В омут с головой [Марина Ефремова] (fb2) читать онлайн

Марина Ефремова В омут с головой

ГЛАВА 1

Лето для Алешки всегда было мертвым сезоном. Зимой в Москве — жизнь, пусть и не очень праведная, но жизнь. Друзья, девушки, общение и посещение различных заведений. Теперь этого ничего нет, и Алешка скучал.

Дальняя дача, которую прикупил отец еще в бытность первым секретарем Дальнославского обкома партии, была, конечно, райским местечком, но уж больно далеко от Москвы. Для общения Алешке оставили только телефон. Такой отдых больше походил на ссылку. Как Пушкин в Михайловском или Сахаров под городом Горьким. Но, честно говоря, Алешка на отца не обижался, не мог, не имел права. За бурно проведенную зиму его вполне могли сослать не на Дальнюю дачу, а в Сибирь на рудники. А при положении, которое занимал отец, для него это было бы серьезным ударом. Да только «ударять» себя отец не очень-то позволял. Распорядился круто, по-мужски, он это умел — за что его многие и уважали, и Алешка в том числе. После последнего приключения, которое закончилось, как и многие предыдущие, приводом в органы правопорядка, отец принял радикальное решение и запихнул Алешку в машину под бдительное, но не очень строгое наблюдение мамы, отправив сюда, в дальние дали. Жить, конечно, было можно и здесь, но уж очень скучно.

Так или примерно так рассуждал Алексей Корнилов, совершая свою традиционную ночную прогулку к озеру. Алексею двадцать пять лет. За плечами два курса медицинского института и два — юрфака МГУ. Он до сих пор так и не понял, что ему интересно, какая профессия близка. Стать врачом, как мама, помешала природная брезгливость и лень, а юристом — характер хоть и не воинствующего, но все-таки анархиста.

Уже в прошлом две пышные свадьбы с кольцами, белыми платьями и тихими разводами. А в настоящем вполне обеспеченное, бесшабашное существование. Мама, которая любила и позволяла почти все. Папа, который тоже любил, но немного опоздал воспитывать. Друзья, которые, как и Алешка, были представителями золотой молодежи. Это были сынки и дочки высоких номенклатурных родителей, им, как и папам, разрешалось делать все. К их услугам всегда были лучшие казино, бары, рестораны, дискотеки, клубы. У них были лучшие автомобили, одежда от лучших французских кутюрье.

Алешка не видел смысла в учебе или работе. Он без труда мог бы поступить в любой институт и занять любое номенклатурное местечко в любом из министерств. Но то ли по природной своей лени, то ли еще по каким-то причинам он не торопился использовать предоставленные жизнью шансы. Оставлял это на крайний случай, справедливо полагая, что это от него никогда не уйдет.

И теперь Алешка решил стать писателем: в данный момент находился в поисках подходящей темы для своего будущего произведения. Намеренно не устраиваясь на работу, он говорил, что художнику нужна свобода. Его свободу никто не ограничивал, и он вовсю наслаждался ею. Опубликовав несколько небольших рассказов в разных молодежных журналах и окрыленный неплохими отзывами критиков, он взялся за роман. Но оказалось, что держать ручку в руках или корпеть над клавиатурой компьютера для него было непосильным трудом, поэтому пришлось наговаривать отрывки своего «творения» на миниатюрный диктофон. Его литературным кумиром был Генри Миллер: он мечтал написать что-то подобное «Тропику Рака».

Алексей прожигал жизнь и искал в этом философский смысл, но… После первого десятка мини-кассет наговоренного текста запал Алешкиного творчества иссяк, и он, впав в очередную депрессию, пустился во все тяжкие. Перепробовал все известные стимуляторы творческой энергии — от спиртного до наркотиков, сопровождая их сексуальным удовлетворением во всех его проявлениях — исключая разве только однополую любовь и зоофилию: здесь он держался твердых принципов, основанных на здоровой наследственности и классическом воспитании.

Однако все попытки оказались тщетными, муза не желала возвращаться. Творческий зуд сменился душевным простоем, «черной дырой» между сердцем и мозгом. Срочно требовались сильные личностные ощущения. И он пытался их отыскать, таскаясь с компанией таких же, как и он сам, по злачным местам Москвы и ближайшего Подмосковья. Сколько это продлилось бы, одному богу весть, но «точку» поставил отец. И где-то в глубине души Алешка был ему благодарен. Ему и самому уже все надоело, нужно было сменить обстановку. Но как? Сам он, казалось ему, на решительный шаг был не способен. Даже жены уходили от него сами, а он только удовлетворенно говорил: «Все, что ни делается, все к лучшему».

И в который раз повторив любимое изречение, покорился воле отца, тем самым как бы принимая ее как волю божью.

Обычно Алешка спал часов до трех-четырех дня, пытался читать, смотрел телевизор «до упора». Делал попытки возобновить творческую работу, но безрезультатно. Ночью, перед тем как заснуть, шел купаться на озеро. Между часом ночи и примерно тремя утра на озере становилось тихо — дачники давно отправились спать, а рыбаки еще не просыпались. На озере он был один, ему это нравилось: как же — двойное удовольствие — от одиночества и от общения с природой.

Сегодня он вышел из дома немного пораньше — 22 июня, самая короткая ночь в году — и решил встретить рассвет над озером. Говорят, в эту мистическую ночь вся нечистая сила становится особенно злой и свирепой: она успевает сделать очень мало, поэтому старается взять качеством злодеяний. Алешка решил в очередной раз испытать судьбу, пусть даже таким вот суррогатным способом, но приключения все-таки продолжались.

Сосновый бор, окружавший особняк Корниловых, был не очень густой. Даже ночью светлые стволы высоченных корабельных сосен не казались страшными, было приятно прогуляться между ними, ибо покой и благодать окутывали душу, а купание довершало эти ощущения. Тихие мягкие сумерки будили фантазию, рождали фантастические образы.

Когда-то здесь была закрытая зона отдыха: обкомовские дачи. Но с наступлением эпохи «прихватизации» дачи расхватали в собственность все, кто успел. Леонид Иванович Корнилов успел.

На Дальней даче они отдыхали в основном летом, во время отпуска родителей. Остальное время здесь жили консьержи, пожилая пара, супруги Орловы. Они убирали дом, делали необходимый ремонт, ухаживали за садом, готовили еду, когда на даче появлялись Корниловы — одни или с гостями.

Чаще на даче бывали Корниловы-старшие, но однажды Алешка привез сюда и свою «банду». Оттянулись по полной программе, смутив вконец стариков-консьержей, которые в свое время повидали всякое. А удивить их силой разгула было не так-то просто: оба в свое время служили у партийных боссов, бывали невольными свидетелями пьянок и оргий, но после налета Алешкиной «банды» и им стало, мягко говоря, просто дурно, поэтому Алешка решил не повторять подобных экспериментов.

Дальняя дача была очень живописным местом, но самым привлекательным здесь было озеро, которое все называли просто Круглым. Оно действительно было круглым, будто кто-то его очертил огромным циркулем. Берег был пологим, песчаным, лишь в одном месте над водой возвышался небольшой отвесный утес. Он был высотой метров десять и метра на полтора выдвигался над ровной гладью озера. Это было созданное природой излюбленное место дачников и туристов для ныряния — относительно безопасное и невероятно привлекательное. Глубина под утесом была довольно приличная. Черным омутом окрестили это место старожилы. Если глядеть в него с утеса, то в самом деле казалось, что вода черная. Береговая линия не слишком велика, да и само озеро совсем несложно было переплыть человеку, умеющему прилично плавать. Обычно Алешка раздевался, едва выйдя на пляж, потом плыл к утесу, по его выступам взбирался на «вышку», совершал показательный прыжок, доплывал до своего берега, немного обсыхал, одевался и возвращался домой. Ложился спать, стараясь никого не тревожить — для этой цели он даже обзавелся личными ключами от ворот и входной двери дома. На следующую ночь все повторялось сначала.

Сегодня Алешка отправился прямо на утес. Солнце вставало напротив него, большим золотистым шаром оно поднималось над верхушками сосен, постепенно озаряя лучами лес, само озеро, дома вокруг. Потом волна солнечного света накрывала и утес: какое-то время он был словно облит солнечным светом.

Алешка решил сначала искупаться в первых солнечных лучах на утесе, потом нырнуть с него в Черный омут и плыть по солнечной дорожке — он почему-то думал, что это станет счастливым предзнаменованием.

Солнце еще не взошло, но вокруг уже стало заметно светлее. Алешка сел на край утеса, свесив ноги. Сейчас перед ним во всей красе расстилалось Круглое озеро. Он достал сигареты, закурил и приготовился ждать восхода. Солнечный круг уже показался над верхушками деревьев. Пора было раздеваться. Он сделал последнюю затяжку. Хотел бросить окурок в озеро, но вспомнил, что ему сейчас туда нырять, и загасил его о камень, на котором сидел. Прежде чем подняться, чтобы раздеться, Алешка посмотрел в воду. Солнце еще не осветило глубин озера, и Черный омут был по-настоящему черным. Но что-то вдруг привлекло его внимание. Что?.. Алешка пригляделся внимательней. Теперь ничего необычного он не заметил, но острое ощущение тревоги уже зацепило нервы. Если бы его спросили, что он пытался там разглядеть, он и сам затруднился бы ответить на этот вопрос.

Достигнуть дна тут отважился бы далеко не каждый, Алешка лишь раз, нырнув с приличным булыжником в руках, едва разглядел на дне песок и камни.

На сей раз он решил, что его воображение сыграло с ним злую шутку, поэтому поднялся, стал стаскивать с себя майку, и вдруг что-то опять отвлекло его внимание. Он снова стал всматриваться в темную толщу воды. Так и есть! На поверхность из глубины выныривали небольшие воздушные пузырьки. Через какое-то время это снова повторилось, будто невидимый водолаз со дна омута выпускал израсходованный воздух. А солнечная волна тем временем уже докатилась до подножия утеса. Алешка быстро разделся, стоя на самом краю утеса, принял позу Христа и приготовился к солнечному купанию. Но тут у подножия утеса что-то громко булькнуло, и на поверхности воды всеми цветами радуги засверкало бензиновое пятно.

— Что за черт! — возмутился Алешка. — Какой козел тут бензин сливал? Блин, весь кайф поломал!

Расстроенный чьей-то неудачной шуткой, Алешка забыл и про солнце, и про намеченное купание: стоял и всматривался в играющий на солнце бензиновый блик. И чем дольше он всматривался в уже освещенные солнцем воды озера, тем отчетливее различал в воде что-то белеющее на дне. Может, это просто игра света и тени — самым первым солнечным лучикам все же удалось донырнуть до песка на дне. А может, просто привиделось… это белое?

Алешка перестал раздумывать, ловко оттолкнулся от поверхности утеса и прыгнул головой вниз. Оказавшись на глубине нескольких метров под водой, он вдруг понял, что утреннее видение вовсе не мираж: на дне четко вырисовывался кузов белого легкового автомобиля. Но озеро уже выталкивало Алешку на поверхность, не хватало запаса воздуха в легких, и он всплыл.

Солнце уже светило вовсю, его лучи играли в капельках воды на ресницах. Алешка отер лицо ладонью, набрал побольше воздуха и снова нырнул. Но омут просто так не желал расставаться со своими тайнами, и эта попытка не принесла успеха. Тогда Алешка решил применить старый испытанный метод: он вернулся на утес, нашел булыжник поувесистей и уже без изысков — «солдатиком» — прыгнул вниз.

Эта попытка оказалась удачнее двух предыдущих: он опустился практически на самое дно. Бросил камень, уцепился руками за крышу автомобиля и, подтянувшись, заглянул в лобовое стекло. Через лобовое стекло на него смотрели широко раскрытые глаза молодой женщины.

Уже в следующий момент он в ужасе оттолкнулся от автомобиля и, глотая воду, начал быстро всплывать. Забыв об оставленной на утесе одежде, Алешка саженками погреб к берегу, который был ближе к его даче. Пока он плыл, ему все время казалось, что из-под воды на него смотрят широко раскрытые русалочьи глаза. Он никогда еще не видел утопленников так близко, глаза в глаза. Да и вообще к трупам относился, мягко говоря, неприязненно. Это была одна из причин его ухода из медицинского института. Он никак не мог понять маму в ее фанатичной любви к своей профессии и к больным. Мама двадцать пять лет проработала врачом, а точнее хирургом, и лишь год назад оставила активную практику, когда заняла пост завотделением в большой ведомственной больнице.

Алешка со всех ног, в одних плавках, босиком, словно перепуганный ребенок, бежал к воротам, набрав в легкие побольше воздуха, чтобы закричать: «Мама, там труп!» Но вовремя спохватился. Во-первых, в доме все еще спали, а таким возгласом можно запросто довести Орловых до инфаркта, тогда трупов может прибавиться… А во-вторых, он наконец-то осознал, что давно не ребенок, а взрослый человек, мужчина.

Взявшись за железное кольцо воротного засова, он вдруг вспомнил, что ключи вместе со штанами остались на утесе. Какие уж тут штаны, не до них было — страх объял его. Будить он никого не хотел, брать дачу штурмом — тоже: она слишком хорошо защищена от проникновения извне. Алешка секунду поразмыслил, стоя перед воротами, потом махнул рукой и побежал.

Поселок Дальняя дача еще со времен своей принадлежности к партийной собственности сохранил такой атрибут власти, как КПП. О нем и вспомнил Алешка, туда теперь и отправился бегом.

— Миха-алыч! — Он тихонько постучал в окно сторожки на КПП. — Михалыч, проснись, будь ласков!

Обычно, если сторож Иван Михайлович ложился спать, перекрыв доступ в поселок полосатым шлагбаумом, разбудить его было очень трудно, так как принятая «на грудь» доза никак не позволяла сделать этого. Бывший военный, не доспав, видимо, в свое время службы в армии и уйдя в отставку полковником, он теперь досыпал и допивал с чистой совестью и с превеликим удовольствием. Только одно слово поднимало Михалыча с постели в любое время дня и ночи, несмотря на количество выпитого… Его-то и произнес Алексей.

— Трево-о-о-га, р-о-ота, по-о-дъем! — скомандовал он хорошим командирским голосом, хотя в армии никогда не служил.

Нехитрая уловка сработала, Михалыч соскочил с диванчика и выбежал на улицу, на ходу надевая фуражку, и тут же подхватил Алешкин крик:

— Подъем!

— Тихо, тихо, — Алешка схватил за руку кричащего во все горло полковника. — Тихо, Михалыч! Это я, Алеха Корнилов.

Сторож остановился, растерянно оглянулся, продолжая еще несколько секунд открывать рот, как рыба на песке, бешено вращая глазами, потом, придя в себя, сказал:

— Фу ты, черт шебутной! Прикалываешься все!..

Закончить Алешка ему не дал. Поняв, что отставник уже в норме, кинулся к телефону в его каморке.

— Алле, милиция, у нас тут машина, а в ней труп! Как где? На Дальней даче, вернее, в Круглом озере. — Алешка, к своему удивлению, вдруг понял, что он первый раз в жизни вызывает милицию — обычно инициатива встреч исходила с противоположной стороны. Он положил трубку и повернулся к Михалычу.

— Не понял я, Леонидыч. Какой такой труп? — удивился привратник.

— А хрен его знает. Пойдем со мной на озеро. Менты туда сейчас приедут. Я-то один чего-то не того…

Растерянно ворча, Михалыч запер свою каморку. Потом вместе они пошли по самой короткой тропинке к озеру. По дороге Алешка обо всем подробно рассказал Михалычу. Тот, поразмыслив, произнес:

— Когда она туда нырнуть-то успела? Седни на озере до часу отдыхающие балаганили, а в четыре уж и ты прибыл. Вчарась ее ведь там не было.

— Да нет. Я вчера тоже купался, заметил бы, наверное. — Алешка снова обратился к сторожу: — Слушай, Михалыч, ты же вроде полковник, человек образованный…

— Ну и че? — удивился Михалыч, не поняв существа вопроса.

— Откуда у тебя такой деревенский выговор?

— Чудило ты московское! Не выговор, а говор. Местный говор. Я полковником-то не родился, а родился я тутатко. Так и батько мой и дед говорили, так и я говорю. Ты лучше вон чаво слухай: мимо меня после часу никто не проезжал. На машине к Круглому еще можно со стороны Спасского заехать. Стало быть, енто не наши. Значить, енто чужие. Слышь, а машина-то какая?

— Да ты чего, Михалыч! Думаешь, мне до машины было? Она на меня в лобовуху как глянула, меня как пробку из бутылки выперло. Не помню, как до дому добежал. Чуть маму со страху звать не начал.

— Да ничего зазорного в этом и нет. Я в Афгане, когда первый раз лицом к лицу со жмуриком свиделся, так же как ты, глаза в глаза, так потом неделю ни есть, ни спать не мог.

Алешка с уважением посмотрел на бывшего фронтовика. Михалыч не посмеялся над Алешкиным страхом, он его понял. Да и сам Михалыч вдруг стал совсем другим, открылся вдруг для Алешки с неожиданной стороны. Теперь это был не вечно пьяненький привратник, а ветеран Афганской войны, орденоносец, полковник в отставке Иван Михайлович Плотников.

— Алеха, — вздохнул Михалыч, — а может, она того… еще живая?

— Не думаю. Я там еще посидел, покурил. Да когда вокруг озера шел, тоже минут двадцать прошло, я бы заметил. Значит, она под водой как минимум минут тридцать была, пока я не нырнул туда да не увидел.

Сторож ничего не ответил, только понимающе покивал головой. Придя к озеру, они не стали забираться на утес. Решили остаться у его подножия, дабы не затаптывать следы. Алешка по-прежнему стоял в одних плавках. Утренняя прохлада уже пронизывала его до костей, но идти за одеждой не хотелось. Так и стоял, ежась и мелко дрожа от холода. Или от страха. Там же, наверху, остались и Алешкины сигареты. Пришлось курить «Приму» Михалыча, который заботливо накинул Алешке на плечи свою куртку от камуфляжного костюма, выдававшую его принадлежность к славному племени секьюрити.

Они успели выкурить по сигарете, и теперь Алешка стоял, отплевываясь от попавших в рот табачных крошек. Послышался гул автомобиля. На утес со стороны Спасского въехал милицейский «уазик». Алешка и Михалыч бросились наверх, крича на бегу:

— Мы здесь! Это мы!..

Из машины вышли мужчина в милицейской форме с погонами сержанта и молодая женщина или девушка, худенькая, небольшого роста, как девочка. Михалыч и Алешка бросились к мужчине, перебивая друг друга, пытаясь рассказать о происшествии. Он их молча выслушал, удивленно поглядев на раздетого Алешку, почесал в затылке и густым басом проговорил:

— Замерз?

— Есть немного, — ответил Алешка, переминаясь с ноги на ногу.

— Дак оденься, дурья башка.

— Можно, да? — словно не поверил своему счастью Алешка.

— Не можно, а нужно, — услышал он за спиной женский голос. Он обернулся. Девушка протягивала ему джинсы с майкой. Он даже не заметил, как она прошла на край утеса, не видел, что она там делала, но теперь понял, что она оттуда возвратилась и принесла ему одежду.

— Спасибо, — поблагодарил он, натягивая штаны, — я просто думал, что там следы.

— Если они там и были, то вы их затоптали еще раньше. Ваш? — спросила она, показывая ему окурок в целлофановом пакетике.

— Мой, а как вы догадались? — глупо заулыбался Алешка.

— Элементарно, рядом лежали ваши штаны и вот эта пачка. — Она протянула ему пачку сигарет «Parliament».

— Спасибо еще раз, я и не заметил, как растерял все это.

Девушка сейчас стояла рядом, и он воспользовался возможностью, чтобы рассмотреть ее. На первый взгляд ей было лет двадцать. Но, приглядевшись к серьезному, даже сердитому взгляду красивых серых глаз, можно было бы прибавить еще парочку лет. Маленькая, стройная, изящная, с точеной фигурой. В голубых джинсах, голубой джинсовой рубашке, под которой виднелась белая майка, туго обтягивающая красивую грудь. Разглядывая девушку с ног до головы, Алешка поднимал взгляд все выше и выше, добравшись наконец до лица. И снова удовлетворенно отметил про себя, что она очень даже ничего. Красивое, с прямо-таки классическими чертами лицо, огромные серые глаза, обрамленные невероятно длинными, загнутыми кверху ресницами. Красивые, с изгибами, губы. Все это практически без косметики. Картину довершала весьма экстравагантная прическа: блондинка, с волосами не просто короткими, а практически «ежиком», который был тщательно уложен — и это в пять-то часов утра!

— Следователь Шевченко Лина Витальевна, — представилась она, подставив под его наглый взгляд, шаривший по ее лицу и телу, краснокожую книжицу в развернутом виде. — Вы, гляжу, уже пришли в себя?

— Да, в некотором роде, — кивнул Алешка, ни капли не смутившись. — А Лина — это Ангелина или Линет?

— Лина — это Лина Витальевна. Ясно? — отрезала девушка.

— Яснее некуда, гражданин следователь, — ответил Алешка, пряча руки в задние карманы джинсов то ли от холода, то ли боясь, что на них наденут наручники.

— А вы Корнилов Алексей Леонидович? — спросила она, заглядывая в папку с бумагами, которую держала в руках.

— Так точно, гражданин следователь, — подтвердил Алешка, вытирая вдруг намокший отчего-то нос. Лина Витальевна, заметив его дурашливое поведение, отвернувшись, улыбнулась.

— Вы что, Корнилов, сидели? — спросила она, подавив улыбку.

— Никак нет, гражданин следователь. Сидеть не сидел, но, как говорится, неоднократно привлекался.

— За что? — Лина, как могла, напускала на себя серьезность.

— По хулиганке мы. Так, общественный порядок немножко нарушали, шумели, — продолжал дурачиться Алешка. — Но мы не злые, гражданин следователь, мы добрые.

Алешка обрел всегдашнюю свою уверенность и присущее ему природное чувство юмора, неоднократно выручавшее в сложных житейских ситуациях. Эти же качества помогали и при общении с женщинами: случалось, не мог покорить девушку смелостью или эрудицией, тогда спасали обаяние и юмор.

Сейчас перед ним стояла красивая молодая женщина, она ему невероятно нравилась. И ему тоже захотелось ей понравиться.

— Хорошо, Алексей Леонидович, пойдемте покажите.

Они подошли к самому краю утеса.

— Это там, — показал Алешка на воду под скалой. — Белый легковой автомобиль. Глубина здесь очень даже приличная. Я три раза нырял, чтобы вовнутрь заглянуть. Последний раз нырял сверху с камнем, чтобы тяжелей было. Донырнул, заглянул… Женщина там. Страшно. Глаза и рот открыты. Волосы растрепанные, колышутся в воде. Знаете, как змеи у горгоны Медузы. Я как рванул оттуда, на одном дыхании до дому долетел, вернее — до КПП.

Алешка сопровождал свой рассказ красноречивыми жестами. Лина внимательно слушала его, пытаясь понять, что здесь правда, а что выдумка.

— Хорошо. Кондрин, — обратилась Лина к сержанту, стоявшему поодаль, рядом с Михалычем. — Радируй на базу, вызывай всех, кого положено, пусть прихватят водолазов, подъемный кран. Короче, полный комплект.

Лина Витальевна попросила Алешку отойти в сторону, а сама стала пристально осматривать каждый сантиметр поверхности утеса. Присела на корточки, записывая что-то на листе бумаги, прикрепленном к дерматиновой папке.

Алешка тоже присел на корточки, продолжая наблюдать за Линой. Ему нравилось в ней все, и он поймал себя на мысли, что, когда осмотр закончится, надо бы взять у нее телефончик.

Кондрин пошел к машине заниматься своими делами. Михалыч топтался на площадке, рассматривая землю у себя под ногами. Алешка же сосредоточился исключительно на Лине, ибо сразу решил, что это более достойный объект внимания, нежели все остальное.

Часа через три, когда Алешка уже падал от усталости и буквально засыпал на ходу, когда его единственным желанием было завалиться в постель и заснуть, послав к чертям собачьим весь этот фильм ужасов, — к тому же Лина Витальевна никак не хотела его замечать, — подошла тяжелая техника — автокран, микроавтобус с эмблемой МЧС, милицейская «Волга». В ней приехали майор в форме и два человека в штатском. Они поговорили с Линой и сержантом Кондриным. Из микроавтобуса вышел человек в легком водолазном костюме, надел акваланг и пошел к подножию утеса. Закончив экипировку, надел маску, вставив загубник, и спустился в воду.

По поверхности утеса лазил эксперт-криминалист: фотографировал, собирал невидимые пылинки, очевидно, те, что не успела еще собрать Лина Витальевна. Все, кроме него, с нетерпением ждали возвращения водолаза. И вот он наконец появился. Не выходя на берег, вынул загубник и прокричал:

— Есть. Белый «мерс». Два жмурика. Он и она.

Водолаз остался в воде. К самому краю утеса подогнали автокран, закрепили его на площадке, спустили в воду стальные тросы. Водолаз с ними опять ушел на дно.

Заработал кран, стальные тросы медленно стали накручиваться на блоки. Из воды показалась сначала белая крыша автомобиля, потом медленно всплыл и сам «Мерседес», из которого обильно вытекала вода.

Алешку снова охватило неприятное ощущение суеверного, мистического страха. Ему вдруг все происходящее показалось чем-то нереальным, мистическим, потусторонним. Закружилась голова — знакомое чувство, словно когда-то в морге на практических занятиях… Это чувство испытывал любой эмоциональный человек, который к тому же не имеет достаточного опыта общения с мертвыми. Он подошел к Лине Витальевне.

— Извините, можно мне идти? Я всю ночь не спал, — произнес он, преодолевая подступающую тошноту.

— Нет, пока, Корнилов, я не могу вас отпустить. Вы и Иван Михайлович — понятые. Придется вам задержаться.

Машину тем временем поставили на землю. Двое милиционеров открыли передние дверцы. Оттуда потоком хлынула вода. Алешка стоял со стороны пассажирского места, ему было хорошо видно, как труп девушки выпал на землю.

Выдержке пришел конец, подвела физиология. Алешку отчаянно рвало, он побежал в ближайшие кусты, чтобы окончательно не пасть в глазах понравившейся женщины. Ему было непривычно оказаться в столь негероической ситуации, но природное чувство брезгливости оказалось сильнее даже его донжуанских наклонностей. Он чувствовал, что близок к обмороку, когда услышал за спиной грубый мужской голос:

— Это еще что за цаца?

— Не стоит удивляться, товарищ майор. Зрелище не для слабонервных. — Лина Витальевна встала на Алешкину защиту. Реплика подействовала ободряюще.

— Я не слабонервный, просто… — Он разогнулся, обернулся и увидел, что следователь идет к нему.

— Возьмите, это поможет, — она протянула ему ампулу с нашатырным спиртом и маленький ватный тампончик.

Трясущимися руками он отломил кончик ампулы и стал нюхать, приставив ее к носу. Лина Витальевна взяла у него ампулу, быстро вытряхнула ее содержимое на ватку и поднесла к Алешкиному носу. Резкий сильный запах привел его в чувство, он, как за спасательный круг, уцепился за руку Лины и таким образом продолжал нюхать. Она не убирала руки, терпеливо ожидая улучшения его состояния. Алешка почти пришел в себя и, пользуясь случайной близостью, перевернул руку Лины и поцеловал ее в ладонь:

— Вы спасли мне жизнь, теперь я навеки ваш должник.

Она отняла руку, достала из заднего кармана джинсов носовой платок и подала его Алешке со словами:

— Умойтесь холодной водой, вам будет легче. И возвращайтесь, пожалуйста, к нам.

— Непременно, — ответил Алешка, уже улыбаясь и чувствуя себя если не счастливым, то уж, по крайней мере, почти влюбленным.

Он отошел в сторону от прибывшей бригады, присев на корточки, ополоснул лицо холодной водой и почувствовал себя новым человеком. Молодость и жизнелюбие победили. Он вернулся к машине, там работали эксперты. Труп женщины уже лежал на земле, а мужчина все еще был пристегнут к водительскому сиденью ремнем безопасности. Алешка посмотрел на мертвую. Это была совсем молоденькая брюнетка, лет шестнадцати-семнадцати, не больше. Бретелька маечки-топика соскочила с ее правого плеча, обнажая совсем еще маленькую девичью грудь, выставив напоказ всем окружающим бежевый крошечный сосок. Коротенькая юбочка из черного атласа, задравшись, тоже небрежно демонстрировала черные кружевные трусики. Одна нога в белой изящной босоножке на невероятно высоком толстом каблуке, вторая — босая. Девушка все еще глядела в небо, из приоткрытого ротика торчал кончик синеватого языка.

Эксперт протянул руку в резиновой перчатке и поправил бретельку, прикрыв грудь. Потом одернул юбочку и последним движением закрыл ей глаза. Обратившись к санитарам, сказал:

— Ее можно забирать. — Он поднялся с колен, подошел к сурового вида майору, стоявшему рядом с Линой Витальевной, и сказал ему: — У этой сломана шея, без сомнения. Но стопроцентный диагноз может дать только вскрытие.

— Циник ты, Гриша. Мертвым диагноза не ставят, — вступила в разговор Лина.

— Знаю, Линочка, знаю. Но иногда и живые бывают не лучше мертвых! — С этими словами он многозначительно поглядел в сторону Алешки. Все присутствующие улыбнулись, улыбнулся и Алешка, его ничуть не смутило колкое замечание эксперта.

А Гриша тем временем осматривал труп мужчины. Его уже отстегнули от сиденья и положили на землю. Алешка подошел ближе. Погибшему было около сорока. На нем хороший дорогой костюм, сорочка и галстук явно нероссийского производства. Туфли из натурального «крока». На пальце массивный золотой перстень. Большинство мужчин из окружения Алешкиных родителей одевались примерно так же, поэтому он мог с уверенностью сказать, что это «дорогой» пациент для доктора Гриши. Черты лица правильные. При жизни покойник, вероятно, нравился женщинам.

Рядом с Алешкой стоял Михалыч. К ним подошел майор и спросил:

— Вы кого-нибудь из них знаете?

— Нет, — в один голос ответили оба понятых.

— Посмотрите внимательнее. Может быть, они приезжали сюда к кому-нибудь в гости? — продолжал допытываться майор.

Оба опять отрицательно покачали головой.

— Я на память покамест не жалуюсь, — обиженно проговорил Михалыч. — Ежели бы он хоть раз на ентой тачке через мой КПП проследовал, я б его непременно «сфотографировал».

— Линочка, — подал голос доктор Гриша, — поди-ка сюда. На, почитай на досуге, только смотри, не на ночь.

Он протянул ей извлеченные из кармана трупа водительские права. Лина взяла их, сличила фотографию с трупом и прочитала:

— Татурин Илья Сергеевич.

— Мать честная! — шлепнул себя вдруг ладонью по лбу майор. — Господи, да за что же такое? Татурин в озере, да еще и с девочкой. А может, не он?..

Все ближе подошли к трупу, а сержант Кондрин пробасил:

— Он, точно! Как же я его сразу не узнал.

— К сожалению… — развел руками доктор Гриша.

Майор поднял глаза и руки к небу, картинно зарыдав. Доктор Гриша поспешил успокоить его:

— Не убивайся! Это, похоже, самоубийство. Он нахлебался воды.

— А может, несчастный случай? — спросила Лина.

— Вряд ли. Скорее всего развлекался с девочкой, потом в порыве чего-то сломал ей шею. Струсил, видно. И решил, концы в воду, в омут с головой. — Мнение Гриши было весьма убедительным.

— А она того… сама не могла шею сломать, когда падала? — спросил майор.

— Могла, судя по всему, летели они носом вниз, могла и удариться о лобовое стекло. Может, и несчастный случай, — резонно предположил Гриша.

— Глеб Жеглов! — Лина похлопала эксперта по плечу. — Товарищ майор, дело можно сдавать в архив. Доктор Закревский преступление раскрыл.

— Линочка, хочешь, расскажу патолого-анатомический анекдот? — не унимался Гриша.

— Хочу, только без мерзких подробностей, — кивнула Лина.

— Только для тебя. Авария, машина в лепешку, водилу вышибло через лобовуху на двор. Подходит к нему гаишник и говорит: что ж ты, мол, не пристегнулся? Видишь, теперь рука сломана, нога сломана, весь стеклом порезался, а вот пассажир твой, как живой, сидит.

— Нет, Гриша, ты все-таки патологический анатом, — подытожила Лина.

ГЛАВА 2

Алешка проспал сутки. Когда, очнувшись после столь продолжительной отключки, он спустился из своей комнаты в столовую, то увидел за столом собственную маму, Светлану Арнольдовну Корнилову и, чем был немало удивлен, — Лину Витальевну Шевченко. Женщины мирно беседовали и попивали чаек с плюшками.

— Ой, девчонки, привет, — дурашливо произнес Алешка. — Вы уже познакомились? Я несказанно рад. Примите в свою компанию.

Алешка подошел и поцеловал мать в щеку, потом так же непринужденно подошел и поцеловал Лину.

Светлана Арнольдовна, ничего не понимая, крутила головой, как сова на ветке, разбуженная днем. Лина загадочно улыбалась: она понимала, что Алешка дурачится, и ее это забавляло.

Алешка прямо как был, в одной майке и трусах, сел за стол, не дожидаясь официального приглашения, налил себе чаю, намазал вареньем плюшку. Исподлобья посмотрел на Лину. Она выглядела еще лучше, чем двадцать четыре часа назад. Наверное, тоже хорошо отдохнула, поспала. Интересно, с кем? Одна ли? Интересно, она видела его во сне? Он ее видел. Среди других разнообразных видений несколько раз всплывало лицо Лины.

Пауза затягивалась, ее нарушила Светлана Арнольдовна:

— Алексей, немедленно покинь столовую и приведи себя в порядок. У нас гости.

— Щас, мать, щас. Только проглочу чего-нибудь, а то я даже проснулся от голода. Ты только не волнуйся, Лина Витальевна меня не только без штанов, но и без майки видела. Так что, считай, я сейчас очень даже одетый, почти что в смокинге.

Лина тихо смеялась, низко опустив голову. Светлана Арнольдовна обреченно вздохнула:

— Вот в этом он весь.

— Ничего, это не самое страшное, — ответила Лина. Она поднялась с места и добавила: — Ну, мне пора. Спасибо за посылочку и всего вам доброго.

Теперь настало время удивляться Алешке. Он вскочил со своего места и с полным ртом закричал:

— Э-э-э, а вы куда? А я? А допрос с пристрастием?

Но дамы его не слушали. Они, переговариваясь, прошли на веранду. Лина прижимала к груди небольшой сверток и уже начала спускаться с крыльца, когда до Алешки наконец дошло, что данный визит к его персоне не имеет никакого отношения. Он отчетливо ощутил, что она сейчас уйдет. И это не сон, это реальность, а ему совсем не хотелось с ней сейчас расставаться. Он пулей влетел на второй этаж, схватил первые попавшиеся штаны, на ходу натянул их. Лину он догнал уже в воротах. Мама только успела крикнуть ему вдогонку:

— Алексей, вернись и позавтракай как следует.

Но не тут-то было. Алешка, запыхавшись, догнал Лину и на ходу проговорил:

— Ну, куда же ты, я еле догнал тебя.

Лина повернулась к нему и, удивленно поглядев, спросила:

— А зачем вы бежали за мной?

Алешка был ошарашен, он стоял, переминаясь с ноги на ногу, засунув руки в карманы джинсов, мучительно подбирая слова. Из всего многообразия русской лексики только один дурацкий вопрос крутился у него на языке, и он его задал:

— А ты меня видела во сне? — И, как бы оправдываясь, добавил: — Я тебя видел.

— Меня кошмары по ночам не мучают, у меня крепкие нервы, — ответила Лина и, скользнув по Алешке взглядом, прыснула тихим смешком. Потом попыталась что-то сказать ему, но не удержалась и рассмеялась во весь голос.

Алешка ровным счетом ничего не понимал, но он поддался ее веселью и тоже засмеялся. Они оба стояли и хохотали — Лина, сгибаясь от смеха, все время отворачиваясь и прижимая к себе сверток, который унесла из дома Корниловых, а Алешка, поворачиваясь вслед за ней и все время спрашивая:

— Да что? Что такое? Что с тобой?

Они остановились на дорожке между домами дачного поселка, и Алешка, стоя к Лине лицом, увидел приближающегося к ним прохожего и поздоровался. Лина отреагировала мгновенно: развернулась лицом к прохожему и, таким образом прикрыв собой Алешку, тоже поздоровалась с ним. Когда тот скрылся из поля зрения, Лина серьезным голосом сказала:

— Застегни ширинку. — И пошла прочь.

Алешка пожал плечами, быстро чиркнул «молнией» и догнал Лину.

— Да что ты все время уходишь? Постой немного!

— Зачем? — ответила она вопросом, не сбавляя хода.

— Поговорить хочу, — обиделся Алешка.

Лина резко остановилась и, не давая ему опомниться, заговорила:

— Отвечаю сразу на все вопросы: во сне я тебя не видела. Твоя мама от моей привезла мне посылку. Они давно знакомы. Еще вопросы будут?

— Будут. Но только я теперь и спрашивать боюсь. Вдруг укусишь.

— Не люблю трусов, — не менее агрессивно ответила Лина и отвернулась, чтобы теперь уже уйти окончательно. Но Алешка преградил путь, встав перед ней и растопырив руки в разные стороны:

— Я не трус, но я боюсь. Это первое. Можно я тебя провожу? Это второе.

Лина улыбнулась, неожиданно ее лицо смягчилось. От прежней суровости не осталось и следа. Она протянула руку и погладила Алешку по щеке:

— Маленький ты мой. Иди домой к маме, а то заблудишься, или еще обидит кто-нибудь, или снова нечаянно труп найдешь.

Алешке это понравилось, он принял игру, зажмурил глаза, потерся щекой о ладонь Лины и приготовился замурлыкать, как ласковый котенок. Но внезапно вместо ласковых прикосновений почувствовал резкую боль от пощечины. Он дернул головой, и от боли слезы выступили у него на глазах. Он уже открыл рот, чтобы задать естественный в данной ситуации вопрос — за что, но Лина его опередила:

— Какой же ты клоун!

Алешка не остался в долгу:

— Это может означать только одно, я тебе не безразличен.

— Не преувеличивай и не обольщайся. Я не люблю мужчин, которые болтаются по жизни, как цветок в проруби. Я все про тебя знаю, Корнилов. Знаю, что ты уже дважды был женат. Знаю, что ты бездарь и бездельник.

Чем больше Лина говорила, тем удивленней становилось выражение лица Алешки.

— Мама обо мне такого рассказать не могла. Ты что, знакома сразу с обеими моими бывшими женами?

— Нет, Алеша. Я знакома с тобой. И очень давно.

Они все еще стояли посреди дороги. Теперь Лина никуда не уходила, а Алешка стоял, словно оглушенный, потирая то лоб, то щеку. Он ничего не понимал. Разве они были знакомы? Да он просто бы не смог пропустить такую женщину, непременно запомнил бы ее, если б встретил хоть раз в жизни. Он растерянно спросил:

— Прости… но как?

— Я дочка Веры Юрьевны Брахмановой.

— Тети Веры? Постой… — Алешка запнулся, оглядел Лину с головы до ног.

— Да, да! Я та самая, вечно больная девочка, которая почти всю жизнь провела на больничной койке.

Хуже Алешка себя еще никогда не ощущал. Как он стоял, так и опустился на колени. Он знал, что у любимой маминой подруги, тети Веры, есть дочь, но никогда не мог запомнить, как ее зовут. Она практически не жила дома. Его не интересовала девочка, которая кочевала из одной ортопедической клиники в другую. Он только знал, что у нее какие-то проблемы то ли с ногами, то ли с позвоночником. Краем уха слышал, что девочку много раз оперировали, что несколько лет она провела в клинике доктора Илизарова в Кургане. Первый муж Веры Юрьевны, отец Лины, оставил семью давно. Вторым ее мужем стал доктор Брахманов, он работал вместе с Алешкиной мамой, она их и познакомила. Он оказался настоящим мужчиной, не испугавшись трудностей, взвалил на себя заботы о женщине с больным ребенком. В огромной степени благодаря его стараниям Лину поставили на ноги в буквальном смысле.

— Встань, Алеша. Мне пора, меня ждут.

Алешка поцеловал Лине руку, поднялся с колен, откашлялся и спросил:

— Куда ты идешь? Можно я с тобой?

— Мне недалеко. Я снова иду на озеро.

— А зачем?

Они опять пошли рядом. Алешка еще чувствовал себя немного неловко, но спокойный, почти ласковый голос Лины понемногу возвращал ему уверенность в себе.

— Провели следственный эксперимент. Ясно, дело надо закрывать. Начальство настаивает на версии «Несчастный случай». У Татурина слишком влиятельные родственники, поэтому, видимо, выгодней списать на несчастный случай. Татурин был в сильном подпитии. А знаешь, кто была эта девочка с ним? Его дочка! Они возвращались с солидного «сейшена». Жена его, бедная женщина, сказала, что его кто-то вызвал. Он сказал, что едет ненадолго. Дочка увязалась за ним, как бы покататься, и больше они не вернулись.

— А почему несчастный случай? Мне казалось, что здесь не все ясно, — проговорил Алешка.

— Мне тоже, — согласилась Лина. — Но начальству видней, у него зарплата больше, и оно сидит выше.

Они шли к озеру по той самой тропинке, по которой вчера и много раз до этого Алешка ходил купаться. Днем сосновый бор казался еще красивей и загадочней, чем ночью. Солнце, с трудом продираясь сквозь густые кроны сосен, скользило по желтоватым стволам и отбрасывало на дорожку загадочно переплетающиеся тени.

— Лина, а как ты оказалась здесь, в Дальнославске. Ведь твоя мама в Москве, а ты здесь?

— А я здесь. Это же моя родина. Я в Москве никогда подолгу не жила. Да и не люблю я ее, шумно, суетно и неуютно. А здесь бабушка, тишина, покой, свежий воздух. Мне здесь нравится. Это, кстати, и твоя родина тоже. Ты еще не забыл?

Алешка усмехнулся, вспомнив, что москвичом стал всего десять лет назад. Да и Дальнославск тоже не был его родиной. Этот город был третьим назначением Леонида Ивановича Корнилова. Но ему не хотелось говорить об этом, поэтому он просто ответил:

— Нет, не забыл. Но, по-моему, родина для человека не там, где он родился или вырос, а там, где ему хорошо.

— С этим я согласна, поэтому и живу здесь.

— Лина, а почему милиция?

— А это уже наследственное.

— Ах да, точно! — Алешка вспомнил, что тетя Вера юрист. Только не милиционер, а адвокат в одном коммерческом банке.

— А еще мне всегда хотелось быть сильной и обладать какой-нибудь властью.

— Получалось?

— Не всегда. А, между прочим, мы с тобой учились почти одновременно, только классы разные.

— Да? Но я тебя не помню. Почему? — Алешка опять почувствовал себя более чем уверенно.

— А потому что ты только на здоровых девушек внимание обращал, а я тогда на костылях передвигалась.

— Прости, я свинья.

— Прощаю, — ответила Лина и кокетливо улыбнулась.

Они подошли к озеру. Там стояло несколько автомобилей. Люди передвигались по площадке, как марионетки в театре кукол. Лина остановилась и, повернувшись к Алешке, сказала:

— Ну, вот мы и пришли. Тебе туда со мной идти не обязательно. Ты почему-то не понравился моему начальнику. Он вчера про тебя всю дорогу говорил: «Надо тряхнуть этого длинного да прижать покрепче. Не он ли тут чего?» Лина говорила, подражая манере разговора майора.

Алешка усмехнулся:

— Вот это здорово, а я-то тут при чем? Можно сказать, жизнью рисковал, чтобы следствию помочь, а меня самого в подозреваемые записали. Лихо!

— Не лезь в бутылку. Он сегодня о тебе свое мнение изменил. Видно, узнал, кто у тебя папа.

Алешка поморщился, но все же по привычке сострил:

— Спасибо папе! — Он приложил правую руку к груди и слегка поклонился.

Лина поглядела туда, где скопились ее коллеги, и заторопилась:

— Ну, я пошла. Спасибо, что проводил.

— Постой. — Алешка успел схватить убегающую Лину за руку. — А когда мы опять увидимся?

Она высвободилась и, уже уходя, проговорила:

— Скоро, очень скоро.

Алешка смотрел ей вслед. Только сейчас, приглядевшись, он заметил, что при такой складной фигурке девушка как-то тяжело идет, вроде бы рассчитывая каждый шаг. Но если не знать о ее болезни, можно и не заметить или особенность походки можно объяснить особенностью характера.

Алешка присел на камень, достал из кармана сигареты с зажигалкой, закурил. Он видел, как Лина подошла к машинам, села в «Волгу» и вся кавалькада двинулась в путь, будто только ее и ждали.

Почему этот майор так разозлился на него? И чем ему, собственно, не понравился Алешкин рост? Длинный? Не длинный, а высокий. Длинный — только когда лежит. Бог дал Алешке рост 195 сантиметров. Но кто в этом виноват… Он поднялся с камня и пошел по направлению к дому.

Наверное, впервые в жизни он задумался о себе. А какой он действительно? Многие женщины считали его вполне привлекательным, хотя при таком росте он имел некоторый дефицит веса. Но даже это многие дамы находили очаровательным. Красивое лицо, темные короткие волосы. Карие, очень выразительные глаза. Дань последней молодежной моде — проколотые уши. Два маленьких золотых колечка в правом ухе и одно побольше в левом. Всегда модная, со вкусом подобранная одежда. Но это все лишь приятное дополнение к хорошему, легкому характеру: в любой компании он быстро находил со всеми общий язык. Легко и быстро влюблялся, хотя и не любил скоротечных отношений, основанных на удовлетворении физиологических потребностей. Но не брезговал и ими. Любил ухаживать, дарить цветы и подарки. Поэтому, наверное, дважды и делал официальные предложения руки и сердца. Одно только не учитывал Алешка: красивых женщин на земле много, а он один. И нельзя сказать, что он каждый раз влюблялся вновь, потому что разлюбил предыдущую пассию. Ни одну из своих возлюбленных он никогда не забывал, и ему даже казалось, что он может любить их всех одновременно. Но сами женщины этого не принимали, и Алешка никак не мог понять — почему? Чего им, собственно, не хватало. Они скандалили с ним, обвиняли черт знает в чем и уходили от него. Практически всегда брошенным оказывался он. Но он не обижался, старался сохранить с ними дружеские отношения, но, получалось, не только дружеские. Его первая жена сразу после их развода вышла замуж. Вышла назло ему, хотела ему насолить, а насолила себе. Через месяц прибежала к нему вся в слезах и сказала, что любит только его и только с ним была счастлива. Долго уговаривать себя Алешка не позволил, осчастливил и на этот раз, и в следующий, и потом еще неоднократно.

Он никак не мог понять, зачем усложнять жизнь? Жить надо проще и свободней. Теория и практика свободной любви привлекала его больше, чем узы Гименея, настоянные на морали и гражданском кодексе…

Незаметно, погрузившись в свои размышления, Алешка дошел до дачи. Открыв калитку, во дворе сразу увидел машину отца. Корнилов-старший прибыл на уикенд.

Алешка очень любил отца, с уважением относился к нему. Когда был маленьким, всегда тосковал в разлуке с ним. Когда стал взрослым, не хватало общения с отцом. Иногда они круто, по-мужски разговаривали, но никогда не ссорились. Когда Алешка был совсем маленьким, у него нередко возникало желание спасать отца. Если бы тот, например, тонул или горел, тогда бы Алешка непременно его спас и стал бы героем. Возможно, такое желание возникало у мальчика оттого, что в жизни настоящим героем был отец. Он всегда был кому-то нужен, постоянно востребован, в их доме постоянно, когда Леонид Иванович возвращался домой, разрывался телефон. Он красиво выступал с трибуны, великолепно сажал деревья на субботниках, смело и открыто отвечал на критику в свой адрес. И, конечно, когда партия говорила: «Надо», он всегда отвечал: «Есть». Но при этом Корнилов-старший никогда не забывал и об интересах своей семьи. У них всегда были хорошие квартиры, машины и дачи. У Алешки всегда были лучшие игрушки, шмотки. Он ездил в «Артек» и «Орленок». Став старше, ездил отдыхать в заграничные молодежные лагеря и турцентры. Уж кто-кто, а его отец уважения достоин, считал Алешка.

Отец вышел навстречу сыну и, протягивая руку, проговорил:

— Ну, здорово, сынище! — Они обнялись. — Ты, говорят, уже и здесь в историю вляпался? Ну, ты даешь! Куда ж тебя прятать? Может, на остров в Тихом океане?

— А это не так уж и гвупо, не так гвупо, — съерничал Алешка, подражая одному из персонажей Райкина. — Только это не я в нее вляпался, это она в меня. Я тут совершенно ни при чем.

Так, пикируясь и посмеиваясь, они вошли в дом и расположились в столовой. Тут же появилась мама, видимо, заслышав мужские голоса:

— Все, мальчики, давайте за стол. Алешик, детка, ты ручки помыл?

Алешка посмотрел на свои ладони, поплевал на них, вытер о штаны и кивнул:

— Вымыл, мамулечка!

— Алексей, — строго сказала мама, — не дури, иди и помой руки, мы тебя ждем.

— Мамуль, откуда здесь микробы? Они все давным-давно передохли от одного твоего присутствия. Весь поселок Дальняя дача находится в стерильной зоне.

Отец не стал вмешиваться в спор жены и сына. Он только улыбался, наблюдая, чья возьмет. Светлана Арнольдовна сдалась первой, принимаясь за суп и проворчав:

— Древние были правы, воспитывать надо, пока поперек лавки убирается.

