы издалека, как бы с того света. А в прозвучавших только что словах он, напротив, уловил несомненный обертон реальности. Разумеется, именно так Элджинбродд и поступил. Кто знает Мэг и старого Эйврила, тот поймет, что ничего другого просто не оставалось. Более того — то был абсолютно мужской, простой, но нетривиальный шаг, на который в подобных обстоятельствах он пошел бы и сам.

И это его настолько поразило, что на какое-то время затмило всю опасность его собственного весьма плачевно-положения. Сколь дальновиден оказался Элджинбродд!

Чем больше о нем узнаешь, тем это очевиднее. Они с Мартином в самом деле похожи в их странной смеси практицизма и романтики, консерватизма и тяги к риску. Вся ревность, питаемая Джеффри к Элджинбродду, взметнулась факелом палящего пламени, достигла своего апогея и погасла, как прогоревший дотла костер. Он освободился от нее совершенно внезапно, и так же внезапно Мэг таинственным образом стала принадлежать лишь ему.

А тем временем над самим Ливеттом нависла серьезная опасность. Хэйвок перешел к практической стороне дела:

— Стало быть, так держать! Я уже взялся за это и пока что ничего не сделал, что бы не входило в мои планы. Я уже тогда для себя решил, что займусь этой штукой, как только возвратимся из рейда — только хороший план, хорошая организация и неукоснительное исполнение. Тогда дело беспроигрышное. Такие вещи не подводят. Не давать слабины, не паниковать, и никаких свидетелей. Начать с того, что разыскать пакет, оставленный Элджинброддом. Это необходимо. Рейд был сверхсекретный. Никто из нас, кроме майора, не знал, куда мы направлялись, а его хоть распни, ничего из него не вытянешь. Мы считали, что это Франция, но ведь могло быть все что угодно на западном побережье Европы. Нужно разузнать точное местоположение этого дома и где эта штука в доме припрятана. А еще понадобятся ксивы, ну, документы на вывоз. Элджинбродд это уж непременно предусмотрел. Он все устроил, чтобы у нового супружника его жены не было никаких проблем. Для того-то все и делалось. А как только я эти бумажки заполучу, любая иностранная полиция будет на моей стороне. Они и подтащить его помогут, если понадобится. Ведь всем вам надо много, горстки-другой не хватит?

Тидди Долл сидел не шелохнувшись, задрав подбородок, темные очки скрывали выражение его глаз.

— Ну и кому же майор Элджинбродд отдал то письмо? — спросил он наконец. — Жене, что ли?

— Нет. Она бы его тут же вскрыла. Как всякая женщина. На этот счет я и не беспокоюсь. Я был уверен, что он оставил его у своего адвоката.

Атмосфера сразу же сделалась напряженной. Долл облизнул губы.

— И ты пошел туда вечерком посмотреть?

— Да, — он заговорил вкрадчиво, растягивая слова. — Я туда уже давно собирался. Как только встретился с моим человеком и переоделся, так туда и отправился.

Хэйвок замолчал, и тут Тидди Долл сделал неожиданный ход. Осторожно вытянув ногу, он незаметно, но достаточно ощутимо лягнул койку, на которой лежал Джеффри, с тем, чтобы уж наверняка привлечь внимание пленника ко всему, что будет сказано.

— И ты пошел туда на мокруху, Бригадир? — ненавязчиво подсказал Альбинос.

— Да. Потому что свидетелей мне не надо, я так себе назначил.

За столом переговоров воцарилась тишина, и прошло изрядное время, прежде чем Долл смущенно заговорил. Столь долго тешившая его мечта уже начинала осуществляться, но одновременно поворачивалась непривычной, неуютной стороной, и решимость Альбиноса слабела.

— А почему ты так уверен, что оно на месте, после стольких-то лет, а, Бригадир? — спросил он.

— Потому что оно ждет меня! — убежденность в его голосе произвела на слушателей сильное впечатление. — Потому что найти его суждено мне. Я это почувствовал сразу, как только о нем услышал тогда ночью на утесе, — он тихонько рассмеялся. — Вам не понять, но я вам говорю. Элджинбродд должен был довериться именно мне, и видно, чертова луна вышла, чтобы помочь ему это сделать. Мы должны были отправиться в ту вылазку вместе, а в том, что это так, вы убедитесь сами. Все происходило довольно странным образом. Нужен был именно я. В армии полмиллиона сержантов, было из кого выбирать, но они искали для этой работы именно меня, и знаете как?

Он буквально притянул их к себе, вливая субстанцию собственной убежденности в их неподатливые уши.

— Вы же не слышали про систему Холлерита, ведь нет же? А есть в армии такая штука, американцы придумали. Объяснять не берусь, в общем, это такая машина размером с целую комнату, вроде огромного кассового аппарата. Решили, скажем, что им нужен какой парень — атлетического склада, с боевой подготовкой, бывалый, крутой, способный вскарабкаться по отвесной стенке и если надо втащить за собой другого, не способного, двадцати шести лет, без особых примет, не имеющий, насколько известно, ни семьи, ни женщины, общительный, — и так далее, все что им угодно, вплоть до цвета глаз. Потом нажимают нужные кнопки, и выскакивает карточка с личным номером такого парня. Будь таких парней двое или трое, столько же выскочило бы и карточек. Ну не волшебство, а, капрал?

Тиддингтонцу это напомнило кое-что другое. Он облизнул пересохшие губы.

— Дальше, Бригадир.

— Меня нашла эта машина, — произнес Хэйвок серьезным тоном. —Единственная карточка, которая подошла, была моя, а знаете, где я в это время был? Я сидел на губе и ждал трибунала. Я-то думал, что все, крышка, влип так влип. Как вдруг меня оттуда вытаскивают, все прощают, восстанавливают в звании, разрешают добровольцем вызваться на задание, натаскивают и ставят в пару с Элджинброддом. Им нужен был я. А я был такой один. Времечко было жаркое, а у них с исполнителем заминка. И вот появляюсь я.

Он выпрямился на своем ящике, откинувшись чуть назад, так что койка Джеффри качнулась от толчка.

— Скажете, ну и что такого, — продолжал он. — Ну, достижение науки. Да, но это еще не все. Когда нас натаскивали вместе с Элджинброддом, я стал о нем расспрашивать, и как вы думаете, что я узнаю? Я узнаю, что знаком с его знакомыми, и что именно он всегда маячил у меня перед глазами. Он был единственным офицером, за которым я мог все время наблюдать. Я знал кое-кого из его ближайшего окружения, вы понимаете! И эти люди и мне были ближе любых других. Вот почему, чуть он со мной заговорил на том утесе, я уже знал, что все, что бы он ни сказал, страшно важно для меня и войдет в мою жизнь.

Он умолк в ожидании их реакции, и заметив, что они лишь смущенно заерзали, рассмеялся:

— Ну я же сказал — вам этого никогда не понять! А вот сидишь час за часом в камере, как монах в келье, и постепенно начинаешь понимать. Для вас это простое совпадение, но случайных совпадений не бывает. А бывают шансы. Если стоять на земле обеими ногами, тогда шанс — твой.

— По мне так чтой-то уже пошло религиозное, — захихикал Билл, которого с головой захлестнуло эмоциональной волной, от которой срывался певучий голос рассказчика.

Хэйвок бросил на него сумрачный взгляд:

— Религия — чушь! Такие вещи ей не по зубам. А это зовите Наукой Удачи — так ее называю я. В ней всего два правила: смотреть в оба и не давать слабины! Я им следую, тем и силен!

— Это точно, Бригадир, с чем другим, а с силой у тебя порядок! — торопливо заговорил Долл. Вообще-то он и раньше замечал, что у людей случаются странности, особенно если кто большой срок отмотал, но на всякий случай насторожился. — И ты мог сидя там, следить за женой Элджинбродда?

— Конечно. Я за всеми за вами следил. На казенных-то харчах услышишь куда больше, чем на воле, если, конечно, заняться делом вплотную. Всю нужную информацию мне доставляли туда, а все мои распоряжения передавались оттуда. Я узнал, что она опять собирается замуж, еще за два месяца до того, как объявили о помолвке.

— Собирается замуж?

Это была новость для всех них, а Роли даже отшатнулся и гримаса ужаса исказила его угловатые черты.

— Ты что ли хочешь сказать, она уже того? Неужто новый тип получил пакет?

— Нет. Про пакет он еще не знает, но узнает, так что надо поторапливаться. Я бы мог дать винта сразу же, как узнал про этого нового. Но доктор, с которым я работал, хоть уже и клюнул, но малость не дозрел, и тогда я уговорился со Шмоткой, и он стал выделывать разные коленца, которые мы вместе придумывали на тот случай, если все произойдет, пока я буду припухать на курорте. Роскошная была идея, и сработала как — мечта! Мой человек уж решил, что они расторгнут помолвку, но тут незадача со Шмоткой. Видно, где-то дал слабину, иначе бы ничего не случилось. А он и был слабак. Последний раз он нас обоих спалил — не сумел сделать своего собутыльника. Пришлось следующего дожидаться, а к тому времени фарт наш весь вышел. Уж не знаю, как он сплоховал на этот раз. Не иначе, новый жених его самого сцапал!

Вот оно! Джеффри ожидал каждого следующего слова с ужасом, который кинжальной болью пронзал его, не давая перевести дух, кто-то из них троих должен, наконец, сообразить, что к чему.

Но Долл заговорил, и стало ясно, — его мысли все еще заняты пакетом, этим сезамом, отмыкающим пещеру с сокровищами.

— И у адвокатов его не было? — произнес он задумчиво.

— Нет. Тут я уверен.

Хэйвок говорил, словно всматриваясь в самого себя, словно ища хоть какое-нибудь упущение, могущее объяснить его неудачу. Блестящие, как у крысы, глаза зрителей следили за ним из-под противоположной стены. Музыканты сидели уже наготове, в уличных нарядах, крепко сжимая свои злосчастные инструменты в ожидании завтрака и нового дня.

— Но я его раздобуду! — продолжил Хэйвок. — Я пощупал ночью еще одно местечко. Адресок я получил, как только оказался на воле. Мой человек раздобыл. И я двинул в новый дом этого приятеля — он дом строит, чтобы забрать девчонку туда после свадьбы. И там тоже — ничего путного. Они туда еще толком не перебрались. Бумаг на месте вообще никаких не было, — он неожиданно рассмеялся. — Я там чуть не влип. Я видел, что снаружи фараон торчит, но решил рискнуть и вошел. Думал, у меня времени вагон — в таком тумане-то! Да легавые, видно, ждали только его сигнала и вломились в дом всем скопом — пришлось из окошка прыгать! А в доме был кто-то еще. Женщина. Я пудру прочуял.

Волосы у Джеффри зашевелились, а губы беспомощно двигались под кляпом.

— Видеть меня она не могла, — продолжал тем временем Хэйвок. — Она стояла на лестнице, когда я был в одной из комнат. Но на нее я не стал время тратить. Не потому что я дал слабину. Просто, когда я ее заметил, полиция подъехала, и надо было рвать когти.

— Кому и быть, как не ей самой, — взволнованно прошептал Роли, словно это он сам таился в оцепленном полицией доме. — Прислуги-то теперь нету, Бригадир. С этим уже все, пока ты сидел-то!

— Что? — воскликнул тот с таким чувством, что все вздрогнули.

— Да она, она это, — повторил Роли. — Скорее всего. А пришей ты ее, у нас бы теперь времени было сколько влезет, — добавил он вяло.

— Я не знал, — Хэйвок заговорил теперь громче. — Говорю вам, не знал я. Запах пудры, мне, правда, понравился — но я не знал, что это она.

— Да не было бы в этом толку, Бригадир, и ты это знаешь, — Тидди Долл встрял в разговор инстинктивно. Он один понял суть суеверия Хэйвока, и попробовал вернуть того на твердую почву. — Я и толкую, откуда бы вообще взяться тому фараону у дома нового приятеля? Нешто твой человек, о котором ты все повторяешь, и полиции тоже докладывает или легавые разнюхали, что ты тогда у адвокатов шуровал насчет Элджинбродда? А коли так, тебя, что ли, обложили со всех сторон?

Лобовой вопрос вызвал такой ответ, от которого все остолбенели:

— Да будет тебе известно, капрал, что ты уже не первый сегодня ночью задаешь мне этот вопрос!

Тидди Долл кивнул, и свет блеснул на черных стеклах очков, подчеркивая их непроницаемость.

— Вот оттого-то твои фартовые дружки тебе не больно-то помогут, Бригадир, — произнес он серьезным тоном. — Потому-то ты и подался к нам, к мелкой-то сошке. Ты там, у адвокатов-то, совсем вызверился. Ты даже перчаток не надел!

— Я всегда ношу перчатки!

— А вот и нет, сам знаешь, — Тидди замотал своей здоровенной головой. — Ты на войне потерял эту привычку. Такая простая привычка, что сама у тебя из головы вылетела. Ночью у адвокатов ты троих прирезал за одно только, что они тебя видели и могли бы опознать, а сам наследил по всей лавочке. Это уж не слабина, это ты разошелся как зверь какой!

Он замолчал, и наступила тишина. Леденящий ужас Хэйвока, осознавшего наконец, что к чему, казался столь явственным, что передался остальным. Тидди Долл не ведал жалости.

— Все уже было в газете. Ты же ее не читал, Бригадир, а мы читали! — тон его был самоуверенным и насмешливым. Тидди норовил посильнее раздразнить собеседника, подкалывая его, сбивая с толку, как матадор разъяряет быка.

И все это понимали, но один лишь беззащитный пленник за его спиной понимал цель этого.

— Ну так как же насчет твоих правил, Бригадир? — Долл тяжело дышал, его непроницаемые стекла уставились на смуглое страдальческое лицо. — Никаких свидетелей, говоришь? Хорошо же ты начал, валяй продолжай в том же духе!

— Тидди! — не вынес напряжения Роли. — Ты сдурел совсем! Заткнись, ты слышал!

— Он абсолютно прав! — потерявший певучесть голос срывался на фальцет. — Он прав. Я должен был работать в перчатках, и должен был разобраться с той женщиной в новом доме Ливетта, кто бы она ни была. Я…

— Кого-кого? — Тидди Долл мигом позабыл все прочие соображения, имя оглушило его, как пощечина. — Кого дом, как ты сказал?

— Джеффри Ливетта.

Подозрение вспыхнуло в мозгу Хэйвока, и он резко обернулся, готовый увидеть некое особое, глубокое и ужасное значение во всяком совпадении.

— Ливетт, — повторил он. — Это и есть новый жених. Конверт предназначен ему. А что такое? Говори, капрал! Что? Ты что, слышал это имя раньше?

Глава 12Официальная акция

А тем временем наверху первые рыбные торговцы, мокрые, как и их товар, валом валили из проулка на рыночную площадь. И вот уже образовался длинный обшарпанный ряд, который время от времени размыкался, чтобы дать дорогу добродушно извиняющимся грузчикам, подтягивающим мешки в зеленную лавку, и смыкался снова.

К утру туман сделался еще гуще. За двадцать четыре часа городские свалки наделили его плотью и запахом, и теперь он был леденяще-мерзостным.

Именно в недрах зеленной лавки и зародилась та «пара слов», которой суждено было вырасти в полнозвучный рыночный гвалт. Зеленщица, полная женщина, закутанная едва ли в дюжину вязаных кофт, каждая из который хоть краешком давала знать о своем существовании, тем не менее мерзла в них и потому раздражалась. Душу она отводила, отвечая двоим мужчинам, обратившимся к ней официально и вежливо.

— Но ведь у нас уже все что можно померили, — протестовала она. — У нас уже были на той неделе. А мне дела нет, будь вы хоть из самого из правительства, хоть от лорд-мэра, для налогов нас уже обмеряли вот и весь сказ. А если налоги еще больше будут, то мне платить нечем. Такое устраиваете, что можно подумать победил Гитлер!

Раскаты ее могучего голоса явственно слышались с улицы сквозь незастекленное окно, и невысокий мужчина в рыбном ряду аккуратно сплюнул на мостовую:

— Скажи лучше — русские, — кратко заметил он.

— Прямо он русский, этот Джек Хэйвок, — не разобрав, отозвался торговец рыбой, шваркнув камбалу на развернутый газетный лист, протянутый ему старушкой. — Нашенский он, отечественного производства, вроде как наша рыбка. Ну, бегите, матушка, почитаете потом у камелька. Погрейтесь там за мое здоровье!

Лавочница продолжала ворчать:

— Я скоро больная буду ото всяких этих властей. Уж и на той неделе весь дом обшарили.

Визитер повыше, приятной наружности господин, сменивший роговые очки на специальные окуляры санитарной службы, глядел на нее обеспокоенно. Мистер Кэмпион попал в весьма щекотливое положение. Он был вынужден заниматься расследованием, не прибегая к помощи полиции, не будучи вполне уверен, что Ливетт не замешан в каком-либо неблаговидном деле. Поэтому адрес оркестра пришлось добывать из неких далеко не официальных источников, и наконец теперь, когда адрес Уже был найден, оказалось что он не совсем точен. Кэмпион понял, что войти в подвал можно только через подсобное помещение лавки. Он сожалел, что представился налоговым инспектором, но куда больше его тревожило предчувствие, что медлить нельзя ни минуты.

Он посмотрел на своего сопровождающего, и мистер Лагг, приобретший благодаря макинтошу и котелку весьма солидный вид, понял, что пора идти на выручку. Он пододвинул даме кипу старых налоговых деклараций.

— Да не стесняйтесь вы, с такой-то славной наружностью, — начал он с несколько неуклюжего комплимента. — Вы ведь помочь нам хотите, голубушка, правильно?

— Да уж прямо! — усомнилась она. — А наружность вы мою в покое оставьте, она при мне всю жизнь, я про нее и слушать ничего не желаю. Уходите-ка отсюда! Идите у соседей меряйте!

Мистер Кэмпион кашлянул:

— Я только насчет подвала, мэм, — сообщил он доверительно. — Наши ребята маху дали — не включили размера подвала, вот нам и пришлось вас снова беспокоить.

— А-а, хотите чтобы я налоги платила за здорово живешь! Вдвоем явились подвал мерить! Нет уж! Ключа я вам не дам. Не могу вас туда пустить. Мои жильцы оставляют мне ключ, когда уходят на работу. Вон он на гвоздике висит. Только дотроньтесь — я мигом полицию позову! — она растерянно замолчала, и все трое, застыв, уставились на громадный и пустой гвоздь, торчащий из зеленой дощатой стены. — Пропал! — возопила она. — Кто взял? — и повернулась к Лаггу, свирепея от внезапного подозрения.

— Да обыщите меня, миссис, — толстяк даже оскорбился..

— Недосуг мне, а то бы обыскала его как миленького, — ее блестящие глазки, такие же маленькие и темные, как у него самого, окидывали его объемы с нескрываемым злорадством. — Ишь, чего это из вас так выпирает? Собор святого Павла?

— Хо! От кого это я такое слышу, а? — задетый за живое, Лагг позабыл всякую осторожность. — Не иначе от Марго Фонтейн из балета Ковент-Гарден!

Получалось глупо. Разгоралась настоящая, чисто лондонская склока, бестолковая, с переходом на личности. Обтянутый шерстяной кофтой бюст колыхался, лицо лавочницы приобрело оттенок спелой сливы, и перепачканная землей рука уже взлетела для удара. Но тут же опустилась, и дама, пересиливая себя, как если бы ей пришло в голову кое-что похлеще, перегнулась через горку пламенеющих апельсинов и завопила что было мочи: «Полиция!»

К ее величайшему замешательству, констебль ее услышал. Он немедленно возник у самой лавки, его гладкая синяя спина замаячила уже в ярде от дверей. Более того, он с явным облегчением заторопился на подмогу, потому что, пока перебранка в лавке только разгоралась, другая уже вовсю полыхала в рыбном ряду. Началась она с маловразумительного спора о вероятности восточно-европейского происхождения Джека Хэйвока, но самое пламя вспыхнуло, когда некая женщина с курчавыми волосами, чистым выговором и без тени юмора в глазах выступила против употребления слова «русский» как уничижительного. Речь ее была складной и внятной, но не слишком уместной, в связи с чем рыбный торговец, оскорбившись эпитетом «мелкобуржуазное убожество», из коего вполне понял только интонацию и первые буквы, яростно развернулся в ее сторону и обозвал ее «кровавой пацифисткой большевиков».

Тут же, как по сигналу, все вокруг принялись категорично излагать собственные взгляды на наболевшие проблемы, и полицейскому пришлось покинуть свой закут.

Этот офицер был немолод, его рыжеватые волосы успели уже несколько поредеть, к тому же он здорово устал за долгую холодную ночь. Так что одного его присутствия оказалось явно недостаточно, чтобы утишить гвалт, а его предупреждению «Эй, эй, ну кто там» грозила серьезная опасность остаться без внимания.

Вот почему он почувствовал облегчение, когда крик, донесшийся сзади, из закрытого помещения, упростил его обязанности, сделав их относительно более мирными. Он немедленно развернулся и вошел в лавку.

— Так-так, а у вас тут чего?

Властный голос, долетевший до рынка, и слова, обещающие интересное развитие событий, достигли наконец искомого эффекта. Расшумевшаяся толпа вокруг рыбной тележки повела себя в точности как хнычущий ребенок, вдруг получивший конфету. Шум прекратился немедленно, и все внимание переключилось на зеленную лавку.

Внезапно оказавшаяся на авансцене лавочница растерялась. Ее гнев улетучился, уступив место рассудительности, чтобы не сказать обеспокоенности, — как бы теперь оправдаться. Когда она наконец замолчала, констебль перевел взгляд с представителей власти на гвоздь.

— А что это вы решили, что ключ вообще пропал? — поинтересовался он миролюбиво. — Они разве уже ушли? Я что-то не видел, чтобы они проходили.

— Уже десятый час! О Боже мой, офицер, это все печка! Я их все время предупреждала. Я сама как-то в газете видела. Целая семья погибла, угорела за ночь от такой вот железной печки!

Она оказалась прирожденной актрисой — яркий и выразительный образ был создан при минимуме слов. Зрители оказались захвачены, игра им нравилась. Оркестрантов все знали, по крайней мере, в лицо, и предположение, будто вся честная компания отравилась угарным газом в склепе у них под ногами, повергла бы в ужас даже наиболее пресыщенную публику. На констебля оно произвело несомненное впечатление.

— Не говорите так, мамаша, не надо, — запротестовал он. — Скорее всего дрыхнут они, и все. В такое утро оно и не грех!

Мистер Кэмпион ухватился за представившийся шанс:

— И тем не менее, — произнес он твердо, — я надеюсь, вы подтвердите это, офицер, что произвести осмотр необходимо, — и добавил конфиденциальным шепотом, как один слуга государства другому. — Мне бы только быстренько пройтись с рулеткой, и все.

Констебль колебался. Квартал был не из тех, где с подобными визитерами долго церемонятся, а ему тут еще служить и служить. С другой стороны, его ухо уже уловило свистящий шепот из тумана за спиной:

— Двадцать человек, и все лежат рядком, как овечки — будто после воздушного налета. Звоните девять-девять-девять!

— Я не могу вам этого позволить, поймите меня, — пробормотал полисмен в ответ Кэмпиону, — но если вы пойдете со мной, тогда, думаю, ничего.

Он повернулся на каблуках, и двое пошли за ним, а толпа сначала расступилась, пропуская их, а затем сомкнулась и хлынула следом.

В это время в подвале Тидди Долл только-только отодвинул ящик, на котором сидел, и встал, щелкнув каблуками. Хэйвок потянулся к нему всем своим существом, его странные непрозрачные глаза потемнели от волнения. Ему не терпелось узнать об этом новом совпадении, которое бы придало еще большую силу его жутковатой философии.

— Что? Ты что, слышал это имя раньше?

Долл безмолвствовал, но голова его работала вовсю. Потрясающий успех его замысла превосходит ожидания. Ненужный свидетель за его спиной уже считай что мертв. Но осталось преодолеть одно маленькое затруднение. Если Бригадир решит потолковать с Джеффри Ливеттом, прежде чем его укокошить, а в данных обстоятельствах это весьма даже вероятно, опасная тема Шмотки обязательно всплывет. Он тревожно глянул на двоих других участников переговоров, и с облегчением заметил, что это имя не вызвало у них отклика — оно не произвело на них никакого впечатления, хоть они его прежде и слышали.

Долл все еще стоял, прикидывая, как бы соврать поубедительнее, когда наружная дверь легко подалась под рукой констебля и проход загудел под напором хлынувшей в него толпы. В тот же миг внутренняя дверь распахнулась от сквозняка, и все кто был в подвале, за исключением одного, повскакивали на ноги и уставились наверх.

