Одержимый (сборник) [Рик Р Рид] (fb2) читать онлайн

Рик Р. Рид

Одержимый

Если ты долго всматриваешься в бездну, она также может уставиться на тебя.

Ницше

Бездна: первозданный хаос. Бездонная яма; преисподняя. Неизмеримая и непостижимая глубина или пустота.

Американский Церковный словарь

Бездна

Перед вами одна из первых книг нового направления — темного вымысла, названного Бездной. Бездна — это ужас, подобного которому не вызывало ничто прочитанное вами до сих пор. Речь идет не о домах с привидениями, или детях греха, или старинных индийских захоронениях. Все мы читали те книги и знаем их сюжеты наизусть.

Бездна влечет Искателя Истины, какой бы мучительной или непонятной она ни казалась. Это — все мы и то темное, что мы в себе носим. Бездна — это ужас, рождающийся на границе света и тьмы. И там, где мы лицом к лицу встречаемся с ним, мы находим самих себя. Темнота как бы высвечивает нас, выявляет наши пороки, наши тайные помыслы И опасения, наши мечты, честолюбивые замыслы и жажду вырваться на свободу. И тот, кто пройдет этот путь до конца, теряет себя, приобретая взамен жизненный опыт. 

Милтону Уайту посвящается 

Глава 1

Джо Мак-Эри только что убил женщину, и все то, что он чувствовал раньше, когда убивал других четырех, он почувствовал вновь. Как описать это состояние? В своем дневнике он мог бы назвать его «потоком ощущения» или «неким эфемерным эффектом максимально резкой фокусировки всего окружающего».

После каждого убийства реакция организма была cовершенно одинаковой. Сначала нестерпимая боль за левым глазом, словно кто-то втискивал в его мозг картину только что совершенного — кровь и распоротую плоть... Затем яркие блики серебристого света, за которыми он следил взглядом, пытаясь уловить слагавшиеся из них звезды.

В конце концов — удивительная четкость восприятия.

Сейчас он ехал в своей светло-голубой «хонде-аккорд» вдоль Харлем-авеню в южной части Чикаго, и все казалось ему полным жизни, как бы контрастирующим со смертью, только что настигшей его жертву. Он замечал вещи, на которые обычно не обращал внимания: красные, янтарные и бирюзовые отражения стоп-сигналов, мелькавшие на мокром от дождя асфальте. Они то разливались по черному зеркалу шоссе, то съеживались. Звук его радиоприемника. настроенного на негромкую волну ВЛС, усилился и словно бы вибрировал. Он слышал партии отдельных инструментов в музыкальной композиции «Голодный как Волк», как будто Дюран Дюран исполнял свое произведение в его автомобиле. Хотя стоял февраль и стекла в машине были подняты, он улавливал все шумы, доносившиеся извне: шорох шин на асфальте, низкий рокот моторов. Руки осязали и каждую прорезь на чехле руля. В ноздри били запахи. исходившие от его машины и всех прочих, двигавшихся в том же направлении: на северо-восток, к скоростному шоссе Эйзенхауэра и дальше — в город.

А во рту у него был слабый металлический привкус...

Рэнди Мазурски жил в Бервине всю свою жизнь. Его отец тоже вырос в этом пригороде западного Чикаго, а дед прибыл сюда из Польши, построил собственный дом и устроился на работу на чикагские бойни.

Рэнди любил этот городок. Он знал его как свои пять пальцев. Впрочем, в расчерченных на квадраты улицах легко было ориентироваться. Человек, попавший сюда впервые, без труда мог отыскать нужное ему место, скажем, дом Рэнди на Оак-Парк-авеню. Особенно приятно было то, что кафе-мороженое «Воздушная мечта», где он работал управляющим, находилось неподалеку от дома — на аллее Норт-Ривер-Сайд.

Сегодня вечером он задержался в кафе дольше обычного, так как одна из официанток заболела гриппом (так же как и его жена Мэгги), что уже походило на эпидемию, как будто зима была не на исходе, а только начиналась. Официантка ушла домой в пятницу в середине смены, когда кафе осаждала толпа горланящих ребятишек в сопровождении родителей — многие из них пришли отпраздновать день рождения.

Рэнди надел бело-голубую полосатую шапочку официанта, которую приобрел три года назад, когда начинал работать в «Воздушной мечте», и вышел в зал (как полицейский, подумал он про себя). Он разносил подносы с фруктовым, ореховым и другими видами пломбира, вместе с юными посетителями дул в свистульки, колотил по барабану и пел «С днем рождения». Он знал, что детям нравится, когда взрослый, да еще знаток своего дела, принимает участие в их забавах.

Рэнди занимался этим не без удовольствия, но сейчас очень устал, потому что давно уже не работал официантом. Руль он держал с трудом, и, хотя до дома было всего десять минут езды, дорога казалась ужасно длинной — уж очень ему хотелось поскорее увидеть Мэгги.

Он знал, что ему не о чем беспокоиться. Мэгги, должно быть, приготовила отличный обед и теперь ожидает его, поглядывая на часы. Оставив работу корректора в одном из издательств, она взяла несколько уроков кулинарии в Чикаго и научилась превосходно готовить. Рэнди даже поправился на пятнадцать фунтов.

Они с Мэгги были женаты всего семь месяцев, но она уже ждала ребенка. Ребенок был не запланирован: они хотели с этим подождать, пока появится возможность приобрести собственное жилье. В настоящее время они снимали квартиру на втором этаже двухквартирного дома.

Но однажды ночью, когда Рэнди уже засыпал, Мэгги прошептала ему на ухо: «У нас будет ребенок», и его захлестнула волна счастья. Прошло две недели, а восторг в его душе не убавился: свершится великое событие, он станет отцом!

Рэнди припарковал машину на площадке перед их домом из желтого кирпича и внезапно почувствовал острое желание взбежать по лестнице и поскорее обнять Мэгги. Он знал, что ей не нравится, когда он задерживается на работе допоздна, и пожалел, что не догадался захватить для нее чего-нибудь вкусненького.

Ну, ничего. Он постарается ублажить ее по-другому. Закрывая дверцу автомобиля, Рэнди даже улыбнулся: от усталости, которую он испытывал несколько мгновений назад, не осталось и следа.

Рэнди отпер два замка наружной двери и быстро поднялся на второй этаж. Потом тихонько открыл дверь своей квартиры, надеясь, что Мэгги из кухни ничего не услышит и его появление будет для нее сюрпризом.

Запирая за собой дверь, он постарался, чтобы замок не щелкнул. Прокрался через гостиную, особо не удивляясь царившей вокруг тишине: значит, Мэгги, почти никогда не выключавшая музыкальную стереосистему, на сей раз ее выключила. В кухне горел свет, дверь была приоткрыта, и он на цыпочках пошел к этому желтому квадрату.

А потом Рэнди остановился на пороге и начал хохотать. Истерика продолжалась почти час — до тех пор, пока в дело не вмешались медики.

Мэгги — ее темные волосы странно контрастировали со смертельной бледностью обычно смуглого лица, типичного для выходцов из Италии, — лежала мертвая на полу посреди кухни. У нее были перерезаны горло и запястья. Волосы разметались по бежевому линолеуму, руки были раскинуты, словно ее распяли.

Кот Скраггамз сидел рядом с ней и вылизывал лапы.

Из газеты «Чикаго трибюн», 18 февраля 1989 года. Страница 7.

«Еще одно убийство совершено в западном пригороде Бервина. Маргарет Мазурски, двадцати трех лет, была обнаружена вчера вечером своим мужем Рэндольфом в их квартире, на втором этаже дома — Оак-Парк-авеню, 2511 С.

На запястьях и шее жертвы ножевые ранения. Смерть наступила в результате большой потери крови.

О происшествии сообщил властям следователь округа Кук Майкл Сенн. Полицейский чиновник из Бервина показал, что на месте преступления обнаружено мало крови. Ее следы, однако, найдены в трещинах линолеума на кухне, где Рэндольф Мазурски обнаружил тело. По мнению следователей, убийца удалил с места преступления около кварты крови».

Джо Мак-Эри положил газету на дубовый письменный стол у себя в кабинете, поглядел на нее и усмехнулся. Страница семь. Разумеется, подумал он, если бы они знали о других убийствах, это сообщение могло бы появиться и на первой полосе.

Он откинулся на спинку кожаного кресла, прислушиваясь к его скрипу, и завел руки за голову. Другие... Он вспомнил самое первое.

Люди всегда помнят все самое первое в своей жизни. Первый поцелуй. Первое грехопадение. Первое убийство и вкус крови. Да, это было непередаваемое ощущение.

Он и имени-то ее никогда не узнает. В памяти всплыла глубокая ночь в середине августа. Чикаго изнемогал от жары, влажность воздуха достигала девяноста процентов, а днем температура воздуха поднималась до 98° по Фаренгейту. Два года назад...

Жена сидела перед вентилятором в их квартире на Шеридан-роуд, в ее длинных изящных пальцах был запотевший стакан чая со льдом.

Он ясно, до деталей помнил ту ночь. Энн сидела перед вращающимися лопастями вентилятора, на ногах поношенные шлепанцы, длинные черные волосы собраны в узел на затылке.

Джо сказал ей, что должен выйти... подышать свежим воздухом. Одежда как бы сдавливала его, он чувствовал, что ему трудно дышать. Может быть, около озера будет чуточку прохладнее, по крайней мере, там больше воздуха. Энн совсем скисла от жары, духоты и сырости и не возражала. Она только попросила его перед уходом поставить пластинку Вивальди. Он быстро закрыл за собой дверь, музыка отдавалась болью в висках.

Джо пошел вниз по Шеридан-роуд. Улица словно вымерла — ни машин, ни пешеходов. Воздух неподвижен. Листва не шелохнется.

В районе Ардмор-стрит находился большой пляж, туда и направился Джо. Он медленно шел вдоль бетонной стены, огораживавшей пляж, и выискивал местечко потемнее и попрохладнее, где можно отдохнуть.

Он дошел до угла и уселся на скамейку. Окинул взглядом озеро Мичиган. Над головой, в темноте, чуть шелестели листья клена. Джо слушал ритмичные вздохи прибоя и смотрел на полную оранжевую луну высоко в небе: она была окутана вуалью тумана. Он вспомнил, что бабушка когда-то говорила: если луна выглядит так, как сейчас, скоро начнется дождь. Он очень надеялся на это.

Джо начал понимать, что прогулка не принесет ему облегчения. И тут появилась ОНА.

Он знал, что девушка не могла видеть его в темноте. Все еще не отдавая отчета своим действиям, он встал, подошел к дереву и прижался спиной к стволу.

Она была молода. Прямые белокурые волосы до плеч, высокая, пожалуй, даже слишком высокая для большинства мужчин, но Джо был хорошего роста — шесть футов четыре дюйма.

Она приближалась. Узкая полоска бюстгальтера и полотняные шорты ярко белели, контрастируя даже в темноте с ее загаром.

Джо почувствовал, что его член стал твердеть, но желание было каким-то странным. Чего же он хочет? Непонятно...

Внезапно девушка повернула влево и пошла по песку вдоль кромки воды.

Он затаился и смотрел на нее. Она огляделась вокруг, желая убедиться, что за ней никто не следит. В какое-то мгновение Джо показалось, что девушка уставилась прямо на него, но она тут же перевела взгляд. Впрочем, Джо был убежден, что разглядеть его невозможно.

Она развязала на спине завязки и сбросила бюстгальтер на песок. Затем выскользнула из шорт и встала у кромки воды обнаженная. Под луной ее тело казалось облитым серебристо-молочным сиянием. Джо мысленно пририсовал контуры бикини к ее обнаженной фигуре.

Она вошла в озеро. Когда вода достигла ее талии, девушка сложила руки над головой и нырнула. Вынырнув через мгновение, стряхнула воду с волос и медленно поплыла, удаляясь от берега.

Джо почувствовал, что в нем словно бы проснулся кто-то другой. Он быстро зашагал по песку, не слушая внутреннего голоса, шептавшего ему, что надо вернуться.

Джо боялся этой женщины и в то же время страстно желал ее... даже не понимая до конца, чего же он жаждет. У кромки воды скинул брюки и быстро стянул футболку. Раздевшись, он перестал наконец потеть и почувствовал приятную прохладу. Сделал несколько шагов вперед. Вода медленно обступала его. Она была на удивление теплой — обычно даже в августе вода в озере Мичиган так холодна, что можно закоченеть.

Джо отыскал взглядом девушку. Она была уже далеко и не смотрела в его сторону.

Джо тихо нырнул и поплыл по направлению к ней. Каждые несколько секунд он поднимал голову, набирал в легкие воздух и снова нырял, надеясь, что она его не заметила.

Наконец он увидел ее ноги: прекрасной формы, длинные, равномерно двигавшиеся в воде. Подплыв ближе, он смог различить темный треугольник на лобке и словно бы почувствовал мягкую выпуклость живота.

Джо должен был набрать воздух. Сейчас она его увидит... Когда он вынырнул, она повернулась и открыла рот от изумления. В ее глазах метнулся испуг.

Джо усмехнулся.

Быстро-быстро, по-собачьи, она поплыла в сторону. Он легко нагнал ее.

— Что вам нужно? — На мгновение она остановилась и, мужественно борясь со страхом (Джо хорошо запомнил этот момент — это был его триумф), попыталась улыбнуться.

И тут Джо нырнул.

Нырнул и оказался прямо у ее ног. Обхватив руками бедра девушки, он рванул ее вниз. Она сопротивлялась и вырывалась, но Джо, несомненно более сильный и мускулистый, легко с ней справился. Когда она вся погрузилась в воду, он схватил ее за волосы и опустил еще ниже, а сам вынырнул на поверхность. Теперь он мог дышать, а ее держал внизу под водой. Сколько времени она сопротивлялась, трудно сказать. Ему казалось, что продолжалось это минут пять — десять, хотя он понимал, что все кончилось гораздо быстрее.

Ее сопротивление не ослабевало постепенно, а в какой-то момент сразу прекратилось. И Джо понял, что она мертва. Он ничего не чувствовал, ни о чем не думал. Только сумасшедшее желание переполняло его, и он поплыл к берегу, таща ее за собой.

Пляж был пустынным. Джо слышал шум машин, доносившийся с Лэйк-Шор-Драйв, но это его не беспокоило. Он оставил тело наполовину в воде и вытерся ее шортами и бюстгальтером. Ему вдруг стало очень холодно — это в такую-то жару, и он поспешно надел брюки и футболку.

Дальше произошло необъяснимое: он затащил мертвую девушку в кленовую рощицу и там кирпичом проломил ей голову.

Когда он увидел темную кровь, его желание стало вполне отчетливым. Джо присел на корточки и высосал немного остывшей крови.

Его первая жертва... Он высосал всего несколько капель, ему хотелось еще, но в это время вдоль бетонной стены проехал велосипедист. Джо спрятался за кусты и выждал, пока тот не скроется. Тогда он вновь припал губами к ране и стал сосать уже начавшую свертываться кровь. Потом провел рукой по губам и лицу мертвой и облизал пальцы.

Внезапно Джо почувствовал, что его член начал пульсировать, обнажил его и подождал, когда семя выльется на траву.

Такого он не испытывал никогда в жизни. Ночь наполнилась звуками — жужжанием насекомых, гудками автомобилей, шорохом темной воды у берега, а также запахами и таинственными видениями.

Это мрачное происшествие как бы дало ему еще одну жизнь — ту, которую он украл. Он не чувствовал никакой вины, его совесть молчала. Джо встал и отправился домой, на Шеридан-роуд, где Энн, должно быть, уже пришла в себя.

Глава 2

Рэнди Мазурски еще не оправился от шока. Лицо его было искажено такой страшной мукой, что даже сторонний человек понял бы, что у этого парня случилось нечто непоправимое. Рэнди, обхватив руками голову, сидел на обшарпанном стуле в мрачноватой комнате бервинского полицейского участка. Его пепельные волосы свалялись и беспорядочно спадали на лоб. Слаксы цвета хаки и твидовое спортивное пальто были помяты. Он тихо, но непрерывно стонал.

Рядом с ним сидели е го родители.

Отец, худощавый мужчина в хлопчатобумажном рабочем, комбинезоне и синей рубахе, неотрывно смотрел на сына. Лицо его не выражало никаких эмоций, но руки, длинные, с узловатыми пальцами и плоскими ладонями, мелко дрожали.

Мать сидела по другую сторону. На ней был темно-лиловый свитер фасона «кардиган», надетый поверх желтой блузки. Седые волосы прикрыты сиреневым нейлоновым шарфом. В руках она держала скомканный, мокрый от слез бумажный носовой платок. Глаза опухли и покраснели. Казалось, она пыталась сдерживать свое горе, чтобы не тревожить сына.

— О, сынок... — простонала она, положив руку ему на плечо. Рэнди поднял голову. — Мы ничего не понимаем. Может быть, никогда и не поймем, почему Мэгги ушла от нас. Но ты должен верить, что это воля Господня и однажды...

Голос женщины звучал монотонно; по лицу сына невозможно было понять, слышал ли он что-либо из того, что она говорила. Его пустые глаза смотрели куда-то в пространство.

В мыслях Рэнди не было никакого сумбура. Вернее, одна-единственная мысль постоянно прокручивалась в мозгу, как некое заклинание: Мэгги мертва... Мэгги мертва... Сколько ни повторял, он не мог заставить себя ни осознать, ни поверить в это. Мэгги... Сейчас она войдет в эту убогую комнату и скажет, что все это ошибка, абсурд и им давно пора идти домой. И тогда они все вместе — он, она, родители, полицейские — посмеются над той странной и страшной шуткой, которую кто-то сыграл с ними. Мэгги не может быть мертвой. У них же должен появиться ребенок...

Он поднял голову и как бы впервые увидел эту комнату. Родители смотрели на него молящими глазами. Что им от него надо?

— Сынок, — голос матери резанул ухо, — давай пойдем к отцу Фрэнку, он, должно быть, уже встал. Позволь ему поговорить с тобой.

Мать поднялась, и Рэнди заметил, что у нее дрожат колени. Он засмеялся.

На лице матери отразилась боль.

— Пойдем, сынок, ну пожалуйста!

Она взяла его за руку, он не противился этому, но когда она отпустила его руку, та упала на стул, как у спящего.

Мать повернулась к отцу.

— Отец, почему ты сидишь как истукан? Сделай же что-нибудь! Нашему мальчику нужна помощь. Ради Бога, помоги ему!

Старик уставился на жену — мол, что такое говорит эта женщина?.. Она вновь опустилась на стул и заплакала.

Рэнди мысленно вернулся к тому вечеру, когда был мороженщиком в собственном кафе. Если бы время пошло вспять, быть может, все обернулось бы по-другому... Вот он взбегает по лестнице и слышит музыку. Ага, стереосистема, как всегда, включена. Чем это так вкусно пахнет? Мэгги готовит ужин. Быстрые шаги по линолеуму кухни. Легкий хлопок закрываемой дверцы холодильника. Он поворачивает ключ в замке, входит, все звуки и запахи усиливаются. Как хорошо — наконец он дома! Мэгги в старых джинсах и свитере с капюшоном спешит ему навстречу... Может быть, время пойдет вспять?..

Как же так — Мэгги мертва... Они ведь собирались завтра вечером поиграть в волейбол...

Рэнди встал и потянулся.

— Мне надо побыть одному. Я пойду пройдусь. Скажите сыщикам, что вернусь домой на несколько часов...

Отец кивнул. Мать, испуганно озираясь, сказала:

— Нет, Рэнди, это не годится. Вдруг что-то выяснится, где тогда тебя искать? И вообще тебе сейчас не надо быть одному... Давай лучше сходим к отцу Фрэнку, а?

Внезапно раздался резкий голос отца.

— Оставь, пожалуйста, парня в покое, Тереза. Если ему хочется побыть одному, ради Бога, позволь ему это сделать.

Выходя из комнаты, Рэнди мельком взглянул на родителей. Мать глядела на отца открыв рот и казалась очень несчастной. Отец опустил голову. И его руки... Рэнди заметил, как сильно они дрожали.

Пэт Янг прожила пять лет на Оак-Парк-авеню, 2511 С в двухквартирном доме. В тот день она наблюдала за квартиркой Мазурски из того же окна, у которого находилась сейчас. Рэнди был симпатичным крепким парнем и нравился ей, так что она часто пристраивалась у окна и смотрела на него, когда он шел на работу или возвращался домой.

У Пэт было полно времени для таких наблюдений. Раньше она работала в компании «Ю. С. Стил» в Джолиете, где и получила травму при падении с мостового крана.

Тогда все говорили, что ей повезло. Она сама, правда, не считала сломанный позвоночник и необходимость провести остаток своих дней в инвалидном кресле особым везением. Но все-таки, слава Богу, она осталась жива. И до конца дней своих будет получать пенсию от завода. Пэт научилась управлять креслом и без затруднений передвигалась по своей квартире на первом этаже. Когда ей становилось уж очень тоскливо, она пристраивалась у окна.

Пэт уже больше года наблюдала за своими соседями. Наиболее интересными из них были Мазурски. Они казались такими сумасшедше счастливыми.

Пэт, глядя на них, даже посмеивалась. Это надо ж: все время вместе и все время сияют. Такого просто не бывает. На публику, что ли, работают?.. Нет, думала она, настанет день — и грянет какая-нибудь беда. Ей было очень интересно, что же произойдет.