— Ничего, мать, — вмешался отец. — В следующий раз я тебе такую лавку привезу, на которую он и поперек убираться будет. Вот тогда и станешь его воспитывать до пенсии.

— Тогда я поднатужусь и еще подрасту, — попытался отшутиться Алешка.

— О нет, не надо, — взмолилась мама. — Я временно приостанавливаю воспитательный процесс.

— До какого времени? — поинтересовался Алешка.

— До внуков, — ответила мама.

— Слава богу, значит, надолго, — облегченно вздохнул Алешка.

Исподволь он наблюдал за отцом и мамой. Родители вместе уже тридцать лет. Он даже не может припомнить, ругались ли они когда-нибудь. Кажется, даже не ссорились; спорили иногда, но, не повышая голоса, до сих пор смотрят друг на друга влюбленными глазами. Однажды Алешка вернулся домой поздно ночью и услышал, как родители занимались любовью. Он тогда подивился и позавидовал. Видимо, был еще порох в пороховницах. Каждый год отмечалась годовщина свадьбы, а когда праздновали серебряную, то еще и повенчались. Раньше было нельзя — партийная дисциплина, хотя Алешку мать потихоньку окрестила, а теперь можно. А раз можно, значит, и нужно.

— Мать сказала, что ты с Линой познакомился, — нарушил молчание отец. — Ты смотри, не обижай ее. И так девчонке в жизни досталось.

— Ее обидишь, как же! Такой мне разнос устроила, даже по морде заехала!

— Слушай, ты действительно — одни ходячие неприятности. Когда ты успел ее-то из себя вывести?

— Послушайте, дорогие мои, — возмутился Алешка. — У меня скоро комплексы появятся. Прямо по Фрейду. Ты, отец, сегодня уже третий, кто напоминает мне о моем скверном либидо.

— Я, Лина, а кто еще? — спросил отец.

— Ее начальник, какой-то майор, — ответил Алешка, откусывая кусок хлеба. — Лина сказала, что ему рост мой не понравился и он решил покрутить меня на причастность к убийству.

— Леня, а ты знаешь, кого нашел Алешка в озере? — вступила в разговор мама.

— Да, — кивнул отец, — Илью Татурина с дочкой. Бедный Сергей Ильич, такое горе.

Алешка оторвался от вкуснейшего рагу и удивленно посмотрел на родителей:

— Вы их знаете?

— А что ты так удивляешься? С его отцом мы работали вместе. Я был первым секретарем обкома партии, а Татурин-старший был предоблисполкома. У них тоже дача была здесь, кажется, первая от озера. Потом меня перевели в Москву, а Сергей Ильич ушел на пенсию. Дачу они, кажется, продали, по крайней мере, я их здесь давно не видел. Зачем приезжал сын Илья на озеро? Непонятно! Говорят, попивал прилично. Да и раньше был очень неуравновешенный. Все время в какие-то странные истории попадал, — сказал отец, посмотрев на Алешку.

— Вот только не надо аналогий, — прервал сын отца, опасаясь, что начнутся нравоучения. — Я человек очень уравновешенный.

— Ты еще маленький, — проговорила мама, погладив Алешку по голове.

Он улыбнулся матери, поймал ее руку у себя на голове, поцеловал.

— Не беспокойся, мамочка. Я еще успею состариться. Ты мне лучше вот что скажи — Лина замужем?

— А почему ты сам у нее не спросил?

— Не успел.

— Да он наверняка сразу в любви объясняться начал, — вставил отец.

— Так точно, именно так я и поступил, — принял шутку Алешка.

— Ты с ней подружись, Алеша, — попросила мама. — Она очень славный человечек.

— Может, и тебя, балбеса, чему-нибудь хорошему научит, — поддакнул отец.

— Обязательно, — проговорил Алешка, вставая из-за стола. — Спасибо, все невероятно вкусно.

— Если есть один раз в сутки, то и подметки покажутся вкусными, — ответила мама.

— Это не есть правда, — ответил Алешка, уходя по лестнице на второй этаж.

— А он прав, — подтвердил отец, поднимаясь и целуя жену в щеку, — тебе помочь?

— Спасибо, справлюсь сама. Иди отдыхай.

ГЛАВА 3

Вечер еще не наступил, а солнце уже перекатилось на другую сторону дома. Алешка открыл окно настежь, наслаждаясь воздухом, настоянным на сосновом аромате.

В дверь постучали. В комнату вошел отец.

— Чем маешься? — спросил он Алешку, стоящего у окна.

— Романом, — ответил Алешка.

— Сочиняешь?

— Нет, пап, — сказал Алешка, садясь на кровать и откладывая в сторону толстенную книгу в дорогом переплете. Отец успел заметить, что это англоязычное издание. — Читаю.

— Все на языке оригинала шпаришь?

— Пытаюсь.

— Не доверяешь переводчикам?

— Нет. В переводе читаешь мысли переводчика, а не автора.

— А что это у тебя?

— Так, один американский писатель, современный классик.

— Слушай, сын, а может, ты действительно не там учился? Может, тебе на филфак или в литинститут надо было?

— Нет, сейчас, чтобы стать писателем, достаточно просто уметь писать, диплом ничего не решает, если нет таланта.

— А у тебя есть талант?

— Пока не знаю. — Возникла пауза, Алешка заговорил после нее первым. — Ты, бать, не обижайся. Я действительно пока не знаю. Просто поверь мне. Я ведь не случайно публиковаться стал под псевдонимом. Не хочу, чтобы на редакторов давил твой авторитет. Не хочу быть свиньей неблагодарной, спасибо тебе за все, за детство счастливое. За то, что вы с мамой терпите все мои шатания. Только дайте и мне самому что-нибудь сделать. Писатель пишет, опираясь на свой социальный и психологический опыт, а у меня он напрочь отсутствует.

— А тебе не кажется, Алексей, что ты свой опыт начал получать не там, где надо? В борделях да СИЗО ты только славу дурную себе заработать можешь. Мудрость приходит от пережитых страданий, а не от удовольствий. От праздности душа становится ленивой, холодной, бесчувственной. Пользы в этом для писателя никакой.

— Я с тобой не согласен. Вернее, не совсем согласен. Да, опыта нужно набираться не только там… но и там тоже. Опыт нужен разнообразный, иначе как же я буду писать о том, чего не знаю сам.

— А надо ли писать об этом? Ты не забывай, твои книги будут читать разные люди, возможно, и дети. Какой пример для них? Чему могут научить такие книги?

— А почему они должны чему-то учить? Я просто описываю опыт жизни, а принимать ее или нет, пусть читатель решает сам. Навязывать свое мнение как-то, знаешь ли, неэтично.

— Ты не прав, это эгоизм. Получается, ты собираешься писать не для людей, а для себя.

— Нет, для людей. Но я предпочитаю, чтобы они сами хотели читать написанное мною, чтобы их не заставляли взять мою книгу в руки, потому что это модно или входит в какую-то программу. Ведь именно педагогически ценные произведения включались в программу по литературе. Я хочу просто делиться приобретенным опытом, а не навязывать его.

— Это философия человека, не имеющего опыта, сын. Как только у тебя появится горький, тяжкий жизненный опыт, тебе непременно захочется поделиться им с людьми, именно для того, чтобы они его не повторяли.

— Может быть и так, не хочу спорить.

— Ну ладно, хватит философствовать. Пойдем, искупаемся.

— Куда? — опешил Алешка, потому что сама мысль о том, что в озере можно купаться, казалась ему сейчас абсурдной.

— На озеро. О-о-о брат, да ты никак боишься?

— Нет. Но меня туда пока не тянет.

— А вода, наверное, теплая. Пойдем? — соблазнял отец.

Алешка минуту о чем-то подумал, потом поднялся и сказал:

— Пошли. Покажешь мне дачу Татуриных.

— Конечно, она как раз по дороге. Пойдем.

Через несколько минут они уже стояли перед такими же воротами, как и у их дачи. Да и сама дача Татуриных как две капли воды была похожа на дачу Корниловых: такой же большой двухэтажный деревянный дом с крыльцом, мезонином и верандой. С большими окнами и резными наличниками.

Сейчас двор и дом казались необитаемыми. Ворота заперты. Алешка и Леонид Иванович постояли немного, размышляя — уйти или попытаться проникнуть в дом? Потом решили, что не стоит нарушать права собственности. Но внезапно калитка распахнулась и из нее выглянула седая голова Михалыча.

— Вам чаво, граждане? — спросил он, делая ударение на последний слог. Потом, узнав Алешку и его отца, радостно закивал головой. — Левонид Иванович, здорово, дорогой. А ты давно ли прибыл-то?

— Седни, дорогой. А ты что же меня пропустил-то? Я через твой КПП проехал. Не по воздуху на вертолете пролетел, а на машине по земле проехал, — подражая манере Михалыча, ответил Леонид Иванович, пожимая руку отставному полковнику. — Ты что же, спишь на посту, старый хрыч?

— Так точно, сплю. Однако это не грех, я тольки днем. Мы эвон с твоим Лексеем усю ночь трупы с озера тягали. Понятыми были. А на пост я тольки в ночь заступать должон. Так что ты тут… — Он многозначительно повертел в воздухе растопыренной пятерней.

— Ну, звыняйте, таким разом, Иван Михайлович. Промашка вышла. А здесь ты чего делаешь? — продолжая посмеиваться, спросил Леонид Иванович.

— Так дачу замыкаю. Менты тута чего-то осматривали. Ключи-то у меня. Ейный хозяин побрякал намедни, чтобы я открыл ментам да проследил чтобы. Я, как приказано, все справил.

— Иван Михайлович, можно и нам посмотреть? — попросил Алешка.

— Нет, — отрезал Михалыч. — На ваш счет разговору никакого не было. Без хозяев я не смею.

— Да ладно, Михалыч, не жлобствуй, — поддержал сына Корнилов-старший.

— He-а, товарищ Корнилов. Ты как знаешь, можешь обижаться на меня, можешь нет, тольки мене не велено.

— А кто теперь хозяин этой дачи? — спросил раздосадованный Алешка.

— А енто, тоже богу весть, болтать не велено, — ответил Михалыч.

— Гвозди бы делать из ентих людей, крепче бы не было в мире гвоздей, — продекламировал Алешка, снова копируя говор полковника.

Постоянные подковырки надоели Михалычу, он обиженно отвернулся, запер ворота и пошел в сторону своего КПП.

— А давай через забор, хотя бы на двор поглядим, — предложил Алексей.

— Нет. Не будем нарушать закон. Да и что ты хочешь там найти? Татурины лет десять этой дачей не владеют, здесь уже не один хозяин сменился. И каждый там либо ремонт, либо реконструкцию делал. Так что Татуриными там даже и не пахнет.

— Не знаю, у меня интуиция. Мне кажется, что здесь что-то есть. Что-то из прошлого Татуриных.

— Угу, привидения здесь по ночам бродят, души грешные в ад собирают, — усмехнулся Леонид Иванович. — Пошли, Пинкертон.

На озере, как ни странно, было много народа. Люди купались, загорали под последними лучами нежаркого вечернего солнышка. Кипела обычная дачная жизнь, будто ничего здесь и не произошло.

— вдруг вспомнились Алешке слова Блока. Возможно, поэт писал именно о таком дачном местечке, не хватало только незнакомки да стакана с вином. «Истина в вине», — писал классик. В этом утверждении Алешка сомневался: в свое время он отдал должное поискам истины именно в вине и не нашел ее.

Неспешно раздевшись, он вошел в воду. Отец уже уплыл далеко, а вода и в самом деле была очень теплая. Алешка нырнул и в несколько взмахов догнал отца.

— Поплыли на утес, — отфыркиваясь, предложил Леонид Иванович.

— Не хочу, — ответил Алешка, — я обратно.

— Не дури, поплыли, а то я буду думать, что тебе слабо, — попытался подковырнуть Алешку отец.

— А мне слабо, — не поддался на провокацию Алешка.

— Медуза, — бросил отец и поплыл к утесу.

Алешка не обиделся: в чем-то отец был прав. Жил, жил в душе страх, мелкий подленький страшок. И его надо преодолеть. Но не сейчас — потом, позже. Он вышел на берег, плюхнулся на песок прямо у воды, растянулся во весь рост и стал смотреть в небо.

Какая странная штука жизнь. Он здоровый, сильный парень валяется сейчас на песке, пялится в небо, считает ворон и любуется белыми облаками. Но он хотя бы немного пожил, видел кое-что, любил и был любим. А молодая красивая девчонка, у которой все еще было впереди, лежит теперь в морге. И не будет у нее ни любви, ни свадьбы с цветами и кольцами, не будет детей, не получит она диплома. Почему так нелепо закончилась эта, только начавшаяся, жизнь? Интересно, как ее звали, дочку Татурина?

Из воды вышел отец, он скакал на одной ноге, отдуваясь и отфыркиваясь, пытаясь вытряхнуть попавшую в уши воду.

— Бать, а как звали дочку Татурина? — спросил у него Алешка.

— Ксения. Ей было шестнадцать лет. А Илье сорок два.

— А он чем занимался?

— У него сеть магазинов в городе и области, продовольственных и промтоварных. Он был богатым человеком.

— Бать, как тебе это удается? — спросил Алешка, глядя на отца из-под руки.

— Что? — в свою очередь не понял отец.

— Быть всегда в курсе дела. Ты только сегодня приехал, а уже все про всех знаешь.

— В отличие от тебя я жизнь не изучаю, а просто живу. — Отец прыгал по песку, изображая бой с тенью. — А ну-ка, поднимайся на спарринг.

— Не-а, — лениво покачал головой Алешка. — У нас с тобой разная весовая категория.

— Трусишь? — продолжал отец провоцировать Алешку.

— Ага, — опять не поддавался сын.

Отцу недавно исполнилось пятьдесят шесть лет, а на вид ему больше сорока никогда не дашь. Молодец! Алешка искренне восхищался отцом и нередко задумывался, в чем секрет его молодости. Легкой его жизнь не назовешь — детдом, голод, работа на заводе. Только во второй половине жизни более-менее устроенный быт. Но зато последние лет двадцать рабочий день у него продолжался по 10–12 часов, и почти без выходных. Может, все дело в любви, может, это и есть счастье?

Алешка поднялся на ноги и присоединился к отцу, продолжавшему размахивать руками. Бокс Алешка не очень любил, ему нравились восточные единоборства. Он принял «позу журавля», сделал несколько грациозных шагов навстречу отцу. Леонид Иванович приготовился отразить удар по-своему, но не успел вовремя среагировать, как получил удар ногой в грудь; не удержал равновесия и упал на песок. Алешка бросился на помощь.

— Бать, ты как? — спросил он, подавая руку.

— Да, сынку, стар становлюсь. А ты говоришь — слабак! Это не ты, а я слабак, — улыбаясь, проговорил отец и поднялся на ноги.

— Нет, бать, ты у меня молодец, мне до тебя, как до Эльбруса.

Они присели на берегу, закурили.

— А ты, парень, тоже ничего. Я, пожалуй, начну тобой понемногу гордиться.

— Спасибо. Послушай, ты говорил, что Илья Татурин был неуравновешенным. А в чем это выражалось?

— Ох, ты опять за свое. Я уже и думать об этом перестал.

— Почему? Разве тебе безразлична печальная судьба этих людей? Ты же был знаком с ними.

— Знаешь, сын, с годами по-другому начинаешь относиться к чужому горю: как ни тяжело оно, все же чужое не свое. Да, я был с ними знаком, но близкими мы никогда не были. По-человечески, конечно, жаль, но не более того. А ты, если хочешь знать о них больше, поговори с Ольгой Степановной. Она долго жила у Татуриных, то ли экономкой была, то ли няней, точно не знаю.

Домой они вернулись, когда над поселком Дальняя дача уже сгустились сумерки. Вечер выдался теплый. На веранде горел свет. Сквозь кружевные занавески было видно, как мама с Ольгой Степановной накрывают на стол. На заднем дворе слышался стук топора, в воздухе пахло дымом.

— Кажется, будет баня. — Отец от удовольствия потер ладони и, как пятнадцатилетний пацан, взбежал на крыльцо.

Алешка видел, как отец что-то стащил со стола, мама на него заворчала, он ее чмокнул в щеку и удалился в свой кабинет. «Значит, сейчас сядет на телефон, — подумал Алексей, — жить без своей конторы не может».

Алешка постоял немного в раздумье, поглядел по сторонам и пошел на хозяйственный двор. Павел Николаевич Орлов, или проще дядя Паша, муж Ольги Степановны и по совместительству второй консьерж дачи Корниловых, возле небольшой баньки рубил дрова.

Алешка подошел к нему, подобрал несколько отлетевших в сторону поленьев, положил их возле крыльца бани и присел на него. Дядя Паша вышел из бани, пристроился рядом, закурил папиросу и спросил:

— Париться будешь?

— Дядя Паша, ты же знаешь, что я не очень все это люблю.

— Не в отца, видать. Он у тебя любитель «легкого пара». Мне Ольга как сказала, что он вечером приедет, я сразу и затопил. Сейчас уже готова, вытопилась. Тепло и неугарно. Я и веничек дубовый запарил, и кваску в холодную воду поставил.

— Павел Николаевич, а как вы с Ольгой Степановной здесь оказались? Вы здесь давно живете? — неожиданно переменил тему разговора Алексей.

— Давно, уж почитай годков тридцать. Сначала при пансионате служили, потом у Татурина дачу обихаживали, а уж потом нас твой отец нанял.

— В каком пансионате?

— А тут, когда дач не было, был пансионат. Там, на озере, дом стоял, администрация в нем размещалась, амбулатория. И коттеджи все для пансионата строились, а не для дач. Ольга моя в пансионате заведующей была, я при ней завхозом. Потом все дачи выкупили, прямо с мебелью, понастроили бань да сараев, заборами обнесли. А мы с Ольгой консьержами стали, тьфу ты, слово-то какое, как собачья кличка! Слуга и есть слуга, как ни назови, хрен редьки не слаще.

— А куда делся пансионат?

— Сгорел. Весь сгорел, дотла. В 83-м, потом и место это с землей сравняли, и лес там посадили. Медсестра там в огне погибла, Оля моя обгорела. Ну, пансионат и прикрыли. Надобность в нем отпала. У каждого начальничка теперь персональная дачка появилась, можно было там куролесить. Мы с Олей без работы остались. Нас к себе Сергей Ильич позвал, на свою дачу, да только она ему без надобности была. Они сюда почти и не ездили. Гостей, правда, иногда привозили из разных городов на недельку-другую. Отдыхать. А потом он и вовсе дачу продал. И нас пригласил твой отец. Так и маемся от хозяина к хозяину. Всю жизнь угла своего не имели. Начали с детского дома, закончим богадельней. Только вот в пансионате и чувствовали себя людьми, но недолго длилось…

Старик поднялся и стал убирать инструменты, оставшиеся во дворе после работы. Алешка с жалостью смотрел на этого старого, сгорбленного, не избалованного жизнью человека. Вероятно, он за свою долгую жизнь испытал немало: все было — и радости и горести. Но горького в его судьбе все же оказалось больше. Справедливо ли? И почему? За что?

— Павел Николаевич, а в пансионат вы как попали? Место ведь наверняка блатное, кого попало и не возьмут.

— А мы и были не «кто попало». — Старик присел рядом с Алешкой, посмотрел на него с любопытством и спросил: — А ты чего все меня выспрашиваешь? Это тебе после Илюшкиной смерти захотелось в сыщиков поиграть? Ты-то, может, и следователь, да только я тебе не подследственный. И не вздумай у Ольги чего-нибудь выспрашивать. Она и так из последних сил держится. Илюшка Татурин ей как сын был.

Алеша выдержал паузу, дав старику собраться с мыслями и чувствами. Конечно, ему хотелось, чтобы дядя Паша сам рассказал о своей жизни и о том, что интересовало его, но вряд ли он этого дождется. Поэтому осторожненько так продолжал:

— Ольга Степановна, наверное, всем как мать. Я ее очень уважаю. У меня с родной бабушкой и то не такие теплые отношения. Вы оба нам ближе родственников.

— Ты не хитри, парень! — Дядя Паша понял Алешкин маневр. — Ну да ладно, так уж и быть, расскажу.

Он снова достал папиросу, чиркнул спичкой, задумался, держа ее. Спичка догорела, обожгла старику пальцы, но он будто и не заметил. Просто бросил спичку на землю и чиркнул следующей, прикурил, затянулся, с шумом выдохнул.

— Слыхал, наверное, что здесь, в Дальнославске, в пятидесятых годах строили химкомбинат. Стройка ударная, комсомольская. Я на нее после армии попал, по комсомольской путевке, а Ольга сразу после детдома. Здесь мы и поженились. Забеременела она. А жили в общежитии, она в своем, я в своем. Снять комнату было не по деньгам, ждали свою. Начальство обещало: как ребенок родится, так и переедем. Илья Сергеевич Татурин тогда у нас прорабом был, а женился на дочери начальника строительства. У них тогда уже свой дом был, большой, комнат много, все удобства. А мы с Олей что… детдомовцы. Таких, как мы, почитай полстраны было… Ну вот, родила моя Оленька девочку, та пожила два денечка, да и померла. Слабенькая была. Мне в профкоме сначала комнату дали, а как дочка умерла, то вызывают и говорят, что я, дескать, опять бездетный, могу подождать еще. Ну, я с горя и запил. На работу не вышел, меня тут же и уволили с волчьим билетом. Короче, куды не ткнысь, везде гнысь. Оля в больнице с Татьяной Никитичной познакомилась, там Татурина и Илюшку родила. Трудно рожала, говорят, кесарево сечение делали. Между смертью и жизнью болталась. Врачи посоветовали Сергею Ильичу Олю в кормилицы взять. Так мы и поселились у Татуриных. Сергей Ильич все время на работе, я по хозяйству и в саду, Оля с дитем и по дому. Так и жили. Потом, когда Сергей Ильич в облисполком перешел, меня туда завхозом взяли. А уж когда пансионат строить начали, нас сюда перевели. Илюшка вырос к этому времени, нянька ему уже не нужна была, а жили мы по-прежнему в доме Татуриных, и неудобно стало, вроде лишние. Мы в пансионат с удовольствием переехали, наконец-то свой угол обрели, хоть и служебный, но отдельный. Да недолго радоваться пришлось: судьба явилась к нам в виде пожара.

Старик помолчал. Его глаза предательски заблестели. Он с шумом затянулся, закашлялся, низко опустив голову, проговорил:

— Экий, черт, крепкий! — Сплюнул и выкинул догоревший окурок.

— А как пожар возник? — осторожно спросил Алешка.

— Не знаю. Я тогда на Стешинский кордон гостей возил на охоту. Ольга одна оставалась — у нас тогда посетителей не было, пересменка. А в амбулатории медсестра Наташа. Загорелось ночью, как раз в том крыле, где амбулатория была. Что к чему, никто не знает. Оля в пожаре тоже пострадала, обгорела сильно, но выжила. А вот все наше имущество ёк… Так, что успела, то повыкидала из окна, да только что там можно было спасти? Ты ей про пожар-то не говори, не напоминай. У нее шок был, нервный срыв, лечилась она. Только сейчас все забыла. А раньше, ох… Все по ночам кричала да, что самое главное, все Илюшку из огня спасала. «Илюшенька, — кричит, — маленький, спасайся!» Видно, так у нее мозга повернулась. Думала, что он маленький и с ней и она его не уберегла. Она ведь над ним, как «орлица над орленком». Пылинки с него сдувала, от ветра собой прикрывала. Если бы ему вздумалось по горячим угольям пройти, она на них сама бы легла. И вот теперь она его хоронить будет. Сначала Татьяну, подружку свою, схоронила, теперь ее сына… Как Сергей Ильич все это переживет, ему уже семьдесят шестой пошел, два инфаркта было. А тут и сын и внучка в одночасье.

— Он один остался? — Алешка опять осторожно направил мысли старика в нужное ему русло.

— Нет, сноха есть, внук младший. Сережка. Сергей Ильич дед.

* * *

Утром отец уехал. Алешка, услыхав суматоху в доме, тоже поднялся, попросил отца захватить его с собой до города. На законный отцовский вопрос: «Зачем?» — ответил:

— Хочу повидаться с Линой Витальевной.

Отец с матерью многозначительно переглянулись, но ничего не сказали.

Через час Алешка попрощался с отцом у входа в Дальнославское районное отделение милиции. Встретивший его за стеклянной стенкой дежурный по отделению милиции сказал:

— Следователь Шевченко сейчас находится на выезде. Будет часа через полтора-два.

Алешка решил дождаться. Выйдя на улицу, прошелся вдоль здания отделения милиции, постоял возле стенда «Их разыскивает милиция», почитал все ориентировки, добросовестно рассмотрел все портреты, на которых подозреваемые сами себя узнали бы с трудом. Алешка решил, что никого из них он не знает — никого никогда не видел. А стало быть, «органам» ничего не должен. Он купил в киоске мороженое, в соседнем — газету и присел на скамейке в сквере. Приготовился ждать.

Прочитав газету от передовицы до кроссворда, аккуратно сложил ее и оставил на скамейке, где ее тут же подобрал сидящий рядом пенсионер. Алешка пошел к газетному киоску, поискать что-нибудь потолще. Среди массы разноцветных и разнокалиберных изданий увидел телефонный справочник «Город и горожане». Купил его. Открыл на букву «Т». Нашел фамилию Татурин С.И. Адрес рядом с номером телефона — ул. Володарского, д. 17. До улицы Володарского всего ничего, если идти пешком даже медленным шагом, больше пятнадцати минут все равно не получится. Алешка решил прогуляться в ту сторону и, хоть со стороны, взглянуть на дом, в котором жили Татурины.

Солнце палило нещадно. Прохлада от съеденного мороженого быстро улетучилась. Очень хотелось пить, а еще лучше забраться бы в воду. Интересно, как спасается от жары Лина Витальевна? Ему нравилось называть ее именно так, ему нравилось это дивное сочетание — Лина Витальевна… Что-то звонкое, летящее и журчащее. Вот только фамилия ему не очень нравилась, может, ей сменить фамилию. Например, на Корнилову. А что? Корнилова Лина Витальевна. Лина Витальевна Корнилова. Звучит. Надо ей предложить при случае. Ему очень хотелось увидеть ее, поговорить, не спорить, а просто поговорить. Он очень хотел ей понравиться. Никому больше, только ей, Лине Витальевне. Почему? Он не знал. Это было что-то необъяснимое. Не от отсутствия женского общества вспыхнуло это теплое чувство. Скорее, наоборот. Лина была настолько не похожа на всех старых его знакомых, что это действовало как волшебство, ворожба, приворот.

Дом 17 на Володарского стоял за высоким плотным забором, заглянуть за который не представлялось возможным. За забором густо росли кусты сирени. Не доносилось оттуда ни единого звука.

Алешка покрутился около калитки, прошел мимо гаражных ворот, встроенных в забор. Ни малейшей щелочки, ни единой дырочки! Дом был последним на улице и неприступным со всех сторон. Дом Татурина, его крепость…

— Что вы здесь делаете? — услышал он за своей спиной. Резко обернувшись, увидел перед собой сердитые глаза Лины Витальевны.

— Ищу тебя, — ответил он первое, что пришло в голову.

— Мы на «ты» не переходили. И как вы узнали, что я здесь?

— Почувствовал. А почему не на «ты»? Мне казалось, что наше давнее знакомство дает на то основание.

Лина ничего не ответила, только вдруг неожиданно схватила Алешку за руку и потащила его в кусты.

— Ух ты, какая страсть! — только и успел выдохнуть Алешка.

— Молчи, — прошипела Лина.

— Молчу, — кивнул он.

Едва они скрылись за кустами на противоположной стороне улицы, как к дому подъехала машина, черная престижная иномарка. Алешка такие машины называл трамваями, они ему казались такими же огромными. Из нее вышли трое мужчин в темных костюмах. Молча вошли в дом. Машина уехала.

— Вон тот седой старик — Татурин Сергей Ильич, — сказала Лина.

Алешка осмотрелся. Густой, довольно высокий кустарник целиком скрывал их от посторонних глаз.

— Ты здесь пряталась? — спросил Алешка, но потом осекся и переспросил: — Вы прятались?

Лина хихикнула и, открыто улыбнувшись, ответила:

— Да. И хотя на брудершафт мы с тобой не пили, разрешаю тебе говорить мне «ты».

— О-о-о! Премного вам благодарен! Только, если мне не изменяет память, после того как люди переходят на «ты», надо…

— Что? — удивленно спросила Лина.

— Поцеловаться, — быстро проговорил Алешка и, пока Лина не опомнилась, быстро поцеловал ее. Она, естественно, тут же оказала сопротивление и, как только смогла, высвободилась из его рук, влепив ему пощечину.

— Послушайте, девушка, у вас это входит в привычку. В следующий раз предупредите, я подставлю другую щеку. А то на этой скоро синяки начнут появляться.

Алешка потер щеку ладонью, поморщился от боли. Лина все это время смотрела на него серьезными и даже злыми глазами, потом твердо произнесла:

— Алеша, я не позволю тебе обходиться со мной так же, как ты обходишься с другими женщинами.

Он помолчал, потом взял ее за плечи и произнес, глядя ей в глаза:

— Я сам себе этого не позволю, потому что ты не такая, как другие.

Она спросила ворчливым тоном:

— Откуда ты знаешь?

— Я чувствую.

— Подумать только, какой чувствительный!

— Да, есть у меня такой талант. А еще я скромный, — ни капли не обидевшись, ответил Алешка.

К дому подъехало еще несколько машин, все дорогие, престижные, в основном иномарки. Некоторые с московскими номерами. Из них выходили мужчины и женщины, все в трауре. И все шли во двор дома Татуриных. Машины одна за другой уезжали за дом, там Алешка заметил асфальтированную площадку: вероятно, это была гостевая автостоянка.

— Давай уйдем отсюда, а то еще поймают, — сказала Лина.

— Ага, еще подумают, что мы за ними следим, — поддержал Алешка.

Они выбрались из кустов и, стараясь не привлекать внимания прохожих, пошли по улице к центру города.

— Лина, кто были эти люди? — спросил Алешка.

— Это, как принято говорить, представители крупного бизнеса. Приехали к старику засвидетельствовать свою скорбь. А сами наверняка уже его магазины делят. Стервятники. Сережка еще маленький, Сергей Ильич уже не молод, Людмила к бизнесу не приспособлена. Трон остался пуст.

— Слушай, а может, Илью кто-то из них, из этих?.. — вдруг осенило Алешку.

— Не знаю, пока не знаю. Но подозреваю. — Лина осеклась, потом добавила: — Чувствую, как ты говоришь. Не все здесь так просто. Уж очень начальство настаивало на закрытии дела. А самое главное, помнишь, на озере доктор наш, эксперт-криминалист Гриша, сказал — при тебе же это было, — что у Ксюши Татуриной сломана шея. Помнишь?

Алешка утвердительно кивнул, Лина продолжала:

— А сегодня они все мне в один голос твердят: «утонула», «несчастный случай». Ничего не понимаю.

— А чего тут непонятного? Или денег много дали, или кто-то хорошо попросил. А может, и то и другое для верности. Да ладно, Лина, не волнуйся. Разберемся как-нибудь. Я, понимаешь, чувствую… — Его прервал добродушный смех Лины, Алешка смутился.

— Не обижайся, — сказала она примирительно, взяла его за руку. — Я не хотела бы тебя обидеть, но твои предчувствия к протоколу не пришьешь.

— Я и не обижаюсь, — ответил Алешка, — только постараюсь доказательства найти. Да ты не смейся. Докажу. И подарю тебе. Тебя повысят, генералом станешь. Хочешь быть генералом?

— Нет, не хочу, — смеясь, ответила Лина.

— Почему? — с наивностью ребенка спросил Алешка.

— Хлопотно очень, да и погоны слишком тяжелые, — ответила Лина.

— Ну, тогда выходи за меня замуж, — осмелился Алешка, но тут же замолчал, зажмурив глаза и встав по стойке «смирно».

Лину удивило не столько предложение Алешки, сколько его поза. Она спросила:

— Что с тобой?

— Боюсь опять по морде получить, — ответил Алешка, приоткрывая один глаз.

— Больше не буду, — Лина состроила рожицу, как у виноватого котенка, — извини, дурная привычка. Всегда держать иголки торчком. Я, еще когда в инвалидной коляске передвигалась, уже тогда начала заниматься армреслингом и приемами самообороны.

— Неужели обижали? — удивился Алешка.

— Нет, просто слабой быть не хотелось.

— Ой, а мне как раз нужна сильная женщина для укрепления духа. — Алешка попытался повернуть серьезный разговор на шутливый лад. — Все вокруг считают меня слабаком.

— Не люблю слабых мужчин.

— Да? А как же мне тогда быть?

— Стань сильным и докажи свою силу, прояви ее. У тебя, может быть, есть скрытый потенциал.

— Ага, подожди. — Алешка остановился, потом неожиданно взял Лину на руки и понес. До отделения оставалось метров пятьдесят, он прошел их с легкостью. И когда уже оказался на крыльце, спросил: — На каком этаже твой кабинет?

— На третьем, — ответила Лина, не моргнув глазом и покрепче обхватив шею Алешки руками.

— На третьем, так на третьем, — крякнул Алешка и понес ее наверх.

Когда они проходили по лестницам и коридорам, попадавшиеся навстречу сотрудники озабоченно спрашивали:

— Лина, тебе плохо?

— Лина, ты подвернула ногу?

На что та отвечала:

— Нет, мне хорошо, мы проводим следственный эксперимент.

Таким образом они дошли до ее кабинета, и он уже собирался поставить свою ношу на пол, как она кокетливо посмотрела на часы и проговорила:

— Ой, а у меня сейчас обеденный перерыв, и мне здесь делать нечего.

— Так, — ответил Алешка, — приключения продолжаются. Значит, идем обедать?

— Угу, — кивнула Лина, лукаво улыбнувшись.

— А где ты любишь обедать?

— Дома. Люблю бабушкины щи.

— Чувствуется, судя по весу. Ну да ладно. А где живет твоя бабушка, Красная Шапочка?

— На улице Ткачей, дяденька Серый Волк, — подхватила игру Лина.

— Ни фига себе, это же другой конец города! А можно на такси?

— He-а, только на троллейбусе.

— Лина, ты хочешь моей смерти?

Он развернулся и понес ее обратно на улицу. Вниз было идти легче, чем подниматься на третий этаж, но все же Алешка слегка выдохся. Оказавшись опять на милицейском крыльце, он остановился в задумчивости. Лина показала рукой направо:

— Троллейбусная остановка там.

— А ресторан «Славянский» там. — Руки у Алешки были заняты, и он показал направление подбородком.

— Ты думаешь, что с милицейской зарплатой можно ходить по ресторанам? — удивленно спросила Лина.

— Я приглашаю. Надо пожалеть бабушкины руки, они стареют от бесконечного мытья посуды, — сказал Алешка и понес Лину в сторону ресторана.

— Я не могу принять приглашение, — продолжала Лина.

— Это еще почему?

— Я лицо должностное, ты лицо участвующее в следственных мероприятиях. А стало быть, можешь в любой момент стать проходящим по делу. Твое приглашение может быть расценено как взятка.

— Хорошенькое дело, а если ты, например, моя жена, что тогда? Я не имею права пригласить тебя в ресторан?

Лина не ответила. Тогда Алешка нашел компромиссное решение:

— Придется вам, мадемуазель, в порядке исключения побыть моей невестой, хотя бы на время обеда.

Лина опять ничего не ответила. Алешка донес ее до ресторана, вошел в зал с нею в руках, спросил у администратора, где им можно сесть, посадил Лину за стол и сказал:

— Чур, обратно идешь сама.

— Это еще почему? — удивилась Лина. — Мне понравилось, я не против и дальше так передвигаться.

— Я тебя сейчас так накормлю, что не в состоянии буду тебя поднять.

— Хорошо, — неожиданно согласилась Лина, — как скажешь, дорогой.

Им принесли меню, он стал заказывать самое дорогое из того, что было, однако Лина взяла у него папку с меню и попросила:

— Позволь мне, пожалуйста.

Он отдал ей папку, она заглянула в нее и сделала заказ:

— Пожалуйста, мне салат с крабами, бульон с гренками, чай с лимоном. А этому товарищу, — она кивнула на Алешку, — пожалуйста, украинский борщ с пампушками, овощное рагу, котлету по-киевски. Тебе чай или кофе, дорогой?

Алешка удивленно смотрел на Лину: он сразу даже не смог сообразить, что она у него спрашивает. Так и сидел, словно замороженный. Поэтому переспросил ее:

— Что ты говоришь, дорогая?

Официант начинал поскрипывать зубами.

— Что пить будешь, спрашиваю? — ответила Лина, тоже несколько раздраженно.

— А, пить? Виски, двойной со льдом.

— Виски в баре. Могу предложить боржом, настоящий. — Официанту надоели взаимные реверансы этих двоих, и он попытался их прервать.

— Боржом, так боржом, только похолодней, если можно, — согласился Алешка.

Боржом принесли довольно быстро, и он был достаточно прохладен. После первых глотков Алешка остыл, успокоился, отдышался и, наконец, спросил:

— Послушай, а официально кому достанутся магазины Татурина?

— По праву первонаследия его жене, в долях — сыну и отцу. Но, полагаю, существует завещание. В этом мире так просто сделки не заключаются. Предвижу, что либо всплывет какой-то неожиданный наследник, либо собственностью будет распоряжаться отец. Насколько я информирована, в деле работают только деньги Татурина. Людмила, хоть и из хорошей семьи московской номенклатуры, но бесприданница. Их брак был построен на расчете, а рассчитывали Татурины на прочные связи со столицей. Но произошел большой облом: Людмилин папашка с приходом перестройки слетел с насиженного места и остался ни с чем. И дочка его с зятем — соответственно. Вот тогда Татурин и начал вкладывать деньги в собственность. Приватизация, аукционы, но, конечно, льготные, почти безальтернативные. Таким образом, ему отошло около 50 % городской и областной торговой сети. Были и приличные предприятия, например, молокозавод в Карпове, льнозавод в Чурилове, два бывших совхоза, сырзавод, несколько лесопилок и многое другое. Короче говоря, состоятельным мужчиной был Илья Сергеевич Татурин.

— А как его финансовое состояние, может, он был на грани разорения? — не унимался Алешка. Тогда можно оправдать и убийство дочки и самоубийство.

— Мимо! Татурин — на редкость удачливый бизнесмен. Все его предприятия работают и приносят прибыль. И вот еще загадка: даже совхозы, которые умирали, поднялись при нем. Он исправно платил налоги. Я сама просмотрела все налоговые отчеты. С криминалом у него проблем никогда не было, он сам для многих был крышей. Даже поговаривают, будто он был смотрящим, но это… за что купила, за то и продаю.

— Тогда, может, кого-то прижал не в меру?

— Тоже отпадает. Все источники подтверждают, что сам он рэкетом не занимался, был справедлив и милостив. Когда давал в долг, то зачастую даже расписки не брал. Ему почти весь город должен. Он никогда не требовал ни процентов, ни залогов.

— Значит, следует искать среди тех, кто ему больше всего был должен.

— Я тоже так сначала подумала. Но «должников не убивают, убиваюткредиторов». Не помню, кем сказано, но сказано правильно. И тут опять возникает непонятность, и не одна. Во-первых, он на должников не давил. Давал отсрочки, входил в положение и так далее. То есть с ним было выгодней работать, чем с любым банком. А где ты видел делового человека, которому рано или поздно не потребуется заем? И куда идти? В Сбербанк, где 37 % годовых. Или к Татурину? Вот к нему и шли. И один раз, и второй, и третий. Он для них был палочкой-выручалочкой. И если его спихнули в озеро должники, то они спилили сук, на котором очень удобно сидели. И какой смысл было тащить его за тридцать километров от Дальнославска? Не проще ли грохнуть прямо в городе? У дома, на работе, да где угодно! И еще одна неясность. Кроме следов машины Татурина, других следов не было. Умирал он, судя по всему, в сознании. Его не отравили, не усыпили. Что его заставило на полной скорости газануть с утеса?

— Да… Здесь больше вопросов, чем ответов… А следы борьбы?

— Никаких, мы осмотрели всю площадку, только следы пребывания туристов. На километры в округе примятая трава и мусор. А кстати, что тебе подсказывает твоя интуиция?

— Обед очень вкусный, — ушел от ответа Алешка и постарался сменить тему разговора. — Да, кстати, откуда ты знаешь, что я люблю поесть?

— Почувствовала, — ответила Лина, улыбнувшись.

Алешка понял, что предчувствия его не обманули. Эта женщина богом создана для него одного. Хоть он и влюблялся раньше, и не раз, и не два, но таких глаз он еще не видел. Он не просто влюбился, он влюбился по уши. Втрескался, втюрился — что там еще говорят в таких случаях? Короче, горел синим пламенем, плавился как свеча…

Они вышли из ресторана. Алешка решил, что они сегодня не расстанутся, и предложил Лине зайти в сквер, подышать свежим воздухом, но Лина была неумолима:

— Мне пора, я и так уже задержалась.

— Во сколько ты заканчиваешь работу? — еще не переставал надеяться Алешка.

— Поздно. И не ходи за мной, пожалуйста. Я не умею бегать. А если ты будешь меня преследовать, я не смогу от тебя убежать. И это будет нечестно с твоей стороны. — Лина проговорила все это на едином дыхании, поцеловала Алешку в правую щеку и ушла.

Впервые в жизни он не нашелся, что ответить женщине, так и оставшись стоять на месте. Настолько необычна была эта женщина, что он, искушенный в делах обольщения, чувствовал себя просто семиклассником на танцах. И пока собирался с мыслями, ее и след простыл.

ГЛАВА 4

Вечером за ужином мама сказала:

— Алеша, у тебя завтра как со временем?

— Да вроде ничего, а что?

— Я тебя хотела попросить поехать с нами на похороны. Ольге Степановне очень плохо. Боюсь, мы с Павлом Николаевичем сами не справимся. Машину за нами завтра пришлют, отец с кем-то договорился.

— Хорошо, я поеду с вами.

Алешка обрадовался маминой просьбе. Всю дорогу домой из города он обдумывал, каким образом попасть на похороны Татурина-младшего. С одной стороны, ему было неприятно использовать горе людей в корыстных целях, а с другой — похороны — это как раз событие, на которое собирается масса народу, событие, где можно без проблем увидеть всех, кто окружал покойного, любил его, ненавидел, работал вместе с ним… Алешка надеялся, что его способность чувствовать поможет ему и тут. Что он хотел узнать конкретно, он пока даже не мог разобраться, но знал, что ему там быть необходимо.

Утро будто плакало вместе с людьми. По оконному стеклу стучал мелкий, моросящий дождик. Капли ударялись о стекло и медленно стекали вниз. Алешка проснулся, едва послышались первые звуки в доме. В коридоре он уловил мамины шаги, на кухне гремела посуда. У ворот затарахтел автомобиль. В дверь постучали.

— Алеша, пора вставать, — заглянула Светлана Арнольдовна.

— Да, мама, уже встал.

— Очень хорошо, быстренько поднимайся, будем завтракать.

В столовой она поставила перед ним на стол тарелку с оладьями и стакан кефира.

— Спасибо мама, но не стоило беспокоиться. Я не голоден.

— Поешь, силы, думаю, тебе сегодня понадобятся, — сказала мама и вышла из комнаты.

Алешка быстро проглотил завтрак и пошел одеваться. Из своего гардероба он выбрал самое темное, что там было. Темно-серый костюм, синий в полоску галстук, черную сорочку.

Спустившись вниз, Алешка застал невеселую картину. В столовой, опустив голову на руки, опершись ими на стол, сидела Ольга Степановна. Она за эти часы постарела и осунулась. Из-под черного платка выбивались седые пряди. В руках она держала белый носовой платок, рядом с ней стоял стакан воды. Пахло корвалолом. Мама подошла к ней со шприцем в руках, сама загнула рукав платья, смазала ваткой предплечье, воткнула иглу. Старуха никак не отреагировала. В столовую вошел Павел Николаевич:

— Пора, Оля! Надо ехать. Попрощаться надо.

Ольга Степановна с трудом поднялась, повернулась к Алешке. Тот ожидал увидеть заплаканное лицо, но у Ольги Степановны были совершенно сухие глаза, и в них застыли злость, ненависть и негодование. Алешкой овладело неприятное чувство не то чтобы страха, но необъяснимого стыда. Ему вдруг показалось, что женщина сейчас кинется на него, будет царапаться, кусаться, душить. Но старуха отвернулась и, не произнеся ни слова, вышла на улицу.

Всю дорогу до города в машине стояла мертвая тишина. Алешка сел на переднее сиденье. Мать и Павел Николаевич — сзади, по бокам от Ольги Степановны. Пока женщины усаживались, мужчины успели выкурить по сигарете и перекинуться парой слов.

— Как она? — спросил Алешка, кивая в сторону Ольги Степановны.

— Плохо, умереть хочет. Все ей стало безразлично. — Павел Николаевич тяжело вздохнул.

Алешке показалось совсем другое: если она и в самом деле хочет умереть, то не одна, прихватив с собой еще кого-нибудь.

Они поехали прямо на кладбище — там уже был полный сбор. Водитель высадил их у центрального входа, потом достал из багажника огромный букет темно-бордовых роз, вручил его Алешке, сел в машину и уехал.

Все приезжающие следовали в траурный зал. На большом мраморном столе стояло два роскошных дорогих лакированных гроба. Чуть сдвинутые крышки открывали верхние половины тел. Ксения лежала в белом подвенечном платье, фате. Всю ее покрывали великолепные белые лилии.

Посетители проходили возле гробов, кто-то останавливался, кто-то возлагал цветы на специальный постамент. Было очень много молодежи, вероятно, сверстников Ксении Татуриной. Девочки плакали. Юноши держались, но было заметно, как многие из них отворачивались, кашляли, опускали глаза.

Возле гроба Ильи Сергеевича выстроился почетный караул. На длинных скамьях сидели родственники — старик Татурин, жена Ильи Людмила, десятилетний сын Сережа, еще несколько незнакомых лиц.

Ольга Степановна и Светлана Арнольдовна подошли к семье, сдержанно поздоровались с сидящими ближе к гробам, потом влились в общую процессию, проходившую около почивших. Алеша и Павел Николаевич присоединились к женщинам.

Задержавшись у гроба Ксении, Ольга Степановна подошла к гробу Ильи, и подошла так близко, как только позволял мраморный стол, положила руку на крышку и стала тихонько, одними губами что-то нашептывать.

— Это она ему колыбельную поет, — объяснил Павел Николаевич на ухо Алешке.

Он подошел к жене, обнял ее и постарался увести. Но несчастная женщина не позволила ему сделать этого: она ухватилась за край гроба со всей силой, на которую только была способна. Павел Николаевич повернулся к Алеше с мольбой в глазах. Тот не заставил себя долго ждать. Подойдя, обнял старуху за плечи, а Павел Николаевич оторвал руки жены от гроба: вдвоем они кое-как оттащили ее.

В зале загудели голоса, среди тихого говора собравшихся можно было разобрать отдельные слова: это… его… няня… Светлана Арнольдовна сказала:

— Алеша, помоги вывести на улицу Ольгу Степановну, машина там, на стоянке. Ей надо укол сделать.

Ольгу Степановну пришлось буквально выносить на руках. К воротам подъехала машина, водитель которой, очевидно, был предупрежден: женщину посадили на заднее сиденье, и она опять впала в небытие — с потухшими глазами, растрепавшимися волосами, свисавшими на лицо. Голова опустилась на грудь, руки безвольно свисали вдоль тела.

Светлана Арнольдовна вынула из сумки металлическую коробочку, достала из нее шприц, повторила все манипуляции, которые Алешка только что видел в столовой. Ольга Степановна закрыла глаза, по-прежнему не подавая признаков жизни.

Мама подошла к Алеше, стоявшему рядом с Павлом Николаевичем.

— Дай мне сигарету, я свои дома забыла.

Он протянул ей пачку. Дрожащими руками она долго не могла достать сигарету, протянула пачку обратно:

— Достань и дай прикурить.

Когда она делала первую затяжку, Алешка заметил, как прыгает сигарета у нее в руках. Мать в целом держалась молодцом, высокую степень нервного возбуждения выдавал только пляшущий огонек сигареты. Она затянулась еще раз, начала успокаиваться.

— На сколько хватит укола? — спросил Павел Николаевич, переведя глаза на жену.

— На час. Потом снова будет приступ. Павел Николаевич, ее надо в больницу. Мы с вами не справимся.

— Даст бог, справимся. Семнадцать лет справлялся, — проговорил Павел Николаевич и вернулся к жене.

— Что с ней? — спросил Алешка, как только они с матерью остались одни.

— Я не могу поставить точный диагноз, я не психиатр. Но это связано с давней психической травмой. У нее был нервный срыв. Это как-то связано с Ильей. Ты не бойся, она не опасна. Просто иногда плачет, иногда поет, да все спасает его. То из воды, то из огня. Семнадцать лет назад при пожаре она сильно обгорела и на всю оставшуюся жизнь получила вот такое. Рецидивы у нее бывали редко, всего два раза. Вчера случился третий.

Траурная процессия вышла из церемониального зала. Впереди на руках несли венки, следом на специальных колясках выкатили два гроба, сначала Ильи Сергеевича, за ним Ксении. Крышки гробов уже закрыли, коляски остановились. Несколько молодых мужчин, явно братковского вида, подхватили на руки гроб Татурина и понесли его к центральной аллее кладбища. Гроб с Ксенией несли на руках ребята, но он им оказался не по силам, однако, то и дело сменяя друг друга, они все же доставили его к месту последнего упокоения одноклассницы.

Павел Николаевич с Ольгой Степановной вышли из машины. Стараясь держаться, они пошли следом за процессией. Светлана Арнольдовна и Алеша — за ними.