Полисмен в форме, двое государственных служащих в официального вида плащах и кучка галдящей и пихающей друг друга публики закачалась в дверях над лестницей.

В это первое цепенящее мгновение Тидди Долл ощутил на своих плечах хватку рук, о силе которых не подозревал. Его, словно ставшего вдруг невесомым, буквально передвинули с места на место, установив точно между Хэйвоком и вошедшими. Его употребили вместо Ширмы, и в дальнейшем, можно предположить, отнесутся к нему столь же равнодушно, словно ничем другим он и не является. Это открытие укрепило его дух как ничто Другое, и он постарался держаться достойно сложившейся ситуации.

— Хэлло? — зазвенел его голос, ясный и вызывающий. — Чего вам? Мы все дома!

Все шло удачно, и он бы выкрутился, вот уже и констебль повернулся было к выходу, бормоча что-то извиняющимся тоном, но не все музыканты оказались из того же металла, что и их предводитель. Едва миновало первоначальное остолбенение, как цепочка сидящих под дальней стеной заволновалась и дрогнула. Карлик испустил очередной истерический вопль, и вся незадачливая рота рассыпалась по комнате, как рухнувшая баррикада.

Констебль, пораженный несоразмерностью этого смятения, вернулся. Хэйвок утрачивал власть на глазах. Он уже посматривал на решетку в потолке. Но подпрыгнуть так высоко было и тигру не под силу, а возникшая сзади паника уже докатилась до Долла, словно волна ледяного воздуха из открытой двери. Альбинос рявкнул на своих подопечных, в очередной раз утверждая собственный авторитет. Голос его гремел, как у старшины, от него, казалось, исходила необычайная сила.

— Стрройсь! Рраввняйсь! Да какого там! Продрыхли, так чего теперь паниковать! Музыку свою не забудьте! Жратва вас уже дожидает! Долго мне тут вас ждать — а ну, гляди веселей!

Карлик затрусил за ним с леденящими кровь криками, Долл, схватив маленького человечка за воротник, поднял его и метнул себе за спину.

Длинные руки поймали беднягу, и тот с торжествующим кличем уселся на так понравившееся ему место — на плечи Хэйвока. Высоко над головами своих мучителей. При всем желании Долл бы не смог выдумать ничего лучшего для маскировки своего гостя, потому что совершенно естественным образом все взгляды устремились на всадника, а не на коня.

Тем временен цимбалист уже подымался по лестнице, и Долл шагнул вперед, глянув на незванных гостей сквозь темные стекла очков.

— А мы только собрались сходить позавтракать! — заявил он. — Будут возражения?

Констебль, задержавшийся только потому, что наседавшая сзади толпа делала невозможным отступление, махнул рукой, даже не пытаясь ничего объяснить, и потеснился. Его увенчанная шлемом фигура подалась назад, и голос гулко раскатился, словно в бочке:

— Посторонитесь, пожалуйста! Ведь тут закрытое помещение! Посторонись! Проходите, проходите, не задерживайтесь!

Не отступили только двое в плащах, и тот из них, что похудее, даже шагнул на одну ступеньку вниз. Доллу он совсем не понравился, а молчание показалось подозрительным.

— Мы подымемся, если вы не возражаете! — выкрикнул Альбинос предостерегающе: он надеялся поскорее отделаться от неприятных посетителей и сохранить за собой власть в подземелье, но его снова подвели свои же. Не успел он договорить, как те всем скопом навалились на него и вытолкнули вверх по лестнице. — Чего вам угодно? — снова рявкнул он на Кэмпиона, да так, что джентльмен невольно взглянул в его сторону. И в этот самый миг карлик, чья голова возвышалась надо всеми, а маленькие пальчики цеплялись за нижнюю часть лица того, кто его нес, мелькнул среди толпы и шмыгнул в образовавшийся в ней проход, последним уходил Долл, поспешая за всеми остальными. И это была катастрофа: Бригадир к этому времени был уже страшно далеко, — лишь силуэт карлика маячил в мутном прямоугольнике света в дверном проеме. Так что слушать незванных гостей Тидди было некогда. По первым же их словам он понял, что это не полисмены в штатском, и утратил к ним всякий интерес, а если он потеряет Бригадира сейчас, то потеряет его навсегда, а с ним вместе — и все остальное. И он яростно рванулся из-за спины Лагга.

— Не могу вам помочь, — бросил он толстяку через плечо. — Ничем не могу вам помочь, — и выскочил в туман, следом за своим оркестром.

Мистер Лагг едва устоял на ногах, а когда повернулся к спутнику, его маленькие черные глазки расширились до пределов, отпущенных природой.

— Черт знает что! — воскликнул он, — И вы про все про это знали?

— Не вполне, — Кэмпион уже спускался вниз по лестнице. — Но меня это как-то и не беспокоит, а вас?

Лагг нагнал его уже внизу. Так они и стояли, оглядывая брошенную в беспорядке комнату, в которой, впрочем, все еще была заметна обыкновенно царящая тут опрятность и поразительная, отдающая карболкой чистота. Печка догорала, сквозь незакрытую дверцу виднелось желтоватое пламя.

Лагг сдвинул котелок на затылок.

— Мистера Ливетта среди них не было, старина, — произнес он, неизвестно почему понизив голос. — Я как следует каждого рассмотрел, пока они проходили. Ну не цирк, а? Бродячий зверинец с музыкой, ей-Богу!

— Вы заметили того, кто нес карлика?

— Типа в берете? Нет, толком не разглядел, но это не он. Высоковат для него. А что это вам в голову пришло?

— Да упустил я его. Альбинос только того и хотел. Знать бы зачем? — Кэмпион шел вдоль ряда коек, расправляя все подозрительные бугры на одеялах. Действия его отличала та особая тщательность, какая появляется, когда не столько ищут, сколько боятся неожиданной находки, и все же несмотря на его усердие он мог бы и не обратить внимание на койку в дальнем углу. Блеклые в сумраке упаковочные ящики вокруг «стола переговоров» были разбросаны как попало, и оттого куль, завернутый в темное одеяло, поверх которого сообразительный Роли успел водрузить коробку, казался совершенно незаметен.

Окинув глазом альков и заглянув под лестницу, Кэмпион выпрямился.

— Джефф! — позвал он по какому-то непонятному импульсу. — Джефф, где вы?

Его голос, столь же характерный, как роговые очки и бледное лицо, разнесся по всему пространству темного подвала, еще хранившему тепло оставившей его компании.

Двое стояли, вслушиваясь, и сквозь открытую дверь наверху до них доносился грохот машин и топот ног. А потом оба услышали. То был негромкий задыхающийся хрип, донесшийся из угла. А затем кто-то, лежащий там на койке, медленно выгнулся с последним, рвущим сведенные мускулы усилием, и пустая коробка чуть приподнялась, качнулась и опрокинулась на кирпичный пол.

Глава 13Хранитель

Едва только мистер Кэмпион позвонил Мэг с Крамб-стрит из полицейского участка, куда доставили Джеффри для дачи показаний, она туда сразу же примчалась. И около четырех часов дня, сумрачного, так как к туману добавился моросящий дождь, и даже лондонцы начинали недоумевать, с чего бы в самом деле их пращурам вздумалось строить город на болоте, она позвонила домой. Трубку снял Сэм Драммок.

К этому времени старый журналист уже успел все организовать. Не без легкой склонности к театральным эффектам, столь свойственной людям его славной профессии, он переоборудовал свою гостиную в этакое генеральное бюро информации и замкнул на него все дела семьи — отключил все телефоны в доме, кроме своего, и уселся возле него, готовый к приему срочных новостей.

Одновременно он работал над своим очередным шедевром — статьей в спортивный еженедельник, куда он, сам не зная почему запаздывал с материалом, и его портативная пишущая машинка, уже однажды приобщившаяся к истории — она побывала на подписании Версальского мира — делила вместе с телефонным аппаратом и пивной кружкой высокую честь пребывания на кухонном столе, весьма неохотно одолженном миссис Сэм. Он вкалывал как вол, ведя одновременно переговоры с полицией, прессой и частными лицами с одинаковой лаконичной корректностью, ничего не упуская, ничего не разглашая и упиваясь этой своей ролью как никогда.

Эмили Тэлизмен была у него за курьера, гарсона и публику. Без нее представление стало бы куда скучнее. Но пока она, с длинными волосами, перехваченными лентой, молча восседала на винтовом табурете от пианино, обвив босыми ногами подставку своего пьедестала и глядела на него неотрывно и благоговейно, его утомительное занятие нимало не утрачивало своего блеска.

Мэг говорила уже давно, с противоположного конца комнаты Эмили был слышен ее голос, доносившийся из трубки пискливо и ненатурально, как могли бы говорить игрушки, но разобрать слов девочке не удавалось. Эмили это мало огорчало. Она наблюдала за Сэмом. Тот говорил очень мало. Великолепный, с расстегнутым воротником рубашки, обнаженными могучими бицепсами и сверкающей под лампой лысиной, он лежал всей грудью на столе, рядом со своим блокнотом. Эмили знала, что новости потрясающие, потому что его аккуратная ступня в красном шлепанце так и ходила ходуном, но больше его волнение никак не проявлялось.

— Ага, — произносил он время от времени, торопливо черкая что-то карандашом толщиной в большой палец, — ага, есть такое дело. Поехали! Хорошо? Ясно, продолжай!

То были танталовы муки, но девочка ни разу не шевельнулась, она затаила дыхание. Взгляд ее распахнутых глаз был прикован к его лицу.

— И правильно, — произнес под конец Сэм. — Предоставь это нам. Спокойно, Старушка-Королева. Не беспокойся. Считай, все уже сделано. Я им передам. Положись во всем на Сэма. А с парнем-то все в норме, как он вообще? Ну, это главное. Слава тебе Господи. Точно. Через полчаса. До скорого, радость моя!

Он повесил трубку, потянулся, откидываясь на спинку стула, сдвинул на лоб очки и посмотрел на девочку. Он обдумывал нечто весьма сложное, — Эмили уловила движение мысли в глубине его круглых карих глаз. Сэма явно что-то беспокоило. Он принимал одно из ответственнейших решений в своей жизни. Девочка изо всех сил старалась не помешать ему. Он всегда оказывается прав, дядя Сэм, если только дать ему время подумать. Она его так любит!

Наконец Эмили увидела, что он вышел из задумчивости, отбросив прочь свою озабоченность.

— Эй, парень, — оба зачитывались вестернами, и в особо напряженные минуты некоторое вкрапление в их разговор фразеологии прерии считалось вполне позволительным. — Скачи сейчас же к своей бабусе и передай ей — нет, лучше все сделать официально. Нам не надо лишних неприятностей.

Он принялся писать крупным ученическим почерком, сопровождая каждый пункт записки устным комментарием.

— Миссис Элджинбродд со своим молодым человеком и парой крупных полицейских чинов прибудут через полчасика. С ними будет и Альберт. Ясно?

Она кивнула, протянув тонкую руку за запиской, ее длинные прямые золотистые волосы коснулись его плеча, и он ощутил на своей щеке ее дыхание.

— А Джеффу понадобится ванна, хорошая горячая ванна. На этом Мэг особо настаивала. О, это первоклассная женщина, моя Старушка-Королева! Ставлю фунт, что им никому там не удалось заставить ее замолчать. О своем мужчине она заботится как надо, и поэтому непременно будет счастлива. Скажи бабусе, что все они приедут голодные, а по пути заскочи к моему разлюбезному и спроси, как у нас с пивом — если его маловато, пусть твой дедуся сбегает прикупит еще, как только откроются пабы. Если в шкатулочке нет денег, могу подбавить. И ни в коем случае не беспокоить мисс Уорбертон. У нас и без нее забот хватает. Ясно?

Он вырвал из блокнота листок со следующим ультимативным текстом: «Мэг. Джефф. Полиция. Альберт. ВАННА. Еда. ПИВО. Через полчаса».

— Просто передай вот это и мой поклон нашей почтенной пожилой леди и объясни, что все очень срочно! Да, и еще, любовь моя, возьми мою бритву, — только не самую лучшую, а просто лучшую — и положи ее в ванную. Ну, ступай же! Эй, попридержи коня! Что ты говоришь?

Девочка замерла в дверях, пританцовывая на худеньких ногах, с готовой вот-вот прорваться сквозь обычно застенчивое выражение ее лица озорной улыбкой, а глаза из-под опущенных ресниц смущенно сияли.

— Класс! — произнесла она тихонько, чтобы никто, кроме него, не услышал.

— Ты парень что надо! — пророкотал Сэм. — А после, не забудь — снова на пульт! У нас еще полно работы. Материал должен пойти!

Едва дверь закрылась, он покачал головой. Малышка-Королева (в отличие от Старушки-Королевы, у которой с этим все о'кей) все-таки уж слишком робеет. А Сэм пуще чумы боялся подавления бессознательного. «Это выходит боком» — таково было его мнение. Тут еще работать и работать, ясное дело.

Оставшись один, он поднялся и подошел к огню, над изразцовым камином помещалась полка из стекла и красного дерева, изначально строгий стиль которой несколько оживляли гроздья визитных карточек, газетных вырезок, конвертов с письмами и лучинок для раскуривания трубки, торчащих в разные стороны, как папильотки из головы старой графини. Он некоторое время молча созерцал все это, а затем, сходив за стулом, влез на него и посмотрел на свою коллекцию сверху. О существовании некоторого зазора между полкой и стеной ему было известно лучше других. Он потрогал головки шурупов, удерживающих конструкцию, пожал круглыми плечами и вернулся к своей машинке.

Как и большинство пишущей братии, он был вынужден совершенствовать техническуо сторону дела, чтобы занудность своего ремесла сделать хотя бы мало-мальски терпимой, и опытным путем пришел наконец к методе, при которой он сам себе диктовал вслух собственные тексты, фиксируя их на машинке при помощи системы глубоко индивидуальных сокращений, непостижимых для всех, кроме полдюжины наборщиков, годами имевших с ним дело. Для полноты комфорта ему требовалось еще пиво в неограниченном количестве и восторженная публика, поэтому он очень обрадовался, когда Эмили впорхнула обратно в комнату и тихонько устроилась на своем насесте.

— Тринадцатое января тысяча девятьсот двадцать первого года, точка. Альберт-холл набит до отказа, — начал он, тюкая коротким указательным пальцем по клавишам. — Как ясно я его помню, тот решающий вечер. Если бы не присутствие Его Королевского Высочества — худенького мальчика, которого мы все так любили, — Уайльд бы вообще отказался от борьбы. Некоторые, среди которых есть и такие, кто и в самом деле помнит все это, сообщат вам весовую категорию Хермана — но довольно об этом. Столько с тех пор утекло воды под мостами старушки Темзы, что не стоит нам ворошить былые споры. Но кто из тех, кто был в тот вечер с нами, чье сердце колотилось под белоснежной манишкой, поверил бы, что после семнадцати раундов упорнейшего из всех поединков, которые когда-либо знал этот ринг, мы увидим, как руку нашего знаменитого маленького чемпиона подымет своими могучими ручищами мой старый приятель «Пегги» Беттинсон…

— Джек Смит, дядя Сэм. Ты забыл?

— А? — Сэм глянул на страницу, тщательно забил одно имя и впечатал другое. — Я точно спятил, — произнес он подавленно. — Боже, если бы такое пошло в набор, все бы точно решили, что старый Сэм умом тронулся. И Господи, Эмили, ведь были бы правы! Ты помнишь, я же тебе про тот вечер уже рассказывал? Это был Джек Смит из Манчестера, один из лучших рефери…

— О да, — выдохнула она с серьезнейшим видом. — О да, эту историю я хорошо помню.

Какое-то мгновение они сидели молча, унесшись мыслями в запредельный романтический мир, где все решает не знание, а отвага, мир, который сам во многом был творением старого Сэма и его собратьев по перу, которые, восхваляя героев, создали боксерскому рингу славу куда более яркую, чем огни стадиона Янки или Хэррингея. Эмили, знакомой с этим миром из его первоисточника, он виделся царством рыцарства.

Наконец Сэм хлопнул себя по колену:

— Без толку, любовь моя, — сказал он, — у меня на уме совсем другое. Мне надо прежде кое-что выполнить. Я-то думал, что стоит еще пару денечков погодить, поскольку привык следовать данному слову буквально, а слово было «день свадьбы». Но, как говаривала матушка, обстоятельства меняют дело. Всегда имей это в виду, Эмили. Случается и такое, парень, что решение надо принимать в одиночку. Подай-ка мне сюда отвертку!

Глава 14Прозорливое сердце

Заметка «Убийца в тумане», произведшая на завтракающих лондонцев известное впечатление, к обеду, когда до них окончательно дошел ее смысл, потрясла их и напугала. Поскольку убийца все еще не был задержан, тревога в обществе еще больше усилилась. И к тому времени, как на улице появились вечерние газеты, горожанам было уже здорово не по себе. По понятным причинам рассказа Джеффри полиция не обнародовала, и для лондонского обывателя дело сводилось к тому, что в городе идет охота на беглого заключенного — на эдакого берсерка, на шальной нож, разящий во мраке бестрепетно и безоглядно. Такое, разумеется, не могло не беспокоить.

Если бы хоть туман чуть рассеялся, может, и страсти бы тоже поостыли. Но теперь, на исходе второго дня туман был всем туманам туман, такой густой, грязный и удушливый, какого не помнили и старожилы. Не удивлял он лишь американских туристов, наивно полагающих, будто данная столица никакой иной погоды не знает и принимающих это неудобство с присущим им природным добродушием.

Всех же остальных он лишь раздражал и пугал. Прохожие спешили вдоль по улицам, сжимая в руках фонарики. Детям строжайше наказывали идти из школы прямо домой, никуда не заходя. Двери, которые днем никогда не запирали, теперь уже к полудню закрывались на засовы, и мужчины с удовольствием коротали время в клубах и пабах. В кассах почти прекратилась продажа театральных билетов, а отходящие пригородные поезда были переполнены уже с четырех пополудни. Ни о чем, кроме убийцы, никто и не говорил. Полиция сделалась жертвой во многом незаслуженной критики, а заместитель министра звонил сегодня Оутсу уже не первый раз.

Скотленд-Ярд реагировал по-своему. Его замысловатая эластичная структура растягивалась, чтобы охватить сложившееся критическое положение как можно более спокойно и целесообразно. Старший суперинтендант Йео, возглавляющий первое отделение городской полиции, покинул свой уютный маленький кабинет, выходящий окнами на Темзу, чтобы превратиться в главного следователя, а Люк, передавший другому свои повседневные обязанности, стал его первым помощником. За спиной у них, запущенный на полные обороты, раскручивался мощный маховик следствия, не упуская ни единой зацепки. Каждое подразделение трудилось без устали, используя весь свой опыт, изучая каждое сообщение, скрупулезно просеивая любой случай несовпадения показаний и реагировал вежливо и внимательно на любой перепуганный телефонный звонок.

Этих последних было великое множество, к ночи обещавшее стать еще больше. Сообщения приходили уже из Уитби на севере и из Бата на западе. Хэйвока или кого-то удивительно на него похожего словно бы видели повсюду, по всей Англии, и даже полиция Шотландии была приведена в полную боевую готовность.

Для удобства участок на Крайб-стрит оставался штаб-квартирой расследования, а ту часть истории, что была связана с Сент-Питерсгейт-сквер, полиция по-прежнему держала в тайне, так что пока ни одна газета не пронюхала подоплеки этого побега из тюрьмы. Поэтому тихая площадь оставалась по-прежнему пустынной. Ни один из любителей острых ощущений не рисковал собственной шеей на этих темных улицах и ничто не нарушало тишины, кроме стука водяных капель, падающих с веток тюльпанного дерева.

Внутри дома каноника царила странная атмосфера. Обиталище старика Эйврила имело собственное лицо, столь же узнаваемое и располагающее, как и лицо хозяина. То было место столь уютное и любимое, что в этих тихих пределах какое бы то ни было насилие казалось вообще немыслимым. Теперь, однако, оно подступило слишком близко, чтобы с его существованием не считаться, и дом перестал быть надежной защитой. Аманда выдала обобщенный образ происходящего, сказав, что это как если бы вдруг сквозь нарядный расписной потолок начала сочиться вода. Шло непрестанное, невосполнимое разрушение гармонии. И никто не мог знать, будет ли ему конец.

Аманда сидела рядом с Мэг в ее гостиной на ковре у огня, двинувшись поближе к уютному пламени. Мистер Кэмпион стоял тут же, опершись острым локтем о каминную полку. Говорили они несколько более скованно, чем хотели, потому что за их спиной лениво покачивался в кресле юный Руперт. Он изрядно мешал, но ни у кого не хватало смелости отослать его на первый этаж. Недалекий путь — два лестничных пролета — за прошедшие два часа сделался очень длинным и пустынным.

— Ну а если бы Джефф предупредил вас, все равно не удалось поймать того человека, не так ли?

Мэг уже задавала мистеру Кэмпиону этот вопрос, но ответ успела забыть. Сейчас она казалась совершенно очаровательной, сидя на полу и изящно подогнув под себя стройные ноги.

— А что, инспектор Люк это тоже понимает?

Мистер Кэмпион улыбнулся ей из-под стекол своих очков.

— Наш доблестный старший инспектор, разумеется, в своем уме, — заметил он непринужденно. — Джефф тогда ведь чудом ухитрился привлечь к себе внимание. Это стоило огромных усилий, можешь быть уверена! Ведь он был почти готов, когда мы подошли, а представляешь, какая боль, когда отдирают пластырь вместе с вросшей в него за ночь щетиной! Но единственной его мыслью было сказать нам про Хэйвока. Разумеется, он не вполне понимал, что это за человек, и к тому времени вся компания бесследно исчезла в тумане, — он усмехнулся, — и слава Богу! Миновало время, когда юный Альберт безоружный кидался в бой. Хэйвок — это работа для полиции, серьезная тяжелая работа с последующей раздачей медалей и поощрений. Если кто и впал в охотничий азарт, то это Джефф, а не я. Как же он беспокоился, что мы их упустим! Нет, в нем определенно что-то есть, в этом твоем молодом человеке. Пожалуй, теперь я даже и не очень возражаю, чтобы ты ушла к нему от нас.

Она наградила его благодарной улыбкой и вновь погрузилась в обступавший со всех сторон ужас.

— Дай тебе Бог, дорогой, — пробормотала она. — Я так только спросила. Надеюсь, с ним не случилось ничего по-настоящему серьезного, никаких травм не проглядели? А то с ним что-то слишком долго занимаются!

— Просто Лагг привык все делать основательно, — поспешила напомнить Аманда. — Воскрешение из мертвых и без того дело хлопотное, а при участии Сэма оно еще затянется. Думаю, они вообразили себя боксерскими секундантами. Сэм, тот уже все заранее приготовил. Более профессиональной работы ты в жизни не видела! Они его замучают своими заботами, если только он не потеряет терпения и не выпихнет оттуда обоих! Ничего, слишком долго они не провозятся, потому что вот-вот прибудет Люк! — ее тонкая смуглая рука легла на плечо девушки. — Он в полном порядке, милая. С ним все хорошо!

Мэг искоса, украдкой поглядела на нее глазами, полными слез.

— Я дурочка, — произнесла она виноватым голосом. — Но это просто от облегчения, реакция и все такое. Мне уже казалось, что я его потеряла навсегда, а прежде я ведь даже не понимала, насколько он мне дорог, — тряхнув головой, она отбросила с лица пушистую светлую прядь и заговорила напрямик. — Все это мне кажется каким-то полным бредом. Один человек прямо из тюрьмы дает приказ другому человеку изображать Мартина, чтобы не дать мне выйти за Джеффа. А потом, когда это не срабатывает, он совершает сначала побег, а потом и все эти кошмарные вещи. Ясно, что он маньяк, но от этого не легче. Безумие, с которым сталкиваешься лицом к лицу — что может быть на свете страшнее!

— Я что-то не думаю, чтобы он был сумасшедшим, — проговорила Аманда, и ее муж, взглянув на ее посерьезневшее скуластое личико, подумал, что в этот момент она такая же, как давным-давно, когда он ее впервые увидел в старенькой гостиной «Мельницы» в Понтисбрайте. Теперь у нее было то же детское, простодушно-мудрое выражение. — Ему попросту хочется сокровища! Возможно, это нехорошо, но совсем даже не безумно!

— Но дорогая, там же не могло быть никакого сокровища, — беспомощно возразила Мэг. — У бедняжки Мартина не было никаких сокровищ. Правда, он был из богатого рода, но они все потеряли в Первую Мировую. Он мне про все это рассказал, прежде чем предложить мне за него выйти. Он говорил, они были бедны как церковные мыши, пока не кончилась война и он не занялся бизнесом.

