КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Порода убийц [Джон Коннолли] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джон Коннолли Порода убийц

Пролог

Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. Он прячет в себе пустоту.

Истина природы, полагал Демокрит, лежит в глубоких пещерах мироздания. Стабильность того, что мы видим и чувствуем у себя под ногами, — это всего лишь иллюзия, потому что жизнь сама по себе не то, что кажется на первый взгляд. В глубинах бытия расщелины и тупики с затхлым воздухом, который никогда не вырвется на поверхность. Темные холодные реки, не обозначенные ни на одной карте, текут среди вековых наростов куда-то еще глубже. Это место представляет собой лабиринт из бесконечных пещер, каменистых водопадов, кристаллических образований и промерзших колонн, где история становится будущим, а былое — настоящим. Ведь в абсолютной темноте время не имеет никакого значения.

Настоящее грубо наслаивается на прошлое, при этом не всегда в полной мере следуя устоявшимся связям между событиями. То, что падает вниз и умирает, разлагается, создавая новые пласты и тем самым выстраивая еще одну тонкую границу, скрывающую то, что находится под ней. Новые миры основываются на останках старых. День за днем, год за годом, век за веком пласты продолжают накапливаться, преумножая несовершенство. Прошлое никогда не отмирает окончательно. Оно всегда находится где-то там, под поверхностью, и мы все периодически о него спотыкаемся, когда предаемся воспоминаниям. Перед нашим мысленным взором проплывают бывшие возлюбленные, потерянные дети, покойные родители, моменты, когда нам, пусть ненадолго, удавалось уловить ускользающую красоту мира. Мы всегда держим эти воспоминания под рукой, чтобы суметь легко найти их, когда нам это необходимо.

Но иногда нам не приходится выбирать: фрагменты настоящего отходят на второй план, и тогда прошлое становится уязвимым. После этого мы уже не можем воспринимать мир по-старому. В свете новых открытий нам приходится производить переоценку того, во что мы раньше верили. Истина обнаруживается тогда, когда мы делаем неверный шаг и чувствуем, как нечто у нас под ногами отзывается неправильно. Это прошлое вырывается наружу потоком раскаленной лавы, и на пути ее следования жизни превращаются в пепел.

Мир похож на пчелиный улей с сотами. Наши действия отдаются эхом в его глубинах.

Здесь, внизу, течет темная жизнь: микроорганизмы, черпающие энергию из гумуса, более древние, чем первые растительные клетки, принесшие в мир цвет. Каждая лужица полна ими, каждая шахта, каждый ледник. Они существуют и погибают неувиденными.

Но есть и другие живые организмы — существа, которым знаком только голод, которые способны лишь охотиться и убивать. Они непрерывно движутся своими потаенными тропами, щелкая челюстями в кромешной ночи. Они выбираются на поверхность, только если их вынуждают, и тогда все живое разбегается у них на пути.

Теперь они пришли за доктором Бэк.

Шестидесятилетняя Элисон Бэк занималась абортами с 1974 года, начав практиковать искусственное прерывание беременности сразу после дела «Ро против Уэйд». Еще в молодости она присоединилась к движению «Желанные дети», возникшему после эпидемии краснухи в начале шестидесятых, когда тысячи американок рожали младенцев с серьезными патологиями. Позже доктор Бэк открыто состояла в организации «Сегодня» и Национальной ассоциации за аннулирование Закона об абортах, вместе со своими единомышленниками добившись его отмены. Это позволило ей открыть собственную клинику в Миннеаполисе. С тех пор Элисон неоднократно бросала вызов организации «За спасение нерожденных» Джозефа Шилдера, его адвокатам и мафиозным структурам, стоящим за ним; решительно противостояла с Рэндалу Тьери, когда участники движения «Спасем от абортов» пытались блокировать ее клинику в 1989. Она боролась с поправкой Хайда, согласно которой сокращалось финансирование медицинских услуг по разделу «аборты», и плакала, когда ярый противник абортов Эверет Куп стал главным хирургом США. Трижды активисты из числа противников абортов проносили масляную кислоту в клинику, так что приходилось приостанавливать работу на несколько дней — пока ядовитые пары не выветрятся. Шины ее автомобиля прокалывали столько раз, что она сбилась со счета, и только специальное стекло в окне клиники задержало самодельное поджигающее устройство, сделанное из огнетушителя, и спасло все здание от пожара.

Но в последние годы напряжение, связанное с ее профессией, стало сказываться: Элисон как-то резко сдала и постарела. На протяжении почти тридцати лет ее окружало крайне мало мужчин, с которыми ей было приятно находиться рядом. Дэвид был лучшим из них, и она вышла за него, и любила его, но Дэвида уже не было. Элисон была с ним до последнего и до сих пор хранила рубашку, снятую с его остывшего тела; пятна крови расплывались на ней, как тени темных облаков. Другие мужчины находили множество поводов, чтобы расстаться с этой незаурядной женщиной, но главной причиной оставался страх: Элисон Бэк преследовали несчастья. Каждый день она просыпалась с сознанием того, что существуют люди, которые предпочли бы видеть ее скорее мертвой, нежели продолжающей свою работу. Немногие хотели быть рядом с такой женщиной.

Она знала статистику наизусть. За последний год было зарегистрировано двадцать семь фактов жестокого насилия против американских клиник, занимающихся абортами; двое докторов погибли. Семь специалистов и ассистентов были убиты в предыдущие пять лет, и многие другие были ранены при террористических актах. Элисон знала обо всем этом так хорошо, потому что более двадцати лет документировала случаи насилия, устанавливала связи между этими инцидентами. Это было единственной возможностью отвлечься после потери Дэвида. Исследование стало серьезным аргументом, когда группа врачей, занимающихся абортами, обратилась к закону о вымогательстве, связывая повсеместное закрытие клиник с заговором, охватывающим всю страну. Это была победа, которая далась тяжело.

Но постепенно другой, менее четкий рисунок всплывал в памяти: отголоски имен, одиноким эхом блуждающие в коридорах времени, неясные образы тех, кто пал жертвой насилия. Совпадения можно было установить едва ли в десятке случаев, но, тем не менее, они были очевидными. Она была уверена в этом, и другие ее поддерживали. Все вместе они ближе и ближе подходили к истине.

Но порой нет ничего опаснее поисков истины.

В доме у Элисон Бэк была установлена сигнализация, напрямую связанная с частной охранной фирмой, а двое вооруженных охранников всегда дежурили в клинике. В платяном шкафу ее спальни хранился пуленепробиваемый жилет, который она, несмотря на все неудобства, надевала, когда ехала в клинику. Точно такой жилет висел и у нее в кабинете. Красный «порше» был ее единственной отдушиной: Элисон коллекционировала талоны за превышение скорости, как другие коллекционируют марки.

Консерватор в одежде, она обычно носила расстегнутый жакет до середины бедра и брюки либо с коричневым, либо с черным поясом, в зависимости от цвета ее костюма. На поясе висела кобура с пятизарядным револьвером, рассчитанным на патроны калибра 40 мм (одно время она ходила с шестизарядным, но иногда он застревал в складках одежды). Укороченная рукоятка этого грозного оружия идеально ложилась в ее маленькую руку: Элисон была хрупкой женщиной ростом чуть выше 160 сантиметров. Но на стрельбище она могла поразить мишень, находящуюся на расстоянии десяти метров, пять раз в течение менее чем десяти секунд.

В ее дамской сумочке лежали газовый баллончик и электрошок, способный пропустить через человека разряд напряжением до 20 000 вольт. Хотя ей не доводилось в ярости стрелять из пистолета, баллончиком однажды пришлось воспользоваться. Это случилось, когда какой-то противник абортов попытался проникнуть в ее дом. Позже она вспоминала с некоторым стыдом, что чувствовала себя чертовски хорошо, когда опрыскивала его из баллончика. Доктор Бэк выбрала свой жизненный путь сама, но страх и гнев, ненависть и враждебность тех, кто презирал ее и ненавидел, оставили отпечаток в ее душе, который она пыталась скрыть. В тот ноябрьский вечер, когда Элисон держала в руках баллончик, а низкорослый бородатый мужчина корчился от рези в глазах у нее в гостиной, все ее внутреннее напряжение вышло наружу. Стоило только нажать на кнопку распылителя.

Элисон Бэк была известной в обществе фигурой. Дважды в месяц она покидала свой дом на тихой улице Миннеаполиса, чтобы съездить в собственную клинику в Сиукс-Фоллс (Южная Дакота). Она регулярно появлялась на местном телевидении, противостоя тому, что понимала как «постепенную утрату женщинами права выбора». Клиники закрываются, и уже в 83 процентах американских округов нет учреждений, занимающихся абортами, говорила она, выступая по NBC на прошлой неделе. Тридцать шесть конгрессменов, двенадцать сенаторов и четыре губернатора открыто выступили против нее. Между тем Римская католическая церковь стала крупнейшей организацией, предоставляющей медицинские услуги в Америке, и такие вещи, как аборт, стерилизация, контроль над рождаемостью, искусственное оплодотворение, стали труднодоступными.

Встретившись со сладкоречивой девушкой из миннесотской организации «Право на жизнь», которая посвящала большую часть свободного времени просмотру женских журналов на тему здоровья, Элисон начала тяготиться собственной резкостью и нетерпимостью, ощутив, что времена изменились, а она только сейчас это заметила.

Но нечто другое пугало ее. Она вновь видела его, странного рыжеволосого человека, и знала, что он хочет причинить зло ей и не только ей.

— Но они не могли узнать, — пытался ее переубедить Мерсье. — Мы пока ничего против них не предпринимали.

— Говорю тебе, они знают. Я видела его и...

— Да?

— Я кое-что нашла у себя в машине сегодня утром.

— И что же?

— Кожу. Паучью кожу.

Пауки растут, сбрасывая свой прежний экзоскелет и заменяя его более свободным покровом, — процесс, известный как линька. Сброшенная «кожа», или exuvium, которую Элисон Бэк нашла на пассажирском сидении своей машины, принадлежала декоративному тарантулу из Шри-Ланки Poecilotheria fasciata, красиво окрашенному, но темпераментному арахниду. Его тельце около двух дюймов длиной было покрыто серо-черно-кремовым узором, сам же паук вместе с лапками имел в диаметре четыре дюйма. Элисон была напугана, и страх не отпустил ее, даже когда она обнаружила, что рядом с ней лишь пустая оболочка.

Мерсье какое-то время молчал, а потом посоветовал ей уехать на какое-то время, пообещав предупредить их товарищей, чтобы они были осторожны.

Так Элисон Бэк решила взять отпуск впервые почти за два года. Она собралась съездить в Монтану, чтобы навестить старую подругу по колледжу в Бозмане. Оттуда они планировали отправиться в Национальный парк Гласьер, если по дорогам можно будет проехать: стоял апрель, и снег мог еще не растаять.

Когда пунктуальная Элисон не приехала в воскресенье вечером, как обещала, ее подруга начала беспокоиться. А когда к середине вечера понедельника от нее все еще не было никаких вестей, женщина позвонила в штаб полиции Миннеаполиса. Двоим патрульным, Эймсу и Фрайну, знающим Элисон по прошлым инцидентам, было поручено проверить ее дом на 26-й Западной улице, 604.

На звонок в дверь никто не ответил, а въезд в гараж был закрыт. Эймс приложил руки к окну и принялся всматриваться внутрь дома. В дверном проеме, ведущем на кухню, стояли два чемодана, а кухонная табуретка лежала опрокинутой на полу. Секундой позже Эймс натянул перчатки, разбил боковое окно и вошел в дом с пистолетом наготове. Фрайн обошел дом сзади и проник внутрь через черный ход. Дом представлял собой маленькое двухэтажное строение, так что полицейским не понадобилось много времени, чтобы убедиться в том, что он пуст. Сквозь матовое стекло двери, ведущий из кухни в гараж, были отчетливо видны очертания красного «порше» Элисон Бэк.

Эймс глубоко вдохнул и открыл дверь.

В гараже было темно. Он вытащил фонарь, прикрепленный к поясу, и включил его. В первое мгновение, когда луч света пронзил темноту, полицейский не был уверен в том, что увидел. Поначалу ему показалось, будто ветровое стекло разбито: тонкие линии расходились по нему во всех направлениях. Расходились они от точек неправильной формы, напоминающих пулевые отверстия. Когда Эймс подошел ближе к водительской двери, он подумал, что машину каким-то образом наполнили сахарной ватой, потому что стекла изнутри были покрыты чем-то белым и мягким. И, только, когда он направил луч фонаря прямо на ветровое стекло и нечто стремительное и коричневое пронеслось по стеклу, он понял, в чем дело.

Это была паутина, серебрящаяся в свете фонаря. За ее завесой виднелся темный силуэт на водительском сидении.

— Доктор Бэк, — позвал он.

Он взялся за ручку двери рукой в перчатке и потянул ее на себя.

Послышался звук отрывающейся клейкой ленты, и шелковые нити разметались по воздуху, когда дверь открылась. Что-то упало Эймсу на ногу с едва различимым звуком. Опустив глаза, он увидел, как маленький коричневый паук ползет по бетонному полу к его правой ноге. Это была отбившаяся от остальных особь в полдюйма длиной с темной выемкой на спине. Инстинктивно Эймс поднял ногу в окованном железом ботинке и наступил на паука. На какой-то момент он задумался, можно ли было расценить его действие как уничтожение улики, но все сомнения отпали, когда он заглянул в салон. С тем же успехом можно было украсть песчинку с пляжа или каплю воды из океана.

Элисон Бэк была раздета до белья и привязана к водительскому сидению. Ее голову примотали к спинке серой изолентой. Лицо ее было раздуто до неузнаваемости, тело покрыто пятнами разложения, а в области шеи виднелся аккуратный квадрат красной плоти там, где был срезан верхний покров кожи. Телесные повреждения были скрыты фрагментами паутины, словно вуалью; лицо почти закрыто белыми нитями. Вокруг умершей бегали на изогнутых ножках маленькие коричневые пауки. Их конечности задвигались, реагируя на движение воздуха. Некоторые же продолжали копошиться в темных укромных уголках. Там же с паутины свисали оранжевые мешочки с яйцами, похожие на грозди ядовитых фруктов. Останки насекомых и пауков, которые стали добычей собственных сородичей, заполняли развешенные тенеты. Фруктовые мушки роились вокруг сидений, Эймс увидел гниющие апельсины и груши на полу возле ног Элисон Бэк. Где-то еще подавали голос невидимые сверчки, еще одна часть своеобразной и жуткой экосистемы, образовавшейся в машине. Но самая бурная деятельность происходила вокруг лица Элисон: миниатюрные коричневые пауки легко перемещались по ее щекам и векам, продолжая мастерить свои беспорядочные сети, которые и так заполняли чуть ли не всю машину.

Но оставался еще один сюрприз для тех, кто нашел тело Элисон. Когда при вскрытии изоленту убрали с лица и рот освободили, черные с красными пятнами шарики величиной с монету слетели с ее губ и упали на стальной стол, потеряв всякую форму. Точно такие же были найдены в грудной клетке и под языком. Некоторые застряли в зубах, раздавленные, когда ее челюсти конвульсивно сжимались во время укусов.

Только один из них был еще жив. Когда с помощью пинцета его стали вытаскивать из носовой полости, удерживая за брюшко, паук еще слабо сопротивлялся давлению, но время его истекло. И в неестественном свете ламп морга глаза «черной вдовы»[1] мерцали, как маленькие темные звезды.

Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. История наполняет его содержанием...

* * *
В далеких Северных лесах штата Мэн по дороге движутся силуэты людей. За ними едут бульдозер с отвалом и два грузовика — маленькая процессия, ползущая по глухой дороге на звук плещущейся воды. Слышатся смех и переругивания, и облачка сигаретного дыма спешат слиться с утренним туманом. Этим мужчинам и женщинам хватает места в грузовиках, но они предпочитают идти пешком, наслаждаясь ощущением земли под ногами, чистым воздухом у себя в груди, товариществом тех, с кем скоро вместе будут трудиться, весенним солнцем и ветром, который овеет их во время работы.

Прокладчики линий, нанятые совместно фирмами Main Public Service Company и New England Telephone and Telegraph Company, чтобы расчистить деревья и кусты вдоль дороги, держатся группой. Свою работу они должны были выполнить осенью, когда земля была сухой и чистой, но никак не в апрельскую распутицу. Но прокладчики давно перестали удивляться действиям своих работодателей и просто довольствуются тем, что дождь не льет им на головы.

Вторую группу составляют рабочие, нанятые неким Жаном Болье, чтобы очистить берега озера Святого Фройда от растительности для постройки дома. Это просто совпадение, что две группы людей встретились ясным утром на одном участке дороги, но они переговариваются о природе, о погоде и дают друг другу прикурить.

Примерно окраине городка Орлиное Озеро рабочие поворачивают на запад по Рэд Ривер-роуд; слева от них течет речка Рыбная, справа расположено красное кирпичное здание Управления коммунальных дел Орлиного Озера. Небольшое проволочное заграждение заканчивается там, где река впадает в озеро Святого Фройда, и уже можно разглядеть дома на берегу. Между ветвей деревьев посверкивает гладь воды.

Вскоре к звуку шагов добавляется еще один. На земельном участке, что чуть выше дороги, из деревянных будок появляются серые животные с густым мехом и умными глазами. Это помесь волка и собаки. Они лают и завывают, звеня цепями в тщетных попытках добраться до незваных гостей. Эта странная порода достаточно распространена на севере штата — своего рода местная достопримечательность, удивляющая туристов. Некоторые рабочие останавливаются, чтобы поглазеть, другие дразнят зверей с безопасного расстояния, но самые мудрые идут дальше. Они знают, что лучше оставить их в покое. Работа начинается. Ее сопровождают многоголосие работающих моторов, выкриков, звяканье кирок и лопат, врезающихся в землю, жужжание бензопил, обрушивающихся на ветки и стволы деревьев; запахи выхлопных газов и сырой земли наполняют воздух. Эти звуки нарушают естественный ритм природы: не слышно лягушек, надрывающих глотки, одиноких дроздов и крапивников. День идет на убыль, солнце движется на запад. На земле Жана Болье человек снимает желтую каску, вытирает лоб рукавом и закуривает сигарету перед тем, как вернуться к бульдозеру. Он забирается в кабину и начинает медленно разворачиваться; гул мотора соединяется с голосами людей и звуками природы. Собаки опять начинают выть, бульдозерист устало кивает человеку в красной каске.

Эта земля оставалась нетронутой на протяжении многих лет: трава высока, кустарники крепко держатся корнями в твердой почве. Человеку в кабине нет причин сомневаться в том, что берег, на котором он стоит, не обрушится. Но вдруг машина издает рык, достойный обезумевшего в панике животного, и целые пласты земли оседают под ее гусеницами. Завывание полусобак-полуволков постепенно усиливается, некоторые из них натягивают цепи, откликаясь на новые звуки.

Корни белой ели торчат из земли после того, как земляной массив обрушивается, и дерево медленно сползает в воду. Бульдозер, который, казалось, на какой-то момент завис в воздухе (одна гусеница еще на берегу, а вторая уже над водой), все-таки опрокидывается с громким всплеском на отмель. Водитель, в последний момент выпрыгнувший из кабины, отбегает на безопасное расстояние. Остальные бросают работу и тоже бегут. Они толпятся у новообразовавшегося берега, там, где бурые воды поспешили отбить у суши клочок территории. Их товарищ поднимается, весь промокший и, едва сдерживая дрожь, растерянно улыбается и делает им знак рукой — все в порядке. Люди собираются на берегу, глядя на опрокинутый бульдозер. Некоторые возбужденно обмениваются комментариями. Слева от них обрушивается еще один пласт земли, но этого они не замечают: надо поскорее вытащить своего из холодной воды.

Но человек в красной каске не смотрит ни на бульдозер, ни на руки, протянутые к пострадавшему. Он замер с бензопилой в руках, его взгляд обращен налево, к месту последнего оползня. Его зовут Лайал Доббс. Дома у него остались жена и двое детей, и сейчас он отчаянно хочет оказаться где угодно, только не на берегу озера Святого Фройда, где его приветствуют почерневшие кости меж корней деревьев; маленький череп медленно исчезает под водой.

— Билли! — кричит он.

Билли Лоутон, прораб, удивленно оборачивается: неужели у Доббса есть что-то поважнее случившейся аварии:

— Да?

В горле у Лайала пересохло, и некоторое время он не может вымолвить ни слова. Судорожно сглотнув, лесоруб продолжает:

— Билли, тут где-нибудь поблизости есть кладбище?

Лоутон, по-прежнему, стоя спиной к оползню, озадаченно морщит лоб и достает из кармана свернутую карту.

— Нет, — качает он головой.

Доббс смотрит на прораба, и лицо его бледнеет.

— Теперь есть.

* * *
Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. Нужно смотреть, куда идешь. И нужно быть готовым к тому, что можешь найти.

Книга 1

Тяжела колея жизни, но в танце смерти

Легко возвращаться по ней...

Эдвард Томас «Дороги»

Глава 1

Была весна, и в мир вернулся цвет.

Далекие горы изменялись, серые деревья оживали; хотя робкие листочки были пока лишь отдаленным напоминанием о буйстве летней зелени. Преобладали клены, но набирали силу и зеленовато-желтые дубы, и серебристые тополя, и зеленые осины, березы и буки. Ивы, вязы и лещина приближались к пику цветения, а леса наполнились пением вернувшихся птиц.

Я видел леса из окна спортзала в «Уан Сити Центр», макушки вечнозеленых деревьев высились над лиственными. В Портленде шел дождь, и люди под зонтами копошились на улицах, как мелкие насекомые.

Впервые за последний месяц я чувствовал себя хорошо. У меня были почти постоянная работа, налаженный быт, и три или четыре дня в неделю я бывал в тренажерном зале. А еще Рейчел Вулф обещала приехать из Бостона в следующий уик-энд, а значит, будет кому оценить мою физическую форму. Меня не мучили больше кошмары, и призраки не тревожили с прошлого Рождества, когда я соприкоснулся с ними в последний раз.

Я покончил со штангой и опустил ее на крепления. Пот ручьями катился с лица. Сев на скамейку и приложившись к бутылке с водой, я увидел, как двое мужчин вошли в зал со стороны приемной, огляделись и направились ко мне. Они были одеты в строгие костюмы и мрачные галстуки. Один был массивным, с коричневыми волнистыми волосами и густыми усами. Он походил на порнозвезду в отставке. В зеркале за его спиной я отчетливо видел очертания пистолета в кобуре. Второй производил впечатление аккуратного, в чем-то щеголеватого человека. Ростом он был ниже первого, волосы его тронула ранняя седина. Высокий держал в руках солнцезащитные очки, а переносицу его спутника украшали обычные очки в прямоугольной позолоченной оправе. Последний на ходу улыбнулся мне.

— Мистер Паркер? — спросил он, сложив руки за спиной.

Я утвердительно кивнул, и руки разомкнулись. Правая метнулась ко мне в хищном движении, словно акула, рассекающая океанские воды.

— Меня зовут Квентин Харольд, мистер Паркер, — сказал он. — Я работаю на мистера Джека Мерсье.

Вытерев правую руку о полотенце, я ответил на рукопожатие. Харольд слегка поморщился, когда моя все еще потная рука коснулась его руки, но устоял перед искушением вытереть ее о штанину. По-моему, он не хотел помять идеально заглаженную стрелку на брюках. Благосостояние Джека Мерсье уходило корнями в далекие времена. Бывший сенатор, как и его дед и отец, жил в доме с видом на море в Проутс-Нэк. Он вложил свой капитал в деревообработку, издание газет, кабельное телевидение, программное обеспечение и в Интернет-проекты — то есть туда, где можно было получить прибыль, увеличив свое состояние. Будучи сенатором, он придерживался либеральных позиций и до сих пор поддерживал несколько правозащитных и экологических групп, переводя им средства. Примерный семьянин, насколько мне было известно, Мерсье никогда не изменял своей жене. А легкий флирт с политикой пошел только на пользу репутации бывшего сенатора, что явилось результатом скорее финансовой независимости, чем честности и неподкупности. Ходили слухи, что он собирается вернуться в политику как независимый кандидат в губернаторы, но сам Мерсье их не подтверждал. Квентин Харольд кашлянул в ладонь, воспользовавшись этим как предлогом для того, чтобы достать из кармана платок и незаметно вытереть-таки руку.

— Господин Мерсье хотел бы вас видеть, — произнес он таким тоном, словно обращался к уборщику бассейна или шоферу. — У него есть для вас работа.

Я взглянул на него. Он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ. Мы молча улыбались друг другу до тех пор, пока не осталось два варианта: либо заговорить, либо начать встречаться на свиданиях.

— Видимо, вы не расслышали, мистер Паркер, у мистера Мерсье есть для вас работа.

— Ну и?..

Улыбка Харольда исчезла.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Паркер.

— Вы думаете, мне так сильно нужна работа, что я готов, словно пес, помчаться за брошенной палкой?

Это было не совсем так. Портленд отнюдь не гнездо безнравственности и коррупции, где частный сыщик может найти себе работу с полпинка. Если в Харольд выглядел получше и был женщиной, я бы понесся за палкой, а потом перевернулся на спину, чтоб мне почесали брюшко, и то если бы знал, что за это мне дадут хоть пару долларов.

Харольд посмотрел на своего усатого компаньона. Тот отвлекся от тупого разглядывания меня, пожал плечами и вернулся к своему занятию. Может быть, сейчас он представлял себе, как будет смотреться моя голова на его каминной полке.

Харольд снова кашлянул.

— Извините, — процедил он. — Я не хотел вас оскорбить.

Похоже, у него возникли затруднения: эти слова не входили в его лексикон и были заимствованы из другого языка. Я уж было думал, что у него сейчас резко удлинится нос или язык выпадет на пол и превратится в пепел, но ничего такого не произошло.

— Мы будем очень благодарны, если вы уделите некоторое время для разговора с мистером Мерсье, — уступил он, поморщившись.

Кажется, мое маленькое представление получилось успешным, хотя я не был до конца уверен, станут ли эти двое считаться со мной.

— Когда я здесь закончу, может быть, загляну к нему, — ответил я.

Харольд слегка наклонил голову, показывая, что не слышал моих слов.

— Мистер Мерсье надеялся, что вы смогли бы поехать с нами сейчас, мистер Паркер. Мистер Мерсье очень занятой человек, как вы понимаете.

Я потянулся и приготовился продолжить свои упражнения.

— О да, конечно, мистер Харольд, я понимаю. Это не займет много времени. Почему бы вам, джентльмены, не подождать меня внизу, а я к вам спущусь позже. А то вы заставляете меня нервничать. Я могу случайно уронить на вас штангу.

Харольд попереминался с ноги на ногу, но все же кивнул.

— Мы будем в холле, — сказал он.

— До встречи, — ответил я и проводил взглядом их отражения в зеркале.

Я не особенно торопился завершить тренировку, потом принял душ и поболтал о будущем «Пиратов» с уборщиком раздевалки. Наконец, сочтя, что Харольд и «порнозвезда» уже достаточно «помариновались», я спустился вниз на лифте и терпеливо подождал, пока они подойдут ко мне. Лицо Харольда выражало нечто среднее между раздражением и облегчением.

Харольд настаивал на том, чтобы я поехал вместе с ними на «мерседесе», но я был непреклонен в своем намерении следовать за ними на своем «мустанге». Да, кажется, с возрастом я становлюсь все более неуступчивым. Если бы Харольд предложил мне ехать на моей машине, я бы, наверное, приковал себя к металлическому значку «мерседес» у них на капоте, настаивая на том, чтобы меня подвезли. Я стал владельцем «мустанга» 1969 года благодаря Вилли Брю, который держал автомобильный магазин в Квинсе. Спойлеры и крылья были в отличном состоянии, но я был готов заплакать, когда он разгонялся. В общем, Вилли продал мне его за восемь тысяч долларов, что было на три тысячи меньше реальной стоимости машины в таком состоянии.

Я проследовал за «мерседесом» к югу от Портленда по направлению к федеральному шоссе № 1. В Оак-Хилл он повернул на восток. Я не отставал, ведя машину со скоростью 30 миль в час. Так мы доехали до Проутс-Нэк. В Блэк Пойнт Инн посетители сидели перед панорамными окнами, потягивая коктейли и глядя на Гранд-Бич и Пайн Пойнт. Полицейская машина департамента Скарборо курсировала по дороге, следя за тем, чтобы проезжающие соблюдали тридцатимильный скоростной режим и чтобы никто особенно не задерживался и не портил вид.

Джек Мерсье владел домом на Уинслоу Хомер-роуд, неподалеку от бывшего дома художника. Когда мы подъехали, дистанционно управляемые ворота открылись, и еще один «мерседес» выехал оттуда в сторону Блэк Поинт-роуд. На заднем сидении сидел маленький человек с черной бородой и в круглой шапочке. Наши глаза встретились, когда машины проезжали друг мимо друга, и он кивнул мне. Его лицо показалось мне знакомым, но не мог понять откуда. Путь был свободен, и мы въехали в ворота.

Мерсье жил в большом белом доме, окруженном садом. Комнат в нем было столько, что, если бы кто-то случайно заблудился по дороге в туалет, пришлось бы организовать поисковую команду. «Порнозвезда» припарковала «мерседес», а я проследовал за Харольдом в дом через высокую парадную дверь с двумя створками. Из прихожей мы направились в комнату слева от главной лестницы. Это была библиотека, обставленная антикварными диванами и стульями. Три стеллажа у стен были до потолка заполнены книгами; на восточную сторону выходило окно с видом на море, возле него стоял стол со стулом, справа располагался минибар.

Харольд закрыл за мной дверь и оставил меня рассматривать книги и фотографии. Здесь было собрано немало трудов — политических биографий, работ по истории, в основном Гражданской войны и войн во Вьетнаме и Корее. Художественной литературы здесь не оказалось вообще. В углу стоял застекленный шкаф, книги в нем отличались от тех, что на полках. Среди прочих я заметил «Миф и историю в Откровении Иоанна», «Апокалипсис и Миллениум в английской романтической поэзии», «Откровение Иоанна», «Апокалипсис и империю», «Апокалиптическое величие» — в общем, то, что впору читать в ночь перед концом света. Там же стояли критические биографии художников: Уильяма Блейка, Альбрета Дюрера, Лукаса Кранаха Старшего и Жана Дюве, а кроме того копии средневековых текстов. Наконец, на верхней полке расположились двенадцать почти одинаковых небольших томиков, обтянутых черной кожей, с шестью золотыми полосками на корешках. В основании каждого корешка находилась последняя буква греческого алфавита — омега. В замке не было ключа, а моя попытка открыть дверцу просто так не увенчалась успехом.

Я переключил внимание на фотографии, которыми были увешаны стены библиотеки. На одних Джек Мерсье был запечатлен со всякими Кеннеди, Клинтонами и даже престарелым Джимми Картером. Другие отражали спортивную молодость Мерсье: вот он выигрывает забег, вот готовится бросать мяч, а здесь его уже несут на плечах благодарные товарищи по команде. Еще были рекомендации известных университетов, грамоты благотворительных фондов под руководством кинозвезд и даже медали пусть бедных, но гордых государств. Все это было похоже на страшный сон неудачника.

Еще одно достаточно недавнее фото попало в поле моего зрения. На нем Мерсье сидел за столом в компании шестидесятилетней женщины в черном костюме с жемчужным ожерельем с одной стороны и бородатого мужчины, которого я недавно видел, — с другой. Рядом с ними стоял человек, которого я узнал благодаря его частым появлениям в вечерних новостях: как правило, он с триумфальным видом давал интервью на ступенях зала суда. Это был Уоррен Обер из «Обер, Тайер и Мосс», одной из лучших адвокатских компаний в Бостоне. Обер был адвокатом Мерсье, и самого упоминания его имени оказывалось достаточно, чтобы оппоненты сдавались без боя. Когда «Обер, Тайер и Мосс» брались за дело, они приводили на слушанье столько адвокатов, что присяжным едва хватало места. Даже судьи нервничали в их присутствии.

Я заметил, что на фотографии нет ни одного человека, который выглядел бы счастливым. Какая-то напряженная атмосфера царила вокруг них; возникало ощущение, что фотограф — это досадная помеха для их напряженной работы. Перед ними лежали толстые папки, а белые кофейные чашки были отложены в сторону, как увядшие розы.

Позади меня открылась дверь, и Джек Мерсье вошел в комнату, положив на стол стопку бумаг, пестрящих таблицами и цифрами. Он был высок, метр девяносто или около того, широкие плечи давали знать о его прошлой спортивной карьере, а увесистый «ролекс» красноречиво заявлял о настоящем статусе богатого человека. Густые седые волосы экс-сенатора были зачесаны назад, открывая загорелый лоб над голубыми глазами; орлиный нос нависал над тонкими губами, скрывающими ряд ровных белых зубов. Я подумал, что ему лет шестьдесят пять или, может, чуть больше. Синяя рубашка с короткими рукавами, коричневые брюки и в тон им ботинки «Себаго» довершали облик бывшего спортсмена. Его руки покрывали белесые волосы, пучки которых выбивались из ворота рубашки. На секунду улыбка Мерсье померкла, когда он увидел, что я рассматриваю фотографию, но тут же вернулась на свое место, когда я от нее отошел. В это время Харольд мялся в дверях с видом беспокойной свахи.

— Мистер Паркер, — Мерсье, пожал мне руку с силой, достаточной для того, чтобы мои мысли пришли в смятение. — Я рад, что вы нашли время для встречи со мной.

Он жестом пригласил меня сесть. Из коридора появился человек в белой тунике с серебряным подносом в руках. Две китайские чашки, серебряный кофейник и сахарница со сливочником слегка звякнули, когда поднос коснулся стола.

— Спасибо, — сказал Мерсье.

Мы проводили слугу взглядом; вслед за ним вышел и Харольд. Напоследок он одарил меня тяжелым взглядом и мягко прикрыл дверь. Мы с Мерсье остались наедине.

— Я много слышал о вас, мистер Паркер, — начал он, разливая кофе и предлагая мне сливки и сахар. У него были приятные, доброжелательные манеры, поэтому общение даже с малознакомыми людьми давалось ему легко. Настолько легко, что, должно быть, этому предшествовали годы совершенствования актерского мастерства.

— Аналогично, — ответил я.

Он нахмурился:

— Я думаю, вы слишком молоды и никогда не голосовали за меня.

— Вы не дали мне такой возможности, выйдя на пенсию.

— А ваш дед не голосовал за меня?

Мой дед Боб Уоррен был помощником шерифа округа Камберленд и всю жизнь прожил в Скарборо. Мы с матерью переехали к нему после смерти отца. В конце концов, он пережил жену и собственную дочь, и одним осенним днем я похоронил его, когда выносливое сердце все-таки подвело старика.

— Думаю, он никогда ни за кого не голосовал, мистер Мерсье, — ответил я. — У него была аллергия на политиков. Единственным, кого мой дед не презирал, был президент Закария Тэйлор, который никогда не голосовал на выборах, даже за себя.

Джек Мерсье опять натянуто улыбнулся.

— Возможно, он был прав. Большинство из них продали душу еще до того, как занять какой-либо пост, а, раз ее продав, выкупить обратно уже нельзя. Остается только надеяться, что тебе предложили хорошую цену.

— А вы, мистер Мерсье, тоже покупаете души, или, может быть, продаете?

Улыбка с его лица не исчезла, но глаза сузились.

— Я думаю только о своей собственной, мистер Паркер, и не лезу в чужие.

Повисшую в воздухе паузу нарушила женщина, вошедшая в комнату. Она была одета в черный кашемировый свитер и черные брюки, тонкая золотая цепочка тускло сверкала на фоне темной шерсти. Видимо, она хотела выглядеть непринужденно, но это у нее явно не получалось. На вид ей было сорок пять, и этот возраст был ей к лицу. Светлые волосы кое-где потускнели, во всем облике сквозила какая-то суровость, которая делала ее менее привлекательной, чем она думала.

Это была жена мистера Мерсье Дебора, постоянный объект интереса местных газет. Она была из породы южных красавиц, насколько я помнил, из школы для девочек «Медейра» в Виргинии, которая была известна не только тем, что выпускала благовоспитанных девиц, виртуозно владеющих щипчиками для сахара и никогда не плюющих на тротуар, но еще и тем, что в 1980 ее директриса Джен Харрис застрелила своего любовника, доктора Германа Тарновера, когда тот бросил ее ради молодой женщины. Доктор Тарновер был известен как автор книги «Диета Скарсдейл», так что его смерть стала наглядным примером того, как плохо диеты влияют на здоровье. Джек Мерсье встретил свою судьбу на Поэтическом бале в Нэшвилле, самом помпезном мероприятии на Юге, и оказался вне конкуренции, купив ей автомобиль «Coup de Ville» пятьдесят пятого года выпуска на последовавшем затем аукционе. Как многие тогда говорили, это была любовь с первого замаха.

Миссис Мерсье держала в руках журнал и всем своим видом олицетворяла удивление, только глаза подвели ее.

— Извини, Джек, я не знала, что ты не один.

Она лгала, и по лицу Мерсье было видно, что он это знал, мы оба знали. Он попытался скрыть раздражение за привычной улыбкой, но я почти слышал, как скрипнули его зубы. Он встал, я последовал его примеру.

— Мистер Паркер, позвольте представить: моя жена Дебора.

Миссис Мерсье сделала шаг по направлению ко мне и остановилась, предполагая, что дальше я сам к ней подойду с протянутой рукой. Ее пожатие было слабым, но глаза буквально сверлили меня. Она вела себя столь враждебно, что это было даже смешно.

— Рада знакомству, — отрывисто заявила она, прежде чем обратиться к мужу. — Я позже с тобой поговорю, Джек, — и это прозвучало как угроза. Она вышла, не оглянувшись.

Казалось, температура в комнате подскочила на несколько градусов, но Мерсье сохранил самообладание.

— Примите мои извинения, мистер Паркер. Атмосфера в доме слегка напряженная. Моя дочь Саманта выходит замуж в следующем месяце.

— Неужели? И кто счастливчик? — вопрос показался мне уместным.

— Роберт Обер, сын моего адвоката.

— По крайней мере, у вашей жены будет повод купить себе новую шляпку.

— Она купила себе куда больше, чем просто шляпку, мистер Паркер, и на ней вся организация приглашений нашим гостям. Мы с Уорреном, скорее всего, отправимся ко мне на яхту, чтобы скрыться из поля зрения наших жен, хотя, думаю, такие любительницы ходить под парусом, как они, одних нас не отпустят. Вы ходите на яхте, мистер Паркер?

— Это проблематично. У меня нет яхты.

— У каждого должна быть яхта, — заметил Мерсье. При этих словах он снова стал серьезным.

— Я смотрю, вы социалист, мистер Мерсье.

Он мягко рассмеялся, потом поставил чашку на стол и принял искренний вид.

— Надеюсь, вы простите мне то, что я покопался в вашем прошлом, но мне хотелось знать, с кем я имею дело, — продолжил он.

— На вашем месте я сделал бы тоже самое, — кивнул я.

Он подался вперед и мягко сказал:

— Сожалею о вашей семье. То, что случилось с ними, просто ужасно.

Моих жену и дочь отнял у меня убийца, называвший себя Странником, когда я еще служил полицейским в Нью-Йорке. Они были не первыми и не последними его жертвами. Когда я уничтожил его, часть меня умерла вместе с ним.

С тех пор прошло более двух лет, и на протяжении этого времени их смерть была самой важной частью моей жизни. Я мирился с этим, пока не понял, что боль и страдания, сожаление и чувство вины, разрывают меня на части. Сейчас все медленно становилось на свои места здесь, в Мэне, где я провел молодость, в доме, где жил с дедом и матерью. В моей жизни существовала женщина, которой я был не безразличен и которая стоила того, чтобы начать с ней новую жизнь как раз сейчас.

— Я не могу себе представить, на что это похоже, — продолжал Мерсье. — Но я знаю человека, который может. Собственно говоря, поэтому я и пригласил вас сюда сегодня.

Дождь на улице прекратился, и облака рассеялись. За спиной Мерсье солнце било в окно, заливая светом стол и стул и отражая неровности стекла. Я увидел, как жук ползет в пятне света, ощупывая пространство чувствительными усиками.

— Его зовут Кертис Пелтье, мистер Паркер, — сказал Мерсье. — Когда-то он был моим партнером по бизнесу, но потом продал мне свою долю и пошел собственной дорогой. Надо сказать, это было не самым лучшим ею решением; он осуществил несколько неудачных инвестиций... Десять дней назад его дочь была найдена мертвой у себя в машине. Ее звали Грэйс Пелтье. Вы могли прочитать о ней. Мне кажется, вы когда-то ее знали.

Я кивнул. Да, в молодости мы были знакомы, я бы даже сказал влюблены. Правда, это продолжалось недолго, всего несколько месяцев после того, как я закончил школу. Таких летних романов у меня случалось много, но каждый из них к осени увядал, словно листья на деревьях. Грэйс была красивой смуглянкой с голубыми глазами, аккуратным ртом и медовой кожей. Помимо достижений в спорте она отличалась умом, так что, несмотря на привлекательную внешность, многие молодые люди сторонились ее. Я не был столь сообразителен, как Грэйс, но мне всегда хватало ума на то, чтобы оценить нечто красивое. По крайней мере, мне так казалось. Но в конце концов меня уже не трогали ни сама Грэйс, ни ее красота.

Я помнил одно утро на Хиггинс-Бич, недалеко от того места, где сейчас сидел вместе с Мерсье. Мы тогда стояли в тени старого гостевого домика Брейкере, ветер играл ее волосами, а море бушевало прямо перед нами. По телефону она сказала, что у нее пять дней не было месячных, а такого раньше не случалось. По дороге в Хиггинс-Бич у меня было ощущение, будто мой живот зажимают в тиски. Когда колонна грузовиков проезжала мимо меня на перекрестке в Оак-Хилл, я с трудом преодолел желание притопить педаль газа и покончить со всем этим. Тогда я понял, что, какое бы чувство я ни испытывал к Грэйс Пелтье, любовью это никак нельзя назвать. Наверное, она прочитала это на моем лице, когда мы молча сидели на пляже и слушали звуки прибоя. Через два дня ожидания месячные наконец наступили, она сообщила мне, что не видит смысла в том, чтобы продолжать встречаться, и я с легкостью ее отпустил. После этого разговора мы не пересекались, только виделись пару раз в барах и кафе, но просто кивали друг другу, не произнося ни слова. При каждой такой встрече я вспоминал Хиггинс-Бич и свою неоперившуюся юность.

Я попытался вспомнить, что слышал о ее смерти. Грэйс, выпускница Северо-Западного университета в Бостоне, погибла от одного выстрела в своей машине на боковой дороге федерального шоссе № 1, в окрестностях Элсворта. Тело было обнаружено на водительском сидении, ее рука все еще сжимала пистолет. Самоубийство — крайняя степень самозащиты. Она была единственным ребенком Кертиса Пелтье, и вся этаистория получила огласку благодаря бывшим связям отца девушки с Джеком Мерсье. На похоронах я не присутствовал.

— В газетах писали, что полиция никого не разыскивает в связи с ее смертью, мистер Мерсье, — сказал я. — С их точки зрения это было самоубийство.

Он покачал головой.

— Кертис не верит в то, что она по собственной воле сделала это.

— Вполне распространенная реакция, — ответил я. — Никто не хочет признавать, что близкий ему человек мог лишить себя жизни. Слишком большая вина ложится на тех, кого он оставил; с ней не так просто мириться.

Мерсье встал, и его фигура заслонила солнечный свет. Я больше не видел жука. Интересно, как он отреагировал на то, что свет исчез. Скорее всего, принял это как должное. Принимать все как должное — его участь. Спрашивается, что еще остается делать существу, жизнь которого продолжается до того момента, пока на него кто-то не наступит или не съест, и все остальное уже не важно.

— Она была умная, сильная девушка, ее жизнь только начиналась. У нее никогда не было пистолета, и полиция не предложила никаких объяснений того, где она его взяла.

— Если мы говорим о самоубийстве, — заметил я.

— Да, если о самоубийстве.

— Но вы вместе с мистером Пелтье так не считаете?

Он вздохнул.

— Я согласен с Кертисом. Несмотря на то, что говорит полиция, я думаю, ее убили. И я хотел бы, чтобы вы разобрались в этом деле.

— Это он вас попросил, мистер Мерсье?

Сенатор отвел глаза. Когда он снова посмотрел на меня, взгляд его затуманился.

— Пелтье заходил ко мне несколько дней назад. Мы обсудили это, и он высказал мне свои соображения. У него нет денег на частного детектива, мистер Паркер, а у меня, к счастью, есть. Думаю, что Кертис все с вами обсудит и не будет возражать против ваших дальнейших действий на этот счет. Оплачивать ваш чек буду я, но официально вы будете работать на Кертиса. Я бы попросил вас не афишировать мое участие в этом деле.

Я сделал последний глоток кофе и поставил чашку на блюдце. Прежде чем ответить, следовало привести мысли в порядок.

— Господин Мерсье, я принял ваше предложение встретиться и поговорить, но я больше не занимаюсь подобными делами.

Брови Мерсье нахмурились:

— Но вы ведь частный детектив?

— Да, но я решил, что я буду брать заказы определенного профиля: корпоративный шпионаж, бизнес-преступления. Я не веду дела об убийствах или с элементами насилия.

— Вы носите оружие?

— Нет, громкие звуки раздражают меня.

— Но раньше носили?

— Раньше носил. Теперь, если я хочу обезоружить преступника в белом воротничке, я просто отнимаю у него ручку.

— Я ведь сказал, мистер Паркер, мне много о вас известно. Расследование дел о мошенниках и мелких воришках не ваш профиль. В прошлом вы участвовали в более... эффектных делах.

— Мне это стоило слишком дорого.

— Я оплачу все расходы, которые могут возникнуть, и более чем щедро.

— Вы слишком буквально меня поняли.

Он кивнул головой, будто внезапно понял, о чем идет речь.

— Вы имеете в виду моральные и физические издержки? Кажется, вас ранили в одном из предыдущих случаев?

Я не ответил. Мне делали больно — я отвечал жестокостью, и каждый раз часть меня умирала, но не это было главным злом. Мне казалось, что каждый такой случай вносил глубокий раскол в мой мир. Меня мучили видения: пропавшие без вести, зверски замученные. Как будто мое вмешательство привлекало их ко мне, тех, кого вырвали из жизни мучительной смертью. Раньше я думал, что это плод моей внутренней вины или сочувствия, которое я испытывал к жертвам, и оно переходило в галлюцинации. Но теперь я понял, что действительно все это вижу, они приходят ко мне.

Джек Мерсье наклонился, открыл ящик стола, достал черную кожаную папку. Несколько секунд он писал, затем вырвал чек.

— Это чек на десять тысяч долларов, мистер Паркер. Я хотел бы всего лишь, чтобы вы поговорили с Кертисом. Если вы обнаружите, что ничем не можете ему помочь, можете оставить себе деньги и не испытывать по этому поводу никаких угрызений совести. Если вы согласитесь взяться за расследование, мы обсудим размер вознаграждения.

Я покачал головой.

— Дело не в деньгах, господин Мерсье, — начал я.

Он поднял руку и не дал мне договорить:

— Знаю. Я не хотел оскорбить вас.

— Да нет проблем.

— У меня есть друзья в полицейских кругах Скарборо и Портленда и в других местах. Они мне сказали, что вы очень хороший частный детектив, с особыми талантами. Я хочу, чтобы вы применили их, дабы узнать, что именно произошло с Грэйс, для успокоения моей души и души Кертиса.

Странно, он на первое место поставил себя, а не отца девушки. Что же он знал на самом деле, чего мне не сказал? Еще я подумал о нескрываемо враждебном отношении со стороны его жены, как будто она точно знала, кто я такой и по какой причине оказался в ее доме, против чего она решительно возражала.

Мерсье протянул мне чек, и я заметил в его глазах выражение, которое не мог четко определить: печаль или даже вина.

— Пожалуйста, господин Паркер, поговорите с ним. Кому это повредит?

Кому это повредит? Эти слова назойливо звучали в моих ушах в последующие дни.

Несмотря на дурные предчувствия, я взял чек. И сразу же, без нашего ведома, круг замкнулся, посылая сигналы в окружающее нас пространство. Где-то далеко что-то вырвалось из потаенного места, из мертвых пластов огромной утробы. Оно принюхивалось, пытаясь понять, откуда пришел раздражитель, пока не определился его источник.

Затем пришло в движение.

* * *
Поиски Святилища: религиозные страсти в штате Мэн и исчезновение Арустукских баптистов

Выдержка из диссертации Грэйс Пелтье

на соискание ученой степени магистра социологии,

Северо-Восточный университет

(представлено посмертно)

Чтобы понять причины образования, а впоследствии роспуска религиозной группы Арустукских баптистов, первоначально необходимо разобраться в истории штата Мэн. Без этого невозможно осознать, почему четыре семьи добропорядочных и неглупых людей последовали за такой личностью, как преподобный Фолкнер, в глушь лесов, с тем чтобы больше никогда не вернуться в мир. При этом необходимо понимать, что почти в течение трех столетий на этой земле люди, подобные Фолкнеру, собирали последователей, противостояли представителям официальной церкви и различным религиозным течениям. Таким образом, можно предположить, что в характере местных жителей есть некая печать индивидуализма или какие-то иные качества, свойственные еще первооткрывателям этих земель. Вот почему такие люди давали себя увлечь проповедникам вроде преподобного отца Фолкнера.

Штат Мэн долгое время был ареной серьезных сражений. А кроме того, с 17 века, когда здесь появились первые миссионеры-иезуиты, до середины XX века религиозные группы относились к этим землям как территории для миссионерской работы. На протяжении трех веков это создавало благоприятные условия для представителей деноминационных религиозных течений, странствующих проповедников да и просто шарлатанов. Местная экономика не могла создать основу для процветания официальной церкви и духовенства. Религиозные обряды часто не соблюдались паствой, зачастую жившей впроголодь, без крова и необходимых вещей.

В 1790 году власти молодого государства обратили внимание на то, что в Мэне мало кто крещен в христианской вере, не говоря уже о регулярном Причастии Святых Даров. В 1763 преподобный Джон Мюррей из Бутбея писал: «Длительное пристрастие к пороку и отсутствие укоров совести характерны для местных жителей. Хвала Господу, я повстречал одно порядочное семейство со смиренным ученым во главе его». Интересно отметить, что преподобный Фолкнер обратил внимание на эти слова и цитировал их в своих проповедях.

Заезжие проповедники совершали богослужения для тех, кто не принадлежал к какой-либо определенной церкви. Некоторые из них были яркими личностями, получившими образование в Нью-Йорке или Гарварде. Другие — менее привлекательными особами. Сообщали, что преподобный мистер Джохэм Сиуолл из Честервилла, штат Мэн, провел 12 593 проповеди в 413 поселениях, в основном в штате Мэн, в период с 1783 по 1849 год. В то же время преподобный Мартин Шафер из Бродбея, лютеранин, ловко обвел вокруг пальца свою паству и поживился за ее счет, прежде чем сбежать из города.

Представителям официальной церкви всегда было непросто найти точку опоры в штате. Особенно не любили кальвинистов, и не столько из-за особенностей их вероучения, сколько из-за связей с правительством. Баптисты и методисты находили больше последователей, в частности благодаря проповедуемой ими концепции эгалитаризма (равенства). За тридцать лет с 1790 по 1820 число баптистских церквей увеличилось с 17 до 60. К ним впоследствии присоединились баптисты Свободной Воли, свободные баптисты, методисты, конгрегационалисты, унитаристы, универсалисты, шейкуры, милериты, спиритуалисты, сэндфордиты, хиггинситы, Свободные мыслители и Черные чулки.

Но традиции шарлатанов, подобных Шаферу, тоже были живы: в 1816 на западе штата вокруг харизматической личности Кохрана возникло движение ко-хранистов. Оно завершилось судебным процессом против его основателя, которого обвинили в чрезмерной похоти. В 60-х годах XIX века преподобный Джордж Л. Адамс убедил свою паству продать дома, все имущество, рыбацкие лодки и снасти и передать вырученные деньги ему, чтобы помочь основать колонию в Палестине. В 1866 году за первую неделю существования колонии в Яффе погибли 16 человек. В 1867 Адамс и его жена скрылись из скоропостижно угасающего поселения, стремясь избежать обвинений в пьянстве и присвоении общественных фондов. Впоследствии Адамс снова появился в Калифорнии, где убеждал всех инвестировать средства под пять процентов в свой сберегательный банк, пока его секретарь не обнародовал прошлое пастыря.

Наконец, на рубеже веков евангелист Фрэнк Уинстон Сэндфорд основал общину в Дархэме. Эта персона заслуживает особого внимания, потому что именно его модели следовал преподобный Фолкнер спустя почти сто лет.

Секта Сэндфорда привлекла огромные средства для строительных проектов и заграничных миссий, снаряжая экспедиции с миссионерами в отдаленные уголки планеты. Его последователи давали склонить себя к продаже своих домов и переезду в поселение Дархэм, всего в 30 милях от Портленда. Большинство из них затем скончались от недоедания и болезней. Находясь во власти личности Сэндфорда, в миру Боудаинхэма, выпускника факультета теологии колледжа Бэйтс, Левистон, они хотели следовать за ним и умереть ради него.

Ему было всего тридцать четыре, когда поселение Шилох было официально освящено 2 октября 1896 года (дата продиктована была ему, видимо, самим Создателем). Всего через несколько лет на территории было построено уже несколько зданий общей стоимостью свыше 200 тысяч долларов. В главном строении Шилоха насчитывалось 520 комнат, а в длину это здание протянулось на четверть мили.

Все возрастающая мегаломания Сэндфорда — он провозгласил, что Господь объявил его вторым Илией — и требование безоговорочного подчинения стали вызывать недовольство колонистов. В суровую зиму 1902/1903 годов поставки продовольствия резко сократились, оспа свалила практически всю общину. Люди стали умирать. А в 1904 Сэндфорда задержали по обвинению в пяти случаях жестокого обращения с детьми; также ему было предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве. Затем обвинительный приговор был смягчен.

В 1906 году Сэндфорд отправился в Святую Землю, прихватив с собой сотню верующих. Они двинулись в путь на двух судах «Королевство» и «Корона» и провели в плавании следующие пять лет, перемещаясь между Африкой и Южной Америкой. При этом их способ обращения дикарей в истинную веру был совершенно невероятным: два корабля бороздили воды вдоль побережья, а последователи Сэндфорда неустанно возносили молитвы во славу Всевышнего, чтобы просветить аборигенов и дать им свет веры. При этом никаких контактов с местными жителями практически не было.

«Королевство» разбилось о рифы у западного побережья Африки, а, когда Сэндфорд пытался склонить экипаж «Короны» отправиться в Гренландию, люди взбунтовались и заставили его вернуться назад. В 1911 году Сэндфорд был приговорен к десяти годам тюрьмы за убийство шести членов экипажа. Освободившись в 1918, он осел в Бостоне и предоставил доверенным подчиненным руководить повседневной жизнью Шилоха.

В 1920 году прошли судебные слушания в связи с жестокими условиями существования детей в общине, и судья издал распоряжение о принудительном выселении детей. Община фактически распалась, из 400 членов в ней осталось около сотни. Этот случай стал известен как «рассредоточение». Сэндфорд объявил о своей отставке в мае 1920 и удалился на ферму под Нью-Йорком, где пытался безуспешно возродить общину. Он умер в возрасте 85 лет в 1948 году. Община Шилоха до сих пор существует, хотя и совершенно в другой форме, по сравнению с первоначальной концепцией, а Сэндфорда все так же почитают как ее основателя.

Известно, что Фолкнер считал Сэндфорда исключительно значимой фигурой: он доказал, что можно создать общину на основе взносов и средств, вырученных от продажи имущества истинных верующих. Тем не менее, есть какая-то горькая ирония и странное совпадение в том, что попытка Фолкнера организовать утопическую общину в городке рядом с Орлиным озером провалилась. Голод, отчаяние и, наконец, бесследное исчезновение 20 человек, среди которых был и сам Фолкнер, — вот чем завершился этот эксперимент.

Глава 2

На следующее утро, проснувшись до восхода, я долго работал на кухне. Рядом с моим ноутбуком стоял кофейник и лежали остатки засохшего тоста. В этот день я должен был предоставить отчет одному клиенту, поэтому задвинул мысли о Джеке Мерсье подальше. На улице дождь барабанил по стволу старой березы и отбивал неравномерные каденции на влажной земле. На ветвях еще оставалась пара коричневых засохших листьев, но теперь их окружали зеленые почки: старая жизнь готовилась освободить дорогу новой. Поползень надувал свою алую грудку и распевал весенние серенады. Я не видел его подругу, но догадывался, что она где-то поблизости. Еще до конца мая в гнезде появятся яйца, а вскоре после этого вся семейка станет будить меня по утрам.

К концу выпуска новостей на местном телеканале я практически подготовил черновик отчета, вполне убедительный и содержательный. Я скинул информацию на диск, чтобы распечатать с настольного компьютера.

Новости в основном были посвящены последним сообщениям о найденных останках на озере Святого Фройда. Показали, как приехала доктор Клэр Грэй, новый медэксперт штата. Вот она — в специальном комбинезоне и высоких сапогах. У нее длинные волнистые темные волосы и бесстрастное лицо. Крупный план — она идет по берегу озера.

К этому времени у места оползня устроили некое подобие дамбы, укрепив берег мешками с песком. Кости сейчас лежали среди корней растений в толстом слое грязи, прикрытые брезентом, чтобы на них не попал дождь. Предварительный осмотр провел один из двухсот медэкспертов штата. Он подтвердил, что это человеческие останки, и полиция отправила по электронной почве цифровые фото с места событий в офис медэксперта в Огасте, чтобы там ознакомились с особенностями местности, где предстояло работать. Они также сообщили эксперту-антропологу университета штата Мэн в Ороно: она должна была подъехать попозже. Как сообщал корреспондент, в связи с тем что нельзя было исключить возможные повреждения при проведении работ, скорее всего, дальнейшие действия будут производиться вручную с помощью лопат и мастерков, дюйм за дюймом. На фоне ее слов отчетливо слышался душераздирающий вой диких собак, он шел откуда-то из-за склона. Возможно, это было связано с помехами — репортаж шел в прямом эфире, — но в этом завывании резко выделялись надрывные ноты, как будто звери непостижимым образом поняли, что нашли на их территории. Вой усилился, когда к краю охраняемой территории подъехала машина и из нее показался заместитель главного медэксперта — известный всем доктор Билл. Он направился к полицейскому. На заднем сидении виднелись два его пса людоедских размеров: похоже, это их присутствие вызвало такую реакцию местных псов. За корреспондентом на заднем плане я различил сотрудников передвижной патрульной группы из казарм в Хултоне, Третьего управления по расследованию уголовных преступлений штата, которые занимались территорией Арустука. Они что-то обсуждали с полицейскими штата и помощниками шерифа. Корреспондент, очевидно, пообщалась перед этим с компетентными офицерами. Она могла подтвердить, что тела пролежали долгое время в земле, что помимо взрослых были найдены детские скелеты и на некоторых черепах были различимы повреждения, нанесенные тупыми предметами. Переправка первых тел в морг Огасты начнется, скорее всего, через день-два, там их очистят от грязи, промоют в специальных растворах, уложат на металлических столах под специальными вытяжками, обсушат, подготовят к анализу. Вот тогда эксперт-антрополог сможет как-то прояснить ситуацию.

Заключительная реплика корреспондента была особенно интересной: она отметила, что полицейским удалось предварительно идентифицировать три тела, хотя они отказались предоставить какие-либо детали. Итак, они кое-что обнаружили на месте преступления, что-то, о чем не стали распространяться. Находка возбудила любопытство не только у меня — у миллионов зрителей. Но я не завидовал участникам расследования, которым придется месить грязь на берегу озера, руками в перчатках извлекать из грязи кости, отгоняя ранних мух и стараясь не обращать внимания на вой диких собак.

Когда репортаж закончился, я распечатал свой отчет и отправился в офис «Пантех Системз», чтобы представить результаты своей работы. Компания размещалась в Вестбруке в трехэтажном здании из тонированного стекла. Они специализировались в производстве систем безопасности для некой финансовой организации. Их последнее изобретение работало на довольно сложных алгоритмах, от которых у особ с коэффициентом IQ ниже 200 баллов наступал ступор, но зато компания гарантировала надежную работу системы. К сожалению, Эррол Хойт, математик, который разбирался в этих алгоритмах лучше других и принимал участие в разработке системы с самого начала, решил, что компания «Пантех Системз» недостаточно высоко оценивает его работу, и сейчас пытался за спиной работодателя продать систему и алгоритмы главному конкуренту фирмы. Дело осложнялось тем, что у него был страстный роман с женщиной роскошных форм по имени Стейси Кин, которая работала в той же «Пантех Системз».

Я отслеживал переговоры Хойта по мобильному телефону с помощью системы радионаблюдения «Селлмэйт» и антенны сотовой связи. Вся система умещалась в блестящем алюминиевом чемоданчике. В нем был модифицированный микрофон «Панасоник», декодер DTMF и записывающее устройство. Мне понадобилось лишь ввести номер мобильного телефона Хойта, и «Селлмэйт» сделала остальное. Отслеживая его разговоры, я узнал о свидании в мотеле недалеко от Мэйн Молл-роуд. Я подождал на парковке, сделал фото, когда они вдвоем заходили в один и тот же номер, затем снял соседний, справа от них, распаковал систему наблюдения «Пенетратор». Несмотря на столь эротичное название, это всего лишь специальным образом сконструированный датчик, который улавливает вибрации, превращая их в электрические импульсы, которые затем усиливаются и идентифицируются как отдельные звуки. Большинство из уловленных звуков были стоны и сопения, но, когда любовники пресытились друг другом и перешли к обсуждению дел, Хойт предоставил достаточно информации, чтобы понять, что именно он предложил, когда и как передал. Теперь у «Пантех» было достаточно оснований избавиться от него без судебного разбирательства о незаконном увольнении. Честно говоря, это был не самый приятный способ заработать немного денег, но он был достаточно простой и нехлопотный. Сейчас предстояло только представить результаты работы и забрать чек.

Мы сидели в конференц-зале: я с одной стороны овального стеклянного стола, трое мужчин в костюмах — с другой. Они рассматривали фотографии, прослушали записи телефонных разговоров и сцену свидания в мотеле с прекрасной Стейси. Присутствовали вице-президент фирмы Роджер Экстон, руководитель отдела безопасности Филип Войт и директор по персоналу Марвин Гросс. Последний был небольшого роста, изящного телосложения, с небольшим животиком, который нависал над ремнем, из-за чего у него был вид человека, у которого проблемы с пищеварением. Я заметил, что чековую книжку держал именно Гросс.

Вскоре Экстон остановил запись. Они обменялись взглядами с Войтом и встали.

— Похоже, все в порядке, мистер Паркер. Спасибо за ваши усилия. Вопрос оплаты урегулирует мистер Гросс.

Я обратил внимание, что он не стал пожимать мне руку на прощание, просто вышел из комнаты с видом состоятельного вдовца. Я так прикинул, что на его месте, прослушав запись того, как кто-то занимается любовью, тоже не стал бы подавать руки парню, который все это подслушал и записал. Вместо этого я сидел и слушал, как скрипит перо Гросса, выписывающего мне чек. Закончив, он слегка подул, чтобы подсохли чернила, и аккуратно вырвал заполненную страничку. Он не сразу передал мне чек, секунду разглядывал его, затем колюче взглянул на меня из-под кустистых бровей и спросил:

— Вам нравится ваша работа, мистер Паркер?

— Иногда.

— Мне кажется, — продолжил он бесцветным голосом, — это как-то... нечистоплотно.

— Иногда бывает, — ответил я нейтральным тоном. — Обычно это связано не с характером работы, а с тем, чем занимаются люди.

— Вы имеете в виду мистера Хойта?

— Мистер Хойт занимался сегодня днем сексом с женщиной. Ни один из них не состоит в браке. То, чем они занимались, не было чем-то грязным, по крайней мере, не грязнее многих других вещей, которые большинство людей делают каждый день. Ваша компания заплатила мне, чтобы я вел прослушивание, и вот здесь начинается грязь.

Улыбка на лице Гросса не изменилась. Он держал чек между пальцами, как будто ожидая, что я стану выпрашивать его. Я заметил, что стоящий рядом с ним Войт смущенно разглядывает свои туфли.

— Я не уверен, что все претензии за то, какими способами вы выполняете свое поручение, следует предъявлять нам, мистер Паркер. Это был ваш выбор.

Я почувствовал, как мои кулаки сжались, частично из-за охватывающей меня ярости, частично оттого, что я понимал его правоту. Я сидел в комнате в обществе трех мужчин в строгих костюмах, которые вслушивались в звуки, издаваемые парой людей, предающихся радостям секса, и мне было стыдно и за них, и за себя. Гросс прав: это грязная работа. И деньги не могли компенсировать отвратительный след, который оставался в душе.

Пока он стоял и собирал материалы по Хойту, складывая их в мою черную пластиковую папку, я сидел молча, не сводя с него глаз. Войт тоже встал, но я продолжал сидеть. Гросс еще раз взглянул на чек и, прежде чем выйти из комнаты, бросил его на стол передо мной.

— Воспользуйтесь и наслаждайтесь вашими деньгами, мистер Паркер, — заключил он. — Вы их заработали.

Войт бросил на меня болезненный взгляд, пожал плечами и последовал за Гроссом.

— Я подожду вас за дверью, — заметил он.

Я кивнул и начал перекладывать бумаги в сумке, а закончив, взял чек, посмотрел на сумму, сложил его и спрятал в портмоне. «Пантех» заплатил мне бонус 20 процентов. Почему-то от этого на душе стало еще гаже, чем прежде. Войт проводил меня, подчеркнуто пожал мне руку и поблагодарил еще раз, прежде чем я вышел из здания.

Я шел по парковке, миновал ряды, выделенные под стоянку машин персонала; имена владельцев были выбиты на маленьких латунных табличках, укрепленных на стене, которая окружала парковку. Машина Марвина Гросса, красная «импала», занимала место № 20. Я достал из кармана ключи и щелчком раскрыл перочинный ножик, который носил на цепочке для ключей, опустился на колени возле левого колеса и коснулся шины лезвием, готовый проткнуть резину. Посидел в таком положении секунд тридцать, затем, не повредив колеса, встал, закрыл ножик. На месте прикосновения остался отпечаток, едва заметный.

Как намекнул Гросс, слежка за парочками в мотелях была мелочью в делах о разводе, но позволяла оплачивать счета, да и риска не было почти никакого. Раньше я брался за эту работу из соображений благотворительности, но быстро понял, что если продолжать в том же духе, то скоро сам буду нуждаться в благотворительной поддержке. Сейчас Джек Мерсье предлагал мне хорошие деньги за то, чтобы я занялся делом о гибели Грэйс Пелтье, но что-то подсказывало мне, что деньги эти будет непросто отработать. Об этом мне сказали глаза Мерсье.

Я доехал до центра Портленда и припарковался в гараже у «Кемберленд и Прибл», а затем отправился на портлендский общественный рынок. В одном его углу играл «Порт-Сити джаз-бэнд», а над всей рыночной площадью разносился запах пряностей и свежей выпечки. Я купил снятого молока, оленины, запасся овощами и взял буханку замечательно вкусного хлеба. Немного посидел в стороне, слушая музыку и разглядывая публику. Мы с Рейчел придем сюда в следующие выходные, подумал я, погуляем, держась за руки, и запах ее останется в моих ладонях до конца дня.

Когда подошло время ленча и на улице появились толпы голодных служащих, я направился обратно, срезал путь по Иксчейндж и добрался до заведения «Яванский Джо» в старом порту. На пересечении Иксчейндж и Миддл, я увидел маленького мальчика. Он сидел на противоположной стороне улицы, прямо на земле, неподалеку от парка Томми. На нем оказались только клетчатая рубашка и короткие штанишки, хотя день был довольно холодный. Над мальчуганом склонилась женщина: очевидно, она разговаривала с ним, и он слушал ее очень сосредоточенно. Так же, как и мальчик, женщина была одета явно не по погоде. На ней было неяркое летнее платье в цветочек, солнце просвечивало сквозь ткань, обнажая линию ее ног. Светлые волосы стягивала ярко-голубая лента. Я не мог разглядеть ее лица, но что-то у меня внутри напряглось, когда я подошел ближе.

У Сьюзен было такое же платье, и волосы она завязывала такой же голубой лентой. Воспоминания заставили меня внезапно остановиться, когда она выпрямилась и направилась в сторону Спринг-стрит, оставив мальчика. Когда она отошла, парнишка взглянул на меня. Я заметил, что он носит старые очки в черной оправе, одно стекло было закрыто чем-то черным. Через другое, целое, он смотрел на меня немигающим взглядом. На груди его висела деревянная доска, ее удерживала веревка. На дереве было что-то нацарапано, я не мог разглядеть, что именно. Я улыбнулся ему, и он ответил мне улыбкой, когда я сошел с тротуара и оказался прямо перед грузовиком. Водитель ударил по тормозам и резко просигналил, так что мне пришлось отпрыгнуть на тротуар, чтобы не очутиться под колесами. К тому времени, когда водитель успокоился и перестал показывать мне вполне красноречиво свой грязный средний палец, мальчик и женщина куда-то исчезли. Я не обнаружил ни малейшего следа их присутствия ни на Спринг-стрит, ни на Миддл, ни на Иксчейндж. Но, несмотря на это, меня не покидало ощущение, что они где-то рядом и наблюдают за мной.

Было уже почти четыре часа пополудни, когда я вернулся домой. Мне удалось завернуть в банк и подтвердить чек, выполнить по пути ряд мелких дел. Я немного потоптался босиком под Джима Уайта. Звучали «Тихие воды»: Джим пел о том, что есть дела для живых и дела для мертвых и что иногда они путаются. На столе в кухне лежал чек от Мерсье. Меня снова охватило тягостное чувство. Было в его взгляде что-то особенное, когда он предложил мне деньги в обмен за мой разговор с Кертисом Пелтье. Чем больше я думал об этом, тем сильнее становилась моя уверенность в том, что Мерсье платил за мои услуги из чувства вины.

Интересно, что было у Кертиса на Мерсье, что заставило последнего нанять частного детектива для расследования смерти девушки, которую он почти не знал. Многие говорили, что распад их союза был довольно болезненным и не только привел к расторжению длительных деловых отношений, но и прервал их более чем десятилетнюю дружбу. Если Пелтье просто искал помощи, то участие Джека Мерсье в этом деле было не вполне понятным.

Но я не мог и отказаться от работы, потому что у меня появилось ноющее чувство вины перед Грэйс Пелтье, словно я был чем-то ей обязан, по крайней мере должен был поговорить с ее отцом. Возможно, это отголосок тех чувств, которые я испытывал к ней много лет назад, или компенсация за то, как я повел себя, когда она поделилась со мной своими проблемами. Правда, я тогда был молод, но она-то была еще моложе. Я отчетливо представил ее темные волосы, короткую стрижку, вопрошающий взгляд голубых глаз и ее незабываемый запах — свежесрезанных цветов.

Порой жизнь проживают, обратившись в прошлое. Я долго сидел за кухонным столом и рассматривал чек. Наконец, так и не приняв решения, я сложил его и положил под вазу с лилиями. Я купил их, поддавшись какому-то импульсу, у самого выхода из рынка. На ужин я приготовил себе цыпленка с чили и имбирем. За едой смотрел телевизор, но практически ничего из увиденного не отпечаталось у меня в памяти. Поужинав и покончив с мытьем посуды, я набрал номер телефона, который Мерсье дал мне накануне. После третьего гудка трубку взяла горничная, и еще через секунду к трубке подошел сам Джек.

— Это Чарли Паркер. Господин Мерсье, я принял решение: я возьмусь за это дело.

На другом конце провода послышался вздох. Это могло быть знаком облегчения. Это могло быть знаком отказа.

— Благодарю вас, мистер Паркер, — последовал скупой ответ.

Возможно, Марвин Гросс услужил мне, назвав мусорным мешком, подумал я. Этой ночью, лежа в кровати, я думал о мальчишке с черным стеклом в очках и женщине со светлыми волосами, как она стояла, склонившись над ним. Запах цветов разливался по дому, становился назойливым, удушающим. Я чувствовал его у себя на подушке, на простынях. Когда я потер пальцы, у меня было ощущение крошек пыльцы на них, словно соли на коже. А утром, когда я проснулся, цветы уже завяли. И я не мог понять почему.

* * *
Вечер дня, когда я впервые встретился с Кертисом Пелтье, выдался ясный и солнечный. Слышался шум проезжающих по Спринг-стрит машин. Мой дом находился в закутке у Дубового холма, ограниченном Мэйн Молл-роуд: небольшой оазис спокойствия между федеральным шоссе № 1 и дорогой А-95. Поползень вернулся, ветер гонял волны в елках на границе участка, испытывая стойкость молодой хвои.

Мой дед отказался продавать свои земли, когда в конце семидесятых — начале восьмидесятых появились агенты, озабоченные поисками участков под строительство жилья. Благодаря этому дом по-прежнему стоял в окружении леса, его граница доходила до шоссе. К сожалению, моя полудеревенская идиллия скоро должна была закончиться. Американское почтовое ведомство планировало построить огромный почтовый терминал неподалеку от Мусси-роуд, захватив территорию от карьера Крондина до фермы Нельсона. По размеру это будет участок площадью около девяти акров земли, свыше сотни грузовиков вскоре будут ездить туда-сюда, а кроме того планируется добавить авиаперевозки. Это хорошо для города, но плохо для меня. Впервые я стал задумываться о том, чтобы продать дом деда.

Я сидел на крыльце, потягивая кофе и наблюдая за стремительными перемещениями чибисов, и думал о своем старике. Прошло уже почти шесть лет, как его не стало, и мне очень не хватало его спокойного отношения, любви к людям, его тихой заботы о ранимых и уязвимых. Поэтому он пришел в круг защитников закона и по этой же причине ушел с работы, когда жалость и сочувствие к жертвам стала для него невыносимой.

Второй чек на 10 000 долларов доставили мне домой вечером, но, несмотря на мое обещание Мерсье, я был подавлен. Я испытывал сочувствие к Кертису Пелтье, на самом деле, но то, чего он хочет от меня, — смогу ли я ему дать. Он хотел, чтобы его дочь вернулась к нему такой, какой была раньше, чтобы она всегда оставалась с ним. Но память о ней была запятнана самоубийством, и отец хотел, чтобы эта пятно было стерто.

А еще я думал о женщине на Биржевой улице. Кто надевает летнее платье в такой холодный день? Когда у меня появился ответ, я оттолкнул его, как ненужную вещь.

Еще раз: кто надевает летнее платье в такой холодный день?

Тот, кто не может чувствовать холода.

Я закончил пить кофе и засел за бумаги, но Кертис Пелтье и его погибшая дочь не выходили у меня из головы, как и мальчишка в очках и блондинка. В конце концов чаши весов встали на свое место: боль Кертиса перевесила мое неудобство.

Я достал ключи от машины и отправился в Портленд.

Пелтье жил в большом каменном доме на Дэнфорс-стрит, неподалеку от прекрасной усадьбы Виктория Италиенте, которую его дом в миниатюре напоминал. Я так понимаю, что купил он его еще в те времена, когда дела его шли хорошо, а на сегодняшний день это было, пожалуй, все, что у него осталось. В этой части Портленда, куда входили районы Дэнфорс-, Пайн-, Конгресс— и Спринг-стрит, в девятнадцатом веке стали селиться зажиточные граждане. Мне казалось вполне естественным, что Пелтье, разбогатев, осел именно здесь.

Снаружи дом производил величественное впечатление, но сад зарос, краска на окнах и двери стала облупляться. Я никогда прежде не был в гостях у Грэйс. Когда она была подростком, ее отношения с отцом стали портиться, и семейная жизнь Грэйс резко отличалась от ее остального существования. Отец был очень привязан к ней, но она, казалось, не спешила отвечать взаимностью, как будто его чувства были обременительны для нее. Из-за своей целеустремленности, воли, внутренней силы эта девушка вела себя так, что порой причиняла боль близким, хотя у нее и не было таких намерений. Решив подвергнуть отца остракизму, она сделала это по полной программе. Позже я узнал от общих знакомых, что постепенно Грэйс преодолела свою неприязнь к отцу, и незадолго до ее смерти у них сложились более близкие, сердечные отношения, но причина прошлого отчуждения оставалась невыясненной.

Я позвонил в дверной звонок и услышал, как эхо разнеслось по большому дому. У покрытого морозными узорами окна появился силуэт, затем пожилой мужчина открыл дверь. На его узких плечах болталась широкая красная рубашка, пара черных подтяжек не давала песочного цвета штанам свалиться с его тощих бедер. Он выглядел, пожалуй, как маленький грустный клоун.

— Мистер Пелтье? — уточнил я.

В ответ он кивнул утвердительно. Я показал свое удостоверение.

— Меня зовут Чарльз Паркер. Джек Мерсье говорил, что вы, возможно, ожидаете меня.

Его лицо просветлело слегка, он отступил в сторону, давая мне возможность пройти, поправляя на ходу воротник рубашки и приглаживая волосы свободной рукой. Дом встретил меня застоявшимся запахом. На мебели в холле и в гостиной кое-где лежал слой пыли. Обстановка выглядела вполне прилично, хотя возникало впечатление, что часть предметов качеством получше была продана, а оставшиеся использовались только для того, чтобы занять свободное место. Я прошел вслед за хозяином в маленькую яркую кухню с раскиданными по стульям старыми журналами, тремя акварелями на стенах, запахом французской ванили, который распространялся от кофейника и заполнял собой все пространство кухни. Акварельные пейзажи выглядели неуловимо знакомыми. Казалось, они изображали одно и то же место, запечатленное с трех разных ракурсов с определенной закономерностью в распределении приглушенных оттенков коричневого и красного. Скелетообразные деревья переплелись ветвями над темной водяной гладью, на втором плане под пасмурным небом расположились складки холмов. В углу каждой акварели стояли инициалы Г.П. Я и не знал, что Грэйс писала акварели.

На подоконниках лежали книжки в мягких обложках, мягкое кресло стояло рядом с чугунным камином. В камине лежала груда поленьев и бумаги, видимо, чтобы он не пустовал, пока не используется по прямому назначению. Старик налил нам кофе, достал из шкафа тарелку с печеньем, затем извиняющимся жестом развел руки.

— Вам придется извинить меня, мистер Паркер, — произнес он, показывая на рубашку, мятые брюки и сандалии, обутые на носки, — я не ждал никого в такой раннее время сегодня.

— Не беспокойтесь, — мне захотелось утешить и развеселить его, — однажды разносчик телеграмм застал меня, когда я преследовал таракана, и на мне были только спортивные тапочки.

В ответ Пелтье благодарно улыбнулся и уселся. Он начал без обиняков:

— Джек Мерсье рассказал вам о моей девочке?

Я наблюдал за выражением его лица, когда он произнес имя Мерсье и заметил, как что-то дрогнуло в нем, словно пламя свечи от неожиданного сквозняка. Я кивнул:

— Примите мои соболезнования.

— Она не покончила с собой, мистер Паркер. Мне плевать, что все говорят. Она была у меня в последние выходные перед смертью, и я никогда еще не видел ее такой счастливой. Грэйс не принимала наркотики. Она не курила. Она даже не пила, по крайней мере ничего крепче легкого бада, — он сделал глоток, большой палец левой руки нервно теребил указательный, но несчастный старик этого не замечал.

Достав блокнот и ручку, я стал записывать то, что говорил Пелтье. Мать Грэйс умерла, когда девочке было тринадцать лет. После череды бесперспективных работ Грэйс вернулась в колледж, писала дипломную работу по истории некоторых религиозных движений штата. Недавно она снова переехала к отцу, чтобы жить с ним вместе, а в Бостон ездила в библиотеку, когда было необходимо.

— Вы знаете, с кем она могла встречаться, беседовать?

— Она взяла с собой все записи, поэтому не могу сказать. У нее была назначена встреча в Уотервилле, впрочем, пару дней назад...

Он запнулся.

— С кем? — осторожно подтолкнул я его.

— С Картером Парагоном. С этим парнем, который возглавляет Братство.

Братство было довольно сомнительной организацией из тех, что проводят шоу на кабельных телеканалах и платят старушкам по пять центов за вкладывание религиозной брошюры в конверт. Особенностью Парагона была претензия на способность излечивать по телевизору небольшие недомогания — страдальцу было достаточно прикоснуться руками или даже одной рукой к экрану, а другой в это время набрать заветный бесплатный номер Братства и изо всей силы молиться и возносить хвалы Господу. Но единственное, что гарантированно удавалось Картеру Парагону, так это избавлять банковские счета своих почитателей от значительной части денежных средств.

Ничего удивительного в том, что это не было даже его настоящим именем. При рождении будущего «мессию» нарекли Честер Куинси Дидс: именно это было записано в его свидетельстве о рождении и в полицейском досье. В последнем преимущественно фигурировали мелкие мошенничества с кредитными картами и страховками, участие в махинациях с пенсионными фондами и тому подобное. Когда дотошные журналисты все это раскопали, свежеиспеченный Картер Парагон признал, что был грешником, но все равно Господь нашел его. В любом случае, не совсем понятно, почему Отец Небесный разыскивал Честера Дидса, разве что тот каким-то образом умудрился наложить руку на Его бумажник.

В основном Братство было скорее предметом шуток. Но до меня доходили отдаленные слухи, как правило ничем не подкрепленные, что контора Картера Парагона поддерживает финансами правые и экстремистские религиозные организации. Поговаривали, что некоторые из них, получающие чеки от Братства, были связаны с организацией пикетов против оказания помощи больным СПИДом, против абортариев, институтов планирования семьи и даже против синагог. Правда, прямых доказательств не было: чеки Братства оседали на счетах Коалиции активистов жизни, выступавшей прикрытием для более экстремистских группировок, борющихся против абортов, и «Защитников борцов за жизнь» (группы поддержки — убежденных бомбистов) и их семей. Записи телефонных разговоров, которые проводили при расследовании преступлений и случаев проявления насилия, также позволили установить, что разного рода фашиствующие молодчики, подонки-одиночки и хулиганствующие группировки имели регулярные контакты с Братством.

Как правило, оно немедленно публично осуждало любые противозаконные действия группировок, которые до этого получали от него финансовую поддержку. При этом Парагон не мог отказать себе в том, чтобы появиться пару раз с отрицаниями обвинений в респектабельных и популярных передачах на телевидении, вроде «Святого Петра в Страстной Четверг». Одетый в черный блестящий костюм, с золотым крестом на лацкане, он одновременно ухитрялся и извиняться, и очаровывать, и манипулировать зрителями. Попытаться подловить Картера Парагона на чем-либо было сродни попытке поймать дым.

Судя по всему, Грэйс предстояло встретиться с ним незадолго до гибели. Очень интересно, состоялась ли эта встреча. Если да, то с Парагоном стоило повидаться.

— У вас нет каких-нибудь ее конспектов, материалов ее дипломной работы? Какие-нибудь дискеты?

Пелтье покачал головой:

— Я же сказал, она все взяла с собой. Моя девочка собиралась остаться у подруги после встречи с Парагоном и там поработать.

— Вы знаете, кто ее подруга?

