КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дело о «красном орле» [Андрей Дмитриевич Константинов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Андрей Константинов
Дело о «красном орле» (Агентство «Золотая пуля»)

ДЕЛО О БЕГЛОМ ГУСАРЕ

Рассказывает Георгий Зудинцев

"Зудинцев Георгий Михайлович, 43 года, корреспондент отдела расследований. Подполковник милиции запаса, уволен из органов по выслуге лет, работал начальником ОУР. Имеет большой опыт оперативно-розыскной работы.

В Агентстве — со дня основания.

В основном овладел навыками журналистской деятельности, специализируется в жанре журналистских расследований, готовит достаточно кондиционные материалы. В отдельных случаях при беседах с источниками информации использует милицейские методы допроса.

По характеру выдержан и целеустремлен. При отстаивании своей точки зрения проявляет немотивированное упрямство. Физически развит, владеет приемами боевого самбо.

Неоднократно поощрялся руководством Агентства".

Из служебной характеристики

«Тоже мне, удаленький!» — подумал я, разглядывая сидящего вполоборота ко мне ничем не примечательного человечка в очень дорогом спортивном костюме, монотонно канючившего у следователя-"важняка" Евгения Ивановича Данилова свидания с женой.

— Андрей Анатольевич, об этом не может быть и речи. — Женя, мой старинный приятель из Следственного управления ГУВД, изо всех сил старался быть корректным. — Свидания для вас и всех обвиняемых по вашему делу запрещены. Следствие закончено, извольте приступить к двести первой — знакомьтесь со своими бандитскими деяниями.

— Какими бандитскими? — заерзал на стуле Андрей Удаленький (в миру — Андрей Анатольевич Удальцов), главарь одной из крупнейших городских преступных группировок. — Ей-богу, вы меня с кем-то путаете.

Гражданин начальник, Евгений Иванович, ну разрешите повидаться с супругой. Ровно год, как мы расписались…

— Уведите обвиняемого. — И Женя демонстративно уткнулся в бумаги на своем столе.

Дюжий оперативник-рубоповец, больше похожий на классического бандита, чем Андрей Удаленький, защелкнул на его запястьях наручники и вывел из кабинета. Адвокат Удальцова — суетливый, неряшливо одетый брюнет, сверкая массивным золотым перстнем, собрал свои бумажки и сунул их в кожаную папку. Он посмотрел на «важняка», видимо, собираясь ему что-то сказать, но передумал, протянул Данилову руку и засеменил к выходу.

— Ну что, Георгий, рассмотрел своего героя? — Женя сдвинул стопку бумаг на угол стола, встал со стула и подошел к окну. — Как он меня достал за этот год, якудза долбаный! А адвокаты-то у него хреновые… — Данилов зажег сигарету. — С такими бешеными деньгами мог бы найти и получше…

— Сэкономить, наверное, решил. — Я посмотрел на часы, время еще позволяло пообщаться со следователем. — Иваныч, а банку стеклянную с фалангами пальцев, о которой ты как-то говорил, нашли?

— К сожалению, нет. — Женя стряхнул пепел в наполненное до краев блюдце. — А вещдок был бы убийственный! — Он мечтательно задумался. — Представляешь, Жора, литровая банка не с корнишонами, а с маринованными человеческими пальцами в зале суда! Кстати, я тебе, кажется, говорил, что у двух свидетелей и парочки бандосов, проходящих по делу Удаленького, отсутствуют фаланги мизинцев…


***

Всю свою жизнь Андрей Анатольевич Удальцов был активистом и лидером. Еще в начальных классах школы, когда на шее у маленького Андрюши заалел пионерский галстук и его избрали звеньевым, он мгновенно понял преимущества лидера. Учителя благосклонно относились к старательному, тянущему на уроках руку мальчику, ставили «пятерки», даже если ответы Удальцова не совсем соответствовали такой оценке.

С малых лет Андрюша намертво усвоил немудреные правила советской игры: думаешь одно, говоришь другое, а делаешь третье…

Выпуск стенгазет, сбор макулатуры и металлолома, проведение пионерских, а затем и комсомольских собраний — Андрею как организатору всех этих и других мероприятий не было равных. Его пламенные выступления и отличная учеба сделали свое дело: секретарь комитета комсомола школы Андрей Удальцов легко поступил в Электромеханический институт.

Пять лет учебы пролетели быстро. Андрей проявлял неуемную активность в общественной работе. Его «коньком» стало руководство студенческим строительным отрядом, выезжавшим почти каждое лето в отдаленные районы области.

В 1984 году молодой инженер Удальцов по распределению оказался на заводе «Электроприбор», а через пару лет стал секретарем заводского комитета ВЛКСМ. Спустя год с небольшим перспективного комсомольского лидера перевели в Левобережный райком комсомола.

…Наступили новые времена. Как грибы, стали появляться многочисленные кооперативы, в стране разрешили делать все, что не запрещено законами. А законы оставались старыми и абсолютно не соответствовали происходящему в разваливающейся не по дням, а по часам некогда великой державе.

Андрей Удальцов быстро сообразил, какие перспективы открываются перед молодыми и энергичными кооператорами. Эта деятельность могла дать ему то, чего всегда не хватало — денег.

Проанализировав свои наработанные связи (а их, слава Богу, оказалось достаточно, причем в кругах, имеющих выход на финансовые структуры города), Удальцов понял: пора играть по новым правилам.

Через месяц в Питере при заводе «Электроприбор» появился кооператив под названием «Перспектива». Для начала занялись продажей товаров широкого потребления, производство которых начал осваивать завод по программе конверсии…


***

Товарищи, считаю собрание нашего коллектива открытым. — Удальцов обвел глазами дюжину работников «Перспективы», покрутил в руках шариковую ручку и что-то черкнул в блокноте. — На повестке дня один вопрос: организация борьбы с рэкетом. Как вы знаете, все наши обращения в милицию и в прокуратуру положительного результата не имели. Надо что-то делать. Прошу высказываться, товарищи.

— Правильно, Андрей Анатольевич, — загудели голоса кооператоров, — сколько можно терпеть этот беспредел?

— Товарищи, попрошу по очереди. Поднимайте руки, у кого есть предложения: что необходимо предпринять нашему коллективу, чтобы не платить бандитам?

— Можно, я скажу? — поднял руку бухгалтер «Перспективы», немолодой мужчина с совершенно лысой головой, в старомодных очках. — Считаю, что нужно, как сейчас говорят, спонсировать милиций. В общем, заинтересовать материально.

— Чего ты говоришь, Петрович? — прервал бухгалтера высокий, спортивного телосложения молодой человек. — Менты все равно ничего делать не будут. А деньги возьмут, не сомневаюсь… Я предлагаю разобраться с рэкетирами своими силами.

— Ну ты даешь, Серега! — зашумели «перспективщики». — Какими силами? Нас всего раз-два и обчелся!

Тише, товарищи! — Удальцов постучал шариковой ручкой по столу. — Пусть Сергей Георгиевич закончит свою мысль, — и он посмотрел на выступающего.

— Андрей Анатольевич, на силу нужна другая сила, — тот демонстративно расправил свои широкие плечи. — Можно привлечь знакомых спортсменов. Лично у меня есть пара ребят, владеющих карате. Да и Володя Гусаров, думаю, может «афганцев» своих подключить. — Он посмотрел на заместителя Удальцова, крепкого 30-летнего мужчину с ранней сединой в курчавых волосах. Тот хмыкнул и не ответил.

— Вот это уже другое дело. — Удальцов встал со стула. — Предлагаю обсудить это предложение.

В результате недолгой дискуссии коллектив «Перспективы» принял решение о формировании на базе кооператива силовой службы безопасности, которая будет заниматься разборками с рэкетирами и прочими личностями, мешающими нормальной работе.

Удальцов пожелал, чтобы новым подразделением руководил Гусаров, но «афганец» наотрез отказался, заявив, что. с него хватит войны. Пришлось возглавить эту структуру Сергею Георгиевичу Бесфамильных, тоже бывшему офицеру, выпускнику Военного института физкультуры.

…Примерно через месяц, под вечер, троица «братанов» в спортивных костюмах, появившаяся в «Перспективе» с известной целью, была жестоко избита. Рэкетиров запихали в автомобиль, вывезли за город и, попинав напоследок ногами, оставили на опушке леса.

…Спустя пару лет по Питеру поползли слухи о том, что в городе и окрестностях действует вооруженная до зубов банда некоего Андрея Удаленького, безжалостно расправляющаяся как с бандитами из других ОПГ, так и с предпринимателями, отказывающимися платить им проценты с прибыли. С ужасом говорили о зверствах бандитов Удаленького и о бесследном исчезновении кое-кого из бизнесменов-отказников…


***

— Ну что, козел, доигрался? — зловеще спросил высокий человек в маске с прорезями для глаз и рта у лежащего на окровавленном снегу мужчины. — Тебя же предупреждали по-хорошему: надо делиться! — Он не торопясь замахнулся правой ногой и сильно ударил свою жертву в пах. Раздался душераздирающий крик, мужчина прижал руки к месту удара, поджал колени, странно хрюкнул и затих. Из его рта тоненьким ручейком потекла кровь.

— Яков, ты его замочил! — сказал один из стоящих рядом с высоким людей в одинаковых черных масках, ткнув стволом автомата в сторону лежащего. — Анатольич приказывал не кончать. У него же баксов немерено.

— Не ссы, живой он. — Высокий носом ботинка попытался перевернуть жертву на спину. — Щас оклемается. Вишь, зашевелился. Будешь делиться, урод? — И он наклонился над мужчиной, стараясь услышать, что тот с трудом шепчет разбитыми губами. — Давно бы так, мудила! — Высокий выпрямился и посмотрел на людей в масках. — Он согласен. Гиря, займись мужиком!

К лежащему мужчине подошел низкорослый плотный субъект с огромными портновскими ножницами в руках. Гиря пощелкал лезвиями ножниц, наклонился над жертвой, нашел его руку, примерился и резко обеими руками надавил на кольца рукояток. Мужчина завопил и потерял сознание…

По команде высокого его люди, снимая на ходу маски, уселись в три джипа, двигатели заурчали, и автомобили выехали на трассу, ведущую в город. На обочине проселочной дороги ярко пылал «мерседес» очередного предпринимателя, упорно не желавшего платить группировке Андрея Удаленького проценты с прибыли.

Оглянувшись назад, высокий негромко произнес: «Пацаны, действуем по той же схеме: „волыны“ — в тайники, этому — вызвать „скорую“, а то еще и правда загнется. Он нужен нам живой, хоть и без мизинчика…» Сидевшие в салоне джипа бандиты дружно загоготали. Один из них достал из наружного кармана куртки мобильник…


***

Оперативники районных отделов угрозыска, УУР и РУБОПа были в недоумении: в различных местах мегаполиса и пригородов регулярно совершались почти абсолютно похожие преступления — жестокие избиения бизнесменов, кое-кому из них неизвестные бандиты отсекали фаланги мизинцев, сжигали их автомобили, но ни одного заявления от потерпевших в милицию не поступало.

Ни к чему не приводили и душещипательные беседы на больничных койках — избитые, донельзя запуганные предприниматели отделывались односложными ответами:

«Не видел, не знаю, не помню…»

Очевидно было одно: все эти многочисленные нападения — дело рук организованной и хорошо оснащенной банды. По фактам было возбуждено несколько уголовных дел, заработали следователи. Наконец спустя полгода операм удалось задержать сначала двух, а затем еще троицу бандитов. Путем нехитрой оперативной комбинации кое-кого из них «раскололи». В показаниях впервые всплыла казавшаяся мифической личность лидера банды — Андрея Удаленького.

Но Удальцов еще долго был неуловим.

Менял квартиры, машины, мобильники, успешно уходил от засад. Матерые оперативники терялись в догадках, как это ему удается. Похоже было на то, что Удаленький имеет серьезные источники информации, причем в правоохранительных органах. Стали грешить на управление ФСБ — ведь именно с чекистами Удальцов был в тесном контакте в бытность свою комсомольским вожаком. Не иначе, ему прежние друзья помогают.

Когда чекистам дали знать, что в их конторе, возможно, действует «крот» Удаленького, разразился скандал. Эфэсбэшники потребовали представить им факты слива информации бандитам. А таковых, к сожалению, не было. Внутренняя проверка тоже не дала никаких результатов.

Итогом разборок между силовыми структурами стало создание совместной оперативно-следственной группы, активно занявшейся разработкой Андрея Анатольевича Удальцова. Операция по поимке Удаленького держалась под строжайшим секретом, о ней, кроме членов группы, знали лишь руководители УФСБ, РУБОПа и УУР.

Повязали обескураженного Удальцова прямо на летном поле аэропорта Пулково-2 у трапа пассажирского самолета, прибывшего из Копенгагена…


***

…Об Андрее Удаленьком я, конечно, знал давно. Но на моей «земле» его бандиты не «светились», поэтому в те времена, когда я возглавлял ОУР, к его фигуре особого интереса я не испытывал. Но тотчас вспомнил об Удаленьком, когда в Агентство по факсу поступило сенсационное сообщение пресс-службы РУБОПа о его аресте. «Почему же мои приятели не сообщили раньше? Ведь информация о жестокой банде муссировалась несколько лет…» — подумал я, набирая номер телефона Игоря Журавлева, оперативника из рубоповского отдела, специализирующегося по авторитетам.

— Георгий Михайлович, надеюсь, вы уже ввели в свой мозг информацию из РУБОПа? — зашедший в кабинет Спозаранник был, как всегда, сугубо официален. — Только что на «летучке» шеф поставил задачу — срочно подготовить материал об Удаленьком. С вашими связями вы это сделаете быстро.

— Вот, как раз звоню, — пояснил я. — Информации-то практически ноль. Все на уровне слухов и предположений.

— Вам помогут. Обнорский уже озадачил информационно-аналитический отдел в лице Марины Борисовны Агеевой, которую вы, надеюсь, так же горячо любите, как и я. — Спозаранник посмотрел на настенный календарь. — Времени в обрез. Срочно езжайте на Чайковского и вытягивайте из ваших оперов все, что можно. Не забудьте про фото Удаленького.

— Сколько у меня времени, Глеб Егорыч?

Три дня. — Спозаранник, не дожидаясь моих возражений по поводу того, что за три дня ничего не успеть, поправил свой безукоризненно завязанный галстук. — Все понимаю, Георгий Михайлович. А кому сейчас легко?


***

Дозвонившись до Журавлева, я высказал ему все, что думаю об операх вообще и о нем в частности. Игорь только смеялся в трубку и говорил, что это — не тот случай и мои дурацкие вопросы — не тема для телефонного разговора…

Я выскочил на улицу Росси, пересек площадь Ломоносова — «ватрушку», тормознул на Фонтанке частника на стареньких «Жигулях» и через десять минут был в особняке на Чайковского, где располагалось Региональное управление по борьбе с оргпреступностью. Управление, доживающее последние дни, — ходили упорные разговоры о расформировании РУБОПа.

Нормального общения с Журавлевым и его коллегами не получилось. Было больше эмоций, чем конкретных фактов о деяниях банды и личности Удальцова. Я прекрасно понимал своих бывших коллег-оперов, когда они говорили мне: «Жора, это — не для печати. Об этом писать рано. Этих мы еще не задержали. Работаем…» Тем не менее кое-что я у них вытянул, включая плохонький фотоснимок Удаленького, сделанный в день задержания.

— Слушай, Георгий, ты же должен знать Данилова. — Журавлев, здоровяк с фигурой штангиста, почесал коротко стриженный затылок. — Он вроде бы в твоем районе работал следаком. — Игорь неодобрительно посмотрел на дружно дымящих оперов:

— Ну, вы и накурили — дышать невозможно.

— Данилова? Женьку, что ли?

— Точно. Евгений Иванович теперь «важняк», ему сразу расписали дело Удаленького.

— Игорь, мать твою, что ж ты мне сразу не сказал?

— А ты не спрашивал. — Журавлев ухмыльнулся. — По части информации — чего можно, а чего нельзя — лучше пообщаться с ним. Следак — фигура процессуально независимая, — опер многозначительно поднял вверх указательный палец. — Рисуй телефон Данилова.


***

…Через несколько дней, с трудом преодолев сопротивление нашего неумолимого юридического цензора Ани Лукошкиной, я сдал материал в номер «Явки с повинной». Статья называлась «Доморощенный якудза — Андрей Удаленький». Спозаранник, гордо сверкая очками, пожал мне руку и сказал, что триллер, как он хотел, получился. «Теперь, прочитав этот материал о зверствах банды Удаленького, обыватели должны срочно упаковать чемоданы и уехать из города», — резюмировал он.

Захватив с собой несколько газет, я в прекрасном настроении поехал на Захарьевскую, к Данилову. Подходя к дверям его кабинета, услышал громкий голос Игоря Журавлева.

— Ага, вот и он пожаловал! Писака хренов! — Игорь ткнул пальцем в лежавшую на столе Данилова газету:

— Полюбуйтесь, Евгений Иванович, что наш приятель написал.

Вот здесь… Жора, ты что, извини, ненормальный? — Глаза Журавлева метали молнии. Таким разъяренным я его никогда не видел. — Это же оперативная информация!

— Вот что, капитан Журавлев, — не выдержал я, — давай-ка соблюдать субординацию. Звания подполковника милиции меня никто не лишал!

— Ладно, Игорь, действительно, успокойся, — вмешался Данилов, — ничего страшного.

— Как это ничего страшного, Евгений Иванович? Он же назвал две фамилии! Мы работаем по этим людям! Нет, это полный пиздец! А еще бывший опер… — Журавлев покачал головой.

— Во-первых, бывших оперов не бывает.

А во— вторых, именно поэтому фамилии и появились. -Я достал из коробки «беломорину», смял мундштук и щелкнул зажигалкой. — Если уж на то пошло, Игорек, я облегчил вашу работу. Люди задергаются, и вы их легко возьмете.

Странно, что ты этого не понимаешь.

Спорили мы еще с полчаса. Журавлев, вновь распалившись, кричал, что у людей Удаленького есть купленные источники не только в РУБОПе, но и в ФСБ, которые сливают «комсомольцу» всю имеющуюся в органах информацию, и что я буду виноват, если события пойдут не так, как хотелось бы им, операм.

— Вместо судебного иска о защите чести и достоинства можете схлопотать пулю в лоб, товарищ подполковник. Эти «отморозки» не шутят… — сказал мне на прощание Журавлев.

…Через несколько дней в Агентство позвонил неизвестный и вкрадчивым голосом сообщил мне, что Андрей Анатольевич Удальцов прочитал статью и просил передать, что в ближайшее время автор лишится правой руки. Чтобы больше не смог писать всякую хуйню. Определить номер звонившего нам не удалось.


***

Конец лета выдался на редкость дождливым и ветреным. Петербуржцы ходили в плащах и куртках, мучились с зонтиками и, проклиная все на свете, ждали потепления. Но прогнозы оставались неутешительными: «Циклон не скоро покинет Северо-Запад России…»

Завершилось предварительное следствие по делу банды Удаленького, и обвиняемые начали знакомиться с его материалами. Я время от времени созванивался с Даниловым. Женя дико устал от работы, но был настроен оптимистически. «Дело не развалится, вор должен сидеть в тюрьме! А бандюган — тем более», — говорил мне Данилов.

Но события неожиданно для всех стали развиваться совсем по иному сценарию: одного за другим начали убивать свидетелей по делу Удальцова и его банды. Причем преступления совершались демонстративно: средь бела дня, на центральных улицах города.

Первым убили Михаила Баширова — его закололи двумя ударами антикварной шпаги, видимо, похищенной в одном из музеев.

Прохожие, на глазах которых это произошло, были в шоке. От Журавлева я позже узнал, что убитый одно время был членом банды, его заподозрили в «крысятничестве», избили и вынудили самостоятельно отрезать фалангу мизинца кухонным ножом. Опасаясь за свою жизнь, Баширов пошел в РУБОП…

Через несколько дней после этого убийства были застрелены из пистолета ТТ еще два свидетеля обвинения. И, наконец, при загадочных обстоятельствах погиб четвертый свидетель — Дмитрий Лесов. Его, вызванного на очередной допрос в Следственное управление, обнаружили мертвым на скамейке, неподалеку от Захарьевской улицы.

Результат судмедэкспертизы — инфаркт — поставили под сомнение. Не мог совершенно здоровый молодой человек внезапно умереть от острой сердечно-сосудистой недостаточности. Скорее всего, Лесова, употреблявшего наркоту, убили дозой «паленого» кокаина. Эксперты-медики не отрицали, что такое вполне возможно…

— Тебе Журавлев не рассказывал о Гусарове? — спросил у меня Женя Данилов, разливая по стаканам принесенный мною коньяк. — Ну, глаз-ватерпас! — похвалил он себя, сравнив уровень напитка в наших стаканах.

— Нет, а что?

— Владимир Гусаров — один из основных свидетелей по делу Удаленького… Давай, Жора, выпьем сначала, потом расскажу. За нас! — Мы чокнулись стаканами, залпом опрокинули дагестанский «трехзвездочный» и закусили шоколадом. — Так вот, Гусаров, он, кстати, немного похож на артиста Николая Еременко, был одно время «правой рукой» Удальцова. Ох, как много он знает… — Женя замолчал, как бы раздумывая, говорить мне или нет, и потянулся за сигаретами. — Не для печати, Георгий, это крайне серьезно.

— А при чем здесь Журавлев?

— При том, что Гусаров был командиром разведвзвода в Афгане, а Игорь, тогда необстрелянный «салажонок», служил в его взводе. Давай, теперь ты разливай, — Данилов пододвинул бутылку.

— Так ты говоришь, этот Гусаров был в банде?

— Был, но в бандитских делах практически не участвовал. Особенно, когда люди Удаленького наезжали на предпринимателей. Хотя поначалу ему все же пришлось участвовать в разборках с другими бандюгами, и там ему не было равных… Ну, поехали. — Женя выпил коньяк, затянулся «Честерфилдом». — Гусар решил уйти из коллектива Удаленького, когда ему стало невмоготу видеть зверства этих «отморозков», пальцы отрезанные, в общем, понимаешь, о чем я…

И встретил случайно Журавлева. Выпили крепко, по душам поговорили.

— А где сейчас Гусаров?

— В этом вся проблема. После смерти Лесова он исчез. Понял сразу, что следующая жертва — он. Без Гусарова дело в суде развалится. Короче, сейчас весь отдел по борьбе с лидерами преступных группировок «на ушах». Ищут. А попробуй его найти: два года в Афгане воевал, всякое видел-перевидел, в таких переделках бывал — нам с тобой и не снилось…


***

На другой день после беседы с «важняком» Даниловым я поругался с Глебом Спозаранником. На его традиционный вопрос:

«Какую пользу вы принесли Агентству за последние два дня?» — я в довольно резкой форме ответил ему, и пошло-поехало… Спозаранник, подергивая плечами, приказал мне прекратить заниматься делом Удаленького. В отделе, мол, работы по горло, все пашут, не покладая рук, даже Нонна Железняк, молодая мама, приходит. А ей детей кормить грудью надо… И Гвичия выполняет сложное задание, и Модестов, и Каширин стараются… Один я не тем, мол, занимаюсь.

После долгой тирады «железный Глеб» начал нагружать меня какими-то заданиями, изредка поглядывая на разграфленный листок. Штабная культура, будь она неладна!

Я уперся. Пришлось вместе со Спозаранником идти к Андрею Обнорскому и просить его разрешения подключиться к розыску пропавшего свидетеля Гусарова, без которого дело «якудзы» Удаленького неминуемо развалится в суде. Шеф разрешил. Но с одним условием: провести с сотрудниками Агентства оперативное мероприятие в ночном клубе «Полумесяц», где сшивается интересующий нас гражданин по фамилии Батманов, любитель малолеток. После этого — Гусаров…


***

Человек не может исчезнуть бесследно.

В этом я был абсолютно убежден. И следы Владимира Гусарова мне удалось найти. Это оказалось не так сложно.

Людмила Львовна, бывшая жена Гусарова, не сменившая после развода с ним фамилию (что, собственно, помогло мне отыскать ее адрес), была обеспеченной женщиной. Надо полагать, что ее бизнес — торговля подержанной кожаной мебелью, которую она самостоятельно привозила питерским заказчикам из Финляндии, — давал вполне приличный доход.

Я не стал скрывать, что в качестве журналиста отдела расследований Агентства занимаюсь поисками пропавшего Владимира Гусарова.

— Людмила Львовна, как давно вы видели Владимира Федоровича? Поймите, это крайне важно. — Респектабельная и ухоженная бизнес-леди в упор посмотрела на меня. Я обратил внимание на ее ярко-голубые глаза. «Наверное, контактные линзы», — подумал я, выдерживая ее взгляд и хитро прищурившись в ответ.

— Не могу вспомнить. Хоть мы с Володей и сохранили нормальные отношения, но видимся нечасто. Обычно он встречается с нашим сыном, Сашей. Звонит по телефону, а потом они гуляют вместе.

— А когда он последний раз вам звонил?

— Дай Бог памяти, кажется, недели две назад. Или полторы…

— В тот день Владимир Федорович пообщался с сыном?

— Нет. Саша был на тренировке, и я сказала Володе, чтобы он позвонил попозже.

— Он позвонил?

— Нет, хотя сын очень ждал звонка. Погодите, помнится, я списала номер телефона с АОНа. — Гусарова подошла к телефону и вернулась с листочком бумаги. — Подумала, может, Саша сам отцу позвонит…

«Как— то слишком легко она поделилась информацией, -мелькнуло у меня в голове. — А впрочем, ничего удивительного. Ей, похоже, настолько безразличен бывший муж, что она готова кому угодно его заложить…»

Дальше было просто. Я вернулся в Агентство и «пробил» абонента. Усталый женский голос сказал: «Приезжайте».

Наташа жила в девятиэтажке на проспекте Энгельса. «Да, в отличие от жилища Гусаровой, богатством здесь и не пахнет», — подумал я, оглядев прихожую. Все бедненькое, старенькое, квартира давно нуждается в ремонте. Хозяйка — симпатичная женщина с простым милым лицом и неплохой фигурой, которую подчеркивали черные лосины.

Волосы мокрые и непричесанные, я уловил приятный запах шампуня.

Я показал Наташе журналистскую ксиву, вручил визитку и номер «Явки с повинной» со статьей об Удаленьком. Беседовали на маленькой кухоньке. От чая я отказался, но попросил разрешения закурить.

— Ну что, Наталья, простите, как вас по отчеству? Будете говорить?

— Не знаю, — медленно произнесла женщина. Уголки ее губ дрогнули, глаза увлажнились.

— Так, — придвинул я к себе пепельницу. — Не знаем, да? Вот что, Наталья, мы же с вами пока беседуем без протокола. Мне нужно узнать, где прячется ваш… э-э… скажем так, знакомый, Володя Гусаров. О нашем разговоре никому не будет известно, я просто прошу вас помочь мне, понимаете? А иначе — придется разговаривать со следователем. Повестка, протокол… Зачем вам это надо?

— Я ничего не понимаю, — подняла на меня глаза Наташа. — Вы журналист? Или кто?

Черт побери, опять сорвался. Вот что значит — бывших оперов не бывает… Пришлось признаться Наташе, что раньше я действительно работал в угрозыске.

— Володя бывал у меня, я не скрываю этого. Полагаю, вам не нужны интимные подробности?

— Нет, — усмехнулся я. — Когда Гусаров был у вас последний раз?

— Недели полторы назад. Володя тогда сказал, что поживет у меня. Я, дура, обрадовалась — наконец-то решился… Он же давно развелся, но почему-то опасался серьезных отношений… Вечером кому-то позвонил, разговор я не слышала — была на кухне. Быстро собрал вещи, сказал — срочно нужно уехать, и ушел.

— А куда уехать?

— Без понятия. Все случилось так быстро. Он даже ветровку свою забыл…

Я осмотрел ветровку Гусарова, которую принесла Наташа. В карманах ничего не было… Стоп! Во внутреннем — клочок бумаги.

Обрывок какой-то газеты. Повертел его и машинально сунул себе в карман. Прощаясь, попросил Наташу позвонить мне, если будут новости о пропавшем Гусарове. В том, что она никогда этого не сделает, я не сомневался ни секунды.


***

В сентябре вдруг наступило самое настоящее лето. За пару дней прохладная погода сменилась необычной для начала осени жарой. У лотков с мороженым, на которые никто не обращал внимания, сразу же стало многолюдно. Нарасхват шли всякие «фанты» и «колы», обыватели возмущались отсутствием холодильников в киосках…

— Подумаешь, Дворец бракосочетаний себе присмотрел — он же Карачаевцев, большой человек, наместник Кремля, — рассуждал Зураб Гвичия, оторвавшись от экрана монитора. — К тому же бывший чекист немалого ранга.

— Ты рассуждаешь, как твои кавказские предки, — прервал я Князя, — скромнее нужно быть чиновнику. Ты читал в «Комсомолке», какую он себе квартиру оттяпал? Почитай — из трех сделал одну. Камины, лепнина… капремонт на сотни тысяч баксов. Бабки откуда? Вот-вот. Из карманов налогоплательщиков…

— Ну и жарища, дышать нечем. — Максим Кононов провел рукой по влажной футболке. — Может, за пивком сбегать? А, мужики? Кстати, вы слышали? Мы все скоро будем писать детективные новеллы. Ей-богу, у шефа крыша поехала! Чукча не читатель, чукча писа-а-тель!

В кабинет вошла секретарша шефа Ксюша.

— Георгий Михайлович, вас вызывает Обнорский. — Она подозрительно посмотрела на нашу троицу, открытое настежь окно, дымящиеся сигареты, пепельницу, полную окурков. — Андрей Викторович просил побыстрее.

В кабинете Обнорского был Шаховский.

Он сидел напротив шефа и что-то записывал в свой блокнот.

— Значится, так, — объявил шеф, отхлебывая из кружки чай, — ситуевина с розыском Гусарова, насколько я понял, складывается неважная. Кстати, рекомендую — лучшего напитка в жару, чем чай, желательно зеленый, не существует. Лично убедился в этом на Ближнем Востоке. Георгий, я принял решение подключить к розыску Витю Шаховского.

— Понятно, — сдержанно отреагировал я.

— В интересах дела будете работать вместе. Ты, Жора, по своим каналам, а Шаху придется пообщаться с бывшими, так сказать, коллегами. Витя, все понял? Зудинцев введет тебя в курс дела, всю информацию сливаешь ему. Оперативно. Обмозгуйте сначала общую схему действий и детали. Все.


***

…Двух человек по фамилии Гусаров, купивших билеты на поезда дальнего следования, я отыскал сам, с помощью бывших коллег. Но пассажиры оказались лишь однофамильцами «моего» Гусарова. С трудом удалось раздобыть списки пассажиров рейсовых самолетов, улетевших из Питера за последние полторы недели. Владимира Гусарова среди них также не было. Оставались туристические чартеры, которые я постепенно отрабатывал…

Шах между тем встречался со своими бывшими братанами-бандюганами, часть которых давно уже занималась легальным бизнесом. Изредка докладывал мне о своих поисках, не преминув, как обычно, вставить что-нибудь ехидное о ментах. Я старался не обращать внимания на подколы Шаха, собачиться с ним мне надоело.

Через несколько дней, когда мы с Шахом вновь оказались в кабинете Обнорского, Витек сообщил сенсационную весть: оказывается, Гусарова разыскиваем не только мы — его ищут также люди Ломакина. Вот это новость! Сам Лом заинтересовался нашим клиентом… С чего бы это?


***

— Дела-то у Лома не ахти. — Андрей Обнорский посмотрел на нас поверх очков. — Вытесняет его Леха Склеп из топливной темы. На пару с Жорой Армавирским…

— Ну, а Гусаров-то здесь при чем? — не мог я уразуметь. Хотя кое о чем начал догадываться…

— Все до неприличия просто. Лому нужно, чтобы Удаленького надолго упрятали за решетку. Тогда он подомнет под себя все его фирмы. Может, приподнимется и утрет нос Склепу. Предприниматели хреновы. Пауки в банке… Короче, Витя, если кто из людей Лома поинтересуется, знай: никаким Гусаровым мы не занимаемся и вообще не ведаем, кто это такой. Все понятно?


***

Игорю Журавлеву присвоили звание майора и назначили исполняющим обязанности начальника отдела. После того, как он взбрыкнул в кабинете у Данилова, мы с ним не общались. Но раз выдался такой повод — я, наплевав на обиды, позвонил Игорьку и в самых теплых выражениях поздравил его.

«Жора, приезжай! Жду», — по голосу Журавлева и шуму в кабинете я понял, что там уже обмывают звезды нового начальника. Купив в гастрономе на Литейном бутылку «Белого аиста» и большую плитку шоколада, я быстрым шагом направился на улицу Чайковского.

В просторном кабинете за накрытым столом сидели сотрудники отдела, некоторых я знал. Мы с Игорем обнялись, я вручил ему коньяк, который тут же оказался на столе среди разнокалиберных бутылок со спиртным и закусок.

Мне плеснули в пластиковый стаканчик штрафную. Я поднял тост за виновника торжества — все дружно выпили и продолжили разговоры, прерванные моим появлением.

В центре внимания был не Игорь Журавлев, а лысоватый, небольшого роста, мужчина со свежими шрамами на нижней челюсти и глазами навыкате. «Ба, да это же Рустам Голяк!» — узнал я скандально известного питерского бизнесмена, на которого недавно было совершено двадцать пятое покушение.

Я прислушался. Голяк, размахивая левой рукой (в правой был стаканчик с водкой), рассказывал об Андрее Удаленьком, с которым ему довелось сидеть в одной камере СИЗО.

— Мужики, да какой Андрей бандит? — горячился Голяк. — Это же милейший человек! Бизнесмен и интеллектуал, каких мало…

— Не пудри нам мозги, Рустам, — не выдержал Иван, оперативник плотного телосложения, одетый, в отличие от других, в костюм с галстуком. — Если Удаленький бизнесмен и интеллектуал, то я тогда Папа Римский…

— В общем, так, — поднял бокал улыбающийся Журавлев. — Завтра берем в разработку еще одного бизнесмена — Рустама Голяка. Твое здоровье, Рустам!

Но Голяк, вместо того, чтобы выпить, рванул на груди рубаху, приспустил штаны и повернулся к публике голой жопой.

— Вот, бля, след от пули! — завопил бизнесмен. — Меня тыщу раз пытались убить — и не смогли. Я никого из вас не боюсь! И я обещаю, бля, что приду сюда с пистолетом и застрелю любого, кто скажет, что Голяк бандит и должен сидеть.

Опера хохотали.

— Рустам, успокойся, — примирительно сказал Журавлев, — давай лучше водки выпьем.

— Ты, что ли, Игорь Евгеньевич, будешь меня разрабатывать? — Голяк повернулся к Журавлеву. — Да чтоб вы знали, Голяк боролся с преступностью еще тогда, когда никаких РУБОПов не было…

— Ты зачем сюда пришел? — прервал Голяка Вадик Резаков. — Поздравить Игоря или истерику закатывать?

— Все гости как гости, — добавил Иван, — а ты шумишь! И заявился вдобавок пустой, с одной сумочкой из кожзаменителя…

— Чтоб ты знал, я свое уже получил! — продолжал орать Голяк. — В меня стреляли и травили ядами! Я знаю, кто! Братьям Карпенко меня не удалось убрать. И Ломакин не смог. И никто не сможет… Потому что все пидоры.

Голяк опрокинул в рот стаканчик с водкой, схватил свою сумочку и, продолжая возмущаться, выбежал из кабинета. Его провожали дружным хохотом.


***

…Клочок газеты. Я внезапно вспомнил о нем, направляясь из РУБОПа к метро «Чернышевская». Порывшись в карманах, наконец нашел его. Так-так. Скорее всего, это из какой-то бесплатной рекламной газетенки, которую распихивают по почтовым ящикам.

Клочок оторван из страницы «туризм». Ага, простым карандашом еле заметно подчеркнут телефон турфирмы «Балкан-вояж». Предлагаются туры в Хорватию, Черногорию, Болгарию и Грецию. Неужели Гусар рванул на Балканы? Но в какую страну?

Несмотря на «бархатный» сезон, в полуподвальном офисе турфирмы посетителей не было. Оператор, похожая на домохозяйку женщина средних лет (с чего это я взял, что в турфирмах работают только длинноногие красавицы?), разговаривавшая по телефону, жестом показала на стул и вручила мне визитку. Через пару минут она положила трубку на аппарат, поправила прическу и со словами: «Что за странные люди? Загранпаспортов еще нет, а они хотят срочно купить тур в Грецию!» повернулась ко мне.

— Людмила Анатольевна, хочу устроить сюрприз для своего дружка. Его зовут Гусаров Володя. Смылся недавно отдыхать, но куда — не знаю. А я сейчас в отпуске, вот и подумал — не махнуть ли к нему? Представляете, как он обрадуется?

— Гусаров, говорите? — Женщина с подозрением посмотрела на меня.

— Да. Владимир Федорович. Кстати, вот его фото. Похож на артиста Еременко. Извините, забыл представиться. Меня зовут Зудинцев Георгий Михайлович, работаю в Агентстве «Золотая пуля». Может, слыхали о нас?

— Так-так… — улыбнулась женщина. Похоже, она догадалась, что ищу я вовсе не закадычного друга. — Так вы расследование проводите?

— Не совсем. Ой, чуть не запамятовал.

Вот, символический презент. — Я достал из сумки последний роман Обнорского с автографом и вручил Людмиле Анатольевне. Пока она листала книгу, я на всякий случай похвастался, что мы приступаем к написанию детективных новелл, которые непременно будут пользоваться успехом. — Так как насчет Гусарова?

— Ох уж эти журналисты! — Людмила Анатольевна понимающе вздохнула. Покопавшись в своих бумагах, отложила их и защелкала клавиатурой компьютера. — Не знаете, когда он примерно купил путевку?

Точно не знаю. Недели три назад.

— Вот и нашелся ваш дружок. Болгария, Несебр, это рядом с Солнечным Берегом, отель «Фрегат». Путевка на месяц. Как бы вы не опоздали с сюрпризом.

— А туда же путевки у вас есть?

— В Несебр, к сожалению, нет. Но есть на Солнечный Берег, к тому же «горящие». Отель «Средец», две звезды. Будете оформлять?

Выяснив стоимость путевки и дату вылета, я подумал, что действительно, можно было бы заодно отдохнуть — в этом году отпуск еще не брал. А вдруг удастся найти Гусара? Чем черт не шутит!

…Вопрос с отпуском и поездкой в Болгарию решили быстро, но Скрипка, наш завхоз, или зам по тылу, как я его называю, выдавать мне деньги не торопился. Несмотря на прямое распоряжение Обнорского.

— Один мой знакомый, кстати, тоже бывший сотрудник органов, — Скрипка остановился у сейфа с ключом, — поехал как-то за рубеж на казенные деньги. По заданию руководства, между прочим. Как вы думаете, Георгий Михайлович, чем это закончилось?

Он там так наотдыхался, что все денежки тютю. И про задание важное забыл под воздействием разных виски-джинов. А билет-то у него был в один конец, как в песне — «One way ticket». Пришлось ему обивать пороги в консульстве, умолять о помощи. Те, конечно, ничем не помогли. Посоветовали заработать самостоятельно. И выдали бедолаге сохранившуюся с советских времен гармонь-трехрядку, так как единственное, что умел делать бывший мент, — это играть на гармошке и немного петь. Так вот, пришлось моему знакомому поработать уличным музыкантом, пока не набрал на билет…

— Ну-ка, товарищ «держатель общака», — усмехнулся я, — не отвлекайся отдела…

Поняв, что деваться некуда, Скрипка прервал свою байку, со вздохом достал из сейфа требуемую сумму в баксах, дважды пересчитал и только после этого вручил мне.

Но дома меня ждал сюрприз. Галина неожиданно заявила, что поедет со мной.

— Какая еще работа в Болгарии? Я беру отпуск, и летим вместе, — возмущалась жена. — Наташка у нас — девочка самостоятельная. И вообще… — Она не договорила, но я все понял. Мол, мужик едет на курорт один, мало ли что.

Пришлось достать валютную заначку и доплатить за тур на двоих. Выслушав инструкции Обнорского и нудные рекомендации Спозаранника (правда, получил впридачу к ним полезную вещь — мобильник «GSM»), я поймал тачку и рванул домой собирать вещи. На следующий день чартерным рейсом мы с Галиной прибыли в Бургас…


***

Отель «Средец» оказался обычной, более чем скромной гостиницей, построенной в те памятные времена, когда люди Страны Советов любили говорить: «Курица — не птица, Болгария — не заграница». Сейчас-то все изменилось: Болгария, как и ее «старшая сестра»

Россия, стремится к высотам капитализма…

До Несебра, маленького старинного городка, соединенного с Солнечным Берегом узким перешейком, я добрался за четверть часа на рейсовом автобусе. Расспросив доброжелательных болгар, быстро отыскал отель «фрегат». Похожая на турчанку девушка Злата (именно это имя было написано на ее бейдже) внимательно всматривалась в фотографию Гусарова. Легенду ей я выдал ту же — ищу дружка Володю.

— Нет, — утвердительно закивала головой Злата.

— Так нет или да? — переспросил я и тут же вспомнил, что у болгар все наоборот, и кивают они при отрицании.

— Нет, — повторила девушка, — он жил у нас, но уже уехал.

— А куда, Злата? В Россию?

— Не в Россию. В другой отель. Я запомнила Владимира — ведь ваши туристы редко продлевают сроки проживания в Болгарии. Столько формальностей… — Злата взяла трубку зазвонившего телефона. — Извините. — Беглая речь на болгарском языке была мне недоступна. Да я и не пытался ее понять. Где теперь искать Гусарова? — вот что мучило меня сейчас. Девушка положила трубку. — Вашего друга трудно забыть, это был интересный мужчина…

Галка моя, молодец, быстро освоилась на новом месте и даже успела побывать на пляже.

Доложила, что основной контингент отдыхающих — немцы и русские, цены почти на все — невысокие, особенно дешев виноград.

После ужина в открытом ресторане нашего отеля в окружении кипарисов и кустов граната, украшенных созревающими плодами (салат по-шопски, скумбрия на решетке, хорошее пиво, дополнительно заказали по сотке ракии), решили посетить бар. Внутри было душно, взяли по чашечке эспрессо и уселись на открытом воздухе под зонтом во дворе отеля.

Я позвонил по сотовому Андрею Обнорскому и сообщил о неудаче в розыске Гусарова.

— Ты мне скажи, Жора, он был там? — Голос шефа в трубке звучал так громко, что казалось, он стоит рядом.

— Да, Андрей. Гусар жил в отеле «Фрегат», но недавно куда-то слинял. Может, слежку засек. Буду искать.

— Жора, обязательно свяжись со мной завтра. Шах узнал, что Гусаров звонил в Питер одному из своих кентов, интересовался делами Удаленького. Витя «забил стрелку» с ним и, возможно, узнает, где сейчас обитает Гусар. Позвони. Лады?


***

На пляже отдыхающие обсуждали какое-то происшествие. Мы устроились под зонтом. Галка побежала в море, а я из любопытства стал расспрашивать пожилую пару русских, сидевших недалеко от нашего зонтика. Они рассказали, что сегодня утром, около полудня, утонул один отдыхающий.

Более того, с берега видели, что двое мужчин подплыли к нему и что-то между ними происходило. Вроде бы вместе плескались.

Но, кажется, это была вовсе не игра. Не они ли и утопили? Спасатели на своем катере рванули туда и вытащили мужчину. Но было уже поздно…

Я направился к спасателям. Худощавый, загорелый до черноты парнишка по имени Мишо ничего нового к рассказу не добавил.

На вопрос: не утопили ли мужчину? Спасатель пожал плечами, так как не видел этого.

Я попытался выяснить у Мишо, как выглядел утопленник. Запас русских слов у спасателя был небогат, и поэтому он перешел на болгарский. Я понял, что мужчина ничем не выделялся. А волосы на голове — почти как у того человека (Мишо показал рукой на одного из лежавших рядом отдыхающих). Курчавые, догадался я… Неужели утопили Гусара?

В полицейском участке меня встретили без особой радости. «Ничего удивительного, — подумал я, — менты — они и в Болгарии менты». Выручила международнаякарточка журналиста, а когда я поведал, что я в прошлом — офицер милиции, отношение ко мне резко изменилось в лучшую сторону.

Болгарские коллеги показали мне фотоснимок трупа — это был, к счастью, не Гусаров. Хотя довольно похож на него. Разговорились. Я узнал, что по приметам задержали одного из тех, кто якобы топил мужчину. Но он утверждал, что наоборот, пытался спасать тонущего. Документы проверили: загранпаспорт выдан в Петербурге, фамилия Петров, отдыхает на Солнечном Берегу, отель известен — все в полном порядке. Пришлось отпустить. Мне показали ксерокопию паспорта.

— Господин инспектор, — разглядывая ксерокопию, обратился я к полицейскому с густыми, рыжеватыми от табачного дыма усами, — когда он улетает в Россию?

— Мы этого Петрова придержим здесь — пусть еще в море поплавает и ракии выпьет. — Усатый улыбнулся. — Ваша русская мафия нагнала страха и на болгар. У нас есть указания — всех русских туристов, попавших под подозрение полиции, проверять по ориентировкам Интерпола.

— Петрова, выходит, еще не проверили?

— А что, у вас в России это быстро делается? Послали запрос в Софию. Ждем ответа. Кофе будете пить, Георгий?

— Спасибо, тороплюсь. Жена ждет…


***

На пятый день так называемого отдыха случилось то, чего я совершенно не ожидал, — мы повздорили с Галкой. Причем в самом неподходящем для этого месте — в нашем ресторане под кипарисами. Славко Митев, музыкант, с которым мы познакомились в наш первый болгарский вечер, проникновенно пел с маленькой эстрады «Бесаме мучо», мы ели каварму из глиняных горшочков и наблюдали за немногочисленными посетителями ресторана. Жена была явно не в духе.

— Галя, что-то случилось? — Я отложил вилку и посмотрел в глаза супруги. — Ты неважно себя чувствуешь?

— Жора, мы сколько лет с тобой женаты? Ты хоть помнишь?

— Конечно! — Я по-прежнему не мог уразуметь, к чему она клонит? — Семнадцать лет будет.

— Слава Богу, не забыл, дорогой ты мой супруг, — с издевкой в голосе произнесла жена. — Может, ты теперь вспомнишь дату нашей свадьбы?

И тут до меня дошло. Вот козел! Эта дата была вчера, а я со своими поисками Гусарова забыл обо всем на свете. А Галка ведь намекала накануне…

— Галка, извини, ради Бога! — Мне стало стыдно перед супругой. — Давай, я шампанское закажу?.

— Просто удивительно, — никак не могла успокоиться Галина. — Вспомни, Жора, как ты за мной ухаживал. Что, у тебя тогда меньше работы было? Не меньше. Но ты на все время находил. И на меня тоже. Куда все ушло? Почему ты такой невнимательный?

— Это я, что ли, невнимательный? — Я почувствовал себя задетым. — Ну, знаешь…

Да, забыл. С кем не бывает? Ты же сама опер, Галя, должна понимать. — Я затянулся «беломориной» и обвел глазами столики с жующими людьми. Славко уже пел «По долинам и по взгорьям». Он понял, что Галина не в духе, и подмигнул мне.

— Все-таки мне кажется, что у тебя, Жора, ностальгия по оперативно-розыскной работе… Ладно, сиди, если хочешь, а я пошла спать.

— А шампанское? Я мигом.

— Нет уж. Надо было вчера. — Галина поднялась и направилась к выходу из ресторана.

Я немного посидел в раздумье, потом заказал сто пятьдесят ракии и пригласил за стол Славко. Певец жестом показал, что не может — программа еще не закончилась.

В четыре присеста я расправился с ракией и попросил принести мастики. Хмель не брал даже без закуски. Настроение было отвратительное, папиросы кончились, но подниматься в свой номер не хотелось.


***

Я рассчитался с официанткой, махнул Славке рукой и вышел на дорогу. Отовсюду доносилась музыка: «Офицеры» Газманова, пугачевская «Позови меня с собой», «Мне мама тихо говорила» Киркорова и что-то болгарское фольклорное. Ноги автоматом привели меня в кабак, где звучала любимая песня «Есть только миг…».

Прямо за стойкой бара выпил стопку болгарской водки. Не то. Водку надо пить в России. Заказал ракию. В кабаке сидели в основном немцы со своими фрау. Хотелось общаться, но, не увидев никого, кто мог бы составить компанию, допил свою рюмку и ушел.

…В третьем по счету кабаке показалось интересней. То ли русских было больше, то ли подействовал алкоголь. Мое внимание привлек одиноко сидевший за столиком «бычок» с золотой цепью на шее. Ментовским чутьем я понял, что бугай — из числа моих бывших клиентов. Бандюган, одним словом.

Ну очень знакомая харя. Где же я мог его видеть?

Братан, назвавшийся Лехой, был в хорошем подпитии и не возражал против общения. Выпили, закусили брынзой.

— Давай за Питер. — Леха вновь наполнил рюмки.

— Ни хрена себе! Ты из Питера? Земляк, значит. Давай! — Мы чокнулись.

«До чего знакомая харя у этого Лехи, — еще раз подумал я, опрокидывая рюмку. — Странно, ведь не оттягивается братва в солнечной Болгарии. Кипр, Греция, Испания, но только не здесь. Ох, не почуял бы Леха во мне мента…»

— Жора, твою мать, наливай! — Язык у Лехи слегка заплетался. — Во, кури «Парламент», классный табак. Говоришь, в охране работаешь? Я тоже в охране, да еще какой!

Не буду говорить. В общем, босс мой топливным бизнесом ворочает. Крутой мужик!

Наводящими вопросами я незаметно для Лехи его «расколол». Оказалось, что босс его — не кто иной, как Ломакин! Хмель из меня мгновенно улетучился. Вот где я видел эту харю — в фотоархиве Агентства. Ага, значит люди Лома все-таки здесь… И я осторожно начал расспрашивать Леху, как ему здесь отдыхается?

— Нормалек, Жора! А че — море, солнце, бухалово на каждом шагу, жратва что надо. — Леха почесал грудь. — Мы здесь с корешом приятеля ищем. Вовкой зовут. Помнишь фильмуху про пиратов двадцатого века? Он на Еременку похож. Случаем, не встречал? Курчавый такой мужик.

— Ну ты даешь! Здесь столько людей!

Постой, Леха, мужик один утоп недавно, курчавый, говорили…

— Не, не он. Давай еще по одной! — Леха потянулся к бутылке.

Договорились, что если я случайно увижу этого «Еременко», то сразу же дам знать Лехе. Отель, в котором они остановились с корешом, называется «Варна». Я попрощался с Лехой и собрался уходить, и тут раздался звонок мобильника в кармане у «братка».

Леха вытащил трубку и поднес ее к уху.

«Але, все о'кей! Нет еще. Как ты сказал — „Старжа“? Повтори, не понял. Ага, „Странжа“. Да, усек. Покедова», — услышал я, неторопливо удаляясь от столика. «Надо запомнить это название…»


***

— Андрей, информация для меня есть? — поинтересовался я у шефа на следующий день. Голова раскалывалась, во рту пересохло, дико хотелось выпить пива.

— Жора, все херово. — Шеф был явно не в духе. Он сообщил, что Шаховский пропал. На звонки не отвечает, пейджер отключен. В общем, заморочки продолжаются…

— Мы пытаемся Витю найти, сейчас с его телефонными распечатками работаем.

Вроде след его в одной психушке обнаружился.

В сердце у меня кольнуло. Хоть мы с Шахом, мягко говоря, никогда не были закадычными друзьями, но как-то незаметно он стал для меня одним из «своих ребят»…

— Ладно, Жор, это наша забота, ты сейчас ничем не поможешь. Тебе надо своего человека найти. Так вот, слушай: Шах, прежде чем исчезнуть, выяснил у ломакинских ребят, что Гусар — в какой-то «Странже»… Думаю, не за это ли Шаха наказали? Запомни название — «Странжа». Попробуй пошукать там. Привет от наших. Пока.

Итак, все совпало. Нужно искать отель под названием «Странжа». Или что-то похожее. Галка продолжала дуться на меня. Все правильно — мало внимания уделяю супруге. Утолив жажду пивом, я был готов к очередному этапу поиска Гусарова. На туристической карте Солнечного Берега без труда нашел, где располагается отель «Странжа».

Это было совсем близко. Почему Гусаров (если он действительно там) покинул «Фрегат», объяснялось легко: Несебр — маленький городишко, где все на виду. А Солнчев Бряг протянулся на восемь километров, отели на каждом шагу, народу масса. Попробуй, найди человека!

…Надвинув огромный козырек бейсболки на солнечные очки, я установил наблюдение за постояльцами отеля «Странджа».

Пришлось вспомнить почти забытые методы наружного наблюдения. Впрочем, окружающая обстановка — кедровая роща, густой кустарник, многочисленные столики под зонтами возле отеля — помогала мне оставаться незамеченным.

Но за целый день наблюдения Гусарова я так и не увидел. Хотел было зайти и спросить у работников «Странджи», живет ли у них этот русский турист, но сразу же передумал — около отеля шныряли два человека, одним из которых был мой знакомец Леха.

На следующий день все повторилось — Гусара не было, Леха с дружком кружили вокруг отеля.


***

«Вот это номер!» — удивился я, зайдя в наш ресторан. Галина слилась в медленном танце с рыжим мужиком. Понаблюдав, как они воркуют в танце, как рука рыжего переместилась с талии супруги на бедро, я направился к ним, весь закипая.

— Галина, ты что ему позволяешь? — Руки чесались, мне хотелось врезать по наглой физиономии рыжего. — Это, между прочим, моя супруга. — Я резко сбросил руку наглеца с бедра Галки.

— Что здесь такого? Мы танцуем. Его зовут Йоган, — она улыбнулась партнеру, — он немец и ничего не понимает по-русски.

— Ах, немец! — Я посмотрел на ухмылявшегося Йогана. — Так пусть и танцует со своими фрау. И руки не распускает.

— Жора, он ни при чем. Я же тебе говорила: давай расслабляться вместе. Потанцевали бы…

Не слушая Галку, я зло уставился на немца. Тот откровенно надо мной издевался, оскалившись в беззвучном смехе. Я размахнулся и… очутился на полу. От удара Йогана шумело в голове. Я потряс ею и встал на карачки. До ушей донесся чей-то громкий смех.

Собравшись с силами, я вскочил и бросился на немца. Не помню, кажется, я достал его правой, но от сильного удара вновь повалился на пол.

— Йоган, стоп! Хватит! Не бей его! — закричала Галина, помогая мне встать на ноги.

— Зер гут, майн либен фрау! Аллее! Нокдаун! — голосом рефери констатировал свою победу немец, потирая ушибленную о мою скулу руку. Он поклонился Галине, посмотрел на меня и похлопал по плечу:

— Фройндшафт, геноссе?

Какая к чертям дружба! На боксера нарвался… Шатаясь, я направился к выходу.

Жена, бросив обиженный взгляд на Йогана, пошла со мной, поддерживая за предплечье.

В голове у меня все кружилось…


***

Все— таки море -это великий целитель!

Утром, поплавав вволю и повалявшись на пляже, я быстро пришел в себя. Было только обидно, что какой-то фриц уделал меня двумя ударами. Меня, когда-то крутого опера, не раз задерживавшего вооруженных бандитов. А может, уже годы берут свое?

…Гусарова я узнал сразу. Он сидел в таверне, примыкавшей к отелю «Странджа», за столиком и мирно беседовал с Лехой и его корешом. На столике стояли маленькие чашечки с кофе и бутылка, наверное, с минералкой. Я подкрался поближе и спрятался за кустом. До моих ушей доносились отдельные слова: «братва гарантирует», «в Питере тебя никто не тронет», «Удаленький не жилец»… Естественно, все вперемешку с матом. Похоже, что посланники Лома уговаривают Гусарова вернуться. Конкуренты хреновы!

Внезапно разговор перестал быть мирным. «Ах ты, сука!» — заорал Леха, вскочив со стула и схватив Гусарова за футболку.

Гусар среагировал мгновенно. Ногой отбросив стул, он отработанным движением завернул руку бандита за спину и двинул ему коленом в пах. Леха закричал от боли, согнулся и стал заваливаться. Увернуться от удара ногой другого бандита Гусаров не успел…

Я бросился к бандиту, с размаху ломанул его сзади правой ногой между ягодиц и тут же добавил ребром ладони по шее. Бандит упал, зацепив столик. На пол рядом с ним покатились чашки с блюдцами; бутылку я успел схватить за горлышко. «Может, Леху отоварить?» — мелькнуло в голове, но я передумал и швырнул бутылку в кусты.

Угловым зрением увидел двух официантов, наблюдавших за нами. «Бежим, пока нет полиции!» — крикнул я Гусарову, помогая ему подняться. Мы помчались вниз по ступенькам к морю. На бегу я заметил, как у причала какой-то мужик возится с моторной лодкой. «Давай туда!» — махнул я рукой в сторону причала, припоминая, сколько левов в моем кошельке. Через четверть часа мы затерялись среди отдыхающих на другом краю Солнечного Берега…


***

— Владимир Федорович, я все понимаю: не хочется вам в Питер, да? Нет у нас пока закона о защите свидетелей и потерпевших. — Гусаров меня не перебивал. — Но ведь без вас, главного свидетеля, дело Удаленького развалится. И выйдет Андрей Анатольевич на свободу. Как думаете, не захочет ли он с вами поговорить? — Я замолчал и внимательно глянул на собеседника.

— Георгий Михайлович, тьфу, можно просто Жора? Мы же не в эфэсбэшной конторе. — Гусаров выудил из пачки «Виктории» сигарету, глубоко затянулся. — Слабый табачок, однако. Какой ты, на хуй, журналист? Ты же из органов. Я вашего брата за версту чую!

— Врать не буду, Володя. Был опером, даже начальником угрозыска был в районе.

Но здесь — по заданию «Золотой пули». Может, слышал про такое Агентство Андрея Обнорского?