У гроба Ксении опять сменился состав несущих. Теперь здесь появились не только ее товарищи, но несколько взрослых мужчин подставили свои плечи. Среди них Алешка заметил знакомое лицо. Повзрослел, конечно, выглядит серьезным, даже немного напыщенным, но все же не узнать в нем школьного товарища Славку Королькова нельзя. Интересно, какое он имеет отношение ко всей этой публике? Славка из простой инженерской семьи, ни к элите, ни к деловому миру никогда не принадлежал.

Процессия тем временем продвинулась к уже вырытым могилам, гробы опустили вниз, мимо опять потянулись люди, чтобы бросить на них последнюю горсть земли и сказать последнее «прощай».

Ольга Степановна тихо и молча плакала. Она прошла около обеих могил, бросила в каждую по горсти земли и, не обращая ни на кого внимания, пошла прочь. За ней тотчас последовал и Павел Николаевич со Светланой Арнольдовной. Алешка шепнул матери: «Ты иди, а я догоню», и направился к стайке школьников, сгрудившихся в стороне. Там он снова заметил школьного товарища.

— Славка! — позвал Алеша.

Ребята, окружавшие Славку, тихонько хихикнули. Тот оглянулся и, подойдя к Алеше, протянул руку.

— Здравствуй Алексей, — сдержанно проговорил он. — Я тебя сразу узнал. Приятно, что не забыл старых друзей.

— Кой черт — «не забыл», ты чего стал такой важный? — Алешка искренне радовался встрече со старым другом.

— Я теперь не Славка, а Вячеслав Александрович, — вздохнув, проговорил Славка.

— Не понял? — удивился Алешка. — Шкраб, что ли?

— Да, учитель. Я был классным руководителем Ксении Татуриной.

— Опочки, весьма неожиданно! Это то, что надо. — Алешка посмотрел вслед уходящим своим спутникам, почесал в затылке. — Ты где живешь-то? По старому адресу? Телефон прежний? Я позвоню, ладно? Надо встретиться.

Он быстро побежал к машине, где его уже ждали. Дождь прекратился, когда все еще были на кладбище. Теперь в воздухе висело бледно-серое, влажное, теплое марево. Погода была неприятной, атмосфера в салоне автомобиля — тоже какая-то некомфортная. Мрачная тишина витала над головами пассажиров. Алешка, сидящий на переднем сиденье, затылком чувствовал ненавидящий взгляд старухи. Она и всегда-то его недолюбливала, но сдержанно, интеллигентно, что ли. Сейчас ее чувства к нему проявлялись более откровенно.

Машина легко, почти бесшумно летела по все еще влажному асфальту. Далеко позади остались городские постройки, и по обеим сторонам дороги потянулись леса, поля и перелески. Вскоре с широкого шоссе они свернули на узкую асфальтированную дорожку, пробегающую сквозь сосновый бор. Эта лесная дорога привела их к самому въезду на территорию поселка Дальняя дача. Водитель притормозил у КПП и ровным голосом произнес:

— Шлагбаум закрыт.

Алешка расценил эти слова как предложение прогуляться до шлагбаума. Они вместе покинули салон автомобиля. Подошли к бело-красному полосатому заграждению, попытались его отодвинуть. Но шлагбаум был пристегнут к вкопанному в землю чугунному столбу и заперт на висячий замок.

— Вот, блин! Где этот цербер шляется, — ругнулся водитель.

— Спит, наверное, — предположил Алешка и пошел к сторожке.

Он заглянул в окно домика, стараясь разглядеть, что творится внутри. Но увидеть ему ничего не удалось: там было темно. Алешка подошел к входной двери, толкнул ее, дверь открылась. Легкий холодок пробежал по Алешкиной спине, он заглянул в сторожку, позвал:

— Михалыч, ты здесь?

Ему никто не ответил. Он вошел и увидел Михалыча, лежащего на его любимой тахте лицом к стенке. Первым желанием Алешки было выйти и позвать кого-нибудь. Но он взял себя в руки, подошел к сторожу поближе, с дрожью в сердце протянул руку, потрогал его за плечо и, тихонько выдохнув, спросил:

— Михалыч, ты спишь?

Михалыч вдруг резко повернулся на спину, даже скорее просто упал. Алешка от неожиданности отскочил от него на несколько шагов, остановился у двери, готовый в любую минуту выскочить из помещения. Михалыч вдруг резко сел и промычал:

— Ну?! — Это прозвучало не то вопросительно, не то утвердительно. — Леха, ты че ли? А я думаю, хто тута меня будит? Ужо похоронили?

Он сделал попытку подняться, но безуспешно, и снова повалился на тахту. Алешка почувствовал резкий запах свежего алкоголя.

— О-о-о Михалыч, да от тебя можно закусывать, ты чего это, с утра пораньше?

— Дак, а я это, за упокой души. Новопреставленных. Так полагается. Я человек православный.

— Ну ладно, православный, ворота отворяй. Или лучше дай мне ключ.

Михалыч посмотрел на Алешку непонимающим взглядом и не без усилий проговорил:

— He-а, низзя! Ни винтовку, ни жену не доверю никому. — Потом пошарил взглядом по столу и предложил: — Алеха, давай еще по маленькой.

— Нет, Михалыч. Мне еще рано, а тебе уже хватит. Ключ давай, однако.

Но Михалыч был неумолим в стремлении выполнить свой служебный долг. Шатаясь, спотыкаясь и поминая матушку при каждом шаге, он наконец вышел из каморки.

Около машины стояла Светлана Арнольдовна и курила. Задняя дверца машины была открыта, на сиденье, спустив ноги на землю, сидела Ольга Степановна. Она опиралась руками о колени и, опустив голову, качала ею из стороны в сторону, что-то бормоча.

Михалыч с немалым трудом добрался до шлагбаума и открыл его. Алешка залез обратно в машину, водитель включил зажигание. Светлана Арнольдовна попросила Ольгу Степановну подвинуться, чтобы сесть на прежнее место. Однако старушка не тронулась с места, будто и не слышала просьбы Светланы Арнольдовны. Павел Николаевич тоже попросил жену подвинуться, но и его она не услышала. Светлана Арнольдовна присела перед женщиной на корточки, взяла ее руку в свои, ласково проговорила:

— Олечка Степановна, миленькая! Не хотите ехать, может, прогуляемся пешочком? Здесь недалеко.

Старушка наконец очнулась и, посмотрев на Светлану Арнольдовну, молча кивнула. Тяжело поднявшись на ноги, она пошла по дороге.

— Мама, тебе помочь? — Алешка высунулся из окна машины.

На его возглас обернулись обе женщины. Мать махнула рукой, отказываясь от помощи, а Ольга Степановна внимательно посмотрела в его сторону, наморщив лоб, как будто не узнавала его.

— Пусть идут, — подал голос с заднего сиденья Павел Николаевич. — Оле лучше сейчас в тишине побыть, а твоя мама приглядит за ней.

Алешка видел через лобовое стекло, как женщины сделали несколько шагов к стоявшему у шлагбаума Михалычу. Ольга Степановна, поравнявшись с ним, остановилась, подошла к нему вплотную, будто хотела что-то сказать. Все спокойно наблюдали за ее действиями, никто не ожидал никаких эксцессов. Ольга Степановна секунду постояла около сторожа, отвернулась, чтобы уйти, и вдруг бросилась на него. Вцепившись ему в волосы, царапала его лицо, шипела и рычала. Не удержав равновесия, оба повалились на землю. Михалыч, опешивший от такого натиска, вяло отбивался, все время повторяя: «Да че ты, че ты?»

Все, кроме водителя, бросились разнимать дерущихся. Алешка помог матери и дяде Паше оттащить Ольгу Степановну, потом протянул руку Михалычу. Тот поднялся, вытирая кровь с расцарапанного лица, посмотрел на Ольгу Степановну и тихо, странно трезвым голосом проговорил:

— Это ничего, я понимаю. Это ничего.

Он приосанился, шмыгнул носом и пошел к своей сторожке. Но остановился, услышав, как Ольга Степановна, сделав несколько шагов, обернулась и, посмотрев на Алексея, прошипела:

— Это ты, это вы! Вы оба. Душегубы. Я убью вас, обоих убью!

— Оля, не надо, — проговорил дядя Паша. — Пойдем домой, пойдем.

Ольга Степановна дала себя увести мужу. Они пошли по лесной дорожке, муж обнимал жену за плечи, и видно было, как две седые головы склонились друг к другу.

Алешка, глядя на них, вспомнил песню, которую часто слышал, но никогда не вслушивался в смысл ее слов:

Наверное, поэт писал о таких вот, любивших друг друга всю жизнь, но так и оставшихся одинокими.

Михалыч безвольно махнул рукой и поплелся в свое убежище. Светлана Арнольдовна разговаривала с водителем около двери сторожки.

Алешка продолжал стоять один на том месте, где произошла стычка. Ему не нравился такой поворот событий. Мало того, что он страху натерпелся, так еще опять попал в обвиняемые. Главное, непонятно, почему Ольга Степановна обвиняет его и Михалыча? И в чем? Что именно она имеет в виду? Или они оба просто попали под ее болезненный взгляд? Тогда минут через пять она начнет обвинять в смерти ее любимого Илюшеньки и еще кого-нибудь. Любой прохожий, встретившийся ей по дороге домой, станет душегубом. Любой сосед! А если ей вздумается направить свой гнев на маму или отца? Ей наверняка кажется, что весь белый свет на нее ополчился. А мама говорит, что она не опасна. Ну, уж нет, лучше держаться от нее подальше.

Мама тем временем, закончив разговор с водителем, забрала из машины оставшиеся там сумки и зонтики и подошла к Алеше. Машина развернулась и поехала обратно в город, так и не воспользовавшись гостеприимно распахнутым въездом.

— Надо было его сразу отпустить, не пришлось бы тогда и Михалыча будить. Может, и драки бы не случилось, — проворчал Алешка, глядя вслед уезжающему автомобилю.

— Знать бы, где упасть, соломки бы подстелил, — изрекла мама, вручая Алешке часть вещей. — Помоги-ка мне лучше. И не ворчи, молодой еще.

— Как скажешь, родная, — согласился сын. Он взял из рук матери все вещи, забранные из машины. Светлана Арнольдовна оставила себе только свою сумку, зонт и черный платок, который только что сняла с головы.

Они пошли по той же дорожке, по которой несколько минут назад удалились старики Орловы. Здесь, загородом, воздух был свежий, пахло хвоей. После всего происшедшего прогулка подействовала ободряюще.

— Алеша, — прервала его молчание мать. — Я завтра уеду в Москву, хочу встретиться с профессором Зайцевым.

— Из-за Ольги Степановны?

— Да. Попробую договориться, чтобы ее положили в их клинику. Это все же не психушка районного масштаба. И уход, и лечение, и режим не тюремный. Жалко ее, она потеряла последнее, за что держалась в этой жизни.

— Почему последнее? А муж? Сколько лет они вместе?

— Муж? Ах, Павел Николаевич, да, конечно, но для женщины все же главнее ребенок.

Алешка не стал спорить с матерью, но остался при своем мнении.

— Ты, если хочешь, можешь поехать со мной, — сказала Светлана Арнольдовна.

— Нет, я останусь. У меня тут кое-какие дела наметились.

— У тебя дела? Ну, наконец-то, а с кем, если не секрет?

— Нет, не секрет. Помнишь, со мной в классе учился Славка Корольков? Он у нас часто бывал. Физикой увлекался, все подряд чинил. Ну, помнишь, у нас еще видеодвойка полетела, кассету «закусила». А Славка пришел, раз-раз и готово. Все работает. Я думал, он телемастером станет или инженером в крайнем случае. А он учудил, шкрабом стал. Я его на похоронах встретил.

Пока Алешка рассказывал, лицо Светланы Арнольдовны отразило мучительный процесс вспоминания, затем, видимо, «процесс пошел», и она радостно закивала головой.

Они подошли к воротам дачи. И в доме и во дворе стояла тишина. Стариков не было видно, либо они еще гуляют, либо ушли к себе. Орловы занимали в доме две небольшие комнатки с отдельной кухней, санузлом и входом со стороны хозяйственного двора. Их квартира также имела внутренний проход в хозяйскую часть дома.

Орловы жили тихо и замкнуто, без необходимости старались не попадаться на глаза, делали свое дело и старались не загружать никого своими проблемами. Потому, вероятно, Алешка так мало знал о них. Они были привычны и незаметны, поэтому и малоинтересны.

Дома Алешку ждал приятный сюрприз:

«Уважаемый Алексей Леонидович! Если у вас на завтра не намечается каких-либо неотложных дел, я предложила бы вам встретиться со мной. Где-нибудь в районе часов двенадцати пополудни, где-нибудь в районе сквера у моего отделения. Чтобы вы меня ни с кем не перепутали, в руках я буду держать газету «Время местное». Если вы по каким-либо причинам прийти не сможете, прошу сообщить мне по телефону 312–273. С уважением Шевченко Лина Витальевна».

Алешка тут же схватил телефонную трубку и набрал 312–273. После непродолжительных гудков ему ответил мужской голос:

— Капитан Тельных у аппарата.

— Здравствуйте, — растерялся Алешка. Потом понял, что это ее служебный телефон, и добавил: — Извините, мне Шевченко.

— Лина Витальевна на выезде. Сегодня уже наверняка не будет, она где-то в районе. Что передать?

— Будьте любезны, если она с вами свяжется, скажите, что Корнилов завтра явится, как по повестке.

— Хорошо, записал. А вы по какому делу проходите?

— Я?.. По личному.

Смешно! Получается, что у следователя, кроме уголовных дел, никаких других быть не может. Так, вероятно, представлял неведомый Алешке капитан Тельных. А у такой красивой девушки, как Лина, обязательно должны быть другие дела: и личные, и сердечные, и, наконец, семейные… Внезапно Алешка поймал себя на мысли, что он, в сущности, ничего о ней не знает. Вернее, кое-что знает о ее детстве, но ведь она уже давно не ребенок, может, даже замужем. Он так об этом и не спросил. Но с другой стороны, если она любит бабушкины щи, то вряд ли муж существует. Тогда непонятно другое: почему она до сих пор не замужем? Что, нет желающих — в это верится с трудом. Значит — ждет принца… Алешка посмотрел на себя в зеркало и решил, что если его немного почистить, слегка приласкать, то он еще вполне может сойти за принца.

И тут из кухни донеслись голоса. Он встал и пошел туда. Мать налила стакан воды, взяла пузырек с корвалолом, налила в стакан сколько надо и протянула Павлу Николаевичу. Он выпил, вернул стакан, посмотрел на Алешу.

— Оля спит, а у меня что-то сердце прихватило.

— Алеша, посиди с ним, я сейчас. — Светлана Арнольдовна вышла из кухни.

— Навязались мы на вашу голову, — проговорил Павел Николаевич. — Пойдем на улицу, подымим.

— Нет, вам нельзя, — спокойно ответил Алеша. — Вам лучше прилечь, пойдемте в мою комнату.

— Ты добрый, видно, в мать. Она у вас ангел.

С последним высказыванием Алешка был согласен. Для Светланы Арнольдовны все больные были словно дети. Она после тяжелых операций сутками сидела у постели своих больных, выхаживая их. В Москве у них подолгу жили ее бывшие пациенты из дальних городов, дожидаясь мест в различных московских клиниках или проходя в них амбулаторное лечение. На письменном столе в мамином кабинете стояла бронзовая статуэтка, изображавшая святую Фотинию. На маленьком постаменте было написано: «Светлому ангелу милосердия». Эту богиню матери подарил скульптор, которого она вытащила буквально с того света после тяжелейшей автокатастрофы.

Дядя Паша не послушался Алешу, тяжело поднялся и поплелся на крыльцо. Алешка пошел за ним. Они присели, достали каждый свое курево, задымили от Алешиной зажигалки. Помолчали. Алешка подыскивал слова, но все, что приходило в голову, казалось не совсем подходящим. Он не умел ни утешать, ни успокаивать. Павел Николаевич молча курил, не замечая Алешкиных терзаний.

На крыльцо вышла Светлана Арнольдовна.

— Павел Николаевич, вам надо отдохнуть. Ольга Степановна проспит долго, скорее всего до утра. А может, и дольше. Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть. Вы поужинайте с нами.

— Спасибо, Светлана Арнольдовна. Я поем дома, у нас все есть. Да и Олю лучше одну надолго не оставлять. А то не надумала бы чего, если проснется.

Он говорил, тяжело дыша, держась правой рукой за левую половину груди. Светлана Арнольдовна ушла, через некоторое время поднялся к себе и Павел Николаевич. Он обернулся к Алеше и попросил:

— Не надо, не ходи за мной. Все будет в порядке.

Алешка протянул ему руку и попытался выразить сочувствие:

— Я понимаю, это тяжело. Вы потеряли близкого человека и…

— Близкого?! — прервал его Павел Николаевич, неожиданно повысив голос, сердито глянул на Алешку. — Ни дна б ему ни покрышки, гаду проклятому. Его такой конец давно ждал, он на белом свете не по праву зажился. Если бы не Оля, я б его… Ненавижу!

Старик в сердцах топнул ногой и удалился восвояси.

Непонятного для Алешки стало еще больше. Что за тайны мадридского двора? Он вернулся на кухню. Мама, уже переодетая в легкий спортивный костюм, стояла возле раковины и мыла овощи.

— Тебе помочь? — предложил Алешка.

— Обязательно, там вареная картошка, почисти ее.

Она показала на маленькую кастрюльку на газовой плите, в которой еще кипела картошка «в мундире». Алешка взял ее, аккуратно слил воду, окатил картошку холодной водой и, вооружившись ножом, сел за стол. Мама смотрела на него несколько удивленно:

— А я думала, что ты у меня совсем ничего не умеешь.

— Кое-что умею. Ты, пожалуйста, не забывай, что у меня было трудное детство. Рос я, несчастный, без бабушек и без нянь. Родители всегда на работе. Так что моей любимой едой всегда была картошка «в мундире».

— У тебя всегда были деньги на общепит, и к тому же всегда была еда в холодильнике, которую ты успешно уничтожал со своими друзьями.

— Угу. — Алешка отчистил маленькую картошину и тут же, отправив ее в рот, прожевал. — Я же не виноват, что у моих друзей не было обкомовских или совминовских пайков. У них глаза разбегались от того разнообразия, какое было в нашем холодильнике. Они не только сами наедались, но и маме с папой старались унести бутербродик. Но справедливости ради надо отметить, что и меня частенько подкармливали в семьях моих друзей.

— Картошкой «в мундире»?

— Да, а еще домашними соленьями, вареньями и пирожками.

— Хватит прибедняться, несчастный ребенок! И прекрати уничтожать картошку, а то на окрошку ничего не останется.

— Угу, — промычал Алешка, дожевывая очередную картофелину. — А зачем нам окрошка? В шестнадцатом веке на Руси ингредиенты окрошки не смешивались. Ели все по очереди и запивали квасом. Давай вернемся к истокам.

Алешка в очередной раз отправил в рот картофелину. Мама посмотрела на него и улыбнулась.

— В шестнадцатом веке на Руси еще не выращивали картошку. Историк! Тоже мне!

— Да что ты говоришь? А чем же они, бедные, питались?

— Репой. Так что можешь вернуться к истокам, на огороде Ольга Степановна посадила немного. Можешь поесть.

Последние мамины слова вернули Алешку к действительности. К Ольге Степановне. Ее мужу. Больше всего его поразил сегодня именно он, Павел Николаевич. Всегда тихий, спокойный, уравновешенный — и вдруг такие эмоции. Алешка пересказал матери разговор со стариком, на что та, пожав плечами, ответила:

— Ничего удивительного. Единственный близкий человек у Павла — Ольга, но все эти годы она ему не принадлежала, потому что фактически всецело принадлежала семье Татуриных. А любила больше жизни только Илью, хотя Павел с ней всю жизнь. Он вынужден был мириться с тем унизительным положением, в котором они оказались из-за Ильи. Они всю жизнь были на положении слуг, а для них обоих с их детдомовским и комсомольским прошлым это не просто. А то, как их вышвырнули из дома, когда в них отпала надобность? Ведь Илья даже не навещал их, хотя Ольга ему заменила мать. Нет, я очень хорошо понимаю Павла.

— Мам, а мог бы Павел Николаевич убить Татурина?

— Убить? Боже мой, Алеша, откуда у тебя такие дикие предположения?

— И все же? — настаивал Алешка.

— Не знаю. По его эмоциональным качествам — вполне возможно, но, пока жива Ольга, нет: он ее слишком любит. И вряд ли он смог бы убить девочку, он же не маньяк. Нет, Алеша, это несчастный случай. Загадка в другом: как этот несчастный случай мог с ними приключиться?

— Если падение в озеро — случайность, то зачем ему потребовалось перед этим убивать дочь, если это не он, то кто и за что? — размышлял вслух Алешка.

— Убивать? Постой, постой, ты о чем? Отец говорил, что, по заключению врачей, она утонула.

Алешка пересказал матери разговор с Линой и первую реакцию эксперта.

— Да нет, Алеша, скорее всего он ошибся. Определить достоверно причину смерти с одного взгляда очень трудно. Окончательный диагноз действительно покажет только вскрытие.

Что-то Алешку не убеждало в маминых словах, он почувствовал какое-то несоответствие, но что это было, пока не понимал. Левая и правая колонка никак не сходились. Так он любил охарактеризовывать любую сравнительную работу. Если картинки из левой колонки были такими же, как из правой, значит, файлы сошлись. Объект идентифицирован, операция закончена.

— Мама, а вы, кажется, дружили с Татуриными?

— Нет, мы, скорее, были хорошими знакомыми. Отец фактически был начальником Сергея Ильича. Хотя и был моложе, да и авторитет у Татурина-старшего был в области выше. Он местный и всю жизнь здесь проработал. Татурины принимали нас, мы их, но не более того, в круг близких друзей мы не входили.

— Но ты все равно о них много знаешь, я же их совсем не помню. Вы меня на свои сборища не брали тогда. Расскажи мне о них.

— Что рассказать? Чужая семья — потемки, как и душа.

— Но все же взгляд со стороны, как они жили?

Мама закончила резать овощи, Алешка уже давно почистил картошку и с интересом смотрел на маму.

— Я не понимаю, чего именно ты от меня ждешь. Достань квас из холодильника.

Алешка выполнил просьбу, а заодно достал и нарезал ветчину, открыл баночку с сардинами, выложил на тарелку яблоки, критически осмотрел стол и достал из хлебницы хлеб.

Мама опять посмотрела на сына с удивлением:

— У тебя действительно было трудное детство.

— Ага, а еще я был дважды женат. Мои любимые жены меня тоже кое-чему научили. Они обе, если ты помнишь, были безумно красивы, но и абсолютно не приспособлены к жизни, а самое главное, обе желали, чтобы я готовил и подавал им завтрак в постель.

— А ты сам-то любишь завтракать в постели?

— Так точно, — резюмировал Алешка, выкладывая на тарелку с хлебом последний кусок. — Все готово, однако. Кушать подано, садитесь, пожалуйста, жрать.

Процесс поглощения пищи несколько минут напоминал священнодействие, поэтому оба молчали. Каждый думал о своем, и оба — об одном и том же. Светлана Арнольдовна первая нарушила молчание:

— Знаешь, Алеша, если тебе не противно копаться в чужом грязном белье, то тебе надо встретиться с доктором Крестовским. Он друг семьи Татуриных. Он пользовал Татьяну Никитичну, кажется, принимал роды и у нее, и у Ольги Степановны. Точно не знаю. Мы с ним работали одно время. Они долго дружили, но, когда умерла Татьяна, мать Ильи, между ними пробежала черная кошка. Доктор даже на похоронах не был. Возможно, он и согласится с тобой поговорить. Дай мне телефон.

Алешка подал матери трубку радиотелефона. Она набрала номер, несколько секунд подождала, потом радостно сказала:

— Матвей Игнатьевич, здравствуйте! Это вас Корнилова беспокоит… Ну что вы такое говорите, ну почему же забыла? Вот, звоню…

Несколько минут они обменивались элементарными человеческими любезностями, потом разговор перешел на состояние здоровья Ольги Степановны. Потом, наконец, мама сказала:

— Матвей Игнатьевич, у меня к вам просьба. Вот тут сидит мой непутевый сын… да нет, боже упаси, он здоров и полон жизненной энергии. Именно она и не дает ему покоя. Да, да. Вы тоже слышали? Да, завтра. Хорошо. — Она положила трубку и, повернувшись к Алешке, добавила: — Завтра в любое время дня. Записывай адрес.

Она продиктовала адрес: оказалось, доктор Крестовский живет с Татуриными на одной улице, более того, в соседнем с ними доме. Все складывалось как нельзя лучше.

ГЛАВА 5

Утром за мамой приехал тот же автомобиль, что и вчера. Было непривычно рано, около семи утра, но Алешка проснулся и поднялся без раскачки.

Мама взяла с собой всего одну сумку, но она была достаточно тяжела для женщины. Алешка помог ей погрузиться, потом сказал, что проводит ее до вокзала. Мама все поняла и не стала препятствовать. Перед тем как сесть в машину, она пошла на хозяйственный двор проведать стариков Орловых. Вернулась очень быстро, села в машину и сказала:

— Они спят. Павел Николаевич вышел на минуту, мы попрощались, он сказал, что снова ляжет. Они очень вымотались за эти дни. Я его предупредила, что ты тоже уехал. Но он, кажется, этого не понял. Алеша, запри ворота и двери дома. Ключи возьми себе и, если не вернешься ночевать, позвони им. Хотя, что это изменит…

Она достала из сумочки связку ключей, протянула ее Алеше. Он исполнил ее просьбу, потом взвесил на руке тяжелую связку и решил, что такой груз для него слишком непосилен, и отдал ее матери.

— Возьми себе. Я вернусь, когда старики еще наверняка не лягут.

Светлана Арнольдовна положила ключи в сумку, закурила сигарету. Алешка последовал примеру матери и заметил, как опять нервно скачет сигарета в ее руке.

— Мать, ты слишком много куришь, — назидательно проговорил он.

— Ты думаешь? — Она посмотрела на кончик горящей сигареты. — Наверное, ты прав. Надо воздерживаться. — Когда вернешься, навести стариков, но постарайся им не мешать. Если будет худо, обратись к доктору Крестовскому. Он всегда поможет.

Автобус на Москву отошел ровно через пятнадцать минут после того, как Корниловы прибыли на автовокзал. Алешка помахал матери рукой, дождался, пока автобус вырулит на шоссе, и пошел к автомобилю, который все еще стоял на стоянке возле автовокзала.

Водитель вежливо предложил подвезти Алешу туда, куда ему нужно, но он сказал, что еще не решил, куда ему надо. На что водитель ответил, что еще рано и он готов ехать куда угодно. Он стоял, опершись на переднюю дверцу своего автомобиля, и с аппетитом жевал пирожок. Алешка почувствовал голод, вспомнил, что не завтракал. Он подошел к водителю, протянул ему руку и сказал:

— Алексей.

Водитель переложил пирожок в другую руку, правую обтер о штаны и пожал протянутую Алешкину руку, проговорив с набитым ртом:

— Юрик, можно просто Юрка.

— Очень приятно. Ну что, Юрик, где в нашем славном городе можно позавтракать? Ты, я вижу, тоже не успел.

Юрик немного подумал, дожевывая пирожок, и ответил:

— Можно в «Чайку», круглосуточно на трассе, но там не очень чисто. Можно в «Горку», но там дороговато.

— Бог с ним, поехали, я угощаю, — решился Алешка.

— О, классно! — Юрик потер руки и быстро нырнул на переднее сиденье. — В путь!

Через пятнадцать минут они сидели за столиком в небольшом уютном кафе. Все здесь было красиво и опрятно — чистые столы, мягкое освещение и милые официантки. Одна из них уже сервировала их стол, с ее подноса на него уже перекочевали плетеная тарелка с круглыми булочками, подставка с салфетками, прибор для пряностей, пепельница. Еще через несколько минут она принесла и поставила две тарелки с горячими, пахнущими пряностями и укропом пельменями.

Они чокнулись за знакомство кефиром, закусили пельменями. Еще немного поглазели на симпатичных девчонок, скучающих у стойки бара в отсутствии посетителей. Решили, что пора, и вышли на улицу. На сытый желудок и на душе радостнее, и в голове появляются умные мысли.

Кафе-бар «Горка» располагался на вершине холма, откуда открывалась прекрасная панорама города. Для посетителей существовала специальная смотровая площадка. В хорошую погоду здесь даже ставили столы, но обычно после полудня. Сейчас здесь было тихо и пусто. Оба остановились, любуясь открывшимся видом. Алешка достал сигареты и закурил, предложив сигарету Юрику.

— Спасибо, не курю, — отказался тот.

Алешка удивленно посмотрел на него: перед ним стоял простой, даже простоватый паренек, по возрасту примерно его ровесник. Светлые волосы, голубые глаза, светлые пушистые ресницы. Среднего роста, среднего телосложения. Юрик не понял Алешкиного удивления и в свою очередь удивлялся сам, глядя на Алешку, слегка приоткрыв рот.

— А что? Я должен обязательно курить? — спросил он.

— Да нет, — несколько растерянно ответил Алешка, — просто кто же тогда угощал вчера мою мать сигаретой, пока я был у Михалыча?

— Я. Сам не курю, но в машине держу. Я же дежурный в гараже областной администрации и не знаю, кто сядет ко мне в следующий раз. Одни начальники курят, другие нет. Вот и держу на всякий пожарный.

— Молоток, — покачал головой Алешка, в очередной раз дивясь способностям этого парня. — Юра, а пенсионеров из бывших ты тоже возишь?

— А как же, в основном их и вожу.

— И Татурина Сергея Ильича?

— Нет, у этого у самого целый парк машин и водителей полный штат. Ему мой «соломотряс» ни к чему.

— А Илью кто возил, не знаешь?

— А кто его мог возить, он за рулем никого на дух не переносил. Мужики в гараже рассказывали один раз, Сергей Ильич его заставил с собой в Москву взять водителя, потому что сам Илья Сергеевич со страшной похмелюги был. А он чего сделал, доехал до соседней области, там водилу высадил, дал ему денег на тачку и еще стольник сверху, чтобы тот дома не появлялся. Тот парень рассказывал, что сам от него рад был избавиться, он у него чуть ли не руль из рук выхватывал. Да без конца все суфлировал, налево, мол, направо, жми, переключи… Он, говорят, что трезвый, что пьяный, за рулем как кентавр: с машиной одно целое. А вот еще случай приключился, тоже с ним. Он один раз откуда-то пер. Сколько за рулем был, не знаю, только прибыл он пьяный в дым. До дому не дотянул. Прибыл в наш гараж, въехал на эстакаду — он сделал ударение на этом слове — заглушил мотор и уснул. Прямо за баранкой. Мужики к нему подбежали, думали ему плохо, тыркают его…

— Что делают? — не понял Алешка.

— Ну, тыркают, ну это… — Юрик показал рукой, как именно они тыркали Татурина. — Понял? — Алешка кивнул, Юрик продолжал: — Ну, потыркали его, а он голову приподнял и спрашивает: «Я где?», ему объяснили. А он: «Не будить». Обнял баранку и захрапел. Мужики в машине пошарили, кейс нашли, открыли. А там «зелени» немерено! Позвонили отцу. Тот минут через десять приехал с братками, его два здоровенных детины от баранки еле отодрали, он даже не проснулся… Вот такой он водила был. Чисто кентавр! Мужики у нас все поражаются, как он смог спрыгнуть с утеса. При его-то рефлексах, он бы все равно затормозил. Подсознание сработало бы. Ну а если бы решился покончить с собой, то скорей всего именно на машине бы это и сделал. Но вряд ли в воде. Столько есть способов более надежных и более безболезненных! Да и когда упал, почему не выбирался, говорят, даже ремня не отстегнул. Не успел? Почему девчонку не спасал?.. Да и вообще непонятно, чего ему не жилось? Дом — полная чаша, жена — красавица, дети — не налюбуешься. Бизнес процветал. Непонятно!..

Алешка внимательно выслушал умозаключения водителя. Характеристика, данная Юрой Илье Татурину, оказалась для Алешки очень любопытна, просто кладезь бесценной информации. Юрик, сам того не подозревая, подтвердил Алешкины догадки, что смерть Татуриных не была нелепой случайностью.

Они расстались на улице Володарского, расстались лучшими друзьями. Юрик продиктовал Алеше свои координаты и пригласил воспользоваться знакомством. Алешка пообещал и ушел от Юрика, удивляясь тому, как вовремя может подружить предложенная тарелка пельменей.

Дом доктора Крестовского оказался значительно скромнее дома Татуриных, который Алешка смог разглядеть через живую изгородь между строениями. Когда-то дом доктора, вероятно, был частью татуринской усадьбы, их объединял общий двор и общий сад. Живая изгородь явно моложе остальных посадок. Вероятно, это и было одним из следов пробежавшей между старыми друзьями черной кошки. До забора, видимо, дело не дошло, из чего можно было сделать вывод, что конфликт протекал мирно.

Алешка представлял, что доктор Крестовский будет похож на доктора Айболита на пенсии: маленький, кругленький, с седой бородкой и обязательно со стетоскопом в кармане. Но он ошибся. На крыльце стоял высокий мощного сложения атлет с целой копной ярко-рыжих волос. На носу у него сидели очки в модной металлической оправе, сидели как бы просто так, сами по себе. Ну, нужно им там быть и все. Смотрел доктор поверх них, совершенно игнорируя стекла с диоптриями. Во рту он держал изогнутую трубку красного дерева, явно очень дорогую. Картину довершал спортивный костюм фирмы «Nike». Алешка отметил про себя, что доктор Крестовский очень похож на актера Александра Ширвиндта.

Матвей Игнатьевич приветливо протянул гостюруку:

— Рад, очень рад видеть вас, молодой человек. Если вы не против, давайте пройдем в сад. Я, видите ли, собрался подымить, а жена меня с трубкой из дома выгоняет. Пойдемте, там, за домом, у меня есть беседка, я там частенько работаю.

— Спасибо, с удовольствием, погода чудесная.

— Да, вы знаете, не припомню такого прекрасного лета. Всего в меру — и дождей и солнца. В саду все растет, прямо на удивление — они присели в небольшой беседке за домом. Матвей Игнатьевич раскурил трубку, пододвинул пепельницу Алеше. Тот принял предложение и тоже закурил. Матвей Игнатьевич спросил:

— Как вы насчет покушать?

— Спасибо, я только что позавтракал. — Странно, но Алешкина несколько излишняя стройность частенько вызывала у людей старшего возраста желание покормить его.

— Тогда кофе, вы не откажетесь от чашечки натурального турецкого кофе?

— Спасибо, не откажусь, — поблагодарил Алешка.

Доктор протянул руку за кресло, на котором сидел, достал неизвестно откуда трубку радиотелефона, нажал кнопочку и сказал:

— Лапушка, ты сама себя наказала. Теперь тебе придется принести кофе нам в беседку, Да, да, да! Я рад, что тебе это нетрудно. — Он отключил телефон и взглянул на Алешку. — Не обращайте внимания, пожалуйста. Когда твоим привычкам более шестидесяти лет, а потом их приходится менять, чтобы угодить второй половине… Она, конечно, тоже старается подлаживаться под меня, но никак не хочет согласиться с курением в доме… Ну что это я все о себе да о себе. Как поживает мама? Вы, молодой человек, знаете, что она у вас гений? Вероятно, не знаете. Таких, как она, хирургов поискать и не найти. Видимо, гены. Я хорошо знавал вашего дедушку, ее отца. Тоже был уникум. Превосходный диагност. Без всякой аппаратуры, одними пальцами диагностировал и язву желудка, и цирроз печени, и еще черт знает что.

По дорожке к беседке шла молодая, лет тридцати, очень красивая женщина с подносом в руках. Она вошла в беседку, поздоровалась, поставила поднос на столик, расставила чашки, турку, блюдце с печеньем, мило улыбнулась Алешке, лукаво — мужу. Доктор Крестовский взял ее руку, поцеловал и представил жену, несколько виновато улыбаясь:

— Познакомьтесь, это Лида, моя жена. Лидусик, а это Алеша Корнилов — сын Светланы Арнольдовны.

После обмена дежурными любезностями Лида оставила мужчин, сославшись на неотложные дела.

— Удивляетесь, молодой человек? — Доктор заметил, как Алешка провожает взглядом его жену. — Красавица? И такому старому хрычу досталась, да?

— Да нет, вы сами меня, признаться, удивили больше.

— Понимаю, мне нынче семьдесят стукнуло. Вот так! — Доктор тихонько захихикал, потом отхлебнул из чашки кофе и спросил: — Но что же вас привело ко мне?

— Понимаете, Матвей Игнатьевич, вы, вероятно, знаете, что я случайно оказался втянутым в историю с гибелью Татуриных. И мне кажется, что их смерть — не несчастный случай. Мне бы хотелось разобраться в этом.

— О, частный сыск?

— Не совсем, скорее, писательское любопытство.

— Так вы писатель?

Алешка смутился:

— Нет, пока нет. Я публиковался в журналах, теперь вот хочу написать роман, а для этого накапливаю эмоциональный опыт.

— Понимаю, понимаю. Но что же вы хотите от меня? Я на месте преступления не был. Я даже с Татуриными несколько лет не общался.

— А почему, если не секрет?

Доктор улыбнулся, пыхнул трубочкой.

— А вам еще никто не пересказал этой старой сплетни? Нет? Так слушайте. Десять лет назад умерла Татьяна Татурина, супруга Сергея и мать Ильи. И старый пескосып — Сергей Татурин, надо заметить, был уже в довольно преклонном возрасте, он старше меня, хотя и я уже не мальчик. — Алешка заметил, что доктор говорит с едва заметным местечковым акцентом. — Так вот, этот пескосып надумал жениться, присмотрел у меня в больнице молоденькую докторшу и стал ее склонять к сожительству. Просто-таки преследовал ее всячески, приглашал на пикники, дарил дорогие подарки, сердился, когда она отказывалась. Потом просто приказал ей выйти за него замуж, иначе, пригрозил, — ей здесь не жить. Бедная девочка прибежала ко мне вся в слезах, попросила помочь, спасти ее. А что я мог, старый доктор, холостой и бездетный? Пойти против этого монстра открыто было невозможно, он не остановился бы ни перед чем, просто уничтожил бы меня. Ну и пришлось нам с Лидусей пойти на хитрость, мы с ней тайно обвенчались и уже поставили его перед фактом. Сказали, что роман у нас давно, но мы его не афишировали. С Сергеем мы по-мужски объяснились, но с тех пор нашей дружбе пришел конец. Этот дом был когда-то собственностью Татуриных. Сергей выстроил себе вон тот дворец. — Доктор показал рукой налево, хотя дома из беседки было и не видно. — А меня вселил сюда, чтобы я всегда был под рукой. Семейный доктор, знаете ли… Много скелетов я видел в шкафах у Татурина. Но это тайны не мои, и я не смею их раскрывать. По крайней мере, пока живы участники тех событий.

— Значит, вы мне так и не расскажете, что за тайна связывает Орловых и Татуриных?

Доктор задумался на минуту, потом пыхнул трубкой.

— Нет, потому что здесь задета честь женщины.

— Какой женщины? Ольги Степановны?

— Я вам этого не говорил.

— Хорошо. Давайте так: я буду спрашивать, а вы мне говорите «да» или «нет».

— Нет, Алеша. Не могу! Честное слово. Не хочу в память о Татьяне. Она была хорошим человеком и при жизни натерпелась. Незачем сейчас вытаскивать на свет это грязное белье.

— Значит, тайна каким-то образом связывает Татьяну, Сергея и Ольгу?

— Знаете, молодой человек, вам, наверное, надо подумать о карьере следователя или психотерапевта. А Сергей Татурин в свое время очень много хорошего сделал для людей и области, много лет руководил хозяйством области, был практически единоличным властелином, а я при нем лекарем. Он очень многим помогал. Кстати, карьера вашего батюшки — тоже дело рук Татурина-старшего. Так что огульно хулить его не стоит. Хотя мы с ним и в ссоре, я его уважаю. Знаю, что и он меня тоже. Наша дружба проверена десятилетиями.

— А как же вы стали придворным лекарем?

— Случайно. Я тогда возглавлял здравпункт «Химстроя», у меня лечились и наблюдались все рабочие и сотрудники строительства. Были у нас небольшая амбулатория и скромный стационар на тридцать коек. Особенно тяжелых мы отправляли в город, а с текучкой справлялись сами. Был у нас и гинекологический кабинет. И вот, уходит у меня гинеколог. Увольняется. Заменить некем. Я один был универсал — я же бывший сельский врач. Короче, встаю я на подмену… — Он помолчал немного. — На приеме мы с Татьяной и познакомились. Я стал ее наблюдать. Она была очень больна, сердце, почки, куча гинекологических противопоказаний. А ребенка иметь хотелось. Ну, довел я ее до родов, потом уже и гинеколог у нас появился, но Сергей Ильич попросил меня лично наблюдать его жену. Он тогда был главным инженером строительства. Я его и с Орловыми познакомил и посоветовал взять Ольгу в дом как кормилицу.

— А дальше? Что было дальше?

— А ничего. Илюшка вырос. Избаловали его мамки да няньки, бабушки. И курить и говорить он начал одновременно. Он лет до двадцати пяти болтался, как… — доктор осекся.

— Цветок в проруби, — подсказал Алеша, вспомнив, как его почти так же отчитывала Лина.

— Вот, вот! Если не сказать похлеще. Думали, остепенится, а он запоями пить стал. Я его сам не раз из запоя выводил. Орловы переехали на Дальнюю дачу. Павел тогда прямо на крыльях летал, счастлив был. А потом пожар случился. Но об этом я уже ничего не знаю. Знаю только, что погибла в огне медсестра, а кто она, что — не знаю. Тогда внимания не обратил, а потом и вовсе забыл. Я в тот притон не ездил.

— Почему «притон»? — для Алешки такая характеристика показалась необычной.

— А потому что притон: то сами областные бонзы катались туда водки попить да с девочками развлечься, то их непутевые отпрыски. А я таких развлечений никогда не любил, я, знаете ли, человек верующий и богобоязненный. Так что и здесь я вам не подмога.

Алешка понял, что разговор окончен. Он поблагодарил доктора, встал, откланялся и вышел из беседки. Проходя мимо изгороди, отделявшей дом Татурина от домика доктора, он постарался разглядеть особняк получше. Это действительно был особняк! Три этажа, черепичная крыша, башенки, колонны… Мини-дворец. И двор доктора, и двор татуринского особняка утопали в цветах. Алешке пришла в голову мысль, хорошо бы прийти на свидание к Лине с букетом цветов.

Без труда он отыскал небольшой цветочный магазинчик. Все его полки были заставлены голландскими розами, хризантемами и еще какими-то диковинными цветами. От них пахло плесенью и искусственным парфюмом. Нет, такие цветы Лина не примет, а еще пуще того — может и высмеять его. Он вышел из магазина, огляделся, в двух шагах располагался минирынок. Обошел его немногочисленные ряды. Чего тут только не было — вычурные пионы, каллы, розы местные, лилии. Алешка задержался у лилий. Лилии для Лины!.. Рифмуется. Он придирчиво осмотрел несколько веточек с белыми и розовыми соцветиями, но решил, что это крайний вариант. В конце торгового ряда он увидел вдруг девочку лет десяти, она продавала маленькие букетики фиалок. Вот! Это то, что надо! Алешка купил сразу три букетика, соединил их в один и отправился на свидание.

Лина на свидание тоже явилась с сюрпризом. Им оказался коренастый бородач лет тридцати. Он сидел рядом с Линой на скамейке и разговаривал, оживленно жестикулируя обеими руками. В одной он держал свернутую в трубочку газету.

Алешка невольно свел брови на переносице, изобразив на лице негодование, и двинулся к Лине. Подошел решительным шагом и, не переводя дыхания, проговорил:

— Обещала, придешь с газетой, а пришла с мужчиной. Вы непоследовательны, Лина Витальевна.

Лина поднялась, встал и ее собеседник. Лина удивленно посмотрела на Алешу, ее забавляла эта попытка ревновать.

— Познакомься, Алеша, это Андрей Какошин, корреспондент газеты «Время местное». А вот и газета! — Она взяла газету из рук Андрея и, развернув, подала ее Алеше. — Так что я тебя не обманула. А это мне? — Она заметила в руках у Алеши букетик фиалок и протянула к нему руку. — Какая прелесть, спасибо!

Но Алешка отдернул руку.

— Нет, это газете! — Он протянул цветы Андрею и добавил: — От признательного читателя.

— Спасибо, сэр. Я, как представитель любимой вами газеты, не имею права, дабы не упасть в ваших глазах, не подарить сей изумительный букет даме, единственной среди нас. — С этими словами он протянул цветы Лине.

Лина все это время с удовольствием наблюдала за словесной дуэлью. Ей это нравилось, еще никогда мужчины не дрались из-за нее. Ее жалели, с ней заигрывали, с ней хотели дружить, но еще никогда не любили по-настоящему.

— Спасибо, сэр, — сказала она, забирая букетик, — и хватит выделываться. Пойдемте, лучше присядем где-нибудь. — Потом повернулась к Алеше. — Андрей по делу. В рабочее время. Так что давайте поторопимся.

— Ну если так, то давайте, — миролюбиво согласился Алеша.

Они прошли несколько шагов и заняли столик уличного кафе без названия, но с агрессивной рекламой фирмы «Coca-cola». Мужчины заказали себе по кружке пива, Лина — стакан минералки.

— Алеша, Андрей собирается написать о гибели Татуриных, расскажи ему, пожалуйста, все, что знаешь.

— Все, что я знаю, записано в вашем протоколе.

— То, что в протоколе, я уже знаю, — перехватил инициативу Андрей.

— А что же вы еще хотите от меня? Мои личные ощущения? К сожалению, они настолько лишены героичности, что мне не хотелось бы ими делиться.

Андрей прикусил губу и поглядел на Лину, мысленно взывая о помощи. Разговор явно не клеился, контакт не получался.

— Алеша, ну расскажи о своих предчувствиях, помнишь наш разговор?

— Помню, только предчувствия к делу не пришьешь, к протоколу не подклеишь.

— Не злитесь. Сейчас от вас требуются именно чувства. А выводы пускай делает милиция, — поддержал Лину корреспондент.

— Про чувства в двух словах не расскажешь. Двумя кружками пива не обойдешься, — продолжал упрямиться Алексей.

— Скажите, а вы сами не пробовали писать? — спросил Андрей.

— Писать? — не понял Алешка.

— Да, писать. Ну, заниматься журналистикой.

— Журналистикой — нет.

— Он у нас писатель, — вставила слово Лина.

— Вот как? — удивился Андрей. — Теперь понимаю, почему у вас такой пренебрежительный тон. Все писатели считают журналистику продажной девкой, низкопробной литературой. И все же, может быть, вы снизойдете до нас?

— Что вы, наконец, хотите? — серьезно спросил Алешка, его задело пламенное высказывание журналиста. На самом деле он относился с уважением к этой профессии и просто опасался, что Андрей встанет и уйдет.

— Вот это по-мужски, а то прямо как капризный ребенок. Я предлагаю вам написать статью или очерк об этом происшествии. Или, если хотите, преступлении. Расскажите о том, что вам удалось узнать. А я, если захотите, поделюсь с вами своими версиями и известной мне информацией.

— Но я пока еще ничего не знаю, — начал было Алешка, — пока еще только первые минуты игры…

— Ну, ладно, мальчики. Время истекло. Мне пора, — поднялась Лина, — мой перерыв закончен. Меня ждет капитан Тельных и куча скучнейших бумаг. Я вам позвоню. Пока.

Она пожала руки обоим и пошла по направлению к своей работе. Оба проводили ее глазами. Оба помолчали. Каждый не знал, с чего начать разговор, и оба начали его одновременно. Но каждый — о своем. Андрей поднял указательный палец и сказал:

— Говори ты. — И указал пальцем на Алешку.

— Спасибо. Прежде всего я бы хотел извиниться за свое поведение.

— Принимается.

— Я последнее время несколько не в себе.

— Ты ревновал, что ли?

— Да.

— Значит, ты влюблен?

— Да.

— Ситуация! — вздохнул Андрей и, глядя в сторону, проговорил: — Понимаешь, мне она тоже очень нравится.

— Ты женат? — спросил Алешка.

— Был, а ты? — в свою очередь поинтересовался Андрей.

— Тоже был, дважды. У тебя дети есть? — сделал свой ход Алешка.

— Да, сыну пять лет. А у тебя?

— Нет.

Оба закурили, помолчали несколько минут. Разговор продолжил Андрей:

— Предлагаю вести честную борьбу. А выбор оставим за ней.

— Честная борьба — это как?

— Ухаживать, не пороча друг друга и не делая друг другу пакостей.

Алешка пожал плечами, но ничего не ответил. Ему подходил такой вариант, тем более что шансы у них были практически одинаковыми. Да и мордобой в его планы не входил.

— Хорошо. Теперь личное на второй план, давай о деле, — сказал Алешка.

— «Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки?..» — пропел Андрей.

— «А девушки потом», — допел Алешка. — Я, наверное, смогу это написать, но только тогда, когда разберусь во всем сам. А пока нет. Слишком много секретов. Слишком много подводных камней в этом омуте прошлого.

— Уже интересно! Ты знаешь, у меня была версия убийства на почве предпринимательской деятельности Татурина. По слухам, около года назад у него вышел конфликт с москвичами. Фабула вот в чем: он увел у них из-под носа приличный пакет акций какой-то не то нефтяной, не то газовой компании. Провернул с ними какую-то хитрую сделку, наварил кучу «бабок» и оставил их с носом. По идее, должна была быть разборка. Но ничего не состоялось. Связана ли такая странная кончина Татурина с той сделкой, мне узнать не удалось, попробуй ты. Возможно, твои источники информации более компетентны.