— Мальчик-с-пальчик — победитель великана, — пробормотал мистер Кэмпион. — Похоже на Джеффа.

— В самом деле — как похоже! — она и сама даже удивилась. — Но как вы не понимаете, что этот убийца чудовищно ошибается? Мартин, видимо, что-то сказал ему, а тот егонеправильно понял. И год за годом только об этом и думал, и рыщет теперь повсюду, как тигр-людоед, и убивает, не моргнув глазом, и все зря. У меня это просто из головы не выходит. Я прямо так и вижу: лежит совершенно беспомощный Джефф, а знай Хэйвок, кто перед ним…

Она не удержалась, голосок ее дрогнул, и Аманда оглянулась. Нет, Руперт не слышал. Он был целиком поглощен своими собственными заботами, одной из которых была полнейшая невозможность положить голову на сиденье высокого кресла, не отрывая ног от пола. Либо ноги коротковаты, либо кресло слишком уж высокое. Другая проблема была посерьезнее. Сегодня миссис Тэлизмен допустила утечку взрослой и весьма животрепещущей информации. Она сообщила, что в Библии черным по белому написано, что каждый волосок на человеческой голове сосчитан, и с этого момента Руперта охватила тревога, знает ли об этом лысый мистер Лагг. Если нет, то определенная неувязка в соответствующих документах может поставить того в глупое положение, если не хуже. Бедный старый Мейджерс! Ему попросту придется писать «ни одного» и пытаться как-то оправдываться! Но может быть, что-нибудь все-таки сделать удастся. Даже и теперь, хотя времени уже в обрез. Если бы только подольше побыть с ним наедине. Уж он бы, Руперт, сумел сообщить эту новость со всеми предосторожностями, и вдвоем они бы что-нибудь придумали.

Он почувствовал на себе встревоженный взгляд матери и улыбнулся, чтобы ее успокоить. Она ведь разволнуется еще больше его самого, так что пока лучше ей ничего не говорить. Ее можно будет ввести в курс дела лишь в том случае, если оно примет уж совершенно отчаянный оборот. Мэг заметила этот обмен взглядами и резко поднялась.

— Дорогая, у меня нервы совсем сдали. Прости меня, мне так стыдно! Думаю, пора пойти постучать в ванную. Если Джеффа все еще тошнит, ему придется потерпеть и мое присутствие. В конце концов, это ведь и есть брак?

— Да, но это как-то неромантично, — произнес мистер Кэмпион, едва за нею закрылась дверь. — До чего же удивительно, что за грех пренебрежения всегда приходит расплата, Аманда! Мое поколение в юности чуралось романтики пуще черта, и вот теперь она подбирается ко мне, опасная всеми чарами неиспытанного. Я бы укутал вас обоих в вату и нынче же ночью спровадил в деревню. Ты не возражаешь?

Ее спокойные карие глаза сверкнули.

— Боишься?

— Немножко. Люку не везет. Джефф сказал, у Хэйвока есть некий доверенный, но ручается, что как ни вслушивался, не смог услышать ничего, что бы связывало того человека с этим домом. Аманда нахмурилась.

— Но кто? — спросила она одними губами. Кэмпион покачал головой:

— А Бог его знает. Мне этого не понять. В этом семействе не пахнет ничем кроме святости, а подобным вещам свойственно характерное зловоние. И все-таки «ставлю палец на иголку, бродит лихо втихомолку». Разрешите уж отослать вас домой, почтеннейшая леди!

— А ты останешься?

— Да. Думаю, придется быть на подхвате. Мне нравится и Джефф, и его прелестная девочка. Какая удивительная красавица!

— Еще бы! — промурлыкала Аманда тоном неподдельного восхищения. — Такая утонченно-изящная. И влюблена, прямо вся светится. И я бы повесила на нее табличку «Обращаться с осторожностью». Он-то сумеет?

— Думаю, да. Это человек как раз такого типа, сильный и надежный. Но и беспощадный, я должен сказать, не знаю уж, заметила это она или остальные. Возможно, он что-то скрывает. По крайней мере не побожусь, что это не так. Что ж, он защищает свое право на счастье. И дай ему Бог! Но только — ох, не нравится мне все это! Ну, ты едешь? Если выберешься из Лондона, то и от тумана отделаешься!

Аманда повернулась к сыну:

— Как насчет того, чтобы съездить сегодня вечером за город с Мейджерсом?

— А можно, мы одни поедем? — его готовность удивила и немного задела обоих родителей. — Когда выезжаем?

Его мать снова повернулась к мужу.

— Вот все и решилось. Значит, я остаюсь с тобой.

Руперт обнял ее за шею, и их волосы слились в один пламенеющий факел.

— Ты тоже можешь поехать, моя дорогая, — произнес мальчик. — Но просто нам надо переговорить с Мейджерсом.

Она шепнула ему на ухо:

— Нет, я лучше останусь с боссом.

— Вот и хорошо, — вздохнул с облегчением наследник. — Смотри береги ее, — сказал он отцу. — А можно, мы с Мейджерсом поедем прямо сейчас?

Мистер Кэмпион взглянул на сына. Шокированный наплывом собственных эмоций, он испугался их больше чего бы то ни было. Половинка его самого — да нет, даже больше — целых четыре фута, — и такая уверенность, будто весь мир сделан из яблочного пирога!

— Не вижу причины отказать, — наконец сказал он. — Как только Лагг вернется от мистера Ливетта. Ступай собирайся. Верный пес Трэй, как я понимаю, спит в машине? Попрощайся с дядей Хьюбертом, если он уже вернулся. Если нет, не беспокойся — просто он пошел кое-кого проведать. В дороге вести себя как можно лучше. И не сметь пугать Лагга, когда он за рулем!

— Не буду! — мальчик был неожиданно серьезен. — Я постараюсь все запомнить. До свиданья, папа! — он торжественно пожал руку отцу и подошел к матери. — А миссис Тэлизмен повесила мое пальто на такую высокую вешалку, двадцать два ярда, — оправдываясь, начал он и стал тянуть ее со стула.

— Сейчас пойдем достанем, — ответила она. — А тебе надо бы еще и поесть. Пошли!

Он помчался вприпрыжку рядом с ней и ни разу не оглянулся. Его мысли были целиком заняты одним. Может, есть какая-нибудь мазь, чтобы Лагг втирал ее в голову? Или, на самый крайний случай, есть парики. Архангел, может, и догадается, но зато сам убедится, что человек старался как мог.

Оставшись один, мистер Кэмпион заметил, что в комнате стало темнее. Он сел у огня и полез за сигаретой. Как он и сказал, ситуация ему очень не нравилась. Хэйвок, Долл и еще трое участников того необычного рейда как-то уж слишком странно исчезли. Остальных брали одного за другим. То были по большей части яркие личности, но слишком перепуганные, чтобы хоть чем-то помочь следствию. Их количество скорее уже начинало мешать делу. Но сами верховоды исчезли, как сквозь землю провалились. А ведь это не простая дичь, а пятеро бывалых мужчин, движимых одной мечтой и ведомых чем-то слишком необычайным для этой в общем банальной уголовной истории.

Он подумал, что понимает Хэйвока и не стал бы его недооценивать. Старый змей Оутс, как всегда, оказался прав. Хэйвок вправду раритет, поистине злодей. Аманда это заметила. Не сумасшедший, сломленный болезнью или обстоятельствами, но куда более редкостный и опасный зверь, из тех экземпляров, каких время от времени производит всякое стадо.

Кэмпиону было не по себе. Древний запах зла, едкий и могучий, словно зловонные испарения лихорадки, струился по всему этому славному дому и подбирался к нему самому, оскверняя все на своем пути.

От последней новости, которую Люк бросил ему перед самым их выходом с Крамб-стрит и которая с тех пор засела у него в сознании, подступала тошнота. Какой-то лодочник до наступления сумерек успел выловить карлика из окутанной туманом Темзы. Спасать его оказалось уже поздно, но прежде чем маленького человечка бросили в воду, ему раздробили челюсть, чтобы тот не смог ничего рассказать даже если выживет, поскольку о его умении писать доподлинно не было известно. Кэмпион печально пожал плечами. Экземплярчик из самых злостных. Нечасто ему хотелось присутствия в доме вооруженного наряда полиции, но сейчас он бы встретил любого полисмена как дорогого гостя.

Усилием воли он заставил себя подумать о другом и вспомнил об Аманде. Она решилась остаться вне зависимости от того, что скажет сын. Он прочел это в ее глазах. Теперь, когда Руперт вышел из младенчества, ее изначальная преданность вновь принадлежала лишь ему, и они снова сделались товарищами, она станет заботиться о нем, а ему надлежит заботиться о них троих. Возможно, бывают иные браки, но их брак — таков.

Он понял, что рассуждает уже о Мэг и Джеффри, и ход его мысли прервало явление Джеффа собственной персоной.

Массаж изумительно восстановил его силы, хотя следы пережитого все еще оставались заметны. Тем не менее облик его казался почти эксцентрическим, поскольку Джеффри был, в сущности, совершенно голым, если не считать легкого боксерского халата, одолженного Сэмом. Это одеяние оказалось Джеффу несколько коротковато, но последний недостаток оно с лихвой компенсировало таким изобилием конских голов всех мастей, призовых кубков и лисьих масок, какого Кэмпиону доселе видеть не приходилось. Однако самого Ливетта, казалось, нимало не волновала ни яркость его наряда, ни его некоторая легкомысленность. Мышцы его сильного, плотно сбитого корпуса так и ходили под шелковистой тканью, а подбородок воинственно торчал. Менее проницательный наблюдатель мог бы подумать, что вошедший разгневан, но многоопытный глаз Кэмпиона диагностировал необычайное душевное волнение, и первые же прозвучавшие слова подтвердили его правоту.

— Ага, вот вы где, — облегченно вздохнул Джефф. — Вот, взгляните, та самая распроклятая штука. Вам про это что-нибудь известно? Не хотелось бы показывать ее еще кому-нибудь, кроме вас, так что уж поддержите, если инспектор начнет ворчать, — взгляд его был сумрачным и тяжелым, а рука немного дрожала, когда он вытащил два сложенных листка из кармана своего кимоно и протянул их собеседнику. — Глядите, письмо от Мартина Элджинбродда.

Кэмпион выпрямился:

— Да что вы говорите? Вот уж действительно необыкновенно! Откуда оно у вас?

— Сэм. Вы не поверите, — Джеффри глядел на него с откровенной мольбой. — Все это время оно находилось у него. Он, говорит, собирался мне его вручить сразу после бракосочетания, так он обещал Элджинбродду, но Мэг сказала ему по телефону что-то такое, что дало ему ключ, и мистер Драммок быстренько откопал это письмо. Он прятал его у себя в гостиной за каминной полкой. Когда оно провалилось туда глубоко в щель, он понял, что место надежное, и так и оставил, — Джеффри резко рассмеялся и сел по другую сторону камина. — Я мог бы и сам догадаться. Это же самая очевидная кандидатура. По крайней мере мне теперь так кажется. Такому парню и я бы это отдал. Прочтите, Кэмпион. Вот за чем охотится Хэйвок. И он прав. Тут еще прилагаются несколько документов для местных властей, как тот и сказал.

Мистер Кэмпион расправил листочки, а тем временем тот же глубокий приятный голос продолжал, уже чуть хрипловато:

— Я Сэму не показывал. Он не просил, а я и не стал, потому что это разорвет ему сердце. Увидите. Оно, видимо, было написано перед самой отправкой в тот рейд, и очевидно, его-то Мартин и имел в виду, беседуя на утесе с Хэйвоком. Оно было адресовано «Мистеру Имяреку, эсквайру», и помечено «лично».

Кэмпион стал читать. Мелкий мужской почерк, так пишут те, кто предпочитает не писать, а действовать. А стиль, в своей наивной простой и живой искренности воссоздающий личность самого автора, его просто восхитил.


Визиторз-клуб, Пэлл Мэлл.

Юго-Запад, 4 февраля 1944 года.

Дорогой сэр,

боюсь, никак иначе я не сумею Вас назвать, но надеюсь, Вы поймете, что мне бы не хотелось быть таким же официальным, как это обращение. Я к Вам весьма расположен. Если Вы получили это письмо, значит, я уже вне игры, где, как Вы понимаете, и надеюсь пребывать в дальнейшем. А Мэг — такое великолепное, такое замечательное существо, она должна жить полной жизнью — рядом с тем, кто бы в ней души не чаял. Я знаю, что Вы… (стерто), иначе бы она за вас никогда не вышла. Пожалуйста, поймите, что я и сам осознаю, что мое вторжение в вашу жизнь в этом пункте, что называется, перебор, мягко говоря, но просто все дело в том, что Вам предстоит кое-что предпринять.

В старом леднике в саду особняка в Сент-Одиль-сюр-Мер (Мэг это место будет известно, я ей не могу его оставить, потому что оно не мое, но все, что там имеется, будет моим, а я его завещаю ей) хранится сокровище Сент-Одиль. Мэг может поступить с ним по своему усмотрению при условии, что оно само останется в сохранности. Америка тоже будет неплохим местом для него, если уж на то пошло. Если Вы бедны, то, разумеется, пусть она его продает. Ведь всякий, кто выложит за него кругленькую сумму, станет его беречь. Сберечь — это главное. Если меня не станет, а меня уже не стало, если Вы это получили, значит, рок нашей семьи, связанный с Сент-Одиль, завершен, и кто-то другой теперь должен принять на себя наш жребий.

Добыть сокровище я не могу доверить ни самой Мэг, ни ее дорогому Старику, который, как Вам теперь, должно быть, уже известно, немного не от мира сего. Я не могу так поступить потому, что понимаю: если то место по-прежнему остается в руках врага или если во Франции случится переворот, дело окажется для них чересчур опасным. К тому же они будут нервничать, чего мне бы совсем не хотелось. То же относится и к Сэму. Он роскошный старый скаут и самый добрый, самый честный в мире чудак, но это — дело тонкое. Я не могу сказать, что может произойти. Но именно неизвестность меня и беспокоит. Честно говоря, я просто не в состоянии представить себе, чтобы он с этим управился, но письмо я ему доверяю. Вы поймете почему. Это взрослый бойскаут. Я знаю, что письмо будет отдано только Вам.

Я навязываю это дело Вам, потому что имею нахальство полагать, что Вы — парень моего склада и не станете тянуть кота за хвост, а просто отправитесь туда и заберете эту вещь, сразу как только это станет возможно (при нынешнем положении дел это невозможно, и Вы сами в этом убедитесь. Я полагаю, что положение уже изменилось, если не вовсе улучшилось). Одна старая женщина из деревушки близ Сент-Одиль говаривала «По-настоящему любят только одного» (я не пишу по-французски, поскольку Вы, возможно, по-французски не читаете; если же я ошибаюсь, то прошу Вас, простите меня, поскольку для меня жизненно важно, чтобы Вы точно поняли то, что я хочу сказать). Имеется в виду, насколько я понимаю, что женщина всю свою жизнь по-настоящему способна любить мужчин только одного определенного склада. А поскольку я готов держать пари, что Мэг выйдет замуж, если только снова полюбит по-настоящему, то я предполагаю, что мы с Вами в чем-то главном довольно похожи. Надеюсь, для Вас это не обидно. Поскольку мне прямо сейчас предстоит выполнять некое весьма малоприятное задание, для меня это послужит утешением.

Не беспокойтесь. Сокровище вполне транспортабельно, просто с ним надо обращаться с предельной осторожностью. Я прилагаю отдельный листок с точным описанием, где именно его искать в том леднике. Сам не знаю, зачем я это делаю, разве что для надежности. Прятал я сам, поэтому, возможно, все сооружение покажется Вам несколько странным. Вскрывайте его как можно осторожнее.

Разумеется, я допускаю, что все может оказаться напрасной тратой времени. Тайник могли уже разграбить или разбить прямым попаданием. Если так, тогда забудьте о нем, тут уж ничего не поделаешь.

Но в последнем случае, прошу Вас, ничего не рассказывайте Мэг. Именно по этой причине я никогда ей не говорил о нем. Ведь если она окажется бессильна что-либо сделать, то очень расстроится, а я чувствую, она и так достаточно пережила.

Если же война закончится победой, все может оказаться куда проще. На такой случай я прилагаю несколько писем, если их адресаты все еще на месте, то они смогут Вам помочь.

Вот и все. Пожалуйста, отправляйтесь за сокровищем, как только почувствуете, что сможете его добыть, и вручите его Мэг. Любите Мэг моей любовью, но не говорите ей об этом. Как Вы прекрасно понимаете сами (если Вы такой, как мне кажется), по смерти я обрету покой. Всего, дружище!

Удачи тебе, счастливчик, вот именно так.

Ваш совершенно искренне

Мартин Элджинбродд, майор.
Мистер Кэмпион какое-то время сидел неподвижно, уставившись на подпись, а затем принялся снова читать письмо с самого начала. В комнате сделалось совсем тихо, Джеффри глядел в огонь.

Перечитав письмо, Кэмпион отдал листки обратно. Его бледное лицо казалось непроницаемым, глаза прятались за очками. Джеффри взял письмо, а взамен протянул третий листок.

— Это приложение. Вот, поглядите!

Прочитав единственную строчку, написанную поперек листка. Кэмпион удивленно поднял брови.

— Странно, — пробормотал он, — но вполне ясно. Да, я вижу. Что вы теперь собираетесь делать?

Ливетт скомкал тоненькие листочки и один за другим швырнул их на краснеющие угли. Маленькие голубые язычки выбежали из небытия, чтобы их поглотить. Когда же пепел из черного сделался белым, Джеффри заговорил.

— В конце концов, это личное письмо, — произнес он, и его смущенный взгляд на мгновение встретился со взглядом Кэмпиона. — Я бы не хотел, чтобы над ним пыхтели представители власти, а вы?

Мистер Кэмпион ответил не сразу. Он думал о том, до чего удивительный перед ним человек. Именно тогда, когда, кажется, уже знаешь парня насквозь, вдруг спотыкаешься у края неведомых тебе глубин. Он успел за этот день сильнейшим образом привязаться к Джеффу, но такой тонкости чувств за ним и не подозревал. И понял, потрясенный, насколько верно Мартин угадал сердце Мэг.

— О, я согласен, — произнес он. — А теперь что?

— А теперь мы ноги в руки и за сокровищем, как он просит, — Джефф снова сделался прежним собой, привычно решительным, целеустремленным и готовым на все. — Нечего время тратить. Это зов о помощи. Уладим дело с полицией и двинем туда все вчетвером, вы с Амандой и мы с Мэг. Сегодня же вечером, несмотря ни на какой туман, едем в Саутгемптон и первым же пароходом отправляемся в Сен-Мало, захватив с собой машину, чтобы ездить там по побережью. Я чувствую, что чем дальше окажется Мэг от Сент-Питерсгейт-сквер, тем будет безопаснее для всех, а дело это все равно надо делать, так что вперед!

Чем больше мистер Кэмпион обдумывал это предложение, тем больше оно ему нравилось. Он был прав, сказав Аманде, что Хэйвок — это «работа для полиции». В том, что этот человек виновен, сомнения нет. Это существо следует поймать в ловушку и убить, однако он, Кэмпион, не принадлежит к числу любителей подобной охоты.

Что же касается женщин, то Джеффри прав. Чем дальше они будут от нынешнего места действия, тем лучше. Он взглянул на часы.

— Сейчас придет Люк, — заметил он. — Одевайтесь, и мы с ним переговорим. Насколько я его знаю, он будет в восторге. А кстати, что именно вы предполагаете там найти?

— Не имею ни малейшего понятия, — Джеффри выпрямился, могучий и великолепный, как атлет, удерживающий на своих плечах пирамиду в цирке. — Да что угодно! Известно ведь только то, что оно — хрупкое и несколько громоздкое. Хрустальный канделябр, может быть, или даже чайный сервиз. Что-то такое, с чем они очень носились, когда Элджинбродд был маленьким. В некоторых семьях бывают прямо невероятные реликвии. Моя бабушка едва не уморила голодом своего ребенка, но не продала часы в стиле Мемориала Принца Альберта. Ну и что же с того? Дело ведь не в стоимости, а в том, что это его сокровище, и он хотел, чтобы Мэг им владела и берегла его. А любая ценность вообще относительна. Я понял это, когда лежал, скрученный веревками, и слушая разговоры этих безмозглых головорезов. Гитлер хотел владеть всем современным миром. Так вот, Кэмпион, полюбуйтесь вы на этот современный мир! Нет, я вполне готов к тому, что найду хоть бюст Минервы, хоть кованый набор щипцов и кочерег для камина, и если что, рискну и жизнью, чтобы Мэг их получила. Я готов. Мне все равно. А вы, верно, думаете, что там пиастры, а?

Кэмпион рассмеялся.

— Нет, — сказал он, — не совсем. Такая идея может прийти в голову Люку, и я не стану его разочаровывать. И не потому, что он такой романтик, но ведь ему предстоит выследить и отправить на виселицу этих субчиков, и будет милосерднее дать ему возможность до конца разделять с ними их радужные мечты. Ведь на данный момент Хэйвок, во всяком случае, участник трагедии. Когда же она превратится в трагикомедию… — он передернул плечами и не стал заканчивать фразу.

Джеффри наблюдал за ним с любопытством. Он тоже обнаружил в своем новом друге больше, чем предполагал.

— Вот именно, — произнес он. — Он ведь нас отпустит, правда?

— Думаю, отпустит. Такова обычная процедура. Этап первый, возмещение награбленного. Что касается вас, то его беспокоит только одно: не прикрываете ли вы тут кого-нибудь. Связного Хэйвока!

Он высказал свое предположение небрежным тоном, но при этом испытующе поглядел на Джеффри. Тот стойко выдержал его взгляд.

— Да нет, вряд ли это я. Я вам говорил, Хэйвок толковал о связном, но о том, что это кто-то из дома настоятеля, не было и речи. Да и кому тут быть? Может, вы беспокоитесь о безопасности моего будущего тестя?

— Нет. Честно говоря, по-моему пока что волноваться рано. Тут есть кому позаботиться о дядюшке Хьюберте. Что ж, превосходно, встречаемся внизу как можно скорее. Я, разумеется, должен спросить свою жену.

— Своей я уже сказал, — голос Джеффри звенел так же упоенно и торжествующе, как полчаса назад голос Руперта. — Я повстречал ее на лестнице и велел собираться. Она стрелой помчится, если, конечно, Аманда тоже поедет, ну а если нет, то и я, разумеется, ее не возьму. Мы с ней оба тут немного старомодны. Итак, через пять минут встречаемся.

Полы его щегольского наряда, мелькнув, исчезли в дверях, а Кэмпион все стоял, улыбаясь. Джеффри — «подходящий», решил он. Ему понравилась реплика о каминных щипцах, и он не сомневался, что молодой человек сказал именно то, что думал. Кэмпион так и видел эти щипцы и кочергу внутри вмурованной в стену гостиной стеклянной витрины, раз в пять дороже ее содержимого, где им и лежать, мозоля глаза и занимая мысли Джеффри до конца отпущенных ему дней. Да, мистер Ливетт — из них, из таких вот мужественных личностей, принадлежащих к знакомому ему типу победителей.

Тем не менее мгновение или чуть дольше он хмурил лоб в тщетной попытке что-то припомнить. С того самого момента, как сегодня днем он впервые услышал рассказ Джеффа, он перерывал снова и снова обширные кладовые своей памяти, пытаясь отыскать там нечто позабытое. Где-то когда-то в каком-то старом путеводителе или в воспоминаниях легендарных grandes dames, донимавших его все детство, он уже встречался с преданием о Сокровище Сент-Одиль.

Глава 15Несчастные

Какой-то неестественный покой воцарился в доме каноника к тому времени, когда поздно вечером Люк устроился у него в кабинете. Обе машины уже отбыли. Руперт и Лагг вместе с сопящей между ними собакой ехали по направлению к безопасным саффолкским лужайкам, в то время как четверо кладоискателей чуть ли не ощупью продвигались сквозь туман в другую сторону, рассчитывая успеть на первый пароход до Сен-Мало из Саутгемптона.

Без них дома сделалось тихо, хотя не вовсе безлюдно. Сержант Пайкот сидел развалясь на стуле в холле, а на первом этаже дежурили двое его подчиненных и раз в полчаса устраивали полный обход всего дома. Под самой крышей Сэм все еще работал над статьей, которая должна была к утру лечь на редакторский стол. Эмили с бабушкой и дедушкой уже спали в двух своих комнатках при кухне, а в элегантной спальне Мэг мисс Уорбертон, которую вызвали из ее домика на эту ночь, расчесывала перед зеркалом свои пушистые волосы.