— Нет. Мне до лампочки ваше Агентство. Ты приехал меня уговорить вернуться?

Ни хрена не получится. Я выжил в Афгане не для того, чтобы меня грохнули отморозки Удаленького. Не дождутся, уроды! — И Гусаров выдал матерную тираду.

— Они тебя и здесь достанут, Федорыч.

Вот, люди Лома уже нашли… А там — РУБОП все-таки, Журавлев Игорь со своими парнями. Он, кстати, уже начальник отдела, майор. Защита ненадежней будет…

Вернуться в Питер Гусаров отказался наотрез. Деньги, мол, есть, ежели что — махнет из Болгарии еще куда-нибудь подальше.

Я уговорил Гусара поселиться временно в нашем отеле — место безопасное, потому как незасвеченное. Паспорт, к счастью, был у него с собой, вместе с солидной пачкой долларов и болгарских левов. Проблему с номером для него в отеле «Среден» решили быстро.


***

…Усатый болгарин-полицейский почесал затылок и вручил мне ответ из софийского бюро Интерпола.

— Похож? — спросил он меня, положив рядом ксерокопию паспорта Петрова и ориентировку Интерпола.

— Очень похож. Один и тот же человек, только без усов, и прическа другая, — рассмотрев обе фотографии, констатировал я.

— И фамилия другая, — добавил болгарин. — Будем разбираться.

Я продолжал разглядывать снимки, а болгарин листал свою записную книжку.

— Если вам интересно, вчера из России прибыл адвокат. — Он положил передо мной открытую записную книжку. — Вот, читайте…

«Печерникова Валентина Андреевна, — вслух прочитал я запись, — сотовый телефон номер…» Все, как говорится, срослось. Бывший судья Печерникова — один из адвокатов, защищающих Удальцова и его подельников. Значит, так называемый «Петров» — из банды Удаленького. То есть они с напарником действительно ликвидировали мужика, думая, что тот — Гусаров.

…Мои беседы с Гусаровым приобрели затяжной характер. Впрочем, он показался мне неплохим парнем и хорошим собеседником. Много знал, много видел, но про Афган рассказывать не желал ничего. Вообще, в этом человеке было много всякого намешано. И хорошего, и плохого. Наверное, как у всех нас.

— Послушай, Володя, ты же наш человек, — настойчиво продолжал я «капать ему на мозги». — Представь себе, что Удаленького отпустят. Он тут же сколотит новую банду, и все вернется на круги своя: избиения, трупы, отрезанные пальцы… Ведь ты же сам говорил, что у него «крыша съехала», что он уже не сможет никогда остановиться.

— Да, жаден Удальцов до одури. — Гусаров вздохнул. — Патологически жаден. И весь его «комсомольский коллектив» такой же.

Старые куртки снимали с несчастных, ботинки рваные… Конечно, не остановится. У него самый любимый фильм — «Однажды в Америке». Ну и все, что про японскую мафию.

— Вот я и говорю: надо этого «комсомольца» упаковать. Может, он станет наконец одним из тех немногих, кого реально посадят за организацию банды. Ты, конечно, в курсе, что большинство бандитских уголовных дел рассыпаются в судах. Никак нельзя допустить, чтобы Удаленький вышел. Он потом над слабостью твоей, Володя, смеяться будет. Ты же сильный мужик!

— Ладно тебе, Жора. Не агитируй меня за Советскую власть. Да и власть нынче больше бандитская… — Я видел по глазам Гусарова, как трудно ему принять окончательное решение. — Куда ни кинь — везде клин.


***

Весь день мы просидели в номере, не показываясь, — нас могли выследить. Нас — потому что Леха, кажется, меня запомнил.

Все мои аргументы были исчерпаны. Ситуация зашла в тупик. Надо было что-то предпринимать. Но что?

Вечером Гусаров вдруг предложил мне сразиться в бильярд. И я уловил ход его мысли: игра — это вроде как не ты решаешь, а за тебя судьба решает… Как кость выпадет: шестерка или единица. В бильярде, правда, необходимо мастерство ударов. Но все равно — игра.

— Так что, Зудинцев, договорились? — Гусаров брусочком мела потер кончик кия и тыльную сторону ладони. — Если выигрываешь ты, я лечу в Питер. И будь, что будет. Если я — извини. Полетишь без меня!

— Согласен, Володя. — Я взял другой кий, провел рукой по его лакированной поверхности. — Сто лет не играл в бильярд.

Попробую. Даешь слово офицера, что будешь в суде? А, Гусаров?

— Слово офицера! Кто разбивает? Бросай монетку!

Разбивать пирамиду выпало мне. Начало партии было удачным — сразу два шара залетели в лузы. Потом я «киксанул», но подставки, к счастью, не сделал. Гусаров точными ударами забил в лузы двух «свояков» подряд, потом промазал… Играли осторожно и долго. Никому из нас проигрывать не хотелось.

— Повезло тебе, Жора. — Гусаров отложил кий и посмотрел на ровный ряд шаров на моей полочке. — Перевес в один шар.

Придется теперь схлестнуться с бывшим друганом Удальцовым. Конечно, эта сволочь должна сидеть…

— Ладно, Гусар, не переживай. Давай по рюмочке ракии. Очень мне штука эта болгарская понравилась. Вроде грузинской чачи. Пошли, угощаю…

И, плюнув на бандитов Лома и Удаленького, рыскавших по Солнечному Берегу в поисках Гусарова, мы затарились болгарской виноградной ракией и снова поднялись в номер. Галка поначалу скромничала, а потом присоединилась к нам. Все-таки хорошо иногда, когда у тебя жена — опер!

Пару раз посылали ее в ресторан за добавкой. От ракии перешли к мастике, слегка разбавляя эту анисовую водку водой из-под крана. «Капли датского короля» свалили Гусарова с ног. Я тоже был хорош. Сидел возле него и тормошил: «Гусар, проснись! Давай же! На посошок!»

Гусаров рухнул на диван и захрапел. А я долго рылся в своей сумке, отмахиваясь от жены, пытавшейся меня раздевать. Наконец нашел, что искал — наручники. Пристегнув свою руку к руке Гусарова, я улегся рядышком и погрузился в сон. Мне снилось Черное море…

ДЕЛО О КРУЖЕВНОМ ВОРОТНИЧКЕ

Рассказывает Валентина Горностаева

«Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет. Работала в репортерском отделе и отделе расследований. В настоящее время — сотрудница архивно-аналитического отдела. Незамужем. Проживает с матерью, сестрой студенткой медицинского института и племянницей. Обладает неуживчивым характером. Эмоционально не уравновешена, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична, хотя эту романтичность часто прячет за нарочитой грубостью. Периодически вокруг Горностаевой возникают слухи о ее нетрадиционной сексуальной ориентации, которые ничем не подтверждаются».

Из служебной характеристики

Лето обрушилось на город небывалой жарой. Под вечер обычно начинались грозы. Они грохотали с такой силой, что казалось — еще немного, и обязательно наступит конец света. Но утром снова вылезало солнце, и от духоты некуда было деться.

Я шла на работу и с грустью думала, что к перемене климата в Петербурге следовало уже привыкнуть, но мой организм упорно сопротивлялся глобальному потеплению, каждая его клеточка молила о прохладе. Больше всего на свете мне хотелось в отпуск. Но из-за того, что Агеева, которая решила сделать золотое армирование, никак не могла определиться с днем операции, сроки моего отпуска все время переносились. Сегодня было уже 10 августа, а я по-прежнему находилась в подвешенном состоянии, и это более всего выводило меня из равновесия. Я проклинала Завгороднюю, которая надоумила Марину Борисовну сделать армирование, Агееву, непременно желающую выглядеть моложе своей дочери, а заодно и тот день, когда впервые переступила порог «Золотой пули».

В последнее время со мной определенно что-то происходило. Не радовали даже отношения со Скрипкой, которые после истории с дуэлью вновь стали прежними и даже лучше. Несколько раз Алексей являлся в Агентство с цветами, чего за ним раньше никогда не водилось. Но странное дело: чем нежнее и внимательнее становился он, тем безразличнее делалась я, словно где-то внутри сломалась маленькая пружинка, и все происходящее воспринималось теперь в искаженном виде. Моя сестра Сашка называла это кризисом тридцатилетнего возраста. Возможно, она была права, хотя мне такое объяснение напоминало медицинский диагноз и потому казалось обидным. «Нет, мне срочно нужно в отпуск!» — подумала я, подходя к дверям Агентства.


***

На часах было 15 минут одиннадцатого.

Я просунула голову в кабинет Спозаранника, чтобы доложить ему таким образом о своем появлении на работе. Глеб, который после очередной реструктуризации именовался куратором архивно-аналитического отдела, посмотрел на меня так, словно я опоздала по крайней мере на два часа.

— Валентина Ивановна! — строго произнес он. — Вам давно надлежит заниматься мониторингами. Помните, что шестьдесят страниц в день — это норма, которую вы можете позволить себе только перевыполнить.

— Уже иду, — буркнула я.

Агеева стояла перед зеркалом и сокрушенно разглядывала себя.

— Нет, с таким лицом невозможно жить, — говорила она.

Реагировать на это замечание не имело смысла, поэтому я включила компьютер и разложила перед собой ворох газет, который предстояло завести в ненавистный мониторинг. С некоторых пор наши отношения с Мариной Борисовной перестали быть доверительными и дружескими. Я не могла простить ей историю со Скрипкой. Впрочем, Агеева вела себя так, будто ничего не произошло.

— Представляешь, Валентина, когда в мое тело вживят золотые нити, оно станет молодым и упругим, а лицо обретет прежнюю привлекательность. Светлана говорила…

Продолжение этого монолога я постаралась не слышать, злорадно подумав о том, что Скрипка все же вернулся ко мне. В течение некоторого времени в нашей комнате было слышно только щелканье клавиш компьютера, потом Агеева подняла голову от монитора и сказала:

— Я звонила в клинику. Лазарь Моисеевич записал меня на третье сентября.

— Так, значит, с понедельника я могу пойти в отпуск? — обрадовалась я.

Очевидно, Марина Борисовна ожидала от меня другой реакции, но я уже лихорадочно писала заявление: «Прошу предоставить очередной отпуск с 13 августа по 3 сентября…»

Просить больше не стоило и пытаться — получить четыре недели сразу в «Золотой пуле» удавалось лишь Спозараннику, да и то не всегда. К концу дня я узнала, что Обнорский подписал мое заявление только на две недели — не иначе, как это были происки Глеба.

Но это уже не могло испортить мне настроения. «Все к лучшему, — думала я. — Оставшиеся дни можно будет взять зимой, поеду на Рождество в Париж или еще куда-нибудь».

С особой торжественностью заявив Спозараннику, что убываю в очередной отпуск, я распрощалась со всеми, кроме Скрипки, который еще вчера уехал добывать для Агентства импортную сантехнику и должен был вернуться не раньше субботы.


***

Домой я летела как на крыльях, радуясь тому, что сегодня пятница и впереди у меня целых две недели отдыха. Сейчас я любила всех: Светку Завгороднюю, Агееву, Скрипку и особенно Лазаря Моисеевича Гольцикера, который назначил день операции на 3 сентября, а не на середину августа. У метро я купила банку малины и бутылку пива. Сочетание продуктов довольно странное, но упрекать меня в этом было некому, потому что домашние мои находились в отъезде.

Сашка каким-то чудом умудрилась выиграть путевку в университетском профкоме и укатила на месяц в Крым, а мать с племянницей уже месяц пили парное молоко в Новгородской области. В квартире царил полнейший кавардак, но, по моему глубокому убеждению, начинать отпуск с генеральной уборки глупо. Поэтому я включила видеомагнитофон, поставила кассету со «Служебным романом» и, усевшись в кресло с малиной и пивом, стала размышлять о том, как распорядиться долгожданной свободой.

О том, чтобы остаться в городе, не могло быть и речи. Хотелось к морю, но в таком случае следовало заранее позаботиться либо о путевке, либо о билете на юг, а в железнодорожных кассах творится сейчас нечто невообразимое. Так ничего и не придумав, я легла спать.


***

На следующий день я уехала в Репино.

Весь день провалявшись на пляже, окончательно одурев от солнца и от запаха тины, зеленым ковром устилавшей кромку берега, я решила не возвращаться в город и отправилась в ближайший цансионат. Взятых с собою пяти тысяч хватило на оплату пятидневного пребывания здесь. Ужин не входил в оплаченную путевку, поэтому, выпив кофе в баре, где толклись отдыхающие, я отправилась в номер. Он был крошечный, но вполне уютный. С наслаждением приняв душ, я улеглась поверх девственно чистой постели и стала листать забытый прежними постояльцами журнал со странным названием «Энотека». Как выяснилось, это непонятное слово означало собрание вин, само собой разумеется не каких-нибудь там плебейских, а очень дорогих и изысканных.

Ознакомившись с тем, что едят и пьют в элитных ресторанах, я решила позвонить Скрипке.

— Привет, Горностаева! Ты куда пропала? — спросил Алексей. — Я тебе целый день звонил.

Отметив про себя этот отрадный факт, я сказала ему, что пребываю в пятизвездном отеле на берегу Средиземного моря.

— Ну и как тебе там? — поинтересовался Скрипка.

— Прекрасно. На ужин подавали фуа гра и белое «Шардонне».

— Фуа что? — не понял он.

— Ты исключительно дремучий тип! — возмутилась я. — Фуа фа — это жареная гусиная печенка под соком из свежих лесных ягод.

— Ясно, — сказал Алексей. — Я, пожалуй, навещу тебя в этом райском уголке, если ты скажешь мне, где он находится.

— Так и быть, — засмеялась я и сообщила ему название пансионата.


***

Утром меня разбудил легкий шум дождя.

Я вышла на лоджию. Небо было пасмурным.

Внизу, накрывшись зонтами и куртками, тянулись к столовой отдыхающие. «Вот и кончилось лето», — подумала я, спускаясь к завтраку и досадуя, что не догадалась взять зонтик.

Около столовой на скамейке-качелях сидела женщина. Она проводила меня взглядом-улыбкой, и лицо ее показалось мне знакомым. Я тщетно пыталась вспомнить, где я могла ее видеть, но, кроме того, что она, возможно, была одной из посетительниц, которых принимала в «Золотой пуле» Агеева, мне ничего не приходило в голову.

Завтрак был скучным. Вместо фуа фа подали кусочек зеленоватого омлета, две лопнувшие сосиски и чай с привкусом питьевой соды (Агеева рассказывала, что когда они в период расцвета стройотрядовского движения ездили проводниками на поездах дальнего следования, то, экономя на пассажирах, добавляли в чай соду — от этого заварка становилась темной, насыщенной).

Соседи за столом тоже попались скучные.

Ребенок, младший член молодой супружеской семьи, капризничал и плевался омлетом. Два молодых парня были мрачными и прыщавыми. Интересно, вот Завгородняя в такой хилой компашке нашла бы себе объект для внимания?

К счастью, небо прояснилась, и я собралась загорать. Выходя из корпуса, снова увидела женщину, которую встретила утром. Она сидела на поваленном стволе сосны и, заметив меня, чуть кивнула головой. Я ничего не понимала, потому что готова была поклясться себе, что никогда прежде не видела эту женщину. И все же она откуда-то меня знала.

Женщина отложила в сторону сумку с рукоделием: тонким крючком она вязала какое-то воздушное бежевое кружево.

— Здравствуйте! снова улыбнулась она. — Вы меня не узнаете? Помните Александро-Невскую лавру, очередь к мощам Пантелеймона-целителя?

И тут я наконец вспомнила. Ну конечно, это была та самая женщина с маленькой складной скамеечкой, которая помогла мне тогда отыскать свое место в очереди. Очередь двигалась крайне медленно, и люди в ней постоянно менялись. Отлучившись на некоторое время, чтобы перекусить и позвонить своим, я уже не узнавала никого, кто стоял рядом, и совсем было отчаялась, когда услышала голос: «Вы стояли вот здесь».

Отправляясь в тот день в Лавру, я не надеялась на какое-то конкретное чудо. Это была совсем другая потребность, которая не имела ничего общего с просьбами. Я вспомнила миг, ради которого мы 14 часов стояли в очереди. На секунду, не более, ты прикасаешься к драгоценной реликвии, и мощная волна вздымает тебя вверх, а сердце мгновенно заполняется радостью.

— Вам помогло? — спросила женщина.

Этот вопрос заставил меня смутиться.

— А вам? — спросила я.

— Я просила здоровья, — грустно улыбнулась она и указала на палочку, стоящую рядом со скамейкой. — Да вы садитесь.

Мою собеседницу звали Нина Викторовна. На вид ей было лет 60 или чуть меньше.

Светлый костюм, собранные в узел каштановые волосы, чуть тронутые помадой губы — во всем ее облике не было ничего запоминающегося. «Интересно, каким чудом она сумела запомнить меня?» — недоумевала я. Нина Викторовна словно почувствовала мой вопрос.

— Я всю жизнь проработала в школе, поэтому у меня профессиональная память на лица.

— И что вы преподавали? — спросила я, чтобы поддержать разговор.

— Историю.

История никогда не входила в число моих любимых предметов, скорее, напротив — она казалась мне скучным нагромождением дат.

Но признаться в этом сейчас я не решилась.

— Жизнь человека кажется подчас бессмысленной; отдельные поступки, мысли, слова — все это напоминает спутанную, изнаночную сторону ковра, узор на котором можно разглядеть только с лицевой стороны. — Нина Викторовна мягко провела рукой по воздушному кружеву. — Так вот, история всегда была для меня способом увидеть другую сторону вышивки или кружева, и этому я пыталась учить своих учеников.

— И вам это удалось? — спросила я, жалея о том, что мне в свое время не повезло с учительницей истории.

— Лучше сказать, удавалось, — поправила меня она. — Вы знаете, Валенька, среди моих учеников есть и такие, которыми по праву можно гордиться.

— Не иначе, как вы учили Владимира Путина, — усмехнулась я.

— Нет, Путина не учила, но начальник Ревизионной палаты Северо-Западного федерального округа Карачаевцев — мой ученик.

Я хотела было сказать, что Карачаевцев — личность скорее одиозная, чем вызывающая уважение, но, взглянув на собеседницу, осеклась:

— Как он учился?

— Средне, — сказала она. — Звезд с неба не хватал, особой популярностью у одноклассников не пользовался. Но мне всегда было обидно за этого мальчика, я чувствовала, что он интереснее, глубже, чем кажется.

— Особенно, когда в качестве полковника КГБ пытал диссидентов, — не удержалась я.

— Не пытал, а допрашивал, — возразила Нина Викторовна. — Ведь нельзя же верить всему, что сегодня пишут в газетах. Вот, полюбуйтесь, — она извлекла из полиэтиленового пакета свежий номер «Вариации», — сколько гадостей льется на голову Карачаевцева, а главное — все не правда.

— По-вашему, он правильно сделал, что забрал под свою резиденцию Дворец бракосочетаний?

— Так ведь должен же быть у начрева достойный офис! — изумилась она и, переводя разговор на другую тему, спросила:

— А чем занимаетесь вы?

После всего услышанного я не смогла заставить себя сказать правду и выбрала первое, что пришло мне в голову:

— Я работаю библиографом в Российской национальной библиотеке.

Моя маленькая ложь оказала на Нину Викторовну благотворное действие. Она стала восторгаться возможностью каждый день находиться в обществе книг, расспрашивала меня о том, как живет бывшая Публичка. Поскольку мне приходилось бывать в библиотеке достаточно часто, я с полной ответственностью сказала, что там творится полная неразбериха в связи с переездом в новое здание.

— Да, я читала об этом, — горестно вздохнула Нина Викторовна. — Но вы не расстраивайтесь: профессия библиографа будет востребована всегда.

Я со страхом стала ожидать новых вопросов, на которые уже вряд ли смогла бы ответить, потому что имела весьма туманное представление о том, как работают библиографы.

Но, к счастью, стал накрапывать дождь, и наша беседа закончилась.


***

Случилось так, что мы подружились. Общество старой учительницы было необычайно интересным. Она заново открывала для меня историю, и я с удивлением убеждалась в том, какой интересной может быть эта наука. Мы часто гуляли вместе, я провожала ее на процедуры. Нина Викторовна была одинока, и единственным светом в окошке был для нее любимый племянник, которого после трагической смерти родителей она воспитывала как сына.

— Гене было тогда тринадцать лет, — рассказывала Нина Викторовна. — Я думала, он никогда не оправится после трагедии.

Но Гена всегда был сильным мальчиком, он выстоял. Потом Геннадий окончил университет, работает, правда, не по специальности, но кому в наше время нужны математики. Сейчас он живет отдельно, сделал неплохую карьеру, у него свое дело. Но меня не забывает, без его помощи я бы пропала со своей пенсией и болезнями. Вот и путевку сюда тоже он купил.

Я слушала Нину Викторовну очень внимательно, понимая, что племянника она видит нечасто и скучает по живому общению.

О Василии Карачаевцеве мы больше не говорили, я развлекала ее забавными историями о собственной племяннице, которая к пяти годам превратилась в домашнего тирана, и расспрашивала учительницу о том, как следует воспитывать детей. Несмотря на разницу в возрасте, у нас с ней было много общего. Мы любили одни и те же фильмы и книги и помнили наизусть строки из одних и тех же стихотворений. Единственное, в чем наши мнения не совпадали, было отношение к современной журналистике, которую Нина Викторовна, мягко выражаясь, не жаловала.

— И знаете за что? — с жаром говорила моя собеседница. — Для журналистов факт важнее истины, а событие — важнее человека. Все эти так называемые расследования имеют единственную цель — зацепить, шокировать или, на худой конец, развлечь. Посмотрите, что творится в киосках печати сегодня? Заголовок аршинными буквами на первой полосе: «Целки умирали на кресте!»

И это — об убийстве в монастыре. По-вашему, это смешно?

— По-моему, это ужасно, — отвечала я. — Но вряд ли на основании этого следует делать вывод обо всей журналистике.

Теперь наставала моя очередь горячиться и отстаивать честь своей профессии. Я доказывала ей, что не следует всех стричь под одну гребенку, что «желтая» пресса существует во всех цивилизованных странах, потому что каждый должен иметь право выбора.

— Валя! Успокойтесь, — говорила мне Нина Викторовна. — Что вам до этих писак?

Ведь вы библиограф, а не журналист. — И добавляла:

— Знаете, чем хороша работа учителя? Тем, что в качестве профессиональной задачи здесь ставится необходимость если не любить, то уважать каждого своего ученика.

Наша беседа возвращалась в обычное русло, и я жалела о том, что не сказала ей правду о себе. Но момент был упущен, а терять дружбу старой учительницы мне не хотелось.


***

В среду приехал Скрипка. Я обрадовалась его появлению, потому что неожиданно для себя поняла, что успела соскучиться. Но радость моя оказалась преждевременной. С места в карьер Алексей заявил, что не позже пятницы я должна быть в Агентстве.

— Мог бы хотя бы ради приличия сделать вид, что приехал сюда ради меня, — обиделась я.

— А ради кого же? — искренне изумился он. — Шеф велел поехать и уговорить тебя прервать отпуск.

— Интересно, зачем я ему так срочно понадобилась?

— Не знаю, — пожал плечами Скрипка.

Я почти не сомневалась в том, что он врет, но по опыту знала, что допытываться бесполезно.

— Хорошо, — сказала я, — передай Обнорскому, что ты выполнил его поручение.

Увидимся в пятницу.

С этими словами я отвернулась, давая ему понять, что визит завершен.

— Ух и язва ты, Горностаева! — обиделся Скрипка. — Я к тебе, как к человеку, думал, мы вместе вернемся сегодня в город.

— Нет уж, дудки! — заявила я. — У меня еще день оплаченного отдыха.

— Как знаешь, — сказал он, садясь в машину и захлопывая дверцу.


***

Ночью я долго не могла заснуть, размышляя о том, что могло случиться в Агентстве. А утром сразу после завтрака стала готовиться к отъезду. Нина Викторовна была огорчена моим внезапным решением, но из деликатности воздерживалась от вопросов.

Срок ее пребывания в пансионате заканчивался завтра, и она с нетерпением ожидала племянника, который должен был приехать.

— Жалко, что вы уезжаете сегодня, — сказала учительница. — Я бы познакомила вас с Геной, он бы отвез нас вместе на машине.

— Вчера я уже отказалась от такой возможности, — ответила я.

— Этот молодой человек, который приезжал, — ваш друг? — осторожно спросила она.

— Нет, это друг моей бывшей подруги, — ответила я.

— Жаль, — сказала Нина Викторовна, — он такой славный и, по-моему, уехал очень расстроенным.

— Вам показалось, — усмехнулась я, подумав о том, что «славный» по отношению к Скрипке — явное преувеличение.

Мы тепло попрощались и обменялись номерами телефонов.

Перед самым моим уходом на станцию Нина Викторовна протянула мне маленький пакетик.

— Возьмите, Валя, на память. Я люблю от нечего делать вязать крючком маленькие милые пустячки. А потом дарю их приятным людям. Это — воротничок для блузки. Некоторое время назад я подарила такой же одной симпатичной даме. Она заходила к Геночке по делам и увидела, как я рукодельничаю. Представляете, пришла в такой восторг от моего кружева, что я решила подарить его ей. Она хотела деньги дать, но я не взяла. Пусть носит на радость. И вы — возьмите. Мне от этого только приятно. А вам, думаю, пойдет…

Сидя в электричке, я вспоминала Нину Викторовну, знакомство с которой стало самым ярким эпизодом моего летнего отдыха.


***

— Как ты к этому относишься? — спросила меня Агеева, когда в пятницу я появилась на работе.

— Положительно, — ответила я, полагая, что речь идет о золотом армировании.

— Да ты совсем ненормальная, Валентина, ввязаться в такую авантюру…

Договорить Марина Борисовна не успела, потому что на пороге возникла фигура Обнорского.

— Ну что, Горностаева, достукалась? — привычно пошутил шеф. — Пойдем потолкуем.

Предчувствуя недоброе, я пошла за ним.

В кабинете уже сидели Спозаранник, Повзло и Скрипка, который упорно делал вид, что не замечает меня. Ничего хорошего это не предвещало. Обнорский опустился в кресло и придвинул к себе пепельницу.

— Пока вы, госпожа Горностаева, любовались репинскими пейзажами, — начал он, — случилось страшное.

Зная склонность Андрея Викторовича к подобным словесным конструкциям, я молчала, ожидая продолжения.

— Валентина Ивановна! — продолжил за Обнорского Глеб. — Поскольку составление мониторингов кажется вам занятием утомительным, мы решили внести разнообразие в вашу жизнь.

Привычка Спозаранника выражаться эвфемизмами всегда выводила меня из себя, но сейчас я не среагировала даже на нее.

Поэтому паузу Глебу пришлось нарушить самому, что он и сделал весьма эффектно.

— Вам срочно предстоит стать горничной в квартире начальника Ревизионной палаты Карачаевцева.

От неожиданности я подавилась табачным дымом.

— Вы что, совсем рехнулись? — вырвалось у меня.

Спозаранник поморщился, он не любил грубых выражений. Строгим голосом он начал говорить о том, что если бы я внимательнее относилась к своим обязанностям по составлению мониторинга рынка недвижимости, то от моего внимания вряд ли укрылся бы факт приобретения начревом новой квартиры.

— Ну и что? — спросила я и подумала о Нине Викторовне.

— А то, — сказал Глеб, — что роскошная восьмикомнатная квартира на Дворцовой набережной, стоимость которой вместе с ремонтом составляет не менее ста тысяч долларов, досталась ему практически за копейки.

Мои секретные источники располагают информацией о том, что столь удачным приобретением Карачаевцев обязан некоему депутату Зайчикову, который до того, как занять место в ЗакСе, подрабатывал черным маклером и имеет большой опыт криминального расселения бывших коммунальных квартир.

— Между прочим, Зайчиков, — вступил в разговор Повзло, — является правой рукой небезызвестного Алексея Калугина, он же — Леха Склеп.

— Ну и что? — снова спросила я, краснея при воспоминании о своем плавании на яхте «Фетида» в обществе Калугина.

— Ты что, Горностаева, совсем уже не врубаешься? — взорвался Обнорский. — Склеп близок к опальному Вересовскому, и, если удастся доказать, что Карачаевцев таким образом получил от него взятку, карьере начрева конец.

От всего услышанного мне стало тошно.

Я понимала, что Обнорский, имевший давние счеты с Карачаевцевым, который лишил его заслуженного ордена за поимку преступника, не упустит возможности вывести начрева на чистую воду.

— Во вторник, — заговорил Повзло, — в сводке прошла информация о том, что горничная супруги Карачаевцева Марианны Цаплиной попала в автомобильную аварию.

Месяц ей придется провести в больнице. Мы подумали, что этой ситуацией надо воспользоваться. Нужны факты, без которых публикация материала чревата неприятными последствиями. Мы должны узнать правду об этой квартире. Внедрить туда своего человека — это единственный шанс.

— Каким образом? — поинтересовалась я. — Дать объявление в газете? Или ты собираешься прямо позвонить Цаплиной и предложить ей в качестве горничной сотрудника «Золотой пули»?

— Нет, конечно, — смутился Николай. — Но, учитывая твой богатый опыт внедрения, выбор пал на тебя.

— Спасибо за оказанную честь, — церемонно поклонилась я.

— Не ерничай, Горностаева, — сделал мне замечание Обнорский.

Здесь он снова пришел в хорошее расположение духа и произнес свой любимый монолог о том, что, когда отечество в опасности, каждый мальчишка с фауст-патроном нам дороже… Ну и так далее. На сей раз его слова не произвели обычного эффекта. Затея с горничной казалась мне абсолютно бесперспективной и в высшей степени дурацкой.

— Думать всем! — прозвучал зычный голос шефа.

На этой оптимистической ноте совещание закончилось.


***

— Ты что, не мог мне сразу сказать? — напустилась я в коридоре на Скрипку.

— А что бы это изменило? — резонно заметил он. — Так ты спокойно прожила «еще один день оплаченного отпуска».

— Слушай, — миролюбиво спросила я, — а разве нельзя каким-нибудь другим путем разузнать все об этой злосчастной квартире? Ведь навернякасуществуют официальные сведения о том, кто ее купил и сколько за нее заплачено?

— Не будь наивной. Она занесена в специальный закрытый реестр ГБР, как и все подобные квартиры, да и владелец ее — наверняка лицо подставное. История с горничной мне и самому не очень нравится, но, пожалуй, это все-таки шанс. Да не переживай ты раньше времени, — добавил Алексей, глядя на мое расстроенное лицо. — Может, сходим куда-нибудь вечером? Фуа гра не обещаю, но что-нибудь придумаем…

Я была благодарна Леше за его попытку утешить меня, но сегодня вечером с юга возвращалась Сашка, которую я не видела больше месяца.


***

Дома я узнала множество новых подробностей из экспедиционной жизни моей черной, как головешка, сестры. И про ловлю пеленгасов на острове Бульбек, и про скалы-гроты мыса Турханкут…

Мы выпили привезенную ею бутылку «Белого муската красного камня» и, памятуя о том, что градус понижать нельзя, перешли на водку, когда наконец сестра поинтересовалась моими делами. Я рассказала ей про Нину Викторовну и про квартиру Карачаевцева. Идея внедрить меня туда в качестве горничной вызвала у сестры приступ гомерического смеха.

— Знал бы Обнорский, что дома ты берешься за уборку лишь в самых крайних случаях, — сказала она.

— Вечно ты смотришь на проблему с какой-то непонятной стороны, — разозлилась я. — Нет, чтобы посоветовать что-нибудь.

— Говно вопрос, — процитировала Сашка нового крымского знакомого — «дикого прапора» из кефального хозяйства. — Позвони своей Нине Викторовне.

Честно признаться, эта мысль была первой, которая пришла в голову и мне, но я гнала ее от себя. В том, что Нина Викторовна была учительницей Карачаевцева, я видела странное совпадение, которое по каким-то причинам тревожило меня.

— Нет, это невозможно. Да и что я ей скажу — помогите добыть компромат на вашего ученика? И это после того, как я знаю о ее отношении к газетным разоблачениям? Да ты сама-то понимаешь, что говоришь?! — обрушилась я на ни в чем неповинную сестру.

— Ладно, не заводись, — спокойно ответила она. — Не хочешь, так и не звони.


***

На другой день я все-таки позвонила, подсознательно надеясь на то, что трубку никто не возьмет. Но Нина Викторовна оказалась дома. Она чрезвычайно обрадовалась звонку и стала настойчиво приглашать меня в гости.

— Валенька! Приходите в любой день после работы. Я живу на Итальянской — от библиотеки всего десять минут ходьбы.

Ощущая себя волком в овечьей шкуре и краснея от каждого слова, я начала действовать по заранее продуманному плану.

— Знаете, Нина Викторовна, а у меня неприятности…

— Что случилось, моя девочка?

— Да вот, без работы осталась. Фонды библиотеки перевели в новое здание, у нас — большие сокращения. А в новом здании у директора какие-то свои библиографы оказались, вот нас с подружкой — как имеющих минимальный стаж — и сократили.

— Как неприятно, — расстроилась Нина Викторовна.

— Да, — продолжала я врать. — Только-только надумала зимние сапоги новые купить. А тут еще у Манюни день рождения грядет… В общем, мне, к сожалению, не до походов в гости. Надо работу временную искать. Хоть горничной. А потом — выкручусь…

У меня даже ладони вспотели от всей этой словесной гадости. А Нина Викторовна вдруг обрадовалась:

— Валечка, как удачно, что вы позвонили сейчас, а не днем позже. Кажется, я смогу помочь. Не расстраивайтесь. Погуляйте, почитайте, обновите блузку моим воротничком — у молодых женщин от этого должно улучшиться настроение. Завтра я позвоню вам сама.


***

Обнорского в Агентстве не было, он срочно улетел в Москву и должен был вернуться только к вечеру. О Нине Викторовне я рассказала Скрипке, который из моего сбивчивого повествования сделал вывод, что у меня — маленький, но все же шанс. Впрочем, о том, как использовать этот шанс, я не имела ни малейшего представления. И продолжала целый день заниматься мониторингом.

А на второй день позвонила Нина Викторовна:

— Валя, вам ужасно повезло. Марианна Цаплина ищет горничную (ее предыдущая девушка — такой ужас! — попала в аварию) и готова с вами встретиться…

«Ну вот и все!» — подумала я. Хотя что «все» — не понимала сама. Но, как последняя гадина, радостно затрещала в трубку:

— Нина Викторовна, вы — моя спасительница!

— Ну что за глупости, Валя! Мне это ничего не стоило: вы же знаете мои отношения с семьей Карачаевцева.

Я знала, и от этой своей подлости мне стало еще горше. Однако я тут же взяла себя в руки:

— А Цаплина — она какая?

— Ну, Марианна всегда была своевольной и капризной. А работа редактором газеты «Тик-так» только усилила ее диктаторские замашки. Разве такая жена нужна Василию?

Завела целый дом охранников, прислуги — сама макароны отварить не может. Ну да, может, вам это и на руку — вы же девушка хозяйственная, должны понравиться этой росомахе.

«Ага, хозяйственная», — вспомнила я пыль по углам в собственной квартире.

— В общем, как устроитесь, забегайте ко мне в гости, — продолжала милая учительница. — Чайку попьем.

Я с благодарностью пообещала.


***

Утром я впервые пришла в дом Карачаевцева. Суровый охранник на входе придирчиво посмотрел на меня, потом позвонил по радиотелефону:

— Марианна Андреевна, к вам!…

Только после этого пропустил меня внутрь лестничной площадки, отделанной мрамором.

Квартира располагалась на втором этаже, где меня препроводили к еще одному охраннику — молодому, нагловатого вида, амбалу.

Марианна Цагашна встретила меня достаточно благосклонно.

— Мне сказали, что вы работали в Российской национальной библиотеке.

— Да, — скромно потупилась я. — Но той Библиотеки больше нет, она прекратила свое существование с тех пор, как на Московском проспекте открылось новое здание.

— Разве там плохо? — рассеянно спросила она.

Я едва не ляпнула, что по помпезности интерьеров оно напоминает лестничную площадку этого дома, но вовремя сообразила, что вопрос был задан скорее риторически и судьба Библиотеки Цаплину не волнует.

— У вас редкий цвет волос. Цвет меди, — задумчиво разглядывая мою шевелюру, сказала Марианна. — Как вы думаете, если я куплю похожую краску, мне пойдет?

Не могу сказать, что Марианна была откровенной красавицей, но некая чертовщинка в ней определенно была. По всему — она умела нравиться и создавать впечатление. К тому же на свои сорок она не выглядела.

Моя новая хозяйка лениво вела меня по квартире, перечисляя обязанности горничной. За 50 долларов в неделю я должна была поддерживать порядок в комнатах, носить белье в прачечную, гладить, поливать цветы, заботиться о сантехнике, готовить полуфабрикаты на ужин, выгуливать таксу по кличке Бакс. Наставления были подробные — поливать пальмы только теплой водой, с особой осторожностью стирать пыль с антикварных часов и безделушек на камине, не позволять Баксику грызть ножки кресел.

Я шла за Марианной и думала о том, что такое можно увидеть разве что в залах Эрмитажа. Не хватало только стеклянных витрин и табличек с названиями экспонатов.

Все остальное, включая наборный паркет и картины в багетных рамках, имелось в изобилии. Здесь был даже зимний сад, где стоял бильярдный стол.

Напоследок Марианна продемонстрировала мне ванную, размеры и сантехника которой потрясли меня, и сказала:

— Надеюсь, Валя, вы справитесь. С завтрашнего дня можете приступать к работе.


***

Узнав о том, что я принята горничной в квартиру Карачаевцева, Агеева ехидно заметила, что белая наколка исключительно подойдет к моим волосам. У Завгородней это известие вызвало иную реакцию.

— На твоем месте, Горностаева, должна была быть я, — сказала она, потягиваясь в кресле.

— Ты это к тому, что Карачаевцев не устоял бы перед твоей неотразимой красотой? — спросила я, глядя на ее безукоризненные ноги.

— А то! — ответила Светка.

Скрипка выглядел грустным и напутствовал меня словами;

— Ты там смотри, опять не учуди чего-нибудь.

Я пообещала, что прыжков с яхты больше не повторится, и подумала о том, что, возможно, Нина Викторовна была права, и иногда Леша бывает «славным».

Обнорский зазвал меня к себе в кабинет и извлек из бара шершавую бутылку коллекционного коньяка:

— Ну, Горностаева, я на тебя надеюсь, — сказал он, наполняя рюмку и подавая ее мне. — Помни, что нужны не эмоции, а факты, без которых у нас ничего не получится.

Постарайся добыть их.

— Андрей Викторович! Вы, кажется, путаете меня с Джеком Бердоном из «Всей королевской рати». Я тоже люблю этот роман и помню, что «всегда что-то есть», но начрев Карачаевцев явно не тянет на судью Ирвина.

С этими словами, которые мне и самой показались немного напыщенными, я залпом выпила коньяк. Он был восхитительным.


***

На следующее утро, собираясь в дом начрева, я вспомнила, что горничная Лолиты в телевизионной рекламе стирает белье «Бимаксом», а потому «Лола всегда прекрасна».

Вряд ли эта информация могла мне сейчас пригодиться, но пути назад уже не было.

Прямо в плаще я прошла в дальнюю комнату и переоделась уже там. Марианна мне позволила пользоваться своим шкафом, и я повесила шелковую красную блузку с воротничком Нины Викторовны на плечики среди вещей хозяйки. Платьев и блузок у Цаплиной было немерено, из гардероба шел стойкий запах ее духов. Я не могла вспомнить французское название, но запах был дорогим и волнующим — из красивой, безбедной жизни.

— Валя, захотите есть, не стесняйтесь.

Все в холодильнике, — крикнула Марианна из душа.

Зря Нина Викторовна считает Марианну капризным диктатором. Мне она показалась очень милой, только грустной и рассеянной.

Дважды с утра она пыталась сварить себе кофе в турке, и дважды кофе убегал на плиту, пока не вмешалась я. Марианна присела за низкий столик в зале с крохотной фарфоровой чашечкой и блюдцем и взглянула на меня с благодарностью.

— Спасибо, вы меня выручили. Я страшная кофеманка, и утром до первой чашки у меня все валится из рук.

— Это — из-за низкого давления, — понимающе кивнула я.

— Вы извините, что я обратилась к вам за помощью. — Она затянулась сигаретой. — Я понимаю, что нанимать человека для уборки — не очень-то демократично, даже как-то по-буржуазному. Деловая женщина должна в наши дни успевать все делать сама… Но я — страшно безрукая, а с такой огромной квартирой одной не справиться. Я возражала против такого количества комнат, но муж был непреклонен. К тому же у меня помимо работы — куча представительских мероприятий, да еще и общественная работа: жена начальника Ревпалаты, как и жена президента, по негласному протоколу должна заниматься благотворительностью или чем-то в этом духе…

Она растерянно оглянулась вокруг, ища глазами, куда бы стряхнуть пепел. Я пододвинула пепельницу. Марианна снова улыбнулась благодарно.


***

— Она еще дома, задерживается сегодня. — Этот тихий знакомый уже голос я услышала, проходя мимо лифта.

— О черт! — ругнулся кто-то. — С этими бабами вечно… Никакого распорядка.

Бакс, обрадованный скорой свободой, нервно взвизгнул и потащил меня на поводке вниз по лестнице. За лифтом затихли. Уже поворачивая к лестничной площадке, я заметила Амбала — одного из охранников, который почти на цыпочках возвращался к квартире Карачаевцева. Второй, юркий чернявый мужчина, завидев меня, отпрянул к кабине.

О чем это они шептались?


***

Я решила не доходить с Баксом до Михайловского замка, как предыдущая горничная, а позволила ему лишь обежать свои потайные места на Лебяжьей канавке. Мне предстояло еще сдать рубашки Карачаевцева в прачечную, вытереть пыль с пальм и освоить влажную уборку пылесосом.

Бакс радостно метил кусты и фонарные столбы, а я грустно размышляла о своем положении. Да, я смогу научиться разглаживать воротнички на мужских рубашках, не засушу цветы, смогу нашпиговать курицу чесноком… К концу моего пребывания в квартире Карачаевцева Марианна, пожалуй, даже даст мне отличную рекомендацию. Но разве за этим я сюда пришла? Обнаружить те самые факты о квартире, ради которых я вляпалась в эту авантюру, мне не удастся.

О том, чтобы проникнуть в кабинет Карачаевцева, и речи быть не может. Горничные туда не допускаются, а дверь всегда была закрыта на ключ (наверное, там все-таки смахивала пыль Марианна). Кроме того, каждый мой шаг контролируется охранниками. Стоило мне на несколько лишних минут задержаться в любой из комнат, как один из них тут же появлялся следом. Эти верные стражи были молчаливы и бесстрастны.

Единственным разговорчивым из них оказался тот самый Амбал, которого я встретила сегодня утром перед входом в квартиру, а днем — с кем-то у лифта. Пару раз, пока я варила кофе и собирала пакет для прачечной, он даже попытался весьма своеобразно выказать мне свое расположение — ущипнуть за ягодицу, но я увернулась. Многозначительно, правда, улыбнувшись.

Ну как же мне быть?


***

И Бакс, и прачечная заняли всего час.

Уже поднимаясь на свою площадку, я снова увидела маленького чернявого мужичка, бросившегося от двери к лифту. Он тыльной стороной ладони пытался то ли вытереть пот со лба, то ли поправить челку, но я разглядела его лицо: маленькие глаза-буравчики, жесткие складки у рта.

— Ты чего так быстро? — Амбал как будто ждал меня за дверью. Он нервно что-то запихивал в нагрудный карман рубашки. Я успела заметить стодолларовые купюры. Зарплату, что ли, получил?

— Одни дела медленно делают, другие — быстро. — Я в прихожей меняла туфли на тапочки.

— А ты все так быстро делаешь? — Он расставил руки и, ухмыляясь, пошел на меня.

— Женись сначала, — увернулась я.

— Ну ты даешь! — заржал Амбал. — Что я — дурак, такой хомут себе на шею вешать? На мой век баб и так хватит. А то, может?… — Он сглотнул. — Мне рыжие нравятся…


***

Я разделала на кухне курицу и поставила ее на соль в духовку. Оставалось только полить цветы и вытереть пыль с пальм. Между прочим, 50 долларов за такую недельную крутежку — не так уж и много. Я вдруг с ностальгией подумала о том, как сидела бы сейчас в отделе и писала очередную справку для Спозаранника. Хорошие были деньки…

Я уже убирала посуду, когда столовый нож скользнул по пальцу. О черт! Ранку противно щипало от соли, когда я, пытаясь остановить кровь, накладывала пластырь и забинтовывала палец.

— Ты же говорила, что медичка, — недоуменно глядя на пук бинтов на моем пальце, сказал вошедший на кухню Амбал.

— Даже медички не могут бинтовать себе пальцы сами, — огрызнулась я, вспомнив о том, что с утра представилась ему выпускницей медицинского института, полагаясь на знания, усвоенные за пять лет Сашкиного обучения. Амбал, как я и рассчитывала, после этого сразу проникся ко мне уважением и начал расспрашивать о причинах покалывания в правом боку. «Это — печень», — авторитетно заявила я и стала пугать его дискинезией желчевыводящих путей. «Откуда ты знаешь?» — недоумевал Амбал. «Пропедевтику на пять баллов сдала», — соврала я.

Все эти беседы я вела с ним исключительно из желания выведать что-либо из подробностей жизни Карачаевцева. Но мои шпионские попытки успеха не имели. Единственное, что удалось узнать, так это то, что Карачаевцев — мужик малохольный, а его жена — баба заполошная, но не жадная. Но к нужным мне фактам эта «ценная» информация отношения не имела.


***

Я налила воды в тазик и собралась идти вытирать пыль, когда вернулась Марианна.

И не одна, а с подругой, редактором газеты «Женское бремя» красавицей Бэллой Чичиковой. Бэлла, как я слышала, не баба, а пиявка кровожадная. Было время, она намертво присосалась к губернатору: ходила на все его пресс-конференции, закатывала полуобморочно глаза да и по-другому всячески показывала ему, что — «всегда готова». А губер не оценил. А туг — Цаплина с мужем-начревом, и Бэлла переключилась на Марианну. Теперь всячески ее обхаживает, таскает на светские тусовки, которые, как мне показалось, Марианне не очень-то нравятся.

Вот и в этот вечер Чичикова пыталась помыкать Марианной.

— Ты скоро? — Она хлебнула коньяка и поправила на коленках юбку. У Чичиковой был свой стиль деловой женщины: в мини ее никто не видел, либо — в брюках, либо — до пят.

— Может, не пойдем? — Марианна задумчиво перебирала вешалки в шкафу-гардеробе.

На меня даже на расстоянии снова пахнуло волшебным, волнующим запахом.

— Ну ты даешь! Совсем обалдела? Сам Пчелкин приезжает! Да без его денег твой «Тик-так консалтинг» просто зачахнет. Марианна! Шесть миллионов долларов за рекламные услуги — такого Питер еще не знал! — Чичикова плеснула себе еще коньяка. — Вот везет же таким дурам, как ты. Да Пчелкин из-за твоего мужа отдаст тебе рекламу своей «Сотки» на десять лет вперед. Ты только не продешеви. «Сотка» — фирма в Москве известная, раскрученная и со своими скидками для потребителей в момент займет наш сотовый рынок. А ты проценты проси, не глупи.

Господи, мне бы такого мужа-генерала, как у тебя! А мой — каплей запаса. Даже менеджером толковым после армии не стал…

Ну и гадина! Мне так хотелось дать Чичиковой по башке. Но я — всего лишь горничная и должна знать свое место.


***

— Что ты опять на себя нацепила? — зашипела Чичикова. — И рукава длинноваты…

— А что? Я люблю эту блузку… Хотя рукава почему-то действительно длинноваты. Зато воротничок красивый — ручной работы.

— Вот именно — деревенской работы.

Сделанный руками не из того места. Где платье, которое я тебя заставила в Хельсинки купить?

— Я не надену его, — вдруг тихо, но решительно сказала Марианна. — Оно — нескромное. Я пойду в этой блузке.

— Да иди ты в чем хочешь, — буркнула Чичикова. — Только пошевеливайся. Там небось без тебя уже Пчелкина все обхаживают.

Тем более что Василия нет…

Что в итоге надела Марианна, я не увидела, поскольку из дома они обе вышли в плащах. Моя новая хозяйка, проходя мимо меня, замедлила шаг:

— Вы, Валя, как закончите, можете ехать домой — я приду поздно. А завтра рано уезжаю в Москву. Муж тоже в командировке.

В доме чисто, поэтому на завтра только с Баксом погулять.

И они ушли.


***

Порезанный палец по-прежнему саднило. Поэтому я придумала, как облегчить себе страдания, вытирая пыль. Оттопырив забинтованный палец, я клала на ладошку широкий лист пальмы, а второй рукой с тряпкой быстро скользила по зеленой поверхности.

Я даже стала что-то напевать. Дело спорилось, уборка шла к концу.

Вдруг я почувствовала под одним из листов посторонний предмет. Я осторожно приподняла ветку, сильно тряхнула — и на пол упало что-то вроде пуговички. Откуда она здесь? Неловко повернувшись, я случайно наступила на нее, пуговичка хрумкнула и распалась на мелкие части. Я в недоумении собрала с пола раздавленные кусочки и быстро сунула в карман передника. Что это?

Батюшки! Неужели… «жучок»? Но кто посмел в квартире Марианны установить «прослушку»? Я так разволновалась, что забыла о главном: я нахожусь в квартире не Цаплиной, а Карачаевиева.

Я продолжала уборку, когда за дверью в коридоре раздался мелодичный сигнал мобильника.

— Да, я, — отозвался на звонок Амбал. — Что значит — ударило по ушам? А потом и фон пропал? Геннадий Петрович, ну ты же сам устанавливал… Был на месте… Да, понял!

Да, проверю…

Я готова была вжаться в пол, вытирая тряпкой несуществующие капли на паркете.

Через секунду в комнату влетел Амбал и бросился к пальме. Влага на листьях уже высохла, и он не мог знать, когда я начала уборку.

— Ты пальму трогала? — зловеще спросил Амбал.

— Нет, вот собираюсь только: здесь Марианна Андреевна с подругой были, я и не заходила.

— Не трогать! — зашипел Амбал и стал перебирать листья.

— А что случилось?

— Не твое дело. Пуговичку я здесь час назад потерял. — И Амбал стал ползать возле меня на четвереньках. Поскольку я тоже сидела на корточках, то начальнику охраны, влетевшему за Амбалом в зал, предстала весьма недвусмысленная картина.

— Что здесь происходит? — строго спросил старший.

— Все в порядке, ребята, — поправляя на мне фартук, сказал Амбал.

— Тоже мне — нашли место и время, — брезгливо морщась, произнес охранник. — Немедленно прекратить.


***

Собираясь домой, я открыла шкаф, чтобы достать свои вещи. Наверное, Марианна, выбирая себе гардероб, поменяла местами плечики, потому что я долго не могла найти свою блузку. Наконец мелькнул красный шелк с бежевым кружевным воротничком.

Я оделась. Блузка показалась мне почему-то слегка тесной. Но меня отвлек запах.

Странно, было ощущение, что рядом находилась Марианна — от моей блузки пахло ее духами. Наверное, пропахла в шкафу.

Рядом с гардеробом стояла большая супружеская кровать. Интересно, как часто они занимаются сексом? Я вдруг представила себе эту сцену, и мне стало противно.

Карачаевцев! Да ты даже мизинца на ноге Марианны не стоишь. Этой тихой, умной, кроткой женщины. Вот если бы я работала корреспондентом в ее газете… Вот если бы я всегда была ее горничной, ее подругой…

Пока я собиралась, в комнату заглянул старший охранник. Он круглыми глазами уставился на меня, словно я была голой.

— Вы так и пойдете?

Я даже нервно провела рукой по кружевному воротничку, словно действительно решила проверить, есть ли на мне что-то из одежды.

— Стучаться надо! — только и сказала я, выходя из спальни, и сердито хлопнула входной дверью.

На лестнице у меня все еще кружилась голова от запаха Марианниных духов.


***

Я не успела повернуть за угол дома, как передо мной неожиданно вывернул «мерседес». Я чуть не полетела под колеса.

— Смотреть надо! — бросила я водителю.

Заднее окошко вдруг опустилось, и мужской голос произнес:

— Простите! Вы так неожиданно появились на дороге, что мой шофер не успел сориентироваться. Я виноват и прошу позволить мне искупить свою вину.

Я не верила своим глазам. Передо мной сидел Рустам Голяк собственной персоной.

Впервые я услышала о нем восемь лет назад от его сына Кирилла, с которым подружилась в лагере «Искорка» — я была вожатой в его отряде. Голяк только начал заниматься бизнесом, и было похоже — не совсем правильным бизнесом. Это подтвердилось и чуть позже, когда его объявили в федеральный розыск. Оказалось, что и Кирилл, к моему великому сожалению, пошел по стопам отца.

Я все равно пыталась помочь Голяку по просьбе Кирилла — хотела передать им хранившуюся в нашей «Золотой пуле» кассету с интервью Голяка, где он выболтал слишком много секретов криминального мира. Но мой план был разгадан и пресечен коварным Спозаранником… Сейчас Голяк меня, конечно, не узнал.

День у меня был и без того чумовой — что ж не окунуться еще в одну авантюру?

Хотя Сашка, конечно, не поверит.

Я рывком открыла заднюю дверцу «мерса» и, плюхнувшись на мягкое сиденье, назвала улицу, на которой жила.

— Может, все-таки в качестве компенсации я накормлю вас прекрасным ужином? — настаивал Голяк.

«А почему нет? — подумала я. — Кирилла уже нет в живых. Скрипка ведет себя как последний урод. Карачаевцев трахает Марианну. Почему же мне не поужинать вместе с одним из „авторитетов“ города?»

— Но потом — домой! — строго предупредила я.

Машина рванула с места.

А Сашка все равно не поверит.


***

Рустам Голяк был изрядно датым, а потому не мог помнить нашу единственную и давнюю короткую встречу, когда он на своей первой иномарке — роскошном «крайслере» — вез меня десять минут от «Искорки» до станции. «Вам спасибо за сына», — сказал он мне тогда на прощание. Я помнила каждый миг того последнего моего лагерного лета, той короткой поездки на мягких сиденьях.

И вот — нет Кирилла, и вот — его пьяный отец-"авторитет", рвущий передо мной на груди рубашку:

— Двадцать пять нападений, Валюша!

Двадцать пять! Посмотрите, какие раны!

Вот — шрам, вот — сквозное, челюсть снесло, пуля — в позвоночнике, но хрен они меня возьмут, вот им! — Рустам ударил рукой по внутренней стороне локтя — этакий характерный мужицкий жест. — Вот им!

Мы уже два часа как шлялись по казино, пили, ели. Голяк непрерывно говорил. Он поливал грязью бандитов, Обнорского, всех своих врагов. Говорил, что ходит под Богом, потому что делает людям добрые дела. Он только на короткое время умолк, когда — после его же вопроса о моей жизни — я рассказала о службе горничной в доме Карачаевцева, чтобы через секунду снова оживиться и совершенно трезво начать выспрашивать о деталях жизни «коронованных особ».

Я не скрывала, что Марианна — прекрасная женщина, что подруга ее — не ахти, и что именно подруга заставила ее сегодня вечером ехать к какому-то Пчелкину из-за шести миллионов рекламных денег нового сотового оператора на рынке Петербурга. А завтра она по той же причине едет в Москву — подписывать контракт.

После этих слов Голяк совсем протрезвел.

— Знаете, Валя, а время-то — за полночь.

Вам ведь завтра на работу. Мой водитель-охранник вас отвезет домой. Мы еще увидимся. Такими рыжеволосыми не бросаются.


***

Утром я еле встала. Все-таки недосып — это хуже голода. Позевывая над чашкой кофе, я решила позвонить Нине Викторовне.

Та очень обрадовалась и напомнила, что ждет меня.

Встретила она меня как дорогую гостью.

Накрытый стол был заставлен таким множеством закусок, словно она ожидала, по крайней мере, пятерых. Размеры квартиры явно не соответствовали моему представлению о том, как должно выглядеть жилище учительницы.

Впрочем, это представление было сформировано, скорее, под влиянием советских фильмов о школьной жизни. Я ожидала увидеть что-то вроде того, что соответствует любимому выражению Сашкиного мужа: «Бедненько, но чистенько». Здесь было отнюдь не бедненько. Стеклопакеты на окнах, современная красивая мебель, музыкальный центр и даже компьютер. Перехватив мой недоуменный взгляд, Нина Викторовна засмеялась:

— Это все Гена. Говорит, надо жить в ногу со временем. Правда, компьютером чаще всего пользуется он сам, когда бывает у меня. И квартиру эту тоже он купил, и мебель, и всю технику. Мои здесь только книги. Да вы осматривайтесь, а я пока на кухне похлопочу.

В ожидании хозяйки я стала разглядывать книжные полки, которые занимали в этом доме целую стену. Здесь почти не было новых изданий в глянцевых обложках. Разве что Акунин, черно-белые томики которого удачно вписались между сочинениями Лескова и Чехова. Книги обычно много рассказывают о своих владельцах, и я не сомневалась в том, что найду тут Леонтьева и Льюиса, Голсуорси и Пруста. Единственной вольностью, нарушающей этот строгий книжной порядок, была фотография, с которой улыбался… молодой юркий человек с глазами-буравчиками, которого я заметила у лифта квартиры Карачаевцева…

— Это Геночка, — пояснила Нина Викторовна, — в тот год он поступил в университет.

В моей душе родились смутные подозрения.

— А как фамилия вашего племянника?

— Зайчиков, — ответила Нина Викторовна. — Геннадий Петрович Зайчиков. Депутат Законодательного собрания.

Такого поворота событий я не ожидала.

Сердце в моей груди на секунду замерло, а потом заколотилось с бешеной скоростью.

