КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Хроники Амбера. Книги Корвина (авторский сборник) [Роджер Джозеф Желязны] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Роджер Желязны Хроники Амбера. Книги Корвина (авторский сборник)



Девять принцев Амбера



1

После целой вечности ожидания кажется, что-то стало проясняться.

Попытался пошевелить пальцами ног – удалось. Я лежал, распластавшись, в больничной постели, обе ноги были в гипсе, но все-таки это были мои ноги.

Я изо всех сил зажмурился, потом открыл глаза – и так три раза.

Комната постепенно перестала вращаться вокруг меня. Но где это, черт побери, я нахожусь?

Постепенно туман, застилавший мозг, начал рассеиваться, и я кое-что припомнил. Долгие темные ночи, санитарок и уколы. Каждый раз, как только я начинал приходить в сознание, меня тут же кололи какой-то гадостью. Так все и было. Да. Именно так. Но сейчас я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере наполовину. И им придется прекратить это их лечение.

Придется ли?

Может быть, и нет – внезапно пришло на ум.

Естественный скептицизм относительно чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моем мозгу. Да меня просто перекололи наркотиками, – внезапно сообразил я. По моим ощущениям, никакой особой необходимости в этом не было и не могло быть, но если уж они начали, то с какой стати им останавливаться именно сейчас? Ведь наверняка за это заплачено. Значит – действуй хладнокровно и сделай вид, что ты все еще в дурмане, – подсказал мой внутренний голос, мое второе я, самое худшее, но и более мудрое.

Я последовал его совету.

Санитарка осторожно заглянула в палату примерно десятью минутами позже и, конечно, я все еще храпел. Дверь тихо закрылась.

К этому времени в памяти восстановилось кое-что из того, что произошло.

Я смутно припоминал, что попал в какую-то аварию. Что произошло потом – было как в тумане, ну, а о том, что было до этого, я вообще не имел ни малейшего представления. Но сперва меня привезли в обычный госпиталь, а потом перевели сюда, это я помнил, но не знал, почему.

Однако я чувствовал, что ноги были в полном порядке. По крайней мере, я вполне мог ходить, хотя и не помнил точно, сколько времени прошло с тех пор, как я их сломал. Ну а то, что у меня было два перелома – это помнил.

Голова несколько кружилась, но вскоре это прошло, и я поднялся, держась за железный прут изголовья кровати, и сделал свой первый шаг.

Полный порядок – ноги меня держат.

Итак, теоретически я вполне способен уйти отсюда восвояси.

Я вновь добрался до кровати, улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на лбу выступил пот. Во рту отчетливо чувствовался вкус сладкого пудинга…

В Дании пахло гнилью…

Да, я попал в автокатастрофу, да еще какую… Затем дверь открылась, впустив в комнату луч яркого света из коридора, и сквозь щелки век я увидел сестру со шприцем в руках.

Она подошла к постели – широкобедрая бабища, темноволосая и с толстыми руками.

Как только она приблизилась, я сел.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Д-добрый… – ответила она.

– Когда я выписываюсь отсюда?

– Это надо узнать у доктора.

– Узнайте!

– Пожалуйста, закатайте рукав.

– Нет, благодарю вас.

– Но мне надо сделать вам укол.

– Нет, не надо. Мне он не нужен.

– Боюсь, что доктору виднее.

– Вот и пригласите его сюда, и пусть он сам это скажет. А до того я не позволю делать себе никаких уколов.

– И все же боюсь, что тут ничего нельзя сделать. У меня точные указания.

– Они были и у Эйхмана, а поглядите-ка только, что с ним сделали.

И я медленно покачал головой.

– Ах вот как, – сказала она. – Учтите, что мне придется доложить об этом… этом…

– Обязательно доложите, – съехидничал я, – и кстати, во время своего доклада не забудьте сказать, что я решил выписаться отсюда завтра утром.

– Это невозможно. Вы не можете даже стоять на ногах, а что касается внутренних повреждений и кровоизлияний…

– Посмотрим, – сказал я, – спокойной ночи.

Она исчезла из комнаты, не удостоив меня ответом.

Я вновь улегся поудобнее и задумался. Похоже было, что я нахожусь в частной клинике, и это означало, что кто-то должен был оплачивать счет, и немалый. Но кто? Кого я знал? Я не мог вспомнить ни одного своего родственника или друга. Что из этого следовало? Что меня упрятали сюда враги?

Я стал думать дальше.

Ничего.

И никого, кто мог бы поместить меня сюда.

Мой автомобиль упал с небольшого утеса прямо в озеро… И это было все, что я помнил.

Я…

Я весь напрягся, и меня вновь прошиб пот.

Я не знал, кто я такой.

И чтобы хоть чем-то занять себя, я уселся на постели и принялся разбинтовывать все свои повязки. Под ними все было в порядке, да к тому же меня не оставляло чувство, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя как рычаг железный прут, выломанный в изголовье кровати. У меня внезапно возникло чувство, что надо убираться отсюда как можно скорее, и что мне обязательно надо сделать что-то очень важное.

Несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Полный порядок.

Разбив гипс на левой ноге, я поднялся и подошел к стенному шкафу.

Моей одежды там не было.

Затем я услышал шаги. Я вернулся на кровать и как можно более тщательно накрылся бинтами и разломанным гипсом.

Дверь вновь открылась.

Затем комната ярко осветилась, и у самого входа, у выключателя встал здоровенный детина в белом халате.

– Мне сказали, что вы тут грубо отказываетесь подчиниться нашей санитарке, – сказал он. Здесь уже было не притвориться спящим. – Как это понять?

– Не знаю, – ответил я, – а что?

Это его обеспокоило на секунду-другую, затем, нахмурившись, он продолжал.

– Сейчас время вашего вечернего укола.

– Вы врач?

– Нет, но мне велено сделать вам укол, а для этого у меня хватит медицинской подготовки.

– А я отказываюсь от укола, – сказал я, – и имею на это полное юридическое право. В конце концов, какое вам дело?

– Я сделаю вам укол, – проговорил он, приближаясь с левой стороны кровати.

В руке его появился шприц, тщательно до этого скрываемый.

Это был очень некрасивый, грязный удар, дюйма на четыре ниже пояса, если я не ошибаюсь. Он упал перед кроватью на колени.

– …. …. – сказал он спустя некоторое время.

– Еще раз подойдете ко мне, и пеняйте на себя.

– Ничего, мы умеем обращаться и с такими пациентами – выдавил он с трудом.

Тогда я понял, что наступило время действовать.

– Где моя одежда?

– … … – повторил он.

– В таком случае мне придется позаимствовать вашу. Дайте-ка ее сюда.

Его ругань начала уже утомлять меня, так что пришлось накинуть на него простыню и оглушить железным прутом.

Примерно через две минуты я был одет во все белое – цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какое уродство.

Я запихал его в стенной шкаф и выглянул сквозь зарешеченное окно. Я увидел старую луну с молодым месяцем на руках, качающую его над верхушками тополей. Трава слабо серебрилась и переливалась тонким светом. Ночь слабо спорила с солнцем. Ничто не подсказывало, где именно я находился. Комната моя тем не менее располагалась на третьем этаже здания, и освещенный квадрат окна слева внизу от меня говорил о том, что на первом этаже кто-то не спал.

Так что я вышел из комнаты и осмотрел коридор. Слева он заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, и по обе стороны располагались четыре двери. Скорее всего, они вели в такие же палаты, как и моя. Вернувшись к окну, я не обнаружил ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь. Я повернулся и направился в другую сторону.

Двери, двери, двери без единой полоски света под ними, и единственный звук – шлепанье моих ног, да и то только потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.

Часы моего вышибалы показывали пять часов сорок четыре минуты. Металлический прут я заткнул за пояс под белым халатом, и он очень неудобно бил меня во время ходьбы по бедру. На потолке примерно через каждые двадцать футов горела лампа дневного света.

Добравшись до первого этажа, я свернул направо и пошел по коридору, высматривая дверь с выбивающейся из под нее полоской света.

Дверь эта оказалась самой последней в коридоре, и я был так невежлив, что вошел в нее без стука.

За большим полированным столом, наклонившись над одним из ящиков, сидел человек в роскошном халате. На палату эта комната что-то не была похожа.

Он поднял голову, глаза его загорелись, а губы раздвинулись на секунду, как будто он хотел закричать, но удержался, увидев выражение моего лица. Он быстро встал.

Я закрыл за собой дверь, подошел ближе и поздоровался:

– С добрым утром. Боюсь, у вас будут крупные неприятности.

Люди, по-видимому, никогда не излечатся от любопытства по поводу неприятностей, потому что, подождав те секунды, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, он спросил:

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, – ответил я, – что я собираюсь подать на вас в суд за то, что вы держали меня взаперти, а также за издевательство и незаконное употребление наркотиков. В настоящий момент у меня как раз начался тот период, когда мне необходим укол морфия, а потому я за себя не отвечаю и могу начать бросаться на людей, и…

Он выпрямился.

– Убирайтесь отсюда!

Тут я увидел на столе пачку сигарет. Закуривая, я процедил:

– А теперь сядьте и заткнитесь. Нам надо кое-что обсудить.

Сесть-то он сел, но не заткнулся.

– Вы нарушаете сразу несколько наших правил!

– Вот пусть суд и разберется в том, кто и что нарушает, – ответил я.

– А теперь мне нужна моя одежда и личные вещи. Я выписываюсь.

– Вы не в том состоянии…

– Вас не спрашивают. Гоните мои вещи, или я действительно обращусь в суд.

Он потянулся к кнопке звонка на столе, но я отбросил его руку.

– Мои вещи, – повторил я. – А это вам следовало сделать раньше, как только я вошел. Сейчас уже слишком поздно.

– Мистер Кори, вы были очень тяжелым па…

Кори???

– Сам я сюда не ложился, – перебил его я, – но будьте уверены, выписаться отсюда я выпишусь. И причем сейчас. Так что не задерживайте меня.

– Совершенно очевидно, что вы сейчас не в том состоянии, чтобы оставить стены клиники, – ответил он. – Я не могу допустить этого. Сейчас я позову санитара, чтобы он помог вам добраться обратно в палату и уложил в постель.

– Не советую. В противном случае вы на себе испытаете, в каком я сейчас состоянии. А теперь ответьте мне на несколько вопросов. Во-первых, кто поместил меня сюда и платит за всю эту роскошь?

– Ну хорошо…

Он вздохнул, и его маленькие усики печально опустились долу.

Открыв ящик стола, он сунул туда руку, и я насторожился.

Мне удалось выбить пистолет еще до того, как он спустил предохранитель. Очень изящный кольт-32. Подобрав пистолет с крышки стола, я сам снял его с предохранителя и направил в сторону доктора.

– Отвечайте. По-видимому, вы считаете, что я опасен, и можете оказаться правы.

Он слабо улыбнулся и тоже закурил, явный просчет с его стороны, если он желал выглядеть уверенным в себе. Руки у него здорово тряслись.

– Ну ладно, Кори, – сказал он. – Коли это вас успокоит, то поместила вас сюда ваша сестра.

– Какая сестра?

– Эвелина.

И это имя мне ни о чем не говорило.

– Странно. Я не видел Эвелину много лет, сказал я. – она даже не знала, что я живу в этих местах.

Он пожал плечами.

– И тем не менее…

– А где она живет сейчас? Я хотел бы навестить ее.

– У меня нет при себе ее адреса.

– В таком случае узнайте его.

Он поднялся, подошел к полке с картотекой и вытащил оттуда одну из карточек.

Я внимательно прочел все, что там было написано.

Мисс Эвелина Флаумель…

Адрес в Нью-Йорке тоже был мне незнаком, но я его запомнил. Судя по карточке, меня звали Карл. Карл Кори. Прекрасно. Чем больше данных, тем лучше.

Я засунул пистолет за пояс, рядом с прутом. Естественно, поставив на предохранитель.

– Ну ладно, – сказал я. – Где моя одежда и сколько вы мне заплатите?

– Вся ваша одежда пропала при катастрофе, – прошипел он, – и я все же должен сообщить вам, что у вас были сломаны обе ноги, причем на левой переломов было два. Честно говоря, я просто не понимаю, как вы можете стоять. Прошло всего две недели…

– Я всегда поправляюсь быстро, – ответил я. – А теперь поговорим о деньгах.

– Каких деньгах?

– Которые вы заплатите мне, чтобы избежать суда за незаконное содержание в клинике, злоупотребление наркотиками и так далее.

– Не будьте смешным.

– Кто из нас смешон? Я согласен на тысячу долларов наличными, только сразу.

– Я не намерен даже обсуждать этого вопроса.

– А я все-таки советую вам подумать, ведь что ни говори, посудите сами, что будут болтать о вашей клинике, если я не промолчу. А я вне всякого сомнения обращусь в медицинское общество, в газеты…

– Шантаж, – сказал он, – но я на него не поддамся.

– Заплатите вы мне сейчас или потом, после решения суда – мне все равно. Но сейчас это обойдется значительно дешевле.

Если он согласится, то я буду твердо знать, что все мои догадки были верны и эта история достаточно грязна.

Он уставился на меня и молчал довольно долго.

– У меня нет при себе тысячи, – в конце концов выдавил он.

– В таком случае назовите цифру сами, – предложил я.

После еще одной паузы он добавил:

– Это вымогательство.

– Ну какие между нами могут быть счеты? Валяйте. Сколько?

– В моем сейфе есть долларов пятьсот.

– Доставайте.

Тщательно осмотрев свой маленький стенной сейф он сообщил мне, что там всего лишь четыреста тридцать долларов, а так как мне не хотелось оставлять отпечатков пальцев, пришлось поверить ему на слово. Я забрал купюры и засунул их во внутренний карман.

– Где тут у вас ближайшая компания такси?

Он назвал место, и я проверил по телефонному справочнику, заодно уточнив, где я нахожусь.

Я заставил его набрать номер и вызвать мне такси, во-первых, потому, что не знал названия его клиники, а во-вторых, потому, что не хотел показать ему, в каком состоянии моя память. Одна из повязок, которые я тщательно удалил, была вокруг головы.

При заказе машины я услышал и название клиники:

«Частный госпиталь в Гринвуде».

Я затушил сигарету, вытащил из пачки другую и освободил свои ноги от примерно двухсотфунтовой тяжести, усевшись в удобное кресло коричневой кожи рядом с книжным шкафом.

– Подождем здесь, и вы проводите меня до выхода.

От него я больше так и не услышал ни слова.

2

Было часов восемь утра, когда шофер такси высадил меня на каком-то углу ближайшего города. Я расплатился и минут двадцать шел пешком. Затем зашел в закусочную, устроился за столиком и заказал себе сок, пару яиц, тост, бекон и три чашки кофе. Бекон был слишком жирный.

Понаслаждавшись завтраком примерно с час, я вышел из закусочной, дошел до магазина одежды и прождал там до девяти тридцати – время открытия. Купил себе пару брюк, три рубашки спортивного покроя, пояс, нижнее белье и ботинки впору. Выбрал носовой платок, бумажник и расческу.

Затем, отыскав гринвудскую автостанцию, купил себе билет до Нью-Йорка. Никто не попытался меня остановить. Никто, вроде бы, за мной не следил.

Сидя у окна, глядя на осенний пейзаж с быстро мчавшимися по небу облачками, я попытался собрать воедино все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.

Я был помещен в Гринвуд как Карл Кори моей сестрой Эвелиной Флаумель. Это произошло после автокатастрофы примерно две недели назад. Притом у меня были переломаны ноги, чего я сейчас не чувствовал. И не помнил никакой сестры Эвелины. Персонал Гринвуда, очевидно, получил инструкции держать меня в постели в беспомощном состоянии: по крайней мере доктор был явно испуган, когда я пригрозил судом. Ну что ж. Значит, кто-то по какой-то причине боялся меня. Так и придется держаться.

Я вновь стал вспоминать о том, как произошла катастрофа, и додумался до того, что у меня разболелась голова. Все же происшествие это не было случайностью. Я был твердо в этом убежден, хотя и не знал, почему. Ну что же, выясним и это, и тогда кому-то не поздоровится. Очень, очень не поздоровится. Ненависть горячей волной обдала мне грудь. Кто бы ни пытался повредить мне, знал, на что он шел, и делал это на свой страх и риск, так что теперь ему не на что будет жаловаться, кто бы это ни был. Я чувствовал сильное желание убить, уничтожить этого человека, и внезапно понял, что эти ощущения не в новинку мне, что в своей прошлой жизни я именно так и поступал. Причем не один раз.

Я уставился в окно, на мертвые опадающие листья.

Добравшись до Нью-Йорка, первым делом я отправился в парикмахерскую побриться и подстричься, затем переодел рубашку – терпеть не могу, когда шею щекочут срезанные волосы. Кольт-32, принадлежавший безвестному индивиду в Гринвуде, лежал в правом кармане моей куртки. Правда, если бы Гринвуд или моя сестра обратились в полицию с просьбой разыскать меня, да еще что-нибудь при этом приврали, незаконное ношение оружия вряд ли сослужило бы мне пользу, но все же так спокойнее. Сначала меня все же надо был найти, и я не знал, как будут разворачиваться события. Быстро перекусив в ближайшей столовой, я потом в течение часа ездил на метро и автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелины, якобы моей сестры, которая смогла бы освежить мою память.

Проезжая по улицам города до Вестчестера, я обдумывал план дальнейших действий и свое поведение при встрече.

И когда в ответ на мой стук дверь большого старинного дома отворилась практически сразу, я уже знал, что буду говорить. Я все тщательно обдумал, еще когда шел по извилистой аллее – подъезду к дому – мимо дубов-великанов и ярких осин, а ветер холодил мою только что подстриженную шею под воротником куртки. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены старого кирпичного здания. Ничто не было мне знакомо, и вряд-ли я когда-либо был здесь раньше.

На мой стук ответило эхо.

Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.

Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с россыпью родинок на лице и пуэрториканским акцентом.

– Да? – спросила она.

– Я бы хотел повидать мисс Эвелину Флаумель.

– Как прикажете доложить?

– Ее брат Карл.

– О, входите, пожалуйста.

Я прошел в прихожую, пол которой был выстлан мозаикой из крохотных бежевых и розовых плиток, а стены были целиком из красного дерева. Освещала все это серебряная с эмалью люстра, вся в хрустальных рожках.

Девчушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь хоть что-нибудь узнать.

Тщетно.

Тогда я стал просто ждать.

Наконец, служанка вернулась, улыбнулась и изрекла:

– Идите за мной, пожалуйста. Она примет вас в библиотеке.

Я пошел за ней: три лестничных пролета вверх, а затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья слева была открыта, и служанка остановилась, приглашая войти. Я остановился на пороге.

Как и в любой другой библиотеке, повсюду здесь были книги. На стенах висели три картины – два пейзажа и одна марина. Пол застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с большим столом стоял столь же большой глобус, с его поверхности на меня смотрела Африка. Позади стола и глобуса во всю стену протянулось окно со стеклом по меньшей мере восьмисантиметровой толщины. Но остановился на пороге я не поэтому.

На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминающие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, а ее глаза – я это чувствовал, знал – за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, светились такой же голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем. Цвет же ее сжатых коралловых губ удивительно гармонировал с волосами. Но все же и не поэтому я остановился на пороге.

Я знал ее, эту женщину, знал, но абсолютно не помнил, кто она такая.

Я вошел в комнату, тоже слегка сжав губы в улыбке.

– Привет.

– Садись, – ответила она, указывая рукой на стул с высокой спинкой и подлокотниками, как раз такой, что в нем можно было удобно развалиться. Я сел, и она принялась внимательно изучать меня.

– Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рада тебя видеть.

– Я тоже. Как поживаешь?

– Спасибо, хорошо. Должна сознаться, что не ожидала увидеть тебя здесь.

– Знаю, – чуть иронически ответил я. – но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за сестринскую заботу и ласку.

С иронией я говорил специально, чтобы посмотреть на ее реакцию.

В эту минуту в комнату вошла собака – ирландский волкодав – который дошел до самого стола и плюхнулся рядом с ним на пол.

– Вот именно, – ответила она с той же иронией, – это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь за рулем осторожнее.

– Обещаю тебе, что в будущем я буду принимать все меры предосторожности.

Я понятия не имел, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее, что только возможно.

– Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, потому и пришел.

– Да, – ответила она. – Ты что-нибудь ел?

– Позавтракал, два часа тому назад.

Она позвонила служанке и приказала накрыть стол. Затем осторожно обратилась ко мне.

– Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда поправишься. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.

– Знаю. Потому-то я и пришел.

Она предложила мне сигарету, и я вежливо сначала дал прикурить ей, потом закурил сам.

– Ты всегда вел себя неожиданно, – сказала она после несколько затянувшейся паузы. – Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь выгадаешь сейчас.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ставка слишком высока для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Корвин, но не будь дураком. Ты ведь знаешь, как обстоит дело.

Корвин? Запомним это наряду с «Кори».

– А может и не знаю, – ответил я. Ведь на некоторое время я был выключен из игры, верно?

– Ты хочешь сказать, что ни с кем не связался?

– Просто еще не успел.

Она наклонила голову в сторону, и ее удивительные глаза сузились.

– Странно. Но возможно. Не верится, но возможно. Может быть, ты и не врешь. Может быть. И я попробую тебе поверить сейчас. И если ты действительно не врешь, то ты поступил очень умно и к тому же обезопасил себя. Дай мне подумать.

Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, думая о своем участии в этой игре, о которой я ничего не знал, с игроками, которые были мне неизвестны, и о ставках в которой я не имел никакого понятия.

– Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем.

– Да. Знаю. Но ты слишком умен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем. Тогда увидим.

Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?

К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел ни малейшего представления. Бифштекс был прекрасный – розовый внутри, сочный, и я смачно захрустел свежим поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, нарезая свое мясо маленькими ломтиками и глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу.

– Что мне в тебе нравится, так это жажда жизни, Корвин, – сказала она. – И это одна из причин, по которой мне так не хотелось бы, чтобы ты с ней расстался.

– Мне тоже, – пробормотал я.

И пока я ел, я представил себе ее. Я увидел ее в платье с большим вырезом на груди, зеленом, как может зеленеть только море, с пышной юбкой. Звучала музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Моя одежда была двухцветная – черная и серебряная, и…

Видение исчезло. Но то, что я сейчас вспомнил, было правдой, моим прошлым, в этом я не сомневался, и про себя я выругался, что помню только часть этой правды. Что она говорила мне там – тогда, когда звучала музыка, все танцевали и слышались странные голоса?

Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать на ней свое видение.

– Я вспоминаю одну ночь, – сказал я, – когда ты была вся в зеленом, а я носил свои цвета. Как все тогда казалось прекрасно, и музыка…

На лице ее появилось слегка мечтательное выражение, щеки порозовели.

– Да, – ответила она, – Какие прекрасные были тогда времена… Скажи, ты действительно ни с кем еще не связался?

– Честное слово, – сказал я.

Что бы это ни значило.

– Все стало значительно хуже, – сказала она. – И в Тени сейчас больше ужасов, чем даже можно себе представить…

– И?

– Он все в тех же заботах, – закончила она.

– О.

– Да, – продолжала она, – и ему хотелось бы знать, что ты намереваешься делать.

– Ничего.

– Ты хочешь сказать?

– По крайней мере сейчас, – поспешно добавил я, потому что глаза ее слишком уж широко открылись от изумления, – до тех пор, пока точно не буду знать, в каком положении находятся сейчас дела.

– А-а.

Мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам. Второй ирландский волкодав зашел в комнату незадолго до этого и тоже улегся у стола Потом мы пили кофе, маленькими глоточками, и я почувствовал по отношению к ней самые настоящие братские чувства, которые, однако, быстро подавил.

– А как дела у других? – наконец спросил я.

Ведь такой вопрос ни к чему меня обязывал, а звучал он достаточно безопасно.

На минуту я испугался, что она спросит меня, кого я имею в виду. Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:

– Как всегда, пока ничего нового не слышно. Возможно, ты поступил мудрее всех. Но как можно забыть… все величие?..

Я опустил глаза долу, потому что не был уверен в их выражении.

– Нельзя, – ответил я. – Просто невозможно.

Засим последовало долгое и неуютное для меня молчание, разрушенное вопросом.

– За что ты ненавидишь меня? – спросила она.

– Что за ерунда, – ответил я. – Ведь что там ни говори, как я могу тебя ненавидеть?

Это, казалось, пришлось ей по душе, и она обрадованно обнажила в улыбке белые зубы.

– Хорошо. И спасибо тебе большое, – сказала она. – Кем бы ты ни был, но ты настоящий джентльмен.

Я поклонился и расшаркался.

– Ты вскружишь мне голову.

– Ну, что там ни говори, а это навряд ли.

И я почувствовал себя неуютно.

Ненависть и ярость вновь пробудились во мне, и я подумал, знает ли она, против кого они могут быть направлены. Я чувствовал, что знает, и с трудом удерживался от желания спросить ее об этом в лоб.

– Что ты думаешь делать? – спросила она в конце концов, и мне ничего не оставалось, как туманно ответить:

– Ну конечно, ты ведь мне не веришь…

– Как мы можем тебе верить?

Я решил запомнить это «мы».

– Вот видишь. Так что в настоящее время я просто воспользуюсь твоим покровительством, и буду только рад жить здесь, где тебе не составит труда не выпускать меня из виду.

– А дальше?

– Дальше? Там видно будет.

– Умно, очень умно, – сказала она. – И ты ставишь меня в неловкое положение.

(Честно говоря, мне просто некуда было больше идти, а на деньги, которые я выудил у доктора, долго было не прожить).

– Да, ты конечно, можешь остаться, но я хочу предупредить тебя, – тут она поиграла каким-то брелоком, висевшим на шее, – волкодавы. В Ирландии и волков не осталось после того, как там завели эту породу.

– Знаю, – механически ответил я и тут же понял, что действительно это знаю.

– Да, – продолжала она. – Эрик будет доволен, что ты – мой гость. Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь именно этого ты хочешь, «не-се-па?».

«Уи, мадам».

Эрик! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то было очень важно, что я его знал. Правда, это было давно. Но Эрик, которого я знал, все еще был для меня очень важен.

Почему?

Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел его настолько, что даже мысль об его убийстве была не в диковинку. Возможно, что я когда-то даже пытался это сделать.

И между нами существовала какая-то связь, это я тоже знал.

Родственная? Да, да именно это.

Причем ни мне, ни ему не нравилось, что мы… братья… Я помнил… помнил…

Большой, сильный Эрик – с его важной кудрявой бородой и глазами – такими же, как у Эвелины!

На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в висках отчаянно запульсировало, лоб покрылся испариной.

Но на лице ничто не отразилось, я медленно затянулся сигаретой и прихлебнул пива, одновременно сообразив, что Эвелина действительно была моей сестрой! Только вот звали ее иначе. Я никак не мог вспомнить ее настоящее имя, но только не Эвелина – это уж точно. Что ж, придется вести себя еще осторожнее, – решил я. – В конце концов не так уж трудно вообще не называть ее по имени до тех пор, пока не вспомню.

А кто же я сам? И что, наконец, все это значило?

Эрик, внезапно ощутил я, был как-то связан с той моей автокатастрофой. Она должна была закончиться моей смертью, но только я выжил. Не он ли и организовал ее? Да, подсказывали мои ощущения. Это не мог быть никто другой, только Эрик. А Эвелина помогала ему, платя Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть мертвым, но…

Внезапно я понял, что, придя к Эвелине, я попался Эрику прямо в руки, стал его пленником, на которого можно напасть в любую минуту, если, конечно, я здесь останусь.

Но она сказала, что раз я ее гость, то Эрику придется оставить меня в покое. Было о чем задуматься. Я не имел права верить всему, что мне говорили. Мне придется все время быть настороже. Возможно, действительно будет лучше, если я уйду отсюда, пока память полностью ко мне не вернется.

Но в глубине души что-то меня подхлестывало. Почему-то казалось жизненно важным как можно скорее узнать, в чем дело, и действовать, как только все узнаю. У меня было чувство, что время дорого. Очень дорого. И если опасность была ценой моей памяти, то быть посему. Я остаюсь.

– И я помню, – сказала Эвелина…

Тут я понял, что она говорила со мной уже несколько минут, а я даже не слушал. Может, потому, что болтала она о пустяках, и я автоматически не слышал, а может потому, что меня захлестнула волна собственных воспоминаний.

– Я помню тот день, когда ты победил Джулиана в его любимых состязаниях, и он швырнул в тебя стакан с вином, и проклял тебя. Но приз все-таки выиграл ты. И он внезапно испугался, что позволил себе лишнее. Но ты просто рассмеялся и выпил с ним другой стакан. Я думаю, он до сих пор раскаивается, что не сдержался тогда – ведь он всегда такой хладнокровный, и мне кажется, что он здорово завидовал тебе в тот день. Ты помнишь? Мне кажется, что с тех самых пор он почти во всем старается подражать тебе. Но я ненавижу его по-прежнему, и надеюсь, что когда-нибудь он все же споткнется. Теперь-то, я думаю, это будет скоро…

Джулиан, Джулиан, Джулиан. Да и нет. Что-то насчет состязания и спора на приз, и то, что я нарушил его почти легендарное самообладание. Да, в этом было что-то знакомое… нет, все же я точно не помнил, в чем там было дело.

– А Каин, как здорово ты высмеял его! Он ненавидит тебя, ты ведь знаешь…

Насколько я понял, я не пользовался особой популярностью.

И Каин тоже мне был знаком. Очень знаком. Эрик, Джулиан, Каин, Корвин.

Имена эти плыли в моем мозгу, разрывали голову.

– Это было так давно… – невольно вырвалось у меня.

– Корвин, – сказала она, – давай перестанем играть в жмурки. Ты хочешь от меня большего, чем просто безопасности, я это знаю. И у тебя еще хватит сил, чтобы не остаться в стороне, если ты поведешь себя правильно. Я не могу даже догадаться, что у тебя на уме, но может быть, мы еще сумеем договориться с Эриком.

Это «мы» явно прозвучало фальшиво.

Она пришла к определенным выводам относительно того, какую пользу я могу ей принести при данных обстоятельствах, каковы бы они ни были. Было ясно, что она увидела возможность урвать и для себя лакомый кусочек.

Я слегка улыбнулся.

– Скажи, ведь ты поэтому и пришел ко мне? – продолжала она. – У тебя есть какие-то предложения Эрику, и ты хочешь, чтобы переговоры вел посредник?

– Может быть, – ответил я, – Только мне еще надо все хорошенько обдумать. Ведь я совсем недавно поправился. И мне хотелось быть в удобном, надежном месте, если придется действовать быстро, на тот случай, если я, конечно, решу, что мне лучше всего вести переговоры с Эриком.

– Думай, о чем говоришь, – рассердилась она. – Ты ведь знаешь, что я доложу о каждом твоем слове.

– Ну конечно, – подтвердил я, ничего на самом деле не знающий, и тут же попробовал перехватить инициативу. – Если, конечно, ты сама не решишь, что тебе лучше иметь дело со мной.

Ее брови сдвинулись, между ними пролегли крохотные морщинки.

– Я не совсем понимаю, что ты мне предлагаешь.

– Я ничего не предлагаю – пока. Просто я ничего не скрываю и не лгу, а говорю, что точно еще ничего не знаю. Я не уверен, что хочу договориться с Эриком. Ведь в конце-концов…

Тут я сделал многозначительную паузу, потому что сказать, по существу, мне больше было нечего, хотя я чувствовал, что пауза эта не совсем убедительна.

– А что, у тебя есть другие предложения?

Внезапно она вскочила, схватившись за свой свисток.

– Блейз! Ну конечно же!

– Сядь и не смеши меня, – ответил я. – Неужели я пришел бы к тебе вот так, запросто, проще говоря, отдался бы на твою милость, если бы речь шла о каких бы то ни было предложения Блейза?

Рука, сжимавшая свисток, опустилась. Она расслабилась и снова села.

– Может быть, ты и прав, – сказала она после продолжительного молчания, – но ведь я знаю – ты игрок в душе, и ты можешь предать. Если ты пришел сюда, чтобы покончить со мной, то это было бы действительно глупо. Ведь кто-кто, а ты должен знать, что сейчас я вовсе не такая важная птица. Да и кроме того, мне почему-то всегда казалось, что ты хорошо ко мне относишься.

– Так оно и есть, – с готовностью ответил я, – тебе не о чем беспокоиться. Успокойся. Однако странно, что ты заговорила о Блейзе.

Приманка, приманка, приманка! Мне так много надо было знать!

– Почему? Значит, он все-таки связался с тобой?

– Я предпочитаю промолчать, – ответил я в надежде, что это даст мне какие-то преимущества, тем более, что, судя по разговору, можно было себе представить, какую позицию занимает Блейз.

– Если бы это было так, я бы ответил ему то же самое, что и Эрику – «Я подумаю».

– Блейз, – повторила она.

Блейз, – сказал я сам себе, Блейз, ты мне нравишься. Я забыл почему, и я знаю, что есть причины, по которым так не должно быть, но ты мне нравишься. Я это знаю.

Некоторое время мы сидели молча, и я почувствовал сильную усталость, но ничем этого не показал. Я должен быть сильным. Я знал, что должен быть сильным.

Я сидел совершенно спокойно и, улыбаясь, сказал:

– Хорошая у тебя здесь библиотека.

И она ответила:

– Спасибо.

Последовала очередная пауза.

– Блейз, – вновь повторила она. – Скажи, ты действительно думаешь, что у него есть хотя бы один шанс?

Я пожал плечами:

– Кто знает? По крайней мере не я. Может, он и сам этого не знает.

Вдруг я увидел, что она уставилась на меня широко открытыми изумленными глазами. Даже рот чуть приоткрылся.

– Как это не ты? – еле выговорила она. – Слушай, ведь ты не собираешься попытаться сам?

Тогда я рассмеялся, чтобы как-то сгладить ее вспышку.

– Не болтай глупостей, – сказал я, хохоча. – при чем здесь я?

Но что-то в глубине души отозвалось на ее слова, какая-то струна, и молнией мелькнула мысль: «Почему бы и нет!»

Внезапно мне стало страшно.

Казалось, мой ответ, что бы он ни значил, все же успокоил ее. Она тоже улыбнулась в ответ и махнула рукой в сторону встроенного в стену бара.

– Я бы с удовольствием выпила ирландского.

– Да и я не откажусь, – я встал и налил два бокала.

Затем я вновь удобно устроился на стуле.

– Знаешь, – проговорил я, вновь удобно устраиваясь на стуле, – все-таки мне приятно сидеть с тобой вот так, наедине. Хотя, может, это и ненадолго. По крайней мере, у меня возникают приятные воспоминания.

Она улыбнулась и засияла.

– Ты прав, – ответила она, прихлебывая вино. – Вот я сижу сейчас с тобой, и мне так легко представить, что мы оба в Эмбере.

Бокал чуть не выпал из моих рук.

Эмбер! Это слово горячей волной окатило меня.

Затем она тихо заплакала, и я поднялся, полуобнял ее за плечи, чуть прижав к себе.

– Не плачь, малышка, не надо. А то мне самому становится как-то не по себе.

ЭМБЕР! В этом названии заключалось что-то жизненно важное, пульсирующее, живое.

– Подожди, еще настанут хорошие дни, – мягко добавил я.

– Ты действительно веришь в это?

– Да, – громко ответил я. – Да, верю!

– Ты сумасшедший! Может быть, поэтому ты всегда был моим любимым братом. Я почти верю во все, что ты говоришь, хотя я и знаю, что ты сумасшедший!

Затем она еще немного поплакала, потом успокоилась.

– Корвин, – пробормотала она, – если тебе все же это удастся, если каким-то чудом, которое даже Тень не может предугадать, ты добьешься того, чего хочешь, ты ведь не забудешь своей маленькой сестрички Флоримель?

– Да. – ответил я, внезапно зная, что это ее настоящее имя, – да, я тебя не забуду.

– Спасибо. Я расскажу Эрику только самое основное, а о Блейзе и о своих догадках вообще ничего не скажу.

– Спасибо, Флора.

– И все же я не доверяю тебе ни на секунду, – добавила она. – И пожалуйста, не забывай этого.

– Ты могла бы этого и не говорить.

Потом она снова позвонила своей служанке, которая проводила меня в спальню, где я с трудом умудрился раздеться, после чего замертво свалился в постель и проспал одиннадцать часов кряду.

3

Когда я проснулся на следующее утро, ее в доме не было, и записки мне она тоже не оставляла. Служанка накрыла завтрак на кухне и ушла по своим служаночьим делам. Я с трудом отверг естественное желание попытаться выудить у нее все, что только возможно, потому что она либо ничего не знала, либо ничего не сказала бы о том, что я хотел знать, а о моей попытке расспросить ее обязательно донесла бы Флоре. И раз уж так оказалось, что я остался на настоящий момент полным хозяином дома, я решил вернуться в библиотеку и попытаться разузнать там как можно больше, если, конечно, там было что узнавать. Да кроме того, я люблю библиотеки. Мне в них очень уютно, я всегда чувствую себя в полной безопасности за стеной слов, красивых и мудрых. Я всегда чувствую себя лучше, когда сознаю, что в мире еще осталось что-то, сдерживающее в нем самое плохое.

Доннер или Блитцер, или один из их родственников появился неизвестно откуда и пошел за мной на негнущихся ногах, втягивая носом воздух. Я попытался было с ним подружиться, но это было все равно, что кокетничать с автоинспектором, который своим жезлом приказал тебе остановиться у обочины дороги. По пути в библиотеку я заглядывал в другие двери, но это были обычные комнаты, достаточно невинно выглядевшие.

Когда я вошел в библиотеку, Африка все еще была прямо передо мной. Я закрыл за собой дверь, чтобы собаки мне не мешали, и прошелся по комнате, читая названия книг на стеллажах.

Тут было множество книг по истории. По-моему, они составляли основу всей коллекции. Были тут и книги по искусству, большие и дорогие издания, и я пролистал некоторые из них. Обычно мне лучше всего думается, когда я занимаюсь чем-то совсем посторонним.

Меня немного удивляло то, что Флора, очевидно, была богата. Если мы действительно были братом и сестрой, значило ли это, что я тоже был отнюдь не нищим? Я стал думать о своих доходах, социальном положении, профессии, занятиях. У меня было ощущение, что денежный вопрос меня всегда мало беспокоил, и что когда мне нужны были деньги, я доставал их без всякого труда. Был ли у меня тоже дом? Я не мог вспомнить.

Чем я занимался?

Я уселся за стол и начал методически выискивать в себе те знания, которыми я мог о себе располагать. Это очень трудно – исследовать самого себя, так сказать, со стороны, как человека незнакомого. Наверное, именно поэтому у меня ничего и не получилось. Что твое, то твое. Это является частью тебя и отделить это невозможно.

Обратиться к врачу? Эта мысль пришла мне в голову, когда я рассматривал некоторые анатомические рисунки Леонардо да Винчи. Почти рефлекторно я стал в уме повторять некоторые стадии хирургической операции. Тогда я понял, что в прошлом оперировал людей.

Но все это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское образование, оно всегда было лишь составной частью чего-то другого. Я знал, неизвестно почему, что я не был практикующим хирургом. Кем же тогда я был? Кем еще?

Что-то привлекло мое внимание.

Сидя за столом, я не мог видеть всю комнату до дальней стены, на которой среди всего прочего висела антикварная кавалерийская сабля, которую я как-то проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и взял саблю в руки.

Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне захотелось взять в руки масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в надлежащий вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере в рубящем.

С саблей в руке я чувствовал себя удобно и легко. Отдал салют. Потом несколько раз провел атаки, сделал пару выпадов и принял оборонительную позицию. Да, я умел фехтовать.

Так что же у меня было за прошлое? Я оглянулся, пытаясь увидеть еще что-нибудь, что могло бы прояснить мой ум.

Но больше ничего не приходило в голову, так что я повесил саблю на место и вернулся за стол. И, усевшись поудобнее, стал обследовать его содержимое.

Я начал со среднего ящика, потом тщательно обследовал ящики с правой и левой стороны.

Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки карандашей – словом, все, чего и следовало ожидать.

Каждый ящик я вытаскивал полностью и держал на коленях, пока исследовал содержимое. Делал я это не специально. Это, очевидно, было частью той подготовки, которую я получил в прошлом, и она подсказала мне, что у ящиков нужно всегда осматривать боковые стороны и днище.

И тем не менее я чуть было не упустил из виду одну деталь, привлекшую мое внимание лишь в самую последнюю минуту: задняястенка правого нижнего ящика была ниже, чем у всех остальных.

Это о чем-то говорило. Пришлось наклониться и засунуть голову внутрь пространства, куда вдвигался ящик. Там было нечто похожее на небольшую коробку.

Коробка эта оказалась небольшим потайным ящиком, запертым на замок.

Примерно минута ушла на дурацкую возню со скрепками, булавками и, наконец, металлическим рожком для обуви из другого ящика. Рожок для обуви был именно тем, что нужно.

В потайном ящике лежала колода игральных карт.

Увидев рисунок на обложке пачки, я вздрогнул, меня прошиб холодный пот, дыхание участилось.

Белый единорог на травяном поле.

Я знал, знал этот рисунок, но не мог вспомнить, что он значит, и это причиняло боль.

Я открыл пачку и вынул карты. Это была колода из одних картинок, с их чашами, шпагами, копьями и всеми прочими атрибутами. Обычная укороченная колода – но червовая масть была совсем не такой.

Я вставил на место оба ящика, но достаточно осторожно, чтобы не закрыть потайного, пока не исследую колоду до конца.

Червовые картинки выглядели совсем как живые, казалось, они в любую минуту могут сойти со своих сверкающих поверхностей. На ощупь карты были холодными, и мне доставляло удовольствие их касание. Внезапно я понял, что когда-то и у меня была такая же колода.

Я начал раскладывать карты на столе перед собой.

На одной из них был нарисован хитрый маленький человечек с острым носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был одет в нечто, напоминающее костюмы Ренессанса, желтых, красных и коричневых тонов – длинный плащ-накидка и короткая обтягивающая кожаная куртка. Я знал его. Его звали Рэндом.

Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо Джулиана. Темные волосы ниже плеч, ничего не отражающие голубые глаза. Он был полностью укрыт белыми доспехами, именно белыми, а не серебристыми или с металлическим оттенком, и выглядел так, как будто с ног до головы покрыт эмалью. Я знал однако, что несмотря на кажущуюся декоративность, доспехи эти невозможно пробить, они смягчали любой удар. Это был тот самый человек, которого я победил в его излюбленной игре, за что он бросил в меня стакан с вином. Я знал его, и я его ненавидел.

Затем был смуглый, темноглазый Каин, одетый в черный и зеленый сатин, с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень, из нее торчал зеленый плюмаж. Он стоял ко мне в профиль, откинув руку в сторону, вывернув носки сапог, на поясе висел кинжал с огромным изумрудом в рукояти. Я не мог определить свои чувства к нему.

Следующим был Эрик. Красивый мужчина по любым стандартам, с волосами настолько черными, что они даже отливали голубизной. Борода курчавилась у всегда улыбающегося рта. Он был одет в простой кожаный камзол, кожаные же чулки, плащ-накидку и высокие черные сапоги, на красном поясе висел серебряный меч, скрепленный большим рубином, а высокий стоячий воротник и манжеты были тоже оторочены красным. Руки его, с большими пальцами, заткнутыми за пояс, выглядели сильными и уверенными. Пара черных перчаток свисала с ремня у правого бедра. Это он пытался убить меня в тот день, и чуть было не преуспел в своем намерении. В глубине души я чувствовал страх.

Затем появился Бенедикт, высокий и суровый аскет с худым телом, худым лицом и с мощным умом. Его цвета были желто-оранжево-коричневые, и это странным образом напоминало мне копны душистого летнего сена. Сильный, волевой подбородок, карие глаза и каштановые волосы, никогда не вившиеся. Он стоял рядом с гнедым конем, опираясь на копье, увенчанное цветочной гирляндой. Он редко смеялся. Мне он нравился.

Когда я перевернул следующую карту, дыхание на секунду замерло, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Это был я.

Я глядел на карту, как в зеркало. Зеленые глаза, черные волосы, весь в черном и серебряном. На мне был плащ, слегка подвернутый, как от порыва ветра. Черные сапоги, такие же, как у Эрика, и на боку меч, только он был тяжелее, хотя и не такой длинный, как у него. Черные перчатки с серебристым отливом и застежка на шее в форме серебряной розы.

Я, Корвин.

Высокий, мощный мужчина смотрел на меня со следующей карты. Очень похож на меня, только подбородок тяжелее, и я знал, что он больше меня, хотя значительно медлительнее. О его силе ходили легенды. Он одет в серо-голубой костюм с широким черным поясом, и он стоял и смеялся. Вокруг его шеи на широкой цепи висел серебряный охотничий рог. Борода была коротко подстрижена, в правой руке кубок с вином. Почувствовав к нему внезапную привязанность, я вспомнил и его имя. Его звали Жерар.

За ним последовал мужчина с большой светлой бородой и огненными волосами, разодетый в красные и желтые шелка. В правой руке – меч, в левой

– кубок с вином, и сам дьявол плясал в его глазах, таких же голубых, как у Флоры и Эрика. Борода скрывала узкий подбородок. Меч был выложен золотым орнаментом. Он носил два больших кольца на правой руке и одно на левой изумруд, рубин и сапфир. Это, я знал, был Блейз.

Затем появилась фигура, похожая одновременно на Блейза и на меня. Мои черты лица, хотя и более мелкие, мои глаза, волосы – Блейза, но бороды не было. На нем был зеленый охотничий костюм и сидел он на белом коне, лицом к правой стороне карты. В нем чувствовались одновременно сила и слабость, воля и нерешительность. И я тоже одобрял и не одобрял этого человека, относился к нему хорошо, но не любил его. Звали его Бранд. Я узнал его имя, как только посмотрел на карту. Сразу же.

Да, я знаю их всех, причем хорошо, неожиданно понял я, помню их всех, и все их достоинства и слабости, знаю, в чем их сила и чем их можно победить.

Потому что они – мои братья.

Я закурил сигарету из пачки, лежавшей на столе Флоры, откинулся на спинку стула и попытался осознать то, что вспомнил.

Они все мои братья, эти восемь странных людей в странных одеждах. И я знал, что это их право – одеваться во что ни пожелают, и что в этом нет ничего странного, так же как я имел полное право одеваться в черное с серебром. С ухмылкой вспомнил я свои покупки в маленькой лавчонке Гринвуда.

На мне одеты черные брюки, и все три рубашки, которые я выбрал, были серовато-серебристого оттенка. Куртка тоже черная.

Я вернулся к картам и увидел Флору в наряде, зеленом, как море, совсем такой, как я вспомнил ее в предыдущий вечер. Затем черноволосую девушку с такими же голубыми глазами, причем волосы у нее были густые и длинные, а одета она была во все черное с серебряным поясом вокруг талии. Глаза мои наполнились слезами, сам не знаю, почему. Ее звали Дейдра.

Затем появилась Фиона. Цвет волос такой же, как у Блейза или Бранда, мои глаза и жемчужная кожа. Я почувствовал ненависть к ней в ту самую секунду, как увидел изображение на карте. Следующей была Льювилла. Волосы под цвет нефритовых глаз, в переливающемся бледно-зеленом платье, с мягким выражением на печальном лице. Почему-то я знал, что она непохожа на всех нас. Но и она – моя сестра.

Я ощутил ужасное одиночество, отдаленность от всех них. И тем не менее мне казалось, что я почти физически чувствую их присутствие.

Карты были так холодны, что я снова сложил их вместе, хотя и с явной, непонятной мне неохотой, что приходится расставаться. Но других картинок в червях не было. Все остальные были самыми обычными картами. И я почему-то

– ах! Опять это почему-то! – знал, что колода неполна и нескольких карт в ней недостает.

Однако я и понятия не имел, что должно было быть на отсутствующих картах, и это вызывало странную печаль.

Я взял сигарету и задумался.

Почему мне все вспомнилось так отчетливо, когда я держал карты в руках – практически сразу же? Теперь я знал больше, чем раньше, но только то, что касалось лиц и имен, все остальное как было, так и оставалось в тумане.

Я никак не мог понять всю важность того, что мы изображены на картах. Хотя желание иметь у себя такую колоду было сильным. Правда, Флорину колоду взять не удастся – она сразу заметит пропажу и у меня возникнут крупные неприятности. Так что пришлось положить ее в потайной ящик и вновь запереть его. А затем – господи, как я напрягал свой ум! Но все напрасно.

Пока не вспомнил магического слова.

Амбер!

Это слово сильно взволновало меня в прошлый вечер. Видимо, даже слишком сильно, потому что я невольно избегал мыслей о нем. Но сейчас я повторял его вновь и вновь, каждый раз обдумывая вызываемые им ассоциации.

Слово навевало тоску, желание и тяжелую ностальгию. В нем было чувство позабытой красоты и волнение мощи и силы, непреодолимой, почти божественной. Это слово было для меня родным. Оно было частью меня, а я – частью его. Внезапно я понял, что это – название места, места, которое я когда-то знал. Но в голове не возникало никаких воспоминаний, связанных с ним одни лишь чувства переполняли меня.

Как долго я сидел так, задумавшись не помню. Время перестало для меня существовать.

Как сквозь туман я услышал слабый стук в дверь. ручка стало медленно поворачиваться, а затем Кармела – служанка – зашла в библиотеку и спросила, не желаю ли я, чтобы мне был подан ленч.

Я желал, и ничтоже сумняшеся последовал за ней на кухню, где и умял половину холодного цыпленка и кварту молока.

Кофейник я забрал с собой в библиотеку, по пути тщательно обходя собак. Я допивал свою вторую чашку, когда зазвонил телефон.

Очень хотелось поднять трубку, но в доме наверняка полно параллельных аппаратов, так что Кармела подойдет и без меня.

Я ошибся. Телефон продолжал звонить.

В конце концов я не выдержал и снял трубку.

– Алло, – сказал я. – Резиденция Флаумель.

– Будьте-любезны-попросите-пожалуйста-миссис-Флаумель-к-телефону.

Мужчина говорил быстро и немного нервно. Он чуть задыхался, и в телефоне слышались другие далекие голоса, что указывало на звонок из другого города.

– Мне очень жаль, но в настоящий момент ее нет дома. Может быть, что-нибудь передать, или вы позвоните еще раз?

– С кем я говорю? – требовательно спросил он.

После некоторого колебания я ответил:

– Это Корвин.

– О Боже, – сказал он.

Засим последовало довольно продолжительное молчание.

Я было решил, что он повесил трубку, но на всякий случай снова сказал:

– Алло?

И одновременно со мной он тоже заговорил:

– Она еще жива?

– Конечно, она еще жива! Какого черта! И вообще, с кем я говорю?

– Неужели ты не узнал моего голоса, Корвин? Это Рэндом. Слушай. Я в Калифорнии, и я попал в беду. Я собирался попросить у Флоры приюта. Ты с ней?

– Временно, – сказал я.

– Понятно. Послушай, Корвин, ты окажешь мне покровительство?

Он помолчал, потом добавил:

– Очень тебя прошу.

– Настолько, насколько смогу, – ответил я. – Но я не могу отвечать за Флору, пока не посоветуюсь с ней.

– Но ты защитишь меня от нее?

– Да.

– Тогда мне это вполне подходит. Сейчас я попытаюсь пробраться в Нью-Йорк. Придется идти в обход, так что не могу сказать, сколько неверных отражений и времени это у меня займет. Надеюсь, что скоро увидимся, Пожелай мне удачи.

– Удачи, – сказал я.

Раздался щелчок повешенной трубки, и я снова услышал отдаленные голоса и тихие гудки.

Значит, хитрый маленький Рэндом попал в беду! У меня было такое чувство, что меня это не должно особо беспокоить. Но сейчас он был одним из ключей к моему прошлому, и вполне вероятно, также и к будущему. Значит, я попытаюсь помочь ему, конечно, чем смогу, пока не узнаю от него все, что мне нужно. Я знал, что между нами не было никакой особой братской любви. Но я также знал, что Рэндом отнюдь не был дураком: он был решителен, с острым умом, до странности сентиментален над самыми глупейшими вещами. С другой стороны, слово его не стоило выеденного яйца, и, клянясь в вечной верности до гроба, ему ничего не стоило продать мой труп в любую анатомичку, лишь бы хорошо заплатили. Я хорошо помнил этого маленького шпиона, к которому испытывал некоторую слабость, вероятно, из-за тех немногих приятных минут, которые мы провели вместе. Но доверять ему? Никогда! Я решил, что ничего не скажу Флоре до самой последней минуты. Пусть это будет моей козырной картой, если уж не тузом, то по меньшей мере валетом.

Я добавил горячего кофе к остаткам в моей чашке и стал медленно прихлебывать.

От кого он скрывался?

Явно не от Эрика, иначе он никогда бы не позвонил сюда. Затем я стал размышлять о его вопросе относительно того, жива Флора или нет, когда он услышал, что я здесь. Неужели она была такой сильной сторонницей моего брата, которого я ненавидел, что все мои родственники считали, что я прикончу ее, если только представится такая возможность? Это казалось мне странным, но все-таки он задал этот вопрос.

И в чем они были союзниками? Почему всюду царит такая напряженная атмосфера? И от кого скрывается Рэндом?

Эмбер.

Вот ответ.

Эмбер. Каким-то образом я точно знал, что ключ ко всему лежит в Эмбере. Разгадка была в Эмбере, в каком-то событии, которое произошло там совсем недавно, насколько мне казалось. Мне придется быть начеку. Придется делать вид, что я все знаю, во всем разбираюсь, а тем временем выуживать капли сведений и попытаться собрать их в одно целое. Я был уверен, что мне удастся это сделать. Слишком уж все не доверяли друг другу, так что мои умолчания никого не удивят. Придется сыграть на этом. Я узнаю все, что мне нужно, получу то, что хочу, и не забуду тех, кто поможет мне, а остальных

– растопчу. Потому что, и я это знал, таков был закон, по которому жила наша семья, а я был истинным сыном своего отца…

Внезапно у меня опять заболела голова и запульсировало в висках.

Мысль о моем отце, догадка, ощущение – вот что вызвало эту боль. Но я ничего не мог вспомнить.

Через некоторое время боль поутихла и я заснул прямо на стуле.

А потом открылась дверь и вошла Флора. Был поздний вечер. На ней была зеленая шелковая блузка и длинная шерстяная юбка, волосы уложены пучком на затылке. Выглядела она бледно. На шее все еще висел собачий свисток.

– Добрый вечер, – сказал я, вставая с места.

Но она не ответила. Подойдя к бару, она налила себе солидную порцию Джека Дэниелса и опрокинула рюмку как заправский мужчина. Вновь наполнив ее, она подошла к столу и села.

Я закурил сигарету и протянул ей.

Она кивнула, потом сообщила:

– Дорогу в Эмбер почти невозможно пройти.

– Почему?

Она посмотрела на тебя достаточно изумленно.

– Ты когда в последний раз ею пользовался?

Я пожал плечами.

– Не помню.

– Ну что ж, будь по-твоему, – сказала она. – Просто мне интересно, какую лепту ты во все это внес.

Я промолчал, потому что понятия не имел, о чем она говорит. Но затем я вспомнил, что кроме Дороги, попасть в Эмбер можно было куда более легким путем. Было совершенно очевидно, что она не могла им воспользоваться.

– У тебя не хватает нескольких Карт, – внезапно сказал я почти что своим настоящим голосом.

Она подскочила на стуле и пролила на юбку виски.

– Отдай! – вскричала она, хватаясь за свисток.

Я быстро встал и схватил ее за плечи.

– Я их не взял, – сказал я. – Просто осмотрелся, что здесь к чему.

Она явно успокоилась, потом начала тихо плакать, и я мягко подтолкнул ее обратно к стулу.

– Я думала, ты забрал те, что я оставила, – сказала она, – да и как я могла понять твои слова?

Я не стал извиняться. Мне почему-то казалось, что для меня это совсем необязательно.

– И далеко ты ушла?

– Совсем недалеко.

Тут она посмотрела на меня, рассмеялась, и в глазах ее зажглись огоньки.

– Так значит, это твоих рук дело? Ты закрыл мне дорогу в Эмбер еще до того, как явился сюда? Ты ведь знал, что я пойду к Эрику. Теперь мне надо ждать, пока он придет сюда. Ты ведь хотел заманить его сюда, верно? Но ведь он кого-нибудь пришлет. Он не явится сюда сам.

Странная нотка восхищения проскальзывала в голосе этой женщины, которая спокойно призналась, что собиралась предать меня врагу, и более того, обязательно предаст, если только ей представится эта возможность, когда она говорила о том, что она считала, я предпринял, чтобы помешать ее планам. Как могла она так спокойно признаваться в предательстве в присутствии предполагаемой жертвы?

Ответ сам собой возник в мозгу: таковы были все в нашей семье. Нам ни к чему было хитрить друг с другом. Хотя мне почему-то казалось, что у нее все же отсутствует настоящий профессионализм.

– Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, Флора? Неужели ты думаешь, что я явился сюда и буду теперь просто сидеть и ждать, пока ты не преподнесешь меня Эрику на блюдечке с голубой каемочкой? Что бы тебе ни помешало, так тебе и надо.

– Ну хорошо, я была дурой. Но и ты не особенно умен! Ведь и ты находишься в ссылке!

Ее слова почему-то причинили мне боль, но я знал, что она ошибается.

– Еще чего! – сказал я.

Она опять рассмеялась.

– Так и знала, что ты разозлишься и признаешься, – сказала она. – Что ж, значит, ты ходишь в Отражения с какой-то целью. Ты сумасшедший.

Я пожал плечами.

– Чего ты хочешь на самом деле? Почему ты пришел ко мне?

– Мне было просто любопытно, что ты собираешься делать. Вот и все. Ты не можешь удержать меня здесь, если я этого не захочу. Даже Эрику это никогда не удавалось. А может быть, мне просто хотелось повидать тебя. Может быть, к старости я становлюсь сентиментальным. Как бы то ни было, я еще немного у тебя поживу, а потом, наверное, уйду насовсем. Если бы ты не поторопилась выдать меня, то, в конечном счете, может, ты выгадала бы больше. Помнишь, только вчера ты просила, чтобы я не забыл тебя, если произойдет одно обстоятельство…

Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, о чем я говорю, хотя сам я этого не понимал.

Затем она сказала:

– Значит, ты собираешься сделать эту попытку! Ты действительно попытаешься!

– А в этом можешь даже не сомневаться, собираюсь! – сказал я, зная, что о чем бы мы не говорили, я действительно попытаюсь сделать это, – можешь сообщить об этом Эрику, если хочешь. Но только помни, что я могу победить. И помни, если это произойдет, лучше быть моим другом, а не врагом.

Я чертовски желал хотя бы приблизительно знать, о чем это я говорю, но теперь я уже набрался достаточно всяких слов и понимал, что стоит за ними, для того чтобы вести более или менее важные разговоры, не понимая их значения. Но я чувствовал, что говорю правильные вещи, что иначе я и не мог говорить…

Внезапно она кинулась ко мне на шею и расцеловала.

– Я ничего ему не скажу. Нет, правда, Корвин! И я думаю, что у тебя все получится! С Блейзом тебе, правда, будет трудно, но Жерар наверно захочет помочь, а может, даже и Бенедикт. И когда Каин увидит, что происходит, он тоже к нам переметнется…

– Я привык сам составлять свои планы.

Она опять подошла к бару и налила два бокала вина.

– За будущее, – сказала она.

– За будущее грех не выпить.

И мы выпили.

Затем она вновь наполнила мой бокал и пристально на меня посмотрела.

– Эрик, Блейз, или ты, – сказала она. – Да, больше некому. И ты всегда был умен и находчив. Но о тебе так давно не было ни слуху, ни духу, что я даже не считала тебя претендентом.

– Никогда не надо зарекаться.

Я прихлебывал вино, надеясь, что она замолчит хоть на минуту. Уж слишком очевидно она пыталась вести двойную игру. Меня что-то смутно беспокоило, и мне хотелось подумать об этом в тишине.

Сколько мне лет?

Это было частью ответа на мое чувство отдаленности и отчужденности от людей, которые я испытал, глядя на игральные карты.

Лет тридцать, если верить зеркалу, но теперь я знал, что все зависело от Отражений. Я был куда, куда старше, и прошло очень много времени с тех пор, как я видел своих братьев и сестер вместе, в дружеской обстановке, такими же непринужденными, какими они были на картах.

Мы услышали звонок в дверь и шаги служанки, которая пошла открывать.

– А, это брат Рэндом. – сказал я, чувствуя, что не ошибся. – Я обещал ему свое покровительство.

Ее глаза расширились, затем она улыбнулась, как бы оценивая по заслугам тот поступок, который я совершил.

Конечно, ничего подобного у меня и в мыслях не было, но я был рад, что она так думает.

Так я чувствовал себя безопаснее.

4

Безопаснее я чувствовал себя минуты три, не более.

Я успел к входной двери раньше Кармелы и распахнул ее.

Он ввалился в комнату и немедленно запер за собой дверь, закрыв на крюк. Под голубыми глазами собрались морщинки, на нем не было плаща-накидки и обтягивающей кожаной куртки. Ему давно следовало побриться, и одет он был в изрядно помятый шерстяной костюм. Через руку было переброшено легкое габардиновое полупальто; на ногах кожаные туфли. Но это все же был Рэндом – тот самый, которого я видел на карте, только его смеющийся рот выглядел усталым, а под ногтями была грязь.

– Корвин! – он обнял меня.

Я сжал его плечо.

– Ты выглядишь так, что рюмка-другая тебе не помешает, – сказал я.

– Да. Да. Да… – согласился он, и я подтолкнул ее к библиотеке.

Минуты через три, усевшись с сигаретой в одной руке и рюмкой виски в другой, он сказал:

– Они за мной гонятся. Скоро будут здесь.

Флора вскрикнула, но мы не обратили на нее никакого внимания.

– Кто? – спросил я.

– Из других Отражений, – ответил он. Понятия не имею, ни кто они, ни кто их послал. Их четверо или пятеро, а может и шестеро. Они были со мной в самолете. Я зафрахтовал самолет. Это произошло неподалеку от Денвера. Я несколько раз менял направление полета, чтобы сбить их с курса, но это не помогло, а мне не хотелось слишком уклоняться в сторону. Я избавился от них в Манхеттене, но это вопрос времени. Думаю, что скоро они явятся сюда.

– И ты не знаешь, кто их послал?

Он коротко ухмыльнулся.

– Кто, кроме кого-нибудь из нашей семейки? Может быть, Блейз, может быть, Джулиан, а может, и Каин. Может быть, даже ты, чтобы загнать меня сюда. Хотя я надеюсь, что это не так. Ведь это был не ты?

– Боюсь, что нет, – ответил я. – И насколько это серьезно?

Он пожал плечами.

– Если бы их было всего двое-трое, я бы попытался устроить засаду. Но их слишком много.

Он был небольшого роста – примерно пять футов шесть дюймов, и весил не более ста тридцати фунтов. Но когда он говорил, что мог бы справиться с тремя громилами, он не шутил. Внезапно я подумал о том, насколько я сам физически силен, раз уж я был его братом. Я чувствовал себя достаточно сильным и знал, что могу встретиться в поединке с любым человеком, не особенно беспокоясь за себя. Так насколько же я был силен?

Тут до меня дошло, что скоро представится отличная возможность это выяснить.

Во входную дверь громко постучали.

– Что будем делать? – спросила Флора.

Рэндом рассмеялся, развязал галстук, кинул его на стол поверх своего полупальто. Затем он снял пиджак и оглядел комнату. Задержав взгляд на сабле, он в ту же секунду кинулся к стене и схватился за рукоятку. Я ощутил в кармане тяжесть пистолета и снял его с предохранителя.

– Делать? – спросил Рэндом. – Существует вероятность того, что они проберутся в дом. А следовательно, они будут здесь. Когда ты в последний раз дралась, сестричка?

– Слишком давно, – ответила она.

– Тогда постарайся быстренько вспомнить, как ты это делала, потому что времени осталось совсем мало. Их кто-то направляет, за это я ручаюсь. Но нас трое, а их всего шестеро. Так что особо можно не беспокоиться.

– Мы не знаем, кто они.

– Какая разница?

– Никакой, – вставил я. – Может быть, мне пойти и открыть дверь?

Оба они едва заметно вздрогнули.

– Это безразлично, лучше подождать здесь.

– Я могу позвонить в полицию, – предложил я.

Оба рассмеялись, почти истерически.

– Или позвать Эрика, – сказал я внезапно, глядя на нее.

Но она отрицательно покачала головой.

– У нас просто нет на это времени. Конечно, можно взять его карту, но к тому моменту, когда он сможет ответить – это если он решит ответить – будет слишком поздно.

– Да к тому же, это может быть его рук дело, – пробормотал Рэндом.

– Сомневаюсь, – ответила она. – Сильно сомневаюсь. Это совсем не в его духе.

– Верно, – добавил и я, просто, чтобы что-нибудь сказать и заодно показать им, что я разбираюсь в ситуации ничуть не хуже.

В дверь еще раз постучали, на этот раз значительно сильнее.

– Послушай, а Кармела не откроет? – спросил я, невольно вздрогнув от этой мысли.

Флора отрицательно покачала головой.

– Думаю, этого не может быть.

– Но ведь ты не знаешь, с чем нам придется столкнуться, – вскричал Рэндом и внезапно выбежал из комнаты.

Я пошел за ним вдоль по коридору в прихожую, и как раз вовремя, чтобы остановить Кармелу, собиравшуюся открыть дверь.

Мы отослали ее в свою комнату, приказав запереться на задвижку, и Рэндом заметил:

– Веское доказательство силы того, кто все это придумал. Как ты считаешь, что из этого выйдет, Корвин?

Я пожал плечами.

– Сказал бы, если б знал. Но не беспокойся, сейчас мы вместе, что бы там ни было. Отойди-ка!

И я открыл дверь.

Первый громила попытался войти в комнату, просто отпихнув меня в сторону, но жесткий удар локтем отбросил его.

Их было шестеро.

– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.

Вместо ответа мне показали пистолет.

Резким ударом закрыв дверь, я наложил крюк.

– Да, это они. Но откуда мне знать, что это не какой-нибудь из твоих трюков, Рэндом?

– Знать ты этого не можешь, но я дорого бы дал, чтобы твои слова были правдой. Выглядят они достаточно неприглядно.

С этим трудно было не согласиться. Ребята на крыльце явно были тяжеловесами, шляпы надвинуты до самых глаз, так что лица скрыты в тени.

– Хотел бы я знать, на каком мы находимся свете, – буркнул Рэндом.

Ощутив слабое дрожание барабанных перепонок, я понял, что Флора подула в свой свисток. Так что, когда звон выбитого стекла смешался со звуками воя и рычания, меня это вовсе не удивило.

– Она свистнула собакам. Шестеро волкодавов, которые, повернись все по-другому, перегрызли бы горло нам с тобой.

Рэндом согласно кивнул, и мы направились на звон высаживаемых окон.

Двое вооруженных громил были уже в комнате. Я убил первого и упал.

Рэндом перескочил через меня, размахивая саблей, и голова второго отделилась от туловища.

К этому времени через окно влезли еще двое. Я расстрелял на них все патроны, одновременно вслушиваясь в рычание волкодавов и пальбу чужих пистолетов.

На полу корчились трое мужчин и столько же псов. Мне стало приятно при мысли, что мы разделались с половиной нападающих, и когда оставшиеся карабкались в окно, я прикончил одного из них способом, приведшим меня самого в изумление.

Повернувшись на каблуках, я схватил тяжелое дубовое кресло и швырнул его через всю комнату – футов на тридцать. И не промахнулся. Оно сломало позвоночник одному из громил.

Я не успел добежать до двух других. Рэндом проткнул одного из них саблей и швырнул на пол, чтобы его докончили собаки. Потом он принялся за второго. И этому, последнему оставшемуся в живых, ничего не удалось сделать. Правда, он убил одну из собак, но это был последний сознательный поступок в его жизни. Рэндом задушил его голыми руками.

На поверку вышло, что две собаки были убиты и одна тяжело ранена. Рэндом избавил ее от мучений быстрым ударом сабли, и мы принялись изучать поверженных противников.

В их виде было что-то необычное.

В комнату вошла Флора и тоже принялась помогать нам разобраться, что к чему.

У каждого из них были красные, как бы налитые кровью глаза. Однако на этих рожах это выглядело вполне естественно.

К тому же на каждом пальце было по лишнему суставу.

Челюсти сильно выдавались вперед, и в открытом рту одного из них я насчитал сорок четыре зуба, каждый из которых был значительно больше обычного и к тому же острее. Кожа была толстой, серого цвета и твердой на ощупь.

Несомненно, были и другие отличия, но и этого вполне достаточно.

Мы собрали их оружие, и я подобрал для себя три маленьких плоских пистолета.

– Они из Отражений, это вне сомнения, – сказал Рэндом, и я согласно кивнул головой. – И мне повезло. Они, кажется, совсем не ожидали, что у меня окажутся такие подкрепления – брат военный, да с полтонны собак.

Он подошел к выбитому окну и выглянул на улицу, и я не стал вмешиваться в его действия, пусть сам смотрит.

– Никого. Уверен, что мы всех их уложили.

После чего он закрыл тяжелые оранжевые шторы и придвинул к окну высокие шкафы. Пока он возился, я обыскал карманы трупов.

Документов там не было никаких, но это меня особенно не удивило.

– Пойдем обратно в библиотеку, – невозмутимо предложил Рэндом. – Я так и не допил свой виски.

Прежде чем усесться за стол, он тщательно вытер клинок и повесил его на место. Тем временем я наполнял стакан Флоры.

– Так что будем считать, что временно я в безопасности, да еще учитывая, что нас трое в одной лодке. – Рэндом изящно подвел итог сегодняшнему дню. – Господи, да у меня крошки во рту не было со вчерашнего дня!

После чего Флора отправилась сказать Кармеле, что теперь она может спокойно, ничего не опасаясь, выйти и накрыть стол в гостиной, но ни в коем случае не должна совать нос в библиотеку.

Как только дверь за Флорой закрылась, Рэндом повернулся ко мне и спросил:

– Какие у вас с ней отношения?

– Не поворачивайся к ней спиной, если останетесь наедине.

– Она все еще работает на Эрика?

– Насколько я знаю, да.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Пытаюсь выманить сюда Эрика. Он знает, что единственный способ до меня добраться – это явиться сюда самому, и я хочу выяснить, насколько велико это его желание.

Рэндом покачал головой.

– Не думаю, что он пойдет на это. Да и какая ему выгода? Пока ты здесь, а он там, для чего ему рисковать? Ведь его позиция сильнее. И если ты захочешь это изменить, то это тебе придется отправиться к нему, а не наоборот.

– Я сам пришел к такому же заключению.

Тогда глаза его сверкнули, на губах заиграла знакомая усмешка. Он пригладил свои соломенные волосы и заглянул мне в глаза:

– Ты собираешься рискнуть?

– Может быть.

– Не играй со мной в кошки-мышки, малыш. У тебя ведь на лице все написано. Ты знаешь, мне почти что хочется присоединиться к тебе. Из всего, что мне знакомо в жизни, больше всего мне нравится секс и меньше всего – Эрик.

Я закурил сигарету, обдумывая услышанное.

– А я читаю твои мысли, братишка: «Могу ли я верить Рэндому на этот раз? Он хитрый и коварный, и вне всякого сомнения предаст меня, если только ему предложат более выгодную сделку». Верно?

Я кивнул.

– Но все же, братец Корвин, вспомни, что хоть я и не делал для тебя ничего особенно хорошего, я и вреда особого тебе никогда не причинял. О, несколько довольно… хм… злых шуток, я это признаю. И тем не менее, ты вполне можешь сказать, что из всей нашей семейки мы лучше остальных понимали друг друга – по крайней мере, не путались друг у друга под ногами. Подумай. Кажется, я слышу шаги. Это или Флора, или служанка, так что давай поговорим о чем-нибудь другом. Хотя нет… Быстро! У тебя, надеюсь, есть с собой колода наших драгоценных фамильных карт?

Я покачал головой.

В эту минуту в комнату вошла Флора.

– Сейчас Кармела накроет на стол.

Мы выпили за предстоящий обед, и братец подмигнул мне за ее спиной.

На следующее утро тела громил исчезли из гостиной, на ковре не было ни пятнышка, окно было совсем как новое, и Рэндом объяснил, что он «принял надлежащие меры». Я не чувствовал себя достаточно подготовленным, чтобы расспросить его подробнее.

Мы одолжили у Флоры ее мерседес и поехали кататься.

Окружающие пригороды казались какими-то странными. Я не мог точно сообразить, чего в них не хватало, или что было нового, но чувствовал – здесь что-то нечисто. В тщетных попытках сообразить, что к чему, я нажил себе приступ головной боли, так что решил временно принять вещи такими, какими они были.

Я сидел за рулем, Рэндом – рядом со мной. Я небрежно заметил, что хотел бы опять оказаться в Эмбере – просто, чтобы посмотреть, как он отреагирует.

– Меня всегда интересовало, – парировал он, – хочешь ли ты просто отомстить, или за этим кроется что-то еще.

Это был ответ в стиле моего – я мог либо ответить, либо промолчать.

Молчать я не хотел, и поэтому выдал свою коронную фразу:

– Я много думал об этом, и взвешивал свои шансы. Знаешь, может быть я и попробую.

Тут он повернул голову и бросил на меня один из своих косых взглядов (до этого он смотрел в боковое стекло машины).

– Наверное, каждый из нас мечтал о власти или по крайней мере думал о ней – по крайней мере, у меня такая мысль возникала, хотя я и отказался от нее почти сразу же – и честно говоря, игра стоит свеч. Я знаю, ты сейчас спрашиваешь меня, помогу ли я тебе. Да. Помогу. Хотя бы для того, чтобы послать к черту всех остальных.

Он помолчал, потом спросил:

– Что ты думаешь о Флоре? Сможет ли она принести нам пользу?

– Сомневаюсь. Если все будет решено, она, без сомнения, присоединится к нам. Но что может быть сейчас предрешено?

– Или потом, – вставил он.

– Или потом, – согласился я, чувствуя, что такой ответ звучит так, как нужно.

Я боялся признаться, в каком состоянии находится моя память. Я боялся также доверять ему целиком и полностью. Мне так много нужно было знать, и не к кому было обратиться. Я сидел за рулем и обдумывал свое положение.

– Так когда ты думаешь начать? – спросил я.

– Как только ты будешь готов.

Вот я и доигрался. Получил на орехи, и абсолютно не знал, что делать дальше.

– Как насчет сейчас?

Он молчал. Потом закурил сигарету, похоже, чтобы выиграть время.

– Ну хорошо, – сказал он в конце концов. – Когда ты был там в последний раз?

– Так давно, что даже не помню. Я вообще не уверен в том, что смогу туда проехать.

– Ну хорошо, – опять повторил он. Тогда нам придется уйти прежде, чем нас смогут вернуть. Сколько у тебя бензина?

– Три четверти бака.

– Тогда поверни за следующим углом налево, и посмотрим, что будет.

Я свернул, и придорожные тротуары внезапно начали сыпать искрами.

– Ч-черт! – прошипел он. – Я шел здесь лет двадцать тому назад. Что-то слишком уж быстро я вспоминаю то, что нужно.

Мы продолжали двигаться вперед, и я не переставал удивляться. Что в конце концов происходит? Небо стало отдавать зеленым, потом розовым.

Пришлось закусить губу, чтобы не ляпнуть чего лишнего.

Мы проехали под мост, а когда вынырнули с другой стороны, небо вновь приняло нормальный оттенок, но зато теперь нас со всех сторон окружали большие желтые мельницы.

– Не беспокойся, – быстро сказал брат. Могло быть и хуже.

Я заметил, что люди, мимо которых мы проезжали, одеты довольно странно, дорога сложена из кирпича.

– Сверни направо.

Я подчинился.

Пурпурные облака закрыли солнце, начал накрапывать дождь. Небо расколола молния, забушевал ветер. Дворники работали на полную мощность, но толку от них было мало. Я включил фары и сбросил скорость.

Клянусь, что мы проехали мимо всадника, скачущего в противоположном направлении, одетого во все серое, с поднятым воротником и низко опущенной от дождя головой.

Затем облака рассеялись, и мы поехали вдоль морского берега. Высоко вздымались пенистые волны, огромные чайки задевали их крыльями. Дождь прошел, и я выключил дворники и фары. Дорога на сей раз была из щебенки, но этого места я и вовсе не узнавал. В боковое зеркальце я не видел города, который мы только что проехали. Я крепче вцепился в руль, когда мы неожиданно проехали мимо виселицы, на которой болтался под порывами ветра скелет.

Рэндом все так же курил и смотрел в окно, а дорога тем временем свернула с берега за невысокий холм. Травянистая равнина без единого деревца справа, слева невысокая гряда холмов. Небо к этому времени потемнело, но приобрело глубокий сверкающий лазурный цвет, как в глубоком прозрачном бассейне, закрытом тенями. Я не помню, чтобы мне приходилось видеть когда-нибудь такое небо.

Рэндом открыл окно, чтобы выбросить окурок, и леденящий ветерок пахнул мне в лицо, засвистел в машине. Соленый, острый морской ветер.

– Все дороги ведут в Эмбер, – сказал брат. Как будто это была аксиома.

Я вспомнил вчерашний разговор с Флорой. Совсем не хотелось показаться вероломным обманщиком только из-за того, что до сих пор молчал, но все равно я должен был сообщить ему то, что узнал, не только ради его безопасности, но и ради моей собственной.

– Знаешь, – сказал я, – когда ты вчера звонил, Флоры действительно не было дома, и я уверен, что она пыталась проникнуть в Эмбер, но путь для нее был закрыт.

Тут он рассмеялся.

– У этой женщины почти нет воображения. Конечно, в это время путь будет закрыт. В конце-концов нам придется идти пешком, в этом я не сомневаюсь: чтобы попасть в Эмбер, нам потребуются все наши силы и хитрость, если только мы вообще туда попадем. Она что, решила, что сможет пройти, как принцесса, и путь ее будет устлан цветами? Дура набитая. К тому же достаточно вредная. Ведьма. Она не заслуживает того, чтобы жить, но не мне это решать – пока…

– Сверни-ка здесь направо, – неожиданно решил он.

Что с нами было? Я понимал, что в тех экзотических переменах, которые происходили вокруг нас, виноват он, но никак не мог понять, как он это делает, и куда мы в конце-концов прибудем. Я знал, что мне необходимо догадаться, в чем тут секрет, но не мог просто спросить, иначе братец поймет, что сам я ничего не знаю. И тогда я окажусь в полной его власти. Казалось, он ничего не делал, только курил и смотрел в окно, но, свернув направо, мы оказались в голубой пустыне с розовым солнцем, сияющем на переливающемся небе. В зеркальце сзади тоже простиралась пустыня – на многие мили, сколько видел глаз. Да, интересный фокус.

Затем мотор закашлял, чихнул, опять заработал плавно. Потом еще раз.

Руль у меня в руках изменил форму.

Он принял вид полумесяца, и сиденье отодвинулось назад, сам автомобиль приобрел более низкую посадку, а ветровое стекло приподнялось.

Однако я ничего не сказал даже тогда, когда на нас обрушилась фиолетовая песчаная буря.

Но вот когда она пронеслась мимо, я чуть не вскрикнул от удивления.

Примерно в полумиле от нас на дороге сбилось в кучу множество машин. Все они стояли неподвижно, и я слышал, как они сигналили.

– Скинь скорость, – сказал он. – Вот и первое препятствие.

Я сбросил газ, и нас обдал новый порыв песчаного ветра. Только я собрался включить фары, как буря окончилась, и я несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что не сплю.

Машин не было, гудки умолкли. Теперь вся дорога была в искрах, совсем как раньше тротуары, и я услышал, как Рэндом кого-то невнятно ругает.

– Черт! Убежден, что пришлось поменять направление именно так, как этого хотел тот, кто поставил этот блок, – сказал он. – И меня прямо злость берет, что я сделал то, чего от меня хотели – самое очевидное.

– Эрик? – спросил я.

– Может быть. Как ты думаешь, что нам сейчас делать? Изберем трудный путь или поедем дальше и посмотрим, есть там еще блоки или нет?

– Давай еще немного проедем. В конце-концов это всего лишь первый.

– Ну хорошо. Хотя кто знает, каким будет второй?

Второй был существом – я не знаю, какое ему еще можно подобрать определение.

Оно – существо – было похоже на плавильную печь с руками, шарящими по дороге. Оно подбирало автомобили и пожирало их.

Я ударил по тормозам.

– В чем дело? – спросил Рэндом. – Не останавливайся, иначе как мы проедем мимо?

– Я просто немного растерялся, – пробормотал я, и он бросил на меня странный косой взгляд.

Я знал, что сказал не совсем то, что нужно.

Налетела еще одна песчаная буря, а когда прояснилось, мы опять катили по ровной пустой дороге. В отдалении виднелись башни.

– Думаю, что надул его, – усмехнулся брат. – Пришлось закрутить несколько перемещений в одно, а этого, по-моему, он не ожидал. В конце-концов, никто не может закрыть все дороги в Эмбер.

– Что верно, то верно, – ответил я, пытаясь хоть несколько исправить положение после тех слов, что вызвали его косой взгляд. Я стал думать о Рэндоме. Маленький, хлипкий человечек, который мог погибнуть вместе со мной вчера вечером. В чем его сила? И о каких Отражениях все время идет речь? Что-то говорило мне – чем бы ни были эти его Отражения, сейчас мы двигались среди них. Но как? Это было явно его рук дело, но он сидел так спокойно, курил, и вообще был весь на виду, что я понял – он проделывает это с помощью своего мозга. Опять-таки, как?

Я, правда, слышал, как он говорил, что вот тут надо «прибавить», а тут «отнять», как будто вся вселенная была одним большим уравнением.

Я решил – и внезапно был уверен в правильности этого решения – что он действительно прибавляет и вычитает – в видимом, окружающем нас мире, чтобы подвести нас ближе и ближе к этому странному месту, Эмберу, и что это единственная возможность попасть туда.

И я тоже когда-то умел делать это. И ключ к этому умению, внезапно понял я, лежал в понимании Эмбера.

Но я не мог вспомнить.

Дорога резко свернула, пустыня кончилась, повсюду расстилались поля с высокой голубой травой. Через некоторое время пошли небольшие холмы, и у подножия третьего холма мостовая кончилась, мы въехали на узкую грязную дорогу. Она была довольно ухабистой и кружила возле других, высоких холмов, поросших невысокими колючими кустами.

Примерно через полчаса мы въехали в лес толстых квадратных деревьев, со множеством дупел в стволах, с причудливо изрезанными листьями осеннего желтого и пурпурного цветов.

Начал накрапывать небольшой дождик, сгустились тени. От мокрых листьев, лежащих на земле, поднимался бледный туман. Откуда-то справа послышался звериный вой.

Руль поменял форму еще три раза, в последнем варианте превратившись в деревянный многоугольник. Автомобиль стал больше и выше, и на капоте неведомо откуда появилось украшение в форме птицы фламинго. На сей раз я удержался от каких бы то ни было замечаний и ограничился тем, что молча пытался приспособиться к сидению, которое тоже все время меняло форму, и к управлению необычным автомобилем. Рэндом, однако, посмотрел на баранку после ее последнего превращения, покачал головой, и внезапно деревья стали значительно выше, с гроздьями лиан и сетями паутины, а машина приобрела почти прежний вид. У нас оставалось еще полбака бензина.

– Пока что мы продвигаемся вперед, – заметил мой брат, и я согласно кивнул головой.

Дорога внезапно расширилась и стала асфальтовой. По обеим сторонам ее расположились каналы, в них текла грязная вода. Листья, мелкие ветки иразноцветные перышки плавали по поверхности.

Тело вдруг стало легким, голова закружилась…

– Дыши медленно и поглубже, – посоветовал Рэндом – Попробуем пройти здесь напрямик, и атмосфера, и гравитация некоторое время будут другими. По-моему, нам до сих пор здорово везло, и я постараюсь воспользоваться этим – подъехать так близко, как только можно, и чем быстрее, тем лучше.

– Неплохо придумано – заметил я.

– Может быть, да, а может, и нет. Но по крайней мере я считаю, что игра стоит све… Осторожно!

Мы как раз въезжали на холм, с вершины которого нам навстречу несся грузовик. Я резко свернул в сторону, пытаясь объехать его, но и грузовик повернул туда же. В самый последний момент мне пришлось резко свернуть и вырулить на мягкую грязь обочины, почти у канала, только чтобы не столкнуться.

Справа взвизгнули тормоза. Грузовик остановился. Я попытался дать задний ход и снова выбраться на дорогу, но машина прочно засела в мягкой грязи.

Затем я услышал хлопок двери и увидел водителя, выбирающегося из правой дверцы, а это означало, что, вероятнее всего, именно мы ехали не с той стороны дороги. Я был убежден, что нигде в США не было левостороннего движения, такого, как в Англии, но к этому времени я давно уже не сомневался, что мы покинули Землю, которую я знал.

Это был мощный бензовоз. На борту большими красными буквами было написано «ЗУНОКО», а снизу, помельче, девиз: «Ми ездим по всему миру». Когда я вышел из машины и попробовал извиниться перед подошедшим шофером, он покрыл меня матом. Внушительный мужик, одного роста со мной, но почти квадратный, и в руке у него зажат гаечный ключ.

– Послушайте, я ведь извинился! Чего вы еще от меня хотите? Никто не пострадал, да и машины тоже целы.

– Таких дураков – водителей нельзя пускать и близко к рулю! – взвыл он. – Вы угроза для общества!!!

Тут из машины вышел Рэндом, помахивая пистолетом:

– Послушайте-ка, мистер, убирались бы вы отсюда подобру-поздорову.

– Убери пистолет, – сказал я, но он опустил предохранитель и прицелился в шофера.

У того отвисла челюсть. Он повернулся и бросился бежать.

Рэндом тщательно прицелился в удаляющуюся спину, и мне удалось отбить его руку как раз в тот момент, когда он спустил курок.

Пуля ударилась в мостовую и рикошетом отлетела в сторону.

Рэндом побелел от гнева:

– Черт бы тебя побрал! Я мог попасть в бензобак!

– Ты мог попасть еще и в того бедолагу.

– Ну и что с того? Мы не воспользуемся этой дорогой по крайней мере целое их поколение. Этот ублюдок осмелился оскорбить принца Эмбера! Когда я стрелял, я думал о ТВОЕЙ чести!

– Я сам в состоянии защитить свою честь, – сказал я, и чувство холодной могущественной ненависти и страсти внезапно проснулось во мне и заставило сказать: – Потому, что он был мой, и это я, а не ты властен был убить или помиловать его, по своей воле.

Ярость прямо выплескивалась из меня.

Брат вдруг склонил передо мной голову, и как раз в это время дверца грузовика захлопнулась, и послышался шум удаляющегося мотора.

– Прости меня, брат, – сказал он. – Прости, что я осмелился. Но я возмутился, когда услышал, как один из них разговаривает с тобой. Я понимаю, что мне следовало подождать, пока ты сам не решишь, что с ним делать, или по крайней мере испросить у тебя разрешения прежде, чем действовать.

– Ну ладно, все позади. Давай попробуем теперь выбраться на дорогу, если удастся.

Задние колеса увязли примерно до середины, и пока я смотрел на них, пытаясь сообразить, как бы тут вывернуться, Рэндом окликнул меня.

– Порядок, я ухватился за передний бампер. Берись за задний и давай вынесем его на дорогу, только теперь уже с левой стороны.

Он не шутил.

Правда, он говорил что-то об уменьшении гравитации, но я ее почти не чувствовал.

Я знал, что весьма силен, но у меня были свои сомнения по поводу того, что смогу поднять «мерседес» за задний бампер.

Но, с другой стороны, мне ничего не оставалось делать, потому что он ожидал от меня именно этого, а я не мог допустить, чтобы он узнал о странных провалах в моей памяти.

Так что я наклонился, ухватился поудобнее, выдохнул и напряг ноги. С чавкающим звуком задние колеса выскочили из влажной грязи. Я держал машину примерно в двух футах над землей! Это было тяжело – черт возьми! Это было тяжело, но я мог это сделать!

С каждым шагом я увязал дюймов на шесть. Но я нес машину, и Рэндом тащил ее с другой стороны.

Мы поставили автомобиль на дорогу, и он слегка качнулся на амортизаторах. Затем я снял ботинки, вылил жидкую грязь, вычистил пучком травы, выжал носки, отряхнул и закатал брюки, бросил ботинки с носками на заднее сиденье и сел за руль босиком.

Рэндом сел рядом, хлопнул дверцей сказал:

– Слушай, еще раз хочу сказать, что очень виноват перед то…

– Брось! Я уже все забыл.

– Да, но мне не хочется, чтобы ты на меня сердился!

– Я не сержусь. Просто на будущее удержись от убийств в моем присутствии, вот и все.

– Можешь не сомневаться – пообещал он.

– Тогда поехали дальше.

И мы поехали.

Мы промчались по каньону среди скал, затем очутились в городе, который, казалось, был сделан полностью из стекла или стеклозаменителя, с высокими хрупкими зданиями, и с людьми, на которых светило розовое солнце, высвечивая их внутренности и остатки обедов. Когда мы проезжали мимо, они останавливались и глазели на нас. Они собирались на углах улиц толпами, но ни один не попытался задержать нас или перейти дорогу перед нашей машиной.

– Жители этого города несомненно будут рассказывать об этом происшествии долгие годы, – заметил Рэндом.

Я кивнул.

Дорога кончилась, мы ехали по поверхности, которая казалась нескончаемым листом силикона. Через некоторое время он сузился и вновь перешел в нашу дорогу, а потом справа и слева от нас появились болота, коричневые и вонючие. в одном из них я увидел – клянусь – диплодока, который поднял голову и глядел на нас довольно неодобрительно.

Над головой пронеслось, громко хлопая крыльями, похожее на летучую мышь создание. Небо было королевского лазурного цвета, а солнце на нем бледно-золотым.

– У нас осталось меньше четверти бака.

– Хорошо, – сказал Рэндом. – Останови машину.

Я нажал на тормоз и откинулся в кресле.

Прошло довольно много времени – минут пять-шесть – а он все молчал.

– Поехали, – наконец сказал он.

Мили через три мы подъехали к какой-то баррикаде из тесаных бревен, и я начал объезжать ее. С другой стороны были ворота, и Рэндом велел мне остановиться и сигналить. Так я и сделал, и через некоторое время деревянные ворота на ржавых чугунных петлях заскрипели и открылись.

– Въезжай смело. Опасности нет.

Я заехал и слева от себя увидел три колонки с бензином, а неподалеку

– маленькое здание, какие я видел тысячами раньше, при более ординарных обстоятельствах. Я подъехал к одной из колонок и стал ждать.

Человек, вышедший из домика, был около пяти футов ростом, как пивная бочка – в обхвате, с похожим на клубнику носом и шириной плеч минимум в ярд.

– Что угодно? Заполнить бак?

Я кивнул.

– Просто бензин.

– Подвиньте немного машину, – он указал куда.

Я встал на место и спросил Рэндома:

– А мои деньги здесь годятся?

– А ты посмотри на них, – ответил он, и я открыл бумажник. Он был туго набит оранжевыми и желтыми купюрами, с римскими цифрами на углах и инициалами «Д. Р.»

Он ухмыльнулся, глядя, как я разглядываю купюру.

– Вот видишь, я позаботился обо всем.

– Ну и чудно. Между прочим, я проголодался.

Мы огляделись и тут же увидели рекламу торговца, который продавал цыпленка-гриль совсем рядом. Реклама горела неоном.

Земляничный нос пошаркал ногой по какому-то бугорку на земле, повесил шланг, подошел к нам и сказал:

– Восемь Драхм Регумэ.

Я нашел оранжевую бумажку с 5 ДР и еще три с 1 ДР и протянул ему.

– Спасибо. – Он сунул деньги в карман. – Проверить масло и воду?

– Валяйте.

Он долил в радиатор немного воды, сказал, что уровень масла в норме и пару раз протер ветровое стекло грязной тряпкой, потом помахал рукой и пошел обратно в домик.

Мы доехали до местечка с названием Кенни Руа и купили корзинку жареных цыплят и большой кувшин пива. Затем мы умылись, погудели у ворот и подождали, пока нам открыл их человек со ржавой алебардой через правое плечо.

Затем снова выехали на дорогу.

Впереди показался динозавр. Он посмотрел на нас, заколебался, потом свернул налево. Над головой пролетели три птеродактиля.

– Мне больно отказываться от неба Эмбера, – сказал Рэндом.

И что бы это ни значило, я утвердительно хмыкнул в ответ.

– Но я боюсь сделать все сразу, – продолжал он. – Нас может разорвать на куски.

– Согласен.

– С другой стороны, это место мне тоже не особенно нравится.

Я кивнул, и мы рванули вперед, а силиконовая равнина кончилась, уступив место каменистой.

– Что ты сейчас делаешь? – осмелился я на вопрос.

– Теперь у нас есть небо, так что я попытаюсь сделать что-нибудь с равниной.

И каменистая поверхность стала превращаться в отдельные булыжники, под ними проглядывала обнаженная черная земля. Еще через несколько минут я увидел островки зелени. Сначала их было немного, но трава была ярко-ярко зеленой, такой я еще никогда не видел на Земле, которую знал.

Скоро травы стало больше.

Через некоторое время на пути стали попадаться отдельные деревья.

Затем лес. Но что за лес!

Я никогда не видел таких деревьев, могущественных и величественных, глубокого богатого зеленого цвета с крапинками золота. Они возвышались над головой, подавляя великолепием крон. Огромные сосны, дубы, клены, и множество иных, названий которым у меня не было. В них шелестел ветерок с фантастически приятным, нежным запахом, который так и обвивал меня, когда я чуть приоткрыл окно, так что я решил опустить его до конца.

– Арденский Лес, – сказал человек, который был моим братом, и я знал, что он меня не обманывает, и я одновременно и любил его, и завидовал ему в его мудрости, знаниям, которых лишился.

– Брат, – сказал я. – Ты все делаешь правильно. Даже лучше, чем я ожидал. Спасибо тебе.

Мои слова привели его в некоторое недоумение. Как будто он до сих пор не слышал от своих родных ни одного хорошего слова.

– Я делаю все, что в моих силах, – ответил он. – И обещаю тебе, что так будет до самого конца. Посмотри только! Теперь у нас есть и небо, и лес! Пока что все идет настолько хорошо, что даже не верится! Мы прошли больше половины пути, и ничто не останавливало нас по-настоящему. Я считаю, нам здорово везет. Ты дашь мне Регентство?

– Да, – сказал я, не понимая, что это могло значить. Но я чувствовал, что хочу удовлетворить его просьбу, если это действительно в моих силах.

Он кивнул.

– Тебя можно держаться.

Он был маленьким хитрецом с маниакальной склонностью к убийствам, и, как я вспомнил, вечно против чего-нибудь восставал. Наши родители пытались наказывать его в прошлом, но я помнил, что и у них это получалось несколько… неубедительно. И я внезапно понял, что у нас были одни и те же родители, не так как в случае со мной и Эриком, мной и Флорой, мной и Каином, Блейзом и Фионой. Насчет других я не помнил, но тут был уверен твердо.

Машина шла по отличной дороге среди царственных деревьев. Казалось, им не было ни конца, ни края. Здесь так спокойно и хорошо! Изредка из придорожного кустарника выскакивал испуганный олень или удивленная лиса. Солнечный свет лучами пробивался сквозь листья, становясь похожим на редкий восточный музыкальный инструмент. Влажный ветерок нес с собой животворные запахи. Я понял, что хорошо знаю это место, и что не раз гулял в прошлом по этой дороге. Я ездил через Арденский лес верхом, гулял в нем, охотился, лежал на спине под его толстыми ветвями, закинув руки за голову и глядя на небо. Я взбирался по многим из этих великанов и смотрел на зеленый мир, расстилающийся и переливающийся внизу.

– Как мне здесь нравится, – сказал я, почти не понимая, что говорю вслух, пока Рэндом не ответил:

– Ты всегда любил этот лес.

Мне показалось, что в голосе его проскользнула нотка удивления, но я не был уверен.

Затем в отдалении раздался какой-то звук, и я понял, что это пропел охотничий рожок.

– Прибавь скорость, – внезапно сказал Рэндом. – Похоже, что это охотничий рог Джулиана.

Я повиновался.

Звук рожка раздался еще раз, уже ближе.

– Эти его проклятые гончие растерзают автомобиль на кусочки, а его птицы выклюют нам глаза! – сказал он. – Надо же было наткнуться на него, когда он так хорошо подготовлен к этой встрече. За чем бы он сейчас не охотился, он с наслаждением бросит любую дичь ради такой добычи, как два его брата.

– Живи сам и дай жить другим, вот моя философия на сегодня, – заметил я.

Рэндом ухмыльнулся.

– Что за рыцарство! Могу поспорить, что оно продлится целых пять минут!

Затем рожок послышался еще ближе и он выругался.

Стрелка спидометра остановилась на красной цифре – 75 миль, а ехать быстрее по такой дороге я боялся.

А рожок звучал все ближе и ближе – три долгих протяжных звука, и неподалеку, слева, я услышал лай гончих.

– Мы сейчас почти на настоящей Земле, хотя все еще далеко от Эмбера,

– сказал мой брат. – Бесполезно пробовать бежать через примыкающие отражения, потому что если он действительно преследует именно нас, он настигнет нас и там. Или его тень.

– Что будем делать?

– Прибавим еще газу и будем надеяться, что он все-таки гонится не за нами.

И звук рожка послышался еще, на сей раз практически рядом.

– На чем это он скачет? – спросил я. – На локомотиве?

– Насколько я могу судить, это Моргенштерн, самый могучий и быстрый конь, которого он когда-либо создавал.

Я задумался над последним словом, вспоминая, что все это могло значить. Да, верно, подсказывал мне внутренний голос. Он действительно создал Моргенштерна из Отражений, придав этому зверю силу и скорость урагана. Я вспомнил, что всегда боялся этого коня, и тут я увидел его.

Моргенштерн был почти на метр выше любого из коней, которых мне доводилось видеть. Глаза его были мертвого цвета немецкой овчарки, седая грива вилась по ветру, копыта блестели, как отполированная сталь. Он несся за машиной, как ветер, а в седле, пригнувшись, сидел Джулиан – совсем такой, как на карте – длинные черные волосы, ослепительные голубые глаза, и одет в белые сверкающие доспехи.

Джулиан улыбнулся нам и помахал рукой, а Моргенштерн вскинул вверх голову, и его великолепная грива взметнулась на ветру, как флаг. Ноги мелькали с такой скоростью, что их не было видно.

Я вспомнил, что Джулиан однажды заставил своего подручного одеть мою старую одежду и мучить лошадь. Вот почему она чуть не убила меня в день охоты, когда я спешился, чтобы освежевать оленя.

Я быстро поднял стекло, чтобы зверь не смог по запаху определить, что я в машине. Но Джулиан заметил меня, и мне казалось, что я понимаю, что это значит. Вокруг бежали его гончие, жесткие, твердотелые, с крепкими как сталь зубами. Они тоже были взяты из Отражения, потому что ни один нормальный пес не выдержал бы такой убийственной гонки. Но я был твердо уверен, что все, раньше бывшее для меня нормальным, здесь таковым не являлось.

Джулиан сделал нам знак остановиться, и я посмотрел на Рэндома, который утвердительно кивнул в ответ.

– Если мы не остановимся, он нас просто уничтожит.

Так что пришлось нажать на тормоз.

Моргенштерн взвился в воздух, присел на задние ноги, поднял передние и ударил в землю копытами. Собаки кружили неподалеку с высунутыми языками и тяжело вздымающимися боками. Лошадь покрылась блестящей пленкой пота.

– Какой сюрприз! – протянул Джулиан своим медленным, почти ленивым голосом.

Это была его манера разговаривать, и, пока он говорил, большой орел с черно-зеленым оперением, круживший у нас над головами, опустился и уселся к нему на плечо.

– Вот именно, ничего не скажешь, – ответил я. – Как поживаешь?

– О, прекрасно, – небрежно бросил он. – Как всегда. А как дела у тебя и братца Рэндома?

– В полном здравии, – ответил я, а Рэндом кивнул головой и добавил:

– Я думал, что в эти неспокойные времена ты найдешь себе другое занятие, кроме охоты.

Джулиан чуть наклонил голову и иронически посмотрел на него сквозь боковое стекло.

– Мне доставляет наслаждение убивать зверей. И я постоянно думаю о своих родственниках.

У меня по спине пробежал ощутимый холодок.

– Меня отвлек от охоты шум вашей машины. Да я и представить себе не мог, что в ней окажетесь именно вы. Насколько я понимаю, вы путешествуете не просто ради удовольствия, а едете куда-то, скажем, в Эмбер, так?

– Так, – согласился я. – Могу я полюбопытствовать, почему ты сейчас здесь, а не там?

– Эрик послал меня наблюдать за этой дорогой, – ответил он, и моя рука невольно легла на рукоятку одного из пистолетов.

У меня возникла уверенность, что его доспехи не пробить. Я подумал, что придется стрелять в Моргенштерна.

– Ну что ж, братья, – сказал он, улыбаясь. – Я рад, что вы вернулись, и пожелаю вам доброго пути. До свидания.

И с этими словами он повернулся и поскакал в лес.

– Давай-ка уберемся поскорее отсюда подобру-поздорову, – сказал Рэндом. – Наверное, он собирается устроить засаду, а может, опять начнет преследование.

Тут он вытащил из-за пояса пистолет и положил его на колени.

Я поехал вперед уже с довольно умеренной скоростью.

Примерно минут через пять, когда я уже стал дышать поспокойнее, послышался звук рожка.

Я нажал на газ, зная, что он все равно нас догонит, но пытаясь выиграть как можно больше времени и уехать как можно дальше. Нас заносило на виражах, мимо пролетали холмы и долины. Один раз я чуть было не наехал на оленя, но в последний момент все же удалось повернуть, не сбавляя скорости.

Звук рожка слышался все ближе, и Рэндом стал бормотать весьма неприличные ругательства.

У меня было такое чувство, что предстоит еще довольно долгий путь по лесу, и это отнюдь не успокаивало. Мы выехали на небольшой ровный участок дороги, и около минуты я вел машину на максимальной скорости. Рожок Джулиана чуть отстал. Но затем мы въехали на тот участок леса, где дорога извивалась, как змея, и мне вновь пришлось скинуть газ. Он стал нагонять нас.

Примерно минут через шесть он показался в зеркальце, летя по дороге, с гончими, лающими и скачущими вокруг.

Рэндом опустил свое окно и примерно через минуту высунулся и стал стрелять.

– Черт бы взял эти доспехи! – прошипел он. – Я уверен, что попал раза два, а он и ухом не повел!

– Мне очень не хотелось бы убивать этого коня, – заметил я, – но все же попробуй.

– В него я тоже попал несколько раз, – ответил он, с отвращением швыряя пистолет на пол и вынимая из-за пояса другой. – Но либо я совсем никудышный стрелок, либо правду говорят, что Моргенштерна может убить только серебряная пуля.

Оставшейся обоймой он убил, однако, шестерых псов, но их оставалось еще по меньшей мере две дюжины.

Я отдал ему один из своих пистолетов, и он уложил еще пятерых.

– Последнюю обойму я оставлю для головы Джулиана, если он подъедет достаточно близко!

Сейчас они были всего футах в пятидесяти, и разрыв все сокращался, так что я изо всех сил ударил по тормозам. Несколько собак не успели отскочить вовремя, но Джулиан внезапно исчез, и над машиной пронеслась огромная тень.

Моргенштерн перепрыгнул автомобиль. Он заржал, и в тот момент, когда лошадь разворачивалась к нам, я дал газ. Рывок!!!

Величественным скачком конь отпрыгнул в сторону. В зеркальце я увидел, как две собаки уцепились за задний бампер, оторвали его и вновь кинулись в погоню. Несколько псов мертвыми валялись на дороге, но их еще оставалось шестнадцать-семнадцать…

– Великолепно! – взвыл Рэндом, – Но тебе повезло, что они не кинулись на колеса, иначе от резины остались бы только клочья. Наверное, им никогда раньше не приходилось загонять такую дичь.

Я отдал ему свой последний пистолет.

– Постарайся убить как можно больше собак!

Он расстрелял обойму спокойно и со снайперской точностью. Псов стало на шесть меньше.

А Джулиан скакал теперь рядом с машиной, и в руке его был меч.

Я засигналил, надеясь спугнуть Моргенштерна. Как бы не так! Резкий поворот… но Моргенштерн грациозно отпрыгнул и избежал удара. Рэндом низко пригнулся, держа пистолет в правой руке, положив его на согнутый локоть, прицелился.

– Не стреляй пока. Я постараюсь взять его так.

– Ты псих! – сказал он мне в тот момент, когда я снова резко ударил по тормозам.

Тем не менее пистолет он опустил.

Как только машина остановилась, я распахнул дверцу и выскочил – о, черт, ведь я босиком! Проклятье!

Я нырнул под его меч, схватил за руку и выдернул из седла. И тут же получил бронированным кулаком по голове. Искры из глаз посыпались от невыносимой боли.

Он лежал там, куда упал, как пьяный от падения, вокруг прыгали собаки, пытаясь вцепиться в меня, а Рэндом отбивал их ногами. Я подобрал меч Джулиана и приставил острие к его горлу.

– Прикажи им убираться, или я пригвозжу тебя к земле!

Он резко выкрикнул что-то, и псы отошли, недовольно ворча. Рэндом схватил Моргенштерна за уздечку, но он с трудом справлялся с конем.

– Ну а теперь, мой дорогой брат, – спросил я, – что ты можешь сказать в свою защиту?

В его глазах полыхнул холодный голубой огонь, но бесстрастное лицо ничего не отразило.

– Если ты собираешься убить меня, то не мешкай.

– А вот уж это я сделаю тогда, когда мне этого захочется, – сообщил я ему, сам не зная почему невольно наслаждаюсь комьями грязи, прилипшими к его безупречным белым доспехам. – А пока что скажи мне, что ты дашь за свою жизнь?

– Все, что имею, в этом можешь не сомневаться.

Я отступил назад.

– Вставай и садись в машину, на заднее сиденье.

Он молча встал, и я отобрал у него кинжал прежде, чем он уселся. Рэндом вернулся на свое место впереди, но направил пистолет с последней обоймой в голову Джулиана.

– Почему ты просто не убьешь его?

– Я думаю, он нам пригодится. Есть много вещей, которые я хотел бы узнать. Да и к тому же нам предстоит еще долгий путь.

Я включил зажигание и тронулся вперед. Собаки дружно припустили за машиной. Моргенштерн трусил сбоку.

– Боюсь, что немногого стою как пленник, – заметил Джулиан. – И даже, если ты станешь меня пытать, я не смогу сказать тебе больше того, что знаю, а знаю я немного.

– Вот с этого и начни.

– Когда начался весь этот ад, позиция Эрика была самой сильной, ведь он оставался в Эмбере. По крайней мере, я посчитал именно так, и предложил ему свои услуги. Если бы это был один из вас, я, вероятно, поступил бы так же. Эрик поручил мне охрану Арденского леса, ведь это один из основных маршрутов. Жерар контролирует южные подступы, а Каин – в северных водах.

– А Бенедикт? – спросил Рэндом.

– Не знаю. Я ничего не слышал. Может быть, он с Блейзом. А может, в одном из Отражений, и просто еще не знает, что произошло. Может, он уже мертв. Прошло много лет с тех пор, как я о нем слышал последний раз.

– Сколько людей у тебя в Ардене? – спросил Рэндом.

– Больше тысячи, некоторые из них наверняка наблюдают за вами даже сейчас.

– И если они не хотят, чтобы ты неожиданно скончался, им придется этим и ограничиться, – рассмеялся Рэндом.

– Ты безусловно прав. Должен признать, Корвин, что ты поступил весьма дальновидно, взяв меня в плен, а не убив на месте. Может, теперь тебе и удастся проехать через лес.

– Ты говоришь это только потому, что хочешь жить, – ответил Рэндом.

– Конечно, я хочу жить. Могу я надеяться?

– За что?

– За ту информацию, которую я вам дал.

Рэндом опять расхохотался.

– Ты почти ничего не сказал, и я уверен, что под пыткой твой язык развязался бы куда больше. Но это мы проверим, когда представится случай остановить машину, а, Корвин?

– Посмотрим, – сказал я. – Где Фиона?

– По-моему, где-то на юге, точно не знаю.

– А Дейдра?

– Не знаю.

– Льювилла?

– В Рембе.

– Ну хорошо, – сказал я, – по-моему, ты действительно сказал все, что знаешь.

– Да.

Дальше мы ехали молча, пока лес постепенно не стал редеть. Я давно уже потерял из виду Моргенштерна, хотя орел иногда еще пролетал над нами. Дорога свернула, и теперь мы направлялись к довольно узкому проходу между пурпурными горами.

– Удобное место, чтобы поставить заслон. – Нарушил молчание Рэндом.

– Звучит правдоподобно. Или ты так не считаешь, а, Джулиан?

– Да, – согласился он со вздохом – скоро будет. Но я думаю, он не вызовет у вас затруднений.

Затруднений не было. Когда мы подъехали к воротам и сторож в зеленой куртке, с мечом наголо, подошел к нам, я указал большим пальцем на заднее сиденье и спросил: – Понятно?

Ему все было понятно, нас он тоже узнал и поспешил открыть ворота. Он отсалютовал нам, когда мы проехали мимо.

Прежде, чем мы переехали перевал, открылись еще двое ворот, и где-то на пути орел отстал. Мы поднялись уже на несколько тысяч футов, и я остановил машину на у самого обрыва, справа была бездна.

– Выходи, – сказал я, – пришла пора тебе поразмять ноги.

Джулиан побледнел.

– Я не буду унижаться. И не буду вымаливать у вас себе жизни.

И он вышел из машины.

– Обидно! – сказал я. – Передо мной так давно никто не унижался! Жаль. Ну что ж, подойди к краю и стань вот здесь… Чуть ближе, пожалуйста.

Рэндом прицелился ему в голову.

– Совсем недавно, – продолжал я, – ты говорил, что предложил бы свою помощь каждому, кто оказался бы на месте Эрика.

– Да.

– Посмотри вниз.

Он взглянул туда. Далеко-далеко.

– Хорошо. – сказал я. – Вспомни то, что ты говорил, если все неожиданно переменится. И запомни еще, кто подарил тебе жизнь, тогда как любой другой отобрал бы ее. Поехали, Рэндом. Нам пора.

Мы оставили его стоять на самом краю. Он тяжело дышал, брови его сдвинулись.

Когда мы добрались до вершины перевала, бензин почти кончился. Я поставил передачу на нейтраль, выключил мотор и машина начала долгий путь вниз.

– Я сейчас думаю о том, – начал Рэндом, – что ты не потерял былой прозорливости. Я, наверное, все-таки убил бы его после того, что он нам устроил. Но думаю, что ты поступил правильнее. Мне кажется, он поддержит нас, если удастся в чем-то переиграть Эрика. А тем временем можно не сомневаться, что он доложит обо всем Эрику.

– Естественно.

– И у тебя больше причин хотеть его смерти, чем у всех нас.

Я улыбнулся.

– Личные чувства мешают хорошей политике, юридическим решениям и деловым отношениям.

Рэндом закурил две сигареты и протянул одну мне.

Глядя вниз сквозь сигаретный дым, я впервые увидел это море. Под темно-голубым, почти вечерним небом с золотым солнцем оно выглядело таким богатым – словно толстый слой краски, как рифленая ткань королевского, почти пурпурного цвета что мне стало даже не по себе, когда я смотрел на него. Вдруг я осознал, что говорю на незнакомом прежде языке. Я читал вслух «Балладу о Мореплавателях», и Рэндом внимательно слушал и ждал, пока я не закончу. Когда я замолчал, он спросил:

– Многие говорят, что балладу написал ты сам. Это правда?

– Это было так давно, что я уже и сам не помню.

Дорога все больше и больше уклонялась влево, и по мере того, как мы въезжали в поросшую деревьями долину, море развертывалось перед нами.

– Маяк Кабры, – сказал Рэндом, указывая рукой на грандиозную башню возвышающуюся далеко в море. – Я совсем забыл о ее существовании.

– Представь себе, я тоже. Какое это странное чувство, когда возвращаешься домой.

Тут я понял, что язык, на котором мы говорим, назывался тари.

Примерно через полчаса мы окончательно спустились с гор. Я продолжал катить по инерции так долго, как только мог, потом опять включил мотор. При этом звуке стайка черных птиц выпорхнула из ближайшего кустарника. Серая, похожая на волка тень взметнулась из-за дерева и нырнула в самую гущу кустов. Олень, невидимый до сих пор, умчался прочь. Мы ехали по лесной долине, хотя деревьев здесь было и не так много, как в Ардене, и неуклонно приближались к далекому морю.

Слева сзади остались горы. Чем дальше мы въезжали в долину, тем величественнее раскрывались картины природы той огромной горы, по склону которой мы катили. Горы продолжали свой марш к морю с их плеч свисала разноцветная мантия – зеленая, золотая, пурпурная, розовая и индиго. Они повернулись к морю лицом, которого мы не видели, проезжая по долине, но на самом последнем, высочайшем пике, висела вуаль легких облаков и изредка солнце золотило ее огнем. По моим подсчетам, мы были примерно милях в тридцати от этого места, а в баке почти не осталось бензина. Я знал, что этот последний пик и был местом, куда мы так стремились, и что-то щемило в душе. Рэндом уставился в том же направлении.

– Он все еще там… – сказал я.

– Я уже почти забыл – ответил он.

Переключая передачу, я заметил, что брюки мои приобрели лоск, которого определенно не было раньше. К тому же они обтянули лодыжки, а манжеты исчезли совершенно. Тогда я обратил внимание и на рубашку. Она теперь была больше похожа на куртку, черного цвета с серебряной отделкой, а пояс стал значительно шире. Приглядевшись внимательнее я заметил строчки серебра и на брюках.

– Кажется, одет я достаточно эффектно, – заметил я, что посмотреть на реакцию Рэндома.

Он ухмыльнулся, и я увидел, что он тоже как-то… переоделся: красно-коричневые брюки и оранжевая рубашка с коричневыми же воротником и манжетами. фуражка с желтым козырьком лежала на сидении.

– А я все ждал когда ты, наконец, оценишь мои старания. Как настроение?

– Прекрасно, и кстати, у нас почти не осталось бензина.

– Сейчас уже слишком поздно что-то предпринимать по этому поводу. Мы теперь в реальном мире, и работа с Отражениями потребует огромного напряжения. К тому же она не останется незамеченной. Боюсь, машину придется бросить.

Нам пришлось-таки бросить ее примерно через две мили. Я остановился на обочине. Солнце посылало нам прощальный западный поклон. Тени значительно удлинились.

Мои ботинки превратились в черные сапоги, и что-то зазвенело, когда я полез за ними на заднее сидение.

Я держал в руках относительно тяжелый серебряный меч в ножнах. Ножны точно подходили к застежкам на поясе. Там же лежал черный плащ с застежкой в форме серебряной розы.

– А ты думал, что они уже потеряны навсегда? – Спросил Рэндом.

– Почти что.

Мы захлопнули дверцы и пошли вперед. Прохладный вечер был напоен терпкими ароматами. На востоке уже стали появляться звезды, а солнце почти скрылось. Мы шли по дороге, и Рэндом внезапно заметил:

– Не могу сказать, чтобы все это мне особенно нравилось.

– Что именно?

– Пока что нам слишком легко все давалось. Мы проехали весь Арденский лес, практически не встретив никаких препятствий. Правда, Джулиан пытался помешать нам, но… к этому времени мы уже продвинулись так далеко, что я почти начал подозревать, что нам позволили сделать это.

– У меня возникла та же мысль, – солгал я. – Как ты думаешь, что это может значить?

– Боюсь, что мы направляемся прямо в пасть зверя. По-моему, нас ждет какая-то ловушка.

Несколько минут мы шагали в полной тишине Затем я спросил:

– Может, засада? В этих лесах до странности спокойно.

Мы прошли, наверно, мили две, прежде чем село солнце. Ночь была черна, небо усыпано бриллиантами звезд.

– Немного не привычный для нас способ передвижения, – хихикнул Рэндом.

– Не спорю

– И все же я боюсь устроить лошадей.

– Я тоже.

– А как ты сам оцениваешь обстановку? спросил Рэндом.

– По-моему, дело дрянь. У меня такое чувство, что скоро они дадут о себе знать.

– Как думаешь, может есть смысл уйти с дороги?

– Я тоже об этом подумал, – вновь солгал я, – и считаю, что если мы свернем в лес, нам это не повредит.

Так мы и сделали.

Мы шли среди деревьев, мимо темных причудливых скал и кустов. А над нами медленно поднималась луна, серебряная, как лампада, освещающая ночь.

– Меня все не покидает уверенность, что нам не удастся пройти.

– А стоит ли полагаться на это чувство? – спросил я.

– Вполне.

– Почему?

– Слишком далеко и слишком быстро. Мне это не нравится. Сейчас мы в реальном мире, поздно поворачивать назад. Мы не можем играться с Отражениями, нам остается полагаться только на наши мечи (на его боку висел короткий с орнаментом меч). И поэтому, – продолжал он, – я чувствую, что мы оказались здесь не против желания Эрика, а скорее по его воле. Раз уж мы здесь, то не о чем говорить, но я предпочел бы, чтобы нам пришлось драться за каждый дюйм пути.

Мы прошли еще примерно милю и остановились покурить, держа сигареты так, чтобы огонек прикрывала ладонь.

– Какая прекрасная ночь, – сказал я Рэндому и холодному ветерку.

– Да… Что это?

Позади нас легко шелохнулся кустарник.

– Может, какой-нибудь зверек?

Меч моментально возник в его руке.

Мы подождали несколько минут, но больше ничего не было слышно.

Он вложил меч в ножны и мы опять двинулись вперед. Позади звуков больше не раздавалось, но спустя некоторое время я услышал слабый шорох спереди. Он кивнул головой, почувствовав мой взгляд, и мы стали двигаться более осторожно. Впереди, довольно далеко, виднелся слабый отсвет, как от костра.

Звуков больше никаких не раздавалось, но в ответ на взмах в направлении костра он пожал плечами. Мы двинулись направо, к огню.

Почти целый час мы добирались до лагеря. Вокруг костра сидели четыре человека, и еще двое спали в тени неподалеку. Голова девушки, привязанной к дереву, была повернута в другую сторону, но при виде ее у меня сильнее забилось сердце.

– Неужели это?.. – прошептал я.

– Да. – ответил брат. – Похоже.

Она повернула голову, и я тут же узнал ее.

– Дейдра!

– Хотел бы я знать, что натворила эта ведьма, – прошептал Рэндом. – Судя по одежде этих людей, ее ведут обратно в Эмбер.

Стражи были одеты в черно-красное с серебром. Насколько я помнил сам и мог судить по картам, это были цвета Эрика.

– Раз она нужна Эрику, значит, он ее не получит, – сказал я.

– Лично мне Дейдра всегда была безразлична, но тебе она нравилась всегда, а следовательно… – он вынул меч из ножен.

Я сделал то же самое.

– Приготовься, – сказал я, поднимаясь во весь рост. И мы кинулись на них.

Битва заняла примерно минуты две, не больше.

Она глядела на нас, и свет костра превратил черты ее лица в маску. Она плакала и смеялась, выкрикивая наши имена громким испуганным голосом, пока я перерезал стягивающие ее веревки и помог удержаться на ногах.

– Привет, сестренка. Не по пути ли нам с тобой в Эмбер?

– Нет. Спасибо, конечно, что вы спасли мою жизнь, но я предпочитаю продолжать жить и дальше. Как будто я не знаю, для чего вы идете в Эмбер.

– Разыгрывается трон, – слова Рэндома были для меня новостью, – и мы заинтересованные стороны.

– Если у вас есть хоть капля ума, вы не будете играть в эту игру и проживете дольше.

Боже! До чего она красива, хоть и выглядит усталой и немного… м-м-м… грязноватой.

Я обнял ее, потому что мне этого очень хотелось, и прижал к груди. Рэндом нашел мех с вином и мы с удовольствием выпили.

– Эрик – единственный Принц в Эмбере, сказала она, – и войска преданы ему.

– Я не боюсь его, – ответил я, и вдруг понял, что не уверен в своих словах.

– Он никогда не позволит тебе войти в Эмбер. Я сама была пленницей, пока не удалось воспользоваться одним из потайных ходов. Пару дней тому назад. Я думала, мне удастся остаться в Отражениях, пока все это не кончится, но так близко от реального мира это почти невозможно. Так что его воины нашли меня уже сегодня утром. Они вели меня обратно. Я думаю, он мог бы убить меня, но не уверена. Как бы то ни было, в этом городе я играла роль марионетки. Думаю, Эрик будет взбешен, но опять-таки и в этом не уверена.

– А что делает Блейз? – спросил Рэндом.

– Он насылает из Отражений всяких чудовищ, и Эрика это сильно беспокоит. Но ни разу не атаковал еще всеми своими силами, а это волнует Эрика куда больше, ведь на ком будет корона, до сих пор неясно, хотя скипетр Эрик все время держит в правой руке.

– Понятно. А о нас он когда-нибудь говорил?

– О тебе, Рэндом, нет. О Корвине – да. Он все еще боится, что Корвин вернется в Эмбер. Следующие пять миль пути относительно спокойны, но потом каждая пядь земли грозит какой-нибудь опасностью. Каждый камень – ловушка, каждое дерево – засада. Из-за Блейза и Корвина. Он и хотел, чтобы вы дошли сюда, ведь с одной стороны, здесь не уйти в Отражения, а с другой – не так легко скрыться от него. И ни один из вас не сможет проникнуть в Эмбер, избежав всех ловушек на пути.

– Но ведь тебе удалось бежать…

– Это совсем не то. Во-первых, я действительно бежала из города, а не пыталась в него проникнуть. Во-вторых, он не следил за мной так, как за вами, ведь я женщина и не обладаю особым честолюбием. Да к тому же, вы сами видите, что мне это не особенно удалось.

– Теперь удалось, сестра, – сказал я, и ты будешь свободна, пока я способен поднять оружие в твою защиту.

Тут она поцеловала меня в лоб и сжала мою руку. Я всегда млел, когда она это делала.

– Я уверен, что за нами следят, – по знаку Рэндома мы скрылись в темноту леса.

Мы лежали за кустом, пристально глядя назад, на тот путь, который только что проделали. Через пять минут возбужденного перешептывания оказалось, что решение следовало принимать мне. Вопрос действительно очень прост: Что делать?

Несмотря на его простоту, он был слишком важен, и я не мог больше притворяться. Я знал, что мне не следует особо доверять им, даже милой Дейдре, но если уж быть честным, то лучше с Рэндомом, увязшим по горло в наших делах, а Дейдра всегда нравилась мне больше остальных.

– Любимые мои родственники, я должен сделать вам одно признание. – Я не успел еще договорить последнего слога, а рука Рэндома уже судорожно сжимала рукоять меча. Значит, вот как обстоит дело с доверием между всеми нами. Я почти слышал его невысказанную мысль: – Корвин заманил меня сюда, чтобы предать – наверняка так говорил он себе.

– Если ты заманил меня сюда, чтобы предать, – сказал он, – то тебе не удастся взять меня живым.

– Ты что, шутишь? – обиделся я. – Мне нужна твоя помощь, а не твоя смерть. Мое признание очень просто, проще не бывает: я и понятия не имею, что здесь происходит. Я, конечно, кое о чем догадываюсь, но… где мы находимся, что такое Эмбер, и почему мы прячемся от кого-то за кустами? И если на то пошло, то я даже не знаю, кто я такой на самом деле.

Последовало очень продолжительное молчание, затем Рэндом прошептал:

– Что ты этим хочешь сказать?

– Вот именно, – поддакнула Дейдра.

– Я хочу сказать, что мне удалось одурачить тебя, Рэндом. Разве тебе не показалось странным, что во время пути я ничего не делал, кроме как вел машину?

– Но ведь ты же начальник, и я считал, что ты строишь свои планы. Зато во время пути ты вел себя достаточно прозорливо. Я знаю, что ты – Корвин.

– А я так узнал это всего несколько дней тому назад. – Я знаю, что я тот, кого вы зовете Корвином, но совсем недавно я попал в автокатастрофу. У меня несколько повреждений черепа, и я могу показать вам шрамы, когда станет светлее – так вот, я страдаю амнезией. Я не понимаю ни одного слова, когда речь идет о каких-то Отражениях. Я даже почти ничего не помню об Эмбере. Помню я только своих родственников и то, что не могу им доверять. Вот и весь сказ. Что тут можно сделать?

– Господи! – воскликнул братец. – Да, теперь я понимаю! Все эти мелочи, которые так удивляли меня во время пути… Как тебе удалось так здорово надуть Флору?

– Мне просто повезло. Да еще, видимо, сработала подозрительность. Ну нет, не так! Просто она глупа. Но теперь я нуждаюсь в вас.

– Как ты думаешь, сможем мы уйти отсюда в Отражения? – спросила Дейдра, и обращалась она не ко мне.

– Да, – сказал Рэндом, – но я против. Я хотел бы видеть Корвина в Эмбере, а голову Эрика на копье. И я пожалуй рискну, чтобы это произошло, так что нечего нам делать в Отражениях. Если хочешь, иди одна. Все вы считаете, что я хвастун и слабак. Что ж, посмотрим. По крайней мере сейчас я от своего не отступлюсь.

– Спасибо, брат. – сказал я.

– Правду говорят, что встречаться при лунном свете – дурная примета,

– заметила Дейдра.

– Да, но ты все еще была бы привязана к дереву, – возразил Рэндом, и она не нашлась, что ответить.

Мы лежали за кустом, не двигаясь, и скоро на поляну, где горел костер, вышли три воина, огляделись. Потом один из них нагнулся и понюхал землю.

Они стали глядеть в нашем направлении.

– Уэйры, – прошептал Рэндом, когда они двинулись к нам. Это означало «оборотни».

Я увидел, как сквозь туман, что они упали на четвереньки и лунный свет как-то странно засеребрил их серые одежды. На нас смотрели три пары сверкающих глаз наших преследователей.

Я проткнул первого волка своим серебряным мечом, и в ночи раздался человеческий вопль. Рэндом одним ударом отсек голову второму, и к своему изумлению я увидел, что Дейдра подняла третьего волка в воздух и переломила его позвоночник о колено, как сухую спичку.

– Быстро проткни их своим мечом! – приказал Рэндом, и я вонзил серебряное лезвие сначала в его оборотня, потом в ее, и ночь пронзили еще два человеческих вопля.

– Лучше бы нам убраться отсюда поскорее, – сказал Рэндом.

– Сюда! Мы последовали за ним.

– Куда это мы идем? – спросила Дейдра примерно через час после того, как мы упорно начали продираться сквозь кустарник.

– К морю, – ответил он.

– Зачем???

– Оно хранит память Корвина.

– Где? Как?

– Конечно, в Рембе.

– Да они там тебя сначала убьют, а потом скормят твои куриные мозги рыбам.

– Я и не собираюсь идти с вами до конца. На берегу я с вами расстанусь, а ты переговоришь с сестрой твоей сестры.

– Ты хочешь, чтобы он вновь прошел Лабиринт?

– Да.

– Это рискованно.

– Знаю… Послушай, Корвин. Все то время, что мы были вместе, ты вел себя честно. Поэтому я должен тебя предупредить, что если по какой-то случайности ты на самом деле не Корвин, ты погиб. Однако, не думаю. По-моему, ты не можешь быть никем другим. Судя по тому, как ты себя вел, даже ничего не помня, ты – именно он. Могу поспорить, что это так. Рискни, и попробуй пройти то, что мы называем Лабиринтом. Все шансы, что это восстановит твою память. Ну как, рискнешь?

– Может быть. Но что это за Лабиринт?

– Ремба – призрачный город. Это отражение Эмбера под водой, в море. Все что есть в Эмбере, отражается в Рембе, как в зеркале. Подданные Льювиллы живут там, как в Эмбере. Меня они ненавидят за некоторые из моих прошлых проделок, поэтому я не осмелюсь спуститься туда с тобой, но если ты поговоришь с ними откровенно, и возможно, намекнешь на свою миссию, я думаю, они позволят тебе пройти Лабиринт Рембы, который хоть и является зеркальным отражением нашего, окажет на тебя то же действие. То есть он даст сыну своего отца власть путешествовать в Отражениях.

– Как это моет мне помочь?

– Это поможет тебе узнать, кто ты на самом деле.

– Тогда я рискую.

– Хорошо. В этом случае нам надо продолжать идти на юг. чтобы дойти до лестницы, понадобится несколько дней. Ты пойдешь с нами, Дейдра?

– Я пойду с моим братом Корвином.

Я знал, что она ответит так, и я был рад. Я боялся, но был рад.

Мы шли всю ночь. Удачно избежали встречи с тремя вооруженными отрядами, а наутро заснули в пещере.

5

Мы шли две ночи к серо-розовым пескам величественного моря и вышли к берегу на третье утро, удачно улизнув накануне вечером от небольшого отряда. Но мы боялись выйти на открытый берег, пока точно не дойдем до нужного места, Файелабионин, лестницы в Рембу, чтобы быстро пересечь берег прямо к ней.

Поднимающееся солнце бросало мириады искр на пенящиеся волны, и глаза ослеплял их танец, за которым не было видно поверхности воды. В течении двух дней мы питались одними фруктами, запивая их водой, и я был весьма голоден, но позабыл обо всем, глядя на мощное возвышение берега с неожиданными поворотами, усыпанным кораллами оранжевым, розовым, красным песком, вкраплениями ракушек, случайных деревянных обломков и небольших отполированных водой камней. А за берегом было море: оно вздымалось и падало, мягко плеща, голубое и пурпурное, и легкий бриз пел свою песню, как благословение, под фиолетовым небом восхода.

Гора Колвир, стоящая лицом к заре, держащая Эмбер, как мать держит на руках свое дитя, находилась в милях двадцати слева от нас, к северу, и солнце покрывало ее золотом, опустив вуаль из радуги на город. Рэндом посмотрел в том направлении и скрипнул зубами, потом отвернулся. Не помню, по-моему, я сделал то же самое.

Дейдра тронула меня за руку, кивнула и пошла к северу параллельно берегу. Мы побрели следом. Очевидно, она увидела какой-то знак, что цель близка.

Мы прошли примерно четверть мили, когда нам показалось, что земля чуть дрожит под ногами.

– Это стук копыт! – прохрипел Рэндом.

– Смотрите! – воскликнула Дейдра.

Голова ее была запрокинута, и она указывала вверх.

Над нами парил орел.

– Долго еще нам идти? – спросил я.

– К этому каменному столбу, – ответила она и примерно ярдах в ста впереди я увидел каменный столб, футов восемь в высоту, сложенный из серых больших камней, отполированных временем, источенных ветром, песком и водой, стоящих в форме треугольной пирамиды.

Стук копыт слышался все отчетливее и тут же прозвучал сигнал рожка, хотя и не такой, как у Джулиана.

– Бежим! – крикнул Рэндом и мы побежали.

Не пробежали мы и двадцати шагов, как орел снизился. Он пытался напасть на рэндома, но тот выхватил меч, и птица кинулась к Дейдре.

Я попытался проткнуть его мечом. Полетели перья. Орел взвился вверх и снова спикировал на нас, и на сей раз мой меч наткнулся на что-то твердое

– мне показалось, что птица упала, но я не был в этом уверен, а оглядываться не хотелось. Мерный стук копыт звучал уже достаточно громко, и рожок пел у нас за спинами. Мы добежали до каменной пирамиды и Дейдра свернула к морю.

Я не собирался возражать – она знала, что делала – и последовал за ней, не задумываясь, краешком глаза увидев за собой всадников.

Они все еще были довольно далеко, но неслись по берегу во весь опор. Собаки лаяли, рожки трубили, а мы с Рэндомом неслись как угорелые, и скоро очутились вслед за нашей сестрой в волнах прибоя.

Мы уже были в воде по пояс, когда Рэндом сказал:

– Если я останусь здесь, то погибну, но если пойду с вами, то все равно подохну.

– Первое неизбежно, – ответил я, – что же касается второго, то там видно будет. Пошли!

Мы двинулись вперед. Шли по какой-то каменистой поверхности, которая постепенно спускалась в море. Я не понимал, как мы будем дышать, когда вода накроет нас с головой, но Дейдра, казалось, не волновалась, поэтому и я промолчал.

Но все же было страшно.

Кода вода поднялась до шеи и стала захлестывать, я испугался еще больше. Дейдра все так же спускалась вперед и вниз, я следовал за ней, сзади шел Рэндом.

Через каждые несколько футов поверхность все отдалялась. Я понял, что мы спускаемся по огромной лестнице, название которой было Файелабионин.

Еще один шаг, и вода скроет меня с головой, но и Дейдры уже не видно, волны покрыли ее полностью! Так что я набрал полную грудь воздуха и шагнул следом.

Вниз вели ступени, и я шел по ним. Меня немного удивляло, почему меня не выталкивало вверх, а я спокойно продолжал опускаться по лестнице, как будто она была на земле, хотя движения и были несколько замедленны. Не хотелось думать, что произойдет, когда в груди кончится воздух.

Над головами Рэндома и Дейдры булькали пузырьки. Я попытался понаблюдать, что они делают, но ничего не вышло. Грудь и у той, и у другого вздымалась совершенно естественным образом. Когда мы опустились примерно футов на десять ниже уровня моря, Рэндом, шедший слева, обратился ко мне, и я услышал его голос. Он производил такой эффект, как будто ухо прижато к раковине в ванной, и каждое слово ударяло меня в бок. Слышно, однако, было достаточно хорошо.

– Я думаю, что если им и удастся заставить лошадей спуститься сюда, то с собаками этот номер не пройдет.

– Как тебе удается дышать? – попытался сказать я, и отчетливо услышал свой голос.

– Расслабься, – быстро ответил он. Если ты задержал дыхание, то выпусти воздух и ни о чем не беспокойся. Ты будешь дышать совершенно свободно, если только не сойдешь с лестницы.

– Как это может быть?

– Если доберемся, узнаешь. – его голос как бы зазвенел в холодной зеленой воде.

К этому времени мы спустились уже футов на двадцать, и я попытался чуть вдохнуть.

Ничего особенного не произошло, так что я стал дышать. Над головой тоже показались пузыри, но никаких неприятных ощущений я при этом не испытывал.

Не чувствовалось и возрастания давления, а лестницу, по которой мы шли, я видел как сквозь зеленоватый призрачный туман. Вниз, вниз и вниз. Прямо. Никуда не сворачивая. И впереди брезжил какой-то непонятный свет.

– Если успеем пройти под арку – мы спасены, – сказала сестра.

– В ы спасены, – поправил ее Рэндом, и я задумался, что он такое натворил, что боится Рембы, как черт ладана.

– Если они скачут на конях, которые раньше сюда никогда не спускались, – продолжал Рэндом, – им придется спешиться и идти пешком. Тогда мы успеем.

– А может, они вообще бросили преследование, – ответила Дейдра.

Мы торопливо шли вперед. Глубина уже была футов пятьдесят, стало темно и холодно, но свет впереди усилился, и еще через десяток шагов я увидел его источник.

Справа от меня поднималась колонна, на ее вершине находился какой-то сверкающий шар. Примерно пятнадцатью ступенями ниже такая же была слева. За ней опять стояла справа и так далее.

Когда пошли между колонн, вода стала теплее, а лестницу можно было разглядеть: она была белой, с розовыми и зелеными прожилками, камень ее напоминал мрамор. Около пятидесяти футов в ширину, и по бокам тянулся широкий паребрик из того же камня.

Мимо проплывали рыбы. Оглянувшись назад, я не заметил погони.

Мы вошли в более ярко освещенное пространство, но на сей раз свет исходил не из шара на колонне. Вернее, это мой мозг пытался рационально объяснить происходящее, поэтому я и решил, что на вершине был шар. На самом деле это было нечто похожее на пламя, танцующее над колонной фута на два в высоту, как гигантский факел. Я решил спросить, что это, после, а пока сэкономить – да простят мне это выражение – дыхание, так как спускались мы очень быстро.

Когда мы прошли уже шесть колонн на этой аллее света, Рэндом сказал:

– За нами гонятся.

Я оглянулся и увидел далекие спускающиеся фигуры, четверо из них верхом. Это очень странное чувство, когда смеешься под водой и слышишь сам себя.

– Пусть, – я дотронулся до рукояти меча. – После того, что мы испытали, я чувствую себя достаточно сильным!

Однако мы еще ускорили шаги, а вода вокруг стала темной, как чернила. Только лестница была освещена, с такой сумасшедшей скоростью бежали мы вниз, и в отдалении я увидел нечто, напоминающее огромную арку.

Дейдра перепрыгивала сразу через две-три ступени, и все вокруг уже дрожало от стука копыт.

Целая толпа солдат, заполнившая лестницу от перил до перил, была еще далеко от нас, но четверо всадников значительно приблизились. Мы бежали изо всех сил, но я не выпускал меча из рук.

Три, четыре, пять. Мы пробежали пять колонн, прежде чем я оглянулся и увидел всадников футах в пятидесяти от нас. Тех, кто спускался пешком, практически не было видно. Грандиозная арка вздымалась впереди футах в двухстах. Огромная, сверкающая, с вырезанными на ней тритонами, нимфами, русалками и дельфинами. И по другую ее сторону, казалось, стояли люди.

– Должно быть, им интересно, зачем мы сюда явились, – сказал Рэндом.

– Этот интерес останется чисто академическим, если мы не успеем, – ответил я, вновь оборачиваясь. Всадники приблизились еще футов на десять.

Лезвие моего меча сверкнуло в отблеске света. Рэндом последовал моему примеру.

Еще шагов через двадцать вибрация зеленой воды от стука копыт стала настолько сильной, что мы повернулись к арке спиной, чтобы нас просто не задавили.

Они приблизились вплотную. Арка находилась всего в ста футах позади, но с таким же успехом могла быть и за сто миль, если только не удастся справиться с этой четверкой.

Я пригнулся, когда наездник, несшийся на меня, взмахнул саблей. Справа от него, чуть сзади, находился второй воин, поэтому я двинулся влево, поближе к паребрику. Таким образом, при нападении ему мешало собственное тело, ведь саблю он держал в правой руке.

Я парировал удар и мгновенно сам сделал выпад. Нападая, он далеко отклонился в седле, так что острие моего меча как раз вонзилось ему в горло.

Поток крови, как алый туман, поднялся и заколебался в зеленом свете. Сумасшедшая мысль мелькнула у меня в голове: хорошо бы Ван Гог был здесь и увидел это!

Лошадь пронеслась мимо, и я набросился на второго всадника сзади. Он повернулся, чтобы парировать удар, и это ему удалось. Но та скорость, с которой он скакал, и сила удара выбили его из седла. Когда он падал, я ударил его ногой, и он поднялся вверх. Я вновь сделал выпад, пока он висел над моей головой, и он опять парировал, но на этот раз его вынесло за паребрик. Я услышал дикий крик, когда его раздавило водой. Затем он замолк.

Тогда я посмотрел на Рэндома, который убил и лошадь, и человека, и сейчас дрался с оставшимся воином на ступенях лестницы. Я не успел подойти, как все было кончено, он убил его и теперь смеялся. Кровь взвилась над трупами, и теперь я вспомнил, что на самом деле знал сумасшедшего печального Ван Гога и, что действительно очень обидно, что он не мог написать всего этого.

Пешие солдаты были уже футах в ста от нас, мы быстро развернулись и поспешили к арке. Дейдра уже прошла сквозь нее.

Мы побежали, и мы успели. Рядом с нами засверкало множество мечей, и воины не выдержали и повернули обратно. Затем мы убрали оружие, и Рэндом прошептал: «Теперь-то мне крышка» Мы двинулись к группе людей, вышедших защитить нас.

Рэндому тут же было приказано сдаться в плен и отдать оружие, что он и сделал, пожав плечами. Затем два человека стали по бокам от него, третий

– сзади, и мы продолжили спуск.

Со всем этим количеством воды, окружавшей меня, я потерял всякий счет времени, и не могу сказать, шли ли мы пятнадцать минут или полтора часа, пока не добрались до места назначения.

Золотые ворота Рембы высились перед нами. Пройдя сквозь них, мы вошли в город.

Все колыхалось в зеленом тумане. Нас окружали здания, хрупкие и в большинстве своем высокие, расположенные такими группами и таких цветов, что мой мозг в поисках старых воспоминаний и ассоциаций раскалывался на части. Я ничего не вспомнил и у меня в который раз разболелась голова от путаницы обрывков того, что раньше я хорошо знал. Ведь когда-то я ходил по этим улицам, или очень похожим, это-то я вспомнил.

С тех пор, как у Рэндома потребовали меч, он не произнес ни единого слова. Все разговоры Дейдры свелись к одному вопросу: где Льювилла? Ей ответили, что она в Рембе.

Я принялся рассматривать наш эскорт. Это были зеленоглазые мужчины с зелеными же, красными и черными волосами, и только у одного глаза были фиолетовыми. Все они были одеты в брюки и плащи из водорослей, с кольчугами на груди и короткими мечами, торчащими из-за поясов из ракушек. Бород и усов не было. Никто не обратился ни с речью, ни с каким-либо вопросом, хотя я ловил на себе иногда их косые взгляды. Но меч у меня не отобрали.

В городе нас провели по широкой улице, освещенной тем же пламенем колонн, стоящих куда ближе друг к другу, чем на лестнице, а люди глазели на нас из-за пятиугольных окон, и мимо проплывали пучеглазые рыбы. Когда мы завернули за угол, холодное течение овевало нас, как бриз, а еще через несколько шагов появилось теплое течение как ласковый ветерок.

Нас провели во дворец в центре города, и я знал этот дворец, как моя рука – перчатку, заткнутую за пояс. Это была точная копия – зеркальное отражение – дворца в Эмбере, только затуманенная зеленым и немного непривычная из-за множества зеркал, странным образом вставленных в стены боком.

В стеклянной комнате на троне сидела женщина, которую я почти вспомнил, и волосы ее были зелеными, хотя и с серебряной ниткой в них, глаза круглы, как нефритовые луны, а брови разлетались, как крылья чаек. У нее был маленький ротик и маленький подбородок, но высокие скулы и очень свежие округлые щеки. Обруч белого золота надвинут на лоб до бровей, и алмазное ожерелье обвивало шею. С него свисал большой сапфир, покоящийся как раз между ее прелестных обнаженных грудей, соски которых тоже были бледно-зелеными. На ней были небольшие штанишки из морских водорослей, схваченные голубым с серебряным поясом. В правой руке она держала скипетр из розового коралла, на каждом пальце ее было кольцо, и камень каждого из колец имел свой оттенок голубизны. Когда она заговорила, то не улыбнулась.

– Что ищете вы здесь, объявленные в Эмбере вне закона? – спросила она голосом мягким, плывущим, чуть шипящим.

Дейдра сказала в ответ:

– Мы бежим от гнева принца, который сидит в настоящем городе – Эрика. Если говорить откровенно, мы хотим, чтобы он пал. Если он любим здесь, мы погибли, отдав себя в руки врагов. Но я чувствую, что этого не может быть. Так что мы пришли просить помощи, милая Мойра…

– Я не дам вам войск для нападения на Эмбер, – ответила она – Вы ведь знаете, что весь этот хаос будет отражен и в моем королевстве.

– Но мы пришли просить у тебя совсем не это, дорогая Мойра, – продолжала Дейдра. – Нам нужно совсем немногое, и это не доставит хлопот ни тебе, ни твоим подданным.

– Так скажи, зачем вы здесь! Потому что ты знаешь – Эрик нелюбим здесь почти так же, как это создание, которое сейчас стоит по твою левую руку, – и тут она указала на моего брата, который гордо и вызывающе поднял голову, с иронической улыбкой, оттягивающей уголки губ.

Если ему предстояло расплатиться – какой бы ни была цена за то, что он здесь натворил – он собирался сделать это, как настоящий принц Эмбера, как много веков тому назад заплатили три моих брата, неожиданно вспомнил я. Он умрет, издеваясь над палачами, смеясь во все горло, даже если изо рта у него будет хлестать кровь, а тело истерзано пытками, и, умирая, он провозгласит неотменяемое проклятие, которое обязательно исполнится. У меня тоже была эта власть, внезапно понял я, и, может быть, при определенных обстоятельствах мне придется ею воспользоваться.

– То, о чем я прошу, нужно моему брату Корвину, который также брат и принцессе Льювилле, живущей здесь вместе с тобой. Насколько я помню, он никогда не давал вам повода для обид…

– Это верно. Но почему он сам за себя не попросит?

– Это тоже относится к нашей просьбе, госпожа. Он не может попросить за себя потому, что не знает, о чем просить. У него почти не осталось памяти в результате катастрофы, которую ему подстроили в одном из Отражений. Мы пришли сюда именно для того, чтобы восстановить его память, чтобы он мог вспомнить все то, что происходило с ним в прошлом, чтобы он мог противостоять Эрику в Эмбере.

– Продолжай, – сказала женщина на троне, бросив на меня пристальный взгляд из-под густых ресниц.

– В одном из уголков твоего дворца, – говорила Дейдра, – есть комната, куда заходят немногие. В этой комнате на полу чуть заметными линиями нанесен узор того, что мы зовем «Лабиринт». Только сын или дочь покойного короля Эмбера могут пройти этот лабиринт и остаться в живых, и тому, кто сделал это, дается власть над Отражениями.

Тут Мойра несколько раз моргнула, и я тут же подумал о том, сколько своих подданных она отправила в эту комнату, чтобы приобрести большую власть для Рембы.

– Если Корвин пройдет Лабиринт, – продолжала сестра, – то, как мы считаем, он обретет память самого себя, как Принца Эмбера. Он не может отправиться в Эмбер, чтобы сделать это, и здесь – единственное место, где находится такой же Лабиринт, если не считать, конечно, Тир-на Ног-х, куда идти, как ты сама понимаешь, невозможно.

Мойра посмотрела на мою сестру, потом на Рэндома, потом перевела взгляд на меня.

– А как смотрит на это сам Корвин?

Я поклонился.

– Положительно, госпожа моя.

И тогда она улыбнулась.

– Ну что ж, в таком случае даю тебе свое разрешение. Однако за пределами моего государства я не могу гарантировать вам никакой безопасности.

– Ну что ж, ваше величество, – ответила Дейдра. – Мы не ожидаем иной помощи, кроме той, о которой просили, а уж там мы сами о себе позаботимся.

– Кроме Рэндома, – ответила она, – о котором позабочусь я.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила вновь Дейдра, так как Рэндом, при таких обстоятельствах, конечно, не мог говорить сам за себя.

– Ты и сама, естественно, помнишь, как однажды паршивец Рэндом пришел ко мне в гости, как друг, а затем поторопился удалиться, но вместе с моей дочерью Моргантой.

– Я слышала, как об этом говорили, леди Мойра, но я не уверена в справедливости и правдивости этих слухов.

– Это правда. И через месяц моя дочь вернулась ко мне. она покончила с собой через несколько месяцев после рождения сына Мартина. Что ты можешь сказать на это, принц Рэндом?

– Ничего, – ответил он.

– Когда Мартин стал совершеннолетним, – продолжала Мойра, – он решил пройти Лабиринт, ведь он той же крови, что и принцы Эмбера, и он единственный, кому это удалось. Но с тех пор он скрылся в одном из Отражений, и я больше не видела его. Что ты скажешь на это, принц Рэндом?

– Ничего, – повторил брат.

– А следовательно, я должна подвергнуть тебя наказанию, – продолжала Мойра. – Ты женишься на женщине по моему выбору и останешься с ней здесь ровно год, а в противном случае готовься расстаться с жизнью. Что ты теперь скажешь, Рэндом?

На это Рэндом вообще ничего не ответил, только коротко кивнул.

Она ударила скипетром по ручке бирюзового трона.

– Очень хорошо. Да будет так.

Так оно и было.

Затем мы отправились в отведенные нам покои, чтобы освежиться с дороги. Довольно скоро она появилась на пороге моей комнаты.

– Салют, Мойра, – сказал я.

– Принц Корвин из Эмбера, – пропела она, – часто мечтала я увидеть тебя.

– А я – тебя, – солгал я.

– Твои подвиги – легенда.

– Спасибо, конечно, но я все равно ничего не помню.

– Могу я войти к тебе?

– Конечно.

И я сделал шаг в сторону.

Она вошла в великолепно обставленную комнату, которую сама же для меня и выбирала.

– Когда бы ты хотел пройти свой Лабиринт?

– Чем скорее, тем лучше.

Она наклонила голову, обдумывая мои слова, потом спросила:

– В каком ты был Отражении?

– Очень далеко отсюда, в месте, которое я научился любить.

– Как странно, что принц Эмбера сохранил такое чувство.

– Какое чувство?

– Любви.

– Может быть, я избрал неверное слово.

– Сомневаюсь, – ответила она. – Потому что баллады Корвина всегда затрагивают живые струны в душе.

– Госпожа моя добра ко мне.

– И права, – добавила она.

– Когда-нибудь я сочиню балладу в твою честь, госпожа.

– А что ты делал, пока жил в Отражении?

– Насколько я помню, миледи, я был профессиональным солдатом. Дрался за того, кто мне платил. Кроме того, я сочинил слова и музыку многих популярных песен.

– И то, и другое кажется мне вполне естественным.

– Прошу тебя, скажи, что будет с моим братом Рэндомом?

– Он женится на девушке, моей подданной по имени Виала. Она слепа и не имеет поклонников среди наших.

– И ты уверена, что ей будет хорошо?

– Таким образом она завоюет себе довольно видное положение. Несмотря на то, что через год он уйдет и больше не вернется. Потому что, все таки, что бы о нем не говорили, он – принц Эмбера.

– Что, если она полюбит его?

– Неужели такая вещь, как любовь, существует на самом деле?

– Я, например, люблю его, как брата.

– В таком случае, впервые в жизни сын Эмбера произнес такие слова, и я отношу их за счет твоего поэтического темперамента.

– Что бы это ни было, – сказал я, – тем не менее надо быть твердо уверенным, что для девушки это наилучший выход из положения.

– Я давно это обдумала, и я убеждена в правильности своего решения. Она оправится от удара, какой бы силы он ни был, а после его ухода станет одной из первых дам моего двора.

– Пусть будет так, – ответил я, отворачиваясь, потому что неожиданно меня переполнило чувство тоски и печали – за девушку, конечно.

– Ты, Принц Корвин, единственный принц Эмбера, которому я оказываю поддержку, – сказала она мне, – да может еще и Бенедикту. О нем ничего не известно уже двадцать два года, и один Лир знает, где могут лежать его кости. Жаль.

– Я этого не знал. У меня в голове все перепуталось. Пожалуйста, не обращай на меня внимания. Мне будет недоставать Бенедикта, и не дай бог, чтобы он действительно был мертв. Он был моим военным наставником и научил владеть всеми видами оружия. Но он был ласков.

– Так же, как и ты, Корвин. – ответила она, беря меня за руку и притягивая к себе.

– Ну нет, не так, – ответил я, и сел на кровать рядом с ней.

Затем она заметила:

– У нас еще много времени до тех пор, пока подадут обед.

– И прильнула ко мне мягким ласковым плечом.

– А когда подадут есть?

– Когда я прикажу, – ответила она, глядя мне прямо в глаза.

Так что мне ничего не оставалось делать, как притянуть ее к себе, нащупывая застежку пояса, покрывающего ее мягкий живот. Под поясом было еще мягче, а волосы ее были зелены, как трава.

На этой кровати я подарил ей свою балладу, и ее губы ответили мне без слов.

После того, как мы отобедали – я научился искусству есть под водой, о котором расскажу подробнее позже, если в этом возникнет необходимость, – мы встали из-за стола, накрытого в высоком мраморном зале, декорированном красно-коричневыми сетями и лесками и пошли назад по длинному коридору, все вниз и вниз, ниже самого дна, по спиральной лестнице, которая светилась и сверкала в абсолютной темноте, окружающей нас. Шагов через двадцать мой брат энергично сказал: – К черту! – сошел с лестницы и поплыл вниз рядом с ней.

– Так быстрее, – пояснила Мойра.

– И нам еще долго идти, – добавила Дейдра, которая знала об этом, конечно, по Эмберу.

Мы сошли со ступеней и поплыли вниз сквозь тьму, рядом со светящейся лестницей.

Прошло примерно минут десять прежде, чем мы достигли дна, но когда наши ноги коснулись пола, то стояли мы не на земле, и воды совсем не чувствовалось. Несколько небольших факелов в нишах стен освещали наш путь.

– Почему эта часть океана, являясь отражением Эмбера, тем не менее так непохожа на все, что мы видели до сих пор? – спросил я.

– Потому что так и должно быть. – ответ Дейдры вызвал у меня только досаду.

Мы стояли в огромной пещере, из которой по всем направлениям уходили туннели. По одной из них мы и двинулись.

Путь был долог, и я уже потерял счет времени. Вскоре начались боковые ответвления, с дверями или решетками, прикрывающими входы. У седьмого по счету такого выхода мы остановились.

Он был закрыт тяжелой дверью из цельной плиты, обитой металлом, раза в два выше моего роста. Глядя на эту дверь, я припомнил легенды о размерах тритонов. Затем Мойра улыбнулась улыбкой, предназначавшейся для меня одного, вытащила большой ключ из связки у пояса и сунула его в замочную скважину.

Повернуть его, однако, у нее не хватило силенок. Возможно, этой дверью давно никто не пользовался.

Рэндом что-то пробурчал, и рука его ухватилась за ключ, небрежно отбросив при этом руку Мойры в сторону.

Он взялся за ключ правой рукой и повернул. Раздался щелчок. Затем он толкнул дверь ногой, и мы уставились внутрь комнаты.

Она была размером с залу, и в ней было выложено то, что называлось Лабиринтом… Черный пол блестел, как стекло. И Лабиринт светился на полу.

Он сверкал, как холодный огонь, которым и был на самом деле, дрожал и переливался, и вся комната, казалось, меняла очертания в этом свете. От него исходило тонкое веяние яркой непреодолимой силы, созданной одними кривыми, хотя у самого центра было несколько прямых линий. Он напоминал мне те фантастически сложные, непередаваемые узоры, которые иногда рисуешь, машинально водя пером по бумаге, но только огромные. Я как бы угадывал слова «начало здесь» с другой его стороны. Сам Лабиринт был примерно ярдов сто в поперечнике и ярдов сто Я сделал еще один шаг.

Шаг к мертвым. Они были повсюду вокруг меня. Стояла жуткая вонь – запах гниющей плоти – и я слышал вой избитой до смерти собаки. Клубы черного дыма застилали небо, и ледяной ветер обдал меня каплями дождя. В горле пересохло, руки тряслись, голова горела, как в огне. Я шел, спотыкаясь, сквозь туман сжигавшей меня горячки. Придорожные канавы полны отбросами, дохлыми кошками и испражнениями. Со скрипом, звякая колокольчиками, мимо проехала похоронная телега, обдав меня грязью и холодной водой. Долго ли я блуждал, не знаю. Очнулся от того, что какая-то женщина схватила меня за руку, и на пальце ее я увидел кольцо с Головой Смерти. Она отвела меня к себе в комнату, но увидела, что у меня совсем нет денег, и что-то несвязно пробормотала. Потом ее раскрашенное лицо исказил страх, смывший улыбку с красных губ, и она убежала, а я свалился на ее кровать. Позже – не помню, насколько – огромный верзила, наверное, хозяин проститутки, вошел в комнату, отхлестал меня по щекам и стащил с постели. Я повис, уцепившись за его правую руку. Он полу-нес, полу-толкал меня к двери. Когда я понял, что он собирается выгнать меня в холод, на улицу, то сжал его руку сильнее, протестуя. Я сжимал ее изо всех немногих оставшихся сил, невнятно моля его о приюте.

Сквозь пот и слезы, застилающие глаза, я увидел его искаженное лицо, и страшный крик вырвался из его крепко сжатых зубов. В том месте, где я сжимал его руку, кость была сломана.

Он оттолкнул меня левой рукой и упал на колени, плача. Я сидел на полу, и в голове на минуту прояснилось.

– Я… остаюсь… здесь, – выдавил я с трудом, – пока не поправлюсь. Убирайся. Если ты вернешься, я тебя убью.

– У тебя чума! – вскричал он. – Завтра телега приедет за твоими костями!

С этими словами он плюнул, с трудом поднялся на ноги и, спотыкаясь, вышел вон. Я каким-то чудом добрался до двери и задвинул тяжелый засов. Потом вернулся в кровать и уснул.

Если за моими костями и приезжали на следующий день, они не испытали ничего, кроме разочарования. Потому что примерно часов через десять, в середине ночи, я проснулся в холодном поту. Умерла лихорадка, а не я. Я был очень слаб, но в полном рассудке.

Я пережил чуму.

Я взял из шкафа мужской плащ, и деньги из ящика стола. Затем вышел в ночь и пошел в Лондон. Был год чумы, и я не знаю, куда и зачем я шел…

Я не помнил, кем был и что там делал.

Вот так все и началось.

Я уже довольно глубоко проник в Лабиринт, снопы искр непрерывно поднимались из-под ног, доставая до самых колен. Я больше не знал, в каком направлении двигаюсь, и где теперь Рэндом, Дейдра и Мойра. Сквозь меня неслись бурные потоки, даже глазные яблоки и те, казалось, вибрировали. Затем пришло ощущение, как будто щеки кололи булавками, а шея похолодела. Я стиснул зубы, чтобы они не стучали.

Амнезия моя – вовсе не результат автокатастрофы. Память я потерял еще во времена правления Елизаветы 1. Флора, должно быть, решила, что после аварии ко мне вернулась память. Она знала о моем состоянии. Я внезапно был поражен догадкой, что она осталась на этом Отражении – Земле – специально, чтобы не терять меня из виду.

Значит, с конца шестнадцатого века.

Этого я пока не мог сказать точно. Но скоро узнаю.

Я быстро сделал еще шесть шагов, дойдя до конца дуги и выйдя на прямой отрезок пути.

С каждым шагом по второму отрезку против меня воздвигался второй барьер. Вторая вуаль.

Поворот направо. Еще один. И еще.

Я был Принцем Эмбера. Это истина. Нас было пятнадцать братьев, но шестеро из нас мертвы. У нас восемь сестер, и две из них тоже мертвы, но может, и четыре.

Все мы проводили очень много времени, путешествуя по Отражениям или находясь в наших собственных Вселенных. Это академический вопрос, хотя он и является одним из основных вопросов философии, может ли тот, кто обладает властью над Отражениями, создавать свои собственные Вселенные. Не знаю точно, что говорит в итоге по этому поводу философия, но с практической точки зрения мы это могли.

После другого поворота возникло ощущение, будто я иду сквозь липкий клей.

Один, два, три, четыре… Я с трудом поднимал свои не желающие подниматься сапоги, и еле ставил их на место, один за другим. В голове стучало, а сердце билось так, как будто в любой миг могло разорваться на тысячу кусков.

Эмбер!

Идти снова стало легко, когда я вспомнил Эмбер.

Эмбер. Самый великий город, который когда-либо существовал или будет существовать. Эмбер был всегда и всегда будет, и любой другой город, где бы он ни находился, когда бы ни существовал, был всего лишь отражением, одной из теней Эмбера или одной из его фаз. Эмбер, Эмбер, Эмбер… Я помню тебя. Я никогда тебя больше не забуду. Я думаю, в глубине души я и не забывал тебя никогда, все эти долгие века, пока я путешествовал по Отражению Земли, потому что часто по ночам сны мои тревожили видения золотых и зеленых пиков твоих башен, твои разлетающиеся террасы. Я помню твои широкие улица и проспекты золотых, зеленых и красных цветов. Я помню сладость твоего воздуха, башни, дворцы, все чудеса, которые в тебе были, есть и всегда пребудут. Эмбер, бессмертный город, давший частицу себя всем городам мира, я не могу позабыть тебя даже сейчас, не могу забыть и тот день в Лабиринте Рембы, когда я вспомнил тебя в отражении стен, после первого хорошего обеда, на который накинулся, изголодавшийся, после любви с Мойрой – но ничто не сможет сравниться с тем удовольствием и любовью, которые я испытал, вспомнив тебя, и даже сейчас, когда я стою, созерцая Двор Хаоса, рассказывая эту историю единственному человеку, который ее слушает, с тем, чтобы он, может быть, повторил ее, если захочет, чтобы хоть рассказ этот остался жить после того, как я умру здесь; даже сейчас я вспоминаю тебя с любовью, о город, в котором я был рожден, чтобы властвовать…

Еще десять шагов, и искрящаяся филигрань огня возникла передо мной. Я наблюдал за ней, а пот, струящийся с меня, так же быстро смывала вода.

Я был на грани срыва, на такой тонкой грани, что даже воды комнаты, казалось, понеслись непрерывным потоком мне навстречу, грозя смыть, унести из Лабиринта. Я боролся, сопротивляясь изо всех сил. Интуитивно я понял, что уйти из Лабиринта до того, как прошел его весь, означает верную смерть. Я не осмеливался оторвать взгляд от того огня, который переливался впереди, не осмеливался и оглянуться назад, посмотреть, много ли пройдено и сколько еще осталось.

Поток ослаб, и пришли новые воспоминания, память о жизни принца Эмбера…

Нет, я не стану о них рассказывать, не просите. они мои – жестокие и разгульные, благородные и… воспоминания о детстве в великом дворце Эмбера, над которым развевалось зеленое знамя моего отца Оберона с белым единорогом, скачущим во весь опор.

Рэндом прошел через Лабиринт. Даже Дейдра прошла его. Значит я, Корвин, пройду его вне всякого сомнения, каким бы ни было сопротивление.

Я вышел из филигранного столба огня и пошел по Великой Кривой. Силы, формирующие Вселенную, упали мне на плечи, стали строить меня по своему подобию.

У меня, однако, было преимущество перед любым другим человеком, проделавшим этот путь. Я знал, что уже один раз прошел Лабиринт, а следовательно, могу сделать это и сейчас. Это помогало мне в борьбе с тем сверхъестественным страхом, который накатывал черными облаками, и уходил только для того, чтобы потом нахлынуть с удвоенной силой. Я шел сквозь Лабиринт и вспоминал все то время, пока еще не провел долгие века на Отражении Земли, и другие Отражения, некоторые – близкие и дорогие сердцу, а одно я любил больше всех. Если конечно, не считать Эмбера.

Я прошел еще три поворота, прямую и несколько крутых виражей, и вновь ощутил власть над тем, чего никогда не терял – власть над Отражениями.

Десять поворотов, после которых голова была как в тумане, короткий вираж, прямая линия и Последняя Вуаль.

Двигаться было мучительно. Вода вокруг стала ледяной, потом закипела. Казалось, она сдавливала меня со всех сторон. Я боролся, переставляя ноги одну за другой. Искры поднялись до талии, потом до груди, до плеч, зарябили перед глазами. Они окружили меня со всех сторон, я с трудом видел сам Лабиринт.

Затем – короткий вираж, окончившийся темнотой.

Шаг, другой… При последнем шаге возникло ощущение, что шагаешь через бетонную стену.

Я прошел.

Затем медленно повернулся и посмотрел назад, на проделанный путь. Я не мог позволить себе роскоши упасть на колени от усталости. Я был принцем Эмбера и клянусь богом, ничто не могло заставить меня показать слабость перед моими подданными. Ничто, даже Лабиринт!

Я весело помахал рукой в направлении, которое счел правильным. Могли они меня видеть или нет – это уже другой вопрос.

Затем я на секунду задумался.

Теперь я знал ту власть, которую дает Лабиринт. Пройти по нему назад будет совсем не трудно.

Но к чему беспокоиться?

Правда, у меня не было с собой колоды Карт, но сам Лабиринт мог сослужить мне такую же службу…

Они ждали меня, мои брат и сестра, и Мойра, у которой бедра были, как мраморные колонны.

Дейдра сама может о себе позаботиться, пусть теперь делает, что хочет

– ведь в конце-концов мы спасли ей жизнь. И я не чувствовал себя обязанным защищать ее от всяческих опасностей изо дня в день.

Рэндом застрял в Рембе на год, если у него, конечно не хватит смелости броситься в Лабиринт, добраться до центра и использовать его силу. Что же касается Мойры, то мне было очень неплохо с ней, и может быть, когда-нибудь я навещу ее еще раз, и все такое. Я закрыл глаза и наклонил голову. Однако за секунду до этого промелькнула какая-то тень.

Рэндом? Все-таки рискнул? Как бы там ни было, он все равно не знал, куда я собираюсь направиться. Никто этого не знал.

Я открыл глаза в центре такого же Лабиринта, только зеркального его отражения.

Мне было холодно, я чертовски устал, но я был в Эмбере, в настоящей комнате, а не в том ее отражении, где только что находился. Из Лабиринта я мог переместиться в любое место Эмбера, куда только пожелаю. Однако, попасть обратно – вот в чем проблема.

Поэтому я стоял, не двигаясь, и размышлял.

Если Эрик занял королевские покои, я найду его именно там. А может, в тронном зале. Но тогда мне придется добираться обратно до Лабиринта своими силами, и вновь попасть в его Центр, чтобы воспользоваться его силой.

Я переместился в одно из потайных мест дворца, о которых знал. Это была квадратная комнатка без окон, свет проникал сверху через узкие наблюдательные щели. Я закрыл изнутри единственную выдвижную дверь, смахнул пыль со скамейки у стены, расстелил на ней плащ, и прикорнул немного вздремнуть. Если кому-либо придет в голову добраться до меня сверху, я услышу его задолго до того. как он успеет это сделать.

Я заснул.

Проснувшись, я отряхнул плащ и вновь накинул его. Вышел из комнаты и стал спускаться по одной из множества лестниц, которыми так богат этот дворец.

По отметкам на стене я знал, где находится нужная мне комната. На одном из пролетов лестницы я остановился и поискал отверстие в стене. Обнаружив его, посмотрел внутрь комнаты. Никого. Тогда я отодвинул панель стены в сторону и вошел.

Меня поразило огромное количество книг внутри. Присутствие книг всегда приводит меня в восхищение. Я осмотрел все, суя нос повсюду, и в конце-концов направился к хрустальному сундучку, в котором лежало все то, без чего не могла обойтись наша семейка – старая наша шутка. В сундучке были четыре колоды фамильных карт, и я долго пытался выудить одну из них так, чтобы не сработала сигнализация – это помешало бы мне ею воспользоваться.

Если долго мучиться… Правда, попотеть пришлось изрядно. Зато с колодой в руке я нашел себе кресло поудобнее и уселся поразмыслить.

Карты были такие же, как у Флоры, но в колоде были все мы, как под стеклом и холодные на ощупь. Теперь я знал, почему это так.

Я растасовал колоду и разложил все карты перед собой надлежащим образом. Затем я начал читать их и увидел, что они не сулили ничего хорошего для всей нашей семьи, после чего опять собрал их вместе.

Кроме одной.

Карты с изображением моего брата Блейза.

Сложив остальные карты в пачку и убрав ее за пояс, я стал смотреть на Блейза.

Примерно в это время в замке двери главного входа в библиотеку заскрипел ключ. Что я мог сделать? Чуть ослабив меч в ножнах я стал ждать. При этом, однако, нагнувшись так, чтобы меня прикрывал стол.

Чуть приподняв голову, я увидел, что это всего лишь Дик – слуга, убиравший помещения, выкидывающий окурки из пепельниц, опорожнявший корзины для бумаг и вытиравший с полок пыль.

Так как быть обнаруженным, словно воришка, не приличествовало моему сану, я выпрямился.

– Привет, Дик, – сказал я, поднимаясь во весь рост. – Помнишь меня?

Он повернулся, весь побледнев, застыл на месте и ответил:

– Ну конечно, Принц. Как я мог забыть?

– Думаю, прошло столько времени, что в этом не было бы ничего странного.

– Никогда, Принц Корвин.

– Боюсь, что пришел сюда без официального приглашения, да и занимаюсь своими поисками без чьего-либо ведома, – сказал я, – но если Эрику это не понравится, когда ты ему расскажешь о нашей встрече, будь любезен, объясни ему, что я всего лишь пользуюсь своими правами, и что довольно скоро он увидит меня лично.

– Я это сделаю, милорд, – ответил он, низко кланяясь.

– Иди сюда, присядь рядом на минутку, дружище Дик, и я скажу тебе кое что еще.

Он послушно подошел и сел, и я тоже сел рядом с ним.

– Было время, – начал я, обращаясь к этому древнему слуге, – когда считали, что я исчез навсегда и никогда уже больше не появлюсь. Но раз уж так вышло, что я не умер, а более того, приобрел свою былую силу, боюсь, мне придется оспаривать притязания Эрика на трон. Не то чтобы этот вопрос можно было так просто решить, потому что он не перворожденный, ведь заяви свои права тот, не думаю, что Эрик пользовался бы особенной популярностью. По множеству других причин – в большинстве своем личного характера – я собираюсь противостоять ему. Я еще не решил ни как это сделаю, ни по какому праву, но клянусь Богом он заслуживает того, чтобы с ним боролись! Передай ему это. Если он пожелает найти меня, скажи, что я в Отражениях, но не в тех, где был раньше. Он поймет, что я хочу этим сказать. Меня не так легко будет уничтожить, потому что я приму не меньшие меры предосторожности, чем он. И я буду бороться с ним до конца, в аду или раю, пока существует свет, пока один из нас не перестанет дышать. Что ты скажешь на это, старина?

Он взял мою руку и поцеловал ее.

– Да здравствует Принц Корвин, повелитель Эмбера, – сказал он, и в глазах его стояли слезы.

Затем входная дверь заскрипела и распахнулась настежь.

Вошел Эрик.

– Привет, – сказал я как можно более равнодушно, поднимаясь с места,

– Не ожидал увидеть тебя так скоро. Как дела в Эмбере?

Глаза его расширились от изумления, но в голосе слышались нотки, которые обычно называют сарказмом, и я не могу подобрать лучшего слова.

– С одной стороны все обстоит просто прекрасно, Корвин. С другой же, как выяснилось, отвратительно.

– Жаль. Как же можно это исправить?

– Я знаю способ, – сказал он и бросил взгляд на Дика, который молча удалился, закрыв за собой дверь.

Эрик высвободил меч из ножен.

– Ты желаешь обладать троном, – сказал он.

– Разве не все мы этого желаем?

– Наверно, ты прав, – заметил он со вздохом. – Недаром говорят: « Дурная голова ногам покоя не дает». Я не понимаю, почему мы все так рвемся попасть в это в сущности нелепое положение. Но ты должен помнить, что я уже победил тебя дважды, и в последний раз милостиво подарил тебе жизнь, позволив жить в одном из Отражений.

– Велика милость! Ты прекрасно знаешь, что просто оставил меня подыхать от чумы. А в первый раз, насколько я помню, все решил жребий.

– Значит, предстоит это решить между нами двумя, Корвин. – сказал он.

– Я твой старший брат, и я лучше и сильнее тебя. Если ты желаешь биться со мной на мечах, то меня это вполне устраивает. Убей меня, и трон, возможно, будет твоим. Попробуй. Однако не думаю, чтобы тебе это удалось. И мне хотелось бы покончить с твоими притязаниями прямо сейчас. Нападай. Посмотрим, чему ты там научился, на этом Отражении, которое называют Землей.

И меч очутился в его руке, а мой – в моей.

Я обошел вокруг стола.

– Все-таки я никогда не встречал такого самовлюбленного человека, как ты. С чего ты взял, что лучше всех нас, и больше всех подходишь к трону?

– С того, что яего занял. Попробуй отбери.

И я попробовал.

Мой прямой выпад в голову он парировал, и мне в свою очередь пришлось отбить атаку в область сердца, нанося режущий удар по запястью. Он легко сблокировал удар и толкнул небольшой стул так, что он оказался между нами.

Я с удовольствием ударил по стулу, примерно в направлении его рожи, но промахнулся, и лезвие его меча вновь сверкнуло перед глазами.

Я парировал его атаку, – он мою. Затем я сделал выпад, пригнувшись, был отбит и тут же с трудом отбил его удар.

Я попытался провести одну очень хитрую атаку, которой научился во Франции. Удар, потом финт «ин кварте», финт «ин сиксте», и выпад, заканчивающийся ударом по кисти.

Выпад прошел, и из руки его потекла кровь.

– Будь ты проклят! – сказал он, отступая. – Мне донесли, что Рэндом сопровождает тебя.

– Верно! Многие из нас объединились.

Тогда он кинулся на меня, отбросив назад, и я почувствовал, что несмотря на мое искусство, он все же сильнее. Возможно, он был одним из самых великих фехтовальщиков, с которыми я когда-либо имел дело. Внезапно у меня возникло чувство, что я не смогу победить его. Я стал отбиваться, как сумасшедший, шаг за шагом отступая назад по мере его неумолимого наступления. Оба мы несколько веков были учениками самых великих мастеров меча. Самым великим и непревзойденным из всех был мой брат Бенедикт, но его не было рядом, чтобы помочь – так или иначе. Я схватил со стола какие-то мелочи – первое, что попалось под руку – и бросил в Эрика. Но он быстро нырнул и продолжал наступать так же стремительно, а я стал постепенно отходить левее, делая круг, но все время видел кончик его меча у своего левого глаза. И я был испуган. Он фехтовал блестяще. Если бы я не так ненавидел его, то зааплодировал бы такому искусству.

Я продолжал отступать, а страх следовал за мной по пятам: страх и сознание того, что не могу победить его. Когда дело касалось меча, он был лучше меня. Я выругался про себя, но это ничего не меняло. Я провел еще три хитроумные атаки и был побежден в каждой из них. Он парировал небрежно и заставлял меня отступать под градом ударов.

Только не поймите меня неправильно. Я фехтую безупречно. Просто он – лучше.

Затем в зале снаружи зазвучали какие-то звонки – сработала система сигнализации. Скоро здесь будут наемники Эрика, и если он не убьет меня до тех пор, то они наверняка довершат начатую им работу – может, это будет стрела арбалета, может что другое – это уже не имело значения.

С его правой кисти капала кровь. Рука его все еще оставалась твердой, но у меня возникло такое ощущение, что при других обстоятельствах, все время обороняясь, мне удалось бы вымотать его до такой степени, что раненая рука помешала бы ему парировать одну из моих атак.

Я выругался, на сей раз вслух, и он засмеялся.

– Ты просто дурак, что явился сюда, сказал он.

Он не понял, что я собирался сделать давным-давно, до тех пор, пока уже не было поздно. (Я специально отступал так, чтобы дверь очутилась за моей спиной. Это было рискованно, так как у меня почти не оставалось пространства для отражения его атак, но это было лучше, чем верная смерть).

Левой рукой я ухитрился задвинуть засов. Это была очень тяжелая дверь, и теперь им придется высадить ее, чтобы проникнуть в библиотеку. Это давало мне еще несколько минут. И стоило ранения в плечо от удара, который я мог отразить лишь частично, пока запирал засов левой рукой. Но это было левое плечо, а мне важна была правая рука с мечом.

Я улыбнулся, чтобы показать ему, насколько уверен в себе.

– Возможно, это т ы поступил глупо, войдя сюда, – сказал я. – Так что, кто из нас дурак, это еще бабушка надвое сказала. Вот видишь, ты уже фехтуешь медленнее.

И тут я попытался провести бешеную по скорости атаку.

Он отпарировал, но отступил при этом на два шага.

– Эта рана тебя доконает, – прибавил я. – Рука твоя слабеет. Неужели ты не чувствуешь, что в ней почти не осталось силы…

– Заткнись!

И я понял, что наконец-то задел его. Это немного увеличило мои шансы, и стал наступать изо всех сил, на какие только был способен, одновременно понимая, что мне не выдержать долго такой убийственной скорости.

Но Эрик этого не понимал. Я насадил в нем ростки страха, и он позорно отступал перед моей бешеной атакой.

В дверь заколотили, но об этом я мог не беспокоиться – по крайней мере на первых порах.

– Я убью тебя, Эрик. Я стал куда жестче, чем был, братец, так что приготовься к смерти.

Тогда я увидел, как страх проснулся в его глазах, потом отразился и на лице, и манера его фехтования соответствующим образом изменилась. Теперь он только защищался и отступал. Я знал, что мой блеф удался, потому что он всегда фехтовал лучше меня. Но что, если с его стороны это тоже было только психологическим трюком? Что, если я просто убедил сам себя в том, что я слабее, потому что Эрик внушил мне это? Что, если я все время обманывал сам себя?

Может быть, я фехтовал ничуть не хуже его. Со странным чувством появившейся во мне уверенности я предпринял ту же атаку, что и раньше. и вновь мне удалось ранить его в ту же руку.

– Вот это уже совсем бездарно, Эрик. Два раза попасться на одну и ту же удочку.

Он, отступая, зашел за широкое кресло и некоторое время мы дрались прямо через него.

Колотить в дверь перестали, и голоса, которые кричали, пытаясь узнать, в чем дело, замолкли.

– Они пошли за топорами, – пыхтя, сказал Эрик. – Ты и оглянуться не успеешь, как они будут здесь.

Я не переставал улыбаться. Улыбаясь, я ответил ему:

– И все же этой займет несколько минут. Мне – вполне достаточно, чтобы покончить с нашим делом. Ты обороняешься с большим трудом, а из руки кровь прямо так и хлещет – посмотри-ка на нее!

– Заткнись!

– К тому времени, как они высадят дверь, здесь будет только один принц, и им будешь не ты!

Тогда левой рукой он смахнул с полки целый ряд книжек, и они полетели в меня, стуча об пол и шелестя страницами.

Однако он не воспользовался этой прекрасной возможностью для атаки. Он кинулся через всю комнату и подобрал небольшой стул, который прижал к себе левой рукой.

Потом он забился в угол и вытянул стул и меч впереди себя.

– Подходи! – вскричал он. – попробуй-ка достать меня сейчас!

– Ты испугался, – сказал я.

Он расхохотался.

– Вопрос чисто академический! Ты не успеешь убить меня, потому что у тебя не хватит времени: скоро дверь рухнет. А тогда твоя песенка спета.

Я быстро пошел к противоположной стене комнаты. Левой рукой открыв выдвижную дверь, через которую вошел, я сказал:

– Ладно. Похоже, что ты не умрешь, по крайней мере сейчас. Тебе повезло. Но в следующую нашу встречу тебе уже некому будет помочь.

Он плюнул в мою сторону и обругал меня нашими традиционными грязными ругательствами, даже опустил стул, чтобы сделать рукой еще более грязный жест, в то время как я отодвигал дверь и запирал ее за собой.

Раздался тупой удар, и восемь дюймов стали пробили панель двери. Рискованно вдруг я неожиданно вернусь, а? Но он знал, что я этого не сделаю, потому что дверь в библиотеку грозила рухнуть каждую секунду.

К той комнате, в которой спал, я спускался так быстро, как только мог. Спускаясь, я благодарил свое возросшее мастерство фехтовальщика. Сначала я был подавлен человеком, который всегда выходил победителем из стычек со мной. Теперь же я задумался. Может быть, те века, которые я провел на Отражении Земли, не пропали даром? Может быть, я действительно стал искуснее за это время. Теперь я чувствовал, что я по крайней мере ровня Эрику на мечах. Это приятно. Если мы встретимся снова, а я был уверен, что такая встреча не за горами, и нам никто не будет мешать, кто знает? Шансы у нас равные. Сегодняшний поединок напугал его. В этом я был уверен. Может быть, это замедлит его атаки, вызовет колебание, так необходимое мне при нашей следующей встрече.

С последнего пролета я просто спрыгнул – там было ступенек пятнадцать

– чуть подогнув колени. Я был на вошедшие в поговорку пять минут впереди погони, но был уверен, что смогу воспользоваться этим.

Потому что за поясом у меня была колода Карт.

Я снова достал карту с изображением Блейза и пристально посмотрел на него. Плечо болело, но я позабыл о ране, когда холод постепенно охватил меня.

Были два способа уйти из Эмбера сразу в Отражение…

Одним из них являлся Лабиринт, но им редко пользовались для этой цели.

Другим способом была Червовая Масть, если конечно, ты не боялся довериться брату.

Я думал о Блейзе. Ему я почти верил. Он был моим братом, но у него были неприятности, и он не отказался бы от моей помощи.

Я уставился на фигуру на карте, одетую во все красное и оранжевое, с мечом в правой руке и бокалом вина в левой. Сам дьявол плясал в его голубых глазах, борода сверкала, а рисунок на мече повторял собой одну из частей Лабиринта. Кольца на пальцах сверкали. Казалось, он зашевелился.

Контакт я ощутил как порыв ледяного ветра.

Теперь фигура на карте, казалось, стала натуральной величины и изменила положение на то, в котором находилась в настоящий момент. Глаза еще не видели меня, но губы уже шевелились.

– Кто это? – я явственно услышал слова.

– Корвин – ответил я, и он протянул вперед левую руку, в которой на этот раз не было кубка.

– Тогда иди ко мне, если хочешь.

Я тоже протянул руку, и пальцы наши соприкоснулись. Я сделал шаг. Я все еще держал в руке карту, но мы с Блейзом уже стояли рядом на скале, и слева от нас была пропасть, справа возвышался замок. Небо над головами было цвета пламени.

– Привет, Блейз, – сказал я, засовывая карту за пояс к остальным в колоде. – Спасибо за помощь.

Только теперь я ощутил слабость и понял, что кровь еще течет из левого плеча.

– Ты ранен! – сказал он, обняв меня за плечи, и я собирался было кивнуть головой, соглашаясь, но не успел. Вместо этого я потерял сознание.

Поздно ночью, удобно растянувшись на огромном кожаном кресле в крепости, я потягивал виски. Мы курили, передавали бутылку друг другу и разговаривали.

– Значит, ты действительно побывал в самом Эмбере?

– Вот именно.

– И ранил Эрика в поединке?

– Да.

– Черт! Я бы предпочел, чтобы ты убил его!

Тут он запнулся.

– Хотя может быть, и нет. Ведь тогда трон захватил бы ты. Против Эрика у меня шансов все же больше, чем против тебя. Хотя не знаю. Каковы твои планы?

Я решил быть с ним предельно честным.

– Все мы претендуем на трон, – сказал я, – поэтому нам нет причин лгать друг другу. Я не собираюсь убивать тебя ради этого – слишком уж глупо – но с другой стороны, я не собираюсь отказываться от своих шансов только потому, что ты такой радушный хозяин. Рэндом тоже не отказался бы поучаствовать в этой игре, но с ним можно не считаться. О Бенедикте давно никто ничего не слышал. Жерар и Каин, кажется предпочитают поддерживать Эрика, чем претендовать на трон сами. Да и Джулиан тоже. Значит, остаются Бранд и наши сестры. Где сейчас Бранд, и чем занимается, я понятия не имею, но я знаю, что Дейдра абсолютно беспомощна, разве что только ей удастся вместе с Льювиллой получить помощь в Рембе, а Флора предана Эрику. Не знаю, правда, что замышляет фиона.

– Так что остаемся мы с тобой, – подвел итог Блейз, вновь наполняя рюмки. – Да, ты прав. Я не знаю, что замышляет каждый из нас, но по-моему, если сравнить мое и твое положение, то я сейчас сильнее. Ты мудро поступил, что пришел ко мне. Окажи мне помощь и я дам тебе регентство.

– Бог благословит тебя за доброту. Там видно будет.

Мы прихлебнули по глоточку.

– Что еще можно сделать? – спросил он, и я понял, что это очень важный вопрос.

– Для осады Эмбера я могу набрать целое войско.

– В каком Отражении находится это твое воинство?

– А вот это уже, без сомнения, касается только меня одного. – ответил я. – Но с тобой я драться не буду. Когда речь идет о короне, то я предпочту видеть на троне тебя, меня, Жерара или Бенедикта – если он все еще жив.

– И конечно, предпочтение ты отдаешь себе.

– Конечно.

– Тогда мы понимаем друг друга. А следовательно, на этом этапе можем работать вместе.

– Я тоже так думаю, – согласился я, иначе с какой стати я добровольно отдался тебе в руки?

Он улыбнулся из-за густой бороды.

– Тебе требовалась хоть какая-то помощь, а я был наименьшим злом из всех остальных.

– И это верно.

– Как бы я хотел, чтобы здесь был Бенедикт. И чтоб Жерар не переметнулся.

– Желания, желания. Желай одного, делай другое, и посмотри, что из этого получится. тогда ты в любом случае не проиграешь.

– Хорошо сказано, – ответил он.

Некоторое время мы молча курили.

– Насколько я могу доверять тебе? спросил он.

– Ровно настолько, насколько я тебе.

– Тогда давай заключим договор. Честно говоря, я уже много лет считал тебя мертвым. Я не мог предвидеть, что ты появишься в самый критический момент и заявишь о своих правах. Но ты здесь, так что теперь говорить не о чем. Будем союзниками – объединим наши силы и осадим Эмбер. Тот из нас, кто выживет, займет место наверху. Если мы выживем оба – какого черта! – в конце концов мы можем драться на дуэли.

Я обдумал его слова. Они звучали, как самый порядочный договор, который мне когда-либо предлагали.

Поэтому я ответил:

– Ну хорошо, утро вечера мудренее. Я дам ответ завтра утром. Годится?

– Идет.

Мы допили наш виски и ударились в воспоминания. Плечо немного гудело, но виски помогло, легче было и от мази, которую наложил на рану Блейз. Через некоторое время мы совсем размякли.

Это кажется странным, я думаю, иметь столько родных и никаких родственных чувств, потому что жизнь предопределила каждому из нас свой путь. Боже! Ночь кончилась прежде, чем мы наговорились до устали. Тогда, хлопнув меня по здоровому плечу, он сказал, что устал немного, и что завтрак слуга подаст мне в постель. Я кивнул, мы обнялись и он ушел к себе.

Затем я подошел к окну, и с той огромной высоты, на которой мы находились, посмотрел в пропасть.

Костры лагеря, расположенного внизу, блестели как звезды. Их были тысячи. Я видел, что Блейз собрал большое войско, могучую силу, и я позавидовал ему. Но с другой стороны, это было хорошо. Если кто-нибудь и мог победить Эрика, то скорее всего это был Блейз. Да он и не был бы таким уж плохим монархом, просто я предпочитал видеть на этом месте самого себя.

Я все продолжал стоять у окна, и увидел движение странных теней между костров лагеря. Тогда я задумался, что же это на самом деле была за армия.

Какой бы она ни была, у меня и этого не было.

Я вернулся к столу и налил себе последнюю рюмку.

Однако прежде чем выпить я зажег светильник. При его свете я вытащил колоду украденных мною карт.

Я разложил их перед собой и остановился на той, где был изображен Эрик. Я положил ее на центр стола и убрал колоду.

Через некоторое время картинка ожила, я увидел Эрика в ночной рубахе и услышал сонный голос:

– Кто это?

Рука его была перевязана.

– Я. Я – Корвин. Как поживаешь?

Тогда он выругался, а я засмеялся. Это была опасная игра, и может быть, не выпей я столько виски, я не затеял бы ее, но дело было сделано.

– Мне просто захотелось тебе сказать, что у меня все в порядке. Хотелось еще напомнить тебе нашу семейную поговорку о перекладывании с больной головы на здоровую. Хотя твою голову тебе долго не носить. Так что привет, братец! Тот день, когда я снова войду в Эмбер, будет днем твоей смерти! Просто мне захотелось сейчас тебе об этом сказать – ведь этот день не за горами.

– Приходи, – ответил он. – Только на этот раз я тебя не пожалею.

Глаза его были прямо передо мной.

Я сделал ему нос и закрыл карту ладонью. Это произвело тот же эффект, как и повешенная телефонная трубка, и я засунул Эрика к остальным картам.

Однако, засыпая, я подумал о войске Блейза там, внизу, и о том, как будет защищаться Эрик.

Это будет нелегко.

6

Это место называлось Авернус, и набранное войско состояло не совсем из людей. Я внимательно осмотрел их на следующее утро, идя вслед за Блейзом, который совершал обход.

Каждый из воинов был семи футов ростом, с очень красной безволосой кожей, кошачьими глазами и шестипалыми руками и ногами. Их серо-голубые формы были настолько легкие, что напоминали шелк, хотя явно были сотканы из другого материала. На поясе висели две короткие сабли. Уши у них были остроконечные, а пальцы оканчивались когтями.

Климат здесь был теплый, цвета приятные для глаз, и все думали что м ы – боги.

Блейз нашел такое место, где религия говорила о братьях-богах, похожих на нас и воюющих друг с другом. Неизбежно в их мифологии злой брат захватывал власть и пытался угнетать хороших младших. И конечно среди них бытовала легенда из Апокалипсиса, по которой сами они будут призваны сражаться на стороне добрых братьев.

Моя рука была на черной перевязи, я осматривал войско и размышлял о том, что скоро они погибнут.

Перед одним воином я остановился и окинул его взглядом.

– Знаешь ли ты, кто такой Эрик?

– Князь Тьмы.

Я поощрительно кивнул:

– Молодец!

Затем пошел дальше.

Прогремел пушечный салют в честь меня и Блейза.

– Какова численность твоей армии? спросил я.

– Примерно пятьдесят тысяч.

– Приветствую тебя, идущего на смерть, – перефразировал я. – Ты не только не сможешь завоевать Эмбер со своими пятьюдесятью тысячами, тебе не удастся довести их даже до подножия Колвира. Смешно даже думать выставить этих несчастных с их игрушечными саблями и пушками против бессмертного города.

– Знаю. Но это не все, что у меня есть.

– Да скорее можно считать, что этого у тебя просто нету.

– А что ты скажешь о трех флотилиях, примерно в половину сил Каина и Жерара, вместе взятых?

Это было уже серьезно.

– Все еще недостаточно, – сказал я. Можно сказать, что это только начало.

– Знаю. Я набираю силы.

– И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше. Эрик будет отсиживаться в Эмбере и уничтожать наши войска, когда мы будем идти по Отражениям. Когда остатки армий дойдут до подножия Колвира, там тоже погибнет множество людей. Затем надо будет подняться до Эмбера. Как ты думаешь, сколько сотен наших воинов останется в живых, когда мы достигнем города? Остатки наших сил можно будет уничтожить в пять минут, причем безо всяких усилий со стороны Эрика. Если это все, что у тебя есть, брат Блейз, то мне постепенно перестает нравиться твое предприятие.

– Эрик объявил свою коронацию через три месяца, сказал он. – К этому времени я смогу по меньшей мере утроить свои силы. Наверное, мне удастся собрать четверть миллиона воинов из Отражений, чтобы бросить их в бой против Эмбера. Существуют другие миры, похожие на этот, и я наберу такие силы святых крестоносцев, какие еще никогда не осаждали Эмбер.

– А у Эрика будет ровно столько же времени, чтобы усилить свою защиту. Не знаю, Блейз, не знаю… Это почти самоубийство. Я не знал истинного положения вещей, когда пришел сюда…

– А что есть у тебя? – спросил он. Ничего! Ходили слухи, что когда-то ты командовал великолепным войском. Где оно?

Я отвернулся.

– Их больше нет в живых, – сказал я. Я уверен.

– Может, тебе удастся найти Отражение твоего Отражения?

– Не хочу даже пытаться. Прости.

– Тогда какую же ты можешь принести мне пользу?

– Я уйду, – сказал я, – если пушечное мясо – все, что ты от меня хотел.

– Подожди! – вскричал он. – Я сказал не подумав. Даже если у тебя ничего нет, мне не обойтись без твоих советов. Пожалуйста, останься со мной. Я даже извинюсь, если хочешь.

– Это необязательно, – ответил я, зная, что значит для принца Эмбера просить прощения. – Я останусь. Я думаю, мне удастся помочь тебе.

– Чудесно!

И он дружески хлопнул меня по здоровому плечу.

– И я достану тебе войско – можешь не беспокоиться.

Войско я ему достал.

Среди многих Отражений, которые я прошел, обнаружилась раса мохнатых существ, с когтями и клыками, похожих более-менее на людей, но с интеллектом тупоголового учителя начальных классов – прошу прощения, мальчики – я хочу сказать, что они были преданы, честны, и их очень легко было обмануть таким негодяям, какими являлись мы с Блейзом. Чувствовал я себя при этом по меньшей мере неуютно.

Примерно сто тысяч этих созданий буквально молились на нас, вплоть до того, что целовали наши руки.

На Блейза это произвело впечатление, и он заткнулся. Примерно через неделю плечо мое выздоровело. Через два месяца у нас было более четверти миллиона солдат.

– Корвин, Корвин! Ты все еще прежний Корвин! – сказал он, и мы выпили по этому поводу.

Но чувствовал я себя несколько странно. Почти всем нашим солдатам была уготована смерть. И ответственен за нее буду я. Я чувствовал некоторое раскаяние, хотя прекрасно понимал разницу между Отражениями и действительностью. Тем не менее каждая смерть будет самой настоящей смертью – это я тоже знал.

Много ночей я раскладывал карты. Тут были и те, кто отсутствовал у Флоры: на одной из них был рисунок самого Эмбера, и я знал, что с его помощью могу в любой момент проникнуть в город. На других были наши погибшие братья. А на одной из них был Отец, и я быстро убрал ее обратно в колоду. Он пропал без вести.

Я долгое время всматривался в каждое лицо, пытаясь сообразить, чего можно добиться от них. Несколько раз я раскладывал карты, и каждый раз выпадало одно и то же.

Его имя было Каин.

Он одет во все зеленое и черное, В темной треугольной шляпе с зеленым плюмажем из перьев, свисающих назад. За пояс заткнут кинжал с изумрудом в рукояти. Брюнет.

– Каин, – позвал я.

– Кто? – спросил он.

– Корвин.

– Корвин?! Это что, шутка?

– Нет.

– Чего ты хочешь?

– А что ты можешь предложить?

– Ты знаешь.

В глазах его что-то мелькнуло, когда он посмотрел на меня, но я глядел на его руку рядом с кинжалом.

– Где ты?

– С Блейзом.

– Ходили слухи, что ты недавно побывал в Эмбере, и я много думал, глядя на перевязанную руку Эрика.

– Ты хочешь знать, зачем я тебя вызвал, – сказал я. – Ответ прост. Назови свою цену.

– Что ты имеешь в виду?

– Послушай, давай говорить откровенно по крайней мере сейчас. Как ты думаешь, мы с Блейзом можем победить Эрика?

– Нет. Именно поэтому я с ним. И я не продам свою армаду, если ты вызвал меня за этим – верно ведь?

Я улыбнулся.

– Хитроумный брат, – ответил я. – Ну что ж, мне было очень приятно побеседовать с тобой. Может, увидимся в Эмбере.

Я стал поднимать руку, и он торопливо воскликнул:

– Подожди!

– Зачем?

– Я ведь даже не знаю, что ты можешь предложить.

– Нет, знаешь, – ответил я. – Ты догадался и дал мне понять, что тебя это не интересует.

– Я этого не говорил. Просто я знаю, кто сейчас сильнее.

– Ты хочешь сказать – у власти.

– Пусть так. Что ты можешь предложить взамен?

Мы разговаривали примерно час, после чего северные морские пути были открыты для меня и флотов Блейза, которые получат подкрепления, войдя туда.

– Если ты проиграешь, трое в Эмбере лишатся голов, – сказал он.

– Но ведь ты так не думаешь, правда?

– Нет. Я думаю, что скоро на троне окажетесь либо ты, либо Блейз. Меня вполне устроит служба победителю. Регентство мне тоже не помешает. Хотя мне все еще хочется выторговать у тебя голову Рэндома, как часть нашего договора.

– Не пойдет, – сказал я. – Либо мы договорились, либо нет.

– Договорились.

Жерара я оставлю на следующий день. каин меня окончательно вымотал.

Я повалился в постель и заснул.

Жерар, узнав, как обстоят дела, согласился нас не трогать. Может быть потому, что попросил его об этом именно я, так как до сих пор он считал Эрика меньшим из существующих зол.

Я быстро договорился с ним, пообещав все, что он просил, благо ничьих голов ему не требовалось.

Затем я вновь провел смотр войскам и рассказал им об Эмбере. Странным образом они быстро сдружились – краснокожие верзилы и мохнатые человечки с когтями и клыками.

Это было печально, и это было правдой.

Мы были их богами, и больше тут не о чем было говорить.

Я видел великую флотилию, плывущую по волнам большого океана цвета крови. Я задумался. В тех Отражениях, через которые нам предстояло проплыть, многие погибнут.

Я подумал о войске из Авернуса и моих рекрутах из Отражения, которое они называли Рник. Им предстояло пройти к настоящему миру и Эмберу.

Из перемешанной колоды я взял карту Бенедикта. Долго пытался разыскать его, но не почувствовал ничего, кроме холода.