— Марси Бекер, — немедленно последовал ответ. — Она закончила исторический, они с Грэйс закадычные подружки. Ее семья живет ближе к центру в Бар-Харбор. У них там мотель. Последние пару лет Марси живет с ними, помогает вести дела.

— Она была хорошей подругой?

— Довольно близкой. По крайней мере, я раньше так думал.

— Что вы имеете в виду?

— Она так и не появилась на похоронах. — Во мне снова шевельнулось чувство вины. — Это довольно странно, правда же?

— В общем-то, да. А у Грэйс еще были друзья?

Пелтье чуть задумался:

— Есть одна девушка, Эли Уинн, помладше Грэйс. Она приходила к нам пару раз, с виду у них были хорошие отношения. Когда Грэйс жила в Бостоне, они вместе снимали квартиру. Обычно дочь у нее и останавливалась, когда ездила туда. Эли тоже учится в Северо-Восточном университете, а подрабатывает в модном ресторанчике в Гарварде, что-то такое, связанное с Паддингом.

— "Наверху у Паддинга"?

— Точно, — он утвердительно кивнул.

Заведение находилось на Холиокс-стрит, неподалеку от Гарвард-сквер. Я сделал пометку в блокноте.

— У Грэйс было оружие?

— Нет.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Она не терпела оружия.

— Она встречалась с кем-то из парней?

— Ни с кем, о ком бы я знал.

Пелтье сделал глоток кофе, и я заметил, что он внимательно наблюдает за мной поверх чашки, как будто мой последний вопрос что-то изменил в его восприятии меня.

— Вот теперь я вас вспомнил, — мягко произнес он.

Я мгновенно покраснел и словно перенесся лет на пятнадцать назад:высаживаю Грэйс напротив этого же дома и удаляюсь от него, радуясь тому, что мне больше не придется ни обнимать ее, ни смотреть на нее. Мне оказалось небезразлично, что Пелтье известно о моих отношениях с его дочерью, и я был удивлен и смущен своим беспокойством.

— Я просил Джека Мерсье, чтобы он поговорил с вами, — продолжал старик. — Вы были знакомы с Грэйс. Я подумал, что вы могли бы помочь нам.

— Это было очень давно, — мягко заметил я.

— Возможно, — согласился он, — но для меня она словно вчера родилась. Ее принимал самый никудышный врач в мире. Но, несмотря на это, ей все-таки удалось попасть в этот мир. Все, что было потом, все маленькие события ее жизни, казалось, произошли в мгновение ока. Если смотреть с этой точки зрения, все было совсем недавно. По крайней мере, для меня она только что была здесь. Вы займетесь этим делом? Вы попробуете узнать, что случилось с моей дочкой?

Я вздохнул. У меня было такое ощущение, что я снова начинаю погружаться в пучину, в то время как только почувствовал под ногами твердую землю.

— Я займусь этим делом, — мне с трудом дались эти слова. — Не могу ничего обещать, но я поработаю над этим. Мы еще поговорили о Грэйс и ее приятелях, перед тем как Пелтье проводил меня в ее спальню. Он передал мне телефонные счета за пару последних месяцев, выписки о расходах по банковским счетам и кредиткам, а затем оставил меня одного. Похоже, ему было невыносимо находиться в комнате, где еще чувствовался ее запах, остались следы ее жизни. Я просмотрел содержимое ящиков стола и комода, испытывая некоторую неловкость, когда мои пальцы перебирали одежду; вешалки в шкафу печально позвякивали, когда я снимал с них куртки и пальто. Я не нашел ничего, кроме коробки из-под обуви, в которой хранились мелочи, напоминавшие о ее личной жизни: открытки и письма от бывших возлюбленных, давно забытых, корешки билетов с тех свиданий и походов в кино, которые, видимо, были ей особенно дороги. Ничего, связанного со мной, я там не обнаружил. Так же, как и того, что касалось недавнего прошлого. Впрочем, так и должно быть. Я просмотрел книги на полках и содержимое шкафчика с лекарствами над маленькой раковиной в углу комнаты. Там не оказалось никаких контрацептивов, что хоть как-то обозначило бы присутствие в ее жизни постоянного поклонника. Не было и рецептов препаратов, которые обычно назначают при депрессии или тревожности.

Когда я вернулся в комнату, перед Пелтье на столе лежала пластиковая папка. Он передвинул ее мне. Открыв папку, я обнаружил полицейские протоколы по этому происшествию, свидетельство о смерти и отчет медэксперта. Там же была фотография Грэйс в машине, отпечатанная на принтере. Качество печати позволяло увидеть рану на голове девушки, а сзади на стекле брызги крови расходились во все стороны, как лучи новой красной звезды.

— Откуда это у вас, мистер Пелтье? — спросил я, но тут же понял, какой будет ответ: Джек Мерсье всегда получал то, что ему было нужно.

— Я полагаю, вы знаете.

Он написал в маленьком блокноте номер телефона и вырвал листочек:

— По этому номеру вы всегда меня застанете, днем или ночью. Я мало сплю в последнее время.

Я поблагодарил его. Он пожал мне руку, проводил до дверей и не сводил с меня взгляда, пока я усаживался в машину и выезжал на дорогу.

Я припарковался на площади Конгресса и отправился с отчетами в Кинкос, чтобы сделать ксерокопии: небольшая предосторожность, к которой я стал прибегать в последнее время, копируя налоговые извещения и материалы по делам, которые вел. Оригиналы я держал дома, а копии — в гараже на случай, если с первыми что-нибудь случится. Когда с этим было покончено, я отправился в кафе и принялся внимательно изучать документы. По мере чтения я все больше расстраивался из-за того, что там обнаружил.

В полицейском протоколе перечислялось содержимое автомобиля, включая небольшое количество кокаина, обнаруженное в отделении для перчаток, и пачку сигарет на полу. Анализ отпечатков пальцев обнаружил три пары, принадлежащие разным людям, в том числе Грэйс. Именно ее и только ее пальцы остались на пакетике с кокаином. Для некурящего человека и ненаркомана Грэйс Пелтье выглядела основательно затаренной «дурью».

Свидетельство о смерти добавило мало существенного к тому, что я уже знал, хотя один пункт заинтересовал меня. А именно пункт 42 свидетельства о смерти, выданный в штате Мэн, предполагает отнести наступившую смерть к одному из шести пунктов. Они приводятся в следующем порядке: естественная смерть, несчастный случай, суицид, убийство, требуется расследование, не может быть установлено.

Медэксперт не отметила «суицид» в качестве бесспорной причины смерти Грэйс. Вместо этого она выбрала «требуется расследование». Другими словами, у нее было достаточно сомнений относительно обстоятельств смерти, чтобы потребовать у полиции штата продолжение расследования. Я стал читать отчет самого медэксперта.

В нем были данные о размерах тела, одежде Грэйс, содержимом желудка в момент смерти и ее личной чистоте, общем состоянии. Не было упоминаний ни о чем, что могло бы натолкнуть на мысль о какой-либо лекарственной зависимости или психическом нездоровье, пренебрежительном отношении к себе. Анализ состава глазной жидкости не выявил никаких следов наркотиков или алкоголя в организме, которые она могла принимать в ближайшие часы перед смертью. Анализы мочи и желчи также подтвердили, что на протяжении последних трех дней перед смертью она не употребляла ни спиртного, ни наркотиков. Кровь, взятая из подмышечной вены, была соединена в пробирке с фтористым натрием, что позволило исключить ошибку: бесспорно, перед смертью Грэйс не пила.

Это очень трудно — лишить себя жизни. Большинству требуется особая пьяная смелость, чтобы все-таки осуществить задуманное, но Грэйс Пелтье была трезва. Несмотря на то, что ее отец говорил, будто она была счастлива и что в ее организме не было обнаружено ни алкоголя ни наркотиков и аутопсия не обнаружила никаких следов, характерных для человека с повышенной тревожностью или другими психическими отклонениями, факт был налицо: Грэйс Пелтье приставила пистолет к виску и выстрелила себе в голову.

Смертельную рану нанесла пуля сорокового калибра, выпущенная из пистолета системы «смит-вессон» с расстояния не более двух дюймов. Пуля прошла сквозь левый висок, рассекла и обожгла кожу, подплавила волосы над раной, рассекла кость. Отверстие в кости было чуть меньше, чем диаметр пули: эластичный эпидермис растянулся пропуская ее, а затем сократился, оставив рану с рваными краями. Пуля вышла чуть повыше правого виска и образовала рубцы вокруг правого глаза. Рана была обширная, с расходившимися во все стороны лучами.

Кровь в салоне машины вся принадлежала Грэйс, результаты анализа пятен крови соответствовали характеру полученных ранений. Баллистическая экспертиза найденной пули также соответствовала общей картине. По результатам химического анализа и заключению, полученному после исследования мазков кожи с левой кисти Грэйс под электронным микроскопом, подтвердившим присутствие мельчайших частиц пороха, из оружия выстрелила рука Грэйс. При осмотре пистолет был в левой руке, правая лежала на сидении рядом с Библией.

Общеизвестно, что женщины редко кончают с собой с помощью пистолета. Хотя бывают и исключения, но, как правило, дамы не такие поклонницы стрельбы, как мужчины. Обычно они выбирали менее жестокие способы посчитаться с жизнью. В полицейской работе есть негласное правило: застреленная женщина — убитая женщина, если не доказано иное. Самоубийцы обычно метят в определенные места: в рот, лоб, шею, висок или грудь. Выстрелы в висок чаще всего производятся ведущей рукой, хотя бывают исключения. Насколько я знал, Грэйс была правша, но она решила стрелять в свой левый висок левой рукой и использовала, в чем я был уверен, незнакомое оружие. По словам Кертиса, у нее никогда не было оружия, хотя нельзя исключить, что девушка решила приобрести его.

Помимо этого были еще три момента в медицинском отчете, которые показались мне странными. Во-первых, когда обнаружили тело, одежда жертвы была насквозь мокрой. Исследование показало, что это была соленая вода. По какой-то причине Грэйс глубоко нырнула, прежде чем покончить с собой.

Во-вторых, кончики ее волос буквально перед смертью, а возможно, и после смерти, были коротко обрезаны, но не ножницами, а бритвой: некоторые пряди ее хвостика оказались обрезанными, несколько волосков застряли между рубашкой и кожей.

И, наконец, Кертис Пелтье сказал, что дочь взяла с собой все записи по теме своей научной работы, но в машине не обнаружили никаких бумаг.

Библия была в некотором смысле характерным штрихом.

* * *
Я возвращался к машине, когда зазвонил мой мобильный.

— Привет, это я, — раздался голос Рейчел.

— Привет.

Рейчел Вулф была психологом-криминалистом и специализировалась на создании психологических портретов преступников. Мы сблизились с ней в Луизиане, когда вели поиски Странника. Это были непростые отношения: в Луизиане Рейчел сильно пострадала — и физически, и морально. Прошло немало времени, прежде чем я примирился с чувством вины, которое возникало у меня по отношению к ней. Сейчас мы медленно возвращались к нормальным отношениям, хотя она продолжала жить в Бостоне, где вела научную и преподавательскую работу в Гарвардском университете. Тема ее переезда в Мэн всплывала пару раз в разговорах, но ни к чему определенному мы не пришли.

— У меня плохая новость. Я не смогу приехать в следующие выходные. На факультете было срочное собрание в пятницу днем по поводу сокращения бюджета, и, похоже, в субботу в первой половине дня будет вторая серия. Я не освобожусь раньше полудня. Ужасно жалко.

Слушая Рейчел, я расплылся в улыбке. В последнее время разговаривая с ней, я почему-то всегда улыбаюсь.

— На самом деле это может быть очень кстати. Луис говорил, что неплохо было бы выбраться в Бостон на выходные. Если ему удастся убедить Эйнджела, я могу провести время с ними, пока ты будешь на собрании, а потом мы встретимся.

Луис и Эйнджел были веселые охламоны, чуть отошедшие от преступной жизни, неафишируемые партнеры в нескольких бизнес-предприятиях — рестораны, автомагазины. Они считались грозой всех добропорядочных обывателей, так сказать, всего общества. Парни представляли собой полную противоположность друг другу по всем статьям, объединяла же их способность ввязываться в сомнительные предприятия с нанесением увечий или случайными убийствами. Так уж вышло, что они были моими друзьями.

— Четвертого числа в театре премьера «Клеопатры», — забросила удочку Рейчел, — я попробую раздобыть пару билетов.

Она была страстной поклонницей бостонской танцевальной труппы и пыталась приобщить меня к радостям балетного искусства. Ей это практически удалось, что вызывало нещадные насмешки Эйнджела на тему моей сексуальной ориентации.

— Идет, но за это ты мне будешь должна пару матчей с «пиратами», когда начнется хоккейный сезон.

— Идет. Перезвони мне и расскажи, какие у ребят планы. Я закажу столик к обеду и присоединюсь к вам после собрания. И поищу билеты. Что-нибудь еще?

— Как насчет животного, бурного секса?

— Соседи будут жаловаться.

— А они симпатичные?

— Очень.

— Ну, если они будут завидовать, я подумаю, что смогу сделать для них.

— Почему бы тебе для начала не подумать, чем ты можешь помочь мне?

— О'кей, но, когда я тебя доканаю, мне же надо будет заняться чем-то еще для собственного удовольствия.

Не уверен, но мне показалось, что ее смех прозвучал чуть принужденно.

Вернувшись домой, я позвонил в Западный Манхэттен. Луис и Эйнджел не любили, когда им звонили на мобильный, потому что — как несчастный Хойт убедился на собственной шкуре — такие разговоры можно отследить. Мои приятели из тех, кто порой бывает причастен к разным сомнительным историям, и закон не всегда им приветливо улыбается. Эйнджел был грабителем, причем высокого класса, хотя сейчас официально отошел от дел благодаря совместному капиталу, который они заработали на пару с Луисом. Состояние карьеры Луиса в настоящий момент оставалось более темным: в прошлом он был киллером высшего класса. Сейчас Луис редко брался за дело, и деньги для него были не главное: в первую очередь его интересовал моральный аспект. От его рук погибали редкостные мерзавцы, и, возможно, благодаря ему мир становился чуть лучше без этих тварей. В применении к Луису понятия морали и законности заметно усложнялись.

Раздалось три гудка, и голос, полный обаяния разъяренной кобры, шипящей на мангуста, произнес:

— Да?! — чувствовалось к тому же, что его обладатель порядочно запыхался.

— Это я. Я так понимаю, ты еще не проштудировал главу о телефонном этикете в той книжке, которую я тебе дал?

— Я выбросил этот кусок дерьма в помойку, — ответил Эйнджел. — Тот парень, что шнурует ботинки леской, наверное, все еще пытается толкнуть ее на Бродвее.

— Ты изрядно пыхтишь. Можно поинтересоваться, что же я прервал?

— Да лифт не работает. Я услышал телефонный звонок на лестнице. Я с органного концерта только что.

— И что ты там делал? Передавал кружку для пожертвований?

— Очень смешно.

Понятно: Луис по-прежнему не оставляет попыток раздвинуть культурные горизонты Эйнджела. Ему не откажешь в настойчивости и оптимизме.

— Ну, и как прошло?

— Похоже на то, что тебя заперли на два часа с призраком оперы. У меня разболелась голова.

— Вы в Бостон не собираетесь?

— Луис намыливался. Он думает, что это стильно. А я люблю Нью-Йорк. Бостон как старая часть Манхэттена за Четырнадцатой улицей — ты представляешь все эти маленькие улочки, пересекающиеся одна с другой? Словно Твилайт в Виллидже. Мне не нравилось туда ездить, даже когда ты там жил.

— Ты закончил? — прервал я его.

— Ну, похоже, что так, мистер Гребаный Торопыга.

— Я поеду в следующие выходные. Может быть, сходим с Рейчел пообедаем. Не хотите составить нам компанию?

— Подожди, — я расслышал приглушенный разговор, а затем глубокий мужской голос возник в трубке:

— Тебе чего надо от моего парня?

— Да Боже ж мой, — ответил я, — просто пытаюсь поддерживать отношения, но, похоже, все так запущено...

— Мы будем в «Корни Плаза». Звони, когда закажешь стол в ресторане.

— Так точно, шеф. Что-нибудь еще?

— Узнаешь, когда надо, — буркнул он, и линия погрузилась в тишину.

Да, книжку мисс Меннерс о хороших манерах точно было жалко.

* * *
Ничего необычного в выписках по кредитной карте Грэйс Пелтье не оказалось. А по телефонным счетам было понятно, что она звонила Марси Бекер в мотель ее родителей. Был еще разговор по домашнему номеру в Бостоне, который сейчас оказался отключен. Я предположил, что, скорее всего, это номер Эли Уинн. А еще было несколько звонков в офис Братства в Уотервилле. В тот же день я позвонил в Братство по тому же номеру и услышал автоответчик. Он предложил мне набрать «один», если я хочу сделать пожертвование, «два», если хочу прослушать молитву специально для этого дня, и «три», чтобы поговорить с оператором. Я нажал тройку, и, когда оператор ответил, представился и попросил соединить меня с офисом Картера Парагона. Оператор сообщил мне, что соединит меня с помощником мистера Парагона — мисс Торрэнс. Последовала пауза, затем в трубке раздался другой женский голос.

— Чем могу помочь? — это было произнесено таким тоном, который секретари специально приберегают для тех, кому вообще не собираются в чем-то содействовать.

— Я хотел бы поговорить с мистером Парагоном. Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив.

— Вы по какому вопросу?

— По поводу молодой женщины по имени Грэйс Пелтье. Я полагаю, мистер Парагон встречался с ней около двух недель назад.

— Извините, это имя мне незнакомо. Такой встречи не было. — Если бы пауки, прежде чем проглотить муху, извинялись перед ней, это звучало бы искреннее.

— Вы не могли бы уточнить и проверить?

— Я же сказала, такой встречи никогда не было.

— Нет, вы сказали, что имя вам не знакомо, а потом вы сказали, что встречи не было. Если вы не знаете этого имени, как вы можете помнить, была ли у шефа встреча с этим человеком?

На том конце провода возникла тишина, и я почувствовал, как трубка начинает застывать у меня в руке. После паузы мисс Торрэнс произнесла:

— Передо мной ежедневник мистера Парагона, и я вижу, что эта встреча планировалась, но не состоялась: девушка не приехала.

— Она отменила встречу?

— Нет, она просто не появилась.

— Могу я поговорить с мистером Парагоном?

— Нет.

— Мог бы я договориться о другом времени и назначить встречу с ним?

— Извините, мистер Паркер. Господин Парагон очень занятой человек, но я передам ему, что вы звонили.

Она повесила трубку до того, как я продиктовал ей номер. Из чего я предположил, что в ближайшее время, впрочем, как и в более отдаленное, вряд ли услышу голос мистера Парагона. Судя по всему, придется лично заехать в офис Братства, хотя по тону мисс Торрэнс можно было понять, что мой визит там будет так же кстати, как публичный дом в Диснейленде.

Одна деталь не давала мне покоя с того момента, как я прочитал полицейский протокол о содержимом машины. Поэтому я снял трубку и набрал номер Кертиса Пелтье.

— Мистер Пелтье, вы не припомните Марси Бекер или Эли Уинн курят?

Он помедлил, потом ответил:

— Вы знаете, по-моему, да, обе. Но есть еще кое-что, о чем вам следует знать. У Грэйс была непростая научная тема: у нее был особый интерес к одной религиозной секте. Их называют Арустукские баптисты. Слышали о них что-нибудь?

— Не думаю.

— Секта исчезла в шестьдесят четвертом. Многие думают, что они просто сдались и переехали куда-нибудь, где потеплее да и люди более доброжелательные.

— Извините, я не понимаю, к чему вы это говорите.

— Они еще были известны как баптисты Орлиного озера.

И тут я вспомнил сообщения с севера штата, фотографии людей, передвигающихся за лентой, что ограждала место преступления, и завывания животных.

— Тела нашли на севере, — мой голос звучал ровно.

— Да, я только что видел репортаж по телевизору, — продолжал Пелтье. — Думаю, это они. Я думаю, нашли Арустукских баптистов.

Глава 3

Они пришли, ангелы тьмы, ангелы жестокости и насилия, их крылья чернели на солнце и обнаженные мечи. Они бесшумно передвигались среди людской массы: очищая, отнимая, убивая.

Они не такие, как мы.

* * *
Северное подразделение по расследованию убийств в Манхэттене считалось элитным в Нью-Йоркском полицейском управлении, его сотрудники работали на территории от 120-й Ист до 119-й улиц. Каждый из них начинал службу обычным участковым детективом, прежде чем попал на работу в убойный отдел. Все они были очень опытными офицерами, у самых молодых в отделе за плечами по двадцать лет службы. А про старших сотрудников ходило столько баек, сколько ракушек прилипает к днищу старого корабля. Во времена, когда я был новичком-патрульным, старший детектив отдела Майкл Лански, говорил про себя: «Когда я начинал, Мертвое море еще только болело».

Мой отец тоже был полицейским до того дня, когда покончил жизнь самоубийством. Я переживал за отца — обычное дело для сына полицейского, во всяком случае, я беспокоился о нем. И любил его, завидовал ему — его форме, власти, дружеским связям с сослуживцами. Но еще я очень боялся за него. Все время. Нью-Йорк семидесятых сильно отличался от города нашего времени: полицейские гибли на улицах один за другим, их убивали, как тараканов. Об этом постоянно писали в газетах, говорили по телевизору. Если отец был на дежурстве, я видел, как меняется взгляд матери каждый раз, когда раздавался звонок в дверь. Она боялась стать очередной полицейской вдовой. Ей просто хотелось, чтобы муж возвращался домой с дежурства уставший, измотанный, но живой. Он тоже не был спокоен. У него в запираемом ящике стола хранилась бутылка «Миланты», чтобы снимать страшное напряжение, которое отец испытывал практически каждый день, пока что-то внутри него не сломалось. Тогда все закончилось. Страшно закончилось.

Отец редко общался с Северным отделом по расследованию убийств в Манхэттене. Чаще всего он наблюдал за тем, как они проходят мимо, пока он сдерживал толпу или охранял дверь, проверяя значки и удостоверения. Но однажды жарким июльским днем 1980 года, незадолго до его смерти, отца вызвали в скромную квартиру в доме на пересечении 94-й улицы и 42-й авеню. Ее снимала некая Мерилин Хайд, работавшая страховым инспектором в Сити.

Ее сестра зашла к ней и почувствовала отвратительный запах, идущий из квартиры. Когда она попыталась открыть дверь запасным ключом, который ей дала Мерилин, оказалось, что замок забит какой-то клейкой массой. Она немедленно сообщила старшему по дому, а тот связался с полицией. Мой отец, который в это время жевал за углом свой обеденный сэндвич, был первым полицейским, который попал в здание.

Оказалось, что за два дня до смерти Мерилин Хайд звонила сестре. Она выходила из метро на углу 96-й улицы и Ленсигтон-авеню, когда пересеклась взглядами с человеком, спускавшимся в переход. Высокий, худощавый, с бледным лицом, узкой линией рта и темными волосами. На нем были кричащий желтый жакет и аккуратно выглаженные джинсы. Мерилин рассказывала сестре, что задержала свой взгляд буквально на пару секунд, но что-то в глазах незнакомца заставило ее замереть на месте и прижаться к стене, как будто ее ударили кулаком в грудь. Она почувствовала, как брюки стали мокрыми, и, взглянув вниз, поняла, что на время потеряла контроль над своим организмом.

На следующее утро она снова позвонила сестре и поделилась своими опасениями: ей казалось, что за ней следят. Она не могла точно сказать кто — это было просто ощущение. Сестра предложила ей обратиться в полицию, но Мерилин отказалась, мотивируя тем, что у нее нет доказательств и никого подозрительного в своем окружении она не видела.

В тот день она ушла с работы пораньше, сославшись на плохое самочувствие, и направилась домой. Когда на следующий день она не появилась на работе и не отвечала на звонки, сестра отправилась к ней, став первым звеном в цепочке событий, которые привели моего отца к той двери.

Холл пустовал: большинство жильцов подъезда были на работе или проводили время на летнем солнышке. Постучав, отец расстегнул кобуру и ударом распахнул дверь. Кондиционер был выключен, от распространявшегося зловония у отца закружилась голова. Он приказал Мерилин и старшему по дому не входить в квартиру, затем прошел через маленькую гостиную, миновал кухню, ванную и попал в единственную спальню.

Он обнаружил Мерилин прикованной к кровати цепью, простыни и пол были залиты кровью. Вокруг тела жужжали рои мух. На жаре тело быстро разлагалось, кожа на животе приобрела зеленоватый оттенок, по бедрам, плечам змеились темно-зеленые, багровые вены. Сейчас уже невозможно было судить о том, как красива она когда-то была.

Вскрытие обнаружило сотню ножевых ранений на теле. Смертельным оказался удар по яремной вене: предыдущие девяносто девять ударов были нанесены с целью вызвать кровотечения, которые продолжались бы многие часы. Рядом с кроватью стояла коробка с солью и лимонным соком. Убийца использовал их, чтобы привести ее в чувство, когда она теряла сознание.

В тот вечер, когда отец вернулся домой, он, все еще сильно пахнущий мылом которым словно пытался смыть с себя следы смерти Мерилин Хайд, сел за кухонный стол и открыл бутылку. Мать удалилась вскоре после его прихода: она торопилась на встречу с друзьями, которых не видела много недель. На плите отца ждал обед, но он не притронулся к еде. Вместо этого он потягивал виски прямо из горлышка и долго молчал. Я сел напротив него, он достал минералку из холодильника, чтобы я тоже мог что-нибудь пить вместе с ним.

— Что случилось? — наконец спросил я.

— Сегодня одному человеку причинили сильную боль, — последовал ответ.

— Мы его знали?

— Нет, сынок, это не наш знакомый, но, я думаю, она была хорошим человеком. Скорее всего, она стоила того, чтобы с ней познакомиться.

— Кто это сделал? Кто мучил ее?

Он посмотрел на меня, потянулся рукой, погладил меня по волосам, его рука на мгновение задержалась на моем лбу.

— Ангел тьмы, — наконец ответил отец. — Это сделал ангел тьмы.

Он не рассказывал мне, что увидел в квартире Мерилин. Лишь спустя многие годы я узнал подробности — от мамы, от деда, от других детективов. Но я никогда не мог забыть об ангелах тьмы. Многие годы спустя у меня забрали жену и ребенка, и человек, который их убил, — верно, он тоже был ангелом тьмы, продуктом союза земной женщины и того, кто был изгнан из рая за гордыню и похоть.

Святой Августин верил, что природное зло может быть приписано деятельности существ, которые были свободны и разумны, но не являлись людьми. Ницше считал зло источником власти, независимой от человека. Такие дьявольские силы могли существовать вне человеческой души, они представляют собой способность к жестокости и разрушению, отличный от наших собственных способностей злобный и беспощадный разум, целью которого было и остается полное разрушение человечности, уничтожение самой способности сочувствовать, сострадать, любить.

Я так полагаю, что мой отец, повидавший такие проявления жестокости и насилия, как в случае с Мерилин Хайд, задумывался, есть ли такая грань, которую не в состоянии переступить человек; есть ли такие существа, одновременно и супер— и недочеловеки, которые преследуют нас.

Это были они — воплощение жестокости, ангелы тьмы.

Убойный отдел Северного Манхэттена — наверное, лучшее подразделение по раскрытию убийств в городе, а может, и во всей стране, — расследовало дело Мерилин Хайд семь недель: никаких следов человека из метро не было обнаружено. Других подозреваемых не было. Человек, на котором Мерилин задержала взгляд на секунду дольше, чем обычно, и который, по общему мнению, выпустил из нее кровь, вернулся в свое убежище.

Убийство Мерилин Хайд осталось нераскрытым. Детективы в отделе все еще ловили себя на том, что, даже если едут отдыхать с женами и детьми, пристально вглядываются в лица пассажиров метро, пытаясь найти темноволосого мужчину с очень узким ртом. И некоторые, спроси их об этом, сказали бы, возможно, что испытывали скорее облегчение, не обнаружив его в толпе, не войдя с ним в контакт, пока рядом с ними были их близкие.

Есть люди, которым лучше не попадаться в поле зрения, с которыми лучше не иметь общего и даже не привлекать их внимания. Это странные, паразитические существа, потерянные в пространстве души, ищущие в хаосе бытия смертоносного контакта с теплым потоком человечности. Они прозябают в муках и существуют только для того, чтобы перелить свою боль в других. Случайного взгляда замешкавшегося прохожего, не отведенного сразу же в сторону, для них достаточно. Порой лучше не поднимать глаз из страха, что, взглянув, вы можете напороться на их взгляд, темную тень на фоне солнца, которое может ослепить навсегда.

И сейчас на грязном клочке земли у холодного озера на севере штата Мэн результаты трудов ангелов тьмы медленно выходили наружу.

Могилу обнаружили на границе общественного заповедника Уинтервилл. Целостность участка была нарушена в ходе ремонтных и строительных работ, но вернуть все к первоначальному виду не представлялось возможным, важно было не допустить дальнейших повреждений.

В первый день патрульные переписали имена всех рабочих на этом участке, быстро всех опросили, протянули оградительную ленту, расставили полицейских. Сначала были проблемы с одной из лесозаготовительных компаний, которая использовала дорогу, но затем и она согласилась временно прекратить движение грузовиков до момента, когда границы захоронения будут установлены.

Сразу после первичного осмотра места была сооружена своеобразная плотина — укрепление из мешков с песком, а штаб по проведению работ вместе с мобильной группой, работающей на месте преступления, расположились на обочине Рэд Ривер-роуд. Повсюду в целях предотвращения дальнейших нарушений разместили строгие ограничительные знаки, требующие разрешения полиции для доступа на территорию. Через весь участок проложили дорожку и обозначили ее заградительной лентой, затем прошлись с видеокамерой, чтобы запечатлеть общую панораму для офицеров полиции, которые не принимали прямого участия в расследовании.

Сцену преступления сфотографировали: сначала запечатлели общий вид, чтобы сохранить общее впечатление обнаруженного в момент открытия. Затем сделали направленные фото заметных останков, и уже потом — фотографии непосредственно костей. Были сделаны рисунки-наброски. Трехфутовый металлический столб обозначил центральную точку, от которой станут производиться все замеры и определения угловых измерений. Границы Рэд Ривер-роуд были зафиксированы и помечены на случай, если придется расширить границы участка обнаруженного захоронения. Использовались приборы глобальной системы навигации и определения положения места преступления.

К концу дня, уже в сумерках, закончив последнее совещание, мобильная группа криминалистов рассыпалась, предоставив полицейским штата и помощнику шерифа охранять участок. С восходом солнца появились медэксперты, и расследование дела баптистов-арустуков началось по-настоящему. И все время, пока они занимались своим привычным делом, их сопровождал вой диких собак, так что каждую ночь криминалисты просыпались от воображаемых завываний и представляли, что снова стоят на берегу озера с ледяными руками, в ботинках, отяжелевших от налипшей грязи, в окружении костей мертвецов.

* * *
В ту ночь впервые за много месяцев я увидел сон. Во сне я стоял на участке расчищенной земли, на границе которого чернели обнаженные деревья. Холодно поблескивала замерзшая вода. По всему участку в беспорядке возвышались свеженасыпанные кучи земли, и казалось, что земля ворочается и шевелится, словно что-то двигается под ней.

В деревьях собирались силуэты — огромные, черные, напоминающие птиц, с красными глазами; они пожирали голодными взглядами искореженную землю. Затем один из них расправил крылья и как бы нырнул, но устремился не в землю, а ко мне, и я увидел, что это не птица, а человек, старик с развивающимися седыми космами и желтыми зубами, с горбом на спине, из которого росли кожистые крылья. У него были худые ноги, ребра проступали наружу, в полете сморщенный маленький пенис бесстыдно болтался между ног. Он опустился передо мной, темные крылья трепетали на ветру. Его запавшие щеки растянулись, и он с шипением выдавил:

— Грешник!

Его крылья по-прежнему бились на ветру, он стал рыть кучу земли своей когтистой лапой, пока оттуда не показался кусок белой кожи, которая тускло отразила лунный свет. Его рот открылся, голова потянулась к телу, которое билось в судорогах и извивалось, когда он вонзил в него зубы; кровь стекала по его подбородку и лужицей скапливалась на земле.

Затем он улыбнулся мне, я отвернулся и увидел свое отражение в воде. Я увидел собственное лицо, обескровленное, мертвенно-бледное на фоне обнаженного тела. И темные крылья выросли у меня за спиной, раскрылись, прикрыли поверхность озера, как густые, темные чернила, под которыми замирало все живое.

* * *
Поиск святилища

Отрывок из диссертации Грэйс Пелтье

В апреле 1963 года группа из четырех семей покинула свои дома на восточном побережье и отправилась на север. Караван из автомобилей и грузовиков преодолел двести миль в направлении к городку неподалеку от Орлиного озера, в двадцати километрах к югу от границы между Нью-Брюнсвиком и Мэном. Среди путешественников была семья Пирсонов из Братства, что на юге от прибрежного городка в Рокленде, Келоги и Корниши из Сил-Коувы и Джессопы из Портленда. Они стали известны как баптисты-арустуки; еще их называли баптистами Орлиного озера, при этом подтверждений того, что кто-то еще кроме Пирсонов и Джессопов входил в секту, не было.

Когда они прибыли на место, все машины были проданы, а на вырученные деньги закуплено все необходимое для поселения с таким расчетом, чтобы хватило на год, пока община не встанет на ноги и не сможет сама себя обеспечить. Землю размером в сорок акров арустуки взяли в аренду у местного землевладельца на тридцать лет. После того как поселение опустело, землю вернули семье бывшего владельца, хотя буквально до недавнего времени неутихающие споры о действительных границах участка мешали его освоению. В общей сложности на земли у озера тогда перебралось шестнадцать человек — восемь взрослых и восемь детей, поровну мужского и женского пола. На озере их встретили человек по имени Причер (еще его называли отец Фолкнер), его жена Луиза и их дети Леонард и Мюриэл, семнадцати и шестнадцати лет.

Это по настоянию Фолкнера все семейства, в основном небогатые фермеры и рабочие, продали все свое имущество, собрали все деньги вместе и отправились на север, чтобы основать коммуну на основе строгих религиозных принципов. К ним хотели присоединиться еще несколько семейств, движимые в основном страхом перед нарастающей коммунистической угрозой, а также собственными фундаменталистскими религиозными убеждениями, бедностью и невозможностью бороться с тем, что они называли моральной деградацией общества, и, возможно, неосознанным желанием принадлежать к еретическим течениям, которое было унаследовано из прошлого и очень характерно для истории этого штата. Всем им отказали по причине размера или состава семьи, пола и возраста детей. Фолкнер провозгласил, что он хочет создать общину, в которой все смогут заключать браки между собой, укрепляя связи во многих поколениях, и поэтому ему нужны семьи с одинаковым представительством по полу и возрасту. Семьи, которые он выбрал, в большей или меньшей степени были лишены каких-либо родственных связей и, судя по всему, спокойно относились к мысли, что оказались фактически отрезаны от остального мира.

Баптисты-арустуки появились в окрестностях Орлиного озера 15 апреля 1963 года. К январю 1964 поселение опустело. Никаких следов семей или Фолкнера никогда больше не было обнаружено.

Глава 4

На следующее утро я спал допоздна, но, проснувшись, не почувствовал себя отдохнувшим. Сон был очень ярким, воспоминания о нем — отчетливые, объемные — не отпускали меня, и, несмотря на прохладу ночи, пот ручьями струился по телу.

Прежде чем посетить офис Братства, стоило позавтракать. Красный сигнал на почтовом ящике я заметил, только усевшись в машину. Было довольно рано для почты, но я как-то не подумал об этом. Я прошелся по дорожке и уже почти потянулся к ящику, когда что-то темное и подвижное закопошилось на жестянке. Это был маленький коричневый паук со странным знаком на спине, напоминающим очертания скрипки. Понадобилась пара секунд, чтобы распознать пришельца: скрипконосец, один из отшельников[2]. Я быстро отдернул руку — они могут кусаться. Странно: скрипконосцы не встречаются так далеко на севере. Я пристукнул его палкой, но тут же в щели ящика показался еще один экземпляр, затем другой, третий...

Я осторожно обошел вокруг ящика и увидел еще больше пауков. Часть из них цеплялись друг за друга, остальные потихоньку передвигались к земле на тонких шелковых нитях. Я набрал в грудь воздуха и палкой распахнул дверцу ящика.

Посыпались сотни крошечных паучков — одни сваливались прямо на землю, другие карабкались и в борьбе прокладывали себе дорогу в копошащемся клубке, взбираясь на тела своих собратьев. Все пространство почтового ящика буквально кишело ими. В центре стояла картонная коробка с круглыми отверстиями в стенках, через которые они стали вываливаться наружу, как только туда проник луч солнца. Я увидел пауков, скорчившихся на дне ящика и расползшихся по всем углам, их лапки были поджаты к животам, пока собратья активно пожирали их.

Я пошел к машине и достал из багажника канистру с бензином, плеснул бензин на ящик и вокруг него, затем на землю поблизости, свернул из газеты факел, поджег его и поднес к ящику. Он моментально вспыхнул, паучки вываливались сплошной лентой из импровизированного ада. Я отступил назад, когда загорелась трава, и пошел за садовым шлангом. Подсоединив его к крану я поливал траву, чтобы не дать огню разгуляться, и стоял, наблюдая, как горит почтовый ящик. Уверившись, что ничего живого не осталось, я направил на него струю воды. Раздалось шипение, пошел пар. Я надел пару перчаток, вытряхнул останки пауков в черную сумку и выбросил ее в мусорный бак, а потом еще долго стоял у границы своего участка, вглядываясь в деревья, и мысленно сбрасывал щелчками воображаемых пауков, которые, я чувствовал их кожей, все ползали и ползали по мне.

Я позавтракал в ресторанчике «У Бинтлиффа» на Портленд-стрит и заодно продумал план на день. Я сидел в одной из больших красных кабин наверху. Надо мной медленно вращался вентилятор, позади негромко играл джаз. В этом ресторане такое калорийное меню, что движение «На страже нормального веса» должно постоянно выставлять пикет у его дверей: имбирные оладьи с лимонным соусом, апельсиновый французский тост, омар по-бенедектински — в общем-то, все это не назовешь диетическими блюдами, скорее всего, такое меню вызовет возмущение многочисленной армии диетологов. Я ограничился свежими фруктами, тостом из пшеничного хлеба и кофе, испытав удовлетворение праведника и некую грусть. Стоявшее перед глазами зрелище ползающих пауков заглушило аппетит. Возможно, это дети подшутили, но шутка жестокая, ужасно неприятная.

Уотервилл, где располагался офис Братства, находился между Портлендом и Бангором. После Бангора я мог бы отправиться на восток к Иллсуорсу, где проходило федеральное шоссе № 1. Именно там было обнаружено тело Грэйс Пелтье. А от Элсворта до дома Марси Бекер, подруги Грэйс, которая так и не появилась на похоронах, было рукой подать. Я допил кофе, бросил прощальный взгляд на тарелку с недоеденным французским тостом из хлеба с изюмом и корицей — такой же несли к столику у окна, — встал и направился к машине.

На другой стороне улицы на ступеньках, ведущих в помещение почтамта, сидел мужчина. На нем были коричневый костюм, желтая рубашка и красно-коричневый галстук, поверх наброшено темно-коричневое пальто. Короткие рыжие волосы, чуть тронутые сединой, торчали во все стороны, практически стояли дыбом, словно он был подключен к розетке. Он ел рожок мороженого. Его рот совершал размеренные движения, человек поедал мороженое методично, ни на секунду не прерывая и не замедляя акт жевания, даже чтобы насладиться вкусом. Было в этой манере нечто отталкивающее, напоминающее повадки огромного насекомого. Я почувствовал на себе его взгляд, когда садился в машину. Пока я выруливал на дорогу, его глаза неотрывно следили за мной. В зеркале заднего вида я наблюдал, как голова незнакомца поворачивалась мне вслед, а челюсти продолжали работать без устали, как у огромного жука.

Официальный офис Братства располагался на Мэйн-стрит, 109А, в центре делового квартала Уотервилла. Отдельные районы Уотервилла довольно привлекательны, но центр города не из их числа, в основном поскольку сильно напоминает невзрачный торговый комплекс, составляющие части которого в случайном порядке обрушились с небес на землю, да так и остались, сократив тем самым огромную центральную часть города до размера ярко освещенной парковки. Впрочем, достаточно кирпичных зданий окружал знак, приветствующий приезжих, прибывающих в центральную часть Уотервилла. Среди них и скромные офисы Братства. Они занимали два верхних этажа в пустующем здании над витринами «Табачного Джо», расположившись между парикмахерской и кафе.

Я оставил машину на площадке торгового центра и перешел дорогу напротив кафе. Рядом со стеклянной дверью офиса Братства был звонок, здесь же поблескивала линза системы видеонаблюдения. На металлической вывеске было выгравировано: «Братство — Да ведет тебя Господь». На полочке сбоку лежала груда брошюр. Я прихватил одну, опустил в карман, затем нажал кнопку звонка и услышал надтреснутый голос. Он был подозрительно похож на голос мисс Торрэнс.

— Чем могу помочь?

— Я пришел к Картеру Парагону.

— К сожалению, господин Парагон сейчас занят.

Я был здесь впервые, однако уже испытывал ощущение, сходное с дежа вю.

— Но я пришел сюда, ведомый волей Господней, — возразил я. — Вы же не собираетесь мешать исполнению Его намерений?

Единственным звуком в ответ было клацанье прерванного соединения. Я снова позвонил.

— Да? — раздражение в ее голосе было нескрываемым.

— Могу ли я подождать мистера Парагона?

— Это невозможно. Это служебный офис. О любых встречах с мистером Парагоном надо договариваться в письменном порядке. Удачного дня.

У меня было такое ощущение, что приятный день для миссис Торрэнс понимала совсем не так, как я. Меня также поразило, что за все время нашего разговора мисс Торрэнс ни разу не спросила, как меня зовут и по какому вопросу я обращаюсь. Возможно, во мне заговорила подозрительность профессионального детектива, но мне показалось, что она уже знала, кто я такой. Точнее, знала, как я выгляжу. Откуда бы?

Я обошел квартал со стороны Темпл-стрит и оказался на заднем дворе офиса Братства. Там была маленькая площадка для парковки, через потрескавшийся бетон проросли сорняки, над парковкой возвышалось усохшее дерево, поодаль виднелись две емкости с пропаном. У здания была белая дверь, на окнах — жалюзи. Черная металлическая пожарная лестница так одряхлела, что любому обитателю здания стоило бы предпочесть бороться с пламенем самостоятельно, нежели воспользоваться ею. Судя по некоторым признакам, этим выходом пользовались не так уж часто. На стоянке виднелась одна машина — джип «эксплорер 4x4». Заглянув в окно офиса, я заметил на полу коробку. Скорее всего, в нее были свалены пачки религиозных брошюр, стянутые резинками. Не надо быть гением дедуктивного метода, чтобы определить, что это и есть сердце Братства.

Я вернулся на Мэйн-стрит, купил пару газет, последний выпуск журнала «Роллинг Стоунз» и отправился в кафе «У Йоргансена», где уселся за высоким столиком у окна. Оттуда мне было прекрасно видно дверь дома 109А. Я заказал кофе и булочку и, устроившись на стуле поудобнее, принялся читать и ждать.

Во всех газетах писали о находке у озера, хотя никаких особых подробностей, кроме тех, что я уже знал из телевизионных репортажей, не было. Впрочем, кто-то раздобыл старую фотографию Фолкнера и первых четырех семей, которые отправились с ним на север.

Глава общины был высокий мужчина, просто одетый, с длинными темными волосами, очень прямыми черными бровями и впалыми щеками. Даже на фотографии плохого качества было заметно, чтоэто человек, обладающий харизмой. Ему было около сорока, жена — чуть старше. Сыну и дочери около семнадцати и шестнадцати лет соответственно, на фото они стояли перед родителями. Видимо, Фолкнер довольно рано стал отцом.

И, хотя я знал, что фотографию сделали в шестидесятые, складывалось впечатление, что эти люди могли принадлежать любому времени — такими застывшими и узнаваемыми были их лица и позы. Было что-то вневременное в их фигурах и в их вере в возможность отстраниться от мира — два десятка обычных людей, мечтающих об утопии посвящения себя служению во славу Господа. Из краткой подписи следовало, что местный землевладелец, человек весьма набожный, сдал им в аренду участок на условиях предоплаты из расчета один доллар за акр. Ближайшим поселением был городок Орлиное Озеро на севере, но жизнь в нем постепенно замирала, лесопилки закрывались, население уменьшалось. Туризм мог бы оживить этот край, но в 1963 Фолкнер и его последователи были предоставлены сами себе и сами были вынуждены обеспечивать себе условия выживания.

Я стал разглядывать религиозную брошюрку. Если вкратце описать ее содержание, это была чистой воды агитка, цель которой сводилась к тому, чтобы вызвать у любого читателя жгучее желание поскорее избавиться от всей имеющейся при себе наличности, а также всякой мелочи на банковском счете. На обложке была интересная иллюстрация в средневековом стиле — скорее всего, сцена Страшного Суда: рогатые черти разрывают тела грешников, а на все это сверху взирает Господь в окружении праведников, которые при жизни творили добрые дела и не жалели пожертвований. Я заметил, что в среднем на одного праведника приходилось около пяти греховодников. С учетом всего, шансы на спасение для большинства моих знакомых выглядели неутешительно. Под картинкой была цитата: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими» (Откровение, 20:12).

Я с облегчением отложил брошюрку, довольный, что приобрел «Роллинг Стоунз». Следующий час я провел, решая, кто из современных музыкантов — хороших и не очень — имеет шансы на спасение и лучшую долю в загробном мире. Я составил внушительный список, когда вскоре после половины второго из офиса Братства показались мужчина и женщина. Картера Парагона я узнал сразу, зачесанные назад волосы, блестящий серый костюм, елейные манеры. Я просто удивился, что он не оставляет за собой серебристый след.

Его спутница были приблизительно того же возраста, чуть старше сорока, наверное. У нее были прямые темные волосы до плеч, формы тела скрывало темно-синее шерстяное пальто. Ее лицо нельзя было назвать привлекательным: челюсти квадратной формы облекали излишне развитые мускулы на них, как будто она постоянно скрежетала зубами. На лице с мучнисто-белым макияжем выпускника клоунской школы алел рот, но, даже будь она клоуном, вряд ли кто-то стал бы смеяться, глядя на нее. Туфли без каблука не делали женщину меньше: роста в ней было добрых пять футов и десять, а то и одиннадцать дюймов[3], и она возвышалась над Парагоном дюйма на четыре. Взгляд, которым они обменялись, направляясь к Темпл-стрит, был весьма необычным. Казалось, мужчина находится в подчинении у дамы: я заметил, как он поспешно отступил, когда она, закрыв дверь на замок, повернулась к нему, словно боялся попасть ей под ноги.

Я положил на стол купюру в пять долларов, вышел на Мэйн-стрит и направился к своему «мустангу». Пришлось побороть искушение обратиться к ним на улице: было очень интересно узнать, куда они последуют. Красный джип выкатил на Темпл-стрит, проехал мимо меня по стоянке и устремился на юг. Я двигался за ним, сохраняя дистанцию, пока мы не добрались до проезда Кеннеди. Мы миновали здания Уотервиллской средней школы, Пайн-Ридж гольф-курсов, затем джип свернул на Уэб-роуд. Пока было возможно, я выдерживал дистанцию в две-три машины между нами, но направо свернул только «эксплорер», я отстал, насколько было допустимо и, я миновав летное поле, уже было подумал, что потерял их, обнаружив перед собой длинный участок пустой дороги. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и поехал назад по той же дороге как раз вовремя, чтобы заметить, как в двухстах ярдах от меня справа вспыхнули тормозные огни джипа. Он свернул на Род-роуд и сейчас как раз направлялся на подъездную дорогу к какому-то дому. Я подоспел вовремя, чтобы заметить, как закрылись черные стальные ворота, и красный корпус автомобиля скрылся из поля зрения за скромным двухэтажным зданием белого цвета с черными жалюзи на окнах и черным орнаментом на фронтоне.

Я припарковался напротив ворот, подождал минут пять, а потом нажал кнопку переговорного устройства. Я заметил, что и здесь за посетителями следит «рыбий глаз» встроенный системы видеонаблюдения, и прикрыл его рукой.

— Да? — послышался голос мисс Торрэнс.

— Посыльный из службы доставки UPS, — ответил я.

Пока мисс Торрэнс пыталась сообразить, что случилось с видеокамерой, несколько мгновений царила тишина, потом голос сообщил, что сейчас она выйдет ко мне. Я не исключал, что она может пригласить меня в дом и закрыл глазок камеры рукой, стараясь не попадаться в зону видимости. Только когда мисс Торрэнс была практически у ворот, я сменил положение. Выражение лица у нее, мягко говоря не назовешь радушным, но, скорее всего, так она встречала всех посетителей. Даже Иисус Христос не мог бы рассчитывать на более радушный прием.

— Меня зовут Чарли Паркер, я частный детектив. Я хотел бы поговорить с мистером Парагоном, — эти слова стали чем-то вроде мантры, правда, не содержали в себе никакого значения.

Выражение лица мисс Торрэнс оставалось таким непроницаемым и твердым, что, материализуй его в предмет, им можно было бы обрабатывать алмазы:

— Я уже сказала вам, сейчас это невозможно, — последовал ответ.

— Действительно, мистер Парагон прямо какой-то неуловимый, — заметил я. — Вы что, сдуваете его и прячете в коробку, когда он становится не нужен?

— Боюсь, мне больше нечего добавить, мистер Паркер. Пожалуйста, уходите, или я вызову полицию. Вы преследуете господина Парагона.

— Нет, поправил я, — я преследовал бы его, если бы нашел. Сейчас же я досаждаю вам, мисс Торрэнс. Вы ведь мисс Торрэнс, не так ли? Вы чем-то недовольны? Определенно, у вас очень недовольный вид. Настолько недовольный, что я тоже начинаю расстраиваться.

Она одарила меня злобным взглядом и мягко добавила:

— Убирайтесь к чертовой матери, мистер Паркер. Я доверительно наклонился к ней:

— Знаете, Господь может услышать, как вы такое произносите.

Она круто повернулась на каблуках и пошла прочь. Сзади она выглядела намного лучше, чем спереди.

Я немного постоял, заглядывая сквозь решетку забора, словно нежеланный гость на вечеринке. Кроме джипа во дворе виднелась еще одна машина, видавшая виды голубая «хонда-сивик». Вряд ли мужчина с таким положением, как у мистера Парагона, будет ездить на подобном авто, скорее уж мисс Торрэнс разъезжала на ней, когда не возила босса. Я уселся в своем «мустанге», прослушал какие-то классические произведения на музыкальной станции NPR и продолжил чтение «Роллинг Стоунз». Я как раз начал сомневаться, не слишком ли поспешил приобрести сотню презервативов за 29,99 долларов, когда в проезде показалась белая «акура». Здоровенный мужчина в черной куртке и синих джинсах, с черным шелковым галстуком поверх белой рубашки подошел к окну моего автомобиля и постучал в стекло. Я опустил окно, взглянул на его значок и фамилию рядом с фотографией и улыбнулся. Эта фамилия была мне знакома по отчету о Грэйс Пелтье. Детектив Джон Лутц, офицер, который вел расследование, — собственной персоной. Правда, он относился к Третьему отделению по расследованию уголовных преступлений, которое контролировало дела в Мачиа, в то время как формально Уотервилл относился к территории, за которую отвечало Второе отделение.

Все интереснее и интереснее, как говорила Алиса в известной детской книжке.

— Нужна помощь, детектив Лутц? — поинтересовался я.

— Выйдите, пожалуйста, из машины, — попросил он и отступил назад. Большой палец правой ладони был на ремне, а остальные отвели назад полу куртки, приоткрыв рукоятку револьвера сорок пятого калибра. Ростом он был больше шести футов, в отличной физической форме: плоский живот под рубашкой, ни грамма жира. Карие глаза, темные усы аккуратно подстрижены. Судя глазам, ему можно было дать лет сорок с небольшим.

— Повернуться спиной ко мне, руки на машину, широко раздвинуть ноги, — приказал он.

Я собирался что-то возразить, когда он неожиданно врезал мне так, что я развернулся и отлетел к машине. Стремительный и сильный удар застал меня врасплох.

— Полегче, — прохрипел я, — будут шрамы.

Он ощупал меня, но не обнаружил ничего. Я не был вооружен, и это, похоже, огорчило Лутца. Он нашел только бумажник.

— Можно повернуться, мистер Паркер, — сказал он, когда закончил. Я увидел, что он разглядывает мою лицензию, пару раз взглянул на меня, словно пытаясь высмотреть какие-то признаки сомнительности, чтобы найти повод задержать меня.

— Почему вы крутитесь вокруг дома господина Парагона, мистер Паркер? Почему вы преследуете его персонал?

Он не улыбался, голос звучал низко и ровно. Он даже говорил как Картер Парагон.

— Я хотел договориться о встрече.

— Зачем?

— Я заблудшая душа, мне нужен поводырь.

— Если вы ищете дорогу к себе, делали бы это в другом месте.

— Куда бы я ни пошел, все тот же я.

— Как нехорошо.

— Я научился жить с этим.

— Как мне кажется, у вас не такой уж большой выбор, а у господина Парагона он есть. Если он не хочет вас видеть, вам следует принять это и отправляться отсюда подобру-поздорову.

— Вам что-нибудь известно о Грэйс Пелтье, детектив Лутц?

— Какое вам до этого дело?

— Меня наняли для расследования обстоятельств ее смерти. Кто-то мне сказал, что вам кое-что известно об этом деле.

Я специально сделал паузу, так что вся двусмысленность фразы какое-то время явно висела в воздухе, словно наполняя его тиканьем часового механизма, установленного на бомбе. Пальцы Лутца крепко обхватили ремень, но это было единственным знаком того, что его спокойствию приходит конец.

— Мы сделали вывод, что мисс Пелтье покончила с собой, — ответил он. — Мы никого не разыскиваем по этому делу.

— Вы опросили мистера Парагона?

— Я говорил с ним. Он никогда не встречался с Грэйс Пелтье.

Лутц слегка сместился влево. Он стоял спиной к солнцу, оно как раз светило поверх его плеча прямо мне в глаза. Я поднял руку, чтобы сделать некое подобие козырька и прикрыть глаза от ослепляющего света, и его рука тут же дернулась к оружию.

— А-ах ты, — выдохнул он.

— Излишняя поспешность, детектив, — я осторожно опустил руку.

— Иногда вокруг мистера Парагона крутятся опасные люди, — ответил он. — Часто порядочные граждане оказываются в опасности из-за своей праведности. Наш долг — защищать их.

— Разве это не работа полиции Уотервилла?

Он пожал плечами:

— Секретарь мистера Парагона предпочла обратиться ко мне. У полиции Уотервилла немало других дел.

— А у вас нет?

Впервые за весь разговор он улыбнулся:

— У меня сегодня выходной, но для мистера Парагона я всегда найду время.

— Закон всегда на страже.

— Это точно, и я сплю с открытыми глазами, — он протянул мне бумажник. — Так что уезжайте отсюда, и не попадайтесь мне больше на глаза в этих местах. Если нужно договориться о встрече, обращайтесь в рабочее время, с понедельника по пятницу. Я уверен, его секретарь с радостью вам поможет.

— Ваша вера в нее достойна восхищения, детектив.

— Вера всегда достойна восхищения, — ответил он и направился к машине.

Я был уже точно уверен в том, что мне не нравится детектив Лутц. Интересно, что будет, если его подразнить. Я решил узнать.

— Аминь, — сказал я и добавил, — если вам все равно, я предпочту остаться и почитать свой журнал.

Лутц остановился, затем быстрым шагом вернулся ко мне. Я видел, как на меня надвигается удар, но стоял, прислонившись к машине, и все что я мог сделать, так это увернуться вбок, чтобы удар пришелся по ребрам, а не в живот. Он ударил меня с такой силой, что мне показалось, я даже услышал треск сломанного ребра, волна боли накрыла меня и докатилась до кончиков пальцев ног. Я соскользнул по крылу машины и опустился на дорогу, тупая боль заливала живот и пах.

Тошнота подкатила к горлу. Лутц наклонился и нажал пальцами точки за ушами. Он использовал специальную болевую технику, и я просто завизжал от боли, когда он заставил меня встать.

— Не стоит придуриваться со мной, мистер Паркер, — заявил он. — И не надо насмехаться над моей верой. А сейчас полезай в машину и проваливай отсюда, мистер.

Давление стало меньше. Лутц подошел к своей машине, уселся на капот, ожидая, когда я уеду. Я обернулся на дом Парагона и заметил в окне верхнего этажа женщину, она наблюдала за мной. Забираясь в машину, я готов был поклясться, что видел улыбку мисс Торрэнс.

Белая «акура» следовала за мной, пока я не выехал из Уотервилла и не отправился на север по шоссе И-95. Но боль и унижение, которые я чувствовал всем телом, не давали забыть о детективе всю дорогу до Элсворта. Полевой отдел полицейского управления графства Хэнкок, база подразделения «Джей» полиции штата, занимался всем, что было связано с обнаружением тела Грэйс Пелтье. Он размещался в небольшом здании около федерального шоссе № 1, рядом стояло несколько синих патрульных машин. Сержант Фортин сообщил мне, что тело нашел патрульный Воизин на участке с названием «Счастливые акры». Он предназначался под застройку новых домов. Воизин был на выезде, но Фортин договорился, чтобы тот подъехал ко мне на то место. Я поблагодарил его и, следуя указаниям, отправился на север в сторону «Счастливых акров».

Компания «Истейт Экзекьютивс» рекламировала участок как будущее «перекрестье дорог и прекрасных пейзажей», хотя пока вокруг были лишь изрезанные грузовиками колеи, а из пейзажей в основном засохшие или поваленные деревья. На том участке, где была обнаружена машина Грэйс, ветер трепал остатки оградительной ленты, и это все, что указывало на место, где молодая женщина свела счеты с жизнью. Тем не менее, что-то настораживало меня, не давало покоя. Посмотрев по сторонам, я заметил, что с того места, где я стоял, не было видно дороги. Я вернулся к «мустангу», проехал по колее приблизительно до того места, где стояла машина Грэйс, включил фары, вышел на дорогу и оглянулся. Машина по-прежнему была невидна, так же не было заметно и света фар за деревьями.

Когда я стоял на обочине, синяя патрульная машина затормозила возле меня, из нее вышел полицейский.

— Мистер Паркер? — уточнил он.

— Патрульный Воизин? — я протянул руку, и он пожал ее.

Он был приблизительно моего роста и возраста, с редеющими волосами и широкой улыбкой, на лбу небольшой треугольный шрам. Он перехватил мой взгляд и потер шрам правой ладонью.

— Дамочка заехала каблуком, когда я ее сцапал за превышение скорости, — объяснил он. — Я попросил ее выйти из машины, она стала упираться. Н-нагнулся, чтобы ей помочь, и получил каблуком по лбу. Иногда вежливость до добра не доводит.

— Ну да, как говорится, сначала пристрели женщину.

Его улыбка погасла слегка, но потом снова расцвела в полную силу.

— Вы издалека? Из пришлых? — поинтересовался он.

— Из пришлых, — давненько я так не представлялся. В этих краях «из пришлых» означало быть из любого места на расстоянии получаса езды. Так же говорили о тех, кто не мог проследить семейные корни как минимум лет на сто назад. Были жители, чьи деды были похоронены здесь на кладбище, а их все равно воспринимали как «пришлых», хотя что все-таки лучше, чем слыть «поселенцем». Это было излюбленное ругательное словечко для горожан, которые отправились на восток, чтобы попробовать сельской жизни.

— Я из Скарборо.

— Хм, — мой ответ не произвел на Воизина никакого впечатления. Он прислонился к машине, достал из нагрудного кармана пачку «Куолити Лайтс», предложил закурить мне. Я отказался, наблюдая затем, как он закуривает сигарету: с таким же успехом он мог бы выбросить сигареты и раскурить упаковку.

— Знаете, если бы мы были персонажами какого-нибудь фильма, вас бы точно приняли за плохого парня из-за манеры курить.

— Правда? Я запомню.

— Так, один из признаков преступников.

Каким-то образом, в основном из-за меня, разговор принял явно напряженный характер. Я молча наблюдал, как Воизин оценивающе разглядывал меня сквозь облако сигаретного дыма, как будто взаимная неприязнь материализовалась в табачных клубах.

— Сержант сказал, что вы хотите поговорить со мной об этой женщине, Пелтье.

— Точно. Я слышал, это вы первым оказались на месте происшествия.

Он кивнул:

— Там было полно крови, но я разглядел пистолет у нее в руке и подумал: самоубийство. Это была первая мысль, и я оказался прав.

— Из того, что я слышал, это, возможно, не окончательное решение.

Он поморгал, потом пожал плечами:

— Вы были знакомы?

— Немного, — ответил я. — В прежние времена.

— Соболезную, — он даже не попытался придать голосу соответствующую интонацию.

— Что вы сделали, когда ее обнаружили?

— Позвонил дежурному, а сам стал ждать.

— Кто прибыл после вас?

— Еще один патруль, потом «скорая». Врач прямо сразу и констатировал смерть.

— А следователи?

Он откинул голову, как человек, который вдруг вспомнил, что упустил что-то важное. Это был странный театральный жест.

— Конечно. Из убойного отдела.

— Помните, кто это был?

— Естественно. Джон Лутц.

— Он подъехал до или после второй патрульной машины?

Воизин ответил не сразу. Я видел, что он внимательно рассматривал меня сквозь сигаретный дым, прежде чем, наконец, выговорил:

— До нее.

— Быстро же добрался, — я постарался произнести это настолько нейтральным тоном, насколько возможно. Воизин снова пожал плечами:

— Наверное, был где-то неподалеку.

— Видимо, так. В машине было что-нибудь?

— Простите, не понял, сэр.

— Кошелек, сумка, чемодан?

— Была дорожная сумка с одеждой, косметичка, бумажник, все такое.

— Больше ничего?

Что-то в горле Воизина словно запершило, прежде чем он ответил отрицательно.

Я поблагодарил его. Он закончил курить, втоптал каблуком окурок в землю. Воизин уже почти забрался в машину, когда я окликнул его:

— Как вы нашли ее?

— Что вы имеете в виду?

— Как вы заметили машину с дороги? Я не мог разглядеть свой автомобиль, а он стоит почти на том же самом месте. Мне просто интересно, как же вам удалось обнаружить машину, ведь ее практически скрывали деревья.

Он не сразу ответил. Профессиональная вежливость испарилась, и я толком не мог понять, что ее сменило. Да уж, Воизин непростой человек.

— Здесь на дороге часто превышают скорость. Я порой тут прячусь, поджидаю нарушителей. Так я ее и обнаружил.

— Ага, теперь понятно, это все объясняет. Спасибо, что уделили мне время.

— Всегда пожалуйста, — ответил он, захлопывая дверь. Я наблюдал, как он повернул на дорогу и отправился на север, а затем вышел на пустынное шоссе и стал так, чтобы Воизин долго еще видел меня в зеркале заднего вида.

В сгущающихся сумерках на дороге из Элсворта в Бар-Харбор движения почти не было: туристический сезон еще не начался. На улицах тихо, большинство ресторанов закрыто. Неподалеку от парка на улице виднелось оставленное оборудование для земляных работ. На месте, где обычно был газон, громоздились кучи земли. Впервые я видел, что заведение «Шоколадная империя Бена и Билла» пустует. Там даже предлагали пятидесятипроцентную скидку на все сласти. Сделай они нечто подобное после Дня памяти павших в войнах, народ бы просто передавил друг друга.

Мотель «Акадиа Пайнз» находился у слияния Мэйн-стрит и Парк-стрит. Типичное туристическое заведение, явно недорогое. Двухэтажное здание в форме буквы "Г", покрашенное белой и желтой краской, на сорок номеров. Когда я заехал на парковку, там стояли только две машины. Было что-то сиротливо-отчаявшееся в вывеске, бьющейся на ветру: «Свободные номера». Я вышел из машины, отметив про себя, что острая боль в боку превратилась в тупую и ноющую. В свете фар отпечатки костяшек пальцев Лутца на коже все еще были заметны.

В холле за столом сидела женщина в бледно-голубом платье, рядом с ней лежала открытая телепрограмма, по телевизору шли новости. Она попивала маленькими глотками из кружки с изображением рядов танцующих медвежат, удерживая ее пальцами с облупившимся красным лаком на ногтях. Крашеные иссиня-черные волосы, лицо, испещренное морщинами, руки немолодой женщины: скорее всего, ей было около пятидесяти пяти, но не больше. Когда я вошел, она попыталась улыбнуться, правда выглядело это так, будто кто-то воткнул пару рыболовных крючков в ее верхнюю губу и осторожно потянул за них.

— Привет, — сказала она. — Ищете комнату?

— Нет, спасибо. Я ищу Марси Бекер.

Повисшая пауза содержала в себе тома информации. В офисе было тихо, но я почти физически слышал ее безмолвный крик и наблюдал, как она пытается выбрать среди возможных сценариев дальнейшего разговора. Вы ошиблись, я понятия не имею ни о какой Марси Бекер. Ее сейчас нет, и я не знаю, когда она появится. В конце концов, она выбрала третий вариант.

— Марси нет. Она здесь больше не живет.

— Понятно, — произнес я. — А вы миссис Бекер?

Снова повисла пауза, но наконец хозяйка кивнула в знак согласия.

Я достал из кармана свое удостоверение личности и показал ей:

— Меня зовут Чарли Паркер, миссис Бекер. Я частный детектив. Меня пригласили для расследования обстоятельств гибели женщины по имени Грэйс Пелтье. Я так понимаю, что Марси была ее подругой, не так ли?

Пауза. Кивок головой.

— Миссис Бекер, когда вы последний раз видели Грэйс?

— Я не помню. — У нее был сухой надтреснутый голос, она закашлялась и затем повторила, на этот раз чуть более уверенно. — Не помню.

Она сделала глоток.

— Это было, когда Грэйс приезжала за Марси, миссис Бекер? Пару недель назад?

— Она никогда не приезжала за Марси, — быстро произнесла миссис Бекер. — Марси ее не видела... я даже не знаю сколько.

— Ваша дочь не была на похоронах Грэйс. Вам это не кажется странным?

— Не знаю, — ответила она.

Я следил за ее пальцами: они медленно скользнули под прилавок, ее руки напряглись, когда она нажала кнопку тревожного вызова.

— Вы беспокоитесь о Марси, миссис Бекер?

На этот раз пауза была невыносимо долгой. Когда она заговорила, губы произнесли «нет», но глаза — «да».

За моей спиной открылась дверь. Повернувшись, увидел невысокого лысого мужчину в свитере с высоким воротником и синих брюках из полиэстера. В руках у него была клюшка для гольфа.

— Я помешал вашей игре? — поинтересовался я.

Он переложил клюшку в другую руку. Похоже, это был девятый номер. Он спросил:

— Могу чем-нибудь помочь?

— Надеюсь. А может быть, я смогу вам помочь.

— Он спрашивал о Марси, Хал, — произнесла миссис Бекер.

— Я разберусь Франсин, — заверил ее супруг, хотя выглядел он при этом не очень убедительно.

— Сомневаюсь, мистер Бекер. Во всяком случае, с одной дешевой клюшкой для гольфа вряд ли. Струйка пота пробежала по его лбу и стекла на глаза. Он сморгнул ее, затем поднял клюшку, ухватил ее двумя руками и скомандовал:

— Убирайтесь отсюда!

В правой руке я по-прежнему держал свое раскрытое удостоверение. Левой осторожно достал визитку и положил ее на стойку:

— Хорошо, мистер Бекер, будь по-вашему. Но, прежде чем я уйду, позвольте вам кое-что сказать. Я думаю, кто-то убил Грэйс Пелтье. Возможно, вы сказали мне правду, но, если это не так, полагаю, ваша дочь кое-что об этом человеке знает. Если я смог до этого додуматься, то додумается и тот, кто убил ее подругу. И, если тот человек придет к вам с вопросами, он вряд ли будет так же вежлив с вами, как я. Помните об этом после моего ухода.

Клюшка приблизилась ко мне на пару дюймов:

— Говорю тебе, мистер, в последний раз: убирайся отсюда!

Я закрыл бумажник, сунул его в карман куртки и пошел к двери, а Хал Бекер описывал клюшкой круги, чтобы сохранить расстояние между нами. Открыв дверь, я не удержался и добавил:

— Что-то подсказывает мне, что вы непременно позвоните.

— Не очень-то на это рассчитывай, мистер.

Пока я заводил машину и выезжал на дорогу, он все еще стоял в дверях с поднятой клюшкой, как расстроенный дилетант, безнадежно продувший партию в гольф.

На обратном пути в Скарборо я еще раз мысленно перебирал в голове то немногое, что узнал сегодня. Итак, мисс Торрэнс никого не подпускает к Картеру Парагону; детектив Лутц, похоже, оказывает ей всяческое содействие по причинам более важным, чем просто выполнение профессионального долга. Я чувствовал, что в обстоятельствах, при которых Воизин обнаружил тело Грэйс, было тоже что-то мутное, и причастность Лутца к этому только усугубляла мое беспокойство. И еще я узнал, что Хал и Франсин Бекер очень напуганы. Есть немало причин, по которым люди не хотят, чтобы их дочь допрашивал частный детектив. Возможно, Марси была порноактрисой или продавала наркотики ученикам старших классов. А может быть, дочь велела им помалкивать насчет места ее обитания до тех пор, пока то, что ее тревожит, не развеется само собой. Мне оставалось поговорить с Эли Уинн, подругой Грэйс из Бостона, но Марси Бекер продолжала интересовать меня как особа, весьма достойная отдельного разговора.

Судя по всему, Кертис Пелтье и Джек Мерсье имели все основания не соглашаться с официальной версией гибели Грэйс. Но я тоже чувствовал, что все, с кем пришлось пообщаться за последние сорок восемь часов, или что-то утаивали, или лгали мне. Пора разобраться в ситуации, и у меня возникла идея, с чего начать. Несмотря на усталость, я не стал покидать Скарборо, а вместо этого повернул на Конгресс-стрит, потом на Дэнфорс и припарковался у дома Кертиса.

Он открыл мне дверь в тапочках и ночном халате. На кухне работал телевизор, поэтому я был уверен, что не разбудил старика. Он жестом пригласил меня войти и закрыл за мной дверь.

— Что-нибудь нашли? — спросил Кертис.

— Нет, но надеюсь, что в ближайшее время кое-что прояснится.

Я прошел за ним на кухню и сел на то же самое место, на котором сидел накануне. Пелтье отключил звук телевизора. Он смотрел «Ночь охотника» с Робертом Митчемом в роли безумного священника с татуировкой на пальцах.

— Мистер Пелтье, — начал я, — что послужило причиной разрыва ваших отношений с Джеком Мерсье?

Он не стал отводить глаза, они лишь чуть дольше оставались закрытыми. Когда он снова взглянул на меня, вид у него был более усталым:

— Что вы имеете в виду?

— Это были личные или деловые причины?

— Когда у вас общий бизнес с приятелем, все, что касается бизнеса, имеет и личный характер, — на этот раз, ответив, он отвел взгляд.

— Это не ответ на мой вопрос.

Я продолжал ждать. Тишину кухни нарушал звук его дыхания. На экране слева от меня дети плыли в лодке по реке, а священник следовал за ними по берегу.

— Вас предавали друзья? — наконец спросил Пелтье.

Настал мой черед вздрогнуть.

— Один или два, — спокойно произнес я.

— Так один или два?

— Два.

— И что сними случилось?

— Первый умер.

— А второй?

Я слышал, как застучало мое сердце в те несколько секунд, которые понадобились мне, чтобы ответить. Слова прозвучали невыносимо громко:

— Я убил его.

— Или он в самом деле совершил подлость по отношению к вам, или вы суровый судья.

— Я был когда-то очень вспыльчив.

— А сейчас?

— Глубоко дышу и считаю до десяти.

— И помогает?

— Не знаю, никогда не мог досчитать до конца.

— То есть, я так понимаю, не помогает.

— Вы правы. Не хотите мне рассказать, что произошло между вами и Джеком Мерсье?

Он покачал головой:

— Нет, но мне кажется, у вас возникли собственные мысли о том, что могло произойти между нами.

Он был прав, но мне так же не хотелось озвучивать мои подозрения, как и Пелтье рассказывать мне правду. Даже допускать мысль, подобную той, что пришла мне в голову, в обществе человека, который совсем недавно потерял единственную дочь, было величайшей бестактностью.

— Это были личные причины? — спросил я в мягкой форме.

— Да, еще какие личные.

Я внимательно рассматривал черты его лица, форму головы, ушей, явно греческого носа. Насколько я мог вспомнить Грэйс, ничто в ней не напоминало внешность Пелтье. А вот сходство с Джеком Мерсье угадывалось. Я был почти в этом уверен. Меня прямо поразило это сходство, когда я стоял у него в библиотеке и рассматривал фотографии на стене, запечатлевшие моменты триумфа юного Джека. Да, я мог заметить черты сходства между ними, но не был уверен в своих подозрениях, и, даже если бы это оказалось правдой, произнести вслух такое означало бы ранить сердце пожилого человека. Видимо, Пелтье догадался, о чем я думаю и как к этому отношусь, потому что последовавший ответ все объяснил.

— Она была моей дочерью, мистер Паркер, — произнес он, и его глаза превратились в бездонные колодцы, исполненные гордости и неизбывной боли от всколыхнувшегося чувства предательства. — Моей дочерью во всем, что имеет значение. Я растил ее, купал, качал на руках, когда она плакала, забирал из школы. Она росла на моих глазах, я поддерживал ее во всем, целовал ее на ночь каждый раз, когда она ночевала дома. Он почти не имел к ней никакого отношения, во всяком случае при жизни. Но сейчас мне надо, чтобы он кое-что сделал для нее и для меня, а может и для себя самого.

— Она знала?

— Вы имеете в виду, рассказал ли я ей об этом? Нет, но вы-то догадались, вот и она тоже догадалась.

— У нее были какие-либо отношения с Джеком Мерсье?

— Он оплачивал ее научную работу, потому что у меня не было такой возможности. Все делалось официально через Фонд поддержки образования, который Джек основал. Но, мне кажется, это и подтвердило ее догадки. Когда Грэйс стала пользоваться помощью фонда, они встречались несколько раз, обычно на мероприятиях, организованных фондом. Кроме того, Мерсье позволял ей пользоваться некоторыми книгами из своей библиотеки, которые ей были нужны для диссертации. Но тема его отцовства никогда не обсуждалась. Мы так договорились давным-давно — Джек, моя жена и я.

— Вы продолжали жить с женой?

— Я любил ее, — просто ответил он. — Даже после того, что она сделала, я любил ее. Конечно, все уже никогда не было как прежде, но мы продолжали жить вместе, и я оплакал ее, когда она умерла.

— А Мерсье был женат, когда у них... — я замялся, не зная, как выразиться.

— Когда у них был роман? — закончил он. — Нет, он познакомился со своей женой через несколько лет после этого, а поженились они еще спустя год.

— Она знала о Грэйс?

Пелтье вздохнул:

— Не знаю, но, думаю, он рассказал ей об этом. Он такой человек. Это Джек сообщил мне о них, не моя жена. Джеку просто надо было облегчить душу. Он обладал всеми слабостями, свойственными человеку с совестью, но не обладал силой.

Это было первым проявлением прорвавшейся горечи.

— У меня есть еще один вопрос, мистер Пелтье. Почему Грэйс выбрала для своей диссертации тему баптистов-арустуков?

— Потому что двое из них были ее родственниками.

Он произнес это как само собой разумеющееся, как будто ему не приходило в голову, что это может иметь какое-то значение.

— Вы раньше об этом не упоминали, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Я не думал, что это важно, — его голос сорвался, и он вздохнул. — Или, может, я думал, что, если расскажу об этом, мне придется рассказать и о Джеке Мерсье и... — он с отчаянием махнул рукой.

— Мы познакомились с Джеком из-за баптистов-арустуков. В то время мы еще не были друзьями. Мы познакомились на лекции об истории общины, пришли туда в первый и последний раз. Мою двоюродную сестру звали Элизабет Джессоп, троюродную сестру Джека — Лилл Келог. Вам эти имена о чем-нибудь говорят?

Я вспомнил содержание заметки во вчерашней газете и фотографию семейств, сделанную перед их отъездом на север Арустука.

— Элизабет Джессоп и Лилл Келог состояли в коммуне баптистов, — ответил я.

— Правильно. В своем роде Грэйс приходилась родственницей обеим и по линии Джека, и по моей. Вот почему она так интересовалась причиной их исчезновения, — он покачал головой. — Извините меня. Надо было с самого начала все вам рассказать.

Я положил руку на его плечо и осторожно сжал его:

— Нет, это вы извините, что мне пришлось вас расспрашивать.

Я уже шел к двери, когда его рука остановила меня.

— Вы думаете, что ее смерть как-то связана с найденными на севере телами?

Он сидел напротив меня, такой маленький, такой беззащитный. Я испытывал какое-то неизъяснимое сочувствие к нему: мы с ним оказались проклятыми созданиями, которым пришлось пережить смерть своих дочерей.

— Я не знаю пока, мистер Пелтье.

— Но вы будете расследовать это дело? Будете искать истину?

— Буду, — заверил я его.

Оказавшись у порога, я все еще слышал его дыхание. Старик по-прежнему сидел в той же позе — голова низко опущена, плечи мелко дрожали от рыданий.

Глава 5

Признания Пелтье не просто проясняли многое в действиях Мерсье — они значительно усложняли дело. Кровная связь между Джеком Мерсье и Грэйс была плохой новостью.

Вернувшись домой в Скарборо, я обнаружил, что неприятности еще не кончились. Как только «мустанг» остановился у входа, у меня возникло ощущение, что с домом что-то не так. Сначала я приписал это обычному чувству, которое возникает даже после короткого отсутствия, но дело было не в этом. Складывалось впечатление, будто кто-то поднял дом и поменял его расположение на земле. Запах бензина со стороны почтового ящика напоминал об утреннем происшествии. Пауки в почтовом ящике были весьма неприятным сюрпризом, так что у меня не было уверенности, что я справлюсь с ними в доме.

Я подошел к двери. Поднял ставни, осмотрел замок, но он был в порядке. Я распахнул дверь, ожидая увидеть полный беспорядок, но, на первый взгляд, все было на своих местах. В доме стояла тишина, двери полуоткрыты, так что воздух свободно гулял по комнатам. В холле мой взгляд упал на старую этажерку, на которую я складывал почту, ключи. Она была чуть отодвинута от стены, и я отчетливо увидел на полу следы там, где когда-то были ножки: от них на полу остались пятна. Чувство, будто кто-то побывал в моем доме и слегка сдвинул все с привычных мест, превратилось в уверенность, когда я вошел в гостиную: кушетку и стулья тоже поднимали, а потом поменяли местами. На кухне переворошили посуду, еду в холодильнике тоже перевернули. Даже простыни были сдернуты с кровати, верхнее покрывало сползло углом на пол. Я подошел к своему столу у дальней стены и наконец понял, зачем они приходили.

У меня забрали папку с копией дела.

* * *
Следующий час я провел, занимаясь непредвиденным, но, после короткого размышления, вполне естественным делом — прошелся по всему дому, отмывая, выметая, пылесося все и вся. Снял белье с постели и засунул в мешок для прачечной, туда же добавил весь свой небогатый гардероб из шкафа. Перемыл все чашки и тарелки, ножи и вилки, обдал кипятком и оставил сохнуть на полке. Когда я закончил непредвиденную генеральную уборку, пот лил с меня в три ручья, мои руки и лицо были в грязи, одежда прилипла к спине, но я чувствовал, что я хоть немного привел свое жилище в порядок после вторжения. Не сделай я этого, на всем бы остался отпечаток их прикосновений.

Закончив с уборкой, я сходил в душ и переоделся в одежду, которая была у меня в сумке в машине. Потом попытался позвонить Пелтье, но трубку никто не брал. Я хотел предупредить его о возможном вторжении: кто бы ни были те, кто побывал у меня, они могли бы проделать то же самое и с ним. У старика включался автоответчик. Я оставил сообщение с просьбой позвонить мне.

Сдав вещи в прачечную на Оак-Хилл, я развернулся и направился в гараж на Горхам-стрит, неподалеку от моего дома. Открыл своим ключом одну из секций, в которой держал вещи, доставшиеся мне от деда, и кое-что из бруклинского дома, в котором мы недолго жили вместе с женой и дочкой. Я сидел на краю ящика и внимательно просматривал полицейские отчеты, особенно внимательно те, которые подготовил Лутц: он был ответственным за расследование обстоятельств гибели Грэйс Пелтье, и его причастность к этому делу мне не очень нравилась. Но в подготовленных им заключениях не было ничего такого, что подкрепило бы мои подозрения. Он сделал абсолютно адекватную работу, вплоть до того, что побеседовал с недосягаемым Картером Парагоном.

Дома я прошел в спальню и вытащил из стены восемнадцатидюймовый фрагмент отделки, который располагался за комодом. Из сделанного мною когда-то углубления-тайника достал сверток, обернутый промасленной тканью. Два других — один побольше, другой поменьше — тоже лежали в тайнике, но я не стал к ним прикасаться. Я отнес сверток на кухню, подстелил на столе газету и достал пистолет.

Это был «смит-вессон», третье поколение, модель 1076, десятимиллиметровая версия, разработанная специально для ФБР. У меня была подобная модель около года, пока я не потерял его в озере на севере Мэна, уходя от погони. Я даже был слегка рад избавиться от того пистолета: им я вытворял жуткие вещи, он был выражением всего самого отвратительного во мне.

Но спустя две недели меня нашел новый ствол калибра 1076. Его послал Луис, а доставил один из его посыльных, огромный чернокожий парень в майке с надписью «Клан киллеров». Через пару часов мне позвонил Луис.

— Он мне не нужен, — сказал я, — меня тошнит от оружия, особенно от этой модели.

— Это тебе сейчас так кажется, — возразил Луис, — но у тебя раньше был такой пистолет. Ты использовал его, потому что тебя вынудили, и у тебя неплохо получалось. Возможно, придет день, когда ты будешь рад тому, что он с тобой.

И, вместо того чтобы выбросить его, я завернул «смит-вессон» в промасленные тряпки. Та же участь ждала отцовский кольт 30-го калибра и девятимиллиметровый полуавтоматический «хеклер-кох», на который у меня не было разрешения. В итоге я сделал углубление в стене, куда спрятал оружие. С глаз долой — из сердца вон, так сказать.

Сейчас, открыв защелку слева от рукоятки, я вытащил магазин. На всякий случай отодвинул затвор, автоматически следуя привычным правилам предосторожности. Затем в течение получаса я прочищал и смазывал пистолет, зарядил его и навел на дверь. Даже полностью заряженный, он весил не более двух с половиной фунтов. Я провел большим пальцем по его контурам, нащупал серийный номер изнутри и ощутил неизъяснимый страх.