Сегодня Пэт была вознаграждена за все свои усилия. Она позавтракала сандвичем и в течение часа смотрела сериал «Все мои дети», а затем подкатила к окну и увидела весьма привлекательного молодого человека, поднимавшегося по лестнице вслед за Мэгги Мазурски. Время было раннее, и Пэт знала, что Рэнди еще не скоро вернется домой. Незнакомец находился в ее поле зрения всего несколько секунд, но хватило и беглого взгляда, чтобы оценить его внешность. Широкие плечи, крепкое телосложение, вьющиеся каштановые волосы, лицо приятное, небольшие усы. Короче, она все успела разглядеть.

Пэт даже хихикнула, представив себе, что сейчас будет происходить наверху в квартире Мазурски. И она решила еще раз посмотреть на этого мужчину, когда он будет выходить. Ее инвалидность накладывала, конечно, определенные ограничения на массу вещей, но не мешала ей живо интересоваться противоположным полом. Ее маленькая квартирка была переполнена изданиями типа «Плейгел» и «Космополитен».

Пэт поглядывала в окно даже тогда, когда шла телепередача «Общая больница». Приблизительно через час мужчина вышел, и его вид подтвердил ее догадки. Он шел энергичной походкой и прямо-таки сиял. Она схватила бинокль, лежавший на столе у окна, и как следует разглядела незнакомца. Она не разочаровалась: он был еще привлекательнее, чем ей показалось раньше, и улыбался.

Пэт снова села, ее бледное лицо даже слегка порозовело от удовольствия. Итак, Мазурски, эта «счастливая парочка», оказывается, не так уж счастливы, как все думают. Возможно, Мэгги-то очень даже счастлива. Почему бы и нет? Пэт тоже радовалась бы, если бы заарканила двух таких мужчин.

Она вздохнула. Да, у нее вряд ли будет такой красавчик, как этот, только что вышедший от Мэгги Мазурски. Мог бы, правда, быть... однажды. Пэт было всего двадцать три года, когда случилось несчастье. Сослуживцы поглядывали на нее с откровенным вожделением, и ей льстили их плотоядные взгляды и восхищенный шепот, следовавший за ней по пятам.

Сейчас она не заботилась о своей внешности. Пэт редко покидала квартиру, ее кожа приобрела болезненную бледность, в глазах, когда-то зеленых и полных огня, затаилась печаль. У нее были красивые волосы — рыжие, длинные и волнистые. Пэт сама остригла их перед зеркалом, оставив всего два дюйма.

Кому теперь все это нужно? Разве стоящий мужчина свяжется с калекой?..

Поздним вечером Пэт снова развеселилась и начала злорадствовать еще больше. Больное воображение разгулялось вовсю. Рэнди не вернулся с работы домой в обычное время, и Пэт громко смеялась, представляя себе, как он развлекается на стороне.

Потом завыла сирена, и Пэт забыла о Мазурски. Она выключила телевизор и настольную лампу и подъехала поближе к окну: ее колени упирались в стену. Она наблюдала за происходящим, оставаясь в темноте. Двое крепких мужчин вышли из дома с носилками. На них лежало что-то, накрытое белым. Пэт поразило, что рядом шел Рэнди Мазурски. Он горбился и плакал.

Красный свет полицейских мигалок отражался от светлого кирпича дома Мазурски. Пэт увидела, что Рэнди забрался сзади в машину «Скорой помощи» вслед за носилками, на которых, вероятно, была Мэгги.

Пэт переполняли смешанные чувства, самыми сильными из которых были страх и любопытство. Она отъехала на коляске от окна. По телевизору начиналась передача «Опасность».

Через какое-то время в дверь постучали. Она не хотела отвечать на стук, но телевизор был включен на полную громкость, и свет в доме выдавал присутствие хозяев.

Подкатив к двери, Пэт мысленно прикинула, кто бы это мог быть, а когда открыла, увидела знакомую голубую форму полицейского офицера их города. Она приветливо улыбнулась и впустила молодого человека в дом. Он выглядел совсем недурно: высокий, кареглазый, черноволосый, широкая грудь, узкая талия.

Пэт изобразила удивление.

— Чем могу помочь, господин офицер? Что-нибудь случилось?

— Боюсь, да, мэм. В доме напротив произошло убийство. Маргарет Мазурски. Вы ее знали? Слышали о ней что-нибудь?

Пэт снова улыбнулась ему.

— Мне очень жаль... Но я ее не знала... Я ведь мало бываю на улице. — Она показала на свои ноги.

Офицер сочувственно кивнул.

— Понимаете, мы опрашиваем всех живущих по соседству, пытаемся выяснить, не заметил ли кто-нибудь чего-либо подозрительного. Вы, случайно, не видели — выходил сегодня кто-нибудь из квартиры Мазурски? Или, быть может, на улице появился кто-то, кого вам не приходилось видеть здесь раньше?

Пэт покачала головой.

— Сожалею, господин офицер, но я ничего не видела.

— Вы уверены? Иногда мы видим что-то, но не придаем этому значения. А потом, в иных обстоятельствах, какая-нибудь деталь вдруг вспоминается.

— Нет, господин офицер, мне нечего вспомнить. Понимаете, по вечерам я чувствую себя неважно. А сегодня днем я долго спала, а остальное время смотрела телевизор. Мне очень жаль... но я ничего не видела.

Полисмен что-то быстро записал в блокноте.

— Скажите, пожалуйста, ваше имя.

— Пэт Янг.

— Благодарю вас, мисс Янг.

Он повернулся, чтобы уйти, Пэт окликнула его:

— Господин офицер, а здесь, в округе, нам ничто не грозит?

— Нет, в ближайшие дни здесь будет много патрульных машин. Не беспокойтесь, мы будем вести наблюдение. Но двери на всякий случай держите на замке.

Пэт закрыла дверь. Телевизор, казалось, орал еще громче, чем раньше. Она выключила звук, ей надоели эти электронные голоса.

— Заткнись, — прошептала она телевизору, — у меня есть свои причины делать то, что я делаю.

В ее памяти всплыла недавняя картина: из квартиры Мэгги выходит красивый мужчина, походка легкая, лицо так и сияет.

Она должна узнать, кто он такой. Пэт еще посмотрит, кто тогда будет сиять. Заводская пенсия неуклонно уменьшалась — все съедала инфляция. Небольшая добавка была бы весьма кстати.

Парень был прекрасно одет. Такую одежду в магазине готового платья не покупают.

Хорошо бы узнать, какие отношения у него были с Мэгги. Знала она его? Почему впустила в квартиру?

Пэт пока что понятия не имела, как осуществить задуманное, но твердо решила одно: она выяснит, кто этот красавчик.

Выяснит и тогда — прощай, Бервин.

После нескольких часов блуждания по аккуратным улицам Бервина Рэнди очутился перед домом, где они жили с Мэгги. Здесь все еще стояли полицейские машины. Он посмотрел наверх. За ярко освещенными окнами мелькали силуэты, вспыхивали блицы фотокамер. Техническая экспертиза. Найдут ли они что-нибудь? Узнать бы, есть ли какие-нибудь улики. Ведь у Мэгги не было врагов.

Этот дом... Без Мэгги он уже никогда больше не будет его домом. Рэнди поглядел в февральское небо: черное, мерцают звезды, сияющая, почти полная луна льет серебристый свет на унылую зимнюю улицу. Казалось, в мире что-то изменилось, отдавая дань его потере. Ветер над головой, голые ветви деревьев, пронзающие ночь, гудки автомобилей и вокруг — чьи-то чужие жизни... Интересно, есть ли кому-нибудь до него дело?

Он снова поглядел на окна. Свет все еще горел, квартира выглядела теплой, почти гостеприимной. Рэнди потер руки о свое шерстяное спортивное пальто и понял, что замерз. Его организм начал сдавать под тяжестью горя. Он начал двигаться, пытаясь согреться и забыть о холоде.

Когда через час Рэнди вернулся, света в квартире не было и полицейские машины уехали. Улица выглядела обычной, как будто ничего не произошло.

Рэнди поискал в карманах ключ от входной двери. Внутри, должно быть, тепло. Если он не сможет здесь остаться, переберется к матери — она будет счастлива. Кроме того, в Чикаго полно отелей и отделений Ассоциации молодых мужчин—христиан.

Рэнди проглотил комок в горле, перевел дыхание и пошел наверх., В голове было пусто, он машинально передвигал ноги, поднимаясь по скрипучей деревянной темной лестнице.

На двери висел знак беды — огромный желтый плакат «МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ИДЕТ РАССЛЕДОВАНИЕ. НЕ ВХОДИТЬ».

Рэнди подумал, что полицейские не станут возражать, если он войдет, и вставил ключ в замок.

Когда он открыл дверь, к его ногам бросился Скраггамз. Рэнди подобрал кота и вместе с ним сел на диван. Кот пытался вырваться из его объятий, но Рэнди не отпускал его, ему нужно было держать что-нибудь в руках.

Снова подступили рыдания. Сначала сухие, болезненные, затем рот Рэнди раскрылся в безмолвном крике боли, глаза расширились, плечи стала бить дрожь. Когда полились слезы, кот соскочил с его колен. Перед тем как скрыться под стулом в столовой, он с любопытством посмотрел на хозяина.

Рэнди поднялся и прошелся по пустой квартире, всюду включая свет. Тихо зажужжало электричество, засияли лампы. Рэнди стоял на кухне, судорожно всхлипывая. Слезы кончились. Он смотрел на немудреную обстановку, но видел лишь Мэгги, распростертую на полу. Темные волосы разметались, кожа неестественно бледная, живот слегка выступает. Каждая деталь запечатлелась в его сознании; он никогда не забудет этой картины.

Он еще раз окинул взглядом кухню, пытаясь понять, для чего предназначено это помещение. Ничего особенного здесь не было. И вдруг он заметил, что около холодильника что-то слабо поблескивает. Сперва его заплаканные глаза видели лишь хромированное днище, но вскоре он понял, что там что-то было. Он шагнул к холодильнику и опустился на колени.

Там лежала серебряная зажигалка. Лицо Рэнди исказилось гримасой, когда он поднимал ее. На нижней части зажигалки Рэнди увидел коричневое пятно. Должно быть, это была кровь Мэгги. Он соскреб пятно и обнаружил под ним выгравированные инициалы: «Д. М.-Э.».

Рэнди захлестнула ярость, вновь хлынули слезы. Он бросился на пол, сжимая в руке зажигалку.

— Клянусь Богом, — прошептал он, — я доберусь до тебя, Д. М.-Э., я доберусь до тебя, хотя бы мне это стоило жизни.

Рэнди сжался в комок, все крепче стискивая зажигалку. Рядом с ним на полу виднелся контур тела его жены, обведенный мелом.

Рэнди понял, что дольше не должен оставаться в квартире. Он позвонил родителям, они хотели за ним приехать, но он сказал, что лучше сам к ним приедет, и они согласились.

Когда он закрывал за собой дверь, зажигалка была у него в кармане.

Глава 3

Энн Мак-Эри сняла черную соболью шубу, передала ее ассистенту и, уходя, кивнула фотографу — Луизе. Та произнесла ей вслед:

— Большое спасибо, Энн, это будет потрясающе.

Энн только что кончила фотографироваться для рекламы фирмы «Меха Эванса». Фирма проводила распродажу в конце зимы, и реклама должна была появиться в газете «Трибюн» в последних числах марта.

В тесной раздевалке студии Энн вдруг почувствовала смертельную усталость. Стирая с лица косметику, заметила, как плохо она выглядит. Для профессионала это было тревожным знаком. Вокруг глаз темные круги, которые до этого скрывал грим. Черные, ниспадавшие на плечи волосы утратили былой «восточный» блеск. И глаза какие-то не такие — в них нет прежней живости.

Энн провела щеткой по волосам, сложила все свои вещи в поношенную кожаную сумку, повесила ее на плечо и покинула студию. Выйдя на улицу, она остановила такси и поехала к Хэрри на Раш-стрит. Может быть, послеобеденный «Танкерей» будет как раз тем средством, которое поможет ей уснуть. Последние две ночи она совсем не спала.

Бар заполнялся веселой послеобеденной толпой. Энн заняла маленький столик у стены. Заказав напитки, она стала разглядывать мужчин и женщин в деловой одежде и почувствовала себя не в своей тарелке в джинсах, ботинках и белом хлопчатобумажном свитере.

Принесли напитки, и Энн, совершенно разбитая, перестала воспринимать окружающее, закурила и начала потягивать коктейль, пытаясь отогнать невеселые мысли.

Вот уже три месяца, как Энн решила оставить Джо. Почему она приняла такое решение? Она ведь не хотела расставаться с мужем и не считала свой брак несчастливым.

То же самое — насколько ей известно — можно было сказать о Джо. Он не пренебрегал ею, не раздражался и не раздражал ее. Причины были более тонкие, более глубокие.

Все было бы понятнее, если бы появился кто-то третий — мужчина или женщина.

Но дело в том, что сейчас Джо Мак-Эри уже не был тем Джо Мак-Эри, за которого Энн вышла замуж. Перемена происходила постепенно, пожалуй, Энн не смогла бы точно определить, когда это началось.

Однако Энн понимала, что все имеет свои границы. И перемены тоже. И она хорошо знала, когда муж перешагнул допустимый предел. Прошлой ночью Джо вернулся домой, переполненный какой-то необъяснимой радостью. Он прямо-таки захлебывался от счастья. Но когда Энн, улыбаясь, попыталась узнать, в чем дело, — чтобы «постараться быть счастливой тоже», он не смог ничего объяснить. Сказал: «Энн, дорогая, я просто хорошо себя чувствую, вот и все...» Она не знала, где он провел этот день, так как стол в его кабинете был чист, и их автоответчик выдал ей целый список телефонов, по которым надо было звонить. Когда она спросила его об этом, он ответил, что провел весь день в зоопарке Линкольна. Энн посмеялась над этим, но смех прозвучал как-то неестественно.

А потом началось нечто необъяснимое. Страсть Джо в эту ночь походила на настоящее безумие. Такого не было за все пять лет их совместной жизни. Сначала Энн была польщена, но вскоре его желания вышли из-под ее контроля, и ей ничего уже не хотелось. Он грубо овладевал ею снова и снова, пока она не закричала от боли. Энн била его по спине кулаками, но он не обращал на это внимания, не слышал ее криков. И так продолжалось всю ночь напролет.

Наутро она решила с ним расстаться. Днем он ушел, на сей раз действительно заниматься делами... встретился с несколькими клиентами, для которых делал рекламу. Энн сидела в его кабинете и писала ему письмо — не прощальное, а просто записку о том, что она оставляет его на время и скоро даст о себе знать.

Роясь в его столе в поисках бумаги, она наткнулась на коробку из-под обуви. Сверху лежала вырезка из сегодняшней газеты «Трибюн». В ней сообщалось об убийстве женщины из Бервина. Энн была озадачена.

Далее она обнаружила другие вырезки из газет, во всех сообщалось об убийствах женщин в различных районах Чикаго и в его пригородах. Ее начала бить дрожь: кто он, этот человек, с которым она живет?

Энн запихнула вырезки обратно в ящик стола и постаралась унять страх: НИЧЕГО ОСОБЕННОГО. ТВОЙ МУЖ ПОДОБЕН ВСЕМ МУЖЧИНАМ, ЧИТАЮЩИМ ДЕТЕКТИВНЫЕ ЖУРНАЛЫ, У НЕГО ДОВОЛЬНО СТРАННЫЙ ИНТЕРЕС К УБИЙСТВАМ. ЭТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ. ТЕБЕ ЭТО НЕПРИЯТНО, НО НАВЕРНОЕ, НИЧЕГО НЕНОРМАЛЬНОГО ЗДЕСЬ НЕТ. ПРИМИТИВНАЯ АГРЕССИВНОСТЬ ИНТЕЛЛИГЕНТА ИЛИ ЧТО-ТО В ЭТОМ РОДЕ...

Она погасила свет в кабинете Джо и быстро ушла. Она спросит его о вырезках позже. Может быть, ей не следует покидать его. Может быть, ему нужна ее помощь. Может быть, прошлая ночь была лишь случайностью, неизбежной для каждой супружеской пары. Может быть...

ТОЛЬКО ГДЕ ЖЕ ОН БЫЛ ВЧЕРА ВЕСЬ ДЕНЬ?

Энн допила коктейль. Прошлую ночь она провела без сна, из головы не выходили эти газетные вырезки. Рядом с ней спокойно спал Джо, от него исходило какое-то неприятное тепло.

Она читала до самого утра.

Оставив на столе доллар, Энн вышла из бара. На улице начал падать мокрый серый снег. Джо сказал, что будет ждать ее к обеду.

В течение дня Джо не обнаружил пропажи зажигалки. Все утро он провел с представителями компании «Нэйчур снэк» — владельцами сети магазинов здоровой пищи, которые не выносили, когда в помещении кто-то курил.

Вернувшись домой, Джо спрятал портфель и папку в тайник, находившийся в его кабинете. Потом включил медную, под зеленым абажуром настольную лампу и погрузился в глубокое кожаное кресло, позволив себе на несколько минут расслабиться, перед тем как обдумать газетную рекламу, заказанную ему фирмой «Нэйчур снэк». Он вынул из кармана пачку «Мальборо», согревавшую его сердце все утро, вытряхнул одну сигарету и запустил руку поглубже в карман своей спортивной куртки — там должна быть серебряная зажигалка, которую Энн подарила ему на Рождество. С поднимающимся раздражением он вытащил руку из правого кармана и пошарил в левом. Зажигалки не было. Джо проверил оба кармана брюк. Пусто.

Чувствуя безотчетную легкую панику, Джо поднялся и подошел к стоявшему в кабинете шкафу, где висело его непромокаемое пальто. Все карманы были пусты. Джо быстро обшарил ящики стола. Результат тот же: пусто.

Джо вновь сел в кресло. Дыхание участилось, кровь била в виски. Несмотря на то, что окна кабинета выходили на теневую сторону и там всегда было прохладно, особенно в зимнее время, у него на лбу выступила испарина. Он попытался себя успокоить — в конце концов, зажигалка могла потеряться где угодно. Могла выпасть из кармана пальто, когда он был в офисе компании «Нэйчур снэк». Или, быть может, он обронил ее где-то здесь, в квартире...

Джо опустился на колени и обследовал каждую ворсинку коврового покрытия цвета шампань, молясь о том, чтобы увидеть блеск серебра. Проверил ночную тумбочку около их кровати в спальне. Ничего. На кухне, оборудованной по высшему классу, отделанной черным, красным и серебристым пластиком, осмотрел все ящики и полки. Ничего. В кошелках и карманах Энн тоже ничего. В ванной комнате — тоже пусто.

Джо вернулся в кабинет и сел, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Зажигалка... небось валяется где-нибудь на улице. Или лежит под вешалкой в компании «Нэйчур снэк».

Однако, как он ни убеждал себя, он знал, ГДЕ находится зажигалка. Она в Бервине, в квартире Мэгги Мазурски, этой самой, последней... Мэгги Мазурски... Его зажигалка... с его инициалами! Черт возьми! Он ударил кулаком по лежавшей на столе зеленой книге. Он всегда был так осторожен, следил, чтобы не осталось никаких улик, указывающих на его личность. И вот теперь полиция обнаружит стопятидесятидолларовую зажигалку, серебряную, девятьсот пятидесятой пробы, и след приведет в магазин на Мичиган-авеню, где Энн купила ее два месяца назад и выгравировала на ней его инициалы.

Джо подошел к окну и стал смотреть на машины, двигавшиеся по Лэйк-Шор-Драйв. Дальше, за их непрерывным потоком, находилось озеро. Сегодня его воды были серыми и неспокойными, пена яростно накатывала на берег. Волны, угрюмые, однообразные, вздымались высоко, чуть ли не до самого жемчужно-серого неба. Джо заставил себя сконцентрировать внимание на воде. Заставил себя смотреть, как из темной глубины поднимается очередной вал и движется к берегу.

Однако он никак не мог успокоиться. Ладони вспотели, руки дрожали. Что подумает Энн, когда придет домой? Как он объяснит ей свое состояние?

Джо направился в крохотную ванную комнату, находившуюся рядом с его кабинетом. В аптечке нашел флакончик с валиумом, выписанным Энн несколько лет назад, когда она потеряла их первого и единственного ребенка в результате неудачных родов. Он проглотил маленькую желтую пилюлю, ничем ее не запивая, и вернулся в кабинет. Сел за стол, закрыл глаза и стал ждать, пока лекарство подействует...

Через некоторое время потливость и дрожь в руках прекратились. Он снова подошел к окну и посмотрел вдаль.

— Я должен вернуть зажигалку... и как можно скорее, — сказал он себе.

Джо быстро залил кипятком полуфабрикат «феттучино Альфредо», и в это время Энн повернула ключ в замке... Сегодня он не выбежал ей навстречу, как обычно, а продолжал заниматься готовкой. После того, что произошло прошлой ночью, отношения их были несколько напряженными. Джо решил сдерживать действие подпитки, которую получал от своих жертв, чтобы не увеличивать подозрений Энн.

— Надо же, как вкусно пахнет, — сказала Энн без особого, правда, энтузиазма.

Джо повернулся от плиты и улыбнулся ей. Она постаралась не встречаться с ним глазами. Присев у маленького красного лакированного столика, Энн начала просматривать сегодняшнюю корреспонденцию и одновременно прикидывала, как подступиться к мужу с расспросами о газетных вырезках, обнаруженных ею в письменном столе. Может быть, сейчас не стоит, подумала она, может быть, не время. Это только озадачит его, а здесь и нет ничего. Может быть...