В кабинете было тепло и воздух казался голубым от табачного дыма, тихонько потрескивали угольки в камине, покрываясь белесым пеплом, и звуки эти отчетливо отдавались в наступившей паузе. Люк сидел за столом каноника. Туда его усадил сам хозяин, опасавшийся за судьбу клочков, на которых инспектор, по-видимому, вел свои записи. Поскольку Эйврил у уже не раз случалось ронять свои бумаги, причем зачастую даже с кафедры, он хорошо представлял себе, сколь это раздражает. Старший инспектор, задавшийся целью понять до тонкости этого человека, вполне оценил его заботу.

Как понял Кэмпион еще при самой первой встрече, Чарли Люк просто обречен был стать одним из величайших деятелей полиции. Он обладал одним первостепенным качеством, свойственным всем титанам его профессии, вне зависимости от любых иных проявленных ими достоинств, а именно — той крайней настойчивостью, исток которой — в неком почти патологическом любопытстве. Он был как бы живой знак вопроса, и чаял ответа с тем смиренным исступлением, с каким христианин чает спасения души. Несмотря на тридцать шесть бессонных часов взгляд его глаз из-под покрасневших век казался предельно ясным.

Сержант Пайкот со своими подчиненными весь день безуспешно занимался Сент-Питерсгейт-сквер. Люк, проанализировав все полученные от него крохи, прорабатывал их теперь с каноником. И уже некоторое время беседовал с ним насчет Джека Хэйвока, не жалея драгоценного времени, ничем не пренебрегая, прощупывая, Подкрадываясь, как кошка, и прибегая к интуиции там, где оказывался бессилен разум.

Старый Эйврил слушал. Он сидел в своем старом кресле, сложив свои простодушные пальцы на черном жилете. Он казался таким добрым и мудрым, но невозможно было угадать, что именно скрывается за его спокойным взглядом. Люк подумал, что с таким бы в карты ни за что не сел. И начал по новой:

— Видите ли, сэр, обычно нам субчики эти все равно как родные, — и он выбросил вперед левую руку и сжал пальцы, словно поймав ими правый кулак. — Мы знаем их семьи, и хоть не питаем к ним особой любви, тем не менее они у нас в поле зрения. А Хэйвок — исключение. Нам ничего не известно о его жизни до того момента, как он схлопотал свой первый срок в одна тысяча девятьсот тридцать четвертом году. Тогда ему было шестнадцать, по крайней мере он сам так сказал, вот и все, что за это время удалось из него вытянуть. Фамилия у него, разумеется, тоже вымышленная.[2]

— Да? — старик даже не удивился, а лишь заинтересовался.

— По-моему, она придуманная, — горячо продолжал Люк. — Слишком уж подходит. Мне кажется, он изобрел ее, и может быть, еще мальчишкой, чтобы звучало повнушительней. А мы, получается, признали его под этим прозвищем. Пришлось, во всяком случае, как Джек Хэйвок, он попал в тюрьму Борстол, и как Хэйвок внесен в соответствующую картотеку. Он заявил, что он — ниоткуда, и никто не приходил хлопотать за него. Для нас его жизнь началась именно тогда.

Эйврил хранил молчание, и инспектор уже взывал, умоляюще простирая к нему руки:

— Все, что я о нем знаю, известно мне только из документов. Ни в одном из отчетов за последние пять лет его имя не упоминается вовсе, потому что он все это время благополучно сидел, а до этого был неизвестно где, предположительно в армии. Я попробовал взглянуть на дело непредвзято, и выясняется, что он — поразительно! — судя по отчетным данным уже ухитрялся и прежде дважды исчезать точно так же, как теперь!

Каноник кивнул всклокоченной седой головой.

— Понятно, — согласился он с видимой неохотой. — Вам кажется, у него должны быть друзья среди таких людей, которые, — ну, так скажем, незнакомы с наручниками. Я вас понял.

— Но ведь это же очевидно, а?

Усталость не ослабила напора инспектора, фразы били из него фонтаном, живые и яркие, как кровь из артерии.

— А иначе где бы ему раздобыть костюм, в котором он был? Мистер Ливетт говорит, костюм сидел как по мерке сшитый, а в таких вещах он знает толк. Где же это Хэйвоку так быстро костюмчик справили? Кто же это так я него старается? Кто же это только и знал, что ждать его побега? — старший инспектор слушал сам себя, склонив голову набок. — Это чрезвычайно важно, потому что единственный человек, поддерживавший с ним связь во время его заключения — это некая старуха из Бетнал-Грин, хозяйка меблированных комнат, где он как-то останавливался. Она хорошо нам известна, и как только мы узнали о его побеге, тут же отправились к ней, но он там так и не появился, хотя все ее контакты отслеживаются и по сей день. Значит, не она. Но тогда кто же?

Он откинулся на спинку стула, заложив руки за голову.

— Разумеется, — продолжал Люк с очаровательной скромностью, — что бы мы тут с вами ни говорили, полиция не настолько уж дотошна. У старушенции две дочки, обе служат в магазинах Вест-Энда. И хотя за мамашей следят, поскольку она имела контакты с заключенным, до дочек никому и дела нет. А ведь они живут в том же доме. Через любую из них кто угодно может выйти на связь с Хэйвоком. А к ним обеим, кстати, не больно-то подступишься. Побывать, конечно, у них побывали, но они ничего не рассказывают, — а собственно, с какой стати им рассказывать?

Эйврил вздохнул:

— Шестнадцатилетний мальчик — и никто не стал о нем хлопотать, — произнес он тихонько. — По-моему, Ужасно!

Голос его оставался все таким же спокойным, но теперь в нем так отчетливо сквозила пронзительная боль, что сбила Люка с первоначального курса, инспектор настроился было услышать аргументы в свое опровержение, и приготовился слушать рассказ о страданиях благородного семейства, которое предает один из домочадцев. Подобный поворот событий более всего устраивал его собственное воображение, и он уже с энтузиазмом оттачивал контрдоводы. Так что теперь каноник привел его в некоторое замешательство.

— Пожалуй что так, сэр, — согласился он со скорбной миной, — только, на мой взгляд, не производит парень симпатичного впечатления. Он и еще двое пацанов угнали прачечный фургон, совершили наезд на почтальона, тот сразу погиб, а потом прихватили его сумку, а погибшего бросили на дороге. Машину они разбили, передравшись из-за почты. Один из этих юных хулиганов разбился насмерть, другой сильно покалечился, а Хэйвока арестовали при попытке бегства. Во время допроса выяснилось, что его сообщник, тот, пострадавший, впервые встретил Хэйвока утром того же дня, и родители погибшего парня нашего героя тоже не признали. Обращаю ваше внимание на то, сэр, что все метки с его одежды были спороты, так что он знал, на что идет. Случилось это в мае тридцать четвертого в Илфорде.

Он завершил свой рассказ не без некоторой доли свирепого удовлетворения и с надеждой взглянул на старика.

Эйврил молчал. Голова его опустилась на грудь, а глаза глядели невидящим взором на полированную тумбочку стола. Люк знал наверняка, что то, что он еще собирается сообщить канонику, пока что тому неизвестно, но, слабо представляя себе возможную реакцию, начал издалека.

— Миссис Кэш, — произнес он, — женщина, дающая деньги под проценты. Мы, знаете ли, связываем определенные надежды именно с ней.

— А, спортивная куртка. Я так и подумал. А далеко это вас продвинуло? — Эйврил все схватывал с лету, что облегчало дело.

— Ну, не то чтобы слишком, — признался Люк. — По ее версии, сообщенной Пайкоту с глазу на глаз, некий перекупщик просил достать ему эту куртку, а тот все подтвердил. Он говорит, будто Шмотка зашел в его лавку на Крамб-стрит и спросил, нельзя ли раздобыть старую куртку или костюм Мартина Элджинбродда, и назвал ваш адрес. Он объяснил, что дескать он актер и собирается сыграть роль своего бывшего офицера на встрече однополчан. Перекупщик не нашел в этом ничего особенного, а зная, что миссис Кэш живет тут же на площади и подрабатывает подобным образом, он к ней и обратился. Он стоит на своем. Ничем не собьешь! Старик Эйврил кивнул.

— Остроумно, — произнес он неожиданно, — и миссис Кэш оказывается как бы не при чем.

Чарли Люк поглядел на него с любопытством.

— Я понимаю, что вы знакомы с нею очень давно, сэр. Она сказала Пайкоту, уже более четверти века.

— Двадцать шесть лет, — согласился Эйврил. — Двадцать шесть лет тому назад моя жена убедила меня пустить ее в тот маленький приходский домик. Осенью, после Михайлова дня!

— Тогда эта Кэш была вдовой с ребенком на руках, маленьким мальчиком, так?

Обыкновенно Люк высказывался более осторожно, и теперь испугался, не пережал ли.

— Совершенно верно. Это она сама вам сказала?

— Нет. Это уже от вашей миссис Тэлизмен. Миссис Кэш мы со вчерашнего дня не беспокоили. Она дала наиподробнейшие показания Пайкоту и провела его по всему дому, чего ей делать не следовало бы. С тех пор мы с него глаз не спускаем, вместо того, чтобы держать в поле зрения всю площадь. Что не просто в такую-то погоду. Сегодня она не выходила.

— Она и мне так сказала. Она, кажется, простудилась.

Люк выпрямился.

— Она сказала это, когда вы навестили ее сегодня утром? — он попытался скрыть свое беспокойство, но не сумел. Эйврила, казалось, несколько удивил самый тон его вопроса.

— Ну конечно, — ответил он. — Тогда я с ней и виделся — один-единственный раз.

— Вы не могли бы мне сказать, зачем вы к ней заходили?

— Да, пожалуйста. Я хотел попросить ее помочь мне найти протоколы последнего собрания Епархиального Просветительского Общества. Но она отказалась, сказала, что простудилась.

Люк бросил на собеседника ничего не выражающий взгляд. Единственное, что он теперь точно знает об этом человеке — так это то, что старый священник не умеет лгать, уж тут-то нет ни малейшего сомнения.

— Понимаю, — произнес наконец инспектор. — Я как-то позабыл. Ну разумеется, у вас работа, как и у остальных, надо ее делать, что бы там ни происходило.

Старик в ответ улыбнулся.

— Да надо бы, — согласился он, — но порой это настолько тривиально, знаете ли. Вероятно, бумаги следовало бы сочинять в более совершенном стиле. Документы, которые мы отправляем друг другу, напоминают мне старинную салонную игру в «чепуху», с тем лишь отличием, что тогда выходило как-то забавнее — или нам только так казалось по молодости.

Люк ухмыльнулся. Старик ему определенно нравился.

— Значит, миссис Кэш простудилась, правильно? — повторил он. — Хотелось бы знать, не застудила ли она ноги. А вы заметили, чтобы она выглядела больной?

— Боюсь что нет. В дверях было темно.

— Знаю. А вы там не пробыли и минуты, как я слышал, — и, покончив с эпизодом, инспектор перешел к сути дела. — Ее сын, — начал он, не глядя на каноника, а лишь поднимая ладонь то выше, то ниже, словно примеряясь к росту ребенка, — не помните ли вы, сэр, когда точно он умер?

Эйврил задумался.

— Год не помню, — произнес он наконец, — но это случилось сразу после Крещения — в самом начале января. Я тогда лежал с инфлюэнцей, и панихиду пришлось отложить.

— Вот и они мне то же самое говорят, — в голосе Люка слышалось сомнение. — Миссис Тэлизмен утверждает, будто это произошло в январе тридцать пятого. Мальчику было тогда лет четырнадцать-пятнадцать, совсем большой, — инспектор решил проверить единственную пришедшую ему в голову более или менее здравую теорию, и, хоть ее неубедительность смущала его самого, он решительно пошел ва-банк. — По моим данным, ребенок умер за городом, где находился какое-то время, и тело привезли на ночь в дом к матери по пути в Уилсфорд, на кладбище. Вы слегли, но ваша супруга, покойная миссис Эйврил, посетила мать вместо вас. Теперь, сэр, у меня к вам единственный вопрос. Миссис Тэлизмен совершенно уверена, что когда миссис Эйврил вернулась, она упомянула о том, что видела тело. Ребенком этот мальчик пел в церковном хоре, так что она его хорошо знала и сказала, что видела его мертвым. Вы это припоминаете?

Эйврил поднял благородную голову.

— Да, — сказал он. — Несчастная Маргарет!

Горе на мгновение омрачило его черты и исчезло, словно тень от листка на ветру, но было оно такой силы, что Люк, в сущности молодой еще человек, с душевным трепетом открыл для себя существование чувства такой глубины.

Старшего инспектора оно застигло врасплох. Темные пятна проступили на его скулах, и он клял себя за попытку заниматься бессмысленным делом. Ему совершенно не хотелось мучить своего нового друга, чья скорбь по умершей жене, оказывается, все еще так остра. И он окончательно отказался от своей гипотезы о том, что ребенка подменили. Она пришла ему в голову, когда Пайкот рассказывал, какая жесткая эта миссис Кэш. Он кое-что знал о жесткости женщин определенного сорта, тогда-то ему и пришло на ум, что для эгоцентричной вдовы, делающей деньги сомнительным способом, прикрываясь респектабельной репутацией, было бы удобнее, чтобы все вокруг считали, что ее сын умер, чем превращать его в источник постоянной опасности для себя, к тому же ей скорее бы удалось помогать ему втайне.

Сам маневр с подменой осуществить было не так уж просто, думал он, но для женщины, властвующей над таким множеством обнищавших и зависимых от нее людей, не то чтобы вовсе невозможно. Район тут специфический. Он знал некоторых здешних, весьма скользких Дельцов.

Больше всего инспектора интересовали даты. В мае мальчишка попадает в Борстолскую тюрьму и примерно тогда же другого «отсылают за город, потому что он трудный». В январе тот умирает. Однако, если миссис Эйврил и правда видела умершего ребенка, тогда вопрос снимается.

Люк взял со стола разложенные перед ним фотографии разыскиваемого, извлеченные из дела. Они никуда не годятся. Миссис Тэлизмен не вынула ни одной из них из кипы фотокарточек других людей, и Пайкот не мог ее в этом винить. Лицо на них казалось застывшим и безжизненным.

Инспектор пододвинул карточку Эйврилу, который, взяв ее, посмотрел и протянул обратно.

— Вот какую птичку мы ловим, сэр.

— А когда поймаете его, как вы с ним тогда поступите? — впервые лицо старика приняло упрямое выражение, а в голосе послышалась горькая нота. — Произнесете ему приговор, запрете недели на три в тюрьму и в конце концов, думаю, повесите его, несчастного!

Последний эпитет задел за живое дремлющую в душе Люка овчарку справедливости, и ярость, обнаженная и удивительно простодушная, внезапно сверкнула в кристальных глазах.

— Этот человек, — взорвался он, — убил доктора, который пытался ему помочь, ябеду-сторожа, годившегося ему в отцы, женщину-калеку прямо в постели, и еще такого парня, я бы правую руку свою отдал, чтобы он был сейчас с нами. Я зашел сегодня к его матери — и не смог смотреть старухе в глаза! — он был в таком гневе, что едва не заплакал, но не потерял все же контроля над собой и даже сумел произвести впечатление мощи. — Этот человек — маньяк-убийца, — яростно затараторил он. — Он убивает направо и налево. Для него человеческая жизнь не имеет никакой цены и любое живое существо, на свою беду оказавшееся у него на пути, он лишает права на жизнь — и ради чего все это? Ради какого-то сокровища из детской книжки, которое запросто может оказаться не дороже бутылки джина. Он не должен жить. Для него нет места под солнцем. Разумеется, его повесят. Боже мой, сэр, неужели вы против?

— Я? — старик-настоятель изумленно выпрямился. Он наблюдал за неистовством своего нового друга с выражением пронзительного ожидания боли, с тем самым выражением, с каким обыкновенно смотрел на такие знакомые и болезненные операции, как, скажем, удаление зуба. Взгляд его давал понять, что он сочувствует, но отнюдь не разделяет ощущений собеседника.

— Я? — повторил он. — О нет, мой мальчик, я — нет, я против. Я бы ни за что не стал судьей. Я часто об этом думал. До чего же, должно быть, ужасная работа. Сами посудите, — добавил он, когда Люк недоуменно уставился на него. — Как бы надежно ни был застрахован судья всем своим опытом и логикой законов, обязательно случается, — не часто, я знаю, иначе у нас бы вообще не было судей, — когда приходится отвечать на подобный страшный вопрос. Не задавать его, а отвечать самому. И всякий раз ты должен сам себе твердить, в общем-то лишь одно: что все согласны, что черное — это черное, и мой разум говорит мне то же самое, но в душе моей — как я могу знать? — во взгляде, устремленном при этом на Люка, сквозила нескрываемая тревога по поводу подобной перспективы. — Наверное, это и есть самое ужасное в профессии судьи, — продолжал каноник. — Слишком многое зависит от тебя самого. Если же не исходить из собственного мнения, то окажешься бесчеловечным, а мы, конечно же, люди. Я бы безнадежно провалился в этой роли, а вы?

Чарли Люк воздержался от комментариев. Это совсем не та тема, о которой он предполагал рассуждать. В его ясном сознании мелькнула мысль, что старина мог бы с тем же успехом обратиться к нему по-древнегречески.

— Ладно, шеф, — отозвался он. — А вас-то что бы устроило?

— Я думаю об этом целый день, — задумчиво начал Эйврил, усевшись у камина и глядя, как умирающее пламя обращается во прах. Его безмятежное лицо сохраняло то властное и в то же время отрешенное выражение, какое появляется у мастера, с головой погруженного в работу. Позади его всклокоченной головы темнеющий книжный шкаф создавал подобие некоего гобелена приглушенных тонов. И неожиданно в затянувшемся молчании Люк почувствовал, как его инквизиторский пост превращается в обычную школьную парту. Наконец старый священник поднял глаза, и его светлая улыбка разрушила наваждение.

— Я-то ведь занимаюсь чисто технической стороной, — проговорил он, как бы извиняясь, — я не вижу, чем бы я мог вам помочь, кроме разве вот этого, простите мне такое нахальство. Я бы никогда не заговорил о том, что не по моей части, и хотя вы вольны проигнорировать мой совет, он может оказаться полезным именно теперь. Бойтесь гнева. Из всех помех, она наиболее трудноустранимая. Ведь он подобен алкоголю, и главное его зло — что он притупляет остроту ощущений.

Говорил он так искренне, с таким очевидным желанием помочь, что обидеться было невозможно. Люк, ожидавший чего угодно, кроме этого, оказался в полной растерянности. Глаза, глядевшие на него, были не менее проницательными, чем у самого заместителя комиссара.

Эйврил поднялся.

— Вам нужно поесть, прежде чем вы уйдете, — сказал он. — Похоже, эта страна за свои грехи обречена на бессрочный пост, но уж в кладовке-то наверняка что-нибудь найдется. Пойдемте посмотрим!

Люк отказался с искренним сожалением. И не только потому, что и вправду проголодался. Эйврил просто покорил его, и он бы с удовольствием продолжал бы ему изумляться снова и снова, но на Крамб-стрит ждала ночная работа. И старший инспектор незамедлительно устремился в туман, все еще не вполне понимая, какое предупреждение заключалось в той последней, неприятной для него фразе про гнев.

Он не думал о том, что острота его ощущений притупилась, не мог себе даже и представить, где он сделал неверный шаг, хотя был уже почти готов признать, что все-таки пропустил нечто важное. Но тут не было на самом деле его вины. Никто не позаботился предупредить его, что каноник никогда не говорит «несчастный» про человека только потому, что того более нет в живых. Ведь подобное словоупотребление в устах представителя его профессии задело бы Эйврила как бестактное и ошибочное.

Все его домашние знали это так хорошо, что старику настоятелю и в голову не пришло объяснять все это Люку. Когда дядюшка Хьюберт называл кого-либо «несчастным», то это означало, что тот случайно или преднамеренно поступил дурно.

Глава 16Решение

Каноник отправился удостовериться, что парадное заперто, чем несказанно удивил дежурившего у дверей сержанта Пайкота, и пошел спать, точнее, пошел бы, если бы не мисс Уорбертон, возникшая на его пути с чашкой дымящегося молока.

Она была в неглиже, но так настроилась не смущаться, чтодаже впала в некоторую игривость, не вполне уместную в данных обстоятельствах.

— А, вот и вы, старый бражник! — заявила она громко. — Засели неизвестно где и болтаете себе с полисменом. Вот, возьмите-ка и выпейте до дна! Я туда кое-что добавила, чтобы вы поспали, потому что если не выспитесь как следует, вы завтра совсем вымотаетесь, и Бог знает что еще может быть, если только пронесет сегодня!

Эйврил взглянул на ее доброе простоватое лицо — в ее смягчившихся вдруг чертах вспыхнул румянец затянувшейся юности — и благодарно улыбнулся. Как бы ему хотелось, чтобы хоть одна из его сестер хоть чуточку ее напоминала! Милая Десятичная Точка! Как она к нему добра!

Он высокопарно поблагодарил ее за молоко, пить которое вовсе не собирался, но все же осторожно понес его в свою спальню, находившуюся на втором этаже позади маленькой гостиной, в то время как она остановилась в дверях, умирая от желания поболтать, но не смея переступить порога.

— Хьюберт, — обратилась она бодреньким голосом, — а что если этот убийца заявится сюда за письмом Мартина? О, понимаю, его сразу же схватят. Дом кишит сыщиками! Но — все-таки это же будет не очень-то приятно, правда?

— Смотря для кого, — он не удержался от соблазна подразнить ее, уж слишком у нее был превсезнающий вид.

— Ну, зачем вы? — в этот миг ей вполне можно было бы дать лет десять, а ему — одиннадцать. — Я и сама знаю, что к таким вещам я отношусь немного старомодно, но пока что в газетах не было ни слова о Сент-Питерсгейт-сквер, и представьте себе, я этому искренне рада. А кроме того, — добавила она с живостью, не омраченной мало-мальским воображением, — он же может нас всех убить!

— Сюда этот человек не придет!

Каноник говорил со всей силой убеждения, но ей совсем не хотелось, чтобы на этом вопрос оказался закрыт.

— А вы откуда знаете?

Эйврил поднял брови. Он попытался вообразить ее реакцию, скажи он, что знает, почему Хэйвок не придет, — потому что он сам, Эйврил, все устроил так, чтобы тот не пришел. Он представил себе, как изменится ее лицо, точно так же, как изменилось оно у миссис Кэш, когда он постучался к ней сегодня утром с беспрецедентной просьбой помочь ему обшарить дом в поисках каких-то бумаг, положенных не на место.

Он так и видел перед собой эту широкую самодовольную физиономию с выражением сперва недоверия, а затем страха, и его душа снова содрогнулась от боли, когда он вспомнил последовавшую ухмылку и вновь услышал омерзительные слова.

— Нет, каноник, выйти я не смогу. Я простыла. Но вы не волнуйтесь. Мы вам и на слово поверим. Мне там у вас нечего читать!

То как быстро она поняла особенный смысл его просьбы, истолковав ее по-своему — как проявление слабости — его до сих пор коробило.

И в то же время заставляло сомневаться. Уж не сделал ли и сам он этот шаг, потому что догадался о том, чего никак не мог допустить, боясь за судьбу домочадцев? Или же подсознательно понимал, что капкан непременно будет расставлен в его доме и не смог смириться с тем, что зверь, будь он хоть самый кровожадный, в него попадется? Или же он просто подчинился столь мощному импульсу, что действовал даже помимо воли? Честно говоря, он и сам не знал. Он и в мыслях не держал никакого предварительного плана, уж это-то точно, потому что, когда эта мысль пришла ему в голову, письма в доме все еще было, хотя он сам про него и не знал. Идея предпринять столь неординарный шаг родилась у него безо всякой внешней подсказки, едва он услыхал всю историю Джеффри из уст своего племянника, и каноник принялся за дело по горячим следам, сказав Кэмпиону, что должен сходить посетить кое-кого. И лишь после странноватой реакции миссис Кэш он удивился — в том числе и себе самому.

Мисс Уорбертон смирилась с его молчанием, но выражение его лица истолковала неправильно.

— О, неужели вы в самом деле так беспокоитесь? — произнесла она участливо. — Вот почему я и хочу, чтобы вы поспали. Выпейте это. А то боюсь, вы засядете читать. Что вы собирались читать сегодня на ночь, Хьюберт?

Он чуть не сказал «Приключения Шерлока Холмса», но спохватился, поскольку это было бы просто немилосердно. Как многие другие достойные леди в ее годы, она находилась под сильным влиянием того, что ей нравилось именовать «Теорией Сущего», и он знал, что ей страсть как хочется узнать, как же он подойдет к проблеме Хэйвока с профессиональных позиций.