Алешка нахмурил брови и спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— По некоторым данным, эту сделку курировал высокий чин из правительства, — ответил Андрей.

— Кто?

— Не знаю… честно, не знаю. Я ни на кого не намекаю. Просто тебе легче, наверное, разобраться с московскими дельцами, чем мне. Короче, ты все равно в этом деле по самое «не балуйся», тебе и карты в руки. Дерзай. Если нужно, я тебе для ведения журналистского расследования выпишу временное удостоверение сотрудника нашей газеты.

— Пока не надо, я попробую так. А за информацию спасибо.

* * *

Алешка сидел на скамейке все в том же сквере, пытаясь осмыслить информацию, которую только что получил. Но он никогда не отличался глубокими аналитическими способностями, поэтому все попытки выстроить четкую версию превращались у него в размышления над превратностями судьбы. Облик Ильи Татурина складывался в его сознании как личность человека далеко не однозначного, но очень интересного. Незаурядного, без сомнения талантливого, святого и грешного одновременно. С одной стороны, хаповатый делец, удачливый, наверняка азартный игрок. Рисковый водила, пьяница и, возможно, бабник. Кстати, об этой стороне его жизни еще никто из Алешкиных собеседников не вспоминал, но если он пошел в отца, то… Это все с одной стороны, отрицательной. В левой колонке. Алешка мысленно расчертил вдоль пополам лист бумаги и все отрицательные качества Ильи Татурина поместил туда, начав заполнять правую колонку. В первых ее строчках мысленно записал: любящий сын и отец, ведь взял же он с собой девчонку в тот вечер, зачем? Ну, она, понятно — с папой захотела покататься. А он на кой черт ее с собой повез? Хотел ее побаловать или знал, что едет ненадолго, и не опасался за нее? Значит, ехал к человеку, который казался ему неопасным. Значит, должен был состояться неделовой разговор. А возможно, встреча была связана именно с ней, Ксенией. А еще, может быть, она была почему-то очень настойчива, упряма и капризна. И он просто сдался, уступил дочери.

Алешка достал из кармана небольшой электронный органайзер, нажал на букву «К», но фамилии Королькова там не оказалось. Конечно, когда он заносил в базу данных фамилии своих друзей, Славка Корольков оставался где-то в далеком прошлом. Тогда он напряг свои извилины, пошарил по закоулкам памяти, и шесть когда-то запомнившихся цифр сами собой всплыли в голове.

Алешка нашел уличный таксофон, набрал номер и через несколько секунд услышал в трубке детский голосок:

— Ае.

Алешка растерялся, никак не ожидая услышать голос ребенка. Он не знал, кого попросить к телефону, то ли папу, то ли дядю, то ли Вячеслава Александровича.

— Бабусь, мочить, ня говаи, — продолжал маленький собеседник на другом конце трубки. Потом, видимо, произошел процесс передачи трубки и зазвучал взрослый голос: — Алле, говорите, мы вас слушаем. — Этот голос Алешка узнал, это была Славкина мама.

— Тамара Васильевна, здравствуйте, это Алеша Корнилов, вы меня помните? — радостно прокричал он в трубку.

— Алешенька, — радостно откликнулась Тамара Васильевна. — Здравствуй, дорогой. Конечно же, я тебя помню. Ты давно здесь? Где остановился? Почему не зашел? — засыпала вопросами Тамара Васильевна.

— Я здесь уже давно, живу на даче, а как можно Славу услышать?

— Он сейчас на работе, но вот-вот должен появиться. Ты приходи к нам прямо сейчас, он придет… Они придут. Слава и Лариса, его жена. Познакомитесь, я вас обедом покормлю.

— Спасибо, я сейчас…

Алешка повесил трубку и подумал, что Тамара Васильевна всегда стремилась покормить мальчиков в пору их детства, не оставила она этой хорошей привычки и теперь. А у Славки есть жена, возможно, это его ребенок. Надо же, а Алешка все еще считал его маленьким!

Алешка зашел в ближайший супермаркет, мимоходом отметил, что этот город очень неплохо устроен. Здесь все, как в удобной квартире, находится на расстоянии вытянутой руки или нескольких шагов. Здесь нет необходимости ехать куда-то на троллейбусе, автобусе или ежеминутно спускаться в метро. Лина права, здесь нет московской суетни и толкотни.

Он осмотрел винный прилавок, купил бутылку сухого вина, которое ему показалось наиболее приличным. Потом в кондитерском отделе выбрал огромную коробку конфет. В отделе мясных деликатесов приобрел мясное ассорти в вакуумной упаковке. И уже на выходе схватил большую бутылку pepsi.

Снова оказавшись на улице, Алешка отметил, что в этом городе даже погода располагает к пешим прогулкам: на небе ни облачка, солнце светит вовсю, легкий ветерок ласкает кожу. Он сориентировался на местности, прикинул, что до Славкиного дома не более пятнадцати минут ходу.

Улица Советская — такая, вероятно, есть в каждом городе, но в Дальнославске — это главная улица. В нескольких шагах от супермаркета, по правую руку, желтое трехэтажное здание с колоннами, здесь располагается городская администрация, или, как ее теперь называют, мэрия. Дальше Советская улица плавно переходит в Советскую площадь. Если пересечь ее, оказываешься у подъезда областной администрации. Здесь когда-то размещались обком партии и облисполком. В этом здании работал Алешкин отец и отец Ильи Татурина.

Как-то сама собой напрашивалась параллель между ним, Алешкой и Ильей. Он гнал от себя мысли о таких аналогиях, они страшили его, но все время подсознательно он сравнивал себя и Илью Татурина. Оба отпрыски высокопоставленных родителей, оба избалованные с детства, оба не отличались примерным поведением. Если у дальше следовать той же аналогии, то можно предположить, что Алешка скоро женится и в каком-то смысле остепенится. Ну, с этим он еще мог бы согласиться, но такой конец жизни, как у Татурина, Алешку совершенно не устраивал.

Лина говорила, что Илья многим помогал — предпринимателям, просто бедным людям. Похоже, он вообще был человеком отзывчивым, легким на подъем. Алешка чувствовал, что может раскрыть многие тайны, связанные с фамилией Татурина, а главное, ему казалось, что он должен сделать это, хотя бы для того, чтобы не повторять ошибок этой семьи.

Дверь Алешке открыл сам Славка. Они по-мужски обнялись, пожали друг другу руки, потом Славка позвал:

— Мама, Лара, идите сюда. Алеша пришел.

В прихожей появились две женщины, по странному стечению обстоятельств очень похожие друг на друга, как дочь и мать.

— Алешенька, какой же ты большой стал, господи, а худой-то какой! Тебя в твоей Москве совсем, что ли, не кормят? — спросила Тамара Васильевна, обнимая Алешку за талию, потому что выше ей было не достать.

— Познакомьтесь, Лариса — моя жена, — представил Славка.

Лариса протянула руку:

— Очень приятно.

Алешка поцеловал протянутую руку и представился в свою очередь:

— Алешка. — Он не любил, когда его называли Алексеем, ему все еще хотелось быть просто Алешкой, потом повернулся к Тамаре Васильевне и, протягивая пакет с продуктами, сказал: — А я к вам со своим. Примите в долю.

Тамара Васильевна и Славка засмеялись.

— Не забыл… Ты, Ларочка, не знаешь этой истории. Ну, что же мы стоим здесь, проходите в комнату, — пригласила Тамара Васильевна, унося на кухню пакет с продуктами.

В комнате оказался накрытый стол. Алешку ждали и встречали как дорогого гостя.

— Я так и знал, — улыбнулся Алешка, — вы без банкета не можете.

— Да знаешь, заедает серость быта, хочется праздника. Поэтому используем каждый повод, — попытался оправдаться Славка.

— А что за история с «долей», расскажите, — попросила Лариса, расставляя тарелки на столе и подавая мужу бутылку вина. — Слава, открой, это Алеша принес. Как вы догадались, что это мое любимое вино?

— Только не «вы», а «ты». Я почувствовал.

В комнату вошла Тамара Васильевна, она поставила на стол супницу.

— Мальчики, вы ручки помыли?

— Мам, ну что ты? — сконфузился Славка.

— А что? Вы думаете, если вы курите, то руки мыть не надо. Нет, мой дорогой, мыть руки, — скомандовала она.

Алешка и Славка засмеялись и отправились в ванную, а когда они вернулись, услышали Тамару Васильевну:

— Мы тогда в поход собрались, Славин папа был заядлый турист. А Алешка пришел за Славкой, погулять. Мы ему говорим, что некогда сегодня, в поход уходим. Ну, он быстренько убежал и через несколько минут возвращается. И тащит целую сумку продуктов. Папа его тогда в нашем обкоме партии работал. Алешка выгреб из холодильника весь родительский «н/з» и припер его к нам. Примите в долю, говорит. Мы в сумку заглянули, а там и ветчина, и карбонат, и икра, и крабы… И кофе, и конфеты. И, вообще, такое, чего мы и не видели… — Тамара Васильевна заметила вернувшихся Славку и Алешку, немного замялась и добавила: — А папа наш умер год назад.

В глазах блеснули слезы, и задрожали губы. Алешка подошел к ней, обнял за плечи.

— Я не знал. — Все другие слова казались ему сейчас неуместными и грубыми.

Тамара Васильевна похлопала Алешку по руке, улыбнулась сквозь слезы и проговорила:

— Спасибо. Что это я? Давайте за стол, щи стынут.

За столом разговор касался в основном общих знакомых, постепенно он перешел в разряд «а помнишь?». Алешка сидел спиной к двери, поэтому от неожиданности вздрогнул, когда услышал за спиной:

— Ти кте?

Он оглянулся, опустил голову вниз и увидел синеглазое чудо с румяными щечками и двумя растрепанными косичками. Девчушка была одета в голубенькую пижамку, и у нее, видно, только что закончился тихий час. Алешка взял ее на руки и спросил:

— А ты кто?

— Я Анечка, — ответила девочка.

— А ты чья? — продолжал свой допрос Алешка.

— Чья, чья? — проворчала Анечка, высвобождаясь и перебираясь на колени к бабушке. — Бабусина, мамусина, папусина.

Взрослые засмеялись, Анечка тоже поддержала компанию.

— Это наша дочь, — серьезно сказал Славка.

Ангелок с косичками поморгал голубыми глазками, прикрыл их ладошками, чем опять вызвал всеобщее умиление.

Обед закончился, женщины переключились на хлопоты с ребенком, Славка предложил выйти на балкон покурить. Они плотно закрыли за собой дверь, встали, облокотись на ограждение, и закурили.

— Так, значит, ты уже совсем взрослый, женатый, отец и зовут тебя по имени-отчеству? — полувопросительно сказал Алешка, выпуская тонкую струйку дыма.

— Да, — кивнул Славка, — может, к сожалению, а может, и к счастью. Так получилось.

— Слав, а почему школа? Ты же весь в технике был, а думал…

— Так оно и было сначала. Я поступил в «политех», закончил. А работать негде, заводы стоят. К бизнесу я… никак. А Лара закончила «пед», мы поженились на третьем курсе, Аннушку родили. Семью кормить надо было. Отец последние годы болел. Я и пошел в школу физику преподавать. Поступил заочно в пединститут, учусь и работаю. Школа у нас хорошая, гимназия. Физика-углубленка, мне, как говорят мои ученики, по кайфу. А кстати, мне в нее помог попасть Илья Сергеевич покойный…

— Да? Каким образом?

— Я в студенческие годы подрабатывал, технику чинил разную. Сложнобытовую, телевидеоаудио. Антенны ставил, тарелочки. Богатых людей тогда еще немного было, они меня друг другу и рекомендовали. Так я к Татуриным в дом и попал. Потом этот бизнес на убыль пошел, конкуренция большая, да и технику стали понадежней завозить, ломаться перестала. Мы с ним тогда часто встречались и разговаривали, умный был мужик. Он мне и сказал однажды: «Займись делом, парень, не начинай свою жизнь холуем. Голова у тебя хорошая. Иди в науку или преподавай». Я, честно говоря, его словам не придал особого значения, потом уже мне из нашей гимназии позвонили. Директор предложила место. Я согласился при условии, что возьмут и Лару. Теперь оба шкрабы, как ты говоришь. Выкопал словечко!

— Не обижайся, я любя, — попросил Алешка, похлопав Славку по плечу.

— Уговорил, — согласился Славка. — А ты как, рассказывай?

— Я, как всегда, хорошо, дважды разведен, практически не образован, страшно ленив, но практически безвреден. Познаю жизнь в различных ее проявлениях. Слушай, а что за человек был Татурин?

Славка задумался, потом произнес:

— В двух словах о нем не расскажешь. Очень неоднозначный человек. С одной стороны, очень хороший. Умный, образованный — кандидат экономических наук, веселый, общительный. Щедрый. В прошлом году организовал и оплатил теплоходную прогулку для всего класса. Лабораторию мне в школе оснастил, на уровне университетской. Компьютерный класс один из самых современных. Школьный фонд организовал, для того чтобы учителя не побирались, нам по 100 % к окладу доплачивают. Короче, золото, а не мужик. Дети в нем души не чаяли, и Ксюша и Сережка. — Славка опять на минутку задумался и продолжил: — А с другой стороны, алкоголик. И лечился, и кодировался — бесполезно. От силы неделя. И снова во все тяжкие. Он был самым богатым человеком в городе. А однажды иду я по Чеховской, там и раньше, помнишь, «мордобойка» была? Иду, гляжу, стоит его «мерс». Заглянул в машину — пусто. Зашел в пивнушку, сидит там с «синяками» и песни поет. Хотел его увести — он ни в какую, гонит меня. Еле уговорил его. Он дал денег барменше, чтобы она поила «его друзей» до утра, чтобы они не обижались на него из-за того, что ушел. Я хотел его сам отвезти. «Давайте ключи», — говорю. А он опять ни в какую: «Сам поведу!» Я никогда не видел, чтоб так машину водили, как на автопилоте. На дорогу почти не глядя, но ни одного светофора не пропустил, ни одного перехода. Ас!

— Да, интересный человек. Слушай, а как у него с бабами?

— А никак, он и от жены-то бегал, старался почаще мимо хаты рулить. Все время либо на работе, либо в командировке, либо с мужиками. Говорят, он уходил из тех компаний, где с девочками. У него секретарь и то мужик был, помощник.

— А с ориентацией у него все в порядке было?

— Да вроде да. По крайней мере, в противном его никто никогда не замечал. Просто было ощущение, что он старается поскорее жизнь прожить. Он, как бы это сказать… смысла в ней не видел, вкуса ее не чувствовал:

— А Ксения? У нее был парень?

— Конечно, и не один. За ней толпа бегала. Но она девочка, знаешь, такая романтичная, немного стервочка, кокетка. Однажды заставила мальчишек организовать рыцарский турнир. Сама, конечно, королева, а эти балбесы из-за нее дерутся. Короче, мотоциклы перекалечили, двое в больницу попали, а она заявила, что явного фаворита турнира нет и она считает себя свободной от обязательств. Был скандал. Илья Сергеевич купил всем по новому мотоциклу, оплатил дорогое лечение. Дал денег на новую одежду взамен испорченной. А дочке сказал: «Продолжай и дальше. Будь настоящей королевой». Вот так. И Сережку он тоже баловал. Ему всего десять лет, а у него уже своя собственная «Ока». Он на ней по двору гоняет. У них за домом автодром устроен. Вот ребеночек и развлекается.

— Как ты думаешь, что могло заставить его сигануть с утеса? — спросил Алешка.

— Не знаю. Что угодно, но это не несчастный случай.

— Самоубийство? — предположил Алешка.

— В это я совсем не верю. Он сам на себя руки бы не наложил. Во-первых, с ним была Ксения, а во-вторых, при всей его ненависти к жизни он, кажется, боялся смерти.

— Почему так думаешь?

— Он выработал в себе рефлекс безопасности, так я назвал бы это: автоматически включал в мозгу программу самосохранения, и это порой при полной отключке всех органов чувств, оставаясь целым и невредимым при самых загадочных обстоятельствах, всегда успевая вовремя выпрыгнуть, затормозить, отключить.

— Поразительно!

— Тем более что с ним тогда была Ксения. Если предположить — что совершенно абсурдно, — что это все же несчастный случай и он свалился в озеро по собственной халатности или по какому-то роковому стечению обстоятельств, Ксюшу он все равно бы спас. Да и не собирался он тогда никуда. Я же был на том сейшене, его устраивал один из наших родителей. Нас с Ларисой пригласили. Народу было немного, человек сорок. А-ля фуршет, живая музыка… Танцевали, выпивали, беседовали. Он почти не пил, непривычно трезвый был. Потому что Ксения там была и Людмила. Ради них держался. Срамить не хотел. Было очень жарко. Все вышли во двор. Ему позвонили, он мобильник достал, спокойно поговорил. Помню, сказал, что сейчас не может, все завтра. Потом, видно, передумал, сказал, что если ненадолго, то сейчас подъедет. Машина была на стоянке, в двух шагах. Он сделал эти два шага. Ксюшка побежала за ним. Людмила сначала не отпускала их: она боялась, что он напьется. Вполне мог выехать за угол, купить бутылку водки, выпить залпом и ехать дальше. Поэтому, думаю, Ксения за ним и увязалась. Они уехали… и больше не вернулись.

— Во сколько это было?

— Где-то после полуночи. Разошлись мы уже в третьем часу, Людмила ушла к тому времени. Сначала ждала, потом звонила, мобильник Ильи не отвечал, потом позвонила его отцу и ушла. Он за ней другую машину прислал. А на другой день мы все узнали…

— От вас он ушел в первом часу, а в четыре я уже нашел его на дне озера. До поселка езды самое большое минут двадцать, да и то если тормозить у каждого столба. Значит, надо определить, где он болтался три часа. Во всяком случае, на озере они появились не раньше двух часов и приехали со стороны Спасского. Михалыч сказал, что мимо него никто не проезжал. Надо у Лины узнать, видел ли их кто-нибудь в Спасском. Хотя ночь, люди спят…

— Кто такая Лина? — прервал Слава Алешкины размышления вслух.

— Лина? Чудесная девушка, которая мне очень нравится. А еще она следователь. Кстати, можно позвонить?

— Конечно.

Они вернулись в комнату. Стол был накрыт для чая. На столе, как украшение, лежала коробка конфет. Маленькая Анечка, причесанная и умытая, с упорством изучала возможность проникновения внутрь коробки. Увидав папу с дядей, она тут же попросила:

— Дяй касетьку.

— А что нужно сказать? — сказал Славка, присаживаясь рядом с дочкой на корточки.

— Пизяустя, — проговорила малышка, прикусив кончик указательного пальчика и склонив головку набок. На ее лукавой мордашке было такое жалостливое, просительное выражение, что Славка не устоял, открыл коробку и дал ей выбрать. Изучив содержимое коробки, девочка выбрала сначала одну, потом прихватила еще одну, а потом, воспользовавшись тем, что отец отвлекся на секунду, схватила еще две и быстренько запихнула все это в рот.

— Ах ты, хитрюга, — спохватился Славка, отодвигая коробку от дочери. Но уже было поздно, четыре конфеты уже успешно пережевывались маленьким ротиком, по маленькому подбородочку стекала шоколадная слюна, в шоколаде были и ротик, и носик, и ручки. Довольная своей проделкой, Анечка смеялась, прикрывая рот ладошками, все больше и больше размазывая шоколад по мордашке.

Алешка с удовольствием наблюдал за этой, сценой. Он поймал себя на мысли, что немного завидует своему другу: у Славки было что-то такое, чего не было у него, у Алешки, и неизвестно, будет ли.

— А ну, пошли быстрее в ванную, иначе нам с тобой так попадет от бабушки! — Славка прихватил Анечку поперек туловища под мышку и унес из комнаты.

Алешка нашел телефонный аппарат, примостился с ним на диван и набрал домашний номер телефона. Ответили длинные гудки. Почему? Если Ольга Степановна еще спит, то уж Павел Николаевич наверняка проснулся. Он нажал отбой и тут же стал набирать номер Лины. Ему ответила она сама.

— Шевченко у телефона.

— Добрый вечер, Лина Витальевна, — ответил Алешка.

— Добрый вечер, Алексей Леонидович, чему обязана?

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, здорова, а что?

— Хочу пригласить тебя прогуляться.

— Куда?

— Не знаю, куда-нибудь.

— Когда узнаешь, тогда и приглашай.

— Лина, подожди, не бросай трубку. Надо поговорить. Пожалуйста.

— О чем?

— О любви.

— Тема неподходящая.

— О деле! — Алешка вспомнил, как Анечка только что выпрашивала конфетку и, подражая ей, добавил: — Ну пизяустя.

— Что-что? Корнилов, ты пьян? — хихикнула Лина.

— Никак нет, ну если только чуть-чуть. Нуждаюсь в воспитательном воздействии от морально устойчивой женщины.

— Хорошо, через пятнадцать минут заканчиваю, заходи за мной. Спасибо за фиалки.

В трубке зазвучали короткие гудки. В комнату вошла Тамара Васильевна с чайником в руках.

— Давайте чай пить.

— Спасибо, Тамара Васильевна, но мне уже пора. Я должен бежать.

— Куда бежать? — В дверях показался Славка. На руках у него сидела отмытая Анечка, а из-за спины выглядывала Лариса.

— Простите меня, — склонил голову Алешка и, приложив правую руку к груди, добавил: — Я далеко не уеду. Живу на даче, всех вас прошу в гости, а сейчас, простите ради бога, меня ждет девушка, я уже опаздываю.

Они наскоро попрощались, и Алешка выбежал на улицу. Если бежать бегом, то можно успеть вовремя. И он побежал.

ГЛАВА 6

Лина вышла на крыльцо, посмотрела на часы: Алешка опаздывал. Она поглядела по сторонам и увидела его. Он подбежал к ней, запыхавшийся, весь взмокший. На него было жалко смотреть, она ругала себя последними словами за излишнюю строгость. Едва отдышавшись, он вытянулся перед ней в струнку, одной ладошкой прикрыл голову, вторую приложил к виску и отрапортовал:

— Мисс офицер, частный детектив Алешка на свидание явился.

— Является дух святой. Шут ты, а не частный детектив.

Она обошла его, спустилась со ступенек, обернулась и спросила:

— Ну, мы идем или как?

— А? Идем, идем! — затараторил Алешка, догоняя Лину.

Они пошли вдоль здания РОВД. Лина первая нарушила молчание:

— Что ты наговорил Андрею?

— Я? Ничего. А что? — удивился Алешка.

— Он сделал мне предложение, — ответила Лина.

— Негодяй. И когда только успел? — возмутился Алешка.

— Примерно час назад.

— Я, значит, за вас работу делаю, а вы любовью занимаетесь.

— Дурак, — обиделась Лина.

— Согласен. Надеюсь, ты ему отказала?

— Нет. — Она кокетливо замолчала, пытливо глядя на Алешку, и добавила. — Взяла тайм-аут.

— Правильно, — кивнул Алешка, — умные девушки именно так всегда и поступают. Тем более когда есть из чего выбрать.

— Это «из чего» же? — передразнила его Лина, нажимая на последнее слово.

— Ну, я думаю, у тебя есть «из чего», — Алешка уклонился от ответа.

Лина остановилась, слегка поморщилась.

— Алеша, я долго ходить не могу, поэтому ты, пожалуйста, говори, зачем звал, и я домой поеду. Очень устала.

— Мне показалось, что ты от меня бегаешь.

— Нет.

— Хорошо, давай я провожу тебя домой и по дороге поговорим.

Они подошли к троллейбусной остановке, был час пик. Народ толпился у самой проезжей части, его собралось много, и, увидев это, Алешка простонал:

— Ну, нет. Я в такой давке никуда не поеду.

— Да? А что ты предлагаешь? Идти пешком на другой конец города?

— Нет, я предлагаю посидеть где-нибудь пару часов, а потом я отвезу тебя домой на такси.

— Заманчиво. А почему нельзя на такси прямо сейчас?

— Поговорить не успеем. На такси до твоих Ткачей минут десять, не больше. Это же не Москва.

— Нет, это Дальнославск. А, по-моему, ты просто ищешь повод, чтобы…

— Чтобы что? — искренне удивился Алешка.

— Чтобы потянуть время.

— Это не есть правда. А правда есть в том, что я это время хотел бы провести с тобой. Пойдем в «Славянский», ты же помнишь, как нам там было хорошо.

Они стояли немного в стороне от всеобщей толпы. Алешка положил руки на плечи Лине и заглянул ей в лицо, заметив, как в стальных глазах милого следователя мелькнули теплые искорки. Она слегка улыбнулась, наклонила голову, чтобы скрыть улыбку, и тихо ответила:

— Хорошо, пойдем, только ненадолго. Я действительно сегодня очень устала.

Они снова пришли в тот же зал, где уже однажды обедали, их приветствовал тот же официант:

— Заметил, что вы ходите в наш ресторан именно в мою смену…

— Нам очень нравится, как вы обслуживаете, — улыбнулась Лина.

— Спасибо, мэм, — склонился в поклоне официант. — Что будете кушать?

— Товарищ официант, нам надо хорошо и вкусно поужинать, — вмешался Алешка: ему надоело, что молоденький смазливый официантик строит глазки его девушке. — Мы вполне доверяем вашему вкусу, цены нас не ограничивают, нас ограничивает только время.

— Вас понял, господин офицер, — козырнул служитель и ушел выполнять заказ.

Алешка и Лина рассмеялись.

— Странно, почему он решил, что я офицер. Мне кажется, что я и армия — два совершенно несовместимых понятия.

— Может, из-за стрижки? — предположила Лина.

— Ага, а серьги в ушах, это новый вид идентификации, по половому признаку.

— Ну и что у тебя за новости? — сменила тему Лина.

— Новостей куча, но я в них еще не разобрался. Скажи, у Татурина нашли телефон?

— Да. Он был в кармане пиджака. Но отключен. Поэтому жена и не смогла ему дозвониться.

— Ты разговаривала с ней?

— Да, в тот же день. Совершенно ничего определенного. Ему никто не угрожал, у него не было предпосылок к самоубийству. Ни подавленного состояния, ни-че-го! Все, как обычно. Короче, полный туман.

— Вы проследили его последний путь, машину где-нибудь засекли?

— Да, пост ГИБДД на выезде из города.

— Так, а Спасское? Там как?

— Тишина. Причем, понимаешь, есть небольшая странность. В селе была дискотека, молодежь гуляла по улицам часов до трех, никто из них не заметил белого «Мерседеса».

— Фантастика. Словно «мерс» прилетел по воздуху. Ни в Спасском его не видели, ни Михалыч через свой кордон не пропускал. Мистика какая-то!

— Ерунда это, а не мистика. Просто проспал твой Михалыч или пьян был до бесчувствия.

— He-а, не лезет. Михалыч — человек твердых принципов. Если «под мухой» или баиньки ложится, он границу на запор, чтоб ни один вражеский лазутчик не смог проникнуть на территорию особо охраняемого объекта Дальняя дача. Да и когда я к нему пришел, шлагбаум был закрыт. И даже заперт. И что же тогда получается?

— Получается очень странная вещь.

— Действительно странная, а следы? От ног, от протектора?

— Их мы проследили до развилки к озеру, а дальше они теряются. Не идентифицировать. А самое интересное, что в озеро он сиганул на полной скорости, даже намека на тормозной путь нет.

— Круто.

— А какие у тебя предчувствия на эту тему? — поинтересовалась Лина.

— Пока смутные. Несколько направлений, но в одно меня сносит совершенно определенно.

— Поделись.

— Подожди немного, я сам разберусь и тогда все-все тебе расскажу. Еще хотел тебя попросить: можешь покопаться в архиве? В 83-м году на озере сгорел пансионат, там заведующей работала наша Ольга Степановна. Поищи это дело, что там случилось?

— А какое это отношение имеет к нашему делу?

— Не знаю, — удивляясь сам на себя, ответил Алешка. — Не знаю. Просто интересно.

— Алеша, ты правильно сделал, что ушел из юридического. У тебя нет системы, нет логики в твоих поступках, ты своим чувствам доверяешь больше, чем фактам. А потому непредсказуем.

— Ну, если сыщик из меня получился бы плохой, то, вероятно, и преступник вышел бы не лучший. А, между прочим, самых лучших сыщиков Скотленд-Ярда в прошлом веке вербовали из бывших преступников.

— Беда, тебе и здесь не везет.

— А может быть, наоборот, везет. Иначе мы бы с тобой встретились по разные стороны решетки и стали бы героями «Тюремного романа».

— Болтун, — сказала Лина, встала из-за стола и направилась к выходу.

Алешка отсчитал деньгиофицианту и спросил:

— Как вас зовут, товарищ официант?

— Альберт.

— Так вот, Алик. — Алешка взял его за галстук обеими руками, поправил тот. — Ты человек опытный и должен понимать, у нас длинные руки. Так что не пяль глаза на мою женщину.

Официант ласково улыбнулся и ответил:

— Да что ты, милый, я не по этой части.

Алешка резко отпустил руки, будто обжегся, коротко хохотнул и вышел из ресторана.

Лина ждала его у выхода. Над городом спускались летние сумерки, народу на улице стало значительно меньше. Алешка остановил такси и попросил довезти их до Ткачей.

— Полтинничек, — невозмутимо запросил водитель.

Алешка согласился, Лина возмутилась, но все же села в машину, обозвав при этом таксиста «рвачом». В ответ таксист прочитал лекцию о стоимости бензина, резины и запчастей. И о том, что его жена, медсестра, по три месяца не получает зарплату. Да и вообще, если кому не нравится, может ехать на троллейбусе. Там, конечно, дешевле, но здесь ты и сидишь мягко, и едешь быстро. С пересадками и остановками — минут сорок. А на тачке десять, со всеми светофорами и переходами.

Водитель оказался человеком слова: ровно через десять минут машина остановилась у ворот небольшого одноэтажного домика. Лина и Алешка, расплатившись со словоохотливым таксистом, поблагодарили его за бесплатную лекцию.

Домик, где жила Лина, был уже преклонного возраста, но смотрелся этаким бодрячком, добрым и веселым. Три небольших окошечка, занавешенные цветными занавесками и уставленные цветущей геранью в горшках, светились мягким оранжевым светом.

Они остановились у ворот. Лина не уходила и не приглашала к себе Алешку. Он тоже не спешил прощаться. Оба молчали, пауза затягивалась. И тут одно из окошек открылось, и послышался бодрый старушечий голос:

— Аленушка, это ты?

— Да, бабушка, я, — отозвалась Лина.

Окно, заскрипев, закрылось.

— А почему Аленушка? — удивленно спросил Алешка.

— А потому что Лина, это Алина. А бабушка не признает нехристианских имен и зовет меня Аленой.

— Аленушка… И мне нравится.

— А мне нет. И так называть себя я позволяю только бабушке.

— Хорошо. Я буду по-прежнему звать тебя Лина Витальевна. Можно?

— Можно, — ответила Лина, улыбнувшись. — Это делает наши отношения более официальными.

Она стояла, прислонившись спиной к калитке, Алешка — к ней лицом. Он оперся рукой о калитку, чуть выше ее плеча, слегка наклонился над ней и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Я бы желал сделать их неофициальными.

Он был так близко, что она чувствовала на своем лице его горячее дыхание, поэтому, смутившись, опустила глаза. Краска залила лицо. Почти не дыша, она проговорила:

— Не надо. — И мягко отстранила его рукой.

У Алешки кружилась голова. Стоя рядом с Линой, он чувствовал легкий запах духов, тепло ее кожи. Он ощущал ее желание, понимая, что тоже ей нравится. Но какая-то сила удерживала его от решительных действий. Она снова отстранила его, и он отшатнулся, чуть не упав, как от сильного удара. Отвернулся, потер лицо ладонью правой руки, сделал глубокий вздох и опять повернулся к Лине.

Она стояла в прежней позе, но глаза ее уже приняли обычный стальной цвет. Алешка пребывал в нерешительности и растерянности, он понимал, что ему сейчас нужно уйти, но сил покинуть Лину не нашлось. Этот момент жизни казался ему решающим: сейчас или никогда. Но язык будто прирос к небу: впервые в жизни Алешка испытал самое настоящее смущение.

Внезапно калитка за спиной у Лины открылась. В ее проеме показалась маленькая, сухонькая старушка в синем спортивном костюме. У нее была такая же, как у внучки, короткая стрижка и озорное мальчишеское лицо. Она вышла на улицу, с ног до головы осмотрела Алешку и, сделав удивленное лицо, голоском с хрипотцой спросила:

— А что это вы тут делаете?

Лина улыбнулась в ответ:

— Знакомьтесь, моя бабушка Мария Дмитриевна, а это Алеша Корнилов.

— А, Светланкин сын! Очень приятно! — Старушка схватила Алешу за руку и с силой потрясла ее. Хрипотца в ее голосе при этом куда-то улетучилась.

— И мне тоже, — сказал Алешка и потряс в ответ ее руку.

— И чего ж вы тут стоите? Идите в дом. Алена, я добегу до Надежды Павловны, а вы там чайку попейте или чего-нибудь еще, — напутствовала бабушка и неопределенно покрутила в воздухе растопыренной пятерней, подмигнув при этом Алешке. Потом повернулась к ним спиной и действительно побежала, легко и неспешно, глубоко дыша и поднимая на ходу вверх руки, проделывая гимнастические упражнения.

— Забавная у тебя бабушка, — сказал Алешка, глядя ей вслед.

— Очень. Она пятьдесят лет в школе отработала, жизнь прожила, а состариться так и не успела. Тетради, уроки, линейки, сборы металлолома, родительские собрания… не до старости было. Ей и сейчас кажется, что ей семнадцать и она все еще пионервожатая. К Надежде Павловне побежала, опекает старушку. Знаешь, как раньше были тимуровцы, вот и бабуля у меня тимуровка. Ходит к ней помыть полы, постирать, сготовить, прибраться. А эта Надежда Павловна старше моей бабуленции всего на три года. Представляешь?

— Молодец, — искренне восхитился Алешка.

— Да, молодец, — подтвердила Лина.

Неловкость между ними исчезла, Лина посмотрела на Алешку, улыбнулась и сказала:

— Пойдем, чаем напою.

— Пойдем, а то так есть хочется, что переночевать негде.

Они вошли в дом. Поднимаясь по ступенькам крыльца, Лина слегка пошатнулась, неловко оперлась на Алешку. Он удержал ее за плечи, потом мягко, но настойчиво прижал к себе, потерся подбородком о ее макушку и тихо сказал:

— Я люблю тебя.

Она высвободилась из его рук и, ничего не ответив, пошла в дом, сняла на пороге туфли, повернулась к Алешке и сказала, показывая на дверь:

— Располагайся, я сейчас. — И тут же исчезла за другой дверью.

Алешка вошел в гостиную, комнату, посреди которой стоял круглый стол, покрытый зеленой скатертью с длинной бахромой до пола. Над столом висел огромных размеров оранжевый абажур. Лет пятьдесят назад такие были в каждом доме, создавая в комнатах необычайный уют. Алешка постоял посредине гостиной, заглянул под абажур, качнул его — вся комната закачалась вместе с ним, загадочные тени задвигались по стенам, мебели, полу. Что-то подобное Алешке уже приходилось видеть в детстве, кажется, в кукольном театре. Такие видения завораживали, рождали в душе сказку, верилось в чудеса и хотелось совершать геройские поступки.

В комнату вошла Лина, неся в руках поднос с чашками, большой тарелкой с пирогами и маленькой розеткой с вареньем.

— Ты какое варенье любишь? — спросила она, ставя поднос на журнальный столик, в стороне от обеденного стола.

— Сладкое.

— Я положила клубничное, ты как к нему относишься?

— Положительно. Лина, а вы в лото играете?

— Играем, а почему ты спросил?

— Мне показалось, что за таким столом и под таким абажуром непременно нужно играть в лото. — Потом, немного подумав, добавил: — Или в карты.

— И в лото, и в карты, и в домино. Когда у бабушки собираются друзья, они играют во все, даже в фанты.

— В фанты? Это — «что сделать этому фанту?» — Произнося эти слова, Алешка взял в руку чайную ложечку, поднял ее вверх, второй рукой прикрыл глаза. — «Этому фанту поцеловать Лину», наверное, часто звучит такое?

— Нет, не часто. Я стараюсь в бабушкиных тусовках не участвовать, сбегаю под разными предлогами. Хотя она любит представлять меня своим гостям, говорит: «Это моя Алена, она сыщик». А старики смеются и повторяют одну и ту же шутку: «Найдите, пожалуйста, мою молодость».

— Весело у вас. А мы живем скучно. У нас всегда какие-то важные гости, они не дружат между собой, они — «имеют знакомства».

— Но ты, кажется, семейным праздникам предпочитаешь общество своих друзей?

— Ты имеешь в виду нашу «банду»? Я не предпочитаю, у меня просто нет выбора. Либо дома с их родителями, либо вне дома с детьми. Про нас говорят: золотая молодежь. Только это все фуфло. Просто у нас есть деньги, а у родителей связи. Мы не дружим, мы просто тратим вместе деньги.

— Не свои.

— Да, не свои. Но какая разница? Знаешь, я в последнее время понял, что деньги — любые, свои, не свои — сами по себе радости не приносят. И смысл не в том, чтобы иметь много денег — украсть, заработать, получить наследство, а потом их тратить на удовольствия для себя любимого. Нет. Смысл жизни совсем в другом.

Лина сняла со стола зеленую скатерть, свернула ее, разложила салфетки, расставила посуду и, усевшись за стол, пристально посмотрела на Алешку, спросила:

— И в чем же, по-твоему, смысл жизни?

— Не скажу.

— Лихо! Рассуждал, рассуждал, а как до дела, так в кусты. Ох, да ладно, садись тогда чай пить.

Алешка отодвинул стул, приготовился сесть, и тут зазвонил телефон. Лина вскочила и побежала к телефону, а Алешка так и остался стоять.

— Да, бабушка, что случилось? Ты справишься сама или мне тоже прийти? Хорошо. Ладно. Не знаю, подожди, спрошу. Бабушка спрашивает, ты останешься у нас ночевать или пойдешь домой?

Алешку смутил такой вопрос: он не знал, что ответить, и неопределенно крутил головой. Лина истолковала это по-своему:

— Останется, хорошо. — Она положила трубку и, повернувшись к Алешке, сказала: — Надежде Павловне стало плохо, бабушка останется у нее на ночь. Ты можешь ночевать на веранде. Я постелю тебе там на диване.

Алешка стоял, глупо улыбаясь, ему показалось, что какой-то добрый волшебник, читая его мысли, исполняет его желания. Он вдруг почувствовал необычайную свободу, будто ему разрешили делать то, что всегда запрещалось. Он не стал садиться за стол, подошел к Лине, неловко, негнущимися руками обнял ее. Потом, преодолев робость, обнял ее сильнее. Она не противилась, но и не отвечала нежностью: просто стояла, опустив руки и низко наклонив голову. Двумя руками он поднял за подбородок ее лицо, несколько секунд разглядывал его, потом поцеловал в губы, сначала робко, несмело, слегка прикасаясь своими губами к ее, потом поцелуй стал страстным. Он взял ее на руки и понес к дивану. Она робко обняла его за шею и положила голову на плечо. Он бережно опустил ее на диван и сам опустился рядом на колени, целуя ее губы, глаза, шею; спускаясь все ниже и ниже, он расстегивал пуговицы на ее одежде, пьянел от аромата ее кожи, наслаждаясь ее упругостью. Он плохо контролировал себя, но отчетливо ощущал только одно желание — он хотел эту женщину, и все. И не существовало на земле силы, способной остановить его в эту минуту. Его подстегивало желание Лины, он ощущал его. Она была готова отдаться своим желаниям, но отчего-то противилась им. Алешка объяснял это ее замкнутостью и строгостью и не давал перевести дыхание, продолжая настойчиво ласкать ее. У Лины лишь хватало сил, чтобы тихо повторять шепотом:

— Алеша, остановись, не надо. Пожа…

Алешка пытался расстегнуть ее джинсы, не слушая ее, он проклинал того, кто ввел эту моду для женщин — носить джинсы. Наверняка их придумали феминистки, чтобы мужчинам труднее было…

Лина из последних сил, закрывая тело руками, старалась воспротивиться его желанию, но он будто не замечал ее слабого сопротивления, продолжал и продолжал раздевать ее. Наконец ему удалось стащить с нее брюки… это было так грубо, неэстетично. Лина прикрыла ладошками лицо, и Алешка расценил этот жест как показатель излишней скромности девушки. Теперь ему ничего не мешало целовать ее всю, целиком. Этому занятию он и предался со всем пылом своей неистовой страсти.

Целуя Лину, он не пропускал ни одного сантиметра на ее хрупком теле, шее, груди, животе, ногах… В какой-то момент, внезапно отпрянув, он стал присматриваться к ее бедрам и наконец увидел то, что всегда так скрывала Лина, чего стеснялась всю свою жизнь, предпочитая брюки и длинные юбки. Обе ее ноги, от паха до щиколотки, были покрыты послеоперационными рубцами разной длины, ширины и формы. Это зрелище подействовало отрезвляюще. Сонм мыслей пронесся в его голове в одну секунду; он оторопело глядел на ее ноги и бережно трогал пальцами шрамы. Он понял Лину, понял ее состояние. Остановился на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы прийти в себя: она схватила свои джинсы и выбежала из комнаты.

Алешка поднялся с колен. Чувство полной безысходности охватило его. Он сел на диван, обхватив голову руками, облокотился ими о колени, ругая себя последними словами и ощущая, что все кончено. Он обидел ее, она никогда не простит его, не сможет. Неловкими своими действиями он только укрепил самые страшные ее страхи.

Он поднялся, прикусив нижнюю губу, покачал головой, ладонью обтер лицо, как бы сметая невидимую паутину. Подошел к столу, залпом выпил уже остывшую чашку чая и направился к выходу. В коридоре неопределенно потоптался на месте и громко сказал:

— Я пойду, уже поздно.

Открылась дверь комнаты, в проеме показалась Лина. У нее были слегка встревоженные глаза. Она прижимала руки к груди. На ней был коротенький домашний халатик. Она опустила глаза и тихо проговорила:

— Как ты доберешься? Поздно и далеко.

Он подошел к ней и, не глядя на нее, сказал:

— Ничего, доберусь как-нибудь.

Наконец он решился посмотреть на Лину, но она стояла, опустив глаза. Тогда он обнял ее, притянул голову к своей груди и прошептал:

— Прости меня, я не хотел.

— Ничего, — сказала она, поднимая на него глаза, и спросила: — Очень страшно?

— Нет, — помотал головой Алешка, обеими руками взяв ее голову и повернув к себе лицом. — Я просто на миг ощутил твою боль. Бедная моя, сколько же тебе пришлось вынести!

Он продолжал обнимать ее, но она слегка отстранилась, сказав:

— Я постелю тебе на веранде, не уходи. Поздно уже.

Конечно же, ему не хотелось уходить, и он кивнул, соглашаясь. Лина ушла в глубь комнаты, включила свет. Это, очевидно, ее комната, решил Алексей. Здесь стоял письменный стол с компьютером, небольшой диванчик «американка», одна стена была целиком заставлена полками с книгами. Над столом висели фотографии, на которых были Лина и ее подруги. На одной Алешка узнал мать Лины, Веру Юрьевну, и ее отчима — доктора Брахманова.

Пока Алешка рассматривал снимки, Лина достала из комода чистое постельное белье, одеяло, подушку и вышла из комнаты. Он пошел за ней. На веранде горел свет, Лина быстро и ловко управлялась с его постелью. Она уже положила простыню, быстро надела наволочку, взбила подушку, положила в изголовье, потом повернулась к Алешке и проговорила:

— Терпеть не могу надевать пододеяльник, поможешь мне?

Она развернула пододеяльник во всю его величину, перехватила за вертикальные углы и в таком виде протянула Алешке:

— Держи!

Он исполнил ее приказание — стоял, высоко подняв руки и разводя в разные стороны углы пододеяльника. Лина посмотрела на эту композицию, тихонько прыснула, решив, что ей не достать до Алешки, и пододвинула к нему табурет. Взобралась на него и развернула одеяло. Взяла его тоже за два противоположных угла и просунула в отверстие пододеяльника. Там нащупала Алешкины руки, державшие пододеяльник, совместила углы одеяла с углами пододеяльника и снова приказала:

— Теперь держи так!

— Держу, — сказал он и ухватил ее за пальцы.

— Не меня! — сказала она, пытаясь высвободить пальцы из цепких Алешкиных рук. Алешка опустил руки вниз, чтобы видеть глаза Лины. Она стола над ним, ее глаза излучали безмерную нежность и ласку. Алешка все еще держал ее руки, он не хотел их отпускать. А она и не собиралась от него отбиваться. Не разжимая рук, он обнял ее, и она оказалась завернутой в одеяло с пододеяльником. Руки ее оказались у него за спиной. Он легонько поднял ее на руки и опустил вниз. Их глаза вновь встретились, их губы нашли друг друга и слились в неистовом поцелуе.

Закутанная в одеяло. Лина не смогла принять устойчивое вертикальное положение, покачнулась, Алешка качнулся в такт с ней. Лина попыталась высвободить руки, но эти движения только усугубили их неустойчивое положение, и завершилось все оглушительным падением на пол. Но это не охладило их пыл, а наоборот, теперь ничего не мешало, и они отдались во власть охвативших их чувств.

То, что произошло дальше, не поддается никакому здравому осмыслению. Алешка, как безумный, целовал Лину, потом с таким же остервенением рвал одежду на ней и на себе, разбрасывая все в разные стороны, освобождая дорогу к ее телу. Она тихонько постанывала, повторяя еле слышным шепотом: «Алешенька, любимый».

Он рычал, не говоря ни слова. Он забыл в этот момент, что умеет разговаривать, он чувствовал себя большим и сильным зверем и упивался своим звериным неистовством. Он был жаден до ласк, он утолял свою жажду, он чувствовал, что никогда еще не хотел так ни одну женщину. Он желал только одного — не просто испить воды из этого источника, а выпить его до дна.

Внезапно до его затуманенного сознания донесся крик — резкий и пронзительный настолько, что вывел его из оцепенения. Кричала Лина. До него медленно доходило, что он сделал что-то не так.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что именно заставило ее так закричать. Алешка не был новичком в отношениях с женщинами. Познавший женщину еще в ранней юности, досконально изучивший технику секса, дважды женатый и успевший разочароваться в любви, он впервые в жизни встретился с девственницей. Поэтому отпустил ее, приподнялся, пытаясь заглянуть в глаза. Она лежала, закрыв лицо ладонями. Под ней, на белом пододеяльнике, так и оставшемся не надетым на одеяло, расползалось красное пятно.

Алешка обессиленно опустился рядом с Линой, потом приподнялся, переполз к ней поближе, уткнулся лицом в грудь и прошептал:

— Прости.

Она опустила руки и молча лежала. По ее щекам текли капельки слез, но она улыбалась. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

— Почему ты мне не сказала?

Она поднялась, отерла слезы, подобрала свой халатик и улыбнулась.

— А как об этом говорить? — И, не дожидаясь ответа, добавила: — И если бы я тебе сказала, ты бы, пожалуй, струсил.

Она быстро встала, взяла пододеяльник и выбежала с веранды.

Он услышал, как зашумела вода в ванной, достал сигареты, подумал, что здесь, наверное, курить нельзя. Надел штаны и вышел на крыльцо.

Голова гудела, как чугунный рельс. Руки слегка подрагивали. На Алешку свалилось предчувствие огромного счастья. Рефреном в голове звучали слова Лины: «Любимый мой, любимый мой». Значит, он не ошибся, значит, она действительно любит его. Это не увлечение и не случайная связь, это нечто совсем другое, сильное, всепоглощающее, целиком захватывающее.

Лина вышла на крыльцо. Он почувствовал, как она присела с ним рядом. Все в том же халатике, из-под которого торчала розовая ночная рубашка. Она была немного длиннее халата, но все равно не закрывала ноги полностью. Лина сначала вытянула их, но потом подобрала под себя, стараясь прикрыть подолом.

Алешка обнял ее за плечи, прижал к себе и тихонько сказал:

— Не надо. Ноги — это самая прекрасная часть твоего тела.

Она обиженно хмыкнула и попыталась встать, но он не пустил ее, наоборот, еще крепче прижал к себе. Она подчинилась.

Вечер медленно и незаметно перелился в ночь. На улице становилось прохладно. Алешка почувствовал, как вздрагивает ее тело в его объятиях.

— Замерзла? Пойдем в дом, — сказал он.

— Угу, пойдем, — кивнула Лина, поеживаясь.

Они вернулись на веранду. На диване лежало заправленное в пододеяльник одеяло, уголок его был призывно откинут. Алешка задержался у двери, потом повернулся к Лине.

— Я тебя не отпущу. Я не могу без тебя.

— Алеша, мне завтра рано вставать, мне на работу…

— А я эгоист, я хочу, чтобы ты все время была со мной.

Он побежал в ее комнату, принес подушку, бросил рядом со своей, подошел к Лине, снял с нее халат, аккуратно повесил на спинку стула, потом взял Лину на руки и бережно положил на диван.

— Во сколько тебе завтра на работу?

— Встать надо в половине восьмого.

— Хорошо, разбужу. — Алешка выключил свет и лег рядом.

— Я хочу, чтобы ты знал… — раздался в тишине ночи голос Лины.

— Что?