Но сюрпризы на этом не кончились. Нина Викторовна принесла из другой комнаты альбом и стала раскладывать передо мной фотографии. Это были традиционные групповые снимки классов, которые делаются в школах каждый год. Я смотрела на ее учеников — в одинаковых формах и пионерских галстуках — и искала среди них Карачаевцева.

— Вот он, — сказала Нина Викторовна, указав на светловолосого насупленного мальчика.

— Вы, наверное, и представить себе тогда не могли, что ваш ученик взлетит так высоко?

— Нет, конечно. Хотя на моих уроках он как-то по-особому внутренне собирался именно тогда, когда речь заходила не о Наполеоне или там Петре Первом, а о тех, кто был в тени коронованных особ, помогая обеспечивать им бессмертие.

Дальше в альбоме замелькали цветные любительские снимки последних лет. На большинстве из них был запечатлен востроглазый Зайчиков — один или в обществе начрева Карачаевцева. Фотографии были сделаны за городом, очевидно, во время пикника.

— Это на даче у Геннадия прошлым летом, — пояснила хозяйка.

— Они давно знают друг друга?

— Ну, они и раньше встречались в моем доме: Василий все эти годы поздравляет меня с днем рождения. А особенно сблизились года три назад, с тех пор, как Гена стал депутатом.

Нина Викторовна снова убежала на кухню. А я листала альбом дальше. На очередной фотографии Карачаевцев стоял рядом с Зайчиковым и мужчиной, в котором я безошибочно опознала Алексея Калугина. Троица позировала перед объективом с шампурами в руках. Я на секунду представила себе восторг Спозаранника, увидевшего Карачаевцева в обществе Лехи Склепа, и рука сама, без моей команды, выхватила фотографию из альбома и сунула ее в сумочку. Ну вот, я уже и воровка!

— Валенька, — расстроенная Нина Викторовна снова появилась в дверях, — что-то у меня крем не получается. Еще минут двадцать потерпите? Поиграйте пока с компьютером. Знаете, как?

Я кивнула и включила компьютер. Увидев на мониторе рабочий стол, я сразу поняла, что вход в любую папку — без пароля.

Ну и дурак же этот Зайчиков! А впрочем, Нина Викторовна сама призналась, что техникой не пользуется, что работает за компьютером «только Геночка». Я внутренне перекрестилась и ткнула «мышкой» в папку с заинтересовавшим меня названием: «Жилище-2001».

Там были какие-то справки, копии договоров купли-продажи недвижимости. Я лихорадочно работала клавишами, уверенная, что сейчас увижу самое главное.

Вот оно! Квартира на Дворцовой набережной со списком бывших жильцов! На восемь комнат — пять квартиросъемщиков. Все они через фирму «Хата плюс» продали свое жилье некоей Плешковой Нине Викторовне.

Нине Викторовне? Тете Зайчикова? Учительнице Карачаевцева?

«Штирлиц знал, что…»

У меня не было с собой дискеты, у Зайчикова не было принтера. Мои глаза превратились в объектив фотоаппарата. Для лучшего запоминания я представляла, кто где жил. Малинин — в спальне, Новожилова — в бильярдной и «тещиной», Корогодова — в двух маленьких смежных, где сейчас сидит охрана, Раух — в зале, Василенко — в анфиладе из трех комнат…


***

Я совершенно не запомнила вкуса фирменного торта «Мишка на севере». Я обжигалась чаем и пыталась связать воедино полученные знания.

Зайчиков дружит с Карачаевцевым. Зайчиков через свою фирму расселяет для начрева квартиру. Зайчиков же ставит прослушку в квартире начрева… Как во все это вникнуть?

Но больше всего меня смущало то, что записана эта квартира на Нину Викторовну.

Нет, она, конечно, ничего не знает. Эта милая женщина просто ничего не может знать о проделках своего ненаглядного Геночки.


***

Меня просто распирало от полученной информации, мне хотелось срочно все рассказать в Агентстве. Но я помнила о просьбе Марианны выгулять Бакса и помчалась с Итальянской на Дворцовую набережную.

Амбал был не в квартире, а почему-то стоял у подъезда.

— Не лети так! — преградил он мне дорогу. — Некуда спешить! Мы с тобой уволены.

— Как? — оторопела я. — За что?

— За разное. Меня — за то, что якобы приставал к тебе, а у нас на работе с этим — строго.

— А меня?

— А тебя вообще за воровство имущества.

«Ну вот, я уже и воровка!» — второй раз за день подумала я. И почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— Толя, я не воровка!

— А мне по барабану. Начальник охраны сказал, что ты сперла из шкафа блузку Цаплиной. Какую-то красную, с бежевым воротником. Даже, мол, на себя не постеснялась натянуть, чтобы легче вынести из дома.

Я не верила своим ушам.

— Это моя блузка! Красная. С бежевым воротничком.

— Да мне по барабану. Вы, бабы, в шмотках своих сами не разберетесь.

— Толя, это моя блузка!

— Да что ты, как тетерев! Говорю тебе, мне плевать. Я только этому гаду такого не прощу! Уволить меня за такую фигню! Да если б я хоть трахнулся с тобой, а то ведь не было ничего.

— Кому — «этому»? — машинально переспросила я.

— Кому-кому… Зайчикову!

— А кто это? И при чем тут он? Тебя же начальник охраны уволил.

— Начальник охраны стукнул Зайчикову. Из-за тебя, конечно. Ты ему с первой минуты не понравилась. Он ведь все кадровые вопросы с обслугой сам решает: с водителями, с горничными. Проверки всякие устраивает, подноготную изучает. Квартира-то — начрева! А Цаплиной все это не нравится. Она и своевольничает. И тебя взяла без всякой проверки. Ну а начальнику нашему это не нравится. Даже без этой блузки он нашел бы повод, чтобы тебя уволить.

А тут еще я под руку подвернулся. Ну, Зайчиков!… Вот ты у меня где! — сжал кулак Амбал.

— Да кто он такой? — прикидывалась я.

— Депутатик паршивый. Я его давно знаю, еще охранником в его фирме «Хата плюс» был. И о некоторых его темных делишках знаю немало. Это так, значит, он мне отплатил за службу, за «жучков»…

Амбалу показалось, что он сболтнул что-то лишнее, и он заткнулся. Но я стала приставать:

— Каких еще жучков?

— А это у него новый бизнес сейчас такой, — на ходу сочинял Толян. — Китайской едой торгует, вот мы эти импортные продукты и называем «жучками-паучками». — Он аж вспотел, выкручиваясь. По всему было видно, что мыслительная деятельность давалась ему с большим трудом.

Я понимала, что истинная причина увольнения Толяна как раз и заключалась в «жучке». Вернее в том, что от «жучка» ничего не осталось. Но не стала делиться с ним своими соображениями.

— А ты не переживай, — продолжал он. — Цаплина вернется, может, еще и простит тебя, возьмет обратно. Она не любит, когда начальник охраны ей перечит. Она баба своевольная… Да и блузок этих у нее, что грязи…

— Это моя блузка, — чуть не заплакала я.

— Да мне по барабану…


***

В Агентстве я сразу зашла к Каширину и назвала пять фамилий бывших жильцов полпредовской квартиры. Родька знал о моем спецзадании и не стал задавать лишних вопросов, сразу углубился в компьютер. А я побрела в свой отдел. Многие коллеги, собираясь в буфет, любят заглядывать к нам, в архивно-аналитический. И сейчас здесь толпилось изрядное количество людей.

— Валя, ты не представляешь, что у нас тут творится! — вцепилась в меня Агеева. — Нонка с утра загнала Спозаранника в кладовку и не выпускала полдня.

— Вроде он сам от нее там прятался, — поправила Соболина.

— Какая разница? — отмахнулась Агеева. — Все равно — ужас!

— Я думаю, это послеродовая горячка, — авторитетно заявила Завгородняя.

— Не, такое может быть только в течение первой недели после родов, — вспомнила я «синдром пятого дня» из курса акушерства, который Сашка чуть не завалила в своем институте. — Там в первую неделю какие-то гормональные и даже психические изменения у рожениц происходят.

— А у некоторых эти изменения длятся по полгода, — не сдавалась Светка. — Иметь одного ребенка, а потом Модестову родить еще двух — это вам что, не психические изменения?… А что у тебя, кстати, с пальцем?

— Болит.

— А у меня целый день болит голова, — капризно вздохнула Агеева.

— Надо же, а у меня — зуб, — удивился Кононов.

— А у меня, Валя, такой остеохондроз от компьютера, — вставила сидящая Анечка Соболина, — что я даже не могу повернуть голову, чтобы посмотреть на твой палец.

— Коллеги, ничего, что я не хворая? — заглянула в кабинет жизнерадостная Нонна Железняк.

Мы как-то все смутились, и разговор иссяк.


***

— Что значит, рассчитали? За что? Ты же всего один день отработала. Что ты там опять натворила? — Скрипка как угорелый носился по кабинету.

— За то, что не переспала с охранником, — гордо заявила я, предпочтя о блузке умолчать. Эта история с блузкой никак не выходила у меня из головы, но у меня даже не было времени как следует об этом подумать. «Подумаю об этом завтра», — вспомнила я Скарлетт и успокоилась.

— О времена, о нравы! — театрально произнес Лешка и наконец-то перестал метаться по кабинету и присел рядом:

— А теперь выкладывай.

Я подробно рассказала все, о чем узнала, и, как главную добычу, выложила на стол фотографию.

— Вот это я понимаю! — ахнул Скрипка. — Вот это — здорово! Ладно, сиди отдыхай, будем ждать результатов каширинской «пробивки».

А через час мне позвонила Сашка и растерянно сообщила:

— Тут тебе Голяк звонил… Сказал, что ждет тебя сегодня после двадцати в «Тамбовских ночах». У него какой-то суперповод, надо отметить. Мне показалось, что звонок был междугородный. Странно как-то…


***

В кабинет влетел Соболин:

— Включайте телевизор! Тут такие дела в городе!…

Я слушала ведущего информационной программы и не верила своим ушам. Информация была, что называется, с «бородой»: событие произошло рано утром, но сообщали информационные каналы об этом только во второй половине дня. Да и то, все было настолько серьезно, что, вероятно, телевизионным хроникерам пришлось сто раз перепроверять информацию. Поскольку дело касалось… жены Карачаевцева.

В общем, рано утром на Московском проспекте машину, которая везла Марианну Цаплину и ее приятельницу Бэллу Чичикову к первому московскому рейсу, подрезал синий «мерседес». Произошло ДТП. «Мерседес» скрылся с места происшествия, а обе дамы с легкими ранениями оказались в больнице. Как сообщил диктор, предположительно Цаплина собиралась в Москву для подписания контракта на рекламные услуги между «Тик-так консалтинг» и ведущим оператором сотовой связи — фирмой «Сотка».

Протокол о намерениях был подписан между г-жой Цаплиной и г-ном Пчелкиным накануне…

Я представила несчастную Марианну на больничной койке. Я надеялась, что ей не больно. И чувствовала, что это ДТП — совсем не случайность.


***

— Слушай, а твой начрев в какой квартире живет? — подошла ко мне в буфете Агеева.

Я назвала адрес.

— Надо же, жить в одном подъезде с Карачаевцевым! Только этажом выше… — Марина сверяла свои записи.

— А что случилось?

— Да бабулька одна сейчас по поручению соседей звонила, жаловалась. Они живут в восьмикомнатной коммуналке в подъезде твоего Карачаевцева…

— Он не мой, — автоматически поправила я.

— …Ну а с сегодняшнего дня уже несколько раз ей и соседям стали звонить разные люди и предлагать по-хорошему выехать из квартиры: другое место жительства, мол, им будет обеспечено. Квартира якобы нужна одному московскому боссу. А старики там по сто лет живут, привыкли друг к другу и ни о каких однокомнатных в Каменке или на Ржевке не хотят и слышать. Так им, представляешь, угрожать начали. А еще говорят, что у нас — не бандитский Петербург. Самый что ни на есть бандитский.

У меня было ощущение, что все крутится вокруг одного и того же, но линии этой спирали никак не могут соединиться в одной точке.


***

— Пошли к Каширину, — заглянул Скрипка. — Кажется, у Родьки там что-то прояснилось с твоими фамилиями.

Каширин только что снял с принтера компьютерный вывод. Он даже приплясывал от возбуждения.

— Ну, ребята, я вам доложу…

— Не тяни. — Я начала нервничать.

— Так вот. Расселением интересующей нас квартиры, как ты выяснила сама, занималась риэлтерская фирма «Хата плюс».

Принадлежит она Зайчикову. Но сейчас, став депутатом, он ее переоформил на Голяка, чтобы не придирались…

— Как на Голяка? — обалдела я.

— Так, на Голяка. А почему тебя это удивляет? Он и раньше крышевал «Хату плюс», а сейчас формально ее учредитель. Как уж они там с Зайчиковым делятся, я не знаю, но факт, что в деле оба.

Я не знала, куда девать глаза. Мне предстояла вечеринка с Голяком, и я боялась, что парни многое могут прочесть на моем лице. Но парни были увлечены другим.

— Пятерым бывшим жителям этой коммуналки были предложены однокомнатные квартиры в разных окраинных частях Питера. Только четверо из них так и не успели в них переехать.

Родион иногда умеет красиво держать паузу.

— Ну? — Я боялась услышать то, что сейчас скажет Родион.

— Не «ну», а «почему?». А потому, Валюша, что эти четверо… погибли или пропаяй при весьма странных обстоятельствах.

Каширин снова окинул нас торжествующим взглядом. Даже Скрипка не выдержал:

— Да закончишь ты, наконец?

Родька сделал вид, что обиделся, но продолжил:

— Корогодова попала под машину. Малинин отравился алкоголем. Новожилова утонула. Василенко ушел из дома и не вернулся. Вот так!

— А Раух? — вспомнила я пятую фамилию.

— Осталась в живых только Екатерина Ласловна Раух. И проживает она в настоящее время в деревне Замогилье Себежского района Псковской области.

Каширин вдоволь насладился произведенным эффектом и шутовски поклонился:

— А теперь я должен покинуть столь приятную мне компанию завхозов и горничных. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

— Бывших горничных, — машинально поправила я.


***

Ехать в Замогилье было поручено мне и Скрипке. Поскольку Себежский район — это уже граница с Белоруссией и бывшей Латгалией, то есть путь недальний, решили выезжать засветло.

Остаток рабочего дня прошел в составлении планов и уточнении маршрута. В хлопотах перед командировкой я чуть не забыла о приглашении Голяка. Уже причесывала волосы, когда в кабинет заглянул Соболин.

— Ну представляешь, как не везет семье Карачаевцева, — поделился Вовка.

— А что еще случилось? Марианне стало хуже?

— Да нет, Цаплиной как раз лучше: мы раз в два часа в больницу звоним, справляемся о ее самочувствии.

— А тогда что?

— Да я сейчас только что информацию на ленточку поставил о пожаре. Представляешь, загорелась коммуналка этажом выше квартиры Карачаевцева. И такой сильный пожар случился, что если бы машины не приехали вовремя, прогорели бы перекрытия и от квартиры начрева остался бы пшик.

— Жертвы есть? — похолодела я.

— Да, одна старушка отравилась угарным газом. В принципе, мы такие мелочевые информации не ставим на ленту, но сегодня: то история с Цаплиной, то пожар по соседству…


***

Подходя к «Тамбовским ночам», я заметила во дворе синий «мерседес». Правое крыло и часть бампера — помяты…

Голяк снова был подшофе.

— А, Валечка, как хорошо, что вы откликнулись на мое предложение. Заказывайте себе, что хотите, денег у меня сегодня — немерено. А будет скоро еще больше.

— Что, в рулетку выиграли?

— Берите круче, Валенька. Разве в рулетку много выиграешь? В рулетку можно только много проиграть. Нет, тут фортуна!

Тут такой контракт! Такие деньги…

И Голяк вытащил из папки пачку документов и потряс ею. Я могла на крови поклясться, что уже знала — с кем этот контракт и о чем.

Так оно и было. Московская компания сотовой связи «Сотка» заключала договор о рекламном и информационном обслуживании с фирмой «Телескоп», входящей в холдинг «Голяк продакшн».

Я незаметно включила в сумочке диктофон:

— Простите, Рустам, а вы случайно не знаете, кто такой Калугин?

ПО

— С каких это пор рыженьких женщин сталиинтересовать такие фигуры, как Калугин?

— С тех пор, как рыжие стали горничными. Пыль ли вытираю, цветы ли поливаю, только и слышу со всех сторон — Калугин, Калугин… Кто это?

— Калугин — это босс. Взять твоего же Карачаевцева. Он думает, что он — босс.

А на самом деле сам давно сидит на крючке у Калугина. Василий думает, что он — начрев? Это Калугин — начрев, и от него зависит, чем Василий будет завтра. Цаплина считает, что у нее независимая газета? Это от Калугина зависит, какую дозу свободы дать ее «Тик-таку».

Все! Лучше бы он о Марианне — ни слова!

— А Марианнино ДТП — ваших рук дело?

Голяк осоловело уставился на меня.

— Это ведь ваш помятый «мере» стоит во дворе? И не отпирайтесь — вы же сами меня на нем вчера домой везли, никаких вмятин не было.

На лице Голяка было такое неподдельное удивление и разочарование, словно вместо конфеты ему подсунули пустой фантик.

— А пожар сегодняшний на Дворцовой набережной? А угрозы старикам? Для кого стараетесь квартиру заполучить? Для Пчелки на?

Голяк вдруг разозлился:

— А хоть и для Пчелкина. Услуга за услугу. Такой контракт даром, что ли, можно заполучить?

— А то, что старуха задохнулась в дыму? А то, что Цаплина и Чичикова лежат в больнице? А то, что четверо стариков из коммуналки, которую вы с Зайчиковым расселили для начрева, погибли или пропали без вести?…

— Ты кто? — набычился Голяк.

— Ну уж никак не горничная!

— А кто?

— Журналистка! Из «Золотой пули».

И так все это не спущу!

Голяк секунду размышлял, а потом жарко зашептал:

— Это не я. Это все Зайчиков. Я — только прикрытие. Все планы разрабатывает он.

А за ним — Калугин. Генка давно в подручных у Калугина бегает. Я же сказал: Калугин — босс. А я? Я — мелкая сошка. Я всего-то и сделал, что велел попугать старух по телефону. И «мере» мой с утра Зайчиков себе брал для каких-то дел.

Как я все-таки устала за эти дни. Как я хочу в отпуск.

— Значит, так, Голяк! — Я встала из-за стола. — Если с голов стариков на Дворцовой набережной упадет хоть один волос — двадцать шестого покушения тебе не избежать, а уж чем оно закончится, я пока не знаю. И учти — все, о чем мы сейчас говорили, записывается. — Я показала диктофон. — А о том, что я сейчас здесь и именно с тобой, знает все Агентство; мало того, двое моих коллег сидят неподалеку, за соседними столиками…

Я врала и завиралась, но никогда еще мне это не доставляло такого удовольствия. Я виделась себе крутым расследователем и любовалась собой со стороны.

— Все. Живи пока… — Я взяла сумочку и вышла из клуба.


***

Дорогу до Луги я проспала. Скрипка гнал машину что есть мочи, к счастью, машин на трассе было мало. Потом до Пскова мы мирно болтали, потягивая кофе из термоса, который предусмотрительно сунула мне в спортивную сумку Сашка.

Все— таки до чего красива Псковщина. Мы ехали почти строго на юг. Миновали Остров, Пыталово, Опочку. В пышной зелени лесов уже начинала просматриваться грядущая осень. Сады ломились от невиданного урожая яблок, груш и слив. В палисадниках горели разноцветьем «бабушкины цветы»: георгины, флоксы, астры. А Себежский район, наверное, один из самых красивых уголков нашей страны. Сплошные соединяющиеся озера, песчаные холмы, сосны.

Во Пскове мы купили крупномасштабную карту области и теперь долго изучали названия деревень. Деревня Замогилье, исходя из данных местных топографов, располагалась на отшибе, в стороне от больших и малых дорог. На последней развилке мы еще раз сверились по карте и спрятали ее в «бардачке». Дальше предстояло преодолеть семь километров по раздолбанному проселку. Скрипка с тоской посмотрел на рессоры своей «девятки».

— Надо было в Агентстве побольше взять на оперативные расходы, — вздохнул он.

— Сам бы себе и взял, — съязвила я, зная о патологической экономности Лешки.

Когда до Замогилья оставалось полтора-два километра, на дорогу из леса вышел дед с корзинкой.

— Отец, случаем Екатерину Раух из Замогилья не знаешь? — высунулся из окна Лешка.

— Добросишь до деревни, покажу.

Дед взгромоздил корзину рядом с собой на заднее сиденье. В ней под слоем папоротника проглядывали сыроежки и черноголовики.

— Уже грибы пошли? — удивилась я.

— Еще не пошли. Будут дожди, будет и гриб. А пока — сушь в лесу.

Мы обогнули маленькое картофельное поле и впереди, за высокими деревьями, проступила крыша деревянного двухэтажного барака.

— Ну все, приехали. Я здесь сойду, еще грибов по опушкам поскребу, а вам туда.

— А в каком она доме живет? — уточнила я.

— А там всего один дом. Все там и живут.


***

Екатерина Ласловна оказалась пятидесятилетней женщиной с лицом, на котором еще просматривались следы былой привлекательности, но помятым жизнью, тяжелой работой, плохой едой.

Она рассказала, как после продажи своей комнаты вдруг выяснила, что по документам надлежит ей жить не в отдельной однокомнатной квартире на Комендантском, а в деревне на Псковщине. Она взбунтовалась, пришла к руководителю фирмы «Хата плюс»

Зайчикову, но Геннадий Петрович вдруг из интеллигентного человека превратился в откровенного хама и грубияна, стал ей угрожать. А тут она еще узнала о странной гибели и исчезновении своих бывших соседей.

Екатерина Ласловна испугалась и, не собирая вещей, приехала в Замогилье. Тут и выяснилось, что таких обманутых бедолаг, как она, здесь под сто человек. Все прописаны в этой халупе, живут по несколько человек в одной комнате; перегородками служат старые простыни, натянутые на веревки.

— А вы зачем приехали? — уже в который раз боязливо спрашивала Раух.

— Да за тем и приехали, чтобы услышать весь этот ужас, — зло сказал Лешка.

Солнце стояло высоко в небе. Стало жарко, и я сняла легкую ветровку. Реакция Екатерины Ласловны была неожиданной:

— Валюта, а откуда у вас мой кружевной воротничок?

Да сколько ж это будет продолжаться? Сейчас и эта женщина обвинит меня в воровстве?

Скрипка посмотрел на меня подозрительно:

— Да, откуда? У тебя не было такой блузки.

— Блузку я купила перед отпуском в «Гостинке».

— А воротничок?

— А воротничок мне подарила одна хорошая женщина в Репино.

— Какое совпадение, — улыбнулась Раух. — И мне мой воротничок тоже подарила очень милая женщина. Она какая-то родственница этому Зайчикову. Только в отличие от него — очень порядочный человек. Пока я ждала его, чаем меня поила, стихи читала.

А потом, когда я похвалила ее рукоделие, решила подарить мне это кружево. Точно такое же. Только я, когда убегала из своей квартиры, никаких вещей, кроме носильных, решила не брать. Так и оставила на общей кухне на столе…

— А потом появилась новая хозяйка большой квартиры, нашла кружево и пришила его на свою красную блузку, — пробормотала я.

— Что ты сказала? не расслышал Скрипка.

— Да нет, ничего, — отмахнулась я. Теперь мне стало понятно, почему рукава у моей блузки вдруг стали короткими. Я носила блузку Марианны, а она — мою.

Теперь я хотя бы поняла, почему меня обвиняли в воровстве. Я снова подумала о Марианне. Мне почему-то было приятно, что у нас совпадали даже вкусы: мы обе любили красные блузки и кружевные воротнички.


***

По дороге в Питер я думала о том, что про Голяка никому ничего не скажу. А уж он будет молчать — это я чувствовала наверняка.

Но как быть с Ниной Викторовной? С этой милой, интеллигентной учительницей? Как объяснить ей, что ее племянник — последний гад на этой земле? И почему объяснить ей это должна именно я?

…Во Пскове мы сделали остановку. Возле дешевой кафешки была парфюмерно-косметическая лавка. Я раздумывала ровно секунду, а потом попросила импортный тюбик краски для волос под названием «Медь».

— Зачем тебе? Ты и так — рыжая! — из-за плеча спросил удивленный Скрипка.

— Хочу одной подруге подарок сделать.

Мы с ней очень похожи. Как сестры. Мы даже одеваемся одинаково. Только она — не рыжая. Пока.

Я как наяву представила себе рыжую шевелюру Марианны. Рядом — свою. Фоном почему-то была ее спальня. Тут же вспомнились строчки одного поэта:

А волосы, как рыжий снег, летели

На белую подушку за спиной…

— Ну вот, еще на одну рыжую сумасшедшую ведьму в Питере больше станет, — заключил Лешка.

Права Нина Викторовна, все-таки Скрипочка действительно славный.

ДЕЛО О КАЗНЕННЫХ БОМЖАХ

Рассказывает Родион Каширин

"Каширин Родион Андреевич, 35 лет, корреспондент отдела расследований. Закончил Ленинградское арктическое училище, работал радиотехником в поселке Диксон, там же — оперуполномоченным уголовного розыска. До прихода в «Золотую пулю» работал в частном охранном предприятии. Коммуникабелен, владеет навыками оперативно-розыскной работы, хорошо освоил азы журналистской деятельности. В то же время часто возникают проблемы с рабочей дисциплиной, имел нарекания от начальника отдела в связи с нарушением «штабной культуры».

Из служебной характеристики


1

Утро получилось серым и безрадостным, капли дождя с точностью метронома стучали по карнизам, и мир был соткан из печали и уныния. В такую погоду в голове блуждают мысли об отсутствии смысла в самой жизни. В это безрадостное утро и начались события, которые привели к тому, что мы избили Обнорского, попали в картотеку милиции как бомжи, а Спозаранник чуть не женился на жительнице горного кавказского аула, затерянного где-то очень высоко в горах. Но обо всем по порядку.

Наш маленький коллектив отдела расследований сидел в кабинете» и ожидал Глеба Спозаранника, который отбывал повинность, связанную с присутствием на «понедельничной» летучке у Обнорского. У нашего минишефа с самого утра уже было совершенно испорчено настроение. Его преследовала группа маньяков.

За день до описываемых мною событий ему на лобовое стекло машины прилепили каким-то суперклеем бумажку с таким же суперсодержанием: «Слушай ты, неверный гяур, жалкий верблюжий какашка, кончай свои писюльки, смотри допишешься! Женись на ней, а то зарэжэм!» Что это означало — Глеб не мог понять. С расстояния в десять метров видны были огромные буквы, написанные красным фломастером. Его жена, которая утром первой уходила из дома, увидела письмецо и встревожилась. Она вернулась домой и предложила вызвать милицию. Пришел участковый, осмотрел машину, спросил, где работает ее хозяин, хмыкнул, сделал какие-то выводы и порекомендовал обратиться не в милицию, а в автосервис. Спозараннику пришлось воспользоваться его советом, так как послание не желало отходить от стекла. Клей был отличного качества, злоумышленники постарались на совесть. В автосервисе около лобового стекла собрался настоящий консилиум из специалистов-маляров. Часа через два они вынесли вердикт: отклеить нельзя, сходит вместе со стеклом, поэтому надо менять всю «лобовуху». Спозаранник был очень расстроен, ведь эту «Ниву» он всего лишь месяц как купил у Обнорского.

В десять часов Глеб вернулся с «летучки» и окончательно испортил нам настроение.

Спозаранник рассказал, что Обнорский, оказывается, необычайно кровожадный человек, можно сказать, маньяк, возбуждающийся только при известиях об очередных заказных убийствах. На «летучке» Андрей, как обычно, обрушился на весь коллектив Агентства, прямо заявив, что если в городе ничего не случается, никого не расстреливают из пулеметов, не сжигают в машинах, не взрывают в офисах, не насилуют в лифтах, то виноваты мы. Дескать, хороший журналист всегда обнаружит парочку свежих трупов или группу изнасилованных в лифте.

Наша беда заключалась в том, что вот уже целую неделю в городе ничего не происходило. Можно было бы сказать, что установилась мертвая тишина, если бы она, наоборот, не была такой живой. Ни одного убийства, да что там убийства — разбоев приличных и то не было. Преступный мир обленился и лишил нас информационных поводов.

Спозаранник сидел мрачный, как грозовая туча, на его челе лежала печать обреченности. Он, как начальник, более всех остальных был повинен в отсутствии преступлений.

После пятиминутного затишья мы стали свидетелями невероятных событий, в реальность которых вряд ли поверили бы, если бы не происходили они прямо у нас на глазах.

Глеб встал, прошелся по кабинету, затем уселся прямо на стол, томно потянулся, развязал галстук, положил его в карман пиджака и спросил:

— Скажите, а какая водка считается наиболее качественной? Чтобы утром голова не болела.

Все, кто работал на компьютерах, прекратили стучать по клавишам, Зураб поперхнулся кофе, а я так просто впал в транс.

Услышать такое от Глеба, это все равно, что увидеть купающегося инопланетянина у себя дома в ванне.

— «Смирновская» — хорошая водка, — после долгого молчания пролепетал Шаховский. Его обычно уверенный, хорошо поставленный голос звучал весьма уныло.

— Так может, мы… того, а? — спросил Глеб, разглядывая календарь с голой девушкой, висящий на стене. (Помню, он долго требовал, чтобы Зураб, хозяин плаката, его снял, утверждая, что на обнаженное женское тело можно смотреть только в том случае, если это тело собственной жены.)

Мы были удивлены: высоконравственный Спозаранник, набирая скорость, летел к вратам ада. Грехопадение совершалось на наших глазах. Жил человек себе жил, не пил, не курил, женщинами (другими) не интересовался — и на тебе! Но в конце концов, у каждого из нас бывают минуты, когда хочется немного изменить себе, хоть на один вечер побыть совсем другим человеком. И именно в тот день у нас было что предложить мини-шефу для разнообразия.

Описываемые мною события происходили пятого октября. Праздник, который приходится на этот день, отмечают немногие, но зато те, кто его празднует, отрываются на полную катушку. День рождения уголовного розыска — профессиональный специфический сабантуй. Вечером мы были приглашены в один из отделов ГУВД на великую пьянку. Опера это наши постоянные партнеры, поэтому мы всегда поздравляем друг друга, тем более что Зудинцев и я тоже когда-то принадлежали к касте оперов.

Спозаранник на наше предложение попьянствовать немедленно откликнулся. Сразу же после обеда мы покинули помещение Агентства, отправившись в магазин покупать подарок. Правда, Шаховский выразил сомнение, что на такой праздник вообще положено что-то дарить. Он и ехать-то не хотел с нами, но мы его убедили, сказав, что это нужно по политическим и дипломатическим причинам.


2

В шесть часов вечера мы уже находились в небольшом кабинете уголовного розыска. За двумя сдвинутыми столами уместилось десять человек. Вынув листы из какого-то уголовного дела, мы расстелили импровизированную скатерть. Через несколько минут вся полезная площадь столов была занята баночками, бутербродами и бутылками, на бесполезной же остался стоять телефон, вилку которого вынули из розетки, чтобы не мешал.

— Приступим, — предложил, потирая руки, высокий и могучий оперуполномоченный Скрябин, зимой и летом ходивший в бейсболке. Это был веселый и общительный человек, совершавший по отношению к нам просто святые поступки. Не было случая, чтобы он нам отказал в какой-нибудь просьбе. Как-то раз, когда мы попросили дать фотографии преступников, он предложил нам порыться у него в шкафу и забрать все, что нам надо. Мы тогда немедленно воспользовались столь щедрым предложением и вынесли половину содержимого шкафа. На следующий день он прибежал к нам в Агентство и, ужасно волнуясь, пожаловался, что его посадят, если он не вернет в папку с документами какой-то секретный приказ, рожденный в недрах министерства. Оказалось, что унесенный нами документ является носителем не исключительной глупости, как мы вначале подумали, а наоборот — исключительной важности. Я до сих пор помню его содержание: «В связи с терактами, произведенными в США, разыскиваются два лица арабской национальности. Приметы: лица смуглые, глаза темные, волосы черные, прямые».

Пьянка началась. Сначала опера с подозрением поглядывали на Спозаранника, зная по нашим давним рассказам, что сей примерный семьянин не пьет, не гуляет и даже матом не ругается. Но потом привыкли и перестали на него коситься. Шаховский тоже вначале чувствовал себя не в своей тарелке, но и на него подействовала атмосфера дружелюбия, он успокоился и перестал смотреть на ментов, как на своих давних врагов. Меня немного беспокоило то, что Спозаранник, на мой взгляд, слишком часто опрокидывал в себя огненную воду. С нетренированным человеком при такой частоте возлияний случаются всякие неприятности. К девяти часам вечера все уже были хорошие, а Спозаранник, как я и опасался, почти перестал контролировать ситуацию. Его голова объявила суверенитет от тела. Теперь эти две части Спозаранника существовали автономно друг от друга.

Как это всегда бывает, к четвертому часу празднования начались профессиональные беседы, которые плавно перешли в спор.

Опера утверждали, что журналистское расследование по своей сути — это не что иное, как слитая журналистам кем-то из ментов информация. А сами «журналюги» не могут ничего, кроме как бегать по отделам милиции с протянутой рукой. Мы возмутились, ответив им, что, наоборот, это они, менты, ничего не умеют. И тут произошло то роковое событие, которое разделило все события на «до» и «после». Опьяневший Глеб заплетающимся языком предложил пари:

— Вы даете нам любое уголовное дело, а мы его раскрываем. Спорим?

— На что? — оживились менты. Они знали, что у нас хорошие оклады.

Шаховский, наименее из нас пьяный, попробовал вмешаться, но у него ничего не вышло. Опера, почувствовавшие возможность заработать, предложили следующее:

— Нас тут пятеро, и вас столько же, вот и поспорим на зарплату друг друга. Если вы в течение месяца не раскрываете преступление, то отдаете нам «бабки». А если «поднимаете глухарь», то мы вам отдаем. Идет?

К сожалению, среди нас не нашлось достаточно трезвого человека, чтобы вовремя вмешаться и пресечь праздник безумия. Шаховский не в счет, потому что его вялые попытки остановить Спозаранника сводились к тому, чтобы повысить ставки, а не пресечь сам спор. Поэтому пари были заключено.

Менты страшно радовались и говорили о каких-то убийствах бомжей.

Завтра кто-нибудь из нас придет к вам и сообщит, что именно вы должны раскрыть, — сказал Скрябин.

— Не забудьте материалы дела принести, — напомнил им Зудинцев.


3

В одиннадцать часов вечера мы стояли перед зданием ГУВД. Спозаранник в очередной раз всем доказал, что он большой оригинал. Оказавшись на свежем воздухе, он вместо того, чтобы немного протрезветь, сделал попытку лечь на тротуар и уснуть. Но мы не бросили его в тот трудный для него момент.

— Кто куда? — спросил Шаховский, глядя на часы. — Если вы не против, то я на Васильевский, меня там дама сердца ждет.

И Шаховский покинул нас, поймав такси, а мы остались втроем (плюс маловменяемый Глеб). Словно новорожденный, он сладко посапывал, поддерживаемый мной и Зудинцевым. Время от времени, он вытягивал губки и сладко чмокал. В эти мгновения он был похож на муми-тролля. Гвичия вдруг заявил, что его ждет некий источник, с которым он договорился встретиться в полночь под Дворцовым мостом. Такой наглой лжи я еще в своей жизни не слышал. Тем не менее и Зураб покинул нас. Нам же не оставалось ничего другого, как сопровождать минишефа домой на улицу Руднева.

В пятую или шестую остановленную нами машину нас наконец посадили (первые не сажали нас из боязни, что «ваш алкаш весь салон заблюет»). Когда мы высадились, то поняли, что нам придется доставлять нашего шефа до квартиры, так как он хоть и мычал в ответ на наши вопросы, но местность не узнавал. Решив, что обоим подставляться под справедливый гнев его жены нам не стоит, мы бросили жребий. Вышло, что я жду внизу, а Зудинцев транспортирует тело наверх. Мой напарник попробовал, но не смог. Оказалось, что пьяный Спозаранник весит больше, чем трезвый.

Мы дотащили его до дверей и, прислонив к стене, добились, чтобы он находился в вертикальном положении. Когда мы собрались нажать кнопку звонка, дверь неожиданно открылась, и мы увидели его жену. Она с интересом нас оглядела, потом сказала:

— Придется его кодировать.

Мы с Зудинцевым переглянулись, не поняв ее высказывания.

— Транспортируйте, — сказала она и посторонилась.

Мы внесли тело в квартиру и положили на диван. Глеб пробормотал: «Почкование производится по весне всеми фибрами у жаб», свернулся калачиком и вырубился окончательно.

— Спасибо вам, ребята. Проходите на кухню, я вас хоть чаем напою, — сказала добрая жена Спозаранника и ушла, а мы прошли на кухню.

Надо сказать, что на доставку Спозаранника у нас ушли последние силы. На кухне, в тепле, нас начало развозить. Зудинцев достал из-за пазухи почти полную бутылку водки. Взяв со стола два стакана, мы вновь употребили.

— Может, пойдем? — предложил Зудинцев.

— Конечно, надо идти, — ответил ему я.

А вот дальнейшие события каждый из нас впоследствии рассказывал по-своему. Я могу изложить только свою версию.

Требовалась закуска, и Зудинцев полез в холодильник. Он достал полпалки копченой колбасы, банку грибов и сыр.

— А Спозаранники грибы едят? — спросил я.

— Если бы Спозаранники грибы ели, то они их давно бы съели, а так как они их до сих пор не съели, значит, они их вообще не едят! — провел журналистское расследование Зудинцев.

— Логично, — согласился я и вскрыл банку.

Вообще Глебу следовало опечатать холодильник, ведь у него есть печать. Даже странно, что у Спозаранника дома есть неопечатанные предметы без инвентарных номеров.

Жена Глеба пришла на кухню, когда мы уже допили бутылку. Она была очень тактичной и незлой женщиной, поэтому она не ругалась, а, наоборот, спросила, можно ли нам уже стелить. Мы начали отказываться, но она и слушать не хотела: дескать, нас в таком состоянии упекут в «каталажку». Как получилось, что мы остались у него ночевать, сам не понимаю.

Утром Надежда начала нас будить на работу. Это оказалось очень трудным и неблагодарным занятием. Только наша, российская, женщина способна на такие подвиги.

Будить трех пьяных мужиков — это не в горящую избу входить и не какую-то там лошадь останавливать. Зудинцев лепетал что-то про «оперативные обстоятельства, которые вынуждают его поспать еще часок, а потом, мол, источники сами придут к нему», а Спозаранник минут десять разглядывал нас, наверное, не понимая, как мы оказались в его квартире. Самым дисциплинированным оказался я. Мне потребовалось всего полчаса, чтобы умыться и одеться.

Когда мы завтракали, Надежда по-медицински отчитывала мужа. Из ее слов мы узнали страшную правду. Оказывается, Глеб Спозаранник со страшной скоростью спивается. Он постоянно приходит домой пьяный и очень поздно, иногда даже после восьми часов вечера. Глеб сидел, опустив голову, и даже не пытался защищаться… Ему было очень стыдно. Нам тоже было стыдно, мы чувствовали себя искусителями, прислужниками дьявола, ворующими из семей души святых отцов (то есть, мужей). А потом мы узнали самое главное: вчерашнее нетрезвое пришествие Спозаранника было действительно не первым, а (о ужас!) вторым! Тут нам стало смешно, и мы покинули гостеприимную квартиру.


4

Ровно в десять пришли оперативники Скрябин и Голубко. Гаденько улыбаясь, они положили на стол папку, пожелали нам успехов, спросили, какого числа у нас зарплата, и ушли. Вот и все.

А мы остались думать. Зудинцев взял в руки папку и начал изучать ее содержимое.

Мы попросили его делать это вслух.

В общем, получалась следующая картина.

На Васильевском острове в течение трех недель произошло три убийства бомжей. Последнее было совершено первого октября.

Все они умерли от множества ножевых колото-резаных ранений. Личности двух первых убитых не установлены, третьим был спившийся житель поселка Торфяное. Свидетелей никаких нет, зацепок тоже. Известно точно лишь одно: последний убитый за несколько часов до смерти звонил своей бывшей жене, хвастался, что у него теперь много денег, и тут же жаловался, что якобы за ним следят, просил разрешения прийти. Но жена, зная, что ее бывший муженек последние пять лет питается на помойках, слушать его дальше не стала и бросила трубку. В папке была копия протокола ее допроса. Получалось, что кто-то мочит бомжей для собственного удовольствия, этакий «хищник». Но был и другой вариант. Если принимать во внимание последний телефонный разговор бомжа, то можно предположить, что они где-то что-то украли и на них охотились с целью вернуть деньги или отомстить.

Каких-то особенных идей ни у кого из нас не возникло, вдобавок ко всему мыслительный процесс невероятно усложнялся тяжелейшим похмельем. Спозаранник скромно сидел в углу, разглядывая носки своих ботинок. Ему было стыдно смотреть нам в глаза. С утра наш маленький коллектив уже высказался относительно пагубного влияния алкоголя на молдаванский организм многодетного журналиста.

— Ну что вы молчите, господин сыщик? — обратился к нему Зудинцев. — Ты все это затеял, а теперь молчишь?! Рожай идеи. Предлагай что-нибудь. Это же надо, блин, поспорить с операми на всю зарплату…

Зудинцев, попрошу не зудить, — оборвал его Глеб, потом встал и, прохаживаясь между столами, стал размышлять вслух. — Что нам известно? Убитые были бомжами, следовательно, не имели постоянного места жительства…

— Гениально! И как ты только догадался… — не вытерпел Шаховский.

— Попрошу не перебивать и вести себя прилично! — сделал ему замечание Глеб. — Мы все тут, кроме Каширина, интеллигентные люди!

(И замахал, сволочь, на меня рукой, упреждая реакцию протеста.)

— Так вот, раз они не жили по квартирам, но были убиты, значит, убийца выслеживал их где-то в одном месте. А значит, надо идти туда, где можно увидеть много бомжей сразу, потому что кто-то их будет там отслеживать.

Он замолчал, и в комнате повисла тишина. Я шепотом сказал Шаху, что нашему начальнику нужно немедленно лечь в постель, положить мокрую тряпку на лоб и сесть на аспириновую диету. Глеб, конечно, услышал и поэтому, повернувшись ко мне, заключил:

— Я так думаю, что у нас есть единственный способ поднять это дело — надо идти к бомжам и с ними беседовать. Но это такая публика, что с чужими, не из своей касты, они разговаривать не будут, следовательно, к ним надо внедряться! С сегодняшнего дня начнем внедрение. Разделимся на двойки и будем каждую ночь ночевать в колодцах на теплотрассе на Васильевском острове. Первая «двойка»: Каширин и Шаховский. Старший Шаховский, потому что немного умнее. Вам необходимо найти во что переодеться, ввести в организм достаточное количество пищи и убыть на дежурство. Попробуйте завести агентуру в том обществе.

Я буду звонить через каждый час, узнавать обстановку.

— Стоп, стоп, стоп! — вырвался у меня вопль протеста. — Что значит — внедряться? Ты что, блин, мы же пропахнем! И как ты нам будешь звонить? Ты представь себе бомжа с трубкой, нас же расколют в минуту!

Глеб надолго задумался, потом сказал:

— Черт с вами, будете без связи, трубку оставьте в офисе. Не маленькие.

Дверь открылась, в кабинет влетел Соболин и заорал, чуть переступив порог:

— Вы представляете, что удумал Обнорский? Он хочет, чтобы мы все написали по новелле!

Соболин, видя полное непонимание на наших лицах, принялся объяснять. Оказывается, Обнорский хочет, чтобы каждый из нас написал по одному рассказу, в котором был бы описан какой-нибудь реальный эпизод из нашей жизни.

В принципе, мне эта затея сразу понравилась. Теперь у меня появилась реальная возможность отомстить Спозараннику, Лукошкиной и другим душителям свободы слова в нашем коллективе. Я припомню этому дикому адвокату, как она режет наши тексты, а Глебу — все его методические занятия. Ну держитесь, братцы, и все остальные тоже.

Я опишу, как Спозаранник, с которым мы были в Киеве, закрылся в туалете, сломал щеколду и не мог вылезти. Я его оттуда с помощью гостиничного слесаря доставал. Между прочим, горничные со всех этажей сбежались посмотреть на это шоу. Я ему поклялся, что никому не буду рассказывать про это. Сгоряча, конечно. А так я в литературной форме все изложу. Коллектив поймет, что это было на самом деле, а Спозараннику я всегда смогу сказать: «Глеб, это же литература! Искусство, блин. Понял?»


5

В четыре часа мы с Шахом ушли с работы искать спецодежду для ночного похода. Сначала мы заехали ко мне, но ничего подходящего не нашли, кроме старой вязаной шапочки, в которой дырки занимали больше площади, чем, собственно, сама шапка. Тогда Шах предложил заехать к его знакомой, которая жила около станции метро «Василеостровская». Там можно было спокойно переодеться и на трамвае доехать до места обитания тех бомжей, товарищей которых порезали ножиками. Машина моего напарника, как назло, оказалась в ремонте.

У дамы я стал очевидцем грандиозного скандала. Она почему-то не поверила, что Витя в таком виде собирается на задание, и закатила истерику:

— Ты меня не любишь! Это тебе все надо для нее!

— Для кого? — искренне удивлялся Шах.

— Только не надо вот этого! — кричала она. — Я давно про нее знала, я чувствовала, что ты мне изменяешь!

Когда конфликт был улажен (я полчаса в одиночестве на кухне сам с собою играл в карты, дожидаясь их из спальни), мы переоделись и посмотрели друг на друга. Нам не стало смешно, наоборот, мы загрустили. Эх, до чего довела журналистская жизнь! И как легко, оказывается, стать бомжом. Пока мы спускались в лифте, Шаховский философствовал:

— Этим бабам лишь бы скандал устроить! Как можно было подумать, что я пришел к ней переодеваться в какое-то рванье, чтобы потом в нем ей же изменять. До такого бреда может додуматься только женщина.

— Откуда у нее столько всякого рванья? — задал я не на шутку волновавший меня вопрос.

— А! — махнул рукой напарник. — У нее дед по воскресеньям около церкви нищим подрабатывает.

Лифт остановился, двери открылись, и мы вышли. Тут нам попалась старушенция с авоськой. Она внимательно на нас посмотрела, потом замахнулась сумкой и огрела меня по спине. На этом она не остановилась и визгливым старческим голосом заорала:

— А ну, алкаши, брысь отсюда! Обоссали все лифты, гады! Куда только участковый смотрит!

Не вступая с ней в переговоры, мы выбежали из подъезда на улицу.

— Единственный положительный момент, — сказал я, почесывая спину, — что на бродяг мы теперь действительно похожи.

Шах ничего не ответил, только сплюнул в сторону. Мы решили поймать машину и доехать до «Бомжеленда», но очень скоро поняли, что идея была неперспективной. За двадцать минут «голосования» около нас не остановилась ни одна машина. Видимо, мы действительно стали похожи на бомжей.

Пришлось ехать на метро. И это была целая эпопея. Чудом нам удалось миновать контроль. Люди в вагоне шарахались от нас. Одна дамочка как-то очень напряженно на нас смотрела. Чтобы ее ободрить и в ее лице вернуть себе доверие общества, я улыбнулся ей, вложив в эту улыбку все свое обаяние.

Результат меня ошеломил. Дамочка фыркнула и громко на весь вагон произнесла:

— Вот сволочь! И кто только таких уродов в транспорт пускает!

Я был оскорблен в своих лучших чувствах. Обидевшись на весь мир, я отвернулся и больше ни с кем не разговаривал.


6

— Рано приехали, эта публика позже начинает здесь собираться, — посмотрев на часы, сказал Шах. — Может быть, для установления контакта в магазине литр возьмем?

Это была хорошая идея. Магазин оказался за углом. В нем мы пережили еще несколько минут недоверия со стороны общества. Тяжело, оказывается, быть бомжом. Все их, то есть нас, не любят., К восьми часам вечера начали стекаться первые обитатели бесплатной ночлежки.

Один из них, мужик неопределенного возраста, подошел к нам и начал нас разглядывать. Шах спросил его:

— Че надо, мужик?

Тот никак не отреагировал, продолжал разглядывать нас дальше. К нему присоединились еще трое субъектов мужского пола и одно существо, бывшее по некоторым признакам когда-то женщиной. Наконец мужик прервал молчание и спросил:

— Сбегли, значит?

— Откуда? — вопросом на вопрос парировали мы.

— Вам виднее, откуда, — усмехнулся мужик, — только тут занято все. Вам ночь прокантоваться или дольше?

— Как дело пойдет, — ответил Шах, принимая условия игры. — Ищут нас.

Мужик, который, по всей видимости, был здесь самым авторитетным аборигеном, чем-то вроде вождя, подошел к нам поближе и шепотом посоветовал:

— У нас тут стучат на ментов многие, так что вы — это… Семью задобрить надо. Вы б купили чего, а? Деньги есть, наверное, раз вы бандюки.

— Слушай, дядя, а с чего ты решил, что мы беглые? Может, нам ночевать негде? — удивился я.

— Ладно вам, — махнул рукой собеседник, — на вас одежда старая, рваная, но чистая, и пахнете городом. Значит, специально переоделись, прячетесь, мусоров со следа сбиваете. Понятно же все. Ну так что, угостите, али как?

— Ах ты, старый! — улыбнулся Шах, доставая из-за пазухи литровую бутылку водки. — Наливай всем, знакомиться будем.

Появление бутылки вызвало заметное оживление среди бродяг. Мы спустились по ржавой, не внушающей доверие лестнице внутрь теплотрассы. Там было тепло и сухо.

Мужик, которого все звали дядей Васей, достал из-за трубы стакан, а мы начали выкладывать из пакета закуску. Видели бы меня в ту минуту знакомые! В натуральном притоне, с опустившимися бездомными изгоями общества, из одного стакана…

Бомжи оказались очень недисциплинированными существами и попробовали устроить драку вокруг бутылки, но дядя Вася при помощи затрещин и пинков быстро восстановил порядок. Как всегда, нашлись и недовольные, которые отползли в угол и там затихли.

— Ну что, поехали, помолясь? — спросил дядя Вася, налил себе полстакана и одним махом его осушил.

После него пил второй по авторитетности обитатель ночнушки, однорукий Федот.

Потом налили и мне, но уже не полстакана, а чуть ли не одну его десятую. Даже тут меня попытались обделить. Вася протянул мне стакан, и я взял его в руку, но пить не торопился. Меня мучил один вопрос: каких микробов и бацилл не было на стенках этого стеклянного сосуда? Если прикоснуться к нему губами, то можно и что-нибудь неизлечимое подцепить. А жить очень хотелось.

Тогда я поставил стакан на пол, взял бутылку и прямо из горлышка сделал несколько глотков. Потом передал ее Шаху, который тут же повторил мой маневр.

Когда большинство обитателей этого гостеприимного места легли спать, мы остались втроем: я, Шах и дядя Вася. Решив, что настал подходящий момент, мы решили разговорить старика. Начали с того, что стали очень мягко спрашивать, как им живется, как деньги на жизнь достают. Он отвечал нам без особой настороженности, считая, что мы — сбежавшие из тюрьмы преступники, а значит, почти свои, такие же гонимые обществом несчастные. Потом мы спросили, насколько опасна их жизнь, часто ли их убивают? Тут он сразу замкнулся и сказал, что хочет спать. Нам ничего не оставалось, как отложить беседу до следующего дня или найти другой источник.

Ночевать в этом клоповнике мы не собирались, но решили часов до трех там посидеть, чтобы не вызывать подозрение у его обитателей.

Минут через двадцать мы увидели, как Вася подполз к другому бомжу и принялся с ним о чем-то шептаться. Потом они встали и куда-то ушли. Вскоре и мы приняли решение, что с нас довольно, и выбрались на поверхность. То, что мы увидели, нас неприятно удивило — теплотрассу окружали милицейские автомобили.

— Там они, двое их, точно убийцы, — услышали мы голос дяди Васи.

Значит, это он, негодяй, вызвал ментов.

Нам надо было раньше учитывать, что такой авторитетный бомж, как он, «стучит»…

Попадать в лапы постовых милиционеров в наши планы никак не входило, поэтому мы бросились бежать. За нами погнались.

При этом преследователи, вероятно, переговаривались между собой по рациям, потому что почти окружили. У нас оставался только один путь для бегства, который привел нас во двор дома, весьма нам знакомого. Там жил Обнорский. Милиционеры буквально висели у нас на хвосте и могли нас настигнуть в считаные секунды. Нам не оставалось ничего другого, как просить у Обнорского политического убежища. Что мы и сделали.

Он, конечно, сильно удивился, увидев у себя на пороге, в пять утра двух своих сотрудников в таком виде. Но впустил. Мы долго слушали через дверь, как по подъезду носились милиционеры, разыскивавшие нас и, наверное, недоумевавшие, куда мы подевались.

А вот затем последовало долгое объяснение с шефом. Он сначала вообще не мог понять, что происходит. Мы, не желая рассказывать правду, попробовали ему представить другую версию происходящих событий, не упоминая про наше пари с операми, но в итоге запутались.

— Вот что, ребята, хватит мне тут врать, — прервал он нас устало.

И нам пришлось рассказать все. Больше всего его возмутило, что Спозаранник отправил нас на ночь к бомжам.

— Итак, в Агентстве еще одним начальником отдела стало меньше и тремя уволенными больше. Значит, ночные походы отменить…

Зная, что его мнение может не совпасть с мнением Спозаранника, я решил застраховаться:

— Андрей, дай нам такую бумагу, чтобы ни один Швондер не мог нас…

— Будет вам бумага! А этому вашему Швондеру… я завтра все скажу.


7

Утром Спозаранник долго извинялся перед нами, считая, что виноват в ночном происшествии только он, так как не продумал до конца операцию. Правда, потом в его черной душе опять что-то перевернулось, и закончил он речь такими словами:

— Но если проанализировать ситуацию объективно, то вы сами виноваты. Во-первых, провалили задание. А это значит, что вы не только журналистами не можете быть, но даже бомжами. Во-вторых, рассказали обо всем шефу, и теперь все знают про наш спор с операми. В-третьих… Да ладно, с вас хватит и первых двух пунктов.

Как всегда, он начал с того, что посыпал голову пеплом, но закончил тем, что виноваты все. Слухи по коридорам и кабинетам разносятся со скоростью, в несколько раз превышающей скорость света, поэтому к обеду все наши сотрудники знали о ночном происшествии. Причем слухи трансформировались. Я с удивлением узнал о том, что мы с Шаховским пришли ночью к Обнорскому пьяные, да еще с развратными женщинами.

Когда я проходил по коридорам, то слышал хихиканье за своей спиной. Мне было обидно. А когда в коридоре я столкнулся сразу с двумя замами Обнорского, они начали читать мне лекцию о том, что ночевать лучше дома, в кругу семьи, а не в канализационных колодцах. Короче говоря, мне надоели все, и я решил рассказать Повзло и Скрипке одну историю:

— Недавно я читал один рассказ современного писателя, потомка Салтыкова-Щедрина, назывался он «Как один журналист двух заместителей редактора прокормил».

Суть там в том, что как-то раз один журналист и два заместителя редактора летели на самолете в Киев. Самолет потерпел крушение и упал прямо в Днепр. Все погибли, кроме этой троицы, которой удалось доплыть до необитаемого острова. Вернее, на нем жили люди, но аборигены, страшно дикие, предки современных украинцев. Эти два заместителя сразу стали выяснять, есть ли на острове какая-нибудь пресса. Оказалось, что до них газеты на острове не выпускались.

И решили они тогда осчастливить местное население новой газетой, вернее, не новой, а первой. Через месяц дело у них наладилось.

Единственный журналист выпускал сводку последних происшествий, писал в газету статьи, потом корректировал, сам набирал.

А еще он проводил журналистские расследования и многое-многое другое. Аборигены меняли газету на бананы и апельсины. Издание богатело. Только заместители редактора все ворчали, что журналист у них ленивый и бестолковый. Тогда обиделся на них корреспондент и ушел в лес. Заместители сначала обрадовались, дескать, ну и хрен с ним, все равно — непрофессионал, и набрали новых журналистов из числа местного населения.

А через два дня вдруг поняли, что новые сотрудники грамоте не обучены, ничего не могут, а сами заместители редактора, кроме как заместителями редактора быть, больше ни на что не годятся. Отвыкли от другой работы.

И пошли тогда они в лес искать журналиста-дезертира. Нашли его под пальмой, спящего в объятиях…

— Дальше не надо! перебил меня Скрипка. — Ты уже достаточно наговорил.

Но меня вдруг понесло дальше:

— А еще у этого же писателя есть другой поучительный рассказ. Называется «Дикий главный редактор». Там рассказывается о том, как…

Тут я обратил внимание на то, что они оба и примкнувшая к ним Завгородняя смотрят куда-то за мою спину. На всякий случай я обернулся. Там стоял Обнорский. Внешне он в эту минуту напоминал работника скотного двора, готовившегося заколоть к празднику порося. Я замолчал и, решив, что лучше всего исчезнуть, ретировался.


8

Обидевшись на весь мир, я решил намного подышать свежим воздухом. Погода осчастливила нас ясным, солнечным днем, наверное, в плане компенсации за вчерашнюю сырость и серость. В Катькином садике я нашел свободную скамеечку. Закурив и положив ногу на ногу, я стал разглядывать группу любителей шахмат, оккупировавших лавку прямо напротив меня. Я старался ни о чем не думать, но очень скоро незаметно для себя вернулся мыслями к убийствам бомжей, решив еще раз проанализировать все известные мне факты. Итак, начнем с того, что убитых уже трое. Все они «паслись» в районе теплотрассы в районе метро «Приморская».

Никто ничего не видел, и информация «по низу» тоже не идет. Если не считать нашего с Шахом подозрения, что бомжи все-таки что-то знают. К тому же следовало учитывать, что опера уже отработали традиционные способы раскрытия таких преступлений, поэтому необходимо изобрести что-то нестандартное. Только вот что?