Внутри каждого из нас кроется тьма, резерв боли, обиды и злобы, который мы можем задействовать, когда нам необходимо. Большинству из нас практически не приходится к нему обращаться. Так и должно быть, потому что каждый раз, погружаясь в этот омут, ты платишь по-крупному, теряя частицу того доброго, светлого, достойного, что есть в тебе. И каждый раз приходится спускаться глубже и глубже в темноту. Странные создания существуют в этой бездне, освещаемые ненасытным огнем, питающим только страсть выжить и убить. Опасность в том, что, погружаясь в эти воды, однажды ты можешь нырнуть так далеко, что уже не вернешься на поверхность. Уступишь этой бездне — и пропадешь навеки.

Глядя на заряженный пистолет, чувствуя его тяжесть, я был словно на краю этого омута, меня обжигал огонь, я слышал холодный плеск волн, призывающих меня погрузиться в их глубины. Я не решался посмотреть вниз из-за боязни увидеть там отражение.

Мне захотелось как-то встряхнуться, я встал и проверил сообщения на автоответчике. Один раз позвонила Рейчел, чтобы сказать мне «привет». Я немедленно перезвонил ей. Раздался второй гудок, и она сняла трубку.

— Приветик, я достала билеты на «Клеопатру».

— Отлично.

— Маловато энтузиазма в голосе, я бы сказала.

— У меня был неважный день. На меня напал полицейский за то, что я прикалывался над его мировоззренческой системой, а еще мне грозили снести голову клюшкой для гольфа.

— А ты как всегда был само обаяние, — съехидничала она, прежде чем ее голос стал серьезным. — Ты не хочешь мне рассказать, что происходит?

Я вкратце пересказал ей то, что смог сегодня узнать, и поведал о своих догадках. Я не стал упоминать имена Марси Бекер, Эли Уинн и двух полицейских. У меня не было настроения болтать об этом по телефону в доме, где совсем недавно побывали посторонние.

— Ты собираешься продолжать расследование?

Я ответил не сразу. Рядом со мной в темноте тускло отсвечивал «смит-вессон».

— Думаю, что да, — тихо произнес я в трубку.

Она вздохнула:

— Кажется, мне лучше вернуть эти билеты в кассу.

— Не делай этого.

Внезапно больше всего на свете мне захотелось оказаться сейчас рядом с Рейчел, ну, а кроме того, мне все-таки надо было переговорить с Эли Уинн. — Мы встретимся, как и договорились.

— Ты уверен?

— Никогда не был уверен больше, чем сейчас.

— Ты знаешь, я люблю тебя, Паркер, представляешь?

У нее появилась привычка называть меня по фамилии просто потому, что никто из близких так ко мне не обращался.

— Я тоже тебя люблю.

— Вот и хорошо, так что уж позаботься о своей драной шкуре, — с этими словами она повесила трубку.

Второе сообщение на автоответчике было весьма странное.

— Господин Паркер, — произнес мужской голос, — меня зовут Артур Франклин. Я адвокат. Моему клиенту необходимо срочно переговорить с вами, — у стряпчего был встревоженный голос, будто кто-то стоял у него за спиной и помахивал резиновым шлангом. — Я буду благодарен, если вы перезвоните мне, как только сможете.

Он оставил номер домашнего телефона, и я перезвонил ему. Когда я представился, из его груди вырвался мощный вздох облегчения, словно воздух из проколотой шины. Он, по крайней мере, трижды произнес «спасибо».

— Моего клиента зовут Харви Рэйгл, — начал он с места в карьер, не дожидаясь моих вопросов. — Он режиссер. Его студия и службы распространения находятся в Калифорнии, но сам он недавно перебрался в Мэн. К сожалению, в Калифорнии против него возбудили судебный иск в связи с его профессиональной деятельностью, и сейчас готовится запрос об его экстрадиции. Но суть дела в том, что некоторые подозрительные личности предприняли некоторые выходки против его искусства, и сейчас он думает, что его жизнь в опасности. Завтра у нас предварительное слушание в федеральном суде, после чего мой клиент сможет с вами поговорить.

Наконец он прервался, чтобы набрать в грудь воздуха, и у меня появился шанс вставить слово.

— Извините, мистер Франклин, но я не уверен, что проблемы вашего клиента касаются меня, я не берусь сейчас ни за какие дела.

— О нет, — ответил Франклин. — Вы не поняли, это не новое дело. Это имеет отношение к тому делу,которым вы сейчас занимаетесь.

— А откуда вам известно, чем я сейчас занимаюсь?

— О господи! Я знал, что это не самая удачная идея, я говорил ему, но он не послушал.

— Говорили кому?

Франклин судорожно вздохнул, как человек на грани истерики. Да, Перри Мэйсон из него никакой.

— Мне посоветовал позвонить вам некий господин из Бостона. Он издает комиксы. Я надеюсь, вы знаете, о ком речь.

Я знал, о каком джентльмене идет речь. Старый знакомый Аль Зет — во всех смыслах именно он руководил делами бостонской мафии из магазинчика комиксов на Ньюберри-стрит.

Вот теперь я понял, что у меня действительно серьезные проблемы.

Глава 6

Я проснулся. Солнце ярко светило в окна, тонкую ткань занавесок пронизывали тысячи лучиков. Было слышно, как жужжат пчелы, привлеченные запахом цветов в саду и ароматом цветущих яблонь у подъезда к дому.

Я принял душ, оделся, взял спортивную сумку и отправился в спортзал позаниматься часок. В холле мне встретился Норман Бун, один из агентов ATF. Я кивнул ему в знак приветствия, и он ответил мне тем же. И это кое-что значило. Обычно он дулся как мышь на крупу. Офисы федеральных агентов, службы судебных исполнителей, представителей ATF находились в этом здании, что давало ощущение безопасности тем, кто занимался в спортзале, по крайней мере, пока какому-нибудь придурку не придет в голову выразить всю свою злость на правительство с помощью грузовика со взрывчаткой.

Я пытался сосредоточиться на занятиях, но каждый раз мое внимание рассеивалось, и я ловил себя на том, что опять думаю о событиях последних дней. В голове то мелькали мысли о Лутце и Воизине, то всплывал Бекер, и я снова припоминал «смит-вессон» в специальной летней кобуре, который сейчас лежал в моем ящике. Я осознавал, что Аль Зет интересуется моими делами, а это на шкале «добрых дел, которые могут с вами произойти», находилось где-то между заражением проказой и визитом налоговой полиции к вам в дом.

Аль Зет вынужден был перебраться в Бостон в начале девяностых, после некоторых успешных акций ФБР против мафии в Новой Англии, где слыл большим авторитетом. Пока Экшн Джейсон Селлем и Бэби Шенкс Манночио (о котором однажды сказали, что, если бы на нем сидели мухи, они бы платили ему за аренду площади) выясняли отношения между собой, находясь при этом под наблюдением и, по слухам, один из них, а может быть, и оба передавали информацию федералам, Аль Зет пытался навести порядок, внести стабильность в свои ряды, раздавая советы и укрепляя дисциплину в своей организации весьма жесткими мерами. Формально его положение в структуре было неопределенным, но те, кто не считался посторонним в преступном мире, знали: Аль Зет руководил всем, что творила мафия в Новой Англии, был ее неформальным главой. Однажды наши пути пересеклись, с тех пор я стал жить с опаской.

Из спортзала я отправился в библиотеку Городского исторического общества, где провел час, усиленно изучая все, что имелось у них о Фолкнере и баптистах-арустуках. Папка оказалась под рукой, была еще теплой после ксерокопирования, но содержала в себе лишь скудные сведения — в основном пожелтевшие газетные вырезки. Единственная содержательная статья из журнала «Даун Ист» была подписана только инициалами «Г.П.» Я позвонил в редакцию, где подтвердили, что ее автор — Грэйс Пелтье.

Этот материал, по сути, был наброском ее диссертации. Статья вобрала в себя историю четырех семей, описание жизни Фолкнера и постулатов его учения. Она в основном содержала фрагменты из его проповедей и воспоминания тех, кто слышал пастора.

Оказывается, Фолкнер стал священником после того, как паства «возвела его в духовный сан». Он не относился к тем, кто считал, что беспорядок на земле есть признак неминуемости Второго Пришествия и, соответственно, благочестивому человеку ничего не остается, как следовать своей дорогой. В проповедях Фолкнер призывал своих последователей бороться с разводами, гомосексуализмом, либерализмом и со всем тем, чем были богаты бурные шестидесятые. Чувствовалось влияние мыслителя времен раннего протестантизма Джона Нокса, но Фолкнер был учеником и Кальвина. Он верил в предназначение: Господь отобрал тех, кому суждено спастись, еще до их рождения, а, поскольку людям невозможно спастись самостоятельно, не имеет значения, какие добрые поступки они совершали. Только вера приводит человека к спасению.

В данном случае вера в преподобного Фолкнера, что было естественным продолжением веры в Господа. Если вы следовали за Фолкнером, можно было рассчитывать на спасение. Если вы отвергали его, то попадали в число проклятых. Выглядело все это весьма прямолинейно и взаимосвязано.

Он наследовал августианскую точку зрения, распространенную среди некоторых ортодоксов, в той части, которая касалась положения, что Господь заповедал своим приверженцам возвести «город на холме», общество, преданное служению Ему и восхвалению Его. Орлиное озеро должно было стать местом осуществления этого великого замысла: местечко, где поселились шестнадцать душ, которые так и не оправились от шока Второй мировой войны, когда вернувшиеся с нее предпочли остаться в городах вместо того, чтобы вернуться на север. Здесь было лишь две нормальные дороги, в домах отсутствовало электричество; место, где мясной и промтоварный магазины закрылись еще в пятидесятые и главное предприятие города — местный лесопильный завод, на котором делали бочонки из твердой древесины, — обанкротился в пятьдесят шестом, спустя всего пять лет с момента начала работы, а просуществовал кое-как до семьдесят седьмого. Здесь было много французских католиков, которые отнеслись к переселенцам как к чудакам и не лезли в их дела, довольные тем, что они хоть как-то оживили дела в местных лавках и тратились на семена и незамысловатые повседневные покупки. Именно это место выбрал Фолкнер, и именно здесь погибли его люди.

И если кому-то покажется странным, что два десятка человек приходят непонятно откуда в шестьдесят третьем и через год исчезают, то стоит напомнить: это большой штат, где проживает около миллиона человек на 33 000 квадратных милях, большая часть его территории — это леса. Леса поглотили практически все городки Новой Англии, которые просто перестали существовать. Когда-то это были поселения с домами и улицами, лесопилками и школами, где мужчины и женщины работали, ходили в церковь, умирали, их хоронили, ну, а потом все они просто исчезли. Единственным свидетельством того, что люди эти все-таки существовали, были остатки каменных стен и необычный порядок, в котором росли деревья вдоль бывших дорог. Поселения возникали и исчезали в этих краях — так было испокон веков.

В самой этой земле было некое своеобразие, какая-то аномальность, о чем порой забывали. Это было следствием ее истории, всех войн, что прошлись по ней. Это было связано с ее лесами и недрами, морем и чужаками, которых море прибивало к своим берегам. Здесь были кладбища, где на могильных плитах выбита только одна дата: под ними покоились цыгане, которые, по поверьям, никогда не рождались, но умирали, как и все остальные люди. Здесь были небольшие могилки отдельно от семейных участков, где нашли упокоение незаконнорожденные дети, о причинах смерти которых никогда никто особенно не расспрашивал. И были пустые могилы, камни над ними стояли памятниками тем, кто утонул в море или не вернулся из леса и чьи кости теперь покоились где-то под песками и водами, под землей и под снегом, в местах, где редко ступала нога человека.

Мои пальцы были черны от типографской краски. Я поймал себя на том, что вытираю руки о брюки, чтобы избавиться от ее запаха. Мир Фолкнера оказался совсем не похожим ни на один из миров, обитателем которых я хотел бы стать, пронеслось у меня в голове, когда я возвращал папку библиотекарю. Это мир, где тебя лишали шанса на спасение, в нем не было возможности искупления грехов. Мир, населенный толпами проклятых, где лишь горстке людей было обещано спасение, и она стояла надменно в стороне. Ведь, если окружающие людишки прокляты, до них никому не должно быть дела, независимо от того, что с ними могло случиться: они заслужили это, какой бы страшной ни была мука.

* * *
Когда я возвращался, за мной по шоссе следовал грузовичок курьерской службы UPS, он свернул и подъехал к моему дому. Посыльный вручил фирменно упакованный пакет от юриста Артура Франклина, при этом он как-то опасливо поглядывал на почерневший почтовый ящик.

— Вы испытываете враждебные чувства к почтальонам?

— Только ко всякой макулатуре.

Он кивнул, и, пока я расписывался в квитанции, не проронил больше ни слова. Затем проговорил:

— Это точно, — после чего он как-то поспешно забрался в машину и выехал на дорогу. В посылке от Франклина была видеокассета. Через несколько минут я вставил ее в видеомагнитофон. Почти сразу же раздалась игривая музыка, и на экране появились слова «Крашэм Продакшнз представляет», затем название «Смерть жука», фамилия режиссера Харви Рэйгла. Определенно, это головоломка для прокурора штата апельсинов.

На протяжении следующих тридцати минут я лицезрел, как девушки разной степени обнаженности давили острыми каблуками всяческих пауков, тараканов, кузнечиков и мелких грызунов. В большинстве случаев вся это живность была прикреплена к доске и малость сопротивлялась, прежде чем скончаться. Я перемотал пленку в ускоренном режиме и хотел было ее сжечь. Но потом решил, что лучше я верну ее Франклину, а вернее запихаю ему в рот. Но я так и не мог понять, почему Аль Зет направил Франклина и его клиента ко мне, разве что он беспокоился, не стала ли моя интимная жизнь слишком пресной.

Я продолжал размышлять над его мотивами, пока варил кофе и наливал его в чашку. Затем вышел на улицу, чтобы выпить кофе на пне, который мой дед много лет назад превратил в стол, добавив к нему столешницу из дуба. Оставалось около часа до встречи с Франклином, а чашечка кофе за столом, где мы много раз сиживали с дедом, иногда помогала расслабиться и подумать. Рядом лежали "Портленд «Пресс Джеральд» и «Нью-Йорк таймс», страницы мягко шуршали на ветерке.

В руках деда было достаточно сил и уверенности, когда он обрабатывал корявую дубовую поверхность, пока она не стала ровной. Затем он покрыл ее морилкой и лаком, чтобы она сияла на солнце. Спустя некоторое время его руки потеряли былую силу, ему было трудно даже писать. Память стала подводить деда. Помощник шерифа, сын одного из его старых друзей по службе, однажды привез его домой, обнаружив старика бродящим вечером по кладбищу Блэк Пойнт вдоль Старой Графской дороги в бесплодных поисках могилы своей жены, поэтому я пригласил к нему сиделку.

Он долго еще был крепок здоровьем: каждое утро поднимал гирю, качал пресс. Иногда совершал пробежки во дворе, не спеша, но до тех пор, пока футболка на спине не становилась мокрой от пота. У деда бывали просветления в мозгах, до тех пор пока он не затуманился навсегда и искры разума медленно угасли, как огоньки в большом городе на исходе ночи. Дед сделал для меня больше, чем мать с отцом, он пытался воспитать меня Человеком. Порой я задумывался, не был бы он разочарован во мне, в том, каким я стал.

Мои мысли прервал звук подъезжающего автомобиля. Через секунду у кромки травы затормозил черный «циррус». В нем сидели двое: мужчина за рулем и женщина на сидении пассажира. Мужчина приглушил мотор и вышел из машины, а женщина осталась сидеть. Он стоял спиной к солнцу, так что это была просто фигура, тонкая и темная, как заточенное лезвие. «Смит-вессон» лежал под газетой, рукоятка была заметна только мне. Я внимательно смотрел на незнакомца, пока он подходил; мои руки лежали на расстоянии пары дюймов от пистолета. Приближение этого человека рождало во мне какое-то тягостное чувство. Возможно, дело было в его манере: по тому, как он держался, можно было понять, что он хорошо знаком с моим домом. А может, причина в женщине с седыми всклокоченными волосами, которая сидела в машине, разглядывая меня сквозь стекло. А может быть, потому что я вспомнил этого мужчину: это он следил за мной на Портленд-стрит, это он ел мороженое холодным утром, это его губы двигались, как челюсти паука, который высасывает содержимое мухи.

Он не дошел до меня футов десять, пальцы правой руки стали разворачивать что-то, спрятанное в салфетку, которую он держал левой рукой. Показались два кусочка сахара. Он проворно запихал их в рот и начал сосать, затем аккуратно сложил салфетку и засунул в карман пиджака. На нем были коричневые брюки из полиэстера, поддерживаемые дешевым ремнем, вылинявшая желтая рубашка такого оттенка, какой бывает кожа на лицах людей, заболевших желтухой, ужасного вида полосатый галстук и клетчатый коричневый пиджак тоже из полиэстера. Коричневая шляпа была надвинута на лоб. Остановившись, он снял ее и держал в руке, медленно и ритмично поглаживая ею свою ногу. Он был среднего роста, пять с небольшим футов, невероятно тощий — одежда болталась на нем. Незнакомец ступал медленно и осторожно, как будто из-за неверного шага его хрупкое тело могло сломаться. Сквозь космы курчавых рыжих с сединой волос просвечивала розовая кожа. Брови и ресницы тоже были рыжие. Темные глазки, слишком маленькие для его лица, выступали из кожных складок, словно излишки кожи на лбу и щеках были собраны у глаз. Снизу выделялись багровые мешки, так что обзор перед ним ограничивали два узеньких бело-коричневых треугольничка у переносицы. У незнакомца был длинный, загнутый на конце крючком нос, который почти касался верхней губы. На скошенном подбородке выделялась узкая щель рта. Ему было, видимо, около пятидесяти, и я почувствовал, что внешняя хрупкость мужчины обманчива. Выражение его глаз говорило о том, что он не относится к тем людям, которые боятся за свою безопасность.

— Теплый денек, — произнес он, продолжая похлопывать шляпой по ноге.

Я кивнул, но не ответил.

Он сделал движение головой в сторону дороги:

— Я заметил, у вас что-то с почтовым ящиком, — незнакомец улыбнулся, обнаружив неровные желтоватые зубы с щербиной посередине нижней челюсти, и я сразу понял, что он имеет отношение к этой выходке.

— Пауки, — коротко сказал я, — я их сжег.

— Как неудачно, — улыбка исчезла с его лица.

— Вы, кажется, восприняли это как что-то, задевающее лично вас.

Его рот продолжал усиленно трудиться, обрабатывая кубики сахара, взгляд впился в мое лицо, ни на секунду не отрываясь от него.

— Я люблю пауков, — произнес он наконец.

— Да, они отлично горят, — согласился я. — Итак, могу быть чем-то полезен?

— Очень надеюсь. Или, возможно, я смогу помочь вам. Да, сэр, я точно чувствую, что могу вам пригодиться.

У него был немного гнусавый голос, из-за чего все гласные сливались и было трудно понять, какой у него акцент, к тому же речь незнакомца, как потом оказалось, не изобиловала яркими выражениями — скорее штампы и канцеляризмы.

На его лице снова появилась улыбка, но выражение цепких глаз не позволяло расслабиться и поверить в ее искренность. Напротив, глубоко посаженные, настороженные, они выдавали осторожную, злобную натуру в этом странном, старомодном господине.

— Не думаю, что мне нужна ваша помощь.

Он помахал передо мной пальцем в знак несогласия, и я впервые смог в деталях разглядеть его руки. Они были невероятно тонкие, и в том, как они появлялись из рукавов пиджака, было что-то странное, похожее на движение конечностей насекомых.

Средний палец, не меньше пяти дюймов в длину, так же, как и остальные, сужался к концу: не только ноготь, но весь палец, казалось, становился все уже и уже. Ногти в самой широкой части были не больше четверти дюйма, какого-то странного темно-желтоватого оттенка. Между суставами виднелась рыжеватая поросль, которая покрывала всю поверхность ладони, уходила под манжеты. Это придавало незнакомцу зловещий вид.

— Вот-вот, сэр, — его пальцы зашевелились, словно лапки паука, загнанного в угол и пытающегося освободиться. Жесты рук совершенно не сочетались с его словами и движениями остальных частей тела. Руки незнакомца жили собственной жизнью, каким-то непонятным образом прикрепленные к телу хозяина, постоянно что-то пробующие на ощупь вокруг себя.

— Не надо торопиться, — произнес он. — Меня восхищает независимость, как и любого из нас. Это достойное качество, сэр, несомненно, достойное во всех смыслах, но порой приводит к безрассудным поступкам. Более того, оно может привести права индивида в противоречие с правами ближних, о чем он может и не знать.

В его голосе появился оттенок елейности, он покачал головой:

— Вот живете вы себе, как вам заблагорассудится, а тем самым можете причинять боль и неудобства другим, а это грех, сэр, это и есть грех.

Он провел своими худыми пальцами по животу и замер в ожидании ответа.

— Вы кто? — спросил я. В моем голосе зазвучали тревожные ноты: он выглядел и комично и зловеще, как плохой клоун.

— Позвольте представиться. Меня зовут Падд, мистер Падд. К вашим услугам, сэр.

Он протянул в приветствии правую руку, но я не сделал ответного движения. Я не мог: слишком сильно было отвращение. Когда-то друг моего деда держал паука-волка в стеклянной коробке. Однажды сын этого человека разрешил мне коснуться ноги существа. Паук немедленно отдернулся, но я все-таки успел ощутить мохнатую поверхность конечности. Это было ощущение, которое не хотелось бы повторно испытать.

Рука на мгновение зависла в воздухе, и на лице снова появилась улыбка. Мистер Падд отдернул руку, и она немедленно скрылась в пиджаке. Я слегка подвинул свою правую кисть под газетой поближе к пистолету, большой палец снял предохранитель. Казалось, что мистер Падд не заметил моего движения. По крайней мере, он никак этого не проявил, но я почувствовал, как что-то в его отношении ко мне изменилось: словно у «черной вдовы», которая считала, что загнала в угол безобидного жука, а и из угла в глаза ей глянула разъяренная оса.

Его пиджак натянулся, когда рука зашевелилась, и я заметил рукоятку пистолета под тканью.

— Пожалуй, я бы предпочел, чтобы вы ушли, — спокойно заметил я.

— Очень жаль, мистер Паркер, но наши личные предпочтения не имеют сейчас никакого значения, — улыбка исчезла, и рот мистера Падда сложился в гримасу преувеличенной скорби. — Искренне говоря, я предпочел бы вообще здесь не появляться. Это неприятная обязанность, но, боюсь, это вы своими непродуманными действиями вынудили меня появиться здесь.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Я говорю о том, что вы домогаетесь господина Парагона, дискредитируете работу солидной организации, которую он представляет, пытаетесь связать с ней гибель некой молодой особы. Братство — религиозная структура, ее права определены нашей Конституцией. Вы имеете представление о Конституции, мистер Паркер? Вы ведь слышали о первой поправке к Конституции, ведь так?

Во время всей речи тон голоса Падда оставался спокойно-увещевательным. Он разговаривал со мной, словно родитель с трудным ребенком. Мысленно я отметил, что к определениям Падда, помимо «вызывающий страх», «подобный премыкающемуся или паукообразному» следует добавить «покровительственный».

— Несомненно, а так же о второй поправке[4]. Видимо, вы тоже о ней слышали.

Я вытащил руку из-под газеты и наставил на него оружие. Мне было приятно, что моя рука не дрожала.

— Вот это весьма неприятно, господин Паркер, — заметил он обиженным тоном.

— Согласен, мистер Падд. Мне не нравится, когда ко мне домой приходят вооруженные люди или следят за мной, когда я занимаюсь своими делами. Это некультурно, я от этого нервничаю.

Падд сглотнул слюну, вытащил руки из пиджака и развел их в стороны:

— У меня не было намерений причинить вам вред, но слуги Господни окружены врагами.

— Господь наверняка защитит вас понадежнее, чем любое оружие.

— Бог помогает тому, кто и сам о себе заботится, господин Паркер, — ответил он.

— Не думаю, чтобы Создатель одобрял вторжения в чужие дома, — заметил я, и брови мистера Падда чуть приподнялись.

— Вы меня в чем-то обвиняете?

— А вы не хотите кое в чем сознаться?

— Только не вам, мистер Паркер, только не вам.

И снова его пальцы зашевелились, заплясали в воздухе, однако сейчас в движениях появилась какая-то осмысленность, и я задумался, что бы это могло означать. Только когда я услышал звук открываемой двери машины и силуэт женщины показался на лужайке, я понял. Я встал, быстро сделал шаг назад, поднял пистолет на уровень плеч и, удерживая его обеими руками, прицелился в верхнюю часть туловища Падда.

Женщина приближалась со стороны его левого плеча. Она молчала, держа руку в кармане короткого черного пальто. У нее было очень бледное лицо, безо всякого макияжа. Черная юбка в складку почти до щиколоток, простая белая блузка с расстегнутым воротом, вокруг шеи черный шарф — во всем ее виде было что-то исключительно отталкивающее, некое уродство, которое словно сочилось из пор и заливало всю кожу. Нос на этом лице казался слишком тонким, глаза — слишком большими, брови — белесыми, губы чересчур вывернутыми. Подбородок почти не выделялся, он как-то сразу переходил в складки кожи на шее. Лицо было совершенно бесстрастным и неподвижным.

Мистер Падд слегка повернул голову к женщине, но продолжал смотреть на меня.

— Дорогая, мне кажется, господин Паркер нас боится.

Выражение лица женщины не изменилось, она продолжала идти вперед.

— Прикажи ей вернуться назад, — мягко сказал я, но на всякий случай сам сделал шаг назад.

— Или? — преувеличенно мягко переспросил Падд. — Ведь вы же не убьете нас, мистер Паркер?

Но он все же сделал жест пальцами левой руки, и женщина остановилась.

Если у мистера Падда были внимательные глаза, флер доброжелательности лишь прикрывал их истинную злобность, то у его напарницы глаза были точно у куклы — блестящие и ничего не выражающие. Они уставились на меня, и я понял, что, несмотря на пистолет в моих руках, в опасности именно я.

— Медленно вытащи руку из пальто, — приказал я ей, наводя пистолет то на нее, то на мужчину, стараясь удерживать каждого из них на мушке. — И было бы неплохо, чтобы в ней ничего не было. Она не шевельнулась, пока Падд кивком не подтвердил приказание:

— Делай как он говорит.

Она не сразу подчинилась, осторожно, но безо всякого страха вытащила руку из-под пальто.

— А теперь, мистер Падд, говорите, кто вы такой на самом деле?

— Я представляю Братство. По его поручению я обращаюсь к вам с просьбой прекратить свое участие в этом деле.

— А если нет?

— Тогда нам придется перейти к другим мерам. Мы можем привлечь вас к продолжительному по времени и очень дорогостоящему судебному процессу, мистер Паркер. У нас очень хорошие юристы. Естественно, это только один из возможных вариантов. Есть и другие.

На этот раз угроза прозвучала отчетливо.

— Я не вижу причин для конфликта, — ответил я, подражая его манерам и интонациям. — Я просто хочу установить, что случилось с Грэйс Пелтье, и полагаю, что мистер Парагон мог бы мне в этом посодействовать.

— Мистер Парагон занят делами Божьими.

— Ну да — дел натворить, прихожан обобрать.

— Вы дерзкий человек, мистер Паркер. Господин Парагон — слуга Божий.

— Видимо, и Богу сейчас трудно подобрать себе приличных слуг.

Раздался странный шипящий звук, сопровождающий вырвавшуюся агрессию, которую я кожей ощущал в этом странном человеке, но все же продолжил:

— Если Парагон поговорит со мной и ответит на мои вопросы, я оставлю его в покое. Живи сам и дай жить другим — такой мой девиз.

Я улыбнулся, но не получил в ответ никакого знака доброжелательности.

— Со всем моим уважением, я бы не поверил, что это ваш девиз, — рот Падда открылся чуть шире, и он почти выплюнул:

— Вам это совсем не подходит.

Я махнул пистолетом:

— Убирайтесь из моего двора, мистер Падд, и забирайте эту «болтушку» с собой.

Это было ошибкой. Женщина рядом с ним метнулась влево, как будто намереваясь достать меня, ее левая рука стала твердой, как клюв ястреба, а правая скрылась под пальто. Я молниеносно опустил пистолет и выстрелил Падду под ноги. Взметнулся фонтанчик земли, птицы с шумом взлетели с соседних деревьев. Его рука метнулась и перехватила руку женщины.

— Дорогая, сними свой шарф, — произнес он, не сводя с меня глаз.

Женщина помедлила, потом развязала черный шарф и неуверенно стянула его левой рукой. Ее обнажившаяся шея оказалась покрытой жуткими шрамами, бледно-розовые рубцы были настолько отвратительны, что оставить их неприкрытыми означало бы притягивать взгляды всех подряд.

— Открой пошире рот, милая, — приказал мистер Падд.

Женщина открыла рот, обнажив мелкие желтоватые зубы, розовые десны и чудовищно-багровую красную массу в глубине гортани — все, что осталось от ее языка.

— А сейчас пой, пусть мистер Паркер услышит, как ты поешь.

Она открыла рот, ее губы зашевелились, но не раздалось ни звука. Она продолжала исполнять песню, слышную только ей, ее глаза были полуприкрыты в экстазе, тело двигалось в такт неслышной музыке, пока Падд не сделал знак, и она тотчас же закрыла рот.

— Раньше у нее был прекрасный голос, мистер Паркер, чистый и очень красивый. Его отнял рак гортани и воля Господа нашего. Возможно, это было своего рода благословение, испытание, ниспосланное Им, чтобы проверить твердость ее веры и укрепить ее дух на пути к спасению. В конце концов, это сделало ее любовь к Богу еще более сильной.

Я не разделял его мнения насчет женщины. Ее внутренняя ярость была весьма ощутимой, как и злость на все страдания, через которые ей пришлось пройти, и боль потери. Эта боль сожрала всю любовь, которая когда-то была в ее душе, и сейчас ее заставляли вылезать из шкуры, чтобы явить миру это давно погибшее чувство. Боль же никогда не прекратится, но гнет ее можно облегчить, если переложить ее груз на других.

— Мне нравится говорить ей, что это случилось, потому что ангелы завидовали ей.

— Поверю вам на слово. По крайней мере, теперь ничто в ней не может возбудить зависти ангелов. Хорошо, хоть лицо осталось нетронутым.

Мистер Падд ничего не ответил, но впервые в его глазах появилась настоящая ненависть. Это длилось всего мгновение, уступив место привычному выражению притворного благодушия. Но то, что мелькнуло и погасло в нем, продолжало гореть в женщине. Мистер Падд, похоже, почувствовал эти волны ярости, исходящие от нее, потому что он повернулся и нежно провел рукой по ее щеке волосатым пальцем.

— Моя Накир, — прошептал он, — ш-ш-ш.

Ее ресницы вздрогнули от этой минутной нежности, и я подумал вдруг, а может, они любовники.

— Иди в машину, милая. На этом мы здесь закончили. Пока закончили.

Женщина еще раз взглянула на меня и пошла прочь. Мистер Падд пошел было за ней, затем остановился и повернулся ко мне:

— С вашей стороны крайне неразумно продолжать заниматься этим расследованием. Я в последний раз рекомендую вам не лезть в это дело.

— Можете подать на меня в суд.

Но он только покачал головой:

— Боюсь, дела зашли слишком далеко. У меня такое предчувствие, что нам предстоит встретиться еще раз при менее благоприятных для вас обстоятельствах. — Он поднял обе руки. — Мистер Паркер, я залезу в свой карман, достану визитку.

Не ожидая ответа, Падд вытащил маленькую серебряную коробочку из правого кармана пиджака. Он распахнул ее и достал белый прямоугольничек, нежно придерживая коробочку за уголок. Он снова протянул мне руку, и на этот раз она не опускалась. Он терпеливо ждал, пока я был вынужден протянуть свою руку. Когда я брал визитку, он быстро переложил ее в другую руку, кончики его пальцев скользнули по моим. Невольно я отпрянул, и мистер Падд удовлетворенно кивнул, как будто я подтвердил что-то, в чем у него были сомнения.

На карточке были только два слова: «Элиас Падд» черным романским шрифтом. Ни телефона, ни адреса, ни должности. Обратная сторона карточки абсолютно пустая.

— Из вашей визитки не так-то много узнаешь о вас, мистер Падд, — проронил я.

— Напротив, она говорит обо мне все. Боюсь, вы не совсем правильно ее прочитали.

— Насколько я понял из нее, вы или дешевый позер, или явный минималист. Вы также вызываете раздражение, но об этом визитка тоже умалчивает.

Впервые за все время Падд разулыбался по-настоящему, обнажив желтые зубы:

— Напротив, все говорит... по-своему, — он захихикал.

Я не опускал пистолета, пока странная парочка не убралась восвояси, подняв на прощание облако пыли и вонючего выхлопа, которое заполнило двор и, казалось, образовало непроницаемую завесу для солнечных лучей.

Почти в тот самый момент, когда визитеры скрылись из виду, я почувствовал жжение в пальцах. Сначала это было легкое раздражение, но вскоре оно стало по-настоящему болезненным, на кончиках и на ладони появилась красная сыпь. Я смазал ее гидрокортизоновой мазью, но раздражение держалось почти целый день. В том месте, где моя кожа соприкоснулась с визиткой и пальцами Падда, зуд не проходил. С помощью пинцета я поместил визитку в пластиковый конверт, запечатал и положил на стол в холле. Попрошу Рейчел, чтобы кто-то из специалистов разобрался с карточкой, пока я буду в Бостоне.

Глава 7

Прежде чем отправиться к массивному серому зданию суда в Ньюбери, я припрятал пистолет под запасное колесо в багажнике своего «мустанга». Пройдя через металлодетектор, я поднялся по мраморным ступеням в зал суда и занял место в последнем ряду.

Последние пять рядов были заполнены публикой, которую в менее просвещенные времена могли бы назвать сборищем уродов. Было пять-шесть лилипутов, две или три толстухи, четверка престарелых дам, одетых как проститутки. Рядом с ними пристроился огромный лысый мужчина, в котором было больше шести футов роста и не меньше трехсот килограммов веса. Было заметно, что они страшно поглощены проходящим у стола судьи.

Заседание суда уже началось, и мужчина, который, по моим предположениям, скорее всего, и был Артуром Франклином, обсуждал с судьей какие-то юридические тонкости. Как оказалось, его клиента требовал выдать штат Калифорния. Ему вменялся ряд преступлений, включая нарушение авторского права, жестокое обращение с животными и уклонение от уплаты налогов, так что у него было столько же шансов избежать тюремного срока, сколько у индейки шансов выжить в День благодарения. Его отпустили под залог в 50 000 долларов и обязали явиться к тому же судье до конца этого месяца, когда будет принято окончательное решение по делу. Затем все встали, и судья покинул зал.

Я двинулся по центральному проходу, мускулистый мужчина следовал за мной вплотную. Он представил меня Франклину. Адвокату было немного за сорок. Он слегка вспотел в своем темно-синем костюме. У него были поразительно черные волосы, а в глазах под кустистыми бровями застыло выражение испуга. Такое выражение бывает у охваченного паникой оленя, которому светят в глаза фары приближающегося грузовика.

Причем сидящий рядом с ним Харви Рэйгл был совсем не таким, каким я себе его представлял. Ему тоже было чуть за сорок. Он был одет в аккуратно выглаженный костюм цвета загара, чистую белую рубашку с открытым воротом и коричнево-бордовые туфли. Темные волнистые волосы коротко подстрижены. Из украшений на нем были только золотые часы от Рэймонда Вейла на кожаном коричневом ремне. Свежевыбритый, он щедро освежился лосьоном от Армани, не пожалев дорогого парфюма. Он встал и протянул мне руку с тщательным маникюром.

— Харви Рэйгл, руководитель «Крашэм Продакшнз», — он тепло улыбнулся, обнажив поразительно белые зубы.

— Приятно познакомиться, — ответил я и предупредил, — простите, не могу пожать вашу руку. Кажется, подцепил какую-то инфекцию.

Я показал свои воспаленные пальцы, и он побледнел. Для человека, зарабатывающего на жизнь умерщвлением мелкой живности, он был чувствительной особой. Я пошел за ними к выходу, задержавшись на минутку, пока старухи, лилипуты и прочие придурки по очереди обнимали его и желали всего самого хорошего. Мы свернули в комнату для переговоров номер 223 рядом с залом заседаний. Огромный парень по имени Майки, сложив руки на груди, остался караулить снаружи.

— Защита, — пояснил Франклин, закрывая за нами дверь. Мы расселись за столом, первым заговорил Рэйгл.

— Вы видели мои работы, мистер Паркер? — поинтересовался он.

— Убойное порно? Да, видел.

Рэйгл слегка отпрянул, как будто я дохнул на него чесноком.

— Мне не нравится этот термин. Я снимаю эротические фильмы, и я отец моим актерам. Эти люди, которые были сегодня в суде, они все звезды.

— Лилипуты?

Он задумчиво улыбнулся.

— Они маленького роста, но у них много любви для других.

— А старые женщины?

— Очень энергичны. С возрастом их аппетит скорее увеличился, чем ослаб.

— А сейчас вы снимаете фильмы вроде того, что прислал мне ваш адвокат?

— Да.

— В них люди давят жуков?

— Да.

— И мышей.

— Да.

— Вам нравится ваша работа?

— Очень. Я так понимаю, вы меня осуждаете?

— Назовите меня фарисеем, но, на мой взгляд, это какое-то извращение, помимо того, что жестоко и, скорее всего, противозаконно.

Рэйгл наклонился ко мне и постучал согнутым указательным пальцем по моей коленке. Я подавил желание оттолкнуть его руку.

— Но люди убивают насекомых и прочих ползучих тварей каждый день, мистер Паркер, — начал он. — Многие из них даже получают при этом удовольствие. Но, как только они в это признаются и пробуют воспроизвести это ощущение в какой-либо форме, наши чудовищно абсурдные правоохранительные организации просыпаются и наказывают их. Не забывайте, мистер Паркер, в этом штате Рейча засадили в тюрьму за то, что он продал мне шесть коробок насекомых. — Он откинулся на стуле и ослепительно улыбнулся мне.

Я тоже улыбнулся:

— Полагаю, не только в штате Калифорния власти имеют претензии к вам по поводу законности того, чем вы занимаетесь.

Жизнерадостное выражение на лице моего собеседника померкло, и, похоже, он побледнел под слоем загара.

— Э-э, да, — наконец произнес Рэйгл, закашлялся и потянулся за стаканом воды на столе. — Некий господин особенно возражает против отдельных моих произведений.

— И кто же это?

— Он представляется как мистер Падд, — вмешался Франклин.

Я постарался сохранить нейтральное выражение на лице.

— Ему не нравятся фильмы с пауками, — последовало пояснение.

В общем-то, я догадывался почему.

Упоминание этого имени окончательно определило ту степень угрозы, которой подвергался клиент Франклина.

— Он хочет убить меня, — взвизгнул продюсер, — а я не хочу умирать из-за своего творчества!

Итак, получается, Аль Зету что-то известно о деятельности Братства и о Падде, поэтому он подбросил мне клиента. Похоже, у меня есть еще один повод побывать в Бостоне, помимо того, чтобы повидаться с Рейчел и таинственной Эли Уинн.

— А как он узнал в вашем существовании?

— У меня есть поставщик, он снабжает меня насекомыми и грызунами, по мере необходимости — пауками. Я так понимаю, это он навел на меня Падда.

— А почему он мог это сделать?

— Чтобы отвлечь внимание этого типа от себя. Я так полагаю, что мистер Падд одинаково враждебно относится и ко мне, и к любому, кто поставляет мне пауков.

— То есть ваш поставщик рассказал Падду, как вас зовут, а потом заявил, что не имеет понятия, что вы собираетесь делать с насекомыми и пауками.

— Точно.

— И как зовут поставщика?

— Баргус. Лестер Баргус. Он держит магазин в Горхаме, специализируется на экзотических видах насекомых, пауков и рептилиях.

Я прервал свои записи.

— Вам знакомо это имя? — поинтересовался Франклин, наблюдавший за моей реакцией.

Я кивнул. Лестер Баргус был именно тот человек, про кого обычно говорят «два фунта дерьма в однофунтовом пакете». Он принадлежал к породе людей, которые считают глупость признаком патриотизма и возят мать в роскошный ресторан отмечать день рождения Гитлера. Я помнил его с того времени, когда учился в старших классах школы в Скарборо. Я стоял у забора, который огораживал футбольное поле; на щите выделялся огромный логотип «Краснокожих», готовых к очередному побоищу. Эти первые месяцы в Скарборо были самыми трудными. Мне было четырнадцать, прошло два месяца с того дня, как не стало отца. Слухи преследовали нас и на севере: будто бы мой отец убил двоих людей, юношу и девушку, безоружных, а потом он вставил себе в рот дуло пистолета и нажал курок.

Хуже всего то, что все это было правдой. Невозможно было спрятаться от того, что сделал отец, так же, как и объяснить, почему он это сделал. Он их убил, вот и все. Не знаю, что ему виделось, когда он спускал курок. Они насмехались над ним, старались вывести его из равновесия, но не могли себе представить, до чего его доведут. Потом мы с мамой уехали на север, в Скарборо, к ее отцу. Когда-то он сам был полицейским. А злые слухи крутились вокруг нас, как свора голодных псов.

Я не сразу научился защищать себя, но все-таки научился. Дед показал мне, как ставить блок на удар и как бить в ответ одним стремительным движением так, чтобы брызнула кровь.

Но, когда я думаю о самых первых месяцах в Скарборо, я вспоминаю этот забор, и приближающуюся стаю подростков, и Лестера Баргуса с его прыщами и темной коротко остриженной квадратной головой, как он втягивает слюну, готовясь плюнуть снова в меня, будучи под защитой толпы таких же уродов, как и он сам. Если бы Лестер был шакалом, он был бы из тех мелких тварей, что держатся поодаль, но всегда готовы упасть на спину и задрать лапы, когда появляется кто-то сильнее их, а при первой же возможности не преминут напасть на более слабого или раненого. В последнем классе он стал настоящем мучителем, едва ли не насильником. Выпускные экзамены он даже и не пробовал сдавать: понадобились бы отдельные тесты, чтобы проверить всю глубину его невежества.

Я слышал, что сейчас у Баргуса большой магазин в Горхаме, но все были уверены, что он служит лишь прикрытием другого занятия, а именно торговли оружием. Если бы вам понадобилось по-быстрому раздобыть незасвеченный ствол, то Лестер как раз тот человек, который вам нужен, особенно если ваши политические взгляды и общественная позиция были настолько правые, что по сравнению с ними Ку-Клукс-Клан выглядел бы филиалом Общества борьбы за права чернокожих.

— Мистер Рэйгл, много магазинов поставляют жуков?

— Не в этом штате, но Баргус известен во всей стране. Герпетологи и арахнологи консультируются с ним регулярно, — он поежился. — В общем, должен заметить, мистер Баргус потрясающе отвратительный тип.

— А вы мне все это рассказываете...

Тут вмешался Франклин:

— Потому что мой клиент уверен, что мистер Падд убьет его, если кто-нибудь не остановит этого сумасшедшего. Тот господин из Бостона, причастный к сбыту основной продукции моего клиента, полагает, что дело, которым вы сейчас занимаетесь, может иметь к этому отношение. По его мнению, любое содействие с нашей стороны может только помочь делу.

— И все, что у вас есть, это только Лестер Баргус?

Франклин расстроено пожал плечами.

— Падд пытался с вами связаться?

— Своеобразным способом. Мой клиент находился в уединенном месте, в своем доме в Стэндише. Дом сожгли. Кто-то забросил зажигательное устройство в окно спальни. К счастью, господину Рэйглу удалось спастись. После этого случая мы взяли телохранителя Майки.

Я закрыл блокнот и встал.

— Ничего не могу обещать, — это все, что я мог им сказать.

Рэйгл потянулся ко мне через стол и схватил за руку:

— Если вы его найдете, мистер Паркер, раздавите его, — прошипел он, — раздавите эту тварь, как последнее насекомое.

Я осторожно освободил руку:

— Не слышал, чтобы каблуки были таких размеров, но я буду иметь это в виду.

В тот день после обеда я направился в Горхам. Городок находился всего в нескольких милях, но это была бесплодная поездка, как я и предполагал.

Баргус ужасно постарел, у него почти не осталось волос и зубов, пальцы пожелтели от никотина. На нем была футболка с надписью «Нет новому мировому порядку» с изображением голубого берета военных сил ООН в перекрестье снайперского прицела.

В полутьме магазина виднелись коробки с копошащимися в них пауками, вокруг веток обвивались змеи, жесткие спинки тараканов поскрипывали, когда они громоздились один на другом. На прилавке рядом с хозяином в большом стеклянном ящике присела четырехдюймовая саранча, согнутые в коленках ножки поднимались выше головы. Баргус кормил ее сверчком, который выпрыгнул из грязной кучи и отчаянно пытался спастись. Прожорливая тварь повернула голову и наблюдала за его стараниями, как будто удивившись самой попытке, а затем принялась пожирать добычу.

Баргус почти сразу узнал меня, когда я подошел к прилавку:

— Так-так, да ты цветешь и пахнешь.

— Хорошо выглядишь, Лестер, — ответил я. — Как тебе удается оставаться таким молодым и привлекательным?

Он бросил на меня сердитый взгляд и вытащил что-то, застрявшее между двумя оставшимися у него зубами.

— Ты что, Паркер, гомик? Я всегда знал, что ты извращенец.

— Ну, Лестер, ты мне льстишь, но ты не в моем вкусе.

— Хе! — раздалось не очень убедительное восклицание. — Пришел что-то купить?

— Мне нужно кое-что узнать.

— За дверью сразу направо, и дуй, пока не упрешься в чертову задницу. Скажи там, в преисподней, что это я тебя послал.

Он принялся читать книгу, которая, судя по картинкам, была самоучителем по изготовлению взрывных устройств из пивных банок.

— Ну, так с бывшими школьными друганами не разговаривают.

— Так ты мне не приятель, и я не хочу, чтобы ты здесь торчал, — пробурчал он, не отрываясь от книжки.

— Могу узнать почему?

— Да у людей вокруг тебя есть такая привычка — подыхать.

— Люди везде умирают, а ты вроде парень на вид крепкий.

— Это да, но те, кто рядом с тобой, на тот свет отправляются чаще, быстрее и целыми пачками.

— Ну, так чем быстрее я уйду, тем безопаснее для тебя.

— А я тебя не держу.

Я слегка постучал по стеклянному ящику, как раз в поле зрения саранчи, и ее треугольная голова прямо-таки отдернулась. Из всех насекомых мантида больше всех похожа на человека. Глаза у нее так устроены, что обеспечивают прекрасное многомерное зрение. Она различает некоторые цвета, может повернуть голову и как бы посмотреть себе за спину. Как и человек, мантида ест все, что может добыть: от шершней до мышей. Когда я шевелил пальцем, насекомое неотрывно следило за его движением, его челюсти ни на минуту не останавливались, вгрызаясь в сверчка. С верхней половиной его корпуса уже было покончено.

— Отстань от нее, — буркнул Баргус.

— Ну и хищник.

— Да, эта тварь и тебя сожрала бы, если бы ты не дергался, — в кривой усмешке обнажились его гнилые зубы.

— Я слышал, они и «черную вдову» перекусят.

Книжка была забыта.

— Я видел, как она это делает.

— Может, не так она иплоха.

— Не любишь пауков? Ты не в тот магазин пришел.

— Да, я их не так люблю, как некоторые. Не так сильно, как господин Падд.

Глаза Лестера опять смотрели на страницу, но все его внимание было приковано ко мне.

— Никогда о таком не слышал.

Он сглотнул и посмотрел на меня:

— Какого черта ты там несешь?

— Ты навел его на Харви Рэйгла. Думаешь, так сможешь отделаться?

— Да я понятия не имею, о чем ты говоришь!

В теплом вонючем магазине Лестер начал потеть.

— Я так понимаю, он разделается с Рэйглом и вернется за тобой.

— Убирайся из моего магазина, — прошипел Лестер. Он говорил с угрозой, но дрожь в голосе выдавала его.

— А ты ему только пауков продаешь? Может, еще и с другим помог — оружие там, все такое... Он вообще такой парень? Ну, типа, по пистолетам тоже, или как?

Его руки зашевелились под прилавком, и я понял, что Лестер нащупывает оружие. Я бросил на прилавок визитку, и он схватил ее левой рукой, скомкал и бросил в корзину. В правой у него появился обрез.

— Я его видел, Лестер, — продолжал я, никак не отреагировав на угрозу. — Жуткий тип.

Большим пальцем Лестер вздернул курок:

— Я тебе уже сказал, понятия не имею, о чем ты говоришь.

Я вздохнул и отступил назад.

— Твое дело, Лестер, но мне кажется, рано или поздно Падд начнет за тобой охотиться.

Я повернулся к нему спиной и направился к двери. Я уже открыл ее, когда он крикнул:

— Да не нужны проблемы мне ни с ним, ни с тобой, понял?!

Я промолчал. Страх ничего не сказать и сказать слишком много, явно отражался на его лице.

— Я его ни к кому не посылал, — продолжал Лестер неуверенно. — Он ко мне обращается, если ему что-нибудь надо, забирает сам, платит налом. Когда в последний раз заходил, спросил о Рэйгле, и я ему рассказал, что знал. Еще его увидишь, передай, чтобы сюда больше не совался.

Казалось, признание вернуло ему обычную самоуверенность, потому что привычная глумливая усмешка показалась на его лице:

— Я бы на твоем месте сменил работу. Парень, о котором ты спрашиваешь, просто убивает всех, кто лезет в его дела.

В тот вечер мне не хотелось сидеть дома или готовить себе самому. Я тщательно закрыл окна, накинул цепочку на дверь черного входа и положил сломанную спичку над верхней дверью. Если кто-то попытается войти в дом, я узнаю.

Я поехал в Портленд, оставил машину на пересечении Коттон— и Форест-стрит в Старом порту, прошелся до «Саппоро» на Коммерческой улице, послушал звуки моря, съел отличное терияки, с удовольствием, не спеша выпил зеленого чаю и попытался привести свои мысли в порядок. Причины, по которым надо было ехать в Бостон, множились на глазах: Рейчел, Эли Уинн, теперь еще и Аль Зет. Но мне так и не удалось достать Картера Парагона, я по-прежнему беспокоился о Марси Бекер и нещадно потел в куртке из-за того, что не мог снять ее, не привлекая внимания к пистолету.

Расплатившись, я вышел из ресторана. Старый порт бурлил, оживленные толпы собрались на углу Форест— и Юнион-стрит. Я немного побродил среди праздношатающейся публики, не желая оставаться в одиночестве и возвращаться домой в Скарборо. Прошел мимо кафе, бросил взгляд на тротуар Мултон-стрит.

В тени стояла женщина в неярком летнем платье в розовый цветочек. Она стояла спиной ко мне, ее длинные светлые волосы были перехвачены небесно-голубой лентой. Движение и суета вокруг меня замерли, все застыло. Единственным звуком, который я слышал, было мое дыхание, единственное движение, которое различал, — в той стороне.

Рядом с женщиной стоял мальчик, и она бережно держала его за правую ручку. На нем были та же клетчатая рубашка и короткие штанишки, что и в первый раз, когда я впервые увидел их на Иксчейндж-стрит. Пока я наблюдал за ними, женщина склонилась к мальчику и что-то прошептала ему. Малыш кивнул, и его голова повернулась в мою сторону. Женщина выпрямилась, отпустила его руку и стала удаляться от нас. На углу она свернула направо. Когда она исчезла из вида, мир вокруг меня словно перевел дыхание, снова ожил. Я помчался по Мултон-стрит мимо тени мальчика. Когда я был на углу, женщина как раз переходила Дана-стрит, бесшумно двигаясь в свете уличной иллюминации.

— Сьюзен!

Я услышал себя, и на мгновение мне показалось, что она замедлила шаг, как будто услышала меня. А затем перешла в тень и пропала.

Теперь мальчик сидел на углу Мултон-стрит, уставившись на булыжники под ногами. Когда я приблизился к нему, он посмотрел на меня. Его левый глаз с любопытством уставился на меня из-за стекла в черной оправе, темная лента, неуклюже намотанная на правое стекло, прикрывала правый глаз. Мальчику было не больше восьми лет, темно-русые волосы расчесаны на пробор, челка свободно свисала на лоб. В некоторых местах его штанишки заскорузли от грязи, рубашка тоже была испачкана. Большая ее часть была скрыта куском дерева восемнадцать на пять дюймов, в дюйм толщиной, — она свисала на веревке с его шеи. Что-то было нацарапано на ней кривыми, неразборчивыми детскими каракулями, скорее всего гвоздем, но царапины местами были забиты грязью и практически не различимы в темноте.

Я присел перед ним на корточки:

— Привет.

Он не смутился. Мальчуган не выглядел голодным или испуганным. Он просто сидел.

— Привет.

— Как тебя зовут?

— Джеймс.

— Ты потерялся?

Он отрицательно покачал головой.

— А тогда что ты здесь делаешь?

— Жду, — просто сказал он.

— Чего ждешь?

Он не ответил. У меня было чувство, будто бы я должен знать ответ и малыш слегка удивлен моим неведением.

— А что это за женщина с тобой была?

— Дама лета.

— А у нее есть имя?

Он немного помолчал, прежде чем ответить. Когда он заговорил, у меня перехватило дыхание, голова закружилась, и я испугался.

— Она сказала, что ты знаешь, как ее зовут.

И снова у него был обескураженный вид, даже несколько обиженный.

Я прикрыл на минуту глаза, качнулся и почувствовал, что его рука удерживает мое запястье. Она была ледяная. Когда я открыл глаза, он прислонился ко мне. К его зубам прилипла грязь.

— Что с твоим глазом, Джеймс?

— Я не помню.

Я наклонился к нему. Он расцепил пальцы на моем запястье. Я стряхнул комки земли и мусор, приставший к доске. На ней проступила надпись:

Джеймс Джессоп

ГРЕШНИК

— Кто заставил тебя это носить?

Из его левого глаза показалась слезинка, потом другая.

— Я был плохой, — прошептал он. — Мы все были плохие.

Но слеза текла только из одного глаза, и влажная полоска от нее появилась только на левой грязной щечке. Мои руки тряслись, когда я потянулся к его очкам. Я осторожно взялся за дужки и снял их. Он не пытался остановить меня. Единственный глаз смотрел на меня с полным доверием.

Когда я снял его очки, на месте правого глаза обнаружилась дыра, обожженные края оборванной плоти сморщились, высохли, как будто рана была очень старая и уже давно не кровоточит и не болит.

— Я ждал тебя, — произнес Джеймс. — Мы все тебя ждем.

Я встал и отшатнулся. Очки упали на землю, когда я повернулся: они все смотрели на меня — мужчины и женщины, маленькие дети, мальчики и девочки. У всех на шее болтались деревянные таблички. Их была дюжина, а, может, и больше. Они стояли в тени на Уорф-стрит и при входе на Коммерческую улицу. На них была простая одежда, такая одежда хороша для работы с землей: штаны не порвутся от первого неосторожного шага, ботинки не промокнут в дождь и не расползутся от ходьбы по камням.

Кэтрин Корниш, грешница.

Вырна Келлог, грешница.

Фрэнк Джессоп, грешник.

Билли Пирсон, грешник.

Остальные стояли поодаль, их имена на досках было трудно прочитать. У некоторых из них были жуткие раны на голове. Череп Вырны Келлог был раскроен пополам, рана доходила почти до носа.

у Билли Пирсона пуля прошла насквозь. Скальп Кэтрин Корниш был содран с затылка и свисал, обнажая левое ухо. Они стояли и смотрели на меня, и, казалось, воздух вокруг них трещит от потаенной энергии.

Я глотнул, но горло пересохло до такой степени, что попытка вызвала боль.

— Кто вы? — спросил я. И, хотя они стали исчезать, не ответив, я уже знал.

Я отпрянул, почувствовал спиной холодную кирпичную стену и увидел высокие деревья и мужчин, пробирающихся через месиво из грязи и человеческих костей. Вода плескалась о дамбу из мешков с песком, выли звери. И я стоял, дрожа всем телом, закрыв глаза, и услышал, как мой голос произносит молитву:

Господь Всемогущий,

Молю Тебя, не дай этому начаться снова...

Глава 8

Я доехал до Бостона за пару часов, но еще час провел в жутких «пробках». У Бостона есть прозвище Большие Раскопки из-за непрекращающихся уличных работ. Рядом с огромными ямами были расставлены таблички с обещающими надписями: «Оно того будет стоить».

Утром, прежде чем уехать, я позвонил Кертису Пелтье. Накануне вечером он ужинал с друзьями в ресторане, и, когда вернулся, около дома была полиция.

— Кто-то пытался проникнуть в дом через заднюю дверь, — пояснил он. — Соседские дети услышали шум и вызвали полицию. Наверное, чертовы наркоманы из парка Кеннеди на Ривертон.

Я думал по-другому, рассказал о пропавших записях.

— Полагаете, там было что-то важное?

— Возможно, — ответил я, хотя не мог представить, что бы это могло быть.

Я предполагал, что, кто бы ни был тот, кто их взял — мистер Падд или кто-то пока неизвестный, — этот человек хотел создать как можно больше проблем для следствия.

Я посоветовал Кертису быть поосторожней, и он заверил меня, что будет внимательнее.

Почти в полдень я оказался на Икзитер-стрит, совсем рядом с Комонуэлс-авеню, и припарковал машину у дома Рейчел. Она снимала квартиру в четырехэтажном здании прямо напротив дома, где жил когда-то Генри Ли Хиггинсон, основатель бостонского симфонического оркестра.

На Коммонуэлс часто можно было увидеть горожан во время утренней или вечерней пробежки, или жителей, выгуливающих собак, или просто сидящих на лавочках и вдыхающих загазованный городской воздух обывателей. Поблизости кормились воробьи и голуби, не брезговавшие возможностью традиционным способом проявить свое отношение к статуе мореплавателя и историка Сэмюэля Моррисона, который сидел на постаменте со слегка встревоженным видом человека, позабывшего, где он припарковал машину.

Рейчел дала мне ключ от квартиры, так что я смог оставить там свой саквояж. Затем купил фруктов и бутыль питьевой воды в супермаркете и пошел по Коммонуэлс-авеню, пока она не привела меня к городскому саду между Арлингтоном и Шарлем. Я поел фруктов, запил их водой, понаблюдал за резвящимися на солнце детьми и собаками, которые увлеченно гоняли за летающими дисками фризби. Мне нужна собака, мелькнула мысль. У нас в семье всегда были собаки, и мне понравилась идея завести в доме пса. Мне просто необходима компания. Неожиданно я задумался, почему мне не пришло в голову попросить Рейчел переехать ко мне. Не может быть, чтобы такая мысль не посещала и ее. В последнее время, когда эта тема всплывала, в ее голосе появлялись напряженные нотки. Четырнадцать месяцев она проявляла терпение. Как мне казалось, ее стала беспокоить ситуация, в которой она оказалась втянутой в какие-то неопределенные отношения. Дело было во мне: я очень хотел, чтобы она была рядом со мной, но все еще не был уверен, что смогу обеспечить ей безопасность. Однажды она чуть не погибла из-за меня, и мне вовсе не хотелось, чтобы она когда-нибудь еще пострадала по моей вине.

В два часа дня я отправился в Гарвард. Полуденное дежурство у Эли Уинн заканчивалось в два тридцать. Накануне я оставил ей сообщение, что подъеду к ней поговорить о Грэйс Пелтье. Вдоль красного кирпичного здания, в котором размещался ресторан, стелился плющ, верхние окна были украшены белыми лампочками. Из комнаты над рестораном раздавался звук отбиваемой чечетки: у артистов шла репетиция, и четкий ритм стэпа напоминал стрекот пишущей машинки.

Молодая женщина лет двадцати трех — двадцати четырех появилась на ступеньках здания, поправляя колечко в носу. Выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы дополнял макияж в сине-черных тонах, а губная помада была такого яркого цвета, что могла бы останавливать машины на перекрестке. Сама девушка, очень бледная и худенькая, похоже, вовсе не питалась на работе в своем ресторане. Когда я подошел к ней, она смотрела на меня со смешанным чувством выжидательности и беспокойства.

— Эли Уинн? — уточнил я.

— Вы детектив?

— Чарли Берд Паркер, — почему-то я счел необходимым представиться полным именем, данным мне при крещении.

Она потянулась ко мне и пожала руку, но ее спина плотно прижималась к кирпичной стене здания.

— У вас имя как у джазмена?

— Типа того.

— Да, он классный. Вы его слушаете?

— Нет, я предпочитаю музыку в стиле кантри.

Она наморщила лоб.

— Наверное, ваши папа с мамой были фанатами джаза, если так вас назвали?

— Они слушали Глена Миллера и Лоренса Велка. Я думаю, они даже не знали, кто такой Чарли Паркер Птица.

— А вас называют просто Бердом?

— Иногда. Моя девушка считает, что это мило. А друзья так делают, чтобы подразнить меня или вывести из себя.

— Наверное, надоело?

— Просто привык.

Разговор о моих семейных делах, перипетиях выбора имени и прочего, казалось, немного расслабил ее, настороженность стала проходить. Она отстранилась от стены и пошла рядом со мной. Мы отправились в заведение «Бон Пэйн» на Гарвард-сквер, где она выкурила четыре сигареты и выпила две чашки эспрессо за пятнадцать минут. В ней было столько нервной энергии, что по сравнению с ней электроны выглядели чем-то застывшим.

— Вы хорошо знали Грэйс? — поинтересовался я, когда она была где-то в середине второй сигареты.

Она выпустила струю дыма:

— Да, довольно неплохо. Мы дружили.

— Ее отец сказал мне, что вы вместе жили, а когда она съехала, то иногда останавливалась у вас.

— Она обычно приезжала на выходные, чтобы посидеть в библиотеке, и я предоставила ей в распоряжение мой диван. Грэйс была веселая. Ну, она раньше была веселая.

— И когда она перестала веселиться?

Эли прикончила сигарету номер два и немедленно принялась за сигарету номер три, прикурив от спички из фирменного коробка «Графтон-паба».

— Приблизительно в то время, когда занялась своей научной работой.

— Об Арустукских баптистах?

Сигарета описала ленивую дугу.

— Что-то в этом роде. Она была просто одержима всем этим, собирала их письма и фотографии. Она ложилась на диван, заводила какую-то траурную, занудную музыку и сидела так часами, снова и снова перебирая бумажки. А можно мне еще кофе?

Я пошел за кофе, полагая, что вряд ли она удалится, пока не докурит сигарету.

— Никогда не задумывались об эффекте употребления чрезмерного количества кофеина? — спросил я, когда вернулся.

— Она подергала за колечко в носу и улыбнулась:

— Нет, надеюсь, до этого не дойдет — сначала я уморю себя никотином.

Было в Эли Уинн что-то очень милое, располагающее, несмотря на боевой раскрас в смешанном стиле индейцев сиу и привидений из шотландских готических замков. В ее глазах отражался солнечный свет, правый уголок рта был приподнят в насмешливой полуулыбке. Она была сама открытость. Сигаретный дым почти не задерживался у нее во рту, дикий макияж был положен слишком старательно, чтобы действительно отпугивать. Я так прикинул, что она вызывает у своих однокашников-парней одновременно боязнь, желание и раздражение. Эли Уинн движением пальчика могла бы заставить мир крутиться вокруг своей особы, если бы у нее было достаточно самоуверенности. Со временем она это поймет.

— Вы говорили мне о Грэйс, — напомнил я, чтобы вернуться к теме встречи, от которой не только Эли успела отклониться.

— Да, конечно. В общем, мне не так много есть что сказать. В двух словах, вся эта история с пропавшими семьями иссушала ее, вытягивала из нее соки. Только и слышалось: а вот Элизабет то, а вот Лайал это. Она стала просто как наркоманка, была одержима этой Элизабет Джессоп! Не знаю, может, она думала, что в нее вселился дух Элизабет или что-то вроде того.

— Она думала, что Элизабет умерла?

Эли кивнула.

— Она говорила почему?

— У нее просто было такое предчувствие. В любом случае, с Грэйс становилось очень тяжело общаться. Я сказала ей, что она больше не сможет останавливаться у меня, потому что, мол, жалуется моя соседка по комнате. Это было, ну, полным враньем." Это было в феврале. Она перестала появляться, и мы не много общались с того времени до...

Эли не смогла закончить фразу и сердито загасила окурок.

— Вы, скорее всего, думаете, что я просто дрянь, — проговорила она, когда растаял дымок сигареты.

— Ничего подобного я не думаю.

Она не взглянула на меня, видимо опасаясь, что выражение моего лица скорее подтвердит ее предположение.

— Я собиралась поехать на похороны, но... не поехала. Я ненавижу похороны! Потом думала, пошлю открытку ее отцу, он был хороший старикан. Тоже не сделала...

Наконец она подняла глаза и посмотрела на меня. Я почти не удивился, заметив, что они влажны от слез.

— Я молилась за нее, мистер Паркер, я не могу вспомнить, когда я молилась до этого в последний раз. Я молилась просто о том, чтобы ей там было хорошо, и, кто бы там ни сидел на том свете — Бог, Будда, Аллах, — чтобы он позаботился о ней. Грэйс была очень хорошей.

— Я тоже так думаю, — произнес я, пока она прикуривала последнюю сигарету. — Она принимала наркотики?

— Нет! Никогда! — Эли решительно затрясла головой.

— Кроме того, что она была сверхувлечена своим исследованием, что-нибудь еще беспокоило, угнетало ее?

— Не больше, чем любого из нас.

— У нее был молодой человек?

— У нее была пара увлечений, но ничего серьезного за последний год. Она бы мне рассказала.

Я внимательно смотрел на нее некоторое время, но было понятно, что она говорит правду. Эли Уинн не было в машине с Грэйс в ночь ее гибели. Теперь стало ясно, что Марси Бекер больше подходила на эту роль. Я откинулся на стуле, разглядывал толпы входящих и покидающих здание — местные и приезжие с пакетами в руках: вино, сладости от Кардюло, фирменная ветчина и экзотические чаи из «Джексона на Пикадилли», соли для ванн и мыло от «Ориджинс». Среди них должна была бы быть и Грэйс. С ее смертью мир стал беднее.

— Я вам помогла хоть чем-то? — спросила Эли.

Я заметил, что она хочет уйти.

— Да, вы кое-что прояснили.

Я передал ей свою визитку, написав на обороте домашний телефон.

— Если еще что-нибудь припомните или кто-то еще будет у вас интересоваться Грэйс, может, позвоните?

— Конечно.

Она взяла карточку, аккуратно положила ее в сумочку и уже почти собралась уйти, но задержалась на секунду и легонько коснулась моей руки.

— Вы думаете, ее кто-то убил, да? — красные губы были плотно сжаты, но дрожащий подбородок выдал ее чувства.

— Да, я так думаю.

Ее рука крепче сжала мою, обожгла жаром.

— Спасибо... спасибо за кофе, — сказала она и ушла.

* * *
Вторую половину дня я провел в магазинах, покупая одежду для пополнения своего пришедшего в разор гардероба, а потом уже отправился в «Копли» и в «Сиарбакс» на Ньюбери почитать газету. Почти ежедневное чтение «Нью-Йорк таймс» так и осталось моей привычкой, хотя, покупая это издание в Бостоне, я чувствовал угрызения совести, как будто свернул газету, чтобы шлепнуть ею местного мэра по затылку.

Я даже не обратил внимания на начало истории в крайней правой колонке на первой полосе, пока на седьмой не наткнулся на ее продолжение и не увидел фотографию, помещенную рядом. С нее на меня смотрел мужчина в белой рубашке, черном костюме и черной шляпе. Я вспомнил, что этот человек кивнул мне из-за тонированного стекла «мерседеса», когда я подъезжал к дому Джека Мерсье, и он же сидел в окружении трех человек, которых я увидел на фотографии в кабинете Мерсье. Это был раввин Джосси Эйпштейн, и теперь он мертв.

Согласно сообщению полиции, раввин Эпштейн покинул синагогу на Элдридж-стрит в половине восьмого холодным вечером во вторник, когда поток транспорта, пассажиров и прохожих стал утихать и на смену деловой публике пришли те, кто слоняется по городу в поисках развлечений. На нем были традиционный черный костюм и белая рубашка, но, несмотря на свое облачение, Эпштейн не относился к ортодоксальным иудеям. В синагоге были люди, настроенные против него, ведь, по их словам, он не выступал против гомосексуалистов и развратников, слишком часто появлялся перед телевизионными камерами, слишком охотно улыбался и якшался с журналистами, словно чересчур был озабочен делами земного мира, презрев обетования жизни небесной.

Эпштейн сделал себе имя после событий в Краун-Хейтс, призывая всех к согласию, примирению, веротерпимости. Он призывал забыть о разногласиях и различиях между евреями и представителями негритянских общин, потому что зачастую у бедных евреев и бедных чернокожих христиан гораздо больше общего, чем у бедных и богатых единоверцев. Он был ранен во время уличных беспорядков, и фотография в «Пост», запечатлевшая его со струйкой крови, льющейся из раны на лбу, в которой невольно угадывалось сходство с изображением страдающего Христа, принесла рабби известность.

Он также имел отношение к делам в храме Б-Най-Езурун на углу Восемьдесят девятой улицы и Бродвея, основанном Маршалом Т. Мейером, чьим наставником, в свою очередь, был смутьян из числа правых Абрахам Джошуа Хейшель. Нетрудно догадаться, что привлекло такого человека, как Эпштейн, к Мейеру, выступавшему против генералов в Аргентине, пытаясь разыскать пропавших там евреев. Со времени его смерти в 1993 два аргентинских раввина продолжили его работу в Нью-Йорке. Храм Б-Най-Езурун даже сотрудничал с общиной в Гарлеме и Новой Ханаанской церковью баптистов, чей священник даже выступал с проповедями в синагоге. Согласно статье в «Таймс», Эпштейн некоторое время был отстранен от дел в Б-Най-Езурун и дважды в месяц служил в старой синагоге в Дальнем Восточном квартале.

Одной из причин разногласий с единоверцами, похоже, была все большая вовлеченность рабби Джосси в деятельность антинацистских групп, включая Центр за демократическое обновление в Атланте и «Прожектор» в Великобритании. Он основал собственную организацию — Еврейскую лигу в защиту терпимости, состоящую в основном из добровольцев, и руководил ее работой из маленького офиса над бывшим еврейским книжным магазином на Клинтон-стрит.

Газета располагала сведениями, что Эпштейн некоторое время назад получил значительную сумму для организации расследования деятельности антисемитских организаций. Среди прочих в деле фигурировали и обычные подозреваемые: фанатики с «арийскими» именами и побочные группировки, образовавшиеся при Клане[5] и занимающиеся поджогом синагог и приковыванием чернокожих к задней оси грузовиков.

Чтобы его критики ни говорили о нем, Джосси Эпштейн был храбрым человеком, человеком с убеждениями, который без устали трудился над тем, чтобы сделать лучше жизнь не только евреев, но и всех прочих жителей Нью-Йорка. Его нашли мертвым в одиннадцать часов вечера, после того как на него было совершено нападение. Квартира, в которой он жил один, была вся перевернута вверх дном, пропали его бумажник и записная книжка. Подозрение в насильственном характере смерти усилилось в связи с еще одним преступлением, совершенным немного раньше в тот же вечер.

В десять вечера во вторник был совершен поджог офиса Еврейской лиги в защиту терпимости. Молодая сотрудница организации Сара Миллер была в это время в офисе — печатала наклейки с адресами для почтовой рассылки, которую предстояло сделать на следующий день. В считанные мгновения комната вокруг нее превратилась в ад. Девушку доставили в реанимацию без каких-либо шансов выжить: поверхность ожога захватывала девяносто процентов кожи. Через три дня ей исполнилось бы девятнадцать лет.

Эпштейна должны были похоронить в тот же день на кладбище Пайн-Лоун на Лонг-Айленде после сделанного в спешке заключения судмедэксперта.

Была еще одна деталь, которая привлекла мое внимание. Сообщалось, что помимо работы по разоблачению правых группировок Эпштейн готовил судебный иск против организации IRS, которая предоставила некоторые налоговые льготы ряду религиозных организаций, в том числе Братству, штат Мэн. Эпштейн привлек к этому делу адвокатскую контору «Обер, Тайер и Мосс» в Бостоне, Массачусетс. Вряд ли можно считать совпадением, что фирма также вела дела Джека Мерсье и что сын Обера в недалеком будущем станет его зятем.

Я еще раз пробежал статью глазами, потом позвонил Мерсье домой. К телефону подошла горничная, но, когда я представился и попросил соединить меня с мистером Мерсье, мне ответил другой женский голос. Это была Дебора Мерсье.

— Мистер Паркер, мой супруг сейчас не может ответить на ваш звонок. Возможно, я могу чем-то помочь?

— Сомневаюсь, миссис Мерсье. Мне действительно надо поговорить с вашем мужем.

В разговоре возникла продолжительная пауза, за время которой не осталось никаких сомнений по поводу наших взаимных чувств. Наконец Дебора положила конец разговору:

— В таком случае было бы очень любезно с вашей стороны больше не звонить в этот дом. В настоящий момент с Джеком невозможно связаться, но я позабочусь, чтобы он узнал о вашем звонке.

Она повесила трубку, и у меня возникла уверенность, что Джек никогда не узнает об этом звонке.

Я никогда раньше не встречался с рабби Джосси Эпштейном и не знал ничего о нем, кроме того, что только что прочитал в газетной статье, но его деятельность разбудила и привела в движение нечто, что таилось, свернувшись в своей паутине, пока Эпштейн не задел какую-то нить, и тогда это нечто проснулось и уничтожило его, вновь скрывшись в потаенном месте.

Пройдет время, и я найду это место.

Глава 9

Я вернулся в квартиру Рейчел, принял душ и, пытаясь как-то взбодриться перед встречей, надел кое-что из своих последних приобретений. В черном пальто от Джозефа Абодо я выглядел как актер, собравшийся на кастинг для римейка фильма «Носферату» образ; дополняли черные габардиновые брюки и такого же цвета джемпер с V-образным вырезом. Воплощенная жертва моды, я спустился до отеля «Копли Плаза» и зашел в бар «Дубовый».

Звуки оживленной улицы, гудки автомобилей, рев моторов остались позади, приглушенные тяжелыми красными портьерами на окнах. Четыре огромных вентилятора под потолком разрезали воздух, лед на барной стойке поблескивал в приглушенном свете. Луис уже сидел за столиком у окна, его долговязая фигура уютно устроилась в одном из красных кресел. На нем был черный шерстяной костюм, белая рубашка, изящные черные туфли. Он перестал брить голову, отпустил маленькую мефистофельскую бородку, что делало его внешность еще более зловещей. Правда и в те времена, когда у Луиса не было растительности на лице и черепе, при виде его прохожие, чтобы избежать встречи, переходили на другую сторону улицы. Видимо, сейчас, им вовсе хотелось поскорее смыться куда-нибудь в более безопасное место, скажем в Косово или в Сьерра-Леоне.

Перед Луисом на столе стояла бутылка коллекционного мартини, он курил сигару «Монте-Кристо № 2». Все вместе тянуло баксов на пятьдесят пять. Он выпустил в мою сторону струю голубого дыма в знак приветствия.

Я заказал коктейль, сбросил пальто, словно невзначай обнажил этикетку.

— Да, весьма впечатляет, — протянул он как-то с сомнением, — даже не из последней коллекции. Ты стал такой дешевкой, в конце концов будешь получать девяносто девять центов в час.

— А где остальные ничтожества? — поинтересовался я, не обращая внимание на его реплику.

— Покупает одежду. Авиакомпания потеряла его багаж.

— С их стороны это добрая услуга. Ты им за это заплатил?

— Не пришлось. Служащие, обрабатывающие багаж, побрезговали к нему прикасаться. Этот кусок дерьма отправился в аэропорт Ла-Гардия сам по себе. Как у тебя дела?

— Совсем неплохо.

— По-прежнему охотишься за канцелярскими крысами?

Луис не совсем одобрял то, что я сменил характер работы и переквалифицировался на преступления в деловой сфере. Он считал, что я напрасно трачу свои таланты. Я решил пока оставить его в неведении относительно моих дел и не пререкаться.

В этот момент головы сидящих ближе к двери стали поворачиваться одна за другой, а один из официантов чуть не уронил поднос с напитками: вошел Эйнджел, одетый в яркую желто-зеленую рубаху в гавайском стиле с желтым галстуком, линялого вида голубой пиджак, застиранные джинсы и ярко-красные, словно пульсирующие цветом, ботинки. Когда он проходил, разговоры стихали и несколько человек прикрыли глаза рукой.

— Встречаешься с волшебником сегодня? — поинтересовался я, когда красные ботинки приблизились к нашему столу.

У Луиса был такой вид, будто кто-то плеснул краской на его машину.

— Мать твою, Эйнджел, какого черта ты возомнил о себе! Ты что, на Марди Грас?[6]

Эйнджел спокойно уселся, заказал пиво у совершенно расстроенного официанта, потом вытянул ноги, чтобы полюбоваться на новые ботинки. Он поправил узел галстука, что, в общем не сильно помогло, но чуть прикрыло рубаху.

— У тебя вкус бывалого алкаша, — не удержался я.

— Господи, я даже не знал, что в «Подвале у Филены» такой отстой, — вторил Луис. — Это же настоящее дерьмо.

Эйнджел покачал головой и улыбнулся:

— Я воплощаю концепцию, — сказал он голосом учителя, объясняющего урок паре отстающих учеников.

— Да знаю я твою концепцию! — взорвался Луис. — Ты заявляешь: «Убейте меня, у меня нет вкуса». Тебе надо носить плакат «Буду свалкой отходов моды».

Было так здорово снова оказаться рядом с ними. Эйнджел и Луис, похоже, самые близкие мои друзья. Они были рядом, когда мой поединок со Странником подходил к концу, и они же вместе со мной смотрели в дула пистолетов отмороженных бойцов из бостонской гвардии Тони Сэлли, чтобы спасти жизнь девушки, которую в глаза не видели. Их серая мораль, смягченная соображениями выгоды, оказалась ближе к праведности, чем добродетель многих правдолюбцев.

— Как дела в захолустье? — поинтересовался Эйнджел. — По-прежнему живешь в сельских трущобах?

— Мой дом не трущоба.

— Там даже ковров нет.

— Зато полы из дерева.

— Ха, полы из дерева! Если доски бросили на землю, они еще не стали полом.

Он отпил пиво, дав мне возможность поменять тему.

— А в городе что новенького? — поинтересовался я.

— Умер Мэл Валентайн.

— Мэл-псих?

Псих Мэл Валентайн прошел весь путь уголовника от А до Я: поджог, ночная кража со взломом, мошенничество, наркотики, скотоложство... если бы он не скончался, зоопарку Бронкса в скором времени пришлось бы приставлять к своим зебрам охрану. Эйнджел кивнул:

— Всегда думал, что его кличка несправедливая какая-то. Может, он и был малость придурочным, но «псих» — это по меньшей мере принижение его способностей.

— Как он умер?

— Случайность в саду в Буффало. Он пытался проникнуть в дом, когда хозяин прикончил его граблями.

Эйнджел поднял бокал в память о Мэле Валентайне, жертве садовых работ.

Рейчел появилась несколько минут спустя, гораздо раньше, чем ожидалось, в длинном желтом пальто до щиколотки. Ее длинные рыжие волосы были перехвачены сзади и удерживались парой декоративных деревянных шпилек.

— Хорошая прическа, — заметил Эйнджел. — Ты все каналы принимаешь с этими штуками или только местные?

— Наверно, плохо с настройкой: я тебя слышу.

Она вытащила шпильки и распустила волосы. Они коснулись моего лица, когда она легонько меня поцеловала, здороваясь и усаживаясь со мной рядом, потом заказала «Мимозу». Я не видел ее почти две недели и сразу ощутил прилив острого желания, когда она положила одну ногу в черном чулке на другую и ее короткая черная юбка поднялась до середины бедра. На ней была белая мужская рубашка, верхняя пуговичка расстегнута. Она всегда носила рубашки таким образом, только с одной расстегнутой пуговицей: иначе были бы видны многочисленные шрамы на груди, нанесенные рукой Странника. Усевшись она поставила рядом с собой огромную сумку. Внутри было что-то красное и явно дорогое на вид.

— "Needless Markup", — присвистнул Луис. — Да ты прямо раздаешь денежки направо-налево. Если у тебя их куры не клюют, можно мне немного?

— Стиль стоит денег, — ответила она.

— Точно, — согласился Луис, — постарайся убедить в этом другую половину присутствующих.

Двадцать пять процентов в лице Эйнджела рылись в огромном пакете, пока не нашли чек, который быстро выронили и подули на пальцы, будто обожгли их.

— Что она купила? — поинтересовался Луис.

— Судя по чеку, дом, а может быть, и два.

Она показала им язык.

— Ты сегодня рано, — заметил я.

— Как-то ты расстроено это сказал. Я помешала разговору о футболе или о ралли на грузовиках?

— Мыслишь стереотипами, а еще психолог.

Мы еще немного поболтали, потом пошли через дорогу в «Анаго» и еще пару часов провели в разговорах ни о чем и обо всем за олениной, говядиной и жареным лососем. Когда подали кофе и троица попивала арманьяк, я рассказал им о Грэйс Пелтье, Джеке Мерсье и смерти Джосси Эпштейна.

— И ты думаешь, что ее отец прав насчет того, что она не покончила с собой? — уточнил Эйнджел, когда я закончил.

— Просто концы не сходятся. Мерсье мог бы надавить на следствие через Огасту, но привлек бы внимание к себе самому, а этого ему не хотелось бы.

— И поэтому он нанял тебя, чтобы заварить всю кашу.

— Может быть, — согласился я. Впрочем у сенатора, могли быть и другие причины, хотя я и не мог сказать какие.

— И что же ты думаешь случилось с Грэйс? — спросила Рейчел.

— По моим прикидкам, вторым человеком, кто находился в автомобиле во время поездки на север, могла быть Марси Бекер. Но ее нет, и из машины она убралась так стремительно, что забыла сигареты, которые лежали над бардачком прямо перед ней.

— И, возможно, забыла свой пакетик с кокаином, — добавил Эйнджел.

— Это вероятно, но я так не думаю. Похоже, кокаин подбросили, чтобы несколько подпортить слишком чистый образ Грэйс. Наркотики, стресс из-за учебы, лишила себя жизни из непонятно откуда взявшегося пистолета.

— А что была за пушка? — поинтересовался Эйнджел.

— "Смит-вессон", специальная модель «Субботний вечер».

— Не так уж трудно раздобыть, если знаешь, у кого спросить, — пожал плечами Эйнджел.

— Но я не думаю, что Грэйс Пелтье знала, у кого спросить. По словам ее отца, она вообще терпеть не могла оружие.

— Ты думаешь, Марси Бекер могла ее убить? — спросила Рейчел.

Я повертел в руке стакан.

— Опять же, это не исключено, но ведь они были подругами, и к тому же вряд ли эта девушка смогла бы так хорошо сымитировать самоубийство. Если бы мне пришлось строить гипотезу — и, Бог свидетель, я уже достаточно этим занимался, — я бы предположил, что Марси Бекер что-то или кого-то увидела. Того, кто убил ее подругу, пока ее не было в машине по какой-то причине. И если я смог догадаться о том, что Грэйс ехала в машине не одна, то об этом же догадается и тот, другой — убийца.

— А значит, ты должен разыскать Марси Бекер, — подытожил Луис.