Затем я взял Бранда. И опять долгий могильный холод.

Вдруг раздался крик. Даже скорее не крик, а вопль, раздирающий душу.

– Помоги мне! – кричал голос.

– Как?

– Кто это? – спросил он, и я увидел, как тело его забилось в судорогах.

– Корвин.

– Забери меня отсюда, брат Корвин! Все, что ни попросишь, отдам я тебе взамен!

– Но где ты?

– Я…

И в моем мозгу возникли какие-то странные туманные картины, которые он отказался принять, и еще один крик, как в предсмертной агонии, а потом

– тишина.

Поверхность карты снова похолодела.

Я весь дрожал. Не знаю, от чего.

Я закурил и подошел к окну, глядя в ночь, оставив карты разбросанными по столу в той комнате замка, которую мне отвели.

Туманная дымка затянула далекие звезды. Ни одного знакомого созвездия. быстро взошла маленькая голубая луна. Ночь принесла неожиданный зябкий холод, и я плотнее завернулся в плащ. Вспомнилась страшная зима неудавшейся русской кампании. Боги! Я чуть было не замерз до смерти! И к чему все это привело?

Ну конечно, к трону Эмбера.

Потому что это было достаточным воздаянием за все прошлые горести и несчастия.

Но что с Брандом? Где он? И кто придумал для него такие пытки?

Ответов у меня не было.

Я напряженно думал, глядя на путь голубого небесного диска. Неужели я чего-то не учел, пустившись в эту авантюру, неужто просмотрел какую-то важную деталь?

Нет ответа.

Я снова сел за стол рядом с небольшой рюмкой виски. Перебрав всю колоду, нашел карту Отца.

Оберон, Правитель Эмбера, стоял передо мной в зелено-золотых одеждах. Высокий, широкоплечий, в густой черной бороде и волосах продернуты серебряные нити. С зелеными кольцами в золотой оправе и таким же зеленоватым мечом. Когда-то мне казалось, ничто не может сместить бессмертного короля с трона Эмбера. Что произошло? Я все еще не знал этого? Он исчез. Как отец встретил свой конец?

Я уставился на карту и сконцентрировался. Ничего… Нет… Ничего… Что это? Да, что-то есть… Я ощутил ответ, даже скорее ответное движение, почти незаметное, фигура на карте чуть изменила позу и съежилась до тени того человека, который когда-то был моим отцом.

– Отец?!

Тишина.

– Отец!

– Да…

Голос слаб и далек, как шум в морской раковине, едва слышный шелест.

– Где ты? Что случилось?

– Я…

Долгое молчание.

– Да? Это Корвин, твой сын. Что такого произошло в Эмбере, что ты ушел?

– Кончилось мое время. – Голос звучал еще дальше, еще приглушеннее.

– Ты хочешь сказать, что отрекся от престола? Братцы ничего мне не говорили, я не так доверяю им, чтобы спрашивать. Сейчас Эрик захватил город, а Джулиан сторожит Арденский лес. Каин и Жерар патрулируют море. Блейз объявил войну им всем, и я с Блейзом. Скажи, чего ты хочешь, отец?

– Ты единственный из всех, кто… кто спросил, – выдохнул он. – Да…

– Что «да»?

– Да, боритесь против них.

– А ты? Чем я могу помочь тебе?

– Мне… уже нельзя помочь. Взойди на трон…

– Я? или вместе с Блейзом?

– Ты!

– Да?

– Я даю тебе свое благословение… Займи трон… и поспеши… с этим!

– Но почему, отец!

– У меня не хватает дыхания… Займи трон!!!

Затем и он тоже исчез. Значит, отец был жив. Вот так штука. Что же теперь делать? Я прихлебывал виски и думал. Однако, главное то, что он жив. И он был Королем Эмбера. Почему он ушел, куда? Зачем, почему, и все такое. Кто знает? Уж только не я. А значит, больше не о чем говорить. Однако… Я никак не мог сообразить, что к чему. У нас с Отцом никогда не было особо теплых отношений. Правда, я не ненавидел его, как Рэндом или некоторые другие. Но так же верно и то, что у меня не было особых причин любить его. Это был большой могущественный человек, и он сидел на троне. Вот и все. В нем была почти вся история Эмбера, какой мы ее знали, а история Эмбера простирается назад на столько тысячелетий, что им давно потеряли счет. Вот и весь сказ.

Лично я допил свой виски и пошел спать. На следующее утро я присутствовал на военном совете генерального штаба Блейза. У него было четыре адмирала, каждый командовал примерно четвертью флота, и целый ворох армейских офицеров. Всего присутствовало около тридцати высоких чинов, больших и красных или маленьких волосатых. Заседание длилось около трех часов, затем сделали перерыв, чтобы перекусить. Было решено выступить через три дня. Так как открыть путь в Эмбер мог только один из нас – человек королевской крови – то мне предстояло занять место на флагмане, а Блейзу – провести войска сквозь земли Отражений.

Меня это тревожило, и я спросил, что бы стал он делать, если бы я не появился вовсе и не предложил ему свою помощь. В ответ я услышал две вещи: во-первых, ему тогда пришлось бы сделать все одному, то есть сначала провести флот и оставить его на большом расстоянии от берега, потом вернуться на единственном корабле в Авернус и вывести солдат в заранее назначенное место встречи; и во-вторых, что все это время он искал среди Отражений одного из своих братьев, который согласился бы ему помочь.

Второй его план показался мне не совсем реальным, хотя в принципе и исполнимым. Что же касается первого, то у него просто ничего бы не вышло, потому что флот находился бы слишком далеко в море, чтобы увидеть какие-либо сигналы с суши, а придти в точно установленное место да еще к назначенному времени – учитывая не только препятствия на пути, но и те непредвиденные обстоятельства, когда речь идет о такой огромной армии – было практически просто невозможно.

Но я всегда считал Блейза за блестящего стратега, и когда он разложил передо мной карты Эмбера и его пригородов, которые составил сам, и объяснил мне ту тактику, которой собирался придерживаться, я увидел настоящего принца Эмбера, почти безупречного в своем амплуа.

Единственная неприятность заключалась в том, что выступали мы тоже против принца, да еще того, кто в настоящее время занимал куда более выгодную позицию. Я был встревожен, но с приближением коронации прямое нападение оставалось единственным выходом, и я решил не раздумывая идти по избранному пути. Если мы проиграем, наша песенка спета, но только у Блейза была армия, которая могла противостоять Эрику, и у него были свои расчеты, в отличие от меня.

Я проходил по землям Авернуса, глядя на его долины, покрытые нежным туманом, на пропасти и дымящиеся кратеры вулканов, его яркое-яркое солнце на совершенно сумасшедшем небе; я думал о его холодных, от которых по телу шла дрожь, ночах и слишком жарких днях, о россыпях скал и темном песке, о больших пурпурных растениях, похожих на огромные кактусы; и в полдень второго дня, стоя на скале, возвышающейся над морем, под шапкой киноварных облаков, я решил про себя, что мне нравится это место, и что если сыны его погибнут в смертном бою за богов, я сделаю его бессмертным в песне.

Стараясь не поддаваться страхам и сомнениям, я взошел на флагман флотилии и принял командование. Я ввел корабли в шторм, и мы вышли из него значительно ближе к месту нашего назначения. Я вел эскадру меж водяных смерчей, и мне все удалось. Затем мы переплыли каменную мель, и воды стали темнее. Цвет их стал приближаться к эмберскому. Так что я все еще знал, как это делается. Я мог влиять на нашу судьбу в пространстве и во времени. Я мог привести нас домой. То есть ко мне домой.

Я провел корабли мимо странных островов, где каркали зеленые птицы, а зеленые обезьяны висели на деревьях как фрукты, раскачиваясь, вереща и кидая в море камнями, в нас, без всякого сомнения.

Я повел корабли далеко в море, затем обратно к берегу. Блейз тем временем делал марш-бросок по равнинным мирам. Шестым чувством я знал, что он проведет войска, какие бы препятствия не ставил ему на пути Эрик. Я держал с ним связь с помощью карт и узнавал о всех битвах, в которых он уже участвовал. Так, например, он потерял тысяч десять убитыми на равнинах в битве с кентаврами, пять тысяч при страшном землетрясении, пятнадцать при внезапной эпидемии чумы, девятнадцать погибло или пропало без вести в джунглях, в отражении, которого я не узнал, когда напалм падал на них с каких-то жужжащих предметов, проносившихся над головами, шесть тысяч дезертировало в том отражении, которое выглядело как обещанный им рай, судьба пятисот солдат, пересекавших пустыню, где над ними внезапно вспыхнуло и загорелось грибообразное облако, была неизвестна, восемь тысяч шестьсот солдат были уничтожены почти мгновенно в долине, где совершенно неожиданно открыли огонь какие-то военные машины, восемьсот заболевших пришлось оставить, двести погубили переправы, пятьдесят четыре погибло на дуэлях, которые они затеяли между собой, триста отравились незнакомыми фруктами, тысяча была убита неожиданным нападением целого стада животных, похожих на бизонов, семьдесят три пропали, когда их походные палатки загорелись, полторы тысячи были смыты наводнением, две убиты ураганными ветрами, неожиданно подувшими из-за голубых холмов.

Я был доволен, что сам к этому времени потерял всего-навсего сто восемьдесят шесть кораблей.

Спать, видеть сны… Да, есть вещи, которые действуют постепенно… как медленный яд. Эрик уничтожал нас исподволь, не торопясь, по одному. Предполагаемая коронация должна была состояться через несколько недель, и он вне всякого сомнения знал, что мы приближаемся, потому что мы продолжали умирать.

Есть такой закон, по которому только принц Эмбера может путешествовать по Отражениям, хотя, конечно, он может провести с собой столько людей, сколько сочтет нужным. Мы вели наши войска и видели их гибель, но я хочу сказать об Отражениях следующее: есть Отражение, а есть Вещество, и в этом – корень всей жизни. Из Вещества один только Эмбер, реальный город на реальной земле, на которой есть все. Отражений же бесконечное множество. Любая вероятность реального существует хоть где-то. Эмбер самим своим существованием отбросил Отражения по всем направлениям, во все стороны жизни. И кто может сказать, что находится за этим? Отражения простираются от Эмбера до Хаоса и между ними возможно все. Есть только три пути через них, и все они достаточно трудны.

Если ты принц или принцесса королевской крови, ты можешь идти сквозь Отражения, заставляя их изменяться на своем пути, как тебе больше нравится, до тех пор, пока данное Отражение не станет в точности таким, каким ты его желал видеть, ни больше, ни меньше. Тогда мир данного Отражения будет твоим собственным созданием, и ты сможешь делать в нем все, что захочешь, если конечно не вмешаются твои родственники. В одном из таких миров я провел много веков, до автокатастрофы.

Вторым способом являются Карты, созданные Дворкиным, Мастером Штриха, который сделал их по нашему подобию для того, чтобы члены королевской семьи могли поддерживать связь и видеться друг с другом в любое время. Дворкин был старым-престарым художником, для которого пространство и перспектива ничего не значили. Он нарисовал фамильную Червовую масть, которая позволяла переместиться к своему брату или сестре, где бы они не находились. У меня было такое чувство, что карты обладали еще и многими другими возможностями, о которых мы просто не знали.

Третьим путем был Лабиринт, также созданный Дворкиным, по которому мог пройти только член нашей семьи. Лабиринт вписывал того, кто по нему шел, в систему Карт, а выход из него давал возможность путешествовать по Отражениям.

Теперь я знал, что делал Рэндом, когда мы ехали на мерседесе в реальный мир. Во время пути он по памяти добавлял то, что помнил об Эмбере и удалял то, чего там не было. Когда все встало на свои места, мы прибыли к месту назначения. В этом не было ничего необыкновенного, потому что любой человек, обладай он знанием, мог бы достичь своего Эмбера. Даже сейчас мы с Блейзом, каждый, могли бы найти Отражения реального Эмбера, в котором правили бы, и провести свою жизнь там, сидя на троне. Но для нас это было бы не одно и то же. Потому что ни один из этих городов не был бы реальным Эмбером, городом, в котором мы родились, городом, по образу и подобию которого выстроены все другие города, сколько бы их ни было в целом мире.

Поэтому мы и избрали самый трудный путь сквозь Отражения, собрались в битву против самого Эмбера. Тот, кто узнал об этом, обладая властью, мог ставить на нашем пути препятствия. Что и делал Эрик. И мы умирали. Что из этого выйдет, сейчас не знал никто.

Но если бы Эрик стал коронованным королем, это было бы отражено повсюду. Все оставшиеся в живых братья, мы, принцы Эмбера, каждый своим путем мечтали достигнуть того же самого – оказав таким образом нужное нам влияние на многочисленные Отражения.

Мы проскочили мимо кораблей-призраков флота Жерара – Летучих Голландцев этого мира – и я понял, что мы приближаемся. Начался отсчет времени. На восьмой день нашего путешествия мы были близки к Эмберу. Именно тогда и разразился шторм.

Море почернело, над головой стали собираться облака, паруса повисли в недолгом безветрии. Солнце скрыло свое лицо – огромное и голубое – и я понял, что Эрик наконец-то нас обнаружил.

Затем поднялся ветер и – да простят мне эту метафору – буквально сломался о тот корабль, на котором я плыл. И рвал нас ветер, и била буря – как говорят или говорили поэты. При первом же шквале меня вывернуло наизнанку. Нас кидало из стороны в сторону, как игральные кости в руке великана. На нас накинулись сразу и воды моря, и ливень сверху. Небо почернело, громыхали ужасающие раскаты. При первом ударе все вскрикнули, в этом я не сомневаюсь. Я, по крайней мере, вскрикнул. С большим трудом добрался я по палубе до покинутого штурвала. Я пристегнулся и взял его в руки. Эрик потирал от радости руки у себя в Эмбере, уж тут не было сомнений.

Потом я почувствовал легкий зуд, услышал звяканье небольших колокольчиков и увидел Блейза, как бы на другом конце серого туманного туннеля. Прошло уже пять часов с начала шторма. Я не имел ни малейшего представления, сколько потеряно людей.

– В чем дело? – спросил Блейз. – Я уже несколько раз пытался связаться с тобой.

– Жизнь полна неожиданностей. сейчас мы плывем по одной из них.

– Шторм?

– Можешь прозакладывать свои штаны. Это не шторм, а его пра-пра-дедушка. Мне кажется, слева по борту я вижу какое-то чудовище. Если у него есть хоть капля мозгов, оно ударит о дно корабля… он только что так и сделал.

– У нас тоже только что был шторм, заметил Блейз.

– И тоже пра-пра-дедушка?

– Обыкновенный. Мы потеряли двести человек.

– Верь, крепись, и давай-ка свяжемся попозже, – ответил я. – Годится?

Он кивнул, за спиной его сверкнули две молнии.

– Эрик знает наши силы, – добавил он прежде, чем отключиться.

Мне ничего не оставалось делать, как согласиться с ним.

Прошло еще три часа прежде, чем море стало хоть немного успокаиваться, а то, что мы потеряли более половины нашего флота (на одном моем флагманском судне погибли сорок человек из ста двадцати) я узнал значительно позднее. Шел сильный дождь.

И все же по морю, через Рембу, мы проплыли.

Я вытащил из колоды Рэндома.

Когда он понял, кто говорит, его первыми словами были:

– Поворачивай обратно.

– Почему?

– Потому что, если верить Льювилле, Эрику ничего не стоит сейчас стереть вас в порошок. Она говорит, что вам надо подождать немного, пока все не уляжется, и напасть на него в самый неожиданный момент, когда он и думать об этом забудет – скажем, через год.

Я покачал головой.

– Извини. Но не могу. Слишком много потерь у нас было, и мы почти у цели. Сейчас или никогда.

Он пожал плечами, и на лице явно отразилось выражение, которое легче всего описать словами: «Не говори потом, что я тебя не предупреждал»

– А все же почему? – спросил я.

– Главным образом потому, что он может управлять погодой.

– И все же нам придется рискнуть.

Он опять пожал плечами.

– Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Он точно знает, что мы приближаемся?

– А как ты сам думаешь? Разве он полный кретин?

– Ну нет.

– Тогда он знает. Если я знаю об этом в Рембе, то тем более он знает об этом, сидя в Эмбере – а я знаю по тем колебаниям, которые вы производите в Отражениях.

– К сожалению, у меня с самого начала были недобрые предчувствия относительно нашей экспедиции, но это – план Блейза.

– Выйди из игры, и пусть с плеч летит только его голова.

– Нет, так я рисковать не буду. Он может и выиграть. Я веду флот.

– Ты разговаривал с Каином и Жераром?

– Да.

– Тогда ты думаешь, что у тебя есть шанс. Но послушай, Эрик разобрался, как контролировать Драгоценный Камень Правосудия, насколько я понял из придворных сплетен Рембы о его двойнике. Он может использовать его, чтобы контролировать погоду в реальном мире. Это бесспорно. Один Бог знает, что он еще может сделать с его помощью.

– Жаль, – ответил я, – Но придется вынести и это. Не могу позволить, чтобы несколько жалких штормиков деморализовали нас.

– Корвин, я признаюсь тебе. Я сам говорил с Эриком три дня тому назад.

– Почему?

– Он вызвал меня. Я говорил с ним больше от скуки. Он очень тщательно описал мне, какими оборонительными средствами располагает.

– Он говорил с тобой потому, что узнал от Джулиана, что мы путешествовали вместе и действуем заодно. Он просто был уверен, что все сказанное тебе дойдет до меня.

– Может быть. Но это ничуть не меняет сказанного.

– Это верно, – согласился я.

– Тогда оставь Блейза и пусть он сам ведет свою войну. Ты сможешь напасть на Эрика позже.

– Но скоро его будут короновать в Эмбере.

– Знаю, знаю. Но ведь на короля напасть так же легко, как и на принца, ведь так? Какая разница, как он будет называться в то время, когда ты его победишь? Он все еще будет Эриком.

– Тоже верно. Но я дал слово.

– Так возьми его назад.

– Боюсь, что не могу этого сделать.

– Тогда ты просто сумасшедший. Настоящий псих.

– Возможно.

– Ну что ж, в любом случае – ни пуха, ни пера.

– К черту.

– До встречи.

Вот так и окончился наш разговор, и честно говоря, он меня встревожил. Может быть,впереди ожидала ловушка.

Эрик был далеко не дурак. Может, впереди нас ожидало что-то непредвиденное и смертельно опасное. В результате этих размышлений я просто пожал плечами, оперся о борт корабля и засунул свои карты за пояс.

Быть принцем Эмбера значит быть гордым и одиноким. Это значит, что ты не можешь довериться ни одной живой душе. И сейчас я был от этого не в восторге, но что уж тут поделаешь.

Я не сомневался, что Эрик управлял тем штормом, который только что на нас обрушился, а это означало, что Рэндом не соврал. Эрик может управлять погодой в Эмбере.

Так что я попытался и сам нечто предпринять.

Я вновь направил флот к Эмберу через снегопад, валящийся с неба. Это был самый ужасный снегопад из всех, которые я когда-либо создавал.

На океан падали огромные хлопья.

Пусть-ка он попробует остановить то, что естественно для данного Отражения, если сможет.

Он смог.

Примерно через полчаса снегопад прекратился. Эмбер был практически неприступен, и он действительно был единственным городом. Мне не хотелось сбиваться с курса, поэтому я оставил все как есть. Эрик действительно мог управлять погодой.

Что поделаешь. Мы, конечно, продолжали плыть дальше. Смерти в зубы.

Что тут можно еще сказать?

Второй шторм был еще хуже первого, но на сей раз за штурвалом с самой первой минуты стоял я. Шторм был насыщен электричеством и направлен только на корабли. Он разметал их в разные стороны. В результате мы потеряли еще сорок судов.

Честно говоря, мне даже страшно было вызывать Блейза и узнавать у него, что произошло с его сухопутными войсками.

– У меня осталось примерно двести тысяч солдат. Наводнение.

После чего я передал ему рассказ Рэндома.

– Придется поверить, – сказал он.

– Но лучше об этом сейчас не думать. Управляет он погодой или нет, мы все равно побьем его.

– Надеюсь.

Я закурил и облокотился о штурвал. Вскоре покажется Эмбер. Теперь я знал, как попасть туда, работая с Отражениями, и по воде, и на суше.

Но у каждого есть свои недостатки.

Хотя когда-нибудь наступит тот день, и…

Тьма нахлынула внезапной волной, и начался шторм – хуже двух предыдущих.

Мы чудом умудрились выйти из него, но я был испуган. Штормы обрушивались на нас один страшнее другого, а ведь мы были в северных водах. Если Каин сдержит свое слово, тогда все в порядке. Если нет, он окажется в прекрасном положении.

А следовательно, я тут же предположил, что он нас предал. А почему бы и нет? Я приготовил свой флот – семьдесят три оставшихся корабля – к боевым действиям, когда увидел, что приближается его эскадра. Карты солгали – или, наоборот, указали совершенно точно – на него, как на ключевую фигуру в предстоящем сражении.

Флагман эскадры направился к моему, и я тоже перебрал руками штурвал, двигаясь навстречу. Мы могли бы связаться через Колоду, но Каин этого не сделал, а сейчас он занимал более сильное положение. Следовательно, фамильный этикет позволял ему использовать те средства, которые он найдет нужными. Он явно хотел, чтобы об этом разговоре было известно всем, потому что крикнул мне через рупор:

– Корвин! Немедленно сдай командование своим флотом! Я превосхожу тебя в численности. Тебе не пробиться!

– Я глядел на него через тонкую полосу воды, разделяющую нас, и поднес свой рупор к губам.

– А как же наше соглашение?

– Аннулировано и не имеет больше силы, – сказал он. – У тебя слишком мало сил, чтобы нанести Эмберу хоть какой-то серьезный ущерб, поэтому лучше пощади жизнь людей и сдайся сейчас.

Я посмотрел через левое плечо на солнце.

– Выслушай меня, брат Каин. И в таком случае позволь мне собрать совет капитанов: тогда я дам тебе ответ, как только солнце окажется в зените.

– Хорошо, – ответил он, не колеблясь ни минуты. – Думаю, они по достоинству оценят свое положение.

Я отвернулся и приказа отвести корабль к остальной группе судов, которая стояла поодаль.

Если бы я попытался скрыться, Каин начал бы преследовать меня по Отражениям, уничтожая мои корабли один за другим. Порохом на настоящей Земле воспользоваться было нельзя – он не воспламенялся – но если зайти по Отражениям достаточно далеко, то в нашу сторону загремят и пушки. У Каина они есть, а если я исчезну, то флот не сможет плыть по Отражениям и останется в этих реальных водах, просто как мишень для эскадры каина. Так что куда ни кинь, все клин. Мы или погибли, или надо сдаваться в плен.

Я вытащил карту Блейза и сконцентрировался. Через некоторое время фигура на картинке зашевелилась.

– Да? – сказал он.

Голос его был взволнован, я даже слышал вокруг него шум битвы.

– У меня неприятности. Мы прошли, но осталось всего семьдесят три корабля, и Каин приказал нам сдаться в плен до полудня.

– Черт бы его побрал! Мне не удалось продвинуться так далеко, как тебе. Сейчас у нас тут битва, причем довольно жаркая. Целый кавалерийский полк рубит нас на куски. Так что пока не могу дать тебе никакого совета. У меня хватает своих неприятностей. Поступай, как сочтешь нужным. Они опять атакуют!

И контакт был прерван.

Я вытащил карту Жерара.

Когда мы начали говорить, мне показалось, что я вижу за его спиной тонкую береговую линию. Если мои догадки были верны, то он сейчас находился в южных водах. Мне не хотелось напоминать ему нашего разговора. Я просто спросил, может ли он помочь мне против Каина, и захочет ли это сделать

– Я согласился только пропустить тебя, – сказал он. – Вот почему я увел свою эскадру на юг. Я не смог бы прийти тебе на помощь во время, даже если бы захотел. И я никогда не обещал помочь тебе убить нашего брата.

И прежде чем я ответил он прервал связь. Он был прав, конечно. Он согласился предоставить мне возможность победить, а не выигрывать за меня мою битву.

Что же мне оставалось делать? Да, Рэндом был прав.

Я закурил, шагая взад и вперед по палубе. Утро давно уже кончилось. Туман исчез, и солнце ласково припекало плечи. Скоро будет полдень. Может, часа через два…

Я задумчиво потасовал колоду, прикинул ее на руке. Я конечно могу с их помощью устроить поединок воли либо с Эриком, либо с Каином. Такую власть карты тоже нам давали, а может и многое другое, о котором я не знал. Они были сделаны таким образом по повелению Оберона, рукой сумасшедшего художника Дворкина Баримена, старичка с ненормальными глазами, который был волшебником, святым, или психологом – тут мнения расходились – из какого-то далекого Отражения, где Отец спас его от ужасной уготованной ему кары, которую он сам на себя навлек. Подробности были неизвестны, но с тех самых пор он был несколько не в себе. Тем не менее он был великим художником, и никто не отрицал, что он обладал какой-то странной силой. Он исчез много веков тому назад после того, как создал карты и сложил Лабиринт в Эмбере. Мы часто говорили о нем, но никто не знал, где он может быть, куда скрылся. Может быть, Отец просто прикончил его, чтобы секреты остались секретами.

Каин, однако, будет готов к такому нападению, и наверное мне не удастся сломить его, хотя удержать я его смогу. Но и в этом случае почти наверняка его капитанам отдан приказ атаковать.

Эрик же будет готов ко всему – в этом не было сомнения. Правда, если мне ничего не остается делать, то это все же хоть какой-то выход. Терять мне было нечего, кроме, разве, моей души.

Затем существовала еще и карта с Эмбером. Я мог бы попасть туда в мгновение ока и попробовать убить Эрика, но шансов было примерно один на миллион.

Я хотел умереть, сражаясь, но гибель окружающих меня людей при этом – бессмысленна. Может быть, моя кровь недостаточно чиста, несмотря на то, что я прошел Лабиринт. У настоящего Принца Эмбера не могло быть таких мыслей, и в голове его не было места ненужной или даже нужной жалости. Я решил, что века, проведенные мною на Отражении Земли, изменили меня, возможно расслабили, сделали непохожим на остальных братьев.

Я решил сдать свой флот, а затем с помощью карты Эмбера проникнуть в город и вызвать Эрика на дуэль не на жизнь, а на смерть. Он будет дурак, если согласится. Но какого черта! Как я уже говорил, мне больше ничего не оставалось.

Я повернулся, чтобы высказать свою волю офицерам, и в этот момент чужая воля пригнула меня к земле, и у меня перехватило дыхание.

Я почувствовал контакт связи и с большим трудом выдавил сквозь крепко сжатые зубы:

– Кто?

Ответа не было, но что-то продолжало сдавливать мой мозг со страшной силой, и я с трудом боролся, чтобы не быть окончательно подавленным, не покориться чужой воле.

Через некоторое время, когда он увидел, что не сломит меня без долгой борьбы, Эрик подал голос, как бы принесенный порывом ветра:

– Как поживаешь, братец? Как дела?

– Неважно, – сказал или подумал я. И он усмехнулся, хотя голос у него тоже был напряженный.

– Как жаль. Если бы ты тогда вернулся с тем, чтобы поддержать меня, то я много бы выиграл от такого сотрудничества. Сейчас, конечно, уже поздно. Сейчас я только повеселюсь, уничтожая и тебя, и Блейза.

Я не ответил ему сразу, начав борьбу с ним не на шутку, всей силой своей воли. Он слегка отступил при этом бешеном натиске, но тем не менее ему удалось удержать меня, если не подавить.

Если бы в этот момент один из нас хоть на долю секунды отвлек внимание, мы могли бы войти в физический контакт, или один из нас получил бы огромное преимущество на ментальном уровне. Теперь я ясно видел его дворцовые покои. Но если один из нас сделает хоть малейшее движение, другой неминуемо тут же попадет под его полную власть.

Поэтому мы напряженно уставились друг на друга, так что со стороны было непонятно, какая между нами шла борьба. Ну что ж, одну из моих проблем он решил сам, начав атаку на меня первым. Карту с моим изображением он держал в левой руке, брови хмурились от напряжения. Я пытался найти в нем хоть малейшую слабинку, но ее не было. Мои люди заговаривали со мной, но я их не слышал, ни одного слова.

Счет времени я тоже потерял с самого начала нашего поединка. Могли ли уже пройти два часа? Может, Эрик этого и добирается? Я ни в чем не был уверен.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Эрик. Чувствую. Да, я связан с Каином. Мы контактировали с ним после того, как ты попросил отсрочки. И я могу удерживать тебя в таком состоянии, пока весь твой флот не пойдет ко дну, в Рембу, чтобы сгнить там. Твоих людей съедят рыбы.

– Подожди, – ответил я. – Они безвинны. Мы с Блейзом обманули их, и они думают, что мы воюем за правое дело. Их смерть не принесет тебе пользы. Я уже был готов сдать свой флот.

– Тогда тебе не следовало так долго думать, – ответил он, – потому что сейчас уже поздно. Я не могу вызвать Каина и отменить свой приказ без того, чтобы освободить тебя, а в тот момент, когда я тебя освобожу, сам тут же попаду под твой ментальный контроль или мне будет грозить чисто физическое уничтожение. Мы слишком крепко с тобой связаны.

– Предположим, я дам тебе честное слов, что не предприму такой попытки?

– Любой может нарушить свое слово, когда речь идет о королевстве, – сказал Эрик.

– Но ведь ты сейчас можешь читать мои мысли. неужели ты не чувствуешь, что я говорю правду? Я сдержу слово.

– Я чувствую твою странную привязанность к этим людям, которых ты надул, и я не понимаю, чем она может быть вызвана. Но все-таки нет. Ты сам это знаешь. Даже если ты говоришь сейчас откровенно – а я это допускаю – искушение будет слишком велико, когда тебе представится такая возможность. Ты сам это знаешь. Я не могу рисковать.

И я действительно знал это. Эмбер слишком горячил нашу кровь.

– Зато твое фехтовальное искусство значительно улучшилось, – заметил он. – Я вижу, что в этом отношении ссылка принесла тебе только пользу. Ты сейчас близок к моему уровню, ближе, чем кто-нибудь другой, кроме разумеется Бенедикта, которого, может быть, уже давно нет в живых.

– Не обольщайся. – сказал я. – Я знаю, что могу победить тебя в любую минуту. Честно говоря, я хотел предложить…

– Не беспокойся. Я не собираюсь драться с тобой на дуэли СЕЙЧАС. – сказал он и улыбнулся, прочтя мою мысль не только в мозгу но и на лице.

– Я все больше и больше жалею, что ты не со мной, – сказал он. – Тебя я мог бы использовать куда лучше, чем других. На Джулиана мне просто плевать, Каин трус, Жерар силен, но глуп.

Я решил замолвить словечко хоть за одного, пока была такая возможность.

– Послушай. Я вынудил Рэндома следовать за собой. Сам он был от этого далеко не в восторге. Мне кажется, он поддержал бы тебя, стоит только попросить.

– Этот ублюдок?! Я не доверил бы ему выносить ночные горшки! В один прекрасный день я обнаружил бы в своем крысу. Нет, спасибо. Может, я бы и помиловал его, если бы ты за него сейчас не попросил. Ты хотел, чтобы я прижал его к груди и вскричал: «Брат!», не так ли? О, нет. Слишком уж быстро ты кинулся на его защиту! Это показывает его истинное ко мне отношение, о котором он, вне всякого сомнения, сообщил тебе. Давай-ка лучше забудем Рэндома с точки зрения милосердия.

В этот момент я почувствовал запах дыма и скрежет металла о металл. Это означало, что Каин напал на нас, уничтожая по одному.

– Прекрасно, – сказал Эрик, прочитав мои мысли.

– Останови их! Пожалуйста! У моих людей нет ни единого шанса против такой эскадры!

– Даже если бы ты сам лично сдался… Тут он прикусил губу и выругался. Он собирался попросить меня сдаться, взамен пообещав жизнь моим людям, а затем приказать Каину продолжать полное истребление флота. Я ясно прочел его мысль, и он это понял, когда в пылу обуревающих его страстей начал говорить раньше, чем нужно, чем я сам это предложил.

Я усмехнулся, видя его раздражение.

– Все равно ты скоро будешь моим, сказал он. – Как только захватят твой флагман.

– Но пока этого не произошло, – ответил я, – попробуй-ка мою рецептуру!

И я ударил по нему всей силой воли которой обладал, давя на мозг, уничтожая его своей ненавистью. Я почувствовал его боль, и это заставило меня ударить еще сильнее. За все те годы, которые я провел в ссылке, я бил по нему, требуя, наконец, расплаты. За то, что он бросил меня на погибель во время чумы, я бил по барьерам его разума, требуя мщения. За ту автокатастрофу, в которую он меня вовлек, я бил по нему, стараясь вызвать в его мозгу мучения в ответ на мои страдания.

Контроль его начал слабеть, и мое давление усилилось. Я сгибал его волю, и постепенно он отступал.

– Дьявол! Ты дьявол! – вскричал он в самом конце и накрыл мою карту ладонью.

Контакт был прерван и я стоял, весь дрожа.

Я этого добился. Я победил его в состязании воли. Больше я уже никогда не буду бояться своего брата-тирана, в каком бы поединке нам не пришлось участвовать. Я был сильнее его.

Вокруг вовсю шло сражение. По палубам текла кровь. Вплотную к нашему борту стоял корабль, зацепившись абордажными крюками, и на наши палубы хлынули войска Каина. Другой корабль пытался пришвартоваться с правого борта. Над головой просвистела стрела из арбалета.

Я вытащил меч и кинулся в гущу событий.

Не знаю, скольких я убил в тот день. Я потерял им счет после двенадцати или тринадцати, но их было минимум в два раза больше в самой первой стычке. Та сила, которой естествен но обладает принц Эмбера, и которая позволяла мне поднять мерседес, сослужила мне в тот день хорошую службу, когда я убивал одного противника мечом и одновременно выбрасывал второго рукой через борт.

Мы убили всех на борту обоих пришвартованных к нашему кораблей, открыли кингстоны и отправили их в Рембу, где Рэндом наверняка поразвлекается, глядя на их останки. В этой битве я потерял половину команды, а у меня самого было множество ушибов и царапин, но страшного – ничего. Мы пошли на помощь другому нашему кораблю и потопили еще один рейдер Каина.

Остатки команды спасенного корабля пополнили мою.

– Крови! – вскричал я. – Крови и мщения в этот день, мои воины, и вас вечно будут помнить в Эмбере!

И как один они подняли свои шпаги и заорали:

– Крови!

И галлоны, нет… реки крови пролились в тот день. Мы уничтожили еще два рейдера Каина, пополняя свою команду остатками команд спасенных кораблей. Когда мы направлялись к шестому судну противника, я забрался на мачту и огляделся вокруг.

Силы Каина превосходили нас примерно втрое. От моего флота осталось около пятидесяти судов. Мы потопили шестой рейдер, и нам не пришлось гнаться за следующим. Они сами шли к нам. Их мы тоже потопили, но я несколько раз был ранен в этом сражении, которое опять унесло половину моей команды. У меня были ранены левое плечо и правое бедро, правая нога болела от глубокого пореза.

Когда мы послали и этих на дно, к нам двинулись следующие два.

Мы отступили и соединились с одним из моих кораблей, который только что вышел победителем из своей битвы. И вновь мы объединили команды, на сей раз перейдя на другой корабль, который получил меньше повреждений, чем мой флагман, который уже начинал крениться и черпать воду.

Но передохнуть мы не успели. Почти сразу же к нам подплыл очередной рейдер и солдаты попытались взобраться на наши палубы.

Люди мои устали, да и я был не в лучшей форме. К счастью, солдаты Каина тоже достаточно вымотались. Прежде, чем второй рейдер успел прийти к ним на помощь, мы перешли на него, убили всю команду и остались там, потому что рейдер этот был в прекрасном состоянии.

Мы потопили следующий корабль, и у меня осталось сорок человек команды, прекрасный рейдер, а сам я задыхался.

Теперь в поле зрения не было никого, кто смог бы прийти к нам на помощь. Каждый мой корабль вел бой по меньшей мере с одним кораблем Каина. К нам стал приближаться еще один рейдер, от него мы просто сбежали.

Таким образом, мы выиграли примерно двадцать минут. Я попытался уйти в Отражение, но так близко от Эмбера это очень трудно и занимает массу времени. Куда легче подойти к Эмберу, чем уйти оттуда, потому что город этот является центром всего. Но если бы у меня было еще минут десять, то мне бы это удалось.

Но этих минут у меня не было. Когда корабль подплыл еще ближе, я увидел вдалеке еще один, идущий в нашем направлении. На мачте развевался черно-голубой флаг, внизу были цвета Эрика и белый единорог. Каин лично решил принять участие в нашем уничтожении.

Мы потопили первый корабль и даже не успели открыть его кингстоны, как Каин уже набросился на нас. Я стоял на окровавленной палубе, вокруг меня собралось человек двенадцать, а Каин забрался на нос корабля и крикнул мне, чтобы я сдавался.

– Сохранишь ли ты жизнь моим людям, если я это сделаю?

– Да, – ответил он. – Я сам потеряю несколько человек, если не соглашусь на твое предложение, а в этом нет нужды.

– Даешь слово принца? – спросил я.

Минуту он раздумывал, затем кивнул головой.

– Хорошо, – сказал он. – Прикажи своим людям сложить оружие и перейти на мой корабль, когда мы подойдем.

Я засунул свой меч в ножны и кивнул людям, окружавшим меня:

– Вы бились хорошо и заслужили мою любовь. Но мы проиграли.

Пока я говорил, я тщательно помахал перед ними окровавленными руками, потом осторожно вытер их о плащ, как бы нехотя.

– Сложите оружие, и знайте, что подвиги этого дня, которые вы совершили, никогда не будут забыты. И когда-нибудь я возвеличу вас при дворе Эмбера.

Мои люди – девять высоких краснокожих и трое маленьких волосатых – плакали, складывая оружие.

– Не думайте, что все потеряно в борьбе за город, – сказал я. – Мы проиграли только одну битву, а сражения разыгрываются повсюду. Мой брат Блейз пробивает себе дорогу в Эмбер в эту самую минуту. Каин сдержит свое слово и пощадит ваши жизни, когда увидит что я ушел к Блейзу. Мне жаль, что я не могу взять вас с собой.

И с этими словами я вытащил карту Блейза из колоды, держа ее как можно ниже перед собой, чтобы не было видно с подплывавшего корабля.

Борт Каина ударился о нас, когда холодная фигура потеплела и зашевелилась.

– Кто?

– Корвин. Как у тебя?

– Мы выиграли сражение, но потеряли очень много людей. Сейчас отдыхаем перед следующим переходом. А как ты?

– Думаю, мы уничтожили больше половины флота Каина, но выиграл он. Сейчас он как раз захватывает мой корабль. Помоги мне уйти. Он протянул руку, я дотронулся до нее и очутился рядом.

– Кажется, это уже начинает входить в привычку, – пробормотал я, а затем увидел, что он тоже был ранен, в голову, а на левой руке его была повязка.

– Схватился за другой конец сабли, пояснил он, заметив направление моего взгляда. – Сейчас немного щиплет.

Я перевел дыхание, и мы пошли к его палатке, где он открыл бутыль с вином, дал мне хлеба, сыра и немного сушеного мяса. У него все еще был приличный запас сигарет и я с удовольствием выкурил одну, пока походный врач перевязывал мои раны.

В его армии все еще было примерно восемьдесят тысяч человек. Когда я стоял на вершине холма и вечер только начал опускаться на землю, мне почудилось, что я смотрю на все лагеря, которые когда-либо представали перед моим взором, простертые на мили и века вокруг. Слезы внезапно застлали мне глаза, когда я подумал о простых людях, не похожих на принцев Эмбера, с короткой жизнью, превращенной в пыль в огромном количестве войн, ведущихся в самых разнообразных мирах.

Я вернулся в палатку Блейза, и мы допили вино.

7

В эту ночь начался ураган. Он не кончился с наступлением зари, которая посеребрила ладони мира, продолжался весь тяжелый походный день.

Это очень расхолаживает – маршировать в дождь, сдобренный ледяным ветром. Лично я всегда ненавидел грязь, и почему-то всегда получалось так, что мне приходилось чуть ли не века идти именно по грязи.

Мы попытались найти отражения, в которых не было бы дождя, но не тут то было. Мы могли дойти до Эмбера, но дойдем мы до него в насквозь промокшей одежде, под грохот грома и сверкание молний за спинами.

На следующее утро температура резко упала, и весь мир оказался покрыт грязным серым небом, с которого валили хлопья снега. При дыхании изо рта вырывался пар.

Войско было к этому плохо подготовлено, если конечно не считать маленьких волосатых людей, и мы приказали им двигаться как можно быстрее, чтобы избежать обморожений. Высокие краснокожие солдаты страдали. Их мир был очень теплым.

В тот день на нас напали тигр, полярный медведь и волк. Тигр, которого убил Блейз, был размером в четырнадцать футов от носа до кончика хвоста.

Мы шли весь день и часть ночи, пока не началась оттепель. Блейз подгонял войска, чтобы как можно скорее вывести их из холодного Отражения. Карта с изображением Эмбера указывала, что там была теплая сухая осень, а мы все ближе и ближе подходили к реальной Земле.

К полуночи вторых суток нашего похода мы уже испытали снежную бурю, холодный дождь, теплый дождь и нормальную сухую погоду.

Был отдан приказ устроить лагерь и выставить тройные караулы. Если учесть, что наши солдаты вымотались до предела, то можно понять, что мы не могли идти дальше.

Нападение произошло несколькими часами позже, и во главе его стоял Джулиан, насколько я понял потом по описанию тех, кто уцелел.

Удар последовал по самой уязвимой нашей позиции – периферии основного лагеря. Знай я, что это будет Джулиан, я бы подавил его с помощью карты, но дело было сделано.

Казалось, наши войска начали терять присутствие духа, но они подчинились нашему приказу идти вперед.

Мы потеряли примерно две тысячи человек, когда внезапно наступила зима, и я пока еще не знал, скольких уничтожил Джулиан.

На следующий день мы попадали в засаду за засадой. Такое крупное войско, как наше, не могло противопоставить ничего серьезного тем коротким рейдам, которые Джулиан устраивал на наши фланги. Нам удалось уничтожить несколько его солдат, но совсем немного, примерно одного на десять наших.

В полдень мы пересекали долину, идущую параллельно морскому берегу. Лес Ардена был от нас к северу и слева. Эмбер точно впереди. Легкий прохладный бриз был напоен сладкими запахами земли и растений. Изредка с деревьев падали листья. Эмбер лежал от нас в восьмидесяти милях и виднелся лишь как небольшое сверкание над горизонтом.

В это утро стали собираться облака, пошел дождь, молнии засверкали с неба. Затем шторм прекратился так же быстро, как и начался, и солнце высушило все вокруг.

Через некоторое время мы почувствовали запах дыма.

Скоро мы увидели его – он поднимался вверх повсюду вокруг нас.

Затем вверх и вниз стали стрелять языки пламени. Они двигались к нам, как будто подкрадывались, и чем ближе они подступали, тем жарче становилось, и где-то в задних рядах уже началась паника. Раздались крики, колонны сломали строй и кинулись вперед.

Мы побежали.

Хлопья пепла падали на нас со всех сторон, а дым становился все гуще. Мы неслись вперед, и огонь подступал все ближе и ближе. Целые простыни пламени застилали небо, непрерывно доносились раскаты грома, и жаркие волны нахлынули на нас, омывая со всех сторон. Деревья, мимо которых мы бежали, почернели, листья скрючились, а кустарник задымился. Насколько хватал глаз впереди, нас не ожидало ничего, кроме аллей огня.

Мы побежали быстрее, не сомневаясь, что скоро будет еще хуже.

И мы не ошиблись.

Жара стала удушающей, дышать тяжело. Олени, волки, лисы и кролики неслись вместе с нами, не обращая внимания на своих естественных врагов. Воздух над клубами дыма казалось, был напоен криками птиц. Они пачкали прямо на нас, но мы этого уже не замечали.

Поджечь этот старинный лес, такой же легко уязвимый, как Арденский, казалось мне святотатством. Но Эрик был принцем Эмбера и скоро будет его королем. Может быть, будь я на его месте, я тоже…

Волосы и брови мои были подпалены, в горле пересохло. Скольких людей нам все это будет стоить?

Семьдесят миль покрытой лесом долины лежало между мною и Эмбером, и примерно тридцать из них мы уже прошли.

– Блейз! – хрипло выкрикнул я. – Через две-три мили отсюда дорога приведет нас к реке Ойзен, которая впадает в море. Я думаю, это наш единственный шанс. Вся Гарнатская долина будет выжжена. Наше единственное спасение – вовремя достичь воды.

Он кивнул.

Мы понеслись вперед с удвоенной силой, но огонь опережал нас.

Мы, однако, добрались до развилки, сбивая пламя с дымящихся одежд, вытирая копоть с глаз, выплевывая пепел из пересохших ртов, проводя руками по волосам, где тлели маленькие угольки.

– Еще с четверть мили, не больше, сказал я.

Несколько раз меня ударяли падающие ветви. Лицо и все открытые участки кожи пульсировали от лихорадочной боли, да и все остальное тело было не лучше. Мы неслись по горящей траве вниз по склону холма, и увидев у его подножия воду, побежали еще быстрее, хотя раньше считали, что это невозможно. Мы бросились в реку с разбега, и ее холодная прохлада обняла нас.

Мы с Блейзом старались плыть как можно ближе друг к другу, а течение подхватило нас и несло по извилистому руслу Ойзена. Ветви деревьев над нашими головами были похожи на огненные лучи в соборе. Когда они с треском ломались и падали, нам приходилось либо уворачиваться, либо нырять как можно глубже, чтобы избежать ненужных ожогов. Воды вокруг нас шипели, по ним плыли обугленные деревяшки, а головы уцелевших воинов, плывших за нами, были похожи на кокосовые орехи.

Темные воды были прохладны, наши ожоги начали болеть, мы дрожали и стучали зубами.

Горящий лес мы оставили за собой через несколько миль, и перед нами расстилалась плоская низкая равнина, ведущая к морю. Это было идеальным местом для засады лучников Джулиана, решил я. Я сказал об этом Блейзу, и он согласился, но заметил, что не знает, чем тут можно помочь. Я вынужден был признать его правоту.

Лес все еще горел, и мы плыли по течению.

Казалось, прошли долгие часы, хотя на самом деле это конечно было не так, прежде чем мои страхи не превратились в действительность и на нас посыпалась туча стрел. Я нырнул и долго плыл под водой. Так как плыл я по течению, то мне удалось преодолеть большое расстояние прежде, чем я снова вынырнул. Но когда это произошло, в меня опять посыпались стрелы.

Один Бог знает, какая из этих стрел могла стать для меня последней, но я не стал ждать, а опять набрал полную грудь воздуха и нырнул.

Цепляясь руками за дно, я наощупь пробирался среди подводных камней так долго, как только мог, затем выплыл у правого берега, постепенно выдыхая воздух по мере того, как приближался к поверхности.

Я вынырнул, судорожно вздохнул и снова погрузился, даже не посмотрев, в каком месте реки я нахожусь.

Я плыл до тех пор, пока мои легкие, казалось, не начали разрываться, потом опять вынырнул.

На этот раз мне не повезло. Одна из стрел вонзилась в бицепс. Мне удалось вновь нырнуть и сломать ее у наконечника, когда я достиг дна. Потом я вытащил острие, продолжая плыть наподобие лягушки, извиваясь всем телом и помогая себе одной правой рукой. Когда я в следующий раз вынырну, то буду отличной мишенью для стрелков, это-то я понимал.

Поэтому я заставлял себя плыть все дальше и дальше, до красных искр в глазах и полного помрачения сознания. Наверное, я оставался под водой минимум три минуты.

Когда я вынырнул на этот раз, ничего, однако не произошло, и я перевел дух, жадно дыша.

Добравшись до левого берега, я уцепился за прибрежные корни и огляделся. Деревьев здесь почти не было и огонь сюда не дошел. Оба берега казались пустынными, но и на реке никого не было видно. Могло ли быть так, что я оказался единственным пережившим весь этот ад? Это казалось маловероятным. В конце концов нас было слишком много, когда мы начинали этот поход.

Я был полумертв от усталости, и все тело болело и жгло. Каждый кусочек моей кожи был как в огне, но вода была настолько холодной, что я весь дрожал и посинел от холода. Если я вообще хотел остаться в живых, мне придется выйти из реки. Но сначала я решил на всякий случай проплыть под водой еще несколько раз, прежде чем выбираться на берег.

Не знаю как, но мне удалось нырнуть и проплыть под водой еще четыре раза, и я почувствовал, что если нырну в пятый, то уже не вынырну. Поэтому я уцепился за прибрежный булыжник, немного передохнул и выполз на сушу.

Я перекатился на спину и огляделся, не узнавая местности. Пожар, однако, сюда еще не достиг. Справа от меня рос густой кустарник, и я пополз к нему, свалился лицом на землю и заснул.

Первое, что я ощутил при пробуждении – желание вообще не просыпаться. У меня не было места, которое бы не болело, да к тому же меня тошнило. Я пролежал так несколько часов в полубессознательном состоянии, и в конце-концов с трудом дополз до реки, где с жадностью напился. Затем опять вполз в кустарник и заснул.

Когда я пришел в себя во второй раз, мне все еще было плохо, но я чувствовал себя намного сильнее. Я дошел до реки и обратно, и с помощью ледяной карты Блейза обнаружил, что он жив.

– Где ты? – спросил он, когда мы вошли в контакт.

– Понятия не имею. Мне повезло, что я вообще где-то. По-моему, недалеко от моря. Я слышу плеск волн и узнаю запах.

– Ты рядом с рекой?

– Да.

– На каком берегу?

– Левом, если смотреть по направлению к морю. Северном.

– Тогда оставайся на месте, – сказал он, – и я пошлю за тобой кого-нибудь. Я сейчас собираю наше войско. Со мной уже две тысячи человек, так что Джулиан не подойдет близко. Но каждую минуту подходит все больше и больше народу.

– Хорошо.

На этом наш разговор окончился. Я остался на месте и, не теряя времени, заснул.

Я услышал, как кто-то продирается сквозь кусты и тут же притаился. Раздвинув несколько веток, я посмотрел вперед.

Это были три краснокожих великана. Так что я выпрямился, почистил одежду, пригладил рукой волосы, сделал несколько глубоких вдохов и выступил вперед.

– Я здесь.

Услышав мой голос, двое из них выхватили мечи и заняли оборонительную позицию. Но они быстро оправились, улыбнулись, отдали мне честь и проводили в лагерь. Он был примерно в двух милях. Я дошел до него, умудрившись не сутулиться по дороге.

Появился Блейз и сообщил мне:

– У нас уже более трех тысяч.

Затем он опять позвал военного врача, чтобы тот обо мне позаботился.

Ночь прошла спокойно, никто на нас не нападал, и всю ночь и весь следующий день к нам присоединялись остатки нашего войска.

Их было уже пять тысяч. В отдалении виднелся Эмбер.

Мы спали всю ночь и отправились в путь наутро. К полудню проделали примерно двадцать миль. Мы маршировали вдоль берега, и нигде не было видно и признака войск Джулиана.

Боль от ожогов начала проходить. Бедра я почти не чувствовал, но плечо и руки давали о себе знать, причем иногда было так больно, что хотелось кричать во все горло.

Мы продолжали идти вперед и вскоре оказались в сорока милях от Эмбера. Погода оставалась устойчиво хорошей, а лес слева от нас весь выгорел и стоял черный, как деготь. Огонь уничтожил весь кустарник в долине, а это было нам на руку. Ни Джулиан, ни кто-то другой не мог устроить нам засаду. Мы бы увидели их за милю. До захода солнца прошли еще десять миль и разбили лагерь на берегу.

На следующий день мы начали подъем. На Колвир вела огромная лестница, позволяющая людям находиться на ней не более двух в ряд. Однако вскоре она сузится, и мы вынуждены будем идти гуськом.

Мы прошли вверх сто ярдов, потом двести, триста… С моря рванул ураганный ветер, мы прижались к камню и стали идти осторожнее. Потом мы недосчитались примерно две-три сотни человек.

Мы продолжали подниматься, и пошел дождь. Путь стал круче, камень был скользкий. Поднявшись примерно на четверть высоты Колвира мы встретили колонну спускавшихся солдат. Первый из наступающих обменялся ударами с нашим авангардом, и оба упали мертвыми. Мы выиграли две ступеньки, и еще один был убит.

Так продолжалось больше часа, и к тому времени мы поднялись примерно на треть высоты Колвира, а наша линия продолжала укорачиваться, подходя все ближе ко мне и Блейзу. Хорошо хоть, что наши краснокожие великаны были сильнее солдат Эрика. Бряцание оружия, короткий крик, и человек пролетал мимо нас в пропасть. Иногда краснокожий, иногда мохнатый, но чаще всего он был одет в форму войск Эрика.

Мы дошли до половины лестницы, сражаясь за каждую ступеньку. У вершины перед нами окажется широкая лестница, по отражению которой я спускался в Рембу. Эта лестница приведет нас к Большой Арке – восточным воротам Эмбера.

От идущих впереди нас солдат осталось человек пятьдесят. Потом сорок, тридцать, двадцать, дюжина…

Мы прошли уже примерно две трети пути, и лестница позади нас сбегала зигзагами к подножию Колвира. Восточной лестницей редко пользуются. Она почти для красоты. В наши первоначальные планы входило пройти по выжженной равнине, а затем сделать круг, обойти гору с запада и войти в Эмбер сзади. Но огонь и Джулиан спутали нам все карты. Нам бы никогда не удалось то, что мы задумали. Теперь нам оставалось либо атаковать в лоб, либо отступить. А отступать мы не собирались.

Еще три воина Эрика были убиты и мы взобрались еще на четыре ступеньки. Затем наш человек полетел вниз и мы потеряли ступеньку.

Ветер с моря был резок и холоден, и у подножия горы стали собираться птицы. Сквозь облака проглянуло солнце, так как Эрику, наверное, было не до управления погодой в такой опасной близости от нас.

Мы поднялись еще не шесть ступенек и потеряли еще одного человека.

Это было странно, и дико, и печально…

Блейз шел впереди меня, так что скоро настанет его черед. Затем мой, если он погибнет.

Впереди только шестеро наших воинов.

Десять ступенек…

Их осталось пятеро.

Мы медленно продвигались вперед, а сзади, насколько хватал взгляд, каждая ступенька была залита кровью. Что-то было в этом извращенно чувственное, аморальное.

Наш пятый человек убил четверых, прежде чем упал сам, так что мы прошли еще один короткий поворот. Вперед и вверх – третий наш солдат дрался с мечами в обеих руках. Хорошо, что он бился в священной войне, за святое дело, потому что каждый удар он наносил с большим воодушевлением и внутренней силой. Умирая, он захватил с собой еще троих.

Следующий не обладал такой верой и не так хорошо владел мечом. Он был убит сразу же, и теперь их оставалось всего двое.

Блейз вытащил свой длинный филигранный меч, и лезвие его засверкало на солнце.

– Скоро, брат, – сказал он, – мы посмотрим, что они смогут сделать против Принца Эмбера.

– Надеюсь, только одного из них, – ответил я, и он ухмыльнулся.

Мы прошли примерно три четверти пути, когда наступила очередь Блейза.

Он ринулся вперед, мгновенно убив первого, кто находился перед ним. Острие его меча впилось в горло второго, и почти сразу он ударил плашмя по голове третьего, скидывая его вниз. Несколько мгновений продолжалась дуэль с четвертым, но и тут все быстро было кончено.

Я тоже держал свой меч наготове, поднимаясь следом за ним и глядя на то, что он делает.

Он был великолепен, даже лучше, чем я его помнил. Он несся вперед, как вихрь, и меч в его руке был живым в отблесках света. Они падали перед ним! Боже, как они падали! И что бы ни говорили о Блейзе, в тот день он показал себя истинным принцем и вел себя соответственно этому рангу. Я стал думать, сколько он продержится.

В левой руке он держал кинжал, используя его с ярой жестокостью, как только представлялась возможность. Он потерял этот кинжал, оставив его в горле одиннадцатой жертвы.

Я не видел конца той колонне воинов, которая выступила против нас. Я решил, что скорее всего они доходят до самого верха лестницы. Я надеялся, что моя очередь не придет. Я почти верил в это.

Еще три воина пролетело мимо меня, и тут мы дошли до небольшой лестничной площадки и поворота. Он расчистил площадку и начал подъем. Примерно с полчаса я наблюдал за ним, а воины, выступившие против него, все умирали и умирали. Я слышал шепот восхищения воинов, шедших позади меня. У меня даже возникла сумасшедшая мысль, что мне удастся пробиться так до самого верха.

Он использовал каждый трюк, известный в науке фехтования. Он выбивал мечи плащом, делал подножки, хватал свободной рукой за кисть и выворачивал ее, скидывая человека с лестницы без борьбы.

Мы дошли до следующей лестничной площадки. К этому времени на рукаве его выступила кровь, но он не переставал улыбаться, и солдаты, стоящие следом за теми, которых он убивал, были бледны как смерть. Это ему тоже помогало. И, возможно, то, что я стоял за ним, готовый в любой момент вступить в бой вместо него, тоже придавало им страху, действовало на нервы, замедляло движения. Как я позднее узнал, они слышали о нашей битве на море.

Блейз поднялся до следующей площадки, расчистил ее, начал подниматься вверх. Честно говоря, я не думал, что ему удастся зайти так далеко. Это был почти феноменальный образец того, как надо владеть мечом, я не видел такого с тех самых пор, как Бенедикт один удерживал проход через Арденский лес против Лунных Всадников Генеша.

Однако, он начал уставать, это я тоже видел. Если бы был какой-то способ сменить его ненадолго, дать ему отдохнуть!

Но такого способа не было. поэтому я продолжал идти за ним, со страхом ожидая, что каждый удар может оказаться для него роковым.

Я знал, что он слабеет. К этому времени мы находились в ста футах от вершины.

Внезапно он стал мне близок и дорог. Он был моим братом, и он здорово меня выручил. Не думаю, чтобы он считал себя способным добраться до вершины, но он продолжал биться…

Тем самым давая мне шанс завоевать трон для себя.

Он убил еще троих, и с каждым ударом меч его двигался все медленнее. С четвертым он дрался минут пять, прежде чем убил его. Я был уверен, что следующий воин окажется его последним.

Но этого, однако, не произошло. Пока он вытаскивал свой меч из горла убитого, я перебросил меч в левую руку, вытащил кинжал и метнул его.

По самую рукоять он вошел в горло следующего солдата.

Блейз перепрыгнул через две ступеньки и ударом локтя скинул еще одного вниз. Затем он сделал выпад, вспоров живот следующему.

Я кинулся вперед, готовый заполнить пространство, если что-нибудь с ним произойдет, но он пока что во мне не нуждался.

Как будто к нему пришло второе дыхание, он с необычайной энергией кинулся вперед и убил еще двоих. Я крикнул, чтобы мне дали еще один кинжал, и мне передали его по линии. Я держал кинжал наготове, ожидая, когда он опять устанет, и кинул его в очередного воина, с которым он бился. Но в эту минуту боец как раз кинулся вперед, так что кинжал ударил его рукояткой по голове, а не вошел в горло. Этого, однако, было вполне достаточно для Блейза, который тут же убил его прямым выпадом.

Но этим воспользовался следующий. Он кинулся вперед, и меч Блейза вошел ему в живот, он потерял равновесие, и они вместе упали в пропасть.

Повинуясь скорее рефлексу, почти не соображая, что делаю, но тем не менее прекрасно понимая, что решение в долю секунды всегда оправдывает себя, – выхватил левой рукой из-за пояса колоду карт и швырнул ее Блейзу, который на секунду как бы завис над пропастью – так быстро среагировали мои мускулы – и крикнул ему во все горло:

– Лови скорее! Скорее же, идиот!

У меня не было времени смотреть, что произошло дальше, пришлось отражать атаки и самому нападать.

Но колоду он поймал. Это я успел увидеть краешком глаза.

И тогда начался последний этап нашего восхождения на Колвир.

Чтобы не терять времени, просто скажу, что нам удалось это сделать, и тяжело дыша я остановился на верхней площадке, поджидая, пока вокруг меня соберется мое оставшееся войско.

Мы построились и стали наступать. Примерно час потребовался нам для того, чтобы дойти до Великой Арки.

Мы прошли и ее. Мы вошли в Эмбер.

Где бы ни был сейчас Эрик, я уверен, он не предполагал никогда, что нам удастся зайти так далеко.

И я задумался о том, где сейчас был Блейз. Хватило ли у него времени выхватить карту и использовать ее прежде, чем он достиг дна пропасти? Думаю, что никогда этого не узнаю.

Мы недооценили противника по всем статьям. Сейчас его войска намного превосходили нас численностью, и нам просто не оставалось ничего другого – только биться до последнего, так долго, как только мы могли продержаться. Почему я свалял такого дурака и бросил Блейзу свою колоду? Я знал, что у него не было своей, и поэтому действовал инстинктивно, по тем рефлексам, которые скорее всего выработались у меня на Отражении Земли. Но ведь я мог бы использовать Карты, чтобы скрыться, если меня разобьют вконец.

А меня разбили вконец.

Мы дрались до самых сумерек, и к этому времени у меня осталась всего горстка воинов. Нас окружили на тысячу ярдов внутри самого Эмбера и все еще достаточно далеко от дворца. Мы уже нешли вперед, а защищались, и погибали один за другим. Мы потерпели поражение.

Льювилла или Дейдра предоставили бы мне убежище. Зачем я сделал это?

Я убил еще одного солдата и перестал думать о своей ошибке.

Солнце опускалось, начало темнеть. Нас оставалось всего несколько сотен, и мы не приблизились к Дворцу ни на шаг.

Затем я увидел Эрика и услышал, как он громко отдавал какие-то приказы.

Если бы я только мог подойти м нему поближе!

Но я этого не мог.

Может быть, я и сдался бы ему в плен, чтобы пощадить жизнь оставшимся моим солдатам, которые дрались хорошо и сослужили мне хорошую службу, чем бы ни кончился этот бой.

Но сдаваться было некому, да никто и не собирался брать меня в плен. Эрик не услышал бы меня, даже если бы я закричал во все горло. Он был далеко и командовал.

Так что мы продолжали биться и у меня оставалось всего около сотни воинов.

Скажу короче.

Они убили всех, кроме меня.

На меня же набросили сети и били тупыми стрелами без наконечников.

В конце-концов я упал, меня стали глушить дубинками по голове и связали, а дальше начался какой-то кошмар, который не заканчивался, что бы я ни делал.

Мы проиграли.

Пробудился я в темнице, в подземелье глубоко под Эмбером, сожалея, что мне удалось дойти почти до самого конца.

Тот факт, что я все еще оставался в живых означал, что Эрик строит в отношении меня какие-то планы. Перед глазами возникли призраки колодок, огня и пыточных щипцов. Я предвидел тот кошмар, который мне грозит, лежа на сырой соломенной подстилке.

Я не знал, как долго провалялся без сознания.

Я обшарил всю свою маленькую камеру, пытаясь найти хоть что-нибудь, с помощью чего мог бы покончить с собой, но ничто не могло послужить этой цели.

Раны горели, как солнце, и я очень устал.

Я уложил свое тело поудобнее и снова заснул.

Я проснулся, но ко мне так никто и не пришел. Мне некого было подкупить, и никто меня не пытал.

Никто и не принес мне поесть.

Я лежал, завернувшись в плащ, и вспоминал все, что произошло с тех пор, как я проснулся в Гринвуде и отказался от укола. Может, для меня было бы лучше, если бы я этого не сделал.

Я познал отчаяние.

Скоро Эрик коронуется в Эмбере. А может, это уже произошло.

Но сон был прекрасным выходом, а я так устал…

Впервые за долгое время я получил возможность спать, отдыхать и позабыть о своих ранах.

В сырой темной камере омерзительно пахло.

8

Не помню, сколько раз я просыпался и вновь засыпал. Дважды я находил мясо, хлеб и воду на подносе у двери. Оба раза я съедал все без остатка. Камера моя была беспросветно темна и очень холодна. Я ждал. Ждал.

Наконец за мной пришли.

Дверь распахнулась и появился слабый свет. Я заморгал с непривычки и в этот момент меня позвали.

Коридор снаружи был до отказа набит вооруженными воинами, чтобы я не выкинул какого-нибудь фокуса.

Я потер рукой щетину на подбородке и пошел туда, куда меня вели.

Мы шли долго, и дойдя до зала со спиральной лестницей стали подниматься по ней. Пока мы шли, я не задал ни одного вопроса, и никто ничего не пытался мне объяснить.

Мы дошли до верха и пошли уже по самому дворцу. В теплой чистой комнате мне велели раздеться догола. Я разделся. Потом я вошел в ванную с горячей водой, от которой шел приятный пар, и подошедший слуга соскреб с меня всю грязь, побрил и постриг меня.

Когда я вытерся насухо, мне дали чистые черно-серебряные одежды.

Я оделся, и на плечи мне накинули плащ с серебряно розой на застежке.

– Теперь вы готовы, – сказал мне сержант охраны. – Подойдите сюда.

Я пошел за ним, а стража за мной.

Меня провели в самый конец дворца, где кузнец одел мне наручники и сковал цепями ноги. Цепи были тяжелые, чтобы у меня не было сил их порвать. Если бы я начал сопротивляться, меня избили бы до бесчувствия, и в результате все равно заковали. У меня не было особого желания опять быть избитым, поэтому я не сопротивлялся.

Затем несколько стражников потащили меня за цепи обратно в парадную часть дворца. Я не глядел на окружающее меня великолепие. Я был пленником, возможно, скоро я буду либо мертв, либо безумен. И сейчас я ничего не мог с этим поделать. Быстрый взгляд в окно сказал мне о том, что сейчас уже ранний вечер, и я не испытал никакой ностальгии, когда меня проводили по залам, где мы все играли детьми.

По длинному коридору мы попали в столовую дворца.

За длинными столами сидели люди, многих из которых я знал.

Самые прекрасные платья и костюмы Эмбера горели и переливались в зале, и была музыка при свете факелов, и уже налито в бокалы вино, и яства заполняли уже накрытые столы, но еще никто не приступал к пиршеству.

Я узнавал многих, например, Флору, но множество и странных, незнакомых лиц. Я увидел менестреля и лорда Рейна. Слева от меня расположился Джулиан. Я не обратил на него внимания, а уставился на леди, стройную блондинистую особу.

– Добрый вечер, – сказал я. – По-моему, нас не представили друг другу. Меня зовут Корвин.

Она поглядела на сидящего справа мужчину, как бы ища поддержки, но этот огромный рыжий мужлан с кучей прыщей на лице отвернулся и сделал вид, что увлечен беседой с женщиной справа.

Она выдавила из себя слабое подобие улыбки и ответила:

– Меня зовут Кармела. Как поживаете, принц Корвин?

– Какое приятное у вас имя, – ответил я. – А у меня все в порядке. Скажите, как так получилось, что такая хорошая, приятная девушка – и вдруг очутилась здесь?

Она быстро сделала глоток воды.

– Корвин, – сказал Джулиан громче, чем это было нужно. – Я думаю, что леди, к которой ты пристаешь, считает тебя несносным.

– Да? По-моему, она не сказала тебе ни слова за этот вечер.

И он не покраснел. Он стал белым, как мел.

– Достаточно. Я не намерен терпеть больше этого от тебя.

Тогда я потянулся и намеренно побренчал своими цепями. Кроме того эффекта, который это произвело, я узнал, сколько свободного пространства находится в моем распоряжении. Слишком мало, конечно. Эрик весьма осторожен.

– Подойди-ка поближе и прошепчи мне свои возражения на ушко, братец, сказал я.

Но он этого почему-то не сделал.

Я был последним, кого ждали за столом, поэтому я знал, что скоро время тому, что должно произойти. И я не ошибся. Зазвучали шесть труб и в залу вошел Эрик. Все встали. Кроме меня. Стража была вынуждена стащить меня со стула с помощью цепей и с их же помощью поддерживать меня в вертикальном положении. Эрик улыбнулся и спустился по лестнице справа от меня. Я с трудом различал его собственные цвета под горностаевой мантией, в которую он завернулся. Он встал во главе стола, остановившись возле своего кресла. Подошел слуга, вставший позади него, и виночерпии принялись разливать вино по бокалам. Когда все бокалы были наполнены, он поднял свой.

– Пусть вечно будете вы все обитать в Эмбере, – провозгласил он, – вечном городе.

И все подняли бокалы.

Кроме меня.

– Возьми бокал, – сказал Джулиан.

– Подай его мне.

Он этого не сделал, но одарил меня долгим тяжелым взглядом. Тогда я быстро взял свой бокал в руку и поднял его.

Между нами было сотни две людей, но мой голос разнесся по всей зале, и Эрик не отрывал от меня взгляда, когда я произносил свой тост:

– За Эрика, который сидит на самом конце стола!

Никто не попытался ударить меня, в то время как Джулиан выплеснул содержимое своего бокала на пол. Остальные последовали его примеру, но мне удалось почти допить свой, прежде чем его выбили у меня из рук.

Тогда Эрик сел, дворяне последовали его примеру, а меня отпустили, и я упал на свое место.

Начали подавать блюда, а так как я был голоден, то ел больше остальных и с большим удовольствием.

Музыка не умолкала ни на секунду, и трапеза продолжалась по меньшей мере два часа. За все это время никто не сказал мне ни одного слова и сам я тоже больше ни к кому не обращался. Но мое присутствие ощущалось всеми, и наш стол поэтому был заметно тише остальных.

Каин сидел далеко от меня, по правую руку Эрика. Я решил, что Джулиан далеко не в фаворе. Ни Рэндома, ни Дейдры не было. В зале находилось много других дворян, многих из которых я узнал, и многих считал своими друзьями, но ни один из них не кивнул в ответ, случайно встретившись со мною глазами.

Я понял, что для того, чтобы Эрик стал королем Эмбера, оставалась простая маленькая формальность.

Вскоре так и случилось. После обеда речей не было. Просто Эрик встал из-за стола. Во внезапно наступившей тишине торжественно зазвучали трубы. Затем составилась процессия, ведущая к тронной комнате Эмбера. Я знал, что за эти последует. Эрик встал перед троном, и все склонили головы. Кроме меня, но об этом не стоит и говорить, потому что меня все равно пригнули так, что и встал на колени. Сегодняшний день был днем его коронации.

Наступила тишина. Затем Каин внес подушку, на которой покоилась корона. Корона Эмбера. Он преклонил колена и застыл в этом положении, протягивая ее. Затем рывком цепей меня подняли на ноги и протащили вперед. Я понял, что должно произойти. До меня это дошло во мгновение ока, и я стал бороться. Но силой и ударами меня вновь поставили на колени у самых ступенек трона.

Зазвучала мягкая музыка – это были «Зеленые рукава» – и за моей спиной Джулиан провозгласил:

– Смотрите на коронование нового короля Эмбера!

Затем он прошептал мне:

– Возьми корону и протяни ее Эрику. Он коронует сам себя.

Я взглянул на корону Эмбера, сверкающую на алой подушке в руках Каина.

Серебряная, с семью высокими пиками, на каждом сверкал драгоценный камень. Она была украшена изумрудами, и по бокам у висков были вделаны большие рубины.

Я не шевелился, вспоминая те времена, когда видел под этой короной лицо нашего отца.

– Нет, – просто ответил я, и получил удар по лицу.

– Возьми ее и протяни Эрику, – повторил он.

Я попытался ударить его, но цепи были натянуты надежно. Мне снова дали пощечину.

– Ну хорошо, – сказал я в конце концов и нехотя потянулся к короне.

Несколько секунд я держал ее в руках, затем быстро одел себе на голову и провозгласил:

– Я короную себя, Корвина, в короли Эмбера!!!

Корону немедленно отобрали и положили на подушку. Меня несколько раз сильно ударили по спине. По залу прокатился шепоток.

– А теперь возьми ее и попробуй еще раз, – прошипел Джулиан. – Протяни ее Эрику. Последовал еще один удар.

– Хорошо, – ответил я, чувствуя, что по спине моей течет что-то мокрое и липкое.

На этот раз я швырнул корону изо всех сил, надеясь выбить Эрику глаз.

Он поймал ее правой рукой и улыбнулся мне, как будто заставил меня сделать то, что хотел.

– Спасибо, – сказал он. – А теперь слушайте меня, все присутствующие, и те, кто слышит меня в Отражениях. В этот день я принимаю корону и трон. Я беру в руку свою скипетр королевства Эмбера. Я честно завоевал этот трон, и я беру его, и сажусь на него по праву моей крови.

– Лжец! – выкрикнул я, и тут же чья-то рука зажала мне рот.

– Я короную себя, Эрика Первого, королем Эмбера.

– Долго живи, король! – прокричали дворяне три раза.

Затем он наклонился и прошептал мне на ухо:

– Твои глаза видели самое прекрасное зрелище за всю твою жизнь… Стража! Уберите Корвина и пусть ему выжгут глаза! Пусть он запомнит все великолепие этого дня, последнее, что он видел в жизни! Затем киньте его в самую глубокую темницу, самое далекое подземелье Эмбера, и пусть имя его будет забыто!

Я плюнул в него и меня избили.

Я отчаянно сопротивлялся при каждом шаге, пока меня волокли из зала. Никто не смотрел на меня, и последнее, что я помню, это фигура Эрика, сидящего на троне, улыбающегося и раздающего милости окружавшим его дворянам.

То, что он приказал, было со мною сделано. Бог милостив – я потерял сознание прежде, чем они успели кончить.

Не имею ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как я очнулся в абсолютной темноте от непереносимой боли в голове. Возможно, именно тогда я произнес свое проклятие, а может быть, это случилось в тот миг, когда на мои глаза опускалось раскаленное железо. Не помню. Но я знал, что никогда Эрик не будет спокойно восседать на своем троне, потому что проклятие принца Эмбера, произнесенное в ярости, всегда сбывается.

Я уткнулся лицом в солому в полной темноте своего подземелья, и слез не было. Это и было самое страшное. Спустя долгое время, – только я и ты, Боже, знаем, сколько времени прошло – ко мне вновь пришел сон.

Сон ушел, и вновь пришла боль. Я поднялся на ноги. Шагами я попытался измерить свою тюрьму. На полу была дыра для уборной, в углу валялся соломенный матрас. Под дверью проделана небольшая щель, а за щелью поднос, на котором лежал затхлый кусок хлеба и бутылка воды. Я поел и попил, но это не прибавило мне сил.

У меня так сильно болела голова, и в душе моей не было покоя.

Я не спал столько, сколько мог выдержать, но никто не пришел навестить меня. Я просыпался, шел на противоположный конец камеры, находил наощупь поднос с пищей и ел, то есть если находил его. Я старался все время спать.

После того, как я проснулся в восьмой раз, боль ушла из моих глазниц. Я ненавидел моего брата, который был королем в Эмбере. Лучше бы он убил меня.

Я много думал о том, как реагировали остальные на такую кару, но ничего не приходило в истерзанный болью мозг.

Когда же мрак придет и в сам Эмбер, я знал, что Эрик горько пожалеет о том, что со мной сделал. Это я твердо знал, и только это утешало меня.

Так начались дни тьмы, и я не мог измерить их течение. Даже если бы у меня были глаза, я не смог бы отличить день от ночи в этом мрачном подземелье.

Время шло своим путем, ему не было до меня дела. Иногда меня бил озноб, когда я задумывался об этом, и я весь дрожал в холодном поту. Провел ли я здесь несколько месяцев? Или часов? А может быть, лет? Или недель?

Я позабыл все, что касалось времени. Я спал, бродил (я уже точно знал, куда надо поставить ногу и где повернуть) и думал обо всем, что сделал и чего не успел в своей жизни. Иногда я сидел, скрестив ноги, дыша ровно и глубоко, опустошая свой мозг, находясь в прострации так долго, как только мог. это помогало – ни о чем не думать, и думать ни о чем.

Эрик был умен. Хотя сила жила во мне, сейчас она была бесполезна. Слепец не может управлять Отражениями.

Борода выросла до груди и волосы щекотали спину. Сначала я все время был голоден, но затем аппетит пропал. Иногда, когда я вставал слишком резко, кружилась голова. Я все еще мог видеть, но только в кошмарных снах, и мне становилось еще горше, когда я просыпался.

Позже, однако, я стал почти забывать события, приведшие меня к слепоте. Я смотрел на них со стороны, как будто это было не со мной, а с посторонним человеком.

Я очень много потерял в весе. Я старался представить сам себя, изможденного и худого. Я не мог даже плакать, хотя несколько раз чувствовал, что мне очень хочется это сделать. Что-то не в порядке даже со слезными протоками. Страшно, что человека можно довести до такого состояния.

Однажды в дверь тихо-тихо поскреблись. Я не обратил на это внимания.

Снова раздался тот же звук, и вновь я не отреагировал.

Затем я услышал свое имя, произнесенное слабым вопросительным шепотом.

Я пересек камеру:

– Да?

– Это я, Рейн. Как вы тут?

Я расхохотался:

– Прекрасно! Ох, лучше не придумаешь! Бифштексы с шампанским каждую ночь и куча девочек! Боже! Ну и вопросы ты задаешь!

– Простите, – сказал он, что я ничего не могу сделать для вас.

Я услышал боль в его голосе.

– Знаю, – ответил я.

– Если б мог, я сделал все.

– И это знаю.

– Я тут кое-что принес. Возьмите.

Маленькое окошко у пола скрипнуло, открываясь.

– Что здесь? – спросил я.

– Чистая одежда. И три буханки свежего хлеба, головка сыра, немного говядины, две бутылки вина, блок сигарет и много спичек.

Голос мой сел от волнения, в горле пере сохло.

– Спасибо, Рейн. Ты хороший. Как тебе удалось все это?

– Я знаю стражника, который стоит на часах в эту смену. Он будет молчать, слишком многим он мне обязан.

– Смотри, как бы ему не пришло в голову заплатить все долги сразу – одним доносом, – предостерег его я, – Так что, хоть я и очень тебе благодарен, лучше больше так не рискуй. Можно не говорить, что все, что может тебя выдать, я уничтожу.

– Как бы я хотел, чтобы все случилось наоборот, о мой принц!

– Присоединяюсь к этому мнению. Спасибо, что подумал обо мне, когда это запрещено делать.

– Ну, это как раз было легко, – ответил он.

– Что нового в Эмбере?

– Правит Эрик. Вот и все.

– Где Джулиан?

– Отослан обратно в Арденский лес со своими воинами.

– Почему?

– Что-то странное проникает к нам из Отражений, все последнее время.

– Ах вот как? Понятно. А что Каин?

– Он все еще в Эмбере, ублажает себя, как может. В основном пьет и развлекается с бабами.

– А Жерар?

– Он адмирал всего флота.

Я вздохнул с облегчением. Признаться, я переживал, что его уход в южные воды во время битвы навлечет на него немилость Эрика.

– А что стало с Рэндомом?

– Он пленник, но в своих собственных покоях.

– Что? Его взяли в плен?!

– Да. Из центра Лабиринта в Рембе он появился прямо здесь, с арбалетом. Он успел ранить Эрика прежде, чем его схватили.

– Вот как? Почему же его не убили?

– Ходят слухи, что он женат на дворянке из Рембы. А Эрик на этом этапе не желает даже косвенных осложнений с Рембой. У Мойры большое королевство, и поговаривают даже, что Эрик намеревается сделать ей предложение и попросить ее стать его королевой. Слухи, конечно, но весьма любопытные.

– Да.

– Вы ведь ей очень нравились, это правда?

– В какой-то степени. А ты откуда знаешь?

– Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Леди Виала, которая заявила, что она его жена, попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не уверен, что на это ответить.

Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал и уже не встречу, и удивился путям провидения.

– Как давно это случилось?

– М-м-м. Тридцать четыре дня тому назад. Именно тогда появился Рэндом. Неделей позже Виала подала свое прошение.

– Она, должно быть, странная женщина, если действительно любит Рэндома.

– Я тоже так считаю, – ответил он. – Никогда даже представить не мог более неподходящей пары.

– Если увидишь его снова, передай ему мой привет и мои сожаления.

– Хорошо.

– А как поживают мои сестры?

– Дейдра и Льювилла остались в Рембе. Леди Флоримель наслаждается милостями Эрика и одна из первых дам нашего двора. Я не знаю, где сейчас Фиона.

– А что-нибудь было слышно о Блейзе? Хотя я и уверен, что он погиб.

– Наверное погиб. – ответил Рейн. – Хотя тело его так и не было обнаружено.

– А Бенедикт?

– О нем так ничего и не было слышно.

– Бранд?

– Тоже ничего.

– Ну, значит, будем считать, что я пока спросил о всех своих родственниках. А ты написал какие-нибудь новые баллады?

– Нет, – ответил он, – Я еще работаю над «Осадой Эмбера», но в любом случае это будет подпольная литература, даже если мне удастся ее завершить.

Я протянул руку через крохотное окошечко внизу двери.

– Я хочу пожать твою руку – и его теплая ладонь коснулась моей.

– Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо. Глупо рисковать гневом Эрика.

Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел. Я нашел пакет с пищей и набил живот мясом – самой сытной едой, которая там была. Мясо я заедал огромным количеством хлеба, и только тут понял, что почти забыл какой вкусной может быть пища. Затем меня стало клонить в сон, и совершенно незачем было этому противиться. Не думаю, что спал очень долго. Пробуждение я отметил бутылкой вина.

В моем состоянии немного надо, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на матрас, облокотился спиной о стену и расслабился.

Я помнил Рейна еще мальчиком. К тому времени я уже повзрослел, а он был кандидатом на место придворного шута. Тощий умный паренек. Люди издевались над ним слишком много. Включая и меня. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы уже пели на два голоса, и спустя немного времени я полюбил его, и мы стали работать вместе создавая произведения искусства. Он был очень неуклюж, почти бездарен, но в глубине души я чувствовал раскаяние за то, как обращался с ним раньше, поэтому я фальшиво хвалил его, когда только мог, да к тому же научил недурно владеть мечом. Я никогда не жалел об этом, да и он, по-моему, тоже. Скоро он стал придворным менестрелем Эмбера.

Все это время я называл его своим пажом и, когда начались войны против темных сил из Отражения Вейрмонкен, я сделал его своим сквайром, и мы ходили в бой вместе. Я посвятил его в рыцари на поле сражения при Джонс Фолз, и он заслужил это посвящение. После этого он продолжал писать и сочинять музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет его одежд был малиновый, а слова – золотыми. Я любил его, как любил только двух-трех друзей в Эмбере. Правда, я никогда не думал, что он пойдет на такой риск, чтобы принести мне хорошую пищу. Не думаю, что это вообще кто-нибудь сделал бы. Я выпил еще несколько глотков вина и закурил вторую сигарету в его честь, чтобы отпраздновать это событие. Он был хорошим человеком. Долго ли он продержится при этом дворе?

Окурки – и через некоторое время опустевшую бутылку – я выкинул в дыру для уборной. Я не хотел, чтобы кто-нибудь случайно увидел, как я тут «развлекаюсь-, если вдруг неожиданно нагрянет обыск. Я съел все, что он принес, и почувствовал себя сытым и умиротворенным впервые за все время заточения. Я оставил последнюю бутылку вина про запас, на тот случай, когда мне захочется хоть на время забыться.

После этого время продолжало тянуться так же, как и раньше, и я опять втянулся в круг ставших уже привычными мыслей и действий.

Я надеялся, что Эрик просто не может измерить тех сил, которыми мы обладали. Он царствовал в Эмбере, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал все Отец. У меня был один шанс на миллион, который мог сработать в мою пользу. Такой ничтожный, и все же существующий, он позволил мне не сойти с ума тогда, когда я весь был одно сплошное отчаяние.

Хотя, может быть, я и сошел ненадолго с ума, не знаю. Многие те дни сейчас, когда я стою у самого Хаоса, для меня как пустые прочерки. Бог знает, что со мной происходило в те дни, а мне даже не хочется об этом думать.

Бедные доктора, не родился еще тот из вас, кто мог бы лечить нашу семью.

Я лежал в своей камере и ходил по ней в одурманивающей темноте. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршание крысиных лапок по соломе, отдаленные стоны других узников, эхо шагов стражника, приносящего пищу. По таким звукам я научился с точностью определять расстояние и направление.

Думаю, я стал более восприимчив и чуток к запахам, но на этом я старался не сосредотачиваться. Кроме естественного тошнотворного и тлетворного запахов камеры здесь слышался еще и запах гниющей плоти, я мог бы в этом поклясться. Одно время я задумывался над этим. Если бы я умер, интересно, сколько времени прошло бы до тех пор, как мою смерть заметили? Сколько кусков хлеба и бутылок с водой уберут обратно, не обратив на это внимания, пока стражнику не придет в голову проверить, жив ли еще его узник?

Ответ на этот вопрос был для меня очень важен.

Запах смерти и разложения держался в камере очень долгое время. Я вновь пытался думать о времени, когда решил, что пахло так не меньше недели.

Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивлялся искушению, как только мог, в конце-концов у меня осталась всего одна пачка сигарет.

Я вскрыл ее и закурил. У меня был блок «Салем», и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, которое уходит на одну сигарету, и у меня получалось семь минут. Значит, в общей сложности получалось тысяча пятьсот сорок минут чистого курения – или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее даже полтора. Скажем, полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходило шесть-восемь часов в день. Значит, от шестнадцати до восемнадцати часов я бодрствовал. Значит, за день я выкурил около дюжины сигарет. А значит, со времени прихода Рейна прошло примерно три недели. Он сказал, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, следовательно, сейчас уже будет пять месяцев.

Я берег свою последнюю пачку, как мать свое дитя, наслаждаюсь каждой сигаретой, как любовью к женщине. Когда сигареты кончились, у меня даже наступила депрессия.

Затем опять прошло очень много времени.

Я все время думал об Эрике. Как обстояли у него дела теперь, когда он стал королем? Какие проблемы сейчас перед ним стояли? Чего он хотел? Почему он ни разу не спустился вниз, чтобы помучить меня? Может ли случиться такое, что меня действительно забудут в Эмбере, хоть и по королевскому повелению? Никогда, решил я.

А как другие мои братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь так легко было вытащить мою карту и прервать приговор Эрика.

Однако, никто этого не сделал.

Я долго думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что она делала? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она была сейчас любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним когда-нибудь обо мне? Тоже, наверное, нет.

А как сестры? Забудь их. Все они ведьмы.

Я уже был слепым раньше, и случилось это от вспышки пороха в восемнадцатом веке на Отражении Земли. Но это продолжалось всего лишь месяц, а потом зрение вернулось ко мне. Эрик же, отдавая приказ, имел в виду постоянную слепоту. Я все еще потел и дрожал, и иногда просыпался с криком, когда мне вновь и вновь являлся призрак раскаленного железа, опускающегося ко мне, висящего перед глазами, дотрагивающегося до них!..

Я застонал и продолжал мерить камеру шагами.

Я абсолютно ничего не мог предпринять. И эта безысходность – самое ужасное из всего, что со мной произошло. Я был так же беспомощен, как зародыш в чреве матери. Родиться вновь с прежним зрением и возможностью удовлетворить свою ярость – за это я продал бы душу. Даже если бы зрение вернулось ко мне на час, но чтоб у меня в руке вновь был меч для решительной дуэли с моим братом.

Я улегся на матрас и заснул. Когда я проснулся, у двери стояла пища и я поел, потом вновь начал мерить камеру шагами. Ногти на руках и ногах отросли до безобразия. Борода опустилась ниже пояса, а волосы все время падали на глаза. Я был сам себе противен, настолько грязным и вонючим я себя чувствовал. Тело непрестанно чесалось. Я даже подозревал, что у меня завелись вши. Б-р-р-р!

То, что принца Эмбера возможно довести до такого состояния вызывало в моей душе целую бурю гнева. Я привык думать о нас, как о несокрушимых и вечных созданиях, чистых, холодных, хладнокровных, твердых, как отшлифованный бриллиант – такими, как наши изображения на картах. Как выяснилось, это было не совсем так.

По крайней мере, мы были такими же, как и остальные люди, разве что с большим запасом прочности.

Я играл сам с собой в уме, я рассказывал сам себе всевозможные истории, я вспоминал самые приятные минуты моей жизни – а их было немало. Я вспоминал волю: ветер, дождь, снег, летнюю жару и прохладные весенние ветерки. На Отражении Земли у меня был свой небольшой аэроплан, и я наслаждался чувством полета. Я вспоминал сверкающую панораму цветов и расстояния, кажущиеся сверху миниатюрными, города, широкий голубой разлет неба, стада облаков (где-то они сейчас?) и чистое пространство океана под крылом. Я вспоминал женщин, которых любил, вечеринки, военные учения и битвы. И когда все воспоминания подобного рода кончались и мне не о чем было больше думать, только тогда я начинал вновь думать об Эмбере.

Однажды, когда я думал о нем, мои слезные протоки неожиданно вновь начали функционировать, и я заплакал!

После непередаваемого количества ушедшего времени, заполненного провалами, темнотой и сном, я услышал как в замке поворачивается ключ.

Прошло так много времени после визита Рейна, что я уже забыл и вкус сигарет, и запах вина. Я не мог точно сказать, сколько времени прошло, но чувствовал, что очень много.

В коридоре было двое людей. Я определил это по звуку шагов еще до того, как услышал их голоса.

Один голос я узнал.

Дверь распахнулась и Джулиан произнес мое имя.

Я не ответил ему сразу и он повторил:

– Корвин! Поди сюда!

Так как особого выбора у меня не было, я выпрямился и подошел к нему. Остановился совсем рядом.

– Чего ты хочешь? – спросил я.

– Пойдем со мной.

И он взял меня за руку.

Мы пошли по коридору и он шел молча, и будь я проклят, если бы заговорил первым или задал ему какой-нибудь вопрос.

Судя по эху наших шагов, мы вошли в большой зал. Вскоре после этого он повел меня вверх по лестнице. Все выше и выше, пока мы не оказались в самом дворце.

Меня усадили на стул. парикмахер залязгал ножницами, подрезая бороду и волосы. Я не узнал его голоса, когда он спросил, предпочитаю ли я просто подстричь бороду или побриться.

– Брей, – ответил я, и маникюрша принялась работать над всеми двадцатью моими ногтями.

Затем меня вымыли, и после ванной помогли облачиться в свежие одежды. Они свободно висели на мне. Я ведь здорово похудел, но совершенно забыл об этом.

В другом, так же темном для меня помещении, звучала музыка, вкусно пахло, слышались радостные голоса и веселый смех. Я узнал столовую замка.

Голоса стали звучать как будто тише, когда Джулиан привел и усадил меня.

Я сидел, когда прозвучали фанфары, и меня силой заставили подняться. Я услышал, как был провозглашен тост:

– За Эрика Первого, короля Эмбера! Долго живи, король!

Я не стал за это пить, но этого, казалось, никто не заметил.

Тост произнес голов Каина откуда-то из глубины стола.

Я ел столько, сколько мог вместить мой желудок, и еще больше, потому что это была лучшая трапеза, которую мне предложили с того проклятого дня коронации. Из застольных бесед я понял, что сегодня как раз исполнялась годовщина того дня, а это означало, что я провел в подземелье целый год.

Никто не заговаривал со мной, и я ни к кому не обращался. Я присутствовал всего лишь как дух. Чтобы унизить меня, чтобы показать пример моим братьям, что происходит с ослушниками, вот для чего, несомненно, я был приведен сюда. И каждому было велено забыть меня.

Пиршество затянулось далеко за полночь. Кто-то все время подливал мне вина, что по крайней мере утешало, и я сидел, чуть развалясь и слушал музыку, под которую танцевали.

К этому времени столы убрали и меня усадили в уголок.

Я напился, как сапожник, и наутро меня полу-тащили, полу-несли обратно до камеры, когда уже все закончилось и помещение начали убирать. Единственное, о чем я жалел, что напился все же не до такой степени, чтобы облевать пол или чей-нибудь нарядный костюм.

Этим и был ознаменован конец моего первого года тьмы.

9

Я не наскучу вам ненужными повторами. Второй год моего заточения был таким же, как и первый, и с тем же финалом. В этот второй год Рейн приходил ко мне дважды, принося по полной корзине вкусной еды и целые ворохи новостей. Оба раза я запрещал ему приходить снова… В третий год он спускался ко мне шесть раз, через каждый месяц, и каждый раз я говорил ему, чтобы он больше этого не делал, съедал все, что он приносил и выслушивал новости.

Что-то плохое происходило в Эмбере. Странные ЧУДИЩА шли из Отражений, устраивали над всеми насилие, пытались проникнуть дальше. Их, конечно, уничтожали. Эрик все еще пытался понять, почему все так могло произойти. Я не упомянул своего проклятия, хотя значительно позже убедился, что был прав в своем предположении.

Рэндом, как и я, все еще был пленником. Его жена все же присоединилась к нему. Положение остальных моих братьев и сестер оставалось неизменным. С этим подошел я к третьей годовщине коронации. Было и кое-что еще, что заставило меня вновь начать жить.

Это!!! Однажды ЭТО произошло, и такие чувства вспыхнули у меня в груди, что я немедленно открыл бутылочку вина, принесенную мне Рейном и распечатал последнюю пачку сигарет, которые хранил про запас.

Я курил сигареты, прихлебывал вино и наслаждался чувством, что все-таки я победил Эрика. Если бы он обнаружил, что произошло, я уверен, это было бы для меня смертельно.

Но я знал, что он ничего даже не подозревает.

Поэтому я радовался, курил, пил и веселился, смакуя перспективы в свете того, что произошло.

Да, именно в СВЕТЕ.

Справа от себя я обнаружил какие-то полосы света.

Попробуйте вспомнить: я проснулся в госпитальной постели и узнал, что оправился слишком быстро. Ясно?

Я вылечиваюсь быстрее, чем другие. Все принцы и принцессы Эмбера имеют это свойство в большей или меньшей степени.

Я пережил чуму, я выжил в походе на Москву…

Я восстанавливаюсь быстрее и лучше, чем кто бы то ни было из тех, кого я знаю.

Наполеон когда-то обратил на это внимание. Так же, как и генерал Жак Артур. С нервными тканями это произошло немного позже, вот и все.

Зрение возвращалось ко мне – вот что это значило – это чудесное пятно света справа от меня!

Я вырастил себе новые глаза – сказал мне мои пальцы. У меня это заняло больше трех лет, но я это сделал. Это был тот самый один шанс на миллион, о котором я упоминал раньше, та самая способность, которой хорошо не владел даже Эрик, потому что силы разных членов семьи проявлялись разными путями. Я был полностью парализован в результате перелома позвоночника во время франко-прусских войн. Через два года все прошло. У меня была надежда – дикая, я это признаю – что у меня получится то, что получилось, что мне удастся вырастить новые глаза, несмотря на то, что глазницы были выжжены. И я оказался прав. Зрение медленно возвращалось ко мне, глаза оставались нетронутыми.

Сколько же времени осталось до следующей годовщины коронации Эрика? Я перестал мерить камеру шагами. Сердце забилось сильнее. Как только кто-нибудь заметит, что у меня есть глаза, я тут же лишусь их вновь.

Следовательно, мне надо убежать из тюрьмы, пока не минет четвертая годовщина.

Но как?

До сих пор я не придавал большого значения побегу, и не думал о нем, потому что если бы я и нашел способ выбраться из камеры, мне никогда не удалось бы уйти из Эмбера и даже из дворца – без глаз и без помощи, которой мне не от кого было ожидать.

Теперь же…

Дверь в мою камеру была тяжелой, большой, обитой медью, с крохотным зарешеченным квадратом примерно в пятифутовой высоте, для того чтобы смотреть, жив я или еще умер, если, конечно, кому-нибудь было до этого дело. Если бы мне даже удалось высадить эту решетку, сразу было видно, что я не мог высунуть руку настолько, чтобы добраться до замка. В нижнем же конце двери были маленькие воротца, через которые подавалась пища. Больше в этой двери ничего не было. Петли были либо снаружи, либо между дверью и косяком, в этом я не был уверен. В любом случае, я не мог до них добраться. Ни окон, ни других дверей не было.

Я был все равно еще, как слепой, потому что слабый свет проникал ко мне только через это зарешеченное оконце. К тому же я знал, что зрение еще не вернулось ко мне полностью. До этого было еще далеко. Да и с полным зрением в моей камере было непроницаемо темно. Я знал это, так как хорошо знал темницы Эмбера.

Я закурил сигарету и вновь стал ходить по камере, думая о тех вещах, которые имелись в моем распоряжении с точки зрения приспособления их для побега. У меня была одежда, матрас и сколько угодно мокрой, затхлой соломы. У меня также были спички, но я быстро отверг мысль о том, чтобы поджечь солому и устроить пожар. Я сомневался, и не без оснований, что если я это сделаю, кто-нибудь придет спасать меня. Скорее всего, стражник подойдет к двери и посмеется, если вообще соизволит подойти. У меня была ложка, которую я стащил на предыдущем банкете. Я хотел сначала стянуть нож, но Джулиан поймал маня на месте преступления и выхватил его из моих рук. Он, однако, не знал, что это была уже вторая попытка. В ботинке у меня уже была запихнута ложка.

Только на что она могла мне пригодиться?

Я слышал рассказы об узниках, которые прокапывали себе подземные ходы из камер самыми нелепыми предметами, как то: поясная пряжка (которой я не имел), вязальный крючок и тому подобное. Но у меня не было времени на подвиги графа Монте-Кристо. Я должен был убежать в течение нескольких месяцев, иначе мои новые глаза будут бесполезны.

Дверь, в основном, была сделана из дерева. Дуб. Она была обтянута четырьмя металлическими полосами. Одна полоса шла по самому верху, другая

– по низу, над воротцами, в которые просовывали пищу, а две остальные шли перпендикулярно сверху вниз, проходя по обе стороны зарешеченного оконца в квадратный фут размером. Дверь открывалась наружу и замок был слева от меня. Память услужливо подсказала мне, что толщина ее два дюйма, и я помнил, в каком примерно месте находился замок, что и проверил опытным путем, налегая на дверь и чувствуя ее напряжение в нужном месте. Я знал, что дверь была также задвинута на крепкие засовы снаружи, но об этом можно было подумать и позже. Может быть, мне удастся выдвинуть засов, просунув ручку ложки между краем двери и косяком.

Я придвинул свой матрас, встал на колени и ручкой ложки очертил квадрат в том месте, где находился замок. Я работал до тех пор, пока рука не стала отваливаться от усталости наверное, несколько часов. Затем я потрогал пальцами поверхность дерева. Немного, но ведь это только начало. Я взял ложку в левую руку и продолжал работать, пока и она не онемела.

Я жил надеждой, что скоро появится Рейн. Я был уверен, что мне удастся уговорить его отдать мне кинжал, если я буду достаточно настойчив. Однако он все не шел, и я продолжал потихоньку снимать стружку с дерева.

Я работал день за днем, не покладая рук, пока не вгрызся в дерево примерно на полдюйма. При каждом приближении стражника я убирал матрац в дальний угол и ложился на него спиной к двери.

Когда он уходил, я возобновлял работу.

Затем мне пришлось прервать приготовления, как ни мучительно было промедление. Хотя я и заворачивал руки в разорванную ткань одежды, они все равно покрылись водяными пузырями, которые все время лопались, и в конце-концов я стер их до крови. Пришлось сделать перерыв, пока раны не зажили. Я решил посвятить время вынужденного отдыха составлению планов на будущее после того, как мне удастся бежать.

Когда я прорублю дверь, подниму засов. Шум от его падения, конечно, привлечет стражника. Но к этому времени меня уже не будет в камере. Пара хороших ударов, и тот квадрат, который я выпиливал, упадет наружу вместе с замком. Тогда дверь откроется, и я буду лицом к лицу с вооруженным стражником. Мне придется убить его.

Может, он будет слишком самонадеян, зная, что я слеп. С другой стороны, он будет немного бояться, вспоминая ту битву, когда я вошел в Эмбер. В любом случае он умрет и тогда я буду вооружен. Я схватил себя левой рукой за правый бицепс и напряг мускулы. Боже! Я весь высох! Как бы там ни было, во мне текла кровь принцев Эмбера и я чувствовал, что даже в этом состоянии смогу убить любого обыкновенного человека. Может быть, я и тешил самого себя, но мне придется испытать это на деле.

Затем, если мне это удастся, то ничто не остановит меня, с мечом в руке я доберусь до Лабиринта. Я пройду Лабиринт, а добравшись до центра, перемещусь в любое Отражение, которое сочту нужным. Там я залечу раны и соберусь с силами, и на следующий раз не поступлю так опрометчиво и не буду торопиться. Если даже это займет у меня сто лет, я все подготовлю как следует, на сто процентов, прежде чем напасть на Эмбер снова. Ведь в конце-концов, формально я был здесь королем. Разве я не короновал сам себя в присутствии всех придворных прежде, чем это успел сделать Эрик? Этой линии я и буду держаться, идя на войну за трон.

Если бы только можно было уйти в Отражение прямо из Эмбера! Тогда не было бы нужды возиться с Лабиринтом. Но мой Эмбер – центр всего, и из него не так то просто уйти.

Примерно через месяц руки полностью зажили и от грубой работы на них стали образовываться жестокие мозоли. Работая, я услышал шаги стражника и быстро унес свой матрас, свернувшись на нем в дальнем углу камеры. Раздался слабый скрип, пищу подсунули под дверь, и звук шагов затих в отдалении.

Я вернулся к двери. Я знал, что будет на этом подносе, не глядя: ломоть заплесневелого хлеба, кружка воды и кусок сыра, если мне повезет. Я устроил матрас поудобнее, стал на колени и ощупал сделанное отверстие. Уже больше половины!

Затем я услышал смешок.

Он раздался откуда-то позади меня.

Я повернулся, и не было нужды в зрении, чтобы понять, что в камере есть еще кто-то. Слева у стены стоял человек и ухмылялся.

– Кто здесь? – спросил я, и голос мой прозвучал странно и хрипло.

Потому что это – первые слова, которые я произнес за долгое-долгое время.

– Беглец, – говорил он, – Хочет удрать.

И опять послышался смешок.

– Как вы сюда попали?

– Прошел.

– Но откуда? КАК?

Я зажег спичку и зажмурился от непереносимой рези в глазах. Но я не погасил огонь.

Это был человек небольшого роста. Очень небольшого. Можно сказать, карлик. Меньше пяти футов роста и с горбом. Борода и волосы у него были такие же длинные, как и у меня.

Единственной чертой, различимой через всю эту массу волос, закрывавших почти все лицо, был большой крючковатый нос, да еще почти черные глаза, сейчас странно блестевшие при свете спички. В общем…

– Дворкин! – воскликнул я.

Он снова ухмыльнулся.

– Это мое имя. А как твое?

– Неужели вы не узнаете меня, Дворкин?

Я зажег еще одну спичку и поднес ее к своему лицу.

– Посмотрите повнимательней. Забудьте о бороде и волосах. Прибавьте сотню фунтов веса. Вы ведь нарисовали меня со всевозможными деталями на нескольких колодах карт.

– Корвин, – сказал он после недолгого раздумья. – Я тебя помню. Да, помню.

– Я думал, что вас давно нет в живых.

– А я жив. Вот видишь?

И с этими словами он сделал передо мной пируэт.

– А как твой папаша? Давно ты его видел? Это он засадил тебя сюда?

– Оберона больше нет, – ответил я, пропустив его непочтительность мимо ушей. – В Эмбере правит мой брат Эрик, и я – его узник.

– Тогда я главнее тебя, – похвастался он, – потому что я – узник самого Оберона.

– Вот как? Никто из нас не знал, что Отец заточил вас в темницу.

Я услышал его всхлипывания.

– Да, – ответил он спустя некоторое время, – он мне не доверял.

– Почему?

– Я рассказал ему, что придумал способ уничтожить Эмбер. Я описал ему этот мой способ, и он велел запереть меня.

– Это было не очень хорошо с его стороны, – заметил я.

– Знаю, – согласился он, – но он предоставил мне прекрасные комнаты и кучу всякого материала для работы. Только через некоторое время он перестал приходить навещать меня. Обычно он приводил с собой людей, которые показывали мне чернильные кляксы и заставляли рассказывать о них всякие истории. Это было просто здорово, Но однажды я рассказал историю, которая мне не понравилась, и гость превратился в лягушку. Король был очень сердит, когда я отказался превратить его обратно, но прошло так много времени с тех пор, как я хоть с кем-нибудь разговаривал, что я даже согласился бы сейчас снова превратить его обратно в человека, если, конечно, король этого еще хочет. Однажды…

– Как вы попали сюда, в мою камеру? – перебил я его.

– Но ведь я уже сказал тебе. Просто пришел.

– Сквозь стену???

– Ну конечно нет. Сквозь Отражение стены.

– Никто не может ходить по Отражениям в Эмбере. В Эмбере нет Отражений.

– Видишь ли… я сжульничал, – признался он.

– Как?

– Я нарисовал новую Карту и прошел сквозь нее, чтобы посмотреть, что новенького с этой стороны стены. Ох, ты!.. Я только что вспомнил, что не смогу попасть без нее обратно. Придется нарисовать другую. У тебя есть что-нибудь перекусить? И чем можно рисовать? И на чем рисуют?

– Возьмите кусок хлеба, – сказал я ему, протягивая свой скудный обед,

– и кусок сыра за компанию.

– Спасибо тебе, добрый Корвин.

И он накинулся на хлеб и сыр, как будто не ел целую вечность, а потом выпил всю мою воду без остатка.

– А теперь, если ты дашь мне перо и кусок пергамента, я вернусь к себе. Я хочу успеть дочитать одну книгу. Приятно было поговорить с тобой. Жаль, что так вышло с Эриком. Может быть, я еще наведаюсь к тебе, и мы поболтаем. Если ты увидишь своего отца, пожалуйста, передай ему, чтобы он не сердился на меня за то, что я превратил его человека в…

– У меня нет ни пера, ни пергамента, прервал я его излияния.

– Боже, – воскликнул он. – Ну это уж совсем нецивилизованно.

– Знаю. Но, с другой стороны, Эрика и нельзя назвать цивилизованным человеком.

– Ну хорошо, а что у тебя есть? Моя комната нравится мне как-то больше, чем это место. По крайней мере, там светлее.

– Вы побеседовали со мной, – сказал я, – а сейчас я хочу просить вас об услуге. Если вы выполните мою просьбу, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы примирить вас с отцом.

– А чего тебе надо?

– Долгое время наслаждался я вашим искусством, ответил я. – И есть картина, которую мне всегда хотелось иметь только в вашем исполнении. Помните ли вы Маяк на Кабре?

– Ну конечно. Я был там много раз. Я знаю его хранителя, Жупена. Бывало, я часто играл с ним в шахматы.

– Больше всего на свете, – сказал я ему, – почти всю мою жизнь, я просто мечтал увидеть один из тех магических набросков этой серой башни, которые начертаны вашей рукой.

– Очень простой рисунок, – сказал он, и довольно приятный, не могу не согласиться. В прошлом я действительно несколько раз делал наброски этого места, но как-то никогда не доводил их до конца. Слишком увлекала другая работа. Но если хочешь, я тебе нарисую то, что помню, а потом передам.

– Нет, – ответил я. – Мне хотелось бы что-нибудь более постоянное, чтобы я все время мог держать этот рисунок перед глазами в своей камере, чтобы он утешал меня и всех других узников, которых посадят сюда после меня.

– Вполне понимаю, – ответил он. – Но на чем же мне тогда рисовать?

– У меня здесь есть стило, – сказал я (к этому времени ручка ложки здорово поистерлась и заострилась), – и мне бы хотелось, чтобы ты нарисовал эту картину на дальней стене, и я мог глядеть на нее, когда прилягу отдохнуть.

Он довольно долго молчал.

– Здесь очень плохое освещение, – заметил он наконец.

– У меня есть несколько коробков спичек, – ответил я. Я буду зажигать их по одной и держать перед вами. Если не хватит спичек, можно будет спалить даже немного соломы.

– Не могу сказать, чтобы это были идеальные условия для работы… – заворчал он.

– Знаю, – повинился я, – и заранее прошу прощения за это, великий Дворкин, но они лучшие из тех, которые я могу предложить. Картина, написанная рукой мастера, осветит мое жалкое существование и согреет меня здесь, в темнице.

Он опять ухмыльнулся.

– Хорошо. Но ты должен мне обещать, что посветишь потом еще, чтобы я мог нарисовать картинку и попасть к себе домой.

– Обещаю, – сказал я и сунул руку в карман.

У меня было три полных коробка спичек и часть четвертого. Я сунул ложку ему в руки и подвел к стене.

– Появилось ли у вас чувство инструмента? – спросил я его.

– Да это ведь заостренная ложка, верно?

– Верно. Я зажгу спичку как только вы скажете, что готовы. Вам придется рисовать быстро, потому что мой запас спичек ограничен. Половину спичек я израсходую на рисунок маяка, а вторую половину на то, что подскажет вам ваше воображение.

– Хорошо, – согласился он.

Я зажег спичку, и он начал вычерчивать линии по серой сырой стене.

Первым делом он очертил большой прямоугольник, как раму для своего наброска. Затем после нескольких быстрых четких штрихов начал вырисовываться маяк. Просто удивительно, но этот старый нелепый безумец сохранил все свое искусство.

Когда спичка догорала до половины, я плевал на пальцы левой руки и брался за уже сгоревший конец, чтобы ни одна секунда драгоценного света не пропала даром.

Первая коробка кончилась, когда он уже дорисовал башню и работал над морем и небом. Я вдохновлял его, издавая восхищенные возгласы с каждым движением его руки.

– Великолепно, просто великолепно, сказал я, когда он уже почти закончил.

Затем он заставил меня потратить еще одну спичку, потому что забыл подписать картину. К этому времени вторая коробка спичек почти иссякла.

– А сейчас давай восхищаться этой картиной вместе, – сказал он довольно.

– Если вы хотите вернуться к себе, то вам придется оставить восхищение лично мне, – ответил я. – У нас слишком мало спичек, чтобы заниматься критиканством.

Он немного поворчал, но все же подошел к другой стене и начал рисовать, едва я зажег спичку.

Он быстро набросал крошечный кабинет, стол, череп на столе, стены, заставленные книгами до самого потолка.

– Теперь хорошо, – удовлетворенно пробурчал он.

В это время третья коробка спичек кончилась, пришла очередь уже начатой четвертой.

Пришлось истратить еще шесть спичек, пока он что-то исправлял в своей картине и подписывался. Он сконцентрировался на картине, когда я зажег последнюю спичку – у меня осталось всего две – затем сделал шаг вперед и исчез.

Этой спичкой я обжегся, так что даже выронил ее из рук. Она упала на сырую солому и, зашипев, погасла.

Странное смятение чувств, обрывки беспорядочных образов, безумное злорадное торжество – меня била холодная дрожь от этого винегрета эмоций. А затем я вновь услышал его голос и почувствовал его присутствие рядом с собой. Он опять вернулся!

– Знаешь, что мне только что пришло в голову? – спросил он. – А как же ты будешь любоваться моей картиной, когда здесь так темно?

– О! Я вижу в темноте, – ответил я, Мы с ней так долго жили вместе, что даже стали друзьями.

– А-а, понимаю. Мне просто стало любопытно. Посвети-ка мне, чтобы я снова мог попасть домой.

– Хорошо, – согласился я, беря в руки предпоследнюю спичку. – Но в следующий раз, когда вы захотите навестить меня, приходите со своим собственным освещением, потому что мне светить будет нечем. Спички кончились.

– Ладно.

Я зажег спичку, он уставился на свой рисунок, подошел к нему и опять исчез.

Я быстро повернулся и посмотрел на Маяк Кабры прежде, чем спичка погасла. Да, в этом рисунке чувствовалась сила. Та самая сила.

Сослужит ли моя последняя спичка мне верную службу?

Я был уверен, что нет. Мне всегда нужно было долго концентрироваться, чтобы использовать Карту как способ побега.

Что тут можно поджечь? Солома слишком сыра и может не загореться. Это просто ужасно – иметь выход, дорогу к свободе так близко, и не иметь возможности ею воспользоваться.

Нужен был огонь, который продержится хотя бы чуть дольше спички.

Мой матрас! Льняной, набитый соломой тюфяк был высушен моим собственным теплом за долгие месяцы – эта солома уж точно будет гореть значительно лучше, да и лен тоже неплохое топливо.

Я расчистил перед собой пол до самого камня. Поискал заостренную ложку, чтобы вспороть матрац. Черт возьми этого старикашку! Дворкин унес ее с собой. В ярости я принялся раздирать матрас голыми руками.

Наконец послышался треск рвущейся ткани, и я вытащил из середины – ура! – сухую солому. Я сложил ее небольшой кучкой, а рядом положил клочья льна в качестве дополнительного топлива, если оно понадобится. Чем меньше дыма, тем лучше. Он только привлечет внимание, если вдруг мимо пройдет стражник. Однако, это маловероятно, потому что пищу мне уже принесли, а кормили здесь один раз в день.

Я зажег последнюю драгоценную спичку и заставил с ее помощью разгореться спичечный коробок, в котором она лежала. Горящий коробок я положил на солому.

Почти что ничего не вышло. Солома оказалась более мокрой, чем я предполагал, хотя я и достал ее из самой середины матраса. Но в конце-концов и в ней затеплился трепетный огонек. Для этого мне пришлось сжечь два пустых коробка, и я был очень рад, что догадался не выбросить их.

Швырнув в огонь третий пустой коробок, я выпрямился, держа солому в руках на полотне и уставился на картину.

Стена осветилась, когда пламя поднялось выше, и я сконцентрировался на башне и начал вспоминать ее. Мне показалось, что я услышал крик чайки. Подуло свежим прохладным бризом, напоенным солоноватым запахом моря, и по мере того, как я всматривался, картина постепенно становилась реальным местом.

Я бросил загоревшееся полотно на пол, и пламя утихло на минуту, затем разгорелось с новой силой. Все это время я ни на секунду не отрывал глаз от рисунка.

Волшебная сила все еще оставалась в руках великого, сумасшедшего Дворкина, потому что вскоре маяк стал таким же реальным, как и моя камера. Затем он стал единственной реальностью, а камера – всего лишь Отражением за моей спиной. Я услышал плеск волн и ощутил ласковое прикосновение полуденного солнца.

Я сделал шаг вперед, но нога коснулась не огня.

Я стоял на скалистом песчаном уступе маленького островка под названием Кабра, на котором расположился большой серый маяк, освещавший водный путь для кораблей Эмбера по ночам. Эмбер остался в сорока трех милях дальше, за моим левым плечом.

Я больше не был узником.

10

Я подошел к маяку и взобрался по каменным ступеням, ведущим к двери его западного входа. Высокая, широкая, тяжелая дверь была водонепроницаемой. К тому же она была заперта. Позади примерно в ярдах трехстах, находилась небольшая бухта. В ней были привязаны две лодки. Одна

– обычная, весельная, другая – легкий парусник с кабиной. Они мягко покачивались на волнах, и на них светило яркое красивое солнце. Я остановился ненадолго, любуясь на них. Прошло так много времени с тех пор, как я видел что-либо подобное, да и вообще что-либо, что эта обычная картина показалась мне фантастической, и я с трудом подавил рыдание, готовящееся вырваться из груди.

Я отвернулся и постучал в дверь.

После того как, по моим расчетам, прошло довольно много времени, я снова постучал.

В конце-концов внутри кто-то завозился, а потом дверь распахнулась, заскрипев на ржавых петлях.

Жупен, хранитель маяка, смотрел на меня, как бы изучая, налитыми кровью глазами и изо рта у него пахло виски. Он был примерно пяти с половиной футов ростом, но такой согбенный, что напоминал мне Дворкина. Борода была такой же длины, как у меня, поэтому, естественно, казалась длиннее, и она была пепельно-серого цвета, если не считать нескольких желтых пятен у самых пересохших губ. Кожа была пористая, как апельсиновая кожура, а ветер и солнце так обветрили и сожгли ее, что она напоминала приятный цвет старинной мебели красного дерева. Как и большинство плохо слышащих людей, он говорил очень громко.

– Кто вы? Что вам нужно?

Ну, раз уж я настолько неузнаваем в теперешнем состоянии, то не помешает сохранить инкогнито как можно дольше.

– Я – путешественник с юга, и совсем недавно потерпел кораблекрушение, – сказал я как можно более жалобным тоном, – Много дней меня носило по волнам; мне повезло и я ухватился за большой кусок дерева, и вот вынесло сюда, на этот берег. Я проспал на песке все утро. Только что я пришел в сознание и нашел в себе достаточно сил, чтобы встать и подойти к этому маяку.

Он сделал шаг вперед и взял меня за руку, второй рукой обнимая за плечи.

– Входи, входи же, – говорил он. Обопрись на меня. Ну ничего, ничего, все обойдется. Пойдем со мной.

Он привел меня в свои комнаты, в которых царил на удивление страшный беспорядок. Они были завалены старыми книгами, картами и всевозможными навигационными приборами. Он и сам-то не очень твердо держался на ногах, поэтому я старался наваливаться на него не очень сильно, достаточно только для того, чтобы поддержать его в убеждении, что я полностью истощен. С этой же целью я с трудом оперся о косяк двери.

Он подвел меня к своей койке, помог прилечь и ушел запереть дверь и приготовить мне что-нибудь поесть.

Я снял ботинки, но увидев свои ноги, счел за лучшее надеть их опять. Если бы я действительно долго плавал в море, я нипочем бы не был таким грязным. Мне не хотелось, чтобы он сразу же уличил меня во лжи, поэтому я натянул на себя одеяло и с удовольствием растянулся на постели.

Жупен быстро вернулся с кружкой воды, кружкой пива, большим куском говядины и толстым ломтем хлеба на деревянном подносе. Одним взмахом руки он скинул с маленького столика все, что на нем лежало, потом ногой придвинул его к кровати. Он поставил на него поднос и велел мне угощаться.

Я не заставил себя упрашивать. Я набил себя до самого горла. Я пожирал пищу. Я съел все, до чего мог дотянуться, а дотянулся я до всего, что попалось мне на глаза, уж будьте покойны. Я выпил обе кружки.

Затем я почувствовал, что смертельно устал. Жупен кивнул головой, когда увидел, что у меня слипаются глаза, и посоветовал мне вздремнуть. Прежде чем я понял, что произошло, я уже провалился в сон.

Проснулся я уже ночью, и чувствовал себя значительно лучше, впервые за много-много недель. Я встал, прошел по помещению и вышел наружу. Было холодновато, на кристально-чистом небе горели миллионы звезд. Вспыхнул, бросив отсветы мне на спину, огонь на вершине башни, потом потух, потом опять полыхнул на мгновение. Вода была весьма прохладной, но я должен был привести себя в порядок. Я тщательно вымылся, постирал и выжал одежду. Это заняло примерно час. Затем я вернулся на маяк, повесил вещи на спинку престарелого стула, забрался под одеяло и опять заснул.

Наутро, когда я проснулся, Жупен был уже на ногах. Он приготовил мне весьма плотный завтрак, и расправился с ним так же легко, как и с вчерашним ужином. Затем я одолжил у него бритву, зеркало и ножницы и как сумел побрился и подстриг себе волосы. Потом я опять выкупался и когда одел свою чистую просоленную морем одежду, я почти чувствовал себя человеком.

Когда я вернулся с берега, Жупен пристально уставился на меня и сказал:

– Что-то твоя физиономия кажется мне знакомой, парень.

Я пожал плечами.

– Расскажи-ка мне о своем кораблекрушении.

Я рассказал. Да, но как! С какими подробностями! Я не упустил даже того трагического момента, когда с треском сломалась и рухнула на палубу грот-мачта.

Он потрепал меня по плечу и налил мне виски. Потом дал сигарету и держал огонек, пока она не разгорелась.

– Отдыхай здесь спокойно, – сказал он мне. – Я свезу тебя на берег, когда захочешь, или посигналю проходящему кораблю, если он будет тебе знаком.

Я воспользовался его гостеприимством. Пока я не мог поступить иначе. Я ел его пищу и пил его виски, и взял у него чистую рубашку, которая была ему слишком велика. Она принадлежала его погибшему в море другу.

Я оставался с ним три месяца, постепенно набираясь сил. Я, конечно, помогал ему, чем мог – следил по ночам за маяком, когда он бывал слишком пьян, убирал все комнаты в доме – даже выкрасил две из них и заменил оконные переплеты – и вместе с ним смотрел на море, когда бывали шторма.

Как я выяснил, он совсем не интересовался политикой. Ему было безразлично, кто правит в Эмбере. По его мнению, все мы до единого были недоросли и разгильдяи. Пока он мог обслуживать свой маяк, есть хорошую пищу и пить вкусное вино, а также составлять в тишине и покое морские карты, ему было просто наплевать, что при этом происходит на берегу. Он нравился мне все больше и больше, а так как я тоже был не далеко не профан в старых морских картах, мы провели много вечеров, внося в них исправления. Много лет тому назад я отправился в путешествие на корабле далеко на север, и я составил для него новую карту, основанную на личных воспоминаниях. Это, казалось, доставило ему огромное наслаждение, так же, как и мое описание тех вод.

– Кори – (так я ему представился) – мне бы хотелось отплыть с тобой вдвоем когда-нибудь, – сказал он. – Я сначала даже не понял, что ты был капитаном судна.

– Кто знает? – ответил я. – Ведь ты тоже когда-то был капитаном, верно?

– Откуда ты знаешь?

– Все эти навигационные приборы, которые здесь собраны, – пояснил я,

– и еще твое пристрастие к составлению карт. К тому же ты ведешь себя как человек, привыкший повелевать.

Он улыбнулся.

– Да. Это так. Когда-то я командовал кораблем, на протяжении лет ста. Но это было так давно… Давай лучше выпьем.

Я сделал маленький глоток и отставил рюмку. Я прибавил в весе фунтов сорок за те месяцы, что провел у него. И сейчас я каждый миг боялся, что он узнает во мне члена королевской семьи. Может быть, он выдаст меня Эрику, а может и нет. Теперь, когда мы так подружились, я склонен был думать, что он меня не предаст. но мне не хотелось рисковать жизнью для того, чтобы выяснить это.

Иногда, сидя у огня маяка, я размышлял: – надолго я еще останусь здесь?

Ненадолго, – решил я, добавляя в лампу несколько капель жира. Нет, совсем ненадолго. Я знал, что близится время, когда мне предстоит вновь отправиться в путь, долгий путь по Отражениям.

Однажды я почувствовал давление, мягкое, вопросительное прикосновение. Но я не знал, кто это мог быть.

В ту же секунду я остановился, как вкопанный, закрыл глаза и заставил себя ни о чем не думать, пока безмолвный вопрос не исчез.

Тогда я принялся ходить и размышлять, и тут рассмеялся, глядя КАК я хожу. Подсознательно я описывал тот небольшой периметр, который позволяла мне моя камера там, в Эмбере.

Кто-то только что попытался связаться со мной через Карту. Был ли это Эрик? Стало ли ему, наконец, известно, что я бежал, и не он ли пытался таким образом обнаружить меня? Я не был уверен. Я чувствовал, что теперь он боится ментального контакта со мной. Тогда Джулиан? Или Жерар? Каин? Кто бы это ни был, я закрылся от него полностью, уж это точно. И я откажусь от такого контакта с любым членом моей семьи. Может быть, я и потеряю на этом какие-нибудь важные новости или чью-нибудь дружескую, так необходимую мне помощь, но я не мог рисковать.

Попытка контакта и моя блокировка оного оставили по себе странное воздействие: я задрожал от холода. Меня просто трясло. Я думал об этом весь оставшийся день и решил, что пришла пора пускаться в путь. Мало хорошего, что я остаюсь так близко от Эмбера – ведь я еще очень уязвим. Я оправился вполне достаточно для того, чтобы идти по Отражениям, чтобы найти то место, куда мне следовало попасть, если я хотел, чтобы Эмбер когда-либо стал моим. Пока я был с Жупеном, эта тихая размеренная жизнь принесла моей душе покой и умиротворенность. Мне будет тяжело расставаться с ним – за немногие месяцы, что мы провели вместе, я успел полюбить его. И все же вечером, после традиционной партии в шахматы, я сказал ему о своем намерении продолжить путь.

Он налил нам виски, поднял свою рюмку и сказал:

– Счастливого пути, Корвин. Надеюсь, что мы еще увидимся когда-нибудь.

Я не стал спрашивать его ни о чем, когда он назвал мое настоящее имя, и он улыбнулся, поняв, что я ничем не выдам своего удивления.

– Мне было хорошо здесь с тобой, Жупен, – сказал я ему. – Если мне удастся то, что я задумал, я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

Он покачал головой:

– Мне ничего не нужно. Я счастлив тем, что имею, делая то, что я делаю. Я радуюсь, обслуживая этот дурацкий маяк. Это вся моя жизнь. И если тебе удастся то, что ты задумал… нет, нет, не говори мне об этом, пожалуйста! Я просто старая пивная бочка, и ничего не хочу знать – я только буду надеяться, что ты иногда заглянешь ко мне на огонек, и мы сыграем партию-другую в шахматы.

– Обязательно, – пообещал я.

– Если хочешь, можешь утром взять «Бабочку».

– Спасибо.

«Бабочка» – так называлось его парусное суденышко.

– Прежде, чем ты уйдешь, – сказал он, я хочу предложить тебе взять мою подзорную трубу, взобраться на башню и посмотреть на Гарнатскую Завесу.

– Что нового я там могу увидеть?

Он пожал плечами.

– Об этом тебе лучше судить самому, без подсказок и помощников.

Я кивнул.

– Хорошо. Я сделаю это. Затем мы изрядно выпили, пока не почувствовали себя совершенно раскованно, а затем принялись устраиваться на ночлег. Мне будет недоставать старика Жупена. За исключением Рейна, он был единственным другом, которого я нашел по возвращении. Засыпая, я подумал о той долине, которая стала простыней огня в тот день, когда мы проходили ее с войском. Что необычного могло происходить там сейчас, спустя четыре года?

Мне снились тревожные сны о шабашах и оборотнях. Я спал, а над головой всходила полная луна.

Я поднялся вместе с солнцем. Жупен еще спал, и я был этому рад, потому что мне не хотелось устраивать никаких особых прощаний, и у меня было странно тревожное ощущение, что вижу его в последний раз.

Я взобрался на башню, в комнату, где горел маяк, захватив с собой подзорную трубу. Я подошел к окну, выходящему на берег, и стал смотреть на долину.

Над лесом висел туман. Холодный, серый, мокрый туман, который, казалось, прилипал к вершинам низкорослых деревьев. Черных деревьев, ветви которых скрючились и переплелись, как пальцы паралитика. Среди них мелькали странные черные животные, и по их внешнему виду я понял, что это были не птицы. Может быть, летучие мыши. Какое-то недоброе присутствие ощущалось в этом великом лесу, чья-то злая воля, и неожиданно я понял, что это. Я сам.

Все это создал я сам, своим проклятьем я переродил мирную Гарнатскую Долину в то, что она сейчас собой представляла: это был символ моей ненависти, зла на Эрика и всех тех, кто сражался за него, позволил ему захватить власть, выжечь мне глаза каленым железом. Мне не нравилось, как выглядит этот лес, и когда я смотрел на него, я понял, как воплощается в жизнь моя ненависть, как выглядит исполнившееся смертное проклятье Принца. Я знал, потому что все это было частью меня.

Я создал новый путь в реальный мир. Гарнат сейчас стал тропинкой сквозь Отражения. Отражения мрачные и суровые. только злое, темное и дурное могло идти по этой тропе. Это и был источник тех чудовищ, о которых говорил Рейн, чудовищ, не дававших покоя Эрику. Хорошо – в определенном смысле, конечно – если эта борьба отвлечет его от всего остального. Но когда я опустил подзорную трубу, я никак не мог избавиться от чувства, что сделал что-то очень плохое. Ведь тогда я еще не знал, что когда-нибудь снова увижу солнечный свет. Но сейчас, когда зрение вернулось ко мне, и я вновь был на свободе, я понял, что выпустил из бутылки такого джинна, которого очень тяжело будет загнать обратно. Даже без трубы я видел, как странные формы ворочались в выжженном лесу. Я сделал то, чего никто и никогда не решался сделать со времен правления Оберона: открыл новый путь в Эмбер. И открыл его только для плохого. Придет день, когда король Эмбера кто бы он ни был – встанет лицом к лицу с проблемой, как закрыть этот путь. Я предчувствовал все это, глядя туда, вдаль, все понимая, потому что это было моим созданием, творением моей боли, гнева и ненависти. Если когда-нибудь я выиграю битву за Эмбер, то мне придется разбираться с делом рук своих, а это всегда нелегко. Я вздохнул.

Ну что ж, пусть будет так. А тем временем Эрику будет чем развеять скуку.

Я быстро перекусил, снарядил «Бабочку», поднял парус, оттолкнулся от берега и сел за руль. Жупен обычно вставал в этот час, но может быть, он тоже не любитель долгих прощаний.

Я направил лодку к ближайшей земле, такой же сияющей, как Эмбер, месту почти бессмертному, но которое больше практически не существует. Его пожрал Хаос много веков назад, но где-то от него должно было остаться Отражение. Мне оставалось только найти его, узнать и опять сделать своим, как это было в давние-давние времена. Затем, когда за мной будут стоять преданные мне войска, я сделаю еще одну вещь, которой не знал Эмбер. Я еще не знал, как это будет, но я обещал себе, что в день моего возвращения в бессмертный город повсюду будут громыхать пушки.

Когда я отплыл в Отражение, на самой границе реальности, белая птица моей судьбы прилетела и опустилась мне на плечо. Я написал записку, привязал ее к ноге птицы и послал в путь.

В записке было написано:

– Я иду!

И стояла моя подпись.

Я не успокоюсь, пока не отомщу, пока троне не станет моим, и тогда, милый принц, прощайте все те, кто встал между мной и моей целью.

Солнце висело низко над левым плечом, ветры надували паруса и несли меня вперед.

Я был свободен! Я бежал. Пока что мне удалось все! И у меня появился шанс, тот шанс, о котором я мечтал всегда.

Черная птица моей судьбы прилетела и уселась мне на плечо. Я написал записку, привязал ее к ноге птицы. В путь, на запад!

В записке было написано:

– Эрик, я вернусь!

И стояла моя подпись:

«Корвин, Повелитель Эмбера».

Демон-ветер уносил меня на восток от солнца.

Роджер Желязны Ружья Авалона

1

Сойдя на берег, я сказал:

— Прощай, «Бабочка».

Парусник медленно развернулся и поплыл в глубину вод. Я знал, что он вернется в бухточку Кабры, потому что маяк находился недалеко от отражения, на котором я высадился.

Обернувшись, я посмотрел на темную линию деревьев, понимая, что мне предстоит долгий путь. Я пошел вперед, производя нужные изменения. В молчаливом лесу царил предрассветный холодок, и это было здорово.

Я еще не добрал в весе фунтов пятьдесят, изредка у меня рябило в глазах, но постепенно я обретал прежнюю форму. Сумасшедший Дворкин помог мне бежать из темницы Эмбера, пьянчужка Жупен окончательно поставил меня на ноги, и теперь я хотел найти подобие отражения, которого больше не существовало. Избрав тропинку, я продолжал идти вперед.

Через некоторое время я остановился у высокого дерева, которое и должно было стоять на этом самом месте, засунул руку в большое дупло, вытащил свою серебряную шпагу и пристегнул ее к поясу. То, что она осталась в Эмбере, не имело ровным счетом никакого значения. Сейчас она была здесь, потому что лес находился на отражении.

Я шел в течении нескольких часов, оставляя невидимое солнце за левым плечом, затем немного передохнул и снова пустился в путь. Мне было приятно смотреть на опавшие листья, камни, пни, зеленеющие деревья, траву, темную землю. Я с наслаждением впитывал в себя маленькие запахи жизни, прислушивался к жужжащим, звенящим и чирикающим звукам вокруг. Боже! Как я восторгался своими глазами! Чувства, которые я испытывал после четырех лет полной тьмы, невозможно было передать словами. А ощущать свободу…

Полы моего старенького рваного плаща раздувались и хлопали под порывами ветра. Должно быть, я выглядел сейчас лет на пятьдесят: худой, если не тощий и с морщинистым лицом. Разве кто-нибудь сможет меня узнать?

Я шел, меняя отражение за отражением, но так и не попал куда хотел. Наверное я стал излишне сентиментален. Вот что произошло…

На обочине дороги я увидел семь человек: одного живого и шесть мертвых. Трупы лежали в самых разнообразных позах, и из многочисленных отсеченных конечностей кровь давно перестала течь. Оставшийся в живых находился в полусидячем положении и опирался на покрытый мхом ствол гигантского дуба, держа шпагу поперек колен. Его серые глаза были открыты и подернуты поволокой, костлявые пальцы судорожно сжаты, глубокая рваная рана в боку сильно кровоточила. Доспехов на нем, в отличие от некоторых мертвецов, не было. Дышал он медленно и, насупив мохнатые брови, не отрывал взгляда от ворон, которые выклевывали глаза трупам. Меня он, казалось, не заметил.

Я поднял капюшон плаща и опустил голову, пряча лицо. Потом сделал несколько шагов вперед. Когда-то я знал этого человека, а может, такого-же, как он, хотя с тех пор прошло много лет.

Когда я приблизился, он чуть поднял шпагу, направив острие мне в грудь.

— Я — друг, — сказал я. — Хотите глоток воды?

Какое-то мгновение он колебался, затем кивнул.

— Да.

Я протянул ему открытую фляжку; он выпил, закашлялся и снова приложился к горлышку.

— Благодарю вас, сэр, — произнес он, отдышавшись. — Жаль, у вас нет ничего покрепче. Черт бы побрал эту царапину!

— Есть и покрепче. А вам можно?

Вместо ответа он протянул руку и я дал ему другую фляжку. После первого глотка водки, которую пьет Жупен, он закашлялся секунд на двадцать, не меньше, а затем улыбнулся левой стороной рта и доверительно мне подмигнул.

— Сразу полегчало. Не возражаете, если я смочу этой штукой свой бок? Жаль, конечно, хорошего напитка, но…

— Забирайте все, если надо. Но ведь у вас трясутся руки. Хотите, помогу?

Он кивнул, и я расстегнул его кожаную куртку, не обращая внимания на многочисленные царапины на руках, груди и плечах, а затем срезал кинжалом рубашку, прилипшую к ране. Рана выглядела достаточно неприятно и тянулась по всему животу, доходя до верхней части бедра. Стянув ее края руками, я вытер кровь шейным платком.

— Начали, — сказал я. — Сожмите зубы и отвернитесь.

Когда я начал лить водку на открытую рану, тело его судорожно дернулось, потом задрожало мелкой дрожью. Но он так и не вскрикнул. Я был уверен, что он смолчит. Сложив платок в несколько раз, я положил его на рану и туго перевязал полосой, которую оторвал от полы плаща.

— Хотите еще выпить? — спросил я.

— Воды. И мне необходимо хоть немного поспать.

Он сделал несколько глотков и голова его склонилась на грудь. Я соорудил ему некоторое подобие подушки, накрыл плащами мертвецов, сел рядом и стал наблюдать за красивыми черными птичками.

Он меня не узнал. Неудивительно. Если бы я ему открылся, он, возможно вспомнил бы меня — ведь мы были знакомы, хотя никогда не встречались.

Я отправился в далекое путешествие на поиски отражения, которое когда-то хорошо знал. Правда, оно было уничтожено, но я мог воссоздать его, поскольку Эмбер отбрасывает бесконечное количество отражений и любой человек королевской крови может управлять ими, как ему заблагорассудится. В моих жилах текла королевская кровь. Если вам больше нравится, можете называть отражения параллельными мирами, альтернативными вселенными или плодом воображения расстроенного мозга. Лично я — впрочем, как и все мои братья и сестры — называю их отражениями. Таким образом, можно сказать, что каждый из нас выбирает нужную ему вероятность и создает собственный мир. И хватит об этом.

На паруснике, а затем пешком я отправился в Авалон.

Я жил там много веков назад. Это долгая, сложная, удивительная и болезненно-мучительная история, и, может, я расскажу ее потом, если останусь в живых и успею закончить свое повествование.

Я подходил все ближе и ближе к Авалону, когда увидел раненого рыцаря и шесть трупов. Я, конечно, мог пройти мимо и на другом участке дороги встретится с рыцарем, убившим шестерых бандитов и не получившим не царапины, или, наоборот, с шестью целыми и невредимыми бандитами, которые весело смеялись бы, стоя над трупом рыцаря. Впрочем, многие скажут, что это не имеет значения, так как я перечисляю лишь вероятности, каждая из которых существует на одном из отражений.

Окажись на моем месте любой из членов нашей семьи — пожалуй, за исключением Жерара и Бенедикта, — он прошел бы мимо, не останавливаясь, ни на секунду не задумавшись. А я в последнее время стал настоящим мямлей. Раньше я таким не был. Возможно, пребывание на отражении земля смягчило мой характер, а может, длительное заключение в темнице Эмбера заставило по-иному относится к человеческим страданиям. Не знаю. Знаю только, что не смог остаться равнодушным, встретившись с тяжело раненым человеком, двойник которого был когда-то моим другом. Но если бы я прошептал ему на ухо свое имя, то скорее всего услышал бы в ответ проклятья и наверняка приобрел смертельного врага.

Что ж, долги надо отдавать. Я помогу ему, чем смогу, а затем пойду своей дорогой. Вряд ли я задержусь здесь надолго, и мне будет приятно оставить о себе добрую память.

Через несколько часов он проснулся.

— Привет, — сказал я, вынимая пробку из фляжки с водой. — Хотите пить?

Он протянул руку и, напившись, облегченно вздохнул.

— Спасибо. А теперь прошу простить меня за плохие манеры, ведь я не успел представиться. Но…

— Я вас знаю, — перебил я. — Меня зовут Кори.

Он вопросительно поднял бровь, словно на языке у него вертелся вопрос: «Кори, кто?», Но промолчал, понимающе кивнув.

— Очень рад, сэр Кори, — обратился он ко мне, как к равному. — Примите мою глубокую благодарность за все, что вы сделали.

— Лучшей благодарностью для меня является то, что вам стало легче, — не ударил я в грязь лицом. — Хотите перекусить?

— Да, если можно.

— Могу предложить вяленое мясо и хлеб, правда черствый. И большую головку сыра. Кушайте на здоровье.

Он не заставил себя долго упрашивать.

— А вы не составите мне компанию, сэр Кори?

— Я пообедал, пока вы спали. — Я многозначительно посмотрел на мертвых бандитов. Он улыбнулся. — …Неужели вы справились с ними в одиночку? — спросил я. — Он кивнул. — Великолепно! Так что же мне с вами делать?

Он попытался заглянуть мне в глаза, но у него ничего не вышло.

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать.

— Куда вы идете?

— Мои друзья живут примерно в пяти лигах к северу. Встреча с бандитами лишила меня возможности добраться до них. Сильно сомневаюсь, что найдется на свете человек, который смог бы взвалить меня на спину и пронести пять лиг. Это и дьяволу не под силу! Если бы я выпрямился во весь рост, вы бы поняли, что я имею в виду, сэр Кори.

Я молча встал, вытащил шпагу и одним ударом свалил молодое деревце примерно двух дюймов толщины. Затем я срубил у него ветки и укоротил до нужной длины. Сделав то же самое со вторым деревцем, я соорудил некое подобие носилок, используя ремни и плащи мертвецов.

— Удары вашей шпаги смертельны, сэр Кори. К тому же она, кажется, серебряная.

— Вы в состоянии совершить небольшое путешествие? — спросил я.

Грубо говоря, пять лиг — примерно пятнадцать миль.

— А что будет с покойниками?

— Может, вы хотите предать их земле согласно христианскому обычаю? Черт с ними! Природа позаботится о том, что ей принадлежит. Нам пора уходить. Трупы уже начали смердеть.

— Хорошо бы их чем-нибудь прикрыть. Они честно бились и заслуживают уважения.

Я вздохнул:

— Будь по-вашему, если это поможет вам спокойно спать. Лопаты у меня нет, так что придется завалить их камнями. Не обессудьте, но могила будет общей.

— Конечно, — сказал он. — И спасибо вам большое.

Я уложил шесть тел рядом, одно подле другого. Раненый рыцарь что-то забормотал себе под нос — похоже молитву.

Камней повсюду валялось великое множество, поэтому я работал быстро, выбирая самые большие, чтобы долго не возится. В этом и заключалась моя ошибка. Один из камней весил фунтов четыреста, и я не стал катить его, а просто поднял и поставил на место.

Я услышал изумленный возглас, который говорил о том, что рыцарь прекрасно понял, сколько весит этот камень.

Я выругался про себя. Потом — вслух!

— Вот черт, чуть было не надорвался!

Я стал выбирать камни поменьше и, завалив тела, выпрямился.

— Все. Теперь вы готовы?

— Да.

Я поднял его на руки и положил на носилки. Когда я укладывал его, он изо всех сил стиснул зубы.

— В какую сторону надо идти? — спросил я.

— В обратную. Свернете налево и дойдете до развилки. Потом свернете направо. А как же вы меня…

Не говоря не слова я взял носилки, как мать берет перепеленатого ребенка, и пошел по дороге.

— Кори? — сказал он.

— Что?

— Вы один из самых сильных людей, которых я когда-либо встречал, и мне кажется, я должен вас знать.

Чуть помедлив, я небрежно заметил:

— Стараюсь все время поддерживать форму. Живу на свежем воздухе, занимаюсь физическим трудом…

— И голос ваш кажется мне знакомым…

Он приподнялся, пытаясь рассмотреть мое лицо, и я решил как можно скорее переменить тему разговора.

— Куда мы идем?

— В крепость, которая принадлежит Ганелону.

— Этому сутяге! — воскликнул я, чуть не выронив носилки.

— Хоть я и не понимаю значения произнесенного вами слова, — заявил он, — ваш тон говорит о том, что оно оскорбительно. Если это действительно так, я вынужден требовать сатисфакции…

— Минуточку, — перебил я. — У меня такое ощущение, что мы говорим о двух разных людях с одинаковым именем. Приношу свои извинения.

Сквозь ткань носилок я почувствовал, как напрягшееся тело расслабилось и обмякло.

— Несомненно, так оно и есть.

Я продолжал идти по дороге и вскоре свернул налево. Он заснул, даже захрапел, и тогда я ускорил шаг, а потом перешел на бег. В голову мне пришла мысль о том, что у шестерых бандитов, чуть было не отправивших рыцаря на тот свет, имеются товарищи, которые могут устроить засаду и напасть на меня, выскочив из-за какого-нибудь куста.

Когда мой подопечный заворочался и вздохнул, я вновь перешел с бега на обычный шаг. К этому времени я уже прошел развилку дороги и свернул направо.

— Кажется, я спал, — заявил рыцарь.

— …и храпели, — добавил я.

— Сколько мы прошли?

— Около двух лиг.

— И вы не устали?

— Немного устал, — признался я. — Но отдыха пока не требуется.

— О боже! — воскликнул он. — Признаться, я рад, что мы с вами не враги. Послушайте, а вы уверены, что вы не дьявол?

— Конечно, дьявол, — ответил я. — Разве вы не чувствуете запах серы? И мое левое копыто сейчас отвалится от усталости.

Он и в самом деле несколько раз потянул носом воздух, прежде чем усмехнуться шутке, что меня задело.

Вообще-то, по моим подсчетам, мы прошли уже больше четырех лиг, и я надеялся, что он опять заснет, и все расстояния у него в голове перепутаются. Руки мои налились свинцовой тяжестью.

— Почему бандиты на вас напали? — спросил я.

— Они были хранителями Круга. Одержимыми. И давно перестали походить на людей. Нам надо молиться богу, сэр Кори, чтобы души их нашли покой.

— Хранителями Круга? Какого Круга?

— Черного Круга, места беззакония, в котором обитают мерзкие твари. — Он глубоко вздохнул. — Источника всех несчастий на нашей земле.

— Эта земля не кажется особенно несчастной, — заметил я.

— У Ганелона сильное княжество, и он может дать отпор любому врагу. Но Круг расширяется, и я чувствую, что недалек день решительной битвы.

— Ваши речи возбудили мое любопытство.

— Сэр Кори, если вы до сих пор ничего не знали, постарайтесь забыть то, что я рассказал. Обойдите Черный Круг стороной и идите своей дорогой. И хотя я дорого бы дал, чтобы вы сражались в наших рядах, я не смею ни о чем вас просить, потому что никто не может предугадать, чем закончится битва.

Дорога стала подниматься в гору, и внезапно сквозь просвет деревьев я увидел знакомую мне до боли картину. От неожиданности я застыл на месте.

— В чем дело? — спросил рыцарь, повернув голову. Затем, присмотревшись, он облегченно вздохнул. — Оказывается, мы шли гораздо быстрее, чем я думал. Это — замок Ганелона.

Невольно я стал думать о Ганелоне, хотя это не доставило мне удовольствия. Он был предателем и убийцей, которого я выставил из Авалона и бросил на другом отражении и в другом времени — примерно так поступил со мной брат Эрик. Жаль, если Ганелон окажется именно здесь. Это было невероятно, но возможно. Он был обычным смертным, а я отправил его в изгнание более шести веков назад, но по времени этого отражения могло пройти всего несколько лет. Время — одна из функций отражений, и даже Дворкин не знал всех его особенностей. А может, он-то как раз и знал, и знание это свело его с ума. Как бы то не было, я не верил, что речь шла о моем бывшем помощнике, товарище и старом недруге, потому что он никогда не стал бы сопротивляться беззаконию, напротив, творил бы его, управляя самыми мерзкими из всех тварей.

Я подумал о человеке, которого нес на руках и который тоже жил в Авалоне более шестисот лет назад. Время совпадало.

Мне совсем не хотелось встречаться с Ганелоном и быть узнанным. Он ничего не знал об отражениях и считал меня черным магом, который пощадил его жизнь, но обрек на жалкое существование. И кто знает: предложи я ему выбор, он мог бы предпочесть смерть изгнанию.

Тем не менее раненый рыцарь нуждался в уходе и крыше над головой, и поэтому я продолжал идти вперед.

Все же интересно…

Он меня вспомнил, хотя, конечно не узнал. Может, ему пришлось иметь дело с моим двойником, который правил в этой стране, так похожей на Авалон? А как меня примут, когда поймут, кто я такой?

Солнце начало заходить. Подул прохладный ветерок. Мой подопечный храпел вовсю, и я вновь перешел на бег. Мне вовсе не улыбалось встретиться ночью в лесу с неизвестными тварями из какого-то Круга. Я бежал, наступая на удлиняющиеся тени, и старался не думать о погоне, засаде и прочих ненужных вещах. Мысли в моей голове окончательно перепутались, у меня появилось странное предчувствие, и внезапно я услышал за своей спиной мягкий топот: «Топ, топ, топ».

Я положил носилки на землю, повернулся и вытащил шпагу из ножен.

Две кошки.

По внешнему виду — сиамские, но каждая — величиной с тигра. Твердый взгляд ярко желтых глаз без зрачков.

Когда я встал к ним лицом, они уселись иуставились на меня, не мигая. Нас разделяло шагов тридцать. Кошка, сидевшая слева, открыла пасть, и я поднял шпагу. «Интересно, зарычит она или замурлыкает?» — почему-то подумал я.

Но кошка заговорила:

— Человек. Смертный.

— И все еще живой, — сказала вторая кошка голосом первой.

— Убьем его, — заявила первая.

— А что делать с тем, кто его охраняет? Вид этой шпаги мне не нравится.

— Он смертный?

— Подойдите и узнаете, — спокойно ответил я.

— Он тощий и старый.

— Но он нес тяжелую ношу быстро и не отдыхая. Давай зайдем с двух сторон.

Как только они встали, я бросился вперед, и правая кошка тут же прыгнула на меня. Моя шпага расколола ей череп, прошла до лопаток. Я быстро повернулся, и в это время вторая кошка проскользнула к носилкам. Я рубанул сплеча.

Удар пришелся по спине, и клинок вошел в тело, как в масло, разрубив кошку пополам. Раздался дикий визг, напоминающий многократно усиленный скрип мела по доске. Мохнатое тело вспыхнуло ярким пламенем. Первая кошка тоже горела.

Но та, которую я разрубил, еще была жива. Она посмотрела на меня, встретилась со мной взглядом и не опустила сверкающих глаз.

— Я умираю последней смертью, — сказала она, — а значит, я знаю тебя, открыватель пути. Почему ты убиваешь нас?

А затем голова ее загорелась.

Я отвернулся, вытер клинок о траву и вложил шпагу в ножны. Потом поднял носилки и, не обращая внимания на град сыпавшихся вопросов, пошел вперед.

Кажется, ситуация стала прояснятся.

До сих пор я вижу во сне охваченную пламенем голову кошки и просыпаюсь в дрожи и в поту, а ночь кажется мне темной и полной видений, которые я никак не могу различить.

Замок Ганелона окружал глубокий ров. Подъемный мост с четырьмя башенками по углам был поднят и прикреплен к толстой крепостной стене, за которой высились другие башни. Казалось, они достигали до неба и щекотали животики низким тучным облакам, затмевающим ранние звезды и отбрасывающим тени на высокий холм, на котором стоял замок. Ветер донес до меня неясный шум голосов.

Я остановился напротив моста, опустил носилки, сложил ладони рупором и крикнул:

— Э-гей! Ганелон! Два путника заплутали в ночи!

Послышалось звяканье металла о камень, и я почувствовал, что меня рассматривают. Я тоже поднял голову и прищурился, стараясь хоть что-нибудь разглядеть, но ничего не увидел. Все-таки зрение не вернулось ко мне полностью.

— Кто там? — спросил громкий гулкий голос.

— Ланс, тяжело раненый, которого я, Кори из Кабры, принес в замок.

Я услышал, как часовой передал мои слова по цепочке. Спустя некоторое время пришел ответ:

— Отойдите в сторону! Сейчас мы опустим мост! Вы можете войти!

Послышался тяжелый скрип, и деревянная конструкция легла на землю рядом со мной. Я поднял носилки и пересек ров.

Вот и весь сказ о том, как я принес сэра Ланселота дю Лака в замок Ганелона, которому я верил, как брату. Иными словами не верил вовсе.

Я очутился в толпе и, присмотревшись, понял, что окружен солдатами. Враждебности они, однако, не проявляли, скорее наоборот — на лицах у многих участливое выражение. Меня провели в большой двор, освещенный множеством факелов. Повсюду лежали спальные мешки. Пахло потом, дымом, лошадьми и готовящейся пищей. Похоже, здесь расположилась на ночлег небольшая действующая армия.

Люди подходили к нам, о чем-то спрашивали, но я не успел ничего ответить, потому что сквозь толпу протолкались двое стражников, вооруженных до зубов, и один из них обратился ко мне, слегка дотронувшись до плеча:

— Пойдемте с нами.

Они встали у меня по бокам, и солдаты расступились давая нам дорогу. Сзади послышался скрип поднимающегося моста. Мы вошли в замок, сложенный из черного камня.

Миновав большой зал и комнату похожую на приемную мы стали подниматься по лестнице и на втором этаже остановились перед тяжелой дубовой дверью. Стражник постучал.

— Войдите, — произнес голос, который, к великому моему сожалению был мне знаком. Мы вошли.

Ганелон сидел за большим столом у широкого окна выходящего во двор. На нем были черные брюки поверх черных сапог, черная рубашка и черная кожаная куртка. На широком поясе висел кинжал с рукоятью в форме копыта. Короткая шпага лежала на столе. У Ганелона были рыжие с проседью волосы и борода. Его черные, как эбеновое дерево, глаза блестели.

Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на двух стражников, которые внесли в комнату носилки.

— Положите его на мою кровать, — сказал он и добавил, не поворачивая головы: — Родрик, займись им.

Родрик, его врач, был старичком, который, как мне показалось, не мог причинить пациенту особого вреда. Это меня утешило. В конце концов, я не для того тащил Ланса пятнадцать миль, чтобы он истек кровью.

Затем Ганелон обратился ко мне:

— Где вы его нашли?

— В пяти лигах к югу.

— Кто вы такой?

— Меня зовут Кори, — ответил я.

Он пристально посмотрел на меня и чуть улыбнулся в густые усы. Губы у него были тонкими и напоминали извивающихся червей.

— На чьей вы стороне? — спросил он.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

Я слегка наклонился, чтобы спина моя выглядела сгорбленной. Говорил я медленно, тихо и слегка заикаясь. Моя борода была длиннее, чем у Ганелона, а забившаяся в нее дорожная пыль создавала впечатление седины. Я не сомневался, что выгляжу как пожилой человек.

— Я спрашиваю, почему вы ему помогли?

— Человек человеку — брат.

— Вы иностранец?

Я кивнул.

— Что же, вы — мой гость. Оставайтесь в моем замке сколько пожелаете.

— Спасибо. Но, наверное я завтра уйду.

— Как вам будет угодно. А сейчас давайте выпьем по стаканчику вина, и вы расскажете, при каких обстоятельствах нашли Ланса.

Ганелон слушал, не перебивая, не отрывая от меня взгляда. Я всегда считал, что выражение «Сверлить глазами» — глупое, но в этот вечер изменил свое мнение. Он не просто сверлил, он пронзал меня глазами, словно кинжалами. Интересно, какие выводы он сделал, о чем догадался?

Внезапно я почувствовал, как на меня наваливается усталость. Язык мой стал заплетаться. Нервное напряжение, стакан вина, теплая комната сказались на мне не лучшим образом, и неожиданно у меня создалось впечатление, что я стою в углу и наблюдаю за самим собой. Видимо, длительные нагрузки были мне пока что не под силу. Я заметил, что руки мои дрожат.

— Простите, — услышал я собственный голос. — Мне необходимо немного отдохнуть…

— Ну конечно! — сказал Ганелон. — Поговорим завтра. А сейчас идите спать и спите спокойно.

Он позвал охранника и приказал отвести меня в свободную комнату. Должно быть, я все время спотыкался, потому что ясно помню, как мне поддерживали за локоть.

В ту ночь я спал как убитый. Сон мой был без сновидений, и проспал четырнадцать часов кряду.

Когда я проснулся, у меня ломило все тело. Я тщательно помылся. На высоком столике стояла лохань с водой, а рядом лежали мыло и полотенце, предусмотрительно оставленные в комнате. Мне никак не удавалось избавиться от ощущения, что горло мое забито пылью, а глаза песком.

Я сел в кресло и задумался. В прежние времена я мог пронести Ланса пять лиг и глазом не моргнуть. В прежние времена я сражался целый день на горе Колвир, а затем вошел в Эмбер.

Но прежние времена прошли. Внезапно я понял, что выгляжу со стороны самой настоящей развалиной. С этим нельзя было мириться. Силы возвращались ко мне слишком медленно, я должен был набрать вес, причем как можно скорее.

Неделя — другая жизни на свежем воздухе, физические нагрузки помогут мне обрести прежнюю форму. Похоже, Ганелон меня не узнал. Вот и прекрасно. Воспользуюсь его гостеприимством.

Приняв это решение, я вышел из комнаты и отправился на поиски кухни, где съел обильный завтрак. Правда, уже наступило время ленча, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Мне сильно хотелось курить, и я злорадно подумал о том, что мои запасы табака иссякли. Судьба была за то, чтобы я встал на ноги как можно скорее.

Стоял прохладный ясный день. Я вышел из замка и долгое время наблюдал за солдатами, проводившими военные учения.

В дальнем конце двора стояли мишени, прикрепленные к мешкам соломы. Лучники, надевшие кольца на большие пальцы рук, упражнялись в стрельбе, пуская стрелы в восточном стиле, держась за тетиву на тремя (к чему я привык), а двумя пальцами. Я стал думать об этом отражении, на котором очутился случайно. Шпажисты использовали обе стороны и острие оружия, демонстрируя разнообразные приемы ведения боя. Всего во дворе упражнялось человек восемьсот, а остальные, видимо, располагались в замке. Они отличались один от другого телосложением, цветом волос и глаз и говорили на разных языках, среди которых преобладал авалонский, он же — эмберский.

Пока я стоял, размышляя, один из учебных боев закончился. Солдат поднял руку, опустил шпагу, отер пот со лба и сделал шаг назад. Его противник, казалось, вообще не устал. Мне предоставился шанс заняться физическими упражнениями, которые я сам себе прописал.

Я подошел к солдату, улыбнулся и сказал:

— Я — Кори из Кабры. Мне понравилось, как вы фехтуете. — Обернувшись, я обратился к победителю, темноволосому гиганту, который, ухмыляясь, смотрел на своего отдыхающего товарища. — Не возражаете, если я поупражняюсь с вами, пока ваш друг отдыхает?

Продолжая ухмыляться, он покачал головой и указал пальцем на свои рот и ухо. Я попытался заговорить с ним на нескольких других языках, но безуспешно. Тогда я прибегнул к языку жестов, и быстро понял, чего я хочу.

Побежденный солдат протянул мне шпагу, и по его глазам я понял, что он очень ею гордится. Шпага была короткой и значительно тяжелее, чем Грейсвандир. (Так называется моя шпага, имени которой я до сих пор не упоминал. Впрочем, это совсем другая история, и, может, я расскажу ее, а может нет, нет, прежде чем вы узнаете, почему я оказался сейчас в царстве хаоса. Но если я еще раз упомяну Грейсвандир, вы по крайней мере поймете, о чем идет речь.) Я несколько раз взмахнул шпагой, чтобы привыкнуть к ней, отбросил плащ в сторону и встал в позицию.

Атака последовала мгновенно. Я отпарировал и перешел в наступление. Он отклонил корпус в сторону и сделал прямой выпад. Я отбил. Через пять минут я понял, что он был прекрасным фехтовальщиком. Естественно, не таким хорошим, как я. Дважды он просил меня прервать поединок и повторить неизвестные ему приемы. Схватывал он на лету. Минут через пятнадцать он начал улыбаться, наверняка считая, что долго я не продержусь. Видимо, четверти часа ему вполне хватало, чтобы сломить любого противника, если тот, конечно, не сдавался раньше. Через двадцать минут на лице его появилось недоуменное выражение. Я не был похож на человека, который может так долго выстоять. Но ведь не один смертный не подозревает об истинной силе принца Эмбера.

Через двадцать минут он взмок от пота, но продолжал нападать. Мой брат Рэндом иногда выглядит, как пятнадцатилетний задохлик, и действует, как астматик, но однажды мы с ним устроили поединок на шпагах и бились в течении двадцати шести часов, чтобы выяснить, кто сдастся первым. (Если вам интересно, первым сдался я. На следующий день у меня было назначено свидание, и я не хотел приходить на него выжатым, как лимон.) Хотя для такого представления силенок у меня было маловато, я знал, что спокойно могу измотать своего противника. В конце концов, он был обычным человеком.

Через полчаса дыхание у него участилось, атаки замедлились. Еще немного, и он сообразил бы, что я валяю дурака, и поэтому я поднял руку, опустил шпагу и сделал шаг назад. Он тут же бросился меня обнимать. Я не понял, что он сказал, но его удовольствие было очевидным. Я тоже был доволен.

Правда, я сильно расстроился, почувствовав, что устал. К тому же у меня закружилась голова. Тем не менее тренировка была мне необходима. Я поклялся, что загоняю себя до полусмерти, наемся до отвала, высплюсь и на следующий день начну все сначала.

Поэтому я подошел к лучникам, одолжил лук и выпустил сотню стрел в «Трехпалом» стиле. Процент попадания у меня был не самым низким. Некоторое время я наблюдал за битвой всадников, вооруженных копьями, булавами и щитами, затем подошел к группе людей, отрабатывающих приемы ведения боя без оружия.

Я вошел в круг, победил трех солдат, одного за другим и почувствовал, что больше ни на что не способен. Я тяжело дышал, с меня ручьем тек пот. Присев на скамейку, стоявшую в тени, я стал думать о Лансе, о Ганелоне и об ужине. Минут через десять я с трудом поднялся, пошел в свою комнату и принял ванну. К этому времени я был голоден, как волк, и поэтому отправился на поиски обеда и последних новостей.

Я не успел сделать и двух шагов по коридору, как стражник — тот самый, который вчера вечером поддерживал меня за локоть, — подошел ко мне и сказал:

— Милорд Ганелон просит вас отобедать с ним в его покоях после того, как зазвонит колокол.

Я поблагодарил его, заверил, что прийду, вернулся к себе и растянулся на постели. Колокол зазвонил через несколько минут. Я встал и вышел из комнаты.

Мускулы у меня разболелись на на шутку, я был весь в синяках и царапинах. Что ж, тем труднее будет меня узнать. На мой стук дверь открыл мальчик, который тут же подбежал к другому пареньку и стал помогать ему накрывать на стол, стоявший у камина.

На Ганелоне были зеленая рубашка, зеленые брюки, зеленые сапоги и зеленый пояс, и сидел хозяин замка на стуле с высокой спинкой.

— Сэр Кори, мне доложили о том, как вы провели сегодняшний день, — сказал он, крепко пожав мне руку. — Теперь я перестал удивляться, что вы пронесли Ланса пять лиг. Глядя на вас, не скажешь, что вы настоящий мужчина… Только поймите меня правильно, не обижайтесь, пожалуйста.

Я усмехнулся.

— Я не обижаюсь.

Он усадил меня за стол и протянул стакан белого вина, слишком сладкого, на мой вкус.

— Вы кажетесь мне таким немощным, хотя несли Ланса на руках, не отдыхая, убили двух мерзких тварей и сложили надгробие из больших камней. Ланс мне рассказывал…

— Как он себя чувствует? — спросил я.

— Пришлось приставить к нему охрану, чтобы лежал смирно. Представьте, эта гора мускулов решила пойти прогуляться! Клянусь богом, он не встанет с постели раньше чем через неделю!

— Значит ему лучше.

Ганелон кивнул.

— За его здоровье.

— За это я выпью с удовольствием.

Мы выпили.

Помолчав он сказал:

— Если бы в моей армии было больше таких людей, как вы и Ланс, дело приняло бы другой оборот.

— О чем вы говорите?

— О Черном Круге. Неужели вы ничего не знаете?

— Нет. Ланс лишь упомянул о его существовании.

Один из мальчиков поджаривал огромный кусок говядины на малом огне. Поворачивая вертел, он поливал мясо вином, и когда до меня доходил вкусный запах, в моем животе начинало урчать, а Ганелон ухмылялся в усы. Второй мальчик отправился на кухню за хлебом.

Долгое время Ганелон молчал. Он пил уже второй бокал вина, а никак не мог справиться с первым.

— Вы когда-нибудь слышали об Авалоне? — неожиданно спросил он.

— Да, — ответил я. — Давным-давно читал мне стихи один странствующий бард, и я их запомнил: «На берегу реки благословенной сидели мы, и, вспомнив Авалон, заплакали. В руках остались сломанные шпаги, щиты развесили мы на деревьях. Разрушены серебряные башни, утоплены в потоках крови. Так сколько миль до Авалона? И все, и ни одной. Разрушены серебряные башни.»

— Авалон разрушен? — спросил он.

— Лично я считаю, что бард был сумасшедшим. Сам я не знаю никакого Авалона.

Наступило молчание. Ганелон отвернулся и заговорил лишь через несколько минут. Голос его неуловимо изменился.

— Авалон существует. Я жил там много лет назад. Трудно поверить, что он разрушен.

— А почему вы сейчас живете здесь? — спросил я.

— Меня изгнал из Авалона злой колдун, повелитель Эмбера — Корвин. Он отправил меня в эту страну сквозь тьму и безумие, обрек на мучительные страдания и верную смерть. Боже, как я страдал! Сколько раз был близок к смерти! Я все время пытался найти дорогу домой, но никто не знал, как попасть в Авалон. Я говорил с волшебниками и даже с одной пленной тварью из Круга, прежде чем мы ее убили. Безуспешно. Как сказал бард, «Авалон и вблизи, и вдали», — перефразировал он мои стихи. — Вы не помните имя этого барда?

— К сожалению, нет.

— А где находится Кабра?

— Далеко на востоке. Это — островное королевство.

— Можно ли навербовать там солдат? Я хорошо заплачу.

Я покачал головой.

— Кабра — маленький остров с небольшим отрядом милиции, которая поддерживает порядок. Я уже не говорю о том, что путешествие в оба конца — по суше и по морю — займет несколько месяцев. У нас нет ни войска, ни наемников, и наш народ не отличается воинственностью.

— Глядя на вас этого на скажешь. — Он бросил на меня быстрый взгляд.

Я сделал глоток вина.

— Я работал военным инструктором и обучал королевскую стражу.

— Не откажетесь поработать у меня в той же должности?

— Я останусь на несколько недель и помогу, чем могу.

Ганелон кивнул, чуть раздвинув губы в мимолетной улыбке.

— Вы принесли мне печальную весть. Но если чудесный Авалон разрушен, значит, тот, кто отправил меня в изгнание, погиб. — Он залпом выпил бокал вина. — Оказывается, демоны тоже смертны. Это меня утешает. Значит, и у нас есть шанс победить.

— Прошу прощения, — сказал я, — решив сыграть ва-банк, чтобы отвести от себя подозрения. — Если вы говорите о Корвине из Эмбера, то он погиб.

Бокал выпал у него из рук и разбился.

— Вы знаете Корвина? — воскликнул он.

— Нет, но я знаю о нем. Несколько лет назад я встретил одного из его братьев, человека по имени Бранд. Он рассказал мне об Эмбере и о битве, в которой Корвин и Блейз сражались во главе огромного войска против узурпатора Эрика, захватившего власть. Блейз упал с горы Колвир, а Корвина взяли в плен. После коронации Эрика Корвину выжгли глаза, затем бросили в самую мрачную темницу Эмбера, где он сейчас и сидит, если, конечно, не умер.

Лицо Ганелона стало белым как мел.

— Имена, которые вы назвали… Бранд, Блейз, Эрик, — повторил он. — В те дни, которые никогда уже не вернутся, Корвин рассказывал об этих людях. Скажите, вы давно разговаривали с Брандом?

— Года четыре назад.

— Корвин заслужил лучшей доли.

— Несмотря на то, что он поступил с вами безжалостно?

— Что мне вам ответить? — Ганелон вздохнул. — Я много размышлял и не могу сказать, что у него не было причин отправить меня в изгнание. Он был человеком веселым и сильным, сильнее, чем вы или Ланс. Я не люблю Корвина, но моя ненависть к нему тоже угасла. Лучше бы Эрик его убил.

Второй мальчик вернулся с корзинкой хлеба. Поваренок, готовивший мясо, снял его с вертела и положил на блюдо в центре стола.

Ганелон кивнул.

— Приступим, — сказал он, придвигаясь к столу.

Я не заставил себя упрашивать. Во время еды мы почти не разговаривали.

Наевшись до отвала, я запил обильную трапезу бокалом все того же сладкого вина и начал зевать. После третьего зевка Ганелон не выдержал.

— Черт побери, Кори! Прекратите! Это заразительно! — с трудом удержавшись от зевка, он встал со стула. — Пойдемте, подышим свежим воздухом.

Мы поднялись не крепостную стену и стали неторопливо прогуливаться. При виде нас часовые вытягивались, отдавая честь, и Ганелон отвечал каждому. У невысокой зубчатой башенки мы решили отдохнуть и уселись прямо на каменный пол, вдыхая ночной воздух и глядя, как звезды одна за другой появляются на быстро темнеющем небе. Сидеть на каменной стене было холодно. Мне показалось, что где-то далеко-далеко шумит морской прибой. Снизу до нас донесся крик ночной птицы. Ганелон вытащил из-за пояса кисет, достал трубку, набил ее табаком и закурил. Его лицо, на мгновение освещенное светом спички, можно было назвать сатанинским, если бы не опущенные углы губ и печаль на глазах. Считается, что дьявола злобная усмешка, у Ганелона же она была угрюмой.

Запахло табачным дымом. Прошло несколько минут, прежде чем мой спутник нарушил молчание.

— Я помню Авалон. — Голос у него был тихий, невнятный. — Я там родился и вырос в самой обычной семье, но особой добродетелью никогда не отличался. Я получил наследство, промотал его и сам не заметил, как стал обычным разбойником с большой дороги. Сначала я грабил путников в одиночку, затем вступил в шайку и, когда понял, что я умнее и сильнее других бандитов, стал их предводителем. За голову каждого из нас была назначена цена. За мою — самая большая.

Вспоминая свое прошлое, он заговорил быстрее, чеканя каждое слово:

— Да, я помню Авалон. Помню его серебряные башни, отбрасывающие длинные тени, и прохладные воды, в которых звезды сверкали по ночам, как костры. Я помню траву и деревья, вечно зеленые, словно весной. Молодость, любовь, красота… Все это я познал в Авалоне. Гордые иноходцы, благородный металл, мягкие губы, темный эль. Честь…

Он покачал головой.

— Когда началась война, правитель пообещал полное прощение всем разбойникам, которые выступят вместе с ним против инсургентов. Этим правителем был Корвин. Я присоединился к нему, стал офицером, а позже — членом его штаба. Мы выиграли много сражений, подавили восстание. Затем Корвин вернулся во дворец, а я стал его генералом. Хорошие были годы. Правда, изредка происходили столкновения на границе, но мы всегда выходили победителями. Корвин доверял мне, зная, что я не подведу. Но однажды он пожаловал герцогство мелкопоместному дворянчику, на дочери которого решил жениться. Этого герцогства добивался я, и Корвин неоднократно намекал, что когда-нибудь оно будет моим. Я был в бешенстве, и когда меня отправили на южную границу, где всегда были какие-нибудь нелады, я его предал. Армия моя была разбита и враг вошел в государство. Тогда Корвин сам взялся за оружие. Захватчики ворвались большими силами, и я надеялся, что они одержат победу, но Корвин, благодаря своей лисьей хитрости, разбил их наголову. Я бежал, но был схвачен и приведен во дворец. Я проклял Корвина, плюнул ему в лицо. Я отказался преклонить перед ним колени. Я ненавидел землю, по которой он ходил. Впрочем, перед лицом неизбежной смерти любой осужденный должен вести себя как мужчина. Корвин сказал, что помилует меня за прошлые заслуги, а я крикнул, что он может засунуть свое помилование псу под хвост. Неожиданно я понял, что надо мной издеваются. Корвин приказал освободить меня и подошел ко мне почти вплотную. Я знал, что он необычайно силен, но все равно попытался оказать сопротивление. Безуспешно. Он ударил меня всего один раз, и я упал без сознания. Очнулся я, крепко привязанный к луке седла. Корвин о чем-то спрашивал, но я не стал отвечать ни на один из его вопросов. Мы скакали мимо удивительных, странных земель — некоторые из них не привидятся в кошмарном сне, — и тогда я понял, что Корвин обладает волшебной силой. Когда мы остановились, он объявил, что эта страна — место моей ссылки, а затем повернул коня и ускакал прочь.

Ганелон умолк, запыхтел погасшей трубкой, разжег ее и продолжал свой рассказ:

— Я часто оказывался на краю гибели, терпел побои, спасался от диких зверей, получал множество синяков и царапин. Корвин бросил меня в самой ужасной части государства. Но однажды мне повезло. Вооруженный рыцарь в доспехах приказал мне убраться с дороги. Мне было все равно: продолжать жить, как я жил, или умереть, поэтому я обозвал его вислоухим сыном шлюхи и послал к дьяволу. Он бросился на меня, но я схватил его за копье, вышиб из седла и сделал улыбку под подбородком его собственным кинжалом. Таким образом я добыл себе коня и оружие. Затем я решил отомстить своим обидчикам и взялся за старое ремесло: стал разбойником с большой дороги. Я вновь набрал шайку, которая росла не по дням, а по часам и вскоре насчитывала несколько сот человек. Как правило, мы занимали какой-нибудь небольшой городок и грабили его. Местная милиция тряслась от страха при одном упоминании моего имени. Хорошая была жизнь, но, конечно, ее нельзя сравнивать с той, что я вел в Авалоне. Мы были грозой придорожных гостиниц, а путешественники накладывали полные штаны, заслышав стук копыт наших коней. Против нас высылали большие отряды солдат, но мы либо избегали столкновений, либо нападали на них из засады и уничтожали их полностью. Затем неизвестно откуда появился Черный Круг.

Ганелон еще яростнее запыхтел трубкой и уставился вдаль невидящими глазами.

— Он появился далеко на западе. Мне говорили, что сначала на земле возникла большая, словно жабья, проплешина, в центре которой лежал мертвый ребенок. Несчастную девочку обнаружил отец, скончавшийся через несколько дней в страшных муках. Это место немедленно было объявлено проклятым. Прошло всего несколько месяцев, и оно сильно разрослось, образовав круг диаметром пол-лиги. Трава в круге не погибла, но почернела и сверкала, как металлическая, а деревья искривились и листья их тоже почернели. Стволы скрипели и раскачивались даже в безветренную погоду, а в ветвях танцевали и прыгали летучие мыши. В сумерках внутри Круга начинали двигаться странные тени и загорались огни небольших костров. Он продолжал расширяться, и жители окрестных деревень поспешили покинуть давно обжитые места. Но некоторые из них все же решили остаться. Говорят, они заключили договор с темными силами. А Круг продолжал расти и людей в нем оставалось все больше и больше. Я разговаривал с ними, убивал их, и у меня сложилось впечатление, что они омертвели. В их голосах не слышалось интонаций, лица стали похожими на маски. Эти нелюди выходили из Круга группами, убивая беспощадно, оскверняя храмы, сжигая все на своем пути, занимаясь мерзкими непристойностями. Но они никогда не крали предметов из серебра. Через несколько месяцев к ним присоединились другие твари, вроде тех кошек, которых вы убили. Затем Круг замедлил рост, почти прекратил его, как будто достиг предела. Но зато из него полезла всякая нечисть, уничтожавшая окрестности. Когда страна была опустошена, Круг увеличился до ее размеров. И вновь начался его рост. Старый король Утер, который долго за мной гонялся, позабыл о моей шайке и все силы бросил на охрану и патрулирование Круга. Честно говоря, мне тоже не улыбалось в один прекрасный день проснуться в объятиях какого-нибудь вампира, и я решил отправиться на разведку. Со мной вызвались идти пятьдесят пять добровольцев — малодушным мне приказывать не хотелось. Мы пересекли границу Круга, углубились в него и вскоре увидели нелюдей, которые сжигали живьем козла на каменном алтаре. Мы перебили всех, кроме одного, а этого последнего привязали к алтарю и допросили на месте. Он сказал, что Круг будет расширяться, пока не поглотит всю землю до океана, а затем сольется с Кругом на другой стороне планеты. Он предложил нам объединить усилия, если мы хотим сохранить наши шкуры. Затем один из моих людей не выдержал и заколол его. Он умер, в этом я могу поклясться — достаточно мертвецов я повидал на своем веку. Его теплая кровь стекала на каменный алтарь, и неожиданно он рассмеялся. Громче этого смеха я еще не слыхал. Мертвое недышащее тело уселось на землю, вспыхнуло ярким пламенем и стало меняться, превращаясь в козлиное, только очень больших размеров, а из уст козла раздался голос: «Бегите, смертные! Но вам никогда не удастся покинуть Круг!». И можете мне поверить, мы побежали. Небо почернело от летучих мышей и прочей нечисти, которую я даже не берусь описать. Сзади слышался стук копыт. Мы неслись во весь опор, отражая нападение кошек — с ними вы уже познакомились, — летучих змей и страшных скачущих и прыгающих зверей. У самой границы Круга один из патрулей Утера увидел нас и бросился на помощь. Из пятидесяти людей, поехавших со мной, назад вернулось шестнадцать. А патруль потерял тридцать солдат. Когда они увидели, кто я, тут же отвели во дворец. Тот самый, в котором мы сейчас находимся — когда-то здесь жил Утер. Я рассказал ему все без утайки, и он поступил так же, как в свое время Корвин: предложил мне и моим людям полное прощение, если мы поможем ему в борьбе с хранителями Круга. Я конечно, согласился, ведь мне было ясно, что Круг необходимо уничтожить. В ту ночь я заболел и три дня лежал без сознания в горячечном бреду. Я ослаб, как мальчишка, и мои товарищи чувствовали себя не лучше. Трое умерли. Затем я вернулся к своим людям и передал им предложения короля Утера. Никто не отказался. Патрули были усилены, но мы ничего не добились. Все последующие годы Круг продолжал увеличиваться в размерах, а стычки с его хранителями происходили повсеместно. Утер доверял мне и сделал своим генералом, совсем как Корвин. Постепенно стычки переросли в сражения, и мы проиграли несколько битв. Часть наших патрулей была захвачена в плен. Однажды ночью на нас напала огромная орда нечисти. Никогда еще не приходилось нам сражаться с таким большим войском. Утер, вопреки моему совету, — ведь он был стар и немощен,

— решил принять участие в битве и погиб. Страна лишилась своего короля. Я хотел, чтобы трон занял Ланселот, мой помощник, человек смелый и благородный… Странно… Я знал в Авалоне одного Ланселота, как две капли воды похожего на этого, но когда мы встретились, он сказал, что видит меня впервые… Очень странно. Как бы то не было, Ланселот отказался занять место короля Утера, и тогда меня сделали правителем. Мне ненавистно положение, в которое я попал, но у меня нет выхода. Вот уже три года, как я сдерживаю натиск Круга. Внутренний голос твердит мне, что я должен бежать отсюда как можно дальше. В конце концов, что я должен этим проклятым людишкам? Какое мне дело, будет Круг расширяться или нет? Я могу переплыть море, поселиться в тихом, спокойном месте, куда Круг не дойдет, пока я жив, и забыть обо всех этих ужасах. Черт побери! Я не желаю брать на себя ответственность за судьбы мира! Не мне пришлось сделать это!

— Почему? — спросил я, и голос мой прозвучал необычно для меня самого.

Ответа не последовало.

Он выколотил трубку. Набил ее. Зажег. Попыхтел.

Молчание затянулось

— Трудно сказать, — задумчиво произнес он спустя несколько минут. — Я бы убил человека ударом ножа в спину за пару сапог, чтобы не отморозить себе ноги. Однажды я так и сделал, так что знаю, о чем говорю. Но сейчас… Опасность грозит всем нам, и я единственный, кто может с ней справиться! Проклятье! В один прекрасный день все мы погибнем! Но я не могу бежать! Я буду сопротивляться, пока хватит сил!

Тело мое онемело от холода, но свежий ночной ветерок прогнал сон, и мысль работала ясно.

— Разве Ланс не может вас заменить?

— Конечно, может. Он прекрасный воин. Но есть и другая причина, по которой я должен здесь остаться. Мне кажется, что козел-оборотень, кем бы он не был, немного меня боится. Он сказал, что я никогда не выйду живым из Круга, а я остался жив. Я тяжело болел, но поправился. И он знает, что я сражаюсь с хранителями и прочей нечистью. Мы выиграли ту битву, в которой погиб Утер, и я встретился с оборотнем еще раз, правда в другом обличье. Он узнал меня. И, может, благодаря тому, что я остаюсь, Круг не расширяется так быстро, как раньше.

— В каком обличье?

Он походил на человека, но у него были козлиные рога и маленькие красные глазки. Он сидел на пегом коне. Некоторое время мы бились друг с другом, но, на мое счастье, волна сражения нас разъединила. Он здорово меня теснил. Когда мы скрестили шпаги, я вновь услышал его голос, который я никогда не забуду. Он сказал, что я глупец и что мне нечего даже надеяться на победу. Но наутро поле битвы осталось за нами, и мы убили множество тварей, а остальных забрали обратно в Круг. Всадник на пегом скрылся, и я больше не разу его не видел. С тех пор на нас не нападали большими силами, но если я исчезну, другая армия тварей — а она существует

— ринется из Круга на наши земли, уничтожая все на своем пути. Оборотень мгновенно узнает, что я уехал, так же как он узнал, что Ланс везет мне данные о расположении войск в Круге. А теперь он наверняка знает о вас и задумывается, кто вы такой? О вашей силе нельзя не задуматься. Нет, я останусь и буду биться до последнего. Это мой долг. И не спрашивайте почему. Я только надеюсь, что когда придет мой час, я пойму, откуда и зачем появился этот Черный Круг.

Внезапно над моей головой раздался какой-то шум. Я быстро отклонил корпус в сторону, чтобы избежать сам не знаю какой опасности. Лишнее движение. Это было всего-навсего птица. Белая птица. Она опустилась на мое левое плечо и замерла, издавая тихие звуки. К ноге птицы была привязана записка. Я отвязал ее, прочитал, смял в руке. Затем начал изучать горизонты, невидимые моему собеседнику.

— В чем дело, сэр Кори? — вскричал Ганелон.

Записка, которую я послал сам себе, написанная моей рукой и принесенная птицей моей судьбы, могла попасть только в то место, где я должен был остаться надолго. Я никогда не думал, что мне придется здесь остаться. Но я не мог спорить со своей судьбой.

— В чем дело? — повторил Ганелон. — Что у вас в руке? Письмо?

Я кивнул и протянул ему записку. У меня просто не было выхода, ведь Ганелон видел, что я прочел ее.

В записке было сказано:

«Я иду».

И стояла моя подпись.

Ганелон раскурил трубку и при ее свете прочитал написанные мною две строчки.

— Он жив?! И придет сюда?! — воскликнул он.

— Видимо, да.

— Странно… — пробормотал он. — Не понимаю.

— Похоже, он обещает вам помощь, — сказал я, незаметно отпуская птицу, которая два раза вскрикнула, сделала круг над башней и исчезла.

Ганелон покачал головой.

— И все же не понимаю.

— Зачем смотреть дареному коню в зубы? — спросил я. — Если он придет, вы только выиграете.

— Верно, — согласился он. — Может, ему удастся уничтожить Круг.

— А может это шутка, причем жестокая.

Он опять покачал головой.

— Вряд ли. Это не в его духе. Интересно, чего он хочет?

— Может быть, завтра все выяснится, — сказал я. — Утро вечера мудренее.

— Мне только и остается, что лечь спать. — Ганелон подавил зевок.

Мы встали, спустились с крепостной стены и пожелали друг другу спокойной ночи. Я пошел к себе в комнату, лег в постель и уснул, едва коснувшись головой подушки.

2

Утро. Ломит все тело. Болят мускулы.

Кто-то оставил в моей комнате новый коричневый плащ. Слава богу, не черный. Мне совсем не хотелось, чтобы Ганелон вспомнил цвет моих одежд, когда я обрету прежнюю форму. С целях конспирации я не стал также сбривать бороду — он знал меня куда в менее волосатом состоянии. Разговаривая с ним, я старательно изменял свой голос, и Грейсвандир упрятал далеко под кровать.

Всю следующую неделю я занимался самоистязанием, упражняясь каждый день почти до изнеможения. Боль в мускулах почти прошла, я прибавил в весе фунтов пятнадцать и постепенно стал чувствовать себя здоровым человеком.

Страна, в которую я попал, называлась Лорен, и ее звали точно так же. Если б я любил приврать, то обязательно сочинил бы стихи о том, как мы встретились в долине за замком, где она собирала цветы, а я прогуливался, дыша свежим воздухом. Чушь.

Таких женщин, как она, вежливо называют «Походными подругами». Я встретил ее вечером, когда руки мои, казалось, отваливались от усталости после упражнений с булавой и саблей. Лорен стояла в сторонке, поджидая очередного солдата, назначившего ей свидание. В этот день я впервые обратил на нее внимание. Она улыбнулась, я ответил ей улыбкой, подмигнул и пошел отдыхать. На следующее утро я опять ее увидел и, проходя мимо, сказал: «Привет». Вот и все.

Но она все время попадалась мне на глаза. В конце второй недели, когда у меня ничего больше не болело, а весил я сто восемьдесят фунтов, мне захотелось провести с ней вечер. Я, конечно, уже знал, кто она такая, и меня это нисколько не волновало. Но той ночью мы не занимались тем, ради чего встретились. Не получилось.

Сначала мы разговаривали, а затем произошло непредвиденное.

В ее волосах цвета ржавчины проглядывала седина. Тем не менее я был уверен, что ей нет и тридцати. Ярко-голубые глаза. Чуть вздернутый подбородок. Белые ровные зубы, улыбающийся рот. Говорила она, немного гнусавя, волосы у нее были слишком длинными, большое количество косметики скрывало следы усталости на лице, кричащее платье туго обтягивало начинающую полнеть фигуру. Но Лорен мне нравилась, хотя я не могу сказать, что испытывал к ней в тот вечер какие-либо чувства. Ведь я пригласил ее совсем для другого.

Нам пришлось пойти ко мне, больше было некуда. Теперь я стал капитаном и, пользуясь привилегиями своего ранга, заказал обед в комнату и попросил принести лишнюю бутылку вина.

— Люди вас боятся, — сказала она. — Говорят, вы никогда не устаете.

— Устаю, — признался я. — Можешь мне поверить.

— Ну конечно! — она встряхнула кудряшками и многозначительно улыбнулась. — Все мы устаем, верно?

— Сколько вам лет?

— А тебе?

— Джентльмен никогда не задает подобных вопросов.

— Леди тоже.

— Когда вы впервые здесь появились, мы решили, что вам за пятьдесят.

— А сейчас?

— Никто не знает. Сорок пять? Сорок?

— Нет, — ответил я.

— И я думаю, что меньше. Это ваша борода всех обманула.

— Бороды часто лгут.

— С каждым днем вы выглядите все лучше и лучше. Сильнее…

— С каждым днем я чувствую себя все лучше и лучше…

— Сэр Кори из Кабры, — сказала Лорен. — Какая она, Кабра? Где находится? Вы возьмете меня с собой на Кабру, если я очень попрошу?

— Могу соврать, что возьму.

— Соврите. Все равно будет приятно.

— Хорошо. Я возьму тебя на Кабру. Отвратительный остров.

— Вы действительно такой необыкновенный, как говорят?

— Боюсь, что нет. А ты?

— Наверное, тоже нет. Мне раздеваться?

— Не надо. Сначала поболтаем. Выпей бокал вина.

— Большое спасибо… За ваше здоровье.

— И за твое.

— Где вы научились так здорово драться на шпагах?

— У меня были прекрасные учителя.

— …И вы пронесли Ланса целых пять лиг, убили двух тварей…

— Каждый новый рассказчик преувеличивает. Эдак я стану настоящим героем.

— Но я наблюдала за вами. Вы очень сильный и ловкий. Недаром Ганелон заключил с вами договор, правда не знаю какой. Ганелон своего не упустит. У меня было много друзей, и я всегда смотрела, как они фехтуют. Вы могли бы изрезать их на мелкие кусочки. Люди говорят, вы хороший учитель. Они вас любят, хоть и боятся.

— Почему боятся? Потому что я сильный? Но сильных людей много. Или потому, что я хорошо фехтую?

— Все считают, что вы — сверхъестественное существо.

Я рассмеялся.

— Не беспокойся, я всего лишь второй шпажист в мире. Прости, может быть, третий. Но я учусь.

— Кто лучше?

— Возможно, Эрик из Эмбера.

— Кто он?

— Сверхъестественное существо.

— И он лучший?

— Нет.

— Тогда кто же?

— Бенедикт из Эмбера.

— А он тоже сверхъестественное существо?

— Да, если жив.

— Странный вы какой-то, — сказала она. — Не могу понять, почему. Скажите, а вы — сверхъестественное существо?

— Хочешь еще вина?

— Я опьянею.

— Вот и прекрасно.

Я наполнил бокалы.

— Мы все погибнем, — сказала она.

— Рано или поздно.

— Я имею в виду Черный Круг. Он нас уничтожит.

— Почему ты так думаешь?

— Мы слишком слабы.

— В таком случае зачем ты здесь остаешься?

— Мне некуда идти. Я ведь просила вас взять меня на Кабру.

— И ты согласилась провести со мной ночь в надежде, что я исполню твою просьбу?

— Нет. Я хотела узнать, кто вы такой.

— Я — атлет, нарушивший режим тренировки. Ты родилась в этих краях?

— Да. В лесной деревушке.

— Почему ты занимаешься своим ремеслом?

— Что здесь такого? Это лучше, чем каждый день торчать по колено в навозе.

— Разве у тебя никогда не было постоянного мужчины?

— Был. Он умер. Это он… обнаружил Круг.

— Мне очень жаль. Прости.

— А мне нет. Он всегда напивался, если ему удавалось занять денег или что-нибудь украсть, а потом приходил домой и избивал меня. Я рада, что встретила Ганелона.

— Значит, ты уверена, что Круг невозможно уничтожить?

— Да.

— Может быть, ты права. Хотя лично я так не думаю.

Она пожала плечами.

— Хотите остаться и воевать с темными силами?

— Да.

— Впервые слышу прямой ответ на этот вопрос. Наши ребята ни в чем не уверены. Интересно. Я хотела бы посмотреть на ваш поединок с козлом-оборотнем.

— Почему?

— Потому что он их предводитель, и если вы его убьете, у нас появится шанс. Вдруг вам удастся его убить?

— Мне придется его убить.

— По какой-нибудь особой причине?

— Да.

— Личного характера?

— Да.

— Желаю удачи.

— Спасибо.

Лорен допила вино, и я тут же наполнил ее бокал.

— Я знаю, что он — сверхъестественное существо, — сказала она.

— Давай переменим тему разговора.

— Ладно. Но могу я попросить вас об одном одолжении?

— О каком?

— Наденьте завтра доспехи, возьмите копье, сядьте на хорошего коня и задайте взбучку кавалерийскому офицеру по имени Гарольд.

— Зачем?

— Он избил меня на прошлой неделе, совсем как мой муж, Джарл. Вы сможете его проучить?

— Да.

— И выполните мою просьбу?

— Почему бы нет? Считай, я его проучил.

— Я люблю вас, — сказала она.

— Глупости.

Ну и пусть. Вы мне очень нравитесь.

— Это другое дело. Я…

Холодный ветерок пробежал по моей спине, позвоночник онемел. Я напрягся и начал сопротивляться, стараясь полностью отключиться, выкинуть все мысли из головы.

Кто-то меня искал. Один из членов нашей семьи воспользовался моей картой и пытался со мной связаться. Ошибиться я не мог. Если это был Эрик, он оказался куда храбрее, чем я думал, ведь при последнем контакте я чуть не сжег его мозг. От Рэндома вестей ждать не приходилось, разве что его выпустили из тюрьмы, в чем я сильно сомневался. Джулиан и Каин могли убираться ко всем чертям. Блейз скорее всего погиб. Бенедикт тоже. Оставались Жерар, Бранд и наши сестры, а кроме Жерара, я ни с кем не хотел разговаривать. Поэтому я сопротивлялся, и довольно успешно. Минут через пять меня оставили в покое. Я дрожал как осиновый лист, и по спине моей ручьями тек пот. Лорен бросила на меня странный взгляд.

— Что случилось? — спросила она. — Вроде бы вы не пьяный, и я тоже.

— Припадок. У меня часто бывают припадки. После болезни, которую подцепил на островах.

— Я видела лицо, — сказала Лорен. — Может, на полу, а может — просто перед глазами. Это было лицо старика. Воротник его камзола был зеленым, борода седой, и он был очень похож на вас.

Вот тут я не выдержал и влепил ей пощечину.

— Ты лжешь! Ты немогла…

— Я говорю правду! Не бейте меня! Я не понимаю в чем дело! Кто это был?

— Думаю, мой отец. О боги, как это странно…

— Но что случилось? — повторила она.

— Я ведь уже ответил. Иногда у меня бывают припадки, и людям кажется, что они видят лицо моего отца на стене замка или на полу. Ты не беспокойся. Это не заразно.

— Глупости, — сказала она. — Вы лжете.

— Сам знаю, что лгу. Забудь, что ты видела.

— Почему?

— Потому что я тебе нравлюсь. Разве ты забыла? И потому, что завтра я собираюсь проучить Гарольда.

— Это верно.

Внезапно меня опять затрясло, и она быстро накинула на меня одеяло и протянула бокал с вином. Я выпил с удовольствием. Лорен прильнула ко мне, положив голову на мое плечо, а я обнял ее за талию. За окном завывал ветер и слышался дробный стук капель дождя. Начинался шторм. В какое-то мгновение мне показалось, что кто-то постучал в ставни. Лорен всхлипнула.

— Какая страшная ночь, — сказала она.

— Ты права. Закрой дверь на засов.

Пока она орудовала у двери, я передвинул кресло, чтобы сидеть лицом к окну. Затем вытащил Грейсвандир из-под кровати, отложил ножны в сторону и загасил все свечи, кроме одной, стоявшей на столике справа от меня. Усевшись поудобнее, я положил шпагу на колени.

Лорен села рядом со мной.

— Что будем делать? — спросила она.

— Ждать.

— Чего?

— Сам не знаю. В такую ночь всякое может случиться.

Она вздрогнула и прижалась ко мне.

— Я думаю, тебе лучше уйти, — сказал я.

— Знаю. Но мне страшно. Вы ведь сможете защитить меня, если я останусь?

Я покачал головой.

— Я не уверен, что сумею защитить самого себя.

Она дотронулась до Грейсвандир.

— Какая прекрасная шпага. Никогда такой на видела.

— Другой такой и нет.

При каждом моем движении отблески света играли на клинке, и он то казался забрызганным оранжевой нечеловеческой кровью, то становился холодным и белым, как снег или грудь женщины.

Я подумал о Лорен, которая видела моего отца, когда со мной пытались войти в контакт. Выдумать она не могла: описание было слишком точным.

— Какая ты странная, — сказал я.

Свеча мигнула четыре или пять раз, прежде чем она заговорила.

— Я немного ясновидящая. Моя мать знала больше, чем я, а бабушка была колдуньей. Мне до нее далеко. Я ведь почти ничего не умею и много лет ничем таким не занималась. К тому же я всегда теряю больше, чем получаю.

Она вздохнула.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.

— Я наколдовала себе мужа, и мне страшно вспомнить, каким он оказался. Если бы я не произнесла тогда заклинаний, все было бы по-другому. Потом мне захотелось иметь красивую дочку и…

Лорен умолкла на полуслове, и я понял, что она плачет.

— В чем дело? Не понимаю.

— Я думала, вы знаете, — сказала она.

— Что именно?

— Моя маленькая девочка стала первой жертвой Круга. Я думала, вы знаете, — повторила она.

— Прости, я не хотел…

— Лучше бы у меня не было этой силы. Я никогда больше ею не пользовалась, но она не оставляет меня в покое. Я вижу вещие сны, предзнаменования и, зная все наперед, ничего не могу изменить. Как бы я хотела, чтобы она покинула меня и ушла к другому!

— Так не бывает, Лорен. Ты хочешь невозможного.

— Вы уверены?

— Да. Таких, как ты, много.

— Вы ведь тоже обладаете какой-то силой?

— Да.

— Значит, чувствуете, что там, за окном, кто-то есть?

— Да.

— И я чувствую. Как вы думаете, что ему надо?

— Он ищет меня.

— Зачем?

— Чтобы испытать мою силу. Он не может не задумываться, какую опасность я для него представляю.

— Рогатый?

— Вряд ли.

— Почему?

— Если я действительно тот, кого он должен бояться, с его стороны будет глупо искать меня в стане врага. Скорее он пошлет одного из своих слуг. Может, дух моего отца пытался меня предупредить… Трудно сказать. Если его слуга поймет, кто я такой, рогатый успеет подготовиться к битве. Если его слуга меня убьет, рогатому не о чем будет беспокоиться. Если я убью его слугу, рогатому станет известна моя сила. В любом случае он останется в выигрыше. Зачем же ему рисковать собственной шкурой?

Мы ждали, глядя на причудливые тени в углах, а фитиль догорающей свечи отсчитывал минуты.

Лорен первая нарушила молчание.

— Вы сказали, слуга рогатого может понять, кто вы такой. Кто вы такой?

— Человек из дальних стран, который случайно здесь оказался.

— И рогатый вас знает?

— Думаю, да.

Она отпрянула от меня.

— Не бойся, — сказал я. — Я не причиню тебе вреда.

— Я боюсь, и ты причинишь мне вред! — воскликнула она. — Я вижу! Но я хочу тебя. Почему я хочу тебя?

— Не знаю, — ответил я.

— Там кто-то есть! — голос ее стал истеричным, сорвался на крик. — близко, совсем близко! Слушай! Слушай!

— Заткнись! — резко сказал я, почувствовав холод и покалывание в области шеи. — Пойди спрячься под кровать.

— Я боюсь темноты.

— Уходи немедленно, или я применю силу. Ты мешаешь.

Она молча повиновалась. Несмотря на ураган, я услышал свист рассекаемого воздуха и скрежет карниза, на который опустилось что-то тяжелое.

Я увидел горящий взгляд красных глаз и быстро отвернулся. Существо осматривало меня с головы до ног.

Рост его превышал шесть футов, по обеим сторонам черепа росли большие ветвистые рога. Обнаженное пепельно-серого цвета тело было бесполым. Распростертые крылья сливались с ночной мглой.