Самое перспективное — это начинать работать от последнего убийства, оно самое свежее. Что нам известно? Жил-был бомж, никого не трогал, спал в колодце теплотрассы. Где-то у него была жена, которая от него отреклась. Собственности он никакой не имел, никакие фирмы на него не оформлялись, это я по базе данных проверил. Может, он что-то знал, где-то что-то видел? Как и те трое, которых убили до него? Как версию принять можно, но хлипковато. Известно, что за несколько часов до смерти он звонил жене, хвастался, что у него много денег, и тут же жаловался, что за ним следят. «Жинка», конечно, послала его подальше и кинула трубку. Через пять минут он перезвонил и снова попросил о помощи. И с тем же результатом разговор закончился.

Что из этого? Да ничего! Может быть, эти три бомжика украли у серьезных людей что-нибудь ценное. Самое простое — деньги.

Решив, что дело глухое, я встал и направился в Агентство. Мыслительный процесс на свежем воздухе не принес ощутимого результата. Когда я уже заходил в арку дома на улице Росси, мне в голову вдруг пришла одна простая мысль. Конечно, не было никакой уверенности, что этот план принесет какие-нибудь плоды, но попробовать следует. В Агентстве яотловил Зудинцева, который прятался от Спозаранника у репортеров, и, затащив его в курилку, спросил:

— Помнишь, ты говорил, что у тебя есть какая-то знакомая дама на телефонной станции?

— Было такое, только я ее давно не видел.

— А ты можешь ей позвонить?

— Цель какова? Спрашивать о чем?

Я на мгновение задумался, пытаясь облечь в слова свои мысли, бесконтрольно гулявшие в голове:

— Слушай, я стал думать об одной вещи…

— Хорошо, что не о двух, а то бы мы тебя потеряли… — язвительно перебил меня голос сзади.

Я обернулся, передо мной стоял грузинский князь, он же бывший коммунист, он же бывший офицер Советской армии Зураб Гвичия.

— Послушайте, парни, не юродствуйте!

Может быть, мне на самом деле мысль в голову пришла. Смотрите, последний убитый бомж, его фамилия, если помните, Абрамов, звонил своей бывшей жене перед смертью. Откуда он звонил? Не с сотового же, правильно? Значит, либо со стационарного телефона, либо с таксофона. Стационарные — все, кроме «петерстаровских» — не фиксируются, я имею в виду, соединения не фиксируются, потому что там нет поминутной оплаты. Поэтому про них надо вообще забыть. А вот уличные телефоны, которые «по карточкам», стоит проверить. Если Абрамов чувствовал какую-то опасность, то он мог звонить еще кому-то, и, возможно, что тому человеку он рассказал больше, чем жене…

— А ведь действительно он, скорее всего, звонил с таксофона. Все другие, как ты выразился, стационарные телефоны находятся в помещениях, и кто бы туда пустил грязного вонючего бомжа? Надо карточки проверять, — моментально оживился Зудинцев.

— Все равно непонятно, где он деньги-то на карточку взял, за нее ж платить надо, — выразил сомнение Гвичия.

— Эх ты, а еще князь, — пристыдил его Зудинцев. — Его жена сказала, что он ей по телефону про деньги хвастался, значит, мог карточку купить.

Бывший опер убежал звонить знакомой на станцию, а я направился в столовую. Там сидел Обнорский и ел сыр. Причем без всего, даже без хлеба. Была у него такая привычка — сидеть в гордом одиночестве и медленно-медленно поедать сыр. Увидев меня, он перестал жевать и сказал:

— Из-за того, что твой начальник поспорил с ментами, поставлена под угрозу честь Агентства. Если вы проиграете, то это будет очень неприятно для всех. Отсюда вывод: раз невозможно аннулировать пари, значит, его нужно выиграть. Точка. Я, как главный и великий начальник всего Агентства и вашего уродца Спозаранника в том числе, беру на себя руководство всеми операциями, которые вы придумаете. Круглосуточно держите меня в курсе всех ваших дел по данному направлению. Ни одно указание Спозаранника не выполнять без моей визы.

А ему передай, чтобы через десять минут прибыл ко мне в кабинет для пиздюлей и инструктажа. Вопросы есть?

Я несколько растерялся от такой манеры разговаривать, пролепетал что-то типа «слушаюсь, ваше классикоблагородие» и, забыв, что зашел пообедать, покинул уютное помещение нашей столовой.

Вдруг в недрах Агентства раздался вопль.

Вряд ли это был человеческий крик. Из кабинетов начали выглядывать люди, спрашивая друг друга, что происходит. Обнорский тоже выглянул в коридор и спросил:

— Это кто там на собственную премию покушается? Передайте, что лишу, если орать не перестанут.

Крик не повторился, и все вернулись к своим компьютерам. Подумаешь, кричит кто-то, мало ли что в Агентстве бывает. Вернувшись в наш кабинет, я застал следующую картину: Зудинцев что-то вычерчивал на карте города, Гвичия танцевал лезгинку, а Спозаранник, стоя у окна и сложив на груди руки, мрачно на них смотрел.

— Что случилось? — спросил я.

— Родик, твоя идея оказалась гениальной, — признался Зудинцев. — Танька со станции нам по факсу распечатку таксофонной карты передала. На, смотри.

Он передал мне листок бумаги. В распечатке были указаны восемь звонков. Первым был звонок жене, он длился три минуты, второй — ей же. Третий звонок оттуда же, с того же автомата, около метро «Приморская», но адресован он был абоненту, находившемуся, судя по первым трем цифрам, где-то на юге города. Затем карта два дня не работала; в среду утром с нее были зафиксированы два звонка с таксофона на улице, затем еще три — из центра, и последний — опять с Васильевского острова.

— Ты понял? — радостно спрашивал меня Зудинцев. — Все остальные звонки — уже после убийства! Преступники забрали у него карту и звонят теперь по ней.

— Не факт! — возразил Спозаранник. — Может, он ее в таксофоне оставил, а кто-то ее нашел и себе взял.

— А как ты тогда объяснишь, что так много звонков привязано к Васильевскому, а? — не унимался Зудинцев.

— Просто. Тот, кто нашел карту, сам живет или работает на Васильевском, вот и все.

— Ничего не все! — начинал злиться Зудинцев. — Я носом чую, что мы в цель попали. Тут работать надо!

— Как? Как работать? — сделав гримасу, ворчал Глеб. — Мы же ничего не знаем. Что нам известно? Номера телефонов, по которым кто-то звонил, и таксофоны, с которых набирали номера. Все! Нет у нас ничего.

Он с утра опять был в отвратительном настроении. Маньяки, которые ему угрожали в последнее время, вновь активизировались. После того как Глеб поставил новое лобовое стекло, все повторилось. Новое послание было в два раза больше по площади, чем первое, и гораздо агрессивнее. Клей злоумышленники использовали тот же, что и раньше. Спозаранник рисковал обанкротиться на покупках лобовых стекол.

Глеб ушел, а мы остались колдовать над картой. Через час при помощи адресных электронных баз данных мы кое-что вычислили.


9

В пять часов вечера мы уже были на Малом проспекте, около дома, куда были сделаны четыре из шести звонков, совершенных после убийства. Нужная нам квартира находилась на третьем этаже. Сам дом казался более-менее крепким, не таким разваливающимся, как соседние. Двор был хоть и колодцем, но в центре его росло дерево.

Мы стали решать, под каким предлогом будем проникать в квартиру. Хорошо еще, что не взяли с собой Спозаранника, я слишком хорошо помнил, чем закончился наш ночной поход в детский дом. В тот раз наш герой по лестнице забрался на второй этаж, вскрыл окно, похитил дискету, а потом мы все попали в руки милиции. В конце концов, так и не составив никакого плана, мы вошли в подъезд.

Зудинцев позвонил в дверь. Долго никто не открывал, потом послышались шаги, и мужской голос спросил: «Кто там?».

— Телеграмма! — ответил я классической фразой.

Считается, что никто в наши дни не открывает на такие слова, но, на самом деле, народ у нас доверчивый, а мы просто воспользовались тем, что в двери не было глазка. Дверь открылась. На пороге стоял парень лет двадцати. Увидев вместо тетеньки-почтальона трех мужиков, он открыл было рот, но Зудинцев бесцеремонно отодвинул его рукой и вошел в квартиру. Шаховский последовал за ним вторым, а я закрыл за нами дверь и заявил:

— Что уставился? Документы!

— А вы кто? — спросил парень.

— А ты, уголовничек, не понял, да? Документы!

Я наступал на него, и ему пришлось отойти назад. Он был одет в джинсы и красную рубашку. Ребята тем временем успели обойти всю двухкомнатную квартиру и убедиться, что никого больше дома не было. Парень достал из кармана рубашки паспорт и протянул мне. Я раскрыл его и начал изучать, не зная толком, что говорить дальше.

— Так, может, покажете удостоверения? — не унимался парень.

И тут с Шаховским произошло то, что обычно случается с милиционерами, а не с бывшими рэкетирами. Он подошел к парню, заглянул ему прямо в лицо и очень «по-жегловски» сказал:

— Я тебя сейчас в камеру отправлю, если будешь грубить. Рычи там на своих подельников-жуликов. Где телевизор?

— Какой телевизор? — очень удивился хозяин квартиры. — В комнате, вот на тумбочке стоит.

Тут сработал уже Зудинцев. Он заорал на парнишку громовым голосом, от которого тот даже немного присел. В глазах «допрашиваемого» было полное непонимание. Он никак не мог понять, что происходит.

— Только не ври нам, врать грешно, а ментам врать вдвойне грешно, понял? Ты квартиру на Московском ограбил?

— Какую квартиру? Товарищи милиционеры, вы ошибаетесь, я ничего…

— А кто тогда, а? — ревел на него Зудинцев. — Ты лучше не ври, мы же все знаем! Сдали тебя твои же подельники. Один из них у нас уже явку с повинной пишет и на тебя весь расклад дает. Так что все, пиздец тебе, допрыгался.

— Честное слово, я не…

— Так! Клиент не понимает, надо к нам везти. Только сегодня ваша очередь колоть, потому что я об вчерашнего кулак сбил, — сказал Зудинцев, обращаясь к нам.

Шаховский внимательно разглядывал парня. Судя по выражению его лица, ему в голову пришла какая-то идея.

— А может, действительно, не он, а? — спросил Шах у нас. — Дай-ка нашу бумагу.

Я дал ему распечатку таксофонной карты. Шах посмотрел на нее и спросил у хозяина квартиры:

— Ты где был второго октября с девяти до десяти часов вечера?

— Дома.

— Кто может подтвердить?

— Мама.

— Не годится, она заинтересованное лицо. Кто еще? Может, кто-нибудь в гости заходил?

— Нет, не помню. Да послушайте же вы, я честное ело…

— Цыц! — рявкнул Зудинцев, перехватывая у Шаха инициативу. — Вспоминай тот вечер: что делал, что по телевизору было, кто тебе звонил, кому ты звонил?

Парнишка задумался. Выглядел он довольно испуганным.

— Есть, вспомнил! просиял он. — Мне два раза Андрюха Таранкин звонил! Мы с ним футбол обсуждали. «Зенит» — «Спартак». Там судья сволочь, москвичами подкупленный…

— Стоп! — остановил его Шах, глядя в распечатку. — А в другие дни он тебе звонил?

Парень задумался.

— Да он постоянно звонит мне. Мы с ним в одной группе учимся в техникуме.

Вчера утром он мне звонил, спрашивал про Катьку…

— Во сколько звонил? — задал уточняющий вопрос Шах.

— Часов в восемь, что ли… Ну, может, в половине девятого. Но не позже, потому что потом я учиться ушел.

— Хорошо, мы проверим твои слова. Давай адрес твоего дружка.

— И альбомы с фотографиями неси, — добавил я.

— Зачем? — удивился он.

— Надо! Неси, тебе говорят! — поддержал меня Шах.

Парень принес фотоальбомы. Мы попросили его найти фотографии, на которых был запечатлен его товарищ Андрей Таранкин, который нас очень заинтересовал. Таких фоток было штук десять. После чего мы настоятельно рекомендовали не звонить Андрею домой, объяснив это тем, что тогда мы подумаем, будто они сговариваются, и не поверим словам единственного свидетеля.

— А ты сам понимаешь, в каком положении ты сейчас оказался. Мы можем «закрыть» тебя на десять суток по подозрению.

А за столько дней ты у нас во всем сознаешься, даже в убийстве Старовойтовой. Ты же парень умный, сам понимаешь, нам надо на кого-то глухари списывать. Ну все, чао.

Фотки потом тебе занесем.

Мы покинули квартиру. Сев в машину и отъехав немного от дома, остановились, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.

— Ну, допустим, что мы теперь знаем, кому принадлежит карта. Но вдруг он ее нашел? — выразил сомнение Зудинцев.

— Так-то оно так, может, и нашел. Но других-то вариантов у нас все равно нет, — сказал я. — Этот Вадик сейчас звонит Таранкину, просит подтвердить, что тот действительно звонил. Но мне кажется, что если это Андрей мочит бомжей, то звонок Вадика его вспугнет. Трудно связать бомжей и квартиру на Московском.

— Я тоже так думаю, — вступил в разговор Шах, — но карта точно Таранкина, нам этот полупокер два точных звонка назвал, причем которые в разные дни были. Надо ехать к Таранкину, беседовать.

И мы поехали к нему домой на Гаванскую улицу. По дороге Зудинцев издевался над Шаховским:

— А ты, Шах, точно в милиции никогда не работал? У тебя так профессионально получилось, мне даже понравилось!

— Где, когда я работал — это мое дело, а вот как ты в хаты входишь — это мне тоже кое-что напоминает. Ты никогда, часом, квартирными разбоями не промышлял?

Так всю дорогу они и подкалывали друг друга, пока мы не приехали на Васильевский остров. Таранкина дома не оказалось, и мы, поставив машину во дворе «сталинского» дома, стали ждать. Посоветовавшись, решили, что если увидим его, идущего домой (благо, фотография у нас была), то возьмем прямо на улице. Такое развитие событий нас устраивало даже больше, чем врываться в квартиру. Тем более что не с каждым можно подобные трюки проделывать.

Мы прождали три часа, но Андрей так и не появился. Тогда мы решили, что можно проехаться по району, посмотреть на места обитания бомжей и потом вернуться назад, на боевое дежурство. Первым делом поехали туда, где мы с Шахом провели ночь. По дороге у меня зазвонил телефон. Это был Обнорский:

— Каширин, ты?

— Я.

— Тут звонили опера с главка, те самые, с которыми вы поспорили, так вот, они говорят, что у них есть приметы двух подозреваемых, запиши: первый — рост метр семьдесят — метр восемьдесят, одет…

Я слушал шефа долго, потратив на это уйму дорогого эфирного времени, и все для того, чтобы он мне описал то, во что мы с Шаховским были одеты в предыдущую ночь, когда были бомжами. Закончил Обнорский тем, что велел держать его в курсе всех наших событий.

Дядя Вася хорошо описал нас сотрудникам милиции, с памятью у него было все в порядке. Исходя из этого, мы решили, что к бомжам пойдет Зудинцев, чтобы дядя Вася опять милицию не вызвал. (Второго ночного пришествия Обнорский не переживет.)

Нам повезло, Зудинцеву удалось застать в колодце дядю Васю, которого он умудрился разговорить. Лидер бомжей поведал ему довольно странную историю. Последнему убитому, которого тот хорошо знал, некий молодой человек давал деньги, огромные по их меркам, — три тысячи рублей. А потом — будто следил за ним.

— Бред какой-то! — не поверил Шаховский. — Зачем бомжу деньги давать?

— А ты слушай дальше, — сказал ему Зудинцев, — не перебивай. Убитому, я имею в виду, пока он еще жив был, действительно дали деньги, они их тут всей шоблой пропивали. А потом — бах! — и нет бомжа.

А ваш дядя Вася говорит, что несколько раз видел тут рядом парня, крепкого такого, который ходил и наблюдал за ними. Я показал ему фотку, где студентов человек десять на групповом снимке, и… Короче говоря, проиграли менты свои зарплаты. Дядя Вася уверенно показал на фотке Таранкина. Уж не знаю, зачем этот парень бомжам деньги дает, а потом мочит, но, видимо, надо ему.

Может, хобби…

— Смотри! — перебил его Шаховский, показывая на молодого человека, медленно прогуливающегося по аллее.

Я посмотрел на того, на кого он показал, и обомлел. Это был Андрей Таранкин. Фонарь хорошо освещал его лицо, спутать было невозможно. Что он может делать здесь, в глухом месте? Свидание?

— Пасет! — уверенно сказал Зудинцев. — Высматривает новую жертву.

— Маньяк, что ли? — предположил Шах.

— Хрен с ним, маньяк или нет — потом разберемся, — решил Зудинцев. — Думаю, брать его надо. Только когда, сейчас или на жертве? Думаю, что лучше сейчас, а расколем потом. Они, маньяки, все хлипкие, больше часа не держатся, психика-то больная, вот и начинают колоться. Ну что, пойдем возьмем гада? Только осторожно, у него «режик на кармане», как бы не полоснул кого.

— Я ему полосну, демону, — проворчал Шаховский, доставая из оперативной кобуры газовый пистолет.

Тем временем наш клиент начал от нас отдаляться.

— Походка как у Обнорского, — заметил Зудинцев.

Действительно, со стороны Таранкин напоминал Обнорского. Фигура тоже такая же — широкоплечая и коренастая.

А потом нам не повезло. Видимо, заметив, что недалеко от него остановилась машина, наш «маньяк» решил уйти. А когда мы вышли на улицу, он еще больше ускорил шаг и вскоре скрылся в темноте. Догнать мы его не смогли. Поняв, что клиента потеряли, мы вернулись в машину — решать, что делать дальше? Охотничий азарт уже не позволял нам, несмотря на довольно позднее время, отложить операцию на завтра. Зудинцев был уверен, что Таранкин пошел домой.

— Надо ехать и ждать его в подъезде. Там и возьмем.

Мы уже забыли о том, что опера просили нас не задерживать убийцу самим, если на него выйдем. Азарт гнал нас вперед. Опять раздалась трель радиотелефона. Это вновь был Обнорский, который спрашивал, как у нас дела. Я кратко изложил ему ситуацию. Он жил рядом с тем местом, где мы находились.

— В каком доме вы его ждать собрались? — спросил он.

— В двадцать восьмом.

— Эх, жаль, что я сегодня у друзей в Колпине, — сокрушенно сказал он, — а то бы я тоже поучаствовал.

Он отключился, а мы тем временем подъехали к дому Таранкина. Решив, что клиент может узнать нашу машину, если он успел ее рассмотреть, мы поставили ее в соседнем дворе, а сами расположились на лестничной площадке между первым и вторым этажами.

Ожидание было тягостным. Чтобы хоть как-то скрасить наше времяпрепровождение, я решил рассказать друзьям случай из моей армейской жизни:

— Когда я служил в армии, у нас был один случай. Тогда еще СССР был, и служили все вместе — и хохлы, и таджики, и русские. Так вот, я служил в одной части на Западной Украине, и были у нас в роте два негра-близнеца из Одессы. Черные как ночь и одинаковые. А теперь представьте себе — зима, снег, и наш полк марш-бросок осуществляет на лыжах и в полной боевой выкладке. Все бегут по лесу, и все, конечно, стремятся путь себе сократить. Нефы — они тоже люди и, естественно, тоже напрямик через лес пошли. А негр, он и есть негр, в нашем лесу плохо ориентируется, это же не саванна и не джунгли. Короче говоря, заплутали они. Идут себе по лесу и идут, а ему конца-края не видно. К вечеру вышли к какой-то деревне. Народ их увидел и высыпал навстречу. Один, самый уважаемый, наверное, бывший полицай, почему-то на английском их спрашивает: дескать, откуда вы, хлопцы? А наши темнокожие идиоты приколоться решили и на ломаном русском языке отвечают: «Ми есть амэрикан зеленый шапка, ми дэсант! Будим вас висех освобождайт от красный коммунистической чума! Где тут ближайший ракетный база стратегических назначений?»

Что тут началось! Все кругом радуются, продукты им тащат. А народ на Западной Украине добрый, кто яйцо куриное принесет, кто даже целых два яйца, некоторые до того дошли, что и саму курицу готовы были отдать, плакали, но отдавали. Короче говоря, хлеб-соль. А наших дурней еще дальше несет, про народное ополчение заговорили, про поход на Москву. Местный партийный начальник немедленно по всей деревне мобилизацию объявил. Через минуту на площади перед сельсоветом никого не осталось.

Ну не хочет западный украинский народ на Москву идти — и все тут! Забрали наши негры подаренную жратву и дальше пошли.

И все бы ничего, да местный участковый все испортил. Пока эти два урода местное население охмуряли, он в своей комнате милиции закрылся и «куда надо» позвонил по телефону. Мы не знаем, что он говорил в трубку и что услышали на другом конце провода, но когда две наших «зеленые кепки» до части добрались, там уже боевую тревогу объявили. Все бегают, суетятся, патроны получают. Тут в штаб сообщение разведки из соседнего полка военных строителей пришло: дескать, один из отрядов американцев уже в город Львов вошел. Паника началась, командир полка окапываться приказал — круговую оборону занимать. Конечно, в штаб округа сообщили, а оттуда — в Москву. Из Москвы в Америку ноту протеста послали, а те отвечают, что, мол, не понимают, о чем речь. Три месяца на Украине боевые действия шли. И что самое удивительное, так это то, что к концу первого месяца пленные пошли. В 120-м полку особисты шпиона-китайца поймали. Он им, кажется, даже какую-то военную тайну выдал. А после победы ордена давали, медали, очередные звания присваивали, а нас на месяц раньше демобилизовали.

— Врешь ты все! — заявил Зудинцев.

— А вот и не вру! — обиделся я. — Ты еще не знаешь, что в это время в Пентагоне и в ЦРУ творилось. Они-то, наивные, сначала думали, что у нас учения незапланированные идут, а когда увидели, что по дорогам колонны пленных гонят и бомбардировщики по чьим-то позициям бомбометание производят, то сильно призадумались. А тут еще очень некстати в одной маленькой африканской стране революция началась…

— Тихо! — зашипел Шаховский. — Идет.

И действительно, в узкую полоску окна было видно, как по темному двору к подъезду идет человек. Походка, телосложение Таранкина. Он несколько раз останавливался и осматривался по сторонам.

— Осторожный, гад, — выругался Зудинцев.

Эх, черт, почему у нас дворы не освещаются! Мы заняли наши заранее обговоренные позиции и замерли. Слышно было, как внизу хлопнула дверь, потом Таранкин стал подниматься к нам. Когда он был на лестничной площадке, Зудинцев его окликнул:

— Андрей, ты?

— Я! — ответил Таранкин и получил от меня удар по затылку.

Выпрыгнувший из-за трубы мусоропровода Шаховский ударил его кулаком в лицо, а Зудинцев, как пантера, кинулся на него справа. Таранкин оказался кабаном, причем довольно свирепым. Завязалась настоящая драка, которая по сути своей была борьбой.

Таранкин дрался молча, только рычал время от времени. Из-за маленького пространства и темноты мы больше мешали друг другу, чем помогали, поэтому маньяку удалось вырваться. Он отскочил в угол и заорал:

— Каширин! Шаховский! Ко мне!

После чего бросился вниз по лестнице.

Мы не преследовали его, потому что сразу все поняли. Осознание происходящего убило мои надежды на получение премии в ближайшее столетие.

Через минуту мы, собравшись с духом, вышли на улицу. Атакованный нами человек стоял около соседнего подъезда и набирал чей-то номер на мобильном телефоне. Увидев нас, слабо освещенных светом фонаря с улицы, он замер. Мы медленно подходили к нему. Далее произошел монолог, которому бы мог позавидовать самый лучший матерщинник планеты. Когда живые классики русской литературы ругаются матом, то делают они это классически, как другие не умеют. Пока мы ругались, во дворе появился еще один человек. Он проследовал мимо нас к подъезду. На этот раз его никто не стал окликать по имени — ему просто дали в морду, надели на него наручники, которые постоянно носит с собой Зудинцев, и затолкали в машину. С Обнорским моментально установился мир. Вот так и закончилась эта история — банальным мордобоем.

В Агентстве мы всей толпой несколько часов беседовали с Андреем (не с нашим, а с маньяком). Сначала он все отрицал, но потом потребовал бутылку водки. Мы с Шахом съездили в ночной магазин и привезли ему пузырь. Таранкин немного подкрепился, окосел, и тут его понесло. Он начал объяснять, что он санитар города, а бомжи — это те существа, которых надо утилизировать. Но каждому изгою общества нужно давать шанс.

Поэтому он сначала знакомился с жертвой, давал ей пять тысяч рублей и следил, что бомж будет делать дальше. А дальше всегда происходило одно и то же. Внезапно разбогатевший «новый бомж» вместо того, чтобы вернуться к нормальной жизни, шел к своим дружкам и пропивал деньги. Тем самым, по мнению Таранкина, он показывал, что жить, как все, уже не может, а значит, подлежит уничтожению. Андрей подкарауливал несчастного в безлюдном местечке и убивал, не забывая при этом выгребать из кармана жертвы остатки денег. Так у последнего убитого он забрал и телефонную карту, которая его и подвела.

Мы стали решать, что с ним делать дальше. Мнения наши разделились. Приехавший Спозаранник и Шаховский выразили сомнение, что мы, как журналисты, имеем моральное право передавать людей в лапы милиции. Я и Зудинцев придерживались прямо противоположного мнения, считая, что нелюдей надо убирать за надежные, железные решетки. Обнорский молчал, что-то про себя прикидывая. И неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы наш маньяк вдруг не захотел славы международного масштаба и не потребовал вызвать съемочные группы телеканалов.

— Хочу сдаться, чтофы все про меня знали! — заявил он.

Тем все и закончилось. Таранкина сняли на телекамеры, потом приехали опера, с которыми мы поспорили. Вид у них был не очень. У нас сложилось впечатление, что они не хотят отдавать деньги.

Но им повезло. Обнорский проявил чудеса человеколюбия и сообщил операм и нам, что Агентство проводит неделю гуманитарной помощи правоохранительным органам, поэтому никто никому не должен.

Мы немного погрустили, а под утро поехали к Шаховскому пить пиво и смотреть по телевизору репортаж про нас. Только мы расставили на столе все то, что должно нам было помочь отпраздновать нашу последнюю удачную операцию, как раздалась трель мобильника. Это звонил Спозаранник. Жутким голосом, срываясь время от времени на шепот, он сообщил, что приехал на такси к своему дому, а во дворе обнаружил, если пользоваться терминологией мэра Москвы, трех лиц кавказской национальности, сидящих на лавочке и рассматривающих его «Ниву». Мы немедленно оделись и рванули к нему.

Глеб нас встретил за углом дома, но не один. С ним уже был Обнорский, которого, оказывается, тоже позвали. Разделившись на две группы, мы вошли во двор с двух сторон.

«Лица» нас сразу же заметили, но убегать не стали. Наоборот, они встали со скамейки и направились навстречу той нашей группе, в которой был Спозаранник. Они все были на одно лицо и напоминали тех самых боевиков с кавказских гор, которых ежедневно показывают в информационных программах по телевизору.

Встретились мы все в центре двора. Обнорский, видимо, посчитав, что люди с такой наружностью читать не могут в принципе, показал им журналистское удостоверение и сообщил:

— Уголовный розыск! Ваши документы!

А Зудинцев добавил:

— Все из карманов на стол!

Это он сказал по привычке, так как в лексиконе настоящих оперов эта фраза стоит на втором месте по частоте употребления после: «Когда зарплату повысят?».

Но если бы рядом даже и был стол, то кавказцы все равно бы не выполнили это требование, так они были поглощены рассматриванием Спозаранника. Кроме него, для них в тот момент на земле людей не существовало.

— Ну что, ишак, попался? Ти думаль, что спасешься от нас?

— Что? — удивленно спросил Глеб.

— Сам знаешь, верблюд! Опозорил нашу сестру, теперь или жениться будешь, или зарэжэм!

— Какую сестру? — В голосе Спозаранника было такое неописуемое удивление, что абреки переглянулись и решили что-то уточнить:

— Твоя «Нива»?

— Моя.

— Значит, ты с нашей сестрой по городу гулял, ночью на лодка по речка катал?

— Что?

— Вах! Он еще спрашивает! — Ребята с гор начинали злиться. — Если был с нашей Айгуль ночью вдвоем, то жениться должен, а то…

— С какой еще сестрой! У меня жена! — возмутился Спозаранник.

— Вах! Так ты уже женат? Это не страшно! Примешь нашу веру, еще раз женишься.

А то зарэжэм!

Разговор приобретал какое-то шизофреническое направление, и Обнорский решил вмешаться, а мне даже показалось, будто он что-то для себя понял. Когда-то очень давно он закончил восточный факультет, поэтому имел кое-какие навыки разговора с восточными людьми. Через некоторое время выяснилось, что они думают, будто бы Спозаранника зовут Андрей, что он известный журналист и три месяца назад гулял с их сестрой Айгуль по городу, показывал ей ночной Питер. А Айгуль оказалась в городе на Неве потому, что учится в Махачкале на журфаке и приезжала на недельную практику. Нашли они его по машине.

Теперь все стало на свои места. Мы вспомнили, что к нам в Агентство действительно летом приезжала на практику Айгуль и Обнорский на самом деле катал ее на машине по городу, а ночью — на прогулочном теплоходе.

Только потом он продал свою «Ниву» Глебу, вот поэтому-то и произошла путаница, жертвой которой стал наш мини-шеф.

Когда это выяснилось, Обнорский сделал чистосердечное признание, рассказав абрекам правду. И тогда их злость моментально переключилась на него. Они принялись ругаться. Но когда выяснилось, что летом в машине, катавшей их Айгуль по городу, были еще две девушки — практикантки из городов России, а на теплоходе еще сотня отдыхающих, они потребовали от Андрея слово мужчины, что он не трогал их сестру. Он дал им слово, и тогда они успокоились, порозовели и принялись извиняться.

— Да ладно, мы все понимаем, закон гор, — примирительно сказал Обнорский. — Но у нас есть одна маленькая проблема. Вы испортили два лобовых стекла на машине нашего сотрудника…

— Нэт праблэма! — заявил старший из братьев. — Сколько?

Спозаранник вытащил из папки квитанции и огласил потраченную сумму. Абрек молча достал кошелек и отсчитал Глебу купюры.

Потом еще было примирение, и горцы поведали нам душераздирающую историю их приезда в Питер.

Все их большое семейство живет в ауле, затерянном высоко в горах. Но в семье не без урода. Их младшая сестренка, вместо того, чтобы стать приличным человеком, то есть хорошо готовить еду, стирать и пасти коз, с детства проявляла интерес ко всякой ерунде. Например, она научилась писать и читать, занималась по старым учебникам алгеброй и физикой. А когда ей исполнилось пятнадцать, она уехала в город, где стала учиться в интернате. В семнадцать поступила в институт. Получала только пятерки, и в конце концов ее направили на практику в Петербург. Дальше известно. Поехала на каникулы в родное село, там похвасталась братьям, рассказала им про поездку, что каталась ночью на большой лодке по реке с мужчиной. Братья, узнав такое, поняли, что род их обесчестен! Ночью с мужчиной на лодке! Оставалось только одно: любым путем вернуть опозоренной семье честное имя.

А пути было два: или заставить неверного жениться на их сестре, или его убить. Они собрали деньги и поехали в Питер.

Приехали на Московский вокзал и стали спрашивать у прохожих, где живет Обнорский. Почему-то никто не знал. Тогда они стали вспоминать, что они еще знают о своем обидчике, и вспомнили, что у него есть зеленая «Нива», на заднем стекле которой наклейка с маленькой мышкой. Это им сестра рассказывала. Они купили карту города и принялись обходить город по квадратам.

Начали с центра и очень скоро, где-то через дней десять, нашли то, что искали. Что последовало за этим, нам уже было известно.

Напоследок мы все получили приглашения приехать в гости к ним в аул и начали прощаться. Когда уже расходились в разные стороны, Спозаранник решил спросить:

— А что это за клей, которым вы бумагу на стекло приклеивали?

— Вах! — сказал один из братьев. — Мы этот клей из мочевого пузыря баранов дэлаэм! Хороший клей, всегда с собой возим, обув клеить. Одын нэдастаток: этот клей в молоке портытся, отходыт!

— Спасибо, — сказал вежливый Глеб, и мы пошли домой.

ДЕЛО О КРЫМСКОЙ ТЕТЕ

Рассказывает Нонна Железняк

"Железняк Нонна Евгеньевна, 32 года, корреспондент отдела расследований. Несмотря на свою задумчивость и рассеянность, иногда склонна к совершению героических поступков.

Это, возможно, связано с тем, что Нонна Железняк считает своим прадедом матроса М.Железняка, произнесшего крылатую фразу: «Караул устал!»

Замужем за корреспондентом отдела расследований Михаилом Модестовым. Сын от первого брака — Денис, семи лет. Недавно родила двух девочек-близнецов, Александру и Евгению, однако, несмотря на положенный декретный отпуск, не хочет прерывать связи с Агентством и жаждет активной деятельности…"

Из служебной характеристики

— Железняк! Ты — дура!

— Да нет… — Спорить было лень да и несподручно. Трудно это делать, когда одновременно моешь посуду и разговариваешь по телефону как паралитик, прижимая трубку плечом к уху. Я хотела найти какой-нибудь компромисс.

— Нет! Ты — идиотка! — Юлька на компромисс идти не хотела.

— Ты меня не понимаешь. Я считаю, что только в этом возрасте поняла…

— Более того, ты — извращенка, — перебила меня Юля.

— Почему, если мне нравится Спозаранник, то я сразу извращенка?

— Только извращенки могут влюбиться в Спозаранника!

Трубка наконец выскользнула из-под уха и шлепнулась в раковину. Юлька захлебнулась. Так ей и надо. Я отключила телефон.

Теперь план по захвату Глеба Егоровича придется придумывать самостоятельно.

Вот уже три дня, как я поняла, что Спозаранник — гениальный инвестигейтор и самый замечательный мужчина в мире. У него глаза такие… С ресницами. Странно, почему я раньше не замечала, что у Спозаранника есть ресницы. Сначала я заметила у него ресницы, а потом поняла, что за железной маской поборника штабной культуры скрывается нежная и чувствительная душа. Понимаю, подозревать в Спозараннике чувства и, тем более, душу до недавнего времени было просто нелепо. Но это не потому, что их у него нет, а потому что Глеб Егорович умело это скрывал, ловко обводя вокруг пальца женскую половину Агентства. В создании многочисленных приказов и инструкций он реализовывал тайное желание опеки своих коллег.

Сколько заботы и понимания сквозит, например, в одном из его последних приказов, изданном для сотрудников отдела расследований: «С целью упорядочения процесса приема пищи и минимизации угроз дезорганизации деятельности отдела, являющихся неизбежными последствиями увлечением вышеупомянутым процессом, приказываю посещать отдел питания поодиночке и в строго отведенное для каждого сотрудника время. Расписание прилагается. Железняк — 12.00-12.15, Гвичия — 12.15-12.30, Кононов — 12.30-12.45 и т.д.». Во! А все потому, что Глеб Егорович знает, что режим в приеме пищи — дело серьезное. Это я как мать двух новорожденных и одного подростка могу утверждать…

— Мать! Твои новые дети жрать хотят!

И старые тоже… — На кухне появился сын Дениска с эскортом из двух кошек. Судя по глазам последних, в их планы тоже входило чего-нибудь съесть. Я вздохнула, подумав, как тяжело быть матерью семейства. Это я еще по-умному сделала, родив в свое время Дениску, который после рождения двойняшек сделался главной нянькой. Это он придумал имена новорожденным девочкам — Саша и Женя. Александра и Евгения.

Дениску я специально перевезла от тетки из Выборга для этих целей. Он сначала упирался, говорил, что воспитание младенцев не совсем подходящее дело для семилетнего мальчика, но я смогла его переубедить. Я сказала, что преемственность поколений — это сильная штука, и, воспитывая моих детей, он получает гарантии, что его детей будут нянчить мои девочки. Детей моих девочек будут воспитывать Денискины дети в свою очередь. И так далее. Такой семейный бартер. Слава Богу, у Дениски хватило тактичности не спросить, каким образом из этой цепочки выпала я.

Кстати, воспитывать младенцев у него получается гораздо лучше, чем у меня. Он меняет памперсы, как профессиональный упаковщик. Подогревать молочную смесь до нужной температуры никто лучше него в семье не умеет. Самозабвенно торчит с ними целыми днями после школы, пока его товарищи предаются губительному влиянию улицы. Мои дети воспитывают друг друга сами…

Единственное, что меня смущает в таком положении вещей, это то, что Денис применяет к воспитанию моих детей стандартные методы дрессировки животных, потому что привык обращаться подобным образом с фокстерьером моей тетки Лены. Он выучил сестричек подавать голос и садиться, заманивая бутылкой детского питания. Вчера он похвастался — малышки стали понимать команду «апорт». Теперь они по команде приносят кубики, наперегонки и на четвереньках. Любопытно, будут ли они на детях Дениски тренировать команду «фас»? И что выйдет в конечном итоге из рода славного Железняка? Бультерьер?

И еще, к сожалению, Дениска не умеет кормить грудью — это пока приходится делать мне. Ну ничего, со временем научится…

Холодильник я предоставила сыну и кошкам, а сама пошла к малышкам. Я с нежностью взглянула на два размахивающих конечностями тельца, и мне вдруг стало грустно.

Потому что я подумала об их папе.

Дело в том, у Спозаранника — глаза, а у Модестова… уши. Вроде уши как уши, но что-то в них не то. Очень в глаза бросаются.

Когда я это заметила, то подумала, что в свое время надо было относиться к выбору объекта симпатий более тщательно. Ну что ж, это никогда не поздно исправить. И несколько дней назад я решила объясниться с Глебом Егоровичем…


***

…За окном уже темнел преждевременный октябрьский вечер. Сырой ветер ерошил последние листья на ветках деревьев, разметывал уже сорванные по мокрому асфальту, который тускло блестел в свете уличного фонаря. За окном не было ни души, только иногда пролетали машины, равнодушно скользя фарами по стене дома.

В Агентстве тоже было пустынно. Только двое — я и Спозаранник. Он и не подозревал, что сегодня произойдет главное событие в его жизни, которое навсегда изменит непоколебимый образ аналитика и систематизатора Спозаранника.

Глеб Егорович деловито стучал по клавиатуре компьютера, созидая очередную справку. Судя по тому, что он не прерывался ни на секунду, мысли его системно и плавно перетекли из головы по соединению «рука-клавиатура» прямо в компьютер. Циничный Каширин не упустил бы случая отпустить шуточку типа «аппарат Спозаранник подключили к компьютеру».

— Нонна! Ваша преданность рабочему процессу похвальна, но не кажется ли вам, что организм нуждается в отдыхе для столь же плодотворного труда на следующий день? — Мужчина моей мечты оторвался от работы.

— Глеб Егорович, я готова заниматься с вами расследованиями всю жизнь.

— Я вас тоже ценю как аккуратного и ответственного расследователя.

— А вы мне нравитесь как человек.

Спозаранник с подозрением посмотрел на меня. Он почувствовал важность момента: поправил галстук и взял в руки любимый дырокол.

— По моему сугубо субъективному мнению настоящий журналист-расследователь, направляющий все свои старания на достижения поставленной цели, должен личностное оставлять за порогом этого Агентства. — Для убедительности Спозаранник поднял дырокол, который, видимо, для него и олицетворял личностное, выразительно пронес его через весь стол и твердо поставил на другой край. Подумал и добавил:

— За порогом этого Агентства и других учреждений, которые журналист посещает в ходе работы.

— Что мы все о работе и о работе, — стараясь придать голосу как можно больше кокетливых интонаций, отозвалась я.

Надо ковать железо, пока горячо. Спозаранник и сам не понимает, как ему будет хорошо. Потом. Ну ничего. Модестов тоже сначала сопротивлялся. Решительно встав из-за стола, я начала форсировать расстояние, отделявшее меня от объекта симпатий.

Тут мне в голову пришла мысль попробовать покачать бедрами, как это умеет Завгородняя. Попробовала. По-моему, получилось.

В глазах Глеба Егоровича мелькнул ужас. Он схватил дырокол со стола и прижал его к груди:

— Железняк! Вы нарушаете субординацию!

— Иногда четкое следование субординации мешает общему настроению рабочего коллектива.

— Нонна! Ваша кипучая и деятельная натура всегда была уважаема мною, но, по-моему, вы выходите за рамки!

— Почему бы и вам это не попробовать? — Я присела на краешек стола.

Спозаранник вскочил из-за стола и выбежал из кабинета.

Ничего, подумала я, от меня не скроешься. Я же еще не знала, на что готов Глеб Егорович только ради того, чтоб не отдаться чувству…


***

Мои приятные мысли о Спозараннике прервал пронзительный звонок в дверь. Я вздрогнула. Как потом выяснилось — неспроста.

На пороге стояло оно. Скорее всего, это был какой-то персонаж из фильма ужасов: у нас часто по подъезду бродили какие-то паранормальные личности и предлагали то уверовать в Бога, то купить турпутевку в рай, то заняться черно-белой магией. Я было решила, что и эта размалеванная мадам из той же серии, и хотела захлопнуть дверь, как вдруг тетка завопила:

— Нонночка! Девочка моя! Не узнала? — Женщина уже начала перемещаться в прихожую. — Я — твоя тетя!

Я не поверила, но, справедливо рассудив, что я не знаменитость и пока не историческая личность, чтоб подвергаться атакам детей лейтенанта Шмидта, впустила тетку. Тетка решительно почесала на кухню, бросив чемоданы у порога. Видимо, она рассчитывала, что дальше их транспортировать должна я.

Я же стояла в смущении и думала, что бы сделал в этой ситуации мой легендарный прадедушка матрос Железняк? Дело в том, что я испытываю слабость к своим родственникам и почти всех их очень люблю. Люблю и, следовательно, знаю. Так вот, по-моему, в их рядах этой тетки не насчитывалось.

Значит, либо это чужая тетка, либо внебрачная дочка матроса Железняка. В любом случае решение вопроса требовало деликатности. Интересно, а она сама знает, что я ее не знаю? Зазвонил телефон, и я, одним глазом следя за странной особой, претендующей на родство, взяла трубку. «Тетя» вела себя пока мирно, если не считать наглого присвоения моей кружки с кофе.

— Она уже у тебя? — взволнованно спросил голос в трубке.

— Кто она и кто вы? — Я окончательно запуталась.

— Нонна, это я, твоя тетя. Геновера у тебя? — От этого ответа мне стало еще хуже.

Тети размножались прямо на глазах. Впрочем, голос в трубке показался мне отдаленно знакомым. Я робко спросила:

— Тетя Лена?

— Кто же еще! Эта старая ведьма у тебя?

— Да, есть одна. Очень на нее похожая. — Я наконец-то поняла, о ком речь.

— Я не успела тебя предупредить. Это Геновера, наша родственница из Крыма. Она — сестра мужа племянницы Железняка по материнской линии. Совершает турне по всей родне. У меня она уже была.

— Ну и как?

— Ужас! Она колдунья, чревовещательница, гробокопательница и еще что-то в этом роде. У всех, кого она почтила своим вниманием, случались какие-то катастрофы. Я отделалась достаточно легко — всего лишь хулиганы разбили машину и завелись тараканы. Только они не настоящие, эти тараканы.

— Как понять?

— Так. Я смотрела в энциклопедии, носила энтомологам — нет таких. Они жрут обои.

— Это термиты.

— Нет. Эти гады жрут только обои. Чем я их только ни травила! Когда поняла, что бесполезно, я им стала блюдечки с едой ставить, чтоб обои не жрали.

— И что, не едят?

— Нет, только обои, — тетя Лена чуть не плакала. — У Гены из Вологды после ее визита вообще брата убили. У Катерины Ивановны, двоюродной моей сестры, внучку украли. На Бориса, мужа Светланы из Тамбова, набросилась бешеная собака и наехали бандиты. И почти у всех — бытовые неприятности.

— Она всех уже объехала?

— Да, ты последняя.

— Может, ее не пускать?

— И не пытайся. Во-первых, не получится, во-вторых, проклянет.

— Не верю я в эти сверхъестественные штуки.

— Смотри, я тебя предупредила.

Я повесила трубку. Замечательно — личность установлена. Тетушку зовут Геновера, она — ведьма из Крыма. Выгонять ее никто не собирается. Я люблю своих родственников, даже если они из параллельных миров.

— Здравствуйте, тетушка!

На кухне рухнула полка. Кошмар начался.


***

Итак, у меня появилась тетя. Ее не смутило, что в квартире постоянно орут дети, из еды в холодильнике — только кофе и три кабачка, а Модестов — старая зануда. «Не хочу вас расстраивать, но я, к сожалению, ненадолго. У меня здесь небольшое коммерческое дельце», — заявила она и согласилась занять любую комнату, какую мы ей предложим.

Пришлось предложить ей нашу с Модестовым спальню, поскольку из детской пришлось бы вынести всю мебель.Больше комнат у нас не было. Мы с Модестовым переехали в детскую к вящей радости малявок и к великой досаде Дениса, которому теперь пришлось спать на полу.

Тетя затащила свои баулы в мою комнату, и через некоторое время из-под двери потянулся легкий дымок благовоний. Я никогда не испытывала пристрастия к этому способу ароматизации помещения, но более зловонных благовоний я никогда не нюхала.

Как бы объективно я ни старалась подойти к личности моей новообретенной родственницы, не придавая особого значения тому, что наговорила мне тетя Лена из Выборга, Геновера мне все больше и больше напоминала ведьму из детских книжек. Длинные белые волосы, раскиданные по черной шали, подведенные глаза с черными стрелками, алые ногти на худых пальцах, изящно придерживающих мундштук с «беломориной».

…Ночью выли кошки. Я не буду скрывать — они и раньше были не особо сговорчивыми существами, но чтобы выть — такого еще не было. По-моему, кошкам вообще не дано природой выть, воют только волки и собаки, да и то над мертвецами. А над кем воют кошки?

— Ну, Нонна, у тебя все не слава Богу.

Мало того, что ты постоянно попадаешь во всякие истории с маньяками, так у тебя еще тетки как снег на голову падают. Это из-за нее кошки и воют, — взбунтовался Модестов.

— Может, их связать и вставить кляп? — предложила я.

Модестов высунул голову из-под подушки:

— Нельзя. Они задохнутся.

— Может, им успокоительное дать?

— А у тебя есть?

— Валерьянка.

— Лучше сама выпей.

— Я-то выпью, а дети?

— Надо всем засунуть вату в уши.

На том и порешили. Комплект ваты был выдан всем членам семьи поголовно, включая младенцев.

— Не к добру все это… — сказал Модестов.

Он и сам не предполагал, насколько окажется прав.


***

После того вечера, проведенного вместе со мной в Агентстве, Спозаранник стал каким-то странным. Глеб Егорович выглядел в последнее время очень задумчивым и каким-то печальным. Мне даже показалось, что он меня избегает.

Сегодня мои подозрения подтвердились.

Когда я вошла в «Золотую пулю», то готова была поклясться, что в конце коридора увидела силуэт Спозаранника. Также о его наличии в Агентстве говорил оставленный на столе дырокол. Я пустилась на поиски начальника, но он как сквозь землю провалился.

Его не было ни в репортерском, ни в архивно-аналитическом, ни в буфете. Инспектировать мужской туалет я не стала, а заняла выжидательную позицию в коридоре. И не напрасно. Внезапно из-за закрытой двери расположенного тут же подсобного помещения раздался шорох, и оттуда, осторожно озираясь, высунулась голова Спозаранника.

— Глеб Егорович! А я к вам, — радостно приветствовала я его.

Голова испуганно вжалась в плечи, и дверь с треском захлопнулась. Я постучалась:

— Глеб Егорович. Выходите. Мне надо с вами поговорить.

Ответом мне была тишина.

— Спозаранник! Я тебя все равно достану! — проорала я в замочную скважину. Желание выпустить душу Спозаранника на свободу из гнетущих рамок штабной культуры было так велико, что я перестала соблюдать приличия.

— Железняк! Прекратите безобразничать.

Идите работать, — зашипел начальник.

— Глеб Егорович, выходите. Я вас не трону. Чем вы там заняты?

— Не выйду, — твердо ответил Спозаранник. — Я думаю. А мыслительный процесс иногда требует покоя и уединения. Слышите: по-ко-я.

— Тогда впустите меня, подумаем вместе. — Ради того, чтобы открыть для общества недавно обнаруженную мною душевность Спозаранника, я уже готова была пренебречь своей репутацией. Хотя эта жертва вряд ли была бы востребована — вместе со Спозаранником моей репутации ничего не грозило.

Я принялась костяшками пальцев выбивать на двери любимую мелодию футбольных болельщиков.

В коридор заглянула Агеева.

— Ты одна? С кем ты здесь шумишь? — удивленно спросила она, изучив пространство вокруг меня. Спозаранник затих.

— Здесь — я одна.

Это я сказала громко и ядовито, выразительно посмотрев на дверь подсобки. Раз Спозаранник не хочет выходить по моей просьбе, то он выйдет под давлением общественности. Пусть как хочет, так и объясняет, за какими такими расследованиями он полез в чулан?

Агеева, смутно о чем-то догадываясь, подошла к подсобке и подергала ручку.

— Кто там? — одновременно поинтересовались запертый и Агеева. Марина Борисовна отскочила от двери:

— Кто это?

— Спозаранник, — честно призналась я.

— Ты его там заперла?! — ужаснулась Агеева.

— Нет, он сам.

— Зачем?!

— Он там думает.

— О-о-о. — Больше ей сказать было нечего.

— Марина Борисовна! — Спозаранник поскребся в дверь с той стороны. — Удалите Железняк от двери. Она дезорганизует работу всего нашего отдела.

— Там весь отдел? — в очередной раз ужаснулась Агеева.

— Нет. Здесь только я, а отдел, лишенный моего руководства, — в отделе.

Через пять минут и отдел, и все Агентство были у двери подсобки. Все уговаривали Спозаранника выйти, но он был непреклонен. Он отказывался выходить до тех пор, пока я нахожусь в пределах видимости.

Чтоб не нарушать священный рабочий процесс, Глеб Егорович заявил, что он согласен руководить отделом из подсобки. Для этого всего лишь надо перенести столы в коридор.

Отделу это не понравилось, и все переключились с проблемы вынимания его из подсобки на проблему удаления меня за пределы видимости. Все вдруг вспомнили, что я — в декретном отпуске. Я обиделась и сказала, что буду рожать детей с периодичностью каждые два года и больше они меня не увидят. Если я их не устраиваю как журналист-расследователь, то буду матерью-героиней.

— Никаких условий для работы! Вместо того, чтоб давать задания и руководить деятельностью, начальник отдела отсиживается в подсобке. — Я решила умолчать об истинной причине, почему Спозаранник держит оборону.

— Ах, так тебе задание нужно? — тут же отреагировал заключенный в подсобке. Его интонации мне очень не понравились.

…Так я получила это дурацкое дело о пропавших канализационных люках. Через полчаса после освобождения Спозаранника мне (через секретаря) была передана подробная справка, состряпанная моим начальником из беседы с чином из комитета по городскому хозяйству. Из нее следовало, что вот уже три месяца подряд с пугающим постоянством с улиц города по ночам исчезают канализационные люки. Люки никакой особой ценности не представляли, и все это было более чем таинственно. Но это, как выяснилось, не самое мистическое, с чем мне впоследствии пришлось столкнуться.

Я выехала домой пораньше, потому что все, что можно было сделать в Агентстве, я уже сделала. В конце концов, дома ждали многочисленные младенцы и мой старый ребенок Денис. Все хотели маму, и все хотели есть… А мама хотела Спозаранника.


***

В эти дни мой стойкий иммунитет ко всяческой паранормальной ереси заметно поколебался, потому что у нас завелся полтергейст. Меня это здорово расстроило. Модестов же, наоборот, ходил довольный — подтверждалась его концепция устройства мира. По его заблуждению, в мире есть не только Бог, землю также населяет куча всякой нечисти. И сейчас эта нечисть стала ему являться. Мне показаться на глаза она еще не решается, но тем не менее заявляет о себе. Во-первых, нечисть заставляла кошек выть по ночам, а соседей — просыпаться и ругаться со мной по этому поводу. Эти мерзкие твари (не соседи, кошки) нипочем не хотели затыкаться, ни одна из мер по их усмирению не возымела должный эффект.

Едва за окном начинало смеркаться, обе вскарабкивались на подоконник и, прижавшись носами к стеклу, начинали свой похоронный вой. Единственным человеком, который равнодушно относился к кошачьим выступлениям, была Геновера. Однажды Дениска посоветовал мне напичкать кошек снотворным. Мы подсыпали им в «Вискас» пару растолченных таблеток димедрола.

Долго нам, довольным своей догадливостью, ждать не пришлось — к семи вечера кошки отрубились. Сначала все было хорошо, но как только начало смеркаться, они стали храпеть. Очень громко. И Модестов отругал нас за то, что мы издеваемся над животными, и сказал, что лучше бы они выли. Действительно, выли они тише, но противнее.

А с храпящими кошками гораздо проще справиться — мы положили их в эмалированный бак, для звукоизоляции обложенный одеялом, и поставили в ванную. Нам стало легче, а соседи взбесились. Там в ванной какая-то вентиляционная дырка оказалась…

Что— то паранормальное, казалось мне, было и в отношении Саши и Жени к тетке.

На первых порах, чтоб тетя не пропадала без дела, я попыталась перепоручить воспитание девочек Геновере, чтоб облегчить участь Дениски. Но эти попытки не увенчалась успехом. Геновера дала свое принципиальное согласие проникнуться преемственностью поколений, а вот девчонки воспротивились.

Едва крымская тетушка входила в детскую, малявки начинали орать как резаные. Любая попытка Геноверы приблизиться и, не дай Бог, выразить ласку, заканчивалась тем, что дети заходились в истерике. Вывести из этого состояния их мог только Денис, который давно уже нашел метод усмирения моих младенцев. Он просто брал с полки Маяковского и начинал с выражением читать. Девчонки утихали, со вниманием прислушиваясь к гениальным строкам поэта.

Маяковский — их любимый поэт. Чуть меньше они любят «Капитал» Маркса, под него Саша и Женя обычно засыпают. А Ахматову они терпеть не могут.


***

План по захвату канализационного вора был через пару дней готов. Вычислить злоумышленника логически не было никакой возможности — умом не понять, какому идиоту могут понадобиться люки? Ни умом, ни интуицией. Здесь нужен другой подход.

Может быть, именно из-за этого Спозаранник поручил данное дело мне?

Дело в том, что пропажа люков никому не выгодна. По всем законам жанра, подозрения в первую очередь должны пасть на заявителя — чиновника по фамилии Дорохов. Я проверила его личность ~ по всем показателям он вроде бы чист. Не судим, не женат, не дурак. Более того, исчезновение люков сильно наносит удар именно по его деловой репутации. Сам он считает, что это провокация со стороны его подчиненных, которые, навесив на него вину за пропажу люков, добиваются его смещения. Великая политическая интрига.

Во вторую очередь, подозрения должны падать на фирму-изготовителя этих люков.

Мол, похищая люки, они добиваются увеличения объема заказов со стороны комитета на их продукцию. Но — тоже не сходится.

Выяснилось, что руководство завода до сих пор не прониклось новыми веяниями в современной экономике, их госпредприятие влачит жалкое существование и очень довольно существующими объемами. Злобных конкурентов у них нет.

Таким образом, надо подходить с другой стороны, а именно — со стороны люков. Если посмотреть по карте географию пропаж (уверена — даже Спозаранник до этого не додумался), то становится понятно, что люки пропадают не просто так. Они пропадают закономерно. Сначала люк пропал в начале улицы Марата, потом — в середине, третий — у ТЮЗа. Потом похититель сделал небольшой крюк по Загородному проспекту и двинулся дальше по Рузовской улице.

Успешно преодолев Обводный канал, он отметился на Боровой, стырив финальный люк у гостиницы «Южная». Нет почти никаких сомнений, где в следующий раз произойдет хищение, — на улице Расстанной.

Надо просто прогуляться там днем, выбрать люк посимпатичнее и устроить ночью около него засаду. Вот и весь план.

Кстати, я поняла наконец, что воющие кошки и падающие полки — это всего лишь начало обширной развлекательной программы, которую придется пережить членам моей семьи. Еще у нас поселился барабашка. Он стучал по ночам по батареям, вытаскивал книжки из ранца Дениски и бил посуду. Наутро кухня представляла собой нечто невообразимое: сахар, соль и скудные пряности были раскиданы по столу и подоконнику, перебитые чашки валялись на полу, полка традиционно свисала со стены. Сначала я списывала все эти безобразия на «хозяйственность»

Модестова, но потом сама начала верить в версию мужа, что это следы разгула полтергейста. Конечно, Модестов растяпа, но не до такой же степени. Вскоре муж увидел нашего барабашку воочию. Правда, только он один.

…В то утро Модестов вскочил на работу раньше обычного. Бодрой рысцой проскакал в ванную, но через несколько секунд вернулся, в замешательстве оглядываясь по сторонам и ежесекундно поправляя очки. Таким растерянным я его видела только один раз — когда предложила ему на мне жениться.

— Нонна! У нас в ванной никого нет?

— Не знаю. Может, тетя?

— Нет, она уже ушла. А с ней никто больше не приезжал?

— Нет, по-моему. Что случилось?

— У нас в ванной — снежный человек.

Весь мохнатый, с таким оскалом. Посмотрел на меня и подмигнул. Я убежал.

— Он моется?

— Нет, просто стоит.

— Почему ты думаешь, что это снежный человек? Они же в лесу. — Я только отошла ото сна и поняла, что Модестов не шутит.