Теология и христианская мораль, мрачно подумал старый Эйврил, и все они накрепко заперты в огромных фолиантах, число которых все прибывает. Если бы в них была правда. Если бы вправду можно было кому-то что-то поведать. Если бы из чужого рассказа было возможно хоть что-то узнать.

— Скажите мне, ну Хьюберт, — мисс Уорбертон сделалась такая миленькая.

— Деточка моя, — произнес тот серьезно, — вот если бы перед вами оказался врач, пациент которого даже на ваш неопытный взгляд вот-вот умрет, что бы вы подумали о болване, который бы кинулся в библиотеку читать соответствующую литературу?

Она поняла все наоборот.

— О, так вы знаете, что с ним делать? Тогда почему не расскажете мне?

— Нет, я хотел сказать, что нет, я не знаю, — ответил старик Эйврил, погрозив ей пальцем, — а если бы и знал, то не потому, что где-то вычитал, но лишь потому, что когда я читал про это или услышал, или ткнулся в это носом, Всевышнему было угодно вбить сие в мою тупую и недостойную башку. Иначе говоря, если вам так больше нравится, жизнь повернулась ко мне такой стороной, что некий факт оказался в поле зрения некоего глаза, и тот на нем сфокусировался. Потому что на са-мом-то деле все сводится лишь к этому, дружок. Бегите к себе, а не то простудитесь. А читать я буду псалом сто тридцать девятый, не бойтесь. Спокойной ночи!

Он начал расстегивать свою кофту, и мисс Уорбертон тотчас же устремилась прочь. Он знал, что так и случится. Оставшись наедине с самим собой в маленькой теплой спальне, служившей прежде будуаром его жены, в то время, когда они одни занимали весь дом, он накрыл чашку с молоком книгой, чтобы по рассеянности его не выпить. Спать он не хотел. Теперь не время притуплять остроту собственных ощущений страхом или аспирином. Он только что убедился, как это подвело того паренька, Люка. Эйврилу инспектор понравился. Славный малый, подумал он, еще неискушенный, конечно, но мыслит ясно и проницательно, и вообще приятный. Как поразительно близко он оказался к истине — если допустить, что это — истина!

Старый Эйврил этого не знал. Знай он, его долгом, по-видимому, было бы об этом сообщить. Правда, в последнем он был не особенно уверен, но вполне резонно полагал, что тогда бы сердце ему точно подсказало, как поступить. Во всяком случае, наверняка он не знал, а если выдать за знание лишь собственное предположение, то это пойдет лишь во вред.

Он вспомнил свою дорогую глупышку Маргарет, ее широко распахнутые глаза, такие же, как у Мэг, но вовсе не такие разумные, когда она, рыдая, исповедовалась на третий день своей последней болезни — они оба уже понимали, к чему идет дело. Какой же это был жалкий и сбивчивый рассказ! Рост цен во время Первой Мировой застал ее врасплох. Незамужняя сестра Эйврила, мастерица на все руки, которая до самой смерти вела его денежные дела, не вызывала у Маргарет симпатии своей властностью, и тогда миссис Эйврил заняла денег. Сумма была ничтожна, а эта Кэш заставила бедняжку расплачиваться за нее не только деньгами, но и страданиями. Черты Эйврила сделались жестче, когда он вспомнил все это, и вскоре снова смягчились, едва он подумал, сколь это милосердно, что ему не дано судить.

А тогда ведь он разгневался, и гнев притупил остроту его ощущений, и за это пришлось платить. И он платит по сей день: он не в силах вспомнить, что именно сказала она тогда, всхлипывая у него на плече, когда смертный ужас уже заполнил ее славную глупенькую головку. Сказала ли она, что в самом деле видела в открытом гробу другого ребенка, или только что ей велели сказать, что она видела того самого мальчика, в то время как она его не видела? Эйврил не знал. Единственное, что он помнил — это ее боль.

С того самого момента он вышвырнул вдову Кэш из своего мира. Ему в голову не пришло предпринять в отношении ее какое-либо карательное действие, например, выставить ее из домика. Дело даже не в том, что каноник был выше таких поступков. Просто подобная мысль не приходила ему в голову. В его понимании оказать крайний отпор другому человеческому существу означало лишь одно: отсечь его от себя, вырвать из сердца, словно лукавого. И не в наказание ему, а ради собственной защиты. Миссис Кэш, по-видимому, уловила в отношении каноника к ней некоторое охлаждение, но не более. Он не избегал ее, и когда она преклоняла колена в церкви, он благословлял и ее среди прочих, — не сделать этого означало бы взять на себя чересчур много: а ведь он лишь служитель в доме сем.

Но теперь, погрузившись в воспоминания, замерев в наполовину снятой сорочке, он почувствовал, как снова начинает гневаться. Это испугало его, и он поспешил обратиться к молитве, покуда еще окончательно не утратил ясности понимания. То была единственная молитва, к которой он прибегал в своей частной жизни. Он достиг уже того духовного уровня, когда в нескольких словах вмещается тот абсолютный максимум, которого, со своей глубоко личной точки зрения, он дерзал просить у Создателя. Выпутываясь из одежды и аккуратно складывая каждую вещь, как его научили лет шестьдесят тому назад, он повторял, наполняя каждое слово сокровенным смыслом:

— Отче наш…

Дойдя до того места, которое показалось ему в тот вечер наиболее важным, он выдержал паузу и повторил Дважды:

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Вот оно. Вот что он имел тогда в виду. Не введи нас во искушение, потому что мы и без того носим оное в себе и должны ему сопротивляться изо всех сил, каждый по-своему. Но избави нас, упаси нас, спрячь нас от лукавого. Ибо тленом смерти одевает он нас. Такова была его молитва, но в эту ночь он не дождется на нее ответа, он понял это, обнаружив, что переобулся не в обычные ночные туфли, а в другие, грубые, на кожаной подошве. Он словно приготовился этой ночью в дорогу.

Ему пришло в голову, что психологи объяснили бы подобный феномен тем, что подсознательно он собирался предпринять что-то, чего его обыденное сознание хотело бы избежать. Ну не потеха ли вся их теория! Вот приятное времяпрепровождение! Тут он сам себя одернул. Опять он за свое, норовит спрятаться за праздным суеверием, ленится, пытается отсидеться в сторонке именно тогда, когда его новая задача, и он чувствовал ее приближение, вот-вот будет поставлена перед ним.

Он облачился в халат и побрел в ванную. Предстояло целое путешествие на первый этаж, а склонная к причудливым образам Мэг сочинила для него на такой случай одеяние, руководствуясь формулой, сохранившейся в архивах одного монастыря тринадцатого века. Указания сводились к следующему: «Из толстой черной шерсти возьми четыре равные части, каждая длиной в рост брата от затылка до пят, а шириною — дабы возложенная ему на плечи, достигала от одного его локтя до другого. Первая часть да покроет левую половину его груди, вторая же правую, третья же да прикроет его сзади. Затем четвертая да будет сложена втрое и из сих трех одна часть будет для левой руки, другая для правой, третья же и последняя да покроет главу. И так да облачится, двумя же локтями вервия да препояшется…»

Вервие Эйврил отверг из-за некоторой его нарочитости, заменив оное шнуром от пижамы, однако простое и теплое одеяние пришлось ему по вкусу, и его домашние уже успели привыкнуть к зрелищу, когда закутанная в черную рясу фигура спускается по холодным лестничным маршам. Однако незадачливый сержант Пайкот, которого никто не догадался предупредить, чуть не умер от неожиданности, когда, услышав шаги за спиной и оглянувшись, увидел «черного монаха» у самого подножия лестницы. Каноник нес в руке чашку с молоком. Он был более всего озабочен тем, чтобы Дот не огорчилась утром, найдя свое снадобье нетронутым, и уже собрался, сгорая от стыда, его вылить. Но то, как страшно вздрогнул Пайкот при виде его, поразило каноника как явное свидетельство нервного перенапряжения, и он с облегчением протянул усталому полисмену свое успокоительное, радуясь, что оно хоть кому-то пригодится.

Сержант терпеть не мог молочного, но у него не было и маковой росинки во рту с самого ленча, а впереди еще предстояла долгая и холодная ночь. Он с благодарностью принял заботу пожилого джентльмена. Настроившись на неприятный вкус предложенного напитка, он ему и не удивился, и выпил все до капли, не подозревая, что мисс Уорбертон развела в молоке две снотворные таблетки барбитурата, из тех, что ей выписал доктор, когда она последний раз лежала с инфлюэнцей. От одной такой таблетки она сама спала как убитая, но положила две, потому что в самом деле хотела, чтобы Хьюберт выспался как следует. Когда Эйврил вернулся из ванной. Пайкот уже мирно дремал на своем посту.

Уже поднявшись к себе и совершенно не представляя, что он наделал, Эйврил все расхаживал из угла в угол и ждал, сам не зная чего. Он вспомнил это состояние. Такое бывало с ним крайне редко, вероятно, всего четыре или пять раз за всю жизнь, и всегда предваряло некое событие, в котором он оказывался призван сыграть решающую, хотя и необычную для себя роль. Главным признаком этого было ощущение абсолютного внутреннего спокойствия.

В какое-то мгновение он почувствовал это совершенно явственно и понял, что не имеет ни сущности, ни воли, ни долга, кроме долга покорности повелению. Он явственно ощутил великое течение жизни, вселенской жизни, несущей его вперед. Он чувствовал его и над, и под собою, набирающее скорость, мчащее все быстрее и быстрее к неведомым порогам. Он казалось, видел эти темные воды и слышал их рокот. Но сам оставался очень тихим, очень маленьким, но чутким и готовым выполнить собственное предназначение, опасаясь лишь одного — пропустить сроки. Что самое странное — он не чувствовал страха. Этому единственному он научился на собственном опыте. Вместе с опасностью приходит и отвага.

Мгновенное озарение прошло, и он снова стал просто взволнованным пожилым человеком, собирающимся спать. Часы на полке показывали десять минут второго. В доме стояла тишина, а единственным звуком, доносящимся снаружи, был далекий лязг перецепляемых железнодорожных составов на вокзале.

Он снял с постели плед, обратив внимание на бугорок, под которым пряталась глиняная бутыль с горячей водой, а потом, уже выключив свет, на ощупь отправился к окну, чтобы раздвинуть шторы. Окно выходило на каменную лестницу между домом и церковью, а поскольку его проем находился на уровне одной из ступенек, его еще при строительстве забрали снаружи изящной кованой решеткой. Эйврил всегда раздвигал на ночь шторы, он любил, чтобы по утрам его будило солнце, и всегда сперва выключал свет — привычка военных дет, с которой он так и не расстался.

Он с удовольствием посмотрел на серый световой квадрат в тигровую полоску решетки. Теперь ему уже не верилось, что туман наконец рассеется. Он всматривался, пытаясь разглядеть звезды в знакомом треугольнике неба над церковной стеной, ограниченном стрельчатым оконным сводом, но ни одной не увидел. Зато впервые за много дней удалось разглядеть самый треугольник, тоже темно-серый, но чуть светлее, чем стена. Краем глаза он уловил, как нечто промелькнуло и исчезло, и когда он всмотрелся повнимательнее, его уже не было видно. Однако каноник уже понял, что это такое, и у него защемило сердце от предчувствия.

Он заметил, как отблеск света, мгновенный, словно взмах крыла зимородка и такой же пронзительно-голубой, скользнул по серой стене высоко вверху. Свет, вероятно, луч фонарика, шел изнутри церкви и окрасился в лазурный цвет одежды святого, застывшего в бесконечной своей молитве на витраже восточного окна. Эйврил оцепенел.

Теперь, когда обозначилось направление течения, когда стали видны подводные камни, и его собственное реальное положение предстало перед ним во всей своей ясности — теперь пришло знание, словно кто-то ему сообщил то, что, как выразились бы те же психологи, хранилось лишь в подсознании.

К примеру, он знал, что когда миссис Кэш показывала сержанту Пайкоту свой дом, она, скорее всего, показала ему и маленький задний дворик, куда выходила дверь угольного сарая. И маловероятно, что даже дотошный сержант открывал эту дверь почти в самой стене фундамента храма, за которой, на первый взгляд, может уместиться лишь очень тесное пространство. А если сержант и открывал ее, то вряд ли заглядывал за небольшую угольную кучу и вряд ли заметил позади нее другую, массивную дверь.

Двадцать шесть лег назад дал он разрешение миссис Кэш устроить угольный сарай возле запасного входа в крипт. Самый вход был сделан для удобства прежнего церковного сторожа, жившего в том домике в лучшие времена, а дверь находилась в толще стены. Как лендлорд Эйврил заплатил за переделку из своего кармана, но поставил условие, что прежняя дверь будет заперта, а ключ отдан Тэлизмену.

И лишь теперь до него дошло, что распоряжение это так никогда и не было выполнено. В свете внезапно пришедшего знания всех и вся он в этом уже и не сомневался. Путь оставался открыт, и крипт, давно уже не использовавшийся по прямому назначению, оставался доступным для миссис Кэш, которая могла входить туда и распоряжаться им по своему усмотрению.

Он понял, где могли скрываться те, кого безуспешно разыскивает Люк. Они, по-видимому, подобрались к этой двери изнутри церкви, входя туда не с хорошо просматривающейся площади, а сзади, с оживленной улицы через дверь, ведущую в ризницу. Здание, когда не было службы, обычно запиралось, но в перекрытии над этой маленькой дверцей отошел камень, и под ним этот недотепа Тэлизмен держал ключ едва ли не с окончания Первой Мировой.

И стало быть, человек, называющий себя Хэйвоком, знал про ключ, а изнутри уже ничего не стоило найти вход в крипт.

Стоя один во мраке, каноник осознавал, что Люк бы ни за что не поверил, пойди он, Эйврил, сейчас к нему и сообщи, что все факты, имеющие отношение к делу, никогда прежде не соединялись вместе в его сознании. Однако это было так. До самого последнего момента у него и мысли не мелькнуло, что хоть один из них имеет какую-нибудь связь с другим. Редко когда он оказывался таким тупицей.

К этой своей глупости Эйврил отнесся как к тайне, смысл которой будет ему открыт впоследствии. В своем странном спокойствии он воспринимал собственную беспрецедентную интеллектуальную несостоятельность как малую часть чего-то более важного и значительного. Он ждал — и вдруг обнаружил, что уже понимает причину своего утреннего визита к миссис Кэш. Ну разумеется — чтобы дать понять ей, а через нее и человеку, за ней стоящему, что письма Мартина в доме нет, и что ему, Эйврилу, известно, где оно.

Старый священник понимал, где этот мальчик будет искать письмо теперь. Несомненно он сейчас там, копается в его старенькой черной папке, которую каноник хранил под аналоем кафедры. И, должно быть, в эти недолгие часы чувствует там себя в полной безопасности, но фонарик выдал его.

Внезапно логика отступила, как то и дело отступала весь этот вечер, и Эйврил поднял голову — посмотреть, посмотреть, куда несет его поток, и увидел то, что вот-вот сделает.

— Нет, — произнес он вслух. — Нет, это безумие.

И в тот же самый миг почувствовал, что это — повеление, и понял, что подчинится. Вся его человеческая слабость, вся казуистика и весь здравый смысл тотчас же восстали, дабы предать его и отвратить от исполнения долга.

Это вылилось в спор между двумя Эйврилами, происходивший в любезных выражениях, но яростно, — так спорят братья-старики, много лет прожившие бок о бок.

— Дружище, — резонно возражал мудрый прелат, — это как раз тот случай, когда ни одному человеческому существу не должно вмешиваться. Если ты спустишься туда и попытаешься поговорить с этим злополучным мальчишкой, ночью, один на один, он тебя зарежет, как зарезал до этого четверых, и с твоей стороны это будет самоубийство, а с его — убийство. Хорошо, смерти ты не очень-то боишься, но если ты умрешь, то кто от этого пострадает? Самые любимые — Мэг, Сэм со своей миссис. Им придется искать себе новый дом, потому что никакой другой священник не станет их у себя терпеть. Уильям и несчастная Мэри Тэлизмен, и Эмили, — кто им даст приют? Дот. Милая Дот. Ее жизнь потеряет всякий смысл. А своей печальной и самонадеянной душе, что хорошего сделаешь ты ей?

— Не знаю, — отвечал внутренний Эйврил, которого становилось все меньше, у которого не оставалось ни логики, ни сущности, одна покорность. — Я знаю только одно: обстоятельства так сложились, что выбора у меня нет.

— Слушай, — сказал тогда более практичный собеседник, — ну позвони этому мальчику, Люку. И прямо сейчас. Скажи ему все, что знаешь, поручи свою душу Всевышнему и ложись спать. Если тебе хочется поговорить еще и с тем, другим мальчиком, ты сможешь это сделать, когда он будет в тюрьме. Так ты защитишь и его, и себя. Кто ты такой, чтобы вводить его в столь чудовищное искушение?

— Опять-таки — не знаю, — отвечал Эйврил истинный, — я не просил, но будь мой путь таков, как ты говоришь, я бы знал то, что знаю теперь, еще тогда, во время разговора с Люком!

В этом пункте чувство юмора, вечное его наказание, принялось веселиться.

— Вот ты тут стоишь, беседуешь, как Ланселот Гоб-бо со своим другом, — заметило оно. — Не валяй дурака, Эйврил, позвони Люку!

— Я позвоню ему, когда вернусь!

— Ты не вернешься, — возразил здравый смысл. — Чего ради ему тебя щадить, одного тебя из всех? Он ненавидел тебя и боялся, еще ребенком, несмотря на все, что ты для него сделал. Так с чего бы ему слушать тебя теперь? Тебя-то он услышит последним из всех. Помнишь, как ты застал его в храме за профанацией литургии, и, когда, понаблюдав за ним и поняв, что это не невинная шалость, а осознанное святотатство, разложил его на колене? Этот мальчик от лукавого. Он был от лукавого еще младенцем. Отвратись от него, пока можешь. В этой комнате имеется телефон ради твоего спасения, воспользуйся. Тебе даже не надо вспоминать номер. Набирай полицию и настаивай, чтобы соединили с Люком.

Поскольку он все еще стоял в нерешительности, рассудок пошел на хитрость.

— По крайней мере, прими разумные меры предосторожности, — посоветовал он. — Дозвонись до Люка и скажи, что встретишься с ним в церкви через полчаса. Он может прибыть и раньше, но тут уж твоей вины не будет. Остальное предоставь Провидению, только позвони.

В темноте Эйврил побрел к телефону. Это была отводная трубка от основного аппарата в холле, сделанная в войну для предупреждения о воздушной тревоге. Расстроенный каноник уныло снял трубку.

Полная тишина в ней его успокоила. Разумеется, он оказался единственным во всем доме, кому Сэм забыл сообщить о своем усовершенствовании, и не мог знать, что внизу вся система работает.

Тишину в трубке он воспринял как знак. Набрал номер, но, так и не услышав гудков, он вздохнул и повесил трубку.

— Вот видишь, — сказал он самому себе. — Я был абсолютно прав. Я так и думал.

Он тихонько вышел из комнаты и пошел по коридору.

Храп Пайкота разносился по всему холлу, и каноник постарался выйти как можно тише, чтобы не разбудить усталого человека. Туман быстро рассеивался, и он уже смог различить тюльпанное дерево на площади. И никого. Как раз в этот момент дежурный детектив вошел в кухню, чтобы связаться со своим напарником на противоположной стороне площади, и таким образом впервые за всю ночь путь был открыт.

Не подозревавший ни о чем таком Эйврил миновал, как дитя, все ловушки и капканы, выбрался по лестнице на улицу и, пройдя вдоль высокой ограды к воротам, перешел мощеный двор, ни разу не споткнувшись в абсолютном мраке, и направился к двери в ризницу.

Она оказалась незаперта и беззвучно повернулась на свежесмазанных петлях, впустив его во внутренний мрак, каноника бил озноб и сердце колотилось в груди, хотя в глубине души ему было по-прежнему очень покойно и светло.

Его длинное одеяние зашуршало по деревянной обшивке стен ризницы, он толкнул внутреннюю дверцу и вступил в туманный сумрак огромного здания, сладко пахнущий цветами и книгами, и помедлил, оглядываясь в темноту.

— Джонни Кэш, — сказал он точно таким же голосом, что и тогда, много лет назад, — выходи!

Глава 17На ступенях

Луч фонаря Хэйвока рассек темноту, словно лезвие, и вонзился в Эйврила, стоящего в боковом приделе. На какой-то миг луч, чуть дрожа, замер, и старый каноник, впервые в жизни вспомнив, во что он одет, отбросил капюшон, и свет заплясал по его лицу.

— Подойди сюда, мой мальчик, — произнес Эйврил тем чуть поучающим тоном, каким обычно говорил, когда хотел, чтобы что-то было сделано быстро. — Тут нет ничего твоего.

Акустика Святого Петра-у-Врат всегда создавала сложности, и в эту ночь в пустом помещении эхо подхватило голос и, перебрасывая рикошетом от стены к стене, вознесло под самые своды и вновь обрушило вниз. «Его, — пропело оно гулко, — его… его… его!»

Едва он заговорил, как его узнали — луч скользнул прочь и устремился к дверям, проверяя их одну за другой, — череда перепуганных взглядов, ищущих ловушку. Но алые занавеси в дверных проемах оставались неподвижны; стояла полная тишина.

Во время одной из таких вспышек Эйврил заметил позади скамью и теперь, нащупав ее, сел, пряча руки в складках подола. Тело боялось, и его дрожь несколько обескураживала каноника, но разум его был спокойным, свободным и на удивление радостным. В церкви старый настоятель почувствовал себя привычно уютно, и неожиданно громко прокашлялся, как обычно перед проповедью.

— Цыц!

Старинным этим стенам никогда не доводилось слышать ничего ужаснее этого шепота. Лента фонарного луча упала и погасла, и в темноте раздался шорох легких шагов по полированному дереву. И снова тишина.

Она тянулась еще несколько мгновений. Острый луч заметался от двери к двери, уходя и снова возвращаясь, не находя ничего. В здании было все так же тихо и пусто.

Наконец раздался негромкий смех, в которой сквозило такое облегчение, что впору было счесть его веселым. Эйврил вздрогнул. Смех раздался совсем рядом, на лбу у каноника выступили капли пота, но никакой тревоги он не почувствовал.

— Вы одни, — в шепоте слышалось недоверие и одновременно насмешка.

— Разумеется, — оскорбился Эйврил, и был, как водится, вознагражден за правдивость.

— Значит, позвонили. Предупредили, — тихий шепот стал еще тише.

Теперешний голос показался Эйврилу более взрослым, чем в тот раз, но от его звука по-прежнему делалось не по себе. Он звучал фальшиво. Все подлинное, было замаскировано в нем дешевеньким враньем.

— Нет, — отвечал он, благодарный своей звезде, что она спасла его от подобной ошибки и что теперь он может сказать правду. — Нет. Никто не знает, что мы с тобой здесь.

— Вы… старый болван! — чудовищный эпитет был столь грязным, что Эйврил его попросту не уловил, либо не расслышав, либо не поверив своим ушам.

— Поди сюда и присядь! — произнес он.

Не последовало никакого ответа, кроме легкого шороха, тихого, похожего на топоток крысы по черепице, и когда наконец послышался голос, то донесся он из-за спины каноника.

— С превеликим удовольствием! — и затем, в той напускной развязной манере, которая так претила старому Эйврилу. — Ну, что скажете. Падре? Только не надо этой тягомотины про Блудного Сына!

При этих словах все худшее в душе Эйврила взвилось на дыбы, и он бы проиграл все с первого хода, если бы не обуздал свой гнев и свои ощущения, и уловил подбирающийся к нему, сквозь аромат книг и цветов, запах, который всякое существо, будь то зверь или человек, узнает сразу. Эйврил почуял запах страха.

И одновременно в памяти всплыл портрет пятнадцатилетнего мальчишки, каким он его тогда запомнил, и, как ему отчасти казалось, разгадал, вопреки резким теням и ничего не высвечивающим бликам протокольной фотографии. Он сызнова уловил ту же трагическую печать, исказившую юное лицо, короткую верхнюю губу и непрозрачные тускловатые глаза, голубые, как цветы горечавки, — глаза, в которых не отражалось ничего.

В бегах! Ужас этой реальности заслонил собой все прочие мысли.

— Как же ты, наверное, устал! — произнес священник.

Во тьме послышалось бормотание, такое тихое, что он не разобрал слов. Он ощутил удивление и недоверие и растущую ярость, но не в себе самом, а за спиной. Человек стоял совсем рядом.