В правой руке демон держал короткую шпагу из тяжелого черного металла, клинок которой был испещрен рунами. Левой рукой он вцепился в решетку окна.

— Входи, если хочешь, но потом пеняй не себя, — громко сказал я и направил острие Грейсвандир ему в грудь.

Демон фыркнул. Он фыркал и хихикал, неподвижно стоя на карнизе, затем вновь попытался встретиться со мной взглядом. Если бы мы посмотрели друг другу в глаза, он узнал бы меня, как та кошка, которую я убил, направляясь в замок Ганелона.

Демон заговорил, и голос его звучал как фагот, только не играющий, а произносящий слова.

— Ты — не он. Ты слабее и старше. Но… Эта шпага… Она может принадлежать ему. Кто ты?

— А ты?

— Я — Страйгалдвир. Не шути с этим именем, или я пожру твои печень и сердце.

— Не шутить с этим именем? Я и выговорить-то его не смогу, язык можно сломать. А от моего цирроза у тебя будет несварение желудка. Убирайся.

— Кто ты? — повторил демон.

— Мисли, гамми, гра-адилл, Страйгалдвир, — сказал я, и он подпрыгнул, как будто в зад ему всадили заряд дроби.

— Ты хочешь изгнать меня таким простым заклинанием? Я не из каких-то там низших существ.

— Однако по тебе не видно, чтобы ты был от этого заклинания в особом восторге.

— Кто ты? — вновь спросил он.

— Не твое дело, Чарли. Птичка, птичка, лети к себе домой…

— Четыре раза должен я спросить и четыре раза не получить ответа, прежде чем мне позволено будет войти и убить тебя. Кто ты?

— Нет, — ответил я, поднимаясь с кресла. — Входи и гори ярким пламенем!

Тогда он сломал решетку окна, и ветер, ворвавшийся вместе с ним в комнату, загасил свечу.

Я бросился вперед, Грейсвандир скрестилась с его рунной шпагой, посыпались искры. Я сделал шаг в сторону. Мои глаза привыкли к темноте, и я видел не хуже Страйгалдвира. Мы кружили по комнате, и ледяной ветер кружил вместе с нами, а холодные капли дождя изредка падали мне на лицо. Когда я первый раз ранил демона, он не произнес ни слова, хотя крошечные огоньки заплясали по краям раны через всю грудь. Затем я рассек ему мускулы предплечья, и на этот раз он закричал, осыпая меня проклятьями:

— Сегодня я высосу мозг из твоих костей! Я высушу их, натяну на них струны! И когда я стану играть, твоя душа познает вечные муки!

— Как красиво ты горишь, — сказал я.

На мгновение он замешкался, и я тут же воспользовался предоставленной мне возможностью. Отбив черный клинок в сторону, я сделал прямой выпад. Шпага пронзила тело насквозь и вышла под левой лопаткой.

Демон взвыл, но остался на ногах. Грейсвандир вырвало из моей руки. Он стоял, глядя на шпагу, торчавшую у него из груди, и на пламя, пожиравшее его плоть, а затем сделал шаг вперед. Я подхватил небольшой стул и, держа его на вытянутых руках, попятился.

— Я не храню сердце там, где оно находится у людей, — воскликнул Страйгалдвир, кидаясь на меня, но я отпарировал удар стулом, и его ножкой выбил демону правый глаз. Затем я схватил его за кисть правой руки, резко вывернул и что было сил ударил по локтю ребром ладони. Раздался треск ломающихся костей, и рунная шпага отлетела в сторону. Демон не остался в долгу и тоже ударил меня по голове левой рукой. Я упал, а он кинулся за шпагой, но я схватил его за лодыжку, дернул, и Страйгалдвир растянулся на полу. Я навалился на него, обхватив шею руками. Он попытался выцарапать мне глаза, но я отвернул голову и прижал подбородок к груди.

Руки мои медленно, но верно сдавливали его горло. Он снова стал искать моего взгляда, и на этот раз я не отвел глаз. Он узнал меня и вздрогнул, увидев, что я это понял.

— Вы! — с трудом произнесли его синеющие губы, а потом руки мои сомкнулись, и красные глаза демона остекленели.

Я поднялся на ноги, наступил на труп и рывком вытащил Грейсвандир из раны. Как только шпага оказалась в моей руке, серое тело вспыхнуло ярким пламенем и продолжало гореть до тех пор, пока на полу не осталось ничего, кроме грязного пятна.

Потом ко мне подошла Лорен, и я обнял ее за плечи, а она попросила меня проводить ее домой и остаться с ней спать. Я выполнил ее просьбу, но в ту ночь у нас ничего не было. Мы просто лежали, и она плакала мне в плечо, пока не уснула. Вот так я встретил Лорен.

Ланс, Ганелон и я остановили коней на высоком холме. Полуденное солнце пригревало нам спины. Мы смотрели вниз, и то, что я видел, подтверждало все мои подозрения.

Искореженный лес был точно таким же, как в Гарнатской долине к югу от Эмбера.

О, отец мой, что я натворил?! — воскликнул я в душе своей, глядя на Черный Круг, простиравшийся до горизонта.

Не поднимая забрала, я смотрел на выжженную пустынную местность. Пахло гнилью. Я не поднимал забрала уже две недели, а шлем надел на следующее утро после битвы с демоном, прежде чем исполнил данное мною обещание и задал взбучку Гарольду. Я решил скрыть лицо, потому что боялся быть узнанным. Меня считали чудаком, но чин капитана давал мне право на эксцентричность.

Я весил уже четырнадцать стонов и чувствовал себя прежним Корвином. Если мне удастся помочь людям на этом отражении, значит, еще не все потеряно, и может быть, я смогу исправить свою ошибку.

— Значит, вот он какой, Черный Круг, — сказал я. — А где армия рогатого?

— Думаю, дальше к северу, — ответил Ланс. — Но увидим мы ее не раньше, чем наступит ночь.

Мы скакали уже в течении двух дней. Сегодня утром солдаты одного из патрулей сообщили нам, что войско противника проводит какие-то учения, а с рассветом исчезает в искореженном лесу.

— Далеко нам ехать? — поинтересовался я.

— Лиги три-четыре.

— Может, сначала перекусим?

— Конечно, — ответил Ганелон. — Я тоже проголодался, а время у нас есть.

Мы спешились и принялись уплетать вяленое мясо, запивая водой из фляжек.

— Никак не пойму смысла той записки, — задумчиво произнес Ганелон, удовлетворенно рыгнув, погладив себя по животу и закурив трубку. — Поможет он нам или нет? И если поможет, почему он до сих пор не появился? День решающей битвы близок.

— Забудьте о нем, — посоветовал я. — Наверное, он просто пошутил.

— Не могу я забыть, черт побери! Тут дело нечисто!

— О чем ты говоришь? — спросил Ланс, и я понял, что Ганелон ничего ему не рассказал.

— Мой старый повелитель, милорд Корвин, прислал с почтовой птицей записку, в которой сказано, что он идет. А я сижу и гадаю, в чем тут дело.

— Корвин?! — вскричал Ланс, и я затаил дыхание. — Корвин из Эмбера?

— Да. И еще из Авалона.

— Забудь о его письме.

— Почему?

— Это человек без чести и совести. Его обещания ничего не стоят.

— Ты его знаешь?

— Я знаю о нем. Он правил Лорен задолго до того, как я появился на свет. Разве ты на слышал легенды о демонах-повелителях? Корвин разорил страну, а затем, испугавшись восстания, отрекся от короны и позорно бежал.

Это было неправдой!

Или нет?

Эмбер отбрасывает бесконечное количество отражений, и Авалон тоже их отбрасывал, благодаря моему в нем присутствию. А значит, несовершенные отражения Корвина неуклюже копировали мои поступки и образ жизни в тех странах, куда моя нога никогда не ступала.

— Я никогда не верил легендам, — сказал Ганелон. — Неужели Лорен правил тот самый человек, которого я знал? Интересно.

— Вряд ли, — вмешался я в разговор, чтобы мое молчание не вызвало подозрений. — Если с тех пор прошло так много времени, он либо стал дряхлым старцем, либо умер.

— Корвин был волшебником, — заметил Ланс.

— Тот, кого я знал, вне всякого сомнения, был волшебником. — Ганелон вздохнул. — Он изгнал меня из своего королевства, а вернуться я не смог. Нет такой дороги, которая вела бы в Авалон.

— Тебя изгнали? — спросил Ланс. Ты никогда мне об этом не рассказывал. Как это произошло?

— Не твое дело, — отрезал Ганелон, и Ланс умолк.

Я вытащил кисет и трубку — позавчера я наконец обзавелся глиняной трубкой, — и Ланс последовал моему примеру. Некоторое время мы сидели и молча курили.

— Как бы то ни было, он поступил правильно, — пробормотал Ганелон, нарушив затянувшуюся паузу. — И давайте забудем о Корвине и его письме.

Забыть мы, конечно, не забыли. Но на эту тему больше не разговаривали.

Погода стояла прекрасная, и если бы Черный Круг не маячил перед нашими глазами, можно было бы греться на солнышке и ни о чем не думать. Внезапно я почувствовал близость к двум своим спутникам. Мне захотелось сказать им что-нибудь очень хорошее, но в голову лезли какие-то дурацкие мысли.

Ганелон вывел меня из затруднительного положения, заговорив о деле.

— Вы продолжаете настаивать, чтобы мы напали первыми? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Предпочитаю вести войну на чужой территории.

— Беда в том, что это действительно чужая территория, — сказал он. — мы даже не знаем, какими силами располагает противник внутри Круга.

— Если убьем рогатого, сопротивление будет сломлено.

— Возможно. Но не обязательно. Не знаю, как вам, а мне это не под силу. Разве что повезет. Рогатый слишком хитер, а я уже не тот, что был, хотя часто обманываю сам себя и говорю, что я такой же сильный и ловкий, как раньше. Почему я должен за все отвечать? Видит бог, я этого не хотел!

— Я знаю, — сказали мы с Лансом в один голос.

— А ты как считаешь, Ланс? — обратился к нему Ганелон. — Прислушаемся к совету нашего друга? Нападем первыми?

Я решил, что он пожмет плечами и промолчит, но Ланс ответил, не задумываясь:

— Да. В ту ночь, когда погиб король Утер, мы чуть не проиграли сражения. И если они как следует подготовятся, второй раз нам не удастся победить. Я это чувствую. И считаю, что нам надо как следует все разведать и напасть.

— Хорошо, — сказал Ганелон. — Честно говоря, мне тоже надоело ждать. Если только твое мнение не изменится, когда мы вернемся домой, считай, я согласен.

Мы отправились на разведку.

Весь день мы скакали к северу, не останавливаясь, затем укрылись в холмах и стали наблюдать за Кругом. Мы видели богослужение (как они его понимали), боевые учения солдат. Я насчитал примерно четыре тысячи человек. У нас было две тысячи пятьсот. Помимо хранителей Круга, в их армии были разнообразные летающие, прыгающие и ползающие твари, издававшие довольно странные звуки. К счастью, нервы у нас были крепкими.

Лично мне нужно было только одно: встретиться с их предводителем хотя бы на несколько минут. От нашей встречи зависел исход битвы. Но я не мог сказать этого своим спутникам.

В том, что Круг появился, была доля моей вины. Я его сотворил, сделал возможным беззаконие, а следовательно, обязан был бороться с ним, пока хватит сил.

Я боялся, что сил у меня не хватит.

Ослепленный яростью, ужасом и болью, я допустил ошибку, последствия которой не могли не сказаться на всех существующих отражениях. Проклятье принца Эмбера всегда сбывается.

Мы наблюдали за Черным Кругом всю ночь, а на рассвете поскакали домой.

Решение было принято: атаковать!

На обратном пути никто на нас не напал, и мы довольно быстро добрались до замка Ганелона, где занялись обсуждением дальнейших планов. Войско наше находилось в полной боевой готовности, и мы решили выступить не позже чем через две недели.

Мы с Лорен лежали в постели, и я рассказал ей все без утайки. Я чувствовал, что она должна знать правду о предстоящем сражении. Если бы только она согласилась, я в ту же ночь увел бы ее на другое отражение. Но Лорен не согласилась.

— Я останусь с тобой, — сказала она.

— Будь по-твоему.

Я не сказал ей, что исход битвы зависел от моей встречи с рогатым, но у меня было ощущение, что она это знает и безоговорочно мне верит. Я бы на ее месте поостерегся, но в конце концов, вера — личное дело каждого.

— Всяко может случиться. — Я посмотрел ей в глаза.

— Да, — согласилась Лорен, и я увидел, что она все понимает не хуже меня.

Мы перестали разговаривать и занялись более насущными делами, а потом заснули.

Ей приснился сон.

Наутро она сказала:

— Мне приснился сон.

— Какой? — спросил я.

— Я видела сражение, а потом тебя и рогатого. Вы дрались не на жизнь, а на смерть.

— Кто победил?

— Не знаю. Но пока ты спал, я кое-что для тебя сделала. Надеюсь, это сможет тебе помочь.

— И совершенно напрасно. Уверяю тебя, я могу сам о себе позаботиться.

— Потом мне приснилась моя собственная смерть.

— Разреши мне увести тебя туда, где ты будешь в полной безопасности.

— Нет. Мое место здесь.

— Я не заявляю не тебя никаких прав, — сказал я, — но могу спасти от того, что тебе приснилось. Можешь поверить, это в моей власти.

— Я тебе верю. Но я останусь.

— Ты просто упрямая дура.

— Позволь мне остаться.

— Как хочешь… Послушай, я могу увезти тебя на Кабру…

— Нет.

— Ты упрямая дура.

— Я люблю тебя.

— Глупости. Я тебе нравлюсь. Забыла?

— У тебя все будет хорошо, — сказала она.

— Иди к черту.

Она тихо заплакала, а я принялся ее утешать.

Теперь вы знаете, какая была Лорен.

3

Однажды утром я стал вспоминать свое прошлое. Я вспомнил своих братьев и сестер и стал тасовать их в уме, как колоду карт, которые лежат вперемешку. Я вспомнил госпиталь, в котором очнулся, битву за Эмбер, Лабиринт в Рембе, Мойру, с которой мне было так хорошо и которая, быть может, принадлежит сейчас Эрику. Я вспомнил Блейза и Рэндома, Дейдру, Каина и Жерара. Я много что вспомнил этим утром. Как вы, наверное, догадались, это было утро перед битвой. Мы маршировали несколько дней, успешно отражая атаки небольших отрядов противника, а когда подошли к Черному Кругу, разбили лагерь не холмах, выставили часовых и легли спать. Наш сон никто не потревожил. Утром я открыл глаза, недоумевая спросонок, почему мои братья и сестры не думают обо мне, как я о них. Это была очень печальная мысль.

В небольшом овражке, где никто не мог меня видеть, я снял шлем, налил в него мыльную воду и побрился. Затем надел свою старую драную одежду — черную с серебряной отделкой. Я вновь был тверд, как камень, черен, как земля, и жесток, как дьявол. Сегодняшний день будет моим днем. Я опустил забрало, одернул кольчугу, затянул пояс и пристегнул Грейсвандир. Свой плащ я заколол у шеи застежкой в форме серебряной розы, и тут меня обнаружил посыльный, сообщивший, что приготовления закончены.

Я поцеловал Лорен, которая настояла на том, что будет меня провожать, вскочил на коня — мерина по кличке чемпион — и отправился в лагерь.

Увидев меня, Ганелон и Ланс в один голос сказали: «Мы готовы».

Я подозвал офицеров, отдал последние распоряжения. Отсалютовав, они ускакали.

— Теперь скоро, — сказал Ланс, закуривая трубку.

— Как ваша рука?

— В полном порядке. После тренировочного боя, который мы вчера провели, я чувствую себя абсолютно здоровым.

Я поднял забрало и тоже закурил.

— Да вы сбрили бороду! — воскликнул Ланс. — Честно говоря, никогда не мог представить вас без бороды.

— Так удобнее носить шлем.

— Желаю удачи всем нам, — торжественно произнес Ганелон. — Не знаю, существуют ли на свете боги, но если они есть, пусть окажутся сегодня на нашей стороне.

— Бог один, — сказал Ланс. — И я молюсь, чтобы он не не оставил нас.

— Аминь. — Ганелон запыхтел трубкой.

— Мы победим! — убежденно заявил Ланс.

— Да, — согласился я, глядя на солнце, позолотившее горизонт на востоке, и слушая беззаботное пение птиц. — Все предвещает нам победу.

Докурив, мы выколотили трубки, и каждый спрятал свою за пояс. Затем мы в последний раз проверили доспехи, подтянули где надо ремни, и Ганелон провозгласил:

— Пора!

Офицеры вернулись ко мне с донесениями. Отряды были готовы.

Мы подъехали к границе Круга. Внутри него царила мертвая тишина.

— Я все еще думаю о Корвине, — сказал Ганелон. — Где-то он сейчас?

— Корвин с нами, — ответил я, и Ганелон как-то странно на меня посмотрел, увидел серебряную розу и резко кивнул.

— Ланс, — обратился он к своему другу и помощнику, — отдавай приказ.

И Ланс выхватил шпагу из ножен.

— Вперед! — вскричал он.

Ему ответило громкое эхо.

Наш авангард составлял отряд из пятисот всадников. Мы углубились в Круг на полмили, прежде чем увидели черную кавалерию, которая неслась нам навстречу. Мы сломали их строй за пять минут и продолжали скакать вперед во весь опор.

Затем мы услышали гром.

Засверкали молнии, пошел дождь.

Разыгралась буря.

Неровная тонкая линия копьеносцев, стоически ожидающих нападения, загородила нам путь. Мы почувствовали ловушку, но не остановились.

И черная кавалерия ударила по нашим флангам. Закипела битва. Прошло минут двадцать… Мы сдерживали их натиск, поджидая подхода основных войск. Затем двести наших воинов продолжили свой путь… Люди. Мы убивали людей, а они убивали нас, эти существа с серыми лицами, двигающиеся, словно автоматы. Марионетки. Мне же необходимо было уничтожить их предводителя… Интересно, какова пропускная способность пути, который я им открыл? Я этого не знал. Скоро… Бешеная скачка привела нас на вершину холма, и далеко внизу я увидел темную цитадель. Я поднял шпагу. Мы начали спускаться, и тут на нас напали. Они шипели, рычали и били крыльями. Значит людей у него не осталось. Грейсвандир стала похожа на язык пламени, молнию, портативный электрический стул. Я уничтожал мерзких тварей по мере их приближения, и, умирая, они сгорали. Справа от меня Ланс прорубал дорогу, творя хаос и что-то бормоча себе под нос. Не иначе как молился за тех, кого убивал. По левую мою руку скакал Ганелон, и за хвостом его лошади струилась огненная река. Сверкали молнии, цитадель росла прямо на глазах.

В нашем авангарде осталось не более ста человек. Когда мы подъехали к воротам, нас встретил отряд из людей и зверей. Мы атаковали. Они превосходили нас численностью, но я не жалел, что мы так далеко оторвались от своей пехоты. Я знал, что время не ждет.

— Я должен пробиться! — закричал я. — Рогатый в цитадели!

— Он мой! — прокричал мне в ответ Ланс.

— Лично я вам не конкурент! — воскликнул Ганелон, рубя шпагой направо и налево. — Но я с вами! Креститесь, когда сможете!

Мы убивали, убивали и еще раз убивали, но вскоре они стали одерживать верх. Звери, похожие на людей, и люди, похожие на зверей, окружали нас со всех сторон. Мы отчаянно защищались, и в это время подтянулась наша основательно потрепанная пехота. Бой закипел с новой силой. Мы вновь бросились в атаку (в нашем авангарде осталось человек сорок-пятьдесят), ворвались в ворота и очутились во дворе, где на нас напал еще один отряд противника.

Двенадцать всадников, которым удалось пробиться к входу в высокую черную башню, были встречены ее часовыми и стражниками.

— Вперед! — вскричал Ганелон, спешившись и кидаясь в бой.

— Вперед! — вскричал Ланс, и я подумал, что они имеют в виду либо меня, либо друг друга.

Я решил отнести этот призыв на свой счет, отделился от сражающихся и побежал вверх по лестнице.

Я не сомневался, что найду рогатого в верхнем помещении башни. Мне придется вызвать его на дуэль и победить, потому что именно я был виновен в том, что он появился на этом отражении. Может, у меня не хватит сил, но попытка не пытка. К тому же никто, кроме меня, не знал, кто он такой.

На верхней площадке лестницы я остановился перед тяжелой деревянной дверью, запертой изнутри на засов. Я отступил на шаг, ударил ногой что было сил, и дверь рухнула с громким треском.

Он стоял у окна, человек, одетый в легкие доспехи, с козлиной головой на широченных плечах.

Я переступил через порог.

Когда дверь упала, он повернулся и теперь смотрел на меня в упор, пытаясь заглянуть в глаза сквозь прорезь шлема.

— Смертный, ты зашел слишком далеко, — сказал он. — Ведь ты смертный?

— Спроси у Страйгалдвира, — ответил я.

— Ты тот, кто убил его, — бесстрастно произнес он. — Скажи, он узнал тебя?

— Может быть.

На лестнице послышались шаги, и я быстро отступил влево. В комнату ворвался Ганелон.

— Стой! — крикнул я.

Он вздрогнул, остановился как вкопанный и медленно повернулся ко мне.

— Это — оборотень. Кто он такой?

— Грех, который я совершил, прокляв то, что любил всем сердцем. Отойди в сторону и не мешай. Он мой.

— Я не помешаю. — Ганелон остался стоять на месте.

— Ты сказал правду? — спросил рогатый.

— Сейчас узнаешь, — ответил я и бросился на него.

Но он не скрестил со мной шпаги. Его поступок назвал бы глупостью любой, даже самый неумелый фехтовальщик.

Он бросил в меня свою шпагу, сверкнувшую подобно молнии. Когда она летела по воздуху, громыхнул гром. За окном разбушевалась буря.

Я сделал легкое движение Грейсвандир, словно парируя простой выпад. Шпага вонзилась в пол и тут же вспыхнула ярким пламенем. За окном сверкнула молния.

Ослепленный, я замешкался, и в это мгновение оборотень кинулся на меня. Он прижал мои руки к бокам; рога ударили меня по забралу шлема раз, другой…

Затем я напряг мускулы, и захват начал слабеть. Я бросил Грейсвандир, рванулся, высвободился от железных объятий, и в этот момент глаза наши встретились.

— Повелитель Эмбера, почему ты убиваешь нас? — спросил он. — Ведь это ты открыл нам путь.

— Я сожалею о своем безрассудном поступке и надеюсь исправить ошибку.

— Слишком поздно. К тому же отсюда ли надо начинать?

И вновь ударил меня рогами. Реакция у него была просто фантастической. Я не успел защититься и отлетел к стене.

А затем он поднял руку, сделал знак, и внезапно я увидел придворных хаоса на марше — видение, от которого волосы дыбом встали на моей голове и холодом сковало душу. Что я натворил?

— …Вот видишь? — говорил оборотень. — Ты открыл путь. Так помоги нам сейчас, и мы вернем тебе то, что ты считаешь своим по праву.

Какое-то мгновение я колебался. Возможно, он выполнит свое обещание, если я помогу. А дальше что? Мне придется все время быть начеку. Союзники на короткое время, мы будем рады перегрызть друг другу глотки, как только каждый добьется своего… И все же если в моих руках окажется вечный город…

— Значит, договорились? — спросил резкий блеющий голос.

Я подумал об отражениях и об отражениях отражений…

Не торопясь, расстегнул застежки шлема…

…И швырнул его в оборотня, который, казалось не сомневался в моем согласии. По-моему, Ганелон в эту минуту шагнул вперед.

Я стремительно кинулся на рогатого и прижал его к противоположной стене.

— Нет! — сказал я.

Его руки, похожие на человеческие, сомкнулись на моей шее в ту самую секунду, когда я сдавил ему горло. Сжав пальцы, я резко перекрутил ладони. Думаю, он сделал то же самое.

Я услышал хруст — так ломается сухая хворостина. Помню, мне стало любопытно, чья шея сломана. Моя болела изо всех сил.

Я открыл глаза и увидел небо. Я лежал на одеяле, а одеяло лежало на земле.

— Боюсь, что он останется жить, — сказал голос, и, медленно повернув голову, я увидел Ганелона.

Он сидел на краешке одеяла рядом с Лорен.

— Как дела? — спросил я.

— Мы победили. Вы сдержали слово. Когда погиб оборотень, хранители упали без сознания, а животные и прочая нечисть сгорели.

— Хорошо.

— А я сижу и размышляю, почему я перестал вас ненавидеть.

— И к какому выводу ты пришел?

— Трудно сказать. Может быть, потому, что мы очень похожи друг на друга. Хотя нет… Не знаю.

Я улыбнулся Лорен.

— Твои предсказания не сбылись. Сражение закончилось, а ты еще жива.

— Смертям дан ход. — Она не ответила на улыбку.

— Что ты имеешь в виду?

— В памяти людей живы рассказы о том, как король Корвин казнил моего деда — сначала публично избил плетьми, а затем четвертовал — за то, что он восстал против его тирании.

— Я здесь ни причем. Это было одно из моих отражений.

Лорен покачала головой.

— Корвин из Эмбера, я такая, какая есть. — И с этими словами она встала, повернулась и ушла.

— Вы так и не ответили, кем был оборотень, — напомнил мне Ганелон, не обращая на ее уход ни малейшего внимания.

— Слугой хаоса. Прокляв Эмбер, я распахнул дверь в реальный мир темным силам. Пользуясь предоставленной возможностью, они пытаются захватить все отражения и постепенно добраться до Эмбера, следуя по пути наименьшего сопротивления. Таким образом на Лорен появился Черный Круг. Но я его уничтожил, так что можешь спать спокойно. Я закрыл им путь на это отражение.

— И вы за этим сюда пришли?

— Нет. Честно говоря, я шел в Авалон, когда увидел Ланса. Не мог же я бросить его в беде. А потом мне пришлось расхлебывать кашу, которую я сам заварил.

— Авалон? Значит, вы солгали, что он разрушен?

Я покачал головой.

Нет. Наш Авалон пал, но на отражениях существует другой, похожий на него.

— Возьмите меня с собой!

— Ты сошел с ума!

— Хочу хоть одним глазком взглянуть на те места, где родился и вырос, чего бы это не стоило.

— Я не собираюсь там оставаться. Мне необходимо попасть в Авалон, чтобы раздобыть себе розовый порошок для чистки ювелирных изделий. Однажды я совершенно случайно поджег его в Эмбере. Произошел взрыв. Я использую порошок, как порох, вооружу солдат ружьями, осажу Эмбер и займу трон, который является моим по праву.

— А как быть с темными силами, которые, как вы говорите, пытаются захватить все отражения?

— Дойдет и до них очередь. А если я проиграю битву, ими займется Эрик.

— Вы сказали, что он ослепил вас и бросил в темницу.

— Да. Я вырастил новые глаза. Потом сбежал.

— Вы — демон.

— Мне так часто об этом говорили, что я даже не спорю.

— Вы возьмете меня с собой?

— Если хочешь. Но ты увидишь не тот Авалон, где родился и вырос.

— В Эмбер!

— Да ты действительно сумасшедший!

— Нет. Я всегда мечтал попасть в этот сказочный город. Поброжу по Авалону, а дальше что? Не просиживать же штаны на одном месте. Разве я был плохим генералом?

— Нет.

— Тогда научите меня пользоваться этими штуковинами, которые называются «Ружья», и я помогу вам в великой битве. Не так уж долго мне осталось жить на свете. Возьмите меня с собой.

— Может статься, кости твои побелеют под горой Колвир рядом с моими.

— Исход какой битвы известен заранее? Я готов рискнуть.

— Как хочешь. Я не возражаю.

— Спасибо, милорд.

Мы разбили лагерь, переночевали, а на следующее утро пустились в путь. Вернувшись в замок, я первым делом отправился на поиски Лорен и сразу узнал, что накануне она сбежала со своим бывшим любовником, армейским офицером по имени Мелкин. Хотя я понимал ее состояние, мне было неприятно, что она не дала мне возможности объясниться и поверила слухам. Я решил догнать их.

С трудом ворочая головой на негнущейся шее я оседлал чемпиона и поскакал следом. Мне не в чем было упрекнуть Лорен. В замке меня тоже не чествовали как победителя. Слишком свежи были в памяти людей рассказы о том Корвине, который правил этой страной. На меня смотрели, как на дьявола. Солдаты, которых я обучал, с которыми сражался бок о бок, бросали на меня косые взгляды и тут же опускали глаза или оборачивались. Должно быть, они испытали сильное облегчение — все, кроме Ганелона, — когда я стал собираться в дорогу. Ганелон же, я думаю, боялся, что я не вернусь за ним, как обещал. Он хотел поехать со мной, но я не позволил. Мне необходимо было самому во всем разобраться.

К своему удивлению, я понял, что Лорен стала мне далеко не безразлична, а ее поступок причинил мне боль. Прежде чем уйти, она должна была по крайней мере меня выслушать. Я расскажу ей о себе и, если она все-таки выберет бравого, но смертного капитана, благословлю их и не буду мешать. Если же она окажет предпочтение мне… Я понял что хочу удержать Лорен, чего бы это не стоило. Прекрасный Авалон подождет. Никуда не денется. Сначала я устрою свои личные дела, а там видно будет.

Я ехал по дороге, а птицы пели мне песни, порхая с ветки на ветку. Стоял ясный, погожий день — на голубом небе сверкало солнце, деревья шелестели зелеными листьями, а я радовался в сердце своем, потому что мне удалось избавить землю от беды, которую я на нее накликал. Зло? Какого черта! Я причинил больше зла, чем кто-нибудь другой, но не потерял совести и сейчас наслаждался столь редкими для меня минутами счастья. Когда Эмбер будет моим, совесть не помешает мне порадоваться еще сильней! Ха!

Я ехал на север по лесистой долине, изредка спешиваясь, чтобы не потерять свежие следы двух всадников. К вечеру у меня устали глаза и, приметив ярдах в ста от дороги небольшой овражек, я устроился на ночлег.

Наверное от того, что шея у меня разболелась не на шутку, мне снился рогатый и наш с ним поединок. «Помоги мне сейчас, и мы вернем тебе то, что ты считаешь своим по праву», — говорил он, и в этот момент я проснулся от собственной громкой ругани.

Предрассветное небо побледнело, и я оседлал коня и пустился в путь. Ночь была морозной, а трава сверкала от инея. Плащ, на котором я спал, отсырел.

К полудню солнышко стало пригревать, а след двух всадников выглядел совсем свежим. Я нагонял их.

Когда я увидел ее, я соскочил с коня и подбежал к тому месту, где она лежала, — под кустом диких роз, на котором не было цветов и который оцарапал колючками ее щеку и обнаженное плечо. Она умерла не так давно, потому что тело было теплым, и из раны в груди, куда вонзился клинок, текла кровь.

Камней вокруг не оказалось, и я положил ее в могилу, которую вырыла Грейсвандир. Пусть отдохнет. Он снял с нее ее браслеты, ее кольца и ее драгоценные гребешки — все ее богатство. Мне пришлось закрыть ей глаза, прежде чем я покрыл ее своим плащом, и тут рука моя дрогнула, а зрение затуманилось. Время текло незаметно.

Я вскочил на коня и очень скоро догнал его, скачущего во весь опор, как будто за ним гнался сам дьявол, в чем он был не так уж и не прав. Я не сказал ни единого слова, когда вышиб его из седла, но я не взялся за шпагу, когда он вытащил свою из ножен. Его сломанное пополам тело я зашвырнул на высокий дуб и, оглянувшись, увидел черную тучу птиц в ветвях.

Я надел на нее ее браслеты, ее кольца и ее драгоценные гребешки, а потом забросал могилу. Вы ведь знали, какая была Лорен. То, что она пережила, и то, к чему стремилась, закончилось смертью. Вот и весь сказ о том, как мы встретились и как расстались. Лорен и я, в стране Лорен, и такова моя жизнь, потому что принц Эмбера — частичка вселенной и в какой-то мере виновен во всех мерзостях, которые в ней творятся. Поэтому я и говорю: «Ха!», Когда речь заходит о моей совести. В зеркалах многих суждений мои руки обагрены кровью. Я являюсь частью зла, которое царит в реальном мире и на отражениях. Иногда мне кажется что я — то самое зло, которое необходимо, чтобы бороться с другим злом. Я уничтожаю дворкиных, которые попадаются на моем пути, и в тот великий день, о котором говорят все пророки, но в который они не очень верят, в тот день, когда мир будет избавлен от зла, я тоже кану во тьму, осыпаемый проклятьями. Возможно это будет скорее, чем я думаю. А пока…

Пока это время еще не наступило, я не умою рук своих и не стану бездействовать.

Пришпорив коня, я поскакал в замок Ганелона, который знал, но никогда не сможет понять.

4

Вскачь, вскачь, Ганелон и я пробирались чуть заметными таинственными тропами в Авалон; вскачь по аллеям снов и кошмаров; вскачь, когда палящее солнце обжигало спины; вскачь по жарким белым островам ночи. И палящее солнце стало золотым, и острова ночи рассыпались осколками бриллиантов, а луна поплыла по небу, словно лебедь. День принес зеленое дыхание весны, мы переплыли бурную реку, горы покрылись инеем от мороза. Ровно в полночь выпустил я стрелу своей судьбы, и она загорелась в небе и унеслась, как метеор, на север.

Единственный дракон, который нам встретился, был хром не обе ноги. При нашем приближении он быстро заковылял в сторону, пыхтя, сопя и сминая маргаритки. Птицы с ярким оперением летели подобно стрелам судьбы, указывая нам путь, а хрустальные голоса озер отзывались эхом, когда мы проезжали мимо. Я громко запел, и через некоторое время Ганелон стал подпевать. Пошла вторая неделя нашего путешествия, и небо, земля и ветер говорили мне, что Авалон близко.

Мы разбили лагерь у глухого лесного озера, когда солнце село за гору, а день угасал. Ганелон принялся распаковывать седельные сумки, а я решил искупаться. Вода была холодной, освежающей, и я долгое время плескался, не желая выходить на берег.

Затем мне показалось, что я слышу какие-то крики, и хоть мне не было дела до того, что происходит в этом загадочном лесу, я быстро вышел из воды, оделся и поспешил в лагерь.

По пути я вновь услышал крик и мольбу о пощаде. Подойдя ближе, я понял, что в лагере разговаривали.

Я вышел на небольшую полянку. Седельные сумки были разобраны, костер сложен, но не разожжен.

Ганелон сидел на корточках у высокого дуба. На дубе висел светловолосый худощавый паренек. Я отметил себе на будущее, что очень трудно сказать что-либо о человеке или получить ясное представление о чертах его лица, когда он висит вверх ногами в нескольких футах над землей.

Руки его были связаны сзади, и он висел на большом суку, привязанный к нему веревкой за правую лодыжку.

Он отвечал на вопросы Ганелона быстрыми короткими фразами, лицо его было мокрым от пота, а изо рта текли слюни. Он раскачивался то взад, то вперед, на щеке его проступило красное пятно от пощечины, а на рубашке еще не засохли капельки крови.

Я решил не вмешиваться и остановился неподалеку. Ганелон никогда не стал бы мучить мальчишку без особой на то причины, и поэтому жалость к нему не переполняла моего сердца. Я не одобрял подобных методов допроса, но не сомневался, что полученная информация будет представлять интерес. К тому же мне хотелось понять, зачем и почему Ганелон поступил подобным образом, ведь, что ни говори, сейчас он стал моим соратником. А несколько лишних минут головой вниз не могут причинить пареньку особого вреда…

Когда тело перестало раскачиваться, Ганелон подтолкнул его острием шпаги. На груди появилось очередное красное пятно, а паренек закричал. Он был очень молод. Ганелон вытянул шпагу, держа ее в нескольких дюймах от горла своей жертвы, отдернул клинок в самый последний момент и ухмыльнулся, когда мальчишка извернулся, как уж, и взмолился.

— Пожалуйста, не надо!

— Говори! — сурово приказал Ганелон. — Говори, что было дальше!

— Я все сказал! Я больше ничего не знаю!

— Почему?

— Они промчались мимо!

— И ты не поскакал вслед?

— У меня не было коня.

— Почему ты не пошел пешком?

— Меня контузило!

— Контузило! Ты просто дезертировал. Ты — трус!

— Нет! — вскричал паренек.

Ганелон вновь поднес шпагу к его горлу и вновь отдернул клинок в самый последний момент.

— Да! — завопил мальчишка. — Я струсил!

— И удрал?

— Да! Я побежал в другую сторону и спрятался в лесу!

— И ты не знаешь, чем все закончилось?

— Нет!

— Ты лжешь!

Ганелон поднял шпагу.

— Я клянусь! — вскричал паренек. — Пожалуйста…

Я решил вмешаться и сделал шаг вперед.

— Ганелон, — сказал я.

Он взглянул на меня, ухмыльнулся и опустил шпагу. Мальчишка посмотрел на меня умоляющими глазами.

— Кто он такой? — спросил я.

— Ха! — ответил Ганелон и ударил свою жертву шпагой плашмя по весьма интимному месту, с удовлетворением слушая очередной вопль. — Вор, дезертир и врет презабавно!

— Что ж, отвяжи его. Я тоже хочу послушать.

Ганелон повернулся, взмахнул шпагой и одним ударом перерубил веревку. Мальчишка упал на землю и принялся рыдать.

— Я поймал его, когда он воровал еду из седельных сумок, и решил допросить, чтобы узнать, где мы с вами находимся, — сказал Ганелон. — оказывается он прямехонько из Авалона. Бежал оттуда так, что пятки сверкали.

— Почему?

— Его взяли в солдаты. Два дня назад, во время битвы, он струсил и дезертировал.

Мальчишка попробовал было возразить, и Ганелон ткнул его носком сапога.

— Молчать! Сейчас говорю я, и говорю то, что ты сам мне рассказал!

Бывший солдат отполз в сторону, как краб, и посмотрел на меня расширенными от ужаса глазами.

— Что за битва? — спросил я. — Кто с кем сражался?

Ганелон угрюмо улыбнулся.

— Вы услышите историю, вам знакомую. Авалон бросил все свои силы в бой с армией сверхъестественных существ, которые долгие годы разоряли страну.

— Вот как? — я посмотрел на мальчишку, и он опустил голову, но я успел заметить, что лицо его исказилось от страха.

— …Женщины, — говорил Ганелон. — Прекрасные и неприступные фурии. Вооруженные до зубов и одетые в доспехи. С длинными светлыми волосами и леденящим взором. Верхом на белых огнедышащих скакунах, которые питаются человеческой плотью, они выезжают из пещер, образовавшихся несколько лет назад после землетрясения. Совершая набеги по ночам, они берут в плен молодых мужчин и убивают всех остальных. Уж больно эта картина напоминает мне Черный Круг и его хранителей.

— Но после смерти рогатого многие хранители остались живы, — возразил я. — И ни один из них не показался мне лишенным души. Скорее я бы сказал, что они частично потеряли память. Мне непонятно только, почему авалонцы не завалили камнями все выходы из пещер.

— Онипытались это сделать, но безуспешно. Завалы таинственно исчезали, а женщин становилось все больше и больше.

Я посмотрел на паренька, и он кивнул в знак согласия. Лицо его было пепельно-серым.

— Отряды генерала, которого здесь называют протектором, — продолжал Ганелон, — все чаще вступали в бой с этими ведьмами, а сам он провел ночь с их предводительницей, Линтрой, то ли развлекаясь, то ли пытаясь заключить перемирие. Однако все осталось по-прежнему. После их встречи набеги возобновились, и тогда протектор решил атаковать всеми силами в надежде раз и навсегда избавить страну от нечисти. А этот, — Ганелон указал на парнишку острием шпаги, — удрал с поля боя, и теперь мы не знаем, чем закончилось сражение.

— Это правда? — спросил я дезертира, который смотрел на шпагу, как зачарованный. Вздрогнув, он на мгновение встретился со мной глазами и медленно кивнул.

— Интересно, — сказал я, обращаясь к Ганелону. — Похоже, перед ними стоит задача, которую мы совсем недавно решили. Жаль, конечно, что исход битвы не известен.

Ганелон вздохнул и сжал эфес шпаги.

— Ничего не поделаешь. А с дезертиром пора кончать. Он действительно больше ничего не знает.

— Постой, постой. Насколько я понял, он пытался украсть у нас какую-то еду?

— Да.

— Развяжи ему руки. Мы его накормим.

— Но ведь он — вор.

— Не ты ли говорил мне когда-то, что ты убил человека за пару башмаков?

— Конечно! Но здесь нельзя сравнивать.

— Почему?

— Мне это удалось.

Я расхохотался. Смех помог мне снять нервное напряжение, но я никак не мог остановиться. Сначала Ганелон насупился, потом на лице его появилось изумленное выражение, в конце концов он тоже рассмеялся.

Мальчишка смотрел на нас как на сумасшедших.

— Ох ты! — всхлипнул Ганелон, вытирая выступившие от смеха слезы. Он схватил паренька за шиворот повернул спиной и одним движением перерезал стягивающие его руки веревки. — Пойдем, сосунок. Я тебя накормлю.

Мы подошли к седельным сумкам. Мальчишка, ковыляя, шел сзади. Он с жадностью накинулся на еду и громко зачавкал, не отрывая взгляда он Ганелона. Я задумался. В стране, где бушевала война, мне будет трудно добиться желаемого. К тому же меня одолели былые страхи и сомнения при мысли о том, что отражениям грозит смертельная опасность.

Я помог Ганелону разжечь небольшой костер.

— Что будем делать? — спросил он.

У меня не было выхода. Битвы кипят на всех отражениях, где существует Авалон. На то они и отражения. А необходимый мне порошок я мог достать только в Авалоне. Пускаясь в путь, я преследовал определенную цель, и если на моем пути мне все время встречались силы хаоса, значит, от них зависело, сумею ли я достичь этой цели. Таковы были правила игры, и я не мог жаловаться, потому что сам их придумал.

— Пойдем в Авалон, — ответил я. — И пусть мое желание исполнится!

Паренек испугано вскрикнул и — возможно, испытывая ко мне чувство признательности за то, что я не позволил Ганелону наделать в нем дыр, — предупредил:

— Не ходите в Авалон, сэр! Ваше желание не может исполниться! Вас убьют!

Я улыбнулся и кивнул, а Ганелон, ухмыляясь, небрежно произнес:

— Давайте прихватим его с собой! Пусть предстанет перед военным трибуналом за дезертирство!

Он еще не успел договорить, а паренек уже улепетывал со всех ног. Продолжая ухмыляться, Ганелон выхватил из-за пояса кинжал и отвел руку для броска. Я ударил его по плечу, и кинжал вонзился в землю. Паренек исчез, будто его ветром сдуло, а Ганелон расхохотался.

— Напрасно вы мне помешали, — сказал он, подбирая кинжал.

— Пусть живет.

— Если он вернется сегодня ночью и перережет нам глотки, вы даже не успеете пожалеть о своем решении.

— Не спорю. Но он не вернется, и ты это прекрасно знаешь.

Ганелон пожал плечами, отрезал большой кусок мяса и начал разогревать его над костром.

— По крайней мере война научила его показывать врагу пятки. Вы правы, мы можем спать спокойно.

Он принялся за еду, и я последовал его примеру.

Глубокой ночью я проснулся и долго лежал, глядя на звезды сквозь завесу листьев. Я думал о мальчишке-дезертире, и у меня возникло такое чувство, что наша с ним встреча — плохое предзнаменование. Я долго не мог уснуть.

Наутро мы закидали костер землей и отправились в путь. К полудню мы очутились в горах, а на следующий день спустились с них и поехали по дороге, на которой виднелись свежие следы кавалеристов и пехотинцев. Однако мы никого не встретили.

На другой день мы увидели несколько ферм и коттеджей, разбросанных в небольшой долине, но решили не останавливаться. Я не хотел быстро менять отражения, как в той «Демонической» скачке, когда изгнал Ганелона из страны. Мне нужно было время, чтобы все обдумать, и наш маршрут вполне меня устраивал. Но сейчас до Авалона было рукой подать. К полудню третьего дня над нами раскинулось небо Эмбера, и я молча любовался им, проезжая лес, похожий на Арденский. Правда, в нем не звучал рог Джулиана, не было Моргенштерна и гончих, которые гонялись за мной и Рэндомом несколько лет назад. Слышались лишь птичьи голоса в ветвях огромных дуплистых деревьев, беличьи разговоры, тявканье лисиц и журчание воды в ручейке. Повсюду цвели белые, голубые и розовые цветы.

В воздухе веяло прохладой, и я совсем было настроился на лирический лад, когда увидел за поворотом дороги свежевырытые могилы. Чуть дальше чернели следы пепелищ, и дорога заканчивалась, уступая место изломанному кустарнику, сквозь который, видимо, прошло большое войско. Я отвернулся, проезжая мимо трупа лошади с вывалившимися внутренностями. Пахло дымом.

Вскоре пейзаж вновь стал мирным, но небо Эмбера больше меня не радовало.

К вечеру лес значительно поредел, и Ганелон заметил далекие огни костров к юго-востоку от Авалона. Мы свернули на первую боковую тропинку, ведущую в этом направлении, и пришпорили коней.

— Может, это стоит лагерем армия протектора? — спросил Ганелон.

— Или того, кто разбил его наголову, — ответил я.

Он покачал головой, и рука его невольно потянулась к эфесу шпаги.

Поздно вечером мы сделали привал у тонкого прозрачного ручейка, стекавшего с гор. Я выкупался, постриг бороду и тщательно почистил одежду. Наше путешествие подходило к концу, и мне хотелось хорошо выглядеть. Ганелон долго на меня смотрел, а потом тоже привел себя в порядок: ополоснул лицо и громко высморкался.

По небу плыла ясная полная луна, и неожиданно я понял, что не вижу перед глазами привычной дымки. На секунду у меня перехватило дыхание, и я начал вглядываться в ранние звезды, края белых облаков, вершины далеких гор. Потом вновь перевел взгляд на луну. Она оставалась такой же ясной и сверкающей. Зрение вернулось ко мне полностью!

Услыхав мой смех, Ганелон вздрогнул, но не спросил, почему я смеюсь.

С трудом сдерживаясь, чтобы не запеть, я вскочил в седло. Тени удлинились, крупные звезды одна за другой загорались на небосводе. Я вдохнул полную грудь ночи, задержал дыхание, выдохнул. Я снова был самим собой.

Ганелон поравнялся со мной и тихо спросил:

— Как вы думаете, они выставили часовых?

— Безусловно.

— И я так думаю. Может, свернем в лес?

— Нет. Зачем вызывать лишние подозрения? Если нас проводят в лагерь под конвоем, меня это не волнует. Мы — путешественники.

— Они захотят выяснить, с какой целью мы путешествуем.

— Хотим наняться на службу. Мы — вольнонаемные солдаты, узнавшие, что в этом государстве идет война.

— Правдоподобно. Остается надеяться, что им не придет в голову отправить нас на тот свет, не допросив.

Я вслушивался в стук копыт наших лошадей. Тропинка, по которой мы ехали, была извилистой, лес поредел. Преодолев подъем, мы очутились на вершине небольшого холма. Лагерь был виден как на ладони. Повсюду горели костры, стояли палатки, сидели и ходили люди, человек двести, насколько я мог судить. Неподалеку пасся табун лошадей.

Ганелон вздохнул.

— По крайней мере они похожи на обычных людей.

— Да.

— Значит, за нами наблюдают в эту самую минуту. Здесь слишком хороший наблюдательный пункт, чтобы не выставить часовых.

— Да.

Позади нас послышался какой-то шум, и резкий голос произнес:

— Не двигайтесь!

Я медленно повернул голову и увидел четырех солдат. Двоих — с арбалетами, двоих — со шпагами наголо. Один из них сделал шаг вперед.

— Сойдите с лошадей! С правой стороны! И никаких резких движений!

Мы спешились и встали поодаль друг от друга, чуть отведя руки в стороны.

— Кто вы? Откуда? — спросил он.

— Наемники из Лорен, — ответил я. — Мы слышали, что в Авалоне идет война, и ищем человека, который взял бы нас на службу. Мы ехали в лагерь… Надеюсь, это ваш лагерь?

— А если я отвечу: «Нет, мы собираемся на него напасть»?

Я пожал плечами.

— В таком случае я спрошу, не хотите ли вы нанять еще двух солдат.

Он сплюнул.

— Протектор не нуждается в таких, как вы. Где находится Лорен?

— На востоке.

— Не встречались ли вам по пути… Какие-нибудь препятствия?

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — чуть помедлив, ответил он. — Сдайте оружие. Я отправлю вас в лагерь. Вам придется рассказать обо всем необычном, что вы видели на востоке.

— Но мы не видели ничего необычного!

— Неважно. В любом случае вас накормят. Хотя сильно сомневаюсь, что протектор захочет воспользоваться вашими услугами. Война закончилась. А сейчас — сдайте оружие.

Повинуясь его приказу, из-за деревьев вышли двое солдат. Мы отдали им шпаги, взяли лошадей под уздцы и пошли вниз по склону холма.

— Стойте! — внезапно воскликнул тот, кто нас допрашивал. Я повернулся и вопросительно посмотрел на него. — Как вас зовут?

— Кори.

— Не двигайтесь! — он подошел ко мне вплотную и стал вглядываться в мое лицо. Секунд через десять я не выдержал.

— А в чем, собственно, дело?

Вместо ответа он стал рыться в кошельке, пристегнутом к поясу, достал пригоршню монет и поднес их к глазам.

— Черт! Слишком темно! Жаль, нельзя посветить!

— Зачем? — спросил я.

— Ваше лицо показалось мне знакомым, и я только сейчас вспомнил, где его видел. На старых монетах. Они все еще имеют хождение. Он нахмурился и повернулся к одному из лучников. — Правда, похож?

— Да, — согласился тот. — Похож, и даже очень.

— А ты не помнишь, кем он был?

— Откуда мне помнить? Одним из бывших, должно быть. Меня тогда и на свете-то не было.

— И я не помню. Впрочем, неважно. Идите, Кори, — вновь обратился он ко мне. — Отвечайте на все вопросы честно, и с вами поступят по справедливости.

Спускаясь с холма, я почему-то представил себе что он смотрит мне в спину и чешет в затылке.

Солдаты которых выделили нам в провожатые оказались не разговорчивыми. Меня это устраивало.

Шли мы очень медленно, и я вспомнил рассказ паренька о сражении, которое неизвестно кто выиграл. Я достиг цели, попал в Авалон, вернее, аналог Авалона. Теперь, чтобы совершить задуманное, мне необходимо было действовать, исходя из обстоятельств.

В лагере приятно пахло дымом, жареным мясом, лошадиным потом, промасленной упряжью. Отовсюду доносились разговоры, бряцало оружие, горели костры. Люди ели, пили, играли, развлекались и смотрели, как мы проходим мимо, направляясь к трем маленьким палаткам, стоящим одна подле другой.

Мы остановились у первой из них, и сопровождавший нас солдат о чем-то спросил часового, совершавшего обход. Тот отрицательно покачал головой. Они разговаривали несколько минут, а затем наш солдат вернулся, перекинулся парой фраз со своим товарищем и подошел ко мне.

— Протектор собрал всех офицеров на военный совет, — сказал он. — Мы сейчас стреножим ваших лошадей и отведем их на пастбище. Заберите свои вещи. Вам придется подождать нашего капитана.

Мы сняли седельные сумки и вытерли лошадей насухо. Хромой пастух взял чемпиона и огнедышащего (коня Ганелона) под уздцы и повел их в табун. Мы уселись на сумки. Кто-то принес нам горячего чаю и одолжил у меня немного табаку. Наши стражники отошли в сторонку и расположились на отдых.

Я наблюдал за входом в самую большую палатку, стоявшую в центре. Прихлебывал чай и думал о маленьком ночном кафе на Rue de Char et Pain в Брюсселе на отражении Земля, где я так долго жил. Достав необходимый мне ювелирный порошок, я поеду в Брюссель и заключу сделку с торговцами оружием. Мой заказ будет очень сложным, и сдерут за него три шкуры, потому что военному заводу придется строить новые поточные линии. По собственному опыту я знал, что заказать оружие мог и помимо «Интерармко». На все про все у меня уйдет три месяца. Я стал обдумывать детали, и время потекло незаметно.

Часа через полтора в большой палатке зашевелились тени. Затем полог распахнулся, и люди стали выходить на улицу, оглядываясь и оживленно беседуя. Двое задержались на пороге. Я услышал их голоса, но не разобрал, о чем идет речь. Ясно было только, что командир, оставшийся в палатке дает им последние инструкции. Он даже подошел к выходу, что-то объясняя, и я успел разглядеть, что он был худ и очень высок.

Наши солдаты все еще сидели в сторонке; один из них указал мне на офицера, стоявшего справа, как на капитана, который должен нас допросить. Я все еще пытался получше рассмотреть командира, но сквозь спины офицеров, естественно, ничего не увидел.

Затем он вышел из палатки.

Сначала я подумал, что это — игра света и тени… Но нет! Он сделал шаг вперед, и я вздрогнул. У него не было правой руки от локтя и ниже. Окровавленные бинты говорили о том, что руку он потерял совсем недавно.

Левая его рука неожиданно рубанула воздух, и я почувствовал, что во мне оживают давно забытые воспоминания. У человека, на которого я смотрел были прямые каштановые волосы, сильный волевой подбородок…

Ветерок раздул полы его плаща, и я увидел желтую рубашку и коричневые брюки. Неестественно быстрым движением левой руки человек запахнулся, прикрывая обрубок.

Я резко встал, и голова его мгновенно повернулась в мою сторону.

Глаза наши встретились, и оба мы замерли, глядя друг на друга.

Затем он оттолкнул изумленных офицеров и пошел ко мне. Я услышал, как Ганелон хмыкнул и быстро поднялся на ноги.

Человек остановился в нескольких шагах от меня, и его карие глаза блеснули. Он редко улыбался, но на этот раз позволил себе слабое подобие улыбки.

— Пойдем со мной, — сказал он и, повернувшись, направился в палатку. Мы пошли следом, оставив седельные сумки на земле.

Он отпустил взглядом двух офицеров, остановился перед входом, пропустил нас вперед и закрыл за собой полог. Я увидел походную постель, маленький стол, скамейки, сундучок. На столе горела масляная лампа, лежали карты местности, стояли бутылка вина и несколько кружек. На сундучке горела еще одна лампа.

Человек сжал мне руку и вновь улыбнулся.

— Корвин, — сказал он. — Все еще живой.

— Бенедикт. — Я улыбнулся в ответ. — И тоже не мертвый. Сколько воды утекло!

— Да. Кто твой друг?

— Его зовут Ганелон.

— Ганелон, — повторил Бенедикт, кивая, а затем подошел к столу и налил три кружки вина. — Твое здоровье, брат!

— Твое здоровье!

Мы выпили.

— Садитесь, — сказал он, указывая на ближайшую скамейку. — Приветствую вас в Авалоне.

— Спасибо… Протектор.

Он поморщился.

— Этот титул заслужен. Интересно, мог ли прежний их правитель похвастаться тем же самым?

— Поверь мне, мог. Но только в другом Авалоне.

Бенедикт пожал плечами.

— Естественно. И хватит об этом! Где ты был? Что делал? Зачем пришел? Расскажи о себе. Мы так давно не виделись.

Я кивнул.

На мое несчастье фамильный этикет (не говоря о расстановке сил) требовал, чтобы я первым ответил на все его вопросы. Он был старше меня, и я вмешался — пусть по незнанию — в сферу его деятельности. Не могу сказать, что мне не хотелось быть почтительным: Бенедикт был одним из немногих, кто мне нравился и кого я уважал. Но мы действительно слишком давно не виделись, и мне не терпелось расспросить его, чтобы выведать все интересующие меня подробности.

К тому же я не знал, как вести разговор. Мне было неизвестно, кому Бенедикт симпатизирует, на чьей стороне находится. Я не понимал, почему он не живет в Эмбере, и боялся оказаться в неловком положении, сморозив какую-нибудь глупость. Разговаривая с ним, мне придется быть предельно осторожным, пока я не выясню, что к чему.

— Не знаешь, с чего начать? — спросил он, внимательно изучая мое лицо. — Мне безразлично, под каким соусом ты себя подашь.

— Не в этом дело. Мне трудно… А, ладно. Начну с самого начала. — Я сделал глоток вина. — Так проще, хотя все, что со мной произошло, я вспомнил сравнительно недавно.

— Прошло всего несколько лет после битвы с Лунными Всадниками Генеша, когда ты отбыл в неизвестном направлении, а у нас с Эриком уже возникла первая крупная ссора, — начал я свой рассказ. — Сам понимаешь, спор шел о наследстве. Отец, как всегда, грозил, что отречется от престола, но отказывался назвать своего преемника. Естественно, все мы только и говорили о том, кто из нас является законнорожденным, а кто нет. Конечно, и ты, и Эрик старше меня, но в то время, как Файла, наша с Эриком мать, стала женой Оберона после смерти Климнеи, она…

— Хватит! — вскричал Бенедикт, ударив по столу кулаком с такой силой, что деревянная доска треснула. Лампа подпрыгнула, но каким-то чудом не перевернулась. Полог немедленно откинулся, и в палатку заглянул насмерть перепуганный стражник. Бенедикт бросил на него один только взгляд, и стражника как ветром сдуло. — Я не желаю слушать, кто из нас ублюдок. Это нечистоплотно. Вечные склоки в нашей семье явились одной из причин, по которой я скрылся и живу здесь. Пожалуйста, продолжай, но без ссылок на родословную.

— Гм-мм… Да, — сказал я, слегка ошарашенный. — Итак, как я уже говорил, мы с Эриком крупно поссорились. И дело не ограничилось одними словами.

— Дуэль?

— О, мы не стали соблюдать формальностей. Просто пришли к выводу, что мы друг другу мешаем, и одновременно выхватили шпаги из ножен. Дрались мы долго, и в конце концов Эрику удалось одержать верх. Забегая вперед, должен тебе сказать, что все это я вспомнил не далее как пять лет назад.

Бенедикт кивнул, словно знал, о чем идет речь.

— Я могу только предполагать, что произошло после того, как я потерял сознание, — продолжал я. — Эрик не стал меня убивать. Очнулся я на отражении Земля в городе Лондоне. Повсюду свирепствовала чума, и я, естественно, заразился, а выздоровев, потерял представление о том, кто я такой и где я нахожусь. У меня начисто отшибло память. Я жил на земле много веков, воевал, учился в университетах, говорил с мудрецами, консультировался с выдающимися врачами, но так и не нашел ключа к своему прошлому. Мне было совершенно очевидно, что я не похож на других людей, и я совершал героические усилия, чтобы этот факт не стал общеизвестен. Меня бесило, что я могу добиться всего, чего захочу, кроме одного — вернуть себе память.

Шли годы, чувство ностальгии овладевало мною все сильнее и сильнее. Затем в результате автомобильной катастрофы я получил шок, и у меня появились отрывочные воспоминания о прошлой жизни. Это произошло примерно пять лет назад. Ирония судьбы: у меня есть веские основания предполагать, что аварию подстроил Эрик. И с самого начала моей ссылки флора жила на земле, не выпуская меня из виду.

Вернемся к нашему поединку. Эрик, должно быть, удержал руку в последний момент, не желая, чтобы его обвинили в братоубийстве. Затем он бросил меня на отражении земля, не сомневаясь, что я там погибну. Таким образом, он всегда мог сказать, что мы поссорились и что в порыве гнева я решил уйти из Эмбера по каким-то своим делам. В тот день мы охотились в Арденском лесу.

— Мне это кажется странным, — заметил Бенедикт. — Ваши отношения ни для кого не были тайной, и вдруг вы отправляетесь на охоту вдвоем.

Я сделал глоток вина и улыбнулся.

— Может, я упрощаю. Наверно, мне тоже хотелось остаться с Эриком наедине.

— Понятно, значит, не исключено, что роли ваши могли поменяться.

— Трудно сказать. Мне кажется, лично я никогда не зашел бы так далеко. Но ведь я говорю, исходя из своего сегодняшнего опыта. А тогда? Может, и я поступил бы так же, как он. Утверждать не могу, но это возможно.

Бенедикт вновь кивнул, и я почувствовал, что его гнев сменился изумлением.

— Как ты понимаешь, я не собираюсь оправдываться или объяснять мотивы своих поступков, — продолжал я. — Если мои догадки верны, Эрик, разочарованный тем, что я остался жив, решил не выпускать меня из виду. Эту миссию он возложил на флору. Затем, насколько я понял, отец отрекся он престола и исчез, а вопрос о преемнике так и остался открытым…

— Черта с два! — воскликнул Бенедикт. — Никакого отречения не было. Однажды вечером Оберон ушел к себе в спальню, а наутро его там не оказалось. Записки он не оставил. Постель была застлана, и судя по всему, в ней никто не спал. Сначала нас это не тревожило. Все думали, что он путешествует по отражениям, быть может, в поисках очередной невесты. Прошло много времени, прежде чем заподозрили неладное и решили считать таинственное исчезновение отца новой формой отречения от престола.

— Я этого не знал, — сказал я. — Твои источники информации точнее моих.

Он промолчал, и это меня насторожило. Было очевидно, что Бенедикт поддерживает связь с Эмбером. Вдруг он стал сторонником Эрика?

— Ты давно был в Эмбере? — рискнул спросить я.

— Лет двадцать назад. Но я поддерживаю связь.

Вот как? Члены нашей семьи, с которыми я разговаривал, не знали (или делали вид, что не знают) о судьбе Бенедикта. И он должен понять, что его слова я не могу воспринимать иначе, как предостережение… Или угрозу? Мысли мои понеслись вскачь. Рэндом утверждал, что ничего не слышал о Бенедикте, Бранд исчез. Я знал, что он жив, находится в плену и лишен возможности общаться с кем бы то ни было. Флора не могла быть связной Бенедикта, потому что до недавнего времени находилась на отражении земля. Льювилла жила в Рембе, Дейдра тоже, и, насколько я помнил, в Эмбере ее на очень-то жаловали. Фиона? Джулиан говорил, что она где-то на юге, но не знал, где именно.

Оставались Эрик, Джулиан, Жерар, и Каин. Исключим Эрика. Он никогда не рассказал бы Бенедикту об исчезновении отца в невыгодном для себя свете. Скорее это мог сделать Джулиан, который, хоть и поддерживал Эрика, метил занять куда более высокое положение. Каин тоже не был лишен амбиций. Один только Жерар всегда производил на меня впечатление человека, который больше думает о судьбе Эмбера, чем о власти. Жерар не благоговел перед Эриком и согласился помочь мне и Блейзу, когда мы собрались захватить трон. Да, именно Жерар, заботясь о благополучии государства, мог информировать Бенедикта обо всех событиях в Эмбере.

Итак, Джулиан, Каин, Жерар. Джулиан меня ненавидел, Каину я был безразличен, а с Жераром нас связывали общие воспоминания времен нашей юности. Так кто же? Вопрос первостепенной важности от которого зависела моя судьба, и Бенедикт мне не ответит на него до тех пор, пока не узнает моих планов. Сказав, что поддерживает связь с Эмбером, он ясно дал понять, что, во-первых, может в любую минуту со мной расправиться, а во-вторых, что ему обеспечена защита в случае опасности. И он сказал об этом в самом начале разговора, даже не успев меня выслушать. Возможно, лишившись руки, Бенедикт стал осмотрительнее, ведь я никогда не давал ему поводов для недовольства. Значит, мне тоже придется быть предельно осторожным. Жаль, конечно, ведь мы были братьями и не виделись целую вечность — в буквальном смысле слова.

— Получается, все мы действовали преждевременно, — заметил я, вертя кружку с вином в руках.

— Не все, — сказал он.

Я почувствовал, что краснею.

— Извини.

Он коротко кивнул.

— Я тебя слушаю.

— Что ж, видимо, Эрик посчитал, что трон пустует слишком долго, и для начала решил избавиться от беспомощного, но опасного соперника. Однако я остался жив, хоть Эрик и подстроил ту самую автомобильную катастрофу, о которой я тебе говорил.

— Откуда ты знаешь? Или это опять догадки?

— Флора практически созналась, что он имел непосредственное отношение к аварии.

— Любопытно. Что было дальше?

— Травма черепа помогла мне куда лучше, чем Зигмунд Фрейд, к которому я когда-то обращался. Я начал смутно вспоминать прошлое, в особенности после встречи с Флорой. Мне удалось убедить ее, что память вернулась ко мне полностью. И Флора разоткровенничалась… Затем появился Рэндом, спасаясь от погони, и я…

— Спасаясь от погони? Кто за ним гнался? Что случилось?

— Какие-то странные существа с одного из отражений. Я не знаю, в чем там дело.

— Любопытно, — повторил Бенедикт, и я согласно кивнул.

Будучи узником, я часто вспоминал громил, ворвавшихся в дом флоры. Мне было непонятно, зачем Рэндом убегал от них и почему обратился за помощью именно ко мне. С момента нашей встречи нам постоянно грозила какая-нибудь опасность. К тому же я был занят своими мыслями, а он не объяснил, с какой целью пришел на отражение земля. Тогда это не показалось мне странным, а потом события развивались слишком стремительно — вплоть до того момента, как меня посадили в камеру. Бенедикт был прав. Любопытная история. И над ней стоило серьезно поразмыслить.

— Мне удалось обмануть Рэндома, — продолжал я, — он поверил, что я хочу захватить трон, в то время как мне нужно было только одно: вернуть память. Мы отправились в Эмбер, но волею судеб очутились в Рембе. По пути я рассказал Рэндому все без утайки и он посоветовал мне пройти Лабиринт. Как только мне представилась эта возможность, я ее воспользовался, а оказавшись в центре Лабиринта и став прежним Корвином, немедленно переместился в Эмбер.

Бенедикт улыбнулся.

— Бедный Рэндом, — сказал он.

— Да, несладко ему пришлось. По приговору Мойры, он должен был жениться на слепой девушке по имени Виала и остался в Рембе ровно на год. Рэндом согласился, и позже я узнал, что он сдержал слово. Кстати, Дейдра, которая спаслась бегством из Эмбера, тоже осталась в Рембе.

Я допил вино, и Бенедикт, увидев, что бутылка пуста, достал из сундука. Новую. Вино было лучше прежнего — должно быть, из личных запасов.

— Оказавшись во дворце, я пробрался в библиотеку, и обзавелся колодой карт. Я добился того, чего хотел. Затем в комнату неожиданно вошел Эрик, а спустя несколько минут мы уже бились на шпагах. Я ранил его и наверняка убил бы, если б не подоспела стража. Я бежал, связался с Блейзом, и он переманил меня на свое отражение. Остальное ты наверняка знаешь от своего человека. Мы с Блейзом стали союзниками, объявили Эрику войну и проиграли сражение. Блейз упал с вершины Колвира, но я успел кинуть ему колоду карт, и он ее поймал. Насколько я понял, тело его не было обнаружено. Я не знаю, погиб он или нет.

— И я не знаю, — сказал Бенедикт.

— Таким образом я попал в плен, и меня заставили присутствовать на коронации Эрика. Я короновал себя раньше, чем этот ублюдок, — извини, я выругался без всякой задней мысли. Затем он приказал выжечь мне глаза и бросить в самое мрачное подземелье Эмбера.

— Да, — сказал Бенедикт. — Это я слышал. Как тебя ослепили?

— Раскалили железный прут и… — я невольно вздрогнул и еле удержался, чтобы не закрыть глаза рукой. — Слава богу, я потерял сознание и ничего не помню.

— Но глазные яблоки были выжжены?

— Да.

— Сколько времени заняла регенерация?

— Прошло около четырех лет, прежде чем я начал видеть, и только на днях зрение вернулось ко мне полностью. В общей сложность получается пять лет.

Он облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Хорошо. Ты дал мне надежду. Многие из нас теряли части тела, но не столь значительные, как руки и глаза.

— Что правда, то правда, — согласился я. — Я давно потерял счет пальцам и ушным раковинам, которые регенерировали у членов нашей семьи. Думаю, что рука тоже отрастет, дай срок. Хорошо еще, что ты одинаково владеешь обеими руками.

Бенедикт улыбнулся. Он то улыбался, то мрачнел, прихлебывая вино маленькими глоточками, и явно не собирался разговаривать на интересующие меня темы.

Я тоже сделал глоток вина и задумался. Мне не хотелось рассказывать Бенедикту о Дворкине. Он был той козырной картой, которую я приберег на конец игры, — мало ли что может случиться? Ни один из нас не знал возможностей этого человека. Он, конечно, был сумасшедшим, но от него можно было добиться чего угодно — разумеется, не силой, а хитростью. Даже отец его боялся и посадил в тюрьму после того, как он сообщил, что нашел способ уничтожить Эмбер. Не зная было ли это болтовней шизофреника, но если Дворкин сказал правду, отец поступил с ним более чем великодушно. Лично я казнил бы его, не задумываясь. Но Оберон пришел к другому выводу. Дворкин явно говорил о врагах, которых он отпугивал или уничтожал, используя свою волшебную силу. Я помнил его с детских лет как мудрого, доброго старичка, обожавшего отца и всю нашу семью. Трудно, конечно, убить человека, если есть надежда на его исцеление. Поэтому отец и заточил Дворкина в подземелье, убежать из которого было невозможно. Тем не менее в один прекрасный день, когда ему стало скучно, он взял и вышел оттуда. Никто, ну просто никто, не мог уйти из Эмбера на отражения по той простой причине, что Эмбер — реальный мир, который не может меняться, а Дворкин походя нарушил законы вселенной и очутился в моей камере. Мне удалось обмануть его, и, сам того не зная, он помог мне бежать на Кабру. Я жил там, пока не окреп, а затем отправился путешествовать и волею судеб попал на Лорен. Я думаю, никто так и не понял, как мне удалось бежать. Все члены нашей семьи обладали особыми силами, но только Дворкину удалось их проанализировать и заставить действовать с помощью Лабиринта и карт.

Он часто пытался изложить нам свои теории, но все его рассуждения были настолько абстрактными, утомительными и наконец, просто скучными, что их почти никто не слушал. Все мы слишком практичны, черт побери! Бранд был единственный кто интересовался лекциями Дворкина. И еще Фиона. Чуть было не забыл, Фиона слушала Дворкина очень внимательно. И конечно, отец. Оберон обладал огромными знаниями, но был очень скрытен. Он уделял нам мало времени, и мы почти ничего о нем не знали. Думаю, отец разбирался во всем не хуже Дворкина, но задачи перед ними стояли разные. Дворкин был гениальным художником, создавшим Лабиринт и карты. Кем был отец, оставалось тайной. Он не пытался с нами сблизиться, хотя его нельзя было назвать недобрым отцом. Когда Оберон вспоминал, что мы существуем, он делал нам прекрасные подарки. Но воспитание наше он доверил различным придворным, а сам не принимал в нем никакого участия. Мне кажется отец просто терпел нас, считая неизбежными последствиями своей страсти. Честно говоря, меня всегда немного удивляла малочисленность нашей семьи. За полторы тысячи лет похотливый монарх обзавелся всего шестнадцатью отпрысками, трое из которых погибли. Правда, ни один из нас тоже не мог похвастаться большим потомством. Как только мы немного подросли и научились путешествовать по отражениям, отец стал поощрять нас, предлагая выбрать место себе по вкусу и обосноваться там. Поэтому я и очутился в Авалоне, которого больше нет. Где родился Оберон, не знал никто. Я не встречал человека, помнящего те времена, когда Оберона не было на свете. Вам это кажется странным? На протяжении многих веков не интересоваться, откуда родом твой отец? Вы правы. Но король Эмбера был могуществен, немногословен и умен — качества, которыми все его дети обладали в той или иной степени. Он хотел, чтобы мы жили счастливо, не представляли угрозы его правлению. Я думаю, отец боялся, что мы узнаем о нем или о его прошлом какую-то тайну, которую он тщательно скрывал, и воспользуемся ею в своих целях. И я не верю, что Оберон представлял себе те времена, когда он не будет сидеть на троне… Иногда либо в шутку, либо чтобы подзадорить нас отец говорил о своем отречении. Но я понимал, что разговоры эти рассчитаны только на одно: посмотреть, как мы на них отреагируем. Король Эмбера не мог не знать, в каком положении окажутся дела, если он исчезнет. Как ни обидно мне было в этом признаться, ни один из нас не был достоин занять его место. Конечно, в нашей несостоятельности можно было упрекнуть отца, но знакомство с Фрейдом научило меня многому, и я понимал, что во всем виноваты мы сами. К тому же сейчас смешно рассуждать, кто должен стать монархом. Если отец не отрекся от престола и был жив, каждый из нас может надеется в лучшем случае на регентство. Мне бы, например, не хотелось короновать себя, а потом встретиться лицом к лицу с Обероном, вернувшимся в Эмбер. Я боялся отца и не стыдился в этом признаться. Только глупец не боится тех сил, которых не понимает. И тем не менее у меня было больше прав на трон, чем у Эрика (я не придавал значения титулу — какая разница, король или регент), и я был полон решимости осуществить свой замысел. И именно поэтому о Дворкине, который казался мне чуть ли не всемогущим, никто ничего не должен знать до тех пор, пока я не захочу прибегнуть к его услугам.

А если он действительно нашел способ уничтожить Эмбер? Ведь тогда исчезнут не только отражения, но и все сущее на планете.

Тем более я не имею права говорить, что Дворкин жив. Нельзя допустить, что бы в руки моих братьев и сестер попало такое грозное оружие.

Как я уже говорил, все члены нашей семьи очень практичны.

Я допил вино, вытащил трубку, прочистил ее и туго набил.

— Вот, собственно, и весь мой рассказ, — сказал я, приподнимаясь и прикуривая от лампы. — Когда зрение ко мне вернулось, я бежал из Эмбера. Некоторое время я жил на Лорене, где и встретился с Ганелоном. Затем пришел сюда.

— Для чего?

— Это место напоминает мне Авалон, который я знал.

Я намеренно вскользь упомянул о Ганелоне, надеясь, что Бенедикт не станет меня о нем расспрашивать. Мне бы не хотелось говорить, что когда-то мы были знакомы, и я думаю, мой спутник тоже понял, что ему надлежит держать язык за зубами.

Как я и предполагал, Бенедикт не обратил на Ганелона ни малейшего внимания. Моего брата интересовало другое.

— Как тебе удалось бежать? — спросил он.

— Мне помогли выйти из камеры, — признался я. — А дальше… во дворце много потайных мест, о которых Эрик ничего не знает.

Я улыбнулся и запыхтел трубкой.

— Хорошо иметь друзей, — заметил он как бы в ответ на мою невысказанную мысль.

— Думаю, у каждого из нас найдутся друзья в Эмбере.

— Хочется верить, — коротко сказал он и, на секунду задумавшись, добавил: — насколько мне известно, ты частично выдолбил двери в камере, нарисовал на стенах какие-то картинки и поджег постель. Верно?

— Да. Видимо, длительное заключение влияет на психику. Я и сам понимаю, что вел себя более чем странно.

— Я не завидую тебе, брат. Скажи, что ты собираешься делать?

— Честно говоря, еще не решил.

— Может, ты хочешь остаться здесь?

— Сам не знаю. Как обстоят дела в Авалоне?

— Здесь командую я. — Судя по его тону, это был не вызов, а констатация факта. — Думаю, мне удалось избавить Авалон от грозящей ему опасности. Если я прав, сейчас настанут спокойные времена. Цену я, конечно, заплатил высокую, — тут он невольно бросил взгляд на свою культю,

— но игра стоила свеч.

И он начал говорить о том, что я уже слышал от мальчишки-дезертира, а потом рассказал о битве. Когда предводительница ведьм погибла, ее солдаты разбежались в разные стороны. Авалонцы бросились вдогонку и почти всех перебили, а пещеры вновь завалили камнями. На всякий случай Бенедикт оставил рядом с ними несколько патрульных отрядов.

Он ни слова не сказал о своей встрече с Линтрой.

— А кто убил предводительницу? — поинтересовался я.

— Это сделал я, — отчеканил он, и культя его непроизвольно дернулась.

— но я заколебался, прежде чем нанести первый удар. Нельзя было медлить.

Я отвел глаза в сторону, и Ганелон последовал моему примеру. Когда я вновь посмотрел на Бенедикта, лицо его было спокойным.

— Мы искали тебя. Ты хоть знаешь об этом, Корвин? — спросил он. — И Бранд, и Жерар с ног сбились, исходив множество отражений. Ты действительно угадал то, что сказал Эрик, объясняя причину твоего отсутствия. Никто не поверил ему на слово. Много раз мы пытались связаться с тобой, но твоя карта оставалась холодной. Видимо, поврежденный мозг блокирует контакт. Любопытная деталь. Тем не менее мы решили, что ты погиб. Затем к поискам присоединились Джулиан, Каин и Рэндом.

— Вот как? Я польщен.

Он улыбнулся.

— О! — воскликнул я, ругая себя за непонятливость, и тоже улыбнулся.

Они бросились искать не меня, а мой труп, чтобы обвинить Эрика в братоубийстве и либо лишить его власти, либо шантажировать.

— Лично я искал тебя в окрестностях Авалона, — продолжал Бенедикт, — и мне так здесь понравилось, что я решил остаться. В те дни государство было в ужасающем состоянии, и я трудился в поте лица, чтобы вернуть ему былую славу. Я сделал это в память о тебе, но мне полюбилась эта страна и ее жители. Они привыкли к мысли о том, что я — их протектор, и, честно говоря, я к ним тоже привык.

Я был одновременно и тронут, и встревожен его словами. Не хотел ли он сказать, что ему пришлось исправлять ошибку неумелого нашкодившего младшего брата? Или он не лукавил, а действительно ощутил мою любовь к Авалону — правда, другому Авалону — и решил как бы выполнить мою последнюю волю? Нет, все-таки я стал излишне сентиментален.

— Приятно слышать, что обо мне не забыли, — сказал я, — а еще приятнее, что ты взял на себя роль защитника этой страны. Мне бы очень хотелось побродить по знакомым местам, которые так живо напоминают мне прежний Авалон. У тебя нет возражений, если я немного погощу?

— И это все, чего ты хочешь?

— Это все, чего я хочу.

— Тогда знай, что воспоминания о твоем отражении, которое правило здесь, отнюдь не из приятных. Ребенка тут никто не назовет Корвином, и я не брат ему.

— Понимаю, — сказал я. — Меня зовут Кори. Ведь мы можем быть старыми друзьями?

— Все будут очень рады, если мой старый друг останется у меня погостить.

Я улыбнулся и кивнул. Он оскорбил меня, еще раз намекнув, что я виновен в плачевном состоянии этого отражения отражения; меня, который — пусть на секунду — ощутил холодный огонь короны Эмбера на своем челе.

Интересно, как повел бы себя Бенедикт, узнав, что я имею прямое отношение к нашествию женщин-ведьм? Сделал бы он вывод, причем достоверный, что потерял руку по моей вине? Лично я предпочитал оценивать ситуацию в целом: не прикажи Эрик выжечь мне глаза, я не произнес бы проклятья.

И все же пусть лучше Бенедикт ничего не знает.

Мне необходимо было выяснить, окажет ли он поддержку Эрику, или будет на моей стороне, или просто не станет вмешиваться, когда я начну действовать. Бенедикт был слишком умен и наверняка сейчас думал о том, что я намерен предпринять. Итак…

Кто начнет разговор?

Я раскурил трубку, плеснул в кружку вина, выпустил облако дыма. Я вслушивался в звуки, доносящиеся из лагеря, посвист ветра, бурчание в моем животе…

Бенедикт выпил.

— Что ты намерен предпринять? — небрежно спросил он.

Я мог бы ответить, что еще не решил, что я счастлив, оказавшись на свободе, что мне ничего не надо…

И он тут же понял бы, что я вру и не краснею. Бенедикт знал меня как облупленного.

— Ты знаешь, что я намерен предпринять, — ответил я.

— Если ты попросишь меня о помощи, я откажу. Эмбер переживает тяжелые времена, и нечего устраивать в нем грызню за власть.

— Эрик — узурпатор.

— Я предпочитаю видеть в нем регента. Любой из нас, попытайся он сейчас захватить трон, будет узурпатором.

— Значит, ты веришь, что отец жив?

— Я знаю, что Оберон жив и попал в беду. Он несколько раз пытался со мной связаться.

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Значит, я был не единственным. Расскажи я о нашем с отцом разговоре, меня назвали бы лжецом и обвинили бы в лицемерии — пять лет назад он практически приказал мне занять трон.

— Ты не поддержал Эрика, когда он объявил себя королем. — Я пытливо посмотрел на Бенедикта. — Скажи, ты окажешь ему помощь, если будет сделана попытка скинуть его с престола?

— Я уже говорил, что считаю его регентом. И независимо от моего к нему отношения, я не хочу междоусобиц в Эмбере.

— Следовательно, ты окажешь ему помощь.

— Я сказал все, что хотел сказать. Ты волен оставаться в Авалоне, сколько пожелаешь, но я не позволю использовать его как плацдарм для нападения на Эмбер. Это ясно?

— Вполне.

— Вот и отлично. А раз мы так хорошо поняли друг друга, ответь мне, ты все еще намерен здесь остаться?

— Не знаю. Твое желание избежать междоусобиц дает гарантии только Эрику?

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что во имя спокойствия ты можешь принять решение вернуть меня в Эмбер силой. Но если со мной попытаются сделать то, что уже один раз сделали, я натворю таких бед, перед которыми любые междоусобицы покажутся тебе веселым пикником.

Бенедикт покраснел и опустил глаза.

— Я не хотел сказать, что предам тебя, Корвин. Неужели ты думаешь, у меня нет сердца? Я не допущу, чтобы по моей вине ты попал в тюрьму или ослеп… Если не хуже. И я с радостью приму тебя как гостя, но только оставь, пожалуйста, и свое тщеславие, и свой страх на границе моего государства.

— В таком случае я остаюсь, — сказал я. — У меня нет армии, и я не собираюсь набирать ее в Авалоне.

— Я рад.

— Спасибо, Бенедикт. Хоть и не ожидал тебя здесь увидеть, я тоже рад нашей встрече.

Он снова покраснел и кивнул.

— Взаимно. Неужели я первый из нас, с кем ты встретился после побега?

— Да. И меня интересует, как поживают мои братья и сестры. Что новенького?

— Никто не умер.

Оба мы усмехнулись, и я понял, что Бенедикт не собирается со мной откровенничать. Он вообще не любил сплетен и слухов и предпочитал больше молчать. Что ж, его право.

— Я останусь в районе пещер еще на неделю, — сообщил он после непродолжительного молчания. — Хочу убедиться, что все в порядке.

— Разве это не очевидно?

— Думаю, да, но я не хочу рисковать. Неделя — не срок, а я должен быть уверен, что с ведьмами покончено.

— Осмотрительность… — пробормотал я.

— …И если ты не жаждешь жить походной жизнью, отправляйся прямо в Авалон. Неподалеку от города у меня есть небольшое поместье. Надеюсь, оно тебе понравится.

— Спасибо, Бенедикт.

— Утром я набросаю тебе карту местности и дам письмо управляющему, а когда покончу с делами приеду и тоже как следует отдохну.

— Вот и отлично.

— Тогда подыщи себе в лагере место для ночлега и ложись спать. Смотри, не пропусти завтрак.

— Постараюсь. Ты не возражаешь, если мы устроимся на ночь там, где оставили седельные сумки?

— О чем ты говоришь! — воскликнул он, и мы допили вино.

Выходя из палатки, я высоко поднял полог и сжал большой кусок полотна в руке. Бенедикт пожелал нам доброй ночи и вернулся к столу, не заметив образовавшегося сбоку отверстия.

Я соорудил постель справа от седельных сумок и постепенно стал их подтаскивать, роясь в вещах. Ганелон с любопытством на меня посмотрел. Я кивнул и указал глазами на палатку. Он задумался, кивнул в ответ и тоже постелил правее.

Я прикинул расстояние на глазок, подошел к своему спутнику и громко спросил:

— Не возражаешь, если мы поменяемся местами? Мне здесь больше нравится. — Для полной ясности я ему подмигнул.

— Мне безразлично, — так же громко ответил Ганелон и пожал плечами.

Одни костры погасли, другие угасали — солдаты улеглись спать. Часовые не обращали на нас внимания, в лагере было тихо, на небе — ни облачка, лишь слепящая синева звезд. Запах дыма и влажной земли приятно щекотал мне ноздри, напоминая об иных временах. Я очень устал.

Но вместо того чтобы закрыть слипающиеся глаза, я положил под голову жесткую седельную сумку, набил трубку и закурил.

Мне дважды пришлось переменить позу — Бенедикт все время ходил по палатке и на какое-то время вообще исчез из поля зрения. Очевидно, он копался в сундучке, потому что свет дальней лампы заколебался. Затем Бенедикт подошел к столу, освободил его от посуды, отошел куда-то, вернулся и сел на старое место. Я изогнул шею, стараясь не терять из виду его левую руку.

Он листал небольшую книжку или…

Карты?

Естественно.

Дорого бы я дал, чтобы узнать, какую карту он вытащил из колоды и положил перед собой. Дорого бы я дал и за Грейсвандир — на тот случай, если в палатке появится человек, вошедший не через тот полог, в котором я сделал такое удобное отверстие. Я почувствовал зуд в ладонях и подошвах ног, как бывает у меня перед битвой.

Но в палатке никто не появился.

Бенедикт сидел не шевелясь, минут пятнадцать, а затем собрал карты в колоду, запер ее в сундучок и погасил свет.

Часовые продолжали обход. Ганелон храпел.

Я выколотил трубку, повернулся на бок и устроился поудобнее.

«Завтра, — сказал я сам себе. — Если завтра я проснусь живым и невредимым, все будет в порядке»

5

Я сосал пустой стебелек и смотрел, как крутится мельничное колесо. Я лежал на животе ни берегу ручья, подперев голову руками. От брызг и пены в воздухе стоял туман, в котором сверкала маленькая радуга, и до меня изредка долетали капли воды. Мерное плескание, шум колеса заглушали все звуки в лесу. На мельнице сегодня никто не работал, и я испытывал наслаждение, глядя на нее, — много веков не видел я ничего подобного. Смотреть на колесо и слушать плеск воды было так приятно, что я чуть не впал в гипнотическое состояние.

Мы жили в поместье Бенедикта третий день, и Ганелон ушел в город на поиски развлечений. Я остался, потому что был там позавчера и узнал все, что мне было нужно. Пришла пора действовать. Из лагеря Бенедикта мы уехали беспрепятственно, после того как он угостил нас завтраком и дал обещанные карту местности и письмо к управляющему. Мы отправились в путь с восходом солнца, а к полудню уже прибыли в небольшой уютный домик, где нас любезно приняли и показали отведенные нам комнаты. Мы быстро привели себя в порядок, ушли в город и остались в нем до вечера.

Бенедикт должен был вернуться в конце недели. Мне необходимо было спешить, чтобы закончить с делами до его возвращения и успеть вовремя унести ноги.

Страна, в которую я попал, удивительно напоминала мне прежний Авалон, и если бы не засевшая в голове мысль, превратившаяся в навязчивую идею, я наслаждался бы покоем и чувством свободы. Но я ничего не мог с собой поделать. Стоило мне ненадолго отвлечься, и я вновь ловил себя на том, что строю всевозможные планы.

Мне предстояло совершить небольшое путешествие. Если выйдет так, как я задумал, и никто о нем не узнает, я решу сразу две проблемы. Правда, мне не удастся уложиться за ночь, но я проинструктировал Ганелона на тот случай, если мое отсутствие будет замечено.

Колесо равномерно скрипело, голова моя кивала в такт. Я попытался как можно отчетливее представить то место, куда собирался сегодня отправиться,

— цвет и фактуру песка, чуть заметный запах соли в воздухе, облака на небе…

Затем я уснул и увидел сон, не имеющий ни малейшего отношения к тому, о чем я думал.

Мне приснилось, что я вижу огромное колесо рулетки, на котором были мы все: мои братья, мои сестры, я сам и другие люди, которых я знаю или когда-то знал, и что каждый из нас подпрыгивал в отведенной для него лунке. Все мы требовали, чтобы колесо немедленно остановили, и вскрикивали, опускаясь сверху вниз. Колесо начало замедлять свой бег, поднимая меня все выше и выше, и я увидел белобрысого паренька. Он висел передо мной головой вниз, грозя и умоляя, но голос его почти не был слышен в общей какофонии звуков. Лицо мальчишки потемнело, исказилось, налилось кровью так, что стало страшно, и я рубанул по веревке, которой он был привязан за лодыжку, глядя, как его тело падает и исчезает из виду. Колесо почти остановилось, и я увидел Лорен. Она отчаянно жестикулировала, звала меня, выкрикивала мое имя. Я наклонился и увидел ее ясно-ясно. Во мне проснулось желание обладать этой женщиной, помочь ей как можно скорее. Но колесо продолжало вращаться, и она скрылась.

— Корвин!

Я решил не обращать внимания на ее крики. Когда я окажусь наверху, то постараюсь заклинить эту проклятую штуковину, даже если падение грозит мне гибелью. Я приготовился к прыжку. Еще немного…

— Корвин!

На какое-то мгновение рулетка потеряла свои очертания, и ее колесо, мелькавшее у меня перед глазами, превратилось в мельничное. Голос, звучавший у меня в ушах, растворился в шуме воды.

Я несколько раз моргнул и пригладил волосы. На землю посыпались одуванчики, а за моей спиной кто-то захихикал.

Я быстро повернул голову.

Она стояла в дюжине шагов от меня — высокая стройная девушка, черноглазая, с коротко подстриженными каштановыми волосами. Она была в куртке для фехтования, в правой руке держала рапиру, а в левой — маску. Незнакомка смотрела на меня и смеялась. У нее были ровные белые зубы, довольно крупные, и веснушки на маленьком носу и высоких скулах. В ней чувствовалась жизненная сила, которая привлекает больше, чем женственность. В особенности такого умудренного опытом старца, как я.

— En garde, Корвин! — сказала она, отсалютовав.

— Какого дьявола! Кто ты такая? — спросил я и неожиданно увидел, что рядом со мной лежит такой же фехтовальный костюм, как у нее.

— Я не скажу ни слова, пока не закончится наш поединок, — ответила она, надев маску и становясь в позицию.

Я нехотя поднялся на ноги. Мне было ясно, что проще удовлетворить ее просьбу, чем спорить. Пусть позабавится. Меня лишь тревожило, что она знает мое имя; и чем больше я на нее смотрел, тем больше ее лицо казалось мне знакомым.

— Будь по-твоему, — сказал я, натянул жилет, поднял рапиру, надел маску и сделал несколько шагов вперед.

Она пошла навстречу, и наше рапиры скрестились. Я позволил ей начать атаку.

Она сделала вид, что собирается нанести прямой удар, а потом неожиданно нанесла его. Неплохо! Ответ мой был в два раза быстрее, но она парировала. Я начал медленно отступать, выманивая ее на себя. Она засмеялась и кинулась в атаку. Фехтовала она просто великолепно и, зная это, старалась показать все, на что была способна. Мне совсем не понравилось, когда ей дважды чуть не удалось пробить мою защиту одним и тем же ударом, а когда на третий раз я встретил ее рапиру батманом снизу, она не по-женски (хоть и не грубо) выругалась, как бы признавая мое превосходство, и тут же вновь атаковала. Я никогда не любил фехтовать с женщинами, независимо от их мастерства, но сейчас понял, что получаю огромное удовольствие. Ее изящество, грациозность и агрессивный стиль боя сказали мне много о характере этой девушки. Сначала я думал, что мне удастся быстро измотать ее, заставить признать себя побежденной, а потом как следует расспросить. Сейчас же я понял, что не хочу заканчивать поединка.

По-видимому, она не знала, что такое усталость, и это тоже наводило на размышления. Я потерял счет времени, передвигаясь взад и вперед по берегу ручья. Сталь звенела.

В конце концов она опустила рапиру, сделала шаг назад, стукнула каблучками сапог, соединив ноги, и отсалютовала недрогнувшей рукой.

— Спасибо. — Дышала они все-таки тяжело.

Я отсалютовал в ответ, снял маску, расстегнул застежки жилета и совсем не заметил, как она подошла ко мне и неожиданно чмокнула в щеку. Ей даже не пришлось становиться на цыпочки. Не давая мне опомниться, девушка взяла меня за руку и повела за собой.

— Я принесла корзинку для пикника, — сообщила она.

— Прекрасно. Я голоден, как волк. И любопытен, как…

— Я отвечу на любой твой вопрос, — весело заявила она.

— В таком случае, как тебя зовут?

— Дара. Мне дали это имя в честь моей бабушки. — Она бросила на меня многозначительный взгляд, словно я должен был понимать, о чем идет речь, и не желая ее разочаровывать, я кивнул.

— Дара, — повторил я. — Скажи, почему ты решила, что я — Корвин?

— Но ведь ты — Корвин! Я тебя сразу узнала!

— Откуда?

— Вот она где! — девушка отпустила мою руку, наклонилась и подняла корзинку, стоявшую на выступающих корнях деревьев. — Надеюсь, муравьи туда не забрались. — Она подошла ближе к берегу, выбрала место в тени и расстелила на земле полотенце.

Я повесил фехтовальный костюм на ближайший куст.

— Как ты умудрилась притащить на себе столько вещей? — спросил я.

— Моя лошадь привязана за поворотом ручья. — Она мотнула головой и принялась распаковывать корзинку.

— Почему?

— Я хотела подойти к тебе незаметно. Если б ты услышал стук копыт, сразу бы проснулся.

— Логично.

Она сделала вид, что глубоко задумалась, но не выдержала и захихикала.

— А в первый раз ты меня не заметил. Я…

— В первый раз? — переспросил я. Ей ведь очень хотелось, чтобы я задал этот вопрос.

— Да. Я чуть было на тебя не наехала. Ты так сладко спал! Я тебя сразу узнала и вернулась домой за корзинкой для пикника и фехтовальными костюмами.

— Понятно.

— А теперь садись к столу. И открой бутылку с вином, если не трудно.

Она поставила бутылку рядом со мной, развернула большую салфетку и достала два хрустальных бокала.

— Это — любимые бокалы Бенедикта, — заметил я, усаживаясь и откупоривая бутылку.

— Да. Наливай осторожнее. Чокаться не будем.

— Согласен.

Я наполнил бокалы, и она тут же произнесла тост:

— За встречу друзей!

— Каких друзей?

— Нас с тобой.

— Мы никогда не встречались.

— Не будь занудой, — сказала она и выпила.

— Что ж, за встречу друзей!

Потом мы дружно принялись за еду. Она так упоенно играла роль загадочной женщины, что мне невольно захотелось ей подыграть.

— Где же мы все-таки встречались? — задумчиво спросил я. — При дворе великого царя? Или в гареме…

— Или в Эмбере, — ответила она. — Ты…

— В Эмбере?! — я вовремя вспомнил, что держу любимый бокал Бенедикта, и выразил обуревавшие меня чувства голосом. — Скажи мне, кто ты?

— Ты был таким красивым, уверенным в себе, тобой восхищались все девушки. А я стояла в сторонке, серенькая, маленькая мышка, и поклонялась тебе издали. Серенькая, маленькая, невзрачная Дара, гадкий утенок — спешу заметить, превратившийся в белого лебедя, — влюбленная по уши, с разбитым сердцем…

— И с… — я сказал непристойность, а девушка рассмеялась.

— Разве мы не там познакомились? — невинно спросила она.

— Нет. — Я взял бутерброд с говядиной. — Кажется, впервые я увидел тебя в публичном доме. У меня болела спина, я был в стельку пьян…

— Ты не забыл, любимый! — вскричала она. — Но там я только подрабатывала. Днем приходилось объезжать диких лошадей, чтобы не умереть с голоду.

— Сдаюсь, — сказал я и налил себе полный бокал вина.

Больше всего меня раздражало, что эта девушка действительно казалась мне знакомой. Но ведь и по поведению, и по внешнему виду ей нельзя было дать больше семнадцати. Мы не могли встречаться.

— Фехтовать тебя научил Бенедикт? — спросил я.

— Да.

— Кто он тебе?

— Конечно, любовник. Он одарил меня мехами, осыпал бриллиантами и между делом научил фехтовать. — Она вновь засмеялась.

Я продолжал изучать ее лицо.

Да, это было возможно…

— Печально мне, — сказал я.

— Почему?

— Бенедикт не дал мне пирожок.

— Пирожок?

— За сообразительность. А сейчас — поздно. Ведь ты его дочка, верно?

Она покраснела.

— Нет. Но ты почти угадал.

— Внучка?

— Э-э-э… Не совсем.

— Прости, не понимаю.

— Он любит, когда я называю его дедушкой. На самом деле Бенедикт мой прадед, отец моей бабушки.

— Вот оно что. А с кем ты живешь в поместье, когда Бенедикт уезжает?

— Одна.

— Где же твои мать и бабушка?

— Они погибли.

— То есть как?

— Умерли насильственной смертью. Из убили, когда Бенедикт находился в Эмбере, и с тех пор он ни разу там не был. Я думаю, он не хочет оставлять меня без присмотра, хоть и понимает, что в обиду я себя не дам. Ты тоже мог в этом убедиться.

Я кивнул. Теперь мне было ясно, почему Бенедикт решил стать протектором Авалона. Он не мог жить с Дарой в Эмбере. Более того, он не имел права говорить о ее существовании никому из нас, включая меня, — слишком велика была вероятность, что его начнут шантажировать. А следовательно…

— Я думаю, Бенедикт, уезжая, запретил тебе появляться в поместье, — сказал я. — Он будет недоволен, что ты не послушалась.

— Ты такой же, как он! Я уже не ребенок!

— Разве я сказал, что ты ребенок? Но ведь Бенедикт уверен, что ты живешь там, куда он тебя отвез. Верно?

Она ничего не ответила, и наша трапеза продолжалась в неловком молчании. Я решил переменить тему разговора.

— И все-таки, откуда ты меня знаешь?

Она дожевала бутерброд, выпила глоток вина и усмехнулась.

— Я видел твой портрет.

— Какой портрет?

— На гадальной карте. Когда я была маленькой, мы с дедом часто играли в карты. Я знаю всех своих родственников — тебя, Эрика, мужчин со шпагами, женщин в красивых платьях. Поэтом у…

— У тебя есть своя колода?

— Нет. — Она тяжело вздохнула. — Дед не разрешает мне трогать карты, хотя у него много колод.

— Вот как? А где они лежат?

Она посмотрела на меня, прищурившись. Черт побери! Неужели я разучился блефовать?

— Одну колоду он всегда носит с собой. Где остальные, я не знаю. Зачем тебе? Если ты захочешь увидеть портреты своих братьев и сестер, разве он тебе откажет?

— Вряд ли обращусь к нему с такой просьбой, — сказал я. — Ты хоть понимаешь истинное значение карт?

— Мне никогда не разрешали долго на них смотреть. Я догадываюсь, что карты нарисовали с определенной целью, но не знаю с какой. Скажи, они действительно имеют особое значение?

— Да.

— Так я и думала. Дед над ними прямо трясется. А у тебя есть своя колода?

— Да. Но я дал ее взаймы.

— Понятно. А сейчас она тебе понадобилась для дел зловещих и покрытых мраком тайны.

Я пожал плечами.

— А сейчас она мне понадобилась для дел обыденных и скучных.

— Для каких это?

Я покачал головой.

— Если Бенедикт не объяснил тебе, как пользоваться картами, не жди, что я открою их секрет.

Она надула губы.

— Ты его просто боишься.

— Я очень уважаю Бенедикта и люблю, как брата.

Она засмеялась.

— Разве он владеет шпагой лучше, чем ты?

Я отвернулся. Должно быть, Дара только что вернулась домой и не слышала последних известий. Все горожане знали, что Бенедикт лишился руки. Но я не стану тем человеком, который первый сообщит ей эту новость.

— Понимай, как знаешь, — ответил я. — Кстати, где ты живешь, когда Бенедикт уезжает по делам?

— В небольшой деревушке высоко в горах. Дед часто оставляет меня со своими друзьями — семьей Текисов. Ты не знаешь, кто такие Текисы?

— Нет.

— У этой деревушки нет названия, поэтому я так и называю ее — деревушка. И люди в ней живут какие-то странные. Они как бы… Молятся на нас. Смотрят на меня как на святую и ничего не говорят, даже когда я спрашиваю. Путь до деревушки близкий, но небо там чужое, горы чужие — все чужое! — а вернуться домой невозможно. Я много раз пыталась удрать и терялась в горах. А потом меня находил дед и сразу идти становилось легко и я узнавала знакомые места. Текисы исполняют все его приказания, ловят каждое слово, будто он господь бог.

— Для них он бог.

— Но ты сказал, что не знаешь Текисов.

— Да, но я знаю Бенедикта.

— Скажи в чем тут дело? Почему дед никогда и нигде не заблудится, а я вечно не могу найти дороги?

Я покачал головой.

— Это ты скажи, как тебе удалось вернуться на этот раз.

Дара допила вино, протянула мне пустой бокал. Она сидела не шевелясь, склонив голову на правое плечо, нахмурив брови. Ее отсутствующий взгляд был устремлен вдаль.

— Сама не знаю, — она машинально поднесла бокал к губам и сделала глоток. Затем взяла в левую руку нож и начала рассеяно вертеть его. — Не пойму, как это получилось. Я была злая. Злая, как черт. Он опять отправил меня в деревушку, как нашкодившую девчонку. Я сказала, что пойду на войну и буду драться с ним бок о бок, но он усадил меня на коня и отвез в горы. Я не знаю, какой дорогой мы ехали, а ведь я родилась и выросла в Авалоне и мне знакомы здесь каждая тропинка, каждый кустик. Я изъездила сотни лиг во всех направлениях, а тут и оглянуться не успела, как оказалась у Текисов. В последний раз я была у них несколько лет назад и сейчас, став старше, поклялась, что вернусь домой самостоятельно.

Все так же машинально она стала ковырять землю ножом.

— Я дождалась полуночи и попыталась определить направление по звездам. У меня возникло ощущение, что я сплю наяву. Звезды были другими. Я не увидела ни одного знакомого созвездия. Тогда я вернулась в дом. Мне было немного страшно, и я не знала, что делать. Весь следующий день я приставала к Текисам с вопросами, а когда они перестали отвечать, стала расспрашивать деревенских жителей. Это было похоже на дурной сон. Либо они были непроходимо глупы, либо не хотели ничего говорить, либо намеренно меня обманывали. Они просто не понимали, о чем идет речь и куда я хочу попасть. В эту ночь я опять вышла посмотреть на звезды, думая, что ошиблась. Ошибки не было.

Дара разгладила землю ножом, начала чертить какие-то линии. Казалось, она не замечает, что делает.

— В течение нескольких дней я пыталась найти дорогу домой. Сначала я решила, что вернусь по следам лошадей. Но следы исчезли. Тогда я сделала единственное, что пришло мне в голову: каждое утро уезжала в каком-нибудь направлении, а к полудню возвращалась в деревушку. Я вновь изъездила сотни лиг, но так и не увидела ни одного знакомого места. Это сводило меня с ума. Я стала плохо спать ночами, но мое решение вернуться в Авалон оставалось непреклонным. Дед должен был понять, что только маленькие дети послушно стоят в углу и ждут, когда их простят. Я же вышла из этого возраста.

Прошла неделя. Я стала спать еще хуже, меня замучили кошмары. Тебе когда-нибудь снилось, что ты бежишь и никуда не можешь прибежать? Именно такие ощущения я и испытывала, но только снилась мне горящая паутина. Правда, это была не паутина, без паука, и она не горела. Я все ходила и ходила вокруг паутины и внутри нее, но одновременно не двигалась, а стояла на месте. Я понимаю, что говорю глупости, но мне не передать своих ощущений словами. И мне хотелось идти по этой паутине, не останавливаясь. Утром я просыпалась разбитой, как будто всю ночь занималась тяжелым физическим трудом. Кошмары эти снились мне много дней подряд и с каждым разом становились все реальнее.

Сегодня я проснулась рано, отчетливо помня свой сон, и неожиданно поняла, что смогу вернуться домой. В какой-то полудреме я оседлала коня и поскакала не останавливаясь и не обращая внимания на дорогу. Я думала только об Авалоне — местность становилась все более знакомой, и неожиданно я оказалась там, где хотела. Деревушка, Текисы, чужие звезды, горы исчезли, как дым. Я бы не смогла сейчас вернуться. Разве это не странно? Ты можешь объяснить, что со мной произошло?

Я поднялся, обошел полотенце с остатками завтрака и сел рядом с дарой.

— Ты помнишь, как выглядела горящая паутина, которая не была паутиной и не горела? — спросил я.

— Примерно помню.

— Дай мне нож.

Она протянула его рукояткой вперед, и я принялся менять рисунок, который она машинально чертила на земле. Одни линии я стер, другие продолжил и, закончив работу, отложил нож в сторону и посмотрел на девушку. Долгое время она молчала, затем произнесла тихим голосом:

— Да, это она. Но откуда ты знаешь? Как ты узнал мой сон?

— Все, что ты видела, — ответил я, — заключено в твоих генах. Как и почему — я не знаю. Но твой сон доказывает, что ты — истинная дочь Эмбера. Ты вернулась домой, путешествуя по отражениям. Приснился тебе Великий Лабиринт Эмбера. Пользуясь его силами, те, у кого в жилах течет королевская кровь, получают власть над отражениями. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Очень смутно. А по правде говоря, ничего не понимаю. Я слышала, как дед проклинал отражения, но никогда не задумывалась, что он имеет в виду.

— Тогда ты не можешь знать, где находится Эмбер.

— Да. На этот вопрос дед всегда отвечал уклончиво. Он много рассказывал о великом городе и о нашей семье, но я даже не знаю, в каком направлении идти, чтобы попасть в Эмбер.

— В любом, — ответил я. — Это не играет роли. Нужно только…

— Да, конечно! — воскликнула она, не дав мне договорить. — Совсем забыла, но Бранд говорил то же самое. Я думала, он шутит.

— Бранд! Он здесь?

— Очень давно. Бранд часто навещал нас, когда я была маленькой. Помню, я тогда влюбилась в него без памяти и надоедала ему самым бессовестным образом. Он знал множество забавных историй, учил меня разным играм…

— Когда ты видела его в последний раз?

— Лет восемь-девять назад.

— Кроме Бранда, ты знаешь каких-нибудь родственников?

— Конечно. Совсем недавно у нас гостили Джулиан и Жерар.

Мне стало не по себе. Слишком уж о многом умолчал Бенедикт. Лучше бы он солгал; тогда, по крайней мере, было бы на что злиться. Но на мою беду, Бенедикт был слишком честен. Да, придется мне попотеть, когда я отправлюсь за камушками. Затем надо будет провернуть еще одно дельце… Времени у меня осталось меньше, чем я думал. Проклятье!

— А раньше ты была с ними знакома?

— Нет. — Она тяжело вздохнула. — Дед запретил мне говорить, что я его правнучка. И отказался объяснить почему. Надоело!

— Можешь не сомневаться, у него были на то веские причины.

— Понимаю. И все равно обидно, ведь я всю жизнь мечтала познакомиться со своими родственниками. А ты знаешь, почему он не позволил мне сказать правду?

— Для Эмбера настали тяжелые времена. Обстановка сейчас неспокойная и вряд ли улучшится в ближайшее время. Если о правнучке Бенедикта ничего не будут знать, ее никто не тронет. Он заботится о тебе, пытается оградить от крупных неприятностей.

Девушка презрительно фыркнула.

— Я не нуждаюсь в его заботах! Я могу сама о себе позаботиться!

— Да, фехтуешь ты неплохо. К несчастью, жизнь — штука сложная и состоит не только из дуэлей по правилам.

— Не надо меня учить! Я не маленькая! Но…

— Никаких «Но»! На месте Бенедикта я поступил бы точно так же. Помимо тебя, он защищает свои собственные интересы. Удивительно, что он открылся Бранду. Погоди, когда дед узнает, что мы знакомы, он до потолка подпрыгнет от ярости!

Она вздрогнула и изумленно на меня посмотрела.

— Почему? Ты не причинишь нам вреда. Мы… Родственники…

— Откуда ты знаешь, что я думаю, зачем пришел? Какого черта! Может быть, и ты, и твой дед сейчас находитесь в полной моей власти!

— Ты… Шутишь… Это ведь шутка, правда?

— На знаю. Если б я задумал что-нибудь нехорошее, зачем бы я стал тебя предупреждать?

— Да… Конечно.

— Сейчас ты услышишь от меня то, что Бенедикт должен был сказать тебе давным-давно. Никогда не доверяй родственникам. Они хуже случайных знакомых. По крайней мере, с первым встречным ты можешь чувствовать себя в относительной безопасности.

— Ты говоришь серьезно?

— Да.

— Но ведь ты — мой родственник. Значит, тебя я тоже должна бояться?

Я улыбнулся.

— Ну что ты! Я — образец добродетели; человек честный, благородный и очень добрый. Верь мне во всем.

— Я верю, — простодушно сказала она, и я засмеялся. — Но я действительно тебе верю! Я знаю, ты не причинишь нам вреда!

— Расскажи мне о Джулиане и Жераре. — Я переменил тему разговора, испытывая некоторую неловкость. Впрочем, я всегда чувствую себя не в своей тарелке, когда люди начинают слишком сильно мне доверять. — Зачем они пришли к Бенедикту?

Она пытливо посмотрела на меня, словно пытаясь прочесть мои мысли, и после непродолжительного молчания сказала:

— Ты прав, я слишком много болтаю. Совсем забыла об осторожности. Теперь твоя очередь отвечать на вопросы.

— Прекрасно! Скоро тебе ни один родственник не будет страшен! Что ты хочешь узнать?

— Где находится деревушка? И Эмбер? Что между ними общего? Почему в Эмбер можно попасть независимо от того, в каком направлении ты идешь? О каких отражениях ты говорил?

Я поднялся на ноги, посмотрел на Дару сверху вниз и протянул ей руку. Девушка робко взяла ее, встала и испуганно на меня посмотрела. В эту минуту она выглядела совсем юной.

— Куда ты…

— Пойдем. — Я подвел ее к тому месту, где спал и повернул лицом к мельничному колесу. Она попыталась что-то сказать, но я остановил ее жестом. Смотри. Смотри и ни о чем не думай.

Мы смотрели на шумящую пенящуюся воду, и я привел свои мысли в порядок. Затем взял девушку за локоть и повел в лес.

Мы шли среди деревьев, и облака поплыли по небу, а тени удлинились. Птичьи голоса зазвучали громче, от земли парило. Листья поменяли форму, листва стала гуще. Появилось желтое солнце, за поворотом дороги росли виноградные лозы. Птичьи голоса окончательно охрипли. Тропинка, посыпанная галькой, поднималась в гору. Где-то далеко сзади слышался гул, от которого дрожала земля. Мы вышли на открытое место под бирюзовым небом и вспугнули бурую ящерицу, гревшуюся на большом камне.

— Куда это мы попали? — спросила Дара. — Никогда не была здесь раньше.

Я ничего не ответил — слишком был занят тем, что менял отражения.

Мы вновь очутились в лесу, на сей раз тропическом, стоявшем на высоком холме. Повсюду росли гигантские папоротники, птичий гам сменился жужжаньем, шипеньем, тявканьем. Гул усилился, земля дрожала сильнее. Дара схватила меня за руку. Она больше не задавала вопросов и буквально пожирала глазами окружающий пейзаж, стараясь ничего не упустить из виду. Большие желтые цветы кивали головками, роняя капли росы с лепестков. Жара стояла такая, что мы взмокли от пота.

Гул перешел в мощный рев, мы вышли из леса и остановились на краю пропасти. Рев превратился в грохот, подобный раскатам грома.

Он падал с высоты в тысячу футов — водопад, бивший по реке, как молот по наковальне. Внизу кружили водовороты, вздымались брызги, летела пена. На другом берегу, в полумиле, окутанное туманной дымкой и расцвеченное радугой, похожее на остров, сплюснутый ударом титана, медленно вращалось, сверкая и переливаясь, гигантское мельничное колесо. Огромные птицы с распростертыми крыльями парили высоко в небе, напоминая кресты.

Мы стояли довольно долго, глядя на величественную картину, открывшуюся нашему взору. Разговаривать было невозможно, и меня это вполне устраивало. Затем Дара оторвала взгляд от мельничного колеса и вопросительно на меня посмотрела. Я кивнул, повернулся и пошел в сторону леса. Мы довольно быстро вернулись туда, откуда пришли.

Возвращались мы той же дорогой, и пока шли Дара не произнесла ни слова. Вероятно, она поняла, что я — виновник происходящих вокруг перемен, и не хотела мне мешать.

Заговорила она, когда мы очутились на берегу ручья, напротив маленького мельничного колеса, которое неспешно вращалось.

— Значит, между деревушкой и тем местом, где мы были, нет разницы?

— Да. И то и другое — отражения.

— Эмбер тоже?

— Нет. Эмбер отбрасывает отражения, которым нет числа. То место, где мы были, — отражение, деревушка — отражение, и сейчас мы находимся на отражении. Любой мир, который ты можешь себе представить, существует и называется отражением.

— …И ты, и дедушка, и все остальные ходят по этим отражениям и выбирают то, которое понравится?

— Да.

— И мне удалось убежать из деревушки таким же образом?

— Да.

Она поняла все, что я сказал, — это у нее на лице было написано. Густые черные брови ее сдвинулись, тонкие ноздри раздулись.

— Тогда… И я так могу… Ходить где угодно, делать что захочется!

— Это в твоих силах.

Она кинулась мне на шею, расцеловала, а затем закружилась, как девчонка, разметав волосы по изящной шее.

— Значит, я могу все!

— Возможности наши не безграничны, опасности…

— Это жизнь! Скажи, как мне научиться управлять отражениями?

— Ключ к пониманию — Великий Лабиринт Эмбера, выложенный огненным узором на полу большой комнаты в подземельях дворца. Ты должна выдержать испытание — дойти до центра Лабиринта не останавливаясь и никуда не сворачивая, иначе погибнешь. Только тогда ты получишь власть над отражениями и сможешь сознательно управлять ими.

Дара подбежала к полотенцу с остатками завтрака и склонилась над рисунком, который я начертил на земле.

— Я должна попасть в Эмбер и пройти Лабиринт! — воскликнула она, когда я подошел и встал рядом с ней.

— Безусловно. И рано или поздно Бенедикт тебе в этом поможет.

— Сейчас! Немедленно! Почему он никогда ничего мне не говорил?

— Потому что ситуация сложная, и ни тебе, ни Бенедикту нельзя показываться в Эмбере. Слишком опасно. Придется подождать.

— Это нечестно! — она резко повернулась и посмотрела мне в глаза.

— Конечно, нечестно, — согласился я. — Такова жизнь. Я здесь ни при чем.

Последняя моя фраза прозвучала не совсем искренне. Неудивительно, если учесть, что в сложившейся ситуации виноват был именно я.

— Лучше бы ты ничего мне не говорил, раз уж мне не суждено получить то, чего я хочу.

— Ну-ну, не надо так мрачно. Положение в Эмбере нормализуется, причем в ближайшее время.

— А как я об этом узнаю?

— Тебе скажет Бенедикт.

— Как бы не так! Ты, кажется, мог убедиться, что он не считает нужным просвещать меня!

— А зачем? Чтобы ты лишний раз поволновалась? Ты только что сказала, что лучше бы я ничего тебе не говорил. Поверь, Бенедикт тебя любит и заботится о твоем благополучии. Придет время, и он займется твоим воспитанием.

— А если нет? Ты мне поможешь?

— Сделаю все, что в моих силах.

— А как мне тебя найти?

Я улыбнулся. Я не искал себе выгод, начиная этот разговор. То, что дара решила мне довериться, получилось само собой. И совсем необязательно выкладывать ей все начистоту. Кое-что, правда, объяснить придется, чтобы она была у меня в долгу. Позже Дара может мне пригодиться…

— Портреты на картах, — сказал я, — нарисованы отнюдь не из сентиментальных побуждений. С их помощью мы можем общаться друг с другом. Достань из колоды мою карту, сосредоточься, постарайся выкинуть все мысли из головы. Представь себе, что я стою перед тобой, и начинай говорить. Я отвечу.

— Когда я играла с картами, дед никогда не разрешал мне смотреть на них подолгу.

— Естественно.

— А почему они обладают такими свойствами?

— Знаешь что, об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. Но услуга за услугу. Ты не забыла? Я рассказал тебе об Эмбере и отражениях, я ты ответь мне на вопрос о Жераре и Джулиане.

— Хорошо, — сказала она. — Однажды утром, пять-шесть месяцев назад, дедушка подрезал деревья в саду — он всегда делает это сам, — а я ему помогала. Он стоял на стремянке, орудуя секатором, и внезапно замер, как бы к чему-то прислушиваясь. Затем я услышала, как он разговаривает — не бормочет себе под нос, а именно разговаривает. Сначала я подумала, что он обратился ко мне с просьбой, а я не расслышала. Я спросила, в чем дело, но он не обратил на меня внимания. Теперь я понимаю, что он беседовал с человеком, который связался с ним по карте, скорее всего Джулианом. Тогда же мне было невдомек, почему дед бросил все дела и сказал, что ему необходимо отлучиться на день-Другой. Он предупредил меня, что в его отсутствие могут приехать Джулиан и Жерар, и что я должна представиться им, как осиротевшая дочь старого преданного слуги Бенедикта, которую он взял на воспитание. Дед уехал, ведя на поводу двух лошадей. Он был вооружен до зубов.

— Вернулся он глубокой ночью, вместе с Жераром и Джулианом. Жерар находился в полубредовом состоянии, левая его нога была сломана, левый бок

— в синяках и царапинах. Джулиан тоже выглядел изрядно потрепанным. Они гостили у нас примерно месяц — меня поразило, как быстро Жерар выздоровел,

— а затем взяли двух лошадей и уехали. Больше я их не видела.

— Они не говорили, что с ними случилось?

— Сказали мимоходом, что попали в какую-то переделку. Со мной на эту тему не разговаривали.

— Где это произошло? Не знаешь?

— Не Черной Дороге. Я ясно слышала, как они несколько раз упоминали Черную Дорогу.

— Где она находится?

— Понятия не имею.

— Что о ней говорили?

— Ничего особенного. Проклинали на все лады.

Я взглянул на остатки нашего завтрака, увидел, что в бутылке осталось вино, наклонился и наполнил бокалы.

— За встречу друзей! — сказал я и улыбнулся.

— За встречу друзей! — согласилась Дара.

Мы выпили.

Она принялась упаковывать корзинку, и я стал помогать ей, вспомнив о том, что время не ждет. Мне не терпелось отправиться в путь.

— Когда можно с тобой связаться? — спросила Дара. — Долго мне ждать?

— Не очень. Дай мне три месяца, и я тебе помогу.

— Где ты будешь через три месяца?

— Надеюсь, в Эмбере.

— А к нам ты надолго приехал?

— На несколько дней. Но сегодня мне предстоит отправиться по неотложным делам. Вернусь только завтра.

— Жаль, что ты не можешь остаться.

— Мне тоже жаль. Я бы с удовольствием остался, в особенности после того, как мы познакомились.

Она покраснела и опустила голову, сделав вид, что корзинка упакована недостаточно тщательно. Я снял с куста фехтовальные костюмы.

— Домой вернемся вместе? — спросила она.

— Нет. Я — на конюшни. Мне надо ехать.

— Все равно нам по пути. Моя лошадь привязана за поворотом ручья. — Я кивнул и пошел вслед за ней по тропинке, огибающей берег. — Мне кажется, о нашей встрече никто не должен знать, тем более дед, — сказала она. — Как ты думаешь?

— Умница.

Журчание и клекот воды в ручейке, впадающем в реку, текущую к морю, затихали, затихали и наконец затихли. Слышался лишь все ослабевающий скрип мельничного колеса.

6

Как правило, принцип «Медленно, но верно» применим на все случаи жизни. Если же какой-нибудь процесс необходимо ускорить, действовать надо с крайней осторожностью.

Итак, я ехал медленно, но верно и с крайней осторожностью. Незачем было понапрасну утомлять чемпиона. Резкие смены отражений плохо действуют даже на людей, а животные, которые никогда не лгут сами себе, переносят их очень тяжело и могут взбеситься.

Я пересек небольшой деревянный мост через ручей. Мне нужно было добраться до реки, минуя город, а затем уже берегом доехать до моря. Стоял полдень. Деревья покачивали ветвями, навевая прохладу. На моем поясе висела Грейсвандир.

Я держал путь на запад и вскоре очутился в холмистой местности. Я не стал управлять отражениями, пока не взобрался на самый высокий холм, с которого как на ладони открывался вид на город, так похожий на мой Авалон. Недоставало лишь нескольких серебряных башен, да река протекала под другим углом. Из труб гостиниц и домов шел дым, легкий ветерок гнал его на север. Люди — верхом, пешие, на телегах, в экипажах — двигались по узким улочкам, заходили в лавки, отели, виллы и выходили из них; стайки птиц опускались, поднимались и щебетали рядом со стреноженными лошадьми; яркие плакаты и знамена полоскались по ветру; жара стояла такая, что воздух дрожал.

Шум голосов, звяканье, стуки, скрипы сливались в одно невнятное бормотание, но даже если б я был слепым, запахи подсказали бы мне, что город близко.

Я смотрел на него сверху вниз, и чувство тоски овладевало мною при воспоминании о давно позабытом отражении с тем же названием, где можно было обрести покой и где я был счастлив.

Впрочем, я прожил долгую жизнь и прекрасно понимал, что переживаниями горю не поможешь, а сожалеть о том, что свершилось, глупо.

Те сладостные дни миновали, и дело с концом, а сейчас меня ждал Эмбер. Я дал лошади шпоры и поскакал на юг, твердо зная, что буду сражаться до победного конца. Я никогда не забуду тебя Эмбер.

Солнце огненной точкой сверкало над моей головой, свистел ветер. Небо пожелтело, стало похожим на огромную знойную пустыню, раскинувшуюся от горизонта до горизонта. Холмы превратились в невысокие горы; камни, разбросанные в долине, поражали разнообразием форм и расцветок. Разыгралась песчаная буря, и я замотал лицо шейным платком. Чемпион заржал, зафыркал, но продолжал мчаться вперед. Песок, камни, ветер, оранжевое небо, стая облаков, летящая к солнцу…

Тени удлинились, ветер стих, тишина… Лишь стук копыт да свист неровного дыханья…

Полумрак, солнце столкнулось с облаками… И стены дня тряслись от грома… Как ясно видно вдалеке… Голубая прохлада, воздух, насыщенный электричеством… И снова гром…

Занавес дождя справа… Стеклянный занавес… Синие изломы в облаках… Прохлада, уверенная поступь коня и одноцветный мир, как театр…

Гром как набат, белые молнии, хлынул ливень… Двести метров… Сто пятьдесят… Хватит!

Бурлит, кипит, пенится ливень… Сырой запах земли… Ржание чемпиона… На галопе…

Струйки воды текут, тонут в земле… Пятна грязи пускают пузыри… Ручейков становится все больше они плещут…

Высокий холм впереди, и чемпион перепрыгивает лужицы и лужи, мышцы его напрягаются и опадают, копыта топчут полотно воды, выбивают искры из камней, мы взбираемся на холм все выше и выше, и плеск волн сзади превращается в рев бурного потока…

Все выше и выше, чтобы остановиться и выжать полы плаща… Внизу бушует серое море, и волны бьются о скалу, на которой мы стоим…

А теперь в глубь страны, туда, где вечер, где поля засеяны клевером; а сзади — удаляющийся шум прибоя…

В погоню за падающими звездами, а небо темнеет на востоке, предвещая ночь и безмолвие…

Расчистить небо, чтоб ярче звезды, оставить тонкий ажур облачков.

Красноглазые твари несутся, воя, по нашему следу… Отражение… Зеленоглазые… Отражение… Желтоглазые… Исчезли.

Лишь черные пики скал в снежных юбках окружают со всех сторон… Замерзший снег, сухой, как пыль, летит в ночи — игрушка ветра… Снег, похожий на порошок, на муку… Вспомнились итальянские Альпы, катание на лыжах… Волны снега бьются о каменные утесы… Белый огонь ночью… Мои ноги, закоченевшие в промокших сапогах… Чемпион испуганно фыркает, осторожно переставляет ноги и мотает головой, словно не верит тому, что видит…

За поворотом — другое отражение, покатый склон холма, теплый ветер, тающий снег…

Труден, извилист путь к теплу… Тянулась ночь, и шел рассвет, светлели звезды…

Там, где час назад бился о скалы снег, лежала равнина с чахлыми кустами. И вороны, пожирающие падаль, с криками протеста взлетали, когда мы проезжали мимо…

Чуть помедленнее, и равнина покрылась травой, по которой волнами прокатывался ветерок… Кашель охотящейся пантеры… Спасающаяся бегством тень, похожая на оленью… И вновь ярко светят звезды, а ноги мои немного согрелись…

Чемпион захрапел, встал на дыбы и понес, спасаясь от невидимой опасности… Не скоро он успокоился, не скоро перестал дрожать…

Сосульки месяца свисали с вершин деревьев… Туман фосфоресцировал, поднимаясь от земли… Мотыльки кружили в белых пятнах света…

Земля поднималась и опускалась, словно горы переминались с ноги на ногу… Звезды раздвоились… И две луны, как одна гантель… По равнине и в воздухе мечутся странные тени…

Земля потикала и остановилась, как часы, у которых кончился завод… Тихо… Спокойно… Звезды и луна соединились со своими душами…

На запад, опушка леса… Туда, где течет река, а дорога ведет вдоль берега к самому мор ю…

Стук копыт, меняются отражения… Ночной воздух свеж и прохладен… Сверкают башни на серых стенах… Сладко дышится, все плывет перед глазами… Отражения…

Мы словно кентавр, мой конь и я, со взмокшим от пота телом… Мы тяжело дышим, мы задыхаемся… И, как платком, покрыта шея тучей грозовою, и страшен лик, коль мы победно раздуваем ноздри… Глотая землю…

Весело смеемся, река близко, слева лес…

Скачем среди деревьев… Гладкие стволы, лианы, капли росы… Паутина, озаренная лунным светом, в ней кто-то бьется… Упругий торф… Светящийся мох на поваленных стволах… Поляна… Шепчет высокая трава… Вновь лес… Река совсем близко… Звуки… Звуки… Стеклянное звяканье воды… Ближе, еще ближе, совсем рядом… Небо изогнулось, подтянув брюхо, и деревья… Чистый свежий воздух… Вот она течет, слева от нас… Неспешно, неторопливо, мы приближаемся… Пить… Поплескаться на отмели, и чемпион, опустив голову, пьет, не может оторваться, и пар вырывается из его ноздрей… Глубже и я стою в сапогах по колено в воде… Она капает с волос, течет по спине и рукам… Чемпион поднимает голову и смотрит, как я смеюсь… Вниз по течению, медленному, спокойному… Вдоль берега по дороге прямой, широкой… Лес стал гуще, затем поредел… Спокойно, уверенно, неторопливо… Проблеск зари на востоке… Вниз по склону холма, деревьев почти не видно… Каменистая равнина и вновь ночное небо… Наконец-то запах моря — появился и тут же исчез… Стук копыт, только вперед, предрассветный холодок… И вновь морской соленый запах… Каменистый берег, леса нет и в помине… Крутой, открытый ветрам, мрачный склон, спускаемся… Крутой, обрывистый, отвесный… Мелькают каменные стены… Камни срываются и исчезают вбурном потоке, не слышно всплесков… Углубить ущелье, расширить дорогу… Вниз, вниз… Еще немного… А теперь — окрасить восток бледной зарей, сделать спуск не таким крутым… Чуть добавить запаха соли в воздухе… Глина, песок… Свернуть вниз, занимается день… Спокойнее, мягче, ослабить стремена… Бриз и свет, бриз и свет… За валунами… Натянуть поводья… Передо мной лежал морской берег с дюнами. Юго-восточный ветер вздымал тучи песка, сквозь которые трудно было разглядеть далекие очертания сурового моря.

Розовая заря окрасила седые гребни волн, разбивавшихся о скалы. Между мною и дюнами высотой в несколько сот футов на этом злосчастном берегу лежало плоскогорье. Дьявольская ночь закончилась, и оно ожило с рассветом, играя причудливыми тенями на крупном зернистом песке среди булыжников.

Да, я попал туда, куда хотел. Я спешился и стал ждать. Солнце поднималось медленно, а мне необходим был жесткий белый свет. Это было то самое место, которое я видел, находясь в ссылке на отражении земля, много десятков лет назад. Правда, здесь не было ни бульдозеров, ни ям, ни чернорабочих, ни тайной полиции оранжевого города. Не было и рентгеновских установок, колючей проволоки, вооруженной охраны. Впрочем, это отражение никогда не знало сэра Эрнста Оппенгеймера, корпорацию бриллиантовых копей Юго-Западной Африки и правительства, которое дало компании разрешение на раскопки. Передо мной расстилалась пустыня Намиб, расположенная примерно в четырехстах милях к северо-западу от Кейптауна, — полоса дюн и скал от двух до двенадцати миль в ширину, протянувшаяся вдоль этого богом забытого места на триста миль. И совсем не как в копях, алмазы валялись здесь прямо под ногами, напоминая птичий помет на песке. Естественно, я прихватил с собой небольшие грабельки и решето.

Распаковав седельную сумку, я приготовил завтрак. День обещал быть жарким и пыльным. Работая в дюнах, я думал о Дойле — ювелире из Авалона, маленьком, лысом, с пушистыми бакенбардами. Ювелирный порошок? Зачем мне ювелирный порошок, да в таком количестве, которого хватит армии ювелиров, их внукам и правнукам? Я пожал плечами. Не все ли равно зачем, если я плачу наличными? Да, конечно, но если выяснилось, что порошок можно выгодно использовать в другом деле надо быть дураком… Иными словами, он не может выполнить мой заказ в течение недели? Маленькие пухлые щечки задрожали от сладчайшей улыбки. Недели? О нет! Никогда! Это просто смешно, не может быть и речи… Понятно. Что ж, большое спасибо. Возможно, его конкурент сможет мне помочь, а заодно примет в оплату алмазы, которые я должен получить со дня на день… Алмазы? Я сказал алмазы? Секундочку. Ведь он всегда интересовался именно алмазами… Да, конечно, в настоящий момент у него нет нужного количества, но… Многозначительный жест… Он безусловно поторопился, категорически заявив, что не сможет достать этого полировочного материала. Формула изготовления проста, ингредиенты в изобилии, выход будет найден. Значит, в течение недели. А теперь об алмазах…

Когда я покинул лавку Дойла, выход был найден. Многие считают, что порох взрывается. Это, конечно, не так. Порох быстро сгорает, наращивая давление газа, который выбрасывает пулю из патрона после того, как боек ударяет в капсюль. В результате происходит выстрел. С присущим всей нашей семье даром предвиденья я много лет экспериментировал со всевозможными взрывчатыми и горючими веществами. Моему разочарованию, когда я узнал, что порох в Эмбере не воспламеняется, а капсюли не желают взрываться, не было границ. Утешал меня лишь тот факт, что мои родные и близкие при всем желании тоже не могли воспользоваться огнестрельным оружием. Важное открытие я сделал много лет спустя. Как-то раз я сидел в своей комнате во дворце Эмбера и полировал золотой браслет, который купил Дейдре в подарок. Грязную тряпку я бросил в горящий камин. Слава богу, порошка на ней было немного.

Я стал обладателем готового детонатора, который при смешении с инертным веществом мог гореть, как порох. Естественно, я ни с кем не поделился столь ценной информацией, справедливо полагая, что она пригодится мне в будущем. К сожалению, вскоре я подрался на дуэли с Эриком и в результате забыл не только о ювелирном порошке, но и о том, как меня зовут. Затем мне пришлось стать союзником Блейза, который готовился к нападению на Эмбер. Думаю Блейз просто не хотел выпускать меня из виду и поэтому согласился объединить наши силы. Предоставь я в его распоряжение оружие, он был бы неуязвим, а мне пришлось бы туго, потому что ему была предана большая часть солдат и офицеров.

О, если б только я обрел память месяцем раньше! Я не копался бы сейчас в пыли и грязи, мне не пришлось бы выдерживать унижений и оскорблений, проходить через пытки, заживо гнить в темнице! Я сидел бы сейчас на троне Эмбера!

Я сплюнул, потому что засмеялся и песок чуть не попал мне в горло. Какого черта! Я сам виноват во всех «Если». Зачем гадать, что было бы, когда мне есть о чем поразмыслить. Вот так-то, Эрик…

Я никогда не забуду тот день, Эрик. Меня сковали цепями и заставили опуститься на колени перед троном. Я короновал сам себя, чтобы поиздеваться над тобой, и был жестоко избит. Затем я швырнул в тебя короной, но ты поймал ее на лету и улыбнулся. Хорошо, что ты ее поймал и она не согнулась от удара. Такая красивая вещь…

Серебряный обруч с семью высокими пиками, усыпанный бесценными изумрудами, с двумя большими рубинами по бокам… В день коронации ты был самоуверенным, сытым, довольным. Я помню слова, которые ты прошептал мне на ухо, когда замерло эхо от «Да здравствует король! „, Трижды разнесшееся по залу: „Никогда в жизни не видел ты зрелища, более прекрасного, чем сегодня…“ И я помню, как ты громко добавил: «Эй, стража! Я повелеваю выжечь Корвину глаза! Пусть последним его воспоминанием будет праздничное великолепие этого дня! А затем бросьте его в самую далекую темницу, самое глубокое подземелье Эмбера, чтобы память о нем стерлась и имя его было забыто!“

«Ты восседаешь на троне Эмбера, Эрик, — сказал я вслух. — Но я не забыт и не забыл, и у меня есть глаза!»

Наслаждайся королевской властью, Эрик, подумал я. Стены Эмбера высоки и прочны. Оставайся в них. Окружи себя стальным кольцом шпаг. Подобно страусу спрячь голову под крыло. Но не будет тебе покоя, пока я жив, а я сказал, что я вернусь, Эрик. Я добуду ружья, взломаю все двери, уничтожу твоих защитников. И тогда мы останемся один на один, как в тот день, когда мы дрались на шпагах, а стражники подоспели и спасли тебя от верной гибели. Тогда я ранил тебя, Эрик. Сейчас мне нужна твоя кровь до капли.

Я обнаружил еще один крупный алмаз, шестнадцатый по счету, и положил его в кошелек.

Глядя на заходящее солнце, я думал о Бенедикте, Джулиане и Жераре. Какие у них могли быть общие интересы? От Джулиана я не ждал ничего хорошего, а Жерара не боялся. Бенедикт наверняка разговаривал именно с ним, когда я ночевал в лагере, и в ту ночь ничего дурного со мной не произошло. Тем не менее альянс трех братьев внушал мне опасения. Если меня кто и ненавидел больше, чем Эрик, так это Джулиан. Узнай он, где я нахожусь, мне грозили бы крупные неприятности, а я не был к ним готов.

Бенедикт тоже мог меня выдать, не мучаясь угрызениями совести. Он ведь понимал, что любые мои действия приведут к волнениям в Эмбере. Я не мог сердиться на человека, который считал, что благополучие государства — превыше всего. В отличие от Джулиана, Бенедикт свято следовал своим принципам, и мне было жаль, что я не нашел с ним общего языка. Оставалось надеяться, что битву за Эмбер я выиграю быстро и с минимальными потерями с обеих сторон. Мне не хотелось портить отношения с Бенедиктом, в особенности после того, как я познакомился с Дарой.

К тому же он мог вернуться в любую минуту, и я боялся попасть в ловушку. Мне совсем не хотелось очутиться ни в тюрьме, ни в могиле. А значит я не мог позволить себе роскоши как следует отдохнуть. Мне необходимо было спешить.

Я завидовал Ганелону, который сейчас наверняка находился в одном из питейных заведений, или в публичном доме, или просто бродил по по зеленым лугам и холмам. Все эти дни мой спутник пил, дрался, кутил с женщинами и чувствовал себя как дома. Впрочем, он действительно попал к себе домой. Может, оставить его в Авалоне? Нет, нельзя. Когда я уйду, Джулиан устроит ему допрос с пристрастием, и Ганелон станет изгоем в своей стране. Он вынужден будет заняться старым ремеслом, и вряд ли ему повезет в третий раз. Я сдержу слово, возьму его с собой в Эмбер — если, конечно, он сам не передумает. А если передумает… Я немного ему завидовал, хотя и понимал, что он будет объявлен вне закона. Мне ведь тоже не хотелось уезжать, и я представил себе, как брожу по окрестностям Авалона, распускаю парус на плывущей по реке лодке, совершаю верховые прогулки с Дарой…

Мысли о Даре не давали мне покоя. С ее появлением в моей жизни что-то изменилось, но я никак не мог понять, что именно. Мы, эмбериты, несмотря на ненависть, которую некоторые члены нашей семьи испытывают друг к другу, непрестанно думаем о своих родственниках, всегда готовы выслушать последние новости, касающиеся любого из нас, и обожаем посплетничать, хотя часто дорого за это платим. Иногда мне кажется, что мы походим на компанию болтливых старушек в каком-нибудь санатории, которые только тем и занимаются, что перемывают друг другу косточки.

Дара понятия не имела о наших семейных делах, но ведь о себе она тоже ничего не знала. О, со временем эта девушка все поймет и, как только о ее существовании станет известно, получит блестящее воспитание. После того как я рассказал о силах, присущих ей от рожденья, она не успокоится, пока не попадет в Эмбер. Я чувствовал себя змеем-искусителем, заставившим ее отведать запретного плода, но рано или поздно она все равно узнала бы правду, а чем раньше Дара научится остерегаться своих родственников, тем спокойней ей будет жить на свете!

Впрочем, не исключено, что ее мать и бабушка тоже ничего о себе не знали… А к чему это привело? Обе умерли насильственной смертью! Неужели рука Эрика достигала самых далеких отражений?

Бенедикт, если того требовали обстоятельства, становился куда более жестоким, хитрым и коварным, чем любой из нас. Он пойдет на все, вплоть до братоубийства, чтобы защитить близкого ему человека. Скрывая Дару от посторонних глаз, ничего ей не объясняя, он, видимо считал, что действует в ее интересах. Бенедикт будет вне себя, когда узнает о нашем с ней разговоре, и это была еще одна из причин по которой мне хотелось покинуть Авалон как можно скорее. Просвещая Дару я не преследовал корыстных целей. Мне просто хотелось уберечь девушку от опасности, а Бенедикт с моей точки зрения был не прав, оставляя ее в полном неведении. За время моего отсутствия Даре будет над чем подумать и когда я вернусь, она засыплет меня вопросами. Я постараюсь внушить ей, что вести себя надо крайне осторожно и подскажу, чего следует опасаться.

Я стиснул зубы.

Дикость какая-то! Когда я буду править в Эмбере все переменится. Должно перемениться. Почему никто не нашел средства, с помощью которого можно было бы изменить природу человеческую? Потеряв память, оказавшись в другом мире, я все равно остался прежним Корвином. Впрочем, именно поэтому я и не отчаивался. Спустившись к реке в укромном месте, я смыл с себя пыль и пот, думая о Черной Дороге, на которой потерпели фиаско мои братья. Информация для размышления.

Купался я недалеко от берега, одним глазом поглядывая на Грейсвандир. Каждый из нас способен идти сквозь отражения по свежему следу. Но меня никто не потревожил, хотя на обратном пути мне пришлось воспользоваться Грейсвандир против хищных зверей, куда менее страшных, чем мои братья. Впрочем, этого следовало ожидать, потому что я торопился изо всех сил и отражения мелькали, как в калейдоскопе…

Задолго до рассвета я въехал в конюшни, расположенные неподалеку от дома моего брата. Чемпион никак не мог успокоиться, и мне пришлось его задабривать — гладить и чистить скребком. Когда я налил ему воды и насыпал овса, из противоположного стойла донеслось ржание — меня приветствовал огнедышащий, конь Ганелона. Я вышел из конюшен и помылся у колонки, размышляя, удастся ли мне хоть немного поспать.

Отдых был мне необходим — несколько часов сна, и я полностью восстановил бы свои силы. Вот только не хотелось мне, во избежание неприятностей, ложиться в доме Бенедикта. Правда, я неоднократно утверждал, что предпочитаю умереть в постели, но во-первых, я имел в виду смерть в старческом возрасте, а во-вторых, надеялся, что на меня наступит слон в тот момент, когда я буду заниматься любовью с молоденькой девушкой.

К винному погребу Бенедикта я, однако, относился не с таким предубеждением, как к постели, и, почувствовав необходимость выпить чего-нибудь покрепче, я отправился в дом, прошел в гостиную и, не зажигая света, открыл дверцу бара.

Я налил виски, выпил, налил еще и подошел к окну. Вид из него открывался великолепный — недаром Бенедикт построил дом на вершине холма.

— Под белой луной дорога лежит, — процитировал я, удивляясь звукам собственного голоса. — Сияет луна одиноко…

— Лежит, Корвин. Сияет, мой мальчик. Верно подмечено, — произнес Ганелон.

— Я и не знал, что ты здесь, — сказал я, не поворачивая головы.

— Это потому, что я сижу тихо, как мышь.

— Ясно. Сколько ты выпил?

— Самую малость. Но если вы, как добрый товарищ, поднесете стаканчик…

Я повернулся.

— А сам ты не можешь себе налить?

— Мне трудно двигаться.

— Хорошо.

Я налил виски в хрустальный бокал до краев и подошел к креслу, в котором сидел Ганелон. Он медленно поднял стакан к губам, кивнул в знак благодарности и сделал глоток.

— Ах! Вот теперь полегчало.

— Ты дрался, — уверенно заявил я.

— Это точно. И не раз.

— Будь мужчиной, возьми себя в руки, и мне не придется тебе сочувствовать.

— Но я победил!

— Боже великий! Где трупы?

— О, те драки не в счет. Это девчонка меня отделала.

— Значит, ты не выкинул денег на ветер.

— Я говорю о девчонке другого сорта. Боюсь, я поставил нас в неловкое положение.

— Нас?

— Я же не знал, что она — хозяйка дома. Настроение у меня было прекрасное и я решил, что вреда не будет, коли я позабавлюсь с молоденькой аппетитной служанкой…

— С Дарой? — спросил я, внутренне содрогаясь.

— Вот-вот. Я шлепнул ее по попочке, поцеловал разок-другой… — он застонал, — она оторвала меня от земли, как пушинку, подняла на вытянутых руках над головой, сообщила, что она хозяйка дома, а потом отпустила… Я вешу восемнадцать стонов, а лететь было далеко. — Он отпил из стакана и я усмехнулся. — Она тоже смеялась, — обиженно произнес Ганелон, — а потом помогла мне подняться и ласково спросила, как я себя чувствую. Я конечно попросил прощения… Ваш брат, должно быть, настоящий мужчина. Я никогда не встречал еще такой сильной девушки. — Он покачал головой и выпил виски.

— мне было очень страшно. И не очень приятно.

— Дара приняла твои извинения?

— Да, конечно. Она отнеслась ко мне очень снисходительно, заверила, что никому ничего не скажет, и посоветовала обо всем забыть.

— В таком случае почему ты не спишь? Время позднее.

— Я ждал вас. Мне необходимо было с вами увидеться.

— Твое желание исполнилось.

Он медленно встал с кресла.

— Пойдемте, подышим свежим воздухом.

— Неплохо придумано.

По пути Ганелон прихватил бутылку виски и лишний стакан, что тоже было неплохо придумано. Мы вышли из дома, прошли садом и уселись на скамейку у ветвистого дуба. Я набил трубку.

— У вашего брата неплохой вкус. В вине он тоже разбирается, — сказал Ганелон, наполняя стаканы и делая глоток. — Так вот, после того, как я попросил у девушки прощенья, мы довольно долго разговаривали. Узнав, что я ваш спутник, она тут же принялась меня расспрашивать о вас, о вашей семье, об Эмбере и об отражениях.

— Ты ей что-нибудь сказал? — спросил я, зажигая спичку.

— Я не мог бы ей ничего сказать при всем желании. Я знаю меньше, чем она.

— Хорошо.

— Видимо, Бенедикт не очень с ней откровенничает. Я его понимаю. Будьте осторожны с этой девушкой, Корвин. Она слишком любопытна.

Я кивнул и раскурил трубку.

— У нее есть на то основания. Но я рад, что ты не проболтался, хоть и был пьян. Спасибо, что предупредил.

Он пожал плечами и вновь приложился к стакану.

— Хорошая взбучка всегда отрезвляет. К тому же, заботясь о вашем благополучии, я думаю о себе.

— Ты прав. Скажи, этот вариант Авалона тебя устраивает?

— Вариант? Это — мой Авалон! Сейчас тут живут другие люди, вот и все. Сегодня я был на Поле Колючек, где уговорил шайку Джека Хейлиса бросить разбой и поступить к вам на службу. Я сразу узнал знакомые места.

— Поле колючек, — задумчиво произнес я.

— Да, я попал домой. И когда я состарюсь, мне бы хотелось вернуться сюда, если я не погибну в битве за Эмбер.

— Ты по-прежнему намерен разделить мою судьбу?

— Всю жизнь я мечтал увидеть Эмбер — с тех пор, как вы о нем рассказали. Счастливые были времена.

— Честно говоря, я забыл, когда мы говорили об Эмбере.

— В ту ночь мы оба были пьяны в стельку, и время текло незаметно вы рассказывали мне о зеленых и золотых шпилях, о проспектах и улицах, о террасах, садах и фонтанах. В глазах ваших стояли слезы… Я даже не заметил, как за окном забрезжил рассвет. Боже! Мне кажется, я могу нарисовать план города! Я должен побывать в нем прежде чем умру!

— Я не помню той ночи, — медленно произнес я. — Должно быть, я действительно был очень пьян.

Ганелон ухмыльнулся.

— А ведь нас не забыли, Корвин. Правда, авалонцы считают, что мы давно умерли и, рассказывая всевозможные истории, привирают, как хотят, но это неудивительно. Сколько лет прошло!

Я промолчал и запыхтел трубкой.

— …Можно задать вам один вопрос? — спросил Ганелон.

— Валяй.

— Если вы объявите Эмберу войну, Бенедикт станет вашим врагом?

— Я тоже не отказался бы услышать ответ на этот вопрос. Думаю, да. Я надеюсь победить, прежде чем он успеет прийти Эрику на помощь. Бенедикт может оказаться в Эмбере в мгновение ока, но ведь ему придется маршировать во главе войска, потому что в одиночку даже мой грозный брат не в силах будет что-нибудь изменить. Нет. Он постарается не допустить гражданской войны и поддержит всякого, кто сумеет сохранить целостность государства. И поэтому, когда я скину Эрика с трона, он согласится стать моим союзником ради прекращения междоусобиц. Но до тех пор Бенедикт останется моим врагом и, если узнает о моих планах, сделает все возможное, чтобы воспрепятствовать их осуществлению.

— Именно это я и хотел услышать, — сказал Ганелон. — А если вы победите, он не возненавидит вас на всю жизнь?

— Вряд ли. Политика политикой, а с Бенедиктом мы вместе росли и воспитывались. К тому же мы всегда лучше относились друг к другу, чем каждый из нас к Эрику.

— Понятно. Я ведь спросил не из простого любопытства. На войну мы идем вместе, а Авалоном правит ваш брат. Вот я и подумал, как он отнесется к тому, что когда-нибудь я захочу вернуться и остаться здесь навсегда. Вдруг он захочет мне отомстить?

— Очень в этом сомневаюсь. Бенедикт — человек благородный.

— Тогда у меня еще один вопрос. Не хочу хвастаться, но я опытный военный, и, если мы захватим Эмбер, ваш брат в этом убедится. Как вы думаете, можно попросить его назначить меня начальником гарнизона? Я прекрасно знаю эти места. Я готов показать ему поле колючек и объяснить, как выиграл битву. Черт побери! Я буду служить Бенедикту так же верно, как вам! — он покраснел и засмеялся. — Простите. Но я его не подведу.

Я усмехнулся и пригубил виски.

— Идея, конечно, неплоха. Боюсь только, что ты всегда будешь у него на подозрении. Он наверняка поймет, что я приставил к нему шпиона.

— К черту политику! Я не это имел в виду! Я простой солдат и люблю Авалон всем сердцем!

— Я тебе верю. Поверит ли Бенедикт?

— Зачем ему отказываться от хорошего генерала? Ведь он калека, и я мог бы…

Я невольно рассмеялся и тут же зажал себе рот ладонью — звуки далеко разносятся ночью. К тому же мне не хотелось обижать Ганелона.

— Прости меня, — сказал я. — Прости, пожалуйста. Ты не понимаешь. Ты действительно не понимаешь, с кем мы разговаривали той ночью в палатке. Он мог показаться тебе простым смертным, да еще и без руки. Это не так. Поверь, я боюсь Бенедикта. Второго такого, как он, не существует ни на отражениях, ни в реальном мире. Бенедикт — военный инструктор Эмбера. Ты способен представить себе, что такое тысячелетие? Несколько тысячелетий? Ты способен понять человека, который каждый день своей жизни в течение всех этих лет часть времени уделяет оружию, тактике, стратегии? Ты жестоко ошибаешься, если видишь в нем правителя крохотного государства, который стоит во главе небольшого гарнизона, а в свободное время подстригает деревья в саду. О военной науке Бенедикт знает все. Он часто путешествовал с отражения на отражение, наблюдая вариацию за вариацией одной и той же битвы только для того, чтобы проверить свои теории на практике. Он командовал армиями настолько грандиозными, что солдаты маршировали перед ним много дней подряд, и не было конца их колоннам. Потеря руки причинит ему некоторое неудобство, но лично я не хотел бы драться с ним ни на дуэли, ни в рукопашную. Это просто счастье, что Бенедикт не претендует на власть, потому что в противном случае он сидел бы сейчас на троне Эмбера. И можешь мне поверить, я тут же оставил бы все свои планы и первый признал бы его законным монархом. Я боюсь Бенедикта и не стесняюсь в этом признаться.

В горле у меня пересохло, и я выпил виски. Ганелон молчал довольно долго, потом вздохнул.

— Всего этого я, конечно, не знал. Я буду счастлив, если ваш брат разрешит мне хотя бы вернуться на родину и прожить здесь остаток дней.

— Он не будет возражать. Я знаю.

— Дара сказала, что Бенедикт прислал письмо. Он пишет, что решил сократить пребывание в лагере и скорее всего приедет домой завтра.

— Проклятье! — воскликнул я, вскакивая со скамейки. — Надо спешить. Надеюсь, у Дойла все готово. Я не хочу встречаться с Бенедиктом!

— Камушки у вас?

— Да.

— Можно взглянуть?

Я протянул ему кошелек. Ганелон вынул несколько алмазов, положил на ладонь левой руки и принялся рассматривать.

— И вовсе они не такие красивые, — сказал он. — Может, света мало? Подождите-ка, что-то сверкнуло! Хотя нет…

— Они ведь не отшлифованы. У тебя в руках целое состояние…

— Удивительно. — Он бросил алмазы в кошелек. — Удивительно, как легко вам это досталось.

— Не так уж легко.

— Все равно несправедливо. Вы ведь разбогатели за один день.

Он протянул мне кошелек.

— Когда мы расстанемся, я оставлю тебе не меньшее состояние. И если Бенедикт откажется от твоих услуг, ты по крайней мере ни в чем не будешь нуждаться.

— После того как вы мне о нем рассказали, я больше чем когда-либо хочу служить под его началом.

— Посмотрим. Может я что-нибудь придумаю.

— Спасибо, Корвин. Когда мы уезжаем?

— Завтра утром. День завтра будет тяжелый, так что ложись спать, а через несколько часов я тебя разбужу. Возьмем у Бенедикта телегу, впряжем в нее чемпиона и огнедышащего — несладко им придется, беднягам, — и отправимся в город. Затем навестим Дойла, заберем товар и незаметно исчезнем. Чем больше мы выиграем времени, тем труднее Бенедикту будет выследить нас на отражениях. Если мне удастся опередить его на полдня, голову даю на отсечение, он нас не найдет.

— С чего вы взяли, что он будет нас выслеживать?

— Бенедикт мне не доверяет и правильно делает. Он прекрасно понимает, что я появился в Авалоне не случайно и что осуществление моих планов грозит благополучию Эмбера. Естественно, он должен узнать, что мне здесь нужно. Как только Бенедикт обнаружит, что мы уехали, — значит, добились того, чего хотели, — он немедленно кинется в погоню.

Ганелон зевнул, потянулся, выпил виски.

— Ладно, давайте спать. Вы мне столько наговорили о Бенедикте, что я уже ничему не удивляюсь. Даже тому неприятному происшествию, о котором я чуть было не забыл вам сообщить.

— Что ты имеешь в виду?

Ганелон встал и взял со скамейки бутылку.

— Эта тропинка, — он мотнул головой, — ведет к забору. За забором начинается лес, а шагов через двести — слева в низинке — стоит небольшая роща. Среди молодых деревьев, закиданная землей, ветвями и листьями находится свежевырытая могила. Я наткнулся на нее вечером, когда вышел прогуляться и остановился по нужде.

— С чего ты взял, что это могила?

— Когда в яме лежат трупы, ее принято называть могилой. Кстати она неглубокая. Я немного поковырял землю палкой и увидел четырех покойников — троих мужчин и одну женщину.

— Давно они там лежат?

— Не очень. Думаю, несколько дней.

— Ты все оставил как есть? Ничего не трогал?

— Я не круглый дурак, Корвин.

— Прости. Твое известие меня встревожило. Ничего не понимаю.

— А по-моему все ясно. Они недооценили Бенедикта.

— Может быть. А как они выглядят? А как их убили?

— Люди как люди, средних лет. Одного прикончили ударом ножа в живот, остальным перерезали горла.

— Странно. Только этого нам и не хватало. Хорошо, что мы завтра уезжаем.

— Согласен. Пойдемте спать.

— Ты иди, а я немного посижу.

— Лучше бы вы легли. Сами сказали, что день завтра будет тяжелый. И не волнуйтесь понапрасну.

— Ладно.

— Спокойной ночи.

— Я тебя разбужу.

Я смотрел, как Ганелон идет к дому по тропинке. Он, конечно, был прав, но я не последовал его совету. Тщательно обдумывая детали своего плана, я пытался найти какие-нибудь просчеты. Их не было. Я допил виски, поставил стакан на скамейку, встал и подошел к забору, оставляя за собой шлейф из табачного дыма. В спину мне светила луна, до рассвета оставалось несколько часов. Я твердо решил не возвращаться в дом Бенедикта и теперь решил найти укромное место и немного вздремнуть.

Через двести шагов я, естественно, увидел слева в низинке невысокую рощу. Тщательный осмотр подтвердил, что тут недавно копали землю, но у меня не возникло желания вытаскивать тела и изучать их при лунном свете, — я предпочел поверить Ганелону на слово. Я и сам не знал, что меня сюда привело. Болезненное любопытство, должно быть, ведь спать рядом с трупами я не собирался.

Я вернулся в сад, свернул с тропинки и сразу же увидел небольшую полянку, окруженную густым кустарником. Я расстелил плащ на высокой мягкой траве, вдыхая ее аромат, уселся поудобнее, стащил сапоги, поставил босые ноги на землю и с облегчением вздохнул.

Недолго мне осталось ждать, подумал я. Отражения — алмазы — ружья — Эмбер. Я иду. Всего год назад я заживо гнил в подземелье, тысячи раз пересекая ту грань, которая отделяет безумие от отчаяния, а сумасшествие от здравого смысла. Теперь же я был свободен, крепок духом, имел четкие планы на будущее. Я стал силой, с которой нельзя было не считаться, силой, куда более грозной, чем пять лет назад. И на этот раз мне не с кем делить ни успех, ни горечь поражения.

Эта мысль была мне приятна. Радуясь ощущению мягкой травы под ногами, теплоте, разливающейся по телу после нескольких добрых глотков виски, я выколотил трубку, почистил ее, положил в кисет, потянулся, зевнул и приготовился ко сну.

Внезапно я заметил какое-то движение вдалеке и, приподнявшись на локте, стал напряженно вглядываться в темноту. Мне не пришлось долго ждать. По тропинке, часто останавливаясь, медленно шел человек. Он исчез за деревом, под которым мы с Ганелоном сидели на скамейке, и довольно долго не появлялся, затем вышел из-за ствола, сделал несколько шагов, замер на месте и решительно направился в мою сторону, продираясь сквозь кустарник. В лунном свете отчетливо были видны знакомые мне черты лица.

— Насколько я понимаю, твои апартаменты тебя не устраивают, милорд Корвин, — сказала Дара.

— Ошибаешься. На дворе стоит такая прекрасная ночь, что я не удержался от соблазна и решил поспать на природе.

— А что соблазнило тебя прошлой ночью? Помнится, дождь хлестал как из ведра. — Она села на краешек плаща. — Ты тоже здесь спал?

— Прошлой ночью я вообще не спал. Меня не было в Авалоне.

— А где ты был?

— Просеивал песок на морском берегу.

— Какая скука!

— Не спорю.

— После того, как мы побывали на другом отражении, я все время думаю о том, что ты рассказал.

— Неудивительно.

— И тоже почти не сплю. Я видела, как ты вернулся, подслушала твой разговор с Ганелоном и знала, что ты остался один.

— Ты не ошиблась.

— Я должна попасть в Эмбер. И пройти Лабиринт.

— Бесспорно.

— Сейчас, Корвин! Сейчас!

— Ты еще молода, Дара. У тебя все впереди.

— К черту, Корвин! Я ждала всю жизнь сама не знаю чего! Неужели ты не можешь мне помочь?

— Нет.

— Почему? Проведи меня по отражениям в Эмбер, покажи Лабиринт…

— Если повезет, нас убьют не сразу, а для начала посадят в сугубо смежные камеры.

— Глупости! Ты принц и волен поступать, как тебе заблагорассудится!

Я рассмеялся.

— Я преступник, объявленный вне закона, моя дорогая. Если я вернусь в Эмбер, в лучшем случае меня немедленно казнят. О худшем я даже не хочу думать. Скорее всего, Эрик не повторит ошибки и покончит со мной сразу же. А заодно с любым моим спутником или спутницей.

— Оберон никогда так не поступил бы.

— Если бы его спровоцировали, он сделал бы то же самое. Но я не буду спорить. В Эмбере правит не Оберон, а Эрик, который называет себя монархом.

— С каких это пор?

— Он короновал себя пять лет назад по времени Эмбера.

— А почему Эрик хочет тебя убить?

— Потому что он не хочет, чтобы я убил его.

— А ты его убьешь?

— Да. В недалеком будущем.

Она посмотрела мне в глаза.

— Зачем?

— Эрик — узурпатор. Трон Эмбера мой по праву. Эрик подверг меня унижениям, оскорблениям, пыткам, посадил в тюрьму. Он и представить себе не мог, что я выйду на свободу и вновь брошу ему вызов. Кстати, я тоже на это не надеялся. Эрик допустил большую ошибку, позволив себе роскошь наслаждаться моим жалким положением. Если мне повезет, я такой ошибки не сделаю.

— Но ведь он твой брат!

— Поверь мне, мы с ним знаем это лучше, чем кто-либо другой.

— Когда ты… Осуществишь свои планы?

— Я уже говорил: постарайся достать колоду карт и свяжись со мной через три месяца. Если не сможешь, я сам тебя найду, как только завоюю трон Эмбера. Обещаю, что ты пройдешь Лабиринт не позже, чем через год.

— Но ведь ты можешь проиграть!

— Тогда тебе придется набраться терпения. Ты не попадешь в Эмбер, пока Эрик не будет твердо уверен, что ему ничто не грозит, а Бенедикт не решится представить тебя ко двору, тем самым признав Эрика законным монархом. Видишь ли, Бенедикт так долго не был в Эмбере, что многие считают его погибшим. Когда он появится, ему придется занять определенную позицию — за или против Эрика. Если он будет за, спокойное правление Эрику обеспечено, если против — в стране разразится гражданская война. Бенедикт не желает быть ответственным ни за то, ни за другое. Становиться королем он тоже не хочет. Только полным невмешательством во внутренние дела государства может Бенедикт обеспечить существующее равновесие сил. Если он, не дай бог, появится с тобой в Эмбере, сохраняя строгий нейтралитет (а Бенедикту и это сойдет с рук), Эрик найдет способ сломить его волю. Твое благополучие — прекрасный способ для шантажа.

— Значит, мне не удастся попасть в Эмбер без твоей помощи!

— Не преувеличивай. Все, что я тебе сказал, лишь предположения, основанные на догадках. Я слишком долго был оторван от дел и ничего не могу утверждать наверняка

— Ты должен победить! — воскликнула она и тут же нахмурилась. — скажи, если ты завоюешь трон, дед тебя поддержит?

— Сомневаюсь. Но в этом случае ситуация изменится. К тому же я не ищу поддержки Бенедикта. Мне достаточно знать, что он жив и не станет вмешиваться в мои дела. А он не станет в них вмешиваться, если я буду действовать быстро, с умом и добьюсь успеха. Ему, конечно, не понравится моя осведомленность о его семейной жизни, но он успокоится, когда поймет, что я не желаю тебе зла.

— А почему ты не используешь меня в своих интересах? По-моему, это нелогично.

— Да, — согласился я. — Но, во-первых, ты мне очень нравишься, а во-вторых, давай переменим тему разговора.

Она рассмеялась

— Я тебя приворожила.

— Вот-вот. Кончиком рапиры.

Внезапно лицо ее стало серьезным.

— Твой человек, Ганелон, сказал тебе, что дед приезжает завтра?

— Да.

— Это может помешать твоим планам?

— Надеюсь, Бенедикт меня не застанет.

— Что он сделает?

— Перво-наперво выскажет все, что о тебе думает. Можешь не сомневаться, неприятностей не оберешься. Затем ему захочется узнать, каким образом тебе удалось вернуться домой и о чем мы с тобой беседовали.

— Что мне ответить?

— Опиши свое путешествие из деревушки, ничего не скрывая. Это заставит его задуматься. А со мной ты была крайне осторожна и сказала не больше, чем Жерару и Джулиану. Женская интуиция тебя не подвела. Если Бенедикт спросит, где я, скажи, что мы с Ганелоном одолжили у него фургон, поехали в город и вернемся поздно.

— Вы действительно поехали в город?

— Да, ненадолго. Но мы не вернемся. Мне необходимо выиграть время на тот случай, если Бенедикт решит кинуться за нами в погоню. Следы на отражениях сохраняются лишь до определенного момента, затем исчезают.

— Я постараюсь его задержать — ради тебя. Скажи, неужели ты уехал бы, не попрощавшись?

— Кто знал, что тебе не спится? Я хотел поговорить с тобой утром.

— Хорошо, что я никак не могла заснуть. Как ты собираешься завоевать Эмбер?

Я покачал головой.

— Нет, дорогая моя Дара. Все принцы, которые составляют коварные планы, должны держать их в тайне. Не обессудь.

— У меня такое ощущение, что в Эмбере все интригуют и никто никому не верит. Как странно.

— Почему? Мир держится на конфликтах. Они существуют повсюду, потому что все отражения созданы по образу и подобию Эмбера.

— Это трудно понять…

— Когда-нибудь поймешь. Потерпи.

— Хорошо. Тогда ответь мне на другой вопрос. Раз уж я умею изменять отражения, несмотря на то что не прошла Лабиринт, объясни, как мне научиться четко управлять ими? Я хочу потренироваться.

— Нет! Вселенная — не игрушка! Даже для тех, кто прошел лабиринт, отражения опасны, а непосвященным они сулят верную гибель. Тебе повезло, но не вздумай повторить свою попытку. И скажи спасибо, что я ничего тебе не объяснил.

— Что ж… прости. Видно придется мне подождать.

— Придется. Не обиделась?

— Нет, что ты… — она засмеялась. — Нельзя так нельзя. Тебе виднее. Я очень рада, что ты обо мне заботишься.

Я хмыкнул, а Дара протянула руку и провела пальцами по моей щеке. Я удивленно поднял голову и увидел, как лицо ее медленно приближается. Она больше не улыбалась, губы ее были чуть раздвинуты, а глаза полузакрыты. Мы поцеловались, и я почувствовал, как ее руки скользнули по моей шее, обхватили за плечи, мои руки сомкнулись вокруг ее талии… И тут мое удивление потонуло в сладостном ощущении теплоты и вполне понятном возбуждении.

Если Бенедикт когда-нибудь узнает, он будет не просто зол.

7

Фургон медленно скрипел; солнце, обжигающее раскаленными лучами, клонилось к западу. Сзади среди ящиков храпел Ганелон. Я искренне ему завидовал, потому что третий день не знал ни сна, ни отдыха.

Мы проехали около пятнадцати миль, двигаясь к северо-востоку от Авалона. Дойл не выполнил моего заказа полностью, и пришлось нам с Ганелоном уговорить его закрыть лавку и лично проследить за скорейшим выпуском продукции. Это отняло у нас несколько бесценных часов. Тогда я был слишком взвинчен, чтобы спать, а сейчас не мог отдохнуть потому, что мы начали свой путь по отражениям.

Превозмогая усталость, я поменял день на вечер и закрыл солнце легкими облачками. Мы ехали по сухой глинистой дороге с глубокой колеей. Глина была уродливого желтого цвета, и комки ее, разбиваясь, трещали под колесами. По обеим сторонам дороги росли невысокие извилистые деревья с толстыми мохнатыми стволами и жухлая коричневая трава.

Я щедро заплатил Дойлу за порошок и купил у него браслет с условием, что он будет доставлен Даре на следующий день. Алмазы лежали в моем кошельке, пристегнутом к поясу рядом с Грейсвандир. Чемпион и огнедышащий шли неторопливым уверенным шагом. Я был на пути к достижению своей цели.

Интересно, вернулся ли Бенедикт домой? Долго ли он будет в неведении по поводу того, куда я пропал? Опасность еще не миновала. Я оставлял отчетливый след, по которому Бенедикт мог идти с закрытыми глазами. К сожалению, у меня не было другого выхода. На лошадях, запряженных в фургон, быстро не поедешь, да и сам я был не в том состоянии, чтобы гнать, как на скачках. Прекрасно понимая, что усталость притупила мои чувства, я управлял отражениями медленно и тщательно. Мне очень хотелось надеяться, что постепенно я воздвигну между собой и Бенедиктом барьер из отражений и расстояния, который он не сможет преодолеть.

Через две мили я вновь поменял вечер на полдень — темнота меня не устраивала. Жара стояла невыносимая, хоть я и оставил солнце за облаками. Затем мне удалось разыскать небольшой ветерок, от которого веяло прохладой. Правда, он не мог принести за собой дождь, но мне уже было все равно. Не до жиру, быть бы живу.

Голова моя клонилась на грудь, глаза закрывались сами собой. Меня так и подмывало разбудить Ганелона, передать ему вожжи и завалиться спать. Но я удержался от соблазна. Пока что мы были слишком близко от Авалона не только по расстоянию, но и по отражениям.

Я мечтал выбраться на хорошую дорогу. Меня тошнило при одном виде омерзительной желтой глины. Надо было следить за облаками, держать курс строго на…

Я вздрогнул, протер глаза и сделал несколько глубоких вдохов. В голове у меня все перепуталось. Размеренный стук копыт, монотонное поскрипывание фургона действовали как наркотик, а от тряски и покачивания я давно перестал ощущать свое тело. Один раз поводья выскользнули из моих рук, но, к счастью, лошади были опытные и знали, что от них требуется.

Преодолев легкий подъем, мы покатили вниз. Время вновь приближалось к полудню, небо покрылось грозовыми тучами. Я попытался разогнать их — сильный ливень превратил бы глину в грязное месиво — и через несколько миль и крутых поворотов мне это отчасти удалось. Я оставил небо в покое и сконцентрировался на дороге.

Мы подъехали к полуразвалившемуся мосту через реку с высохшим руслом. На другом ее берегу дорога была не такой желтой. По мере нашего продвижения она становилась шире, тверже, на ней исчезали ухабы и на обочинах появилась зеленая трава.

Затем пошел дождь.

Я боролся с ним, как мог, стараясь оставить и удобную дорогу и зеленую травку в неприкосновенности. Голова у меня разболелась не на шутку, но через четверть мили дождь прекратился, и показалось солнышко.

Солнышко…

Мы продолжали скрипеть, спускаясь в тенистую долину мимо высоких красивых деревьев. Еще один мост. Я клевал носом все чаще и на всякий случай намотал поводья на руку. Машинально, почти не думая, я что-то менял, выбирал направление…

Справа от меня в лесу птицы радостно оповестили мир о том, что наступило утро. Воздух был свеж и прохладен. Капли росы на листьях сверкали в лучах восходящего солнца…

Но мое тело обмануть не удалось, и я с облегчением вздохнул, услышав, как Ганелон заворочался и сердито выругался. Если б он не проснулся, мне пришлось бы разбудить его.

Что ж, будем надеяться, мы ушли достаточно далеко. Я натянул поводья, поставил фургон на тормоз — мы находились на пологом склоне холма — и достал бутылку с водой.

— Эй! — воскликнул Ганелон, появляясь из-за ящиков. — Оставьте и мне глоточек!

Я протянул бутылку.

— Заменишь меня. Я должен отдохнуть.

Он булькал с полминуты и, оторвавшись от горлышка, крякнул от удовольствия.

— Сейчас. Вот только отлучусь на минутку. Терпеть нету сил.

Он спрыгнул на дорогу, отошел на обочину, а я лег на его место, вытянулся и положил под голову плащ.

Через несколько секунд я услышал, как он карабкается на козлы. Фургон качнуло. Ганелон отпустил тормоз, прищелкнул языком, встряхнул вожжами.

— Уже утро? — громко спросил он.

— Да.

— Господи! Значит, я дрых весь день и всю ночь!

Я усмехнулся.

— Нет. Ты находишься на другом отражении и спал всего шесть-семь часов.

— Не понимаю. Ну да ладно, поверю вам на слово. Где мы находимся?

— Милях в двадцати к северо-востоку от Авалона и в двенадцати от дома Бенедикта. Это по расстоянию. Но мы поменяли несколько отражений.

— Что мне делать?

— Поезжай по дороге, никуда не сворачивая. Нам необходимо уехать как можно дальше.

— Бенедикт может нас догнать?

— Думаю, да. По крайней мере, я боюсь делать привал, хотя лошадям надо отдохнуть.

— Когда вас разбудить?

— Никогда.

Ганелон замолчал, а я улегся поудобнее и стал вспоминать Дару. Я вспоминал ее весь день.

То, что произошло между нами, не входило в мои планы и было для меня полной неожиданностью. Я даже не думал о ней как о женщине, пока она не очутилась в моих объятиях и не доказала, что является ею. Мгновением позже включились нервы моего спинного мозга, отключая разум и приводя жизнь к ее основе, — так, по крайней мере, сказал бы мой друг Фрейд. Я не мог грешить на то, что был пьян: во-первых, выпил я немного, а во-вторых, алкоголь на меня почти не действует. К тому же зачем упрекать себя? Затем, что я чувствовал себя виноватым. Не потому, что мы были дальними родственниками. И не потому, что я воспользовался ее неопытностью. Она знала, чего хотела, когда пришла ко мне в сад. Обстоятельства вынуждали меня придирчиво оценивать все свои поступки. Да, мне хотелось большего, чем просто с ней подружиться. Когда я повел Дару на другое отражение, я надеялся, что она начнет относиться ко мне так же доверчиво, как к Бенедикту. Я хотел, чтобы она была моей союзницей, оставаясь в тылу врага, и даже предполагал ее использовать, если меня попытаются удержать в Авалоне. Но я не хотел, чтобы она считала меня подонком, переспавшим с ней из корыстных побуждений. И виноватым я чувствовал себя только потому, что в этом была доля истины. Интересно, откуда такая щепетильность? В прошлом я совершал поступки во сто крат аморальнее, с точки зрения обычного человека, и никогда не мучился угрызениями совести. Я заворочался, безуспешнопытаясь отогнать назойливую мысль, сверлившую мозг. Да, я влюбился. Это чувство нельзя было сравнить с тем, которое я испытывал к Лорен — оба мы были ветеранами любви и понимали, на что идем — или к чувственной Мойре, жаждущей ласки в Рембе, где я прошел Лабиринт во второй раз. Я не мог разобраться в своих ощущениях. Они были нелогичны, ведь я знал Дару всего несколько дней. Тем не менее… Много веков я не испытывал ничего подобного. Я не хотел любить ее. Только не сейчас. Когда-нибудь потом. А еще лучше — никогда. Она была не для меня. Она была ребенком. Все, что ей захочется испытать, я испытал. Я забыл то, что будет для нее прекрасным, чарующим, восхитительным. Она не для меня. Она ребенок. Мне нельзя в нее влюбляться. Мне надо…

Ганелон что-то напевал себе под нос монотонно и фальшиво. Фургон трясло, он скрипел, дорога вела в гору. Солнечный луч качнулся, пробежал по моему лицу. Я закрыл глаза рукой и погрузился в небытие.

Когда я проснулся, был полдень. Чувствовал я себя преотвратно. Выпив почти полную бутылку воды, я вылил остатки на ладонь и протер лицо. Затем причесался, как мог пальцами и принялся разглядывать окрестности.

Невысокие деревья шелестели зелеными листьями, на небольших полянах росла трава. Мы все еще ехали по бурой, твердой и относительно гладкой дороге. Небо было чистым, но на солнце изредка набегали небольшие облачка, и тогда тени удлинялись. Дул легкий ветерок.

— Воскресли из мертвых? Поздравляю! — весело сказал Ганелон, когда я выбрался из фургона и уселся рядом с ним на козлы. — Лошади устали, Корвин. Я тоже не прочь поразмяться и к тому же чертовски проголодался. Что скажете?

— Давай перекусим, — согласился я. — Сворачивай на полянку слева и сделаем небольшой привал.

— Мне бы хотелось проехать немного дальше.

— С чего это вдруг?

— Мне надо вам кое-что показать.

— Что ж…

Примерно через полмили дорога круто свернула к северу. Мы очутились у подножия холма, преодолели подъем и увидели второй холм, выше первого.

— Ну? — коротко спросил я.

— Может, с того холма будет видно?

Я пожал плечами.

— Хорошо.

Лошади с трудом шли в гору, и я соскочил на землю и стал толкать фургон сзади. Когда мы добрались до вершины, я перепачкался, взмок от пота, но окончательно проснулся. Ганелон бросил поводья, установил тормоз, взобрался на крышу фургона и посмотрел вдаль, прикрыв глаза рукой.

— Поднимитесь ко мне, Корвин, — негромко сказал он.

Я присоединился к нему и проследил за направлением его руки.

Примерно в трех четвертях мили, футов на двести ниже того места, где мы стояли, тянулась черная лента дороги. Она изгибалась, поворачивала, но ширина ее в несколько сот футов оставалась неизменной. На ней росли черные деревья. Черная трава колыхалась — как будто черная вода медленно текла в черной реке.

— Что это? — спросил я.

— Это я вас хотел спросить. Сначала я подумал, что вы ее наколдовали, меняя отражения.

Я покачал головой.

— Я, конечно, туго соображал, но вряд ли забыл бы, сотворив нечто подобное. Откуда ты знал, что мы ее здесь увидим?

— Мы несколько раз проезжали неподалеку, пока вы спали. Мне эта дорога совсем не нравится. Она вызывает во мне неприятные ощущения. Вам она ничего не напоминает?

— Да, конечно. К великому моему сожалению.

Он кивнул.

— В точности, как Черный Круг на Лорене. Поразительное сходство.

— Черная Дорога, — пробормотал я.

— Что вы сказали?

— Черная Дорога. Я не понимал, о чем говорила Дара, но сейчас, кажется, начинаю понимать. Ничего хорошего нас здесь не ждет.

— Еще одно проклятое место?

— Да.

Ганелон грязно выругался.

— Значит, жди неприятностей? — спросил он.

— Не думаю. Хотя все может быть.

Мы слезли с крыши фургона.

— Давайте накормим лошадей, а заодно позаботимся о собственных желудках, — предложил Ганелон.

— Только не здесь.

Мы устроили привал у подножья холма и отдыхали около часа, разговаривая об Авалоне. О Черной Дороге не было сказано ни слова, хотя она не шла у меня из головы. Впрочем, чтобы сказать что-то определенное, надо было получше ее рассмотреть.

Мы основательно перекусили, вновь забрались на козлы, и я взялся за поводья. Отдохнувшие лошади весело зацокали копытами.

Ганелон сидел слева от меня и болтал без умолку. Я только теперь понял, как дорог был его сердцу Авалон. Он успел побывать на местах своих бывших стоянок, где его шайка скрывалась после разбоя, обошел поля сражений, где выигрывал битвы. Я был тронут. Плохое и хорошее так удивительно сочеталось в этом человеке, что ему следовало родиться эмберитом.

Миля уходила за милей. Черная дорога приближалась, и внезапно я почувствовал сильное давление на мозг. Я прервал Ганелона на полуслове и резко сказал:

— Возьми вожжи.

— Что случилось?

— Потом. Возьми вожжи. Скорее!

— Мне погонять?

— Нет. Едем как ехали. И, ради бога, заткнись хоть на минутку.

Я закрыл глаза, положил голову на скрещенные руки, опустошил мозг и воздвиг стены вокруг этой пустоты. Никого нет дома. Перерыв на обед. Прием окончен. Сдается внаем. Занято. Частная собственность. Осторожно, злая собака. Скользко, если мокро. Полностью разрушен для дальнейшего восстановления…

Давление прошло, возобновилось с новой силой, вновь прошло, вновь возобновилось. Каждый раз я блокировал попытку контакта.

Затем меня оставили в покое.

— Порядок, — сказал я и, облегченно вздохнув, принялся тереть глаза.

— В чем дело?

— Кто-то пытался со мной связаться, способом тебе непонятным. Голову даю на отсечение, это был Бенедикт. Он наверняка все разнюхал и теперь бросится за нами в погоню. Дай мне вожжи.

— Он нас догонит?

— Думаю нет. Мы отъехали достаточно далеко, и, как только у меня перестанет рябить в глазах, я займусь отражениями.

Я взял вожжи. Дорога наша стала петлять, постепенно сближаясь с Черной Дорогой. Через некоторое время мы оказались в нескольких ярдах от нее.

— Знакомая картина, — нарушил молчание Ганелон. — Повсюду струйки тумана, и, если смотреть пристально, кажется, что краешком глаза видишь какое-то движение.

Я закусил губу. Меня бил озноб. Я пробовал найти такое отражение, где Черной Дороги не было бы, но у меня ничего не получалось. Когда пытаешься уйти на отражения из Эмбера, возникает такое ощущение, что ты уперся лбом в каменную стену. Чувство, которое появилось у меня сейчас, было другим. Я испытывал сопротивление, преодолеть которое казалось невозможным.

Мы шли по отражениям. Солнце поползло с запада на восток, наступил полдень (мне не хотелось находиться рядом с этой черной гадостью в темноте), небо посветлело, деревья стали выше, на горизонте сверкали пики гор.

Неужели Черная Дорога лежала на всех отражениях?

Не я ли был виноват в том, что она появилась?

К черту!

Мы ехали вдоль Черной Дороги довольно долго. Вскоре до нее осталось сто футов. Пятьдесят…

Я натянул поводья. Вытащил трубку, набил ее, закурил и выпустил облако дыма. Чемпиону и огнедышащему явно не понравился черный пейзаж. Они ржали и пытались свернуть в сторону.

Черная дорога пересекала наш путь. На ее обочине росла густая высокая черная трава. Вдалеке виднелись огромные черные валуны. Непроницаемый туман лежал в низинах, струйками поднимался от земли. Темное небо казалось каким-то грязным. На Черной Дороге царила мертвая тишина, будто она, словно зверь, замерла, подстерегая добычу.

Затем раздался пронзительный крик. Женский голос звал на помощь. Уловка, старая как мир?

Он донесся из-за холмов справа и показался мне неправдоподобным. Впрочем, кто знает? Я мог ошибаться.

Бросив поводья, я соскочил с фургона и выхватил Грейсвандир из ножен.

— Пойду посмотрю, в чем дело.

— Возвращайтесь скорее.

Я перепрыгнул через придорожную канаву, продрался сквозь густой кустарник, преодолел довольно крутой подъем и очутился на вершине холма. Крик повторился, послышались какие-то непонятные звуки: я увидел внизу Черную Дорогу, на которой футах ста пятидесяти от обочины разыгрывалась странная сцена.

Если б не огонь костра, я мог бы подумать, что передо мной мелькают кадры черно-белого кино. Женщина в белом с черными распущенными волосами, ниспадающими до талии, была привязана к черному дереву, у ее ступней дымились черные головешки. С полдюжины мужчин, волосатых альбиносов, либо голых, либо срывающих остатки одежд, приплясывали, бормоча и ухмыляясь, тыкали в женщину палками, раздували костер и все время хватали себя между ног. Ее длинное белое платье, изодранное в лохмотья и обнажившее пышную фигуру, начало тлеть, а лица я разглядеть не смог из-за дыма.

В мгновение ока я спустился с холма, одним прыжком перемахнул через высокую черную траву, побежал вперед и бросился на волосатых уродов, снеся первому голову с плеч и проткнув шпагой второго. Остальные повернулись ко мне, угрожающе махая палками и что-то крича. Грейсвандир засверкала, как молния и в несколько секунд с бандитами было покончено. Трупы валялись на черной земле, и жидкость, вытекавшая из них, тоже была черной.

Я резко повернулся, расшвырял костер ногой, подошел к женщине и, взмахнув шпагой, перерезал стягивающие ее веревки. Рыдая, она упала в мои объятия.

Только тогда я заметил ее лицо, вернее его отсутствие. На ней была маска, овальная и гладкая, с отверстиями для глаз.

Я отвел женщину подальше от горящих ветвей, и она прижалась ко мне всем телом, тяжело дыша. Подождав для приличия несколько секунд, я попытался осторожно высвободиться из ее объятия, но безуспешно. Для женщины она была на удивление сильна.

— Успокойтесь, не надо, все будет в порядке, — пробормотал я стандартные в таких случаях слова, но она не ответила, лишь прижалась еще сильней и начала ласкать — грубо, искусно, вызывая вполне определенное возбуждение, которое меня в первый момент озадачило. С каждой секундой она становилась все желаннее. Я вдруг понял, что провожу рукой по ее волосам, глажу податливое тело.

— Успокойтесь, — повторил я. — Кто вы? Почему вас хотели сжечь? Как вы сюда попали?

И вновь я не получил ответа. Она перестала плакать, но дышала тяжело

— правда, совсем по другой причине.

— Зачем вы надели маску? — я попытался снять ее, но женщина резко откинула голову.

Впрочем, я не придал этому никакого значения. Понимая рассудком, что возникшая страсть нелепа, я был так же беспомощен, как боги эпикурейцев, и хотел одного: обладать этой женщиной, причем немедленно.

Затем мне показалось, что Ганелон громко зовет меня, и я хотел было повернуться, но она удержала меня. Я был просто поражен ее силой.

— Дитя Эмбера, — раздался голос, знакомый и незнакомый в одно и то же время. — Мы — твои должники, и сейчас ты будешь весь наш.

Словно издалека я услышал крики Ганелона, обрушившего на мою голову поток отборной матерной ругани.

Я напряг мускулы и почувствовал, как ослабевает и разжимается кольцо ее рук. Затем я сорвал с нее маску.

Когда я освободился, женщина коротко, зло вскрикнула, а когда маска оказалась в моей руке, сказала всего четыре слова, оказавшиеся последними:

— Эмбер должен быть разрушен!

Под маской лица не было, одна пустота.

Сама она — оно — исчезло. Белое платье упало на землю.

Повернувшись, я увидел, что Ганелон лежит на обочине Черной Дороги и ноги его неестественно вывернуты. Он рубил шпагой направо и налево, но я не понял, что случилось, и быстро подбежал к нему.

Высокая черная трава, которую я перепрыгнул, бросившись на крик о помощи, крепко обвила лодыжки и бедра моего спутника. Правда, ему удалось частично освободить правую ногу, но трава кидалась, как зверь, пытаясь поймать руку со шпагой. Я пустил в ход Грейсвандир, встал позади Ганелона и тут только заметил, что все еще держу маску. Я бросил ее на черную землю, и она задымилась.

Я взял Ганелона под мышки и оттащил от обочины. Трава сопротивлялась, не желая уступать, но я оказался сильнее.

Он с трудом встал, опираясь на меня, и воскликнул, хлопая по бедрам:

— Мои ноги! Они как мертвые!

Я помог ему добраться до фургона, и Ганелон уцепился за его борт.

— Щекотно, — заявил он, топая ногами. — Кажется, я начинаю что-то чувствовать… О-о-оо!

В конце концов он с трудом забрался на козлы, и я сел рядом. Ганелон вздохнул.

— Вроде бы полегчало, — сказал он. — По-моему, онемение проходит. Эта дрянь высосала из меня все силы. А у вас что случилось?

— Ты оказался прав. Это — проклятое место.

— Что будем делать?

Я взял вожжи в руки и снял фургон с тормоза.

— Поедем, никуда не сворачивая. Мне надо кое-что выяснить. Держи шпагу наготове.

Он буркнул что-то нечленораздельное и положил шпагу на колени. Лошадям моя идея пришлась не по нутру, так что пришлось легонько стегнуть их кнутом.

Мы въехали на Черную Дорогу, и мне показалось, что я сижу в кинозале и смотрю картину о второй мировой войне. Реалистичный, страшный, пугающий фильм о недалеком прошлом. Даже скрип фургона и стук копыт звучали глухо, доносились как бы издалека. У меня зазвенело в ушах. Трава заволновалась, когда мы проезжали мимо, хотя я выбрал такое место на обочине, где она не росла. Клубившийся туман не имел запаха, но тем не менее в низинах было трудно дышать. У первого же валуна я начал менять отражения и свернул направо.

Черный пейзаж остался неизменным.

Это меня взбесило.

Я вызвал в памяти Лабиринт и удержал его перед своим мысленным взором. Лабиринт горел, полыхал огнем. Я вновь поменял отражения.

В ту же секунду что-то лопнуло у меня в голове. Страшная боль пронзила мозг, словно его проткнули раскаленным железным прутом. Вот тогда я разозлился по-настоящему и напряг все силы, стараясь добиться перемен, превратить дорогу в ничто.

Предметы потеряли очертания. Туман сгустился. Я встряхнул вожжами, и лошади перешли на бег. В голове у меня загудело, она разбухла от боли и, казалось, сейчас взорвется.

Но взорвалась не моя голова, а вселенная.

Земля затряслась, пошла трещинами. Окружающий нас мир забился в эпилептическом припадке и рассыпался, словно головоломка. Я увидел зеленую ветвь, висевшую в пустоте рядом с лужицей воды; проблеск голубого неба по соседству с темнотой; вход в кирпичное здание; лица за окном; звезды…

Отовсюду раздавались звериные крики, человеческие голоса, грохот машин. Мне показалось, что Ганелон выругался, но я не был в этом уверен.

От нестерпимой боли я терял сознание, но из упрямства и злости твердо решил бороться пока хватит сил. Я сконцентрировался на Лабиринте — так утопающий хватается за соломинку, а умирающий взывает к богу — и ударил по Черной Дороге всей силой воли, чтобы и памяти о ней не осталось.

Внезапно у меня перестала болеть голова. Лошади неслись во весь опор по зеленому полю. Ганелон перехватил вожжи, но я уже натянул их, крича на испуганных животных. Фургон остановился.

Мы пересекли Черную Дорогу.

Я повернулся.

Воздух сзади дрожал и колебался, непрестанно меняя очертания мира. И лишь там, где мы проехали, четко видна была тропинка, поросшая зеленой травой.

— Когда вы отправляли меня в ссылку, дорога была лучше, — заметил Ганелон.

— Спору нет, — согласился я и принялся успокаивать лошадей, разговаривая с ними ласковым тоном и понукая, чтобы свернуть с поля на тракт.

Солнышко ласково пригревало, на щедрой темной земле росли высокие травы. Впереди показался сосновый лес, и, въехав в него, мы почувствовали одурманивающий запах свежих иголок. В ветвях прыгали белки, переговаривались птицы. Я был очень доволен, что мне все-таки удалось попасть на другое отражение, именно то, которое мне было нужно.

Наша дорога круто свернула, заворачивая чуть ли не в обратном направлении, стала петлять, и вновь мы увидели справа Черную Дорогу, зловещую и незыблемую. Видимо, она действительно пересекала все отражения.

Моя головная боль окончательно прошла, сердце перестало колотиться как бешеное. Мы поднялись в гору, и с вершины ее перед нами открылся прекрасный вид на высокие холмы, зеленые луга, перелески, напоминавшие мне о путешествии по Пенсильвании, которое я совершил много лет назад. Я с наслаждением потянулся и посмотрел на Ганелона.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Он оглянулся. — Послушайте, Корвин, у меня очень хорошее зрение…

— Зачем ты мне это говоришь?

— Там, вдалеке, я вижу всадника, который быстро к нам приближается.

Я быстро встал и повернулся. Он был очень далеко, по ту сторону Черной Дороги, но кто еще мог нестись во весь опор по нашему следу?

Я выругался и схватил вожжи.

— Готовься еще к одной бешеной скачке, — сказал я Ганелону.

— Это Бенедикт?

— Думаю, да. Слишком много времени мы потеряли на Черной Дороге. Когда Бенедикт один, он может мчаться по отражениям со скоростью ветра.

— Вы считаете, нам удастся уйти от погони?

— Там видно будет. Скоро выясним.

Я прикрикнул на лошадей и взмахнул кнутом. Разыгралась буря. Фургон накренился, выровнялся; скала справа от нас закрыла небо. Мы объехали ее, и темнота сгустилась, пошел сухой снег, жалящий наши лица и руки.

Мы катились вниз, и снегопад сменился метелью, слепившей глаза. Ветер визжал в ушах, фургон подскакивал на выбоинах, его заносило. Вокруг нас стояли сугробы; вместе с дыханием изо рта вырывался пар; ледяные сосульки свисали с ветвей деревьев.

Мгновенное помутнение чувств… достаточно…

Мы продолжали нестись вперед, и ветер визжал и плакал, заметая дорогу снегом.

Поворот… буран прекратился, на безоблачном небе светило солнце, согревая землю, все еще покрытую снегом и льдом…

…и, проехав сквозь туман, мы очутились на безжизненном каменистом плато…

…а затем свернули направо и вновь увидели солнечный свет, зеленую долину, нагромождение голубых камней…

…и Черную Дорогу вдалеке.

Жара стояла невыносимая, от земли поднимались испарения. Кипящие ручьи пузырились, влажным воздухом невозможно было дышать. Мелкие лужицы блестели, словно бронзовые монеты.

Лошади понесли, обезумев от страха, а вдоль дороги стали бить гейзеры. Горячие струи воды пролетали мимо нас, разливаясь по земле широкими реками. Небо было цвета меди, а солнце похоже на печеное яблоко. Зловонный ветер пыхтел, как собака, у которой несло падалью изо рта.

Земля дрожала, и где-то вдалеке взорвалась вершина холма, плюясь в небо огненными струями. Взрывная волна ударила нас, чуть не сбросив с козел. Фургон кидало в разные стороны.

Земля продолжала дрожать, ураганный ветер свистел в ушах. Мы свернули с дороги, и я погнал лошадей по каменистой равнине. Повсюду возвышались горы, очертания которых плясали в раскаленном воздухе.

Ганелон дотронулся до моей руки и что-то сказал, но слов разобрать было невозможно. На всякий случай я оглянулся, но увидал лишь завесу из пыли, гари и пепла. Я пожал плечами и сконцентрировал все свое внимание на ближайшем холме, у подножья которого небо потемнело.

Пред нами все отчетливее вырисовывался вход в огромную пещеру. Я щелкнул кнутом и погнал лошадей.

Мы въехали в огромный грот с высокими сводами. Из трещин в потолке лился слабый свет, повсюду висели сталактиты, с которых капала странная голубая вода, собиравшаяся в небольшие озерца. Земля все еще дрожала, а моя временная глухота прошла, в чем я убедился, услышав слабое звяканье от падения гигантского сталагмита.

Мост из известняка рухнул, как только мы проехали по нему над бездонной пропастью. И вновь пещера уводила вглубь, а мелкие (и не очень мелкие) камни сыпались на нас со сводчатого потолка. Зеленые и красные лишайники сверкали в трещинах стен, расцвеченных прожилками минералов; кристаллы горного хрусталя и каменные цветы придавали этому месту особую неземную красоту.

Мы миновали анфиладу пещер и начали подниматься по извилистой каменной галерее.

— Когда мы мчались к холму, — сказал Ганелон, и голос его звучал приглушенно, — мне показалось, что на горе появился всадник.

Пещера закончилась большим светлым гротом.

— Если это был Бенедикт, я ему не завидую, — громко крикнул я, и вслед за эхом моего голоса сзади послышался грохот обвала.

Подъем становился все круче, и наконец впереди забрезжил солнечный свет и показался кусочек голубого неба. Копыта звонко стучали, мимо нас пролетели несколько птичек, земля перестала дрожать.

Наш фургон, плавно покачиваясь, выехал из пещер, прогрохотал по поросшей мхом каменистой тропинке и плавно покатился по дорожке, посыпанной гравием, ведущей к подножью холма, на котором росли гигантские деревья.

Я прищелкнул языком и тряхнул вожжами.

— Лошади очень устали, — сказал Ганелон.

— Знаю. Скоро отдохнут.

Гравий скрипел под колесами, деревья источали нежный аромат.

— Вы видели? Там, справа?

— Что?.. — Я вздрогнул и повернул голову. — О, вот ты о чем.

Проклятущая Черная Дорога тянулась примерно в миле от нас.

— Интересно, сколько отражений она пересекает? — пробормотал я себе под нос.

— Все, какие есть, — ответил Ганелон.

Я медленно покачал головой.

— Надеюсь, ты ошибаешься.

Мы продолжали спускаться к подножью холма, а над нами раскинулось голубое небо и светило солнце, путешествующее, как ему было положено, с востока на запад.

— Честно говоря, я боялся, что, выехав из пещер, мы попадем из огня да в полымя, — признался Ганелон.

— Я не хотел загонять лошадей, поэтому выбрал отражение, на котором они могут хоть немного отдохнуть. Если за нами гонится Бенедикт, он достаточно утомил коня, пытаясь нас догнать. Думаю, он не бросится очертя голову на те отражения, где мы только что были.

Дорога свернула вправо.

— А может, его конь приучен ко всем этим переменам, — буркнул Ганелон.

— Все может быть, — машинально ответил я, думая о Даре и о том, что она сейчас делает.

Мы продолжали спускаться по склону холма, и я потихоньку производил необходимые изменения. Наша дорога все время сворачивала вправо, медленно, но верно приближаясь к Черной Дороге.

— Черт! — выругался я, чувствуя, что моя злость превращается в ненависть. — Эта черная гадость настойчивей страхового агента! Ну ничего, придет время, я займусь ею всерьез!

Ганелон промолчал. Впрочем, он не мог говорить, потому что уже с полминуты не отрывался от горлышка бутылки с водой. Увидев, что я него смотрю, он протянул мне бутылку, и я вволю напился.

Спуск закончился. Дорога, петляя, как заяц, уходила в глубь лесистой равнины. Это меня устраивало. Во-первых, лошади смогут отдохнуть, а во-вторых, если за нами действительно гонятся, выследить нас будет нелегко.

Примерно часом позже я решил, что опасность миновала. Мы остановились, чтобы перекусить, и почти закончили трапезу, когда Ганелон, не отрывавший взгляда от далекой вершины холма, вскочил на ноги, прикрывая глаза ладонью от солнца.

— Нет! — воскликнул я, быстро поднимаясь. — Этого не может быть!

Одинокий всадник выехал из пещеры. На мгновение он остановился, потом пришпорил коня и поскакал по нашему следу.

— Что будем делать? — спросил Ганелон.

— Уберемся отсюда как можно скорее. Постараюсь по крайней мере отсрочить неизбежное. Мне надо подумать.

Мы поехали вперед не торопясь, но мысли в моем мозгу мелькали с сумасшедшей скоростью. Неужели же не было способа как-то его остановить? Ничего путного мне в голову не приходило.

Стоял прекрасный полдень, и окружающий пейзаж портила лишь Черная Дорога, к которой мы неуклюже приближались. Мне не хотелось портить его еще и пролитой кровью, в особенности если она окажется моей. Несмотря на то, что у Бенедикта не было правой руки, я все равно боялся скрестить с ним шпаги. От Ганелона ждать помощи не приходилось — мой старший брат прихлопнет его, как муху, и не заметит.

В очередной раз повернув направо, я поменял отражения и вскоре почувствовал запах дыма.