— Точно! Это наш барабашка. Я сразу даже не сообразил. — Лицо Модестова прояснилось. Видимо, ему было гораздо проще объяснить присутствие барабашки в ванной, чем снежного человека.

Я вскочила с кровати, и мы побежали к двери в ванную. Модестов заглянул первым:

— Его нету! Куда он мог деться? Денис! Ты тут мохнатого мужика не видел? — спросил он у выползающего из кухни и жующего бутерброд Дениски.

— Нет. А он должен быть?

— Да! В ванной!

— Не знаю, оттуда никто не выходил, — пожал плечами сын.

— Видение, — заключил Модестов.

— Галлюцинации, — подтвердила я и пальцем покрутила у виска.


***

В тот день мы возвращались из Агентства на метро. Заскочили в последний вагон нашей электрички, и толпа поглотила нас.

Вдруг Модестов выпучил глаза и как завороженный уставился куда-то за моей спиной:

— Опять началось!

— Что началось?

— Видения.

— Ты достал! Кто на этот раз? — Я быстро оглянулась и обомлела: Матерь Божия!

Галлюцинации посещают теперь не одного Модестова. Зараза передалась и мне, хотя уж кого-кого, но не меня можно было подозревать в слабом рассудке и вытекающей из этого склонности ко всяческим видениям.

— Ты тоже видишь? У тебя по религиозной тематике? — обрадовался Модестов.

Он почувствовал себя специалистом по галлюцинациям и, видимо, уже успел составить разные их классификации. Модестов начал подпрыгивать, пытаясь заглянуть мне через плечо.

— Тихо. Сейчас спугнешь! У меня — два бомжа, а у тебя?

— И у меня два бомжа! — в восторге сообщил Модестов.

Итак, нам обоим привиделось одно видение, причем самое, наверное, нелепейшее из всех известных мировой психиатрии. В дальнем конце вагона, тесно прижавшись друг к другу и в некотором отчуждении от брезгливой общественности, стояли два бомжа.

Бомжи как бомжи, никто из пассажиров ни в жизнь не догадался бы, что в метро буянят потусторонние силы… Оно и понятно, этот полтергейст был сделан специально для нас: только мы с Модестовым знали, что это никакие не бомжи, а плод воспаленного воображения. На одном бомже было лицо Каширина, а на другом — физиономия Шаховского. Будь на оборванцах свиные рыла, это не так бы нас поразило. Еще бы! Знать, что твои добрые коллеги сидят сейчас в Агентстве и режутся от скуки в нарды, и одновременно видеть их воспроизведенный облик на асоциальных личностях.

— Спокойно. Может, это не галлюцинация? — Модестов жестом старого зануды поправил очки на носу. Он это делал всегда, когда хотел пофилософствовать.

— Ага. Ты хочешь сказать, что это настоящие Каширин с Шаховским?

— Нет, — Модестов поднялся на цыпочки и еще раз внимательно посмотрел на видение, — нет, это исключено. Наш Шаховский повыше будет, а у Каширина — щетина.

Я оглянулась и возразила:

— Так у того бомжа нет щетины.

— Вот именно! А у Каширина — есть.

Я утром видел. Так вот. У меня есть научное обоснование: ты согласна, что социальный статус накладывает отпечаток на внешность индивида? Так? И веками складывалось, что у дворян — одни черты лица, у крестьян — другие, мы, интеллигенты, тоже выглядим по-своему. Так? И все дворяне были похожи на дворян, крестьяне на крестьян, а мы, соответственно, на интеллигенцию.

— Не понимаю, к чему ты клонишь…

— А ты смотри. Дело в том, что Каширин и Шаховский, как бы так сказать помягче… из маргиналов. И нет ничего удивительного в том, что некоторые черты их внешности можно встретить у многих представителей низшей социальной прослойки.

— Ты хочешь сказать, что это не бомжи похожи на Каширина и Шаховского, а Каширин и Шаховский похожи на бомжей?

— Точно! Только ты им не говори, что это я сказал. Каширин и Шаховский случайно вырвались из своей привычной социальной среды, и природа еще не успела зафиксировать этот рывок вверх во внешности наших коллег. Может быть, в следующем колене…

Ну ни фига себе теория. Хотя это кое-что объясняет, и уж лучше так, чем жить постоянно в ожидании видений и санитаров из «дурки». Со мной, в таком случае, все в порядке, а вот Модестов меня беспокоит. У него же это не впервой, и того мохнатого мужика ни на какую социальную дифференциацию не спишешь.

Целый день Модестов ходил гордый собой, но к вечеру сам отрекся от своей теории и решил смириться с галлюцинациями. И все опять из-за бомжа. Возвращаясь домой, я заметила во дворе у мусорного бочка еще одну оборванную личность. Внимательно присмотревшись, я подвела к нему Модестова.

Ровно минуту муж удрученно молчал. Потом выдавил из себя:

— Ты его тоже видишь?

— Да!

— Это галлюцинация.

— И те тогда — тоже?…

— Да. И те тоже, — смирился Модестов.

Он повернулся и печально пошел к подъезду. Бомж был как две капли воды похож на самого яркого представителя русской интеллигенции Михаила Модестова.


***

Улица жирно лоснилась под светом нашего фонарика. Дождь закончился всего несколько минут назад, и очертания всех предметов просматривались только благодаря блестящим каплям, обосновавшимся на проводах, ветках, клочьях травы на газоне и карнизах. Темнота была абсолютная, что, в принципе, характерно для 12 часов осенней ночи. Луна болталась где-то на небе, плотно прикрытая облаками. Модестов шел сзади и шмыгал носом. Ему почему-то совсем не понравилась моя идея изловить канализационных воров на месте преступления. Но мне удалось его убедить в успехе нашего дела. Наконец мы дошли до густого кустарника, примеченного еще днем.

— Полезли туда!

— Там мокро, — захныкал Модестов.

— Ничего. — Туг я заметила, что Модестов достал из сумки бинокль:

— Зачем это тебе?

— Как зачем? Разглядеть его лицо.

— Во-первых, в темноте ты ничего не увидишь, а во-вторых, его лицо ты разглядишь, когда будешь задерживать. — Увидев, как недоуменно блеснули в темноте очки Модестова, я повторила:

— Будешь, будешь.

Со вздохами Модестов занял позицию в недрах кустарника.

— Пока мы тут люки сторожим, неизвестно, чем твоя старуха занимается, — бурчал Модестов.

— Не старуха, а тетя, — обиделась я за родственницу. — Да, тетя странная, но то, что она моя родня, еще не значит, что она ведьма.

Честно говоря, тетя мне самой не нравилась.

— Лучше бы за ней последили… — заговорщицки прохрипел из кустов Модестов.

— У тебя припадок профессионализма.

В твоем возрасте это может вылиться в манию. Ты меня-то хоть ни в чем не подозреваешь?

Модестов ничего не ответил, только внимательно посмотрел на меня. В его взгляде появилось новое выражение.

— А что, это объяснило бы многие вещи… — задумчиво произнес он, продолжая всматриваться в меня.

— На что ты намекаешь?

— Тихо, кто-то идет!

В противоположном конце улицы появился силуэт. Силуэт, одетый в длинное темное пальто медленно скользил по мостовой, да так, что казалось, что он парит над ней. Ночной прохожий приближался прямехонько к нашему люку. Тут осенняя туча грузно сползла с диска полной луны, и осветилось лицо незнакомца. Я вздрогнула.

— Это тетка! Я же говорил… — пропищал Модестов.

— Ты думаешь, это она тырит люки?

— А что она делает ночью на той улице, где должны похитить люк? Таких совпадений не бывает.

— Логично.

Но хитрая тетка сделала вид, что ее нисколько канализационные люки не интересуют, и прошла мимо нашей засады. Так же бесшумно, словно призрак, Геновера поплыла дальше в непроглядный мрак бульвара.

— Давай я пойду за ней, а ты оставайся следить за люком. — Я подумала, что хоть Геновера мне и тетя, это отнюдь не значит, что я не должна интересоваться ее жизнью.

Даже наоборот, было бы невежливо совсем не проявлять к родственнице интерес. Какими средствами этот интерес проявлять — уж мне выбирать. Пусть даже путем шпионажа…

— Нет, лучше я пойду за ней.

— Иди.

— Нет, я лучше останусь. — Модестов предпочел компании моей тетки одиночество в кустах.

Двигаться так же бесшумно, как и тетка, у меня не получалось, поэтому я держалась в некотором отдалении от крымской родственницы. Место для прогулки она выбрала исключительно грязное — раздолбанный тротуар местами уходил из-под ног, и я оказывалась по щиколотку в луже. Единственное, что успокаивало — промокать дальше было некуда.

Интересно, куда это она? Судя по направлению — на Волковское кладбище… Господи, опять этот бред! Неужели я и сама верю, что Геновера ведьма?

Сзади раздался топот.

— Нонна, подожди, — прохрипел кто-то совсем рядом.

Я оглянулась и увидела бледное лицо и огромные от страха глаза Модестова.

— Ты оставил пост?

— Я испугался… за тебя. Одна, на пустынной улице, кругом расхитители канализационных люков…

— За меня? Ну-ну. Ладно уж, пошли.

Тетка шла, не оглядываясь. В конце улицы действительно замелькали знакомые очертания… могильные кресты… Тетушка чесала прямиком туда.

— Модестов, шабаш в какое время года происходит?

— Весной, а что?

— На кладбищах?

— Нет, на Лысой горе.

— Странно, почему мы идем на кладбище?…

— Куда мы идем? — после минутной паузы медленно спросил Модестов.

— На кладбище.

— Почему?

— Потому что. Видишь, куда она идет?

— У меня куриная слепота. Я в темноте вообще ничего не вижу. Но мы ведь на кладбище не пойдем?

— Пойдем. Мы ведь за ней следим.

Это же святотатство. Праздно разгуливать среди могил могут только сатанисты, ведьмы, параноики и…

— Журналисты.

У кладбища Модестов остановился. Теткин силуэт неумолимо отдалялся, грозя затеряться среди памятников и хилой кладбищенской растительности. Я потянула мужа за руку.

— Нет. Я туда не пойду. Это грех, — уперся он.

«А Спозаранник пошел бы», — невольно подумалось мне, но вслух я ничего не сказала. Бросив поскуливающего Модестова у ворот, я бросилась вслед за теткой. Она уже успела скрыться за памятниками, и я шла почти наугад, прислушиваясь, старалась отделить посторонние звуков от чавканья грязи под моими ногами. Но посторонних звуков не было, я была единственная, кто производил шум в этой мертвецкой тишине.

Кругом мерцали зеленоватые огоньки гнилушек. Мне померещилось, что теткин силуэт мелькнул немного правее моего маршрута, за старинным резным крестом. Я кинулась туда, но земля разверзлась у меня под ногами, и я упала. В полете попыталась схватиться за скользкий памятник, но гравитация оказалась сильнее моей слабой хватки. Упала, правда, на размытую почву кладбищенской тропинки. На одежде и лице осталось килограмма три грязи, на руке — царапина.

Вдруг с той стороны, где исчезла тетка, кто-то истошно закричал. Я поспешила на крик, но, не успев пройти и десяти метров, запуталась в могильных плитах. Теперь я не знала, ни где кричали, ни где тетка, ни где я…

С кладбища я выбиралась полчаса. Тетка как сквозь землю провалилась! В поисках выхода я обошла кладбище раза три. Ни одной живой души! Модестов верно ждал меня у входа. Я была злая как черт и, судя по всему, выглядела так же, потому что Модестов при моем появлении попятился назад, крестясь.

— Пошли! — рявкнула я, не особо церемонясь.

— Нонночка! — Модестов был вне себя от счастья. В этот момент я подумала, что мне повезло с мужем. Кто бы еще согласился ждать меня у кладбища?

Назад мы шли без фонарика, на ощупь.

Не ради конспирации — чтоб людей не пугать. Но и даже без света мы заметили, что «наш» люк исчез. Это было уж чересчур.

Значит, тетка и правда заодно с похитителями. Ее поход на кладбище и вопли над могилами были всего лишь отвлекающим маневром. На который мы, как дураки, купились. Впрочем, почему мы?

— Модестов! Этот люк на твоей совести!

— Чудеса! Когда я уходил, он еще был на месте.

— Был, был… Гораздо интереснее, где он есть сейчас…

— Может, у тетки? Пошли, изымем. С понятыми.

Предложение было признано рациональным, и Модестов реабилитировался.

…В квартиру мы заходили на цыпочках, не включая света. План взятия тетки с награбленным был разработан по дороге. Как все гениальное, он был прост: она заходит с люком, мы ее хватаем и прессуем.

— Стоп! А как быть с понятыми? — Модестов традиционно внес хаос в стратегию.

— Дениску разбудим.

— Нужно два.

— Будет три! — Я выразительно посмотрела на Модестова, потому как знала, что он сейчас будет говорить, что двойняшки еще маленькие, у них режим, и они не имеют право выступать понятыми. Ну и что? Маленькие, зато объективные. Но Модестов промолчал.

Тут скрипнула дверь в теткиной комнате, и появилась она сама, волоча за собой здоровый грязный мешок с чем-то тяжелым и зловонным. Мы вжались в темноту. Геновера скрылась в ванной.

— Почему ты ее не задержал? — Я первой подала голос.

— Ты думаешь, там был люк? — шепотом отозвался Модестов.

— А что?

— Думаю, что-то похуже, — многозначительно ответил он.

— Полагаешь, она что-то выкопала?

— Да. Или — кого-то. Может, не надо ее сейчас задерживать? Она ведь к хищению люка непричастна. И вообще, чего ты к ней прицепилась? Каждый имеет право… делать, что ему нравится.

Модестов едва не сказал «имеет право выкапывать трупы». Нас обуял ужас…


***

Сквозь сон я услышала, как звонит телефон. Автоматически накинув халат, выбросила тело в коридор. Тетка из своей комнаты тоже хищно бросилась к телефону, теряя по дороге тапки, но я ее опередила. Звонят ведь мне в квартиру, и есть шанс, что хотят услышать именно меня.

— Алло!

— Добрый день! Александру Филипповну можно? — спросил незнакомый мужской голос.

— Кого? — шепотом спросила тетка.

Я прикрыла ладонью трубку:

— Какую-то Александру Филипповну…

— Это меня, меня. — Она вырвала трубку у меня из рук. — Алло?

Геновера так выразительно посмотрела на меня, что я предпочла скрыться в комнате, демонстративно хлопнув дверью. Пусть знает, кто в доме хозяйка. И раз я хозяйка, никто ведь не запретит мне стоять там, где я хочу? Я встала впритык у двери и приложила ухо к щели. Совершенно случайным образом до меня стали доносится обрывки фраз: двести долларов, очень выгодно, хорошая работа, полкило серебра, клянусь родней и т. д.

Я поняла так, что она взялась сотворить какое-нибудь чудо, например, полкило драгметаллов всего за двести долларов, и если у нее ничего не получится, то нам — ее родне — придется худо. И что Александра Филипповна — ее творческий псевдоним. Дениска донес, что этот звонок «Александре Филипповне» — далеко не первый. Все это было очень странно.


***

…Горностаева сидела на подоконнике, покачивая ногами и задумчиво куря. Рядом дымилась чашка кофе. Изредка она поднимала на меня глаза, пристально смотрела, говорила: «Понятно» — и продолжала курить. Никто из посторонних и не подумал бы, что она думает, но тем не менее это было именно так. Только ей я рискнула рассказать о том, что творится у меня в квартире. Во-первых, она самая рассудительная, во-вторых, не будет смеяться.

— Ведьма, говоришь?… — наконец произнесла она.

— Нет, это Модестов так считает. И кошки. И соседи. И тот мохнатый тип из ванной, наверное, если его спросить.

— А она сама что говорит?

— А что, надо было поинтересоваться?

— Конечно, в первую очередь.

— Ну, понимаешь, это как-то нетактично: «Дорогая тетушка, а вы случайно не ведьма? Не вас ли видели прошлой ночью на месте преет… то есть на Лысой горе»? Честно говоря, я за ней маленько пошпионила. Помимо кладбища… Порылась в комнате, послушала, с кем она по телефону разговаривает. Геновера почему-то представляется Александрой Филипповной. Ей много звонили, особенно в первые дни. А потом, Дениска говорит, звонки прекратились, и она сама стала пропадать где-то целыми днями.

— Знаешь, я думаю, что если слежка ничего не дала… Да, да, ничего существенного. Надо к ней внедриться!

— Как?

— Просто. Скажи ей, что тоже хочешь заниматься колдовством, что почувствовала зов предков или что-то в этом роде. Она тебя посвятит в таинство, и ты наконец узнаешь, что у тебя творится дома.

Идея мне неожиданно понравилась. Правильно, пусть посвятит. В конце концов, может быть пригодится в жизни поколдовать.

Может быть, удастся решить проблему со Спозаранником. Приворожу его, пусть знает, как прятаться в подсобке.


***

— Хочешь, я тебе погадаю? Дай руку. О, на сердце у тебя неспокойно. Приворожил тебя один добрый молодец. — Тетка, пыхнув «Беломором», взяла в свою когтистую руку мою ладонь.

— Да ну, какой там молодец, — пробормотала я, внутри вся похолодев, — у меня же Модестов.

Но для тетки Модестов был не аргумент.

Пронзив меня взглядом рентгенолога, она продолжала:

— Ледяное у него сердце. Опасайся. Хочет он над тобой полную власть иметь, власть не над телом, а над душой.

— А тело кому? — ляпнула я с досады.

Интересно, чем это Спозараннику тело мое не приглянулось? Ладно, хватит, надо переходить к делу:

— Трудная у вас работа…

— Да не жалуюсь. — Геновера насторожилась.

— Странно, что в Питере нашлось столько поклонников вашего мастерства…

Тетя вскинула на меня дикий взгляд и туманно пробормотала:

Таких везде хватает.

— Знаете, я давно уже чувствую тягу к подобного рода делам…

— Каким делам?

— Ну этим, оккультным. — Я почувствовала себя двоечницей.

Геновера криво усмехнулась:

— А, к этим… — Она встала и в глубоком раздумье прошлась по комнате. Повернувшись спиной к столу, тетя серьезно произнесла:

— Не каждому это дано.

— Ничего, я способная. — Чувство радости переполняло меня: сейчас произойдет смычка двух ведьм.

— А как ты думаешь, чем я занимаюсь?

— Колдовством!

— В принципе, можно и так назвать. — Тетя повернулась и посмотрела на меня. В ее взгляде я уловила нежность… Нет, не нежность… сочувствие, скорее. — Ты точно хочешь мне помочь?

— Конечно, я ведь в отпуске, делать нечего, на работе заданий не дают, — уверенно врала я. — Скучно! Я бы могла зелья замешивать для начала…

— Нет, колдовство будет на втором этапе, — перебила она маня, — сначала мы будем заниматься теми делами, в которых нет ничего мистического. На первый взгляд.

— А когда колдовать?

— Скоро.


***

Наутро мы с Геноверой отправились на работу. Выяснилось, что этап, предшествующий колдовству, — это всего-навсего предпринимательство. Оказалось, что тетя работает на Фонд поддержки малоимущих слоев населения, учрежденный на деньги кубинского миллиардера и базирующийся в Крыму. Она ездит по всем городам России и открывает филиалы Фонда, основная задача которого — способствование стремительному росту благосостояния народонаселения России. «У нас в стране такая ситуация, что народу надо помогать зарабатывать», — сказала тетя, и я с ней согласилась.

Для этих благородных целей тетушка сняла офис на Невском. Как объяснила Геновера, там проводятся семинары среди малоимущих, которых тут же оптом и трудоустраивают.

— Но, если бы ты знала, Нонна, как мне трудно одной убеждать их, что это выгодно, что в этом мире надо зарабатывать собственной головой, — Геновера остановила меня на лестнице между вторым и третьим этажами роскошного особняка, — обывателей так трудно наставить на путь свободного предпринимательства. Они крутом видят обман.

— И они, в принципе, правы… — заметила я.

— Что?!

— Ну, сейчас столько обманщиков развелось.

— А… Ну да… — Тетка задумалась. — Да.

В общем, ты должна мне помочь. Подыграть, что ли. Я буду читать лекцию, а ты сиди в аудитории, я тебе подмигну, и если ты сообразишь, что делать, то будем работать дальше.

— А, ну, конечно, ради благого дела, — согласилась я, в душе аплодируя себе за столь успешное внедрение.

В небольшом кабинете на обитых красным бархатом скамеечках сидели малоимущие. Вообще-то, на малоимущих они были мало похожи: нормальные дядьки, очень прилично одетые и упитанные.

Тетка начала учить народ зарабатывать довольно резко:

— Добрый день. Я вам скажу сразу: если вы не чувствуете в себе способность зарабатывать много денег, то прошу удалиться из зала.

Таковых не нашлось. Геновера продолжила:

— Ваша работа заключается в изготовлении ювелирных изделий. Материал будет вам выдан — отдельные элементы из серебра самой высшей пробы. Материал уникальный и суперсовременный, изделия из него очень модные и имеют огромный спрос на рынке. Но это — уже моя проблема. Именно с реализации этих изделий мы и будем получать финансирование на проведение аналогичных семинаров. Это вас уже не касается.

Тетка кинула на стол пачку журналов:

— Вот можете взглянуть, что собой представляет ваша будущая работа.

Народ потянулся к столу так торопливо, словно это были уже живые деньги. Тетка посмотрела на меня и выразительно подмигнула. Я ей улыбнулась в ответ. Она еще раз подмигнула. Тут я вспомнила и тоже кинулась за журналами. Журналов не досталось, и мне пришлось вырвать один из рук зазевавшейся малоимущей. Интерес к будущей работе у несознательных обывателей возрастал на глазах.

— Мы вас обучим, как из этих серебряных колечек делать разнообразные изделия, вариантов — тысячи. Заработок с одного изделия — триста долларов. За месяц вы можете сделать два, а то и три таких украшения. — Тетка опять мне подмигнула.

— А как вы будете выбирать достойных для этой работы? — выкрикнула я.

— Хороший вопрос. Ваше желание заработать — главный критерий. Наш Фонд выбирает среди неработающих только тех, кто впоследствии, заработав с нами первоначальный капитал, сможет самостоятельно развить дело. Главное — ваше желание и способность видеть перспективу.

Тетка окинула взглядом аудиторию. Глаза малоимущих горели. Она опять подмигнула.

— И как можно выразить это желание?

— Просто. Надо записаться и подтвердить готовность оплатить залог.

— Какой залог?! — вырвалось у меня уже без теткиных подмигиваний.

Она посмотрела на меня как на идиотку:

— А вы думали, я вам отдам полкило чистого серебра без залога?! А если вы уйдете и не вернетесь? Мы и так скостили сумму залога всего до двухсот долларов. Двести долларов за кулек серебра!

Взоры малоимущих, полные упреков, устремились на меня. Я замолчала. Все чего-то ждали. Тетка опять подмигнула. Я просияла и бросилась записываться в ювелиры. Толпа рванула за мной.

Аншлаг был полный. Тетка была довольна, а меня мучили смутные сомнения.

…Про полтергейст, сопутствующий росту благосостояния народа и странствующий из города в город вместе с тетей, я пока не выяснила. Ничего, может, завтра мы дойдем до этапа колдовства.


***

…Не доходя несколько сот метров до офиса, тетка вдруг остановилась.

— Нонночка! Я совершенно забыла, — сказала она, — забыла взять контракты. Я сейчас сбегаю домой, а ты пока иди. Возьми с них деньги и попроси подождать новых желающих. Я скоро буду.

Я пожала плечами и пошла к офису. Я не могла не согласиться — тетка имела право распоряжаться мною, как хотела, таковы уж издержки внедрения.

В офисе малоимущие томились в нетерпении. Когда я им заявила, что уполномочена Александрой Филипповной принять деньги и раздать кульки с серебром, народ выстроился в очередь. Я успела принять тысячу долларов, когда… на моих запястьях защелкнулись наручники.

— Всем оставаться на своих местах! Происходит задержание опасного преступника! — заорал кто-то.

Малоимущие заголосили.

Я подняла глаза и увидела перед собой моего старого знакомого, опера из РУБОПа Славика Петрова. Он тоже взглянул на меня и матерно выругался.

В ходе эмоциональных и не слишком корректных разъяснений выяснилось, что тетушка Геновера — старая аферистка, а я здорово встряла. Меня задержали в момент совершения мошеннических действий. Тетушка зарабатывала тем, что под предлогом работы выдавала под большой залог мелкие железные колечки, утверждая, что этот материал — драгоценнейшее хирургическое серебро. То есть получается, что мы зарабатывали… Только теперь я поняла смысл некоторых теткиных фраз, странные телефонные звонки, ее чертову скрытность… и какая я была дура.

— Что ты здесь делаешь? — орал мой приятель.

— Внедряюсь…

— Где она?

— У меня дома. Была, уже наверное…

— Быстро туда, — скомандовал он, — может, успеем.

— Не успеем, блядь! — выразил свое мнение товарищ, ворвавшийся с рубоповцами и внешностью больше напоминавший того, с кем они должны бороться.

— Может, попробовать найти ее по объявлениям о работе Фонда в других городах? — робко предложила я, когда Славик отпихнул от меня жаждавших крови малоимущих.

— Мы уже пытались так сделать, — ответил оперативник, — но беда в том, что она никогда не повторяется. Она в разных городах крутила разные темы: в Вологде организовала «Храм судьбы» — гадала и снимала порчу неудачникам, в Твери представлялась монашкой из Свято-Троицкого монастыря и «снимала» деньги на помощь богоугодному заведению с местных коммерсантов, в Тамбове продала несуществующий вагон презервативов бандитам…

— Не бандитам, бля, а предпринимателям, — поправил товарищ с бандитской внешностью.

— Да, предпринимателям, — поправился Слава, покосившись на товарища. — В общем, в каждом из городов было возбуждено дело по факту ее преступлений, но поймать тетку никому еще не удавалось. Вот тот товарищ — из Волгоградского УБЭПа, там — группа следователей из Перми, а Семен, — Петров кивнул на бандита, — представитель бизнес-группировки Тамбова. У всех у них к твоей тете накопилось очень много вопросов… Как я понял, ты ее в данный момент замещаешь?


***

Часам к двенадцати ночи я все-таки вернулась домой. Больше десяти часов мне потребовались, чтобы убедить всех, что я не мошенница, и дать показания. Пришлось активизировать все свои ментовские связи и память о моем прадедушке. Если б не прадед, томилась бы я в кутузке. А тетушку Геноверу уже никакой матрос Железняк не оправдает.

Хорошо еще, что мои знакомые из всяких уважаемых органов не отреклись от меня и подтвердили, что хоть я «малость и того, но честная».

Теперь мне стало предельно ясно, почему на всех моих родственников, которым тетушка нанесла визит, сваливались по тридцать три несчастья. Не иначе им досталось от «народных мстителей», типа того предпринимателя из Тамбова, беспечно приобретшего вагон презервативов. Тетка получила барыш, а приютившие ее родственнички — наезды братвы.

Теперь целая толпа этих борцов за справедливость, вступивших в коалицию с правоохранительными органами из разных городов, гоняется за Геноверой по всей России.

Модестов встретил меня весь перемазанный в размокшей штукатурке и с половой тряпкой в руках. Его лицо сияло.

— У меня две новости. Одна хорошая, другая плохая.

— Давай с плохой…

— Нас затопили, — радостно сказал он.

— А хорошая?

— Уехала твоя тетушка!

Для меня это была уже не новость. И не хорошая.

Старая ведьма, блин.


***

Посвящать Модестова в истинные причины скоропостижного отъезда тетки я не стала, а отправилась на следующий день на Волковское кладбище. Геновера бросила тень на весь род Железняков. Я решила, что должна спасти нашу фамилию от позора, самолично разыскав тетку и доставив ее в руки правосудия. Только так можно спасти свое честное имя, а заодно имя прадеда, от позора. И единственное, что могло помочь мне в моих поисках, это ответ на вопрос: зачем тетке понадобилось шляться ночью по кладбищу. И что она там выкопала?

Днем Волковка выглядела гораздо приветливее, чем тогда, ночью. Хотя странно, как вообще может кладбище выглядеть приветливо… Скорее буднично — ни мерцающих гнилушек, ни разверзающейся земли под ногами, только печальные каменные надгробия в опавшей листве и немногочисленные древние старушки, которые уже чувствуют себя лучше в компании мертвых, чем живых.

И что я надеялась тут найти?

Я добралась до того места, где поскользнулась. Так. Тетка удрала куда-то к северному концу кладбища. В поиске разверзнутых могил, я пошла туда, огибая выбившиеся на тропинку мелкие кустики. Так ничего и не обнаружив, добралась до ограды. Вдруг на земле что-то блеснуло. Я нагнулась и подняла это «что-то».

У меня на руке лежало хорошо знакомое колечко из «серебра самой высшей пробы», только грязное. На земле — целая груда таких же, килограммов на десять. Видимо, при растаскивании какого-нибудь загнувшегося предприятия работяги ссыпали непригодившееся добро на свалку у ограды кладбища.

Они и не предполагали, что это сокровище еще кому-то понадобится. Теперь понятно, откуда у тетки были эти залежи драгметаллов и куда делось все средство для чистки унитазов «Сантекс».


***

Неудача с ревизией кладбища не поколебала надежды найти Геноверу. Ведь у меня больше, нежели чем у всех других, шансов отыскать ее — как бы то ни было, она моя родственница. Кто же, как не я, может проникнуть в тайные замыслы одной из представительниц нашего рода. Ну, скажем, что бы делала я, если бы имела на руках около ста тысяч нечестно заработанных денег и хвост преследователей, полных жаждой отмщения?

Куда бы я скрылась?

Я задумалась. Во-первых, я бы купила себе новые документы. Новую одежду, машину.

Машину желательно немецкую — она быстро ездит и не ломается. Нет, лучше джип, красный. И костюм под цвет ему. Недавно видела такой на Апрашке. И туфли, тоже красные. Сколько там у нас еще осталось? Ого. Еще тысяч восемьдесят.

…За каких-то полчаса я с удовольствием потратила остаток теткиных денег. Я купила загородный домик, катер, пятнистого дога и еще целую кучу приятных мелочей. Проникать в тайные теткины замыслы было легко и приятно, и я бы занималась этим целый день, если бы не кончились деньги. Возникла необходимость найти новый источник дохода. К концу дня я придумала пару десятков способов быстрого и большого заработка, которые Уголовный кодекс почему-то трактовал как мошенничество. Когда я поймала себя на мысли, что можно было бы эту дурацкую статью как-нибудь обойти, поняла, что увлеклась. Поняла и ужаснулась: знали бы мои приятели, по долгу службы стоящие на страже законности, какими мыслями я развлекаюсь на досуге. Слава Богу, мама воспитала меня приличным человеком и смогла подавить эти преступные гены, которые, как выяснилось, присущи моему роду. Эх, матрос Железняк…

Дальше о заработках ямечтать не стала.

Все равно ни одна из придуманных схем не подходила для теткиных аппетитов. У нее размах — дай Бог… В любом случае, ясно одно — если я хоть что-то понимаю в своих тетках, то Геновера не остановится на достигнутом. Она не станет тратить добытые деньги, потому что их ей все равно не хватит. Она их хорошенько припрячет и будет зарабатывать дальше. Вот только вопрос — как?

Был бы жив мой прадедушка, сказал бы…


***

Я выволокла из комнаты, где жила эта чертова родственница, всю мебель, содрала ковер, разобрала все книги. Исследовала каждый сантиметр в надежде обнаружить хоть что-нибудь, что бы натолкнуло меня на след тетки. Может, какой-нибудь номер телефона, или билет, или… Ну, лучше всего, конечно, ее точный адрес со схемой удобного проезда.

…Вечером вернулся Модестов.

— Нонна! Спозаранник не звонил?… — Модестов словно споткнулся, и воцарилось гробовое молчание.

— Нас обокрали или был обыск? — после паузы спросил он.

Я оглянулась. Да, действительно, удивляться было чему. В пылу расследования я устроила великий погром. В комнате все было перевернуто вверх дном, а кошки гоняли по квартире клубки давно забытого вязания.

— Да я так, уборочку затеяла, — соврала я.

— Я уж испугался. Что-то твоя уборочка на уборочку не похожа. Когда убирают, вещи обычно складывают, а не разбрасывают.

— А это генеральная уборка.

— Ты права, после твоей тетки надо нечистую силу выгнать. Может, иконку поставить? — Модестов оседлал своего любимого конька.

— Лучше свечку.

Модестов понял, что над ним издеваются, и ушел на кухню. Через несколько минут, когда я протыкала спицей подушки, он вернулся. Посмотрел на низвергнутый на пол компьютер и сказал:

— Как я в таком бардаке буду работать?

Мне компьютер нужен.

— Садись на коврик и работай. Я не скоро закончу.

Модестов со вздохами устроился на полу.

— Видать, твоя тетка уже успела сюда влезть. — Он снова нарушил молчание, сдобренное моим пыхтением в процессе передвигания мебели. — Стираю все ее файлы.

— Мне-то какое дело. Твой компьютер… — Я сразу не сообразила, о чем речь, а когда сообразила, заорала:

— Стой! Не смей!

Ложись!

Модестов в испуге отскочил. Я ринулась к компьютеру.

— Откуда он взялся? — трясла я Модестова.

— Из буфера вывалился. Я нажал, а он появился, — начал оправдываться Модестов.

…На экране открылся документ: "Инструкция по применению уникального средства против импотенции «Золотой дракон».

Эксклюзивные поставки фирмы «Stand Steal» для вашего здоровья. Препарат изготовлен из корня легендарного кунджу и является на данный момент самым мощным средством для увеличения мужской силы, поднятия жизненного тонуса, улучшения общего самочувствия.

Избавляет от бессонницы, храпа и эрозии матки…"

Я поняла, как найти старую аферистку.


***

Ранним утром продрогшая насквозь от осенней сырости электричка выкинула меня на платформу маленького городка на самой дремучей окраине Ленинградской области.

Шел мелкий дождик. С тех пор, как началась кампания по розыску сбежавшей тетки, уже успело заметно похолодать. Прошла почти неделя. Семь дней и семь ночей я жила мечтой найти крымскую мошенницу, так ловко ускользнувшую из рук милиции и бандитов, а также, что самое неприятное, из-под самого моего носа. Сутками, не покладая рук, я пыталась вычислить, где она примется за новую аферу. Она никогда не повторялась, и на этот раз Геновера спланировала массовый обман потребителя-импотента, обещая ему полнейшее исцеление от всех недугов с помощью препарата «Золотой дракон».

Сначала я проверила, не покидала ли тетушка северную столицу на поездах и самолетах. Оказалось — не покидала. Значит, дальше, чем за пределы Ленобласти, она выехать не смогла. Целыми днями я скиталась по библиотекам, просматривая областные газеты, и засадила Дениску в Интернет. Сын нашел там целую кучу чудодейственных снадобий от всех недугов человечества, но ни одного «Золотого дракона».

Тогда я решила пойти по другому пути.

Обзвонила все рекламные отделы газет Ленинградской, части Псковской и Новгородских областей и капризно заявила, что хочу разместить рекламу препарата по увеличению бюста. Хочу, но еще не уверена, будет ли достигнут нужный эффект от рекламы.

Но мне необходимо выяснить: обращаются ли в эти газеты производители аналогичных препаратов, например, «Золотого дракона»…

И вот вчера восторженная агентша из «Светогорского вестника» сообщила, что нашелся еще один идиот, возжелавший разрекламировать свое добро в их газете. Объявление о «сногсшибательной распродаже „Золотого дракона“ всего за 100 долларов за пачку» было выслано мне по факсу. Я вынула из кармана мятое объявление и с гордостью полюбовалась на него. Ореховая, 43. Установить адрес по указанному здесь телефону оказалось самым легким из всего ряда предпринятых мною оперативно-розыскных мероприятий.


***

По адресу Ореховая, 43, находился небольшой дачный домик с разбитым перед фасадом палисадничком. Типичный старушечий уют был во всем: в усыпанных листвой дорожках, крашеных стволах яблонь с засохшими «золотыми шарами». Никому бы и в голову не пришло, что здесь может скрываться мошенница всероссийского масштаба.

Убедившись, что хозяйка отсутствует, я решила совершить проникновение со взломом. Из благих побуждений — чтоб убедиться, что Геновера действительно обитает здесь. По крайней мере, я сама так оправдывала себя. Деревенские дома просто созданы для проникновений: окна веранды держатся на одном штапике, а иногда и вовсе просто прибиты гвоздями. В этом случае штапик безболезненно отделился от стены. Окно аккуратно было спущено на землю, и я, подставив ржавое ведро и подтянувшись, оказалась на веранде. Дверь в дом была заперта. Видимо, из принципа, потому что ключ торчал в замке.

В доме — тот же старушечий уют. Полтора часа я искала следы пребывания Геноверы. И я их нашла. Это были деньги, плотно укутанные в оберточную бумагу и перевязанные тесемочкой. В таких свертках старушки обычно хранят фотографии своей молодости.

Я взяла деньги. Зачем — не знаю. Через несколько минут я уже звонила из ближайшего магазина в Питер.


***

…Забирать Геноверу приехал на бронированном микроавтобусе целый отряд СОБРа.

Группа поддержки в кожаных куртках и с недобрыми лицами стояла чуть поотдаль. Славик первый выскочил на крыльцо:

— Взяли!

Его радости не было предела. Первоначальный план с контрольной закупкой решили не претворять в жизнь — слишком часто тетка оказывалась хитрее. Перспектива арестовать Геноверу так манила оперативников, что они решили отказаться от деликатности.

Слава Петров заявил, что против лома нет приема, и вызвал группу захвата.

Недобрые лица в кожаных куртках плотоядно улыбнулись и двинулись к дому.

Оттуда четверо оперативников выводили Геноверу со сцепленными за спиной руками. Проходя мимо, она кинула на меня ненавидящий взгляд и процедила сквозь зубы:

— Прокляну, девка!

Это были последние слова, которые я услышала от крымской тетушки, — ее запихали в машину. Честно говоря, они меня не испугали. Как колдунья, тетка была развенчана в моих глазах.

Работа в домике все еще продолжалась. Следователи с понятыми описывали теткино барахло и что-то напряженно искали. Петров суетился среди них. Нагретые теткой на вагон презервативов «кожаные куртки», наплевав на правила проведения обысков, группой забились в домик, ставший последним приютом Геноверы, отчего следователи забегали еще интенсивнее.

Видимо, ничего полезного не обнаружив, братва окружила Славика, который, пожимая плечами, начал им что-то объяснять. «Потерпевшие» мрачнели на глазах. Наконец растерянный до неузнаваемости собровец подошел ко мне.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Куда она спрятала деньги?

— А, чуть не забыла. — Я полезла в сумку и достала изъятый накануне сверток. — Вот они.

Славик застыл в изумлении:

— Железняк! Они у тебя там все время были?

— Да!

— Зачем ты их взяла?

— Я боялась, что ваша оперативная разработка провалится, тетка опять смоется, и решила деньги подержать у себя. Чтоб потом изловить Геноверу…

— Как ты ее собиралась изловить?

— На приманку. Она бы все равно за баксами вернулась.

— Откуда ты знаешь?

Я неопределенно пожала плечами. Мне не хотелось объяснять, на чьем примере мне удалось проникнуть в тайные теткины замыслы. Славик повернулся и счастливо заорал:

— Нашлись! Под крыльцом…

Он соврал, поняв, что участники происшествия могут слишком сильно удивиться, узнав, что деньги обнаружились у меня. Ведь и так остались некоторые сомнения насчет моей личности после первого неудавшегося задержания тетки…

Братва заулыбалась.


***

Мы шли по закиданной осенней листвой садовой дорожке к служебным «Жигулям», когда я решилась задать давно мучавший вопрос:

— Ходили слухи, что она ведьма…

— Слышал… Насчет этого я ничего конкретного не знаю. Но ведь научно доказано, что многие мошенники в своем деле часто используют экстрасенсорные способности. Может, у твоей тетки что-то подобное было. Ты знала, что она в молодости закончила подпольную академию советских магов в Одессе?

Этого я не знала. Даже если так… Может быть, Геновера, действительно экстрасенсорно навеяла Модестову образы мохнатых барабашек и заставила кошек выть… Но откуда взялись термитные тараканы, и кто перебил все чашки в моем доме? Загадка.

Истина где-то рядом…


***

А вот чего и вправду не было на совести моей тетушки — так это похищения канализационных люков. Это преступление было раскрыто очень неожиданно и еще более странным способом, чем слежка за люком из мокрых кустов. Но тем не менее все равно мною. Спозараннику никогда бы это не удалось. Хотя бы потому, что он по барам не ходит. Спросите, при чем здесь бары? Пожалуйста.

Захожу я как-то с Юлькой в недавно открытую пивнуху со странным названием «Канализация» отметить окончание очередного мучительного рабочего дня. Захожу и сразу чувствую: что-то здесь не так. После третьей кружки осенило — так вот же он, родимый, спертый с Расстанной канализационный люк, самый симпатичный на всей улице. Теперь он — столешница. Так же, как и еще полтора десятка исчезнувших люков. Они пали жертвой ультрамодернизма.

Об открытии был оповещен Дорохов. Тот радостно прибежал с непосредственным руководством в «Канализацию» и быстренько восстановил репутацию. История умалчивает, как они улаживали проблему с владельцами бара, подозреваемыми в хищениях, но люки больше не пропадали. То ли потому, что Дорохов сумел воззвать к их совести, то ли заведение уже оказалось перенасыщенно люками, а другое открывать пока не планировалось.

Зато я слышала, что скоро откроется бар «Таксофон».

ДЕЛО О РОКОВОМ СХОДСТВЕ

Рассказывает Анна Лукошкина

"33 года. Закончила юрфак ЛГУ, работала судьей в районных судах города. Член Городской коллегии адвокатов.

Представляет интересы "Золотой пули " на судебных процессах. Споры с сотрудниками Агентства возникают, в основном, на почве юридической корректности публикуемых материалов.

Разведена, воспитывает сына Петра, 12 лет. С бывшим мужем, сотрудником РУБОП Сергеем Лукошкиным, сохранились хорошие отношения. Обычно рассудительна, но иногда может поддаться настроению и затеять какую-нибудь авантюру".

Из служебной характеристики

— Лукошкина, с тобой надо что-то делать, иначе ты зачахнешь, как цветочек без поливки! На улице лето, а ты в бумагах зарылась! Сразу понятно, что с личной жизнью у тебя проблемы! Женщина не должна быть одинока, это противно природе, ей обязательно нужно опереться на чье-то плечо.

Эта мудрая сентенция вылетела из уст Нонны Железняк. А предназначались ее слова, разумеется, мне. Слушала я ее вполуха, однако Нонна этого, похоже, не замечала. Госпожа Железняк, родив близнецов и находясь по этому случаю в декретном отпуске, пребывала в состоянии полной гармонии с самой собой и окружающими. Но это только кажется, что мирная Железняк — безвредная Железняк. На самом деле в таком состоянии Нонка представляет собой даже большую опасность, так как для полной гармонии желает видеть счастливыми всех вокруг. Если же — не дай Бог! — ей вдруг покажется, что кто-то рядом несчастлив (то есть вносит диссонанс в ее понятия о мировой справедливости), она набрасывается на бедолагу и пытается его осчастливить. В данный момент ей под руку попалась я…

Но становиться счастливой в угоду мадам Железняк я сегодня не желала.

— Во-первых, моя личная жизнь — моя уже по определению и попрошу в нее не вмешиваться. Во-вторых, кто тебе, Нонна, сказал, что я страдаю от отсутствия мужского внимания? — вяло огрызнулась я, автоматически читая и выправляя очередную рукопись для нашей газеты «Явка с повинной».

К чести авторов надо сказать, что сегодня почти все вирши были на удивление юридически корректны, и мне оставалось только исправлять мелкие огрехи.

Окончив работу, я собрала свои пожитки, прихватила сотовый и отправилась к машине.

Честно говоря, в словах Железняк есть зерно истины — на личном фронте у меня сейчас наблюдается сезонный дефицит. Кавалер, с которым я встречалась последние полгода, по случаю летнего времени отдыхает на каком-то модном курорте. Если честно, я не слишком скучаю. Думаю, он тоже.

Мой вялотекущий платонический роман с Обнорским, поначалу меня развлекавший, в последнее время все больше напоминает мне чемодан без ручки: и нести его тяжело, и бросить жалко. После чтения лекций на Урале, в N-ске (где Володя Соболин попал под чары «марсианской тигрицы», а нашу группу заподозрили в воровстве), в наших отношениях на время наступило затишье.

Возможно, Обнорский дулся на меня за то, что я так беспардонно его «динамила». Но обида, видимо, прошла — не далее как вчера вечером «классик» предложил мне в четверг поужинать с ним в каком-нибудь симпатичном заведении. Я согласилась — других развлечений все равно не предвиделось.


***

Вторник прошел как обычно: юрконсультация, «Золотая пуля», в оставшееся время — домашние хлопоты. Правда, домашнее хозяйство в последнее время меня не особенно обременяет: в отсутствие сына я дома почти не готовлю, в лучшем случае в моем холодильнике ожидает своей участи сыр и пакет сока.

Что касается поддержания чистоты, то пыль я вытираю регулярно, а на наведение крутого беспорядка у меня просто не остается времени. Поэтому и убирать особо нечего.

Впрочем, кое-что все же случилось: вечером я обнаружила, что на мой электронный адрес прибыли два загадочных послания. Какая-то доброжелательница предостерегала меня от знакомств в Интернете. Если учесть, что всемирной паутиной я пользуюсь исключительно в рабочих целях, то письмо незнакомки выглядело, мягко говоря, несколько странно.

Второе письмо заставило меня усомниться в собственной нормальности и взглянуть на календарь — не иначе, как время повернуло вспять и вместо августа на дворе опять первое апреля. А иначе как можно расценить такое послание: «Вы искали — и вы обрели! Я тот, кто украсит вашу жизнь! Даже ваша жилплощадь не будет помехой нашему счастью!» И все в таком же духе на две страницы за подписью: «Матвей». Чушь какая-то! Не припомню, чтобы искала какого-нибудь Матвея, поэтому не горю желанием его найти. Насчет жилплощади — старая шутка из «бородатого» анекдота. Однако почему этот маразм пришел именно на мой почтовый ящик? Вопрос так и остался открытым — возможно, кто-то просто пошутил.


***

Наутро я обнаружила, что архив странных сообщений пополнился уже пятью посланиями. Первые три носили матримониальный характер: авторы страстно желали познакомиться со мной для серьезных отношений и брака. Правда, по имени ко мне в письмах никто не обращался. Из чего я сделала разумный вывод, что похожий адрес открыла виртуальная сваха. Все послания, ясное дело, на самом деле предназначены ей.

Вот только женихи оказались небывало рассеянными.

Читать письма было забавно. Их авторы все как один оказались симпатичными, умными, без мат. и жил. проблем, без вредных привычек и манер (интересно, как это?).

Впрочем, дочитав письма до конца, я засомневалась, что имею дело с разновидностью интернет-сватовства — скорее уж, сводничества. Уж больно развязным тоном были написаны некоторые письма. Например, некто Ринат сообщал, что у него «уже припасено чудное гнездышко, где он сможет чудно развлечься с такой прелестной курочкой, как я». Ничего себе! «Прелестной курочкой»! Какое счастье, что это адресовано не мне.

Вдогонку Ринату какой-то Сергей сообщал, что жениться на мне не может, так как уже женат, но почему-то требовал мое фото в той же позе, но в варианте «ню». В какой «той же» позе — понятия не имею. С чего Сергей решил, что должен на мне жениться, — тем более не представляю.

Ломать голову над загадкой было недосуг.

Поразмышляв минуту (ровно столько, сколько понадобилось, чтобы вскрыть пакет ананасового сока), я решила, что сваха тут ни при чем. Просто какой-нибудь вредный вирус развлекается тем, что пересылает письма с одного адреса на другой. Украсив ежедневник пометкой: «Сменить электронный адрес», я залпом выпила сок и рванула на работу в Агентство.


***

— Это черт знает что! — Возмущенный вопль Соболина был слышен даже в коридоре.

Его крик застиг меня на пороге Агентства, от неожиданности я даже вздрогнула.

Спустя секунду в коридор вылетел и сам начальник репортеров.

— Володя, что случилось, почему ты так кричишь?

— Я не могу полноценно работать, вот почему! Мой компьютер отказывается со мной сотрудничать! Мне нужно срочно отписать информацию, а я не могу даже открыть нужную папку и свой файл!

Оказалось, что Соболин, придя на работу раньше всех, попытался включить свой компьютер и обомлел: его машина категорически отказалась загружаться под Володиным паролем. Семнадцать последующих «перегрузок» результатов не дали — машина радостно выдавала, что «пароль введен не правильно».

— Буду писать информации «от руки» и рассылать подписчикам по почте, — мрачно резюмировал Соболин и удалился в свой кабинет.

Час спустя выяснилось, что в своей беде Володя не одинок — ни в одном из отделов компьютеры не желали включаться. Они сообщали изумленным владельцам, что их пароль больше не действует. Работа Агентства была парализована.

— Режь меня, но я чувствую в этом руку Спозаранника, — прошептал мне на ухо Родька Каширин, когда Шах, в сотый раз получив отказ в доступе к своим документам, грохнул по столу кулаком и выдал длинную непечатную фразу.

— Почему именно Спозаранника? — так же шепотом спросила я.

— А кому еще в голову придет поменять пароли на всех компьютерах, тем более в отсутствие их хозяев? Ты до такого могла бы додуматься?

— Нет.

— Вот и я нет. И никто бы не додумался.

Кроме Спозаранника. Он шифруется от диверсантов, шпионов и предателей.

— А что, в Агентстве есть шпионы и предатели? — искренне удивилась я.

— Нету. И Глеб знает, что нету. Профилактика.

Уже к обеду стало ясно, что в своих догадках Каширин был прав: смена паролей действительно была делом рук Спозаранника. Для чего это было сделано — история умалчивает. Но еще вчера поздно вечером наш компьютерщик поменял пароли на всех компьютерах.

Появившись в Агентстве около 14 часов, Спозаранник первым делом раздал всем пользователям по запечатанной скрепкой бумажке — так каждый сотрудник «Золотой пули» обрел свой новый индивидуальный пароль, состоящий из неудобоваримого набора латинских букв.

Усовершенствование компьютерной сети не прошло бесследно — некоторые документы все же пропали. В частности, полностью исчезла моя папка, а также файлы Каширина и Соболина. Родион к произошедшему отнесся философски, у меня все жизненно важные документы были скопированы на дискеты. В «минусе» остался лишь Соболин. Володя рвал и метал, он кричал, что реформы Спозаранника приносят только вред, что навсегда утеряны ценные документы и он никогда больше не сможет их прочитать. На это невозмутимый Глеб Егорыч отвечал, что во всем, прежде всего, надо видеть положительные стороны: прочитать ценные документы Соболина не сможет теперь никто, в частности, враги и диверсанты.


***

Разумеется, во всей этой суматохе я благополучно забыла о желании сменить адрес.

Поэтому и не удивилась, обнаружив вечером, что моя «копилка» пополнилась еще тремя письмами. Два из них опять оказались от потенциальных женихов, зато третье было деловым и уж точно предназначалось мне. «Хочу обратиться к вам за консультацией. Мне необходимо оформить некоторые документы. Если не трудно, перезвоните мне. Номер моего мобильного телефона…» Далее следовали цифры.

Я набрала номер. Мне ответил приятный мужской голос.

— Это Анна Лукошкина. Вы писали мне по электронной почте.

— Очень приятно. Анна…

— Яковлевна.

— Видите ли, Анна Яковлевна, у моего друга — он директор по закупкам в небольшой фирме — возникли некоторые проблемы с оформлением договоров. Он хотел бы получить у вас консультацию.

Начало показалось мне несколько странным.

— А почему ваш друг не может позвонить мне сам? У него проблемы с речью, или он такой стеснительный? — насмешливо спросила я.

— Видите ли, Анна Яковлевна, в настоящее время моего друга нет в городе, и я взял на себя смелость связаться с вами.

— Хорошо. Завтра в семнадцать часов вас устроит? — Я продиктовала адрес юрконсультации.

— Вполне. Значит, завтра в семнадцать мы оба у вас будем. До свидания.


***

Утро четверга прошло в основном в деловых разговорах и встречах. К 17 часам за плечами остался на редкость насыщенный день. Мысленно я уже строила планы на сегодняшний вечер.

— Простите, можем мы видеть Анну Лукошкину?

Передо мной стояли двое мужчин. Один — невысокий худощавый брюнет, с немного нервным лицом.

— Солонецкий Борис Александрович, — представился он. Неожиданно для такого миниатюрного экземпляра клиент разговаривал густым баском.

— Звягин Станислав Игоревич, — сообщил второй — наоборот, очень высокий, светлый шатен с чуть седоватыми висками.

Значит, это он — мой вчерашний собеседник, обладатель приятного баритона.

— Очень приятно. Присаживайтесь.

Борис Александрович с места в карьер приступил к делу и объяснил свою проблему: он — директор по закупкам, работает в небольшой фирме. Ему необходимо составить договор об экспортных поставках, причем сделать это с соблюдением всех необходимых формальностей и просчетом возможных последствий — как плюсов, так и минусов. Подобные консультации в моей практике не редкость, поэтому привычные фразы я произносила почти механически.

И при этом все время чувствовала на себе взгляд второго визитера. Станислав Игоревич глядел на меня каким-то изучающе-оценивающим взглядом. Как там, в старом фильме: «Так смотрят милиционеры, руководящие работники и незамужние женщины». В данном случае — мужчины. Машинально я перевела взгляд на руки Станислава Игоревича — обручального кольца не было. Впрочем, а почему, собственно, меня должно это заботить?

Минут через пятнадцать мы разобрали все возможные проблемы и вытекающие из них последствия, обменялись визитками и вышли из кабинета. В тот день эта пара была моими последними клиентами, поэтому я покинула консультацию буквально через три минуты после их ухода.

На улице я буквально нос к носу столкнулась с Солонецким и Звягиным. Они стояли возле своих автомобилей и что-то оживленно обсуждали. Пробегать мимо было как-то неловко, тем более что они оба меня заметили и заулыбались. Но как только я подошла к ним, Борис Александрович вдруг засуетился:

— Ну, Стас, я поехал. Анна Яковлевна, я вам бесконечно благодарен. Извините за сумбурное прощание — очень спешу.

После этого он прыгнул в свой синий «форд» — и был таков. Я и Станислав Игоревич остались в полном недоумении стоять на тротуаре. Первой опомнилась я.

— Господин Солонецкий всегда столь… гм… стремителен? — Я постаралась вложить в свои слова как можно больше иронии.

— Да нет, обычно он не такой. Сам не пойму, что случилось. Возможно, у него сегодня действительно еще много дел.

— Что, тяжелый день?

— Наверное, да. Простите, Анна Яковлевна…

(Ладно, рабочий день окончен, клиент ушел, можно расслабиться.)

— Просто Анна.

— Спасибо. Я хотел предложить вам, Анна, выпить со мной чашку кофе, если вы, конечно, согласны. Здесь неподалеку есть очень неплохое кафе…

«Банально до зубной боли», — мысленно прокомментировала я и только открыла рот, чтобы вежливо отказаться, как у меня в сумочке запиликал «мобильник».

— Лукошкина, ты освободилась от своих праведных трудов? Когда и где встречаемся?

Черт, совсем забыла — я же обещала Обнорскому поужинать с ним в четверг!

Если честно, то проводить сегодняшний вечер в обществе «живого классика» мне абсолютно не хотелось. Попробую отмазаться.

— Андрей, извини, у меня неожиданно появились дела, мне нужно ехать на деловую встречу.

— Какая, к черту, встреча?! Я уже в пути, сейчас за тобой заеду. Ты что, забыла, что мы с тобой этот вечер еще в понедельник запланировали?!

— В понедельник запланировали, а сегодня планы поменялись. — Из-за резкости Обнорского я тоже начала потихоньку заводиться.

— Через минуту буду. Жди, — категорично гаркнула трубка, после чего Обнорский дал отбой.

Ну что за невезение! Разговор с Обнорским на повышенных тонах охоту ужинать с ним сегодня отбил начисто. Надо срочно сматываться, пока шеф «Пули» еще не приехал. Как назло, машина в ремонте, такси же на этом перекрестке ловить можно о-очень долго. Впрочем, еще не все потеряно. Я решительно сунула телефон в сумочку и повернулась к Станиславу:

— Вы еще не успели передумать? Я согласна.


***

— Ну что, если нет вопросов, тогда все свободны. — Этим традиционным аккордом Обнорский завершил очередную пятничную «летучку».

Все прошло, как обычно: Соболин отчитался о работе репортеров, Спозаранник монотонно перечислил темы, расследуемые его отделом. Все, как обычно, отрапортовали о возникших проблемах, начальство, как обычно, обещало проблемы рассмотреть. Вопрос о проведенной Глебом реформе компьютерных паролей не поднимался.

В этот раз планерка не затянулась — всего через каких-то сорок минут все сотрудники Агентства чинным гуськом покинули кабинет шефа и разбрелись по рабочим местам. Я шла в хвосте.

— Анна Яковлевна, задержитесь.

Та— а-к! «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» Грядет разбор полетов.

«Разбор» начался с пяти минут густого молчания.

— Что за деловая встреча нарисовалась так внезапно? — наконец поинтересовался Обнорский.

— Мне нужно было встретиться с клиентом. Срочно.

— Перенести встречу, конечно, было нельзя?

— Нельзя.

— Лукошкина, после твоих выкрутасов в N-ске я уже не знаю, когда тебе верить, а когда — нет!

— Каких еще выкрутасов? — не очень натурально возмутилась я.

— Сама знаешь. Не хочешь встречаться — не надо. Вот я из-за тебя вчера действительно встречу отложил. И тоже довольно важную, между прочим. А ты, по-моему, просто динамишь.

— Андрей, хочешь верь — хочешь нет, но у меня вчера действительно появились дела. — Я старалась произнести эти слова как можно более убедительно.

— Не верю! — категорично отрубил Обнорский. Прямо как Станиславский.