— И побеседовать с Картером Парагоном, чья секретарша уверяет, что Грэйс так и не приехала на встречу.

— А причем тут смерть Эпштейна?

— Я не знаю, но только он и Мерсье пользовались услугами одной и той же адвокатской конторы, и Мерсье достаточно хорошо знал покойного рабби, если приглашал его домой и даже повесил его фотографию на стене своего кабинета.

Затем я рассказал им об Аль Зете и Харви Рэйгле, господине Падде и сопровождавшей его женщине.

— Ты хочешь сказать, что он пытался отравить тебя своей визитной карточкой? — с недоверием переспросил Эйнджел.

Даже меня самого смущало это предположение, но я кивнул утвердительно:

— У меня было такое ощущение, что он приехал повидаться со мной, потому что это то, чего от него ожидали, а не потому, что действительно думал, будто я отступлю, выйду из игры, — объяснил я. — Карточка была частью сценария, средством побудить меня к действиям, так же, как и то, что в другом случае мне откровенно дали понять, что за мной следят.

Луис посмотрел на меня, не отрываясь от стакана:

— Мужик хотел посмотреть на тебя, понять, с кем имеет дело, — негромко заметил он.

— Я показал ему пистолет, — ответил я, — он убрался.

Бровь Луиса заметно приподнялась:

— Говорил же, тебе этот ствол пригодится когда-нибудь.

Но при этом ни он ни я не улыбнулись.

Мы с Рейчел шли домой пешком, держась за руки, ни о чем не разговаривая довольные уже тем, что наконец наедине друг с другом. Мы больше не говорили ни о Грэйс Пелтье, ни о чем другом, связанном с этим делом. В ее спальне я сбросил туфли и улегся на ее постель, наблюдая за тем, как она двигается в мягком желтом свете ночника.

Затем она встала передо мной и вытащила сверточек из своего необъятного пакета.

— Это что, для меня? — удивился я.

— В некотором роде, — она разрывая упаковку и извлекая белоснежный лифчик тончайшего кружева, такие же трусики, еще более нежный пояс с резинками и пару настоящих шелковых чулок.

— Не думаю, что они мне сгодятся, — заметил я, — даже не уверен, подойдут ли они тебе.

Рейчел состроила гримаску, расстегнула юбку и дала ей упасть на пол, потом стала медленно расстегивать рубашку.

— Ты даже не хочешь, чтобы я примерила? — шепотом спросила она.

Считайте меня слабаком, но и более сильные мужики сдавались под таким нажимом.

— О'кей, — охрипшим голосом согласился я, чувствуя, как вся кровь от головы устремилась куда-то вниз.

* * *
Потом, ночью, я лежал рядом с ней в темноте и слушал звуки ночного города за окном. Я думал, что она спит, но через некоторое время она потерлась головой о мою грудь, и я почувствовал, что она смотрит на меня.

— Ставлю пенни, что ты думаешь о них, — сказала она.

— Я бы поставил больше.

— Пенни и поцелуй, — она прижалась ко мне своими мягкими губами. — Думаешь о Грэйс Пелтье, да?

— О ней, о Братстве, о Падде, — ответил я, — обо всем.

— Я повернулся к ней и увидел белки ее глаз.

— Кажется, я боюсь, Рейчел.

— Боишься чего?

— Того, что я могу сделать, того, что мне придется сделать.

Ее рука потянулась ко мне, бледный призрак в ночи. Она прошлась по моим глазам, скулам, очертаниям головы.

— Боюсь того, что я сделал в прошлом, — произнес я наконец.

— Ты хороший человек, Чарли Паркер, — прошептала она. — Я бы не была бы с тобой, если бы не верила в это.

— Ради того, чтобы победить зло, я множил зло и насилие в мире. Я больше не хочу этого делать.

— Ты делал то, что тебе приходилось.

Я крепко сжал ее руку и почувствовал, как ее ладонь замерла у моего виска, пальцы легонько перебирали мои волосы.

— Я делал страшные вещи.

Казалось, я плыву в черноте, с бесконечной ночью надо мной и подо мной, и только ее рука удерживает меня от падения. Она поняла это, ее тело приблизилось ко мне, ее ноги обвились вокруг моих, словно сообщая, что, если я буду падать, мы упадем вместе. Ее подбородок уткнулся мне в шею, и на какое-то время она затихла. В темноте я ощущал всю тяжесть ее мыслей.

— Ты наверняка не знаешь, виноваты люди из Братства в ее смерти или в чьей-то еще, — сказала она наконец.

— Нет, не уверен, — признался я. — Но я чувствую, что мистер Падд — жестокий человек, мягко говоря. Я почувствовал это, когда он приблизился ко мне, а потом прикоснулся.

— А жестокость рождает жестокость, — прошептала Рейчел.

Я кивнул:

— Я почти год не стрелял, даже в тире. Я в руки не брал оружия до позавчерашнего дня. Но у меня такое чувство, что, если я и дальше буду заниматься этим делом, не исключено, что мне придется применить оружие снова.

— Тогда отступи. Верни Джеку Мерсье его деньги, и пусть кто-то другой этим занимается.

Я понимал, что она сама в это не верит. Я проверял себя с ее помощью, и она знала это.

— Ты знаешь, я не могу все бросить. Марси Бекер может быть в серьезной опасности. Убийца Грэйс Пелтье попытается замести следы. Я не могу это так оставить.

Она еще придвинулась ко мне, ее ладонь скользнула по моей щеке, по губам.

— Я знаю, ты поступишь так, как надо, и постараешься избежать жестокости, если сможешь.

— А если не смогу?

Она не ответила. В конце концов, был только один ответ.

Шум машин на улице затих, заснули все, лишь серебряное лезвие месяца, прорезав небеса, заливало землю скудным светом. И, пока я не мог заснуть и лежал в постели с любимой, старик Кертис Пелтье сидел на кухне, пил горячее молоко в безуспешной борьбе с бессонницей. На нем были синяя пижама и домашние шлепанцы, распахнутый халат свисал с плеч. Он допил молоко маленькими глотками, поставил стакан на стол и поднялся, чтобы идти в спальню.

Я могу только предположить, что случилось потом, но мысленно я слышу звук приоткрываемой двери черного хода, вижу удлиняющиеся тени, которые приближаются к нему. Рука в перчатке обхватывает голову старика, перекрывает ему рот, другая выворачивает его руку с такой силой, что связки плечевого сустава немедленно разрываются, и старик теряет сознание. Вторая пара рук подхватывает его за ноги, и Пелтье волокут по лестнице наверх, в ванную. Потом возникает булькающий и клокочущий звук воды, и ванна медленно наполняется. Кертис Пелтье приходит в сознание, оказавшись на коленях на полу, его лицо опущено над водой. Он видит, как поднимается вода и осознает, что это приближается его смерть.

— Где это, мистер Пелтье? — раздается у его уха бесстрастный мужской голос.

Он не видит лица человека, он не видит лица и другого человека, который стоит подальше за его спиной: перед стариком на кафельной стене мелькают две тени.

Испуганный, он отвечает:

— Я не имею понятия, о чем вы говорите.

— Нет, вы понимаете, мистер Пелтье. Я знаю, что вы прекрасно понимаете.

— Пожалуйста, — просит он, но его голову уже погружают под воду. Он не успевает вдохнуть воздуха, и вода мгновенно заливается ему в рот и ноздри. Он сопротивляется, но его плечи сводит судорога боли, и он только бьет беспомощно левой рукой по воде. Они вытаскивают его голову, и он отчаянно откашливается и отплевывает воду на пол.

— Я вас еще раз спрашиваю, мистер Пелтье. Где это лежит?

И старик вдруг понимает, что он плачет от боли и страха, от жалости к потерянной дочери, которая не может защитить его так же, как и он не смог защитить ее. Он чувствует силу, давящую на плечи, пальцы железной хваткой впиваются в поврежденный сустав, и он снова теряет сознание. Когда он очнется, он будет лежать в ванне, голый, беспомощный. Над ним склонится рыжеволосый мужчина. Пелтье почувствует острую боль в руках, которая затем станет слабеть и слабеть. Он почувствует сонливость и будет изо всех стараться держать глаза открытыми.

Он взглянет вниз. Вдоль вен на руках он увидит глубокие разрезы, вода в ванне станет похожей на красное вино. Тени будут наблюдать за ним, пока свет вокруг него не угаснет и жизнь не утечет из него вместе скровью, и тогда он почувствует, как дочка обнимает его, уводя с собой в темноту.

Глава 10

В любом деле, по Платону, главное — узнать, что мы исследуем. Джек Мерсье нанял меня, чтобы расследовать истинные обстоятельства смерти Грэйс Пелтье. Будучи в его доме, я увидел фотографию Джосси Эпштейна, который оказался причастным к иску против Братства, иск спонсировал Джек Мерсье. Теперь Джосси Эпштейн мертв, его офис сожжен дотла. Грэйс Пелтье изучала историю Арустукских баптистов, останки которых появились из-под земли неподалеку от озера Святого Фройда. По каким-то причинам она сочла необходимым встретиться и поговорить с Картером Парагоном, здесь снова возникает аспект Братства. Лутц, детектив, который принимал участие в расследовании дела Пелтье, достаточно близок к Братству, чтобы не полениться и припереться в Уотервилл, дабы отогнать меня от обеспокоенного Парагона. Если свести все эти совпадения воедино и добавить фигуру мистера Падда, то окажется, что это дело о Братстве.

В субботу с утра Рейчел отправилась на собрание в колледж. Она захватила с собой маленький пластиковый пакет с визиткой мистера Падда, которую кто-то из специалистов обещал посмотреть до ланча. Я принял душ, сварил себе кофе и, завернувшись в полотенце, принялся звонить. Я набрал номер Уолтера Коула, моего друга и бывшего напарника по службе в отделе по расследованию убийств Управления полиции Нью-Йорка. Он тоже сделал несколько звонков. От Коула я узнал имя и телефон одного из детективов, который принимал участие в расследовании гибели Эпштейна и поджога его офиса. Его фамилия была Любищ.

— Как у кинорежиссера, — пояснил он, когда я первый раз разговаривал с ним по телефону, — Эрнст, знаете?

— Вы хорошо знали покойного рабби?

— Нет, я несколько раз обеспечивал порядок во время уличных шествий, организованных Эпштейном.

— Ну, это не считается.

— Вы раньше были копом?

— Да, был.

— Ну, и как платят частным сыщикам?

— Зависит от того, насколько ты щепетилен. Если готов выслеживать неверных жен и мужей, работы полно. Большинство рогоносцев платят паршиво, так что придется попахать, чтобы свести концы с концами. А что, не нравится работать полицейским?

— Нравится-то оно нравится, да платят погано. Высыпая мусор из контейнеров в машину, и то больше заработаешь.

— Еще одна разновидность той же самой работы.

— Будете мне рассказывать! Вы спрашивали насчет Эпштейна?

— Все, что можете сообщить.

— А если я спрошу, зачем вам это надо?

— Торгуемся?

— Конечно.

— Расследую дело о самоубийстве девушки, которая, возможно, могла иметь какие-то связи с Эпштейном.

— Как зовут?

— Грэйс Пелтье. Этим занималось Третье управление по расследованию уголовных преступлений штата Мэн.

— Когда она погибла?

— Две недели назад.

— Что ее могло связывать с Эпштейном?

Я не видел ничего плохого в том, чтобы лишний раз засветить перед полицией Братство, если представилась такая возможность. В любом случае, в деле был отчет Лутца о допросе Картера Парагона.

— Братство. Это одна из организаций, против которой Эпштейн возбудил иск. Грэйс Пелтье могла встречаться с одной из его ключевых фигур Картером Парагоном незадолго до своей смерти.

— Это все?

— Может быть, и больше. Я только приступил. Послушайте, если я чем-то смогу помочь, я помогу.

Пауза висела секунд тридцать, я уж было подумал, что на том конце провода никого нет.

— Я вам поверю, но только однажды.

— Да мне однажды только и надо.

— Официальная версия — это убийство. Мы выдвинули в качестве мотива ограбление, возможная связь с поджогом офиса Еврейской лиги сейчас устанавливается.

— Негусто. О чем вы умолчали?

Любищ понизил голос:

— Посмертное вскрытие обнаружило след от укола в подмышечной впадине. Сейчас получают подтверждение, что за вещество ему ввели. По последним данным, какой-то яд.

Послышался шорох перелистываемых страниц.

— Так, я здесь читаю, вот: это нейротоксин, а значит, он блокирует передачу нервных импульсов к мускулам, стимулирует работу трансмиттеров... — он споткнулся на следующих словах, — ацетилхолина и норадреналина, вызывает паралич... — еще бормотание, — симпатической и парасимпатической систем, провоцируя неожиданный и сильный приступ.

Любищ перевел дыхание и продолжал:

— Говоря человеческим языком, под действием яда учащается сердцебиение, резко поднимается давление, дыхание затрудняется, наступает мышечный паралич. С Эпштейном за две минуты случился сильнейший сердечный приступ. Через три минуты он скончался. Симптомы — это строго конфиденциально, понимаешь? — системные, обычно вызываемые ядом пауков. В общем, пока нет более ясной версии, но можно предположить, что Эпштейна свалили, вколов ему огромную дозу паучьего яда. Предполагают, что это яд «черной вдовы», но окончательного заключения пока нет. К тому же этот извращенец срезал кусочек кожи пониже спины шириной в несколько дюймов. Ну и как, это дерьмо поганое или погань дерьмовая?

Я отложил ручку и посмотрел на путаные записи, которые делал в телефонном блокноте Рейчел.

— Кто-нибудь еще интересовался данными заключения? — спросил я.

— Это что еще такое? — последовал ответ. — Это вроде кто-то хватил через край и злоупотребляет профессиональными связями?

— Извините, я так понял, что да.

Любищ вздохнул:

— Полиция Миннеаполиса. Возможна связь со смертью врача по имени Элисон Бэк неделю назад. Ее нашли в машине с полным ртом пауков — «черные вдовы».

— О Господи!

— Вот именно.

Похоже, мой ответ доставил ему удовольствие, поэтому он продолжал:

— Медэксперт убежден, что пауки были усыплены двуокисью углерода, затем их засунули ей в рот, где они стали оживать. Только одна самка выжила, остальные перекусали себя и жертву. Жертва задохнулась от удушья.

— Есть какие-то версии?

— Она отстаивала права женщин на аборт, так что полиция прошерстила местных религиозных фанатов, стараясь скрыть подробности от прессы. Похоже, им пришлось порядочно потрудиться, чтобы вытащить ее из машины.

— Почему?

— Неизвестный убийца напичкал автомобиль пауками-отшельниками.

Падд!

Я поблагодарил Любища, пообещал перезвонить ему и повесил трубку. Затем вошел в Интеренет и практически сразу же нашел фотографию Элисон Бэк. Она выглядела моложе, чем на фотографии в кабинете Мерсье. Моложе и счастливее. Репортеры неплохо поработали, перерыли все возможные источники, добрались даже до предположений о том, что причиной смерти может быть укус паука. Такие детали трудно удержать в секрете.

Я выключил компьютер и позвонил Рейчел: в одиннадцать у нее как раз должен быть перерыв на кофе. Я поинтересовался:

— Есть ли какая-нибудь информация по визитной карточке?

— Такого же нежного и доброго утра и тебе, — послышалось в трубке насмешливо. — Так и есть, любовь прошла.

— Не прошла, просто отошла на второй план. Итак?

— Пока еще химичат. А сейчас убирайся, пока я не задала себе вопроса, почему я все еще с тобой.

Она повесила трубку, и передо мной возник выбор: или сидеть и ждать, или позвонить в полицию Миннеаполиса. К сожалению, у меня не было там знакомых, равно как и уверенности, что природное обаяние мне сильно поможет. Я попробовал еще раз дозвониться до Мерсье, но услышал только суровый ответ горничной. Ничего не оставалось делать: до вечера, когда мы с Рейчел собирались в театр на «Клеопатру», было полно времени, так что я оделся, прихватил с полки роман и спустился прошвырнуться по Ньюбери-стрит. Там был магазин комиксов, вспомнил я и подумал, что, пожалуй, его стоит посетить.

Как оказалось, Аль Зет уже позаботился о нашей встрече. Как только я вышел на улицу, из огромного зеленого «бьюика», припаркованного на другой стороне улицы, показалась массивная фигура.

— Новая тачка, Томми, — начал я, — собираешься свозить ребят в Диснейленд?

Томми Цати усмехнулся. На нем была черная майка без рукавов и обтягивающие джинсы. Его трапециевидные мускулы были такие огромные, что казалось, будто он проглотил плечики для пальто, а массивные плечи конусообразно сужались к узкой талии. В общем и целом Томми напоминал собой бокал для мартини, но ему не хватало хрупкости.

— Добро пожаловать в Бостон, — приветствовал он, — Аль Зет будет благодарен за визит вежливости. Залезай в машину. Пожалуйста!

— Не возражаешь, если я сам дойду?

Ничто на свете не убедило бы меня сесть на заднее сиденье этого «бьюика», несмотря на все радушие Томми. Уж скорее я предпочел бы идти по встречной полосе федерального шоссе с завязанными глазами. Мне совсем не хотелось думать о поездках, которые пришлось совершить некоторым людям на заднем сидении этого авто.

Улыбка Томми не померкла:

— Ну ты, полегче. Аль не любит, когда его заставляют ждать.

— Знаю. И все же, как насчет того, что я пройдусь пешком по прохладце, а ты себе прокатишься?

Томми пожал плечами, раздумывая. В общем-то, поводов для жестких мер не было. Наконец он милостиво разрешил:

— Ну, ладно, продышись, нам все равно.

Так мы и продвигались к офису Аль Зета на Ньюбери-стрит: «бьюик» следовал за мной, не превышая скорости пару миль в час, и у меня было чувство, что я под конвоем. Когда я приблизился ко входу, Томми помахал мне, и машина рванула с места, распугивая прохожих на тротуаре. Я нажал кнопку звонка, представился в домофон, затем толкнул дверь и поднялся по пустой лестнице в офис к Аль Зета.

Помещение не сильно изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз, — те же пустые столы и облезлая побелка, так же стоят два охранника в кабинете, и так же не на что присесть, кроме как на видавший виды красный диван у стены, да еще в кресло за столом Аль Зета, которое сейчас занимал он сам.

На нем были черный костюм, черная рубашка и черный галстук; седые волосы даже больше, чем обычно, прилизаны, из-за чего его физиономия еще сильнее напоминала лицо трупа. За маленькими острыми ушами были заметны проводочки от слуховых аппаратов: в последние годы слух у него заметно ухудшился. Наверное, из-за того, что в свое время наслушался пальбы.

— Я вижу, у тебя проблемы с летним гардеробом.

Он внимательно осмотрел себя, как будто впервые увидел, во что одет.

— Я был на похоронах, — проговорил он.

— Ты устроил?

— Да нет, просто отдал последний долг уважения другу. Все мои друзья сейчас умирают. Скоро останусь только я один.

Надо же, он уверен, что переживет своих приятелей. Зная Аль Зета, должен признать, что, скорее всего, он прав.

Старик жестом указал мне на диван:

— Садись, у меня не так часто бывают посетители.

— Не могу понять, почему: это место такое приветливое.

— У меня спартанские вкусы, — он довольно осклабился и откинулся в кресле. — Сегодня у меня определенно удачный день. Сначала похороны, затем я попался Чарли Паркеру на его туристическом маршруте. Следующее, что меня ждет, — у меня отсохнет хрен и мои цветочки вместе с ним.

— Мне будет очень жаль, если бедные растения пропадут.

Аль Зет распрямил свою долговязую фигуру в кресле. Со стороны было похоже, будто огромная змея разматывает свои кольца.

— Как поживает неуловимый Луис? Давно о нем ничего не слышно. Похоже, единственный, кого он подстрелил за последнее время, это ты.

— Единственный человек, кого он убил за все время, он сам, — заметил я.

— Да кто бы там ни был. Единственная причина, почему ты все еще ездишь в нью-йоркском метро, это то, что твой приятель прикончит каждого, кто тебя пальцем тронет. Я думаю, он и меня пришил бы, если бы до этого дошло, и я стараюсь быть повежливее, принимая это во внимание. Ну, большую часть доводов. Итак, что я могу для тебя сделать, кроме того, что выпущу отсюда живым?

Я надеялся, что он это ввернул для красного словца. У нас с ним в прошлом были свои счеты. Помнится, он дал мне двадцать четыре часа, чтобы я нашел деньги, которые увел его подручный Тони Сэлли. Деньги я нашел, а Тони прикончили. И я видел, как Аль Зет убивал его. Единственное, что озаботило его, это расход пули. Немало людей Тони полегли тогда в Темной Лощине во многом благодаря усилиям Луиса и моим, но Тони был единственным, кого именно расстреляли. И, поскольку Аль Зет сам прикончил Тони, это отвело обвинения от нас с Луисом. А мы, в свою очередь, помогли ему разобраться с деньгами, которые Тони украл, вернув их с процентами. Словом, мои отношения с Аль Зетом можно было бы определить как непростые, осложненные.

С тех пор старый мафиози следил за моими делами. Он был достаточно осведомлен о них, чтобы вовремя узнать, что я интересуюсь Братством и что каким-то образом человек по имени Падд тоже имел к нему отношение.

— Насколько я припоминаю, — сдержанно начал я, — это ты меня пригласил.

Аль Зет притворился захваченным врасплох.

— В самом деле. Наверное, это была минута слабости, — он немедленно утратил шутливый тон. — Я слышал, ты сунул нос в дела Братства.

— А тебя это с какой стороны может интересовать?

— Меня много что интересует. Как тебе показался мистер Рэйгл?

— Он очень обеспокоен. Ему кажется, что кто-то пытается его убить. Боюсь, ему придется сурово заплатить за свое «искусство».

Он сделал знак двум охранникам. Они вышли из комнаты и закрыли за собой дверь.

Аль Зет встал, подошел к окну, уставился на покупателей-туристов, гуляющих по Ньюбери-стрит, взглядом василиска ощупывая лицо за лицом. Никто не умер.

— Мне нравится эта улица, — произнес он, словно разговаривая сам с собой. Мне нравится, что я могу просто выйти из дома, а вокруг меня будут люди, которые озабочены своими ссудами, ценами на кофейные зерна, не опоздали ли они на поезд. Я прохожу по тротуару и чувствую себя нормальным человеком.

Он повернулся и посмотрел на меня.

— Да, с другой стороны, ты тоже выглядишь как обычный человек. Ты одет как все нормальные люди. Не хуже и не лучше тысячи прохожих на улице. Но ты зашел сюда, и я занервничал. Клянусь, мои ладони вспотели, когда я тебя увидел. Не пойми меня превратно: я уважаю тебя. Может, ты даже мне чем-то симпатичен. Но я вижу тебя, и у меня возникает ощущение надвигающейся гибели, как будто сейчас на меня рухнет потолок. Присутствие твоих ублюдочных киллеров тоже мешает мне заснуть. Я знаю, что у тебя здесь баба, знаю, что ты вчера ужинал с дружками в «Анаго». Кстати, ты заказывал говядину.

— Да, она была хороша.

— Да уж, за тридцать пять баксов была бы она плоха. Про дела говорили или так, поболтали?

— Всего понемногу.

Он кивнул:

— Я так и подумал. Ты хочешь знать, почему я послал к тебе Рэйгла, почему меня интересует этот тип, который называет себя Падд? Может быть, прикидываю, я могу чем-то помочь Чарли Паркеру, чья жизнь превратится в дерьмо, если он там покрутится вокруг?

Я ждал. Я не вполне понимал, к чему он клонит, но этот поворот в теме удивил меня.

— А может, здесь что-то другое, — продолжал он, и тон его голоса слегка изменился. В нем появились стариковские нотки. Аль Зет отвернулся от окна, подошел к дивану и сел рядом со мной. Мне показалось, у него были испуганные глаза.

— Как ты думаешь, один хороший поступок может уравновесить жизнь, полную злых дел? — спросил он.

— Это не мне судить, — ответил я.

— Дипломатичный ответ, но не правдивый. Ты судишь, Паркер. Вот что ты делаешь, и я уважаю твое мнение, как свое. Мы с тобой одной породы, ты и я. Попробуй еще раз.

Я пожал плечами:

— Может быть и так, если это поступок действительно продиктованный раскаянием, но я не знаю, как работают весы Божьего правосудия.

— Ты веришь в спасение?

— Я на него надеюсь.

— Тогда ты должен верить в искупление вины. Искупление — это неотъемлемая составляющая спасения.

Он сложил руки на коленях. У него были очень чистые и очень белые руки, как будто он часами каждый день промывал каждую складочку и трещинку на коже.

— Я старею. Сегодня у могилы я увидел много мертвых мужчин и женщин. Им всем недолго осталось жить. Очень скоро нам всем предстоит Суд, за нами придут. Все, на что мы можем надеяться, это милосердие, и не верится мне, что в другой жизни ты встретишь милосердие, если в этой не проявлял его. А я не человек милосердия, — заключил он, — никогда им не был.

Я ждал, наблюдая, как он крутит обручальное кольцо на пальце. Его жена умерла три года назад, детей у него не было. Интересно, надеялся ли он встретиться с ней в той жизни когда-нибудь.

— Каждый заслуживает шанса поправить свою жизнь, — мягко произнес он. Этот шанс нельзя ни у кого отнять.

Его глаза снова устремились к окну, залитому светом.

— Мне кое-что известно о Братстве и о человеке, которого они посылают творить то, что он делает.

— Мистер Падд. Он просто кудесник.

— Ты с ним встречался? — в голосе Аль Зета слышалось неподдельное любопытство.

— Да, я с ним встречался.

— Тогда твои дни могут быть сочтены, — сказал он просто, — Я знаю о нем, потому что это мое дело — знать. Я не люблю непредсказуемость, если, конечно, не считаю, что могу использовать ее в собственных целях. В общем-то, поэтому ты до сих пор жив. Поэтому я не убил вас с Луисом, когда вы пришли сюда в поисках Тони Чистюли, и даже после того, как вы взяли большую часть его людей в том засыпанном снегом городке позапрошлой зимой. Нам обоим это было выгодно, — он сделал неопределенный жест рукой. — Плюс вы нашли деньги и тем самым спасли себе жизнь. Сейчас мне кажется, что наши взгляды на мистера Падда расходятся. Мне все равно, убьет он тебя или нет. Конечно, мне будет тебя не хватать, Паркер: ты способен сделать жизнь интересной, но не более того. Но, если ты убьешь его, безусловно, это будет добрым делом для всех нас.

— А почему вы не сделаете этого сами?

— Потому что пока он не предпринимал никаких действий против меня и Семьи, — он наклонился вперед. — Но рассуждать так — все равно что заметить «черную вдову» у себя в постели и не обратить на это внимания: она же еще никого не укусила.

Я был уверен, что аналогия с пауком была неслучайной. Аль Зет привел ее намеренно.

— И еще. Помимо Падда есть и другие. От них тоже нужно избавляться. Но, если я выступлю против Падда только по причине того, что он опасен (при этом его еще нужно выследить, а это не так-то просто), те, кто скрываются в тени, выйдут на меня. И они убьют меня, в этом я не сомневаюсь ни на секунду. Мне кажется, что, как только я займусь им, он разделается со мной. Вот насколько он опасен.

— Поэтому вы используете меня, чтобы найти его.

Аль Зет рассмеялся.

— Тебя никто не использует, пока ты сам этого не захочешь. У тебя есть свои причины достать его, и никто из моей организации не будет тебе в этом мешать.

Глава 11

Мики Шайн был человеком среднего роста с седым хвостиком и седой бородой, которые отвлекали внимание от его лысины. Что ж, если вас зовут Мики Шайн и яркие огни вашего магазина отражаются в вашем полированном черепе, то отращивание козлиной бородки и желание отпустить волосы не кажутся таким уж нелогичными.

— Вы слышали шутку о двух легионерах, идущих по пустыне? — спросил я его, после того как колокольчик над входной дверью перестал звенеть. — Один поворачивается к другому и говорит: «Знаешь, если бы я не называл свою девушку Песчинкой, то давно бы ее забыл».

Мики непонимающе смотрел на меня.

— Песок. Пустыня. Девушка... — начал объяснять я.

— Вы будете что-нибудь покупать или нет? — спросил он нетерпеливо. — Может, вас прислали, чтобы меня развлекать?

— Думаю, именно для этого я здесь. Ну как, у меня получилось?

— По-вашему, мне весело?

— Думаю, нет. Аль Зет говорил мне о вас.

— Знаю, мне звонили. Правда, они не предупредили, что придет клоун. Можете запереть дверь и повесить табличку «закрыто».

Сделав, как меня просили, я проследовал за Мики в глубь магазина. Там стоял стол, на котором лежала пробковая доска объявлений. На ней были прикреплены сегодняшние цветочные заказы. Шайн принялся разбирать букет черных орхидей и выкладывать их на пластиковую поверхность.

— Вы не против? — спросил он. — У меня есть заказы, но они могут подождать.

— Нет, не стоит, — ответил я. — Все в порядке.

— Сделайте себе кофе, — предложил он.

На полке стояла кофеварка «Мистер кофе», а рядом с ней — емкость со сливками и пакетики с сахаром. Кофе пах так, словно какое-то ужасное существо выбрало чайник, чтобы медленно там умирать.

— Вы здесь по поводу Падда? — спросил он. Казалось, Мики был занят орхидеями, но его руки опустились, когда он произнес это имя.

— Да.

— Значит, время пришло, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе.

Какое-то время он продолжал заниматься цветами, но вскоре забросил это занятие. Его руки тряслись. Он посмотрел на них, подержал их так, чтобы я мог видеть, и засунул в карманы, забыв об орхидеях.

— Это ужасный человек, мистер Паркер, — начал он. — В последние пять лет я много думал о нем, о его руках, о его глазах... О руках, — продолжил он, содрогаясь. — И, когда я думаю о нем, мне кажется, что его тело — это пристанище злого духа, который живет в нем. Наверное, это звучит дико?

Я покачал головой, вспоминая свое первое впечатление о мистере Падде, то, как его взгляд пронизывал меня, как суетливо двигались его пальцы с волосами на сухожилиях. Я прекрасно понимал, что Мики Шайн имел в виду.

— Полагаю, мистер Паркер, что он дайбук. Вы знаете кто такой дайбук?

— Боюсь, что нет.

— Дайбук — это дух умершего, который поселяется в теле живого человека и овладевает им. Этот Падд, он дайбук, злой дух, но не человек.

— Откуда вы его знаете?

— Мне его заказали, вот как. Уже после того, как я отошел от дел, когда старые порядки перестали существовать. Я еврей, а евреи были на плохом счету, мистер Паркер. Дела у меня шли не так уж хорошо, и я решил, что должен отойти в сторону и позволить им всем перегрызть друг другу глотки. Я оказал им последнюю услугу и позволил разбираться между собой, — он отважился посмотреть на меня, и я понял, что Аль Зет был прав: именно Мики Шайн убил Барбозу в Сан-Франциско в 1976 году — это была его последняя услуга, после которой ему дали уйти.

Он надул щеки и звучно выдохнул.

— Я купил этот магазин, и все шло неплохо где-то до девяносто шестого. Тогда я заболел, и мне пришлось закрыться на год. Открывались новые магазины, клиенты уходили от меня — в общем, все было крайне плохо. Я узнал, что был заказ на одного человека, который убивал по каким-то странным религиозным причинам. Убивал докторов, занимающихся абортами, гомосексуалистов и даже евреев. Я отрицательно отношусь к абортам и гомосексуализму, мистер Паркер, и в Ветхом Завете ясно написано о... таких людях, — он старался не встретиться со мной взглядом. Видимо, Аль Зет порассказал ему об Эйнджеле и Луисе, предупредив следить за своей речью.

— Но это не значит, что нужно их убивать, — заключил он с авторитетом человека, который долгое время зарабатывал на жизнь убийством. — Я принял предложение. Сто лет не держал в руках оружия, но старые инстинкты взяли свое.

Я подметил, что он принялся растирать руку, и глаза его смотрели куда-то вдаль, как будто он вспомнил какую-то давнюю боль.

— И вы нашли его, — предположил я.

— О нет, мистер Паркер, это он нашел меня. Я вычислил, что он обосновался где-то в Мэне и отправился туда в поисках зацепок. Остановился я в мотеле Бангора. Знаете, что это за место. Настоящая помойка. Ночью я проснулся от шума в своей комнате. Потянулся за пистолетом и не обнаружил его на месте. Потом что-то ударило меня по голове, и я очнулся в багажнике автомобиля. Рот был заклеен, руки и ноги связаны проволокой. Не знаю, как долго мы ехали, но мне казалось, что весь путь занял несколько часов. Наконец машина остановилась, и багажник открылся. Мне завязали глаза, но я мог кое-что разглядеть под неплотно прилегающей повязкой. Мистер Падд стоял передо мной одетый как бродяга. В его глазах сияли огоньки, каких я раньше ни у кого не видел. Я...

Он замолчал и уронил голову на ладони, потом провел ими по лысине, как будто пытаясь пригладить несуществующие волосы.

— Я чуть не намочил штаны, — продолжал он. — Мне не стыдно в этом признаться, мистер Паркер. Я не тот человек, которого просто напугать, и много раз сталкивался со смертью, но его взгляд, ощущение его рук на теле, его ногтей... это было выше моих сил.

Он вытащил меня из багажника — он силен, очень силен — и потащил по земле. Мы находились в темном лесу, а над верхушками деревьев виднелись очертания высокого строения. Дверь открылась, и он втащил меня в помещение с двумя комнатами. В первой стоял стол со стульями, больше ничего, а деревянный пол покрывали пятна засохшей крови. По дороге он взял со стола коробку с отверстиями в крышке. Стены второй комнаты были облицованы кафелем; в ней находились грязный сломанный унитаз и старая ванна. Он положил меня в ванну и еще раз ударил по голове. Пока я лежал оглушенный, он разрезал мою одежду ножом так, что вся передняя часть тела, от шеи и до лодыжек, была оголена. Он понюхал свои пальцы, мистер Паркер, и заговорил со мной. «От вас пахнет страхом, мистер Шайнберг», — вот все, что он сказал.

Магазин вокруг нас отошел на второй план, шум улицы затих, а солнечный свет потускнел. Сейчас существовали лишь голос Мики Шайна, затхлый запах старой лачуги и дыхание мистера Падда, который сидел на ободке унитаза и открывал крышку своего ящика.

— В коробке лежали стеклянные сосуды, большие и маленькие. Он достал один и поднес ее ко мне. Этот был узким, с маленькими дырочками на крышке, а внутри я увидел паука. Ненавижу пауков. Всегда ненавидел, еще с детства. Там сидел маленький коричневый паук, но мне, лежащему в ванне и вдыхающему запах собственного пота и страха, он показался восьмилапым монстром. Мистер Падд, ничего не сказав, встряхнул склянку, открутил крышку и высыпал содержимое мне на грудь. Я пытался стряхнуть его, но он зацепился за волоски на моем теле и, мне показалось, укусил меня. Брякнуло стекло, и следующий паук упал рядом с первым, а потом и третий. Собственные крики я слышал как бы со стороны, словно их издавал не я. Всем, о чем я мог думать, были пауки.

Потом мистер Падд щелкнул пальцами и привлек мое внимание. Он доставал емкости из коробки и держал их передо мной, чтобы я видел что внутри. В одной к донышку прижимался тарантул. В другой под лист залезла «черная вдова». В третьей подергивал хвостом скорпион. Он наклонился вперед и прошептал мне на ухо: «Кого же вы выберете, мистер Шайнберг?» Но он не выпустил их. Вместо этого он убрал склянки обратно в коробку и достал из внутреннего кармана конверт. В конверте лежали фотографии: моя бывшая жена, сын, дочери и маленькая внучка. Это были черно-белые фотографии, сделанные на улице. Он показал мне каждую по разу и убрал их обратно.

«Вы станете предупреждением, мистер Шайнберг, — сказал он. — Предупреждением для тех, кто думает, что может подзаработать на мне. Может быть, вы сегодня выживете, а может, и нет. Если да, то возвращайтесь в свой цветочный магазин и забудьте обо мне, тогда я не трону вашу семью. Но если вы захотите снова найти меня, то эта милая малышка — кажется, ее назвали Синтия, не так ли? — так вот, она будет лежать там же, где сейчас лежите вы, и то, что случится с вами, случится и с ней. И я вам обещаю, мистер Шайнберг, она не выживет».

Затем он поднялся, встал возле моих ног и вынул пробку из ванны.

«Приготовьтесь завести новых друзей, мистер Шайн», — прошептал он. Я посмотрел вниз и увидел пауков, выползающих из воронки. Казалось, их там сотни, и все они одновременно борются друг с другом. Многие из них уже погибли, но их вынесло наружу общей волной.

Я отвернулся от Мики, отвлекаясь на воспоминание из детства. Однажды со мной проделали нечто подобное, когда я был мальчишкой: человек по имени Папаша Хелмс мучил меня красными муравьями за то, что я разбил окно. Папаша Хелмс уже умер, но на какой-то момент его дух злобно смотрел на меня из прошлого глазами мистера Падда. Кажется, Мики уловил тень этого воспоминания на моем лице, когда я снова взглянул на него, потому что его голос стал более мягким. Похоже, он уже не злился на меня из-за того, что я с помощью Аль Зета принудил его сделать это признание.

— Они были вокруг меня. Я кричал и кричал, но никто не мог меня услышать. Я не видел своей кожи: они облепили меня всего. А Падд все это время просто стоял и смотрел, как они ползают по мне, кусают меня. Скорее всего, я потерял сознание, потому что в следующий момент ванна уже заполнялась водой, и они тонули. Это был единственный момент, когда лицо чертова психопата не сияло от радости. Похоже, ему было жалко этих тварей. А когда они все подохли, он вытащил меня из ванны и поволок к машине. Он бросил меня на одной из улиц Бангора. Кто-то вызвал «скорую», и меня доставили в больницу, но яд уже начал действовать.

С этими словами Мики Шайн поднялся со стула и принялся расстегивать рубашку. Он посмотрел на меня и откинул ее назад, держа за рукава.

У меня во рту пересохло. На его правой руке не хватало четырех кусков плоти, каждый размером с двадцатипятицентовую монету. Создавалось впечатление, что их вырвало какое-то животное. На груди была еще одна отметина, там, где должен располагаться левый сосок. Он повернулся. Такие же язвы зияли и на спине, и на боках. Кожа по краям стала серой.

— Плоть сгнила, — сказал он спокойно. — Черт возьми, вот с таким человеком вы имеете дело, мистер Паркер. Если вы решите пойти по его следу, будьте уверены, что сможете убить его, потому что, если ему удастся ускользнуть, он никого не оставит в живых. Он убьет всех ваших близких, а потом убьет и вас.

Он натянул рубашку и начал застегивать пуговицы.

— Вы имеете хоть какое-то представление, куда он вас увез? — спросил я, когда он закончил.

Мики покачал головой.

— Думаю, мы ехали на север, и я слышал море. Это все, что я помню. — Он остановился на мгновение и приподнял бровь. — Был свет, наверху справа. Я разглядел его, когда он тащил меня. По-моему это был маяк. Он еще кое-что сказал: если я буду его искать, наши имена запишут. Запишут и проклянут.

— Что он имел в виду?

Мики собирался было ответить, но вместо этого опустил взгляд и сосредоточился на застегивании пуговиц на манжетах. Я подумал, что он был смущен, стыдился того, что рассматривал как слабость перед Паддом, но страх все равно преобладал над остальными чувствами.

— Я не знаю, что он хотел этим сказать, — сказал он, и его губы скривились от произнесенной лжи.

— А что вы подразумевали, когда сказали, что время пришло? — спросил я.

— Вы слышали эту историю, — ответил он. — Вы и он — единственные, кто ее знает. Предполагалось, что я буду немым свидетельством того, на что способен Падд, предупреждением тому, кто попытается его найти. Я не должен был говорить, я должен был просто существовать. Но я знал: наступит день, когда станет возможным выступить против него и покончить с ним. Долго я ждал этого дня. Итак, вот, что я знаю: он обосновался к северу от Бангора, на побережье, и рядом с этим местом есть маяк. Немного, но это все, чем я могу помочь. Только позаботьтесь, чтобы информация осталась между нами. Включая Аль Зета, конечно.

Я хотел выяснить у Мики, в чем опасность, если ваше имя «запишут», но почувствовал, что он сказал все, что счел нужным сообщить.

— Можете быть спокойны, — ответил я.

Он кивнул:

— Потому что, если Падд выяснит, что мы идем против него, мы все покойники. Он нас всех убьет.

С этими словами Мики пожал мне руку и отвернулся.

— Вы не собираетесь пожелать мне удачи? — спросил я.

Он оглянулся и покачал головой.

— Если вы надеетесь только на удачу, — промолвил он, — считайте, вы уже труп.

Потом Мики вернулся к своим орхидеям и не сказал больше ни слова.

* * *
Поиски святилища

Отрывок из диссертации Грэйс Пелтье

Сохранилось несколько фотографий Фолкнера (разумеется, снятых не позднее 1963 года) и очень мало свидетельств о его прошлом, так что наши знания о нем ограничиваются воспоминаниями тех, кто слышал его или познакомился с ним во время одной из его целительских миссий.

Это был высокий мужчина с длинными темными волосами, высоким лбом и голубыми глазами под темными прямыми бровями, с бледной, почти прозрачной кожей. Обычно он носил рабочую одежду — джинсы, ковбойки, ботинки, — кроме тех случаев, когда читал проповедь. В этом случае он предпочитал простой черный костюм с белой рубашкой без воротника, застегнутой на все пуговицы, не носил украшений, и его единственная дань принятой в среде священников традиции украшать себя религиозными символами выражалась в том, что на время своих выступлений он надевал на шею искусно сделанный золотой крест. Те, кому удалось более внимательно рассмотреть преподобного, описывают эту вещицу как изысканную тонкую работу с прекрасно прорисованными лицом и нимбом, вырезанными на поверхности креста. Лицо Христа с такой удивительной точностью и тонкостью передавало мучения распятого, что сила его страданий не оставляла никаких сомнений.

Мне не удалось найти никаких записей о Фолкнере ни в одной из известных богословских школ; изучение документов больших и малых церквей также не дало никакого ключа к происхождению его духовного образования, если таковое вообще было. О его детстве и юности почти ничего не известно, хотя мы знаем, что он родился в Алабаме в 1924 году как незаконнорожденный сын Риса Фолкнера и Эмберт Тул из Монтгомери и крещен как Аарон Дэвид Фолкнер. Это был хилый ребенок, подслеповатый на один глаз, что позже оказало ему большую услугу, так как он был признан не годным к военной службе. Вскоре он начал очень быстро расти. И соседи вспоминают, что его физическое возмужание сопровождалось одновременным развитием его личности: из стеснительного и несколько неловкого мальчика он превратился в сильную властную натуру. Он жил со своей матерью, которая умерла незадолго до его шестнадцатилетия. Сразу после ее похорон Аарон Фолкнер покинул Монтгомери и никогда больше не возвращался.

Следующие четыре года, вплоть до женитьбы, — абсолютная неизвестность с отдельными исключениями. В 1941 Аарон Фолкнер был обвинен в нападении на женщину в городе Колумбия, штат Северная Каролина. Проститутка по имени Эльза Баркер была забросана камнями, которые повредили ей голову и спину. Она не явилась в суд, чтобы дать показания, и ее жалоба в полицию была признана недействительной. Дело было прекращено, а Эльза Баркер бесследно исчезла.

Стоит упомянуть еще одно происшествие. В 1943 году семья из трех человек по фамилии Фогель из Либерти, штат Миссисипи, отбыла в неизвестном направлении со своей фермы. Они были найдены через два дня после начала розыскных работ похороненными в неглубокой могиле в одной миле от своей фермы. Тела оказались засыпанными негашеной известью. Согласно рапортам полиции, молодой бродяга жил у них незадолго до их исчезновения. Фогели приютили его, потому что он производил впечатление очень набожного паломника. Никто из соседей не видел его и не встречался с ним, но они вспомнили его имя — Аарон. После их смерти выяснилось, что Фогели не состояли в официальном браке и их дочь была незаконнорожденной. Среди тех, кого допросили в ходе расследования, был и Аарон Фолкнер, задержанный в мотеле в Виксбурге. Через три дня он был освобожден за недостатком улик.

Хотя и нет прямой связи между смертью Фогелей и нападением, а затем исчезновением проститутки Эльзы Баркер, я отстаиваю точку зрения, что оба случая обнаруживают черты протеста против правонарушений определенного рода, возможно связанной с сублимированными сексуальными фантазиями: незаконное сожительство Фогелей и рождение их дочери вне брака, которое для Фолкнера было как бы отзвуком истории собственного рождения, а также тот род деятельности, который выбрала Баркер. Я уверена, что более поздние попытки Фолкнера ограничить и урегулировать сексуальные взаимоотношения внутри коммуны на Орлином озере представляют собой точно такой же образец поведения.

После своей женитьбы в 1944 году Фолкнер работает печатником в типографии Джорджа Лембергера в Ричмонде, штат Виргиния, и остается там следующие двенадцать лет, пока постепенно не приобретает репутацию начинающего проповедника. Обсуждение его деятельности в роли проповедника вместе с голословными утверждениями, что Фолкнер подделал подпись Лембергера на чеке, привели к его увольнению из типографии в начале 1957 года. Впоследствии он уехал на север в сопровождении своей жены и двоих детей. Некоторое время между 1958 и 1963 годами Фолкнер зарабатывал на жизнь как проповедник, объезжая свой округ, пока в конце концов не основал небольшую религиозную коммуну своих последователей из различных городков штата Мэн. Всего их набралось шестнадцать человек. Преподобный пополнил свой доход, работая в разное время печатником, разнорабочим и рыбаком.

Поначалу Фолкнер устроил свою коммуну в пансионе на улице Монтгомери в Портленде, штат Мэн, хозяином которого был двоюродный брат Джессопов. Он совершал богослужения в столовой, время от времени читая проповеди перед аудиторией, не превышающей тридцати человек. Результатом этих первых проповедей было то, что его репутация упрочилась и привела к Фолкнеру горстку восторженных, но исключительно преданных последователей.

Фолкнер не был проповедником, призывающим громы и молнии на души грешников. Наоборот, он привлекал своих слушателей тем, что тихо и вкрадчиво нашептывал свои проповеди, которые, как червь, постепенно проникали в их сознание. (Это описание может показаться излишне эмоциональным, но я должна заметить, что те, с кем мне довелось говорить, вспоминают обо всем, что касалось Фолкнера, как о чем-то на редкость неприятном.) Видимо, он умел оказывать очень сильное воздействие на своих слушателей, и было довольно много людей, которые страстно желали последовать за ним, чтобы предоставить ему возможность создать гораздо большую коммуну, чем та, которая существовала на Орлином озере, если бы он пожелал это сделать, но было немало и тех, кто чувствовал себя скованно и подавленно в его присутствии.

Его жена Луиза была, по слухам, потрясающе красивой женщиной с темными волосами, которые были немного длиннее, чем у ее мужа. Она не входила в коммуну, но, если кто-либо обращался к Фолкнеру после проповеди, сейчас же оказывалась рядом, подслушивая, о чем говорят проповедник и молящийся, не делая никаких комментариев и никоим образом не участвуя в беседе. Казалось, ее постоянное безмолвное присутствие рядом с мужем заставляло людей опасаться ее. Двое свидетелей говорили об ее истеричной реакции на обвинения мужа в мошенничестве. Это произошло в то время, когда они жили в Румфорде, штат Мэн, в 1963 году. Она все делала молча, но ее внутренняя сила и степень воздействия на окружающих были такими, что даже спустя сорок лет очевидцы вспоминали о ней, описывая мельчайшие детали. Как бы то ни было, она всегда отличалась от своего мужа, но не проявляла никаких знаков непослушания по отношению к нему в полном соответствии с религиозной доктриной ортодоксов.

Семья Луизы — Даутривзы — прибыла из Восточного Техаса и принадлежала к общине Южных баптистов. По воспоминаниям членов семьи, они полностью поддерживали ее решение выйти замуж за Фолкнера, которому было всего девятнадцать, когда они познакомились, считая его удачливым, хотя он и не принадлежал к баптистам. После свадьбы прямых контактов между Луизой и ее семьей почти не было, и родственники говорят, что связь совсем прекратилась, как только она уехала на Орлиное озеро.

Лично я считаю, что, по-видимому, ее уже нет в живых.

Книга 2

Судья не проповедник,

потому что он — твой судья.

Джордж Херберт, «Церковная паперть»

Глава 12

Рейчел уже была дома, когда я вернулся после встречи с Мики Шайном. Она чмокнула меня в качестве приветствия.

— Хорошо прошел день? — спросила она.

Учитывая обстоятельства, оценка «хорошо» была, возможно, самой нейтральной.

— Я обнаружил кое-какие вещи, — ответил я сухо и спокойно.

— Угу, плохие или хорошие?

— Ну, из плохих скорее, но ничего общего с моими подозрениями.

Она не спросила, хочу ли я поговорить об этом еще. Иногда меня поражало то, что Рейчел прекрасно понимала меня, а вот я едва ли вообще знал ее. Я смотрел, как она открыла сумку и достала один из своих блокнотов на пружинке, откуда извлекла одну отпечатанную страницу.

— Я не думаю, что то, о чем я собираюсь сказать тебе, может быть расценено как хорошая новость, — сказала она. — Ребята в химическом отделе исследовали эту визитную карточку. Они прислали мне результаты по электронной почте. Они не стали звонить, потому что по телефону было сложно объяснить некоторые детали.

— И?

— Карточка пропитана специальным раствором — кантаридином, концентрированным кантаридином, — продолжила она. — Он иногда используется в медицине, чтобы вызвать ожог. Часть верхнего правого уголка была покрыта тонким слоем воска, предположительно для того, чтобы мистер Падд мог держать ее, не опасаясь за собственную кожу. Как только ты взял ее в руки, у тебя поднялась температура, а влага на твоих пальцах активировала кантаридин, и ты начал покрываться ожогами.

Я задумался.

— То есть он использовал какой-то медикамент для карточки... — начал я, но Рейчел покачала головой.

— Нет, я сказала, что он использовался в медицинских целях, но субстанция на карточке была очень необычной формой этого яда, которая могла быть изготовлена, согласно мнению эксперта, который изучал его, каким-то токсикологом, специалистом по ядам. Это яд жука, вызывающий ожоги. Человек, который дал это тебе, должен был добыть подобный яд, затем увеличить его концентрацию, и уже после этого нанести его на визитку.

Я вспомнил улыбку мистера Падда, когда я взял карточку в руки.

— Вы также вызываете раздражение, но об этом визитка тоже умалчивает.

— Напротив, она говорит обо мне все. Боюсь, вы не совсем правильно ее прочитали.

Я также вспомнил об Эпштейне и субстанции, которая была введена ему в виде укола.

— Если он извлекает этот яд из жуков, то, я предполагаю, он может добывать и другие типы ядов, не так ли? — спросил я Рейчел.

— Какие, например?

— Ну, может быть, паучий яд?

— Я позвонила в лабораторию после того, как получила это сообщение, чтобы уточнить одну-две детали о процессе изготовления, так что я не вижу оснований, почему бы нет. Как я поняла, на насекомых воздействуют электрошоком, который заставляет их выпустить яд. Однако добыча ядов из пауков — несколько более сложная процедура. Паук должен находится в покое, обычно его охлаждают с помощью углекислого газа, а затем помещают под микроскоп. В момент испуга он производит очень небольшое количество яда, который нельзя собрать. Ты всегда можешь напугать отдельного паука три или четыре раза перед тем, как отпустить его на волю за ненадобностью.

— То естьнужно очень много пауков, чтобы добыть достаточную дозу яда?

— Возможно, — ответила она.

Я представил себе, сколько же пауков надо было подкармливать и выпасать для того, чтобы убить Джосси Эпштейна. Я также подумал, зачем кому-то понадобилось этим заниматься. В конце концов, было бы гораздо проще и менее подозрительно просто убить Эпштейна каким-нибудь привычным способом. Потом я вспомнил Элисон Бэк и представил, что она должна была чувствовать, когда пауки набивались ей в рот и смыкались вокруг нее в маленьком замкнутом пространстве машины. Я вспомнил выражение глаз Мики Шайна, когда он рассказывал мне о пауках в ванне, и раны от их укусов на его теле. Мне припомнились и мои ощущения, когда вдруг кожа стала стремительно покрываться волдырями и тонкие волосатые пальцы мистера Падда царапнули мою руку.

Он сделал это, потому что это было развлечением, потому что ему было интересно увидеть эффект собственными глазами. Он сделал это потому, что ужас от нападения маленьких, темных, прожорливых тварей, многоногих и многоглазых, мог испугать его жертвы гораздо больше, чем пули или нож, и все это делало их страдания мучительными. Даже Эпштейн, который умер от укола, почувствовал что-то сродни этому ужасу, и его мускулы застыли в спазме, а дыхание прервалось, когда сердце совершало последние удары.

Это тоже было знаком, я был уверен. И единственный человек, которому предназначалось это сообщение, был Джек Мерсье. Эпштейн и Бэк были на фотографии в его кабинете, юридическая фирма Уоррена Обера подготовила юридическое обоснование жалобы Эпштейна в инстанции по поводу освобождения от налогов, предоставленного Братству. Я понял, что мне надо вернуться в Мэн и что смерть Грэйс Пелтье каким-то образом связана с теми действиями, которые были предприняты ее отцом и другими против Братства. Но как мог Падд и те, кто помогал ему, узнать, что Грэйс Пелтье фактическая дочь Джека Мерсье? Оставался открытым и вопрос о том, как женщина, изучавшая историю давно исчезнувших религиозных групп, могла дойти до попытки прижать к стенке руководителя Братства. Я мог найти только один ответ: кто-то направил внимание Грэйс Пелтье на Братство, и она умерла из-за этого.

Я пытался дозвониться Мерсье снова, пока Рейчел отправилась в душ, но опять попал на ту же служанку, которая обещала, что сообщит мистеру Мерсье о моем звонке. Я попросил соединить меня с Квентином Харрольдом и был также проинформирован, что в данный момент с ним нельзя связаться. Я был готов швырнуть свой мобильник на пол и растоптать его, но решил, что он мне еще понадобится, и, несколько успокоившись, швырнул его на диван. В общем-то мне нечего было сообщить Мерсье, или, точнее говоря, ничего такого, что бы не было ему известно. Я просто не люблю, когда меня держат в неведении, в то время как мистер Падд незаметно присутствует где-то рядом.

Но была и еще одна причина, о которой я мог судить по изощренным методам убийства, к которым прибегал мистер Падд. В основе их лежал некий принцип, корни которого скрывались в глубине прошлого и в других, более древних традициях.

Это была вера в то, что пауки — стражи потустороннего мира.

* * *
Театр Ванг на улице Тремонт был одним из самых красивых театров на Восточном побережье, а Бостонский балет — великолепной труппой, насколько я мог судить с моим очень ограниченным опытом в этой области, так что сочетание того и другого заслуживало внимания, особенно в день премьеры. Когда мы проходили через площадь Бостон Коммон, какая-то группа из окна радиостанции колледжа Эмерсона исполняла свои песни. Толпа, направляющаяся к театру, ненадолго замирала, чтобы разглядеть лицо певца.

Мы вошли в вестибюль, отделанный мрамором и золотом, миновали прилавки, торгующие сувенирами и памятными предметами с изображениями Клеопатры, а также книгами. Наши места были в амфитеатре, налево от оркестровой ямы, так что никто не мешал нам хорошо видеть сцену. Красно-золотой декор театра был почти так же пышен, как и декорации на сцене, придавая всему действию оттенок декаданса.

— Знаешь, когда я сказал Эйнджелу, что мы собираемся сюда, он спросил меня, уверен ли я в том, что не гомосексуалист, — шепнул я Рейчел на ухо.

— И что ты ответил?

— Я сказал ему, что не танцую в дурацком балете, а всего лишь собираюсь его посмотреть.

— Стало быть, я всего лишь средство убедить тебя в твоей гетеросексуальности? — поддразнила она.

— Да, причем очень приятное средство...

Справа, чуть выше меня, в одной из лож, обращенных к фронтону театра, появилась знакомая фигура. Аль Зет двигался медленно, не спеша располагая свое тело в кресле и проверяя слуховой аппарат. Позади него Томми Цати держал пальто хозяина, затем он налил стакан красного вина для босса и занял место за его спиной.

Театр Ванг — очень демократичное место, здесь нет закрытых лож, но некоторые более уединенные, чем другие. Место, где расположился Аль Зет, было известно как ложа Ванг; она была частично закрыта колонной, хотя при этом оставалась открытой справа, со стороны прохода. Остальные места в ложе были свободны: в день премьеры Аль выкупил ее всю.

«Аль Зет, — подумал я, — ты старый романтик».

Лампы погасли, и публика затихла. Музыка Римского-Корсакова в аранжировке композитора Джона Ланчберри, созданной специально для этого балета, заполнила огромное пространство зала, и представление началось. Служанки танцевали в спальне Клеопатры, в то время как сама царица спала в глубине сцены, а ее брат Птолемей вместе со своим фаворитом Потинусом готовили ее свержение. Все это было великолепно, и все равно я ерзал в кресле все первое отделение, мои мысли были заняты всякими ползучими тварями и воображаемым последним моментом жизни Грэйс Пелтье. Я продолжал видеть.

Пистолет прижат к ее голове, рука зарывается в ее волосы, чтобы прочнее удержать ее голову на месте, пока палец прижимается к курку. Это ее палец на спусковом крючке, но его прижимает палец другого человека. Она цепенеет, замирая от дуновения ветра небытия, и не может сопротивляться, в то время как в ее руку вкладывают пистолет и нацеливают его в голову. Вокруг пулевого отверстия нет крови, но как бы то ни было, пуля срезала кожу лица с костей и замаскировала возможные более ранние повреждения. Только в тот самый момент, когда холодный металл коснулся ее лица она, наконец, поняла, что происходит. Она дернулась и попыталась закричать...

Раздался вопль в ночи, и красное пламя вспыхнуло внутри машины и рванулось к окну и дверям. Свет померк в ее глазах, и тело завалилось вправо; запах паленого разнесся в воздухе, когда ее волосы, слегка обгорев, мягко рассыпались.

Больше нет боли.

Больше никогда не будет боли.

Я почувствовал, как кто-то сжал мне руку и увидел, что Рейчел вопросительно смотрит на меня, потому что наступил кульминационный момент балета. В своей спальне Клеопатра танцевала для Цезаря, пытаясь его соблазнить. Я нащупал руку Рейчел и заметил, что она бросила на меня сердитый взгляд, как на непослушного ученика, но, прежде чем я успел объясниться, движение справа привлекло мое внимание. Томми Цати поднялся со смущенным видом и стал нащупывать что-то у себя под пиджаком. Прямо перед ним Аль Зет продолжал смотреть балет, по-видимому, пребывая в полном неведении относительно происходящего за его спиной. Томми выбрался из своего кресла и исчез в проходе.

На сцене тем временем предатель Потинус появился в боковых кулисах, поджидая удобного момента, чтобы убить царицу. Но Клеопатра и Цезарь продолжали танцевать, не замечая ничего вокруг. Музыка зазвучала громче, и в этот момент какая-то фигура, но уже не Томми Цати, заняла место позади Аль Зета. Неизвестный выглядел более худощавым.

Аль Зет по-прежнему был увлечен действием на сцене, его голова кивала в такт музыке, он был полностью поглощен предоставившейся ему на короткий момент возможностью вырваться из того темного мира, который он сам выбрал для себя. Рука шевельнулась, и что-то серебряное блеснуло в темноте. Потинус выскочил из-за кулис с мечом в руке, но Цезарь был быстрее, и его меч вонзился в живот врага.

В ложе надо мной тело Аль Зета замерло, и что-то красное потекло из его рта, когда фигура склонилась над ним, держа одну руку на его плече, а другую — у основания черепа. Со стороны могло показаться, что они разговаривают и ничего больше, но я видел, как блеснуло лезвие, и знал, что произошло. Рот Аль Зета был широко раскрыт и, как я заметил, рука мистера Падда в перчатке зажала его и удерживала, пока он не вздрогнул и не умер.

Затем мистер Падд, казалось, уставился вниз, туда, где сидел я, набросил пальто Аль Зета ему на плечи и растворился в темноте.

На сцене упал занавес, и публика разразилась бурными аплодисментами, но я уже начал двигаться. Я взобрался на край оркестровой ямы и побежал по проходу, двери с шумом распахнулись передо мной. Слева пролет лестницы, заканчивающийся часами в виде орла, вел на следующий этаж. Я побежал, перескакивая через две ступеньки, оттолкнув в сторону билетера и на бегу вытаскивая пистолет.

— Вызовите «скорую»! — крикнул я, пробегая мимо. — И полицию!

Я слышал звук его шагов по лестнице, эхом отражающийся от мрамора, когда добежал до верха лестницы, держа пистолет прямо перед собой. Дверь пожарного выхода осталась открытой, и лифт под тяжестью пассажира поехал вниз. Внизу была погрузочная площадка, откуда как раз в этот момент выезжала на большой скорости машина, серебристый «меркурий». Его корпус поравнялся со мной, когда она сворачивала на Вашингтон-стрит, я не мог разглядеть номера, но увидел внутри двух пассажиров.

За моей спиной люди постепенно покидали свои места, расходясь на время антракта, и один или два человека бросили взгляд на раскрытую дверь. Все двери здесь находятся на сигнализации, так что через некоторое время охранники уже будут здесь, чтобы проверить, кто их открыл и почему. Я вошел в зал и направился к той части, где Аль Зет все еще сидел спокойно на своем месте. Его голова свесилась вниз, подбородок опустился на грудь, пальто слегка сползло с плеч, чтобы спрятать рукоятку кинжала. Кинжал пригвоздил его к креслу, не позволяя упасть лицом вниз. Кровь, вытекавшая изо рта, промочила насквозь грудь его белой рубашки. Отдельные капли попали в стакан с вином в последней жуткой церемонии жертвоприношения. Я не видел Томми Цати.

Позади меня появились двое охранников театра, но они отступили назад, увидев оружие у меня в руках.

— Вы вызвали полицию?

Они кивнули.

Напротив прохода справа от меня дверь все еще оставалась слегка приоткрытой. Я указал на нее.

— Что у вас там?

— Гостиная для особо важных персон, — ответил один из охранников.

Я посмотрел вниз и под дверью увидел что-то похожее на нос ботинка. Я аккуратно толкнул локтем дверь, чтобы она раскрылась.

Томми Цати лежал вниз лицом на полу с головой вывернутой на сторону так, что было ясно видно: у него перерезано горло. Кровь была повсюду — на полу, на стенах. Вероятно, его схватили сзади, когда он поднялся со своего места и вошел в гостиную. За ним была стойка бара с несколькими диванами и стульями, но комната казалась пустой.

Я отступил назад в проход, когда двое полицейских в форме появились за моей спиной с пистолетами наизготовку. Мне приказали бросить оружие, в то время как публика разразилась криками удивления и страха. Я немедленно подчинился, и двое полицейских бросились ко мне.

— Я частный детектив, — сказал я, когда один из них толкнул меня к стене и обыскал, в то время как другой осматривал труп Томми Цати, затем подошел к телу в ложе.

— Это Аль Зет, — сказал я ему, когда он вернулся, и ощутил что-то вроде жалости к старому головорезу. — Больше он не доставит вам хлопот.

* * *
Двое детективов, Каррас и Мак-Кан, допросили меня прямо там же, на сцене. Я рассказал им обо всем, что видел, хотя и умолчал о том, что знал о мистере Падде. Однако я описал его максимально подробно и сказал, что познакомился с Аль Зетом во время одного расследования.

— И что же это было за дело? — спросил Мак-Кан.

— Некоторые проблемы в позапрошлом году в местечке под названием Темная Лощина.

Когда я упомянул Темную Лощину и обрисовал обстоятельства смерти Тони Сэлли от рук того, кто только что умер рядом с нами, их лица прояснились. Мак-Кан даже предложил мне выпить когда-нибудь в будущем за его счет: никто не скорбел о кончине Тони Чистюли.

Я стоял рядом с ними у главного входа в театр, когда зал стал заполняться множеством полицейских. Каждому присутствующему был задан вопрос, не видел ли он чего-нибудь, что могло бы помочь следствию. У всех взяли номера телефонов и просили сообщить, если они припомнят какие-либо детали. В полицейском управлении я дал показания, сидя за заваленным бумагами столом Мак-Кана, затем оставил номер своего мобильника и адрес Рейчел на случай, если им понадобится поговорить со мной еще раз.

Освободившись, я попытался позвонить Мики Шайну в цветочный магазин, но никто не взял трубку, и мне сообщили, что его домашний телефон не зарегистрирован в справочнике. Второй звонок, и спустя пять минут у меня уже был номер его домашнего телефона и адрес некого Майкла Шайнберга на Бодойн-стрит в Кембридже. Этот номер тоже не отвечал. Я оставил записку, затем поймал такси и отправился в Кембридж. Я попросил таксиста подождать, а сам вышел на улицу, обсаженную деревьями. Мики Шайн жил в многоквартирном доме из коричневого камня, но никто не ответил, когда я нажал кнопку его звонка. Я собирался наведаться сюда еще спустя какое-то время, когда в окне показался его сосед. Это был старик в свитере и мешковатых синих джинсах с дрожащими руками.

— Вы ищете Мики?

— Да.

— Вы его друг?

— Да, но я не из города.

— Простите, но его нет дома. Ушел около часа назад.

— Он сказал, куда пошел?

— Нет, сэр, я просто видел, как он уходил. Похоже было, что он хочет уехать на пару дней: у него с собой был чемодан.

Я поблагодарил его и вернулся к такси. Новость о смерти Аль Зета должна была быстро распространиться, и появилось бы множество предположений о том, кто может стоять за этим, но Мики знал это точно. Я думаю, он знал все, что случится, с того момента, как ему сообщили, что я приеду, и он понял, что наконец-то настало время для расследования.

Такси отвезло меня назад в дом Джекоба Верса на улице Стюарта, где меня ждала Рейчел вместе с Эйнджелом и Луисом. Там в соседней квартире в самом разгаре были песни под аккомпанемент пианино, и создавалось впечатление, что поют глухие от рождения люди, да еще напившиеся в стельку. Мы оставили благословенных соседей за этим занятием, прошли несколько домов по направлению к улице Монтьен, где была тайская забегаловка, и набросились на еду.

— Он в порядке, этот мистер Паук, — сказал Луис. — Скорее всего, стал следить за тобой, как только ты приехал.

Я кивнул:

— Тогда он знает о Шайнберге и вас двоих. И о Рейчел. Простите.

— Это игра, — сказал Луис. — Ты ведь знаешь это, не так ли? Визитная карточка, пауки в почтовом ящике. Он с тобой играет, проверяет тебя. Он знает, кто ты, и ему нравится тебе противостоять.

Эйнджел кивнул, соглашаясь:

— У тебя теперь есть репутация. Странно только, что каждый псих отсюда до Флориды еще не сел на автобус и не приехал в Мэн, чтобы проверить, так ли ты хорош.

— Это не очень-то утешает, Эйнджел.

— Нужно утешение — позови священника.

Некоторое время все молчали, потом Луис сказал:

— Я думаю, ты знаешь, что мы будем сопровождать тебя в Мэн.

Рейчел посмотрела на меня.

— Я тоже поеду.

— Мои ангелы-хранители, — резюмировал я. Совершенно бесполезно спорить с любым из них. Кроме того, меня радовало, что Рейчел будет рядом: в одиночестве она уязвима. И снова я обнаружил, что эта красивая, проницательная женщина читает мои мысли.

— Не потому, что нуждаюсь в защите, Паркер, — добавила она. Ее лицо было серьезным, взгляд — тяжелым. — Я еду, потому что тебе понадобится помощь с Марси Бекер и ее родителями, а может быть, и с Мерсье. Если то, что я и эта странная парочка будем с тобой, улучшает твое самочувствие, это плюс и не более.

Эйнджел улыбнулся ей с восхищением и изумлением одновременно.

— Ты такая грубиянка, — шепнул он. — Тебе бы еще пистолет и бронежилет, и получилась бы лесбийская икона.

— Укуси меня, толстяк, — ответила она ему в тон.

Похоже, все уже решено. Я поднял стакан воды, а они — кружки с пивом в ответ.

— Ну, добро пожаловать на войну.

Глава 13

На следующий день вся первая полоса «Нью-Йорк Джеральд» была занята довольно неплохой фотографией Аль Зета, сидящего в кресле в театре Ванг, под заголовком «Крестный отец мафии убит». Есть только два слова, кроме мафия и убийство, а именно «секс» и «подонок», которые редакторы газет предпочитают всем другим, и на сей раз в «Джеральд» они были набраны таким кеглем, что там едва оставалось место для статьи.

Горло Томми Цати было перерезано слева направо. Рана оказалась столь глубокой, что в ней зияли обе артерии (шейная и сонная) и все вены — практически его голова была отсечена от тела. Затем мистер Падд пригвоздил Аль Зета к креслу лезвием кинжала, который проткнул насквозь горло и вышел у основания черепа, задев мозжечок и кору головного мозга. Наконец, с помощью небольшого и очень острого ножа он сделал косой надрез на среднем пальце правой руки старика и отсек верхний сустав.

Я узнал об этом, конечно, не из «Джеральд», а от сержанта Мак-Кана, который позвонил мне на мобильник, когда я сидел за завтраком у Рейчел и читал газеты. Рейчел была в ванной, фальшиво напевая песенки Эла Грина.

— А ребята-то отчаянные: запросто убрать двух человек в публичном месте, — прокомментировал Мак-Кан. — У пожарного выхода нет камер, так что у нас нет ничего, кроме твоего описания. Парни с погрузочной площадки у театра видели их права, выданы в Импале, украдены два дня назад в Конкорде, так что в этом направлении — ноль. Убийца должен был иметь доступ в VIP-гостиную, она запирается электронным ключом. Мы предполагаем, что убийца как-то изготовил один такой для себя. Не так уж сложно отловить кого-нибудь, если точно знаешь, что он собирается делать. Аль Зет появлялся на всех премьерах — старик был, возможно, жестоким и отвратительным сукиным сыном, но у него был вкус и шик, — и всегда занимал эти или соседние места, так что было не так уж сложно угадать, где он будет находиться. Что же до отсеченной фаланги пальца, мы предполагаем, что это своего рода визитная карточка, и проверяем картотеку на предмет аналогичных случаев в провалом.

Он спросил меня, не добавлю ли я что-нибудь по поводу событий прошлой ночи. Я понимал, что он спрашивает из вежливости, но сказал ему, что больше ничем не смогу помочь. Он попросил меня оставаться на связи, и я уверил его, что так и сделаю.

Мак-Кан был прав: Падд очень рисковал, когда пошел на убийство. Возможно, у него не было выбора. Не было другой возможности добраться до Аль Зета, потому что тот постоянно был окружен своими людьми, а окна изготовлены так, чтобы защитить старика от всего, что меньше ракетной боеголовки. В театре с Томми за спиной и сотнями людей вокруг Аль Зет чувствовал себя в безопасности, но он недооценил упорство и дерзость своего убийцы. Когда возможность представилась сама собой, Падд ухватился за нее.

Падд, безусловно, способен связать концы с концами, а значит, у него немало причин рисковать и идти на убийство всех и вся. На первом месте среди них, видимо, подготовка к исчезновению и обеспечение гарантий, что не останется никого, кто бы продолжил охоту на него. Я предполагал, что, если Падд решит исчезнуть, никто никогда не сможет найти его. Он выжил и уцелел на протяжении стольких лет только благодаря своей голове, так что он может испариться, как роса после восхода солнца, если захочет.

Кое-что еще беспокоило меня: по-видимому, наш арахнолог-энтомолог любил коллекционировать не только жуков и пауков. Он собирал и кусочки тел, вырезая суставы и лоскуты кожи у каждой своей жертвы. Его вкус к «сувенирам» подобного рода был довольно необычен, но Падд несколько шокировал меня не как человек, который обезображивал трупы только для того, чтобы положить тот или иной экспонат в баночку и восторгаться им. За всем этим крылись какие-то иные причины.

Я сидел за кухонным столом, на сей раз отбросив газеты в сторону, и пытался решить для себя, стоит ли выкладывать полиции все то, что мне известно. Нельзя сказать, чтобы этого было много, но смерти Эпштейна, Бэк, Аль Зета и Грэйс Пелтье были взаимосвязаны и вели либо непосредственно к Братству, либо к тем действиям, которые биологический отец Грэйс, Джек Мерсье, предпринял против него. Было самое время серьезно поговорить один на один с мистером Мерсье, и я не думал, что кто-либо из нас будет в восторге от этого разговора. Я как раз собирался уложить чемодан, чтобы вернуться в Скарборо, когда раздался второй за утро звонок. Это был Мики Шайн. Определитель номера смог сообщить мне только то, что номер, с которого он звонил, был частным и защищенным от определения.

— Ты видел газеты? — спросил он.

— Я был там, — ответил я.

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Думаю, это был наш общий знакомый.

На другом конце повисло молчание.

— Как он узнал о твоей встрече с Аль Зетом?

— Возможно, он ведет на нас досье, — предположил я. — Но, возможно также, он знает: Аль Зет интересовался им некоторое время назад, а мое расследование ускорило ход событий, которые он уже давно планировал.

Может быть, он узнал, наблюдая за своими любимцами, что, если кто-то начинает дергать за самый дальний конец твоей паутины, хорошо бы пойти и проверить, что это может быть, и, если возможно, прекратить это.

— Тебя не было вчера вечером дома, — продолжил я. — Я разыскивал тебя.

— Я уехал из города, как только услышал. Кое-кто позвонил мне насчет смерти Аль Зета, друг из прошлого, и я знал, что это сделал Падд. Никто другой бы не отважился пойти против старика.

— Ты где?

— В Нью-Йорке.

— Полагаешь, тебе удастся затеряться там, Мики?

— У меня здесь много друзей. Я звякну кое-кому и посмотрю, чем они смогут мне помочь.

— Мы должны поговорить поподробнее до того, как ты исчезнешь. У меня такое чувство, что ты рассказал мне не все из того, что тебе известно.

Я думал, что он будет возражать. Но он, наоборот, согласился:

— Кое-что мне известно, кое о чем я могу только догадываться.

— Встретимся. Я приеду к тебе.

— Я не знаю...

— Мики, ты собираешься бегать от этого парня всю оставшуюся жизнь? Это звучит не очень оптимистично.

— Это лучше, чем быть мертвым, — его голос выдавал неуверенность.

— Ты знаешь, чем он занимается, не так ли? — не сдавался я. — Ты знаешь, что значит быть на заметке. Ты легко можешь себе это вообразить.

Он ответил не сразу, и я почти готов был услышать, что связь оборвалась.

— Клойстеры, — вдруг сказал он. — В десять завтра. Это выставка в Министерстве финансов. Возможно, ты захочешь бегло осмотреть ее перед тем, как я появлюсь. Но, если ровно в десять тебя там не будет, я уйду. Ты никогда больше меня не увидишь.

С этими словами он повесил трубку.

* * *
Я заказал билеты на рейс «Дельты», прибывающий в аэропорт Ла-Гардия, потом позвонил Эйнджелу и Луису в Копли. Мы с Рейчел встретились с ними за чашечкой кофе в кафе на Ньюбери, откуда я заказал такси до аэропорта Логана. К половине второго я был в Нью-Йорке и поселился в номере на двоих в «Ларчмонт» на Западной 11-й улице в районе Виллидж. Гостиница «Ларчмонт» не относилась к разряду заведений, которые предпочитают люди вроде Доналда Трампа, но была чистой, недорогой и, в отличие от большинства нью-йоркских отелей эконом-класса, номер на двоих в ней не был таким крошечным, чтобы желающий переодеться выходил в коридор. К тому же входная дверь в гостиницу запиралась на замок, охранялась сигнализацией и привратником размером с огромный дом, так что нежелательные посещения были сведены к минимуму.

В городе стояли дикая жара и влажность, и к тому времени, как я добрался до отеля, я был мокрым насквозь. К ночи обещали перемену погоды, но до этого все кондиционеры в городе будут включены на полную мощность, в то время как бедолаги, которым такое не по карману, удовольствуются дешевыми вентиляторами. Быстро ополоснувшись в душе, я взял такси до Западной 89-й улицы. Б-Най-Езурун — синагога, в которой служил Джосси Эпштейн, — располагалась здесь же, около Клермонтской академии верховой езды, и, раз уж я на Манхэттене, почему бы не разузнать немного больше об убитом раввине. Шум голосов детей, выходящих из дверей начальной школы № 166 после занятий, эхом отдавался у меня в ушах, пока я подходил к зданию синагоги, но это была напрасная поездка. Никто в Б-Най-Езурун не был в состоянии рассказать мне больше, чем я уже знал о Джосси Эпштейне, и меня отослали в Оренсанс-Центр на Норфолк-стрит в Нижнем Ист-Сайде, куда Эпштейн был переведен, потерпев поражение от ортодоксов в общине Верхнего Вест-Сайда.

Чтобы не застрять в пробках в час пик, я спустился в метро и проехал Бродвей и Восточный Хьюстон, затем миновал Дели и прилавки торговцев всяким барахлом, замаскированным под антиквариат, магазин Каца и, наконец, добрался, до Норфолк-стрит. Это было сердце Нижнего Ист-Сайда — место, которое когда-то заполняли школяры и ешивы противоположного хасидам еврейского течения из Литвы, а также остатки первой волны русских евреев, которые были приняты уже осевшими здесь евреями из Германии и Восточной Европы. Говорят, что Аллен-стрит исконно принадлежала русским, потому что здесь было очень много русских евреев. Люди из одного города создавали землячества, становились торговцами, скопившими столько денег, что их дети могли посещать колледжи и занять более высокое положение в обществе. Они с трудом переносили вынужденное соседство с ирландцами и дрались с ними на улицах.

Сейчас эти времена давно в прошлом. До сих пор сохранились рабочие артели на Гранд-стрит, несколько еврейских книжных магазинчиков и мастерские по изготовлению ермолок между улицами Хестер и Дивижн, одна-две хорошие пекарни, кошерные вина Шапиро и, конечно, магазин Каца — последний старомодный магазин деликатесов, сейчас обслуживающийся в основном доминиканцами. Большинство же ортодоксальных евреев переехали в районы Борроу-парк и Вильямсбург или в Кроун-Хейтс. Те немногие, кто остался, были слишком бедны или слишком упрямы, чтобы перебраться в один из пяти районов Нью-Йорка или Майами.

Оренсанс-Центр, самая старая из сохранившихся в Нью-Йорке синагог, известная раньше как Ан-ше Чезед — Люди Добра, казалось, принадлежит другим, давно прошедшим временам. Она была построена берлинским архитектором Александром Зельтцером в 1850 году для немецкой еврейской общины. В качестве образца был взят кафедральный собор в Кёльне, он доминировал на Норфолк-стрит, как напоминание о том, что прошлое все еще рядом с нами.

Я вошел в боковую дверь, пересек темный вестибюль и оказался в неоготическом главном холле среди элегантных балконов и колонн. Рассеянный свет проникал сквозь витражи, раскрашивая интерьер в цвета старой бронзы и отбрасывая цветные тени на цветы и белые ленты — остатки свадебной церемонии, которая проходила здесь несколько дней назад. В углу невысокий человек с седой головой, одетый в голубой комбинезон, сгребал бумажные украшения и битые стекла в угол. Он прервал работу, едва я подошел к нему. Я предъявил свое удостоверение и спросил, нет ли здесь кого-либо, кто мог бы рассказать мне о Джосси Эпштейне.

— Сегодня здесь никого нет, — ответил он. — Приходите завтра, — и он продолжил свое занятие.

— Но, может быть, есть кто-то, кому бы я мог позвонить? — настаивал я.

— Позвоните завтра.

Я не слишком далеко продвинулся, используя выразительные взгляды и все свое обаяние.

— Вы не возражаете, если я здесь осмотрюсь? — спросил я его и, не дожидаясь ответа, направился к небольшому пролету лестницы, ведущей в подвал. Я обнаружил запертую дверь с прикрепленной к ней карточкой с выражениями соболезнований по поводу смерти Эпштейна.

На стенде сбоку было расписание занятий по ивриту а также курса лекций по истории. Здесь не на что было особенно посмотреть, и через десять минут или около того после безуспешных попыток сунуть свой нос в остальные углы подвала, я стряхнул пыль с пиджака и поднялся вверх по лестнице.

Старик с метлой исчез. Но вместо него появились двое людей, ожидающих меня. Один был молодой в черной ермолке, которая выглядела слишком маленькой для его головы, и с головой, которая казалась слишком маленькой для его широких плеч. Он был одет в темную рубашку, черные джинсы и, судя по выражению лица, не был одним из Людей Добра. Человек позади него был значительно старше, с редеющими седыми волосами и тощей бородкой. Он был одет более традиционно, чем его товарищ — белая рубашка и черный галстук под черным костюмом и плащом, — но и он не выглядел более добрым.

— Вы раввин? — спросил я его.

— Нет, мы не относимся к Оренсанс-Центру, — ответил он и добавил:

— Вы думаете, что все, кто носит черное, — раввины?

— Это что, делает меня антисемитом?

— Нет, но ношение оружия в синагоге может быть расценено подобным образом.

— Надеюсь, к присутствующим это не относится, и это не религиозный запрет.

Пожилой кивнул:

— Надеюсь, что так, но желательно быть поаккуратнее в таком случае. Я так понимаю, вы частный детектив. Могу я взглянуть на ваше удостоверение?

Я поднял руку и медленно опустил ее во внутренний карман пиджака, чтобы достать бумажник. Я передал его молодому парню, который передал его пожилому. Последний изучал его довольно долго, затем вернул мне.

— И почему же частный детектив из штата Мэн интересуется смертью раввина из Нью-Йорка?

— Я думаю, что смерть раввина может быть связана с делом, которое я расследую. Я надеялся, что кто-нибудь сможет рассказать мне немного больше о нем.

— Он умер, мистер Паркер. Что еще вы хотите знать?

— Сначала — кто убил его. Или вас это не касается?

— Это очень беспокоит меня, мистер Паркер.

Он повернулся к молодому, кивнул, и мы проследили, как последний удалился из зала, мягко закрыв дверь за собой.

— Что вы расследуете?

— Смерть молодой женщины. Когда-то она была моей подругой.

— Тогда занимайтесь ее делом и позвольте нам заниматься нашим.

— Если ее смерть связана со смертью раввина, то обеим сторонам будет лучше, если вы поможете мне. Я могу найти человека, который это сделал.

— Человека, — повторил он, выделив это слово. — Вы, кажется, совершенно убеждены, что это был человек.

— Я просто знаю, кто это, — сказал я.

— В таком случае мы оба знаем, — ответил он. — Дело сделано. Остается только предпринять шаги, чтобы покончить с ним.

— Какие шаги?

— Между нами, мистер Паркер, он будет найден, — старый еврей придвинулся ко мне, и его взгляд немного смягчился. Это не ваше дело. Не всякое убийство может служить горючим для вашего гнева.