— Как дела?

Она наконец подняла голову и встретила его взгляд. Он улыбался и был готов услужить ей во всем. Его карие глаза казались такими живыми, а улыбка столь искренней, что Энн отказывалась верить тому, что между ними не все в порядке.

Ее первым порывом было заявить, что дела могли бы быть и лучше, если бы она хоть немного поспала в течение последних двух ночей. Но зачем раздражать его? Ничего хорошего не получится, если она будет продолжать сопротивляться его усилиям наладить отношения.

— Дела?.. Да все хорошо. С Луизой всегда хорошо. С ней чувствуешь себя уверенно, не боишься экспериментировать.

Джо махнул рукой.

— А... с твоей внешностью совершенно неважно, кто фотографирует.

— Да ладно тебе! — Энн засмеялась и встала из-за стола. — Обед скоро? Я быстренько приму душ. Успею?

— Давай, принимай.

Джо подошел к красной раковине и слил лапшу. Лицо закрылось клубами пара.

Проходя мимо кабинета, Энн заметила, что дверь приоткрыта. Заглянула туда и буквально остолбенела: вместо привычного порядка в комнате царил хаос, словно там шуровали воры. Ящики стола выдвинуты, плащ Джо валяется на полу, а его спортивная куртка брошена на спинку кожаного кресла.

Призрачная надежда Энн на то, что все будет хорошо, улетучилась так жебыстро, как и возникла. Что он затеял?

Направляясь в душ, она слышала, как Джо на кухне мурлычет какой-то мотивчик. Одно никак не вязалось с другим. Сколько же лиц у этого человека?

Энн решила все выяснить. Выйдет из ванной и спросит: что происходит? Без всяких церемоний. Не об этом ли они всегда говорили: «Иди навстречу другому, чтобы понять его»?

Под горячим душем Энн словно бы оттаяла. Надо подождать, подумала она. Вреда не будет, если немного подождать. Восстановить равновесие. Да, да, это не повредит... Энн хотела надеяться.

«Феттучин Альфредо» был великолепен. Джо приготовил телятину совсем просто, обвалял ее в муке, смазал маслом и запек. Перед обедом он даже вышел из дома и купил бутылку «Либерфраумильх» («Молоко любимой женщины»), любимого вина Энн.

Отправляя в рот последний кусок «феттучина», Энн подумала: Боже, на пути к моему сердцу не осталось никаких преград. Она откинулась в кресле, держа в руке бокал с вином, и через стол посмотрела на Джо. .

При свете догоравших свечей его лицо казалось воплощением чистоты. Пламя бросало блики на щеки, и глаза отражали этот свет. Энн залюбовалась — до чего хорош! И с ним расстаться! Бред какой-то!

Оба молчали. Уголки губ Джо дрогнули в улыбке, когда он протянул бокал, чтобы чокнуться с Энн. В ответ она тоже улыбнулась и подумала, что им хорошо молчится вдвоем.

Энн допила вино. Они посидели за столом еще немного. Молчали. Смотрели друг на друга. Потом Джо поднялся и потушил свечи. Теперь комната озарялась лишь ярким светом луны, лившимся из огромных, от пола до потолка окон. Все вокруг было призрачно-серебристым. Джо подошел к Энн, взял ее за руку и подвел к окну. Затем повернул ее лицом к стеклу и обнял за плечи. Оба смотрели на сияющие воды озера Мичиган.

Джо медленно опустился на колени и руками обвил ноги Энн. Расстегнул кнопки на ее джинсах и потянул их с бедер вниз. Она не шелохнулась, только попеременно подняла ноги, чтобы сбросить джинсы на пол. Джо принялся ее целовать: начал с лодыжек, постепенно добрался до самого верха и несколько раз провел языком между ногами.

Энн пробормотала что-то, наклонилась и погрузила пальцы в его кудрявые волосы. Его язык шарил по влажной стороне трусиков,, нажимая на внешние очертания мелких губ. Вскоре светло-голубые трусы увлажнились — от его действий и ее возбуждения, сквозь ткань проступили очертания лобка. Одним пальцем он сдвинул их в сторону и резко погрузил язык внутрь. Не в силах сдерживаться, она застонала и спешно сбросила трусики, чтобы он мог действовать более свободно. Язык Джо двигался вверх и вниз, то легко, то с нажимом, обегал клитор, надавливал на него и погружался глубоко внутрь. Джо наслаждался плотью Энн.

Наконец она содрогнулась в экстазе кульминации. Одна ее рука касалась холодного оконного стекла, другая — гладила завитки волос Джо.

— Благодарю, — прошептала она и, присев на корточки, просунула руки ему под мышки, как бы приглашая подняться. Когда он распрямился, Энн быстро стянула свой белый свитер. Ладони Джо накрыли ее оголившиеся груди. Она нежно отвела его руки и произнесла:

— Подожди, теперь твоя очередь.

Энн начала расстегивать его рубашку — пуговицу за пуговицей, и каждый раз целовала его. Потом она сняла с него брюки и белье.

— Сними носки, — проворковала Энн и, продолжая тесно прижиматься к нему, скользнула вниз.

Потом быстро, словно идя в атаку, схватила губами его член. Он вскрикнул, прижал к себе голову Энн, и член глубже вошел в ее рот. Она стала лизать и посасывать напрягшуюся, чуть вздрагивающую плоть.

Наконец, по учащенному дыханию Джо, Энн почувствовала, что он скоро кончит. Она быстро отпрянула от него, крепко сжав его член рукой.

— Нет, еще не все, — прошептала она и опрокинулась на ковровую дорожку.

Джо встал на колени между ее поднятыми ногами и, опираясь на руки, вошел в нее. Он то ввинчивал член как можно глубже, то вытягивал его, чтобы задержать извержение семени, то вновь вводил вглубь.

Это длилось несколько минут. Они кончили вместе. Стоны экстаза взметнулись и растаяли в серебристой полутьме комнаты. Энн впилась ногтями в ягодицы Джо, заставляя его проникнуть в нее как можно глубже. Некоторое время он лежал на ней, затем поднял ее и понес в спальню. Там, постепенно успокаиваясь, они замерли в объятиях друг друга, а минут через двадцать Энн легла на него, и они вновь слились воедино.

После этого, положив на него руку и чувствуя, что он расслабился, Энн прошептала:

— Джо... Зачем тебе эти газетные вырезки?

Она была так близко от него, что уловила, как он на мгновение затаил дыхание. Нет, подумала она, не надо, я не хочу ничего разрушать сейчас...

— Какие вырезки? — Его голос дрогнул, очевидно, он не сумел скрыть волнение.

Энн улыбнулась, пытаясь показать, что, в общем-то, ей все это безразлично и спросила она просто так. Но на душе сразу стало неспокойно.

— Да те, на твоем письменном столе. Обо всех этих убийствах. Ты что, книгу собрался писать?

Джо вздохнул с явным облегчением, засмеялся.

— Да что ты, какую там книгу! Просто эта кровавая чепуха щекочет мне нервы. Понимаешь, в работе я порой чувствую себя скованным, и мне кажется, что подобный материал может пригодиться для более ходовой рекламы. Как ты думаешь?

Энн была более талантливой актрисой, чем он. Она взглянула на него, улыбнулась и сказала:

— Да, наверное, ты прав.

Вскоре она почувствовала, что Джо спит, — дыхание его стало спокойным и равномерным. Она тоже успокоилась. Возможно, он действительно использует страшные истории как материал для рекламы. Для чего еще хранить эти вырезки?

Ей очень хотелось верить в это, и она поверила.

Убедившись, что Энн спит, Джо поднялся с постели, отправился в кабинет и как можно тише закрыл за собой дверь. Он сел в кресло, закрыл лицо руками и заплакал.

Почему? — спрашивал он себя снова и снова. Почему он убил всех этих женщин? Убивал и абсолютно ничего не чувствовал... Как он мог?.. Если Энн все узнает... Нет, он не хочет, не должен потерять ее любовь.

Без Энн жизнь утратит смысл.

Немного успокоившись, Джо высморкался, подошел к столу и вынул коробку из-под обуви, в которой лежали газетные вырезки. Как неосторожно, подумал он, как неосмотрительно было держать их здесь, чуть ли не на виду. Он начал рвать их и совать обрывки в мусорную корзину. Подобной глупости он никогда больше не совершит!

Джо постоял немного у окна и дал себе клятву, что больше никогда никого не убьет. Он не может вернуть жизнь тем, у кого ее отнял, но впредь ни у кого не отнимет жизни... и... его никогда не поймают.

Тут же мелькнула мысль о зажигалке. И как это он ухитрился потерять ее! Ее необходимо вернуть. Как это сделать, пока не ясно, зато ясно — когда: завтра и ни днем позже! Риск разоблачения слишком велик. Вернуть зажигалку и затем... поставить на всем крест. Никогда больше.

Джо придвинул к себе стоявший на столе календарь и обвел красным карандашом дату, когда он убил Мэгги Мазурски. Красный цвет будет служить напоминанием, горячим прикосновением к его боли... Он никогда не должен забывать об этом. Эта боль излечит его болезнь, и тогда Энн останется с ним. Пусть болит, чем больше — тем лучше.

...А эта женщина... последняя его жертва... была беременной...

Утром Джо вновь отправился в Бервин. Хоть бы Господь надоумил его, как вернуть потерянное и не потерять самое дорогое, что он имеет в жизни.

Глава 4

Первое, что заметил Джо, проснувшись на следующее утро, был яркий свет, бивший сквозь фирменные леволорские шторы. Он поднялся, подошел к окну и раздернул шторы. Какая ослепительная белизна! Солнечные лучи устремились с безоблачного неба на снег, выпавший ночью по крайней мере на четыре дюйма. В другое время Джо не обратил бы на это особого внимания, но сейчас встревожился. Вернулись ночные мысли: он дал себе слово не совершать больше ничего дурного, но зажигалка... Как же быть? Небось в Бервине на дорогах наледи, всякое может произойти. «И зачем тебя туда понесло?» — непременно спросит Энн. Его машина будет слишком выделяться на фоне белого, сияющего под ослепительным солнцем снега. «Мистер, не могли бы вы объяснить, что вам здесь нужно?» — слышал он вопрос полицейского. В школах сегодня наверняка отменили занятия, на улицах полно ребятишек, лепящих снеговиков и играющих в снежки. «Смотрите, какой-то дядька ошивается возле дома, где была убита эта леди! Пошли, позовем кого-нибудь из взрослых!» — слышал он громкие голоса сопляков.

Из кухни донеслось звяканье посуды, и Джо насторожился. Сегодня Энн должна была рано уйти на работу: в календаре было отмечено время — 8.30. Он посмотрел на часы, стоявшие на ночной тумбочке перед кроватью, — 9.45. В чем же дело? Может, кто-нибудь внезапно явился? Джо потянулся за халатом. Затем он услышал голос Энн, ясный и высокий: «Поезжайте на поезде «А». Что она еще делает дома? Он рассчитывал, что в это время ее уже не будет и он избежит ненужных расспросов. Энн хорошо знала его рабочее расписание и могла с легкостью перечислить все встречи, которые предстояли ему на неделе. Она обязательно начнет его расспрашивать... Значит, придется врать, а этого ему очень не хотелось. Нельзя злоупотреблять ее доверием. Нельзя, а приходится из-за того, что он совершил за период их супружества. Абсурд какой-то.

Джо надел халат и вышел на кухню. Его обволокли приятные «деревенские» запахи — поджаренного бекона, свежесваренного кофе. Шипела в масле яичница, на столе стояли хрустальный кувшин с апельсиновым соком и гармонировавшая с ним хрустальная ваза с белой розой... На мгновение он забыл обо всех предстоящих ему неприятностях. Энн повернулась от холодильника — в руках мисочка с апельсиновыми дольками. Увидев Джо, она улыбнулась и протянула ему мисочку с дольками, как бы приветствуя его.

— Представляешь, съемка для «Маршалл Филдз» отменена до следующей недели. Вот удача!.. Ты проведешь свой выходной не в одиночестве.

Джо улыбнулся. Надо что-то придумать, и побыстрее...

— Прекрасно. Но, радость моя...

На ее лице отразилось разочарование. Джо почувствовал, что у него заныло в животе. Он боялся лгать ей, он знал совершенно точно, что лицо выдаст его.

— В чем дело, Джо? Я просмотрела твой календарь. И уже весь день спланировала.

— Очень жаль, дорогая, но вчера сотрудники нашей фирмы очень просили меня ненадолго заглянуть к ним сегодня. Из Нью-Йорка приедет один из покупателей. Я не мог отказать.

Затем он добавил:

— Я не успел отметить это в календаре.

Он подошел к Энн и обнял ее.

— Да я же не весь день буду занят. А кроме того, у меня есть еще время, чтобы оказать тебе честь и разделить с тобой этот великолепный завтрак.

— Весьма благодарна. — Энн все же была расстроена, но продолжала улыбаться.

Джо сел за стол и, хотя у него было такое чувство, словно перед ним стоит тарелка с червями, принялся есть с показным аппетитом. Это был великолепный спектакль.

Энн спокойно позавтракала, поглядывая на ярко голубевшее за окном небо.

Джо взял свою тарелку, сполоснул ее и сунул в посудомоечную машину. Он наклонился к Энн и прошептал:

— Правда же, это не займет много времени. Я вернусь раньше, чем ты думаешь.

Энн ничего не ответила, подошла к окну и поглядела вниз на белые сугробы, образовавшиеся за ночь. Можно лепить ангелов, подумала она.

Джо принял душ, надел джинсы, грубошерстный свитер и туристские ботинки.

Его план созрел, пока он стоял под душем. По дороге в Бервин он зайдет в «Сирз» и купит рабочую блузу цвета хаки и в тон ей брюки. В туристских ботинках и экипировке рабочего, думал он, можно сойти за не внушающего подозрений землемера. Помоги, Господи, чтобы никто ни о чем не спрашивал, когда он будет входить в дом. Для пущей достоверности надо еще купить землемерный прибор.

Припарковав автомобиль в многоэтажном гараже нижнего города, Джо отправился в «Сирз». После продолжительного хождения по этажам универмага (почему-то отменили съемку, Энн дома, и я как дурак убиваю время) Джо наконец нашел отдел рабочей одежды и купил без примерки куртку и брюки. Затем он пошел в секцию канцелярских товаров, купил чертежный прибор и доску и, нагруженный свертками, поспешно покинул магазин.

Джо забрался на заднее сиденье автомобиля и стал молить Господа, чтобы никто не приблизился, пока он переодевается. По счастью, он припарковался на одном из верхних этажей, где все пространство вокруг было занято машинами, чьи владельцы, волей-неволей, занимали места «по петле».

Ему удалось переодеться незаметно. Брюки были чуть великоваты, но в общем выглядел он вполне сносно и мог сойти за землемера.

Джо не хотелось, чтобы его автомобиль отсвечивал в окрестностях Бервина, поэтому он оставил его в парковочном гараже и направился в подземку. Такая вот комбинация: гараж, подземка, автобус и собственные ноги... А в результате он окажется у дома Мэгги Мазурски, который почти наверняка пуст.

Пэт Янг поднялась в семь утра, и, хотя сейчас на часах было половина двенадцатого, день казался ей бесконечным. Вокруг ничего интересного не происходило. В местных школах из-за выпавшего снега отменили занятия. С улицы доносился ужасающий визг маленьких монстров, превосходящий все, что она могла вынести.

Пэт посмотрела в окно. Оак-Парк-авеню была той же, что и всегда. Надоело. Ряд за рядом стоят двухквартирные кирпичные дома. Ничто не меняется.

Она почти мечтала о каком-нибудь новом убийстве. По крайней мере, это внесло бы некоторое оживление.

Она нащупала блок дистанционного управления и включила телевизор на полную громкость, чтобы заглушить голоса детей, раздававшиеся на улице.

Дети лепили снеговиков. Белых ангелов.

«Вниманию пассажиров. Наш поезд южного направления задерживается и делает следующую остановку в Остине. Следующая остановка — Остин. Другие поезда идут по обычному расписанию, с малыми интервалами».

Джо поморщился и взглянул на часы. Уже полдень, а он еще не добрался до Бервина. Он взялся за стальные поручни и вышел на перрон вместе с несколькими ворчливо-недовольными пассажирами. Проводил глазами умчавшийся под землю почти пустой поезд. Хороший признак, подумал он.

Джо огляделся. Он находился на Клинтон-стрит. По радио объявили, что поезда пойдут «с малыми интервалами». Но что это значит? Он посмотрел в темный зев туннеля, прошелся по перрону и сел на скамейку.

Прошло пять минут. Десять. Поезда не было.

Через пятнадцать минут Джо поднялся и вновь стал глядеть в черную пустоту туннеля. Дул холодный ветер, принося с собой запах плесени. Черт возьми, поезда нет и нет! Платформа заполнялась людьми. Джо почувствовал, что на его одежду косо посматривают.

Вот незадача-то.

Поезд прибыл только через двадцать минут. Джо даже зажмурился, увидев, что он битком набит. На остановке никто не вышел. Джо бегал от вагона к вагону, выискивая место, куда бы он мог пристроиться.

Подождать? Но он все же попытался втиснуть в вагон одну ногу. И сейчас же раздался хор голосов: «Ну куда, куда?! Поедешь на следующем!» Машинально он отступил. Поглядел вслед умчавшемуся поезду и увидел огни следующего. Ну, Господи, спасибо хоть за это.

Но поезд просвистел до станции с ревом, не останавливаясь. «Твою мать», — прошептал Джо и вернулся на место. На скамейке ожидавшие сидели впритык. Следующий, пришедший через пять минут состав тоже был переполнен. Джо не мог больше ждать, и пассажирам, хотят они этого или нет, придется потесниться.

Двери открылись как раз против того места, где стоял Джо. Три девочки-подростка выскочили на перрон, хихикая и осматривая Джо с ног до головы. Потом, милашки... — подумал Джо и поспешил в вагон.

После остановки «Университет» кольцевой дороги «Иллинойс — Чикаго» поезд проследовал экспрессом до Сисеро, что не очень устраивало Джо. Пришлось идти пешком по заросшей бурьяном Сисеро-авеню к Рузвельт-роуд. В районе Малдина Джо обратил внимание на заброшенный склад. И вообще здесь царило запустение.

На углу Джо вскочил в автобус западного направления, который, как он надеялся, довезет его до Оак-Парк-авеню.

Однако маршрут автобуса оказался короче. «Ну надо же!» — пробормотал Джо и вышел. Правда, идти здесь было не так далеко, но время уже перевалило за полдень.

Шагая в южном направлении по Оак-Парк-авеню, Джо почувствовал подступающую тошноту. Безумная затея, сказал он себе, стоит ли все это такого риска?

Но когда он дошел до двухквартирного домика из желтого кирпича, его охватило волнение. Нет, в этот момент он не боялся, что его могут поймать. В нем с новой силой ожили воспоминания о том, что недавно произошло наверху, и он почувствовав возбуждение. И тут же стало быстро нарастать отвращение. Он закрыл рот рукой, пытаясь удержать рвоту.

Джо ринулся в проход между двумя стоящими рядом зданиями, и его рвало на ходу завтраком, который Энн так старательно для него готовила.

На мгновение он присел на холодный бетон. Никогда раньше он не возвращался на места своих преступлений, и сейчас поначалу был уверен, что спокойно войдет в квартиру Мазурски и начнет поиски. Он и представить себе не мог, что та несчастная беременная женщина предстанет перед ним с такой отчетливостью.

Ему представилась такая картина.

— Департамент чикагской полиции, мэм. Ваш муж дома? Мы бы хотели поговорить с ним.

Джо выглядывает из гостиной и видит двух мужчин среднего возраста в пальто и шляпах.

— Что это? — спрашивает Энн.

Джо видит блеск серебра. Зажигалка.

— Вам знакома эта вещь, мэм?

— Да, я подарила эту зажигалку мужу на Рождество. — В голосе Энн звучит удивление. — А в чем дело? Почему она у вас? Ее украли? Или... что-то случилось?

— Извините, миссис Мак-Эри, не лучше ли нам поговорить с вашим мужем? Мы именно поэтому здесь. Пожалуйста, мэм, отойдите.

Энн отходит от двери. Ее лицо крупным планом: на нем — боль и замешательство.

Джо застывает перед приближающимися сыщиками. Один из них держит наручники.

Головокружение исчезло, Джо стоял прислонившись к кирпичной стене. Нет, он обязан найти зажигалку.

Внезапно он услышал детские голоса. Вокруг полно ребятни. Играют в снежки. Джо пригнул голову, когда снежок просвистел рядом с ухом. Он увидел смеющегося парнишку лет десяти, щеки горели от холода, он смотрел на Джо.

— Извините, мистер, я целился не в вас.

— Все в порядке, — ответил Джо и направился к боковой входной двери дома Мазурски.

Если бы не этот дурацкий снежок, разбивший оконное стекло, Пэт Янг, возможно, никогда больше и не увидела бы Джо.

— Черти проклятые! — завизжала Пэт.

Она выключила телевизор и подъехала на коляске к окну, собираясь распахнуть его и прокричать все слова, которые она приготовила для этих паршивых детских ушей.

Ее руки уже были на подоконнике, но тут Пэт резко остановилась. Она сразу остыла, глаза ее сузились. Человек, который шел по улице (и постоянно оглядывался), казался очень знакомым. Очень.

Улыбка расползлась по лицу Пэт.

— О, бэби, — сказала она себе, — ведь правду говорят: они всегда возвращаются на место преступления.