— Ладно, — мне надоело оправдываться. — Доказывать я ничего не буду. Андрей, мне нужно идти проверять документы, иначе я не успею их к вечеру сдать.

— Ради Бога, иди, — мрачно отозвался Обнорский.

Настроение было изрядно подпорчено.

С этим подпорченным настроением я вошла в кабинет, включила компьютер и принялась печатать.

Прошло около получаса. Неожиданно зазвонил мой мобильный телефон.

— Лукошкина, вернись, я уже успел по тебе соскучиться. — Обнорский, похоже, вновь пребывал в прекрасном расположении духа.

Быстро отошел. Наверное, опять у Повзло в нарды выиграл.

— Тебе пяти шагов было не сделать по коридору, чтобы сообщить эту великую новость? — раздраженно поинтересовалась я и нажала отбой.

Да так сильно, что сломала ноготь. Раздраженная донельзя, я полезла в сумочку за пилочкой.

Мобильник зазвонил снова.

— Анька, давай дружить. Может, попробуем встретиться еще раз? Только без всяких там неожиданных деловых встреч и прочей дребедени.

— Во-первых, деловая встреча для меня — не дребедень, во-вторых, прекрати названивать мне на «трубу» — дойти до моего кабинета пять секунд! — снова дала я «отбой».

— Кто это был? — поинтересовался сидевший за своим компьютером Шах.

— Обнорский развлекается, — мрачно ответила я.

— А знаешь, некоторые подростки себе такое развлечение придумали — звонят на любую «мобилу», ну, первый попавшийся номер набирают и ехидным голосом говорят:

«Дядя, а центики-то капают!» — Шах, видимо, хотел меня немного повеселить.

— Согласно моим наблюдениям, Обнорский уже вышел из подросткового возраста. Мог бы себе придумать развлечение и поумнее. Черт, пилка куда-то девалась. Шах, ты случайно мою пилочку для ногтей не видел. Вроде я ее на столе оставляла?

Шаховский отрицательно покачал головой и продолжил что-то ожесточенно печатать на компьютере.

Телефон зазвонил в третий раз. Бог, в понимании Обнорского, видимо, во всем любит троицу.

— Андрей, если ты не бросишь эти дурацкие шуточки, я заставлю тебя оплачивать мой телефон на полгода вперед!

— Аня, это Станислав. Я, очевидно, не вовремя. Ты чем-то расстроена?

Вчера мы перешли на «ты». Хотя на брудершафт и не пили.

— Да нет, Стас, извини. Просто названивает один назойливый клиент (при этих словах Шах сделал страшные глаза и скорчил рожу). Ты по делу? У Солонецкого какие-то проблемы с договором?

— Нет, Борис абсолютно доволен, его начальство — тоже, договор составлен безупречно. Кстати, он просил извиниться за вчерашнее — он действительно опаздывал на важную встречу.

— Передай Борису Александровичу, пусть спит спокойно. — Я и не думала на него обижаться.

— Передам. Аня, я на самом деле по личному вопросу. Мне хотелось бы пригласить тебя куда-нибудь сегодня вечером. Если ты, конечно, не против.

Я задумалась. Предыдущий вечер, проведенный со Стасом, мне понравился — неожиданный кавалер оказался хорошим собеседником, начитанным, неглупым, с чувством юмора. Собственно, для такой случайно-мимолетной встречи никаких других качеств от собеседника и не требуется. Особых планов на сегодняшний вечер у меня не было, а после беседы с Обнорским требовалась какая-то разрядка.

— Знаешь, Стас, я, наверное, согласна.

Давай встретимся в восемь вечера возле консультации. Заедешь за мной?

— Конечно. Аня, а ты не передумаешь?

— А что будет, если передумаю?

— Мне будет очень жаль, что я тебя не увижу. Но я же понимаю, что у тебя могут быть свои планы.

Скажите, какой понимающий! Ладно, посмотрим, что будет к вечеру.


***

— Скажи, ты хочешь поужинать в городской обстановке, ну там в кафе или ресторане — или предоставишь мне полную свободу действий? — спросил Стас, когда в 20.10 я садилась на пассажирское сиденье его джипа.

— Знаешь, мне все равно. Даю тебе карт-бланш — вези куда хочешь.

Я не пожалела о своем решении: вместо душных городских кафе мы отправились в какое-то Богом забытое заведение на окраине города. Точнее, это даже заведением назвать сложно — просто маленькое кафе-шашлычная на открытом воздухе. Таких в изобилии понатыкано вдоль автомобильных трасс. Но у этого кафе было неоспоримое преимущество — окружающая природа. Небольшой домик-кухня и несколько свежеструганных деревянных столиков стояли прямо в лесочке на берегу крохотного озерка. Вокруг — тишина. Воздух — прозрачный и чистый.

Мы ели дымящийся бараний шашлык, свежие овощи, пили чай из самого настоящего самовара, подтапливаемого самыми настоящими сосновыми шишками. Настроение было потрясающим — душа тихо пела, разговаривать хотелось только негромко.

— Может, искупаемся? — тихо предложил Станислав.

— Прохладно уже. Кроме того, у меня с собой купальника нет.

— Купальник — не проблема, купайся нагишом, я отвернусь. А насчет прохлады — можно водочки потом заказать. Здесь она хорошая, на травах.

Я не успела ответить — первозданную тишину нарушил рык моторов, и на полянку перед кафе выехали три лохматых «жигуленка». Из машин высыпала бурная компания молодых людей — человек двадцать, не меньше. Их громкие вопли и несущаяся из машин заводная музыка моментально разрушили очарование вечера.

— Это еще кто? Чего их сюда принесло? — удивилась я.

— Похоже, новоиспеченные студенты гуляют, — с досадой ответил Стас. — Обмывают поступление в вузы. Не думал, что молодежные компании решат повеселиться в этом месте. Все, теперь тишине и уединению конец.

— Ну и ладно. Все равно мне уже домой пора. — Я постаралась, как могла, скрыть разочарование.

Было и правда поздно. Когда Стас довез меня до дома, на темно-синем августовском небе уже загорелись бледные питерские звезды. Станислав заглушил мотор прямо возле моего подъезда. Честно говоря, я внутренне ждала, что он будет напрашиваться на пресловутую чашечку кофе, из которой, как известно, последствия могут вытечь самые разные. Я уже настроилась на решительный отказ. Но никаких усилий и не потребовалось.

Стас, легонько проведя рукой по моей щеке, улыбнулся:

— Анечка, бедная, как ты устала! Иди домой. Я надеюсь, сегодня тебе будут сниться самые замечательные сны. Если ты не возражаешь, позвоню тебе завтра.

Он наклонился и поцеловал меня в уголок рта, помог выбраться из машины, после чего завел мотор и быстро уехал. Вот и все, Лукошкина, а ты боялась. Никаких вольностей он себе не позволил. Но женская натура устроена все-таки очень странно — мне было почему-то обидно, что на чашечку кофе он так и не попросился.


***

— Анька, тебя Спозаранник ищет. Уже раз семь в кабинет заходил, — приветствовал меня в понедельник Каширин.

Вскоре в кабинете появился и сам главный расследователь Агентства — он вошел со зловещей улыбкой.

— Анна Яковлевна, я лично к вам. — Ледяная вежливость Глеба не предвещала ничего хорошего.

— Слушаю вас, Глеб Егорович.

— Вы зря смеетесь, госпожа Лукошкина.

Я пришел, чтобы уличить вас в порче чужого — то есть моего — имущества, а именно моей «Нивы».

— У вас, то есть у вашей машины, отказали тормоза?

— Анна Яковлевна, не прикидывайтесь, вы прекрасно знаете, о чем идет речь.

— Не имею ни малейшего понятия.

— Да? Ну что ж, если вам хочется, то я расскажу: какой-то субъект, не далее как два дня назад, острым предметом нацарапал на капоте моей машины слово из трех букв! Нечего хихикать, Родион, это было слово «Ура». Я предполагаю, что это — низкая месть недостойных людей за то, что я, радея о пользе Агентства, заставил усовершенствовать компьютерную сеть. В результате не обошлось без мелких погрешностей: у некоторых сотрудников пропали их файлы. Документы пропали у Каширина, Соболина и у тебя. — Спозаранник сделал выразительную паузу.

— Ну и что?

— Я справедливо предположил, что надпись мог сделать кто-то из вас. И последние события удостоверили меня в том, что это были вы, госпожа Лукошкина. Я обнаружил орудие, которым была сделана надпись.

Я не знала, смеяться мне или плакать.

— Какое еще орудие?

— Для продолжения расследования я вынужден был позаимствовать у вас косметическую принадлежность…

— Надеюсь, не тампоны «Тампакс»? — влез в разговор еле сдерживающий смех Каширин.

— Родион, если вы не в состоянии сообразить самостоятельно, то я поясняю: упомянутыми вами тампонами нацарапать что-то на капоте автомобиля невозможно. Если не верите — можете проверить. У Анны Яковлевны я взял пилку для ногтей.

Так вот, значит, куда пропала моя пилка!

А я уж думала, начинается склероз.

— А кто тебе разрешил без спросу брать чужую вещь?

— Я попросил знакомого эксперта исследовать ее, — не обращая никакого внимания на мой возмущенный тон, продолжал Глеб. — На ней обнаружились следы синего вещества, похожего на краску. Я делаю вывод, что надпись сделала ты, именно этой пилкой.

— Глеб, опомнись, что ты несешь! Зачем мне царапать твою машину?

— Это я хотел у вас спросить, госпожа Лукошкина. Зачем вам понадобилось портить мою «Ниву»? Моя версия такова — вы сделали это в отместку за утерянные документы. Что скажете?

Послушать наши дебаты в кабинет набилась уже масса народу.

— Глеб, своей пилкой я подпиливаю только свои ногти! У меня был синий лак, пилочка в нем и запачкалась. И вообще — если твой эксперт не в состоянии отличить автомобильную краску от лака для ногтей, значит, он просто недоучка и бездарь, а ты — настоящий параноик! — сгоряча брякнула я.

— Имейте в виду, Анна Яковлевна, действия, в которых я подозреваю вас, подпадают под статью 167 Уголовного кодекса — умышленное повреждение чужого имущества. К ним вы сейчас добавили еще и статью 130 — оскорбление. Не надейтесь, что это удержит меня от дальнейшего расследования! — Отчеканив эти фразы, Глеб твердой походкой своего тезки Жеглова вышел из кабинета. За ним, хмыкая и усмехаясь, разошлись остальные.

— Не расстраивайся, Анька, могло быть и хуже, — посочувствовал мне Родион Каширин. — Помнишь, как Глеб меня депремировал за то, что я ему в дверь ногой колотил? А «Ниву» свою он любит все-таки больше, чем дверь.

— Спасибо, Родион, считай, что ты меня утешил.


***

Вечером, по дороге домой, я заскочила в супермаркет. После ссоры со Спозаранником настроение упало до критической отметки. Нужно было срочно себя чем-то побаловать — например, каким-нибудь вкусным деликатесом. В холодильнике же было хоть шаром покати.

Стоя возле полок с баночками паштета, я решала, какой же выбрать — с ветчиной и грибами или птичье ассорти.

— Добрый вечер, Аня.

Обернувшись, я увидела Станислава. В руках он держал пустую инвентарную корзину.

— Здравствуй, Стас. Как ты здесь оказался?

— Так же, как и ты — ехал домой, проезжал мимо, зашел купить чего-нибудь к ужину.

— Судя по оставленному тобой номеру телефона, твой дом — на другом конце города. Как этот магазин мог прийтись тебе по дороге? Это, извини, рояль в кустах.

— Вообще-то я мог ехать откуда угодно и зайти в первый попавшийся магазин. Но тут, каюсь, ты права, виновен. — Стас шутливо склонил голову. — Я действительно ждал тебя возле твоего дома и увидел, как ты входишь в этот магазин. Решил пойти за тобой и сделать нашу встречу неизбежной.

— Зачем такие сложности? Ты же все равно собирался мне звонить.

— Знаешь, я, наверное, излишне самонадеян, но вчера мне показалось…

— Что тебе показалось?

— Когда мы прощались, ты, по-моему, была огорчена тем, что я не сделал попытки напроситься к тебе в гости. Анечка, ты была такой усталой, что я просто не решился…

— Вот еще, глупость какая. С чего ты взял, что я огорчилась? — смущенно перебила я.

— Я боялся, что сегодня ты откажешься от свидания, поэтому решил спровоцировать нашу встречу таким вот глупым образом, — закончил Стас.

Сердиться на его искренность было невозможно.

— Хорошо, считай, что провокация удалась. И что мы с тобой теперь будем делать?

— Выбор за тобой. Если хочешь, можем снова где-нибудь поужинать. Или, — тут Стас лукаво сверкнул глазами, — может, пригласишь на чашку кофе?

Собственно, я была не против. Но ведь кофе на двоих надо еще варить, а к нему что-нибудь подавать… Да и возвращаться в давно привычные стены не очень хотелось.

— А почему бы не сломать традиции и не сделать наоборот — пригласи ты меня к себе на чашку кофе.

Стас сначала смешался, потом улыбнулся:

— Анечка, я только «за».

Через пятнадцать минут, набив всякой всячиной два полиэтиленовых пакета, мы садились в джип Станислава. Оказалось, живет он действительно на другом конце города.

В его двухкомнатной квартире было достаточно уютно, но уютно по-особому, по-холостяцки. Никаких вазочек, скатертей, картинок и других милых женскому сердцу вещиц. Рационально и со вкусом обставленные комнаты: темная мебель, на полу — паласы.

Все неброско, никаких вызывающе дорогих вещей. Только в спальне в углу на специальном столике — огромный импортный музыкальный центр со всевозможными прибамбасами и несколько специальных стоек с кассетами и дисками.

— Ты так любишь рок? — спросила я, рассматривая корешки кассет.

— Я люблю разную музыку. В основном, рок и классику, — ответил Стас, появляясь из соседней комнаты.

Летнюю рубашку и костюм он сменил на темные брюки и безупречно чистую и отглаженную спортивную куртку. В руках он держал небольшой поднос, на котором стояли тарелочки с тонко нарезанными вкусностями и фруктами. Поставив поднос на низкий лакированный столик, Станислав снова удалился и вернулся с бутылкой вина и двумя бокалами.

— Я думаю, кофе с пирожными будет у нас на десерт, — улыбнулся он.

— Ты собираешься пить вино? — удивилась я.

— А ты против? — Стас ловко откупорил бутылку и разлил темно-красное ароматное вино по бокалам.

— В общем, нет. Но если ты выпьешь, то кто повезет меня сегодня домой?

Вместо ответа Станислав поднял свой бокал, я взяла свой.

— Выпьем за любовь!

Мы чокнулись и осушили бокалы. Вино было терпко-сладковатым.

— Как ты повезешь меня домой? — повторила я свой вопрос.

— А тебе обязательно надо быть сегодня дома?

Стас придвинулся ко мне ближе, провел рукой по волосам, коснулся щеки…

И я вдруг поняла, что действительно не хочу никуда уходить из этой комнаты. Хочу сидеть со Стасом, пить чудесное красное вино и ни о чем не думать.

Станислав приблизил свое лицо к моему, губы — к моим губам. Я закрыла глаза и ответила на его поцелуй. В конце концов, я по 24 часа в сутки бываю разумным рассудительным юристом. Почему бы для разнообразия мне не побыть просто женщиной?…


***

На следующий день первым, кто мне встретился в коридоре «Пули», снова оказался Соболин. В противоположность мне, шеф репортеров пребывал в очень плохом настроении. Обычно вежливый Володя прошагал мимо меня, как мимо мебели, и направился в свой кабинет, бурча себе под нос что-то неразборчивое. Я пошла вслед за ним. В кабинете кроме Соболина никого не было. Очевидно, все «на территории». Соболин же, уставившись в монитор своего компьютера, с совершенно несчастным видом давил на кнопки.

— Володя, ты все еще расстроен из-за пропавших документов? Попроси нашего компьютерщика, может, он их как-нибудь восстановит? — попробовала я завязать беседу.

— Да черт с ними, с документами, не в них дело, — не отрываясь от компьютера, отмахнулся Соболин.

Оказалось, на компьютер Володи свалилась новая напасть: не работал дисковод для гибких дисков.

— Вчера вечером я уходил предпоследним, после меня только Шахоставался.

Я скачивал документ на дискету — все было в порядке. А сегодня прихожу — дисковод не работает. Нет доступа к нему, хоть ты тресни. Это Шах, больше некому. Наверняка играл на моем компьютере в футбол и сломал его!

Совсем как в детской сказке про Машу и трех медведей: «Кто сидел на моем стуле и разломал его?» — зарычал Михаиле Потапыч". До сих пор, кстати, не могу понять, как маленькая Машенька умудрилась переломать все медвежьи стулья?

Я хотела было задать этот вопрос Соболину, надеясь его немного развеселить. Но, поглядев на него, передумала — начальник репортерского отдела был не на шутку зол.

— Ах вот вы где, Анна Яковлевна. А я вас всюду ищу. — В репортерский отдел вошел Спозаранник.

— Глеб, если на этот раз ты хочешь обвинить меня в том что это я запорола дисковод соболинского компьютера, то я лучше сразу признаюсь во всем, а заодно и в убийстве Кеннеди.

— Я никого ни в чем пока не собирался обвинять. Тем более что причина неисправности этого дисковода мне известна.

Кстати, он не действует не только на компьютере у Соболина — вчера вечером я распорядился, чтобы компьютерщик заблокировал доступ к дисководам почти на всех машинах Агентства.

От неожиданности Соболин, похоже, лишился дара речи. Однако Глеб этого не заметил и продолжал обращаться только ко мне.

— Я, собственно, по другому вопросу — принести свои извинения. Мои подозрения не подтвердились. Краска на вашей пилочке действительно оказалась лаком для ногтей.

Думаю, что надпись на машине сделала действительно не ты. — Глеб говорил об этом с явным сожалением.

— А я и так знала, что это не я. Интересно, как ты пришел к такому выводу?

— Мой знакомый эксперт провел точное исследование. Для этого я позаимствовал ваш синий лак, — хладнокровно сообщил Глеб.

— Мой лак?! Откуда?

— Вчера изъял со столика в вашем кабинете, сегодня возвращаю. — Спозаранник достал из кармана синенькую бутылочку и отдал ее мне. Я машинально сунула ее в карман пиджака. — Кстати, госпожа Лукошкина, взамен я жду, что вы извинитесь за нанесенные мне оскорбления.

— Глеб, извини меня, пожалуйста. Твой эксперт — гений, а ты сам — гениальный расследователь, — торжественно продекламировала я. — Только прошу тебя, в следующий раз перед тем, как что-нибудь изъять у меня для пользы дела, спрашивай разрешения.

И я вышла из кабинета, оставив железного Глеба на растерзание репортерам.


***

У меня не было намерений завязывать роман со Стасом — все вышло как-то само собой. Видимо, этим летом мне не хватало легких, не напрягающих отношений, когда люди ничего друг от друга особенного не требуют, а просто проводят время вместе. Станислав не был идеальным мужчиной, просто мне с ним было очень хорошо. Наверняка в нем были какие-то плохие качества, но одно бесспорно — мне никогда не было с ним скучно.

На личном примере я еще раз убедилась, что в словах Нонны Железняк есть доля истины: встречи со Стасом повлияли на меня благотворно. У меня постоянно было отличное настроение, хотелось улыбаться.

Так или иначе, но перемены, произошедшие во мне, отметили все: Завгородняя с натянутой улыбкой отпустила комплимент моему новому костюму, Агеева похвалила прическу. Скрипка несколько раз порывался рассказать поучительную историю о своем знакомстве с девушкой, которая тоже все время улыбалась, а потом выяснилось, что в силу какого-то психического заболевания она просто не может не улыбаться. Правда, каждый раз обстоятельства знакомства с этой барышней менялись, поэтому я словам завхоза не очень-то доверяла. В общем, я тонула в комплиментах и витала в облаках одновременно. С небес на землю меня старался опустить только Обнорский: с прозорливостью ревнивого собственника он или мрачно отмалчивался, или отпускал такие комплименты, что уж лучше бы отмалчивался дальше.


***

В радостно-легком общении со Стасом пролетело почти две недели. Он звонил каждый день, и каждый день мы встречались. Ездили за город купаться, ходили в кафе, даже катались на сумасшедших каруселях в парке возле метро «Горьковская» — мне ужасно понравилось. Он дарил мне цветы — всегда розы. И никогда не говорил, что любит. Это мне тоже нравилось.

…Был четверг. День выдался свободный — ни в консультации, ни в «Пуле» никаких встреч запланировано не было. Можно было рвануть за город — не упускать же такую роскошную возможность позагорать и выкупаться.

Я сама позвонила Стасу на мобильник и предложила выбраться за город на пикник.

День для позднего питерского лета выдался отменным — жаркий, солнечный. На мне был новый брючный костюм, и я, соответственно, ждала своей доли комплиментов. Оглядев меня, Стас улыбнулся.

— «Мини» тебе идет гораздо больше.

— А где это ты меня в «мини» видел? — удивилась я. В самом деле, в мини-юбках я даже летом не хожу.

— Не видел, но очень хорошо представляю, — нашелся Станислав, но в его глазах мелькнула растерянность. Или мне показалось?

Мы купались, загорали, пытались печь на костре хлеб и яблоки. Пили сок. В общем, полная идиллия. И по закону подлости ее нарушил звонок мобильного телефона. Моего телефона. Это оказался Обнорский.

— Лукошкина, срочно приезжай на работу. Тут пришли представители одной охранной фирмы, у них претензии к нашей публикации, причем серьезные. Требуется твое присутствие.

— Хорошо, я сейчас буду.

Придется ехать. Жаль, конечно, прерывать пикник. Но возможность повторить прогулку еще будет. А с Обнорским сейчас отношения и так натянутые, нечего гусей дразнить. Я сунула телефон в сумочку и с виноватым видом повернулась к своему кавалеру.

— Тебе нужно ехать? — неподдельно огорчился Стас.

— К сожалению, да. Я надеюсь, ты, как настоящий кавалер, доставишь даму до места назначения?

— Разумеется, хотя внезапное расставание с тобой и не доставит мне никакого удовольствия.

Время было беспробочное, машина — мощной, водитель — классным. В общем, уже через пятнадцать минут мы подъезжали к до слез знакомому зданию на улице Зодчего Росси. Машина затормозила перед аркой, вокруг которой были развешаны таблички разместившихся здесь организаций.

— Тебе куда, в экспертизу? — Стас указал на вывеску соседей «Пули» — «Леноблэкспертизы».

— Да нет, мне туда. — И я указала на вывеску, где затейливым шрифтом значилось «Агентство журналистских расследований».

— Ты работаешь в «Золотой пуле»? — как-то натянуто спросил Стас.

Что— то в тоне моего кавалера мне не понравилось.

— Ну да, «живой классик» Обнорский и его коллеги — одни из моих клиентов. Разве я тебе не говорила? — честно удивилась я.

А ведь и правда, раньше я не рассказывала Стасу об этой работе — как-то все к слову не приходилось.

— Нет, ты мне об этом никогда не рассказывала. Я теперь знакомством с тобой еще больше гордиться буду.

Стас вышел из автомобиля, открыл дверцу с моей стороны, галантно подал руку и помог выбраться из машины.

— Анечка, я сегодня должен уехать из города, так что вечером вряд ли смогу перезвонить. Позвоню тебе завтра, хорошо? Не сердись, пожалуйста.

Ну разве после таких извинений можно сердиться?

— Ничего, один день я без тебя переживу как-нибудь.

Я послала кавалеру воздушный поцелуй, проследила, как его джип вырулил из-под арки, и вошла в подъезд.


***

— Лукошкина, ты выглядишь отвратительно! Ты — косметику, что, в темноте накладывала? А волосы… Анька, что с твоей прической?! У тебя что, сломались все расчески в доме сразу? — Эта сокрушительная тирада обрушилась на меня из уст влетевшей в кабинет Железняк.

Я лишь устало отмахнулась — мол, Нонка, и без тебя кисло. Последние две недели у меня нет желания ни с кем разговаривать.

Как— то сразу навалилась масса рабочих дел.

Я умудрилась в летнее время подхватить насморк. Мне до сих пор не починили машину.

И в довершение всего дала глубокую трещину, казалось бы, наладившаяся личная жизнь.

…Станислав не перезвонил ни на следующий день, ни через день, ни даже спустя неделю. Его мобильный вещал мерзким женским голосом, что «обслуживание абонента временно приостановлено». «Временно» — понятие растяжимое. Оно растянулось вот уже на две недели. Домашний телефон не отвечал вовсе. Я плюнула на гордость и позвонила Борису Солонецкому. В самом деле, может, со Станиславом что-то случилось, а его приятель уж точно должен быть в курсе.

То, что ответил Борис, меня несколько ошарашило. Оказывается, именно Стас посоветовал ему обратиться ко мне за консультацией, он же дал мой электронный адрес, уверив, что хорошо меня знает.

— Анна Яковлевна, я был уверен, что вы с ним знакомы. Ведь первый разговаривал и договаривался о консультации он, а не я. Да, у меня были проблемы, и Стас сказал, что есть толковый юрист, который может помочь. Возможно, я его не так понял. Но за консультацию вам все равно огромное спасибо.

Этот разговор оставил у меня в душе какое-то тревожное ощущение, но ничего не прояснил: Борис понятия не имел, куда пропал Станислав. Герой моего романа испарился бесследно. Зато навалилась куча дел.

Да еще этот идиотский насморк!

Тщательно заниматься своим внешним видом у меня не возникало желания. Перемены со знаком «минус» не прошли мимо сотрудников «Золотой пули». Вчера Завгородняя, например, противно улыбаясь, театральным шепотом заявила мне, что «для маскировки кругов под глазами есть отличные тональные средства, которыми уважающая себя женщина просто обязана пользоваться». Мужчины поступили тактичнее — просто перестали делать комплименты…

Неожиданно Железняк присела на диван и проникновенным голосом спросила:

— Анька, что с тобой? У тебя же на лице написано — ты не в порядке. Опять Обнорский что-то намудрил?

То ли судьба сделала очередной «финт ушами», то ли в голосе Нонны было что-то располагающее, но я неожиданно рассказала ей всю правду. Не знаю, что это вдруг меня потянуло на откровенность, но, во-первых, в плане секретности Железняк — могила, а во-вторых, мне надоело все носить в себе.

— И кой черт послал этого сердцееда на мою голову?! — закончила я свое мелодраматическое повествование, подняла взгляд над экраном… и натолкнулась на какой-то странный взгляд Железняк: так Нонка на меня еще никогда ни смотрела. Потратив несколько секунд на анализ ситуации, я поняла, что внучка революционного матроса глядит на меня… виновато.

— Ты прости меня, Лукошкина, но это, кажется, была я, — огорошила меня коллега.

Чего— чего, а такого я не ожидала! Видимо, от неожиданности мне отказала соображалка, потому что я понесла форменную чушь:

— Как ты?! Ты встречалась со мной под видом Стаса? И в ресторане — ты? И в постели тогда ночью со мной тоже была ты?!!

Последнюю фразу услышал входивший в кабинет Родька Каширин. Он, как всегда, все понял по-своему:

— Ты и Железняк — в постели?! Супер!

Жалко, меня поблизости не было! Ну вы, блин, девушки, даете! Мужчин вам, значит, уже не хватает?!

Картина сексуальной вакханалии, нарисованная Кашириным, окончательно меня доконала. Прошипев, что после возвращения из дружественного государства (где Каширин и Спозаранник выполняли важнейшее задание) у Родиона окончательно съехала крыша на почве постельных развлечений, я схватила Нонку за рукав и почти силой вытащила из кабинета.

— Отвечай немедленно, где именно ты была и для чего тебе это понадобилось?! — едва не завопила я.

— Да не в койке… и не в ресторане или где ты там еще со своим ухажером валандалась? Стаса этого тебе послала я! То есть не именно его, а вообще мужчину, И не послала, а спровоцировала… — Нонна окончательно запуталась.

— Рассказывай. Все и по порядку, — решительно потребовала я.

То, что я услышала, заставило меня мысленно застонать от бессилия и собственной непростительной тупости.

Оказывается, мысль об устройстве моей личной жизни настолько захватила Нонну, что ни о чем другом она думать не могла.

Вообще, если, согласно агентским мифам, среди предков Нонны числился легендарный матрос Железняк, то среди ее прабабок по женской линии явно затерялась Ханума.

Благоустраивать мою жизнь Железняк задумала с помощью самых что ни на есть современных подручных средств. Она решила, что жениха мне надо искать непременно в Интернете. А еще лучше — пусть он сам там меня найдет! Примчится этаким нежданным принцем и с наскока покорит мое пока еще свободное сердце! Не спросив моего разрешения, она решила вывесить на одной из таких страничек мою фотографию, краткие анкетные данные, требования к избраннику и мой электронный адрес.

— Где ты взяла мою фотографию? — перебила я ее.

— Я отправила то фото, ну, где ты в миниюбке, помнишь? — невинно ответила эта подколодная змеюга.

Тут я почувствовала, что моя прическа меняет форму, так как волосы непроизвольно начинают шевелиться. «То фото в мини-юбке» было сделано на одном из праздников Агентства, кажется, на Новый год. Что меня дернуло тогда вырядиться в костюм с юбочкой а-ля «фиговый листочек» — не помню. Однако в среде коллег я произвела фурор. Подвыпивший Кононов даже провозгласил, что помимо несомненного коллективного интеллекта и многочисленных талантов, у Агентства есть еще два неоспоримых достояния — это бюст Завгородней и ноги Лукошки ной.

Так вот, на вышеупомянутом снимке я запечатлена сидящей на столе, нога на ногу (юбочка, естественно, съехала чуть ли не к талии), с бокалом шампанского в руке и призывной улыбкой на лице. Фотографировала, кстати, Нонна. Экземплярами раритета обладали только я и Железняк, у которой осталась пленка, но она поклялась никому в Агентстве ее не показывать. Слово свое, надо сказать, сдержала.

Результаты усилий Нонны не заставили себя долго ждать: потенциальные женихи посыпались, как спелые яблоки в августе.

А вскоре объявился и Стас. Закрутился роман. Все это время Железняк смотрела на меня и радовалась моему приподнятому настроению, сияющим глазам, безупречной прическе и прочей дребедени, которая свидетельствует о том, что в личной жизни у женщины все прекрасно. И вдруг такие перемены к худшему!

Я слушала Железняк, мысленно разинув рот от изумления и мысленно же скрежеща зубами от ярости. На практике подобная комбинация вряд ли осуществима, но мне было не до таких тонкостей. Наконец ко мне вернулся дар речи, и я заговорила. Точнее, заорала:

— А то, что со своими личными проблемами я в состоянии справиться сама, — это тебе в голову не приходило? Кто тебя вообще просил лезть в мою личную жизнь?! Я уже говорила — это мое личное дело: с кем я встречаюсь и встречаюсь ли вообще! Это, Нонна, если хочешь знать, настоящее хамство!

Вообще-то я дама воспитанная и дверьми просто так не хлопаю, однако сегодня входная дверь Агентства захлопнулась за мной со звуком взорвавшейся бомбы. Несясь к метро, я думала только об одном: какое счастье, что сегодня пятница и впереди выходные.

Возможно, за два дня я остыну, и планы страшной мести Нонне не будут вырисовываться у меня в голове с такой изумительно-соблазнительной четкостью.


***

Выходные не принесли ничего нового.

В субботу проявилась еще пара-тройка интернет-женихов. Один из них оказался иностранцем: «Привет, меня зовут Клаус, мне 38 лет, я разведен, живу в Мюнхене. Если вас заинтересовало мое послание — отзовитесь».

Все же у иностранцев странное представление о круге интересов российской женщины.

Что, скажите на милость, может заинтересовать в таком послании?

Над вторым письмом — гораздо более подробным — я даже несколько секунд поразмышляла. Оно оказалось от… заключенного.

Собственно, в том, что его прислал зек, ничего удивительного не было — брачными призывами от этого контингента пестрят все газеты бесплатных объявлений. Почему и как допустили к компьютеру зека — вот в чем вопрос. Может, у него, как у ветерана зоны, есть какие-то свои привилегии, в том числе и доступ к компьютеру с Интернетом? Впрочем, особого желания думать над этим вопросом у меня не было.

Позвонил Сергей, бывший муж. Я даже не ожидала, что так обрадуюсь его звонку.

Сергей сообщил, что у них с сыном все прекрасно. Возвращаются они через неделю.

Петька накупил мне кучу сувениров. Оба очень соскучились. Больше никакой информации в минутный международный разговор не поместилось.

«А не вышибить ли клин клином, то есть не позвонить ли кому из старых приятелей или подруг и не провести ли вечер в компании?» — подумала я, но, как всегда, выбрала третий вариант: занялась работой.


***

Работа отвлекла, и к вечеру воскресенья я уже обрела способность трезво мыслить и даже делать какие-то выводы.

"Итак, что мы имеем с гуся? Теперь понятно, что встречу со Станиславом устроила вовсе не рука судьбы, а своевольная лапа госпожи Железняк-Модестовой. Конечно, я Нонке этой выходки никогда в жизни не прощу, но проясняет ее рассказ далеко не все.

То, что Стас нашел меня на сайте знакомств, сомнений не вызывает — достаточно вспомнить его странные высказывания по поводу идущих мне мини-юбок или намеков на знакомства через Интернет. Кстати, а что он сам искал на сайте брачных объявлений? Жену, невесту? Или просто из любопытства сунулся на страничку?

Что заставило его так поспешно слинять?

Неужели в жизни я настолько не похожа на «то фото в мини-юбке», что мужчина от ужаса счел за лучшее слинять в тартарары? Да нет — отогнала я от себя эту мысль, — если бы я ему так не понравилась, все бы ограничилось первой встречей. Вряд ли даже на безрыбье мужчина начнет встречаться с женщиной, которую считает откровенной жабой.

К тому же без лишней скромности, жабой я себя и не считаю".

Эта мысль заставила меня взглянуть в зеркало. То, что отразилось там, на жабу, конечно, не походило, однако и на эффектную женщину не тянуло: физиономия усталая и в меру полинялая. Не пугало огородное, конечно, но и восхищения не вызывает. Да, нельзя себя так запускать. Решено — в образовавшееся свободное время займусь собой.

Стаc пропал — ну и черт с ним. В конце концов, по уши влюбиться в него я не успела, обидно просто, что все так оборвалось.

Оставшийся вечер был посвящен визиту к подруге-парикмахеру, которая подстригла меня, уложила мою шевелюру и тонировала ее модным ярким оттенком краски. Перепробовав перед зеркалом несколько видов макияжа, я остановилась на наиболее, с моей точки зрения, приемлемом варианте. Выбрав к макияжу подходящий наряд, я с чистой совестью отправилась в душ.

После водных процедур, лежа на диване по методу какого-то там косметолога (ноги на подушке, голова, наоборот, ниже уровня остального тела) с питательной маской на лице, я по инерции продолжала размышлять и восстанавливать в памяти недавние события. Особенно засела в памяти последняя встреча: прогулка, неудачное купание, бешеная гонка на его джипе до ворот Агентства.

И то, как Стас отреагировал на мое сообщение о том, что я работаю в «Золотой пуле»…

Стоп! От неожиданности я даже села, забыв про маску. Смешанные с кефиром давленые фрукты, призванные улучшить цвет моего лица и качество кожи, вязкой массой смачно шлепнулись на ковер. Чертыхнувшись, я бросилась за веником и тряпкой.

Голова тем временем продолжала работать в бешеном темпе. Кажется, я догадалась!

Минут через десять, отдраив ковер, ополоснув лицо и налив стакан минералки без газа, я устроилась на диване. Рука машинально щелкала кнопками телевизионной «лентяйки», но мысли стройными рядами текли совсем в другую сторону.

Станислав исчез после того, как узнал, что я работаю в «Золотой пуле», — это я помню четко. А нашел он меня на сайте брачных объявлений. Если связать два эти факта воедино, вывод напрашивается только один — он брачный аферист!

И тогда понятно, почему он так отреагировал на сообщение о том, что я работаю еще и в «Золотой пуле», — недавно в «Явке с повинной» появился материал Макса Кононова о деятельности брачных аферистов.

Злодеяния гнусных персонажей статьи были описаны весьма красочно, с указанием всевозможных приемов, применяемых негодяями. Станислав вполне мог прочитать эту статью. А узнав, что я работаю в «Пуле», и вспомнив статью в «Явке», Стас связал эти два факта воедино и понял, что все уловки брачных аферистов мне знакомы. И счел за благо слинять, пока не стало поздно.

Чем дальше, тем более обоснованной и реальной казалась мне эта мысль. И чем дальше, тем сильнее в душе поднимался гнев: подумать только, этого мерзавца не остановило даже то, что его потенциальная жертва — практикующий юрист! Надо же быть настолько самоуверенным! Еще хорошо, что я ни разу не пригласила его к себе — кто знает, еще украл бы чего-нибудь.

Укладываясь спать, я все еще кипела возмущением: влюбиться в Стаса я, конечно, не успела, но была обижена. Почему-то в мозгу крепко засела одна мысль: Станислава надо разыскать во что бы то ни стало. Для этого есть только один доступный мне путь — вывесить на нескольких сайтах фото какой-нибудь барышни, побогаче ее одеть, увешать золотыми побрякушками, придумать соответствующую подпись, что-нибудь вроде: «Красивая, одинокая, обеспеченная, без жилищных и материальных проблем», и дать электронный адрес. На роль «живца» можно попробовать уговорить кого-нибудь из знакомых. Дальше останется ждать, когда Стас попадется на приманку. А уж когда он клюнет…

Придумать сладостную месть я не успела — я уснула.


***

Утро началось с приятных неожиданностей. Для начала из-за новой прически я не узнала себя в зеркале. «Хорошая примета — богатой будешь», — съязвила я своему отражению. Затем позвонили из автомастерской и сообщили, что я могу забрать свою машину. В довершение всего сама собой заработала сломанная когда-то кофеварка, и я смогла выпить чашку по-человечески сваренного кофе.

В Агентстве я появилась на полчаса раньше начала рабочего дня. Что меня сюда понесло — сама не знаю. Никаких особых дел с утра у меня не было — коллеги-журналисты, как обычно, материалы для газеты заранее сдать не соизволили, поэтому пришлось по десятому кругу изучать документы, которые я должна завтра отдать клиенту.

Минут через десять появился Шах. Мельком взглянув на меня (скорее всего, просто фиксируя человеческое присутствие в комнате), он неожиданно вежливо спросил: «Вы Анну Лукошкину ждете? Подождите чуть-чуть, она обычно никогда на встречу не опаздывает. Если назначила, то скоро придет», а затем занялся своими делами.

Признаться, я немного оторопела: конечно, смена имиджа должна была сделать свое дело, но чтоб так?

— Шах, ты что, не узнал? Это же я!

Обернувшись на звук знакомого голоса, Витя застыл:

— Анька, ты?! Ну ты даешь! Что ты с собой сделала?

— А что, все так плохо?

— Да нет, просто ты… на себя не похожа!

Нет, слушай, на самом деле, тебя узнать нельзя! Но выглядишь ты сейчас здорово!

— А раньше, что ли, совсем крокодилом была? — оскорбилась я, но восхищение Шаховского, что греха таить, было приятно.

Обычно на женские штучки типа новых причесок и костюмчиков он не реагирует. Впрочем, не столь уж непробиваем оказался этот циник — на чары нашей красотки Завгородней он все же клюнул. Но это не показатель — на нашу секс-диву «западают» все мужчины. Исключения редки и лишь подтверждают правило.

Железняк в тот день в конторе не было, и оценить плоды моих усилий она не смогла.

Зато их на сто процентов оценили все остальные: меня сначала не узнавали, а потом забрасывали комплиментами.

Реакция моих коллег на перемены в моей внешности натолкнула меня на блестящую мысль — мне не надо привлекать посторонних женщин, можно поместить на сайты свою фотографию, но в обновленном варианте. Предыдущее фото было не очень качественным — лицо как бы в тумане, отлично видны только ноги и бокал шампанского.

Так что если сняться в ином ракурсе, да лицо сделать поглупее… А в качестве фотографа привлеку Железняк. Нечего безнаказанно лезть в мою личную жизнь.

Я решительно набрала домашний номер Модестовых:

— Нонна, сегодня вечером ты мне нужна.

— Как женщина или как расследователь? — деловито поинтересовалась Нонна.

— Как фотограф. — И я вкратце изложила ей свой план.

— Анька, а может, тебя кто-нибудь другой сфотографирует? Я же не Бог весть какой мастер в этом деле, сама знаешь.

— Ничего, несколько раз щелкнуть «мыльницей» и ты сможешь. В конце концов, кто мне жизнь поломал — скажешь, не ты? Так что помогай восстанавливать утраченное.

— Лукошкина, а ведь это самый настоящий шантаж, — вздохнула Железняк.

— Ладно, не вздыхай. Вечером жду тебя у себя дома. С фотоаппаратом, само собой.

Кофе и плюшки с меня.


***

Вечером я долго рылась в гардеробе.

В принципе, яркие, броские тряпки я не люблю, предпочитаю пастельные тона. Но все же мне удалось выудить из недр шкафа Бог знает когда купленное ярко-красное платье с глубоким декольте. Великолепно! То, что надо — красное платье в сочетании с ярким цветом волос и пышной прической будет несколько отвлекать внимание от лица. А значит, меньше шансов, что Стас меня узнает. Я надела платье — оно оказалось коротким и почти в обтяжку — и оглядела себя в зеркале. Замечательный вид — хоть сейчас в гостиницу интуристов обслуживать.

Минут пятнадцать ушло на макияж: я, как могла, постаралась с помощью косметики изменить лицо. Теперь — черед украшений. В конце концов я остановилась на крупных серьгах-кольцах желтого металла.

Шею украсили пять цепочек разной длины, толщины и плетения. На одной из них болтался крупный кулон с рубином. На запястье — браслет, на пальцы — кольца. Жалко, брошки подходящей нет.

Нарядившись во все это великолепие, я снова глянула в зеркало,. Все вместе напоминало разукрашенную мишурой новогоднюю елку. Если, конечно, елки бывают красного цвета.

В этот момент раздался звонок в дверь — явилась Железняк с фотоаппаратом. Сунув ноги в туфли на головокружительных шпильках, я пошла открывать.

На пороге стоял… Обнорский. Ничего себе, сюрпризец! Обычно такой бесцеремонности шеф себе не позволяет. Мог бы и предупредить о своем визите. А вдруг я занята или не одна, наконец?

Увидев меня в образе «а-ля рождественская елка», Андрей издал нечленораздельный звук — что-то среднее между громким сглатыванием и сдавленным хрюканьем. Не думаю, что он был восхищен — скорее испуган.

— П-привет, Лукошкина. Ты что, куда-то собираешься?

На лице Обнорского было такое уморительное выражение, что мое возмущение сразу как рукой сняло, и очень захотелось над ним пошутить.

— На очень серьезную деловую встречу.

По работе, — напустив на себя таинственный вид, многозначительно сообщила я.

— А… Значит, я не вовремя… Ну… Тогда я пойду, ладно?!. — полувопросительно-полуутвердительно произнес Обнорский.

— Иди, — разрешила я, еле сдерживая смех.

Обнорский двинулся к лифту, а я, захлопнув дверь, буквально осела возле нее на пол от хохота. Бедный Андрей! Он решит, что юрист его Агентства в свободное от работы время подхалтуривает инвалютной путаной!

Минут через пять снова раздался звонок.

Это наконец явилась Нонна.

Увидев меня, она вытаращила глаза:

— Ты хочешь сфотографироваться в таком виде?!

— Да.

— Анька, но ты выглядишь, как… Я даже не знаю. Нет, знаю — как дорогая шлюха!

— Правильно, так я и должна выгладеть — богатой, глупой и доступной. Мой вид полностью соответствует поставленной задаче. На такую особу аферист клюнет еще быстрее.

— Ладно, тогда приступим.

За то время, пока шла съемка, я точно поняла, что даже если бы природа наградила меня фотомодельными пропорциями, работать манекенщицей я бы не смогла. Принимать картинные позы, замирать в них на неопределенный срок, заученно улыбаться — для этого, очевидно, требуется особый талант, а у меня его нет.

Зато в Нонне Железняк неожиданно проснулся мастер художественной фотографии: сначала она усадила меня в кресло, затем на стол, потом снова в кресло. Потом заявила, что цвет занавесок, на фоне которых я сижу, не сочетается с цветом платья, и потребовала их заменить. Получив решительный отказ, Нонна ненадолго пригорюнилась, но кураж взял свое, и мы продолжили творческий поиск.

Наконец нужный фон был найден: Нонна заставила меня взгромоздиться на невысокий комод, который для такого случая мы художественно накрыли пледом. Следуя указаниям Железняк, я одну ногу вытянула, другую согнула в колене, затем немного откинулась назад и оперлась руками о поверхность комода.

— Повернись в профиль. Нет, лучше вполоборота. Откинь голову. Да не запрокидывай ты ее, ты же не скаковая лошадь!

Подбородок вздерни! Вот так. Снимаю. Теперь улыбнись. Я сказала — улыбнись, а не оскалься! Радостной глупой улыбкой, а не усмешкой прожженной стервы! — командовала Железняк.

— Что ты болтаешь, какая прожженная стерва?! — возмутилась я, стараясь удерживать нужную позу. Комод, явно не приспособленный для таких фотомодельных трюков, угрожающе скрипел.

— Тебе как нужно выглядеть? Как дурочка, и улыбаться соответственно. Руку убери, на фото тень получится. Все, снимаю.

В таких мучениях прошло часа два: я принимала разные позы на комоде, Нонна фотографировала. Наконец, все было закончено. Я смогла снять украшения, дурацкое платье и умыться. Вскоре мы с Ионной, налив по чашечке кофе и прихватив тарелочку с пирожными, уютно устроились в креслах.

Настроение было умиротворенным.

— А почему ты так уверена, что он обязательно клюнет? — отхлебывая кофе, логично поинтересовалась Нонна.

— Не уверена. Но почему бы не попробовать?

— А если он все-таки не клюнет, что ты тогда будешь делать? — не отставала Нонна.

— Не знаю. Наверное, плюну на всю эту затею. Только попробовать все равно хочется.

Мы распрощались с Ионной, договорившись, что пленку она по дороге отдаст в круглосуточный пункт «Кодак». Если все получится, то к завтрашнему вечеру фотографии будут готовы.


***

Больше всего на следующий день я боялась попасться на глаза Обнорскому. Вчерашний задор прошел, и мне очень не хотелось, чтобы пришедший в себя после вчерашнего визита шеф сморозил при всех что-нибудь язвительное в мой адрес. Однако мне повезло — выяснилось, что Обнорский с Кашириным и Повзло отбыли в недельную командировку.

Ужасно хотелось кофе. Обследовав запасы, я с грустью убедилась, что банка из-под «Нескафе» пуста. Бежать за кофе в магазин было неохота, пойду попрошу у кого-нибудь.

В поисках вожделенного напитка я зашла в репортерский отдел. Комплект репортеров наличествовал не в полном составе: отсутствовал начальник. В его отсутствие подчиненные развивали бурную деятельность: Завгородняя с кем-то щебетала по телефону;

Горностаева что-то печатала на компьютере, изредка сверяясь с записями в блокноте; Аня Соболина вязала.

— У вас кофе есть?

— Нет, весь выпили. Может, чаю хочешь?

Ежевичного, — предложила Валя.

От чая я отказалась. У репортеров в кабинете, в отличие от остальных помещений Агентства, царила приятная прохлада.

— А где Соболин? — спросила я, плюхнувшись на мягкий кожаный диван.

— На убийстве, в Морском районе. Он тебе нужен? Минут через десять должен вернуться, уже отзвонился, — неохотно оторвавшись от вязания, отозвалась Аня.

Через пятнадцать минут в отдел действительно ворвался запыхавшийся Соболин.

— Съездил не зря. Барышню убили банально — кухонным ножом. Трижды ударили в шею и один раз — в область сердца. Из квартиры унесли деньги — пятнадцать тысяч баксов, шубу норковую, кое-какие драгоценности. В общем, похоже на банальный разбой, но муженек нашей погибшей знаете кто? Ярышев Сергей Васильевич!

Соболин произнес это с таким пафосом, что стало понятно: фамилия должна быть известна всем без исключения. В самом деле — Ярышев, Ярышев… Что-то до боли знакомое.

— Кстати, Анька! — повернулся ко мне начальник всех репортеров. — Хочешь интересную деталь — вы с убитой госпожой Ярышевой похожи, как два плевка! Просто какой-то феномен природы!

Я поморщилась — артистические аллегории Соболина были не всегда понятны и приятны. Но Володя на мою мимику внимания не обратил.

— Я сначала обомлел: представьте, захожу в комнату убиенной — а на полу Лукошкина лежит! — разглагольствовал он. — Я даже испугался немного, думал, не дай Бог, с Анькой что-то случилось. Потом вспомнил, что утром видел ее, живую и здоровую, совсем в другом имидже. Но похожи вы с Ярышевой все-таки колоссально! Прямо близнецы — стопроцентное сходство!

— Стопроцентного сходства не бывает даже у близнецов, — охолонула я репортерский пыл.

— Не веришь — можешь убедиться, — обиделся Соболин. — Посмотри на ее фото, а потом в зеркало.

— Откуда у тебя фото? Тебе что, дали фотографию трупа с места происшествия? — изумилась я.

— Да нет, у Спозаранника в архиве должно быть фото этого субчика вместе с женушкой и приятелями. Если интересно, сходи к расследователям, я Глебу уже все рассказал, он как раз сейчас все документы по Ярышеву поднимает.

В кабинет Спозаранника я не вошла — влетела.

— Глеб, пожалуйста, покажи снимок Ярышева с женой. Соболин уверяет, что мы с ней — одно лицо!

— Госпожа Лукошкина, позволю себе напомнить вам, что мы сегодня еще не виделись, а значит, нужно здороваться. — Однако распространяться на эту тему далее Спозаранник не стал — видимо, ему все еще было неудобно за историю с моей пилочкой для ногтей.

Поэтому Глеб ограничился лишь тем, что мрачно блеснул очками и извлек из недр своего письменного стола пачку фотографий.

— Любуйся. Ярышев на первом снимке, в центре, жена рядом.

Я схватила фотографии, впилась в них глазами и буквально остолбенела.

Собственно, ничего особенного в фотографиях не было — обычные снимки, сделанные на каком-то празднике в ресторане.

В центре, вальяжно развалившись на стуле, сидел грузный усатый мужчина, надо полагать, новоиспеченный вдовец — Сергей Ярышев. Он по-хозяйски обнимал за бедра стоящую рядом улыбающуюся женщину в длинном платье. Да, Соболин оказался прав — покойная мадам Ярышева при жизни была необыкновенно на меня похожа.

Даже прически мы с ней носили почти одинаковые.

Однако кратковременный столбняк вызвало не это фото: на другом снимке, сделанном уже в другом кабаке, слева от Ярышева за столом сидел Станислав! Тот самый брачный аферист, собственной персоной!

— Это же Стас! — непроизвольно вырвалось у меня. И тут же я прикусила язык. Но было уже поздно. Спозаранник и сидевший у него в кабинете Шаховский оторвались от изучения документов и пристально уставились на меня.

— Кто такой Стас, госпожа Лукошкина? — поинтересовался Глеб.

— Да так, один знакомый, — попыталась я выкрутиться.

— Что за знакомые появились у вас среди окружения мошенника, коим является господин Ярышев?

— Мошенником человека у нас может признать только суд. А в чем провинился Ярышев?

— Ты что, не помнишь? Полгода назад в «Явке» про него материал выходил. Ты же сама его читала и подписывала. Схема возврата экспортного НДС.

Тут я наконец вспомнила, откуда мне знакома фамилия Сергея Ярышева. Приблизительно в феврале-марте в «Явке с повинной» вышла серия статей про махинации, связанные со схемой возврата экспортного налога на добавленную стоимость. Суть схемы проста: фирмой фабрикуется экспортная сделка (фактически, разумеется, не проводившаяся), затем в налоговую инспекцию и Арбитражный суд направляются соответствующие документы. После чего предприятию из федерального бюджета РФ возмещается налог на добавленную стоимость от суммы всех затрат, произведенных по экспортному контракту. Учитывая, что никаких затрат предприятием не производилось, получается, что из федерального бюджета обманным путем возмещаются деньги в размере 20% от осуществляемых по экспортной сделке затрат.

Так вот, весной было возбуждено несколько подобных дел, и наши расследователи не замедлили отразить это на страницах газеты. В числе фигурантов проходил и хозяин ряда фирм Сергей Владимирович Ярышев. Кстати, насколько я помню, ему и его компаньону удалось тогда каким-то образом уйти от ответственности, вся вина была возложена на третье лицо.

— А почему я эту фотографию раньше не видела? — Я понимала, что Глеб от меня не отвяжется, и пыталась сбить его со следа.

— А фотографии в «Явке» и не было. Она лежит у меня для служебного пользования.

Не отвлекайтесь, Анна Яковлевна. Что за интересы — если это, конечно, не страшная тайна — связывали вас и Станислава Звягина? Кстати, именно он был тем компаньоном Ярышева, с которым они проворачивали сделку и впоследствии улизнули от расплаты.

Делать было нечего: я рассказала Спозараннику авантюру с фотографией на сайте знакомств. Правда, подставлять Нонну Железняк я не стала и сказала, что идея была общей. Умолчала я и о мерах, предпринимаемых мною для поисков Стаса. При этом я взяла с Шаха и Спозаранника честное слово, что об этом, кроме них, никто больше не узнает.

— Я думаю, что Звягин — обычный брачный аферист. Узнав, что я работаю в «Золотой пуле», вспомнил публикации Кононова на эту тему и счел за благо слинять, пока не поздно, — закончила я свое почти правдивое повествование.

— Может, и аферист. Мошенник и брачный аферист — шампунь и кондиционер в одном флаконе. Правдоподобно, — согласился Щах.

Однако Глеб был настроен скептически.

— А вам не кажется подозрительным, что он нашел Лукошкину на брачном сайте, а обратился к ней якобы за юридической консультацией? Почему бы не познакомиться с ней в качестве потенциального жениха? Кроме того, он зачем-то пытался убедить Бориса, что давно знаком с Лукошкиной. А то, что вы, Анна Яковлевна, с Ярышевой похожи?

И то, что Стас знаком и даже повязан какими-то интересами с супругом твоей погибшей «копии»? Мне лично весь этот клубок кажется неслучайным. И все вместе мне очень не нравится.


***

Я подозревала, что на мое сообщение с фотографией варианта «богатая дура» откликнутся многие. Но я даже отдаленно не предполагала, что оно вызовет такой резонанс. На меня обрушился шквал, девятый вал писем! Каких предложений тут только не было! Мне предлагали: руку и сердце, свидание, ресторан, сумасшедший секс, услуги сутенера и мальчиков по вызову, поездку на Канары и Гавайи, консультацию психиатра (это еще зачем?)… Какой-то рекламный фотограф предлагал мне сняться для его постера — рекламировать шляпы. Некий Вася, ошеломленный количеством надетых на мне золотых (как он думал) украшений, предложил мне сбыть ему излишек золотого запаса.

Но большинство претендентов стандартно предлагали себя в мужья. Причем одни клялись, что влюбились с первого взгляда, другие уверяли, что только они смогут сделать меня счастливой. Наверное, я никогда до конца не пойму мужчин: лично мне кажется, что на предыдущем фото я выгляжу гораздо привлекательнее. Тем не менее писем тогда было гораздо меньше. Но зато не было таких увлекательных.

Прошло несколько дней. Отбиваться от претендентов на вариант «богатая дура» стало просто физически невозможно. Однако меня ждало разочарование — Станислава среди них не было.

Вернулись с юга Сергей и Петр. Сын приехал веселый и загорелый. Я по-настоящему обрадовалась его возвращению. Хотя теперь мне пришлось значительно больше времени проводить на кухне. Но даже по этим хлопотам я соскучилась, и сейчас они мне были только в радость.

Спустя еще несколько дней я потихоньку начала признавать, что моя безумная затея, похоже, потерпела неудачу: Стас не отозвался.


***

Дней через десять после памятной беседы Спозаранник позвал меня к себе в кабинет. Там уже сидел Шаховский с какими-то документами.

— Присаживайся, Анна, разговор предстоит долгий, — хмуро пригласил он.

Я села на предложенный Витей стул.

— Тебе, Лукошкина, вообще-то крупно повезло. На месте погибшей Анны Ярышевой запросто могла оказаться ты, — с этого жизнеутверждающего заявления начался наш разговор.

То, что рассказали мне Спозаранник и Шаховский, меня ошарашило.

— Твой Станислав никакой не брачный аферист. Знаешь, кто он? Наемный убийца. Не гляди на меня такими обалдевшими глазами. Разумеется, он не профессиональный киллер, а, так сказать, «одноразовый» убийца. Его шантажировали, требуя убить Анну Ярышеву. А «нанял» Звягина знаешь кто? Сергей Ярышев, законный муж.

— Зачем ему понадобилось убивать меня, то есть Ярышеву? — сдавленно перебила я Шаховского.

— Ты слушай внимательно и не перебивай. — И Глеб с Шахом рассказали мне, что им удалось раскопать.

История вышла немного банальная. Оказывается, супруги Ярышевы уже очень давно не жили вместе. Расстались они по обоюдному согласию около четырех лет назад, однако на официальном разводе никто из них не настаивал.

Ярышев заводил любовниц, супруга тоже не жила монашкой.

Но в последнее время то ли у женушки появился настойчивый поклонник, то ли ей просто надоело быть повязанной узами несуществующего брака — в общем, она потребовала у мужа развод. Да не просто развод! В придачу корыстная госпожа Ярышева потребовала себе некоторую долю имущества. Совсем небольшую долю — всего лишь то, что было записано на ее имя.

— Представляю себе морду Ярышева, когда она ему это заявила, — хмыкнул Шах. — В свое время, чтоб уйти от уплаты налогов, он официально оформил на жену львиную долю состояния. В случае своего согласия он остался бы практически ни с чем.