— Все. Мне было лет тринадцать, когда вы уезжали отсюда. Я тогда лежала в ортопедической клинике. Твоя мама пришла ко мне попрощаться. Она часто приходила вместе с моей мамой. Они садились рядом с моей кроватью и обсуждали свои дела. Так я узнавала все новости. Так узнала и о том, что ты есть на белом свете. А в тот день Светлана Арнольдовна принесла мне фотографии с юга, с моря. Ваша семья только что вернулась оттуда. Мне предстояло ехать в те края в санаторий на два года. Я очень переживала разлуку с мамой, привычным миром. Все пугало меня. Твоя мама решила меня поддержать немного, вот и принесла фотографии, показать, какое это райское местечко, как там красиво. Я рассматривала снимки, на них везде был ты, загорелый, сильный и очень красивый. Ты купался в море, стоял у подножия горы, у фонтана с минеральной водой. Я у нее выпросила одну фотографию. Все девчонки в нашем отделении придумывали себе мальчишек, у всех были женихи, влюбленные в них до умопомрачения. У некоторых были фотографии артистов, они их выдавали за своих возлюбленных. А я хранила твою фотографию. Я понимала, что у нас ничего никогда не будет. Ты никогда не полюбишь девочку в инвалидной коляске. Я придумала тебя. Придумала тебе характер, привычки, поступки. После санатория я уехала в Курган, в клинику Илизарова: появилась надежда, что я буду ходить. Оттуда я вышла на костылях, но это уже был прогресс, и я решила, что теперь уже могу встретиться с тобой, ведь я тебя так любила, что решила, что и ты меня непременно полюбишь.

Алешка хотел сказать, что он бы непременно полюбил ее еще тогда, если бы увидел, но Лина остановила его:

— Постой, не перебивай меня, я еще не закончила. Так вот. К тому времени мои родители перебрались в Москву. Я закончила школу. Ты к тому времени бросил мединститут и поступил на юридический. Я как последняя дура решила, что настало время для нашей судьбоносной встречи. И тоже поступила на юрфак. Но ты ни разу не взглянул в мою сторону и вскоре женился во второй раз. Я по-прежнему избегала нашего знакомства через родителей, понимала, что ты будешь меня жалеть и никогда не полюбишь. Я закончила университет и уехала сюда. Уехала уже на своих ногах. Я видела, как ты живешь, я все о тебе знала, мы все это время общались с твоей мамой. Она, кажется, догадывалась, что я люблю тебя.

Алешка прижал ее к себе, поцеловал в висок и прошептал:

— Я всю жизнь искал тебя… Зачем ты от меня пряталась?.. Я чувствовал, ты где-то рядом, тыкался, как слепой кутенок, в разные углы, а ты все время была рядом и даже тень не отбрасывала в мою сторону. Почему? Неужели я такой плохой, что мне нельзя было доверять?

Она щекой прижималась к его плечу. Он почувствовал, как горячая капля коснулась его кожи, и понял, что она плачет.

— Ты плачешь? Не надо. Все плохое кончилось, теперь все будет хорошо.

ГЛАВА 7

Утром в дом возвратилась бабушка; она вошла, стараясь не шуметь, заглянула на веранду, увидела спящих вместе Лину и Алешку, подумав про себя: «Ну и слава богу, наконец-то!», — прикрыла дверь и ушла к себе.

Алешка проснулся ровно в семь — сработал внутренний будильник. Он потихоньку встал, чтобы не разбудить Лину, и вышел на кухню. Там уже вовсю хозяйничала бабушка. Алешка скорчил удивленную гримасу и спросил:

— Здрасьте, а вы когда явились?

— Здрасьте, — передразнила его бабушка. — Недавно.

Алешка присел на табуретку, почесал в затылке и опять спросил:

— Вы все видели?

— Что все? То, что вы спите вместе? Так я анахронизмами не страдаю. Люди вы взрослые. Любите друг друга, ну и счастья вам. Рано или поздно это должно было случиться. Только вот что я тебе скажу, Алексей. Если ты ее не любишь, лучше уходи сразу. Она и так в жизни натерпелась, но только тебя всю жизнь и ждала. А ну-ка, пойдем!

Старушка энергично вытерла руки о кухонное полотенце, бросила его на стол и зашагала из кухни в комнату Лины. Подойдя к стене с фотографиями, она открепила одну из них, перевернула и показала Алешке: с обратной стороны на него смотрел он сам, Алешка Корнилов.

Потом она так же перевернула еще три фотографии. Везде был он — разного возраста, в разных позах, в разное время года. Алешка не мог описать охватившее его волнение.

Мария Дмитриевна вернула фотографии на старое место, кивнула Алешке, вместе они вышли из комнаты Лины. В кухне, куда вернулись, бабушка сказала:

— Мотай на ус, касатик! — Потом вздохнула и уже совсем другим тоном добавила: — Буди ее, пора. Завтрак готов.

За едой Мария Дмитриевна без умолку рассказывала, что у ее подруги Надежды Павловны очень высокое давление, а в ее возрасте это крайне опасно, и что сейчас у нее их другая подруга, а на ночь Мария Дмитриевна снова пойдет к ней на дежурство. Короче, ей некогда, у нее куча дел, и что они на нее ни сегодня, ни в ближайшие дни пусть не рассчитывают, со всем справляются сами.

После завтрака их ждал еще один сюрприз. Едва они вышли из дома, как лицом к лицу столкнулись с Андреем Какошиным.

— Не понял? — удивился он вместо приветствия. — А как же наше соглашение?

— Ты его нарушил первый, — ответил Алешка. — Кто ей предложение сделал? Кто предлагал ей руку и сердце?

— Я только предложил, а ты уже женился. Так, что ли, а, Лина Витальевна? — спросил журналист, целуя ей руку.

— Так, так, — подтвердил Алешка, отнимая у Андрея руку Лины, которую тот все еще продолжал держать.

— Ну вот, а я, значит, «останемся друзьями»? — картинно-горестно проговорил Андрей, хватаясь за голову.

— И то при одном условии, что не будешь ухлестывать за моей будущей женой. — Алешка протянул ему руку.

Лина все это время стояла рядом с Алешкой, прижимаясь к нему, и улыбалась обоим мужчинам снисходительно-кокетливо.

Андрей пожал протянутую ему руку и проговорил:

— Согласен, разрешите вас хотя бы подвезти, я на машине.

— Спасибо, Андрюша. — Лина протянула к нему руки, слегка обняла и чмокнула в щеку.

— Слушай, парень, что ты с ней сделал? Я, считай, целый год ухаживал, но она не позволила мне даже руки поцеловать, а тут… — проговорил Андрей, пожав плечами и разводя руки.

— Я просто люблю ее, — ответил Алешка, целуя Лину в темечко, потому что оно было ближе всего, а то пришлось бы наклоняться.

Через полчаса они расстались. Лина ушла на службу, Андрей уехал по своим делам, а Алешка пошел на пригородный автобус, который должен был довезти его до поселка Дальняя дача.

Утром автобус шел из города полупустой. Но при возвращении в город он будет полон пассажирами. Поедут грибники с корзинками, из ближних деревень потянутся бабки с первыми огурцами, ягодами и другой огородной снедью. На остановке возле городского рынка автобус опустеет. А вечером пойдет обратный процесс. Полный автобус отъедет уже из города. Но и в город пустым не вернется. В нем возвратятся домой, в городскую суету, отдыхающие и дачники, которым наскучили зеленые просторы.

Алешка сидел у окна; теплое ласковое солнышко пригревало и расслабляло… Автобус медленно катился по загородному шоссе, тормозя у каждого населенного пункта, а иногда и прямо на дороге, подсаживая и ссаживая пассажиров. Люди входили и выходили, занимали свободные места, некоторые молчали, некоторые оживленно разговаривали друг с другом… Автобус остановился, открылась дверь, по ступенькам поднялась и пошла к свободному месту Ксения Татурина, она была в одной босоножке, поэтому не шла по проходу автобуса, а смешно прискакивала на одной ноге. В белом подвенечном платье, только очень коротеньком. Она очаровательно улыбалась всем пассажирам, здоровалась с ними. Она шла, а вернее, скакала к Алешкиному месту. Села на свободное место лицом к нему, продолжая улыбаться. Следом за ней в автобусном проходе появился Илья Сергеевич, тяжело ступая, в расстегнутом пиджаке, руки спрятаны в карманы брюк; он жмурился, будто у него болела голова с похмелья. И тоже, ничего не говоря, прошел и сел на свободное сиденье, наклонил голову, опершись обеими руками о колени. Еще остановка… В автобус вошла Ольга Степановна, подошла к Илье и села рядом с ним. Ухватилась за его руку, прижалась к ней всем телом и улыбалась, как Ксения. Алешка отметил про себя, что никогда раньше не видел, как она улыбается. Она всегда была строга и даже сурова. Еще остановка… По проходу между сиденьями, прихрамывая, шел Павел Николаевич. Он остановился около жены, положив руку ей на плечо, ласково смотрел на нее, а потом повернулся к Алешке и сказал:

— Выходи.

Это было так неожиданно, что Алешка встрепенулся и вскочил с места. Автобус как раз стоял на его остановке — видения исчезли. Алешка усмехнулся, надо же, задремал, эко его разморило! Он протер глаза, потянулся и вышел из автобуса.

Милое, ласковое солнышко, синее небо, белые безмятежные облака — все действовало на него успокаивающе, однако все еще было как-то не по себе. Приснится же такое…

Знакомая асфальтированная дорожка в лесу. Знакомые сосны, заслонившие своими ветками солнце и пропускавшие его лучи, как сквозь мелкое сито. Вдали показалась знакомая сторожка Михалыча. Шлагбаум отодвинут в сторону, значит, сторож не спит. Или его нет на месте. Господи, до чего же все-таки прекрасно это место! Как хорошо здесь жить… Жить вообще на земле, жить…

Алеша дошел до сторожки и хотел уже было пройти мимо, но увидавший его Михалыч вышел навстречу.

— Ой, Алеха, куда это вы все запропастились?

— Здравствуйте, Иван Михайлович, — поздоровался Алешка, протягивая охраннику руку.

— Привет, привет, — торопливо проговорил тот, шлепнув Алешку по раскрытой ладони.

Алешка заметил, что сторож вопреки обыкновению, сегодня трезв или почти трезв.

— Я уж думал, что вы всем семейством в Москву слиняли, обидеться хотел, «на посошок» не поднесли, — продолжал бормотать Михалыч.

— Мать в Москве, а я у друзей в городе ночевал, — ответил Алешка, пытаясь заглянуть в бегающие глазки Михалыча.

— Леха, я это… нет ли у тебя? Похмелиться бы мне.

Наконец до Алешки дошло, чего жаждет «душа окаянная».

— Пошли, — сказал он — налью. С собой не ношу, но дома есть.

— Спаситель, бога за тебя молить буду, — проговорил Михалыч и кинулся запирать свои апартаменты.

До дачи Корниловых они дошли очень быстро, почти не разговаривая. Войдя во двор, Алешка обратил внимание на то, что здесь нынче необычно тихо. Не слышно привычных звуков, все словно замерло, даже вороны, и те каркали где-то вдали.

— А стариков-то тоже, что ль, в столицу свезли? — нарушил тишину Михалыч.

— Нет, они здесь оставались, — недоумевая, ответил Алешка.

Они еще постояли посередине двора, прислушиваясь, потом Алешка сказал:

— Михалыч, пойдем к ним сходим.

— He-а, Леха. Душа горит, похмелья просит. Давай сначала вмажем, а потом куда угодно.

— Сейчас, Михалыч, хоть одним глазком глянем, да и ключей у меня от дома нет, все равно надо к Ольге идти.

— Ох, елки, грехи наша тяжкия. Ну, пошли, коли так, — вздохнул Михалыч.

Вход к Орловым был со стороны хозяйственного двора. Сама квартира располагалась на цокольном этаже здания. Из прихожей стариков в покои хозяев вела внутренняя лестница. Она закрывалась с обеих сторон, но у Ольги Степановны всегда были ключи от всех дверей.

Алешка вообще не любил ключей, старался никогда не брать их с собой. Ему было приятней, вернувшись домой, позвонить в дверь: дома ему открывала домработница, а здесь — Ольга Степановна. И теперь у него тоже не оказалось их. Мама забрала с собой ключи и от входных дверей дома, и от ворот. Странно, почему Павел Николаевич не запер ворота. Тревога все больше и больше охватывала Алешку.

Они подошли к дверям Орловых. Тишина. Алешка постучал, позвал. Никто не отозвался. Он толкнул дверь. Она тихо, без шума и скрипа отворилась.

— Алешка, ну тя, леший! С тобой точно страхов натерпишься. Не ходи туда!

— Михалыч, миленький, родненький, — немного дурашливо стал упрашивать Алешка, — ну пойдем вместе.

— Нет уж, «зяблики», не пойду. — Он отошел от дверей, присел на скамейку у крыльца и закурил.

Алешка постоял в нерешительности и, перекрестившись, вошел внутрь.

Он нашел их в спальне. Ольга Степановна лежала на кровати, руки сложены на груди. Одета, как обычно, даже волосы уложены, волосок к волоску. Как бывший студент-медик, Алешка сразу понял, что умерла она не сейчас. Он присмотрелся к ее лицу, и что-то его в нем насторожило. Что-то было не так, понял он. Она улыбалась. Улыбалась так, как в его сне в автобусе. Павел Николаевич сидел на полу, рядом с кроватью. К кровати был привязан его ремень, шею опоясывала петля, образованная из ремня. Орлов умер не сейчас. Алешка дотронулся до него — он был холодный.

Алешка вышел из квартиры Орловых и с удивившим его самого спокойствием закрыл за собой дверь. Присел рядом с Михалычем, взял у него недокуренную папиросу, оторвал мокрую часть фильтра, затянулся.

— Ну? — спросил его Михалыч.

— Оба. Иди, вызывай милицию.

— Ну, ты, брат, даешь, с тобой опасно дело иметь. Ты покойников находишь, как грибы в лесу собираешь, все парами да кучками. Их-то кто ж?

— Да, похоже, сами. Она на кровати лежит, он в петле рядом сидит.

— Господи, помилуй! — перекрестился Михалыч и пошел со двора. Алешка не мог больше сидеть здесь один, поднялся и вышел за ворота дачи. А куда идти?.. Он опустился на корточки прямо у ворот. Сложил руки на костлявых коленях и уткнул в них лицо. Вещим оказался сон в автобусе!.. Он понял, почему довольно улыбалась Ольга Степановна: теперь она навсегда рядом с ним, со своим Илюшенькой. Она осталась верна ему, а Павел Николаевич — ей.

Алешкины мысли переключились, как телевизионный канал. Надо сообщить родителям. Он никак не мог вспомнить, когда мама собиралась вернуться обратно. Она поехала хлопотать о месте для Ольги Степановны, только ей теперь уже ничего этого не надо. Она обрела место в самой лучшей больнице. Кто будет хоронить стариков? Наверное, все придется делать его родителям. Вряд ли Татурин-старший захочет принимать в этом участие, тем более после того, что перенес совсем недавно сам.

Алешка поднял глаза к небу. Все так же плыли по небу облака, все так же солнце продиралось сквозь густые сосновые лапы. Все так же, как было полчаса назад, но тогда он гнал от себя страшные предчувствия, а теперь вот они оправдались.

Алешка увидел подъезжающий со стороны КПП милицейский «уазик». Он остановился у ворот, открылась передняя дверца, и из нее на землю выпрыгнула Лина. Из задней дверцы вышел тот самый майор, имя которого Алешка так и не узнал.

— Слушай, Корнилов, ты когда нам перестанешь трупы поставлять? — грубовато сказал майор с ироничной интонацией.

Лина молча стояла, прижимая к груди ту же дерматиновую папку, что и в прошлый раз. Алешка продолжал сидеть, лишь молча поднял голову и посмотрел на Лину, с которой расстался всего час назад. Они обменялись взглядами и поняли друг друга без слов. Он перевел взгляд на майора, спросил:

— Извините, как вас зовут?

— Ох ты какой! — продолжал ухмыляться майор. — А то не знаешь?

— Извините, — сказал Алешка, глядя снизу вверх и щурясь от солнца. — Но мы так и не были представлены друг другу в прошлый раз. Получается неравноправие, вы меня знаете, а я вас нет.

— Ну ладно, — произнес майор, оглядываясь по сторонам, — Гребешков Николай Борисович.

Алешка поднялся и протянул руку майору Гребешкову.

— Очень приятно, Корнилов Алексей Леонидович, — сказал он серьезно, без тени иронии или сарказма. Гребешков, готовый к чему угодно со стороны этого парня, кроме вежливости, был как-то сбит с толку и немного ошарашен и тем самым в какой-то степени обезоружен.

— Ну ладно, показывай, что тут у тебя.

Длительная и очень неприятная процедура осмотра места преступления вызывала у Алешки желание поскорее уйти и забыть обо всем этом. Он сидел в комнате Орловых, отрешенно глядя в окно. К нему подошла Лина и спросила:

— Ты родителям звонил?

— Нет еще, у меня нет ключей от входной двери, а через эту я не пошел. Может, отпечатки пальцев… и телефон трогать не стал. Вообще ничего не хочу здесь трогать. Долго еще все это? Я уеду в город. Здесь все опечатают?

— Да. Поезжай ко мне, бабушка тебя приютит. А мне еще поработать надо.

— Спасибо, но надо кое-что взять из вещей. — Он повернулся к майору и, уже обращаясь к нему, спросил: — Николай Борисович, вы мне позволите пройти в мой дом?

— Подожди немного, сейчас закончим, тогда иди на все четыре стороны.

За время осмотра в комнату, где сидел Алешка, входили и выходили разные люди. Примерно час назад к майору присоединился человек в штатском, они время от времени еле слышно переговаривались. Ответив Алешке, майор снова подошел к человеку в штатском, они опять коротко обменялись репликами. Человек в штатском подошел к Алешке и спросил:

— Скажите, Корнилов, где вы были вчера вечером и сегодня ночью?

— Здесь меня не было. А, простите, с кем имею честь?

«Человек» вытащил удостоверение и протянул его Алешке, он прочитал вслух:

— Прокуратура… области, следователь… Кунгурцев. Круто. Меня арестуют? — попытался пошутить Алешка.

— Возможно, если не ответите, где провели эти сутки.

— Хорошо, записывайте и можете проверять.

Алешка подробно, по минутам расписал день, где и с кем встречался, до той минуты, как он встретил Лину. Потом развел руками и сказал:

— А дальше, извините, замешана дама.

— Не валяйте дурака, Корнилов, — строго сказал Кунгурцев. — Мы вынуждены проверить вас на причастность к убийству.

— Почему убийству? — встревоженно спросил Алешка. — Разве это не суицид?

— Нет, — ответил Кунгурцев. — У Орловой сломана шея, Орлов повешен. Это по данным первичного осмотра экспертов-криминалистов.

— Нет, — Алешка не мог поверить в услышанное, он мотал головой, раскачиваясь из стороны в сторону, и твердил: — Нет, нет, этого не может быть! За что?

— Судя по всему, это случилось как раз в то время, на которое у вас нет алиби.

Алешка молчал. Он кивал головой и вспоминал те часы, когда они с Линой были так счастливы, а здесь кто-то убивал стариков Орловых. У него в голове возникли две параллельные картинки: на одной он и Лина в постели, на другой — умирающие Орловы…

— Мне нужно позвонить, — ответил Алешка, — позвольте мне пройти в мой дом.

— Телефон не работает, и вы, вероятно, это знаете. — Кунгурцев наклонился к Алешке и заглянул ему в лицо.

Алешка почувствовал, как пахнет у этого майора изо рта, услышал, как он шмыгает носом. «Хронический тонзиллит», — машинально отметил про себя Алешка, а вслух добавил:

— Вам надо полоскать горло шалфеем. И запаха не будет, и дышать станет легче.

Кунгурцев резко отпрянул от него, легонько кашлянул.

— Спасибо за совет, однако… я вынужден вас арестовать.

Алешка еще раз посмотрел на майора. Это был человек средних лет, «средней» внешности и явно средних способностей. Ему очень хотелось в этот момент посмотреть и на Лину, но он побоялся выдать себя и подвести ее, поэтому спросил Кунгурцева, отведя взгляд:

— На каком основании?

— По подозрению в убийстве.

— А презумпция невиновности? — не унимался Алешка.

— А это пускай суд разбирается, у меня же оснований более чем достаточно. И пальчики твои здесь, и алиби у тебя нет.

— А мотив? — не унимался Алешка.

— Покопаемся — найдем. Лично я склонен считать, что вы, Корнилов, маньяк. Или, если угодно, серийный убийца. Взбесившийся барчук, которому не хватает в провинции острых ощущений. Я слышал, что в столице вы вели далеко не примерный образ жизни.

Алешка с удивлением смотрел на этого человека. Чего-чего, а такого многословия он от него не ожидал. Но уже в следующий момент его удивил другой человек.

— У него есть алиби, — сказала Лина, не привлекавшая к себе до этого внимания.

Все повернулись в ее сторону. Она подошла к Алешке, положила руку ему на плечо.

— Он был со мной. Это могут подтвердить два человека — и моя бабушка, и Андрей Какошин, корреспондент из «Времени местного».

— Проверим, а пока мы его задержим. Сержант, уведите задержанного. А вас, лейтенант Шевченко, я отстраняю от ведения дела, — отрезал Кунгурцев.

* * *

Алешке и раньше случалось носить на запястьях наручники, сидеть в камере и даже пробовать баланду. Но все это было не так, как сейчас. Там, в Москве, в окружении своей «банды», уверенный в своей безнаказанности, он чувствовал себя почти героем. Иногда даже бравировал приобретенным опытом.

Сейчас им овладело чувство, будто все это мираж, сон, кошмарный сон. Он отключился от действительности, ему стало все равно, что с ним происходит. Он силился понять, разобраться в том, что же случилось с Орловыми? Кому могли помешать старики? Если их смерть связана с гибелью Татуриных, то надо понять: каким образом? Надо докопаться до истины. До самых корней. А для этого необходимо отправиться в прошлое. Ах, как жаль, что до сих пор не изобрели машину времени! Сел бы в нее, нажал пару кнопок — и раз! На месте, разбирайся там. Знакомься с героями, выясняй их отношения. Но в какой год лететь? В 58-й, когда познакомились Орловы и Татурины? В 90-е, когда Татурин начал активно заниматься бизнесом? А может, и раньше. Хорошо бы пробежаться по всему жизненному пути Ильи Татурина. А может быть, дело вовсе и не в нем, может, охота шла именно на Орловых? Они всегда были при каких-то своих секретах. Может, кто-то из них боялся разоблачения? Тогда какого?..

Алешка ругал себя последними словами за то, что не успел поговорить с ними самими обо всем. Теперь уже поздно. Теперь ему уже никто не сможет рассказать о том, что за тайну хранили Орловы. Стоп!.. Почему же никто? По крайней мере, есть еще два свидетеля тех давних событий, а может, и участника. С ними надо непременно встретиться. Доктор Крестовский и Сергей Ильич Татурин.

Голос милиционера вырвал Алешку из забытья:

— Корнилов, на выход!

Алешка оторвался от стены, к которой буквально прирос за то время, пока был в камере, и пошел в коридор. Освободили его так же без объяснений, как и арестовали.

На крыльце его встретили Лина и Андрей Какошин.

— Ты у нас становишься героем авантюрного романа, — приветствовал его Андрей.

Лина молча обняла его, он поцеловал ее и сказал:

— Спасибо.

— Не мне, — ответила Лина, — это заслуга Андрея. Он у нас скандальный репортер, его побаиваются. Поэтому, как только он появился в кабинете облпрокурора, тот сразу дал команду — освободить тебя.

— Спасибо, — сказал еще раз Алешка и протянул репортеру руку.

— Да, пожалуйста, хоть сто порций, — ответил Андрей, пожимая плечами и разводя руками. — Попадете еще, поставьте в известность. Будем выручать.

— Не язви, с каждым может случиться, — вступиласьза Алешку Лина.

Все еще погруженный в свои мысли, Алешка не обращал внимания на шутливую перебранку своих спутников.

— Алеша, с тобой все в порядке? — попыталась вернуть его к действительности Лина.

— Пойдемте, я вас подвезу, — предложил Андрей, с недоумением поглядывая то на Алешку, то на Лину. — Раз уж я у вас за опекуна, буду опекать и дальше.

Алешка стряхнул с себя неотвязные мысли и твердым голосом более чем серьезно сказал:

— Все в порядке. Поехали к доктору. Я должен знать то, что знает он. Для начала.

— К какому доктору? — спросила Лина.

— К Крестовскому.

— Может быть, не сегодня, тебе надо отдохнуть, — забеспокоилась Лина.

— Нет, немедленно! — настаивал Алешка.

Они погрузились в «Москвич» Андрея, он не без проблем завел мотор, и машина, кряхтя и икая, тронулась.

— Я позвонила твоим родителям, они уже выехали. К вечеру будут здесь. — Лина пыталась помешать Алешке снова погрузиться в свои мысли. — Они сказали, что приедут на дачу, просили и тебя быть там.

— Хорошо, — согласился Алешка без каких-либо эмоций.

— Старик, может, тебе чего-нибудь выпить? — предложил Андрей.

— Нет, спасибо. Я действительно в порядке. — Алексей обернулся к Лине, вздохнул, улыбнулся в ответ на ее встревоженный взгляд, поцеловал. — Не беспокойся. Я справлюсь. Я сильный.

Они подъехали к дому доктора. Андрей припарковал машину, заглушил мотор и собрался было выйти из машины, но Алешка поспешил пресечь его намерения:

— Извини, Андрей. Мне нужно одному.

— Но Матвей Игнатьевич и мой хороший знакомый, — возразил репортер.

— Сходишь к нему как-нибудь потом, — отрезал Алешка и вышел из машины.

— Алеша, ты уверен, что сам справишься? — спросила еще раз Лина, выглядывая из окошка машины.

— Без сомнения, — кивнул Алексей. Потом наклонился к Андрею. — Надеюсь, сэр, вы не станете злоупотреблять моим отсутствием?

— Слово джентльмена. — Андрей поднял вверх указательный палец.

— Я вам верю, — ответил Алешка с назидательной интонацией и тем самым поставил в разговоре точку.

Алешка прошел по знакомой дорожке, позвонил в дверь. Ответа не последовало. Он постоял еще несколько минут, позвонил еще раз. Результат — тот же. Он развернулся и пошел было к выходу, но тут же вспомнил о беседке за домом и заглянул туда.

Заросшая травой дорожка делала его шаги совершенно неслышными. Еще издалека он заметил сидящего в кресле доктора. Глаза его были закрыты. На полу валялась трубка, вероятно, выпавшая из рук, ноги безвольно вытянулись по полу, с одной свалился домашний туфель. Голова склонилась набок.

Алешка невольно замедлил шаг. Каждое неподвижное человеческое существо вызывало у него с недавних пор суеверный страх. В голове эхом отдавались слова Михалыча: «Ты покойников находишь, как грибы в лесу собираешь. Все парами да кучками». И тут же вспомнился ироничный майор Гребешков: «Ты когда перестанешь нам трупы поставлять?» Не доходя нескольких шагов до беседки, Алешка остановился, слегка кашлянул, позвал:

— Матвей Игнатьевич!..

Доктор вздрогнул и открыл глаза, сразу узнав Алешку, смущенно засмеялся и сказал:

— Здравствуйте, мой друг.

Он сел поудобней, поднял упавшую трубку, надел туфлю и, продолжая подсмеиваться над собой, проговорил:

— Задремал… старик, ничего не попишешь. Задремал. Задумался и не заметил, как хр-р-р… Садитесь, что вы стоите. Напугал я вас?

Алешка облегченно вздохнул, прошел в беседку и, присаживаясь, сказал:

— Да, признаться, напугали. Вы знаете, что произошло сегодня ночью?

— А что произошло сегодня ночью? — встревожился доктор Крестовский.

Алешка сел напротив Матвея Игнатьевича, чтобы видеть его глаза: в них сейчас читался неподдельный страх.

— Убиты Орловы. Оба.

Доктор сморщился, как от сильной боли, прикрыл лицо рукой и, немного помолчав, спросил:

— Как?

— Ей сломали шею, он повешен. У нас на даче. Меня дома не было, родители в Москве. Матвей Игнатьевич, мне кажется, что все эти смерти связаны и имеют общие корни. Если вы знаете что-нибудь об этом, расскажите мне. Вы же знаете?.. Только не молчите, ради бога, я уверен, что этот убийца явился из прошлого. Раскройте мне тайну, пока не случилось еще чего-нибудь страшного.

Матвей Игнатьевич молча раскурил трубку, пристально посмотрел Алешке в глаза, понял, что этот молодой человек не уйдет без ответа. Наконец после долгих колебаний он решился:

— Не думаю, что то, о чем я знаю, поможет вам разгадать тайну смерти Татуриных и Орловых. Но теперь, когда все участники тех событий покинули этот лучший из миров, вероятно… — Он поднялся с кресла, одернул спортивную куртку, сбившуюся во время сна. — Вероятно, я должен рассказать вам все. Вернее, не вам, но, полагаю, что могу это сделать при вас.

Он достал телефонную трубку, набрал номер и проговорил:

— Сергей, здравствуй, это я, Матвей. Хоть и не время сейчас, мне необходимо поговорить с тобой. Нет. Я прошу тебя прийти ко мне. Да, сейчас. Да, немедленно.

Он положил трубку и, повернувшись к Алешке, сказал:

— Подождите здесь, я сейчас вернусь.

Доктор ушел. Алешку разбирало нетерпение.

Наконец-то он узнает все, и, похоже, сейчас он познакомится с Сергеем Ильичом Татуриным.

На дорожке, ведущей к беседке, послышался разговор, и показались два старика: именно их Алешка «назначил» свидетелями старых тайн. Лица обоих были напряжены, видно, встреча эта не принесет радости ни одному из них. Они вошли в беседку, доктор держал в руках свернутый вчетверо пожелтевший тетрадный листок с потрепанными краями.

— Познакомьтесь, Сергей Ильич, Алексей Корнилов, — проговорил, ни на кого не глядя, доктор Крестовский.

Татурин едва кивнул в сторону Алешки и мрачно проговорил:

— Я жду.

— Присядь, Сергей, — мягко попросил Матвей Игнатьевич.

— Некогда мне тут рассиживаться.

Татурин был невысок ростом, коренаст. Лицо словно вырублено из дерева или, скорее, изо льда. Крупные, грубые черты дополняло сложившееся за минувшее время негативное восприятие этой личности Алексеем.

— Хорошо, — примирительно кивнул доктор, — только сначала я бы хотел…

— Ближе к делу, — настаивал Татурин.

— Хорошо, — окончательно сдался доктор. Он развернул листок бумаги, который принес с собой, и надел очки. Посмотрел еще раз на Татурина и начал читать: — «Находясь в здравом уме и твердой памяти, я, Орлова Ольга Степановна… года рождения… проживающая… сегодня 22 июня 1958 года, находясь в больнице поселка «Химстроя», города Дальнославска, отказываюсь от своего сына, рожденного мною сегодня, и передаю его на воспитание Татуриной Татьяне Никитичне, претензий иметь не буду». Число и подпись.

Доктор закончил читать письмо и протянул его Татурину. Лицо Сергея Ильича помрачнело еще больше. Он не взял письма, отвернулся и проговорил:

— Это все? Я могу идти?

— Что значит, «это все»? — взорвался доктор. — Глыба ты, неужели тебе все равно, что твой сын был тебе не сын?

— Дурак ты, доктор, — почти шепотом проговорил Татурин. Он собрался выйти из беседки, но задержался и, обернувшись, сказал: — Почему ты молчал столько лет?

— Это была не моя тайна, я ее лишь хранил, — проговорил доктор со вздохом облегчения; он сел в свое кресло. — Они лежали вместе в палате, родили одновременно, с разницей в час. Твоя дочка родилась мертвой. Татьяна металась от горя. Она не столько страдала по потерянному ребенку, сколько боялась огорчить тебя. Ольга пожалела ее, да и, наверное, посчитала, что малышу в обеспеченном доме начальника стройки будет расти лучше. Она сама предложила Татьяне взять мальчика с условием, чтобы ее взяли к нему кормилицей. Татьяна обрадовалась. Они пришли ко мне, и я совершил служебное преступление. Остальное ты знаешь.

— Почему ты рассказал мне все это только сейчас? — Голос Татурина стал менее жестким. Он будто застыл на том же месте.

— Потому что сегодня Ольга с Павлом умерли. И теперь ты ничего им не сможешь сделать.

— Дурак ты, доктор, я бы и так им ничего не сделал. Ведь Илья был моим сыном.

— Да, ты воспитал его по образу своему и подобию, — согласился доктор с ноткой недовольства.

Татурин повернулся к нему, смеясь, потом подошел вплотную и проговорил:

— Нет, доктор, ты все-таки дурак! Неужели за сорок с лишним лет ты так и не заметил, что Илья был похож на меня как две капли воды? Он был моим сыном. Ольга была моей любовницей. Я не знал, что она родила сына, это вы удачно скрыли, я думал, что мы с ней потеряли дочь. Пожалел ее, взял в дом. Но, надо отдать ей должное, она оказалась умнее, чем я думал. — Татурин сел в кресло, усмехнулся. — Вот, значит, как она решила эту проблему. Мы с ней встречались, когда они с Павлом не были еще женаты. Татьяна все время болела, ну я… короче, Ольга мне очень нравилась. Молоденькая, хорошенькая, дерзкая на язык. Приехала на строительство, за ней приехал и Павел. Они по-детдомовски были как брат и сестра. Когда она забеременела, то стала настаивать, чтобы я развелся с Татьяной и женился на ней. Но я не мог этого сделать: сам знаешь, вся моя жизнь зависела от моего тестя. А я не хотел ничего терять. Да и Татьяна ждала ребенка, вот такая гримаса судьбы. Я настаивал, чтобы она сделала аборт, денег дал. Но она швырнула мне их в лицо и ушла. Потом я узнал, что они с Павлом поженились. — Татурин помолчал, вздохнул. — Потом, позже, я разговаривал с ней, жалел обо всем, а она со всем соглашалась и ничего мне не сказала. — Он хмыкнул. — Молодец баба! И Павел. Я потом пытался с ней… продолжить, но она кремень. Сказала, больше не люблю тебя, у меня Павел есть. Как в романе: «Но я другому отдана и буду век ему верна». Вот он и закончился — век-то.

Последние слова Татурин проговорил с обидой в голосе, видно, до сих пор не мог простить Ольге ее отказ. Потом встал и, не прощаясь, вышел из беседки.

— Вот в этом он весь, — глядя вслед Сергею Ильичу, проговорил доктор. — Ну что, молодой человек, вам стало легче от того, что вы узнали?

— Пожалуй, нет, — сказал Алешка, отметив про себя, что все запуталось еще больше, а вслух добавил: — Вы знали, что Илья сын Татурина, а не Орлова?

— Я догадывался, в свое время пришлось обследовать Павла: он был бесплоден. Пацаном попал под бомбежку, был ранен, родители его тогда погибли. А у него на всю жизнь осталось стойкое травматическое бесплодие.

Алешка поднялся, протянул руку доктору:

— Спасибо вам, Матвей Игнатьевич, и простите за беспокойство.

— Нет, молодой человек, это вам спасибо. — Доктор пожал протянутую Алешкину руку и, видя его недоумение, добавил: — Да-да, не удивляйтесь! Я просто устал хранить этот секрет столько лет, а теперь освободился от него. Мне стало легко. Так что, спасибо вам.

Они распрощались, Алешка вернулся к машине, где скучали Лина и Андрей. Увидев Алешку, оба кинулись к нему:

— Ты чего так долго?

— Что узнал?

— Все потом, ребята! Если не накормите, умру с голоду. Прямо сейчас и прямо здесь.

Молодость и здоровье брали свое. Убитый и раздавленный еще несколько часов назад, сейчас Алешка ощутил, что в нем проснулся волчий аппетит. Его больше не трогали чужие проблемы, по крайней мере, так сильно, как раньше.

Потом был чудесный обед, приготовленный бабушкой Лины, были шутки и подколы, были высказаны и туманные предположения. Лина и Андрей пытались выведать у Алешки то, что он услышал в доме доктора. Но Алешка молчал, он не решился рассказать репортеру о давней истории любви двух человек, к которой никто из присутствующих не имел никакого отношения. Но когда Андрей ушел, Алешка не выдержал и поделился новостями с Линой.

— Уму непостижимо, — проговорила Лина. — Какие высокие отношения. Ты знаешь, я уважаю Сергея Ильича, он и жену больную не бросил, и Ольгу не оставил.

— Да, а я бы хотел побывать в том, в 58-м, хотел бы посмотреть на нее и на Ольгу. Какой же она должна была быть красавицей, что Сергей ее любил и до сих пор любит… А Павел? Зная о ней все, всю жизнь с ней прожил. До конца с ней остался.

— Я думаю, красота здесь играла не самую главную роль. Подожди! — Лина вдруг вскочила с места и выбежала из комнаты, где они сидели. Через несколько минут она вернулась в сопровождении бабушки. В руках она держала огромный фотоальбом в бархатном переплете. — Знаешь, бабушка работала в школе рабочей молодежи на «Химстрое».

— Да, Оля училась у меня. Она приехала к нам с семилеткой, закончила неполную среднюю. — Мария Ивановна внимательно просмотрела фотографии. — Нет, Алена, смотри пятидесятые, конец 57-го, наверное. Да вот этот класс. Вот она.

Алешка посмотрел на портрет в овальной рамке, под которым была подпись — Ольга Третьякова. На него смотрела очень юная, со светлым лицом девушка. У нее были правильные черты лица и очаровательная улыбка, очень светлые волосы, заплетенные в косу, перекинутую через плечо. Алешка решил, что она действительно красива, но, вероятно, Лина права, красота здесь была не самым главным: в ее облике чувствовалась сила характера и бездна обаяния.

Бабушка забрала альбом и удалилась из комнаты. Когда Лина и Алешка остались одни, Алешка сказал:

— Мне кажется, наши с тобой предчувствия в отношении Ольги на этот раз совпадают.

— Прекрасно, значит, теперь и я могу раскрывать преступления, ориентируясь на свои предчувствия. Жаль только, что меня отстранили от работы… А, знаешь, Корнилов, уйду-ка я к черту из милиции, давай откроем детективное агентство и назовем его «Предчувствие».

— Согласен при одном условии, — ответил Алешка, пересаживая Лину со стула к себе на колени.

— Условии? Каком? — искренне удивилась Лина.

Алешка поцеловал Лину в щеку, потом в шею, прижимая ее к себе все крепче. Лина стала высвобождаться из его объятий, но не слишком настойчиво, и это возбуждало Алешку, его руки становились все смелее, а ласки все настойчивей.

— Ну, при каком же условии? — не уступала Лина, продолжая изображать сопротивление.

— При условии, что ты сменишь фамилию, — прошептал Алешка, горячо дыша ей в ухо.

Лина вырвалась и, вздохнув, пересела на прежнее место, поправила сбившуюся одежду, обеими руками пригладила «ежик» на голове и, заметно волнуясь, ответила:

— Но мне нравится моя фамилия.

Алешка вскочил с дивана, на котором сидел, как ошпаренный, быстро переместился ближе к Лине, встал на одно колено, взял ее руку и спросил, заглядывая в глаза:

— Я тебя снова обидел? Прости меня.

Он опять стал целовать ее руки, лежащие на коленях, потом сами колени, поднимаясь все выше и выше. Лина не сопротивлялась. Пока скованно, но уже более охотно, чем в первый раз, она отвечала на ласки, и оба были готовы отдаться во власть подступившей страсти, но… зазвонил телефон. Лина отстранилась от Алешки и, схватившись за трубку, как за спасательный круг, сбежала от него.

— Да, Шевченко у телефона, — услышал Алешка из другой комнаты — он так и остался стоять на коленях перед пустым стулом, где только что сидела Лина. Потом не торопясь поднялся и пошел за ней. Стоя у телефона, она плечом прижимала трубку к уху, пыталась застегнуть на себе блузку.

Алешка встал рядом и начал помогать застегивать ей пуговицы. Лина как следует взяла трубку в руку, и Алешка услышал голос своей матери:

— Линочка, извини, что беспокою тебя. Ты случайно не знаешь, где Алексей? В милиции нам сказали, что он уехал с тобой.

— Он у меня, — ответила Лина и протянула трубку Алешке. — Возьми, твоя мама.

— Мама, вы уже приехали? — удивился Алешка. — Сейчас я буду.

Он уже собрался было положить трубку, как услышал голос отца:

— Алексей, оставайся там, где ты есть, сейчас мы за тобой заедем. Мы в городе.

ГЛАВА 8

Утром на даче Корниловых раздался телефонный звонок. Отец, поговорив, вышел в столовую, где уже ждали его Алешка с матерью.

— Сейчас прибудут похоронщики. Татурин оплатил всю церемонию. Они явятся с милицией, чтобы взять из квартиры одежду стариков. Света, — обратился он к жене, — присмотри там, пожалуйста.

Корнилов-старший сел за стол и принялся доедать прерванный завтрак.

— Это он звонил? — спросила Светлана Арнольдовна.

— Да, сам.

— Он как-то все это объяснил?

— Не потрудился. — Отец заметно сдерживал раздражение.

Алешка не вмешивался в разговор родителей: наверное, он один понимал, почему так поступил Сергей Ильич Татурин. Он платил по счетам. Алешка поблагодарил маму за завтрак, предложил свою помощь, получил отказ и ушел в свою комнату.

Открыв окно, он постоял немного, радуясь хорошей погоде и огорчаясь оттого, что рядом нет Лины. Хотелось, чтобы она поехала с ним, но она наотрез отказалась. Он хотел немедленно все рассказать родителям, но Лина категорически запретила ему это делать. Она считала, что пока еще рано… А что, собственно, рано? Он любит ее, она любит его. К чему такая канитель?..

Алешка закурил, стоя у окна, и снова погрузился в собственные мысли. Может быть, Лина и права, не стоит торопить события. А может, она действительно не разобралась еще в своих чувствах. В своих Алешка был уверен. Может, она думает, что он ей не пара? Красивая, целеустремленная, умная — прямая противоположность ему. Хотя из школьного курса физики Алешке было известно, что именно противоположности-то и притягиваются со страшной силой. Но Лина отказала и Алешке, и Андрею. Почему?.. Не любит ни одного из них? Сомнительно. Странная она все-таки женщина, странная! Не похожая ни на одну из тех, с кем Алешка общался ранее. Две его предыдущие жены просто визжали от восторга, когда он предлагал им выходить за него замуж, хотя знали его всего несколько месяцев до этого. А Лина любит его много лет и вот, пожалуйста, слышать ничего не хочет о свадьбе. И глупо, и смешно, но главное — непонятно. Он хотел мчаться к ней сегодня, но она сказала: «Не приезжай». Почему? На работу ей не надо. Что она собирается делать там, в городе, одна? А одна ли?..

Алешка протянул руку к телефону, набрал номер. Длинные гудки. Он насчитал пятнадцать и положил трубку на рычаг. Ну и где она? Дома нет. Ну уж, «зяблики», как говорит Михалыч, он не будет лежать на диване и ждать у моря погоды. Он пойдет и найдет ее.

Он быстро оделся, пересчитал в бумажнике деньги. Собственные сбережения, оставшиеся от полученных ранее гонораров, растаяли словно дым. Теперь надо просить у родителей. Стыдно. А что делать? Он метался по комнате, как тигр в клетке. Почему? Почему он позволяет себе так жить? Четверть века за плечами, пора подводить первые жизненные итоги, но ему, Алешке, нечего представить на суд божий. Внезапно пришла мысль, что, если сейчас он внезапно умрет, ему действительно нечего будет записать в свой актив для оправдательной речи на суде Всевышнего. Его бывшие одноклассники уже кое-чего достигли. Славка уже оставил по себе добрую славу — получился каламбур: Слава оставил славу. Его уже не забудут его ученики, на земле останется жить родной человечек, его замена, — Аннушка.

Алешка снова уселся на диван, у него опять было муторно на душе. Он и раньше не раз задумывался о смысле жизни, но все промахи и колебания трактовал только в свою пользу: как адвокат на суде — все сомнения в пользу обвиняемого. Собственно, глупо сидеть и винить себя во всех грехах человечества, не он их открыл, не он один им предавался и не ему за них отвечать, по крайней мере, не за все. Со своими бы разобраться…

И чем больше Алешка сейчас размышлял, тем больше терялся смысл его рассуждений. Он понимал, что сейчас ему в голову приходят лишь совершенно абсурдные мысли. Но то ли меланхолическое настроение, то ли все недавние события так на него подействовали, что рассуждать здраво и разумно он просто не мог, а может, и не хотел.

Он пришел только к одному твердому выводу: ему надо уехать. Уехать в Москву. Надо в себе разобраться, а еще лучше постараться кем-нибудь стать. Пора уже! А потом можно еще раз сделать предложение Лине. Может быть, тогда она не откажет.

Алешка вернулся к открытому окну, взял в руки пачку сигарет и обнаружил, что, увлеченный собственными душевными терзаниями, он почти опустошил ее, прикуривая одну сигарету от другой. Когда он это обнаружил, ему стало плохо. Он затушил уже подожженную сигарету, сложил в пепельницу все оставшиеся сигареты, взял ее и пошел с нею вниз, решив начать новую жизнь с мужественного, на его взгляд, поступка. Он решил бросить курить.

На кухне он решил выбросить в мусорное ведро все, что принес с собой, даже пепельницу. Потом подошел к дверям в комнату отца и постучал.

— Открыто, — услышал в ответ.

Алешка открыл дверь. Отец сидел за столом и работал на портативном ноутбуке, который всегда возил с собой.

— А, сын, заходи! — Отец на секунду оторвал взгляд от экрана, мельком взглянул на Алешку и тут же отвернулся, погрузившись в дела.

Алешка приземлился рядом с отцовским столом и принялся ждать. Прошло еще минут пять, прежде чем отец вспомнил об Алешкином присутствии. Он наконец оторвался от своей работы и, обращаясь к Алешке, спросил:

— Ты что-то хотел?

— Да. Когда вы поедете в Москву?

— Вероятно, сегодня вечером, а что?

— Я тоже уеду.

— Что так? Устал отдыхать? Потянуло в старую компанию? — Отец проговорил это несколько раздраженно.

— Нет. — Алешке не хотелось объяснять отцу причину своего отъезда, не хотелось и врать. Поэтому он просто промолчал, ограничившись одним-единственным словом.

— Может, объяснишь? — настаивал отец.

— Нет. — Алешка твердо и уверенно покачал головой.

— А жаль, — вздохнул отец, — я хотел тебя попросить пожить здесь некоторое время, пока мы не найдем новых консьержей. Ну, нет, так нет! Значит, придется остаться здесь матери. А у нее уже отпуск кончился.

Отец опять отвернулся к компьютеру, и последние слова он проговорил так тихо, будто самому себе.

Алешка растерялся. С одной стороны, ему просто необходимо было уехать отсюда, а с другой, отец впервые попросил его что-то сделать для него. Пусть это не геройский поступок, пусть нет необходимости спасать отца, но это реальное полезное, сделанное для него дело. Отказать сейчас ему Алешка не мог. Возможно, это было первое испытание на пути к преодолению его воинствующего эго.

— Я… — Алешка попытался привлечь внимание отца.

Ему это удалось.

— Что? — встрепенулся Леонид Иванович, будто только и ждал этого.

— Я останусь, — ответил Алешка. — Что я должен буду делать?

— Да, в общем, ничего. Разве что…

Алешка вопросительно посмотрел на отца.

— Разве что, постараться не умереть с голоду. Сможешь сам себя обеспечить?

— Постараюсь, — ответил Алешка.

Во дворе послышался гул подъезжающего автомобиля и шум голосов. Алешка подошел к окну: во двор вошли несколько молодых людей, одетых в строгие темные костюмы. Их встречала Светлана Арнольдовна.

— Похоронщики приехали, — сообщил Алешка. — Ты не выйдешь?

— Нет, не люблю я этого. Стариков, конечно, жаль, и я бы, естественно, сделал для них все, что нужно. Но, знаешь, я рад, что Сергей Ильич так поступил. Значит, не забыл, сколько они в свое время сделали для его семьи. Значит, что-то человеческое в нем осталось. А Орловых мне искренне жаль, земля им пухом. Кстати, ты, если остаешься, можешь проводить их в последний путь, вероятно, хоронить будут завтра, здесь, на Спасском кладбище.

— Хорошо, — ответил Алешка, продолжая наблюдать одним глазом за вежливым разговором, который вели во дворе Светлана Арнольдовна и представители похоронного бюро.

За спиной у Алешки послышался бумажный шелест, он обернулся — отец достал из бумажника две стодолларовые купюры и протянул их сыну:

— Возьми на расходы.

Алешка немного помялся:

— Не надо, у меня есть.

— Я знаю, что у тебя нет. Возьми, заработаешь — отдашь. И это не только тебе, это на непредвиденные расходы по дому.

— Уговорил. — Алешка взял деньги и убрал их в карман, сроду не испытывая такой неловкости. Да и отец ему никогда так деньги не давал. У Алешки была пластиковая карта, которая, как неразменный рубль из сказки, никогда не кончалась. Карта была у него и сейчас, но, чтобы снять с нее деньги, ему пришлось бы съездить в Москву. Здесь, в самой средней полосе России, такие карточки можно увидеть только в кино.

— Смотри, не вздумай баксы в магазине предлагать, в милицию заберут. Поменяй сначала в банке или в обменнике. Понял? — Отец будто знал, о чем размышлял Алеша.

— Понял, — кивнул он, усмехаясь про себя и покусывая нижнюю губу. — Спасибо за деньги и за науку.

— Не за что.

Сон никак не шел, на улице начинало светать. А в доме было так тихо, что невыносимо громкими казались даже падающие капли воды. Алешка поднялся и пошел на звук. Кран на кухне подтекал. Алешка закрыл его, присел на табурет, стоявший около. Ужасно хотелось курить. Сигареты лежали в шкафчике, нужно только встать и протянуть руку. Не просто отказаться от того, к чему привык за несколько лет. Но уступить сейчас своей дурной привычке, значит, проявить трусость и малодушие, значит, опять откатиться назад, значит, никакого прогресса в самовоспитании. А значит, и нет надежды на счастье и любовь.