Он знал, кто я. Я понял это по лицу старика. Мое прошлое отразилось, как в зеркале, в его глазах. В газетах было столько вранья по поводу смерти Сьюзен и Дженнифер и кончины Странника, что всегда найдутся те, кто вспомнит обо мне. Сейчас в этой старой синагоге я почувствовал, что мои личные потери опять выставлены на всеобщее обозрение, как пылинки, попавшие в луч солнца, который проникает сквозь окна наверху.

— Меня интересует женщина, — сказал я. — И если оба этих убийства связаны, то и смерть раввина входит в сферу моих интересов.

Он покачал головой и слегка потрепал меня по плечу.

— Вы знаете, что означает слово «ташлик», мистер Паркер? Это символическое действие, когда кусочки хлеба крошат в воду как символ того, что грехи остались в прошлом, бремя, с которым никто не хочет жить дальше. Я думаю, вам тоже следует найти в себе силы забыть прошлое, пока оно не убило вас.

Он повернулся, чтобы уйти и был уже у дверей, когда я заговорил:

— "Мой отец говорил так же, и я продолжаю путь с того места, где он остановился".

Старик замер и обернулся, чтобы посмотреть на меня.

— Это из Талмуда, — сказал я.

— Я знаю, что это, — почти прошептал он.

— Это говорится не о мести.

— Тогда о чем же?

— Об искуплении.

— Грехов отца или ваших собственных?

— И тех и других.

Казалось, он погрузился в размышления, глаза его сверкнули, решение было принято.

— Существует легенда о Големе, мистер Паркер, — начал он, — человеке, вылепленном из глины. Раввин Лёв создал первого Голема в Праге в 1543 году. Он слепил его из грязи и вложил ему в рот шем — кусок пергамента с именем Бога. Раввин оправдывал создание этого существа тем, что он мог защитить евреев от погромов и ярости их врагов. Вы верите, что такое существо могло существовать, что суд над грешником может вершить его собственное порождение?

— Я уверен, что человек, похожий на него, может существовать, — ответил я, — но не уверен, что правосудие всегда играет роль в их создании или служит их действиям.

— Да, возможно, человек, — мягко заметил старый еврей. — И, возможно, правосудие, если это вдохновляется свыше. Мы послали нашего Голема. Дайте же свершиться воле Господа.

В его глазах я смог увидеть двойственность реакции на то, что уже было запущено: они отправили одного убийцу отследить и уничтожить другого, отвечая насилием на насилие, рискуя тем, что это обязательно будет иметь последствия.

— Кто вы? — спросил я.

— Я — Бен Эпштейн, — ответил он, — и я продолжаю путь с того места, где остановился мой сын.

Дверь мягко затворилась за ним, звук в пустой синагоге прозвучал, как вздох из уст Бога.

* * *
Лестер Баргус был один за прилавком своего магазина в день, когда был убит, в тот самый день, когда я познакомился с отцом Джосси Эпштейна. Джим Гоулд, который подрабатывал у Баргуса, за магазином пытался привести в рабочее состояние пару ворованых полуавтоматов; никого не было и в задней комнате магазина, где пара телеэкранов показывала вид заведения с двух точек: с камеры, торчащей над дверью, и с объектива, спрятанного внутри полки с портативным стереоустройством, которое позволяло держать в поле зрения полки за прилавком и кассу. Лестер Баргус — человек аккуратный, но недостаточно: его магазин прослушивается, но Лестер не знает об этом. Единственные люди, которым это известно, — агенты управления по расследованию уголовных преступлений, которые следят за незаконными операциями Баргуса по продаже оружия уже в течение 11 дней.

Но в этот самый день дела не идут, и Лестер лениво скармливает кузнечика своему домашнему любимцу, когда дверь открывается. Даже в черно-белой записи с камер приход гостя выглядит впечатляюще. Он одет в черный костюм и блестящие черные ботинки, узкий черный галстук поверх белоснежной рубашки. На голове — черная шляпа и длинное черное пальто почти до щиколоток. Посетитель очень высок, 190-195 см, и хорошо сложен. Его возраст трудно угадать — что-то между сорока и шестьюдесятью.

Но только когда с камер были получены несколько четких кадров и по ним изготовлены снимки, необычность внешности незнакомца сразу бросилась в глаза: кожа плотно обтягивает лицевой череп, сухожилия на челюстях и шее проступают сквозь кожу, скулы, как осколки стекла, выпирают под темными глазами. У него нет бровей. Агенты, которые позже изучат пленку, сначала предполагали, что они просто могли быть такими светлыми и практически незаметными, но, когда получили четкий снимок, обнаружили только слегка выдающиеся над глазами надбровья, как старые зажившие шрамы.

Его вид потряс Лестера Баргуса. На видеозаписи хорошо видно, как он с изумлением отступает назад. Хозяин одет в белую футболку с эмблемой компании «Смит и Вессон» на спине и синие джинсы, свисающие складками с его задницы. Может быть, он надеялся дорасти до них.

— Чем могу служить? — его голос на записи звучит осторожно, но с надеждой. В такой день, когда торговля не идет, работа есть работа, даже если покупатель — псих.

— Я разыскиваю этого человека.

Акцент дает понять, что английский — второй или даже третий язык, которым он владеет. Акцент похож на европейский, но не немецкий — может быть, польский или чешский. Позже эксперты идентифицируют его как венгерский с элементами идиша в некоторых словах. Мужчина — еврей, вероятно из Восточной Европы, но какое-то время проживший на Западе, возможно, во Франции.

Он достает из кармана фотографию и толкает ее через прилавок к Лестеру Баргусу. Лестер даже не смотрит на нее. Все, что он говорит:

— Я его не знаю.

— Посмотрите! — и тон посетителя подсказывает Лестеру Баргусу, что совершенно не имеет значения, скажет он что-нибудь или нет, потому что ничто теперь не спасет его от этого человека.

Лестер приближается и сначала дотрагивается до фотографии, а потом отталкивает ее. Его голова не двигается. Он все еще не смотрит на фотографию, но, пока его левая рука находится на виду, правой он пытается схватить пистолет, который лежит на полке под прилавком. Это ему почти удается, но тут перед его лицом появляется дуло пистолета. Огнестрельное оружие позднее было опознано как «Иерихон-941», изготовленный в Израиле. Правая рука Лестера Баргуса ложится на прилавок рядом с левой и обе руки начинают одновременно дрожать.

— В последний раз прошу, мистер Баргус, взгляните на фотографию.

На сей раз Лестер смотрит вниз. Некоторое время он рассматривает фотографию, взвешивая возможности выбора. Понятно, что он знает человека на фотографии, и посетитель также знает это, потому что он не собирается приходить сюда в другой раз. На записи почти слышно, как Лестер издает глубокий вздох.

— Где я могу найти этого человека? — во время всего действия лицо пришедшего не меняет выражения. Кажется, кожа на нем так туго натянута, что даже произнесение слов требует от человека в черном тяжелых усилий. Опасность почти физически ощущается даже при просмотре пленки. Лестер Баргус, вынужденный вести разговор с глазу на глаз, напуган до потери сознания. Это заметно и по его голосу, когда он роняет предпоследнюю в жизни фразу:

— Он убьет меня, если я скажу.

— Я убью вас, если не скажете.

Лестер Баргус произносит свои последние слова, и они оправдывают все самые худшие его предчувствия.

— Вы все равно убьете меня, — говорит он, и что-то в его голосе подсказывает киллеру: это все, что он может вытащить из Лестера.

— Да, — говорит он, — я это сделаю.

Выстрелы звучат слишком громко по сравнению с их беседой, которая только что закончилась, но искаженно и приглушенно, потому что уровень записи недостаточно хорош. Лестер Баргус дергается, когда первая пуля попадает ему в грудь, потом продолжает конвульсивно дергаться, пока остальные пули впиваются в него. Выстрелы гремят снова и снова, и кажется, что это никогда не кончится. Десять выстрелов, затем раздается шум и движение в левом углу картинки, когда часть тела Джима Гоулда попадает в кадр. Еще два выстрела, и Гоулд падает поперек прилавка и врезается в заднюю стену магазина. К тому времени, когда агенты Третьего управления добираются до места событий, человек в черном успевает уйти.

На прилавке, теперь пропитанном кровью Лестера Баргуса, остается фотография. На снимке группа демонстрантов перед клиникой, где делают аборты, в Миннесоте. Это мужчины и женщины, держащие в руках плакаты, некоторые выкрикивают слова протеста, пока полиция пытается оттеснить их назад; другие стоят, разинув рты от шока. Справа лежит тело человека, прислоненное к стене, врачи толпятся вокруг него. Черная кровь на тротуаре и на стене за ним. По другую сторону от группы снят человек, уходящий с места трагедии с руками, засунутыми в карманы пальто, веки полуопущены. Он оглядывается в сторону умирающего, и в этот момент его лицо нечаянно попадает в объектив. Красная линия очерчивает круг вокруг его лица.

На фотографии мистер Падд улыбается.

Человек, убивший Лестера Баргуса, прибыл в аэропорт Логана за день до этого и въехал в страну по британскому паспорту, будучи якобы бизнесменом, занимающимся приобретением чучел животных. Адрес, который он сообщил иммиграционным властям, как позже выяснилось, принадлежал недавно снесенному китайскому ресторану в Бэлхеме, Южный Лондон.

В паспорте киллера значилось имя Клэй Дэймон. Он и был Големом.

Глава 14

В ту ночь, когда тела Лестера Баргуса и Джима Гоулда были отправлены в морг, я направился в бар «Хумли» на Бедфорд-стрит — лучший бар в Виллидж. На самом деле он располагался между улицами Барроу и Гроув, но даже те, кто бывал здесь довольно часто, не всегда сразу могли отыскать его. Снаружи не было никакой вывески, только фонарь над большой дверью с металлической решеткой. «Хумли» появился здесь сначала как бар, подпольно торгующий спиртным, во времена Сухого закона, и это определило его биографию на дальнейшие семьдесят лет. По выходным он старался привлечь молодых служащих банка и коммунистов, которые поголовно надевали голубые рубашки под костюмы, потому что такие нонконформисты, как они, должны отличать друг друга при встрече, а в будние дни его завсегдатаями были Сэлинджер, Скотт Фицдже-ральд, Юджин О'Нил, Орсон Уэллс и Уильям Бурровс, которым не терпелось сменить обстановку после «Белой Лошади» или «Кризиса Мэри».

Облака низко нависали над Виллидж. Жуткое затишье воцарилось в воздухе, и предгрозовая тревога передалась людям на улицах. Смешки смолкли, парочки начали пререкаться, толпа, появившаяся из метро, выглядела напряженной и раздраженной, ботинки казались слишком узкими, рубашки — слишком плотными. Все казалось влажным на ощупь, как если бы город сам по себе начал медленно покрываться потом, извергая из себя грязь и выхлопы сквозь каждую трещину на тротуаре, сквозь каждую щель в стене. Я посмотрел на небо и стал ждать грозы, но она так и не разразилась.

Внутри бара «Хумли» топтались на посыпанном опилками полу пара лабрадоров и люди, стоящие у стойки бара или исчезающие в темных альковах в дальнем конце зала. Я устроился на одной из длинных скамеек у двери и заказал гамбургер и кока-колу: гамбургеры, ребрышки и рыба фри — ими особенно славилась кухня этого бара.

Казалось, прошли годы с тех пор, как я вернулся обратно в Виллидж, и десятки лет с того дня, когда покинул Нью-Йорк, чтобы уехать на родину предков, в Мэн. Старые призраки ждали меня здесь на каждом углу: Странник — на углу Святого Марка в Ист-Виллидж (телефонная будка все еще отмечала то место, где я стоял после того, как он прислал мне все, что осталось от моей дочери); бистро на углу, куда мы со Сьюзен приходили на свидания; «Слон и Замок», где мы подолгу обедали по воскресеньям в начале нашего романа, направляясь затем на прогулку по Центральному парку или бродя по залам музеев.

Даже бар «Хумли» не защищал от этих призраков прошлого, поскольку я не был уверен, что это не тесамые собаки, которых Сьюзен, ожидая заказ, имела обыкновение поглаживать, те самые собаки, которых Дженни однажды надумала завести, после того как мама рассказала ей, какие они прекрасные, и мы взяли ее с собой, чтобы она могла посмотреть на них и чтобы отговорить ее. Все эти места были потенциальными хранилищами памяти и боли, которые только и ждали сигнала, чтобы высвободить воспоминания, скрытые и опечатанные, как в сейфе, внутри них. Я должен был вновь пережить прежние муки. Наверно, я должен был почувствовать страх, но испытывал только странное щемящее чувство благодарности этому месту за двух толстых старых псов и незапятнанные воспоминания, которые мне остались.

Есть воспоминания, не меркнущие годами. Хорошо и правильно, если мы можем возвращаться к ним и если есть места, где они заново оживают. Нас тянет туда, мы дорожим ими вместо того, чтобы бояться. Вспоминать Сьюзен и Дженнифер, какими они были когда-то, и любить их такими вовсе не значило предавать Рейчел, безграничная любовь и благодарность к которой никоим образом не оскорбляла светлую память о моих жене и дочери. Потребовалось немало времени, чтобы я это понял.

Я разыскал экземпляр газеты «Портленд Пресс Джеральд» на площади Юнион и, пока ел, просматривал ее, разыскивая сообщения об Орлином озере. Их было два: описание процесса извлечения останков и версия следствия о том, кем могли быть двое из умерших. Предположительно, это были Лайал и Вырна Келлог. Они оба стали жертвами убийцы: мужчина погиб от выстрела в затылок, а череп женщины был раздроблен, вероятно, большим камнем.

Постепенно правда об участи Арустукских баптистов начала приоткрываться. Они не разлетелись на все четыре стороны, разнося с собой семена идеи создания новых общин. Наоборот, они были убиты и сброшены в братскую могилу на клочке необработанной земли. Здесь им и суждено было остаться навсегда: в ловушке, в заброшенной волчьей яме, где-то на краю «земли обетованной», ставшей для них не раем, а адом.

Может быть, здесь кроется причина смерти Грэйс? Может быть, роясь в слоях древних бумаг, она обнаружила что-то такое об Арустукских баптистах, что никто иной не смог бы найти? Я все больше и больше хотел вернуться в Мэн, чтобы столкнуть лицом к лицу Джека Мерсье и Картера Парагона. Я чувствовал, что погоня за мистером Паддом уводит меня в сторону от расследования смерти Грэйс, хотя Падд и Братство сыграли некую роль в том, что произошло. Падд был косвенно связан со смертью девушки, в этом я был совершенно уверен, но не он был слабым звеном. Им был Парагон, и его стоило прижать, конечно, если я правильно понимаю причины того, что могло заставить кого-то оборвать жизнь Грэйс.

Но сначала — Мики Шайн. Я покопался в газете «Виллидж Войс» и нашел объявления о выставках. В Монастырях располагалась коллекция средневекового искусства из музея «Метрополитен», там проходила временная выставка художественных работ, навеянных Апокалипсисом от Иоанна. Перед моим мысленным взором мелькнула картина — книжные полки Джека Мерсье. Похоже, «Метрополитен» и экс-сенатора объединяют общие вкусы по части книг и картин на тему конца света.

В начале одиннадцатого я вышел из «Хумли», напоследок почесав спящих собак на счастье. Запах псины все еще оставался на моих ладонях, когда я шел под нависшим небом. Шум города, как бы отразившийся сам от себя, раздавался сверху. Тень появилась в дверном проеме справа от меня, но я не стал обращать на нее внимания, позволив ей двигаться свободно, преследуя меня сзади.

Я пересек место, освещенное уличными фонарями, и звук моих шагов гулко отдавался эхом под ногами.

* * *
Кости — пористый материал, спустя годы после похорон они приобретают цвет земли, в которую были закопаны. Кости на озере Святого Фройда были густо-коричневого цвета, как если бы Арустукские баптисты стали частью окружающей природы. Впечатление усиливалось из-за мелких растений, выросших среди останков, питаясь продуктами разложения. Грудные клетки превратились в опоры для обвивших их корней, а отверстия глазниц стали защитой для молодых зеленых растений.

Их одежда в основном сгнила и рассыпалась, поскольку была преимущественно из натуральных волокон и не могла сохраниться за годы, прошедшие после похорон, как синтетика. Полосы от воды на стволах окружающих деревьев говорили о том, что это место время от времени затоплялось, и ливни приносили сюда грязь и гниющие отходы, а земля засасывала кости умерших глубже и глубже. Восстановление почвы, извлечение останков, отделение человеческих костей от костей животных, детских от взрослых будет очень кропотливой работой. Предстоит собрать каждую руку и ногу, работая до боли в спине и полного изнеможения под надзором судебного антрополога. Полиция штата, помощники шерифа, тюремные надсмотрщики и даже студенты-антропологи были призваны помочь в раскопках. Поскольку у местных властей была только одна машина-фургон марки «додж», местные владельцы похоронного бюро и Национальная гвардия обязались помочь в перевозке тел на близлежащий остров Преск, откуда местная авиакомпания переправит их на юг, в Огасту. Ученые из лабораторий штата в Огасте — анатомы, три команды дантистов, которые работали в качестве судебных одонтологов, и радиологи из Главного медицинского центра штата Мэн — все они должны были приложить усилия, дабы идентифицировать останки.

С помощью тестов на неповрежденных костях было доказано, что останки принадлежат людям. Пол жертв будет определен с помощью дальнейших исследований черепа, таза, бедер, грудины и зубов (там, где они найдутся). Определение возраста жертв может быть проведено с точностью до одного года или около того также по состоянию зубов и костей, наиболее точно в случаях, когда речь идет о людях моложе 25 лет. Кости взрослых подвергнут радиологическому анализу, поскольку каждому возрасту присущи определенные изменения в головке плечевой кости и бедра, которые сопровождают изменения в костях таза.

Рост жертв будет рассчитан на основании измерения длины большой и малой берцовых костей. По остаткам зубов произведут предварительный анализ для определения расовой принадлежности жертв: европеоидный это тип, негроидный или монголоидный.

И, наконец, данные дантистов, результаты радиологического анализа, и анализа молекул ДНК будут обобщены, чтобы попытаться установить личности погибших. В этом случае реконструкция лиц и процедура фотосуперимпозиции (наложение фотографии предполагаемой жертвы поверх сделанного на прозрачной пленке изображения черепа на экране) могут помочь следствию.

Но неожиданно помощь экспертам пришла из странного источника. На шею каждой из них в момент смерти были надеты деревянные таблички. Некоторые очень сильно разрушились, но существовала вероятность, что под электронным сканером или инфракрасными лучами удастся обнаружить то, что когда-то было вырезано на них. Остальные дощечки, вероятно, из более глубокого слоя земли, были не так сильно разрушены. Одна из них лежала под головой маленького мальчика, похороненного под елкой. Корни дерева оплели его останки и проросли сквозь кости, и восстановление этого скелета представлялось довольно сложной задачей, поскольку нельзя будет извлечь его из земли, не повредив костей. Рядом с ним лежал другой, меньший, предварительно определенный как скелет девочки семи лет, так как лобная кость ее черепа истлела не полностью. Кости их рук были переплетены, как будто они обнимали друг друга в момент кончины.

Останки мальчика лишь наполовину скрывала земля, череп был хорошо виден, нижняя челюсть лежала отдельно в стороне. Обнаружилась небольшая дырочка там, где встречаются затылочная и теменная кости, но не было выходного отверстия на передней стороне головы, хотя некоторые небольшие фрагменты над правой глазной впадиной оказались сдвинутыми со своего места, задетые пулей.

Надпись на деревяшке, вырезанная детской рукой, гласила:

Джеймс Джессоп — грешник.

* * *
Поиски святилища

Отрывок из диссертации

Грэйс Пелтье

Не ясно, когда начали появляться первые признаки разделения внутри коммуны.

Каждый день община просыпалась и молилась на рассвете, затем работала на ферме и в домах, часть из которых была построена из досок от почтовых ящиков торговой фирмы «Ребук», основанной в 1930 году. Контроль Фолкнера над финансами и продуктами был неограниченным, поскольку проповедник верил в преимущества поста. Молитвы читались четыре раза в день, два раза Фолкнер читал проповедь — одну за завтраком и вторую после вечерней трапезы.

Детали каждодневной жизни Арустукских баптистов известны из сообщений местных жителей, которые изредка встречались с представителями общины, да из немногочисленных писем, посланных Элизабет Джессоп, женой Фрэнка Джессопа, ее сестре Лене в Портленд. Вся переписка шла втайне от общины. Элизабет договорилась с владельцем земли за небольшую плату, что по вторникам он будет проверять дупло в дубе на границе общинной земли и гарантирует отправку всей почты, которую там найдет. Он также согласился получать и доставлять любые письма и посылки, которые будут приходить в ответ.

В первых письмах Элизабет описала картину суровой, но радостной жизни, передав свое отношение к Арустукским баптистам как к пионерам, создающим новый мир там, где когда-то была дикая природа. Дома, хотя и непрочные, продуваемые ветром, были построены быстро, и семьи привезли некоторые предметы обстановки с собой в трейлерах. Они держали свиней и кур, у них было пять коров, одна из которых с теленком. Они сажали картофель — этот район Арустука был лучшим для его выращивания, — брокколи и бобы, собирали урожай яблок с деревьев, растущих на их земле. Они делали компостные ямы для удобрения, используя гниющую рыбу, листья и прочий перегной.

Первые признаки напряженности появились в июле, когда стало очевидным, что Фолкнеры и их дети держатся особняком от всех остальных семей. Фолкнер получал большую долю продуктов как руководитель общины, и он запретил пользоваться какими-либо денежными фондами из тех, которые семьи привезли с собой, — как минимум 20 000 долларов. Даже когда Лори Пирсон, дочь Билли и Олив Пирсон, серьезно заболела гриппом, Фолкнер настаивал на том, чтобы она лечилась, не покидая общины. Обязанности врача были возложены на Кэтрин Корниш, у которой был некоторый опыт в медицине. Согласно письму Элизабет, Лори с трудом выжила.

Озлобленность по отношению к Фолкнерам усилилась. Их дети, которых, по настоянию преподобного, следовало называть только Адамом и Евой, подавляли младших членов коммуны. Элизабет глухо упоминает об отдельных актах жестокого насилия, совершенных как над животными, так и над детьми двумя отпрысками Фолкнеров. Очевидно, что эти сообщения заставили ее сестру всерьез забеспокоиться. В письме от 7 августа 1963 года Элизабет пытается успокоить Лену, возражая, что их трудности не имеют ничего общего с муками, которые терзали первых поселенцев в Америке, сошедших с борта «Мейфлауэр», или те отважные души, которые отправились на Запад навстречу неприветливому и жестокому миру индейцев. «Мы веруем в Бога — нашего Спасителя и в преподобного Фолкнера, он — наш светоч веры».

Но в письме также есть и первое упоминание о Лайале Келлоге, в которого, по-видимому Элизабет безумно влюбилась. Казалось, во взаимоотношениях между Фрэнком Джессопом и его женой практически отсутствовал секс, хотя было ли это результатом семейных раздоров или физической немощи, неизвестно. В действительности отношения между Лайалом и Элизабет, возможно, начались как раз тогда, когда она отправляла письмо в августе, и достаточно заметно продвинулись к ноябрю, потому что Элизабет описывает его своей сестре как «чудесного человека».

С моей точки зрения, и сами эти отношения, и то, что о них стало известно, в немалой степени следствие разобщенности внутри общины. Из писем Элизабет Джессоп можно понять, что Луиза Фолкнер играла главную роль в этом разобщении, роль, которая, казалось, поразила Элизабет и, возможно, в конце концов привела Луизу к мучительному конфликту с собственным мужем.

Глава 15

Пассажирский лифт на станции метро «190-я улица» украшали фотографии котят и щенков. Внутри были два деревца в горшках и свисающий с потолка звездно-полосатый флаг; небольшой стереопроигрыватель играл тихую расслабляющую музыку. Оператор Энтони Вашингтон, создавший столь неожиданную обстановку в лифте, сидел за небольшим столиком на удобном стуле и приветствовал многих пассажиров по именам. Министерство транспорта однажды попыталось заставить Энтони очистить стены лифта от этих украшений, но кампания, развернутая в прессе и обществе, заставила чиновников уступить. Краска, капающая с потолка на станции метро, воняла мочой, а между рельсами протекал ручеек грязной воды. Учитывая все это, те, кому приходилось пользоваться метро, были очень благодарны Энтони и уверены, что даже эти мерзкие чинуши из министерства тоже должны испытывать благодарность к таким, как он.

Была только четверть десятого, когда лифт Энтони Вашингтона спустился, и я оказался перед входом в Форт-Трийон-парк. Погода испортилась. Гроза разразилась на рассвете, и с того времени шел дождь. Вот уже целых четыре часа теплый сильный ливень поливал город, заставляя зонтики вырастать, как грибы, повсюду.

На остановке не было автобуса, который отвез бы посетителей в Монастыри, но, собственно говоря, кроме меня никто и не стремился отправиться в том же направлении. Я запахнул пиджак и пошел по Маргарет Корбин-драйв. Группа рабочих столпилась, прижавшись, друг к другу, под козырьком небольшого кафе, пытаясь укрыться от дождя и выпить чашечку кофе. За ними неясно маячили вдали руины форта Трийон, который выстоял против нашествия войск из Гессена во время Войны за независимость. Маргарет Корбин — первая американка, выступившая на стороне солдат в битве за свободу. Любопытно, была бы Маргарет достаточно жесткой, чтобы выстоять против войск наркоманов и грабителей, которые теперь оккупировали место ее триумфа. Пожалуй, да.

Буквально через минуту махина Монастырей выросла прямо передо мной, береговая линия острова Нью-Джерси осталась слева от меня вместе с потоком машин, устремляющимся на мост Джорджа Вашингтона. Джон Рокфеллер-младший подарил эту землю городу и оставил верх холма для создания музея средневекового искусства, который в 1938 году здесь и открылся. Земельные наделы пяти монастырей были объединены в одно современное строение, само по себе представляющее что-то наподобие средневековых строений в Европе. Отец впервые привез меня сюда еще ребенком, и это место до сих пор приводит меня в восторг. Окруженный его высокой центральной башней и зубчатыми стенами, арками и колоннами, человек вскоре начинает чувствовать себя странствующим рыцарем, если забыть о том, что вы смотрите на деревья в районе Нью-Джерси, населенном богачами, где только девица с психическим расстройством может стать жертвой ограбления или матерью-одиночкой.

Я поднялся вверх по лестнице к кассе, заплатил свои 10 долларов и спустя несколько мгновений осматривал зал в романском стиле. Кроме меня здесь никого не было: сравнительно ранний утренний час и плохая погода удержали многих посетителей от похода в музей, и я предполагал, что во всем Монастыре бродило около дюжины зевак, не больше. Я медленно прошел через часовню Фуэнтидуэнья, остановившись, чтобы полюбоваться на апсиду и тяжелый крест, свисающий с потолка. Затем миновал монастыри Святых Гильермо и Кукса перед готической часовней и спустился на нижний этаж.

У меня было около десяти минут до встречи с Мики Шайном, поэтому я направился к Сокровищнице, в которой хранились манускрипты. Я вошел в современную стеклянную дверь и остановился в комнате в окружении панелей хоров аббатства Юмиэгес. Манускрипты хранились в стеклянных витринах и были раскрыты на страницах с наиболее красивыми образчиками книжной миниатюры. Я остановился на минуту перед прекрасным часословом, но в основном мое внимание было сосредоточено на посетителях.

Книга Откровения была источником вдохновения для художников-миниатюристов начиная с IX века, и, хотя циклы картин на темы Апокалипсиса предназначались для монастырей, они так же изготавливались для отдельных богатых покровителей. Некоторые из лучших образцов были собраны вместе для этой выставки, и образы Страшного Суда и наказания заполнили зал. Я немного постоял, разглядывая, как средневековых грешников разрывали пополам, насаживали на кол, пожирали и предавали другим адским мукам. Либо, как в Винчестерской Псалтири, мучили всеми способами сразу. Потом я перешел к работам Дюрера, иллюстрациям Кранаха к переводу Нового Завета Мартином Лютером на немецкий язык, потом к видениям красных драконов Блейка, пока, наконец, не увидел экспонат в центре экспозиции.

Это был Апокалипсис из Монастырей, датируемый первой половиной XIV века. Миниатюра на открытой странице была практически такой же, как и та, которую я нашел в книгах Братства. Она изображала многоглазое чудище с длинными паукообразными ногами, уничтожающее грешников копьями. В правом углу картины были нарисованы Христос и святые, бесстрастно взирающие на происходящее. Пояснительный текст в витрине сообщал, что чудовище уничтожает тех, чьи имена не занесены на скрижали божественной Книги Бытия. Ниже приводился перевод примечания художника, написанного по-латыни на полях: «Если имена спасенных должны быть записаны в Книге Бытия, почему бы и имена отверженных не вписать туда же, и в каком месте тогда их искать?»

Я услышал отголосок угрозы в адрес Мики Шайна и его семьи, прозвучавшей из уст мистера Падда: их имена должны быть вписаны. Вопрос, который задал художник, — быть вписаны, но куда?

Было уже десять часов утра, но я не видел Мики Шайна. Я вышел из Сокровищницы, прошел через Стеклянную галерею и открыл маленькую незаметную дверь, которая вела в часовню Трие. Кроме шума дождя единственным звуком, нарушающим тишину, был стук капель воды в фонтане посреди мраморной галереи, заканчивающейся высоким крестом из известняка. Справа от меня проход вел к часовне Беннефонта. Пройдя через нее, я оказался в саду лицом к Гудзону и береговой линии Нью-Джерси. Башня готической капеллы находилась правее от меня; налево была высокая стена ограды Монастырей, небольшой склон под нею порос травой. Другие две стороны квадрата, ограничивающего пространство сада, создавали крытые аркады.

Он был засажен деревьями и кустами, характерными для садов Средневековья. Каре, образованное четырьмя айвовыми деревьями, располагалось в центре, золотистые плоды на них только начинали появляться. Валериана росла в густой тени черной горчицы, рядом были тмин и лук-порей, любисток и шнитт-лук, марена красильная и подмаренник, — последние два растения использовались при изготовлении красок для книжной миниатюры в большинстве экспонатов центрального здания музея.

Мне хватило нескольких секунд, чтобы заметить новое дополнение в саду. Напротив дальней стены, перед входом в башню, находилась шпалера из грушевых деревьев, похожая на семисвечник. Стволы деревьев были похожи на крючки, а из центра каждого торчало по шесть веток. Голова Мики Шайна была насажена на ствол дерева в самом центре шпалеры, превращая его в существо из плоти и дерева. Похожие на завитки волос струйки запекшейся крови, стекающие с шеи и сливающиеся со струями дождя, контрастировали с бледностью его черт, а вода струилась по векам и стекала вниз. Оторванная кожа медленно колыхалась под ветром, сгустки крови окружали его рот и уши. Конский хвост Шайна был отрезан вместе с головой, и волосы теперь свободно прилипали к его серо-голубому лицу.

Я уже собрался вытащить пистолет, когда тощая, похожая на паука тень мистера Падда появилась из тени аркады справа от меня. В руке он держал «беретту», снабженную глушителем. Моя рука застыла на полпути. Он велел мне медленно поднять руки. Я поднял.

— Так вот вы где, мистер Паркер, — сказал он, и его глаза злобно вспыхнули. — Надеюсь, вам понравилось то, как я украсил это место.

Его рука с пистолетом взмахнула в сторону деревьев. Кровь и дождь слились у корней груши, создавая темное отражение того, что было наверху. Я мог видеть, как лицо Мики Шайна поблескивает от капель дождя, будто они оживляют и придают выражение застывшим чертам.

— Я нашел мистера Шайнберга в отеле «Копейка и гривенник» в Бовери, — продолжил он. — Когда они обнаружили то, что осталось от него, в его ванной, я испугался, как бы вскоре он действительно не превратился в дешевый, копеечный отель.

А дождь все шел. Он удержит туристов вдали от подобных мест, и это будет именно тем, чего желает мистер Падд.

— Это была моя идея, — продолжал он. — Я думал, что это будет в полном соответствии с эстетикой Средневековья. Казнь — да, именно казнь — была заслугой моих... помощников.

Далеко от меня справа, все еще незаметная в тени аркады женщина с изуродованным горлом стояла, плотно прижавшись к стене, открытый рюкзак был положен на камень перед ней. Она невозмутимо рассматривала нас, как Юдифь голову убитого ею Олоферна.

— Он долго сопротивлялся, — почти смущенно докладывал мистер Падд. — Но потом мы начали со спины. Нам понадобилось некоторое время, чтобы зажать сонную артерию. После этого он уже не так сильно отбивался.

Тяжесть «смит-вессона» под моей одеждой, его соприкосновение с кожей было обещанием, которое не будет выполнено. Мистер Падд сконцентрировал свое внимание на мне, слегка приподняв «беретту».

— Женщина Пелтье кое-что украла у нас, мистер Паркер. Мы хотим получить это назад.

Я наконец заговорил:

— Вы были в моем доме. Вы забрали все, что у меня было.

— Вы лжете. У старика этого не было, но, я думаю, это у вас. И, даже если и у вас этого нет, я подозреваю, что вы знаете, у кого оно.

— Апокалипсис?

Это была догадка, но очень хорошая. Губы мистера Падда скривились, однако он кивнул:

— Скажите мне, где он, и вы ничего не почувствуете, когда я убью вас.

— А если не скажу?

Краем глаза я увидел, как женщина вытащила пистолет и направила его на меня. Как только она начала двигаться, мистер Падд сделал то же самое. Его левая рука, которая до этого момента была засунута в карман плаща, появилась из складок. В ней он держал шприц.

— Я уколю вас. Я не хочу вас убивать, но обездвижу, и потом...

Он поднял шприц вверх, и небольшой фонтанчик прозрачной жидкости выплеснулся из иглы.

— Это то, чем вы убили Эпштейна? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — По сравнению с тем, какие муки испытаете вы, несчастный раввин довольно спокойно перебрался в другой мир. Вам предстоит испытать очень сильную боль, мистер Паркер.

Он перехватил пистолет так, что теперь он был направлен мне прямо в пах, но я не смотрел на оружие. Наоборот, я наблюдал, как красная светящаяся точка появилась на ширинке мистера Падда и медленно начала двигаться вверх. Глаза Падда попытались проследить за моим взглядом, и его рот открылся от изумления, пока точка продолжала свои перемещения по его груди и шее, остановившись в самом центре лба.

— Вы первый, — сказал я, но он уже начал двигаться. Первый выстрел оторвал кусочек его правого уха; когда он выстрелил в меня, капли дождя у моего лица зашипели: жар от пули разогрел воздух. Затем прозвучали еще три выстрела, оставляя на его груди черные дыры. Пули должны были прошить его насквозь, но он отшатнулся назад, как если бы они изрешетили его. Его отшвырнуло к стене.

Осколки камня посыпались к моей левой ноге, и я услышал глухие выстрелы из пистолета, эхом отразившиеся от аркады. Я выхватил свой пистолет, спрятался за стену башни капеллы и выстрелил в сторону колонны, где стояла женщина. Но она отступила вглубь и поспешно направилась к двери на Стеклянную галерею, ее пистолет прыгал, как автомат, потому что ей приходилось отстреливаться сразу в обе стороны — в сторону стены, где стоял под аркадой я, и в темный силуэт Луиса, который двигался навстречу из тени, чтобы перехватить ее. Дверь на галерею открылась перед ней, и она исчезла внутри. Я почти догнал ее, когда пуля просвистела над моим ухом, и я вжался в землю, зарывшись лицом в кустик подмаренника. Напротив меня Луис припал к стене аркады. Я поднялся и пополз в сторону стены, затем глубоко вдохнул и выглянул.

Там никого уже не было. Падд ушел, а цепочка следов крови на примятой траве была единственным свидетельством его присутствия.

— Беги за женщиной, — сказал я. Луис кивнул и вбежал в галерею, плотно прижав пистолет к боку. Я влез на стену ограды и спрыгнул по другую сторону, тяжело приземлившись на траву и скатываясь по склону, затем быстро вскочил на ноги и остановился, держа вытянутой руку с пистолетом, но Падда и след простыл. Я пошел на запад по дорожке из капель крови, ведущей вдоль ограды Монастырей, пока где-то в дальнем конце сооружения не услышал короткий выстрел, затем еще один, сопровождавшийся визгом колес. Через секунду голубой «вояджер» пронесся вниз по Маргарет Корбин-драйв. Я выскочил на дорогу, чтобы успеть выстрелить, но в это время автобус вынырнул из-за угла, и мне пришел ось опустить пистолет, чтобы не попасть в него или пассажиров внутри. Последнее, что я видел, был «вояджер», скрывающийся из виду с фигурой, распростершейся на панели управления. Не вполне уверен, но, думаю, это был Падд.

Стряхнув траву с брюк и пиджака, я спрятал оружие и быстро пошел к главному входу. Охранник музея в серой униформе лежал, прислонившись к стене, окруженный толпой только что приехавших французских туристов. Кровь виднелась на его правой руке и ноге, но он был в сознании. Я услышал шелест травы за спиной и оглянулся, чтобы увидеть Луиса, остановившегося в тени стены. Он, должно быть, обежал все здания комплекса, преследуя женщину.

— Вызовите службу спасения, — сказал он, посмотрев на дорогу, по которой уехал «вояджер». — Вот мерзкая сука!

— Они уехали.

— Вот дерьмо! Она заставила меня смешаться с толпой туристов, а потом подстрелила охранника, чтобы вызвать у них панику.

— Мы задели Падда, — сказал я. — Это уже что-то.

— Я попал ему в грудь. Он должен был умереть.

— На нем был бронежилет. Выстрелы свалили его с ног.

— Черт, — прошипел он. — Ты собираешься задержаться здесь?

— Чтобы снять голову Мики Шайна с дерева? Не думаю...

Мы сели в автобус, водитель которого был совершенно поглощен зрелищем у главного входа: ему был виден вход в Монастыри и толпа, окружившая лежащего охранника.

— Что случилось? — спросил он, обернувшись к нам.

— Думаю, кто-то упал в обморок, — сказал я.

— Не самое лучшее место, — ответил он и за все время, пока вез нас к станции метро, больше не проронил ни слова. У обочины стояло такси, и мы попросили водителя отвезти нас в центр.

* * *
Высадив Луиса в Верхнем Вест-Сайде, я поехал дальше в Виллидж, чтобы собрать свои вещи. Уложив сумку, я направился в книжный магазин Стренда на Бродвее и разыскал путеводитель по экспозиции Монастырей. Потом устроился в кафе «Балдуччи» на Шестой авеню, пролистывая иллюстрации и посматривая на людей, проходящих мимо. Что бы Мики Шайн ни знал или ни подозревал, все это умерло вместе с ним, но я, по крайней мере, знал, что Грэйс Пелтье стащила у Братства: книгу, своего рода свидетельство чего-то, которая, по мнению мистера Падда, была экземпляром Апокалипсиса. Но что такого важного было в библейском тексте, за что мистер Падд был готов убить, чтобы вернуть его назад?

Рейчел все еще была в Бостоне и собиралась присоединиться ко мне в Скарборо на следующий день.

Она отказалась от того, чтобы ее охранял Эйнджел, как и от предложения Луиса взять себе миниатюрный кольт «Пони Покетлайт». Без ее ведома за ней постоянно приглядывали Гордон Бунц и один из его помощников Эми Бреннер. Они, конечно, сделали мне скидку, как представителю той же профессии, но их услуги почти полностью поглощали аванс, полученный от Джека Мерсье. Между тем Эйнджел уже добрался до Скарборо и поселился в отеле «Блэк Пойнт» на Проутс-Нэк, что дало ему возможность спокойно осмотреться в городе, не привлекая внимания местной полиции. Я дал ему путеводитель по Новой Англии и пару биноклей, так что он мог выдавать себя за последнего любителя наблюдать за птицами. Он следил за Джеком Мерсье и его домом со вчерашнего вечера.

Прямо напротив кафе «Балдуччи» припарковался «Лексус SC-400». За рулем сидел Луис. Когда я открыл дверцу, Джонни Кэш с чувством пел «Ржавую клетку».

— Шикарная тачка, — сказал я. — Твой управляющий банком рекомендует именно такие?

Он отрицательно покачал головой.

— Парень, вот что, тебе нужен класс, как наркоману доза.

Я швырнул свою сумку на заднее сиденье, обтянутое кожей. Оно издало довольно низкий скрипучий звук, и он не шел ни в какое сравнение с тем, который вырвался у Луиса, когда тот увидел, какие следы сумка оставила на обивке. Пока мы выезжали с парковки, Луис вытащил толстую контрабандную кубинскую сигару из кармана своего пиджака, чтобы прикурить. Тонкий сизый дымок немедленно заполнил всю машину.

— Эй! — возмутился было я.

— Какого хрена ты говоришь «эй»?

— Не кури в машине!

— Это моя машина.

— Пассивное курение больше вредит здоровью. Луис выдохнул целое облако дыма и смерил меня взглядом английского аристократа:

— Тебя избивали, дважды прострелили, топили, пытали электрошоком, замораживали, кололи тебе яды, три твоих гребаных зуба были выбиты стариком, которого все считали мертвым, и ты еще беспокоишься о вреде пассивного курения? Пассивное курение не так уж опасно для твоего здоровья.

С этими словами он снова вернулся к управлению машиной. Мне нечего было возразить, и Луис продолжал спокойно курить свою сигару.

В конце концов, он был прав.

* * *
Поиски святилища

Отрывок из диссертации

Грэйс Пелтье

Стремление Фолкнера к славе, кроме всего, связанного с Орлиным озером, удовлетворялось тем, что он занимался переплетением книг и изготовлением копий Апокалипсиса, украшенных миниатюрами и орнаментами версий Откровения — последней книги Нового Завета, изображающей в деталях видения конца света и Страшного Суда, пережитые апостолом Иоанном. При создании этих работ Фолкнер опирался на традицию, существующую еще со времен Каролингов, с IX-X столетия, когда были созданы ранние из дошедших до нас манускриптов, иллюстрирующих Апокалипсис на Европейском континенте. В начале XIII века богато орнаментированные Апокалипсисы с текстами и комментариями на латыни и разговорном французском изготавливались в Европе для богатых и сильных мира сего, включая видных магнатов и верхушку церковной иерархии. Их продолжали создавать даже после изобретения печатного станка, поскольку интерес к воображаемым картинам не угасал.

Существуют двенадцать книг Апокалипсиса, созданные Фолкнером и дошедшие до наших дней и, согласно записям в регистрационных книгах поставщиков сусального золота для Фолкнера, вряд ли возможно, чтобы он изготовил еще экземпляры помимо этих. Каждая книга была переплетена в кожу ручной выработки с золотом по обрезу и проиллюстрирована вручную самим Фолкнером. На корешке он всегда ставил свое личное клеймо: шесть горизонтальных золотых линий в два столбика, по три в каждом, и последнюю букву греческого алфавита — омегу — внизу.

Бумага изготавливалась не из целлюлозы, а из льняной и хлопковой ветоши, смешанной с водой до превращения ее в однородную рыхлую массу. Фолкнер погружал прямоугольный поднос в эту массу-пульпу и поднимал его вверх, на подносе оставался тонкий слой смеси. Затем она высушивалась на проволочной сетке на подносе. Легкое встряхивание подноса заставляло спутанные волокна разглаживаться и склеиваться с помощью раствора. Эти кусочки частично закрепленной бумажной массы помещались под пресс, а затем погружались в животный желатин, чтобы им можно было придать определенный размер и чтобы они не впитывали чернила. Бумага хранилась в папках по семь листов в каждой, чтобы предотвратить прилипание ниток к корешку книги.

Иллюстрации в Апокалипсисах Фолкнера были в основном копиями старых мастеров, очень точными во всех деталях. (Все двенадцать находились в частной коллекции одного человека, и мне было позволено детально изучить их.) Таким образом, самый ранний из Апокалипсисов был вдохновлен Альбрехтом Дюрером (1471-1528), второй — средневековыми манускриптами, третий — Лукасом Кранахом Старшим (1472-1553) и так далее. Последняя из книг, украшенная шестью иллюстрациями, базировалась на работах Франца Масерила (1889-1972), чьи видения Страшного Суда и конца света были навеяны ужасами Второй мировой войны. По словам тех, кто имел дело с Фолкнером, создавалось впечатление, что картины Апокалипсиса и фантазии на эти темы привлекали его, потому что были связаны с совершением суда, а не потому что он верил в предсказание конца света и Второе Пришествие или посмертное воскрешение из мертвых. Для Фолкнера воскрешение уже началось: осуждение и порицание — процессы взаимосвязанные.

Апокалипсисы Фолкнера предназначались только для богатых коллекционеров, и продажа их приносила существенный доход в казну общины. Но с тех пор, как была создана община на Орлином озере, из-под руки Фолкнера больше не вышла ни одна книга.

Глава 16

Луис подбросил меня к дому, перед тем как отправиться в гостиницу «Блэк Пойнт». Я поинтересовался у Гордона Бунца, все ли в порядке с Рейчел, и сделал короткий звонок Эйнджелу, чтобы убедиться, что у Мерсье не произошло ничего необычного, кроме приезда юриста Уоррена Обера с женой. Он также заметил четыре разных вида крачек и двух ржанок. Я договорился встретиться с Эйнджелом и Луисом вместе этим вечером.

Я обычно проверяю свой автоответчик довольно регулярно, находясь в Бостоне и Нью-Йорке, но уже за это утро были два новых сообщения. Первое от Артура Франклина, который спрашивал, была ли информация, предоставленная мне порноизвращенцем Харви Рэйглом, полезной. В моей голове звучал голос Рэйгла: «Я уже убит. Вы скажете ему об этом. Я — мертвец». Я не потрудился ответить на звонок.

Второе сообщение было от агента ATF Нормана Буна. Эллис Ховард, заместитель начальника Портлендской полиции, однажды сказал мне, что от Буна несет, как от французской проститутки, вовсе не имея в виду ее парфюм. Он оставил свой домашний и мобильный номера. Я застал его дома.

— Это Чарли Паркер. Чем могу служить, агент Бун?

— Спасибо, что вы мне перезвонили, мистер Паркер. Сейчас всего лишь... — я мог наглядно представить себе, как на другом конце провода он нарочито сверяет время на своих часах. — Четыре часа.

— Меня не было в городе.

— Не потрудитесь мне сообщить, где вы были?

— Зачем? У нас что, было назначено свидание?

Бун притворно вздохнул:

— Расскажите мне теперь, мистер Паркер или завтра в Сити. Но предупреждаю вас, я занятой человек, и мое терпение иссякнет к завтрашнему утру.

— Я был в Бостоне, навещал старого друга.

— Насколько я понимаю, старый друг — это тот, кому сделали дырку в голове посреди премьеры «Клеопатры».

— Я уверен, он знал, чем закончится действие. Она умирает, на случай если вы еще об этом не слышали.

Он проигнорировал мой ответ.

— Ваша поездка имела отношение к Лестеру Баргусу?

Я ни секунды не помедлил, хотя вопрос и застал меня врасплох.

— Нет, пожалуй.

— Но вы заходили к мистеру Баргусу незадолго до отъезда?

Черт!

— Лестер когда-то учился вместе со мной.

— В таком случае ваше сердце будет разбито сообщением, что его уже нет среди нас.

— "Разбито", наверно, это не совсем точное слово. А вашу службу интересует даже это?

— Мистер Баргус делал кое-какие деньги на продаже пауков и гигантских тараканов и очень большие деньги на продаже оружия, соответствующих запчастей и техники такому сорту людей, у которых на эмблемах нарисована свастика. Естественно, он попал в зону нашего повышенного интереса. Мне интересно, как он попал в зону ваших интересов?

— Я разыскивал кое-кого. Надеялся, что Лестер знает, где он находится. Это что, допрос, агент Бун?

— Это беседа, мистер Паркер. Если мы сделаем это завтра с глазу на глаз, тогда это будет допрос.

Несмотря на то что телефонная линия разделяла нас, должен заметить, что Бун в своем деле очень хорош. Он прижал меня, практически не оставляя лазейки, чтобы увернуться. Я не собирался рассказывать ему о Грэйс Пелтье, потому что Грэйс вывела меня на Джека Мерсье и, возможно, на Братство, и худшее для меня, что могло случиться, это то, что агентство доберется до города Уэйко в штате Техас и до Братства. Взамен я решил сдать им Харви Рэйгла.

— Все, что мне действительно известно, это то, что юрист по имени Артур Франклин позвонил мне и попросил меня встретиться с его клиентом.

— И кто же его клиент?

— Харви Рэйгл. Он снимает порнофильмы с участием пауков. Люди Аль Зета обычно поставляли некоторых из них.

На сей раз была очередь Буна прийти в замешательство:

— Пауков? Да, черт возьми, о чем вы говорите?!

— Женщины в нижнем белье растаптывают пауков, — объяснил я ему, как ребенку. Он еще делает порно с участием стариков, лилипутов и толстяков. Он — художник.

— Какие милые люди встречаются на вашем пути.

— Вы приятное исключение из правила, агент Бун. По-видимому, нашелся такой тонкий ценитель пауков, который пожелал убить Харви за то, что он снимает порнофильмы для душевнобольных. Лестер Баргус поставлял пауков и, возможно, знал что-то об этом человеке, поэтому я согласился повидаться с ним по просьбе Рэйгла.

Это была чудовищная наглость. Я почти чувствовал, как Бун решает для себя, насколько долго он сможет выдержать эту скачку.

— И кто же этот мистический герпетолог?

Герпетолог! Агент Бун был еще и любителем игры в «Скраббл»[7].

— Он называет себя мистер Падд, и я думаю, что, строго говоря, он может быть арахнологом, а не герпетологом. Он любит пауков, и я думаю, что именно он убил Аль Зета.

— И вы обратились к Лестеру Баргусу в надежде найти этого человека?

— Да.

— Но вы ничего не узнали.

— Лестер очень сердит на него.

— Хорошо, теперь он уже основательно поостыл.

— Если он под вашим надзором, вы и так уже знаете, что произошло между нами, — сказал я. — А значит, есть еще что-то, чего вы от меня хотите.

После некоторого колебания Бун принялся объяснять, как человек, прибывший в страну под именем Клэй Дэймон, вошел в магазин Лестера, потребовал сообщить подробности о человеке на фотографии и затем убил Лестера и его помощника.

— Я хочу, чтобы вы взглянули на фотографию, — заключил он.

— Он оставил ее?

— Мы предполагаем, что это не единственный экземпляр. В таких случаях разыскивать киллеров становится довольно «приятной» работой.

— Вы хотите, чтобы я пришел к вам? Можно это сделать завтра?

— Как насчет сейчас?

— Послушайте, агент Бун, мне надо принять душ, побриться и поспать. Я расскажу вам все, что смогу. Я хочу помочь вам, но дайте мне передышку.

Бун немного смягчился.

— У вас есть электронная почта?

— Да, по выделенной линии.

— Тогда останьтесь у телефона. Я сейчас вернусь.

В трубке было тихо, поэтому я повернулся к своему лэптопу и подождал, пока там появится сообщение от Буна. Когда оно пришло, там было две фотографии. Одна — снимок демонстрации перед центром по производству абортов. Я сразу же увидел мистера Падда. Другая фотография — кадр из видеофильма, снятый в магазине Лестера Баргуса, с портретом Клэя Дэймона. Через минуту Бун опять взял трубку.

— Вы узнаете кого-нибудь на первой фотографии?

— Парень в правом дальнем углу — Падд, его имя Элиас. Он заходил ко мне домой и интересовался, что я вынюхиваю в его делах. А вот человека на кадре из фильма я не знаю.

Я слышал, как Бун ритмично щелкает языком на другом конце провода даже тогда, когда я сообщал ему номер контактного телефона юриста Рэйгла.

— Я хочу еще раз поговорить с вами, мистер Паркер, — сказал он, наконец. — У меня такое чувство, что вы знаете гораздо больше, чем рассказываете.

— Все знают больше, чем говорят, агент Бун, — откликнулся я. — Даже вы. У меня к вам вопрос.

— Угу.

— Кто этот раненый на первой фотографии?

— Его зовут Дэвид Бэк. Он работал в клинике абортов в Миннесоте, и он — мертвый человек на фотографии. Убийство представляет собой часть дела НППА.

НППА — кодовое название операций для совместных мероприятий ФБР и ATF по преступлениям, связанным с абортами, — насилие против подпольных абортов. ATF и ФБР были в неважных отношениях, потому что в течение долгого времени ФБР отказывалось участвовать в расследованиях случаев нападения на докторов из клиник, производящих аборты. ФБР объясняло это тем, что подобные случаи не подпадают под их юрисдикцию. Это означало, что расследования по обвинению в сохранении в тайне актов жестокости были предоставлены ATF. Ситуация изменилась, когда был создан НППА и введен в силу новый закон, позволяющий ФБР и Министерству юстиции применять меры по предупреждению насилия, связанного с проведением абортов. И все же напряженность между ATF и ФБР сохранялась, что и выразилось в относительной недееспособности НППА. Никаких доказательств сокрытия фактов найдено не было, и агенты вынуждены были дублировать работу друг друга, несмотря на укрепление связей между ультраправыми вооруженными группировками и экстремистами — противниками абортов.

— Они вообще-то нашли его убийцу? — спросил я.

— Пока нет.

— Так же, как не нашли и убийцу его вдовы.

— Что вы знаете об этом?

— Я знаю, что у нее были пауки во рту, когда ее обнаружили.

— А наш друг Падд — как раз любитель пауков.

— Тот самый Падд, чья голова обведена на этой фотографии.

— Вы знаете, на кого он работает?

— Думаю, что на себя самого.

Это было почти правдой. Непонятными оставались его связи с Братством: слишком уж неуместно с их стороны пользоваться его услугами.

Бун помолчал некоторое время. Перед тем как повесить трубку, он пообещал:

— Мы вернемся к этому разговору.

Я в этом не сомневался.

Я сидел за компьютером, щелкая мышью с одного снимка на другой. Вот фотография молодой Элисон Бэк, обнимающей своего мертвого мужа, с лицом, искаженным горем, и следами крови на блузке, юбке и руках. Я заглянул в маленькие глазки мистера Падда, уходившего от толпы. Я не знал, сам ли он открыл огонь или только руководил убийством. В любом случае, он участвовал в этом, и еще один маленький кусочек мозаики встал на свое место. Каким-то образом Мерсье разыскал Эпштейна и Бэк, людей, которые исходя из собственных соображений были готовы помочь ему в действиях против Братства. Но почему Мерсье был так обеспокоен существованием Братства? Было ли это простоследствием его либерализма, или за этим скрывались какие-то более глубокие мотивы?

Вышло так, что возможный ответ на вопрос прибыл ко мне полчаса спустя на «мерседесе» с откидным верхом. Дебора Мерсье в длинном черном пальто поднялась с водительского места, одна, без сопровождения. Несмотря на наступающие сумерки, лицо ее скрывали темные очки. Ее волосы были неподвижны даже под легким ветерком, наверно, из-за лака. Или она удерживала их силой воли? А может быть, оттого, что даже ветер не собирался заигрывать с женой Джека Мерсье. Мне было интересно, под каким предлогом она оставила своих гостей в одиночестве, — ну, не сказала же, в самом деле, что ей надо бы съездить за молоком.

Я открыл дверь, когда Дебора поднялась на первую ступеньку крыльца.

— Вы перепутали поворот, миссис Мерсье? — спросил я.

— Один из нас сделал это, — ответила она, — и я думаю, что это вы.

— Я никогда не упускаю шанса. Я видел эти две расходящиеся в лесу дороги, и не дай Бог мне поехать по той, которая заканчивается на мысу.

Мы стояли на расстоянии примерно в десять шагов, сверля друг друга взглядами, как пара промахнувшихся дуэлянтов. В своем пальто Дебора Мерсье не могла бы выглядеть иначе, чем белая кость, даже если бы на ней были желтые полоски, а глаза располагались по обе стороны головы. Она сняла очки, и, казалось, ее светло-голубые глаза вобрали в себя все «тепло» Ледовитого океана; крохотные зрачки, как тела тонущих моряков, пропадали в глубине этих глаз.

— Не хотите ли пройти в дом? — спросил я. Повернувшись спиной к ней, я услышал стук каблуков по дереву. Шаги смолкли перед дверью. Я оглянулся и увидел, как ее ноздри раздуваются от легкого отвращения, пока глаза обшаривают мой дом.

— Если вы надеетесь, что я перенесу вас через порог, должен предупредить, что у меня больная спина и вы не в моем вкусе.

Ее ноздри раздулись от возмущения немного больше, и глаза сразу превратились в лед, а зрачки сузились до размеров булавочной головки. Она осторожно проследовала за мной в дом, стуча каблуками своих черных туфель по паркету так, что звук напоминал стук костей.

Я проводил ее на кухню и предложил кофе. Она отказалась, но я отошел и начал варить его. Я наблюдал, как она расстегнула пальто, под которым оказалось простое черное платье до середины икры, и уселась. Ее ноги, как и все остальное в ней, выглядели совсем неплохо для сорока с чем-то лет. В действительности с такой внешностью она могла сойти за сорока— и даже тридцатипятилетнюю дамочку. Дебора вытащила пачку сигарет из сумочки и прикурила от золотой зажигалки «Данхилл». Она глубоко затянулась и выдохнула тонкую струйку дыма сквозь сжатые губы.

— Курите, пожалуйста, не стесняйтесь, — сказал я.

— Если бы меня это волновало, я бы спросила.

— Что касается меня, то я попросил бы вас перестать.

Ее лицо немного наклонилось в сторону, и она неестественно рассмеялась:

— Так вы полагаете, что можете заставить людей делать то, что хотите?

— Надеюсь, в этом мы похожи, миссис Мерсье.

— Возможно, это единственное, что есть общего между нами, мистер Паркер.

— Всегда есть надежда.

Я поставил кофейник на стол и налил себе чашечку кофе.

— Пожалуй, я выпью чашечку, — сказала она.

— Вкусно пахнет, не так ли?

— Скорее все остальное здесь пахнет отвратительно. Вы живете один?

— Только со своим эго.

— Я думаю, вы вдвоем вполне счастливы.

— Экстаз!

Я нашел вторую чашку и налил кофе, затем достал из холодильника пакетик молока и поставил его на стол между нами.

— Извините, у меня нет сахара.

Она опять схватила свою сумочку и вытащила оттуда коробочку сукразита. Затем добавила его в кофе и тщательно размешала, перед тем как попробовать. Поскольку она тут же не рухнула в конвульсиях на пол, задыхаясь и хватаясь за горло, я понял, что кофе удался. Миссис Мерсье молча прихлебывала кофе и курила.

— Вашему дому нужна женская рука, — наконец заметила она после очередной затяжки. Она так долго держала дым во рту, что мне показалось, сейчас он пойдет у нее из ушей.

— Почему бы вам не прибраться заодно?

Дебора не ответила. Наконец она выпустила дым и бросила остатки сигареты в кофе. Класс! Ее не учили этому в закрытом пансионе для девочек на Мадейре.

— Я слышала, вы были когда-то женаты.

— Совершенно верно. Был.

— И у вас был ребенок, маленькая девочка.

— Дженнифер, — ответил я самым нейтральным тоном.

— А теперь ваша жена и ребенок мертвы. Кто-то убил их, и затем вы убили его.

Я не отреагировал. Мое молчание, казалось, нисколько не беспокоит миссис Мерсье.

— Должно быть, это было очень тяжело для вас, — продолжила она. Не было даже намека на симпатию в ее голосе, но ее глаза на короткое время оттаяли, выражая что-то вроде изумления.

— Да, было тяжело.

— Но вы видите, мистер Паркер, я все еще состою в браке, и у меня все еще есть ребенок. Мне не нравится, что мой муж нанял вас вопреки моему желанию, чтобы расследовать смерть девушки, которая не имела никакого отношения к нашей жизни. Это вносит разлад в мои отношения с мужем и негативно влияет на подготовку к свадьбе моей дочери. Я хочу прекратить это.

Я заметил, какой упор она сделала на словах «моя дочь», но не стал комментировать. Наконец она вынула еще что-то из сумочки. Это был чек.

— Я знаю, сколько мой муж заплатил вам, — сказала она, подтолкнув заполненный чек в мою сторону; ее красные ногти походили на когти орла, вымазанные кровью кролика. — Я заплачу вам столько же, чтобы вы исчезли из нашей жизни.

Она убрала руку. Чек лежал на столе между нами одиноко и сиротливо.

— Не думаю, что вы настолько богаты, чтобы позволить себе отказаться от такой суммы, мистер Паркер. Вы хотели получить ее с моего мужа, значит, вам будет несложно получить эти деньги от меня.

Я не сделал никакого движения в сторону чека. Вместо этого я подлил себе еще кофе, но не стал предлагать кофе миссис Мерсье: судя по тому, как она сунула окурок в чашку, ей уже достаточно.

— Есть разница. Ваш муж покупает мое время и услуги эксперта, которые я могу ему предоставить. Вы же пытаетесь купить меня.

— Правда? Ну, тогда, учитывая обстоятельства, мое предложение исключительно выгодно.

Я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Со стороны, только с очень большого расстояния, могло показаться, что мы мило проводим время. Настал подходящий момент, чтобы положить конец недоразумению:

— Когда вы узнали, что Грэйс — дочь вашего мужа?

Я испытал чувство некоторого удовлетворения, когда увидел, как она побледнела, а голова откинулась назад, будто ее ударили.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — ответила она, но это звучало неубедительно.

— Для начала, партнерские отношения между вашим мужем и Кертисом Пелтье были разорваны за семь месяцев до рождения Грэйс, и его готовность потратить значительную сумму денег, чтобы нанять меня и расследовать обстоятельства ее гибели, говорят сами за себя. Затем, разумеется, их внешнее сходство. Должно быть, всякий раз, когда вам приходилось встречаться с ней, вы ощущали что-то вроде мощного удара в живот, миссис Мерсье.

Она встала и сгребла чек со стола.

— Ты злобный ублюдок! — прошипела она.

— Это могло бы меня немного задеть, если бы исходило от кого-нибудь другого, но не от вас. Я резко приблизился к ней и с силой сжал ее запястье. В первый раз за все время жена сенатора выглядела испуганной.

— Это были вы, не так ли? Это вы рассказали Грэйс о Братстве? Это вы навели ее на их след, прекрасно осознавая, что они сделают с ней? Я не верю, что ваш муж рассказал ей хоть что-нибудь об этом, а ее работа имела отношение к прошлому, а не к настоящему, так что у нее не было причин, чтобы совать свой нос в дела организации. Но вы должны были хорошо представлять себе, какие шаги предпринимает ваш муж против них. Что вы ей сказали, миссис Мерсье? Что за информацию вы предоставили ей, что это заставило этих людей убить ее?

Дебора Мерсье оскалилась и впилась ногтями в мою руку, по которой сразу же заструилась кровь.

— Я позабочусь о том, чтобы мой муж уничтожил вас хотя бы за то, что вы только что сказали мне, — прорычала она, когда я отпустил ее руку.

— Не думаю. Скорее всего, когда он узнает, что вы отправили его дочь на смерть, именно ваша жизнь не будет стоить ни гроша.

Я встал, когда она схватила свою сумку и бросилась в сторону выхода. Не успела она достичь кухонной двери, как я преградил ей путь, упершись рукой в косяк.

— Есть еще одна вещь, которую вам следует знать, миссис Мерсье. Вы с вашим мужем запустили в действие цепочку событий, которую не в силах контролировать. Затронуты интересы людей, готовых безжалостно убивать, чтобы защитить себя. Так что вы должны быть благодарны, что мистер Мерсье платит мне, потому что, с этого момента я — лучший шанс на то, что вы найдете этих людей раньше, чем они придут по ваши души.

Пока я говорил, она смотрела нарочито в сторону. Закончив, я убрал руку, и она пулей вылетела в дверь, оставив ее открытой, так что я мог наблюдать, как она заводит свой «мерседес» и резко выруливает на дорогу. Я посмотрел вниз на свою руку и на четыре глубокие параллельные полосы, которые она оставила на ней. Кровь стекала вниз по пальцам и скапливалась в выемке ногтей, и мне показалось на минуту, что теперь мои ногти выглядят так же, как ногти Деборы Мерсье. Промыв царапины и надев пиджак и пару кожаных перчаток, чтобы скрыть свои раны, я сгреб ключи и направился к машине.

Надо было попросить ее подбросить меня, думал я, наблюдая, как огни ее машины маячат передо мной на Проутс-Нэк. Я старался держаться от нее на достаточно большом расстоянии, чтобы не вызвать подозрений, но при этом достаточно близко, чтобы успеть проскочить под шлагбаумом, пока он не опустился за ее машиной.

На стоянке было пять-шесть авто, когда я припарковался и вышел из машины. Миссис Мерсье уже исчезла внутри дома, и «порнозвезда» с усиками, переваливаясь, уже направился в мою сторону от крыльца. Я разглядел портативный наушник и радиомикрофон, присоединенный к лацкану его пиджака. Видимо, число охранников было увеличено где-то вскоре после смерти Эпштейна.

— Это частная вечеринка, — сказал он. — Вы должны уехать.

— Я так не думаю, — ответил я.

— Тогда я заставлю вас уехать, — пригрозил он.

Его порадовала такая перспектива, и он ткнул пальцем меня в грудь, чтобы подчеркнуть свои намерения.

Я сгреб его палец левой рукой, держа его за грудки правой, и толкнул. Раздался мягкий щелчок, когда палец выскочил из сустава, а рот «порнозвезды» скривился от боли. Я перебросил его через себя, завернув его руку назад, в захват, и резко толкнул его в сторону «мерседеса». Его голова глухо ударилась о машину, и он упал на землю, защищая голову неповрежденной рукой.

— Если будешь хорошим мальчиком, я вставлю твой пальчик на место, когда буду уходить, — пообещал я.

Пара других охранников уже направилась ко мне, когда Джек Мерсье появился на ступеньках и отозвал их обратно. Они остановились и окружили меня, как волки, ожидающие сигнала вожака, чтобы напасть на свою добычу.

— Похоже, вы сами пригласили себя на мой прием, мистер Паркер, — сказал Мерсье. — Я полагаю, вам лучше войти.

Я поднялся по ступенькам и прошел вслед за ним в дом. Это мало напоминало прием. Официанты разносили на подносах множество дорогой выпивки. Горстка людей стояла поодаль в красивых нарядах, но не было похоже, чтобы кто-либо из них получал удовольствие от вечеринки. Человек, которого я знал как Уоррена Обера, поставил свой бокал с шампанским и последовал за нами.

Мерсье привел меня в ту же уставленную книгами комнату, в которой принимал меня на прошлой неделе, солнечные пятна теперь сменил мягкий свет бледной луны. На сей раз нам не подали кофе: Джек Мерсье не демонстрировал гостеприимства. Его глаза были воспалены, а холеное лицо — плохо выбрито, клочки щетины торчали на подбородке и под носом. Даже белая рубашка выглядела мятой, и пятна пота проступили под мышками, когда сенатор снял пиджак. Его галстук был слегка перекручен, и сквозь аромат одеколона отчетливо пробивался кислый запах пота.

Я направился прямо к фотографии Мерсье и Обера с Бэк и Эпштейном, снял ее со стены и швырнул ею в него. Мерсье судорожно поймал ее руками.

— Почему вы мне не сказали? — спросил я, когда дверь отворилась, и в нее вошел Обер.

Он за собой затворил дверь, и мы оба посмотрели на Мерсье.

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу знать, что такого совершили вы четверо, что привлекло внимание этих людей к вам? Как вы думаете, Грэйс была вовлечена во все это?

Он заметно вздрогнул от вопроса.

— И зачем вы наняли меня, если вам и так было известно, кто в ответе за ее смерть?

Мерсье долго молчал, тяжело осев в кресло напротив меня и опустив голову на руки.

— Вы знаете, что Кертис Пелтье умер? — наконец спросил он так тихо, что его почти не было слышно.

Я почувствовал камень в желудке и прислонился к столу, чтобы прийти в себя.

— Никто не сказал мне.

— Его нашли только сегодня вечером. Он умер несколько дней назад. Я собирался позвонить вам, как только разойдутся гости.

— Как он умер?

— Кто-то влез в его дом, пытал его, затем перерезал ему вены в ванне.

Он посмотрел на меня снизу вверх, его глаза требовали сочувствия и понимания. В этот миг я чуть не ударил Джека Мерсье.

— Он никогда не знал, не так ли? — задавая вопрос, я был уверен в ответе. — Он не знал ничего о Братстве. О Бэк, об Эпштейне. Единственное, чем он дорожил в жизни, была его дочь, и он дал ей все, что мог. Я видел, как он жил. У него был большой дом, в котором он не мог поддерживать порядок, он жил на кухне. А вы-то, мистер Мерсье, знаете вообще, где у вас кухня?

Он улыбнулся. Не милой улыбкой. В ней не было жалости и доброты. Я сомневаюсь, что кто-то из избирателей видел подобную улыбку на лице Джека Мерсье.

— Моя дочь, мистер Паркер, — прорычал он. — Грэйс была моим ребенком.

— Вы заблуждаетесь, мистер Мерсье, — я не смог подавить свою неприязнь.

— Я оставался в стороне от ее жизни, потому что это было то, о чем мы все договорились, но я всегда заботился о ней. Когда она обратилась в фонд по кредитованию образования, я увидел в этом шанс помочь ей. Я бы дал ей денег, даже если бы она пожелала поехать заниматься серфингом в Техническом университете на Малибу. Ей хотелось изучать религиозные движения в стране за последние пятьдесят лет, и особенно одно из них. Я поощрял ее занятия, чтобы быть с ней рядом, пока она изучает книги в моей коллекции. Это была моя вина, моя ошибка. Потому что мы не знали о связующем звене... до этого момента, — сказал он, и тяжесть собственной вины обрушилась на его плечи, как топор палача.

— Какое связующее звено?

Сзади кашлянул Уоррен Обер.

— Я советую тебе, Джек, больше ничего не говорить в присутствии мистера Паркера.

Он проговорил это своим лучшим, ценой в тысячу долларов за час голосом. Для Обера лично смерть Грэйс не имела никакого значения. Все, что его волновало, — получить гарантию того, что вина Джека Мерсье останется его личной тайной и не станет достоянием общественности.

Пистолет оказался в моей руке раньше, чем я это осознал. Сквозь кровавую пелену гнева, застилавшую разум, я видел, как Обер отступает назад, и затем дуло пистолета упирается в мягкую плоть под его подбородком.

— Если ты скажешь еще хоть слово, — прошептал я, — я не отвечаю за свои действия.

Несмотря на страх глазах, Обер все же выдавил:

— Вы бандит, мистер Паркер.

— Вы тоже, мистер Обер, — ответил я. — Единственная разница между нами состоит в том, что вам лучше платят, чем мне.

— Прекратите!

Это был голос императора, голос которому следовало подчиниться. Я убрал пистолет от шеи Обера и спрятал его.

— Безопасность гарантирована, — объяснил я ему. — Не будьте слишком трусливы.

Обер поправил узел своего галстука и принялся подсчитывать, сколько понадобится человеко-часов, чтобы уничтожить меня в суде.

Мерсье налил себе рюмку коньяку и еще одну для Обера. Он качнул бутылку в мою сторону, но я отказался. Передав стакан Оберу, сенатор сделал большой глоток, устроился в кресле и начал говорить так, будто ничего не произошло.

— Кертис рассказал вам о наших семейных связях с Арустукскими баптистами?

Я кивнул. За моей спиной облако набежало на луну, и свет, который заливал комнату, внезапно померк и утонул в наступившей темноте.

— Они пропали тридцать пять лет назад, и только сейчас их нашли, — мягко сказал он. — Я уверен, что человек, виновный в их смерти, все еще жив.

* * *
— Первый намек на то, что Фолкнер жив, появился в марте, и сообщение об этом пришло из неожиданного источника. Апокалипсис Фолкнера был выставлен на аукцион, и я приобрел его вместе с другими двенадцатью образцами работы преподобного, — с этими словами Мерсье вытащил из ящика стола книгу и передал ее мне.

У Фолкнера был талант средневекового миниатюриста, он декорировал заглавные буквы в начале каждой главы фигурами фантастических животных. Чернила из желчи и железа представляли собой ту же смесь танинов и сульфата железа, которая использовалась в Средние века. Каждая глава содержала иллюстрации, срисованные с орнаментальных работ, похожих на Апокалипсис Монастырей; сцены Суда, наказания и адские муки были выписаны в таких деталях, что это граничило уже с откровенным садизмом.

— Иллюстрации и каллиграфия совершенно такие же, как и во всех прочих экземплярах, — объяснял Мерсье. — Другие Апокалипсисы Фолкнера навеяны более поздними мастерами, такими как Мейднер и Гросс; шрифт также относительно более современный, но в определенном смысле не менее прекрасный.

Но тринадцатый Апокалипсис, приобретенный Мерсье, не похож был на остальные. В нем использовался клей для предварительного склеивания страниц перед переплетением, потому что вес листов был меньше, чем раньше, и переплетчик, по-видимому, испытывал некоторые затруднения при сшивании листов. Мерсье, настоящий библиофил, заметил следы склеивания сразу же после приобретения и отправил книгу на проверку специалисту. Каллиграфия и нажим кисточки оказались аутентичными — вне всякого сомнения, это была работа Фолкнера, но клей подобного состава изобрели менее десяти лет назад, так что он не использовался при переплетении оригинала книги, а также при любых последующих реставрационных работах.

Сам собой напрашивался вывод, что Фолкнер жив или, по крайней мере, был жив до относительно недавнего времени, а если бы его можно было отыскать, то и тайна исчезновения Арустукских баптистов наконец могла быть раскрыта.

— Честно говоря, меня больше интересуют книги, чем люди, — легко заметил Мерсье, и его заявление только усилило мою растущую неприязнь к нему. — Мои семейные связи с паствой Фолкнера вносят дополнительный штрих в это дело, но не более того. Я нахожу природу его работ изумительной.

Источник, из которого был получен тринадцатый Апокалипсис, и привел к Братству; благодаря расследованию выяснилось, что он был продан через третьеразрядную уотервиллскую юридическую фирму Картером Парагоном, чтобы покрыть его карточные долги. Мерсье решил выждать и нажать на его организацию другими средствами. Он разыскал Эпштейна, который к тому времени подозревал, что Братство гораздо более опасно, чем кажется, и к тому же собирается стать конкурентом его организации на освобождение от налогов. Кроме того, сенатор нашел Элисон Бэк, бывшую свидетельницу убийства своего мужа многими годами ранее. Она прилагала усилия для того, чтобы дело было пересмотрено и расследование проведено в полном объеме, с учетом возможного участия Братства. Основанием для этого служили угрозы, которые поступали от мелких сошек Братства в адрес Дэвида Бэка за несколько месяцев до его смерти. Если бы Мерсье удалось разорвать фронт на две части, то люди или организация, которая прикрывалась вывеской Братства, были бы наконец разоблачены.

Тем временем работа Грэйс по изучению Арустукских баптистов продолжалась. Мерсье почти забыл об этом, пока ее жизнь не прервал выстрел. Затем к нему пришел Пелтье, и узы, связывавшие их обоих с Грэйс, заставляли бывших друзей держаться натянуто и принужденно друг с другом.

— Она вышла на след Братства, мистер Паркер, я умерла из-за него.

Мерсье посмотрел на меня, и я увидел, как он тщетно пытается изобразить безразличие.

— Я не знаю, почему Грэйс начала преследовать их, — он словно отрицал немое обвинение, которое я так и не высказал вслух. Что-то забулькало у него горле, будто он старался усмирить свой гнев.

— Полагаю, вы знали, что делали, — заметил я. — Видимо, именно в этом причина того, что вы наняли меня, — подтвердить свои подозрения.

Последняя попытка сохранить хорошую мину при плохой игре провалилась, и глаза сенатора метнули пламя. Впрочем, может быть, он и готов был продолжить свои объяснения в том же духе, отрекаясь от определенных умыслов, но в это время за дверью послышался женский голос, и слова лжи растаяли, как снежинки, у него на губах.

Дебора Мерсье ворвалась в комнату. Увидев меня, она испытала шок, затем взглянула на мужа.

— Он последовал сюда за мной, Джек, — она еле сдерживалась. — Он ворвался в наш дом и напал на охранника! Как ты можешь сидеть и распивать с ним?!

— Дебора... — начал Мерсье тоном, который при других обстоятельствах можно было бы счесть за утешающий, но сейчас он звучал как успокаивающий шепот палача, обращенный к осужденному.

— Не надо! — закричала она. — Не надо! Арестуй его! Вышвырни его из дома! Убей его, если хочешь, но сделай так, чтобы он исчез из нашей жизни!

Джек Мерсье встал и подошел к жене. Он твердо обнял ее за плечи и посмотрел сверху вниз, впервые она казалась маленькой и не такой могущественной, по сравнению с ним.

— Дебора... — повторил он и прижал ее к себе. Внешне все выглядело как жест любви, но, когда она начала вырываться, это стало больше походить на ненависть. — Дебора, что ты наделала?!

— Я не знаю, о чем ты, — никогда еще ложь не давалась ей с таким трудом. — Что ты имеешь в виду, Джек?

— Пожалуйста, Дебора, — сказал он. — Не лги. Не лги мне, пожалуйста, не теперь.

Тотчас же ее сопротивление прекратилось, и она расплакалась.

— Мы больше не нуждаемся в ваших услугах, мистер Паркер, — сказал Мерсье, тело его жены сотрясалось от рыданий в его объятьях. Он стоял ко мне спиной, произнося это, и не сделал попытки повернуться. — Спасибо за помощь.

— Они выследят вас, — сказал я.

— Мы договоримся с ними. Я намереваюсь передать Апокалипсис Фолкнера в полицию после свадьбы моей дочери. Так будет, и покончим с этим. А сейчас, пожалуйста, покиньте мой дом.

Выходя из комнаты, я слышал, как Дебора Мерсье шепчет, повторяя снова и снова:

— Прости меня, Джек, прости меня.

Что-то в ее голосе заставило меня обернуться, и взгляд ее холодного глаза пронзил меня насквозь, как иголка тело бабочки.

«Порнозвезды» нигде не было видно, так что я не смог выполнить обещания вправить его палец. Я уже собрался сесть в машину, когда по лестнице спустился Уоррен Обер и остановился в потоке света, падавшего из открытой двери.

— Мистер Паркер, — окликнул он меня.

Я стоял молча и наблюдал, как он пытается изобразить улыбку. Черты лица сопротивлялись и сдались на полпути к победе, что придало его физиономии такое выражение, как если бы он только что отведал тухлой рыбки.

— Давайте забудем об этом маленьком инциденте в кабинете навсегда. И, как вы понимаете, вам не следует продолжать расследование обстоятельств гибели Грэйс Пелтье и всего с этим связанного.

Я покачал головой.

— Так не пойдет. Я уже объяснил миссис Мерсье, объясню и вам: ее муж всего лишь купил мое время и услуги эксперта, которые я мог оказать в этом деле. Он не купил мое послушание, не купил мою совесть и уж, конечно, не купил меня. Я не люблю бросать незавершенные дела, мистер Обер. Это вызывает моральные трудности.

Лицо Обера вытянулось, в нем как будто что-то обрушилось под тяжестью разочарования.

— Тогда вам лучше поискать себе хорошего адвоката, мистер Паркер.

Я не ответил, просто уехал, оставив Обера стоять в полосе света, как одинокого ангела, ожидающего, когда его поглотит тьма.

Итак, Джек Мерсье нанял меня не для того, чтобы я разыскал убийцу Грэйс, или же не это было его первым побуждением. Для начала он хотел выяснить, почему она заинтересовалась Братством, и, мне кажется, сенатор все это время почти наверняка знал ответ, видел его в глазах своей жены всякий раз, когда заходила речь о Грэйс. Дебора хотела, чтобы Грэйс убралась восвояси, исчезла. У них с Джеком была дочь, ей не нужна была другая, претендующая на место в сердце ее мужа, а то и на его кошелек. От мужа она узнала, как опасны могут быть те, кто входит в Братство, и отдала Грэйс им на съедение.

Я припарковался на стоянке гостиницы «Блэк Пойнт» и присоединился к Эйнджелу и Луису в большом зале ресторана. Стол их у окна был уставлен остатками очень вкусной и достаточно дорогой трапезы. Я был рад видеть, как хорошо они тратят денежки Джека Мерсье. Но для меня связь с семьей сенатора придавала всему исходящему от нее неприятный привкус, поэтому я заказал себе кофе и десерт, а затем рассказал друзьям о событиях этого вечера. Когда я подвел итоги, Эйнджел покачал головой:

— Эта Дебора Мерсье — та еще штучка.

Мы вышли из-за стола и перешли к бару. Эйнджел, как я не мог не заметить, был обут в те же красные туфли, к которым подобрал такие же нестандартные брюки из хлопка и белую рубашку с плохо простроченными кривыми швами — все невероятно огромного размера. Он перехватил мой взгляд и счастливо рассмеялся.

— Это Ти Джей Макс, — похвастался он. — Предоставил мне абсолютно новый гардероб за 59 долларов 95 центов.

— Жаль, что это великолепие тебе маловато, придется утопиться с горя, — ответил я.

Они заказали пиво и минералку для меня.

— Ну, что теперь? — спросил Луис.

— Завтра вечером мы нанесем давно просроченный визит в Братство, — ответил я.

— А до того?

Снаружи деревья шептали, и волны разбивались о берег Крисчент-Бич. Я мог видеть огни Старого Сада, плывущие в темноте, как сверкающая огнями приманка странных, невиданных подводных существ, живущих в глубинах океана. Они манили меня за собой, эти отзвуки Прошлого, моего детства и юности.

Как и ночные кошмары, это бесцветные хищники. Прошлое может поглотить вас целиком, если вы не будете осторожны. Оно пожрало Грэйс Пелтье — это и ее безжизненная рука торчала из тины и мусора у кромки озера на севере Мэна, — и оно же постепенно затягивало ее вниз. Грэйс, Кертис, Джек Мерсье — у меня в мозгу все они были связаны единой цепочкой с исчезновением и затем эксгумацией Арустукских баптистов. Грэйс еще даже не родилась, когда они пропали, но какую-то ее часть уже похоронили вместе с ними, и ее короткая жизнь оказалась разрушена тайной их исчезновения.

Теперь одно неверное движение того, кто заинтересован в сохранении тайны, и загадка их конца выплывет на свет, пробившись сквозь тонкий слой, который отделяет Прошлое от Настоящего, Жизнь от Смерти.

И я видел их.

— Я собираюсь на север. Некоторым образом все это связано с Арустукскими баптистами, и мне надо увидеть место, где они погибли.

Луис посмотрел на меня. Рядом с ним Эйнджел хранил молчание. Снова запахло опасной авантюрой, и они знали это.

* * *
Поиски святилища

Отрывок из диссертации

Грэйс Пелтье

Подлинная природа и границы взаимоотношений Лайала и Элизабет, в силу сложившихся обстоятельств, в основном неизвестны, но можно предположить, что они включали в себя значительный элемент сексуальности. В то время Элизабет была очень хорошенькой женщиной примерно тридцати пяти лет. Среди ее ранних фотографий сложно найти такие, на которых она бы не улыбалась; хмурый вид у нее на более поздних снимках, рядом с неулыбчивым мужем Фрэнком. Элизабет родилась в небольшой бедной семье, но была очень умной молодой женщиной, которая в более просвещенном (или либеральном) обществе и при менее стесненных финансовых обстоятельствах непременно добилась бы высокого уровня развития личности и интеллекта. Вместо этого она выбрала себе в пару Фрэнка Джессопа, который был старше ее на пятнадцать лет, но у него имелись собственный небольшой участок земли и счет в банке. Не похоже, что это был счастливый союз, к тому же Фрэнк не отличался крепким здоровьем и сразу же после рождения их первого ребенка, Джеймса, начал болеть, что вызвало дальнейшее отчуждение между мужем и женой.