Пэт громко засмеялась. И продолжала смеяться, несмотря на ледяной воздух, врывавшийся через разбитое окно. Несмотря на то, что на подоконнике росла горка снега.

Она мысленно обратилась к этому красавчику: «Иди, иди, займись своими делами, милый, я могу подождать. А потом мы вместе обсудим кое-какие мелочи...»

...Всюду дети, думал Джо, я же не могу войти в дом, пока вокруг дети. Он еще раз взглянул на них и снова прошелся перед домом Мазурски, но не рискнул остановиться. Зашагал дальше и наконец повернул за угол на перпендикулярную улицу. Ага, за домами тянется небольшая аллея. Если зайти с этой стороны, его никто не увидит. Через несколько минут он убедился, что правильно сориентировался, И поспешил к черному входу. Подергал дверь.

Так и есть! Проклятье! Она, конечно, заперта. Он сильнее подергал дверь.

И вдруг его как громом поразило. Рядом с ним стояла женщина. Смотрела на него и улыбалась. Из-под ее пальто виднелось пестрое платье. Откуда она взялась?!

— Я землемер, — буркнул он. Лицо его пылало.

— Обычно дверь была открыта.

— Что?

— Дверь, — сказала она. — Обычно она была открыта. До убийства.

Его лицо, кажется, стало походить на полыхающий костер.

— Какое убийство? — спросил он чуть ли не шепотом.

Мэгги Мазурски, наверху. Об этом было во всех газетах, не читали? — Женщина разглядывала его.

— Нет, должно быть, я пропустил. Что, большой шум был?

— Да. Во всяком случае — здесь.

Джо продолжал смотреть на женщину, надеясь, что она наконец уйдет. Когда он убедился, что она и не думает уходить, он повернулся и сказал:

— Я думаю, придется прийти в другой раз. — Он сделал несколько шагов в сторону.

— Эй, мистер! — окликнула его женщина. — Вы хоть записку оставьте, что ли.

— Что? — Джо остановился, почти ненавидя эту проклятую бабу. Что ей от него нужно, в конце концов?

— Ну, записку, которую всегда оставляют на двери, когда хозяев нет дома.

— У меня кончились извещения, — сказал Джо уже на ходу. Он готов был растерзать себя: женщина слишком хорошо рассмотрела его и могла бы узнать, если понадобится.

Из аллеи Джо вышел на Оак-Парк-авеню и направился в противоположную сторону от дома Мазурски.

Пэт не могла понять, что же этот человек затеял. Она видела, как он скрылся в аллее, потом заметила, что он разговаривает с этой сплетницей Маргарет Харрис. Но сейчас он исчез, как видно, так и не побывав в доме.

Что за смысл во всем этом? Что за смысл?

Пэт направилась к шкафу, чтобы надеть пальто.

Джо прошел три квартала и повернул назад. На сей раз он решил действовать быстро и без колебаний. Он не мог позволить себе возбудить чьи-либо подозрения. Было уже два часа пополудни, а ему еще требовался по крайней мере час, чтобы добраться до дома.

Энн, должно быть, будет тревожиться. Возможно, она уже звонила в фирму «Нэйчур снэк».

Джо ускорил шаги.

Он опять стоял у черного хода дома Мазурски. Оглянувшись только раз, он подошел вплотную к двери и, не снимая перчаток, кулаком разбил стекло.

Был момент, когда ему показалось, что все живое затаилось, прислушиваясь. Но, конечно, это была лишь игра воображения. Кругом царила тишина. Очевидно, дети либо слишком устали, либо замерзли и ушли смотреть по телевизору передачи, которые они пропускают, когда бывают в школе.

Никто не высунулся из окна, чтобы поинтересоваться, что там такое разбилось.

Джо просунул руку внутрь и открыл замок. Поднялся по черной лестнице. На двери висело объявление о том, что здесь совершено преступление, но как ни странно, никто не охранял квартиру.

Дверь была не заперта. На дереве, правда, остались следы, — быть может, полиция хотела установить дополнительный замок.

Уж слишком все легко получается, подумал Джо, повернул ручку и вошел в квартиру.

Кухня выглядела нормально, и именно это очень удивило Джо. Он не знал, как она должна была бы выглядеть, но чувствовал, что здесь что-то изменилось.

Он вспомнил Мэгги Мазурски, тепло ее тела, металлический привкус ее густой, горячей крови.

— Что вам угодно, мистер? — Ее лицо, покрасневшее от холодного ветра, казалось маленьким.

— Я из компании «Фуллер Браш», мэм. Прежде чем вы начнете возражать, позвольте уверить вас, что в моем кейсе с образцами наверняка найдется то, что значительно облегчит вашу жизнь.

Она улыбнулась, ее лицо немного смягчилось.

— Сожалею, но я действительно сейчас ни в чем не нуждаюсь.

Она хотела закрыть дверь.

Он подставил ладонь, мешая ей это сделать.

— Извините, но это же не займет и десяти минут. Позвольте, я только войду, покажу вам образцы и сейчас же уйду.

Она поджала губы.

— Не стоит. Вы только потеряете время. До свидания.

Он изобразил на лице отчаяние.

— Прошу вас, мэм... у меня семья. Мне нужны деньги... только посмотрите. — И умоляюще: — О'кей?

Она колебалась, но повторила:

— У меня действительно всего одна минута...

— Понял.

Улыбаясь, он направился вверх по лестнице следом за ней..

В это время Джо опять почувствовал, что у него кружится голова, и сел прямо на пол. Некоторое время он не мог ни о чем думать, кроме ее тела и вкуса ее горячей крови, которую он высасывал медленно, с наслаждением.

Джо охватило неистовое желание. Он хотел повторения, и как можно скорее.

Однако в следующий раз надо действовать осторожнее. Не входить в квартиру к женщине. Беречь себя. Наилучший вариант — проститутка или удравшая из дома девчонка. Пойди, найди такую... Может быть, даже завтра. Когда Энн будет на работе...

Но теперь ему нужно расслабиться. Он посмотрел вниз, где в мешковатых рабочих штанах напряженная плоть настойчиво требовала облегчения.

С удивлением услышал он звук расстегиваемой молнии, хотя расстегнул ее сам.

Но вдруг Джо насторожился. До его слуха явственно донесся щелчок поворачиваемого в замке ключа. Там — внизу, на лестнице. Он встал и медленно направился в гостиную. Подошел к окну, выходившему на Оак-Парк-авеню, и выглянул на улицу из-за легкой занавески. Сердце зашлось от страха — у дома стоял коричневый «шевет», принадлежавший, насколько он знал, Рэнди Мазурски (Мэгги, несколько смущаясь, тогда сказала, что машина у них только одна — коричневый «шевет»).

На лестнице раздались шаги. Топ-топ — один, другой, третий...

Джо лихорадочно окинул взглядом комнату. Боже милостивый, что же ему делать? Ведь этот человек может остаться дома до утра!

Бросить все, бросить!.. Покончить с этим раз и навсегда... В памяти возникла Энн, почему-то обнаженная... Нет, нельзя...

Джо ринулся в спальню. Куда же спрятаться? Под кровать, больше некуда. Там было довольно пыльно, но зато темно. Темнота — это хорошо, а на пыль плевать. Мэгги, возможно, была хорошей хозяйкой, но в спальне убиралась недостаточно тщательно.

Джо замер. Открылась дверь квартиры. Вошел Рэнди Мазурски. Прислушиваясь к шагам, Джо понял, что тот один. Кажется, он обходил квартиру.

Затем Рэнди появился в той комнате, где находился Джо. Джо видел поношенные кожаные ковбойские ботинки и нижнюю часть джинсов. Открыв ящик шкафа, Рэнди достал чемодан и начал кидать в него свитеры, брюки и белье.

Наступила пауза. Джо слышал лишь собственное дыхание. Затем что-то упало на пол. Джо осторожно повернулся, чтобы увидеть, что это такое. Плюшевый мишка.

Кровать заскрипела — Рэнди бросился на нее, А затем Джо услышал, что он плачет.

Никогда больше, думал Джо. Прошу тебя, Боже, позволь мне сейчас выбраться отсюда, и это никогда больше не повторится...

Вновь подступила тошнота. Какой ужас эти рыдания! Рыдания, которые может позволить себе мужчина, находящийся в полном одиночестве.

Это продолжалось, вероятно, около получаса. Джо подумал, что Рэнди впервые дал волю своим чувствам. Постепенно рыдания стихли и сменились глубокими судорожными всхлипываниями.

Кровать вновь скрипнула, Рэнди встал и открыл еще один ящик. Теперь он что-то складывал в сумку. Потом ботинки направились в ванную комнату. (Джо мылся в этой ванной.) Рэнди вернулся в спальню. Тюбик крема для бритья «Ноксема», бритвенные лезвия, тюбик зубной пасты «Колгейт» и зубная щетка также отправились в сумку.

Наконец Рэнди нагнулся, чтобы застегнуть молнию на сумке. Джо отполз подальше в тень и наблюдал, как руки Рэнди застегнули молнию и закрыли чемодан.

Джо боялся шелохнуться, пока не услышал, что дверь закрылась. Он считал каждый шаг Рэнди, пока тот спускался по лестнице.

Наконец Джо осторожно выполз из-под кровати. Прошел в гостиную и, выглянув из-за шторы, увидел, что Рэнди кинул чемодан в багажник «шевета» и уехал.

— А теперь, черт возьми, быстро! Искать зажигалку!

Джо начал с гостиной. На четвереньках он прополз по всем комнатам, оглядывая и ощупывая каждый сантиметр пола.

Он обшарил всю квартиру дважды, трижды. Наступили сумерки, но он не решался включить свет.

Затем Джо еще раз быстро обошел квартиру. Больше осматривать было нечего. Зажигалки не было. Кто-то обнаружил ее до него. Рэнди? Как долго теперь ждать, пока полицейские постучатся к нему в дверь?

Джо закрыл глаза. «Молю тебя, Господи, — громко прошептал он, — пусть она окажется в другом месте!»

Но Господь не мог этого сделать. Впрочем, Джо и сам знал, что зажигалку он потерял именно здесь. Это было такой же непреложной истиной, как его любовь к Энн.

Переходя от окна к окну, Джо осмотрел улицу. Вокруг никого не было.

Он пошел на черный ход и спустился вниз. Огляделся еще раз. На аллее ни души. Он спокойно закрыл за собой дверь.

Джо быстро двинулся в путь, прикидывая, как бы поспеть домой до обеда, и надеясь, что ни Энн не звонила в его фирму, ни оттуда никто не звонил ему. Должно же ему хоть в чем-то повезти.

Когда Джо вышел на Оак-Парк-авеню, он почувствовал за спиной легкое движение. Ребенок?..

Джо обернулся. Позади него в инвалидном кресле-коляске сидела женщина, похожая на хищную птицу. Что она делает на улице в такую погоду?

— Наконец-то мы встретились, — сказала женщина. — Я Пэт Янг. — Она улыбнулась. — Я понимаю, вы были добрыми друзьями с Мэгги Мазурски.

Глава 5

Джо смотрел на женщину в инвалидной коляске чуть ли не целую минуту. Мысли крутились бешеной каруселью — что ей ответить? Наконец он произнес:

— Мэгги?.. Какая Мэгги?

Женщина нахмурилась и поплотнее запахнула синий шерстяной плед, наброшенный на плечи.

— Мазурски... Ну... ну, давайте не будем друг перед другом притворяться.

— Не представляю, о ком вы говорите. В этом районе я произвожу измерения... Как вы сказали — Мазурски?.. Ну да, эту фамилию я видел на дверной табличке. — Джо слабо улыбнулся, чувствуя себя паршиво. Он заметил, что нижняя губа начала дрожать, и попытался напрячь мышцы лица, чтобы остановить дрожь.

Ее сходство с хищной птицей еще больше увеличилось.

— Представляете, я видела, как вы вошли в квартиру Мэгги Мазурски и вышли из нее в тот день, когда она была убита. Не вешайте мне лапшу на уши. Со мной такие штучки не проходят.

Джо не сводил с женщины взгляда. В голове было пусто. Как оправдаться? Конечно, можно повернуться и уйти. Она не сможет задержать его. Но вдруг ей известно его имя?

Джо произнес:

— Ну и что дальше? Это ничего не доказывает.

— Я живу через дорогу отсюда. — Пэт указала на свой дом. — В тот день в квартиру Мазурски никто больше не входил. Я знаю это, потому что наблюдала из окна. — Пэт хихикнула. — Можете считать, что я сую нос не в свои дела.

— Я полагаю, что уж через стены-то вы ничего не могли разглядеть. Видеть сквозь кирпич или иметь глаза на затылке — такого не бывает.

— Значит, так. Мы оба знаем, что это вы убили ее. Мне, правда, неизвестно, почему и как вы это сделали. — Она снова улыбнулась. В полумраке уходящего дня искривленные губы внушали суеверный ужас, в лице вновь промелькнуло что-то хищное. — Но, поверьте, мне нет дела до всего этого... Однако... Мой милый... я нашла вас и не хочу потерять.

Джо переступил с ноги на ногу.

— Так чего же вы добиваетесь?

Она дрожала от холода.

— Здесь страшно дует. Почему бы вам не повернуть кресло и не покатить его вон к тому дому? Мы могли бы поговорить в моей квартире. Там, уверяю вас, будет куда удобнее.

Полагая, что выбора нет, Джо схватился за ручки кресла.

Когда Джо оказался в квартире Пэт Янг, его охватило ощущение, что он попал в ловушку. Темно-коричневый ковер и темно-бежевые стены усиливали это ощущение.

Помещение больше походило на склад вторсырья, чем на квартиру.

Пэт Янг улыбнулась снова.

— Пожалуйста, позвольте ваше пальто.

В оцепенении Джо снял дубленку и отдал ей. Его опять затошнило. Он испугался, что его может вырвать.

Пэт исчезла в маленьком коридорчике, который был как бы отрезан от комнаты. Ее долго не было, гораздо дольше, чем требовалось, чтобы повесить одежду. Впрочем, для калеки это немалый труд. Джо пожал плечами.

Когда Пэт вернулась, на лице ее блуждала ухмылка.

Джо не мог больше сдерживаться.

— Прошу вас, — его голос звучал на октаву выше обычного, — скажите, что вам от меня надо?

Пэт вздохнула.

— Ничего, я просто хочу справедливого возмездия за ту жизнь, которую вы отняли у бедной девочки...

Справься с этим, Джо...

— Вы собираетесь выдать меня властям? Это ошибка, очень большая ошибка. Но если вам так хочется, валяйте, да и дело с концом.

Джо пересек комнату, взял телефон и протянул ей.

Она махнула рукой.

— Оставьте. Я же сказала, что не собираюсь никому сообщать. Что толку от этого? Идиотская правовая система сработает так, что вскоре вы вновь окажетесь на свободе и, возможно, даже состряпаете бестселлер о своем тюремном опыте. Нет, мне всего лишь нужна гарантия, что такие сладкие девочки, как я, не последуют по стопам Мэгги Мазурски.

— Какая гарантия? — Джо почувствовал, что успокаивается, и. начал обдумывать, как выпутаться из ситуации.

Пэт сделала пальцами движение, всегда и везде означающее одно — давай деньги.

Джо рассмеялся.

Спокойствие Пэт сменилось озабоченностью, а нервное напряжение Джо — весельем.

— Так что? — выпалила Пэт, вдруг испугавшись.

— Глупая сука. — Джо шагнул к креслу и вытряхнул ее из него.

Она упала с глухим стуком, успев вытянуть руки.

Пэт не слышала стука захлопнувшейся двери, но поняла, что он ушел.

С трудом добравшись до кресла, она взгромоздилась на него.

И улыбнулась.

Уже на улице, на бегу, Джо натянул дубленку. Было пять часов вечера, стало совсем темно. Боже, как же он объяснит свое отсутствие? Энн, конечно, уже позвонила в его фирму, в бар «Эверли-клуб», куда он порой заглядывал, а также, вероятно, его старому приятелю Тэду Матиру, с которым они когда-то вместе работали в фирме «Огилви и Мазер».

Дела его были совсем плохи. Сплошные неудачи. Поспешно шагая на север, к Рузвельт-роуд, Джо размышлял, поймают его на сей раз или нет.

Энн выглядела просто потрясающе. На ней было желтовато-зеленое атласное платье с узором из виноградных листьев и оранжевым воротником. Ее черные волосы необыкновенно красиво выделялись на этом фоне.

Она стояла прислонившись к зеркальной декоративной арке, служившей дверью в их столовой.

На венецианской скатерти был сервирован обед: цыплята табака, чья оранжевая корочка потемнела и поблескивала в неярком свете свечей, салат «Королевский», разложенный на охлажденные поначалу, а теперь согревшиеся тарелки, и откупоренная бутылка шампанского «Моэт и Шандон» в серебряном ведерке девятьсот двадцать пятой пробы, наполненном колотым льдом, который теперь превратился в тепловатую воду.

Когда Джо наконец появился в половине девятого вечера, Энн попыталась внутренне собраться и встретить его тяжелым, гневным ледяным молчанием. Но ни молчания, ни вопроса — где он пропадал весь день? — не получилось, она разразилась слезами.

Джо не мог произнести ни слова. Он поспешил в ванную и закрыл за собой дверь. Энн стояла оцепеневшая, слезы потоком текли по лицу, смывая макияж, который она тщательно накладывала в течение часа.

Крайне удрученная, она уселась за роскошно накрытый стол и стала ждать, когда «хорек появится из норы». Словно откуда-то издалека до нее доносился шум льющейся воды. Потом дверь ванной скрипнула, и Джо вошел в столовую.

Энн взглянула на него. Лицо красное, усы слегка влажные — казалось, холод и снег еще не отпустили его. Она прикусила нижнюю губу: с ним творится что-то неладное. Значит, то, чего она боялась все годы замужества, в конце концов сбылось. Ее мать когда-то предупредила ее. Поняв, что дочь собирается замуж, она встревожилась.

— Поищи чего-нибудь еще, моя милая. Уж больно он красив, ты никогда не будешь у него единственной. Я тебе советую, родненькая, выходи замуж за какого-нибудь богача.

Энн тогда долго смеялась, да и мама посмеялась вместе с нею, но Энн слишком хорошо ее знала, чтобы понимать, что та не шутит.

— Ну, так где? — Она опять взглянула на него, глаза ее просили, умоляли: «Ну солги же, солги мне!..»

Джо начал что-то говорить, но Энн оборвала его.

— Только не ври, что ты был в своей фирме. Я уже звонила Эрни Брикману. Он сказал, что ты не приходил и вообще вы не должны были встречаться до пятницы. Так что эту басню можешь забыть.

Энн наблюдала, как Джо пытается шевелить мозговыми извилинами. Внезапно ее пронзила боль, она ощутила подступающую тошноту.

Джо сел за стол рядом с ней и взял ее вспотевшую ладонь в свою. Проникновенно глядя в голубые глаза жены, он начал:

— Радость моя, я не хотел тебе говорить о том, что произошло.

Энн вздохнула. Неприятное ощущение в желудке нарастало. Лучше бы он замолчал. Она знает, что он скажет.

— Но, пожалуй, сейчас я тебе признаюсь, — Джо перевел дыхание, — я потерял зажигалку, которую ты подарила мне на Рождество.

Энн засмеялась. Она не могла остановиться, смеялась и комкала кружевную венецианскую скатерть. Это была истерика. Энн скрючилась на стуле, слезы рекой текли по щекам.

На лице Джо отразилось беспокойство.

— Господи, что с тобой? Разве это смешно?

Ее смех разом оборвался.

— Да нет, Джо, ничего. Прости, пожалуйста.

Энн улыбнулась, но все еще была близка к истерике. А Джо объяснял ей, что все же был в офисе, что говорил только с приемщицей Присциллой, к сожалению, та не видела его зажигалки, он потом обыскал все помещения, но безрезультатно...

Напряжение Энн ослабевало.

— А затем машину тянули на буксире...

Голос Джо звучал монотонно.

Говори мне что угодно, думала Энн, что угодно, что угодно... Не говори только, что ты спал с какой-то другой женщиной. Этого я не вынесу...

Чтобы остановить этот словесный поток, Энн закрыла его рот своим и языком коснулась его языка.

Джо проснулся весь в поту. Воображение услужливо подсунуло маленькие глазки и острый носик: Пэт Янг! А с ней — двое полицейских. Энн плакала. Неужели это явь?!

Джо вскочил с постели. Рядом с ним крепко спала Энн — так бывало всегда после того, как они занимались любовью. Он накинул халат и пошел в кабинет.

За окном начинало светать. Над озером Мичиган поднималась полоса опалово-белого тумана.

Этот сон побудил его принять решение. Надо еще раз вернуться в Бервин. И совершить еще одно убийство. Но это, обещал он себе, будет в последний раз.

Пэт Янг тоже смотрела в окно, ожидая восхода солнца и начала утренних телепередач. В эти часы показывали «мыльные оперы» и игровые шоу. Сколько времени, спрашивала она себя, сколько времени пройдет до тех пор, когда он вернется? Пэт улыбнулась. Она знала, что он должен вернуться.

Это будет чудесный спектакль. Ведь теперь она знает его имя, адрес, номер машины, номер водительских прав, номер страховки, рост, вес и цвет глаз. Впрочем, она и без водительских прав поняла, что таят в себе эти карие глаза: неуемную страсть, ни с чем не сравнимую по силе.