— Он нас догоняет! — вскричал Ганелон. — Я только что… Смотрите, дым! Пожар! Лес горит!

Я рассмеялся и посмотрел через плечо. Холмы затянуло дымом, оранжевое пламя плясало по траве, слышался треск горящих ветвей. Наши лошади по собственной инициативе ускорили бег.

— Корвин! Это… вы?

— Да! Если бы склон был крутым и на нем не росли деревья, я пустил бы по нему лавину!

На какое-то мгновение небо почернело от птиц. Мы ехали совсем близко от Черной Дороги. Огнедышащий поднял голову и заржал. На его удилах застыли клочья пены. Он попытался встать на дыбы, потом взбрыкнул. Чемпион испуганно захрипел и кинулся вправо. Несколько драгоценных минут ушло у меня на то, чтобы успокоить лошадей и пустить их галопом.

— Он скачет за нами! — воскликнул Ганелон.

Я выругался и хлестнул лошадей. Мы ехали параллельно Черной Дороге, никуда не сворачивая, и, оглянувшись, я увидел, что весь холм объят пламенем, а всадник несется по горящему склону во весь опор. Господи! На каком отражении Бенедикт откопал такого коня?

Я решительно натянул поводья, и постепенно лошади замедлили бег, остановившись футах в сорока от Черной Дороги.

В конце концов, какая разница, где драться? И кто знает, может быть подсознательно у меня возникла болезненная тяга к этому черному миру, так сильно контрастирующему с тем, в котором я жил.

Я протянул вожжи Ганелону и соскочил на землю.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

— Нам не удалось уйти от погони, и если Бенедикт прорвется сквозь огонь, он будет здесь через несколько минут. Бежать нет смысла.

Ганелон закрутил вожжи вокруг рожка козел и взялся за шпагу.

— Нет, — сказал я. — Ты никак не сможешь повлиять на исход поединка. Отгони фургон назад и жди. Если все закончится благополучно, мы продолжим путь. Если со мной что-нибудь случится, немедленно сдавайся Бенедикту. Ему нужен только я, и он единственный, кто может отвести тебя в Авалон. По крайней мере ты, окажешься на родине.

Ганелон нерешительно на меня посмотрел.

— Слушай, что тебе говорят, — сказал я. — Не медли.

Мой спутник опустил глаза и взял вожжи в руки.

— Желаю удачи! — воскликнул он и легонько хлестнул лошадей.

Я сделал несколько шагов в сторону и очутился рядом с полянкой, на которой росли молодые деревца. Затем я вынул Грейсвандир из ножен, бросил взгляд на Черную Дорогу сзади и стал ждать.

Всадник, окутанный дымом, появился у самой границы огня. Сомнений не оставалось: это был Бенедикт. Закутав лицо шарфом и прикрывая обрубком руки глаза, он несся по склону холма, словно грешник, спасающийся из преисподней.

Скоро я услышу стук копыт. Из учтивости мне, конечно, следовало спрятать шпагу в ножны, но я боялся, что не успею ее вытащить.

Я попытался представить, какое оружие Бенедикт выберет для поединка. Впрочем, это не имело значения, потому что он одинаково хорошо владел всеми видами оружия. Ведь это Бенедикт научил меня фехтовать…

Может быть, вложить шпагу в ножны будет не только учтиво, но и разумно. Вдруг он захочет сначала поговорить? Я понимал, что сам напрашиваюсь не неприятности, но ничего не мог с собою поделать. Мне было страшно.

Я вытер мокрую от пота ладонь о плащ в тот момент, когда Бенедикт показался за поворотом. Думаю, мы увидели друг друга одновременно, и он тут же ослабил поводья, переходя с галопа на рысь. Однако останавливаться он явно не собирался.

У меня возникло такое ощущение, что свершается великое таинство. Окружающий мир стал нереален. Казалось, время остановилось, и я ждал целую вечность, глядя на человека, который был моим братом. В грязной одежде, с лицом, почерневшим от копоти, он приближался ко мне, нелепо задрав обрубок правой руки к небу. Огромный черный конь с красной гривой и красным хвостом бешено вращал глазами. На губах его застыли клочья пены, и дышал он так тяжело, что больно было на него смотреть. Шпага Бенедикта висела на перевязи за спиной. Управляя конем с помощью ног, он свернул с дороги, не отрывая от меня горящего взгляда. Левая рука его взметнулась, словно отдавая салют, и ухватилась за эфес, торчавший над правым плечом. Шпага со свистом вылетела из ножен, очертила сверкающий полукруг и замерла, нацеленная для смертельного удара. Сталь клинка блестела, как осколок зеркала. В эту минуту Бенедикт был настолько величествен, что я даже растрогался. Его шпагу, напоминающую формой косу, я видел раньше. Только тогда мы стояли плечом к плечу и отражали нападение врагов, которых, как я считал, победить было невозможно. В ту ночь Бенедикт доказал, что я ошибаюсь. Теперь это грозное оружие он направил против меня, и неожиданно я почувствовал, что могу умереть, — ощущение, которое я испытывал впервые в жизни.

Мое оцепенение прошло, и я отступил, встав за молодые деревца. Конь Бенедикта остановился, захрипел и повернулся боком, выбрасывая из-под копыт комья торфа. Их ноздрей его шел пар. Рука Бенедикта мелькнула с молниеносной быстротой, подобно языку жабы; перерубленное деревце примерно в три дюйма толщиной постояло на месте и медленно упало на траву.

Каблуки сапог со стуком ударили в землю, и вот уже Бенедикт шел ко мне, небрежно помахивая шпагой направо и налево, а молодые деревца падали, освобождая ему путь. Если б только он не был таки уверенным в себе, если б только он не был Бенедиктом…

— Бенедикт, — произнес я самым обычным тоном. — Она уже взрослая и вправе принимать любые решения самостоятельно.

Он и бровью не повел. Клинок звенел, проносясь по воздуху, тупо вгрызался в дерево, замедлял движение на долю секунды и вновь звенел с прежней силой.

Я поднял Грейсвандир, направив острие ему в грудь.

— Ни шагу дальше! Я не хочу с тобой драться!

Он встал в позицию и произнес только одно слово:

— Убийца!

Затем неуловимым движением он отбил мою шпагу далеко в сторону. Я блокировал прямой удар и сделал выпад, который Бенедикт небрежно отпарировал, продолжая наступать.

— Не понимаю, — сказал я, отражая атаку. — Я давно никого не убивал. Тем более в Авалоне.

Очередное перерубленное деревце начало падать, и Бенедикт чуть было меня не достал. Я успел отскочить в последнюю секунду.

— Убийца! — повторил он.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Лжец!

Я уперся ногами в землю и перестал отступать. Черт побери! Какая бессмыслица — умирать из-за поступка, которого ты не совершал! Я стал фехтовать быстрее, пытаясь найти незащищенное для атаки место.

Такого места не существовало.

— По крайней мере скажи, в чем дело! — вскричал я. — Прошу тебя!

Но Бенедикт, видимо, сказал все, что хотел. Он продолжал идти вперед, и я вновь вынужден был отступить. Фехтовать с Бенедиктом было все равно, что драться с горной лавиной. Я подумал, что он сошел с ума, но легче от этого мне не стало. Если б на его месте оказался кто-нибудь другой, потеря рассудка рано или поздно заставила бы его допустить ошибку. Но рефлексы моего брата вырабатывались на протяжении многих веков, и я был искренне убежден, что движения Бенедикта останутся столь же уверенными и отточенными, даже если ему вырежут мозжечок.

Мое внимание было настолько поглощено поединком, что я не заметил, как в него вмешался Ганелон.

Издав боевой клич, он накинулся на Бенедикта сзади и прижал его руку со шпагой к туловищу.

Пожелай я убить Бенедикта в этот момент, у меня ничего не получилось бы, поскольку Ганелон недооценил силу и ловкость моего брата.

В мгновение ока он отклонился вправо, прикрываясь Ганелоном как щитом, и ударил его обрубком правой руки в висок. Подхватив обмякшее тело, он что было сил швырнул его в мою сторону. Я еле успел отскочить, а Бенедикт подобрал с земли оброненную шпагу и снова кинулся в наступление. Краешком глаза я увидел, что Ганелон неподвижно лежит шагах в десяти от меня.

И вновь я лишь парировал атаки, продолжая отступать. Про запас я держал одну маленькую хитрость, хотя мне прискорбно было думать, что она не удастся и тогда Эмбер лишится своего законного владыки.

К сожалению, фехтовать с левшой всегда труднее, чем с правшой. Тут мне не повезло, потому что я должен был кое-что проверить, а излишне рисковать не хотел. Впрочем, выхода у меня не было.

Сделав шаг назад и очутившись вне пределов досягаемости его шпаги, я отклонил корпус и бросился в атаку. Это был до тонкости рассчитанный маневр, но результат получился совершенно неожиданным (я до сих пор убежден, что мне просто повезло), потому что мне удалось пробить его защиту и задеть мочку уха. Я попытался развить успех, но к Бенедикту было не подступиться. Он даже не обратил внимания на эту пустяковую царапину, хотя кровь капала на плечо. Впрочем, мне тоже не стоило отвлекаться по пустякам.

Я сделал то, что должен был сделать и чего боялся. Я чуть-чуть открылся, зная, что он мгновенно воспользуется моей оплошностью и нанесет прямой удар в сердце.

Я не ошибся. Мне до сих пор не хочется вспоминать, как близок я был тогда к смерти.

И вновь я начал отступать, выбираясь на открытое место. Я только защищался, не проводя ни одной атаки, делая вид, что ничего не могу придумать.

Затем я опять открылся точно как же, как в первый раз, и опять остановил Бенедикта в самый последний момент, а он стал теснить меня с удвоенной силой, прижимая к обочине Черной Дороги.

Тут я наконец перестал отступать, уперся ногами в землю и постепенно стал менять положение тела, стремясь очутиться именно там, где задумал. Мне придется сдерживать его атаки несколько мгновений, чтобы он встал…

Это были очень неприятные мгновения, но я бился отчаянно, так как терять мне было нечего.

Затем я опять открылся.

Я знал, что меня ждет все тот же прямой укол в сердце, и поэтому приготовился заранее. Не дожидаясь конца атаки, я слегка ударил по его шпаге, отбивая ее в сторону, спружинил ноги и прыгнул назад, оказавшись на Черной Дороге. В ту же секунду я вытянул Грейсвандир во всю длину руки, почти касаясь плеча Бенедикта.

Он сделал то, на что я надеялся. Пренебрежительно отбив мою шпагу, он шагнул вперед…

…И вступил на полянку черной травы, которую я перепрыгнул.

Сначала я даже не осмелился поглядеть вниз. Я стоял и дрался, не отступая ни на шаг, предоставив флоре возможность осуществить свой замысел.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Бенедикт понял, что с ним произошло нечто непонятное. Он попытался передвинуть ноги, и на лице его появилось сначала изумление, потом беспокойное выражение. Трава выполнила свою миссию.

Правда, я сомневался, что ей удастся долго удержать Бенедикта, и поэтому я отбежал в сторону и снова через нее перепрыгнул, теперь в обратном направлении. Бенедикт попытался повернуться, но ноги его до самых колен были как в тисках, и он покачнулся, с трудом удержав равновесие.

Я остановился за его спиной. Один выпад — и мой брат стал бы покойником, но, естественно, сейчас в этом не было необходимости.

Он перекинул руку со шпагой через плечо и постепенно начал высвобождать левую ногу, напряженно следя за каждым моим движением.

Я сделал шаг вправо и ударил его клинком Грейсвандир плашмя по шее.

Бенедикт застыл на месте, слегка оглушенный, и тогда я подошел к нему вплотную и стукнул костяшками пальцев по почке, а когда он согнулся — снова по шее, на этот раз кулаком. Бенедикт упал как подкошенный, а я вытащил шпагу из его руки и отбросил далеко в сторону. Кровь продолжала течь из мочки уха моего потерявшего сознание брата, создавая впечатление какой-то экзотической серьги.

Я отложил Грейсвандир, схватил Бенедикта под мышки и оттащил от Черной Дороги. Трава сопротивлялась изо всех сил, но я напряг мускулы и одержал верх.

Очнувшийся Ганелон, хромая, подошел ко мне и уставился на Бенедикта.

— Это — воин! — воскликнул он. — Да, это — воин! Что вы собираетесь с ним делать?

Я поднял Бенедикта на руки.

— Отнести к фургону. А ты подбери, пожалуйста, наши шпаги.

— Хорошо.

Я пошел по дороге и, поравнявшись с фургоном, бережно положил Бенедикта под высокое дерево, росшее на обочине. Слава богу, он так и не пришел в в сознание и тем избавил меня от лишних хлопот.

Когда Ганелон вернулся, я вложил шпаги в ножны, а потом попросил его развязать несколько коробок и принести мне веревки. Он отправился выполнять мое поручение, а я быстро обыскал Бенедикта и нашел то, что искал.

Мы крепко привязали Бенедикта к стволу дерева, стреножили черного коня у ближайшего куста и повесили на тот же куст шпагу, напоминавшую косу.

Затем я забрался на козлы, а Ганелон сел рядом.

— Вы решили оставить его здесь? — спросил он.

— Временно.

Я встряхнул вожжами, и мы плавно покатили по дороге. Ганелон не утерпел и оглянулся.

— Ваш брат все еще без сознания, — сообщил он и, помолчав добавил: — никто не мог так запросто меня бросить. Одной левой.

— Именно поэтому я приказал тебе ждать меня у фургона, а не лезть в драку.

— А что с ним теперь будет?

— Я позабочусь о Бенедикте.

— Значит, за него можно не беспокоиться?

Я кивнул.

— Это хорошо.

Примерно через две мили я остановил лошадей и спрыгнул на землю.

— Не удивляйся, что бы ни случилось, — сказал я Ганелону. — Я постараюсь, чтобы Бенедикту оказали помощь.

Я сошел с дороги, встал в тени деревьев и вытащил колоду карт, которую, естественно, Бенедикт всегда носил с собой. Быстро просмотрев ее, я выбрал карту Жерара, а остальные положил обратно в деревянный ящичек с инкрустацией слоновой костью на крышке и обитый изнутри шелком. Бенедикт бережно относился к вещам.

Я держал перед собой карту Жерара и смотрел на нее.

Через некоторое время она стала теплой на ощупь, изображение зашевелилось. Я почувствовал присутствие Жерара. Он был в Эмбере и шел по одной из улиц, которую я сразу узнал. Он был очень на меня похож, только подбородок чуть больше выдавался вперед, а тело казалось необычайно мощным. Я заметил, что Жерар отпустил бороду.

Он резко остановился и уставился на меня.

— Корвин!

— Да, Жерар. Ты прекрасно выглядишь.

— Твои глаза! Ты видишь!

— Да, я вижу.

— Где ты?

— Приходи в гости, узнаешь.

Он прищурился.

— Никак не могу, Корвин. Извини, но сегодня я занят.

— Речь идет о Бенедикте. Насколько я знаю, только ты можешь ему помочь.

— Бенедикту?! У него что-нибудь случилось?

— Да.

— Тогда почему он сам ко мне не обратился?

— У него нет такой возможности.

— Что ты имеешь в виду?

— Слишком долго объяснять. Поверь, Бенедикту необходима твоя помощь.

Он закусил нижнюю губу.

— А сам ты не можешь ее оказать?

— Нет.

— А я могу?

— Безусловно.

Он взялся за эфес шпаги.

— Мне бы не хотелось думать, что ты решил заманить меня в ловушку, Корвин.

— Я говорю правду. Если б я хотел тебя обмануть, то придумал бы историю куда более убедительную.

Он тяжело вздохнул.

— Хорошо.

— Жду тебя, — сказал я и протянул руку.

Он кивнул. Сделал шаг вперед. Хлопнул меня по плечу. Улыбнулся.

— Корвин. Я рад, что у тебя есть глаза.

Я отвернулся.

— Спасибо.

— Кто это в фургоне?

— Друг. Его зовут Ганелон.

— А где Бенедикт? Что случилось?

Я махнул рукой.

— Примерно в двух милях отсюда, у самой обочины. Он крепко привязан к дереву.

— Тогда почему ты здесь?

— Скрываюсь от погони.

— Кто за тобой гонится?

— Бенедикт. Это я связал Бенедикта, а его коня стреножил рядом.

Жерар нахмурился.

— Не понимаю.

Я покачал головой.

— Произошло какое-то недоразумение. Бенедикт не пожелал меня выслушать, и мы скрестили шпаги. Мне удалось оглушить его и привязать к дереву. Я не мог поступить иначе, потому что, придя в сознание, он тут же накинулся бы на меня еще раз. Но в беспомощном состоянии его тоже нельзя оставить, поэтому я позвал тебя. Пожалуйста, освободи Бенедикта и отведи его домой.

— А ты что собираешься делать?

— Убраться отсюда как можно скорее и скрыться на отражениях. Ты окажешь нам обоим большую услугу, если уговоришь Бенедикта прекратить преследование. Я не хочу с ним драться.

— Понятно. Может, все-таки расскажешь мне, что случилось?

— Сам не пойму. Он назвал меня убийцей. Даю тебе честное слово, что за все время пребывания в Авалоне я никого не убивал. Пожалуйста, передай это Бенедикту. У меня нет причин тебе лгать, и я клянусь, что говорю правду. Есть еще одно обстоятельство, из-за которого он мог меня возненавидеть. Если Бенедикт упомянет о нем, скажи, чтобы он серьезно поговорил с Дарой. Она все ему объяснит.

— Что именно?

Я пожал плечами.

— Если Бенедикт заведет этот разговор, ты все узнаешь. Если нет, позабудь о том, что я тебе рассказал.

— Значит, с Дарой?

— Да.

— Хорошо, я выполню твою просьбу… Послушай, как тебе удалось бежать из Эмбера?

Я улыбнулся.

— Праздное любопытство? Или ты готовишься к худшему?

Он ухмыльнулся.

— Хотелось бы знать, на всякий случай.

— Увы, брат мой! Мир не подготовлен к этому знанию. Если б я кому сказал, то только тебе, но ты ничего не выиграешь, а мне оно может пригодиться в будущем.

— Иными словами, ты нашел способ появляться в Эмбере и исчезать из него, когда тебе вздумается. Что ты намерен предпринять, Корвин?

— А ты как думаешь?

— Ответ, естественно, напрашивается сам собой. Не знаю, что и сказать. Я в растерянности.

— Почему?

Он указал в сторону Черной Дороги.

— Она доходит уже до подножья Колвира. Разнообразные твари используют ее для нападения на Эмбер. Мы защищаемся и всегда побеждаем, но они атакуют все чаще, все яростнее. Сейчас не время думать о троне, Корвин.

— Наоборот. Самое время о нем подумать.

— Ты говоришь о себе, а я — о благополучии Эмбера.

— Эрик справляется со своими обязанностями?

— Безусловно. Я же сказал, что мы всегда побеждаем.

— Я не о том. Он пытался выяснить причину возникновения Черной Дороги?

— Я и сам прошел по ней довольно большое расстояние.

— И?…

— Мне не удалось дойти до конца. Ты ведь знаешь, что чем дальше от Эмбера, тем непонятнее становятся отражения?

— Да.

— …А потом ты теряешь над ними контроль и постепенно сходишь с ума?

— Да.

— …За этими отражениями лежит царство хаоса. Я убежден, что дорога ведет туда, Корвин.

— Значит, мои опасения подтверждаются, — сказал я.

— Вот почему, независимо от того, склоняюсь я на твою сторону или нет, мне хочется, чтобы ты отказался от осуществления своих планов. Безопасность государства — прежде всего.

— Понятно. Будем считать, что наш разговор закончен.

— Какое решение ты принял?

— Ты ведь не знал моих планов, поэтому нет смысла говорить, что они остались неизменными. И тем не менее ониостались неизменными.

— Я не уверен, что хочу пожелать тебе удачи, но счастья желаю от всей души. Я рад, что ты снова видишь. — Он крепко пожал мне руку. — А теперь пойду к Бенедикту. Я правильно тебя понял? С ним все в порядке?

— Безусловно. Я лишь оглушил его. Не забудь передать то, о чем просил.

— Не забуду.

— И отведи его в Авалон.

— Постараюсь.

— Что ж, до свидания, Жерар.

— До свидания, Корвин.

Он повернулся и пошел по дороге. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, затем положил его карту в колоду, забрался на козлы и вновь поехал по дороге, ведущей в Антверпен.

8

Я стоял на вершине холма, поросшего кустарником, и смотрел на дом. Настроение у меня было скверное.

Я и сам не знал, что ожидал увидеть. Пожарище? Машину у подъезда? Счастливое семейство, отдыхающее на веранде, меблированной красным деревом? Вооруженную охрану?

Крыша дома прохудилась в нескольких местах и требовала срочного ремонта. Лужайка заросла. Странно еще, что в доме было выбито всего одно окно, да и то сзади.

Итак, на первый взгляд, дом выглядел брошенным. Я задумался.

Расстелив на земле куртку, я уселся на ее и закурил. Других домов поблизости не было.

За алмазы я получил около семисот тысяч долларов, и на заключение сделки ушло полторы недели. Из Антверпена мы переехали в Брюссель, и несколько вечеров провели в Rue de Char et Pain, где и встретились с нужным мне человеком.

Выслушав мой заказ, Артур крайне удивился. Бывший офицер ВВС, невысокий, худой, с аккуратно подстриженными усиками, он прервал меня в самом начале разговора и, поминутно качая головой, засыпал вопросами о доставке. Когда речь клиента звучала невразумительно, Артур всегда волновался. Больше всего на свете его беспокоило, что неприятности с оружием могут произойти во время или сразу после доставки. Он почему-то считал, что это подрывает его авторитет, и обычно бывал куда услужливее других, когда речь шла о транспортировке. Мои планы его взволновали по той простой причине, что у меня их вообще не было.

Дело в том, что для соглашений подобного рода требуется сертификат, подтверждающий, что государство «Х» действительно заказало военную технику и имеет право на экспорт из страны-изготовителя. Документ этот придает соглашению официальный характер, даже если всем ясно, что оружие отправится в государство «Y», как только пересечет границу. Так уж повелось, что за определенную плату можно заручиться поддержкой представителя посольства государства «Х» — желательно того, у кого есть родственники или друзья в министерстве обороны, готовые подписать сертификат. Он стоит очень дорого, но я уверен, что Артур в одну секунду назвал бы и сумму, и людей, к которым надо было обратиться.

— И все-таки как вы собираетесь переправить груз? — в который раз задавал он вопрос, звучавший в разных вариантах. — Как вы доставите его к месту назначения?

— Пусть это вас не беспокоит. Я обо всем позабочусь.

Артур опять покачал головой.

— Не мелочитесь, полковник. На этом не следует экономить. — (для него я был полковником — сам не знаю почему — со времени нашей первой встречи, лет двенадцать назад.) — нет, не следует. Сэкономив несколько долларов, вы рискуете потерять все и нажить кучу неприятностей. Послушайте, что я вам скажу: есть у меня на примете молодой представитель африканской республики, который очень недорого берет…

— Нет. Мне нужно только оружие.

Во время нашей беседы Ганелон молча сидел и дул пиво. Рыжая борода и разбойничье выражение на лице моего спутника выглядели впечатляюще. Он ни слова не понимал по-английски, но строго следовал моим инструкциям и изредка обращался ко мне на языке тари. Чистое мальчишество. Бедный старый Артур был прекрасным лингвистом, и ему очень хотелось выяснить, для кого предназначается оружие. Когда я болтал с Ганелоном о всяких пустяках, Артур из кожи лез вон, пытаясь определить, на каком языке мы разговариваем. В конце концов он начал многозначительно кивать, как будто ему это удалось, а затем вытянул шею и сказал:

— Я читаю газеты, полковник. И не сомневаюсь, что эти ребята могут дать вам гарантии. Все же…

— Нет, — перебил я. — Поверьте, когда я получу от вас автоматические ружья, они просто исчезнут с лица земли.

— Вы шутите. Даже я не знаю, где выполнят ваш заказ.

— Это не имеет значения.

— Хорошо, что вы уверены в себе. Но упрямство… — Он пожал плечами.

— впрочем, дело ваше.

Когда я объяснил, какие мне нужны патроны, Артур решил, что я окончательно свихнулся. Он уставился на меня, забыв покачать головой. Прошло минут десять, прежде чем мне удалось уговорить его хотя бы взглянуть на расчеты. За это время он пришел в себя и качал головой изо всех сил, невнятно бормоча о серебряных пулях и невзрывающихся капсюлях.

Наш спор разрешил самый неподкупный судья: наличные. Убедившись, что я непреклонен, Артур обрисовал мне ситуацию. Заказать и получить ружья несложно, купить грузовики — не проблема, но изготовление нужных мне патронов и капсюлей будет стоить бешеных денег. И вообще он не уверен, что военный завод согласится выполнить подобный заказ. Когда я сказал, что готов заплатить любую сумму, он расстроился еще больше. Если я могу позволить себе роскошь экспериментировать с патронами, которые не стреляют, и капсюлями, которые не детонируют, почему бы мне не приобрести сертификат…

Нет, ответил я, и еще раз нет. Кажется, мы уже договорились, напомнил я ему.

Он вздохнул и дернул себя за ус. Затем кивнул. Конечно, конечно. Будет так, как я решил.

Цену он заломил баснословную. Естественно. Если я не сошел с ума — значит, мне подвернулось выгодное дельце. Хоть его и заинтересовал мой заказ, он больше ни о чем не спрашивал, видимо, боясь быть замешанным в какую-нибудь неприглядную историю. Более того, как только ему удалось договориться с военным заводом (как выяснилось, в Швейцарии), он тут же свел меня с его представителем, получил комиссионные и был таков.

Мы с Ганелоном прибыли в Швейцарию по фальшивым паспортам. Он стал немцем, а я — португальцем. Мне, собственно, было наплевать на запись в паспорте, лишь бы фальшивка не подвела, но Ганелону я выбрал национальность с определенной целью. Во-первых, ему легко давался немецкий язык, а во-вторых, в Швейцарии всегда полным-полно немцев-туристов. По моему совету Ганелон говорил, что родился и вырос в Финляндии.

В течение трех недель я следил за тем, как выполняется мой заказ, и остался доволен результатами. Серебро, кончено, стоило очень дорого. Быть может, я перестарался, но что там ни говори, этот металл слишком часто оказывал мне услуги в Эмбере, а деньги никогда не были для меня проблемой. К тому же нет лучше пули — кроме золотой — для короля. И если я убью Эрика, может, кто и крикнет: «Слава павшему величию!» Будьте снисходительны ко мне, братья.

Убедившись, что заказ будет выполнен в срок, я отправил Ганелона путешествовать, благо он пустился во все тяжкие, вжившись в образ финского туриста. Он отбыл в Италию с камерой на шее и отсутствующим выражением на лице, а я сел в самолет и полетел домой, в штаты.

Домой? Да. Я сидел на холме и смотрел на небольшой дом, в котором прожил больше десяти лет. Я возвращался в него, когда попал в ту самую автомобильную катастрофу, после которой начались мои мытарства.

Я затянулся сигаретой. Тогда мое жилище не было столь запущенным. Я всегда тщательно за ним следил; и дом, и участок были полностью оплачены. Шесть комнат, гараж на две машины. Семь акров земли — практически весь склон холма. Большую часть времени я проводил в одиночестве. Мне здесь нравилось. Я любил возиться в мастерской, работать в уютном кабинете. Интересно, висит на его стене гравюра Мори или ее украли? Она называлась «Лицом к лицу», и на ней была изображена смертельная схватка двух воинов. Хорошо бы ее увидеть. Впрочем, насколько я знал закон, то, что не разворовали, должно было пойти с молотка для уплаты налогов штату Нью-Йорк. Странно еще, что дом не продали. Я продолжал смотреть на него, чтобы окончательно в этом убедиться. Спешить было некуда.

С Жераром я связался сразу же по прибытии в Бельгию, а с Бенедиктом — не рискнул. Я боялся, что он тут же нападет на меня, а мне не хотелось ни сражаться с ним на шпагах, ни мериться силой воли.

Жерар оглядел меня с головы до ног.

— Корвин? Да…

— Что с Бенедиктом?

— Я нашел его там, где ты сказал. Он кинулся было тебя преследовать, но мне удалось убедить его, что это бессмысленно. Пользуясь тем, что Бенедикт долго был без сознания, я сказал, что ты уехал давным-давно. Затем мы отправились в Авалон. Я остался на похороны, а сейчас иду в Эмбер.

— Какие похороны?

— Ты действительно не знаешь?

— Если б я знал, черт тебя побери, я бы не спрашивал!

— Слуг Бенедикта убили. Он говорит, это сделал ты.

— Нет. Чушь какая-то. Зачем мне убивать его слуг?

— Когда Бенедикт вернулся, в доме никого не было. Он отправился на поиски и обнаружил три трупа, а тебя и след простыл.

— Понятно… Где он их нашел?

— В небольшой рощице за садовым участком. Могила была совсем неглубокой.

Все верно… Лучше не говорить, что я видел эту могилу.

— Но с чего он взял, что их убил именно я?

— Бенедикт в недоумении, Корвин. Он никак не может понять, почему ты не прикончил его, когда тебе представилась такая возможность. И он поражен, что ты позвал меня на помощь.

— Бенедикт несколько раз назвал меня убийцей, но… Ты передал ему то, о чем я просил?

— Да. Сначала он отмахнулся от меня, как от мухи, заявив, что ты лжешь. Я сказал, что ты говорил искренне и настаивал на своей невиновности. Это его сильно обеспокоило. Он спросил, верю я тебе или нет.

— А ты мне веришь?

— Проклятье, Корвин! Как я могу тебе верить или не верить? Мы так давно не виделись, и вдруг ты… — он запнулся и, прищурившись, посмотрел мне в глаза. — Тут что-то не так. Почему ты отдал предпочтение мне? Ведь у тебя была полная колода.

— Ты шутишь?

— Я требую ответа на свой вопрос.

— Хорошо. Ты — единственный, кому я доверяю.

— И это все.

— Нет. Бенедикт не хочет, чтобы в Эмбере о нем знали. Мне доподлинно известно, что только вы с Джулианом были в курсе его дел. Я не люблю Джулиана и не верю ему. С тебя довольно?

— Почему ты решил, что мы с Джулианом знаем о Бенедикте?

— Потому что вы жили в его доме после того, как Черная Дорога изрядно вас потрепала. Я слышал об этом от Дары.

— Да кто такая эта Дара, в конце концов?

— Осиротевшая дочь старого слуги Бенедикта, которую он взял на воспитание. Она гостила у него одновременно с вами.

— И ты послал ей браслет. Ты также говорил о ней, когда вызвал меня к Бенедикту.

— Да, конечно. А в чем, собственно, дело?

— Ни в чем. Я ее не помню. Скажи, почему ты так внезапно уехал? Согласись, Бенедикт имел право думать, что ты виновен.

— Я и был виновен… Но не в убийстве. Как ты считаешь, зачем я приехал в Авалон? Ведь ты видел в фургоне коробки. Я действительно не хотел встречаться с Бенедиктом, который наверняка поинтересовался бы, что это такое. Черт побери! Если б я счел нужным бежать, то не потащил бы за собой груженый фургон!

— Что было в коробках?

— Прекрати. Я не хотел говорить этого Бенедикту, не скажу и тебе. Пусть наведет справки и выяснит, если ему больше нечего делать. Но от меня он не услышит ни слова. Впрочем, теперь это не имеет значения. Главное, что я достал в Авалоне одну вещь, не представляющую там особой ценности, но необходимую мне для дела. Ты удовлетворен ответом?

— Да. По крайней мере в нем есть смысл.

— Тогда ответь мне на мой вопрос: ты считаешь, что я их убил?

— Нет. Я тебе верю.

— А Бенедикт?

— Он не нападет на тебя, пока вы не объяснитесь. У него возникли сомнения, в этом я уверен.

— И то ладно. Спасибо тебе, Жерар. Мне пора.

Я поднял руку.

— Подожди, Корвин! Подожди!

— В чем дело?

— Как тебе удалось пересечь Черную Дорогу? Ты уничтожил огромный ее участок в том месте, где проехал. Каким образом?

— Лабиринт, — сказал я. — Если когда-нибудь ты попадешь на Черной Дороге в беду, ударь по ней Лабиринтом изо всех сил. Ты ведь знаешь, как иногда приходится держать его перед мысленным взором, когда отражения начинают разбегаться в стороны и выходят из-под контроля?

— Да. Но я пытался это сделать, и у меня ничего не вышло. Только голова разболелась. Черная дорога не является отражением.

— Ты прав и не прав. Я знаю, что она из себя представляет. А ты слишком рано сдался. Я концентрировался на Лабиринте до тех пор, пока голова моя, казалось, не раскололась от боли. Я чуть не потерял сознания, и тогда раскололся окружающий меня мир. Не могу сказать, что ощущение было из приятных, но результат налицо.

— Я запомню, — сказал он. Ты собираешься объясниться с Бенедиктом?

— Нет. Ничего нового он от меня не услышит. Теперь он немного остыл, так что пусть сам во всем разберется. К тому же мне не хочется рисковать. Поединок с Бенедиктом не входит в мои планы. И я воспротивлюсь всякой попытке войти со мной в контакт.

— Что будет с Эмбером, Корвин? Что будет с Эмбером?

Я опустил глаза.

— Не вставай на моем пути, когда я вернусь, Жерар. Поверь, у тебя нет ни одного шанса помешать мне.

— Корвин… Нет, подожди. Прошу тебя, одумайся. Не нападай сейчас на Эмбер. Государство в опасности.

— Мне очень жаль, Жерар. За последние пять лет я думал об этом больше, чем вы все вместе взятые.

— Что ж, тогда мне тоже жаль.

— Извини, мне пора.

Он кивнул.

— До свидания, Корвин.

— До свидания, Жерар.

Через несколько часов солнце скрылось за холмом, наступили сумерки. Я встал, отряхнул куртку, надел ее, потушил окурок и выкинул пустую сигаретную пачку. Дом по-прежнему не подавал признаков жизни — пыльные стекла не загорелись светом, выбитое окно осталось выбитым. Я медленно пошел вниз по склону холма.

Дом Флоры в Вестчестере был давно продан, чего и следовало ожидать. У нее больше не было причин оставаться на отражении земля. Она успешно справилась с ролью надсмотрщицы, получила обещанную награду и теперь жила в Эмбере.

Меня раздражала мысль о том, что флора все время находилась рядом со мной, а я об этом не знал.

Я долго колебался, обдумывая, не поговорить ли мне с Рэндомом, и пришел к выводу, что это бессмысленно. Я, конечно, с удовольствием выслушал бы последние новости, но они никак не могли повлиять на ход событий. Я был уверен, что могу доверять Рэндому, ведь он здорово мне помог, и хотя его трудно было назвать альтруистом, он сделал для меня больше, чем кто-либо другой. Сейчас Рэндом женился, и в Эмбере его не любили, но терпели. Скорее всего он с радостью примет любое мое предложение; но, взвесив все «За» и «Против», я решил поговорить с ним при встрече.

Я сдержал слово и противился всякой попытке контакта, а надоедали мне по несколько раз на дню в течение первых двух недель. Затем меня оставили в покое. Захотелось поживиться моими мыслями, дорогие братики? Слуга покорный!

Я подошел к дому сзади, протер стекло рукавом. Я вел наблюдение с холма вот уже третий день, и мне казалось невероятным, что здесь кто-нибудь живет. Все же…

Я заглянул внутрь.

Беспорядок был жуткий, половины вещей недоставало. Я обошел веранду и подергал за ручку двери. Заперто. Я усмехнулся.

Девятый кирпич снизу, четвертый сверху. Ключ никто не нашел. Я вытер его о куртку, открыл дверь и вошел в дом.

Повсюду лежал толстый слой пыли. В камине валялись банки из-под кофе, ломаные бутербродницы и засохший кусок сосиски, а также разнообразные дары природы, попавшие через трубу. Я закрыл заслонку.

Из входной двери был выломан замок. Я налег на ее плечом и убедился, что она забит изнутри. На стене в прихожей было написано неприличное слово. Я пробрался на кухню. Там царил хаос. Все, что не украли, лежало на полу. На линолеуме остались глубокие царапины, свидетельствующие, что холодильник и электробатарею тащили волоком.

Я попятился, вышел из кухни и направился в мастерскую. Пусто. Проходя по дому, я с удивлением увидел в спальной кровать и два дорогих кресла.

В кабинете меня ждал еще один приятный сюрприз: отсюда почти ничего не вынесли, и письменный стол, как всегда, был завален всякой всячиной. Закурив сигарету, я подошел к нему и уселся в кресло. Мои книги стояли на полках. Никто не крадет книг, кроме старых друзей, а…

Я не поверил своим глазам. Вскочив на ноги, я подошел почти вплотную к стене, боясь ошибиться.

Прекрасная гравюра Йошитоши Мори висела на прежнем месте — опрятная, элегантная, страстная. Неужели никому не пришло в голову, что это — одна из самых дорогих вещей…

Опрятная?

Я взглянул на раму, провел по ней пальцем.

Слишком опрятная. Единственный предмет в доме, на котором не было ни пыли, ни грязи.

Я осмотрел раму тщательнейшим образом и, не обнаружив взрывных устройств, снял ее с крюка и положил на подоконник. Участок стены, на которой она висела, был пыльным и грязным.

Я вернулся к столу и сел в кресло. Кому-то хотелось меня напугать, и он своего добился. Этот кто-то забрал гравюру мори, содержал ее в чистоте и порядке — за что я был ему крайне признателен, — а затем, совсем недавно, повесил ее на старое место. Значит, меня здесь ждали.

Но в таком случае зачем об этом предупреждать? Чтобы я скрылся? Чушь какая-то. Если я попал в ловушку, она уже захлопнулась. Я вытащил пистолет из кармана брюк и засунул его за пояс. Никто не мог знать, что я сюда вернусь. Я и сам этого не знал. Трудно объяснить чувство, которое мною руководило, когда я решил еще раз взглянуть на дом, в котором прожил всего несколько лет.

Допустим, неизвестный повесил гравюру мори на старое место, зная, как она мне дорога, и лишь предполагая, что я за нею вернусь. Что ж, он оказался прав. Но на меня никто не напал, а следовательно, это была не ловушка. Что тогда?

Сообщение. Важное сообщение.

Какое? Где? И главное, кто?

Самым надежным тайником в доме, если его не обнаружили, был сейф. Посмотрим. Я подошел к противоположной стене, отодвинул деревянную панель, набрал на циферблате код, сделал шаг в сторону и осторожно открыл дверцу старой тростью, валявшейся на полу.

Взрыва не произошло. Впрочем, я не сомневался, что его не будет.

В сейфе лежали несколько сот долларов, письма, ценные бумаги, расписки.

И конверт. Плотный белый конверт, на самом видном месте.

На конверте было написано мое имя.

— Брат Корвин, — прочитал я на листке бумаги, — если ты читаешь это письмо, значит мы все еще думаем более или менее одинаково, и я могу предугадать твои поступки. Я благодарю тебя за одолженную гравюру мори — насколько я понимаю, одну из двух причин, по которым ты можешь вернуться на это отвратительное отражение. Мне очень не хочется отдавать ее, так как наши вкусы тоже достаточно схожи, и она уже несколько лет украшает мои покои. Пусть же ее возвращение послужит свидетельством моей доброй воли и просьбой внимательно отнестись к тому, что я хочу тебе сказать. Я буду откровенен, чтобы ты не сомневался в моей искренности, и поэтому не стану извиняться за то, что я с тобой сделал. Я жалею только о том, что не убил тебя сразу, когда мне представилась такая возможность. Тщеславие меня сгубило. Зрение вернулось к тебе, но вряд ли этот факт что-либо изменит в наших с тобой отношениях. Твое послание «Я вернусь» лежит сейчас на моем письменном столе. Если бы его написал я, то обязательно вернулся бы. Так как мы действительно очень похожи, я предвидел, что ты сдержишь слово, и принял соответствующие меры. Ты никогда не был глуп, и я понимаю, что для нападения на Эмбер ты собираешь большое войско. Я поплатился за былое тщеславие и готов сейчас поступиться своей гордостью. Я прошу у тебя мира, Корвин, — не ради себя, а ради благополучия государства. Существа из отражений атакуют Эмбер большими силами, и я не могу разобраться, почему так происходит. Против этих сил, самых страшных на моей памяти, вся семья объединилась и принесла мне присягу в верности. Мне бы очень хотелось, чтобы ты стал моим союзником и помог в битве за правое дело. Если ты откажешься, прошу тебя, подожди нападать на Эмбер, забудь о своих планах хотя бы на время. Если же ты решишь мне помочь, то я не требую, чтобы ты признал меня законным монархом, — Согласись только, что я буду командовать в течение этого кризиса. Тебе будут возданы все почести, приличествующие твоему сану. Нам необходимо поговорить, чтобы ты понял, насколько серьезна ситуация в Эмбере. Так как все мои попытки вызвать тебя не увенчались успехом, вкладываю в конверт свою карту. Пожалуйста, воспользуйся ею. Ты, конечно, можешь подозревать меня в неискренности, но я даю тебе честное слово, что все сказанное мною — правда.

Эрик, повелитель Эмбера.

Я перечитал письмо и усмехнулся. Может, он считал, что проклятья не имеют силы?

Не выйдет, мой дорогой брат. Это, конечно, очень благородно с твоей стороны — Вспомнить обо мне в тяжелый для тебя час (и я верю тебе, можешь не сомневаться, потому что все мы — люди чести), — но встреча наша произойдет согласно моему, а не твоему расписанию. Что же касается Эмбера, то я не меньше тебя думаю о нем и сделаю для его процветания все, что сочту нужным. Могилы полны людьми, которые, как и ты, считали себя незаменимыми. Но я скажу тебе это не сейчас, а стоя лицом к лицу.

Я сунул письмо и карту в карман куртки, затушил сигарету в грязной пепельнице на столе. Затем снял с кровати в спальной чистую простыню и завернул в нее моих воинов. Придется им подождать меня в каком-нибудь безопасном месте.

Проходя по дому, я задумался. Зачем же я все-таки пришел? Я вспомнил людей, живших по соседству, своих старых знакомых. Интересно, справлялись ли они обо мне? Этого я, конечно, никогда не узнаю.

Наступила ночь, и на чистом небе появились первые звезды. Я запер за собой дверь, положил ключ на старое место и забрался на холм.

Стоя на его вершине, я оглянулся и посмотрел на дом, пустой и одинокий, словно жестянка из-под пива, которую выбросили на обочину дороги за ненадобностью. Повернувшись, я пошел через небольшое поле к дороге, на которой оставил машину. Зря я оглянулся.

9

Мы с Ганелоном отбыли из Швейцарии на двух грузовиках. В Бельгии я загрузил в них автоматические винтовки. Одно ружье весило всего десять фунтов, значит, триста — полторы тонны, так что у нас осталось место для канистр с горючим, запасных частей и провианта. Само собой, нам пришлось срезать угол, меняя отражения, чтобы не попасться на глаза людям, которые стоят на границе с единственной целью — создавать автомобильные пробки.

Мы отправились в путь (я возглавил нашу скромную колонну). В маленьких деревнях, раскиданных среди бурых холмов, навстречу нам попадались лишь запряженные в телеги кони. Небо стало лимонно-желтым, повсюду летали птицы без оперения. Мы ехали долго и несколько раз натыкались на Черную Дорогу. Небо часто меняло цвет, местность была то равнинной, то холмистой. Грузовики трясло на проселочных дорогах и заносило на шоссе, гладких, как стекло. Мы перевалили через горы, обогнули темно-вишневое море. Над нами бушевали бури, с земли поднимались густые туманы.

Я потратил почти весь день на поиски отражения (или отражения отражения — в данном случае это не играло роли), в котором они жили.

Да, да, те самые мохнатые существа невысокого роста с клыками и когтями, которыми я когда-то командовал. Их чуткие пальцы были прямо таки созданы, чтобы нажимать на курки. К тому же бедняги меня боготворили и радовались моему появлению, как дети, хотя всего пять лет назад я повел на верную смерть цвет их нации. Впрочем, с богов не спрашивают. Их любят, чествуют и им поклоняются. Мохнатые существа очень огорчились, узнав, что мне нужно всего несколько сот солдат. Я отказал тысячам и тысячам добровольцев, хотя моральный аспект на этот раз меня не тревожил. В конце концов, я всегда мог сказать, что преследую благородную цель: отомстить за погибших товарищей и доказать, что гибель их была не напрасна. Естественно, я так не думал, но мне всегда нравилось упражняться в софистике. А может, мне следовало смотреть на них как на наемников, которые получают плату в виде духовных ценностей. Одни сражаются за деньги, другие — за веру, а результат один. Я готов был заплатить и тем и другим.

Впрочем, моим солдатам почти ничего не грозило — они были единственными обладателями огнестрельного оружия. Правда, на их отражении капсюли все еще не взрывались, и мне пришлось подыскать другое, похожее на Эмбер. К сожалению, в соответствии с законом, которому подчиняются все отражения, оно находилось в непосредственной близости от Эмбера, и я нервничал всякий раз, когда моя маленькая армия отправлялась на стрельбища, чтобы попрактиковаться. Вряд ли, кончено, сюда забредет один из моих братьев, но на моей памяти происходили и не такие совпадения.

Через три недели я решил, что мохнатые существа достаточно хорошо подготовлены, и отдал приказ к выступлению. Прохладным солнечным утром мы снялись с лагеря и пошли по отражениям: колонны солдат маршировали за грузовиками. Моторы их начали работать с перебоями, но, слава богу, пока не отказали.

На этот раз я решил атаковать Колвир не с юга, а с севера. Я разбил отряд на батальоны, и каждый солдат знал, что ему делать и какую позицию занять, когда мы подойдем к вечному городу.

Мы сделали привал, плотно позавтракали и продолжали идти вперед, а голубое небо потемнело, совсем как в Эмбере. Каменистая равнина закончилась; на черной плодородной земле росла зеленая трава, цвели кусты, покачивали ветвями деревья. Воздух был свеж и прозрачен.

К вечеру мы дошли до Арденского леса и разбили лагерь у деревьев-великанов, выставив тройные караулы. Ганелон, вырядившийся в костюм цвета хаки и нацепивший берет, долго сидел со мной рядом, изучая карты местности, которые я ему чертил.

До Колвира оставалось около сорока миль.

Грузовики подверглись нескольким трансформациям и в конце концов перестали заводиться. Мы столкнули их в овраг, прикрыли ветками и, распределив патроны и продовольствие между солдатами, продолжали путь.

Я решил идти через лес, который знал как свои пять пальцев. Дорога, естественно, становилась длиннее, но безопаснее. За весь день мы не увидели никого, кроме лис, оленей, зайцев и белок. Вдыхая упоительные ароматы, глядя на изумрудно-зеленые с вкраплениями золота стволы деревьев, я вспоминал более счастливые времена. Перед восходом солнца я забрался на один из лесных великанов и посмотрел в сторону Колвира. Над некоторыми его пиками бушевала гроза, над другими — висел густой туман.

На следующее утро мы столкнулись с одним из патрульных отрядов, и было непонятно, кто кого застал врасплох. Пальба началась сразу же. Я сорвал голос, крича, чтобы прекратили стрелять без толку, но каждому не терпелось опробовать оружие на живой мишени. В патруле было человек двадцать, и никто не ушел живым. С нашей стороны потерь не было, лишь один солдат по ошибке ранил другого, а может, он сам себя ранил — я так и не разобрался в этом инциденте. Шуму мы наделали много, и я приказал двигаться как можно быстрее, так как боялся, что поблизости могут быть другие патрульные отряды.

К вечеру мы покрыли довольно большое расстояние и сквозь просвет деревьев увидели горы. Над их пиками все еще висели грозовые облака. Мохнатые существа были опьянены первой победой и долго не могли угомониться.

Весь следующий день мы шли, не останавливаясь, успешно избежали столкновений с двумя отрядами и разбили лагерь на высоте в полмили над уровнем моря. Стоял туман, облака сгустились, предвещая штормовую погоду. В эту ночь я спал плохо. Мне снились Лорен и горящая голова кошки.

Мы продолжали двигаться так же быстро, как накануне, и дорога все время шла в гору. Вдалеке гремел гром, воздух был насыщен электричеством.

Проходя узким извилистым перевалом, я неожиданно услышал сзади какие-то крики, а затем оружейные залпы. Подбежав к последней колонне, я увидел столпившихся солдат, среди которых был Ганелон. Они смотрели на землю и возбужденно переговаривались.

Я подошел к ним и не поверил своим глазам. Никогда еще это чудовище не появлялось так близко от Эмбера. Омерзительная тварь, примерно двенадцати футов в длину, с человеческой головой на львиных плечах, дергалась в предсмертных судорогах, прижимая широкие, как у орла, крылья к окровавленным бокам и судорожно подергивая скорпионьим хвостом. Когда-то я видел мантикору на острове в южном море, и при одном воспоминании о ней испытывал чувство гадливости.

— Она разорвала Ролла на куски, она разорвала Ролла на куски, — все время повторял один из солдат.

Останки Ролла лежали шагах в двадцати. Мы прикрыли его брезентовым плащом и завалили камнями. Эта смерть послужила нам хорошим уроком. Люди молчаливо продолжали путь, настороженно глядя по сторонам.

— Ну и ну, — сказал Ганелон, шагающий теперь рядом со мной. — интересно, эта мразь обладает человеческим разумом?

— Не знаю.

— У меня возникло какое-то странное чувство, Корвин. Как будто должно произойти что-то страшное. Точнее я не могу выразить словами.

— Понимаю.

— Вы тоже это чувствуете?

— Да.

Он кивнул.

— Может, на нас действует погода, — добавил я.

Он вновь кивнул, но не так уверенно, как в первый раз.

По мере нашего восхождения на гору небо темнело все больше, а гром гремел, не умолкая. Поднялся сильный ветер, засверкали молнии. Тяжелые массы облаков опустились на горные вершины. Над ними виднелись черные силуэты, похожие на птиц.

Ближе к вечеру на нас напала еще одна мантикора, а за ней — стая птиц с клювами острыми, как лезвия бритв. Мы прикончили всех, не потеряв ни одного человека, но с каждым часом моя тревога росла.

Тучи сгущались, ветер усиливался. Стало совсем темно, хотя солнце еще не село. В воздухе стоял такой туман, что нечем было дышать. Сапоги скользили по мокрым камням.

Через четыре мили, оказавшись на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря, мы разбили лагерь на каменистом склоне горы и выставили часовых. Не видно было ни зги, лишь сверкали молнии. Гром гремел, как оркестр, играющий похоронный марш. Температура воздуха резко упала. Если б не отсутствие дров, я рискнул бы и разрешил разжечь костры. Мы сидели на холодных камнях, закутавшись в плащи, и ждали неизвестно чего.

Мантикоры напали на нас через несколько часов — бесшумно и стремительно. Мы потеряли шесть человек и уничтожили шестнадцать тварей. Я даже не знаю, скольким удалось удрать. Перевязывая раны солдат, я проклинал Эрика, недоумевая, из какого отражения он выкопал этих страшных созданий.

Туманным серым утром (больше похожим на вечерние сумерки) мы двинулись в путь к Колвиру и, пройдя пять миль, повернули на запад. Я шел одни из трех маршрутов, которыми можно попасть в Эмбер — наиболее удачным, с моей точки зрения. Под непрерывные раскаты грома мы добрались наконец до большого плато, от которого начиналась дорога в Гарнатскую долину.

Когда я в последний раз ее видел, она представляла собой мрачную картину, а сейчас и вовсе производила ужасающее впечатление. Черная дорога тянулась по ней, доходя до основания Колвира. По всей длине, куда бы я ни посмотрел, кипела битва. Всадники сшибались, кони падали, отряды пехоты наступали, сталкивались, откатывались назад. Черные птицы, как хлопья пепла, пролетали над их головами.

На таком большом расстоянии я не мог рассмотреть, кто с кем сражается. На какое-то мгновенье мне пришло в голову, что Блейз остался жив и напал на Эмбер.

Я быстро понял, что ошибаюсь. Отряды нападавших шли с запада, по Черной Дороге. И теперь я отчетливо видел, что их сопровождали черные птицы и какие-то звери с человеческими головами. Может, это были мантикоры.

Молнии били в них, и они горели, падали, взрывались. Но ни одна молния не ударила в защищавшихся, и я вспомнил, что Эрик умеет управлять драгоценным камнем правосудия. Когда-то его носил отец, создавая в Эмбере погоду себе по вкусу, а пять лет назад с помощью того же камня Эрик разбил нас с Блейзом наголову.

Значит, темные силы оказались куда страшнее, чем я предполагал. Я думал, между ними и Эмбером происходят мелкие стычки, небольшие сражения, но никак не ожидал увидеть чудовищную битву у подножья Колвира. Черная дорога буквально кишела нечистью.

Ганелон подошел ко мне и остановился рядом. Некоторое время мы молчали.

— Что будем делать, Корвин? — спросил наконец он.

— Нам надо спешить, — ответил я. — Сегодня ночью я хочу попасть в Эмбер.

После короткого отдыха мы вновь пустились в путь. Дорога уходила вниз, идти стало легче. Буря, так и не принесшая дождя, свирепствовала, молнии сверкали еще ярче, гром, гремел оглушительнее.

В полдень я объявил последний привал — мы находились всего в пяти милях от северных границ Эмбера. Нам приходилось кричать друг другу чуть ли не в ухо — Иначе не было слышно, — и поэтому я не смог обратиться к солдатам с речью. Пришлось передать по цепочке несколько напутственных слов и объявить, что цель близка.

Пока мои воины отдыхали, я взял пару бутербродов и отправился на разведку. Примерно через милю, преодолев небольшой подъем, я остановился и стал смотреть вниз.

На склонах гор тоже кипела битва. Я спрятался за большой камень, чтобы меня не увидели, и стал вести наблюдение. Эмберийцы сражались с превосходящими их силами противника. Этим, видимо, и объяснялось наше везение — ведь мы подошли к Эмберу незамеченными. Было ясно, что к атакующим непрерывно прибывают подкрепления, причем не теми тремя маршрутами, которые вели в Эмбер.

Они летели с запада, как осенние листья, обрываемые ветром. Теперь я видел, что это были не птицы, а крылатые, похожие на драконов, двуногие создания, больше всего напоминавшие геральдических зверей на штандартах древней земли.

Многочисленные лучники Эмбера поражали драконов и их седоков на лету. Молнии сверкали и чудовища загорались в воздухе. Но они прибывали нескончаемым потоком, опускались на землю и вступали в бой.

Я внимательно огляделся по сторонам, и в центре самого большого отряда эмберитов, сражавшихся у подножья горы, увидел пульсирующий свет драгоценного камня правосудия. Да, сомнений не оставалось. Он висел на груди у Эрика.

Я пополз вперед, продолжая наблюдать.

Командир большого отряда одним ударом отрубил голову дракону, схватил левой рукой седока, отшвырнул его футов на тридцать и тут же повернулся, выкрикивая какой-то приказ. Это был Жерар. Он явно пытался обойти нападавших и нанести удар с фланга. На противоположном склоне горы другой отряд Эмберийцев проводит точно такой же маневр. Еще один мой брат?

Судя по тому, что искусственно вызванная буря бушевала уже много часов, сражение началось давно. И оно разгоралось — как в долине, так и на склонах гор, — а с запада продолжали прибывать войска темных сил.

Я колебался, не зная, что предпринять. Совершенно очевидно, я не мог напасть на Эрика в тот момент, когда государству грозило полное уничтожение. Разумнее всего было подождать, пока битва закончится, потому что впоследствии Эрик не сможет оказать мне серьезного сопротивления. Я глядел на поле боя, и в душу мою закрадывались сомнения. Похоже, исход сражения был предрешен. Эмберийцы не могли его выиграть — тем более что к врагу все время подходили подкрепления. Нападающие были сильны и многочисленны, я не знал, располагает ли Эрик резервами. Если же он окажется побежденным, мне придется отвоевывать Эмбер, который лишится большинства своих защитников.

Я ни секунды не сомневался, что небольшая армия может практически мгновенно уничтожить как драконов, так и прочих тварей. Достаточно послать (с помощью карты) по небольшому отряду каждому из моих братьев, и темным силам придется несладко. Они ведь наверняка не предполагали, что их будут расстреливать в упор из огнестрельного оружия.

Я вновь посмотрел на поле боя и вновь убедился, что дела у Эмберийцев идут хуже некуда. Итак, что произойдет в результате моего вмешательства? Эрик не посмеет что-либо со мной сделать, и не только потому, что я спасу его от поражения, но и потому, что многие испытывали ко мне чувство симпатии, памятуя о выжженных глазах. Он, конечно, обрадуется победе, но положению его не позавидуешь. Я окажусь в Эмбере, окруженный непобедимой личной охраной. Общественное мнение будет целиком на моей стороне. Интригующая мысль. И куда более гладкий путь к достижению цели, чем тот, который я избрал и который неизбежно привел бы меня к убийству принца Эмбера.

Да будет так.

Я почувствовал, что улыбаюсь. Скоро я стану героем.

Должен, однако, сказать хоть несколько слов в свою защиту. Если бы мне предстоял выбор между Эмбером, где правит Эрик, и Эмбером уничтоженным, я, не колеблясь, принял бы точно такое же решение: атаковать врага, напавшего на государство. Я никогда не смог бы ненавидеть тебя так сильно, Эрик, если бы не любил Эмбер еще сильнее.

Мохнатые существа отдыхали, а Ганелон стоял поодаль и что-то кричал невесть откуда появившемуся всаднику.

Когда я направился к ним, лошадь, которую я сразу узнал, повинуясь твердой руке, пошла мне навстречу.

— Какого черта ты здесь делаешь?! — вскричал я.

Дара спешилась и посмотрела на меня, улыбаясь.

— Мне необходимо в Эмбер, — ответила она.

— Как ты сюда попала?

— Вслед за дедом. По отражениям куда труднее идти самой, чем за кем-то. Я это поняла.

— Бенедикт здесь?

Она кивнула.

— Там, в долине. Он командует войсками. С ним Джулиан.

Ганелон подошел и остановился рядом.

— Она говорит, что следовала за нами несколько дней, — крикнул он.

— Это правда? — спросил я.

— Да. — Она вновь кивнула, продолжая улыбаться.

— Но зачем?

— Я должна пройти Лабиринт! Ведь ты идешь в Эмбер?

— Естественно. К сожалению, по дороге мне встретилось небольшое препятствие, которое называется война!

— Что ты собираешься делать?

— Выиграть ее!

— Вот и прекрасно. Я подожду.

Несколько долгих секунд я ругался всеми известными мне нецензурными словами, одновременно обдумывая сложившуюся ситуацию. Затем спросил:

— Где ты была, когда Бенедикт вернулся?

Она перестала улыбаться.

— Сама не знаю. После того как ты уехал, я отправилась прогуляться верхом и вернулась поздно вечером. На следующий день я опять поехала кататься и, когда стемнело, решила переночевать в лесу. Я часто так делала. Утром, возвращаясь домой, я увидела с вершины холма, что дед проезжает внизу. Я поскакала следом и почти сразу поняла, что мы двигаемся по отражениям. Мне трудно сказать, сколько времени это заняло, потому что ночь сменялась днем, а утро вечером, и в голове у меня все перепуталось. Затем дед встретился с Джулианом в лесу, изображение которого я видела на одной из карт, и они вместе отправились на север, где сейчас идет битва. — она махнула рукой в сторону долины. — Вспомнив твои слова, я не посмела самостоятельно вернуться домой по отражениям и несколько дней жила в лесу, не зная, что мне делать. Затем я увидела твой отряд, поднимавшийся в гору. Я сразу тебя узнала, но побоялась подойти — ведь до Эмбера было еще далеко, и ты мог отправить меня обратно в Авалон, а я этого не хотела.

— А я не верю, что ты говоришь мне всю правду. — Я посмотрел ей в глаза. — Но у меня нет времени тобой заниматься. Мы сейчас уходим, а ты останешься здесь. Так безопаснее. Я приставлю к тебе двух телохранителей!

— Они мне не нужны!

— Я не спрашиваю, что тебе нужно, а что нет. Будет так, как я сказал. Я пошлю за тобой, когда сражение закончится.

Я резко повернулся, подозвал двух солдат и приказал им остаться охранять Дару. Лица их не озарились радостью.

— Чем это вооружены твои люди? — спросила она.

— Оставим разговоры на потом. Я занят.

Отдав необходимые распоряжения, я построил отряды в колонны.

— Немного же у тебя солдат, — заметила Дара.

— Вполне достаточно. Увидимся позже.

Мы пошли вперед — тем путем, который я только что разведал. Гром прекратился, наступила тишина — тревожная, неприятная. Сумерки сгустились, плотный туман укутывал, как сырое одеяло, дышать было нечем.

По моему знаку отряд остановился, а мы с Ганелоном преодолели небольшой подъем и забрались на мой старый наблюдательный пункт.

Всадники на драконах покрыли весь склон горы и теснили Эмберийцев, прижимая их к пропасти. Я поискал глазами Эрика, но ни его, ни пульсирующего света драгоценного камня правосудия видно не было. Жерар тоже куда-то исчез.

— Кто из них враг? — спросил Ганелон.

— Всадники на драконах. Веди сюда отряд. — Я поднял ружье к плечу. — Скажи, чтобы убивали и наездников, и зверей.

Ганелон удалился, а я прицелился в снижающегося дракона и выстрелил. Он вспыхнул, камнем рухнул вниз и, ударившись о землю, покатился по склону холма, теряя перья. Скоро я зажег уже три костра, а затем продвинулся немного вперед, занял удобную позицию и открыл стрельбу.

Хитрые твари быстро смекнули, что их уничтожают с тыла, и, развернувшись, побежали в мою сторону. Скорость их бега была просто фантастической. Я расстрелял все патроны, вставил новую обойму, и в это время подоспел мой первый стрелковый батальон. Мы устроили самый настоящий заградительный огонь и кинулись в атаку.

Поняв, что у них нет ни одного шанса на успех, драконы начали улепетывать со всех ног, но не могли взлететь без хорошего разбега, и мы расстреливали их в упор. Горели они красиво.

Скала, окутанная туманом, возвышалась слева от нас, вершину ее скрывали облака. Создавалось впечатление, что мы стоим перед сказочным замком с огромной башней. Легкий бриз рассеивал дым; склон горы покраснел от крови.

Мы продолжали наступать, стреляя, и Эмберийцы, сообразив, что им пришли на помощь, тоже перешли в наступление, шаг за шагом удаляясь от пропасти, к которой их теснил враг. В первых рядах сражался мой брат, Каин. На мгновение глаза наши встретились, и он очертя голову бросился в атаку, увлекая за собой остальных.

Честно говоря, они нам здорово помешали, потому что в результате их действий угол обстрела сильно уменьшился. К сожалению, с этим ничего нельзя было сделать. Мы подошли ближе, не тратя даром ни одного патрона, и противник обратился в бегство.

Я начал спускаться к подножию горы, по направлению к большой группе людей — Видимо, личной охране Эрика. Наверное, его тяжело ранили — иначе невозможно было объяснить, почему прекратилась гроза.

Краешком глаза я увидел, как сзади на меня надвигается огромная тень. Отпрыгнув в сторону, яперекатился по земле и поднял ружье. Однако мой палец не нажал на курок. Дара пронеслась мимо меня на галопе, а затем повернула голову и засмеялась.

— Черт тебя побери! — закричал я. — Немедленно вернись! Ты погибнешь!

— Увидимся в Эмбере! — крикнула она в ответ и, пришпорив коня, поскакала по тропинке.

Я был в бешенстве, но помешать ей не мог. От души выругавшись, я встал, отряхнулся и продолжал свой путь.

Меня окликали по имени, головы поворачивались в моем направлении. Я ни на кого не обращал внимания. Люди расступились, давая мне пройти.

Я думаю, мы с Жераром увидели друг друга одновременно. Он стоял в середине толпы на коленях и, когда я приблизился, молча поднялся на ноги. Лицо его осталось бесстрастным.

Мои догадки подтвердились. На земле лежал Эрик.

Я подошел к ним вплотную, кивнул Жерару и наклонился, испытывая какое-то странное волнение. Из глубоких ран на груди Эрика текла кровь, заливая драгоценный камень правосудия, висевший на цепочке и продолжавший пульсировать мягким светом. Глаза Эрика были закрыты, дыхание затруднено.

Я опустился на колени, не в силах оторвать взгляда от пепельно-серого лица, и попытался забыть о своей ненависти, чтобы хоть как-то понять человека, который был моим братом и которому осталось жить считанные минуты. Я познал чувство жалости, когда подумал, чего он лишается вместе с жизнью, и захотел сказать что-нибудь хорошее; но в голову ничего не приходило, кроме дурацкой фразы: «Он погиб, сражаясь за Эмбер». Все лучше, чем ничего.

Веки его задрожали, глаза открылись. Он смотрел на меня отсутствующим взглядом, и в первую секунду я решил, что Эрик меня на видит. Я ошибся.

— Корвин, — прошептал он, тяжело дыша. — Я знал, что это будешь ты. Они избавили тебя от ненужных хлопот, верно?

Я промолчал. Он заранее знал мой ответ.

— Когда-нибудь наступит твой черед, — продолжал Эрик. — Тогда мы окажемся в равных условиях. — Он усмехнулся шутке, и, видимо, зря, потому что сразу же зашелся кровавым кашлем. Когда приступ закончился, он вновь поглядел на меня. — Я чувствовал твое проклятье каждый день, каждый час, каждую минуту. Тебе даже не пришлось умереть, чтобы оно сбылось. — Он умолк и, словно прочитав мои мысли, слабо усмехнулся. — Не бойся. Я не потрачу на тебя своего предсмертного проклятья. Я приберег его для врагов Эмбера.

И когда Эрик прошептал свое проклятье, я задрожал, услышав, что он шепчет.

И вновь мой умирающий брат посмотрел на меня и дотронулся до цепочки на шее.

— Камень… — с трудом произнес он. — Возьми его в центр Лабиринта, поднеси к одному глазу. Сконцентрируйся… и смотри в него, как в окно… Попытайся… спроецировать себя… внутрь. Ты не исчезнешь, но поймешь… как им пользоваться.

— Как?… — невольно вырвалось у меня, но я тут же прикусил язык. Он ведь уже объяснил, что надо сделать. Зачем же лишать человека драгоценных секунд жизни, задавая дурацкие вопросы.

Но Эрик понял, что я имел в виду.

— Записки Дворкина… под камином… в моей…

Он зашелся во втором приступе кашля, и кровь хлынула у него из носа и ушей. Внезапно он сел, набрав полную грудь воздуха, и глаза его бешено засверкали.

— Попробуй найти себе оправдание, как это удалось мне, ублюдок! — вскричал он и, бездыханный, упал мне на руки.

Несколько секунд я держал его тело, затем бережно опустил на землю. Я закрыл ему глаза, почти машинально сложил его руки на груди поверх потухшего камня правосудия, который мне не хотелось сейчас забирать. Потом я встал и накрыл Эрика плащом.

Повернувшись, я понял, что взгляды всех присутствующих устремлены в мою сторону. Я увидел множество знакомых и незнакомых лиц… Людей, которые смотрели, как однажды вечером меня, закованного в цепи, привели и усадили за праздничный стол.

Нет. Сейчас на время вспоминать прошлое. Надо выкинуть эту дурь из головы… Стрельба прекратилась, и Ганелон сыпал приказами, пытаясь навести в отряде хоть какой-то боевой порядок.

Я пошел вперед.

Мимо Эмберийцев, живых и мертвых, мимо Ганелона и мохнатых существ. Я взобрался на вершину горы и посмотрел вниз.

В долине кипела битва: ряды кавалерии накатывались один на другой, словно волны бушующего моря, пехотинцы копошились, как муравьи в муравейнике.

Я достал колоду, вытащил карту Бенедикта и через несколько мгновений увидел его самого, все на том же черном коне с красной гривой и красным хвостом. Мой старший брат был в самой гуще сражения, и, невольно любуясь его отточенными молниеносными движениями, я молчал, не желая ему мешать.

— Жди, — коротко бросил он, почувствовав контакт.

Двумя ударами шпаги он сразил и своего противника, и его лошадь и стал постепенно отъезжать в сторону. Я заметил, что Бенедикт пользуется удлиненными поводьями с петлей на конце, накинутой на культю правой руки. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем ему удалось выбраться в более или менее безопасное место. Остановившись, он посмотрел на меня, явно пытаясь разглядеть, что происходит за моей спиной.

— Да, я на высотах, — сказал я в ответ на его невысказанную мысль. — мы победили. Эрик пал в сражении.

Он продолжал молча на меня смотреть. На лице его не дрогнул ни один мускул.

— Мы победили потому, — пояснил я, — что мой отряд был вооружен автоматическими винтовками. Мне наконец удалось найти вещество, которое заменяет порох в Эмбере.

Бенедикт прищурился и кивнул. Он сразу понял, что это было за вещество и откуда оно взялось.

— Нам надо многое обсудить, — заметил я, — но первым делом необходимо уничтожить врага. Если ты не прервешь контакт, я пошлю тебе несколько солдат с ружьями.

Он улыбнулся и произнес одно слово:

— Поспеши.

Я громко позвал Ганелона, который тут же откликнулся. Оказывается, он стоял всего в нескольких шагах позади меня. Я приказал ему построить наш отряд в цепь и привести сюда. Он кивнул и побежал по склону горы, на ходу отдавая распоряжения.

— Бенедикт, — нарушил я затянувшееся молчание, — Дара здесь. Ты не заметил, но она шла за тобой по отражениям от самого Авалона. Я хочу…

Губы его раздвинулись в недоброй усмешке.

— Да кто такая эта Дара, в конце концов?! — крикнул он. — Ты все время о ней говоришь, а я никогда о ней не слышал! Скажи мне! Я требую ответа!

Я слабо улыбнулся и покачал головой.

— Притворяться бессмысленно, Бенедикт. Я все знаю. Не бойся, я никому не сказал, что она твоя праправнучка.

Рот его невольно открылся, а глаза расширились от изумления.

— Корвин… Либо ты сошел с ума, либо жестоко ошибаешься. У меня нет никакой праправнучки. И никто не мог идти за мной по отражениям по той простой причине, что Джулиан срочно вызвал меня в Эмбер, и я, естественно, воспользовался его картой.

Ну конечно. Почему же я сразу не поймал Дару на вранье? Единственным оправданием мне служило то, что я был слишком занят мыслями о предстоящем сражении. Действительно, с какой стати Бенедикту тратить время попусту, когда в его распоряжении находился куда более надежный и, главное, быстрый способ передвижения?

— Проклятье! — воскликнул я. — Она уже в Эмбере! Я позову Каина и Жерара, чтобы они помогли тебе в пересылке отряда. Ганелона тоже возьми, пусть командует под твоим началом.

Оглянувшись, я увидел, что Жерар разговаривает с несколькими придворными. Я крикнул, и, почувствовав в моем голосе отчаяние, он резко поднял голову и сразу же побежал по склону горы.

— Корвин! Что случилось?! — вскричал Бенедикт.

— Не знаю! Но боюсь, что произойдет непоправимое!

Я сунул карту Бенедикта подбежавшему Жерару.

— Проследи за отправкой отряда. Рэндом во дворце?

— Да.

— На свободе или под арестом?

— На свободе, но к нему приставлена охрана. Эрик не доверяет… Не доверял ему.

Я повернулся.

— Ганелон, — приказал я, — делай то, что скажет Жерар. Он отправит тебя в долину. Проследи, чтобы наши ребята выполняли все распоряжения Бенедикта. Я ухожу в Эмбер.

— Хорошо, — спокойно сказал он и пошел вместе с Жераром к солдатам, уже построенным в цепь.

Я вытащил из колоды карту Рэндома. В это минуту наконец-то начал накрапывать обычный мелкий дождь.

Изображение на карте ожило, зашевелилось.

— Привет, Рэндом, — поздоровался я. — Узнаешь?

— Где ты?

— В горах. Половину сражения мы выиграли, и я только что послал Бенедикту людей, чтобы уничтожить врага в долине. Мне нужна твоя помощь. Я должен попасть во дворец.

— Не знаю, Корвин… Эрик…

— Эрик мертв.

— Кто его преемник?

— А ты как думаешь? Не медли, брат! Мне нужно во дворец!

Он кивнул и протянул руку. Я сделал шаг вперед. Мы стояли на балконе с белыми мраморными перилами. Небольшой сад внизу не радовал глаз обилием цветов.

Я покачнулся, и он схватил меня за руку.

— Ты ранен!

Я покачал головой, только сейчас чувствуя, как сильно устал. Несколько ночей я провел без сна, а последующие события развивались так стремительно…

— Нет, — сказал я, глядя на свою окровавленную рубашку. — Это — кровь Эрика.

Он провел рукой по соломенным волосам и поджал губы.

— Значит, ты все-таки убил его…

— Нет. Когда мы встретились, он был при смерти. А сейчас пойдем со мной! Это очень важно! Нам надо успеть!

— Куда? Зачем?

— В Лабиринт. Не могу ответить зачем — знаю только, что это действительно очень важно. Пойдем!

Мы вышли из комнаты, направляясь к ближайшей лестнице. Два стражника, стоявших на верхней ее площадке, вытянулись по стойке смирно и не сделали попытки остановить нас.

— Я рад, что у тебя есть глаза, — сказал Рэндом. — Значит, меня не обманули. А видишь ты так же хорошо?

— Да. Я слышал, ты все еще женат?

— Верно.

Мы спустились на первый этаж и повернули направо. Поведение стражников, стоявших на нижней площадке лестницы, ничем не отличалось от поведения их товарищей.

— Верно, — повторил он, следуя за мной к центру дворца. — Тебя это удивляет, не правда ли?

— Честно говоря, да. Я был уверен, что ты постараешься избавиться от нее ровно через год, как только закончится срок твоего пребывания в Рембе.

— Я тоже так думал. Но я полюбил ее. Полюбил по-настоящему.

— В жизни всякое бывает.

Мы миновали мраморную гостиную и очутились в длинном узком коридоре. Полумрак, пыль кругом… Я невольно вздрогнул, вспомнив, в каком состоянии находился, когда был здесь в последний раз.

— И она меня любит, — не умолкал Рэндом. — Никто меня так не любил, как Виала.

— Я рад за тебя.

Мы подошли к большой двери, почему-то открытой, за которой широкая спиральная лестница уходила далеко вниз, и быстро начали спускаться по ступенькам.

— А я — нет, — возразил он, стараясь не отставать. — Мне совсем не хотелось влюбляться. Ты же знаешь — мы были пленниками. Разве это жизнь для женщины?

— Зато теперь — худшее позади. Тебя ведь арестовали за то, что ты решил отомстить за меня и попытался убить Эрика?

— Да. Виала захотела разделить мою участь.

— Я никогда этого не забуду, Рэндом.

Мы уже не шли, а бежали, и фонари, расположенные в сорока футах один от другого освещали нам путь. Бесконечные ступеньки… Лестничные пролеты… Мы находились в гигантской пещере естественного происхождения, которую никто и никогда не исследовал. Я невольно подумал об узниках, томящихся в мрачных подземельях, и пообещал себе, что выпущу их на свободу или назначу им не такое суровое наказание.

Минута уходила за минутой; далеко внизу виднелись слабые отсветы факелов.

— Есть на свете девушка, — сказал я, — по имени Дара. У меня были веские основания верить, что она — праправнучка Бенедикта, и не только потому, что я услышал об этом из ее собственных уст. Я объяснил ей в нескольких словах, что такое реальный мир, отражения и Лабиринт, и она загорелась желанием немедленно попасть в Эмбер, чтобы пройти испытание, которое прошли все мы. Видишь ли, до некоторой степени Дара уже умеет управлять отражениями. Когда я видел ее в последний раз, она загоняла коня, стремясь как можно скорее попасть в Эмбер. Но Бенедикт поклялся, что у него нет никакой праправнучки. Я не хочу подпускать Дару к Лабиринту на пушечный выстрел. Я должен допросить ее.

— Странно, — задумчиво произнес Рэндом. — Очень странно. Ты прав. Надо выяснить, в чем тут дело. Думаешь, она уже в Лабиринте?

— Если нет, ждать придется недолго.

Наконец мы спустились в полутемный зал пещеры, и я пошел к боковому тоннелю. В это время Рэндом воскликнул:

— Корвин! Подожди!

Резко остановившись, я оглянулся, увидел, что он остался на нижней площадке лестницы и быстро подошел к нему.

Мне не пришлось задавать лишних вопросов. Рэндом склонился над высоким бородатым мужчиной распростертым на полу.

— Убит. Только что. Прекрасный удар шпаги. Очень тонкий клинок.

— Пойдем!

Мы побежали по тоннелю, в самый его конец. Седьмая дверь направо… Я выхватил Грейсвандир из ножен, увидев, что эта громадная, каменная, обитая металлом дверь распахнута настежь.

Рэндом не отставал от меня ни на шаг.

Мы очутились в большой комнате, похожей на танцевальный зал. Черный гладкий пол блестел, как стекло. На полу был выложен узор, который назывался Лабиринтом. Холодный огонь дрожал, сверкал и переливался, непрерывно меняя очертания. Его ажурный рисунок почти целиком состоял из кривых линий. Мы остановились на пороге, затаив дыхание.

По Лабиринту кто-то шел. Как всегда, у меня по телу пробежали холодные мурашки. Дара? Невозможно было различить фигуру, над которой поднимались фонтаны искр. Но кем бы ни был человек, уже прошедший Великую Дугу и приближавшийся к серии сложных поворотов, в жилах его текла королевская кровь, потому что любого другого Лабиринт давно уничтожил бы.

Огненная фигура того, кому осталось пройти Последнюю Вуаль, непрерывно меняла очертания. Какие-то странные необъяснимые чувства нахлынули на меня, сонмы образов промелькнули перед моим внутренним взором. Потом Рэндом судорожно вздохнул, и я словно очнулся от летаргического сна.

Оно казалось то громадным, заполнившим собой всю комнату, то крохотным и совсем незаметным. На мгновение оно стало хрупкой девушкой — может быть, Дарой — со сверкающими распущенными волосами, но волосы превратились в большие изогнутые рога на квадратной голове, и слышался лишь стук копыт, когда их кривоногий обладатель преодолевал поворот за поворотом. Затем оно превратилось в огромную кошку… безликую женщину… крылатое существо изумительной красоты… горсть пепла.

— Дара! — закричал я. — Это ты?!

Мне ответило эхо. Тот, кто был в Лабиринте, тратил остатки сил, срывая Последнюю Вуаль. Мышцы мои невольно напряглись, словно я чем-то мог ему помочь.

И наконец оно появилось.

Да, это была Дара. Высокая и прекрасная. Величественная и ужасная в одно и то же время. Мне показалось, что мозг мой разрывается на части. Руки ее были подняты в страстном порыве, с губ лился нечеловеческий смех. Я хотел отвернуться, но не смог пошевелиться. Неужели я действительно обнимал, целовал, ласкал… это? Я не мог понять, что со мной происходит.

Затем Дара поглядела на меня.

— Милорд Корвин, теперь ты владыка Эмбера?

Сам не знаю, как я нашел в себе силы ей ответить.

— В определенной степени.

— Хорошо! Тогда посмотри на меня! Се судьба твоя!

— Кто ты? Что ты?

— Этого ты никогда не узнаешь. Слишком поздно. Ты опоздал.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— Эмбер будет разрушен.

И Дара исчезла.

— Какого черта! — воскликнул Рэндом. — Кто она такая?

Я покачал головой.

— Не знаю. Но должен узнать во что бы то ни стало, потому что теперь нет для меня ничего важнее на свете.

Он сжал мою руку.

— Корвин… оно… она… говорила искренне. Думаешь, Эмбер можно разрушить?

Я кивнул.

— Да.

— Что ты собираешься делать?

Я вложил Грейсвандир в ножны и отвернулся.

— Укреплять мощь государства. Теперь у меня есть все, о чем я мечтал, и я не собираюсь ждать, когда на нас нападут темные силы. Нет, я постараюсь найти и уничтожить врага, прежде чем он сможет причинить вред Эмберу.

— Где ты собираешься его искать?

Мы покинули помещение Лабиринта и зашагали по тоннелю.

— Там, где начинается Черная Дорога.

Мы пересекли пещеру, подошли к спиральной лестнице, на нижней площадке которой лежал мертвец, и, окруженные полумраком, стали подниматься по широким ступенькам.

Роджер Желязны Знак Единорога

1

Не обращая внимания на вопросительный взгляд конюха, я снял с седла свой страшный груз и отдал ему коня. Плащ почти не скрывал того, что в нем было завернуто. Я перекинул его через плечо и тяжелым шагом прошел к заднему входу во дворец. Скоро ад потребует расплаты.

Я обогнул плац и пошел по тропинке, ведущей в южный конец дворцового парка. Чем меньше глаз, тем лучше. Все равно меня заметят, но идти через главный вход, где всегда полно народу, еще хуже. Черт!

Провались оно все! Будто мне до сих пор было мало хлопот! Но правду говорят, наверное, что беда не ходит одна. Так сказать нарастание процентов в нематериальной сфере.

Вокруг фонтана, в дальнем конце парка, околачивалось несколько бездельников. За кустами вдоль тропинки шагали двое стражников. Увидев меня, они перекинулись парой слов и уставились в другую сторону. И правильно сделали.

И недели не прошло с тех пор, как я вернулся. Почти ничего еще не ясно. Королевский двор Эмбера полон подозрений. И теперь эта смерть, которая еще больше усложнит короткое и несчастное царствование Корвина I. Мое царствование.

Пора сделать то, что необходимо было сделать с самого начала. Но с первых минут меня захлестнули дела. Не сказал бы, что я все это время дремал. Просто я попробовал расположить свои дела в порядке их срочности и действовал соответственно.

Я пересек парк, вышел из тени под косые лучи солнца и поднялся по широкой, изогнутой лестнице, войдя во дворец. Стражник у входа вытянулся в струнку. Я направился к задней лестнице, поднялся на второй этаж, а затем и на третий.

Из своих апартаментов в коридор вышел мой брат Рэндом.

— Корвин! — он вглядывался в мое лицо. — Что случилось? Я увидел тебя с балкона и…

— Зайдем к тебе! — ответил я, делая ему знак глазами. — Поговорить надо. Прямо сейчас.

Он колебался, рассматривая мою ношу.

— Пойдем в другую комнату, ладно? — предложил он. — Здесь Виала.

— Согласен.

Рэндом пошел первым и распахнул дверь. Я вошел в маленькую гостиную, отыскал подходящее местечко и положил тело на пол.

Рэндом пристально смотрел на меня.

— Ну, и что ты от меня хочешь?

— Разверни и посмотри, — проронил я.

Он встал на колени и откинул плащ, после чего снова набросил его.

— Покойник, — заметил он, — ну и что из этого?

— Ты плохо смотрел. Оттяни веко. Открой рот и взгляни на зубы. Пощупай наросты на тыльных сторонах рук. Пересчитай фаланги пальцев. Потом сам скажешь мне, в чем тут дело.

Он проделал все, что я подсказал. Посмотрев на руки, он замер и кивнул:

— Да, припоминаю.

— Припоминай вслух.

— Тогда, в доме Флоры…

— Тогда я увидел их впервые, — перебил его я. — Но нужен-то им был ты. Я так и не понял, зачем.

— Все верно. Я не успел рассказать тебе. Просто времени не было. Странно… Откуда этот свалился?

Я медлил, не зная, вытягивать ли из Рэндома его историю или рассказать ему свою. Моя победила, потому что дело не терпело отлагательств, да и своя рубашка всегда ближе к телу.

Я вздохнул и опустился в кресло.

— Только что мы лишились еще одного брата. Убит Каин. Я чуть-чуть опоздал. Эта тварь… человек… уже добрался до него. Конечно, я хотел взять его живым, но он дрался как черт. У меня не оставалось выбора.

Рэндом тихо присвистнул и опустился в кресло напротив меня.

— Понятно, — почти беззвучно прошептал он.

Я внимательно посмотрел ему в лицо. Кажется, в уголках его глаз притаилась улыбка, которая могла стать явной, если первым улыбнусь я. Вполне вероятно…

— Нет! — решительно возразил я. — Будь это моих рук дело, я бы все устроил так, чтобы самому остаться в стороне. Я рассказал тебе все, как было.

— Верю, верю, — поспешил ответить он. — Где Каин?

— Под дерном, возле Рощи Единорога.

— Это подозрительно. Для других, по крайней мере.

Я кивнул.

— Знаю, пока что придется помалкивать. Труп я спрятал. Не могу же я притащить его во дворец и отвечать на вопросы, пока мне не известны все важные факты. Кстати, они у тебя в голове.

— Ладно. Не знаю, важны ли эти факты, но они в твоем распоряжении. Но ты мне тоже расскажешь все, ладно? Как это все произошло?

— Это случилось сразу после обеда. Я поел в гавани с Жераром. Потом Бенедикт через свою Карту доставил меня наверх. В своей комнате я обнаружил записку, которую, очевидно, просунули под дверь. В записке просили о тайной встрече, чуть позже в Роще Единорога. Записка была подписана — «Каин».

— Записка у тебя?

— Да, — я вынул ее из кармана и протянул Рэндому. — Вот она.

Он внимательно изучил записку и покачал головой:

— Не уверен. Почерк, может быть, и его… Похоже, особенно если он торопился. Но вряд ли…

Я пожал плечами, забрал записку, сложил ее вдвое и засунул в карман.

— Как бы то ни было, я попробовал связаться с ним через его Карту, чтобы не ездить зря, но он не отвечал. Я догадался, что он не хочет показывать, где находится. Видно, это ему было очень важно. Я взял коня и поскакал вниз.

— Ты говорил кому-нибудь, куда едешь?

— Ни единой живой душе. Я решил дать коню размяться и скакал очень быстро. Я не видел, как это произошло. На опушке с перерезанным горлом валялся Каин, а в кустах неподалеку что-то мелькнуло. Я догнал этого парня, бросился на него, завязалась драка и мне пришлось его прикончить. На разговоры у нас не было времени.

— Ты уверен, что это его рук дело?

— Тут не ошибешься. Его след вел от Каина, на одежде была свежая кровь.

— Может, это его кровь?

— Сам посмотри. Ран нет, я сломал ему шею. Конечно, я не забыл, где я видел таких раньше, вот и притащил его к тебе. А пока ты еще не начал рассказывать, вот тебе еще кое-что. На сладкое. Бери.

Я вытащил вторую записку и передал ее Рэндому. — Обнаружил ее на теле этого гада. Наверняка, он забрал ее у Каина.

Рэндом прочел записку и отдал ее мне.

— От тебя Каину с просьбой о встрече в том же месте. Дела, что и говорить.

— Да, говорить нечего. И почерк похож на мой. По крайней мере, с первого взгляда.

— Я вот думаю, что было бы, если бы первым приехал ты?

— Скорее всего, ничего. Они хотят выставить меня убийцей, а для этого я им нужен живым. Все дело в том, чтобы он оказался на месте раньше меня. Если бы я приехал раньше Каина, все дело сорвалось бы.

Рэндом кивнул:

— Для того, чтобы все так точно рассчитать, кое-кто должен быть на месте действия, во дворце. У тебя есть подозрения?

Я хмыкнул, взял сигарету, закурил и хмыкнул еще раз.

— Я только что вернулся. Ты все время был здесь. Кто сейчас больше других ненавидит меня?

— Нескромный вопрос, Корвин, — заявил Рэндом. — Каждый что-то против тебя имеет. Я бы выбрал Джулиана, но тут это отпадает.

— Почему?

— Они с Каином много лет были в прекрасных отношениях. Жаль ты не видел их вместе. Друг без друга шагу ступить не могли, всюду вместе. А если и по отдельности, то ненадолго. Водой не разольешь. Джулиан ничуть не изменился, такой же холодный, мелочный и злобный. Но если он кого-то и любил, то это Каина. Нет, он не пожертвовал бы им, даже чтобы добраться до тебя. В конце концов, если уж ему стало невтерпеж, он мог найти кучу других способов.

Я вздохнул.

— Кто следующий?

— Не знаю, честное слово, не знаю.

— Хорошо. И что теперь будет, как ты думаешь?

— Ты попался, Корвин. Что бы ты ни утверждал, все подумают, что это сделал ты.

Я кивнул в сторону трупа. Рэндом отрицательно покачал головой.

— Подумаешь, вытащил из Тени какого-то болвана, чтобы все свалить на него.

— Понимаю, — промолвил я. — Странно, что я возвратился в Эмбер в самое выгодное для себя время.

— Это точно, лучше не придумаешь, — согласился Рэндом. — Даже Эрика убивать не пришлось. Тут тебе повезло.

— Да. И все-таки: ни для кого не секрет, зачем я сюда явился. Очень скоро на моих солдат начнут посматривать косо. Чужаки. Странно вооруженные, да еще и расквартированы в самом городе! Пока меня избавляла от неприятностей внешняя угроза! Да кроме того, меня подозревают в грязных делишках, совершенных до возвращения, например, в убийстве слуг Бенедикта. А теперь еще и это…

— Да, — вздохнул Рэндом. — Все это я понимаю. Когда вы с Блейзом несколько лет назад атаковали Эмбер, Жерар развернул часть своего флота так, чтобы не оказаться у вас на пути. А Каин со своими кораблями напал на вас и разбил. Я думаю, что после его смерти всем флотом будет командовать Жерар.

— А кто же еще? Кто еще с этим справится?

— И тем не менее…

— Согласен. И тем не менее. Если бы для укрепления своих позиций мне понадобилось отправить на тот свет кого-нибудь, то по логике вещей это был бы Каин. Это чистая правда, черт бы ее побрал!

— Ну и что ты собираешься делать?

— Рассказать всем, что случилось и попытаться узнать, кто за этим стоит. Можешь предложить что-нибудь получше?

— Я думал, как бы тебе обеспечить алиби, но что-то не получается.

Я покачал головой.

— Ты слишком близок ко мне. Как бы ты ни старался, эффект будет прямо противоположным.

— А может, признать, что это твоя работа?

— Я думал об этом. Но о самозащите тут говорить не приходится. Глотки перерезают из-за угла. Пришлось бы сколачивать доказательства того, что он замышлял какую-то гадость и объявить, что я сделал это на благо Эмбера. Мне это глубоко противно. На таких условиях я категорически отказываюсь признать вину за то, чего я не совершал. Да и все равно, запашок от меня останется препротивный.

— Да и репутация опасного противника тоже.

— Такая репутация мне как раз и не нужна. Я не собираюсь этим заниматься. Нет, это исключено.

— Тогда мы закруглились. Почти…

— Что значит почти?

Прищурив глаза, Рэндом тщательно изучал ноготь большого пальца своей левой руки.

— Как тебе сказать… мне сейчас пришло в голову, если ты не прочь убрать со сцены еще кого-нибудь, то самое время вспомнить о том, что вину можно переложить на чужие плечи.

Я поразмышлял об этом, докурил сигарету и произнес:

— Неплохо. Но в данный момент у меня больше нет лишних братьев. Даже Джулиан не лишний. Да его и не подставишь.

— Необязательно брать кого-нибудь из семьи, — ответил Рэндом. — Вокруг полно эмберских дворян, у которых есть мотив. Например, сэр Реджинальд.

— Хватит, Рэндом! Это тоже исключено.

— Ну, тогда серые клеточки в моем мозгу истощились.

— Надеюсь, те, что заведуют памятью, остались?

— Ну что ж…

Он вздохнул и потянулся. Затем он встал, перешагнул через тело и подошел к окну. Открыв портьеру, он долго смотрел вдаль.

— Ну что ж, — повторил он, — у меня есть, что рассказать.

И Рэндом начал вспоминать вслух:

— Хотя секс у многих главное в жизни, но у каждого есть любимое дело, которым он занимается в свободное время. Для меня, Корвин, это игра на ударных, полеты и карты — в любом порядке. Ну, может быть, чуть больше я люблю летать — без моторов, на воздушных шарах, планерах, но это уже от настроения зависит, сам знаешь. Спросишь меня в другой раз, так я могу по-другому ответить. Все зависит от того, чего тебе в этот момент больше всего хочется. Ну вот несколько лет назад я был здесь, в Эмбере. Так, ничем особо не занимался. Отец еще был здесь, и когда я заметил, что он вот-вот опять разворчится, я решил, что пора прогуляться. Куда-нибудь подальше. Я давно заметил, что могучая сила его обожания и любви ко мне пропорциональна расстоянию между нами. На прощание он подарил мне изогнутую рукоятку для плетки. Наверное, чтобы его любовь крепла как можно быстрее. Но рукоять была прелесть — с серебряной отделкой, прекрасно сделанная. Мне она очень пригодилась. Я решил, что в одном укромном уголке Тени смогу предаться всем своим маленьким удовольствиям сразу. Ехать мне пришлось долго, не буду надоедать тебе деталями, потому что от Эмбера это достаточно далеко. На сей раз я не искал места, где бы я был какой-нибудь шишкой. Это быстро надоедает или утомляет — в зависимости от того, какую меру ответственности взваливаешь на себя. Я хотел побыть безответственным ничтожеством и вволю повеселиться. Тексорами был открытый настежь портовый город — знойные дни, долгие ночи, много хорошей музыки, карточная игра утром, вечером и, вообще круглый день. Дуэли каждое красивое утро, а в промежутках — драки и увечья для тех, кому невтерпеж. У меня был маленький красный планер и я чуть не каждый день летал. Отличная была жизнь! Ночь напролет я барабанил в подвальчике у реки, где стены потели не меньше посетителей, и дым плавал вокруг фонарей, словно струи молока. Закончу играть, иду развлекаться. Обычно это была женщина или карты на весь остаток ночи. Чертов Эрик! Опять вспомнил… ты знаешь, он однажды заявил, что я передергиваю карты! Карты — это единственная вещь, где я никогда не мухлевал. Игра — дело серьезное. Просто я хороший игрок, да и везет мне. В отличие от Эрика. Он был лучшим почти во всем, и даже сам себе не мог признаться, что кое в чем другие посильнее. Если ты все время побеждаешь его, значит ты жульничаешь. Однажды вечером, он чуть в драку не полез по этому поводу. Могло плохо кончиться, но Жерар и Каин замяли дело. Надо отдать должное Каину. В тот раз он встал на мою сторону. Бедняга… Какая мерзкая смерть, а? Глотка… Ну ладно, торчу я в Тексорами, занимаюсь музыкой и девочками, выигрываю в карты и ношусь по небу. Пальмы и цветущая по ночам желтофиоль. Добрые портовые запахи-пряности, кофе, деготь, соль и все такое прочее… Дворяне, купцы и крестьяне — то же самое, что почти повсюду. Моряки и разнообразные путешественники появляются и исчезают. Люди вроде меня, ни во что особенно не суются. По-настоящему. С остальными я почти не общался. Изредка что-то вроде поздравительных открыток через Карты и все. Я почти не думал об Эмбере. Все изменилось в одну ночь. У меня на руках был большой шлем, и парень напротив меня никак не мог решить, блефую я или нет.

В этот момент со мной заговорил бубновый валет.

Да, с этого все и началось. Я и так был как пьяный. Мы только что сыграли парочку горяченьких партий и я еще не остыл. Да и физически я очень устал: весь день летал, ночью не выспался. Потом я решил, что из-за нашего семейного карточного фокуса такое могло происходить, если кто-то вызывал меня, а у меня в руках были любые карты, даже обычные игральные. Само собой, обычно мы обходились без помощи Карт, если только сами не вызываем кого-нибудь. Должно быть, мое подсознание, которое в это время вырвалось у меня на свободу, ухватилось за привычный реквизит, хотя позже у меня появились причины сомневаться, не знаю уж, что там было на самом деле.

Валет сказал: «Рэндом». Потом его лицо затуманилось и он добавил: «Помоги мне». К этому времени я начал смутно догадываться, кто это. Связь была очень слабой. Затем лицо возникло снова и я понял, что не ошибся. Это был Бранд. Выглядел он просто ужасно. Мне показалось, что он был к чему-то прикован или привязан. «Помоги мне», — вновь произнес он. — Я слушаю, — ответил я. — Что случилось?

— …в плену, — сказал он и еще что-то добавил. Я не смог разобрать что.

— Где? — спросил я.

Он покачал головой.

— Не могу помочь тебе. Нет Карт, да и я слишком слаб. Тебе придется идти в обход, длинным путем.

Я не спросил, как он смог меня вызвать без моей Карты. Важно было узнать, где он. Я спросил, как его найти.

— Смотри внимательно, — ответил он. — Запоминай каждую мелочь. Скорее всего, я смогу показать тебе лишь один раз. И прихвати оружие.

И тут я увидел пейзаж за его плечами. Через окно или парапет — я так и не понял. Это было далеко от Эмбера. И Тени сходили с ума. Не хотел бы я забраться туда. Что-то резкое, с изменяющимися цветами. Огненное. День, но солнца в небе не было. Скалы, скользившие по земле, словно парусные корабли. Бранд был в какой-то башне, которая казалась крохотной неподвижной точкой в этом беспрерывно меняющемся пейзаже. Я запомнил, что вокруг основания башни обвилось что-то сверкающее, словно состоящее из призм. Я решил. что это сторож. Существо блестело так, что невозможно было определить его форму, его настоящие размеры. И тут все погасло. Мгновенно. И я опять смотрел на валета бубен, и парень напротив меня не знал, то ли обозлиться на меня за длинную паузу, то ли решить, что мне вдруг стало плохо.

Я сорвал банк и пошел домой. Растянувшись в постели, я курил и думал. Когда я отбыл из Эмбера, Бранд был еще там. Но когда я справлялся о нем, то никто понятия не имел, где его черти носят. На него накатил очередной приступ меланхолии и однажды он сорвался с места и уехал. И все. И никаких вестей ни от него, ни для него. Он не выходил на связь и никому не отвечал. Я постарался обдумать положение со всех сторон. Он был умен. Чертовски умен. Может быть, даже умнее всех в семье. Он попал в беду и вызвал меня. Наши герои, Эрик и Жерар, возможно, с радостью пустились бы на поиски приключений. Каин мог бы пойти из любопытства, Джулиан, чтобы показать отцу, что он лучше всех нас. Да, Бранд мог бы вызвать самого отца. Это было бы проще всего. Уж отец бы что-нибудь придумал. Но он вызвал меня. Почему?

Мне пришло в голову, что кто-нибудь из нас мог подстроить нашему Бранду ловушку. Скажем, если отец стал выделять его… ну, дальше сам понимаешь. Устранить угрозу… А свяжись он с отцом, выглядеть ему слабаком.

Поэтому я решил не звать никого на помощь, хотя в первый момент подумал об этом. Он вызвал меня, вполне возможно, что если я дам об этом знать кому-нибудь в Эмбере, то тем самым перережу ему глотку. А какая мне от всего этого выгода?

Если дело касалось трона, и Бранд на самом деле попал в фавор к отцу, то совсем не помешает оставить у него приятные впечатления от себя. А если нет… Всякое может случиться… Да и любопытно мне было, как это он попытался связаться со мной и ухитрился обойтись без Карт. Можно сказать, что я попытался спасти его в одиночку именно из любопытства.

Я стряхнул пыль со своих Карт и снова попытался вызвать его. Сам понимаешь, ответа не было. Я хорошенько выспался, а утром попробовал еще один раз. Опять ничего. Ну и ладно, дальше ждать нет смысла.

Я почистил меч, хорошенько поел и получше оделся. Еще я прихватил черные очки-поляроиды. Я не знал, как они там будут действовать, но страж был чрезвычайно яркий. Излишняя предосторожность никогда не повредит. На всякий случай я взял и пистолет. У меня было предчувствие, что толку от него там не будет. Так оно и вышло. Но пока не попробуешь, не узнаешь.

Попрощался я лишь с другим ударником, да и то потому, что перед отъездом отдал ему свою установку. Я знал, что у него она будет в полном порядке.

Затем я направился в ангар, подготовил свой планер, взлетел и поймал подходящий поток. Мне нравился этот способ путешествия.

Не знаю, летал ли ты когда-нибудь через Тень? Ну ладно, я летел над морем до тех пор, пока земля не превратилась в тонкую полоску на севере. Потом воды подо мной стали кобальтово-синими, вздыбились и начали трясти сверкающими бородами. Я повернул. Я несся в темнеющем небе к земле над самыми волнами. Когда я вернулся к устью реки, Тексорами исчез, и на его месте тянулись обширные болота. Я летел вдоль реки, пересекая все новые ее излучины. Пристани, дороги, транспорт — все исчезло. Деревья были очень высокими. На западе собрались розовато-жемчужные с желтым тучи. Солнце из оранжевого стало красным, почти желтым. Качаешь головой? Солнцем я расплачивался за города. Когда я тороплюсь, то избегаю людей, иду путем стихий. На такой высоте все искусственное отвлекает. Оттенки и свойства становятся для меня всем. Это я и имел в виду, когда говорил, что летел через Тень — совсем не то, что путешествовать по земле.

Так вот, я мчался на запад до тех пор, пока леса не перешли в степи. Их зелень быстро потускнела, покрылась бурыми, рыжеватыми, желтыми пятнами, потом стала светлой и какой-то рыхлой. Ценой этого была гроза. Я летел до тех пор, пока рядом со мной не стали бить молнии, а порывы ветра не стали слишком сильными для маленького планера. Тут я быстро сбавил скорость, но в результате подо мной появилась зелень. Я вновь превратил землю внизу в пустыню, застывшую и холмистую. И все же, когда я вырвался из грозы, желтое солнце светило мне прямо в спину. Затем солнце съежилось, облачные пряди проносились по его диску, постепенно стирая его. Прямой путь завел меня слишком далеко от Эмбера. Давненько я сюда не забирался.

Солнце исчезло, но было светло, как и прежде. Светло и жутко, словно все стороны света исчезли. Глаза обманывали меня, искажая перспективу. Я спустился ниже, ограничив поле зрения. Вскоре показались большие скалы, и я принялся искать знакомые очертания. Постепенно они появились.

Сделать так, чтобы все текло и перемешивалось, тут было легче, но физически очень неприятно. Управлять планером стало еще сложнее. Я спустился ниже, чем хотел и чуть не врезался в скалу. Наконец, все окуталось дымом и пламя заплясало почти так, как я помнил — беспорядочно появляясь тут и там из расщелин, ям, зияющих пещер. Цвета стали необычными. Это я тоже запомнил. Затем и скалы пришли в движение. Они плыли, словно лодки, без руля там, откуда появляются радуги.

К этому времени воздушные потоки посходили с ума: один восходил за другим, словно фонтаны. Я боролся с ними, как мог, но было ясно, что в этой Тени на такой высоте мне долго не удержаться. Я поднялся немного выше, забыв на время обо всем, и попытался выпрямить планер. Когда я снова посмотрел вниз, мне показалось, что я на гонках черных айсбергов. Скалы мчались, сталкиваясь, пятились, снова ударялись друг о друга, вертелись на месте, закладывали виражи, проскальзывали одна мимо другой. Тут меня начало швырять вниз и вверх, и я увидел, что распорка не выдержала. Я в последний раз подтолкнул Тени и снова взглянул вниз. Вдалеке показалась башня. У ее основания что-то сверкало ярче льда и алюминия.

С последним толчком я добрался до места. Только я об этом подумал, как ветры совсем сорвались с цепи. Лопнули сразу несколько тросов, и я начал снижаться со скоростью щепки в водопаде. Я приподнял нос планера. Он несся над самой землей, словно дикий зверь. Я вовремя увидел, куда мы направляемся, и в последний момент выпрыгнул. Один из бродячих монолитов стер мой бедный планер в порошок. Это опечалило меня куда больше, чем все мои шишки, синяки и царапины вместе взятые.

Тут мне пришлось взять ноги в руки, потому что на меня несся холм. Мы оба свернули и к несчастью, в разные стороны. Я понятия не имел, что движет скалами, и вначале не увидел в их суете никакой закономерности. Почва под ногами была то просто теплой, то почти раскаленной. Вместе с дымом и языками пламени из многочисленных отверстий вырывались зловонные газы. Я торопился к башне, поневоле то и дело петляя.

Я шел долго. Сколько именно я не знал. Часов у меня не было. Постепенно я стал замечать интересные закономерности. Во-первых, большие скалы двигались быстрее, чем маленькие. Во-вторых, они вращались одна вокруг другой, та вокруг третьей и так далее, без конца. Большие скалы вертелись вокруг маленьких и ни на секунду не останавливались. Вполне может быть, что первичным двигателем была какая-то пылинка или молекула. Не знаю, где она находилась — ни времени, ни желания искать центр этой карусели у меня не было. Но все это я намотал на ус и ухитрился заранее предсказать несколько столкновений.

И вот к черной башне Чайльд Рэндом идет… с мечом в одной руке и с пистолетом в другой. Очки болтались у меня на шее. В этом дыму, при сумасшедшем свете я не собирался надевать их до тех пор, пока не станет совсем туго.

Не знаю почему, но скалы не приближались к башне. Издалека казалось, что она построена на холме, но когда я подошел поближе, то понял, что скалы вырыли перед ней огромный ров. С моей стороны не было видно, стоит ли башня на острове или полуострове.

Я проскочил сквозь дым и кучи камней, лавируя между языками пламени, вырывавшимися из трещин и ям. Наконец, я взобрался по склону. Не доходя до вершины, я на несколько секунд остановился, перевел дух и одел очки. Приготовившись, я выскочил на площадку и припал к земле.

Да, очки действовали. И зверь ждал.

Ох, и страшен же он был! Особенно потому, что в чем-то чудовище было красиво. Змеиное туловище величиной с бочку, голова словно молот-гвоздодер, сужавшаяся к морде. Светло-светло-зеленые глаза. И все прозрачное, как стекло, очень тонкие, еле заметные линии — что-то вроде чешуи. То, что текло в его венах, тоже было прозрачным. Все внутренние органы были как на ладони, матовые или словно затуманенные, мутные. Наблюдая, что происходит у него внутри, можно было забыться. На голове и вокруг шеи зверя росла густая грива из стеклянной щетины. Увидев меня, чудовище подняло голову и скользнуло вперед, словно поток воды — ожившей воды. Река без русла и берегов. Но когда я увидел, что у него в желудке, я словно к месту прирос. Это был полупереваренный человек.

Я поднял пистолет, прицелился зверюге в глаз и нажал на курок.

Я уже говорил, что пистолет не сработал. Я отшвырнул его, вскочил на ноги и прыгнул вправо, целясь мечом ему в глаз.

Сам знаешь, как трудно убить любую рептилию. Я тут же решил попытаться ослепить чудовище и в первую очередь отсечь ему язык. После этого, поскольку я был подвижнее, мне было бы нетрудно хорошенько поработать над головой, пока я не оставлю чудище без головы. Я надеялся, что чудовище окажется вялым, ведь оно недавно кого-то слопало.

Если зверь в это время был неповоротливым, то слава богу, что я не навестил его раньше. Чудище отдернуло голову, увернувшись от меча. Я потерял равновесие, и чудовище ударило меня головой. Морда скользнула по моей груди и мне показалось, что меня и в самом деле долбанули здоровенной кувалдой. Я полетел вверх тормашками.

Приземлившись, я откатился подальше и остановился у самого края насыпи. Пока я вставал на ноги, чудовище развернулось, подползло поближе и, вздыбившись, снова бросило вперед голову, оказавшуюся футах в пятнадцати от меня.

Что и говорить, Жерар тут же бросился бы в атаку. Этот здоровенный чертяка шагнул бы вперед и своим чудовищным мечом разрубил бы зверя пополам. Потом страшилище придавило бы его и долго извивалось бы в агонии, и все кончилось бы для Жерара парой синяков иликровотечением из носа. Бенедикт бы не промахнулся. К этому времени оба глаза лежали бы у него в карманах, и он играл бы в футбол головой чудища, одновременно составляя в уме примечания к Клаузевицу. Но они — настоящие герои! Я не просто стоял, направив меч острием вверх и вцепившись обеими руками в рукоять. Я уперся локтями в бедра и как можно дальше откинул голову. Больше всего мне хотелось бы дать деру и на этом закруглиться. Но я знал, что если я попытаюсь выкинуть такой фокус, то голова зверюги опустится и раздавит меня в лепешку.

Из башни меня заметили. Оттуда доносились крики, но я не собирался смотреть, что там происходит. Я начал проклинать чудовище на чем свет стоит. Бей и закончим это дело, каков бы ни был конец!

Когда оно ударило, я переступил с ноги на ногу, изогнулся и направил острие в цель.

От удара левая сторона моего тела частично онемела. Мне показалось, что меня на добрый фут вогнало в землю, но я каким-то образом устоял на ногах. Да, все было прекрасно! Как я рассчитывал, так и вышло!

Вот только чудовище не захотело играть свою роль и биться в агонии.

Вместо этого оно снова начало приподниматься надо мной. И прихватило с собой меч. Рукоятка торчала в левой глазнице, острие вышло наружу через затылок и само казалось щетиной в гриве. Я почувствовал, что моя атака захлебнулась.

В эту минуту из отверстия у основания башни стали появляться люди. Они были вооружены и выглядели премерзко. Я понял, что в этой ссоре они мне не помощники.

Ну ладно. Я знаю, когда пора пасовать. Оставалось надеяться, что когда-нибудь мне придет карта получше.

— Бранд! — крикнул я. — Это я, Рэндом! Не могу к тебе пробиться! Прости!

Я повернулся, подбежал к краю и спрыгнул вниз, туда, где плясали скалы. На лету я спросил себя, дачно ли я выбрал время для спуска. Как часто бывает, ответ был: и да, и нет.

В других обстоятельствах я никогда бы не решился на подобный прыжок. Приземлился я живым, но на этом хорошие новости для меня кончились. Меня оглушило и я долго считал, что сломал лодыжку.

Но мне сразу пришлось пошевелиться, потому что сверху раздалось шуршание и звуки падающих камней. Я надел очки, поднял голову и увидел, что зверюга решила не бросать дело на полпути. Извиваясь, она ползла по склону, словно призрак. Голова чудовища вокруг того места, где я успел проткнуть его, успела потемнеть и казалась матовой.

Я сел. Я встал на колени. Я пощупал лодыжку и понял, что нога плохая помощница. Вокруг не было ничего, что могло бы сойти за костыль. Ну что ж, придется ползти. Подальше отсюда. А что еще оставалось делать? Ползти, пока можно и думать, думать…

Спасла меня скала. Она была небольшая, размером с фургон, и двигалась довольно медленно. Когда я заметил ее приближение, меня осенило: вот и транспорт, только надо взобраться на нее. Может быть, на ней будет не так опасно. Быстрым массивным скалам доставалось куда больше.

Наблюдая за соседними валунами, я рассчитал их траекторию и скорость, пытаясь понять, как движется вся система, готовя себя к переходу на скалу и к путешествию. Я слышал, как приближается зверь, слышал крики стражников на краю утеса. Интересно, ставит ли кто-нибудь на меня? — промелькнуло у меня в голове. — Ужасно интересно какая ставка?

Когда пришло время, я был готов. Я без труда проскочил первую большую скалу, подождал, пока не промчится мимо другая. Пришлось рискнуть и перебежать последней дорогу, иначе бы я не успел.

Я оказался в нужном месте и в нужное время. Я схватился за выступы, которые присмотрел заранее. Футов двадцать валун тащил меня за собой, пока я не оторвался от земли. Я вполз на неуютную вершину и взглянул назад.

Еще чуть-чуть и было бы поздно. Даже теперь я еще не был в состоянии безопасности. Зверюга тащилась за мной, следя здоровым глазом за вертящимися громадинами.

Сверху донесся вопль разочарования. Стражники посыпались вниз по склону, что-то крича. Должно быть, подбадривая чудище. Я начал массировать лодыжку, и постарался расслабиться, а зверюга проскочила позади первой скалы, которая как раз закончила очередной оборот…

Смогу ли я уйти в Тень, прежде чем она до меня доберется? Сомнительно. Правда, вокруг все непрерывно двигалось, структура изменялась.

Зверюга пропустила вторую скалу, проскользнула вторую скалу позади нее. И вот она ближе, ближе…

Тенькрылатая, скорей!

Стражники уже были у подножия холма. Чудовище ждало, пока не придет время проскочить последний спутник моего валуна. На следующем повороте… Вздыбившись, она могла легко сдернуть меня с моего насеста.

Оживи, врагаубей!

Скользя и кружась, я вцепился в самую ткань Тени, погрузился в нее, изменяя ее структуру… возможное становилось вероятным, вероятное — реальным. Я почувствовал незаметнейшее изменение вокруг и понял, что ЭТО уже существует.

Само собой, она появилась там. Слепое на один глаз чудовище не могло ее увидеть. Огромная скала, мчавшаяся словно потерявший управление грузовик.

Конечно, расплющить зверюгу между двумя скалами было бы куда элегантнее, но у меня не было времени на тонкости. Я просто раздавил ее и оставил биться среди этих гранитных танков.

Но через несколько мгновений произошло необъяснимое. Раздавленное, изуродованное тело внезапно оторвалось от земли и извиваясь, поднялось в небо. Чудище летело под ударами ветра, уменьшаясь, пока не исчезло.

Мой валун медленно, но безостановочно, уносил меня прочь. Все вокруг плыло. Тут ребята из башни посовещались и решили пуститься в погоню. Они отошли от подножия холма и были уже на равнине. Но это меня не особенно беспокоило. Прокачусь на своем каменном жеребце до Тени и оставлю их на много миров позади. Это было легче всего: ведь застать их врасплох, безусловно, будет сложнее, чем зверюгу. И, в конце концов, они были у себя дома, целые, невредимые и настороже.

Я снял очки и вновь потрогал лодыжку. На секунду привстал, она очень болела, но выдерживала мой вес. Я снова улегся и стал обдумывать свой план и все, что произошло. Я потерял свой меч и был в дрянной форме. При таком раскладе сил безопаснее и мудрее всего было бы убраться отсюда, да побыстрее, что я и делал. Я много узнал об этом мире, в следующий раз у меня будет больше шансов на успех. Хорошо…

Небо надо мной стало ярче, краски и оттенки уже не менялись, как вздумается. Вскоре за тучами возникло сияющее пятно. Великолепно! Когда тучи рассеются, в небе снова будет сиять солнце. Мельком оглянувшись, я с изумлением увидел, что меня все еще преследуют. Очевидно, я не очень внимательно разделался с их двойниками, в этом секторе Тени. Если ты торопишься, то никогда не следует думать, что все предусмотрел. Итак…

Я совершил еще один скачок. Валун постепенно изменил курс, изменил форму. Его спутники исчезли. Он двигался по прямой в направлении, которое должно было стать западом. Несомненно, это уже был иной мир. Но они не исчезли. Когда я опять оглянулся, они все еще были позади. Правда, я немного оторвался от них, но отряд полностью тянулся за мной.

Ну что же, случается и такое. Либо я все еще не успокоился после того, что со мной произошло и сплоховал, прихватив их с собой, либо сохранил константу вместо того, чтобы подавить переменную. То есть, во время сдвига, подсознательно потребовал, чтобы элемент погони сохранился. Тогда меня преследовали другие типы, но гнались они все-таки за мной.

Я опять потер лодыжку. Солнце стало ярким, оранжевым. Северный ветер поднял тучу пыли и песка. Она появилась сзади и банда исчезла из вида. Я мчался на запад, где появилась линия гор. Время было в фазе искажения. Лодыжка болела немножко меньше.

Я немного отдохнул. Для валуна мой конь был еще довольно удобным. Незачем нестись сломя голову, если все идет великолепно. Я вытянулся, заложил руки за голову и стал смотреть на приближающиеся горы, думая о Бранде и о башне. Я не сомневался, что попал куда надо. Все было точно таким же, как в картине, которую он мне показал. Я решил прорезать хорошенький кусочек Тени, набрать собственное войско, вернуться и всыпать им по первое число. Тогда все будет чудесно.

Через некоторое время я потянулся, перевернулся на живот и посмотрел назад. Черт возьми, они все еще были здесь! И даже немного приблизились! Тут я конечно рассвирепел. Хватит удирать, черт возьми! Сами напросились, пусть теперь пеняют на себя!

Я поднялся на ноги. Лодыжка почти не болела, лишь немного затекла. Подняв руки, я искал нужные Тени. И нашел их. Скала медленно по дуге сворачивала направо. Вираж становился все круче. Я описал параболу и, постепенно набирая скорость, двинулся навстречу преследователям. Мелькнула мысль, что неплохо было бы устроить позади себя хорошенькую грозу. Жаль, время не позволяло.

Стражников было человек 25. Когда я устремился на них, они благоразумно рассыпались в разные стороны. Не всем это удалось. Я заложил вираж и быстренько развернулся.

Вид нескольких трупов, поднимающихся в воздух, потряс меня. С них капала кровь. Два трупа уже парили высоко надо мной.

Я настиг их было во второй раз, но тут оказалось, что несколько стражников успели на ходу взобраться на скалу. Первый из них взобрался на вершину, выхватил меч и кинулся на меня. Я перехватил его руки, выхватил меч и сбросил его вниз. Вот тут-то я и узнал о шпорах на их руках. Он успел полоснуть меня.

К этому времени в меня снизу летели какие-то странные метательные снаряды. На вершину выбралось еще два типа, и было похоже, что еще несколько стражников не прочь проехаться с нами.

Что же, даже Бенедикту иногда приходилось отступать. По крайней мере, уцелевшие будут долго помнить меня.

Я оставил в покое Тени, вытащил одно колесо с шипами из ребер, другое

— из ноги, отсек правую руку одному из врагов, пнул его в живот, упал на колени, уклонившись от страшного удара второго, и полоснул его по ногам. Он тоже полетел вниз.

Наверх карабкалось еще пятеро. Мы вновь плавно плыли на запад. Позади с десяток оставшихся в живых перестраивались на песке. В небе над ними было полно парящих трупов, из которых капала кровь.

Со следующим я справился легко, поймав его в тот самый момент, когда он перелезал через край. Оставалось четверо.

Но пока я возился с ними, трое из них одновременно с трех сторон выскочили на вершину. Я бросился на ближайшего и разделался с ним, но в это время двое других навалились на меня. Я успешно защитился, но в это время на вершину выбрался оставшийся и кинулся им на помощь.

Воины они были неважные, но на скале становилось тесновато и вокруг меня так и мелькали острия и клинки. Я непрерывно парировал удары и двигался, стараясь, чтобы один из них оказался на пути второго и помешал ему. Отчасти мне это удалось. Когда я понял, что лучшей позиции мне не дождаться, я бросился вперед и получил пару царапин — пришлось немного открыться, но зато раскроил одному из них череп. Падая, он зацепил второго и оба клубком рухнули вниз.

К сожалению, мой меч застрял в теле стражника, и этот неотесанный эгоист захватил его с собой. Да, в этот день мне было суждено терять мечи. Интересно, записано ли это в моем гороскопе? Может следовало заглянуть туда, прежде чем отправляться в путь?

Тут мне пришлось пошевеливаться, чтобы увернуться от удара последнего стражника. Поворачиваясь, я поскользнулся в луже крови и полетел к краю площадки. Свались я, и скала прошлась бы прямо по мне, оставив за собой очень плоского Рэндома, смахивающего на экзотический коврик. Как восхищались бы и изумлялись им будущие путники!

Я вцепился руками в скалу, пытаясь удержаться. Подскочил стражник и занес меч, чтобы покончить со мной так же, как я расправился с его приятелем.

Но я вцепился ему в лодыжку и самым наилучшим образом затормозил. И провались я сквозь землю, если в этот самый момент, кто-то не попробовал вызвать меня через Карту.

— Некогда! — заорал я. — Перезвоните попозже!

Тут я наконец остановился, а стражник, гремя оружием, упал и пролетел мимо меня.

Я хотел было поймать его, пока он сам не успел стать ковриком, но чуть-чуть опоздал. Очень бы мне хотелось порасспросить его кое о чем. Но это мне настроения не испортило. Я снова вскарабкался на вершину и уселся в самом центре, наблюдая и размышляя о последних событиях.

Остальные преследователи были далеко сзади. Пока можно было не беспокоиться за то, что меня снова возьмут на абордаж. Что ж, отлично! Я снова направился к горам. Мною же созданное солнце, начинало меня поджаривать. С меня лились пот, кровь, раны болели, хотелось пить. Я решил, что очень скоро хлынет дождь. Остальным я займусь потом.

Я начал подготовку. Появились тучи. Они сгущались, темнели… в какой-то момент я задремал. В бессвязных снах мне привиделось, что кто-то опять пытается вызвать меня. Затем — сладостная тьма.

Я очнулся от дождя, внезапного и сильного. Было темно и я никак не мог понять, из-за грозы это или уже темнело. Может быть, гроза началась в сумерки. Жара спала и, расстелив плащ, я улегся на него и открыл рот. Время от времени я выжимал из плаща воду. В конце концов я утолил жажду и вновь почувствовал себя комфортабельно.

Скала казалась такой скользкой, что я опасался пошевелиться. Приближались горы. Преследователей в темноте не было видно. Если они еще не оставили меня, то им приходится очень несладко. Но когда путешествуешь по незнакомым Теням, полагаться на предположения вредно для здоровья. Я немного разозлился на себя за то, что заснул, но решил даровать себе прощение, поскольку ничего дурного из-за этого не произошло. Завернувшись в свой насквозь промокший плащ, я нащупал сигареты. Оказалось, что почти пол-пачки цело. С восьмой попытки я добыл из Тени огонек. Потом я просто сидел, курил и мок. Мне было хорошо и несколько часов я не менял позы и не шевелился.

Когда гроза наконец кончилась, и ночное небо очистилось, я увидел, что оно полно незнакомых созвездий. Ночь была прекрасна, как бывают ночи в пустыне. Много позже я заметил, что скала, сбрасывая скорость, плавно пошла в гору. Что-то происходило с физическими законами, которые управляли ситуацией. Склон был не настолько крут, чтобы так сильно замедлить ход скалы. Мне не хотелось возиться с тенью, чтобы не сбиться с пути. Я стремился как можно скорее оказаться в знакомых местах, где можно было поменьше гадать и побольше знать о природных явлениях.

Поэтому я позволил скале остановиться, слез и пошел в гору пешком. По дороге я играл с Тенью в игру, которой мы научились в детстве. Проходя мимо чего-нибудь — чахлого деревца, большого камня — я менял небо так, чтобы с одной стороны от них оно было не таким, как с другой. Постепенно я восстановил знакомые созвездия. Я знал, что спущусь совсем не с той горы, на которую поднимался. Мои раны все еще тупо ныли и пульсировали, но лодыжка болеть перестала и только слегка ныла и была припухшей. Я отлично отдохнул и знал, что смогу идти еще долго. Казалось, все снова было в полном порядке.

Подъем был длинным и становился все круче. Но в конце концов я вышел на тропинку и идти стало легче. Я без отдыха взбирался все выше и выше, решив не останавливаться, и до утра оставить горы позади. Небо уже стало знакомым. Мои одежды тоже изменились вместе с Тенью: теперь на мне были хлопчатобумажные брюки и куртка, мокрый плащ превратился в сухое серапе. Неподалеку кричала сова, далеко внизу и сзади раздавались завывания койота. Эти знакомые звуки вызывали во мне ощущение спокойствия и безмятежности, изгоняя все следы отчаяния, оставшиеся после моего бегства.

Примерно через час я не удержался от искушения чуть-чуть поиграть с Тенью. Почему бы где-нибудь в горах не бродить заблудившейся лошади? Естественно, я ее нашел. Минут через десять мы подружились, я вскочил на нее без седла и теперь поднимался в гору более удобным способом. Ветер швырял изморось на нашу тропинку, взошла луна и иней ожил, засверкал.

Короче, я ехал всю ночь, перебрался через перевал и задолго до рассвета начал спуск. Гора надо мной казалась еще огромнее, что меня вполне устраивало. На этой стороне хребет порос зеленью. Его пересекали аккуратные дороги. Изредка показывались жилища. Все шло, как я желал.

Ранним утром я находился в предгорьях. Моя хлопчатобумажная пара превратилась в брюки хаки и яркую рубашку. Впереди меня через спину лошади была перекинута легкая спортивная куртка. Высоко в небе реактивный лайнер дырявил небо от горизонта до горизонта. Надо мной пели птицы, день был солнечный и теплый.

В этот момент я услышал, как кто-то произнес мое имя, и вновь почувствовал, что меня вызывают через Карту. Я остановился и ответил:

— Да.

— Ты где, Рэндом? — спросил Джулиан.

— От Эмбера далековато. А что?

— Кто-нибудь еще с тобой говорил?

— Давненько ни о ком не слышал. Кто-то пытался связаться вчера со мной, но мне было не до разговоров.

— Это был я. Есть кое-какие новости, о которых тебе не мешало бы знать.

— Где ты?

— В Эмбере. Тут в последнее время много чего произошло.

— А точнее.

— Слишком долго нет отца. Никто не знает, где он.

— Ну и что? Не в первый раз.

— На этот раз он не оставил никаких указаний и никому не передал власть. Раньше такого не бывало.

— Ты прав. А сколько это, «слишком долго»?

— Больше года. Ты что, не знал об этом?

— Знал, что он исчез. Жерар как-то говорил.

— Значит, он пропал еще до вашего разговора.

— Понимаю. И что вы думаете делать?

— В том-то все и дело. Пока мы просто жили одним днем: возникнет проблема — решаем. Жерар и Каин по приказу отца и раньше ведали флотом. Все решения по этому вопросу они принимают сами. Я вновь командую патрулями в Ардене. Но центральной власти нет: некому решать споры, принимать политические решения, выступать от имени всего Эмбера.

— Значит, нужен регент. Что, кинем на Картах?

— Не так все просто. Мы считаем, что отец погиб.

— Погиб? Почему? Как?

— Мы пробовали вызывать его через Карты. Вот уже полгода, как мы занимаемся этим каждый день. Никакого результата. Что ты думаешь по этому поводу?

Я кивнул:

— Вполне возможно, что он погиб, — сказал я.

— Он бы наверняка ухитрился что-нибудь сообщить о себе. Но все же не исключено, что он попал в беду. Например, кому-то в плен.

— Решетки для Карт не помеха. Для них вообще нет никаких преград. Их ничем не остановишь. Как только мы установили бы контакт, он тут же попросил бы помощи.

— С этим трудно спорить, — ответил я, но подумал при этом о Бранде. — Но, может, он специально не хочет идти на контакт?

— Почему?

— Понятия не имею, но это не исключено. Сам знаешь, что он никого не посвящает в свои дела.

— Нет! — возразил Джулиан. — Это ерунда. Он бы обязательно оставил какие-нибудь указания.

— Ладно. Как бы то ни было, что ты предлагаешь?

— Кто-то должен занять трон, — ответил он.

Я с самого начала разговора понял, откуда дует ветер, и только ждал, когда он сам перейдет к делу.

— Кто же? — поинтересовался я.

— Лучше всего на эту роль подходит Эрик. Фактически он царствует уже несколько месяцев. Осталось лишь выполнить кое-какие формальности.

— Он не хочет быть просто регентом?

— Не хочет.

— Ясненько… Да, действительно, много чего у вас случилось, пока меня не было. А почему бы не выбрать Бенедикта?

— Ему, кажется, неплохо и в Тени, где он проживает.

— А что он об этом думает?

— Он не совсем согласен, но мы считаем, что сопротивления он не окажет. Поднялся бы слишком большой шум.

— Ясно. А Блейз?

— Они с Эриком крупно поспорили по этому поводу, но Блейз не командует войсками. Месяца три назад он уехал из Эмбера. Позже он может устроить заварушку. Но мы об этом знаем и помним постоянно.

— А Жерар с Каином?

— Они пойдут за Эриком. А ты?

— А девочки?

— Никаких проблем. Они принимают это безропотно.

— О Корвине, видимо…

— Никаких новостей. Он погиб, это всем известно. Его гробница за века покрылась пылью и заросла плющом. А если он и жив, то значит навсегда порвал с Эмбером. Тут ничего не изменилось. А теперь хотелось бы знать, что ты думаешь об этом.

Я усмехнулся.

— Я в таком положении, что мое мнение вряд ли можно считать важным.

— И все-таки нужно знать и его.

Я кивнул.

— Я всегда умел определить, откуда дует ветер. Я не люблю плевать против ветра.

Джулиан довольно улыбнулся.

— Вот и прекрасно.

— Когда коронация? Я считаю, что меня пригласили?

— Конечно, конечно. Но день еще не назначен, надо уладить кое-какие мелочи. Католиков звать не будем. Как только станет известен день, с тобой свяжутся.

— Спасибо, Джулиан.

— До встречи, Рэндом.

Перед тем, как продолжить спуск, я долго сидел в неподвижности. Мне было не по себе. Интересно, когда Эрик задумал это? Интриги в Эмбере могли зарождаться очень быстро, но мне казалось, что сама ситуация готовилась слишком тщательно и давно. Естественно, сама ситуация была такой, что я стал подозревать: не он ли подложил Бранду свинью. И меня не покидала мысль, что он вполне мог приложить руку и к исчезновению отца. Конечно, это не так просто, ловушка должна быть очень надежной, но чем больше я думал, тем больше мне казалось, что Эрик замешан в этой истории. Я даже вспомнил старые слухи, что и твое исчезновение, Корвин, не обошлось без него. Но так сразу я ничего не мог придумать. Что ж, если это в наших интересах, почему бы не поплыть по течению, решил я. Не будем портить отношений с братом Эриком.

И все же… всегда надо выслушать обе стороны. Я ломал голову в поисках того, кто мог бы изложить мне эту историю в другом аспекте, с иной точки зрения. Раздумывая об этом, я оглянулся и взглянул наверх, чтобы посмотреть, далеко ли я отъехал от перевала. Что-то отвлекло мое внимание.

На перевале я увидел всадников. Очевидно, они ехали по той же дороге, что и я. Они были еще далеко, но было видно, что их более десятка. Подозрительно: сколько народу решило прогуляться именно в это время и именно в этом месте. Когда я заметил, что они спускаются вниз тем же путем, что и я, по моей спине пробежали мурашки. Что если… а вдруг, это те же мерзавцы? Интуиция подсказывала мне, что это именно они.

Один на один мне с ними делать нечего. Даже с двоими я расправился бы шутя. Не в этом дело, если это они, значит не только мы можем делать с Тенью, что захотим, значит еще кто-то может показывать фокус, который я всю жизнь считал монополией нашей семьи. Плюс ко всему они охраняли Бранда, следовательно, от них трудно было ожидать благосклонности к нам. По крайней мере на данном этапе. При мысли, что враги могли овладеть нашим главным оружием, меня прошиб холодный пот.

Конечно, на таком расстоянии невозможно было разглядеть, они ли это. Но если хочешь быть победителем в игре на выживание, надо учитывать любую возможность. Может Эрик разыскал или создал какую-то особую расу, и они служат ему? Или он каким-то образом выучил их? Вместе с тобой и Эриком, Бранд был одним из самых законных претендентов на трон… Да, я ничего не имею против тебя, черт побери! Сам знаешь, в чем дело. Просо я рассказываю, о чем думал в тот момент, вот и все. Так вот, если бы Бранд мог предъявить претензии на трон, с ним было бы очень нелегко справиться. Ты был не в счет, и если вести речь о законности, он оставался главным соперником Эрика. Когда я мысленно связал это с его судьбой и с тем, что эти ребята могли пересекать Тени, Эрик мне совсем разонравился. Эти мысли были куда страшнее самих всадников, хотя я не мог сказать, что появление последних привело меня в дикий восторг. Я пришел к выводу, что пора поскорее переговорить с кем-нибудь в Эмбере и отправиться через Карту домой.

Порядок. Я сразу решил, что лучше всего связаться с Жераром. Он достаточно откровенен и нейтрален. Почти всегда честен. И из слов Джулиана я понял, что на все это дело ему наплевать. То есть он не собирается активно сопротивляться Эрику, не хочет поднимать шум. Но это не означает, что Жерар на его стороне. Вполне возможно, что консервативность и нежелание рисковать у старины Жерара просто в крови. Приняв решение, я полез за Картами и чуть не взвыл. Карт не было!

Я перерыл все карманы одежки, которая была на мне. когда я улетал из Тексорами, они были со мной. Во вчерашней заварушке я мог легко потерять или в любую секунду выронить их. Меня дубасили с утра до вечера и швыряли, как попало. Да и вообще, в этот день у меня все пропадало. Я смачно выругался и ткнул пятками под ребра лошади. Теперь придется быстро ехать и еще быстрее думать. Для начала было бы прекрасно попасть в какое-нибудь цивилизованное местечко полюднее, где примитивному убийце будет не так легко развернуться…

Я несся по склону холма, направляясь к одной из дорог и усиленно работал с тканью Тени, на сей раз очень осторожно используя все искусство. В этот момент мне больше всего хотелось окончательно разделаться со своими преследователями и поскорее оказаться в безопасности.

Мир замерцал, в последний раз подпрыгнул и превратился в Калифорнию, которую я искал. Я услышал скрежетание и грохот. Мой последний штрих. Оглянувшись, я увидел, что часть утеса сорвалась и словно в замедленной съемке ползла прямо на всадников. Чуть позже я спешился и пешком направился к дороге. Моя одежда была еще лучше и более новой. Я не знал, какое стояло время года и меня очень интересовало, какая погода сейчас в Нью-Йорке.

Вскоре появился автобус, которого я поджидал. Я остановил его, уселся у окна, покуривая и стал разглядывать пейзаж. Вскоре я задремал.

Проснулся я лишь вечером, когда мы прибыли на конечную остановку. Страшно хотелось есть, и я решил перекусить, а затем направиться на такси в аэропорт. На свои бывшие тексорамские зелененькие, я взял три «чизберга» и пару пива. Пока меня обслуживали, пока я ел, прошло минут двадцать. Выйдя из закусочной, я увидел, что на стоянке стоят несколько свободных машин. Но перед тем, как сесть в машину, я решил сделать важную остановку в туалете.

И тут, в самый ответственный момент, двери шести кабинок за мой спиной распахнулись и их обитатели набросились на меня. Шпоры на их руках, громадные челюсти, горящие глаза — ошибки быть не могло. Они не просто нагнали меня, их одежда теперь ничем не отличалась от одежды любого человека вокруг. К счастью, один из них опередил остальных. К тому же, по моему сложению, они вряд ли могли догадаться о моей силе. У меня исчезли последние сомнения в том, что они имели власть над Тенью. Увернувшись от штыков, дарованных ему природой, я схватил его за руки выше локтей, поднял этого гнусного типа над головой и швырнул его в остальных. Затем я просто развернулся и дал деру, высадив при этом дверь туалета. Я даже ширинку не застегнул до тех пор, пока не влетел в такси и не приказал шоферу нестись так, чтобы у него резина задымилась.

Все, с меня хватит. Мне нужно было не просто очутиться в безопасности. Я хотел найти Колоду Карт и рассказать об этих ребятах кому-нибудь из семейства. Если это люди Эрика, то об этом должны узнать другие, если же нет, то и Эрику надо о них рассказать. Раз они могут без труда перемещаться из Тени, то может быть, это умеют и другие? Откуда бы они ни взялись, но в один прекрасный день оттуда могла возникнуть угроза и для самого Эмбера. А вдруг… нет, просто так представим себе, что никто из домашних не связан с ними. Что если отец и Бранд стали жертвами врага, о котором мы и не подозревали? Тогда затевалось что-то крупное и опасное для нас, и я оказался в самой гуще событий. В таком случае у них есть все основания охотиться за мной. Я им позарез нужен. У меня разыгралось воображение. Может быть они заготовили для меня какую-нибудь ловушку? Может те, кого я видел, тут не одни?

Я обуздал свои эмоции. Не спеши, сказал я себе, будем действовать по обстоятельствам. Больше нам ничего не остается. Отделим чувства от мыслей, по крайней мере, попробуем это сделать. Это — Тень сестрицы Флоры. Она живет на другом краю континента, месте, которое называется Вестчестер. Добраться до телефона, узнать номер и позвонить ей. Сказать, что дело не терпит отлагательств, и попросить убежища. Она не сможет отказать, хотя и на нюх меня не выносит. Потом — в самолет и поскорее к ней. По дороге можешь думать сколько хочешь, а сейчас — спокойнее, спокойнее.

Я позвонил из аэропорта, трубку поднял ты, Корвин. Эта перемена пустила по ветру все мои уравнения — чтобы ты ни с того ни с сего объявился именно в этом месте, в это время, во время такой заварухи! Когда ты предложил мне защиту, я обеими руками ухватился за твое предложение, и не только потому, что защита мне совсем не помешала бы. Возможно, я и сам бы справился с оставшейся шестеркой. Дело было не в этом. Я решил, что это твои люди! Я вообразил, что все это время ты ждал своего часа. Теперь, подумал я, ты готов. Это объясняет все. Ты управился с Брандом, а теперь с помощью своих марионеток собираешься вернуться и поймать Эрика на месте преступления. Я хотел быть на твоей стороне, потому что ненавидел Эрика, так как знал, как тщательно ты все подготавливаешь. Обычно ты добиваешься того, чего хочешь. Чтобы проверить твою реакцию, я ввернул, что меня преследуют какие-то типы из Тени. Правда ты ничего не сказал, но что это доказывает? Я решил, что либо ты осторожничаешь, либо не знаешь, где я был. Возможность того, что я лезу прямо в ловушку, я тоже учитывал, но у меня и так был хлопот полон рот, да и не настолько я важная птица, чтобы тебе понадобилось избавляться от меня. Особенно, если я предложу тебе свою поддержку, что я сделаю с большой охотой. Я сел в самолет и, провалиться мне на этом месте, если чуть позже не влезла та же шестерка и не полетела вместе со мной. Это что, почетный эскорт Корвина? — подумал я. Ну их, эти предположения… В аэропорту я снова стряхнул их и помчался к Флоре. Затем я повел себя так, будто ни о чем не догадываюсь, чтобы увидеть, как поведешь себя ты. Когда же ты помог мне разделаться с этими типами, я просто обалдел. Ты и правда ничего не знаешь, или решил пожертвовать несколькими солдатами, чтобы я ни о чем не догадался? Ладно, — решил я, — мне ничего не известно, пока я твой союзник, а там увидим, что у тебя на уме. Когда ты разыграл комедию, чтобы скрыть потерю памяти, я все принял за чистую монету. Когда же я узнал правду, было уже слишком поздно. Мы были на пути к Рембу, и ты ничего не понял из моего рассказа. После коронации Эрика я ничего не собирался ему рассказывать. Я был его пленником и не желал ему ничего хорошего. Мне даже пришло в голову, что когда-нибудь эти сведения могут дать мне что-нибудь. Например, свободу, если эта угроза осуществится. Что касается Бранда, то кто бы мне поверил? А если бы и поверили, никто кроме меня не знал дорогу в эту Тень. Как ты думаешь, освободил бы меня Эрик по этой причине? Да он рассмеялся бы и сказал, чтобы я выдумал что-нибудь поумнее. От Бранда больше ничего не было. Ни для меня, ни для других. Все шансы были за то, что он погиб. Так я считаю. Вот вся история. Думай сам, что все это значит…

2

Я внимательно смотрел на Рэндома и вспоминал о том, как великолепно он играл в карты. По его лицу невозможно было понять, лжет он или говорит правду, полностью или частично. С таким же успехом я мог бы рассматривать бубнового валета. А ведь прекрасный штришок! В рассказе Рэндома было достаточно именно таких деталей, и это придавало ему правдоподобие.

— Как говорили Эдип, Гамлет, Лир и все прочие: «Жаль, что я не знал об этом раньше», — сказал я.

— Раньше в этом не было необходимости, — ответил Рэндом.

— Твоя правда, — согласился я. — Жаль только, что твой рассказ не только ничего не объясняет, но и еще больше запутывает дело. Вот уж не думал, что это возможно! Итак, к подножию Колвира ведет Черная Дорога. Она проходит через Тень и по ней в Эмбер прет всякая чертовщина. Мы не знаем, какие силы стоят за этим, но очевидно, что они злые и становятся все сильнее. Мне давно кажется, что в этом есть и моя вина, потому что все это связано с моими проклятиями. Да, я проклял вас! Но проклятие проклятием, а все сводится в конце концов к чему-то осязаемому, реальному, с чем можно бороться. Чем мы и займемся. Но всю неделю меня мучает один вопрос: при чем тут Дара? Кто она на самом деле? Или что она? Почему она так рвалась в Лабиринт? Как ей удалось пройти его? И эта ее последняя угроза: «Эмбер погибнет», — заявила она. И все это произошло одновременно с нападением с Черной Дороги. Это не совпадение, а части одного плана, все указывает на то, что в Эмбере завелся предатель. Смерть Каина, записки… Либо кто-то здесь помогает внешнему врагу, либо сам стоит за этим. А теперь через большерукого парня все это связывается с исчезновением Бранда. — Я толкнул труп ногой. — Очень похоже, что смерть или исчезновение отца — тоже часть того же плана. Если это так, то мы имеем дело с огромным заговором, все детали которого, одна за другой, продумывались годами, а может и сотнями лет.

Рэндом пошарил в буфете, стоявшем в углу, извлек бутылку и два кубка. Затем он наполнил их, подал один кубок мне и вернулся в свое кресло. Мы молча выпили за тщетные усилия.

— Ну что ж, — начал он, — заговоры у нас — любимое развлечение, а времени у всех было предостаточно. Мы оба молоды и не помним братьев Озрика и Финндо, которые отдали жизнь за Эмбер. Однако, после разговоров с Бенедиктом у меня создалось впечатление, что…

— Точно, — продолжил я, — что они так серьезно задумались о троне, что их геройская смерть за Эмбер стала необходимой. Об этом я тоже слышал. Правда это или нет, этого мы никогда не узнаем. Не сомневаюсь, что что-то в этом роде уже пытались провернуть. Почти все мы способны на такое. Но кто именно? Пока мы этого не узнаем, мы в невыгодном положении. Любой удар, нанесенный нами по внешнему врагу, скорее всего отсечет голову лишь одного дракона. Давай, выкладывай свою идею.

— Корвин, — произнес он, — честно говоря, под это можно подвести каждого, и меня в том числе: жизнь на положении пленника и все такое прочее. В самом деле, это же прекрасное прикрытие! Я бы получил колоссальное удовольствие, притворяясь беспомощным, дергать за веревочки, заставляя плясать остальных под свою дудочку. Как и любой другой. У каждого из нас есть свои мотивы, свои амбиции. И за все эти годы у нас было достаточно времени и возможностей, чтобы заложить фундамент. Нет! Искать виновника таким способом — дело бесполезное. В эту категорию попадают все. Давай-ка лучше подумаем, что кроме мотивов и возможностей должно отличать такую личность. По-моему, нужно подумать о том, какими методами он действует.

— Хорошо, начинай.

— Кто-то из нас знает о Тени больше остальных — что, где, как и почему. У него есть союзники, которых он приобрел где-то далеко. Все это он направил против Эмбера. Идем дальше. По внешнему виду человека не скажешь. что он знает о Тени. Но давай подумаем, где он всему этому научился? Может быть, он просто наткнулся на что-то где-нибудь в Тени? Или он все время учился, пока Дворкин был еще жив и охотно давал уроки?

Я уставился в свой кубок. Очень может быть, что Дворкин и сейчас жив! Он помог мне спастись из подземелий Эмбера — когда это было? Я никому не рассказывал об этом. И не собирался рассказывать. Во-первых, Дворкин был сумасшедший — за это отец и упек его в тюрьму. Во-вторых — властвовал над силами, которых я не понимал, и поэтому мог быть очень опасен. Но с другой стороны, для того, чтобы расположить его к себе, понадобилось лишь немного лести и воспоминаний. Я подозревал, что будь Дворкин здесь, я бы управился с ним. Поэтому я запер все это в своей голове. Кто знает, может и это секретное оружие пригодится? В настоящее время я не видел причин изменять свое решение. К чему это?

— Бранд и вправду все время околачивался возле Дворкина, — я наконец понял, к чему клонит Рэндом. — Его всегда интересовали подобные вещи.

— Вот именно, — откликнулся Рэндом, — совершенно ясно, что он знал больше всех нас, если уж ухитрился связаться со мной без Карты.

— Ты считаешь, что Бранд заключил сделку с врагами, открыл им дорогу, а потом, когда он больше был не нужен, они избавились от него?

— Совсем не обязательно. Хотя вполне возможно. Я думал о другом. Я не скрываю, что он мне нравился. Сдается мне, что он знал достаточно и догадался, что с Картами, Лабиринтом и Тенью вокруг Эмбера творится что-то неладное. А затем он допустил ошибку. Скорее всего он недооценил предателя и решил сойтись с ним один на один, не обращаясь к отцу или Дворкину. Что же дальше? Враг оказался сильнее и заключил его в ту самую башню. Либо он слишком уважал Бранда и не захотел убивать его без надобности, либо рассчитывал позже как-то использовать его в своих целях.

— Звучит вполне правдоподобно, — заявил я, но мне очень хотелось добавить: «И хорошо сочетается с твоим рассказом». И еще полюбоваться на его непроницаемое лицо, но одно воспоминание удерживало меня. Когда я был у Блейза, еще до нашей атаки на Эмбер, я дурачился с Картами и неожиданно, на мгновение, поймал Бранда. Он успел передать, что находится в плену — и контакт прервался. Это действительно хорошо сочеталось с рассказом Рэндома. Поэтому я произнес другое:

— Если он может указать виновного, значит надо возвратить его домой, и пусть показывает.

— Я надеялся, что ты скажешь это, — проронил Рэндом. — Я привык доводить такие дела до конца.

Я встал, взял бутылку, снова наполнил кубки, отхлебнул вина и закурил еще одну сигарету.

— Но перед тем, как мы займемся Брандом, надо решить, как получше сообщить о смерти Каина. Да, кстати, где Флора?

— В городе, наверно. Утром была тут. Я ее разыщу.

— Сделай милость. Насколько я знаю, никто кроме нас и Флоры не видел этих типов, а она познакомилась с ними, когда они вломились в ее вестчестерский дом. Надо, чтобы она была под рукой, на случай, если придется подтвердить, что это за мерзавцы. И мне необходимо кое о чем ее расспросить.

Рэндом допил вино и встал.

— Ладно, сейчас займусь. Куда ее привести?

— Ко мне. Если меня не будет, подождите.

Он кивнул.

Я встал вместе с ним и вышел в зал.

— У тебя есть ключ от этой комнаты? — спросил я.

— Вон, висит на крючке изнутри.

— Возьми-ка его и запри комнату, чтобы никто сюда раньше времени не сунулся.

Рэндом запер дверь и отдал мне ключ. Я проводил его до первой лестничной площадки и направился к себе.

Из своего сейфа я вынул Камень Правосудия — рубиновый кулон, дававший отцу и Эрику власть над погодой вокруг Эмбера. Перед смертью Эрик объяснил мне, как настроить его на себя. Но до сих пор у меня не было времени. Сейчас его тоже не было, но беседуя с Рэндомом я решил, что придется его найти. Я отыскал записки Дворкина под камнем у камина Эрика. Об этом он мне тоже сказал, умирая. Но мне очень хотелось знать, где сам Эрик наткнулся на них, потому что они были неполными. Я вытащил заметки из сейфа и еще раз просмотрел их. Все совпадало со словами Эрика.

Но кроме того, там говорилось, что Камень можно использовать не только в метеорологических целях. Управление погодой было почти случайной, хотя и впечатляющей демонстрацией комплекса принципов, которые лежат в действии Карт, Лабиринта и физической целостности самого Эмбера, не говоря уже о Тени. К сожалению, детали отсутствовали. Но чем больше я напрягал память, тем больше находил намеков на это. Отец очень редко использовал Камень, и хотя утверждал, что он служит для управления погодой, далеко не всегда после появления рубина, она менялась. Он часто брал Камень с собой, отправляясь в свои странствия. Поэтому я вполне готов был поверить, что дело тут не только в погоде. Эрик, видимо, рассуждал также, но он не смог разнюхать, для чего еще служит рубин. Когда мы с Блейзом атаковали Эмбер, он воспользовался лишь известными силами Самоцвета. То же самое сделал он и на прошлой неделе, когда на город напали твари с Черной Дороги. В обоих случаях Камень хорошо послужил Эрику, хотя этого оказалось недостаточно для спасения его жизни. Посему я решил, что пора мне учиться пользоваться Самоцветом, и поскорее. Любое, даже самое незначительное преимущество может оказаться решающим. К тому же, все увидят, что я ношу Самоцвет, а это тоже не помешает. Особенно сейчас.

Я снова спрятал записки в сейф, положил рубин в карман и стал спускаться вниз по лестнице. Я проходил по залам и как всегда у меня возникло такое чувство, будто я никогда не покидал их. Здесь мой дом, то, что я люблю больше всего. Теперь я был его защитником. Я даже не носил корону, но все его проблемы стали моими. Я вернулся домой, чтобы предъявить свои права на корону, вырвать ее из лап Эрика и покрыть себя славой. Чтобы царствовать. И вдруг все пошло через пень-колоду. Вскоре я понял, что Эрик допустил ошибку. Если он и в самом деле расправился с отцом, то не имел права на корону. Если же нет, то он слишком поторопился. В любом случае коронация еще более раздула его и без того непомерное самомнение. Я жаждал власти и знал, что могу захватить ее. Но было бы не менее безответственно сделать это сейчас, когда мои войска расквартированы в Эмбере, когда меня подозревают в убийстве Каина, когда я внезапно распознал признаки фантастического заговора, когда еще оставалась вероятность того, что отец жив. Несколько раз мне казалось, что мы устанавливали контакт, и в одном из таких случаев, много лет назад, он назвал меня своим наследником. Но в ход было пущено столько лжи и обмана, что я получил травму головы и слишком хорошо знал, чего хочу. В мозгу человека творятся престранные вещи. Я даже своему разуму и то не доверял. Может быть, все это мне привиделось. С тех пор много воды утекло. Такова цена жизни в Эмбере, — подумал я, — даже себе не доверяешь. Интересно, что сказал бы по этому поводу Фрейд? Правда, он не мог вылечить мою амнезию, но кое-какие догадки насчет моего отца и наших с ним отношений были очень близки к истине, хотя в то время я этого не понимал. Жаль, что нельзя было еще раз поговорить с ним.

Я прошел через мраморную столовую в темный узкий коридор. Кивнув стражнику, я вернулся к двери, вышел на платформу, пересек ее и начал спуск. Бесконечная винтовая лестница, ведущая в недра Колвира. Ступени. Иногда — огни. За ними — тьма.

Казалось, что на пол-пути все изменилось: я уже действовал не по собственной воле, меня вынуждала двигаться какая-то непонятная сила. Она гнала меня, словно барана. Каждое движение вело к следующему. Когда все это началось? Может быть много лет назад, и лишь сейчас я заметил и осознал это? Может быть все мы жертвы, но никто не может сказать почему и до какой степени? Какая пища для патологических мыслей! Зигмунд, где ты? Я всегда хотел стать королем больше всего на свете. Я и сейчас хочу стать королем. Но чем больше я узнаю, тем больше мне кажется, что я не более чемкоролевская пешка в шахматной партии Эмбера. До меня дошло, что это чувство возникло у меня давно. Оно росло и все это мне абсолютно не нравилось. Но никому из живущих сейчас и живших до меня не удавалось избежать ошибок, утешал я сам себя. Если моя интуиция не подвела меня, то с каждым звонком мой Павлов, тот, что экспериментировал со мной, все ближе и ближе подходил к моим клыкам. Скоро, теперь уже скоро, я знал, что ждать осталось недолго. Я подпущу его совсем близко. А потом уж мне придется позаботится о том, чтобы ему не удалось уйти или снова возвратиться.

Поворот, еще поворот, ниже и ниже, тут и там огни, мои мысли словно нити в клубке, сматываются и разматываются, я ни в чем не уверен. Где-то внизу металл скрежещет о камень. Ножны стражника. Он встает. Колеблющийся свет поднятого фонаря.

— Лорд Корвин…

— Здравствуй, Джерми.

Спустившись на дно, я взял с полки фонарь, зажег его, повернулся и направился к туннелю, подталкивая перед собой тьму. Шаг за шагом.

Наконец-то туннель. Вверх по нему и считать боковые проходы. Мне нужен седьмой. Эхо, тени. Плесень и пыль.

Ну вот и проход. Повернуть. Теперь уже близко.

Наконец-то огромная, темная, обитая металлическая дверь. Я отпер ее и толкнул изо всех сил. Она скрипела, не поддавалась и наконец распахнулась внутрь.

За дверью справа я поставил на пол фонарь, больше он не был нужен: сам Лабиринт давал достаточно света.

Несколько секунд я разглядывал Лабиринт, сияющую массу кривых линий, проследить за которыми было невозможно. Вот он, огромный, замурованный в блестящий, черный пол. Он дал мне власть над Тенью, он почти полностью восстановил мою память. Он же в один миг уничтожит меня, если я попробую пройти его не так, как надо. Поэтому я испытывал к Лабиринту благодарность с изрядной толикой страха. Это была старая таинственная фамильная реликвия, которая хранилась там, где ей и следовало быть. В подземелье.

Я подошел к углу, где начинался узор, собрал в комок волю, расслабился и ступил левой ногой в Лабиринт. Не останавливаясь, я шагнул вперед и почувствовал, как пошел ток, голубые искры очертили мои сапоги. Еще шаг. Теперь я услышал явственное потрескивание и почувствовал сопротивление, пока еще легкое. Я быстро прошел первый вираж, стараясь как можно быстрее дойти до Первой Вуали. Когда я добрался до нее, мои волосы шевелились, а искры становились все длинней и ярче.

Сопротивление усилилось. Каждый шаг давался трудней, чем предыдущий. Треск становился громче, ток сильнее. Мои волосы стали дыбом, искры так и летели с меня. Не отрываясь, я смотрел на огненную линию и пробивался дальше.

Внезапно давление исчезло. Я пошатнулся, но продолжал путь. Первая Вуаль осталась позади и меня охватило чувство облегчения. Я вспомнил, как в последний раз проходил Лабиринт в подземном городе Ремба. После этого ко мне стала возвращаться память. Да. Я шел дальше, искры снова стали больше, токи возросли, все тело стало пощипывать.

Вторая Вуаль… Углы… здесь требовалось максимальное напряжение сил. Казалось, все твое существо переходило в чистую энергию. Это было неистовое, беспомощное ощущение. В этот момент для меня не существовало ничего, кроме необходимости пройти Лабиринт. Я всегда был здесь, пробиваясь вперед, никогда не покидал его, всегда буду в нем, вечная борьба моей воли против сил Лабиринта. Время исчезло. Осталось лишь напряжение.

Искры дошли мне до пояса. Я вошел в Большой Вираж и с трудом прошел его. На каждом шагу я умирал и вновь возрождался, сгорая в пламени творения, замерзая в холоде конца энтропии.

Вираж кончился. Дальше, дальше. Поворот. Еще три виража, прямая, несколько дуг. Головокружение. Ощущения будто я исчезаю и снова возникаю, вибрируя между небытием и существованием. Поворот… поворот, поворот, еще поворот… короткая, крутая дуга… прямая, ведущая к последней Вуали. К этому времени я должно быть задыхался, с меня лил пот, но потом я ничего не помнил. Я едва передвигал ноги, искры были уже по плечи. Они ослепили меня, и я больше не видел Лабиринта, Шаг, еще шаг… вот она. Я протащил правую ногу вперед. Вот как чувствовал себя Бенедикт, когда черная трава опутала ему ноги! Перед тем, как я трахнул его по затылку. Я чувствовал себя так, будто меня с ног до головы обработали дубинкой. Левая нога, вперед… так медленно, что трудно было понять, движется ли она на самом деле. Мои руки — голубые вспышки, ноги — огненные столбы. Еще шаг, еще, еще.

Я чувствовал себя медленно оживающей статуей, тающим снеговиком, прогибающейся балкой… еще два шага… три… я двигался как обледенелый, но управлял своими движениями. Времени у меня была целая вечность, воля моя была несгибаемой. Она поможет… если что.

Вуаль осталась позади. За ней была короткая дуга. Три шага во тьму и спокойствие. Эти шаги оказались самыми трудными.

Когда я вышел из Лабиринта, первая мысль была: обеденный перерыв у Иосифа! Вторая: опять прошел! И третья: все, это в последний раз!

Я позволил себе несколько раз глубоко вздохнуть и немного встряхнуться. Затем я вытащил из кармана Самоцвет, поднял его за цепочку и поднес к глазам.

Конечно, внутри он красный с дымчатым отливом, сияющий. Казалось, что пока я находился в Лабиринте, Камень впитывал в себя свет и блеск. Я все еще смотрел на него, повторяя про себя команды, сравнивая их с теми, что я уже знал.

Человек, который прошел Лабиринт и добрался до этого места, может перенестись куда угодно. Нужно лишь мысленно представить себе это место. И еще нужно очень хорошо хотеть этого и иметь волю. Если все пройдет нормально… то я все же могу угодить в коварный капкан. На какой-то момент мне стало страшно. Но Эрику это удалось. Не оказался же он в середине Самоцвета где-то в тени. Дворкин, написавший эти заметки, был великим человеком, и я верил ему.

Собравшись с мыслями, я еще внимательнее всмотрелся вглубь Камня. Внутри него было искривленное отражение Лабиринта, окруженное огоньками — мигающими, крохотными язычками пламени, другими виражами и тропинками. Я решился и сосредоточил волю.

Краснота и замедленное движение. Словно я погружался в вязкий океан. Сначала очень медленно. Дрейф… во тьме, все красные огоньки так далеко впереди… скорость медленно нарастала. Далекие, прерывистые вспышки. Кажется, еще быстрее. Ориентироваться не по чему. Я был точкой сознания неизвестных размеров. Я чувствовал движение, видел фигуру, в которой двигался, теперь уже быстрее. Краснота почти исчезла, казалось, меня ничто не окружало. Сопротивление исчезло, я несся все быстрее и быстрее. Все это произошло в одно мгновение, и еще происходило в то же самое мгновение. Я несся к цели с огромной скоростью. Маленький, кривой Лабиринт рос, становился трехмерным отражением нашего Лабиринта. Он увеличивался у меня на глазах, освещенный языками разноцветного пламени, подобно странной галактике буйствующей в вечной ночи и в ореоле сияющей бледным огнем пыли, с протуберанцами из бесчисленных точек. Лабиринт рос или я уменьшался, он приближался ко мне или я к нему, мы были близко, совсем рядом, он заполнил собой все, сверху донизу, справа налево, и моя скорость все возрастала. Сияние захватило, ошеломило меня. Я увидел протуберанец и понял, что это вход. Я был слишком близко к Лабиринту, фактически заблудился в нем и уже не мог различить его общую форму. Но то, что я видел — изгибы, мерцания, переплетения — окружало меня со всех сторон. Мне показалось, что трех измерений не хватит, чтобы объяснить невероятную сложность простирающегося Лабиринта. Я отбросил сравнение с галактикой, мой мозг кинулся в другую крайность. Я думал об субатомном гильбертовском пространстве с бесконечным числом измерений. Но это была метафора, вызванная отчаянием. По правде говоря, я просто ничего не понимал. А кто мог понять? Во мне росло чувство, то ли инстинктивное, то ли возникшее под влиянием нашего Лабиринта, что я должен пройти и через это переплетение, и овладеть той новой властью, которую искал.

Я не ошибся. На той же огромной скорости я влетел в Лабиринт — меня вертело, несло по горящим проходам, я пролетел по нематериальным облакам блеска и света. Я не ощущал сопротивления, как в нашем Лабиринте. Казалось, что первоначального импульса хватит, чтобы пролететь насквозь. Вихревая прогулка по Млечному пути? Утопленник, которого несет по коралловым каньонам? Воробей, страдающий бессонницей, который вечером 4 июля пролетает над парком? Такие смутные мысли пролетают у меня в голове, когда я вспоминаю об этом.

Я влетаю, все, конец, вспышка ярко-красного цвета, и я смотрю на самого себя, стоящего у Лабиринта и держащего в руке кулон с Камнем. Я смотрю на подвеску, Лабиринт внутри нее, внутри меня, я внутри него, краснота отступает, гаснет, исчезает. Потом — только я, подвеска и Лабиринт — и больше ничего. Связи между объективным и субъективным восстановлены, только все на октаву выше, иначе я никак не могу это выразить. Потому что теперь я обладаю какой-то эмпатией! Я словно приобрел еще одно чувство, еще один способ выражения. Странное и приятное ощущение.

Горя желанием проверить себя, я снова собрался и приказал Лабиринту перенести меня в другое место.

Я стоял в круглой комнате на вершине самой высокой башни в Эмбере. Я пересек ее и вышел на крохотный балкончик. Контраст с только что закончившимся путешествием был разителен. Несколько долгих мгновений я стоял, не шевелясь, и смотрел.

Море переливалось разными оттенками, часть неба была затянута тучами. Приближался вечер. В тучах мягкие, яркие тона чередовались с резкими тенями. Ветер дул с берега в море, и я не чувствовал запаха соли. Высоко над водой черными точками парили птицы. Подо мной расстилались дворцовые постройки и террасы города, простирающиеся во всем своем вечном изяществе до подножия Колвира. Крошечные люди толпились на улицах. Их движения были неразличимы. Я почувствовал себя очень одиноким.

Я прикоснулся к Камню и приказал разразиться грозе.

3

Когда я вернулся к себе, Рэндом и Флора уже поджидали меня. Рэндом взглянул на камень, а потом на меня. Я кивнул.

Повернувшись к Флоре, я слегка поклонился:

— Сестренка, сколько лет, сколько зим!

Было похоже, что Флора слегка напугана. Неплохо, неплохо… Но она улыбнулась и взялась за мою руку.

— Братец, — промолвила она, — я вижу, ты сдержал свое слово.

Волосы ее были бледно-золотыми. Флора подрезала их, но оставила челку. Я никак не мог понять, нравится ли мне ее прическа или нет. Волосы у Флоры были просто чудесными. Голубые глаза и тонны тщеславия, благодаря чему она все видела так, как ей хотелось. Иногда казалось, что она непроходимо глупа, но иногда я не знал, что и думать.

— Извини, что я пялю на тебя глаза, но при наше последней встрече я не успел толком тебя рассмотреть.

— Я очень рада, что все уладилось. Все это было так… знаешь, я ничего не могла сделать.

— Знаю, — проронил я, вспоминая ее мелодичный смех, который раздавался из темноты в одну из годовщин события. — Знаю.

Я подошел к окну и распахнул его, понимая, что дождь в комнату не попадет. Обожаю запах грозы.

— Рэндом, ты ничего не узнал насчет почтальона? — спросил я.

— Ничего особенного, но порасспросил кое-кого. В нужное время в нужном месте никого не замечали.

— Ясно. Спасибо. Увидимся попозже.

— Ладно. Я весь вечер буду дома.

Я кивнул, повернулся спиной к окну и перся на подоконник, наблюдая за Флорой. Рэндом тихо притворил за собой дверь. С полминуты я слушал дождь.

— Что ты собираешься делать? — наконец, спросила она.

— С тобой? Делать?

— Теперь ты в состоянии расплатиться со старыми долгами. Видимо начнешь с меня?

— Возможно. Но тут все взаимосвязано. И твой должок тоже.

— Ты о чем?

— Расскажи мне то, что мне необходимо знать, а там посмотрим. Меня называли прекрасным человеком.

— Что же тебе надо?

— Все, Флора. Начиная с того, каким образом ты оказалась пастушкой в этой Тени, Земле. Все, что относится к делу. Что было оговорено, что подразумевалось. Все, без утайки.

Она вздохнула.

— С чего же начать… да… Дело было в Париже на празднике у некоего мсье Фуке, года за три до начала якобинского террора…

— Стоп! — прервал я. — Что ты там делала?

— Я прожила в этой зоне Тени примерно пять земных лет. Я странствовала в поисках чего-нибудь новенького по своему вкусу. В этом месте и в этом времени я оказалась также, как и любой из нас. Я делала, что хотела, по интуиции.

— Странное совпадение.

— Не особенно, если вспомнить, какое было время и как много мы путешествуем. Если хочешь, это был мой АвалоН, моя замена Эмберу, мой дом вдали от дома. Называй, как хочешь. И вот, в этот октябрьский вечер я оказалась на празднике. И вдруг появляешься ты с маленькой рыжеволосой девушкой. Кажется, ее звали Жаклин.

Эти слова вызвали из глубины моей памяти воспоминания, давным-давно угасшие. Жаклин я помнил намного лучше, чем вечеринку у Фоко, но смутно вспоминал и праздник.

— Продолжай.

— Я уже сказала, что была на вечеринке. Ты прибыл позже. Конечно, я сразу обратила внимание на тебя. Но если прожить достаточно долго и много путешествовать, время от времени встречаешь людей, как две капли воды похожих на старых знакомых. Именно об этом я и подумала, как только улеглось мое первое волнение. Наверняка, двойник. Прошло столько времени и никто даже не слышал о тебе. И все же у каждого из нас есть свои тайны и все основания хранить их. Поэтому я устроила так, чтобы нас представили, а затем убила чертову уйму времени, чтобы оттащить тебя на достаточное время от этой рыжеволосой девчонки. Ты утверждал, что тебя зовут Фенневаль, Кордел Фенневаль. Я засомневалась. Никак не могла понять, то ли это в самом деле двойник, то ли это твои штучки. Правда, была и третья возможность. Ты мог так долго прожить в какой-нибудь соседней Тени, что сам стал отбрасывать тень. Я бы так и ушла в недоумении, не похвались мне Жаклин твоей силой. Женщины обычно об этом не говорят, но по выражению ее лица я поняла, что твои подвиги поразили ее до глубины души. Я вызвала ее на откровенность и мне стало ясно, что на такое способен только ты. Двойник отпадал: либо это был ты сам, либо твоя тень. А это означало, что если даже Кордел и не сам Корвин, то он доказательство того, что ты сейчас находишься в этом районе Тени или не так давно побывал здесь. Первая за долгие годы ниточка к тебе. Я не могла упустить ее, я устроила за тобой слежку, навела справки о твоем прошлом. Чем больше людей я расспрашивала, тем загадочнее становилось дело. Во всем этом было столько неясного, что несколько месяцев я ни на что не могла решиться. Все прояснилось следующим летом, когда я снова побывала в Эмбере. Я упомянула про этот странный факт в разговоре с Эриком и…

— Ну и что?

— Как тебе сказать… он был осведомлен… о том, что это возможно.

Флора замолчала и начала перекладывать с места на место свои перчатки, лежащие на стуле рядом с ней.

— Ах, так! — воскликнул я. — Ну и что же он сообщил тебе?

— Что это, вероятно, ты сам. Эрик сказал, что с тобой произошел… несчастный случай.

— Да ну?!

— Не совсем так, — призналась она. — Не несчастный случай. Он сообщил, что ранил тебя на дуэли. Эрик был уверен, что ты умираешь, и не хотел, чтобы его обвинили в убийстве. Он отнес тебя в Тень и оставил в этом месте. Прошло уже много лет. Он считал, что ты мертв и что соперничество между вами, наконец, закончилось. Естественно, мои новости обеспокоили его. Он заставил меня поклясться, что я сохраню все в тайне, и отослал меня обратно, чтобы я держала тебя под наблюдением. Мое возвращение никому не показалось подозрительным, потому что я все уши прожужжала о том, как мне там нравится.

— Флора, просто так ты бы не поклялась молчать. Что он тебе обещал?

— Эрик обещал, что не забудет меня, если когда-нибудь станет королем Эмбера.

— Однако, ты рисковала. Ты слишком много знала о нем: и где находится его соперник, и что он попал туда не без помощи Эрика.

— Ты прав. Но все уравновешивалось: начни я болтать об этом, пришлось бы признать себя сообщницей.

Я кивнул, соглашаясь.

— Возможно, хоть и рискованно. Ты считала, что если у него появятся шансы на трон, он оставит меня в живых?

— Мы никогда не говорили об этом. Никогда.

— И ты никогда об этом не задумывалась?

— Потом задумывалась и решила, что он скорее всего ничего не предпримет. В конце концов, становилось все яснее, что ты потерял память. Зачем тебя убивать, если ты и так не опасен?

— Вот ты и следила за тем, чтобы я продолжал оставаться таким же безопасным?

— Да.

— И что бы сделала, если бы ко мне вернулась память?

Флора взглянула на меня и потупила глаза:

— Сообщила бы Эрику.

— А он бы что сделал?

— Не знаю.

Я рассмеялся, и она залилась краской. Я уже и не помнил, когда Флора в последний раз краснела.

— Не будем застревать на очевидном, — продолжил я. — Выходит, ты оставалась на Земле и следила за мной. Что произошло потом?

— Ничего особенного. ты жил, а я не теряла тебя из вида.

— Все остальные знали, где ты?

— Да. Я не скрывала, что живу там. Все они иногда даже навещали меня.

— Включая и Рэндома?

Она презрительно скривила губы.

— Да, и не раз.

— Что означает твоя усмешка?

— Слишком поздно притворяться, что я люблю его. Знаешь, я просто не выношу его приятелей: всякие уголовники, джазисты…

Когда он бывал у меня, приходилось принимать его, как члена семьи, но он мне страшно действовал на нервы, приволакивал их с собой, когда ему вздумается. То импровизированные концерты, то покер на всю ночь… Затем в доме обычно с неделю стояла вонь. Я всегда радовалась, когда он исчезал. Извини, я знаю, что он тебе нравится, но ты сам хотел услышать правду.

— Выходит, он тебя шокировал, нежное создание. Ну, ладно, перейдем к моему кратковременному пребыванию у тебя в гостях. Тогда еще Рэндом свалился на нас, как снег на голову. За ним гнались с полдюжины мерзавцев, которых мы пустили в расход в твоей гостиной.

— Как же, прекрасно помню!

— Ты помнишь тварей, которых мы убили?

— Да.

— Хорошо помнишь? Узнала бы, если бы увидела?

— Да, наверняка.

— Прекрасно! Ты видела кого-нибудь из них до этого случая?

— Нет.

— Слышала когда-нибудь о них?

— Не припоминаю. А что?

Я покачал головой.

— Еще не время. И не забывай, вопросы задаю я. А теперь вспомни катастрофу, после которой я очутился в Гринвуде. Или даже еще более ранние события. Что случилось и как ты узнала об этом? При каких обстоятельствах? Какую роль ты играла во всем этом?

— Да. Я знала, что ты об этом спросишь. На следующий день после того, как это произошло, со мной связался Эрик. Он был в Эмбере и вызвал меня через мою Карту, — она взглянула на меня, явно пытаясь оценить впечатление, которое производит на меня ее рассказ, и угадать мою реакцию. Мое лицо ничего не выражало. — Он сказал мне, что накануне вечером ты попал в автомобильную катастрофу и находишься в больнице. Еще он сообщил, что перевел тебя в частную клинику, где я смогу оказать большое влияние на твое лечение.

— Другими словами, он хотел, чтобы я оставался растением.

— Он хотел, чтобы тебя держали на успокаивающих средствах.

— Говорил он, что сам подстроил мне эту аварию?

— Эрик не говорил. что приказал кому-то прострелить тебе шину, но он был в курсе, что причиной катастрофы стало именно это. А откуда бы ему знать, если это не его рук дело? Когда я затем узнала, что Эрик метит на трон, то подумала, что в конце концов он решил окончательно устранить тебя. Когда дельце не выгорело, то он, конечно, решил, что если ты не будешь путаться под ногами до его коронации, то это даст почти такие же результаты.

— Я не знал, что мне прострелили шину, — заметил я.

Ее лицо разочарованно вытянулось, но она быстро овладела собой.

— Ты же сам говорил мне, что это не случайность, что кто-то пытался тебя убить. Я считала, что детали тебе известны.

Впервые за долгое время я почувствовал, что вступил на скользкую почву. Мои сомнения еще до конца не развеялись и, скорее всего, вряд ли полностью пройдут. Я мало что помнил о днях перед аварией. Лабиринт помог мне вспомнить всю мою жизнь до того момента, но травма, вероятно, уничтожила воспоминания о некоторых событиях, непосредственно предшествующих катастрофе. Вполне обычное явление. Скорее всего, не обычное функциональное расстройство, а повреждение тканей. Я был так счастлив, когда вспомнил остальное, что не особенно горевал об этом. Что касается аварии, то и в самом деле помнил выстрелы. Их было два. Кажется, я мельком даже заметил фигуру с винтовкой, но было уже поздно. Впрочем, возможно, все это лишь мои фантазии. Но нет, вряд ли. Что-то такое вертелось у меня в голове еще тогда, когда я направлялся в Вестчестер. Но даже теперь, когда власть в Эмбере находилась в моих руках, мне не хотелось признать этот единственный мой недостаток. Когда-то я обвел Флору вокруг пальца, вообще ничего не помня. теперь я решил применить ту же тактику.

— У меня не было времени вылезать из машины и смотреть, куда он6и угодили. Я услышал выстрел и потерял управление. Я считал, что дело в шине, но не наверняка. Я и речь-то завел об этом лишь потому, что мне интересно знать, откуда тебе известно о шине?

— Я же тебе говорила — от Эрика!

— Мне не понравилось, как ты это сказала. Мне сдается, что ты уже знала обо всем, когда он связался с тобой.

Флора отрицательно покачала головой.

— В таком случае извини, я, возможно, неправильно выразилась. Такое случается, когда говоришь о событиях после того, как они произошли. Но я решительно отрицаю то, на что ты намекаешь. Я к этому делу не имела ни малейшего отношения и ничего не знала до того, как все случилось.

— Эрик все равно уже ни о чем рассказать не может. Так что пока оставим это. На время, — добавил я, чтобы заставить ее еще больше думать только о защите, отвлечь ее внимание от любого слова или выражения лица, по которому она могла бы догадаться, что в моих воспоминаниях все еще есть небольшой пробел. — Ты не узнала, кто стрелял?

— Нет. Скорее всего, какой-нибудь наемный убийца. Я ничего об этом не знаю.

— Тебе известно, сколько времени я пробыл без сознания, пока меня не обнаружили и не доставили в больницу?

Она отрицательно покачала головой.

Что-то беспокоило меня, но я никак не мог понять, что именно.

— Эрик не говорил, когда меня доставили в госпиталь?

— Нет.

— Почему, когда я был у тебя, ты пыталась вернуться в Эмбер, а не вызвала Эрика по Карте?

— Он не отвечал.

— Могла бы связаться с ним через кого-нибудь другого. Флора, мне кажется, что ты лжешь.

Почему бы не попытаться проследить за ее реакцией?

— О чем мне лгать? — спросила она. — Другие тоже не отвечали. Все были заняты. Я ответила на твой вопрос? — Она внимательно смотрела на меня.

Я поднял руку и указал на нее. За окном позади меня сверкнула молния. Меня слегка тряхнуло током и защипало. Громовой раскат также получился впечатляющим.

— Умолчание — твой грех.

Попытка — не пытка!

Она закрыла лицо руками и расплакалась.

— Не понимаю, о чем ты говоришь? Я ответила на все вопросы, чего тебе еще надо? Я не знаю, куда ты ехал, не знаю, кто в тебя стрелял и когда это было. Я рассказала все, что знала, черт бы тебя побери!

«Либо она не лжет, либо такими средствами ее не пробьешь, — решил я. В любом случае я теряю время даром, больше я тут ничего не добьюсь. И вообще, пора поговорить о другом, пока она не задумалась о том, на кой черт мне вообще сдалась эта авария. Если здесь было что-то упущено, то сперва надо узнать, что именно. Вот так-то!»

— Пойдем со мной, — произнес я.

— Куда?

— Хочу тебе кое-что показать. Потом расскажу — зачем.

Она встала и пошла за мной. Я привел ее в зал, где лежало тело, и рассказал о Каине. Флора совершенно бесстрастно взглянула на труп и кивнула.

— Да, — протянула она и добавила: — Если бы я даже не знала об этом, то для тебя подтвердила бы с радостью.

Я пробормотал что-то неопределенное. Семейная преданность всегда как-то трогает. Я не знал, поверила ли она моему рассказу. Но в данных обстоятельствах это не играло роли. Я ничего не сказал ей о Бранде, и ей, видимо, не было известно о нем ничего нового. В конце разговора она только заметила:

— Тебе идет Самоцвет. А корону ты носишь?

— Об этом слишком рано говорить.

— Если я могу тебе чем-нибудь помочь…

— Знаю. Я это знаю.

Моя гробница — тихое местечко. Она одиноко стоит милях в двух от вершины Колвира на скалистом склоне, в месте, с трех сторон защищенном от непогоды. Вокруг, на нанесенной снизу почве, растут низкорослые деревца, кусты, травы и мощные стебли горного плюща. Это длинное низкое здание с двумя скамьями у входа, почти полностью покрыто плющом, который, к счастью, совершенно скрыл напыщенную надпись над моим именем. Само собой, большую часть времени гробница пустует.

Однако этим вечером мы пришли сюда с Ганелоном, запасшись добрым вином, несколькими кусками хлеба и холодным мясом.

Ганелон спрыгнул с коня, подошел к гробнице, раздвинул плющ и, прочтя при лунном свете выбитые на стене слова, воскликнул, обращаясь ко мне:

— Так ты не шутил?!

— Какие шутки, — заметил я, спешившись и взяв лошадей под уздцы. — Серьезно. Моя гробница.

Привязав лошадей к кусту, я снял мешки с провизией и отнес их на ближайшую скамью. Когда я открыл бутыль и налил по большому кубку темного вина, ко мне присоединился Ганелон.

— Все равно ничего не понимаю, — удивился он, принимая кубок.

— Что тут понимать? Я умер — вот меня тут и похоронили. Это мой кенотаф, ложная гробница. Их строят, если тело не найдено. Я сам о ней узнал совсем недавно. Ее построили несколько веков назад, когда все решили, что я уже не вернусь.

— Жуть какая, — промолвил Ганелон. — А что там внутри?

— Ничего, хотя они не забыли оставить нишу и гроб на случай, если мои останки все=таки выплывут. Так надежнее.

Ганелон сделал себе бутерброд.

— Кто же до этого додумался? — спросил он.

— Рэндом считает, что Бранд или Эрик, но точно никто не помнит. Но тогда все решили, что мысль хорошая.

Ганелон хмыкнул, зловещая улыбка была абсолютно к месту на его покрытом морщинами и шрамами лице, окаймленном рыжей бородой.

— И что же с ней теперь будет?

Я пожал плечами.

— Кое-кто считает, что зданию нечего пропадать зря и не прочь уложить меня на мое законное место. А пока что здесь очень приятно выпить и закусить. Я еще не засвидетельствовал ей мое глубокое почтение.

Я сложил два бутерброда и проглотил их. В первый раз со дня моего возвращения я мог полностью расслабиться. В первый и, возможно, в последний, и кто его знает, на какой срок. Но за последнюю неделю у меня не было случая обстоятельно потолковать с Ганелоном, а он был одним из немногих, кому я доверял. Мне хотелось рассказать ему все — это было необходимо. Мне нужно было поговорить с человеком, который мог взглянуть на все со стороны. Что я и сделал.

Луна прошла большой путь по небу и в моей гробнице прибавилось осколков.

— Ну, и как восприняли это остальные? — спросил Ганелон.

— Как и следовало ожидать. Не сомневаюсь, что Джулиан не поверил ни одному моему слову, хотя утверждает, что верит. Он знает, как я к нему отношусь, но бросить мне вызов не в силах. Бенедикт, кажется, тоже не поверил, но его куда труднее понять. Он выжидает. Надеюсь, что за неимением доказательств обратного он примет мои слова на веру. Что касается Жерара, боюсь, что для него это была последняя капля. По-моему, он потерял ко мне всякое доверие. Но все же завтра утром он вернется в Эмбер и будет сопровождать меня в рощу, чтобы забрать тело Каина. Если бы не он?.. Конечно, это не развлекательная прогулка, но я рад, что со мной будет кто-то из членов семьи. Дейдра — та просто в восторге. Наверняка, тоже не верит, но и бог с ней. Она всегда на моей стороне, а Каина она терпеть не могла. Она довольна, что я укрепляю свои позиции. Не знаю, поверила ли мне Льювилла. Сдается мне, ей вообще наплевать, что мы там творим друг с другом. Что касается Флоры, то ее все это, по-моему, забавляет. Но она всегда держалась особняком, на все поглядывала свысока. Никак не поймешь, что у нее на уме.

— Ты им рассказал о Бранде?

— Пока нет. Сообщил о Каине и передал, что жду их всех в Эмбере завтра к вечеру. Тогда и поговорим о нем. Хочу проверить одну идейку.

— Ты разговаривал со всеми через Карты?

— Да.

— Хотел бы тебя кое о чем спросить. Помнишь, теневой мир, куда мы ездили за оружием? Там у них были телефоны…

— Ну и что?

— Пока мы там были, я кое-что узнал о методах подслушивания разговоров. Как ты считаешь, можно ли подслушать Карты?

Я чуть было не расхохотался, но тут же до меня дошло, чем пахнет дело, и мне стало не до смеха.

— Понятия не имею, — наконец, ответил я. — Дело Дворкина по-прежнему загадка. Никогда об этом не задумывался и сам не пробовал. Но все может быть…

— А сколько всего существует Колод? Ты не знаешь?

— Так, по паре на каждого члена семьи и в библиотеке было с дюжину запасных. Не знаю, есть ли еще другие.

— Если кто-то подслушивает, то он наверняка немало узнал.

— Да. Отцова Колода, Колода Бранда, моя первая Колода, та, которую потерял Рэндом… Черт! Где они сейчас — никто не знает! Ума не приложу, что делать. Наверное, придется провести инвентаризацию и слегка поэкспериментировать. Спасибо за идею!

Он кивнул и какое-то время мы молча потягивали вино. Потом он снова спросил:

— Что ты собираешься делать, Корвин?

— Ты о чем?

— Обо всем. С кем мы будем драться сначала, с кем потом?

— Как только в Эмбере станет спокойнее, я собираюсь проследить, где начинается Черная Дорога. Но сейчас это не столь важно. Я хочу скорее вернуть Бранда, если он жив. Если нет, то мне надо знать, что с ним случилось.

— Дадут ли тебе время враги? Может быть, как раз в этот момент они готовят новое нападение?

— Вероятно, ты прав. Я тоже думал об этом. По-моему, время у нас есть. Мы их разбили и совсем недавно. Им необходимо снова собраться с силами, сколотить новую армию, оценить ситуацию с учетом нашего нового оружия. Я собираюсь построить вдоль дороги заставы, которые будут вовремя предупреждать нас о каждом их передвижении. Бенедикт согласен заняться этим.

— Хотел бы я знать, сколько у нас времени.

Я налил ему еще один стаканчик — другого ответа у меня пока не было…

— В Авалоне таких сложностей никогда не было. Я имею в виду наш Авалон.

— Это точно, — согласился я. — Золотые денечки были. По крайней мере, теперь кажется, что тогда было проще.

Ганелон кивнул. Я предложил ему сигарету, но он отказался и раскурил свою трубку. При свете пламени Ганелон внимательно рассмотрел Камень Правосудия, все еще висевший на моей шее.

— Так ты говоришь, эта штука может управлять погодой? — обратился он ко мне.

— Может.

— Откуда ты знаешь?

— Пробовал, получалось.

— И что ты сотворил?

— Грозу сегодня вечером. Моя работа.

— Хотел бы я знать…

— Ну-ну…

— Да так, просто думаю, что бы я сделал, если бы обладал такой властью. Как бы я ею распорядился.

— Первое, что мне пришло в голову — поразить эту дрянь молнией, — произнес я, похлопав по стене гробницы. — Трахнуть по ней несколько раз, чтобы от нее один щебень остался. А то, возможно, кто-нибудь сомневается в моих чувствах и моей власти!

— Ну и что же тебя остановило?

— Подумал немного и решил, черт возьми, что она еще может пригодиться, и очень скоро! А так оно и будет, если у меня не хватит сообразительности, твердости и просто везения. В этом случае мне не хотелось бы, чтобы мои косточки лежали здесь. И тут до меня дошло, что местечко-то прекрасное: высоко, чисто, природа вокруг первобытная. Ничего вокруг, кроме скал и неба. Звезды, облака, солнце, луна, ветер, дождь… Такой компании любой покойник позавидует! Не желаю лежать рядом с теми, кого не считаю своими друзьями, а их не так-то много.

— Корвин, ты что в меланхолию ударился, или уже накачался? Или то и другое? Да еще и злишься… не идет это тебе.

— Да кто ты такой, чтобы указывать мне, что мне идет, а что нет? — я почувствовал, как он напрягся и потом снова расслабился.

— Не знаю, — ответил он, наконец. — Говорю, что вижу.

— Как дела в войсках? — спросил я.

— По-моему, они никак не могут понять, что к чему, Корвин. Они пришли, чтобы сражаться за святое дело на горных склонах рая и думают, что стрельбы на прошлой неделе были по этому поводу. Ну, тут они счастливы, мы победили. Но вот теперь, в городе, они сбиты с толку. Кое-кого они считали врагами, а теперь они друзья. Ребята просто ничего не понимают. То, что их готовят к бою, они знают, но когда драться и с кем — понятия не имеют. Их держат в казармах без увольнительных, чтобы они не поняли, как злы на них регулярные войска и горожане. Но до них быстро дойдет. Я давно хотел поговорить об этом, но ты был так занят…

Некоторое время я молча курил. Потом проговорил:

— Да, наверное, надо с ними поговорить. Но завтра я занят, а с этим тянуть нельзя. Их надо перевести в лагерь в Арденском лесу до завтра. Когда вернемся, покажу тебе это место на карте. Объяснишь им, что их располагают поближе к Черной Дороге, что в любую минуту может быть новое нападение. Будь бдителен и им это объясни, тем более, что это чистейшая правда. Муштруй их как следует, чтобы они не потеряли форму. При первой же возможности я приеду и поговорю с ними.

— Но тогда у тебя не останется своих войск в Эмбере!

— Ты прав, но риск может оправдаться. Мы продемонстрируем свою уверенность и проявим уважение к горожанам. Да, пожалуй, это будет сильный ход. А если нет… — я пожал плечами.

Налив вина, я швырнул в гробницу очередную пустую бутылку.

— Да, кстати, — проронил я, — извини меня.

— За что?

— Я только сейчас заметил, что я ударился в меланхолию, накачался и зол. Мне это не идет.

Он усмехнулся и мы чокнулись.

— Знаю, — буркнул он. — Знаю.

Мы сидели, пока не зашла луна и последняя бутылка не была погребена среди своих товарищей. Мы разговаривали о былом, но потом одновременно смолкли. Я смотрел на звезды над Эмбером. Хорошо, что мы приехали сюда, но город звал меня обратно. Угадав мои мысли, Ганелон встал, потянулся и направился за конями. Я облегчился возле гробницы и пошел за ним следом.

4

Роща Единорога находится в Ардене, на юго-западе от Колвира, вблизи с выступа, с которого начинается спуск в Гарнатскую долину. В последние годы Гарнат был проклят и выжжен в битвах с захватчиками, но земли вокруг него остались нетронутыми. Роща, где отец много веков назад якобы встретил Единорога, и где произошли странные события, в результате которых он объявил это животное покровителем Эмбера и ввел его в свой герб, была, насколько мы знали, в двадцати-тридцати шагах от скалистого гребня, с которого открывался вид на Гарнат через море: неправильной формы прогалина, где из скалы бил небольшой ключ, образуя чистый пруд, вода из которого, переливаясь через край, текла крохотным ручейком в Гарнату и дальше вниз.

Сюда на следующее утро и прискакали мы с Жераром, выехав так рано, что когда солнце зажгло искорки в океане, а потом выплеснуло в небо весь свой запас огня, мы находились уже на полдороге от Колвира. Жерар натянул вожжи, спешился и знаком показал, чтобы я следовал за ним. Я оставил звезду и вьючную лошадь рядом с его огромным пегим жеребцом. Шагов через десять мы спустились в котловину, наполовину заполненную гравием. Жерар остановился, поджидая меня.

— В чем дело? — спросил я.

Жерар повернулся ко мне. Глаза его сузились, челюсти были плотно сжаты. Он расстегнул плащ, сложил его и бросил наземь. Снял портупею и положил ее на плащ.

— Снимай меч и плащ, — проронил Жерар, — они только помешают.

До меня стало доходить, что произойдет, и я решил не упираться. Свернув плащ, я положил Камень Правосудия и вновь повернулся к Жерару, произнеся лишь одно слово:

— Почему?

— Много времени прошло, и ты мог забыть, — ответил он.

Жерар медленно двинулся на меня. Я выставил руки вперед и отступил. Он не пытался ударить меня: я всегда был быстрее. Мы оба пригнулись. Жерар делал левой рукой медленные движения, точно хотел схватить меня. Его правая рука защищала корпус, слегка подергиваясь.

Если бы место для схватки с Жераром выбирал я, нам пришлось бы быть в ином месте. Он, конечно же, знал это. Да и вообще, если уж биться с Жераром, то не голыми руками. Любое оружие, требующее скорости и стратегического мышления, дало бы мне возможность время от времени задевать его, не давая передышки и не подпуская к себе. В конце концов, Жерар устал бы и это дало бы мне возможность наступать все решительнее. Конечно, он понимал и это, поэтому заманил меня в такую ловушку. Но я знал Жерара и понял, что выбора у меня нет.

Я пару раз отбросил его руку в сторону. Жерар двигался быстро, с каждым шагом приближаясь ко мне. Наконец я рискнул, увернулся и ударил. быстрый сильный удар левой, пришедшийся чуть выше пояса, мог бы вдребезги разбить толстую доску. У простого смертного от него порвались бы все кишки, но, к несчастью, время не смягчило Жерара. Что-то буркнув, он сблокировал мою правую и одновременно своей правой рукой он снизу перехватил мою левую руку и захватил сзади мое плечо.

Я быстро подскочил к нему вплотную, не позволяя сделать плечевой захват, из которого нельзя было вырваться, и, повернувшись, рванулся вперед, точно также захватив его левое плечо. Я обвил ногой его правую ногу ниже колена и сбросил его на землю.

Но Жерар не разжал руки и я упал на него. Падая, я отпустил Жерара и, когда мы приземлились, двинул его правым локтем в левый висок. Угол удара был неидеальным и он ухитрился скрепить руки где-то у меня на затылке.

Мне удалось увернуться, но он все еще удерживал мою руку. В какой-то момент у меня появилась возможность беспрепятственно ударить его ногой в пах, но я сдержал себя. Не подумайте, что совесть не позволяла мне бить ниже пояса. Просто я понимал, что ударь я его, Жерар инстинктивно сломает мне плечо. Поэтому, оцарапав предплечье о камешки, я ухитрился просунуть левую руку ему за голову. Одновременно правой рукой я вцепился в левую ляжку Жерара. В тот же миг, я откинулся назад, пытаясь упереться ступнями в землю и сразу же выпрямить ноги. Я хотел оторвать его от земли и снова бросить, для уверенности ударив его плечом в живот.

Но Жерар развел ноги и перевернулся через левый бок, перебросив меня через себя. Я отпустил его левую руку и, пролетев через него, освободил левую руку. Затем я поспешно повернулся по часовой стрелке, вытащив правую руку, и попытался найти точку опоры. Но с Жераром такие штучки не проходят. К тому времени он уже оперся на руки. Одним мощным усилием он вырвался и вскочил на ноги. Я тоже выпрямился и отпрыгнул назад. Он тут же бросился на меня, и я понял, что если я и дальше буду цеплять его за руки, он меня так уделает, что чертям станет страшно.

Надо было рисковать.

Наблюдая за его ногами, я улучил момент и нырнул под его вытянутые руки как раз тогда, когда он перенес тяжесть тела на левую ногу, оторвав правую от земли. Мне удалось схватить его за правую лодыжку и завести ее за спину, подняв на четыре фута в воздух. Жерар грохнулся на левый бок лицом вниз.

Он с трудом поднялся, но я ударом в челюсть слева вновь сбил его с ног. Жерар потряс головой, и защищаясь руками, опять встал на ноги. Я хотел звездануть его в живот и отпрыгнуть, но он повернулся и я угодил в бедро. Жерар удержался на ногах и вновь надвинулся на меня.

Я кружил вокруг него, целясь в лицо. Еще два раза я успевал ударить его в живот и отскочить. Жерар улыбался. Он понимал, что я опасаюсь близко подойти к нему. Я еще раз достал его ударом в живот. Он опустил руки, и я ребром ладони ударил его по шее, чуть выше ключицы. Но в этот момент он выбросил руки вперед, обхватив меня за талию. Я ударил его ребром ладони в челюсть, но он еще сильнее сжал меня и поднял в воздух. Массивные руки жеребца под именем Жерар, казалось, раздавили мои почки. Я нащупал большими пальцами рук его сонную артерию и нажал на нее.

Но он поднял меня еще выше над головой. Моя хватка ослабла, руки соскользнули. Он изо всех сил ударил меня спиной оземь, точно крестьянин, бьющий белье о камни.

Из моих глаз посыпались искры, мир стал нереальным, задрожал. Жерар поставил меня на ноги и я увидел его кулак…

Восход был изумительный, но какой-то странный… будто его развернули градусов на девяносто…

Внезапно у меня закружилась голова, да так, что я позабыл о дорожках боли, пробегавших у меня по спине. Большой город, куда они вели, находился где-то в районе моего подбородка.

Я висел высоко в воздухе, слегка повернув голову. Земля была далеко, очень далеко внизу.

Я почувствовал, что мое плечо и бедро зажаты мощными тисками. Повернувшись, чтобы посмотреть на них, я убедился, что это руки. Еще больше вывернув шею, я убедился, что это руки Жерара. Он держал меня над головой на вытянутых руках, стоя на самом краю тропинки. Далеко внизу виднелся Гарнат и конец Черной Дороги. Разожми он руки — часть меня присоединится к птичьему помету, которым был выпачкан утес, а остальное будет напоминать выброшенную на берег медузу, которых я не раз наблюдал в прошлом.

— Да, да, смотри вниз, Корвин, — почувствовав, что я зашевелился, он поднял глаза и встретился со мной взглядом. — Мне стоит лишь разжать руки…

— Слушаю тебя, — тихо ответил я, стараясь придумать способ захватить его с собой, если он решится выполнить то, что задумал.

— Я не больно умен, — произнес он, — но мне пришла в голову одна мысль. Ужасная мысль. надо было что-то сделать, но я ничего другого не придумал. А пришло мне в голову, что тебя не было в Эмбере черт знает сколько времени. Откуда мне знать, что эта история насчет потери времени правда? Ты вернулся, ты ведаешь всем, но ты еще не правишь. Меня обеспокоило убийство слуг Бенедикта, а сейчас меня беспокоит смерть Каина. И Эрик тоже недавно погиб, и Бенедикт искалечен. Вроде бы ты здесь ни причем, но мне пришло в голову, что и это возможно, если ты тайком вступил в союз с нашими врагами с Черной Дороги.

— Ты ошибаешься, — возразил я.

— Для того, о чем я говорю, это не имеет значения. ты слушай дальше. Пусть будет, что будет. Если за свое долгое отсутствие ты подстроил все это и, возможно, даже устранил отца и Бранда, то, по-моему, ты сегодня способен уничтожить всю семью, чтобы узурпировать трон.

— Зачем мне тогда было отдавать себя в лапы Эрика? Специально, чтобы меняослепили и упекли в подземелье?

— Слушай дальше! — повторил он. — Ты вполне мог наделать ошибок и оказаться там не по своей воле. Сейчас это не имеет значения. Может быть, ты ни в чем не виноват, как утверждаешь сам, или по уши увяз в интригах. Посмотри вниз, Корвин, и все. Посмотри вниз на Черную Дорогу. Если это твоих рук дело, то в конце пути — твоя смерть. Я еще раз показал тебе свою силу, чтобы ты не забывал о ней. Я могу убить тебя, Корвин. Даже шпага не спасет, если я хоть раз доберусь до тебя голыми руками. А я доберусь, чтобы сдержать свое обещание. И я обещаю, что если ты виновен, то я убью тебя в тот самый момент, когда узнаю об этом. Знай также, что жизнь моя в безопасности, Корвин. С этого момента она переплетена с твоей.

— Как это понимать?

— Все остальные видят и слышат нас через мою Карту. Ты не сможешь устранить меня потому, что тогда твои намерения станут ясны всей семье. Если я умру, не сдержав своего обещания, его исполнят другие.

— Понятно, — проронил я. — А если тебя убьет кто-нибудь другой? Меня тоже уберут, а на баррикадах останутся только Джулиан, Бенедикт, Рэндом и девочки. Просто замечательно — для врага. Кто же это придумал на самом деле?

— Я! Я один! — крикнул Жерар, и я почувствовал, что его пальцы сжались, руки напряглись и слегка согнулись. — Не пытайся мутить воду! Твои вечные штучки! — простонал он. — Пока ты не вернулся, все шло великолепно! Черт тебя возьми, Корвин, это твоих рук дело?

И он швырнул меня в пропасть.