Лайал Келлог был на два года моложе Элизабет и на семнадцать — ее мужа. Фотографии свидетельствуют, что он был коренастым мужчиной среднего роста с грубоватыми чертами лица — другими словами, далеко не красавцем в общепринятом смысле слова. Во всех отношениях он казался довольно счастливо женатым, и Элизабет Джессоп, должно быть, пришлось приложить колоссальные усилия, использовать всю силу своего обаяния, чтобы возбудить в нем интерес к своей персоне. Лайал рисковал не только потерять семью и навлечь на себя гнев преподобного Фолкнера — все происходящее шло вразрез с его строгими религиозными убеждениями.

Те, кто знали Лайала, вспоминали, что этот мягкий и даже чувствительный человек мог спорить с людьми гораздо более образованными, чем он, по поводу таких аспектов религиозных верований, которые другим казались невразумительными. Он владел большим собранием религиозных трактатов и комментариев и был готов потратить целый день на то, чтобы добраться в определенное место и послушать особенно выдающегося проповедника. Во время одной из таких поездок Келлог и столкнулся с преподобным Фолкнером.

Тем временем к ноябрю 1963 года власть Фолкнера над общиной стала еще более жесткой. Как Сэндфорд до него, он требовал абсолютного подчинения и запрещал любые контакты с внешним миром, кроме одного небольшого периода времени в начале зимы, когда преподобный попросил семьи обратиться к их родственникам, дабы те помогли общине пополнить запасы еды, одежды и денег. Поскольку практически все семьи отдалились от своих родственников, эти письма не возымели должного действия, хотя Лена Мейерс действительно прислала небольшую сумму денег.

Единственным родственником, попытавшимся выйти на прямой контакт с общиной, был кузен Кэтрин Корниш. Он захватил с собой помощника шерифа, опасаясь, что его родственнице наносят какой-то вред. Кэтрин Корниш было разрешено короткое свидание в присутствии Фолкнера, чтобы развеять опасения родственника. Согласно словам Элизабет Джессоп, вслед за этим семья Корниш была наказана: их заставили провести ночь в холодном бараке в безостановочных молитвах. Заснув, они были разбужены ледяной водой, которую вылил на них Адам — Леонард Фолкнер.

Приведу письмо Элизабет Джессоп к ее сестре Лене Мейерс, датированное ноябрем 1963 года (используется с разрешения наследников Лены Мейерс).

Моя дорогая Лена,

благодарю тебя за щедрость. Извини за то, что не написала тебе раньше, как обещала, но жизнь здесь становится все тяжелее. Я чувствую, что Фрэнк следит за мной постоянно и ждет, когда я совершу ошибку. Думаю, наверняка он ни о чем не знает, но, должно быть, я сама веду себя необычно.

Я все еще встречаюсь с Л., когда могу. Я снова была с ним. Молю Бога, чтобы Он помог мне, но мне помогает жить даже то, что я вижу его во сне и я хочу его. Все это к добру не приведет, но я не в силах положить конец нашей связи. Так давно, Лена, мужчина не касался меня так, как он. Сейчас, когда я вкусила запретного плода, мне не хочется ничего другого. Надеюсь, что ты меня понимаешь.

Дурные предчувствия появились среди пилигримов. Некоторые из них возражают против методов преподобного Фолкнера. Они говорят, что он слишком суров; ходят разговоры и о том, чтобы он вернул часть средств, которые мы ему отдали, хотя бы небольшую сумму, чтобы люди могли отстать от него, или такую, которая могла бы им понадобиться. Есть и проблемы с мальчиком и девочкой. Девочка была больна, и у нее почти совсем пропал голос. Она больше никогда не сможет петь во время ужина, и проповедник предложил использовать часть наших денег, чтобы вызвать к ней доктора. А ведь когда-то Ларри Пирсон чуть не умерла и Олив упрашивала послать за доктором. Но своему ребенку он не позволит страдать. Билли Пирсон обозвал его лицемером прямо в лицо.

Но мальчик хуже их всех вместе взятых. Он — воплощенный порок. Я даже не могу назвать его иначе. У Джеймса был котенок. Он привез его с собой из Портленда. Котенок питался полевками и тем, что мы могли ему оставить со своего стола. Это было чудное маленькое существо с коричневой шкуркой, его звали Джейк.

Вчера Джейк пропал. Мы обыскали все дома, но не нашли его. Когда настало время занятий Джеймса в доме проповедника, он улизнул оттуда и сам отправился на поиски котенка. Мы не знали, что он ушел, пока Лайал не услышал его плач в лесу и не пошел взглянуть, что случилось.

Он нашел Джеймса стоящим перед хижиной из веток. Когда-то давно это был старый сарай на участке при доме, который давно сгорел, и детям было строго запрещено сюда ходить из опасений, что они могут попасть в руки темных сил, если будут застигнуты здесь. Лайал сказал мне, что мальчик стоял у дверей хижины, сотрясаясь от рыданий.

Кто-то привязал Джейка за шею к вбитому в пол гвоздю. Веревка была длиной всего 5-7 сантиметров, и котенок почти лежал, распластавшись на полу. Вокруг него кишели пауки, Лена, маленькие коричневые пауки размером с монету, мы таких никогда раньше не видели. Они лезли в глаза и рот котенка, который царапал себя и мяукал, затягивая все туже петлю на своей шее. Затем Лайал сказал, что котенок забился в конвульсиях и умер, — вот примерно, как обстояло дело.

Лайал клянется, что он видел мальчишку Адама бродящим неподалеку от хижины, где ему совершенно нечего было делать, и он рассказал проповеднику об этом. Но проповедник прочел ему заповеди и обещал наказать за лжесвидетельство против его близких. Люди поддержали Лайала, и проповедник предостерег их о том, что они настраивают свои сердца против него. Все это время мальчик Адам только наблюдал за происходящим, не говоря ни слова, но Лайал утверждает, что видел, как мальчик смеется над ним. И Лайал думает, что, если бы мальчишке удалось привязать его самого к гвоздю и оставить на съедение паукам, он бы это точно сделал.

Я не знаю, что здесь происходит, Лена. Зима уже наступает, и я могу только заметить, что наши дела идут все хуже, но с Божьей помощью мы все преодолеем. Я буду молиться за тебя и твою семью. С любовью ко всем вам,

твоя сестра Элизабет

P.S. Я вкладываю в конверт вырезку из газеты. Можешь сделать с ней все, что захочешь.

* * *
ЖЕРТВЫ ТРАГЕДИИ НА ОЗЕРЕ

БУДУТ СЕГОДНЯ ПОХОРОНЕНЫ

ОРЛИНОЕ ОЗЕРО. На сегодня намечены похороны Эди Рэттрей, утонувшей на озере Святого Фройда в Арустуке в среду. Тело тринадцатилетней Эди было найдено плавающим в озере неподалеку от Рэд Ривер-роуд, неподалеку от городка Орлиное Озеро. Рядом было найдено тело ее щенка.

По словам единственной свидетельницы, Мюриэл Фолкнер 15 лет, Эди попала в тяжелое положение, пытаясь спасти собаку, которая упала с берега в воду. Эди утонула прежде, чем Мюриэл смогла позвать на помощь.

Эди была солисткой хора церкви Святой Марии в городке Орлиное Озеро, и хор будет петь во время похоронной мессы. Мюриэл — член небольшой религиозной общины, известной в округе как Арустукские баптисты. Ее отец Аарон — пастор общины.

Полиция штата расценивает эту смерть как несчастный случай, хотя у них остаются сомнения по поводу того, как Эди могла утонуть в сравнительно неглубоком месте.

На этой неделе свечи будут зажжены во всех домах города в память о девочке, которую за ее прекрасный голос называли Соловей Орлиного Озера.

(из «Бангор Дейли Ньюс»,

от 28 октября 1963 года)

Книга 3

Для легионов потерянных,

Для когорт проклятых...

Редьярд Киплинг, «Джентльмены из рядовых»

Глава 17

На следующее утро я проснулся от пульсирующей боли в руке — напоминания о стычке с Деборой Мерсье. Я больше не работал на ее мужа, но все равно оставались звонки, которые надо было сделать. Я еще раз позвонил Бунцу в Бостон, который заверил меня, что Рейчел жива и здорова, затем позвонил в полицию Портленда.

Мне хотелось осмотреть место, где Арустукские баптисты были преданы земле. Я думаю, что меня можно было бы обвинить в нездоровом любопытстве, но дело было не только в этом; все, что произошло — все смерти, позорящие доброе имя истории, — были связаны с этими заблудшими душами. Могильная земля у Святого Фройда была эпицентром серии волн шока, которые затронули поколения живущих, включая тех, у кого не было прямых кровных связей с людьми, похороненными в холодной, сырой земле. Это объединило Пелтье и Мерсье, это парадоксальным образом нашло свое выражение в рождении Грэйс.

Мне приснилось, что она испуганная и несчастная стоит на Хиггинс-Бич, а эгоистичный молодой человек бросает камни в воду, думая только о том, какие возможности будут упущены, если он станет отцом в столь юном возрасте. Я обвинял ее в том, что она хотела меня, что позволила мне быть с ней, впустила меня в свой мир. Камни падали, и вместе с ними я тонул, медленно опускаясь на дно моря, где шум набегающих волн заглушал ее голос и звуки ее плача, и ее взрослые слова, полные муки, терялись в пятнах голубого и зеленого.

Она должна была знать, даже тогда, о прошлом своей семьи. Может быть, она ощущала некое родство с Элизабет Джессоп, которая отправилась на поиски нового смысла жизни за много лет до этого, и больше никто никогда ее не видел. Грэйс была романтичной, и, мне кажется, хотела бы верить, что Элизабет обрела свой рай на земле, что ей удалось переделать свою жизнь, отгородившись от прошлого в надежде начать все снова. И все же что-то ей нашептывало — нет, Элизабет мертва: Эли Уинн говорила мне о чем-то подобном.

Затем Дебора Мерсье скормила Грэйс сведения о том, что Фолкнер, возможно, еще жив и что через него можно будет узнать правду об исчезновении Элизабет Джессоп. Очевидно, Грэйс обратилась к Картеру Парагону, который из-за собственных слабостей и продажи недавно изготовленного Апокалипсиса Фолкнера позволил обнаружить, что проповедник все еще жив. Сразу после этой встречи Грэйс убили, а в ее заметки была вписана еще одна глава. Эта вторая глава, как я подозревал, связана еще одним Апокалипсисом, который каким-то образом оказался в руках Грэйс. Чтобы выяснить, как это могло произойти, надо было снова нажать на Бекеров, чтобы узнать, не сможет ли их дочь Марси заполнить пропуски. Но это будет делом завтрашнего дня. На сегодня намечены встреча с Парагоном, озеро Святого Фройда и еще один визит, о котором я решил не говорить Эйнджелу и Луису.

Частные сыщики обычно не имеют доступа на место происшествия, если только не оказываются там первыми. Это был второй случай за менее чем полтора года, когда я обратился с просьбой к Эллису Говарду, заместителю начальника Портлендского бюро расследований, помочь слегка нарушить правила. Некоторое время назад Эллис пытался убедить меня войти в состав Бюро, пока события в Темной Лощине не заставили его пересмотреть это предложение.

— Зачем? — спросил он меня, когда я позвонил ему по телефону. — Зачем мне это делать?

— Ты даже не скажешь «привет»?

— Привет. Зачем? Тебе-то какое дело до этого?

Я не стал ему врать.

— Грэйс и Кертис Пелтье.

На другом конце провода повисло молчание, пока Эллис просматривал список возможных перемещений, и затем ответил холодно:

— Не вижу связи.

— Они были родственниками Элизабет Джессоп, а она, в свою очередь, одной из Арустукских баптистов.

Я решил не упоминать, что другая линия по крови ведет к Джеку Мерсье.

— Перед смертью Грэйс работала над диссертацией по истории общины.

— Это причина того, что Кертис Пелтье умер в своей ванне?

С Эллисом временами бывает трудно вести дела, потому что он начинает задавать сложные вопросы. Я пытался обойтись возможно более туманными ответами, чтобы сделать правду менее очевидной, вместо того чтобы откровенно лгать. Хотя порой ложные сведения, которые я сообщал прямо или косвенно, возвращались ко мне, чтобы мучить меня. Но у меня была надежда, что к тому времени я успею собрать достаточно сведений, чтобы укрыться от бумеранга собственной лжи.

— Мне кажется, кто-то думает, что ему известно больше, чем на самом деле, — объяснял я Эллису.

— И кто же это, как ты думаешь?

— Я не знаю ничего кроме его имени, — ответил я. — Он называет себя мистером Паддом. Он пытался удержать меня от ведения расследования обстоятельств гибели Грэйс Пелтье. Он также может быть связан с убийством Лестера Баргуса и Аль Зета в центре Бостона. У Нормана Буна из АТФ больше сведений об этом. Если хочешь, поговори с ним.

Я не стал упоминать имени Кертиса Пелтье в разговоре с Буном, но теперь Кертис умер, и я не уверен, что должен по-прежнему соблюдать конфиденциальность по отношению к Джеку Мерсье. Я все больше и больше чувствовал давление, мешающее раскрыть подлинные связи с Братством, и врал людям, скрывая возможные сведения, хотя не был уверен, что надо это делать. Частично это были романтические представления — искупить вину за тот подростковый страх, который я вызвал у Грэйс Пелтье, за душевную боль, о которой она вряд ли могла быстро забыть. Но я также осознавал, что Марси Бекер в опасности и что полицейский Лутц был каким-то образом причастен к смерти ее подруги. У меня не было доказательств, что он в этом замешан, но, расскажи я Эллису или кому-нибудь другому о том, что мне известно, пришлось бы упомянуть и о Марси. А если бы я это сделал, я бы тем самым подписал ей смертный приговор.

— Ты работал на Кертиса Пелтье? — прервал мои размышления Эллис.

— Да.

— Ты занимался расследованием обстоятельств смерти его дочери?

— Совершенно верно.

— Я думал, что ты больше не занимаешься такой работой.

— Она была моей подружкой.

— Ерунда.

— Эй, полегче, я знаю, что такое друзья.

— У тебя их немного, готов поспорить. Что ты раскопал?

— Ничего особенного. Я думаю, она говорила с Картером Парагоном, мерзавцем, который руководит Братством, перед тем как умерла, но помощница Парагона утверждает, что этого не было.

— И это все? Хочешь сказать, тебе платят хорошие деньги за это?

— Иногда.

Его голос немного смягчился.

— Следствие по делу Грэйс Пелтье было возбуждено повторно после смерти ее отца. Мы работаем параллельно с полицией, чтобы найти возможные связи.

— Кто ведет дело в убойном отделе?

Я услышал, как он шелестит бумагами.

— Лутц, — наконец отозвался Эллис. — Джон Лутц из Мачиаса. Если тебе известно что-нибудь о смерти Грэйс Пелтье, уверен, он захочет побеседовать с тобой.

— Не сомневаюсь.

— Значит, ты собираешься посмотреть набратскую могилу в Северном Мэне?

— Я лишь хочу увидеть место происшествия. И меня бы очень огорчило, если бы, проделав весь этот путь на машине, пришлось разворачиваться назад по вежливому требованию полицейских в полумиле от озера.

Эллис издал протяжный вздох.

— Я позвоню куда надо. Не могу тебе обещать, но...

Я знал, что всплывет это «но».

— ...когда вернешься, я бы хотел поговорить с тобой. Что бы ты ни сообщил мне, оно останется между нами. Это я тебе гарантирую.

Я согласился. Эллис был честным, порядочным человеком, и я хотел помочь ему любым возможным способом. Только вот вопрос: сколько я ему могу рассказать, чтобы не допустить утечки сведений на сторону.

Мне надо было сделать одну остановку по пути на север, шаг назад в мое собственное прошлое и возвращение к моим собственным неудачам.

Я должен был навестить Колонию.

* * *
Проезд к владениям общества, известного как Колония, был таким же, каким я его помнил. Из Северного Портленда я направился на запад, через Уэстбрук, Уайт-Рок и Литтл-Фоллз, пока передо мной не показалось озеро Себаго. Путь мой лежал вдоль береговой линии в городок Себаго Лейк, затем по Ричвилл-роуд на северо-запад, пока не показался поворот на Смит-Хилл-роуд. Вода с обеих сторон подходила к дороге, и верхушки хвойных деревьев отражались в воде затопленных низин. Лилии и кувшинки разворачивали свои листья по воде, и заросли кизильника цвели в сырой низине. Дальше вся дорога была усыпана березовыми сережками, которые падали с деревьев, стоящих по обочинам. Дорога была чуть лучше грязной грунтовки, две параллельные колеи с травой, растущей по центру, вели к куще деревьев и заканчивались в сотне метров за ней. Ничего примечательного не было за этим деревьями, кроме небольшого деревянного значка на стороне дороги, украшенного крестом и парой сплетенных рук.

Самый тяжелый период в моей жизни, после смерти Сьюзен и Дженни, я провел в этой Колонии. Ее члены нашли меня, лежавшего, свернувшись калачиком в дверях обшитого досками киоска с электроникой на Конгресс-стрит. От меня разило перегаром и безысходностью. Они предложили мне ночлег, затем погрузили через заднюю дверцу в пикап и увезли меня в Колонию.

Я прожил здесь полтора месяца. Были и другие вроде меня: некоторые алкоголики и наркоманы, другие — просто люди, которые сбились с пути и поплыли по течению, отдаляясь от семьи и друзей. Они сами добрались сюда или были направлены теми, кто все еще беспокоился о них. В некоторых случаях, как со мной, общество само нашло их и протянуло им руку помощи. Любой человек был волен покинуть это убежище в любой момент, и никто бы не стал его обвинять, но, находясь внутри сообщества, он должен был подчиняться его правилам. Здесь не было алкоголя, наркотиков, никакой сексуальной жизни. Все работали. Каждый вносил свой вклад в общественный фонд. Каждый день мы собирались вместе для того, что можно было бы назвать молитвой, но было ближе к анализу и медитации, где мы пытались дать определение нашим собственным поражениям и ошибкам других. Время от времени к нам присоединялись специалисты со стороны, чтобы дать квалифицированный совет или поддержать тех, кто в этом нуждался. Но чаще всего мы слушали друг друга и поддерживали друг друга под влиянием основателей общества Дага и Эми Гревс. Единственное давление, которое здесь ощущалось, исходило от самих членов сообщества: нам ясно давали понять, что здесь не только существует взаимная поддержка, но и само наше присутствие помогает нашим братьям.

Оглядываясь назад, я думаю, что не был готов к тому, что Колония могла предложить мне. Но к моменту отъезда разочарованный, обвиняющий себя во всем человек превратился в человека действия, у меня появилась ясная цель: найти и покарать человека, который убил Сьюзен и Дженнифер. И в конце концов я именно так и поступил. Я убил Странника. Я уничтожил его и готов был разорвать на части любого, кто вставал у меня поперек дороги.

Когда я миновал группу деревьев, показался дом: выкрашенные белой краской стены, и впритык — сараи и складские помещения, тоже белые. Здесь же располагались бывшие конюшни, превращенные в общие спальни. Было девять часов утра, и члены сообщества уже успели приступить к своим делам. Справа от меня чернокожий парень обходил куриные насесты, собирая яйца, я мог видеть очертания фигур внутри парников вдали. От одной из построек через микрофон раздавался призыв ко всем, у кого есть какой-то опыт по этой части, прийти помочь изготовить мебель, подсвечники и детские игрушки, которые шли на продажу для поддержания деятельности общины. Остальные средства поступали преимущественно от частных лиц, от тех, кто когда-то вошел в ворота Колонии и тем самым совершил первый шаг на пути восстановления своей жизни. Я посылал им то, что мог позволить себе, и писал Эми один или два раза, но еще ни разу не приезжал сюда с тех пор, как покинул это место.

Пока я приближался к дому, на пороге появилась женщина небольшого роста, чуть выше полу тора метров, с длинными седыми волосами, перехваченными лентой. Ее широкие плечи терялись в складках мешковатой футболки, а складки джинсов почти закрывали кроссовки. Она смотрела, как я выхожу из машины. Когда я приблизился, ее лицо озарилось улыбкой, и она спустилась с крыльца, чтобы обнять меня.

— Чарли Паркер, — Эми была слегка удивленна.

Ее сильные руки заключили меня в объятия, и я почувствовал запах яблок, исходящий от ее волос. Она отошла назад и стала пристально изучать меня. Ее мысли отражались на лице, и мне казалось, Эми удалось увидеть отражение событий последних двух с половиной лет. Наконец она что-то поняла: озабоченность и облегчение смешались в ее взгляде.

Эми держала меня за руку, пока мы поднимались по ступенькам крыльца и входили в дом. Она усадила меня на стул за длинным общим столом, затем исчезла на кухне и вернулась с кружкой кофе без кофеина для меня и мятным чаем для себя.

А потом целый час мы говорили о моей жизни с тех пор, как я покинул общину, и я рассказал ей практически все. На востоке затопленная водой земля сверкала в свете утреннего солнца. Человек, случайно проходивший мимо окна, поднял руку в приветствии. Он, как я мог заметить, с трудом переставлял ноги. Его живот вывалился и нависал над поясом и, несмотря на холод, его тело сотрясалось в лихорадке. Руки человека совершали неконтролируемые движения. Я догадался, что это был один из вновь прибывших наркоманов, который находится в Колонии не более одного-двух дней, и абстинентный синдром жестоко терзает его организм.

— Новенький, — заметил я, когда, наконец, закончил вываливать на Эми все свои проблемы и события.

— Ты когда-то был таким же, — отозвалась она.

— Алкоголиком?

— Ты никогда не был алкоголиком.

— Откуда ты знаешь?

— По тому, как ты прекратил пить, — ответила она. — Из-за причины, по которой ты перестал пить. Бывает так, что тебе хочется напиться?

— Иногда.

— Но не каждый день, не каждый час изо дня в день?

— Нет.

— Вот ты и ответил на свой вопрос. Это было лишь средство заполнить пустоту в существовании, это могло быть что угодно: секс, наркотики, марафонский бег. Когда ты попал сюда, ты всего лишь нашел замену алкоголю. А потом тебе открылся другой способ заполнить брешь, и ты обратился к насилию и мести.

Эми никогда не подслащивала пилюлю. Они с мужем создали общество, основанное на абсолютной честности перед собой и другими.

— Ты уверен, что у тебя есть право отнять чью-то жизнь или считать кого-то недостойным жизни?

Мне послышался отзвук слов Аль Зета. Мне это не понравилось.

— У меня не было выбора, — ответил я.

— Всегда есть выбор.

— В тех обстоятельствах — не было. Если бы они продолжали жить, я должен был умереть. Погибли бы и другие, ни в чем не повинные люди. Я не мог этого допустить.

— Допустимая оборона?

Допустимая оборона — старинное английское право, суть которого в том, что человек, нарушивший закон, чтобы способствовать утверждению справедливости, объявлялся невиновным. Время от времени о допустимой обороне вспоминают, но только чтобы нокаутировать судью на его собственной территории и заставить его попотеть.

— Есть только две причины для убийства, — продолжала Эми. — И главная — если жертва достойна спасения. В таком случае ты убиваешь ради спасения хорошего человека, но в любом случае ты отправляешь кого-то в ад, лишая всякой надежды на искупление вины. В конечном счете ответственность ложится на тебя.

— Тем, кого я убил, не было дела до искупления вины, — ответил я бесстрастно. — И они не искали спасения.

— А ты?

Я не ответил.

— Ты не сможешь достичь спасения с оружием в руках, — убеждала меня она.

Мне пришлось наклониться ближе.

— Эми, — мягко сказал я. — Я думал обо всех этих вещах. Я учитывал все это. Я надеялся, что смогу отступиться, но я не могу. Людей надо защищать от происков жестоких людей. Я могу это сделать. Иногда я не успеваю защитить их, но, может быть, я смогу помочь достичь определенной меры правосудия для их обидчиков.

— Ты именно поэтому здесь, Чарли?

Шум послышался за моей спиной, и Даг, муж Эми, вошел в комнату. Интересно, как долго он мог находиться поблизости. У него в руках была большая бутылка с водой. Немного воды пролилось с его шеи на грудь чистой белой рубашки. Он был очень высоким, по крайней мере двухметрового роста, мужчиной с бледным лицом и абсолютно седыми волосами, на фоне которых выделялись насыщенного зеленого цвета глаза. Когда я поднялся, чтобы поприветствовать его, Даг обнял меня и потрепал по плечу так же, как ранее это сделала его жена. Затем он занял место возле Эми, и оба они в молчании ожидали моего ответа на вопрос Эми.

— Некоторым образом, — сказал я наконец. — Я занимаюсь расследованием убийства женщины. Ее имя — Грэйс Пелтье. Когда-то давным-давно она была моей... девушкой.

Я набрал воздуха и еще раз посмотрел на солнечный свет. В этом месте, созданном, дабы сделать жизнь тех, кто вошел сюда, немного лучше, смерть Грэйс и ее отца, призрак ребенка, его раны, спрятанные под дешевой черной лентой, показались чем-то далеким. Это выглядело так, будто небольшое общество людей было недоступно влиянию жестоких людей и последствий действий, совершенных в давние времена и далеко отсюда. Но кажущаяся простота жизни здесь и чистота помыслов, которых придерживались создатели общины, скрывали силу и глубину их знаний. Вот почему я стремился сюда: это был своего рода антипод группы, на которую я вел охоту.

— Расследование привело меня к встрече с Братством и с человеком, который, как мне кажется, действует под его прикрытием.

Они помолчали некоторое время. Даг сосредоточенно смотрел себе под ноги, Эми отвернулась от меня и устремила взгляд на деревья, будто ответ, который я искал, мог быть найден далеко за пределами их сознания. Наконец они обменялись взглядом, и Эми начала говорить. Ее голос звучал мягко и глухо:

— Мы знаем о них, — конечно, я так и ожидал. — Ты заставил врагов заинтересоваться тобой, Чарли.

Она отхлебнула из своей чашки, перед тем как продолжить.

— Существуют два Братства. Одно, которое является публичной формой с Картером Парагоном во главе, то, которое занимается рассылкой проповеднических памфлетов за 10 долларов и обещает излечить болезни всех, кто будет сидеть у телевизора и касаться экрана во время их программ. Это Братство — лживое и пустое — приманка для легковерных. Нет никакой разницы между ним и сотнями других подобных организаций, не хуже и уж, конечно, не лучше прочих.

Второе Братство — нечто прямо противоположное. Это сила, живой организм, а не организация. Оно поддерживает жестокость. Оно содержит киллеров и фанатиков. Оно управляется яростью, ненавистью и страхом. Мишенью для него становится все, что выглядит не так, как оно. Некоторые цели очевидны: геи, евреи, черные, католики, сотрудники абортариев и служб планирования семьи, а также те, кто стремятся к мирному сосуществованию людей с разным цветом кожи или мировоззрением. Но, по сути дела, оно ненавидит гуманность и все человечное. Оно ненавидит порочные наклонности людей и не замечает божественной природы духа, который есть в каждом, даже самом худшем из нас.

При этих словах Даг согласно кивнул.

— Это второе, теневое Братство выступает против всего, что может стать угрозой его миссии или существованию. Оно начинает с вежливых предложений, затем переходит к запугиванию, уничтожению имущества, нанесению психических травм и, в конце концов, если сочтет такие действия необходимыми, к убийству.

Вокруг нас что-то изменилось, казалось, самый воздух изменился: ветер задул с озера и принес запах стоячей воды и гниения.

— Кто за этим стоит?

Даг лишь пожал плечами, а Эми ответила:

— Мы знаем не больше чем ты; официальным лицом Братства является Картер Парагон. Его второе лицо скрыто. Это небольшая организация. Говорят, лучший заговор — это тот, где всего один заговорщик: чем меньше людей знают о чем-то, тем лучше. Мы так понимаем, что в нее вовлечено не более горстки людей.

— Полицейские?

Ее глаза сузились.

— Возможно. Да, почти наверняка один или два полицейских. Братство время от времени использует их для прикрытия и заметания следов либо для того, чтобы быть в курсе предпринятых против него действий. Но основное орудие этой организации — человек, худощавый человек с рыжими волосами, обожающий хищников. Иногда вместе с ним действует женщина — немая.

— Это он! — воскликнул я. — Это — Падд.

Впервые с момента, как мы завели разговор о Братстве, Эми коснулась своего мужа. Ее рука нащупала его руку и сжала ее, как будто бы само имя Падда могло вызвать его появление и заставить их противостоять ему вместе.

— Он действует под разными именами, — продолжила она после паузы. — Я слышала, что его называли Эдом Монкером, Уолтером Зареном, Эриком Дюма. Я думаю, что он же некоторое время был Тедом Буном и Алексом Чертом. Я уверена, что были и другие имена.

— Похоже, вы много знаете о нем.

— Мы верующие, но не наивные. Есть очень опасные люди. Нам стоит знать о них. Эти имена говорят тебе о чем-нибудь?

— Не думаю.

— Ты знаешь хоть что-нибудь о демонологии?

— Извините, я перестал подписываться на «Любителя демонологии»: этот журнал отпугивал разносчика молока.

Даг позволил себе тень улыбки.

— Чертом русские нередко зовут Сатану, а в дохристианские времена именовали Чернобогом, — сказал он. — Бун — это трехголовый демон, который переносит тела из одной могилы в другую. Дюма — ангел молчания, смерти. Зарен — демон шестого часа — ангел мщения. Монкер — имя, которое он использовал чаще всего. Похоже, оно вызывало в нем положительный резонанс.

— Так Монкер — тоже демон?

— Очень необычный демон, один из пары. Монкер и Накир — исламские демоны.

В моем мозгу вспыхнула картина: пальцы Падда нежно поглаживают щеку немой, и, он мягко шепчет: «Моя Накир...»

— Он называл женщину своей Накир, — объяснил я им.

— Монкер и Накир допрашивают и судят мертвых, затем отсылают их в рай или ад. Ваш мистер Падд, или называйте его как хотите, похоже, находит сопоставление с демонами забавным. Это шутка.

— Специфический юмор, — сказал я. — Я не могу представить себе, чтобы он сменил имя, скажем, на Леттерман[8].

— Имя Падд имеет какое-то вполне определенное значение для него так же, как и любое из прежних, — сказал Даг. — Мы нашли его в Интернете на сайте, посвященном арахнологии. Элиас Падд был пионером американской арахнологии. Современник Эмертона и Мак-Кука, он опубликовал свою наиболее известную работу «Естественная история паукообразных». В 1933 году он специализировался на отшельниках.

— Пауки, — кивнул я головой. — Говорят, люди со временем становятся похожи на своих домашних любимцев.

— Или же приобретают животных, с которыми сами имеют сходство, — ответил Даг.

— Значит, вы его видели?

Он кивнул.

— Однажды он появился здесь вместе с женщиной. Они припарковали машину около курятника и ждали, когда мы подойдем к ним. Как только мы приблизились, Падд выбросил из машины мешок, затем повернулся спиной и уехал. Больше мы никогда его не видели. Знаешь, что было в мешке?

Эми ответила, не дожидаясь моей реакции:

— Кролики.

Она смотрела в пол, так что я не мог видеть выражения ее лица.

— Ваши?

— Мы обычно держали их в клетках вдали от курятника. Однажды утром мы вышли и увидели, что их нет. Не было ни крови, ни шерсти, ничего, что бы говорило о том, что их поймал хищник. Затем, спустя два дня, приехал Падд и выбросил мешок. Когда мы открыли его, он был заполнен останками кроликов. Они были искусаны, покрыты серо-коричневыми пятнами, и тушки начали разлагаться. Мы отвезли одного из них местному ветеринару, и он сказал нам, что это были укусы пауков-отшельников. Вот как мы пришли к выводу, что имя Падд имеет значение для него.

— Он предупреждал нас, чтобы мы не совались в его дела. До этого мы изучали сведения о Братстве. После его визита пришлось прекратить заниматься этим.

Эми подняла лицо, внешне спокойное и бесстрастное, и лишь слегка сжатые губы выдавали ее отношение ко всему, о чем она рассказала.

— Есть еще что-нибудь, что вы могли бы мне сообщить?

— Слухи, больше ничего, — ответил Даг, поднося бутылку с водой ко рту.

— Слухи о книге?

Бутылка замерла, и Эми еще сильнее вцепилась в его руку.

— Они ведут каталог имен, не так ли? — продолжал я. — Правильно ли я понимаю: мистер Падд — своего рода ангел рока, который регистрирует имена осужденных в большой черной книге?

Они не ответили, но тишина неожиданно была нарушена шагами и разговорами людей, заполняющих дом во время полуденного перерыва.

Эми и Даг оба поднялись, затем Даг потряс мою руку еще раз и ушел сделать распоряжения насчет обеда. Эми проводила меня до машины.

— Как говорит Даг, книга — это всего лишь слухи, — объяснила она, — но правда о Братстве остается скрытой. Еще никому не удавалось связать воедино их публичную организацию и закулисные действия.

Эми глубоко вздохнула, словно решаясь, поведать что-то важное.

— Есть еще кое-что, что я должна рассказать тебе, — начала она. — Ты не первый, кто приехал сюда с расспросами о Братстве. Несколько лет назад приезжал другой человек, из Нью-Йорка. Мы в то время знали очень немного о Братстве, но все же рассказали ему меньше того, что нам было известно, однако и это спровоцировало предупреждение с той стороны. Он уехал, и мы никогда не видели и не слышали о нем... только два года назад...

Мир вокруг меня превратился в скопление теней, и солнце исчезло. Посмотрев вверх, я заметил в небе черные силуэты, спускающиеся по спирали, взмахи их крыльев заполнили утреннее небо и скрыли свет. Рука Эми протянулась, чтобы коснуться моей, но все мое внимание было приковано к небу, где теперь реяли демоны ада. Затем один из них приблизился, и его лицо, словно сотканное из светотени, стало отчетливее.

Я узнал это лицо.

— Это был он, — прошептала Эми, и демон оскалился мне сверху, сверкнув заостренными зубами и взмахнув черными как ночь крыльями. Отец, муж, убийца мужчин, женщин и детей, теперь он пребывал в ином мире.

Это был Странник.

* * *
Присев на капот машины, я ждал, когда пройдет тошнота. В голове крутился разговор в новоорлеанской забегаловке несколько месяцев спустя после смерти Сьюзен и Дженнифер; звучал голос, говорящий мне о своей уверенности в том, что каким-то образом худшие из убийц могут найти друг друга и иногда объединяются, что они заряжаются от присутствия себе подобных.

Они находят друг друга по запаху.

Он должен был найти их. Его природа, происхождение и опыт работы в правоохранительных органах должны были послужить гарантией тому.

Если он начал охоту на Братство, он должен был выследить их.

И он должен был оставить их в живых, потому что они из его породы — породы убийц. Я снова вспомнил его невразумительные ссылки на Библию, его интерес к апокрифам, веру в то, что он был одним из падших ангелов, посланных на землю, чтобы судить человечество, всех, кого он считал недостойными жизни.

Да, он нашел их, и они помогли ему разжечь его собственный огонь.

Эми подошла ко мне и взяла обе мои руки в свои.

— Это произошло семь или восемь лет назад, — сказала она, — и казалось не столь существенным до этого момента.

Я кивнул.

— Ты собираешься продолжить поиски этих людей?

— Я должен, особенно теперь.

— Могу я сказать тебе нечто, чего бы ты не хотел услышать?

Ее лицо было мрачным. Я кивнул.

— Из всего того, что ты уже сделал и о чем мне рассказал, можно заключить, что тобой двигало страстное желание помочь мертвым больше, чем живым. Но наш первейший долг — помогать живущим, Чарли, самим себе и тем, кто вокруг нас. Мертвым не нужна твоя помощь.

Я помолчал перед тем, как ответить.

— Я не уверен, что ты права, Эми.

Впервые я заметил нотки сомнения в ее голосе.

— Ты не можешь жить сразу в двух мирах, — сказала она, и голос ее задрожал. — Надо сделать выбор. Ты все еще чувствуешь, что смерти Сьюзен и Дженни тянут тебя в прошлое?

— Иногда, но не только они.

Полагаю, она прочла что-то в моем лице или уловила в голосе, и на короткий момент она вошла в меня, увидела моими глазами то, что я видел, услышала то, что слышал я, почувствовала то, что я чувствовал. Я прикрыл глаза и ощутил, как тени движутся вокруг меня, голоса шепчут мне что-то на ухо, маленькие руки цепляются за меня.

Мы все ждем тебя.

Маленький мальчик с пулевым отверстием над глазом, женщина в летнем платье, мерцающем во мраке, тени, которые маячили в отдалении, — все они вместе и каждый в отдельности объясняли мне, что это неправда. Что кто-то должен действовать ради тех, кто сам уже не в состоянии ничего сделать, что некая доля справедливости должна существовать и для тех, кто уже потерян и погублен. На мгновение, пока Эми Гривз держала мои руки, она получила слабое представление о плывущих образах того, что ожидает нас в недрах земли обетованной.

— О Боже! — вскрикнула она.

Затем ее руки отпустили меня, и я услышал, как она удаляется и исчезает в доме. Открыв глаза, я обнаружил, что стою один в летнем солнечном свете; запах сосен донесся до меня вместе с ветром. Сквозь деревья, направляясь на север, пролетела голубая сойка.

Я последовал за ней.

* * *
Поиски святилища

Отрывок из диссертации

Грэйс Пелтье

Письмо Элизабет Джессоп ее сестре Лене Мейерс, датированное 11 декабря 1963 года (используется с разрешения наследников Лены Мейерс):

Моя дорогая Лена,

это была худшая неделя изо всех, какие я могу припомнить. Правда обо мне и Лайале стала известна, и теперь мы оба остерегаемся. Проповедника не было видно последние два дня. Он просит у Господа совета о том, как судить нас.

Нас обнаружил мальчик, сын проповедника. Я думаю, он следил за нами уже давно. Мы вместе были в лесу, Лайал и я, когда я заметила Леонарда в кустах. Кажется, я вскрикнула, заметив его, но, когда мы попытались найти его, он скрылся.

Проповедник ждал нас за ужином. Нам было отказано в еде и велено отправляться в свои дома, в то время как остальные ели. Вернувшись тем вечером домой, Фрэнк избил меня и оставил спать на полу. Сейчас меня и Лайала держат вдали друг от друга. Девочка Мюриэл присматривает за ним, а Леонард тенью следует за мной. Вчера он швырнул в меня камень и разбил мне голову до крови. Он объяснил мне, что Библия велит наказывать прелюбодеек и что его отец поступит со мной так же. Корниши видели, что он сделал, и Этан Корниш ударил его до того, как мальчишка успел швырнуть второй камень. Тогда он выхватил нож и порезал Этану руку. Семьи приводили доводы в пользу того, чтобы мы были прощены во имя сохранения мира в общине, но жена Лайала не смотрит на меня, а один из ее детей плюнул в меня, когда я проходила мимо нее.

Прошлой ночью в доме проповедника слышались громкие голоса. Семьи приводили свои доводы в нашу защиту, но он даже не двинулся с места. Все испытывают чувство горечи из-за нас с Лайалом, но гораздо больше из-за преподобного и его методов. Его просили дать отчет о состоянии наших денежных счетов, которые мы доверили ему и предоставили на хранение, но он отказался. Я боюсь, что меня и Лайала заставят покинуть общину или что проповедник заставит нас уйти и начать все снова в другом месте. Я просила Господа простить наш проступок против него и молила о помощи, но какая-то часть меня знает, что уйдет без сожалений, если Лайал будет со мной. Однако я не могу покинуть своих детей и испытываю печаль и стыд за то, как обошлась с Фрэнком. Этан Корниш сказал мне еще одну вещь. Он сказал, что жена преподобного просила его отнестись к нам с сочувствием, и с тех пор он отказывается разговаривать с ней. Ходят слухи, что он выпустит нас на все четыре стороны, и каждая семья загладит грехи общины, разнося слово Божие по городам и весям. Завтра мужчины, женщины и дети будут разделены по группам, и каждая группа будет молиться отдельно о наставлении и прощении. Я попросила Этана Корниша оставить это письмо в обычном месте и молюсь, чтобы ты получила его в добром здравии.

Твоя сестра Элизабет.

Глава 18

Когда мне было четырнадцать, отец взял меня с собой в мое первое авиапутешествие. Он заключил выгодную сделку со своим знакомым из «Амэрикен Эйрвейз», нашим родственником, которому помог выбраться из неприятной истории: его сын был задержан за хранение нескольких краденых радиоприемников. Мы вылетели из Нью-Йорка в Денвер, из Денвера в Биллингс, штат Монтана, там взяли напрокат машину, переночевали в мотеле, а утром отправились на восток.

Солнце освещало зеленые и бежевые с налетом серебра верхушки гор, отражающиеся в водах реки Литл Бигхорн. Мы пересекли ее около Кроу-Эйдженси и молча поехали ко входу в мемориал на поле сражения у Литл Бигхорн. Это был День поминовения, и на кладбище соорудили трибуну. Перед ней стояли ряды с откидными стульями, занятые людьми. Те, кому не хватило мест, расположились среди невысоких надгробных плит и слушали слова поминальной службы. Над ними легкий утренний ветерок развевал государственный флаг.

Мы не стали останавливаться, но, пока поднимались наверх к памятнику, ветер доносил до нас отдельные слова: «молодость», «павшие», «честь» и «смерть», — затихающие, а затем вновь набирающие силу и отражающиеся эхом над шелестящей травой так, будто бы их произносили в настоящем и давно прошедшем времени одновременно.

Это было место, где пять кавалерийских бригад Кастера, состоящих в основном из молодежи, были разбиты объединенными силами Дакоты и Шейена. Битва длилась всего около часа, при этом, возможно, солдаты даже не видели противника в лицо: они лежали, уткнувшись в траву, и уничтожали всадников одного за другим, определяя срок их жизни.

Я посмотрел кругом и подумал, что Литл Бигхорн — довольно мрачное место для смерти, окруженное низкими желто-зелено-коричневыми горами, теряющимися в голубых и пурпурных далях. С любого возвышения местность вокруг хорошо просматривалась. Люди, погибшие здесь, должны были осознавать, что никто не придет им на помощь и что это их последние минуты на земле. Ужасная смерть: в одиночестве, вдали от дома их тела были рассеяны по полю и лежали неприбранными целых три дня, пока, наконец, не упокоились в братской могиле на гребне небольшой горы на востоке Монтаны. Имена погибших были высечены на гранитном монументе, поставленном над могилой.

Помню, я закрыл глаза и почувствовал, что их тени окружили меня. Я услышал ржание коней, выстрелы, шорох травы под ногами, крики боли, ненависти и страха. И, как ни странно, я тоже был там на этом поле, среди них.

Есть такие места на земле, где время не имеет значения, где лишь тонкая грань истории отделяет прошлое от настоящего. Стоя здесь на продуваемом гребне горы, я, тогда еще подросток, ощутил связь времен. На поле, где погибли эти молодые люди, казалось, все еще идет сражение, они все еще бьются и умирают, и будут сражаться в этом бою снова и снова, в том же месте и с тем же исходом.

Это был первый проблеск понимания мира, впервые появившееся ощущение, что прошлое не умирает, а неким странным образом живет в настоящем. Существует взаимное проникновение всех элементов бытия и небытия друг в друга, связь между тем, что лежит похороненным в земле, и тем, что живет над всем этим. И существует некий закон, который позволяет ценой благодеяний в настоящем исправить дисбаланс чего-то в прошлом. Это в конечном счете и есть основа правосудия: не отменять прошлое, загоняя его все дальше за горизонт времени, а попытаться внести в него элементы гармонии, равновесия, чтобы жизнь могла идти дальше с более легким грузом прошлого, а мертвые смогли обрести покой в потустороннем мире.

Сейчас, направляясь на север, я снова вспомнил тот день на поле битвы своего отца, молча стоящего рядом с развевающимися от ветра волосами. День поминовения мертвых. Меня ждет другое паломничество, другая расписка в получении долга с живущих теми, кто уже умер. Просто, постояв в том месте, где эти семьи когда-то приняли мученический венец, просто прибыв на место, которое помнит последний момент их жизни, и вслушавшись в эхо, я мог надеяться, что пойму.

Вот она, их «земля обетованная». На озере Святого Фройда ее сущность выставлена напоказ.

Еще в дороге я позвонил, чтобы получить давно обещанную услугу. В Нью-Йорке женский голос попросил меня назвать фамилию, затем после паузы меня соединили с Холлом Россом. Его недавно повысили, и теперь он был одним из трех спецагентов в территориальном отделе ФБР в Нью-Йорке, который подчинялся непосредственно помощнику директора. Мы с Россом скрестили шпаги еще при первой нашей встрече, но после смерти Странника наши отношения заметно потеплели. В настоящий момент ФБР занялось пересмотром всех дел, связанных со Странником, в рамках продолжающегося расследования его преступлений. Целый кабинет в Куантико был предоставлен для материалов правоохранительных органов со всех уголков страны. Расследование получило кодовое наименование «Харон», по имени перевозчика заблудших душ в Аид, и все упоминания о Страннике также проходили по делу Харона. Это был затянувшийся процесс из тех, которые никогда не будут завершены.

— Чарли Паркер, — представился я, когда Росс взял трубку.

— Привет, как дела? Звонок вежливости?

— Разве я когда-нибудь звонил тебе из вежливости?

— Нет, насколько я помню, но никогда не поздно начать.

— Не на сей раз. Ты помнишь об услуге, которую мне обещал?

Пауза затянулась.

— Ты просто создан для преследования. Продолжай.

— Это Харон. Семь или восемь лет назад он прибыл в Мэн, чтобы заняться расследованием деятельности организации, которая называется Братство. Ты не мог бы поискать, куда он отправился, и какие-нибудь имена тех, с кем он мог говорить?

— Могу я спросить, для чего?

— Братство, возможно, замешано в деле, которое я расследую: смерть молодой женщины. Любая информация, которую ты можешь мне дать о них, будет кстати.

— Не многовато ли для услуги, Паркер? Мы обычно не передаем записи.

Я еле удержался, чтобы не наорать.

— Я прошу не дать мне дела, а всего лишь намекнуть, куда он мог отправиться. Это очень важно, Холл!

Он вздохнул.

— Когда тебе это нужно?

— Скоро. Чем раньше, тем лучше.

— Я посмотрю, что можно сделать. Ты только что истратил свою девятую жизнь. Надеюсь, ты это понимаешь?

Я мысленно пожал плечами. Мне и так не придется прожить их в полном объеме.

* * *
Я ехал сквозь аллею деревьев, ветви которых зеленели свежими листьями, в место обманутых надежд и жестокой смерти; солнечный свет пятнами бежал по корпусу моей машины. Я следовал по шоссе в направлении Хоултона, затем по Первой Северной дороге США на Преск-Исл и оттуда через Эшленд, Портаж и Уинтервилл, пока, наконец, не добрался до окраин городка Орлиное Озеро. Двигаясь по основной дороге, я сообщил свое имя полицейскому, который проверял транспорт. Он махнул мне, чтобы я проезжал дальше.

Эллис перезвонил мне и назвал фамилию детектива из государственных войсковых казарм в Хоултоне. Его звали Джон Брушар, и я нашел его по пояс увязшим в грязной дыре под большим брезентовым тентом, натянутым для защиты останков, извлекаемых с помощью совков и лопат в неторопливом, размеренном ритме. Так здесь и работали: каждый выполнял свою часть общего дела. Полиция штата, тюремщики, помощники шерифа, патологоанатомы — все они, засучив рукава, работали, не покладая измазанных грязью рук. Трудились сверхурочно, потому что, когда твои дети дорастают до колледжа или приходится платить алименты, будешь рад любой возможности подработать.

Я остановился позади ленты, отмечающей место происшествия, и окликнул Брушара по имени. Он махнул рукой, чтобы я его заметил и выбрался из ямы, вытаскивая рамку размером 15 на 15 или 17 сантиметров. Брушар возвышался надо мной, и его голова закрывала солнце. Черными от грязи руками он пытался заправить в комбинезон пропитанную потом рубашку. Комья грязи налипли на его ботинки, и полосы грязи украшали лоб и щеки.

— Эллис Говард сказал мне, что вы помогаете им в расследовании, — сказал он, после того как мы пожали друг другу руки. — Вы не хотите рассказать мне, почему забрались сюда, если ваше расследование сосредоточено вокруг Портленда?

— Вы спрашивали Эллиса об этом?

— Он отослал меня к вам. Сказал, что у вас на все есть ответы.

— Да уж, Говард — большой оптимист. В двух словах, Кертис Пелтье — человек, который был убит в Портленде в прошедшие выходные, приходился родственником Элизабет Джессоп. Я думаю, что ее останки находятся среди прочих, найденных здесь. Дочерью Кертиса была Грэйс Пелтье. Управление по расследованию уголовных преступлений интересуется обстоятельствами ее гибели. Она писала магистерскую диссертацию о людях, похороненных в этой яме.

Брушар разглядывал меня секунд десять, а затем провел к передвижной лаборатории, где мне разрешили посмотреть видеосъемку места происшествия на экране портативного телевизора. Он был рад тому, что у него появилась возможность передохнуть. Пока я сидел и смотрел запись, Брушар налил нам по чашке кофе. На экране мелькали грязь, кости и деревья, фрагменты изуродованных черепов и скрюченных пальцев, темная вода; грудная клетка, раздробленная в щепки пулями, детский скелет, свернувшийся калачиком.

Когда запись закончилась, я последовал за ним через дорогу к краю могилы.

— Я не могу провести вас дальше, — сказал он, извиняясь. — Некоторые жертвы все еще находятся под землей, и мы ищем другие предметы и артефакты.

Я кивнул. Мне не надо было двигаться раньше: я и так мог видеть все с того места, где стоял. Над ямами в грязи торчали деревянные колышки с табличками, на которых было описание того, какие именно останки здесь найдены. Некоторые ямы пустовали, но в одном углу я увидел двух мужчин в синих комбинезонах, осторожно извлекавших из-под земли фрагмент скелета. Когда один из них отошел в сторону, я увидел изогнутые кости грудной клетки, похожие на темные пальцы, готовые соединиться в молитвенном жесте.

— У них у всех есть таблички с именами на шее? Сведения об именах, написанных на деревянных табличках, появились в «Мэн Санди Телеграф»: было бы чудом, если бы следователям удалось сохранить что-либо в тайне.

— Да, у большинства. Некоторые таблички основательно прогнили.

Брушар полез в карман своей рубашки и извлек сложенный лист бумаги, который передал мне. Это оказался список из 17 фамилий, вероятно, полученный после изучения документов баптистов. Анализ ДНК должны были сделать, используя генетический материал родственников, поскольку записи о лечении и состоянии зубов были недоступны. Звездочки напротив некоторых имен означали, что никакой идентификации в отношении этих людей произведено не было. Имя Джеймса Джессопа оказалось предпоследним в списке.

— Тело мальчика Джессопа все еще здесь?

Брушар заглянул в список у меня в руках.

— Его сегодня увезут, его и его сестру. Он что-то значит для вас?

Я не ответил. Другое имя в списке привлекло мое внимание: Луиза Фолкнер — жена преподобного. Имени самого Фолкнера не было в списке. Не было там и его детей.

— Нет предположений, как они умерли?

— Пока не сделана аутопсия точно сказать не могу, но у всех мужчин и двух женщин пулевые ранения в голову и тело. Другие, похоже, были убиты дубинкой. Жену Фолкнера, кажется, задушили: мы нашли фрагменты веревки, завязанной на ее шее. У некоторых детей раздроблены черепа, как будто на них упал камень, или, может быть, это сделано молотком. Двое детей, видимо, убиты выстрелом в голову.

Он замолчал и посмотрел в сторону озера.

— Я полагаю, вы что-то знаете об этих людях?

— Немного, — признался я. — Исходя из фамилий в списке, у вас появился, по крайней мере, один подозреваемый.

Брушар кивнул:

— Проповедник, Фолкнер, если только тот, кто изготовил эти таблички, не хотел увести следствие в сторону и Фолкнер тоже не лежит здесь мертвый среди других.

Это было закономерное предположение, хотя я знал, что существование Апокалипсиса, купленного Джеком Мерсье, исключает такую возможность.

— Он убил свою жену, — сказал я скорее себе, чем Брушару.

— У вас есть какие-нибудь соображения за что?

— Может быть, она возражала против того, что он задумал сделать. В статье Грэйс Пелтье, написанной для «Даун Ист Мзтэзин», упоминалось о том, что Фолкнер был фундаменталистом. Согласно доктрине фундаментализма, жена должна поддерживать авторитет своего мужа. Споры или неповиновение исключались. Я предполагаю, что Фолкнеру было нужно от нее лишь обожание и одобрение всех его действий. Когда это прекратилось, жена утратила для него всякое значение.

Брушар смотрел на меня с интересом.

— Вы знаете, почему он убил их всех?

Я думал о том, что мне рассказала Эми о Братстве, его ненависти ко всему, что воспринималось как человеческие слабости и заблуждения; о созданных Фолкнером Апокалипсисах, видениях Страшного Суда и о слове, вырезанном под именем Джеймса Джессопа на дощечке, изъеденной тлением: грешник.

— Это всего лишь догадка, но, я думаю, паства разочаровала его или ополчилась против него. И проповедник покарал их за их грехи. Как только они восстали против него, с ними было покончено, они были прокляты за мятеж против наместника Бога на земле.

— Это слишком суровое наказание.

— Я полагаю, он и был довольно жестоким парнем.

Я даже подумал, уж не знал ли Фолкнер в глубине своей темной души, что они подведут его. Это заложено в природе человека: пробовать и ошибаться, ошибаться и пробовать, пока, наконец, не получится то, к чему стремишься, либо время уйдет, и придется довольствоваться тем, что у тебя есть. Но для Фолкнера был только один-единственный шанс: когда они обманули его надежды это послужило доказательством их ничтожества, невозможности спасения их душ и оправданием насилия, которое одно и было целью и смыслом жизни проповедника. Они были прокляты. Они всегда были отверженными, и то, что произошло с ними, не имеет отношения ни к реальному, ни к потустороннему миру.

Эти люди следовали за Фолкнером до самой своей смерти, ослепленные надеждой на приход нового Золотого века, поисками твердой веры во что-то, во что стоит верить. Никто не вмешался. Кроме того, это был 1963 год: тогда угрозу видели в коммунистах, а не в богобоязненных верующих, которые хотели устроить себе более простую жизнь. Должно было пройти еще пятнадцать лет, пока Джим Джоунс и его последователи не разбили лицо конгрессмену Лео Райану, а затем организовали коллективное самоубийство 900 членов секты, чтобы люди начали относиться к верующим иначе.

Но даже после событий в Джонстауне лжепророки продолжали вербовать себе сторонников. Рок Териолт систематически истязал своих последователей в Онтарио, а в 1988 году голыми руками разорвал на части женщину по имени Соланж Бойлард. В апреле 1989 года Джеффри Лундгрен, предводитель секты отступников-мормонов, убил пятерых членов семьи Авери — Денниса и Шерил, их дочерей Трину, Ребекку и Карен — в амбаре в Киртлен-де, штат Огайо, и зарыл останки в землю, завалив их камнями и мусором. Никто и не пытался разыскивать несчастных, пока почти через год полиция не занялась этим делом, воспользовавшись конфиденциальной информацией, полученной от члена секты, недовольного тамошними порядками. Начиная с семидесятых и вплоть до 1991 года семья Ле-Барон и их сторонники в отдаленной мормонской церкви Фистборна убили почти 30 человек, включая и полуторагодовалую девочку. А потом было Вако, которое показало, что правоохранительные органы традиционно занимали позицию невмешательства в дела религиозных групп.

Но в 1963 году эти события даже невозможно было себе вообразить, практически не было причин опасаться за жизнь Арустукских баптистов, не было необходимости сомневаться в намерениях преподобного Фолкнера и не было оснований бояться отправиться с ним в царство теней и смерти.

* * *
Пока мы молча стояли у воды, появился патологоанатом и началась подготовка к транспортировке большинства тел на летное поле на острове Преск. Брушар оказался занят уточнением деталей перевозки, а я направился к краю леса и оттуда наблюдал, как фигуры движутся под тентом. Время приближалось к трем часам дня, и от реки веяло холодом. Ветер трепал волосы медиков, пока они выносили мешки с телами с места захоронения, дополнительно привязав их к носилкам, чтобы избежать возможных повреждений костей. С севера послышался крик птиц.

Не все они умерли здесь, в этом я был совершенно уверен. Эта земля даже не была частью территории, отведенной для общины. Поля, на которых они работали, остались за холмом, позади собачьих будок; а дома, уже давно разрушившиеся, находились еще дальше отсюда. Взрослые должны были быть убиты в поселении или рядом с ним: было сложно заставить их прийти на место, предназначенное для захоронения, еще сложнее постоянно контролировать их, как только кровавая бойня началась. Разумнее похоронить жертвы вдали от центра общинной земли, тем более если в будущем зародятся какие-то подозрения и в результате последует обыск поселения. В таком случае надежнее было расположить захоронение у озера.

В статье Грэйс говорилось о том, что члены общины внезапно исчезли в декабре 1963 года. Следы похорон скрыл снег. Со временем талые воды нанесли сюда грязь, и не осталось ничего, что бы отличало этот участок земли от прочих. Это была твердая почва, она не должна была осесть, но она осела.

В конце концов, они слишком долго ждали своего часа.

Я закрыл глаза и прислушался... Мир вокруг меня исчез, я попытался представить себе, какими были эти последние минуты. Плачущие крики птиц стихли, шум машин на дороге превратился в жужжание мух и звук мягко раскачивающихся от ветра веток деревьев над моейголовой...

Я слышу звуки стрельбы.

Бегут мужчины, застигнутые выстрелами в поле. Двое уже упали, кровавые дыры зияют в их спинах. Один из них, все еще живой, поворачивается, сжимая вилы в руках. Древко ручки разлетается от следующего выстрела, щепки и пуля впиваются в его тело одновременно. Они выслеживают последнего под прикрытием высокой травы и перезаряжают оружие на ходу. За их спинами стая ворон собирается кругами над убитыми и громко призывает своих сородичей. Крики последнего мужчины затихают, смешавшись с карканьем, и наступает тишина.

Я почувствовал движение за деревьями позади себя, но лишь ветви качались так, будто их неосторожно задело какое-то животное. Дальше зелень расплывалась в черноте, и очертания деревьев становились неопределенными.

Настала очередь женщин умереть. Им было велено встать на колени и молиться в одном из домов и думать о грехах общины. Они слышали звуки выстрелов, но не понимали их значения. Дверь открылась, и Элизабет Джессоп обернулась. Силуэт мужчины угадывался в утреннем свете. Он велел ей отвернуться, поклониться кресту и молить о прощении.

Элизабет закрыла глаза и начала молиться...

Позади меня вновь раздался шум, похожий на легкий звук приближающихся шагов. Что-то появилось из темноты, но я не повернулся.

Дети были последними. Они почувствовали, что-то не так, происходит что-то такое, чего не должно случиться, но все же последовали за проповедником к озеру, где для них уже были вырыты могилы. Воды озера были спокойны, а дети очень послушны, как бывают послушны, только дети.

Они тоже опустились на колени для молитвы, деревянные таблички на их шеях тянули к земле, веревки резали кожу. Им было велено держать руки перед грудью, скрестив большие пальцы рук, что они и сделали, но Джеймс Джессоп обернулся и взял свою сестру за руку. Она начала плакать, и он сильнее сжал ее руку.

— Не плачь, — сказал он.

Тень накрыла его.

— Не...

Я почувствовал холод в правой руке. Джеймс Джессоп стоял рядом со мной в тени пожелтевшей березы, его маленькая рука обхватила мою. Свет отражался от единственного стекла его очков. Из-под накрытого тентом места появились две фигуры, несущие на носилках следующий небольшой мешок.

— Они собираются увезти тебя отсюда, Джеймс, — сказал я.

Он кивнул и пододвинулся ближе, от его присутствия по моей ноге и ребрам разливался холод.

— Это было вовсе не больно, — сказал он, словно хотел успокоить. — Просто стало темно.

Я был рад, что он не почувствовал боли; попытался сжать его руку, чтобы подать ему знак, но рядом ничего не было, кроме холодного воздуха.

Он посмотрел на меня снизу вверх:

— Мне пора уходить.

— Я знаю.

Его единственный глаз был карим с желтыми крапинками в центре, исчезающими, как при затмении луны, в темных зрачках. Я видел отражение своего лица в его глазе и стекле очков, но не видел самого себя. Это выглядело так, будто бы я был бесплотным духом, а Джеймс Джессоп — существом из плоти и крови.

— Он говорил, что мы плохо вели себя, но я никогда не вел себя плохо. Я всегда делал то, что мне велели, до самого конца.

Капля холодной воды скатилась с моих пальцев, когда он отпустил мою руку и направился обратно в глубь леса; он высоко поднимал колени, чтобы не порезаться о листья осоки и не запутаться в траве. Я не хотел, чтобы он уходил. Хотел утешить его. Понять.

Я окликнул его по имени. Он остановился и оглянулся, уставившись на меня.

— Ты видел Даму лета, Джеймс? — спросил я.

Слеза покатилась по моей щеке и задержалась на губах, я слизнул ее.

Он кивнул с серьезным видом.

— Она ждет меня, — сказал он. — Она собирается отвести меня к остальным.

— Где она, Джеймс?

Джеймс Джессоп поднял свою руку и указал в темноту леса, затем повернулся и ушел: заросли кустов сомкнулись за его спиной, и я больше не мог его видеть.

Глава 19

Я поехал обратно в Уотервилл, чтобы встретиться с Эйнджелом и Луисом; мою руку все еще покалывало от прикосновения призрака ребенка. Озеро Святого Фройда казалось неописуемо пустынным. Я все еще слышал вопли птиц, звенящие у меня в ушах, непрекращающийся хор стенаний по умершим. Образы хлопающей на ветру парусины, груд земли, холодной воды, потемневших от времени костей теснились в моем мозгу, пока не слились в единую картину. На этом фоне Джеймс Джессоп удалялся в чащу леса, где невидимая женщина в летнем платье ждала, чтобы увести его отсюда.

Я почувствовал прилив благодарности к той, которая ждала его на краю тьмы за то, что ему не придется проделывать этот путь в одиночестве.

И еще я надеялся, что есть кто-то, кто ожидает каждого из нас в конце пути.

* * *
В Уотервилле я припарковал машину около магазина «Эймс» и стал ждать. Прошел почти час, и вот, наконец, из-за поворота на главную улицу появился черный «лексус» и остановился в дальнем ее конце. Я видел, как Эйнджел выходит из машины и спокойно двигается к углу Главной улицы и Темпл-стрит, затем сворачивает к тыльной стороне здания штаб-квартиры Братства на перекрестке около китайского ресторана «Хайнаньские легенды», убедившись предварительно, что на улице никого нет. Я запер свой «мустанг», встретил Луиса, и мы вместе пошли по Темпл-стрит, чтобы присоединиться к Эйнджелу. Он вручил каждому из нас по паре перчаток. Рукой в такой же в перчатке он уже придерживал только что открытую дверь.

— Думаю, мне придется внести Уотервилл в список мест, где я не собираюсь жить на пенсии, — заметил Эйнджел, когда мы вошли в здание. — После Боготы и Бангладеш.

— Я передам эту печальную новость чиновникам Торговой палаты, — ответил я ему. — Не знаю, как они это переживут.

— Ну, а где ты планируешь поселиться на пенсии?

— Возможно, я не доживу до того момента, когда это станет актуальным.

— Парень, ты все правильно понимаешь, — заметил Луис. — Старуха с косой, возможно, уже внесла твое имя в список номеров, по которым следует дозваниваться в ускоренном режиме.

Мы последовали за Эйнджелом вверх по застеленной тонкой ковровой дорожкой лестнице, пока не уперлись в деревянную дверь с небольшой пластиковой табличкой, привинченной на уровне глаз. На ней была простая надпись: «Братство». На правом косяке оказалась кнопка звонка на случай, если кто-нибудь проскользнет через парадный вход мимо мисс Торрэнс, которая кидалась на посетителей, как голодный ротвейлер. Я вытащил свой портативный фонарик и посветил в замочную скважину. Конечно, пришлось принять определенные меры предосторожности, обернув стекло фонарика полупрозрачной лентой так, чтобы остался только узкий лучик света размером с монетку. Эйнджел вынул из кармана отмычку и в пять секунд открыл дверь. Внутри свет с улицы освещал приемную с тремя пластмассовыми стульями, деревянным столом с телефонами и книгой для записей. В углу стоял шкаф для документов, по стенам были развешаны картинки, изображающие рассвет, маленьких деток и голубей.

Эйнджел покопался в замке шкафа и, когда тот щелкнул, вытащил верхний ящик. Посветив фонариком внутрь, он увидел стопки трактатов, опубликованных самим Братством, и других, которые, видимо, были одобрены Братством. Среди них были: Христианская семья; Разные нации — разные правила; Враги человечества; Евреи: Правда о «богоизбранном» народе; Убийство будущего: Данные об абортах; Папочка больше не любит меня: Развод и американская семья.

— Взгляни-ка на это, — сказал Эйнджел. — Естественное право — неестественные действия: Как гомосексуальность отравляет Америку.

— Может быть, они учуяли твой лосьон после бритья, — ответил я. — Есть там еще что-нибудь в других ящиках?

Эйнджел быстро просмотрел их.

— Да нет, все то же самое.

Он открыл дверь в центральный офис. Эта комната оказалась обставленной более элегантно, по сравнению с приемной. Стол был значительно более дорогостоящим, позади него стоял стул с высокой спинкой, обтянутый кожзаменителем; два диванчика из того же материала стояли у стены, между ними располагался журнальный столик. Стены украшали фотографии Картера Парагона в разной обстановке, обычно в окружении людей, которые не находили ничего лучшего, как сиять от счастья, стоя с ним рядом. Солнечный свет постоянно падал на эту стену, поэтому некоторые фотографии выцвели или пожелтели по краям, а слой пыли дополнял и без того тусклую картину. В углу, под богато орнаментированным крестом, стоял другой шкаф для документов, более прочный и солидный, чем в приемной. Эйнджел открыл его лишь со второй попытки, но, когда он проделал это, его брови поползли вверх от удивления.

— Что там? — спросил я.

— Взгляни сам, — ответил он.

Я подошел и посветил фонариком в открытый ящик. Он был пуст, если не считать толстого слоя пыли. Эйнджел вытащил следующие ящики, но только в самом нижнем нашлось хоть что-то: бутылка виски и два стакана. Я задвинул ящик и снова выдвинул один из верхних: здесь была только пыль, и она лежала уже долгое время.

Разве что это особая, священная пыль, которая объяснит, почему ее запирают на замок, — предположил Эйнджел, — или здесь просто ничего нет и никогда не было.

— Это лишь фасад, — сказал я. — Все это заведение — только фасад.

Все так, как и говорила Эми, — Уотервиллская организация была просто прикрытием, чтобы обмануть простаков. Другое Братство, то, у которого есть реальная сила, существует где-то в другом месте.

— Здесь должны быть какие-то записи, — сказал я.

— Возможно, он хранит их где-то у себя дома, — предположил Эйнджел.

Я взглянул на него.

— Тебе что, больше нечем заняться?

— Чем прочесать дом этого парня? Ну, в общем, нет.

Он внимательнее посмотрел на замок шкафа.

— Я скажу тебе еще кое-что: кто-то пытался открыть этот замок до нас. Здесь следы. Они небольшие, но все равно видно, что работал любитель.

Мы опять заперли все двери и спустились вниз. У черного хода Эйнджел остановился и осмотрел замок с помощью своего фонарика.

— Заднюю дверь отпирали снаружи, — заключил он. — Здесь есть свежие царапины вокруг замочной скважины, но не я их оставил. Я не видел их раньше, наверно, потому что и не искал.

Больше нечего было добавить. Мы оказались не единственными, кому было интересно, что хранится в бумагах Картера Парагона, и я знал, что не мы одни ведем охоту на мистера Падда. Лестер Баргус тоже узнал об этом в последние минуты своей жизни.

* * *
В доме Картера Парагона было тихо. Мы оставили свои машины за дорогой в тени сосен и пошли вдоль стены забора, который окружал участок, к въезду позади дома, перегороженному шлагбаумом. Не было видно никаких видеокамер, хотя на стойке ворот и висело переговорное устройство, такое же, как на парадном входе в здание. Мы перелезли через стену, сначала я и Эйнджел, потом через некоторое время Луис. Спрыгнув на мягкую землю, он с неприязнью осмотрел следы, оставленные штукатуркой на его безупречных черных джинсах, но ничего не сказал.

Мы обошли вокруг дома, держась в тени деревьев. Свет горел только в одном, задернутом шторой окне на верхнем этаже в восточной части дома. Та же самая битая синяя машина стояла припаркованной прямо на выездной дорожке, но мотор был холодным. Стало быть, этим вечером на ней не ездили. «Эксплорера» нигде не было видно. Шторы на окнах оказались задернуты так плотно, что нельзя было заглянуть внутрь.

— Что ты собираешься делать? — спросил Эйнджел.

— Нажать на звонок, — ответил я.

— Я думал, мы собираемся совершить здесь кражу со взломом, — прошипел Эйнджел, — а не предложить ему журнал «Сторожевая башня».

Я все равно нажал кнопку звонка, и Эйнджел замолчал. Никто не ответил, даже когда я позвонил еще раз после солидной паузы. Эйнджел оставил нас и исчез позади дома. Спустя пару минут он вернулся.

— Я думаю, вам стоит посмотреть на это, — сказал он.

Мы последовали за ним, обогнув дом, и через открытую дверь черного хода попали в маленькую, бедно обставленную кухню. На полу, там, где кто-то разбил окно, пытаясь открыть дверной замок, валялись осколки стекла.

— Надеюсь, это не твоих рук дело? — спросил я Эйнджела. — Я даже не жду ответа.

Луис уже выхватил свой пистолет, и я последовал его примеру. Я заглянул в пару комнат по пути, но они пустовали: здесь практически не было мебели, никаких картинок на стенах, ковров на полу. В одной комнате оказались телевизор и видеомагнитофон, установленные перед парой старых кресел и журнальным столиком на рахитичных ножках, но большая часть дома выглядела необитаемой. В гостиной было хотя бы что-то приметное: сотни книг и брошюр, упакованных в коробки и готовых к отправке, — руководства по подготовке нелегальных диверсионных групп, инструкции по изготовлению в домашних условиях вооружения, таймеров и детонаторов, каталоги поставщиков оружия и всякие книги по скрытному наблюдению. В ближайшей к двери коробке лежала груда размноженных и плохо переплетенных томов, на обложке которых были отпечатанные по трафарету слова «Воинство Господа».

Название «Воинство Господа» впервые прозвучало публично в 1982 году, когда врач, производивший аборты, Гектор Зеваллос и его жена были захвачены в Иллинойсе: их похитители использовали это наименование в переговорах с ФБР. С того времени «Воинство Господа» оставляло свои визитные карточки на местах взрывов в клиниках, и анонимно опубликованное произведение, которое я сейчас держал в руках, стало синонимом религиозного экстремизма. Это было своего рода «Поваренной книгой Анархиста» для верующих крутых ребят, руководство, как взрывать объекты собственности или, по мере надобности, людей к вящей славе Господней.

Луис держал в руках объемистую откопированную книжку. Одну из множества, рассыпанных по полу книг с каким-то списком.

— Клиники, производящие аборты, клиники, где лечат больных СПИДом, домашние адреса врачей, номера автомобилей активистов по борьбе за права человека, списки феминисток. Геи здесь на третьей странице: вот он, Гордон Истмен — борец за права геев в штате Висконсин.

Я сунул книжонку «Воинства Господа» обратно в коробку.

— Эти люди поставляют руководство, как устроить хаос местного значения, любому злобному придурку, у которого есть почтовый ящик.

— Ну, так где же они? — спросил Эйнджел.

Мы все втроем одновременно взглянули на потолок, туда, где был второй этаж дома. Эйнджел издал тихий стон:

— Я должен был спросить.

Мы тихо поднялись по ступенькам — Луис впереди, Эйнджел за ним, я прикрывал тыл. Комната, в которой горел свет, располагалась в самом конце коридора в передней части дома. Луис остановился у первой двери и быстро осмотрелся, чтобы убедиться, что за ней никого нет. В этой комнате стояли только железная кровать и шкаф, наполовину заполненный мужской одеждой, в то время как смежные комнаты были полностью лишены всякой мебели и даже намека на то, что она здесь когда-то была.

— Может, он устраивал распродажу ненужных вещей? — предположил Луис.

— Конечно, но потом кому-то не понравился его товар, — с серьезным видом, стоя вплотную к двери единственной освещенной комнаты с оружием наизготовку, ответил Эйнджел.

Внутри оказались кровать, электрообогреватель и стенка из книжных полок, заполненная книжками в мягких обложках; наверху стоял цветок в горшке. Здесь был небольшой гардероб с костюмами Картера Парагона, большая часть которых лежала на кровати. Деревянный стул, один из двух, стоял около туалетного столика. Портативный телевизор на дешевой подставке был выключен.

Картер Парагон сидел на втором деревянном стуле в луже крови на ковре вокруг него. Его руки были заведены за спину и скованы наручниками. Перед смертью преподобного жестоко избили: один глаз был разбит, лицо, распухшее от ударов, напоминало кровавый фарш. Ноги были разуты, и два пальца на правой ноге раздроблены.

— Посмотри-ка сюда, — сказал Эйнджел, указывая на спинку стула.

Я взглянул и содрогнулся. Ногти четырех пальцев его руки были вырваны. Я попытался нащупать пульс. Его уже не было, но тело все еще не остыло. Голова Картера Парагона запрокинулась назад, лицо уставилось в потолок. Рот был открыт, и из кровавого месива торчало что-то маленькое и коричневое. Я вынул носовой платок из кармана, просунул его в рот мертвеца, извлек этот предмет и поднес его к свету, чтобы лучше рассмотреть. Нитка кровавой слюны стекла с него и упала на пол. Это оказался кусочек глины.

Глава 20

Той же ночью мы направились обратно в Скарборо. Эйнджел и Луис поехали прямо, а я еще заскочил в Огасту. Из телефона-автомата я позвонил в редакцию «Портленд Пресс Джеральд», попросил, чтобы меня соединили с отделом новостей, и сообщил женщине, которая ответила, что в доме Картера Парагона в Уотервилле находится труп, но полиция пока не знает об этом. Затем повесил трубку. По крайней мере, «Джеральд» сообщит информацию в полицию, а те, в свою очередь, постучат в дверь дома Парагона. От вызова службы 911 пришлось отказаться: спасатели запросто отследили бы мое местоположение и устроили так, чтобы меня остановила ближайшая патрульная машина, а то и записали бы мой голос с помощью специального устройства. Я молча вел машину, размышляя о Картере Парагоне и кусочке глины, вставленном в его рот как послание любому, кто обнаружит тело.

Пока я добирался до Скарборо, Эйнджел и Луис уже устроились в моем доме: слышно было, как Эйнджел принимает душ, устраивая в ванной свинарник. Я заколотил в дверь:

— Не безобразничай там! Рейчел скоро приедет, а я только что специально там прибрался.

Рейчел не любит беспорядок. Она из тех людей, которые получают удовольствие от уборки пыли и грязи, даже за другими. Когда бы она ни приехала ко мне в Скарборо, я мог быть уверен, что увижу ее разгуливающей в резиновых перчатках по кухне и ванной с выражением озабоченности на лице.

— Она моет твою ванну? — как-то раз спросил меня Эйнджел так, будто я сообщил ему, что она приносит в жертву баранов или играет в женский гольф. — Я никогда не мою даже свою собственную ванну и уверен, что ни за какие коврижки в жизни не буду убираться в чужих ванных.

— Я не чужой, Эйнджел.

— Ну, нет, — возразил он, — если речь идет о состоянии ванной комнаты, то любой становится чужим.

На кухне Луис, стоя на корточках перед холодильником, вышвыривал из него на пол продукты. Он проверял срок годности полуфабрикатов.

— Черт возьми, ты что покупаешь еду на сезонной распродаже?

Заказывая доставку пиццы на дом, я подумал, а так ли уж хороша была идея, позволить им остаться в моем доме.

* * *
— Кто этот парень? — спросил Луис.

Мы сидели за столом на кухне, обсуждая, что может означать кусочек глины, оставленный во рту у Парагона его убийцей, и ждали доставки нашего заказа.

— Аль Зет говорил мне, что он называет себя Голем, а отец Эпштейна подтвердил это. Вот и все, что я знаю. Вы слышали о нем когда-нибудь?

Луис отрицательно покачал головой.

— Значит, он очень хорош или, наоборот, любитель. Все равно, крутое имечко.

— Да-а, почему у тебя не такое же крутое имя? — протянул Эйнджел.

— Эй, полегче! Луис — очень крутое имя.

— Только если ты король Франции. Думаешь, он много узнал у Парагона?

— Ты видел, что он с ним сделал, — ответил я. — Парагон, вероятно, рассказал ему обо всем, что знал, начиная с первого класса.

— Значит, Голем знает больше, чем мы?

— Все знают больше, чем мы.

Послышался звук подъехавшей машины.

— Разносчик пиццы, — объявил я, но никто за столом, кроме меня, не сделал движения, чтобы достать кошелек. — Я так понимаю, что ужин за мой счет.

Я подошел к двери и взял у мальчишки две коробки с пиццей. Когда я расплачивался с ним, он тихо обратился ко мне:

— Не хочу вас пугать, но за вашим домом следят. Какой-то парень.

— Где? — спросил я.

— За моим правым плечом, за деревьями.

— Не смотри в ту сторону, — велел я. — Просто уезжай.

Я добавил ему еще десятку, потом небрежно посмотрел налево, пока машина трогалась с места. Среди деревьев что-то бледное и неподвижное светилось в темноте: лицо человека. Я отступил в коридор, вытащил пистолет и тихо окликнул ребят:

— Мальчики, у нас гости.

Я вышел на крыльцо, держа пистолет перед собой. Эйнджел шел за мной с «глоком» в руках. Луиса нигде не было видно, но я догадывался, что он пробирается вокруг дома. Я медленно сошел по ступенькам и пошел вперед, слегка опустив пистолет, пока не попал в поле зрения наблюдателя. Я увидел его голый череп, бледное лицо, узкие губы и темные глаза. Он держал руки по сторонам так, чтобы я видел, что в них ничего нет. На нем были черный костюм и белая рубашка с черным галстуком, поверх костюма — длинный плащ. Учитывая все обстоятельства, он был тем самым человеком, который убрал Лестера Баргуса и, возможно, Картера Парагона тоже.

— Кто это? — шепнул Эйнджел.

— Я полагаю, это тот парень с крутым имечком.

Я наклонился, положил свой пистолет на землю и направился к нему.

— Кретин, — сказал Эйнджел с нотками предостережения в голосе.

— Он на моей территории, — сказал я. — И он знает, что она моя. Что бы он ни собирался сказать, он здесь, чтобы сказать это мне в лицо.

— Тогда держись правее, — посоветовал Эйнджел. — Если он двинется, может быть, я успею попасть в него раньше, чем он убьет тебя.

— Спасибо. Я уже чувствую себя в полной безопасности.

Но я все же сдвинулся вправо, как мне и было сказано. Когда я был в нескольких шагах от него, он поднял одну из своих белых рук.

— Это достаточно близко, мистер Паркер.

Акцент был непривычным, со странной европейской интонацией.

— Я предлагаю, чтобы ваш друг тоже перестал двигаться вперед сквозь кусты. Я не собираюсь причинить вред кому-либо из вас.

Я замер, а потом крикнул:

— Луис, все в порядке.

В паре метров левее меня от деревьев отделилась темная фигура с пистолетом нацеленным вперед. Луис не опустил оружия, но и не стал приближаться.

Вблизи мужчина казался абсолютно белым, бледными были его губы и щеки, и только легкие тени ложились у глаз. Глаза были блеклого голубого цвета, почти безжизненные. Все это, вместе с отсутствием всякой растительности на лице, делало его похожим на восковую фигуру, оставленную незавершенной. Вместо бровей был глубокий заросший шрам. Я заметил еще одну деталь: кожа на лице выглядела сухой и шелушилась в отдельных местах, как у рептилий, перед тем как они меняют кожу.

— Кто вы? — спросил я.

— Полагаю, вам это известно.

— Голем.

Я ожидал, что он кивнет или усмехнется, но он не сделал ни одного движения. Вместо этого он сказал:

— Голем — миф, мистер Паркер. Вы верите в сказки?

— Я обычно недооценивал их, но, как показали последние события, был не прав. Теперь я стараюсь смотреть на мир без предубеждений. Зачем вы убили Картера Парагона?

— Вопрос должен бы звучать, почему я сделал больно Картеру Парагону? По той же причине, по которой вы ворвались в его дом через час после меня: узнать, что ему известно. Его смерть была результатом, а не намерением.

— Но вы убили и Лестера Баргуса.

— Мистер Баргус поставлял оружие плохим парням, — просто ответил он. — Но больше не будет.

— Он был без оружия.

— Так же, как и ребе, — он произнес это слово, как добропорядочный иудей.

— Око за око, — резюмировал я.

— Возможно. Мне тоже кое-что известно о вас, мистер Паркер. И я не уверен, что вы имеете право осуждать меня.

— Я вас не осуждаю. Лестер Баргус был мерзавцем, и никто по нему не заплачет, но мой опыт подсказывает, что люди, которые убивают безоружных, не очень заботятся о том, кого они убивают. Это меня беспокоит.

— Еще раз повторяю: я не собираюсь причинить вред ни вам, ни вашим друзьям. Человек, который мне нужен, называет себя Падд. Полагаю, вы знаете о нем.

— Я встречался с ним.

— Вам известно, где он?

Впервые нотка нетерпения прозвучала в его голосе. Я предположил, что Парагон либо умер раньше, чем рассказал обо всем, либо, что более интересно, был не в состоянии рассказать убийце, где Падд устроил свое логово, потому что он просто этого не знал.

— Пока нет, но я постараюсь отыскать его.

— В таком случае ваши намерения совпадают с моими.

— Возможно, у нас одни и те же цели, — заметил я.

— Нет. Ваша цель — моральный «крестовый поход». Те же, кто наняли меня для этой работы, ставили более точную задачу.

— Свершить месть?

— Я выполняю только то, что от меня требуется, — сказал он. — Не более того.

Его голос звучал низко и гулко. Казалось, слова эхом отдаются у него внутри, как будто он был бесплотным духом.

— Я пришел, чтобы передать вам предупреждение. Не становитесь между мной и этим человеком. Если вы сделаете это, я вынужден буду действовать против вас.

— Звучит как угроза.

Я даже не успел заметить его движения. В одну секунду он оказался около меня с пустыми руками. А уже в следующую стоял, плотно прижавшись к моему боку, и в горло мне упирался маленький крупнокалиберный пистолет, двойной ствол был нацелен прямо в голову. Из темноты лазерный луч пистолета Луиса нащупывал цель, но мое тело и темная одежда Голема защищали его и от Луиса и от Эйнджела.