Она взглянула на водительские права, которые украла из бумажника, когда вешала его дубленку. Это было очень легко сделать. Прекрасно — номер его телефона совпадает с тем, что указан в телефонном справочнике Чикаго.

Идея с письмом к подруге, которое должно быть вскрыто в случае ее смерти, была глупой, она это понимала (большого ума не надо, чтобы это понять). Но она знала, что это сработает.

Ставки в игре с Джо Мак-Эри были слишком высоки, чтобы блефовать.

Глава 6

Глаза Мило Шварца устали от черно-зеленых бликов на мониторе компьютера. Он работал в редакции чикагской газеты «Сан таймс» и с тех пор, как его заставили использовать текстовой процессор, возненавидел собственный труд. Экран утомлял глаза, и он ощущал, что машина перестает его понимать. Во всяком случае, он не чувствовал себя настоящим репортером, пока не отстукает заметку на обыкновенной пишущей машинке.

Использование же текстового процессора казалось ему каким-то мошенничеством. Мило был шестьдесят один год, и он занимался газетным бизнесом с тех пор, как закончил высшую школу в Сент-Джордже. Сейчас многое изменилось. Изменился и Чикаго. За долгие годы своей работы он понял, что по уровню преступности и коррупции Чикаго, пожалуй, стоит на первом месте, но этот город был дорог его сердцу. В былые времена ни одно преступление не оставалось нераскрытым. По крайней мере, надолго. Иное дело сейчас. Мило начал набивать текст на компьютере. Эта правка была окончательной.

Рэнди Мазурски ждал у газетного киоска, когда придет машина с последним выпуском «Сан таймс». Он научился существовать бездумно. После гибели Мэгги Рэнди было абсолютно все равно, что происходит в мире. Но поскольку он всегда покупал газету, отработав смену в кафе, он покупал ее и сейчас, хотя его родители выписывали «Сан таймс». Он не хотел менять своих привычек. Это было маленькой хитростью, удерживавшей его от отчаянья, маленькой уловкой, позволявшей хоть как-то скоротать день.

— Эй, Билл, как идет газетный бизнес? — Рэнди улыбнулся старику, торговавшему газетами.

С того дня, как Рэнди стал покупать здесь газету, у Билла всегда была припасена для него какая-нибудь шутка. После смерти Мэгги шутки не прекратились, и это еще больше расположило Рэнди к старику. Его угнетало, что при его появлении люди начинали оглядываться и снижать голос до шепота...

— Все как обычно. Скажи-ка, Рэнди, ты знаешь, с помощью чего проктологи обследуют своих пациентов?

Рэнди закатил глаза.

— Боюсь, что не имею понятия.

— С помощью зеркала заднего вида.

Та невозмутимость, с которой это было произнесено, заставила Рэнди против воли рассмеяться.

Он погрозил Биллу пальцем.

— Когда-нибудь у тебя будут большие неприятности.

— Это уж точно! — Билл повернулся, чтобы передать женщине журнал «Космополитен».

По дороге к машине Рэнди развернул газету. На третьей странице его внимание привлек заголовок посередине полосы. Рэнди открыл дверцу «шевета» и забрался внутрь, чтобы прочитать заметку.

Случай был сенсационный. Пресса широко освещала его, поскольку он был рассчитан на женщин типа матери Рэнди. Такая покачает головой, поцокает языком и скажет: «Он должен гореть в адском пламени за то, что сделал с этим ребенком». Читая статью, Рэнди тоже покачал головой. Адриенна Мэрфи, адвокат чикагского суда, обвиняла любовника в убийстве с отягчающими обстоятельствами ее сына Мэтью. Мальчик был избит, стукнулся головой о раковину, и удар оказался роковым. Случаи жестокого обращения с детьми обычно не привлекали особого внимания, но высокое положение женщины-юриста способствовало тому, что дело получило широкую огласку.

Рэнди уставился на фотографию парочки — Адриенна и Калеб Райс, взявшись за руки и улыбаясь, покидали зал суда. Мистер Райс был оправдан, когда Адриенна Мэрфи изменила свои показания, — мол, она, к сожалению, поначалу неправильно интерпретировала действия Райса... Далее в статье говорилось о том, как одно за другим рухнули все обвинения против ее любовника и в конце концов оказалось, что смерть мальчика была всего-навсего несчастным случаем.

Несчастный случай? Множество синяков и рваных ран — это несчастный случай? Ребенок ударился о раковину с такой силой, что проломил себе голову?

Рэнди закрыл глаза. Как могла их правовая система позволить этому чудовищу уйти от наказания?

И такое происходит постоянно, думал Рэнди. Формальности. Люди всегда отделываются формальностями.

А убийство Мэгги? Насколько ему известно, свидетелей здесь не было, отпечатков пальцев не обнаружили.

Если даже предполагаемый убийца будет пойман и арестован, неужели его тоже отпустят за «недостаточностью улик»? Или, быть может, Рэнди мало осведомлен о своих правах?

Рэнди тронулся с места. Подумал о травмах, нанесенных малышу, — они были хорошо видны на фотографии, — и представил себе, как тот страдал перед смертью. Ужасный случай. Очевидно, некоторые люди не должны иметь детей. А его ребенок навсегда остался во чреве матери. Мертвой матери...

Приближаясь к Бервину, он вспомнил, что сегодня утром звонил в полицейский участок. Ему хотелось поговорить с Томом Граймсом, следователем, который вел это дело.

В трубке прозвучал заспанный мужской голос.

— Да?

Рэнди решил, что неправильно набрал номер и поднял какого-то несчастного с постели. Тем не менее он спросил:

— Это... не полицейский ли участок?

— Да. — В голосе слышалось крайнее раздражение.

Рэнди подождал, не скажет ли мужчина что-нибудь еще. После долгого молчания на том конце провода наконец с явной неохотой спросили:

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Да, мне бы хотелось поговорить со следователем Граймсом... если можно.

— Его здесь нет.

Рэнди ждал, что его спросят, не нужно ли что-нибудь передать Граймсу. Но вопроса не последовало. Наконец Рэнди сказал:

— А где он? Быть может, вы знаете?

— Нет.

— Ну тогда свяжите меня, пожалуйста, с кем-нибудь, кто в курсе дела Мазурски.

— Кого?

Рэнди почувствовал, что начинает злиться. Надо бы пристыдить этого парня.

— Мэгги Мазурски, женщины, убитой несколько дней назад. — Он подождал, чтобы дошло. — Это говорит ее муж.

— Не вешайте трубку.

Рэнди подумал, что наконец-то получит удовлетворительный ответ. Минут через пять полицейский вновь взял трубку.

— Алло?

— Да, я слушаю.

— Так чего вы, собственно, хотите?

— Я думал, вы переговорили с кем-нибудь, кто мог бы мне помочь. Моя жена была убита, не понимаете вы, что ли?

Спокойнее, сказал он себе, спокойнее.

— О... — Наступила пауза. — Сейчас здесь нет никого, кто был бы в курсе...

— Ладно, — Рэнди говорил довольно громко, — не могли бы вы передать следователю Граймсу мою просьбу?

— Могу.

— Сообщите ему, что у меня есть кое-что важное по этому делу. — Рэнди взглянул на серебряную зажигалку, которую держал в руке. — Попросите, чтобы он позвонил мне как можно скорее.

— Хорошо.

Разговор закончился.

Рэнди припарковал машину на стоянке перед домом своих родителей. Заметив, что мать выглянула из-за занавески гостиной, он испугался, что она постарается не выпускать его из дома.

В передней мать сняла с него пальто, прежде чем он успел сделать это сам, и повесила в шкаф. Затем поцеловала его в щеку. Рэнди почувствовал из кухни запах капусты. В гостиной, в зеленом кресле, отец читал вечернюю газету.

Миссис Мазурски полезла в карман фартука.

— Прежде чем ты чем-нибудь займешься, позвони следователю Граймсу. Он звонил тебе сегодня. Как ты думаешь, есть что-нибудь новое?

— Нет, мама, просто он ждет моего звонка. — Рэнди взял у нее записку и пошел наверх — там был еще один телефон.

Вдалеке от запаха капусты и пристального взгляда матери Рэнди бросился на кровать и наконец смог расслабиться.

Он посмотрел на записку, которую мать нацарапала карандашом, и засомневался, стоит ли звонить следователю. Отец, должно быть, уже прочитал об этом выродке Райсе, убившем ребенка. И о том, что его освободили. Рэнди вспомнил, как к нему отнеслись в полицейском участке, когда он утром туда позвонил. Открыв ящик ночной тумбочки, Рэнди вынул зажигалку. Окинул ее взглядом, а затем снял телефонную трубку и набрал номер полицейского участка.

Ему тут же ответил женский голос:

— Полиция Бервина.

— Будьте добры, следователя Граймса.

Раздался сигнал переключаемого телефона, и Рэнди услышал гудки откуда-то издалека. Он представил себе обшарпанный стол, разбросанные повсюду бумаги, резкий яркий свет, стеклянную пепельницу, переполненную окурками, бумажные стаканчики со вчерашним недопитым кофе.

— Граймс слушает.

— Мистер Граймс, это Рэнди Мазурски.

— Да, мне сказали, что у вас есть какая-то информация.

— Мне очень неловко. Я звонил только затем, чтобы узнать, не продвинулось ли дело. Боялся, что вы не позвоните мне, ну и выдумал про информацию.

— Мистер Мазурски, не следовало так поступать. Подобные заявления только вносят путаницу, а точнее — просто мешают нашей работе. Мы продолжаем расследование, и вас тут же проинформируют, как только появятся какие-либо достоверные факты.

Рэнди хотел поблагодарить, но в это время телефон отключился.

...Сволочь проклятая! Я еще доберусь до тебя. Пока не знаю как, но обязательно доберусь.

Рэнди положил зажигалку в ящик и засунул ее под коробочку с лекарствами.

Глава 7

Этим утром Джо украдкой наблюдал за Энн. Она вышла из ванной закутанная в бледно-голубую махровую простыню. Влажные черные волосы, обрамлявшие лицо, выглядели очень эффектно.

Даже на расстоянии Джо ощущал ее посвежевшую нежную кожу. Энн всегда выглядит особенно привлекательной, когда не чувствует на себе посторонних взглядов.

Джо лежал в постели и смотрел на жену из-под полуприкрытых век. Он притворялся спящим и ждал, когда она уйдет. Энн должна сегодня работать у Такими, японского модельера, создателя больших бесформенных рубашек и платьев. Сочетание черных и серых тонов, комбинация джерси и кожи, по мнению Джо, были не слишком удачными, но Энн, с ее темными волосами и матово-бледным цветом лица, придавала этим нарядам своеобразную элегантность. Во всяком случае, черно-белые фотоснимки, которые Энн принесла домой, были поистине произведениями искусства. Фотографии должны были появиться в журнале «Чикаго» в качестве иллюстраций к статье о «высокой» моде. Джо гордился своей женой.

Энн села перед туалетным столиком. Наложила на лицо небольшое количество увлажнителя, скрутила влажные волосы в узел. Затем она вынула из шкафа свитер изумрудного цвета и черные ковбойские ботинки. Энн никогда не одевалась так, как женщины ее профессии, — она не нуждалась в этом.

Когда дверь за Энн захлопнулась, Джо вздохнул с облегчением. Он поднялся и посмотрел в окно. Небо было серым, бессолнечным. В воздухе висела молочно-белая дымка. Хоть бы снег не пошел!

Джо принял душ и оделся так же, как накануне: грубый шерстяной свитер, джинсы, туристские ботинки. Не позавтракав (убийца действует лучше на голодный желудок), Джо надел дубленку и быстро вышел из дома.

В кармане дубленки лежало остро заточенное лезвие.

На сей раз у Джо не возникло проблем с общественным транспортом. Время «пик» закончилось, и он быстро попал на Лэйк-Шор-Драйв, а оттуда — на скоростную трассу имени Эйзенхауера. Припарковал автомобиль на Рузвельт-роуд и пешком направился к дому Пэт Янг на Оак-Парк-авеню.

Пэт целую неделю ждала стука в дверь и сейчас сразу увидела, как Джо Мак-Эри идет вниз по улице. Она осмотрелась. Все было подготовлено к его приходу. Вчерашний день Пэт провела за уборкой квартиры. Стало гораздо чище, вещи — на своих местах. Пэт купила свежих цветов и расставила их в кувшинах по всей комнате. Протерла мебель лимонным полиролем, и теперь деревянные поверхности зеркально блестели.

Короче говоря, получилось уютное гнездышко добропорядочной вымогательницы. Пэт засмеялась.

Она нажала кнопку на своем кресле и направилась к двери.

Снаружи, небрежно прислонившись к косяку, стоял Джо. Казалось, в глазах Пэт зажглись огоньки. Она буквально пожирала его глазами.

— Мистер Мак-Эри, — сказала Пэт, и сердце Джо запрыгало в груди, — я так рада вас видеть. Надеюсь, Вы войдете?

Кресло издало легкий жужжащий звук, когда Пэт посторонилась, чтобы впустить его.

Джо быстро вошел и осмотрелся: трудов Пэт он не заметил.

— Почему вы не садитесь, мистер Мак-Эри? — Пэт указала ему на стул.

Джо сел, потому что не представлял, сколько времени ему придется здесь пробыть. Он считал, что Пэт не знает, кто он такой на самом деле, и берет его «на пушку». Оказывается, ей известно его имя. Как она его узнала?

— Чем я могу вам служить?

На мгновение Джо закрыл глаза. Все было слишком нереальным. Он ощутил холодную твердость лезвия, давившего ему на бедро сквозь карман.

— Послушайте... почему бы нам сейчас же не покончить со всем этим делом?

Пэт улыбнулась ему. Именно тогда, когда она улыбалась, в ее глазах появлялось что-то хищное, и вообще ее лицо напоминало мордочку какого-то грызуна. Джо испугался ее.

— Покончить с чем, мистер Мак-Эри? Кроме вас я ни с кем не беседовала... У вас что-нибудь с головой, мистер Мак-Эри? — Она засмеялась.

Джо дернулся к ее креслу.

— Как вы узнали мое имя?

Пэт не решилась открыть ему простую правду. Если он с легкостью вытянет у нее признание, то с такой же легкостью ускользнет от нее. А она этого не хотела.

— О, я знаю о вас очень много, Джозеф. Или вы предпочитаете, чтобы вас называли Джо? Как вам нравится жить на Голд-Кост? Там, должно быть, великолепно. Наверное, из ваших окон открывается прекрасный вид на озеро?

— Что? — Джо почувствовал, как его верхняя губа покрывается испариной, а под мышками выступает пот. Не имеет смысла убеждать ее, что он живет не на Голд-Кост, а где-нибудь дальше к северу. — Я еще раз спрашиваю вас: как вы узнали, кто я такой?

— Я знаю, где вы живете, кто вы такой... И знаю, что вы убили Мэгги Мазурски... За что вы ее убили?

Внезапно им овладела такая неистовая ярость, что он сам испугался. Джо вскочил со стула, бросился к Пэт Янг и, вцепившись в ее розовую полиэстеровую кофточку, наполовину вытащил ее из кресла.

— Слушай, ты, маленькая хищная сука, — произнес он, четко выговаривая каждое слово, — я тебя спрашиваю, как ты узнала, кто я такой. Отвечай, или...

Пэт положила ладонь на его руку.

— Или — что? Я не открываю своих источников.

Джо пронзил страх. Источники? Значит, о нем знает кто-то еще? О Боже, неужели это конец? Он мягко опустил ее обратно в кресло.

— Ты хочешь сказать, что кто-то еще в курсе дела?

Его гневные интонации сменились испуганной хрипотцой.

Его вопрос был на руку Пэт. Теперь можно обойтись без глупой выдумки с письмом, которое вскроют в случае ее смерти. Благодарю тебя, Джозеф Мак-Эри, ты сам подстраховал меня...

Притворяясь раздраженной, она огрызнулась:

— Конечно! Есть и другие, которые знают все. Вы что — за дуру меня считаете? Так бы я и позволила вам войти в дом, да вы вполне могли бы убить меня, если бы никто об этом не знал!

Она заметила выражение его лица, когда упомянула о том, что он хотел убить ее. Вот еще одна точка опоры для Пэт.

— Да, да, я знаю, что вы пришли сюда, чтобы убить меня. Но если вы лишь попытаетесь это сделать, полиция окажется у вас на хвосте, вы даже не успеете добраться до своего Голд-Кост.

— Ладно, чего вы от меня хотите?

— Денег.

Джо съежился и опустил глаза.

Последние три года они с Энн умудрялись сохранять видимость достатка и изобилия. Во всяком случае, знакомые так считали. Но это была лишь видимость. Конечно, им удалось кое-что скопить, они оба неплохо зарабатывали, но деньги поступали нерегулярно, и их приходилось тратить на толпы агентов и юристов. После оплаты всех счетов у них почти ничего не оставалось. Не раз их телефон «временно» отключали. Не раз Энн была вынуждена искать покупателей моделей платьев, пальто, кофт. Джо частенько приходилось просить аванс для выполнения своих проектов. В общем и целом они жили по средствам и достаточно хорошо. Но если бы Джо снял какую-то сумму с их общего счета, Энн тут же заметила бы утечку. И тогда пошли бы вопросы. Вопросы жены, которая, как он понимал, становилась все более и более подозрительной.

Джо, опустив глаза, как провинившийся школьник, пробормотал:

— У меня нет денег.

Издевательский смех Пэт был настолько неожиданным, что он вздрогнул.

— Да что вы говорите! У меня, может быть, и вправду неважно со здоровьем, но уж здесь-то, — она постучала себя по лбу, — все в порядке. Так что, будьте любезны, выделите кое-что для меня. Ну, к примеру, хватило бы тысячи долларов в месяц. Я думаю, сумма вполне разумная, не правда ли? Всего одна тысяча. Значит, — Пэт сделала паузу, чтобы подсчитать, — около тридцати долларов в день. Небось вы на ленч и то больше тратите!

Джо взглянул на нее. Ее маленькие, глубоко посаженные глазки, казалось, изучали его лицо. Какого они цвета? Светлые или темные? Постепенно их выражение стало чуть ли не ласковым, но Джо чувствовал такой сильный страх и тошноту, каких никогда раньше не испытывал. Как же заставить эту женщину поверить ему? Он произнес те же самые слова, но громче:

— У меня нет денег!

— А я уже говорила: не верю!

— Но это правда. Таких денег, которые устроили бы вас, у меня действительно нет. Я живу по средствам. У меня и доллара-то лишнего не найдется.

Ее глаза сузились, превратившись в щелочки. Она вздохнула и затем сказала:

— Хорошо, придется тебя сдать.

Джо закрыл глаза и прислушался к мягкому жужжанию ее кресла. Он понял, что Пэт направилась к телефону. Не открывая глаз, он по звуку определил, что она сняла трубку с рычага. Кажется, послышался звук зуммера. Да, совершенно точно: она нажимает кнопки, набирая номер.

Ее голос прозвучал вкрадчиво.

— Полиция Бервина? У меня имеется кое-какая информация по делу Мэгги Мазурски. — Пауза. — Да, я хотела бы поговорить со следователем. Да, да, я не кладу трубку.

Дыхание Джо участилось. Он почувствовал головокружение и покрылся холодным потом. Машинально опустился на стул.

А потом раздался характерный звук — трубка легла на рычаг. Наконец он открыл глаза и увидел улыбающуюся Пэт. Она придвинулась ближе.

— У тебя действительно нет денег, да?

Джо затряс головой и выбежал из комнаты. В ванной его вырвало. Приступ был настолько сильным, что после него Джо еще долгое время содрогался от сухих спазм. Когда наконец рвота прекратилась, он сполоснул лицо, выпрямился и посмотрел на себя в зеркало. Ну и вид! Что делают с человеком сильные потрясения! Глаза были совершенно дикими и прямо-таки вылезали из орбит. Кожа приобрела землистый оттенок. Он чуть усмехнулся: точно такой же была кожа его жертв после того, как он высасывал из них кровь.

Когда Джо вернулся в комнату, Пэт встретила его с улыбкой. Казалось, от этой улыбающейся женщины нельзя ждать никаких неприятностей.

С насмешливым сочувствием Пэт спросила:

— Ну что, теперь стало лучше?

Джо не ответил. Он приблизился к входной двери, не понимая, зачем он это делает. Пэт быстро преградила ему путь.

— Зачем же уходить так скоро?

На какое-то мгновение Джо был сбит с толку.

— Нет... Я...

Он направился к стулу, на котором сидел раньше.

Они оба довольно долго молчали. Джо, обхватив голову руками, пытался сосредоточиться, а Пэт, подобно хищному зверьку, смотрела на него и выжидала.

Наконец Джо поднял голову и посмотрел на Пэт. В его глазах была мольба.

— Так что же вам теперь от меня нужно?

Пэт давно знала, с тех самых пор, как увидела его выходящим из квартиры Мэгги Мазурски, — чего она хочет. Разглядывание фотографий в журнале «Плейгел» ее, естественно, не удовлетворяло, и сейчас — несмотря на то, что нижняя часть ее тела была парализована, она хотела Джо. Возможно, самым жестоким последствием ее увечья являлась невозможность расстаться с сексуальными желаниями. За годы, прошедшие с момента несчастья, ее желания не утихли, хотя возможность их удовлетворения ушла навсегда.

Пэт подъехала ближе к Джо. У нее пока не хватало решимости высказаться, но она была уверена, что загнала его в угол и может делать с ним все, что захочет. Она положила ладонь на его бедро и опытным движением провела ею вверх, пока не накрыла выпуклость в джинсах...