Я успел только крикнуть:

— Я не виновен, Жерар!

Он поймал меня, чуть не вывихнув мне плечо, и вытащил из бездны на дорогу. Жерар повернулся кругом, поставил меня на ноги, и тут же вернулся на усыпанную гравием площадку, где мы боролись. Я последовал за ним. Мы собрали вещи.

Застегивая свою широкую портупею, Жерар взглянул на меня и отвел глаза:

— Не будем об этом больше говорить.

— Ладно, — не возражал я.

Я повернулся и направился к коням. М ы вскочили в седла и поехали дальше по тропинке.

Роща была наполнена тихой весенней музыкой. Поднявшееся выше солнце натянуло между деревьями гирлянды света. На земле еще лежала роса, и дерн, которым я прикрыл могилу Каина, был влажен.

Я взял лопату, привезенную с собой, и отрыл могилу. Не произнося ни слова, Жерар помог уложить тело на кусок парусины. Мы завернули труп и зашили сверток большими и свободными стежками.

— Корвин! Смотри!

Прошептав эти слова, Жерар сжал мой локоть.

Я проследил за его взглядом и замер на месте. Не шевелясь, мы разглядывали видение. Мягкая, сияющая белизна окутывала его, словно вместо шерсти и гривы Единорог был покрыт пухом. Крошечные раздвоенные копыта и тонкий витой рог на узкой голове отливали золотом. Он стоял на скале, пощипывая лишайник, которым она поросла. Единорог поднял голову и посмотрел на нас. Его глаза были ярко-изумрудно-зелеными. Несколько мгновений мы стояли неподвижно. Потом он сделал быстрое, нервное движение передними ногами, словно захватывал воздух, трижды ударил копытами по камню и, затуманившись, бесшумно, точно снежинка, исчез. Может быть, ушел в лес, растущий справа от нас.

Я поднялся и подошел к камню. Жерар последовал за мной. Тут, во мху, я обнаружил крошечные следы от копыт.

— Выходит, нам не привиделось, — прошептал Жерар.

Я кивнул.

— Мы и вправду что-то видели. Он раньше тебе не попадался?

— Нет. А тебе?

Я отрицательно покачал головой.

— Джулиан говорил, что как-то видел его издали, — сообщил Жерар. — Он утверждает, что его псы не погнались за ним.

— какой красавец… Хвост длинный, шелковистый, копыта сияют…

— Да. Недаром отец всегда считал появление Единорога доброй приметой.

— В странное время он появился. Столько лет прошло.

Я снова кивнул.

— Может, есть какой-нибудь обычай? Он же наш покровитель и все такое… вероятно, мы должны что-то сделать?

— Отец об этом ничего не говорил. Может, и есть, — промолвил я и похлопал по скале, на которой стояло животное. — Если ты предвещаешь изменение наших судеб, если ты благосклонен к нам, то спасибо тебе, Единорог. И даже если нет — спасибо тебе за свет, который ты внес нам в темные времена.

Затем мы напились из родника, положили нашу зловещую ношу на третью лошадь и вели за собой наших коней до тех пор, пока не вышли из рощи. В ней было очень тихо, лишь журчала вода.

5

Вечны непрестанные ритуалы жизни, вечно рождаются люди на груди у надежды, а огонь да полымя не так уж и часто встречаются на пути. Так, в приступе вдохновения, изложил я суть того, чему научился за свою долгую жизнь. В ответ Рэндом кивнул и дружески выругался.

Мы находились в библиотеке, я — на краю большого стола, Рэндом — в кресле, справа от меня. Жерар стоял в другом конце комнаты, рассматривая оружие, висевшее на стене. А, может быть, смотрел на гравюру Рейна с изображением Единорога. Как бы то ни было, но он, как и мы, не замечал Джулиана, который ссутулился в мягком кресле рядом со шкафами в самом центре комнаты, вытянув и скрестив ноги, сложив руки на груди. Джулиан, не отрываясь, любовался своими чешуйчатыми сапогами. Фиона и Флора переговаривались у камина. Зеленые глаза Фионы непрерывно и неотрывно смотрели в голубизну Флориных глаз. Фиона, ростом не более пяти футов двух дюймов, с волосами, горящими ярче пламени, еще теплившегося в очаге, как всегда напоминала картину, от которой, отложив кисти, только что отошел художник. Он смотрит на нее, улыбаясь, и в его уме медленно возникают неясные вопросы. Ямочки на ее шее, где палец художника оставил след на ключице, всегда казались мне доказательством того, что картина принадлежит мастеру, особенно когда Фиона поднимала голову, с презрительным или насмешливым видом рассматривая нас, великанов. В этот момент она слегка улыбнулась, несомненно почувствовав мой взгляд. Иногда она казалась мне почти ясновидящей. Это чувство было хорошо знакомо мне, но всякий раз в такой ситуации я неизбежно приходил в замешательство. Льювилла, сидя в углу, спиной к остальным, притворялась, что читает книгу. Ее зеленые локоны были коротко подстрижены и на два дюйма не доходили до темного воротника. Я никогда не мог понять, почему она ушла в себя. Враждебность? Застенчивость человека, понимающего свою отчужденность? Или просто осторожность? Вполне вероятно, что все вместе. В Эмбере она бывала редко.

То, что мы были разными людьми, а не группой, не семьей, и привело к тому, что я выдал свой афоризм, а Рэндом подтвердил, что все понял. В такое время мне особенно хотелось, чтобы мы почувствовали себя чем-то единым, обрели желание сотрудничать друг с другом.

— Привет, Корвин! — услышал я, и рядом очутилась Дейдра, протягивающая мне руку. Я принял ее ладонь и поднял наши руки. Она шагнула вперед, подойдя ко мне вплотную, точно в первой фигуре старинного танца, и посмотрела мне в лицо. На мгновение головка и плечи Дейдры, словно в раме, оказались на фоне решетчатого окна. Слева от нее на стене висел великолепный гобелен. Конечно, все было заранее спланировано и отрепетировано. Тем не менее, впечатляюще. В левой руке Дейдра держала мою Карту. Она улыбнулась. При ее появлении все остальные взглянули в нашу сторону, и Дейдра, медленно повернувшись, выстрелила в них своей улыбкой. Монна Лиза с пулеметом.

— Корвин, — прощебетала она, легко поцеловав меня и отступив назад, — я, кажется, слишком рано?

— Это невозможно, — произнес я, поворачиваясь к Рэндому. Он уже поднялся, на несколько секунд предвосхитив мой жест.

— Принести тебе выпить, сестренка? — кивнул он в сторону буфета, беря ее за руку.

— О, благодарю!

Он увел ее и налил вина. По крайней мере на время ее обычное столкновение с Флорой было предотвращено. Мне показалось, что старые разногласия, столь памятные мне, все еще не стерлись. Что ж, я лишился ее общества, но сохранил мир в семье, а это для меня в данный момент было важнее всего. Рэндом может прекрасно провернуть такое дело, если захочет.

Я постучал по столу пальцами, скрестил ноги, снова выпрямил их, подумал, не закурить ли…

Он появился внезапно. Жерар в дальнем конце комнаты повернулся влево, что-то сказал и протянул руку. Через мгновение он сжимал левую, единственную руку Бенедикта, последнего члена нашей группы.

Так… Бенедикт предпочел прибыть через Карту Жерара, а не через мою, тем самым выразив мне свое отношение. Указывало ли это на существование союза против меня? По крайней мере расчет был на то, что я задумаюсь над этим фактом. Не по наущению ли Бенедикта Жерар решил поразмяться сегодня утром? Вполне вероятно.

В этот момент Джулиан встал, пересек комнату, что-то сказал Бенедикту и пожал ему руку. Движение привлекло внимание Льювиллы. Она повернулась, закрыв книгу и отложив ее в сторону. Потом улыбнувшись, она подошла к ним, поздоровалась с Бенедиктом, кивнула Джулиану, что-то сказала Жерару. Импровизированная конференция становилась все оживленнее. Так, так…

Четверо против троих и двое колеблющихся…

Я ждал, глядя на стоящих в другом конце комнаты. Все были здесь. Можно было начинать. И все же…

Соблазн был так велик! Я знал, что все мы были в напряжении, как будто в комнате внезапно возникло два магнитных полюса. Интересно, каким же образом расположатся кусочки металла?

Флора быстро взглянула на меня. Я не был уверен в том, что за ночь она не передумала. Конечно, если ничего не случилось. Нет, я был уверен, что угадал следующий ход.

Я не ошибся. Я услышал, как она буркнула что-то насчет жажды и стакана вина, повернулась и направилась ко мне, точно ожидая, что Фиона последует за ней. Когда все остались на своих местах, она заколебалась, внезапно ощутив себя в фокусе всеобщего внимания, но, приняв решение, подошла ко мне.

— Корвин, — вымолвила она, — налей мне, пожалуйста, вина.

Не поворачивая головы и не отрывая взгляда от живой картины передо мной, я бросил через плечо:

— Рэндом, будь добр, налей Флоре бокал вина!

— Пожалуйста! — ответил он, и я услышал бульканье.

Флора кивнула, не улыбнувшись, и прошла мимо меня направо. Четыре на четыре, моя дорогая Фиона, пылающая лучами пламени в центре комнаты.

Она прекрасно все понимала и была в полном восторге! Фиона тут же повернулась к зальному зеркалу в темной, покрытой изощренной резьбой раме, висевшей между двумя стеллажами, и начала поправлять выбившийся из-под прически локон у левого виска.

Она сделала шаг, и среди красно-золотых узоров ковра у ее левой ноги что-то сверкнуло зеленью и серебром.

Мне захотелось одновременно выругаться и улыбнуться. Вот стерва, опять она с нами играет! Но это у не всегда великолепно получалось… Ничего не изменилось. Я шагнул вперед, не улыбнувшись и не выругавшись. Этого она и ожидала.

Но Джулиан тоже шагнул к ней, немного опередив меня. Он стоял чуть ближе и, вероятно, увидел вспышку на долю секунды раньше меня. Джулиан осторожно нагнулся и поднял лежавшую на ковре драгоценность.

— Твой браслет, сестричка, — любезно произнес он. — Кажется, эта глупая вещичка покинула твою кисть. Позволь мне.

Она протянула руку и улыбнулась ему из-под опущенных ресниц. Джулиан застегнул браслет с изумрудами. Покончив с этим, он обвил ее ручку своими и повернулся к союзникам. Те искоса посматривали на него, притворяясь, что заняты своими делами.

— Мне кажется, тебя позабавит анекдот, который мы сейчас послушаем, — улыбнулся Джулиан.

Она улыбнулась ему еще любезней и очаровательней и высвободили свою руку.

— Благодарю тебя, Джулиан. Уверена, что когда мне его расскажут, я буду очень смеяться. Боюсь, что как всегда — последней, — Фиона повернулась и взяла меня под руку и проворковала: — Но сейчас мне больше всего хочется вылакать бокальчик вина.

Я отвел ее в свой угол освежиться. Пять на четыре.

Джулиан, который не любил выдавать своих чувств, принял решение секундой позже и присоединился к нам. Он налил себе бокал, отхлебнул вина и секунд десять-пятнадцать внимательно смотрел на меня, после чего произнес:

— Кажется, мы все в сборе. Когда же ты собираешься поведать нам, что у тебя на уме?

Я повысил голос и сказал, глядя в другой конец комнаты:

— Время пришло. Устраивайтесь поудобнее!

Все подошли поближе, подтащили кресла, уселись и подлили себе вина. Через минуту все приготовились слушать.

— Спасибо, — промолвил я, когда все успокоились. — Я хотел бы многое рассказать вам и, может быть, кое-что даже расскажу. Что именно, зависит от того, что будет сказано вначале, поэтому начнем. Рэндом, расскажи всем то, что вчера рассказал мне.

— Согласен, — проронил он.

Я сел за стол, а Рэндом занял мое место, откинувшись на спинку кресла. Я вновь услышал историю о том, как Бранд связался с Рэндомом, и как Рэндом попытался его выручить. Это была краткая версия, без размышлений и выводов, но со вчерашнего дня они не вылезали у меня из головы. И несмотря на пропуски в рассказе, я знал, что остальные мысленно дополняют их. Именно поэтому я и хотел, чтобы первым говорил Рэндом. Решение было принято мной накануне. Попытайся я просто высказать свои подозрения, все почти наверняка решат, что это уловка и что я просто отвлекаю от себя внимание. После этого они немедленно захлопнут для меня створки своих раковин. Я почти наяву чувствовал металлические щелчки, один за другим, ожидая их щелканье. А там, сколько бы они не думали, что Рэндом скажет им только то, что я захочу, но они его выслушают, хоть и будут прикидывать без конца — врет он или нет. Они будут играть идеями, пытаясь прежде всего понять, зачем я их собрал. На какое-то время они примут на веру рассказ Рэндома при условии, что позже он будет подтвержден новыми фактами. И они будут ждать, где мы возьмем эти факты. Меня самого это чрезвычайно интересовало.

Ожидая и размышляя, я наблюдал за ними. Бесплодное, но неизбежное занятие. Не только подозрительность — простое любопытство требовало, чтобы я искал на лицах улики, выражения, знаки. Для меня не было более знакомых лиц. По крайней мере, я считал, что знаю их лучше любых других. И конечно же, эти лица мне ничего не сказали. Может быть, правда, что лучше всего судить о человеке по первому впечатлению. Что только тогда и смотришь на него по-настоящему, а потом уже мысленно просто проигрываешь внутри себя кассету с записями своего первого впечатления. Мой мозг достаточно ленив, чтобы в это можно было поверить. Он при первой же возможности использует свои способности к абстрактному мышлению, чтобы избежать лишней работы. Поэтому он притворяется, что ничего нового никогда не происходит. На сей раз я заставил его работать, но и это не помогло. Джулиан сохранял обычное выражение лица: слегка скучающее, слегка довольное. Жерар казался то удивленным, то разгневанным, то задумчивым. Бенедикт был мрачен и подозрителен. Льювилла — как всегда, печальна и непроницаема. Дейдра выглядела встревоженной. Лицо Флоры выражало молчаливое согласие, а Фиона изучала прочих, не исключая и меня. Составляла свой собственный каталог реакций.

Единственное, что можно было сказать — рассказ Рэндома производил впечатление. Никто не выдавал себя, но я видел, как исчезала скука, улеглись старые подозрения и появились новые. Мои родственники были заинтересованны, почти зачарованы. Сначала одиночные, потом настоящий град вопросов возник почти у каждого. — Подождите, — наконец, прервал я их, — дайте Рэндому закончить. Пусть расскажет все. На некоторые вопросы он ответит сам, а остальные задавайте потом.

Кивки, недовольное ворчание, и Рэндом довел рассказ до конца. То есть, до нашего сражения со звероподобными людьми в доме Флоры. Он заявил, что Каина убили их собратья, что подтвердила и Флора.

Затем, когда снова посыпались вопросы, я внимательно следил за ними. Если они касались сути истории Рэндома — бога ради! Но я не желал размышлений на тему о возможности того, что за всем этим стоит кто-то из нас. Как только все это выплывет наружу, тут же начнутся разговоры обо мне и наведение тени на ясный день. Это может привести к обмену резкостями и тогда встреча примет нежелательный характер. Лучше сначала попытаться найти доказательства и, избежав взаимных упреков и обвинений, загнать виновного в угол, заодно укрепив свои позиции.

Итак, я наблюдал и ждал. Почувствовав, что решающий момент близок, я остановил часы.

— Если бы мы знали все, то не понадобились бы споры и домыслы, — заявил я. — Возможно, мы сможем получить ответы на свои вопросы прямо сейчас. Поэтому я и собрал вас.

Прямо в точку. Они были у меня в руках: внимательные и готовые действовать. Может, даже стремящиеся что-то сделать.

— Я предлагаю попытаться найти Бранда и доставить его домой, прямо сейчас.

— Каким образом? — поинтересовался Бенедикт.

— Через Карты.

— Это уже было, — вспомнил Джулиан. — Так до него не добраться. Он не отвечает.

— Я не о том. Я просил вас принести с собой полные Колоды Карт. Надеюсь, они с вами?

Все дружно заворочали головами в знак согласия.

— Отлично, — продолжал я. — Давайте вынем Карты и найдем Карту Бранда. Я предлагаю одновременно попытаться связаться с ним нам всем.

— Любопытная мысль, — произнес Джулиан.

— Да, — согласился Бенедикт, доставая свою Колоду и тасуя Карты. — По крайней мере стоит попробовать. Может, энергия и возрастет.

Я нашел Карту Бранда и подождал, пока другие сделают тоже самое.

— Давайте действовать согласованно. Все готовы? — спросил я.

Восемь утвердительных ответов.

— Тогда начали! Раз, два, три! Я вгляделся в свою Карту. Бранд был похож лицом на меня, но меньше ростом и изящнее. Волосы у него были огненные, как у Фионы. Он был одет в зеленый костюм для верховой езды и скакал на белом коне. Когда это было? — подумал я. Мечтатель, мистик, поэт, всегда печальный или восторженный, циничный или безгранично доверчивый, Бранд, казалось, не знал умеренности в чувствах. Не то, чтобы он был психопатом, нет, слишком сложным был его характер, и все же, со множеством оговорок, это слово объясняло, к чему он шел. Должен признать, что иногда Бранд был так очарователен, тактичен и предан, что я ставил его выше всех своих сородичей. Но временами он бывал так злобен и жесток, едок, что я старался избегать его, опасаясь, что сорвусь и искалечу его. Последний раз, когда я видел Бранда, незадолго до нашей ссоры с Эриком и моей ссылки, он был именно в подобном настроении.

…Таковы были мои мысли и чувства, когда я вглядывался в Карту Бранда, мысленно искал его, напрягал свою волю, чтобы открыть пространство, которое Бранд должен был заполнить. Остальные были заняты тем же, перебирая свои воспоминания.

Карта медленно изменялась, появилась иллюзия глубины. Я почувствовал, что все стало расплываться: знакомое ощущение, указывающее на то, что контакт установлен. Карта в моих руках стала холодной, все поплыло. И внезапно, изображение стало четким, устойчивым, живым.

Бранд, похоже, находился в камере. Позади него высилась каменная стена, на полу валялась солома. Он был закован в цепь, пропущенную через огромный болт с кольцом, вбитым в стену над его головой. Цепь была длинная и позволяла ему передвигаться. Сейчас Бранд, используя эту возможность, лежал в углу, растянувшись на куче тряпья и соломы. Его волосы и борода очень отросли, и я никогда не видел его таким худым. Бранд был одет в грязные лохмотья. Казалось, он спал. Я вспомнил свою тюрьму — вонь, холод, отвратительную еду, сырость, одиночество, безумие, которое приходило и снова покидало меня. По крайней мере, его глаза были целы, потому что они засверкали, когда несколько голосов произнесли его имя. Я увидел их: зеленые, пустые, ничего не выражающие.

Наркотики? Или он считает, что у него галлюцинация?

Но внезапно Бранд воспрянул духом. Он вскочил и протянул руку.

— Братья! — воскликнул он. — Сестры!

— Я иду к тебе!

Крик потряс комнату.

Жерар вскочил на ноги, опрокинув свое кресло, одним прыжком пересек комнату и сорвал со стены огромный боевой топор. Он накинул петлю орудия близкого боя на кисть руки, в которой держал Карту. На мгновение Жерар замер, вглядываясь в нее, затем вытянул вперед свободную руку и внезапно оказался там, в камере, прижимая к себе Бранда, который именно в этот момент потерял сознание. Изображение заколебалось, контакт прервался.

Выругавшись, я стал лихорадочно ворошить Колоду в поисках Карты Жерара. Остальные делали то же самое. Найдя ее, я сосредоточился в поисках контакта. Все медленно растаяло, изменилось и вновь обрело форму. Есть!

Жерар, туго натянув цепь, приложил ее к стене и рубил топором. Цепь оказалась прочной и пока выдерживала его мощнейшие удары. Несколько звеньев были расплющены и испещрены глубокими зарубками. Но к этому времени прошло уже минуты две. Звон и удары топора привлекли внимание тюремщиков.

Слева донесся шум, скрежет, звуки открывающихся засовов, скрип петель. Хотя все это происходило вне поля моего зрения, не приходилось сомневаться, что дверь камеры открывается. Бранд стоял на ногах. Жерар продолжал перерубать цепь!

— Жерар! Дверь! — крикнул я.

— Слышу! — воскликнул он, обернув цепь вокруг руки и дернув ее. Но цепь не поддавалась.

Один из рогоруких воинов бросился на него с поднятым мечом. Жерар отбросил цепь и взмахнул топором. Стражник упал, но на его место встал другой, третий, четвертый обходил его сбоку. Остальные также были неподалеку.

В этот момент я увидел резкое движение, и на живой картине возник Рэндом. Он стоял на коленях, сжимая правой рукой руку Бранда, а другой держал перед собой кресло, словно щит. Ножки кресла были направлены на стражников. Рэндом вскочил на ноги и ринулся на атакующих, врезаясь в них, точно таран. Стражники отступили. Рэндом поднял кресло и размахнулся. Один из стражников лежал мертвый на полу, другой отползал в сторону, сжимая обрубок правой руки. Рэндом схватил кинжал и погрузил его в ближайшее брюхо, затем раздробил два черепа креслом и отогнал последнего стражника. Самое жуткое было в том, что пока шла заварушка, мертвец поднялся с пола и стал медленно подниматься в воздух, истекая кровью. Получивший удар в живот, рухнул на колени, сжимая руками кинжал.

Тем временем Жерар схвати цепь обеими руками, уперся ногой в стену и рванул. Его плечи напряглись, на спине вздулись мускулы, но цепь не поддавалась. Десять секунд, пятнадцать…

Цепь со звоном лопнула. Жерар чуть не упал, но удержался на ногах, выбросив руку в сторону. Он оглянулся, очевидно на Рэндома, которого в этот момент я не видел. Видимо, все было в порядке, потому что он нагнулся и поднял Бранда, вновь потерявшего сознание. Держа его в руках, Жерар повернулся и из-под обмякшего тела протянул руку. Рядом с ним возник Рэндом, уже без кресла, и тоже подал нам знак.

Все мы потянулись к ним и через секунду они уже были с нами.

Раздался приветственный крик и все кинулись к Бранду, чтобы увидеть нашего Бранда, которого столько лет не было с нами и которого только что удалось вырвать из лап загадочных тюремщиков. Наконец-то можно было надеяться, что мы получим ответы на кое-какие вопросы. Но он был так слаб, так худ, так бледен…

— Назад! — рявкнул Жерар. — Дайте положить его на кушетку. Потом будете смотреть сколько вам…

Наступила мертвая тишина. Все подались назад и окаменели. Потому что Бранд был в крови, и кровь капала с ножа, торчащего в его правом боку, ближе к спине. Несколько секунд назад ножа там не было. Кто-то только что попытался распороть ему почки и, вполне возможно, что за всем этим стоит кто-то из нас, получило убедительное доказательство, но это нисколько не обрадовало меня. В это мгновение я собрал в кулак все, стараясь мысленно сфотографировать положение каждого из нас. Потом чары рассеялись. Жерар отнес Бранда на диван, все отступили, поняв не только то, что произошло, но что из этого следует.

Жерар уложил Бранда на кушетку лицом вниз и сорвал его грязную рубашку.

— Принесите чистой воды, его надо обмыть! — приказал он. — И полотенца. Быстро! Физиологический раствор, глюкозу, что-нибудь, из чего можно соорудить капельницу. Тащите всю аптечку!

Дейдра и Флора бросились к двери.

— Мои комнаты ближе всего, — подсказал им Рэндом. — Там есть аптечка. А установка для внутривенного вливания стоит в лаборатории на третьем этаже. Я помогу вам.

Они вышли.

Любой из нас какое-то время изучал международную медицину и в Эмбере и в Тени. Но то, что знали в Тени, не всегда было годно для Эмбера. Например, большинство антибиотиков из теневых миров в Эмбере не действовали. С другой стороны, иммунологические процессы у нас протекали не так, как у людей, которых мы изучали: для нас было очень сложно чем-нибудь заразиться, и даже если это и случалось, мы справлялись с болезнями намного быстрее. К тому же, мы обладаем мощными регенерационными способностями.

Все это понятно. Оригинал всегда лучше своей тени. Мы, эмбериты, знали об этом с раннего возраста, поэтому каждый из нас изучал медицину еще в молодости. И что бы там не говорили о том, что человек сам себе лучший врач, все это восходит к нашему недоверию во всем и ко всем, а особенно к тем, кто может держать нашу жизнь в своих руках. Не могу утверждать, что это недоверие не имеет оснований. Все это частично поможет понять, почему я не бросился на помощь к Бранду, оттолкнув Жерара, хотя всего пару поколений назад окончил медицинский колледж на теневой Земле. Кроме того, Жерар теперь не подпускал к Бранду никого. Джулиан и Фиона шагнули было вперед, очевидно подумав об одном и том же, но левая рука Жерара преградила им путь, словно шлагбаум на железнодорожном переезде.

— Нет уж, — заявил он. — Я уверен, что это не моих рук дело, а об других я так не думаю. Кто бы это ни был, второй попытки он не получит.

Если бы такую рану получил любой здоровый член нашей семьи, я мог бы с уверенностью сказать, что он обязательно выживет, если продержится первых полчаса. Но Бранд находился в таком состоянии… ни за что ручаться нельзя.

Когда Рэндом и девочки вернулись с лекарствами и приборами, Жерар вымыл Бранда, зашил рану и перевязал его. Он подключил аппарат для внутривенного вливания. Рэндом отыскал молоток и зубило. Жерар сбил наручники, укрыл Бранда простыней и одеялом и вновь пощупал пульс.

— Как там? — поинтересовался я.

— Пульс слабый, — ответил он, пододвинул кресло к дивану и уселся. — Принесите мне меч и бокальчик вина. Я еще ничего не пил, да и проголодался. Не осталось ли там чего-нибудь?

Льювилла направилась к буфету, а Рэндом притащил меч, висевший на вешалке за дверью.

— Ты что, собрался переселиться сюда? — спросил Рэндом, протягивая Жерару оружие.

— Совершенно верно.

— Может, перенести Бранда в другую постель, поудобнее?

— Ему и здесь хорошо. Я сам решу, когда его можно будет переложить. А пока разожгите-ка огонь в камине. И погасите свечи.

Рэндом кивнул.

— Сейчас, — ответил он и взял кинжал, вытащенный из тела Бранда — тонкий стилет, диной в семь дюймов. Рэндом положил оружие на ладонь: — Кому-нибудь это знакомо?

— Нет, — ответил Бенедикт.

— Нет, — сказал Джулиан.

— Нет, — ответил я.

Женщины покачали головами.

Рэндом внимательно рассматривал кинжал.

— Его легко спрятать в рукаве, сапоге или в корсете… да, для этого нужна недюжинная смелость.

— Отчаяние, — подсказал я.

— И тонкий расчет. Предвидение того, что все бросятся к Бранду. Почти вдохновение.

— Может быть, это кто-то из стражников еще в камере? — предположил Джулиан.

— Нет, — откликнулся Жерар. — Ни один из них не подходил к нему так близко.

— Хороший баланс. Этот кинжал можно метать, — вставила свое замечание Дейдра.

— Ты права, — согласился Рэндом, держа кинжал на кончиках пальцев. — Но ни у кого из них не было такой возможности. Я все время находился между Брандом и стражниками, в этом я уверен.

Возвратилась Льювилла и принесла поднос, на котором лежали куски мяса, полкаравая хлеба, бутыль вина и кубок. Я освободил маленький столик и придвинул его к креслу Жерара. Ставя поднос на столик, Льювилла спросила:

— Но почему? Выходит, кто-то из нас? Зачем это?

Я вздохнул:

— А как ты думаешь, кто его засадил в тюрьму?

— Кто-то из нас?

— Ну, а кто же еще? Если ему известно что-то мешающее кому-то… по той же причине его и держали в тюрьме.

Она нахмурилась:

— Но это же бессмысленно. Почему его просто не убили?

Я в недоумении пожал плечами:

— Вероятно, для чего-то он был еще нужен. На этот вопрос может ответить лишь один человек. Найдешь его — спросишь.

— Его или ее, — поправил Джулиан. — Сестра, с чего ты стала вдруг такой наивной?

Льювилла в упор посмотрела ему в глаза. ЕЕ глаза были как два айсберга, отражающие ледяную бесконечность.

— Насколько я помню, — заметила она, — когда они оказались в комнате, ты встал с кресла, повернул налево, обогнул стол и оказался чуть правее Жерара. Ты наклонился далеко вперед. Кажется, твои руки были опущены и их никто не видел.

— Насколько я помню, — парировал Джулиан, — ты сама стояла слева от Жерара, совсем рядом. И также наклонилась вперед.

— Тогда я должна была нанести удар левой рукой, а я правша.

— Может быть, поэтому он еще жив.

— Джулиан, почему ты так стремишься доказать, что виновен кто-то другой?

— Ну, хватит! — прикрикнул я на них. — Довольно! Все это бессмысленно! Виновен только один из нас, и так его на чистую воду не выведешь!

— Его или ее, — настаивал Джулиан.

Жерар встал, навис над всеми и свирепо уставился на нас.

— Прекратите беспокоить больного! — зарычал он. — Рэндом, мне показалось, что ты хотел разжечь огонь!

— Минутку, — ответил Рэндом и направился к камину.

— Перейдем в нижнюю гостиницу, — предложил я. — Жерар, я поставлю у дверей двух солдат.

— Нет уж! — возразил сердито Жерар. — Пускай уж тот, кому захочется попробовать, войдет сюда. Утром я принесу вам его голову.

Я кивнул.

— Ну что ж, если тебе что-нибудь понадобится, позвонишь или вызовешь нас по Картам. Утром расскажем тебе все, что нам удастся выяснить.

Жерар уселся, что-то пробурчал и принялся за еду. Рэндом разжег огонь и потушил часть свечей. Одеяло Бранда вздымалось и опадало медленно, но регулярно. Мы тихо вышли из комнаты, оставив их наедине с огнем, потрескиванием дров, пробирками и склянками.

6

Не раз я просыпался, иногда дрожа, но всегда в ужасе, когда мне снилось, что я вновь в своей старой камере в подземельях Эмбера и снова слепой. Не то, чтобы мне раньше не приходилось сидеть в тюрьмах. Меня сажали не раз и на разные сроки. Но одиночество плюс слепота и плюс никаких надежд — все это оставило глубокий след в моем мозгу. Когда я бодрствую, то мне обычно удается загнать эти воспоминания подальше, но ночью они изредка вырываются на свободу и начинают свою вакханалию: раз-два-три, раз-два-три… Вид Бранда в его камере снова пробудил их, меня била дрожь, хотя ночь была теплая, и на этот раз воспоминания нашли себе постоянную квартиру в моем черепе. Теперь, когда мои родственники сидели в гостиной, стены которой были увешаны щитами, я никак не мог избавиться от мысли, что один или несколько из них расправились с Брандом точно так же, как Эрик расправился со мной. Хотя в этом не было ничего удивительного, мне становилось не по себе при мысли о том, что преступник находится в одной комнате со мной, а я не имею ни малейшего понятия, кто он. Единственным утешением мне служило то, что по моим наблюдениям, остальным тоже приходилось несладко. Включая и виновника. Теорема была доказана. Я понял, что всех их до сих пор не покидала надежда, что виновен во всем кто-то другой, не из семьи. Теперь эта надежда исчезла, как утренний туман. С одной стороны, сейчас мне придется быть еще осторожнее со словами. С другой — было подходящее время для того, чтобы выкачать новую информацию, пока все они были не в своей тарелке. Их желание помочь устранить угрозу могло оказаться весьма полезным. Даже виновнику придется вести себя так же, как остальным. Кто знает, не оступится ли он от напряжения.

— Ну, что еще интересного у тебя на сегодня? — поинтересовался Джулиан, сцепив руки за спиной и растянувшись на моем любимом кресле.

— Пока ничего, — ответил я.

— Жаль, — произнес Джулиан. — А я-то надеялся, что ты предложишь тем же способом поискать отца. А вдруг нам повезет? Найдем и его. И кто-нибудь наверняка его уберет. А после этого поиграем в «русскую рулетку» твоим новым способом. Победитель получает все.

— Ты плохо обдумал свои слова, — заметил я.

— Ничего подобного, я обдумал каждое слово, — заявил он. — мы тратим так много времени на то, чтобы забить друг другу баки, что я решил для развлечения высказать то, что думаю. Может быть, кто-нибудь это заметит.

— Теперь ты знаешь, что мы заметили. И еще мы заметили, что теперешний Джулиан ничуть не лучше прежнего.

— Выбирай, кто тебе больше нравится. Нам обоим очень интересно, знаешь ли ты, что делать дальше.

— Знаю. В настоящее время я намерен получить ответы на некоторые вопросы: они имеют отношение к тому, что мучает нас. Начнем с Бранда и его судьбы, — повернувшись к Бенедикту, который сидел, пристально уставившись в огонь, я сказал: — Бенедикт, ты как-то в Авалоне упомянул, что Бранд был среди тех, кто искал меня после моего исчезновения.

— Это правда, — не стал возражать Бенедикт.

— Мы все искали тебя, — добавил Джулиан.

— Это было потом, — проронил я. — Вначале этим занимались Бранд, Жерар и ты сам, Бенедикт. Ты ведь так мне говорил?

— Да, но позже и остальные пытались тебя найти. Это я тоже говорил.

Я кивнул.

— Бранд в это время ни о чем необычном не упоминал?

— Необычном? Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Я ищу какую-нибудь связь с тем, что произошло с ним и со мной.

— Тогда ты ищешь не там, где надо. Он вернулся и сказал, что никого не нашел. После этого он много веков жил в Эмбере и никто его не трогал.

— Это я знаю. Но из рассказа Рэндома я понял, что он окончательно исчез где-то за месяц до моего выздоровления и возвращения. Здесь что-то не то. Скажи, может быть, он говорил о чем-то странном не сразу после возвращения, а перед своим исчезновением? Или между? Хотя бы что-то. Говорите, если что-нибудь знаете!

А, между тем, наступило молчание. Все переглянулись. Во взглядах было не столько беспокойство или подозрительность, сколько любопытство.

Наконец, высказалась Льювилла:

— Я не знаю… вероятно, это не имеет значения…

Все взоры устремились на нее. Она заговорила, медленно завязывая и развязывая концы пояса.

— Это произошло между возвращением Бранда и его исчезновением. Мне и вправду это показалось странным. Когда-то давно Бранд приехал в Рембу…

— Когда это «давно»? — спросил я.

Она сморщила лоб.

— Пятьдесят, может быть, шестьдесят или семьдесят лет назад. Точно не помню…

Я постарался вспомнить примерный коэффициент преобразования, выведенный мною в дни долгого заключения. День в Эмбере длится чуть больше двух с половиной дней теневой Земли, где я жил в ссылке. Когда это было возможно, я подгонял эмберское время под свое собственное, на случай, если выявится какое-нибудь интересное совпадение. Итак, Бранд приезжал в Рембу, когда для меня шел девятнадцатый век.

— Как бы это ни было, — продолжала Льювилла, — Бранд приехал навестить меня. Пробыл несколько недель, — она взглянула на Рэндома. — Он расспрашивал о Мартине.

Рэндом прищурился и наклонил голову:

— Он не говорил, зачем?

— Специально не говорил, но намекал, что где-то встретил Мартина, и у меня сложилось впечатление, что он не прочь снова встретиться с ним. Только после его исчезновения до меня дошло, что приезжал он только за тем, чтобы разузнать о Мартине. Сами знаете, как Бранд умел все выпытывать, не подавая виду, что это ему важно. Только потом, когда я переговорила с другими, у которых он также побывал, я поняла, что к чему. Но зачем это ему понадобилось — так и не знаю.

— В высшей степени интересно, — протянул Рэндом, — мне пришло на ум кое-что, чему я никогда не придавал значения. Однажды он долго расспрашивал меня о моем сыне. Вполне вероятно, что это было в тоже самое время. Но он никогда не говорил, что встречал его или хотел бы с ним увидеться. Он начал прохаживаться насчет бастардов. Когда я оскорбился, Бранд извинился и засыпал меня более приличными вопросами о мальчике. Я подумал, что он делает это из вежливости, чтобы загладить обиду. Но, как сказала Льювилла, он умел вытягивать из людей признания. Почему ты никогда не рассказывала мне об этом?

Она мило улыбнулась:

— А зачем мне это?

Рэндом медленно кивнул, его лицо оставалось бесстрастным.

— Мне кажется, что после отъезда Бранд знал не больше, когда приехал.

— Странно, — сказал я. — Бранд разговаривал о Матине еще с кем-нибудь?

— Не припоминаю, — промолвил Джулиан.

— Я тоже, — произнес Бенедикт.

Остальные отрицательно покачали головами.

— Оставим пока это, но возьмем на заметку, — проговорил я. — Мне необходимо знать еще кое-сто. Джулиан, насколько мне известно, вы с Жераром как-то пытались пройти по Черной Дороге. При этом Жерар был ранен. Кажется, после этого вы жили у Бенедикта, пока Жерар не выздоровел. Я хотел бы знать об этой экспедиции.

— Сдается мне, ты уже знаешь о ней, — ответил Джулиан. — Ты только что рассказал все, что произошло.

— Как ты узнал об этом, Корвин? — осведомился Бенедикт.

— В Авалоне.

— От кого?

— От Дары.

Он вскочил на ноги, подошел ко мне, остановился и свирепо уставился на меня сверху вниз.

— Ты все еще цепляешься за свои рассказы об этой девчонке?

Я вздохнул.

— Ну сколько можно еще об этом говорить? Я тебе давно рассказал все, что знаю об этом. Хочешь верь, хочешь не верь, но все это рассказала мне она.

— Что ж, значит ты мне не все рассказал. Этой части истории я не припомню!

— Правда это или нет? Насчет Джулиана и Жерара?

— Правда! — буркнул он.

— Тогда забудем пока об источнике информации. Расскажи о том, что там случилось.

— Согласен, — проронил Бенедикт. — теперь можно поговорить откровенно. Того, кто вынуждал нас помалкивать, больше нет среди нас. Это, естественно, об Эрике. Он не знал, где я как и все остальные. Все эмберские новости я узнавал от Жерара. Возле Авалона… нет, сперва другое. Эрику все меньше и меньше нравилась Черная Дорога, и он, наконец, решил послать разведчиков, которые прошли бы по ней через Тень до самого ее начала. Он выбрал Джулиана и Жерара. Возле Авалона на них напал очень большой отряд тварей. Жерар по Карте вызвал меня и я пришел к ним на помощь. Враг был уничтожен. Поскольку в битве Жерар сломал руку, да и Джулиана изрядно потрепали, то я забрал их к себе. В это время я нарушил молчание и связался с Эриком, чтобы дать ему знать, где они и что с ними. Он приказал им после выздоровления вернуться в Эмбер. Они жили у меня, пока не поправились, а после выздоровления возвратились домой.

— И это все?

— Все.

Но это было не все. Дара рассказала мне, кое-что еще. Я совершенно четко помнил, что она упоминала и о другом посетителе. В тот день, у ручья, когда крохотная радуга играла в тумане над водопадом, а мельничное колесо вращалось и вращалось, выбрасывая мечты и перемалывая их, когда мы фехтовали и разговаривали, и бродили в Тени, и пройдя через первобытный лес, оказались на берегу могучего потока, где вращалось колесо, которое могло бы молоть зерно из житницы богов, в день, когда мы завтракали на траве, флиртовали, сплетничали, она говорила о многом. Несомненно, не все можно было брать на веру, но насчет путешествия Джулиана и Жерара она не солгала. Теперь я не мог отвергнуть возможность и того, что она говорила правду и в другом. Она утверждала, что Бранд посещал Бенедикта в Авалоне. Она даже сказала «часто».

Так, Бенедикт не скрывал, что не доверяет мне. Это уже было достаточной причиной для умолчания о том, что он считает не моим делом. Если бы я был на его месте, я поступил бы точно также, черт меня подери! Но надо быть идиотом, чтобы рассказать сейчас ему о том, что мне известно. Потому что существовали и другие варианты.

Может быть, он собирается рассказать мне о визитах Бранда позже, наедине. Возможно, он не желает говорить об этом при всех, особенно при том, кто пытался прикончить Бранда.

Или… конечно, не исключена возможность того, что за всем этим стоит сам Бенедикт. В этом случае мне было даже страшно подумать о последствиях. Я служил под командованием Наполеона, Ли, Макартура, и научился ценить тактиков и стратегов. Бенедикт был и тем и другим, и я не знал никого, кто бы мог с ним в этом сравниться. Недавняя потеря правой руки нисколько не унизила его в моих глазах, да, кстати говоря, и не уменьшило его искусство в единоборстве. Если бы мне недавно так здорово не повезло, то после нашего недоразумения, он без труда превратил бы меня в отбивную. Нет, мне очень не хотелось, чтобы это был Бенедикт, и я не собирался вытягивать из него то, что в настоящий момент он считает нужным скрывать. Оставалось только надеяться, что он просто приберегает это на потом.

Поэтому я удовлетворился его ответом и решил перейти к другим делам.

— Флора, — обратился я к сестре, — когда я был у тебя в первый раз после аварии, ты сказала кое-что, чего я до сих пор не мог понять. После этого у меня было много времени для воспоминаний, я наткнулся на твою загадочную фразу и задумался. Но так ничего и не понял. Не объяснишь ли ты, что ты имела в виду, когда сказала, что в Тени столько кошмарного, что никто из нас и представить себе не может?

— Ты веришь, не припоминаю, чтобы я это говорила. Но, возможно, это было, если врезалось тебе в память. Но ты должен понимать, что я имела в виду: Эмбер воздействует на соседние Тени, словно магнит, притягивая к себе разные существа, чем ближе к Эмберу, тем легче путь, даже для созданий из Тени. Хотя между самими Тенями тоже происходит обмен, но вблизи Эмбера этот эффект проявляется сильнее и становится односторонним. Мы всегда были настороже, чтобы к нам не проскользнули какие-нибудь неприятные твари. Так вот, в последние годы перед твоим выздоровлением их стало вблизи Эмбера больше обычного. Почти все они были опасны. Многие из них были из соседних теней. Их мы знали. Но через некоторое время стала появляться всякая дрянь. В конце концов обнаружились совершенно незнакомые твари. Мы не нашли никаких причин этого нашествия, хотя и искали их повсюду. Никаких катастроф, которые могли бы пригнать их сюда. Другими словами, происходили совершенно невероятныепереходы через Тень.

— Все это началось еще при отце?

— Да. Как я уже сказала, за несколько лет до твоего выздоровления.

— Понятно. Вы не задумывались над тем, что такое состояние дел и исчезновение отца, вероятно, связаны между собой?

— Наверняка, — ответил Джулиан. — Я до сих пор считаю, что это и есть причина его исчезновения. Отец уехал, чтобы выяснить, в чем дело и поправить положение.

— Это только догадки, — произнес Бенедикт. — Ты же знаешь отца. Он никогда ничего не объяснял. Но, вообще-то, это предположение правдоподобно. Насколько мне известно, он много раз говорил о том, что озабочен этой… если хочешь, миграцией чудовищ.

Я вытащил свои Карты из футляра. С недавних пор у меня вошло в привычку всегда носить колоду с собой. Я поднял Карту Жерара и всмотрелся в нее. Остальные молчали, наблюдая за мной. Через несколько секунд контакт восстановился.

Жерар все еще сидел в кресле, положив меч на колени, и продолжал есть. Ощутив мое присутствие, он проглотил кусок и сказал:

— Да, Корвин. Что тебе нужно?

— Как Бранд?

— Спит, пульс немного сильнее, дыхание такое же ровное. Еще рано…

— Знаю и понимаю. Я, в основном хочу проверить твою память. Перед исчезновением отца у тебя не возникло впечатление, что причиной его отъезда могло быть нашествие на Эмбер теневых тварей? Может быть, какие-нибудь слова или поступки?

— Обычно это называется наводящим вопросом, — заметил ехидно Джулиан.

Жерар вытер рот.

— Может быть, может быть. Отец казался обеспокоенным, чем-то озабоченным и часто упоминал про чудовищ. Он никогда не говорил, что это главная его забота или что-либо совсем другое.

— Например?

Жерар покачал головой.

— Не знаю. Что угодно. Я… хотя да… да! Возможно тебе не помешает узнать об этом, важно это или нет. Вскоре после исчезновения отца я попытался узнать, не я ли был последним, кто видел его перед отъездом. В этом я был почти уверен. Весь вечер я пробыл во дворце и уже хотел возвращаться на флагманский корабль. Примерно за час до этого отец ушел к себе, а я засиделся в караульной, дулся в шашки с капитаном Тобеном. На следующее утро мы отплывали и я решил прихватить с собой книгу. Я поднялся сюда, в библиотеку. Отец сидел за столом, вот здесь, — Жерар кивком головы указал на это место. — Он перелистывал какие-то старые книги и еще не переоделся. Когда я вошел, он кивнул мне. Я сказал, что хотел лишь взять книгу. Тогда ты пришел по назначению, — ответил он и продолжал читать. Я подыскал книгу, пожелал ему спокойной ночи, и он ответил: — Счастливого плавания, — и я ушел. — Жерар снова опустил глаза. — Сейчас я уверен, что в ту ночь на нем висел Камень Правосудия. Я видел его на отце так же ясно, как вижу его на тебе. И я уверен, что раньше, тем же вечером, Камня на нем не было. После этого я долго считал, что он взял Самоцвет с собой, ничто в его комнате не указывало на то, что позже он переоделся. Я ни разу не видел Камень до того, как вы с Блейзом были разбиты под Эмбером. В тот день его надевал Эрик. Когда я стал расспрашивать его, он заявил, что нашел Самоцвет в комнате отца. У меня не было никаких доказательств того, что Эрик лжет, и пришлось удовлетвориться его версией. Но она никогда не была мне по душе. После того, как я услышал твой вопрос и увидел на тебе Камень, сомнения вновь вернулись ко мне. Вот я и решил, что ты должен знать об этом.

— Спасибо, — вымолвил я. В моей голове вертелся еще один вопрос, но в данный момент я решил не задавать его. И задал другой:

— Как ты считаешь, не нужны ли Бранду одеяла или еще что-нибудь в этом роде?

Жерар поднял свой бокал, точно за мое здоровье, и отхлебнул вина.

— Ладно. Продолжай в том же духе, — произнес я и провел рукой по его Карте. — Кажется, Бранду лучше. Жерар не помнит, чтобы отец говорил что-нибудь, что позволило бы непосредственно связать появление чудовищ с его отъездом. Интересно, что скажет Бранд, когда придет в себя.

— Если он придет в себя, — бросил Джулиан.

— Думаю, что он очнется. Нам всем не раз крепко доставалось, и если мы во что-то и верим, так это в собственную живучесть. Я считаю, что к утру он сможет говорить.

— Что ты собираешься сделать с виновником, если Бранд назовет его? — поинтересовался Джулиан.

— Допросить.

— Тогда я хотел бы допрашивать его сам. У меня возникло такое чувство, что на сей раз ты, возможно, прав, Корвин, и что тот, кто ранил его, вероятно, виновен и в том, что мы периодически находимся в осаде, и в исчезновении отца, и в смерти Каина. Поэтому перед тем, как мы перережем его горло, я с наслаждением допрошу его. Считайте меня добровольцем и на окончание работы.

— Что ж, мы не забудем твоей просьбы.

— Корвин, я не сбрасываю тебя со счетов.

— Я в этом не сомневался.

— Я хочу кое-что сказать, — проговорил Бенедикт, заглушив ответ Джулиана. — Меня беспокоит как сила, так и очевидная цель наших противников. Я несколько раз сталкивался с ними, и они жаждут крови. Если на минуту поверить рассказу Корвина о Даре, то ее последние слова выражают их намерение: Эмбер будет разрушен. Не побежден, не покорен, не проучен. Разрушен! Ладно, Джулиан, ты бы не отказался поцарствовать здесь, а?

Джулиан улыбнулся:

— Может быть, на следующий год и в то же время, но не сегодня, спасибо.

— Я хочу сказать, что могу представить себе, что ты или любой из нас набирает наемников или ищет союзников для того, чтобы захватить власть. Но я не могу представить, чтобы ты использовал такие вот могущественные силы, которые могут потом выйти из-под контроля. Силы, целью которых является не разрушение, а завоевание. Я не могу представить себе, что ты, я, Корвин, любой из нас пытались разрушить АМбер или имели дело с теми, кто хочет этого. Поэтому версия Корвина о том, что кто-то из нас предатель, мне не нравится.

Волей-неволей пришлось утвердительно кивнуть. Я и сам знал, что это было самое слабое место в моих рассуждениях. Но все же, здесь было столько неизвестного… я мог бы предложить кучу объяснений, но догадками ничего не докажешь. За меня это сделал Рэндом.

— Может быть, — сказал он, — кто-то из нас, заключив договор, недооценил своих союзников, а теперь ему приходится не слаще остальных. Он, может, и не прочь дать задний ход, но поздно.

— Мы можем предоставить ему возможность предать своих союзников сейчас, — произнесла Фиона, — если нам удастся переубедить Джулиана не перерезать ему глотку, и если остальные пообещают то же самое. В этом случае он, может быть, признается. При условии, что догадка Рэндома верна. Он больше не будет претендовать на трон, но, совершенно очевидно, что он так и так его не получит. Он останется в живых и сможет избавить Эмбер от крупных неприятностей. Кто-нибудь желает дать гарантию виновнику на этих условиях?

— Да, — ответил я, — я сохраню ему жизнь, если он сознается, при условии, что он проведет ее в ссылке.

— Я с этим согласен, — поддержал меня Бенедикт.

— Я тоже, — сказал Рэндом.

— С одним условием, — добавил Джулиан. — Я согласен, если он лично не виновен в смерти Каина. В противном случае — нет. Мне понадобятся веские доказательства.

— Пожизненная ссылка, — промолвила Фиона. — Хорошо. Я согласна. Не возражаю.

— И я, — присоединилась к ней Флора.

— Я тоже, — проворковала Льювилла.

— Скорее всего Жерар тоже не будет против, — произнес я. — Но вот Бранд… Я сомневаюсь, что ему захочется присоединиться к нашему решению.

— Давайте спросим Жерара, — заявил Бенедикт. — Если Бранд выкарабкается и станет возражать, виновный будет знать, что ему нужно будет избегать только одного врага. В конце концов, между собой они всегда могут разобраться.

— Идет, — я заглушил в себе дурные предчувствия, и снова связался с Жераром.

Жерар тоже согласился.

Все мы поднялись на ноги и поклялись в этом именем Единорога Эмбера. В клятве Джулиана было дополнительное условие. Мы поклялись вынудить отправиться в ссылку любого из нас, кто нарушит свое обещание. Я сомневался, что это что-нибудь нам даст, но всегда приятно наблюдать единодушие в семье.

Затем каждый подчеркнуто заявил, что останется во дворце на ночь. Все хотели показать, что не страшатся того, что утром может рассказать Бранд, и не собираются покидать город. Даже если ночью Бранд не выживет, об этом не забудут. Поскольку я не имел больше вопросов, и никто не вскочил и не покаялся в грехах, о которых упоминалось в этой клятве, то просто сидел в кресле и слушал. Разговор распался на отдельные беседы и диалоги. Одной из основных тем были попытки восстановить немую сцену в библиотеке, расставить всех по местам. Неизменно оказывалось, что нанести удар мог каждый, кроме говорящего. Я курил и помалкивал. Дейдра высказала интересное предположение. А именно, что Жерар мог сам нанести удар, когда все толпились вокруг, и что его подвиги были призваны не стремлением спасти Бранда, а желанием заставить его замолчать. А в таком случае у Бранда оставалось мало шансов дотянуть до утра. Остроумно, но в это я просто не мог поверить. Другие также не соглашались с ней. По крайней мере, желающих подняться наверх и вышвырнуть Жерара из библиотеки не нашлось.

Через некоторое время подошла Фиона и села рядом:

— Надеюсь, из моего предположения что-нибудь получится. Больше ничего в голову не приходит.

— Может, и получится.

— Я вижу, ты добавил к своему гардеробу любопытное украшение, — промолвила она, поднимая двумя пальцами Самоцвет и внимательно рассматривая его.

Затем Фиона подняла на меня глаза:

— Он у тебя действует?

— Понемногу.

— Выходит, ты знаешь, как его настраивать. Кажется, что-то, связанное с Лабиринтом?

— Да. Перед самой смертью Эрик рассказал, как это делается.

— Понятно.

Она выпустила Камень, откинулась на спинку кресла, посмотрела в огонь:

— И он ни о чем не предупреждал тебя?

— Нет.

— Интересно, умышленно он промолчал или просто так получилось?

— Нет, он в это время умирал, и до всего прочего ему дела не было. Это значительно сократило нашу беседу.

— Знаю. Меня интересует другое. То ли это ненависть к тебе перевесила надежды, которые он питал насчет судьбы королевства, то ли он не знал кое-каких принципов при работе с Самоцветом.

— А ты-то что знаешь об этом?

— Корвин, вспомни, как умирал Эрик. Когда это случилось, меня не было в Эмбере, но на похороны я пришла рано. При мне его подготавливали, брили, одевали. И я видела его раны. Я уверена, что ни одна из них сама по себе не была смертельной. Он был трижды ранен в грудь, но только один удар мог бы дойти до сердца.

— Одного вполне достаточно, если…

— Подожди, — прервала она меня. — Как ни сложно это было, но я все-таки попыталась проверить угол проникновения тонкой стеклянной палочкой. Хотела сделать разрез, но Каин не позволил. Но все равно я считаю, что сердце и артерии задеты не были. Если желаешь проверить, еще не поздно сделать вскрытие. Я уверена, что раны и усталость сыграли свою роль, но, по-моему, главной причиной его смерти был Самоцвет.

— Что?!

— Я помню кое-какие слова Дворкина, я ведь училась у него. А эти слова помогли мне потом кое-что заметить. Дворкин намекал на то, что Самоцвет дает своему хозяину необычайные возможности, но в то же время высасывает его жизненную силу. Чем дольше ты носишь его, тем больше он отбирает у тебя сил. Не знаю, как именно. ПОзже я обратила внимание на то, что отец очень редко носит Камень, и всегда очень быстро его снимает.

Мои мысли вернулись к Эрику. В тот день — когда он умирал на склонах Колвира — и вокруг кипела битва. Я вспомнил, каким он показался мне с первого взгляда: бледное лицо, затрудненное дыхание, кровь на груди… И Самоцвет на цепочке пульсировал, подобно сердцу, в складках его мокрого одеяния. Никогда прежде и никогда потом я не наблюдал подобного зрелища. Я вспомнил, что пульсация Камня становилась все слабее и слабее. И когда Эрик умер и я сложил его руки на Камне, пульсация прекратилась.

— Ты знаешь что-нибудь о том, как действует Самоцвет? — обратился я к Фионе.

Она покачала головой.

— Дворкин считал это государственной тайной. Я знаю то, что и так всем известно: власть над погодой. Если судить по некоторым словам отца, он повышает восприятие. Может быть, даже переводит его на более высокий уровень. Дворкин говорил об этом, в основном, как о примере того, что во всем, что дает ему власть, присутствует Лабиринт. Он приводил это как пример принципа сохранения: все необычные возможности имеют свою цену. Чем больше власть, тем дороже она обходится. Карты — мелочь, но даже после них ощущаешь легкую усталость. А пересекаешь Тень — а это значит используешь образ Лабиринта, заложенный в нас — еще более утомляешься. Пройти сам Лабиринт — физически невероятно тяжело. Но Камень, говорил Дворкин, есть еще более высокая ступень того же явления, и тот, кто использует его, платит намного дороже.

Так. Что ж, если это правда, то я получил еще одно косвенное доказательство о характере моего покойного и наименее любимого братца. Если, зная об этом, он все же ради защиты Эмбера надел Самоцвет и носил его слишком долго, то, выходит, он был героем. Но тогда то, что он передал мне Камень ни о чем не предупредив, можно считать последней попыткой отомстить даже после смерти. Однако Эрик сказал, что исключил меня из своего проклятия, чтобы оно полностью пало на наших врагов. Конечно, это означало только то, что он ненавидел их чуточку больше, чем меня, и старался разумно расходовать свои возможности на благо Эмбера. Я вспомнил о том, что заметки Дворкина, которые я нашел в тайнике, указанном Эриком, оказались неполными. Возможно ли, что Эрик получил их полностью и умышленно уничтожил ту часть, в которой были предупреждения об опасности, чтобы облечь на гибель своего преемника? Это казалось мне маловероятным. Он не знал, что я возвращусь, что битва закончится его гибелью и что я и в самом деле стану его преемником. Власть вполне могла перейти к одному из его любимцев, и уж, конечно, Эрик не стал бы ставить ему такие ловушки. Нет, либо Эрик не знал об этом свойстве Камня и сам получил неполные инструкции, либо кто-то добрался до бумаг раньше меня, изъяв некоторые из них и стараясь преподнести мне смертоносный сюрприз. И это снова могло быть рукой истинного врага.

— Тебе не известно, до каких пор им можно пользоваться безболезненно?

— спросил я.

— Нет, — ответила Фиона. — Могу подкинуть тебе парочку намеков, может пригодиться. Во-первых, я не припоминаю, чтобы когда-нибудь отец долго носил Камень. Второй я вывела из слов отца. Когда-то он заметил: если люди превращаются в статуи, то либо ты попал не туда, куда хотел, либо «здорово влип». Я долго выпытывала у него, что означает эта фраза. В конце концов, у меня создалось впечатление, что первый признак того, что ты носишь Самоцвет слишком долго — это какое-то искажение чувства времени. Очевидно, начинается ускорение всего обмена веществ, и в результате этого тебе кажется, что мир вокруг тебя движется медленнее. Это может нанести человеку большой вред. Вот и все, что я знаю. Да и последняя часть, в основном, мои догадки. Давно ты его носишь?

— Порядочно, — ответил я, мысленно измеряя свой пульс и оглядываясь, проверяя, не замедлилось ли время вокруг меня.

Все вроде бы нормально, хотя мне действительно нездоровилось. Но раньше я приписывал это объятиям Жерара. Однако, я не собирался срывать с себя цепь с Камнем только из-за слов другого члена семьи — пусть даже это будет умница Фиона в дружеском расположении духа. Что это было — извращение, упрямство? Нет, независимость. Именно независимость, да еще чисто формальное недоверие. Как бы то ни было, я надел Камень всего несколько часов назад, вечером. Подожду.

— Что же, ты добился того, чего хотел, когда надевал Самоцвет, — заявила Фиона. — Я просто хотела посоветовать тебе долго не носить его, пока ты не выяснишь всего досконально.

— Благодарю, Фи, скоро я его сниму. Я благодарен тебе за то, что ты сообщила мне об этом. Кстати, а что случилось с Дворкиным?

Она постучала пальцем по виску:

— Рехнулся в конце концов, бедняжка. Мне хочется думать, что отец нашел для него какое-нибудь приятное и знакомое местечко в Тени.

— Понятно, — произнес я. — Что ж, будем думать так. Бедняга. Джулиан поднялся на ноги, закончив разговор с Льювиллой. Он потянулся, кивнул ей и подошел к нам.

— Корвин, у тебя больше нет к нам вопросов?

— Пока нет.

Он усмехнулся:

— И ты больше ничего не хочешь нам сказать?

— В настоящее время, нет.

— Будут еще эксперименты, опыты, шарады?

— Нет.

— Великолепно! Тогда я пошел спать. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Он поклонился Фионе, махнул рукой Бенедикту и Рэндому, проходя мимо Флоры и Дейдры, кивнул им. По дороге он остановился, повернулся к нам и проговорил:

— Теперь можете посплетничать и обо мне, — и вышел.

— Что ж, давайте поговорим, — подхватила Фиона. — Думаю, что это его рук дело.

— Почему? — спросил я.

— Я пройдусь по всему списку, хотя, конечно, я не объективна, предрасположена и верю в интуицию. По-моему, Бенедикт вне подозрений. Если бы он хотел захватить трон, то он бы давно сделал это прямым, военным путем. У него было столько времени, что он вполне мог подготовить успешную атаку, даже на отца. Все мы знаем, как он силен в бою. Ты, с другой стороны, наделал таких ляпов, которых никогда не допустил бы, будь ты злоумышленником. Поэтому я верю твоей истории насчет амнезии и всего прочего. Никто не позволил бы ослепить себя в стратегических целях. Жерар почти доказал свою невиновность. Я готова думать, что он остался наверху не столько из желания защитить Бранда, сколько именно для этого. В любом случае это выяснится очень скоро. За Рэндомом все эти годы неустанно следили, у него просто не было возможности что-то предпринять. Из нас, слабого пола, у Флоры не хватит мозгов, у Дейдры — смелости, у Льювиллы нет никаких мотивов. Она счастлива где угодно, но только не здесь. А я, конечно, не виновна ни в чем, кроме злых умыслов. Остается Джулиан. Способен ли он на это? Да! Он хочет власти? Конечно! У него были время и возможности? Снова, да! Это он.

— А зачем ему было убивать Каина? Они ведь были большими приятелями.

Она презрительно скривила губы.

— У Джулиана нет друзей. У него ледяное сердце, которое оттаивает только при мысли о самом себе. Да, последние годы казалось, что он сблизился с Каином больше, чем с остальными. Но даже это… даже это могло быть спланировано заранее. Он мог разыграть дружбу, пока в нее все не поверили, чтобы в любое время не попасть под подозрение. Я считаю, что Джулиан на это способен. Ему неизвестно, что такое сильная привязанность.

Я покачал головой и ответил:

— Не знаю… он сдружился с Каином в мое отсутствие, поэтому я знаю об их дружбе только от других. И все-таки: если Джулиан искал себе близкого человека, похожего на самого себя, я могу понять это. Они были во многом похожи. Я думаю, они дружили по-настоящему. Невозможно годами обманывать друг друга, если только другой не глуп, как пробка, а Каин не был дураком. И… ты сама сказала, что твои доводы интуитивны, субъективны и все такое. Мои — тоже. Не нравится мне думать о том, что кто-то может быть таким гадом, что подстроит этакое своему единственному другу. Вот поэтому я и считаю, что в твой перечень вкралась небольшая ошибка.

Она вздохнула:

— Корвин, ты ведь не вчера родился, а несешь такую ерунду! Долгое пребывание в том странном мире, кажется, изменило тебя. Раньше бы ты смог увидеть очевидное, как вижу это я.

— Вероятно, я и вправду изменился. Мне это больше не кажется очевидным. А, может, это ты изменилась, Фиона? Та малышка, которую я знал раньше, не была такой циничной. Раньше для тебя тоже все было не столь очевидным.

Она мило улыбнулась.

— Никогда не говори женщине, что она изменилась, Корвин. Если только она не изменилась к лучшему. Когда-то ты и это знал. Но, может быть, ты всего лишь одна из теней Корвина, посланная сюда страдать и запугивать? Неужели настоящий Корвин где-то посмеивается над нами?

— Я здесь и не посмеиваюсь.

Она расхохоталась.

— Так оно и есть, я только что решила, что ты — это не ты! Слушайте все! — крикнула она, вскакивая на ноги. — Я только что обнаружила, что это не настоящий Корвин! Наверняка, это одна из его теней! Только что эта тень заявила, что верит в дружбу, душевное благородство и прочую ерунду, о которых поется в душещипательных романсах! Совершенно очевидно, что я права!

Все удивленно уставились на нас. Фиона опять расхохоталась, и внезапно села.

Я услышал, как Флора прошептала: «Наклюкалась», — и вернулась к беседе с Дейдрой. Рэндом сказал: «Если тень, то пусть будет тенью», — и продолжил спор с Бенедиктом и Льювиллой.

— Ну, убедился? — спросила Фиона.

— В чем?

— Ты нереален, — ответила она, похлопывая меня по колену. — Да и я тоже, если уж на то пошло. Какой дрянной был день, мой Корвин!

— Согласен. У меня у самого на душе скребет. Я полагал, что придумал, как освободить Бранда. Да и не только считал — мысль была правильной. Только ему от этого какая польза?

— Ты недооцениваешь собственные заслуги. В том, что случилось, твоей вины нет.

— Спасибо.

— Кажется, Джулиан подал отличную идею, — заметила она. — Что-то меня в сон потянуло.

Я встал вместе с ней и проводил ее до дверей.

— Я в полном порядке, — успокоила она меня. — Не волнуйся.

— Ты в этом уверена?

Фиона отрывисто кивнула.

— Если что, я здесь. Увидимся утром.

— Надеюсь, — ответила Фиона. — Теперь можете поболтать и обо мне.

Она подмигнула мне и вышла. Я повернулся и увидел приближающихся Бенедикта и Льювиллу.

— Баиньки? — поинтересовался я.

Бенедикт кивнул.

— А почему бы и нет? — пролепетала Льювилла и поцеловала меня в щеку.

— Это еще за что?

— Да за всякое разное. Доброй ночи!

— Доброй ночи!

Рэндом присел у очага, помешивая в огне кочергой. Дейдра повернулась к нему и сказала:

— Для нас больше дров не подбрасывай. Мы с Флорой тоже идем спать.

— Ну и ладно.

Рэндом отставил кочергу и встал.

— Спокойной ночи! — произнес он вслед сестрам.

Дейдра улыбнулась мне сонно, Флора — нервно. Я тоже пожелал им спокойной ночи и проводил до дверей.

— Узнал что-нибудь новенькое и полезное? — спросил Рэндом.

Я пожал плечами:

— А ты?

— Собственные мнения, догадки. Никаких новых фактов. Мы пробовали решить, кто следующий в списке.

— Ну и!..

— Бенедикт считает, что у тебя с ним равные шансы. Ты или он. Конечно, если это не твоих рук дело. А еще он думает, что твоему приятелю Ганелону следует быть осторожней.

— Ганелону… да, это мысль. Мне бы следовало самому подумать об этом. Насчет равных шансов он тоже прав. У него, пожалуй, шансов даже чуть больше: они ведь знают, что после провала их спектакля, я настороже.

— Ну заешь ли, если нам известно, то Бенедикт также настороже. Он ухитрился довести это до сведения каждого. Сдается мне, он сам не прочь, чтобы они попробовали.

Я усмехнулся:

— Да, шансы и в самом деле равны.

— Бенедикт тоже так сказал. Разумеется, он знал, что я все тебе передам.

— Хотелось бы мне, чтобы он снова начал разговаривать со мной. Что ж… ничего не поделаешь. Ну их всех к черту! Пошли спать.

Рэндом кивнул:

— Сначала загляни под кровать.

Мы вышли из комнаты и направились к лестнице.

— Жаль, что ты не догадался вместе с ружьями прихватить немного кофе,

— заметил он. — Я бы с удовольствием выпил чашечку.

— А бессонницы у тебя не бывает?

— Нет, по вечерам я обожаю выпить чашечку-другую кофе.

— Мне страшно хочется кофе по утрам. Ничего, уладим это дело, привезем и кофе.

— Утешил, нечего сказать. Но идея неплохая… Да, кстати, какая муха укусила Фиону?

— Она считает, что все это — дело рук Джулиана.

— Что ж, возможно, она и близка к истине.

— А Каин?

— Предположим, что мы имеем дело не с одним человеком. Скажем, их было двое. Джулиан и Каин, к примеру. В конце концов, они рассорились, Каин проиграл. Джулиан решил избавиться от него и использовал его смерть для того, чтобы одним махом и ослабить, кстати, и твои позиции. Нет хуже врагов, чем бывшие друзья.

— Все это без толку. У меня голова кругом идет, когда я начинаю рассматривать варианты. Либо нам придется ждать, когда случится что-нибудь еще, либо ускорить события. Скорее всего, второе, но не сегодня…

— Эй, куда ты, подожди!

— Извини, сам не знаю, что со мной, — я остановился на лестничной площадке. — Наверное, финишный рывок.

— Нервная энергия, — заметил Рэндом, вновь поравнявшись со мной. Мы продолжали подниматься. Я с трудом заставлял себя идти в ногу с ним, борясь с желанием идти быстрее.

— Ну, спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Рэндом!

Он поднялся по лестнице еще выше, а я пошел по коридору к своим апартаментам. К этому времени мои нервы совсем разболтались. Вероятно, поэтому я выронил ключи.

Я протянул руку и поймал их на лету. И мне почудилось, что они падали медленнее, чем обычно. Я вставил ключ в замок и повернул его.

В комнате было темно, но я решил не зажигать свечу или масляную лампу. Я давным-давно привык к темноте. Я запер дверь и закрыл ее на задвижку. Коридор тоже был слабо освещен, но к этому времени мои глаза уже почти освоились с темнотой. Я повернулся. Сквозь шторы проникал звездный свет. Я пересек комнату, расстегивая на ходу воротник.

Он поджидал меня в спальне, слева от входа. Он выбрал идеальную позицию и ничем не выдал себя. И я ступил прямо в капкан. У него было отличное положение, кинжал он держал наготове, на его стороне было преимущество полнейшей неожиданности. По всем правилам я должен был умереть — не в своей постели, а прямо у ее основания.

Переступив порог, я уловил краешком глаза движение, понял, что в комнате кто-то есть, и что это должно означать.

Поднимая руку, чтобы отвести удар, я уже понимал, что опоздал. Но прежде, чем клинок впился в меня, мне бросилась в глаза странная вещь: убийца двигался слишком медленно. Он обязан был действовать молниеносно, вложив в удар все напряжение, накопившееся за время ожидания. Тогда я не успел бы даже понять, что происходит, до тех пор, пока все не кончилось бы. А тогда, скорее всего, некому было бы и понимать. У меня не должно было хватить времени повернуться и так далеко выбросить руку. Красная дымка затуманила мои глаза, и я почувствовал, как моя ладонь ударила его по выброшенной вперед руке. В тот же миг сталь коснулась моего живота и вонзилась в него. Мне показалось, что в красноте возникли неясные очертания Космического Лабиринта, по которому я прошел сегодня утром. Я сложился пополам и упал. Я уже не мог думать, но на какое-то мгновение оставался в сознании. Лабиринт стал четче, приблизился. Я хотел спастись бегством, но мой конь… мое тело… споткнулось. И конь сбросил меня…

7

Каждый человек в жизни должен пролить немного крови. К сожалению, снова подошла моя очередь, и на сей раз, похоже, крови было не так уж и мало. Я лежал на правом боку, держась обеими руками за живот. Я был весь мокрый и время от времени что-то стекало по складкам живота. Слева внизу, чуть выше пояса, я напоминал небрежно вскрытый конверт. Таковы были мои первые ощущения, когда сознание вновь возвратилось ко мне. И первой мыслью было: «Чего же он ждет?». Очевидно, убийца решил не наносить решающий удар. Но почему?

Я открыл глаза. По всей вероятности, я находился без сознания довольно долго и они полностью адаптировались к темноте. Я повернул голову. В комнате никого не было. Но произошло что-то странное, и я никак не мог сообразить, что именно. Я закрыл глаза и опять уронил голову.

Что-то не в порядке, но с другой стороны — все в порядке.

Матрас! Я лежал на своей кровати! Сомнительно, чтобы я смог забраться на нее без посторонней помощи. Но пырнуть меня ножом, а потом помочь улечься в постель — что за бред?

Моя постель… она была одновременно и не моя. Я сжал веки и скрипнул зубами. Ничего не понятно. Я понимал, что был близок к шоку, что кровь скапливается внутри, а потом стекает. Но все же попытался заставить себя мыслить четко. Это было нелегким делом.

Моя кровать. Просыпаясь, вы всегда знаете, что лежите в собственной постели. Даже когда сознание еще не включилось. Так оно и было со мной, но все же…

Я подавил желание чихнуть, потому что почувствовал, что просто разорвусь пополам. Пришлось сжать ноздри и начать дышать через рот, коротко и отрывисто. Я не знал, что со мной. На вкус, на запах, на ощупь я чувствовал вокруг себя пыль.

Щекотать в носу перестало, я открыл глаза и вдруг понял, где нахожусь. Я не понимал, как я очутился здесь и почему, но я снова был в доме, который никогда больше не ожидал увидеть.

Я опустил правую руку, оперся на нее, приподнялся.

Спальня в моем доме. Старом доме. Доме, который принадлежал мне давным-давно, когда я еще был Карлом Кори. Меня вернули в Тень, в тот мир, где я провел годы ссылки. В комнате было полно пыли. Кровать не заправлялась с тех самых пор, как я спал на ней в последний раз, а с тех пор прошло больше пяти лет. Я знал, в каком состоянии находится дом, потому что всего лишь несколько недель назад заглядывал сюда. Я еще немного приподнялся, с трудом перекинул ноги через край кровати, соскользнул на пол. Потом вновь скорчился и сел. Было очень больно.

Хотя пока мне не угрожали дальнейшие покушения, я знал, что этого мало. Мне была необходима помощь, а я был не в состоянии помочь сам себе. Я даже не представлял, надолго ли мне хватит сил не терять сознания. Поэтому мне нужно было встать и выйти из дома. Телефон, конечно, отключен. Домов поблизости нет. Придется спуститься к дороге. Я мрачно вспомнил, что построил здесь дом именно потому, что по этой дороге редко кто-нибудь ездил. Я люблю одиночество, иногда, по крайней мере.

Правой рукой я подтащил к себе подушку и стащил с нее наволочку, вывернул наизнанку и попробовал сложить ее, плюнул на это дело, скомкал ее, сунул под рубашку и прижал к ране. Потом я долго сидел в неподвижности, держа наволочку на животе. Все это потребовало огромных усилий. Я обнаружил, что боль не позволяет мне глубоко вздохнуть.

Через некоторое время я потянул к себе вторую подушку, положил ее на колени и подождал, пока она сама не вывалится из наволочки. Я собирался махать этой наволочкой проезжающим автомобилям, потому что, как всегда, был одет в черное. Но когда я попытался засунуть ее за пояс, мое внимание привлекло странное поведение самой подушки. Она еще не долетела до пола. Я выпустил ее, ее ничего не держало, подушка падала, но очень медленно, точно во сне.

Я вспомнил, как падали ключи, которые я выронил у порога в свои апартаменты. Я вспомнил о своем нечаянном рывке на лестнице, так удивившем Рэндома. Я вспомнил слова Фионы и Камень, все еще висевший у меня на шее, пульсируя теперь в такт с биением у меня в боку. Видимо, он спас мне жизнь, пока, по крайней мере. Да, если Фиона не ошиблась, так оно и было. Когда убийца нанес мне удар, Самоцвет помог мне выиграть мгновение, которого мне хватило, чтобы повернуться и выбросить руку. Может быть, он и перенес меня сюда. Но обо всем этом я подумаю в другой раз. если у меня будет время на этот другой раз. А сейчас, если Фиона не ошиблась, Самоцвет надо снять. Да и мне пора было пошевеливаться.

Я засунул вторую наволочку за пояс и попробовал встать, держась за край кровати. пустой номер! Слишком больно, и голова кружилась. Я вновь опустился на пол, с трудом сохраняя сознание. Я отдохнул и затем медленно пополз. Ползком, ползком…

Главный вход, как я вспомнил, был забит наглухо. Что ж, выберемся через заднюю дверь.

Я добрался до дверей спальни и остановился, опершись на косяк. Во время отдыха я снял с шеи Самоцвет и обмотал его вокруг кисти. нужно было где-то спрятать его, но мой кабинет с сейфом находился слишком далеко. Кроме того, за мной оставался кровавый след. Любой, кто обнаружит его, наверняка заинтересуется содержимым сейфа, и без труда вскроет его. А у меня не было ни времени, ни сил…

Я выбрался из спальни и добрался до задней двери. Для того, чтобы открыть ее, мне пришлось подняться и напрячь все силы. Я сделал это, предварительно отдохнув, и в этом была моя ошибка.

Я очнулся, лежа на пороге. Ночь была холодная, тучи закрывали почти все небо. Сильный ветер шумел в ветвях над двориком. На моей выброшенной вперед руке было несколько капель влаги.

Я приподнялся на руках и выполз наружу. Снегу оказалось дюйма на два. Ледяной воздух помог мне прийти в себя. Почти с паническим ужасом я понял, насколько туманен был мой разум во время путешествия из спальни. В любую секунду я мог потерять сознание.

Не медля ни секунды я пополз к дальнему углу дома. По пути туда я отклонился от курса, подполз к куче компоста, разрыл ее, опустил Самоцвет в ямку и закрыл ее кустом сухой травы, вырванным из кучи. Закопав тайник снегом, я пополз дальше.

За углом ветра не было. Я полз вниз по пологому склону. По дороге я еще не раз отдыхал. Только что мимо проехала машина, и я видел, как исчезли вдали ее задние фары. Других машин не наблюдалось.

Я снова пополз дальше. Кристаллики льда обжигали лицо, колени промокли насквозь и горели от холода. Двор моего дома сначала постепенно, а затем резко, спускался к дороге. Ярдах в ста правее была впадина, где водители обычно тормозили. Мне казалось, что если кто-нибудь будет ехать оттуда, то я буду находиться в свете фар на несколько мгновений дольше — одна из мелких зацепок, за которые всегда хватается разум, когда дело плохо. Аспирин для чувств. Трижды остановившись для отдыха, я спустился на обочину, подполз к большому валуну с номером моего дома. Я уселся на него и прислонился спиной к насыпи. Вытащив вторую наволочку, я положил ее к себе на колени. Я ждал, чувствуя, как затуманивается сознание. Кажется, я несколько раз выключался и вновь приходил в себя. Всякий раз, поймав себя на этом, я пытался навести в мыслях хоть какой-то порядок, обдумать все происходящее в свете того, что произошло недавно, найти какие-то меры, чтобы обеспечить свою безопасность. Однако, это требовало непомерно больших усилий. Думать было слишком трудно, и я мог только реагировать на происходящее. Но все же в момент какого-то просветления мне пришло в голову, что Карты еще со мной. Я мог связаться с кем-нибудь в Эмбере, чтобы он доставил меня туда.

Но с кем? Я был не так уж слаб, чтобы не понять, что могу связаться как раз с тем, кто виновен в моем нынешнем положении. Что же лучше — рискнуть так, или искать свой шанс здесь? Но все же, Рэндом или Жерар…

Мне показалось, что я слышу шум мотора. Далекий, слабый. Ветер и биение пульса в ушах мешали слушать. Я повернул голову, сосредоточился.

Вот оно… опять! Да, это была машина. Я приготовился размахивать наволочкой.

Но мои мысли даже сейчас разбегались. И одна из них была о том, что, возможно, я не смогу заставить себя сконцентрироваться до такой степени, чтобы суметь работать с Картами.

Звук усилился. Я понял наволочку. Через несколько секунд дорога вдали справа от меня осветилась. Вскоре на вершине холма показался автомобиль. Он спустился вниз и я вновь потерял его из виду. Потом он снова поднялся и помчался ко мне. Снежинки сверкали в свете фар.

Когда он приблизился к впадине, я стал размахивать наволочкой. Автомобиль подъехал ближе и я попал в свет фар. Водитель не мог не заметить меня, но он промчался мимо. Седан последней модели. За рулем мужчина, сзади женщина. Она оглянулась и посмотрела на меня, но водитель даже не притормозил.

Через несколько минут появилась другая машина, не такая новая. За рулем сидела женщина, пассажиров не было видно. Она притормозила, но лишь на секунду. Вероятно, я ей не понравился. Женщина прибавила газу и исчезла.

Я сидел на валуне, отдыхая. Принцу Эмбера не пристало вспоминать о братстве между людьми и осуждать мораль других. По крайней мере, всерьез, а смеяться мне не позволяла боль. У меня не было сил, способности сконцентрироваться и даже двигаться. А это означало, что моя власть над Тенью не могла мне принести никакой пользы. Если бы я мог, то в первую очередь отыскал бы себе местечко потеплее… Я подумал, смогу ли я подняться на холм к куче компоста. До этой минуты мне не приходило в голову воспользоваться Самоцветом и изменить погоду. Вполне возможно, что это усилие убьет меня. И все-таки…

Я покачал головой. Я плыл, почти засыпал. Нельзя спать! Что это? Еще машины? Возможно. Я попытался поднять наволочку, но уронил ее, затем наклонился вперед, чтобы поднять и на секунду положил на голову руку, после чего прислонился к камню и прилег на него. Дейдра… я позову свою дорогую сестренку. Кто же мне еще поможет, если не она? Сейчас выну Карты и найду ее. Через минуту… Не будь она моей сестрой… Надо отдохнуть. Я плут, но не дурак. Возможно, иногда, когда я отдыхаю, я даже кое о чем жалею. Кое о чем… Если бы только потеплее… но если вот так согнуться, то не так уж плохо… Что это, мотор? Я хотел поднять голову с камня, но не смог. И, какая разница, увидят меня или не увидят, решил я.

Я ощутил на веках свет и услышал шум мотора.

Теперь он не удалялся и не приближался. Постоянный шум. Я услышал крик, потом щелчок… пауза… лязганье… дверь открылась и закрылась. Я почувствовал, что могу открыть глаза, но не хотел делать этого. Я боялся, что увижу только темную и пустую дорогу, что звуки снова растворятся в биении крови и в шуме ветра. Лучше не рисковать и беречь то, что у меня есть…

— Эй! Что случилось? Вам плохо?

Шаги… значит, не галлюцинация.

Я открыл глаза, заставил себя выпрямиться.

— Кори! Боже мой, это вы? Я выдавил из себя улыбку, кивнул и чуть не свалился с валуна на землю.

— А, Билл… как поживаете?

— Что случилось?

— Я ранен. Вероятно, тяжело. Мне нужен врач.

— Вы сможете идти с моей помощью? Или вас донести?

— Попробуем дойти, — прошептал я.

Он помог мне встать на ноги, и я опустил ему на плечо руку. Мы направились к машине. Я помню только первые шаги.

Когда прекрасная колесница, летевшая низко над землей, стала не такой уж прекрасной и снова взлетела выше, я попытался поднять руку и обнаружил, что ее кто-то держит. Я остановился, чтобы подумать, что означает приклеенная к ней резиновая трубка, и решил, что буду жить. Я вздохнул больничные запахи и обратился к своим внутренним часам. Я считал, что если уж протянул до сих пор, то просто обязан перед самим собой продолжать жить. Мне было тепло и хорошо, если так можно сказать после всех моих недавних приключений. Придя к этому выводу, я закрыл глаза, опустил голову и опять заснул.

Позже, когда я очнулся снова, я уже чувствовал себя еще лучше. Сестра, заметившая, что я проснулся, сказала, что меня привели часов семь тому назад, и что скоро меня навестит врач. Она принесла мне стакан воды и сообщила, что снег уже не идет. Ей страшно хотелось узнать, что со мной произошло.

Я решил, что пора начинать придумывать свою историю. Значит, так… Я возвращался после длительного пребывания за границей. Надо что-нибудь попроще. Чем проще, тем лучше. Добравшись домой на попутках, вошел и застал в доме какого-то бродягу. Он ударил меня ножом и я выполз наружу в поисках помощи. Все.

Когда я выложил все это врачу, то сперва не понял, поверит ли он. Доктор был грузный человек с давно обвисшими щеками. Его звали Рейли, Морис Рейли. Я закончил рассказ, а он лишь кивнул и спросил:

— Вы не рассмотрели его?

Я покачал головой.

— Было темно.

— Он ограбил вас?

— Не знаю.

— У вас был с собой бумажник?

Я решил, что тут надо ответить утвердительно.

— Так, когда вас доставили сюда, при вас его не было. Видимо, он прихватил ваши денежки с собой.

— Должно быть, так, — не стал возражать я.

— Вы меня совсем не помните?

— Нет, а что, мы встречались?

— Когда вас привезли, мне почудилось что-то знакомое. Вначале этим все и ограничилось.

— Ну, и? — поинтересовался я.

— Во что вы были одеты? Какая-то военная форма?

— Там это был последний крик моды. Так вы утверждаете, что вроде бы где-то видели меня?

— Да, — подтвердил он. — А где это «там»? Откуда вы приехали? Где были?

— Я много путешествую. Вы мне собирались что-то сказать?

— Да. Клиника у нас маленькая, и несколько лет назад один проныра-торговец уговорил директоров приобрести компьютер для записи и хранения историй болезней. Если бы население в округе росло и клиника расширялась, то игра бы стоила свеч. Но ничего подобного не произошло, а компьютер стоит недешево. Из-за него наши клерки совсем обленились. Старые истории, даже для отделения неотложной помощи, не выбрасываются, как раньше. Места хватает. Когда мистер Рот назвал ваше имя, я, как всегда в таких случаях, стал проверять, нет ли ваших старых историй болезней. Кое-что я обнаружил и вспомнил, где видел вас. В ту ночь, семь лет назад, когда вы угодили в автокатастрофу, я дежурил в отделении неотложной помощи. Я вспомнил, что делал вам операцию, и что был уверен, что вы не выживете. Но вы меня удивили. Нет даже шрамов, которые просто не могли не остаться. Все великолепно зажило.

— Спасибо, вашими заботами…

— Сколько вам лет? Это для истории болезни.

— Тридцать шесть, — ответил я. Самая безопасная цифра.

Он сделал запись в папке, которую держал на коленях.

— Знаете, если уж я принялся за воспоминания, то готов поклясться, что семь лет назад вы выглядели точно также.

— Здоровый образ жизни.

— Вы знаете свою группу крови?

— Она у меня очень редкая. Но, на практике, можно считать, что вторая. Резус положительный. Мне можно вливать любую, только мою никому не вливайте.

Он понимающе кивнул.

— Вы понимаете, что ваш случай требует специального исследования?

— Догадываюсь.

— Я просто думал, не беспокоит ли вас это.

— Спасибо. Значит, в ту ночь вы дежурили и залатали меня? Интересно. Вы помните еще что-нибудь?

— Что вы имеете в виду?

— Обстоятельства, при которых я тогда поступил к вам. У меня провал памяти. Не помню ни катастрофы, ни что было потом. Память вернулась уже после того, как меня перевели в Гринвуд. Не припомните, как меня привезли?

Как раз в тот момент, когда я решил, что у него одно и то же выражение лица на все случаи жизни, Рейли поморщился.

— Мы высылали машину, — ответил он.

— Почему? Кто сообщил о катастрофе? Как?

— Понимаю. Скорую вызвала полиция. Если память мне не изменяет, кто-то видел, как все произошло, и сообщил в участок. Они по радио связались с бывшей поблизости патрульной машиной и те помчались к озеру, удостоверились, чтосообщение не ложное, оказали вам первую помощь и вызвали нас. Вот и все.

— А кто звонил в полицию, неизвестно?

Рейли покачал головой.

— Такие вещи в историю болезни не записывают. Разве ваша страховая компания не рассматривала дело? Вы не обращались за страховкой? Может быть, они знают.

— Сразу после выздоровления мне пришлось покинуть Штаты. Я не обращался за страховкой. Но ведь должен быть полицейский рапорт.

— Конечно, но я понятия не имею, сколько времени они сохраняются, — усмехнулся он. — Конечно, если тот торговец заехал и к ним, но… по-моему, дело начинать уже поздно. Мне кажется, что срок обращения за страховкой ограничен законом. Ваш друг Рот скажет вам точней.

— Я не о страховке. А просто захотелось узнать, что же произошло. Все эти годы я частенько об этом думал. Видите ли, я все еще страдаю ретроградной амнезией.

— Вы никогда еще не говорили с психиатром об этом? — спросил он, и что-то в его тоне мне не понравилось. И тут же сработала моя интуиция. Уж не исхитрилась ли Флора официально объявить меня сумасшедшим, прежде чем меня перевели в Гринвуд? Было ли это зафиксировано в моей истории болезни? Прошло много времени, а я ничего не знал о законах, действующих в таких случаях. Однако, если с тех пор дело обстояло именно так, то откуда им было знать не признал ли меня другой суд юридически нормальным? Благоразумие заставило меня наклониться вперед и взглянуть на руку врача. Подсознательно я помнил, что, проверяя мой пульс, он смотрел на часы с календарем. Да, так оно и есть. Я прищурился. Ага, день и месяц: двадцать восьмое ноября. С помощью моего коэффициента — два с половиной к одному — я быстренько высчитал год. Как он и сказал, прошло семь лет.

— Нет, никогда, — ответил я. — Я считал, что повреждение органическое, а не функциональное, и просто описал этот период, как потерянное время.

— Понятно, — проронил он. — Вы очень легко бросаетесь такими фразами. Иногда так говорят люди, которые когда-то лечились.

— Я знаю — много читал об этом.

Он вздохнул и встал:

— Послушайте. Я позвоню мистеру Роту и сообщу, что вы очнулись. Вероятно, так будет лучше.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что ваш друг — адвокат. Может быть, вы захотите что-нибудь обсудить с ним, прежде чем встретитесь с полицией.

Он открыл папку, в которой записал мой возраст, поднял авторучку, наморщил лоб и спросил:

— А, кстати, какое сегодня число?

Мне позарез нужны были Карты. Мои вещи наверняка лежали в шкафу, рядом со столиком, у кровати, но чтобы дотянуться до них, надо было повернуться, а я не хотел беспокоить швы. Да и не так уж это срочно. Восьмичасовой сон в Эмбере — это почти двадцать часов здесь, так что пока все благополучно отдыхают. Но мне необходимо было связаться с Рэндомом, чтобы он что-то придумал относительно моего отсутствия утром. Ладно, это подождет.

В такое время мне не хотелось навлекать на себя подозрения. Кроме того, нужно срочно узнать, что скажет Бранд. Узнать и действовать соответствующим образом. Я быстренько прикинул все за и против. Чем меньше я буду прохлаждаться в Тени, тем меньше времени я потеряю в Эмбере. Придется тщательно рассчитать время, чтобы не влипнуть в какую-нибудь историю здесь. Я надеялся, что Билл приедет быстро. Очень хотелось знать, как же все-таки обстоят дела в этом месте.

Билл родился в этих местах, учился в Буффало, вернулся, женился, стал партнером в семейной фирме — вот и вся его история. Он знал меня, как отставного армейского офицера, который иногда путешествует по каким-то своим непонятным делам. Мы оба были членами местного клуба. Там я с ним и познакомился. Мы были знакомы больше года и не разу не сказали друг другу больше нескольких слов. Но в один прекрасный вечер, я случайно оказался у стойки бара рядом с ним и выяснилось, что он помешан на военной истории, особенно на наполеоновских войнах. Когда мы пришли в себя, бар закрывался. С того дня и до тех пор, пока я не угодил в заварушку, мы были близкими друзьями. Время от времени я вспоминал его. Когда я в последний раз проходил через эту Тень, то не навестил Билла лишь потому, что он наверняка засыпал бы меня вопросами о том, что со мной случилось. У меня и так было дел по горло, не мог я ему и складно врать и получать при этом удовольствие от встречи со старым другом. Пару раз я даже подумывал о том, чтобы возвратиться и повидать его, когда в Эмбере все успокоится. К сожалению, до спокойствия в Эмбере было далеко, и об этом я жалел больше всего. На втором месте было то, что я не смог встретиться с Биллом в клубной гостиной.

Он приехал через час, невысокий, плотный, румяный, улыбнулся и кивнул мне. Седины у него на висках чуть прибавилось. К тому времени я сел, откинувшись на подушки, попробовал несколько раз вздохнуть, и решил, что слишком поторопился.

— Прошлой ночью ты меня до смерти напугал, Карл, — произнес он. — Я думал, что это призрак.

Я кивнул:

— Еще чуть-чуть и я бы им стал. Спасибо тебе. Как жизнь?

Билл вздохнул.

— Дел по горло, сам знаешь. Все по-прежнему, только работы больше.

— А Элис?

— У нее все в порядке. У нас два новых внука — двойняшки Билла младшего. Подожди минутку.

Он вытащил свой бумажник и нашел фотографию.

— Вот, смотри.

Я внимательно посмотрел на снимок и отметил семейное сходство с дедом.

— Трудно поверить, — сказал я.

— А ты выглядишь ничуть не хуже, чем прежде.

Я хмыкнул и похлопал себя по животу.

— Ну, я не это имел в виду, — поправился он. — Где ты был?

— Бог мой, где я только не был! — воскликнул я. — Объездил столько стран, что даже счет потерял.

Выражение его лица не изменилось. Поймав взгляд, он продолжал смотреть мне в глаза.

— Карл, во что ты влип? — спросил он.

— Я в полном порядке, — улыбнулся я. — Если ты боишься, что я не поладил с законом, то успокойся. Все мои неприятности остались в другой стране, куда мне скоро придется вернуться.

Лицо Билла приняло обычное выражение. Глаза за стеклами очков блеснули.

— Ты там вроде военного советника?

Я кивнул.

— Нельзя узнать, где это?

Я отрицательно покачал головой:

— Не обижайся, Билл.

— Да, я все понимаю. Доктор Рейли передал мне твой рассказ о вчерашнем. Между нами, это связано с твоей работой?

Я вновь кивнул.

— Тогда дело немного проясняется, — заметил он. — Не то, чтобы очень, но нам этого хватит. Не буду спрашивать тебя, чьих это рук дело или кто в этом замешан. Я всегда считал тебя джентльменом и разумным человеком, поэтому, когда ты внезапно исчез, мне это показалось немного странным, и я начал копаться в этом деле. Было страшно неудобно, я чувствовал, что суюсь не в свое дело, но твое гражданское состояние было просто загадочным. Я хотел узнать, что же с тобой случилось. Главным образом потому, что беспокоился за тебя. Надеюсь, ты не обидишься.

— Обижусь? Не так много на свете людей, беспокоящихся за меня. Я благодарен тебе и очень хочу знать, что же ты раскопал. Ты знаешь, у меня так и не нашлось времени это выяснить. Так что давай, выкладывай.

Он открыл портфель и вытащил папку. Раскрыв ее на коленях, он вынул несколько листков желтой бумаги, исписанных аккуратным почерком, взял один из них, посмотрел на него и начал:

— После того, как ты сбежал из больницы в Олбани и попал в катастрофу, Брендон, видимо, сошел со сцены и…

— Стоп! — прервал я, поднимая руку и пытаясь сесть.

— Что такое? — спросил Билл.

— Ты все перепутал. Сначала была авария, и Гринвуд находится не в Олбани.

— Знаю. Я говорю о Портеровской психбольнице, где ты пробыл два дня и сбежал. В тот же день ты попал в аварию и сбежал, то есть, угодил сюда. Тут появилась твоя сестра Эвелина. Она перевела тебя в Гринвуд, где ты провел две недели и снова исчез по собственному желанию. Все верно?

— Частично. Я уже говорил доктору, что память отказала мне за пару дней до аварии. Я начинаю что-то припоминать насчет больницы в Олбани, но все очень смутно. Что-нибудь еще тебе об этом известно?

— Конечно. Вполне возможно, что это имеет отношение к твоей потере памяти. Тебя доставили туда со справкой о невменяемости.

— Кто ее подписал?

— Твой брат, Брендон Кори, лечащий врач — ХилариБ.Рэнд, — прочел он. — Что-нибудь проясняется?

— Вполне возможно, — протянул я. — Давай дальше.

— Так вот, на основе этого был выписан полицейский ордер. Тебя признали недееспособным, взяли под стражу и перевели в психбольницу. Что касается твоей памяти…

— Ну-ну?

— Я не очень разбираюсь в психиатрии и в том, какое влияние все это может оказывать на память. Короче, в Портеровской больнице тебя лечили электрошоком. На третий день, как я уже говорил, ты сбежал. Очевидно, ты где-то нашел свою машину и, направляясь сюда, угодил в аварию.

— Все сходится, — заявил я, — все сходится.

Когда он начал свой рассказ, у меня на мгновение мелькнула дикая мысль, что я попал в другую Тень, где все очень похоже на мою старую, но не все совпадает. Но теперь я понимал, что это не так. Я подсознательно среагировал на его рассказ.

— Теперь об этом ордере, — продолжал Билл. — Он был выдан на основании лжесвидетельства, но в то время суду это было неизвестно. Настоящий доктор Рэнд в то время находился в Англии. Когда я потом связался с ним, выяснилось, что он никогда не слышал о тебе. Но пока его не было, его офис был ограблен. Что самое странное, его второе имя начинается не с буквы Б. И он никогда не слышал о Брендоне Кори.

— Что случилось с Брендоном?

— Просто исчез. После того, как ты сбежал из Портера, с ним несколько раз пытались связаться, но безуспешно. Потом ты угодил в аварию, тебя доставили сюда, лечили. В это же самое время в дирекцию госпиталя обратилась женщина по имени Эвелина Флаумель. Она назвалась твоей сестрой, сообщила, что ты находишься под опекой, и что твоя семья хочет, чтобы тебя перевели в Гринвуд. В отсутствие Брендона, которого суд назначил твоим опекуном, она оставалась твоей единственной близкой родственницей, и ее инструкции выполнили. Так ты попал в Гринвуд. Через пару недель ты сбежал и оттуда, и на этом моя летопись заканчивается, милорд.

— И каково сейчас мое юридическое положение? — осведомился я.

— Ты снова дееспособен. После нашей встречи с доктором Рэндом, он явился в суд и дал обо всем свидетельские показания. Ордер аннулировали.

— Тогда почему здешний врач вел себя так, словно я псих?

— О, черт, вот это мысль! Вот об этом я и не подумал! В их деле, вероятно, записано, что ты клиент психбольницы. На обратном пути я переговорю с ним. У меня с собой копии старого судебного распоряжения. Если понадобится, покажу ему.

— Сколько времени прошло с того дня, как я смылся из Гринвуда, и до того, как дело в суде уладилось?

— Месяц. Прошло несколько недель, прежде чем я заставил себя сунуть нос не в свое дело.

— Не могу передать, как я рад, что ты в него сунулся. Кое-что из того, что ты мне рассказал, чрезвычайно важно.

— Приятно иногда помочь другу, — ответил Билл, закрывая папку и засовывая ее в портфель. — Да, еще одно… Когда все кончится, ну, то, чем ты сейчас занят… если можно, расскажи мне всю историю.

— Билл, я не обещаю этого.

— Это понятно, просто так, на всякий случай. Имей это в виду. Кстати, что ты собираешься делать с домом?

— С моим? Он все еще принадлежит мне?

— Да, но, по всей вероятности, в этом году его продадут в счет неуплаты налогов, если ты не займешься этим делом.

— Удивляюсь, что его до сих пор не продали.

— Ты же предоставил банку право оплачивать твои счета.

— Я никогда об этом не думал. считал, что это распространяется лишь на всякие мелочи. Услуги и все такое прочее.

— Ну, так вот, на твоем счету почти ничего не осталось, — сообщил мне Билл. — Я только на днях разговаривал с Макнелли. Если ты ничего не предпримешь, то на следующий год дом продадут с торгов.

— Сейчас он мне не нужен. Пусть делают с ним все, что хотят.

— Тогда ты мог бы продать его и реализовать все, что можно.

— Не успею. Мне скоро уезжать.

— Я могу заняться этим. Деньги перешлю, если захочешь.

— Идет. Я подпишу все, что требуется. Из этих денег оплати мой больничный счет, а остальное оставь себе.

— Да как я могу!

Я пожал плечами:

— Ну, как желаешь, но обязательно возьми свою плату и не стесняйся.

— Я положу остаток на твой счет.

— Хорошо. Спасибо! Да, кстати, пока я не забыл, посмотри-ка в ящике стола, нет ли там колоды карт? Я не могу дотянуться до них, а чуть позже они мне понадобятся.

— Сейчас.

Билл протянул руку и открыл ящик.

— Большой коричневый конверт. И очень пухлый. Наверное, они положили сюда все, что нашли в твоих карманах.

— Вскрой его.

— Ага, вот и колода, — он заглянул внутрь, — ух ты, прелесть какая! Можно посмотреть?

— Я…

Что я мог сказать?

Билл развернул колоду.

— Просто чудо, — прошептал он. — Какие-то особенные… старинные, вероятно.

— Старинные.

— Холодные, как лед… Никогда ничего подобного не встречал. Слушай, да это же ты! Разодет, точно рыцарь! Для чего они?

— Для одной сложной игры.

— А ты-то как на них угодил, если они старинные?

— А я говорил, что это я? Ты сам это сказал!

— И правда. Какой-нибудь предок?

— Что-то вроде этого.

— Ого, какая красотка! Да и рыженькая ничего!

— Билл…

Он сложил колоду, положил ее в конверт и протянул мне.

— И единорог красивый, — добавил он. — Кажется, мне не следовало на них смотреть?

— Да нет, все нормально.

Билл вздохнул и откинулся на спинку стула, сцепив руки на затылке.

— Ничего не могу с собой поделать. Карл, в тебе есть что-то очень странное, кроме этой секретной работенки. А меня всегда влекли тайны. И я никогда не был так близок к настоящей загадке.

— Это потому, что ты только что увидел холодную колоду карт?

— Нет, это просто еще один штрих. Признаю, что то, чем ты занимался все эти годы — не моего ума дело. Но есть один недавний случай, который я не в силах понять.

— Какой именно?

— После того, как я отвез тебя сюда, а Элис — домой. Я вернулся к твоему жилому дому, надеясь получить хоть какое-нибудь понятие о том, что произошло. Снег к тому времени прекратился, хотя потом пошел опять. Я четко видел твой след. Он шел вокруг дома и вниз ко двору.

Я кивнул.

— Но следа, ведущего в дом, не было. Непонятно, как ты туда попал. И, если уж на то пошло, то не было и других следов. Следов уходящего преступника.

Я усмехнулся.

— Ты что, думаешь, я сам себя ранил?

— Нет, конечно! В доме даже оружия не было. Я прошел по кровавому следу в спальню, к твоей постели. Конечно, у меня был лишь фонарь, но то, что я увидел — это что-то жутковатое. Такое впечатление, что ты откуда-то появился на постели, весь в крови, затем поднялся и выбрался наружу.

— Ну это, конечно, невозможно.

— И все же, почему нет следов?

— Может быть, их замел ветер.

— А твой след оставил? — он пожал плечами. — Нет, не в этом дело. Если ты когда-нибудь захочешь рассказать мне обо всем, не забудь и об этом, ладно?

— Не забуду.

— Да. И все же… У меня старческое предвидение, что я тебя больше не увижу. Очень странное чувство. Словно второстепенный персонаж мелодрамы, которого убирают со сцены, даже не дав ему узнать, чем кончится пьеса.

— Могу понять твои чувства. У меня самого такая роль, что иногда хочется придушить автора. Но не забывай, что правдивые истории редко оправдывают ожидания. Обычно это грязные шутки и, когда знаешь подоплеку, все сводится к самым подленьким мотивам. Догадки и иллюзии обычно куда интереснее.

Билл улыбнулся:

— Ты говоришь, как и раньше. И все же, я знавал моменты, когда ты впадал в добродетель. И не раз…

— Как это мы перекинулись со следов на мою персону? — заинтересовался я. — Я как раз хотел сказать, что вспомнил. Я пошел из дома по той же тропинке, по которой добирался до него. Очевидно, на обратном пути я стер след, ведущий в дом.

— Неплохо, — одобрил Билл. — А преступник тоже ушел тем же путем?

— Вероятно, так оно и было.

— Очень неплохо, — признал он. — Умеешь ты заставить человека сомневаться. И все же преобладают улики, указывающие на то, что тут какая-то тайна.

— Тайна? Да нет. Возможно, странность. Все дело в том, с какой стороны на это смотреть.

— Или какое слово употребить. Ты читал полицейский рапорт о твоей аварии?

— Нет, а ты?

— Читал. Что, если в нем еще больше странного? Тогда ты признаешь, что я был прав, говоря о тайне?

— Что ж, идет.

— И ответишь на один вопрос?

— Ну, не знаю.

— Очень простой вопрос. Да или нет. И больше ничего.

— Ну ладно, по рукам. Что же было в рапорте?

— Когда полиция получила сообщение об аварии, на место происшествия отправилась ближайшая патрульная машина. Там они обнаружили странно одетого человека, который оказывал тебе первую медицинскую помощь. Он заявил, что вытащил тебя из разбитой машины, упавшей в озеро. В это можно было поверить, потому что он был тоже насквозь мокрым. Среднего роста, телосложение хрупкое, волосы рыжие. На нем был одет зеленый костюм. Один полицейский сказал потом, что он вышел из фильма о Робин Гуде. Неизвестный отказался себя назвать, следовать за ними и давать какие-либо показания. Когда полицейские начали настаивать, он свистнул, и, откуда ни возьмись появился красивый белый конь. Неизвестный вскочил на него и ускакал прочь. Больше они его не видели.

Я расхохотался. Было очень больно, но я не мог удержаться от смеха.

— Будь я проклят! — громко воскликнул я. — Все начинает вставать на свои места.

Билл удивленно уставился на меня, не говоря ни слова, а потом спросил:

— В самом деле?

— Похоже на то. Ради того, что я сегодня узнал, стоило получить удар ножом и вернуться.

— Какая-то странная последовательность событий, — заметил Билл, потирая подбородок.

— Согласен, странная, но я начинаю видеть последовательность там, где раньше ее не было. Одно это уже окупает все.

— И все из-за парня на белом коне?

— Отчасти, отчасти… Билл. Скоро я вновь исчезну отсюда.

— Пока ты никуда не уедешь.

— Все равно. Я об этих бумагах. Лучше я подпишу их прямо сейчас, если не возражаешь.

— Хорошо. Я пришлю их к вечеру. Но не наделай глупостей.

— Поверь, с каждой секундой я становлюсь все осторожнее, — успокоил его я.

— Надеюсь, — ответил Билл, захлопывая свой блокнот. — Ну ладно, отдыхай. С доктором я все улажу. Бумаги сегодня будут у тебя но ближе к вечеру.

— Еще раз большое тебе спасибо.

Я пожал ему руку.

— Кстати, — произнес он, — ты обещал ответить на мой вопрос.

— И правда, обещал. Что за вопрос?

— ТЫ ЧЕЛОВЕК? — спросил Билл, все еще сжимая мою руку. Его лицо было таким же, как всегда.

Я хотел улыбнуться, но передумал.

— Ну, не знаю. Хотелось бы думать, что да… Но я… конечно, человек! Что за глупый… а, черт возьми! Ты ведь серьезно спрашиваешь, Билл? Я обещал ответить честно… — я закусил губы, секунду подумал, затем ответил: — Я думаю, нет.

— Я тоже так думаю, — промолвил он и улыбнулся. — Для меня это не имеет никакого значения. Я просто подумал, что это может иметь значение для тебя — знать, что кому-то это известно, и что этот кто-то относится к тебе так же, как и раньше.

— Я этого тоже не забуду, — вырвалось у меня.

— Ну, до встречи!

— До встречи!

8

Полицейский только что ушел. День кончился. Я лежал, мне стало лучше, и, оттого, что мне стало лучше, мне становилось еще веселее. Я лежал и размышлял об опасности жизни в Эмбере. Обоих нас — и Бранда и меня — уложили излюбленным семейным оружием. Я не знал, кому из нас пришлось хуже, но, наверное, ему. Нож мог достать до почек Бранда, а он и раньше был в неважном состоянии, бедняга.

До того, как клерк Билла принес бумаги, я дважды прошел, спотыкаясь, туда и обратно по комнате. Это всегда полезно. Поскольку все на мне заживало в несколько раз быстрее, чем у жителей этой Тени, я знал, что, по идее, должен вставать и ходить, через полтора-два дня. Эксперимент показал, что я не ошибался. Правда, рана болела, в первый раз сильно кружилась голова, но во второй — уже слабее. Ну что ж, это уже кое-что. Поэтому я пребывал в хорошем настроении.

Несколько раз я разворачивал Карты веером, раскладывая свои личные пасьянсы, читая по знакомым лицам не вполне ясные судьбы, и каждый раз сдерживая себя, подавляя желание связаться с Рэндомом, рассказать ему о случившемся, узнать о происходящем в Эмбере. Они еще спят, каждый час для них — это два с половиной твоих часа. Каждые два с половиной твоих часов здесь равны семи-восьми для простого здешнего смертного. Жди. Думай. Набирайся сил.

И посему, вскоре после обеда, когда небо снова начало темнеть, я был весь измочален. Я уже рассказал молодому накрахмаленному полисмену все, что считал нужным. Понятия не имею, поверил ли он мне, но он был вежлив, тактичен и скоро ушел. Через несколько минут после его ухода все зашевелилось.

Итак, я лежал, чувствуя себя лучше, и ожидал, что вот-вот зайдет доктор О"Рейли, чтобы проверить, не рехнулся ли я за время его отсутствия. Лежал и оценивал все, что рассказал мне Билл, как сочетаются новые факты с тем, о чем я знал или догадывался, хотя и смутно…

Контакт! Меня опередили. Кто-то в Эмбере любил вставать пораньше.

— Корвин!

Рэндом: он был обеспокоен.

— Корвин! Вставай! Открой дверь! Бранд очнулся и зовет тебя!

— Ты стучал в дверь? Пытался меня разбудить?

— А как же!

— Ты один?

— Да.

— Хорошо. Меня нет в комнате. Ты нашел меня в Тени.

— Ничего не понимаю…

— Я тоже. Я ранен, но неопасно. Потом тебе все расскажу. Так что с Брандом?

— Он только что очнулся с коликами в боку и сказал Жерару, что должен немедленно поговорить с тобой. Жерар позвонил слуге и послал его за тобой. Он не смог разбудить тебя и пришел ко мне. Я только что отослал его к Жерару и передал, что сейчас приведу тебя сам.

— Понятно, — произнес я, медленно потягиваясь и усаживаясь на кровати. — иди куда-нибудь, где тебя никто не увидит. Я перейду к тебе. Мне понадобится халат или что-то в этом роде. Я не совсем одет.

— Тогда я вернусь в свою комнату.

— Хорошо, давай.

— Через минуту встретимся.

Тишина.

Я осторожно свесил ноги, сел на край постели и собрал Карты. Я чувствовал, что в Эмбере не должны знать о моем ранении. Даже в нормальные времена не стоит демонстрировать свою уязвимость.

Я глубоко вздохнул и встал, держась за спинку кровати. Моя тренировка пригодилась. Я задышал нормально и отпустил спинку. Не так уж больно, если двигаться медленно, не утомляться и ограничиваться лишь необходимыми движениями, чтобы они ничего не заметили. Нужно продержаться до тех пор, пока мои силы в самом деле не восстановятся.

И именно в этот момент я услышал шаги, и в дверях появилась доброжелательная сестричка, свеженькая, симметричная, крутобедрая и чуть ли не хрустящая. От снежинки она отличалась лишь тем, что была похожа на других сестер, как две капли воды. Между снежинками различий больше.

— Ложитесь в постель, мистер Кори! Вам нельзя вставать!

— Мадам, — поклонился я осторожно, — мне просто необходимо встать. Мне надо пройтись.

— Могли бы позвонить, я принесла бы утку, — прощебетала она, входя в комнату и надвигаясь на меня.

В этот момент я снова почувствовал вызов Рэндома и устало покачал головой. Интересно, как она сообщит об этом? Заметит ли она мое призматическое изображение, после того, как я исчезну? Еще одна страничка в растущей книге легенд, которые я постоянно оставляю после себя.

— Моя дорогая и нежная, — обратился я к ней, — в конце концов, наши отношения с самого начала были чистой физиологией. У тебя были другие… много других… Адью, мой одуванчик!

Я поклонился, послал ей воздушный поцелуй и шагнул в Эмбер, оставив ее хватающейся за радугу. Сам я ухватился за плечо Рэндома и пошатнулся.

— Корвин! Что за чертовщина?

— Если, как говорится, за победу надо платить кровью, то я только что закупил небольшое сражение. Дай мне какую-нибудь одежонку, пожалуйста.

Рэндом набросил мне на плечи длинный тяжелый плащ, и я наощупь застегнул его на шее.

— Полный порядок, — заметил я. — Пошли к Бранду.

Он повел меня через зал к лестнице. Я всем телом наваливался на него на ходу.

— Рана опасная? — спросил Рэндом.

— Нож, — ответил я, прижимая рану рукой. — Кто-то ударил меня прошлой ночью в моей спальне.

— Кто?

— Ну, явно не ты, потому что мы только что расстались. А Жерар находился в библиотеке с Брандом. Вычти нас троих и начинай гадать. Больше мне сказать нечего.

— Джулиан, — предположил Рэндом.

— Да, против него многое. Только вечером Фиона выложила против него кучу улик, да и не секрет, что я не хожу в его любимчиках.

— Корвин, его нет, смылся ночью. Слуга, приходивший ко мне, сообщил, что Джулиан уехал. Ну, каково?

Мы добрались до лестницы. Одной рукой я держался за брата, другой — за перила. На первой же площадке пришлось остановиться, чтобы немного передохнуть.

— Не знаю, — ответил я. — Иногда не знаешь, что хуже: использовать презумпцию невиновности слишком часто или вообще отказаться от нее. Но, сдается мне, что если бы он думал, что убрал меня, то он бы остался здесь и разыграл бы изумление при этой новости. На черта ему понадобилось уезжать? Это и в самом деле выглядит подозрительным. Я склонен думать, что Джулиан уехал потому, что опасался Бранда. Того, что он скажет, когда очнется утром.

— Но ты же остался жив, Корвин! Ты ускользнул от убийцы, кто бы им ни был, и он не был уверен, что прикончил тебя. На его месте я был бы уже за тридевять земель.

— Тут ты прав, — признал я, и мы снова зашагали вниз по лестнице. — Да, вполне возможно, что так оно и есть. Ладно, пока это несущественно. Но никто не должен знать о моем ранении.

Он кивнул.

— Как скажешь. Будем говорить об этом только в туалете, предварительно спустив воду.

— От твоих шуточек, Рэндом, ноют не только раны. Вот тебе задачка: как этот тип проник в мою комнату?

— Окна?

— Закрываются изнутри. И сейчас закрыты. На двери новый замок с секретом.

— Тогда все ясно. Можно лишь только предполагать, что этот кто-то из нашей семьи.

— Ну-ну, выкладывай.

— Кто-то настолько зол на тебя, что смог заставить себя ради этого пройти Лабиринт. Он спустился вниз, прошел его, перенесся в твою комнату и напал на тебя.

— Все было бы очень хорошо, но есть один маленький недостаток в твоих рассуждениях. Все мы разошлись почти одновременно. Покушение произошло не ночью, а сразу же после того, как я вошел в комнату. Ни у кого из нас не было времени спуститься в подземелье, не говоря уже о том, чтобы пройти Лабиринт. Убийца ждал меня. Поэтому, если это был кто-то из нас, то он попал в спальню иным путем.

— Значит, он просто открыл твой замок со всеми его секретами.

— Вполне вероятно. Может, одному из нас отдохнуть, Например, мне, — пошутил я. Мы прошли площадку и продолжали спускаться. — Отдохнем на углу, чтобы я смог войти в библиотеку без твоей помощи, братец.

— Ну, конечно.

Так мы и сделали. Я собрался, с ног до головы завернулся в плащ, подошел к двери и постучал.

— Минутку.

Голос Жерара.

Шаги, приближающиеся к двери.

— Кто там?

— Корвин. Со мной Рэндом.

Я услышал, как он спросил: «Рэндом тебе тоже нужен?» И тихий ответ: «Нет».

Дверь отворилась.

— Только ты, Корвин, — сказал Жерар.

Я кивнул в ответ и он пошел обратно. Я вошел в библиотеку.

— Сними плащ, Корвин! — приказал Жерар.

— Это лишнее, — промолвил Бранд. Я взглянул в его сторону и увидел, что он сидит в постели, опираясь на подушки, и улыбается.

— Извини, но я не так доверчив, как Бранд. — возразил Жерар. — И не желаю, чтобы все мои усилия пропали даром. Давай заглянем, нет ли у него чего-нибудь под плащом.

— Я же сказал, это лишнее, — повторил упрямо Бранд. — Это не он пырнул меня.

Жерар быстро повернулся к нему:

— Откуда ты знаешь?

— Все очень просто, Жерар. Я знаю, кто это сделал, не будь ослом. Если бы я опасался Корвина, я не позвал бы его сюда.

— Когда я притащил тебя сюда, ты был без сознания. Ты не мог знать, чья это работа.

— Ты уверен?

— Ну… да почему ты не сказал мне?

— У меня есть для этого достаточно серьезные основания. А теперь я хочу поговорить с Корвином наедине.

Жерар опустил голову.

— Я все-таки надеюсь, что ты не бредишь, — буркнул он, подошел к двери и снова открыл ее. — Я буду неподалеку, — добавил он и вновь закрыл за собой дверь.

Я подошел к Бранду. Он протянул руку и стиснул мою в крепком пожатии.

— Рад, что ты добрался домой, — проговорил он.

— Взаимно, — проронил я и взял кресло Жерара, прилагая все усилия, чтобы не рухнуть в него.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— С одной стороны — препохабно. Но с другой — лучше, чем когда-либо за последние годы. Все относительно.

— Как почти все на свете.

— Но не Эмбер.

Я вздохнул:

— Ну, ладно, не будем углубляться в подробности. Что с тобой случилось, черт возьми?!

Он напряженно вглядывался в меня, словно что-то искал. Что? Наверное, то, что я знал. Вернее, то, чего я не знал. Отрицательные факты оценивать труднее, поэтому его мозг, должно быть, работал на полную мощность с того самого момента, когда он пришел в себя. Я знал Бранда и был уверен в том, что то, чего я не знаю, интересует его гораздо больше, чем известное мне. Добровольно он ничего не расскажет. Теперь ему необходимо знать, какой же свет — как можно более слабый — следует пролить на события, чтобы получить желаемое. Больше он ни ватта тратить не собирается. Таков его характер и, конечно же, ему что-то нужно. Если только… в последние годы я все настойчивее пытался убедить себя, что люди в самом деле меняются, что время не просто подчеркивает то, что уже есть в человеке, что то, что человек делаеТ, видит, думает, чувствует, иногда вызывает в нем качественные изменения. Это дает хоть небольшое утешение во времена, когда все остальное летит ко всем чертям. Не говоря уже о том, как это оживляет мою светскую философию. А Бранд, каковы бы ни были его мотивы, кажется, спас мою жизнь и память. Что ж, прекрасно! Я решил на сей раз придерживаться презумпции невиновности, но не подставлять ему спину. Небольшая уступка, отход от простой психологии нравов, которая обычно управляет дебютами наших игр.

— Никогда в жизни не происходит так, как нам это кажется, Корвин, — начал он. — Сегодня друг, завтра враг и…

— Стоп! — прервал его я. — Карты на стол! Я благодарен Брендону Кори за то, что он сделал для меня. А фокус, которым мы нашли тебя и вернули в Эмбер — моя идея.

Он кивнул.

— Полагаю, что для рецидива братских чувств после столь длительного перерыва имеются веские основания?

— Я также могу предположить, что у тебя были дополнительные, особые причины помочь мне.

Он вновь улыбнулся, поднял правую руку и опустил ее.

— Тогда мы либо в расчете, либо в долгу друг у друга. Смотря, как на это взглянуть. По-видимому, сейчас мы нужны друг другу и будет полезно видеть себя в самом выгодном свете.

— Не виляй, Бранд. Не бери меня на психику. Я весь день стараюсь стать идеалистом, а ты мне портишь все дело. Ты вытащил меня из постели, чтобы что-то сказать. Я тебя слушаю.

— Все тот же старина Корвин, — усмехнулся он и отвел глаза. — Тот же или другой? Как ты сам считаешь, изменила ли тебя жизнь в Тени? Познание того, кто ты? Существование, в котором ты был лишь частицей чего-то другого целого?

— Возможно. Не знаю… А вообще, наверное, да. По крайней мере, семейные интриги выводят меня из себя гораздо быстрее.

— Итак, ты теперь откровенен и честен в речах и делах. Ну, это гораздо скучнее. Зато ново, а это уже кое-что. Все будут выведены из равновесия… А ты сможешь снова стать самим собой в самый неожиданный для остальных момент. Что ж, это может оказаться полезным. И бодрящим. Ну, ладно, ладно! Не паникуй, на сем мое выступление заканчивается. Обмен комплиментами завершен. Я обнажу основы, обуздаю чудовище, чье имя безрассудство, и извлеку из мрака черной тайны прекрасную жемчужину знания. Но для начала дай что-нибудь закурить, если есть. Столько лет прошло, что я бы хотел отпраздновать свое возвращение воскурением какой-нибудь вонючей травки.

Я хотел было сказать, что у меня нет курева. Но я был уверен, что оставил пачку в столе. Мне совершенно не нужно было напрягаться, но я все же сказал:

— Подожди минутку.

Стараясь, чтобы мои движения выглядели естественными, а не напряженными, я встал и пересек комнату. Пытаясь представить дело так, как будто я совершенно естественно кладу руку на крышку стола и роюсь в ящике, я всей тяжестью оперся на нее. Телом и плащом, я старался замаскировать свои движения.

Я нашел рваную пачку и вернулся к дивану, остановившись у очага, чтобы прикурить две сигареты. Бранд не спешил брать свою.

— У тебя дрожат руки. В чем дело?

— Вчера вечером слишком долго веселились, — ответил я, снова усаживаясь в кресло.

— Ах, да, я и не подумал об этом. Да, вчера наверняка была вечеринка! Ну, конечно. Все в одной комнате… Неожиданно удалось отыскать меня и вернуть домой… Продиктованный отчаянием поступок со стороны одной очень нервной и очень виновной личности… Успех лишь частичный: я ранен и нем, но надолго ли. И потом…

— Ты заявил, что знаешь виновного. Это не шутка?

— Нет, не шутка.

— Кто это?

— Всему свое время, дорогой братец. И свое место. Последовательность и порядок, время и акценты — в этом деле они очень важны. Позволь мне насладиться этой драмой на безопасном удалении от нее. Я так и вижу себя, пронзенного кинжалом, и всех вас, собравшихся вокруг. Ах, чего бы я только не дал, чтобы увидеть эту сцену воочию! Ты не мог бы описать выражение каждого лица?

— Боюсь, что в это время лица меня меньше всего беспокоили.

Бранд вздохнул и выпустил облачко дыма.

— Ах, как здорово! Это неважно, лица я и так вижу. Сам знаешь, у меня живое воображение. Шок, страдание, озадаченность — все это постепенно переходит в подозрительность и страх. Потом, сказали мне, все разошлись, а добрый Жерар остался паинькой при раненом братце, — он замолчал, уставившись на дым. На какое-то время насмешливая нотка исчезла из его голоса. — Ты знаешь, он единственный решительный и приличный человек из всех нас.

— Я высокого мнения о нем, — подтвердил я.

— Он хорошо ухаживал за мной. Жерар всегда присматривал за остальными, — внезапно он усмехнулся. — Честно говоря, никак не могу понять, почему его беспокоит наше благополучие. Но, как я полагаю, потом вы все собрались, чтобы обсудить положение. Вот еще одна вечеринка, и как я жалею, что меня там не было! Все эти эмоции, подозрения, лживые слова, отскакивающие друг от друга, и никто не хочет распрощаться первым. Через некоторое время наверняка началась свара. Все ведут себя паиньками, не упуская возможности очернить других. Попытка запугать виновного. Возможно, несколько камешков, брошенных в козлов отпущения. Но, в целом, никаких результатов. Я прав?

Я кивнул, должным образом оценив работу его ума, и понял, что он будет рассказывать все, как ему захочется.

— Сам знаешь, что прав, — проронил я.

Он внимательно взглянул на меня и продолжал:

— Но, наконец, все разошлись, чтобы провести бессонную неспокойную ночь, или встретиться с сообщником и завязать интригу. Ночь была полна скрытого смятения. И приятно сознавать, что вы думали о моем благополучии. Некоторые, естественно, желали мне добра, другие — прямо противоположного. И среди всего этого я собирался с силами — нет, я процветал! — не желая подводить своих сторонников. Жерар долго вводил меня в ход новейшей истории. Когда я счел, что с меня достаточно, я послал за тобой.

— Ты, кажется, не заметил, что я уже здесь. Что ты хотел мне сказать или сообщить?

— Терпение, брат, терпение, подумай о годах, которые ты провел в Тени, даже не вспоминая… всего этого, — он взмахнул рукой с зажатой сигаретой. — Подумай, сколько времени ты ждал, сам того не зная, пока я не нашел тебя и не постарался облегчить твою планиду! Неужели по сравнению с этим столь важны несколько мгновений!

— Мне сказали, что ты разыскивал меня и это несколько удивило меня. Ведь в последний раз мы расстались, будучи не в самых лучших отношениях.

Он кивнул.

— Не могу отрицать этого. Но, в конце концов, я всегда забываю о подобных мелочах.

Я тоже кивнул.

— Я никак не мог решить, что именно рассказать тебе и чему ты поверишь, — продолжал Бранд. — Я сомневался, что ты благосклонно отнесешься к утверждению, что за небольшим исключением мои действия были продиктованы почти чистейшим альтруизмом.

Я фыркнул.

— Ей богу, это правда! — воскликнул Бранд. — Чтобы твои подозрения улеглись, добавлю, что у меня просто не было выбора. Всегда трудно начинать рассказ: с чего ни начни, что-то было и до этого. Видишь ли, мы подумывали о том, чтобы захватить его. Это было вскоре после его исчезновения. По-моему, оно в какой-то мере дало толчок всему происшедшему. отец подозревал, что Эрик убил тебя, однако, никаких улик не было. Но мы использовали эти подозрения — вовремя брошенное слово, жест… Годы шли, никто и никакими средствами не мог связаться с тобой, и вероятность того, что ты в самом деле мертв, все возрастала. Отцу все меньше и меньше нравился Эрик. И однажды вечером, после спора, начавшегося с сущего пустяка, отец заявил, что даже отцеубийство никому не поможет захватить трон. При этом он смотрел на Эрика. В этот момент за столом были почти все. Эрик вспыхнул, словно вечерняя заря, и долго не мог забыть об этом. Но затем отец пошел куда дальше, чем мы рассчитывали или желали. То ли он просто дал выход своим чувствам, то ли был вполне серьезным. Но он заявил нам, что почти решил сделать тебя своим наследником, и посему принял то, что произошло с тобой, очень близко к сердцу. Если бы он не был уверен, что ты погиб, то никогда бы не сказал этого. Через несколько месяцев мы воздвигли твою гробницу, чтобы придать этому выводу существенную форму, и позаботились, чтобы никто не забыл, как отец относится к Эрику. Мы все считали, что после тебя Эрик — главное препятствие к трону.

— Мы? Кто это «мы»?

— Терпение, Корвин! последовательность и порядок, время и акценты! Ударение, упор… Слушай дальше.

Он взял вторую сигарету, прикурил ее, рассек воздух ее горящим концом.

— На следующей стадии стало необходимым, чтобы отец покинул Эмбер. Это была самая важная и самая опасная часть всего замысла, и тут мы поссорились. Мне не нравилась идея союза с силами, которых я до конца не понимал. Особенно такого союза, который давал им определенную власть — позволять им использовать нас. Это всегда неразумно, каковы бы ни были обстоятельства. Я был против этого, но большинство думало по-другому, — он улыбнулся. — Двое против одного. Да, нас было трое. Что ж, решение было принято. Мы начали действовать. Была расставлена ловушка и отец устремился на приманку…

— Он еще жив? — спросил я его.

— Не знаю. Потом все пошло не так, как мы предполагали. После отъезда отца нашим следующим ходом было усиление собственных позиций. Нужно было выждать подобающее время, прежде чем объявить отца мертвым. У меня хватало забот. В идеале, нам нужна была помощь еще одного человека. Каина или Джулиана — безразлично, кого именно. Видишь ли, Блейз уже отправился в Тень и собрал там сильную армию…

— Блейз? Он был одним из вас?

— Совершенно верно. Мы собрались возвести его на трон, конечно, с кое-какими условиями. Фактически, это был бы триумвират. Так вот, он отправился собирать армию. Мы надеялись на бескровный переворот, но на случай, если слов окажется недостаточно для победы, должны были быть наготове. Если бы Джулиан сдал нам наземные дороги или Каин уступил нам море, мы могли бы быстро подвести войска и одержать победу силой оружия, если уж возникнет такая необходимость. К сожалению, я ошибся в выборе. По моему мнению, Каин был более продажен, чем Джулиан. Поэтому я стал деликатно прощупывать его. Сначала он был вроде бы не против, но потом либо передумал, либо с самого начала мастерски обманывал меня. Естественно, я предпочитаю первый вариант. Как бы то ни было, он в какой-то момент пришел к выводу, что ему выгоднее поддерживать другого претендента на трон. То бишь Эрика.

Конечно, надежды Эрика на трон в свете отношения к нему отца казались нереальными, но отец исчез и наш замечательный ход предоставил Эрику возможность выступить в роли защитника трона. К несчастью для нас, такое положение по существу оставляло его в одной ступеньке от трона. И тут еще Джулиан последовал за Каином и вместе со всеми войсками принес присягу Эрику, защитнику отечества. Так образовалось второе трио. Эрик всенародно поклялся защищать трон, и распределение сил стало ясным. Я в это время находился в весьма неудобном положении. Вся их враждебность обрушилась на меня, поскольку они не знали, кто были мои союзники. Но они не могли бросить меня в тюрьму или подвергнуть пыткам, потому что с помощью Карт меня немедленно вырвали бы из их лап. И они хорошо понимали, что попытайся они убрать меня, неизвестные им враги нанесут ответный удар. Поэтому на какое-то время все уперлось в тупик. Они знали уже и то, что я не могу открыто выступить против них. Я находился под постоянным наблюдением. Поэтому мы избрали более хитроумный путь. Я опять был против и опять проиграл, два к одному. Мы собрались использовать те же силы, которые помогли нам избавиться от отца, для того, чтобы подорвать престиж Эрика. Если он с такой легкостью взял на себя защиту Эмбера, то нужно было только доказать, что это ему не по силам. Потом на сцену выходит Блейз, быстренько расправляется с врагами, сам занимает место защитника трона при еще большей поддержке народа. После того, как пройдет некоторое время, он взвалит на себя бремя власти, вернее, позволит взвалить. И все для блага Эмбера!

— Вопрос, — прервал его я. — А Бенедикт? Я знаю, что он был в ссоре с остальными и сидел у себя в Авалоне. Но если бы что-то всерьез угрожало Эмберу…

— Ты прав, — сказал Бранд, — и по этой причине частью нашего плана было занять Бенедикта его собственными делами.

Я вспомнил об Авалоне, изнуренном набегами адских дев. Я вспомнил о культе на месте правой руки Бенедикта. Я открыл рот, чтобы кое-что сказать, но Бранд поднял руку.

— Позволь мне закончить, Корвин. Я понимаю ход твоих мыслей. Я чувствую боль у тебя в сердце, и эта боль — близнец моей. Да, я знаю все это и еще многое, — его глаза горелистрастным огнем. Он взял еще одну сигарету, и она зажглась сама собой. Он глубоко затянулся и продолжал, выдыхая дым:

— Когда было принято это решение, я порвал с ними. Я видел, что риск настолько велик, что в опасности окажется сам Эмбер. И я порвал с ними…

Несколько секунд Бранд молчал, наблюдая за дымом, затем снова заговорил:

— Но все зашло слишком далеко, и я не мог так просто выйти из игры. Чтобы защитить себя и Эмбер, я должен был стать их противником. Переходить на сторону Эрика было слишком поздно: он не защитил бы меня, даже если бы смог. Кроме того, я был уверен, что Эрик потерпит поражение. И тут я решил применить кое-какие свои новые способности. Меня давно удивляли странные отношения между Эриком и Флорой, которая сидела в этой Тени, Земле, и притворялась, что ей там нравится. У меня было беглое подозрение, что у Эрика есть там кое-какие дела, и что она — его агент. Конечно, я не мог подобраться к Эрику достаточно близко, чтобы удовлетворить свое любопытство, но я был уверен, что будет не так уж и трудно выведать у Флоры, в чем тут дело. Так я и сделал. Внезапно, все понеслось сломя голову. Мою собственную партию заинтересовало мое местонахождение. Затем я нашел тебя и отправил на шокотерапию, чтобы вернуть память. Эрик узнал от Флоры, что на Земле все пошло кувырком. В результате обе стороны вскорости принялись усиленно разыскивать меня. Я решил, что твое возвращение позволит мне пустить по ветру планы всех, а заодно и выбраться из тупика и изменить существующее положение вещей. Право Эрика на трон снова окажется под сомнением, у тебя найдутся собственные союзники, интриги моей партии окажутся бессмысленными. К тому же, я рассчитывал, что ты не забудешь того, что сделал для тебя я. Но ты сбежал из Портеровской больницы и вот тут-то все и началось. Как я потом выяснил, искали тебя все, но по разным причинам. Но у моих бывших союзников было одно очень большое преимущество. Они разузнали, что происходит, нашли тебя и первыми оказались на месте. Само-собой разумеется, существовал очень простой способ сохранить статус-кво, при котором они остались бы в выгодном положении. После выстрелов Блейза ты вместе с машиной угодил в озеро. Блейз почти сразу умчался, думая, что дело сделано. Я вытащил тебя и оказалось, что ты еще жив. Я начал оказывать тебе первую помощь. Вспоминаю, какая неблагодарная это была работа: ведь я не знал, насколько эффективным было лечение, очнешься ли ты Корвином или Карлом Кори. Да и потом это не давало мне покоя, ведь я так и не узнал этого. Когда подоспела помощь, я быстренько смотался. Чуть позже мои союзники нашли меня и упекли в башню, откуда вы меня и вытащили. остальное ты и сам знаешь.

— Не все.

— Тогда скажешь, когда хватит. Я и сам все узнал только потом. Эриковы прихвостни пронюхали о катастрофе, разыскали тебя и перевели в частную клинику, чтобы ты был в полной безопасности, и распорядились держать тебя под наркозом.

— Зачем Эрику понадобилась моя безопасность, особенно если учесть, что мое появление спутало ему все карты?

— К этому времени семеро из нас знали, что ты жив. Слишком много. Он просто опоздал. Эрик все еще старался не напоминать остальным слова отца. Случись что с тобой в это время, когда ты находился в его власти, дорога к трону была бы для него закрыта. Если бы Бенедикт когда-нибудь узнал об этом… Или Жерар… Нет, убить тебя он не мог. После коронации — да, но сейчас — ни в коем случае. Когда стало известно, что ты жив, Эрик был вынужден открыть карты. Он назначил дату коронации и решил до нее сделать так, чтобы ты не помешал ему. Крайне поспешное решение, но я не вижу другого выхода из этого положения. Ну, остальное ты все знаешь, поскольку это произошло с тобой.

— Я присоединился к Блейзу как раз тогда, когда он двинулся на Эмбер. Не слишком удачно все вышло.

Бранд пожал плечами.

— Могло выйти и лучше, если бы вы победили, и если бы ты как-нибудь справился с Блейзом. Но на самом деле у тебя не было шансов. Ни единого! С этого времени я перестаю понимать мотивы их поступков, но мне кажется, что этот поход был не более, чем ложной атакой.

— Зачем?

— Я уже сказал, что не знаю. Эрик уже был у них в руках и в ней не было необходимости.

Я покачал головой. Слишком много новостей, слишком мало времени, чтобы осмыслить их. Похоже было, что многие факты — правда, если отбросить пристрастия рассказчика. И все же…

— Не знаю, — начал я.

— Конечно, не знаешь, — перебил он. — Но если ты спросишь, я тебе скажу.

— Кто был третьим в вашей группе?

— Конечно, та персона, что пырнула меня. Попробуй угадай!

— Не буду. Скажи без загадок.

— Фиона. Она все и задумала.

— Почему ты сразу не сказал мне?

— А ты бы высидел до конца рассказа? Да ты бы бросился сажать ее под стражу, обнаружил, что ее нет, переполошил бы всех остальных, начал бы расследование и потерял бы массу бесценного времени. Ты и сейчас можешь проделать все эти штуки, но зато ты слушал меня достаточно долго, чтобы убедиться, что я знаю, о чем говорю. А теперь, я скажу тебе, что важна быстрота, и что ты должен дослушать меня до конца, и как можно скорее, если ты захочешь, чтобы у Эмбера вообще остались хоть какие-то шансы — теперь, возможно, ты выслушаешь меня, а не пустишься в погоню за сумасшедшей бабой.

— Гнаться за ней не стоит? — спросил я, привстав с кресла.

— Пока — ну ее к чертям! У тебя есть проблемы посложнее. Ты бы сел.

Я так и сделал, но задал еще один вопрос:

— А может стоит, послать за ней в погоню кого-нибудь другого, хотя бы Жерара?

— Она от нас не уйдет. И вполне возможно, что выслушав меня до конца, ты не станешь гоняться по Теням за собственной сестрой. Не исключен и такой вариант с твоей стороны, мой братец Корвин.

— Ладно, досказывай. Я тебя слушаю.

9

Лунный свет… призрачный свет факелов, точно огни в черно-белых фильмах… звезды… редкие прозрачные нити тумана…

Я оперся на перила и смотрел на мир… Абсолютная тишина держала в объятиях ночь, спящий город, всю вселенную. Вдали — море, Эмбер, Арден, Гарнат, маяк Кабры, роща Единорога, моя гробница на склоне Колвира… Молчаливые, далеко внизу, но ясно видные. Наверное, так видят мир глаза богов, или души, свободные от тел и плывущие в небе… в середине ночи…

Я приехал туда, где даже духи играют в привидения, где предметы, знаки, предзнаменования и одушевленные желания пробираются по ночным проспектам и высоким дворцовым залам небесного Эмбера. Тир-на Ног-т…

Повернувшись спиной к перилам и следам древнего мира, лежащим внизу, я смотрел на улицы и темные террасы, залы владык и кварталы простолюдинов. Луна в Тир-на Ног-те светит ярко, серебря стены наших воображаемых зданий. Я двинулся вперед, опираясь на резную трость, и призраки вокруг зашевелились, появились у окон, ворот, на балконах…

Невидимый, я шел по городу, и это — чистая правда, ибо я сам был призраком для тех, кто населяет Тир-на Ног-т, кто бы они ни были. Тишина и серебристый свет луны… Только приглушенное постукивание моей трости… В центре всегда собирался туман… Дворец, словно белый костер… роса, точно капли ртути на тончайшей шлифовке лепестков и ножках цветов в садах вдоль тротуаров… Луна над головой слепит глаза, подобно полуденному солнцу, затеняя звезды, бледнеющие перед ней. Серебристый свет и тишина… Сияние…

Я не собирался в Тир-на Ног-т, ибо его предсказания, если можно так сказать, обманчивы, его сходство с городами и людьми, оставшимися внизу, беспокоит, и часто его пейзажи приводят к помешательству. И все же я здесь… Часть моей сделки со временем…

Оставив Бранда выздоравливать под присмотром Жерара, я понял, что мне и самому пора отдохнуть, но так, чтобы о моем ранении ничего не знали. Фиона действительно сбежала. Ни с ней, ни с Джулианом нельзя было связаться через Карты. Расскажи я Жерару и Бенедикту то, что я узнал от Бранда, и они бы, несомненно, настояли бы на том, чтобы мы попытались выследить и схватить ее, их обоих. Я был абсолютно уверен, что эти попытки окажутся бесполезными.

Я послал за Рэндомом и Ганелоном и удалился в свои комнаты, сообщив, что намерен мерен весь день отдыхать и спокойно размышлять в преддверии ночи, которую я проведу в Тир-на Ног-те — очень разумный поступок для эмберита в трудную пору. Я не очень-то верил в Тир-на Ног-т, но большинство других относились к нему положительно и серьезно. Поскольку время для такого паломничества было самое что ни на есть подходящее, я считал, что мое дневное затворничество никому не покажется подозрительным. Конечно, придется следующей ночью отправиться в Тир-на Ног-т, но и это было к лучшему. Теперь на то, чтобы рана зажила, у меня были день, ночь и часть завтрашнего дня. Я чувствовал, что это время будет потрачено не зря.

Но всегда хочется поделиться новостями. Я поделился с Рэндомом и Ганелоном. Сидя в постели, я рассказал им о планах Бранда, Фионы и Блейза, о клике Эрик-Каин-Джулиан. Я рассказал им все, что узнал от Бранда о моем возвращении и о том, как его союзники упекли его в башню. Они поняли, почему сбежали оставшиеся в живых члены обеих группировок — Джулиан и Фиона. Несомненно, собирать свои силы. Возможно, они выступят друг против друга, но вероятность этого невелика. По крайней мере, сейчас. Скорее всего, кто-то из них двинется на Эмбер, чтобы первым захватить его.

— Придется им встать в очередь и ожидать, как и всем остальным, — заявил тогда Рэндом.

— Не совсем так, — ответил я ему. — Союзники Фионы и твари с Черной Дороги — одна и та же сволочь.

— А круг в Лорене? — спросил Ганелон.

— Того же поля ягода, только Тень другая. Они прошли долгий и длинный путь.

— Вездесущие гады, — заметил со злостью Рэндом.

Кивнув, я постарался все объяснить.

Так я оказался в Тир-на Ног-те. Когда взошла луна и в небесах появилось слабое отражение Эмбера, с просвечивающимися через него звездами, и бледным ореолом окружили его башни, и крошечные тени замелькали на стенах, я ждал, ждал вместе с Рэндомом и Ганелоном, ждал на самой вершине Колвира, где на камне вырублены три грубых ступени.

Когда лунный луч коснулся их, постепенно стала проявляться вся лестница, ведущая через огромную пропасть к небу, туда, где над морем висел город-видение. Когда светит полная луна, лестница прочнее всего. Я ступил на камень… Рэндом держал полную Колоду Карт, моя Колода лежала в кармане куртки. Грейсвандир, выкованный при лунном свете на этом самом камне, сохранял свою силу и в небесном городе, и я взял его с собой. Я отдыхал весь день, и у меня был посох, на который я мог опираться. Иллюзия времени и расстояния… Я как-то поднимался в небо, не обращавшее ни малейшего внимания на Корвина: если вы ступили на небесную лестницу, то поднимаетесь не по-порядку, со ступеньки на ступеньку. Одна нога здесь, другая там, — и четверть пути осталась позади, хотя мое плечо все еще чувствовало прощальное пожатие Ганелона. Если я пристально вглядывался в лестницу, ее мерцающая непрерывность исчезала и далеко под собой я видел океан, точно через прозрачную линзу… Я потерял счет времени, хотя после всегда кажется, что путь был недолог… Справа от меня, в глубине под волнами появились блистающие изгибающиеся очертания Рембы. Я вспомнил Мойру, подумал, как она там живет. Что станет с нашим подводным двориком, если Эмбер когда-нибудь падет? Останется ли Отражение в своем зеркале целым? Или камни и люди тоже будут разбросаны, как кости в подводных казино-каньонах, над которыми летят наши корабли? Воды-убийцы молчали, оставив Корвина в смущении, хотя и почувствовал резкую боль в боку.

На вершине лестницы я вошел в призрачный город, как входят в Эмбер, по бесчисленным ступенькам, вырубленным в обращенном к морю склоне Колвира.

Я оперся на перила, глядя на мир…

Черная Дорога уходила на юг. Ночью ее не было видно, но какое это имело значение? Я знал, куда она ведет. Вернее, Бранд сказал мне это. Поскольку, как мне казалось, он истощил отпущенный человеку запас лжи, то я считал, что знаю, куда ведет Черная Дорога.

В бесконечность.

От сияющего Эмбера и могучего, чистого великолепия ближайшей Тени, через постепенно темнеющие слои Отражений, расходящиеся во всех направлениях, дальше и дальше, через какие-то уродливые Тени, и еще дальше, по тем мирам, которые можно увидеть только пьяным, в бреду или болезненном сне, и все дальше, мимо того места, где я вынужден остановиться… Я вынужден остановиться…

Как выразить простыми словами то, что совсем непросто? Наверное, надо начать с солипсизма — утверждения о том, что ничего не существует, кроме самого человека, или, по крайней мере, как оно есть на самом деле, кроме своего собственного существования и ощущений. Где-нибудь в Тени я смогу найти все, что воображаю. Как и любой из нас. Честно говоря, это не выходит за пределы человеческого Я. Можно возразить, как это и делаем почти все мы, что мы сами создаем Тени, в которые уходим, из субстанции собственной души, что только мы сами существуем реально, что Тени, по которым мы путешествуем, всего лишь проекция наших собственных желаний.

Не знаю, верен ли этот аргумент, но он достаточно весок. Он объясняет многое в отношении нашей семьи к людям, странам и вещам вне Эмбера… А именно — мы кукольники, а они — наши куклы, игрушки, конечно, иногда оживающие и даже опасные, но это входит в правила игры. По своему характеру все мы — импрессарио, и соответственно обращаемся друг к другу. Хотя вопрос «почему?» приводит сторонников солипсизма в некоторое замешательство. Всегда можно избежать этого, объявив неудобны вопрос неправомерным. Как мне часто приходилось замечать, большинство из нас в своих делах почти чистые прагматики. Почти…

И все же, все же в эту стройную картину врывается один тревожный элемент. Но ведь есть место, где Тени сходят с ума… Если целенаправленно продираться сквозь Тени, слой за слоем, на каждом шагу, опять-таки преднамеренно, отдавая часть своего разума, то наконец попадаешь в безумную страну, и дальше пути нет. Зачем это делать? В надежде на озарение или на новую игру… Но когда оказываешься там, а все мы были в этой стране, то понимаешь, что дошел до края Тени или до конца собственного сознания — как мы всегда считали, это синонимы. Но теперь…

Теперь я знаю, что это не так. Теперь, когда я стою в ожидании во Дворах Хаоса, и рассказываю вам об этом, я знаю, что это не так. Но я знал это и тогда, той ночью в Тир-на Ног-те, и еще раньше, когда я сражался с человеком-козлом в Черном Кругу в Лорене, знал это в маяке Кабры в тот день, когда я бежал из темниц Эмбера, когда я смотрел на загубленный Гарнат…

Я знал, что это еще не конец, потому что Черная Дорога вела дальше. Она проходила сквозь безумие и хаос и продолжала свой бег. Твари, проходившие по ней, откуда-то появлялись, но я их не создавал. Каким-то образом я помог им пройти, но они появились не из моего варианта действительности. Они создали сами себя или кто-то еще создал их — в данном случае это значения не имеет — и это разрывало на части всю уютную метафизику, созданную и свитую нами за века. Они вошли в наш заповедник, они были чужаками в нем, угрожали ему, угрожали нам. Фиона и Бранд вышли за все границы и нашли что-то там, где, по убеждению остальных, ничего не существовало. В каком-то смысле эта новость стоила опасности, которую она несла с собой. Мы были не одни, а Тени в действительности не наши игрушки. Никогда уже я не смогу смотреть на Тень по-старому.

И все это потому, что Черная Дорога вела на юг и уходила за конец мира, и я не смогу пройти ее до конца…

Тишина и серебристый свет… Отхожу от перил, опираясь на посох, прохожу через затянутую туманом, перевитую дымкой, расписанную лунным светом ткань видений, в странный город… Призраки… тени теней… образы вероятностей… То, что может и могло произойти… потерянная возможность… обретенная возможность…

Теперь иду по бульвару… Фигуры, лица многих знакомы мне. Что они делают? Трудно сказать… Губы некоторых двигаются, на некоторых лицах оживление… Я не слышу слов. Я прохожу мимо них незамеченным.

Вот одна из этих фигур… Женщина одна, она кого-то ждет… пальцы развязывают минуты, отбрасывая их в сторону… она смотрит в другую сторону, но я хочу увидеть ее лицо… Знак того, что я увижу или должен видеть его… Женщина сидит на каменной скамье под сучковатым кривым деревом… Она смотрит на дворец… Мне очень знакома ее фигура… приблизившись, я узнаю Лорен… она продолжает смотреть вдаль, мимо меня, она не слышит, что я говорю, что отомстил за ее смерть.

Не в моих силах быть услышанным в Тир-на Ног-те. То, что дает мне силу, висит в ножнах у меня на боку.

Вытащив Грейсвандир, я поднимаю его над головой и узоры на клинке оживают под лунным светом. Я кладу шпагу на землю между нами.

— Корвин!

Она быстро поднимает голову и узнает меня. В свете луны ее волосы становятся рыжеватыми.

— Откуда ты взялся, ведь еще рано?

— Ты ждешь меня?

— Конечно. Ты же сказал мне.

— Как ты попала сюда?

— На эту скамью?

— Нет, в этот город.

— В Эмбер? Я не понимаю. Ты же сам привел меня. Я…

— Ты счастлива здесь?

— Ты же знаешь, что пока я с тобой, я счастлива.

Я не забыл ее ровные зубы, веснушки, едва заметные за мягкой вуалью света.

— Что тогда произошло? Это очень важно. Давай на минутку сделаем вид, что я ничего не знаю. Расскажи мне все, что произошло с нами после битвы в Черном Кругу Лорены.

Она поморщилась и встала, отвернувшись.

— Мы поссорились. Ты последовал за мной, прогнал Мелкина, мы объяснились, и я поняла, что ты был прав, и поехала с тобой в Авалон. Там твой брат Бенедикт убедил тебя начать переговоры с Эриком. Вы не помирились, но он рассказал тебе кое-что, из-за чего ты согласился временно прекратить войну. Он поклялся не вредить тебе, а ты поклялся защищать Эмбер. Бенедикт был свидетелем обеих клятв. Мы оставались в Авалоне, пока ты не раздобыл свои химикаты. Потом мы поехали в другое место, где ты купил какое-то странное оружие. Мы выиграли битву, но Эрик ранен и лежит в постели, — она повернулась ко мне. — Ты думаешь нарушить перемирие, Корвин? Скажи мне, я не ошиблась?

Я покачал головой, и хотя знал, что совершаю глупость, протянул к ней руки, чтобы обнять. Я хотел прижать ее к себе, несмотря на то, что кто-то из нас двоих не существовал, не мог существовать, и когда крошечный промежуток, разделяющий нас, исчезнет, рассказать, что произошло или еще произойдет…

Удар был несильным, но я споткнулся и упал навзничь поперек Грейсвандира. Мой посох отлетел на несколько шагов в сторону и валялся на траве. Встав на колени, я увидел, что ее лицо-волосы-глаза стали бесцветными. она повернула голову, ища меня, ее губы шептали беззвучные слова-призраки. Я вложил Грейсвандир в ножны, поднялся. Ее взгляд прошел сквозь меня и остановился. Ее лицо прояснилось, она улыбнулась и шагнула вперед. Я отступил в сторону, повернулся и увидел, что она бежит к приближающемуся человеку, что он сжимает ее в объятиях, увидел мельком его лицо, серебристую розу на его одеянии у самой шеи, увидел, как счастливчик-призрак склоняется к ней и целует ее. Человек, которого я никогда не узнаю, серебряный на фоне молчания. И серебра…

Ухожу… Не оглядываюсь… Пересекаю бульвар…

Голос Рэндома:

— Корвин, все в порядке?

— Да.

— Видел что-нибудь интересное?

— Потом, Рэндом.

— Извини.

И вдруг — сверкающая лестница перед дворцом… Вверх по ней, поворот направо… Теперь не торопись, потихонечку в сад… Цветы-призраки пульсируют на стебельках вокруг меня, кусты-призраки осыпаны цветами, словно застывший фейерверк. Все — без красок. Набросано только самое главное, глаз различает лишь разную силу чистого серебристого свечения. Только сущность. Может быть, Тир-на Ног-т — это особая форма Тени в реальном мире, управляемая нашим подсознанием, отражение нашей души в небе в полную величину, может, даже лечебное средство? Если все это кусочек души, то, доложу я вам, несмотря на все это серебро, ночь очень темна… и тиха.

Иду… мимо фонтанов, скамеек, рощ, хитроумных альковов в лабиринтах живых изгородей… Прохожу по дорожкам, поднимаюсь по ступеням, перехожу мостики… Позади остаются кусты, деревья, редкие статуи, валуны, солнечные часы, или здесь они называются лунными? Держась правой стороны, упорно иду вперед, вскоре передо мной северный фасад дворца. Теперь налево, мимо дворика с нависшими над ним балконами, всюду призраки — на балкончиках, за ними, внутри…

Обхожу дворец вокруг, просто чтобы увидеть здание садика. В истинном Эмбере при обычном лунном свете они прекрасны.

Еще несколько стоящих фигур, они беседуют… Все неподвижно, кроме меня.

И тут я чувствую, что меня тянет направо. Я поднимаюсь: бесплатным предзнаменованием пренебрегать не стоит.

К высокой живой изгороди, внутри которой небольшая поляна. Если она еще не заросла…

Давным-давно здесь было…

На поляне две фигуры в объятиях друг друга. Я было отворачиваюсь, но тут они разжимают руки. Не мое дело, но… Дейдра… одна из них Дейдра. Еще до того, как они поворачиваются, я знаю, кто с ней. Как жестоко шутят силы, властвующие над этим серебром, этим молчанием, этими сценами… Назад, назад, прочь от этой изгороди… Поворачиваюсь, спотыкаюсь, падаю, снова встаю… скорее бежать отсюда…

Голос Рэндома:

— Корвин, все в порядке?

— Потом, черт возьми, потом!

— Корвин, скоро рассвет. Я хотел тебе напомнить.

— Считай, что напомнил!

Скорей отсюда, скорей… Время в Тир-на Ног-те — тоже сон. Невелико утешение, но все же лучше, чем ничего. Скорее прочь, скорей. Скорей…

К дворцу. Яркая архитектура ума или души, сейчас более четкая, чем в действительности. Судить о совершенстве бессмысленно, но я добежал до дворца. Я должен знать, что там, внутри… Видимо, там моя цель, ибо меня неодолимо влечет туда. На сей раз я не остановился, чтобы снова поднять посох, упавший в сверкающие травы. Я знаю, что я должен идти, что я должен делать. теперь это очевидно, хотя логика, которой я влеком — это не логика бодрствующего ума.

Быстрее, вверх по ступеням, к заднему порталу… Боль снова впилась мне в бок. Скорей… Через порог, во дворец…

Туда, где нет сияния звезд и лунного света… Свет идет ниоткуда, он точно бесцельно плывет с места на место, иногда сливаясь в озерца. Там, где его нет, тени абсолютно черны, занавешивая большие куски комнаты, коридора, ниши и лестницы.

Между тенями, сквозь тени… Теперь я почти бегу… Одноцветность моего дома…

Дурное предчувствие настигает меня… Черные пятна теперь кажутся дырами в этой действительности… Я опасаюсь подходить к ним слишком близко… Боюсь провалиться в них и затеряться…

Поворот, коридор… наконец-то… Вхожу… Тронный зал… Горы тьмы нагромождены там, где мои глаза должны были увидеть путь, ведущий к трону…

Хотя… движение…

Я иду вперед и справа от меня что-то перемещается. Тьма… Перемещается и поднимается.

Когда я приближаюсь к подножию трона, в поле моего зрения появляются сапоги, потом ноги в этих сапогах.

У меня в руках оказывается Грейсвандир, сам по себе находит путь к светлому пятну, снова начинает расти, обманывая глаза, меняя форму, начинает сам по себе сиять.

Я ставлю левую ногу на ступень, опираюсь левой рукой о колено. Боль в заживающем боку тревожит, но ее можно терпеть. Я жду, когда чернота, пустота раздвинется словно занавес, открывающий новые театральные эффекты, которыми меня так щедро осыпала эта ночь.

И тьма уходит в сторону, открывая ладонь, руку, плечо. Рука сделана из сверкающего металла, ее плоскости — словно грани драгоценного камня. Кисть и локоть — поразительное сплетение серебряных нитей, сколотых искрами. Ладонь стилизована, точно у скелета. Швейцарская игрушка, механическое насекомое, она действует, она смертоносна и по-своему красива…

И тьма уходит полностью, открывая его…

Бенедикт стоит у трона в небрежной позе, слегка опираясь на него левой механической рукой. Он наклоняется к трону, его губы шевелятся.

И тьма уходит в сторону, я вижу, кто сидит на троне.

Дара!!!

Она повернулась вправо, она улыбается, кивает Бенедикту, ее губы что-то произносят. Я подхожу ближе и вытягиваю Грейсвандир вперед до тех пор, пока его острие не останавливается на впадине, чуть ниже груди.

Медленно, очень медленно, она поворачивает голову и встречается со мной взглядом. Она оживает и на ее лице появляются цвета. Ее губы вновь шевелятся, и на сей раз слова доходят до моих ушей.

— Кто вы и что здесь делаете?

— Нет, это мой вопрос. Ответьте на него, немедленно!

— Я Дара. Дара эмберская, королева Эмбера Дара. Я занимаю этот трон по праву крови и силы. А кто вы такой?

— Корвин. Тоже эмберский. Не шевелиться! Я спрашивал, почему вы здесь.

— Корвин умер много веков назад. Я видела его гробницу.

— Она пуста.

— Нет, в ней покоится тело.

— Вашу родословную, быстро!

Она скашивает глаза направо, где все еще стоит призрак Бенедикта. В его правой руке появляется клинок. Он кажется почти продолжением руки, но Бенедикт держит его расслабленно, небрежно. Его левая рука теперь покоится на ее плече. Глаза Бенедикта ищут меня за рукоятью Грейсвандира. Он опускает взгляд на то, что видимо для него, на клинок, и узнает рисунок на нем…

— Я праправнучка Бенедикта и адской девы Линтры, которую он любил, но затем умертвил, — Бенедикт при этих словах вздрагивает, но она продолжает:

— Я никогда не видела ее. Моя мать и мать моей матери родились в стране, где время течет по-иному, чем в Эмбере. Я первая из линии моей матери, кто имеет все признаки человека. А вы, лорд Корвин, всего лишь призрак из давно умершего прошлого, хотя и опасный. Я не понимаю, как вы попали сюда, но вам не следовало этого делать. Возвращайтесь в свою могилу. Не тревожьте живых.

Моя рука вздрагивает. Грейсвандир на какие-то полдюйма отклоняется. Но этого достаточно.

Я не успеваю увидеть выпад Бенедикта. Его новая рука приводит в действие новую кисть, а та сжимает клинок, который ударяет по Грейсвандиру. Его старая рука перекидывает Дару через ручку трона, мгновением позже подсознательный образ доходит до меня, я отскакиваю, рублю воздух, выпрямляюсь и рефлекторно занимаю боевую стойку.

Схватка духов — нелепо и смешно! Это неравный бой. Он не может даже достать меня, а Грейсвандир…

Но нет! Он выпускает Дару, перебрасывает меч из одной руки в другую, поворачивается на месте и сводит старую и новую руки. Его левая кисть с поворотом скользит вниз и вперед. будь мы оба мертвы, то была бы рукопашная. На какое-то мгновение мы сцепляемся. Этого достаточно…

Сверкающая механическая рука, словно свитая из лунного света и огня, тьмы и гладких поверхностей, сплошь углы, ни одной кривой линии, пальцы чуть согнуты, на ладони серебрится вытканный отдаленно знакомый узор — эта рука вылетает вперед, вперед, к моей глотке…

Она промахивается, ловит меня за плечо и большим пальцем вцепляется в гортань или в ключицу, не пойму точно, во что. Я бью его левой в живот, но там пустота…

Голос Рэндома:

— Корвин, сейчас встанет солнце! Спускайся скорей!

Я даже не могу ответить. Еще секунда-две и рука вырвет то, за что она уцепилась. эта рука… Грейсвандир и эта рука, которая по странности чем-то похожа на мою шпагу — вот два предмета, которые существуют в моем мире и в этом городе призраков…

— Я вижу тебя, Корвин! Вырывайся и иди на мою Карту!

Я вырываю Грейсвандир из плена, размахиваюсь и по большой стремительной дуге опускаю его…

Победить этим маневром Бенедикта или его призрак мог бы только другой призрак. Мы стоим слишком близко друг к другу и он не может отразить удар, но его искусно нанесенный контрвыпад оставил бы меня без руки, если бы на этом месте была рука смертного…

Но это рука призрака и я наношу удар всей силой своей правой руки. Удар приходится по смертоносному оружию из лунного света и огня, тьмы и гладких поверхностей, вблизи того места, где оно входит в призрак. Сильно рванув меня за плечо, рука отлетает от Бенедикта и застывает, цепляясь за мое плечо. Мы оба падаем…

— Вставай! Клянусь Единорогом, вставай, Корвин! Солнце всходит! Сейчас весь город исчезнет!

Пол подо мной то и дело становится прозрачным, туманится. Мельком я вижу освещенные солнцем воды… я вскакиваю на ноги, едва увернувшись от призрака, бросившегося за своей потерянной рукой… она цепляется, как клещ, и бок снова болит…

Внезапно я становлюсь тяжелым и океан больше не исчезает. Я начинаю проваливаться сквозь пол. Краски возвращаются в мир дрожащими розовыми полосками. С презрением отбрасывающий Корвина пол разверзается, и открывается бездна, убийца Корвина…

Я падаю.

— Сюда, Корвин, скорее же!

Рэндом стоит на вершине горы, пытаясь дотянуться до меня рукой.

Я протягиваю руку…

10

И из огня не всегда попадаешь в полымя. Мы распутали руки, ноги и встали. Я тут же снова сел на нижнюю ступень и освободил плечо от металлической руки. Крови не было. Но синяки останутся ой-ой! Я швырнул руку наземь. В лучах восходящего солнца она смотрелась не менее изысканно и угрожающе.

Ганелон и Рэндом стояли рядом.

— Как ты, Корвин?

— В порядке, дайте только отдышаться.

— Я тут поесть принес, — сообщил Рэндом. — Можем раненько здесь и позавтракать.

— Вот это здорово!

Рэндом начал распаковывать провизию. Ганелон пнул руку ногой.

— Что за чертовщина? — осведомился он.

Я покачал головой:

— Отчекрыжил у Бенедиктова призрака. Не знаю почему, но она сцапала меня.

Ганелон наклонился, подобрал руку и внимательно осмотрел ее со всех сторон.

— Я думал, что она куда тяжелей, — удивился он и помахал ею в воздухе. — Такой ручкой человека можно так отделать — мать родная не узнает.

— Ясное дело.

Он согнул и разогнул пальцы:

— Может, настоящему Бенедикту пригодится?

— Возможно, — проронил я, — правда не знаю, стоит ли предлагать ее ему, но вполне вероятно, что ты прав.

— Как твоя рана?

— При таких делах могла быть и хуже. После завтрака смогу ехать верхом, если только не будем нестись сломя голову.

— Отлично! Кстати, Корвин, пока Рэндом возится с едой, я давно хотел тебя кое о чем спросить. Может, это и ни к месту…

— Валяй, спрашивай.

— Ну, для начала я вот что скажу! Я полностью на твоей стороне, иначе меня бы здесь не было. Я буду драться с кем угодно, лишь бы ты занял трон. Но каждый раз, когда речь идет о наследнике трона, кто-нибудь начинает злиться и прерывает разговор, а то и просто меняет тему. Как Рэндом, пока ты гостил в облаках. Для меня не очень важно знать, какие у тебя или у других права на трон, но все-таки любопытно, откуда такие раздоры.

Я вздохнул и немного помолчал.

— Хорошо, — произнес я через некоторое время. — Хорошо. Если мы сами не можем разобраться в своих делах, то для постороннего они, наверное, вообще темный лес. Бенедикт самый старший из нас. Его матерью была Симнея. Она родила отцу еще двух сыновей — Озрика и Финндо. Потом… как бы поточнее выразиться… в общем, Файла родила Эрика. После этого отцу чем-то не понравился брак с Симнеей и он аннулировал его. Как говорят в моей старой Тени — с самого начала. Хитрый фокус, а? Но он же был королем!

— Выходит, все они стали незаконнорожденными?

— Не совсем так. Их положение стало менее ясным. Как я понимаю, Озрика и Финндо это здорово разозлило, но они вскоре скончались. Бенедикт либо разозлился меньше, либо оказался благоразумнее прочих. Он не стал поднимать шума. Потом отец женился на Файле.

— И Эрик стал его законным сыном?

— Стал бы, если бы отец формально признал его. Он обращался с ним так же, как и с остальными, но никогда не заявлял об этом официально. Возникли бы осложнения с семьей Симнеи, а в то время их позиции усилились.

— Но он обращался с ним, как со своим собственным сыном…

— Да, но позже он официально признал Льювиллу. Она родилась вне брака, но он решил признать отцовство. Как же ненавидели ее за это все дружки Эрика! Ведь его положение стало еще более сомнительным. Ну вот, а потом Файла стала моей матерью, я родился в браке, а потому являюсь первым из тех, у кого есть несомненное право на трон. Если ты переговоришь с остальными, то у них, вероятно, найдутся свои аргументы, но факты остаются фактами, вот так-то. Правда, Эрик мертв, а Бенедикта трон не интересует, и все это кажется совсем не таким важным, как когда-то… Вот такие дела, Ганелон.

— Кажется, понимаю, — промолвил он. — Тогда еще вопрос…

— Что еще?

— Кто следующий? То есть, случись что с тобой…

Я покачал головой.

— Дальше все еще больше запутывается. Должен был быть Каин, но он мертв. Значит, все перешло бы к детям Клариссы, рыжим. Блейзу, а потом к Бранду.

— Кларисса? А что стало с твоей матерью?

— Умерла родами. Дейдра. Отец потом долго не женился, и когда, наконец, решил это сделать, то выбрал себе рыжеволосую девку из далекой южной Тени. Я ее никогда не любил. Через некоторое время отец стал разделять мои чувства и начал пошаливать на стороне. После того, как в Рембе родилась Льювилла, они было помирились, в результате чего родился Бранд. Когда они разошлись окончательно, отец назло Клариссе признал Льювиллу. По крайней мере, мне так кажется.

— Женщин ты не считаешь претендентками?

— Нет. Они не подходят для того, да и сами не рвутся на трон. Но, если считать их, то Фиона была бы впереди Блейза, а после него — Льювилла. После Клариссиных деток идут Джулиан, Жерар и Рэндом. Ах, извини, перед Джулианом еще есть Флора. Даты браков тоже надо учитывать, но окончательный порядок никто не оспаривает. Ну, на этом и закончим.

— Ну что ж, закончим, — согласился Ганелон. — Значит, если ты умрешь, то на трон сядет Бранд?

— Как сказать… он сам сознался, что предал нас, и никто не пылает к нему особой любовью. В его нынешнем положении вряд ли кто примет его как короля. Но не думаю, чтобы это заставило его отказаться от борьбы.

— Но ведь в таком случае королем станет Джулиан!

Я пожал плечами.

— Если я не люблю Джулиана, то это еще не значит, что он не подходит для трона. Честно говоря, он может оказаться очень энергичным монархом.

— Вот он и пырнул тебя ножом в качестве доказательства, — закричал Рэндом. — Идите есть.

— И все-таки я не думаю, что это был он, — произнес я, поднимаясь на ноги и направляясь к корзинам с едой. — Во-первых, не вижу способа, которым он мог бы попасть в мою комнату. Во-вторых, все это уж слишком очевидно. В-третьих, если я в ближайшее время умру, то наследника выберет Бенедикт. Это известно всем. Он старший, он умен и силен. Он, к примеру, может просто заявить: «Идите вы к черту с вашими сварами, я — за Жерара». И на этом все кончится.

— А что, если он решил изменить собственное положение и захочет сам занять трон? — спросил Ганелон.

Мы уселись на землю и разобрали оловянные тарелки, которые Рэндом наполнил едой.

— Если бы он стремился к короне, то давно бы получил ее, — ответил я.

— Ребенка от аннулированного брака можно рассматривать с разных точек зрения. Можно наверняка сказать, что Бенедикт выбрал лучшую из них. Озрик и Финндо поторопились и стали на худшую. А Бенедикт оказался умнее — он просто ждал. Вот так… По-моему, это возможно, но маловероятно.

— Тогда, при нормальном ходе событий, если с тобой что-нибудь случится, то все опять повиснет в воздухе?

— Совершенно верно.

— Почему же все-таки убили Каина? — спросил Рэндом, и тут же, не забывая об еде, сам ответил на свой вопрос: — Для того, чтобы после твоей смерти право на трон сразу же перешло к детям Клариссы. Мне подумалось, что, возможно, Блейз еще жив, а он следующий на очереди. Его тело не обнаружили. Мне кажется, что во время вашего нападения на Эмбер, Блейз успел связаться с Фионой и вернуться в Тень, чтобы собрать войско, а тебя бросил умирать в лапах Эрика. По крайней мере, он на это надеялся. Теперь Блейз снова готов к борьбе. Они убивают Каина и пытаются добраться до тебя. Если они в самом деле объединились с этой ордой с Черной Дороги, то, возможно, они договорились о новом нападении с этого фланга. После этого Блейз может просто повторить твой ход: появиться в последний момент, отбить нападение захватчиков и войти в Эмбер. Он будет первым претендентом на трон и по праву и по силе. Очень просто. Вот только ты спасся и Бранд вернулся. Если мы поверим Бранду относительно Фионы, а я не вижу причин не верить, то все это укладывается в их первоначальный план.

Я кивнул.

— Вполне возможно. Именно об этом я и спрашивал Бранда. Он признал, что такая вероятность существует, но заявил, что ему неизвестно, жив ли Блейз. Лично я не думаю, чтобы он лгал.

— Почему?

— Вероятно, он хочет одновременно отомстить за свое заключение и покушение на его жизнь и убрать единственное, кроме меня, препятствие на пути к трону. Он, по-видимому, считает, что план уничтожения Черной Дороги, который он разрабатывает, поможет ему избавиться от меня. Разоблачение собственного заговора и разрушение Черной Дороги — все это выставляет его в самом выгодном свете, особенно после всех страданий, которые на него обрушились. Возможно, после этого у него появится шанс. Или он считает, что так будет.

— Значит, ты тоже думаешь, что Блейз жив?

— Да, — выпалил я, — но это чистейшая интуиция.

— В чем же их сила?

— В образовании, — ответил я. — Фиона и Блейз учились у Дворкина в то время, как остальные носились по Теням, ублажая себя, кто как мог. Поэтому они лучше понимают ситуацию, принципы того, чем мы все владеем. Они больше нашего знают о Тени и о том, что лежит за ней, а также о Лабиринте и о Картах. Именно поэтому Бранд смог связаться с тобой.

— Интересная мысль, — пробормотал Рэндом задумчиво. — Тебе не кажется, что они могли избавиться от Дворкина после того, как узнали все, что им требовалось? Случись что с отцом — знания оставались только у них.

— Мне это не приходило в голову, — признался я.

И я подумал, не могли ли они выкинуть что-то, что повлияло бы на его рассудок? Сделало бы его таким, каким я его в последний раз видел? И если так, знают ли они, что Дворкин, возможно, еще где-то живет, или уверены в его окончательной гибели?

— Да, мысль интересная, — произнес я вслух. — Думаю, что это вполне могло случиться.

Солнце поднималось все выше. Еда подкрепила меня. В утреннем свете Тир-на Ног-т растаял без следа. Мои воспоминания о нем были уже похожи на воспоминания былого или на отражение в тусклом зеркале. Ганелон притащил единственный сувенир на память о призрачном городе — металлическую руку — и Рэндом упаковал ее вместе с тарелками. Днем первые три ступени были похожи не столько на лестницу, сколько на нагромождение камней.

— Обратно тем же путем? — кивнул Рэндом в сторону тропы.

— Да, — ответил я и мы вскочили в седла.

Мы поднимались на вершину по извилистой тропе, шедшей на юг вокруг Колвира. Она была длиннее, но легче пути через вершину. Я собирался щадить себя до тех пор, пока рана не перестанет болеть.

Мы скакали друг за другом. Рэндом впереди, ганелон позади. Тропинка плавно поднималась вверх, затем вновь опускалась вниз. Воздух был прохладен, пахло зеленью и мокрой землей, что было необычно для этой голой местности на такой высоте. Я решил, что запахи принесли из лесов у подножия горы случайные потоки воздуха. мы отпустили поводья. Кони сами спустились в следующую впадину и вышли из нее. Когда мы приближались к вершине, конь Рэндома заржал и встал на дыбы. Рэндом тут же усмирил его. Я осмотрелся вокруг, но не заметил ничего, что могло бы напугать животное. Поднявшись на вершину, Рэндом замедлил ход, осмотрелся и крикнул:

— Всмотритесь, каков восход, а?

Не любоваться им было очень трудно, но я не стал этого говорить. Рэндом редко ударялся в сентиментальности по поводу растительности и, вообще, природы.

Поднявшись на вершину, я сам чуть не натянул поводья. Солнце казалось фантастическим золотым шаром. Чудилось, что оно раза в полтора больше обычного, и я нигде еще не встречал такого странного цвета. Солнце творило чудеса с лентой океана, которая виднелась за следующим холмом, а оттенки облаков и неба были просто невероятными. Но я не остановился, потому что это внезапная яркость была почти болезненной.

— Ты прав! — крикнул я, спускаясь вслед за ним в котловину. Ганелон позади нас восхищенно выругался.

Проморгавшись после этого внезапного для нас спектакля, я заметил, что растительность в этой небольшой впадине гуще, чем раньше. Я считал, что здесь растут несколько низкорослых деревьев да немного лишайников. На самом деле деревьев было несколько десятков, они были выше, чем я полагал, и зеленее. тут и там пробивалась трава, контуры скал смягчал плющ. Однако, после моего возвращения я проезжал тут только ночью. Кстати, отсюда, наверное, и исходили запахи, которые мы чувствовали раньше.

Когда я проезжал через котловину, мне показалось, что она шире, чем была раньше. К тому времени, как мы пересекли ее и снова стали подниматься, я был уверен в этом.

— Рэндом! — воскликнул я. — Это место недавно изменилось?

— Трудно сказать, — ответил он. — Эрик нечасто выпускал меня на прогулки. Мне кажется, что он чуточку увеличилось.

— Мне тоже. Впадина стала больше и шире.

— Точно. Я думал, что мне просто мерещится.

Когда мы выехали на следующую вершину, солнце уже не слепило: его закрывала листва. Лес впереди был еще гуще, чем позади, деревья поднимались еще выше. Мы натянули поводья.

— Что-то я не припоминаю этого, — промолвил Рэндом. — Даже если проезжать ночью, то такую чащу нельзя проскочить, не заметив. Вероятно, мы сбились с пути.

— Не пойму только, как. Ну ладно, мы примерно знаем, где находимся. Мне не хочется возвращаться, поехали лучше вперед. Все равно надо знать, что творится в окрестностях Эмбера.

— Это верно.

Рэндом стал спускаться к лесу. Мы последовали за ним.

— На такой высоте я еще не встречал подобных зарослей, — обернувшись, заметил Рэндом.

— И чернозема больше, чем раньше.

— Похоже, ты прав.

При въезде в лес, тропа резко свернула влево. Я не видел никаких причин отклоняться от прямого пути. Но мы остались на тропе и поэтому расстояние показалось еще большим. Через несколько секунд дорожка снова резко метнулась вправо, и перед нами открылся странный вид. Деревья были еще выше, а лес был так густ, что глаза не проникали сквозь чащу. Дорога повернула еще раз, стала шире и пошла прямо. Все было видно далеко впереди. Наша лощинка была куда меньше.

Рэндом остановился.

— Черт возьми, Корвин, это же идиотизм какой-то! Тыслучаем не шутишь над нами, а?

— Не мог бы, даже если бы захотел. На Колвире у меня никогда ничего с тенями не получалось. Считается, что их здесь просто нет. Во всяком случае, это не только мое мнение.

— Я тоже всегда так думал. Эмбер отбрасывает Тень, но сам создан не из нее. Не нравится мне все это. не повернуть ли нам назад?

— Ты знаешь, у меня такое предчувствие, что мы не найдем пути назад. Всему этому есть причины, и я намерен их выяснить.

— Корвин, а если это ловушка?

— Даже если это ловушка.

Он кивнул, и мы поскакали дальше в тени деревьев, которые становились все более величественными. В лесу царила тишина. Дорога была прямой, местность ровной. Полубессознательно, мы пришпоривали коней.

Минут пять прошло в молчании. Потом Рэндом сказал:

— Корвин, это не Тень.

— Почему?

— Я все время стараюсь изменить ее. Ничего не получается. Ты не пробовал?

— Нет.

— Попробуй.

— Сейчас.

Пусть из-за дерева впереди выступит скала… пурпурный вьюнок перевьет этот куст и украсит его своими колокольчиками… Вот этот кусочек неба должен очиститься, а сейчас на нем появится легкое облачко… пусть теперь на земле появится упавшая ветка, усеянная грибами… лужа, заросшая водорослями, лягушка… падающее перо, семя, порхающее в воздухе, изогнутый сук… еще одна тропа вдоль дороги, недавно прорубленная, отчетливо видная, проходящая мимо того места, куда должно упасть перо…

— Бесполезно, — произнес я.

— Если это не Тень, так что же это такое?

— Естественно, что-то другое.

Рэндом покачал головой и снова проверил, легко ли выходит из его ножен шпага. Я сделал то же самое. Через несколько секунд я услышал, как позади меня зазвенел оружием Ганелон.

Дорога впереди сужалась и вскоре начала вилять. Нам опять пришлось придержать лошадей. Деревья со всех сторон теснили нас, ветви свисали все ниже. Дорога превращалась в тропинку, она с трудом пробивалась между деревьями, она извивалась, она в последний раз повернула и исчезла.

Рэндом нырнул под ветку, поднял руку и остановился. Мы подъехали к нему. Дороги перед нами не было. Я оглянулся. Позади тоже теснился лес без каких-либо следов тропинки.

— Вносите ваши предложения, — проронил Рэндом. — Мы не знаем, где были и куда едем, не говоря уже о том, где находимся. Я предлагаю послать ко всем чертям любознательность и поскорее убираться отсюда.

— Куда? — поинтересовался Ганелон.

— Что скажешь, Корвин? — обратился ко мне Рэндом.

— О'кей. Мне все это тоже не нравится. И ничего лучшего я придумать не могу. Валяй!

— Кого вызывать? Жерара?

— Да.

Он нашел Карту Жерара и уставился на нее. Мы же уставились на него. Время текло.

— Кажется, он не отвечает, — объявил наконец Рэндом.

— Попробуй Бенедикта.

— Хорошо.

Сцена повторилась — контакта не было.

— Дейдра, — сказал я, доставая свою Колоду и вынимая из нее Карту сестры. — Я с тобой. Посмотрим, не выйдет ли чего, если мы попробуем вместе.

— Еще раз. Еще!

— Ничего, — огорчился я.

Рэндом покачал головой:

— Ты не заметил в Картах ничего необычного?

— Что-то есть, но никак не пойму, что именно. Они какие-то не такие.

— Мои, кажется, нагрелись. А всегда были холодными.

Я медленно перетасовал Колоду и провел кончиками пальцев по Картам.

— Да, ты прав. Так оно и есть. Но попробуем еще раз. Флору.

— О"кей.

Тот же результат. И с Льювиллой. И с Брандом.

— В чем же дело? — удивился Рэндом.

— Понятия не имею. не могут же все они не ответить на вызов. И умереть все сразу не могли… Хотя, могли, но это в высшей степени маловероятно. Кажется, что-то неладное с Картами. Но я никогда не слышал, чтобы что-то могло повлиять на них.

— Ну что ж, изготовитель не давал на них стопроцентной гарантии, — пошутил Рэндом.

— Ты, по-моему, что-то знаешь.

Он усмехнулся.

— Забыть тот день, когда ты стал совершеннолетним и прошел Лабиринт — невозможно. Я помню его так четко, как будто все произошло только в прошлом году. Когда я вышел из Лабиринта, раскрасневшись от возбуждения и гордости, Дворкин дал мне мою первую Колоду и научил пользоваться Картами. Я точно помню, что спросил его, всюду ли они действуют. «Нет, — сказал он,

— но туда, где они негодны, тебе никогда не попасть». Сам знаешь, Дворкин не очень-то жаловал меня.

— И ты не просил его объяснить эти слова?

— Просил, и он ответил: «Вряд ли ты когда-нибудь достигнешь состояния, в котором они откажутся служить тебе. А теперь пойди погуляй». Что и сделал. Я просто сгорал от желания поиграть с Картами.

— «Достигнешь состояния»? Может быть, он сказал «места»?

— Нет. На такие вещи у меня прекрасная память.

— Странно… Хотя я и не понимаю, чем это может помочь нам. Попахивает метафизикой.

— Готов спорить, что Бранд знает, в чем дело.

— Полагаю, ты прав, хотя нам-то от этого какая польза?

— Хватит воду в ступе толочь! — вмешался Ганелон. — Если с Тенью и Картами ничего не выходит, то надо определить, где мы находимся, а потом искать подмогу.

Я кивнул, соглашаясь.

— Поскольку мы не в Эмбере, то, по-моему, смело можно предположить, что мы в какой-то странной Тени, совсем рядом с ним: ведь мы даже не заметили, как перешли в нее. Мы попали сюда не по собственному желанию. Следовательно, за всем этим кто-то стоит. И этот маневр имеет свою цель. Если этот кто-то собирается напасть, то лучшего момента ему не дождаться. Если же ему нужно что-то иное, то он сам объявится, поскольку сами мы ни о чем не догадываемся.

— Ты предлагаешь ничего не предпринимать?

— Я предлагаю подождать. Какой смысл блуждать в чаще?

— Кажется, когда-то ты говорил мне, что Тени, близкие к Эмберу, почти подобны ему, — заметил Ганелон.

— Возможно. И что?

— Тогда, если мы так близко к Эмберу, как ты считаешь, нам нужно всего лишь ехать на солнце до тех пор, пока мы не окажемся на месте, соответствующему самому городу.

— Все не так просто. И даже, если мы окажемся там, что толку?

— Может быть, в точке максимального совпадения Карты вновь начнут действовать?

Рэндом взглянул на Ганелона, потом на меня.

— Ты знаешь, стоит попробовать, — заметил он. — В конце концов, что нам терять?

— То, что еще осталось от нашей способности ориентироваться. Сама идея неплоха. Если тут ничего не произойдет — попробуем. Но мне кажется, чем дальше мы едем, тем быстрее исчезает дорога позади нас. Мы просто не перемещаемся в пространстве. При таких обстоятельствах я не тронусь с места, пока не буду уверен, что иного выбора у нас нет. Если кому-нибудь нужно, чтобы мы оказались в каком-то месте, то пускай пошлет приглашение поразборчивей. А мы подождем.

Они оба согласно кивнули. Рэндом стал было спешиваться, но вдруг замер, одна нога в стремени, другая на земле.

— Сколько лет прошло, — прошептал он. — А я никогда не верил в это…

— Что такое? — также шепотом спросил я.

— Появился выбор, — ответил он и вскочил в седло. Рэндом очень медленно подал коня вперед. Я последовал за ним и через несколько мгновений увидел его. Такой же белоснежный, как и в роще, Единорог стоял, наполовину скрытый зеленым папоротником.

Когда мы стронулись с места, он повернулся и через несколько секунд мелькнул впереди, остановившись за стволами огромных деревьев.

— Вижу! — прошептал Ганелон. — Подумать только, значит он и в самом деле существует… Это ведь ваш фамильный герб?

— Да.

— Тогда это добрый знак.

Я ничего не ответил, но двинулся за Единорогом, не теряя его из виду. В том, что мы должны следовать за ним, я уже не сомневался.

Он держался так, чтобы что-нибудь все время закрывало его от нас, с невероятной быстротой перебегая от укрытия к укрытию, избегая открытых мест, оставаясь в тени на прогалинах. Мы скакали за ним, забираясь все дальше и дальше в чащу, которая уже совсем не походила на лес, растущий на склонах Колвира. Теперь лес из всех окрестностей Эмбера больше всего напоминал Арден: местность была сравнительно ровной, а деревья становились все величественнее.

Миновал час, потом другой, прежде чем мы вышли к маленькому чистому ручью. Единорог повернул к нему. Когда мы ехали по берегу, Рэндом заметил:

— Это место мне кажется знакомым.

— Согласен, — ответил я, — но не совсем. Не могу понять, в чем дело.

— Я тоже.

Вскоре начался подъем, становившийся все круче. Ехать стало труднее, но Единорог также замедлил шаг, чтобы кони не отставали. Почва стала каменистой, деревья не такими высокими. Ручеек извивался и журчал. Я потерял счет его изгибам, но постепенно мы приблизились к вершине небольшой горы, по склону которой мы перемещались.

Выбравшись на ровную площадку, мы поскакали к лесу, из которого вытекал ручей. Уголком глаза я заметил справа от себя пропасть и далеко от нас — ледяное холодное море.

— Высоко мы забрались, — пробурчал Ганелон. — Вроде похоже на равнину, но…

— Роща Единорога! — прервал его Рэндом. — Вот на что это похоже! Смотрите!

Он оказался прав. Впереди нас лежала поляна, усеянная валунами. Между ними пробивался родник, исток ручья, вдоль которого мы передвигались. Поляна была больше, растительность пышнее. Мой внутренний компас утверждал, что это совсем другое место. И все же сходство не могло быть случайностью. Единорог вскочил на камень у родника, взглянул на нас и отвернулся. Возможно, он смотрел на океан.

Мы подъехали ближе и тут роща, Единорог, деревья, ручей предстали перед нами с необычайной яркостью и ясностью, словно они излучали какой-то особенный свет, придававший краскам волшебную силу, и они трепетали, почти неразличимо колеблясь. Во мне возникло какое-то странное чувство, видимо, так чувствуют себя, направляясь в ад!

С каждым шагом моего коня что-то исчезало из окружающего нас мира. Неожиданно взаимосвязи предметов изменились, перспектива разрушилась, мое чувство глубины пропало, все в поле зрения стало иным. Я видел всю внешнюю поверхность предметов, но площадь, занимаемая ими, не изменилась. Всюду были углы и сравнительные размеры вещей стали просто нелепыми. Конь Рэндома поднялся на дыбы и заржал. Громадный, словно апокалиптическое видение, он мгновенно напомнил мне «Гернику». К своему ужасу я обнаружил, что это явление не обошло и нас троих: кубический пространственный сон преобразил и Рэндома, который все еще боролся со своим конем, и Ганелона, которому пока удавалось справиться с Огнедышащим.

Но Звезда побывала не в одной переделке, да и Огнедышащий много повидал на своем веку. Мы приникли к ним и почувствовали странные непонятные движения. Рэндому, наконец, удалось навязать коню свою волю, хотя с каждым шагом все еще продолжало меняться.

Потом пришла очередь света. Небо потемнело, но не так, как ночью. Оно превратилось в плоскую, не отражающую свет, поверхность. Таким же стало пространство между предметами, в мире остался лишь свет, излучаемый самими предметами, но и он постепенно обесцвечивался. Плоскости вещей излучали белое сияние разной интенсивности, но самым ярким из них, огромным, вселяющим ужас, был свет Единорога, который внезапно встал на дыбы, и бил копытами по воздуху, заполняя собой процентов девяносто всего творения. Я видел его движения точно в замедленной съемке и мне стало страшно, что он сотрет нас в порошок, сделай мы еще один шаг.

Потом был только свет.

Потом полная неподвижность.

Потом свет исчез и не осталось ничего, даже тьмы. Провал в реальности, который мог длиться мгновение или вечность…

Потом вернулась тьма, за ней свет. Только они поменялись местами. Свет заполнил промежутки, очерчивая пустоты, которые, вероятно, были предметами. Первым звуком, который я услышал, был ручей. Первым, что я почувствовал, была дрожь Звезды. Потом я различил запах моря.

Потом появился Лабиринт или его искаженный негатив…

Я наклонился вперед и свет по краям предметов усилился. Наклонился назад, и свет исчез. Снова вперед, дальше, чем прежде…

Свет разливался, вокруг появились различные оттенки серого. Коленями я мягко подал Звезду вперед.

С каждым шагом что-то возвращалось в мир. Поверхности, структуры, краски…

Позади я услышал шум: Рэндом и Ганелон двинулись за мной. Лабиринт подо мной не открывал свою тайну, но приобретал нечто, находившее свое место в возникновении мира вокруг нас.

Я продолжал спускаться. Снова вернулось ощущение глубины. Море, теперь ясно видимое справа от меня, отделилось от неба, возможно чисто визуально. До этого казалось, что небо и море слиты в какое-то первобытное изначальное море. воды внизу и воды вверху. Потом это показалось зловещим, но пока явление существовало, я не замечал его. Мы спускались по каменистому склону. Он, вероятно, начинался позади рощи, куда нас привел Единорог. Метрах в ста ниже лежала абсолютно ровная площадка. По виду это была цельная, без трещин, скала неправильной овальной формы длиной метров двести. Склон, по которому мы ехали, поворачивал влево и вновь возвращался, описывая огромную дугу. За дальним краем площадки не было ничего: земля круто обрывалась в это странное море.

Я продолжал свой путь, и все три измерения, казалось, снова вступили в свои права. Солнце было таким, как и раньше, громадным шаром из расплавленного золота. Голубое небо было более темным, чем в Эмбере, и абсолютно безоблачным. Точно такого же оттенка голубизну моря не нарушали не остров, ни парус. Я не видел ни одной птицы и не слышал ни единого звука, кроме тех, что издавали мы и кони. Над этим местом царила невероятная тишина. В чаще моего внезапно прояснившегося восприятия наконец нашел свое место на поверхности внизу и Лабиринт. Сначала я подумал, что он вырезан в скале, но когда мы подъехали ближе, я увидел, что он заключен внутри ее — золотисто-розовые вихри, словно прожилки в экзотическом мраморе, казавшиеся естественными, несмотря на то, что узор явно служил какой-то цели.

Я натянул поводья. Остальные поравнялись со мной. Рэндом справа, Ганелон слева. Мы молча рассматривали Лабиринт. Темное, неправильной формы пятно стерло часть узора прямо под нами, от его внешнего края до центра.

— Знаешь, что, — наконец, произнес Рэндом, — это выглядит так, будто кто-то срезал верхушку Колвира на уровне темниц.

— Точно, — проронил я.

— Тогда, если существует подобие, примерно здесь находится наш собственный Лабиринт.

— Точно, — повторил я.

— А это пятно идет с юга, как и Черная Дорога.

Я медленно кивнул, все поняв, и догадка превратилась в уверенность. — Что все это значит? — спросил Рэндом. — Все кажется соответствующим реальному положению дел, но в остальном я ничего не понимаю. Зачем нас притащили сюда и показали эту штуку?

— Это не соответствует реальному положению дел. Это и есть реальное положение, — утвердительно произнес я.

— Когда мы были на теневой Земле, — повернулся ко мне Ганелон, — там, где ты провел столько лет, я слышал стихотворение о двух дорогах, расходящихся в лесу. Оно кончается так:

Когда б налево я пошел,

Весь мир бы стал другим…

Я тогда подумал о твоих словах, Корвин: «Все дороги ведут в Эмбер». Тогда я долго размышлял о том, как меняет мир выбор, который мы делаем, несмотря на то, что для твоего рода исход кажется неизбежным.

— Ты знаешь? Ты все понял? — удивился я.

Он кивнул и показал вниз:

— Там ведь настоящий Эмбер, да?

— Да, — ответил я. — Настоящий!

Роджер Желязны Рука Оберона

1

Яркая вспышка озарения под стать этому особенному солнцу…

И он был там… Красующийся на свету этого солнца узор, который я видел до сих пор только светящимся в темноте: Лабиринт. Великий Лабиринт Эмбера, наметанный на овальном уступе под странным небом-морем.

И я знал, благодаря, наверное, тому внутри меня, что связывало нас, что этот должен быть настоящим. А это означало, что Лабиринт в Эмбере был только парным его Отражением.

А это означало, что и сам Эмбер был только Отражением, хотя и особенным, потому что Лабиринт не перенесся за пределы царства Эмбера, Рембы и Тир-на Ног-та. И тогда, значит, место, куда мы прибыли, было, по закону первенства и конфигурации, настоящим Эмбером.

Я повернулся к улыбающемуся Ганелону, с его плавившимся в безжалостном свете обликом и нечесанными волосами.

— Как ты узнал? — спросил я его.

— Ты же знаешь, Корвин, я очень хорошо угадываю, — ухмыльнулся он в бороду, — и я вспомнил все, что ты когда-либо рассказывал мне об Эмбере: как его Отражение и Отражение вашей борьбы отражаются на разных мирах. Я часто гадал, думая о Черной Дороге, не могло ли что-нибудь отбрасывать такое Отражение на сам Эмбер. И как я представлял себе, такое что-то должно было являться чем-то первоосновным, мощным и тайным. — Он показал на сцену перед нами: — Вроде этого.

— Продолжай, — бросил я.

Выражение его лица изменилось, и он пожал плечами.

— Так, значит, должен был быть слой реальности более глубокий, чем ваш Эмбер, — объяснил он, — где и была сделана грязная работа. Ваш зверь-покровитель привел нас к тому, что кажется именно таким местом, и это пятно выглядит именно, как грязная работа. Ты согласен со мной?

Я кивнул:

— Меня так ошеломила, скорее, твоя восприимчивость, чем сам вывод, — заметил я.

— Ты меня в этом обставил, — признался справа от меня Рэндом. — Но такое ощущение просочилось-таки, деликатно выражаясь, до моих печенок. Я почему-то верю, что там внизу и есть основа нашего мира.

— Посторонний наблюдатель может иногда лучше понять положение, чем тот, кто является частью его, — заметил Ганелон.

Рэндом взглянул не меня и обратил свое внимание обратно к этому зрелищу.

— Как ты думаешь, все снова изменится, если мы спустимся посмотреть вблизи? — поинтересовался он.

— Есть только один способ выяснить это, — произнес я.

— Тогда, колонной по одному, — согласился Рэндом. — Я — первым.

— Ладно.

Рэндом направил своего коня направо, затем налево, снова направо, длинной серией подъемов и спусков, проведшей нас зигзагами через большую часть поверхности стены. Продолжая двигаться в том же порядке, который мы сохраняли весь день, я последовал за ним, а последним ехал Ганелон.

— Кажется, теперь достаточно стабильно, — крикнул впереди Рэндом.

— Пока.

— Ниже в скалах я вижу отверстие.

Я нагнулся вперед. На одном уровне с овальным плато находился вход в пещеру.

Расположение его было таким, что, когда мы занимали позицию повыше, он был скрыт из поля зрения.

— Мы проедем довольно близко от него, — промолвил я.

— Быстро, осторожно и молча, — добавил Рэндом.

Он вынул шпагу.

Я вытащил из ножен Грейсвандир, а в одном повороте позади и надо мной Ганелон обнажил свое оружие.

Мы не проехали мимо отверстия, а повернули еще раз налево, прежде, чем подъехали к нему. Мы двигались, однако, в десяти-пятнадцати футах от него, и я заметил неприятный запах, который не смог опознать. Кони же, должно быть, разобрались лучше и были по натуре пессимистами, потому что они прижали уши к головам, раздули ноздри и издавали тревожные звуки, противясь поводьям. Они, однако, успокоились, как только мы сделали поворот и снова начали двигаться прочь от отверстия. Они не страдали от приступов страха, пока мы не достигли конца нашего спуска и не направились к поврежденному Лабиринту. Они отказались приближаться к нему.

Рэндом спешился. Он подошел к краю узора, остановился и пригляделся. Через некоторое время он, не оборачиваясь, проговорил:

— Из всего, что мы знаем, следует, что повреждение было преднамеренным.

— Кажется, так, — согласился я.

— Также очевидно, что нас привели сюда не без причины.

— Я бы сказал, что да.

— Тогда не требуется слишком большого воображения, чтобы сделать вывод, что цель нашего пребывания здесь — определить, как был поврежден Лабиринт и что можно сделать для его ремонта.

— Возможно. Каков же твой диагноз?

— Пока никакого.

Он двинулся вдоль периметра геометрической фигуры направо, где начинался эффект кляксы. Я бросил шпагу в ножны и приготовился спешиться. Ганелон протянул руку и взял меня за плечо.

— Я и сам могу, — начал было я.

— Но, Корвин, — сказал он, игнорируя мои слова, — посередине Лабиринта, похоже, есть маленькая неправильность. У нее вид чего-то такого, чему здесь не место.

— Где?

Он показал, и я проследовал взглядом за его жестом.

Неподалеку от центра находился какой-то посторонний предмет. Палка?

Камень? Случайно залетевший кусок бумаги? На таком расстоянии было невозможно точно сказать, что это.

— Я вижу его, — проронил я.

Мы спешились и направились к Рэндому, который к тому времени пригнулся над крайним правым концом узора, изучая обесцвеченность.

— Ганелон заметил что-то у центра.

Рэндом кивнул:

— И я заметил. Я как раз пытался решить, как половчее подобраться и разглядеть получше. Мне как-то не по вкусу проходить разрушенный Лабиринт. С другой стороны, я гадал, чему я подставлю себя под удар, если попытаюсь пройти через замазанный участок. А ты что думаешь?

— Прохождение того, что здесь есть от Лабиринта, потребует немало времени, если сопротивление тут сродни тому, что дома. Нас также учили, что сбиться там с пути — смерть, а это положение вынудит меня покинуть его, когда я доберусь до пятна. С другой стороны, как ты говоришь, я могу, ступив на черное, подать сигнал тревоги нашим врагам. Так что…

— Так что ни один из вас не будет этого делать, — перебил Ганелон. — Я пройду Лабиринт.