— Прикажите им освободить проход, мистер Паркер, — сказал он свистящим шепотом, наклоняя голову ко мне. — Я хочу, чтобы вы проводили меня до машины. У вас две секунды.

Я немедленно выкрикнул предупреждение, и Луис выстрелил в дерево. Голем потянул меня назад, за деревья, умело контролируя мои движения. Рукав его плаща задрался, и я смог заметить первые цифры номера, нанесенного на его руку. Он был выжившим узником концлагеря. Я заметил, что у него не могло быть и отпечатков пальцев. Кожа и плоть на пальцах, казалось, втянулись внутрь, создавая зазубренный по краям шрам на кончике каждого пальца. «Огонь, — мелькнуло у меня в мозгу. — Только огонь мог сделать с ним такое; огонь, который спалил все волосы на лице, огонь, который уничтожил рисунок на подушечках его пальцев».

— Как вы изготовили демона из глины? Вы обожгли его в духовке?

Когда мы подошли к его машине, он прижал меня к двери со стороны водительского места, вдавив мне в спину дуло пистолета, и устроился на сиденье.

— Запомните, мистер Паркер, — сказал он мне в спину. — Не мешайте мне работать.

И уехал.

Луис и Эйнджел появились из-за деревьев. Меня всего трясло, я все еще чувствовал две вмятины на том месте, где пистолет касался моего тела.

— И ты еще думаешь, что успел бы застрелить его до того, как он убьет меня? — спросил я, глядя вслед удаляющимся огням его машины.

Луис на минуту задумался.

— Наверно, нет. Полагаешь, он мог истечь кровью?

— Нет. Я думаю, что он бы спекся.

— И что теперь? — спросил Эйнджел.

— Идем есть, — хотя я не был уверен, насколько мой желудок способен принять пищу. Мы пошли обратно к дому.

— Ты определенно не в ладах с бесцветными людьми, — сказал Луис, приноравливаясь к моему шагу.

— Да, — сказал я, — похоже, что так.

Мы все услышали звук приближающейся машины почти одновременно. Она свернула во двор и въехала, не снижая скорости. Мы замерли в свете фар с расширенными глазами и нацеленными пистолетами. На сей раз водитель упустил момент и продолжал светить фарами, пока мы откатывались в стороны. Затем наступила тишина, дверца со стороны водителя открылась, и голос Рейчел Вулф произнес:

— О'кей, ребята, кофе больше не получите. Никогда.

* * *
После ужина Рейчел вышла, чтобы принять душ. Эйнджел прихлебывал свое пиво, сидя у окна, Луис за столом приканчивал бутылку вина. Это было «Флегстон совиньон» — белое, с какого-то нового винзавода в Кейптауне. Луис дважды в год получал два чемоданчика с набором разных вин и возил две бутылки с собой в багажнике. Они с Рейчел так долго ворковали вокруг этого вина, что мне стало казаться, будто один из них счастливая мать этой бутылки.

— Ты ведь частный сыщик? — наконец спросил Эйнджел. — Как получается, что у тебя нет собственной конторы?

— Я не могу себе этого позволить. Если я заведу офис, мне придется продать дом и спать на столе.

— Уж не такая большая потеря. У тебя и так почти ничего нет в этой развалюхе. Ты когда-нибудь боялся грабителей?

— Грабителей вообще или тех, что торчат на моей кухне в данный момент?

Он бросил на меня сердитый взгляд.

— Вообще.

— У меня нет ничего достойного кражи.

— Именно это я и имею в виду. Ты когда-нибудь задумывался о впечатлении, которое производит большое пустое пространство на тех, кто попал в беду? Тебе лучше заранее убедиться, что пришедший в твой дом поживиться не страдает агорафобией, если не собираешься потом разбираться с жалобой в суд.

— Ты что, один из устроителей местного Клуба грабителей три-ноль-два?

— Нет, всего лишь муха на стене. Одна из многих, судя по состоянию твоей кухни.

— На что ты намекаешь?

— На что я все время намекаю? Тебе нужна компания.

— Я подумывал о том, чтобы завести собаку.

— Это не совсем то, что я имел в виду, и тебе это известно. Как долго ты собираешься держать ее под рукой? Пока не помрешь? Знаешь, вас не похоронят бок о бок. Ты не сможешь дотронуться до нее под землей.

— Счастье стучится в дверь один раз, парень, — медленно растягивая слова, добавил Луис. — Оно не стучится дважды или трижды, не оставляет записку с просьбой перезвонить, когда соберешь свое дерьмо в одну кучу.

За нашими спинами раздался звук шагов босых ног. Рейчел остановилась в дверях, вытирая волосы. Луис бросил на меня взгляд, затем поднялся и опустил пустую бутылку в ведро.

— Мне пора в постель, — сказал он. Дойдя до дверей, он резко обернулся и бросил Эйнджелу:

— Тебе тоже.

Затем поцеловал Рейчел в щеку и направился к машине.

— А вы, детки, не засиживайтесь слишком долго и все такое, — улыбнулся Эйнджел и последовал за Луисом.

— Их свели вместе и сосватали двое вооруженных до зубов гомиков, — сказал я, когда с улицы донесся шум отъезжающей машины. — Будет что рассказать внукам.

Рейчел взглянула на меня, пытаясь определить, шучу я или нет. Честно говоря, я и сам не был уверен, а разбираться в своих ощущениях было некогда — она немедленно набросилась на меня:

— Ты нанял людей, чтобы следить за мной в Бостоне?

— Надо же, засекла?! — я был от нее в восторге, хотя, похоже, она моих восторгов не разделяла.

— Засекла. Потом выяснила по номеру машины, кто они такие, мальчики, которые меня посменно пасут. Один из них сопровождал меня до ворот твоего дома.

Чему удивляться: брат Рейчел был полицейским и погиб несколько лет назад. У нее до сих пор есть друзья в разных полицейских службах.

— Я опасался за тебя.

Она повысила голос:

— Я уже говорила тебе, что не хочу, чтобы ты считал себя обязанным защищать меня!

— Рейчел, — я старался говорить как можно мягче и убедительнее, — эти люди очень опасны. Я боялся и за Эйнджела, но у него, по крайней мере, есть пистолет. А что ты сможешь сделать, если они придут за тобой? Швырять в них тарелки?

— Ты должен был мне сказать! — она ударила кулаками по столу, и глаза ее гневно сверкнули.

— Если бы я сказал, ты бы не согласилась. Я люблю тебя, Рейчел, но ты такая упрямая, что готова сразиться даже с тем, кто тебе добра желает.

Ярость в ее глазах несколько поугасла, она сжала руку в кулачок и постукивала им по столу, пока не успокоилась окончательно.

— Как мы можем быть вместе, если ты все время боишься потерять меня? — мягко спросила она.

Я подумал о мертвецах с озера Святого Фройда, заполняющих улицы Портленда. Я думал о Джеймсе Джессопе и о силуэте, который разглядел рядом с ним, — Даме лета. Я видел ее и раньше: в вагоне метро, на улице у дома в Скарборо, а однажды — отражением в окне моей кухни, как будто она стояла у меня за спиной, но, когда я обернулся, никого не было. Когда я сидел в «Хумли» несколько дней назад, мне казалось, что примирение с прошлым возможно. Но это было до того, как голова Мики Шайна была насажена на верхушку дерева, до того, как Джеймс Джессоп появился из темноты леса и взял меня за руку. Могу ли я взять Рейчел в тот мир?

— Я не могу соперничать с мертвыми, — сказала она.

— Я и не прошу тебя соперничать с ними.

— Это не то, о чем можно просить.

Она села напротив меня, подперев голову руками, с выражением грусти и отстраненности на лице.

— Я пытаюсь, Рейчел.

— Я знаю, — сказала она. — Знаю, что ты пытаешься.

— Я люблю тебя и хочу быть с тобой.

— Как? — прошептала она, опуская голову. — По выходным в Бостоне или по выходным здесь?

— Как насчет всегда и только здесь?

Она подняла глаза, будто не была уверена в том, что только что услышала.

— Я вполне серьезно.

— Когда? Когда я состарюсь?

— Нет, будешь старше.

Она шутливо шлепнула меня, и я протянул руку, чтобы коснуться ее волос. Она улыбнулась.

— Мы поселимся здесь, — сказал я и почувствовал, как она кивнула. — И чем раньше, тем лучше. Обещаю тебе.

— Нам лучше... — сказала она так тихо, что мне показалось, будто я услышал ее мысли. Я обнял ее, чувствуя, что она хочет что-то добавить, но она молчала.

— Какую собаку ты хочешь завести? — спросила она, некоторое время спустя, когда ее тепло разлилось в воздухе вокруг меня.

Я улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. Похоже, она слышала мой разговор с Эйнджелом и Луисом. Видимо, он для нее и затевался.

— Я пока не решил. Надеялся, что ты поможешь мне выбрать кого-нибудь в приюте.

— Это настоящее дело для семейной пары.

— Но мы и есть пара.

— Какая-то ненормальная.

— Нет. Луис никогда не простит нам, если мы будем как все.

Она поцеловала меня, я поцеловал ее. Прошлое и будущее отступили от нас, подобно кредиторам, временно отказавшимся от своих прав, и осталось только краткое, неуловимо прекрасное настоящее. Этой ночью я держал ее засыпающую в своих объятиях и пытался представить себе наше будущее, но, кажется, потерял нас в переплетении узоров и нитей. И все же, когда я проснулся, мой кулак был сильно сжат, будто бы я пытался удержать в нем нечто из своих снов, не давая ему убежать.

Глава 21

Я лежал рядом с Рейчел и слышал пронзительные крики мухоловок в вершинах деревьев. Они, вероятно, прилетели на прошлой неделе и собираются назад к концу сентября, а пока им надо избежать когтей сов и ястребов и потуже набить маленькие желтые брюшки множеством разнообразных мошек, которые сейчас бурно размножаются. Уже появились первые слепни с горящими голодными зелеными глазами. Вскоре к ним присоединятся мухи, саранча, клещи и прочие. На болоте возле Скарборо уже собираются золотистые облака болотной мошкары и комаров — самцы высасывают соки из трав, а самки очищают воду и придорожные канавы от всего плотского.

И птицы будут сыты, и пауки станут жиреть, питаясь ими.

Рядом со мной Рейчел пробормотала что-то во сне, и я ощутил тепло ее спины, прижавшейся к моему животу; линия ее позвоночника проступала сквозь бледную кожу, как мощеная тропинка, прикрытая первым снегом. Я осторожно приподнялся, чтобы увидеть ее лицо. Пряди рыжих волос прилипли к губам, и я осторожно убрал их. Она улыбнулась с закрытыми глазами, и ее пальцы слегка сжали мое бедро. Я нежно поцеловал ее в лоб, и она примостила свою голову на подушку. Обнажились шея, плечи и маленькая впадинка между ключицами. Она потянулась, выгнулась и прижалась ко мне, и все мои мысли растворились в свете солнца и пении птиц.

Был уже почти полдень, когда я оставил Рейчел, поющую в ванной, и выскочил из дома за хлебом и молоком, ощущая тяжесть «смит-вессона» в кобуре у себя под мышкой. Было неловко, что я так быстро вернулся к старой привычке всегда выходить из дома вооруженным, даже если речь шла о простом походе в магазин.

Было уже довольно позднее утро, но я надеялся именно сегодня разыскать Марси Бекер. Обстоятельства вынудили меня отложить ее Поиски, но я все больше убеждался, что именно она была ключом к разгадке событий той ночи, когда умерла Грэйс Пелтье. Марси могла помочь мне воссоздать еще один кусочек картины, масштабы которой я еще только начинал осознавать. Фолкнер, похоже, уцелел. Он, сговорившись с некими единомышленниками, устроил массовую казнь Арустукских баптистов и собственной жены, а потом исчез и, очевидно, снова появился, пользуясь прикрытием организации, известной как Братство. Парагона использовали в основном как прикрытие, как «свадебного генерала». Подлинное Братство, скрывающееся в глубокой тени, состояло из самого Фолкнера и Падда — его оружия, карающего меча.

Я припарковал машину и взял пакет с продуктами с переднего сиденья. Подходя к кухонной двери, я все еще продолжал обдумывать варианты и сопоставлять разные версии. Я распахнул дверь, и в этот момент что-то белое поднялось с пола и зависло в потоке воздуха.

Это была обертка от сахара.

Рейчел стояла у входа в коридор, Падд подталкивал ее пистолетом в кухню. Рот был заткнут и завязан шарфом, а руки заломлены за спину. За ее спиной Падд, увидев меня, замер.

Я отбросил пакет и вытащил пистолет. Одновременно Рейчел вывернулась из захвата и одним движением врезала ему головой в лицо, целясь в переносицу. Он отшатнулся назад и сильно ударил Рейчел тыльной стороной руки. Мои пальцы нащупали рукоятку «смит-вессона», когда что-то ударило меня сбоку в голову, и я рухнул на пол, а в мозгу полыхнуло белое пламя. Я почувствовал прикосновение рук — мой пистолет вытащили — красные капельки запрыгали перед глазами, как солнечные зайчики в молочном коктейле. Я попытался встать, но мои руки скользнули по влажному полу, и ноги не слушались. Подняв глаза, я увидел, как кулак Падда обрушивается на голову Рейчел и она падает на пол. На его лице и ладони была кровь. Потом на мою голову обрушился второй удар, за ним третий, и я надолго отключился.

* * *
Я двигался медленными шагами, с трудом поднимая ноги и преодолевая сопротивление глубоких красных вод. Я смутно сознавал, что Рейчел сидит на стуле у обеденного стола, все еще одетая в белую ночную рубашку. Ее зубы были видны в том месте, где шарф туго стягивал раскрытый рот, а руки завязаны сзади за спиной. По щеке и под левым глазом растекался синяк, на лбу была кровь. Немного крови стекло вниз и запачкало кляп. Она умоляюще смотрела на меня, и ее глаза указывали вправо, но, когда я попытался поднять голову, на меня вновь обрушился удар, и я провалился в черноту.

Я приходил в себя и проваливался в пустоту еще несколько раз. Мои руки были привязаны каждая за запястье к деревянным перекладинам на спинке стула с помощью чего-то, что больше всего напоминало кабель. Путы врезались в кожу, когда я пытался пошевелиться, голова раскалывалась от боли, перед глазами стелилась кровавая пелена. Сквозь нее я услышал голос:

— Так вот он какой.

Это был голос старика, дребезжащий, надтреснутый и слабый, как звук старого радиоприемника. Я попытался поднять голову и увидел что-то движущееся в тени коридора: слегка сутулящаяся фигура, завернутая в черное. Другая, более высокая фигура подошла к ней сзади, и я подумал, что это должна быть женщина.

— Думаю, вам, пора уходить, — произнес мужской голос. Я узнал тщательно выверенный ритм речи мистера Падда.

— Я бы предпочел остаться, — послышался ответ, и обладатель дребезжащего голоса приблизился ко мне. — Ты знаешь, как я люблю наблюдать за твоей работой.

Я почувствовал пальцы на своем подбородке, когда старик заговорил, и ощутил запах соленой воды и кожи. Смрад разложения исходил от его дыхания. Я сделал усилие, чтобы шире раскрыть глаза, но комната вращалась передо мной, и я осознавал только его присутствие, ощущал, как его пальцы сдавливают мою кожу, ощупывая кости на лице. Его рука переместилась на мое плечо, затем на руку и пальцы.

— Нет, — сказал Падд. — С вашей стороны было неразумно вообще появляться здесь при свете дня. Вам надо уйти.

Я услышал утомленный вздох.

— Ты знаешь, что он их видит, — сказал старческий голос. — Я чувствую это по нему. Он — необычный человек, мученик.

— Я избавлю его от мучений.

— И нас тоже, — добавил старик. — У него крепкие кости. Не порть его пальцы и руки. Я их хочу.

— А женщина?

— Сделай что следует, но, возможно, обещание пожалеть ее заставит ее любовника быть более покладистым.

— Но если она умрет...

— У нее прекрасная кожа. Я мог бы ее использовать.

— Сколько кожи вам нужно? — спросил Падд.

Последовала пауза.

— Вся, — наконец сказал старик.

Я услышал звук шагов по кухонному полу рядом со мной. Красная пелена спала с моих глаз, поскольку мне удалось стряхнуть застившую их кровь. Я увидел странную безымянную женщину со шрамом на шее, которая рассматривала меня узкими, полными ненависти глазами. Она коснулась пальцами моей щеки, и я содрогнулся.

— Теперь уходите, — сказал мистер Падд. Она немного помедлила, затем огорченно ушла. Я видел, как она смешалась с тенями, и две фигуры направились к полуоткрытой входной двери и спустились во двор. Я попытался следить за ними, пока удар по щеке не вернул меня к действительности, и кто-то еще появился в поле моего зрения — женщина, одетая в синие брюки и свитер, с волосами до плеч.

— Мисс Торрэнс, — произнес я сухими губами, — надеюсь, вы получили справку от Парагона до того, как он умер.

Она ударила меня сзади по голове. Это не был сильный удар, но она попала точно в то же место, куда меня били раньше. Казалось, боль становится зримой, как луч света на ночном небе, от боли тошнота подкатила к горлу. Я уронил голову вниз и лег на грудь, пытаясь удержаться от рвоты. Снаружи дома послышался звук отъезжающей машины, а затем какое-то движение произошло впереди меня. Пара коричневых туфель появилась в дверях кухни. Я перевел взгляд с туфель на отвороты коричневых брюк, затем на стянутый ремень, глухой коричневый пиджак и темные, с нависающими веками глаза мистера Падда.

Он выглядел определенно хуже, чем во время нашей последней встречи. Остатки его правого уха были забинтованы, нос раздулся в том месте, где голова Рейчел врезалась в него. Вокруг крыльев носа запеклась кровь.

— С возвращением, сэр, — со смехом сказал он. — Ну да, с возвращением.

Он указал на Рейчел рукой, затянутой в перчатку.

— Мы позволили себе небольшое развлечение, пока вы отсутствовали, но я не верю, что вашей девке есть что сказать нам. С другой стороны, мистер Паркер, я уверен, что вам известно гораздо больше.

Он шагнул вперед и оказался за спиной Рейчел. Одним резким движением он оторвал рукав ее рубашки и обнажил кожу на нежной руке, испещренную маленькими коричневыми веснушками. Мисс Торрэнс стояла передо мной и несколько справа, ее пистолет был нацелен в мою сторону, а мой «смит-вессон» в кобуре лежал на столе рядом.

Куски моего мобильника были раскиданы по полу, и я заметил, что провод телефона на кухне был перерезан.

— Как вам известно, мистер Паркер, мы кое-что разыскиваем, — начал Падд. — Что-то, что было украдено у нас мисс Пелтье. Эта вещь все еще не найдена. Мы также считаем, что в машине мисс Пелтье незадолго до того, как она умерла, находился еще кто-то. И этот кто-то можетоказаться владельцем предмета, который мы разыскиваем. Я бы просил вас, сообщить нам, кто эта особа, чтобы мы смогли вернуть нашу собственность. Я также хотел бы, чтобы вы рассказали нам обо всем, что произошло между вами и покойным мистером Аль Зетом, все, о чем вы говорили с мистером Мерсье два дня назад, и все о человеке, который убил Картера Парагона.

Я не ответил. Падд хранил молчание полминуты, затем вздохнул.

— Я знаю, что вы очень упрямый молодой человек и скорее умрете, чем скажете мне то, что я хочу. Должен заметить, это очень похвально — отдать одну жизнь, чтобы спасти другую. Это в определенном смысле, приводит нас к тому, что мы здесь и имеем. В конце концов, все мы — плоды самоотречения одного человека, не так ли? И вы умрете, мистер Паркер, вне зависимости от того, что мне расскажете. Ваша жизнь подходит к концу.

Он наклонился к плечу Рейчел, сдавил ей шею сзади, заставляя ее смотреть на меня.

— Но готовы ли вы принести в жертву жизнь другого, чтобы спасти жизнь некоего друга Грэйс Пелтье или придать новый импульс своему странному «крестовому походу»? Это действительно интересно: во сколько чужих жизней вы оцениваете жизнь этого человека? Встречались ли вы вообще с человеком, о котором идет речь? Может ли кто-то, кого вы даже не знаете, быть для вас дороже, чем жизнь этой женщины? Есть ли у вас право бросить мисс Вулф за заклание ради собственных принципов?

Он разжал руки, отпустил голову Рейчел и содрогнулся.

— Это очень сложные вопросы, мистер Паркер, и я не уверен, что мы сможем быстро получить ответы на них.

Он поднял с пола большой пластиковый чемодан, стороны которого были покрыты мелкими отверстиями, поместил его на стол возле меня рядом с собственной «береттой», затем открыл его так, чтобы я мог видеть. Внутри помещались пять пластиковых контейнеров, три из которых были коробки длиной восемь-десять сантиметров, а остальные два — просто маленькие контейнеры для трав и специй, необходимых для его целей.

Он извлек две баночки со специями — самые обычные, с отвинчивающейся крышечкой и дырочками сверху. В каждой из них что-то маленькое и многоногое ощупывало стекло тощими лапками. Падд поставил одну из баночек на стол, затем подошел ко мне, неся другую баночку двумя пальцами так, чтобы мне было видно ее содержимое.

— Вы узнаете это? — спросил он.

Внутри банки светло-коричневый паук-отшельник пытался подняться по стеклу, показывая брюшко и скатываясь вниз, молотя тонкими лапками в воздухе. На его головогруди было небольшое темно-коричневое пятно в виде скрипки, из-за чего этого паука и прозвали скрипконосцем.

— Это паук-отшельник, Loxosceles reclusa. Я знаю, что вы сделали с его братьями и сестрами. Вы сожгли их живьем в почтовом ящике. Я считаю такое поведение неспортивным.

Он держал баночку очень близко к моим глазам, затем встряхнул ее. Паук очень оживился, забегал по ограниченному пространству, и его лапки совершали непрерывное движение.

— Некоторые люди считают пауков-отшельников отвратительными и отталкивающими, но я их обожаю. Я нахожу их исключительно агрессивными. Иногда я скармливаю им «черных вдов», и вы не поверите, как быстро «черная вдова» становится лакомством для семейства отшельников. Но самое интересное во всем этом, мистер Паркер, это яд.

Его глаза сверкнули из-под век, и я почувствовал исходящий от него легкий, неприятный, химический запах, будто бы его тело начало вырабатывать свой собственный яд, по мере того как усиливался его восторг.

— Яд, который они используют для нападения на человека, совсем не такой, каким обычно парализуют и убивают насекомых. Здесь есть дополнительный компонент, еще один токсин, который они применяют против нас. Словно паучок всегда осознает наше присутствие, всегда знает о нас и ищет пути, чтобы причинить нам боль. Самым неприятным способом.

Падд отошел и еще раз оказался возле Рейчел. Он провел банкой по ее щеке. Она съежилась от прикосновения, и дрожь ужаса прошла по ее телу. Из глаз у нее полились слезы. Ноздри мистера Падда раздулись, как будто он мог почувствовать ее страх и омерзение.

Но затем она взглянула на меня, и один раз мягко качнула головой.

— Яд вызывает некроз. Он заставляет белые кровяные тельца сражаться против своего же организма. На коже образуются нарывы, а затем она начинает гнить, и тело не может восстановить ущерб. Некоторые люди сильно страдают. Некоторые даже умирают. Я слышал о человеке, который умер через час после укуса. Забавно, не правда ли, что все эти страдания могут быть вызваны таким хрупким созданием? Покойный мистер Шайн был посвящен в тонкости этого процесса, и я уверен, что он поделился с вами впечатлениями, перед тем как умереть. Но, опять же, есть и такие люди, на которых этот яд не действует. И именно это обстоятельство делает наш сегодняшний эксперимент особенно интересным. Если вы не скажете мне того, что мне нужно, я посажу паука на лицо вашей шлюхи. Она, вероятно, даже не почувствует его укусов. Но мы подождем. Антидот против яда отшельников должен быть введен не более чем через полчаса после укуса, иначе он не подействует. Но если вы окажетесь несговорчивым, то мы задержимся здесь подольше. Мы начнем с ее рук, затем перейдем к лицу и груди. Если это окажется неудачным способом заставить вас говорить, то мы сможем попробовать с другими моими питомцами. У меня в чемоданчике есть «черная вдова» и песчаный паук из Южной Африки, который мне особенно нравится. У этой девки будет возможность попробовать его на вкус, когда она будет умирать.

Он поднял маленькую баночку.

— В последний раз спрашиваю, мистер Паркер, кто был второй пассажир и где этот человек сейчас?

— Я не знаю, — сказал я. — Мне пока не удалось это выяснить.

— Я вам не верю, — с этими словами Падд медленно начал отвинчивать крышку баночки.

Когда он поднес банку к Рейчел еще раз, я завертелся на своем стуле, Падд принял движение за признак моего дискомфорта, и его злорадство усилилось. Но он ошибся. Это были старые стулья, они стояли в этом доме по меньшей мере последние пятьдесят лет. Ломались, потом чинились, потом опять ломались. Нажимая плечами и выворачивая руки, я чувствовал, как планки в спинке стула высвобождаются из своих гнезд. Оттолкнулся плечами и услышал негромкий треск. Планки немного приподнялись, и стул подо мной начал распадаться на части — спинка оторвалась от сиденья, но на нем еще можно было сидеть.

— Я имею в виду именно то, что сказал, — приходилось тянуть время. — Я не знаю.

Я еще поднажал правой рукой и почувствовал, как планки высвобождаются. Они уже совсем отсоединились. Внимание мисс Торрэнс, стоящей возле меня, было полностью сфокусировано на Рейчел и пауке. Падд отвернул крышку и перевернул банку, стараясь выбросить паука прямо на руку жертвы. Я увидел, как паук подчинился постукиванию Падда, медленно сполз по стенке банки, чтобы нанести укус. Глаза Рейчел расширились, и она издала сдавленный вопль, заглушенный кляпом. Рядом с ней Падд приоткрыл рот и испустил вздох облегчения, когда паук нанес укус, а затем воззрился на меня с выражением абсолютного счастья.

— Плохие новости, мистер Паркер! — закричал он, пока я выдергивал последние планки из сиденья и со всей силы метнул руку с острым обломком туда, где стояла женщина. Я почувствовал легкую отдачу, когда рваный край дерева врезался ей в бок между третьим и четвертым ребрами и обломок с натугой вошел в плоть. Она завопила, но я уже вскочил. Мой лоб врезался в ее лицо, и она повалилась назад на мойку, а пистолет отлетел в сторону. В ту же минуту Рейчел всем своим весом оттолкнулась от пола и, заваливаясь вместе со стулом назад, отбросила Падда от стола. Со стулом, все еще висящим на левой руке, я схватил пистолет и дважды выстрелил в Падда. Щепки отскочили от дверной рамы, когда он нырнул через проем двери и в коридор.

Сбоку от меня мисс Торрэнс вцепилась руками мне в ноги. Я отпихнул ее ногой и почувствовал, что ноги освободились: она разжала руки. Я сбросил обломки стула с веревкой вместе и устремился в коридор, только и успев заметить, как длинная коричневая фигура Падда выскакивает из распахнутой двери и исчезает за правым углом дома. Я спрыгнул вниз, в холл, на мгновение высунулся из двери, но вынужден был немедленно спрятаться, едва увернувшись от пуль: у него был второй пистолет. Я набрал воздуха, затем перекатился через крыльцо и начал палить по нему. Падд исчез за деревьями, я последовал за ним, ускоряя свой бег, потому что услышал звук стартера машины. Через секунду «циррус» выскочил из укрытия. Я продолжал стрелять: пули врезались в дорогу, боковое окно его автомобиля треснуло, и одна из задних фар разбилась. Но тут у меня закончились патроны. Я дал ему уехать, затем вбежал в дом и отвязал Рейчел. Она немедленно отступила в холл, корчась от боли и пытаясь стереть пятно, которое появилось на месте укуса.

Женщина ползла к черному ходу, планки от стула все еще торчали у нее в боку, и за ней тянулся по полу кровавый след. Ее нос был разбит, один глаз затек от удара ботинка, который пришелся ей прямо в лицо. Она посмотрела на меня затуманенным взглядом, когда я наклонился к ней. Ее взгляд и жизнь постепенно угасали.

— Куда он уехал? — просипел я.

Она покачала головой и плюнула кровью мне в лицо. Я ухватился за планки и повернул их. Ее зубы выбивали дробь в агонии.

— Куда он уехал? — повторил я.

Мисс Торренс била по земле одной рукой. Ее рот широко открылся, она корчилась и извивалась, потом начались спазмы. Я выпустил из рук деревяшки и отошел. Ее глаза закатились, и она умерла. Я обыскал ее сверху донизу, но у нее с собой не было никаких документов и никаких указаний на то, где может находиться Падд. В жесте бессилия я отпихнул ногой ее ногу, затем перезарядил свой пистолет и взял запасной магазин, перед тем как отвести Рейчел в машину.

Глава 22

Я позвонил Эйнджелу и Луису из Медицинского центра в Мэне, но номер в гостинице не отвечал. Затем я позвонил в полицию Скарборо. Я сообщил им, что в мой дом ворвались двое людей, они напали на мою девушку, и труп одного из них лежит на полу моей кухни. Я также дал им описание «цирруса», на котором мистер Падд отъехал от моего дома, описав треснувшее боковое стекло и разбитый фонарь сзади.

Полиция Скарборо имела на вооружении специальный диспетчерский компьютер, а это означало, что ближайшая к моему дому патрульная машина немедленно направится туда. Они также предупредят все ближайшие полицейские участки штата, чтобы отыскать Падда раньше, чем он пустит машину под откос.

Тем временем в медицинском центре Рейчел ввели противоядие, после чего ей пришлось ответить на множество вопросов. Потом ее уложили на каталку и отправили в смежную палату отдохнуть. К этому времени Эйнджел и Луис уже получили мое сообщение, и Эйнджел в данный момент сидел у ее изголовья, о чем-то тихо говоря с ней, а Луис оставался в машине снаружи. Здесь все еще находились люди, задававшие вопросы о происшествиях в Темной Лощине прошлой зимой, а Луис гораздо больше бросался в глаза, чем Эйнджел.

Всю дорогу до госпиталя Рейчел молчала, просто поддерживала свою руку в том месте, куда ее укусил паук, и слегка вздрагивала. У нее оказались ссадины и царапины на голове, но обошлось без сотрясения, и, похоже, с ней все будет в порядке. Мне сделали рентген, затем зашили рану на голове. День клонился к вечеру, а я все еще чувствовал себя беспомощным и оцепеневшим, когда появился один из скарборских детективов Рамос вместе с детективом из департамента Уоллесом Мак-Артуром и кучей вопросов. Их первый вопрос был о раненой женщине. Точнее, где она?

— Она лежала там, когда я уходил, — сказал я.

— Хорошо, но ее уже не было к тому моменту, когда первая патрульная машина прибыла к вашему дому. На полу кухни обнаружили море крови и еще больше — во дворе, но трупа женщины не было.

Мак-Артур сидел напротив меня в небольшой комнате, где обычно успокаивали родственников или изредка принимали пациентов.

— Вы уверены, что она умерла? — спросил он.

Я кивнул и прихлебнул тепловатый кофе.

— Я проткнул ее насквозь обломками стула, между третьим и четвертым ребрами и очень сильно ударил ее. Я видел, как она умерла. Невероятно, чтобы она смогла встать и уйти.

— Полагаете, этот парень, мистер Падд, вернулся за ней? — спросил он.

— Вы нашли чемодан, набитый пауками на столе в кухне?

Мак-Артур покачал головой.

— Тогда это был он.

Да, он здорово рисковал: у него, наверно, были считанные минуты, чтобы вытащить ее тело.

— Я думаю, он пытается замутить воду настолько, насколько может, — сказал я. — Без женщины нет никаких серьезных улик, ничего, что могло бы дать зацепку и привело бы к нему. Или еще к кому-нибудь.

— Вы знаете, кто она?

Я кивнул.

— Она известна как мисс Торрэнс, секретарша Картера Парагона.

— Покойного Картера Парагона?!

Мак-Артур даже привстал, но затем уселся обратно, открыл чистую страницу в своем блокноте и приготовился записывать за мной. В этот момент я услышал, как Рейчел зовет меня.

— Сейчас вернусь, — сказал я Мак-Артуру. Секунду или две он смотрел на меня так, будто собирался свалить меня на пол, усесться верхом и трясти за горло, пока я не скажу ему все, что знаю. Наконец он неохотно кивнул и позволил мне уйти.

Как только я приблизился к Рейчел, Эйнджел встал и отошел к окну. Рейчел была бледна, на ее бровях и верхней губе выступили капельки пота. Едва я присел на краешек кровати, она вцепилась в мою руку.

— Ну, как ты?

— Я сильнее, чем ты думаешь.

— Я знаю, какая ты сильная.

Она кивнула.

— Наверняка знаешь.

Она посмотрела за мою спину, туда, где Рамос и Мак-Артур ждали меня.

— Что ты собираешься рассказать им?

— Все, что смогу.

— Но не все, что знаешь?

— Это неразумно.

— Ты все равно собираешься зайти к Бекерам, правда? — тихо спросила она.

— Да.

— Я пойду с тобой. Может быть, мне удастся убедить их там, где ты не сумел. В своем теперешнем состоянии вы с Луисом готовы растоптать людей и запугать их до смерти, если вам от них что-то нужно. Но, если мы действительно найдем Марси, лицо друга будет кстати.

Она была права.

— О'кей, — сказал я. — Отдохни покамест, а потом уходим. Никто никуда не пойдет без тебя.

Она бросила на меня довольный взгляд и отпустила мою руку. Эйнджел вернулся на свое место возле ее постели. Его «глок» висел в кобуре под мышкой, прикрытый рубашкой с длинными рукавами.

Из комнаты, где я оставил Рамоса и Мак-Артура послышались голоса: разговаривали на повышенных тонах. Через несколько секунд Рамос выскочил из комнаты. Мак-Артур бросился следом и уже почти догнал его, когда заметил меня и остановился.

— Что случилось? — спросил я.

— Траулер обнаружил яхту Джека Мерсье, идущую на низких оборотах в паре миль отсюда.

Прилив прибил ее к берегу, — Мак-Артур сглотнул. — По словам капитана, там тело, привязанное к мачте.

* * *
Круизное судно «Мститель», причалило у пристани Портленда 5 дней назад. Это был 25-футовый «Грейди Уайт Сейлфиш-25» с двумя моторами «Сузуки» по 200 лошадиных сил каждый. Его владелец заплатил 175 долларов за стоянку в течение одной недели при том, что стандартная цена составляет 1 доллар с фута за ночь. Имя, адрес, телефон и регистрационный номер яхты, которые он сообщил в Портлендский центр обслуживания яхт через администратора в порту, оказались фальшивыми.

Это был невысокого роста мужчина с раскосыми глазами и бритой наголо головой. Большую часть времени он проводил внутри или около своей яхты, спал в ее единственной каюте. Днем он сидел на палубе с биноклем в одной руке, мобильным телефоном в другой и с книгой на коленях. Он не разговаривал и редко покидал свое судно более чем на пятнадцать минут. Его глаза, казалось, постоянно были прикованы к воде залива Каско.

Ранним утром шестого дня группа из шести человек — двух женщин и четырех мужчин — взошла на борт еще одной яхты, пришвартованной по соседству. Яхта называлась «Элиза Мэй», она была семидесяти футов в длину, построена тремя годами ранее фирмой «Ходгдон — Яхты в Восточном Бутсбее». Ее палубу изготовили из тика, корпус — из красного дерева, стекла и эпоксидной смолы, нанесенных поверх аляскинского кедра. На судне была установлена восьмидесятифутовая мачта, и само оно оснащено дизельным двигателем Перкинса мощностью в 150 лошадиных сил и могло предоставить ночлег семи пассажирам в роскошных условиях. На яхте были радар с дальностью действия 40 миль, приемоиндикаторы импульсной дальномерной РНС и спутниковой навигационной системы, факс для приема метеосводки, высокочастотный радиоприемник и собственное радио на выделенной частоте, а также аварийный радиомаяк. Все это великолепие обошлось Джеку Мерсье более чем в 2,5 миллиона долларов и было слишком большим для того, чтобы швартоваться в Скарборо, так что для «Элизы Мэй» абонировали временную стоянку у портлендского причала.

Судно «Элиза Мэй» покинуло Портленд в последний раз вскоре после 6.00 утра. Дул северо-западный ветер, стояла исключительно хорошая погода для морской прогулки, и ветер развевал седые волосы Мерсье, когда он выводил яхту из залива Каско. Дебора Мерсье сидела в стороне от мужа с опущенной головой. В это время к раскосому мужчине присоединились двое других людей: женщина в синем и рыжеволосый мужчина, одетый в коричневое. Оба они несли удочки на тунца. Как только «Элиза Мэй» направилась в открытое море, «Мститель» снялся с якоря и тенью последовал за ней незамеченным пассажирами первой яхты.

* * *
Я проследовал за Мак-Артуром в сторону лифта.

— Супруги Мерсье причастны к этому делу, — объяснил я ему. Не было необходимости дальше скрывать роль Мерсье.

— Что за черт!

— Поверьте мне. Я работал на него.

Мак-Артур так долго взвешивал варианты, что я решил помочь ему:

— Захватите меня с собой. Я расскажу вам, что знаю, по дороге.

Он задумался, окинул меня долгим тяжелым взглядом, затем кивнул и предупредил:

— Поедете не далее Пин Пойнта. Пистолет отдайте мне, Чарли.

Я неохотно протянул ему «смит-вессон». Он вынул обойму, заглянул в патронник, затем вернул оружие мне.

— Можете оставить его своим друзьям, — сказал он.

Я кивнул, пошел в палату Рейчел, попрощался и передал пистолет Эйнджелу. Повернувшись, чтобы уйти, я почувствовал легкое натяжение ремня и холод его «глока», коснувшегося моей кожи. Затем снял пиджак со спинки стула, благодарно кивнул Эйнджелу и спустился за Мак-Артуром в холл.

Последняя запись в судовом журнале Мерсье сообщает, что «Мститель» связался с «Элизой Мэй» вскоре после 9.30 утра в пятидесяти милях от порта. Северо-западный ветер, возможно, и был идеальным условием для управления яхтой, но он же мог унести судно, терпящее бедствие в открытое море, и «Мстителю» угрожала опасность. Сигнал бедствия с «Мстителя» был получен по радио, но «Элиза Мэй» оказалась единственным судном, на котором это сообщение приняли, несмотря на то, что в двух-трех милях оттуда находились и другие суда. Радиопередатчик был настроен на низкий диапазон и мощность около 1 ватта, чтобы помешать кому бы то ни было принять сигнал или ответить на него. Аккумуляторы на «Мстителе» почти сели, и он начал дрейфовать. Мерсье определил его курс и поспешил навстречу своей смерти.

* * *
Я рассказал Мак-Артуру почти все, начиная со своей первой встречи с Мерсье до утреннего столкновения с Паддом. Пропустил немного, но пропуски были решающими: я оставил в стороне Марси Бекер, убийство Мики Шайна и наш незапланированный осмотр тела Картера Парагона. Я также не стал упоминать тот факт, что кто-то в полиции штата, возможно Лутц, Воизин или оба, были причастны к смерти Грэйс Пелтье.

— Вы думаете, это Падд убил Пелтье?

— Возможно. Братство или, по крайней мере, зримая часть его — это всего лишь прикрытие для кого-то или чего-то еще. Грэйс Пелтье удалось выяснить, что это такое, и этого оказалось достаточно, чтобы убить ее.

— И, что бы там ни узнала Грэйс, этот Падд был уверен, что она расскажет об этом Кертису Пелтье, а теперь он думает, что и вы в курсе дела?

— Да, — сказал я.

— Но вам неизвестно, что удалось узнать мисс Пелтье?

— Пока нет.

— Если Джек Мерсье умер, то какого черта хранить эти тайны?! — с жаром воскликнул Мак-Артур, а Рамос обернулся, чтобы взглянуть на меня.

— И не надейтесь, что выберетесь из этой истории, не рассказав о своей доле участия в ней, — добавил он.

* * *
Мы ехали вдоль Южной дороги № 1, затем свернули на шоссе № 9 и направились к побережью, миновали баптистскую церковь из красного кирпича и белую колокольню католической церкви Святого Иуды. У пожарной части Пин Пойнта на Кинг-стрит были припаркованы семь или восемь машин с широко распахнутыми дверями. Пожарный в джинсах и фирменной футболке пожарного управления махнул нам в сторону пинпоинтского рыболовного кооператива, где «Марина-4» уже ждала нас спущенной на воду.

Полицейское управление Скарборо пользовалось двумя судами для патрулирования на море. «Марина-1», надувная лодка с мотором мощностью 70 лошадиных сил, стояла в Спурвинке, к северу от Пин Пойнта, и спускалась на воду с Ферри-Бич. «Марина-4», бостонский вельбот длиной 21 фут с мотором мощностью в 225 лошадиных сил марки «Джонсон», обычно базировалась в рыболовецком кооперативе Пин Пойнта и становилась на якорь, когда нельзя было найти место у пожарной части. Когда мы вошли в серо-белое здание кооператива, вся команда из пяти человек находилась на борту. Судно начальника порта стояло возле вельбота, и на его борту уже ждали двое полицейских. У каждого из них было 12-зарядное помповое ружье Мосберга — стандартное вооружение патрульных машин отделения полиции Скарборо. Еще двое полицейских на вельботе держали автоматы М-16С. Ветер надувал парусом их синие ветровки. Любопытствующие рыбаки смотрели на все это с причала.

Оба — Рамос и Мак-Артур — надели непромокаемые куртки, и я проследовал за ними в лодку. Мак-Артур уже спускался в вельбот, когда вдруг заметил меня.

— Какого черта! Вы что, собираетесь ехать с нами?

— Да бросьте, Уоллес, — принялся канючить я. — Не оставляйте меня. Я не буду путаться под ногами. Мерсье был моим клиентом. Я не хочу ждать здесь, как нетерпеливый папочка, если с ним что-то случилось. Вы не можете запретить мне поехать туда. Я в конце концов могу подкупить рыбака, чтобы он подбросил меня в то место, и уж тогда точно встану у вас на пути. И даже хуже того, я могу просто исчезнуть, и вы лишитесь главного свидетеля. Вас сразу разжалуют в регулировщики.

Мак-Артур бросил взгляд на других людей, находящихся в лодке. Капитан Тед Адамс пожал плечами.

— Ладно, полезайте в эту чертову лодку, — прошипел Мак-Артур. — И только попробуйте шевельнуться — я тут же скормлю вас лобстерам.

Я спустился вслед за ним по трапу, за мной следовал Рамос. Здесь больше не было ветровок, поэтому я потуже завернулся в пиджак и уселся на пластиковую лавку, засунув руки в карманы и втянув шею в плечи. Вельбот отчалил от берега.

— Дайте мне вашу руку, — сказал Мак-Артур.

Я вытащил свою правую руку, и он защелкнул на ней наручники, а затем пристегнул меня к трубе у борта.

— И что будет, если мы утонем? — спросил я.

— В таком случае ваше тело не уплывет в сторону.

Лодка пробиралась сквозь темные серые волны залива Сако, белый пенный след оставался позади. Мак-Артур стоял около навеса над капитанским мостиком и смотрел на удалявшийся Скарборо; линия горизонта весело раскачивалась в такт движению лодки.

В моторном отделении Адамс отдавал кому-то распоряжения по радио.

— Все еще двигается, — сказал он Мак-Артуру. — Всего в двух милях от нас, направляется к берегу.

Я посмотрел за спины сидящих полицейских, перевел взгляд на команду на мостике и представил себе, что я вижу в разрыве облаков над головой тонкий силуэт мачты на яхте. Что-то царапнуло у меня внутри, как последнее движение котенка, утопленного в мешке. Нос лодки зарылся в волну, и потоки воды на мгновение захлестнули палубу, окатив меня с головы до ног. Чайки проносились низко над водой, перекрикивая шум мотора, и я трясся от холода на пронизывающем ветру.

— Вот она, — сказал Адамс.

Он указал пальцем на зеленую точку на стекле радара, и в это же время едва заметная игла мачты появилась, как темная точка на горизонте. Рядом со мной Рамос проверил свой «Глок-40».

Медленно стали вырисовываться контуры яхты: белый корпус с длинной мачтой, дрейфующий по волнам. Небольшая лодка ловца лобстеров из Портленда, которая первой заметила яхту, следовала за ней на некотором расстоянии. С севера раздалась сирена приближающейся «Марины-1».

«Марина-4» повернула к югу и обошла вокруг яхты, чтобы оказаться с восточной стороны; линии корабля были отчетливо видны в лучах заходящего солнца. Пока вельбот обходил яхту, мы видели столько крови на палубе, что даже соленая вода была не в состоянии смыть ее полностью; деревянная обшивка была во многих местах повреждена, и это выглядело как пулевые отверстия. Ближе к носу корабля, там, где языки пламени касались палубы, был виден черный след ожога.

На мачте частично закрепленное свернутым парусом раскачивалось тело, распятое, как на кресте, на поперечной балке-pee. Оно было почти полностью обнажено, не считая белых боксерских трусов, которые теперь были в красных и черных разводах. Ноги неестественно белые, лодыжки связаны вместе, вторая веревка обхватывала их и тоже была привязана к мачте, а затем к перилам у борта. Тело выжгли огнем от живота до головы. Сгорели почти все волосы на голове, вместо глаз остались темные дыры, а зубы застыли стиснутыми от боли. И все же я понимал, что я рассматриваю останки Джека Мерсье.

Наша лодка причалила к яхте, и, поскольку никакого ответа оттуда не последовало, один из матросов взобрался на палубу «Элизы Мэй» и остановил мотор. Рамос и Мак-Артур присоединились к нему, надев предварительно защитные перчатки, и взошли, качаясь, на борт.

— Господа детективы, — окликнул их с мостика матрос.

Они направились к нему, стараясь ничего не касаться руками. Яхта мерно покачивалась на волнах. Матрос указал на место, где длинный, темный кровавый след тянулся по ступенькам вниз. Кого-то здесь протащили — мертвого или умирающего — вниз, в каюты. Мак-Артур встал на колени и пристально стал изучать следы. Кончик длинной светлой пряди волос выступал из крови. Он порылся у себя в кармане и выудил оттуда маленький пакетик для вещественных доказательств, затем аккуратно поднял волосы и уложил их в пакет.

— Оставайтесь здесь, — велел он матросу, когда Рамос подошел к ним.

На обеих лодках полицейские взяли оружие наизготовку, трое из них направились вниз, туда, где находились каюты. Затем Мак-Артур принял на себя команду, стараясь очень осторожно наступать на те места, которые не были выпачканы кровью, и спустился вниз.

Вот что они увидели.

Под лестницей располагался небольшой проход, ведущий прямо и направо, и небольшой закуток слева. Передняя часть прохода была пуста, в ней стоял острый запах химикатов; занавеска душа была откинута, открывая взору чистую белую кабинку. Задняя часть прохода оказалась пуста. Пол коридора застилал ковер, который хлюпал под ногами при каждом шаге: кровь, просочившись сквозь его волокна, теперь пузырилась на поверхности. Полицейские прошли мимо камбуза и второй пары дверей, расположенных друг напротив друга, которые вели в небольшие спальные каюты, в каждой из которых располагались двухместная кровать и шкафчик, настолько маленький, что там могли поместиться рядом только две пары обуви.

Дверь, ведущая в главный салон, была заперта, и из-за нее не доносилось ни звука. Рамос взглянул на Уоллеса и пожал плечами. Уоллес вернулся в одну из кают, держа пистолет наготове. Рамос прошел во вторую и громко сказал:

— Полиция. Если здесь есть кто-нибудь, выходите, руки вверх.

Ответа не последовало. Уоллес вышел обратно в коридор, взялся за ручку двери, и, прижавшись спиной к стене, медленно открыл ее.

Стены, потолок, пол — все было залито кровью. Она капала с ламп и забрызгала картины, висящие между иллюминаторами. Взорам вошедших предстали три обнаженных тела, подвешенных вниз головой к потолку — два женских и одно мужское. У одной женщины были пепельные волосы, которые почти касались пола, волосы другой — темные и короткие. Мужчина был лысым, если не считать тонкого венца седых волос, пропитанного его кровью. Горло каждого был перерезано, а у блондинки обнаружились колотые раны живота и ноги. Это ее кровь была на ковре: Дебора Мерсье пыталась убежать или вмешаться, когда они захватили ее мужа.

Запах крови стоял в этом небольшом замкнутом пространстве, тела раскачивались и ударялись друг о друга в такт движению яхты. Они были убиты, стоя лицом к двери, и фонтаны крови из их артерий залили только три угла гостиной.

За их спинами тоже была кровь, но она образовывала какой-то узор или надпись, угадываемую за раскачивающимися телами. Мак-Артур подошел ближе и остановил движение тела Деборы Мерсье. Оно отклонилась влево, и раскачивание всех тел прекратилось. Теперь ему и всем была хорошо видно то, что было написано за их спинами потемневшей кровью на стене.

Это было одно слово:

ГРЕШНИКИ.

Глава 23

Кому это повредит?

Слова Джека Мерсье, произнесенные в день, когда он впервые обратился ко мне с просьбой заняться расследованием смерти Грэйс, зазвучали в моем мозгу, когда я узнал о том, что было найдено в главном салоне яхты «Элиза Мэй». Они эхом отдались во мне, когда я увидел снимки яхты в газетах на следующий день рядом с небольшими фотографиями Джека и Деборы Мерсье, Уоррена Обера и его жены Элеоноры.

Кому это повредит?

Я вспомнил, как промокший и дрожащий сидел на борту «Марины-4», пока шли приготовления к буксировке «Элизы Мэй» в порт. Я находился там около двух часов, очертания раскачивающегося тела Джека Мерсье постепенно исчезали и становились, неразличимы в наступивших сумерках. Мак-Артур единственный разговаривал со мной. Он рассказал мне о найденных телах и слове, написанном кровью на стене за ними:

ГРЕШНИКИ.

— Арустукские баптисты, — обронил я.

Мак-Артур состроил недовольную гримасу.

— Слишком рано для подражателей, вам не кажется?

— Это дело рук не подражателей, — ответил я. — Это те же самые люди.

Мак-Артур тяжело опустился на скамейку возле меня. Морская вода плескалась вокруг его черных кожаных ботинок.

— Баптисты умерли почти сорок лет назад, — начал он. — Даже если тот, кто убил их, все еще жив, зачем ему или им начинать все сначала именно сейчас?

Я слишком устал, чтобы сразу начинать замалчивать факты, слишком устал.

— Да они и не прекращали убивать, — объяснил я ему. — Они всегда делали это, тихо и неприметно. Мерсье очень близко подошел к ним, пытаясь оказать давление на Братство через судебные органы и налоговую службу. Он хотел вывести их из игры, и ему это удалось. Они ответили тем, что убили его и всех тех, кто поддерживал его: Джосси Эпштейна в Нью-Йорке, Элисон Бэк в Миннеаполисе, Уоррена Обера и даже Грэйс Пелтье. Теперь их взаимные счеты практически сведены. Слово на стене говорит об этом — дальний отголосок массового убийства, с которого они начали и которое только недавно всплыло на свет. Осталось сыграть только последний финальный акт: разыскать исчезнувший Апокалипсис. Как только они им завладеют, они исчезнут и вновь будут действовать из подполья, которое находится в какой-то спокойной, темной норе нашего благословенного мира.

— Кто «они»? — спросил Мак-Артур.

— Фолкнеры, — ответил я. — Фолкнеры и есть Братство.

Мак-Артур покачал головой:

— Если это так, парень, ты в полной заднице, у тебя большие проблемы.

Звук мотора «Марины-1», приближавшейся к нам, прервал мои размышления.

— Они плывут назад за патологоанатомами из местного полицейского управления, чтобы констатировать смерть жертв прямо на месте преступления, — пояснил Мак-Артур, расстегивая наручники на моей руке. — Вы поедете назад с ними. Кто-нибудь подвезет вас в участок. Я прибуду примерно через час, и мы продолжим нашу беседу с того места, где остановились.

Он наблюдал за мной, когда я осторожно спускался с вельбота в маленькую лодку. Она оттолкнулась от борта и направилась к берегу, оставив позади «Элизу Мэй». Солнце садилось, и волны были словно охвачены огнем. Тело Джека Мерсье казалось темным на фоне багрового неба, как черный флаг, поднятый на небосклоне.

Я сидел в приемной полицейского управления Скарборо и через прозрачное стекло наблюдал за работой диспетчеров. Моя одежда была мокрой насквозь, и мне казалось, что я уже никогда не смогу согреться. Поймав себя на том, что вновь и вновь перечитываю предупреждение об эпидемии бешенства у собак и объявления, которые появлялись на дисплее и были развешаны на стендах, я понял, что теряю контроль над собой и вот-вот свалюсь с высокой температурой. Голова раскалывалась, и казалось, что кожу головы пронзают множество уколов, особенно в том месте, где наложили швы.

Спустя какое-то время меня отвели в комнату для допросов. Начальство только что вышло после совещания, где Мак-Артура распекали за то, что он позволил мне подняться на борт вельбота «Марина-4». Я пытался немного согреться, стуча зубами о чашку кофе под неусыпным надзором патрульного офицера, который хотел быть уверен, что я не попытаюсь украсть один из собачьих трофеев, выставленных в витрине, когда Мак-Артур присоединился ко мне в сопровождении капитана Бобби Мелиа. Это был один из двух капитанов в управлении, которые находились в непосредственном подчинении у шефа Байрона Фишера. Мак-Артур нес диктофон. Дверь за ними закрылась, они уселись напротив меня и попросили рассказать все с самого начала еще раз. Затем появились Норман Бун и Эллис Говард.

И я снова все рассказал.

И еще раз.

И еще.

Я устал, промерз и очень хотел есть. Каждый раз, когда я рассказывал им о том, что мне известно, становилось все труднее и труднее держать в памяти, что именно я изъял из рассказа, а вопросы становились все более и более въедливыми. Но я не мог рассказать им о Марси Бекер, потому что, если у Братства действительно были связи в полиции, то любое упоминание о ней в полицейских органах означал смертный приговор для нее. Они угрожали тем, что обвинят меня как соучастника в убийстве Мерсье, в дополнение к сокрытию улик, чинению препятствий следствию и всему, что допускалось по закону. Я безропотно позволил волнам их гнева обрушиться на меня.

Двух тел не хватало на яхте — этого «порнозвезды» и Квентина Харрольда. Оба они отправлялись на «Элизе Мэй», чтобы обеспечивать безопасность Оберов и Мерсье. Полицейские из Скарборо подозревали, что они были убиты первыми же выстрелами. Джек Мерсье безуспешно пытался подать сигнальную ракету, но вместо этого сжег на себе одежду. В каюте, там, где были обнаружены тела, нашли револьвер, но из него не было сделано ни одного выстрела. Обоймы оказались раскиданы по полу в том месте, где кто-то делал последнюю безнадежную попытку его зарядить.

Кому это повредит?

Я хотел только одного — уйти отсюда. Я хотел поговорить с Бекерами, заставить их, если понадобится, под дулом пистолета сказать мне, где скрывается их дочь. Я хотел узнать, до чего докопалась Грэйс Пелтье... Я хотел спать.

Но больше всего я хотел отыскать мистера Падда, немую и старика, который желал получить кожу Рейчел, — преподобного Фолкнера. Его жена находилась среди тех, кто погиб на озере Святого Фройда, но его там не было, как не было и двоих его детей. Мальчика и девочки, как я помнил. Сколько же им должно быть сейчас? Между пятьюдесятью и шестьюдесятью? Мисс Торрэнс была слишком молода, как и Лутц. Если только не найдется еще кто-то надежно спрятанный, в чем я лично сильно сомневался, то остаются только Падд и немая: это они Леонард и Мюриэл Фолкнер, отправляющие людей на тот свет, когда это понадобится, по приказу своего папочки.

* * *
В этот вечер меня отпустили после одиннадцати, хорошо, подбросили до машины, но их угрозы все еще звучали в ушах. Когда я вернулся, Эйнджел и Луис были вместе с Рейчел. Они пили пиво и смотрели телевизор с почти выключенным звуком. Все трое оставили меня в покое, пока я раздевался, принимал душ, переодевался. Новенький мобильник лежал на кухонном столе, sim-карта, извлеченная из обломков старого телефона, была установлена в новый. Я достал из холодильника бутылку «Пит Викид Эля» и открыл ее. Запах хмеля и тонкий аромат фруктов ударил в нос. Я поднес бутылку к губам и сделал один большой глоток — мой первый глоток алкоголя за прошедшие два года, затем задержал его во рту столько, сколько мог. Когда, наконец, я глотнул, пиво уже стало теплым. Я вылил остатки в стакан, выпил половину, затем уселся и стал разглядывать, сколько там осталось в стакане. А через какое-то время выплеснул все в раковину.

Это, конечно, не было моментом истины — скорее жестом доброй воли. Я не хотел напиться, даже сейчас. Я мог выпить, а мог и отказаться, и я выбрал отказ. Эми была права: это было всего лишь средством заполнить пустоту, и я нашел другой способ сделать это. Но сегодня никакой напиток не мог сделать так, чтобы дела пошли лучше.

Меня снова начала бить дрожь. Несмотря на горячий душ и теплую одежду, никак не удавалось согреться. Я чувствовал вкус соли у себя на губах, запах моря в волосах, и мне все казалось, что я опять нахожусь в заливе, где «Элиза Мэй» медленно проплывает мимо меня и тело Джека Мерсье мерно качается на фоне неба.

Я выбросил бутылку в ведро и поднял глаза: Рейчел стояла, подпирая косяк двери.

— Ты ее не допил? — мягко сказала она.

Я покачал головой. Мгновение или два я был не в состоянии говорить. Казалось, внутри меня что-то разрывается, как будто на сердце опустился тяжелый камень и все мои внутренности готовы взорваться. Страх из глубины души начал распространяться по всему моему телу: от кончиков пальцев растекался выше, до затылка и кончиков ушей. Волна за волной он накатывал на меня, так что мне пришлось вцепиться в мойку, чтобы не упасть. Я крепко зажмурил глаза и увидел:

Труп молодой женщины извлечен из бочки с бензином из канала в Луизиане. Зубы сжаты в агонии, тело завернуто в кокон из жировых тканей. Странник считал ее своей черновой работой и выбросил на помойку, не отказав себе в удовольствии выколоть бедняжке глаза и замучить ее. Вот маленький умерший мальчик, бегающий по моему дому в полночь и зовущий меня поиграть. А вот Джек Мерсье, сжигаемый неумолимым пламенем, в то время как его жену, истекающую кровью, волокут вниз, в каюты; кровь и вода, смешивающиеся на бледной отрубленной голове Мики Шайна; мой дедушка, память о котором постепенно тает; отец, сидящий за обеденным столом и приглаживающий огромной пятерней мои вихры. Сьюзен и Дженни у нее на коленях на стуле в кухне — потерянные для меня и все же не совсем потерянные, ушедшие и оставшиеся навечно со мной...

Страх накрыл меня волной громких голосов, и, когда она спала, мне показалось, что я различаю голоса, зовущие меня снова и снова, пока они, наконец, не слились в мощный хор. Мое тело содрогнулось, рот непроизвольно разжался, и я услышал сам себя:

— Я не виноват, — шептал я.

Брови Рейчел поползли вверх.

— Не понимаю.

— Это. Была. Не. Моя. Вина, — повторил я раздельно.

Она обняла меня, пока я выплевывал каждое слово. Я облизал верхнюю губу и вновь почувствовал вкус соли и пива. Моя голова раскачивалась в такт биению сердца, и казалось, что я сейчас сгорю заживо. Прошлое и настоящее переплелись между собой и спутались, как змеи в клубке. Новые смерти и старые, старые грехи и новые, ужас при воспоминании о них раскалял добела мой мозг и тело, даже когда я говорил.

— Ничего подобного, — сказал я.

Мои глаза не различали очертаний предметов, затем я ощутил, как новая волна соленой воды захлестывает мои щеки и губы.

— Я не смог спасти их. Если бы я был с ними, я бы тоже умер. Я сделал все, что мог. Я все еще стараюсь сделать все возможное, но я не смог их спасти.

Я даже не знал, о ком говорю. Наверно, обо всех сразу: о мужчине на мачте, Грэйс и Кертисе Пелтье, женщине с ребенком, которые год назад лежали на полу дешевой квартиры, другой женщине и другом ребенке на кухне нашего дома в Бруклине за год до этого, о своих отце, матери, дедушке, о маленьком мальчике с дырой от пули вместо глаза.

Обо всех сразу.

Я слышал, как они зовут меня по имени из тех мест, где пребывают ныне, их голоса эхом отражаются от стен нор и ям, пещер и провалов, болот и скважин нашего благословенного мира, и он сотрясается от этих звуков.

— Я пытался, — прошептал я. — Но я не смог спасти всех их.

Ее руки обняли меня, и мир призраков исчез, дожидаясь часа, чтобы напомнить о себе моему воображению.

Глава 24

В эту ночь я спал странным беспокойным сном в объятиях Рейчел, вырываясь и отбиваясь от невидимых сил. Эйнджел и Луис находились в смежной комнате. Все двери были заперты на замки и задвижки, так что мы некоторое время могли чувствовать себя в безопасности, но она не могла уснуть рядом со мной в эту ночь. Мне снилось, что я тону в темных водах, где Джек Мерсье поджидает меня; его лицо, объятое пламенем, проступает сквозь волны, Кертис Пелтье рядом с ним, черная кровь стекает с его рук в глубину. Когда я пытался вынырнуть, они тянули меня назад, руки мертвецов цеплялись за мои ноги. Кровь в моей голове пульсировала, и легкие разрывались, давление все нарастало, и я был вынужден кричать, и соленая вода заполняла мой рот и нос...

Потом я просыпался снова и снова и находил ее рядом с собой: она успокаивающе что-то шептала, гладила меня по лицу и волосам. И вот, наконец, ночь закончилась.

Утром мы быстро позавтракали и разделились. Мы с Луисом и Рейчел направились в Бар-Харбор для последней встречи с Бекерами. Эйнджел вызвался чинить телефон в доме и останется здесь, чтобы у нас была возможность для маневра, если понадобится. Когда я проверил сообщения на своем мобильном, там оказалось только одно: от Эли Уинн, которая просила меня перезвонить.

— Вы велели связаться с вами, если кто-нибудь начнет наводить справки о Грэйс, — сказала она, когда я дозвонился. — Это случилось.

— Кто это был?

— Полицейский. Он пришел к нам в ресторан вчера. Представился следователем. Я видела его бляху.

— Вы запомнили его фамилию?

— Лутц. Он сказал, что занимается расследованием смерти Грэйс. Хотел узнать, когда я видела ее в последний раз.

— Что вы ему сказали?

— То же, что и вам, больше ничего.

— Что вы о нем думаете?

Она на мгновение задумалась.

— Он напугал меня. Я не пошла домой прошлой ночью, осталась у подруги.

— Вы видели его еще раз со вчерашнего дня?

— Нет, я думаю, он поверил мне.

— Он сказал, откуда узнал о вас?

— От преподавателя Грэйс. Я говорила с ней прошлой ночью. Она сказала, что сообщила Лутцу имена двух подруг Грэйс: мое иМарси Бекер.

* * *
Было только девять утра, и мы почти добрались до Огасты, когда зазвонил мобильник. Я не знал этого номера.

— Мистер Паркер? — спросил женский голос. — Это Франсин Бекер, мать Марси.

Я одними губами произнес, повернувшись к Рейчел:

— Миссис Бекер.

— Вы все еще ищете Марси, не так ли? — в ее голосе слышались покорность и страх.

— Люди, которые убили Грэйс Пелтье, очень близко подобрались к вашей дочери, миссис Бекер, — сказал я. — Они убили отца Грэйс, они убили человека по имени Джек Мерсье вместе с его женой, и они собираются убить Марси, когда найдут ее.

На другом конце провода я услышал, как она заплакала.

— Мне стыдно за то, что произошло, когда вы были у нас в последний раз. Мы боялись за Марси и за себя. Она наше единственное дитя, мистер Паркер! Мы не можем допустить, чтобы с ней что-то случилось.

— Где ваша дочь, миссис Бекер?

Но она собиралась сказать мне об этом, когда сама сочтет нужным, в своей обычной манере.

— К нам приходил полицейский сегодня утром, только что. Он представился как следователь. Он говорил, что ей грозит серьезная опасность и хотел защитить ее.

Она замолчала.

— Мы с мужем рассказали ему, где она скрывается. Мы законопослушные граждане, мистер Паркер. Марси предупреждала нас о том, чтобы мы ничего не рассказывали полиции, но он был так добр и так беспокоился о ней. У нас не было оснований не доверять ему, и у нас нет возможности предупредить Марси. В том доме нет телефона.

— В каком доме?

— У нас есть дом в заливе Бутбей. Это всего лишь маленький садовый домик. Мы обычно сдавали его на лето, но в последние несколько лет не делали этого.

— Скажите мне точно, где он находится.

Рейчел передала мне ручку и блокнот, я начертил схему проезда и прочел все, что записал, миссис Бекер еще раз.

— Пожалуйста, мистер Паркер, сделайте так, чтобы с ней ничего не случилось!

Я постарался успокоить ее.

— Сделаю все возможное, миссис Бекер. И еще один вопрос: как звали детектива, который говорил с вами о Марси?

— Лутц, — ответила она. — Детектив Джон Лутц.

Я посигналил, что сворачиваю направо, и резко вывернул руль. «Лексус» Луиса появился в зеркале заднего вида через считанные секунды. Я вышел из машины и побежал к нему.

— Планы изменились, — сказал я.

— Ну, и куда же мы направляемся? — спросил он.

— Заберем Марси Бекер. Мы узнали, где она.

Луис, по-видимому, прочел что-то на моем лице.

— И позволь мне угадать, — предположил он. — Мы не единственные, кто знает, где она находится.

— Совершенно верно.

— Все как всегда, не правда ли?

* * *
Бухта Бутбей была не очень приятным местом лет тридцать назад, когда поселение на ее берегу больше напоминало рыбацкую деревню. В то время весь поселок благоухал навозом, потому что Бутбей был центром продажи и вывоза морем органических удобрений. Если углубиться в историю, это место считали достаточно привлекательным первые поселенцы на побережье штата Мэн, которые обустроились здесь в 1622 году. Конечно, Бутбей было одним из самых убогих поселков на восточном побережье, но надо же с чего-то начинать.

Теперь в летний сезон бухта заполняется толпой туристов и рыбаков-любителей, а прибрежная полоса разрушается из-за бесконтрольного коммерческого использования. Поселок, конечно, далеко ушел от своего давнего предшественника, но, на взгляд убежденного пессимиста, он вступил на путь, ведущий к полному запустению.

Мы проехали по 27-й дороге на юго-восток из Огасты и прибыли в Бутбей через час. Проехали всю Мидл-стрит до начала Бартерс Айленд-роуд. Меня так и подмывало попросить Рейчел остаться в Бутбей, но, даже принимая во внимание, что не стоит лезть в пасть акулы за собственным носком, я знал, что она сможет подбодрить и утешить Марси Бекер.

Наконец мы добрались до небольшой ухабистой частной дороги в три полосы, которая поднималась круто вверх к лесопилке, стоявшей на небольшом холме с полуразвалившимся порогом и деревянными плашками, набитыми под углом, которые служили лестницей. На первый взгляд казалось, что в домике может быть две-три комнаты. Деревья, окружавшие его с южной и западной сторон, оставляли широкий просвет, чтобы можно было видеть всю дорогу, ведущую наверх к домику. Поблизости не было видно машин, но у окна, слева от входной двери, мы увидели горный велосипед.

— Ты не хочешь оставить машины здесь? — спросил Луис, когда мы остановились у дороги. — Если мы проедем еще немного, нас сразу заметят из дома.

— Угу, — ответил я. — Я хочу остановиться здесь и уехать до того, как появится Лутц.

— Предположительно, его здесь пока нет?

— Ну да. Или ты думаешь, это он въехал наверх на своем горном велосипеде?

— Может быть, он уже побывал здесь и уехал.

Я не ответил: не хотелось задумываться о такой возможности.

Луис пожал плечами:

— Нам бы лучше не появляться там с пустыми руками.

Он вышел из машины и направился к багажнику. Я еще раз бросил взгляд на дом, затем на Рейчел и пожал плечами. Не похоже было, что в доме что-то происходит. Я перестал смотреть в ту сторону и присоединился к Луису, Рейчел последовала за мной.

Луис поднял крышку багажника, в котором лежало запасное колесо. Он повернул винт, удерживавший запаску, затем вынул ее и подал мне, освобождая багажник. И только после того, как он нажал еще на пару каких-то кнопочек, я сообразил, что багажник выглядит довольно мелким. Причина выяснилась сразу же, когда дно багажника поднялось вверх, открывая небольшой склад оружия, размещенного в специальном отделении.

— Я даже не спрашиваю, есть ли у тебя разрешение на ношение всего этого, — заметил я.

— Верно, черт возьми, у них в списке разрешенного даже нет того, что здесь есть.

Я увидел один миниавтомат «калико», который особенно любил Луис, с двумя 50-зарядными магазинами на каждой стороне. Здесь был и 9-миллиметровый «глок», и снайперская винтовка «Маузер СП-66», и полуавтомат ВХР производства ЮАР, снабженный глушителем и подствольным гранатометом, который казался мне анахронизмом.

— Знаешь ли, достаточно один раз сильно подпрыгнуть на дороге, и ты станешь единственным покойником, в честь которого будет назван кратер, образовавшийся на этом месте, — заметил я. — Ты что, не боишься патрулей?

Управление автомобилем без водительского удостоверения уже считается нарушением закона.

— Не-а, раздобудь мне шоферское удостоверение и черную фуражку. Если меня спросят, то я везу это для веса.

Он наклонился и вытащил пистолет из тайника в багажнике, затем передал его мне, вернул на место панель, закрывающую тайник и колесо.

Я никогда не видел подобного оружия. Оно было примерно тех же размеров, что и распиленный на две части пистолет. Двойное дуло с оптическим прицелом снизу подпиралось еще одним, более широким, которое служило одновременно ручкой. Оно было удивительно легким по весу и легко скользнуло в мою кобуру.

— Впечатляет, — сказал я. — А это что?

— "Неостед", ЮАР. 13-витковая стабилизирующая пружина и такая небольшая отдача, что из него можно палить одной рукой.

— Это что же, ружье?

— Нет, это Ружье с большой буквы. Вещь!

Я в отчаянии покачал головой и вернул ему ружье обратно. Рейчел стояла рядом с нами, опершись о машину и плотно сжав губы. Рейчел не любит оружие. У нее есть на то свои причины.

— О'кей, — кивнул я. — Пошли.

Луис грустно покачал головой, залезая в машину и запихивая «неостед» под приборную доску.

— Не могу поверить, что тебе не понравилось мое оружие, — заметил он.

— У богатых свои причуды, — ответил я.

Мы быстро направились по дорожке к дому, шурша гравием у входа. Я выскочил из машины первым, Луис — вторым. Еще когда он выходил из машины, я услышал, как стукнула дверь черного хода.

Мы одновременно побежали — Луис налево, я — направо. Пока я бежал вниз к деревьям, чтобы укрыться за ними, из дома появилась девушка с рюкзаком на плечах. Она была крупной и несколько медлительной, я догнал ее еще до того, как она пробежала половину пути. Рядом с нами в кустах я увидел очертания мотоцикла, накрытого брезентом.

Когда я нагнал ее и она находилась на расстоянии вытянутой руки, девушка резко обернулась, держа рюкзак за лямки в руке, и шарахнула меня им сбоку по голове. Я споткнулся, в ушах зазвенело, но я все же подставил ей подножку и схватил ее, когда она попыталась сбежать. Она тяжело приземлилась, и рюкзак отлетел в сторону. Я навалился на нее еще до того, как она сделала попытку подняться. За своей спиной я услышал, как Луис замедляет шаги, и затем его тень упала на нас.

— Черт возьми! — ляпнул я с досады. — Ты чуть не снесла мне голову!

Марси Бекер свирепо и молча вырывалась из моего захвата. Ей было ближе к тридцати, простые черты лица, туповатое выражение, каштановые волосы. Ее плечи, широкие и мужеподобные, выдавали в ней пловчиху или атлетку. Поймав ее взгляд, я испытал чувство вины за то, что так напугал девушку.

— Успокойся, Марси, — сказал я. — Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Я отпустил ее и позволил ей подняться. Она немедленно попыталась убежать. Пришлось обхватить ее руками, завести ей руку за спину и развернуть так, что теперь она оказалась стоящей лицом к Луису.

— Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив. Меня нанял Кертис Пелтье, чтобы я выяснил, что произошло с Грэйс, и я думаю, что тебе это известно.

— Я ничего не знаю, — произнесла она свистящим шепотом.

Ее левая пятка метнулась назад, и я чуть было не получил серьезный синяк на ноге. Она была крупной, сильной молодой женщиной, и удерживать ее оказалось довольно тяжелым занятием.

Луис стоял в сторонке, наблюдая за мной, слегка приподняв бровь, и явно испытывал большое удовольствие. Я догадался, что не стоит ждать помощи с этой стороны. Я снова развернул девушку так, чтобы она могла видеть меня, затем сильно встряхнул ее.

— Марси, — сказал я. — У нас нет времени на это.

— А пошел ты, — выплюнула она. Она была рассержена и испугана, и не без причин.

Я почувствовал, что сзади появилась Рейчел, и Марси перевела взгляд на нее.

— Марси, сюда направляется один человек, полицейский, и вовсе не для того, чтобы защитить тебя, — быстро сказала Рейчел. — Он узнал, где ты скрываешься от твоих родителей. Он думает, что ты видела, как умерла Грэйс Пелтье, мы тоже так думаем. Сейчас мы готовы помочь тебе, но только если ты сама позволишь.

Мисс Бекер прекратила сопротивление и попыталась по глазам прочесть, правду ли говорит Рейчел. Видимо, она что-то поняла, потому что, выражение ее лица смягчилось, брови перестали хмуриться, и огонь бешенства в глазах погас.

— Грэйс убил полицейский, — просто сказала она.

Я обернулся к Луису:

— Отгони машины куда-нибудь, чтобы ей их было видно.

Он кивнул и побежал назад по холму. Через пару секунд «лексус» въехал во двор позади нас и остановился, скрытый со стороны дороги домом. «Мустанг» вскоре присоединился к нему.

— Думаю, что фамилия человека, который убил Грэйс, была Лутц, — сказал я Марси. — Он один из тех, кто направляется сюда. Ты разрешишь нам помочь тебе?

Она молча кивнула. Я поднял ее рюкзак и передал его ей. Когда она протянула руку, я прижал его к себе.

— Только, чур, не бить, договорились?

Она издала испуганный смешок и сказала, соглашаясь:

— Не бить.

Мы направились вверх по холму к дому.

— Ему нужна не только я, — спокойно заметила она.

— А что еще ему нужно, Марси?

Она глотнула, и страх снова заплескался в ее глазах. Девушка вскинула рюкзак на спину и ответила:

— Ему нужна книга.

* * *
Пока Марси Бекер собирала все свои вещи, одежду, косметику, которую бросила в доме, пытаясь сбежать от нас, она рассказала о последних часах жизни Грэйс Пелтье, хотя и не позволила нам заглянуть в рюкзак — видимо, еще не вполне доверяла нам.

— Грэйс вернулась от Парагона как-то очень поспешно, — рассказывала она нам. — Она сразу же побежала прямиком к машине, запрыгнула в нее и завела мотор. Она была в ярости, я никогда не видела ее такой. Грэйс всю дорогу только ругалась, обзывая его лжецом. В эту ночь она оставила меня в мотеле в Уотервилле и не возвращалась очень долго, до двух или трех часов утра. Она не стала объяснять мне, где была, но рано утром на следующий день мы поехали на север. Она снова бросила меня в Мачиасе, велела запереться и никого не впускать. Я не видела ее два дня, все время сидела в своей комнате, пила пиво и смотрела телевизор. Во вторую ночь около двух часов я услышала, что кто-то колотит кулаком в дверь — это была Грэйс, мокрая насквозь, с мокрыми и спутанными волосами. Она была такой бледной, как будто увидела что-то, что испугало ее до потери сознания. Она сказала мне, что мы должны немедленно уехать. Я надела что-то на себя, сгребла рюкзак, мы сели в машину и поехали. На заднем сиденье лежало что-то, завернутое в пластиковый пакет. Это выглядело, как брикет из темного дерева.

«Что это?» — спросила я ее.

«Тебе лучше не знать», — вот все, что она мне ответила.

«Ладно, тогда куда мы едем?»

«Встретиться с моим отцом».

Марси умолкла и посмотрела на меня и Луиса, следившего за дорогой внизу.

— Нам лучше побыстрее убраться, — предупредил он.

Я знал, что Лутц уже в пути, но теперь, когда Марси Бекер заговорила, я хотел, чтобы она рассказала все до конца.

— Она говорила еще что-нибудь, Марси?

— Она была на грани истерики. Сказала только: «Он жив», — и что-то еще о тех, которые привезли его в город, потому что он заболел. Она видела, как он упал на дороге. Это все, что она успела сказать. Она сказала мне, что будет лучше, если я больше не узнаю ничего. Мы ехали уже около часа. Я прикорнула на заднем сидении, когда Грэйс разбудила меня. Едва проснувшись, я поняла, что мы в беде. Она все время смотрела в зеркало заднего вида. Нас преследовали копы с включенной мигалкой. Грэйс нажала на газ и прибавила скорость, пока мы не оторвались и не потеряли их из виду. Потом она прижалась к обочине и велела мне вылезать. Я попыталась заставить ее объяснить мне зачем, но она не стала. Она только бросила мне мою сумку, пакет с ее диссертацией и сверток и велела приглядывать за всем этим до тех пор, пока она сама со мной не свяжется. Затем появилась полицейская машина, я открыла дверцу и бросилась в кусты, чтобы спрятаться. Я догадалась о чем-то по тому, как действовала Грэйс, мне передалось ее настроение, и мной овладел такой ужас, которого я не должна была бы испытывать, потому что у меня не было для этого никаких оснований. Я думала, что же такого мы совершили? Что она натворила? И, в конце концов, эти ребята были полицейскими, правда? Даже если Грэйс украла что-то, у нее могли бы быть какие-то проблемы, но ничего, способного породить такой дикий, животный ужас.

Как бы там ни было, я видела, как она пытается завести машину, но полицейский подошел к дверце и велел ей заглушить мотор. Он был примерно вашего роста и комплекции, курил сигарету. На нем были перчатки, даже несмотря на то, что он курил. Я слышала, как он разговаривает с ней, спрашивая, что она делала и где была. Он не дал ей выйти из машины, а продолжал нависать над ней. Я слышала, как он спрашивал ее: «Где эта вещь?» снова и снова, а Грэйс отвечала ему, что не знает, о чем он говорит. Он вынул ее ключи из зажигания, затем позвонил по сотовому. Кажется, это прошло около пятнадцати-двадцати минут перед тем, как появился второй. Он был очень высокий, с усами.

Марси расплакалась.

— Я должна была попытаться помочь ей, потому что поняла, что должно произойти, раньше, чем он вытащил свой пистолет. Я просто знала, чувствовала, как он думает об этом. Я увидела, как он влез в машину, и была готова закричать. Наверно, он пытался изнасиловать ее, но я не могла ничего сделать — так была напугана. Я слышала, как кричит Грэйс и как он бьет ее по голове, чтобы она замолчала. После этого он обыскал багажник и всю машину, затем начал обыскивать кусты у дороги. Я забралась глубже, и один раз мне показалось, что он меня услышал, потому что он остановился и прислушался, перед тем как вернуться к своим занятиям. Когда он не нашел то, что искал, он ударил кулаком по корпусу машины и выругался.

Она судорожно вздохнула, всхлипнула и продолжала:

— Затем он перешел к водительскому месту с пистолетом в руке. Он снова закричал на Грэйс, толкая ее голову пистолетом. Она подняла голову, чтобы остановить его; они боролись. Пистолет выстрелил, и окно стало красным. Другой полицейский стал кричать на высокого, спрашивая его, что он наделал и что они теперь будут делать. Но тот только велел ему успокоиться. После этого он наклонился и сделал что-то за головой Грэйс. Когда я увидела его снова, у него в руках была прядь ее волос, и он осматривал деревья вокруг, как будто догадался, что я прячусь где-то неподалеку. Я поползла на животе прочь. Я могла видеть Грэйс сквозь лобовое стекло, мистер Паркер. Ее голова свесилась на одну сторону, и кровь была на всем внутри машины. Она была моей подругой, но я... Я оставила ее умирать!

Марси больше не могла говорить: горе и раскаянье душили ее. Рейчел коснулась ее руки.

— Ты ничего не могла сделать, — мягко сказала она, и в ее голосе я услышал отголосок своих собственных слов, произнесенных прошлым вечером. — Ничего. Этот человек, Лутц, убил бы вас обеих, и никто бы не узнал, что случилось. Но ты ведь никому не рассказывала, что видела?

Она помотала головой.

— Я собиралась, пока не увидела книгу. Потом мне было слишком страшно. Я подумала, что самое лучшее, что я могу сделать, — это залечь на дно и держаться подальше от полиции. Если они найдут меня, если тот, кто убил Грэйс, узнает, что я видела, тогда, боюсь, он сделает со мной то же, что и с ней. Я позвонила своей матери и рассказала ей, что нечто страшное произошло с Грэйс и я должна скрыться, пока не придумаю, что делать. Я велела ей не рассказывать никому, где я, даже полицейским. Потом села на первый же автобус из Элсворта следующим утром и была здесь до сегодняшнего дня, не считая одного-двух выходов в магазин. Я взяла напрокат мотоцикл, на случай если придется быстро уезжать.

— Ты что, собиралась остаться здесь навсегда, Марси? — спросил я.

Она издала длинный протяжный вздох.

— Мне некуда больше идти, — сказала она.

— Грэйс говорила тебе, где была?

— Нет. Она упомянула маяк, вот и все, но она была совершенно вне себя. Я имею в виду, что она была испугана и в то же время перевозбуждена, вы понимаете? Она была совершенно не в себе.

— И у тебя все еще есть эта книга?

Она кивнула и показала на свой рюкзак.

— Да, здесь, — ответила она. — Я старалась держать ее в целости и сохранности.

В этот момент Луис окликнул меня. Я взглянул на него.

— Они приближаются, — предупредил он.

Белая «акура» Лутца прошуршала по гравию дорожки и подъехала к фасаду дома. Лутц появился первым, следом за ним шел человек невысокого роста с раскосыми глазами и волосами ежиком. На нем были малярный комбинезон и резиновые перчатки, и выглядел этот тип подобно тем, кого Луис называет живодерами, — сорт людей, которые получают удовольствие, издеваясь над кем-то, кто меньше их или слабее. У обоих в руках были пистолеты.

— Полагаю, они хотят заполучить ее живой или мертвой, — сказал я.

Тем временем «живодер» открыл багажник «акуры» и вынул оттуда пластиковый пакет на молнии для перевозки трупов.

— Нетушки, — заметил Луис. — Похоже, они уже решили, что для них предпочтительнее.