Алешка попил воды прямо из-под крана и вернулся в спальню. Нет, он, кажется, плохо закрутил кран, потому что, поднимаясь по лестнице, опять слышал за спиной надоедливое капанье.

Алешка бухнулся на кровать, зарылся головой в подушки. Все бесполезно — не уснуть. Мысленно он то и дело возвращался к происшедшему. Совсем не случайно, что стариков убили именно тогда, когда никого из хозяев не было дома. Убийца шел наверняка, зная, что останется безнаказанным. Свидетелей нет, обличить его будет некому. Кто знал, что Алешка останется в городе? Да никто. Он и сам этого не знал до последней минуты. А убийца знал. Мало того: человек легко просчитал и спрогнозировал, как поведет себя Алешка в городе. Из этого можно сделать вывод, что убийца хорошо знал Алешку, знал его характер, его привычки, склонности. Кто же он, этот?..

Алешка встал, открыл окно. Душная летняя ночь заканчивалась. Воздух заметно посвежел. Алешка спустился вниз. Опять закрыл кран и вышел на крыльцо. Прямо перед ним виднелись ворота и калитка. Он подошел, потрогал запор — ворота запирались на железный засов. Когда Алешка с Михалычем вернулись вчера на дачу, ворота были закрыты, но крепкая высокая калитка в них — распахнута настежь. Либо Павел Николаевич не запер ее перед тем, как лечь спать. Либо убийца имел ключ от этих замков. От ворот в дом и в квартиру Орловых шел провод от звонка. Оставлять ворота на ночь незапертыми не было смысла. Если бы даже старики ждали Алешку ночью, все равно бы заперли вход.

Алешка прошелся вдоль забора из высоких бетонных блоков. Если вздумать забор перелезать, легким это занятие не покажется. Человек, решившийся на такое, должен быть хорошо тренирован. Усадебный двор незаметно переходил в хозяйственный. Здесь стояла баня, за ней шел небольшой огородик, перед баней — открытая веранда. Напротив невысокое крылечко, ведущее в квартиру Орловых. Алешка подошел к дверям, заклеенным в трех местах тонкой полоской бумаги, в том числе и поперек замочной скважины. На полосках бумаги даже в предрассветных сумерках были заметны круглые милицейские печати и подписи какого-то должностного лица. В доме с внутренней стороны точно такими же бумажками были опечатаны вторые входные двери в квартиру Орловых.

Алешка зашел в огородик: на нескольких грядках росли огурцы, лук, петрушка, морковь, укроп и еще какие-то огородные обитатели, незнакомые Алешке. Он потоптался там несколько минут, подумал о том, насколько непредсказуема судьба человеческая. Ольга Степановна сажала эти грядки, надеясь вырастить урожай, а теперь — вот он, урожай, а ее нет. И кому теперь нужны эти грядки? Кто станет за ними ухаживать? Их надо полоть, поливать… и еще что-то там с ними делать. Алешка присел возле грядки с морковью. Высокая ярко-зеленая ботва густо покрывала поверхность грядки. Алешка раздвинул ее руками, посмотрел. И где здесь сорняки? И что здесь сорняки?.. Он потянул за морковный хвостик, выдернул сразу две морковки, тоненькие мышиные хвостики. Посмотрев на них, он усмехнулся, обтер одну о штаны и засунул в рот. Потом поднялся и пошел к выходу из огорода. Повторил все предыдущие манипуляции и со второй морковкой, снова от души хрустнул и прожевал в одно мгновение.

вдруг вспомнил Алешка строчки Маяковского. Спасибо Ольге Степановне, хорошую растила морковку.

Алешка снова оказался на хозяйственном дворе. Подошел к бане, присел на невысокий порожек. Здесь совсем недавно он сидел вместе с Павлом Николаевичем. Здесь он впервые услышал историю жизни стариков Орловых. Алешка кинул в сторону ботву от съеденной морковки, проследил, куда она упала — чуть-чуть не долетела до густой высокой травы. Теперь это выглядело как мусор, а в траве было бы похоже на компост. Созерцание увядающей зелени на вытоптанной земле — не из приятных. Алешка нехотя поднялся, подошел к морковным веточкам, наклонился, подобрал ботву, выпрямился, оглядел двор. Павел Николаевич идеально вел хозяйство. Все на дворе чисто, ухожено, даже поленница около баньки сложена с особым старанием, даже изяществом. Возле поленницы урна для мусора. Алешка подошел к ней и выбросил туда ботву. И тут возле урны заметил на земле что-то блестящее, наклонился и подобрал тонкую золотую цепочку. Она была расстегнута; на ней, зацепившись за круглый замочек, висел маленький кулон в виде ангелочка с крылышками. Алешка долго рассматривал этот предмет, пытаясь вспомнить, кто из его знакомых мог потерять его тут. Явно он видел это украшение впервые. Такие цепочки носят обычно молодые девушки, да и «ангелочек» больше подошел бы скорее молоденькой грешнице, чем женщине в возрасте, а тем более мужчине. Вряд ли он мог принадлежать Ольге Степановне, украшение не в ее стиле. У мамы он тоже никогда не видел такого. Из женщин вчера здесь крутилась Лина. «Ангелочек» вполне мог принадлежать ей. Алешка пошел в дом, взялся за телефон, начал набирать номер, затем посмотрел на часы — всего половина пятого. Положил трубку на место.

Опять посмотрел на «ангелочка», повертел его в руках, потом, недолго думая, надел цепочку на шею, застегнул, не получилось. Снял. Подергал замочек, он оказался сломанным. Вот почему цепочку потеряли. Но все-таки кто? Опять задачка. Прямо интеллектуальная телевикторина «Что? Где? Когда?», надо добавить еще «Кто?».

Алешка усилием воли все-таки заставил себя задремать и проспал несколько часов, и первое, что он собирался сделать, когда проснется, — это позвонить Лине. Но не успел, его разбудил телефонный звонок. Он снял трубку, прижал ее к уху, не в силах ничего ответить.

— Алеша, — услышал он голос Лины, — ты еще спишь? Просыпайся, соня, немедленно.

Но Алешка уже проснулся. Он был счастлив слышать голос любимой. К тому же она не сердилась, она шутила с ним — он был счастлив вдвойне.

— Линочка, я не сплю, я не спал почти всю ночь. Я звонил тебе вчера, где ты была?

— Потом расскажу. Сейчас к тебе приеду. Вернее, мы сейчас к тебе приедем.

— Кто это мы? — наигранно сердито ответил Алешка. — Этот писака опять вьется около тебя?

— Не груби, Пинкертон, — услышал он в трубке голос Андрея.

— А, ты еще и подслушиваешь? Папарацци несчастный, — продолжал в шутку кипятиться Алешка.

— Я не подслушиваю, к вашему сведению. Просто ты слишком громко кричишь.

— Алеша, я сама включила громкую связь. Не ругай Андрюшу, он опять нам помог, — попыталась оправдать Андрея Лина.

— Хорошо, на этот раз я его помилую, но только если информация стоящая.

— Сейчас узнаешь. Мы едем.

Алешка быстро оделся, спустился на кухню. Поставил чайник на огонь. Открыл холодильник, приятно удивился. Мама, как всегда, позаботилась о нем. Тут стояла кастрюля с супом, любимым Алешкиным борщом, вторая — с тушеной картошкой, еще блюдо с котлетами, и все полки заставлены тарелками с бутербродами с икрой, рыбой, колбасой, ветчиной и салом. Алешка набрал на тарелку по одному, поставил на стол. Выставил на стол варенье, конфеты, поставил баночку быстрорастворимого кофе. Свисток чайника прозвучал одновременно со звонком в дверь.

Алешка быстро выскочил во двор, отпер ворота. Перед ним стояли Андрей и Лина. Схватив Лину в охапку, он прижал ее к себе, поцеловал и не отпускал, пока она не взмолилась:

— Отпусти, сумасшедший, мне больно!

— Да, я сумасшедший, я душевнобольной. Ты свела меня с ума, ты ранила мою душу. Не отпущу тебя никогда.

— Лина Витальевна, может, милицию вызвать или «Скорую помощь»? — подал голос Андрей, молча стоявший до этого момента в сторонке.

— Я тебе вызову, — пригрозил Алешка, отпуская Лину. — Мне надоели менты и журналюги, еще раз вякнешь, кофе не дам.

— Если вам, сэр, не нравится общество милиционеров и журналистов, мы можем уйти. Да, Лина Витальевна? — продолжал Андрей, все еще оставаясь за воротами.

— Нет, — ответила Лина, прижимаясь к Алешке и поглядывая на Андрея из-под опущенных ресниц.

— Что, съел, папарацци? — засмеялся Алешка.

— Змей-искуситель! Приехал, натворил, покорил, — проворчал Андрей.

— Ладно тебе ворчать. Заходи уж. Чайник остывает, — предложил Алешка мировую.

— Нет, Алеша, мы за тобой. Сейчас в Спасском будут Орловых хоронить. Так что чай отменяется.

— Хорошо, — вмиг посерьезнел Алешка. — Я сейчас.

Вернувшись в дом, он быстро проверил, все ли выключено и закрыто. Не хватало еще, чтобы он устроил тут пожар или потоп. Теперь все в порядке, похоже, он еще не утратил навыков самообслуживания, которые активно культивировали в нем его родители в пору детства и отрочества и которые он активно забывал в пору ранней молодости. Он выскочил на крыльцо, запер входную дверь, положил ключ в карман.

— Алеша, — услышал он за спиной голос Лины, выходящей с хозяйственного двора и несущей в руках огромный букет ярко-красных пионов. — Алеша, ты не против, я сорвала их у вас в огороде? Положим на их могилу. — Алешка, на мгновение задумавшись, кивнул в знак согласия. Он, конечно же, был не против. Но его опять поразила эта ироничная усмешка судьбы: Ольга Степановна позаботилась даже об этом. Она вырастила цветы для собственной могилы.

Маленькое церковное кладбище сплошь заросло яркими розово-лиловыми цветами иван-чая. То там, то здесь среди этого жизнерадостного цветения выглядывали верхушки могильных крестов. Высокие березы низко свешивали свои тонкие трепещущие ветки, мерно покачивая ими от малейшего дуновения легкого ветерка.

К воротам небольшого деревенского храма подъехала скромная похоронная процессия, состоящая из автобуса-катафалка и легковой машины.

Из автобуса вынесли два закрытых гроба и понесли в церковь. Все выполняли молодые подтянутого вида мужчины, одетые, согласно протоколу, в черные строгие костюмы.

Алешка, Лина и Андрей вошли вслед за ними в церковь, встали в сторонке, стараясь не привлекать к себе внимания. Кроме них и представителей похоронного бюро, в храме были только трое певчих и священник. Из легкового автомобиля так никто и не вышел.

Священник, не обращая ни на кого внимания, делал свое дело. Алешка присмотрелся к нему. Это был еще молодой человек лет тридцати пяти, может, чуть больше. Выше среднего роста, плотного телосложения, но ничего в его облике не было от тех картинных или киношных попов, чей стереотип годами навязывался советским людям, чтобы отвратить их от церкви и бога. Напротив, облик этого священника привлекал, располагая к общению с ним.

Церемония закончилась, гробы на руках служителей поплыли из храма, их понесли в глубь кладбища. Две вырытые рядом могилы желтели свежим песком среди летнего розово-лилово-зеленого буйства природы. Священник тоже шел рядом с процессией. Все остановились около свежих холмиков, гробы поставили прямо на них. Священник завершил обряд, сказав: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас». Два мужичка с лопатами, остававшиеся все это время немного в стороне, опустили гробы в могилы. Каждый подошел, бросил горсть земли, и могилы стали закапывать.

Когда все отошли от места захоронения, к Алешке подошел священник.

— Здравствуйте, вы, вероятно, Алексей Корнилов? Ваша матушка предупредила меня, что вы придете на похороны. — Он протянул Алешке руку и представился: — Отец Василий, настоятель храма Спас Преображения.

Алешка был приятно удивлен, но не подал виду и представил своих спутников. Потом обратился к священнику:

— Извините, а кто заказал отпевание?

— Похоронное бюро. А что, вы разве против? По-моему, не важно кто, главное проводить новопреставленных по-христиански. Или вы намекаете на то, что они самоубийцы, как мне в милиции сказали…

— Нет, нет, — прервал Алешка отца Василия. — Мы не против, и вам правильно сказали: они не самоубийцы. Вот Лина Витальевна может подтвердить, она следователь.

Лина кивнула незаметно и дернула Алешку за рукав, поглядев на него осуждающе.

— Да я бы и не поверил никогда, что Ольга Степановна способна на себя руки наложить. Она была религиозна и богобоязненна. Знала, что это страшный грех.

— Она часто приходила в храм? — спросил Андрей.

— На каждую службу, а еще она была членом церковного совета, участвовала во всех церковных делах и много жертвовала на храм.

Алешка отметил про себя, что, вероятно, святой отец смутно представляет себе, что значит «много». Откуда у Орловых «много», жили они скорее всего на более чем скромные пенсии да тот небольшой заработок, что платил им отец. Но священник, будто разгадав Алешкины мысли, поколебал его уверенность.

— Вы слышите звон? — спросил он, поворачивая голову в сторону колокольни, откуда над кладбищем и селом разливался протяжный, звучный колокольный звон. — Там три колокола, все они куплены на деньги, пожертвованные Орловыми.

— Ого, да они были скрытыми миллионерами! — опять подал голос Андрей.

— У них имелись сбережения, а почему это вас так удивляет? — заинтересовался отец Василий.

— Да нет, ничего особенного, просто жили они уж очень скромно. На церковь жертвовали бешеные деньги, а сами ютились у чужих людей. Странно.

— Не знаю, мне это странным не кажется. Они же не как приживалы жили, это была их работа. И они любили свою работу, — парировал отец Василий.

— Не смею с вами не согласиться, — сдался Андрей.

Лина и Алешка молчали, они догадывались, из каких больших кошельков доставала деньги Ольга Степановна. Пристальней приглядевшись к священнику, Алешка заметил в его взгляде озорной, хитроватый огонек и предположил, что этот человек знает несравненно больше того, о чем говорит.

Похоронщики завершили свою миссию и покинули церковный двор. Лина украсила могилу цветами, поправила ленты немногочисленных венков и присоединилась к мужчинам, которые тоже направились к воротам. Отец Василий попрощался с Алешкиной компанией и ушел в церковь, и Андрей, решив, что больше он в этом водоеме ничего не выудит, тоже поспешил откланяться, дабы не мешать влюбленным. На прощание только добавил, обращаясь к Алешке, абсолютно серьезным тоном:

— Я там кое-что нарыл, но Лина тебе расскажет обо всем подробнее. А я пойду, мне с вашими делами совсем работать стало некогда, я ведь сейчас за редактора, мне газету выпускать надо. Ну, пока, до встречи.

Лина и Алешка остались одни, решая, как лучше добраться до села Спасское. Было два пути: один через церковный двор, второй — через кладбище.

— Пойдем через кладбище, жутко люблю читать надписи на могилках, — сказал Алешка, — навевает разные мысли о смысле жизни и о месте человека в обществе.

— Трепло, — констатировала Лина, — ладно уж, пойдем.

Алешка, почесав в затылке, улыбнулся и пошел следом за Линой.

Они шли между могил, рассматривая портреты и читая подписи. У некоторых останавливались, переговариваясь и обмениваясь репликами.

— Смотри, вот дедуля пожил. Девяносто восемь лет! Два года до века не дотянул. — Алешка кивнул на одну из могил.

— Завидная судьба, человек родился еще в прошлом веке. Весь учебник истории прошел у него перед глазами. В режиме реального времени. Вероятно, участвовал еще в гражданской войне.

— А эта, смотри, совсем молодая. — Алешка посчитал в уме. — Всего-то двадцать лет. А красивая какая!

Они оба постояли у могилки с гранитным памятником с овальным портретом на нем.

— Нестеренко Наталья Михайловна, год рождения 1963-й, смерти 1983-й, — прочитал Алешка, потом рассмотрел надпись повнимательней, что-то сравнил. — Смотри, она умерла в день своего рождения. Интересно, что с ней могло приключиться?

Алешка стал вглядываться в лицо девушки, красивое, открытое; задорная улыбка, огромные глаза и темные, красиво изогнутые брови. Черная толстая коса, короной уложенная на голове.

— Хохлушка, — предположил Алешка.

— Почему ты так решил? — спросила Лина, вглядываясь в лицо девушки.

— Во-первых, Нестеренко. Во вторых, так и вижу ее в вышитой рубашке с венком на голове и с лентами в руках. И кажется, что как только откроет рот, так и польется украиньска мова.

— Смутные догадки. Я, между прочим, тоже Шевченко, — Лина сделала в своей фамилии ударение на букву «О», — но в паспорте у меня написано — русская. Тебя сбила с толку ее прическа, действительно не совсем обычная для молодой девушки, жительницы средней полосы России. Но и это еще ни о чем не говорит. Может, ей просто мама не разрешала стричься, а может, она староверка, смотри, какой у нее крестик на шее.

Алешка присмотрелся к украшению, но фотография была нечеткой, разобрать, что это, было практически невозможно. По форме вроде бы крестик, но не совсем обычный.

— Она вообще, по-моему, атеистка. Это вовсе не крестик, — резюмировал Алешка.

— А что? — Лина вынула из кармана рубашки очки, надела их и наклонилась к фотографии как можно ближе. — Действительно, похоже, что это и в самом деле не крестик.

Алешка внезапно ощутил какой-то неясный душевный дискомфорт. Он дернул Лину за рукав и почему-то шепотом позвал:

— Пойдем отсюда.

Лина повернулась к нему, усмехнувшись.

— Не бойся, я с тобой. Живых надо бояться, а не мертвых.

— Я никого не боюсь, — обиделся Алешка, — просто мы неприлично себя ведем. Стоим тут, как в картинной галерее, рассматриваем…

— Ты прав, мужчина. И я тебе покоряюсь, — сказала Лина, беря Алешку за руку.

— Ну, ты и кошка. — Он улыбнулся, прижимая Лину к себе.

Они молча проследовали через все кладбище, не останавливаясь больше ни у одной могилы. Выйдя за пределы погоста, перестали обниматься и просто пошли рядом. Мимо в обоих направлениях проезжали машины,велосипедисты, проходили пешие отдыхающие и обитатели многочисленных окрестных дач. До поселка оставалось еще минут пятнадцать неспешного хода.

— Ну, что вы там нарыли с Какошиным? — спросил Алешка.

— Я вчера весь день проторчала в увэдэшном архиве и ни дела о пожаре, ни вообще никакого упоминания о нем не нашла. Словно и не было никакого пожара. Позвонила Андрею, попросила его связаться с областным архивом. Представляешь, там тоже пусто. Даже и профилактория по документам такого никогда не числилось.

— Как это? — Алешка от удивления даже остановился.

— А вот так. Не было, и все тут.

— Быть не может! Мне и Павел Николаевич рассказывал, и доктор Крестовский.

— Представь, ничего не было. Поселок Дальняя дача начал возводиться с 1978 года. Все коттеджи строились по заказу областной администрации по единому архитектурному плану. И никакого профилактория на этом плане нет.

— Мистика! А кто подрядчик, архитектор? Может, с ними поговорить?

— Архитектор умер год назад, подрядная организация «Облцентрстройзаказчик» расформирована в 1983 году. Генеральный директор уехал в другой город, и где он сейчас, неизвестно, — ответила Лина.

— Заколдованный круг. Дома не было, пожара не было, а Ольга Степановна до самой смерти спасала Илью из пожара. Ничего не понимаю!

Они так увлеклись разговором, что не заметили, как остановились посередине дороги. Первой опомнилась Лина. Она потянула Алешку за руку:

— Пойдем, а то на нас уже смотрят.

Алешка послушался. Несколько минут они шли молча. Потом Лина покопалась в сумочке, достала оттуда листок бумаги с компьютерной распечаткой и протянула его Алешке:

— Это Андрей откопал в Интернете.

Алешка взял листок и начал читать. В тексте на английском от какого-то американского информбюро говорилось, что на открытых торгах, пользуясь протекцией высоких российских государственных кругов, большой пакет акций корпорации «Азиаттрансгаз» приобрел российский предприниматель Татурин. Алешка быстро перевел его и посмотрел на Лину:

— Ты понимаешь, что это означает? То, что Татурин был богатым человеком? Но ведь это ни для кого не секрет.

— Купить такой пакет акций мог позволить себе не просто богатый, а очень богатый человек. Все его магазины стоят в десятки, а то и в сотни раз меньше. Скорее всего Татурин — посредник, подставное лицо. Но чье? Правительства? Маловероятно, на мой взгляд. Мне кажется, это криминал. Очень крупный криминал. Понимаешь?

— Смутно. Ты думаешь, что его могли грохнуть за эти акции?

— Не знаю. Но деньги — наиболее вероятная версия. А здесь были, наверное, замешаны очень большие деньги.

— Но точно судить об этом мы не можем. Не думаю, что кто-либо из криминальных дельцов захочет поделиться с нами подобной информацией.

— Они да, а вот твой отец…

— Что отец? — не понял Алешка.

— У него с Татуриным были совместные дела.

Алешка промолчал. Меньше всего ему хотелось вмешивать в это дело отца, который всегда был человеком честным и принципиальным и не мог вступить в сговор с криминалом. Если у него и были дела с Татуриным, то скорее всего это были законные сделки.

— Они с мамой приедут в конце недели, и я с ним поговорю, — завершил он свои размышления вслух.

— Алеша. — Лина остановилась и заглянула Алешке в лицо, пытаясь угадать, о чем он думает. — Ты не расстраивайся, нужно все проверить. Просто Леонид Иванович может что-то знать. — Алешка обнял Лину и, ничего не отвечая и не отпуская ее, побрел по дороге.

Он считал, что не стоит обсуждать с Линой его отношения с отцом. Он хотел сам во всем разобраться. Если будет уверен, что это необходимо, он поговорит с отцом. Но не сейчас же это обсуждать.

Они молча подошли к воротам дачи, еще издали заметив стоявшую у ворот легковую автомашину, ту самую, которая сопровождала их на кладбище. На первый взгляд машина была совершенно необитаема. Алешка обошел автомобиль со всех сторон, внимательно осмотрел его. Если там и был водитель, то он очень хотел остаться незамеченным, и ему это удалось. Формально автомобиль не мешал Алешке, он не создавал никаких помех, не доставлял никаких неприятностей. Придраться было не к чему. Он отошел к воротам, но открыть калитку не успел: она открылась сама, и ему навстречу вышел Сергей Ильич Татурин. От неожиданности Алешка в первую минуту оторопел, так и оставшись стоять с протянутой рукой. Однако Татурин не растерялся, он пожал Алешкину руку, будто он ее только для этого и протянул.

— Здравствуйте, Алексей. Надеюсь, вы не против, что мы сюда вторглись?

— Да нет, но как вы сюда… Я же запер ворота на засов, а калитку на замок.

— Калитка была не заперта, — несколько удивленно проговорил Татурин.

— Не может быть! Ну, да бог с ней, об этом потом, проходите, пожалуйста.

Все трое они вошли во двор дачи, Алешка притворил калитку и пошел к дому. Татурин и Лина немного отстали, причем Лина постаралась отстать и от Татурина, она будто хотела раствориться в пространстве, быть незаметной, чтобы все решили, что ее вообще здесь нет.

— Алексей, — позвал Татурин, — спасибо за приглашение, но я не в гости.

Он достал из папки, которую держал под мышкой, листок бумаги и протянул ему. Это была копия завещания. Ольга Степановна Орлова и Павел Николаевич Орлов все свое движимое и недвижимое имущество завещали Илье Сергеевичу Татурину. На копии была приписка, заверенная нотариусом, в которой говорилось о том, что правопреемником наследства в связи со смертью наследника является Татурин Сергей Ильич. Документ написан и заверен государственным нотариусом…

Алешка прочитал бумагу и вернул Татурину.

— И что же вы хотите?

— Я прошу вас впустить меня в квартиру Орловых, мне бы хотелось кое-что оттуда взять.

— Она опечатана, а у меня нет ключа, его изъяли милиционеры.

— Мне разрешили вскрыть квартиру, у меня есть ключ.

Татурин достал из кармана ключ и показал его Алешке, который неопределенно пожал плечами и сказал:

— Милости прошу.

Он пошел на хозяйственный двор, за ним проследовал и Татурин. Алешка заметил, что Сергей Ильич очень плохо выглядит, он осунулся, лицо его потемнело, под глазами залегли глубокие складки.

— Вот блин, ничего не понимаю! Полтергейст! — проговорил в сердцах Алешка, увидав открытую настежь дверь в квартиру Орловых. — Еще час назад все было заперто и опечатано. Может быть, вызвать милицию?

Алешка стоял в проеме открытой двери, Татурин на шаг сзади него. Алешка обернулся к нему и увидел, как тот стоит, держась за дверной косяк, дышит с трудом, глаза полуприкрыты. Алешка кинулся к нему, но тот остановил его запрещающим жестом.

— Нет, позовите лучше моих людей, они в машине. Я им не велел вмешиваться, но теперь это, вероятно, необходимо.

Едва Алешка появился около машины, из нее тотчас вышли два молодых человека. Они ничего не спросили у него и ничего не сказали, немедленно пройдя во двор дачи. Алешка шел за ними, по дороге отметив про себя, что эти двое неплохо ориентируются в его владениях.

Татурин стоял в той же позе. Один из парней подошел к нему, поставил на землю маленький чемоданчик, открыл его, достал оттуда пузырек с таблетками и бутылку минеральной воды. Дал Татурину таблетку, дал запить, потом все так же спокойно, без суеты уложил на место, помог хозяину поменять позу: Татурин сделал несколько шагов с помощью телохранителя, потом пошел самостоятельно, сначала еле передвигая ногами, затем более уверенно.

Все вошли в квартиру Орловых, где заметны были следы недавнего обыска. Татурин опустился на первый попавшийся стул возле обеденного стола. Его телохранители остались у дверей. Алешка стоял посреди комнаты. Лины в поле зрения не наблюдалось.

Татурин оглядел комнату и остановил свой взгляд на большом металлическом ларце, стоявшем на комоде, и еле заметно кивнул. Один из его телохранителей подошел, поднял и поставил на стол перед хозяином, попытался открыть его, но ларец был заперт. Татурин достал с шеи из-под рубашки цепочку, на которой висел золотой внушительных размеров крест и маленький металлический ключик. Сергей Ильич открыл ларец, заглянул туда и, повернувшись к телохранителям лицом, махнул рукой. Они немедленно удалились, закрыв за собой дверь. Потом так же, жестом руки, он подозвал к себе Алешку.

Татурин достал из ларца фотографию и протянул ее Алешке. На ней молодой, элегантно, даже щегольски одетый мужчина обнимал за талию стройную красивую девушку с двумя длинными косами. Их запечатлели на фоне моря, а снизу по фотокарточке шла надпись: «Ялта — 1957 год».

— Это мы с Олей. Танюша тогда лежала в Москве в клинике, почти полгода лежала. Ей делали операцию, никто не мог поручиться, что она выживет. Мы с Олей полюбили друг друга, я повез ее в Ялту, там мы решили пожениться, как только… Ну, в общем, понятно. — Старик опустил голову. Алешка решил, что ему опять плохо и сделал шаг к нему, но тот поднял глаза. Они были полны слез. — Знаете, молодой человек, я ее любил всю жизнь и надеялся, что она простит меня когда-нибудь. Но она так и не… Крестовский рассказал вам, из-за чего мы с ним поцапались? Это я Оле хотел отомстить. Когда Танюша умерла, я тут же сделал предложение Оле. А она ни в какую. «Я замужем», и все тут. Пашка хороший был парень, да только не мужик. Он пацаном в войну попал под бомбежку, родителей потерял и сам инвалидом остался. Видишь, как случается… кому руку, кому ногу. А ему все «хозяйство» его мужское искалечило, чинили его долго, да что тогда за медицина была. Сам, наверное, представляешь. Олю он с детства любил, понимая, что мужем ей быть не может, так братом ее назвался. Оберегал ее, помогал. А когда с ней беда случилась, собой прикрыл. Виноват я перед Павлом. Очень виноват. Про нас он, конечно, знал, она от него ничего не скрывала. И про Илюшку тоже, наверное, знал. Я не знал, а он знал. Мне она не доверяла, а ему доверяла. Спрашивается, кого она любила больше?..

Алешка подумал, что больше всего Ольга Степановна любила только Илью. Татурин сидел, тяжело дыша, копался в ларце, перекладывая одну бумажку за другой. Алешка заметил, как ему с трудом дается каждое слово: он то вздыхал, то делал паузы, но все же продолжал говорить:

— Здесь письма мои к ней и фотографии. Она этот ларец сама заперла и ключ мне отдала. Я перепугался, что он может пропасть. Не дай бог, кто-нибудь подумает, что этим можно меня шантажировать. Нет, меня теперь уже ничем не испугаешь. Все мои страшные тайны умерли. Скоро и я за ними следом уйду. Совсем один я остался. Людмила забрала Сережку и уехала в Москву. Думает, что там ему безопасней будет. Пускай, мне уже все равно…

Старик замолчал, равнодушно глядя перед собой.

— Сергей Ильич, можно у вас спросить? — нарушил молчание Алешка.

— О чем?

— У вас с моим отцом были деловые отношения после того, как вы… ну… — Алешка никак не мог подобрать нужное слово.

Старик пристально посмотрел на него.

— Тебе кто-то что-то наговорил? Не верь, мальчик, твой отец честный человек. Да и я тоже не бандит, как и Илюшка мой покойный. Конечно, мы кое-что приобрели, когда появилась возможность, но это все на законных основаниях. Если, конечно, не считать, что наши законы существуют на грани беззакония. Но мы не криминал, мы капитал. А вообще, лучше поговори с отцом сам. Я думаю, он все тебе расскажет. Нет в этом особой тайны.

Он не без труда поднялся, прихватил под мышку ларец и пошел к выходу, но, не доходя нескольких шагов, пошатнулся и упал. Алешка бросился к нему и крикнул в закрытую дверь:

— Эй, секьюрити, сюда, он умирает!

В комнату ворвались охранники. А дальше все происходило, как в немом кино. Не говоря ни слова, они быстренько подхватили старика на руки и вынесли на улицу. Алешка подобрал с полу ларец и пошел за ними. Там он отдал ларец водителю и успел только увидеть, как Татурина положили на заднее сиденье. Однако водитель тут же закрыл все дверцы, сел за руль и сразу уехал. Татурин так и не успел попрощаться.

Алешка вернулся в квартиру Орловых, кинул последний взгляд на скромное ее убранство, решив, что он не вправе наводить здесь порядок; увидел лежавшие на столе ключи, которые оставил Татурин. Он подошел к входной двери в свою половину, потрогал — дверь открылась. Алешка вернулся к входной двери, запер ее изнутри, прошел через внутреннюю дверь на свою половину, запер на щеколду и ее. Пройдя на кухню, обнаружил там Лину, сидевшую на стуле возле стола.

— Привет, а ты как сюда попала?

— Через входную дверь. Тебе придется теперь поменять в доме все замки.

— Да, кто-то гуляет тут у нас, как в своем собственном доме. Полтергейст!

— Они уехали? — спросила Лина.

— Да. Он забрал старые фотографии и письма.

— Вероятно, это правильно.

— Я бы на его месте все уничтожил, — сказал Алешка.

— И это, вероятно, правильно, — согласилась Лина. — Лучше всего не заводить архива вовсе, чтобы никто не мог в нем покопаться после моей смерти.

Алешка подошел к Лине, присел перед ней на корточки, взял за руку и спросил:

— Что за мрачные мысли, что за пессимизм?

Лина смутилась, будто ее застали за каким-то интимным делом, и она машинально прикрыла ладошками лицо. Алешка, посмеиваясь, стал отнимать ладошки, пытаясь заглянуть ей в глаза:

— Ну-ка, ну-ка, что это у нас там, слезы? — Он быстро поднялся, поднял ее, обнял. — Не плачь, глупыш, я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты плакала. Я не дам тебе плакать.

Он целовал ее глаза, губы. И снова губы и снова глаза. Лина тоже обнимала его, ворошила его волосы и тоже целовала его. Алешка поднял ее на руки и прошептал:

— Я буду носить тебя на руках всю жизнь… — Алешке впервые в жизни не хватило слов, настолько велико было овладевшее им чувство. И ничего не мог придумать лучше, как только начать читать стихи:

ГЛАВА 9

Они проспали несколько часов, день клонился к вечеру, в окна проникали закатные солнечные лучи. Алешка проснулся первым. Лина лежала на самом краешке широкой родительской кровати, свернувшись калачиком, напоминая маленького несмышленого котенка, и Алешка невольно залюбовался ею. Хотелось протянуть руку, погладить ее и услышать в ответ: «мур-р-р». Но он не хотел ее будить. Как можно тише поднялся с кровати, подобрал с пола джинсы и стал их натягивать. И тут из кармана на пол выпала маленькая цепочка с «ангелом», со звоном стукнувшись об пол.

Лина вздрогнула и проснулась, открыв глаза и сонно спросив:

— Что это было?

Алешка поднял цепочку с пола и протянул Лине:

— Вот, нашел вчера во дворе. Не твоя случайно?

Лина села в кровати, натягивая одеяло и стараясь прикрыть обнаженное тело, взяла протянутую Алешкой цепочку, с недоумением несколько секунд рассматривала ее и потом сказала:

— Нет, не моя, но я ее явно где-то видела.

— Где?

— Не помню.

— Ну и ладно, а пока я предлагаю что-нибудь перекусить.

Лина тоже поднялась и начала одеваться. Алешка не сводил с нее глаз. Он еще ни у одной женщины не встречал такой совершенной фигуры… талия, линия плеч, руки, грудь. Она была как статуэтка. Ноги тоже безупречной формы, но обезображенные множеством послеоперационных шрамов. Хотя они Алешку совсем не отпугивали.

Лина заметила, что Алешка разглядывает ее. Она опять смутилась, но справилась, спокойно застегнула рубашку и сказала:

— Это крайне неприлично — так нахально разглядывать человека.

Алешка обнял ее, улыбнулся, поцеловал в висок и прошептал:

— Я не разглядывал, я любовался. Откуда у тебя такая изящная фигура?

Лина улыбнулась и ответила:

— Природа от рождения не дала мне способности передвигаться, но дала красивую линию тела; это, во-первых, а во-вторых, я большую часть жизни провела на ортопедическом щите и на вытяжках. Так что отчасти — от бога, отчасти — от врачей. Вот откуда!

Лина вырвалась из Алешкиных объятий и выбежала из спальни.

Через минуту они уже сидели на кухне, поглощая мамины припасы и запивая все это горячим чаем с вареньем. Они смотрели телевизор. Шла комедия «Иван Васильевич меняет профессию». Молодость не знает горя, тем более чужого. Все пережитое утром словно ушло, отодвинулось куда-то. Они были счастливы и от души смеялись.

Зазвонил телефон. Алешка поднял трубку:

— Алле!

— Алешка, привет, — услышал он голос Славки Королькова.

— Привет, рад тебя слышать! — Он действительно был рад услышать Славку.

— Ну а если рад, то жди в гости, сейчас подъедем.

Алешка не успел еще ничего ответить, как в трубке зазвучали короткие гудки. Он повернулся к Лине и сказал:

— Сейчас я познакомлю тебя с потрясающим человеком.

— И кто же этот потрясающий человек?

— Славка Корольков, мой одноклассник.

— Вячеслав Александрович?

— Да?! А ты откуда его знаешь?

— Мы же не в Москве живем, а у нас в городе он личность известная. Талантливый преподаватель, активный общественник. Он возглавляет городской общественный комитет по работе с трудными подростками. Ты знаешь, как он пришел работать в гимназию — самое престижное учебное заведение нашего города?

— Он говорил… что его туда сосватал Татурин.

— Нет, это не так. Не сосватал, а долго уговаривал как член родительского комитета и один из учредителей гимназии. Уговаривала его и директриса. А он поставил условие, что будет работать только вместе со своей женой Ларисой. Она у него филолог. И теперь в ее классе все поголовно пишут стихи, у них поэтический театр. Там полшколы физиков, полшколы лириков.

В ворота позвонили. Алешка с Линой вышли на крыльцо. Отворилась калитка, и во дворе появилось белокурое создание с огромными голубыми бантами на тонюсеньких косичках.

— Аеська, Анечка пьисья, встесяй. — Анечка бежала со всех ног. Алешка поймал ее и поднял высоко над головой.

— Ну, все, стрекоза, попалась!

Анечка прижалась к его щеке и зашептала в ухо, чтобы не услышали родители:

— Аеська, у тебя кофетьки есть?

Но как она ни старалась скрыть от родителей свою любовь к сладкому, родители ее услышали.

— Вот я тебе сейчас дам кофетьки, — строго сказал Славка, пожимая руку Алешке. — Замучила прямо: «Поедем к Аеське кусять кофетьки».

Алешка все еще держал Анечку на руках. Женщины, не дожидаясь представления друг другу, поздоровались, поздоровался с Линой и Славка.

— Алеш, мы там мяса привезли, может, быстренько шашлычишки соорудим?

— С удовольствием.

Работа закипела, в мангале запылали дрова, в изобилии запасенные заботливыми руками покойного Павла Николаевича. Появился столик с закусками, бутылка сухого вина из запасов Леонида Ивановича. Женщины быстро нашли общий язык и беседовали, раскладывая на столе бутерброды, салаты, чистя овощи и зелень. Мужчины возились с огнем. Анечка, стараясь не привлекать к себе внимания, тихо обследовала двор: улучив момент, когда родители ослабили к ней внимание, забежала в дом. Но Славка опытным оком педагога все же заметил этот маневр.

— Где у тебя лежат конфеты? — спросил он у Алешки.

— В холодильнике.

— Ну ладно, минут пять у нас еще есть.

— В каком смысле?

— Она боится холодильника — закрылась там однажды, поэтому в него полезет в последнюю очередь.

— Слава, — подошла к мужу Лариса, — Лина сказала, что конфеты стоят на столе.

— Точно, на столе, — спохватился Алешка, — я забыл, что мы пили чай.

Они сорвались с места, мгновенно влетели в кухню, но было поздно: Анечка уже опустошила вазочку с конфетами, на столе валялись только пустые фантики. Озорная мордашка была измазана шоколадом, а сама виновница переполоха громко смеялась, сидя прямо на столе. Взрослым ничего не оставалось, как смириться с обстоятельствами. Лариса умыла Анечку, по ходу дела ласково журя ее.

— Безобразница, как тебе не стыдно, взяла и съела все Алешины конфеты.

Анечка подмигнула Алешке, но одним глазом у нее не получилось, и она подмигнула обоими, смешно сморщив при этом носик, и проговорила:

— А мене Аеська язьисил, пьявдя, пьявдя?

— Конечно, язьисил, — подтвердил Алешка.

— Эх вы, заговорщики, — проворчала Лариса и унесла Анечку на улицу.

Лина прибрала на столе и спросила:

— А что такого страшного в том, что ребенок наелся конфет?

— Да, действительно, пускай наестся до отвала, зато больше просить не будет, — поддержал ее Алешка.

— Нельзя ей, — с горечью проговорил Слава, — у нее бронхиальная астма, но аллерген пока не выявлен: на сладкое она реагирует. Как переест, так приступ. Задыхается.

— Бедный ребенок, — покачала головой Лина.

— Я не знал, — чувствовал себя виноватым Алешка. Он вспомнил, как недавно позавидовал Славке, но, видно, счастье безоблачным не бывает.

Первые шашлыки призывно запахли, все уселись за стол, Алешка разлил вино по бокалам, однако Славка тут же прикрыл свой ладонью.

— Я за рулем!

— Вы разве не останетесь? Может, переночуете у нас? Думал, посидим, поговорим, — обиделся Алешка.

— Мы не рассчитывали на это, — ответил Славка.

— А на что ты рассчитывал, что я вас с ребенком выкину на улицу ночью? Короче, я и слушать ничего не желаю! — кипятился Алешка.

Славка вопросительно посмотрел на Ларису и Анечку, без слов понял их желание и сказал:

— Ну ладно, уломал, красноречивый!

Радостный возглас вырвался у всех присутствующих, Анечка тут же перебралась к Алешке на колени и, обняв его за шею, прошептала:

— А у тебя есть маенькая коватька?

— Мы тебя на большую положим, — ответил Алешка.

— Уя! Я босяя, будю спать на босей коватьке. Покази мне ее.

— Анна, не надоедай, — строго сказал папа Слава.

Анечка мгновенно присмирела, села, положив ручки на коленочки, но от Алешки не ушла.

Уже вторая порция шашлыков ароматно потрескивала на мангале, когда Славка вспомнил:

— Надо позвонить матери, а то волноваться будет.

— Телефон в доме, — сказал Алешка, — пошли, покажу. Пошли, Анна Вячеславовна, покажу тебе твою «коватьку».

— Поси, поси, Аеська. — Этого маленького человечка не надо было уговаривать, она мигом соскочила на землю и побежала впереди взрослых.

Огонь в мангале погас, Лариса ушла укладывать Анечку спать, Лина потихоньку убирала со стола. Славка перебирал гитарные струны, тихонько напевая старую туристскую песню. Лариса вышла из дома, присела рядом с мужем, тихонечко стала подпевать ему.

— Уснула? — спросил Славка.

— Конечно, сразу, на свежем воздухе да на «босей коватьке», счастливый ребенок! Слава, давай нашу.

— Угу. — Славка заиграл и запел после проигрыша:

Эту песню пели в походах их родители, собираясь в туристических лагерях. Эту песню пели и они со своими сверстниками. Будут ли петь эти песни их дети?

Вечерние сумерки окутали ближайшие окрестности. Стало заметно прохладней, Славка отложил гитару и предложил:

— Пойдемте прогуляемся.

— А как Анечка одна в чужом доме? — забеспокоилась Лина.

— Ее теперь до утра пушками не разбудишь, — успокоила Лариса.

— Тогда пойдемте, — отозвался Алешка, — я только двери запру.

Он быстро обежал весь дом, в очередной раз проверил, все ли выключено, заперто, и присоединился к друзьям. Потом вспомнил о квартире Орловых, сбегал на хозяйственный двор, проверил двери там, в довершение запер калитку, и все отправились к озеру.

Мягко светила луна, по озеру от нее расплескались блики. Народу почти не было видно: отдыхающие уже разбрелись по своим коттеджам, городские уехали домой, и только одинокие рыбаки виднелись на берегу озера.

— Это то самое Круглое озеро? — спросила Лариса.

— Да, — ответил Алешка. — Вон там утес — на той стороне.

— Жалко девочку, как ей, наверное, было страшно, — поежилась Лариса.

— Она умерла прежде, чем попала в воду, — жестко проговорила Лина.

— Как это понять? А где же она в таком случае умерла? — переспросил Славка.

Лина вопросительно посмотрела на Алешку, как бы молча советуясь с ним. Тот неопределенно пожал плечами. Лина объяснила:

— Ксении Татуриной сломали шею, в озеро она попала уже мертвой.

— Но… — недоумевая, начал было Славка.

— Поэтому Лина больше и не занимается этим делом, ее отстранили от ведения его, — прервал Алешка.

— Я уволилась, — проговорила Лина.

— Когда? — удивился Алешка.

— Вчера. Хотела сообщить тебе позже.

— Почему? — спросил Славка.

— Я отказалась закрыть дело и написала докладную в генпрокуратуру о фальсификации материалов дела.

— Тебя уволили? — поинтересовался Алешка.

— Нет, вежливо попросили.

— Круто! Это кто же у нас такой вежливый? — допытывался Славка.

— Тот, кому не нужны неприятности: майор Гребешков и подполковник Кунгурцев. Они предложили мне покинуть службу «по-хорошему», а то бы они квалифицировали мою докладную как безосновательную и бездоказательную, а стало быть, это не что иное, как клевета. И тогда уголовное преследование в отношении меня было бы обеспечено. А я, к сожалению, не борец. Вот и написала прошение об отставке, которое сразу же удовлетворили. Видимо, все это заранее согласовано. Теперь я безработный юрист с высшим университетским образованием. Нет ли где вакансии подходящей? Да подоходней?

— Это не шутки, — серьезно проговорил Славка, — с этим надо разобраться. Я постараюсь по своим каналам все проверить.

— Не надо, Слава. Я в милицию не вернусь.

— Почему? Обиделась?

— Да нет. Просто противно там работать. Когда милиция из органа правосудия превращается в орган махинаций… Когда раскрываются только те преступления, которые раскрыть выгодно, а виновными становятся люди неугодные… Предпочитаю в этом не участвовать.

— А вот это уже пораженчество! Ты уйдешь, я уйду… А кто останется? Кунгурцевы и Гребешковы? К чему мы тогда придем? — парировал Славка.

— Мне все равно, — тихо ответила Лина.

— А мне нет, — сказал Алешка. — И я докажу, что ты была права. — Он обнял Лину. — Ты мне поможешь?

— Угу. — Лина снова смутилась. Ей всегда приходилось оставаться со своими «болячками» один на один, и, пожалуй, впервые в жизни рядом с ней был человек, который хотел ей помочь решить ее проблемы.

— И я помогу, — с готовностью вызвался Славка. — Хочешь ты работать в милиции или нет, но убийца Татуриных, если он существует, должен быть наказан. Хотя непонятно, почему так поспешили закрыть дело? Татурин-старший должен был бы, наоборот, заставить их землю носом рыть. Если только он не…

— Что — «не»? Не замешан в этом сам? — спросил Алешка.

— Нет, если он не боится, что вылезет попутно что-то другое, — закончил свою мысль Славка.

— Вполне возможно! Каждое уголовное дело, как спутанный комок ниток: потянешь одну, следом потянутся другие. А уж у кого-кого, а у Татурина наверняка таких ниточек не счесть. А может, Сергей Ильич хотел задействовать какие-то иные силы для расследования этого дела, более могущественные, чем районная милиция, которая к тому же и не очень стремится отыскать убийцу его сына и внучки, ведь он наверняка отправил на тот свет и Орловых… В том, что это не несчастные случаи, я теперь уверена на все сто, — убежденно сказала Лина.

— У тебя есть какие-то факты? — спросил Алешка.

— Нет, я чувствую. И хорошо, что я теперь не работаю в милиции. Предчувствия не надо подшивать к протоколу; к тому же еще один момент меня тревожит. В обоих случаях погибли две женщины и двое мужчин. Я, конечно, не эксперт, но и у Ксении, и у Ольги Степановны… у обеих сломана шея. Если Ксюша могла сломать шею в машине, как пожилая женщина получила такую же травму дома? — Лина помолчала. — А еще, возможно, он просто не знал всех подробностей.

— Лариса, — обратился к жене Славка, которая до сих пор не проронила ни слова, но все время вслушивалась в разговор. — Что-то ты мне рассказывала вчера про Ксению, повтори, пожалуйста.

Они все еще стояли на берегу озера. Лариса чувствовала себя здесь не совсем уютно; поежившись, она сказала:

— Я расскажу, только давайте пойдем домой, что-то стало прохладно.

— Да, идемте, — поддержала ее Лина. Она уже давно заметила, что Ларису пробирает мелкая дрожь. Мужчины были одеты теплее, чем Лариса. Даже Лина, как всегда, в джинсах и рубашке, слегка продрогла, а что уж говорить о Ларисе, на которой было короткое платье без рукавов.

— Замерзла? — Славка попытался согреть жену, крепко обняв, но она, поежившись, отстранилась.

— Пойдемте, пожалуйста. Я что-то за Аннушку беспокоюсь.

Они двинулись по знакомой уже тропинке в обратный путь, к даче Корниловых. Шли они не спеша, но каждому почему-то хотелось бежать бегом. Слава, чтобы разрядить атмосферу возникшей вдруг общей нервозности, попросил жену:

— Лара, ну, расскажи.

— А, да… — Ларису слова мужа вывели из задумчивости. — Зимой, на новогодней дискотеке, к нам в школу пришел молодой человек, его провел кто-то из ребят. Он пригласил танцевать Ксению. Она пошла, но потом, видно, он ей сказал что-то неприятное и она больше с ним не танцевала. Но он не унимался, стал грубо приставать. У нас ОМОН дежурит на таких мероприятиях, ребята хотели вывести его, а он вдруг выхватил пистолет. Все оторопели на мгновение, и он выскочил из зала. Тогда Ксения позвонила отцу, рассказала о случившемся. За ней приехали охранники, и тогда все закончилось благополучно… Примерно через месяц после этого случилось еще происшествие. Ксения вечером одна возвращалась домой. Тот же парень встретил ее на улице — прямо на оживленной улице подошел к ней и сказал: «Я тебя, сучка, все равно отымею! Подожди, только потеплее станет». Ксюша говорила, что ее отец разыскал этого подонка. Он оказался «шестеркой» из московской братвы, какая-то там группировка, не то солнцевская, не то еще какая-то, я уже не помню. Илья Сергеевич принял меры, парень больше не появлялся.

Лариса закончила свой рассказ как раз на подходе к дому. Здесь их опять ждал сюрприз: калитка опять была открыта. И не просто отперта — распахнута настежь.

— Люди, у меня что-то происходит с головой, — удивился Алешка. — Или что-то с этими ненормальными замками: я их запираю, а они сами открываются. Мне это уже начинает надоедать!

— Да, пора менять замки, — кивнул Славка.

Едва увидев открытую калитку, Лариса, не обращая ни на кого внимания, бросилась на крыльцо и изо всех сил стала дергать за ручку двери. Дверь не поддавалась: замок был цел.

— Лара, постой, я открою, — отстранил ее Алешка.

После того как дверь была отперта, Лариса бросилась в комнату, где спала Анечка. Тревоги ее оказались напрасными: девочка крепко спала на прежнем месте.