— Я хочу тебя, — прошептала она.

Джо не верил происходящему. Ему казалось, что Пэт ведет определенную игру, и на его лице мелькнула улыбка. Однако неукротимое желание в ее глазах говорило о том, что все это далеко не шутка.

— Но как?!

Она сразу потеряла самообладание.

Пристально глядя в пол, а возможно, на свои парализованные ноги, Пэт прошептала:

— Я могла бы подождать, пока ты кончишь...

И Джо наконец понял. От этой мысли у него внутри все перевернулось. Скорее бежать от этой женщины! Она же безумна. Надеясь, что он все же заблуждается, Джо попросил ее повторить сказанное.

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Я хочу подождать, пока ты кончишь. Мне это было бы очень приятно.

Ее глаза наполнились слезами. Он уставился на нее, и слезы потекли по ее лицу.

— Разве тебе не ясно, что я сказала?! — завизжала она. — Иди раздевайся или я звоню в полицию!

На ее лице отразились страх, гнев и смущение. Джо продолжал смотреть на нее, даже и не думая раздеваться.

Пэт закрыла глаза и вытерла слезы. Когда она открыла их снова, маска приличия была сброшена. Остались лишь неприкрытый цинизм и грубость.

— Вставай и скидывай одежду, или я без дальнейших разговоров сдаю тебя полиции.

Джо встал, нерешительно стянул с себя свитер и начал медленно расстегивать снизу рубашку.

— Быстрее! — завопила она.

Джо расстегнул оставшиеся пуговицы и сбросил рубашку на пол. На Пэт он не смотрел, но услышал, как участилось ее дыхание, когда он обнажился до пояса. Джо нагнулся", чтобы развязать и снять ботинки, а затем носки. Наконец расстегнул молнию на джинсах и вылез из них. На нем остались только узкие голубые бикини, которые ему купила Энн.

— Все снимай! — Голос Пэт звучал грубо.

Джо просунул большие пальцы под эластичную резинку и стянул трусы вниз по бедрам.

Пэт приблизилась. Джо чувствовал ее дыхание где-то возле пупка. Он поглядел на нее сверху вниз. Она смотрела на его член.

— Что же он не стоит? — прошептала она. — Ну давай же!

Пэт откатилась назад и стала ждать.

Он начал ласкать себя, закрыв глаза и пытаясь представить, что перед ним... Энни... Ничего не получалось. Чем больше Джо думал о том, что слишком многое зависит сейчас от состояния его члена, тем меньше тот желал твердеть. Джо начал мять его сильнее, рисуя себе картины, граничившие с извращением: Энн лежит ничком на полу ванной комнаты, ее тело покрыто детским кремом, она, соблазняя его, извивается и показывает ему свои гениталии.

Ничто не действовало.

— Я вызываю у тебя отвращение, — сказала Пэт.

Она подкатила к нему вплотную и быстрым движением взяла его член в рот. Тепло ее рта возбудило Джо, и в какое-то мгновение член стал твердеть. Но когда он подумал, где он и что происходит, возбуждение прошло.

А потом неожиданно перед ним возникла Мэгги. Он вспомнил страх на ее лице, когда он вытащил из кармана бритву, быстрые вертикальные разрезы, которые он сделал сверху вниз на ее запястьях, внезапно хлынувшую кровь. Она была слишком ошарашена, чтобы кричать. Джо заткнул ей рот и повалил на пол. Нежно, словно жених, делающий предложение, взял ее руку, прильнул к ране губами и начал сосать кровь. Металлический привкус, такой странный и такой приятный, наполнил его рот. Кровь текла так быстро, что он почти захлебнулся и стал пить ее частыми глотками. Он смотрел на Мэгги и понимал, что она в глубоком обмороке. Затыкать ей рот уже было не нужно. Он стал сосать кровь из другого запястья. Когда вместо бурного потока потекла тонкая струйка, он сделал разрез на ее горле и начал сосать кровь оттуда. Наконец и здесь струя иссякла. Тогда он стащил одежду с бесчувственного тела и надругался над ней.

Пэт смотрела на него снизу вверх.

— Боже, да ты великолепен!

Джо посмотрел вниз и удивился тому, что его член затвердел. Едва касаясь его, почти в полудреме, Джо начал выжимать сперму. Первые несколько капель упали на коричневый ковер Пэт, остальные она приняла на ладонь.

Джо наблюдал, как она, подставив ладони, ждала, пока он кончит. В последний момент она несколько раз нажала на его пенис, как бы выдавливая несколько капель.

Чувствуя тошноту, Джо слушал ее стоны, а она размазывала сперму по лицу, слизывала ее с пальцев. Глаза Пэт были закрыты, она отдавалась собственной страсти.

Внезапно стоны прекратились. Она повернула кресло, быстро покатила в ванную и захлопнула за собой дверь. Вскоре он услышал ее голос, захлебывающийся от рыданий:

— Уходи.

Джо подобрал свою одежду, оделся и выбежал из квартиры.

Даже сквозь звуки льющейся воды он слышал рыдания Пэт.

Ничего не видя перед собой, Джо шел по Оак-Парк-авеню. В голове было пусто, и лишь одна мысль сверлила его мозг: он понял Пэт Янг лучше, чем она сама себя понимала.

Глава 8

— Пришел? Какая радость! Ну, и что ты потерял на этот раз?

Джо ворвался в гостиную и увидел Энн, сидевшую в кресле-качалке из гнутого дерева. Она ждала его. И хотя ее голос звучал спокойно (вернее, холодно и мертво) и лицо не выдавало волнения, Джо понимал, что это ледяное спокойствие было всего лишь маской. Внутри у нее все клокотало.

Минут пять он молча смотрел на нее. Джо знал, что ее работа достаточно трудоемкая и требует немало времени. Фотосъемки нередко затягивались до вечера. Он рассчитывал, что сегодня Энн вернется не раньше чем к обеду. Сейчас же было только половина третьего, а она уже дома.

Джо не должен был об этом спрашивать, поскольку вопрос выдавал его вину, но все же спросил:

— Я думал, что тебя фотографируют для «Чикаго», почему же ты так рано дома?

Энн встала и быстро подошла к окну. Она смотрела на низко нависшие тяжелые серые тучи, предвещавшие то ли дождь, то ли снег.

— Я так и знала, что ты об этом спросишь. Съемку сегодня отменили, вернее, отложили, потому что Чинг, фотограф, заболел, — ты же знаешь, сейчас эпидемия гриппа. Очень многие болеют. Я заметила — все сидят по домам, гриппуют, наверное. А съемка будет завтра или послезавтра. В общем, в ближайшие дни. Ведь нас поджимают сроки. Если не Чинг, то кто-нибудь еще будет фотографировать. Так что завтра или послезавтра... Самый крайний срок... — Плечи ее вдруг затряслись, и она заплакала. Потом тихонько вытерла слезы и сказала: — Так что меня дома не будет. Ты свободен и можешь делать все, что захочешь. — Энн засмеялась, но смех звучал невесело. — Ну, например, можешь пойти в зоопарк.

Джо подошел и попытался обнять ее. Она резко отодвинулась и повернулась к нему.

Джо был поражен: лицо злое, красное, глаза тоже покраснели и налились слезами. Губы, искаженные злой гримасой, дрожат.

— Не прикасайся ко мне! — Она отбежала от него и села на диван. Схватила подушку, прижала ее к животу, словно пытаясь унять боль. Ее вновь начало трясти. — Должно быть, у тебя еще кто-то есть, Джо. Это единственное объяснение всему. Я не верю, что ты был в зоопарке в тот день, несколько недель назад. Ты ненавидишь зоопарк. Какая глупая отговорка! Но я в нее поверила. А зажигалка, которую я подарила тебе... может быть, ты действительно ее потерял, может быть... Мне претят подобные вещи, но я позвонила Присцилле и спросила ее, был ли ты в офисе в тот день, когда сказал, что был...

Джо не ожидал такого поворота.

— Так что давай не будем делать хорошую мину при дурной игре. Наверное, зажигалку ты потерял у нее, если она существует. А может быть, это он?

— Энн засмеялась. — Какую историю ты придумал сегодня? Вчера ты говорил мне, что сегодня будешь дома. Обещал вымыть пол в ванной. Ну, так я жду твоего рассказа.

Джо ничего не мог придумать. Слишком много на него обрушилось.

— Я выходил Всего на несколько минут, — попробовал он защититься, — хотел глотнуть свежего воздуха.

Энн закрыла глаза, пытаясь заглушить нарастающую боль.

— Я здесь с десяти часов, Джо. Сейчас без пятнадцати три. Мог бы придумать что-нибудь получше. Я выслушивала и более убедительные объяснения. Действительно, такой изобретательный ум, как у тебя... Боже, попытайся еще раз!

— Энн, это правда.

— Не надо, Джо! — Энн смотрела на него, глаза ее были полны слез. Затем она повернулась и бросилась в спальню.

Джо немного постоял, испытывая ноющую боль в животе. Время для извинений было упущено. Он тоже пошел в спальню.

Энн распахнула дверцы шкафа и начала бросать одежду на кровать.

Джо заплакал.

Попытался поймать ее руку, она вырвала ее у него.

— Ну, послушай, — сказал он, — не уходи, пожалуйста, это не то, что ты думаешь.

Она посмотрела на него.

— Я долго, очень долго себе лгала. Я так хотела поверить всему, что ты мне говорил! Ты даже не представляешь себе, как хотела. Теперь все. Хватит.

Лицо Энн немного смягчилось. Голос звучал не так резко.

— Не знаю, Джо, может быть, мы расстанемся не навсегда. Но некоторое время я должна побыть одна, подумать. Я буду у мамы.

Джо попытался заговорить, но она приложила палец к его губам.

— Нет. Ничего не говори. Мы оба слишком расстроены, и ничего хорошего не получится. А то, что вертится у меня на языке, произносить не хочется. Да и тебе не хотелось бы слышать эти слова. Так что оставь меня. Позволь мне привести свои мысли в порядок.

Он смотрел на нее, не в силах сдержать слез.

— Пожалуйста. — Энн прикусила нижнюю губу.

— Ладно, — прошептал он и поспешил из комнаты.

Он слушал, как она собирает вещи. Из ванной донесся стук ее каблуков. Она складывала в сумку косметику от Луи Вуиттона, которую Джо подарил ей на Рождество. Разве он мог тогда подумать, что Энн будет упаковывать ее, уходя из дома?..

Вскоре Энн вышла из спальни, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов и сумки.

— Я вызвала такси. Должно быть, оно уже внизу.

Энн остановилась и посмотрела на Джо. Хоть он не сказал ни слова, в глазах его была мольба.

Она подошла к выходу, поставила один из чемоданов на пол и открыла дверь. Он смотрел на нее в оцепененье. Затем она подняла чемодан с пола и вышла. Мгновением позже дверь захлопнулась.

Джо подскочил к окну как раз вовремя. На кольцевую дорожку поворачивало такси. Водитель вышел и помог Энн погрузить чемоданы.

— Она уехала, — повторял Джо снова и снова, прерывающимся от слез голосом. — Она уехала... Она уехала... Она уехала...

Слова звучали монотонно, как молитва, а Джо кругами ходил по кухне. Он достал с полки большой разделочный нож и пошел с ним в спальню. Сел на кровать и приставил нож к животу.

— Она ушла, и я не хочу жить без нее.

Наступила темнота. Джо так и сидел на кровати с ножом, приставленным к животу. Глаза щипало. Горло саднило.

Джо положил нож на пол и подошел к окну.

Небо прояснилось. Над озером поднялась огромная луна, оранжевая, как листва осенью. Ее лучи отражались в темной вспененной воде.

Раздевшись, Джо направился в душ. Действовал он как автомат, не знающий, что и зачем он делает.

После душа Джо оделся во все темное: черные джинсы «Ливайс», темно-серый свитер, черные ботинки. Он помнил, что где-то была его черная кожаная куртка.

Куда Энн подевала ее?

Из-под двери пробивался теплый желтый свет.

Джо сидел в темной гостиной, не в силах открыть дверь. Сидел в кресле-качалке из гнутого дерева, где около трех часов назад сидела Энн. Тогда он вернулся от Пэт Янг...

Это накатывает тогда, когда я чувствую себя беззащитным, думал Джо. Но я не могу... Я непременно потеряю Энн, если сделаю это снова... и на сей раз меня могут поймать...

Мысли уходили и возвращались, словно двигались по кругу. Сейчас самое время совершить это — Энн отправилась к матери на неопределенный срок. У нее не будет никаких подозрений. Совершить еще одно, последнее убийство... Сделать то, что хочется. Устранить все препятствия. Отбросить всякую осторожность. Спеть свою лебединую песню. Удовлетвориться настолько, чтобы никогда больше этого не захотелось. И тогда можно будет вернуться к Энн выздоровевшим. Можно будет начать новую жизнь. Хорошо бы поехать вместе в Нью-Йорк, там всегда много работы... А воспоминания пусть останутся в прошлом и не тянут назад...

Джо посмотрел на дверь. Пэт Янг уже знает, кто ты и где живешь. Она сказала, что об этом знает еще кто-то. Повторить это — значит поставить себя под удар. Тебя могут поймать. Ты можешь оставить гораздо больше улик, чем есть на сегодняшний день. И если произойдет осечка, неужели ты думаешь, что Энн будет возиться с тобой, навещать тебя в тюрьме?

Но Энн не узнает. Как она сможет? И тебя не поймают. Ты слишком умный для этого, Джо. До сих пор ведь тебя еще не поймали... В самом деле, нет. И с каждым убийством ты становишься все опытнее. Кроме того, тебе это просто необходимо. Ты прекрасно знаешь, как хорошо тебе будет после этого.

Легкая улыбка играла в уголках губ Джо.

Действительно, хорошо... это бесподобно... Помнишь Мэгги? Помнишь других? Помнишь, что ты испытывал? Ничто не сравнится с этим, даже любовь Энн. Ты вспомни, как прибывали силы после этого.

Помни об этом. Помни о молодой плоти тех девушек, об их теплой крови, помни то ощущение, когда она вливается тебе в рот...

Пенис Джо начал твердеть и рваться вверх, тараня брюки.

Он встал.

Подошел к двери и открыл ее.

Да, да, так будет лучше...

Лифт, распахнув двери, услужливо ждал его в конце коридора.

Тэмми Стоун замерзла. Три недели назад она сбежала из дома, но теперь сомневалась в правильности своего поступка. Конечно, отчим пытался приставать к ней, но зато дома у нее была теплая постель. Дома она ела три раза в день, выбирая то, что ей нравилось. И, наконец, в Лафайетте, штат Индиана, когда дела ее заходили в тупик, она могла обратиться к Шелли Перкинс.

Тэмми сжалась в комок на одной из скамеек парка. Это, должно быть, парк Линкольна — ведь она проходила мимо вывески линкольнского зоопарка.

Ее шерстяное пальто оказалось неподходящим для чикагских ветров, пронизывающих ее насквозь. Тэмми подумала, хорошо бы встать и подвигаться, чтобы согреться. Но она безумно устала.

Все складывалось совсем не так, как она себе представляла, когда однажды ночью ушла из дома, дождавшись, когда мать с отчимом лягут спать. Она надеялась, что в Чикаго тут же найдет себе работу фотомодели. Хотя ей было всего четырнадцать, все говорили, что она выглядит старше. Многие считали, что она очень похожа на Брук Шилдз. Перед Тэмми стояла одна задача: найти в Чикаго подходящее агентство.

Но побродив вдоль кольцевой дороги и обойдя соседний Северный округ, она убедилась, что в тех агентствах, куда она обращалась, на нее никто даже не взглянет, пока она не принесет пробных фотоснимков. А у нее не было даже моментальных фотографий. Элегантные секретарши сразу выпроваживали ее, стоило ей появиться на пороге.

Исчерпав все адреса, перечисленные на желтых листочках, Тэмми сдалась. Нет, в Индиану она не вернется — ее бросало в дрожь при одном только воспоминании об отчиме, склонявшемся ночью над ее постелью. Но как же трудно раздобыть еду, чтобы заглушить постоянные приступы голода и избавиться от резей в желудке, временами таких острых, что Тэмми была готова накинуться даже на объедки в «Макдоналдсе»! С тех пор как она купила билет на автобус до Чикаго — в один конец, — она похудела на пятнадцать фунтов и весила сейчас девяносто восемь фунтов, дойдя почти до истощения. Тэмми поняла, что не сможет найти работу фотомодели ни в Чикаго, ни где-либо еще. Она вспомнила номер телефона, который однажды показали по телевизору, пообещав помочь тем, кто лишился крова. Позвонила, но ответом ей было молчание.

— И что же такая прелестная леди делает в ночную пору на улице?

Тэмми вздрогнула, услышав за спиной мужской голос. Она выпрямилась и оглянулась. Мужчине, стоявшему позади нее, было около тридцати. Несмотря на испуг, Тэмми заметила, что у него приятное лицо, темные вьющиеся волосы, усы и атлетическая фигура.

— Ничего, — ответила она и повернулась к нему спиной.

Он обошел скамейку и сел рядом с ней.

От него исходил приятный запах, как от мыла «Дайел». Пожалуй, не стоит грубить ему.

Он заговорил снова.

— Надеюсь, я не испугал тебя. Я не собираюсь тебя обижать.

Тэмми улыбнулась:

— Да я и не испугалась. Мне просто хотелось побыть одной. — Она чуть помедлила и затем солгала: — У меня неприятности с моим парнем.

Мужчина тоже улыбнулся:

— О... ну, не стоит расстраиваться. Хочешь рассказать об этом?

— Да нет. — Тэмми рассмеялась. Может быть, она уговорит этого парня купить ей что-нибудь поесть.

Мужчина протянул ей руку.

— Ну, тогда нет проблем. Как тебя зовут?

— Элексис.

Он придвинулся и положил руку на ее колено. Она не придала этому значения — мол, непреднамеренный, случайный жест, и все... Кроме того, Тэмми пыталась придумать, как повернуть разговор на еду.

— Сейчас довольно прохладно, правда? — Он обнял ее.

— Да, холодновато... Знаешь, я проторчала здесь по собственной глупости весь вечер. — Она взглянула на него. — И пропустила ужин.

Мужчина вновь улыбнулся:

— Ну что же ты сразу не сказала об этом? — Он встал. — Давай пойдем немного перекусим. А потом я доставлю тебя домой в целости и сохранности.

Он протянул ей руку, и она приняла ее.

Он казался славным парнем. Вскоре они очутились в густых зарослях, окружавших небольшой пруд.

— Красивый пруд, правда? — сказал мужчина. Мысли Тэмми были так заняты ужином, что она не обратила внимания на некоторую напряженность в его голосе. — Здесь есть очень интересные маленькие рыбки. Они светятся в темноте, и ты сможешь увидеть, как они плавают. На это стоит посмотреть. Хочешь?

— Конечно. — Тэмми последовала за ним вниз по склону. Если она не согласится, то рискует остаться без еды.

Когда они подошли к самому берегу, Тэмми увидела мутную воду и две плавающие в ней бутылки из-под пепси. Никаких рыбок. Она посмотрела на него и уже хотела сказать: «Здесь ничего нет», как вдруг заметила его странный взгляд и какую-то нехорошую ухмылку.

— Спокойно, — прошептал он, — это недолго.

В следующее мгновение она получила удар под колено и упала на спину. Он навалился на нее всем телом, и его мозолистая рука оторвала пуговицы на ее пальто, а затем разорвала голубую фланелевую блузку.

Она закричала во весь голос. Он ударил ее по лицу так сильно, что у нее из глаз посыпались искры, и стал стягивать с нее джинсы.

Она скорее почувствовала, чем услышала, как молния отрывается от ткани. Срывая с нее трусы, он расцарапал ей живот. Тела коснулся холодный воздух, ощущение холодной травы было крайне неприятным.

— Не надо, ну пожалуйста, не надо, — просила она.

Второй удар, более сильный, чем первый, пришелся на другую щеку. Она стукнулась затылком о ледяную землю, прикусила язык и почувствовала вкус крови. Я могла бы получить все это и дома, подумала она.

На мгновение он остановился, одной рукой прижимая ее к земле, а другой пытаясь расстегнуть пиджак и снять брюки. Боже, молю тебя, просила она, сделай так, что все это оказалось дурным сном.

Почувствовав его напряженную плоть, Тэмми поняла, что надежды на спасение нет.

— Что здесь происходит? — прозвучал над прудом мужской голос.

Тэмми закричала, прежде чем он успел закрыть рукой ее рот.

— Заткнись и не раскрывай свою поганую пасть, — прошептал он.

Послышался шорох. Кто-то обходил заросли кустарника. Тэмми извивалась. Мужчина сильнее прижал ее к земле.

— Еще одно движение, — хрипло прошептал он, — и я тебя убью.

Шорохи смолкли. Лежа на ней, он ждал, не возникнут ли опять какие-либо звуки. Но было тихо.

Тэмми сжала ноги, когда он вновь попытался овладеть ею. Его руки были очень сильными, и он раздвинул ей ноги. Она почувствовала головку члена, настойчиво придвигающуюся к ее сухому влагалищу.

— Проклятье, — прошептал он, — что с тобой? Ведь я хочу, чтобы тебе было хорошо. Всего пара минут.

Чуть приподнявшись, он улыбнулся. В следующее мгновение она почувствовала, что его палец вошел в нее. Она знала, что сейчас ей станет больно, и сжалась, пытаясь задержать его. Уж во всяком случае, помогать ему она не будет.