Мы отошли немного назад, когда Лутц принялся изучать окна дома. Он подал своему напарнику сигнал обойти строение вокруг и зайти с черного хода, а сам направился к входной двери. Я приложил палец к губам, показывая Рейчел, что ей нужно увести Марси Бекер в маленькую спальню и сидеть там тихо. Луис передал Рейчел свой пистолет «СИГ», и после минутного колебания она взяла его. Затем с другим пистолетом в руках он осторожно подобрался к черному ходу, открыл его и исчез за дверью, чтобы перехватить компаньона Лутца. Я подождал, пока он выйдет из дома, затем снял с предохранителя пистолет и оценил свои возможности.

Прямо перед входной дверью — стена. В паре шагов налево — гостиная, в дальнем конце прохода — маленькая кухня. Направо от гостиной — спальня, где сейчас Марси и Рейчел прятались под окном так, чтобы, если кто-нибудь заглянет в окно снаружи, он не смог их увидеть. Я поднял пистолет, подошел к стене у границы холла с гостиной и стал ждать в таком месте, где вошедший не мог меня заметить. Я услышал, как повернулась ручка двери, а затем звук стрельбы раздался со стороны черного хода. Послышался глухой удар, и Лутц устремился вперед, выставив перед собой пистолет. Шум испугал его, и он вошел несколько более поспешно, нацелив пистолет на середину комнаты, в сторону от меня. Я резко двинул его левой рукой, чтобы выбить оружие и толкнул в спину к окну, затем ударил рукояткой «смит-вессона» со всей силы по голове. Он пошатнулся и получил еще удар. Он выстрелил в потолок, и я ударил его в третий раз, стараясь свалить на колени. Когда он был на полу, я вырвал у него оружие и отшвырнул его в сторону кухни, а затем проверил, нет ли у него еще одного. Больше пистолета у Лутца неоказалось, но зато я обнаружил наручники. Пришлось на всякий случай садануть его по голове еще разок; щелкнули наручники, и я выволок его из дома и швырнул на гравий. Я надеялся, что Луис уже здесь, и он, действительно ждал меня, но не один.

Он даже не был вооружен.

И, более того, стоял, подняв руки за голову, его пистолет лежал на земле перед ним. За спиной моего друга маячила высокая фигура с лысой головой — Голем, держащий у его виска пистолет «иерихон». В левой руке у него был второй «иерихон», нацеленный на меня, и моток веревки через плечо.

— Прости, дружище, — сказал Луис. Слева от него убитый напарник Лутца лежал на спине с огромным отверстием в груди.

Голем взглянул на меня не мигая.

— Опустите оружие, мистер Паркер, или я убью вашего друга.

Я положил пистолет на расстоянии вытянутой руки от себя на землю, повернув рукоятку к себе. Лутц приподнял свою залитую кровью голову и с изумлением уставился на лысого. Я был удовлетворен, увидев выражение ужаса на его лице, но это было очень мимолетное мгновение удовольствия. Мы все оказались в опасности, и было непонятно, чего можно ожидать от этого странного тощего человека.

— А сейчас я попрошу вас снять с детектива ботинки и носки.

Я сделал, что мне велели, зажав между колен ноги Лутца, чтобы удержать его. С легким щелчком Голем сбросил к моим ногам веревку.

— Свяжите его ноги вместе.

Я снова опустился на колени и связал его. Ни с того, ни с сего Лутц прошептал мне:

— Не отдавайте меня ему, Паркер. Я расскажу вам то, что вы хотите знать, только не дайте ему увезти меня.

Голем слышал его.

— Успокойтесь, детектив. Мы с мистером Паркером достигли договоренности.

Я заметил движение Рейчел за окном и слегка качнул головой, давая ей понять, что она не должна вмешиваться.

— Неужели? — спросил я.

— Я оставлю в живых вас, вашего друга и вашу девушку, можете забрать и молодую женщину, живущую здесь. — Мне следовало помнить о том, что от внимания этого человека ничто не ускользнет. — Я же забираю детектива Лутца.

— Нет! — завопил Лутц. — Ни за что! Он собирается убить меня!

Я взглянул на Голема, хотя мне и не нужно было подтверждение того, что страхи Лутца оправданы.

— Детектив Лутц прав, — сказал Голем, — но сначала он расскажет мне, где искать его сообщников. Положите его в мешок, мистер Паркер, а затем вы со своим другом отнесете его в мою машину.

Я не шевельнулся. Я не был готов к тому, чтобы отказаться от Лутца, прежде чем он сообщит мне то, что знает.

— Мы оба хотим одного и того же, — сказал я. — Мы оба хотим найти людей, виновных в этих смертях.

«Иерихоны» в его руках остались неподвижными. Не было и речи о какой-либо дискуссии.

После некоторой борьбы мы запихнули Лутца в чехол для тел, сунули ему в рот его же носки, чтобы заставить мерзавца умолкнуть, и отнесли его вниз к дороге, где стоял «линкольн-континенталь» Голема. Затем открыли багажник, засунули туда Лутца и захлопнули крышку, которая опустилась над ним, как крышка гроба. Я слышал его сдавленный, придушенный вой и удары ногами по стенкам багажника.

— А теперь, пожалуйста, ступайте к дому, — велел Голем.

Мы отступили назад и направились, пятясь, к дому, не отрывая взгляда от фигуры лысого человека и от его оружия.

— Не думаю, что мы еще встретимся, мистер Паркер, — сказал он.

— Я не обижусь.

Он выждал, пока мы не отошли да несколько десятков шагов от машины, затем быстро подошел к передней дверце, сел в машину и уехал. Рядом со мной Луис шумно перевел дыхание.

— Все прошло удачно, — сказал я. — Хотя твоей профессиональной репутации был нанесен серьезный урон.

Луис нахмурился.

— Ты же знаешь, что зализывание ран самолюбия займет у меня много месяцев. А ты дал мне всего каких-то пять минут. Я не Джеймс Бонд.

— Расслабься. Он совсем не похож на парня, который будет болтать об этом направо и налево.

— Похоже, что так.

* * *
Мы быстро направились обратно в дом. Рейчел вышла нам навстречу на порог дома. Она была так бледна, что я испугался, не упала бы в обморок.

— Рейчел! — вскрикнул я, обнимая ее за плечи. — Что случилось?

Она посмотрела на меня снизу вверх с выражением, которое я не мог бы определить, и прошептала:

— Сам увидишь.

Бросившись в дом, я нашел Марси Бекер сидящей, обхватив руками колени, в одном из больших кресел. Девушка уставилась в стену, впившись зубами в ноготь. Она взглянула на меня обезумевшим взглядом, затем перевела глаза на то, что лежало на полу, и вновь уставилась в стену. Мы все застыли в таком положении, как мне казалось, на долгое-долгое время, пока я не почувствовал, как ко мне подошел Луис и тихо выругался, увидев, что лежит перед нами.

Это была книга.

Книга, сделанная из кожи и костей.

Книга 4

Великая книга — это великий грех.

Каллимах (305 — 240 гг. до н. э.)

Глава 25

Книга была примерно 35 сантиметров в длину и 15 в ширину. Шесть малых костей горизонтально пересекали корешок в виде трех равноудаленных друг от друга звеньев, каждое из которых состояло из двух костей. Они слегка пожелтели и были покрыты каким-то составом, который придавал им блеск в лучах солнца. Я не уверен, но мне показалось, что это были кончики реберных костей. Они казались гладкими на ощупь, по сравнению с текстурой материала, который они скрепляли. Обложка книги была прокрашена в глубокий красный цвет, сквозь который проступали линии и морщины. В левом верхнем углу чернела родинка.

Это была кожа человека — высушенная, сшитая в полотно из кусочков стежками из сухожилий и кишок. Осторожно коснувшись пальцем переплета, я почувствовал не только поры и складки кожи, использованной для его изготовления, но и форму костей, образовавших раму, на которую это все было натянуто. Похоже, это были лучевая и локтевая кости и, может быть, еще куски ребер. Все это создавало ощущение, что книга сама по себе когда-то была живым существом, которому теперь не хватало только плоти и крови, чтобы вновь ожить.

Ни на переплете, ни на корешке не было никаких надписей, никаких указаний на то, что может быть внутри. Единственной меткой оказалась иллюстрация на обложке, выполненная в янсенистском стиле, с повтором одного мотива во всех четырех углах. Это был рисунок — паук, вдавленный в золотой лист, с восемью лапками, сжимающими золотой ключ.

Кончиками пальцев я открыл книгу. Корешком служил фрагмент позвоночника, кости его соединялись с помощью золотой проволоки — это, кажется, был единственный материал, использованный при изготовлении этой книги, который не имел отношения к телу человека. Страницы крепились к корешку с помощью сухожилий. Изнутри обложку не протравливали, и была заметна разница в пигментации кусочков кожи, использованных для переплета, что позволяло легче отличить один от другого. Из середины корешка свисала закладка, сделанная из полосок человеческих скальпов с волосами, заплетенными в косички.

Здесь было около тридцати страниц разного размера. Две или три состояли из единого куска кожи, вдвое превышающего размер книги. Они были сложены пополам и вставлены в корешок так, чтобы получался разворот из двух страниц. Другие страницы были изготовлены из кусков кожи, тщательно скрепленных между собой стежками; некоторые из этих кусочков не превышали по длине и ширине пяти-семи сантиметров. Листы оказались разными по толщине: один из них был таким тонким, что сквозь него просвечивала моя рука, но остальные — гораздо плотнее. Большинство кусков выглядели как кожа, снятая с нижней части плеча, хотя на одной странице обнаружилась странная впадина — пупок, а на другой — сморщенный сосок. Так же, как и при изготовлении пергамента из кожи овец или коз, одна сторона кожи была тщательно выскоблена, и с нее удалены все волоски, а другая оставалась практически необработанной. Гладкая сторона использовалась для иллюстраций и текста, хотя на двойных страницах разворотов рисунок и текст занимали только правую сторону листа.

Все страницы, написанные красивым почерком с узорными начальными буквами, представляли собой отрывки из Откровения Иоанна Богослова. Некоторые были полными главами, другие — только цитатами, связанными по смыслу с темой иллюстраций. Стиль букв исходно относился к школе Каролингов, одной из версий прекрасного четкого письма, сформировавшегося под влиянием ученого англосаксонского происхождения Алькуина из Йорка, с присущими ему наклонными буквами и четкими простыми линиями для достижения большей разборчивости. Фолкнер при работе старался обойти места, в которых были естественные складки, дырки или царапины, а иногда маскировал их подходящими буквами или орнаментом. Заглавные буквы на каждой странице были унциальными, без острых углов и завитушек, каждая из них на пару сантиметров возвышалась над остальными, прописанными ровными рядами по линеечкам, нанесенным простым карандашом. Гротескные фигуры людей и зверей располагались у нижней части каждой такой буквы и вдоль вертикальных линий.

Но не эти буквы, а сами иллюстрации привлекали внимание в первую очередь. В них были заметны мотивы офортов Дюрера и Дуве, Блейка и Кранаха, более поздних художников: Герга, Мейднера и Масерила. Это не были копии с оригинальных иллюстраций, это были вариации на тему. Некоторые написаны яркими красками, другие — сажей, смешанной с чернилами, чтобы изготовить такую смесь, которая, застывая, выступала над поверхностью листа. Один из видов Пасти Ада, срисованный из Винчестерской Псалтири, украшал первую страницу: сотни тощих тел, скрученных в чем-то, похожим на гигантский рот чудовища — наполовину человека, наполовину рыбы. Зеленоватый оттенок, добавленный в рисунок человеческих тел, создавал впечатление, что они выступают из кожи, на которой написаны, а чешуйки чудища были раскрашены, каждая в отдельности, оттенками синей и красной краски. В другом месте я увидел четырех Всадников Апокалипсиса Кранаха, выписанных красным и черным; Жатву мира Бургмайера — в зеленых и золотых тонах; образ паукообразного чудовища, вдохновленный полотнами Эдуарда Георга и подписанный цитатой: Зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их. Здесь, на фронтисписе, была и вариация на тему Апокалипсиса работы Дуве (1555 г.), выписанная во всех деталях и изображающая святого Иоанна стоящим у врат большого города в окружении символов смерти, включая лебедя со стрелой в клюве.

Я пролистал всю книгу вплоть до последней иллюстрации, которая сопровождалась цитатой из Апокалипсиса 10:10: И взял я книжку из руки Ангела и съел ее; и она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем.

Эта иллюстрация была подражанием Дюреру и также изображала Иоанна Богослова с мечом в руке в тот момент, когда он ест копию книги, которую я держал сейчас в своих руках, с костями позвоночника в корешке и пауком, держащим ключ в лапах, которого святой отправлял в рот. Ангел наблюдает за ним, ноги небожителя в виде колонн охвачены огнем, а голова подобна солнцу.

Фигура святого Иоанна была написана черной тушью, и его усилия были отражены очень точной прорисовкой выражения лица. Это был портрет Фолкнера — такого, каким он был в молодости и на фотографиях в газетах, опубликованных сразу после находки массового захоронения на севере штата. Я видел все тот же высокий лоб, те же впалые щеки и почти женский рот, те же прямые темные брови. Он был облачен в белый плащ, левая рука с мечом поднята к небу.

Фолкнер изобразил себя на всех иллюстрациях. Он был и одним из Всадников Апокалипсиса, и Пастью Ада, и святым Иоанном, он был чудовищем. Фолкнер — судящий, истязающий, пожирающий, убивающий, создавший книгу, которая стала свидетельством жестокой кары и сама по себе была этой карой. Она раскрывала правду о своем создателе: тщеславие и насмешка над тщеславием, произведение высокого искусства и работа каннибала. Это было делом всей его жизни, и началось оно, когда проявились человеческие слабости его последователей, и он отвернулся от них, уничтожив их всех с помощью своего выводка: сначала мужчин, потом женщин и, наконец, детей. Так он начал, так же и продолжал долгие годы, и его падение стало основой этой чудовищной книги.

Внизу каждой страницы, в правом углу, как сноски, стояли имена. Страницы, созданные из целого куска кожи, были подписаны одним именем, а те, которые были сшиты из кусочков, подписаны двумя, тремя, а то и четырьмя именами. Имя Джеймса Джессопа стояло на третьем фрагменте кожи, его матери — на четвертом, а его отца — на пятом. Остальные Арустукские баптисты тоже стали сырьем для большинства страниц книги, но здесь попадались и другие имена — я их не знал; судя по цвету чернил на коже, некоторые из них были относительно недавним пополнением. Имени Элисон Бэк среди них не было. Не было и Аль Зета, Джосси Эпштейна и Мики Шайна. Они все будут добавлены сюда позднее: как только книга возвратится к своему владельцу, он внесет сюда и Грэйс Пелтье, а может быть, и меня тоже.

Я снова вспомнил Джека Мерсье и книгу, которую он показал мне в своем кабинете: три полосы на корешке, изготовленные из золота, теперь превратились в кости. Такой мастер, как Фолкнер, просто не мог позволить, чтобы обожаемая им книга была просто украдена. И копия, подаренная Картеру Парагону, подтверждала это. Только теперь я понял, что у Фолкнера была гораздо более глубокая идея: создать текст, форма которого в точности бы отражала его содержание, книга о проклятии, сделанная из тел проклятых, письменный отчет о свершении Суда, созданный из останков осужденных.

И Грэйс удалось его обнаружить. Дебора Мерсье из ревности к старшей дочери своего мужа рассказала ей о существовании нового Апокалипсиса и его происхождении. К этому времени Джек Мерсье уже предпринял определенные шаги против Братства, заручившись поддержкой Обера, Бэк и Эпштейна, но Грэйс этого не знала, потому что это выходило за рамки того, что Дебора Мерсье собиралась ей сообщить. Она хотела подвергнуть риску жизнь девушки, а не своего мужа.

Грэйс встретилась с Парагоном и пыталась прижать его, сообщив, что ей известно о продаже Апокалипсиса, но Парагон был лишь марионеткой, и Грэйс, как умная женщина, быстро поняла это. Возможно, он побоялся рассказать Фолкнеру и Падду, что продал книгу, но еще больше боялся утаить от них визит девушки. Итак, Грэйс встретилась с Парагоном, дождалась, когда тот впадет в панику, проследила, как он поехал на север... Или ждала, пока они сами явятся к нему? Я подозревал последнее, потому что Парагон умер, поскольку не смог указать Голему место, где они скрываются. Как бы там ни было, Грэйс добралась до самых врат ада, собственного ада Фолкнера. И, едва представилась возможность, она проникла в их владения и смогла скрыться с книгой, которая свидетельствовала об истинной судьбе Арустукских баптистов, и в частности Элизабет Джессоп. Эта кража заставила Братство быстро предпринять ответные меры. Падд и остальные принялись разыскивать Апокалипсис, выявляя всех, кто действовал против них и для кого эта книга могла бы стать действенным оружием, способным заставить власти приложить еще большие усилия по розыску тел на озере Святого Фройда.

Я закрыл книгу, осторожно уложил ее в пакет, затем тщательно вымыл руки и лишь тогда взглянул на Рейчел и Луиса.

— Похоже, у нас появилось новое толкование слова «псих», — пробормотал Луис. — Ты знаешь, для чего нужна такая книга?

— Это отчет, — ответил я. — Своеобразное свидетельство о смерти и, возможно, о чем-то еще. Это список отверженных, своего рода противовес Книге жизни. Имена Арустукских баптистов и еще, по крайней мере, дюжины мужчин и женщин записаны в нем — из их плоти создан этот Апокалипсис. А изготовил его Фолкнер. Его останки не были найдены среди тех, что лежат в братской могиле, не было там и останков его дочери и сына. Они вместе судили и убивали, создавая эту книгу. Я думаю, что остальные имена принадлежат тем несчастным, которые осмелились перебежать дорогу Братству в разное время, или тем, кто представлял собой угрозу для них. Конечно, части тел Грэйс и Кертиса Пелтье, Джосси Эпштейна, и, возможно, Джека Мерсье и членов его семьи будут когда-нибудь вставлены в этот переплет, при условии что книгу удастся вернуть обратно. Она должна стать как можно более полным списком, иначе утратит свой смысл.

— Я так понимаю, что ты говоришь о самом омерзительном толковании слова «смысл», — заметила Рейчел. Ее отвращение было совершенно очевидным.

Я уже растер руки полотенцем докрасна, но все равно чувствовал, что на пальцах остались несмываемые следы от соприкосновения с этой книгой.

— Значение слова не так уж важно, — мне не хотелось с ней спорить. — Эта вещь — признание в убийстве, если, конечно, можно найти ниточки, ведущие от нее к Фолкнеру.

— Если мы вообще разыщем его, — добавил Луис. — Что произойдет, если Лутц не отрапортует им о выполнении задания?

— Тогда они пошлют кого-то еще, возможно Падда, выяснить, что случилось. Он не может допустить, чтобы эта книга осталась в миру. А это, в свою очередь, даст нам понять, что наш лысый друг не добрался до него первым.

Я взвесил все, что знал или подозревал о том, где находится подполье Фолкнеров. Теперь мне стало понятно, что оно на севере, между Мачиасом и Бангором, вблизи побережья и неподалеку от маяка. Около семидесяти маяков располагалось по всему побережью Мэна, большинство из них включались автоматически или обслуживались дистанционно, и лишь немногие были переданы для разных других целей. Из этих последних примерно около дюжины находились к северу от Мачиаса.

Я наклонился и взял завернутую книгу в руки.

— Что ты собираешься с этим делать? — спросила Рейчел.

— Ничего, — ответил я. — Пока ничего.

Она подошла ко мне ближе и перехватила мой взгляд.

— Ты хочешь найти его? Ты не дашь полиции сделать это?

— На него работали Лутц и Воизин, — объяснил я. — И Воизин все еще находится где-то здесь поблизости. Могут найтись и другие. Если мы передадим это в полицию и хотя бы один из копов окажется сообщником Лутца, Фолкнер будет предупрежден, и тогда он исчезнет навсегда. Я предполагаю, что он уже готовит свое исчезновение. Вероятно, он планировал побег с момента, когда пропала книга и, уж конечно, с того момента, как были найдены тела на озере Святого Фройда. Поэтому и еще для безопасности Марси мы покамест придержим книгу у себя, не так ли, Марси?

Она подняла рюкзак и стояла в ожидании.

— Мы собираемся спрятать тебя в безопасном месте. Ты пока можешь позвонить своим родителям и дать им знать, что с тобой все в порядке.

Она кивнула. Я вышел наружу и связался с Колонией по мобильному. Трубку взяла Эми.

— Это Чарли Паркер, — сказал я. — Мне нужна твоя помощь. У меня здесь женщина. Ее надо надежно спрятать.

На другом конце провода Эми какое-то время молчала. Наконец, я услышал ее голос:

— Какого рода проблемы?

Задавая вопрос, она уже знала ответ.

— Я подобрался к нему, Эми. Я могу положить этому конец.

Она согласилась, однако нотки сомнения звучали в ее голосе, ведь женщины, за исключением самой Эми, обычно не жили в Колонии. Правда, там были отдельные спальни в главном корпусе, которые иногда использовались в чрезвычайных обстоятельствах.

— Спасибо. С ней будет мужчина. Он будет вооружен.

— Ты же знаешь, как мы здесь относимся к оружию, Чарли.

— Я знаю, но мы имеем дело с Паддом. Я прошу тебя позволить моему другу остаться с Марси, пока это все не закончится. День-два, не более.

Я попросил ее принять и Рейчел. Эми согласилась, и я отсоединился. Марси позвонила матери, и мы покинули дом в Бутбее. Затем мы разделились: Луис и Рейчел поехали на юг, в сторону Скарборо, откуда Эйнджел отвезет Марси и Рейчел, все еще сопротивлявшуюся моему решению, в Колонию. Луис должен будет присоединиться ко мне, оставив Рейчел и Марси на попечение Эйнджела. Книга лежала, надежно спрятанная, под сидением «мустанга».

Я направился на север до Бангора, где в магазине «Беттс» на центральной улице купил книгу Томпсон «Маяки побережья Мэн». На Голом берегу возле Мачиаса, города, где Марси ждала Грэйс, пока та занималась своими делами, было семь маяков: Мельница Уиттлоксов в Кале; Ист-Кводди на острове Кампобелло; дальше на юг — маяк Малхолланд, Вест-Кводди, Любек Ченнел, Литл-Ривер и Мачиас Сил Айленд. Последний находился довольно далеко от моря, чтобы принимать его во внимание, так что оставалось шесть.

Я позвонил Россу в Нью-Йорк, надеясь на помощь, но попал на секретаршу. Моя машина была в двадцати милях от Бангора, когда Холл наконец перезвонил мне.

— Я видел материалы по Харону из Мэна, — начал он. — В этой части расследования участвовало мало народа, это была работа для ног. Активист по борьбе за права геев был убит в Виллидже в 1991 — застрелен в туалете бара на Бликерс; зарегистрирован аналогичный характер выстрела в Майами. Киллер был осторожен, но список его телефонных разговоров указывает на то, что незадолго до убийства он сделал семь звонков в Братство. Женщина по фамилии Торрэнс сообщила Харону, что этот парень — гомик, и она же сообщила о его звонках в местную полицию. Детектив Лутц подтвердил это.

Так что, если киллер и работал на Братство, у них было алиби. Они сообщили о звонках в полицию перед убийством, и Лутц, к тому времени уже прикормленный ими полицейский, подтвердил их непричастность.

— А что случилось с киллером?

— Его звали Ласки, Баррет Ласки. Он был выпущен на поруки и найден двумя днями позже мертвым в Дампстере, Куинс. Огнестрельное ранение в голову. Теперь о Хароне. Согласно нашим материалам, он в своих розысках не продвинулся далее Уотервилла. Но есть и нестыковки: в его расходы внесен счет за бензин из городка Любек, примерно в ста пятидесяти милях к северу от Уотервилла. Это напобережье.

— Любек, — повторил я. — Похоже, это имеет смысл.

— А что там, в Любеке? — спросил Росс.

— Маяки, — ответил я. — И мост.

В Любеке было три маяка. Отсюда, из самого восточного города США, начинался мемориальный мост Франклина Делано Рузвельта, ведущий в Канаду. Пожалуй, нет лучше места для того, кто в любой момент готов к бегству, ведь в нескольких минутах езды отсюда совершенно другая страна. Они обосновались в Любеке, я был в этом уверен, и Странник отыскал их там. Неосторожно было оставлять в деле счет за бензин, но только если принять во внимание все последующие события и убийства, которые совершил он сам, прикрываясь странным оправданием, основанным на порочности человека вообще и непоследовательности его действий, что сближало Странника с Фолкнером.

Но я недооценил Фолкнера. Недооценил и Падда. Когда я вплотную приблизился к ним, они вырвали из наших рядов самого уязвимого из всех, единственного, кого мы оставили одного.

Они забрали Эйнджела.

Глава 26

На пороге дома была кровь, на входной двери — кровь. На кухне трещины лучами разбегались по штукатурке от пулевых отверстий на стене. Еще больше крови было в холле, кровавая дорожка тянулась по полу, как след от змеи. Дверь кухни была практически сорвана с петель, а окно вдребезги разбито пулями.

Никаких трупов внутри дома не было.

Захват Эйнджела был превентивной мерой на случай, если мы первыми доберемся до Марси Бекер, но это была и месть мне лично. Они, видимо, явились, чтобы прикончить нас всех, но нашли одного Эйнджела и забрали его с собой. Я представил себе, как мистер Падд и немая волокут его к машине, его кровь пачкает их одежду и лица. Нам нельзя было оставлять его одного. Никто из нас теперь не должен оставаться один.

Конечно, они не оставят его в живых. В итоге они не оставят в живых никого из нас. Даже если они сейчас скроются, я знаю: в один прекрасный день они снова появятся и найдут нас. Мы можем охотиться на них, но мир велик, глубок, и в нем много темных уголков. Слишком много мест, где можно спрятаться. И пройдут недели, месяцы, возможно, годы страха и боли, пробуждения от ночных кошмаров каждое утро с мыслями о том, что вот и наступил день, когда они придут. Потом в конце концов мы сами захотим, чтобы они пришли, дабы прекратить, наконец, это бесконечное ожидание.

Звонок мобильного застал меня мчащимся в Любек. Соединившись, я услышал шум мотора. Рейчел — это была она — рассказала мне обо всем, что увидела в моем доме в Скарборо. Сейчас она везла Марси Бекер в Колонию на собственной машине: теперь, когда Фолкнеры заполучили Эйнджела, она на некоторое время была в безопасности. Луис в это время двигался на север и должен был позвонить мне с минуты на минуту.

— Он не умер, — спокойно заметила Рейчел.

— Знаю, — ответил я. — Если бы он умер, они бы оставили его в доме, чтобы мы сами могли его обнаружить.

Я задумался, сколько времени понадобилось Лутцу, чтобы рассказать все, и добрался ли Голем до них. Если он уже там, все остальное несущественно.

— Как Марси? — спросил я.

— Она спит на заднем сидении. Не думаю, что ей удавалось поспать с тех пор, как умерла Грэйс. Она хотела узнать, почему мы рискуем своей жизнью: Эйнджел, Луис, я и особенно ты. Она сказала, что это не твоя битва.

— И что же ты ответила ей?

— Не я — Луис ответил. Он сказал, что все вокруг — твое поле битвы. Думаю, он пошутил. Луиса иногда очень трудно понять.

— Я знаю, где они, Рейчел. Они в Любеке.

В ответ ее голос дрогнул:

— Будь осторожен!

— Я всегда осторожен.

— Нет, не так, как всегда.

— Ну, хорошо, на сей раз буду осторожнее.

Я только что выбрался из Бангора. Любек находился в 120 милях в сторону отсюда по шоссе № 1. Я смогу добраться туда меньше чем за два часа, конечно, если какой-нибудь полицейский с орлиным зрением не остановит меня за превышение скорости. Я нажал на газ и почувствовал, как «мустанг» рванул вперед.

Луис позвонил, когда я проезжал Элсворт-Фоллс, направляясь по дороге № 1А к побережью.

— Я в Уотервилле, — сообщил он.

— Полагаю, они в Любеке, — ответил я. — Это на северном побережье, около Нью-Брунсвика. Посмотри, как лучше проехать туда.

— Они звонили тебе?

— Нет.

— Подожди меня в городе, — ответил он. Его тон был совершенно нейтральным, будто он напоминал мне о том, чтобы я не забыл купить молока.

В Миллбридже, что-то около 80 миль от Любека, телефон зазвонил в третий раз. На сей раз я заметил, что номер телефона не определился, и нажал кнопку, чтобы ответить.

— Мистер Паркер, — раздался голос Падда.

— Он жив?

— Едва жив. Можно сказать, что надежды на его выздоровление быстро тают. Он серьезно ранил моего компаньона.

— Он — молодец, Леонард.

— Я не мог оставить это без наказания. Он потерял много крови. Вообще-то, он и сейчас истекает кровью, — Падд мерзко захихикал. — Итак, вы представили себе наше небольшое генеалогическое древо. Вам оно не очень-то симпатично, не так ли?

— В общем, не особенно.

— Книга у вас?

Он знал, что Лутцу не повезло. Я задумался, знает ли он, почему Лутц провалился, и нависла ли над ним тень Голема.

— Да.

— Где вы?

— В Огасте, — сказал я.

Я чуть не вскрикнул от облегчения, когда он, кажется, поверил мне.

— Там есть частная дорога, отходящая в сторону от шоссе № 9, где оно пересекает реку Мачиас. Будьте на берегу озера через полтора часа, один и с книгой. Я передам вам то, что останется от вашего друга. Если вы опоздаете или я замечу полицию, я распорю его от задницы до головы, как свиную тушу. — Он отсоединился.

Я представлял себе, как Падд собирается убить меня, когда добрался до озера. Он не может оставить меня в живых, особенно после всего, что произошло. И полтора часа слишком мало, чтобы добраться из Огасты до Мачиаса, даже по такой дороге. У него не было намерения доставить Эйнджела сюда живым.

Я позвонил Луису. Это была проверка на прочность: я не знал, как он поведет себя. Я был намного ближе к Любеку, и не было никакой надежды на то, что Луис сможет добраться сюда до конца срока, назначенного Паддом. Если же я ошибся и это не Любек, тогда кто-то должен быть на месте свидания, чтобы встретиться с ним. Этот кто-то Луис.

Тишина, перед тем как он согласился, была почти осязаемой.

Глава 27

Три деревянных маяка украшали герб города на окраине Любека: красно-белый Малхолланд Лайт напротив канала Любека в Нью-Брунсвике; белый маяк Любек Ченнел — стальная башня, напоминающая опоры высоковольтных линий; и маяк в Вест-Кводди в красно-белую полоску, расположенный в Национальном парке Кводди-Хед. Все они были символами стабильности и уверенности, обещанием безопасности и спасения, пока присутствие Фолкнеров не опорочило саму суть этих островков надежды.

После небольшой остановки на границе города я поехал дальше, миновал заколоченные досками окна старого ресторана «Хилл-сайд» и белое здание Американского Легиона, пока не добрался собственно до Любека. Это был город, заполненный церквами множества конфессий: баптистская церковь Белой Горы, Первое собрание Христа, Адвентисты Седьмого дня, Конгрегациональные христиане и Христианские рыцари Храма — все они сошлись в этом месте, погребая своих покойников на близлежащем городском кладбище или устанавливая памятники погибшим на море. Грэйс Пелтье была права, думал я. Мне удалось лишь бегло просмотреть заметки к ее диссертации, которые Марси передала мне, но я отметил, что Грэйс употребляет термин «пограничный» при описании штата Мэн. Здесь, в самой восточной точке штата и страны, в окружении церквей и погостов, особенно чувствовалось, что это и есть предел всего — граница.

Морские птицы сидели у самой воды вдоль разрушенного пирса, дорожка на него была перекрыта надписью «Частная собственность». Влево и вправо тянулся каменный волнорез, группы строений, и среди них старая коптильня Мак-Мерди, которая находилась на реставрации. Через залив хорошо просматривался маяк Малхолланд, и мост Рузвельта простирался за ним через воды Любек-Нарроуз.

Темнело, когда я ехал вверх по Плезант-стрит к замусоренному участку земли вокруг очистных сооружений города, море шумело слева от меня. Отсюда небольшая тропинка спускалась вниз к берегу. Я направился по ней, обходя водоросли и камни, выброшенные и смятые банки из-под пива и пачки сигарет, пока не дошел до пляжа. Он был из камня и песчаного тростника, с отдельными островками серого песка. Вдали свет маяка Любек Ченнел прорезал сгущающиеся сумерки.

Примерно в полумиле правее меня в воду упиралась вымощенная булыжником дорога. В конце ее находился небольшой островок, скрытый деревьями. Ветви их тянулись ввысь, как шпили церквей, на фоне темнеющего вечернего неба. Тусклые зеленые огоньки просвечивали кое-где сквозь кроны деревьев, и я заметил более яркие белые огни в здании, стоящем в северной части острова.

Только три маяка были изображены на гербе города, потому что их столько и осталось. Но когда-то здесь был еще один маяк, на северном берегу Квод-ди-Нарроуз, построенный местным священником-баптистом как символ Божьего Света и предупреждение морякам. Это непрочное, шаткое строение рухнуло во время жестокого шторма в 1804 году, погребя под обломками сына священника, служившего смотрителем на этом маяке. Через два года после этого обеспокоенные жители города нашли для маяка другое место — Вест-Кводди-Хед, дальше вниз по побережью. В 1806 году Томас Джефферсон приказал построить там маяк из бутового камня. Северный маяк скоро забыли, и теперь островок, на котором он находился, перешел в частное владение.

Все это я узнал от продавщицы магазина Мак-Фаддена на автозаправке по дороге в город. Она рассказала, что люди, проживающие на островке, держатся особняком и общаются в основном друг с другом. В городке считают, что они приверженцы какой-то религии. Среди них есть старик, который иногда болеет, и его привозят к врачу двое людей помоложе: мужчина и женщина. Мужчина иногда заходит в магазин и всегда расплачивается наличными, так что она знает, как его зовут.

Он называет себя Монкер.

Эд Монкер.

* * *
Начался дождь — предвестник шторма, который должен был очистить северный Мэн этой ночью. Тяжелые капли застучали по моей одежде, пока я стоял, разглядывая мощеную дорогу. Я забрался обратно в машину и направился к Кводди-Хед-Парку, пока не заметил небольшую, неприметную частную дорогу, ведущую прямо на побережье. Погасив фары, я двигался по ней до тех пор, пока она не исчезла среди толстых стволов деревьев. Затем оставил машину и пошел по траве под прикрытием деревьев, пока дорога не уперлась в ворота, перегороженные шлагбаумом. Я оценил эту небольшую крепость: высокий забор с обеих сторон и камера, вмонтированная в стойку ворот; к забору подведен электрический ток. За ним находился небольшой запертый сарай, окруженный со всех сторон соснами. Сквозь ветки проглядывал маяк Любек Ченнел. Я мог догадаться о том, что хранилось в этом сарае: старая металлическая ванна, рядом с ней унитаз и трупы пауков, гниющие в трубах.

Я достал из бардачка фонарик и, прикрывая рукой стекло, осветил забор. Вот два сенсорных устройства, расположенных на расстоянии пятидесяти футов друг от друга: трава в этих местах была не такой высокой, как в других. Среди деревьев могут быть и другие подобные устройства. Под дождем, заливавшим мне волосы и лицо, я обследовал забор и, наконец, добрался до верха тропинки, ведущей в обход и спускающейся к воде. Начинался прилив, и она уже скрылась под водой. Единственная возможность попасть на остров, не промокнув или не утонув, была сквозь эти ворота и по обходной тропинке, но воспользоваться этим путем означало немедленно предупредить о своем прибытии тех, кто находился на острове.

Должно быть, и Грэйс Пелтье стояла здесь несколькими неделями ранее, и, отбросив вариант с воротами, направилась по тропинке в обход. Ей пришлось дождаться, пока они уедут, и она решила действовать, убедившись, что на острове никого нет и некоторое время не будет. Должно быть, девушка задела какой-то из сенсоров, и тот передал сообщение о вторжении на территорию Падду или его сестре на пейджер или мобильный телефон. Когда они вернулись, перекрыв обходную тропинку, Грэйс бросилась в воду, — вот почему ее одежда насквозь промокла и пропахла морской водой. Она была очень хорошей, сильной пловчихой. Она знала, что сумеет доплыть. Но они видели ее лицо на записи с камеры, а может быть, всего лишь заметили ее машину. Лутц и Воизин получили предупреждение, и западня, в которую угодила Грэйс, захлопнулась.

Я взглянул на темные волны, отороченные белой пеной по гребню, и решил, что мне лучше попробовать пробраться с моря. Вытащил пистолет 38-го калибра из кобуры, закрепленной на лодыжке, проверил пули в магазине и закрыл его, затем убедился, что «смит-вессон» надежно закреплен под мышкой. Что-то сжалось у меня в животе, и на меня нахлынули прежние чувства. Море передо мной казалось мрачным, таинственным омутом, из которого я выбрался давным-давно, но готов был броситься в него еще раз.

Я направился по воде вброд. Когда я нащупал тропинку под водой, мои зубы выбивали дробь. Волны перекатывались через меня, один или два раза меня чуть не вышвырнуло обратно на берег. Камни и булыжники, которыми была вымощена тропинка, покрылись водорослями, и нога соскальзывала с них; волны прилива доходили мне до пояса. Я старался втиснуть ботинок в каждую расселину или ямку, но камни были скреплены цементом, и после двух неудачных попыток найти опору моя нога поехала, и я тут же потерял равновесие. Я скользнул с дамбы прямо в маре, вода доходила мне до подбородка. Когда я пришел в себя от падения и шока, белая линия пены показалась слева от меня, и я едва успел сделать глубокий вдох, как меня накрыло волной, сбило с ног и отнесло на несколько метров. Соленая вода попала мне в рот, сверху немилосердно поливало дождем, а крепкие нити водорослей опутали меня с ног до головы.

Когда волна откатилась, я опять устремился к тропинке, нащупывая ее в воде и пытаясь отыскать место, где бы снова взобраться на нее. Прошло около десяти минут, и меня окатили еще несколько больших волн, пока, наконец, я нашарил место, где из раствора выпал один из камней и образовалась дыра. Я неуклюже протиснул мокрый ботинок в зазор между камнями, затем упал на колено: нога вновь начала соскальзывать. Я вцепился пальцами в самый большой камень, подтянулся и забросил свое тело на тропинку. Полежал здесь, пытаясь отдышаться и дрожа всем телом. Вот досада, мой мобильник благополучно покоился где-то на дне морском. Я встал, подождал, пока вода стечет из кобуры «смит-вессона», перезарядил второй пистолет и продолжил двигаться по тропинке, пока не добрался до острова.

Толстые зеленые ели росли по обеим сторонам дороги, ведущей к развалинам маяка, там она переходила в площадку, засыпанную гравием, которая занимала все пространство между входами во все постройки на острове. От маяка должна была остаться лишь куча старых камней, но на этом месте я обнаружил сооружение высотой в семь с половиной метров с открытой галереей наверху, окруженной стойками, на которых была закреплена цепь. С галереи открывался вид на обходную тропинку и побережье. Это был маяк без света, если не считать слабого свечения в одном из окон на верхнем этаже, там, где проходила галерея.

Направо от восстановленного маяка располагалось длинное деревянное одноэтажное здание с четырьмя квадратными зарешеченными окнами, по два с каждой стороны двери. Зеленоватый отсвет, исходящий от них, выглядел так, будто свет боролся, чтобы проникнуть сквозь толщу воды или листья растений. Перед маяком, заслоняя от меня вход, было что-то, напоминающее гараж. Дальше вглубь, почти на самой восточной оконечности островка, расположилось второе простое строение, возможно сарай для лодки. Я прижался к задней стене гаража и прислушался, но не услышал ничего, кроме усиливающегося шума дождя. Осторожно ступая по траве и используя стену дома в качестве прикрытия, я направился к маяку.

Только миновав гараж, я увидел его. Два ствола дерева были сколочены вместе в виде наклонного креста и подперты еще двумя стволами снизу так, чтобы крест удерживался в наклонном положении под углом в 60 градусов к земле. Он был голым, руки и ноги примотаны проволокой к деревьям. Лицо и тело покрывало множество ран, опухоли на ногах, груди и руках больше всего напоминали следы укусов. Кровь струилась из его ран, стекала по телу и ногам и растекалась лужей по земле. Дождь омывал бледное тело, стекал с рук, голого черепа и белого, лишенного растительности лица. С живота был срезан кусок кожи. Я приблизился к нему и попытался нащупать пульс, его кожа все еще не остыла. Голем был мертв.

Я уже собирался покинуть его, когда справа от меня захрустел гравий, и тут же появилась немая. Ее ботинки и джинсы были заляпаны грязью, ветер трепал желтую ветровку, наброшенную поверх темного свитера. В опущенной правой руке женщина сжимала оружие, направленное в землю. У меня не было времени спрятаться, даже если бы я и захотел.

Увидев меня, немая резко остановилась, ее рот открылся в беззвучном крике, она вскинула пистолет и выстрелила. Рядом со мной тело Голема содрогнулось, когда пуля попала ему в плечо напротив того места, где только что была моя голова. Я упал на колени, выдохнул и нажал на курок. Мой первый выстрел попал ей в шею, второй — в грудь. Немая резко повернулась, ее ноги подкосились, и она упала на землю, успев сделать еще два выстрела в воздух. Я подбежал к ней и отшвырнул ее «беретту» ногой подальше от правой руки. Левая нога женщины все еще конвульсивно вздрагивала. Она взглянула на меня вверх, шрамы на ее шее теперь были более заметны, обозначенные струйками крови, стекавшей по ним. Что-то забулькало у нее в горле, она открыла, закрыла рот и умерла.

Справа от меня в отдельно стоящем здании очертания фигуры заслонили зеленый свет, исходящий от окна. Тонкая тень проплыла по оконному стеклу, и я инстинктивно понял, что там, внутри, меня дожидается мистер Падд. Он не мог не услышать выстрелов, но не стал отвечать на них. Дверь на маяк передо мной оставалась плотно запертой, но, когда я взглянул наверх, свет, еще недавно горевший там, был выключен. В темноте мне почудилось, что какое-то существо разглядывает меня, стоя рядом. Сначала надо разделаться с Паддом, подумал я, — не хотелось оставлять его за спиной.

Быстро обтерев руки о мокрую траву, я направился к зданию в стороне. У входа была небольшая стеклянная панель, перевитая проводом крест-накрест, и я пригнулся, чтобы пройти под ней. Засов на двери был наполовину выдвинут, замок открыт. Отступив в сторону, я примерился и ударил ногой по двери — она широко распахнулась.

В то же мгновение друг за другом прозвучали три выстрела, и рама двери разлетелась веером щепок и старой краски. Я выхватил пистолет и выстрелил пять раз в сторону комнаты, потом бросился туда сам. Я все еще слышал звон осколков стекла, когда рывком метнулся к дальней левой стене, но больше выстрелов не последовало. Быстро перезаряжая пистолет, я внимательно просматривал комнату.

Здесь стояла невыносимая вонь — смесь запахов разложения и испражнений. На потолке и стенах не было никаких ламп, люк наверху оказался завешан тонкой хлопковой занавеской, чтобы яркий дневной свет не мог попасть в комнату. Единственное освещение исходило от маленьких прикрытых экранами лампочек, установленных наверху металлических шкафов, которые стояли в пять рядов поперек комнаты. В каждом шкафу четыре уровня; свет проходил сквозь листья комнатных растений, стоящих в горшках вдоль стеклянных шкафов, придавая всему зеленоватый оттенок. Каждый отсек или клетка были снабжены термометром и прибором для измерения влажности; регуляторы света позволяли уменьшать боковой нагрев. Лампочки были частично затенены с помощью колпачков из алюминиевой фольги, чтобы защитить пауков и насекомых в террариумах от нагрева, а фольга к тому же еще и приглушала яркость света. Мощности лампочек не хватало, чтобы осветить дальние углы комнаты, совершенно скрытые темнотой. Где-то там, в этой черноте, Падд поджидал меня, и очертания его фигуры сливались с тенями от растений.

Звук раздался с той стороны, где моя рука опиралась об пол, — мягкие шажки по каменному полу. Бросив взгляд налево, я увидел в маленьком круге зеленого света темный полукруглый силуэт. Его тело было размером в два-три сантиметра, а лапки казались по крайней мере равными по длине его телу. Я инстинктивно отдернул руку. Паук замер, затем поднял первую пару своих лапок и показал красные челюсти.

Вдруг неожиданно быстро он бросился в мою сторону, его лапки замелькали в воздухе и слились в одно пятно, а шуршание шажков по полу усилилось. Я отполз назад, но он продолжал приближаться. Я отпихнул его ногой и почувствовал, что она попала во что-то мягкое. Я снова отшвырнул его носком ботинка, и паук отлетел в дальний угол комнаты, туда, где лежали пустые немытые стеклянные аквариумы, составленные один на другой горкой.

В панике я добрался до прохода между первым и вторым рядами шкафов. Справа от меня в осколках стекла от разбитого моими выстрелами кейса лежал квадратик картона, упакованный в пластиковый пакет. На нем красивым шрифтом было написано: Phoneutria nigriventer, а ниже по-английски: Бразильский блуждающий паук. Я взглянул назад — туда, куда отлетел агрессивный коричневый паук, и замер.

Далеко от меня справа раздался звук, как будто кто-то пробирается сквозь листву, и на потолке заплясали тени. Падд теперь знал, где я нахожусь. Звуки, сопровождавшие мои отчаянные усилия отбросить паука, насторожили его. Я заметил, что у меня дрожит левая рука, и схватился за пистолет обеими руками. Дрожь удалось унять, и я смог убедить себя, что мне не страшно. Медленно и осторожно миновал второй ряд шкафов, набрал побольше воздуха в легкие и выглянул в проход...

Никого. Перед моим левым глазом какой-то силуэт переместился внутри стеклянного ящика. Это оказался очень маленький паук. Учитывая длину конечностей, всего каких-нибудь два сантиметра, с широкой красной полосой, пересекающей спинку. Белые сферические мешочки яиц размером с самого паука свисали с паутины, окружавшей его. Latrodectus hasselti было написано на карточке, и ниже — Красноспинный паук[9]. Он тоже обзаводится семьей, подумал я. Как мило. Проклятый поп, возможно, не доживет до их рождения.

Еще два ящика лежали разбитыми на кусочки перед третьим рядом. Среди осколков стекла неподвижно замер длинный зеленый силуэт. Глубокие большие глаза мантида, казалось, уставились прямо на меня, а его челюсти быстро пережевывали останки незваного гостя из соседнего шкафа. Маленькие коричневые лапки слабо подрагивали, когда один с хрустом и чавканьем перемалывал тело другого. Мне не было жалко того, кем закусывал свирепый мантид: чем быстрее он насытится и перейдет от своей закуски к какому-нибудь горячему блюду, разыскивая его на полу, тем меньше шансов, что я попаду в сферу его гастрономических интересов.

Мурашки поползли у меня по спине, и я едва удержался от того, чтобы не смахнуть с волос и шеи несуществующих насекомых. Словом, подобравшись к очередному проходу, я уже был слегка не в настроении. Я взглянул направо и увидел мистера Падда, стоящего в дальнем конце прохода с поднятым пистолетом. Бросок на землю — и пуля попала в щиток с электропробками у двери. Посыпались искры, и свет погас. В это время я откатился к дальней стене, держа пистолет перед собой; моя левая рука уперлась в пол на мгновение, которого мне хватило, чтобы понять: что-то ползет через нее. Я быстро отдернул руку и встряхнул ее, но сначала почувствовал резкий укус, будто в кожу мне вонзилась двойная игла. Я вскочил, мои губы растянулись в гримасе отвращения, и стал рассматривать свою руку в блеклом свете, который просачивался сквозь окно на потолке. Сразу же под суставом среднего пальца начала формироваться маленькая красная припухлость.

Справа от меня в двух больших пластиковых аквариумах копошились тысячи маленьких телец. Из первого раздавался стрекот сверчков. Во втором лежали овсяные хлопья и отруби, по которым ползали мучные червецы, хрущики, некоторые из которых уже превратились в маленьких черных жучков. Слева, выстроившись в длинный ряд вдоль стены, располагалось что-то похожее на шкаф с выдвижными ящиками, который выглядел как поставленные в ряд друг на друга пластиковые чашки. Я наклонился и рассмотрел небольшие красно-черные фигурки на дне каждой чашки, останки сверчков и мух, прилипшие к отвратительной паутине под ногами паука. Вонь здесь была настолько сильной, что меня едва не стошнило.

Так вот она, ферма мистера Падда по разведению «черных вдов».

В моих ушах раздались звуки выстрелов, и некоторое время я ничего не видел от вспышек перед глазами, но затем переключил свое внимание на комнату. Длинная тень пробежала по потолку, удаляясь от меня. Сквозь листву растений я заметил что-то, что могло быть рубашкой Падда, и выстрелил. Раздался сдавленный крик боли и звук разбивающегося стекла, когда ящики в том углу упали на пол и разбились. Я слышал его шаги по битому стеклу. Теперь он находился у дальней от меня стены, в том месте, откуда я начал свое движение, и мне стало ясно, что делать дальше.

Шкафы не были вмонтированы или прикреплены к цементному полу. Их устанавливали на трехногие опоры, поскольку вес самих стеллажей и ящиков был достаточной гарантией того, что они не опрокинутся от случайного движения. Стараясь не обращать внимание на усиливающуюся боль и опасность, все еще исходившую от паука, который укусил меня, я опустился на пол и уперся спиной в стену перед ящиками с «черными вдовами», а затем толкнул ящики ногами со всей силы. В какое-то мгновение мне показалось, что они всего лишь упадут на пол, но затем верхний ряд накренился и тяжелая рама начала заваливаться в противоположную от меня сторону, с шумом обрушиваясь на следующий шкаф и создавая эффект падающих костяшек домино или складывающегося карточного домика. Два, три, четыре шкафа повалились со звоном разбивающихся стекол и лязгом железа, а затем их общая масса обрушилась на последний шкаф, и мне послышался вскрик, потонувший в грохоте металла и стекла.

К этому моменту я уже стоял, опираясь на раму упавшего шкафа. Я чувствовал, что вокруг меня происходит движение: эти мерзкие многоногие твари выползают и сражаются друг с другом, охотятся и умирают. Я добрался до двери и распахнул ее. Свежесть морского ветра и капли холодного дождя были как глоток жизни после тлетворного и гнилостного запаха этого жуткого инсектария. Дверь за мной захлопнулась, я вернул задвижку на место и отошел в сторону. Боль в руке усилилась и начала пульсировать, след укуса заметно увеличился, но все это было вполне терпимо. Впрочем, надо было сделать укол противоядия, и чем быстрее, тем лучше.

Внутри комнаты, которую я только что запер, послышался звук какого-то движения. Я поднял пистолет и прицелился. В стеклянном квадрате двери появилось лицо, и дверь вздрогнула, когда мистер Падд навалился на нее всем телом. Его глаза были расширены, один из них затек кровью, мускулы на его щеках дергались, как от тика. Маленькие коричневые пауки, чуть больше сантиметра, ползали по его лицу и забирались в волосы, а большой черный паук с тощими длинными ногами неумолимо преследовал их. Затем рот Падда открылся, и две лапки появились в углах рта, словно стараясь растянуть его губы в стороны. Я почти осязаемо почувствовал, как зашевелились щупальца и заблестели темные глазки, когда паук выбрался из его рта. Я отвернулся на мгновение, а когда вновь посмотрел туда, Падда уже не было.

Долгий тягучий звук раздался рядом со мной, и дверь маяка мягко захлопнулась. Я был мокрым до нитки и чувствовал, как холод пробирает меня до костей, но провел по глазам, чтобы стряхнуть капли дождя и направился к маяку.

Пол за дверью был вымощен камнями, металлическая лестница вела наверх. Между тем местом, где я стоял, и открытой площадкой наверху маяка не было никаких этажей; небольшая дверь наверху позволяла выбраться наружу, на галерею.

У моих ног находилась откинутая крышка люка. Она была сделана из тяжелого дуба, обитого металлом, пролет каменной лестницы спускался вниз к яркому желтому свету.

Вот он, вход в ад.

Я медленно спускался шаг за шагом, держа пистолет перед собой. Лестница привела меня в бетонный бункер, где стояли кресло и старая кушетка. Небольшой обеденный стол находился поодаль, на потертом персидском ковре. Справа от меня дверь вела в узкую кухню, похожую на корабельный камбуз, отделенную от комнаты парой деревянных навесных дверец, как в салуне. С потолка свисали на проводах лампы. Один из шкафов в углу был пустым; коробки, набитые книгами и газетами, стояли перед ним. Пахло полиролью: крышка стола, шкафы и поверхности кухонной мебели были начищены до блеска.

Внимание приковывали стены: они сплошь были покрыты рисунками — от пола до потолка, от угла до угла — все свободное пространство, каждый кусочек был расписан. Здесь были рисунок скачущей на коне смерти в стиле Коэна; образы жертв войны, написанные под впечатлением от работ Дикса и Герга; рушащиеся города в желтых и красных тонах на фоне пейзажей из Апокалипсиса Мейднера. Они частично перекрывали друг друга, сливаясь по краям в синее и зеленое там, где краски смешивались между собой. Образы, взятые у одного художника, перекликались с работами другого, часто они выпадали из общего контекста, но все вместе были частичками одного огромного полотна и единого образа. Один из демонов Герга падал на толпы, бегущие из гибнущего города Мейднера, лошадь Коэна бродила среди тел на поле битвы Дикса.

Не удивительно, что его детки стали выродками.

Вторая комната была украшена точно так же, но на сей раз образы заимствовались у средневековых авторов, их выписали более тщательно и витиевато. Эта комната была больше соседней, пол в ней покрывал линолеум. Здесь стояли две простые кровати, разделенные деревянной перегородкой из реек. Старые книжные шкафы были набиты книгами и журналами; два гардероба, небольшой душ и туалет в углу комнаты отделяла стеклянная выдвигающаяся дверь. Единственным источником света в комнате оказалась стоящая на столе прикроватная лампа. Рядом с собой я увидел картонные коробки с женской одеждой и открытый чемодан с мужскими костюмами и жилетами. Вся одежда выглядела устаревшей и давно вышедшей из моды. Простыни были сняты с постелей и связаны в узлы. В углу стоял пылесос, а пылесборник, вынутый из него, лежал рядом на полу. Все говорило о том, что обитатели бункера собирались переезжать.

В третью комнату вела полуоткрытая дверь. Я остановился, услышав доносившийся оттуда, звук, похожий на звяканье кандалов, и в тот же момент почувствовал запах крови. Снова раздался звук скрежета металла о металл. Я распахнул дверь ногой и отскочил в сторону, прижавшись к стене, в ожидании выстрелов. Никто не стрелял. Я выждал несколько секунд и заглянул внутрь.

Внутри на каменном полу был установлен на четырех тонких подпорках мясницкий прилавок. По краям виднелись остатки засохшей крови. Сзади, у дальней стены, стоял металлический разделочный стол с мойкой и дренажной трубой, ведущей к металлическому контейнеру. На столе были разложены хирургические инструменты, некоторые довольно редкие. Я заметил медицинскую пилу, два скальпеля, перемазанные кровью. На стене висел мясницкий нож. Вся комната провоняла мясом.

Только войдя внутрь, я заметил Эйнджела. Он был голым. Его руки сковали наручники, закрепленные на металлическом рельсе, располагавшемся над стальной ванной. Он наполовину стоял, с согнутыми коленями, в ванне, стенки которой были коричневыми от засохших слоев крови. Его тело раскачивалось передо мной, а рот был заклеен. Торс Эйнджела покрывала смесь крови с потом, а глаза были полуоткрыты. Они совсем закрылись, когда я подошел ближе, и он издал звук похожий на мычание. Лицо было сплошным кровоподтеком; длинная рана, видимо ножевое ранение, тянулась по правой ноге. Его оставили истекать кровью.

Я уже был готов зайти со спины, чтобы поддержать его перед тем, как освобожу его руки, когда сдавленный звук поднялся до визга. Я отступил назад и слегка повернул его тело. Лоскут кожи, квадрат со стороной в 30 сантиметров, был вырезан из его спины, и обнажившееся красное мясо пульсировало на месте среза. Кровь стекала и засыхала вокруг его ног. Пока я стоял, уставившись на это, нога Эйнджела задергалась, и он всхлипнул. Я нашел ключи от наручников — они висели на крючке, — затем обхватил его за талию и снял, он всей своей массой осел у меня на руках, когда я вытащил его из ванны и опустил на колени на пол. Я как можно аккуратнее снял ленту с его рта, затем взял с полки пластиковую мензурку и налил в нее воды из-под крана. Вода, смывая кровь, по спирали устремилась вниз, в сток. Эйнджел схватил чашку и стал лихорадочно пить воду, разбрызгивая ее себе на шею и грудь.

— Дай мне штаны, — это были его первые слова.

— Кто это сделал, Эйнджи?

— Дай. Мне. Мои. Чертовы. Штаны. Пожалуйста.

Его одежда кучей лежала возле ванны. Я нашел хлопковые брюки, затем помог ему натянуть их — для этого Эйнджел уселся на пол, поддерживая себя, как мог, дрожащими руками и, стараясь не прислоняться спиной к стене.

— Старик, — прохрипел он, когда мы натянули брюки до талии. Они сразу же пропитались кровью из раны на его ноге, красное пятно выступило на них. Всякий раз, когда Эйнджел совершал какое-то движение, его лицо искажалось от боли, и ему приходилось закусывать губы, чтобы не кричать. — Я слышал выстрелы снаружи, но, когда я поднял голову, он уже взошел по лестнице наверх и исчез из вида. Он оставил духовку открытой. Возможно, мне понадобится то, что лежит внутри.

Он указал пальцем куда-то позади меня. Там, у стены, стояла стальная печка с термометром на крышке. Тонкий обрывок того, что можно было бы считать бумагой, если допустить, что бумага может кровоточить, был помещен внутрь. Я выключил сушку и откинул крышку, затем захлопнул дверцу ногой.

— Ты встретил остальных двоих?

Я кивнул.

— Они его дети, Берд.

— Знаю.

— Что за гребаная семейка! — он почти улыбался. — Ты убил их?

— Надеюсь.

— Что это значит?

— Женщина застрелена. А милейшего мистера Падда я скормил его домашним животным.

Я оставил Эйнджела и вышел к тому месту, откуда лестница вела вверх из небольшой прихожей в задней части комнаты. Слева от первого лестничного марша располагалась комната с кроватью и крестом, свисающим с потолка. Стены здесь были заставлены полками, которые прогнулись под тяжестью книг. Некоторые фолианты уже были сняты с полок при подготовке к побегу, но многие еще оставались на стеллажах. Появление Эйнджела, видимо, вынудило Фолкнера пересмотреть приоритеты. Я сомневаюсь, что прежде ему удавалось экспериментировать на живых объектах, и он с особой радостью прирожденного палача отдался мучительству, забросив на время художественное творчество. У стены стоял длинный стол со скамьей, на нем в металлической подставке были размещены чернила, тушь, ручки, ножи и перья, к которым некоторое время не прикасались. В нише напротив ванной комнаты гудел генератор.

Когда я вернулся обратно в разделочный цех Фолкнера, Эйнджел уже стоял, пошатываясь, у стены, опираясь об нее руками и слегка приподняв раненую ногу. Его спина не переставала кровоточить, и сознание держалось в нем нетвердо.

— Придется потерпеть, Эйнджи.

Он кивнул. Я перебросил его левую руку через плечо, затем осторожно обнял его за талию. Медленно, испытывая мучительную боль, которая искажала черты лица, Эйнджел направился вдоль каменной стены к ступенькам. Он был уже почти наверху, когда потерял равновесие, поскользнувшись, и ударился спиной о стену — на ней остался яркий алый след. От боли Эйнджел потерял сознание, и мне пришлось тащить его всю остальную часть пути. Лестница заканчивалась чем-то наподобие алькова, стальная дверь которого была широко раскрыта. Кусок тонкого пластика валялся возле нее, и ветер шевелил его. Рядом с ним лежали что-то завернутое в рулон и обрывок рулона, испачканный изнутри кровью. Показалась часть лица Воизина: пули Эйнджела попали в него, лишив Падда ценного сообщника, — вот почему еще он был так зол на моего друга.

Эйнджел пришел в себя, когда я уложил его на пол вниз лицом. Я достал пистолет 38-го калибра и буквально вложил оружие ему в руку.

— Ты убил Воизина, перед тем как они схватили тебя?

Его взгляд с трудом сфокусировался на мне.

— Ну, да. Могу я помочиться на его могилке?

— С моими-то связями — без проблем.

— Куда ты направляешься?

— На поиски Фолкнера.

— Найдешь — передай привет, перед тем как убьешь его.

Дождь лил беспрестанно, превращая землю в болото, когда я осторожно ступил на траву. Где-то в пятидесяти футах от меня все еще лежала женщина и со стороны паучьей фермы мистера Падда не раздавалось ни единого звука. Маяк находился у меня за спиной, а передо мной зеленая лужайка спускалась по склону к лодочному сараю. Здесь, в небольшой закрытой бухте, был построен маленький причал для лодок. Дверь в лодочный сарай оказалась открыта, лодка качалась на волнах в конце бетонного пандуса. Это была небольшая моторная лодка «Кейп-Крафт» с мотором, вынесенным за борт. Фигура преподобного застыла на борту: он заливал топливо в мотор. Дождь стекал по голому черепу, по длинным седым волосам, прилипшим к лицу и плечам, черному плащу и черным кожаным ботинкам. Эта тварь, видимо, почувствовала мое приближение, потому что он взглянул вверх, заткнул пробку на канистре и прервал свое занятие.

Фолкнер осклабился:

— Привет, грешник, — и тут же схватился за пистолет, заткнутый за пояс; я выстрелил — канистра выпала у него из рук, когда он, оступившись, качнулся назад. Его простреленная правая рука безвольно повисла вдоль тела. Пистолет упал на дно лодки, но ухмылка не исчезла с его лица, лишь дрогнула от боли. Я выстрелил еще дважды, пробив дырки в борту и канистре. Топливо выливалось, образуя лужу у Фолкнера под ногами.

Он был, как мне показалось, около двух метров ростом, с тонкими, длинными белыми пальцами и бледным продолговатым лицом. В свете лодочного фонаря его глаза казались глубокими темно-синими, переходящими в черный. Нос был непомерно длинным и тонким, а очертания верхней губы — лук Купидона — такими тонкими, что рот казался безгубым, и складывалось впечатление, что он начинается там, где заканчиваются ноздри. Тощую шею покрывали складки дряблой старческой кожи.

У моих ног лежал чемодан и снабженный батарейками водоотталкивающий спасательный комплект. Я ударил по нему ногой:

— Собираетесь куда-то, преподобный отец?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Как ты нашел нас, грешник?

— По следу Странника.

Старик покачал головой:

— Интересный тип. Жаль, что ты убил его.

— Да уж, вы тоже уникум еще тот! Ваша дочь ушла, преподобный, сын — тоже. Все кончено.

Старик сплюнул в воду и взглянул поверх моего плеча туда, где лежала под дождем мертвая женщина. Он не выразил никаких чувств.

— Выходите из лодки. Вам предстоит суд, на котором вы ответите за смерть своей паствы, за убийство Джека Мерсье, его жены и друзей, за убийство Кертиса и Грэйс Пелтье. Вы ответите за все.

Он отрицательно покачал головой:

— Мне не за что отвечать. Господь не посылал демонов, чтобы убить перворожденных в Египте, мистер Паркер, — он послал ангелов. Мы были ангелами, действовавшими от имени Бога и собирающими урожай из грешников.

— Убийство женщин и детей не очень богоугодное дело.

Кровь стекала с его пальцев на деревянную обшивку лодки. Осторожно он поднял свою раненую руку, якобы испугавшись боли, и показал мне кровь на своей руке.

— Бог убивает женщин и детей каждый день, — сказал он. — Он забрал твоих жену и ребенка. Если Он решит, что они достойны спасения, они пребудут у Престола Создателя во веки веков.

Моя рука крепче сжала пистолет, и я ощутил, как курок слегка сдвинулся с места.

— Не Господь убивал моих жену и ребенка — человек разорвал их на части, безумный, жестокий человек, которого вы поощрили.

— Он не нуждался в одобрении своих дел. Ему нужно было всего лишь достойное оформление для его идеалов и новые горизонты.

Некоторое время Фолкнер стоял молча, не произнося ни слова больше. Казалось, он внимательно изучает меня, склонив голову в сторону.

— Ты их видишь, не так ли? — наконец спросил он.

Я не ответил.

— Думаешь, ты один такой? — он снова улыбнулся. — Я их тоже вижу. Они говорят со мной. Они рассказывают мне обо всем. Они ждут тебя, грешник, все они. Ты думаешь, с их смертью все закончилось? Вовсе нет: они все ждут тебя.

Он наклонился вперед, заговорщически подмигнув.

— И они трахают твою девку, пока дожидаются тебя, — прошипел он. — Они трахают обеих твоих шлюх.

Мне оставалось только надавить на спусковой крючок, и я бы убил его. Но я перевел дыхание и почувствовал, что курок медленно возвращается в нейтральное положение. Старик казался почти разочарованным.

— Вы — лжец, Фолкнер, — я был абсолютно спокоен. — Где бы ни находились мои жена и ребенок, они надежно защищены от вас и таких, как вы. А теперь в последний раз говорю: выходите из лодки.

Он по-прежнему не двигался.

— Нет такого земного суда, который сможет обвинить меня, грешник. Господь будет судить меня.

— В конце концов — разумеется, — ответил я.

— Прощай, грешник, — сказал преподобный Фолкнер, и что-то сильно ударило меня в спину, свалив на колени. Коричневый ботинок тяжело наступил мне на пальцы, и пистолет выпал, послав пулю в причал, перед тем как был отброшен ногой прочь от меня в море. Потом тяжесть обрушилась на меня, и мое лицо было вдавлено в грязь. Кто-то встал коленями мне на спину, выжимая воздух из легких. Ноздри и рот заполнились грязью. Я уперся правой рукой и постарался столкнуть его назад силой корпуса и одновременно ударить правой рукой. Кажется, удар достиг цели, и нападавший слегка обмяк на моей спине. Я попытался сбросить его окончательно, повернувшись, но руки нападавшего сомкнулись у меня на горле, а колени больно сдавили мои ребра. Меня опрокинули на спину, и я увидел лицо дьявола.

Черты лица мистера Падда исказились от укусов пауков. Его губы распухли и побагровели, как будто бы их залили коллагеном. Опухоль закрыла ему ноздри, и он с трудом дышал ртом; распухший язык свисал изо рта. Один глаз был совсем закрыт, а второй, казалось, стал вдвое больше своего размера, и вот-вот лопнет — он стал бело-серым, налитым кровью там, где разорвались капилляры. Обрывки серебристой паутины запутались в его волосах, а черный паук застрял между воротничком рубашки и распухшей шеей, болтая лапками в воздухе и пытаясь укусить. Я ударил его по рукам, ноон еще сильнее сжал меня. Кровь, смешиваясь со слюной, потекла у него изо рта и закапала на шею, когда я приподнялся и ударил пальцами правой руки в его лицо, пытаясь попасть в глаз.

Я слышал, как неподалеку от меня заводится мотор лодки. Падд перехватил меня по-другому и кажется, решил раздавить мне хрящи гортани. Я пытался пальцами разжать его руки, чувствуя, как темнеет в глазах и в голове бешено пульсирует кровь. Лодка издала громкий всплеск, спустившись с пандуса на воду, но мне уже было все равно. В ушах стоял звон и звук тяжелого надсадного дыхания человека, который, умирая, убивал меня. Пальцы рук онемели, тупая боль растекалась от висков к глазам. В отчаянии я пытался оцарапать его лицо, но я не чувствовал своих рук, а зрение мое затуманилось.

Вдруг голова мистера Падда взорвалась, окатив меня душем из крови и мозгов. Он замер, челюсть отвисла, из носа и ушей потекла кровь, и он завалился набок, в грязь. Руки на моем горле разжались, и я судорожно глотнул, сбрасывая с себя тело Падда. Я встал на колени и выплюнул грязь изо рта.

Наверху, на краю газона, Эйнджел лежал на животе, вытянув перед собой правую руку с пистолетом. Левой рукой он придерживал кусок пластика над изуродованным местом на спине. Я взглянул на море, откуда доносился звук удаляющейся в темноте по невысоким волнам лодки. Она была всего в семидесяти метрах от бухты, белый пенный след изгибался дугой за ней. Фолкнер стоял у руля, в нем боролись ярость и горе.

Вдруг мотор кашлянул и заглох.

Мы стояли лицом друг к другу, разделенные волнами, дождь поливал наши головы, лежащее неподалеку от меня тело, темные воды залива.

— Мы еще увидимся, мерзкий грешник.

Он поднял пистолет левой рукой и выстрелил. Первая пуля высекла искру, попав в камни передо мной. Фолкнер балансировал, стараясь приноровиться к качанию лодки под ногами, прицелился и выстрелил еще раз. На сей раз пуля прошила рукав моего пиджака, но не задела меня, оставив лишь неприятный запах паленой шерсти. Другие два выстрела со свистом рассекли воздух около моей головы, когда я опустился на колени и расстегнул спасательный пакет.

Ракетница «хелли-хенсон» удобно легла мне в руку. Я вспомнил о Грейс и Кертисе, о куске черного пластыря, закрывающем выбитый глаз Джеймса Джессопа. Я вспомнил Сьюзен, нашу первую встречу, ее красоту и запах орехов в ее дыхании. Вспомнил Дженнифер, почувствовал мягкость ее светлых младенческих волосиков, услышал ее детское сопение во сне.

Раздался еще один выстрел, он ушел далеко в сторону. Я нацелился в сторону воды и представил себе зарево, растекающееся по волнам, если ракета попадет в лодку; вспышку голубовато-розового пламени в луже разлитого топлива, поджигающего волны и приближающегося к фигуре мужчины с пистолетом; взрыв лодки и затем огонь, пожирающий палубу и увлекающий человека в пучину вод. Жар осушит кожу на моем лице, море будет гореть красным и синим пламенем, а старик отправится, охваченный огнем этого мира, в мир иной.

Мой палец впился в спусковой крючок, но я не стал стрелять.

Клик.

Вдалеке над волнами Фолкнер слегка обернулся, когда боек сухо щелкнул по пустому магазину его пистолета. Он попытался выстрелить еще раз.

Клик.

Я подошел к кромке воды и поднял ракетницу. Еще раз послышался сухой щелчок, но, казалось, старик не заметил этого, или ему уже было все равно.

Клик.

Пламя взметнулось вровень с ним, а не так, как я думал, оно охватило его фигуру, и я увидел, как на лице его появилось выражение удовлетворения: он умрет, но и я буду винить себя за то, что уничтожил его, превратившись в такого же, как он.

Клик.

Дуло ракетницы выросло до гигантских размеров и теперь находилось у меня над головой, нацеленное в небеса.

— Нет! — закричал Фолкнер. — Нет!

Я нажал на курок, и пламя взметнулось вверх, бросая отсвет на темные волны и превращая дождь в потоки золота и серебра; старик в ярости кричал что-то, когда вверху, в пустоте над ним, появилась новая звезда.

* * *
Я подошел к Эйнджелу. Пятно крови, пропечатал ось на его пластиковом прикрытии там, где оно касалось открытой раны. Я осторожно приподнял кусок пластика, чтобы он не прилип. Пистолет все еще был в его руке, глаза открыты — Эйнджел видел фигуру старика.

— Он должен сгореть в огне.

— Он сгорит, — ответил я.

И я держал его на руках, пока за нами не приехали.

* * *
В поисках убежища

Отрывок из диссертации

Грэйс Пелтье

«Правда реально существует, — написал когда-то художник Жорж Брак. — А ложь — это выдумка». Когда-нибудь, правда о Арустукских баптистах будет раскрыта и, наконец, обнародована. Все, что я пыталась сделать, это показать, в каких условиях могло произойти то, что произошло. Надежды, которые вдохновили все дело; эмоции, которые подорвали его существование; и как финал — события, которые уничтожили их.

В августе 1964 года родственникам каждой семьи, последовавшей за Фолкнером более чем год назад, были отправлены письма. Каждое письмо было написано мужчиной или женщиной из этой семьи. Лайал Келлог написал письмо от своей семьи; оно было отправлено из Фэрбенкса, штат Аляска. Письмо от Кэтрин Корниш пришло из Джонстауна, Пенсильвания; Олив Пирсон написала из Рочестера, Миннесота. От Фрэнка Джессопа, который убеждал свою семью, что все в порядке с женой и детьми, письмо пришло из Портервилла, что в Калифорнии. На письмах не было даты, в них содержались обычные приветы родным и добавлена одна и та же строчка о том, что Арустукские баптисты больше не существуют как община, что семьи последователей были избраны преподобным Фолкнером, чтобы нести его учение в мир, подобно миссионерам прошлого. Лишь немногих родственников всерьез озаботила судьба общинников. И только Лена Мейерс, сестра Элизабет Джессоп, пребывала в уверенности, будто что-то произошло с семьей ее сестры и с ней самой. В 1969 году, с разрешения владельца земли, она наняла частную фирму подрядчиков, дабы провести раскопки на территории, где находилась община Орлиного озера. Раскопки ничего не дали. А спустя год Лена Мейерс умерла от ран, полученных после несчастного случая: она была сбита машиной, владелец которой скрылся с места происшествия, в Кеннебеке, штат Мэн. Разбирательства не было, и никто не подвергался судебному преследованию в связи с ее смертью, а точнее, убийством.

Никаких следов семей не было обнаружено ни в одном из городов, откуда были отправлены последние письма. Их имена больше нигде не встречались. Не были обнаружены и кто-либо из их последователей. Они больше никогда не пытались связаться с кем-либо.

У меня такое чувство, что правда где-то похоронена.

Эпилог

Это благословенный мир, и все в нем взаимосвязано и подогнано друг к другу. Любая жизнь связана тысячами нитей с другими жизнями. Потеря всего одной отзывается в других, нарушая баланс, превращая природу сущего в тонкие исчезающие контуры.

Я постоянно возвращаюсь мыслями к женщине, которую все звали тетушка Мария Агуиллард, чей тоненький мальчишеский голос доходит до меня из глубин мироздания. Я вижу ее лежащей на груде подушек в теплой, темной комнате на западе Луизианы, запах пряных трав витает в воздухе. Сияющая черная тень среди меняющихся форм, нечеткость границ между естественным и искусственным там, где один мир перетекает в другой. Она берет меня за руку и говорит со мной о моих погибших жене и ребенке. Они позвали ее и рассказали ей о человеке, который забрал из жизни.

Ей не нужен свет; ее слепота не столько физический недостаток, сколько средство для более глубокого, полного смысла восприятия. Зрение было бы лишним для ее странного блуждающего сознания, для ее сильного, ничего не боящегося чувства сострадания. Она сочувствовала всем им: потерянным, пропавшим, обобранным, испуганным, страдающим душам, которые были насильно и жестоко вырваны из жизни и не могли найти успокоения в метании меж двумя мирами. Она могла выйти им навстречу, успокаивая их в минуты смерти, не оставляя их умирать в одиночестве, чтобы они не боялись перейти границу света и тьмы, дабы прийти к Спасительному Свету.

Когда Странник — темный ангел — пришел за ней, она призвала меня, и я был с нею в момент ее смерти.

Тетушка Мария знала природу этого мира. Она бродила по нему, видела его таким, каков он есть на самом деле, и понимала свое место в нем. Понимала свою ответственность за тех, кто обитал в этом мире и за его пределами. Теперь медленно я тоже начал что-то понимать, осознавать свои обязательства перед умершими, перед теми, кого я никогда не знал, настолько же, насколько перед теми, кого любил. Суть гуманизма, видимо, и состоит в том, чтобы почувствовать боль другого как свою и унять эту боль. Есть высокое благородство в сострадании, красота в сопереживании, благодать во всепрощении. Я не святой, с моим жестоким прошлым, от которого нельзя отречься, но я не могу позволить, чтобы невиновные люди страдали, когда я в силах помочь им.

Я не повернусь к ним спиной.

Я не уйду в сторону.

И, если я смогу, занимаясь этим, отдать свой долг или исправить что-то в прошлом, расплатиться за свои ошибки, искупить свою вину перед теми, для кого я не смог ничего сделать, это и будет мне утешением.

Искупление есть тень спасения души.

Я верю в то, что существует более справедливый мир где-то над нами. Я знаю, что мои жена и ребенок пребывают в нем, потому что я видел их там. Я знаю, что им больше не грозят ангелы тьмы, и, куда бы ни отправились Фолкнер, Падд и бессчетное число им подобных, которые хотят превратить жизнь в смерть, они далеко, очень далеко от Сьюзен и Дженни, и они никогда не смогут дотянуться до них.

* * *
Сегодня ночью в Бостоне идет дождь, и стекло окна покрывается сеткой вспухших вен, тянущихся по его поверхности. Я проснулся — палец все еще побаливал от укуса — и осторожно повернулся, чтобы почувствовать, как она придвигается ближе ко мне. Рука Рейчел коснулась моей шеи, и я каким-то образом понял, что, пока я спал, она смотрела на меня в темноте, дожидаясь момента, чтобы войти в мое сознание.

Но я устал, и, когда мои глаза вновь закрылись, я увидел:

Опушка леса, воздух наполнен криками морских птиц. Позади меня деревья срослись верхушками, и, касаясь друг друга ветвями, они шепчут детскими голосами. Я вслушиваюсь, и что-то движется в тени передо мной.

— Берди?

Ее рука на моей шее такая теплая, но моя кожа кажется холодной. Я хочу остаться с ней, но...

Я опять удаляюсь прочь, темнота манит меня, и тени все еще движутся под деревьями. Медленно появляется мальчик с черной наклейкой вместо стекла в очках, у него мертвенно-бледное лицо. Я пытаюсь приблизиться к нему, но мои ноги не слушаются. Рядом с ним другие фигуры идут чередой, но они уходят от нас, исчезают в лесу, и вскоре он присоединяется к ним. Деревянная табличка исчезла, но воспаленные следы от врезавшейся веревки остались на детской шее. Он ничего не говорит, просто стоит, глядя на меня долго-долго, припав к стволу желтой березы, пока, наконец, тоже не начинает удаляться...

— Берди, — шепчет она.

...исчезая вдалеке, удаляясь, все глубже и глубже...

— Я беременна.

...дальше и дальше, в иные чертоги этого благословенного мира.

* * *

Автор выражает

БЛАГОДАРНОСТЬ

Авторам следующих книг, оказавших мне неоценимую помощь в процессе написания этой книги:

«Гнев ангелов: американская война против абортов» Джеймса Ризена и Джуди Л. Томас (Бейсик Букс, 1998); «Орлиное озеро» Джеймса Келлетта (Харпсвелл Пресс, 1980); «Красная линия: Жизнь хищников» Гордона Грайса (Аллен Лейн, 1998); «Книга о пауке» Пола Хилларда (Хатчинсон, 1994); «Мадонна из кости» Мэри X. Мангейм (Издательство университета штата Луизиана, 1999); «Маяки штата Мэн» Кортни Томпсон (Кэтнеп Пабликейшнз, 1996); «Апокалипсисы» Эжена Вебера (Хатчинсон, 1999); «Апокалипсисы и очертания того, что будет», под редакцией Фрэнсиса Кэри (Издательство Британского музея, 1999); «Вечеринка дьявола» Колина Уилсона (Верджин, 2000). Дополнительно хочу поблагодарить авторов книг «Симпсоновская судебная медицина» Бернарда Найта (Арнольд, 1997) и «Введение в судебную медицину», второе издание, под редакцией Уильяма Г. Эккерта (СРС Пресс, 1997), ставших моими настольными книгами.

Большая часть информации, связанной с религиозными течениями в Мэне, почерпнута из вступления Элизабет Ринг к ее книге «Алфавитный список церквей и религиозных организаций в штате Мэн, 1940» (Мэнский исторический альманах); «Когда Шил об Придет» Ясона Стоуна (журнал «Даун Ист», март 1990); «Земля обетованная» Эрла Бенсона (журнал «Даун Ист», сентябрь 1953).

По мере написания каждого романа глубина моего невежества становилась все более и более очевидной. В процессе создания этой книги я положился на знания и доброту множества людей, среди которых были: Джеймс Ферланд и сотрудники Лаборатории медицинских исследований в Огасте, штат Мэн; офицер Джо Джакомантонио из отделения полиции в Скарборо; капитан Рассел Д. Ховен, городское управление полиции Портленда; сержант Деннис Р. Аплтон, Третье управление по расследованию уголовных преступлений штата Мэн; Федеральная полиция штата Мэн и лично ее сотрудник сержант Хью Тернер; Л. Дин Пейсли, мой потрясающий гид по городку Орлиное Озеро; Рита Стаудиг, историк из Сент-Джон Вэлли; Финеас Спраг-младший из портлендского центра по обслуживанию яхт; Боб и Бэбс Малкин и Джим Блоке, помогавшие мне изучить еврейский Нью-Йорк; Биг Эпл Гритерс; Фил Проктор — театральный менеджер из театра Ванг в Бостоне; Бет Ольсен из Бостонского балета; сотрудники Центра по изучению истории штата Мэн в Портленде; Чак Антони; и многие другие. Всем им я обязан выставить выпивку за мой счет и, может быть, извиниться за все допущенные ошибки.

Наконец, я хочу поблагодарить своего агента Дарли Андерсена и его помощников — Элизабет и Кэрри; своего агента по связям за границей Керитц Биггс; издателя Сью Флетчер и всех сотрудников издательства «Ходдер и Стоутон» за то, что они поддержали меня.

Примечания

1

Имеется в виду распространенный в Америке представитель семейства Theridiidae — Latrodectus mactans, известный как «черная вдова» (black widow). Встречи с его близким родственником, собственно каракуртом (L. tredecimguttatus), опасаются жители южных регионов России, Украины, Средней Азии и Закавказья: несмотря на свои относительно небольшие размеры (самец 4-7 мм, самка 10-20 мм), все пауки латродекты очень ядовиты. Вопреки описаниям в художественной литературе, укус каракурта бывает не слишком болезненным, но, если пострадавшему не оказать помощь, — смертельным. — Здесь и далее прим. ред.

(обратно)

2

Здесь и далее речь идет о т.н. буром отшельнике, распространенном на юге и в центральной части США.

(обратно)

3

Примерно 178-180 см.

(обратно)

4

Первая поправка к Конституции США провозглашает основные гражданские права и свободы, в т.ч. свободу вероисповедания; вторая требует не ущемлять право граждан на хранение и ношение оружия.

(обратно)

5

Ку-Клукс-Клан — крупнейшая ультраправая националистическая организация белых в США.

(обратно)

6

Ежегодный фестиваль в Новом Орлеане, штат Луизиана, сопровождающийся красочными карнавальными шествиями, музыкой, танцами.

(обратно)

7

Настольная игра для детей 6-12 лет и старше, развивающая навыки составления слов, связанных по принципу кроссворда.

(обратно)

8

Дэвид Леттерман (род. 1947) — популярный американский ведущий ночного телевизионного ток-шоу, придерживающийся либеральных взглядов.

(обратно)

9

В литературе и обиходе L. hasselti, как и L. mactans, чаще всего именуют «черной вдовой». Их укус в равной степени опасен для жизни.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Книга 1
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  • Книга 2
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  • Книга 3
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  • Книга 4
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  • Эпилог
  • *** Примечания ***