Полюбовно договориться у супругов не вышло: экспрессивная дама грозилась, что если муж будет артачиться, то она через надлежащие инстанции обнародует весьма нелицеприятные факты из биографии мужа — да хоть те же махинации с налогами. Доверять угрозам жены у Сергея Ярышева были все основания: Анна Ярышева в прошлом! закончила юрфак. Юридическая практика её была весьма скудной, однако для того, чтобы в рамках закона «прищучить» непокорного супруга, ее знаний, умений и сил вполне хватило бы.

— Она тоже была юристом? — во мня еще остались силы удивляться.

— Да, закончила вуз, но практиковала недолго. Кстати, этот факт — ну то, что она и ты юристы — тоже сыграл свою роль.

Может быть, и удалось бы Ярышеву рано или поздно договориться со своей супругой, однако тут происходит непоправимое. Господин Ярышев, как выясняется, не брезговал знакомствами через Интернет. Частенько залезал на порно-сайты, случалось, заказывал по сети девочек, но знакомиться предпочитал через добропорядочные странички брачных объявлений.

И вдруг на одной из страничек Сергей натыкается на фотографию своей законной супруги! То есть, конечно, не на ее, а на мое фото. Но фото некачественное, и Ярышев принимает меня за свою жену. Окончательно убеждает его в своей догадке подпись:

«Юрист, без материальных проблем».

Да, наше сходство с мадам Ярышевой сыграло злую шутку для последней. Фотография решила дело: перепуганный предприниматель решил, что его женушка уже подыскивает нового мужа. А фразу «без материальных проблем» он толкует для себя однозначно: Ярышева решила ободрать его до нитки.

И тогда бизнесменпринимает решение ликвидировать супругу.

— Сама понимаешь, исполнителя для такого дела он не через «Рекламу-шанс» искал. Кандидатура была одна — Станислав Звягин.

— Почему именно он? Он что, по старой дружбе решил помочь Ярышеву и прикончить его жену?

— Да нет, особой дружбы между ними не было. Вообще-то Стас твой влип по глупости. Помнишь, я тебе рассказывал о сделке с возвратом экспортного НДС, которую провернули Ярышев и Звягин? Так вот оказалось, что на всех фиктивных бумажках, предоставленных в налоговую инспекцию, стояла подпись Звягина. Стасу твоему светил срок за мошенничество, но Ярышев, уж не знаю из каких соображений, его выручил. И таким образом, считай, убил двух жирненьких зайчиков: получил прибыль и вечного должника в придачу.

Знакомить Стаса со мной было решено через электронный адрес.

— А почему Ярышев просто не сказал Звягину адрес жены? Все было бы намного проще.

— Понимаешь, он не хотел, чтобы Звягин знал, что будущая жертва — его бывшая жена. Подстрекательство к убийству — это все-таки не мошенничество с налогами, Стас мог начать его шантажировать. Глупо, конечно, со стороны Ярышева. Ведь если бы Станислав с самого начала познакомился с настоящей Анной, то сразу бы узнал, что фамилии у них с «заказчиком» одинаковые и сообразил, что к чему. А потом, Ярышев и не знал толком, где в настоящее время точно обретается его любимая женушка. По адресу, где она прописана, Анна уже давно не проживала и координат своих мужу не оставляла.

Было решено, что Звягин свяжется с Анной и, благо в объявлении указано, что женщина — юрист, попросит консультацию. Свататься к Анне в качестве жениха было чревато: а вдруг от претендентов не будет отбоя? Пока очередь дойдет до Стаса, может пройти очень много времени. А ждать было нельзя.

Станислав Игоревич, добросовестно выполняя задание, постарался познакомиться с потенциальной жертвой. Это ему удалось.

— Почему он не убил меня раньше? — снова перебила я Шаха.

— Ярышев дал строгое указание — обставить гибель жены как результат разбойного нападения. Ни в коем случае не стрелять — зарезать, задушить, стукнуть тяжелым предметом, утопить, в конце концов. Где он мог это сделать? У себя дома? А как ему от трупа впоследствии избавиться? На улице могут быть свидетели. Идеально было бы убить тебя в твоей же квартире. Но ты ведь его домой к себе не приглашала?

— Не приглашала, — подтвердила я и почему-то покраснела.

— Кстати, почему? — осведомился Спозаранник.

— Знаешь, Глеб, это уж мое личное дело: хочу — приглашаю, хочу — нет. Принцип такой.

— Ну вот, Лукошкина, можешь считать, что твоя принципиальность спасла тебя от верной смерти. Окажись вы вдвоем в твоей квартире, твой кавалер, ни минуты не думая, тебя бы прикончил.

Мысль о том, что он ошибся, пришла в голову горе-киллеру после того, как он подвез меня до «Золотой пули» — организации в городе достаточно известной. Расставшись в тот день со мной, он связался с заказчиком по мобильнику.

Сам Ярышев на время, пока разворачивались все эти события, убыл в двухмесячную командировку в другой город. Стас выяснил, что ни в какой «Пуле» жертва уж точно не работает. Ярышеву пришлось дать Звягину адрес, где раньше была прописана его жена.

— Скорее всего, Ярышев тогда уже принял решение о ликвидации и Станислава тоже. И Звягин это понял. Поэтому и смылся так внезапно, даже не стал получать обещанные деньги. То, что убитая им женщина — бывшая жена Ярышева, он выяснил только после убийства. Думаю, что если бы он знал об этом раньше, то скрылся бы, не выполняя заказа, — монотонно излагал Глеб.

— Но он об этом не знал. Поэтому в конечном итоге ему все-таки удалось познакомиться с Анной Ярышевой, понравиться ей, напроситься в гости и там ее убить. Ножом, как и было оговорено.

— Дальше ты знаешь, — закончил Шах.

В кабинете повисла тишина. Шаховский перебирал бумаги, Глеб теребил ручку, я просто молчала.

— В общем, Лукошкина, чудо тебя спасло, не иначе, — наконец резюмировал Спозаранник.

Я не могла ничего говорить: к горлу подступил комок. Только кивнула и молча вышла из кабинета.


***

Станислав Звягин был объявлен в розыск. Его удалось задержать аж где-то под Челябинском. В убийстве Анны Ярышевой он признался, но основную вину сваливает на мужа погибшей, заявляя, что тот ему угрожал.

Господин Ярышев при каждой беседе с представителями правоохранительных органов, изображая скорбь по супруге, бьется в очень натуральной истерике. «Заказ» на жену он гневно отрицает и выдает свою версию. Согласно его предположениям, у супруги со Стасом был роман, который во время его двухмесячной командировки резко активизировался. Но с мужем Анна якобы разводиться не хотела, о чем и сообщила Стасу. Любовник вспылил и на почве ревности прикончил свою возлюбленную.

Оставалось только диву даваться, откуда Ярышеву были известны эти душераздирающие подробности. К сожалению, привязать его персону к убийству Анны Ярышевой так и не удалось. Впрочем, «недолго музыка играла» — бизнесмен скоро «прокололся» на каких-то там очередных аферах. В общем, сейчас Ярышев привлечен к уголовной ответственности за подделку документов и попытку мошенничества.


***

Результат расследований Спозаранника и компании, обретя текстовую форму, вышел в следующем номере «Явки с повинной».

О моей роли в данной истории, слава Богу, умалчивалось. Статья была подкреплена, надлежащими доказательствами, и я благополучно ее завизировала.

Кстати, параллельно Глеб завершил и еще одно расследование — он-таки выяснил, кто нацарапал на капоте его драгоценной «Нивы» слово из трех букв. Оказалось, это дело рук двоих местных подростков — двенадцатилетних близнецов, живущих в том же доме, где располагается офис «Золотой пули». По случайности, весь последний месяц Глеб парковал свою машину так, что отцу близнецов было не выехать из-за нее на своем «опеле». Мужчина несколько раз приходил в Агентство, чтобы побеседовать с Глебом, однако никогда не мог застать его на месте. Тогда мальчишки не долго думая решили по-своему отомстить Спозараннику за папины мучения. Чем закончился приватный разговор Глеба с этим семейством — я не в курсе.

Я поменяла электронный адрес (наконец-то дошли руки) и сообщила об этом только тем, кому сочла нужным. Заодно сняла с сайта фото «богатой дуры». Теперь мой почтовый ящичек радовал глаз девственной пустотой.

Так продолжалось до первой сентябрьской среды. Вечером, заглянув по привычке в ящик, я неожиданно обнаружила там письмо: "Страстный поклонник, который не может забыть ваши дивные ноги и прекрасные глаза, желает увидеть вас как можно скорее.

Жду сегодня на углу проспектов… в 22 часа.

Отказа не принимаю". Подпись отсутствовала.

Я похолодела. Неужели пронырливые электронные женихи узнали мой новый адрес? Но как?! Да нет, этого не может быть! Проболтались Спозаранник с Шаховским?

Маловероятно. Но от кого же тогда пришло письмо? Надо же, какой наглец — сначала пишет про ноги, а потом уже про глаза!

И что это значит — «Жду сегодня. Отказа не принимаю»? — это уже не назначение свидания, это приказ какой-то!

Впрочем, на встречу я все-таки пойду: надо объяснить невесть откуда взявшемуся нахалу, что к чему. А заодно и потребовать, чтобы больше он мне никогда не писал.

В назначенный час я была в условленном месте. Место встречи «жених» выбрал довольно удачно — в двух шагах от моего дома, даже машину брать не пришлось. Решимость высказать неизвестному «кавалеру» все, что я о нем думаю, просто переполняла меня.

— Вы не меня ждете, мадам? — ужасно знакомый голос обращался именно ко мне.

Я медленно обернулась и увидела джип Обнорского. Андрей сидел в машине и ухмылялся. Вот уж кого меньше всего я ожидала здесь увидеть!

— Андрей, что ты здесь делаешь?

— А ты не догадываешься?

— Понятия не имею.

— Зато я знаю, что здесь делаешь ты, — хмыкнул Обнорский. — Ждешь незнакомого кавалера, с которым познакомилась нестандартным способом.

— Откуда ты знаешь? — опешила я.

— Знаю. Да ты не стой с таким растерянным видом. Залезай в машину, поговорим. Кстати, почему ты не пошла на рандеву в том прелестном красном платьице? Или оно у тебя только для работы?

Пришлось терпеть шутки — я слишком хотела узнать правду.

А объяснение оказалось проще простого:

Макс Кононов для продолжения серии статей о брачных аферистах в рубрику «Личный опыт» рыскал по сайтам знакомств и брачных объявлений. И, разумеется, по закону подлости, наткнулся именно на ту страничку, где до сих пор висит моя фотография, помещенная в сеть заботливой Нонной. Честно говоря, я совсем про нее забыла. Ошарашенный Макс не нашел ничего лучше, как показать мою фотографию Обнорскому, а тот решил приколоться и назначил мне свидание.

— Ну так что, Анна Яковлевна, за смекалку мне полагается вечер в вашем обществе?

Я задумалась: настроение, в общем-то, располагало к тому, чтобы согласиться. И вдруг на меня накатила какая-то усталость:

— Андрей, пожалуйста, отвези меня домой.

— Как, сразу домой? Даже кофе не попьем? — Обнорский изволил шутить.

— Ко мне домой, — уточнила я.

— Ты приглашаешь меня на чашечку кофе? — не сдавался шеф «Золотой пули».

— Нет, я хочу выпить кофе одна, в своей квартире. Без гостей.

— То есть наше свидание снова не состоится?

— Знаешь, я немного устала. Давай обсудим этот вопрос завтра. После летучки.

Интуиция подсказывала мне, что завтра я соглашусь.

ДЕЛО О «КРАСНОМ ОРЛЕ»

Рассказывает Андрей Обнорский

"Обнорский Андрей Викторович (псевдоним — Серегин) — 38 лет.

Директор и главный редактор Агентства «Золотая пуля». По образованию — историк-арабист, военный переводчик. Языки: арабский, иврит, английский, немецкий. Службу в рядах ЕС СССР проходил в Южном Йемене и Ливии. Имеет боевые награды. Демобилизовался в 1991 году в звании капитана. В декабре 2000-го присвоено очередное воинское звание — майор. Под предлогом поздравления в связи с присвоением звания мною была проведена разведбеседа с Обнорским А. В., в ходе которой выявлены его политвзгляды и возможность возврата на службу в ВС РФ.

В целом, при лояльном отношении к власти и патриотическом — к стране, Обнорский высказал массу критических и негативных взглядов (см. прилагаемый отчет). По вопросу о продолжении военной карьеры дал попять, что эта тема не представляет для него интереса.

В оценках — взвешен. Нет никаких сомнений, что Обнорский А. В. представляет значительный интерес для нас, т. к. обладает аналитическим складом ума, большим количеством связей в правоохранительной системе и криминальных кругах, пользуется популярностью в городе. Возможность сотрудничества, однако, минимальна в силу сложности характера, некоторых взглядов (см. прилагаемый отчет) и привычке к независимости".

(Дата. Подпись.)

Из секретного досье

— Завгородняя, — сказал Соболин, и я понял, что предчувствия меня не обманули и неприятности на сегодня еще не закончились. Где Света Завгородняя — там всегда какие-то проблемы. Выгнать ее к чертовой матери, что ли? Не женщина, а стихийное бедствие.

— Завгородняя, — сказал Соболин и посмотрел на меня осторожно, сбоку, по-птичьи…

— Что Завгородняя? — спросил я как можно более спокойно. — Что в этот раз отмочила наша блистательная Светлана Аристарховна? Угнала самолет? Завязала роман с Папой Римским? Взяла интервью у президента? Не терзай мне душу, Володя. Открой тайну эту жгучую.

Володя почесал затылок и сказал:

— Почти.

— Что — почти?

— Почти что интервью у президента… взяла.

Повзло поковырял карандашом в ухе, внимательно осмотрел конец карандаша и сказал со вздохом:

— Света могет… Она еще и Монику Левински переплюнет.

Соболин собрался ответить, и даже откинул прядь волос со лба, и даже открыл рот…

Я понял, что назревает «творческая» перепалка, и сказал:

— Спасибо, господа инвестигейторы, оперативка закончена. Все, кроме Соболина, свободны.

Когда все вышли, Соболин произнес вслед Повзло:

— Это в нем оскорбленное самолюбие самца говорит. Не дала ему наша Светланка — вот он и кобенится.

— Воздержись от сплетен, Володя… Не мужское это дело. Так что там со Светланой?

— Светка нарыла эксклюзив. Убийство в Красноармейском районе…

— А в чем заключается эксклюзив?

— Эксклюзив, Шеф, заключается в том, что дело-то засекречено.


***

Дело, сказал начальник репортерского отдела Соболин, засекречено. Честно говоря, я сначала не придал его словам особого значения… Известно — Завгородняя добыла. Все, что добывает Света, следует проверять и перепроверять. Однажды оскорбленный ее невниманием поклонник из мести подсунул ей «эксклюзив». Рассказал «по секрету» о происшествии, имевшем место неделю назад…

О нем знал и даже успел забыть весь город, а наша секс-бомба ни фига не поняла и хотела порадовать всех «горячей информацией». Конфуз мог быть полный…

— Что сие означает, Володя? Что значит — «засекречено»?

— Я и сам толком не понял… Менты темнят. Не отрицая факта обнаружения трупа, гонят, что якобы бытовуха.

— Так, может, и была бытовуха? — спросил я.

— А почему темнят?

— А что вообще про этот трупик известно?

— Да ничего. Примерно неделю назад на лестнице шестнадцатиэтажного дома обнаружили труп молодой женщины… зарезана…

Говорят, бытовуха… а девка наркоманка.

— А ты сам-то проверял?

— Ну… Вообще-то…

— Понятно. Давай сюда Завгороднюю.


***

Светлана Аристарховна Завгородняя действует на мужиков как полкило виагры разом. Когда-то меня сдуру пригласили поучаствовать в жюри «Мисс бюст». Там мы и познакомились. Ну теперь вам все понятно?

Надвигаясь на меня бюстом как танк, Светик трагическим голосом заявила, что журналистика для нее — это все! С детства мечтала работать в Агентстве расследований. Я тогда сильно лопухнулся и промямлил, что, мол, давайте попробуем… Против танка не попрешь.

Напраслину на Светку, конечно, не надо возводить информацию она добывает.

В том числе и за счет своей внешности. Но из-за этой же самой внешности она постоянно влипает в какие-то сомнительные истории, из которых ее приходится вытаскивать силами всего Агентства. На нее все время кладут глаз то бандиты, то менты… и даже крутого посола лесбиянки. Завгородняя — это не женщина, это катастрофа. Я всегда удивлялся: почему, когда говорят о стихийных бедствиях и перечисляют землетрясения, наводнения, ураганы и прочее, забывают о женской красоте? Вот где настоящая катастрофа! Вот где скрыт мощнейший разрушительный потенциал…

Завгородняя вошла в кабинет, взмахнула ресницами и бюстом.

— Здрасьте, Андрей Викторович, — сказала она. — Приглашали?

— Приглашают, дитя мое, в гости… или в ресторан. Я тебя, Светлана Аристарховна, вызывал… Прикрой-ка дверь поплотнее и присаживайся, — сказал я. — Есть разговор.

Завгородняя прикрыла обе двери, пересекла кабинет и села в кресло, закинув ногу на ногу, демонстрируя… нет, так мы рискуем передвинуться в жанр эротического рассказа. Я ничего не имею против эротики, однако, как пел Владимир Семенович: «Там хорошо, но мне туда не надо».

— Пересядь на стул, Светлана, — сказал я. — И веди себя прилично, ты не на брифинге в прокуратуре… Ты меня по?…

— Я вас по. А на брифинге в прокуратуре МО?…

— И на брифинге в прокуратуре лучше не на… Впрочем, решай сама. Ты уже большая девочка.

— Спасибо, что вы это заметили, Андрей Викторович, — скромно потупив взор, ответила она.

Я подумал, что все эти двусмысленности пора пресечь:

— Я это, деточка, заметил, еще когда ты выступала на конкурсе «Мисс Бюст»… Но это, Светлана Аристарховна, в прошлом. Нонеча вы журналист и, перефразируя Маяковского, можете сказать: я журналистка, тем и интересна. Итак, что там за труп в Красноармейском районе?

Завгородняя, кажется, поняла, что я вызвал ее для серьезного разговора.

— Там, видите ли, Андрей Викторович, очень запутанная история. У меня в Красноармейском районе есть один воздыхатель… («А где у тебя их нет, Светик?» — подумал я)…опер из убойного отдела. Раньше в Дворцовом районе работал. Позавчера я с ним встречалась. Мы поужинали в кафе, и он, клюнувши водочки, намекнул, что есть чистой воды эксклюзив. Я, разумеется, сразу заинтересовалась: что такое? А есть, говорит, трупик у нас очень интересный… Сенсационный трупик. А я: «Ой, Гоша, расскажи». Но он все намеками, намеками… Напустил туману, чтобы заинтриговать.

— А конкретное что-то сказал?

— Почти ничего. Сказал только, что в начале сентября в шестнадцатиэтажном доме по проспекту Рационализаторов обнаружили труп молодой женщины… наркоманки.

А убита она зверски — вся ножом истыкана, спина разворочена — аж ребра врастопырку… жуть!

— Ребра врастопырку? — спросил я. Это определенно что-то мне напоминало, но что именно, я сразу сообразить не смог.

— Так он сказал. А еще он сказал, что дело приказом из ГУВД засекретили… Но мне он мог бы дать информацию. По принципу «дашь на дашь». Вы меня понимаете?

— Понимаю, — ответил я. Чего же не понять? Любой нормальный мужик, посмотрев на Свету, испытывает строго определенные эмоции… Я задумался. Я думал: «Что же могут означать слова „ребра врастопырку“. Что значит — дело засекречено приказом из ГУВД?»

— Ну так что мне делать? — спросила, нарушив тишину, Завгородняя.

— Проверять надо это все, — ответил я. — Собирать дополнительную информацию. Дело-то может оказаться более чем серьезным, Света.

Завгородняя ушла, а я задумался: распотрошенная спина и ребра врастопырку…

Это определенно что-то мне напоминает.

Где— то я уже об этом слышал или читал. Вот только где?


***

Домой в тот вечер я вернулся поздно. На улице шел дождь, ветер рвал листья, и желтый мокрый вальсочек канителился в свете фонаря над блестящим асфальтом. Весь день у меня из головы не выходила история про убитую женщину из засекреченного дела…

Но сосредоточиться на этой теме я не мог — весь день не давали покоя какие-то мелкие текущие дела, шли посетители, градом сыпались телефонные звонки. А часов с пяти вечера все говорили только про атаку на башни всемирного торгового центра и смотрели CNN.

Повзло сказал:

— Ну все, Шеф, больше тебе твой арабский не понадобится.

— Почему? — спросил я.

— А потому, что скоро арабский мир просто перестанет существовать, — ответил Коля оптимистично.

Соболин заметил, что американцы, мол, сами беду накаркали — очень уж любили фильмы катастроф смотреть… Мудрец, понимаешь.

Я приехал домой поздно, включил кофеварку и заглянул в холодильник. Чуда не произошло — в нежно светящемся чреве было трагически пусто… «А чего ты, собственно, ждал? Что кто-то вместо тебя купит и принесет продукты?… Э, нет. Чудес не бывает, и добрые домовые давно перевелись», — я с укоризной посмотрел на полку, на нэцке, изображающую Дзаошеня. Дзаошень по японским представлениям — хранитель домашнего очага… «Что же ты, хранитель очага, жранинки не прикупил?»

Дзаошень молчал, держал в руке табличку, на которую записывают нужды и пожелания. Я, конечно, о своих нуждах умолчал… какие же могут быть теперь претензии к хранителю очага? Никаких. Нет у меня никаких претензий к маленькому мифическому существу. Пусть живет в своем уютном мифе…

Я закрыл дверь холодильника, дал легкого щелбанчика в костяной лоб Дзаошеня… и тут вспомнил! Я вспомнил, откуда я знаю про «ребра врастопырку». Я вспомнил, вспомнил!

Спасибо тебе, бог домашнего очага. Ты не накормил меня хлебом, но ты навел меня на мысль о мифах. Спасибо, Дзаошень.

Я быстро прошел в комнату, включил свет и нацелился на книжный шкаф, в котором хранились энциклопедии, словари, каталоги и справочники. Из-за нехватки «площадей» книги были забиты плотно, кое-где в два ряда.

Я рылся минут семь, чертыхался, вынимал и складывал тома на пол… и нашел.

Я вытащил из шкафа том «Древнескандинавских саг».

Мне не терпелось поскорее открыть нужную страницу, но я не стал этого делать.

Я вернулся в кухню, включил бра над кухонным столом и налил себе кофе.

Потом я открыл книгу, минут десять шелестел страницами и нашел то, что искал:

Свой строй держали бесподобно,

Французских рыцарей разбив…

И Карла Лысого пленив.

Врата Вальхаллы им знакомы,

Рагнар — мясник — знаток по пыткам

Вновь резал «красного орла»,

На лицах викингов — улыбки,

Увидеть ребра короля…

Насечки лезвием острейшим

Он делал прямо вдоль спины…

Все короли из всех храбрейших

Орали дико, сколь могли.

Потом зубило бралось в руку,

Тяжелый молот взят затем

И ребра отбивал со стуком,

Лишая позвоночник стен.

Умелец был — таких уж нету…

Сознанье он терять не дал

И, ребра вывернув все к свету,

Рагнар показывал оскал.

А дальше — разделив трофеи,

Расплылись, к бесу, кто куда…

…Весной же вновь объединиться

И резать «красного орла».

Что в Дании, а что у шведов -

Пиры, застолье и гульба.

В Норвегии слышна победа

Бочонки с элем пьют до дна.

Вот так примерно, господа… вот так.

Я выкурил сигарету и закрыл книгу. А потом вспомнил «Приключения майора Звягина»

Михаила Веллера. Я снова побрел к книжным шкафам и нашел том Веллера. Ну-ка, ну-ка… Ага, вот оно!

«Когда плененный, обреченный на казнь, хотел продемонстрировать свое мужество и презрение к врагам, он просил „кровавого орла“. Эта самая жестокая из казней производилась добровольно, и в ней нельзя было отказывать: разрубались и ребра на спине и у еще живого вырывались легкие вместе с сердцем».

На секунду… только на одну секунду я представил себе вспоротое тело… розовокрасные легкие и торчащие наружу белые ребра. Так вот ты какой, «Красный Орел»!

Я даже как будто ощутил густой, парной запах свежей убоины. Меня замутило… Мне не раз доводилось лоб в лоб сталкиваться со смертью. Она омерзительна всегда. Но особенно противно, когда убивают детей или женщин… Я вспомнил полуголые детские трупы на улицах Шакра. Господи! Как же мне тошно было тогда! Ах как мне было тогда тошно. Я помню все это до сих пор.

Я закрыл и отодвинул от себя книгу, сделал глоток уже остывшего кофе. «Так, — сказал я себе, — спокойно… давай разбираться спокойно. Что мы имеем на сегодняшний день? Попробуем суммировать: некий оперубойщик из Красноармейского района намекнул на экзотическое (эксклюзивное, сенсационное) УБИЙСТВО. Настолько экзотическое, что его приказали засекретить… Кстати, нужно будет справиться, в каких случаях секретят дела? Они ведь и так для широкой публики закрыты… А что еще мы знаем? Мы знаем пол, примерный возраст жертвы — молодая женщина, очень приблизительно дату убийства и… и больше ничего…»

Я допил кофе, включил телевизор — в нем рушились небоскребы Манхэттена… я переключил канал — там тоже рушились небоскребы Манхэттена… я еще раз переключил канал — показывали портрет Усамы бен Ладена и кликушествовали какие-то морды. Я выключил телевизор и пошел в душ.

Уснул я сразу. Лег и провалился в темень.

Никаких снов не видел.


***

С утра мои возбужденные сотрудники говорили только об американской трагедии…

Вчера не наговорились. Соболин цитировал Ницше:

— «Если ты долго смотришь в бездну, то помни, что и бездна смотрит в тебя». Американцы сами накликали беду. Это все Голливуд.

— При чем тут Голливуд? — горячился Повзло.

А Скрипка рассказал историю про одного своего знакомого, который построил дельтаплан и попытался на нем взлететь с крыши сельского клуба. Он разбежался по пологой крыше и взлетел-таки, хотя односельчане и сомневались. Но после двадцати метров полета отважный Икар врезался в стенку сарая.

— И чего? — с азартом спросил Соболин. — Разнес сарай вдребезги?

— Если бы! — ответил Скрипка. — Дельтаплан вдребезги, и сам весь переломался.

А сараю хоть бы что. Сарай — это вам не небоскреб.

Завгородняя сказала:

— До чего же у тебя, Скрипка, все истории дурацкие, и сам ты тоже…

— Что — я «тоже»? — спросил Скрипка.

Но Завгородняя сказала:

— Ничего.

Я выключил телевизор в приемной и разогнал всех работать. Не хотелось никого видеть.

— Андрей Викторович, к вам подошел Зверев, — сказала мне по телефону Ксюха.

Для Сашки Зверева, своего товарища по отсидке в «ментовской» зоне {Об этом периоде в жизни Андрея Обнорского рассказано в романе А. Константинова и А. Новикова «Мент»}, я всегда был готов сделать исключение. Чем Сашка теперь занимается — я толком не знал. Вроде подвизается в чьей-то службе безопасности, кого-то консультирует. Пару раз помогал нам в расследованиях. Но идти в штат «Золотой пули» не хочет ни в какую, сколько я его ни уговаривал. Дорожит своей независимостью, старый хрен.

— Ты очень кстати, — поприветствовал я Сашку. И с ходу ошарашил его вопросом:

— Объясни мне, в каких случаях секретят уголовные дела.

Зверев не удивился и моментально ответил:

— Если дело содержит государственную или служебную тайну.

— С государственной понятно… а что значит «служебная тайна»?

— Ну например, если из материалов дела следует, от кого пришла агентурная информация. То есть, когда есть риск спалить агента. Но это, Андрюха, очень редко бывает…

Вся информация об агентуре и так проходит с грифом «Совершенно секретно». А ты почему спрашиваешь?

Я объяснил, и Сашка сразу пояснил:

— Секретить в этом случае совершенно нечего. Тем более приказом ГУВД. Ежели все так и было, как насвистела ваша Завгородняя, то есть произошло убийство со всеми этими ужасами, то из ГУВД вполне могли дать устную рекомендацию попридержать информацию, чтобы не сеять панику среди населения. А то мигом пойдут слухи про нового Чикатило.

Сашка помолчал, а потом добавил:

— А ты сам-то проверял? Было ли убийство?

Точно так же я вчера спросил у Володи Соболина, Точно так же, как Соболин мне, я ответил Сашке.

— Ну… вообще-то…

— Понятно, — вздохнул Зверев. — Ладно, зайду к твоим ребятам, проверим по сводке.


***

Я решил не ждать, пока Сашка проверит по сводке. Я избрал самый простой путь — снял трубку и позвонил начальнику РУВД

Красноармейского района. Однажды нам доводилось пересекаться, и у меня даже нашлась его визитка… Спрошу, решил я, за спрос денег не берут. Я набрал номер и через несколько секунд услышал голос полковника Крылова.

— Здравствуйте, Дмитрий Олегович. Журналист Серегин из Агентства «Золотая пуля». Не могли бы уделить мне пару минут?

— Здравствуйте, Андрей… э-э… Викторович, — ответил полковник. Хорошая у него память, даже отчество вспомнил. — Чем могу быть вам полезным?

— Дошли слухи, что у вас в районе некое жуткое убийство произошло. Хотелось бы получить какую-то достоверную информацию.

— Слухи дошли? Худо, господа журналисты, что вы опираетесь на слухи. Лучше бы на факты.

— Именно потому вам и звоню, товарищ полковник. Хочу познакомиться с фактами.

— Ага… с фактами? А вы какое убийство имеете в виду, Андрей Викторович?

— Примерно неделю назад на лестнице многоэтажки обнаружили труп молодой женщины… с (я чуть было не ляпнул: с «красным орлом») ребрами наружу.

Крылов несколько секунд молчал, потом сказал:

— Действительно, слухами питаетесь…

Имела место бытовуха на проспекте Рационализаторов. Какие еще «ребра наружу»? Что это за бред?

Полковник сказал это спокойно, уверенно, но я сразу уловил в его голосе какую-то неискренность. Впрочем, ожидать от матерого оперативника искренности и не приходится. Специфика службы учит их взвешивать слова.

— А вскрытая спина? Вывернутые ребра? — спросил я. — Это что — бытовуха?

— Вы же серьезный журналист, Андрей Викторович… зачем вам эта бульварная дешевка? Девку основательно порезали ножом, вот жильцам и показалось черт те что. Вы же понимаете — много крови, лохмотья порезанной одежды. С перепугу может показаться все что угодно — хоть ребра наружу, хоть сиськи внутрь. Верно?

Я ответил:

— Верно.

— Вот то-то и оно, — продолжил Крылов. — Плюньте вы на эту дешевую сенсацию. Яйца выеденного не стоит. А вот есть у нас хорошее раскрытие по разбою. Приезжайте, все расскажем, покажем… Ладушки?

Мы мирно потолковали с полковником еще минуту и закруглили разговор.

«Проспект Рационализаторов», — написал я на листке бумаги.


***

Спустя часа два после моего разговора с Крыловым появился Зверев. За это время меня трижды доставали с просьбами об интервью: почему-то коллеги считали, что, раз я служил на Ближнем Востоке, то непременно должен быть экспертом по арабскому терроризму… Сашка пришел и молча положил на стол ксерокопию оперативной сводки.

"Оперативная сводка.

3 сентября 2001 года.

О наиболее существенных уголовных проявлениях на территории Санкт-Петербурга.

Не раскрыто:

Убийство Красноармейское РУВД.

3 сентября 2001 года около 8.30 на запасном выходе 13 этажа дома №46 по проспекту Рационализаторов с множественными ножевыми ранениями различных частей тела обнаружен труп неизвестной женщины, на вид около 20 лет.

Инф. на 12.00.

Выезжали: зам. нач. УУР Сазонов, ст. наряда УУР Магомедов с оперсоставом, и.о. нач. РУВД Лыков, отв. от руководства нач.

КМ Пасечник, начальник ОУУР Кузьмин с оперсоставом, помощник пр-ра Яшин, СП

Коровина, ЭКО Тимохин, СМЭ Кириллов, кинолог Инин, о/у ОРО Раскатов, Иванов, уч. инспектор Лялин, инспектор ОППН

Козлов.

КП 420 по 308 о/м.

Возбуждено уголовное дело по ст. 105 ч. 1 УК РФ.

Сообщено ЭКУ (8-57).

С места происшествия изъяты: одна дактопленка с отпечатками следов пальцев рук, одежда со следами вещества бурого цвета, два презерватива (один — использованный), 6 окурков, осколки битого стекла.

В 308 о/м сообщили жильцы дома в 8.30.

В ГУВД сообщил ответственный руководства начальник КМ Пасечник в 11.57, окончание в 19.46 3.09.2001 года".

— Про «красного орла» здесь ничего нет, — сказал я, когда прочитал ксерокс с «Оперативной сводки».

Сашка закурил, пожал плечами и ответил:

— А здесь и не должно быть подробностей. Это сводка. В ней все формулируется коротко: множественные ножевые… А ты, кстати, уверен, что был этот «красный орел»?

Как— то уж больно экзотично.

— Не знаю, Саша, — ответил я. На самом деле у меня было чувство, что был «красный орел». Был!

— А по-моему, так запороли наркоманку-проститутку… и никакой тебе ритуальной чертовщины, — сказал Сашка. Он сидел на краю стола, курил и качал ногой.

— А почему проститутка и наркоманка?

— Не знаю, но мне так кажется… презервативы… и прочее. Не всякая телка пойдет трахаться на лестнице.

— Не всякая, — согласился я. — А ты обратил внимание, на каком этаже нашли тело?

— Обратил, на тринадцатом… Ну и что?

— Ничего. Запросто может оказаться, что совпадение. Но в сочетании с «красным орлом» наводит на размышления.

— Гляди сам, — сказал Сашка и протянул руку. — Звони, если что…

Я сидел, курил и думал: «А вдруг прав полковник Крылов, и никакого „орла“ не было? Вдруг перепуганные насмерть жильцы злосчастного дома приняли за ребра лохмотья куртки или плаща белого цвета… Нужно будет узнать, какого цвета была одежда у жертвы? Вон и Зверев сомневается. А у него опыт — будь здоров».

Я сидел, курил, думал. А потом пошел к моим операм.


***

Оба сыскаря — Зудинцев и Каширин — спокойно резались в нарды. Я не стал на этом акцентировать внимание. Когда требовалось, ребята могли пахать по двадцать четыре часа в сутки…

— Слушайте, орлы, — сказал я, — тело этой девахи сейчас где? В морге?

— Какой девахи? — спросил Зудинцев.

Я вдруг сообразил, что ребята об убийстве на проспекте Рационализаторов ничего не знают.

Я ввел их в курс дела.

— Как бы получить копию заключения?

— У-у, начальник… — протянул Зудинцев. — Это еще когда будет! Месяц пройдет или полтора. Заключение быстро не делают.

— А почему так долго? — удивился я.

Каширин ответил:

— Да потому, что следак наверняка назначил дополнительные экспертизы — гистологию, например, чтобы проверить ее на наркотики. А это довольно долгая история.

— Да мне хрен-то с ней, с гистологией, — сказал я. — Мне важно знать: были вывернуты ребра или нет?

— Щас возьмем эксперта за жабры — все объяснит, — обнадежил Зудинцев. Он достал из стола пухлую записную книжку, полистал ее и нашел то, что искал.

— Вот, — сказал он, — канцелярия судмедэкспертизы.

Набрал номер и включил на аппарате громкую связь, чтобы мы все могли слышать разговор. Аппарат выдал три длинных гудка, затем трубку сняли:

— Экспертиза.

— Але… из Красной армии вас беспокоят. Мы вам третьего числа трупик подкинули с проспекта Рационализаторов. Нельзя ли посмотреть, кому он на разделку достался.

— Подождите, — ответил женский голос из телефона.

Слова «на разделку достался» меня покоробили, а девушку на том конце провода нет. Она сказала: «Подождите». И мы ждали. Видимо, она смотрела по каким-то своим учетам, кому достался «на разделку трупик»… Зудинцев подмигнул нам.

— Алло, — сказала барышня из экспертизы, — ваш труп достался Митрофанову.

— А позвать его можно? И как его, кстати, по имени-отчеству?

— Если не на вскрытии — позову. А по имени-отчеству Иван Палыч.

— Там, — сказал, прикрывая трубку рукой, Зудинцев, — спецы очень толковые и дотошные… На лапшу тело пошинкуют, но до сути доберутся.

— На лапшу пошинкуют — это здорово, — согласился я, и Зудинцев понимающе ухмыльнулся. Родион тоже жизнерадостно оскалился. Через минуту в трубке раздался мужской голос:

— Але, слушаю.

— Иван Палыч?

— Да, слушаю… С кем имею честь?

— Здравствуйте, старший лейтенант Сидоров с Красноармейского РУВД… Мне сказали, что это вы нашу девочку с множественными ножевыми вскрывали?

— Я вскрывал… Что вы звоните без передыху? Пятнадцать минут назад ваш Кузьмин звонил! Что у вас за пожар?

— Именно что пожар, Иван Палыч. Проверяющий из главка приехал, всех прессует — мочи нет. Расскажите в двух словах о характере ранений.

— Я уже все «в двух словах» Кузьмину рассказал, — недовольно ответил патологоанатом.

— Да Кузьмича срочно в прокуратуру выдернули, — ответил, подмигивая нам, Зудинцев. — Выручайте, Иван Палыч… в двух словах. Меня же проверяющий сожрет вместе с говном.

— Ну ладно, — сказал эксперт. Видимо, у них тоже были какие-то свои медицинские проверяющие, и он понял Зудинцева… то есть Сидорова. — Ну ладно, в двух словах так: тридцать четыре колотых и резаных раны…

Довольно тупым, толстым и длинным ножом.

Всю девку искромсал, сволочь! Но это, как говорится, дело обычное… Самое интересное, что он просто выпотрошил ее и вырвал сердце… Ну да вы в курсе, должно быть?

— Нет, к сожалению. Я только сегодня из отпуска вышел.

— Бардак у вас, — проворчал эксперт.

— Бардак, — согласился Зудинцев.

— Вот и я говорю: бардак… никто ни хера не знает.

— Это точно, — согласился Зудинцев. — Значит, говорите, сердце вырвал?

— Мало того, что вырвал — забил его в рот.

«Вот так, — подумал я, — вот так». Зудинцев еще что-то уточнял, но я уже не слушал. Не хотел слушать и не мог слушать.

Потом, позже, я сообразил, что даже сообщение о вчерашнем чудовищном теракте в Нью-Йорке, в результате которого погибли тысячи людей, не подействовало на меня так, как несколько раздраженных фраз незнакомого мне эксперта Митрофанова.

Я встал и вышел из кабинета.


***

Я встал и вышел. В коридоре столкнулся с Завгородней. Светлана с достоинством несла свой выдающийся бюст, и у меня мелькнула мысль: а может, попросить ее… как бы сказать, поближе поконтачить с оперком Гошей? Тогда Завгородняя, как Матросов, грудью, и все хоккей — мы владеем материалами дела… Но я эту мысль сразу же отогнал.

Сам же всегда наставлял Светку, что журналистика и проституция — не одно и то же.

Завгородняя унесла свой бюст, растаяла в покрытой сигаретным туманом дали коридора. Я пошаркал к себе. В приемной бросил Оксане:

— Ко мне никого не пускать. За исключением наступления крутого форс-мажора.

Оксана у меня умничка, ничего ей объяснять не надо, все сама с полуслова понимает. Она кивнула и сказала: «Хорошо».

В кабинете я сел на подоконник и стал смотреть на пожелтевшие березы во дворе Суворовского училища. Я закурил и какое-то время сидел совершенно бездумно. Жиденький листопад шелестел над строем суворовцев в черных шинелях.

Сигарета обожгла пальцы, я матюгнулся и подумал: "Да что же происходит? Вот лежит за моим окном город. Мой любимый город в предчувствии осеннего наваждения… И где-то в нем притаился зверь, который может искромсать тупым ножом молодую женщину, а потом взломать ей ребра и вырвать сердце.

Как и от вчерашней атаки на Манхэттен, от этой истории за версту разит Голливудом…

Но это не триллер, а реальность. Это не там, на острове посреди Потомака, а здесь, на берегу Невы, у меня дома. Завтра это может повториться".

Я слез с подоконника, сел за стол. На столешнице лежал грязноватый ксерокс с «Оперативной сводки». «Не раскрыто» было написано на листе. Не раскрыто… Прошла уже неделя с момента убийства, а дело не раскрыто…

Итак, что же произошло на тринадцатом этаже дома на проспекте Рационализаторов? Кто эта несчастная женщина? Я ничего не знаю о ней, кроме того, что ей «на вид около двадцати лет». Возможно, что она проститутка? Вполне, вполне возможно. Масса молоденьких дурочек из неблагополучных семей не видят иного пути, кроме торговли собой.

Многие приезжают из провинции. Их манит большой город. Здесь, думают они, начнется другая жизнь — красивая, веселая и счастливая. Не такая, которая вяло течет в их Ивантеевках, Разуваевках, Гнилых Пеньках… Они «воспитаны» на бразильских сериалах. Вершиной искусства считают «фанерные» концерты «Иванушек». Некоторым из них «повезет», и они устроятся работать в ларьки или на рынки. Но многим повезет еще меньше, и судьба швырнет их на панель.

Я не знаю, была ли жертва с проспекта Рационализаторов проституткой… но с высокой степенью вероятности могу предположить, что была. Тут Зверев прав — не каждая пойдет трахаться в подъезд. А предположение, что именно так все и было, подтверждает использованный презерватив. Значит — проститутка? Дешевая уличная проститутка, попавшая на маньяка… Вероятно. Но что это дает? В городе несколько тысяч проституток, которые занимаются своим ремеслом постоянно, и еще тьма девиц, которые подрабатывают при случае или просто ищут «приключений». И находят их… Вести расследование в этой среде довольно трудно, но все-таки стоит попробовать.

Коли уж мы предположили, что жертвой маньяка стала проститутка, то мы так же смело можем предположить, что она была наркоманкой. Процентов восемьдесят уличных проституток сидят на игле… а может, и все сто. Впрочем, ответ на вопрос: была она наркоманкой или нет? — ни на шаг не приближает нас к личности жертвы. Дает некоторые представления о ее образе жизни, но не приближает…

…А что убийца? Что мы знаем о нем?

О нем мы знаем еще меньше… строго говоря, вообще ничего. Кроме того, что он психопат, носит большой и тупой нож и знает, что такое «красный орел».

Стоп! «Красный орел»! «Красный орел» — это уже штришок. Далеко не каждый из наших сограждан знает, что это такое… Ну и что? Даже если к тайне приобщен всего один процент наших граждан, то только в одном Питере таковых наберется более сорока тысяч человек. Нормальный круг подозреваемых!

Я закурил и услышал, как открывается дверь в кабинет… Ну кого там черт несет по мою душу?

Дверь открылась без стука, и в кабинет ввалился Зверев. Я, признаться, ждал, что он вернется. Не знаю, почему.


***

— Слушай, Андрюха, — сказал Зверев с порога, — давай-ка обсудим это дело.

Я усмехнулся. Если Сашку что-то зацепило — он не успокоится. Будет пахать как заведенный. Без устали, без сна, без зарплаты… А почему б не воспользоваться лишней рабочей силой? Тем более что мои опера не сегодня-завтра разъедутся. Каширин полетит в дружественную республику искать тело пропавшего журналиста. А Зудинцев отправится в Болгарию на поиски свидетеля по делу банды Андрея Удаленького…

— Соображения имеются, Андрюха. Давай обсудим.

Оказалось, Сашка успел уже заглянуть к моим ребятам, Каширину и Зудинцеву, и проанализировать все, что узнал от них.

И мы сели обсуждать. Оксана принесла кофе, мы задымили и для начала вызвали на перекрестный допрос Завгороднюю. Допрос Светланы Аристарховны ничего не дал. К тому, что она уже сказала мне, добавить ей было нечего.

— Ладно, — сказал я, — иди, Светлана…

Кстати, ты знаешь, что такое «красный орел»?

— Птица из Красной книги? — поинтересовалась Завгородняя.

— Нет, Светик, не птица из Красной книги… Ты разберись. Поняла?

— Нет, — ответила Света и искренне спросила:

— А зачем?

Так, для расширения кругозора. Ладно, иди и вместе с Агеевой подготовь мне список военно-исторических клубов Санкт-Петербурга.

— Каких? — еще более искренне удивилась Света. Если бы я спросил о ночных клубах, она бы, пожалуй, не удивилась.

— Во-ен-но-ис-то-ри-чес-ких, — по слогам повторил я и добавил:

— Справка должна быть готова через два часа… все! Иди.

Завгородняя вышла.

— Ну, коллега, — сказал я Сашке. — Слушаю твои соображения.

— Ситуевина, Андрюха, простая: информации у нас нет. У официального следствия, видимо, тоже. Вырисовывается красивый такой «глухарек»… Согласен?

— Согласен, но что из этого следует?

— Для начала следует в адресе поработать — может, чего и зацепим. Ты же знаешь, как менты работают. Тяп-ляп, опросили наскоро жильцов, кто дома был: видели? — не видели… слышали? — не слышали… ну и ладненько…

Конечно, Зверев немного утрировал. Но в общем и целом качество милицейской работы сильно отличалось от идеала. Этому была масса объективных и субъективных причин, говорить о которых здесь — неуместно.

— А на повторный обход, — продолжал Зверев, — сил уже, как правило, не хватает.

Да и толку от халтурно проведенного — обхода никакого нет. Остается только ждать второй жертвы.

«Верно, — подумал я. — Практика показывает, что маньяк никогда не останавливается на одной жертве. Напротив, многие из них, попробовав крови впервые, бросаются в кровавый поток с головой. Если маньяка не остановить — сам он не остановится никогда. Живущее в нем чудовище все время требует новой крови, новых сильных ощущений».

— Хорошо, — согласился я, — поехали поработаем в адресе. Может, чего и надыбаем.

И мы поехали в адрес, прихватив с собой Зудинцева.


***

Мы поехали. Город лежал серый, вымороченный, в автомобильных пробках. Зверев ткнул пальцем в магнитолу, включил «Шансон». Какая-то Вера заказала для своего молодого человека песню про «Кресты»… Нормальный выбор. Потом пошел блок новостей с рассказом онью-йоркской трагедии. Потом мы приехали и нашли огромный шестнадцатиэтажный дом на восемьсот квартир. По самым приблизительным оценкам в нем обитало не менее двух с половиной тысяч человек, сотня собак и пара сотен кошек. В таких домах с населением в целый поселок люди зачастую живут рядом годами и не знают друг друга.

Первая же подвернувшаяся бабулька показала нам подъезд, где произошло убийство. Зверев с ходу завел с ней разговор. По существу старушка ничего не знала, но уверенно заявила, что девушку зарезали евреи.

Обычай у них такой — христианских младенцев резать «на Пасху».

— Э-э, бабушка! Пасха-то когда была?

— У жидов каждую субботу Пасха, — ответила бабуля убежденно.

В лифте мы поднялись на тринадцатый этаж. Как водится, лифт был расписан похабщиной, названиями рок-групп и носил следы неумелого поджога. Лестницами в этих огромных домах почти не пользуются.

За исключением тех случаев, когда ломаются лифты (их в каждом подъезде два — пассажирский и грузовой).

Итак, лифт поднял нас на тринадцатый этаж. Мы вышли и оказались в лабиринте расходящихся коридорчиков-тупичков с дверьми квартир почти сплошь стальными.

Еще лет десять назад стальных дверей в наших домах не было вовсе, и выражение:

«Мой дом — моя крепость» казалось образным. Теперь оно приобрело буквальный смысл… Неужели никто из обитателей квартир тринадцатого этажа не слышал, что происходит на лестнице?

На лестницу вела дверь с матовым армированным стеклом. Мы вышли и оказались в гулком бетонном геометрическом пространстве из стен ступеней. Ярко горела электрическая лампочка. Окон здесь не было.

Были пыль, страх и задавленное эхо. Я подумал, что если каждый день ходить по этой лестнице, по этому воплощенному кошмару, то через год можно стать законченным неврастеником и начать шарахаться от собственной тени.

— Ага, — сказал Сашка, — вот оно!

И мы увидели бурые пятна в углу — на полу и на стене. На полу — большие, на стенах — брызги… Господи, подумал я, почему же их не смыли?

— Почему же кровь-то не смыли? — спросил я.

— А кому это надо? — сказал Зверев, пожимая плечами.

Мы «полюбовались» на следы крови и, разумеется, никакой полезной информации не получили… Судя по тому, как высоко — на высоте примерно полутора метров — находились брызги, можно предположить, что первые удары жертве были нанесены, когда она еще стояла на ногах… Первые. А всего их было тридцать четыре! Господи, да он же был по уши в крови…

— Убийца, — сказал Сашка, — наверняка очень сильно перемазался кровью. В таком виде ему было затруднительно отсюда сваливать. Даже ночью.

— Почему ночью? — спросил я.

Ответил Жора Зудинцев:

— Потому что убили ее около полуночи.

Ты же, Андрюха, не дослушал разговор с экспертом, убежал.

Мы вышли на балкон и закурили. Здесь дул ветер, было холодно, но все равно значительно уютнее, чем там, в бетонной ловушке с неживым, полузадушенным эхом…

Внизу лежала огромная автостоянка, шагали маленькие человечки…

— Если он был так сильно окровавлен, — сказал я, — то ему действительно было очень опасно куда-то ехать… Возможно, он живет рядом?

— Возможно, — кивнул Зудинцев. Он запахнул куртку поплотнее. — Возможно, что прямо в этом доме.

— А возможно, он был на машине, — сказал Зверев. — Хоть и весь в кровище, а сел себе и спокойно уехал.

— Или выбросил во дворе окровавленную одежду, — сказал я.

— Или был в таком состоянии, что ему было на все наплевать, — сказал Зудинцев. — Например, обкуренный в полный умат. Или пьяный. Или просто перевозбужденный.

И он пошел, как был.

— Кстати, — спросил я, — а относительно жертвы: исследование на наркотики еще не делали?

— А чего его делать? — сказал Зудинцев. — Митрофанов говорит, у нее сплошные дороги {Дороги (жарг.) — следы от инъекций} на руках…

Значит, все подтверждается — наркоманка. Что ж? Тут ничего удивительного нет — все, как ожидалось.

— Ладно, — сказал Сашка, — нечего гадать. Надо идти по жильцам. Или найдем следы, или нет.

Он швырнул окурок вниз, и мы пошли работать. Мы отработали сначала тринадцатый этаж, потом — двенадцатый и четырнадцатый. Потом — все остальные квартиры в подъезде. Мы осмотрели все этажи и все балконы. Мы осмотрели даже помещение лифтовой, замок которой Зверев ловко открыл миниатюрным брелоком-отмычкой.

Ничего мы не нашли и никакой информации от жильцов не получили. Нам вообще открывали очень неохотно или не открывали вовсе… иногда обещали вызвать милицию.

В десятом часу вечера мы закончили. Было очевидно, что отработали впустую.

— Надо пробить телефоны по номерам квартир и опросить соседние подъезды по телефону, — сказал Зверев.

— Каширина озадачим, — ответил я. — Жора у нас в Болгарию завтра летит.

— Счастливый… — усмехнулся Сашка. — Надо бы еще в Красноармейское РУВД съездить, пообщаться с убойщиками…

— Вместе поедем, — сказал я. — Меня начальник приглашал…

Я рассказал о своем разговоре с полковником Крыловым. Зверев обрадовался:

— О! Это же отличный повод нарисоваться в РУВД и потолковать со Светкиным хахалем.

— Он не хахаль, — ответил я. — Он воздыхатель.

— Какая разница? С утра берем с собой Светку и едем.

В этот момент Завгородняя позвонила сама (а сказано: не поминай черта — он не появится) и победно заявила, что список во-енно-ис-то-ри-чес-ких клу-бов го-тов.

— Молодец, — похвалил я. — Много их там набралось?

— До фига, — ответила она очень конкретно. — Список лежит у тебя на столе.

— Норманнские клубы в нем есть?

— Какие-какие?

— Ох, Света, Света! С «красным орлом» разобралась?

— Нет. А зачем?

— Ладно, завтра с утра поговорим. В десять ноль-ноль я, Светлана Аристарховна, за тобой заеду.

— Зачем?

— Работа есть для тебя.

— Но в десять я еще сплю.

— В десять ноль-ноль возле подъезда, Светик, — отрезал я и выключил телефон.

— А зачем тебе нужны норманнские клубы, Андрей? — спросил Зверев.

Мы высадили Жору у дома, пожелали ему счастливого пути и теперь ехали по вечернему городу в акварели сумерек. Начинал накрапывать дождь… Где-то неподалеку бродил маньяк с тупым и длинным ножом. Сотни тысяч горожан сидели в своих квартирах и смотрели телевизор. Их усердно пугали бородатым исламским террористом.

— А зачем тебе нужны норманнские клубы?

— Есть у меня такая мыслишка, что этот урод увлекается норманнами… Викинги, Один, Вотан, берсерки и прочая романтика-экзотика древнескандинавская… Возможно такое?

— Возможно-то оно возможно, но это не самый короткий путь.

— А хрен его знает, какой путь правильный, — ответил я.

Сашка не возразил. Он как профессионал сыска отлично знает, какими непредсказуемыми оборотами изобилует расследование и как легко заходят в тупик самые, казалось бы, перспективные версии…

Мы приехали к Агентству. Там Зверев пересел в свою тачку и поехал домой. А я поднялся к себе и взял со стола подготовленный Завгородней список.


***

В холодильнике было по-прежнему пусто. Я дал щелбан Дзаошеню и сделал себе кофе. Потом сел колдовать над списком.

Мамочка! Сколько же их расплодилось, этих клубов.

Список, подготовленный Завгородней (а на самом-то деле Мариной Борисовной), содержал более сорока названий. В первый момент я даже подумал, что зря с этим связался. Но потом попил кофейку, взял карандаш и начал отсортировывать явно лишние.

К лишним я безоговорочно отнес поклонников казачества и Наполеона Бонапарта — не тот менталитет. Сюда же причислил сторонников белого движения — поручик Голицын с корнетом Оболенским раздавали друг другу патроны и надевали ордена. Так же смело я вычеркнул следопытов Великой Отечественной — как «красных», так и черных. Лучники и арбалетчики под штандартами клубов «Робин Гуд» и «Вильгельм Телль» тоже навряд ли представляли для меня интерес. Совершенно непонятно, что такое «Красная роза» и «Королевская лилия», но их, как и «Гасконцев», я тоже вычеркнул… Вот если бы попался клуб «Красный орел»! Но его не было. Были «Тачанка», «Сыновья Большой медведицы», «Нормандия-Неман», «Лесные братья», «Эллины» и даже «Штурмбаннфюрер».

Но все же Марина Борисовна и Завгородняя потрудились не зря! В списке нашлись два названия, которые представляли несомненный интерес, — «Валхалла» и «Викинг». У «Викинга» был контактный телефон, а у «Валхаллы» даже интернетовский адрес. Мне не терпелось сразу влезть в Интернет, но я обработал список до конца.

Ничего «норманнского» я больше не нашел, но обнаружил несколько подозрительных названий сатанинского, скорее всего, толка. Их я обозначил жирными вопросительными знаками — от этих ребятишек всего можно ожидать. В большинстве своем они, в общем-то, безобидны, но среди них встречаются и совсем безбашенные.

«Красный орел» и вырванное сердце вполне в их духе…

После этого я сел к компьютеру, но понял, что устал как собака, и решил отложить знакомство с «Валхаллой» на завтра.


***

В десять ноль-ноль Завгородняя уже стояла возле своего подъезда. Она стояла под ярко-красным грибком зонта и выглядела на миллион… я серьезно, я не шучу. В сущности, Светка действительно красивая женщина. Это факт… но какой черт толкнул ее в журналистику?

Завгородняя села в машину, зонт пристроила сзади и сразу стала критиковать мой «джип» — тесный он, шумный и тряский… а вот у одного знакомого есть «тойота-лэндкраузер», так в этом «лэндкраузере»…

— Высажу, — сказал я, и Светка поняла.

И ответила по-мужски:

— Понял. Не дурак.

Потом Светка помолчала немного, поглядывая на меня сбоку, и заявила:

— А че «лэндкраузер»? Ровно «лэндкраузер»! Точно-точно говорю, и не спорьте…

Буржуинское толстожопое чудовище… А вы говорите — «лэндкраузер»! Тьфу и растереть.

А вот твой «джип»…

Так, под Светкину болтовню мы приехали в Красноармейское РУВД. Зверев был уже там — сидел в своей «Ниве» под знаком «Остановка запрещена» и курил. Я припарковался рядом. Я проинструктировал Завгороднюю, и Светлана Аристарховна ринулась в бой. А мы с Сашкой остались ждать результатов. Возможно, у Светки все получится, и мы воспользуемся плодами ее обаяния.

Но ни черта у Светки не получилось. Минут через пятнадцать она позвонила и кислым голосом произнесла загодя оговоренную фразу: «Забыла про туфли, вечером заеду!» Это означало, что ее друг-оперок «не колется».

— Сейчас придем, — ответил я.

И мы со Зверевым пошли в здание РУВД.

Возле дежурной части стояли три милиционера. Один оживленно рассказывал двум другим, что, мол, к убойщикам только что прошла «классная такая телка, блин».

…Опер Гоша оторвал взгляд от Светкиного бюста и посмотрел на нас.

— По какому вопросу? — спросил он строго.

Был оперок Гоша мал, худ, в очках и говорил очень неубедительным басом. Но зато очень строго. Ну очень строго и недовольно. Еще бы! Мы оторвали его от созерцания Светкиных достоинств… А созерцать было что — стерва Завгородняя расстегнула на почти прозрачной блузке на одну пуговицу больше, чем допускают приличия. Как мужик, я этого Гошу понимал.