Лина подергала дверь, ведущую в квартиру Орловых, она тоже была заперта, и Лина попросила Алешку:

— Проверь, пожалуйста, все остальные двери и помещения.

— Да, непременно!

— Я с тобой, — окликнул Алексея Славка.

Они вышли во двор и в ту же минуту услышали, как хлопнула калитка. Мгновенно бросившись на звук, ничего не увидели. На освещенной дорожке — ни души, в даче напротив никто не жил. Они еще раз осмотрели все вокруг, но ничего подозрительного не обнаружили. Решили, что это ветер и их богатое воображение сыграли с ними и на этот раз злую шутку.

— После милиции и Татурина здесь брать больше нечего, нечего искать. Значит, нечего и бояться, — заключил Алешка, запирая калитку. — Пошли домой, а то жутковато как-то становится от всего этого.

Утром Алешка проснулся от телефонного звонка. Он схватил трубку:

— Алле, я слушаю!

— Алешенька, — услышал он мамин голос, — я тебя разбудила, извини, пожалуйста.

— Ничего, мам, я уже проснулся. — Алешка посмотрел на часы: 7.30. — Что случилось?

— Все в порядке, мы звонили вчера вечером, трубку никто не брал.

— Я ходил на озеро гулять.

— Опять? Ну и как? — усмехнулась мама. — Ничего не нашел?

— Нет, хватит и того, что уже найдено.

— Алеша, а мы отыскали новых консьержей. Они выехали сегодня ночью, значит, жди, с минуты на минуту будут у тебя. Встреть их, прими и все покажи. Их зовут Алла Георгиевна и Станислав Янович Григорьевы. Они вынужденные переселенцы из Прибалтики. Нам их порекомендовали как очень порядочных людей. Будь с ними, пожалуйста, вежлив.

— Хорошо…

— Лина еще спит? Передай ей привет.

— Мама… — удивился Алешка.

— Ну что мама, будто я тебя не знаю. Да, ее мама беспокоится, что она будет много ходить пешком или еще, чего доброго, полезет в огород. Ограничивай ее, пожалуйста, ей все это вредно.

Алешка снисходительно выслушал родительский совет.

— Я ее на руках носить буду.

— Дай бог, благословляю вас. На выходные мы к вам приедем, встречайте, с нами будут и Брахмановы, передай это Лине. Береги ее, у нее только характер сильный, а сама она очень слабенькая. Шутка ли, полжизни на ортопедическом щите!

— Я все знаю, мама. И я все понял. Все сделаю.

— Надеюсь на тебя, сынок. Как у вас с продуктами?

— У нас все есть.

Раздался звонок — звонили в ворота. Алешка закричал в трубку:

— Мама, все, приехали твои консьержи! Пошел встречать. Пока. Целую.

Он положил трубку, быстренько натянул штаны и вышел во двор. Отпер калитку и увидел стоящих на улице мужчину и женщину, сразу решив, что прибывшие — люди интеллигентные. Оба строго и со вкусом одетые. В семь утра, после ночи в поезде у Аллы Георгиевны была безупречная прическа, а Станислав Янович — при галстуке и в шляпе. С собой всего два чемодана и небольшая сумка.

Алешка приветливо поздоровался с ними и пригласил в дом. Но мужчина с еле заметным прибалтийским акцентом сказал:

— Спасибо, Алексей Леонидович, но, если позволите, мы бы хотели сразу расположиться в своем жилье.

— Там не прибрано, там как было… — Алешка осекся.

— Мы все знаем, не волнуйтесь. Мы приберемся, — мягким грудным голосом проговорила Алла Георгиевна.

— Как скажете! — Алешка провел супругов через двор, на ходу показывая и объясняя, что где находится. Подведя к двери бывшей квартиры Орловых, вспомнил, что запер дверь изнутри. — Простите, вам придется подождать. Я пройду через дом и открою.

Алешка для верности толкнул дверь, но она не поддавалась: запор на этот раз оказался надежным. Значит, до этого доступным был только вход снаружи. Он забежал в дом и обнаружил, что вся компания уже на ногах — утренний звонок разбудил всех. Ничего не объясняя, Алексей кинулся к дверям, все пошли за ним. Он открыл их, впустил в квартиру супругов Григорьевых, которые прибыли заменить супругов Орловых.

Григорьевы вошли и в недоумении остановились, увидев незнакомых людей.

— Извините, — сказал Алешка, — это мои друзья, Слава и Лара Корольковы, их дочка Анна, моя невеста Лина Шевченко. А это наши новые…

— Не стесняйтесь молодой человек, — сказал Григорьев, — называйте все своим именем. Мы консьержи. Я Станислав Янович, — произнося имя, он сделал ударение на букву «и», — а это моя супруга, Алла Георгиевна. А вы, вероятно, дочь прелестной Веры Юрьевны? — спросил он у Лины.

— Вы знаете мою маму? — в свою очередь удивилась Лина.

— Скорее вашего отчима: доктор Брахманов когда-то был нашим соседом.

— Да, он жил одно время в Латвии.

— И мы там жили. Но пришлось уехать. Нет, нас не притесняли. Нам… — Он задумался, подбирая слова. — Нам просто жить не давали.

— Стаси, ту летыи лиелы рунат латвиски, — проговорила Алла Георгиевна, обращаясь к мужу, и тут же — молодому хозяину, настойчиво меняя тему: — Алеша, в наши обязанности входит приготовление пищи, поэтому скажите, во сколько вы обычно обедаете, завтракаете и ужинаете?

Все присутствующие переглянулись, не поняв начала фразы, сказанного по-латышски, поэтому в комнате возникла неловкая пауза. Станислав Янович заметил недоумевающие взгляды молодых людей, усмехнулся и перевел:

— Она сказала, что я слишком много разговариваю. Извините, рижская привычка — путать русскую и латышскую речь. Так в котором часу вы завтракаете, обедаете и ужинаете?

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — ответила за Алешку Лина. — Устраивайтесь, отдыхайте, а мы пока сами управимся.

— Спасибо, деточка, — поблагодарила Алла Георгиевна.

Компания удалилась, закрывая за собой дверь, а Алешка пояснил:

— Отдыхайте! Если что-то понадобится, эта дверь ведет в нашу половину и на кухню. Продукты в подвале, в подвал ваша дверь вот эта, — он указал на вход слева от двери со двора, — пользуйтесь всем, что потребуется.

Алешка вышел на кухню. Здесь уже все кипело и шипело на плите. Славка кормил манной кашей Анечку, она активно сопротивлялась:

— Не касю касю, дяй касетьку. — Увидав Алешку, она еще громче закричала: — Аеська, Аеська, дяй касетьку!

Алешка присел перед девочкой на корточки.

— Съешь кашу, получишь конфетку, договорились?

Анечка размашисто кивнула.

— Дававаиись, ти меня покойми. — Она ткнула в него указательным пальцем.

— Ну что, досюсюкался? — засмеялся отец. — Теперь корми.

Славка пересадил дочку на колени к Алешке, а сам, воспользовавшись заминкой, быстренько сбежал. Алешка сел на освободившийся стул, зачерпнул ложечкой немного каши и попытался засунуть в рот Анечке, но девочка отчаянно закрутила головой.

— Не касю!

Алешка попробовал кашу, ему понравился давно забытый вкус детства.

— Анна, каша-то вкусная, — он снова почерпнул каши, теперь почти целую ложку.

Анечка внимательно смотрела на него. Он поднес ложку ко рту девочки. Она обеими ручками отодвинула ложку поближе к Алешкиному рту и сказала:

— Поплебуй, голясе.

Алешка опять съел ложку каши. Дальше маленькая хитрюга придумала еще несколько отговорок. Каша у нее была то горькая, то кислая, то соленая, то просто невкусная. И так, пока она не кончилась. Как только на тарелке ничего не осталось, она закричала:

— Мама, каська койсилась, дай касетьку.

Лариса, наблюдавшая за процессом, сказала:

— Хитренькая ты, Анечка, кашку кушал Алеша, придется и конфетки ему есть.

Анечка надула губки, зашмыгала носиком, повернулась к Алешке, обхватила его шею ручонками и зашептала:

— Аеська, миенький, ты зе не хосесь касетьку, пьявда?

Алешка вопреки всем педагогическим канонам сказал:

— Не хочу, кушай ты. — Потом, обращаясь к Ларисе, добавил: — Мама Лара, мы съели «каську», дай нам «касетьку, пизяустя».

Лина поставила на стол вазочку с конфетами и дала одну Анечке. Лариса строгим голосом сказала:

— Аня, только одну!

— Угу, — согласилась Анечка, быстро запихивая в рот вожделенную сладость.

Потом ее посадили на отдельный стул, вручили чашку молока, и взрослые наконец-то смогли позавтракать сами.

Встав из-за стола, Лина сообщила Алешке, что уезжает в город, Корольковы ее довезут.

— Я поеду с тобой, — сказал Алешка.

— Нет, ты останься дома. У тебя гости, вдруг им что-нибудь понадобится. Я навещу бабушку, возьму кое-что из одежды и вечером приеду.

— На автобусе?

— Да, а что?

— Устанешь.

— Ничего, не беспокойся, здесь не очень далеко.

— Позвони перед выездом. Встречу, — сдался Алешка.

ГЛАВА 10

Проводив друзей, Алешка вернулся в дом. Постоял несколько минут на кухне, зашел в кабинет отца, сел за письменный стол, опершись подбородком на руки, и занялся созерцанием вида за окном. Все это было лишь внешним проявлением Алешкиного состояния. Можно было предположить, что он просто бездельничает, но на самом деле он был погружен в размышления. Ему хотелось все осмыслить, расставить все акценты и разобраться во всем недавно происшедшем. Поэтому он и не стал удерживать Лину, пусть съездит. У него теперь есть несколько часов, чтобы, как он это называл, провести ревизию мыслей, в изобилии бродивших в голове.

Алешка достал из отцовского стола листок бумаги, взял карандаш, проверил его остроту, уколов палец, остался доволен. На листке он нарисовал три одинаковые окружности, в первую вписал «Татурин И.С.», во вторую — «Татурина К.И.», в третью — «Орловы». Под окружностями он нарисовал прямоугольники, их было четыре. В первый он вписал «прошлое», во второй — «настоящее (бизнес)», в третий — «криминал (ухажер-бандит)», а в четвертый он поставил жирный знак вопроса. Потом стал проводить линии. Окружность Татурина он соединил со всеми четырьмя прямоугольниками. Татурина могли убить и из-за прошлого, и из-за бизнеса, а мог и бандит-ухажер, возможно, и по неизвестной причине. Все это могло иметь место, если бы Татурина убили одного.

От окружности с именем Ксении он провел линию к прямоугольнику «криминал» и к вопросительному знаку. Вряд ли ее убили за прошлые грехи ее предков, а собственных грехов, за которые могли убить, она скорее всего приобрести еще не успела. Могла быть и неизвестная причина, например, ей кто-нибудь мог завидовать. Не очень правдоподобно. Тогда завистник должен обладать определенными возможностями, навыками, силой. Могла произойти и нелепая случайность, тогда это дело совсем раскрыть невозможно. Еще можно предположить, что Татурин сошел с ума и сам задушил свою дочку — «Я тебя породил, я тебя и убью». Тогда, кто убил самого Татурина? Или он действительно покончил с собой? А с чего ему сходить с ума? От водки? Но он, говорят, в пьяном виде был умнее, чем в трезвом. Опять неувязочка. И если даже согласиться с предыдущим предположением, тогда за что убили Орловых? Если узнать, кому было выгодно преступление, можно сделать вывод, кто его совершил. Алешка не помнил, кто именно высказал эту мысль, но сейчас она казалась ему гениальной. Он провел линию от «прошлого» к «Орловым». Эта линия пересекла все остальные.

Алешка решил, что разгадка кроется именно здесь, на этом пересечении. Видимо, он еще не все знал о прошлом Ильи Татурина и супругов Орловых.

Алешка взял еще листок бумаги и, расчертив его вдоль пополам, озаглавил две образовавшиеся колонки: «Татурины» и «Орловы». И начал вписывать в обе колонки все, что знал об их прошлом, сопровождая заметки известными ему деталями. Затем выделил судьбоносные совпадения по датам и начал вычеркивать. После того как он вычеркнул почти все, у него осталась только одна веха в истории Татуриных — Орловых. Только о ней он пока еще ничего не мог сказать — этим надо заниматься. И он займется, как только отметет окончательно две известные версии.

Алешка придвинул к себе еще листок бумаги, написал: «Вопросы для отца». Поставил цифру «1» и задумался. А о чем он, собственно, должен спросить отца? И какое он имеет право его допрашивать? И, вообще, имеет ли отец какое-то отношение к той сделке?Алешка вдруг отчетливо понял, что не знает, чем конкретно занимается его отец: сын никогда не интересовался, на какие деньги живет их семья, как заполнялся счет в банке, пластиковой картой которого он пользовался.

Алешку опять начала грызть совесть, он поднялся, посмотрел на исписанные листки и, собрав их вместе, сложил, потом, подумав немного, разорвал.

Выйдя на крыльцо, присел на верхнюю ступеньку. Руки сами потянулись в карман за сигаретами, но их там не оказалось. И тут он вспомнил, что бросил курить. Немного подумав, он пошел на хозяйственный двор. Там, оказывается, вовсю кипела работа. Станислав Янович подметал двор, размахивая огромной метлой. Алла Георгиевна в резиновых перчатках и прозрачном целлофановом фартуке мыла окна.

— Может быть, вам помочь? — спросил Алешка.

— О нет, спасибо! — проговорил Станислав Янович. — Для нас физическая работа — самый лучший отдых. У нас в Латвии был свой дом, так мы там всю работу делали сами. Никого не нанимали.

— А у вас там кто-нибудь остался? — Алешка присел на скамейку возле бани.

— Нет, детей бог не дал. Друзья все разъехались. Родные умерли. — Станислав Янович сопроводил эту фразу тяжелым вздохом.

— А как же дом? Вы его продали? — продолжал интересоваться Алешка.

— Нет, не успели. — Станислав Янович сел рядом с Алешкой и шепотом спросил: — Алеша, у вас не найдется покурить?

— Нет, я не курю.

— Прямо беда мне с этой женщиной: после пятидесятилетнего курительного стажа она решила меня отучить от курения.

— Почему?

— Инфаркт. Вы знаете, что это такое? А, куда вам, молодость жестока. Она не знает, что такое боль, поэтому молодые причиняют боль, не задумываясь. — Он немного помолчал. — Они собираются на площади Бревибас и митингуют: вот такой, как вы, молодой человек кричал, что я фашист и оккупант и должен отдать ему свой дом. Дом, который я построил своими руками. Я оккупант? Вы только подумайте! Я родился в Риге, всю жизнь там прожил, я даже по-русски говорю хуже, чем по-латышски. Но у меня в паспорте написано, что я русский, и я отказался поменять национальность. Они ночью облили мой дом бензином и подожгли. Лучше бы мы сгорели вместе с домом.

— Стаси, я тебя прошу, — услышали оба низкий голос Аллы Георгиевны. — Это никому не интересно. Иди лучше прополи грядку с луком. — Она посмотрела на Алешку. — Я бы хотела отметить, что ваши прежние руководители хозяйства были очень трудолюбивыми людьми. И огород и их квартира почти в идеальном порядке. Завтра я обследую дом и приступлю к своим обязанностям. Вы, надеюсь, не против?

— Нет, конечно. И зря вы сделали замечание Станиславу Яновичу, мне это очень интересно.

— У него слабое сердце. Ему нельзя погружаться в эти воспоминания. Два инфаркта. Первый после пожара, а второй после суда. — Она посмотрела на мужа, присевшего около грядки с луком. — Мы подали в суд на поджигателей, но доказать ничего не смогли. Только растеряли последних друзей. От нас все отвернулись. Стась был судьей, честным судьей и всегда верил в правосудие, но теперь правосудие только для латышей. Мы теперь там люди даже не второго сорта, мы просто отбросы общества. Стась родился в Риге, но брак его отца и матери не был зарегистрирован. Они не успели, отца его репрессировали и сослали в Сибирь. Оттуда он уже не вернулся. А Станислав вместо фамилии Вилнитис стал носить фамилию Григорьев, это фамилия его отчима, человека, его усыновившего и тем самым спасшего его и мать от ссылки. И я Григорьева. Но мои корни отсюда, из Спасского. Только наших уже никого нет, все на Спасском кладбище. — Она вздохнула, потом как бы стряхнула с себя грусть. — Когда ваша мама предложила нам поехать сюда, мы с удовольствием согласились. Хоть умру на родине. Стася жалко, он так привязан к своей любимой Риге, ведь всю жизнь там прожил, даже в отпуск не уезжал. Но, даст бог, может, он отвлечется и привыкнет.

— Будем надеяться, — как можно сердечнее проговорил Алешка и пожал Алле Георгиевне руку. — Знаете что, пойдемте, я вам покажу дом. А еще лучше давайте устроим сегодня вечер знакомства, у отца есть хорошее вино, в холодильнике полно еды. Скоро приедет Лина. Давайте отметим ваш приезд.

Пожилая женщина улыбалась: кажется, контакт установлен, кажется, они понравились друг другу.

— А вы знаете, я не против. Сейчас мы все здесь закончим и придем к вам в гости.

— Хорошо, — согласился Алешка и вернулся на свою половину.

Алешка вошел в дом, опять постоял на кухне, заглянул в холодильник. Решил, что есть не хочется. Зашел в спальню родителей и прямо не раздеваясь прилег на кровать и не заметил, как задремал.

В дверь спальни постучали, Алешка вздрогнул и вскочил с бешено колотящимся сердцем, голова кружилась, во рту пересохло. Он не без труда проговорил:

— Открыто, входите.

— Алеша, — это оказалась Алла Георгиевна, — если позволите, я сама приготовлю ужин. Я думаю, Лина не обидится?

— Уверен в этом, спасибо за предложение, Алла Георгиевна, мы будем только рады. Холодильник и подвал в вашем распоряжении, кухня тоже.

Разговаривая, они вышли на кухню, Алешка показывал, где что лежит.

— Буду рада иметь вас помощником, — ответила Алла Георгиевна, повязывая фартук, который принесла с собой. — И еще, Алеша. У нас там… не принято было звать людей по отчеству. Да я и не люблю отчество, очень старит. Поэтому зовите нас просто Алла и Станислав.

— Хорошо, я постараюсь. Хотя это не просто и не очень привычно для меня.

— Постарайтесь привыкнуть. К тому же Аллой Георгиевной я стала там, а здесь я была Алевтиной Егоровной. А мне это не очень нравится… Почистите картошечку, пожалуйста.

— С удовольствием! — Алешка взялся за ножик и уселся за кухонный стол, на который Алла поставила блюдо с картошкой. — Алла Гео… Алла, а вы кем работали?

— Очень хорошо, у вас уже получается! Я историк. Только не землеройка, как большинство моих коллег. Я бумажный археолог, я перелопачивала гору бумаг, чтобы откопать сведения о каком-либо историческом событии или что-то доказать, подтвердить. Я доктор исторических наук, моя специализация — Древняя Русь. Докторскую я защищала по дохристианской Руси, по сношениям русичей с жителями земель, которые сейчас принадлежат прибалтийским государствам. Я немного, но все-таки поработала и на раскопках. Древние крепости Латвии в Сигулде, Турайде, Кримулде.

— Потрясающе интересно!

— Да, я действительно прожила интересную жизнь. Но ушла из университета, как только Латвия отделилась. Там сразу и тема моя стала неперспективной, и сама я оказалась плохим ученым и преподавателем. Теперь нужно было преподавать на латышском, а я не смогла. И предложила, давайте я буду читать лекции на английском, французском или немецком — на выбор. А мне ответили, чтобы я уезжала в Россию и читала там лекции хоть на арабском. Мы со Стасем ушли одновременно. Он во время обеденного перерыва любил пройтись пешком, с бульвара Яна Райниса он проходил до Домского собора, там я его и поджидала. Я ему сказала, что ушла, объяснила, почему это сделала. А он сказал, что и ему тоже пора это сделать. Мы вместе пошли в его суд, и он тоже уволился. Так что теперь мы просто пенсионеры. У меня, знаете ли, всегда была мечта писать авантюрно-исторические романы. Теперь этим можно заняться. Вот устроимся… Стась поправится, я и займусь этим. А он мне помогать будет.

— Завидую вашей силе духа, Алла… — Алешка опять осекся — отчество так и просилось следом за именем.

— Так-так, привыкайте! — Алла ловко управлялась с рыбой, лежавшей в раковине.

— Как у вас хорошо получается, — отметил Алешка.

— Да, привычка, знаете ли, почти сорок лет на кухне, несмотря на академическое образование.

— А что вы больше всего любите готовить?

— Больше всего? Гм-м, дайте-ка подумать. Пожалуй, больше всего мне нравится утка с яблоками и минога в чае.

— Минога? В чем? — удивился Алешка.

— Да, в чае. Я как-нибудь приготовлю. Минога отваривается в чае, потом заливается чайным желе, и получается просто превосходно.

— Послушайте, ловлю вас на слове. В воскресенье приедут родители, а с ними наши друзья, Брахмановы. Можно устроить праздник.

— Превосходная идея, но я бы немного изменила условия.

— Как это?

— Почему так мало народа? Я бы хотела познакомиться со всеми вашими друзьями. Я люблю, когда в доме много народу. Давайте пригласим кого-нибудь еще.

— Без проблем.

* * *

Алешка стоял на дорожке за воротами дачи. Вкуснейший ужин, приготовленный Аллой Георгиевной, давно уже был съеден. Часы показывали начало первого ночи. Лина так и не приехала. Ни к ужину, ни после него. И не позвонила. Ее телефон в доме бабушки молчал, отзываясь продолжительными гудками. Алешка волновался: что с ней могло случиться? Почему так поступает с ним? Почему заставляет его волноваться?

Алешка вернулся в дом, заперев за собой двери и ворота. Опять посмотрел на телефон, но тот безнадежно молчал. Алешка снял трубку, глядя на нее, как дети на взрослого, прося сладостей. Но телефон не знал жалости. Он был безучастен, не отвечал за поступки людей, за их равнодушие и разочарования. Алешка решил дождаться утра и отправиться в город — разыскивать Лину.

Не раздеваясь, улегся наконец в постель. Задремал тяжелым, нервным сном, просыпался почти каждые пятнадцать минут, снова заставляя себя уснуть, чтобы скоротать время до утра. Сновидения появлялись и исчезали, они были неясны и неприятны. Алешка ворочался с бока на бок, зарывался в подушки и наконец-то провалился в бездну. Без эмоций, чувств и сновидений.

Его разбудил телефонный звонок. Он как безумный вскочил с постели и схватил трубку.

— А-а-алле, Лина, где ты? — закричал он, не дожидаясь ответа.

— Алеша, — услышал он ее спокойный голос. — Я подозревала, что ты не спишь, поэтому и звоню сразу, как только сошла с поезда.

— Какой поезд? Где ты? Я с ума схожу, а ты… Да где ты?

— Я в Москве. Извини, что не позвонила вчера, но не хотела, чтобы ты ехал со мной. Я скоро вернусь, не волнуйся.

Алешка не успел сказать и слова, как в трубке зазвучали короткие гудки. Ничего не в состоянии возразить, он только ругал себя последними словами, кусал от досады губы, одной рукой прижимая трубку к уху, а другой стуча по стене и разбивая в кровь костяшки пальцев.

Чья-то сильная рука перехватила вдруг его уже прилично окровавленный кулак. Спокойный голос с еле заметным акцентом отрезвил:

— Не надо, мальчик, ты же мужчина.

Станислав Янович стоял рядом, в его лице светилась строгая уверенность и добрая серьезность. Это помогло Алешке справиться с эмоциями: он взял себя в руки и уже спокойнее проговорил:

— Она уехала, она в Москве, я поеду за ней.

— Нет, Алеша, ты должен уважать ее желания. Если бы она хотела сейчас быть с тобой, она бы не уехала.

— Не понимаю, почему? Почему она не хочет, чтобы я был рядом? Я же люблю ее, и она меня любит, я уверен в этом.

— Она действительно любит тебя, но, видно, ей надо сейчас побыть одной.

— Я еду, — упрямо повторил Алешка.

Он положил трубку и тут же снова поднял ее, набрал номер телефона Андрея Какошина. После третьего гудка в трубке послышался заспанный бас журналиста:

— Если это не пожар или наводнение, я вас убью.

— Пожар, — ответил Алешка. — Проснись наконец, ты мне нужен!

Возникла пауза, Андрей что-то соображал, потом спросил:

— Извините, я не расслышал, кому я нужен?

— Ты что, пьяный?

— Нет, я только что лег, — рявкнул Какошин.

— Тогда вставай. Ты можешь поехать со мной в Москву? Или дай мне свою машину.

— А где горит? — продолжал недоумевать Андрей.

— Кретин, как тебя держат в твоей газете! Лина в Москве, — продолжал горячиться Алешка.

— Корнилов, это ты? — наконец сообразил Андрей.

— Да я, я. Кто же еще может разговаривать с тобой столько времени?

Андрей сделал вид, что не заметил Алешкиной грубости, он почти проснулся и уже начал кое-что соображать. Минуту поколебавшись, он наконец произнес:

— Я доеду до тебя, а в столицу погонишь сам. Я не спал всю ночь, могу уехать не туда. Лады?

— Я люблю тебя, папарацци.

— Предпочитаю традиционные сексуальные отношения, — окончательно проснулся Андрей.

Алешка быстро собрал кое-какие вещи в своей комнате и спустился вниз. Из кухни выглянула Алла Георгиевна.

— Алеша, вы должны позавтракать, — проговорила она тоном, не терпящим возражений.

— Спасибо, у меня нет аппетита, — постарался отвертеться Алешка.

— Возражения не принимаются, — услышал он за спиной голос с акцентом: Станислав Янович подошел к нему и похлопал ладонью по спине. — Проходите, проходите, молодой человек. Силы вам ох как еще понадобятся.

Алешка уже почти сдался, но вдруг у ворот засигналил гудок автомобиля, и он рванул было на улицу, но Станислав Янович движением руки остановил его.

— Я позову вашего коллегу, ему тоже не помешает подкрепиться. И Алла соберет вам что-нибудь в дорогу.

— Хорошо, — сдался Алешка, полез в карман джинсов, чтобы достать оттуда карманные часы, вытянул их за браслет, начал заводить и услышал, как что-то звякнуло, стукнувшись об пол.

Алла с Алешкой одновременно наклонились, чтобы поднять упавшего на пол «ангела» на цепочке.

— Что это? — спросила удивленно Алла. — Откуда у вас эта вещь?

— Нашел во дворе… после смерти Орловых. Валялась возле огорода.

Алла смотрела на «ангела» повлажневшими вмиг глазами, удивленно и подавленно молчала. Алешка истолковал ее немоту как крайнюю степень восхищения прелестным ювелирным украшением.

— Красивый, правда? — спросил он, разделяя вкус женщины.

— Очень, — задумчиво проговорила Алла. — А вы знаете, чей он?

— Нет, может быть, Ольги Степановны. Лина его своим не признала, но и ей и мне этот кулон почему-то показался невероятно знакомым.

Алла так же задумчиво покачала головой и вернула украшение Алешке.

Мелькая рядами деревьев с обеих сторон, дорога убегала назад. Алешка уверенно вел машину со скоростью, на которую «Москвич» Андрея был еще способен. Владелец его похрапывал на заднем сиденье. Это даже хорошо, что он спит и не мешает думать, а думал он о Лине, о Москве, родителях, об Орловых. Думал обо всех сразу одновременно. Мысли переплетались и плавно перетекали одна в другую, соединяясь и образуя немыслимо причудливые, иногда просто уродливые симбиозы. Все звенья этой бесконечной цепи казались ему неразрывно связанными и, более того, замкнутыми в круг. Таким образом, его мысленный путь начинается там же, где и заканчивался.

Алешка увидел мигающую красную лампочку на панели управления: топливный бак взывал о помощи, а несколько минут назад он заметил вдали синий таблоид с изображением бензоколонки. А вот впереди показалась и сама заправочная станция. «Москвич» въехал под бело-голубой навес с красивой надписью «Славнефть», притормозил у одной из колонок. Подойдя к кассе, Алексей оплатил тридцать литров бензина, заправил бак и снова уселся в машину.

Андрей уже не спал — сидел и с аппетитом уплетал бутерброды, вынимая их из пакета, который дала им в дорогу Алла Георгиевна.

— У, обжора! — проворчал Алешка и включил зажигание.

— Каждому свое, — с полным ртом прошамкал журналист, — кому девушки, кому булочки.

— Думаю, дай тебе волю, ты бы и девушку, и булочку с удовольствием «шмяк-шмяк-шмяк, ам-ням-ням, да и шмыг-шмыг-шмыг…»

— Кому бы говорить… — проговорил Андрей. — Слушай, ты меня извини, но я так и не понял, зачем мы едем в Первопрестольную?

— Лина уехала туда вчера.

— И что?

— А ничего, я должен ее увидеть.

— Барчук ты избалованный. Приспичило мальчонке, давай, бросай все, пожар, беги, лети. Ты обнаглел выше крыши.

— Какоша, милый, не ругайся, мне и так хреново. Я тебе обещаю: вот утрясу личные проблемы, отслужу, чем только пожелаешь.

Андрей развалился на заднем сиденье, почесал бороду.

— Желаю быть владычицей морскою и чтобы ты, рыбка, была у меня на посылках.

— Слушаю и повинуюсь.

Алешка мягко отпустил сцепление, машина послушно двинулась вперед и выехала на трассу.

— Слушай, ты опасный человек. Сначала приехал и обаял мою девушку, теперь совратил с пути истинного мою машину. Меня она так никогда не слушалась, ей-богу!

— Ты, наверное, с ними не так разговаривал?

— Не знаю. У меня, как в песне получается. «Уж я к ней и так и эдак, со словами и без слов. Обломал немало веток, наломал немало дров», — пропел журналист, тяжело вздохнув.

— Не страдай. Все образуется, — постарался утешить Алешка.

— Надеюсь, — согласился Андрей, — сколько нам еще осталось?

— Да часа два, думаю. Поспи, если хочешь.

— Не хочу. Весь кайф поломал. Расскажи-ка мне лучше, чего нарыл за эти дни, накопал.

— Да еще и рассказывать-то не о чем. Ничего нового. А что было, ты уже знаешь.

— Не все.

— В смысле?

— В том смысле, что, например, ты мне не рассказал о взаимоотношениях между Ольгой Орловой и Сергеем Татуриным.

— Но ты же как-то об этом узнал?

— Узнал. Останови, мне надо выйти.

Алешка выехал на обочину и притормозил. Андрей, крякнув, вылез из машины и побежал в лес. Алешка смотрел на этого несколько неуклюжего крепыша, неловко перепрыгивавшего через лужи на дороге, и думал, что, видимо, он совсем неплохой журналист, коли, пользуясь собственными способами, ведя свое расследование, буквально наступает теперь Алешке на пятки.

Андрей вернулся через несколько минут. Сел на переднее сиденье рядом с Алешкой, достал из бардачка сигареты, закурил, предложил сигарету Алешке; получив отказ, нисколько не удивился и спокойно спросил:

— Ты пытался анализировать то, что произошло?

— Угу, — промычал Алешка, не отрывая глаз от дороги.

— И к какому выводу пришел?

— К такому, что я не умею анализировать. Мне иногда кажется, что я вообще думать не умею — все идет на уровне подсознания. Чувствую, что надо пойти туда-то и сделать то-то, а зачем, не знаю.

— Ты, наверное, экстрасенс.

— Не знаю, как это называется, уверен только в одном: если доверяюсь своему чувству, всегда поступаю правильно.

— А что тебе подсказывает интуиция в деле «Орловых — Татуриных», или там глухо?

— Не глухо, а пока смутно. Туман. У меня ощущение, что я как ежик в тумане. Видел такой мультик? — Андрей кивнул. — Будто брожу, как ежик, кричу, зову медвежонка, лошадь ищу, а на самом деле нужно только руку протянуть. И вот она — большая и теплая.

— И когда же этот туман рассеется?

— Скоро.

— А в Первопрестольную мы мчим тоже благодаря твоей интуиции?

— Угу. Чувствую, что должен это сделать.

— Что именно?

— Предложение Лине, — ответил Алешка, удивляясь, что Андрей сам до этого не додумался.

— А если она не захочет?

— Захочет, захочет! Только, понимаешь, что-то ее удерживает, чего-то она боится.

— А ты не знаешь — чего?

— Не знаю, — насторожился Алешка, — а ты знаешь?

— Нет, — попытался Андрей развеять его подозрения.

Алешка съехал на обочину, заглушил двигатель и, опираясь на баранку, повернулся к Андрею.

— Что все это значит? Есть что-то такое, чего я не знаю, но должен знать?

— Я ничего не знаю, — твердо ответил Андрей. А потом дрожащими руками достал из пачки сигарету и нервно закурил. И, ощущая на себе испытующий взгляд, сказал: — И не надо смотреть на меня, как Дзержинский на преступный элемент. Я в самом деле ничего не знаю.

— Андрей, — начал Алешка уверенным голосом. — Я же вижу, что вы все от меня что-то скрываете, не договариваете. Я тебя прошу…

— Нет и не проси, — отбивался Андрей.

— Тогда мы будем стоять здесь. И никуда не поедем.

— Слушай, старик, ну в какое положение ты меня ставишь?

— Плевать я хотел на твое положение, я сам в интересном положении. Пойми, дурилка картонная, я люблю ее. Не хочу причинять ей боль — поэтому должен знать, чем могу ей навредить. Рассказывай, а то высажу прямо здесь, — полушутя-полусерьезно рассердился Алешка.

— Во-первых, это моя машина, — гордо заметил Андрей. — Во-вторых, сам-то ты как назвал меня.

— А в-третьих? — поторопил Алешка.

— А в-третьих, я не могу.

— Можешь, должен!

Андрей задумался на минуту, потом загасил сигарету в пепельнице.

— Я сам вчера проводил Лину на вокзал, отговаривал ее уезжать. И, конечно, ничего бы тебе не сказал, если бы не видел, как она тебя любит. Так вот: она уехала, чтобы попытаться порвать с тобой, считая, что не имеет права связывать тебя.

— Что за чушь?

— Хорошо, что ты так сказал. Я тоже считаю, что побег — не панацея в лечении сердечных недугов, и я отговаривал ее до последнего, но она только пообещала мне, что позвонит тебе. — Алешка попытался что-то вставить, но Андрей остановил его протестующим жестом. — Вы должны объясниться. Раз уж так получилось, я скажу. Лина очень больна, то, что она ходит, — это просто чудо, совершенное врачами и ее силой воли. Она не может иметь детей. В случае чего ей грозит полная неподвижность в лучшем случае или инвалидная коляска.

— Я люблю ее, — упрямо повторил Алешка, включая зажигание. Машина мягко покатилась по дороге.

Андрей достал из кармана бумажник, оттуда — маленький клочок бумаги и протянул его Алешке.

— Что это? — спросил Алешка, не глядя.

— Это ее адрес и телефон в Москве, можем поехать прямо к ней.

— Я люблю тебя, папарацци.

ГЛАВА 11

Москва встретила их неприветливо: дождем и пробками на дороге, в которых они простояли больше часа. Алешка хотел сразу явиться к Лине, но победило благоразумие Андрея, уговорившего сначала заехать домой.

Алешка загнал «Москвич» в гараж под домом, они поднялись в лифте. Алешка предполагал, что в это время дня дома никого не будет, но ошибся: дома оказались оба родителя.

— Как доехали? — спросил отец, пожимая руки Андрею и Алешке.

— Нормально, — немного удивляясь, ответил Алешка, — а вы нас как будто ждали?

— Чему ты удивлен? Мы решили: раз утром появилась Лина, значит, к вечеру объявишься ты, — сказала Светлана Арнольдовна. — А еще нам позвонила Алла.

— А, понятно, — кивнул Алешка, — теперь совсем ничего нельзя будет сделать тайно — везде шпионы.

— Балбес. — Мама легонько шлепнула Алешку по щеке. — Они волновались за тебя. Говорят, ты за рулем, в сильном волнении, Андрей не спавши, на дороге скользко. При чем здесь шпионы?

— Прости. — Алешка поцеловал мамину руку, которая только что касалась его щеки.

— Позвони Лине, она ждет твоего звонка, — сказал отец.

— Лихо! Неужели я настолько предсказуем? — опять удивился Алешка и прошел в комнату. Уже за спиной он услышал, как мама предлагала Андрею умыться и перекусить с дороги, и отметил про себя, что тоже не отказался бы. Но сначала Лина.

Он прикрыл дверь своей комнаты, осмотрел ее и с удовольствием отметил, что рад вернуться домой. Отметил также и то, что все стоит на прежних местах, только непривычно чисто — когда он дома, такого не бывает. Он увидел и телефон — там же, где всегда он стоял. Присев на стул, он снял трубку, поразмышлял секунду, потом резко встал, обернулся и неожиданно, словно наваждение, увидел перед собой глаза Лины: она стояла, улыбаясь, за его спиной и подсказывала:

— 995-32-17.

Алешка глубоко вздохнул, покачал головой, потом опустился перед ней на колени, обхватил ее ноги и сказал:

— Алле, здравствуйте, позовите, пожалуйста, Лину.

— Здравствуйте, а ее нет дома, — приняла Лина Алешкину игру.

Алешка прижался к ней лицом, поцеловал ее. Она тоже опустилась на колени с ним рядом. Они обнялись, потом вместе повалились на пол, продолжая целоваться. Алешка шепотом спросил:

— А где же эта Лина, интересно, шляется?

— А ей позвонил Андрей Какошин и сказал, что вы едете, и теперь она валяется на полу у тебя в комнате.

— Я убью этого папарацци, — в шутку рассердился Алешка.

Он поднялся сам и помог подняться ей, и они стояли, продолжая обниматься, посреди комнаты. Он снова и снова целовал ее, не желая отпускать ни на минуту.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он, но тут же увидел ее замешательство. — Я считаю, что твои болячки не способны стать преградой на пути нашего счастья.

Лина высвободилась из его объятий, отвернулась, видимо, собираясь с духом, потом тихо проговорила:

— Алеша, это не болячки, это серьезно.

— Кошка! — Он снова порывисто обнял ее. — Я люблю тебя, и… — Алешка пострелял глазами по комнате, остановил свой взгляд на подоконнике, быстро схватил стоявший там горшок с каким-то колючим, экзотическим цветком, опустился на одно колено и, протягивая горшок Лине, торжественно проговорил: — И прошу тебя стать моей женой.

Лина молчала. Алешка продолжал смотреть на нее умоляющим взглядом, тихо, с надеждой в голосе проговорив:

— Скажи «да».

— Да, — ответила Лина и взяла у Алешки из рук цветок.

— Ну, слава богу, наконец-то, — проворчал он с облегчением, поднимаясь с колен и отряхивая их, делая вид, что только что скинул с плеч что-то тяжелое, долго давящее.

Лина смотрела на него удивленно: неужели вся эта страсть лишь спектакль? Она часто моргала глазами, видно, чтобы не заплакать от досады. А Алешка тем временем отобрал у нее цветок, водрузил его на место, нарочито аккуратно поправил занавески, потом повернулся к Лине, снова обнял ее и, улыбнувшись, проговорил:

— А то я уж было подумал, что теряю квалификацию.

— Ты, ты… — Слова будто застряли у Лины в горле, обида душила ее — неужели она ошиблась в нем?

Но Алешка понял все и не дал ей расплакаться:

— Нет, ты лучше скажи, любишь ли ты меня?

— Да, — ответила Лина.

— Тогда за что ты так со мной? Почему мне не веришь? Я же никогда тебя не обманывал. И никогда не смогу тебя обмануть.

— Прости.

Она опустила глаза, уткнувшись лицом в его грудь.

— Пошли, — он решительно потянул ее за собой из комнаты.

Родителей и Андрея они нашли в столовой: те сидели за большим столом, пытаясь вести светскую беседу, но явно прислушивались к происходящему в Алешкиной комнате. Поэтому когда Алешка с Линой вошли, то застали в столовой немую сцену, достойную пера Гоголя или Репина. Алешка обвел всех взглядом.

— Объявляю всем, особенно бородатым. — Он многозначительно глянул в сторону Андрея, и тот в ответ молча кивнул. — Что я люблю Лину и мы решили пожениться. Если кто-то из присутствующих что-то имеет против этого союза, то… — Он опять многозначительно посмотрел на всех и грозно добавил: — Я не рекомендую ему высказываться.

* * *

Вечером квартира Корниловых напоминала большой вокзал. В гости к ним пришли Брахмановы и Мария Дмитриевна, бабушка Лины. Теперь Алешке стало понятно, почему молчал телефон в ее доме.

Женщины удалились в кухню, демонстрируя полное пренебрежение к мужским проблемам.

Доктор Брахманов, едва познакомившись с Андреем, сразу попал в сети его профессионального обаяния, и они тут же уединились: разговор был интересен только для них двоих.

— Пойдем, поговорим и мы! — предложил отец сыну.

Алешка кивнул. Они зашли в отцовский кабинет, который был значительно больше, чем на даче, да и обстановка побогаче. Присели. Отец включил кондиционер, потом достал пачку сигарет, прикурил, протянул Алешке:

— Извини, «Парламента» нет.

— Спасибо, я бросил.

— Серьезно? Молодец! Вот еще мать бы отучить. А то она злоупотреблять начинает.

— Бросайте вместе, тогда получится.

— Спасибо за совет, я подумаю. — Леонид Иванович затянулся, со смаком выпустив струю дыма, испытующе посмотрел на Алешку. — Когда вы с Линой думаете оформить свои отношения?

— Не знаю, она не хочет никаких официальных церемоний, а я не хочу ее торопить.

— Может, это и правильно, — проговорил отец. Он поднялся с кресла, на котором сидел, подошел к письменному столу, включил компьютер, застучали клавиши: умная машина заскрежетала своими железными мозгами, в столе у отца что-то защелкало. Он наклонился, открыл дверцу, потом открыл что-то еще. Потом все проделал в обратном порядке и вернулся к Алешке, протягивая ему маленькую коробочку.

— Мы с мамой подозревали подобное развитие событий. Поэтому купили вот это.

Алешка открыл коробочку и увидел маленькое золотое колечко: на тоненьком обруче из белого золота блестели два листочка, один повыше другого, украшенные маленькими круглыми бриллиантами. Алешка был растроган.

— Спасибо, но не нужно было, это уж слишком.

— Это не тебе, это Лине, — усмехнулся Леонид Иванович.

— Вот спасибо, что разъяснил! А то я уж было решил, что придется носить колечки с брюликами.

— Хватит паясничать, ты без этой театральности уже не можешь.

— Могу, — серьезно проговорил Алешка. — И уж если хочешь, чтобы я был серьезен, тогда и говорить давай о серьезных вещах.

— Например? — заинтересовался отец.

— Например, об «Азиаттрансгазе».

— Так. А что ты об этом знаешь?

— Знаю, что это как-то связывает тебя с Татуриным.

— Не совсем. — Отец опять поднялся с места, снова подошел к столу, снова открыл сейф, который находился в столе, достал оттуда папку с бумагами, вернулся к сыну, протягивая ему эту папку. — Ты хорошо читаешь по-английски, поэтому не буду переводить. Можешь изучить эти документы, они не для широкой публики, но грифа секретности на них нет.

Алешка открыл папку и стал вникать в суть, потом в какой-то момент увидел, что там много специальной терминологии, отложил папку и посмотрел на отца:

— Я не понимаю, про что это, расскажи сам: знаешь ведь, что я в экономике полный ноль.

— Хорошо. До перестройки «Азиаттрансгаз» назывался «Туркменнефтегаз» и был государственным предприятием, которое принадлежало всему государству. Не стало государства — и появилась корпорация «Азиаттрансгаз». Понимаешь?

— Смутно.

— Хорошо, слушай дальше. Государства не стало, а старые сделки остались. Корпорация «Азиаттрансгаз» занимается выработкой и транспортировкой среднеазиатского газа на Запад. У нашего правительства договор на продажу нашего газа туда же. Дешевле и выгодней купить газ в Средней Азии, чем гнать его из Сибири. Теперь понимаешь?

— Не-а.

— Сын, ты газеты читаешь?

— He-а, профессор Преображенский не велел.

— Угу, хочешь сказать, что у меня с литературной эрудицией слабовато. Не выйдет, «Собачье сердце» уже давно растащили на цитаты, а память у меня хорошая.

— Извини, я слушаю.

— Ну, слушай. Хозяева этой корпорации, наши бывшие соотечественники, отказались продлять с нами контракт как с государственной структурой. Говорят, что мы и так долго эксплуатировали их природные ресурсы. Тогда нам и потребовался Илья Татурин, умный, расчетливый, а самое главное верный человек. Азиаты приняли его за русского мафиози, а значит, врага государства и заключили с ним сделку, полагая, что насолят тем самым нам и правительству. Илья тогда здорово рисковал, часть денег он возил налом. Все было разыграно как по нотам: человек должен быть абсолютно не связанный с нами. Азиаты провожали его практически до Москвы, а он сам был за рулем, без охраны.

— Это тогда он приехал с чемоданом денег?

— Да, это была как бы его доля от сделки, деньги он сдал. Он от нее ничего не имел. Это была просто его добрая воля, патриотический долг, если хочешь.

— А кому сейчас принадлежат эти акции?

— Нам.

— Как?

— А вот это уже не твое дело.

— А «нам» — это кому?

— Нам — это той структуре, которой я служу.

— Папа, это криминал?

— Да бог с тобой, ты с ума сошел! Я и криминал! Ты плохо обо мне думаешь, сын.

— А что я должен думать?

— Ты бы мог хоть иногда интересоваться, чем я занимаюсь.

— Вот я и интересуюсь.

— Я на государевой службе, сынок. И тебе, дорогой, пора заниматься делом.

— Только не тем, чем занимаешься ты. Это мне чуждо.

— Занимайся тем, что тебе не чуждо, — сказал отец.

— Я попробую. Послушай, я тебе, конечно, верю, но ничего не понимаю в этом. Ты мне по-простому объясни, Илью могли грохнуть за это?

— Нет. Мы проверили всю цепочку, чисто. Это что-то совсем другое. Мы и криминал проверили, это не разборки.

— Значит, ты в курсе стычки с московской братвой из-за Ксении?

— В курсе, только никакой стычки и не было, пацана почти по-отечески пожурили и отправили в Алтайский край заканчивать среднюю школу.

— Понятно, — задумчиво произнес Алешка.

— Что тебе понятно?

— То, что ничего не понятно. Из трех доступных версий две лопнуло. Придется возвращаться в Дальнославск и копаться в прошлом.

— Попробуй. Кстати, Алла Георгиевна местная, она говорила тебе?

— Да.

— И у нее превосходные дедуктивные способности. Ты можешь ее привлекать к своим раскопкам.

— Я подумаю.

Дверь комнаты открылась, и в комнату заглянули Лина со Светланой Арнольдовной.

— Мужчины, вы не хотите к нам вернуться? — спросила Светлана Арнольдовна.

— У нас уже все готово, — поддержала Лина.

— Ну, раз все готово, мы идем, — сказал Леонид Иванович, вставая с места.

* * *

Можно было остаться и в Москве, никто не гнал Алешку в Дальнославск: большая московская квартира оставалась в их с Линой распоряжении. Но они вернулись. Ехали на двух машинах. Впереди на джипе старшие — родители Лины и Алешки с бабушкой Лины. Сзади на «Москвиче» — Лина и Алешка, за рулем теперь сидел Андрей. Его машину в гараже подлатали и даже кое-где подкрасили. Двигатель работал почти бесшумно, Андрей наслаждался безукоризненной работой своего старенького автомобиля.

Лина с Алешкой сидели на заднем сиденье, изредка переговариваясь, держали друг друга за руки. Андрей тоже, изредка поглядывая на них в салонное зеркало, стараясь им не мешать, принимал участие в общем разговоре.

Накануне Алешка встречался с Людмилой Татуриной и все подробно пересказал своим друзьям. Единственное, чего он не мог передать на словах, это тот неприятный осадок, который остался у него после разговора с женой погибшего Ильи.

Он без особого труда отыскал ее московский адрес и номер телефона, позвонил ей. Но в ответ на просьбу встретиться и поговорить, после того как он представился, услышал брошенное презрительным тоном:

— Я вас не знаю. И не собираюсь обсуждать с вами свои личные проблемы.

— Людмила Петровна, вы наверняка знаете, что со смертью вашего мужа и дочери связано и второе убийство, супругов Орловых, и оно произошло в моем доме. Меня обвиняют, и, если вы мне не поможете, я могу оказаться за решеткой.

Голос Людмилы несколько смягчился.

— Я правда не знаю, чем могу вам помочь. У меня уже были из милиции и прокуратуры. Но я сама ничего не знаю. Если хотите, спрашивайте, что вас интересует.

— Если можно, не по телефону.

Она немного помолчала и тихо ответила:

— Хорошо, приходите.

Людмила Татурина на первый взгляд выглядела очень молодо, ей можно было дать лет 25–30. Высокая стройная шатенка с нервным лицом. Кончики губ были опущены вниз, что придавало ее лицу выражение скорби или обиды и прибавляло еще с десяток лет. Она пригласила Алешку в гостиную. Молоденькая домработница поставила на стол поднос с чашками, сахарницей и двумя розетками с вареньем.

— Чаю? Извините, мы кофе не пьем. Даже дома не держим. У нас семейное заболевание — гипертония. Поэтому ничего, что поднимало бы давление.

В комнату заглянул мальчик лет десяти, щуплый, светловолосый, в очках, совсем не похожий ни на Людмилу, ни на Илью Татуриных. Алешка вспомнил, что видел его на похоронах.

— Сергей, поздоровайся. — Мальчишка небрежно кивнул в Алешкину сторону.

— Ма, я пойду в бассейн? — спросил он.