Затем, не дожидаясь ответа, разбежавшись, он прыгнул в черный сектор, пронесся через него к центру, остановился ровно настолько, чтобы подобрать какой-то небольшой предмет, повернулся и побежал назад.

Спустя несколько секунд он стоял рядом с нами.

— Это была рискованная затея, — буркнул Рэндом.

Он кивнул:

— Но если бы я этого не сделал, вы бы все еще обсуждали, как поступить.

Он поднял руку и протянул предмет.

— Ну, а теперь, что вы скажете об этом?

Он держал кинжал. На него был насажен прямоугольник запятнанного картона. Я взял его у Ганелона.

— Похоже на Карту, — предположил Рэндом.

— Да.

Я высвободил Карту и разгладил порванные края. Человек, которого я рассматривал, был наполовину знакомым. Это значит, конечно, что он был так же наполовину незнакомым.

У него были светлые, прямые волосы, чуть резковатые черты лица, легкая улыбка и несколько мелкокостное телосложение.

Я покачал головой:

— Я его не знаю.

— Дай-ка мне посмотреть.

Рэндом взял у меня Карту и свел над ней брови.

— Нет, — произнес он через некоторое время, — я тоже не знаю. Кажется почти так, будто мне следовало знать, но… нет.

В этот момент лошади возобновили свои жалобы, и с куда большей силой. И нам нужно было лишь немного обернуться, чтобы узнать причину их беспокойства. Он выбрал именно этот момент, чтобы появиться из пещеры.

— Проклятье, — прорычал Рэндом.

Я согласился с ним.

Ганелон прочистил горло и обнажил меч.

— Кто-нибудь знает, что это такое? — прошептал он.

Мое первое впечатление от зверя заключалось в том, что он был змееподобным, как из-за его движений, так и из-за того факта, что его длинный толстый хвост казался, скорее, продолжением его длинного тонкого тела, чем всего лишь довеском.

Однако, он передвигался на четырех ногах с двумя сочленениями, с большими ступнями и грозными когтями.

Его узкая голова была с клювом и раскачивалась из стороны в сторону, когда он приближался, показывая нам то один, то другой светло-голубой глаз. По бокам были сложены большие крылья, пурпурные и кожистые. Он не имел ни шерсти, ни волос, ни перьев, хотя на груди, плечах, спине и по всей длине хвоста блестела чешуя. От клюва-штыка до кончика хвоста он казался немногим большим трех метров.

Когда он двигался, раздавалось легкое позвякивание, и я уловил отблеск чего-то яркого у него на шее.

— Самое близкое к нему, что я знаю, — заметил Рэндом, — это геральдический зверь, грифон. Только этот лысый и пурпурный.

— Определенно не наша национальная птица, — добавил я.

Я вынул Грейсвандир и направил острие на одну линию с головой зверя.

Зверь выбросил красный раздвоенный язык. Он поднял крылья на несколько дюймов и уронил их. Когда его голова качнулась вправо, хвост двинулся влево, затем наоборот, производя, когда он наступал, почти гипнотический текучий эффект.

Его, однако, кажется, больше беспокоили лошади, чем мы, потому что курс его был направлен совершенно мимо нас, к месту, где стояли, дрожа и роя копытами землю, наши кони.

Я двинулся преградить ему путь.

В этот момент он встал на дыбы.

Крылья поднялись и распустились, раскинувшись, словно пара обвисших парусов, поймавших вдруг порыв ветра.

Он стоял на задних ногах и возвышался над нами, занимая, казалось, в четыре раза больше места, чем прежде.

Затем он издал пронзительный, жуткий охотничий крик или вызов, от которого у меня долго звенело в ушах.

С этим он резко опустил свои крылья вниз и прыгнул, становясь временно летучим.

Лошади понесли и обратились в бегство. Зверь был за пределами нашей досягаемости. Только тогда я понял, что означала яркая вспышка и позвякивание. Это чудище сидело на привязи, состоящей из длинной цепи, тянувшейся назад в пещеру.

Точная длина его поводка была в данную минуту вопросом, представляющим собой более, чем академический интерес.

Я повернулся, когда он пролетел, шипя, хлопая крыльями и падая, мимо меня.

Зверь не обладал достаточной инерцией, чтобы добиться настоящего взлета при таком коротком разбеге.

Я увидел, что Звезда и Огнедышащий отступали к противоположному концу овала. С другой стороны коня Рэндома понесло в направлении Лабиринта.

Зверь снова коснулся земли, повернулся, словно для того, чтобы погнаться за Яго, конем Рэндома, затем вновь стал изучать нас и замер. На этот раз он был намного ближе — меньше четырех метров — и склонил голову набок, показывая нам правый глаз, а затем открыл клюв и издал тихий каркающий звук.

— Что скажешь, если мы набросимся на него сейчас? — предложил Рэндом.

— Нет. Подожди. В его поведении есть что-то необычное.

Пока я говорил, он уронил голову и опустил крылья. Затем он три раза клюнул землю и снова поднял голову, после чего частично собрал крылья. Хвост его резко дернулся, а затем более энергично завилял из стороны в сторону. Он открыл клюв и повторил каркающий звук.

В этот момент нас отвлекли.

Яго вступил в Лабиринт точно со стороны зачерненного участка. Углубившись в него на пять-шесть метров и оказавшись поперек силовых линий, он попался неподалеку одной из Вуалей, как насекомое на липучку. Он громко заржал, когда вокруг него взвились искры, и его грива поднялась и встала дыбом.

Небо прямо над головой немедленно начало чернеть. Но собираться стало не облако водных паров. Появилась совершенно круглая формация, красная в центре, желтая ближе к краям, вращавшаяся по часовой стрелке.

До наших ушей вдруг донесся звук, похожий на бой единственного колокола, за которым последовал рев трещотки.

Яго продолжал рваться, сперва высвободив правую ногу, затем вновь запутав ее, когда освободил левую, издавая все время дикое ржание. искры к тому времени поднялись ему до холки, и он стряхивал их с холки и шеи, словно капли дождя, а вся его фигура испускала мягкое, маслянистое свечение.

Громкость рева усилилась, и в сердце красной штуки над нами, начали мелькать маленькие молнии. В этот миг мое внимание привлек бряцающий звук, и, посмотрев вниз, я обнаружил, что пурпурный грифон прополз мимо и двинулся, чтобы расположиться между нами и шумным красным феноменом.

Он пригнулся, словно гаргуйля, отвернувшись от нас и глядя на спектакль.

Именно тогда Яго и освободил две передние ноги и встал на дыбы. К тому времени в нем было что-то нематериальное, наряду с его яркостью и омываемой искрами нечеткостью его контуров. Может, он и ржал в тот миг, но все прочие звуки были поглощены беспрестанным ревом сверху.

С шумливой фигуры сверху спустилась воронка — яркая, сверкающая, поющая и теперь необыкновенно быстрая. Она коснулась вставшего на дыбы коня, и на мгновение его контуры до крайности расширились, становясь пропорционально этому эффекту все тоньше и тоньше, а затем он исчез. На короткий промежуток времени воронка оставалась неподвижной, словно совершенно сбалансированный волчок, а затем звук начал слабеть.

Хоботок медленно поднялся до определенной точки, но на небольшое расстояние — наверное, в рост человека — над Лабиринтом. Затем он втянулся вверх столь же быстро, как и опустился.

Вой прекратился, рев начал стихать. Миниатюрные молнии в кругу поблекли.

Вся фигура начала бледнеть и замедлять движение. Миг спустя она была лишь кусочком тьмы, еще миг — и она исчезла.

Насколько я мог видеть, нигде не осталось никаких следов Яго.

— Не спрашивай меня, — сказал я, когда Рэндом повернулся ко мне. — Я тоже ничего не знаю.

Он кивнул, а затем обратил свое внимание к нашему пурпурному спутнику, который как раз забряцал цепью.

— А что вот насчет этого, Чарли? — спросил он, играя шпагой.

— У меня возникло такое чувство, что он пытался защитить нас, — произнес я, сделав шаг вперед. — Прикрой меня, я хочу кое-что попробовать.

— Ты уверен, что сможешь двигаться достаточно быстро? — осведомился он. — С этим боком…

— Не беспокойся, — бросил я чуть веселей, чем было необходимо.

Я продолжал идти. Он был прав насчет моего левого бока, где рана от охотничьего ножа все еще тупо побаливала и, кажется, замедляла мои движения. Но Грейсвандир по-прежнему был у меня в правой руке, и это был один из тех случаев, когда мое доверие своим инстинктам превышало все прочее. Я полагался в прошлом на это ощущение, и с хорошим результатом. Бывают времена, когда такой риск кажется просто необходимым.

Рэндом переместился вперед и направо.

Я повернулся боком и протянул левую руку так же, как протянули бы вы, знакомясь с чужой собакой. Наш геральдический спутник выпрямился и повернулся.

Он снова оказался с нами лицом к лицу и изучал Ганелона слева от меня. Затем он рассмотрел мою руку. Он опустил голову и повторил клевательное движение, очень тихо каркнул — слабый булькающий звук — поднял голову и медленно вытянул ее вперед. Он вильнул своим огромным хвостом, коснулся клювом моих пальцев, а затем повторил представление. Я осторожно положил ладонь ему на голову. Виляние усилилось, голова оставалась неподвижной. Я мягко почесал ему шею, и тогда он медленно повернул голову, словно наслаждаясь этим. Я убрал руку и отступил на шаг.

— По-моему, мы — друзья, — тихо прошептал я. — Теперь попробуй ты, Рэндом.

— Шутишь?

— Я уверен, что опасности нет. Попробуй.

— А что ты сделаешь, если окажется, что ты не прав?

— Извинюсь.

— Великолепно!

Он подошел и подал руку. Зверь остался дружелюбным.

— Ладно, — промолвил Рэндом, спустя некоторое время. Он все еще гладил ему шею. — И что же мы доказали?

— Что он сторожевой пес.

— Что же он сторожит?

— Очевидно, Лабиринт.

— Тогда, на первый взгляд, — заметил, отходя, Рэндом, — я бы сказал, что его работа оставляет желать лучшего.

Он показал на темный участок.

— Что вполне понятно, если он также дружелюбен со всеми, кто не ест овес и не ржет.

— Я полагаю, что он очень разборчив. Возможно также, что он был поставлен здесь для того или после того, как были нанесены повреждения, для защиты от дальнейших подобных действий.

— И кто же его поставил?

— Сам хотел бы знать. Явно кто-то из наших.

— Ты можешь получше испытать свою теорию, позволив Ганелону приблизиться к нему.

Ганелон не шевельнулся.

— У вас может быть семейный запах, — проговорил, наконец, он, — и он благоволит только эмберитам. Так что, спасибо, я воздержусь от этого действия.

— Ладно, это не так уж важно, твои догадки пока верны. как ты толкуешь эти события?

— Из двух фракций, боровшихся за трон, — заметил он, — та, что состояла из Бранда, Фионы и Блейза, как ты говорил, лучше знает природу сил, действующих вокруг Эмбера. Бранд не сообщил тебе деталей — если ты не опустил каких-нибудь происшествий, о которых он мог рассказать, — но, по моим догадкам, именно это повреждение Лабиринта и представляет собой средство, благодаря которому их союзники получили доступ в наши владения. Один или несколько их и причинили эти повреждения, обеспечившие темный путь. Если этот сторожевой пес откликается на фамильный запах или какое-то другое средство опознания, каким обладаете все вы, то он действительно мог быть здесь все время и не счел подобающим выступить против вредителей.

— Возможно, — согласился Рэндом. — Есть какие-нибудь идеи насчет того, как это удалось совершить?

— Наверное, — ответил он. — Я дам вам возможность увидеть это, если вы согласны.

— Что для этого требуется?

— Идите сюда.

Он повернулся и направился к краю Лабиринта.

Я последовал за ним. Рэндом сделал то же самое. Сторожевой грифон крался рядом со мной.

Ганелон повернулся и протянул руку.

— Корвин, можно мне побеспокоить тебя относительно кинжала, который я добыл?

— Бери.

Я вытащил его из-за пояса и передал ему.

— Повторяю, что для этого требуется? — вновь поинтересовался Рэндом.

— Королевская кровь Эмбера, — ответил Ганелон.

— Не уверен, что эта идея мне по душе, — буркнул Рэндом.

— Все, что тебе требуется сделать, это уколоть им палец, — успокоил его Ганелон.

Он протянул кинжал.

— И дать капле крови упасть на Лабиринт.

— И что случится?

— Давай попробуем и увидишь.

Рэндом посмотрел на меня:

— Что скажешь?

— Действуй! Я заинтригован результатом.

Он кивнул:

— Ладно.

Рэндом взял кинжал у Ганелона и кольнул им кончик левого мизинца. Затем он сжал палец, держа его над Лабиринтом. Появилась крошечная красная бусинка, постепенно увеличившись в размерах, она задрожала и упала.

Сразу же с места, где она коснулась поверхности, взвился дымок, сопровождаемый слабым потрескиванием.

— Будь я проклят! — воскликнул явно заинтригованный Рэндом.

Возникло крошечное пятнышко, постепенно расползшееся до размеров полудоллара.

— Видите, — показал Ганелон, — вот как это было сделано.

Пятнышко было и в самом деле миниатюрным подобием массивной кляксы подальше и правее от нас. Сторожевой грифон издал слабый визг и отступил, быстро поворачивая голову от одного из нас к другому.

— Легче, парень, легче, — проронил я.

Я протянул руку и снова успокоил его.

— Но что могло вызвать такое большое… — начал было Рэндом, а затем медленно кивнул.

— В самом деле, что? — вымолвил Ганелон. — Я не вижу никаких следов, отмечающих место, где был уничтожен твой конь.

— Королевская кровь Эмбера, — высказался Рэндом. — Ты сегодня просто-таки переполнен озарениями, не так ли?

— Попросим Корвина рассказать тебе о Лорене, месте, где рос черный круг. Я всегда настороже к действию этих сил, хотя тогда я знал их лишь издали. Эти дела стали для меня ясней с каждой новой вещью, что я узнавал от вас. Да, теперь у меня бывают озарения, когда я знаю больше об этих фокусах. Спроси Корвина, хорошая ли голова у его генерала.

— Корвин, дай мне проколотую Карту, — попросил вместо этого Рэндом.

Я вытащил ее из кармана и разгладил. Пятна казались теперь более зловещими.

Меня также поразила еще одна вещь. Я не верил, что она была выполнена Дворкиным, мудрецом, магом, художником и одно время наставником детей Оберона. До этого момента мне и в голову не приходило, что кто-то еще мог оказаться способен произвести что-то подобное.

Хотя стиль этой Карты казался каким-то знакомым, это была не его работа. Где же я раньше видел этот обдуманный штрих, менее спонтанный, чем у мастера, как будто каждое движение было очень продумано, прежде чем перо коснулось бумаги?

И еще было что-то не так в ней — качество идеализации иного порядка, чем у наших собственных Карт, почти такое, словно художник, скорее, работал по старой памяти, с мимолетных встреч или по описанию, чем с живой натуры.

— Дай Карту, Корвин, будь так любезен, — повторил Рэндом.

Что-то в том, как он это сказал, заставило меня заколебаться. У меня появилось чувство, что он каким-то образом обошел меня в чем-то важном, чувство, которое мне совсем не понравилось.

— Я здесь для тебя гладил эту старую уродину и только что пролил кровь ради общего дела, Корвин, а теперь дай ее мне.

Я вручил ему Карту, и мое беспокойство усилилось, когда он держал ее перед собой в руке и хмурил брови. Почему это я вдруг поглупел? Может, медленно торжествует ночь в Тир-на Ног-те?

Почему?..

Рэндом начал ругаться, выдав длинный ряд богохульств, непревзойденных ничем встреченным мною ранее за мою долгую военную карьеру.

— Что это? — удивился я. — Не понимаю.

— Королевская кровь Эмбера, — ответил он, наконец. — Понимаешь, кто бы ни сделал это, он прошел сперва Лабиринт. Потом они стояли там в центре и вступили с ним в контакт через эту Карту. Когда он ответил и был достигнут твердый контакт, они закололи его. Его кровь пролилась на Лабиринт, уничтожив его часть, как сделала здесь моя кровь.

Он замолк, сделав несколько глубоких вздохов.

— Это смахивает на ритуал, — заметил я.

— Черт бы побрал ритуалы! — выругался он. — Черт побери их всех! Одному из них предстоит умереть, Корвин! Я собираюсь убить его… или ее.

— Я все еще не…

— Я — дурак, — сплюнул он, — раз не увидел этого сразу же. — Смотри! Посмотри внимательнее!

Он сунул мне проколотую Карту. Я уставился на нее и по-прежнему ничего не видел.

— А теперь посмотри на меня! — приказал он.

Я посмотрел, затем вновь взглянул на Карту и понял, что он имел в виду.

— Я никогда не был для него ничем, кроме шепота жизни в темноте. Но они использовали для этого моего сына, — печально сказал он. — Это должно быть изображение Мартина.

2

Стоя рядом с нарушенным узором Лабиринта и глядя на изображение человека, который мог быть, а мог и не быть сыном Рэндома, который мог умереть, а мог и не умереть от ножевой раны, полученной из точки внутри Лабиринта, я повернулся и мысленно сделал гигантский шаг назад, снова мгновенно прокрутив в памяти события, доведшие меня до этого пункта особого откровения. В последнее время я узнал столько нового, что события, происшедшие за последние пять лет, казалось, образовывали совершенно отличную историю, чем в то время, когда я переживал их.

Я даже имени своего не знал, когда очнулся в «Гринвуде», в том частном госпитале в штате Нью-Йорк, где я провел две совершенно вылетевшие из памяти недели после автокатастрофы.

Лишь недавно мне рассказали, что сама катастрофа была подстроена моим братом Блейзом сразу же после моего побега из Портеровской психолечебницы в Олбани.

Я услышал эту историю от своего брата Бранда, который в первую очередь укатал меня в Портеровскую лечебницу посредством поддельных свидетельств психиатров. В Портеровской лечебнице я на протяжении нескольких дней подвергался шокотерапии, с результатами двусмысленными, но предположительно вызвавшими некоторое возвращение памяти. Очевидно, именно это и напугало Блейза до того, что он совершил покушение на мою жизнь во время побега, прострелив пару шин на повороте над озером. Это, несомненно, кончилось бы моей смертью, не будь Бранд лишь на шаг позади Блейза, явившись защитить свой страховой вклад — меня. Он сказал, что сообщил в полицию, вытащил меня из озера и оказал первую помощь, пока не прибыла подмога. Вскоре после этого он был захвачен в плен своими бывшими партнерами, Блейзом и нашей сестрой Фионой, заточившими его в хорошо охраняемую башню в дальнем Отражении.

Было две группы, строивших заговоры и контрзаговоры с целью захватить трон, наступавших друг другу на пятки, дышавших друг другу в затылок и делавших друг другу все прочее, что могло выйти на таком расстоянии.

Наш брат Эрик при поддержке братьев Джулиана и Каина готовились занять трон, долго остававшийся вакантным из-за необъяснимого отсутствия нашего отца Оберона, то есть необъяснимого для Эрика, Джулиана и Каина. Для другой группы, состоящей из Блейза, Фионы и, первоначально, Бранда, оно не было необъяснимым, поскольку они-то и были ответственными за него. Они организовали возникновение такого положения дел, чтобы открыть Блейзу дорогу к трону. Но Бранд совершил тактическую ошибку, попытавшись приобрести помощь Каина в их борьбе за трон, потому что Каин решил, что выиграет Больше, поддержав партию Эрика.

Это оставило Бранда под пристальным наблюдением, но не выдало сразу же, кто именно его партнеры. Примерно в то же время Блейз и Фиона решили применить против Эрика своих тайных союзников.

Бранд возражал против этого, страшась могущества этих сил, и в результате был отвергнут Блейзом и Фионой. Тогда, преследуемый всеми, он попытался полностью опрокинуть равновесие сил, совершив путешествие в Отражение, на землю, где Эрик много веков назад оставил меня умирать.

Лишь позже Эрик узнал, что я не умер, но подвергся полной амнезии, что было почти также неплохо, и, поставив сестру Флору наблюдать за моей ссылкой, надеялся, что этим все и кончится. Бранд позже сказал мне, что он поместил меня в Портеровскую лечебницу в отчаянной попытке восстановить мою память в качестве предварительного шага к моему возвращению в Эмбер.

Пока Фиона и Блейз разделывались с Брандом, Эрик вступил в контакт с Флорой. Она устроила мой перевод из клиники, куда меня отправила полиция, в Гринвуд с инструкциями держать меня на наркотиках, в то время, как Эрик начал подготавливать свою коронацию на Эмбере.

Вскоре после этого идиллическое существование нашего брата Рэндома в Тексорами было прервано, когда Бранд сумел отправить ему сообщение, минуя нормальные семейные каналы — то есть Карты — прося об освобождении. Пока Рэндом, блаженно не участвовавший в борьбе за власть, занимался этим делом, я сумел сам освободиться из «Гринвуда» все еще относительно беспамятный. Приобретя адрес Флоры у напуганного директора Гринвудского госпиталя, я заявился к ней в дом в Винчестере, применил ловкий блеф и поселился, как гость, у нее дома.

Рэндом в то же время менее чем преуспел в своей попытке выручить Бранда. Убив змеевидного сторожа башни, он вынужден был бежать от ее внутренних охранников,использовав один из странных движущихся камней этого Отражения. Однако охранники, крепкая шайка нелюдей, успешно гналась за ним через Отражения — подвиг, обычно невозможный для большинства неэмберитов.

Тогда Рэндом бежал в Отражение Земли, где я вел Флору по тропам взаимопонимания, пытаясь в то же время найти надлежащую дорогу к просвещению относительно собственного положения.

После того, как он пересек континент, в ответ на мои заверения, что будет под моей защитой, Рэндом явился в дом к Флоре, считая, что его преследователи были моими собственными союзниками. Когда я помог ему уничтожить их, он был озадачен, но не хотел поднимать вопрос, покуда я казался занятым какими-то личными маневрами в направлении к трону. Фактически он с легкостью попался на обман и препроводил меня обратно к Эмберу через Отражения.

Эта авантюра оказалась в некоторых отношениях выгодной, в то время как в других отношениях намного менее удовлетворительной. Когда я, наконец, открыл истинное состояние своих дел, Рэндом и наша сестра Дейдра, встреченная нами по пути, проводила меня в зеркальное Отражение Эмбера в море, в Рембу. Там я прошел через Отражение Лабиринта и в результате восстановил почти весь объем своей памяти, решив таким образом также и вопрос, был ли я настоящий Корвин или всего лишь одно из его Отражений. Из Рембы я переправился в Эмбер, применив мощь Лабиринта для мгновенного возвращения домой.

После неоконченной дуэли с Эриком я бежал через Карту во владения своего любимого брата и несостоявшегося убийцы Блейза.

Я объединился с Блейзом в нападении на Эмбер, плохо организованном деле, которое мы проиграли. Блейз исчез во время последней схватки при обстоятельствах, на вид фатальных для него, но, чем больше я узнавал и думал об этом, вероятно, не таких уж и роковых. Это предоставило мне возможность стать пленником Эрика и невольным участником его коронации, после которой он меня ослепил и заточил в темницу. Несколько лет спустя в подземельях Эмбера произошла регенерация моего зрения, прямо пропорциональная ухудшению состояния моего ума.

Только случайное появление старого советника отца, Дворкина, у которого с психикой обстояло еще хуже, чем у меня, дало возможность побега.

После этого я занялся восстановлением сил и твердо решил быть более осмотрительным, когда в следующий раз нападу на Эрика. Я шел через Отражения к старой земле, где я некогда царствовал — Авалону — с планами приобрести там вещество, о котором среди эмберитов знал я один, единственный в своем роде химикалий, способный подвергаться детонации в Эмбере. По дороге я проходил через страну Лорену, повстречав там своего старого сосланного генерала Ганелона, или кого-то очень похожего на него.

Я остался там из-за раненого рыцаря, девушки и местной угрозы, странно похожей на происходившее поблизости от самого Эмбера — растущего черного круга, каким-то образом связанного с черной дорогой, по которой передвигались наши враги, вещью, за которую я считал себя частично ответственным из-за проклятья, провозглашенного мною во время ослепления.

Я выиграл битву, потерял девушку и отправился дальше в Авалон вместе с Ганелоном.

Авалон, до которого мы добрались, находился, как мы быстро узнали, под защитой моего брата Бенедикта, имевшего свои собственные неприятности, с ситуацией, возможно, родственной угрозам Черного круга или Черной Дороги. Во время последней схватки Бенедикт потерял правую руку, но одержал победу в битве с адскими девами. Он предупредил меня сохранять свои намерения по отношению к Эмберу и Эрику в чистоте, а затем позволил нам воспользоваться гостеприимством его особняка, пока он еще несколько дней оставался в поле.

Вот у него-то я и встретил Дару.

Дара сказала мне, что она была правнучкой Бенедикта, чье существование хранилось в тайне от Эмбера. Она вытянула из меня сколько могла сведения об Эмбере, Лабиринте, Картах и нашей способности ходить по Отражениям. Она также оказалась крайне умелой фехтовальщицей. Мы стали заниматься любовью после моего возвращения из поездки через Отражения до места, где я приобрел достаточное количество неотшлифованных алмазов для уплаты за вещи, которые должны были мне понадобиться для моего нападения на Эмбер… На следующий день мы с Ганелоном забрали необходимые химические вещества и отправились в Отражение Земли, где я провел свою ссылку, чтобы приобрести автоматическое оружие и боеприпасы, изготовленные по моим указаниям.

По пути у нас возникли некоторые трудности с Черной Дорогой, которая: казалось, расширила масштабы своего влияния среди миров Отражения. Мы оказались равны по силам представившимся затруднениям, но я чуть не погиб в поединке с Бенедиктом, преследовавшим нас в дикой гонке через Отражения. Слишком разгневанный, чтобы слушать какие-то аргументы, он теснил меня через лесок — все еще лучший фехтовальщик, чем я, даже держа шпагу в левой руке. Я сумел одолеть его только с применением трюка посредством принадлежностей Черной Дороги, о которых он не знал. Я был убежден, что он жаждал крови из-за романа с Дарой. Но это оказалось не так. В немногих словах, которыми мы обменялись, он отрицал, что знает что-либо о существовании такой особы. Вместо этого он погнался за нами, убежденный, что я убил его слуг.

Ну, Ганелон и в самом деле обнаружил несколько свежих трупов в лесу у дома Бенедикта, но мы согласились забыть о них, не имея никакого представления о том, кто они такие, и никакого желания еще больше осложнять свое существование.

Предоставив Бенедикта заботам брата Жерара, вызванного мною через его Карту из Эмбера, мы с Ганелоном проследовали дальше в Отражение Земли, вооружились, рекрутировали в другом Отражении ударные силы и направились атаковать Эмбер. Но по прибытии мы обнаружили, что Эмбер уже подвергнут атаке тварей, пришедших по Черной Дороге. Мое новое оружие быстро перетянуло чашу весов в пользу Эмбера, а мой брат Эрик погиб в той битве, оставив мне свои проблемы, свое недоброжелательство и Камень Правосудия — оружие, управляющее погодой, которое он использовал против меня, когда мы с Блейзом атаковали Эмбер.

В этот момент появилась Дара, пронеслась мимо нас, проскакала в Эмбер, нашла дорогу к Лабиринту и, более того, прошла его — очевидное доказательство того, что мы и в самом деле состояли в каком-то родстве. Однако, в ходе этого испытания она продемонстрировала необычные физические трансформации.

После прохождения Лабиринта она заявила, что Эмбер будет разрушен и исчезла.

Примерно неделю спустя был убит брат Каин при обстоятельствах, устроенных так, чтобы выставить преступником меня.

Тот факт, что я убил его убийцу, едва ли был удовлетворительным доказательством моей невиновности, потому что этот парень не мог засвидетельствовать это. Сообразив однако, что я видел раньше ему подобных существ в виде людей, преследовавших Рэндома до дома Флоры, я нашел, наконец, время посидеть с Рэндомом и выслушать историю его неудачной попытки освободить Бранда из его башни.

Рэндом после того, как я покинул его несколько лет назад в Рембе, после того, как я перенесся в Эмбер и дрался на дуэли с Эриком, вынужден был по требованию Мойры, королевы Рембы, жениться на ее придворной даме Виале, прекрасной слепой девушке. Частично это было предназначено в качестве наказания Рэндому, который много лет назад бросил покойную дочь Мойры Морганту беременной Мартином, очевидным субъектом поврежденной Карты, которую сейчас держал в руках Рэндом.

Странное для Рэндома дело — он полюбил Виалу и жил теперь с ней в Эмбере.

Покинув Рэндома, я взял Камень Правосудия и отправился с ним в палату Лабиринта. Там я последовал полученным мной частичным инструкциям в целях настройки его для использования мной. В процессе его настройки неожиданно для себя я подвергся некоторым необычным ощущениям и приобрел контроль над его самой явной функцией — способностью управлять явлениями погоды. После этого я расспросил Флору относительно моей ссылки. Ее история оказалась правдивой и связывалась с теми фактами, которыми я обладал, хотя у меня возникло чувство, что она чего-то не договаривает относительно событий во время моей автокатастрофы. Она, однако, пообещала опознать убийцу Каина, как одного из индивидов того же типа, что и те, с которыми мы сражались с Рэндомом в ее доме в Винчестере, и заверила меня в своей поддержке во всем, что я могу в будущем затеять.

В то время, когда я слушал рассказ Рэндома, я еще не знал о двух фракциях и их махинациях. Я тогда решил, что если Бранд жив, то его спасение было важнее всего, так как он явно обладал информацией, раскрытия которой кто-то не хотел. У меня возник замысел, как этого достичь, опробование которого было отсрочено лишь на время, требовавшееся мне и Жерару для возвращения тела Каина в Эмбер. Часть этого времени, однако, Жерар применил для избиения меня до бессознательного состояния просто на случай, если я позабыл, что он способен на такой подвиг, а также, чтобы придать весу своим словам, когда он уведомил меня, что лично убьет, если окажется, что я был автором нынешних горестей Эмбера.

Это был, насколько я знаю, бой, демонстрировавшийся по самой закрытой для всех, кроме избранных, системе вещания, смотревшийся семьей через Карту Жерара — акт страховки, если я действительно окажусь преступником и решусь вычеркнуть его имя из списков живых из-за его угрозы.

Затем мы поехали дальше в Рощу Единорога и выкопали труп Каина. В то время мы действительно видели легендарного Единорога Эмбера.

Тем вечером мы собрались в библиотеке дворца в Эмбере. Мы, то есть Рэндом, Фиона, Жерар, Бенедикт, Джулиан, Дейдра, Льювилла и я. Там мы обсудили мою идею для нахождения Бранда. Это означало, что вся наша девятка попыталась дотянуться до него через Карту, его Карту. И у нас это получилось!

Мы вступили с ним в контакт и успешно транспортировали его обратно в Эмбер.

Однако, посреди суматохи со всеми из нас, столпившимися вокруг, когда Жерар перенес его через Карту, кто-то всадил в бок Бранду кинжал. Жерар немедленно избрал себя лечащим врачом и очистил помещение.

Остальные из нас спустились в гостиную посудачить там и обсудить события.

В то время Фиона и посоветовала мне, что Камень Правосудия может представлять опасность в случае его продолжительного ношения, предполагая возможность, что скорее он, а не раны, мог быть причиной смерти Эрика.

Одним из первых признаков, как она считала, было искажение ощущения времени, кажущееся замедление временной последовательности, на самом деле представлявшее собой ускорение физиологических процессов. Я твердо решил быть с ним поосторожнее, поскольку она была более сведущей в этих делах, чем остальные, являясь некогда выдающейся ученицей Дворкина.

И, наверное, она была права. Наверное, именно этот эффект действовал позже в тот вечер, когда я вернулся в собственные покои.

По крайней мере, казалось так, словно человек, пытавшийся меня убить, двигался чуть медленнее, чем двигался бы я сам при схожих обстоятельствах. При всем этом удар оказался почти успешным. Клинок угодил в бок, и мир исчез.

Истекая кровью, я очнулся в своей старой постели в своем старом доме на Отражении Земли, где я так долго жил, как Карл Кори. Я понятия не имел, как я вернулся.

Я выполз из дома в метель, непрочно цепляясь за сознание. Я спрятал Камень Правосудия в старой куче хвороста, потому что мир вокруг меня и в самом деле, кажется, замедлялся. Затем я добрался до дороги и попытался остановить какого-нибудь проезжавшего водителя.

Нашел меня там и отвез в ближайшую клинику один мой друг и бывший мой сосед Билл Рот. В клинике меня лечил тот же врач, который занимался мной несколько лет назад после моей автокатастрофы.

Он подозревал, что я могу быть клиентом психиатра, так как старые данные отражали то же самое положение дел.

Однако, Билл позже показал мне множество вещей в правильном свете. Он

— адвокат и почувствовал любопытство во время моего исчезновения и произвел некоторое расследование. Он узнал о том подложном свидетельстве и о моих успешных побегах.

Он даже знал детали об этих делах и о самой катастрофе. Он все еще чувствовал, что во мне есть что-то странное, но это не так уж сильно его беспокоило.

Позже Рэндом связался со мной через Карту и сообщил мне, что Бранд пришел в себя и хочет со мной поговорить. С помощью Рэндома я вернулся в Эмбер и пошел проведать Бранда. Вот тогда-то я и узнал природу борьбы за власть, происходящую вокруг меня, и личности участников. Его рассказ вместе с тем, что рассказывал мне Билл на Отражении Земли, внес, наконец, некоторый смысл в происшествиях последних нескольких лет. Он также сообщил мне новые сведения относительно природы той опасности, с которой мы в настоящее время сталкивались.

На следующий день я ничего не делал, внешне — в целях подготовки себя к визиту в Тир-на Ног-т, на самом же деле, чтобы выиграть добавочное время и оправиться от ранения. Взявшись, однако, за это предприятие, его приходилось выполнять.

Я поднялся той же ночью в город на Небе, повстречав запутанный набор знаков и предзнаменований, ничего, наверное, не обозначавших, и забрал по ходу дела необычную механическую руку у призрака моего брата Бенедикта.

Возвратившись из этой экскурсии на высоту, я позавтракал с Рэндомом и Ганелоном, прежде чем отправляться через Колвир домой. Мало-помалу, к нашему полному замешательству, тропа вокруг нас начала меняться. Все выглядело так, словно мы шли по Отражению — подвиг почти совершенно невозможный в такой близи от Эмбера. Когда мы пришли к такому выводу, то попытались изменить свой курс, но ни Рэндом, ни я не сумели воздействовать на изменение сцены. Примерно в это же время появился Единорог. Казалось, он хотел, чтобы мы следовали за ним. Мы так и сделали. Он провел нас через калейдоскопическую серию перемен, пока мы, наконец, не прибыли в это место, где он покинул нас в нынешнем положении. А теперь, со всей этой последовательностью событий, вертевшейся у меня в голове, мой ум двигался по периферии, протолкался вперед и вернулся к только что сказанным словам Рэндома. Я почувствовал, что снова слегка опередил его. Сколь долго может продлиться это положение дел, я не знал, но я понял, где видел работу той же руки, что выполнила пробитую Карту.

Бранд часто рисовал, когда находился в одном из своих меланхолических периодов, и мне на ум пришла его любимая техника, когда я перебирал в памяти полотно за полотном, осветленные или затемненные им. Добавьте к этому его многолетнюю работу в прошлом с целью приобрести воспоминания у всех, кто знал Мартина; хотя Рэндом не узнал его стиля, я гадал, много ли времени пройдет, прежде чем он так же, как и я, начнет задумываться над возможностями и целями сбора информации Брандом. Даже если и не его рука вогнала клинок, он участвовал в этом акте, снабдив противника средствами. Я достаточно хорошо знал Рэндома, чтобы понимать, что он имел в виду то, что сказал. Он попытается убить Бранда, как только заметит связь, а это будет более чем неудобно.

Это не имело никакого отношения к тому, что Бранд, вероятно, спас мне жизнь. Я считал, что полностью рассчитался с ним, вызволив его из той проклятой башни.

Нет, не долги и не сантименты заставляли меня разыскивать средства увести Рэндома в сторону или отвлечь его. Это был голый, ледяной факт, что я нуждался в Бранде. Он так это устроил. Моя причина спасать его была не более альтруистическая, чем у него — вытаскивать меня из озера.

Он обладал тем, в чем я сейчас нуждался: информацией. Он сразу же понял это.

— Я вижу сходство, — обратился я к Рэндому, — и ты вполне можешь быть прав относительно того, что случилось.

— Конечно, я прав.

— Карта была пробита.

— Явно. Я не…

— Значит, он не был проведен через Карту. Следовательно, человек, сделавший это, установил контакт, но был не в состоянии убедить его пройти.

— Вот как? В любом случае, контакт развился до грани достаточной твердости и близости, чтобы он сумел ударить его кинжалом. Он, вероятно, даже сумел достичь минимального ментального сцепления и удерживать его на месте, пока он истекал кровью. Малыш, вероятно, не имел большого опыта обращения с Картами.

— Может быть «да», а может быть «нет», — промолвил я. — Льювилла и Мойра могли рассказать бы нам, много ли он знал о Картах, но я клоню к тому, что есть возможность, что контакт был прерван до наступления смерти. Если он унаследовал твою способность к регенерации, то мог и выжить.

— Мог?! Мне не нужны догадки! Мне необходим точный ответ!

Я мысленно взвесил все обстоятельства. Я считал, что знал нечто, чего не знал он, но, впрочем, мой источник был не самым лучшим, Я также хотел промолчать о такой возможности, потому что не имел шанса обсудить ее с Бенедиктом. С другой стороны, Мартин был сыном Рэндома, а я хотел отвлечь его внимание от Бранда.

— Рэндом, у меня, может, что-то есть, — произнес я.

— Что?

— Прямо после того, как Бранда пырнули ножом, когда мы вместе болтали в гостиной, помнишь, разговор обратился к теме Мартина?

— Да, но ничего нового не всплыло.

— У меня было в то время, что добавить, но я воздержался из-за присутствия всех остальных, а также потому, что хотел обсудить это наедине с заинтересованной стороной.

— С кем?

— С Бенедиктом.

— С Бенедиктом? Какое он имеет отношение к Мартину?

— Не знаю. Вот почему я хотел хранить молчание, пока все не выясню. Да, и притом мой источник информации довольно сомнительный.

— Продолжай.

— Дара… Бенедикт становится злым, как черт, когда бы я ни упомянул ее имя, но пока что многое из того, что она мне рассказывала, оказалось верным — вроде путешествия Джулиана и Жерара по Черной Дороге, их ранения, их пребывания в Авалоне. Бенедикт признал, что все это было.

— Что же она сказала о Мартине?

В самом деле, как передать это, не показав на Бранда?

Дара сказала, что Бранд на протяжении многих лет не раз навещал Бенедикта в Авалоне. Различие по времени между Эмбером и Авалоном было таким, что теперь, когда я думал об этом, казалось невероятным, что визиты эти выпадали на период, когда Бранд столь активно собирал сведения о Мартине. А я-то гадал, что его продолжало притягивать туда, поскольку они с Бенедиктом никогда особенно не дружили.

— Только то, что у Бенедикта гостил визитер по имени Мартин, который, по ее мнению, был из Эмбера, — соврал я.

— Тогда?

— Некоторое время назад. Я не уверен.

— Почему ты не рассказал мне этого раньше?

— Это действительно не очень-то много и, кроме того, ты, казалось, никогда особенно не интересовался Мартином.

Рэндом перевел взгляд на грифона, согнувшегося и булькавшего справа от меня, а затем кивнул.

— Теперь интересуюсь, — бросил он, — Все меняется. Если он еще жив, я хотел бы увидеть его. Если же нет…

— Ладно, — произнес я. — Самый лучший способ для обоих вариантов — это начать вычислять способ попасть домой. Я считаю, что мы увидели то, что нам полагалось увидеть.

— Я об этом не думал, — откликнулся он, — и мне пришло в голову, что мы, вероятно, могли бы воспользоваться Лабиринтом, попросту направиться в центр и перенестись обратно.

— Пройти по темному участку?

— А почему бы и нет? Ганелон попробовал это сделать, и с ним все в порядке.

— Минутку, — перебил Ганелон. — Я не говорил, что это было легко, и я убежден, что вы не сможете провести по этому пути лошадь.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался я.

— Помнишь то место, где мы пересекли Черную Дорогу, когда бежали из Авалона?

— Конечно.

— Ну, ощущение, испытанное мною, когда я возвращал Карту и кинжал, было похоже на охватившее нас в то время расстройство. Это было одной из причин, почему я так быстро бежал. Я за то, чтобы сперва попробовать Карты, по теории, что эта точка совпадает с Эмбером.

Я согласно кивнул:

— Ладно. Мы вполне можем попробовать выбраться, по возможности, наиболее легким способом. Давайте, соберем вначале коней.

Мы сделали это, узнав по ходу дела длину цепи грифона.

Он вытянул ее, примерно на тридцать метров от входа в пещеру и сразу же принялся жалобно блеять. Это нисколько не облегчило нам умиротворение лошадей, но это же вызвало одну странную мысль, которую я решил держать при себе.

Когда мы со всем управились, Рэндом вытащил свои Карты, а я достал свои.

— Давай попробуем Бенедикта, — предложил он.

— Ладно. Теперь можно вызывать кого угодно.

Я сразу же заметил, что Карты стали на ощупь холодными. Я взял Карту Бенедикта и начал предварительную подготовку. Рэндом рядом со мной делал то же самое.

Контакт возник почти тут же.

— Что случилось? — спросил Бенедикт.

Он обвел взглядом Рэндома, Ганелона и лошадей, а затем встретился глазами со мной.

— Ты переправишь нас? — спросил я.

— Лошадей тоже?

— Всех.

— Действуйте.

Он протянул руку и я коснулся ее. Мы все перебрались к нему. Спустя несколько минут мы стояли с ним на высокой скалистой площадке. Холодный ветер трепал нам одежду, солнце Эмбера миновало полдень на заполненном облаками небе. Бенедикт был одет в жесткую кожаную куртку и штаны из оленьей кожи. Рубашка на нем была выцветшего желтого цвета. Обрубок правой руки закрывал оранжевый плащ. Он покрепче сжал длинные челюсти и присмотрелся ко мне.

— Из интересного места вы поспешили убраться, — заметил он, — я уловил кое-что на заднем плане.

Я кивнул:

— С этой высоты открывается тоже интересный вид.

Я заметил подзорную трубу у него за поясом и одновременно сообразил, что мы стояли на широком каменном карнизе, с которого Эрик командовал битвой в день своей смерти и моего возвращения. Я подошел посмотреть на черную полосу через Гарнат, тянувшуюся далеко внизу за линию горизонта.

— Да, — произнес он. — Черная дорога, похоже, в большинстве пунктов стабилизировала свои границы. Однако, в немногих других она все еще расширяется. Впечатление было почти такое, словно она приближается к окончательному соответствию с каким-то планом. А теперь скажите-ка мне, откуда вы появились?

— Я провел прошлую ночь в Тир-на Ног-те, — ответил я, — а этим утром мы сбились с пути, пересекая Колвир.

— Это не легкое дело, — заметил он. — Заблудиться на своей собственной горе… Надо, знаешь ли, держать на восток. Это направление, с которого, как известно, восходит солнце.

Я почувствовал, что лицо мое заливается краской.

— Было происшествие, — я отвел в сторону взгляд. — Мы потеряли коня.

— Какое именно происшествие?

— Серьезное… для коня.

— Бенедикт… 0 вмешался вдруг Рэндом. Он оторвал взгляд от того, что было, как я понял, пробитой Картой. — Что ты можешь рассказать мне о моем сыне, Мартине?

Бенедикт несколько минут изучал его, прежде чем заговорить.

— Почему такой внезапный интерес?

— Потому что у меня есть причина считать, что он может быть убитым, — ответил он. — Если это так, то я жажду отомстить. Если это не так, то…

Мысль, что это может случиться, вызвала у меня некоторое расстройство.

— Если он еще жив, то я хотел бы встретиться с ним и поговорить.

— Что заставляет тебя думать, что он может быть убит?

Рэндом взглянул на меня. Я кивнул.

— Начни с завтрака, — предложил я.

— Пока он это делает, я найду вам обед, — вставил Ганелон, роясь в одной из седельных сумок.

— Нам показал дорогу Единорог… — начал Рэндом.

3

Мы сидели и молчали. Рэндом кончил рассказывать, а Бенедикт смотрел на небо над Гарнатом. Лицо его ничего не выражало.

Я давным-давно научился уважать его молчание.

Наконец, он резко кивнул и посмотрел на Рэндома.

— Я давно подозреваю нечто в этом роде, — произнес он. — Из всего, что создали отец и Дворкин за все эти годы, у меня возникло впечатление, что существовал первозданный Лабиринт, который они либо нашли, либо создали, расположив наш Эмбер всего лишь в одном Отражении от него, чтобы черпать его силы. Я, однако, так никогда и не получил никакого представления относительно того, как можно пройти в то место.

Он вновь повернулся к Гарнату, показав подбородок:

— И что, как вы мне говорите, соотносится с тем, что было сделано там?

— Кажется, да, — ответил Рэндом.

— Вызванное пролитием крови Мартина?

— Я думаю, что так.

Бенедикт поднял Карту, переданную ему Рэндомом во время рассказа. Тогда Бенедикт никак ее не прокомментировал.

— Да, это Мартин. Он явился ко мне после того, как я покинул Рембу. Он оставался у меня долгое время.

— Почему он пришел к тебе? — спросил Рэндом.

Бенедикт слабо улыбнулся:

— Он, знаешь ли, должен был куда-то отправиться. Его тошнило от своего положения в Рембе, он испытывал двойственные чувства к Эмберу, был молод, свободен и только что вошел в силу, пройдя через Лабиринт. Он хотел убраться подальше, повидать чего-нибудь новенькое, погулять по Отражениям, как и мы все. Я однажды брал его в Авалон, когда он был мальчишкой, чтобы дать ему погулять по суше летом, научить его ездить верхом, показать сбор урожая. Когда он вдруг оказался в таком положении, что мог отправиться в один миг куда угодно, выбор его был все же ограничен немногими известными ему местами. Верно, он мог придумать какое-то место в один миг и отправиться туда, практически создать его. Но он также сознавал, что ему еще многому нужно научиться, чтобы гарантировать свою безопасность в Отражениях.

Он явился ко мне и попросил меня научить его пользоваться своим даром. И я его научил. Он провел у меня большую часть года. Я научил его драться, научил его работе с Картами и Отражениями, научил его всему тому, что обязан знать эмберит, если он хочет выжить.

— Почему ты все это сделал? — спросил Рэндом.

— Кто-то же должен был. Он явился ко мне, значит, мне и обучать. Это, впрочем, не значит, что я не привязался к мальчику, — добавил он.

Рэндом кивнул:

— Ты утверждаешь, что он пробыл у тебя почти год. Что с ним стало после этого?

— Эта жажда странствий, которая известна тебе не хуже, чем мне. Коль скоро о обрел некоторую уверенность в своих способностях, ему захотелось применить их. Наставляя его, я сам брал его в путешествия по Отражениям, представил его в разных местах, знакомя с людьми. Но настало время, когда он захотел сам выбирать себе дорогу. В один прекрасный день он попрощался со мной и отправился в путь.

— Ты видел его с тех пор?

— Да. Он периодически возвращался, останавливался у меня на время порассказать о своих приключениях и открытиях. Всегда было ясно, что это лишь визит. Через некоторое время он становился непоседлив и снова отбывал.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Несколько лет назад, по времени Авалона, при обычных обстоятельствах. Он появился однажды утром, оставался у меня, наверное, недели три, рассказал мне о том, что он видел и что он делал, говорили о многом, что он хочет сделать, а потом вновь отправился в путь.

— Ты никогда больше не слышал о нем?

— Напротив. были послания, оставленные у общих друзей, когда он проходил их Отражения. При случае он даже связывался со мной через Карту…

— У него есть Колода? — перебил я.

— Да, я подарил ему одну из своих лишних колод.

— У тебя была Карта для него?

Он покачал головой:

— Я даже не знал о существовании такой Карты, пока не увидел эту, — произнес он.

Он поднял Карту, взглянул на нее и отдал обратно Рэндому.

— У меня нет способностей художника, чтобы изготовить такую. Рэндом, ты пытался связаться с ним через эту Карту?

— Да, много раз с тех пор, как мы наткнулись на нее. Фактически, лишь несколько минут назад. Ничего.

— Это, конечно, ничего не доказывает. Если все произошло, как ты предполагаешь, и он пережил это, то он мог решить заблокировать любые попытки контакта в будущем. Он знает, как это делать.

— Произошло, как я предполагаю? Ты что-нибудь еще об этом знаешь?

— Есть у меня мысль, — ответил Бенедикт. — Понимаешь, он появился несколько лет тому назад в доме одного друга в Отражении. Это была телесная рана, произведенная ударом ножа. Они рассказывали, что он явился к ним в очень плохом состоянии и не входил в детали того, что произошло. Он остался на несколько дней, пока не смог вновь передвигаться, и отбыл прежде, чем он действительно полностью оправился. Это было последний раз, когда они слышали о нем, и я тоже.

— Разве тебе не было любопытно? — удивился Рэндом. — Разве ты не искал его?

— Конечно, меня разбирало любопытство. Но человек должен иметь право вести собственную жизнь без вмешательства родственников, неважно, с какими намерениями.

— Он выбрался из кризиса и не пытался связаться со мной. Он явно знал, что хотел делать. Он оставил мне послание у Теки, гласившее, что мне не нужно беспокоиться, когда я узнаю, что случилось. Он знает, что ему делать.

— Теки? — переспросил я.

— Совершенно верно. Мои друзья в Отражении.

Я воздержался от высказывания того, что я мог бы сказать.

Я думал, что они были просто еще одной частью рассказа Дары, потому что она так извратила истину в других областях. Она упоминала мне о Теки так, словно знала их, словно жила у них — все с ведома Бенедикта. Момент, однако, казался неподходящим для того, чтобы рассказывать ему о моем видении предыдущей ночью в Тир-на Ног-те и на то, что оно указывало на его родство с девушкой.

У меня еще не было достаточно времени, чтобы подумать об этом деле и обо всем, что из него вытекало.

Рэндом встал, подошел и остановился у края площадки, спиной к нам, сцепив руки позади.

Постояв так с минуту, он повернулся и медленно подошел к нам.

— Как мы можем вступить в контакт с Теки? — спросил он у Бенедикта.

— Никак, — ответил Бенедикт, — если не съездим повидать их.

Рэндом повернулся ко мне:

— Корвин, мне нужен конь. Ты говоришь, что Звезда проехала через много Отражений…

— У нее было тяжелое утро.

— Не такое уж оно было и напряженное. По большей части это был просто страх, а теперь она, кажется, в полном порядке. Могу я одолжить ее?

Прежде, чем я успел ответить, он обратился к Бенедикту:

— Ты ведь проводишь меня, да?

Бенедикт заколебался:

— Я не знаю, что там можно узнать… — начал было он.

— Все, что угодно! Все, что они могут вспомнить! Возможно, что-то не показавшееся в то время действительно важным, но важное сейчас, когда мы многое знаем.

Бенедикт посмотрел на меня. Я кивнул.

— Он может ехать на Звезде, если ты готов проводить его.

— Ладно, — согласился Бенедикт. Он поднялся на ноги. — Пойду приведу своего коня.

Он повернулся и направился к месту, где было стреножено крупное полосатое животное.

— Спасибо, Корвин, — поблагодарил меня Рэндом.

— Я дам тебе возможность оказать ответную услугу.

— Какую?

— Одолжи мне Карту Мартина.

— Для чего?

— У меня только что возникла одна мысль. Это слишком сложно, чтобы вникать в детали, если ты хочешь ехать. Вреда от этого, однако, никакого не будет.

Он пожевал губу.

— Ладно. Я хочу получить ее обратно, когда ты покончишь со своим делом.

— Конечно.

— Это поможет найти его?

— Может быть.

Он отдал мне Карту.

— Ты теперь направишься во дворец? — спросил он.

— Да.

— Ты не мог бы рассказать Виале, что случилось и куда я уехал. Она будет беспокоиться.

— Разумеется. Обязательно это сделаю.

— Я буду хорошо заботиться о Звезде, не волнуйся.

— Не сомневаюсь. Удачи тебе!

— Спасибо.

Я ехал на Огнедышащем, Ганелон шел пешком. Так он настоял. Мы следовали тем же путем, по которому я гнался за Дарой в день битвы. Наряду с недавним развитием событий именно это и заставило меня вновь подумать о ней. Я стряхнул пыль со своих чувств и внимательно изучил их. Я понял, что несмотря на игры, в которые она со мной играла, на убийства, которые она, несомненно, совершала или организовывала, меня все еще влекло к ней нечто большее, чем любопытство.

Я не был по-настоящему удивлен, открыв это. Положение выглядело почти таким же, как и то, когда я в последний раз нагрянул с внезапной инспекцией в казармы эмоций. Тогда я гадал, сколько могло быть правды в моем последнем видении предыдущей ночью, в котором была изложена ее возможная линия происхождения от Бенедикта.

Физическое сходство и впрямь существовало, и я был убежден более, чем наполовину, конечно же, в призрачном городе Отражение Бенедикта вполне допускало это, поднимая свою новую, странную руку в ее защиту.

— Что там такое смешное? — спросил Ганелон.

Он шагал слева от меня.

— Рука, — ответил я, — что вернулась со мной из Тир-на Ног-та. Понимаешь ли, я тревожился из-за какого-то скрытого значения, какой-то непредвиденной силы судьбы в этой штуке, явившейся так вот в наш мир из того места тайн и снов. И все же она не протянула даже дня. Когда Лабиринт уничтожил Яго, не осталось ничего. Все ночные видения ни к чему не привели.

Ганелон прочистил горло.

— Ну, это было не совсем так, как ты, кажется, думаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Этой механической руки не было в седельной сумке Яго. Рэндом упрятал ее в твою сумку. Именно там была пища, а после того, как мы поели, он вернул посуду туда, где она была — в собственную сумку, но руку — нет. Места не было.

— О-о-о, — произнес я, — тогда…

Ганелон кивнул.

— Значит, она теперь с ним, — закончил он за меня фразу.

— И рука, и Бенедикт. Проклятье! Не очень-то мне нравится эта штука. Она пыталась меня убить. Раньше в Тир-на Ног-те ни на кого и никогда не нападали.

— Но Бенедикт-то друг. Он на твоей стороне, если даже в данный момент у вас есть некоторые разногласия. Верно?

Я не ответил.

Он поднял руку и взял Огнедышащего под узду, остановив его. Затем он поднял голову, изучая мое лицо.

— Корвин, что же все-таки произошло? Что ты узнал?

Я колебался. И правда, что я узнал в небесном городе? Никто не был уверен, как действовал механизм, стоявший за видениями Тир-на Ног-та. Вполне могло быть, как подозревали некоторые, что это место просто воплощало твои невысказанные страхи и пожелания, наверное, смешивая их с бессознательными предположениями и догадками. Подозрения же, вызванные чем-то неизвестным, вероятно, лучше было держать при себе, чем распространять. И все же рука была достаточно материальной.

— Я же говорил тебе, — заявил я, — что отсек эту руку у призрака Бенедикта. Значит, мы явно сражались.

— Ты видишь в этом предзнаменование, что между тобой и Бенедиктом будет в конечном счете столкновение?

— Наверное.

— Тебе показали причину для этого, не так ли?

Я устало вздохнул:

— Да. Было указание, что Дара и в самом деле состояла в родстве с Бенедиктом, что вполне может быть правдой. Вполне возможно также, если это правда, что он этом не ведает. Следовательно, мы будем помалкивать об этом, пока не сможем это подтвердить или опровергнуть. Понятно?

— Конечно. Но как же это может быть?

— Именно так, как она говорила.

— Правнучка?

Я кивнул.

— От кого?

— От адской девы, известной нам лишь по слухам, от Линтры, дамы, стоившей ему руки.

— Но ведь та битва произошла недавно.

— Время течет по-разному в разных Отражениях, Ганелон. В дальних пределах это было бы возможно.

Он покачал головой и расслабил руку, державшую узду.

— Корвин, я действительно думаю, что Бенедикту следует об этом знать. Если это правда, то ты должен скорее дать ему шанс подготовиться, чем позволить ему неожиданно открыть это. Вы такая неплодовитая компания, что отцовство, кажется, разит вас сильнее, чем других. Посмотри на Рэндома. Он годами не признавал своего сына, а сейчас я чувствую, что он рискнул бы ради него своей жизнью.

— Я тоже так считаю, — согласился я. — А теперь забудь про эту первую часть, но проведи вторую на шаг дальше в случае Бенедикта.

— Ты думаешь, он примет сторону Дары против Эмбера?

— Я предпочел бы уклониться от предоставления ему выбора, не давая знать, что он существует, если он существует.

— Я думаю, ты оказываешь ему плохую услугу. Едва ли он эмоциональный ребенок. Свяжись с ним по Карте и скажи ему о своих подозрениях. таким образом, он, по крайней мере, скорее сможет подумать об этом, чем рискнуть, что он окажется неподготовленным к какому-то неожиданному столкновению.

— Он мне не поверит. Ты видел, каким он делается, когда бы я ни упомянул о Даре.

— Это само по себе может о чем-то говорить. Возможно, он подозревает, что что-то могло произойти, и отвергает это так горячо, потому что ему хотелось бы иного.

— Прямо сейчас это только расширит трещину, которую я пытаюсь замазать.

— Твое сокрытие правды от него сейчас может вызвать разрыв ее, когда он узнает.

— Нет. Я считаю, что знаю своего брата лучше, чем ты.

Он опустил поводья:

— Хорошо. Надеюсь, ты прав.

Я не ответил, а побудил Огнедышащего снова пуститься в путь. Между нами существовало невысказанное понимание, что Ганелон мог спрашивать меня обо всем, что хотел, и также молчаливо подразумевалось, что я выслушаю любой предложенный им совет. Частично это было потому, что его положение являлось уникальным.

Мы не состояли в родстве. Он не был эмберитом. Свары и проблемы Эмбера стали его заботами только по желанию. Давным-давно мы были друзьями и союзниками в битве в стране, ставшей ему родной.

По завершению этого дела он попросился поехать со мной помочь мне управляться с моими собственными делами и делами Эмбера.

Таким образом, нас связывала только дружба, штука более крепкая, чем прошлые долги и правила чести, иными словами то, что давало ему право приставать ко мне с подобными делами, где я даже Рэндома мог послать к черту, коль скоро я принял решение. Я понимал, что мне не следует раздражаться, так как все сказанное им было предложено честно. Вероятнее всего, что это было старое военное чувство, восходившее к нашим самым давнишним отношениям так же, как связанное с нынешним положение дел: я не люблю, чтобы обсуждали мои решения и приказы. Я решил, что, вероятно, меня даже больше раздражал тот факт, что он в последнее время высказал несколько проницательных догадок и несколько основанных на них довольно здравых предложений, до чего, как я чувствовал, мне следовало додуматься самому. Никому не нравится признаваться в обиде, основанной на чем-то подобном. И все же, только ли в этом дело? Простая проекция неудовлетворенности из-за немногочисленных примеров личной недостаточности? Старый армейский рефлекс насчет святости моих решений? Или меня беспокоило что-то более глубокое и как раз теперь всплывшее на поверхность?

— Корвин, — произнес Ганелон, — я тут поразмыслил…

Я вздохнул:

— Да?

— Насчет сына Рэндома. Учитывая, как на вас все заживает, я полагаю вполне возможным, что он мог выжить и все еще где-то бродит.

— Хотелось бы думать, что так оно и есть.

— Не слишком торопись с такими пожеланиями.

— Что ты имеешь в виду?

— Как я понял, он имел очень мало контакта с Эмбером и с остальной семьей, учитывая, что вырос он в Рембе.

— Да, я тоже так думаю.

— Фактически, кроме Бенедикта и Льювиллы в Рембе, единственный, с кем он имел контакт, был тот, кто ударил его ножом.

— Блейз, Бранд или Фиона. Мне пришло в голову, что у него, вероятно, сложилось искаженное представление о семье.

— Искаженное, — допустил я, — но может быть, вполне оправданное, если я понимаю, к чему ты клонишь.

— Думаю, что понимаешь. Кажется допустимым, что он не только боится семьи, но и имеет зуб на вашу компанию.

— Такое вполне возможно.

— Не думаешь ли ты, что он мог переметнуться к врагам?

Я покачал головой:

— Нет, если он знает, что они орудия тех, кто пытался убить его.

— Но так ли это? Интересно знать… Ты говоришь, что Бранд испугался и попытался отказаться от какой-то там ихней договоренности с шайкой черной дороги. Если они так сильны, то я хотел бы знать, не могли ли Фиона и Блейз стать их орудиями? Если это так, то я могу представить себе Мартина, выискивающего что-то, что дает ему власть над ними.

— Слишком детальное построение из догадок, — возразил я.

— Враги, кажется, слишком много знают о вас.

— Верно, но у нас имелась пара предателей, которые могли много рассказать им.

— Могли ли они дать им все, что по твоим словам знала Дара?

— Это хороший довод, — признал я, — но трудно сказать.

Кроме случая с Теки, немедленно пришедшего мне на ум. Однако, я решил держать это при себе, чтобы выяснить, к чему он клонит, а не удаляться по касательной. Поэтому я сказал:

— Мартин едва ли способен рассказать им многое об Эмбере.

Ганелон с минуту помолчал, а затем спросил:

— У тебя был случай проверить это дело, о котором я тебя спрашивал той ночью у твоей гробницы?

— Какое дело?

— Можно ли подслушивать с помощью Карт? — напомнил он. — Теперь, когда мы знаем, что у Мартина есть колода…

Наступила моя очередь замолчать, пока небольшое семейство минуток перешло мне слева дорогу и показывая мне язык.

— Нет, — наконец, произнес я. — У меня не было случая проверить это.

Мы проехали немалое расстояние, прежде чем он произнес:

— Корвин, той ночью, когда вы вернули Бранда…

— Да?

— Ты говоришь, что после ты проверил алиби у всех, чтобы выяснить, кто же это тебя ударил, и что любому из них было бы трудно выкинуть такой фокус в данное время.

— Да, — вымолвил я.

Он кивнул:

— Теперь ты можешь подумать об еще одном своем родственнике. У него может отсутствовать семейная ловкость лишь потому, что он молод и неопытен.

Мысленно усмехнувшись, я сделал ручкой безмолвному параду минуток, прошедших между Эмбером и мной.


4

Она спросила: «Кто там?», когда я постучал, и я ей ответил:

— Корвин.

— Минутку.

Я услышал ее шаги, а затем дверь распахнулась. Виала, лишь чуть выше полутора метров ростом и очень худенькая брюнетка с изящными чертами лица и мягким голосом. На ней было надето красное платье. Ее незрячие глаза смотрели сквозь меня, напоминая мне о тьме прошлого, о боли.

— Рэндом попросил меня передать, что он немного задержится, но беспокоиться незачем.

Она посторонилась и открыла дверь настежь.

Я не хотел, но зашел. Я не собирался буквально выполнять просьбу Рэндома — рассказать ей то, что уже сказал и ничего более.

Лишь когда мы поехали каждый своей дорогой, я сообразил, что именно означала просьба Рэндома: он попросту попросил меня сообщить его жене, с которой я успелобменяться не более чем полудюжиной слов, что он отправился искать своего незаконного сына, парня, чья мать Морганта совершила самоубийство, за что Рэндом и был наказан принудительной женитьбой на Виале. Тот факт, что этот брак оказался удачным, все еще изумлял меня. У меня не было ни малейшего желания выдавать груз неприятных новостей и, заходя в комнату, я искал выход.

Я прошел мимо бюста Рэндома, установленного на высокой полке в стене слева от меня. На самом деле я миновал его прежде, чем до меня дошло, что изображен был в самом деле мой брат. На противоположной стороне комнаты я увидел ее рабочий верстак. Обернувшись, я изучил бюст.

— Я и не знал, что вы занимаетесь ваянием.

— Да?

Оглядев апартаменты, я быстро обнаружил другие образцы ее работ.

— Здорово у вас получается, — похвалил я.

— Спасибо. Не присядете ли?

Я опустился в большое кресло с высокими подлокотниками, оказавшееся более удобным, чем оно выглядело. Она уселась на низкий диван справа от меня, подобрав под себя ноги.

— Не хотите ли что-нибудь поесть или выпить?

— Нет, спасибо. Я могу задержаться лишь ненадолго. Дело в том, что Рэндом, Ганелон и я немного сбились с пути по дороге домой, а после этой задержки встретились и поговорили. В результате всего этого Рэндом и Бенедикт вынуждены были предпринять еще одно небольшое путешествие.

— Это надолго?

— Вероятно, на сутки, может, немного дольше. Если его поездка сильно затянется, он, вероятно, свяжется с кем-нибудь через Карту, и мы дадим вам знать. — Бок мой начало покалывать, и я положил туда руку, мягко массируя.

— Рэндом мне много рассказывал о вас.

Я усмехнулся.

— Вы уверены, что не хотите перекусить? Это будет нетрудно устроить.

— Он рассказал вам, что я всегда голоден?

Она рассмеялась:

— Нет. Но если вы были столь деятельны, как вы утверждаете, то я полагаю, вы не выкроили времени на еду.

— Тут вы наполовину правы. Ладно, если у вас завалялся лишний кусок хлеба, он, может, пойдет мне на пользу.

— Прекрасно! Одну минутку.

Она поднялась и вышла в соседнюю комнату. Я воспользовался случаем, чтобы от души почесать кожу вокруг раны, где внезапно возник убийственный приступ зуда. Я принял ее гостеприимство по этой причине, а частично из-за понимания, что я действительно проголодался.

Лишь немного позже до меня дошло, что она все равно не могла видеть, как я набросился на свой бок. Ее уверенные движения и лишенные колебаний манеры ослабили мое сознание ее слепоты. Хорошо. меня порадовало, что она была способна так отлично нести свое бремя.

Я услышал, как она напевает мотив: «Баллады о бороздящих воды», песню великого торгового флота Эмбера. Эмбер не был знаменит своим производством, да и сельское хозяйство не было нашей сильной стороной. Но наши корабли плавали по Отражениям, курсируя между везде и всюду, торгуя всем, чем угодно.

Почти что каждый эмберит мужского пола, знатный или нет, проводил некоторое время на флоте. Те, кто королевской крови, давным-давно проложили торговые пути другим судам, плывущим следом, с морями двух дюжин миров в голове у каждого капитана. В минувшие времена я помогал в этом деле, и хотя мое участие никогда не было таким глубоким, как у Жерара или Каина, на меня произвели огромное впечатление силы глубин и дух людей, пересекавших их.

Через некоторое время вошла Виала, неся поднос, нагруженный хлебом, мясом, сыром, фруктами и кубком красного вина.

Она поставила его на близстоящий стол.

— Вы что, собираетесь накормить полк?

— Лучше понадежнее застраховаться.

— Спасибо! Не присоединитесь ли ко мне?

— Наверное, я съем какой-нибудь фрукт, — прошелестела она.

Ее пальцы через секунду нашли яблоко. Она вернулась на диван.

— Рэндом сообщил, что эту песню сочинили вы.

— Это было давным-давно, Виала.

— А сейчас вы что-нибудь сочиняете?

Я покачал было головой, поймал себя на этой глупости и ответил:

— Нет. Эта часть меня… отдыхает.

— Жалко, у вас замечательно получается.

— Настоящий музыкант в семье — Рэндом.

— Да, он очень хороший, но играть и сочинять — это совсем разные вещи.

— Верно. В один прекрасный день, когда станет полегче… Скажите мне, вы счастливы здесь, в Эмбере? Все ли вам по душе? Не нужно ли вам что-нибудь?

Она улыбнулась:

— Все, что мне нужно, это Рэндом. Он хороший человек.

Я был страшно тронут, услышав, что она так отзывается о нем.

— Тогда я счастлив за вас. И самый младший и самый маленький… Ему, возможно, пришлось немного хуже, чем всем остальным из нас. Нет ничего более бесполезного, как еще один принц, когда их уже и так целая толпа. Я был также виноват, как и остальные. Однажды мы с Блейзом засадили его на два дня на островке к югу отсюда…

— А Жерар съездил и вызволил его, когда узнал об этом, — закончила она за меня. — Да, он мне рассказывал. Должно быть, это тревожит вас, если вы до сих пор помните это.

— На него это тоже, возможно, произвело впечатление.

— Нет, он давным-давно простил вас. Он рассказывал это, как анекдот. К тому же он вогнал шип сквозь каблук вашего сапога, проткнувший вам пятку, когда вы его надели.

— Так это был Рэндом? Будь я проклят! А я-то всегда винил в этом Джулиана.

— Вот этот случай тревожит Рэндома.

— Как же давно все это было! — воскликнул я.

Я покачал головой и продолжил есть.

Меня охватил голод, и она предоставила мне несколько минут молчания, чтобы я преодолел его.

Когда я взял над ним верх, я почувствовал побуждение что-то сказать.

— Вот так-то лучше, намного лучше, — начал я. — Я провел в небесном городе необычную и утомительную ночь.

— Вы получили знамения полезного характера?

— Не знаю, насколько они могут оказаться полезными. С другой стороны, я полагаю, что предпочел бы, скорее иметь их, чем не иметь. А здесь ничего интересного не произошло?

— Слуги говорили мне, что ваш брат Бранд продолжает выздоравливать. Он хорошо ел этим утором, что является ободряющим признаком.

— Верно, — согласился я. — Теперь он, кажется, вне опасности.

— Вероятно. Эта серия ужасных происшествий, которой подверглись вы все! Мне очень жаль. Я надеялась, что вы сможете приобрести во время ночи, проведенной на Тир-на Ног-те, какие-то указания на поворот к лучшему в ваших делах.

— Это не имеет значения, — успокоил я ее. — Я не так уж уверен в ценности этого предприятия.

— Тогда зачем же…

Я изучал ее с возобновившимся интересом.

Даже лицо ее ничего не выдавало, но правая рука подергивалась, постукивая и пощипывая материал дивана.

Затем, внезапно осознав ее красноречие, она заставила руку лежать неподвижно.

Она явно была личностью, самой ответившей на свой вопрос и желавшей теперь, чтобы она сделала это молча.

— Да, — подтвердил я, затягивая время. — Вы знаете о моем ранении?

Она кивнула. — Я не сержусь на Рэндома за то, что он рассказал вам.

Его суждения всегда были точными и приспособленными к обороне. ей-ей, не вижу никаких причин не полагаться на них самому. Я должен, однако, спросить, много ли он вам рассказал, как ради вашей собственной безопасности, так и ради своего душевного спокойствия, потому что есть вещи, которые я подозреваю, но еще не высказал.

— Я понимаю. Конечно, трудно оценить то, чего нет, то, о чем он мог умолчать, но, по большей части, он мне рассказывает обо всем. Я знаю вашу историю и историю большинства других. Он держит меня в курсе событий, подозрений и предположений.

— Спасибо, — пригубил я вина. — Тогда мне будет легче сказать, ввиду того, как у вас обстоят дела. Я собираюсь рассказать вам все, что случилось с завтрака до настоящего времени.

Так я и сделал.

Она иногда улыбалась, когда я говорил, но не перебивала. Когда я кончил, она спросила:

— Вы думали, что меня расстроит упоминание о Мартине?

— Это казалось возможным.

— Нет, — возразила она. — Видите ли, я знала Мартина еще в Рембе, когда он был мальчиком. Я была там, пока он рос. Он мне тогда нравился. Даже если бы он не был сыном Рэндома, он все равно был бы мне дорог. Я могу только радоваться заботе Рэндома, что со временем это пойдет на благо им обоим.

Я покачал головой:

— Я не слишком часто встречаю людей, подобных вам. И я рад, что, наконец, встретил.

Она рассмеялась, после чего спросила:

— Долго ли вы были без зрения?

— Да.

— Это может озлобить человека или дать ему больше радости в том, что он имеет.

Мне не нужно было мысленно возвращаться к своим чувствам тех дней слепоты, чтобы знать, что я был человеком первой разновидности, даже если не принимать в расчет обстоятельства, при которых я приобрел ее. Сожалею, но таков уж я есть, и я сожалею.

— Верно, — согласился я, — вы счастливая.

— На самом деле это просто состояние души, то, что легко может оценить Повелитель Отражений.

Она поднялась:

— Я всегда гадала, как вы выглядите. Рэндом вас описывал, но это совсем не то. Можно мне?

— Конечно.

Она подошла и положила на мое лицо кончики пальцев, деликатно проводя ими по моим чертам.

— Да, — произнесла она, — вы во многом такой, каким я вас представляла. И я чувствую в вас напряжение. Оно было тут долгое время, не так ли?

— В той или иной форме, я полагаю, всегда со времени моего возвращения в Эмбер.

— Хотела бы я знать, — задумчиво промолвила она, — не могли ли вы быть счастливее до того, как вновь обрели свою память?

— Это один из тех невозможных вопросов. Если бы я не обрел ее, то мог бы так же умереть. Но если на минуту отложить эту часть в сторону, в те времена все же было обстоятельство, не дававшее мне покоя, тревожившее меня каждый день. Я постоянно искал средство открыть, кто я такой и что я такое.

— Но вы были более или менее счастливы, чем сейчас?

— Не более и не менее. Одно уравновешивает другое. Это, как вы предположили, состояние души. И даже если бы это было не так, я никогда бы не смог вернуться к той другой жизни теперь, когда я знаю, кто я такой, теперь, когда я нашел свой Эмбер.

— Почему же?

— Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?

— Я хочу понять вас, — пояснила она. — Всегда с тех пор, как я услышала о вас еще в Рембе, даже прежде, чем Рэндом что-то рассказал, я гадала, что же побуждало вас действовать. Теперь, когда у меня есть возможность — никакого права, разумеется, только возможность — я почувствовала, что стоит нарушить этикет и правила, подобающие моему положению, просто для того, чтобы спросить вас.

Меня охватил невольный полусмешок:

— Отлично сказано. Посмотрим, смогу ли я быть честным. Сперва меня побуждала ненависть к моему брату Эрику и желание захватить трон. Спроси вы меня по возвращении, что было сильнее, я бы ответил, что притягательность трона. Сейчас, однако, я был бы вынужден признаться, что на самом деле все было наоборот. Я этого не понимал до этой самой минуты, но это правда. Но Эрик мертв, и из того, что я тогда испытывал к нему, ничего не осталось. Трон по-прежнему на месте, но теперь я нахожу, что чувства у меня к нему смешанные. При настоящих обстоятельствах есть возможность, что никто из нас не имеет на него права, и даже если бы были сняты семейные возражения, в это время я бы не принял его. Сперва я должен добиться восстановления стабильности в королевстве и ответов на множество вопросов.

— Даже, если бы все это показало, что вы не можете сесть на трон?

— Даже так.

— Тогда я начинаю понимать.

— Что тут понимать?

— Лорд Корвин, мое знание философских основ этих вещей ограничено, но я понимаю так, что вы способны найти в Отражениях все, что пожелаете. Это длительное время беспокоило меня, и я никогда полностью не понимала объяснений Рэндома. Разве не мог бы каждый из вас, если бы захотел, уйти в Отражения и найти себе другой Эмбер, подобный этому во всех отношениях, за исключением того, что вы правили бы там или же наслаждались любым другим желанным для вас положением.

— Да, мы можем отыскать такие места, — подтвердил я.

— Тогда почему же этого не сделают, чтобы положить конец борьбе?

— Потому что можно найти место, кажущееся точно таким, но это и все. мы — часть этого Эмбера и в такой же степени, как он — часть нас. Любое Отражение Эмбера неизбежно будет населено Отражениями нас самих, чтобы казаться настоящим. Мы можем даже ожидать встретить Отражение своей собственной персоны, если захотим переместиться в готовое королевство. Однако, народ Отражения не будет точно таким же, как другие люди здесь. Отражение никогда не бывает точно таким же, как то, что отбрасывает его. Эти мелкие отличия складываются. Они н самом деле еще хуже, чем крупные. Это равносильно приходу в страну незнакомцев. Самое лучшее человеческое сравнение, приходящее мне на ум, это встреча с человеком, сильно напоминающим другого, известного тебе человека. ты все время ждешь, что он будет вести себя, как твой знакомый, хуже того, у тебя есть тенденция вести себя по отношению к нему так же, как к тому, к другому. Ты надеваешь с ним определенную маску, а его реакции не соответствуют. Это неудобное чувство. Мне никогда не доставляло удовольствия встречать людей, напоминающих мне о других людях. Личность — вот что мы не можем контролировать в своих манипуляциях с Отражениями. Фактически, именно посредством этого мы и можем отличить друг друга от Отражений самих себя. Вот почему так долго Флора не могла придти к решению обо мне6 тогда, на Отражении Земли: моя новая личность была достаточно иной.

— Я начинаю понимать, — произнесла она. — Для вас это не просто Эмбер. Это — место плюс все остальное.

— Место плюс все остальное — это и есть Эмбер, — согласился я.

— Вы утверждаете, что ваша ненависть умерла вместе с Эриком, а стремление к трону поубавилось из-за учета всего нового, что вы узнали?

— Именно так.

— Тогда мне думается, я понимаю, что именно движет вами.

— Мною движет желание стабильности и нечто от любопытства, и месть нашим врагам.

— Долг, — прошептала она. — Конечно же, долг.

Я фыркнул:

— Было бы утешительно представить это так, но я не стану лицемерить. Едва ли я верный сын Эмбера или Оберона.

— Ваш голос явно показывает, что вы не желаете, чтобы вас считали таким.

Я закрыл глаза, чтобы присоединиться к ней в темноте, чтобы вспомнить на короткий миг мир, где первенствовали иные средства общения, чем световые волны. И тогда я понял, что она была права насчет моего голоса. Почему я так тяжело затопал ногами, едва была высказана мысль о долге? Я люблю быть уважаемым за доброту, чистоту благородство и великодушие, когда я заслуживаю их, иногда даже когда не заслуживаю, точно так же, как всякий другой человек. Что же тогда беспокоило меня в представлении о долге перед Эмбером? Ничего. В чем же тогда дело?

Отец?

У меня не было больше перед ним никаких обязательств, меньше всего долговых.

В конечном счете именно он был в ответе за нынешнее положение дел. Он наплодил нас, не установив надлежащего порядка наследования, он был менее, чем добр ко всем нашим матерям и ожидал нашей преданности и поддержки.

Он выделял среди нас любимчиков и, фактически, настраивал нас друг против друга. А потом он ввязался по глупости во что-то, с чем не мог справиться, и оставил королевство в разброде. Зигмунд Фрейд давным-давно обезопасил меня от любых нормальных, обобщенных чувств негодования, которые могли бы действовать внутри семейной ячейки. На этой почве мне нечего злиться.

Другое дело — факты. Я не любил отца не просто потому, что он не дал мне никакой причины любить его: воистину он, казалось, трудился в ином направлении. Я понял, что именно это и беспокоило меня в представлении о долге: объект его.

— Вы правы, — не стал я возражать. Затем я открыл глаза и поглядел на нее.

— Я рад, что вы сообщили мне об этом. Дайте мне вашу руку, — я поднялся.

Она протянула правую руку, и я поднес ее к губам.

— Спасибо вам, — поблагодарил я. — Это был отличный завтрак.

Я повернулся и направился к двери. Оглянувшись, я увидел, что она покраснела и улыбается, все еще не опуская руку, и я начал понимать перемену в Рэндоме.

— Удачи вам, — пожелала она, когда я уже вышел.

— И вам, — подхватил я.

И быстро вышел.

Вслед за этим я собирался повидать Бранда, но не мог заставить себя сделать это, хотя бы потому, что не хотел с ним встречаться, пока мой ум притупила усталость, и еще потому, что разговор с Виалой был первым приятным событием, случившимся за последнее время, и только на этот раз я собирался отдохнуть с неиспорченным настроением.

Я поднялся по лестнице и прошел по коридору к своей комнате, думая, конечно, о ночи длинных ножей, когда вставлял новый ключ в новый замок. В спальне я задернул шторы от полуденного солнца, разделся и лег в постель. Как и в других случаях отдыха после стресса, когда ожидались новые напряжения, сон какое-то время не шел ко мне. Я долго метался и ворочался, вновь переживая события нескольких последних дней и даже более давние.

Когда я, наконец, уснул, сон мой был амальгамой из того же материала, включая срок в моей старой камере и ковыряние в двери. Когда я проснулся, было темно, и я действительно чувствовал себя отдохнувшим. Фактически, в затылке у меня плясал заряд приятного возбуждения. Это был вертевшийся на кончике языка императив, захороненная идея, которая…

Да!

Я сел, потянулся за одеждой и принялся облачаться. Я пристегнул Грейсвандир, сложил одеяло и сунул его под мышку.

Я чувствовал, что в голове у меня прояснилось, а бок перестало покалывать.

Я не имел ни малейшего представления, сколько я проспал, и в данный момент это едва ли стоило выяснять. Мне надо было выяснить нечто куда более важное, нечто такое, что должно мне было придти в голову давным-давно, да фактически и пришло. Я действительно сразу же уставился на него, но жернова времени и событий вытеснили его из головы до нынешнего дня.

Я запер за собой комнату и направился к лестнице. Трепетало пламя свечей и полинявший олень, веками умиравший на гобелене справа от меня, оглядывался на полинявших собак, преследовавших его приблизительно столько же долго. Иногда мои симпатии принадлежали оленю, обычно же собакам.

Надо будет как-нибудь отреставрировать гобелен.

Я спустился вниз по лестнице. Снизу не было слышно никаких звуков. Значит время было позднее. Это было хорошо.

Прошел еще один день, и мы еще живы, может быть, даже поумнели, стали достаточно мудрыми, чтобы понять, что есть еще много такого, что нам нужно узнать. Надежда, вот наверное, что у меня отсутствовало, когда я, воя, сидел в той проклятой камере, прижимая руки к уничтоженным глазам. Виала…

Я бы желал иметь возможность поговорить с ней в те дни хоть несколько минут. Но я усвоил то, чему научился в скверной школе, и даже более мягкий курс обучения, вероятно, не придал бы мне твоего милосердия.

Я все же… трудно сказать.

Я всегда больше чувствовал себя псом, чем оленем, больше охотником, чем жертвой.

Ты могла бы научить меня чему-то, что притупило бы злость, смягчило бы ненависть. Но было бы это к лучшему? Ненависть умерла вместе с ее объектом, и злость тоже прошла, но, оглядываясь назад, я гадаю, а сумел бы я добиться своего, если бы они меня не поддерживали? Я вовсе не уверен, что пережил бы свое заключение, если бы мои уродливые спутники то и дело не возвращали меня силком к жизни и нормальности. Теперь я мог позволить себе роскошь думать при случае, как олень, но тогда это могло бы оказаться роковым.

По-настоящему я этого не знаю и сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю.

На втором этаже стояла полная тишина. Снизу доносились слабые звуки.

Спокойной ночи, миледи. Поворот, и снова вниз. Интересно, открыл ли Рэндом что-нибудь важное? Вероятно, нет. Иначе или он, или Бенедикт уже связались бы со мной. Если не попали в беду. Но нет, смешно беспокоиться. Реальная опасность в должное время даст о себе знать, и хлопот у меня будет больше, чем достаточно.

Вот и нижний этаж.

— Уилл! — окликнул я. — Рольф!

— Да, лорд Корвин.

Двое часовых встали по стойке «смирно», заслышав мои шаги. Их лица сказали мне, что все обстояло хорошо, но ради проформы я спросил:

— Все ли в порядке?

— Все в порядке, лорд, — ответил старший.

— Отлично.

Я продолжил путь, войдя и пройдя мраморный обеденный зал.

Он сработает, я был уверен в этом, если время и влажность полностью его не стерли. И тогда…

Я вступил в длинный коридор, где по обеим сторонам тесно сдавливали пыльные стены. Темнота, тени, мои шаги…

Я подошел к двери в конце коридора, открыл ее и вышел на платформу, затем снова вниз по этой винтовой лестнице с огнями то тут, то там в пещеры Колвира.

Рэндом был прав, решил я тогда. Если убрать все вплоть до уровня того отдаленного дня, то будет близкое соответствие между тем, что останется, и местом того первозданного Лабиринта, которое мы посетили этим утром.

Вниз. Изгибы и повороты во мраке. Освещенная фонарями и факелами караульная, была в нем по-театральному четкой.

Я достиг дна и направился в ту сторону.

— Добрый вечер. лорд Корвин, — произнесла тощая, труповидная фигура. Она с улыбкой курила трубку, прислонясь к полкам.

— Добрый вечер, Роджер. Как дела в подземном мире?

— Крысы, летучие мыши и пауки. Ничто другое больше не шевелится. Мирно.

— Тебе по душе эта служба?

Он кивнул:

— Я пишу философский роман с элементами ужаса и психопатологии. Над этими частями я работаю здесь.

— Подходящая обстановка, что и говорить, — согласился я. — Мне понадобится фонарь.

Он фыркнул и взял один фонарь с полки, после чего зажег его от свечи.

— У него будет счастливый конец? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Я буду счастлив.

— Я имею в виду полное торжество. И герой спит с героиней? Или ты убьешь всех до единого?

— Это едва ли будет справедливо, — заметил он.

— Неважно. Может быть, я однажды прочту его.

— Может быть, — не возражал он.

Я взял фонарь и повернулся к выходу, двинувшись в направлении, в котором уже жутко давно не двигался. Я обнаружил, что все еще могу мысленно измерять расстояние по эху от моих шагов.

В скором времени я приблизился к стене, высмотрел нужный коридор и вошел в него. Затем дело просто заключалось в подсчете шагов. Мои ноги дорогу знали.

Дверь в мою камеру была частично приоткрыта. Я поставил фонарь на пол и использовал обе руки, чтобы открыть ее полностью.

Она поддалась неохотно, со стоном.

Затем я поднял фонарь и вошел.

Мускулы мои затрепетали, а желудок сжался. Я начал дрожать. Мне пришлось побороть сильный импульс рвануться и убежать.

Я не предвидел такой реакции. Я не хотел уходить от тяжелой, обитой медью двери из страха, что ее захлопнут за мной и задвинут на засов.

Это был миг, близкий к чистому ужасу, пробужденному во мне маленькой грязной камерой. Я заставил себя сосредоточиться на мелочах, на дыре, служившей мне туалетом, на черном пятне, где я развел костер в тот последний день.

Я провел левой рукой по внутренней поверхности двери, находя и прослеживая пальцами борозды, выдолбленные моей ложкой.

Я вспомнил, какую работу проделали мои руки, и нагнулся изучать выдолбленные канавки.

Они были совсем не такие глубокие, как показалось в то время, если сравнить с толщиной двери. Я понял, как сильно я преувеличивал воздействие этих слабых усилий вырваться на свободу. Я прошел мимо нее и осмотрел стену.

Нечетко. Время и влажность поработали над уничтожением рисунка.

Но я еще мог различить контуры маяка Кабры, ограниченного четырьмя чертами моей старой ручкой ложки. Магия рисунка все еще присутствовала тут, та сила, которая наконец, перенесла меня на свободу. Я почувствовал ее, не взывая к ней.

Я повернулся и встал лицом к другой стене.

Рисунок, который я сейчас рассматривал, поживал менее хорошо, чем рисунок маяка, но, впрочем, он был выполнен в крайней спешке при свете моих последних нескольких спичек. Я даже не мог разобрать всех деталей, хотя моя память снабдила меня некоторыми из тех, что были скрыты. Это был вид кабинета или библиотеки, с выстроившимися вдоль стен книжными полками, письменным столом на переднем плане и глобусом рядом с ним. Хотел бы я знать, следует ли мне рискнуть и почистить его?

Я поставил фонарь на пол и возвратился к рисунку на другой стене.

Уголком одеяла я мягко стер пыль с точки неподалеку от основания маяка. Линия стала четче. Я снова протер ее, прикладывая немного больше давления. Неудачно. Я уничтожил дюйм с чем-то рисунка.

Я отступил и оторвал широкую полосу от края одеяла. Оставшееся я свернул и уселся на него. Затем медленно и осторожно я приступил к работе над маяком. Я должен был добиться точного ощущения, как надо работать, прежде чем попробовать очистить другой рисунок.

Полчаса спустя я встал и потянулся, после чего нагнулся и оживил ноги массажем.

То, что осталось от маяка, было чистым.

К несчастью, я уничтожил примерно 20% рисунка, прежде чем обрел ощущение текстуры стены и правильного поглаживания по ней. Я сомневался, что в дальнейшем улучшу его.

Фонарь зашипел, когда я передвинул его. Я развернул одеяло и оторвал свежую полосу. Я опустился на колени перед другим рисунком и принялся за работу.

Спустя некоторое время я освободил то, что осталось от него. Я забыл про череп на столе, пока осторожное движение тряпкой не обнаружило его вновь, и угол противоположной стены, и высокий подсвечник.

Я отодвинулся. Протирать дальше было рискованно и к тому же, вероятно, и не нужно. Он казался почти целиком таким же, каким был.

Пламя фонаря вновь затрепетало. Проклиная Роджера за то, что он не проверил уровня керосина, я встал и держал свет на уровне плеча слева от меня. И выбросил из головы все, кроме сцены передо мной.

Когда я пристально посмотрел на рисунок, он приобрел некоторую перспективу. Миг спустя он стал совершенно трехмерным и расширился, заполнив все мое поле зрения. Я шагнул вперед и поставил фонарь на край стола.

Я обвел взглядом помещение. Вдоль всех четырех стен шли книжные полки. Не было никаких окон. Две двери в противоположном конце комнаты справа и слева напротив друг друга были одна закрыта, а другая частично приоткрыта. Рядом с открытой дверью был длинный низкий стол, заваленный книгами и бумагами. Открытые места на полках, ниши и выемки занимали экстравагантные диковины — кости, камни, керамика, покрытые письменами таблички, линзы, жезлы и инструменты неизвестного назначения. Огромный ковер напоминал ордебильский. Я сделал шаг к тому концу комнаты, и фонарь вновь зашипел. Я обернулся и протянул к нему руку. И в этот момент он погас.

Прорычав ругательство, я опустил руку. Затем я медленно повернулся, проверяя, нет ли каких-нибудь возможных источников света. С полки напротив слабо светилось что-то напоминающее ветку коралла, и из-под закрытой двери выбивалась бледная линия света. Я плюнул на фонарь и пересек комнату.

Дверь я открыл как можно тише. Комната, в которую она вела, была пустой, маленькой безоконной гостиной, слабо освещенной все еще тлеющими углями в ее единственном очаге. Стены комнаты были из камня и смыкались надо мной в сводчатый потолок.

Камин был, вероятно, природной нишей слева от меня. В противоположной стороне была устроена большая бронированная дверь, и в замке ее был частично повернут большой ключ.

Я вошел, взял свечу с ближайшего стола, и двинулся к камину зажечь ее. Когда я опустился на колени и стал искать среди углей пламя, то услышал поблизости от двери тихие шаги.

Повернувшись, я увидел его сразу за порогом. Он был, примерно, полутора метров ростом, горбатый. Волосы и борода у него были даже длиннее, чем я помнил. Дворкин был одет в ночную рубашку, доходящую ему до лодыжек.

Он держал в руке масляную лампу и его темные глаза вглядывались в меня над ее покрытым сажей выходным отверстием.

— Оберон, — произнес он. — Пришло, наконец, время?

— Какое именно время? — переспросил я мягко.

Он засмеялся:

— Какое же еще? Время уничтожить мир, конечно!

Я держал свет подальше от лица, а голос на октаву ниже.

— Не совсем, — возразил я.

Он вздохнул:

— Ты все еще не убежден?

Он посмотрел вперед и вскинул голову, приглядываясь ко мне.

— Почему ты должен все портить? — спросил он.

— Я ничего не испортил.

Он опустил лампу. Я снова отвернул голову, но он, в конце концов, сумел разглядеть мое лицо. Он засмеялся.

— Забавно. Ты явился, как юный лорд Корвин, думая поколебать меня семейными чувствами. Почему ты не выбрал Бранда или Блейза? Лучше всего нам послужили детки Клариссы.

Я пожал плечами и встал:

— И да, и нет.

Я решил кормить его двусмысленностями, пока он принимал их и отвечал. Могло всплыть что-то ценное, и это казалось легким способом держать его в хорошем настроении.

— А ты сам? — продолжал я. — Какой лик ты придал бы всему?

— О, чтобы завоевать твое доброе расположение, я скопирую тебя, — заявил он, а затем принялся смеяться.

Он откинул голову, а когда его смех зазвенел вокруг меня, с ним произошла перемена. Рост его, казалось, увеличился, а лицо переместилось по горизонтали, словно парус, повернутый слишком близко к ветру. Горб на его спине уменьшился, когда он выпрямился и стал выше. Черты его лица преобразились, а борода почернела. К тому времени стало очевидным, что он каким-то образом перераспределил массу своего тела, потому что ночная рубашка, доходившая ему до лодыжек, была теперь на полпути к его голеням. Он глубоко вздохнул и плечи его расширились. Руки его удлинились, выпуклый живот сузился, приталился.

Он достиг моего плеча, а затем стал еще выше. Горб его совершенно рассосался.

Лицо его исказилось в последний раз, переустроенные его черты застыли. Смех его упал до смешка, растаял и кончился ухмылкой. Я рассматривал слегка более хрупкую версию самого себя.

— Достаточно? — поинтересовался он.

— Да, ладно.

Я вытащил дрова из поленницы справа от себя. Мне пойдет на пользу любая задержка, которая выиграет время для изучения реакций.

Пока я занимался этой работой, он подошел к креслу и сел.

Когда я бросил на него быстрый взгляд, то увидел, что он не глядел на меня, а уперся взглядом в тени. Я кончил разводить огонь и поднялся, надеясь, что он скажет еще что-нибудь.

В конечном итоге он и сказал:

— Что там сталось с великим замыслом?

Я не знал, говорит ли он о Лабиринте или о каком-то отцовском генеральном плане, в который он не был посвящен. Поэтому я ответил:

— Скажи мне сам.

Он вновь засмеялся.

— Почему бы и нет? Ты переменил свое мнение, вот что случилось.

— С какого на какое, на твой взгляд?

— Не насмехайся надо мной. Даже ты не имеешь права насмехаться надо мной. Меньше всех — ты.

Я поднялся на ноги:

— Я не насмехался над тобой.

Я прошел через комнату к другому креслу и перенес его поближе к камину, напротив Дворкина, и уселся.

— Как ты узнал меня? — спросил я. — Мое местонахождение едва ли общеизвестно.

— Это правда.

— Многие в Эмбере думают, что я умер?

— Да, а другие полагают, что ты можешь путешествовать в Отражениях.

— Понятно, — произнес я, а затем задал вопрос: — Как ты себя чувствуешь?

Он зло усмехнулся мне.

— Ты хочешь сказать, по-прежнему ли я сумасшедший?

— Ты выражаешь это грубей, чем мне бы хотелось.

— Есть ослабление, но есть и усиление, — пояснил он. — Оно находит на меня и снова покидает. В данный момент я почти вновь стал самим собой. Я говорю: почти. Это шок от твоего визита, наверное. Иногда в голове у меня не в порядке. Ты это знаешь. Однако, иначе быть не может. Это ты тоже знаешь.

— Полагаю, что знаю. Почему бы тебе не рассказать мне об этом заново? Один лишь рассказ может заставить тебя почувствовать себя лучше, а мне может дать что-то такое, что я упустил. Расскажи мне обо всем.

Он снова засмеялся.

— Все, что тебе угодно. У тебя есть какие-то предпочтения? Мое бегство из Хаоса на этот маленький неожиданный остров в Мире ночи? Мои метания над бездной? Мое открытие Лабиринта в камне, висящем на шее у Единорога? Мое копирование узора молнией, кровью и лирой, в то время, как наши отцы бушевали, сбитые с толку, явившись слишком поздно, чтобы призвать меня обратно, тогда как поэма из огня проторила бы первую дорогу в моем мозгу, заражая меня волей творить? Слишком поздно! Одержимый отвращением, порожденным болезнью, за пределами досягаемости их помощи, их силы, я планировал и строил, плененный своим новым «я». Эту повесть ты хочешь услышать вновь? Или мне лучше рассказать о ее лечении?

У меня голова пошла кругом от того, что подразумевала только что брошенная им целая пригоршня сведений. Я не мог сказать, буквально ли он говорил или метафорически, или просто делился параноидальными иллюзиями, но то, что я хотел услышать, происходило намного ближе к настоящему моменту.

Поэтому, рассматривая теневое отражение самого себя, из которого происходил этот древний голос, я сказал:

— Расскажи мне о ее лечении.

Он свел вместе кончики пальцев и заговорил сквозь них:

— Я — Лабиринт, — заявил он, — в самом настоящем смысле. Проходя через мой ум, чтобы достичь той формы, которую он теперь имеет, основания Эмбера, он наложил на меня свой отпечаток столь же верно, как я наложил свой отпечаток на него. И я понял однажды, что я — это Лабиринт, и я сам, и он был вынужден стать Дворкиным в ходе становления себя. Были взаимные видоизменения в порождении этого места и этого времени, и вот тут-то и находится эта слабость, так же, как и наша сила, потому что мне приходило в голову, что повреждение Лабиринта было бы повреждением мне самому, а повреждение мне самому отразилось бы на Лабиринте. И все же мне нельзя было причинить настоящего вреда, потому что меня защищает Лабиринт, а кто, кроме меня, мог причинить вред Лабиринту? Прекрасная замкнутая система, казалось, с ее слабостью полностью защищенная ее силой.

Он замолк. Я слушал гудение огня. Что слушал он, не знаю.

— Я был неправ, — произнес он наконец. — И ведь такое простое дело… Моя кровь, которой я нарисовал его, может и стереть его. Но мне потребовались века, чтобы понять, что кровь моей крови тоже может сделать это. Ты можешь воспользоваться этим, ты тоже можешь изменить его — да, на третьем поколении.

Это не стало для меня сюрпризом — узнавание, что он приходится всем нам дедом. Как-то казалось, что я все время знал это, но никогда не оглашал. И все же, если тут что и было, то это поднимало больше вопросов, чем отвечало. Набрали еще одно поколение предков. Продолжаем запутываться. Я теперь имел еще меньшее представление, чем когда-либо, кем же на самом деле был Дворкин. Добавьте к этому факт, который признавал даже он: это была повесть, рассказанная сумасшедшим.

— Но отремонтировать его… — произнес я.

Он осклабился, и мое собственное лицо скривилось передо мной.

— Ты потерял вкус быть повелителем живого вакуума, королем Хаоса? — спросил он.

— Может быть.

— Клянусь Единорогом, твоей матерью, я знал, что дойдет до этого. Лабиринт столь же силен в тебе, как и большое королевство. Чего же ты тогда желаешь?

— Сохранить королевство.

Он покачал головой:

— Проще будет уничтожить и попробовать начать все заново, как я столь часто говорил тебе раньше.

— Я упрям, так что скажи мне снова.

Я пытался симулировать отцовскую грубость.

Он пожал плечами:

— Уничтожь Лабиринт, и мы уничтожим Эмбер и все Отражения в полярном порядке вокруг него. Дай мне позволение уничтожить себя в середине Лабиринта, и мы начисто сотрем его. Дай мне позволение, давши мне слово, что потом ты возьмешь Камень, содержащий сущность порядка, и используешь его для создания нового Лабиринта, светлого и чистого, незапятнанного, нарисованного содержимым твоего собственного существа, в то время, как Легионы Хаоса пытаются со всех сторон отвлечь тебя. Пообещай мне это и позволь мне покончить с этим, потому что такой искалеченный, как я есть, я скорее предпочел бы умереть ради порядка, чем жить ради него. Что ты теперь скажешь?

— А не лучше было бы попробовать исправить тот, что у нас есть, чем уничтожать труд целых эпох?

— Трус! — крикнул он.

Он вскочил на ноги:

— Я знал, что ты снова это скажешь!

— Ну, а разве это не правда?

Он принялся расхаживать по комнате.

— Сколько раз мы об этом толковали? Ничего не изменилось! Ты боишься попробовать это!

— Наверное, — согласился я. — Но разве ты не чувствуешь, что нечто, ради чего ты столь многое отдал, стоит некоторых усилий, некоторых добавочных жертв, если есть возможность спасти его?

— Ты по-прежнему не понимаешь, — возразил он. — Я не могу не думать, что поврежденный предмет следует уничтожить и, будем надеяться, заменить. Природа моего личного повреждения такова, что я не могу представить себе ремонта. Я поврежден именно в таком духе. Мои чувства предопределены.

— Если Камень может создать новый Лабиринт, то почему он не может послужить для ремонта старого, чтобы покончить с нашими бедами и исцелить твой дух?

Он подошел и встал передо мной:

— Где твоя память? — поинтересовался он. — Ты же знаешь, что отремонтировать повреждение будет труднее, чем начать все заново. Даже Камень может легче уничтожить его, чем отремонтировать. Ты забыл, на что это похоже?

Он показал на стену позади него.

— Ты хочешь пойти и посмотреть снова?

— Да, — сказал я. — Хотелось бы. Пошли.

Я поднялся и посмотрел на него сверху вниз. Его контроль над формой стал пропадать, когда он рассердился. Он уже потерял три-четыре дюйма роста, и отражение его лица таяло обратно в его собственные гномовидные черты, а между его плеч уже росла заметная выпуклость, видимая уже, когда он жестикулировал. Глаза его расширились, и он изучал мое лицо.

— Ты это всерьез? — произнес он после некоторой паузы. — Ладно, тогда пошли.

Он повернулся и двинулся к большой металлической двери. Я последовал за ним. Он использовал обе руки, чтобы повернуть ключ, а затем навалился на нее всем телом. Я двинулся было помочь ему, но он с необыкновенной силой отпихнул меня в сторону, прежде чем дать двери последний толчок. Она заскрежетала и двинулась наружу в полностью открытое положение. Меня сразу же поразил странный и какой-то знакомый запах.

Дворкин шагнул за порог и остановился. Он нашел то, что выглядело длинным посохом, прислоненным к стене справа от него. Он стукнул им несколько раз оземь, и его верхний конец начал пылать. Он довольно хорошо освещал пещеру, открывая узкий туннель, в который и двинулся Дворкин. Я последовал за ним, и в скором времени туннель расширился, так что я смог идти рядом с ним. Запах усилился, и я почти узнал его: он встречался мне совсем недавно.

Мы прошли около восьмидесяти шагов, прежде чем наш путь сделал поворот налево и вверх. Затем мы прошли через небольшой район, напоминающий отросток. Он был усеян сломанными костями, а в паре футов над полом в скале было укреплено большое металлическое кольцо. К нему была прикреплена сверкающая цепь, упавшая на пол и устремленная вперед, словно линия расплавленных капель, остывающих во мраке.

После этого путь наш снова сузился, и Дворкин опять пошел впереди.

Через некоторое время он внезапно повернул за угол, и я услышал, как он сквозь губы бормочет. Я чуть не врезался в него, когда сам повернул. Он стоял, пригнувшись, и щупал левой рукой в темной щели. Когда я услышал тихий каркающий звук и увидел, что цепь исчезла в отверстии, то понял, чем он был и где мы были.

— Молодец, Винсер, — услышал я его слова. — Я далеко не ухожу. Все в порядке, дорогой Винсер. Вот тебе кое-что пожевать.

Не знаю уж, откуда он принес и что он там бросил зверю, но пурпурный грифон, к которому я достаточно приблизился, чтобы увидеть, как он зашевелился в своем логове, приняв подношение и вскинув голову, чтобы издать серию хрустящих звуков.

Дворкин ухмыльнулся мне:

— Удивлен?

— Чем?

— Ты думал, я боюсь его. Ты думал, что я никогда не подружусь с ним. Ты поставил его здесь, чтобы держать меня там, подальше от Лабиринта.

— Я когда-нибудь это говорил?

— Нет, но я не дурак.

— Будь по-твоему, — согласился я.

Он засмеялся, поднялся и продолжил путь по туннелю.

Я следовал за ним, и дорога снова стала ровной. Потолок поднялся и путь расширился. Наконец, мы подошли к входу в пещеру. Дворкин постоял с минуту силуэтом на фоне отверстия, подняв перед собой посох. Снаружи была ночь и чистый соленый воздух изгнал запах мускуса из моих ноздрей.

Постояв, он опять двинулся вперед, проходя в мир небесных свечей и голубого тумана. Продолжая идти следом за ним, я немного разинул рот при виде этого удивительного зрелища. Дело было не просто в том, что звезды в безлунном, безоблачном небе горели сверхъестественным блеском, и не в том, что снова совершенно стерлась граница между небом и морем. Дело было в том, что Лабиринт пылал почти ацетиленово-голубым светом, у этого неба-моря и всех звезд над ним, черты были расположены с геометрической точностью, формируя фантастическую косую плетенку, которая больше, чем что-либо иное, производила впечатление, что мы висим в середине космической паутины, где истинным центром был Лабиринт, а остальное — лучистым кружевом определенного следствия его существования, конфигурации и положения.

Дворкин продолжал спускаться к Лабиринту вплоть до его края рядом с затемненным районом. Он махнул над ним посохом и повернулся ко мне, как раз тогда, когда я подошел.

— Вот тебе, — объявил он, — дыра в моем уме. Я не могу больше думать через нее, только вокруг нее. Я больше не знаю, что нужно сделать, чтобы отремонтировать то, что теперь у меня отсутствует. Если ты думаешь, что можешь это сделать, то ты должен быть готов оказаться открытым для немедленного уничтожения каждый раз, когда ты покидаешь Лабиринт, пересекая разрыв. Разрушения происходят не темным участком. Разрушение идет самим Лабиринтом, когда ты нарушишь цикл. Камень может поддержать тебя, а может и нет. Я не знаю. Но легче не станет. С каждым циклом будет все труднее, и твои силы будут все время уменьшаться. Когда мы с тобой в последний раз обсуждали все это, ты боялся. Ты хочешь сказать, что с тех пор ты стал храбрее?

— Наверное. Ты не видишь никакого иного способа?

— Я знаю, что это можно сделать, начав с чистого листа, потому что однажды я это сделал. Помимо этого, я не вижу никакого другого способа. Чем дольше ты ждешь, тем больше ухудшается ситуация. Почему бы тебе, сын, не принести Камень и неодолжить мне свой меч? Лучшего способа я не вижу.

— Нет, — отказался я. — Я должен узнать побольше. Расскажи мне еще раз, как было сделано повреждение.

— Я все еще не знаю, который из твоих детей пролил на это место нашу кровь, если ты это имеешь в виду. Это сделали. Пусть это послужит уроком. Более темная часть наших натур сильно выдвинулась вперед. Дело, должно быть, в том, что они слишком близки к Хаосу, из которого мы произошли, и выросли, не применяя волю, выношенную нами в разгроме его. Я думал, что для них может оказаться достаточным ритуал перехода через Лабиринт. Ничего умней я придумать не мог. И все же этого не хватило. Они выступают против всего. Они пытаются уничтожить сам Лабиринт.

— А если мы преуспеем в начинании сделать все заново, не могут ли эти события повториться еще раз?

— Не знаю. Но какой у нас выбор, кроме провала и возвращения к Хаосу?

— Что с нами станет, если мы попробуем начать все сначала?

Он надолго замолчал и пожал плечами:

— Не могу сказать.

— А на что будет похоже другое поколение?

Он захихикал:

— Как можно ответить на такой вопрос? Понятия не имею.

Я достал пронзенную Карту и передал ему. Он рассмотрел ее, приблизив к свечению посоха.

— Я считаю, что это сын Рэндома — Мартин, — сказал я. — Именно его кровь и была здесь пролита. Я понятия не имею, жив ли он еще. До чего он, по-твоему, может дорасти?

Он снова посмотрел на Лабиринт.

— Так вот, значит, что за предмет украшал его, — проговорил он. — Как ты вынес ее?

— Ее добыли, — ответил я. — Это ведь не твоя работа, не так ли?

— Конечно, нет. Я этого парня в глаза не видел. Но это отвечает на твой вопрос, не правда ли? Если будет другое поколение, то твои дети уничтожат его.

— Как мы уничтожим их?

Он встретился со мной взглядом и пристально поглядел мне в глаза.

— Ты что, становишься вдруг нежно любящим отцом? — осведомился он.

— Если не ты изготовил эту Карту, то кто же?

Он взглянул на нее и щелкнул по ней ногтем:

— Мой лучший ученик, твой сын Бранд. Это его стиль. Видишь, что они делают, как только приобретают хоть немного силы? Предложит ли кто-нибудь из них свою жизнь для сохранения королевства, для восстановления Лабиринта?

— Вероятно, Бенедикт, Жерар, Рэндом, Корвин…

— На Бенедикте печать рока. Жерар обладает волей, но не умом. У Рэндома отсутствует смелость и решительность. Корвин… Разве он не впал в немилость и не исчез из виду?


5

Мысли мои вернулись к нашей последней встрече, когда он помог мне бежать из моей камеры на Кабру. Мне пришло в голову, что он мог бы и раздумать насчет этого, ведь тогда он не знал, при каких обстоятельствах я попал туда.

— Поэтому ты и принял облик Корвина? — продолжал Дворкин. — Это какая-то форма упрека? Ты опять испытываешь меня?

— Он не в немилости и не пропал из вида. Хотя у него есть враги среди семьи, он постарается сделать все, что угодно, чтобы сохранить королевство. Каким тебе видятся его шансы?

— Его ведь долгое время не было поблизости?

— Да.

— Тогда он мог измениться. Не знаю.

— Я считаю, что он изменился. Я уверен, что он готов попытаться на что угодно.

Он снова пристально посмотрел на меня.

— Ты — не Оберон, — произнес, наконец, он.

— Нет.

— Ты тот, кого я вижу перед собой.

— Ни больше, ни меньше.

— Понятно. Я и не знал, что ты знаешь об этом месте.

— Я и не знал до недавнего времени. Когда я первый раз явился сюда, меня привел Единорог.

Его глаза расширились,

— Это чрезвычайно интересно. Это же было так давно…

— Так как насчет моего вопроса?

— Вопроса? Какого вопроса?

— Мои шансы. Ты думаешь, я смогу отремонтировать Лабиринт?

Он медленно подошел и, подняв руку, положил правую ладонь мне на плечо. Посох в другой руке накренился, когда он это сделал, его голубой свет вспыхнул в футе от моего лица, но я не ощутил никакого жара. Он посмотрел мне в глаза.

— Ты изменился, — произнес он через некоторое время.

— Достаточно, чтобы совершить это дело?

Он отвел взгляд.

— Наверное, достаточно, чтобы стоило попытаться, даже если мы заранее обречены на провал.

— Ты поможешь мне?

— Я не знаю, буду ли я в состоянии помочь. Это дело с моими настроениями и мыслями — они приходят и уходят. Даже сейчас я чувствую, что частично теряю контроль. Наверное, виновато волнение. Нам лучше возвратиться.

Я услышал за спиной лязг. Когда я обернулся, грифон был там, покачивая головой слева направо, а хвостом справа налево и выбрасывая язык. Он принялся огибать нас, остановившись, когда занял позицию между Дворкиным и Лабиринтом. Дворкин пояснил:

— Он знает, он чувствует, когда я начинаю меняться, и не позволит тогда мне приблизиться к Лабиринту. Молодец, Винсер! А теперь возвращаемся. Все в порядке. Идем, Корвин.

Мы направились обратно ко входу в пещеру, и Винсер последовал за нами, лязгая на каждом шагу. Я вспомнил:

— Камень Правосудия. Ты говоришь, он необходим для ремонта Лабиринта?

— Да. Его надо будет пронести через весь Лабиринт, вновь чертя первоначальный узор в местах, где он нарушен. Но сделать это может только тот, кто настроен на Камень.

— Я настроен на Камень…

— Как? — остановился Дворкин.

Винсер позади нас издал кудахтающий звук и мы пошли дальше.

— Я следовал твоим письменным инструкциям и устным Эрика. Я взял его с собой в центр Лабиринта и спроектировал себя через него.

— Понятно. Как ты получил его?

— У Эрика на смертном одре.

— Он сейчас у тебя?

— Я вынужден был спрятать его в Отражении.

— Его лучше держать поближе к центру событий.

— Это почему же?

— Он имеет тенденцию производить искажающий эффект на Отражениях, если достаточно долго пролежит среди них.

— Искажений? В каком смысле?

— Нельзя сказать заранее. Это целиком зависит от места.

Мы завернули за угол и продолжали возвращаться сквозь мрак.

— Что это означает? — спросил я. — Когда я носил Камень, все вокруг меня начинало замедляться? Фиона предупреждала меня, что это опасно, но не знала почему.

— Это означает, что ты достиг пределов своего собственного существования, что твоя энергия скоро иссякнет и что ты умрешь, если быстро чего-нибудь не предпримешь.

— Что именно?

— Начнешь черпать энергию из самого Лабиринта, первичного Лабиринта внутри Камня.

— Как этого достичь?

— Ты должен сдаться ему, освободить себя, зачеркнуть свою индивидуальность, стереть границы, отделяющие себя от всего остального.

— Это, кажется, легче сказать, чем сделать.

— Но это можно сделать, и это единственный способ продлить жизнь.

Я покачал головой. Мы двинулись дальше. Дойдя, наконец, до большой двери, Дворкин погасил посох и прислонил его к стене.

Мы вошли и он запер дверь. Винсер расположился прямо перед ней.

— А теперь ты должен скрыться, — заявил Дворкин.

— Но я должен еще о многом расспросить тебя и хотел бы кое-что рассказать сам.

— Мои мысли становятся бессвязными, и твои слова пропадут впустую. Завтра ночью или послезавтра, приходи. А сейчас торопись! Уходи!

— Зачем такая спешка?

— Я могу повредить тебе, когда со мной произойдет перемена. Я сейчас даже едва сдерживаю себя лишь силой воли. Отправляйся!

— Я не знаю, как. Я знаю, как попасть сюда, но…

— В соседней комнате в столе есть всевозможные Карты. Бери свет, уходи куда угодно! Вон отсюда!

Я хотел было возразить, что едва ли боюсь любого физического насилия, какое он мог применить, когда черты его лица начали таять, словно расплавленный воск, и он стал казаться каким-то намного более рослым и с куда более длинными конечностями, чем был.

Схватив свет, я выбежал из комнаты, ощутив неожиданный холодок.

Скорее к столу! Я рывком открыл ящик и выхватил несколько лежавших там вразброс Карт. Тут я услышал чьи-то шаги, чего-то, входившего в комнату за мной, пришедшего из только что покинутого мною помещения.

Они не казались похожими на человеческие шаги. Я не оглянулся. Вместо этого я поднял перед собой Карты и посмотрел на верхнюю. На ней была изображена незнакомая сцена, но я немедленно открыл свой мозг и потянулся к ней. Горная скала, за ней что-то неотчетливое, странно полосатое небо, разбросанные звезды слева. Карта при моем прикосновении попеременно становилась то горячей, то холодной и, казалось, когда я смотрел на нее, через нее задул сильный ветер, каким-то образом перекраивающий перспективу.

Тут справа от меня заговорил сильно изменившийся, но еще узнаваемый голос Дворкина:

— Дурак! Ты сам выбрал землю своей гибели!

Огромная когтистая рука — черная, кожаная, искривленная — потянулась через мое плечо, словно для того, чтобы выхватить Карту. Но видение казалось уже готовым, и я рванулся к нему, отвернув от себя Карту, как только понял, что я совершил свой побег. Затем я остановился и постоял, не двигаясь, чтобы дать своим чувствам приспособиться к новому месту.

И я знал. Из обрывков легенды, кусочков семейных сплетен и общего чувства, охватившего меня, я знал место, куда я прибыл.

С полной уверенностью в его тождестве, я поднял глаза посмотреть на Двор Хаоса…

6

Мои чувства были напряжены более, чем до предела. Скала, на которой я стоял…

Если я пытался остановить свой взгляд на ней, она принимала вид мостовой в жаркий полдень. Она, казалось, смещалась и колебалась, хотя мое подножье оставалось неподвижным. Она пребывала в нерешительности, какую часть спектра назвать своей.

Она пульсировала и переливалась, как шкура игуаны. Глядя вверх, я созерцал такое небо, какого никогда прежде не видывал. В данный момент оно было расколото посередине. Половина его была по-ночному черна, и на ней плясали звезды. Когда я говорю «плясали», я не имею в виду мерцали, они скакали, меняли величину, носились, кружились, вспыхивали до яркости сверхновой, а затем меркли до ничего.

Страшновато было созерцать это зрелище, и мой желудок сжался, когда я испытал глубокую акрофобию — страх высоты. И все же перемещение взгляда мало улучшало ситуацию: другая половина неба была подобно постоянно встряхиваемой бутылке с разноцветным песком.

Поворачивались и извивались пояса оранжевого, желтого, красного, синего, коричневого и пурпурного цветов, появлялись и исчезали клочья зеленого, лилового, серого и мертвенно-белого цвета, превращавшиеся иногда в ничто и превращающиеся в пояса, заменяя или присоединяясь к другим извивающимся формам. А эти тоже мерцали и колебались, создавая невозможные ощущения дальности и близости.

Временами, некоторые или все казались буквально в небесной вышине, а затем они снова появлялись, наполняя воздух передо мной, газовые прозрачные дымки тумана, полупрозрачные полосы или твердые цветные щупальца. Лишь позже я понял, что линия, отделявшая черное от цветного, медленно наступала справа от меня, отступая в то же время слева. Все выглядело так, словно вся небесная мандала вращалась вокруг точки прямо над моей головой.

Что же касается источника света более яркой половины, то его просто нельзя было определить. Стоя там, я посмотрел вниз, на то, что сперва показалось долиной, запомненной бессчетными взрывами цвета. Но когда наступавшая тень, соперничая с этим зрелищем, звезды плясали и горели в ее глубине так же, как сверху, производя тогда впечатление бездонной пропасти.

Вид был такой, словно наступил конец света, конец Вселенной, конец всего. Но далеко-далеко, оттуда где я стоял, что-то парило на горе сверхчерного цвета — сама чернота, но обрамляемая и смягчаемая едва воспринимаемая вспышками света. Я не мог угадать его размеров, потому что расстояние, глубина и перспектива тут отсутствовали.

Единственное здание? Группа? Город или просто место? Контуры варьировались каждый раз, когда попадали на мою сетчатку. Теперь между нами плыли тонкие и туманные занавеси, извивающиеся, словно длинные пряди газа, поддерживаемые нагретым воздухом. Мандала прекратила свое вращение, когда она полностью завершила поворот вокруг оси. Цвета теперь находились позади меня и не воспринимались, если я не поворачивал голову — действие, совершать которое я не имел ни малейшего желания.

Было приятно стоять там, глядя на бесформенность, из которой, в конечном счете, появилось все.

Это было даже до Лабиринта. Я ощущал это смутно, но наверняка, в самом центре моего сознания.

Я знал это, потому что был уверен, что находился здесь раньше. Кажется, меня привели сюда в какой-то давний день либо отец, либо Дворкин, вспомнить я не мог, и поставили или держали на руках в этом месте или очень близко к нему, и я смотрел на эту же сцену — как я был уверен — с таким же отсутствием понимания и схожим чувством опасения. Удовольствие мое было окрашено нервным возбуждением, чувством запретного, ощущением мнительного предвкушения. Характерно, что именно в этот миг во мне появилась тоска по Камню, который мне пришлось бросить в куче навоза на Отражении Земля, по предмету, из которого Дворкин столь многое сделал. Не могло ли быть так, что какая-то часть меня искала защиты или, по крайней мере, символа сопротивления против чего бы тут ни было?

Вероятно…

Когда я продолжал завороженно глядеть через пропасть, впечатление было такое, словно глаза мои привыкли или перспектива незаметно сместилась, потому что теперь я различал двигавшиеся там крошечные прозрачные силуэты, словно медленно движущиеся метеоры по газовым прядям.

Я ждал, внимательно разглядывая их, стремясь обрести некоторое небольшое понимание предпринимаемых ими действий.

Наконец, одна из прядей подплыла очень близко. Вскоре после этого я получил свой ответ.

Возникло движение. Один из мчавшихся силуэтов стал больше, и я понял, что он следовал по тянувшейся ко мне извивающейся дороге. Всего лишь через несколько минут он приобрел пропорции всадника. Подъезжая ближе, он приобрел подобие материальности, не теряя того призрачного качества, которое, казалось, прилипло ко всему, лежавшему передо мной. Миг спустя я созерцал обнаженного всадника на безволосом коне, мчавшегося в моем направлении. Оба были мертвенно-бледными. Всадник размахивал белым, как кость, клинком. Его глаза и глаза коня сверкали красным. Я по-настоящему не знал, видел ли он меня, существовали ли мы на одной плоскости реальности, настолько неестественным было выражение его лица.

Я все же вынул из ножен Грейсвандир и сделал шаг назад, когда он приблизился.

Его длинные белые волосы усыпали крошечные искривившиеся соринки и, когда он повернул голову, я понял, что он скакал ко мне, потому что я почувствовал его взгляд, словно холодное давление ко всему обращенному к нему телу.

Я повернулся боком и поднял меч в оборонительной позиции.

Он продолжал скакать, и я сообразил, что и он, и конь были крупными, даже крупнее, чем я думал. Они приближались.

Когда они достигли ближайшей ко мне точки метрах в десяти, конь встал на дыбы — всадник остановил его, натянув поводья. Затем они принялись рассматривать меня, вздымаясь и покачиваясь, словно на плоту в тихо волнующемся море.

— Твое имя! — потребовал всадник. — Назови мне свое имя, явившийся в место сил?

Голос его произвел в моих ушах ощущение треска. Он был весь на одном диком звуковом уровне, громкий и без модуляций.

Я покачал головой.

— Я называю свое имя, когда хочу, а не когда мне приказывают, — бросил я. — Кто ты?

Он издал три кратких лающих звука, которые я принял за смех.

— Я уволоку тебя в нижние пределы, где ты будешь вечно выкрикивать его.

Я нацелил Грейсвандир ему в глаза.

— Слова дешевы, — заметил я, — а виски стоит денег.

Тут я испытал ощущение прохлады, словно кто-то играл с моей Картой, думая обо мне.

Но это было смутное, слабое ощущение, и я не мог уделить ему внимания, потому что всадник передал какой-то сигнал своему коню, и тот встал на дыбы.

Я решил, что расстояние слишком велико. Но этой мысли было место в другом Отражении. Конь нырнул вперед ко мне, покинув тонкую разряженную дорогу, по которой пролегал его путь.

Его прыжок пронес его далековато от моей позиции, но он не упал оттуда и не исчез, как я надеялся. Он возобновил галопирующие движения, и хотя его движение вперед было не вполне соразмерно действиям, он продолжал приближаться через бездну, примерно в половину прежней скорости.

Пока это происходило, я увидел, что на том же расстоянии, откуда он прибыл, появилась еще одна фигура и направилась в мою сторону. Делать было нечего, кроме как стоять насмерть, драться и надеяться, что я смогу отправить на тот свет этого нападающего прежде, чем на меня наскочит другой.

Когда всадник приблизился, его красные глаза скользнули взглядом по моей персоне, а затем остановились, когда его взгляд упал на Грейсвандир у меня в руках.

Какой бы там ни была природа безумного освещения у меня за спиной, оно украсило узор на моем клинке, снова оживив его, так что нанесенная на него часть Лабиринта поплыла и заискрилась по всей его длине. К тому времени всадник находился очень близко, но он натянул поводья, и глаза его прыгнули вверх, встречаясь с моими собственными. Его подлая усмешка исчезла.

— Я знаю тебя! — заявил он. — Ты тот, кого зовут Корвин!

Но мы заполучили его — я и моя союзница инерция.

Передние копыта его коня опустились на карниз, и я рванулся вперед. Рефлексы животного заставили его искать ровное подножие для своих задних ног, несмотря на натянутые поводья. Всадник взмахнул мечом, принимая защитную стойку, когда я подбегал, но я перешел на другую сторону тела и сделал выпад.

Грейсвандир прорубил его бледную шкуру, войдя ниже грудины и выше живота.

Я высвободил клинок, и из его раны полились, словно кровь, сгустки огня.

Его рука с мечом обвисла, а конь издал пронзительный крик, который был почти свистом, когда горячий поток попал ему на шею. Я отпрыгнул назад, когда всадник рухнул вперед, а конь, теперь уже встав на все четыре ноги, прыгнул, лягаясь, ко мне. Я рубанул вновь, рефлекторно обороняясь. Мой меч отсек ему переднюю ногу, и он тоже начал гореть.

Я снова шагнул вперед и в сторону, когда он повернулся и вторично бросился на меня.

В этот момент всадник превратился в столб света. Зверь взревел, развернулся и бросился прочь. Не останавливаясь, он прыгнул через край и исчез в бездне, оставив меня с воспоминаниями о горящей голове кошки, давным-давно обратившейся ко мне, и всегда сопровождавшей это воспоминание холодной дрожью.

Тяжело дыша, я отступил спиной к скале. Тоненькая дорога подплыла ближе, примерно в футах десяти от карниза.

К тому же у меня возникли спазмы в левом боку.

Второй всадник быстро приближался. Он не был бледным, как первый. Волосы у него были темные и лицо его имело нормальный цвет. И конь его был нормальным гривастым гнедым. Он держал взведенный и заряженный арбалет. Я оглянулся. Отступать было некуда. Не было никакой щели, куда бы я мог скрыться.

Я вытер ладони о штаны и покрепче сжал Грейсвандир у крестовины. Я повернулся боком так, чтобы представлять собой по возможности наименьшую мишень.

Я поднял между нами меч с рукоятью на уровне головы острием к земле. Это был единственный имевшийся у меня щит.

Всадник подъехал на один уровень со мной в самом узком месте газовой полосы. Он медленно поднял арбалет, зная, что если он не свалит меня сразу же одним выстрелом, то я смогу метнуть свой меч, как копье. Наши глаза встретились.

Он был безбородым, стройным, возможно светлоглазым — трудно было сказать, ведь он прищурился, целясь в меня. Он отлично управлял своим конем одним лишь движением ног. Руки его были большими и твердыми. Странное чувство охватило меня, когда я разглядывал его.

Мгновение растянулось за пределы грани действия. Он откинулся в седле и чуть опустил свое оружие, хотя его поза нисколько не потеряла напряженности.

— Ты?! — окликнул он. — Этот меч — Грейсвандир?

— Да. Он самый.

Он продолжал оценивающе смотреть на меня. Я хотел что-то сказать, но не мог.

— Что тебе здесь нужно? — спросил он.

— Убраться отсюда.

Раздалось «джиг-жи», когда его стрела ударила в скалу далеко впереди и налево от меня.

— Тогда уходи, — посоветовал он. — Это для тебя опасное место.

Он развернул своего коня обратно, в направлении, откуда заявился.

Я опустил Грейсвандир:

— Я тебя не забуду.

— Да, — ответил он, — не забудешь.

Затем он галопом ускакал прочь, и спустя мгновение газ тоже уплыл.

Я вложил Грейсвандир в ножны и сделал шаг вперед.

Мир вокруг меня снова стал вращаться, свет наступал справа от меня, тьма отступала слева. Я огляделся вокруг, ища какой-нибудь способ взобраться на скальный выступ позади меня. Он, казалось, поднимался еще на десять-пятнадцать метров, и я хотел получить обзор, который мог быть доступен с его вершины. Мой карниз простирался и слева, и справа от меня. Попробовав пойти направо, я увидел, что он быстро сузился, не давая, однако, пригодного для подъема места. Я повернулся и направился налево. Там я наткнулся на более неровную площадку в узком месте за скальным выступом.

Пробежавшись взглядом до ее вершины, я решил, что подъем кажется возможным. Я проверил, не приближаются ли сзади дополнительные угрозы. Призрачная дорога уплыла еще дальше, никаких новых всадников не появлялось. Я начал карабкаться по скале.

Восхождение было несложным, хотя высота оказалась больше, чем представлялось снизу. Вероятно, это был симптом пространственного искажения, влиявший, кажется, на столь многое другое, что я увидел в этом месте. Через некоторое время я подтянулся и встал, выпрямившись в точке, дававшей лучший обзор в направлении противоположном бездне.

Я вновь обозревал хаотические цвета.

Справа от меня их гнала тьма, Земля, над которой они плясали, была усеяна скалами и кратерами, и в ней не имелось никаких признаков жизни. Однако, посередине ее с дальнего горизонта до точки в горах где-то справа от меня тянулось что-то чернильное и извилистое, то, что могло быть лишь черной дорогой.

Еще десять минут восхождения и лавирования — и я расположился там, где мог обозревать ее конечную точку. Она изгибалась за широкий проход в горах и тянулась до самого края бездны. Там ее чернота сливалась с чернотой, заполнявшей эту пропасть, заметную теперь только благодаря тому факту, что сквозь нее не сияло никаких звезд.

Используя это ограничение для ее измерения, я получил впечатление, что она продолжалась и дальше, до темной возвышенности, вокруг которой плавали дымчатые полосы.

Я вытянулся на животе так, чтобы как можно меньше нарушать контуры низкого гребня для любых невидимых глаз, какие только могли глянуть сюда. Лежа там, я думал об открытости с этой стороны. Повреждение Лабиринта открывало Эмбер для такого доступа, и я считал, что мое проклятие послужило катализирующим элементом. Теперь я чувствовал, что это произошло бы и без меня, но я был уверен, что тоже сыграл свою роль. Вина все еще частично лежала на мне, хотя и не целиком на мне, как я некогда считал.

Тут я вспомнил об Эрике, когда он лежал, умирая, на Колвире. Он сказал, что как ни сильно он ненавидел меня, свое предсмертное проклятие он прибережет для врагов Эмбера.

Ирония судьбы. Мои усилия теперь были направлены к тому, чтобы хорошенько воспользоваться предсмертным пожеланием своего наименее любимого брата. Его проклятие для отмены моего проклятия, со мной в качестве посредника.

Однако, наверное, это вписывается в каком-то ином смысле.

Я поискал и был доволен, не обнаружив рядов пылающих всадников, шествующих или собирающихся на этой дороге. Если новый отряд налетчиков еще не выступил, Эмбер пока временно находился в безопасности.

Меня, однако, сразу же обеспокоило множество вещей. Главным образом то, что если время и в самом деле вело себя в этом месте столь странно, как указывало возможное происхождение Дары, то почему же не было новой атаки? У них, разумеется, имелось в избытке времени, чтобы оправиться и подготовиться к новому нападению. Что-то недавно произошло, по времени Эмбера, что-то, изменившее характер их стратегии. Если это так, то что? Мое оружие? Спасение Бранда или что-то еще?

Я гадал так же, насколько далеко выдвинуты аванпосты Бенедикта. Конечно, не так далеко, иначе меня уведомили бы. Бывал ли он когда-нибудь в этом месте?

Стоял ли кто-нибудь из других в недавние времена там, где только что стоял я, глядя на Двор Хаоса и зная что-то, чего не знал я? Я твердо решил расспросить на этот счет Бранда и Бенедикта, как только вернусь.

Все эти размышления привели меня к вопросу, как ведет себя время в случае со мной в тот момент? Лучше не проводить здесь времени больше, чем необходимо, решил я. Я просмотрел другие Карты, взятые со стола Дворкина. Хотя все они были интересными, я не был знаком ни с одной из изображенных сцен. Тогда я достал собственную Колоду и отыскал изображение Рэндома. Наверное, он и был тот, кто пытался недавно связаться со мной. Я поднял его Карту и вгляделся в нее.

Вскоре она поплыла у меня перед глазами и я увидел расплывчатый калейдоскоп образов с впечатлениями Рэндома посреди них. Движение и меняющиеся перспективы.

— Рэндом, — произнес я. — Это Корвин.

Я почувствовал его мозг, но от него не было никакого отклика.

Тут меня осенило, что он скакал через Отражения, и я сосредоточил все свое внимание на изменении содержимого окружающих его Отражений. Он не мог ответить, не потеряв контроля над Отражениями. Я закрыл Карту ладонью, прервав контакт.

Затем я вытащил Карту Жерара. Спустя несколько мгновений возник контакт. Я встал.

— Корвин, где ты? — спросил он.

— На конце света. Хочу вернуться домой.

— Давай.

Он протянул руку. Я поднял свою, ухватился за нее и шагнул вперед.

Мы находились на нижнем этаже дворца Эмбера в той гостиной, куда мы все перешли в вечер возвращения Бранда.

Казалось, было раннее утро. В камине горел огонь. Больше никого не было.

— Я пытался дозваться тебя раньше, — заметил он. — Бранд, я думаю, тоже. Но не могу сказать наверняка.

— Сколько я отсутствовал?

— Восемь дней.

— Рад, что я поторопился. Что произошло?

— Ничего неблагоприятного. Не знаю, чего хочет Бранд? Он все спрашивал тебя, а я не мог тебя дозваться. Наконец, я дал ему колоду и предложил самому посмотреть, не сможет ли он сделать лучше. Очевидно, он не смог.

— Меня отвлекали. И была сильная разница во времени.

Он кивнул:

— Я теперь избегаю его и когда он вне опасности. Он снова пребывает в одном из своих черных настроений и настаивает, что сам может о себе позаботиться. В этом он прав и оно к лучшему.

— Где он сейчас?

— Он вернулся в свои покои и был еще там, наверное, с час назад — предавался мрачным раздумьям.

— Он вообще выходил оттуда?

— Несколько коротких прогулок. Но последние несколько дней он сидел у себя.

— Полагаю, мне тогда лучше повидаться с ним. Что-нибудь слышно о Рэндоме?

— Да, — проронил он. — Несколько дней назад возвратился Бенедикт. Он сказал, что они нашли много нитей, ведущих к сыну Рэндома. Он помог проверить ему пару следов. Один повел дальше, но Бенедикт подумал, что ему лучше не удаляться слишком надолго от Эмбера при нынешнем положении, так что он предоставил Рэндому возможность продолжать поиск самостоятельно. Он вернулся, приобретя искусственную руку — прекрасный образчик работы мастера. С ней он может делать все, что мог делать раньше.

— В самом деле? — ухмыльнулся я. — Это кажется странно знакомым.

Он улыбнулся и кивнул:

— Он рассказал мне, что ты принес ее ему из Тир-на Ног-та. Фактически, он хочет как можно скорее поговорить с тобой о ней.

— Да уж, не сомневаюсь. Где он сейчас?

— На одном из аванпостов, установленных им вдоль черной дороги. Тебе придется добираться до него через Карту.

— Спасибо за информацию, — поблагодарил я. — Есть еще что-нибудь о Джулиане и Фионе?

Он покачал головой.

— Ладно, — буркнул я и повернулся к двери.

— Полагаю, я сперва пойду свижусь с Брандом, — продолжил я.

— Мне любопытно узнать, что именно ему надо.

— Я запомню это, Жерар.

Я покинул помещение и направился к лестнице.

7

Я постучал в дверь Бранда.

— Заходи, Корвин, — откликнулся он.

Я зашел, переступив порог, решив не спрашивать его, как он узнал, что это я.

Комната его была мрачным местом: горели свечи, несмотря на тот факт, что на дворе был день и у него имелось четыре окна. На трех из них были закрыты ставни, четвертое было лишь частично приоткрыто. Бранд стоял у него, глядя на море. Он был полностью одет в черный бархат с серебряной цепью на шее. Пояс его был тоже серебряным — изящная работа в виде цепи. Он играл с кинжальчиком и не оглянулся, когда я вошел. Он был все еще бледен, но борода его была аккуратно подстрижена, и выглядел он хорошо выскобленным и намного лучше, чем когда я видел его в последний раз.

— Ты выглядишь лучше, — произнес я. — Как ты себя чувствуешь?

Он повернулся и оглядел меня без всякого выражения, и полузакрытыми глазами.

— Где тебя черти носили? — резко бросил он.

— Везде. Зачем ты хотел меня видеть?

— Я спросил тебя, где ты был.

— И я тебя слышал, — я снова открыл позади себя дверь. — Сейчас я собираюсь выйти, снова войти, а там посмотрим. Что, если нам начать этот разговор сначала?

Он вздохнул:

— Подожди и извини. И почему это вы все такие чувствительные? Не знаю, право… Ладно. Может, будет лучше, если я начну снова.

Он сунул кинжал в ножны и, перейдя комнату, уселся в тяжелое черное кресло из дерева и кожи.

— Я встревожился из-за всего того, что мы обсуждали. И из-за кое-чего необсужденного. Я подождал столько времени, сколько казалось достаточным для того, чтобы ты закончил свое дело в Тир-на Ног-те и вернулся. Затем я спросил о тебе, и мне сказали, что ты еще не возвращался. Я подождал еще. Я испытывал нетерпение, потом озабоченность, что ты попал в засаду наших врагов. Когда я позже снова спросил, то узнал, что ты вернулся ровно настолько, чтобы поговорить с женой Рэндома — это, видимо, был крайне важный разговор, после которого ты лег спать. Затем ты снова куда-то отбыл. Я был раздражен тем, что ты не счел нужным держать меня в курсе событий, но решил подождать еще немного. Наконец, я попросил Жерара связаться с тобой через Карту. Когда он не сумел, я стал крайне озабочен и попробовал связаться сам. Временами казалось, что в нескольких случаях я соединился с тобой, но не смог пробиться. Я страшился за тебя, а теперь вижу, что мне незачем было пугаться за тебя. Поэтому я и был резок.

— Понимаю, — промолвил я. После чего я уселся справа от него. — На самом деле, время для меня текло быстрее, чем для вас, так что, с моей точки зрения, я вышел только на минутку. Ты, вероятно, больше оправился от своей раны, чем я от своей.

Он слабо улыбнулся и кивнул:

— Это, во всяком случае, кое-что за мои мучения.

— У меня самого были некоторые мучения, — откликнулся я, — поэтому не причиняй новых. Ты желал для чего-то меня видеть. Так выкладывай!

— Тебя что-то беспокоит, — заметил он. — Наверное, нам следует сперва обсудить это.

— Ладно, — согласился я. — Давай.

Я повернулся и посмотрел на картину на стене рядом с дверью. Это было довольно мрачное изображение маслом колодца в Мирате и двух человек, стоявших поблизости, беседуя между собой.

— У тебя характерный стиль, — заметил я.

— Во всем.

— Ты украл у меня следующую фразу, — возмутился я и достал Карту Мартина, передав ее ему.

Когда он изучал ее, лицо его оставалось лишенным выражения. Он кинул на меня один короткий оценивающий взгляд искоса, а затем кивнул.

— Не могу отрицать свою руку.

— Твоя рука нанесла не только рисунок на Карту, не так ли?

— Где ты нашел ее? — спросил он.

— Прямо там, где ты ее оставил, в сердце всего, в настоящем Эмбере.

— Так… — произнес он.

Бранд поднялся с кресла и возвратился к окну, держа Карту так, чтобы изучить ее при лучшем освещении.

— Так, — повторил он, — значит, ты знаешь больше, чем я предполагал. Как ты узнал о первозданном Лабиринте?

Я покачал головой:

— Вначале ответь на мой вопрос. Ты ударил ножом Мартина?

Он снова повернулся ко мне, внимательно поглядел, затем резко кивнул. Глаза его продолжали рыскать по моему лицу.

— Почему? — спросил я.

— Кто-то же должен был, — объяснил он, — открыть путь нужным нам силам. Мы тянули жребий.

— И ты выиграл?

— Выиграл, проиграл…

Он пожал плечами:

— Какое это теперь имеет значение? Все вышло не так, как мы намечали. Я теперь иной человек, чем тогда.

— Ты убил его?

— Что?

— Мартина, сына Рэндома. Он умер в результате нанесенной тобой раны?

Он вскинул руки ладонями вверх:

— Не знаю. Если он не умер, то не потому, что я не пытался убить его. Больше тебе рассказывать не нужно. Ты обнаружил виновную сторону. А теперь, когда ты нашел, что ты собираешься предпринять?

Я покачал головой:

— Я? Ничего. При всем, что я знаю, паренек может быть еще жив.

— Тогда давай перейдем к делам более важным. Давно ли ты знаешь о существовании истинного Лабиринта?

— Достаточно давно. О его происхождении, о его функциях, воздействии на него королевской крови Эмбера — достаточно давно. Я, однако, не видел никакой выгоды в повреждении ткани существования, так что я ничего не предпринимал долгое время. Пока я недавно не поговорил с тобой, мне даже в голову не приходило, что черная дорога может быть связана с такой глупостью. Когда я отправился проверить Лабиринт, то нашел Карту Мартина и все остальное.

— Я и не знал, что ты был знаком с Мартином?

— Я его и в глаза не видел.

— Тогда как же ты узнал, что на Карте изображен он?

— Я был там не один.

— Кто же с тобой был?

Я улыбнулся:

— Нет, Бранд, теперь твоя очередь. Когда мы с тобой в последний раз беседовали, ты рассказал мне, что враги Эмбера спешили сюда от самого Двора Хаоса, что они получили доступ в королевство, из-за чего-то сделанного в прошлом тобой, Фионой и Блейзом, когда вы были еще единодушны. И все же Бенедикт следил за черной дорогой, а я только что смотрел на Двор Хаоса. Там нет никакого нового накопления сил, никакого движения к нам по черной дороге. Я знаю, что время в том месте течет иначе. У них было больше чем достаточно времени для подготовки нового нападения. Я хочу знать, что их сдерживает. Почему они не двигаются? Чего они ждут, Бранд?

— Все вы приписываете мне больше знаний, чем я имею.

— Не думаю. Ты — местный эксперт по этому вопросу. Ты имел с ними дело. Эта Карта — доказательство того, что ты многого не договаривал. Не выкручивайся, говори прямо.

— У Двора… — произнес он. — Ты немало потрудился. Эрик был дурак, что не убил тебя сразу же, если он знал, что ты знаешь об этом.

— Эрик был дурак, — признал я. — Ты — нет. А теперь, говори!

— Но я дурак, — возразил он, — и притом сентиментальный. Ты помнишь день последнего спора здесь, в Эмбере?

— Немного.

— Я сидел на краю постели. Ты стоял у моего письменного стола. Когда ты повернулся и направился к двери, я решил убить тебя. Я сунул руку под кровать, где хранил взведенный арбалет, и готов был поднять его, когда осознал нечто, остановившее меня.

Он помолчал.

— И что же это было? — заинтересовался я.

— Посмотри там, у двери.

Я взглянул и не увидел ничего особенного. Я начал уже покачивать головой, и тут он добавил:

— На полу.

Тогда я понял, что это было: красно-коричнево-оливково-зеленый, с маленьким геометрическим рисунком коврик.

Он кивнул:

— Ты стоял на моем любимом коврике. Я не захотел пачкать его кровью. После мой гнев прошел. Так что я тоже жертва эмоций и обстоятельств.

— Замечательная история… — начал было я.

— Но теперь ты хочешь, чтобы я перестал вилять. Я, однако, не вилял. Я попытаюсь тебе доказать это. Все мы живы благодаря терпимости друг друга и иногда счастливому случаю. Я собираюсь предложить забыть на время эту терпимость и ликвидировать возможные случайности в паре очень важных дел. Вначале, однако, в ответ на твой вопрос, хотя я не знаю наверняка, что их удерживает, я могу рискнуть сделать одну очень хорошую догадку. Блейз собрал очень крупные ударные силы для атаки на Эмбер. Они, однако, будут совсем иного масштаба, чем те, с которыми ему содействовал ты. Видишь ли, он рассчитывает, что память о той прошлой атаке обусловит ответ на эту. Ей, вероятно, будут также предшествовать попытки убить Бенедикта и тебя самого. Однако, все это дело будет только маневром. Я думаю, что Фиона связалась с Двором Хаоса — может, даже прямо сейчас там находится — и подготовила их к настоящей атаке, которой можно ожидать после отвлекающего удара Блейза. Следовательно…

— Ты говоришь, что это очень хорошая догадка, — перебил я. — Но мы даже не знаем наверняка, жив ли еще Блейз.

— Блейз жив, — заверил он меня. — Я сумел удостовериться в его существовании через его Карту, даже сумел провести краткий анализ его текущей деятельности, прежде чем он осознал мое присутствие и заблокировал меня. Он очень чувствителен к такому наблюдению. Я нашел его в поле с войсками, которые он намерен использовать против Эмбера.

— А Фиона?

— Нет, — бросил он. — Я не экспериментировал с ее Картой и тебе тоже не советую. Она крайне опасна и я не хотел открывать себя ее влиянию. Моя оценка ее нынешней деятельности основана скорее на дедукции, чем на прямом знании. Однако, я готов на нее положиться.

— Понятно, — сказал я.

— У меня есть план.

— Выкладывай.

— Способ, которым вы вызволили меня из заключения, был очень впечатляющим. Тот же принцип можно применить вновь для иной цели, такая сила довольно легко прорвется через личную защиту даже такой личности, как Фиона, если направить усилия надлежащим образом.

— То есть, попросту говоря, если направлять их будешь ты?

— Конечно. Я предлагаю собрать семью и пробиться к Блейзу и Фионе, где бы они ни были. Мы удержим их, полностью сцепившись, всего лишь на минуту-другую. Ровно настолько, чтобы я успел нанести удар.

— Как Мартину?

— Я думаю, лучше. Мартин в последний момент успел вырваться. На сей раз этого, со всей вашей помощью, случиться не должно. Даже трех-четырех человек будет достаточно.

— Ты действительно думаешь, что сможешь так легко провернуть все это?

— Я знаю, что нам лучше попытаться. Время истекает. ты будешь одним из казненных, когда они захватят Эмбер. Так же, как и я. Что ты на это скажешь?

— Если я буду уверен, что это необходимо, тогда у меня не будет иного выбора, кроме как пойти на это.

— Поверь мне, это необходимо. Следующее, что мне понадобится, это Камень Правосудия.

— Для чего?

— Если Фиона и вправду при Дворе Хаоса, одной Карты, вероятно, будет недостаточно, чтобы добраться до нее и удержать даже нашими общими силами. В ее случае мне потребуется Камень для фокусирования нашей энергии.

— Это, я полагаю, можно будет организовать.

— Тогда, чем раньше мы этим займемся, тем лучше. Не можешь ли ты все устроить к сегодняшнему вечеру? Я достаточно оправился, чтобы справиться со своей частью операции.

— Нет, черт возьми! — воскликнул я, вставая.

— Что ты имеешь в виду?

Он с силой стиснул подлокотники кресла. Затем Бранд произнес, плотно сжав зубы:

— Почему нет?

— Я сказал, что пойду на это, если буду уверен, что это необходимо. Ты признаешь, что многое из сказанного тобою — предположения. Одного этого достаточно, чтобы помешать мне стать убежденным.

— Тогда забудь об убежденности. Можешь ли ты позволить себе идти на риск? Следующее нападение будет намного сильнее, чем последнее, Корвин. Они знают о твоем новом оружии. Они обязательно учтут это в своем новом плане.

— Даже если бы я согласился с тобой, Бранд, я уверен, что не смог бы убедить других, что эти казни необходимы.

— Убедить их? Да просто вели им! Ты их всех держишь за глотку, Корвин! Ты сейчас наверху. Ты ведь хочешь там остаться, не так ли?

Я улыбнулся и двинулся к двери:

— Я тоже люблю действовать своими методами, — заметил я. — Твое предложение я буду держать в запасе.

— Твои методы приведут тебя к смерти раньше, чем ты думаешь.

— Я снова стою на твоем любимом коврике, — указал я.

Бранд рассмеялся:

— Отлично! Но я-то тебе не угрожал. Ты знаешь, что я хотел сказать. Теперь ты в ответе за весь Эмбер. Ты должен сделать правильный ход.

— А ты знаешь, что хотел сказать я. Я не собираюсь убивать еще двоих из нас из-за твоих подозрений. Мне понадобится большее, чем это.

— Когда ты это получишь, может оказаться слишком поздно.

Я пожал плечами:

— Увидим.

Я достиг двери.

— Что ты собираешься сейчас делать?

Я покачал головой:

— Я не говорю каждому все, что знаю, Бранд. Это — своего рода страховка.

— Я могу это оценить. Надеюсь лишь, что ты знаешь достаточно.

— Или, наверное, боишься, что я знаю слишком много, — отпарировал я.

На миг в мускулах под его глазами заплясало осторожное выражение. Затем он улыбнулся.

— Я тебя не боюсь, брат, — промолвил он.

— Хорошо, когда нечего страшиться, — заметил я и открыл дверь.

— Погоди! — окликнул Бранд.

— Да?

— Ты позабыл сказать мне, кто был с тобой, когда ты обнаружил Карту Мартина в том месте, где я ее оставил.

— Рэндом! Кто же еще!

— О! Он знает подробности?

— Если ты имеешь в виду, знает ли он, что ты пытался убить его сына, то ответ — нет, пока не знает.

— Понимаю. А новая рука Бенедикта? Я так понял, что ты каким-то образом добыл ее ему в Тир-на Ног-те. Я желал бы побольше узнать об этом.

— Не сейчас, — буркнул я. — Давай сбережем что-нибудь для нашей будущей встречи. Ее ждать не так уж и долго.

Я вышел и закрыл дверь, отдав молчаливую дань уважения коврику…

8

Навестив кухню, взяв огромный обед и уничтожив его, я направился в конюшню, где обнаружил молодого красавца гнедого, некогда принадлежавшего Эрику. Несмотря на это, я подружился с ним, и в скором времени мы двигались по тропе вниз с Колвира, к лагерю моих войск из Отражения. Пока я ехал и переваривал пищу, то пытался рассортировать события и открытия последних нескольких часов. Если Эмбер и впрямь возник, как результат акта мятежа Дворкина при Дворе Хаоса, то из этого следовало, что мы все в родстве с теми силами, что теперь угрожали нам. Конечно, было трудно решить, насколькоможно теперь было доверять всему, что сказал Дворкин. И все же, черная дорога вела ко Двору Хаоса, явно как прямой результат ритуала Бранда, основанного им на принципах, узнанных у Дворкина. К счастью, в данный момент те части повести Дворкина, что требовали наибольшей доверчивости, не являлись сколь-нибудь крайне важными с практической точки зрения. И все же у меня были смешанные чувства относительно происхождения от Единорога.

— Корвин!

Я натянул поводья и открыл свой мозг для приема. Появился образ Ганелона.

— Я здесь, — отозвался я. — Где ты достал набор Карт и научился пользоваться ими?

— Я взял недавно колоду из ящика в библиотеке. Я подумал, что это неплохая мысль иметь способ срочной связи с тобой. Что же до того, как ими пользоваться, то я просто сделал то, что, кажется, делал ты и другие — изучаю Карту, думаю о ней, сосредотачиваюсь на вступлении в контакт с данным лицом.

— Мне следовало бы давным-давно дать тебе колоду. С моей стороны это был недосмотр, и я рад, что ты его устранил. Ты сейчас просто пробуешь их или что-то произошло?

— Кое-что… Где ты?

— Случайно вышло так, что я как раз спускаюсь, чтобы увидеться с тобой.

— У тебя все в порядке?

— Да.

— Прекрасно! Тогда приезжай. Я предпочел бы не пытаться провести тебя через эту штуку, как это проделываете вы. Дело не такое уж срочное. До скорой встречи!

— До встречи.

Он прервал контакт, и я тряхнул поводьями и продолжил путь.

Какой-то миг я испытывал раздражение из-за того, что он просто не попросил у меня колоду.

Затем я вспомнил, что отсутствовал более недели по времени Эмбера. Вероятно, он встревожился и не доверял, что другие сделают это за него. И, наверное, справедливо.

Спуск прошел быстро. Конь, которого кстати звали Барабан, казалось, был счастлив ехать хоть куда и имел тенденцию сбиваться с курса по малейшему поводу. В одном случае я дал ему волю, чтобы немного утомить его, и вскоре после этого увидел лагерь.

Где-то в это время я понял, что скучаю по Звезде.

Когда я въехал в лагерь, то стал объектом внимания и воинской чести. Когда я проезжал, за мной следовало молчание и всякая деятельность прекращалась. Я гадал, не считали ли они, что я прибыл отдать боевой приказ.

Прежде, чем я успел спешиться, из своего шатра появился Ганелон.

— Быстро, — заметил он.

Он сжал мне руку, когда я слез с коня.

— Хороший конь.

— Неплохой, — согласился я.

Я передал поводья его ординарцу.

— Какие у тебя новости?

— Ну, — начал он, — я разговаривал с Бенедиктом.

— Что-то зашевелилось на черной дороге?

— Нет, ничего подобного. Он приехал повидать меня после того, как вернулся от тех своих друзей — Теки — сказать, что с Рэндомом все в порядке, что он следует за ниточкой, ведущей к местонахождению Мартина. После этого мы заговорили о других вещах и, наконец, он попросил меня рассказать ему все, что я знаю о Даре. Рэндом рассказал ему, как она прошла Лабиринт, и он решил, что слишком много людей, кроме него самого, знают о ее существовании.

— Так что же ты ему рассказал?

— Все.

— Включая догадки и предположения после Тир-на Ног-та?

— Именно так.

— Понятно. И как он это воспринял?

— Он, кажется, был взволнован этим. Я бы даже сказал, счастлив. Пойди поговори с ним сам.

Я кивнул и он повернулся к шатру Бенедикта, откинул полог и в тот же момент посторонился. Я вошел.

Бенедикт сидел на низком табурете рядом с походным сундучком, на котором была расстелена карта. Он прослеживал что-то по карте длинным металлическим пальцем сверкающей скелетной кисти, присоединенной к смертельной, обвитой серебряной проволокой механической руке, принесенной мною из города на небе.

Все устройство было теперь присоединено к обрубку его правой руки чуть пониже точки, где был отрезан рукав его коричневой рубашки — трансформация, заставившая меня на миг остановиться и вздрогнуть, так сильно он походил на призрака, с которым я сражался. Взгляд его встретился с моим, и он приветственно поднял руку небрежным, превосходно выполненным жестом, улыбнувшись самой широкой улыбкой, когда-либо наблюдавшейся у него на лице.

— Корвин! — воскликнул он. Затем он приподнялся и протянул мне руку.

Мне пришлось заставить себя пожать чуть не убившее меня устройство. Но Бенедикт выглядел куда более расположенным ко мне, чем бывало довольно долгое время. Я пожал его новую руку, которая была само совершенство.

Я постарался не обращать внимания на ее холодность и угловатость и почти преуспел из-за своего изумления тем, как он хорошо научился владеть ею за такой краткий срок.

— Я обязан извиниться перед тобой, — произнес он. — Я был неправ насчет тебя, и очень сожалею.

— Да, ладно, — отмахнулся я. — Я понимаю.

Он на миг сжал мою руку, и моя вера, что отношения между нами наладились, затемнила только хватка этих точных и смертельных пальцев на моем плече.

Ганелон хохотнул и принес еще один табурет, который он поставил по другую сторону сундучка. Мое раздражение тем, что он распространялся — не важно, при каких обстоятельствах — на тему, о которой я не хотел упоминать, утонуло при виде результатов. Я не мог припомнить, чтобы видел Бенедикта в лучшем расположении духа. Ганелон же был явно доволен тем, что повлиял на разрешение наших разногласий.

Я улыбнулся про себя и сел, отстегивая пояс с мечом и повесив Грейсвандир на шест шатра. Ганелон принес три стакана и бутылку вина. Когда он поставил перед нами стаканы и налил, то заметил:

— За возвращение к гостеприимству вашего шатра той ночью, в Авалоне.

Бенедикт взял свой стакан, лишь еле слышно щелкнув.

— В этом шатре стало полегче, — заявил он. — Не так ли, мой Корвин?

Я кивнул и поднял свой стакан.

— За эту легкость. Да будет она всегда преобладать!

— Я имел первый случай за долгое время завести с Рэндомом довольно продолжительный разговор. Он сильно изменился.

— Да, — согласился я.

— Я теперь склонен больше доверять ему, чем в минувшие дни. У нас было время поговорить после того, как мы уехали от Теки.

— И куда вы направились?

— Некоторые замечания, сделанные Мартином хозяину дома, кажется, указывали, что он уехал в место, о котором я знал — город Хират. Мы поехали туда и выяснили, что это было верно. Он проезжал этой дорогой.

— Я не знаком с Хиратом.

— Это местечко из глинобитного кирпича и камня, коммерческий центр на перекрестке нескольких торговых дорог. Там Рэндом узнал новости, которые повели его на восток и, вероятно, глубже в Отражения. Мы расстались в Хирате, потому что я не хотел чересчур долго отлучаться из Эмбера. Мне тоже не терпелось заняться одним личным делом. Он рассказал мне, как увидел Дару, проходившую через Лабиринт в день Битвы.

— Это верно, — подтвердил я. — Она прошла его. Я тоже был там.

Он кивнул.

— Как я сказал, Рэндом произвел на меня впечатление. Я склонен был поверить, что он говорил правду. А если это так, то тогда возможно, что и ты тоже говорил правду. Допустив это, я должен был заняться выяснением, что же утверждала эта девушка. Тебя было не дозваться, так что я обратился к Ганелону — это было несколько дней назад — и добился, чтобы он рассказал мне все, что он знал о Даре.

Я взглянул на Ганелона, и тот чуть склонил голову.

— Так, значит, ты теперь веришь, что открыл новую родственницу, — заметил я. — Разумеется, лживую и, вполне возможно, врага, но тем не менее родственницу. Каков же твой следующий шаг?

Он пригубил вина:

— Я хотел бы верить в это родство. Эта мысль мне как-то приятна, так что я хотел бы наверняка установить его или опровергнуть. Если окажется, что мы и в самом деле родня, то тогда я хотел бы понять мотивы, стоящие за ее действиями. И я желал бы узнать, почему она никогда прямо не извещала меня о своем существовании.

Он поставил свой стакан, поднял свою новую руку и размял пальцы.

— Поэтому я хотел бы начать, — продолжал он, — узнав о том, что ты испытал в Тир-на Ног-те относящегося ко мне и Даре. Мне также крайне любопытно узнать насчет этой руки, которая ведет себя так, словно была создана для меня. Я никогда не слышал о физическом предмете, добытом в городе на небе.

Он сжал кулак, разжал его, повращал запястьем, вытянул руку, поднял ее и плавно опустил на колено.

— Рэндом продемонстрировал очень эффективный образчик хирургии. Тебе не кажется?

— Кажется, — согласился я.

— Так ты расскажешь мне эту историю?

Я кивнул и отхлебнул вина.

— Произошло это во дворце на небе, — начал я. — Место было заполнено чернильными, сменяющимися тенями. Я почувствовал побуждение навестить тронный зал. Я так и сделал. Когда тени раздвинулись, я увидел тебя, стоявшего справа от трона, с этой рукой. Когда стало еще яснее, я увидел сияющую на троне Дару. Я подошел и коснулся ее Грейсвандиром, сделавшим меня видимым для нее. Она объявила меня умершим еще несколько веков назад и предложила мне возвратиться в свою могилу. Когда я потребовал у нее родословную, она заявила, что происходит от тебя и адской девы Линтры.

Бенедикт сделал глубокий вздох, но промолчал. Я продолжал:

— Она сказала, что время текло с несколько иной скоростью в месте, где она родилась и что там прошло несколько поколений. Она была первой из них, обладающей положенными человеку атрибутами. Она снова предложила мне убираться. Ты в это время изучал Грейсвандир. Затем ты нанес удар, чтобы избавить ее от опасности, и мы схватились в смертельной схватке. Мой меч мог добраться до тебя, а твоя рука могла добраться до меня. Вот и все. В остальном это было столкновение призраков. Когда начало восходить солнце и город стал таять, ты вцепился в меня этой рукой. Я ударил по ней, отделив руку, и скрылся. Она вернулась со мной, потому что все еще стискивала мое плечо.

— Любопытно, — произнес Бенедикт. — Я знал, что это место воспроизводит ложные пророчества, скорее старые страхи и скрытые желания наведавшегося туда, чем истинную картину того, что должно быть. Но, впрочем, оно часто также раскрывает неизвестные истины. И, как и в большинстве случаев, трудно отделить истинное от ложного. Как ты прочел это?

— Бенедикт, — произнес я. — Я склонен верить истории ее происхождения. Ты ее никогда не видел, но я-то видел. она в некоторых отношениях похожа на тебя, что же до остального — тут все, несомненно, как ты утверждаешь — то, что осталось после отделения истины.

Он медленно кивнул, и я догадался, что он не был убежден, но не желал углубляться в эту тему. Он не хуже меня знал, что подразумевало остальное. Если он предъявит свои претензии на трон и преуспеет в достижении его, то было возможно, что в один прекрасный день он сможет уступить его своей единственной дочери.

— А что ты собираешься делать? — спросил я его.

— Делать? — переспросил он. — А что теперь делает Рэндом относительно Мартина? Я буду искать ее, найду, услышу эту историю из ее собственных уст, а потом решу сам, что делать дальше. С этим, однако, придется обождать, пока не будет разрешена проблема черной дороги. Это — еще одно дело, которое я желаю с тобой обсудить.

— Да?

— Если время в их твердыне движется настолько иначе, то у них его было больше, чем нужно на организацию новой атаки. Я не хочу продолжать ждать и встречаться с ними в ничего не решающих схватках и столкновениях. Я намерен проследовать по черной дороге до ее источника и атаковать их на их же родной земле. Я хотел бы сделать это с твоего согласия.

— Бенедикт, ты когда-нибудь смотрел на Двор Хаоса? — спросил я вместо ответа.

Он поднял голову и уставился на белую стену шатра.

— Много веков назад, когда я был молод, я проехал по Отражениям в такую даль, до которой мог только добраться, до конца всего. Там, под разделенным небом, я смотрел на ужасную бездну. Я не знаю, там ли находится это место, не тянется ли столь далеко черная дорога, но я готов снова проделать этот путь, если это так.

— Это именно так, — заверил я его.

— Откуда у тебя эта уверенность?

— Я только что вернулся из этой страны. темная цитадель царит в ней. Дорога ведет к ней.

— Насколько труден был путь?

— Вот, — я вынул Карту и передал ему. — Она принадлежала Дворкину. Я нашел ее среди его вещей. Я лишь просто испробовал ее. Она перенесла меня туда. Время убыстрилось уже в той точке. На меня напал всадник на дрейфующей дороге, такой, что не показана на Карте. Контакт через Карту там труден, наверное, из-за разницы во времени. Меня привел обратно Жерар.

Он изучил Карту:

— Это, кажется, то самое место, которое я видел в тот раз. Это разрешает наши проблемы с тыловым обеспечением. С одним из нас на любом конце связи по Карте мы сможем переправить войска напрямую, как мы сделали в тот день с Колвира на Гарнат.

Я кивнул:

— Это одна из причин, по которой я показал тебе ее, чтобы указать свою добрую волю. Может быть и другой способ, требующий меньшего риска, чем бросать наши силы в неизвестность. Я хочу, чтобы ты подождал с этим предприятием, пока я получше не исследую этот другой способ.

— Мне в любом случае придется подождать, чтобы добыть разведданные об этом месте. Мы ведь даже не знаем, будет ли там функционировать твое автоматическое оружие, не так ли?

— Да, у меня его не было, чтобы испытать.

Он поджал губы:

— Тебе действительно следовало додуматься взять его и исследовать там.

— Обстоятельства моего отбытия этого не позволяли.

— Обстоятельства?

— В другой раз я тебе все расскажу. Сейчас это не имеет значения. Ты говорил о следовании по черной дороге до ее источника…

— Да?

— Это не истинный источник. Настоящий ее источник находится в истинном Эмбере, в дефекте на первозданном Лабиринте.

— Да, я это понимаю. И Рэндом, и Ганелон описали мне ваше путешествие к месту настоящего Лабиринта и обнаруженное там вами повреждение. Я вижу аналогию, возможную связь…

— Ты помнишь мое бегство из Авалона и свою погоню?

В ответ он только чуть улыбнулся.

— Там было место, где мы пересекали черную дорогу, — напомнил я. — Ты помнишь это?

Он сузил глаза:

— Да, ты проторил тропу через нее. В том месте мир вернулся к норме. Я забыл.

— Это было воздействие на нее Лабиринта, — сообщил я, — которое, как я считаю, можно будет применить в намного большем масштабе.

— Насколько большем?

— Чтобы стереть ее начисто.

Он откинулся назад и изучил мое лицо:

— Тогда почему же ты этим не займешься?

— Я должен предпринять некоторые предварительные меры.

— Сколько времени они займут?

— Не слишком много. Возможно, немногим больше нескольких дней. А точнее — несколько недель.

— Почему ты не упомянул обо всем этом раньше?

— Я лишь недавно узнал, как подойти к этому делу.

— И как же ты к нему подойдешь?

— В основном это сводится к ремонту Лабиринта.

— Ладно. Положим, ты преуспел. Враг-то все равно будет там, — он махнул в сторону Гарната и черной дороги. — Один раз ведь кто-то дал им проход.

— Враг всегда был там, — отрезал я. — И это уже будет наша задача — присмотреть за тем, чтобы им снова не дали прохода, разделавшись как положено с теми, кто в первую очередь и обеспечил его.

— В этом я с тобой заодно, — согласился он. — Но я имел в виду не это. Им требуется урок, Корвин. Я хочу их научить подобающему уважению к Эмберу, такому уважению, что даже если путь снова откроют, они побоятся им воспользоваться. Вот что я имел в виду. Это необходимо.

— Ты не знаешь, что это такое — вести бой в том месте, Бенедикт. Оно, буквально, неописуемо.

Он улыбнулся и встал:

— Тогда я полагаю, мне лучше отправиться посмотреть самому. Я на время оставлю эту Карту, если ты не возражаешь.

— Изволь.

— Хорошо. Тогда ты займись своим делом относительно Лабиринта, Корвин, а я займусь своим. Оно тоже займет у меня некоторое время. Теперь я должен пойти отдать приказы командирам на время моего отсутствия. Давай согласимся, что никто из нас не начнет ничего решающего, не связавшись с другим.

— Согласен.

Мы прикончили вино и я сказал:

— Я сам очень скоро тронусь в путь, поэтому — удачи тебе!

— И тебе тоже, — он снова улыбнулся и заметил: — Обстановка становится лучше.

Он сжал мне плечо, когда проходил к выходу.

Мы последовали за ним.

— Приведи коня Бенедикта, — приказал Ганелон стоявшему под ближайшим деревом ординарцу, как только вышел из шатра.

Повернувшись, он подал руку Бенедикту, сказав:

— Я тоже хочу пожелать вам удачи.

Бенедикт кивнул и пожал ему руку.

— Спасибо тебе, Ганелон, за многое, — Бенедикт вынул свои Карты. — Я могу ввести Жерара в курс дела, прежде чем прибудет мой конь.

Он стасовал Карты, вытащил одну из них и изучил ее.

— Как ты приступишь к ремонту Лабиринта? — поинтересовался Ганелон.

— Я должен снова заполучить Камень Правосудия. С ним я смогу вновь начертить поврежденный участок.

— Это опасно?

— Да.

— А где Камень?

— Там, на Отражении Земля, где я его оставил.

— Зачем же ты его бросил?

— Я опасался, что он убьет меня.

Черты его лица исказились в почти невозможной гримасе:

— Не нравится мне, как это звучит, Корвин. Должен быть другой способ.

— Если бы я знал лучший способ, я бы им воспользовался.

— А что, если ты просто последуешь плану Бенедикта и возьмешь с собой всех? Ты сам сказал, что он может поднять в Отражениях бесчисленные легионы. Ты также утверждал, что он самый лучший воин из всех вас.

— И все же повреждение Лабиринта останется, и заполнить его явится что-нибудь другое. Всегда. Видимый враг не так страшен, как наша собственная внутренняя слабость. Если это не исправить, мы потерпим поражение, хотя никакой иноземный завоеватель и не расположится в наших стенах.

Ганелон отвернулся:

— Я не могу с тобой спорить. Ты знаешь свое королевство. Он сдался: — Но я все же чувствую, что ты, может быть, совершаешь тяжкую ошибку, рискуя собой там, где может нет необходимости, когда ты очень сильно нужен.

Я рассмеялся, потому что это были слова Виалы, и я не захотел признать их верными, когда она их произнесла.

— Это мой долг, — твердо произнес я.

Ганелон не ответил.

Бенедикт в дюжине шагов от меня связался с Жераром, потому что он сказал что-то, затем замолк и слушал. Мы стояли, ожидая, когда он закончит свой разговор, для того, чтобы мы могли проводить его.

— Да, он сейчас здесь, — услышал я. — Нет, я в этом сильно сомневаюсь, но…

Бенедикт несколько раз взглянул на меня и покачал головой:

— Нет, я этого не думаю, — затем он добавил: — Ладно, проходи.

Он протянул свою новую руку, и появился схватившийся за нее Жерар. Он повернул голову, увидел меня и немедленно двинулся в моем направлении. Жерар пробежал глазами по моей персоне, словно что-то ища.

— Что случилось? — осведомился я.

— Бранд, — ответил он, — его больше нет в покоях. По крайней мере, большей части его нет. Он оставил после себя много крови. Помещение достаточно разгромлено, чтобы видеть, что там произошла схватка.

Я взглянул на свои рубашку и брюки.

— Ты высматриваешь пятна крови? Как видишь, на мне надето то же, что и раньше. Оно, может быть, грязное и мятое, но это и все, как видишь.

— Это по-настоящему ничего не доказывает, — заявил Жерар.

— Высматривать было твоей идеей, а не моей. Что заставляет тебя думать, будто я…

— Ты был последним, кто его видел.

— За исключением лица, с которым он сражался, если он действительно это делал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты же знаешь его характер, его настроения. У нас возник небольшой спор. Он мог начать все крушить после того, как я вышел и, возможно, порезался. Ему стало все отвратительно, и он ушел Картой, чтобы сменить обстановку. Погоди-ка! Его коврик! Была ли кровь на маленьком расшитом коврике перед его дверью?

— Я не уверен, но, по-моему, не было. А что?

— Косвенная улика, что он сделал это сам. Он очень привязан к этому коврику. Он избегает его пачкать.

— Я этому не верю! — воскликнул Жерар. — И смерть Каина все еще выглядит странной, и слуг Бенедикта, которые могли узнать, что тебе понадобился порох, а теперь Бранд…

— Это может быть еще одной попыткой очернить меня, — предположил я. — И мы с Бенедиктом улучшили свои отношения.

Жерар повернулся к Бенедикту, который не сдвинулся со своего места в дюжине шагов от нас и глядел на нашу группу, слушая безо всякого выражения на лице.

— Он объяснил эти смерти? — спросил его Жерар.

— Прямо — нет, — ответил Бенедикт, — но многое из остального рассказа выглядит теперь в лучшем свете, настолько лучшем, что я склонен верить всему рассказанному.

Жерар покачал головой и вновь пронзил меня взглядом.

— Еще ничего не улажено, — решил он. — О чем вы с Брандом спорили?

— Жерар, это наше дело, пока мы с Брандом не решили иначе.

— Я вернул его к жизни и наблюдал за ним, Корвин. Я сделал это не для того, чтобы увидеть его убитым из-за грызни.

— Пошевели мозгами, — посоветовал я ему. — Чья это была идея отыскать его тем способом, каким мы это проделали, чтобы вернуть его?

— Ты хотел что-то у него узнать, — не сдавался Жерар. — И ты добился этого. А потом он стал помехой.

— Нет, даже если это было бы и так, неужели ты думаешь, что я проделал бы это настолько явно? Если он был убит, то это явление того же порядка, что и смерть Каина — очернить меня.

— Ты использовал указание на ясность и с Каином тоже. Мне кажется, что это может быть своего рода хитростью, на которые ты мастак.

— Мы уже толковали обо всем этом прежде, Жерар.

— И ты знаешь, что я сказал тебе тогда.

— Забыть было бы трудно.

Жерар протянул руку и схватил меня за правое плечо. Я немедленно вогнал руку ему в живот и отпрянул. Тут мне пришло в голову, что, наверное, мне следовало бы рассказать ему, о чем мы с Брандом беседовали, но мне не понравилось, как он меня спрашивал. Он вновь двинулся на меня. Я шагнул в сторону и врезал ему легким ударом левой под правый глаз. После этого я продолжал делать выпады, главным образом, чтобы держать подальше его голову.

Я был никак не в форме, чтобы снова драться с ним, а Грейсвандир остался в шатре. Другого оружия при мне не было.

Я продолжал кружить рядом с ним, бок мой болел, если я бил левой ногой.

Один раз я попал ему по бедру правой, но был медлителен и потерял равновесие, из-за чего не смог развить успех, но продолжал делать выпады.

Наконец, он отпарировал мой удар левой и сумел схватиться рукой за мою грудь.

Тут мне следовало бы вырваться, но он же был открыт. Я шагнул вперед, нанеся тяжелый удар правой в живот, вложив в него всю свою силу. Это заставило его согнуться со вздохом, но он еще крепче сжал меня. он отпарировал мою попытку апперкота левой, продолжая свое движение вперед, пока подушечка его ладони не двинула меня по груди, рванув в то же время мне левую руку назад и в сторону с такой силой, что меня швырнуло на землю.

Если он желал наказать меня, то это было то, что надо.

Жерар привстал на колено и потянулся к моему горлу…

9

Я сделал движение, пытаясь сблокировать его руку, но она остановилась на полпути. Повернув голову, я увидел, что на руку Жерара упала другая рука и теперь стискивала, удерживая ее.

Я откатился. Когда я снова поднял голову, то увидел, что Ганелон прочно схватил его. Жерар рванул руку вперед, но не высвободил ее.

— Не лезь в это дело, Ганелон, — предупредил он.

— Езжай, Корвин! — крикнул Ганелон. — Верни Камень.

Пока он кричал, Жерар начал подниматься. Ганелон нанес удар левой и его кулак прикипел к челюсти Жерара.

Жерар растянулся. Ганелон приблизился и хотел пнуть его по почкам, но Жерар поймал его за стопу и толкнул назад. Я кое-как поднялся в полусогнутое положение, пошатываясь.

Жерар поднялся с земли и бросился на Ганелона, только-только вставшего на ноги. Когда он почти добрался до него, Ганелон выдал удар двумя кулаками Жерару под ложечку и остановил его разгон. Кулаки Ганелона тут же заходили как отбойные молотки по животу Жерара. Несколько мгновений Жерар, казалось, был слишком ошарашен, чтобы защищаться, и когда он, наконец, согнулся и вытянул руки вперед, Ганелон попал ему правой в челюсть, от которого тот отшатнулся назад. Ганелон немедленно бросился вперед, обхватив руками Жерара, когда столкнулся с ним, и, зацепив правой ногой за ногу Жерара. Жерар опрокинулся и Ганелон упал на него.

Когда голова Жерара откинулась назад, Ганелон нанес удар левой.

Бенедикт двинулся было вмешаться, но Ганелон выбрал именно этот момент, чтобы подняться на ноги. Жерар лежал без сознания, кровь текла у него изо рта и носа.

Я сам, шатаясь, поднялся на ноги и отряхнулся.

Ганелон подмигнул мне:

— Не оставайся тут, — посоветовал он. — Не знаю, как мне удастся выдержать матч-реванш. Езжай и найди брелок.

Я взглянул на Бенедикта, и он кивнул.

Я вернулся в шатер за Грейсвандиром.

Когда я вышел, Жерар все еще не шевелился, а передо мной стоял Бенедикт.

— Помни, — сказал он, — у меня есть твоя Карта, а у тебя моя. Не делай ничего важного, не посоветовавшись со мной.

Я кивнул и собирался спросить его, почему он, кажется, был готов помочь Жерару, а не мне, но меня одолели более зрелые размышления, и я решил не портить нашей только что начавшейся дружбы.

— Ладно.

Я направился к лошадям. Когда я подошел к Ганелону, он хлопнул меня по плечу:

— Желаю удачи. Я бы поехал с тобой, да нужен здесь, особенно при Бенедикте, отправившемся Картой к Хаосу.

— Не беспокойся, — ответил я. — У меня не должно быть никаких неприятностей.

Вскоре я сидел на лошади. Когда я проезжал мимо Ганелона, он взмахом руки отдал мне честь, я ответил тем же. Бенедикт стоял на коленях рядом с Жераром.

Я направился ближайшей тропой в Арден. Море лежало у меня за спиной, Гарнат и черная дорога — слева, Колвир — справа.

Я должен был набрать некоторое расстояние, прежде чем смогу работать с Отражениями. Как только миновало несколько подъемов и спусков, и Гарнат пропал из виду, день стал ясным. Я наткнулся на тропу и последовал по ее извивам в лес, где влажная темень и отдаленное птичье пение напоминали мне о долгих периодах покоя, что мы познали в старые времена, и о шелковом сверкающем присутствии материнского Единорога.

Боли в моем боку растаяли в ритме езды и я снова подумал о столкновении, от которого я ушел. Было нетрудно понять позицию Жерара, поскольку он уже сказал мне о своих подозрениях и дал мне предупреждение. И все же сейчас было настолько неподходящее время для того, чтобы с Брандом случилось что бы то ни было, что я не мог не видеть в этом еще одну попытку либо задержать меня, либо вообще остановить. Счастье, что под рукой оказался Ганелон в хорошей форме и способный приложить кулаки к нужным местам в подходящее время.

Хотел бы я знать, что сделал бы Бенедикт, если бы нас присутствовало только трое. У меня было такое чувство, что он ждал бы и вмешался бы только в самый последний момент, чтобы помешать Жерару убить меня. Я все еще не был доволен нашим согласием, хотя оно, конечно, являлось улучшением по сравнению с прежним положением дел.

Все это опять заставило меня гадать, что сталось с Брандом. Может, Фиона или Блейз наконец-то добрались до него, может, он попытался совершить намеченные убийства в одиночку и столкнулся с контрударом, а затем был утянут своей намеченной жертвой через Карту? Может, до него каким-то образом добрались его старые союзники из Двора Хаоса?

Может, его сумел, наконец, настичь один из его сторожей из башни со шпорами на руках? Или все было, как я предположил Жерару — случайное саморанение в приступе ярости, а вслед за ним раздраженное бегство из Эмбера, чтобы поразмышлять и состроить заговоры где-то в другом месте?

Когда из единственного события поднимается так много вопросов, ответ редко достигается чистой логикой. Однако, я должен был рассортировать возможности, чтобы было к чему обратиться, когда всплывут новые факты. В то же время я внимательно обдумал все, что он мне рассказал, рассматривая все утверждения в свете того, что я теперь знал. За одним исключением, в большинстве фактов я не сомневался. Он построил слишком умно, чтобы сооружение было просто опрокинуть, но, впрочем, он имел много времени на обдумывание всех деталей.

Что-то скрытое умелым уводом в сторону было в самой его манере излагать события. Его недавнее предложение практически уверило меня в этом.

Старая тропа извивалась, расширялась, снова сужалась, свернула на северо-запад и вниз, во все густевший лес. Лес очень мало изменился. Казалось, это была та же самая тропа, по которой юноша ускакал века назад, скача ради чистого удовольствия исследовать это огромное зеленое царство, которое распространилось бы на большую часть континента, если бы он не сбился с пути в Отражения.

Хорошо бы снова проделать это без всякой иной, чем эта, причины.

Примерно через час я порядком углубился в лес, где деревья были огромными темными башнями. Единственный солнечный свет, что я улавливал, попадался, словно гнезда фениксов на их самых верхних ветвях. Всегда влажная, сумеречная мягкость сглаживает контуры пней, бревен и замшелых камней. Вот перескочил через мою тропу олень, не доверяя отличному укрытию в густом подлеске справа от тропы.

Вокруг меня звучали птичьи ноты, иногда очень близко. Изредка мне попадались следы других всадников, некоторые из них были совсем свежими, но они недолго оставались на тропе. Колвир совсем скрылся из виду, и довольно давно.

Тропа снова поднялась, и я понял, что скоро достигну вершины небольшого гребня, прохода среди скал, и снова тропа пойдет под уклон. Когда мы поднимались, лес несколько поредел, пока, наконец, мне не предоставилась возможность частично увидеть небо.

Оно увеличилось, когда я продолжил путь. Добравшись до вершины, я услышал отдаленный крик охотничьей птицы.

Взглянув наверх, я увидел большой темный силуэт, круживший высоко надо мной. Я поспешил мимо валунов и тряхнул поводьями для резкого ускорения, как только путь очистился. Мы припустили вниз, мчась снова под покров больших деревьев.

Птица закричала, когда мы были уже под деревьями. Мы убрались в темень, в сумрак без происшествий. После этого я постепенно замедлил бег и продолжал прислушиваться. Эта часть леса была в значительной мере точно такой же, как и та, что мы покинули за гребнем, за исключением небольшого ручейка, на который мы наткнулись и некоторое время скакали параллельно ему, пока не пересекли на мелком броде.

За ним тропа расширилась и с полкилометра просачивалось немного больше света. Мы проехали почти достаточное расстояние, чтобы я мог начать те манипуляции с Отражениями, которые приведут меня к тропе, тянувшейся обратно к Отражению Земля, месту моей прежней ссылки.

И все же начинать здесь будет трудно, легче подальше.

Я решил уберечь себя и коня от лишнего напряжения, проехав дальше до лучшего начала. Ведь не произошло ничего настояще угрожающего для меня. Птица могла быть просто диким охотником.

Лишь одна мысль не отпускала меня, пока я ехал.

Джулиан…

Арден был заповедником Джулиана, патрулировался его егерями, укрывал во все времена несколько лагерей его войск — внутреннюю погранохрану Эмбера — как против естественных вторжений, так и против того, что могло появиться на границе Отражений.

Куда скрылся Джулиан, когда он так внезапно покинул дворец в ночь покушения на Бранда? Если он желал просто спрятаться, ему не было необходимости бежать дальше Ардена. Здесь он был силен, имел поддержку своих людей, передвигаясь в царстве, известном ему лучше, чем остальным из нас. Вполне возможно, что сейчас он был совсем недалеко: он любил поохотиться. У него были свои адские гончие, свои птицы.

Полмили, миля…

Вот тут-то я и услышал звук, которого более всего опасался.

Пронзая тень и зелень, донеслись звуки охотничьего рога. Они раздавались с некоторого расстояния позади меня и, по-моему, слева от тропы.

Я пустил своего коня в галоп, и деревья по обеим сторонам замелькали, сливаясь в единую массу. Тропа здесь была прямой и ровной. Этим мы и воспользовались.

Затем я услышал позади себя рев, своего рода глухой грудной кашляющий звук, поддержанный массой резонирующего легочного пространства. Я не знал, что его издавало, но явно это была не собака. Даже адские гончие не издавали таких звуков. Я быстро оглянулся, но погони не было видно, так что я сохранял тишину и немного поговорил с Барабаном.

Через некоторое время я услышал треск в лесу справа от меня, но рев не повторился. Я снова несколько раз оглянулся, но не сумел разобрать, что вызвало это беспокойство.

Вскоре после этого я снова услышал рог, намного ближе, и на этот раз ему ответило рявканье и лай, насчет которых я не мог ошибиться. Приближались адские гончие — быстрые, сильные и злобные звери, найденные Джулианом в каком-то Отражении и обученные для охоты.

Я решил, что самое время начинать переход. Эмбер вокруг меня был еще силен, но я как можно лучше овладел Отражением и начал движение.

Тропа стала извиваться влево и, когда мы мчались по ней, деревья по обеим сторонам уменьшились в размерах и отступили. Еще один поворот, и тропа повела нас через поляну, метров двести в поперечнике. Я поднял голову и увидел, что эта проклятая птица все еще кружила, теперь намного ближе, достаточно близко, чтобы быть увлеченной в Отражение вместе со мной.

Это было сложнее для меня. Я хотел иметь открытое пространство, чтобы развернуть своего коня и свободно махать мечом, если дело дойдет до этого.

Однако, местонахождение такого пространства совершенно открывало мою позицию птице, от которой оказалось трудно отвязаться.

Ладно. Мы подъехали к невысокому холму, поднялись на него и начали спускаться, проезжая по ходу дела одинокое, опаленное молнией дерево. На его нижней ветке сидел серебристо-черный ястреб.

Я свистнул ему и он прыгнул в воздух, испуская пронзительный дикий боевой клич-клекот.

Спеша дальше, я теперь ясно слышал индивидуальные голоса собак и глухой стук лошадиных копыт. С ними смешивались звуки еще чего-то, вызывающие сильную вибрацию и содрогание земли. Я снова оглянулся, но не один из моих преследователей еще не поднялся на холм. Я занялся дорогой впереди и солнце заслонили тучи. Вдоль тропы появились странные цветы — зеленые, желтые, пурпурные — и донесся раскат отдаленного грома. Поляна расширилась и удлинилась. Она вновь стала ровной.

Я опять услышал звук рога и повернулся.

Тут он одним прыжком появился в поле моего зрения. И в тот же миг я понял, что не я был объектом охоты, что всадники, собаки и птица преследовали зверя, бежавшего за мной. Это, конечно, было довольно академическое отличие, от того, что я был перед ним и, вполне возможно, являлся объектом его охоты. Я нагнулся вперед, крича Барабану и вонзая колени ему в бока, понимая даже, когда я это делал, что отвратительная тварь двигалась быстрее, чем могли бы мы. Это была паническая реакция.

Меня преследовала мантикора.

Последний раз, когда я видел подобную ей, было за день до битвы, в которой погиб Эрик.

Когда я вел своих солдат вверх по задним склонам Колвира, она появилась и разорвала пополам солдата по имени Ролл. Мы отправили ее на тот свет автоматическим оружием. Тварь оказалась двенадцати футов длиной и, подобно этой, носила человеческое лицо на голове и плечах льва. У нее также имелась пара орлиных крыльев, сложенных по бокам, и изгибавшийся над ней в воздухе заостренный хвост скорпиона. Множество их, каким-то образом, забрело из Отражения по пятам за нами, когда мы направлялись на ту битву.

Не было никаких причин считать, что их всех перебили, за исключением того, что с тех пор не сообщали ни об одной из них, и не всплывало на свет никаких доказательств, что они продолжали существовать поблизости от Эмбера. Очевидно, эта забрела в Арден и жила с тех пор в лесу.

Последний взгляд показал мне, что меня в любую секунду могут сорвать с седла, если я не займу оборону. Тут же я увидел несущуюся с холма лавину собак.

Я ничего не знал о разуме или психологии мантикоры. Большинство бегущих зверей не останавливаются, чтобы напасть на то, что их не беспокоит. На уме у них, ы общем-то, прежде всего самосохранение.

С другой стороны, я не был уверен в том, что мантикора хотя бы понимала, что ее преследуют. Она могла пуститься по моему следу, а по ее собственному бросились лишь после. Она могла иметь на уме лишь одно. Сейчас едва ли было время останавливаться и размышлять о всех ее возможностях.

Я выхватил Грейсвандир и повернул коня влево, сразу же натянув поводья, как только он сделал поворот.

Барабан заржал и поднялся высоко на дыбы. Я почувствовал, что соскальзываю и поэтому спрыгнул на землю и отскочил в сторону.

Но я в тот момент забыл о скорости адских собак, а также о том, как они однажды обогнали меня и Рэндома, мчащихся на флорином «мерседесе», и о том, что в отличии от обыкновенных собак, гоняющихся за машинами, они начали рвать автомобиль на части.

Они вдруг навалились на мантикору, дюжина с чем-то собак, прыгавших и кусавшихся. Зверь вскинул голову и издал еще один крик, когда они вцепились в него. Он взмахнул своим злобным хвостом, отправив в полет одну из них и оглушив или убив двух других. Затем он встал на задние лапы, нанося удары передними, когда опускался.

Но даже когда он сделал это, одна гончая вцепилась ему в левую переднюю лапу, еще двое в задние, а одна влезла ему на спину, кусая плечо и шею. Другие теперь кружили рядом с мантикорой. Как только она бросалась на одну собаку, другие стремительно налетали и рвали ее.

Наконец, она попала в ту, что была на спине, своим скорпионьим жалом и выпустила кишки той, которая грызла ей ногу. К тому времени, однако, кровь хлестала из мантикоры из дюжины ран. Вскоре стало очевидным, что нога причиняет ей затруднения и в смысле нанесения ударов, и в смысле поддержания на ногах, когда она наносила удары другими. В то же время другая собака забралась мантикоре на спину и рвала шею. До этой ей, кажется, добраться было потрудней. Еще одна налетела справа и разорвала ей ухо. Еще две собаки усердно грызли мантикоре ноги, а когда она снова поднялась на дыбы, одна бросилась вперед и вцепилась ей в брюхо. Их лай и рычание, кажется, тоже сбивали ее с толку, и мантикора начала наносить удары вслепую по постоянно двигавшимся серым силуэтам.

Я ухватил Барабана под узду и попытался успокоить его, чтобы снова забраться в седло и убраться отсюда к чертовой бабушке. Он все еще пытался встать на дыбы и отпрянуть и требовалась немалая сила, чтобы хотя бы удержать его на месте.

В то же время мантикора испустила злобный, воющий крик.

Она вслепую ударила по собаке у нее на спине и вогнала жало в собственное плечо. Собаки воспользовались этим движением и налетели, как только возникла брешь в обороне мантикоры, рвя и терзая..

Я уверен, что собаки прикончили бы ее, но в этот момент на вершине холма появились всадники и поскакали вниз. Их было пятеро, с Джулианом во главе. На нем были его чешуйчатые белые доспехи, а на шее висел его охотничий рог. Он скакал на гигантском коне Моргенштерне, звере, который всегда меня ненавидел. Он поднял длинное копье и отдал им честь в моем направлении. Затем он опустил его и дал приказ собакам. Они, ворча, отступили от добычи. Даже собака на спине у мантикоры разомкнула челюсти и спрыгнула на землю.

Все они отодвинулись, когда Джулиан взял копье наперевес и коснулся шпорами боков Моргенштерна.

Тварь повернулась к нему, издала последний вызывающий крик и прыгнула вперед, оскалив клыки. Они сошлись, и на миг мне загородило обзор плечо Моргенштерна.

Однако, еще миг, и я понял, по поведению коня, что удар был верен.

Поворот — и я увидел вытянувшуюся зверюгу и большие сгустки крови у нее на груди, этакий цветок вокруг темного стебля копья. Джулиан спешился. Он что-то сказал другим всадникам, но я ничего не расслышал.

Они остались в седлах. Он поглядел на все еще дергающуюся мантикору, затем посмотрел на меня и улыбнулся. Он подошел к твари и встал на нее ногой, схватив одной рукой копье и вытащив его из жуткой туши. После чего он воткнул копье в землю и привязал к древку Моргенштерна.

Джулиан поднял руку и потрепал коня по крупу, затем оглянулся на меня и двинулся ко мне. Когда он подошел и остановился передо мной, он произнес:

— Желал бы я, чтобы ты не убивал Белу.

— Белу? — переспросил я.

Джулиан взглянул на небо. Я последовал за его взглядом. Сейчас не было видно ни одной птицы.

— Он был одним из моих любимцев.

— Сожалею, — извинился я. — Я неправильно понял происходящее.

Он кивнул:

— Ладно. Я кое-что сделал для тебя. Теперь ты можешь рассказать мне, что случилось после того, как я покинул дворец. Бранд сумел выкарабкаться?

— Да. и тебя в этом больше не обвиняют. Он утверждал, что его ударила Фиона. А ее тоже нет поблизости, чтобы расспросить. Она также скрылась в ту ночь. Просто чудо, что вы не наткнулись друг на друга.

Джулиан улыбнулся:

— Примерно так я и догадывался.

— Почему ты сбежал при таких поразительных обстоятельствах? Ведь это выставляло тебя в плохом свете.

Он пожал плечами:

— Это было не в первый раз, когда меня ложно подозревали. И если уж на то пошло, коли намерение считается чем-то, я так же невиновен, как и наша сестренка. Я сам бы это сделал, если бы смог. Фактически, в ту ночь, когда мы притащили его обратно, я держал нож наготове. Да только меня оттеснили в сторону.

— Но почему? — удивился я.

Джулиан рассмеялся:

— Почему? Я боюсь этого ублюдка, вот почему. Долгое время я думал, что он был убит, и уж, конечно, надеялся на это. Думал, что на него предъявили, наконец, свои права темные силы, с которыми он имел дело. Сколь много ты действительно знаешь о нем, Корвин?

— У нас был долгий разговор.

— И?..

— Бранд признался, что он, Блейз и Фиона составили план захвата трона. Они хотели добиться коронации Блейза, но чтобы каждый имел долю реальной власти. Они использовали упомянутые тобой силы, чтобы гарантировать отсутствие отца. Бранд сказал, что он попытался привлечь на их сторону Каина, но что Каин вместо этого перешел к тебе и Эрику. Ваша тройка организовала схожую группу, чтобы захватить власть, прежде чем смогут они, посадив на трон Эрика.

Джулиан кивнул:

— События изложены в правильном порядке, но причины — нет. Мы не желали трона, по крайней мере, не так внезапно и не в то время. Мы создалисвою группу, потому что надо было им противостоять, чтобы защитить трон. Сперва самое большее — это мы убедили Эрика, что он обязан принять на себя протекторство. Он боялся, что быстро окажется трупом, если произойдет коронация при таких условиях. Потом появился ты со своими очень законными притязаниями. Мы в то время не могли позволить тебе настаивать на них, потому что клика Бранда угрожала всесторонней войной. Мы чувствовали, что они будут менее склонны сделать такой шаг, если трон будет уже занят. Мы не могли посадить на трон тебя, потому что ты бы отказался стать марионеткой. Роль, которую тебе бы пришлось играть, поскольку игра была уже в разгаре, а ты знал слишком мало. Поэтому мы убедили Эрика пойти на риск и короноваться. Вот как это произошло.

— Так, значит, когда я прибыл, он выжег мне глаза и бросил в темницу, смеха ради?

Джулиан отвернулся и посмотрел на мертвую мантикору.

— Дурак ты, — произнес он, наконец. — Ты с самого начала был слепым орудием. Они использовали тебя, чтобы навязывать нам свои ходы, и в любом случае ты проигрывал. Если бы та полоумная атака Блейза каким-то образом оказалась удачной, ты бы не протянул достаточно долго, чтобы сделать полный вздох. Если бы она провалилась, как оно и вышло, Блейз исчез бы, как он и сделал, предоставив тебе расплачиваться своей жизнью за попытку узурпации. Ты послужил их цели и должен был умереть. Они оставили нам мало выбора в этом деле. По правилам, нам следовало бы убить тебя, и ты это знаешь.

Я закусил губу. Я мог бы сказать многое, но если он говорил что-то близкое к истине, довод у него был. И я хотел услышать его.

— Эрик, — продолжал он, — считал, что зрение твое может в конечном итоге восстановиться — зная, как мы регенерируем — дай только время. Ситуация была очень деликатной. Если бы вернулся отец, Эрик мог бы сойти с трона и оправдать все свои действия ко всеобщему удовлетворению, кроме твоего убийства. Это было бы слишком очевидным шагом для гарантирования его собственного шага, то есть продолжительного царствования после бед текущего момента. И скажу тебе прямо, он просто хотел заточить тебя в тюрьму и забыть про тебя.

— Тогда чья же это была идея насчет ослепления?

Он снова надолго замолк. Затем он заговорил очень тихо, почти шепотом:

— Выслушай меня, пожалуйста. Она была моя, и она, может, спасла тебе жизнь. Любое действие, предпринятое против тебя, должно было являться равносильным смерти, иначе их фракция попыталась бы угробить тебя по-настоящему. Ты не был больше им полезен, но живой и на свободе обладал потенциальной возможностью стать опасностью в какое-то будущее время. Они могли воспользоваться твоей Картой, чтобы вступить с тобой в контакт и убить тебя, или же могли воспользоваться ею, чтобы освободить тебя и пожертвовать тобой еще в одном ходе против Эрика. Ослепленного, однако, тебя не было нужды убивать, и ты был бесполезен для чего там ни было бы у них на уме еще. Это спасло тебя, временно убрав со сцены, и спасло нас от более вопиющего акта, который нам в один прекрасный день могли бы поставить в вину. Как мы понимали, у нас не было иного выбора. Мы могли сделать только одно. И никакого снисхождения тоже нельзя было демонстрировать, иначе нас могли бы заподозрить в том, что мы сами нашли способ как-то использовать тебя. В ту минуту, как ты приобрел какое-нибудь подобие свободы, ты стал бы покойником. Самое большее, что мы могли сделать, это смотреть в другую сторону, когда лорд Рейн ходил утешать тебя. Это было все, что можно было для тебя сделать.

— Вижу, — процедил я.

— Да, — подтвердил он. — Ты стал видеть очень скоро. Никто не предугадал, что ты так быстро восстановишь свое зрение, и сумеешь бежать. Как тебе это удалось?

— Скажут ли Мэйсивы Гимбеловым? — ответил я.

— Прошу прощения?

— Я сказал — неважно. Что ты тогда знаешь о заточении Бранда?

Он снова посмотрел на меня.