— По какому вопросу? — спросил Гоша.

Мы с Сашкой стояли на пороге его кабинета.

— Это мои коллеги, Гошенька, — проворковала Завгородняя, и мы вошли. — Это Андрей Серегин — наш директор, а это Александр Зверев… журналист, а в прошлом сотрудник уголовного розыска… — тут же нашлась Света. — А это, ребята, оперуполномоченный Георгий Астафьев — замечательный человек и мой друг.

Мы обменялись рукопожатиями и сели возле стола. «Застегнись, Завгородняя», — шепнул я. Светка в ответ скривила губы, но не застегнулась. Гоша напряженно молчал.

— Георгий, — сказал Зверев с ходу, — есть одна проблема.

— У меня или у вас?

— У всех…

— Что же это за проблема? — равнодушно спросил Гоша.

Труп на проспекте Рационализаторов, — сказал Зверев.

— Ой, Светлана, Светлана, — покачал Гоша головой.

— Да ладно тебе, Гошенька…

— Георгий, — сказал я, — мы люди серьезные и ответственные. Пришли к вам не в поисках сенсации, а с предложением помощи.

— Помощи?

— Да, именно так — помощи. Если бы нам хотелось просто забабахать горячий материал, мы бы его уже забабахали, но мы понимаем ваше положение и хотим помочь.

Гоша закурил, выпустил струйку дыма и спросил:

— Чем же вы мне поможете? Дело это поднимете?

Зверев ответил:

— Слушай, Георгий… ты — опер, и я тоже опер. Капитан. Двести восемьдесят задержаний. Так что опыт какой-никакой имею. И вижу, что дело у вас встало — «глухарек»… верно?

Гоша, глядя в полированную столешницу, сказал:

— Спасибо тебе, Света, за помощничков… Окончен разговор, господа журналисты.

— Понятно, — сказал я. — В таком случае мы сегодня же ставим информацию об убийстве на Рационализаторов в ленту. Фамилию вашу, Георгий, мы упоминать не будем, но сошлемся на источник в убойном отделе Красноармейского РУВД.

Гоша с силой затушил окурок в медной пепельнице.

— Меня, — сказал он, — Крылов раком поставит… Он и так уже бегал, выяснял, откуда это Серегин знает про секретное дело?

Что же вы творите-то, помощнички? Без ножа режете, блин!

— Мы вашу фамилию не называем.

— Какая, к маме, разница? Все знают, что у меня Светлана бывает… Все стрелки на меня.

— Ну так давай пообщаемся нормально, и не будет никакой проблемы, — сказал Сашка.

— А, Гошенька? — пропела Завгородняя.

— Ладно. А чего вы хотите?

— Личность погибшей установили? — быстро спросил Зверев.

— Нет… наркоманка лет двадцати.

— Фотография у тебя есть?

Ни слова не говоря, Гоша поднялся и пошел к двери, закрыл замок. Потом вытащил из письменного стола конверт и швырнул его Звереву. Сашка вытащил пачку черно-белых фотографий. Начал быстро их просматривать и передавать мне… Это были те еще снимки! Описывать не буду. Скажу только, что «красный орел» предстал во всей своей «красе».

Я передал снимок Завгородней, но Светка вдруг по-детски прикусила губу и отрицательно помотала головой.

Сашка выбрал одну фотографию — на ней крупно было снято лицо убитой женщины — и спросил у Гоши:

— Фотку подаришь?

— Бери, — махнул тот рукой. — Выгонят меня к едрене фене со службы.

— Не писай, Гошенька, — ласково сказала Завгородняя. — Все будет о'кей.

С Гошей мы расстались не то, чтобы друзьями, но свое отношение к нам он переменил. Мы ушли от него с фотографией жертвы и с тем же объемом информации, с каким пришли… но Зверев повеселел.

— Зачем тебе фото? — спросил я.

— На память, — сказал он и рассмеялся.

Действительно — смешно!

Зверев и Завгородняя уехали в Агентство, а я поехал на Софийскую, где у меня была назначена встреча с «вождем викингов».


***

Вождя звали Игорь. Он был высокий, улыбчивый и совершенно косматый. Мы встретились у него дома, в тесной однокомнатной квартире. Тесно было не от мебели, а от книг.

— Здорово-здорово, — сказал «вождь», — заходи… можно не разуваться.

Я вошел в прихожую. Одна стена была полностью занята самодельным стеллажом с книгами, журналами, картонными папками.

Из кухни навстречу мне вышел огромный кот, посмотрел умными глазами.

В комнате тоже оказались книги, журналы, папки, карты, картины, модели драккаров… В стеклянном шкафу стоял манекен в кольчуге и шлеме. Рядом с ним стояли секира и меч.

— Настоящие? — (спросил я, кивнув на доспехи.

— Если бы! Настоящие стоят немерено…

Новодел! Но даже и новодел стоит — о-хохо! Кофейку?

— Спасибо.

— Ну тогда располагайся, а я сейчас кофе соображу.

Я сел и стал разглядывать книги и предметы, наполняющие комнату. Все они говорили о пристрастии своего хозяина. Многие книги были на английском и шведском. Картины изображали скандинавские пейзажи — скалы и фиорды. По ним плыли драккары…

Через пару минут Игорь вошел в комнату с подносом в руках. Запахло отличным кофе. Следом за хозяином вошел кот. Игорь поставил поднос на стол, отодвинув в сторону какие-то бумаги и «коврик» с компьютерной «мышкой».

— Для начала, — сказал он, — автограф.

И протянул мне том «Переводчика». Я взял книгу в руки.

— Напиши: Харольду, — сказал он.

— А кто такой Харольд?

— Харольд — это и есть я. Такое имя у меня в моем племени.

Я посмотрел на Игоря-Харольда, на светящийся монитор компьютера и покачал головой. Черканул автограф.

— Ну так что же привело криминального журналиста в мой дом? — спросил Игорь. — По телефону ты мне ничего не объяснил, а только заинтриговал. Неужели тоже захотел податься к шизам?

— К шизам? Почему к шизам?

— А потому что многие именно так к нам и относятся. Вот, дескать, взрослые мужики, а в игры играют. Шизы, значит… Вот объясни мне, Андрей: почему, когда человек пьянствует, его считают нормальным? Ну пьет и пьет — и ничего. Наш человек! Всем все понятно, и ему даже сочувствуют. А я вот увлекаюсь историей — собираю литературу на тему, переписываюсь с коллегами.

Выучил шведский и собираюсь съездить в Швецию и Норвегию. Я деньги не пропиваю. Я их трачу на свое увлечение… Но я шиз. Это справедливо?

— Нет, Харольд, это несправедливо. А что, сильно достают?

— Да как сказать… хватает. Жена ушла.

На службе карьера из-за моего увлечения не заладилась. Мог бы стать начальником отдела, но босс сказал: пока не бросит играть в бирюльки — не будет начальником… вот так примерно. Ты только не подумай, что я жалуюсь.

А я и не думал, что Игорь-Харольд жаловался. Не похож он был на человека, который жалуется. В нем чувствовался стержень, и это вызывало симпатию и уважение.

— Ну так что же, Андрей, тебя ко мне привело? Вряд ли ты приехал из праздного интереса. Так?

— Действительно, не из праздного… Вопрос довольно щекотливый, Игорь. Я с огромным интересом и уважением отношусь к людям увлеченным, шизами их ни в коем случае не считаю… но… скажи мне откровенно: есть, наверно, и в вашей среде люди не совсем адекватные?

— А где их нет? Ты на нашу Думу посмотри! А ведь это, так сказать, лучшие представители народа…

Ко мне подошел кот и потерся об ногу.

— А почему ты спросил, Андрей?

— Видишь ли, в чем дело… народ, время и традиции, которые тебе так интересны, — седая старина. Эпоха суровая и жестокая. Не могут ли к вам тянуться люди, которых интересует именно жестокость? Которые хотят как бы самореализоваться в атмосфере брутальности и жестокости?

— Вот вопрос! — сказал Игорь-Харольд и почесал бороду. — Даже и не знаю, как на него ответить. Во-первых, я не согласен с тобой, что эпоха была какой-то особенно жестокой. Суровой? Да, суровой. Но не более жестокой, чем сегодня… поверь на слово. Что же касается самореализации в жестокости, то это ерунда. Мы же все-таки ИГРАЕМ в викингов. Да, мы устраиваем «сражения», но самое страшное, что случается с участниками — синяки.

В футболе травм бывает больше…

— Я понимаю. Но футбол — это спортивная игра. Она изначально носит мирный характер…

— Ну это как сказать. До такого мордобоя порой доходят, что только держись… А фанаты?! Фанаты, Андрей! Вот где простор для самореализации всякой шпаны. Вот где мордобой и беспричинная злоба.

— Да, это, безусловно, справедливо.

Шпаны там хватает. Мы, однако, говорим сейчас о другом. Ваши «игры» — боевые игры. Они настраивают человека на сражение, на убийство. Не настоящее убийство, не всамделишное, но оно как бы подразумевается… Можешь ты дать гарантию, что твои сотоварищи, наигравшись во все эти игры, не захотят попробовать убить кого-нибудь по-настоящему?

— Ну у тебя вопросы! Скажи прямо: что-то случилось, и вы подозреваете «Викингов»?

Скажи прямо — я пойму.

— Случилось, — сказал я. — Извини, но не имею права раскрыть тебе подробности.

— Убийство?

— Убийство.

— Скажи мне прямо, кого из моих ты подозреваешь, и я тебе сразу отвечу: мог он или нет… — горячо сказал Харольд, а потом добавил:

— Господи! Что я несу! Нет у меня таких, нет. За каждого из своих я головой ручаюсь.

— Понятно. А вообще много людей в твоем племени?

— Около сорока человек.

— Прилично. И за каждого ручаешься?

— Мы же не всех берем. Приходят люди — ой, возьмите, хочу быть викингом! Но мы сначала с человеком беседуем, смотрим, что ему интересно. Если ему интересно только по карельским камням скакать, то это не к нам…

— А к вам зачем приходят — бисером вышивать?

— И бисером тоже… в переносном смысле. Мы, конечно, ходим в походы, но главное — мы изучаем историю, саги, осваиваем ремесла. За каждым новичком закрепляем ветерана и принимаем в племя только после полугодичной стажировки… Вот так, Андрей.

А ты говоришь: жестокость!

— М-да, звучит убедительно.

— А как же! У меня мальчишки-романтики, умнички. У них глаза горят. Они в бой рвутся. Но в бой честный и справедливый.

А ты говоришь: убийство.

Я отдавал себе отчет, что Игорь-Харольд, конунг «викингов», человек увлеченный, склонен идеализировать своих соратников.

Но, в общем-то, ему верил…

— Я понял тебя, Игорь. А с другими клубами контакты поддерживаете?

— А как же? Разумеется. И с питерскими, и по России, и с заграничными.

— А там что за люди? В других клубах?

— Разные люди… в основном нормальные.

— А есть и ненормальные?

— Знаешь что, Андрей? Я за глаза говорить не люблю.

— Понятно. Ты не обижайся, Игорь.

— Я не обижаюсь… Но не этично как-то, понимаешь?

На этом мы и расстались. Я попрощался с хозяином, с манекеном в кольчуге и с котом. Поехал к себе в Агентство.


***

Вечером, прихватив с собой Глеба Спозаранника, мы поехали к проституткам. Да, да, именно к ним… В Питере достаточно много мест, где тусуются путаны. Все «точки» нам было не охватить, и мы выбрали наиболее перспективные. То есть, наиболее близко расположенные к проспекту Рационализаторов. Зверев успел заскочить в фотоателье и заказал размножить фото «орлиной жертвы».

— На меня, — сказал Сашка, — посмотрели там как на идиота.

— Но заказ приняли?

— А как же? Вот — триста экземпляров.

Каждому по сотне — и вперед.

На обороте каждого фото рукой Зверева был написан телефон Агентства и цена информации — «$100».

— Пока написал триста раз — рука отвалилась, — сказал Зверев.

— Нелегок хлеб писателя, — посочувствовал Спозаранник. — Если моя жена узнает, чем я вынужден заниматься, объясняться с ней придется вам, Андрей Викторович.

— Такой семьянин, как ты, Глеб, всегда вне подозрений. Так что не дрейфь! — хлопнул я его по плечу.

Мы взяли по сотне фотографий и разъехались «по бабам». Мне Достался район метро «Ладожская». Было около девяти вечера, и путанки уже вышли на работу. Девицы стояли поодиночке, парами, тройками, прогуливались… «Господи, — подумал я, — как далек их мир от мира, в котором живет Игорь-Харольд». Я проехал по улице, припарковался, и сразу ко мне подошла девица… Вот будет здорово, если меня увидит кто-то из знакомых! Нормально, скажут, Обнорский проводит время. Опустился до уличных девок.

— Деточка, я не клиент, — сказал я молоденькой, совсем молоденькой девице. — Но все равно могу быть полезным.

Путана посмотрела подозрительно, а я достал фото.

— Знаешь ее?

— Чего это? Отвали…

— Это путана… ее убили. Возьми фото.

Возьми, возьми, не бойся. На обороте есть мой телефон… видишь? А вот это видишь?

— Чего это?

— Сто баксов. Ты их получишь, если вспомнишь ее… усекла?

— Я ее не знаю.

— Ничего. Повспоминай, другим покажи. Бабки я отмусолю сразу, без обмана. Поняла?

Так я всучил первое фото. Всего за полтора часа раздал около сорока фотографий.

Иногда фото у меня не брали, посылали куда подальше… Иногда, напротив, интересовались, расспрашивали. Всегда предлагали профессиональные услуги «в ассортименте» и «со скидками». Дважды ко мне подходили сутенеры. И им тоже я дал фото. Они смотрели с подозрением, но про стоху баксов выслушали с интересом. Как говорил Горбачев — человеческий фактор.

Зверев и Спозаранник за вечер тоже раздали все фотки. Глеба, правда, на Староневском чуть не прихватили менты, крышевавшие тамошних шлюх. Но он сумел им объяснить ситуацию. Ребята прониклись и даже пообещали помочь, прихватив с собой десяток снимков. Стошка баксов и для мента не будет лишней.


***

Я вспомнил про хранителя моего домашнего очага — божка Дзаошеня. И про пустой холодильник. По дороге домой заехал в круглосуточно работающий гастроном, набрал два пакета жранины… Дзаошень, таким образом, не получил своего ежедневного щелбана, а я по-человечески поужинал.

Сытый и от этого буржуйского излишества счастливый, я лег спать и уже потихоньку начал дрейфовать в сторону Морфея, но тут зазвонил телефон.

Сам по себе факт ночного звонка означает, что произошло нечто экстраординарное, что не может ждать до утра. Ты слышишь мурлыканье телефона, медленно или, наоборот, стремительно выныриваешь из сна и включаешь свет… или ты не включаешь свет и лапаешь наугад телефон… находишь и говоришь в трубку: «Алло! Алло!». И слышишь в ответ нечто такое, что враз стряхивает с тебя остатки сна… А может, ты слышишь пьяный голос, который бормочет: «Позовите Надю…»

Я ненавижу ночные звонки, но телефон всегда держу под рукой. Вздохнув, я нащупал трубку на полу, возле дивана.

— Але, — сказал я и услышал:

— Андрей, извини, если разбудил… это Харольд.

Спросонья я чуть было не спросил: «Харольд? Какой Харольд?»

— Привет, Игорь, — сказал я и посмотрел на часы: полночь. — Привет. Что-то случилось?

— Извини, что так поздно…

— Ерунда. Обычно я в это время еще не сплю… что-то случилось?

Игорь-Харольд помялся-помялся — я ощущал его неуверенность даже на расстоянии, — потом сказал:

— Ты днем уехал, а у меня все никак наш разговор из головы не выходил. Я долго думал.

— И что? — спросил я, закуривая.

— Я долго думал. Я перебирал в уме всех своих людей… весь хирд.

— Что ты перебирал?

— Хирд. Это дружина так называлась у норманнов, воинское братство.

— Ага… понял. И что?

— И не нашел никого, кто мог бы тебя заинтересовать.

«Так какого же черта звонишь в полночь? — подумал я. — Обиделся? Хочется уверить меня, какие „романтики“ у вас там собрались?»

— Но потом, Андрей, я вспомнил про одного парня.

— А что за парень? Чем он так интересен?

— Да ничем он не интересен… Он у нас меньше месяца про кантовался. Было это примерно год назад. Я уж и забыл…

— Ушел? Ушел этот парень от вас?

— Выгнали.

— За что?

— Формально за то, что не хотел учиться. Фактически — он с приветом оказался… понимаешь?

— Пока нет… объясни, Харольд.

Игорь опять замолчал на несколько секунд. Я терпеливо ждал. Ветер за окном гнул верхушки берез.

— Пару раз мы замечали, как он «заводится» во время обычного тренировочного поединка… Это вообще-то штука азартная.

И ребята, случается, входят в раж. Но этот Греттир совсем осатанел… понимаешь?

— Кажется, да. А нормальное имя у этого Греттира есть?

— В племени мы все называем друг друга норманнскими именами.

— Ясно… но все-таки есть?

— Разумеется, но я, признаться, его сейчас не помню.

«Нормально, — подумал я, — нормально… прямо тайный орден какой-то: имена у людей есть, но их знают только под псевдонимами».

— Но имя и все прочее можно уточнить у Вермунда.

— А Вермунд — это кто?

— Вермунд — его наставник.

— Хорошо. Уже хорошо. А чем еще знаменит Греттир?

— Да чем он может быть знаменит? Ничем… я же говорю: заводился страшно, буквально стервенел. Читать не хотел вовсе.

Единственное, что его интересовало, это истории про «красного орла».

«Стоп! — сказал я себе. — Стоп!»

Какая-то звенящая, напряженная нота зазвучала у меня в голове. Игорь-Харольд еще говорил что-то, но я продолжал слышать только одну фразу: «Единственное, что его интересовало, это истории про „красного орла“!…» Вот так.


***

Вот так обозначилась фигура «викинга Греттира» — свирепого берсерка, любителя баек про «красного орла». Даже не фигура еще — силуэт, контур… нечеткий и размытый. Без имени даже.

— А как можно связаться с этим… э-э… Вермутом, Игорь? — спросил я.

— Вермундом, — поправил Игорь. — Сейчас я попробую ему позвонить. Ты спать не собираешься?

— Какое, к черту, спать?! Уснешь теперь.

— Тогда я сейчас попробую связаться с ним, а потом перезвоню тебе.

— Жду, — ответил я и пошел в кухню ставить кофе.

В кухне я подмигнул Дзаошеню, включил кофеварку и сел ждать звонка. Признаться, я нервничал. След Греттира мог оказаться холодным. Вот позвонит сейчас Харольд и скажет, что Вермут… тьфу, Вермунд!… тоже ничего про Греттира толком не знает. Зовут, мол, Греттира Васей и живет он где-то в Купчине. Или на Гражданке. «А что еще знаешь?» — «А больше ничего».

Я сидел, курил, ждал звонка… и дождался. Но в трубке услышал голос Зверева:

— Не спишь?

— Сплю, — ответил я раздраженно. Сашка, конечно, не заслуживал такого ответа, но я ждал очень важного звонка.

— Ничего, сейчас проснешься… Готовь двести баксов, Андрюха.

— Зачем?

— Одна путана опознала нашу покойницу.

— Точно?

— Скорее всего — да.

— Что значит: скорее всего? И почему это двести?

— Потому «скорее всего», что проверить точно сможем только днем. Но косвенные факты свидетельствуют, что в цвет. Это во-первых. Во-вторых, опознала не одна путанка, а целых две. Не сговариваясь, независимо друг от друга, показали, что ее звали Вероника, что она приезжая, что на игле, что уже неделю примерно не появлялась. Описание одежды соответствует… Снимала комнату у пенсионерки. Все в цвет, Андрюха.

— Да, пожалуй, все в цвет… молодец.

— Завтра собираюсь нанести визит этой пенсионерке, квартирной хозяйке Вероники, — весело сказал Зверев. — Ты поедешь?

— Не знаю, Саша…

— Ну, гляди. Спокойной ночи.

— Ага, тебе тоже, — механически сказал я и подумал, что спокойной ночи теперь уже не получится.

Впрочем, в жизни расследователя довольно часто самое беспокойное время оказывается самым счастливым… Похоже, в нашем расследовании наметился сдвиг, и очень скоро события наберут обороты, и вот тогда…

Стоп! Не слишком ли ты оптимистичен? Ни одного достоверного факта пока нет. Две путаны опознали жертву? Слабенький фактик. Во-первых, возможно, что девица оказалась просто похожа. Во-вторых, облик покойного довольно сильно может отличаться от облика живого. В-третьих, путанки, может быть, просто захотели подзаработать и впарили Сашке эту историю…

Хотя нет, Зверева на мякине не проведешь.

Очень опытный опер, он сумеет расставить столько ловушек, что выявит ложь на косвенных вопросах. Нет, Сашку не проведешь.

А вот что касается «викинга Греттира», то туг все сомнительно. Вот когда позвонит Игорь и… И телефон зазвонил. Я сразу схватил трубку в руки:

— Але… Харольд?

— Нет, господин Обнорский… это не Харольд. Мое имя Вермунд, но вы можете, если вам удобнее, называть меня Юрием.

— Добрый день, Юрий, — сказал я.

— У меня-то — день, — весело сказал он. — А у вас, в Питере, кажется, ночь.

— А вы, Юрий, где находитесь?

— Я в Штатах, Андрей… Я ведь, извините, не только «викинг», но и бизнесмен. Дела гоняют по всему миру.

— Понял, — сказал я и подумал, что как-то это неловко получается: человек звонит мне из-за океана, платит сумасшедшие деньги за телефон. — Понял, оставьте номер, по которому я могу перезвонить, чтобы вам на переговоры попусту не тратиться.

— Это лишнее, Андрей. Говорите сколько нужно. Вас мне порекомендовал Харольд, а для меня выше рекомендации нет… Итак, что у вас за проблема?

— Проблема называется «Греттир», — сказал я.

— А-а… бешеный братец? Никак убил кого?

— Почему вы так думаете?

— Потому что рано или поздно это почти наверняка произойдет.

— Понятно… можете аргументировать?

— Ну, это долго… Это я вам в Питере расскажу, при личной встрече. А в двух словах так: совершенное быдло, сатанеющее от вида крови и грезящее «красным орлом». Понятно?

Понятно. Куда уж понятней? Просто и выразительно.

— Понятно, — ответил я. — Скажите, Юрий, вы знаете настоящее имя этого бешеного братца и адрес?

— Конечно. Отчества и адреса, правда, не знаю, но имя, фамилию и телефон — знаю. Интересует?

— Очень.

— Дам… но после возвращения.

— То есть? Почему не сейчас?

— В домашнем компьютере у меня эта информация… из Атланты мне до него, Андрей, никак не дотянуться. А вернусь — пожалуйста.

— Когда вы собираетесь вернуться в Питер, Юрий? — спросил я. По закону подлости ответ должен быть типа: через месяц.

— Через неделю, — ответил Юрий. — А у вас что — горит?

— По правде сказать, здорово горит. Неделя — очень большой срок.

— Хреново. Я ведь живу один. Вам даже в квартиру не попасть без меня… Как же вам помочь-то?

Юрий Вермунд — «викинг» — бизнесмен — замолчал, а я подумал, что из-за океана, из Атланты, он действительно помочь нам не сможет. Неделя — это большой срок. Не месяц, но все равно — большой срок!

— Ладно, — сказал я. — Давайте попробуем по-другому. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать… ладушки?

— Ладушки, Андрей. Я постараюсь.

— Имя-то хоть помните? Русское, я имею в виду.

— Конечно… Олег его зовут. А вот фамилию — извините.

— Возраст?

— Семнадцать. Нет, сейчас, пожалуй, уже восемнадцать. Он говорил, что по Зодиаку — Водолей! То есть где-то январь-февраль, но без компьютера точную дату рождения не скажу.

— Хорошо. Где он, хотя бы приблизительно, живет?

— На проспекте Рационализаторов.

— Где-где? — едва не заорал я.

— На проспекте Рационализаторов…

Я как-то его подвозил, так высаживал именно там…

— А дом? Номер дома? — спросил я. — Не помните, хотя бы зрительно?

— Ну, Андрей, извините… Он ткнул пальцем: вот, мол, в том доме, брат Вермунд, я и живу. Но я, разумеется, особо не смотрел.

— Понятно, — сказал я. — А как хоть выглядит дом?

— Да они там все одинаковые — здоровые такие четырнадцатиэтажные коробки. На них даже смотреть скучно.

— Шестнадцатиэтажные, — поправил я.

— А может быть, и шестнадцати-, я же не считал, — согласился Юрий.

— Понял. А никаких особых примет у дома нет?

— Какие же у дома особые приметы? Так не бывает.

— Бывает… например, телефонная будка сбоку прилепилась. Или какой-нибудь фасонистый ларек… или напротив дома автобусная остановка… не помните?

— Автобусная остановка? Ларек? Нет, не помню… Постойте! Там перед домом — платная автостоянка. Подходит?

— Вполне, — сказал я. — Вполне. Уже, можно сказать, горячо.

— С вас, Андрей, приходится, — весело заметил Юрий.

— А как же! Наш разговор я оплачу.

— С вас приходится книжка с автографом, — сказал он и рассмеялся. — А разговор оплачивает фирма… чем-то еще могу быть полезен?

— Да, Юрий, можете… Описать Олега-Греттира можете?

— Конечно. Мы с ним одного роста, а у меня рост маленький — сто семьдесят три.

Греттир — довольно хлипкий юноша, не атлет… но когда заведется — зверь! Что дальше? Волосы длинные, до плеч, темные, одежда всегда черного цвета… кажется, все?

— А может быть, какие-то особые приметы? — с надеждой спросил я, хотя мне уже за глаза хватало того, что сказал Юрий.

— Да вроде бы нет… Ни шрамов, ни наколок я не видел.

— А манера говорить, двигаться? Привычки?

— Да вроде ничего особенного… Что касается «манеры говорить» — так он, скорее, молчун. Привычки? Довольно часто сплевывает.

— Кто у него родители? Братья-сестры? Приятели? — продолжал пытать бизнесмена-"викинга" я.

— Семья неполная — без отца. Отец, с его слов, военный… погиб в Афгане. Но это, может быть, ложь. Братьев-сестер нет. Приятелей тоже, кажется, нет. Учится в ПТУ на автослесаря, но об устройстве автомобиля имеет самое смутное представление. Вообще пацан довольно замкнутый и неискренний… Что еще я могу тебе сказать, Андрей?

— Оставь номер, по которому тебя можно найти в Штатах.

Записывай трубу…

После этого я записал номер «джиэсэмовской» трубы. От моего номера он отличался двумя последними цифрами… На этом мы попрощались.


***

После этого разговора мне было не уснуть.

Я взял лист бумаги и выписал все, что знаю про Греттира:

— ФИО: Олег??????;

— дата рождения: зима (январь? февраль?) 1983 года (нужно будет уточнить, в какие временные рамки укладывается Водолей);

— адрес: шестнадцатиэтажный дом рядом с автостоянкой на проспекте Рационализаторов;

— телефон -???;

— профессия: учащийся ПТУ по профессии «автослесарь» (под сомнением);

— состав семьи: мать. Отец — военнослужащий, погиб в Афгане (под сомнением), сестер-братьев нет;

— черты характера: агрессивен, скрытен, неискренен;

— приметы: рост 173, телосложение — хлипкое, волосы темные, до плеч, одежда черного цвета. Особых примет нет. Часто сплевывает.

Я перечитал то, что получилось. Мне стало ясно: бешеный Греттир уже фактически в наших руках. Даже если полностью отбросить сведения о семье, ПТУ, приметах и чертах характера — так, как будто мы их вовсе не знаем, — у нас все равно есть имя, почти точная дата рождения и почти точный адрес. Куда он теперь денется?

Я был изрядно возбужден, уснуть все равно не мог. Я должен сейчас же провести цабовскую {ЦАБ — Центральное адресное бюро. Раньше цабовская информация, которая содержит установочные сведения о гражданах, была обывателю недоступна. Нынче любой желающий может. приобрести «левые» базы данных за очень скромную сумму.} проверку. Я сел к компьютеру, ввел адрес. Адрес у меня сомнений не вызывал: проспект Рационализаторов, дом 46.

(Я отлично помнил, как мы вышли покурить на балкон тринадцатого этажа и «любовались» видом автостоянки.) С поиском квартиры было посложнее — в доме без малого восемьсот квартир. А проверять придется все! Вдруг январско-февральских Олегов 1983 года рождения окажется много? Или даже не много, а всего лишь двое?… В любом случае, придется проверить весь дом, вычислить всех подходящих нам Олегов, а уж потом из них выбирать Греттира.

Я положил руки на клавиатуру. Набрал адрес: проспект Рационализаторов, дом 46, квартира 1. Поехали!


***

— Обычное дело, — скажет мне завтра Зверев. — Знаю я эти левые базы данных!

Там опечаток — выше крыши. По этим базам вообще люди напрочь теряются… да и устаревают они быстро.

Ну спасибо, Зверев, объяснил. А то я сам не знаю, что базы данных и неполны, и неточны, и быстро устаревают. Люди рождаются, умирают, выходят замуж или разводятся. Меняют адрес или уезжают насовсем… В ЦАБ ГУВД эта информация отслеживается, и в банки вносятся соответствующие изменения… А кто сделает исправления на моей дискете?

Но этот разговор будет днем, а сейчас, в полночь, я сел за компьютер, полный надежды.


***

В общем, я «листал список» жильцов дома № 46 по проспекту Рационализаторов до утра. И не нашел ни одного подходящего Олега! Ни одного! Самые близкие нашему Греттиру по возрасту Олеги родились: один в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, другой — в тысяча девятьсот семьдесят пятом.

Один очень молод, другой откровенно стар…

Еще несколько Олегов отличались по годам и того больше.

Итак, я пролистал список, и Греттира там не нашел. Нельзя было исключить, что я ошибся, прозевал его в прямом и переносном смыслах — работал-то я ночью. Следовало прошерстить список второй раз, но я чувствовал, что сил не хватит. Часы показывали семь утра. Я выключил компьютер и лег спать.

В девять меня разбудил звонок Зверева.


***

К десяти я подтянулся к дому, в котором Вероника снимала жилье. «Нива» Зверева была уже там. Вся компания — Сашка и две проститутки — курили под козырьком возле подъезда блочной пятиэтажки.

— Здрасьте, — подошел я.

Обе путанки ответили:

— Здрасьте.

Вид у них без косметики был бледный, «нетоварный».

— Это — Лена, это — Маша, — представил мне проституток Зверев. — Они опознали Веронику.

— Деньги давай, — сказала та, которая Лена.

— Не гони волну, — ответил Зверев. — Получишь ты свои бабки, как только хозяйка сама опознает Веронику.

— Смотри, без кидалова, — забубнила Маша. Зубов у нее явно не хватало, и говорила она несколько невнятно. — Смотри, чтоб без кидалова… Встали, понимаешь, в такую рань. В такую рань и кошки не трахаются.

— Деньги будут, красавицы, — сказал я, вытащил бумажник, а из бумажника две стодолларовые купюры. У девиц на серых героиновых лицах появился интерес. Они были из дешевых, уличных, и сто баксов для таких — деньги. — Как только квартирная хозяйка опознает Веронику, вы получите свой гонорар.

— Без кидалова? — спросила Маша.

— Лишь бы опознала, сука слепая, — буркнула Лена.

Потом мы все вошли в подъезд. Квартира была на первом этаже… Маша нажала кнопку звонка. Зверев приготовил бутылку водки. Хозяйка, со слов проституток, была пьющей…

— Кто? — раздался голос из-за двери. Голос принадлежал пожилой женщине.

— Баба Нюра, открой. Это я, Ленка, подружка Веркина.

— Так говорю тебе: нет ее и нет. Все шляется…

— Да знаю я, что нет… убили Верку-то, — громко сказала Ленка, и Зверев дернул ее за рукав. — Журналисты вот к ней пришли.

— Журналисты? — удивленно спросила баба Нюра. — Какие такие журналисты? Как это Верку убили?

После этого дверь распахнулась. На пороге стояла бабка лет семидесяти, в халате и меховой безрукавке поверх халата.

Вопреки опасениям, баба Нюра опознала Веронику на фотке сразу.

— Ахти батюшки — Верка! — сказала она, всплеснув руками.

— Ну, — сказала мне победно Ленка, — слыхал? И выразительно щелкнула пальцами:

— Деньги давай.

Я вытащил две стохи и дал им. В прихожей двухкомнатной «хрущобы» звучали одновременно несколько голосов:

— Ахти батюшки! Убили Верку-то мою, — причитала баба Нюра.

— А не фальшивые? спрашивала Машка.

— Конечно, не фальшивые, — успокаивал ее Зверев. — Ты че? Ты думаешь — польские баксы? Дура ты деревенская — это хорошие баксы, настоящее турецкое качество.

Иди, милая, иди. Отдыхай перед сменой.

Машка зашипела. Я тоже посмотрел на Зверева зло — нашел время для шуток…


***

Я выпроводил девок. Зверев успокоил хозяйку. Сначала она не очень хотела с нами общаться. И это было ее гражданское право… мы же не милиция, нас можно запросто «послать». В этом наше существенное отличие от ментов. Второе отличие в том, что мы не обязаны соблюдать УПК… зато мы можем позволить себе элементарно заплатить носителям некоей информации. Так, как заплатили проституткам… так, как заплатили бабе Нюре за возможность провести беседу с ней и обыск в комнате, которую занимала Вероника. Расходы в нашем расследовании были «безвозвратными», так как расследование некоммерческое, а списать расходы совершенно не на что… Значит, опять придется «крутиться» и идти на заведомые финансовые нарушения.

…Бабку Нюру мы успокоили с помощью моего удостоверения, визитной карточки, рассказов о том, что я «тот самый» Серегин.

Но больше всего на бабу Нюру воздействовала бутылка «Петра Великого».

— Верка-то была, ох, девка непутевая, — сказала баба Нюра, когда помянула на пару со Зверевым Веронику. — Прости Господи, так говорить про покойницу… Трамваем, говоришь, еезадавило?

— Трамваем, баб Нюр, трамваем, — кивнул Сашка.

— Вот, вить, судьба — трамваем… Сама-то, вить, она тверская. В институт сюда приехала поступать.

— Поступила?

— Поступила… пиздой торговать. Я ей говорила: ты мне, Верка, сифилис в дом не принеси. Триппер мне в дом не принеси. А с ней какие разговоры? Не принесу, мол, баба Нюра.

— А гости у нее бывали?

— Бывали вон две прошмандовки — Ленка с Машкой.

— А мужики?

— А вот чего нет — того нет. Я ей сразу сказала: чтобы случек мне тут не устраивать.

Чтобы мужиков тут на хер не было.

— И что — не было?

— Не было. Душу вон — не бывало.

— А скажите, Анна Марковна, — спросил я. — Молодого человека по имени Олег… волосы у него темные до плеч… тоже никогда не бывало?

— Не было никакого волосатика! Ты наливай, Саша… он не пьет, так нам больше достанется.

— Верно, баба Нюра, — ответил, подмигивая нам, Зверев и налил водки в пузатые зеленые стопки. — Пусть они, дураки, трезвые остаются.

— Земля ей пухом.

— Да, чтобы ей лежалось спокойно, — поддакнул Зверев.

Не чокаясь, Сашка и баба Нюра выпили, закусили соленым огурцом. Лицо у старухи раскраснелось.

— Не было никакого волосатика, — повторила баба Нюра.

— Понятно. А можно, Анна Марковна, мы посмотрим вещи покойницы? — спросил я.

— Зачем? — насторожилась она.

— Надо, баба Нюра, — сказал Сашка.

— Не, надо властям сообщить… куда надо.

— Да брось, баба Нюра. Мы сами сообщим.

— Не разрешу в моем доме незаконный обыск проводить, — сказала хозяйка фразу, от которой Зверев чуть не подавился огурцом.

Мы с Сашкой изумленно переглянулись.

— А мы вам денег дадим, — сказал я.

— Сколько?

— А сколько у вас пенсия?

— Две тыщи, — соврала баба Нюра.

— Две тыщи дам.

— Тогда разрешу.


***

Комната, которую занимала Вероника, была площадью метров десять с видом на помойку. В комнате было чисто и прибрано, что для наркомана не характерно… видимо, убиралась баба Нюра. Почти сразу в глаза бросился конверт. Питерский адрес Вероники был написан черной шариковой ручкой.

Письмо пришло из поселка Горушка Тверской области от Пастуховой Зинаиды Дмитриевны. Я посмотрел на дату отправления… когда Зинаида отправила письмо, Вероники (Вера на конверте) уже не было в живых.

Вскрывать письмо мы не стали — оставили убойщикам.

— Ты, Андрюха, кстати, позвони этому Гоше, — сказал Зверев. — Пусть оперок реабилитируется перед Крыловым. Отчитается, что установил терпилу. Сразу авторитет заработает.

Я Гоше звонить не стал. Я позвонил Завгородней — из ее уст подарок будет еще слаще.

Мы с Сашкой надели резиновые перчатки и приступили к работе. Нашли шприц и ложку с изогнутой ручкой — все как положено, без неожиданностей. Нашли паспорт: Пастухова Вера Петровна, 1984 года рождения. Господи, ей всего-то еще семнадцать!

Даже семнадцати нет — до дня рождения оставалось три дня… Письмо, видимо, и прислали, чтобы поздравить с днем рождения. Я снова взял конверт в руки — конверт был твердый. Скорее всего в нем открытка.

Не знаю, что меня дернуло, но я вскрыл конверт, тряхнул над столом. Выпала открытка с наивными васильками и сторублевая купюра.

«Милая моя доченька! Поздравляю тебя с Днем Рождения, желаю крепкого здоровья, счастья и успехов в учебе…»

Я закрыл глаза и стиснул зубы.

— Ты что? — сказал Зверев.

Я протянул ему открытку. Сашка прочитал. В отличие от меня он прочитал текст до самого конца. Сашка читал, и лицо у него менялось.

— Ну, сука, — сказал Зверев. — Я до тебя доберусь.


***

Едва мы закончили с обыском, появился опер Гоша, оповещенный Светкой.

— Ну что. Обыск проводили? — с порога спросил он.

— Ты что, Гоша? — удивился я. — Какой обыск? Обыск мы не имеем права проводить, незаконно это.

— А что здесь делаете?

— А вот, Анна Марковна комнату сдает.

Мы заехали посмотреть, у нас сотруднику жить негде, хотим снять. Верно, Анна Марковна?

Баба Нюра икнула и сказала Гоше:

— Ты кто такой? Ты чего к хорошим людям цепляешься, маломерок очкастый? Я вот щас околоточного позову!


***

Обыск дал нам записную книжку. Конечно, книжку мы оставили «убойщикам». Но все записи для себя переписали. Гоша остался в адресе — работать с хозяйкой и ждать своих коллег, а мы ушли. Нас «грели» телефоны из записной книжки.

Нас здорово грели телефоны. Короткое совещание мы провели тут же, в машине.

— Списочек-то не особо богатый, — сказал, обдавая меня запахом водки, Зверев.

Список действительно был невелик: полтора десятка телефонов и два пейджера.

Пейджеры и четыре телефона были либо полностью анонимными, либо обозначены одной буквой. Принадлежали, скорее всего, сутенерам или барыгам, у которых Вера Пастухова покупала отраву.

— Эти телефоны, — сказал Зверев, — главный наш шанс. Но может оказаться пустышкой…

— Может, — согласился я и рассказал об Олеге-Греттире. Мои коллеги оживились и укорили: что же ты молчал? Тогда я рассказал о своей пробивке адресов. О том, что по информации Вермунда я Греттира найти не смог.

— Обычное дело, отозвался Зверев. — Знаю я эти левые базы данных…

Там опечаток выше крыши. Он может быть зарегистрирован по другому адресу. Но если только это он — деться ему некуда.

Найдем.

Мы помолчали.

— А если не он убил Пастухову? — спросил вдруг Зверев.

— Он!… Чего это не он? — убежденно возразил я.

— Хлипковат он, — ответил Сашка. — Как это он, хлипковатый, сломал ей ребра? Руками ломал?

Зверев на секунду-другую задумался, а потом сказал:

— Позвоню-ка я знакомому эксперту, — и тут же набрал номер.

Эксперт Сашкиному звонку не шибко обрадовался и ответил, что «вопрос, извините, дурацкий». Даже самый тупой студент медицинского вуза его бы не задал… вы хоть раз в жизни рассматривали строение скелета человеческого тела? Сашка сказал: нет, и эксперт прочитал ему лекцию. Он начал с того, что слово «скелет» происходит от греческого «skeletos», что означает «высохший»… минуты полторы гнал пургу. И это по сотовому!

— Ну, теперь вам понятно? — спросил эксперт, когда закончил просвещать Сашку.

— Нет, — ответил Сашка.

— Не мог ваш Потрошитель руками ребра сломать… не мог. Он их ножом разделывал!

Вот так! Ножом. Тупым и длинным. Романтик Греттир со взором горящим «разделывал» тело Веры Пастуховой тупым и длинным ножом…

— Похоже, все-таки он, Олег-Греттир, — сказал Зверев.

Я кивнул молча: похоже, действительно он. Вот только где он?

— Посмотри, — сказал Сашка, — нет ли телефончика, обозначенного именем Олег или буквой "О"? Или "Г"?

Такого телефона в записной книжке Веры-Вероники не было. Зато он был в компьютере Юрия-Вермунда. Но самого Вермунда отделяли от нас тысячи километров расстояния и неделя по времени. Неделя — это очень большой срок.

— Ладно, — сказал Зверев. — В любом случае нечего гадать. Нужно пробивать эти телефоны. Я поеду в контору, а ты, Андрюха, давай-ка езжай домой и поспи часа три… на тебе же лица нет.

Я согласился.


***

Я согласился, но уговорил Сашку, что сам заброшу его в Агентство — незачем ему с таким «выхлопом» за руль садиться. Забросил Сашку и поехал домой… но приехал почему-то на проспект Рационализаторов.

Я не знаю — видит Бог, я не знаю, — как я оказался там, но через двадцать минут я припарковал свой «джип» у проклятой шестнадцатиэтажки с автостоянкой. Я сидел в машине и курил, глядя на бесконечный фасад с окнами, спутниковыми тарелками, балконами и лоджиями. В этом доме живут две с половиной тысячи человек… и один зверь по кличке Греттир, которого не знает мой компьютер. Компьютеру совершенно безразлично, про что его спрашивают: про человека, зверя или про столб. Если он знает, где находится искомое, он дает ответ. Мой компьютер не знает, где живет Греттир. И ему — компьютеру — все равно. А мне нет! Мне — нет! Мне не все равно… «Ну, сука, — сказал Зверев, — я тебя достану!»

«Дорогая моя доченька! Поздравляю тебя с Днем Рождения, желаю крепкого здоровья», — написала дочке Зинаида Дмитриевна Пастухова… В это время Вера уже лежала в морге.

Я достану тебя, Греттир. Я обязательно тебя достану! Я выключил «дворники», которые качались перед глазами и гипнотизировали, гипнотизировали… я выключил «дворники», сунул в переполненную пепельницу сигарету и вышел из машины.

Шестнадцатиэтажная громадина высилась бетонной стеной, давила. Я поднял голову, посмотрел на лестничный балкон тринадцатого этажа… там сидел на перилах красный орел!

Я тряхнул головой — и красный орел исчез. Может быть, прав Сашка, и мне лучше поехать поспать? Я еще раз тряхнул головой и пошел к двери подъезда.

…В пустом подъезде мои шаги звучали бетонно-гулко. Лифт… кнопка «13». Я вышел, двери лифта съехались, сомкнулись.

Знакомый лабиринт тупичков. Глазки. Дверь на лестницу с матовым армированным стеклом. Я повернул ручку и вышел в пространство с задавленным эхом… «Ага, — сказал Сашка, — вот оно!» И мы увидели пятна крови на полу и на стене.

Теперь пятен не было. «Наконец-то смыли», — подумал я… Но голос Зверева произнес: «А кому это надо?» Я внимательно присмотрелся и понял, что пол и стены не мыли… Ошибся этажом? Да, похоже так.

Я вернулся на площадку… и увидел черные цифры «13», сделанные по трафарету.

Значит, я ошибся подъездом. Чертыхнувшись, я снова сел в лифт и поехал вниз. На десятом этаже лифт остановился, и в него вошел… парень с длинными черными волосами.


***

…вошел парень с длинными черными, до плеч, волосами. Я стиснул зубы. Я стал смотреть мимо него, в стену. Вот мы и встретились, берсерк. Вот мы и встретились, викинг Греттир. Интересно, свой тупой нож ты носишь с собой?

Впрочем, это не имеет значения. Я возьму тебя, даже если у тебя три острых ножа.

На шестом этаже лифт снова остановился, и в него вошла женщина.

— Здрасьте, — сказал Греттир картаво.

— Здравствуй, Витя, — ответила она и с подозрением посмотрела на меня. Мне стало жарко. — Здравствуй, Витя… как твоя сестренка — выздоровела?

— Ага, выздоровела.

Я отвернулся к стене. Может, прав Сашка, и мне следует элементарно выспаться?


***

Из подъезда мы вышли втроем. Женщина еще раз с подозрением посмотрела на меня…

Я остановился, закурил и подождал, пока они уйдут. Потом посмотрел на табличку с номером подъезда… И тут все понял!

Я враз осознал свою ошибку. Почти бегом я бросился к торцу дома и посмотрел на номер — 74! Дом 74, а не 46! На проспекте Рационализаторов оказалось два шестнадцатиэтажных дома с автостоянкой перед фасадом! А может — три? А может — пять?

Я сел в «джип», выехал на проспект и медленно проехал его до конца. Потом обратно. Домов-близнецов со стоянками перед фасадом оказалось три. Три, а не один.

На миг я ощутил себя то ли Мягковым из «Иронии судьбы», то ли Ришаром из «Рассеянного»… то ли не выспавшимся Обнорским из Агентства «Золотая пуля». Я рассмеялся.

Выглянуло из-за туч солнце, заиграла красным осинка на пустыре.

…Интересно, как бы я потом оправдывался, если бы притащил в РУВД этого длинноволосого Витю?

Я достал из кармана трубу, намереваясь позвонить в Агентство, порадовать ребят. Но телефон зазвонил сам.

— Але.

— Андрей? — спросил голос Харольда.

— Я, Харольд, я… спасибо тебе и Юрию за помощь.

— Да мы, собственно, еще ничем и не помогли. Но теперь кое-что подскажем.

— А что именно?

— Записывай телефон Греттира…

— А как ты его нашел?

— Очень просто — обзвонил ребят. Выяснил, что Греттир, оказывается, перекинулся к «берсеркам». Но даже эти… э-э… отмороженные его выгнали. Потом я позвонил вождю «берсерков», и мне дали его телефон.

— Диктуй, — сказал я.

Харольд продиктовал номер. Я откинулся в кресле и стал смотреть, как трепещут листья на осине.

— Кстати, у него теперь есть какой-то тесак. И вроде бы он всегда носит его с собой.

— Я знаю, — ответил я.


***

Спустя две минуты позвонил Зверев.

— Андрюха, — сказал он, — ты где?

— На Рационализаторов.

— Ага… а я думал, ты спишь.

— А если думал, что я сплю, зачем будишь?

Так ты же не спишь, — ответил Сашка.

— Логично, — согласился я. — Ну, что у тебя?

— Я его вычислил.

— Как?

— В записной книжке Пастуховой был телефончик какого-то Алика.

— Алика?

— Алика, Алика… телефончик установлен в доме 68 по проспекту Рационализаторов, квартира 617. А прописаны там Шварц Елена Константиновна 1960 года издания и Шварц Олег Владимирович… родился 30 января 1983 года — Водолей!

— Отлично, — сказал я. — А номер телефона 520-… -…?

— А ты откуда знаешь? — удивился Сашка.

— Птичка на хвосте принесла… «Красный орел» называется.

— Ага… понял, — сказал Зверев так, что было ясно: ничего не понял.

— Подъезжай сюда. Я буду ждать.

— Через двадцать минут буду, встречай.

Я подъехал к дому номер 68 (шестнадцатиэтажка, перед фасадом — стоянка, обнесенная сеткой «рабица»), нашел подъезд с квартирой 617 и стал ждать… Лишь бы только не уснуть.

Через двадцать семь минут на «частнике» подъехал Сашка.


***

Небо опять нахмурилось, с севера надвигалась большая черная туча. Я набрал номер Олега-Греттира. Отозвался ломающийся юношеский басок. Я спросил Елену Константиновну, он равнодушно ответил, что «матери нет» и положил трубку. Не спросил ни кто спрашивает, ни что передать… «Матери нет».

В фильмах или книжках извергам любят задавать вопрос: да есть ли у тебя мать? Или: да женщина ли тебя родила?

Женщина, господа, женщина… Всех нас на свет рожали женщины. Но почему-то из маленьких, беззащитных, беззубых детенышей иногда вырастают волки, не знающие никакой жалости. «Матери нет», — сказал Греттир.

— Ну, что будем делать? — спросил я.

— Можно позвонить Гоше, — сказал Зверев. — Или в РУВД. Тут рядом, пятьсот метров, они через три минуты приедут.

— Нет, — сказал я. — Я хочу ему в глаза посмотреть.

Зверев выщелкнул в окно сигарету и зло бросил:

— Может, интервью у него возьмешь?

Я ничего Сашке не сказал. Я помнил, что однажды его оперская судьба пересеклась с насильником-сатанистом {События описаны в романе А. Константинова и А. Новикова «Мент».}. Я промолчал. Мы сидели в машине перед фасадом шестнадцатиэтажного муравейника, с севера надвигалась туча.

— А все-таки жалко, что отменили расстрел, — сказал Зверев.

Мы вышли из машины и двинулись к подъезду. Туча с севера накрыла полнеба.

Квартира №617 оказалась… на тринадцатом этаже. Стальная дверь, глазок, тишина.

— Ну? — спросил я, глядя на Сашку.

Он не сказал ничего, только пожал плечами… Все уже было решено.

Я достал трубу и вызвал Греттира.

— Але, — сказал он невнятно. Кажется, он что-то жевал. — Але… кто это?

— Это «красный орел», Греттир. Не узнал?

В трубке стало тихо. Очень тихо. Матовое стекло двери, ведущей на лестницу, потемнело, послышался шум дождя.

— Кто это? Кто? Какой орел?

— Тебя вычислили, Греттир… через двадцать минут за тобой придут, — сказал я и выключил трубу.

С лестничного балкона донесся жесткий жестяной звук.

— Град, — сказал Зверев.

На улице завыла сигнализация одной машины, потом другой. Заморгала лампа дневного света на потолке.

Дверь квартиры 617 открылась минуты через три. Мы этого не видели, мы разместились так, чтобы не попасть в поле зрения панорамного глазка… Дверь открылась очень осторожно, медленно. Потом щелкнул замок.

Сквозь грохот града с дождем его почти не было слышно. Но все чувства у нас были обострены, и мы услышали.

Я осторожно выглянул из-за угла и увидел тщедушную фигурку в черном… Лампа мигала часто-часто, и фигура двигалась «покадрово»… В правой руке Греттира был тесак.

Длинный — сантиметров тридцать или больше. Греттир шел медленно. «Дорогая моя доченька, поздравляю тебя с Днем Рождения…»

Я сделал шаг из-за стены и тихо-тихо позвал:

— Греттир!

Я позвал его очень тихо, но он услышал.

Он обернулся, и глаза наши встретились…

«Может, интервью у него возьмешь?» — спросил Зверев.

— Эй, Олег, — позвал его Сашка с другой стороны.

Греттир быстро обернулся. Моргала лампа, грохотал град. «Скоро, — подумал я, — листья облетят, станет голо и неуютно…»

— У-у-у-у, — завыл Греттир и бросился на Зверева.

Сашка легко поймал руку с ножом, развернул убийцу и швырнул его лицом в стену.

Нож крутился на линолеумном полу и вращение его замедлялось, замедлялось, замедлялось… Клинок ножа был широким, толстым. Режущая кромка сверкала полоской свежей заточки. К своему новому прилету «красный орел» заточил клюв как надо…

Греттир стоял на четвереньках и тихонечко выл. С лица капала кровь. Зверев подошел и отвел назад ногу, как футболист для удара.

— Саша! — крикнул я.

Сашка остановился, обмяк вдруг… остановилось вращение тесака на полу. Зверев махнул рукой, отошел к стене и сел на корточки. Вытащил сигареты, пальцы у него дрожали. А может, так казалось из-за мигания лампы.

— Вставай, сука, — сказал Зверев, доставая наручники.

Греттир стоял раком, выл. Свисали, закрывая лицо, черные волосы, капала на линолеум кровь. Мигала лампа, кровь на желтом линолеуме казалась черной.

— Вставай, сука, — повторил Сашка.

Греттир лег на пол, прижался, заскулил сильнее.

— Вставай!

Остро заточенный тесак с медным упором для руки и темной деревянной рукояткой лежал на бетонном полу.

— Не бейте! — закричал вдруг Греттир.

Я понял, что чудовищно хочу спать.


***

Потом приехали милиционеры из Красноармейского РУВД. И, кажется, прокурорские… Не знаю, не помню. Было много людей и в форме, и в штатском. Высыпали на лестницу соседи. Кто-то говорил страстно, что «Олежек — хороший мальчик. Я его с малолетства помню». «Все они хорошие, — бубнил другой голос, — вон с каким ножичком „хороший мальчик“ гуляет». «Елена-то Константиновна одна его растила, на трех работах всю жизнь».

Впрочем, все это я помню плохо. Голоса сливались, а веки закрывались сами собой…

Мигала чертова лампа под потолком.

Греттира забрали, и нас с Сашкой Зверевым тоже пригласили в РУВД. Домой меня отвез опер Гоша. Сам бы я, скорее всего, не доехал. Я засыпал.


***

Вот, собственно, и все… Нет, не все.

Я проспал часов двадцать и проснулся с таким ощущением, какое бывает лишь при тяжелом похмелье. Худо мне было… А ведь когда успешно заканчиваешь какое-нибудь серьезное дело, появляется чувство удовлетворения. У меня никакого чувства удовлетворения не было… не было — и все тут.

Я встал, походил по квартире, посмотрел в зеркало на свое небритое лицо… дал совершенно незаслуженный щелбан Дзаошеню.

За окном было светло, по-сентябрьски прозрачно. Ветер гнал сбитые вчерашним градом листья. Я включил телевизор, там говорили о Великой Американской Трагедии.

Президент Буш с туповатым фейсом фермера из глубинки толковал о Возмездии.

— Нет никакого Возмездия, — подумал я вслух. — Нет и быть не может. Есть только наши представления о нем.

Я выключил телевизор, включил кофеварку и стал бриться.


***

В приемной Агентства меня ждала Светлана Аристарховна Завгородняя. Светка была в строгом костюме, без всяких декольте или расстегнутых до пупа пуговиц.

— Ты ко мне, дитятко?

— К вам, Андрей Викторович… Разрешите?

— Заходи.

Мы прошли в кабинет.

— Андрей…

— Что?

— Андрей, я хотела спросить: кто будет готовить материал про «красного орла»?

Я закурил, прищурился и посмотрел на Светку сквозь дым:

— А как ты сама думаешь?

— Уеду! — сказала Светка. — Уеду к чертовой матери.

— В Париж?

— В Петровку уеду.

— Валяй, только сначала сделаешь мне материал про «красного орла».

— Андрей Викторович! Правда?

— Срок — три дня.

— Да я…

— Консультанты — Зверев и, разумеется, Гоша… Иди, Светлана Аристарховна, трудись.

Светка встала, одернула пиджак. Я подумал, что сейчас она по-военному скажет:

«Есть». Но она не сказала. Когда она была уже в дверях, я добавил:

— А книжки, Завгородняя, нужно читать.

И она сказала:

— Есть!

А я сел на подоконник и стал смотреть на желтый вальсочек листьев и черный строй суворовских шинелей. Потом пришел Соболин и сказал, что пресс-центр ГУВД распространил сообщение: в результате блестящей оперативной разработки сотрудниками Красноармейского РУВД задержан преступник, подозреваемый в совершении зверского убийства женщины… вот так.

Потом позвонил полковник Крылов. Наговорил мне комплиментов. Я ответил: «Пустое… всегда рады помочь».

— Надо бы встретиться, Андрей Викторович, — сказал он. — Обговорить некоторые нюансы… во избежание разногласий. Вы можете к нам заскочить?

Я ответил, что пришлю своего лучшего сотрудника — репортера Светлану Завгороднюю.

— Знаю, знаю, — оживился Крылов. — Весьма… э-э… перспективная особа. Присылайте.

Потом позвонил Харольд. Спросил:

— Как дела? Как Греттир?

Я ответил:

— Да, Греттир.

Харольд помрачнел. Я не мог этого видеть, но я почувствовал, как он помрачнел.

— Не бери в голову, — сказал я. — Твоей вины тут нет. Даже кадровики ГУВД, у которых очень широкие возможности, не всегда умеют вовремя вычислить негодяя…

Навряд ли я его успокоил. Мы поговорили еще немного, договорились встретиться как-нибудь, попить кофейку и потолковать.

А еще попросил передать огромную благодарность Юрию-Вермунду и… привет коту.

— Передам, — пообещал он, непонятно кого имея в виду: Юрия или кота? Или их обоих…

Я положил трубку. А ветер за окном все гнал листья и усатый прапорщик что-то втолковывал черному строю суворовцев.


Оглавление

  • ДЕЛО О БЕГЛОМ ГУСАРЕ
  • ДЕЛО О КРУЖЕВНОМ ВОРОТНИЧКЕ
  • ДЕЛО О КАЗНЕННЫХ БОМЖАХ
  • ДЕЛО О КРЫМСКОЙ ТЕТЕ
  • ДЕЛО О РОКОВОМ СХОДСТВЕ
  • ДЕЛО О «КРАСНОМ ОРЛЕ»