— Да что вы комедию тут ломаете?

Вопрос прозвучал так тихо, что каноник едва расслышал его, но угроза в нем угадывалась безошибочно.

— Мать говорит, будто вы уже все знали сегодня утром, когда зашли к ней, она божится, будто вы никогда не придуриваетесь. Мы не стали рисковать. Она подыскала нам другое местечко. Но я вернулся, потому что вспомнил, что вы обычно прячете тут свои вещички…

— Не прячу, — запротестовал Эйврил, — а храню!

— Тише. Мы не в лесу. Чего ради вы пришли сюда ко мне один?

Эйврил не дал ответа, поскольку такового не имел. Вся его житейская трезвость, которая никогда не была его сильной стороной, задавала ему тот же вопрос. Одиночество и тревога подступили к нему, но он отбросил их прочь, и дрожь прекратилась. Он очень обрадовался, поскольку почувствовал уже, как рука скользнула по его плечу, уточняя его местонахождение.

— Вы что — мой отец?

Вопрос прозвучал внезапно. Огромность, которую он в себе вместил, не осталась незамеченной каноником, но и не шокировала его. Человеческий грех, будь то реальный или вымышленный, не шокировал Эйврила никогда, и в этом была его сила. Все внимание старого священника переключилось на то, чтобы ненароком не причинить боль.

— Нет, — ответил он несколько прозаическим тоном и даже с сожалением, — нет, я не твой родитель.

Я — по крайней мере, так мне кажется, должен был быть твоим духовным отцом. Я твой пастырь. По-моему, в этом я не преуспел. А человек, давший тебе жизнь, умер, несчастный, во время драки в кабаке. Твоя мать овдовела, и через некоторое время моя жена подыскала ей ее нынешний домик, чтобы помочь ей уехать из района, где случилась трагедия.

— И за это с вашей женой хорошо расплатились, как я понимаю?

Сколько горечи было в этой насмешке! Мальчик разочарован, не столько потому, что уж в чем другом, а в этом-то был убежден. Эйврил знал это, но потому что, пытаясь доискаться до причин такой заботы, проявляемой к ним каноником, выбрал из них еще не самую постыдную.

— Я полагаю, да, — печально отвечал Эйврил. — В ту пору респектабельность ценилась очень дорого!

— А то я не знаю! Мать едва не похоронила пустой гроб ради респектабельности. И заставила одну свою клиентку все подтвердить! Подумать только, целая похоронная процессия, сколько фунтов угрохать и все для того, чтобы теперь я ее полностью держал в руках. Про это она как-то не подумала!

— Сомневаюсь. Она же содержала тебя, если на то пошло.

— Да хватит вам. Время дорого. Мне вредно тут долго торчать, а вы только время тянете.

Рука уже впилась в плечо Эйврила, и его окутывало зловонное дыхание ужаса.

— Для чего вы здесь? Часом, не душу мою спасать?

— О нет, — Эйврил даже фыркнул, ему и в самом деле стало смешно. — Дорогой мой мальчик, этого я сделать не сумею. Душа — это личное дело каждого из нас, от начала и до конца. И никто посторонний не имеет право в это вмешиваться.

Высказанная идея, похоже, увлекла его самого и вопреки ситуации он пошел на некое теоретическое отступление, вполне осознавая его полнейшую неуместность.

— Что есть душа? — вопросил он. — Ребенком я думал, сам не знаю почему, что это такое маленькое духовное зернышко, наподобие фасолины. Теперь же она для меня — это тот человек, с которым я остаюсь, когда я один. Сомневаюсь, чтобы теологов удовлетворило хоть одно из этих определений.

— Но тогда, Бога ради, — с мукой в голосе взмолился его собеседник, — скажите, какого черта вы сюда пришли?

— Не знаю, — ответил Эйврил, изо всех сил стараясь, чтобы в его правдивости не усомнились. — Все, что я могу тебе сказать — это что я был вынужден это сделать вопреки моей собственной воле. Весь сегодняшний день все мелочи жизни словно сговорились привести меня сюда. Что-то должно произойти, я это знал и прежде. И я верю, что если меня не подведет какая-нибудь моя собственная глупость или слабость, то я узнаю, собственно зачем я пришел.

К его изумлению, объяснение, показавшееся ему самому на редкость неточным и невразумительным, было понято сразу. Он услышал, как за спиной затаили дыхание.

— Вот оно, — произнес Хэйвок, и снова, на этот раз уже в полный голос, — вот оно! То же случилось и со мной. Знаете ли вы, что это такое, вы, жалкий старый болтун? Это — Наука Удачи! И она срабатывает всякий раз!

Теперь Эйврилу пришел черед сразу понять, и, поняв, он страшно перепугался.

— Ах. Наука Удачи, — повторил он осторожно, — и ты ее видишь, так? Она ведь требует огромной самодисциплины!

— Ну ясно — но она ведь того стоит! Я вижу ее каждый день, все время. Я — один из счастливчиков. Этот дар достался мне. Я знал это еще в детстве, но тогда еще не вполне его понимал, — он бормотал все громче. — А в тот последний раз, когда я просидел так Долго совсем один, я понял все правильно. Я внимательно слежу за каждой возможностью и я не даю слабины. Поэтому я побеждаю!

Эйврил долго молчал.

— Это просто мода, — наконец произнес он. — Ты, видимо, этих французов начитался. Ох, нет-нет, ты, вероятно, их не читал. Ах как глупо вышло!

— Да хватит болтать! — хрипловатый голос, лишенный уже всего напускного, звучал чуть наивно. — Только и знаете, что болтать. Никогда ничего не говорите напрямик. Что вы знаете про Науку Удачи? Валяйте, рассказывайте. Вы один только и понимаете. Вы раньше-то про нее слышали?

— Под другим названием.

— Не сомневаюсь. Это название я сам придумал. Какое же настоящее?

— Устремление к Погибели.

Наступила пауза. Любопытство, страх, нетерпение ощетинились за спиной Эйврила.

— Так это что же — известная штука?

— Ты не открыл ничего нового, сын мой!

— Наверное, нет, — он колебался, усталый, истерзанный тигр, но продолжил расспросы. — Вы же меня правильно поняли, да? Надо внимательно следить за своей Удачей и потом уже никуда не отступать, не давать слабины ни на миг, ни на минуту. Даже в мыслях нельзя. Один раз дашь слабину — и испоганишь все, и все потеряешь, и все пойдет против тебя. Я проверял. Мысли реально — и легко достигнешь цели, все сложится именно так, как тебе нужно, все будет просто. Это — оно?

— Это оно, — смиренно ответил каноник. — Скатываться по ступеням легче, чем по ним взбираться. Facilis descensus averno.[3] Это сказано давным-давно.

— О чем вы?

— О Науке Удачи! — Эйврил понурил голову. — У этой лестницы есть повороты: лоза петляет, карабкаясь вверх, река бежит извилистым руслом. Присмотрись — и увидишь течение и сможешь выбрать, в каком направлении тебе двигаться.

— Так вы знаете? Но зачем тогда даете слабину?

— Затем, что не хочу себе погибели. Человек, кидающийся вниз по винтовой лестнице, по которой его ближние карабкаются вверх, может изувечить кое-кого из них, но, дорогой мой мальчик, это ничто в сравнении с тем, что ждет его самого, верно?

— Вы спятили? Вы подступили к величайшей штуке, вы видите то же, что и я, и не хотите с этого никакой выгоды?

Эйврил обернулся в темноту.

— Злом будет тебе мое Добро — вот что ты открыл. Это тот единственный грех, который не может быть прощен, потому что, когда придет ему конец, ты будешь уже там, где прощать некому. В этом твоем путешествии ты правда «достигнешь цели». Естественно — у тебя нет выбора. Но во время его ты погибнешь. Человек, который с тобой, когда ты один, умирает. С каждым днем все меньше вещей радуют его. Завоюй ты хоть весь мир — какая ему с этого радость? В конце концов с тобой не останется никого!

— Я вам не верю!

— А мне послышалось иначе, — сказал Эйврил. — Допустим, ты попал в Сент-Одиль…

— Как?

Этот внезапный интерес ничуть не насторожил каноника, и тот продолжал как ни в чем не бывало.

— Сент-Одиль-сюр-Мер. То есть Святая Одилия на море. Маленькая деревушка к западу от Сен-Мало. Допустим, ты добрался туда и откопал сокровище дороже всей королевской казны. И что же — ты станешь после этого другим? Неужели ты веришь, что измученный и всеми обиженный ребенок — тот, что рядом с тобой, когда ты один, — не будет с тобой и там? Что сможешь ты купить для него, чтобы он стал счастливым?

Хэйвок уже не слушал.

— Это название самой виллы или только деревни?

— И того, и другого. Но ты должен выкинуть его из головы. Джеффри Ливетт этой ночью уже туда отправился.

— Неужто? Морем?

— Да. Но туман рассеивается. Джеффри будет там уже завтра утром или днем позже, — Эйврил нетерпеливо выкладывал сведения одно за другим. — Ты должен про это забыть. С этим все. Все порты оцеплены и за тобой охотятся, мальчик мой. Сейчас у тебя остался последний шанс подумать о себе!

Хэйвок громко рассмеялся.

— Вот оно! Наука Удачи, опять она не подкачала! Видите, как она сработала? Вот почему я вернулся — видите? Видите, чем мы тут на самом деле занимались?

— Переступали ступени, — вздохнул Эйврил, — Почти у самого дна.

— Вы это кончайте, — рука снова легла ему на плечо. — И слышать этого не желаю. Вы ведь рассказали мне одну-единственную штуку, которую я не знал — и я пришел ее узнать. А вы даже сами не поняли, зачем пришли!

— Но я знаю, — тихо, но упрямо возразил Эйврил. — Я пришел рассказать тебе то, что для меня очевидно более, чем для кого-либо еще, кого ты встретишь на своем пути.

— Вы пришли уговаривать меня, чтобы я дал слабину. Так скажем. Вы — выживший из ума старый идиот. Идите домой спать и…

Голос внезапно пресекся. В наступившей тишине холод казался до боли пронзительным. Высоко под сводами призрачные фигуры на витражах обретали очертания по мере того, как усиливался утренний свет.

Длинные пальцы сжимали ключицы Эй в рил а, и дрожь, передаваясь по ним, сотрясала тело старика.

— Слушайте. Клянитесь. Клянитесь на чем угодно, на чем вам нравится. Клянитесь — что будете молчать.

Но Эйврил узрел искушение, в кое его норовили ввести.

— О, — вздохнул он устало, — ты же сам знаешь, что для нас, для смотрящих внимательно, не существует поворотов наполовину. Я могу поклясться, и ты можешь меня отпустить, но едва я уйду, о чем ты подумаешь? Будешь ли ты уверен, что поступил правильно, или станешь ругать себя, что дал слабину? Тогда, как только ты пожалеешь о содеянном и проклянешь его, ты пойдешь прямиком вниз, убежденный в своей правоте. Ничего хорошего, Джон. Настало время, когда тебе следует либо полностью повернуть в противоположную сторону, либо идти дальше своим путем!

— Вы болван, болван, что вы делаете? Вы, что ли, этого хотите? Сами, что ли, нарываетесь? — мальчишка плакал от усталости и ярости, и слезы его капали на шею каноника. Старик ощущал их мучительность и был не в силах ничем помочь.

— Я очень хочу остаться в живых, — вымолвил он. — Невыразимо. Куда больше, чем мне раньше казалось.

— Но вы сделали это, сделали, вы посеяли во мне сомнение. Только я все равно не посмею. Вы же знаете — я не посмею дать слабину!

Эйврил наклонился вперед, ткнувшись головой в ладони. Его решимость была непоколебима.

— Я не могу тебе помочь, — сказал он. — Наши боги — в нас самих. Принуждать можно лишь самого себя. Наши души принадлежат нам одним.

Едва он успел дочитать до конца свою сокровенную молитву, как вспыхнул фонарик и ударил нож.

И в том, что Эйврил ощутил этот удар, было особенное значение. Впервые рука Хэйвока дрогнула, утратив толику мастерства.

Глава 18Колесо поворачивается

Тридцать пять часов спустя, утром, когда солнце сияло сквозь свежевымытые окна кабинета столь ослепительно, словно никакого тумана вовсе не бывало. Чарли Люк сидел за своим столом на Крамб-стрит и обдумывал ситуацию с той отстраненностью, которая приходит вместе с усталостью.

Тридцать пять часов. Две ночи и день. Тридцать пять часов работы в неослабном ритме, растущей в обществе истерии, смесь осуждения и сочувствия со стороны взвинченной прессы, беспокойство высших инстанций, сменивших тон с сурового на жалобный, — и ничего, ни малейшего намека, ни одной подходящей версии.

Хэйвок, Тидди Долл, оба брата и Билл исчезли снова и полностью, словно их поглотила родимая клоака.

Этим утром Станислоса Оутса, первого заместителя комиссара, вызывал министр внутренних дел. Старший суперинтендант Йео сейчас в больнице Грейт-Уэстерн, и рассчитывает переговорить с каноником Эйврилом. После полуночи старик уже вне опасности и можно надеяться, что он сможет немного рассказать, когда проснется.

Милый старый дуралей. Люку казалось, что он в состоянии понять каноника и надеялся в один прекрасный день простить его. Это Сэм Драммок спас своего пРиятеля. Рано утром, пробираясь из дома, чтобы отнести статью о боксе на Флит-стрит, он обнаружил, что Засов в парадном отодвинут, а постель Эйврила не смята. Перепуганному жильцу хватило двадцати минут, чтобы найти старика на полу ризницы, куда тот успел добраться, прежде чем его подкосила слабость, вызванная потерей крови. Сама по себе его рана являла чудо, которое Люк считал совершенно необъяснимым. Почему такой мастер своего дела, как Хэйвок, вдруг промахивается на несколько дюймов, так что вся сила удара приходится на ключицу, и почему, точно зная, что промахнулся, он не наносит повторного удара — можно только развести руками. Непонятно почему вслед за этим не развилась пневмония. Остается только предположить, что Господь своего не оставил. «На удивление малая потеря тепла, — заявил хирург, — как если бы вся система не испытала никакого потрясения».

Люк вышвырнул эти соображения прочь из своего усталого сознания и, хотя и был в это время в полнейшем одиночестве, сделал жест, словно бы выкидывая скомканную бумагу в корзину для черновиков.

Он был готов держать пари, что Эйврил ничего не расскажет Йео по доброй воле. Он слишком давно знал своего Арчбалда, чтобы ждать каких-то особых усилий вытянуть из старика побольше. Страница 483… «хотя согласно букве закона не существует никаких привилегий, от священнослужителей не следует требовать», и т. д. К делу тут, разумеется, мало что относится, поскольку речь в данном случае идет не о вопросах веры, хотя впрочем, о чем-то довольно близком — так что сгодится на тот случай, если старина не пожелает рассказывать всего, а он не пожелает, тут Люк даже не сомневался. К тому же, что нового каноник бы смог сообщить? Хэйвок напал на него, это и так ясно, вся церковь в отпечатках его пальцев. А что до остального, то сомнительно, чтобы парень с ним побеседовал перед тем, как пустить в ход свое умение, и уже вряд ли сообщил старику свой дальнейший маршрут.

А ведь Люк работа! Положив на руки свою утомленную темноволосую голову, инспектор отметил, что на его надгробиистоило бы высечь: «Тупой, но старательный. Покойся с миром». Не только вся церковь, но и крипт, с явными следами недавнего в нем пребывания, тщательно осмотрены. Бедняга сержант Пайкот, еще слегка пошатывающийся после тех таблеток (какое фантастическое стечение неблагоприятных обстоятельств!) нашел выход оттуда через угольный сарай приходского домика.

Люк сидел, уставившись покрасневшими уже глазами на лежащие перед ним записи, анализируя каждый пункт мрачного списка и время от времени довольно колоритно его комментируя.

Мамаша Кэш внизу, в КПЗ, по подозрению в соучастии. Весь вчерашний день она отказывалась давать показания. И он, Люк, дал ей сроку до обеда, прежде чем начать ее допрашивать по новой. Кремень тетка! При мысли о ней кристаллы его глаз расширились и в их глубине сверкнуло невольное восхищение. «Я не знаю. Ничем не могу вам помочь. Сами выясняйте». И так на каждый вопрос — ну ни дать ни взять гангстер из боевика! По-своему неглупая линия, заключил он, если не считать того, что тут нет ловких адвокатов, которые бы тыкали тебя носом в НаЬеаз согриз, так что достопочтеннейшая леди может беспрепятственно сидеть там и дальше, поскольку в ее случае была особая просьба к полиции — задержать ее на недельку-другую.

Люк сомневался, что она скоро расколется, если расколется вообще.

Какая-то нечеловеческая сила таилась за этим ясным непроницаемым лицом с шустрыми глазками. Даже теперь он вовсе не был уверен, что в его версии о подмене ребенка уж совсем ничего нет. Миссис Эйврил могла ошибиться. Ведь что-то придает этой злющей тетке в камере поразительную отвагу.

Он вздохнул. Все равно это никуда не ведет. Одно слово, рутина. Работа, конечно, идет неуклонно, неустанно, несмотря на помощь общественности, которой лучше бы не было. Двух полисменов, которым лично он бы нашел лучшее занятие, с утра забрали на регулировку транспорта на Сент-Питерсгейт-сквер. Слава Богу, старый Сэм Драммок умеет обращаться с репортерами, и мисс Уорбертон тоже — когда ее удалось выманить из больницы, она проявила изрядную толику здравого смысла. Он возблагодарил свою звезду, что хоть тех четверых сейчас тут нет, и позволил своему воображению ненадолго устремиться за ними следом, в погоню за сокровищами.

Инспектор ждал от них известий в любую минуту. Гам какая-то задержка с переправой через пролив. Вот и все, что к этому часу удалось узнать. И это странно, поскольку он дал телеграмму. Но Мэг Элджинбродд так и не позвонила, чтобы узнать про отца.

Люк вернулся к своему списку. «Приходский домик». Тоже рутина. Там выбрано все, разве что обои со стен не содраны. Тюремная одежда Хэйвока, точнее, то, что от нее осталось, когда ее вытащили из-за отопительного котла, отправлена в лабораторию судебной экспертизы в Хендон. Там должны дать исчерпывающее заключение. И в частности, станет ясно, стоит ли и дальше опекать достопочтенную миссис Кэш. Еще там нашли приходно-расходные книги. На них вся надежда. Всего тридцать четыре маленькие толстые черные тетрадки, спрятанные в спальне под половицей. Пайкот приволок их в участок в позаимствованном там же чемоданчике, и четверо многоопытных мужей провели над ними большую часть вчерашнего дня.

К шести вечера они принесли ему свой списочек, триста двенадцать фамилий и адресов мужчин и женщин, до сих пор имеющих серьезные причины хорошенько призадуматься, прежде чем подставить миссис Кэш.

Старший инспектор читал, и брови его несколько раз удивленно поднимались. Прежде необъяснимые странности некоторых наиболее респектабельных обитателей его округа неожиданно сделались простыми и понятными. Причины попытки самоубийства, которых он так и не в силах был разгадать, оказались чуть ли не сами собой разумеющимися. Правда, одному из его людей, находящемуся в отпуске, предстоит дать кое-какие объяснения.

Бросилась в глаза фамилия хозяйки меблированных комнат, посетившей Хэйвока в тюрьме. Но одолжение, сделанное ею миссис Кэш, уже известно, так что ее можно было из списка вычеркнуть.

Оставалось триста одиннадцать, и после семи вечера пять офицеров, значительно больше, чем сейчас можно себе позволить, отправились с Крамб-стрит по адресам, чтобы навести справки. Все пятеро с задания еще не возвращались и пока ни в одном из рапортов, поступающих с интервалом в три часа, не было ни единой зацепки. Нудная работа, но делать ее надо. Результаты в конце концов стоят всех пробуксовок.

Пробуксовка. Слово застряло в сознании Люка. В ней все дело. С самого начала следствие словно ходит по кругу. Мы спотыкаемся на каждом шагу, и хотя неизбежность каких то проволочек очевидна, возникает чувство, словно кто-то специально тянет время, и никто, и ничто не в силах этому помешать. Как сказала бы старенькая Чарлина бабушка, тут сам черт сидит. Люк фыркнул. Хорошо бы, коли так. Только заместитель комиссара в чертей не верит.

А пока что дел по горло. Его стол завален сводками, совершенно секретными данными «Летучего Десанта», сообщениями осведомителей. Все они касаются чего угодно, кроме Хэйвока. Никогда не любившие инспектора социальные низы решили, видимо, подорвать его авторитет.

Тут же громоздились копии более-менее обнадеживающих телеграмм, присланных руководством полиции со всех концов страны с сообщениями о подозрительных личностях, арестованных или задержанных. Там же излагались подробности обо всех кражах автомобилей в Лондоне за последние три дня. В той же кипе — семь «чистосердечных признаний», авторы которых пока задержаны для медицинского освидетельствования их психического состояния. И еще изложение одной исключительно остроумной теории о том, что убийца на самом деле — один из известных политических деятелей, выдающий себя за Хэйвока (который пал его первой жертвой), — предложенной совершенно серьезно одним экспертом, слишком известным, чтобы его можно было запросто щелкнуть по носу.

Завалы исписанной бумаги громоздились перед воспаленными глазами Люка, как голубые горы. Тщательно просмотрев их, он полез за очередной карамелькой.

Энди Гэллоуэй, его секретарь, серьезный юноша, отслуживший в ВВС, целый день подкармливал его конфетами, полагая, что они не дадут шефу свалиться с ног. Люк прикинул, что съел уже, должно быть, фунта четы-Ре, и любопытно также, кого он сейчас объедает.

На какую-то секунду он отвлекся от главного, и как раз в эту крошечную паузу заевшее колесо словно бы наконец провернулось, и длинная последовательность событий стала стремительно выстраиваться перед глазами.

Дело в том, что когда он вытащил руку из кармана, груда бумаг на правой стороне стола накренилась и медленно съехала на пол. Он полез за ними, но один листочек выскользнул у него из рук и улетел под стол. Поднимая его и перекладывая к остальным, он машинально пробежал текст глазами и один абзац привлек его внимание. То был ответ на вопрос, заданный Люком сержанту Бранчу, когда тот докладывал о дружках Хэйвока.

Почему, спросил тогда Люк, двое рыбаков всю войну находились в сухопутных частях, хотя имелось распоряжение всем им подобным нести службу на флоте. Факт сам по себе незначительный, и Люк вскоре позабыл о нем, но старина Бранч занялся им всерьез. С большими сложностями он выяснил имена этих двоих: Роланд и Томас Грипперы из Уэфта близ Олдсборо в Саффолке, а абзац, привлекший внимание старшего инспектора, гласил следующее:

«Закончив школу, оба брата подключились к работе своего отца Альберта Эдварда Гриппера, владевшего рыболовным судном типа «смак», и работали с ним до декабря 1937 года, когда тот был арестован и осужден за целый ряд нарушений закона, связанных с перевозкой контрабанды. Был приговорен к двенадцати месяцам тюрьмы и серьезному штрафу. Для уплаты последнего судно было, по-видимому, продано, и тогда же братья покинули указанный округ. Есть свидетельство, что это малообразованные люди, большую часть жизни проведшие на море, и представляется возможным, что им показалось более надежным попросту отрицать всякое владение прежней профессией, вплоть до их появления в армии вскоре после начала войны. Отец умер в 1940 году, но мать и сестра по-прежнему живут в Уэфте».

Не успел Чарли Люк дочитать, как зазвонил телефон и раздался бархатный голос суперинтенданта Йео:

— Чарли? Отлично. Слушай. Каноник Эйврил разговаривал с Хэйвоком и сообщил ему, что:

а) название места, где эта штука спрятана. — Сент-Одиль близ Сен-Мало и что,

б) Джеффри Ливетт туда за ней отправился.

Все. Пока больше ничего. Старый джентльмен очень слаб, но, говорят, выживет, я пробуду здесь еще полчасика, но хочется, чтобы информация уже пошла к тебе.

А у тебя что новенького? Ничего? Прекрасно, продолжай в том же духе. До скорого!

Рука Люка еще лежала на трубке, и недоверчивое выражение еще не успело сойти с его лица, когда влетел Пайкот, таким потрясенным его еще не видели.

— Шеф, — выпалил он, швырнув на стол сводку. — В Толсбери, Эссекс, найден брошенный фургончик. Первое сообщение поступило вчера в десять вечера, а только что выяснилось, что он принадлежит семейству Браун, держащему маленькую булочную тут на Бэрроу-роуд. Они все дома, без фургончика они прогорят мигом, но тем не менее не заявляли о пропаже. Старая миссис Браун, владелица булочной, записана в книгах миссис Кэш. Она задолжала триста фунтов!