— Все, что я знаю, это то, что в его группе произошла какая-то ссора. Деталей я не знаю. По каким-то причинам Блейз и Фиона боялись убить его и боялись оставить на свободе. Когда мы освободили его из их компромиссного решения — заточения, Фиона явно стала больше бояться иметь его на свободе.

— И ты заявлял, что сам достаточно страшился его, а поэтому решил подготовиться к его убийству. Почему теперь, после всего этого времени, когда все стало историей и власть снова переменилась, вы боялись его? Он был слаб, практически беспомощен. Какой же вред он мог принести теперь?

Джулиан вздохнул:

— Я не понимаю силы, которой он обладает, но она немалая. Я знаю, что он может путешествовать через Отражения мысленно, что он может сидя в кресле обнаружить в Отражениях то, что он ищет, а затем доставить себе силой воли, не вставая с кресла, и он может физически путешествовать через Отражения, но как-то по-особому. Он нацеливает свой ум на место, которое желает посетить, создает своего рода мысленную дверь и просто шагает туда через нее. Если уж на то пошло, я считаю, что он иногда может узнать, что люди думают. Все выглядит почти так, словно он сам стал какой-то живой Картой. Я знаю про это потому, что видел, как он это проделывал. Ближе к концу, когда мы держали его во дворце под наблюдением, он однажды ускользнул от нас этаким манером. Это было в тот раз, когда он отправился на Отражение Земля и поместил тебя в Бедлам. После того, как он возвратился, один из нас все время оставался с ним. Мы, однако, еще не знали, что он может вызывать вещи через Отражения. Когда ему стало известно, что ты сбежал из заключения, он вызвал страшного зверя, напавшего на Каина, который тогда был его телохранителем. Затем он вновь отправился к тебе. Блейз и Фиона явно захватили его вскоре после этого, прежде чем сумели мы, и я больше не видел его до той ночи, когда мы его вернули. Я страшусь его, потому что он обладает смертельными силами, которых я не понимаю.

— В таком случае, хотел бы я знать, как они вообще сумели заточить его.

— Фиона обладает сходными силами и Блейз, я считаю, тоже. Вдвоем они, очевидно, смогли аннулировать большую часть силы Бранда, пока создавали место, где она не действовала.

— Не совсем, — поправил я. — Он отправил-таки сообщение Рэндому. Фактически он один раз достиг слабо и меня.

— Тогда явно не совсем, — согласился он. — Однако, достаточно, пока мы не прорвали оборону.

— Что ты знаешь обо всем их побочном эпизоде со мной — мое заточение, попытка моего убийства и мое спасение?

— Этого я не понимаю, за исключением того, что это было частью борьбы за власть внутри их собственной группы. Они поссорились между собой, и та или другая сторона нашла, как использовать тебя. Поэтому, естественно, одна сторона пыталась убить тебя, в то время, как другая старалась сохранить тебя. В конечном итоге, больше всех от тебя выгадал Блейз, в той устроенной им атаке.

— Но ведь он же и пытался убить меня тогда на Отражении Земля. Именно он выстрелил по моим шинам, — недоумевающе произнес я.

— О?

— Ну, именно так рассказал мне Бранд, но это не связывается со всякого рода косвенными доказательствами.

Джулиан пожал плечами:

— В этом я не могу тебе помочь. Я просто не знаю, что происходило в то время между ними.

— И все же ты поддерживал Фиону в Эмбере. Фактически, ты был очень сердечен с ней, когда бы она ни находилась поблизости.

— Тонко подмечено, — согласился он. — Я всегда был очень привязан к Фионе. Она, безусловно, самая прелестная и самая цивилизованная из всех нас. Жалко, что отец, как тебе хорошо известно, был всегда так категорически против браков между братьями и сестрами. Меня беспокоило, что нам приходилось быть противниками так долго, как мы были. Однако, после смерти Блейза, твоего заключения, коронации Эрика — все в сильной степени возвратилось к норме. Она приняла их поражение с выдержкой, тут и делу конец. Она явно была так же напугана возвращением Бранда, как и я.

— Бранд все рассказал по-иному, но, впрочем, он, конечно, и должен был так сделать, хотя бы потому, что он утверждает, будто Блейз по-прежнему жив, что он отыскал его по Карте и знает, что он в Отражении обучает свежие силы по новому удару по Эмберу.

— Это возможно, — согласился Джулиан. — Но мы ведь больше, чем превосходно, подготовлены, не так ли?

— Он далее утверждает, что этот удар будет маневром, — продолжал я, — и что настоящая атака произойдет прямо со Двора Хаоса по черной дороге. Он говорит, что Фиона прямо сейчас готовит для этого путь.

Джулиан нахмурился:

— Надеюсь, он просто лжет. Мне было бы крайне неприятно увидеть их группу вновь воскресшей и набросившейся на нас, на этот раз, с помощью темного направления. Мне было бы крайне неприятно видеть участвующей в этом Фиону.

— Бранд утверждал, что он вышел из их группы, что он мол увидел ошибочность их линии — и тому подобные покаянные излияния.

— Ха! Я, скорее, доверился бы тому зверю, которого только что убил, чем положился бы на слово Бранда. Надеюсь, у тебя хватило здравого смысла держать его под надежной охраной, хотя от этого может быть мало толку, если к нему вернулись его старые силы.

— Но в какую игру он может играть сейчас?

— Либо он вновь оживил старый триумвират — мысль, которая мне совсем не нравится — либо имеет целиком свой личный новый план. Но попомни мои слова, план у него есть. Он никогда не довольствовался ролью зрителя в чем бы то ни было. Он всегда что-нибудь замышлял. Я готов поклясться, что он строит заговоры даже во сне.

— Наверное, ты прав. Видишь ли, было новое развитие событий, к добру или ко злу, пока не могу сказать. Я только что подрался с Жераром. Он думает, что я причинил Бранду какое-то зло. Это неверно, но я был не в таком положении, чтобы доказать свою невиновность. Насколько мне известно, я был последним человеком, видевшим сегодня Бранда. Недавно Жерар посетил его покои. Он заявляет, что там все разгромлено, повсюду пятна крови, а Бранд исчез. Я не знаю, как это истолковать.

— Я тоже. Но надеюсь, это означает, что на этот раз кто-то выполнил эту работу как следует.

— Господи, все так запуталось. Хотел бы я знать все это раньше.

— Никогда не было подходящего момента сказать тебе, — промолвил Джулиан. — Во всяком случае до настоящей минуты. Уж, конечно, не когда ты был пленником и когда еще был достижим, а после этого ты надолго исчез. Когда ты вернулся со своими войсками и своим новым оружием, я не был уверен насчет всех твоих намерений2. Затем события стали происходить слишком быстро, и Бранд снова вернулся. Было слишком поздно. Я должен был сматываться, чтобы спасти свою шкуру. Здесь, в Ардене, я силен. Здесь я могу принять все, что он может бросить в меня. Я сохранил патрули в полной боевой силе и ждал известий о смерти Бранда. Я хотел спросить одного из вас: с нами ли он еще, но не мог решить, кого спросить, думая, что меня самого все еще подозревают, если он умер. Однако, как только бы я получил известие, доказывающее, что он по-прежнему жив, я твердо решил попробовать прикончить его сам. А теперь это положение дел… Что ты сейчас собираешься делать, Корвин?

— Я отправился принести Камень Правосудия оттуда, где я его спрятал в Отражении. Есть способ, каким его можно использовать для уничтожения черной дороги. И я намерен это попробовать.

— Как это можно сделать?

— Это слишком длинная история, потому что мне только что пришла в голову страшная мысль.

— Какая?

— Бранду нужен Камень. Он спрашивал о нем, а теперь… эта его сила находить вещи в Отражениях и доставлять их себе… Насколько она велика?

Джулиан выглядел призадумавшимся:

— Он едва ли всеведущ, если ты это имеешь в виду. В Отражениях можно найти все, что хочешь, нормальным способом, как к этому подходим все мы — путешествуя по ним. Согласно Фионе, он просто сокращает работу ногами. Поэтому он вызывает предмет серийного выпуска, а не конкретный предмет. Кроме того, судя по всему, что мне рассказывал о нем Эрик, этот Камень очень странный объект. Я думаю, что Бранду придется отправиться за ним лично, коль скоро он выяснит, где он находится.

— Тогда я должен спешить. Я обязан опередить его.

— Я вижу, ты едешь на Барабане, — заметил Джулиан. — Это отличный конь. Он проезжал через Отражения много раз.

— Рад это слышать. А чем займешься ты?

— Вступлю в контакт с кем-нибудь в Эмбере и войду в курс всего, о чем мы не успели поговорить. Думаю, это будет Бенедикт.

— Не выйдет. До него ты не сможешь дотянуться. Он отправился ко Двору Хаоса. Попробуй найти Жерара и убеди его заодно, что я честный человек.

— В этой семье колдуны только рыжие, но я попытаюсь. Ты сказал ко Двору Хаоса?

— Да, но опять же, время сейчас дорого.

— Конечно. Езжай. У нас будет время поговорить позже, на что я очень надеюсь.

Он сжал мне руку. Я взглянул на мантикору, на собак, сидевших вокруг нее.

— Спасибо, Джулиан. Я… Ты трудный для понимания человек.

— Вовсе нет. Я думаю, что Корвин, которого я ненавидел, умер много веков назад. Скачи быстрей, старик! Если Бранд покажется здесь, я прибью его шкуру к дереву!

Он отдал приказ собакам, и когда я сел на коня, они набросились на тушу мантикоры, лакая ее кровь и отрывая огромные куски и полосы мяса. Когда я проехал мимо этого странного, массивного, человекообразного лица, то увидел, что глаза ее были еще открыты, хотя и остекленевшие. Они были голубыми и смерть не лишила их определенной сверхъестественной невинности. Либо это, либо такое выражение в них было последним даром смерти — бессмысленный способ иронизировать, если это так.

Я направил Барабана обратно на тропу и начал свой путь по Отражениям…

10

Я еду по тропе тихим шагом, тучи заволакивают небо, и Барабан тихо ржет, то ли вспоминая, то ли предчувствуя.

Поворот налево и вверх по холму. Земля коричневая, желтая и вновь коричневая. Деревья приземистые, растущие поодаль друг от друга. Между ними колышется на прохладе и поднимающемся ветерке трава.

Беглый огонь в небе. Гром стряхивает капли дождя.

Теперь круто и каменисто. Ветер дергает меня за плащ.

Вверх, туда, где скалы с прожилками серебра и деревья тянутся в один ряд. Трава, зеленые огни замирают на дожде.

Вверх, к скалистым, сверкающим, смытым дождем вершинам, где облака носятся и клубятся, словно река при половодье в горном ущелье. Дождь.

Ветер прочищает горло, готовясь запеть. Мы поднимаемся, и вот в поле зрения появляется гребень, словно голова пораженного быка, с рогами, охраняющими тропу.

Молнии извиваются вокруг рогов и пляшут между ними.

Запах озона, когда мы достигли этого места и проносимся через него, достигает моих ноздрей. Дождь вдруг отгорожен, а ветер направляется в обход.

Появляемся на противоположной стороне. Дождя нет, воздух неподвижен, небо разглаженное и затемненное до надлежащей, наполненной звездами черноты. Метеоры взрываются, сгорая и выжигая шрамы остаточного изображения. Луны, брошенные, словно пригоршни монет. Три ярких гривенника, тусклый четвертак, пара грошей и один из них в пятнах и царапинах.

Затем вниз, по этой длинной, извилистой дороге. Копыта четко и металлически цокают в ночном воздухе. Где-то кошкоподобный кашель. Темный силуэт пересекает меньшую луну, неровный и быстрый.

Вниз. Земля опускается по обеим сторонам. Внизу тьма.

Двигаемся по вершине бесконечной высоты, высеченной в стене, по дороге, самой по себе яркой от лунного света, тропа извивается, складывается, сгибается, становится прозрачной.

Вскоре она плывет, газовая, волокнистая, звезды внизу также, как и наверху.

Звезды внизу по обеим сторонам.

Никакой земли нет. Есть только ночь и тонкая, прозрачная тропа, по которой я должен попытаться проехать, чтобы узнать, каково это на деле, для какого-то употребления в будущем.

Теперь царит абсолютная тишина и иллюзия медлительности, связанная с каждым движением.

Тропа резко пропадает, и мы движемся, словно плывя под водой на какой-то огромной глубине, а звезды — яркие рыбки. Вот эта свобода, эта мощь скачки через Отражения вызывают подъем, похожий и все же непохожий на упоение, охватывающее иногда в бою, хорошо усвоенную смелость рискованного подвига, прилив правильности, следующий за нахождением надлежащего слова для поэмы. Все это такое и сама перспектива скакать из ниоткуда в никуда, через и среди минералов и огней бесконечности, свободной от земли, воздуха и воды.

Мы догнали большой метеор, мы касаемся его массы, несемся по его изрытой поверхности вниз, вокруг, а затем снова вверх. Он вытягивается в большую равнину, она светлеет, затем желтеет…

Это песок, песок теперь под нашим путем.

Звезды тают, когда темнота растворяется в утреннем восходе.

Впереди полосы тени, среди них пустынные деревья.

Мы скачем в темноте, проламываемся. Яркие птицы вырываются вперед, жалуются.

Вот мы среди густеющего леса. Темней земля, гораздо уже путь. Кроны пальм съеживаются до размеров кулака, кора темнеет.

Поворот направо, путь расширяется. Копыта Барабана высекают искры из булыжной мостовой. Переулок увеличивается, становится обсаженной деревьями улицей. Мелькает крошечный ряд домов. Яркие ставни, мраморные лестницы, разрисованные ширмы, установленные за вымощенными плитами тротуаров. Проезжает лошадь, запряженная в телегу, нагруженную овощами. Пешеходы-люди поворачиваются и оглядываются на нас.

Легкое гудение голосов.

Дальше проезжаем под мостом, едем вдоль ручья, пока он не расширяется в реку, бурлящую до моря.

Глухо стучим копытами по берегу, под лимонным небом несутся голубые облака.

Соль, водоросли, ракушки, гладкая анатомия плавника. Белые брызги с моря, цвета извести.

Мчимся туда, где линия воды кончается у террасы. Поднимаемся. Каждая ступенька крошится и рушится вниз, теряя свою неповторимость, соединяясь с гулом прибоя.

Вверх, к плоской, заросшей деревьями равнине, к золотому городу, мерцающему, словно мираж, на конце ее.

Город растет, темнеет под летним зонтиком, его серые башни вытягиваются ввысь, стекло и металл сверкают сквозь мрак.

Башни начинают качаться.

Город беззвучно обваливается в себя, когда мы проезжаем.

Башни опрокидываются. Клубится и поднимается пыль, окрашенная розовым с какой-то нежной подсветкой. Плывет тихий звук, словно от снятия нагара от свечи.

Пылевая буря, быстро спадающая, уступающая место туману. Короткие автомобильные гудки доносятся сквозь него.

Дрейф, короткий подъем, разрыв в серо-белом, жемчужно-белом, смещение. Следы наших копыт на обочине грунтовых дорог.

Справа бесконечные ряды неподвижных машин.

Снова наплывает жемчужно-белое, серо-белое.

Взвизги и завывания непонятно откуда.

Беспорядочные вспышки света.

Еще раз подъем. Туман снижается и испаряется.

Трава. Небо теперь ясное и нежно-голубое.

Солнце несется к закату. Птицы. Корова жует в поле, пялясь на нас.

Перепрыгиваем через деревянный забор и скачем по сельской дороге. Внезапный холодок за холмом. Травы сухие и снег на земле. Ферма с жестяной крышей на пригорке, струйка дыма над ней.

Дальше холмы вырастают, солнце закатывается, за ним тащится темнота. Россыпь звезд. Вот дом, стоящий далеко позади, вот еще один, длинный проезд к нему мелькает среди деревьев. Фары…

Прочь на обочину дороги. Притянем дождь и дадим ему пройти.

Я вытер лоб, отряхнул рубашку и рукава, потрепал по шее Барабана. Ехавшая навстречу машина притормозила, приблизившись ко мне. Я увидел смотревшего на нас, разинув рот, водителя. Я чуть тряхнул поводьями, и Барабан продолжил путь. Автомобиль остановился и шофер что-то крикнул мне вслед, но я продолжал свой путь. Спустя несколько минут я услышал, как он отъезжает.

После этого какое-то время постоянно была сельская местность. Я путешествовал легким шагом, проезжая мимо знакомых ориентиров, вспоминая другие путешествия сюда.

Несколько миль спустя я выехал на другую дорогу, пошире и получше. Там я повернул, оставаясь на обочине справа. Температура продолжала падать, но холодный воздух имел хороший чистый привкус. Долька луны сияла над холмами слева от меня. Над головой проплывало несколько мелких облачков, окрашиваемых четвертью луны мягким, пыльным светом. Был очень слабый ветер, случайное шевеление ветвей, и ничего больше.

Через некоторое время я выехал к серии рытвин на дороге, говоривших мне, что я почти у цели.

Изгиб и еще пара рытвин. Я увидел валун рядом с подъездной дорогой и прочел на нем свой адрес.

Тут я поднял взгляд на холм и натянул поводья. На подъездной дороге стоял фургон и в доме горел свет. Я свел Барабана с дороги и направил через поле в рощу.

Я привязал его за елью, погладил по шее и сказал ему, что скоро вернусь.

Я возвратился на дорогу. Машин не было видно. Я перешел ее и пошел по противоположной стороне, проходя позади фургона.

Единственный свет в доме горел в гостиной, справа. Я обошел кругом с левой стороны дома к заднему двору.

Я остановился, добравшись до патио, оглядываясь по сторонам. Что-то тут было не так.

Задний двор изменился. Пара пришедших в негодность плетеных стульев, которые были приставлены к обветшавшим цыплячьим клеткам, которые я так и никогда не потрудился убрать, исчезли. Так же, как, если уж на то пошло, и цыплячьи клетки. Они присутствовали, когда я в последний раз проходил этой дорогой.

Все мертвые ветви деревьев, прежде разбросанные кругом, равно как и гниющая масса их, наваленная мной давным-давно, чтобы нарубить дров, тоже исчезли.

Пропала куча компоста.

Я двинулся к месту, где она была.

Все, что там осталось, это неровный клок голой земли, приблизительно той же формы, что и сама куча.

Но, настраиваясь на Камень, я открыл, что могу заставить себя почувствовать его присутствие. Я на миг закрыл глаза и попытался так и сделать.

Ничего не получилось.

Я вновь посмотрел вокруг, внимательно ища, но не было видно никакого указующего отблеска.

Не то, чтобы я действительно ожидал что-нибудь увидеть, какое там, если я не смог почувствовать его в такой близи!

В освещенной комнате не было никаких занавесок. Изучая теперь дом, я увидел, что ни в одном окне не было занавесок, штор, жалюзи или ставней. Следовательно…

Я обошел дом с другого конца.

Приблизившись к первому освещенному окну, я быстро заглянул в него.

Большую часть пола покрывали замызганные тряпки. Человек в кепи и спецовке красил противоположную стену.

Конечно!

Я попросил Билла продать дом. Я подписал необходимые документы, пока был пациентом в местной клинике, когда меня спроецировало обратно в мой старый дом — вероятно, каким-то действием Камня — во время покушения на меня в Эмбере.

Это случилось несколько недель назад по местному времени, используя коэффициент замедления Эмбера к Отражению Земля, приблизительно, два на полтора, и делая допуск на пребывание у Двора Хаоса, стоившего мне восьми дней в Эмбере.

Билл, конечно, выполнил мою просьбу. Но дом был в плохом состоянии, учитывая, что он был заброшен на много лет и разграблен. Ему потребовалось несколько оконных рам, кое-какая работа на крыше, новые водосточные трубы, покрасить, надраить, отполировать, и требовалось выволочь много мусора, как снаружи, так и изнутри.

Я повернул прочь и пошел по склону к дороге, вспоминая, как проделал этот путь раньше, в полубреду, на четвереньках, с текущей из бока кровью.

Та ночь была немного холодней, а снег был и на земле и в воздухе.

Я прошел неподалеку от места, где я сидел, пытаясь остановить машину.

Воспоминания были слегка нечеткими, но я все еще помнил тех, кто проехал мимо.

Я перешел через дорогу и прошел через поле к роще. Отвязав Барабана, я уселся в седло.

— Мы еще немного проедем вперед, — сообщил я ему, — на этот раз не слишком далеко.

Мы направились обратно к дороге и поехали по ней, продолжая ехать дальше после того, как миновали мой дом. Если бы я не предоставил Биллу действовать и продать мой дом, куча компоста по-прежнему была бы там. Камень по-прежнему был бы в ней. Я мог бы уже возвращаться в Эмбер с красным Камнем на шее, готовый попробовать то, что надо было делать. Теперь я должен был отправляться искать его, когда у меня возникло чувство, что время снова поджимает меня. По крайней мере, здесь у меня была благоприятная пропорция по отношению к его ходу в Эмбере. Я цыкнул на Барабана и тряхнул поводьями. Даже так нет смысла терять его.

Полчаса — и я был в городке, скача по тихой улочке в жилом районе, окруженный со всех сторон домами. У Билла горел свет.

Я свернул на его подъездной путь и оставил Барабана у него на заднем дворе.

На мой стук вышла Алиса, на миг уставилась на меня, а затем воскликнула:

— Боже мой! Карл!

Спустя несколько минут я сидел с Биллом в гостиной со стаканом на столе. Алиса находилась на кухне, совершив ошибку, спросив меня, не хочу ли я что-нибудь пожевать.

Билл изучал меня, прикуривая трубку.

— Твои способы уходить и приходить по-прежнему имеют склонность быть эффектными, — проронил он.

Я улыбнулся:

— Соответствие — это все.

— Та медсестра в поликлинике… Едва ли хоть кто-то поверил в ее рассказ.

— Кто-то?

— Упоминаемое мною меньшинство — это, конечно, я сам.

— Что же она рассказывала?

— Она утверждала, что ты прошел в центр палаты, стал двухмерным и просто растаял, как подобает старому солдату вроде тебя, с радугообразным сопровождением.

— Симптом радуги может вызвать глаукому. Ей следовало бы проверить зрение.

— Она проверила, — ответил Билл. — Ничего аномального.

— О, тем хуже. Следующее, что приходит на ум, это неврологическое заболевание.

— Брось, Карл. С ней все в порядке и ты это знаешь.

Я улыбнулся и пригубил виски.

— А ты, — заметил он, — выглядишь похожим на какую-то игральную карту, о которой я однажды высказывался, в комплекте с мечом. Что происходит, Карл?

— Это все очень сложно, даже сложнее, чем в последний раз, когда мы разговаривали.

— Это означает, что ты все еще не можешь дать мне объяснения? Я покачал головой.

— Ты выиграл полностью оплаченную турпоездку ко мне на родину, когда все это кончится, — пообещал я. — Если у меня тогда все еще будет отечество. Прямо сейчас время вытворяет ужасные вещи.

— Что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

— Мне нужна информация. О моем старом доме. Кто этот парень, который устроил там ремонт?

— Эд Уэллен, местный подрядчик. По-моему, ты его знаешь. Разве не он поставил тебе душ или что-то в этом роде?

— Да, он, вспомнил.

— Он сильно расширил дело, купил какое-то тяжелое оборудование. Сейчас на него работает много парней. Я улаживал его дела.

— Ты знаешь, кому он передал работу над моим домом сейчас?

— Так вот сразу — нет. Но за какую-то минуту я могу это выяснить.

Он положил руку на телефон на краю стола:

— Мне позвонить ему?

— Да. Но дело не только в этом. Меня по-настоящему интересует лишь одно. На заднем дворе была куча компоста. Она была там, когда я приходил в последний раз. теперь она исчезла. Я должен обязательно выяснить, что с ней сталось.

Билл чуть склонил голову вправо и усмехнулся, не вынимая трубки изо рта:

— Ты серьезно?

— В тот раз я кое-что спрятал в этой куче, когда проползал там, украшая снег драгоценными жидкостями своего тела. Теперь я должен его вернуть.

— Что именно?

— Рубиновый кулон.

— Бесценный, надо полагать?

— Ты прав.

Билл медленно кивнул:

— Если бы это был кто-то другой, я бы заподозрил розыгрыш. Сокровище в куче компоста… Семейная реликвия?

— Да. Сорок или пятьдесят карат. Оправа простая. Тяжелая цепь.

Билл вынул изо рта трубку и тихо присвистнул:

— Ты не возражаешь, если я спрошу, зачем ты его туда положил?

— Кстати, если бы я этого не сделал, то был бы сейчас протухшим покойником.

— Весьма веская причина.

Билл снова протянул руку к телефону.

— Домом у нас уже интересовались, — заметил он. — Очень неплохо, поскольку я его еще не рекламировал. Парень прослышал от кого-то, кто прослышал еще от кого-то. Я показал ему дом этим утром. Он подумает. Мы можем продать его весьма быстро.

Он начал набирать номер.

— Подожди, — остановил я его. — Расскажи мне о нем.

Билл положил трубку и поднял взгляд:

— Худощавый парень, рыжий, с бородой. Заявил, что он художник и хочет купить дом в сельской местности.

— Сукин сын! — выругался я.

Алиса вошла в комнату с подносом.

Она издала поющий звук и улыбнулась, подавая его мне.

— Всего лишь пара бутербродов с котлетами и остатки салата. Волноваться не из-за чего.

— Спасибо. Я вот-вот готов был съесть старого коня. У меня было бы после нехорошо на душе.

— Мне представляется, что он и сам был бы не слишком этим доволен, — произнесла Алиса и вернулась на кухню.

— Куча компоста была еще там, когда ты привел его в дом?

Билл закрыл глаза и наморщил лоб.

— Нет, — через минуту ответил он. — Двор был уже очищен.

— Это уже кое-что, во всяком случае, — обрадовался я.

После чего принялся за еду.

Билл позвонил и несколько минут разговаривал. Я улавливал общий смысл беседы по его словам, но выслушал полный отчет, после того, как он повесил трубку. За это же время я прикончил еду и залил ее тем, что оставалось в стакане.

— Ему было крайне неприятно видеть, как зря пропадает хороший компост, — сообщил Билл, — поэтому он погрузил кучу в свой «пикап» всего лишь позавчера и забрал на свою ферму. Он свалил ее на участке, который собирается культивировать, и еще не нашел случая раскидать по всему полю. Он говорит, что не заметил никакого камня, но мог легко прозевать его.

Я кивнул:

— Если ты одолжишь мне фонарик, то мне лучше трогаться.

— Разумеется. Я отвезу тебя.

— В данный момент я не хочу расставаться со своим конем.

— Ну, тебе, вероятно, понадобятся грабли и лопата или вилы. Я могу привезти их и встретить тебя там, если ты знаешь, где это место.

— Я знаю, где живет Эд. У него должны быть инструменты.

Билл пожал плечами и улыбнулся.

— Ладно, — бросил я.

— Позволь мне воспользоваться твоей ванной, а затем в путь.

— Ты, кажется, знаешь этого перспективного покупателя?

Я отставил поднос в сторону и поднялся на ноги:

— В последний раз ты слышал о нем, как о Брендоне Кори.

— Пране, который выдавал себя за твоего брата, чтобы упрятать тебя в лечебницу?

— Он не выдавал себя! Он и есть мой брат! Но не по моей вине, однако, извини.

— Он был там.

— Где?

— У Эда. Сегодня в полдень. По крайней мере, там был бородатый рыжий.

— И что он делал?

— Он сказал, что он художник и что хотел бы получить разрешение поставить свой этюдник и порисовать на одном из полей.

— И Эд ему позволил?

— Да, конечно. Он подумал, что это неплохая мысль. Вот почему он рассказал мне об этом. Хотел похвастаться.

— Собирай инструменты. Я встречусь с тобой там.

— Ладно.

Вторым предметом, что я извлек в ванной, были мои Карты. Я должен был срочно соединиться с кем-нибудь в Эмбере, с кем-нибудь достаточно сильным, чтобы остановить рыжего. Но с кем? Бенедикт был на пути ко Двору Хаоса. Рэндом искал своего сына, а с Жераром я только что расстался в отношениях несколько меньших, чем дружественные. Я пожалел, что у меня не было Карты Ганелона.

Я решил, что придется попробовать вызвать Жерара.

Я вытащил его Карту и проделал обычные мысленные маневры.

Спустя несколько мгновений возник контакт.

— Корвин?

— Только выслушай, Жерар! Бранд жив, если это только может служить каким-то утешением. Я в этом чертовски уверен. Это так же важно, как жизнь и смерть. Ты обязан кое-что сделать и спешно.

Выражение на его лице, пока я говорил, быстро менялось — гнев, удивление, интерес.

— Говори! — буркнул он.

— Бранд может очень скоро вернуться. Фактически, он уже может находиться в Эмбере. Ты еще не видел его? Нет?

— Нет.

— Надо обязательно помешать ему пройти Лабиринт.

— Не понимаю. Но я могу поставить охрану перед залом Лабиринта.

— Поставь охрану внутри помещения. У него есть теперь странный способ приходить и уходить. Если он пройдет Лабиринт, могут случиться страшные вещи.

— Тогда я лично прослежу за этим. Что происходит?

— Сейчас нет времени объяснять. Вот еще что… Льювилла вернулась в Рембу?

— Да.

— Свяжись с ней через Карту. Она должна предупредить Мойру, что Лабиринт в Рембе тоже надо охранять.

— Насколько это серьезно, Корвин?

— Это может быть концом всего. А теперь мне пора идти.

Я прервал контакт и направился через кухню к задней двери, задержавшись ровно настолько, чтобы поблагодарить Алису и пожелать ей спокойной ночи.

Если Бранд заполучил Камень и настроился на него, я не был уверен, что он это сделает, но у меня имелось весьма сильное предчувствие.

Я вскочил на Барабана и развернул его к дороге. Билл уже выбирался задним ходом по подъездной дороге…

11

Во многих местах я ехал напрямик через поля, тогда как Билл вынужден был следовать по дорогам, и поэтому я не так уж и отстал от него. Когда я подоспел, он разговаривал с Эдом, показывавшим на юго-запад.

Я спешился и Эд стал изучать Барабана.

— Отличный конь! — оценил он.

— Спасибо.

— Вас долго не было.

— Да.

Мы обменялись рукопожатием.

— Рад вновь увидеть вас. Я только что говорил Биллу, что по-настоящему не знаю, сколько тут пробыл тот художник. Я просто подумал, что он уехал когда стемнело, и не обратил на это чересчур большого внимания. Ну, а если он действительно искал что-то ваше и знал о куче компоста, то при всем, что я знаю, он, может быть, все еще там. Если хотите, я возьму свой дробовик и пойду с вами.

— Нет, — отказался я, — спасибо. По-моему, я знаю, кто это. В ружье не будет необходимости. Мы просто пойдем и немного пошарим.

— Позвольте мне пойти и помочь вам.

— Вам незачем это делать, — произнес я.

— Тогда как насчет коня? Что скажете, если я дам ему напиться и что-нибудь поесть, а также немного почищу его?

— Я уверен, что он будет благодарен вам. Я знаю, что я на его месте был бы благодарен.

— Как его зовут?

— Барабан.

Он подошел к Барабану и попытался с ним подружиться.

— О"кей, — сказал он. — Я на время вернусь в хлев. Если я вам зачем-то понадоблюсь, только крикните.

— Спасибо.

Я взял инструменты из машины Билла, а он понес электрический фонарик, ведя меня на юго-запад, куда ранее показывал Эд.

Когда мы перешли поле, я последовал взглядом за лучом фонаря Билла, ища кучу. Когда я увидел то, что могло быть остатком оной, то невольно глубоко вздохнул. Кто-то, должно быть, порылся в ней, судя по тому, как были раскиданы вокруг комья. Масса, вываленная из кузова, не падает в таком рассеянном виде.

И все же тот факт, что кто-то ее осматривал, не означает, что он обнаружил то, что искал.

— Что ты думаешь? — поинтересовался Билл.

— Не знаю.

Я положил инструменты на землю и приблизился к самому большому скоплению в поле зрения.

— Посвети мне здесь немного.

Я прошелся взглядом по тому, что осталось от кучи, затем принес грабли и принялся разгребать ее. Я разбил каждый ком и разрыхлил его по земле, проводя по нему зубьями. Через некоторое время Билл установил фонарь под удобным углом и пришел мне на помощь.

— У меня странное чувство, — проговорил он.

— У меня тоже.

— Возможно, мы явились слишком поздно.

Мы продолжали размельчать и разрыхлять комья.

Я ощутил знакомый зуд присутствия, выпрямился и подождал. Спустя несколько секунд возник контакт.

— Корвин!

— Я здесь, Жерар.

— Что ты говоришь? — переспросил Билл.

Я поднял руку, прося его помолчать, и уделил все свое внимание Жерару. Он стоял в тени у яркого начала Лабиринта, опираясь на свой большой меч.

— Ты был прав, — промолвил он. — Бранд появился тут всего лишь минуту назад. Я не уверен, как он попал сюда. Он вышел слева, вон там, — показал он. — С минуту он смотрел на меня, а затем повернулся кругом и пошел обратно. Он не ответил, когда я его окликнул. Я включил фонарь, но его нигде не было видно. Он просто исчез. Что мне делать сейчас?

— На нем был Камень Правосудия?

— Не могу сказать. Я видел его мельком и при плохом освещении.

— Следят за Лабиринтом в Рембе?

— Да, Льювилла их предупредила.

— Отлично. Будь настороже. Я скоро снова свяжусь.

— Ладно. Корвин, я насчет того, что случилось ранее…

— Забудь про это.

— Спасибо. Этот Ганелон крепкий малый.

— Не слабак, — согласился я. — Ну, следи за Лабиринтом.

Его образ растаял, когда я освободил контакт, но затем произошла странная штука. Ощущение контакта, тропы — осталось при мне, беспредметное, открытое, словно включенное радио, не настроенное ни на какую волну.

Билл стал странно смотреть на меня:

— Карл, что происходит?

— Не знаю. Подожди минуту.

Вдруг снова возник контакт, хотя и не с Жераром. Она, должно быть, пыталась дозваться меня, пока мое внимание было отвлечено.

— Корвин, это важно.

— Говори, Фи.

— Ты не найдешь там того, что ищешь. Он у Бранда.

— Так я и думал.

— Мы должны остановить его. Я не знаю, сколько ты знаешь…

— И я тоже больше не уверен, — произнес я, — но я держу под охраной Лабиринты в Эмбере и Рембе. Жерар только что сообщил мне, что Бранд появился у эмберского, но его спугнули.

Она кивнула своим личиком с изящными чертами. Ее рыжие локоны были в необычном беспорядке и выглядела она усталой.

— Я знаю об этом и держу его под наблюдением. Но ты забыл еще об одной возможности.

— Нет, — возразил я. — По моим расчетам, Тир-на Ног-т пока недоступен.

— Я говорю не об этом. Он направился к самому первозданному Лабиринту.

— Чтобы настроить Камень?

— В первый раз с начала до конца, — подтвердила она.

— Чтобы пройти его, ему придется прогуляться через поврежденный участок. Как я понимаю, это более чем трудновато…

— Та, значит, ты знаешь об этом. Хорошо. Это сбережет время. Темный участок не доставит ему таких хлопот, как другому из нас. Он пришел к соглашению с этой тьмой. Мы обязаны остановить его сейчас.

— Ты знаешь какой-нибудь короткий путь напрямик туда?

— Да. Иди ко мне. Я отведу тебя туда.

— Минуточку. Я хочу взять с собой Барабана.

— Для чего?

— Трудно сказать. Именно поэтому я и хочу его иметь при себе.

— Отлично. Тогда проведи меня к себе. Мы с такой же легкостью можем отправиться оттуда, как и отсюда.

Я протянул руку. Через мгновение я держал ее. Она шагнула вперед.

— Господи! — выдохнул Билл, отпрянув. — Ты вызвал у меня сомнения в твоем рассудке, Карл. Теперь же я беспокоюсь о своем. Она ведь тоже была на одной из карт, не так ли?

— Да, Билл. Это моя сестра Фиона. А это Билл Рот, очень хороший друг.

Фи протянула руку и улыбнулась. Я оставил их там, пока ходил за Барабаном. Спустя несколько минут я привел его.

— Билл, — произнес я. — Сожалею, что зря отнял у тебя время. Эта штука у моего брата и мы сейчас отправляемся за ним. Спасибо тебе за помощь.

Я пожал ему руку, а он произнес:

— Корвин…

— Да, это мое имя, — улыбнулся я.

— Мы с твоей сестрой поговорили. Не многое я смог узнать за несколько минут, но я понял, что дело это опасное. Так что я желаю удачи. Я все еще хочу однажды услышать всю историю.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Я постараюсь присмотреть за тем, чтобы она дошла до тебя.

Я взгромоздился на коня, нагнулся и, подняв Фиону, посадил ее перед собой.

— Спокойной ночи, мистер Рот, — попрощалась она, после чего обратилась ко мне: — Трогай медленно через поле.

Так я и сделал.

— Бранд утверждает, что ножом ударила его именно ты.

— Совершенно верно.

— Почему?

— Чтобы избежать всего этого.

— У меня был с ним долгий разговор. Он утверждал, что первоначально ты, Блейз и он сам сговорились захватить власть.

— Все верно.

— Он рассказывал мне, что он подступился к Каину, пытаясь привлечь его на вашу сторону, но что Каин на это не пошел, а кроме этого передал разговор Эрику и Джулиану, и это привело к сформированию их собственной группы, чтобы преградить вам дорогу к трону.

— В основном, все правильно. У Каина были собственные принципы, долгосрочные, но, тем не менее, принципы. Он был, однако, не в таком положении, чтобы добиваться их осуществления. Поэтому он решил, что если его удел — быть меньшим, ему предпочтительней служить под началом Эрика, чем Блейза. Я к тому же не могу понять его рассуждений.

— Он также рассуждал, что ваша тройка заключила сделку с силами в конце черной дороги, при Дворе Хаоса.

— Да, — подтвердила она, — заключили.

— Ты употребляешь прошедшее время.

— За себя и за Блейза — да.

— Бранд говорит об этом совершенно иначе.

— Еще бы!

— Он заявил, что ты и Блейз хотели продолжать эксплуатировать этот союз, но что он, мол, переменил мнение. Он утверждал, что из-за этого вы и выступили против него, заточив его в башне.

— А почему мы попросту не убили его?

— Сдаюсь. Скажи мне сама.

— Он был слишком опасен, чтобы оставлять его на свободе, но убить его мы тоже не могли, потому что он имел кое-что жизненно важное.

— Что?

— С исчезновением Дворкина Бранд был единственным, кто знал, как исправить повреждение, причиненное им первичному Лабиринту.

— У вас было достаточно времени, чтобы выжать из него эти сведения.

— Он обладает невероятными ресурсами.

— Тогда почему же ты ударила его ножом?

— Повторяю: чтобы избежать всего этого. Его дело стало вопросом его свободы или его смерти. Ему лучше было умереть. Нам пришлось бы рискнуть, вычисляя метод ремонта Лабиринта.

— Если это так, то почему ты согласилась сотрудничать в его возвращении?

— Во-первых, я не сотрудничала, а пыталась воспрепятствовать этой попытке. Но было слишком много сильно старавшихся. Во-вторых, вы пробились к нему вопреки мне и я должна была находиться поблизости, чтобы попытаться убить его в том случае, если вы преуспеете. Очень жаль, что все вышло так, как вышло.

— Ты подтверждаешь, что вы с Блейзом передумали насчет того, союза, а Бранд — нет?

— Да.

— А как это повлияло на ваше желание добиться трона?

— Мы думали, что можем справиться с этим без всякой добавочной внешней помощи.

— Понимаю.

— Ты мне веришь?

— Боюсь, что начинаю верить.

— Поверни сюда.

Я въехал в горное ущелье. Дорога была узкой и очень темной, над нами была всего лишь полоска звезд. Фиона манипулировалаОтражениями, пока мы разговаривали, ведя нас с поля Эда вниз, в туманное место, похожее на торфяник, затем снова вверх, к ясной и каменистой тропе среди гор.

Теперь, когда мы двигались через темное ущелье, я почувствовал, что она снова работает с Отражениями. Воздух был прохладным, но не холодным. Чернота слева и справа от нас была абсолютной, вызывающей иллюзию, скорее огромной глубины, чем закутанной в тень близлежащей скалы. Это впечатление подкреплялось, как вдруг я понял, тем фактом, что стук копыт Барабана не производил никакого отзвука или эха.

— Чем я могу завоевать твое доверие? — промолвила Фиона.

— Такая просьба чересчур значительна.

Она рассмеялась:

— Тогда я перефразирую ее. Что я могу сделать, чтобы убедить тебя в моей правдивости?

— Ответь лишь на один вопрос.

— На какой?

— Кто стрелял по моим шинам?

Фиона снова рассмеялась:

— Ты ведь вычислил это, не так ли?

— Может быть. Скажи мне сама.

— Бранд. Ему не удалось уничтожить твою память, и поэтому он решил, что лучше проделать более основательную работу.

— Услышанная мною версия гласила, что стрелял Блейз и он же оставил меня в озере, а Бранд прибыл как раз вовремя, чтобы вытащить меня м спасти мне жизнь. Фактически, полицейский рапорт, казалось, указывает на что-то в этом духе.

— А кто вызвал полицию? — спросила Фиона.

— Они записали это, как анонимный звонок, но…

— Ее вызвал Блейз. Он не мог добраться до тебя вовремя, чтобы спасти, как только он понял, что происходит. Он надеялся, что она сможет. К счастью, так и получилось.

— Что ты имеешь в виду?

— Бранд не вытаскивал тебя из-под обломков. Ты сам выбрался. Он ждал поблизости, чтобы удостовериться, что ты погиб, а ты всплыл и сумел выбраться на берег. Он спустился вниз и изучал твое состояние, чтобы решить, умрешь ты сам, если он просто оставит тебя там, или ему следует снова бросить тебя в озеро. Вот, примерно, тут-то и прибыла полиция, и ему пришлось смыться. Вскоре после этого мы догнали его и сумели подавить и заточить его в башню. Это потребовало немалых усилий. Позже я вступила в контакт с Эриком и рассказала ему, что случилось. Тогда он приказал Флоре положить тебя в другую клинику и позаботиться, чтобы тебя там продержали на время его коронования. Так ему было спокойней.

— Сходится, — прошептал я. — Спасибо.

— Что сходится?

— Я был всего лишь сельским лекарем во времена более простые, чем нынешние, и никогда не имел большого отношения к психиатрии, но я все-таки знаю, что человеку не устраивают шокотерапию для восстановления памяти. Шокотерапия, в общем-то, делает как раз противоположное: она уничтожает некоторые краткосрочные воспоминания. У меня зародились подозрения, когда я узнал, что именно устроил мне Бранд, так что я создал собственную гипотезу. Автокатастрофа не восстановила мне память, равно как и шокотерапия. Я начал, наконец, вновь обретать ее естественно, а не в результате какой-то конкретной травмы. Должно быть, я сделал или сказал что-то такое, указывавшее, что это происходит. Слух об этом каким-то образом дошел до Бранда, и он решил, что это событие случилось не в самое удачное время. Поэтому он отправился в мое Отражение и сумел добиться, чтобы меня упрятали в лечебницу и подвергли терапии, которая, как он надеялся, сотрет то, что я недавно открыл снова. Это удалось лишь частично, в том смысле, что единственным продолжительным воздействием было затуманивание для меня нескольких дней, окружавших сеансы шокотерапии. Автокатастрофа тоже могла внести свой вклад. Но когда я сбежал из Портеровской лечебницы и пережил его попытку убить меня, процесс восстановления памяти продолжился после того, как я вновь пришел в сознание в Гринвуде и убрался оттуда. Я вспоминал все больше и больше, пока оставался у Флоры. Рэндом ускорил восстановление памяти, отведя меня в Рембу, где я прошел Лабиринт. Однако, теперь я убежден, если бы этого и не произошло, память ко мне все равно бы вернулась. Это могло занять несколько более долгий срок, но я прорвался бы, и воспоминание было бы процессом, набравшим инерцию, шедшим ближе к концу все быстрей и быстрей. Поэтому я сделал вывод, что Бранд пытался помешать мне, и вот это-то и сходится с тем, что ты мне только что рассказала.

Полоска звезд над нами сузилась и, наконец, исчезла. Теперь мы пробирались через то, что казалось совершенно черным туннелем с небольшими мерцаниями света перед нами.

— Да, — подтвердила Фиона в темноте передо мной.

— Ты угадал правильно, Бранд боялся тебя. Он утверждал, что видел однажды ночью в Тир-на Ног-те, что ты вернулся и расстроил все наши планы. В то время я не обратила на него внимания, потому что даже не знала, жив ли ты еще. Вот тогда-то он, должно быть, и затеял найти тебя. Выведал ли он твое местонахождение какими-то тайными средствами или просто увидел его в мозгу Эрика, я не знаю. При случае он способен на такой подвиг. Как бы то ни было, он тебя обнаружил, а остальное ты знаешь.

— Его вначале навели на подозрения присутствие в тех местах Флоры и ее странная связь с Эриком. Так, по крайней мере, он утверждает. Но теперь это не имеет значения. Что ты намерена с ним сделать, если мы заполучим его в свои руки?

Фиона тихо засмеялась:

— У тебя на боку меч, — заметила она.

— Не так давно Бранд говорил мне, что Блейз все еще жив. Это правда?

— Да.

— Тогда почему же здесь я, а не Блейз?

— Блейз не настроен на Камень, а ты настроен. Ты взаимодействуешь с ним на близком расстоянии, и он попытается сохранить тебе жизнь, если тебе будет грозить неминуемая опасность потерять ее. Риск, следовательно, не такой большой, — объяснила Фиона.

Затем, несколько минут спустя, она предупредила:

— Однако, не считай это гарантией. Быстрый удар все же может опередить его реакцию. Ты можешь умереть в его присутствии.

Свет перед нами стал ярче, но с этого направления не было ни малейшего ветерка, звуков или запахов. Продвигаясь вперед, я размышлял над новыми сведениями, полученными мной. Со времени моего возвращения было множество объяснений, каждое со своими сложными собственными мотивами, оправданиями того, что произошло в мое отсутствие, того, что произошло с тех пор, того, что происходило сейчас. Виденные мною эмоции, планы, чувства, цели — кружились, словно полая вода по городу и факты, которые я мысленно воздвигал на могиле своего другого «я». И хотя действие есть действие, в лучшей эйнштейновской традиции, каждая обрушившаяся на меня волна истолкования мешала положение предметов, считавшихся мной надежно поставленных на якорь, и этим приводили к изменению целого до такой степени, что вся жизнь казалась почти перемещающейся игрой теней вокруг Эмбера, какой-то недостижимой истины. И все же, я не мог отрицать, что знал теперь больше, чем несколько лет назад, что я был ближе к сути дела, чем бывал раньше, что вся пьеса, в которую меня затянуло по моем возвращении, не казалась катящейся к какой-то окончательной развязке.

А чего я хотел? Шанса выяснить, что было верно, и шанса соответствовать действию? Я рассмеялся. Кому когда-нибудь доводилось первое, не говоря уже о втором? Тогда, значит, работоспособное приближение к истине. Этого должно хватить, и шанс несколько раз взмахнуть мечом в правильном направлении — самая высшая компенсация, какую я мог получить от первого часа мира за перемены, наделанные с полудня. Я вновь рассмеялся и удостоверился, что клинок свободно выходит из ножен.

— Бранд утверждал, что Блейз набрал новую армию, — начал было я.

— Позже, — прервала Фиона. — Времени больше нет.

Она была права. Свет предстал большим, круглым отверстием. Оно приближалось со скоростью, непропорциональной нашему продвижению, как будто сам туннель сокращался.

Казалось, что дневной свет вливался через то, что я считал входом в пещеру.

— Отлично, — проговорил я.

Спустя несколько минут мы добрались до отверстия и прошли через него.

Я зажмурился, когда мы вышли. Слева от меня было море, казалось, слившееся с небом того же цвета. Золотое солнце, висевшее в нем, выпускало во всех направлениях блестящие лучи. Позади меня не было теперь ничего, кроме скалы. Наш проход в этом месте исчез без следа. Не слишком далеко внизу и передо мной — наверное, на расстоянии в тридцать метров — лежал первичный Лабиринт. Какая-то фигура преодолевала вторую из его внешних дуг, настолько сосредоточив свое внимание на этой деятельности, что явно не замечала нашего присутствия. Блеск красного ударил мне в глаза, когда он повернулся. Камень висел теперь на его шее, как он висел на моей, Эрика, отца.

Фигура, конечно же, принадлежала Бранду.

Я спешился, поднял взгляд на Фиону, маленькую и глубоко расстроенную, и вложил в ее руку поводья Барабана.

— Есть у тебя какой-нибудь иной совет, чем отправиться вслед за ним? прошептал я.

Она покачала головой.

Тогда, повернувшись, я вытащил Грейсвандир и широким шагом двинулся вперед.

— Желаю удачи, — тихо произнесла она.

Идя к Лабиринту, я увидел длинную цепь, ведущую из входа в пещеру к неподвижному теперь телу грифона Винсера. Голова Винсера лежала на земле в нескольких шагах от остального тела. Из тела и головы на камень текла нормального цвета кровь.

Приблизившись к началу Лабиринта, я проделал быстрый расчет. Бранд уже совершил несколько поворотов вокруг главной спирали узора. Он углубился в нее, приблизительно, на два с половиной витка. Если бы нас разделял только один виток, я мог бы дотянуться до него своим мечом, коль скоро достигну позиции, параллельной его собственной. Однако, чем дальше проникаешь в узор, тем тяжелее становится идти, следовательно, Бранд передвигался с постоянно уменьшающейся скоростью, так что это произойдет поблизости. Мне незачем было догонять его. Я должен был просто набрать полтора витка и занять позицию напротив его позиции.

Я поставил ногу на Лабиринт и двинулся вперед со всей быстротой, на которую оказался способен. Мои ступни начали окружать голубые искры, когда я пронесся через первый вираж вопреки возраставшему сопротивлению. Искры быстро росли. Волосы мои начали подниматься, когда я наткнулся на первую Вуаль, и треск искр был теперь вполне слышимым. Я проталкивался вопреки давлению Вуали, гадая, заметил ли меня Бранд, не в состоянии отвлечься и бросить хоть один взгляд в его направлении. Я встретил сопротивление с увеличившейся силой и несколько шагов спустя миновал Вуаль и снова двигался с большой скоростью.

Я взглянул на Бранда. Он только-только выходил из ужасной второй Вуали с голубыми искрами, высотой ему по пояс.

На лице у него была усмешка решимости и торжества, когда он высвободился, сделав беспрепятственный шаг вперед. Вот тут-то он и заметил меня.

Усмешка исчезла и он заколебался.

Это было очко в мою пользу. В Лабиринте никогда не останавливаются, если это в твоих силах. Если остановишься, то сдвинуться снова будет стоить массы добавочной энергии.

— Ты явился слишком поздно! — крикнул Бранд.

Я ему не ответил. Я просто продолжал идти. Голубые огни падали с узора Лабиринта на клинок Грейсвандира.

— Тебе не пройти через черный участок, — заявил он.

Я продолжал идти. Темный район был теперь как раз передо мной. Я был рад, что он занимал один из наиболее трудных участков на этом обороте витка. Бранд двинулся вперед и медленно начал свое продвижение к Великой Кривой. Если я смогу настичь его там, это будет вообще не состязание. У него не будет ни сил, ни быстроты, чтобы защищаться.

Приблизившись к поврежденному участку Лабиринта, я вспомнил, посредством чего мы с Ганелоном перерезали черную дорогу во время своего бегства из Авалона. Я сумел сломить мощь черной дороги, держа в уме образ Лабиринта, когда мы пересекали ее. Теперь, конечно, вокруг меня повсюду был сам Лабиринт, и расстояние было куда как меньше. Хотя моей первой мыслью было, что Бранд просто попытается испугать меня своей угрозой, мне пришло в голову, что сила темного участка вполне могла быть намного мощнее здесь, в своем истоке. Когда я приблизился к нему, Грейсвандир запылал с неожиданной интенсивностью, превосходившей его прежнее свечение. Повинуясь, я коснулся его острием края черноты в месте, где кончался Лабиринт.

Грейсвандир разрезал черноту, и его нельзя было поднять над ней. Я продолжал идти вперед, и мой меч рассекал участок передо мной, скользя вперед по тому, что казалось приближением к первоначальному узору. Я следовал по нему.

Солнце, казалось, потемнело, когда я осторожно двинулся по темной территории.

Я вдруг стал ощущать свое сердцебиение и на лбу у меня выступил пот. На все падал сероватый оттенок. Мир, казалось, померк. Лабиринт растаял. Казалось, что в этом месте легко будет сделать неверный шаг, и я был уверен, что результат будет таким же, что и оступиться в целой части Лабиринта. Выяснять это мне не хотелось.

Я держал глаза опущенными, следуя за линией, чертимой передо мной Грейсвандиром. Голубой огонь клинка был теперь единственным оставшимся в мире светом.

Правая нога, левая нога…

Затем я вдруг оказался за пределами мрака, и Грейсвандир снова свободно взлетел в моей руке, огни частично уменьшились, не знаю, то ли по контрасту с вновь освещенной перспективой, то ли по каким-то иным причинам.

Оглядевшись, я увидел, что Бранд приближается к Великой Кривой. Что же касается меня, то я прокладывал себе путь ко второй Вуали. В последующие несколько минут мы оба будем прилагать напряженные усилия, связанные с их прохождением. Но Великая Кривая была труднее и продолжительнее. Я вновь буду свободен и буду передвигаться быстрее, прежде чем он преодолеет свой барьер.

Затем мне придется во второй раз пересечь поврежденный участок.

Он может к тому времени освободиться, но двигаться будет медленнее, чем я, потому что будет находиться на участке, где идти станет даже еще труднее.

Постоянное статическое электричество поднималось при каждом сделанном мною шаге, и все мое тело пронизало ощущение щекотки. Искры поднимались до бедер при моем продвижении.

Это было все равно, что шагать по полю электрической ржи.

Волосы мои к тому времени частично приподнялись. Я чувствовал, как они шевелятся. Один раз я быстро оглянулся и увидел Фиону, все еще на коне, неподвижную и следящую за нами.

Я заторопился ко второй Вуали.

Углы, короткие резкие повороты. Сила все поднимается и поднимается против меня, так что все мое внимание, вся моя энергия были теперь заняты борьбой с ней. Снова пришло знакомое ощущение безвременности, как будто я занимался только этим, лишь этим всегда и занимался. И воля, сфокусировавшая желания до такой интенсивности: Бранд, Фиона, Эмбер, мое личное отождествление. Искры поднимались до еще больших высот, когда я боролся, поворачивая, трудился, с каждым шагом, требовавшим больших усилий, чем предыдущий.

Я пробивался снова в черный район.

Рефлекторно я опустил вновь Грейсвандир и выдвинул его вперед. Снова скорость, одноцветный туман, разрезаемый голубизной моего клинка, открывавшего передо мной дорогу, словно хирургический надрез.

Когда я вышел на нормальный свет, я поискал взглядом Бранда.

Он все еще находился в западном квадрате, борясь с Великой Кривой, пройдя примерно две трети пути через нее. Если я поднажму как следует, то может быть, сумею настичь его как раз тогда, когда он из нее выйдет. Я бросил все свои силы на продвижение с как можно большей скоростью.

Когда я добрался до северного конца Лабиринта и до виража, ведущего назад, до меня вдруг дошло, что я собирался делать.

Я мчался пролить на Лабиринт еще больше крови.

Если бы дело дошло до простого выбора между дальнейшим повреждением Лабиринта и полным уничтожением его Брандом, то я знал бы, что мне надо делать. И все же я чувствовал, что должен существовать другой способ. Да…

Я лишь чуточку замедлили шаг. Все будет зависеть от своевременности. В тот момент ему будет проходить гораздо тяжелее, чем мне, так что в этом отношении я имел преимущество. Вся моя новая стратегия требовала организации нашей встречи точно на нужном месте. По иронии судьбы, я в этот момент вспомнил заботу Бранда о своем коврике. Проблема сохранения в чистоте этого места была, однако, намного сложней.

Он приближался к концу Великой Кривой, и я ему позволил это, вычислив расстояние до черноты. Я решил устроить ему кровопускание над уже поврежденным участком.

Единственное преимущество, каким он, казалось, обладал, заключалось в том, что я буду расположен справа от него. Чтобы свести к минимуму выгоду, получаемую им от этого, когда мы скрестим клинки, мне придется оставаться немного позади.

Бранд боролся и шел вперед. Все его движения были как при ускоренной съемке. Я тоже боролся, но не так сильно. Я сохранял прежний темп.

Проходя Лабиринт, я раздумывал о Камне, о близости, разделяемой нами с момента настройки.

Я чувствовал его присутствие слева, даже хотя теперь я не видел его на груди у Бранда.

Будет ли он действительно действовать на таком расстоянии и спасет ли он меня, если Бранд возьмет верх в нашем надвигавшемся конфликте? Чувствуя его присутствие, я почти мог в это поверить. Он вырвал меня у одного нападавшего и нашел каким-то образом у меня в голове традиционное безопасное место — мою собственную постель — и переправил меня туда.

Чувствуя его теперь, почти видя через него путь перед Брандом, я испытывал некоторую уверенность, что он снова попытается функционировать в моих интересах.

Однако, помня слова Фионы, я твердо решил не полагаться на него.

И все же я учитывал и другие его функции, прикидывая свою способность управлять им без контакта.

Бранд почти завершил Великую Кривую.

Я дотянулся с какого-то уровня своего существа я вступил в контакт с Камнем. Налагая на него свою волю, я призвал бурю типа красного торнадо, уничтожившую Яго. Я не знал, смогу ли я управлять этим конкретным явлением в этом конкретном месте, но, тем не менее, призвал его и направил к Бранду. Сразу ничего не случилось, хотя я чувствовал, что Камень функционирует, чтобы чего-то достичь. Бранд дошел до конца, приложил последние усилия и вышел из Великой Кривой.

Я был прямо там позади него.

Он тоже знал это каким-то образом.

Меч его был выхвачен в тот же миг, как исчезло давление. Он прошел пару футов быстрей, чем по моему мнению, он мог бы, поставил левую ногу вперед, повернул тело и встретил мой взор сквозь линии наших клинков.

— Провалиться мне, если ты все-таки не сошел с ума, — заявил он и коснулся острия моего меча своим собственным. — Ты никогда бы не попал сюда так быстро, если бы не эта сволочь на коне.

— Очень милая манера говорить о нашей сестричке.

Я сделал выпад и наблюдал, как он движется, парируя мой удар.

Мы оба были ограничены в том смысле, что никто из нас не мог нападать, не покидая Лабиринта. Я был еще более ограничен нежеланием пока устраивать ему кровопускание. Я сделал ложный выпад, и он отступил, скользя левой ногой по узору позади него. Затем он оттянул правую ногу, топнул ею и попытался без предисловий рубануть меня по голове. Черт побери! Я парировал удар, а затем сделал ответный выпад, чисто рефлекторно. Я не хотел попасть в него, но острие Грейсвандира прочертило ему дугу под грудью. Я услышал гудение в воздухе над нами. Однако, я не мог себе позволить оторвать взгляд от Бранда. Он взглянул вниз и снова немного отступил. Это было хорошо. Теперь там, куда попал в него мой меч, его рубашку украшала красная линия. Пока что материал, кажется, поглощал кровь. Я притоптывал, делал финты, выпады, парировал, встречал ответные удары, прыгал и отскакивал — все, что я мог придумать, чтобы заставить его отступить.

Я имел над ним психологическое преимущество в том, что обладал большей досягаемостью, и мы оба знали, что я мог применить больше приемов и сделать это быстрей. Бранд приближался к темному участку.

Еще лишь несколько шагов… Я услышал звук вроде боя единственного колокола, за которым последовал громкий рев. На нас вдруг упала тень, словно туча только что закрыла солнце.

Бранд поднял взгляд. Думаю, я в этот момент мог бы добраться до него, но он был все еще в паре футов от заданного района.

Бранд опустил глаза и опалил меня взглядом:

— Черт тебя побери, Корвин! Это же твоя работа, так ведь? — закричал он.

Затем он кинулся в атаку, отбросив всякую имевшуюся у него осторожность.

К несчастью, я был в плохом положении, так как оттеснил его, готовый давить на него весь остальной путь назад.

Я был открыт и не имел должного равновесия. Даже парируя, я понял, что этого будет недостаточно, и, вывернувшись, упал назад.

Я старался сохранить ноги на месте, когда свалился. Я приземлился на правый локоть и левую ладонь.

Я выругался, так как боль была чересчур сильной, и мой локоть скользнул вбок, свалив меня на правое плечо.

Но выпад Бранда не попал в меня и внутри голубого нимба мои ноги все еще касались линии. Я был вне досягаемости Бранда, хотя он все еще мог подрубить мне сухожилия.

Я поднял перед собой правую руку, все еще сжимавшую Грейсвандир, и начал садиться. Когда я сел, то увидел, что красная формация, желтая по краям, вращалась теперь прямо над Брандом, потрескивая искрами и небольшими молниями. Рев ее теперь сменялся воем.

Бранд взял свой меч за эфес и поднял его над плечом, нацелив в моем направлении. Я знал, что не смогу парировать его, не смогу и увернуться от него.

Я мысленно потянулся к Камню и к формации в небе.

Возникла яркая вспышка, словно мизинец молнии, протянувшийся вниз и коснувшийся его клинка.

Оружие выпало из его руки, а рука метнулась ко рту. Левой рукой он стиснул Камень Правосудия, словно поняв, что я делал, и пытаясь аннулировать это, закрыв Камень. Дуя на пальцы, он посмотрел вверх.

Весь гнев отхлынул с его лица, замененный выражением страха, граничившего с ужасом. Конус начал опускаться.

Тогда, повернувшись, он шагнул на зачерненный участок лицом на юг, поднял обе руки и выкрикнул чего-то, чего я не расслышал из-за воя.

Конус упал на него, но он, казалось, стал двухмерным, когда он приблизился.

Его силуэт заколебался, он начал уменьшаться, но это казалось не столько функцией настоящего размера, сколько эффектом увеличивающегося расстояния. Он съеживался и съеживался, и пропал лишь за миг до того, как конус лизнул по занимаемому им месту. Вместе с ним пропал и Камень, так что я остался без способа управлять штукой надо мной. Я не знал, лучше ли будет не подниматься, или восстановить нормальную позу в Лабиринте. Я решил этот вопрос в пользу последнего, потому что этот вихрь, кажется, налетал на все, нарушавшее нормальную последовательность. Я вернулся в сидячее положение и подобрался к линии. Затем я нагнулся вперед. К тому времени конус начал подниматься. По мере того, как он отступал, громкость воя снижалась. Голубые огни вокруг моих ног полностью исчезли. Я повернулся и взглянул на Фиону.

Она жестом предложила мне подниматься и идти дальше.

Я медленно поднялся, видя, что, когда я двигался, вихрь надо мной продолжал расходиться. Вступая на участок, где так недано стоял Бранд, я вновь использовал Грейсвандир в качестве проводника. Перекрученные остатки меча Бранда лежали неподалеку от противоположного края темного участка.

Я мысленно пожелал, чтобы существовал какой-нибудь легкий выход из Лабиринта. Сейчас казалось бессмысленным завершать его. Но коль скоро ты ступил на него, пути назад не было.

Я крайне косо смотрел на попытку испробовать выход по темному участку, так что я направился к Великой Кривой. В какое место, гадал я, перенесся Бранд?

Если бы я знал, то мог бы скомандовать Лабиринту отправить меня следом за ним, коль скоро доберусь до центра. Наверное, Фиона об этом догадывалась. И все же он, вероятно, отправился туда, где у него имелись союзники. Было бы бессмысленным делом преследовать его в одиночку. Я утешил себя, что, по крайней мере, я помешал настройке его на Камень.

Затем я вступил на Великую Кривую. Вокруг меня взметнулись искры.

12

После полудня склоняющееся к западу солнце сияет прямо на скалы слева от меня, храня длинные тени для тех, кто справа. Оно просачивается сквозь листву вокруг моей гробницы, оно до некоторой степени противодействует холодным ветрам Колвира.

Я отпустил руку Рэндома и повернулся рассмотреть человека, сидевшего на скамейке рядом с мавзолеем.

У него было лицо юноши с пробитой Карты, надо ртом пролегали складки, общая усталость в выражениях глаз и в положении челюстей, не отраженные на Карте.

Поэтому я узнал его раньше, чем Рэндом представил:

— Это мой сын Мартин.

Мартин приподнялся, когда я приблизился к нему, крепко пожал мне руку и произнес:

— Дядя Корвин.

Выражение его лица лишь слегка изменилось, когда он промолвил это, окинув меня выразительным взглядом.

Он был на несколько дюймов выше Рэндома, но такого же легкого телосложения. Подбородок и скулы у него общего для них раскроя, да и волосы были похожи.

Я улыбнулся:

— Ты долго отсутствовал, так же, как и я.

Мартин кивнул.

— Но я никогда по-настоящему и не бывал в Эмбере, — уточнил он. — Я вырос в Рембе, и в других местах.

— Тогда позволь мне поздравить тебя, мой племянник, с приездом. Ты явился в интересное время. Рэндом, должно быть, рассказал тебе об этом.

— Да. Вот поэтому я попросил встретиться с тобой скорее тут, чем там.

Я взглянул на Рэндома.

— Последний дядя, с кем он встречался, был Бранд, — пояснил он.

— И встретились они при очень скверных обстоятельствах. Можешь ли ты его винить?

— Едва ли. Я сам недавно столкнулся с ним. Не могу сказать, чтобы это была самая приятная встреча.

— Столкнулся с ним? — переспросил Рэндом. — Что-то я не понимаю тебя.

— Он покинул Эмбер и при нем Камень Правосудия. Если бы я раньше знал то, что знаю теперь, он бы до сих пор сидел в башне. Бранд очень опасен.

Рэндом кивнул:

— Знаю. Мартин подтвердил все наши подозрения насчет покушения на убийство — и это сделал Бранд. Но что там насчет Камня?

— Он успел вперед меня к месту, где я оставил его на Отражении Земля. Он должен был пройти с ним Лабиринт и спроецировать себя через него, чтобы настроить его для своих целей. Я только что помешал ему сделать это на первозданном Лабиринте в настоящем Эмбере. Однако, он сбежал. Я был сразу за горой с Жераром, отправлял отряд стражи в то место через Фиону, чтобы не дать ему вернуться и попробовать снова. Наш собственный Лабиринт и тот, что в Рембе, тоже тщательно охраняется.

— Зачем ему хочется так сильно настроить Камень? Чтобы он мог устроить несколько гроз? Черт возьми! Он может прогуляться по Отражениям и устроить какую захочет погоду.

— Личность, настроенная на Камень, может использовать его для стирания Лабиринта.

— О?! И что тогда произойдет?

— Миру, который мы знаем, придет конец.

— О! — воскликнул Рэндом. Но затем спросил:

— Откуда ты знаешь, Корвин, черт возьми?!

— Это длинная история, а у меня нет времени, но я узнал это от Дворкина, и я верю многому из того, что он рассказал.

— Он все еще тут?

— Давай о нем позже.

— Ладно. Но Бранд, должно быть, сошел с ума, чтобы делать нечто подобное.

Я кивнул:

— Я считаю, что он думает, что сможет потом создать новый Лабиринт и перестроить вселенную с собой в качестве главного управляющего.

— А это можно сделать?

— Теоретически, да. Но даже у Дворкина есть определенные сомнения, что этот подвиг можно эффективно повторить сейчас. Комбинация факторов была уникальной. Я считаю, что Бранд в какой-то степени сошел с ума. Оглядываясь на прошедшие годы, вспоминая перемены его характера, его перепады настроений, кажется, что тут было что-то от шизоидной картины заболевания. Я не знаю, толкнула ли его за грань заключенная с врагами сделка или нет. Это, по большому счету, не имеет значения. Я желал бы, чтобы он оставался в башне и желал бы, чтобы Жерар оказался худшим лекарем.

— Ты знаешь, кто ударил его?

— Фиона. Ты можешь узнать подробности у нее.

Рэндом прислонился к моему мавзолею и покачал головой.

— Бранд, — произнес он. — Любой из нас мог убить его в былые времена. Но как только он достаточно взбесит тебя, он меняется. Через некоторое время ты уже думаешь, что он, в конце концов, не такой уж плохой парень. Очень жаль, что он не толкнул одного из нас немного посильней в неподходящее время.

— Я так вас понял, что он теперь вполне законная дичь? — спросил Мартин.

Я посмотрел на него.

Мускулы его челюстей сжались, а глаза сузились.

На мгновение все наши лица промелькнули по его лицу, словно тасуя семейные Карты.

Весь наш эгоизм, ненависть, зависть, гордость и злоупотребления, казалось, пролетели в этот миг — а ведь даже ноги его еще не было в Эмбере.

Внутри у меня что-то оборвалось, и я схватил его за плечи:

— У тебя есть веские причины ненавидеть его. И ответ на твой вопрос будет: «Да». Охотничий сезон открыт. Я не вижу никакого иного способа иметь с ним дело, кроме как уничтожить его. Я сам ненавидел его все время, покуда он оставался абстракцией. Но теперь — другое дело. Да, он должен быть убит. Но не давай этой ненависти быть твоим крещением по вступлению в наше общество. Ее и так было слишком много среди нас. Я смотрю на твое лицо и не знаю… Мне очень жаль, Мартин. Прямо сейчас происходит слишком многое. Ты молод. Я видел всякого больше тебя. Кое-какие вещи беспокоят меня по-иному, чем тебя. Вот и все, что я хотел сказать.

Я отпустил его и отступил.

— Расскажи мне о себе, — попросил я.

— Я долгое время боялся Эмбера, — начал Мартин, — и полагаю, что все еще побаиваюсь. Всегда с тез пор, как он напал на меня, я гадал, не может ли Бранд снова настичь меня. Много лет я оглядывался через плечо и боялся всех вас. Я говорил Рэндому — отцу — что нее хотел бы встречаться со всеми вами сразу, и он предложил, чтобы сперва я повидался с тобой. В то время ни он, ни я не сознавали, что ты будешь особенно интересоваться определенными известными мне вещами. Однако, после того, как я упомянул о них, отец сказал, что я должен как можно скорее увидеться с тобой. Он рассказал мне обо всем, что происходило. Видишь ли, я кое-что об этом знаю.

— У меня было такое чувство, что ты можешь знать, когда не так давно выскочила определенная фамилия.

— Теки? — догадался Рэндом.

— Она самая.

— Трудно решить, откуда начать, — начал Мартин.

— Я знаю, что ты вырос в Рембе, прошел Лабиринт, а затем использовал свою власть над Отражениями, чтобы посетить Бенедикта в Авалоне. Бенедикт рассказал тебе еще кое-что об Эмбере и Отражениях, научил тебя пользоваться Картами, тренировал тебя обращению с оружием. Позже ты отправился гулять по Отражениям сам. И я знаю, что с тобой сделал Бранд. Вот свод моих знаний о тебе.

Мартин кивнул, уставясь отсутствующими глазами на запад.

— Покинув Бенедикта, я много лет путешествовал по Отражениям. Это были самые счастливые времена, какие я знал. Приключения, тревоги, я повидал много нового. В глубине души я всегда знал, что в один прекрасный день, когда я поумнею, стану сильнее и опытнее, я отправлюсь в Эмбер и встречусь с другими своими родственниками. А затем меня поймал Бранд. Я разбил лагерь на склоне невысокого холма, отдыхая от долгой скачки и готовя закуску, на пути к моим друзьям Теки. Вот тут Бранд и вступил со мной в контакт. Я вызывал Бенедикта через его Карту, когда он учил меня, как ими пользоваться, и в другие времена, когда я путешествовал. Он даже иногда переправлял меня через нее так, чтобы я знал, на что это похоже. Ощущение было такое же, и я на миг подумал, что это Бенедикт вызывает меня. Но нет, это был Бранд, я узнал его по изображению в колоде. Он стоял посередине того, что, казалось, было Лабиринтом. Мне стало любопытно. Я не знал, как он связался со мной. Насколько я знал, никакой моей Карты не было. Он поговорил с минуту — я забыл, что он сказал, а когда все стало твердым и четким, он ударил меня кинжалом. Я тогда оттолкнул его и рванулся. Он каким-то образом удержал контакт. Мне было трудно прервать его, и когда я все-таки прервал, он попытался снова добраться до меня, но я сумел блокировать его. Бенедикт меня этому научил. Он снова несколько раз попробовал, но я продолжал блокировать. Наконец, он прекратил свои попытки. Я был недалеко от Теки. Я сумел влезть на коня и добраться до их дома. Я думал, что мне предстоит умереть, потому что никогда раньше не бывал так тяжело ранен. Но через некоторое время я начал выздоравливать. Тогда я снова стал опасаться, что Бранд найдет меня и закончит то, что начал.

— Почему ты не вступил в контакт с Бенедиктом и не рассказал ему о своих страхах?

— Я думал об этом, но я также думал о возможности, что Бранд посчитал, что он преуспел и я в самом деле умер. Я не знал, какого рода борьба за власть происходила в Эмбере, но решил, что покушение на мою жизнь было, вероятно, частью такой борьбы. Бенедикт достаточно рассказал мне о семье, чтобы это было одним из первых объяснений, пришедших мне в голову. Поэтому я решил, что мне, наверное, будет лучше оставаться в мертвых. Я покинул Теки, прежде чем полностью оправился и поехал затеряться в Отражениях. И тогда я наткнулся на одну странную вещь, которую я никогда раньше не встречал, но которая была теперь практически повсеместно: почти во всех Отражениях, через которые я проходил, была существующая в той или иной форме черная дорога. Я этого не понимал, но, поскольку, она была единственным встреченным мной явлением, казалось, пересекавшим сами Отражения, мое любопытство было возбуждено. Я твердо решил последовать по ней и узнать о ней побольше. Это было опасно. Я быстро научился не наступать на нее. Ночью по ней, казалось, путешествовали странные фигуры. Природные твари, забредавшие на нее, заболевали и умирали. Так что я был осторожен. Я не подходил к ней ближе, чем было необходимо для того, чтобы держать ее в поле зрения. Я следовал за ней через много мест. Я быстро узнал, что повсюду, где она проходила, рядом были смерть, опустошение или беда. Я не знал, как это истолковать. Я все еще был слаб от раны и допустил ошибку, перенапрягая себя, скача слишком далеко и слишком быстро в дневное время. Тем вечером я свалился больным и пролежал, дрожа под одеялом, всю ночь и большую часть следующего дня. В это время меня то схватывала, то отпускала лихорадка, поэтому я не знаю, когда именно появилась она: молодая, хорошенькая девушка. Она заботилась обо мне, пока я выздоравливал. Ее звали Дара. Мы без конца разговаривали. Это было очень приятно — иметь кого-то, с кем можно вот так поговорить. Я, должно быть, рассказал ей всю историю моей жизни. Потом она рассказала кое-что о своей жизни. Она не была жительницей местности, где я свалился. Она заявила, что пришла туда через Отражения. Она еще не могла проходить через них, как ходим мы, хотя чувствовала, что может научиться делать это, так как она претендовала на происхождение от королевского дома Эмбера через Бенедикта. Фактически, она очень сильно хотела узнать, как это делается. Тогда ее средством путешествия была сам черная дорога. Она была не восприимчива к ее вредному воздействию, как она говорила, потому что она также находилась в родстве с жившими на противоположном конце ее, при Дворе Хаоса. Она хотела научиться нашим средствам, так что я, насколько мог, посвятил ее во все, что знал сам. Я рассказал ей о Лабиринте, даже начертил ей его. Я показал ей свои Карты — Бенедикт дал мне Колоду — чтобы показать ей, как выглядят другие родственники. Она особенно заинтересовалась тобой.

— Я начинаю понимать, — перебил его я. — Продолжай.

— Она рассказала мне, что Эмбер в разгаре своего разложения и самонадеянности расстроил своего рода метафизическое равновесие между ним самим и Двором Хаоса. На ее народе теперь лежит задача восстановить материю, опустошенную Эмбером. Их собственное место не Отражение Эмбера, а сама по себе твердая реальность. В то же время все задетые Отражения страдают из-за черной дороги. При своем тогдашнем знании Эмбера, я мог только слушать. Сперва я принимал на веру все, что она говорила. Бранд — для меня, разумеется, — подходил для меня к ее описанию зла в Эмбере. Но когда я упомянул о нем, она сказала «нет». Там, откуда она спешила, он был своего рода героем. Она не была уверена относительно частностей, но это ее не слишком беспокоило. Вот тогда я и понял, какой она казалась чересчур уверенной во всем, когда она говорила, в ней был какой-то оттенок фанатизма. Чуть ли не против своей воли я оказался защитником Эмбера. Я думал о Льювилле и Бенедикте, и о Жераре, с которым я встречался несколько раз. Я обнаружил, что ей не терпелось разузнать все о Бенедикте. Это оказалось мягким местом в ее броне. Здесь я мог говорить с некоторым знанием дела, и здесь она была готова поверить во все хорошее, что я рассказывал. Поэтому я знаю, какое конечное воздействие произвели все эти разговоры, за исключением того, что ближе к концу она казалась менее уверенной в себе.

— К концу? — переспросил я. — Что ты имеешь в виду? Сколько она пробыла с тобой?

— Почти неделю. Она сказала, что будет заботиться обо мне, пока я не поправлюсь, и заботилась. В действительности, она осталась еще на несколько дней. Она заявила, что просто хотела быть уверенной, но я думаю, что на самом деле она хотела продолжить наши разговоры. Наконец, она сказала, что должна двигаться дальше. Я попросил ее остаться со мной, но на это она тоже ответила «нет». Она, возможно, поняла, что я тогда мог планировать последовать за ней, потому что ночью она исчезла. Я не мог скакать по черной дороге и понятия не имел, через какое Отражение она будет путешествовать дальше по пути в Эмбер. Когда я утром проснулся и понял, что она исчезла, я какое-то время думал сам наведаться в Эмбер. Но я все еще боялся. Наверное, кое-что из сказанного ею усилило мои собственные страхи. Как бы там ни было, я решил остаться в Отражениях. И поэтому я поехал дальше, видел всякое, пытался понять все неясное, пока Рэндом не нашел меня и не сказал мне, что хочет, чтобы я возвращался живее домой. Вначале он привез меня сюда для встречи с тобой, потому что он хотел, чтобы ты выслушал мою историю прежде всех остальных. Он сказал, что ты знал Дару, и что ты хотел побольше узнать о ней. Надеюсь, что я помог тебе в этом.

— Да, — подтвердил я. — Спасибо тебе.

— Я так понял, что она, в конце концов, прошла Лабиринт.

— Да, она преуспела в этом.

— А после провозгласила себя врагом Эмбера.

— Тоже верно.

— Надеюсь, — произнес Мартин, — ей не будет никакого вреда от всего этого. Она была добра ко мне.

— Она вполне способна позаботиться о себе сама, — заметил я. — Да, она симпатичная девушка. Я не могу тебе что-нибудь обещать относительно ее безопасности, потому что я все еще мало знаю о ней и о ее роли во всем, что сейчас происходит. И все же то, что ты мне рассказал, было полезным. Это делает ее кем-то, кому я все же хотел бы предоставить право толковать любое сомнение в ее пользу, насколько это в моих силах.

Мартин улыбнулся:

— Рад это слышать.

— Я тоже. А что вы собираетесь теперь делать?

— Я возьму его повидать Виалу, — промолвил Рэндом, — а потом встретиться с другими, как уж позволит время и возможности, если, конечно, не возникло что-то новое и я тебе сейчас не понадоблюсь.

— Было кое-что новое, — проронил я, — но ты мне сейчас по-настоящему не нужен. Но я все-таки введу тебя в курс дела. У меня есть еще немного времени.

Мартин стоял в стороне.

Сообщая Рэндому о событиях, случившихся с его отъезда, я думал о его сыне, Мартине. С моей точки зрения, он все еще был неизвестной величиной.

Его история могла быть совершенно правдивой.

Фактически, я чувствовал, что она правдива. С другой стороны, у меня возникло ощущение, что правда была неполной, что он чего-то недоговаривал, может быть, что-то безвредное. Потом опять же, может быть, и нет. Он не имел никаких настоящих причин любить нас. Как раз наоборот. И Рэндом, возможно, привел Троянского Коня. Вероятно, ничего подобного не было. Просто дело было в том, что я никогда и никому не доверяю, если в чем-то вдруг сомневаюсь. И все же, ничего из сказанного мной Рэндому нельзя было по-настоящему использовать против нас. И я сильно сомневаюсь, что Мартин мог причинить нам много вреда, если в этом заключалось его намерение. Нет, вероятнее всего, он был так же уклончив, как и остальные из нас, и во многом по тем же самым причинам: из страха и самосохранения. С внезапным вдохновением я спросил Мартина:

— Ты когда-нибудь сталкивался с Дарой после этого?

Он покраснел, глядя на меня.

— Нет, — слишком поспешно ответил он. — Только в тот раз и это все.

— Понятно, — буркнул я.

И Рэндом был слишком хорошим игроком в покер, чтобы не заметить, так что я только что купил нам краткосрочный страховой полис за малую цену настороженности отца против своего давно утраченного сына. Я быстро перевел разговор обратно на Бранда. И вот, когда мы сравнивали табели по психопатологии, я испытал легкую щекотку и ощущение присутствия, объявлявшие контакт через Карты. Я поднял руку и повернулся в сторону.

Через минуту контакт стал четким, и мы с Ганелоном смотрели друг на друга.

— Корвин, — обратился он ко мне, — я решил, что настало время проверить. К этому времени Камень либо у тебя, либо у Бранда, либо вы оба все еще ищете его. Что именно?

— Камень у Бранда.

— Очень жаль. Расскажи мне об этом.

Я рассказал ему все.

— Значит, Жерар все понял правильно?

— Он уже рассказывал тебе все это?

— Не так детально, — заметил Ганелон, — а я хотел быть уверен, что все понял правильно. Я только что кончил разговор с ним.

Он посмотрел вверх:

— Тогда, кажется, если меня не обманывает память о лунных восходах, тебе лучше двигаться.

Я кивнул:

— Да, я скоро направлюсь к Лестнице. Она совсем не так уж далеко отсюда.

— Хорошо. Теперь вот что ты должен быть готов сделать…

— Я знаю, что мне надо делать, — огрызнулся я. — Мне пора подняться в Тир-на Ног-т раньше Бранда и преградить ему путь в Лабиринт. Если я не сумею, мне снова придется преследовать его по нему.

— Так к этому подходить не годится, — авторитетно заявил он.

— У тебя есть лучшая идея?

— Да, есть. Карты у тебя с собой?

— Да.

— Хорошо. Во-первых, ты будешь не в состоянии попасть туда во-время, чтобы преградить ему путь в Лабиринт.

— Это почему же?

— Тебе придется подниматься по Лестнице, а потом идти до Дворца и спускаться к Лабиринту. Этотребует времени даже в Тир-на Ног-те, где время так или иначе склонно выкидывать фокусы. При всем, что ты знаешь, у тебя может быть замедляющее тебя скрытое желание смерти. Я этого точно не знаю. Как бы там ни было, когда ты прибудешь, он уже завершит прохождение Лабиринта. Вполне может выйти так, что он будет в нем слишком далеко, чтобы ты настиг его в этот раз.

— Он, наверняка, будет усталым. Это должно его несколько замедлить.

— Нет. Поставь себя на его место. Если бы ты был Брандом, разве ты не отправился бы в какое-нибудь Отражение, где время течет по-иному? Вместо одного полудня он вполне может получить несколько дней отдыха для трудов этого вечера. Самое безопасное — считать, что он будет в отличной форме.

— Ты прав, — признал я. Я не могу рассчитывать на его усталость. О'кей. Альтернатива, о которой я раздумывал, но предпочел бы не пробовать, если этого можно избежать, убив его с расстояния. Взять с собой арбалет или одну из наших винтовок и просто застрелить его посередине Лабиринта. Что меня при этом беспокоит, так это воздействие нашей крови на Лабиринт. Может быть, от нее страдает только первозданный Лабиринт, но я этого не знаю.

— Совершенно верно. Ты не знаешь. Я тоже не хотел бы, чтобы ты полагался там на обыкновенное оружие. Это особенное место. Ты сам говорил, что оно все равно, что странная тень, проплывающая по небу. Хотя ты вычислил, как заставить винтовку стрелять в Эмбере, там те же правила могут быть неприемлемыми.

— Такой риск существует, — признал я.

— Что же касается арбалета, предположим, внезапный порыв ветра каждый раз отражает выпущенную тобой стрелу?

— Боюсь, что не успеваю за полетом твоей фантазии.

— Камень. Он прошел часть пути через первозданный Лабиринт, и с тех пор он имел некоторое время, чтобы поэкспериментировать с ним. Как ты думаешь, возможно ли, что он теперь частично настроен на него?

— Не знаю. Я не совсем в курсе, как действует этот процесс.

— Я лишь хотел узнать, что если он действует таким образом, то бранд может быть способен использовать его для своей защиты. Камень может иметь даже другие качества, о которых ты не ведаешь. Вот поэтому-то я и говорю, что тебе не следует уповать на то, что ты сможешь застрелить его. И я даже не хотел бы, чтобы ты полагался на то, что сумеешь снова выкинуть этот трюк с Камнем — не выйдет, если он приобрел какую-то степень власти над ним.

— Ты заставляешь положение выглядеть намного мрачнее, чем я на него смотрел.

— Но, возможно, реалистичнее, — возразил он.

— Допустим. Продолжай. Ты сказал, что у тебя есть план.

— Правильно. Я думаю, что Бранда вовсе нельзя подпускать к Лабиринту, так как если он ступит на него, вероятность катастрофы резко возрастет.

— И ты думаешь, что он действительно способен переноситься почти мгновенно, в то время: как тебе потребуется долго идти. Держу пари, что он просто дожидается восхода луны, и как только город обретет форму, он будет внутри, прямо рядом с Лабиринтом.

— Я вижу основательность твоих доводов, но не ответ.

— Ответ тот, что сегодня ночью ноги твоей не будет в Тир-на Ног-те.

— Минуточку!

— Какая минуточка! Ты вызвал мастера стратегии, так что тебе лучше выслушать, что он хочет сказать.

— Слушаю, слушаю.

— Ты согласился, что ты, вероятно, не сможешь добраться туда вовремя. Но кое-кто другой сможет.

— Кто и как?

— Ладно. Я был в контакте с Бенедиктом. Он вернулся. В данный момент он в Эмбере, в палате Лабиринта. К настоящему времени он должен уже закончить проходить его и стоять там в центре, дожидаясь. Ты идешь к подножию Лестницы в небесный город. там ты ждешь восхода Луны. Как только Тир-на Ног-т обретет форму, ты свяжешься с Бенедиктом через Карту. Ты скажешь ему, что все готово, и он воспользуется силой Лабиринта и Эмбера, чтобы перенестись к помещению Лабиринта в Тир-на Ног-те. Как бы быстро не путешествовал Бранд, это не имеет значения, он не может на этом много выиграть.

— Придумано великолепно. Это самый быстрый способ доставить туда человека, а Бенедикт, безусловно, хороший человек. Он должен без труда справиться с Брандом.

— Ты действительно думаешь, что Бранд не сделал никаких других приготовлений? — поинтересовался Ганелон. — Из всего, что я слышал об этом человеке, он — умен, даже если и рехнулся. Он вполне может предвидеть что-то вроде этого.

— Возможно. Есть у тебя какие-нибудь идеи по этому поводу?

Ганелон сделал размашистый жест одной рукой, хлопнул себя по шее и ухмыльнулся:

— Клоп! Извини. Надоедливые маленькие твари.

— Ты все еще думаешь, что…

— Я думаю, что тебе лучше оставаться в контакте с Бенедиктом все время, пока он там, вот что я думаю. Если Бранд возьмет верх, тебе, может быть, придется срочно вытащить Бенедикта, чтобы спасти ему жизнь.

— Конечно. Но тогда…

— Но тогда мы проиграем раунд, признаю, но не матч. Даже с полностью настроенным Камнем ему еще придется добираться до первозданного Лабиринта, чтобы причинять настоящий вред, а ты его держишь под охраной.

— Да, — согласился я. — Ты, кажется, все продумал. Ты удивляешь меня своими быстрыми ходами.

— У меня в последнее время было много свободного времени, что может стать плохим, если не употреблять его на размышления. Вот я и поразмыслил. Что я думаю теперь, так это то, что тебе лучше двигаться побыстрее. День-то не становится длиннее.

— Согласен. Спасибо за добрый совет.

Он ответил:

— Прибереги свои благодарности, пока мы не увидим, что из этого выйдет.

Затем он прервал контакт.

— Это казалось важным, — произнес Рэндом. — Что затевается?

— Подходящий вопрос, но у меня теперь вовсе нет времени. Тебе придется подождать рассказа до утра.

— Я могу чем-нибудь помочь тебе, Корвин?

— Фактически, да, если вы либо поедете вдвоем, или вернетесь в Эмбер по Карте. Мне нужна Звездочка.

Рэндом сразу согласился:

— Разумеется, это не сложно. И все?

— Да. Спешка — это все.

Мы двинулись к лошадям.

Я несколько раз потрепал Звездочку, а затем залез в седло.

— Увидимся в Эмбере, — попрощался Рэндом. — Желаю удачи!

— В Эмбере, — согласился я. — Спасибо. Я повернулся и направился к подножию Лестницы, попирая удлинявшуюся на восток тень своей гробницы…

13

На самом высоком гребне Колвира есть образование, напоминающее три ступеньки. Я сидел на самой нижней из них и ждал появления надо мной Тир-на Ног-та. Чтобы это произошло, требуется ночь и лунный свет, так что половина требований была выполнена.

На западе и востоке были облака. Я злобно посматривал на эти тучи.

Если их скопится достаточно, чтобы поглотить лунный свет, Тир-на Ног-т растает до ничего. Это было одной из причин, почему всегда рекомендовалось иметь на земле поддерживающего человека, чтобы перетащить тебя по Карте в безопасное место, если город вокруг тебя исчезнет.

Небо над головой было ясное и выполненное знакомыми звездами. Когда взошла Луна и свет упал на камень, где я отдыхал, возникла Лестница в небо, взметнувшаяся на огромную высоту, пролагая путь к Тир-на Ног-ту, плывшему в ночном воздухе Отражению Эмбера.

Я устал. Слишком многое случилось за слишком короткий срок. Внезапно пребывать в покое, снять сапоги и растирать ступни, привалившись головой к камню, показалось мне большой роскошью.

Я запахнулся в плащ от наступающего холода. Горячая ванна, полный обед и постель были бы очень кстати. Но с данного наблюдательного пункта они приобрели почти мифическое качество. Было более, чем достаточно, просто отдыхать, как мне приходилось, позволяя мыслям двигаться медленнее и проплывать, как зритель, по событиям прошедшего дня.

Их было так много. Но теперь, по крайней мере, я имел некоторые ответы на мои вопросы. Не на все, конечно, но достаточно, чтобы на время утолить мою мысленную жажду. теперь я имел некоторое представление о том, что происходило во время моего отсутствия, лучшее понимание того, что случилось теперь, знание некоторых вещей, которые надо было сделать, того, что мне надо было сделать. И я как-то чувствовал, что знал больше, чем сознательно понимал, что я уже обладал частями, которые сложатся передо мной в растущую картину, если я только встряхну их, подтолкну и повращаю надлежащим образом. Темп последних событий, особенно сегодняшних, не давал мне ни минуты на размышления. И теперь, казалось, некоторые куски поворачивались под странным углом.

Меня отвлекало шевеление над плечом, крошечное воздействие просветления в воздухе. Повернувшись, а затем встав, я оглядел горизонт. Над морем, в точке, где должна была взойти луна, происходило предварительное свечение. Пока я следил, в поле зрения появилась маленькая дуга света. Облака тоже слегка переместились, хотя и недостаточно, чтобы вызвать озабоченность. Тогда я поднял голову, но явление над головой еще не началось. Я, на всякий случай, вытащил Карты, перетасовал их и сдал Бенедикта.

Забыв про летаргию, я уставился, следя, как над водой растет луна, отбрасывая по волнам дорожку света. Высоко над головой вдруг запарил на пороге видимости слабый силуэт. Когда свет усилился, то тут, то там стали появляться искры. Над скалой возникли первые линии, тонкие, как паутинка. Я изучил Карту Бенедикта и потянулся к контакту.

Его холодный образ ожил. Я увидел его в палате Лабиринта, стоявшим в центре узора. Рядом с его левой ногой горел зажженный фонарь. Бенедикт осознал мое присутствие.

— Корвин, — произнес он, — пора?

— Не совсем. Луна восходит. Город только начинает приобретать форму. Так что придется немного обождать. Я хотел быть уверенным, что ты готов.

— Готов, — заверил он.

— Хорошо, что ты вернулся именно тогда, когда нужен. Ты узнал что-нибудь интересное?

— Меня отозвал обратно Ганелон, — сообщил он, — как только он узнал, что случилось. Его план мне понравился, вот почему я здесь. Что же касается Двора Хаоса, то да, я считаю, что выяснил несколько интересных вещей…

— Момент! — прервал я его.

Полосы из лучей лунного света обрели более осязаемый вид. Контуры города над головой стали теперь четкими. Лестница стала целиком видимой, хотя в некоторых местах порасплывчатей, чем в других.

Я вытянул руку вперед над второй ступенькой, над третьей…

И встретил прохладную, мягкую четвертую ступеньку.

Но она, кажется, несколько поддалась под моим толчком.

— Почти, — предупредил я Бенедикта. — Я собираюсь попробовать лестницу. Будь наготове.

Он кивнул.

Я поднялся по каменным ступеням. Одна, вторая, третья. Я поднял ногу, а затем опустил ее на четвертую, призрачную.

Она мягко поддалась под моей тяжестью. Я боялся поднять другую ногу и поэтому ждал, следя за лестницей. Я вдохнул прохладный воздух. Ясность увеличилась, дорожка на воде расширилась. Взглянув наверх, я увидел, что Тир-на Ног-т несколько потерял свою прозрачность. Звезды на нем стали более тусклыми. Когда это происходило, ступенька под моей ногой стала тверже. Всякая пластичность покинула ее. Я почувствовал, что она может выдержать мой вес.

Пробежавшись глазами по всей длине Лестницы, я увидел ее в целом — здесь полупрозрачную, там прозрачную, искрившуюся, но тянувшуюся всю дорогу до проплывавшего над морем безмолвного города. Я поднял другую ногу и встал на четвертую ступеньку. Если бы я захотел, еще несколько ступенек отправили бы меня по этому небесному эскалатору в место, становившихся явью грез, ходячих неврозов и сомнительных пророчеств, в сотканный их лунного света город исполнения двусмысленных желаний, искаженного времени и бледной красоты.

Я спустился вниз на ступеньку и взглянул на луну, балансировавшую теперь на мокром краю света. Я посмотрел на Карту Бенедикта, всю в серебряном свечении.

— Лестница твердая, луна взошла, — произнес я.

— Отлично. Иду.

Я смотрел на него там, в центре Лабиринта. Он взял в левую руку фонарь какой-то миг стоял неподвижно. Мгновение спустя он исчез, и Лабиринт тоже. Еще мгновение и он стоял в схожей палате, на этот раз вне Лабиринта, рядом с точкой, где он начинается. Бенедикт приподнял фонарь и осмотрел все помещение.

Он был один.

Бенедикт повернулся, подошел к стене и поставил фонарь рядом с ней.

Его тень вытянулась к Лабиринту и изменила форму, когда он круто повернулся и двинулся обратно на свою позицию.

Я заметил, что этот Лабиринт пылал более слабым светом, чем его двойник в Эмбере, серебристо-белым, без налета голубизны, с которым я был знаком. Конфигурация его была той же самой, но призрачный город выкидывал странные фокусы с перспективой.

Тут были искажения — сужения и расширения — которые, казалось, смещались по его поверхности без всякой особой причины, как будто я смотрел на всю эту сцену, скорее через неправильную линзу, чем через Карту Бенедикта.

Я спустился вниз по лестнице и снова расположился на самой нижней ступеньке и продолжал наблюдение.

Бенедикт вынул из ножен меч.

— Ты знаешь о возможном воздействии крови на Лабиринт? — спросил я его.

— Да. Ганелон предупредил меня.

— Ты когда-нибудь подозревал о чем-нибудь в этом роде?

— Я никогда не доверял Бранду.

— Как насчет твоего путешествия ко Двору Хаоса? Что ты узнал?

— Позже, Корвин. Он может появиться в любую секунду.

— Надеюсь, что не покажется никаких отвлекающих явлений и видений, — предположил я.

Я вспомнил свое собственное путешествие в Тир-на Ног-т и его собственную роль в моем последнем приключении там.

Он пожал плечами.

— Обращая на них внимание, придаешь им силу. Мое внимание сегодня ночью зарезервировано для одного определенного дела.

Бенедикт повернулся, сделав полный круг и осматривая все части зала, затем остановился, не заметив ничего подозрительного в нем.

— Хотел бы я знать, в курсе ли он, что ты тут? — подумал я вслух.

— Наверное. Это не имеет значения.

Я кивнул. Если Бранд не появится, мы выиграли день. Стража будет охранять другие Лабиринты и Фиона получит шанс продемонстрировать свое собственное искусство в тайных материях, отыскав для нас Бранда, после чего мы станем преследовать его. Она с Блейзом сумела однажды остановить Бранда. Сможет ли теперь она сделать это в одиночку? Или нам придется найти Блейза и попытаться убедить его помочь? Нашел ли Бранд Блейза? Для чего вообще Бранду нужна такого рода мощь?

Желание добиться трона я мог понять, и все же, этот человек сошел с ума, и весь тут разговор.

Очень жаль, но тут ничего не поделаешь. Наследственность или окружающая среда? — ехидно гадал я. Мы все были до некоторой степени безумны, на его лад.

Честно говоря, это должно быть формой безумия — иметь так много и так яростно бороться всего лишь за еще одну малость, за крошечное преимущество над другими.

Бранд довел эту тенденцию до крайности, вот и все. Он был карикатурой этой мании во всех нас.

В этом смысле имело ли на самом деле значение, кто из нас был предателем?

Да, имело. Он был тем, кто действовал. Сумасшедший или нет, он зашел слишком далеко. Он сделал такое, чего Эрик, Джулиан и я не сделали бы. Блейз и Фиона, в конце концов, отшатнулись от его заговора. Жерар и Бенедикт были на деление выше остальных из нас, потому что они освободили себя от борьбы за власть. Рэндом в последние годы изменился, и значительно. Не может ли быть так, что детям Единорога потребуются года, даже века, чтобы достичь зрелости, что это медленно происходило с остальными из нас, но как-то обошло Бранда? Или не может быть так, что Бранд вызвал его и остальных из нас своими действиями? Как в большинстве таких вопросов, выгода была, когда задавали их, а не в ответе на них. Мы были достаточно похожи на Бранда, чтобы я знал, что ничто другое не могло так спровоцировать особого вида страха.

Да, это имело значение. Какой бы ни была величина, он был тем, кто действовал.

Луна была теперь выше, ее вид наложился на мой внутренний обзор палаты Лабиринта. Облака продолжали смещаться, клубясь ближе к луне. Я подумал было предостеречь Бенедикта, но это не послужило бы никакой цели, но отвлекло бы его. Надо мной Тир-на Ног-т плыл, словно какой-то сверхъестественный ковчег по морям ночи.

И вдруг там оказался Бранд.

Моя рука рефлекторно дернулась к рукояти Грейсвандира, несмотря на тот факт, что часть меня с самого начала понимала, что он стоял через Лабиринт от Бенедикта в темной палате высоко в небе.

Моя рука снова упала.

Бенедикт сразу же осознал присутствие вторгшегося и повернулся к нему лицом. Он не сделал никакого движения к оружию, а просто смотрел через Лабиринт на нашего брата.

Моим самым первым страхом было, что Бранд ухитрится появиться прямо позади Бенедикта и заколет его сзади в спину. Я бы, однако, не попробовал бы такого трюка, потому что даже при смерти Бенедикта, его рефлексов могло бы хватить, чтобы отправить на тот свет напавшего Бранда, а он явно тоже не настолько мог сойти с ума.

Бранд улыбнулся:

— Бенедикт! Фантастика! Ты здесь!

Камень Правосудия, сверкая огнями, висел у него на груди.

— Бранд, — предупредил его Бенедикт, — не пробуй этого.

Все еще улыбаясь, Бранд отстегнул с пояса меч и дал своему оружию упасть на пол. Когда замерло эхо, он произнес:

— Я не дурак, Бенедикт. Еще не родился человек, который может выйти против тебя с мечом.

— Мне не нужен меч, Бранд.

Бранд начал медленно идти по краю Лабиринта.

— И все же ты носишь его как слуга трона, когда ты мог бы быть королем.

— Это никогда не было в моих устремлениях.

— Это верно.

Бранд остановился, пройдя лишь часть пути вокруг Лабиринта.

— Верный, самоуверенный, самоуниженный, ты совсем не изменился. Жалко, что отец тебя так хорошо вымуштровал. Ты мог бы пойти намного дальше.

— У меня есть все, что я хочу, — отрезал Бенедикт.

— Чтобы быть удушенным, зарезанным так рано.

— Заговорить мне зубы и пройти ты тоже не сможешь. Не заставляй меня калечить тебя.

Все еще с улыбкой на лице, Бранд снова начал движение, но не спеша, медленно. Что он пытался сделать? Я не мог раскусить его стратегию.

— Ты ведь знаешь, я могу сделать определенные вещи, каких не могут другие, — промолвил Бранд. — Если есть вообще что-то, чего ты хочешь и думаешь, что не можешь иметь. Вот теперь твой шанс назвать это и узнать, как ты был неправ. Я научился таким вещам, что ты едва ли поверишь.

Бенедикт улыбнулся одной из своих редких улыбок:

— Ты выбрал неподходящую линию поведения. Я хочу и могу дотянуться до исполнения всех моих желаний.

— Отражения!

Бранд презрительно фыркнул, снова останавливаясь.

— Любой из других мест может схватить призрака! Я говорю о реальности. Эмбер! Власть! Хаос! Не мечты, обретшие твердость! Не второе после наилучшего!

— Если бы я хотел большего, чем имею, я знал бы, что делать. Но я этого не сделал и не сделаю.

Бранд засмеялся и продолжил движение.

Он прошел четверть пути вокруг периферии Лабиринта. Камень горел еще ярче.

Голос Бранда звенел:

— Ты дурак, раз добровольно носишь свои цепи! Но если вещи не зовут тебя обладать ими, и если власть ничем не привлекает, то как насчет знаний?! Я до конца усвоил премудрости Дворкина. С тех пор я пошел дальше и заплатил высокую цену за большое проникновение в деятельность вселенной. Ты можешь иметь это, не глядя на ценник.

— Это будет цена, — заявил Бенедикт, — которой я не стану платить.

Бранд покачал головой и тряхнул волосами.

Тут образ Лабиринта на мгновение заколебался, когда луну пересек клочок облака.

Тир-на Ног-т чуть померк и вернулся в нормальный фокус.

— Ты это серьезно? — проговорил Бранд.

Он явно не заметил, как все померкло.

— Тогда я не буду испытывать тебя дальше, мне придется попробовать, — он снова остановился, уставившись на Бенедикта. — Ты слишком хороший человек, чтобы тратиться на эту междоусобицу в Эмбере, защищая то, что распадается. Победить предстоит мне, Бенедикт. Я собираюсь соскоблить Эмбер и построить его заново. Я собираюсь стереть Лабиринт и нарисовать свой собственный. Ты можешь быть со мной. Я хочу, чтобы ты был на моей стороне. Я собираюсь воздвигнуть более совершенный мир с более прямым доступом в Отражения и из Отражения. Я собираюсь слить Эмбер с Двором Хаоса. Я собираюсь распространить это царство прямо через все Отражения. Ты будешь командовать нашими легионами, самыми могучими из когда-либо собранных воинских сил. Ты…

— Если твой мир будет таким совершенным, как ты утверждаешь, Бранд, то легионы будут не нужны. Если, с другой стороны, он будет отражать душу своего создателя, то тогда я смотрю на него, как на нечто меньшее, чем улучшение, по сравнению с нынешним положением дел. Спасибо за предложение, но я буду держаться Эмбера, который уже существует.

— Ты дурак, Бенедикт, с хорошими манерами, но тем не менее, дурак, — он снова начал осторожное продвижение.

Наконец, он остановился, примерно в шести метрах от Бенедикта, сунул большие пальцы за пояс и уставился на него.

Бенедикт встретил его взгляд. Я снова проверил облака. Длинная масса их продолжала двигаться в сторону луны. Однако, я мог вытащить Бенедикта в любое время. Едва ли стоило тревожить его в данный момент.

— Почему ты тогда не подойдешь ко мне и не прикончишь меня? — произнес, наконец, Бранд. — Я же безоружен. Это будет легко сделать. Тот факт, что в жилах у нас обоих течет одна кровь, не составляет никакой разницы, не так ли? Чего же ты ждешь?

— Я уже сказал тебе, что не желаю причинить тебе вред.

— И все же ты стоишь, готовый это сделать, если я попытаюсь пройти мимо тебя.

Бенедикт просто кивнул.

— Признайся, что ты страшишься меня, Бенедикт. Вы все боитесь меня. Даже когда я приближаюсь к тебе вот так, безоружный, что-то, должно быть, переворачивается у тебя внутри. Ты видишь мою уверенность и не понимаешь этого. Ты должен бояться.

Бенедикт не ответил, он молча слушал.

— Ты страшишься крови на твоих руках, — продолжал Бранд. — Ты страшишься моего предсмертного проклятия.

— А ты страшишься крови Мартина на твоих? — спросил Бенедикт.

— Этого ублюдочного щенка? — бросил Бранд. — Он не был по-настоящему одним из нас. Он был только орудием.

— Бранд, у меня нет желания убивать брата. Отдай мне этот кулон, который ты носишь на шее, и вернись со мной сейчас же в Эмбер. Еще не слишком поздно все уладить.

Бранд откинул голову и рассмеялся:

— О, благородно сказано, Бенедикт! Как подобает истинному лорду королевства! Ты вгоняешь меня в стыд своей чрезмерной добродетелью! И какова же суть всего этого?

Он потянул руку и погладил Камень Правосудия:

— Этот? — он снова рассмеялся и шагнул вперед: — Эта безделушка? Если я вам ее отдам, это купит нам мир, дружбу и порядок? Она выкупит мне жизнь?

Бранд снова остановился, теперь в трех метрах от Бенедикта. Он поднял Камень между пальцами и посмотрел на него.

— Ты понимаешь всю силу этой штучки? — осведомился он.

— Довольно… — начал было Бенедикт, но голос застрял у него в горле.

Бранд поспешно сделал еще один шаг вперед. Камень перед ним ярко горел. Рука Бенедикта потянулась было к мечу, но не дотянулась до него. Он стоял теперь, окостенев, словно вдруг превратился в статую. Вот тогда-то я начал понимать, но к этому времени было уже слишком поздно.

Все, что говорил Бранд, не имело никакого значения, это был просто отвлекающий маневр, отвлечение, бросаемое им, пока он осторожно подходил на нужное ему расстояние. Он и впрямь был частично настроен на Камень, и ограниченной власти, данной ему этим, было все же достаточно, чтобы дать ему возможность производить им воздействие, про которое я не знал, но о котором он-то был отлично осведомлен.

Бранд заботливо устроил свое прибытие на приличном расстоянии от Бенедикта, испытал Камень, придвинулся чуть поближе, снова попробовал его и продолжил это продвижение, пока не нашел точку, где Камень мог повлиять на нервную систему Бенедикта и, частично обездвижить его.

— Бенедикт, — шепнул я, — тебе лучше идти теперь ко мне.

Я напряг свою волю, но он не шелохнулся и не ответил.

Его Карта все еще функционировала, я ощущал его присутствие, я наблюдал через нее события, но не мог дотянуться до него.

Камень явно воздействовал не только на его двигательные функции.

Я снова взглянул на облака. Они все еще нарастали, они тянулись к луне.

Казалось, что вскоре они смогут закрыть ее.

Если я не смогу вытащить Бенедикта, когда это случится, он упадет в море, как только свет будет полностью перекрыт, а город распадется. Бранд!

Если бы он осознал это, он мог бы суметь воспользоваться Камнем, чтобы разогнать тучи, но чтобы это сделать, ему, вероятно, пришлось бы выпустить Бенедикта.

Я не думал, что он это сделает. И все же… Тучи, казалось, теперь ползли медленнее. Вся эта линия рассуждений могла стать ненужной.

Я вытащил Карту Бранда и отложил ее в сторону.

— Ах, Бенедикт! — улыбнулся Бранд. — Что толку из наилучшего из всех живых фехтовальщика, если он не может пошевелиться, чтобы вынуть свой меч? Я тебе говорил, что ты дурак. Ты думал, что я добровольно приду на бойню? Тебе следовало добросовестно довериться страху, который ты, должно быть, почувствовал. Тебе следовало бы знать, что я не войду сюда беспомощным. Я говорил серьезно, когда сказал, что победить предстоит мне. Ты был хорошим выбором, потому что ты самый лучший из всех. Я действительно желал бы, чтобы ты принял мое предложение. Но теперь это не так важно. Меня нельзя остановить. Ни у кого из других нет шанса, а с твоим исчезновением дело пойдет намного легче.

Он сунул руку под плащ и достал оттуда кинжал.

— Приведи меня, Бенедикт! — заорал я.

Но мой крик был бесполезным, не было никакого отклика, никакой силы, чтобы доставить меня туда.

Я схватил Карту Бранда, вспомнив свою битву с Эриком.

Если я смогу ударить Бранда через его Карту, то я, может быть, сумею достаточно нарушить его сосредоточенность для того, чтобы освободился Бенедикт.

Я обратил на Карту все свои силы, готовясь к массированной моментальной атаке.

Но ничего не произошло.

Путь был замерзшим и темным.

Дело очевидно заключалось в том, что его сосредоточенность на текущей задаче, его мысленная связанность с Камнем были настолько полными, что я просто не мог дотянуться до него.

Меня заблокировали на каждом повороте.

Неожиданно Лестница надо мной стала бледнее, и я бросил быстрый взгляд на луну.

Отросток кучевых облаков закрывал теперь часть ее поверхности.

Проклятье! Я вернул свое внимание к Карте Бенедикта.

Дело оказалось медленным, но я восстановил контакт, указывающий, что где-то внутри всего этого Бенедикт все еще сохранял сознание.

Бранд приблизился на шаг ближе и все еще ухмылялся над беспомощностью Бенедикта.

Камень на тяжелой цепи горел ярким светом.

Они стояли теперь, разделяемые, наверное, тремя шагами. Бранд поигрывал кинжалом.

— Да, Бенедикт, — цедил он сквозь зубы, — ты предпочел бы умереть в бою. С другой стороны, ты можешь рассматривать это как честь, сигнальную честь. В некотором смысле, твоя смерть позволит родиться новому порядку.

На миг Лабиринт позади них померк.

Но я не мог оторвать взгляд от низ и изучать луну.

Там же, в тенях и мерцающем свете, спиной к Лабиринту, Бранд, казалось, ничего не заметил.

Он сделал еще один шаг вперед.

— Но хватит возиться с этим, — заключил он. — Надо еще кое-что сделать, а ночь не становится длиннее.

Бранд шагнул поближе и опустил клинок.

— Спокойной ночи, милый принц, — попрощался он и двинулся на сближение с Бенедиктом.

В тот же миг странная механическая рука Бенедикта, вырванная из этого города теней, серебра и лунного света, бросилась со скоростью бросающейся жалить змеи.

Штука из сверкающих металлических пластин, похожих на грани драгоценного камня, запястье чудесного переплетения серебряного шнура, усеянного крапинками огня, стилизованная скелетная заводная игрушка, механическое насекомое, функциональная, смертельная, прекрасная на свой лад, она метнулась вперед со скоростью, за которой я не мог уследить, в то время, как остальное его тело оставалось неподвижной статуей.

Механические пальцы схватили цепь Камня на шее Бранда.

Рука тут же двинулась вверх, подняв Бранда высоко над полом.

Бранд выронил кинжал и обеими руками схватился за шею.

Позади него Лабиринт снова померк, но затем свет вернулся с немного более бледным свечением.

Лицо Бранда при свете фонаря было страшного, искаженного вида.

Бенедикт оставался замершим, державшим его на высокой, неподвижной человеческой виселице.

Лабиринт снова потускнел.

Лестница надо мной стала удаляться.

Луна была наполовину окутана облаками.

Бранд, извиваясь, поднял руки над головой и ухватился за цепь по обеим сторонам от державшей ее металлической руки.

Он был силен, как и все мы.

Я увидел, как вздуваются и твердеют его мускулы.

К тому времени лицо его потемнело, и шея предстала массой напрягшихся жил.

Бранд закусил губу, кровь текла по его бороде, когда он рванул цепь.

С резким щелчком цепь порвалась и Бранд упал на пол, ловя воздух открытым ртом.

Он сразу же откатился, держась руками за горло. Бенедикт очень медленно опустил свою странную руку. Он все еще держал цепь и Камень. Бенедикт размял другую руку и глубоко вздохнул. Лабиринт потускнел еще больше. Тир-на Ног-т надо мной стал прозрачным. Луна почти скрылась за облаками.

— Бенедикт! — крикнул я. — Ты меня слышишь?

— Да, — очень тихо ответил он и начал погружаться сквозь пол.

— Город тает! Ты должен немедленно уходить ко мне!

Я протянул руку.

— Бранд… — прошептал он, после чего повернулся.

Но Бранд тоже погружался, и я видел, что Бенедикт не мог добраться до него. Я схватил Бенедикта за левую руку и рванул. Мы оба упали на землю рядом с высоким скальным выступом. Я помог ему подняться на ноги. Затем мы оба уселись на камень. Долгое время мы молчали.

Я вновь посмотрел вверх: Тир-на Ног-т исчез. Я мысленно перебрал все, что случилось так быстро и так внезапно за этот день. На мне теперь лежал огромный груз усталости, и я чувствовал, что моя энергия подошла к концу и что вскоре я засну.

Я едва мог четко мыслить. Жизнь в последнее время была чересчур насыщенной. Я снова прижался затылком к камню, глядя на облака и звезды. Части, которые, казалось, должны сложиться, если только применить нужное встряхивание, верчение или подталкивание, сейчас встряхивались, вертелись и подталкивались чуть ли не по своей собственной воле.

— Как ты думаешь, он погиб? — спросил Бенедикт. Он отвлек меня от полусонных всплывающих силуэтов.

— Возможно. Он был в плохой форме, когда все распалось.

— Путь вниз долгий. Он мог найти время для выработки какого-нибудь плана спасения сродни его прибытию.

— Сейчас это не имеет большого значения, — рассудил я. — ты вырвал ему клыки.

Бенедикт хмыкнул. Он все еще держал Камень, намного менее красный, чем он был недавно.

— Верно, — наконец, проговорил он. — Лабиринт теперь в безопасности. Желал бы я, чтобы некоторое время назад, давным-давно, что-то не было сказано, или что-то сделанное не было сделано, что-то, если бы мы знали, что могло бы позволить ему вырастить себя иным, что-то обеспечивающее, чтобы он стал другим человеком, чем то злое, исковерканное существо, которое я увидел там. Теперь лучше всего будет, если он умер. Но это потеря чего-то, что могло бы быть.

Я не ответил ему. То, что он сказал, могло быть, а могло и не быть правдой.

Это не имело значения. Бранд мог быть на грани сумасшествия, что бы это ни значило, а потом опять же, мог и не быть.

Всегда есть причина. Когда бы там что ни испортилось, когда бы там ни случилось, что-то жестокое. Для этого есть всегда причина.

Однако, у нас на руках все равно испорченная, возмутительная ситуация, и объяснение ничуточки не облегчает ее. Если кто-то делает что-то действительно мерзкое, для этого есть причина.

Узнайте ее, если есть охота, и вы узнаете, почему он сукин сын. Факт тот, что все остается по-прежнему.

Бранд действовал. Производство эксгумационного психоанализа ничего не меняло. Действия и их последствия — вот по чему нас судят наши собратья. Все прочее и все, что вы получаете, это чувство морального превосходства при мысли, что вы сделали что-то лучшее, будь вы на его месте. Поэтому, что касается остального, предоставьте это небесам. Я не гожусь…

— Нам лучше возвратиться в Эмбер, — предложил Бенедикт. — Надо сделать множество вещей.

— Подожди, — прервал его я.

— Почему?

— Я думал…

Когда я не стал вдаваться в детали, он, наконец, сказал:

— И?…

Я медленно перетасовал свои Карты, кладя обратно его Карту, Карту Бенедикта.

— Разве ты еще не задумывался о новой руке, которую ты носишь? — спросил я его.

— Конечно. Ты принес ее из Тир-на Ног-та при необычных обстоятельствах. Она подходит, она действует и она показала себя сегодня ночью.

— Вот именно. Можно ли сказать, что это случайное совпадение? Это единственное оружие, дававшее тебе шанс там, наверху, против Камня. И ему просто оказалось случиться частью тебя, и тебе просто случилось оказаться тем человеком, который был там, чтобы воспользоваться этим оружием? Проследи события от начала и до конца. Разве здесь нет необыкновенной цепи совпадений? Даже можно сказать — абсурдной цепи.

— Когда излагаешь это таким образом… — начал он.

— Изложу. И ты должен не хуже меня понимать, что здесь должно быть нечто большее.

— Ладно. Скажем так. Но как это было сделано?

— Понятия не имею! — заявил я.

Я вынул Карту, на которую не смотрел долгое время, чувствуя ее холодность под кончиками своих пальцев.

— Но метод не важен. Ты задал неправильный вопрос.

— А какой мне следовало задать?

— Не «как», а «кем».

— Ты думаешь, что вся эта цепь событий была организована человеческой силой, вплоть до возвращения Камня?

— Насчет этого не знаю. Что значит человеческая? Я думаю, что некто, кого мы оба знаем, вернулся и стоит за всем этим.

— Ладно. Но кто?

Я показал ему Карту, которую держал.

— Отец? Вот это нелепо! Он, наверное, умер. Это было так давно.

— Ты знаешь, что он мог это устроить. Он ведь такой хитрый. мы никогда не осознавали всех его сил.

Бенедикт поднялся на ноги, потянулся и покачал головой:

— По-моему, ты слишком долго просидел на холоде, Корвин. Давай пойдем домой.

— Не испытав мою догадку? Брось! Это просто не спортивно, сядь и удели мне минутку. Давай попробуем эту Карту!

— Да он бы уже вступил с кем-нибудь в контакт.

— Не думаю. Подыграй мне. Чего нам терять?

— Ладно. Почему бы и нет?

Бенедикт сел рядом со мной. Я держал Карту там, где мы оба могли ее различить. Мы пристально уставились на нее. Я расслабил свой ум и потянулся к контакту. Он возник почти мгновенно.

Он улыбался, глядя на нас.

— Добрый вечер! Это была прекрасная работа, — с восхищением произнес Ганелон. — Я рад, что вы вернули мой кулон. Он мне скоро понадобится!..

Роджер Желязны Владения Хаоса

Карлу Йоку, первому читателю:

От Лузитании до Эвклид-парка, От Саркобатус Флотс до Лебедя Х-1 Да будешь жить ты 10 тысяч лет, Да будет твой ум в безопасности, Да сломают мелкие божества свою общую ногу…

1

Эмбер: высокий и яркий, на вершине Колвира, в середине дня. Черная дорога: низкая и зловещая, тянущаяся через Гарнат от Хаоса до юга. Я: ругаясь, расхаживаю и иногда читаю в библиотеке дворца в Эмбере. Дверь в эту библиотеку: закрыта и заперта на засов.

Взбешенный принц Эмбера уселся за стол, вернул свое внимание к открытому тому. Раздался стук в дверь.

— Вон! — рявкнул я.

— Корвин, это я, Рэндом. Открой, а? Я даже принес ленч.

— Минутку.

Я снова поднялся на ноги, обогнул стол, прошел через помещение. Рэндом кивнул, когда я открыл дверь. Он принес поднос, который поставил на столик рядом с моим столом.

— Тут много еды, — заметил я.

— Я тоже голоден.

— Так предприми что-нибудь на этот счет.

Он предпринял. Он разрезал мясо и передал мне часть на огромном ломте хлеба. Налил вина. Мы уселись и поели.

— Я знаю, что ты все еще взбешен, — проговорил он через некоторое время.

— А ты нет?

— Ну, может быть, я больше привык к этому. Не знаю. И все же… Да. Это было своего рода внезапно, не так ли?

— Внезапно? — Я сделал большой глоток вина. — Это просто точь-в-точь, как в былые дни. Даже хуже. Он мне действительно стал симпатичен, когда разыгрывал из себя Ганелона. Теперь, когда он вернулся к управлению, он стал таким же безапелляционным, как всегда, он отдал нам ряд приказов, которые не потрудился объяснить, и снова исчез.

— Он сказал, что скоро свяжется.

— Как я понимаю, в последний раз у него тоже было такое намерение.

— Я не так уж уверен.

— И он ничего не объяснил относительно другого своего отсутствия. Фактически, он ничего по-настоящему не объяснил.

— У него, должно быть, есть свои причины.

— Я начинаю сомневаться, Рэндом. Ты не думаешь, что его ум, наконец, мог сойти с резьбы?

— Он был все же достаточно острым, чтобы одурачить тебя.

— Это было комбинацией низкой животной хитрости и способности менять облик.

— Это ведь сработало, не так ли?

— Да, сработало.

— Корвин, а не может ли быть так, что ты не хочешь, чтобы у него имелся план, могущий оказаться действенным, что ты не хочешь, чтобы он был прав?

— Это нелепо. Я хочу покончить с этим безобразием ничуть не меньше, чем любой из нас.

— Да, но разве ты не предпочел бы, чтобы ответ пришел с другой стороны?

— К чему ты клонишь?

— Ты не хочешь доверять ему?

— Признаю. Я не видел его — как его самого — чертовски долгое время, и…

Он покачал головой.

— Я имею в виду не это. Ты рассержен, что он вернулся, не так ли? Ты надеялся, что мы его больше не увидим.

Я отвел взгляд.

— Это есть, — наконец сознался я. — Но не из-за свободного трона. Или не ТОЛЬКО из-за него. Дело в нем, Рэндом. В нем. Вот и все.

— Я знаю, — сказал он. — Но ты должен признаться, что он обставил Бранда, что не так-то легко сделать. Он выкинул фокус, которого я до сих пор не понимаю, заставив тебя принести ту руку из Тир-на Ног-т, заставив меня каким-то образом передать ее Бенедикту, присмотрев за тем, чтобы Бенедикт оказался в нужном месте в надлежащее время, так, чтобы все сработало и он вернул себе Камень. Он также по-прежнему лучше нас в игре с отражениями. Он сумел это сделать прямо на Колвире, когда отвел нас к первозданному Лабиринту. Я такого не могу. И ты не можешь. И он был способен отлупить Жерара. Я не верю, что он сдал. Я думаю, он точно знает, что он делает, и, нравится нам это или нет, я думаю — он единственный, кто может управиться с нынешней ситуацией.

— Ты пытаешься сказать, что мне следует доверять ему?

— Я пытаюсь сказать, что у тебя нет выбора.

Я вздохнул.

— Полагаю, ты попал в точку, — сказал я. — Мне нет смысла злиться. И все же…

— Тебя беспокоит приказ об атаке? Не так ли?

— Да, среди других вещей. Если мы подождем подольше, Бенедикт сможет выставить в поле большие силы. Три дня — небольшой срок, чтобы приготовиться к чему-то подобному. Не в том случае, когда мы так неуверены насчет врага.

— Но, может быть, это и не так. Он долго говорил наедине с Бенедиктом.

— Это — другая вещь. Эти раздельные приказы. Эта секретность… Он доверяет нам не больше, чем вынужден.

Рэндом рассмеялся. Также, как и я.

— Ладно, — согласился я. — Может быть, я тоже не доверял бы. Но три дня, чтобы начать войну… — я покачал головой. — Ему лучше знать что-то, чего мы не знаем.

— У меня сложилось впечатление, что это, скорее, упреждающий удар, чем война.

— Да, только он не потрудился сказать, что мы упреждаем.

Рэндом пожал плечами и налил еще вина.

— Наверно, он скажет, когда вернется. Ты ведь не получил никаких особых приказов, не так ли?

— Просто стоять и ждать. А что насчет тебя?

Он покачал головой.

— Он сказал, что, когда придет время, я узнаю. По крайней мере, в случае с Джулианом, он велел ему подготовить свои войска выступить по первому требованию.

— О? Разве они не остаются в Ардене?

Он кивнул.

— Когда он это сказал?

— После твоего ухода. Он вызвал сюда Джулиана по карте, и они уехали вместе. Я слышал, как отец сказал, что часть пути назад он проедет с ним.

— Они отправились по восточной тропе через Колвир?

— Да. Я видел их отъезд.

— Интересно. Что еще я упустил?

Он заерзал в своем кресле.

— Вот эта часть и беспокоит меня, — сказал он. — После того, как отец сел на коня и махнул рукой на прощание, он оглянулся на меня и сказал: «И не спускай глаз с Мартина.»

— Это все?

— Это все. Но он смеялся, когда говорил это.

— Я полагаю, просто естественное подозрение к новоприбывшему.

— Тогда почему этот смех?

— Сдаюсь.

Я отрезал кусок сыра и съел его.

— Может быть, неплохая идея, однако. Это может быть и не подозрением. Может быть, он чувствует, что Мартина нужно от чего-то защитить. Или то и другое. Или ни то, ни другое. Ты же знаешь, какой он иногда бывает.

Рэндом встал.

— Об этой альтернативе я не подумал. Пойдем сейчас со мной, а? — попросил он. — Ты был здесь все утро.

— Ладно, — я поднялся на ноги, пристегнул Грейсвандир. — В любом случае, где Мартин?

— Я оставил его на первом этаже. Он разговаривал с Жераром.

— Тогда он в хороших руках. Жерар останется здесь или вернется к флоту?

— Не знаю. Он своих приказов не обсуждает.

Мы покинули помещение и направились к лестнице. По пути вниз я услышал оттуда шум какой-то мелкой суматохи и ускорил шаг.

Посмотрев через перила, я увидел толпу стражников у входа в тронный зал, вместе с массивной фигурой Жерара. Все они стояли к нам спиной. Через последние ступеньки я перепрыгнул. Рэндом немного отстал от меня.

Я протолкался вперед.

— Жерар, что происходит? — спросил я.

— Провалиться мне, если я знаю, — ответил он. — Посмотри сам, но входа тут нет.

Он отодвинулся в сторону, и я сделал шаг вперед. Затем другой. И вот тут-то оно и было. Впечатление было такое, словно я толкался в чуть упругую, совершенно невидимую стену. За ней — зрелище, которое сплело воедино мою память и чувства. Я застыл, так как страх схватил меня за шею, сжал мне руки. А это, к тому же, дело нелегкое.

Мартин, улыбаясь, все еще держалкарту в левой руке, а Бенедикт, явно недавно вызванный, стоял перед ним. Девушка была поблизости, на возвышении, рядом с троном, лицом не к нам. Оба мужчины, похоже, разговаривали. Но я не мог услышать слов. Наконец, Бенедикт обернулся и, казалось, обратился к девушке. Через некоторое время она, похоже, отвечала ему. Мартин переместился налево от нее. Пока она говорила, Бенедикт поднялся на помост. Тогда я смог увидеть ее лицо. Разговор продолжался.

— Эта девушка выглядит несколько знакомой, — сказал Жерар, выдвинувшийся вперед и стоявший теперь рядом со мной.

— Ты мог ее мельком видеть, когда она проскакала мимо нас, — сообщил я ему. — В день смерти Эрика. Это Дара.

Я услышал вызванный перерыв его дыхания.

— Дара! — воскликнул он. — Значит, ты… — голос его растаял.

— Я не лгал, — подтвердил я. — Она настоящая.

— Мартин! — крикнул Рэндом, подошедший ко мне справа. — Мартин! Что происходит?

Ответа не было.

— Я не думаю, что он может тебя услышать, — сказал Жерар. — Этот барьер, кажется, полностью отрезает нас.

Рэндом, напрягшись, поднажал вперед. Руки его упирались во что-то невидимое… Он предложил:

— Давайте все толкнем его.

Так что, я попробовал еще раз. Жерар тоже бросил свой вес на невидимую стену. После полминуты трудов, без всякого успеха, я отступил.

— Без толку, — сказал я. — Мы не можем его сдвинуть.

— Что это за проклятая штука? — спросил Рэндом. — Что тут держит?

Что тут держит — у меня было предчувствие. Только оно, однако, относительно того, что могло происходить. И только из-за дежа вю

характера всей сцены. Теперь, однако… Теперь я схватился рукой за ножны — удостоверяясь, что Грейсвандир все еще висела у меня на боку.

Она висела. Тогда как же я мог объяснить присутствие своей, единственной в своем роде, шпаги, с ее видимым всем узором на клинке, висящей там, где она вдруг появилась, без поддержки, в воздухе перед троном, едва касаясь острием горла Дары?

Никак.

Но это было слишком похоже на случившееся этой ночью, в городе снов на небе Тир-на Ног-те, чтобы быть совпадением. Здесь не было никаких орнаментов — темноты, смущения, сильных тонов, испытываемых мною чувств.

И все же сцена была во многом поставлена так же, как и той ночью. Она была очень похожей. Но не точно такой же. Бенедикт стоял не совсем тут — дальше назад. И поза его была иной. Хотя я не мог прочесть по ее губам, я гадал, задавала ли Дара те же странные вопросы. Я в этом сомневался.

Сцена — похожая, и все же не похожая на пережитую мной — вероятно, была расцвечена на другом конце; то есть — если тут вообще была какая-то связь — воздействием в то время на мой ум сил Тир-на Ног-т.

— Корвин, — сказал Рэндом. — Там, перед ней, похоже, висит Грейсвандир.

— Да, похоже, не правда ли? — согласился я. — Но, как видишь, моя шпага при мне.

— Ведь не может же быть другой точно такой же… так ведь? Ты знаешь, что происходит?

— Начинаю чувствовать, словно могу и знать, — сказал я. — Что бы там ни было, я бессилен остановить это.

Шпага Бенедикта вдруг высвободилась из ножен и схватилась с другой, столь похожей на мою собственную. Через минуту она сражалась с невидимым противником.

— Врежь ему, Бенедикт! — крикнул Рэндом.

— Это бесполезно, — сказал я. — Он будет обезоружен.

— Откуда ты знаешь? — спросил Жерар.

— Каким-то образом это я там сражаюсь с ним, — сказал я. — Это другой конец моего сна в Тир-на Ног-т. Не знаю, как он это устроил, но это — цена, заплаченная отцом за возрождение Камня Правосудия.

— Не поспеваю за твоей мыслью, — сказал он.

Я покачал головой.

— Я не притворяюсь, будто понимаю, как это было сделано, — объяснил я ему. — Но мы не сможем войти, пока из зала не исчезнут два предмета.

— Какие два предмета?

— Просто следи.

Шпага Бенедикта сменила руку, и его сверкающий протез метнулся вперед и закрепился на какой-то невидимой мишени. Две шпаги парировали друг друга, сцепились, нажали. Их острия двинулись к потолку.

Правая рука Бенедикта продолжала сжиматься.

Внезапно клинок Грейсвандир высвободился и двинулся мимо другого.

Он нанес великолепный удар по правой руке Бенедикта, в место, где с ней соединялась металлическая часть.

Затем Бенедикт повернулся, и на несколько минут действие было закрыто от нашего обзора.

Затем поле зрения снова расчистилось, когда Бенедикт, повернувшись, упал на колено.

Он сжимал обрубок своей руки.

Механическая кисть висела в воздухе рядом с Грейсвандир. Она двигалась прочь от Бенедикта и опускалась, так же, как и шпага.

Когда оба они достигли пола, они не ударились о него, а прошли сквозь него, исчезая из нашего вида.

Я накренился вперед и, восстановив равновесие, двинулся в зал.

Барьер пропал.

Мартин и Дара добрались до Бенедикта раньше нас.

Дара уже оторвала полосу от своего плаща и бинтовала обрубок руки Бенедикта, когда туда прибежали Жерар, Рэндом и я.

Рэндом схватил Мартина за плечо, а я повернулся к нему.

— Что случилось? — спросил он.

— Дара… Дара говорила мне, что хочет увидеть Эмбер, — ответил он. — Поскольку я живу теперь здесь, я согласился провести ее и показать ей достопримечательности. Потом…

— Провести ее? Ты имеешь в виду через карту?

— Ну да.

— Ну, видишь ли…

— Дай-ка мне эти карты, — велел Рэндом и выхватил футляр из-за пояса Мартина.

Он открыл его и начал перебирать карты, полностью углубившись в это занятие.

— Затем я подумал сообщить Бенедикту, поскольку он интересовался ею, продолжал Мартин. — И тогда Бенедикт решил явиться и повидать…

— Какого черта! — воскликнул Рэндом. — Тут есть одна твоя, одна ее и одна парня, которого я даже никогда не видел. Где ты их достал?

— Дай-ка мне посмотреть на них, — попросил я.

Он передал мне три карты.

— Ну? — осведомился он. — Это был Бранд? Он единственный, о ком я знаю, что он теперь может делать карты.

— Я не стал бы иметь никаких дел с Брандом, — ответил Мартин, — кроме, разве что, для того, чтобы убить его.

Но я уже знал, что они были не от Бранда. Они были просто не в его стиле. Ни в стиле любого другого, чью работу я знал. Стиль, однако, в данный момент не очень занимал мои мысли. Их, скорее, занимали черты лица третьей персоны, того, о ком Рэндом сказал, что никогда его прежде не видел. А я видел. Я смотрел на лицо юноши, выехавшего на меня с арбалетом перед Двором Хаоса, узнавшего меня, а затем отклонившего выстрел.

Я протянул карту.

— Мартин, кто это? — спросил я.

— Человек, который сделал эти добавочные карты, — пояснил он, — он заодно нарисовал и себя. Я не знаю его имени. Он друг Дары.

— Ты лжешь, — заявил Рэндом.

— Тогда пусть нам скажет Дара, — решил я и обернулся к ней.

Она все еще стояла на коленях рядом с Бенедиктом, хотя кончила бинтовать его, и он теперь сел.

— Как насчет этого? — поинтересовался я и обернулся к ней, махая перед ней картой. — Кто этот человек?

Она взглянула на карту, потом на меня, и улыбнулась.

— Ты действительно не знаешь? — осведомилась она.

— Стал бы я спрашивать, если б знал?

— Тогда посмотри на нее снова, а потом пойди и посмотри в зеркало. Он такой же твой сын, как и мой. Его зовут Мерлин.

Меня нелегко потрясти, но в этом не было ничего легкого.

Я почувствовал внезапное головокружение.

Но мой мозг работал быстро. При надлежащей разнице во времени такое было возможно.

— Дара, — произнес я, — чего ты все-таки хочешь?

— Я сказала тебе, когда прошла Лабиринт, — ответила она, — что Эмбер будет разрушен. Чего я хочу, так это сыграть в этом свою законную роль.

— Ты сыграешь в мою прежнюю камеру, — пообещал я. — Нет! В соседнюю с ней. Стража!

— Корвин, тут все в порядке, — заступился за нее, поднявшись на ноги, Бенедикт. — Это не так плохо, как кажется, она может все объяснить.

— Тогда пусть начнет сейчас же.

— Нет. Наедине, в кругу семьи.

Я сделал знак отойти явившимся по моему зову стражникам.

— Ладно. Давайте соберемся в одной из комнат над залом.

Он кивнул, и Дара взялась поддерживать его за левую руку. Рэндом, Жерар, Мартин и я последовали за ними из зала. Я оглянулся разок на пустое место, где сбылся мой сон. Вот, значит, каков его смысл.

2

Я прискакал на гребень Колвира и спешился, подъехав к своей гробнице. Я зашел внутрь и открыл гроб. Он был пуст. Хорошо. А то я уже начал сомневаться. Я наполовину ожидал увидеть себя, лежащим там передо мной; доказательство, что, несмотря на все признаки и интуицию, каким-то образом забрел не в то отражение.

Я вышел наружу и погладил Звезду по носу. Сияло солнце, и бриз был холодным. У меня возникло неожиданное желание отправиться в море. Вместо этого я уселся на скамью и повертел в руках трубку.

Мы поговорили. Сидевшая, поджав под себя ноги, на коричневом диване Дара, улыбаясь, повторила историю своего происхождения от Бенедикта и адской девы Линтры, рождения и воспитания при Дворе Хаоса, обширного неэвклидового царства, где само время представляло странные проблемы случайного распределения.

— Рассказанное тобой при нашей первой встрече было ложью, — сказал я.

— С какой стати я должен верить тебе сейчас?

Она улыбнулась и принялась рассматривать свои ногти.

— Я вынуждена была тогда солгать тебе, — объяснила она, — чтобы получить то, что хотела.

— И что…

— Знания о семье, Лабиринте, картах, об Эмбере. Завоевать твое доверие, иметь от тебя ребенка.

— А разве правда не послужила бы тебе с таким же успехом?

— Едва ли. Я явилась от врага. Мои причины получить это были не из тех, что ты одобрил бы.

— Твое умение фехтовать?.. Ты тогда говорила мне, что тебя тренировал Бенедикт.

— Я училась у самого Великого Князя Бореля, Высокого Лорда Хаоса.

— И твоя внешность, — продолжал я, — она многократно менялась, когда я смотрел, как ты проходила Лабиринт. Как? А также, почему?

— Все, кто происходит от Хаоса, способны менять облик, — ответила она.

Я подумал о выступлении Дворкина в ту ночь, когда он представлялся мной.

Бенедикт кивнул.

— Отец одурачил нас своим обличьем Ганелона.

— Оберон — сын Хаоса, — подтвердила Дара. — Мятежный сын мятежного отца. Но сила по-прежнему имеется.

— Тогда почему же этого не можем делать мы? — спросил Рэндом.

Она пожала плечами.

— А вы когда-нибудь пробовали? Наверно, вы можете. С другой стороны, это могло вымереть с вашим поколением. Я не знаю. Однако, что касается меня самой, то у меня есть определенные любимые обличья, к которым я возвращаюсь в напряженные моменты. Я выросла там, где это было правилом, где другой облик был на самом деле чем-то господствующим. У меня это все еще рефлекс. Именно это вы и засвидетельствовали — в тот день.

— Дара, — спросил я, — зачем тебе понадобилось то, что ты, по твоим словам, хотела — знания о семье, Лабиринте, картах, Эмбере? И сын?

— Ладно, — вздохнула он. — Ладно. Вы уже знаете о планах Бранда — разрушить и вновь построить Эмбер?

— Да.

— Это требовало нашего согласия и сотрудничества.

— Включая убийство Мартина? — спросил Рэндом.

— Нет, — ответила она. — Мы не знали, кого он намерен был использовать в качестве средства.

— Вас бы это остановило, если бы вы знали?

— Ты задаешь гипотетический вопрос, — сказала она. — Ответь на него сам. Я рада, что Мартин все еще жив. Это все, что я могу сказать об этом.

— Ладно, — сказал Рэндом, — что насчет Бранда?

— Он сумел вступить в контакт с нашими лидерами посредством методов, узнанных им от Дворкина. У него были амбиции. Ему нужны были знания, силы. Он предложил сделку.

— Какого рода знания?

— Ну, хотя бы то, что он не знал, как уничтожить Лабиринт.

— Значит, ответственны за то, что он все-таки сделал, были ВЫ, — сказал Рэндом.

— Если ты предпочитаешь смотреть на это так.

— Предпочитаю. на пожала плечами и посмотрела на меня.

— Ты хочешь услышать эту историю?

— Давай, — я взглянул на Рэндома, и тот кивнул.

— Бранду дали то, что он хотел, — продолжила она свой рассказ. — Но ему не доверяли. Опасались, что коль скоро он будет обладать силой сформировать какой ему угодно мир, он не остановится на правлении исправленным Эмбером. Он попытается распространить свое господство и на Хаос тоже. Ослабленный Эмбер — вот что было желательно, так чтобы Хаос был сильнее, чем есть сейчас. Установление нового равновесия, дающего нам больше отражений, лежащих между нашими царствами. Было давным-давно усвоено, что эти два королевства не могут слиться, или одно — быть уничтожено, не расстроив также все процессы, находящиеся в движении между нами. В результате была бы полная статика или совершенный Хаос. И все же, хотя и видно было, что на уме у Бранда, наши лидеры пошли на соглашение с ним. Это была наилучшая возможность, какая представилась за долгие века. За нее надо было ухватиться. Чувствовалось, что с Брандом можно иметь дело, а под конец заменить, когда придет время.

— Так, значит, вы тоже планировали обман, — заметил Рэндом.

— Нет, если бы он сдержал свое слово. Но, впрочем, мы знали, что он не сдержит. Так что, мы предусмотрели ход против него.

— Какой?

— Ему бы позволили достичь своей цели, а потом уничтожили. Ему бы наследовал член королевской семьи Эмбера, который был бы также из первого семейства Хаоса, выросший среди нас и обученный для этого поста. Мерлин выводит свое происхождение из Эмбера даже с обеих сторон — через моего прадеда Бенедикта, и от тебя самого — двух самых вероятных претендентов на ваш трон.

— Ты из королевского Дома Хаоса?

Она улыбнулась.

Я поднялся, отошел, уставился на пепел на каминной решетке.

— Я нахожу несколько огорчительным быть участником проекта выведения нового вида, — произнес я, наконец. — Но как бы там ни было и, допуская — на минуту — что все сказанное тобой, правда, почему ты теперь все это нам рассказываешь?

— Потому что, — ответила она, — я опасаюсь, что лорды моего королевства зайдут ради своей мечты так же далеко, как и Бранд. Наверно, даже дальше. То равновесие, о котором я говорила. Немногие, кажется, понимают, какая это хрупкая вещь. Я путешествовала по Отражениям неподалеку от Эмбера. Я также знаю Отражения, лежащие неподалеку от Хаоса. Я встречала многих людей и видела много вещей. Потом, когда я столкнулась с Мартином и поговорила с ним, то начала чувствовать, что перемены, которые, как мне говорили, будут к лучшему, будут не просто результатом перестройки Эмбера на более приятный для моих старейшин лад. Они вместо этого превратят Эмбер во всего лишь продолжение Двора, большинство Отражений испарится и присоединится к Хаосу. Эмбер станет островом. Некоторые из моих старейшин, которые все еще испытывают боль от того, что Дворкин вообще создал Эмбер, действительно желают возвращения к временам, прежде чем это случилось. К полному Хаосу, из которого возникло все. Я смотрю на выполнение условия, как на лучшее и желаю сохранить их. Мое желание — чтобы ни одна сторона не вышла победительницей в любом конфликте.

Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бенедикт качает головой.

— Значит, ты ни на чьей стороне.

— Мне хочется думать, что я на обеих.

— Мартин, — обратился я, — ты в этом с ней?

Он кивнул.

Рэндом рассмеялся.

— Двое вас? Против и Эмбера и Двора Хаоса? Чего вы надеетесь добиться? Как вы надеетесь способствовать этому шаткому равновесию?

— Мы не одни, — заявила она, — а план не наш.

Ее пальцы порылись в кармане. Когда она вынула их, что-то сверкнуло. Она повернула это на свет. Она держала перстень с печатью нашего отца.

— Где ты его достала? — спросил удивленно Рэндом.

— Да, где?

Бенедикт шагнул к ней и протянул руку. Она отдала ему перстень. Он внимательно изучил его.

— Это отцовский, — подтвердил он. — Как вы знаете, у него есть маленькие метки сзади, которые я видел раньше. Зачем он тебе?

— Во-первых, убедить вас, что я действую правильно, когда сообщу вам его приказы, — ответила она.

— Откуда ты вообще знаешь его? — заинтересовался я.

— Я повстречалась с ним во время его затруднений некоторое время назад, — сообщила она нам. — Фактически, можно сказать, что я помогла ему избавиться от них. Это случилось после того, как я встретила Мартина и стала относиться к Эмберу более сочувственно. Но, впрочем, ваш отец тоже очень обаятельный и убедительный человек. Я решила, что не могу просто стоять и смотреть, как он остается пленником у моей родни.

— Ты знаешь, как он вообще попал в плен?

— Я знаю только, что Бранд добился его присутствия в достаточно далеком от Эмбера Отражении, чтобы его можно было взять. Я считаю, что это было связано с ошибочным поиском несуществующего магического инструмента, могущего исцелить Лабиринт. Теперь он понимает, что сделать это может только Камень.

— То, что ты помогла ему вернуться… как это повлияло на твои отношения с твоим собственным народом?

— Не слишком хорошо. Я временно без дома.

— И ты хочешь иметь его здесь?

Она снова улыбнулась.

— Все зависит от того, как обернется дело. Если мой народ добьется своего, я с такой же скоростью вернусь — или останусь с тем, что сохранится от Отражений.

Я вытащил Карту и взглянул на нее.

— Что насчет Мерлина? Где он теперь?

— Он у них. Я боюсь, что теперь он может быть их человеком. Он знает о своем происхождении, но они долгое время занимались его воспитанием. Я не знаю, сможет ли он вырваться.

Я поднял Карту и пристально посмотрел на нее.

— Бесполезно, — сказала она. — Они не функционируют между здесь и там.

Я вспомнил, как трудна была связь по Карте, когда я находился на краю этого места. Но все равно попробовал.

Карта стала холодной в моей руке и я потянулся. Возникло самое слабое мерцание ответного присутствия. Я попробовал усерднее.

— Мерлин, это Корвин. Ты слышишь меня? — сказал я.

Я, кажется, услышал ответ. Он, казалось, был: «Я не могу». А затем — ничего. Карта потеряла свою холодность.

— Ты дозвался его? — спросила она.

— Я не уверен, — сказал я. — Но думаю, что да. Но только на миг.

— Лучше, чем я думала, — заметила она. — Либо условия хорошие, либо ваши умы очень схожи.

— Когда ты размахивала отцовской печаткой, ты говорила о каких-то приказах, — заметил Рэндом. — Каких приказах? И почему он шлет их через тебя?

— Тут дело в своевременности.

— Своевременности? Черт подери! Да он только утром уехал отсюда!

— Ему надо было закончить одно дело, прежде чем он был готов для другого. Он не имел представления, сколько на это уйдет времени. Но я была в контакте с ним как раз перед тем, как явиться сюда — хотя я едва ли была готова к приему, который получила — и теперь он готов начать следующую фазу.

— Где ты с ним говорила? — спросил я. — Где он?

— Я не имею представления, где он. Он вступил со мной в контакт.

— И…

— Он хочет, чтобы Бенедикт атаковал немедленно.

Жерар, наконец, зашевелился в огромном кресле, где он сидел и слушал. Он поднялся на ноги, заткнул большие пальцы за пояс и посмотрел на нее сверху вниз.

— Подобный приказ должен исходить прямо от отца.

— От него и исходит, — заявила она.

Он покачал головой.

— Это не имеет смысла, зачем вступать в контакт с тобой — лицом, которому мы имеем мало причин доверять — а не с одним из нас?

— Я считаю, что он в то время не мог дозваться вас. С другой стороны, он был способен дозваться меня.

— Почему?

— Он воспользовался не Картой. У него моей нет. Он воспользовался резонирующим эффектом Черной Дороги, схожим со средством, благодаря которому Бранд однажды бежал от Корвина.

— Ты много знаешь о том, что происходило.

— Да. У меня есть еще источники при Дворе, а Бранд переправился туда после вашей борьбы. Я кое-что слышала.

— Ты знаешь, где наш отец сейчас? — спросил Рэндом.

— Нет. Но я считаю, что он направился в настоящий Эмбер, посоветоваться с Дворкиным и вновь изучить повреждения первозданного Лабиринта.

— Для какой цели?

— Не знаю. Вероятно, чтобы решить, какой курс ему выбрать. Тот факт, что он дозвался меня и приказал атаковать, скорей всего означает, что он решил.

— Давно вы связывались?

— Всего несколько часов назад — по моему времени. Но я была далеко отсюда в Отражении. Я не знаю, какая тут разница во времени. Я слишком новенькая в этих делах.

— Так, значит, это могло быть чем-то крайне недавним? Возможно, лишь несколько минут назад, — задумчиво произнес Жерар. — Почему он говорил с тобой, а не с одним из нас? Я не верю, что он не мог связаться с нами, если бы он пожелал.

— Наверное для того, чтобы показать, что он смотрит на меня положительно.

— Все это может быть полной правдой, — заявил Бенедикт. — Но я не двинусь без подтверждения этого приказа.

— Фиона все еще у первозданного Лабиринта? — спросил Рэндом.

— В последний раз когда я слышал, она разбила там свой лагерь, — подтвердил я. — Я понимаю, что ты этим хочешь сказать…

Я взял Карту Фи.

— Потребовалось больше, чем один из нас, чтобы выбраться оттуда, — заметил он.

— Верно. Поэтому помоги мне.

Он поднялся, подошел ко мне. Бенедикт и Жерар тоже приблизились.

— В этом нет необходимости, — запротестовала Дара.

Я проигнорировал ее и сосредоточился на тонких чертах моей рыжей сестрицы. Спустя несколько мгновений у нас возник контакт.

— Фиона, — спросил я, видя по фону, что она все еще находится там, где сердце всего. — Отец тут?

— Да, — ответила она, натянуто улыбаясь. — Он внутри с Дворкиным. — Слушай. Дело срочное. Я не знаю, знаешь ли ты Дару или нет, но она здесь…

— Я знаю, кто она, но никогда не встречала ее.

— Ну, она утверждает, что у нее есть приказ об атаке от отца. У нее есть в поддержку ее утверждения его перстень с печатью, но он об этом прежде не говорил. Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Нет, — ответила она. — Мы всего лишь обменялись приветствиями, когда он с Дворкиным пришли сюда посмотреть на Лабиринт. У меня тогда возникли некоторые подозрения, и это подтверждает их.

— Подозрения? Что ты имеешь в виду?

— Я думаю, что отец собирается попробовать отремонтировать Лабиринт. При нем Камень, и я подслушала кое-что из сказанного им Дворкину. Если он сделает такую попытку, то при Дворе Хаоса узнают о ней в тот же миг, когда он начнет. Они постараются остановить его. Ему желательно нанести удар первому, чтобы держать их занятыми. Только…

— Что?

— Это убьет его, Корвин. Уж это-то я знаю. Преуспеет он или нет, по ходу дела он будет уничтожен.

— Я нахожу, что в это трудно поверить.

— В то, что король отдаст жизнь за свое королевство?

— Что отец сдаст.

— Значит, либо он сам изменился, либо ты никогда по-настоящему не знал его. Но я-то верю, что он собирается попробовать это.

— Тогда зачем посылать свой самый последний приказ с человеком, которому, как он знает, мы по-настоящему не доверяем?

— Я бы предположила, чтобы показать, что он хочет, чтобы вы ей доверяли, коль скоро он подтвердит его.

— Это, кажется, кружным путем делать дела, но я согласен, что нам не следует действовать без подтверждения. Ты можешь получить его для нас?

— Попробую. Я вызову тебя, как только поговорю с ним.

Она прервала контакт.

Я повернулся к Даре, слышавшей только мою часть разговора.

— Ты знаешь, что отец собирается сделать прямо сейчас? — спросил я ее.

— Что-то связанное с Черной Дорогой, — ответила она. — На это он указывал. Однако, что и как не сказал.

Я отвернулся. Я собрал Карты и положил их в футляр. Такой поворот событий мне не понравился. Весь этот день начался плохо, и с тех пор дела все время катились по наклонной, и к тому же лишь недавно миновало время обеда. Когда я говорил с Дворкиным, он описал мне результаты любой попытки отремонтировать Лабиринт, и они казались мне весьма ужасными. Что если отец попробует это сделать, потерпит неудачу и погибнет пытаясь? Где мы тогда окажемся? Прямо там, где теперь, только без лидера, накануне битвы — и вновь зашевелившейся проблемой наследования. Все это отвратительное дело снова вернется в наши умы, когда мы поскачем на войну. И мы все начнем свои личные приготовления к схватке друг с другом, как только разделаемся с общим врагом. Должен быть другой способ управиться с делами. Лучше отец живой и на троне, чем снова оживление интриг из-за наследования.

— Чего мы ждем? — спросила Дара. — Подтверждения?

— Да, — ответил я.

Рэндом принялся расхаживать. Бенедикт уселся и проверил перевязку. Жерар прислонился к каминной полке. Я стоял и думал. Вот тут-то мне и пришла в голову одна мысль. Я немедленно оттолкнул ее, но она вернулась. Она мне не понравилась, но она не имела никакого отношения к целесообразности. Мне, однако, придется действовать быстро, прежде чем у меня будет шанс уговорить себя на иную точку зрения. Нет! Я буду поддерживаться этой. Черт бы ее побрал!

Возникло шевеление контакта. Я ждал. Спустя несколько мгновений я снова посмотрел на Фиону. Она стояла в знаком месте, узнать которое мне потребовалось несколько секунд: в гостиной Дворкина, по другую сторону тяжелой двери в конце пещеры. И отец, и Дворкин были с ней. Отец сбросил свою личину Ганелона и снова был самим собой. Я увидел, что Камень у него на шее.

— Корвин, — сказала Фиона, — это правда. Отец послал с Дарой приказ об атаке, и он ожидал подтверждения этой просьбы. Я…

— Фиона, проведи меня.

— Что?

— Ты меня слышала. Давай!

Я протянул правую руку, она протянула свою, и мы соприкоснулись.

— Корвин! — крикнул Рэндом. — Что происходит?

Бенедикт вскочил на ноги, Жерар уже двигался ко мне.

— Вы скоро об этом услышите, — сказал я им и двинулся вперед. Я стиснул Фионе руку, прежде чем отпустить ее, и улыбнулся.

— Спасибо, Фи. Здравствуйте, отец! Привет, Дворкин. Как там все?

Я бросил быстрый взгляд на тяжелую дверь. Та была открыта. Затем я обошел Фиону и двинулся к ним. Голова отца была опущена, глаза сузились.

— Что такое, Корвин? Ты здесь без увольнительной, — сказал он. — Я подтвердил этот проклятый приказ, теперь я жду его исполнения.

— Его выполнят, — кивнул я. — Я пришел сюда не спорить из-за него.

— Тогда из-за чего же?

Я придвинулся поближе, рассчитывая свои слова так же, как расстояние. Я был рад, что он остался сидеть.

— Некоторое время мы ездили, как товарищи, — проговорил я. — Будь я проклят, если ты мне не стал тогда симпатичен. Раньше, знаешь ли, никогда не был. Никогда, к тому же, не хватало духу сказать это прежде, но ты знаешь, что это правда. Мне хотелось бы думать, что именно так и могли бы обстоять дела, если бы мы не были друг для друга тем, кем приходимся.

На самый краткий миг его взгляд, казалось, смягчился, когда я расположился там, где надо.

— В любом случае, — продолжал я, — я собираюсь скорее поверить в того тебя, чем в этого, потому что есть нечто, чего бы я никогда не сделал для иного тебя.

— Что?

— Это!

Я схватил Камень, сделав размашистое движение вверх и сорвал цепь с его шеи. Затем, резко повернувшись, я помчался через дверь из комнаты. Я рванул дверь, захлопнув ее за собой, и она со щелчком закрылась. Я не видел никакого способа заложить ее снаружи, так что побежал дальше, по знакомому пути через пещеру, по которому я в ту ночь следовал за Дворкиным. Позади я услышал ожидаемый рев.

Я следовал поворотам. Споткнулся я только раз. Запах Винсера все еще висел в его логове. Я понесся дальше и последний поворот принес мне вид дневного света впереди. Я помчался к нему, перекинув через голову цепь с Камнем. Я почувствовал, как он упал мне на грудь, мысленно потянулся в него. Позади меня в пещере гремело эхо.

ВЫБРАЛСЯ!!!!

Я припустил к Лабиринту, чувствуя через Камень, превращая его в добавочное чувство. Я был единственным человеком, помимо отца или Дворкина, настроенным на него. Дворкин сообщил мне, что ремонт Лабиринта может быть полностью осуществлен человеком, прошедшим Большой Лабиринт в таком состоянии настройки, выжигающим пятно при каждом пересечении его, заменяя его запасом из носимого им в себе образа Лабиринта, стирая по ходу дела Черную Дорогу. Так лучше уж я, чем отец.

Я все еще чувствовал, что Черная Дорога несколько обязана своей окончательной формой силой, приданной ей моим проклятьем Эмберу. Это я тоже хотел стереть. В любом случае, отец лучше справится с улаживанием дел после войны, чем когда-нибудь смогу я. Я понял в этот миг, что я больше не хотел трона. Даже если бы он был свободен, перспектива управлять все эти скучные века королевством, что могла меня ждать, была угнетающей. Может быть я ищу легкого выхода, если умру в этих условиях. Эрик умер, и я больше не ненавижу его. Другое обстоятельство, толкавшее меня на действия

— трон — казалось теперь являющимся желанным только потому, что я думал, будто он так хотел его. Я отрекся и от того и от другого. Что осталось? Я посмеялся над Виалой, а потом засомневался. Но она была права. Старый Солдат был во мне сильнее всего. Это было делом долга. Но не одного долга. Тут было больше…

Я достиг края Лабиринта, быстро последовал к его началу. Я оглянулся на вход в пещеру. Отец, Дворкин, Фиона — никто еще из них не появился. Хорошо. Они никогда не смогут поспеть вовремя, чтобы остановить меня. Коль скоро я вступлю в Лабиринт, им будет слишком поздно что-нибудь делать, кроме как смотреть и ждать. На мимолетный миг я подумал об уничтожении, но я оттолкнул эту мысль прочь, постарался успокоить свой ум до уровня, необходимого для этого предприятия, вспомнил свой бой с Брандом в этом месте и его странное оригинальное отбытие. Вытолкнул и эту мысль тоже, замедлил дыхание, приготовился.

На меня нашла определенная летаргия. Время было начинать. Но я задержался на миг, пытаясь надлежащим образом сосредоточить свои мысли на лежащей передо мной грандиозной задачей. Лабиринт на мгновение проплыл перед моим взором. Сейчас! Черт побери! Сейчас! Хватит предварительных действий! Начинай! — велел я себе. — Иди!

И все же я стоял, словно во сне, созерцая Лабиринт. Я забыл о себе на долгие минуты, пока рассматривал его. Лабиринт, с его длинным черным пятном, которое надо удалить…

Больше не казалось важным, что это может убить меня. Мои мысли лениво текли, обдумывая его красоту…

Я услышал звук. Это, должно быть, бегут отец, Дворкин и Фиона. Я должен что-то сделать, прежде чем они доберутся до меня. Я должен войти в него через мгновение…

Я оторвал взгляд от Лабиринта и оглянулся на вход в пещеру. Они появились, прошли часть пути по склону и остановились. Почему? Почему они остановились?

Какое это имеет значение? У меня было нужное для начинания время. Я начал поднимать ногу, делая шаг вперед.

Я едва мог двигаться. Огромным усилием воли я едва дюйм за дюймом продвигал ногу вперед. Сделать этот первый миг оказалось тяжелей, чем идти по самому Лабиринту, ближе к концу. Но я, казалось, боролся не столько против внешнего сопротивления, сколько против медлительности своего собственного тела. Все выглядело почти так, будто я был парализован.

Затем у меня возник образ Бенедикта рядом с Лабиринтом в Тир-на Ног-те, приближается насмехающийся Бранд. Камень горит у него на груди.

Уже прежде, чем опустить взор, я знал, что увижу. Красный Камень пульсировал в ритме с моим сердцем.

Черт их побери! Либо отец, либо Дворкин — или они оба — дотянулись через него в этот миг, парализуя меня. Я не сомневался, что любой из них мог сделать это и один. И все же, на таком расстоянии не стоило сдаваться без боя.

Я продолжал толкать ногу вперед, медленно передвигая ее к краю Лабиринта. Коль скоро я сумею до него добраться, я не видел, как они… Дремота… Я почувствовал, что начинаю падать. На миг я уснул. Это случилось вновь.

Когда я открыл глаза, то увидел часть Лабиринта. Когда я повернул голову, то увидел ноги. Когда я поднял голову, то увидел, что отец держит Камень.

— Убирайтесь, — сказал он Дворкину и Фионе, не поворачивая головы.

Они убрались, пока он надевал Камень себе на шею. Затем он нагнулся и протянул руку. Я взял ее и он поднял меня на ноги.

— Это была чертовски глупая попытка, — сказал он.

— Мне она почти удалась.

Он кивнул.

— Конечно, ты погубил бы себя и ничего не добился бы, — уточнил он. — Но, тем не менее, это было чертовски здорово проделано. Пошли давай прогуляемся.

Он взял меня за локоть и мы двинулись вдоль периферии Лабиринта. Я смотрел, когда мы шли, на странное — без горизонта — небо-море вокруг нас. Я гадал, что произошло бы, сумей я начать проходить Лабиринт, что происходило бы в данный момент.

— Ты изменился, — сказал, наконец, он. — Или же я никогда по-настоящему не знал тебя.

Я пожал плечами.

— Что-то и от того, и от другого, наверное. Я собирался сказать то же самое о тебе, не скажешь мне кое-что?

— Что?

— Насколько это было трудно для тебя, быть Ганелоном?

Он хохотнул.

— Совсем не трудно. Ты, может, увидел на миг настоящего меня.

— Он мне нравился, или, скорее, ты, бывший им. Хотел бы я знать, что стало с настоящим Ганелоном?

— Давно умер, Корвин. Я встретил его после того, как ты изгнал его из Авалона, давным-давно. Он был неплохим парнем, но я не доверился бы ему ни на грамм. Но, впрочем, я никогда никому не доверял, если был выбор.

— Это в семье наследственное.

— Я сожалел, что пришлось убить его. Не то, чтоб он предоставил мне большой выбор. Все это было очень давно, но я четко помню его, так что он, должно быть, произвел на меня впечатление.

— А Лорена?

— Страна? Хорошая работа, по-моему. Я поработал с нужным Отражением. Оно набрало силу от моего присутствия, как и всякое, если один из нас там надолго задерживался. Как было с тобой в Авалоне, а позже в том другом месте. А я позаботился о том, чтобы пробыть там долго, направляя свою волю на течение ее времени.

— Я и не знал, что это можно сделать.

— Ты постепенно наращиваешь силы, начиная со своей инициации в Лабиринте. Есть еще многое, что тебе придется узнать. Да, я усилил Лорену и сделал ее особо уязвимой для растущей силы Черной Дороги. Я позаботился о том, чтобы она лежала у тебя на пути, куда бы ты не пошел. После твоего побега все дороги вели в Лорену.

— Почему?

— Это был капкан, расставленный мной для тебя, а, может, испытание. Я хотел быть с тобой, когда ты встретишься с силами Хаоса, я так же хотел какое-то время попутешествовать с тобой.

— Испытание? Для чего ты меня испытывал? И зачем путешествовать со мной?

— Неужели ты не догадываешься? Я много лет наблюдал за всеми вами. Я никогда не называл наследника. Я намеренно оставлял вопрос запутанным. Вы все достаточно похожи на меня, чтобы знать, что в тот момент, когда я провозглашу одного из вас наследником, я подпишу его или ее смертный приговор. Нет, я умышленно оставил дела такими, какими они есть, до самого конца. Теперь, однако, я решил. Им будешь ты.

— Ты там, в Лорене, связался со мной ненадолго, в собственном виде. Ты сказал мне тогда занять трон. Если ты принял свое решение в тот момент, зачем надо было продолжать маскарад?

— Но я тогда еще не решил. Это было средством гарантировать, что ты продолжишь свое дело. Я опасался, что слишком сильно можешь увлечься той девушкой и той страной. Когда ты вышел из Черного Круга героем, ты мог решить остаться и обосноваться там. Я хотел посеять мысли, что заставили бы тебя продолжать свое путешествие.

Я долго молчал. Мы прошли приличное расстояние вокруг Лабиринта.

— Есть кое-что, что ты должен узнать, — сказал я. — Прежде, чем явиться сюда, я поговорил с Дарой, которая пытается сейчас очистить для нас свое имя.

— Оно и ТАК чистое, — сказал он. — Я очистил его.

Я покачал головой.

— Я воздержался от обвинения ее кое в чем, о чем я некоторое время думал. Есть очень веская причина в том, почему я чувствую, что ей нельзя доверять, несмотря на ее протесты и твое подтверждение. Фактически две причины.

— Я знаю, Корвин, но она не убивала слуг Бенедикта, чтобы занять свое положение в его доме. Я сам сделал это, чтобы гарантировать, что она подберется к тебе, как она подобралась как раз в нужное время.

— Ты? Ты участвовал во всем ее заговоре? Почему?

— Она будет тебе хорошей королевой, сынок. Я доверяю крови Хаоса, в смысле силы. Настало время для нового вливания. Ты займешь трон, уже обеспеченный наследником. К тому времени, когда Мерлин будет готов для него, его уже давно отучат от полученного им воспитания.

Мы прошли весь путь до места черного пятна. Я остановился, присел на корточки и изучил его.

— Ты думаешь, эта штука убьет тебя? — спросил я, наконец.

— Я знаю, что убьет.

— Ты не выше убийства невинных людей ради манипулирования мной. И все же ты пожертвуешь своей жизнью ради королевства…

Я поднял на него взгляд и сказал:

— Мои собственные руки чисты. И я, разумеется, не позволю себе судить тебя. Однако, некоторое время назад, когда я приготовился войти в Лабиринт, я подумал о том, как изменились мои чувства к Эрику, к трону. Ты делаешь то, что делаешь, я считаю, выполнял свой долг. Я тоже чувствую теперь долг — перед Эмбером, перед троном. Больше чем это, на самом деле. Намного больше, понял я именно тогда. Но я понял также и еще кое-что, нечто, чего долг от меня не требует. Я не знаю, когда и как это прекратилось и я изменился, но я не хочу трона, отец. Я сожалею, что это путает твои планы, но я не хочу быть королем Эмбера. Сожалею.

Тут я отвел взгляд, снова посмотрел на пятно. Я услышал его вздох.

Затем он сказал:

— Я собираюсь отправить тебя сейчас домой. Седлай своего коня и бери провиант. Скачи в место за пределами Эмбера — любое место, хорошо изолированное.

— К своей гробнице?

Он фыркнул и тихо рассмеялся.

— Подойдет. Езжай туда и жди моего волеизъявления. Я должен поразмыслить.

Я встал. Он положил правую руку мне на плечо. Камень пульсировал. Он посмотрел мне в глаза.

— Ни один человек не может иметь все, что он хочет так, как он этого хочет, — произнес он.

И был эффект удаления, как от силы Карты, только действующей в обратную сторону. Я услышал голоса, затем увидел ранее мной покинутую комнату. Бенедикт, Жерар, Рэндом и Дара были все еще там. Я почувствовал, как отец выпустил мое плечо. Затем он исчез и я снова оказался среди них.

— Что за история? — осведомился Рэндом. — Мы видели, как отец отправил тебя обратно, кстати, как он это сделал?

— Не знаю, — ответил я. — Но он подтверждает все, что сказала нам Дара. Он дал ей перстень с печатью и послание.

— Почему? — спросил Жерар.

— Он хотел, чтобы мы научились доверять ей.

— Бенедикт поднялся на ноги:

— Тогда я пойду и сделаю, что он велел.

— Он хочет, чтобы ты атаковал, а затем отступил, — сказала Дара. — После этого нужно будет только сдерживать их.

— Долго?

Бенедикт выдал одну из своих редких улыбок и кивнул. Он сумел достать футляр с Картами одной рукой, вынул колоду, достал данную ему мной особую Карту для Двора.

— Удачи тебе, — пожелал Рэндом.

— Да, — согласился Жерар.

Я добавил свои пожелания и смотрел, как он растаял. Когда исчезла радуга его остаточного изображения, я отвел взгляд и заметил, что Дара молча плачет. Я никак не высказался об этом.

— У меня тоже есть приказ — своего рода, — сказал я. — Мне лучше будет трогаться.

— А я вернусь к морю, — сказал Жерар.

— Нет, — услышал я от Дары, когда двинулся к двери.

Я остановился.

— Ты должен оставаться здесь, Жерар, и следить за безопасностью Эмбера. Никакой атаки с моря не будет.

— Но я думал, что во главе местной обороны Рэндом.

Она покачала головой.

— Рэндом должен присоединиться к Джулиану в Ардене.

— Ты уверена? — переспросил Рэндом.

— Убеждена.

— Хорошо, — сказал он. — Приятно знать, что он, по крайней мере, подумал обо мне. Сожалею, Жерар. Ошибка вышла.

Жерар выглядел просто озадаченным.

— Надеюсь, он знает, что делает, — сказал он. — Мы об этом уже говорили, — сказал я ему. — До свидания.

Я услышал за спиной шаги, когда оставил комнату. Дара догнала меня.

— Что теперь? — спросил я ее.

— Я думала прогуляться с тобой, куда бы ты не шел.

— Я просто собираюсь подняться на гору и взять кое-какие припасы. А потом отправлюсь в конюшню.

— Я поеду с тобой.

— Я поеду один.

— Я все равно не смогу сопровождать тебя. Я еще должна поговорить с вашими сестрами.

— Они включены, да?

— Да.

Некоторое время мы молча шли, затем она сказала:

— Все это дело было не таким хладнокровным, каким кажется, Корвин.

Мы зашли в кладовую.

— Какое дело?

— Ты знаешь, что я хочу сказать.

— А, это. Ну, хорошо.

— Ты мне нравишься. Однажды это может стать чем-то большим, если ты что-нибудь чувствуешь.

Моя гордость вручила мне резкий ответ, но я проглотил его. За века кое-чему научишься. Верно, она использовала меня, но, впрочем, в то время, кажется, она не была целиком свободной деятельницей. Самое худшее, что можно было сказать, я полагаю, это то, что отец хотел, чтобы я хотел ее. Но я не позволил своему негодованию из-за этого перемешиваться с тем, какими действительно были или могли стать мои чувства.

— Ты тоже мне нравишься, — поэтому сказал я, и посмотрел на нее. Она, кажется, в тот момент нуждалась в поцелуе, так что я поцеловал ее. — Теперь мне лучше подготовиться.

Она улыбнулась и стиснула мне руку. А затем скрылась.

Я решил не изучать свои чувства в данный момент.

Я взял некоторые вещи, оседлал Звезду и поехал обратно через гребень Колвира, пока не прибыл к своей гробнице.

Усевшись перед ней, я закурил трубку и наблюдал за облаками.

Я чувствовал, что день у меня был очень насыщенный, а был ведь еще ранний полдень. Предчувствия играли моралите в гротах моего ума, ни одно из которых я не желал бы брать с собой на ленч.

3

Контакт возник внезапно, когда я подремывал. Я мгновенно поднялся на ноги. Это был отец.

— Корвин. Я принял решение и время пришло, — сказал он. — Оголи свою левую руку.

Я сделал это, покуда его фигура становилась все более материальной, выглядя в то же время все более и более царственно, со странной печалью на лице, такого рода, какой я никогда не видел там раньше. Он сжал мою руку своей левой рукой и вынул правой кинжал.

Я смотрел, как он сделал надрез на моей руке, а затем вложил кинжал в ножны. Потекла кровь. Он подставил ладонь левой руки и поймал ее. Он выпустил моюруку, накрыл левую ладонь правой и отступил от меня. Подняв ладони к лицу, он дыхнул на них и быстро развел их в стороны.

Красная хохлатая птица, размером с ворона, со всеми перьями цвета моей крови, стояла у него на ладони, потом переместилась к запястью, посмотрела на меня. Даже глаза ее были красными, и был знакомый вид, когда она, склонив голову набок, принялась рассматривАть меня.

— Это Корвин, тот, за кем ты должен следовать, — сказал он птице. — Запомни его.

Затем он пересадил ее к себе на левое плечо, откуда она продолжала глазеть на меня, не делая никакого усилия улететь.

— А теперь ты должен ехать, Корвин. Быстро, — сказал он. — Садись на своего коня и скачи на юг, как можно скорее уходя в Отражение. Убирайся отсюда как можно дальше.

— Куда мне ехать, отец? — спросил я его.

— Ко Двору Хаоса. Ты знаешь дорогу?

— В теории. Я никогда не забирался на такое расстояние.

Он медленно кивнул.

— Тогда трогай, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты создал как можно большую разницу во времени между этим местом и собой.

— Ладно, — согласился я. — Но я не понимаю.

— Поймешь, когда придет время.

— Но есть же более простой путь, — запротестовал я. — Я могу попасть туда быстрее и с намного меньшими хлопотами — просто связавшись с Бенедиктом по его Карте.

— Не пойдет, — отверг отец. — Тебе будет необходимо выбрать более длинный маршрут, потому что ты будешь нести нечто, переправленное тебе по дороге.

— Переправленное? Как?

Он поднял руку и погладил перья красной птице.

— Вот с этим твоим другом. Он не сможет пролететь весь путь до Двора, вовремя, то есть.

— Что он принесет мне?

— Камень. Я сомневаюсь, что буду сам в состоянии совершить передачу, когда закончу то, что я должен с ним сделать. Его силы могут нам оказать некоторую пользу в том месте.

— Ясно, — сказал я. — Но мне все равно нет нужды проезжать все расстояние. Я могу прибыть по Карте и после того, как получу его.

— Боюсь, что нет. Коль скоро я осуществлю то, что нужно здесь сделать, все Карты на некоторый период времени перестанут действовать.

— Почему?

— Потому что будет подвергаться изменению вся ткань существования. А теперь трогай, черт побери! Садись на коня и скачи!

Я встал и постоял еще с миг.

— Отец, неужели нет другого пути?

Он просто покачал головой и поднял руку. Он начал таять.

— Прощай.

Я повернулся и сел на коня. Мне было еще что сказать, но было уже слишком поздно. Я повернул Звезду к тропе, ведущей на юг.

4

Хотя отец и умел играть с сутью Отражений на вершине Колвира, я никогда этого не мог. Мне для работы со смещениями требовались большие расстояния от Эмбера. И все же, зная, что это можно сделать, я чувствовал, что мне следует попробовать. Поэтому, продвигаясь на юг по голому камню и скалистым перевалам, где выл ветер, я пытался исказить ткань и бытие вокруг меня, когда направлялся к Гарнату.

…Кучка голубых цветов, когда я обогнул каменный валун. Это взволновало меня, потому что они были скромной частью моей работы. Я продолжал налагать волю на надвигающийся мир при каждом повороте на моем пути.

Тень от треугольного камня на моей тропе… Перемена ветра… Некоторые из тех, что помельче, и в самом деле срабатывали.

Поворот тропы назад… Расщелина…

Древнее птичье гнездо на скальном карнизе… Еще раз голубые цветы…

Почему бы и нет? Дерево… Другое…

Я почувствовал, как мощь шевелится во мне, когда я создавал позже изменения.

Тут мне пришла в голову одна мысль относительно моей новообретенной силы. Казалось возможным, что прежде мне мешали производить подобные манипуляции чисто психологические причины. До недавнего времени я считал сам Эмбер единственной, неизменной реальностью, от которой принимали свою форму все Отражения. Теперь я понимал, что он был первым среди Отражений и что место, где стоял мой отец, представляло собой высшую реальность. Следовательно, хотя близость делала это трудным, она не делала невозможным производить в этом месте изменения. И все же, при других обстоятельствах, я поберег бы свои силы до тех пор, пока не достигну точки, где совмещение пойдет легче.

Теперь, однако, на меня давила нужда в спешке. Мне придется постараться, поторопиться выполнить отцовский наказ.

К тому времени, когда я достиг тропы, ведущей по южному склону Колвира, характер местности уже изменился. Я смотрел на серию, скорее, пологих склонов, чем крутых спусков, нормально отличавших дорогу. Я уже вступил в Отражения.

Черная Дорога все еще пролегала словно черный шрам слева от меня, когда я направился вниз, но этот Гарнат, через который она была прорезана, был в слегка лучшем виде, чем тот, который я так хорошо знал. Контуры его были несколько мягче из-за комьев зелени, лежащих несколько ближе к мертвой полосе. Все выглядело так, словно мое проклятье на эту страну было слегка ослаблено. Иллюзорное ощущение, конечно, потому что уже был не совсем мой Эмбер. «Но я сожалею о своей роли в этом, — обратился я мысленно, полумолитвенно ко всему. — Я еду теперь исправить все это. Прости же меня, о, дух этого места!»

Мой взгляд переместился в направлении Рощи Единорога, но она была слишком далеко на западе, замаскированная слишком многими деревьями, чтобы я даже мельком увидел ту священную поляну.

Когда я спускался, склон становился все более ровным, переходя в серию пологих предгорий. Когда мы пересекли их, я позволил Звезде двигаться быстрее, курсом на юго-запад, а потом на юг. Все ниже и ниже. В большом отдалении слева искрилось и играло море. Вскоре на нашем пути появится Черная Дорога, потому что я спускался на Гарнат в ее направлении.

Что бы там я не делал с Отражениями, я буду не в состоянии стереть ее зловещее присутствие. Фактически, самый быстрый курс, по которому я мог последовать, будет параллелен ей.

Мы, наконец, выехали на дно долины. Арденский Лес возвышался далеко справа от меня, простираясь на запад. Необъятный и вызывающий почтение. Я скакал далее, создавая какие мог изменения, чтобы еще дальше унестись от дома.

Хотя я сохранял Черную Дорогу под рукой, я оставался на приличном расстоянии от нее. Приходилось, потому что она была единственным, чего я не мог изменить. Я держал между нами кусты, деревья и взгорки.

Тут я достиг внешних пределов и структура местности изменилась. Агатовые прожилки… Кучи сланца… Потемнение зелени… По небу плывут облака… Солнце мерцает и пляшет…

Мы увеличили скорость. Земля погрузилась еще ниже. Тени удлинились, слились. Лес отступил.

Справа от меня выросла скальная стена, а слева другая…

Холодный ветер преследовал меня по неровному каньону…

Блеснули полосы слоев — красный, золотой, желтый и коричневый. Дно каньона стало песчаным. Вокруг нас вились смерчи. Я еще больше нагнулся вперед, когда дорога начала подыматься. Стены наклонились друг к другу, сблизились.

Дорога сужалась, сужалась… Я почти мог коснуться любой из стен. Их вершины сошлись. Я скакал по темному туннелю, замедляя ход, когда он темнел… Вспыхнув, возникали фосфоресцирующие узоры. Ветер издавал стонущий звук.

Тогда наружу!

Свет от стен ослеплял и всюду вокруг нас поднялись гигантские кристаллы. Мы проехали мимо, следуя вверх по тропе, ведшей прочь из этого района и через серию мшистых лощин, где лежали неподвижные, словно зеленое стекло, маленькие, совершенно круглые озерца.

Перед нами появился высокий папоротник и мы проложили себе дорогу сквозь него. Я услышал отдаленный шум.

Поворачиваем… Шагом… Папоротник теперь красный. шире, ниже… за ним розовеющая вечером огромная равнина…

Вперед по бледной тропе… запах свежей земли… Далеко впереди — горы и темные тучи… Наплыв звезд слева от меня… Быстрые брызги влаги. В небе скачет голубая луна. Мерцание среди темных масс… Воспоминание и грохочущий шум… Запах грозы и порыв ветра…

Сильный ветер… Тучи застилают звезды…

Яркая вилка пронзает разбитое дерево справа от меня, превращая его в пламя… Ощущение зуда… Запах озона… Слой воды на мне… Ряд огней слева от меня…

Лязг по уличной мостовой… Приближается странная машина… Цилиндрическая, пыхтящая… Мы избегаем друг друга… Меня преследует крик… В освещенном окне лицо ребенка… Лязг… Плеск… Фасады магазинов и домов… Начинается дождь, замирает, исчезает… Подымается туман, задерживается, густеет, пронизывается жемчужинами растущего света слева от меня…

Местность смягчается, становится красной… Свет в туманной мгле делается ярче… Новый ветер сзади, потепление… Воздух разламывается…

Бледно-лиловое небо… Оранжевое солнце несется к полудню…

Содрогание! Вещь не мной созданная, совершенно непредвиденная… Земля под ногами двигается, но дело не только в этом.

Новое небо, новое солнце, ржавая пустыня, где я только что оказался — все они расширяются и сжимаются, тают и возвращаются. Доносится звук треска, и при каждом таянии мы со Звездой оказываемся в одиночестве, среди белого ничто — персонажи без декораций.

Мы ступаем по ничему. Свет льется отовсюду и освещает только нас. Мои уши заполняет постоянный треск, словно начавшийся весенний ледоход на русской реке, рядом с которой я однажды проезжал. Звезда, прошедшая много Отражений, издает испуганный звук.

Я оглядываюсь вокруг. Появляются расплывчатые очертания, проясняются, становятся четкими. Мое окружение восстановилось, хотя судя по его виду кое-что смыто. Из мира выкачали кусочек.

Мы делаем крюк, мчась к невысокому холму, поднимаемся на него, останавливаемся, наконец, на его вершине.

Черная Дорога. Она, кажется, тоже изменила свое естество — но даже больше, чем все остальное. Она рябит под моим взглядом, кажется почти волнообразной, когда я слежу. Треск продолжается, становится громче…

С севера приходит ветер, сперва мягкий, но нарастающий в силе. Поглядев в том направлении, я вижу образовавшуюся массу темных туч.

Я знаю, что должен гнать, как никогда не гнал раньше. Крайности разрушения и созидания происходят в месте мной посещенном — когда? Не имеет значения. Волны двигались из Эмбера, и это тоже могло исчезнуть — а вместе с ним и я. Если отец не сможет все снова собрать? Я тряхнул поводьями. Мы поскакали на юг.

Равнина… Деревья… Несколько разбитых зданий… Быстрее… Дым легкого пожара… Стена пламени… Исчезли… Желтое небо… Синие облака… Пролетает армада дирижаблей… Быстрее…

Солнце падает словно кусок раскаленного железа в ведро с водой, звезды становятся полосками… Бледный свет на прямой тропе… Звуки изменяют тон от темных пятен, вой… Свет ярче, перспектива туманней… Серое, справа от меня, слева… Теперь ярче… Перед моими глазами ничего нет, кроме тропы, по которой скачу… Вой возрастает до визга… Формы сталкиваются… Мы скачем по туннелю Отражения… Он начинает вращаться…

Поворот, поворот… Только дорога реальна… Миры уходят… Я освободил свое управление окружающей обстановкой и скачу теперь под напором самой энергии, нацеленной только на то, чтобы удалить меня от Эмбера и швырнуть к Хаосу. На мне ветер, а в ушах моих крик… Никогда раньше я не доводил свою власть над Отражениями до предела… Туннель становится гладким и бесшовным, как стекло… Я чувствую, что скачу в вихрь, водоворот, сердце торнадо… Звезда и я залиты потом… Мною овладевает дикое ощущение бегства, словно меня преследуют… Дорога сделалась абстрактной… В глазах у меня резь, когда я пытаюсь сморгнуть пот… Я не могу так долго скакать… Возникает биение в основании моего черепа…

Я мягко натягиваю поводья и Звезда начинает замедлять свой бег… Стены моего туннеля из света становятся зернистыми… Скорей, пятна серого, черного, белого, чем однообразие оттенков… Коричневое… Чуть голубое… Зеленое… Вой, гул, громыхание… Тает… Ветер слабее… Силуэты появляются и исчезают…

Все медленней, медленней…

Нет никакой тропы. Я скачу по мшистой земле. Небо — голубое. Облака — белые. У меня сильно кружится голова. Я натягиваю поводья.

Я был потрясен, когда опустил взгляд. Я стоял на краю игрушечной деревни. Дома, которые я мог бы поместить на ладони, миниатюрные дороги, ползущие по ним крошечные машины…

Я оглянулся назад. Мы раздавили множество этих мелких жилищ. Я огляделся кругом. Слева их было меньше. Я осторожно повел Звезду в этом направлении и продолжал двигаться, пока мы не покинули этого места. Я чувствовал себя плохо из-за этого — чтобы это ни было — кто бы тут не обитал. Но я ничего не мог поделать.

Я снова двинулся, проходя через Отражения, пока не вышел к тому, что казалось покинутым карьером, под зеленоватым небом. Здесь я почувствовал себя потяжелевшим. Я спешился, напился, прошелся немного пешком.

Я глубоко вздохнул поглощавший меня влажный воздух. Я был теперь далеко от Эмбера, так далеко, как только можно за это время пути к Хаосу. Я редко раньше заезжал так далеко.

Хотя я выбрал это место для привала, потому что оно представляло собой самое близкое к нормальности, за что я мог уцепиться, перемены скоро будут становиться все более и более радикальными.

Я разминал затекшие мускулы, когда услышал высоко над собой в воздухе визг.

Я поднял взгляд и увидел снижающийся темный силуэт. Грейсвандир рефлекторно оказался в моей руке. Но когда он опустился, свет упал на него под надлежащим углом, и крылатый силуэт занялся огнем.

Моя знакомая птица покружила, покружила и опустилась на мою вытянутую руку. Эти пугающие глаза смотрели на меня со странной разумностью, но я не уделил им внимания, как мог бы сделать при ином случае. Вместо этого я бросил в ножны Грейсвандир и протянул руку к принесенному птицей предмету.

Камню Правосудия.

Из этого я узнал, что отцовские усилия, к чему бы они не привели, были закончены. Лабиринт был либо отремонтирован либо замазан. Он был либо жив, либо мертв. Выбирай пару из любой колонки. Последствия его акта будут теперь расходиться из Эмбера по Отражениям, как пресловутые круги на воде. Я достаточно скоро узнаю о них побольше. В то же время у меня есть приказ.

Я надел цепь через голову и Камень упал мне на грудь. Я вскочил на Звезду. Птица из моей крови издала короткий крик и поднялась в воздух.

Мы снова тронулись в путь.

…По ландшафту, где небо белело, тогда как земля — темнела. Затем земля вспыхнула, а небо стало черным. Потом наоборот. И снова.

…С каждым шагом эффект смещался и, когда мы двинулись быстрее, он вырос в стробоскопическую серию слайдов вокруг нас, постепенно перерастая в дергающийся мультфильм, а затем до гиперактивного качества немого фильма. Наконец, все стало неразличимым.

Мимо промелькнули точки света, словно метеоры или кометы. Я начал испытывать ощущение пульсации, как от космического сердцебиения. Все вокруг меня начало поворачиваться, словно я попал в вихрь.

Что-то выходило не так. Я, кажется, терял контроль. Может быть, последствия отцовских действий уже достигли района Отражений, через которые я проходил? Это казалось маловероятным. И все же…

Звезда споткнулась. Я вцепился, когда мы повалились, не желая разлучаться в Отражениях. Я ударился плечом о твердую поверхность и с миг лежал там оглушенный.

Когда мир снова сошелся вокруг меня, я сел и огляделся. Преобладали однообразные сумерки, но звезд не было. Вместо этого в воздухе плыли и парили большие скалы разных форм и размеров. Я поднялся на ноги и огляделся по сторонам.

Из того, что я мог видеть, было возможным, что неровная каменная поверхность, на которой я стоял, была сама по себе всего лишь валуном, размером с гору, плывшим вместе с прочими. Звезда поднялась и, дрожа, встала рядом со мной. Нас окружало абсолютное безмолвие. Неподвижный воздух был прозрачен. Не видно было ни одного иного живого существа. Мне это место не нравилось. Я не остановился бы тут по своей собственной воле. Я опустился на колени обследовать ноги Звезды. Я хотел убраться как можно скорее, предпочтительно верхом.

Пока я этим занимался, я услышал тихий смешок, который мог исходить из человеческого горла.

Я остановился, положив руку на рукоятку Грейсвандира и ища источник звука.

Ничего. Нигде.

И все же я слышал его. Я медленно повернулся, глядя во всех направлениях. Никаких…

Затем он раздался вновь. Только на этот раз я сообразил, что источник был над головой.

Я просканировал дрейфующие скалы. Закутанные в тень, их было трудно различить.

Вот!

В десяти метрах над землей и в тридцати с чем-то слева от меня, то, что на вид было человеческой фигурой, стояло на вершине маленького островка в небе, рассматривая меня. Я оценил ее. Чем бы она ни была, она казалась слишком далекой, чтобы представлять угрозу. Я был уверен, что смогу исчезнуть прежде, чем она доберется до меня. Я двинулся сесть на Звезду.

— Бесполезно, Корвин, — крикнул голос, который я хотел как раз тогда услышать меньше всего. — Ты заперт здесь. Ты никак не можешь убраться без моего ухода.

Я улыбнулся, садясь в седло, а затем вынул Грейсвандир.

— Давай выясним, — предложил я. — Иди, прегради мне дорогу!

— Ладно, — ответил он, и из голой скалы взметнулось пламя, замкнувшее полное кольцо вокруг меня, лижущее, расползающееся, беззвучное.

Звезда закусила удила. Я бросил Грейсвандир обратно в ножны, хлестнул Звезду по глазам уголком плаща, сказал утешающие слова. Когда я это проделал, круг отступил к краям огромной скалы, на которой мы стояли.

— Убедился? — донесся голос. — Это место слишком маленькое. Скачи в любом направлении. Твой конь снова испугается, прежде чем ты переместишься в Отражение.

— Прощай, Бранд, — ответил я и начал скакать.

Я скакал по большому кругу по часовой стрелке по скальной поверхности, загораживая правый глаз Звезды от пламени на периферии. Я услышал, как Бранд снова посмеивается, не понимая, что я делаю.

Пара больших камней… Хорошо. Я проскакал дальше, продолжая курс. Теперь неровный каменный забор слева от меня, ухаб, рытвина… Поперек моей тропы отброшена мешанина из теней и огней… Вот. Вниз… Вверх. Налет зелени на том пятне света… Я чувствовал: снова начинается смещение. Тот факт, что нам легче следовать прямым курсом, не делает его единственным путем. Мы все, однако, так много времени следуем по нему, что склонны забывать — можно продвинуться и бегая кругами.

Я сильнее почувствовал смещение, когда снова приблизился к двум большим камням. Тут Бранд тоже уловил, в чем дело.

— Погоди, Корвин!

Я показал ему фигу и проскочил между камнями, направившись в узкий каньон, усеянный точками желтого света, как по заказу.

Я сорвал плащ с головы Звезды и тряхнул поводьями. Каньон внезапно свернул направо. Мы последовали по нему на лучше освещенную тропу, расширяющуюся и светлевшую по мере того, как мы ехали.

…Под нависшим выступом молочное небо переходит на другой стороне в жемчужное.

Я скакал до тех пор, пока зелень не стала голубоватой, пока каньон не поднялся, встретившись с лавандовой равниной, где катились оранжевые камни, когда земля тряслась под нами в такт с перестуком копыт. Я перебрался туда — под кружащиеся кометы, выехав к берегу кроваво-красного моря в место тяжелых запахов. Я скакал, и большое зеленое солнце и маленькое бронзовое убрались с неба, когда я поехал по этому берегу, в то время как скелетные флоты сталкивались, а змеи из глубин кружили рядом с их судами с бордовыми и голубыми парусами. Камень на мне пульсировал и я черпал силы из него. Пришел дикий ветер и понес нас по небу с медными облаками над воющей пропастью, простирающейся, казалось, до бесконечности, с черным дном, искрящимся, испаряющим неприятные запахи…

За моей спиной беспрестанные раскаты грома… Перед нами — изящные линии, словно кракелюры старой картины, наступающие отовсюду… Преследует холодный, убивающий ароматы ветер… Трещины расширяются, чернота течет, заполняя… Мчатся темные полосы, вверх, вниз, обратно по себе…

Раскинута сеть, труды великана, невидимого паука, ловящего целые миры…

Вниз, вниз и вниз… Снова на землю, сморщенную и кожистую как шея мумии… Наш пульсирующий переход безумен… Последний вздох отца? Теперь прибавить скорость и прочь…

Сужение линий до тонкости граверных, тающих затем в жаре трех солнц… И еще быстрей…

Всадник приближается… Рука к рукояти одновременно с моей собственной… Я… Я сам возвращаюсь обратно? Мы одновременно отдаем честь… Сквозь друг друга каким-то образом, воздух словно пленка воды, что высыхает мгновенно. Какой-то эффект зеркала Кэррола, Рембы, Тир-на Ног-та… И все же далеко, далеко влево от меня извивается черная штука… Мы едем по дороге… Она ведет меня дальше… Белое небо, белая земля и никакого горизонта… Перспектива без солнца и облаков… Только та черная нить вдалеке, да сверкающие повсюду пирамиды, массивные, расстраивающие…

Мы устаем. Мне не нравится это место… Но мы обогнали преследующий нас процесс, чем бы он ни был. Натягиваю поводья. Я устал, но ощущаю в себе странную жизненную силу. Она, казалось, словно поднималась из моей груди… Камень. Конечно…

Я сделал усилие снова зачерпнуть этой жизненной силы. Я почувствовал, как она растекается по моим членам, едва останавливаясь на моих конечностях…

Я потянулся и наложил свою волю на свое бесцветное и геометрическое окружение. Они начали изменяться.

Возникло движение. Пирамиды перемещались, темнея на ходу. Мир перевернулся вверх тормашками, а я стоял на нижней стороне облака, наблюдая, как мелькают надо мной ландшафты.

Свет заструился мимо меня вверх от золотого солнца у меня под ногами. Это тоже прошло и перистая почва потемнела и пошла вверх горящая вода, разъедая проходящую сушу. Молнии прыгали вверх, разя мир над головой, ломая его на части. Местами он дробился и куски его падали вокруг меня.

Они начали кружиться, когда прошла волна тьмы. Когда снова появился свет, на этот раз голубоватый, он не имел никакого точечного источника и не вырисовывал никакой земли.

…Золотые мосты через пустоту, всю в длинных лентах, одна из них мелькнула под нами даже сейчас. Мы летим вдоль ее русла, стоя некоторое время недвижимо, как статуя.

…Это продолжается, наверно, век. Явление, родственное дорожному гипнозу проходит через мои глаза, опасно убаюкивая меня.

Я делаю все, что могу, чтобы ускорить наш переход. Проходит еще век…

Наконец, далеко впереди, сумеречное, туманное пятно — наша конечная цель, растущая, несмотря на нашу скорость, очень медленно.

К тому времени, когда мы, наконец, добираемся до него, он гигантский остров в пустоте, заросший лесом из гигантских металлических деревьев…

Я останавливаю движение, принесшее нас в такую даль, и мы двигаемся вперед своими собственными силами, вступая в этот лес. Трава хрустит у нас под ногами, словно алюминиевая фольга, когда мы проезжаем среди этих деревьев. Вокруг меня висят странные плоды, бледные и сияющие. Нет никаких явно издаваемых зверями звуков. Пробираясь вглубь, мы выезжаем на небольшую поляну, по которой течет ручей ртути. Тут я спешиваюсь.

— Брат Корвин, — снова раздается этот голос. — Я дожидался тебя.

Я поворачиваюсь лицом к лесу, следя, как он выходит из него. Я не обнажил своего оружия, так как он не обнажил своего. Я, однако, мысленно коснулся Камня. После только что завершенных мной упражнений, я понял, что смогу сделать им намного больше, чем управлять погодой. Какой бы ни была мощь Бранда, я чувствовал, что теперь у меня есть оружие, чтобы противодействовать ей. Камень запульсировал чаще, когда я это сделал.

— Перемирие, — предложил Бранд. — Идет? Мы можем поговорить?

— Я не вижу, что мы можем сказать друг другу, — ответил я ему.

— Если ты не даешь мне шанса, то никогда не узнаешь наверняка, не так ли?

Он остановился в семи метрах от меня, перекинул свой зеленый плащ через левое плечо и улыбнулся.

— Ладно. Скажи это, чем бы это ни было, — сказал я.

— Я пытался остановить тебя там. Ради Камня. Ты явно знаешь теперь, чем он является, понимаешь, насколько он важен.

Я ничего не сказал.

— Отец уже использовал его, — продолжал он. — И я с сожалением вынужден сообщить, что он потерпел неудачу в том, что он задумал с ним сделать.

— Что? Откуда ты знаешь?

— Я могу видеть сквозь Отражения, Корвин. Я бы подумал, что наша сестрица более основательно посвятит тебя в эти дела. С небольшим мысленным усилием я могу воспринять все, что выберу. Я, естественно, был озабочен исходом этого дела. Так что я следил. Он умер, Корвин. Это усилие было для него слишком велико. Он потерял контроль над силами, которыми манипулировал, и был сожжен ими, пройдя немногим более половины пути через Лабиринт.

— Ты лжешь! — бросил я, коснувшись Камня.

Он покачал головой.

— Я признаю, что я не выше того, чтобы соврать ради достижения своих целей, но на этот раз я говорю правду. Отец умер. Я видел, как он упал. Птица принесла тогда тебе Камень, как он велел. Мы остались во вселенной без Лабиринта.