Слава Богу! — он вытащил палец, и Тэмми подумала на мгновение, что спасена. Но он быстро ввел член в слегка увлажнившееся влагалище.

— Пошло лучше, — пробормотал он и, как дикарь, набросился на нее.

Тэмми уже не защищалась, боль обжигала ее во время его движений.

Она закричала.

Последовал быстрый удар кулаком, пришедшийся на ее верхнюю губу и кончик носа.

— Заткнись, сука!

И тут произошло нечто невероятное: две сильные руки вцепились в плечи мужчины и отбросили его в сторону. Тэмми услышала резкий звук удара, а затем всплеск воды — парень упал в пруд.

Ошеломленная Тэмми взглянула на своего спасителя.

— Нам лучше убраться отсюда до того, как он выкарабкается на берег, — произнес человек в темной одежде.

Он помог ей встать и одеться, пока насильник с руганью барахтался в ледяной воде, пытаясь выбраться из пруда. Они побежали.

Тэмми была настолько счастлива своим спасением, что не чувствовала боли от нанесенных ей ударов. Она посмотрела на мужчину, бежавшего рядом, и не могла поверить своему счастью.

Он улыбнулся ей.

— Меня зовут Джо. Джо Мак-Эри.

Центральная чикагская гостиница находилась на шумной Петерсон-авеню. Для Тэмми большая, сияющая розовым неоновым светом вывеска была символом тепла и уюта. Для Джо — символом надежного убежища. Он попросил девушку подождать в машине, а сам вошел внутрь и зарегистрировался под именем Честера Уорта. Когда все будет кончено, пусть ищут мистера Уорта! Тэмми поверила, что он комиссионер, живет за городом и остановился здесь на несколько дней. Она согласилась зайти к нему в номер и привести себя в порядок, прежде чем отправиться в больницу. Оттуда она сможет позвонить родителям в Индиану. Тэмми рассказала ему о себе все.

Джо вернулся к машине. Он улыбался, помахивая ключом от гостиничного номера, висевшим на пластиковом колечке. Открыл дверцу машины, наклонился к Тэмми и шепнул:

— Прости за такие предосторожности, но им известно, что я нахожусь в городе по делам, один, и если они увидят, что я привел тебя, это может вызвать ненужные осложнения.

Тэмми быстро окинула взглядом здание, боясь, что кто-нибудь увидит ее из окна. Но за окнами никого не было.

— Сожалею, что так получается, но тебе придется подождать, пока я поднимусь, а через несколько минут ты последуешь за мной. Так будет лучше. Я тем временем включу для тебя горячий душ.

Тэмми не пришло в голову спросить, зачем нужно было ходить за ключом, если он здесь уже снял номер. Единственное, о чем она сейчас мечтала, это уехать домой к маме. Может быть, если она расскажет ей все, мама уйдет от отчима, и они прекрасно заживут. И Тэмми постарается забыть об этом ужасном случае. Джо, спасший ее от беды, был в ее глазах настоящим героем. Она даже и спрашивать его не должна, почему он так поступил. Короче говоря, Тэмми согласилась сделать все так, как он просил, и даже пообещала быть особенно осторожной, когда будет выходить из машины.

— Хорошо, хорошо, — сказал Джо. — Я пойду включать душ.

И действительно, Джо включил душ и отрегулировал его так, чтобы вода была не слишком горячей. Небольшая, покрытая кафелем ванная комната наполнилась паром, а он тем временем распечатал кусок мыла, приготовил полотенце и включил обогревательную лампу.

Услышав легкий стук в дверь, он засунул скальпель, который взял из дома, в выдвижной ящик стола.

— Все готово, — сказал он, открывая дверь. — Ты почувствуешь себя намного лучше, когда примешь ванну.

Джо засомневался в правильности своего выбора, когда увидел девушку при ярком свете. Она оказалась очень хорошенькой, но на лице были синяки и ссадины от побоев, одежда вся в грязи, волосы свалявшиеся, сальные. От нее дурно пахло.

...Душ все приведет в норму, Я поступил правильно. Дороги назад нет...

— Ну, иди же, вымойся, — произнес он как можно мягче.

— Я так вам благодарна! — прошептала она распухшими губами. Тэмми вошла в ванную и закрыла за собой дверь.

Когда дверьзакрылась, Джо начал подготавливать комнату. Он выключил верхний свет, оставив зажженной лишь настольную лампу, которую поставил на пол и накрыл наволочкой.

Комната теперь освещалась тускло-серым светом, очертания предметов были размыты, в углах лежала густая тень. Джо расстелил на кровати простыни, хотя не собирался резать девушку здесь. Это нужно сделать в ванной, где легко моется кафель.

Тэмми выключила душ раньше, чем он предполагал. Когда она появилась на пороге комнаты, закутанная в полотенце, с нимбом мелких кудряшек надо лбом, Джо понял, что сделал неплохой выбор.

Войдя в комнату, Тэмми испугалась темноты и расстеленной постели. На ее лице отразились смущение и боль. Нет, только не ты! — подумала она. А я-то полагала, что могу довериться тебе.

Стараясь не спугнуть ее, Джо произнес:

— Ты можешь довериться мне, Тэмми. Я просто подумал, что тебе захочется отдохнуть после многих ночей, проведенных на улице, в холоде. — Он улыбнулся и заметил, что ее напряжение постепенно ослабевает. — Право же, мне ничего от тебя не нужно. Я женат и счастлив с женой. У меня двое детей. Приляг же и немного поспи, а я выйду и куплю тебе чего-нибудь поесть. Я же знаю, что ты очень голодна.

Тэмми наконец улыбнулась. Она подошла к кровати и села на нее.

— Боже, мне даже не верится! Таких людей, как вы, просто не бывает. По крайней мере, я так думала до сегодняшней ночи.

Джо смущенно уставился в пол.

— Я сделал лишь то, что любой бы сделал на моем месте. Так что тебе купить? Скажи, чего тебе хочется.

— Мне все равно. Что бы вы ни купили, все будет хорошо.

— Все равно?.. Ладно, я соображу.

Джо взял со стула пиджак, надел его и поспешно вышел из комнаты, заперев за собой дверь.

Я дам ей время уснуть, подумал он, все будет значительно проще, если она будет спать.

Возвращаясь от «Макдоналдса» с полной сумкой, Джо еще с улицы увидел, что комната ярко освещена. Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался наверх и отпер дверь.

В комнате горели все лампы, кровать была немного смята и... пуста.

Джо услышал плеск воды в ванной. За дверью звенел высокий, совсем детский голосок напевающей Тэмми. Джо почувствовал раздражение — не уснула, опять пошла мыться! Ему было бы легче справиться с полусонной.

Но затем он утешил себя тем, что девчонка находится как раз там, где нужно.

Решив поскорее покончить с этим делом (его возбуждение не позволяло больше медлить), Джо выбросил гамбургер, жареное мясо и плитку шоколада в мусорную корзину и вынул из выдвижного ящика скальпель.

Он выждал несколько секунд перед дверью ванной комнаты.

Из дневника Джо Мак-Эри, 23 февраля 1991 года:

«Она была ошеломлена, увидев меня на пороге ванной и услышав, как стукнула о кафельную стену дверь, когда я распахнул ее. Она лишь разинула рот — видимо, плохо соображала. Несколько секунд она стояла неподвижно как статуя, являя мне свою наготу. Затем, пытаясь защититься, прикрыла грудь руками и скрестила под водой ноги.

Ни одна из тех женщин, которых я убивал, не была так испугана, как Тэмми. На какую-то долю секунды я засомневался и задал себе вопрос, зачем я это делаю. Это было уже что-то вроде угрызений совести. Быть может, поддайся я этому порыву, впоследствии я мог бы собой гордиться. Быть может, преодолев этот рубеж, я вышел бы на дорогу спасения... избавления от своих страстей...

Я знаю: она что-то мне говорила. Я знаю: она кричала. Но, как ни странно, ничего этого я не слышал, словно оглох. Так всегда бывало, когда начинались жужжанье, низкое гудение, шум. И снова поплыли мелкие всплески серебряных искр, за которыми хотелось следовать взглядом. Пока все это мелькало и накатывало, я быстро приблизился к ванне.

Тэмми несколько секунд стояла, а потом соскользнула в воду. Я засмеялся, когда, погружаясь, она ударилась головой о край ванны. Тень смущения промелькнула на ее лице, и она потеряла сознание. Я знал, что все дальнейшее предопределено: она была частью какого-то общего плана. Этот неожиданный поворот в схеме событий облегчал мои действия, создавал для меня дополнительные удобства. Значит, именно так все и должно происходить!

Я вытащил ее из воды и положил на холодный белый кафель. Цвет ее кожи не отличался от цвета кафеля. Ее плоть была такой юной, такой влажной и теплой после ванны! Я облизал ее всю, а затем тяжело навалился ей на грудь. Это вновь привело ее в сознание. Она застонала, когда я Впился в грудь зубами и ощутил вкус первой крови.

Я все еще почти ничего не слышал, словно все звуки доходили откуда-то издалека.

Тэмми окончательно пришла в себя и начала со мной бороться. Ее кулак, как ни странно, достаточно тяжелый, опустился на мою шею. Мне не хотелось отрываться от ее кровоточащей груди, и она извивалась и била меня все сильнее. Мои движения напоминали движения автомата. Я взглянул на нее, как разъяренный пес, которого потревожили во время еды. И представил себе, как я в этот момент выгляжу. Наверняка забавно: хищный оскал и ободок крови вокруг губ.

Затем я полоснул ее скальпелем по лицу. Она взвизгнула, и пронзительный звук отозвался болью в ушах, словно кто-то повернул регулятор громкости приемника на полную мощность. Я схватил ее, хрястнул головой о край ванны.

И не мог остановиться. Снова и снова бил ее головой о твердый край ванны. Она была уже мертва, а я бил, бил, бил...

И это было восхитительно! Кровь хлестала из порезов на лице, сочилась сквозь каштановые волосы из раны на затылке и запекалась на полу. Я начал сосать ее так быстро, как только мог, боясь, что она свернется. Кровь была горячей... цвета меди. Кровь была повсюду. Скальпелем я надрезал артерии на ее руках, и горячая кровь потекла в мой рот толчками, как из насоса. Я не успевал глотать ее и чувствовал, что она стекает по щекам, увлажняя перед рубашки.

Я кончил дважды прямо в штаны».

Джо отложил ручку и уткнулся головой в зеленую тетрадь, лежавшую на столе. Слезы хлынули внезапно и неудержимо. Им овладело чувство вины. Он вспомнил девушку, прекрасную молодую девушку. Ее глаза оживленно сияли, глядя на него с восхищением и надеждой. Глаза, в которых была благодарность за то, что он ее спас. Эти глаза... Они постепенно тускнели, переставая воспринимать последний ночной кошмар. Он разрыдался.

А потом он переправил ее в парк. И почувствовал огромную силу жизни, как и прежде в такие моменты. Ощутил запах влажных деревьев, запах земли.

Эти запахи говорили ему, что наступает весна. Он чувствовал ее оживляющую силу, он снова был семнадцатилетним.

Но теперь казалось, что все это не имеет смысла.

Он закрыл кожаную тетрадь, в которой вел записи, и положил ее в тайник — под двойное дно одного из ящиков письменного стола.

Он посмотрел в окно. Над городом занимался серенький рассвет. По Лэйк-Шор-Драйв промчалось несколько машин. Джо подумал о семье этой девушки. Кажется, у нее была семья... Как близкие переживут потерю?..

Он опустился на колени и стал горячо молиться, прося Господа простить его в последний раз. Он обещал, что подобное никогда больше не повторится.

Он просил Бога вернуть ему Энн, дать ему силу противостоять тяге к убийству, противостоять страсти к вкусу кровь, такому отталкивающему и такому притягательному.

— Дай мне силы, Господи, — молил он, — и клянусь тебе, я никогда больше не совершу ничего подобного!

Если бы Господь взглянул на него сверху, он бы подумал: этот спектакль я наблюдаю уже в шестой раз.

Глава 9

Пробных снимков нигде не было. На прошлой неделе, когда Энн снималась для разворота журнала по заказу фирмы «Меха Эванса», она попросила своего фотографа Луизу Салливэн дать ей негативы пробных снимков, чтобы поработать с ними. Каждый раз, готовя контракт, Энн изучала снимки, стараясь найти наиболее выгодный поворот, наиболее привлекательную позу и выражение лица.

Энн обыскала все комнаты в доме своей матери в Лэйк-Форест, но ничего не нашла. Выдвигая ящики комода, она была уверена, что фотографий там нет, но уж очень ей не хотелось звонить Джо или возвращаться в их квартиру.

Энн сидела в своей девичьей спальне с кружевным пологом над кроватью и плакала, опустив голову. Все ее надежды рухнули. Последние два дня были очень тяжелыми для Энн. Она много раз поднимала телефонную трубку, порываясь позвонить Джо, и снова опускала ее на рычаг.

Слишком много раз. Но прошлым вечером Энн все же позвонила и решила не класть трубку, пока не услышит его голоса. Но вместо голоса она услышала длинные гудки и почувствовала облегчение: не надо выдумывать тему для разговора, так как ей действительно нечего ему сказать. Она просто хотела услышать его голос, не выдавая себя. Чуть позже она позвонила еще раз, потом еще и еще. На другом конце провода никто не брал трубку, и ее облегчение сменилось гневом. С приближением ночи Энн злилась все больше.

Как же так, думала она, ведь он казался таким расстроенным, когда я уезжала, неужели это была только игра? А может быть, что-нибудь случилось?..

Резкий порыв ветра сломал сосновую ветку, и она ударила по оконному стеклу. Призрачный свет раннего утра наполнил спальню.

Энн проснулась, и первая ее мысль была о Джо. Она подняла белую телефонную трубку и набрала номер.

Когда на другом конце провода прозвучал его голос, Энн сначала показалось, что она не туда попала. Джо не то рыдал, не то всхлипывал. Со смешанным чувством печали и страстного желания Энн повесила трубку, не сказав ни слова.

Сейчас, поздним утром, Энн опять было расплакалась, но сдержала слезы, услышав стук в дверь.

— Энн, — в хриплом, прокуренном голосе Филлис Хобсон была тревога. — Как ты там, детка?

Энн вздохнула и постаралась ответить как можно бодрее:

— Все в порядке, мамочка.

Мать подергала запертую дверь. Энн слышала, как она вздохнула.

— Хорошо, я убегаю в Нортбрук по делам. Тебе что-нибудь надо?

Энн вытерла слезы, встала и открыла дверь. Филлис, бочкообразная женщина с седыми волосами и грубыми чертами лица, вошла в комнату. На ней был коричневый замшевый костюм очень высокого качества, поблескивала золотая цепочка пенсне. Энн была похожа на отца — высокого, черноволосого, голубоглазого, истинного Ирландца, на которого заглядывались женщины. Отец погиб в авиакатастрофе, когда Энн было пять лет. Ее мать никогда не упускала случая рассказать об этом ужасном несчастье. «Он был в командировке и должен был улететь на три часа позже, но собрание, на котором требовалось его присутствие, отменили, и он взял билет на более ранний рейс. Понимаете, это случилось в день рождения Энн...»

На самом деле это произошло за два месяца до дня рождения дочери... и она никогда не могла понять и объяснить себе потребность матери постоянно устраивать этот спектакль. Отца не стало, но он хорошо обеспечил овдовевшую жену и маленькую дочь. Его знания и интуиция помогали ему всегда попадать в цель на рынке ценных бумаг, и, вкладывая средства в земельные участки в окрестностях Чикаго, он оставил наследницам состояние вполне достаточное, чтобы они могли безбедно прожить жизнь, нигде не работая.

На лице матери появилось беспокойство. Она дотронулась до щеки Энн.

— Милая, ты плакала.

Энн улыбнулась, чтобы ее успокоить.

— Все хорошо, мама. Послушай, тебе не попадался где-нибудь плотный пакет из оберточной бумаги? Там несколько пробных снимков, которые мне хотелось бы посмотреть.

Мать покачала головой.

— Нет, я ничего подобного не видела. Послушай, — Филлис прекращала таким образом разговор о пакете, — почему бы тебе быстренько не одеться и прогуляться вместе со мной? — Она улыбнулась. — Я угощу тебя завтраком.

— Нет, мамочка, у меня нет настроения. Я хотела поработать с этими пробными снимками. Но, должно быть, оставила их дома.

Филлис нахмурилась, когда Энн назвала ту квартиру «домом».

— Что поделать, дорогая, если здесь нет этих снимков! Мне очень хочется, чтобы ты пошла со мной...

— Нет, к сожалению, не получится. Мне придется одеться и съездить за ними.

Во взгляде Филлис мелькнуло нечто похожее на отвращение, и она прикрыла глаза. Она никогда не доверяла Джо и сейчас, внешне выказывая беспокойство за судьбу Энн, в глубине души радовалась, что та рассталась с мужем.

— Ты действительно считаешь, что тебе надо туда поехать? А он-то небось не тужит и проводит время с какой-нибудь из своих маленьких подружек.

Энн покачала толовой. Зря она поделилась с матерью своими подозрениями.

— Если он дома, мама, мы разберемся. Ведь мы же взрослые люди. Я же не беспокоюсь об этом, и тебе не нужно беспокоиться.

— Делай, как знаешь. Так тебе привезти что-нибудь из Нортбрука?

Через час Энн ехала вниз по Лэйк-Шор-Драйв на «саабе» Филлис. С одной стороны, она молила Бога, чтобы Джо не оказалось дома, когда она приедет, а с другой стороны, понимала, что, не желай она его видеть, она бы туда не поехала.

Энн оставила «сааб» в гостевой секции их подземного гаража и быстро пошла в основную секцию — посмотреть, стоит ли там машина Джо. Ее не было.

Квартира ничуть не изменилась с тех пор, как Энн отсюда уехала, что было не так уж странно, поскольку прошло всего два дня. Но ей казалось, что после всех неприятностей даже домашние вещи должны выглядеть иначе.

Но все было на своих местах, включая конверт с пробными снимками, которые Луиза Салливэн для нее приготовила. Энн нашла его на туалетном столике в спальне. Перед отъездом в Лэйк-Форест она зашла в ванную.

Еще с порога Энн увидела скальпель. Он лежал на раковине, к которой она подходила каждое утро. На лезвии было темное пятно — запекшаяся кровь!

Это потрясло ее. Джо пытался убить себя?

Энн услышала, как кто-то вставляет ключ в замок входной двери, и застыла со скальпелем в руке. Потом она затравленно огляделась, словно ее застали за ограблением собственной квартиры, и бросила нож в мусорную корзину.

В гостиной она едва успела надеть жакет, как Джо открыл дверь. Он вошел с перекинутым через плечо пальто и уставился на нее, как бы не узнавая. Затем лицо его осветилось улыбкой.

— Энн... ты... ты вернулась?

Энн чуть не сказала «да», когда увидела в его глазах надежду. Хотя в их супружеской жизни были нелады, она все еще любила его, и ей не хотелось убивать эту надежду.

— Джо... — Она улыбнулась. — Я... понимаешь... я не думала, что ты будешь дома. Зашла на минутку, забрать вот это. — Она показала пакет.

— Останешься позавтракать?

Энн засмеялась.

— Джо, сейчас уже день.

— Тогда, может быть, ленч?

— Нет. Я должна возвращаться.

Она хотела спросить его, где он был всю прошлую ночь, хотела спросить, почему скальпель в крови, но не хотела услышать того, чему не смогла бы поверить. Поэтому она сказала:

— Джо, я ведь уже говорила, что мне нужно некоторое время побыть одной, чтобы принять решение. Сейчас мне лучше уйти. Хорошо?

Она увидела, что его лицо исказила боль, хотя он попытался не показать ей этого.

— Хорошо. Тогда иди.

Он открыл дверь.

— Спасибо, Джо. — Она посмотрела вниз на его обнаженные запястья. На них не было никаких порезов.

«Сааб» не заводился. Энн окинула взглядом темный гараж, словно ища помощи. Повернула ключ зажигания еще раз, сильно нажимая ногой на педаль газа. «Ну, давай же!» — воскликнула она с раздражением. Чихнув несколько раз, мотор снова заглох. Энн тяжело откинулась на кожаную спинку. Закрыла глаза и прижала ладони к вискам, где уже поднималась головная боль. «О Боже, помоги...» — прошептала она.

Оглянувшись, Энн увидела Джо, идущего к машине. На его лице было смешанное чувство боли и надежды. «Черт возьми!» — пробормотала она и поспешно отвернулась, надеясь, что он не заметил, как она за ним наблюдала. Он казался таким беспомощным, несчастным и уязвимым. Он могла читать как по книге все, что было написано на его лице. Разве способен он на ложь? Разве станет лгать ей? Но как же объяснить все долгие часы его отсутствия?

Джо подошел к машине и постучал в окно. Она обернулась и взглянула на него. Знаками он попросил опустить стекло. Почему он так настойчив?

— Да, Джо?

— Какие-нибудь трудности?

— Да вот, не заводится.

Энн знала, что Джо не разбирается в машинах, даже заменить покрышку не сможет. Бесполезно просить его определить неисправность.

— Но ты не беспокойся, я заведу ее через пару минут. Она просто капризничает. Ты же знаешь, какие штучки эти иностранные машины. — Она слабо улыбнулась ему. — У тебя что-нибудь случилось?

Джо невесело усмехнулся.

— Смешно, что ты спрашиваешь об этом. Моя жена только что бросила меня.