Люк поднял голову.

— Толсбери? Какой там ближайший город? Грубоватое лицо Пайкота покраснело от смущения.

— Вы не можете не знать Толсбери, шеф! Все знают олсбери!

— Никогда не слышал, — Люк в простоте душевной произнес чуть ли не кощунство.

— Но это же почти у самого города! — возмутился Пайкот. — Такое замечательное местечко! Вы не можете не знать Толсбери! Ну, яхты, устрицы, рыбалка…

Понурая фигура Люка резко выпрямилась.

— Так это на море?

— В заливчике. Прямо на болоте, всего каких-то сорок с небольшим миль от Лондона. Там повсюду полно морских суденышек, они стоят на реке довольно далеко от деревни, а уж разные там ялики просто валяются в грязи, и никому до них никакого дела нет. Если хочешь угнать морское судно, такое место одно в мире. Шеф, по-моему эти ребята попытаются устроить тот рейд по новой.

Чарли Люк, типичный городской житель, для которого морской транспорт был тайной за семью печатями, глядел на сержанта в полном изумлении, а Пайкот растерянно подбирал слова, чтобы передать пустынность серо-зеленых болот, моря и неба, где в ноябре, кажется, живут одни лишь черные гуси и большие темноспинные чайки.

— Местным властям все равно, — продолжал он, — потому что оттуда сам черт не выберется, если не знает, где кочка, а где трясина. Но любой рыбак с восточного побережья знает все тропочки как собственный огород!

Люк протер глаза — один из самых его характерных и симпатичных жестов.

— Погоди-ка. Вчера около трех часов утра у выезда из Саутэнда никто не проверял машины. Авария там была что надо — два молоковоза столкнулись с ночным пассажирским поездом, и всю полицию сняли туда. Не могло же Хэйвоку так повезти!

— Пока что ему карта идет. — Пайкот опять подумал про выпитое им злополучное молоко.

Старший инспектор явно был в некотором замешательстве.

— А что, там уже хватились какого-нибудь судна?

— Пока неизвестно, сэр, но ведь еще очень рано. Людям спать надо, в смысле, обыкновенным людям, а не нам. Не думаю, чтобы в течение двенадцати часов кто-то мог хватиться своей лодки, а хватится, так подумает, что ее просто унесло!

Люк протянул длинную руку к трубке. Как и в большинстве остальных профессий, единственный способ пробиться сквозь волокиту в полицейском деле — это потолковать приватным образом с приятелем из другой инстанции.

И снова удача. Суперинтендант Бэрнби, из эссекской береговой охраны, маршировавший некогда плечом к плечу с Люком в те далекие, старые добрые времена, когда они оба готовились исправить сей мир, дай им только малый шанс и другого сержанта, оказался на месте в столь неурочный час, и уже спустя несколько минут знакомый голос уже тянул с характерной вальяжностью:

— Здорово, Чарли, дружище, как ты там? Слышал, вы там кого-то зевнули в тумане. Куда это они все деваются, а? Да ты не горюй, сегодня хорошая погодка, с ветерком. Что? Судно из Толсбери? Странное дело, да, именно! Вот только что мне положили на стол. Только что вошли. Ну, признавайся, что ты задумал, а?

Когда же Люк, потратив еще несколько драгоценных минут, терпеливо и доходчиво объяснял ситуацию, голос, оставив свою язвительную манеру, заговорил совсем иначе:

— Возможно. Вполне даже возможно. Наверняка даже ты на верном пути. Это самк, водоизмещением в 18 тонн, «Марлен Дорэн». Ага, вот она: дизельный мотор, недельный запас топлива, припасы на борту, возможно, люк не заперт (а если и заперт, это дела не меняет, его две девчонки вскроют с легкостью), владелец мистер Элиас Пай. Он видел ее в последний раз в бухте Толс-бери позавчера около одиннадцати утра. Его сын хватился ее вчера днем, около трех пополудни. До рассвета сегодняшнего дня они думали, что ее сорвало с якоря. Они так думали какое-то время, а заявили в полицию Толсбери лишь час назад. Таможенное управление в курсе. Еще что-нибудь? Смотри, не всегда так везет, ты уж все до конца выспроси!

Люк спросил про фургончик, а потом добавил:

— А что, если у вас там на болоте появятся пятеро чужих, неужели их не заметят?

— Запросто не заметят, если они знают местность и двинут сразу на Вудраф к эллингам — в ноябре по этой дороге так и шныряют владельцы яхт и их агенты. — Бэрнби заговорил не то чтобы быстрее, но энергичнее, словно в его речи эхом отозвалось растущее возбуждение самого Люка. — Чарли, я сам видел тот фургончик. Я был там с утра и по другому делу. Потому и задержался в кабинете. Ну, повезло тебе. Это хлебный фургон, совершенно пустой, не считая одной вещицы, которую подобрал с полу один из моих ребят. Он показал ее мне. Мы решили, что это к делу не относится. Линза от темных очков. Я не обратил тогда на нее особого внимания, но теперь вот стал думать. Я-то поначалу решил, что это обыкновенное стеклышко от солнцезащитных очков, но наш парень объяснил мне, что это именно линза. Твой циркуляр я видел, как же. Не мог там быть один из пяти, в темных очках?

У Чарли Люка аж дух захватило. Пошла удача. Он ощущал это столь же отчетливо, как рука молочницы — что масло вот-вот собьется.

За все эти преследовавшие его затяжки и пробуксовки он получил полную компенсацию — в эту последнюю четверть часа, когда каждая новая деталь стыкуется с прежними прямо на глазах.

А Бэрнби продолжал:

— Я соберу отпечатки с фургона и отправлю тебе, на всякий случай. И сейчас же подниму водников. Эта «Марлен Дорэн» сейчас торчит где-нибудь на мели, уж это как пить дать, если только твои субчики не прирожденные рыбаки.

— Двое из них — именно тот случай. Саффолкцы, из Уэфта.

Из трубки донесся слабый присвист.

— Тогда привет! Двое там управятся. Куда они собирались? Ты знаешь?

— Сент-Одиль, близ Сен-Мало.

— Ха! Тогда они уже там!

— Что?!

Этот неистовый вопль вызвал протест у собеседника.

— Значит, теперь второй час, так? Они должны были сняться в прилив вчера утром. Приливная волна — в десять минут одиннадцатого, до чего у них все гладко получается, ну надо же! Значит, у них, погоди-ка, двадцать четыре, двадцать пять, — примерно двадцать шесть часов. Да, похоже на то. Если им повезло и они не сели на мель, то должны быть уже там или на подходе.

— Ты в этом уверен, Лен? Это важно!

— Мне так кажется, Чарли. Я иногда сам хожу под парусом, когда удается выбраться. Тут у нас этим все увлекаются. До Сен-Мало от бухты Толсбери — да, как раз двадцать шесть часов ходу при попутном ветре, при условии, что они знают дорогу. А раз они рыбаки, то должны знать. «Марлен Дорэн» маломерное судно, понимаешь? Ей не нужно огибать Гольмерс, она проскользнет через Спитуи и пролив Бэрроуз, и через мели прямо на Маргейт. А дальше прямиком через Гудвинс. Погодка идеальная, с тех пор как туман рассеялся, а «Марлен», помимо двигателя, несет парус, так что скорость у нее дай Бог! В том-то и штука — они, пожалуй, уже там.

Он замолчал, и так как пауза затянулась, виновато рассмеялся.

— Ну, парень, вижу, у тебя там много чего подвалило, так что не буду задерживать. Всего. Звони, если что. Сейчас насяду на таможню и посмотрю отпечатки. До скорого.

Люк повесил трубку. Нечасто событиям случалось обгонять его мысли, но теперь он был не столько на высоте положения, сколько в недоумении.

— Полиция Франции, — сказал он остолбеневшему Пайкоту. — Радиограмму французской полиции. Вот подробности. Пока я их выписываю, дай мне Старшего суперинтенданта Йео, больница Грейт-Уэстерн, и позови Энди.

Он посмотрел в окно на квадрат прозрачного неба, и его лицо, озаренное внутренним огнем, засияло снова.

— Стало быть, с ветерком погодка, Лен, старина, — пробормотал он, — отчего бы и нам не проветриться?

Глава 19Тайна Сент-Одиль-сюр-Мер

— Если бы не опасение быть обвиненной в богохульстве, — произнесла дама в «Ситроене», озабоченная более всего тем, как она говорит по-английски, — то я бы сказала, что в этом замешан дьявол, не так ли?

Мэг Элджинбродд, повернувшись на переднем сиденье «Тэлбота», вежливо улыбнулась в знак согласия, и уже в третий раз обе спутницы погрузились в молчаливое созерцание легких волн, тихонько откатывающихся прочь от дороги.

Ноябрьский день выдался мягким, словно в самом начале осени, и неподвижные, освещенные солнцем нарядные окрестности раскинулись пурпурно-зелено-золотой лентой под перламутровым небом.

Джеффри, задремавший было за рулем во главе все удлиняющейся колонны машин, ожидающих начала отлива, когда можно станет проехать по дороге, закурил уже вторую сигарету.

— У меня чувство, — поделился он через плечо с Кэмпионом и Амандой на заднем сидении, — что мне Устроили бег с препятствиями.

Аманда рассмеялась и кивнула в сторону темнеющего впереди мыса, круто вздымающегося по ту сторону отступающей воды.

— По крайней мере цель уже видна, — сказала она. — Я уж думала, что мы ее вообще не увидим.

Наше путешествие как-то не очень обнадеживает. Просыпайся, Альберт.

— Зачем? — резонно удивился мистер Кэмпион. — Любая машина, — кстати, пароход — это тоже машина? — едва туда ступает моя нога, немедленно выходит из строя на час-два, причем именно тогда, когда цель уже видна, и я развил в себе способность, как говорится, отключаться в целях самосохранения. Но меня все же удивляет — прости меня Мэг, — почему ты, равно как организаторы путешествия, посчитали нужным сообщить нам решительно все об этой несомненно прелестной деревушке, кроме того, что она — на острове. Ведь я-то понял, что она Saint-Odile-sur-Mer, а не Sous-Mer! Я не ворчу, не такой уж я болван, но меня чисто теоретически интересует — что заставило тебя об этом забыть?

Мэг не повернула головы, утонувшей в просторном воротнике дорожного пальто.

— Когда я тут была, она находилась не на острове, — отвечала она. — Так случается только в прилив.

— Стало быть, дважды в день, — промурлыкал Джеффри, сильнее сжав лежащую на сидении руку Мэг. — Ну, мы рады, моя красавица?

— Еще бы! — она улыбалась, глаза у нее сияли, такие же ярко-голубые, как ее шапочка, оттененная меховой оторочкой твидового пальто. — Я со вчерашней ночи просто счастлива. Внезапно, около полуночи, вдруг возникло такое чувство, что все хорошо. Прости, что я подняла такую суматоху. Еще ведь и пароход опоздал, плюс ко всем прочим проволочкам! А мне так хотелось на него попасть!

— Тебе совсем не этого хотелось, ты сама знаешь, — заметила Аманда. — Тебе хотелось вернуться. По-моему, Джефф умница, что не стал нас дожидаться в Сен-Мало. Конечно, прокол шин в Лез-Уазо предвидеть было абсолютно невозможно.

— Равно как устранить за несколько часов, — пробормотал Кэмпион. — А что, Аманда, не поселиться ли нам с тобой в Лез-Уазо? Ни тебе газет, ни полиции, ни гаражей, ни канализации, ни фонарей, ни почты. Наверное, и войн не бывает. Вкусно кормят, все улыбаются, и завтрашний день всегда долгий и радостный. Лондон, Париж, Нью-Йорк могут хоть на воздух взлететь. Мы и не узнаем. Вот бы так жить всегда!

— Это возраст, — отметила его жена, — а вернее, второй омлет. Что заставило тебя съесть два омлета?

— Свинская натура, — просто отвечал Кэмпион, и дама в «Ситроене», поспевавшая за беседой все с большим трудом, в отчаянии сдалась испустив слабый вскрик, едва ее супруг выжал сцепление.

Джеффри встрепенулся.

— Ага, он решил, что уже можно, да? Когда Франция обгоняет, Англия не раздумывает!

Кэмпион приоткрыл один глаз.

— Судя по старту, мы успеем пересечь половину пролива, прежде чем нас унесет в море, — констатировал он. — Куда мы — сначала в деревню или сразу к дому?

— О, к дому, к дому! — Мэг обернулась. — Ну пожалуйста! Уже очень поздно, почти два часа дня. Скоро совсем стемнеет. В том месте, куда мы подъезжаем, дорога разделяется на две, в деревню — это к западу и вниз. Если мы поедем восточной дорогой, в гору, то доберемся за десять минут.

Ответ мистера Кэмпиона относительно неразумности подобных пророчеств в связи с их сомнительной удачей потонул в истерических воплях клаксонов сзади, и черный автомобиль промчался сквозь скопище машин, задев правое крыло «Тэлбота», и устремился по мелководью, оставляя за собой, словно утка, расходящиеся в обе стороны волны. Джеффри посмотрел ему вслед с любопытством.

— Видели? Доблестная жандармерия. Причем в большом количестве. Полиция, полиция, неужели мы от нее никогда не отделаемся? Они уже там, ей-Богу! Ага, вон пошли, на запад и вниз. А мы на восток, да, дорогая? А, пора. Мы спокойненько доберемся, — он запустил мотор, и тяжелый автомобиль мягко въехал в полосу прилива.

Там, куда они выехали, действительно оказалась развилка, и они медленно поехали по узкой дороге, предоставив всем остальным следовать по основному шоссе в Деревню.

Холм отвесно вздымался среди живых изгородей, золотых на солнце, небо казалось ясным и мирным, если не считать жужжания самолета поисково-спасательной службы, который, пройдя на малой высоте, спикировал, развернулся и устремился назад.

— А этому что надо? — проворчал Кэмпион, но его никто не слушал. Путешествие казалось таким приятным, что он снова прикрыл глаза. Сидящая впереди Мэг сияла.

— Это где-то тут, Джефф. Белые ворота. Заезжаем в них, а потом едем довольно долго, примерно милю, до самого дома. Да, сюда!

Они свернули с дороги на проселок, проходящий краем поляны, голой и пустынной. На скудной почве трава пробивалась чахлыми кустиками, скорее серая, чем зеленая. Нигде не было никакого укрытия, ни единое деревце не прерывало плавного изгиба зелени на фоне неба. Дом возник внезапно, а вместе с ним — темно-зеленое море и бахрома береговой линии, отороченной прибоем, простирающаяся до самого горизонта.

То был невысокий каменный дом, приземистый и прочный, словно крепость, с башенкой, окруженный стеной, которой нипочем и осада. Издали, пока они поднимались, дом казался удивительно нарядным и ухоженным, и лишь пройдя сквозь арку на передний двор, они увидели, что на самом деле он — заброшенный и ветхий. Окна без стекол, и трава пробилась сквозь треснувшую каменную плиту перед заколоченной дверью.

Они карабкались молча. Недавнее радостное воодушевление дрогнуло перед лицом этой внезапно представшей картины запустения. Дом был мертв. А поскольку у смерти нет иного величия, кроме того, что придается ей живущими, то эти останки, брошенные на произвол судьбы, были одновременно отталкивающи и патетичны.

— Я этот вид терпеть не могу, — призналась Мэг, она казалась растерянной девочкой, несмотря на свой умопомрачительный наряд из шевиота, отороченного норкой — свадебный подарок. — Пройдемте тут!

Стройные ноги, обтянутые шелком, казавшиеся слишком худенькими в осенних туфлях на толстой подошве, пересекли внутренний дворик и подошли к двери в каменной стене. Мэг изо всех сил надавила на дверь, и та, затрещав, подалась, волоча за собой бахрому из засохших трав. Все вступили следом за девушкой туда, где некогда был английский сад. Он спускался к скалистому обрыву, от которого его отделяла каменная стена, зиявшая теперь множеством брешей. Несмотря на свое местоположение сад казался странно затхлым, и поэтому проломы в кладке стен, сквозь которые глядело такое пугающе-далекое море, радовали глаз. Аманда принюхалась.

— Розмарин, — произнесла она. — И букс, и что-то еще. А. полынь. Вот она, вот эта серебристая травка. Вот, понюхай. О Альберт, до чего же он, наверное, был чудесный, этот сад!

Рука мистера Кэмпиона, скользнув, обняла ее укутанные в мех плечи, а губы его оказались у самого ее уха.

— А теперь он как страшный гнилой зуб, такой большой черный коренной зуб, тебе не кажется?

— К тому же грязный и отвратительный, — отвечала она. — Ой, смотри, смотри, они уже нашли тот самый ледник! Неужто это и вправду он?

Мэг и Джеффри, ушедшие было вперед, остановились у небольшого каменного строения, притулившегося в углу внешней каменной ограды. Невысокое, оно помещалось в углублении, так что из густой травы виднелась лишь верхняя половина его стен, увенчанных конической крышей. Пока Аманда и мистер Кэмпион обменивались впечатлениями, предыдущая пара уже спустилась внутрь, и им ничего не оставалось, как последовать за ними.

Внутри оказалось неожиданно светло. Один угол полностью вывалился вместе с куском наружной стены, так что образовалось как бы окно на уровне груди, выходящее на скальный обрыв, с которого открывался вид на море. Это зрелище завораживало. Небо и море сливались у горизонта. Послеполуденное солнце, стекая на зеленую воду, яростно дробило ее своим золотом, а лиловые тени вперемежку с белым плюмажем пены пронизывали ее поверхность мраморными прожилками.

На переднем плане покачивался на якоре маленький рыбацкий баркас, свернутые красные паруса маячили на фоне моря. На таком расстоянии суденышко казалось не больше спичечной коробки, так что названия из двух слов, четко выведенных белой краской на темном борту, прочесть было невозможно.

— Ну что за прелесть! — на какое-то мгновение великолепный вид, такой неожиданно нарядный, целиком захватил их, и Мэг радостно продолжала. — А там еще и дым. Маленькая струйка дыма на горизонте. Видите? Если бы не она, этот кораблик был бы совсем один. Джеффри рассмеялся.

— Первый признак жизни, с тех пор как мы свернули на восточную дорогу. Весьма утешительное зрелище! А то я уж подумал, что мы на краю света. Итак, Кэмпион, настал великий миг!

Они переглянулись и впервые с начала путешествия признались сами себе в том, сколь печальны и бессмысленны их поиски. У всех, кроме Мэг, юность осталась уже позади, и трогательность крохотного наследия, таящегося в этой ветшающей гробнице, троих по крайней мере брала за сердце. Одна только Мэг лучилась от счастья.

— Ты говоришь, это набор каминных щипцов и кочерег, а ты — что это что-то такое непонятное, а ты, Аманда — ты думаешь, что там сервиз дешевого стекла, — говорила она, глядя на каждого из троих поочередно. — А я так скажу: что бы там ни было, оно — мое, и я буду его очень любить. А теперь, Джефф, никаких секретов: мы тут одни. Что нам делать теперь? Поднять пол?

— Нет…

Ливетт пересек каменную плиту, подойдя к самому краю желоба, по которому некогда стекала вода, и остановился, глядя на несомненно викторианскую цементную садовую скульптуру, уже заплесневевшую на своем посту. То было громоздкое неуклюжее сооружение, никогда не бывшее не только красивым, но и мало-мальски приятным для глаза. Невыразительная пастушка, значительно больше человеческого роста, восседала на стилизованном бревне, держа в непропорциональной руке малюсенькую вазочку. Ее широченные юбки размером напоминали бочку, не уступая последней также и в изяществе, а если еще учесть, что статуя успела изрядно потрескаться и осыпаться, сделавшись рябой, то, как бы выразился Лагг, она «как-то не украшала».

— Оно — в этой вот, как бишь ее, — произнес Джеффри. — В постскриптуме сказано только, что «сокровище спрятано в статуе». Думаю, Кэмпион, что лучше всего нам для начала снять ее и заглянуть в основание. Что, попробуем?

И мужчины, оба атлетического облика, особенно в своих пальто, взяли пастушку за талию и за плечо и легко опрокинули. Она оказалась тяжелой, но стояла на слишком маленьком для нее постаменте, который не перевернулся вместе с ней, потому что уперся в стенку желоба, на заплесневевшие плиты которого они с первой попытки уложили саму статую. И там она лежала, поверженная и жалкая. Плоское основание бревна и бочкообразных юбок вместе образовывали изломанную букву «о», похожую на очертания устричной раковины.

То, что тайник найден, стало очевидно. Первоначально отливка была совершенно полая, цементные ее контуры хорошо просматривались, но внутренность оказалась заделана гипсом, неумело, так что из белой массы торчали складки какой-то ткани, возможно, одеяла. Кэмпион ковырнул замазку ногтем, остался след.

— Она мягкая, но недостаточно, — произнес он. — Думаю, нам тут не обойтись без помощи профессионала, ведь та вещь очень хрупкая. Еще нет и трех часов, может, съездим в деревню, позовем местного каменщика? Боюсь, у нас тут ничего не выйдет без специального инструмента.

— Неужели в машине ничего нет?

Щеки Мэг пылали, глаза смеялись, такой она была, вероятно, лет в семнадцать, когда Элджинбродд увидел ее впервые.

— Нет, — Джеффри властно взял ее под руку, и его мужское обаяние и счастье показалось в этом тесном пространстве каким-то вызывающе-агрессивным. — Нет, Альберт прав. Вещь, видимо, в самом деле очень нежная. В письме на это делается упор. Потерпи, дружочек. Что хорошего — проделать такой путь и под конец все испортить! Поедем в деревню. Вы с Амандой подыщете нам комнаты в гостинице, а мы тем временем найдем рабочего. По-моему, проще будет перетащить всю эту штуку… Что там, Аманда?

— Ничего, — рыжая голова выглянула за дверь и появилась снова. — Мне что-то послышалось, но это просто хлопнула дверь. Так значит, в деревню?

— Поезжайте вы втроем. Аманда может сходить в гостиницу. Джефф разыщет представителя власти, а Альберт — каменщика. А меня оставьте тут, — серьезным тоном произнесла Мэг, высвобождая руку.

— И не подумаю, — твердо заявила Аманда. — Ты как минимум тут простудишься, если не свалишься со скалы!

— А мне так хочется остаться с моим сокровищем. Ты не против, Джефф? Для меня это так важно. Ты не возражаешь?

Мистер Кэмпион не вмешивался. Староват он для таких вещей. Взгляд его светлых глаз остановился на лице Джеффри, где мимолетное пламя ревности вспыхнуло и, устыдившись, погасло.

— Поступай как знаешь, дорогая, — наконец смущенно произнес Ливетт. — Оставайся, если хочешь. Это и нас заставит поторопиться.

— Мне тоже так кажется, — она радовалась, как маленькая. — А я просто буду тут сидеть и думать, что же это за тайна Сент-Одиль. Торопитесь, а то я могу умереть от любопытства!

Святая тайна Сент-Одиль. Некое таинственное устройство в сознании мистера Кэмпиона плавно пришло в движение. Он словно снова стал десятилетним мальчиком, стоящим рядом со своей неприступной Mama в Eglise de la Collegiate, в Вильнев, через мост от Авиньона, и пытающимся перевести накатывающие на него рокочущие фразы штатного экскурсовода.

— «Это произведение искусства — чудесное — без какого-либо иного — одно на свете за исключением — одной сестры (тут, наверное, что-то неправильно) — на хранении — почтительном — одного из самых знатных джентльменов во Франции. Они называют его тайной — святой тайной — Сент-Одиль-сюр-Мер».

— Ну, надо же! — воскликнул он, охваченный внезапным воодушевлением. — Вот ведь как интересно все оборачивается. Давайте поступим, как советует Джефф. Поедем сейчас за грузовиком и все вместе отвезем в гостиницу. Ты, Аманда, там и останешься — договариваться, а ты, Мэг, побудешь тут, раз тебе так хочется, а мы, думаю, за полчаса обернемся.

Они увлекли за собою Аманду. Джеффри, помедлив, вернулся и поцеловал Мэг. Эта обычно не свойственная ему демонстративность застала девушку врасплох.

— Дорогой, как это мило!

— Тут с тобой ничего не случится?

— Что ты, глупый! Скорее возвращайтесь, и посмотрим, что там!

— Правда. Через двадцать минут. Не подходи к тому пролому в стене!

— Не буду!