Я не хотел ему верить. Но была возможность, что отец потерпел неудачу. Я имел заверения единственного эксперта в этих делах, Дворкина, о том, насколько трудна такая задача.

— Допуская на минуту, что сказанное тобой — правда, что случится дальше? — спросил я.

— Все распадется, — ответил он. — Даже сейчас Хаос хлещет заполнять вакуум там, в Эмбере. Возник огромный вихрь; и он нарастает. Он распространяется наружу, уничтожая миры-Отражения, и он не остановится, пока не встретится с Двором Хаоса, завершив полный круг всего мироздания, со вновь царящим над всем Хаосом.

Я почувствовал себя обескураженным. Неужели я боролся от Гринвуда до сюда, пройдя через все, чтобы все это кончилось таким образом? Неужто я увижу все лишенным смысла, формы, содержания, жизни, когда события подтолкнули к такому завершению?

— Нет! — отверг я. — Так не может быть.

— Если не… — мягко добавил Бранд.

— Если не что?

— Если не начертать новый Лабиринт, не создать новый порядок для сохранения формы.

— Ты имеешь в виду, скакать обратно в ту заваруху и попытаться завершить работу? Ты только что сказал, что такого места больше не существует.

— Нет. Конечно, нет. Где бы ни был Лабиринт, там будет и центр. Я могу сделать это прямо здесь.

— Ты думаешь, что сможешь преуспеть там, где потерпел неудачу отец?

— Я должен попробовать. Я — единственный, кто достаточно знает об этом и у кого хватит времени, прежде чем прибудет волна Хаоса. Слушай, я признаю все, что, несомненно, рассказала обо мне Фиона, я замыслил и действовал. Я заключил сделку с врагами Эмбера. Я пролил нашу кровь. Я попытался выжечь твою память. Но мир, каким мы его знаем, уничтожен, а я тоже живу здесь. Все мои планы — все — ни к чему не приведут, если не сохранится какая-то мера порядка. Наверное. я был одурманен владыками Хаоса. Мне трудно признаться в этом, но теперь я вижу такую возможность. Однако, еще не слишком поздно сорвать их планы. Мы можем построить прямо здесь новый бастион порядка.

— Как?

— Мне нужен Камень и твоя помощь. Тут будет место нового Эмбера.

— Предположим, аргуендо

, я дам его тебе. Будет ли новый Лабиринт точно таким же, как старый?

Он покачал головой.

— Он не может быть таким. Не больше, чем тот, что пытался создать отец, был бы похож на дворкинский. Никакие два автора не могут воспроизвести одну и туже повесть на один и тот же лад. Нельзя избежать индивидуальных стилистических различий. Как бы упорно я не старался сдублировать его, моя версия все равно была бы слегка иной.

— Как бы ты мог это сделать? — спросил я. — Когда ты не полностью настроен на Камень? Тебе понадобится Лабиринт, чтобы завершить процесс настройки. А Лабиринт, как ты говоришь, уничтожен. Что же это дает?

— Я же сказал, что мне понадобится твоя помощь, — заявил он. — Есть еще один способ настроить личность на Камень. Для этого требуется помощь того, кто уже настроен. Тебе придется снова спроецировать себя сквозь Камень Правосудия, и взять с собой меня — в путь через первоначальный Лабиринт Дворкина, и в то, что лежит за его пределами.

Я не удержался и спросил возбужденного Бранда:

— И тогда?

Он на секунду запнулся, досадливо посмотрел на меня, а затем продолжил:

— Я… этого никогда не проделывал раньше. Откуда я знаю?

— Хотел бы я знать, — произнес я, — не можешь ли ты таким образом добиться своей собственной версии реальности? Не может ли она представлять собой отколовшуюся новую вселенную — Эмбер и Отражения только для тебя? Может ли она отрицать нашу? Или будут какие-то взаимоотношения? Как ты думаешь, допустив такую ситуацию?

Он пожал плечами.

— Я уже ответил на это. Этого раньше никогда не проделывали. Откуда мне знать?

— Но я думаю, что ты знаешь, или можешь сделать на этот счет очень хорошую догадку. Я думаю, что именно это-то ты и планируешь. Именно это ты и хочешь попробовать — потому что это все, что тебе теперь осталось. Я воспринимаю такие действия с твоей стороны, как указание, что отец преуспел и что ты дошел до своей последней карты. Вот для этого тебе нужен я и нужен Камень. Ты не сможешь получить ни того, ни другого.

Он вздохнул.

— Я ожидал от тебя большего. Ты неправ, но оставим это. Выслушай. Чем потерять все, я предпочту поделить королевство с тобой.

— Пропади ты пропадом, Бранд, — вежливо ответил ему я. — Ты лжешь!

— Да, ясно, когда это тяжелое испытание будет пройдено, я буду настроен. Ты дашь мне Камень, я начертаю новый Лабиринт, и мы снова у дел. Ничего не разваливается, все держится, жизнь продолжается.

— А что насчет Хаоса?

— Новый Лабиринт будет неиспорченным. У них больше не будет дороги, дающей им доступ к Эмберу.

— Раз отец умер, как будет управляться Эмбер?

Он криво улыбнулся.

— Мне полагается кое-что получить за свои муки, не так ли? Я буду в этом рисковать своей жизнью, а шансы не так уж и хороши.

Я улыбнулся ему в ответ.

— Учитывая куш, что помешает мне сыграть самому? — осведомился я.

— То же самое, что помешало преуспеть отцу — все силы Хаоса. Они созываются своего рода космическим рефлексом, когда начинается такой акт. У меня было больше опыта с ними, чем у тебя. У тебя не будет ни единого шанса, а у меня может быть.

— А теперь давай допустим, что ты мне лжешь, Бранд. Или давай будем добрыми и допустим, что ты видел сквозь всю эту сумятицу нечетко. Что, если отец преуспел? Что, если новый Лабиринт существует прямо сейчас? Что произойдет, если ты сделаешь еще один, здесь, сейчас?

— Ты боишься, — заявил он. — Боишься меня. Я не виню тебя за нежелание доверять мне. Но ты совершаешь ошибку. Я сейчас нужен тебе.

— Тем не менее, я свой выбор сделал.

Он сделал шаг ко мне. Еще один…

— Все, что ты хочешь, Корвин. Я дам тебе все, что ты потрудишься назвать.

— Я был с Бенедиктом в Тир-на Ног-те, — сказал я. — Глядя его глазами, слушая его ушами, когда ты сделал ему такое же предложение. Подавись им, Бранд. Я собираюсь продолжить свой путь и выполнить свою задачу, Если ты думаешь, что сможешь меня остановить, то сейчас такое же подходящее время, как и любое другое.

Я начал идти к нему. Я знал, что убью его, если доберусь до него. Я также чувствовал, что не доберусь до него.

Он повторил:

— Ты совершаешь большую ошибку, Корвин.

Я ответил ему:

— Подумаю. По-моему, я делаю именно то, что надо.

— Я не буду с тобой драться, — поспешно заявил он. — Не здесь. Не над бездной. Ты, однако, имел свой шанс. Когда мы встретимся с тобой в следующий раз, я отниму у тебя Камень.

— Какая тебе от него польза, ненастроенному?

— Может, есть еще способ для меня суметь это сделать. Более трудный, но возможный. Ты имел свой шанс. Прощай.

Он отступил в лес. Я последовал за ним, но он исчез.

Я покинул это место и поскакал дальше, по дороге над ничем. Мне не нравилось думать о возможности того, что Бранд мог говорить правду. Или, по крайней мере, часть ее. Но сказанное им продолжало возвращаться и досаждать мне. Что, если отец потерпел неудачу? Тогда я занимался бесполезным делом. Все уже было кончено, и это было просто делом времени. Я не любил оглядываться назад, просто на случай, что меня кто-то догоняет. Я перешел на умеренную скорость скачки через Отражения. Я хотел попасть к остальным, прежде чем волны Хаоса доберутся до такой дали, просто чтобы дать им знать, что я сохранил веру, и дать им увидеть, что, в конечном итоге, я попытался сделать все, что в моих силах.

Тут я задумался, как там шла настоящая битва. Или началась ли она в пределах тех временных рамок?

Я пронесся по мосту, который теперь расширялся под светлеющим небом. Когда он принял аспект золотистой равнины, я подумал об угрозе Бранда. Сказал ли он, что сказал, просто для того, чтобы вызвать сомнения, увеличить мою неуютность и повредить моей эффективности? Возможно. И все же, если ему требовался Камень, он должен был устроить мне засаду. А я питал уважение к той странной власти, что он приобрел над Отражениями. Казалось почти невозможным подготовиться к нападению того, кто мог следить за каждым моим ходом и мгновенно перемещаться в место, дававшее ему наибольшие преимущества. Как скоро это может произойти? Не слишком скоро, полагал я. Сперва он захочет потрепать мне нервы, а я и так уже устал и был более, чем малость запален. Раньше или позже. Мне было невозможно проскакать такое огромное расстояние в один переход, как бы я не ускорял скачку через Отражения. Мимо пролетали кружась вокруг меня и заполняя мир розовые, оранжевые и зеленые туманы. Земля под нами звенела, как металл.

Иногда музыкальные тона, словно звон хрусталя над головой. Мысли мои плясали. Воспоминания о многих мирах приходили и уходили без порядка. Ганелон, мой друг-враг, и мой отец, враг-друг, сливались и распадались, распадались и сливались. Где-то один из них спросил меня, имею ли я право на трон. Я думаю, что это был Ганелон, желающий знать наши различные оправдания. Теперь я знал, что это был отец, желавший знать мои чувства. Он рассудил, он принял свое решение. Я отказался. Было ли тут виновато остановившееся развитие, желание быть свободным от такого бремени, или дело было во внезапном просвещении, основанном на всем, что я испытал в последние годы, медленно растущем во мне, дающем мне более зрелый взгляд на роль монарха помимо ее мгновенной славы, я не знаю.

Я вспоминал свою жизнь на отражении Земля, как выполнял приказы, как отдавал их. Передо мной проплывали лица людей, которых я узнал за века — друзей, врагов, жен, любовниц, родственников. Лорена, казалось, подзывала меня, Мойра смеялась, Дейдра плакала. Я снова сражался с Эриком. Я вспоминал свой первый проход через Лабиринт, мальчишкой, и позже, когда шаг за шагом мне возвращали все мои воспоминания.

Убийства, кражи, мошенничества, соблазнения вернулись потому, что, как говорил Мэллори, они были там. Я даже не способен был их всех правильно разместить, в смысле времени. Не было никакого особого беспокойства, потому что не было никакой особой вины. Время, время и еще раз время смягчило грани того, что порезче, сделало во мне свои изменения. Я смотрел на свои прежние «Я» как на других людей, знакомых, которых я перерос. Я дивился, как это когда-нибудь я мог быть кем-нибудь из них. Когда я мчался вперед, сцены из моего прошлого, казалось, материализовывались в тумане вокруг меня. Тут нет никакого поэтического преувеличения. Битвы, в которых я участвовал, принимали осязаемую фирму, если не считать, конечно, полного отсутствия звука — блеск оружия, цвета мундиров, знамена и кровь. И люди — большинство из них умерло — двинулись из моей памяти вокруг меня в немом мультфильме. Никто из них не был членом моей семьи, но все они были людьми, некогда что-то значащими для меня. И все же в этом не было никакой особой системы. Тут были благородные деяния, равно как и постыдные, враги, равно как и друзья — и никто из участвовавших персон не замечал моего присутствия, все было захвачено в какой-то давно прошедшей последовательности действий.

Я тогда гадал о природе места, через которое проезжал. Не было ли оно какой-то разбавленной версией Тир-на Ног-та, с какой-то чувствительной к мысли субстанцией поблизости, что вытягивала из меня эту панораму. «Вот это и есть твоя жизнь?» Или я просто начал галлюцинировать? Я был утомлен, обеспокоен, встревожен, расстроен и проезжая по пути, обеспечивающему монотонной мягкой стимуляцией такого рода чувств, что велит грезить наяву… Фактически, я понял, что потерял где-то ранее контроль над Отражениями и теперь просто продолжал следовать прямолинейно через этот ландшафт, пойманный этим спектаклем в капкан своего рода наружного нарциссиэма…

Тут я понял, что должен остановиться и отдохнуть — вероятно, даже немного поспать — хотя я боялся это делать в таком месте. Мне придется вырваться на волю и продолжать путь до более спокойного, пустынного местечка…

Я исказил свое окружение. Я выворачивал все кругом. Я вырвался на волю.

Вскоре я скакал по неровной, гористой местности, а после быстро добрался до пещеры, что я пожелал.

Мы въехали в нее и я позаботился о Звезде. Я поел и выпил ровно столько, чтобы притупить чувство голода. Костра я не развел. Я завернулся в свой плащ и в прихваченное с собой одеяло. Грейсвандир я держал в правой руке. Я лежал во тьме у входа в пещеру.

Я чувствовал себя немного дурно. Я знал, что Бранд лжец, но его слова все равно беспокоили меня. Но я всегда хорошо умел засыпать, я закрыл глаза и отключился.

5

Меня пробудило ощущение присутствия, или, может быть, это был шум и ощущение присутствия. Что бы там ни было, я проснулся и был уверен, что я не один. Я сжал покрепче Грейсвандир и открыл глаза. Помимо этого я не шелохнулся.

Мягкий свет, вроде лунного, лился через вход в пещеру. Как раз у входа стояла фигура, возможно, человеческая. Освещение было таким, что я не мог сказать: стояла ли она лицом ко мне, или лицом наружу. Но затем она сделала шаг ко мне.

Я очутился на ногах и острие моего меча уперлось ему в грудь. Фигура остановилась.

— Мир, — произнес мужской голос на тари. — Я просто укрылся от грозы. Нельзя ли мне с вами разделить пещеру?

— Какой грозы? — спросил я.

Словно в ответ донесся раскат грома, за которым последовал порыв ветра, пахнущего дождем.

— Ладно, это, во всяком случае, правда, — сказал я. — Располагайтесь поудобнее.

Он сел, полностью зайдя спиной к правой стенке пещеры. Я сложил свое одеяло, чтобы было помягче, и уселся напротив его. Нас разделяло метра четыре. Я нашел свою трубку, набил ее, а затем попробовал чиркнуть спичкой, бывшей со мной с Отражения Земля. Она зажглась, сберегая мне массу трудов. Табак имел хороший запах, смешанный с влажным ветерком. Я прислушивался к звукам дождя и разглядывал силуэт своего безымянного спутника. Я обдумывал несколько возможных опасностей, но обращался ко мне отнюдь не голос Бранда.

— Это не естественная гроза, — сказал он.

— О? Как это так?

— Хотя бы потому, что она идет с севера. Они здесь никогда не приходят с севера, в это время года.

— Вот так-то и ставятся рекорды.

— И еще потому, что я никогда не видел, чтобы гроза вела себя подобным образом. Весь день я наблюдал за ее наступлением — просто твердая линия, медленно двигающаяся, с фронтом, словно лист стекла. Молний столько, что она выглядит словно чудовищное насекомое с сотней сверкающих ног. Крайне неестественно. А за ней все становится очень искаженным.

— При дожде такое случается?

— Не так, все, кажется, меняет свой облик. Плывет. Словно мир тает — или…

Я содрогнулся. Я думал, что достаточно далеко опередил темные волны, чтобы немного отдохнуть. И все же он мог быть неправ и это могло быть просто необычной грозой. Но я не хотел рисковать и повернулся к глубине пещеры, свистнул. Ни ответа, ни привета. Я вошел туда и пошарил наощупь.

— Что нибудь случилось?

— Пропал мой конь.

— Он не мог уйти?

— Должно быть, ушел. Я, однако, думал, что у Звезды больше здравого смысла.

Я подошел ко входу в пещеру, но ничего не смог увидеть. За миг, что я пробыл там, я наполовину вымок. Я вернулся на свое место у левой стены.

— Мне это кажется достаточно заурядной грозой, — сказал я. — В горах они иногда бывают очень сильными.

— Наверное, вы знаете эту местность лучше меня?

— Нет, я просто путешествую — дело, которое мне лучше продолжить.

Я коснулся Камня, мысленно втянулся в него, почувствовал грозу вокруг себя и приказал ей убраться, красными пульсациями энергии, соответствующими ударам моего сердца.

Затем я привалился спиной к стенке пещеры, нашел еще одну спичку и снова раскурил трубку. Силам, которыми я манипулировал, потребуется еще некоторое время, чтобы выполнить свою работу против грозового фронта таких размеров.

— Она будет длиться не слишком долго, — сказал я…

— Откуда вы знаете?

— Привилегированная информация.

Он тихо рассмеялся.

— По некоторым версиям именно так наступает конец света — начавшись со страшной грозы, пришедшей с севера.

— Это верно, — сказал я. — И тут все так. Беспокоиться, однако, не о чем. В самом скором времени все так или иначе кончится.

— Это камень, что у вас на шее… Он испускает свет?

— Да.

— Вы, однако, шутили, что это — конец. Не правда ли?

— Нет.

— Вы заставляете меня думать о той строке Священной Книги: «Архангел Корвин проследует перед грозой, с молнией на груди…» Вас ведь звать не Корвин, не так ли?

— А как там звучит остальное?

— «… Когда спросят, куда он путь держит, скажет он: „К концам Земли“, куда идет он, не зная, какой враг поможет ему против другого врага, ни кого коснется Рог».

— Это все?

— Все, что есть об архангеле Корвине.

— В прошлом я сталкивался с такой же трудностью при чтении Писания. Оно рассказывает достаточно тебе, чтобы заинтересовать, но никогда не достаточно, чтобы была реальная польза. Впечатление такое, словно автор получает острое наслаждение, поддразнивая. Один враг против другого? Рог? Мне это не по зубам.

— А куда вы все-таки путь держите?

— Не слишком далеко, если не смогу найти своего коня.

Я вернулся ко входу в пещеру. Теперь наступило некоторое прояснение, со свечением словно от луны, за какими-то тучами на западе, и другими на востоке.

Я посмотрел в обе стороны вдоль тропы и вниз по склону на долину. Нигде не было видно никаких лошадей. Я повернулся обратно к пещере. Но как раз когда я это сделал, я услышал далеко внизу тонкое ржание Звезды.

Я крикнул в пещеру незнакомцу:

— Я должен ехать. Можете взятьсебе одеяло.

Не знаю, ответил ли он, потому что тогда я вышел под морось, выбирая себе дорогу вниз по склону. Снова я оказал влияние через Камень, о морось прекратилась, смягчившись туманом.

Камни были скользкими, но я спустился вниз до половины склона не споткнувшись. Тут я остановился: и чтоб перевести дух, и чтоб уточнить свои координаты. С этой точки я не был уверен, с какого именно направления донеслось ржание Звезды. Лунный свет стал немного сильнее, видимость лучше, но я ничего не увидел, изучая перспективу перед собой. Несколько минут я прислушивался.

Затем я снова услышал тонкое ржание — снизу, слева от меня, неподалеку от валуна или темного скального выхода. У его основания, кажется, была какая-то сумятица теней. Двигаясь с максимальной быстротой, на какую я осмеливался, я проложил свой курс в том направлении.

Достигнув наземного уровня, я поспешил к месту действия, прошел очаги наземного тумана, слегка расшевеленные ветерком, дующим с запада. Я услышал скрежещущий, хрустящий звук, как будто что-то тяжелое катили или толкали по каменной поверхности. Затем я уловил отблеск света на темной массе, к которой я приближался.

Подобравшись поближе, я увидел в треугольнике света силуэты маленьких, человекообразных фигур, пытавшихся сдвинуть огромную каменную плиту. С их направления доносилось слабое эхо клацания и новое ржание. Затем камень начал двигаться, поворачиваясь, словно дверь, каковой он в действительности и являлся. Освещенный участок уменьшился, сузился до лучины и исчез с гулким звуком, но не раньше, чем прошли сперва трудившиеся фигурки.

Когда я, наконец, добрался до каменной массы, все снова стало безмолвным. Я приложился ухом к камню, но ничего не услышал. Но кем бы они ни были, они забрали моего коня. Я никогда не любил конокрадов и убил в прошлом немало их. А прямо сейчас я нуждался в Звезде, как редко нуждался в коне. Так что я принялся шарить наугад, ища края этих каменных ворот. Было не слишком трудно выявить кончиком пальцев их контуры. Я, вероятно, нашел их скорее, чем отыскал бы при дневном свете, когда все сливалось и смешивалось. Узнав их местонахождение, я затем поискал дальше, нащупывая какую-нибудь ручку, за которую я мог бы потянуть. Они, казалось, были ребята маленькие, так что я посмотрел пониже. Наконец, я обнаружил то, что могло быть подлежащим местом и ухватился за него. Затем я потянул на себя, но они оказались упрямыми. Либо они были непропорционально прочными, либо в них имелась какая-то упущенная мной хитрость.

Не имеет значения. Тут не время для тонкостей, а время для грубой силы. Я и разозлился, и спешил, так что решение было принято. Я снова принялся тянуть плиту на себя, напрягая мышцы рук, плеч, спины, желая, чтобы поблизости оказался Жерар. Дверь затрещала. Я продолжал тянуть. Она слегка продвинулась, на дюйм, наверное, и застряла. Я не ослабил стараний и увеличил свои усилия. Она снова затрещала.

Я откинулся назад, переместил свой вес и уперся левой ногой в каменную стенку сбоку от портала. Потянув на себя, я одновременно оттолкнулся ногой. Опять раздался треск и некоторый скрежет, когда она снова продвинулась — еще на дюйм с чем-то. Затем она остановилась и я мог стронуть ее.

Я выпустил ручку и постоял, размышляя и отдыхая. Затем я привалился к ней плечом и толкнул дверь обратно в полностью закрытое положение. Сделал глубокий вдох и снова схватился за нее.

Я снова поставил левую ногу туда, где она побывала. На этот раз никакого постепенного нажима. Я рванул и оттолкнулся одновременно. Изнутри раздался треск лопающегося засова и лязг, и дверь прошла вперед примерно на полфута, скрежеща на ходу. Но она, кажется, ходила теперь посвободней, так что я поднялся на ноги и сменил свою позицию на противоположную — спиной к стене — и нашел вполне достаточную точку приложения силы, чтобы толкнуть ее наружу.

На этот раз она продвинулась легче, но я не мог удержаться от того, чтобы упереться в нее ногой, когда она начала открываться, и толкнул ее что было сил. Она пронеслась полные 180 градусов, врезалась в скалу по другую сторону с сильным гулким звуком, разбилась в нескольких местах на куски, закачалась, упала и ударилась о землю с грохотом, заставившим ее содрогнуться, разбиваясь на новые осколки, когда она столкнулась с ней.

Грейсвандир снова был у меня в руке, прежде чем она упала, и, резко пригнувшись, я прокрался быстро посмотреть за угол.

Свет… за углом было освещение… от маленьких ламп, висевших на крючьях вдоль стены… Рядом с лестницей… Спускается вниз… К месту, где больше света и есть какие-то звуки… Вроде музыка…

Но в поле зрения никого нет. Я б подумал, что поднятый мной адский грохот привлечет чье-нибудь внимание, но музыка продолжалась. Либо шум каким-то образом не донесся, либо они плевать на него хотели, как бы там ни было.

Я поднялся и перешагнул через порог. Моя нога наткнулась на металлический предмет. Я поднял и изучил его. Вывороченный засов. Они заперли за собой дверь. Я бросил его через плечо обратно и принялся спускаться по лестнице.

Музыка — скрипки и волынки — стала громче, когда я приблизился. По ослаблению света я увидел, что справа от меня у подножья лестницы был какой-то зал. Ступеньки были маленькие и их было много. Я не трудясь подкрадываться спешил вниз в залу.

Когда я повернул и заглянул в зал, то увидел сцену из сна какого-то пьяного ирландца. В задымленной, освещенном факелами зале орды краснолицых людей, одетых в зеленое, в метр ростом, плясали под музыку или поглощали то, что походило на кружки эля, топая ногами, хлопая по столам и друг другу, ухмыляясь, смеясь и крича. Вдоль одной стены выстроились огромные бочонки и перед початым выстроилась очередь из множества пирующих. В яме, на противоположном конце помещения, горел огромный костер, его дым, всасывался через трещину в скальной стене, над парой тянувшихся куда-то пещерных проходов. Звезда была привязана к кольцу в стене, рядом с этой ямой, и коренастый маленький человечек в кожаном фартуке точил какие-то подозрительные на вид инструменты.

Несколько лиц повернулись в моем направлении, раздались крики и музыка внезапно прекратилась. Молчание было почти совершенно.

Я поднял меч над головой и направился через зал к Звезде. К тому времени все лица были повернуты в моем направлении.

— Я пришел за своим конем, — сказал я. — Либо вы приведете его мне, либо я пойду и заберу его. Во втором случае будет намного больше крови.

Справа от меня один из мужчин, побольше и более седой, чем большинство других, прочистил горло.

— прошу прощения, — начал он. — Но как вы попали сюда?

— Вам понадобится новая дверь, — вместо объяснения ответил я. — Идите и посмотрите, если интересуетесь, если от этого есть какая-то разница — а она может быть. Я подожду, — я шагнул в сторону и встал спиной к стене.

— Я это сделаю, — кивнул он и стремглав бросился вон.

Я чувствовал, как моя порожденная гневом сила перетекает в Камень и обратно ко мне. Одна часть хотела прорубить, пробить себе дорогу через зал, другая хотела более человеческого урегулирования расхождения с людьми настолько меньшими, чем я, а третья и, наверное, более мудрая часть предполагала, что маленькие ребята могут быть не такими уж слабыми противниками. Поэтому я ждал, какое впечатление произведет мой подвиг с открыванием двери на их делегата. Спустя несколько минут он вернулся, делая большой круг, обходя меня.

— Приведите человеку его коня, — сказал он.

По залу пробежал внезапный шквал разговора. Я опустил меч.

— Приношу свои извинения, — сказал тот, кто отдал приказ. — Мы не желаем никаких неприятностей с такими, как вы. Поищем продовольствия где-нибудь в другом месте. Никаких недобрых чувств, я надеюсь?

Человек в кожаном фартуке отвязал Звезду и двинулся в моем направлении. Пирующие расступились и дали дорогу, когда он провел коня через зал.

Я вздохнул.

— Я просто буду считать инцидент исчерпанным, прощу и забуду, — пообещал я.

Человечек схватил с ближайшего стола кубок и передал его мне. Увидев выражение моего лица, он сам пригубил из него.

— Тогда не присоединитесь ли к нам за столом?

— Почему бы и нет? — сказал я. И, взяв кубок, осушил его, тогда как он сделал то же самое со вторым.

Он издал легкое рычание и ухмыльнулся.

То крайне маленький глоток для человека ваших размеров, — сказал он тогда. — Позвольте мне вам принести еще один на дорожку.

Это был приятный эль, а я после своих усилий испытывал жажду.

— Ладно, — согласился я.

Он крикнул поднести еще, когда мне доставили Звезду.

Вы можете намотать поводья на этот крюк, — сказал он, показывая на низкий выступ около дверей. — И он будет в безопасности в стороне.

Я кивнул и сделал это, когда отошел тот мясник. Никто больше не пялился на меня. Прибыл кувшин с элем и человек вновь налил из него наши кубки. Один из скрипачей заиграл новый мотив. Спустя несколько мгновений к нему присоединился другой.

— Посидите немного, — предложил гостеприимный хозяин, толкнув ногой скамью в моем направлении. — Держитесь, если вам угодно, спиной к стене. Никаких фокусов не будет.

Я сел, обогнув стол, он уселся с кувшином вина между нами. Хорошо было посидеть несколько минут, отвлечь хоть ненадолго свои мысли от моего путешествия, пить темный эль и слушать веселый мотив.

— Я не стану вновь оправдываться, — сказал мой новый собеседник. — Да и объяснять тоже. Мы оба знаем, что не было никакого неверного понимания. Но право — на вашей стороне, это ясно видно, — он усмехнулся и подмигнул.

— Поэтому я тоже считаю инцидент исчерпанным. Мы не умрем с голоду. Просто сегодня ночью не попируем. Замечательный камень у вас на груди. Не расскажите ли мне о нем?

— Просто камушек, — сказал я.

Снова начались танцы. Голоса стали громче. Я прикончил свой эль и он снова наполнил мой кубок. Заколыхался огонь. Ночной холод убрался из моих костей.

— Уютное у вас здесь местечко, — заметил я.

— О, да. Именно так. Служило оно нам с незапамятных времен. Не хотите ли осмотреть?

— Спасибо. Нет.

— Я так и думал, но моим долгом хозяина было предложить. Мы так же будем рады, если вы присоединитесь к танцам, если пожелаете.

Я покачал головой и рассмеялся. Мысль, что я буду скакать в этом местечке, вызвала у меня образы из Свифта.

— Все равно спасибо.

Он извлек глиняную трубку и принялся набивать ее. Я выбил свою собственную и сделал тоже самое. Всякая опасность, казалось, миновала. Он был достаточно добродушным маленьким парнем, а другие казались теперь безвредными с их музыкой и танцами…

И все же… Я знал рассказы из другого места, далеко, ох, далеко отсюда… Проснешься утром голый, в каком-нибудь поле, а все следы этого заведения пропали… знал все же…

Несколько глотков не казались большой опасностью. Они согревали меня теперь, а пронзительность волынок и пиликанье скрипок были приятными после поворотов в скачке через Отражения, от которых немеет мозг.

Я прижался спиной к стене и задымил трубкой. Я наблюдал за танцующими.

Человечек все говорил, говорил. Все прочие игнорировали меня. Хорошо. Я слушал какую-то фантастическую байку о рыцарях, войнах и сокровищах. Хотя я слушал ее меньше, чем вполуха, она убаюкивала меня, и даже выудила несколько смешков.

Внутри, однако, мое скверное «Я» предупреждало меня: «ладно, Корвин, ты принял достаточно, время прощаться и уходить…»

Но мой стакан казалось по волшебству наполнился вновь, и я принял его и пригубил из него. Еще один, еще один. Это — о'кей.

— Нет, — сказало мое другое «Я», — он зачаровывает тебя. Разве ты этого не чувствуешь?

Я не чувствовал, что какой-то карлик сможет так перепить меня, что я окажусь под столом. Но я был утомлен, а поел мало. Наверное, было бы осмотрительней…

Я почувствовал, что клюю носом. Я положил трубку на стол. Каждый раз, когда я моргал, требовалось, кажется, все больше времени, чтобы вновь открыть глаза. Я теперь приятно согрелся, при всего лишь слабеньком милом покалывании онемения в моих мускулах.

Я себя дважды поймал на том, что клюю носом. Я попытался думать о своем задании, о своей личной безопасности, о Звезде… Я что-то пробормотал, все еще смутно бодрствуя за своими веками. Было бы так хорошо, просто оставаться в таком же состоянии еще полминуты…

Музыкальный голос человечка стал монотонным, упал до гудения. В самом деле не имело значения, что он говорил.

Заржала Звезда.

Я резко выпрямился, широко раскрыв глаза и открывшаяся передо мной сцена начисто вымела всякий сон у меня из головы.

Музыканты продолжали свое выступление, но теперь никто не танцевал. Все пирующие тихо приближались ко мне. Каждый держал что-нибудь в руке — кубок, дубину, меч… Тот, что в кожаном фартуке, размахивал своим секачом. Мой собеседник как раз притащил толстую палку оттуда, где она стояла у стены. Несколько из них замахивались мелкими кусками мебели. Из пещер, неподалеку от ямы с костром, появлялись все новые и у них были камни и дубины. Всякие следы веселья исчезли, и их лица теперь либо ничего не выражали, скривившись в гримасах ненависти, либо очень мерзко улыбались. Гнев мой вернулся, но он не был добела раскаленным, оставленный мной ранее. Глядя на эту орду перед собой, я не имел ни малейшего желания возиться с ней. Пришла поумерившая мои чувства осмотрительность. У меня было задание. Мне не следует здесь рисковать своей головой, если я смогу придумать другой способ управиться с делом. Но я был уверен, что разговорами мне не отделаться. Я глубоко вздохнул. Я увидел, что они готовы броситься на меня, я подумал вдруг о Бранде и Бенедикте в Тир-на Ног-те. Бранд-то ведь даже не был полностью настроен на Камень. Я снова зачерпнул сил из этого огненного камушка, становясь подтянутым и готовым положить вокруг себя кучу трупов, если дело дойдет до этого. Но сперва я попробую добраться до их нервной системы…

Я не был уверен, как сумел сделать Бранд, поэтому я просто потянулся к Камню, как я поступал, когда менял погоду. Странное дело, музыка по-прежнему играла, как будто эта акция маленьких людишек была всего лишь каким-то скверным продолжением их танца.

— Стоять смирно, — я произнес это вслух и вложил в это всю свою волю, подымаясь на ноги. — Замрите. Превратитесь в статуи. Все вы.

Я ощутил тяжкую пульсацию в своей груди. Я почувствовал, как силы выходят наружу, точь в точь как в тех других случаях, когда я применял Камень.

Мои миниатюрные нападающие застыли. Ближайшие стояли, остолбенев, но среди тех, кто в тылу, было еще движение. Затем волынки испустили сумасшедший визг и скрипки замолкли. И все же я не знал, дотянулся ли я до них, или они сами остановились, увидев, что я встал. Затем я почувствовал, как вытекающие из меня огромные волны силы, внедряют все собрание в уплотняющуюся матрицу. Я почувствовал, что все они попали в капкан этого выражения моей воли и, протянув руку, отвязал Звезду.

Держа их с такой же полнейшей сосредоточенностью, как все что я использовал, когда проходил через Отражения, я провел Звезду к дверям. Там я обернулся бросить последний взгляд на замершее собрание и толкнул Звезду вперед себя по лестнице. Следя за ней, я прислушивался, но снизу не доносилось никаких звуков возобновившейся деятельности.

Когда мы выбрались, рассвет уже осветил восток. Странно, когда я сел на коня, то услышал отдаленное пиликанье скрипок. Спустя несколько секунд мотив подхватили волынки. Впечатление было такое, словно для них не имело значения, преуспеют ли они в своих замыслах против меня, или нет, гулянию предстояло продолжаться.

Когда я направился на юг, из дверей, которые я только что покинул, меня окликнула маленькая фигурка. Это был их предводитель, с которым я пил. Я натянул поводья, чтобы лучше уловить слова.

— И куда вы путь держите? — крикнул он мне вслед.

— Почему бы и нет? К концам Земли! — гаркнул я в ответ.

Он отколол джигу на своей разбитой двери.

— Счастливого пути тебе, Корвин! — крикнул он.

Я махнул ему рукой. Почему бы и нет, в самом деле? Иногда чертовски трудно отличить танцора от танца.

6

Я проскакал меньше тысячи метром к тому, что было когда-то югом, и все остановилось — земля, небо, горы. Я оказался лицом к лицу с листом белого цвета. Я тогда подумал о незнакомце в пещерах и его словах. Он чувствовал, что эта гроза зачеркивает мир, что она соответствует чему-то из местной апокалиптической легенды. Наверное, она и соответствовала. Наверное, это была волна Хаоса, о которой говорил Бранд, двигающаяся в эту сторону, проходящая, уничтожающая, разрывающая. Но этот конец долины был не затронут. Почему должен остаться он? Затем я вспомнил свои действия.

Я использовал Камень, заключенную в нем мощь Лабиринта, чтобы прекратить грозу над этим районом. А если это было больше, чем обыкновенная гроза? Если так, то как мне было продолжать свой путь?

Я посмотрел на восток, откуда светлел день. Но солнце стояло, вновь взойдя в небеса, даже, скорее, огромная ослепительная, ярко надраенная корона, с висящим, продетым сквозь ее сверкающим мечом. Я услышал откуда-то птичье пение, с нотами почти словно смех. Я нагнулся вперед и закрыл лицо руками. Безумие…

Нет! Я бывал прежде в ненормальных Отражениях. Чем дальше путешествуешь, тем более странными они иногда становятся. До тех пор, пока не… Что это я подумал той ночью в Тир-на Ног-те?

Ко мне вернулись две фразы из рассказа Айзека Динессона, фразы, достаточно обеспокоившие меня, чтобы заставить запомнить их, несмотря на то, что в то время я был Карлом Кори: «… Немногие люди могут сказать о себе, что они свободны от веры в то, что этот мир, который они видят, является в действительности плодом их воображения. Довольны ли мы им, гордимся ли им тогда?» Краткая философская сводка любимого времяпровождения нашей семьи. Создаем ли мы отраженные миры? или они есть там независимо от нас, дожидаются услышать звук наших шагов? Или есть несправедливо исключенная середина. Это дело, скорее, более-менее, чем или-или? В горле у меня вдруг поднялся сухой смешок, так как я понял, что могу никогда не узнать ответа наверняка. И все же, когда я подумал о той ночи, есть такое место, где приходит назад «Я», место где солипсизм не является более правдоподобным объяснением посещенных нами областей, найденных нами вещей. Существование этого места, этих вещей говорит, что здесь, по крайней мере, есть разница, а если здесь, то она наверняка тянется «назад через дали Отражения тоже информируя тех, что я не-я», двигая наши эго обратно к меньшей стадии. Потому что это, чувствовал я, было именно такое место, место, где «довольны ли мы им, гордимся ли мы им?» необязательно применимо, как могли быть применимы ближе к дому разорванная долина Гарната и мое проклятие. Во что бы там я, в конце концов, ни верил, я чувствовал, что вот вот вступлю в страну совершенного не-я. За этим пунктом моя власть над Отражениями вполне может потерять силу.

Я выпрямился в седле и прищурился от света пламени. Я сказал Звезде одно слово и тряхнул поводьями. Мы двинулись вперед.

Какой-то миг это было похоже на скачку в тумане. Только он был намного ярче и не было никаких звуков. Затем мы падали, падали или дрейфовали? После первоначального пока было трудно сказать. Сперва было ощущение спуска, наверное, усиленное тем фактом, что Звезда запаниковала, когда это началось.

Но лягать было нечего и, спустя некоторое время Звезда прекратила всякое движение, если не считать, что она дрожала и тяжело дышала.

Я держал поводья правой рукой и стискивал Камень левой. Не знаю, уж что я повелел, и как именно я это достиг, но мне хотелось пройти через это место яркого ничто, чтобы снова найти свой путь и двигаться дальше до конца путешествия.

Я потерял счет времени. Ощущение спуска исчезло. Двигался ли я или всего лишь парил? Невозможно сказать. Была ли к тому же яркость действительно яркостью? И это омерзительное безмолвие… Я содрогнулся. Здесь было даже большее сенсорное лишение, чем в дни моей слепоты в моей старой камере. Здесь ничего не было — ни звука прошмыгнувшей крысы, ни скрипа о дверь моей ложки, ни влажности, ни холода, ни структуры. Я продолжал тянуться…

Мерцание.

Оно казалось каким-то разрывом визуального поля, справа от меня, почти неуловимым в своей краткости. Я потянулся и ничего не почувствовал. Оно было таким кратким, что я не был уверен, произошло ли оно на самом деле. Оно легко могло быть галлюцинацией.

Но оно, казалось, произошло вновь, на этот раз слева от меня. Насколько долгим был интервал между ними, я не мог сказать.

Затем я услышал что-то вроде стона, лишенного направленности. Этот тоже был очень коротким.

Следующим — и я в первый раз был уверен — возник серо-белый ландшафт, похожий на лунную поверхность. Возник и пропал, наверное, всего за секунду в малом районе моего поля зрения, влево от меня. Звезда захрипела.

Справа от меня появился лес — серо-белый — кувыркающийся, как будто мы миновали друг друга под какими-то невозможными углами. Осколок малого экрана, меньше чем в две секунды.

Затем куски горящего здания подо мной… Бесцветность… Обрывки воя над головой…

Призрачная гора, процессия с факелами восходящая на нее, по то подымающейся, по то опускающейся тропе на ближайшем склоне…

Женщина, висящая на суку дерева, тугая веревка вокруг ее шеи, голова скривилась набок, руки связаны за спиной.

Горы, перевернутые вверх ногами, белые, черные тучи над ними…

Щелчок.

Крошечная дрожь вибрации, словно мы на миг коснулись чего-то твердого. Затем пропало…

Мерцание.

Головы — катящиеся, истекающие черной кровью… Смешок из ниоткуда… Снова белый свет… Снова белый свет…

Щелчок. Мерцание…

На время одного удара пульса мы скачем по тропе под полосатым небом. В тот миг, когда она пропадает, я снова тянусь к ней через Камень.

Щелчок. Мерцание. Щелчок. Громыхание.

Каменистая тропа, приближающаяся к высокому горному перевалу… Мир все еще одноцветен… За моей спиной грохочет вроде грома…

Я завертел Камень словно ручку фокусировки, когда мир начал таять. Он снова вернулся… Два. Три. Четыре… Я считал удары копыт… удары сердца, перекрывая воющий фон… Семь, восемь, девять… мир стал ярче. Я сделал глубокий вдох и тяжело выдохнул. Воздух был холодным.

Между громом и его эхом я услышал шум дождя. Но на меня не упало ни капли.

Я быстро оглянулся.

Огромная стена дождя стояла метров в ста позади. Я мог различить сквозь нее лишь самые смутные очертания горы. Я причмокнул языком Звезде, и мы двинулись немного побыстрее, поднимаясь по почти ровному участку, ведшему меж двух, похожих на башни пиков. Мир впереди все еще был этюдом в черных, белых и серых тонах, небо передо мной разделялось сменяющимися полосами тьмы и света. Мы вышли на перевал.

Я начал дрожать. Мне хотелось натянуть поводья, отдохнуть, поесть, покурить, пройтись пешком. И все же я был близко от грозы, чтобы потворствовать себе.

Стук копыт Звезды эхом отдавался по перевалу, где каменные стены круто поднимались вверх с обеих сторон под этим зебровым небом. Я надеялся, что эти горы прорвут этот грозовой фронт, хотя я чувствовал, что они не смогут. Это была не обыкновенная гроза и меня возникло тошнотворное чувство, что она тянулась всю дорогу назад, до самого Эмбера, и что я попал бы в силки и заблудился в ней навек, если бы не Камень.

Когда я наблюдал за этим странным небом, вокруг меня, делая мой путь ярким, начал выпадать буран из бледных цветов. Воздух наполнился приятным ароматом. Гром у меня за спиной смягчился.

Мир был охвачен сумеречным ощущением, под стать освещению, и когда я выбрался с перевала, я посмотрел вниз в долину причудливой перспективы, с расстояниями, не поддающимися измерениям, наполненную шпилями и минаретами, отражавшими лунообразный свет полосатого неба, напоминание о ночи в Тир-на Ног-те, усеянную похожими на зеркала озерами, пересекаемую проплывающими духами, местами казавшейся почти террасированной, в других — естественной и волнистой, лишенную всяких признаков обитания.

Я не колебался, а начал свой спуск. Почва здесь, подо мной, была меловая и бледная, как кость. И не была ли это самая неотчетливая линия Черной Дороги далеко слева от меня? Я просто не мог разобрать.

Теперь я не спешил, так как видел, что Звезда уставала. Если гроза надвинется не слишком быстро, я чувствовал, что мы можем отдохнуть рядом с одним из озер в долине внизу. Я и сам устал и проголодался.

По пути вниз я продолжал осматриваться, но не увидел никаких людей, никаких животных. Ветер издал тихий, похожий на вздох звук. Белые цветы зашевелились на побегах рядом с тропой, когда я добрался до нижних уровней, где начиналась постоянная листва. Оглядываясь, я увидел, что грозовой фронт все еще не перевалил через горный хребет, хотя тучи за ним продолжали накапливаться.

Я продолжал свой путь вниз, в это странное место, цветы вокруг меня давно перестали выпадать, но в воздухе висел тонкий аромат. Не было никаких звуков, кроме издаваемых мной самим, и постоянным ветерком, справа от меня. Повсюду вокруг меня вырастали странного вида скальные формации, казавшиеся почти изваянными в своей чистоте линий. Все еще дрейфовали туманы. Влажно искрились бледные травы.

Когда я следовал по тропе к заросшему лесом центру долины, перспективы вокруг меня продолжали смещаться, перекашивая расстояния, искривляя виды. Фактически я свернул с тропы налево, чтобы приблизиться к тому, что походило на ближайшее озеро, и когда я подъезжал оно, казалось, удалялось. Однако, когда я, наконец, добрался до него, спешился и обмакнул палец в воду, чтобы попробовать на вкус, вода оказалась ледяной, но сладкой.

Уставший, я напился до отвала, растянулся, глядя, как пасется Звезда, в то время, как я принялся за холодную закуску из своей сумки. Гроза все еще старалась перебраться через горы. Я долго наблюдал за ней, гадая. Если отец потерпел неудачу, то это было рычаньем Армагеддона и все это путешествие было бессмысленным. Думать так не приносило мне никакой пользы, потому что я знал, мне придется продолжать путь, что бы там ни было. Но я ничего не мог с собой поделать. Я мог прибыть к своей цели, я мог увидеть, как выиграна битва, а потом увидеть, как все будет сметено. Бессмысленным… Нет. Не бессмысленным. Я же сделаю попытку и буду продолжать пытаться до конца. Этого будет достаточно, даже если все будет потеряно. Все равно, черт бы побрал Бранда! За то, что посеял во мне.

Звук шагов.

Я оказался в стойке, пригнувшись и повернувшись в том направлении, с рукой, в один миг оказавшейся на рукояти меча.

Я оказался лицом к лицу с женщиной — маленькой, одетой в белое. У нее были длинные темные волосы и дикие томные глаза, и она улыбалась. Она принесла плетенную корзину, которую поставила между нами.

— Вы, должно быть, проголодались, Рыцарь, — сказала она на тари со странным акцентом. — Я увидела ваш приезд и принесла вам это.

Я улыбнулся и принял более нормальную стойку, сказав:

— Благодарю вас. Да, меня зовут Корвин, а вас?

— Дама, — ответила она.

Я вскинул бровь.

— Благодарю вас, Дама. Вы сделали это место своим домом?

Она кивнула и опустилась на колени раскрыть корзину.

— Да, мой павильон находится дальше по берегу озера, — она показала головой на восток, в направлении Черной Дороги.

— Понятно, — сказал я.

Еда и вино в корзине выглядели настоящими, свежими, аппетитными, лучше, чем мой стол путешественника. Подозрение, конечно, было при мне.

— Вы разделите ее со мной? — спросил я.

— Если желаете.

— Желаю. Она расстелила ткань, уселась напротив меня, достала еду из корзинки и разложила ее между нами. Затем она сервировала ее, и быстро опробовала каждое блюдо. Я чувствовал себя при этом чуточку подлецом, но только чуточку. Это было странное место проживания для женщины, явно одинокой, просто ожидающей придти на помощь первому же незнакомцу, которому случалось подвернуться. Дара тоже накормила меня при первой нашей встрече, а так как я приближался к концу путешествия, я был ближе к местам, где враг был силен. Черная Дорога была слишком близко под рукой, и я несколько раз уловил, как Дама поглядывала на Камень.

Но это было очень приятное время и, обедая, мы лучше познакомились. Она была идеальной аудиторией, смеялась всем моим шуткам, заставляла меня болтать о себе. Она большую часть времени сохраняла глазной контакт, и наши пальцы встречались как-то всякий раз, когда что-то проходило. Если меня каким-то образом обманывали, то она делала это очень любезно.

Когда мы обедали и болтали, я так же продолжал посматривать за продвижением этого кажущегося непреклонным грозового фронта. Наконец, он пошел грудью на горный хребет и перевалил его. Он начал медленный спуск по горному склону.

Очищая скатерть, Дама увидела направление моего взгляда и кивнула.

— Да, она надвигается, — сказала она, укладывая в корзину последние столовые приборы и усаживаясь рядом со мной, припася бутылку и наши чашки.

— Выпьем за это?

— Я выпью с вами, но не за это.

Она налила.

— Это не имеет значения, — сказала она. — Не сейчас.

И положила ладонь на мою руку, когда резко передавала мне мою чашку.

Я взял чашку и посмотрел на нее. Она улыбнулась. Коснулась края моей чашки своей. Мы выпили.

— Пойдемте теперь в мой павильон, — предложила она, беря меня за руку, — где мы приятно проведем оставшиеся часы.

— Спасибо, — отказался я. — В другое время это прекрасное времяпровождение было бы прекрасным десертом к великолепному обеду. К несчастью, я должен продолжать свой путь. Долг не дает покоя. Время летит, а у меня задание.

— Ладно, — сказала она, — это не так уж и важно. И мне отлично все известно о вашем задании. Что теперь тоже не так уж и важно.

— О? Должен признаться, что я вполне ожидал, что вы пригласите меня на какую-нибудь вечеринку наедине, и если я приму приглашение, то буду потом какое-то время, бледный и одинокий, шататься по холодному склону какой-нибудь горы.

Она рассмеялась.

— А я должна признаться, именно так и собиралась использовать вас, Корвин. Больше, однако, не намерена.

— Почему это?

Она показала на наступающую линию искажения.

— Теперь нет нужды задерживать вас. По этому признаку я вижу, что Двор победил. Никто и ничто не сможет сделать, чтобы остановить наступление Хаоса.

Я коротко содрогнулся и она вновь наполнила чашки.

— Но я предпочла бы, чтобы вы не ждали меня в это время, — продолжала она. — Она доберется к нам сюда за какие-то часы. Какой лучший способ провести это последнее время в обществе друг друга? Нет никакой нужды ехать даже столь недалеко, как до моего павильона.

Я опустил голову и она придвинулась ко мне. Какого черта! Женщина и бутылка (вот как я по-моим словам хотел кончить свои дни). Я пригубил вино. Она, вероятно, была права. И все же я подумал о той женщине в маске, заманившей меня в западню на Черной Дороге по пути в Авалон.

Сперва я пришел ей на помощь, быстро поддался ее неестественным чарам

— а потом, когда маска ее была снята, увидел, что за ней вообще ничего не было. Чертовски напугался в то время. Но чтобы не становиться слишком философским, у каждого есть целый набор масок для различных случаев. Я слышал, как поп-психологи годами яростно нападали на них. И все-таки я встречал людей, которые сперва производили на меня благоприятное впечатление, людей, которых я впоследствии ненавидел, когда узнавал, какие они под маской. Иногда они были, как та женщина — без чего-либо приметного там. Я обнаружил, что маска иногда намного приемлемей, чем ее альтернатива. Та что… Эта девушка, которую я прижимал к себе, могла действительно быть внутри чудовищем. Вероятно и была. А разве большинство из нас нет? Я мог придумать худшие способы уйти из жизни, если б захотел сдаться на этом этапе. Она мне нравилась.

Я прикончил свое вино. Она двинулась налить мне еще, и я остановил ее руку. Она подняла на меня взгляд. Я улыбнулся, сказав:

— Вы почти убедили меня, — затем я закрыл ей глаза четырьмя поцелуями, чтобы не нарушить очарования, отошел и сел на Звезду.

Камыш не засох, но насчет отсутствия птиц он был прав. Дьявольский, однако, этот способ управлять железной дорогой.

— Прощайте, Дама.

Я направился на юг, когда гроза, бушуя, сползла в долину. Передо мной были новые горы и тропа вела к ним. Небо все еще было в полоску — черную и белую — и эти линии, казалось, немного двигались. Общим эффектом был по-прежнему эффект сумерек, хотя в темных участках не светило никаких звезд. По-прежнему ветерок, по-прежнему ароматы вокруг меня и безмолвие, и искривленные монолиты, и серебристая листва, по-прежнему влажная от росы и блестящая. Передо мной выплывали рваные клочья тумана. Я попытался работать с сутью Отражения, но это было трудно и я подустал. Ничего не произошло. Я зачерпнул силы у Камня, пытаясь передать также какую-то часть его силы Звезде. Мы двигались ровным шагом, пока, наконец, земля перед нами не пошла на подъем, и мы двигались к еще одному перевалу, более ровному чем тот, на который мы вступили ранее. Я остановился, оглянулся назад и, наверное, треть долины находилась под мерцающей завесой этой псевдогрозы. Я подумал о Даме, о ее озере и ее павильоне. Покачал головой и продолжил путь.

Дорога становилась все круче, когда мы приближались к перевалу, и мы замедлили ход. Над головой белые реки в небе приняли красноватый оттенок, ставший, пока мы ехали, еще темнее.

К тому времени, когда я добрался до самого перевала, весь мир казался окрашенным кровью. Когда я проезжал по этому широкому каменистому пути, меня ударил сильный ветер. Когда мы пробивались против него, почва под ногами стала более ровной, хотя мы все еще продолжали подыматься и я все еще не видел, что за перевалом.

Когда я скакал, что-то загремело по скалам, слева от меня. Я быстро поглядел в ту сторону, но ничего не увидел. Я сбросил это со счетов, сочтя за упавший камень. Звезда вдруг резко дернулась подо мной, испустила страшное ржание, резко повернула вправо, а затем начала валиться с ног влево.

Я спрыгнул, очистив седло, и когда мы оба упали, я увидел в правом плече Звезды стрелу. Я покатился, ударившись о землю, и когда я остановился, то посмотрел в направлении, откуда она должна была прилететь.

На вершине гребня, в десяти метрах справа от меня стояла фигура с арбалетом. Он снова взводил оружие, готовясь к следующему выстрелу.

Я знал, что не смогу вовремя добраться до него. Так что я принялся искать камень, размером с кулак, нашел такой у подножья откоса, и постарался не дать своей ярости помешать точности броска. Она не помешала, но даже придала броску некоторую добавочную силу.

Камень попал ему в левую руку, и он, издав крик, выронил арбалет. Оружие лязгнуло по камням и приземлилось на другой стороне тропы, почти напротив меня.

— Сукин ты сын! — заорал я. — Ты убил моего коня! Я тебе голову за это оторву!

Пересекая тропу, я искал самый быстрый путь к нему и увидел его слева от себя. Я поспешил к нему и начал подыматься. Миг спустя освещение и угол зрения стали что надо, и я разглядел человека, согнувшегося чуть ли не пополам, массировавшего себе руку. Это был Бранд. Волосы его казались более рыжими в этом румяном свете.

— Ну, все, Бранд, — сказал я. — Я только желал бы, чтобы кто-нибудь сделал это давным давно.

Он выпрямился и миг смотрел, как я поднимаюсь. Он не потянулся за мечом. Как раз, когда я оказался наверху, примерно в метрах семи от него, он скрестил руки на груди и опустил голову.

Я вытащил Грейсвандир и двинулся на него. Признаться, я был готов убить его в этой или любой другой позе. Красный свет потемнел, пока мы, казалось, не купались в крови. Ветер выл вокруг нас, а из долины донесся раскат грома. Он просто растаял передо мной, как раз тогда, когда я добрался до него.

С миг я постоял, ругаясь, вспоминая рассказы о том, что он как-то раз превратился в живую Карту, способную куда угодно переправляться в самое короткое время.

Я услышал внизу шум.

Я бросился к краю и посмотрел вниз. Звезда все еще брыкалась и истекала кровью, и при виде этого у меня сердце разрывалось. Но это было не единственное огорчительное зрелище.

Внизу был Бранд. Он поднял арбалет и снова начал готовить его. Я огляделся вокруг в поисках другого камня, но под рукой ничего не было, а потом я заметил один, подальше сзади, в направлении, с которого я прибыл. Я поспешил к нему, снова бросив меч в ножны, и поднял его. Он был размером с арбуз. Я вернулся с ним к краю и поискал глазами Бранда. Его нигде не было видно.

Я вдруг почувствовал себя очень открытым. Он мог переместиться в любую удобную точку и целиться в меня в эту минуту. Я рухнул на землю, упав на свой камень. Миг спустя я услышал, как стрела ударила справа от меня. За этим звуком последовал смешок Бранда.

Я снова встал, зная, что ему потребуется некоторое время, чтобы снова взвести свое оружие. Посмотрев в направлении смеха, я увидел его, на карнизе, по другую сторону прохода от меня — примерно на пять метров повыше, чем я, и примерно в двадцати метрах от меня.

— Сожалею насчет коня, — сказал он. — Я целился в тебя. Но эти проклятые ветры…

К этому времени я заметил нишу и направился к ней, взяв с собой камень в качестве щита. Из этой клинообразной трещины я смотрел, как он вставляет стрелу.

— Трудный выстрел, — сказал он, поднимая оружие. — Вызов моему искусству снайпера. Но, разумеется, стоящий усилий. У меня еще много стрел.

Он засмеялся, прицелился и выстрелил.

Я нагнулся пониже, держа перед собой камень, но стрела ударила на полметра вправо.

— Я в некотором роде догадался, что может случиться, — заметил он, снова готовя свое оружие. — Надо было, однако, изучить ветры.

Я огляделся кругом, ища камни помельче, чтобы можно было как прежде использовать их в качестве боеприпасов. Поблизости никаких не было. Тогда я подумал о Камне. Предполагалось, что он будет действовать, спасая меня в присутствии непосредственной опасности. Но у меня было странное ощущение, что для этого требовалась близость и что Бранд знал это и воспользовался этим явлением. И все же не мог бы я еще что-нибудь с ним сделать, чтобы помешать Бранду. Он казался слишком далеким для фокуса с параличом, но я его однажды побил, управляя погодой. Я гадал, насколько далеко была гроза. Я потянулся к ней. Я увидел, что для установления условий необходимых для того, чтобы притянуть на него молнию, потребуются минуты, которыми я не обладал. Но ветры — это другое дело. Я потянулся за ними, почувствовал их…

Бранд был почти готов снова выстрелить. В проходе начал визжать ветер.

Не знаю, где приземлилась его следующая стрела. Но нигде поблизости от меня. Он снова принялся готовить оружие. Я начал устанавливать факторы для удара молнией…

Когда он приготовился и снова поднял оружие, я опять поднял ветры. Я увидел, как он целится, как он сделал вдох и задержал его. Затем он опустил арбалет и пристально посмотрел на меня.

— Мне только что пришло в голову. У тебя этот ветер в кармане, так ведь? Это нечестно, Корвин, — он огляделся кругом. — По идее, я должен найти опору, где это не будет иметь значения… Ага!

Я продолжал работать, устанавливая факторы, чтобы спалить его, но условия еще не были готовы. Я посмотрел на небо, в эту красно-черную полоску, над нами сформировалось что-то вроде тучи. Скоро. Но пока еще нет…

Бранд снова растаял и исчез. Я лихорадочно искал его повсюду.

Затем он оказался передо мной. Он перебрался на мою сторону прохода. Он стоял метрах в десяти к югу от меня, с ветром в спину. Я знал, что не смогу вовремя спалить его. Я подумывал, не бросить ли свой камень. Он, вероятно, пригнется, а я выброшу свой щит. С другой стороны…

Он поднял оружие к плечу.

— Увертку! — крикнул у меня в уме мой собственный голос, пока я продолжал возиться с небесами.

— Прежде, чем ты выстрелишь, Бранд, скажи мне одну вещь. Ладно?

Он поколебался, затем опустил оружие на несколько дюймов.

— Какую?

— Ты правду мне говорил о том, что случилось — с отцом, Лабиринтом, приходом Хаоса?

Он откинул голову и рассмеялся серией коротких, лающих смешков.

— Корвин, — заявил он затем, — даже сказать не могу, как мне приятно видеть, что ты умрешь не зная чего-то, что для тебя так много значит.

Он снова рассмеялся и начал поднимать оружие. Я как раз двинулся, чтобы швырнуть свой камень и броситься на него. Но ни один из нас не завершил обоих действий.

Над головой раздался громкий пронзительный крик и кусок неба, казалось, отделился и упал на голову Бранда. Он завизжал и выронил арбалет. Он поднял руки оторвать напавшую на него вещь. Красная птица, рожденная от моей крови и от отцовской руки, вернулась защитить меня.

Я бросил камень и двинулся на него, выхватывая на ходу меч. Бранд ударил птицу и она улетела прочь, набирая высоту, кружа над ним для нового броска. Он поднял обе руки, прикрывая лицо и голову, но не раньше, чем я увидел вытекавшую из его левой глазницы кровь.

Он снова начал таять, даже когда я бросился к нему. Но птица опустилась, как бомба, и ее когти снова ударили Бранда по голове. Затем птица тоже стала таять. Бранд тянул руку к своей красной нападающей, и был дран ей, когда они оба исчезли.

Когда я добрался до места действия, единственное, что осталось, это брошенный арбалет, и я вдребезги разбил его сапогом.

«Еще нет, еще не конец, черт побери! Сколько еще ты будешь мне досаждать, брат? Как далеко я должен буду зайти, чтобы довести это до конца между нами?»

Я спустился обратно на тропу. Звезда еще не умерла, и я должен был закончить работу. Иногда я думаю, что занимаюсь не тем делом.

7

Чаша белых конфет.

Пройдя перевал, я рассматривал лежащую передо мной долину. По крайней мере, я предполагал, что это была долина. Я не мог увидеть ничего под ее покровом из облака тумана. В небе одна из красных искр, превращалась в желтую. Другая в зеленую. Это меня немного приободрило, так как небо вело себя схожим образом, когда я навестил край всего — напротив Двора Хаоса.

Я нацепил на себя свой вьюк и начал спускаться по тропе. Когда я шел, ветры ослабли. Вдали я расслышал громыхание грозы, от которой бежал. Я гадал, куда делся Бранд? У меня было такое ощущение, что я его какое-то время не увижу.

На пути вниз, когда туман только-только начал подползать и виться вокруг меня, я заметил древнее дерево и срубил себе посох. Дерево, казалось, пронзительно вскрикнуло, когда я отсек его сук.

— Черттебя побери! — раздалось из него что-то похожее на голос. — Ты разумное? Я сожалею.

— Я потратило долгое время на выращивание этой ветви. Полагаю, ты собираешься ее сжечь?

— Нет. Мне нужен посох. Впереди у меня долгий путь.

— Через эту долину?

— Совершенно верно. — Подойди ближе, чтобы я лучше могло почувствовать твое присутствие. На тебе есть что-то пылающее.

Я сделал шаг вперед.

— Оберон! — воскликнуло оно. — Я знаю этот Камень!

— Не Оберон, — поправил я. — Я его сын. Камень я ношу, однако, по его поручению.

— Тогда возьми мою конечность и получи с ней мое благословение. Я укрывало твоего отца в течение долгого времени. Видишь ли, он посадил меня.

— В самом деле? Сажать дерево — одно из немногих дел, за которыми я не видел отца.

— Я необыкновенное дерево. Он посадил меня здесь отмечать границу.

— Какого рода?

— Я — конец Хаоса и Порядка, в зависимости от точки зрения. Я отмечаю разделение. За мной другие правила.

— Какие правила?

— Кто может сказать? Не я. Я только растущая башня разумной древесины. Мой посох, однако, может помочь тебе. Посаженный, он может расцвесть при самом страшном климате. Но потом, опять же, может и не расцвесть. Кто может сказать? Неси его, сын Оберона, в место, куда ты держишь путь. Я чувствую приближение грозы. Прощай.

— Прощай, — сказал я. — Благодарю тебя.

Я повернулся и пошел дальше вниз по тропе в густеющий туман. Розоватость выкачивалась из него, пока я шел. Я покачал головой, подумав о дереве, но его посох оказался полезным следующие несколько сот метров, где идти было особенно тяжело. Затем все немного прояснилось. Скалы, застойный пруд, несколько унылых деревьев, увешанных веревками из мха, запах разложения… Я поспешил дальше. С одного из дальних деревьев за мной следила темная птица.

Она взлетела, когда я посмотрел на нее, и поспешно махая крыльями направилась ко мне. Недавние события оставили меня немного робеющими перед птицами, и я отступил, когда она закружилась над моей головой. Но затем она, забив крыльями, остановилась на тропе передо мной, склонила голову набок и обозрела меня левым глазом.

— Да, — объявила она затем. — Ты тот.

— Какой тот? — поинтересовался я.

— Тот, кого я буду сопровождать. Ты ведь не возражаешь, чтобы за тобой следовала птица дурного знака, Корвин?

Тут она хохотнула и исполнила небольшой танец.

— Так вот, сразу, я просто не вижу, как я могу помешать тебе. Откуда ты знаешь мое имя?

— Я ждала тебя с начала времени, Корвин.

— Должно быть, было немного утомительно?

— В этом месте совсем не так уж и долго. Время — то, чем ты его делаешь.

Я пошел дальше. Я прошел мимо птицы и продолжал идти. Спустя несколько минут она пронеслась мимо меня и приземлилась на скале справа от меня.

— Меня зовут Хуги, — заявил он. — Я вижу, ты несешь кусок старого Игга.

— Игга?

— Скучного старого дерева, которое ждет у входа в это место и не дозволяет никому отдыхать на его ветках. Держу пари, он орал, когда ты оттяпал это, — тут он издал трезвон смеха.

— Он вел себя очень достойно.

— Держу пари. Но, впрочем, у него не было большого выбора, коль скоро ты это сделал. Много толку будет тебе от нее.

— Она отлично помогает мне, — я слегка махнул ей в его направлении.

Он порхнул прочь от меня.

— Эй! Это не смешно!

Я рассмеялся.

— А я подумал, что смешно.

И пошел дальше.

Долгое время я пролагал себе дорогу по болотистой местности. При случае порыв ветра расчищал поблизости путь. Тогда я проводил его, или же туманы бы снова сместились туда. Иногда я, казалось, слышал случайный обрывок музыки — не могу сказать, с какого направления — медленной и довольно величавой, производимой инструментом со стальными струнами.

Когда я упорно двигался своим путем, меня окликнули откуда-то слева:

— Чужеземец. Остановись и посмотри на меня!

Я осторожно остановился, но не мог ни черта разглядеть в этом тумане.

— Здравствуйте, — сказал я. — Где вы?

Как раз тут на миг туман разорвался и я рассмотрел огромную голову, с глазами на одном уровне с моими. Они принадлежали тому, что казалось телом великана, по плечи погрузившегося в болото. Голова была лысая, кожа — бледная, как молоко, с каменистой структурой в ней. Темные глаза из-за контраста, вероятно, казались даже темней, чем они были на самом деле.

— Понятно, — сказал я тогда. — Вы немного застряли. Вы можете освободить свои руки?

— Если сильно напрягусь, — был ответ.

— Ну, позвольте мне, достойнейший, подыскать что-нибудь устойчивое, за что вы могли бы ухватиться. И вас там должна быть очень хорошая досягаемость.

— Нет, в этом нет необходимости.

— Разве вы не хотите выбраться? Я думал, поэтому вы и окликнули меня?

Я подошел поближе и пригляделся, потому что туман снова начал смещаться.

— Ладно, — сказал я. — Я видел вас.

— Чувствуете ли вы, какое у меня бедственное положение?

— Не особенно, если вы поможете себе сами или примете помощь.

— Что толку будет мне, если я освобожусь?

— Это ваш вопрос, вы и отвечайте на него.

Я повернулся, чтобы уйти.

— Подождите! Куда вы путь держите?

— На юг, чтобы сыграть в пьесе-моралите.

Как раз тут из тумана вылетел Хуги и приземлился на макушке головы. Он клюнул ее и рассмеялся.

Не теряй зря времени, Корвин, здесь находится намного меньше, чем видно глазу, — посоветовал он.

Губы великана изобразили мое имя, затем он спросил:

— Он в самом деле тот?

— Это он, сомнений нет, — ответил Хуги.

— Слушай, Корвин, — сказал утонувший великан. — Ты собираешься попытаться остановить Хаос, не так ли?

— Да.

— Не делай этого. Дело того не стоит. Я хочу, чтобы все кончилось. Я хочу освободиться от этого состояния.

— Я уже предлагал тебе помочь выбраться. Ты отказался.

— Не такого освобождения. Конца всем трудам.

— Это сделать легко, — заверил я его. — Только нагни голову и сделай глубокий вдох.

— Я желаю не только своего личного устранения, но и конца всей этой дурацкой игры.

— Я считаю, что имеется несколько других людей, которые сами предпочли бы принять решение по этому вопросу.

— Пусть все кончится и для них тоже. Придет время, когда они окажутся в моем положении и почувствуют то же самое.

— Тогда они будут обладать тем же выбором. Счастливо оставаться.

Я повернулся и пошел себе дальше.

— Ты тоже окажешься! — крикнул он мне вслед.

Когда я маршировал вперед, Хуги догнал меня и сел на конец моего посоха.

— Удобно сидеть на ветке старого Игга теперь, когда он не может… Ай! — Хуги взмыл в воздух и закружил.

— Обжег мне ногу! Как он это сделал? — спросил он.

Я рассмеялся.

— Понятия не имею.

@Он попорхал несколько минут, а затем уселся мне на правое плечо.

— Лады, если я отдохну здесь?

— Валяй.

— Спасибо, — он устроился поудобнее. — Голова, знаешь, в самом деле психически безнадежный случай.

Я пожал плечами, а он развел крыльями для равновесия.

— Он что-то нащупывает, — продолжал он. — Но рассуждает неправильно, считая мир ответственным за свои собственные слабости.

— Нет. Он даже не нащупывает выход из болота, — не согласился я.

— Я имею в виду философски.

— Ах, из этого болота. Тем хуже.

— Вся проблема заключается в «Я», это и его связи с миром с одной стороны, и Абсолютом с другой.

— О? Неужели?

— Да, понимаешь, нас высидели и мы дрейфуем по поверхности событий. Иногда мы чувствуем, что мы действительно влияем на положение и это вызывает удвоение усилий. Это — большая ошибка, потому что это создает желание и наращивает ложное эго, когда должно быть достаточно простое существование «Я». Это приводит к новым желаниям, к новым усилиям, и вот ты тут в западне.

— В болоте?

— Так сказать. Нужно твердо акцентировать свое внимание на Абсолюте и научиться игнорировать миражи, иллюзии, ложное чувство, которые обособляют человека, как ложный остров сознания.

— У меня было однажды ложное самоотождествление. Оно сильно помогло мне стать абсолютом, которым я являюсь теперь — собой.

— Нет. Это тоже — ложное.

— Тогда тот, что может существовать завтра, поблагодарит меня за него, как я благодарю того, другого.

— Ты упускаешь суть. Тот ты тоже будешь ложным.

— почему?

— Потому что он по-прежнему будет полон желаний и усилий, обособляющих тебя от Абсолюта.

— Что же в этом плохого?

— Ты останешься один в мире чужаков, в мире феноменов.

— Мне нравится быть одному. Я очень привязан к себе. И феномены мне тоже нравятся.

— и все же, Абсолют всегда будет присутствовать, зовя тебя, вызывая твое беспокойство.

— Хорошо, значит незачем спешить. Ну, да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Он принимает форму идеалов. У каждого есть несколько таких. Если ты говоришь, что надо стремиться к ним, я с тобой полностью согласен.

— Нет — они — искажение Абсолюта, и то, о чем ты говоришь, есть новые усилия.

— Все правильно.

— Я вижу, что тебе еще многому надо разучиться.

— если ты говоришь о моем вульгарном инстинкте к выживанию, то забудь об этом.

Тропа вела вверх, и теперь мы вышли на гладкое ровное место, кажущееся почти вымощенным, хотя и усыпанном песком. Музыка стала громче и продолжала становиться все слышней, когда я продвигался вперед. Затем я увидел сквозь туман медленно и ритмично движущиеся смутные фигуры. Мне потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, что они танцевали под музыку.

Я продолжал идти, пока не смог рассмотреть фигуры — кажущиеся людьми, красивые мужчины и женщины, одетые в сельские наряды — ступавшие под медленные такты невидимых музыкантов. Танец, исполняемый ими, был сложным и прелестным, и я остановился немного полюбоваться им.

— По какому случаю? — спросил я Хуги. — Вечеринка здесь, посреди нигде?

— Они танцуют, — объяснил он, — чтобы отпраздновать твое прохождение. Они не смертные, а духи Времени. Они начали это дурацкое представление, когда ты вступил в долину.

— Духи?

— Да. Следи.

Он покинул мое плечо, пролетел над ними и испражнился. Шмат прошел сквозь несколько танцоров, словно они были голограммами, не запачкав ни расшитого рукава, ни шелковой рубашки, не заставив ни одну из улыбающихся фигур сбиться с такта. Тогда Хуги несколько раз каркнул и полетел обратно ко мне.

— Едва ли это было необходимо, — попенял я ему. — Это красивое представление.

— Декадентство, — заявил он. — И тебе едва ли следует воспринимать это как комплимент, потому что они предвкушают твою неудачу. Они только желают попасть на финальное торжество, прежде чем спектакль окончится.

Я все равно некоторое время посмотрел его, опершись на свой посох, отдыхая. Описываемая танцорами фигура медленно смещалась, пока одна из женщин — рыжая красавица — не оказалась очень близко от меня. Но глаза всех танцующих ни разу не встретились с моими. Все было так, словно я не присутствовал. Но эта женщина совершенно точным жестом бросила что-то, приземлившееся у моих ног.

Я нагнулся и обнаружил, что предмет этот материален. Я держал серебряную розу — свою собственную эмблему. Я выпрямился и прикрепил ее к вороту своего плаща. Хуги посмотрел в другую сторону и ничего не сказал. У меня не было шляпы, чтобы снять ее, но я поклонился этой леди. Мне почудилось легкое подергивание в ее правом глазу, когда я повернулся, чтобы уйти.

Почва потеряла свою гладкость, когда я шел, и музыка, наконец, растаяла. Тропа стала труднее и, когда б не рассеивались туманы, видны были скалы или только горные вершины. Я черпал силы из Камня, иначе бы я свалился, и заметил, что длительность такого подкрепления теперь была короче. Через некоторое время я остановился, проголодавшись, съесть остатки моих припасов.

Хуги стоял поблизости на земле и смотрел как я ем.

— Признаться, я в определенной, небольшой, степени, восхищаюсь твоей настойчивостью, — сказал он. — И даже тем, что ты подразумевал, когда говорил об идеалах. Но только этим. Ранее мы говорили о бесплодности желаний и стараний.

— Ты говорил. Это не главная забота в моей жизни.

— А зря.

— Я прожил долгую жизнь, Хуги. Ты оскорбляешь меня, предполагая, будто я никогда не обдумывал эти примечания к философии второкурсников. Тот факт, что ты находишь согласованность действительности бесплодной, говорит мне больше о тебе, чем об этом положении дел. А именно, если ты веришь в то, что говоришь, то мне тебя жаль, потому что ты должен по какой-то необъяснимой причине быть здесь, желая и стараясь, скорее, повлиять на это мое ложное эго, чем быть свободным от такой чуши и на пути к своему Абсолюту. Если же ты не веришь в это, то это говорит, что ты был послан мешать мне и расхолаживать меня, в каковом случае ты зря теряешь время.

Хуги издал булькающий звук, затем сказал:

— Ты ведь не так слеп, чтобы отрицать Абсолют, начало и конец всего.

— Это совершенно не обязательно для либерального образования.

— Ты признаешь такую возможность?

— Наверное, я знаю это лучше тебя, птица. Это, как я его понимаю, существует в промежуточной стадии между разумностью и рефлекторным существованием. Зачеркнуть его, однако — отступление. Если ты происходишь от Абсолюта — самоотметающего Всего — почему ты желаешь вернуться домой? Ты так презираешь себя, что страшишься зеркал? Почему бы не сделать путешествие стоящим? Развивайся, учись, живи. Если ты был отправлен в путь, почему ты желаешь смыться и бежать обратно к своему отправному пункту? Или твой Абсолют допустил ошибку, отправив нечто твоего калибра? Признай эту возможность, и вот конец последних известий.

Хуги прожег меня взглядом, затем взмыл в воздух и улетел. Наверное отправился проконсультироваться со своим справочником…

Поднявшись на ноги, я услышал раскат грома. Я начал идти. Я должен стараться быть впереди.

Тропа много раз сужалась и расширялась, прежде чем совершенно исчезнуть, оставив меня идущим по усыпанной гравием равнине.

Путешествуя, я чувствовал себя все более и более подавленным, пытаясь держать свой мысленный компас установленным в нужном направлении. Я дошел до того, что чуть ли не приветствовал раскаты грома, потому что, они по крайней мере, давали мне приблизительное представление о том, в какой стороне север. Конечно, в тумане мое положение было немного запутанным, так что я не мог быть абсолютно уверен. И они становились все громче… Проклятье.

…И я был огорчен потерей Звезды, растревожен философией бесплодия нуги. Это определенно был нехороший день. Я начал сомневаться, что завершу свое путешествие. Если какой-то натурализовавшийся житель этого безымянного места не устроит мне в скором времени засаду, была сильная возможность, что я буду бродить здесь, пока не не иссякнут силы, или меня не настигнет гроза. Я не знал, сумею ли я еще раз устроить эту отмену грозы. Я начал в этом сомневаться.

Я попытался использовать Камень, чтобы развеять туман, но его воздействие, казалось, притупилось. Наверное, из-за моей собственной вялости. Я мог расчистить небольшой участок, но скорость моего продвижения быстро проносила меня сквозь него.

Мое чувство Отражения тоже притупилось в этом месте, казавшемся, в каком-то отношении, сутью Отражения.

Печально. Было бы приятно выйти по-оперному — в большом вагнеровском финале под странными небесами, против стоящих противников — а не ползать по туманной пустоши.

Я прошел мимо кажущегося знакомым выступающего из-под земли камня. Не двигался ли я по кругу? Есть тенденция двигаться именно так, когда заблудишься. Я прислушался к звукам грома, чтобы снова установить свой азимут. По какому-то извращению все было тихо. Я двинулся к камню и уселся на землю, привалившись к нему спиной. Нет смысла всего лишь бродить. Подожду какое-то время громового сигнала. Усевшись, я вытащил свои Карты. Отец сказал, что они на какое-то время перестанут действовать, но ничего лучшего я сделать не мог.

Одну за другой я перебрал их все, пытаясь дотянуться до кого-нибудь, кроме Бранда и Каина. Ничего. Отец был прав. У Карт отсутствовала знакомая холодность. Тогда я сдал всю колоду и разложил пасьянс, прямо там, на земле. У меня получилось невозможное прочтение, и я снова положил их все обратно. Я откинулся назад и пожелал, чтобы у меня осталось небольшое количество воды. Долгое время я прислушивался к звукам грозы. Было несколько ворчаний, но они были без направления.

Карты заставили меня подумать о семье. Они были впереди, где бы это ни могло быть, поджидая меня. Поджидая для чего? Я переправлял Камень. Для какой цели? Сперва я предполагал, что его силы могут понадобиться в столкновении. Если так, и если я был единственным, кто мог применить его, тогда мы были в плохом положении. Затем я подумал об Эмбере, и задрожал от раскаяния и своего рода страха. Не должно все кончиться для Эмбера! Никогда! Должен быть способ отбросить Хаос…

Я отбросил камешек, с которым играл. Как только я выпустил его, он стал двигаться очень медленно.

Камень. Снова его замедляющий эффект…

Я зачерпнул еще энергии, и камешек стрелой унесся вверх. Казалось так, что я взял мало силы от Камня в прошлый раз. В то время, как это придало энергии моему телу, мозг мой все еще оставался затуманенным. Мне нужен сон — с множеством быстрых движений глаз. Это место может показаться немного менее необычным, если я отдохну.

Насколько близко я находился от своей конечной цели? Была ли она как раз за следующим горным хребтом, или на огромном расстоянии дальше? И какие у меня имелись шансы оставаться впереди этой грозы, неважно, на каком расстоянии? А другие?

Что, если битва была уже завершена, и мы проиграли? Мне виделось, что я прибываю слишком поздно, чтобы помочь им в качестве могильщика… Кости и монолог… Хаос…

И где была, наконец, эта проклятая Черная Дорога, когда у меня, наконец, нашлось ей применение? Если бы я мог обнаружить ее, я мог бы следовать вдоль нее. У меня было такое ощущение, что она находилось где-то слева от меня…

Я потянулся снова, раздвигая туманы, отбрасывая их назад… Ничего…

Фигура? Что-то движется?

Это было животное. Наверное, большая собака, двигающаяся так, чтобы оставаться в тумане. Не подкрадывается ли она ко мне?

Камень начал пульсировать, когда я еще дальше отодвинул туман. Выставленное на обозрение животное, казалось, встряхнулось. Затем оно двинулось прямо ко мне.

8

Я встал, когда оно подошло поближе. Тогда я увидел, что это был шакал: крупный, не отводивший взгляда от моих глаз.

— Ты немного рановато, — заметил я. — Я только отдыхал.

Он хихикнул.

— Я лишь явился посмотреть на принца Эмбера, — сказал зверь. — Что-нибудь другое было бы провизией.

Он снова засмеялся, также как и я.

— Тогда пируй глазами. Что-нибудь другое, и ты обнаружишь, что я достаточно отдохнул.

— Нет, нет, — поспешил заверить меня шакал. — Я поклонник Дома Эмбера. Меня привлекает королевская кровь, принц Хаоса. И конфликт.

— ты вознаграждаешь меня незнакомым титулом, моя связь с Двором Хаоса является, главным образом, делом генеалогии.

— Я думаю об образах Эмбера, проходящих через Отражения Хаоса, смывающих образы Эмбера. И все же, в центре порядка, олицетворяемого Эмбером, действует самая хаотичная семья, точно так же, как Дом Хаоса — спокойный и мирный. И все же у вас есть связи, так же как свои конфликты.

— В данный момент, — сказал я, — меня не интересует охота за парадоксами и терминологические игры. Я пытаюсь добраться до Двора Хаоса. Ты знаешь дорогу?

— Да, — сказал шакал. — Это недалеко, с точки зрения полета стервятника. Идем, я покажу тебе нужное направление.

Он повернулся и начал идти прочь, я последовал за ним.

— Я не слишком быстро двигаюсь? Ты, кажется, устал.

— Нет. Продолжай в том же духе. Он наверняка за пределами этой долины, не так ли?

— Да. Вот туннель.

Я последовал за ним через песок и гравий, и по сухой твердой земле. По обе стороны ничего не росло. Когда мы шли, туманы поредели и приняли зеленоватый оттенок: еще один фокус этого полосатого неба, предположил я. Через некоторое время я окликнул:

— Далеко еще? И насколько?

— Теперь не слишком далеко, — ответил он. — Ты устаешь? Желаешь отдохнуть?

Говоря, он оглянулся, зеленоватый свет придавал его уродливым чертам даже страшный оттенок. И все же, я нуждался в проводнике, и мы направились вверх по склону, что казалось правильным.

— Есть тут где-нибудь поблизости вода? — спросил я.

— Нет. Нам пришлось бы вернуться на приличное расстояние.

— Забудь про это. У меня нет времени.

Он пожал плечами, засмеялся и пошел дальше. Туман еще немного рассеялся, пока мы шли, и я мог видеть, что мы вступаем на низкую гряду гор. Я опирался на свой посох и сохранял прежнюю скорость.

Мы постоянно поднимались, наверное, с полчаса, почва становилась все каменистей, угол подъема все круче. Я обнаружил, что начинаю тяжело дышать.

— Подожди, — окликнул я его. — Теперь я хочу отдохнуть. Я думал, что ты сказал, что теперь недалеко.

— Прости меня, — сказал он. — За шакалоцентризм. Я судил категориями своей породной скорости. Я в этом ошибся, но мы-таки почти там. Он находится среди скал как раз впереди. Почему бы не отдохнуть там?

— Ладно, — согласился я, и снова зашагал.

Вскоре мы добрались до каменной стены, которая, как я понял, была подножием горы. Мы выбирали себе дорогу среди очерчивающих ее обломков скал и пришли, наконец, к отверстию, ведшему во тьму.

— Вот она тебе, — сказал шакал. — Дорога прямая и нет никаких досадных боковых ответвлений. Проходи себе на здоровье и хорошей тебе скорости.

— Спасибо тебе, — сказал я, бросая на время мысли об отдыхе и шагая внутрь. — Ценю это.

— Рад помочь, — ответил он за спиной у меня.

Я сделал еще несколько шагов и что-то захрустело у меня под ногами, а когда я пинком отбросил его в сторону — загремело. Это был звук, который непросто забыть, пол был усеян костями.

Позади меня раздался тихий, быстрый звук, и я знал, что у меня нет времени выхватить Грейсвандир. Поэтому я повернулся, подняв перед собой посох, и сделав им выпад.

Этот момент блокировал прыжок зверя, ударив ему в плечо. Но он так же отбросил меня назад и я покатился среди костей. Толчком посох вырвало у меня из рук, и в решающую доли секунды, данную мне падением моего противника, я выбрал из двух возможностей возможность скорей выхватить Грейсвандир, чем нащупать в темноте посох.

Я сумел вытащить меч из ножен, но это и все. Я все еще был на спине с острием моего оружия влево, когда шакал поднялся и снова прыгнул. Я изо всех сил ударил его эфесом по морде.

Удар отдался в моей руке и плече. Голова шакала отшатнулась назад, а его тело вывернулось влево от меня. Я немедленно привел острие на прямую между нами, сжав рукоять обеими руками, и сумел подняться на правое колено прежде, чем он зарычал и вновь бросился на меня. Как только я увидел, что меч нацелен точно, я вложил в удар весь свой вес, глубоко вонзив клинок в тело шакала. Я быстро вытащил его и откатился прочь от этих щелкающих челюстей. Шакал завизжал, попытался подняться, снова свалился. Я лежал, тяжело дыша, там где упал. Я почувствовал под собой свой посох и схватился за него. Я перенес его так, чтобы обороняться, и отполз спиной к стене пещеры.

Зверь, однако, больше не поднимался, а лежал там, двигая конечностями. В тусклом свете я сумел разглядеть, что его рвет. Запах был подавляющий.

Затем он обратил глаза в моем направлении и лежал совершенно не двигаясь.

Затем глаза его закрылись и дыхание прекратилось.

Я остался с вонью.

Я поднялся, все еще спиной к стене, все еще с посохом перед собой, и смерил его долгим взглядом. Много прошло времени, прежде чем я смог заставить себя вложить меч обратно в ножны.

Быстрое обследование показало мне, что я находился не в туннеле, а всего лишь в пещере.

Когда я выбрался наружу, туман стал желтым. И его ворошил теперь ветер с нижних краев долины.

Я прислонился к скале и попытался решить, какой выбрать путь. Здесь не было никакой настоящей тропы.

Наконец, я отправился налево. Этот путь казался несколько круче, а я хотел как можно скорее очутиться над туманом и в горах. Посох продолжал хорошо служить мне. Я все время прислушивался к звукам текущей воды, но кругом ничего не было.

Я упорно шел дальше, продолжая подниматься, и туманы поредели и изменили цвет. Наконец, я смог разглядеть, что поднимаюсь к широкому плато. Над ним я начал улавливать проблески неба, многоцветного и взболтанного.

За моей спиной раздалось несколько резких ударов грома, но я все еще не мог рассмотреть расположение грозы.

Я тогда ускорил шаг, но через несколько минут у меня начала кружиться голова. Я остановился и уселся, тяжело дыша, на землю. Мной овладело ощущение неудачи. Даже если я сумею подняться на плато, у меня было такое чувство, что гроза загрохочет прямо на противоположной стороне его. Я истер глаза подушечками пальцев. Что толку продолжать путь, если я никоим образом не мог суметь добраться до цели?

Сквозь фисташковую дымку двинулась пыльная тень и упала на меня. Я было поднял свой посох, но потом увидел, что это был всего лишь Хуги. Он затормозил и приземлился у моих ног.

— Корвин, — сказал он, — ты прошел приличное расстояние.

— Но, может быть, не достаточно приличное, — сказал я. — Гроза, кажется, становиться все ближе.

— По-моему, да. Я поразмыслил и хочу потолковать в твою пользу.

— Если ты хочешь принести мне хоть какую-нибудь пользу, — сказал я, я могу тебе сказать, что надо сделать.

— Что же именно?

— Слетай назад и посмотри, насколько далеко на самом деле гроза, и насколько быстро она двигается. А потом явись и скажи мне.

Хуги перепрыгнул с одной ноги на другую.

— Ладно, — сказал он, взмыл в воздух и улетел, туда, где как я чувствовал, был северо-запад.

Я оперся на посох и поднялся. Я мог с таким же успехом продолжать лезть в гору с наивысшей для моих сил скоростью. Я снова зачерпнул из Камня и силы явились ко мне, словно вспышка красной молнии.

Когда я одолел склон, из направления, в котором отбыл Хуги, налетел влажный ветерок. Раздался еще один удар грома. Но больше никаких раскатов и громыханий.

Я извлек максимум из этого прилива энергии, быстро и продуктивно поднимаясь несколько сот метров. Если мне предстояло проиграть, я мог с таким же успехом добраться до вершины. Я мог с таким же успехом узнать, где я нахожусь, и узнать, осталось ли мне вообще что-нибудь, что можно попробовать.

Когда я подымался, небо у меня в поле зрения все больше прояснялось. Оно существенно изменилось с тех пор, как я последний раз рассматривал его. Половина его состояла из ничем не нарушаемой черноты, а другая из масс плывущих цветов. И весь небосвод, казалось, вращался вокруг точки прямо над головой. Я начал волноваться.

Именно это небо я и искал, небо, покрывшее меня в тот раз, когда я прибыл к Хаосу. Я упорно лез выше. Я хотел издать что-то одобряющее, но у меня пересохло в горле.

Когда я приблизился к краю плато, то услышал звук хлопания крыльев, и на моем плече вдруг очутился Хуги.

— Гроза почти готова наползти на твой зад, — доложил он. — Будет здесь в любую минуту.

Я продолжал подыматься, достиг ровной почвы и втянул себя на нее. Затем я постоял с минуту, тяжело дыша.

Ветер, должно быть, постоянно очищал эту местность от тумана, потому что это была высокая гладкая равнина и я мог видеть небо на большом расстоянии впереди. Я двинулся вперед, найти точку, с которой я мог бы взглянуть на противоположный край. Когда я двигался, звуки грозы доносились до меня четче.

— Я не считаю, что тебе не удастся пересечь равнину, — сказал Хуги. — Не промокнув.

— Ты же знаешь, что это не обычная гроза, — прохрипел я. Будь иначе, я был бы благодарен за шанс напиться.

— Знаю. Я говорю фигурально.

Я проворчал что-то грубое и продолжал идти.

Постепенно перспектива передо мной увеличилась. Небо все еще продолжало свой безумный танец с вуалями, но освещение было более, чем достаточно. Когда я достиг положения, где я был уверен в том, что лежит передо мной, я остановился и тяжело оперся на свой посох.

— Что случилось? — спросил Хуги.

Но я не мог говорить. Я просто показал на огромную пустошь, вытянувшуюся где-то ниже противоположного края плато, простираясь, по меньшей мере, на сорок миль, прежде чем упереться в еще одну гряду гор. А далеко влево, по-прежнему, оставшаяся в силе, шла Черная дорога.

— Пустошь, — сказал он, — мог бы тебе сказать, что она была тут. Почему ты не спросил меня?

Я издал звук, нечто среднее между стоном и рыданием, и медленно опустился на землю.

Не уверен, коль долго я оставался в такой позе. Я более чем чувствовал себя в лихорадке. Посреди этого я, казалось, увидел возможный ответ, хотя что-то внутри меня восстало против него. Наконец, меня пробудили звуки грозы и болтовня Хуги.

— Я не могу опередить ее и попасть в то место, — прошептал я. — Нет никакого способа.

— Ты говоришь, что потерпел неудачу, — сказал Хуги… Но это не так. В усилиях и борьбе нет ни неудач, ни побед. Все это только иллюзия эго.

Я медленно поднялся на колени.

— Я не говорил, что потерпел неудачу.

— Ты сказал, что не сможешь дойти до своей конечной цели.

Я оглянулся туда, где теперь сверкали молнии, когда гроза подымалась ко мне.

— Все верно, я не смогу это сделать таким образом. Но если отец потерпел неудачу, я должен попробовать нечто такое, что, как пытался убедить меня Бранд, сделать мог только он. Я должен создать новый Лабиринт, и я должен сделать это прямо здесь.

— Ты? Создать новый Лабиринт? Если не сумел Оберон, то как же это может сделать человек, который едва держится на ногах? Нет, Корвин, смирение — вот добродетель, которую ты можешь лелеять.

Я поднял голову и опустил посох на землю. Хуги слетел, встал рядом с ним, и я посмотрел на него.

— Ты не хочешь верить ничему, сказанному мной, не так ли? — сказал я ему. — Но это не имеет значения. Конфликт между нашими взглядами непреодолим. Я смотрю на желание, как на скрытое самоотождествление, и на усилия — как на его рост. Ты — нет.

Я двинул руки вперед и положил их на колени.

— Если для тебя величайшее благо — соединение с Абсолютом, то почему ты не полетишь и не рискнешь присоединиться к нему, в форме приближающего всеохватывающего Хаоса? Если я потерплю здесь неудачу, он станет Абсолютом. Что же касается меня, то я должен попробовать, покуда есть во мне дыхание, воздвигнуть против него Лабиринт. Я делаю это потому, что я есть — что я есть, а я есть человек, который мог бы быть королем в Эмбере.

Хуги опустил голову.

— сперва я увижу, что ты съешь ворона, — сказал он и хихикнул.

Я быстро протянул руку и свернул ему шею, желая, чтобы у меня было время развести костер. Хотя он сделал это, выглядевшим вроде жертвоприношения, трудно сказать, кому принадлежала моральная победа, поскольку я все равно планировал сделать это.

9

…и запах цветущих каштанов. По всем Елисейским Полям каштаны пенились белым…

Я вспоминал игру фонтанов на площади Согласия… А дальше по улицам и набережным Сены запах старых книг, запах реки… Запах цветущих каштанов…

Почему я вдруг вспомнил 1905 год и Париж на Отражении Земля, если не считать того, что я был в тот год очень счастлив и мог, рефлекторно, искать противоядия к настоящему? Да…

Белый абсент, «Амар Пикон», гренадин… Земляника со сливками… Шахматы в кафе «Регентство», с актерами «Комеди Франсез», расположенного как раз напротив… Скачки в Шантильи… Вечера в бистро на улице Пигаль…

Я твердо ставил левую стопу перед правой, правую перед левой. В левой руке я держал цепь, на которой висел Камень — и нес его высоко, так, чтобы я мог вглядываться в глубины Камня, видя и чувствуя там появление нового Лабиринта, который я вычерчивал с каждым шагом. Я ввинтил свой посох в землю и оставил его стоять неподалеку от начала Лабиринта. Левая…

Вокруг меня пел ветер и поблизости ревел гром. Я не встречал физического сопротивления, с которым сталкивался в старом Лабиринте. Не было вообще никакого сопротивления. Вместо этого — и во многих отношениях хуже — но во все мои движения входила странная обдуманность, замедлявшая их, ритуализировавшая их. Казалось, я тратил больше энергии на подготовку каждого шага — воспринимая его, постигая его и приказывая своему мозгу исполнять его — чем тратил в физическом совершении этого акта. И все же медлительность, казалось, требовалась сама, взыскивалась с меня какой-то неизвестной силой, определяющей четкость и темп адажио для всех моих движений. Правая…

…И, как Лабиринт в Рембе помог восстановить мои растаявшие воспоминания, так и тот, что я теперь упорно старался создать, разворошил и извлек запах каштанов, полные овощей фургоны, движущиеся на рассвете к…

Я не был в то время влюблен в кого-то конкретно, хотя было много девушек — Иветт, Мими и Симон, их лица сливались — и была весна в Париже, с цыганскими оркестрами и коктейлями в «Луи»… Я вспомнил, и сердце подпрыгнуло у меня в груди от своего рода прустовской радости, покуда Время звонило вокруг меня, как колокол… И, наверное, это-то и было причиной для воспоминаний, потому что эта радость, казалось, передавалось моим движениям, наполняло мое восприятие, наделяло мощью мою волю…

Я увидел следующий шаг и сделал его… Теперь я сделал один круг, создав периметр своего Лабиринта. За спиной я чувствовал грозу. Она, должно быть, взобралась на край плато. Небо потемнело… Качающиеся, плывущие цветные огни… Вокруг — вспышки молний, а я не мог уделить ни энергии, ни внимания для контроля над положением.

Полностью завершив круг, я мог видеть, что ровно столько от нового Лабиринта, сколько я прошел, было теперь исчерчено на камне и пылало бледным голубым светом. И все же не было никаких искр, никакой щекотки в моих стопах, никаких подымающих волосы токов — только постоянный закон обдуманности, словно огромный груз на мне… Левая…

…Маки, маки и васильки, и высокие тополя вдоль сельских дорог, вкус нормандского сидра… И снова в городе, запах цветущих каштанов… Сена, наполненная звездами… Запах старых кирпичных домов на площади Вогез после утреннего дождя… Бар под мюзик-холлом «Олимпия»… Драка там… Окровавленные костяшки пальцев, перебинтованные девушкой, взявшей меня домой… Как ее звали? Цветущие каштаны… Белая роза…

Тут я принюхался. Аромат от остатков розы в моем воротнике разве что не пропал. Удивительно, что хоть долго что-то прожило от нее. Это приободрило меня. Я толкнулся вперед, мягко сворачивая направо. Уголком глаза я видел надвигающуюся стену грозы, гладкую как стекло, стирающую все на своем пути. Грохотанье ее грома было теперь оглушительным.

Правая… Левая…

Наступление армий ночи… Устоит ли против него мой Лабиринт? Я желал поспешить, но если что и изменилось, то я двигался со все большей медлительностью, когда пошел дальше. Я испытывал любопытное чувство двухместности, почти такое, словно я сам был внутри Камня, сам проходил там Лабиринт, в то время, как я двигался здесь, глядя на него и копируя его развитие. Левая. Поворот… Правая… Гроза и впрямь наступала. Вскоре она доберется до костей старины Хуги. Я почувствовал запах влаги и озона и терялся в догадках насчет старого черного ворона, сказавшего мне, что он ждал меня с начала Времени. Ожидал, чтобы поспорить со мной, или быть съеденным мной в этом месте без истории? Что бы там ни было, учитывая обычное у моралистов преувеличение, было подобающим, что не сумел оставить меня с сердцем, сплошь отягощенным унынием из-за своего духовного состояния, он был истреблен под аккомпанемент театрального грома…

Теперь раздался отдаленный гром, близкий гром и снова гром. Когда я опять повернул в том направлении, вспышки молний были почти ослепляющими. Я стиснул свою цепь и сделал еще шаг…

Гроза протолкнулась прямиком до границы моего Лабиринта, а затем разошлась. Ни одной капли не упало на меня или Лабиринт. Но мало-помалу мы оказались совершенно поглощены внутри нее.

Казалось так, словно я находился в воздушном пузыре на дне штормового моря. Меня окружали стены воды и в них мелькали темные силуэты. Казалось так, словно вся вселенная нажала, пытаясь раздавить меня. Я сосредоточился на красном мире Камня. Левая…

Цветущие каштаны… Чашка горячего шоколада в кафе на тротуаре… Концерт оркестра в садах Тюильри, звуки поднимаются в пронизанном ярким солнцем воздухе… Берлин в двадцатые. Тихоокеанские острова в тридцатые — там были удовольствия, но много порядка. Может быть, это не истинное прошлое, а образы прошлого нахлынут внутрь позже, утешая или мучая нас, человека или каплю.

Не имеет значения. Через Новый Мост и улицу Риволи омнибусы и фиакры… Художники со своими этюдами в Люксембургском саду… Я, если все будет хорошо, то опять смогу отыскать Отражение, подобное этому, стоящему в одном ряду с милым Авалоном… Запах каштанов…

Иду… Визжал ветер и гремела гроза, но меня не задевало. Я завершил еще один виток…

Покуда я не разрешал этому отвлекать меня, покуда я продолжал двигаться и сохранял свой фокус на Камне… Я должен был держаться, должен был делать эти медленные осторожные шаги, никогда не останавливаться, все медленнее и медленнее постоянно двигаясь… Лица… Казалось, что ряд лиц рассматривают меня из-за границы Лабиринта… Большие, как Голова, но искаженные, усмехающиеся, издевающиеся, глумящиеся надо мной, ждущие, что я остановлюсь или сделаю неверный шаг… Ждущие, что все вокруг распадется… За их глазами сверкали молнии, а в их устах, их смехе гремел гром… Теперь они говорили со мной словами подобные шторму с Темного Океана… Я потерплю неудачу, говорили они мне, потерплю неудачу и буду сметен, а этот осколок Лабиринта будет разбит позади меня на куски и поглощен… Они кляли меня, они плакали и плевали в меня, хотя все это не доходило до меня. Наверное, их на самом деле не было там…

Наверное, мой мозг был сломлен напряжением. Тогда что толку было в моих усилиях? Новый Лабиринт, созданный безумцем? Я заколебался и они грянули хором: «Безумец! Безумец! Безумец!»

Я глубоко втянул в себя запах того, что осталось от розы, и снова подумал о каштанах и днях, заполненных радостями жизни и ограниченным порядком. Голоса, казалось, стихли, когда мой ум пробежался по событиям того счастливого года.

…И я сделал еще один шаг, о еще один… Они играли на моих слабостях, они чувствовали мои сомнения, мои беспокойства, мою усталость… Чем бы там они ни были, они ухватились за то, что видели, и пытались использовать против меня… Левая… Правая… Пусть-ка теперь они почувствуют мою уверенность и завянут, сказал я себе. Я прошел уже вон сколько. Я буду продолжать. Левая…

Они кружили и набухали вокруг меня по-прежнему изрекая обескураживающие фразы. Но какая-то часть силы у них, кажется, пропала. Я проделал еще путь через один сектор дуги, в пылающем круге, видя его перед собой в своем красном духовном оке.

Я вернулся мысленно к своему побегу из Гринвуда, к своему хитрому вытягиванию сведений из Флоры, к своей встрече с Рэндомом, нашей схватке с его преследователями, нашему путешествию обратно в Эмбер… Я подумал о нашем бегстве в Рембу и моем прохождении Лабиринта там для восстановления многого из моей памяти… О принудительном браке Рэндома и своем недолгом пребывании в Эмбере, где я сразился с Эриком и бежал к Блейзу… О последовавших битвах, о своем ослеплении, выздоровлении, побеге, путешествии в Лорену, а потом в Авалон…

Двигаясь на еще большей скорости, мой ум скользил по поверхности последующих событий… Ганелон и Лорена… Твари из Черного Круга… Рука Бенедикта… Возвращение Бранда и нож ему в бок… Нож в бок мне… Вилл Рот… больничные архивы… Моя автокатастрофа…

Теперь, с самого начала в Гринвуде, через все это, до этого мгновения моей борьбы, чтобы гарантировать каждый маневр, каким он представлялся мне, я испытывал растущее чувство приближения, которое, как я знал, направлялись моим стремлением к трону, местью или моей концепцией долга — чувствовал его, сознавал его непрерывное существование все эти годы, вплоть до этого мгновения, когда оно сопровождалось чем-то еще… Я чувствовал, что ожидание должно вот-вот закончиться, что приближение чего бы там ни было скоро должно произойти… Давай… Очень, очень медленно… Все прочее было не важно. Я теперь бросил всю свою волю на движение. Моя сосредоточенность стала абсолютной. Что бы там ну находилось за пределами Лабиринта, я забыл о нем. Молнии. Лица. Ветры…

Это не имело значения. Был только Камень, пылающий Лабиринт и я сам — и я едва осознавал самого себя. Наверное, это было самым близким, когда я подходил к идеалу слияния с Абсолютом Хуги. Поворот… Правая стопа… Снова поворот…

Время перестало иметь значение. Пространство ограничивалось создаваемым мною узором. Теперь я черпал силы из Камня не обращаясь к нему, а как часть процесса, в котором я был занят. Я полагаю, что в некотором смысле я был стерт. Я стал движущейся точкой, запрограммированной Камнем, выполняющем операцию, настолько поглотившую меня, что у меня не было никакого внимания, годного для самосознания. И все же на каком-то уровне я понимал, что я тоже был частью этого процесса. Потому что я каким-то образом знал, что если бы это делал кто-нибудь другой, то возникал бы иной Лабиринт.

Я смутно сознавал, что прошел полпути. Путь стал сложным, мои движения — и того медленнее. Несмотря на вопрос скорости, мне это как-то напоминало о моем опыте с первоначальной настройкой на Камень, в той странной, многочисленной матрице, что, казалось, была источником самого Лабиринта. Правая… Левая…

Не было никакого затормаживания, я чувствовал себя очень легким, несмотря на обдуманность каждого шага. Меня, казалось, постоянно омывала безграничная энергия. Все звуки вокруг меня слились в белый шум и исчезли.

Затем, вдруг, я, казалось, больше не двигался медленно. Это не было похоже на то, словно я прошел вуаль или барьер, но, скорее, что я подвергся какой-то внутренней переналадке. Ощущение было такое, словно я теперь двигался нормальным шагом, пролагая себе извилистую дорогу сквозь все более и более тугие витки, приближаясь к тому, что скоро будет концом узора. И, главное, я был по-прежнему лишен каких-либо эмоций, хотя интеллектуально я знал, что на каком-то уровне росло чувство ликования и скоро вот-вот прорвется. Ещеодин шаг… Еще один… Еще, наверное, с полдюжины шагов…

Вдруг мир потемнел. Казалось, я стоял среди великой пустоты, со всего лишь пылающим светом Камня передо мной и пылающим Лабиринтом, подобного спиральной туманности, через которую я шагал. Я заколебался, но только на мгновение. Это, должно быть, последние испытания, финальная атака. Я не должен отвлекаться.

Камень показывал мне, что делать. А Лабиринт показывал мне, где делать. Единственное, чего не хватало, так это вида самого себя. Левая…

Я продолжал выполнять каждый шаг со всем своим вниманием. Наконец, против меня начала подниматься противодействующая сила, как в старом Лабиринте. Но к этому я был подготовлен многими годами опыта. Я боролся за еще два шага против нарастающего барьера.

Затем внутри Камня я увидел окончание Лабиринта. Я бы ахнул от неожиданного понимания его красоты, но даже дыхание мое в этом пункте регулировалось моими усилиями. Я бросил все свои силы на следующий шаг и пустота вокруг меня, казалось, затряслась. Я завершил его, а следующий был еще трудней. Я чувствовал себя так, словно находился в центре вселенной, ступая по звездам, упорно стараясь сообщить какое-то движение тем, что было, в основном, актом воли.

Моя нога медленно продвигалась, хотя я не мог ее видеть. Лабиринт начал светлеть, скоро он будет гореть ослепительным светом.

Лишь еще немного дальше… Я старался упорнее, чем когда-нибудь в старом Лабиринте, потому что теперь сопротивление казалось абсолютным. Я должен был противодействовать ему с твердостью и постоянством воли, исключающим все, решительно все остальное, хотя теперь, казалось, я вовсе не двигался, хотя вся моя энергия отвлекалась на просветление узора… По крайней мере, я выйду на фоне великолепного задника…

Минуты, дни, годы… Я не знаю, как долго это продолжалось, ощущение было такое, словно я был занят я этом единственном акте на всю вечность…

Затем я двинулся, и сколько на это ушло времени, не знаю. Но я завершил шаг и начал другой, затем еще…

Вселенная, казалось, вращалась вокруг меня. Я пропал.

С миг стоял я в центре своего Лабиринта, даже не рассматривая его, я упал на колени и согнулся пополам, кровь стучала у меня в висках. Голова кружилась, я тяжело дышал. Я начал дрожать всем телом. Я сумел это сделать, смутно сообразил я. Что бы ни могло произойти, тут был Лабиринт. И он выдержит…

Я услышал звук там, где никаким звукам быть не полагалось, но мои измученные мускулы отказались отвечать, даже рефлекторно, пока не стало слишком поздно. Лишь когда Камень вырвали из моих обмякших пальцев, я поднял голову и откинулся назад. Никто не следовал за мной через Лабиринт, я был уверен, что знал бы это. Следовательно…

Свет был почти нормальным и, сощурившись от него, я поднял взгляд на улыбающееся лицо Бранда. Он теперь носил черную повязку на глазу и держал в руке Камень. Он, должно быть, телепортировался сюда.

Он ударил меня как раз тогда, когда я поднял голову, и я упал на левый бок. Тогда он с силой пнул меня в живот.

— Ну, ты сумел это сделать, — оскалился он. — Не думал я, что ты сможешь. Теперь мне придется уничтожить еще один Лабиринт, прежде чем я восстановлю порядок в делах. Но сперва мне нужен этот камушек, чтобы обратить вспять битву при Дворе, — он помахал Камнем. — Прощай, пока!

И исчез.

Я лежал там, дыша через разинутый рот и держась за живот. Волны черноты поднимались и падали внутри меня, словно прибой, хотя я не совсем поддался потере сознания. Меня затопило чувство огромного отчаяния и, закрыв глаза, я застонал. Теперь у меня, к тому же, не было Камня, чтобы черпать силы.

Каштаны…

10

Когда я лежал там, страдая от боли, у меня перед глазами стояло видение, как Бранд появляется на поле боя, где сражаются силы Эмбера и Хаоса, с пульсирующим у него на груди Камнем. Его владение им явно было достаточно на его взгляд, чтобы сделать его способным обратить ход битвы против нас. Я видел его, хлещущего молниями по нашим войскам. Я видел его, вызывающего страшные ветры и грозы с градом ударить по нам. Я чуть не заплакал. Все это, когда он мог еще искупить свою вину, выступив на нашей стороне. Просто победить было, однако, для него теперь недостаточно. Он должен был победить для себя и на своих собственных условиях. А я? Я потерпел неудачу. Я бросил против Хаоса Лабиринт, чего я никогда не думал, что смогу сделать. И все же это будет все равно, что ничего, если битва будет проиграна и Бранд вернется и сотрет с лица земли мои труды. Подойти так близко, пройдя через все, что прошел я, и затем потерпеть неудачу здесь… Это заставило меня хотеть выкрикнуть: «Несправедливо!» Хотя я знал, что вселенная не вращалась в соответствии с моими представлениями о правильности.

Я заскрежетал зубами и выплюнул набившуюся в рот грязь. Отец поручил мне доставить Камень к месту битвы. Я почти добился этого. Тут меня охватило странное ощущение. Что-то требовало моего внимания. Что?

Безмолвие.

Бушующие ветры и гром прекратились. Воздух стал неподвижен. Фактически, воздух чувствовался прохладным и свежим. А по другой стороне своих век, я знал, что тут был свет.

Я открыл глаза. Я увидел яркое однообразное белое небо. Я зажмурился и отвернул голову. Было там что-то справа от меня…

Дерево. Дерево стояло там, где я воткнул посох, срубленный от старины Игга. Оно уже стало намного выше, чем был мой посох. Я чуть ли не видел, как оно растет. И оно было зеленым от листьев и белым от россыпи почек. Распустилось несколько цветов. С этой стороны ветер донес мне слабый и тонкий запах, предложивший некоторое утешение.

Я ощупал свои бока. У меня не было, кажется, ни одного сломанного ребра, хотя внутренности мои все еще чувствовались сплетенными в узел, от полученного мной пинка. Я протер глаза костяшками пальцев и провел рукой по волосам. Затем я тяжело вздохнул и поднялся на одно колено.

Поворачивая голову, я осмотрел перспективу. Плато было тем же самым и все же каким-то не тем же самым. Оно было по-прежнему голым, но не было больше суровым. Вероятно, эффект нового освещения. Нет. Тут что-то большее, чем это…

Я продолжал поворачиваться, завершая свое сканирование горизонта. Это было не то же место, где я начал свой проход. Различия были тонкие и явные: изменившиеся скальные формации, рытвина там, где раньше был ухаб, новая структура камня позади и рядом со мной, а вдали то, что походило на почву.

Я встал и теперь казалось, что откуда-то я улавливаю запах моря. Это место вызывало совершенно иное ощущение, чем то, когда я сюда поднимался — казалось, давно-предавно. Это была слишком большая перемена, чтобы быть вызванной той грозой. Это напомнило мне о чем-то.

Я снова вздохнул, там, в центре Лабиринта, и продолжал осматривать свое окружение. Каким-то образом, вопреки мне самому, мое отчаяние утекло и во мне поднималось чувство «освеженности» — это почему-то казалось самым наилучшим словом. Воздух был таким чистым и сладким, а место вызывало новое, непривычное чувство.

Конечно, оно было похоже на место первозданного Лабиринта. Я снова повернулся к дереву и опять оглядел его. Уже выше. Похоже, и все же не похоже…

Было что-то в воздухе, в земле, в небе. Это было новое место. Новый, первозданный Лабиринт. И, значит, все вокруг меня было результатом Лабиринта, в котором я стоял.

Я вдруг сообразил, что ощущал больше, чем освеженность. Это было чувство ликования, своего рода охватившей меня радости. Это было чистое свежее место, и я был каким-то образом ответственным за него.

Прошло время. Я просто стоял там, наблюдая за деревом, оглядываясь вокруг, наслаждаясь охватившей меня энергией. Здесь, во всяком случае, была какая-то победа, пока Бранд не вернется стереть ее с лица земли.

Я вдруг словно отрезвел. Я был должен остановить Бранда, я должен был защитить это место. Я был в центре Лабиринта. Если этот вел себя подобно другому, я мог воспользоваться его силой, чтобы спроецировать себя куда бы не пожелал. Теперь я мог воспользоваться им, чтобы пойти и присоединиться к другим.

Я стряхнул с себя пыль и вытащил клинок из ножен. Дела не могли быть столь безнадежными, как казалось ранее. Мне велели переправить Камень к месту битвы. Так пусть Бранд сделал это за меня. Он все равно будет там. Удачно. Мне просто придется пойти и как-то снова отобрать его у него, чтобы заставить дела пойти таким путем, каким предполагалось.

Я осмотрелся кругом. Мне надо будет вернуться сюда, исследовать как-нибудь в другой раз эту новую ситуацию, если я переживу то, что грядет. Здесь была тайна. Она висела в воздухе и плыла по ветру. Могут понадобиться века, чтобы разгадать, что произошло, когда я начертал новый Лабиринт.

Я отдал дереву честь. Оно, казалось, шевельнулось в тот момент. Я поправил свою розу и толкнул ее обратно в форму. Пришло время снова двигаться. Была еще одна вещь, которую я должен был сделать.

Я опустил голову и закрыл глаза. Я попытался вспомнить расположение земли перед последней бездной у Двора Хаоса. И я увидел ее тогда, под тем диким небом, и населил ее своими родственниками, своими войсками. Сделав это, я, казалось, слышал звуки отдаленной битвы. Сцена поправилась, стала четче. Я удержал видение еще на миг, а затем поручил Лабиринту отправить меня туда…

Спустя мгновение, казалось, я стоял на вершине холма рядом с равниной. Холодный ветер рвал с меня плащ. Небо было тем безумным вращающимся небосводом, каким я запомнил его с прошлого раза — получерным, полупереливающимся от радуг. В воздухе носились неприятные пары. Черная Дорога находилась теперь справа, пересекая эту равнину и проходя за нее над бездной к той мрачной цитадели, с мерцающими вокруг нее светлячками.

В воздухе плыли газовые мосты, простираясь издалека в той тьме, и странные фигуры шествовали по ним так же, как и по Черной Дороге. Передо мной на поле находилось то, что казалось главным сосредоточением войск. За своей спиной я слышал ни что иное, как крылатую колесницу времени.

Повернувшись к тому, что должно было быть севером по ряду предшествующих расчетов относительно его местоположения, я узрел наступление той дьявольской грозы через отдаленные горы, вспыхивающей, сверкающей и громыхающей, надвигающейся подобно леднику до неба. Так, значит, я не остановил ее созданием нового Лабиринта. Казалось, что она просто обошла мой защищенный район и будет двигаться, пока не доберется, куда бы там она не направлялась. Будем надеяться тогда, что за ней последуют какие-нибудь конструктивные импульсы, что распространились теперь наружу от нового Лабиринта, вновь наводя порядок по всем Отражениям. Я гадал, сколько грозе потребуется времени, чтобы добраться досюда.

Я услышал стук копыт и повернулся, выхватывая меч. Рогатый всадник на огромном черном коне несся прямо на меня. Я занял позицию и ждал. Он, казалось, спускался с одной из газовых дорог, проплывавших в этом направлении.

Я следил, как всадник поднимается с кривым мечом в правой руке. Я переместился, когда он надвинулся, чтобы зарубить меня. Когда он взмахнул мечом, я был готов к парированию, притянувшим его руку в пределы досягаемости. Я схватился за нее и стащил его с коня.

— Эта роза… — проговорил он, упав наземь. Не знаю, что еще он мог сказать, потому что я перерезал ему горло, и его слова и все прочее в нем пропали с огненным разрезом. Тут я резко отвернулся, вытаскивая Грейсвандир, рванул на несколько шагов и схватил за узду черного боевого коня. Я поговорил с конем, чтобы успокоить его, и увел подальше от пламени. После пары минут наши отношения улучшились, я взобрался в седло.

Сперва он проявил норовистость, но я просто пустил его легким шагом по вершине холма, пока продолжал наблюдать. Силы Эмбера, похоже, наступали. Все поле устилали тлеющие трупы. Главные силы наших врагов отступали на высоту, неподалеку от края бездны. Их ряды, еще не сломленные, но подвергшиеся сильному давлению, медленно отходили к ней. С другой стороны, бездну пересекали новые войска, присоединившиеся к тем, что держали высоту. Быстро оценив их растущую численность и их позицию, я рассудил, что они могут готовить собственное наступление. Бранда нигде не было видно.

Даже если б я отдохнул и носил доспехи, я дважды подумал, прежде чем присоединиться к сече. Моей задачей сейчас было опекать Бранда. Я сомневался, что он будет прямо вовлечен в бой. Я оглядел поле битвы как следует, ища одинокую фигуру. Нет. Наверное, противоположная сторона поля. Мне придется сделать круг к северу. Было слишком много, чего я не мог видеть на западе.

Я повернул своего коня и спустился с холма. Было бы так приятно свалиться, решил я. Просто упасть ничком и уснуть. Где Бранд, черт подери?

Я достиг подножия холма и свернул, чтобы перемахнуть дренажную канаву. Мне нужен был лучший обзор.

— Лорд Корвин Эмберский! Он ждал меня, когда я завернул в ложбину — рослый, трупного цвета парень, с рыжими волосами и на коне под масть. На нем были медные доспехи с зеленоватыми узорами и он сидел лицом ко мне, неподвижный, как статуя. Он сказал:

— Я увидел тебя на вершине холма. Ты ведь без кольчуги, не так ли?

Я хлопнул себя по груди. Он резко кивнул, затем поднял руку, сперва к левому плечу, затем к правому, отстегивая застежки панциря и давая ему упасть на землю. затем он сделал то же самое с наколенниками.

— Я давно хотел встретиться с тобой. Я Борель. Я не хочу, чтобы говорили, что я нечестно воспользовался преимуществом над тобой.

Борель… Имя было знакомое. затем я вспомнил. Он завоевал уважение и приязнь Дары. Он был ее учителем фехтования, мастером клинка. Глупым, однако, понял я. Он лишился моего уважения, сняв доспехи. Битва — не игра, и я не желал делать себя доступным для всякого самонадеянного осла, когда я чувствовал себя раздавленным. Если и ничего другого, он, вероятно, мог измотать меня.

— Теперь мы разрешим давно мучающий меня вопрос, — сказал он.

Я ответил причудливым ругательством, развернул своего коня и поскакал назад, откуда явился. Он немедленно бросился в погоню.

Когда я проскакал обратно вдоль дренажной канавы, то сообразил, что у меня недостаточная фора. Он настигнет меня с полностью открытой спиной и зарубит меня или заставит драться. Однако, хоть и ограничен был мой выбор, он включал немного побольше, чем это.

— Трус! — крикнул он. — Ты избегаешь боя. Это ли великолепный воин, о котором я так много слышал?

Я поднял руку и расстегнул свой плащ. По другую сторону канавы край ее был на уровне моих плеч, потом талии. Я скатился с седла налево, споткнулся разок и встал. Черный поскакал дальше. Я двинулся направо, лицом к этому приставале. Схватив плащ обеими руками, я помахал им секунду другую, прежде чем голова и плечи Бореля появились рядом со мной.

Плащ накрыл его, закутав клинок и все прочее, замотав голову и замедлив его руки.

Затем я с силой дал пинка. Я целил ему в голову, но попал в плечо. Он вывалился из седла, а его конь поскакал дальше.

Выхватив Грейсвандир, я прыгнул за ним следом. Я поймал его как раз тогда, когда он отбросил мой плащ и пытался подняться. Я проткнул его там, где он сидел, и увидел искаженное выражение его лица, когда его рана стала заниматься пламенем.

— О, низменно сделано! — воскликнул он. — Я надеялся на лучшее с твоей стороны!

— Это не совсем Олимпийские Игры, — ответил я, стряхивая со своего плаща несколько искр.

Затем я догнал своего коня и взобрался в седло. Это отняло у меня несколько минут. Когда я продолжил путь на север, то достиг более возвышенной местности. Оттуда я заметил руководящего Бенедикта, а далеко в тылу уловил мелькнувшего Джулиана во главе своих войск из Арден. Бенедикт явно держал их в резерве.

Я продолжал ехать к наступающей грозе, под полутемным вращающимся небом. Вскоре я добрался до цели, самого высокого холма, и начал подниматься. По пути наверх я несколько раз останавливался посмотреть на битву.

Я увидел Дейдру в черных доспехах, размахивающую топором. Льювилла и Флора были среди лучников. Фионы нигде не было видно. Жерара там тоже не было видно. Затем я увидел Рэндома верхом на коне, размахивающего тяжелым мечом, ведущего в атаку на вражескую высоту. Поблизости от него был рыцарь в зеленом, которого я не узнал. Этот человек размахивал палицей со смертельной эффективностью. За спиной у него висел лук, а на бедре — колчан блестевших стрел.

Гроза стала громче, когда я достиг вершины своего холма. Молнии мерцали с регулярностью неоновой рекламы и шипел дождь.

Подо мной и звери и люди — сплелись в узлы и пряди битвы. Над полем висело облако пыли. Но оно не мешало видеть, что вряд ли можно намного дальше толкнуть силы врага. Фактически, похоже, что сейчас близилось время для контратаки. Они, похоже, готовились в своих гористых местах и ждали только приказа.

Я ошибся минуты на полторы. Они пошли в наступление, хлынув вниз по склону, подкрепляя свои ряды, толкая наши войска назад, нажимая вперед. А из-за темной бездны прибывали все новые. Наши собственные войска начали упорядоченное отступление. Враг поднажал сильнее и, когда положение готово было обернуться разгромом, был отдан приказ.

Я услышал звук рога Джулиана и после этого увидел его верхом на Моргенштерне, ведущего на поле бойцов из Ардена. Это почти точно уравновешивало противостоящие силы и уровень шума все поднимался и поднимался, покуда небо вращалось над ними.

Я, наверное, с четверть часа наблюдал за конфликтом, когда наши силы медленно отступали по всему полю. Затем я увидел однорукую фигуру на огненном полосатом коне, появившуюся вдруг на вершине отдаленного холма. Он держал в руке высоко поднятый меч и стоял лицом к западу. Несколько долгих минут он стоял не двигаясь. Затем опустил меч.

Я услышал трубу на западе и сперва ничего не увидел. затем в поле зрения появилась шеренга кавалерии. Я поразился. На миг мне подумалось, что там был Бранд. Затем я сообразил, что это Блейз вел свои войска ударить по открывшемуся вражескому флангу.

И вдруг наши войска на поле больше не отступали. Они не уступили, они держали строй.

Блейз и его всадники продолжали скакать и я понял, что Бенедикт снова одержал победу. Враг вот-вот готов был распасться на части.

Затем меня овеял холодный ветер с севера. Гроза существенно продвинулась. И она была теперь темнее, чем прежде, с более яркими молниями.

Тут я подумал… прокатится ли она просто по полю как аннигилирующая волна, и все дела? Что насчет воздействия нового Лабиринта? Последует ли оно за ней, восстанавливая все? Я как-то сомневался в этом. Если эта гроза уничтожит нас вдребезги, у меня было такое ощущение, то мы и останемся уничтоженными. Потребуется сила Камня, чтобы разрешить нам благополучно перенести ее, пока не будет восстановлен порядок. А что останется, если мы благополучно перенесем ее? Я просто не мог догадаться.

Так каков же был план Бранда? Чего он ждал? Что он собирался сделать?

Я еще раз осмотрел все поле боя.

Что-то.

В затененном месте, на высотах, где враг перегруппировывался, получил подкрепление, и низины, которые он штурмовал…

Что-то.

Крошечная вспышка яркого света… Я был уверен, что увидел ее. Я продолжал следить, ожидая. Я должен был увидеть ее снова, засечь ее. Прошла минута. Может, две…

Вот! Снова!

Я развернул черного коня. Похоже была возможность обогнуть ближайший вражеский фланг и подняться на ту предположительно незанятую высоту. Я поскакал вниз.

Это должен был быть Бранд с Камнем. Он выбрал хорошее, безопасное место, с которого он имел обзор всего поля боя, так же, как приближающейся грозы. Оттуда он мог направлять свои молнии в наши войска, когда грозовой фронт приблизится. Он просигналит в нужный момент отступление, поразит нас странным неистовством грозы и самым эффектным использованием Камня при данных обстоятельствах.

Мне придется быстро приблизиться. Моя власть над Камнем была больше, чем у него, но она уменьшалась с расстоянием, а у него Камень при себе. Моей лучшей ставкой было броситься прямо на него, оказаться в диапазоне контроля, взять командование Камнем на себя и использовать его против него. Но он мог взять туда с собой телохранителя. Это беспокоило меня, потому что разделывание с ним может катастрофически замедлить меня. А если телохранителя нет, что мешает ему телепортироваться куда подальше, если станет туго? Что же тогда мог сделать я? Мне придется начать все заново, снова охотиться за ним. Я гадал, смогу ли я использовать Камень, чтобы не дать ему переиграть меня. Я не знал. И решил попробовать.

Это мог быть не самый лучший из планов, но это был единственный, имеющийся у меня. Строить замыслы больше не было времени.

Скача, я увидел, что были и другие, тоже направлявшиеся к той высоте. Рэндом, Дейдра и Фиона верхом, в сопровождении восьми всадников, проложили себе дорогу сквозь вражеские ряды, с немногочисленными другими войсками — я не мог сказать друзьями или врагами — может быть, и теми, и другими — упорно скачущими позади них. Я не узнал его или ее, могло ведь быть и так. Я не сомневался в том, какая цель была у авангарда, ведь там же была Фиона. Она, должно быть, заметила присутствие Бранда и вела к нему других. На мое сердце упали несколько капель надежды. Она могла суметь нейтрализовать силы Бранда, или свести их к минимуму. Я нагнулся вперед, все еще несясь влево, поторапливая своего коня. Небо продолжало поворачиваться. Вокруг меня свистел ветер. Раскатился великолепный удар грома. Я не оглянулся.

Я настигал их. Я бы не хотел, чтобы они попали туда раньше меня, но страшился, что они все-таки попадут. Расстояние было слишком велико.

Если б только они обернулись и увидели, что я скачу за ними, они, вероятно, подождали бы. Тут я пожелал, чтобы был какой-то способ раньше дать знать им о своем присутствии. Я проклял тот факт, что Карты больше не действовали.

Я начал кричать, я орал им вслед, но ветер уносил мои слова и гром раскатывался над ними.

— Подождите меня, черт подери! Это Корвин!

Даже ни единого взгляда в моем направлении.

Я проскакал мимо ближайших схваток и промчался вдоль вражеского фланга вне досягаемости снарядов и стрел. Они, казалось, отступали теперь быстрее, и наши войска распространились по большой площади. Бранд, должно быть, уже готовился нанести удар. Часть вращающегося неба была покрыта темной тучей, которой несколько минут назад над полем не было.

Я свернул направо, позади отступающих сил, мчась к тем холмам, на которые взбирались другие. Небо продолжало темнеть, когда я приблизился к подножию холмов, и я страшился за своих родичей. Они слишком близко подходили к нему. он должен был что-то сделать, если Фиона была недостаточна сильна, чтобы остановить его…

Конь встал на дыбы и я был сброшен наземь, в ослепительной вспышке молнии, ударившей передо мной.

Гром громыхнул прежде, чем я ударился о землю.

Несколько секунд я пролежал там оглушенный, конь отбежал и был метрах в пятидесяти от меня, прежде чем остановился и начал неуверенно двигаться по кругу. Я перевернулся на живот и поднял глаза на длинный склон. Другие всадники тоже были спешены. Их группа явно была поражена тем же разрядом, некоторые двигались, большинство — нет. Никто еще не поднялся. Над ними я увидел красное пылание Камня, дальше под козырьком нависшей скалы, теперь ярче и ровнее, темный силуэт носившей его фигуры.

Я начал ползти вперед, вверх и влево. Я хотел убраться из поля зрения той фигуры, прежде чем рискну подняться. Потребовалось бы слишком долгое время, чтобы добраться до него ползком, и мне теперь придется обогнуть других, потому что именно на них будет сосредоточено его внимание.

Я проделал свой путь осторожно, медленно, использовав каждую малость попадавшегося на глаза прикрытия, гадая, скоро ли молния ударит в том же самом месте. А если нет, то когда он начнет обрушивать гибель на головы наших солдат. Теперь уж в любую минуту, прикинул я. Быстрый взгляд назад показал мне, что наши силы распространились по противоположному концу поля, с врагом, отходящим назад и двигающимся в эту сторону. Фактически, в самом скором времени, мне кажется, придется беспокоится и о них тоже.

Я сумел добраться до узкой канавы и извиваясь полз на юг метров десять. Затем снова выбрался на противоположной стороне, воспользовавшись укрытием за возвышенностью, а потом за несколькими камнями.

Когда я поднял голову, чтобы оценить ситуацию, то не смог больше разглядеть пылание Камня. Расщелина, из которой он сиял, была загорожена ее восточным каменным боком.

Но я продолжал ползти поблизости от края самой бездны, прежде чем снова двинулся вправо. Я поднялся до точки, где подняться казалось безопасным. Я продолжал ожидать новой молнии, нового раската грома поблизости или на поле, но ничего такого не появилось. Я начал подумывать… а почему бы и нет? Я потянулся, пытаясь почувствовать присутствие Камня, но не смог. Я поспешил к месту, где видел пылание.

Я бросил взгляд через бездну, чтобы удостовериться, что с этого направления не приближается никаких новых угроз. Я вытащил меч. Добравшись до своей цели, я остановился поблизости от эскарпа и прокладывал себе путь на север. Я низко пригнулся, когда добрался до его края, и огляделся.

Красного пылания не было. И темной фигуры тоже. Каменная ниша, похоже, была пустой.

Поблизости не было ничего подозрительного. Не мог ли он снова телепортироваться? А если так, то почему?

Я поднялся и обошел скалистую возвышенность. И продолжал двигаться в том же направлении. Я снова попытался ощутить Камень, и на этот раз вступил в слабый контакт с ним — кажется, где-то справа и выше от меня.

Бесшумно, осторожно я двигался в ту сторону. Почему он покинул свое укрытие? Он отлично расположился для того, что затеял. Если не…

Я услышал пронзительный крик и проклятья. Двух разных голосов. Я бросился бежать…

11

Я пробежал мимо ниши и бросился дальше. За ней находилась естественная тропа, петляя поднимающаяся вверх. Пока еще я никого не видел, но мое ощущение Камня стало сильнее, пока я бежал. Я подумал, что услышал звук шагов справа от меня и резко обернулся в этом направлении, но в поле зрения никого не было. Камень, к тому же, не чувствовался так близко и поэтому я продолжал бежать.

Когда я приблизился к верху возвышенности, с висящей за ней черной каплей Хаоса, то услышал голоса. Я не мог разобрать, что было сказано, но слова были взволнованными.

Приблизившись к гребню, я замедлил ход и, пригнувшись пониже, выглянул из-за края скалы.

На небольшом расстоянии впереди меня находился Рэндом, а с ним была Фиона и лорды Чантрис и Фельдэйн. Все, кроме Фионы, держали оружие так, словно готовы были им воспользоваться, но стояли совершенно неподвижно. Они глядели на край всего — скальный карниз, слегка выше их уровня и, наверное, метрах в пятнадцати от них — место, где начиналась бездна.

В том месте стоял Бранд и держал перед собой Дейдру. Она была без шлема, ее волосы дико развевались, а он приставил кинжал к ее горлу. Похоже, что он уже слегка порезал ее. Я отшатнулся.

Я услышал, как Рэндом тихо спросил:

— Ты ничего больше не можешь сделать, Фи?

— Я могу удержать его здесь, — ответила она. — И на таком расстоянии могу замедлить его усилия в управлении погодой. Но это и все. Он несколько настроен на него, а я — нет. На его стороне также близость. Всему, что я смогу еще попробовать, он сможет противодействовать.

Рэндом пожевал нижнюю губу.

— Сложите оружие, — крикнул Бранд. — Сделайте это немедленно, или Дейдра умрет.

— Убей ее, — откликнулся Рэндом. — И ты потеряешь единственное, что сохраняет тебе жизнь. Сделай это, и я покажу, куда я сложу свое оружие.

Бранд что-то пробурчал под нос, затем сказал:

— Ладно! Я начну резать ее по частям!

Рэндом сплюнул и согласился:

— Валяй. Она может регенерировать ничуть не хуже остальных из нас. Найди угрозу, которая что-то значит, или заткнись и выходи драться!

Бранд не двигался. Я подумал, что лучше не открывать своего присутствия. Должно быть что-то такое, что я мог сделать. Я бросил еще один взгляд, мысленно фотографируя местность, прежде чем отпрянуть назад. Было несколько камней по пути влево, но они простирались недостаточно далеко. Я не видел никакого пути, каким бы я мог подкрасться к нему.

— По-моему, нам придется рискнуть и броситься на него, — услышал я слова Рэндома. — Я не вижу ничего иного. А вы?

Прежде, чем ему кто-нибудь ответил, произошла странная вещь: день начал светлеть.

Я оглянулся кругом, ища источник освещения, а затем поискал его над головой.

Тучи все еще были там. Сумасшедшее небо за ними выкидывало свои фокусы. Но в тучах была яркость. Они побледнели и теперь пылали, словно загораживали солнце. Даже пока я смотрел, было воспринимаемое глазом просветление.

— Что это он теперь затеял? — спросил Чантрис.

— Насколько я могу судить — ничего, — ответила Фиона. — Я не верю, что это его рук дело.

— Тогда чье же?

Не было никАкого ответа, что я мог расслышать.

Я следил, как тучи становились все ярче. Самая большая и яркая из них закружилась так, словно ее взболтали. Внутри нее метались, выстраиваясь, силуэты. Контур начал принимать форму.

Подо мной на поле шум битвы уменьшился. Сама гроза онемела, когда возникло видение. Что-то определенно формировалось над нашими головами — черты огромного лица.

— Сказано же, я не знаю, — услышал я слова Фионы в ответ на что-то невнятно произнесенное.

Прежде, чем оно кончило обретать форму, я понял, что в небе было лицо отца. Ловкий этот фокус, и я к тому же понятия не имел, что он собой обозначал.

Лицо шевельнулось, словно он оглядывал нас всех. Там были морщины напряжения и что-то вроде озабоченности в выражении его лица. Яркость еще немного возросла, губы шевельнулись.

Когда до меня дошел его голос, он был, скорее, на обычном разговорном уровне, чем ожидаемым мною гулом.

— Я отправляю вам это послание, — произнес он, — перед попыткой ремонта Лабиринта. К тому времени, когда вы получите его, я уже преуспею или потерплю неудачу. Оно будет предшествовать волне Хаоса, которая должна сопровождать мою попытку. У меня есть причины считать, что эти усилия окажутся для меня смертельными.

Его глаза, казалось, пробежали по полю.

— Радуйтесь или горюйте, — продолжал он. — Как вам угодно. Потому что это либо начало, либо конец. Я отправлю Камень Правосудия Корвину, как только кончу пользоваться им. Я поручил ему донести его к месту столкновения. все ваши усилия будут напрасны, если нельзя будет отвратить волну Хаоса. Но в том месте с помощью Камня Корвин сумеет сохранить вас, пока она не пройдет.

Я услышал смех Бранда, теперь он казался совершенно обезумевшим.

— С моим уходом, — продолжал голос, — проблема наследования переходит к вам. У меня были на этот счет свои пожелания, но теперь я вижу, что они были бесплодными. Следовательно, у меня нет иного выбора, кроме как оставить это на роге Единорога. Дети мои, не могу сказать, что я целиком доволен вами, но, думаю, это взаимно. Да будет так! Я оставляю вас со своим благословением, которое больше, чем формальность. А теперь я иду пройти Лабиринт. Прощайте!..

Затем его лицо начало таять и яркость вытекла из тучи. Еще немного, и она пропала, на поле пала неподвижность.

— …и, как видите, — услышал я слова Бранда, — у Корвина Камня нет. Бросайте оружие и убирайтесь к чертям отсюда! Или сохраните его и убирайтесь. Оставьте меня в покое. У меня много дел!

— Бранд, — сказала Фиона. — Ты можешь сделать то, чего он хотел от Корвина? Можешь ты воспользоваться им, чтобы заставить эту штуку миновать нас?

— Мог бы, если б взялся, — сказал он. — Да, я мог бы отвернуть ее в сторону.

— Ты будешь герой, если это сделаешь, — мягко проговорила она. — Ты заслужишь нашу благодарность. Все прошлые ошибки будут прощены. Мы…

Он начал дико хохотать.

— Ты просишь меня? — заржал он. — Ты, которая оставила меня в той башне, которая всадила нож мне в бок? Спасибо тебе, сестрица, это очень любезно с твоей стороны — простить меня, но извини меня, если я откажусь.

— Ладно, — вмешался Рэндом. — Чего же ты все-таки хочешь? Извинений? Богатств и сокровищ? Важного поста? Всего этого? Оно твое. Но ты играешь в глупую игру. Давай покончим с ней и отправимся домой, притворившись, что все это было дурным сном.

— Ну, давай покончим с ней, — откликнулся Бранд. — Вы сделаете это, бросив все свое оружие. Потом Фиона освободит меня от своих чар, вы все делаете поворот кругом и на север, шагом марш. Вы делаете это, либо я убью Дейдру.

— Тогда, я думаю, тебе лучше начать, убить ее и быть готовым драться со мной, — ответил Рэндом. — Потому что она все равно умрет, если мы позволим тебе поступить по-своему. Все из нас умрут.

Я услышал смешок Бранда.

— Вы серьезно думаете, что я собираюсь позволить вам умереть? Я нуждаюсь в вас — время такое — во всех вас, кого смогу спасти. Будем надеяться, и Дейдру тоже. Вы — единственные, кто сможет оценить мой триумф. Я сохраню вас несмотря на то всеобщее разрушение, что вот-вот начнется.

— Я тебе не верю, — заявил Рэндом.

— Тогда остановись на минутку и подумай об этом. Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы знать, что я хочу ткнуть вас в это носом. Вы мне нужны как свидетели того, что я сделаю. В этом смысле мне потребуется ваше присутствие в моем новом мире. А теперь убирайтесь отсюда.

— Ты будешь иметь, что хочешь, — начала было Фиона, — плюс нашу благодарность, если только…

— Прочь!

Я знал, что не смогу больше медлить. Я должен был сделать свой ход. Я также знал, что не смогу вовремя добраться до него. У меня не было иного выбора, кроме как попытаться использовать Камень, как оружие против него.

Я потянулся и ощутил его присутствие. Я закрыл глаза и вызывал свои силы.

Горячо. Горячо. Он жжет тебя, Бранд. Он заставляет каждую молекулу вибрировать в твоем теле, все быстрее и быстрее. Ты вот-вот станешь человеком-факелом.

Я услышал его вопль.

— Корвин! — взревел он. — Прекрати это! Где бы ты ни был! Я убью ее! Смотри!

Все еще приказывая Камню жечь его, я поднялся на ноги. Я бросил на него бешеный взгляд через разделяющее нас пространство. Его одежда начала тлеть.

— Прекрати это! — завопил он и, подняв нож, резанул Дейдру по лицу. Я пронзительно закричал и перед глазами у меня все поплыло. Я потерял контроль над Камнем, но Дейдра, с окровавленной левой щекой, вонзила зубы ему в руку, когда он попытался снова порезать ее. Затем одна рука ее освободилась и она двинула ему локтем по ребрам и попыталась вырваться.

Как только она двинулась, как только ее голова опустилась, мелькнула серебряная молния. Бранд охнул и выпустил кинжал. Стрела пронзила ему горло. Спустя мгновение за ней последовала другая и торчала из его груди немного правее Камня.

Он сделал шаг назад и издал булькающий звук, да только не было места, куда он мог шагнуть с края бездны.

Его злая гримаса пропала. Глаз широко раскрылся, когда он начал валиться. Затем его правая рука метнулась вперед и схватила за волосы Дейдру. Я тогда бежал, крича, но знал, что не смогу вовремя добраться до них.

Дейдра взвыла, на ее залитом кровью лице появилась гримаса ужаса, и она протянула ко мне руку…

Затем Бранд, Дейдра и Камень перевалились за край и упали, пропали из виду, исчезли…

Я считаю, что попытался броситься за ними следом, но Рэндом схватил и удержал меня. В конце концов, ему пришлось меня ударить, и все прекратилось…

Когда я пришел в себя, я лежал на каменистой земле, подальше от края того места, где я упал. Кто-то подложил мне под голову плащ вместо подушки. Первое, что я увидел, это поворачивающееся небо, напомнившее мне почему-то мой сон о колесе, в тот день, когда я встретил Дару. Я мог чувствовать других вокруг меня, слышать их голоса, но сперва не поворачивал головы. Я просто лежал там и смотрел на Мандалу в небесах и думал о своей потере. Дейдра… Она значила для меня больше, чем вся семья вместе взятая. Я ничего не мог с этим поделать. Так уж оно было. Сколько раз я желал, чтобы она не приходилась мне сестрой. И все же я примирился с реальностью нашей ситуации. Чувства мои никогда не изменятся, но… теперь она исчезла, и эта мысль значила для меня больше, чем грозящее уничтожение мира.

И все же я должен был сейчас увидеть, что происходило. С исчезновением Камня все было кончено. И все же… Я потянулся, пытаясь ощутить его присутствие, где бы он ни был, но ничего не было. Тогда я начал подыматься, чтоб посмотреть, насколько далеко продвинулась волна, но чья-то рука толкнула меня обратно.

— Отдыхай, Корвин, — это был голос Рэндома. — Ты раздавлен. У тебя такой вид, словно ты прошел через ад. Ты теперь ничего не можешь сделать. Не волнуйся.

— Какая разница от состояния моего здоровья, — огрызнулся я. — В скором времени это не будет иметь значения.

Я снова стал подыматься и на этот раз рука двинулась поддержать меня.

— Ладно, тогда, — согласился он. — Не то чтобы на многое стоило смотреть.

Я полагаю, он был прав. Бой, похоже, кончился, за исключением немногих изолированных очагов сопротивления врага, а их быстро окружали, их защитников быстро убивали или брали в плен, все двигались в этом направлении, отходя перед наступающей волной, достигшей противоположного конца поля. Вскоре на нашей высоте будут появляться все уцелевшие с обоих сторон. Я посмотрел, что творилось позади нас. Никаких новых сил не приближалось со стороны Цитадели. Не могли бы мы отступить в то место, когда волна доберется, наконец, сюда, к нам? И что тогда? Бездна казалась конечным ответом. «Скоро, — прошептал я, думая о Дейдре. — Скоро». Почему бы и нет?

Я следил за грозовым фронтом: сверкающим, трансформирующимся. Да, скоро. С Камнем, пропавшим вместе с Брандом. Я произнес:

— Бранд. Кто, в конце концов, достал его?

— На это отличие претендую я, — проговорил знакомый голос, который я не мог отождествить.

Я повернул голову и уставился на него. Человек в зеленом сидел на коне. Его лук и колчан лежали рядом с ним на земле. Он блеснул в мою сторону злой улыбкой. Это был Каин.

— Провалиться мне на этом месте, — сказал я, потирая челюсть. — Забавный случай произошел со мной в пути на твои похороны.

— Да, я слышал об этом, — он рассмеялся. — Ты когда-нибудь убивал сам себя, Корвин?

— В недавнее время не доводилось. Как ты сумел это сделать?

— Прогулялся в нужное Отражение, подстерег там Отражение самого себя,

— объяснил он. — Он обеспечил труп, — он содрогнулся. — Жуткое это ощущение, не из тех, которые я хотел бы повторить.

— Но зачем? — недоумевал я. — Зачем подделывать свою смерть и пытаться обвинить в ней меня?

— Я хотел добраться до корня всех бед Эмбера. И уничтожить его. И подумал, что для этого лучше всего уйти в подполье. Какой же лучший способ, чем убедить всех, что я мертв? И, в конце концов, я преуспел, как видишь, — он смолк. — Хотя я сожалею насчет Дейдры. Но у меня не было выбора. Это был наш последний шанс. Я действительно не думал, что он захватит ее с собой.

Я отвел взгляд.

— У меня не было выбора, — повторил он. — Я надеюсь, ты можешь это видеть.

Я кивнул.

— Но почему ты пытался придать этому такой вид, словно тебя убил я?

Тут подошли Фиона с Блейзом. Я приветствовал их обоих и повернулся к Каину за ответом. Блейза я тоже хотел кое о чем спросить, но это могло и подождать.

— Ну? — сказал я.

— Я хотел убрать тебя с дороги, — сказал он. — Я все еще думал, что за всем этим стоишь ты. Ты или Бранд. До такой степени я сузил список. Я думал даже, что может быть так, что вы оба я этом вместе — особенно, раз он старался привезти тебя обратно.

— Ты неправильно это понял, — вступил в разговор Блейз. — Бранд пытался удержать его подольше, он знал, что к нему вернулась память, и…

— Я понял, — ответил Каин. — Но в то время это выглядело так. Поэтому я хотел вернуть Корвина в темницу, пока я ищу Бранда. Я тогда лежал тихо и слушал по Картам, что говорил каждый, надеясь найти ключ к местонахождению Бранда.

— Вот об этом-то и говорил отец, — проговорил я.

— Отец? — спросил Каин.

— Он предполагал, что Карты подслушивают.

— Не понимаю, как он мог узнать. Я научился быть в этом совершенно пассивным. Я приучил себя сдавать их всех и касаться их всех слегка, одновременно, ожидая появления. Когда оно возникало, я перемещал свою внимательность на говоривших. Беря вас по одному, я обнаружил, что иногда могу проникать в ваши мысли, когда вы сами не пользовались Картами — если вы были достаточно отвлечены, а я не позволял себе никакой реакции.

— И все же он узнал, — повторил я.

— Это вполне возможно, — сказала Фиона, а Блейз кивнул. Рэндом подошел поближе.

— Что ты имел в виду, когда спросил про бок Корвина? — поинтересовался он. — Как ты мог даже знать об этом, если ты…

Каин кивнул. Я увидел Бенедикта и Джулиана в отдалении обращавшихся к своим войскам.

При молчаливом движении Каина, я забыл о них.

— Ты? — прохрипел я. — Меня пырнул ты?

— Выпей, Корвин, — Рэндом передал мне флягу. Там было разбавленное вино. Я глотнул его. Жажда моя была огромна, но я остановился после нескольких глотков, и попросил:

— Расскажи мне об этом.

— Ладно. Я обязан это сделать для тебя. Когда я узнал из мыслей Джулиана, что ты вернул Бранда в Эмбер, то решил, что прежняя догадка была правильной: вы оба с Брандом участвовали в этом. Это значило, что вас надо уничтожить. Ночью я воспользовался Лабиринтом, чтобы проникнуть в твои покои. Там я пытался убить тебя, но ты двигался слишком быстро и каким-то образом сумел уйти по Карте.

— Черт бы побрал твои глаза! — выругался я. — Если ты мог прикоснуться к нашим мыслям, неужели ты не мог увидеть, что я не тот человек, которого ты искал?

— Я мог уловить только непосредственные мысли и реакции на ваше окружение. И я слышал твое проклятие, Корвин, и оно сбылось. Я решил убрать с дороги тебя и Бранда. Я знал, что он мог натворить, по его действиям еще до твоего возвращения. Но в то время я не мог добраться до него, из-за Жерара. Потом он начал становиться сильнее. Я сделал позже одну попытку, но она не удалась.

— Когда это было? — спросил Рэндом.

— Это была та, в которой обвинили Корвина. Я замаскировался. На случай, если он сумеет отделаться легким ранением, как Корвин. Я не хотел, чтобы он знал, что я все еще действую. я воспользовался Лабиринтом, чтобы спроецировать себя в его покои, я пытался прикончить его. Мы оба были ранены — пролилось много крови — но он тоже сумел убраться по Карте.Потом я, не так давно, вступил в контакт с Джулианом и присоединился к нему в этой битве, потому что Бранд был просто обязан появиться здесь. Я сделал несколько стрел с серебряными наконечниками, потому что более чем наполовину был убежден, что он не был больше похож на остальных из нас. Я хотел убить его быстро и сделать это издали. Я напрактиковался в стрельбе и отправился искать его. И, наконец, нашел. Теперь все говорят, что я был неправ насчет тебя, так что твоя стрела останется неиспользованной.

— Премного благодарен.

— Я, может быть, даже обязан извиниться перед тобой.

— Это было бы мило.

— С другой стороны, я думаю, что был прав. Я делал это, чтобы спасти остальных.

Я так и не получил извинений Каина, потому что тогда пение трубы, казалось, заставило вздрогнуть весь мир — неведомо с какого направления, громкое, продолжительное. Мы заметались кругом, ища источник.

Каин встал и указал:

— Вот!

Мои глаза последовали за его жестом. Занавес грозового фронта был прерван на северо-западе, в точке, где из него появилась Черная Дорога. Там появился призрачный всадник на черном коне и затрубил в свой рог. Прошло некоторое время, прежде чем до нас донеслись новые ноты. Спустя несколько мгновений еще два трубача — тоже бледные и верхом на черных жеребцах — присоединились к нему. Они подняли свои рога и добавили звучности.

— Что это может быть? — спросил Рэндом.

— По-моему, я знаю, — сказал Блейз, а Фиона кивнула.

— Что же тогда? — спросил я.

Но они мне не ответили. Всадники снова начали двигаться, проезжая по Черной дороге, а за ними появились новые.

12

Я следил. На высотах вокруг меня царило великое безмолвие. Все войска остановились и смотрели на процессию. Даже пленники с Двора, окруженные сталью, обратили свое внимание в эту сторону.

Возглавляемая бледными трубачами, выехала масса всадников, верхом на белых жеребцах, неся знамена, некоторые из которых я не узнал, позади человека-существа, несшего эмберский штандарт с Единорогом. За ними последовали новые музыканты, некоторые играли на таких инструментах, каких я никогда прежде не видывал.

За музыкантами маршировали рогатые, человекообразные существа в светлых доспехах, длинные колонны их, и примерно каждый двадцатый нес перед собой огромный факел. держа его высоко над землей.

Тут до нас докатился глухой шум, медленный, ритмичный, возвеличенный катящийся под нотами труб и звуками музыкантов, и я понял, что солдаты-пехотинцы пели.

Много времени, казалось, прошло, когда эта масса прошествовала по тому черному пути через отдаленную дорогу ниже нас, и все же ни один из нас не шелохнулся и ни один из нас не заговорил. Они прошли с факелами, знаменами, музыкой и пением, и, наконец, они подошли к краю бездны и продолжали идти по почти невидимому продолжению того темного большака, с факелами, горящими теперь на фоне черноты, освещая им дорогу. Музыка стала сильнее, несмотря на расстояние, со все новыми и новыми голосами, добавлявшимися к тому хору, покуда авангард продолжал выступать из этого сверкающего молниями грозового занавеса. Проходил случайный раскат грома, но он не мог заглушить этого; ни напавшие ветры загасить хоть один факел, насколько я мог видеть. Движение обладало гипнотическим воздействием. Казалось, что я следил за процессией бессчетные дни, наверное, годы, слушая мотив, который я теперь узнал.

Вдруг через грозовой фронт пролетел дракон, и еще один, и еще. Зелено-золотисто-черные, как старое железо, я наблюдал, как они парят на ветрах, поворачивая головы, чтобы выпустить огненные вымпелы. Позади них сверкали молнии и они были ужасающими и великолепными, и неисчислимого размера. Под ними шло небольшое стадо белого рогатого скота, ревя и выбивая дробь своими копытами. Среди них были всадники, щелкавшие длинными черными бичами.

Затем пошла процессия истинно звериных войск из Отражений, с которыми Эмбер иногда торговал — тяжелых, чешуйчатых и когтистых — играя на инструментах вроде волынок, чьи завывающие свисты доносились до нас с трепетом и пафосом.

Они промаршировали дальше и появились новые факельщики и новые войска со своими цветами. Мы следили, как они проходят и улетают своей дорогой в далекое небо, сияющая миграция светлячков, и их конечная Цитадель — та черная, называемая Двором Хаоса.

Шествию, казалось, нет конца, я потерял всякий счет времени, но грозовой фронт, странное дело, не наступал, когда продолжалось все это. Я даже несколько потерял свое чувство личности, настолько я был захвачен процессией, проходящей мимо нас. Это, знал я, было событием, которое не могло повториться никогда.

Светлые летающие существа проносились над нами, а темные проплывали повыше.

Там были призрачные барабанщики, существа из прозрачного света и стая летающих машин, я увидел всадников, облаченных во все черное, верхом на самых разных зверях, крылатые драконы зависли в небе. И звуки — топот копыт и ног, пение и завывание, барабаны и трубы — выросли в могучую волну, омывавшую нас.

Затем, когда мои глаза прошли вдоль этих шеренг, из сверкающего занавеса появилась новая фигура. Это была повозка, вся задрапированная черным, влекомая парой черных коней. В каждом углу появлялся посох, пылавший голубым огнем, и на ней покоилось то, что могло быть только гробом, завернутым в наш флаг с Единорогом. Возницей был горбун, облаченный в пурпурно-оранжевые одежды, и даже на этом расстоянии я знал, что это был Дворкин.

«Значит, таким вот образом, — подумал я. — Не знаю почему, но это как-то укладывается, укладывается, что ты теперь путешествуешь на прежнюю Родину. Было многое, что я мог сказать тебе, пока ты жил, но мало было когда-нибудь сказано правильных слов. Теперь все кончено, потому что ты мертв. Так же мертв, как все те, кто ушел в это место до тебя, куда скоро могут последовать остальные из нас. Я сожалею. Лишь после всех этих долгих лет, когда ты принял другое лицо и облик, я, наконец, узнал тебя, стал уважать, и даже стал относиться к тебе с симпатией — хотя и в этом образе ты был хитрым старым ублюдком. Было ли ганелоновское „Я“ все время настоящим тобой или оно было еще одной формой, принятой ради удобства, старый изменитель Облика? Я никогда не узнаю, но я хотел бы узнать, что увидел тебя, наконец, таким, каким ты был, что я встретил того, к кому относился с симпатией, кому мог доверять, и что это был ты. Я желал бы, чтобы я смог узнать тебя лучше, но и на том спасибо…»

— …отец? — тихо произнес Джулиан.

— Он хотел, чтобы его отвезли за Двор Хаоса в окончательную тьму, когда, наконец, придет его время, — сказал Блейз. — Так мне однажды рассказал Дворкин. За пределы Хаоса и Эмбера, в место, где никто не царит.

— И так оно и есть, — сказала Фиона. — Но есть ли где-то порядок за стеной, через которую они прошли? Или гроза будет продолжаться вечно? Если он преуспел, она лишь приходящее явление и мы в безопасности. Но если нет…

— Это не имеет значения, — вмешался я, — преуспел он или нет, потому что я преуспел.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Я считаю, что он потерпел неудачу, — объяснил я. — Что он был уничтожен прежде, чем сумел отремонтировать старый Лабиринт. Когда я увидел приближение этой грозы, на самом деле я испытал часть ее, я сообразил, что никак не смогу вовремя поспеть сюда с Камнем, который он отправил мне после своих усилий. Бранд всю дорогу пытался отнять его. Может это подало мне мысль. Это было самое трудное, что я когда-либо делал, но я преуспел. Мир должен удержаться от распада, выживем ли мы или нет. Бранд отнял у меня Камень как раз тогда, когда я завершил его. Но я оправился от его нападения и сумел воспользоваться Лабиринтом, чтобы спроецировать себя сюда. Так что Лабиринт по-прежнему существует, что бы там еще ни произошло.

— Но, Корвин, — спросила Фиона, — что если отец преуспел?

— Я не знаю.

— Я так понимаю, — сказал Блейз, — из того, что рассказал мне Дворкин, что два различных Лабиринта не могут существовать в одной и той же вселенной. Те, что в Рембе и на Тир-на Ног-те не в счет, будучи только отражениями нашего…

— Что же случиться? — спросил я.

— Я думаю, что произойдет откол, основание нового существования где-то.

— Каким же будет его воздействие на наш собственный?

— Либо всеобщая катастрофа, либо вообще никакого воздействия, — высказала свое мнение Фиона. — Я могу доказать любой вариант.

— Тогда мы вернулись прямо туда, откуда начали, — сказал я. — Либо все должно вскоре развалиться, либо все должно устоять.

— Кажется так, — согласился Блейз.

— Это не имеет значения, если нас все равно не станет после того, как эта волна доберется до нас, — рассудил я. — А она доберется.

Я снова вернул свое внимание похоронному кортежу. За повозками появились новые всадники, за которыми последовали марширующие барабанщики. Затем вымпелы и факелы и длинные шеренги солдат-пехотинцев. Пение все еще доносилось до нас, и далеко, далеко за бездной процессия, казалось, могла, наконец, добраться до той темной цитадели.

«Я так долго ненавидел тебя, в столь многом тебя винил. Теперь с этим покончено и ничего из этих чувств не осталось. Вместо этого ты даже хотел, чтобы я был королем, работа, для которой, как я теперь вижу, я не гожусь. Я вижу, что я, в конце концов, что-то значил для тебя. Я никогда не скажу другим. Достаточно знать мне самому. Но я никогда не смогу думать о тебе в том же духе. Твой образ уже теряет четкость. Я вижу лицо Ганелона там, где должно быть твое. Он был моим товарищем, он рисковал ради меня своей головой. Он был тобой, но другим тобой — тобой, которого я не знал. Сколько жен и врагов ты пережил? Много ли у тебя было друзей? Думаю, что нет. Но было с тобой столько того, о чем мы ничего не знали. Я никогда не думал, что увижу тебя, отошедшим в другой мир. Ганелон — отец — старый друг и враг, я прощаюсь с тобой. Ты присоединишься к Дейдре, которую я любил. Ты сохранил свою тайну. Покойся с миром, если такова твоя воля. Я даю тебе эту увядшую розу, пронесенную мной через ад, бросив ее в бездну. Я оставляю тебя розам и вывернутым цветам в небе. Я буду скучать по тебе…»

Наконец, долгое шествие подошло к концу, последние марширующие появились из занавеса и двинулись прочь. Молнии все еще сверкали, дождь все еще лил и громыхал гром. Но ни один член процессии, насколько я мог вспомнить, не казался промокшим. Я стоял на краю бездны, наблюдая, как они проходят. На моем плече лежала рука. Сколь долго она была тАм — не могу сказать. Теперь, когда прохождение завершилось, я понял, что грозовой фронт снова наступает.

Вращение неба приносило, казалось, на нас больше темноты. Слева от меня раздались голоса. Они, кажется, говорили долгое время, но я не слышал их слов. Я понял, что весь дрожу, что у меня все болит, что я едва держусь на ногах.

— Пойди приляг, — предложила Фиона. — Семья и так достаточно сократилась для одного дня.

Я позволил ей увести меня от края, спросив:

— Это действительно составляет какую-то разницу? Сколько у нас, по-твоему, времени?

— Мы не обязаны оставаться здесь и дожидаться ее, — ответила она. — Мы перейдем через темный мост в Двор. Мы уже сломали их оборону. Гроза может до туда не добраться. Она может остановиться здесь, у бездны. В любом случае нам следует увидеть отбытие отца.

Я кивнул.

— У нас, кажется, будет мало выбора, кроме как быть послушными до конца.

Я улегся и вздохнул. Если что-нибудь, так я чувствовал себя еще слабее.

— Твои сапоги… — сказала она.

— Да.

Она стянула их. Мои ступни побаливали.

— Спасибо.

— Я достану тебе немного еды.

Я закрыл глаза. И задремал. Слишком много образов играло у меня в голове, чтобы составить связный сон. Не знаю, сколько это продолжалось, но старый рефлекс привел меня в состояние бодрствование при звуке приближающегося коня. Затем над моими ликами прошла тень.

Я поднял взгляд и посмотрел на закутанного всадника, молчаливого, неподвижного. Меня разглядывали.

Я ответил таким же взглядом. Не было ни одного угрожающего жеста, но в этом взгляде было чувство антипатии.

— Вот лежит герой, — произнес мягкий голос.

Я ничего не сказал.

— Я сейчас могла бы легко убить тебя.

Тут я узнал голос, хотя понятия не имел о причине таких чувств.

— Я наткнулась на Бореля, прежде чем он умер, — сказала она. — Он сказал, как подло ты взял над ним верх.

Я ничего не смог с этим поделать, я не мог сдержать его. Сухой смешок поднялся в моем горле. Из всех глупых вещей нашла из-за чего расстраиваться. Я мог бы сказать ей, что Борель был намного лучше экипирован и намного свежей, чем я, и что он подскакал ко мне, ища драки. Я мог бы сказать ей, что не признаю правил, когда на кону моя жизнь, или что не считаю войну игрой. Я мог бы сказать великое множество вещей, но если она не знала уже их, они не составят ни малейшей разницы. Кроме того, ее чувства были уже очевидными.

Так что я просто сказал одну из великих ритуальных истин:

— Во всякой истории есть больше, чем одна сторона.

— Я решила выбрать ту, которую имею, — сказала она мне.

Я подумал о пожатии плеч, но они у меня слишком болели.

— Ты стоил мне двух самых важных людей в моей жизни.

— О? Я огорчен за тебя, Дара.

— Ты — не то, во что меня заставили поверить, я видела в тебе истинно благородного человека — сильного, и все же понимающего и иногда немного. Приверженного чести…

Гроза, теперь уже намного ближе, сверкнула у нее за спиной. Я подумал о чем-то пошлом и высказал это. Она пропустила это мимо ушей, словно и не слышала меня.

— Теперь я ухожу, — сказала она. — Обратно к своему собственному народу. Вы пока что одержали победу, но вот там, — она показала в сторону грозы, — находится Эмбер.

Я мог только смотреть, не сводя глаз. Не на бушующие стихии, на нее.

— Я сомневаюсь, чтобы там осталось что-то от моей верности стране, чтобы я могла отречься от нее, — продолжала она.

— А как насчет Бенедикта? — мягко спросил я.

— Не… — начала было она и отвернулась. И затем, после молчания: — Я не верю, что мы когда-нибудь встретимся вновь, — бросила она и конь унес ее влево от меня, в направлении Черной Дороги.

Циник мог бы решить, что она просто выбрала свой жребий быть с тем, на что она теперь смотрела, как на победившую сторону, так как Двор Хаоса, вероятно, уцелеет. Я же просто не знал. Я мог думать только о том, что увидел под ее капюшоном. Это было не человеческое лицо.

Но я повернул голову и смотрел ей вслед, пока она не исчезла. С исчезновением Дейдры, Бранда и отца, а теперь и с расставанием с Дарой, в таких отношениях, мир стал куда более пустым, что бы там от него ни осталось.

Я снова лег и вздохнул. Почему бы просто не остаться здесь, когда отбыли другие, ждать, когда гроза окатит меня, и уснуть… и раствориться? Я подумал о Хуги. Не переварил ли я его бегство от жизни так же, как и его мясо? Я так устал, что это казалось самым легким курсом…

— Вот, Корвин.

Я снова задремал, хотя только на минуту. Фиона опять стояла рядом со мной, вместе с пищей и флягой. С ней кто-то был.

— Я не желала перебивать вашу аудиенцию, так что я подождала.

— Ты слышала? — спросил я.

— Нет. Но могу догадаться, поскольку она ускакала. Вот.

Я проглотил немного вина, уделил свое внимание мясу, хлебу. Несмотря на мое душевное состояние, они показались мне очень вкусными..

— Мы скоро трогаемся, — сказала она, бросив взгляд на бушующий грозовой фронт. — Ты можешь держаться в седле?

— Думаю, что да, — сказал я.

Я глотнул еще немного вина.

— Но слишком много всего произошло, Фи, — сказал я ей. — Я эмоционально онемел. Я вырвался из сумасшедшего дома на Отражении. Я обманывал людей и убивал людей. Я отвоевывал свою память и пытался поправить свою жизнь. Я нашел свою семью и обнаружил, что люблю ее. Я примирился с отцом. Я сражался за корону. Я испробовал все, что знал, чтобы удержать мир от распада. Теперь похоже, что все это ни к чему не привело и у меня не осталось достаточно духу, чтобы скорбеть дальше. Я онемел. Прости меня.

Она поцеловал меня.

— Мы еще не разбиты, ты снова станешь собой, — сказала она.

Я покачал головой.

— Это вроде последней главы «Алисы», — сказал я. — Если я крикну: «Мы всего навсего ведь колода Карт!», то чувствую, что все мы подымаемся в воздух и полетим, набором разрисованных картинок. Я не еду с вами. Оставьте меня здесь. В любом случае я всего лишь Джокер.

— Прямо сейчас я сильнее, чем ты, — заметила она. — Ты едешь.

— Это нечестно, — мягко заметил я в ответ.

— Приканчивай еду. Время еще есть.

Когда я это сделал, она продолжила:

— Твой сын, Мерлин, ждет встречи с тобой. Я хотела бы позвать его сейчас сюда.

— Пленник?

— Не совсем. Он не участвовал в битве. Он просто прибыл не так давно, прося встречи с тобой.

Я кивнул и она ушла. Я забросил еду и сделал еще один большой глоток вина. Я попросту стал нервничать. Что бы вы сказали взрослому сыну, о существовании которого лишь недавно узнали? Я терялся в догадках, насчет его чувств ко мне. Я гадал, знал ли он о решении Дары? Как мне следует вести себя с ним?

Я следил, как он приближается ко мне от места, где скопились мои родственники, дальше влево от меня. Я гадал, почему они так вот предоставили меня самому себе. Чем больше визитеров я принимал, тем очевиднее это становилось. Я гадал, не задерживаются ли они с отправлением из-за меня. Влажные ветры грозы становились все сильней. Он глядел на меня во все глаза, когда подходил, без всякого особого выражения на этом лице, так сильно похожим на мое собственное. Я гадал, как теперь чувствует себя Дара, когда ее пророчество о разрушении, кажется, исполнилось. Я хотел бы знать, как сложились ее отношения с этим парнем. Я хотел бы знать… много чего.

Он нагнулся вперед и сжал мне руку.

— Отец… — произнес он.

— Мерлин… — я посмотрел ему в глаза. Я поднялся на ноги, все еще держа его руку.

— Не вставай.

— Да. Ладно, — я прижал его к себе, а затем отпустил. — Я рад. Выпей со мной, — я предложил ему вина, частично чтоб прикрыть свое отсутствие слов.

— Спасибо.

Он взял флягу, отпил немного, и отдал обратно.

— Твое здоровье, — сказал я и пригубил сам. — Сожалею, что не могу предложить тебе кресло.

Я опустился на землю, он сделал то же самое.

— Никто из других, кажется, не знает, что именно ты сделал, — сказал он. — Кроме Фионы, которая сказала только, что дело это было очень трудное.

— Не имеет значения, — отмахнулся я. — Я рад, что сумел добраться сюда, если и не по какой иной причине, чем эта. Расскажи мне о себе, сынок. Каков ты? Как обошлась с тобой жизнь?

Он отвел взгляд.

— Я прожил недостаточно долго, чтоб сделать слишком много.

Мне было любопытно, обладал ли он способностью менять облик, но я воздержался от вопросов на эту тему. Нет смысла искать наши различия, когда я только встретился с ним. Я сказал:

— Я понятия не имею, на что это похоже. Вырасти при Дворе.

Он в первый раз улыбнулся.

— А я понятия не имею, на что это было бы похоже в любом другом месте. Я был достаточно отличным от других, чтобы быть предоставленным самому себе. Меня обучали обычным вещам, каким положено знать дворянину — магии, оружию, ядам, верховой езде, танцам. Мне говорили, что в один прекрасный день я буду править в Эмбере. Это больше не истинно, не так ли?

— В предвиденном будущем это кажется не слишком вероятным, — подтвердил я.

— Хорошо, — ответил он. — Это — единственное, чего я не хочу делать.

— А что ты хочешь делать?

— Я хочу пройти Лабиринт в Эмбере и приобрести власть над Отражениями, как мать, так, чтобы я мог погулять там, посмотреть незнакомые достопримечательности и делать разные вещи. Ты думаешь, смогу?

Я пригубил еще вина и передал флягу ему.

— Вполне возможно, что Эмбер больше не существует. Все зависит от того, преуспел ли твой дед кое в чем, что он попытался сделать — а его больше нет, чтобы рассказать нам, что случилось. Но так или иначе, Лабиринт есть. Если мы переживем эту грозу, я обещаю тебе, что найду тебе новый Лабиринт, дам тебе наставления и прослежу, как ты пройдешь его.

— Спасибо, — поблагодарил он. — А теперь ты не расскажешь мне о своем путешествии сюда?

— Позже, — пообещал я ему. — Что тебе рассказывали обо мне?

Он отвел взгляд.

— Меня учили многого не любить в Эмбере. Тебя меня научили уважать, как отца, но мне всегда напоминали, что ты был на стороне врага, — и снова пауза. — Я помню тот раз в дозоре, когда ты явился в это место и я обнаружил тебя, после твоей схватки с Кваном. Мои чувства были смешанными. Ты только что убил того, кого я знал, и все же — я вынужден был восхититься тем, как ты держался. Я увидел свое лицо в твоем собственном. Я захотел узнать тебя получше.

Небо полностью провернулось и над нами была теперь тьма. Это подчеркивало постоянное наступление сверкающего молниями грозового фронта. Я нагнулся вперед и, протянув руку к сапогам, принялся натягивать их. Скоро придет время начинать наш отход.

— Нам придется продолжить разговор на твоей родной земле, — сказал я.

— Близится время бежать от грозы.

Он повернулся и оглядел стихии, а затем снова посмотрел через бездну.

— Я могу вызвать пленочную дорожку, если пожелаешь.

— Один из тех дрейфующих мостов, по которому ты подъехал в тот день нашей встречи?

— Да, — ответил он. — Они очень удобны. Я…

С направления моих собравшихся родственников, донесся крик. Когда я посмотрел на них, ничего угрожающего, кажется, не собиралось возникнуть. Поэтому я поднялся на ноги и сделал несколько шагов к ним, а Мерлин поднялся и последовал за мной.

И тут я увидел ее, белая фигура, казалось, хватавшая воздух и поднимавшаяся из бездны. Ее передние копыта ударили о край пропасти и она прошла вперед, а затем встала не двигаясь, оглядывая нас всех: наш Единорог.

13

На мгновение моя боль усталость слетели прочь. Я ощутил крошечный прилив чего-то вроде надежды, когда рассматривал стоящую перед нами изящную фигуру. Часть мена хотела броситься вперед, но другая моя часть, что-то намного более сильное, держала меня неподвижным, ждущим.

Сколько мы так простояли — не могу сказать. Ниже, на склонах, войска готовились к путешествию. Пленных связали, лошадей нагрузили, снаряжение приторочили. Но эта огромная армия, наводившая на ходу порядок в своем механизме, вдруг остановилась. Было неестественным, что все они так быстро узнали, но все головы, которые я мог видеть, были повернуты в этом направлении, к Единорогу, на краю пропасти, обрисовывающемуся на фоне этого дикого неба.

Я вдруг осознал, что ветер, дувший мне в спину, стих, хотя гром продолжал греметь и взрываться, а сверкающие молнии отбрасывать передо мной пляшущие тени.

Я подумал о другом разе, когда я увидел Единорога — при эксгумации тела Отражения Каина, в день, когда я проиграл схватку с Жераром. Я подумал о слышанных мной рассказах… не мог ли он и в самом деле помочь нам Единорог?

Единорог сделал шаг вперед и остановился. Он был таким прелестным существом, что я как-то приободрился от одного его вида. Он, однако, возбуждал своего рода щемящее чувство. Красота его была столь совершенна, что ее следовало принимать в целых дозах.

И я каким-то образом мог чувствовать неестественный разум в этой голове. Я очень сильно хотел прикоснуться к нему, но знал, что не могу.

Он бросил кругом взгляд, глаза его случайно остановились на мне и я отвел взгляд, если бы смог. Это было, очевидно, невозможно, и я ответил на этот взгляд, в котором было понимание, до которого мне было не подняться. Впечатление было такое, словно он все знал обо мне, и в этот же миг постиг все недавно пережитое мной: видя, понимая, возможно, сочувствуя. На мгновение я почувствовал, что увидел там отразившееся от жалости и сильной любви — и, наверное, оттенок юмора. Затем голова его повернулась и взгляд прервался. Я невольно вздохнул. В тот момент мне почудилось, как при вспышке молнии что-то сверкнуло на его шее.

Он приблизился еще на шаг и теперь смотрел на толпу моих родственников, к которым я двигался. Он опустил голову и издал тонкое ржание, топнув по земле правым передним копытом.

Я почувствовал рядом с собой Мерлина. Я подумал о том, что я потеряю, если все это кончится здесь.

Он сделал еще несколько танцующих шагов, вскинул голову и опустил ее. Казалось, ему не по душе мысль приблизиться к такой большой группе людей.

При следующем его шаге я снова увидел сверкание, и опять. Крошечная искорка красного сияла сквозь его шерсть, чуть пониже шеи. Он носил Камень Правосудия. Как он его вновь обрел? Я понятия не имел. И это не имело значения. Если он просто предоставит его, я чувствовал, что могу сломить грозу — или, по крайней мере, защитить нас от этой ее части, пока она минует.

Но одного того взгляда было достаточно. Он больше не обращал на меня внимания. Медленно, осторожно, словно готовый стремглав унестись прочь при малейшем беспокойстве, он подошел к месту, где стояли Джулиан, Рэндом, Блейз, Фиона, Льювилла, Бенедикт и несколько вельмож.

Мне тогда бы следовало сообразить, что происходит, но я не сообразил. Я просто следил за движениями гладкого животного, когда он находил себе дорогу вперед, проходя по периферии группы.

Он снова остановился и опустил голову, затем тряхнул гривой и упал на передние колени. Камень Правосудия свисал с его витого золотистого рога. Кончик его рога почти касался лица того, перед которым он опустился на колени.

Я вдруг увидел перед своим мысленным взором лицо отца в небесах, и его слова вернулись ко мне: «С моим уходом проблема наследования переходит к вам… У меня нет иного выбора, кроме как оставить это на роге Единорога.»

По группе пробежал ропот, и я понял, что эта мысль, должно быть, пришла в голову и другим. Единорог, однако, не шелохнулся при этом беспокойстве, а остался мягкой белой статуей, казалось, даже не дышавшей.

Рэндом протянул руку вперед и снял Камень с его рога. До меня донесся его шепот:

— Благодарю тебя, — сказал он.

Джулиан вынул свой меч из ножен и, опустившись на колени, положил его к ногам Рэндома. Затем Блейз, Бенедикт, Каин, Фиона и Льювилла. Я подошел и присоединился к ним. Так же поступил и мой сын.

Долгое время Рэндом стоял молча.

— Я принимаю вашу присягу, — наконец, сказал он. — А теперь вставайте, все вы.

Когда мы поднялись, Единорог повернулся и стремглав унесся по склону вниз, в несколько мгновений скрылся из виду.

— Я никак не ожидал, что произойдет что-нибудь подобное, — проговорил Рэндом, все еще держа Камень на уровне глаз. — Корвин, ты можешь взять эту штуку и остановить ту грозу?

— Он теперь твой, — ответил я. — И я не знаю, насколько обширно это волнение. Мне приходит в голову, что в своем нынешнем состоянии я не смогу продержаться достаточно долго, чтобы сохранить нас всех в безопасности. Я думаю, что это должно стать твоим первым актом царствования.

— Тогда тебе придется показать, как с ним работать. Я думал, что для осуществления настройки нужен Лабиринт.

— Думаю, что нет. Бранд указывал, что личность, уже настроенная, может настроить другую. Я с тех пор немного поразмыслил над этим и считаю, что знаю, как к этому подойти. Давай отойдем куда-нибудь в сторонку.

— Ладно. Пошли.

В его голосе и осанке уже появилось что-то новое. Неожиданная роль, кажется, немедленно начала совершать свои изменения. Я гадал, каким королем и королевой станут он и Виала. Слишком много. Мой мозг чувствовал себя разъединившимся. Слишком многое случилось слишком недавно. Я не мог вместить все последние события в один кусок мышления. Я просто хотел уползти куда-нибудь и спать круглые сутки. Вместо этого я последовал за ним, к месту, где все еще тлел небольшой костер.

Он разворошил угли и подбросил в него дюжину палок. Затем уселся поближе к нему и кивнул мне. Я подошел к нему и сел рядом.

— Насчет этого королевского дела, — сказал он. — Что мне делать, оно застало меня совершенно неподготовленным.

— Делать? Вероятно, очень хорошую работу.

— Как ты думаешь, было очень много недовольных?

— Если и были, то не проявились. Ты был хорошим выбором, Рэндом. В последнее время столько всего произошло… Отец в самом деле служил нам каменной стеной, может быть, больше, чем было благом для нас. Трон явно не сахар. У тебя впереди немало тяжелых трудов. Я думаю, многие пришли к пониманию этого.

— А ты сам?

— Я хотел его только из-за Эрика. Я то время я не понимал этого, но это правда. Он был выигранной фишкой в игре, в которую мы играли. Целью вендетты, в самом деле. И я убил бы его ради него. Теперь я рад, что он нашел другой способ умереть, у нас с ним было больше сходства, чем различий. Это я тоже понял лишь много позже. Но после его смерти я все время находил причины, чтобы не занимать трона. Наконец, до меня дошло, что он был тем, что я действительно не хотел. Нет. Ты желанен на нем. Правь хорошо, брат. Я уверен, что так будет.

— Если Эмбер еще существует, — сказал он спустя некоторое время. — Ладно. Давай займемся этим делом с Камнем. А то гроза, кажется, подходит неудобно близко.

Я кивнул и взял Камень из его пальцев. Я держал его за цепь, с огнем костра позади него. Свет проходил сквозь него. Его внутренности казались четкими.

— Нагнись поближе и гляди в Камень вместе со мной, — указал я.

Он сделал это. Пока мы оба всматривались в Камень, я велел ему:

— Думай о Лабиринте.

И сам стал думать, стараясь вызвать в памяти его петли и витки, его бледные пылающие линии. Я, казалось, заметил легкий изъян неподалеку от центра Камня. Я рассматривал его, думая о поворотах, изгибах, вуалях… Я вообразил ток, лившийся через меня каждый раз, когда я пробовал пройти этим сложным путем.

Несовершенство в Камне стало более отчетливым. Я наложил на него свою волю, вызывая его во всей своей полноте, четкости, когда это произошло, ко мне пришло знакомое ощущение. Это было то, которое пришло ко мне в тот день, когда я сам настраивался на Камень. Я лишь надеялся, что я был достаточно силен, чтобы еще раз пройти это испытание.

Я протянул руку и схватил Рэндома за плечо.

— Что ты видишь? — спросил я его.

— Что-то вроде Лабиринта, только он кажется трехмерным. Он находится на дне красного моря.

— Тогда идем со мной, — сказал я. — Мы должны войти в него.

Снова то ощущение движения, сперва дрейфа, потом падения со все увеличивающейся скоростью, к никогда полностью не видимым извилинам Лабиринта внутри Камня. Усилием воли я повлек нас вперед, чувствуя рядом с собой присутствие брата, и окружающее нас рубиновое пылание потемнело, становясь чернотой ясного ночного неба. Этот особый Лабиринт рос с каждым глухим ударом сердца. Каким-то образом этот процесс казался легче, чем был ранее — наверное, потому, что я был уже настроен.

Чувствуя рядом с собой Рэндома, я повлек его за собой, когда этот знакомый узор вырос и его начальный пункт стал явным. Когда мы снова двинулись в этом направлении, я снова попытался объять целостность этого Лабиринта и опять заблудился в том, что казалось извилинами его добавочных измерений. Великие узлы и спирали и кажущиеся скрученными в кривые узоры. Меня охватило испытанное ранее чувство благоговейного ужаса, и откуда-то поблизости я его осознал и в Рэндоме тоже.

Мы добрались до начала и были вовлечены в него. Вокруг нас повсюду мерцающая яркость, с проблесками искр, когда нас вплетало в матрицу света. На этот раз мой ум был целиком поглощен этим процессом и Париж казался далеким-предалеким…

Подсознательная память напомнила мне о более трудных участках, и здесь я употребил свою волю, чтобы построить наше продвижение по этому головокружительному пути, беззаботно черпая силы у Рэндома, чтобы ускорить этот процесс. Это было все равно, что странствовать по светящимся внутренностям огромной, со сложными извилинами морской раковине. Только наше прохождение было беззвучным, а мы сами — бестелесными точками разума.

Наша скорость по-прежнему возрастала, как и мозговая боль, которую я не помнил по прежнему пересечению узора. Наверное это было связано с моей усталостью или с желанием ускорить дело. Мы проламывались сквозь барьеры, нас окружали постоянно текущие стены яркости. Теперь я почувствовал, что слабею и у меня растет головокружение. Но я не мог себе позволить роскошь потерять сознание, и не мог разрешить нам двигаться медленнее при грозе столь близко, как я ее помнил. Снова я с сожалением зачерпнул сил у Рэндома, на этот раз просто, чтобы удержать нас в игре. Мы понеслись вперед.

На этот раз я не испытывал щекочущего, огненного ощущения, будто я каким-то образом обретаю форму. Это, должно быть, было воздействием моей настройки. Мое прежнее прохождение через него, могло дать мне некоторый иммунитет.

После безвременного интервала, мне показалось, что Рэндом спотыкается. Наверное, я выкачал слишком много его энергии. Я начал гадать, оставлю ли я ему достаточно сил для манипулирования грозой, если я дальше буду опираться на него. Я решил не черпать из него ресурсов больше, чем уже вычерпал. Мы проделали уже большой путь. Он сможет продолжать и без меня, если дойдет до этого. Теперь мне просто придется держаться, насколько хватит сил. Лучше пропасть здесь мне, чем нам обоим. Мы понеслись дальше, мои чувства бунтовали, головокружение повторялось вновь и вновь. Мы, казалось, приближались к концу, когда началось затемнение, которое, как я знал, не являлось частью испытанного мной ранее. Я боролся с паникой. Без толку. Я почувствовал что выскальзываю. Так близко! Я был почти уверен, что мы кончили… Передо мной все поплыло. Последним ощущением было знание озабоченности Рэндома…

Меж моих ступней мерцало оранжево-красным. Свет был окружен тьмой и…

Были голоса, знакомые… Все прояснилось, я лежал на спине, ногами к костру.

— Все в порядке, Корвин, все.

Говорила Фиона, я повернул голову. Она сидела рядом со мной на земле.

— Рэндом… — произнес я.

— С ним тоже все в порядке, отец, — Мерлин сидел справа от меня.

— Что случилось?

— Рэндом принес тебя обратно, — сообщила Фиона.

— Настройка сработала?

— Он думает, что да.

Я попытался сесть. Она попробовала было толкнуть меня обратно, но я все равно сел.

— Где он?

Она показала глазами. Я посмотрел и увидел Рэндома. Он стоял метрах в тридцати, спиной к нам, на скальном карнизе, лицом к грозе. Она была теперь очень близко и ветер рвал его одежду. Перед ним сверкали и скрещивались молнии. Почти непрерывно гремел гром.

— Сколько он был там? — спросил я.

— Всего лишь несколько минут, — ответила Фиона.

— Именно столько времени прошло с нашего возвращения?

— Нет. Ты был без сознания довольно долго. Рэндом сперва поговорил с другими, а потом велел войскам отойти. Бенедикт отвел их всех к Черной Дороге. Они переправляются.

Я повернул голову. Вдоль Черной Дороги было движение, темная колонна, направлялась к цитадели. Между нами проплывали прозрачные полосы, на противоположном конце, вокруг темного корпуса вспыхнуло несколько искр. Снова я испытал странное ощущение, что я побывал здесь давным-давно. Я ухватился за призрачное воспоминание, оно исчезло.

Я обыскал вокруг себя взглядом пронизываемый молниями мрак.

— Все они ушли? — переспросил я ее. — Ты, я, Мерлин, Рэндом — мы единственные, оставшиеся здесь?

— Да, — подтвердила Фиона. — Ты желаешь теперь последовать за нами?

— Я останусь здесь с Рэндомом.

— Я знала, что ты это скажешь.

Я поднялся на ноги, когда встала она. Также поступил и Мерлин. Она хлопнула в ладоши и к ней иноходью подбежал белый конь.

— Ты больше не нуждаешься в моей помощи. Так что я поеду и присоединюсь к другим во Дворе Хаоса. Кони для вас привязаны у тех скал, — показала она. — Ты едешь, Мерлин?

— Я остаюсь со своим отцом и королем.

— Да будет так. Я надеюсь вас скоро увидеть.

— Спасибо, Фи, — поблагодарил я.

Я помог ей сесть в седло и смотрел, как она ускакала. Я снова подошел и сел у костра. Я наблюдал за Рэндомом, стоящем, не двигаясь, лицом к грозе.

— Тут осталось много еды и вина, — сказал Мерлин. — Можно мне принести тебе кое-что?

— Хорошая мысль.

Гроза была так близко, что я мог спуститься к ней за пару минут. Я еще не мог сказать, произвели ли какой-либо эффект усилия Рэндома. Я тяжело вздохнул и дал своим мыслям разбрестись. Кончено. Тем или иным образом, все мои усилия с Гринвуда были окончены.

Больше нет нужды в мести. В никакой. У нас есть целый невредимый Лабиринт, а, может быть, даже два. Причина всех наших бед, Бранд, был мертв. Всякие остатки моего проклятия были стерты с лица земли прокатившимися по Отражениям массированными конвульсиями. И я сделал все, что в моих силах, чтобы компенсировать его. Я нашел друга в моем отце и пришел к согласию с ним до его смерти. Мы получили нового короля, с моего благословения Единорога, и поклялись ему в верности. Клятва казалась мне искренней. Я помирился со своей семьей. Я чувствовал, что выполнил свой долг, ничто теперь не угнетало меня, у меня иссякли причины и я был настолько близок к миру и покою, насколько это возможно для меня. Со всем этим позади меня я чувствовал, что если мне придется теперь умереть, то это совсем не страшно. Я протестовал бы не так громко, как стал бы в любое другое время.

— Ты далеко отсюда, отец.

Я кивнул, а затем улыбнулся. Я принял часть пищи и принялся есть. За едой я следил за грозой. Все еще слишком рано быть уверенным, но казалось, что она больше не наступала.

Я слишком устал, чтобы спать, или что-то вроде этого. Все мои боли попритихли и меня охватило удивительное онемение. Я чувствовал себя так, словно был погружен в теплую вату. События и воспоминания продолжали вращаться во мне, словно на часовом заводе. Это было, во многих отношениях, восхитительное ощущение.

Я кончил есть и развел костер. Я пригубил вина и наблюдал за грозой, похожей на заиндевелое окно, поставленное перед фейерверком, жизнь ощущалось хорошей. Если Рэндом преуспеет в отношении этой грозы, я завтра поскачу во Двор Хаоса. Не могу сказать, что может ждать меня там. Наверно, это может быть гигантская западня, засада, трюк. Я отбросил эту мысль. Как-то прямо сейчас, это не имело значение.

— Ты начал рассказывать мне о себе, отец.

— Да? Я не помню. что я говорил.

— Я хотел бы узнать тебя получше. Расскажи мне побольше.

Я издал звук, имитирующий выстрел пробкой шампанского, и пожал плечами.

— Тогда это, — он сделал общий жест. — Весь этот конфликт, как он развивался? Какова была твоя роль в нем? Фиона рассказала мне, что ты много лет обитал в Отражении, потерял свою память. Как ты вернул ее? Как отыскал других и вернулся в Эмбер?

Я засмеялся. Еще раз посмотрел на Рэндома и грозу. Выпил вина. Закутался в плащ от ветра.

— Почему бы и нет? — сказал я тогда. — То есть, если ты способен переваривать длинные истории… Я полагаю, что лучше всего начать с частного госпиталя в Гринвуде, на Отражении Земля, где проходила моя ссылка… Да…

14

Небо повернулось и снова повернулось, пока я рассказывал. Стоящий против грозы Рэндом, успешно боролся с ней. Она разломилась перед нами, словно разрубленная топором великана. Она откатилась назад, по обе стороны, выметаясь на север и на юг, тая, уменьшаясь, исчезая. Маскируемый ею ландшафт уцелел, а с ней ушла Черная Дорога. Мерлин, однако, говорил мне, что это не проблема, потому что когда придет время переправиться, он вызовет полосу паутины.

Рэндом теперь уехал. Свалившееся на него напряжение было огромным. Отдыхая, он больше не выглядел таким, каким был однажды — нахальным младшим братом, которого мы так любили помучить — потому что на лице его были морщины, которых я никогда раньше не замечал, признаки некоторой глубины, на которую я не обращал внимания. Наверное, мое видение было расцвечено недавними событиями, но он казался как-то благороднее и сильней. Неужели новая роль творит какую-то алхимию? Назначенный Единорогом, помазанный грозой, он, кажется, в самом деле обрел королевскую осанку, даже во сне.

Я поспал — так же, как дремлет теперь Мерлин — и мне приятно быть на это короткое время, до его пробуждения, единственным пятном разума на этой скале, у края Хаоса, глядеть назад на выживший мир, мир, подвергшийся чистке, мир, который выдержит…

Мы можем не успеть на похороны отца, его уплывание в какое-то безымянное место за пределами Двора. Печально, но у меня отсутствовали силы двигаться. И все же я видел прохождение его похоронного кортежа, и я несу в себе многое от его жизни. Я сказал свое прощай. Он понял бы. И прощай, Эрик! После всего этого времени я говорю это, таким вот образом. Проживи ты столь долго, вся вражда между нами кончилась бы. Однажды мы могли бы стать друзьями, раз исчезли все причины для борьбы. Из всех нас мы были похожи больше, чем любая другая пара в семье. Кроме, в некоторых отношениях, Дейдры и меня… Но слезы на этот счет были пролиты давным-давно. Прощай еще раз, однако, любимая сестра, ты всегда будешь жить в моем сердце.

И ты, Бранд… Со злостью смотрю я на память, безумный брат. Ты чуть не уничтожил нас. Ты почти опрокинул Эмбер с его насиженного насеста на груди Колвира.

Ты разбил бы вдребезги все Отражения. Ты почти сломал Лабиринт и переделал вселенную по своему образу и подобию. Ты был безумным и злым, и ты так близко подошел к решению своих желаний, что я даже сейчас дрожу. Я рад, что ты сгинул, что стрела и бездна предъявили на тебя свои права, что ты не омрачишь больше людских мест своим присутствием, не будешь гулять в сладком воздухе Эмбера. Я желал бы, чтоб ты умер раньше. Хватит! Для меня унизительно так размышлять. Будь мертвым и не тревожь больше моих мыслей.

Я обращаюсь с вами, словно с колодой Карт, братья и сестры. Обобщать так вот — так же болезненно, как потакать своим слабостям, но вы-я-мы, кажется, изменились, и прежде чем я снова двинусь в путь, мне требуется последний взгляд.

Каин, я никогда не любил тебя, и все еще не доверяю тебе. Ты оскорбил меня, предал меня, и даже пырнул меня. Забудем об этом. Мне не нравятся твои методы, хотя на сей раз я не могу осуждать твою лояльность. Мир, тогда. Пусть новое царствование начнется с мира между нами.

Льювилла, ты обладаешь резервами характера, которые недавняя ситуация не призвала тебя применить. За это я благодарен. Приятно иногда выйти из конфликта, не подвергаясь испытанию.

Блейз, ты для меня по-прежнему фигура, облаченная в свет —доблестный, с великолепной энергией, и безрассудный. За первое — мое почтение, за второе — улыбка. А последнее, кажется, в недавнее время поумерилось. Хорошо. Держись в будущем подальше от заговоров. Они тебе плохо идут.

Фиона, ты изменилась больше всех. Я должен заменить старое чувство новым, принцесса, так как мы впервые стали друзьями. Прими мою нежность, колдунья, я в долгу перед тобой.

Жерар, медлительный, верный брат, наверное, не все мы изменились. Ты стоял, как скала, и держался за то, во что верил. Да будет тебя труднее одурачить. Да не придется мне вновь никогда бороться с тобой. Ступай в свое море и дыши чистым соленым воздухом.

Джулиан, Джулиан, Джулиан… Неужели я никогда по-настоящему не знал тебя? Нет. Должно быть, великая магия Ардена смягчило во время моего долгого отсутствия то старое тщеславие, оставив более обоснованную гордость и нечто, что я склонен назвать порядочностью — вещь, само собой разумеется, отличная от милосердия, но добавление к твоему доспеху из черт характера, которого я не стану умалять.

И Бенедикт, видят боги, ты становишься мудрее, покуда время пролагает себе путь к энтропии, и все же ты по-прежнему пренебрегаешь в своем знании людей одиночного образцами вида. Наверное, я увижу тебя улыбающимся, коль скоро эта битва окончена. Отдохни, воин.

Флора… Благотворительность, говорят, начинается у себя дома. Ты, кажется, сейчас не хуже, чем я знал тебя давным-давно. Это всего лишь сентиментальная мечта, смотреть на других и на тебя так, как это делаю я, суммируя баланс, высматривая кредит. Мы не враги теперь, никто из нас, и это, должно быть, достаточно.

А человек, облаченный в черно-серебряное, с серебряной розой при нем? Он хотел бы думать, что он научился немного доверять, что он смыл свои глаза в каком-то чистом источнике, что он отполировал идеал-другой. Неважно. Он может быть все еще нахальный любитель лезть не в свои дела, умелый, главным образом, во второстепенном искусстве выживания, слепой в той же мере, каким знали его тюрьмы, к более тонким оттенкам иронии. Неважно, пусть будет так. Да будет так. Я никогда не смогу быть безвольным им.

Кармен, не могли бы вы пойти со мной? Нет? Тогда прощай и ты тоже, принцесса Хаос. Это могло быть забавным.

Небо снова поворачивается, и кто может сказать, какие деяния может озарить его разноцветный свет?

Пасьянс был сдан и сыгран. Там, где было девять из нас, теперь семеро и один король. И все же с нами Мерлин и Мартин. Новые игроки в продолжающейся игре.

Силы возвращаются ко мне, когда я гляжу на пепел и думаю об избранной мною тропе. Путь вперед интригует меня от ада до аллилуйя. Я вернул свое зрение, свою память, свою семью. И Корвин всегда будет Корвином, даже в День Страшного Суда.

Мерлин теперь шевелится, и это хорошо. Время трогаться. Есть еще дела, которые надо делать.

Последним актом Рэндома после разгрома грозы, было объединение со мной, черпание сил из Камня, чтобы добраться до Жерара через его Карту. Они, Карты, снова холодные, и Отражения стали сами собой. Эмбер стоит. Прошли годы с тех пор, когда мы покинули его, и могут минуть еще, прежде чем я вернусь. Другие, может, уже отправились по Картам домой, как отправился Рэндом, чтобы выполнять свои обязанности. Но я сейчас должен навестить Двор Хаоса, потому что я сказал себе, что навещу, потому что, может быть, я там понадоблюсь.

Мы теперь с Мерлином подготовили наше снаряжение, и скоро он вызовет тоненькую дорогу. Когда в том месте все будет кончено и когда Мерлин пройдет свой Лабиринт и отправится предъявлять права на свои миры, я должен сделать свое дело.

Я должен съездить в место, где я посадил конечность старого Игга, навестить дерево, в которое она выросла. Я должен посмотреть, что стало с Лабиринтом, начертанным мной под воркование голубей на Елисейских Полях. Если оно приведет меня в новую вселенную, как я теперь считаю и будет, я должен отправиться туда, чтобы посмотреть, как я сработал.

Дорога дрейфует перед нами, подымаясь к Двору Хаоса. Время пришло. Мы садимся на коней и трогаем вперед.

Мы скачем теперь через черноту по дороге, выглядевшей словно марля. Вражеская Цитадель, покоренная страна, западня, родина предков… Увидим. Есть слабое мерцание с зубчатой стены и балкона. Мы можем даже вовремя успеть на похороны. Я выпрямляю спину и высвобождаю меч. В скором времени мы будем там.

Прощайте и здравствуйте, как всегда.


Оглавление

  •   Девять принцев Амбера
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  • Роджер Желязны Ружья Авалона
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  • Роджер Желязны Знак Единорога
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  • Роджер Желязны Рука Оберона
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  • Роджер Желязны Владения Хаоса
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14