— Иди к себе в комнату, поговорим позже, — проговорила Людмила.

Мальчик нехотя побрел к себе, а Людмила повернулась к Алешке:

— Я вас слушаю, что вы хотели узнать?

Она говорила спокойно, отхлебывая чай из чашечки. Или хотела казаться спокойной. Надо отметить, что ей это удавалось.

— Людмила Петровна, вы не могли бы рассказать об Илье Сергеевиче, что он был за человек?

Людмила усмехнулась, поставила на стол чашку, вытерла губы кончиком салфетки.

— О мертвых либо хорошо, либо ничего. Мне нечего вам рассказать.

— Неужели совсем нечего?

Она опять замолчала, опустила глаза и, не поднимая их, проговорила:

— Я семнадцать лет прожила заложницей в доме Татуриных. Это был ад. Не знаю, за что я отбывала этот срок, но я его отбыла и не хочу больше вспоминать об этом. Я уже подала документы на смену фамилии. Мы с Сережей больше не будем Татуриными.

— Мы? А Сергей Ильич не против, все-таки мальчик его внук и, очевидно, сам должен выбрать…

Людмила опять зло усмехнулась:

— А он не Татурин. Я уже один раз пыталась уйти от Ильи. И ушла к человеку, которого любила всю жизнь. Вы же, вероятно, знаете, что наш с Ильей брак — это альянс двух финансовых систем. Это должно было стать сделкой века, но перестройка спутала все карты. И бог наказал нас за жадность. Наказал моего отца, сделав меня несчастной, и отца Ильи, отняв у него единственных близких людей. Что еще вы хотите знать?

— Как вы думаете, он мог покончить с собой?

— Нет, только не это! Илью убили.

— Кто и за что?

— Не знаю. Если бы знала, то, по крайней мере, постаралась бы отомстить за дочь. Может, Илья и был достоин такой смерти, но девочка… Она любила его безумно. Он был для нее не просто отцом — он для нее был богом. Она места себе не находила, когда он пил. А последние полгода вообще за ним хвостом ходила. Будто боялась за него, будто охраняла. Он сначала пытался от нее отделываться, так она стала за ним исподтишка следить. Он понял, что все бесполезно, и стал ее везде за собой таскать. И пить стал значительно меньше. Я радовалась этому. Думала…

Людмила вздохнула, встала и подошла к окну. Отдернула занавеску и открыла форточку, взяла с подоконника пачку сигарет и маленькую золотую зажигалку и вернулась к столу. Поставила на стол пепельницу, вынула сигарету и протянула пачку Алешке:

— Курите.

— Спасибо, не курю.

— Извините, это очень неприятный для меня разговор. Я хочу поскорее забыть все это. Я даже написала отказ от наследства, не желаю, чтобы меня что-то связывало с этой семьей, ни прошлое, ни настоящее, ни тем более будущее.

— Извините, вы сказали, что у вас был человек, которого вы очень любили.

— Почему был, он и сейчас есть. Это Игорь Певцов, слышали, наверное, это имя?

— Да, конечно, довольно известный русский скрипач… Но ведь, кажется, он живет за границей?

— Да, в Испании. Но сейчас он здесь. Как только утрясутся все формальности, мы тоже уедем с Сережкой туда и наконец заживем нормально.

— А Сергей…

— Да, он знает, что его отец не Татурин. У Сергея абсолютный слух, весь в отца. Они очень любят друг друга, и им надо наверстывать упущенное время разлуки.

— Извините, Людмила Петровна, а что за история была у Ксении с парнем из московской братвы?

— А… — Людмила впервые улыбнулась, вздохнув, — этого мальчика зовут Никита. В недалеком прошлом существовали популярные женсоветы, я была членом одного из них. Мы посещали неблагополучные семьи, тогда-то я и познакомилась с матерью Никиты. Семья многодетная, неблагополучная, пьющая. Отцов там никогда не было, Никита был старшим и единственным полноценным ребенком. Я тогда стала помогать им, давала деньги, покупала вещи, младших помогла устроить в интернаты и детсады с круглосуточным содержанием. Сергей Ильич помог получить квартиру. Мать Никиты всегда приходила к нам и благодарила. Однажды она увидела Ксюшу и сказала своему сыну: вырастешь, женись на ней. Этот мальчик и возомнил себя женихом. Мать его потом посадили. Илья помог и Никите: определил в один из московских спортивных интернатов. Мы года три ничего о нем не слышали, появился он на новогоднем вечере у Ксении в школе. Решил, что добился многого и теперь пора жениться. Он пришел к нам домой и сделал официальное предложение, конечно, получил отказ, потом случилось неприятное столкновение на улице… Потом я не знаю, что с ним произошло. Илья сказал, что он больше не появится, и он действительно не появлялся.

— А он не мог мстить?

— Не думаю, — покачала головой Людмила, — слаб в коленках. Тут что-то другое.

Она снова замолчала. Алешка понял, что разговор окончен, и ему не хотелось больше причинять боль этой женщине. Он поднялся и, наклонившись, протянул руку Людмиле. Она тоже поднялась и тоже протянула ему руку. Он поцеловал ее и поблагодарил за гостеприимство. Они вместе вышли в прихожую. Алешка уже сделал было шаг к двери, но им овладело вдруг беспокойство, будто он что-то забыл в доме Татуриных. Потоптавшись на месте, он засунул руку в карман брюк и нащупал там золотую цепочку, которую нашел на даче. Он сразу понял, что удерживало его. Вытащив цепочку, он показал ее Людмиле.

— Извините, это случайно не ваша?

Почему он решил так поступить, объяснить было невозможно. Людмила взяла в руки маленького «ангела», внимательно разглядела его и ответила:

— Нет, это не моя вещь, но я определенно ее где-то видела. Вот только не могу вспомнить где. А у вас она откуда?

— Да на даче, в Дальнославске, у себя на участке нашел.

— Хм, странно. Я непременно вспомню, где я ее видела. У меня, говорят, феноменальная зрительная память.

— Если вспомните, не сочтите за труд, позвоните. Запишите мой телефон.

— Не надо, я знаю. Не удивляйтесь. Не так много москвичей жили в Дальнославске, мы когда-то довольно тесно общались с вашими родителями.

Алешка попрощался с Людмилой еще раз и удалился: сейчас его больше волновали его собственные проблемы.

ГЛАВА 12

Алешка к Людмиле поехал на такси, не поставив в известность об этом визите никого. Выходя из дома Татуриных, он вдруг увидел метнувшегося за угол Андрея Какошина. Алешка сразу узнал его и бросился догонять. Журналист не успел спрятаться и сразу попался в руки к Алешке.

— Папарацци, ты что здесь делаешь? — накинулся Алешка на него.

— А ты?

— Я первый спросил, — продолжал наступать Алешка.

— Гуляю, — не сдавался Андрей.

— Слушай, не темни! Пока я спрашиваю еще по-хорошему. Мало того, что ты без конца лезешь в мою личную жизнь, так еще и следишь за мной.

— Да пошел ты… — обиделся Андрей. — Мало того, что я вынужден улаживать твои сердечные неприятности, я еще и по Москве не имею права ходить где хочу.

Алешка немного остыл, они все еще стояли друг против друга прямо на тротуаре. Андрей закурил сигарету, Алешка протянул руку, взяв у него пачку и покрутив в руках, вернул Андрею.

— Извини, но все-таки, что ты здесь делаешь?

— Полагаю, наверное, то же, что и ты. Ты был у Людмилы Татуриной?

— Да.

— В таком случае я не пойду. Давай посидим где-нибудь, обменяемся впечатлениями.

Они прошли в небольшой скверик у соседнего дома, присели на скамейку. Первым молчаниенарушил Алешка:

— А когда ты успел Лине позвонить?

— Да как только ты меня разбудил вчера ни свет ни заря, так я и позвонил ей сразу.

— Ах, ты, злыдень писюкатый, значит, ты с самого начала знал, что она меня дома встречать будет?

— Конечно. Я знал, что на моей машине по Москве кататься все равно, что пить пиво в ресторане с платным туалетом.

— Ясно, заговорщики. Теперь колись, зачем сюда явился? И откуда знаешь ее адрес?

— Это не важно, я тебе все скажу, но для начала объясни, что ты узнал у Людмилы.

Алешка рассказал. Андрей сморщился.

— Это все я и без тебя уже знал. Сейчас меня больше интересует вот это.

С этими словами он протянул Алешке листок бумаги. Это была ксерокопия какого-то документа на языке, Алешке не знакомом. Но, приглядевшись, он решил, что это испанский. Там были какие-то слова, цифры… Вверху располагался лейбл, который Алешка прочитал как «Транснационал Севилбанк». Там же стояла подпись: Певцова Людмила Петровна.

— Что это? Откуда это у тебя?

— Это справка о счете в банке, открытом на имя Людмилы Петровны Певцовой.

— Не понял, откуда это у тебя. Ведь она же еще не Певцова? Пока?..

— В этом-то и весь фокус! Счет открыт около года назад, Татурин убит полторы недели назад, а сумма на счету у Людмилы с шестью нулями.

— Блин, я уже окончательно запутался! Только все встало на свои места, и опять туман. Ну их в… пойдем куда-нибудь пива попьем. — Алешка поднялся со скамейки, но тут же опустился обратно. — Подожди, а откуда у тебя эта бумага? Насколько я знаю, такие банки подобную информацию о своих клиентах просто так не предоставляют.

— Это не важно.

— Не юли, подожди, кто тебя снабдил такой информацией? Такой из Интернета не надыбаешь. Колись!

— Не приставай. — Андрей поднялся и пошел было. Но Алешка догнал его и преградил дорогу.

— Ну, нет, хватит с меня тайн! Это не просто журналистское расследование, ты на кого-то работаешь. Это спецура? Криминал?

— Бред, ты болен, мальчик, слишком много читаешь шпионских романов.

Андрей пошел вдоль аллеи. Алешка опять подскочил к нему, развернул его к себе лицом, да так резко, что Андрей не удержал равновесия, покачнулся и упал.

— Ты с ума сошел, что ли?

Алешка прижал Андрея коленом к земле и грозно проговорил:

— Говори, гад, на кого работаешь?

— Отпусти, — прохрипел Андрей.

— Говори, — продолжал давить на него Алешка.

— Отпусти, ладно, сдаюсь.

Алешка отпустил его, помог подняться, сесть на скамейку, даже отряхнул его одежду и уже по-доброму, почти ласково проговорил:

— Ну, рассказывай, Какоша, рассказывай, все равно не отступлю.

Андрей зло выругался.

— Ты первый начал утаивать от меня информацию. Помнишь, ты не рассказал мне об Ольге Степановне и Сергее Ильиче?

— А при чем тут это?

— А при том, что ты мне не сказал, а мне было тоже интересно, и я отправился прямо к Татурину. Взял его, как говорится, на арапа, пришел и сказал, что знаю, из-за чего погибли его сын и внучка, но мне не хватает кое-каких деталей. И если он не хочет, чтобы в газете появились на этот счет домыслы, пусть расскажет сам. Показал ему ту информашку из Интернета. Он посмеялся и сказал, что я не там копаю. Рассказал о том, что Илюшка погиб не из-за денег, по крайней мере, не из-за этих. И тогда он мне дал эту ксеру, сказал, что если есть желание, то могу покопаться в этом. Он тогда же рассказал мне и о себе с Ольгой, и о том, что маленький Сережка не Татурин, а Певцов. Короче, я так же, как и ты, запутался окончательно. Но денежные отношения я списывать со счетов не стал. Если ты внимательно посмотришь на эту бумагу, то увидишь, что деньги на испанский счет поступили из России. Банк, оформивший сделку, находится на соседней улице. Идем?

— Идем, теперь уже все равно не успокоиться.

Они пришли в банк. Андрей представился журналистом одного из московских изданий, предъявил международную пресс-карту и попросил встречи с руководством. Их проводили к уполномоченному по связям с прессой.

Им оказался невысокий, лысоватый, еще не старый мужчина в безукоризненном дорогом костюме. Сидя за внушительным письменным столом, он почти не поднимал глаз, предложив им присесть, и поинтересовался, что именно привело их в банк. Потом внимательно посмотрел на Андрея и вдруг сказал:

— Какоша, это ты? Слушай, а я тебя в бороде-то и не признал.

Андрей тоже внимательно пригляделся к менеджеру.

— Тюря? Ты? А я, честно, не признал тебя без волос. Ты же кудрявый был! Где же кудри-то?

Тюря вышел из-за стола. Они обнялись почти по-братски, долго рассматривали друг друга, хлопали по спине и плечам, вздыхали, вспоминая, сколько лет прошло после окончания института. Они обменивались репликами еще минут пять, и выяснилось, что Тюря это Тюрин Максим Николаевич, однокурсник Андрея Какошина по университету.

Потом Максим наконец вспомнил, что в кабинете они не одни, и спросил:

— Слушай, а все-таки к нам-то вы зачем?

— Ты не представляешь, как хорошо, что ты здесь, тебя нам сам бог послал! — с жаром заговорил Андрей, вкратце рассказал всю историю, предъявив ксерокопию. — Ты можешь что-нибудь разузнать об этом счете?

Максим озабоченно потер рукой подбородок, скривив губы:

— Попробую что-нибудь сделать, посидите здесь.

Он забрал бумагу и ушел вместе с ней.

Отсутствовал он около получаса и вернулся с еще более озабоченным видом. Положил бумагу перед Андреем.

— Это фальшивка. Такого счета не существует. Мы никогда не переводили деньги на счет этой женщины.

Алешка, молчавший до сего момента, проговорил:

— И женщины, кстати, пока такой не существует.

Они попрощались. Андрей и Алешка опять оказались на улице, в том же сквере, где только что сидели.

— И что ты думаешь по этому поводу? — спросил Андрей.

В Алешкиной душе снова зашевелились предчувствия. Он молча поднял указательный палец.

— Когда ты был у Татурина?

— В тот же день, когда ты был у Крестовского.

— Так, так, так, — задумался Алешка. — Что же получается? Татурин узнает, что Илья сын его и Ольги, узнает, что погибла Ольга. Интересно, а когда Людмила подписала бумагу на отказ от наследства? Ты говоришь, старик уже знал, что маленький Сережка не его внук. Тогда что же получается?

— А получается интересная картина. С одной стороны, Людмила отказывается от капиталов Татурина и уезжает из Дальнославска, имея на своем испанском счете очень даже значительную сумму. Причем оформленную на фамилию настоящего отца Сережки. Она не могла просто уйти от Ильи, но могла убить. Могла?

— Могла при соблюдении двух условий, если она маньячка и если бы эта бумага было подлинной, — ответил Алешка.

— Да, убить Илью, возможно, она могла, но не дочку, — высказывал вслух свои сомнения Андрей.

— К тому же у нее есть алиби. Илья и Ксения уехали, а она осталась, у нее свидетелей половина городского бомонда. Да и вряд ли она способна была сломать шею Ксении. А потом убили Орловых, когда она уже уехала.

— Она могла нанять киллера, при таких-то капиталах.

— He-а, не могла, — ответил Алешка, — денег-то у нее и нет. Но тот, кто дал тебе эту бумагу, хотел, чтобы ты так и думал.

— Ты хочешь сказать, что старик Татурин все это сам и организовал?

— По крайней мере, так он хотел отомстить своей снохе, только и всего. Пошли домой, папарацци, жрать что-то хочется.

* * *

Выезжая из Москвы, договорились, что сначала заедут в Дальнославск к бабушке, а уже потом двинутся на дачу Корниловых. Причем на дачу ехали всем скопом — Брахмановы, Корниловы, Лина и Алешка, бабушка и даже Андрей. Он из Москвы созвонился со своей газетой и взял отпуск, который не использовал уже несколько лет. В докторе Брахманове он нашел родственную душу: оказывается, они имели одно и то же увлечение, оба собирали курительные трубки. Эта же страсть была и у доктора Крестовского, именно это и связывало Андрея и Матвея Игнатьевича. Теперь их было трое.

Вечером на даче Корниловых ожидали гостей. Приглашены были Крестовские, семейство Корольковых и все, кто был в Москве. Официальных поводов для встречи придумывать не стали, просто собирались друзья. А неофициально Алешка решил таким образом расставить все точки над «i» и раз и навсегда всем доказать, что Лина его девушка, его любимая, а в скором времени — и жена.

Приготовление торжественного ужина взяла на себя Алла Георгиевна. Обещала, что всех ждет сюрприз.

Но первым сюрпризом оказалось отсутствие Михалыча у шлагбаума на въезде в поселок. Шлагбаум был открыт, сторожка заперта и выглядела совершенно необитаемой.

Сюрпризы продолжились. Михалыча нашли во дворе дачи: он под чутким руководством Станислава рубил дрова возле мангала. Во дворе уже стояли длинные столы, видимо, сколоченные специально для сегодняшнего ужина. Рядом с ними стояли такие же деревянные скамейки. Двор сиял чистотой и порядком. Здесь кое-что изменилось. Например, хозяйственный отсек теперь отделялся от остальной территории живой изгородью, выросшей словно по мановению волшебной палочки. Около дома появились роскошные ротонды, а с противоположной стороны виднелся небольшой пруд и альпийская горка.

Гости и хозяева быстро рассредоточились по дому и двору. Лина решила немного отдохнуть с дороги, Алешка тоже спустился во двор. Станислав и Михалыч продолжали свою деятельность. Алешка предложил свою помощь, но услышал в ответ:

— Позднехонько спохватился! Мы с Янычем ужо исправились.

Станислав обреченно махнул рукой и присел на одну из новеньких скамеек.

— Послушай, Иван, пожалей мои уши! — Потом обратился к Алешке: — Вы думаете, это я не умею говорить по-русски, ничего подобного, это он не умеет. Он говорит на каком-то совершенно диком диалекте.

Михалыч тоже присел рядом.

— Я-то как раз по-русски говорю, и диалект этот не дикий, а местный.

Михалыч достал из кармана камуфляжной куртки смятую пачку «Примы», посмотрел на нее и убрал на место.

— Дай закурить, будь человеком, — попросил Станислав, придвигаясь ближе к Михалычу.

— Прости, Яныч, Аля не велела.

— Не велела, не велела, — проворчал Станислав, поднимаясь и уходя на свою половину. — Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

— Жалко его, болезного, а что делать? — проговорил Михалыч, глядя ему вслед.

— Бросать курить, — ответил Алешка. — Михалыч, а ты, гляжу, с ними подружился?

— А чего мне с ними дружиться, я Альку с детства знаю. Она моей нянькой была. Знаешь, как раньше в деревнях: родичи на работе, а детки деток нянчат, старшие младших, родные двоюродных. Я Альке двоюродным племянником довожусь. Она меня нянькала, жопу вытирала. И потом, когда приезжала в отпуск, такая красавица была. Я пацаном даже влюбился в нее. Но и Стася я уважаю, правильный мужик. Хоть и латинец.

— Латыш, — поправил Алешка.

— А не один ли хрен? Ну, я пошел.

Он поднялся и бодро пошагал к выходу. Алешка смотрел вслед сторожу, и опять ему пришло в голову, что Михалыч нынче не такой, как всегда. И дело не в том, что он трезвый: он вовсе не Михалыч, он на самом деле Иван, как назвал его Станислав.

Из дома выглянула Алла Георгиевна и крикнула:

— Ваня, ты куда?

— Алек, — обернулся в дверях Михалыч, — я пойду все проверю, пост ведь.

Она спустилась со ступенек, подошла к нему.

— Никуда твой пост не денется, ты лучше сходи в Спасское. Там Загвоздкина обещала мне свежих яиц и домашних сливок. — Потом повернулась к Алешке: — А вас, молодой человек, я хотела бы попросить, сходите, пожалуйста, в церковь, пригласите на ужин отца Василия и матушку Наталью. Ваши родители разрешили мне это сделать.

— С удовольствием, — ответил Алешка и поднялся со скамейки.

На крыльце рядом с Аллой показалась Лина. Она выглядела отдохнувшей и посвежевшей, может, еще и потому, что на ней были не привычные джинсы и рубашка, а длинное, до пят, шелковое платье василькового цвета, без рукавов и с очень соблазнительным вырезом.

Она помахала Алешке рукой, что-то шепнула Алле и крикнула:

— Алеша, тебя к телефону.

— Кто?

— Кажется, Людмила Татурина.

Алешка бросился в кабинет отца, схватил трубку телефона.

— Алексей, я обещала вам позвонить, если вспомню. Я вспомнила. Это украшение я видела на фотографии. Оно принадлежало девушке, которую когда-то любил Илья, он долго хранил эту фотографию, а потом она куда-то исчезла.

— А как звали ту девушку, не помните?

— Точно не знаю, но могу предположить, кажется, Наталья.

— А как ее можно найти?

— Не знаю, у них там что-то не сложилось. Где она теперь, просто не знаю.

— Спасибо. Извините, я могу вам еще позвонить?

— Я сегодня улетаю в Испанию.

— Понятно. Тогда счастливого пути.

Алешка вышел на крыльцо. Лина все еще стояла там, разговаривая с Аллой.

— Возьмешь меня с собой? — спросила она.

— Я хотел попросить тебя о том же. Боюсь, я в своем затрапезном виде… — ответил Алешка, разводя руками и картинно оглядывая себя.

— Ничего, — ответила Лина, хлопнув Алешку по ладони. — Я потерплю.

Они вышли на улицу и медленно побрели вдоль домов. Сегодня тут было довольно оживленно: ребятишки играли в «терминатора», катались на велосипедах и пинали мячик. Дачный поселок Дальняя дача жил своей привычной и обыденной жизнью, и почти ничего в нем не осталось от элитного места отдыха для партноменклатуры или «новых русских».

— Как пойдем? — спросила Лина.

— Пойдем через кладбище, так короче, — ответил Алешка.

— Пойдем, — согласилась Лина.

Они опять замолчали, Лина пыталась заглянуть в Алешкино лицо.

— О чем ты думаешь?

— Не знаю, — покрутил головой тот, — да ни о чем. Туман в башке. Не могу сосредоточиться…

— А на чем бы ты хотел сосредоточиться? — снова спросила Лина.

— Тоже не знаю.

Лина попыталась продолжить разговор.

— Алеша, а что мы будем делать дальше? Надо подумать о будущем.

— Мы будем любить друг друга, — ответил Алешка с необычайной теплотой в голосе. Он обнял ее и поцеловал в макушку.

— Я серьезно, надо же чем-то заниматься, нельзя же всю жизнь находиться в отпуске.

— Давай не будем решать это сейчас, на дороге. — Они остановились, Алешка повернулся к Лине, взял ее за руки. — Я тебе обещаю, что все решу, но не сегодня. Можно?

— Можно, — согласилась Лина.

Они уже были на территории кладбища и шли по центральной аллее, скользя взглядами по могильным оградам. Кладбище в этот час практически становилось необитаемым. И еще издалека они заметили какого-то человека, склонившегося над одной из могил. Человек тоже, вероятно, заметил их, потому что тотчас вышел из ограды, аккуратно прикрыл за собой калитку и торопливо стал удаляться по направлению к Спасскому. Алешке его фигура показалась очень знакомой, но, измученный неясными, смутными предчувствиями, он отгонял от себя появившиеся догадки. Зажмурив глаза, он тряхнул головой: человек впереди растворился, словно и не было. Алешка решил, что это было видение, вернее, он приказал себе так думать. Тем временем они подошли к тому месту, где видение это появилось, и тут выяснилось, что видения являются не только Алешке.

— Смотри, тот мужчина вышел отсюда, — сказала Лина.

— Ты тоже его видела? — спросил Алешка.

— Конечно, — подтвердила девушка.

— А я думал, это мне только показалось.

— Сразу у двоих галлюцинаций не бывает. Смотри, это та самая девушка, Наталья Нестеренко. Значит, она местная.

— Почему ты так решила? — Алешка пристально вглядывался в фотографию на памятнике. Он опять уловил в ней что-то знакомое, хотя никогда прежде ее не видел и мог бы в этом поклясться.

— Ну, если к ней на могилу кто-то ходит… Смотри, какие цветы.

Заметив в цветочнице роскошный букет из бордовых пионов, Алешка неуверенно сказал:

— А тебе не кажется, что цветочки какие-то очень знакомые. Не из нашего ли они огорода?

— Да ну тебя, цветы как цветы, пойдем, хватит стоять! — потянула Лина Алешку за рукав.

— Сейчас, сейчас. — Алешка зашел в ограду, присел на корточки возле фотографии, потрогал рукой лицо девушки, погладил ее, на секунду задержал дрожащие пальцы на ее губах, потом погладил шею. Потом резко встал, будто что-то вспомнив, поднял указательный палец вверх и спросил: — Лина, а мужик тебе не показался знакомым?

Лина смотрела на Алешку широко открытыми глазами.

— Алеша, ты случаем не заболел, может, простудился?

Он вышел из ограды, аккуратно прикрыл за собой калитку, повернулся к Лине, картинно покашлял и спросил:

— Любишь ли ты домашние спектакли?

— Не знаю, никогда не видела.

— Тогда слушай. В конце прошлого и начале нашего века, во времена великого драматурга Антона Палыча Чехова, были популярны домашние спектакли. Дворянство на дачах от скуки сходило с ума, вот и…

Лина стояла, снисходительно улыбаясь и кивая головой.

— Я училась в школе, знаю.

— Хорошо, тогда вводную часть я опущу. — Он взял ее за плечи и, глядя в глаза, спросил: — Ты меня любишь?

— Странные вопросы на кладбище.

— Прости, ты права, давай поскорее уйдем отсюда.

— Да, пошли. Так что за пьесу нам придется сегодня разыграть?

— Мы назовем ее «Омут памяти».

— А в чем фабула?

— Потом расскажу.

Они подошли к церкви и, тут же увидев у ворот отца Василия, поздоровались. Объяснили цель своего визита, получили согласие. Разговор как-то иссяк, Алешка немного помялся, потом спросил:

— Извините, отец Василий, вы в прошлый раз говорили, что Ольга Степановна приходила к вам исповедоваться.

— Да, — ответил священник, — но существует тайна исповеди.

— Нет, нет, я не прошу вас раскрывать тайну исповеди, я хотел бы попросить вас о другом.

— О чем же?

Алешка повернулся к Лине:

— Линочка, я хотел попросить и тебя тоже.

Хочу провести психологический эксперимент и прошу вас обоих мне помочь.

— Но как? — почти в один голос спросили Лина и отец Василий.

— А вот как. — И Алешка посвятил их в свой план.

* * *

Ужин удался на славу. Гости восхищались удивительными, экзотическими для этих мест блюдами. Алешке больше всего понравилась утка с яблоками и минога в чае. Это было необычно, непривычно и очень вкусно.

После окончания официальной трапезы все разбрелись по закоулкам сада, кто с бокалом вина в руках, кто с чашкой чая. Публика кучковалась по интересам. Рядом с Алешкой стояли Лина, Славка с Ларисой и Андрей Какошин, который сегодня исполнял роль няньки. Недалеко от них вели оживленный разговор отец Алешки, доктор Крестовский и доктор Брахманов. Матушка Наталья разговаривала с Марией Дмитриевной и Тамарой Васильевной, матерью Славки Королькова. Рядом с ними, но отдельно беседовали Лидия Крестовская и Вера Юрьевна Брахманова. У стола суетились Светлана Арнольдовна с Аллой Георгиевной, не было во дворе лишь Станислава, отца Василия да Михалыча.

Алешка огляделся и заметил маячившую над зеленой изгородью седую голову Станислава: похоже, троица занималась осмотром сада.

Алешка тронул Лину за руку и кивнул в сторону. Они отошли от компании, двинувшись в сторону Станислава с собеседниками, но тут же навстречу им из-за изгороди вышли все трое. Когда между двигавшими навстречу и ними осталось не более пяти шагов, Алешка незаметно бросил на землю золотую цепочку с маленьким «ангелом». Лина сделала вид, что увидела цепочку первой, удивилась, подняв ее, и громко, чтобы слышали все окружающие, возвестила:

— Ой, смотрите какая прелесть, кто-то потерял!

Алешка взял у нее «ангела», покрутил в руках.

— Милые дамы, кто-то потерял дорогое ювелирное украшение, пострадавших прошу обращаться в детективное агентство «Предчувствие».

Движимые любопытством присутствующие стали подходить к Алешке. Женщины разглядывали кулон, обмениваясь мнениями. Алешка же пристально разглядывал только одного человека. Он заметил, как тот сначала рванулся к золотому «ангелу», а потом резко притормозил. Отец Василий понял, что настало время действовать и ему, попросив рассмотреть кулончик поближе, покивал головой, будто что-то припоминая.

— Да, да, да, без сомнения, я знаю эту вещь. И знаю, кому она принадлежала. Только непонятно, как она попала сюда, на дорогу.

— Так чей же он, этот «ангел»? — спросила Лина.

— О нем мне говорила покойная Ольга Степановна.

— Ольга Степановна? — удивилась Светлана Арнольдовна.

— Да, вы же знаете, что она была нашей прихожанкой, исповедовалась у меня, вот на исповеди как-то она мне и рассказала.

— Так чья же это вещь? — повторила свой вопрос Лина.

— Не могу сказать, это тайна исповеди, — ответил отец Василий.

— Но Ольги Степановны уже нет, может, уже пришло время раскрыть тайну? — попросила Алла Георгиевна.

— Может быть, и можно было бы, но жив и присутствует здесь человек, которого это затронет.

Все присутствующие переглянулись, а отец Василий, возвращая украшение Лине, сказал:

— Возьмите, это теперь, вероятно, принадлежит вам.

Лина спрятала руки за спину.

— Нет, нет, что вы! Я не возьму!

— Тогда вы. — Священник протянул украшение Алешке.

— Святой отец, оставьте это у себя. Пусть это будет жертвой для храма. Надеюсь, никто не возражает?

— Нет…

— Нет…

— Нет…

— Нет, — эхом разнеслось над двором и садом.

Алешка опять отметил, что в разговоре не принимал участия только один человек.

Вечер затянулся далеко за полночь. Кто-то ушел спать, но во дворе все еще толкались несколько человек. Отец Василий сказал, что им с матушкой тоже пора, и попросил разрешения откланяться. Алешка вызвался их проводить, но получил отказ. Они попрощались у калитки.

Женщины продолжали убирать со стола, мужчины негромко переговаривались. Алешка отметил, что, после ухода священника с женой, присутствующих стало меньше еще на одного человека. Он подошел к друзьям, шепнул:

— За мной. — И бесшумно вышел со двора.

Они двигались на значительном расстоянии от отца Василия и его жены. Алешка все время видел их, но больше рядом никого не было. Он понял, что священник с женой пошли к церкви дальней дорогой, через село. Алешка молча кивнул своим спутникам — и они отправились к церкви более коротким путем, через кладбище. На этой дороге тоже никого постороннего заметно не было.

Быстрым шагом добрались до церкви, около которой притулился домик священника. Неслышно подошли ближе к забору, и вскоре показались священник с женой. Отец Василий довольно громко проговорил:

— Матушка, ты иди в дом, я на минутку в храм зайду. Отнесу кулон.

— Хорошо, батюшка, давай побыстрее, поздно уже, — отозвалась женщина, входя в свой дом.

Отец Василий достал ключ, в раздумье постоял несколько минут, незаметно оглядываясь, и пошел в сторону церкви.

Алешка наблюдал за всем происходящим, но ничего необычного не заметил. Неужели уловка не сработала?.. Но едва отец Василий поравнялся с кустами у церковной ограды, как заросли их раздвинулись и из них черной тенью метнулся человек. Алешка и его спутники кинулись к отцу Василию, но когда подбежали, то увидели, что помощь нужна вовсе не ему.

* * *

В комнате их было четверо. Трое мужчин стояли, один сидел на табуретке. Дверь открылась, и в комнату вошел пятый, Славка со стаканом в руке. Он подошел к сидящему на табуретке и протянул ему стакан. Михалыч, а это был он, взял его, залпом выпил воду, потом вернул стакан и, обращаясь к отцу Василию, спросил:

— ВДВ?

— Нет, спецназ.

— Афган?

— Да, и кое-что еще.

Михалыч, болезненно скривившись, потер грудь, покачал головой.

— Не ожидал. Молоток ты, святой отец!

Стоявший в стороне Алешка сделал шаг вперед и спросил, обращаясь к Михалычу:

— Может, ты нам расскажешь, пока милиция не приехала?

Михалыч повернулся к нему, достал пачку сигарет, встряхнул и, вынув одну, посмотрел на него.

— А что рассказывать-то? — Он сунул сигарету в рот, чиркнул спичкой, прикурил, выпустил струйку дыма. — Ты же сам все знаешь.

— Не все. Например, не знаю, что связывало тебя и Наташу Нестеренко. Видимо, это начало истории?

Михалыч усмехнулся:

— А ты, Алеха, зря бросил юрфак, правильно все угадал! Это действительно начало истории. — Полковник в отставке поудобней уселся на табуретке, затянулся еще раз. — Я не знаю, что там было у Ольги с Татуриными, но, когда мы сюда приехали, я с моей невестой Наташей Нестеренко, Ольга прислуживала в ихнем публичном доме…

— Почему — в публичном доме? — удивился Алешка.

— А по-другому это и назвать нельзя. Возили в этот притон девочек из города… пьянки, гулянки почитай каждый день. Это только называлось пансионатом, а на самом деле самая настоящая барская заимка для расслабухи. Приедут, набезобразят и свалят. А Оля с Пашей убирают все, к новой встрече готовятся. В Спасском тогда еще мои родители жили, вот к ним я Наташу и привез. Я с ней в госпитале познакомился после ранения. Я снова отправлялся туда же, поэтому и отвез ее к родителям. Она устроилась работать в этот пансионат медсестрой. Мы решили, когда я вернусь, пожениться. — Плотников помолчал немного, затушил сигарету. — А когда вернулся, то узнал, что в пансионате случился пожар и моя Наталка погибла в огне. Я не мог поверить в это. Такое горе… я не мог здесь жить и опять уехал… Потом были горячие точки. Я как обезумел, подписывал любой контракт, мне не деньги нужны были, хотя и их платили добросовестно, я искал смерти, но пули отлетали от меня, смерть обходила стороной. Я понял, что бог хранит меня для чего-то большего. Так я дослужился до отставки, вышел и… и понял, что мне некуда идти. Ни кола ни двора. Родители умерли, дом от старости развалился, осталось только место на кладбище, где лежала моя Наталка. Год назад я и приехал сюда, устроился на работу, получив заодно и крышу над головой. Отыскал могилу Наташи, увидел, что за ней кто-то ухаживает. Проследил. В один прекрасный день на могиле застал Ольгу. Потом пришел к ней и попросил рассказать, как погибла Наташа. Она меня выгнала, не захотела вспоминать. Тогда я стал приставать к Павлу, тот тоже ничего не стал говорить. Чутье почему-то подсказывало, что здесь был замешан Илья — гулякой слыл в округе и всезнающим. Ну, я и пошел к нему. А он, узнав, кто я, сначала тоже отнекивался, что ничего, мол, не знает, а потом деньги предлагал и просил, чтобы я к нему больше не приходил. Мы разговаривали у него в офисе. Дача Татуриных стояла пустая, они ее вроде продали, а новые хозяева тоже в ней ни дня не жили, ну я и купил ее у них, у этих хозяев.

— Ты? — удивился Алешка. — Ты имел такую шикарную дачу, а жил в сторожке? Ну и чудак!

— Мне это было не нужно. Я солдат, привык обходиться малым. Да и некому было отдавать деньги, а я заработал их достаточно — и в рублях, и в валюте. На поесть и выпить мне пенсии и зарплаты хватало, куда еще было их девать. А дача стояла пустая, вот я и решил. У меня осталась только одна цель в жизни: я хотел отомстить…

— Но кому и за что? — спросил отец Василий.

— Тому, кто отнял у меня любовь, надежду на счастье, мою жизнь, — проговорил Михалыч. — И ни о чем не жалею. Но еще я хотел знать, почему погибла моя Наталка.

— А девочка, — спросил Славка, — дочка Ильи?

— Это случайность. О ней я очень сожалею, — Иван замолчал, снова достал и прикурил сигарету.

— Так что же было дальше? — подал голос Андрей.

— Что? А… ничего. Купил я эту дачу, начал потихоньку приводить ее в порядок. А однажды, когда чистил камин — он был всяким мусором завален, — натолкнулся на связку фотографий. Их, видно, кто-то бросил в камин, а поджечь забыл или не успел. На фотографиях тех женщины, много женщин, голые, в различных позах. Я разглядывал снимки и понял, что это реальные женщины, не какие-то там непотребные открытки, потому что на одном из снимков был Илья. Надеюсь, не надо объяснять, что он там делал… В той куче мусора я откопал и «ангела» и сразу узнал Наталкин кулончик. Его ей моя мамаша подарила на помолвку. Она с ним никогда не расставалась, его можно было снять с нее только силой… И снова я пошел к Татурину, швырнул ему эти фотографии в лицо. Он испугался, опять начал предлагать мне деньги. Это снова было в его офисе. Я уже собрался было показать ему «ангела», хотел, чтобы он мне рассказал, как умерла Наташа. Но тут в кабинет вошла его дочка, увидела на столе фотографии, видно, все поняла и будто помертвела. Я тогда ушел. А потом, — он вздохнул, — потом я позвонил ему и попросил встретиться со мной. Приказал ему приехать на то место, где стоял сгоревший пансионат. Он проехал через мой КПП, я закрыл шлагбаум и отправился за ним на озеро. Шел под деревьями, видел стоявший на дороге белый «Мерседес». Видел, что Илья стоит у машины. Девчонки там не было. Мне и в голову не могло прийти, что Татурин не один приехал. Подкрался я к нему, с обрезом занял удобный наблюдательный пункт, прицелился. — Михалыч изобразил двумя руками обрез и как он им прицеливался. — Но тут на меня сзади напала эта маленькая чертовка. Не знаю, может, она в кустики отошла, пока они меня ждали. Не знаю! Не профессионально только я тогда сработал, прокололся, не предполагал, что он ее с собой притащит. Настолько уже близок был этот долгожданный миг мести, что все другое пошло побоку. Она колотила меня своими кулачонками по голове, пытаясь отнять у меня обрез. Тогда я схватил ее за голову, — Иван посмотрел на свои руки, — я ведь в разведке служил, Афган прошел, и не только, это был прием необходимой обороны. Часовых мы убирали либо ножом, либо… руками. Не люблю крови. Короче, это было секундным делом, она умерла мгновенно. Мы от Ильи метрах в пятидесяти были, он услышал шум и прибежал, а я скрылся за кустами. Он плакал над ней, потом взял ее на руки, усадил в машину. Сел за руль и включил фары, а я в этот момент вышел и встал перед машиной. Бежал, не сворачивая в сторону. И снова прицелился, но не успел нажать на курок — он нажал на газ первым. Я побежал. Он меня метров триста гнал, гнал, пока мы не выехали на утес. Я сиганул вниз — он за мной, но я сразу на глубину ушел и к утесу успел прижаться, а он на дно. Машина надо мной еще метров двадцать пролетела и носом нырнула. Я видел, как он тонет, но у меня не было никакого желания спасать его. Я выплыл, пошел домой и напился. Наутро хотел пойти в милицию и сдаться, но жизнь рассудила иначе: из подозреваемого я превратился в понятого. Тогда и решил подождать, ведь я еще не узнал всей правды, а хотел знать, как погибла моя Наталка.

— И что, узнал? — спросил Алешка.

— Узнал. После похорон Ильи с дочкой, помнишь, когда Ольга мне лицо расцарапала, вы уехали все, а я позвонил вам на дачу, сказал Павлу, что я от Татурина, что ему, Павлу, срочно необходимо приехать в город, приехать непременно одному. Он меня не узнал, видимо, потому что привык слышать, как я говорю по-деревенски. Невдомек ему было, что я умею разговаривать и по-другому, что я академию закончил. Ну, он уехал, а я к Ольге. Пришел и говорю: мол, успокой ты мою душу, расскажи, как Наталка умерла. Она сначала отнекиваться стала, а потом я ей «ангела» показал и рассказал, где нашел. Ну, тут уж ее понесло, она мне все и выложила. Илюха к Наталке сразу начал приставать, как увидел. Сначала ухаживал, а она ни в какую. Ольга сказала: «Нашла вошь перед кем кобениться». Вот так вот… моя девочка Наталочка для нее вошью была. Ну, короче, получилось у них как-то, подсыпали они ей чего-то. И, видно, Ольга здесь не последнюю роль играла. Она для этого пащенка в доску готова была расшибиться… Короче, день ее рождения они праздновали вместе, там, в этом притоне. Ольга сказала, что спать они ушли вместе, а в полночь амбулатория загорелась непонятно отчего. Ольга в огонь бросилась Илюшеньку своего спасать, обгорела вся, крыша у нее поехала. А Наташа там осталась… У «ангела» цепочка порвалась, Ольга его на полу потом нашла, когда посуду убирала, хотела уничтожить, но Илюха не дал: он его долго таскал на брелке для ключей, а когда ключи отдачи передавал новым хозяевам, снял «ангела» и в камин бросил. Они туда весь мусор сваливали, рассчитывая, что новые хозяева подожгут его и все следы их грешной жизни сгорят. Никто и предположить не мог, что именно я буду чистить этот камин.

Ольга рассказала все это, а потом говорит, что, мол, Павла вызвал к себе Татурин и что Павел привезет его сюда, что они расскажут ему все и что меня ждет страшная смерть, уж Сергей Ильич об этом позаботится, что он достанет меня и из тюрьмы, и из могилы. А я ей ответил, что Павла в город отправил я, что они два старых лакея и давно уже никому не нужны. Тогда она снова накинулась на меня, а у меня опять рефлекс сработал. Две секунды — и все, она и вытянулась. Я положил ее на кровать и стал ждать Павла, а тот, видно, что-то почувствовал, вернулся с остановки. Я увидел его в окно. Решение пришло мгновенно: на комоде лежал его ремень, я сделал из него удавку, а как только он вошел, я ее накинул… Потом подтянул его к ее кровати, привязал, вытер пальчики и ушел. — Иван снова помолчал, будто что-то припоминая, покачал головой. — Там я и потерял свой талисман, потом приходил несколько раз, искал, а нашел его ты, Алешка, и догадался обо всем. Вот и все. Больше мне и рассказывать нечего.

— А как ты двери умудрялся открывать? — спросил Алешка.

Михалыч молча усмехнулся, достал из кармана связку ключей и протянул ее Алешке. Алешка взял ее и сразу узнал свои ключи.

— Ты их на озере потерял, в ту самую ночь. Извини, что не отдал сразу.

Теперь усмехнулся Алешка. Действительно, та ночь была такой, мягко говоря, страшной и мистической, что было не до ключей. Нечистая сила в ту самую короткую ночь в году позабавилась с ним основательно…

Пока Михалыч говорил, Славка не раз выходил из комнаты и возвращался. Он вызвал милицию и позвонил на дачу Корниловых, Алешкиному отцу.

За окном тишину ночи разрезал звук милицейской сирены. К дому подъехал милицейский «уазик». Алешка выглянул на улицу: под светом уличного фонаря виднелись несколько мужских фигур: они двигались к дому.

Первым вошел Леонид Иванович Корнилов, за ним старший следователь областной прокуратуры Кунгурцев.

* * *

Зимой поселок Дальняя дача был красив не менее, чем летом. Белые пушистые шапки накрывали раскидистые вечнозеленые лапы сосен. Дорожки аккуратно расчищены, вдоль них с обеих сторон тянулись две лыжни. Одна вела к Круглому озеру, вторая обратно. На самом Круглом был расчищен каток, несколько ребятишек играли там в хоккей. Алешка с Аллой стояли на пологом берегу и наблюдали, как Станислав и Лина катаются с горки на санках.

— Алла, а ведь вы не случайно тогда послали меня в Спасское к отцу Василию.

— Конечно, не случайно, — ответила Алла, кутаясь в огромную пуховую шаль. — Ваня попросил у меня срезать несколько пионов. Я посмеялась и спросила, зачем они ему, не на свидание ли он собрался. А он ответил, что невеста его на Спасском кладбище лежит. Я спросила его, что с ней случилось, а он покачал головой и ответил, что она имела несчастье понравиться одному богатенькому негодяю и тот погубил ее. Но теперь и он со всеми сполна рассчитался, все получили по заслугам, и негодяй, и его пособники. Он так это зло говорил, с ненавистью, что я испугалась. Сопоставила факты, вспомнила все, что мне о гибели Ильи и его несчастной дочки рассказывала ваша мама, и сделала собственные выводы. Я понимала, что в вашем расследовании не хватает именно этого звена, чтобы цепь замкнулась. И послала Ивана в Спасское, зная, что он обязательно пойдет через кладбище, а вас отправила следом. Все остальное довершили ваше воображение и способность чувствовать.

— Скажите, а ведь вы сразу узнали «ангела»?

— Да, этот кулон я подарила матери Ивана Кате, когда уезжала в Москву учиться. Это семейная реликвия, мне она досталась от моей матери, мы с Катей были очень дружны. Наши матери были родными сестрами, а Иван мне как младший брат.

— Я даже и не знаю, Алла, благодарить вас за это или нет.

— Нет. Ваня вырос на моих руках, и, поверьте, мне было тяжело. Но я почему-то до последнего надеялась, что все это сделал не он, что я заблуждаюсь. Поэтому и предоставила вам право поставить последнюю точку в этой драме.

Алешка ничего не ответил, с той июньской ночи, когда он, сидя здесь, на этом утесе, обнаружил в озере машину с двумя погибшими, прошло уже полгода. В Алешкиной судьбе многое изменилось. Теперь он больше не москвич, он живет в Дальнославске. В Дальнославском университете поступил на факультет психологии по специальности «Судебная и спецпсихология». Учился на вечернем отделении, а днем работал в газете «Время местное» вместе с Андреем Какошиным. Лина пошла работать в природоохранную прокуратуру. Жили они вместе у бабушки Марии Дмитриевны. Отец предложил им купить отдельную квартиру, но Алешка отказался, сказав, что начинающему журналисту собственная квартира пока не по карману, да и бабушка была категорически против. Отец все понял и согласился с выбором сына.

Корниловы-старшие каждый выходной выбирались на дачу. Алешке было всегда интересно беседовать с супругами Григорьевыми. Недавно им из Латвии пришло официальное извинение латвийского правительства за причиненные неудобства. Обоим вернули звания и гражданство, отмечая их заслуги перед латвийским народом. Их деятельность была признана неоккупационной, и предлагалось пройти процедуру получения гражданства. Станислав был очень доволен этим обстоятельством, но сказал, что, если бы ему предложили в России сдать экзамен по русскому языку, он бы уехал в Бразилию. Видимо, намекал на то, что для Аллы сдача экзамена на знание латышского — процедура не менее унизительная. И они решили остаться в России. Алла частенько стала наведываться в местный архив, посещать букинистические развалы; уже откопала кое-что интересное и пообещала, что скоро преподнесет всем сюрприз. Алешкин отец подарил Алле со Станиславом компьютер, и они установили график работы на нем. Алла начала писать свой роман, а муж — мемуары, которые назвал «Исповедь старого судьи».

Разговор о Михалыче нынче на берегу Круглого озера возник не случайно. Алле, как единственной родственнице Ивана Михайловича Плотникова, подследственного в деле о гибели Татуриных и Орловых, сообщили о том, что он найден мертвым в камере следственного изолятора. Каким образом все произошло, не сообщалось. Стало только известно, что захоронение тела будет произведено в установленном порядке.

— Алеша, как вы думаете, ваш отец может повлиять на местные власти… я бы хотела похоронить Ваню по-человечески?

— Думаю, да, я позвоню ему.

— Да, если можно, пожалуйста.

Но этого не потребовалось. Когда обе пары вернулись на дачу, то увидели у ворот уже знакомую машину из похоронного бюро. Молодой человек в темной строгой одежде с папкой в руках, переминаясь с ноги на ногу, дожидался их.

— Похоронное бюро «Ритуал», — представился он, протягивая руку Алексею и Станиславу и чинно раскланиваясь с дамами.

— Очень приятно, но мы вас не вызывали, — растерянно ответила Алла.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, я привез вам разрешение судмедэкспертизы на захоронение, и если вы не против, то мы проведем всю церемонию.

— Но ваши услуги стоят, вероятно, очень дорого? — спросил Станислав.

— Об этом тоже не беспокойтесь, все оплачено.

— Кем? — в один голос спросили Алла и Алешка.

— Заказ оплатила фирма «Татурин и К», — удивленно ответил молодой человек, — в этом нет никаких нарушений. Сергей Ильич много занимается благотворительностью, он неоднократно помогал нам хоронить малоимущих граждан.

Алешка с Аллой переглянулись, потом Алла молча попросила совета у мужа и, вздохнув, согласилась. Им всем показалось справедливым, что Сергей Татурин, оплатив собственные долги, платил теперь по долгам сына. Виноват ли он в гибели Ивана Михайловича, теперь уже было все равно: кажется, этот последний жест доброй воли с его стороны наконец примирил все враждующие стороны, прервав эту трагическую цепочку.

К вечеру в доме Корниловых появился еще один неожиданный гость: теперь это был нотариус. Тоже молодой, тоже очень корректный и даже услужливый. Он принес дарственную, составленную на имя Аллы Георгиевны: она теперь становилась хозяйкой бывшей дачи Татуриных.

Алла даже не взглянула на бумагу. Она продиктовала нотариусу распоряжение о продаже дачи и передаче вырученных денег, с учетом уплаченных налогов, в пользу церковного прихода села Спасское и храма Спас Преображения, находящегося в этом селе.

После того как Михалыча арестовали, его сторожку вскоре снесли, а шлагбаум ликвидировали. Незадолго перед тем в сторожке Алла нашла кожаный офицерский планшет и в нем несколько фотографий Наташи Нестеренко, документы и ордена боевого полковника, среди которых были орден Ленина и Золотая медаль Героя Советского Союза.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12