Мэг уселась на опустевший пьедестал, коснувшись меховой оторочкой рукава основания статуи. Было на редкость тихо. Она явственно расслышала, как завелась их машина, и вслушивалась в медленно затихающий гул, покуда тот не растворился в более глубоком и ласковом рокоте — голосе моря. По-прежнему светило солнце и золото сверкающих на водной поверхности блесток, глубоко внизу, сделалось еще более насыщенным. Маленький баркас стоял на прежнем месте, но паруса его несколько переменились. Радостно прищурив глаза, она неотрывно следила за суденышком. Вот-вот оно распахнет свои крылья, как алая бабочка.

Показалась и другая лодка, но далеко, маленькая, как жучок. За нею, темной, выдавая ее скорость, тянулся хвост белоснежной пены.

Рев самолета, пролетевшего низко, над самым садом, нарушил тишину, и раздосадовал Мэг.

Она водила кончиком пальца по гипсовой начинке цементной фигуры и думала о Мартине с огромной нежностью, но без печали. Ее траур окончен. Мартин был веселым, добрым и отважным, таким он вошел в ее жизнь, и жизнь ее стала оттого богаче.

Ей не терпелось увидеть свою новую движимость, и едва она легонько поддела замазку, как большой пласт ее отвалился, открыв глубокую щель. Мэг настолько захватили открывающиеся возможности, что она даже не услышала, как в саду тихонько зашуршали буксовые кусты, а уж когда, порывшись в сумочке, она разыскала там длинную пилочку для ногтей, ничто в мире уже не могло ее отвлечь.

Хрупкая стальная пластина осторожно тыкалась в гипс, ища слабое место, и неожиданно окаменевшая глыба рассохшейся и крошащейся замазки вывалилась. Глазу предстало что-то вроде пыльного куля из того, что некогда, вероятно, было одеялом. Чувствуя себя ужасно виноватой и в то же время бессильная перед искушением, Мэг продолжала свое занятие, и вскоре получилось отверстие примерно фут в глубину, а в ширину достаточное, чтобы просунуть руку.

Находясь в столь восторженном состоянии, она даже обрадовалась раздавшемуся за ее спиной звуку шагов по каменному полу и, поспешно оглянувшись, заметила против освещенной солнцем двери фигуру в синей фуфайке и берете.

— Bonjur, — вежливо поздоровалась девушка, и вновь углубилась в свою работу. — Qu'il fait beau. Est-ce que…

— Давайте по-английски!

— По-английски? — переспросила она. — Как здорово! Жаль, что вы не появились чуть раньше.

Еще один кусок замазки откололся, и теперь Мэг со всей осторожностью принялась его вытаскивать. Голос показался ей хрипловатым, но особого впечатления не произвел. Потому что той, прежней силы в нем уже не ощущалось.

— А вы тут работаете? О нет, вы, верно, рыбак. Это ваша лодка?

Тем временем очередной обломок гипса был извлечен на свет, и Мэг аккуратно отложила его в сторону и потянулась за следующим, продолжая с непринужденным дружелюбием молодости болтать с незнакомцем:

— Правда же, она отсюда чудесно смотрится?

Хэйвок не шевелился. За все это время он проспал не больше часа на борту бота, и теперь земля колыхалась у него под ногами, как бока исполинского зверя, живого и коварного. Он словно выдохся и еле держится на ногах. Последние силы он потратил на то, чтобы взобраться вверх по скальному обрыву.

Он заговорил, опершись одной рукой о косяк и пугаясь безжизненности собственного голоса.

— Что это вы тут делаете?

Смешной вопрос. Он прекрасно понимает все значение того, что она делает. Но он и не ждет ответа. Ее появление тут кажется столь же нереальным, как и все остальные стечения обстоятельств, начиная с его возвращения в церковь, где старик-священник сообщил, безо всякого вопроса с его стороны, то единственное, что он хотел бы знать. С этого момента Наука Удачи перестала быть культом, которому он служил с таким усердием, чередой шансов, которыми можно было воспользоваться либо их упустить. Отныне она являла себя как бы силой, влекущей его за собой, нимало с ним не считаясь, нагромождением кошмаров, внутренне вытекающих один из другого и не теряющих при этом своей ужасной природы, имя которой — страх. Последовательность событий словно бы расплывалась, и в его измученном мозгу все они сливались в одно. Вспомнилась старуха булочница, прячущая их в гараже, где стоит фургон. Вспомнилось, как Роли ведет их пустынными дорогами, куда никто не ступит, не помешает им, и ялик, закачавшийся на волне. Все это прокрутилось перед его глазами, словно запущенные в замедленном темпе кадры падения или автокатастрофы, — плавные, необратимые движения — и финал.

Был момент безумия, когда Том приветствовал «Марлен Дорэн» ликующим воплем, в идиотской уверенности противостоя всем возражениям рассерженного брата. Бот оказался точно такой же, как и у их папаши, и Тому казалось, что он узнал судно. Оба брата легко с ним справились — ступив на гладкий палубный настил, оба словно выросли и вообще сделались другими людьми.

Они и сейчас там, сидят и ждут, что он вернется, болваны несчастные: блаженно уверовали в него, несмотря на то, что даже Билл, которого рвет как собаку, лежит на носу и жалобно ругает их обоих идиотами.

Они так и будут сидеть, даже когда к ним подойдет полицейский катер. Насколько ему известно, французские фараоны на такие дела берут с собой винтовки. Как бы то ни было, на первое время им там в лодке будет чем заняться. Старая верная Наука опять вывезла. Удача не просто помогает ему — она вообще не позволяет ему ошибиться.

Считаться придется только с Доллом. Хэйвок видел, как тот тоже плюхнулся в воду, когда он сам уже переводил дух наверху скалы, вскарабкаться на которую на этот раз оказалось куда тяжелее, чем тогда. Усек Долл, чем дело запахло, и двинул следом. Ушлая старая скотина, и к тому же отчаянная, и сокровище его тоже зацепило. Вот только скалы ему не осилить. Сейчас, видно, болтается где-то под вторым уступом, прилип там, как белый слизень с черной головой. Эх, Тидди Долл, лаковые бальные туфли, и на один глаз ты, прямо скажем, окривел.

Ответ Мэг показался для Хэйвока неожиданным остро. Как препятствие ее вообще можно было не принимать во внимание. Сексом он уже давно не интересовался, и хрупкая прелесть юной женщины, с такой грацией несущей текучие складки ткани и меха, не произвела на него ни малейшего впечатления. С тем же успехом у входа в его пещеру сокровищ мог бы сидеть и кузнечик.

Но ее голос — едва он услышал ее голос, как сразу его вспомнил, детский и звонкий, и этот выговор, раздражающе чистый по сравнению с его собственным. Вспомнил он и свою увлеченность ею, которая тогда казалась ему унизительной, а теперь, когда она даже не замечала грозящей опасности — невероятно смешной и нелепой.

— Я пытаюсь достать оттуда одну вещь, очень хрупкую, так чтобы не разбить ее, — сказала она. — Эта вещь оставлена тут для меня, и я даже не знаю толком, что это, вот, я всю эту замазку вытащила, видите? Но оно там крепко сидит, или, может быть, просто очень тяжелое! А вы бы не попробовали? Только осторожнее!

Он оторвался от дверного косяка, едва не упав, и пошатываясь, двинулся вперед. Оказывается, он еще слабее, чем думает. Но какая разница? Ведь все, что ни делается, делается для него!

Он увидел ее испуганный взгляд, когда свет из пролома в стене упал ему на лицо, и подумал было, что и она его вспомнила. Но ее восклицание развеяло эту лестную для него иллюзию.

— Боже мой, вам что, нехорошо?

Ее участие взбесило его, напомнив про Эйврила.

— Вы выглядите совсем больным! Прошу вас, не беспокойтесь. С минуты на минуту подъедут наши. В конце концов, не так уж это важно. Мне ужасно жаль. Я просто не поняла. Не могу ли я вам помочь?

— Пустите меня.

Силы в нем больше нет, понял он, и тотчас же выбросил самую мысль об этом прочь из головы, как отбросил прочь руку, протянутую ею, чтобы помочь.

А Мэг он показался чуть ли не выходцем с того света. Под трехдневной щетиной просвечивала бледная кожа, костлявые плечи выпирали из фуфайки, а глаза под опухшими веками были такие тусклые, что уж тигра-то он напоминал меньше всего.

Она поднялась с пьедестала статуи, а он, кинувшись на ее место, сунул руку в проделанное ею отверстие. Он лихорадочно принялся за дело, сильные пальцы обламывали гипс и выгребали его прочь в водосток. Импульс от прикосновения к вожделенному тайнику словно раздул угасающие угли его энергии, и Мэг глядела на него, очарованная, обманутая этой видимостью силы.

И вот твердая оболочка сокровища, сверток из сложенного в несколько раз и пропитанного цементным раствором одеяла начал обретать очертания. Он оказался строго цилиндрической формы, пяти футов в длину и неполных двух в поперечнике. Дважды, еще не освободив его дальний край, принимался Хэйвок вытягивать сверток, но тот не поддавался, и он снова начинал скрести и выгребать замазку. Белесая пыль покрывала его с головы до ног, делая его волосы и синюю фуфайку, найденную в рундучке «Марлен Дорэн», одинаково серо-седыми.

Мэг глядела на него в недоумении. Она боялась не его, за него, и почувствовала облегчение, услыхав смутный гул моторов, который доносился одновременно с суши и с моря и с каждой минутой становился все отчетливей. Она эжалела, что ничего не смыслит в болезнях — выглядит этот человек определенно очень плохо.

Краешком глаза она заметила пенную кильватерную грую, перечеркнувшую оживший вдруг морской пейзаж проломе стены, но, повернувшись в ту сторону, уже не увидела, чей это след. Маленького баркаса с красными тарусами тоже больше не было видно.

— Ваша лодка уплыла, — сказала она. — Вы знаете? Может, оттуда ее еще видно?

— Это не моя лодка. Тащите лучше вот тут.

Голос его вновь обрел властность, и она от изумления немедленно подчинилась. Забравшись в водосточный желоб, она потянула, как он велел.

И в это время услышала очень слабую и отдаленную очередь коротких и резких щелчков, а затем в воздухе повис долгий бестелесный вопль, словно крик морской птицы. Едва слышный, он лишь на самую малость был громче непрестанного дремотного шороха волн. Хэйвок слышал тоже, но его руки, не дрогнув, продолжали свое дело. Винтовки. Он так и думал. Бледный торс Долла, должно быть, и вправду оказался прекрасной мишенью.

Он заметил, что весь инцидент прошел мимо внимания девушки. Наука не подвела, Удача пока что вывозит! Он ощущал, как его несет вперед.

Наконец сверток сдвинулся с места.

— Тащите! — приказал он. — Ну! — и снова. — Тяните!

Она сейчас не уступит ему в силе, осознал он с нахлынувшим вдруг беспокойством. Как странно встретить такую силу в девушке! Крошащийся ком сдвинулся, заскользив по цементной пыли.

— Тащите, — повторял он, не слыша своего шепота, — тащите!

— Нет. Смотрите, застряло. Вон там. Видите? Она коснулась горловины наружногоотверстия.

— Здесь у основания эта замазка крепче, чем там. Вон тот зазубренный угол, за него и зацепилось. Погодите-ка!

Она попыталась подправить угол своей смешной пилочкой.

— Что нам теперь нужно, — произнесла она с расстановкой, не оставляя ни на миг своих слабых усилий, — что нам в самом деле нужно, так это хороший — крепкий — ножик!

Она не глядела на него в этот момент, но его лицо, даже под слоем налипшей на него гипсовой крошки, совершенно не изменилось. Он сунул руку под фуфайку. Пальцы нащупали привычные ножны, и он вздохнул, когда рукоять удобно легла ему в ладонь.

Мэг даже рассмеялась, увидев лезвие:

— Я же говорю, везет вам! — голос у нее был радостный, как у ребенка.

— Мне везет, — согласился он и ударил.

Клык окаменевшей замазки и светлая сталь переломились одновременно и вместе упали вниз, к прочему мусору.

— О! — она искренне сочувствовала его потере. — Мне так жаль!

Он ее не слышал. Он прислушивался к ритмическому рокоту моторов, еще слишком отдаленному, чтобы быть чем-то иным, кроме слабого призвука в дуновении бриза из долины. Он швырнул через плечо бесполезную теперь рукоять и ухватился за сверток обеими руками.

— Осторожно, пожалуйста, осторожнее! Оно очень, очень хрупкое!

Она наклонилась, чтобы помочь, и он позволил ей, поскольку знал, что вещь наверняка чересчур тяжелая для него одного. И вдвоем они осторожно водрузили сверток на замшелые камни.

Рев самолетных двигателей, куда более грозный, чем рокот прежнего серебристого самолетика, обрушился вниз, перекрывая все прочие звуки, фокусирующиеся на маленьком кубике ледника. В этом надменном грохоте машины, кругами заходящей на посадку на вершину утеса, потонули и нарастающий гул моторов в долине, и доносившиеся с моря крики. Но в каменной клетушке ни та, ни другой их не слышали. Заскорузлое одеяло успело перепреть и легко снялось, и содержимое свертка предстало во всем своем несомненном величии.

То была деревянная колода, выдолбленный цельный кусок ствола вяза, побелевший и источенный временем и червем, и стянутый, словно бочка, железными обручами. На какое-то мгновение Хэйвоку почудилось, что внутри уже ничего быть не может, и его руки беспомощно взметнулись над корявой поверхностью.

— А, вот тут открывается. Глядите-ка, вот петли и задвижка!

Ее голос показался ему как бы нечеловеческим, как бы принадлежащим самой Удаче, и с тем же чувством нереальности происходящего он увидел, как она наклонилась над колодой, и услыхал визг несмазанных петель.

Круглая крышка отвалилась, приоткрыв узловатую изнанку изящной вышивки на шелке, столь древнем и ветхом, что на него страшно было дохнуть.

Под старинным шелком обнаружились целые горы современной ваты, она глупо выпирала изнутри, словно крем из пирожного.

Внезапно Хэйвоку сделалось страшно, и его вытянутая было рука застыла в воздухе. И Мэг его опередила.

Очень осторожно она удалила вату, и сокровище Сент-Одиль глянуло на них с тем же нежным и невинным торжеством, с каким глядело на всю жестокость, всю мерзость и всю неистребимую надежду шести прошедших столетий.

То была Пресвятая Дева с Младенцем, слоновой кости, работы четырнадцатого века, вырезанная из цельного бивня, изгиб которого сохранился в фигуре Матери, чуть наклонившейся над своей бесценной ношей.

Нет, это не была копия знаменитой Мадонны из Вильнев-лез-Авиньон. Та, будучи изысканнейшим произведением искусства, претерпела все же некоторые повреждения, и кое-какие ее детали несут в себе странное ощущение боли, равно как определенный налет чисто восточной изощренности. А эта чудом уцелевшая работа того же самого, неведомого мастера, казалась безупречной. То было более позднее произведение человека, который, все еще оставаясь пленником на чужбине, уже познал благодать собственного таланта. Этот благодатный свет таился в очертаниях каждой складки ткани на коленях и восходил к средневековому лику, отчасти святому, отчасти детскому.

Почти минуту оба глядели на нее в полном молчании. Мэг опустилась на колени, на пыльный пол, и глаза ее делались все больше и больше, покуда в них не выступили слезы, — явление, прославленное в веках, та самая Святая Тайна, что дала свое имя и сокровищу. Честные женщины плачут, когда видят ее впервые. Феномен отмечался на протяжении восемнадцати поколений.

Слеза капнула Мэг на пальцы, и она вздрогнула, покраснев, и виновато посмотрела на своего помощника.

— Я не ожидала, — хрипло пробормотала она. — Я просто не ожидала ничего подобного. Прекраснее, наверное, нет ничего на свете!

Он не пошевельнулся и не показал ей своего лица.

Хэйвока и в самые тяжелые минуты отличало присутствие чувства реальности, которым он гордился. Он современный человек. Он стоит на земле обеими ногами. Хоть этот дар достался ему от скупых щедрот цивилизации. Он никогда не пытался привнести ничего человеческого в свою Науку Удачи, и тем самым наделить ее жестокостью или осознанным коварством. Самодисциплина, наделившая его даром прозревать реальность насквозь, делала подобные уловки невозможными.

Он увидел положение дел сразу же и абсолютно отчетливо. Ошибся он сам. Наука Удачи — безличностная сила, громадная, как ход планетарных скоплений и неослабная, как течение реки по уклону холма. Это он понимал изначально. Потому-то и испугался, когда Эйврил собрался сообщить ему то же самое. Жалко, убрал старикана раньше времени, он мог бы рассказать еще кое-что. Нет, Хэйвок не питал никаких утешительных иллюзий. Единственным человеческим и потому слабым звеном во всей его катастрофической ошибке оказался он сам.

Он скорчился на четвереньках перед открытой сокровищницей и, казалось, весь съежился, сделался меньше, как уменьшается тело, когда его оставляет жизнь.

У сокровища больше не было тайны, кроме той, что вызнала слезы у Мэг. Фигурка заполняла собой все пустоты своего старинного вместилища, вырубленного специально для нее. Не оставалось ни малейшего уголка для тайника с драгоценностями или какого-нибудь клада поскромнее. Все что есть — вот оно, прямо перед ним, стоит лишь протянуть руку.

Над их головой полицейский самолет заглушил моторы и пошел на посадку. А там, где дорога поворачивала от развилки к востоку, машина, битком набитая людьми в форме, яростно засигналила «Тэлботу», и тот пропустил ее на повороте.

Хэйвок вскочил на ноги и навис над женщиной:

— Сколько за нее дадут?

Он цепляется за соломинку, и сам это понимает лучше других. Допустим, даже удастся вынести эту несчастную штуковину отсюда, не разбив ее, ну так и что же? Рухлядь на пару шиллингов!

Только теперь до него дошел смысл ее слов:

— Разве кто-нибудь сможет ее купить?

Вот и ответ. То же скажет ему любой перекупщик. И тогда он позволил фантазии, заведомо обманчивой, как лунный свет, проникнуть в свое сознание. Ведь прятали же в статуи сокровища! Верно, что-то там есть такое внутри!

— Я ее сломаю! — произнес он.

Вместо ответа она внимательно посмотрела на него, и в этом взгляде он увидел не страх, а нарастающую озабоченность, которая уже начинала его бесить. Затем, очень мягко и с куда большей, чем у него самого, уверенностью в собственной силе, она закрыла крышку сокровищницы и преспокойно на нее уселась.

— Вы больны, — в ее голосе слышалась пугающая власть, словно в голосе няньки или еще кого-то, давно, давно. — Послушайте меня. Вы, наверное, сами не замечаете, что на ногах не стоите. Вы мне помогли, и я вам очень благодарна и постараюсь отплатить вам тем же. Это я во всем виновата, теперь я вижу, что не стоило мне разрешать вам так утомляться!

Ему показалось, что он впервые увидел ее по-настоящему. Она кажется высокой и спокойной, и сильнее его, — он ведь так устал!

— Вы и ножик свой сломали, — продолжала Мэг как ни в чем не бывало, не представляя, что это на самом деле означает. — Во всяком случае, разрешите мне расплатиться с вами хотя бы за него…

Он все еще стоял перед нею, не понимая, что перестал быть ужасным. Он видел ее сумочку и догадывался, что там, самое большее, несколько тысяч франков. Есть, конечно, еще пальто, очень даже ничего — найдись только кто шустрый его загнать. Рука ее вся в этой замазке, не разберешь, какое кольцо — всего-то одно — золотое или подделка.

Он покачал головой и знаком велел ей подняться. Трогать ее он не собирается, ему нужны все оставшиеся силы, а времени так мало. И одновременно подумал, уж куклу-то он разломает. Может, там и правда что спрятано, а нет, так хоть душу отведет. Девчонка все сидит, как дура, а он это терпит!

— Встать!!!

Она сидела чуть дальше, чем ему показалось, и вся сила удара пришлась мимо, а сам он упал, потеряв равновесие. Ее внезапный смех был ужаснее любого звука, когда-либо им слышанного, потому что он знал, что она скажет, знал за долю секунды до того, как услышал ее слова.

— Вы совсем как наш соседский мальчишка, Джонни Кэш, — тот взял у меня мой кукольный театр и порвал его, чтобы достать оттуда золотце, — и ничегошеньки не получил, бедняжка, кроме обрывков бумаги и ужасной выволочки. Вы полежите, пожалуйста! Вам станет легче!

Обрывки бумаги, красные и желтые, и грубая золотая фольга — в пыли на полу угольного сарая. Полинявшая картонная лошадка. Его лучшая рубашка вся в краске. А за запертой дверью — громыхающие шаги возмездия. Значит, даже ошибка — не новая. Он уже сделал ее однажды, и теперь повторяет…

Он отвернулся, ничего не видя, и побрел прочь, еле волоча ноги, и вышел, пошатываясь, в душный сад, желтый, заглохший, где стоял такой странный удушливо-горький запах.

Теперь пустынные склоны словно ожили: с подножья утеса доносились хриплые мужские возгласы, самый язык которых для английского уха кажется взволнованным. Там искали на отмели бледное тело.

Беглец навалился на дверь, ведущую во внутренний дворик. Дверь не поддавалась, она открывалась на его счастье в другую сторону. Оттуда уже доносился стук шагов по каменным плитам. И ему едва хватило времени шмыгнуть за темный куст у самой двери, прежде чем та распахнулась и оттуда на дорожку, ведущую к леднику, выскочил Люк в сопровождении своего коллеги из 8иге1е.

В тот же миг «Тэлбот» нагнал во дворе полицейскую машину.

Хэйвок отступил назад, потерял опору и покатился в канаву, совершенно скрытую в высокой траве. Удача пока еще с ним! Она ни разу не предала его с тех пор, как он подобрал к ней ключик. Когда он повелевает, она повинуется.

В канаве оказалось мягко и прохладно, и он чуть не задремал там же, где лежал, но преодолел искушение и прополз еще несколько футов, прежде чем обнаружил, что старая водоотводная труба, достаточно широкая, чтобы вместить его отощавшее тело, выходит сквозь стену на открытое пространство наверху холма.

Выбравшись наружу и устало приподняв голову над травами, он с удовлетворением отметил, что везение продолжается. Он оказался в заброшенном водостоке, в глубоком узком желобе посреди чистого поля, а дом остался чуть слева. Тут можно выпрямиться в полный рост. Никто тебя не заметит среди засохшей по обеим сторонам водостока травы.

За спиной остался шум и гвалт и обмен сигналами Между вершиной утеса и кромкой воды, звуки как бы все отдалялись. А когда он, прихрамывая, побрел вперед, Их стало почти вовсе не слышно.

Хэйвок не смог бы ответить, куда идет, а уклон желоба казался столь незначительным, что он его просто не замечал. Он брел наугад, наобум, ни о чем не спрашивая, просто уходил прочь.

Канава, плавно изгибаясь, вела на край утеса, где берег резко прогибался внутрь, словно море в один прекрасный день выгрызло кусок из каменной стены. Образовавшийся маленький заливчик составлял почти три четверти круга. Веками низвергавшиеся с высоты в двести футов паводковые воды выточили внизу отвесные бока каменной чаши.

Хэйвок остановился. Громадное бревно, переброшенное через канаву, на тот случай, если какое-нибудь несчастное животное смоет дождевым потоком, уперлось ему в грудь, и он перегнулся через него, какое-то время глядя вниз. За границей бухты море выглядело беспокойным, в рубцах длинных теней, в блестках последних лучей зимнего солнца. А в каменной чаше вода стояла тихо и недвижно.

Она казалась темной. Если добраться туда, там можно расслабиться и надолго заснуть.

И оказалось, что даже не нужно никакого решения, он уже падает и не с кого спросить. Просто ноги сами внезапно скользнули вперед.

Труп так никогда и не нашли.


Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

1

Английское слово «dot» значит «точка». В европейской традиции в десятичной дроби ставится не запятая, а точка (примеч. пер.).

(обратно)

2

В английском языке слово «Хэйвок» имеет значение «разорение, опустошение».

(обратно)

3

Легко спускаться в преисподнюю (лат.).

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1Призраки
  • Глава 2Дома
  • Глава 3След
  • Глава 4Джокер
  • Глава 5Братец Долл
  • Глава 6Секрет
  • Глава 7Процентщица
  • Глава 8Снова следы
  • Глава 9В дебрях ночи
  • Глава 10Длинная ложка
  • Глава 11Тиддингтонская хитрость
  • Глава 12Официальная акция
  • Глава 13Хранитель
  • Глава 14Прозорливое сердце
  • Глава 15Несчастные
  • Глава 16Решение
  • Глава 17На ступенях
  • Глава 18Колесо поворачивается
  • Глава 19Тайна Сент-Одиль-сюр-Мер
  • *** Примечания ***