Энн закрыла глаза и положила голову на руль. Не надо мне этого, подумала она. Вздохнув, она снова взглянула ему в лицо, пытаясь понять, что с ним происходит.

— Зачем ты спустился?

— Ну... может быть, ты передумала насчет ленча? Я могу приготовить настоящий салат «Королевский»...

Энн увидела, как погасло его лицо, когда она отрицательно покачала головой.

— Не знаю, почему я здесь, — продолжал он. — Я надеялся, что найду способ удержать тебя... Это невозможно?

— Невозможно, — сказала она так тихо, что сама едва себя слышала. Его глаза наполнились слезами. Черт! Повернув ключ зажигания, она снова попыталась завести «сааб», но единственным результатом ее усилий было шипенье.

Джо наклонился к окну.

— Энн, я не представляю, как буду жить, если потеряю тебя.

— Не мучай меня! — Чтобы не закричать, она зажала себе рот ладонью. — Пожалуйста, прекрати этот спектакль. Для меня это тоже не так легко, как тебе представляется.

Сдерживая слезы, Энн вышла из машины и захлопнула за собой дверцу.

— Закрой, пожалуйста, двери гаража.

Энн прошла мимо него. В холле был телефон, она могла заказать отсюда такси. Конечно, ехать на такси до Лэйк-Форест очень накладно, но...

— Энн, подожди! — Джо бежал за ней, и она остановилась не оборачиваясь. — Что ты собираешься делать?

Энн подумала, что Джо ведет себя как ребенок. В ней боролись жалость к нему и раздражение. Чувство жалости пересилило.

— Я хочу заказать такси.

Они вместе подошли к холлу.

— В Лэйк-Форест? Энн, это же просто смешно. Не сходи с ума! В конце концов, я могу отвезти тебя.

— Не надо. Я уверена, мама не скажет ни слова и оплатит такси.

— Не глупи, Энн. Я отвезу тебя в Лэйк-Форест, и все.

Энн слишком устала, чтобы спорить.

— Хорошо, Джо, — согласилась она.

Он сказал, что ему надо захватить наверху пальто — быть может, она поднимется вместе с ним? Энн молча последовала за Джо. Наверху она сказала ему, что ей надо в ванную, вошла туда и заперла за собой дверь.

Энн тут же заглянула в мусорную корзину, куда бросила скальпель. Она хотела убедиться, что не ошиблась насчет крови.

Но скальпеля в корзине не было.

— Энн, может быть, ты все-таки останешься на ленч? У меня есть пирожки, я их только что купил.

...Что происходит?..

— Нет, Джо, я действительно должна возвращаться.

Она открыла дверь ванной комнаты и посмотрела на него. Он стоял возле их двуспальной кровати. Может быть, спросить его прямо сейчас?

— Джо, а где скальпель, который был в ванной?

Его лицо исказилось, руки непроизвольно дрогнули. И она поняла, что попала в точку. Происходит что-то очень странное.

— Какой скальпель? — засмеялся он.

— Крестообразный, который недавно лежал на раковине в ванной. Мне показалось, что на нем была кровь.

Джо улыбнулся, но очень побледнел. Боже, помоги! Он больше ничего не сказал, но по выражению его лица Энн поняла, что он лихорадочно ищет объяснений.

— Ну?

— Я порезался, — произнес он, и его лицо чуть порозовело. — Сегодня утром я кое-что подклеивал, порезался и пошел в ванную смыть кровь. Что за подозрения?

— Никаких подозрений. Просто я беспокоилась, не сильно ли ты поранился?

— Ничего серьезного.

Какое-то время они молчали. Затем Энн сказала:

— Ну, поехали?

— Поехали.

Джо надел кожаный пиджак. (Я не видела его на нем, подумала Энн.) И подал ей руку.

— Пошли.

Энн не решилась просить его показать, где он порезался. Она не знала, чего больше боялась: увидеть рану или не увидеть ее.

— Джо, я так рада видеть тебя! — Слова и лицо Филлис Хобсон явно противоречили друг другу.

— Я тоже рад видеть вас, Филлис. — Он поцеловал ее в щеку. — Как дела?

— Хорошо, спасибо. — Она посторонилась. — Входи, Джо. Я только что приготовила небольшой ленч. Может быть, останешься? ...или не останешься? — Джо мысленно закончил вопрос. Вслух он сказал:

— Нет, я только привез Энн. Ваш маленький «сааб» заглох. Я вызову механика.

Филлис тревожно взглянула на Энн, как будто говорила: «Не надо было туда ездить...»

— Нет, Джо, кроме нашего механика, никто не разберется в моей машине. Я позвоню ему.

— Ну, как хотите. Я поехал. У меня назначена встреча.

— Не останешься?

— Нет.

Джо быстро поцеловал Энн в губы и поспешил к машине. Выезжая на дорогу, он посигналил и помахал рукой.

Я никогда не вырву Энн из ее когтей! — думал он.

Глава 10

Из дневника Джо Мак-Эри, 26 февраля 1991 года:

«Мое воображение рисует толстую Филлис: она лежит голая посреди своей шикарной гостиной в Лэйк-Форест, и складки жира свисают на паркетный пол. На ее теле несколько открытых ран, нанесенных ножом мясника. Из них толчками выплескивается кровь. Она при последнем издыхании, но пытается дотянуться до пенсне, валяющегося рядом с ней на полу.

В кадре появляется темный каблук и давит стекла. Звук хрустящего стекла. Деревянный пол поскрипывает, и глаза Филлис расширяются от ужаса, когда она поднимает их и видит склонившееся над ней лицо.

Далее в кадре черные ботинки незнакомца. Одна нога поднимается и наступает на пальцы Филлис.

Хрустят суставы.

Филлис не кричит. Ее глаза плотно закрыты, голова завалилась набок. Булькающие звуки. Ее горло перерезано.

Все вокруг в тумане. Этот прием используют на телевидении в эпизодах про мечту. Туман сгущается, размывая черный каблук незнакомца. Резкое изображение лица Филлис крупным планом. Она в агонии. Слезы льются из покрасневших глаз.

Вновь появляется черный ботинок и сильно бьет Филлис по зубам. Кровь стекает струйкой с ее губ. А потом теплое, красное начинает бить фонтаном высотой в четыре дюйма. Ее зубы сломаны.

Картина заволакивается туманом и исчезает.

Следующая сцена дана в резком фокусе. Дом Хобсонов, элегантное сооружение эпохи Тюдоров, на переднем плане. Открываются двойные дубовые двери, и выбегает Энн, ее лицо искажено от ужаса. Она кричит, но не слышно ни звука.

Энн — в белом вечернем туалете — на секунду останавливается и переводит дыхание. Затем она дико озирается, ища помощи. Внезапно ее лицо смягчается, она улыбается. Белый автомобиль тормозит перед ней, дверца открывается, и выхожу я. Энн падает в мои объятия.

И я утешаю ее».

Джо взглянул на то, что написал, а потом взял ручку и размашисто все перечеркнул.

Он встал, закурил и посмотрел в окно: еще один облачный серый день... Озеро Мичиган было спокойным и мрачным. Он подошел к зеркалу. «Джо похож на Джо. С ним все в порядке!» — сказал он своему отражению. Его теща настраивает Энн против него, и, пока его жена в Лэйк-Форест, у него нет шанса заполучить ее обратно. Мать будет убеждать Энн, что он плохо с ней обращается.

Джо принял решение. Сел за письменный стол, поднял трубку телефона и набрал номер. Энн ответила после второго гудка.

— Привет.

— Джо?

— Да, детка, это я. Я звоню, чтобы кое-что предложить тебе.

Энн вздохнула, и Джо на мгновение подумал, что выбрал неудачную тактику.

— Что предложить? — прошептала она дрожащим голосом, в котором слышались слезы.

— Возвращайся.

Теперь в ее голосе звучало раздражение.

— Пожалуйста, Джо, мы же договорились. Мне нужно время подумать.

— Я знаю это, потому и прошу тебя вернуться...

— Джо, я не пони...

— Тихо, тихо! Позволь мне все объяснить. Я хочу сказать, что тебе не нужно оставаться там, в Лэйк-Форест, вдали от работы и всего, к чему ты привыкла и что тебе дорого. Пока ты там, тебе все представляется в неверном свете. Кроме того, это просто неудобно.

— Я вижу, что ты ничего не понял, Джо.

— Я понял, Энн! Поэтому я перееду, а ты можешь жить в нашей квартире, одна. — Он услышал в трубке ее прерывистое дыхание и почувствовал, что выиграл. — Обдумай все спокойно. Я найду подходящее место, чтобы отсидеться, пока ты думаешь.

— Но почему?

— Почему? Я ведь немного эгоист. Хочу, чтобы ты находилась там, где все напоминало бы тебе обо мне. Но я обещаю, что ты будешь там одна.

Энн слишком долго молчала, и Джо испугался, что она опять откажется. Ему нужно было вернуть ее сюда, в их дом, — подальше от ее матери, которая невзлюбила его с самого начала их семейной жизни. Но и слишком унижаться, упрашивать ее он не хотел. Надо постараться сделать так, чтобы она убедилась, будто это ее собственное решение. Наконец, прерывая молчание, он сказал:

— Хорошо, Энн, кажется, я понял. У нас хорошая квартира, но Лэйк-Форест, должно быть, более подходящее место для подобных размышлений. — Он постарался скрыть иронию. — Там спокойнее, да и матери хорошо в твоем обществе.

— Сейчас я ничего тебе не отвечу. Мне надо подумать, немного подумать... — Она помолчала, а затем спросила: — Джо, а где же ты будешь жить?

Этого Джо пока что не знал.

— О, не беспокойся, я быстро подыщу себе что-нибудь. Обещаю: я дам тебе время для принятия решения и, главное, место, где ты сможешь спокойно все обдумать.

— Ладно, Джо, ладно. Но пока я не говорю «да». Я дам тебе знать.

Связь прервалась раньше, чем он успел что-либо добавить или поблагодарить. Впрочем, он был даже рад этому: ему не хотелось продолжать ее упрашивать, но было бы трудно остановиться.

В дверную щель опустили свежую газету «Чикаго трибюн». Джо поднял ее и развернул.

На него как будто вылили ушат ледяной воды. Он думал увидеть злополучную заметку где-нибудь на последних полосах. А она была на первой, под крупным заголовком: «В ПАРКЕ ЛИНКОЛЬНА НАЙДЕНА УБИТАЯ ДЕВУШКА. РАССЛЕДОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ». Джо опустился на пол и закрыл глаза. Газета прыгала в дрожащих руках. Он глубоко вздохнул и постарался унять дрожь. Затем он бегло просмотрел статью. Отдельные слова и фразы разили его как пули: «убийца скрылся»; «сексуальный маньяк»; «жертва была найдена совершенно обнаженной»; «сильный удар по голове»; «на теле несколько глубоких ран, нанесенных очень острым, но неизвестным инструментом, возможно бритвой»; «жертва почти полностью обескровлена»; и в конце — редакционный комментарий: «...за последнее время это одно из самых жестоких преступлений, побуждающее стражей порядка ускорить расследование. Убийцу необходимо остановить. Неподтвержденные данные указывают на то, что это преступление связано с несколькими подобными преступлениями, совершенными за последние месяцы в Чикаго и не раскрытыми до сего времени...»

Джо уронил газету на пол. Если Энн прочитает это, подумал он, вспоминая ее вопрос о скальпеле в ванной, она сложит два и два, и тогда... нет, она никогда не поверит, что он способен на такое...

Энн положила пробные снимки обратно в пакет. Были сумерки. Бледно-голубое небо постепенно становилось густо-синим и под конец окрасилось темным пурпуром. Черные деревья удивительно красиво вырисовывались на его фоне. Энн смотрела на это из окна своей спальни и не могла насмотреться. Ее поражали цветовые контрасты. Она думала о Джо. Их будущее всегда представлялось ей в светлых тонах. А сейчас она поняла, что совсем не знает своего мужа... Мысленно она вернулась к тому времени, когда они только начали встречаться и вели долгие, увлекательные разговоры. Джо всегда избегал ее вопросов о семье, и после нескольких попыток она перестала спрашивать, справедливо полагая, что он расскажет сам, когда захочет. Но время откровенности так и не наступило.

Когда они собрались пожениться, она попросила пригласить на свадьбу кого-нибудь из его родственников, но он сказал, что все они сейчас за границей... он даже не знает, где именно. Он бессовестно лгал, что потерял связь со всей семьей еще в детстве, когда поступил в среднюю школу, и с тех пор никого из родственников не видел. Она ловила боль в его глазах, он походил на загнанного зверя, и Энн не стала настаивать.

Энн навзничь лежала в кровати, голова раскалывалась от боли. Да, она не знает настоящего Джо и, очевидно, никогда не знала.

— Энн? — Голос Филлис донесся с задней лестницы, из кухни. Энн встала и открыла дверь спальни.

— Да, мама. Что, готов обед?

— Совершенно верно. Спускайся сюда.

— Сейчас буду.

— Какие у тебя планы на выходные? — Филлис передала Энн блюдо с горошком и улыбнулась.

— Я еще не знаю. А что?

— Ну, ты помнишь миссис Карлайл?

— Конечно, мама. Вы же дружите со школы. Я довольно чисто видела ее у тебя. — Энн отправила в рот кусок бараньей котлеты.

Филлис засмеялась.

— Вот и прекрасно! У нее есть билеты на спектакль, идущий в Даунтауне, у Фелдтоуна. Пьеса называется «Неуместный смех». Ты слышала о ней что-нибудь?

— Да, мамочка, я слышала о ней очень хорошие отзывы. Чуть ли не дифирамбы, говорят, спектакль очень интересный. Так ты решила пойти с ней?

— Я думаю, мы обе сможем пойти. Если ты свободна. ,

Энн подумала о том, как много времени она провела в своей комнате, размышляя о Джо.

— Конечно, я с удовольствием пойду.

Филлис улыбнулась дочери, когда та отрезала второй кусок бараньей отбивной.

— Передать тебе мятное желе? Есть еще один маленький вопрос, который надо бы решить.

Энн постаралась изобразить равнодушие, на самом деле стала быстро придумывать предлог, чтобы отказаться от приглашения. Она прекрасно поняла, о чем пойдет речь.

— Миссис Карлайл хотела бы взять с собой сына, Филиппа. Он только что получил степень доктора философии в Маркетте и приехал на несколько недель домой, чтобы отдохнуть перед началом летних сборов в конгрессе — его включили в коллегию тамошних профессоров. Энн, знаешь, он настоящий интеллектуал, с ним очень приятно и интересно поговорить!

Филлис и миссис Карлайл старались свести Энн с Филиппом еще в ту пору, когда оба они еще ходили в среднюю школу в Лейк-Форест. Филипп был умным и очень одаренным молодым человеком. Да и внешность прекрасная: матовая кожа, резко очерченные скулы. темные волосы и светло-голубые глаза. Высокий, тонкий, изящный, он хорошо смотрелся рядом с Энн и мог бы сойти за брата. У него была масса достоинств, о чем неустанно твердила Филлис: он из богатой семьи, воспитан, почтителен, блестящий студент. Однако Филлис не знала того, что было известно Энн еще со школы: Филипп был геем.

Гомосексуальность Филиппа ускользнула от внимания обеих матерей. Он ни разу в жизни не встречался с девушкой, но его родители считали, что это нормально: Филипп еще не нашел ту, которая ему нужна.

— Он настолько занят учебой, — объясняла Етта Карлайл, — что у него просто нет времени на женщин. Когда-нибудь все образуется, все будет в порядке. Его сила воли достойна восхищения.

Энн представила себе трогательное свидание одинокой женщины и гомосека под бдительным присмотром сопровождающих их матерей. У нее появилось сильное искушение рассказать матери правду и разрушить идею этого нелепого сватовства.

— Мамочка, пожалуй, мне все-таки придется отказаться. Я только что вспомнила, что обещала Луизе поехать с ней в воскресенье, пораньше, на пробные съемки около озера. И мне не хотелось бы опаздывать.

— О Боже, мы же вернемся в субботу совсем не поздно! Пообедаем в каком-нибудь подходящем заведении и затем пойдем на спектакль. Он окончится к десяти вечера, и мы сразу поедем домой. Я думаю, Филипп с нетерпением ждет встречи.

— Извини, мама, но я правда не могу. Пожалуйста, иди без меня. Я уверена, что втроем вы прекрасно проведете время.

— Прекрасно проведем время? Такой изумительный мужчина, как Филипп, прекрасно проведет время с двумя старыми кошелками? Я уверена, он хотел бы провести его с очаровательной молодой леди вроде тебя.

Энн рассмеялась.

— Две старые кошелки? Продолжай в том же духе, мама! Но я все-таки считаю, что мне не надо ходить на свидания. Во всяком случае, пока не надо. Так что я останусь дома.

Энн уставилась в тарелку, делая вид, что полностью поглощена процессом ликвидации баранины.

Если бы Энн подняла глаза, она увидела бы, что лицо Филлис полно решимости, граничащей с гневом.

— Я уже сказала миссис Карлайл, что приеду с тобой. Мы заказали обед и заранее купили билеты. — В голосе Филлис чувствовалось раздражение, но она старалась сдерживаться.

Энн положила вилку.

— Значит, тебе придется изменить планы, связанные со мной. Никогда не нужно забегать вперед и делать такие вещи, не посоветовавшись со мной:

— Ты всегда отвечала неблагодарностью на мое добро.

Энн задохнулась.

— Это не так, мама. Я действительно не хочу ид...

— Пять минут назад ты сказала, что пошла бы с удовольствием. Что случилось?

— Я не хочу ничего объяснять. — Энн почувствовала, что ее голос начинает звенеть, несмотря на старание вести разговор спокойно. — Мне неприятно, что ты действовала за моей спиной.

— За твоей спиной? Но тебя же здесь не было! Я решила, что тебе не помешает рассеяться, отвлечься от всяких проблем. Извини меня за желание сделать для тебя что-нибудь приятное.

Энн не хотела, чтобы мать чувствовала себя несчастной.

— Мама, я все это ценю, честное слово, но давай прекратим этот спор.

— Кто спорит? Скажи только, ты идешь или нет? И что подумает Филипп?

— Мне нет дела до того, что подумает Филипп! Разваливается моя семейная жизнь, я не знаю, как поступить со своим собственным мужем, так неужели я должна беспокоиться, обидится кто-то из знакомых или нет?

— Энн, у тебя всегда было жестокое сердце, но никогда ты не была невнимательной к другим! Не знаю, что сотворила с тобой жизнь с этим человеком, но ты ушла от него — и слава Богу! Не то было бы поздно!

Ее слова причинили Энн острую боль. Филлис никогда не любила Джо, но так открыто никогда его не осуждала.

— Джо не имеет к этому никакого отношения.

— Давай прекратим этот разговор.

— Прекратим.

— Ну и прекрасно! Тогда я тоже проведу субботний вечер дома. Посмотрю «Золотых девочек». Я каждую субботу смотрю этот сериал.

— Успехов тебе.

Энн взяла посуду и отнесла ее в кухню. Машинально пустила воду, вымыла тарелки, стаканы и столовые приборы. Из столовой не доносилось ни звука. По прежним столкновениям с матерью Энн знала, что, вернись она в столовую, ее взору открылась бы знакомая картина: Филлис смотрит куда-то в пространство и тихо льет слезы. Эта тактика использовалась много раз, с разной степенью успеха. Энн пришлось бы обнять мать, сказать ей несколько ласковых слов, выслушать, с каким трудом она поставила дочь на ноги и как ей сейчас одиноко. Еще больше утешили бы мать слова: «Я пойду с тобой в субботу, пожалуйста, не расстраивайся». Филлис повернулась бы к ней и спросила — не она ли вынудила ее принять такое решение. И Энн промолчала бы, потому что разговор мог увести их еще дальше от правды, и мать советовала бы ей перестать хандрить и поскорее выйти из этого состояния...

Нет, Энн не сделает этого. И вообще, останься она с матерью, они бы каждый выходной ссорились. Мать наверняка продолжала бы попытки свести ее с Филиппом, пока он оставался дома.

Энн повернулась и поспешила наверх по лестнице черного хода. Ей было тошно от мучивших ее сомнений. Правильно ли она поступает, решив уехать от матери? Джо, конечно, будет вне себя от радости, даже если они пока и не станут жить вместе. Остаться здесь? Но мать будет так ликовать, воспринимая это как окончательный разрыв дочери с мужем, что Энн не вынесет. Были и другие причины для возвращения домой. Рано утром позвонил ее агент с предложением выгодного контракта. Если Энн начнет работу на следующей неделе, она будет очень занята и просто не сможет жить в Лэйк-Форест.

Энн быстро включила свет в спальне и подошла к телефону.

...Марго взгромоздилась ему на спину. Ее острые как гвозди колени давят на его детские плечи. Она изо всех сил прижимает руками его голову к зеленому ковровому покрытию, отточенные красные коготки впиваются в нежную кожу за ухом. Все, что он может, — это вдыхать пыль ковра. «Папа идет, — шепчет она. — Сейчас ты испытаешь то, что испытывала я все эти годы. Теперь твоя очередь, выродок».

Звук шагов становится громче.

Джо проснулся весь в поту. Звонил телефон, и поначалу Джо не мог понять, где он находится, сколько ему лет, и это его испугало еще больше. Ощущение ужаса не отпускало даже тогда, когда он на дрожащих ногах подошел к телефону и взял трубку.

— Да. — Он тяжело дышал, жадно набирая воздух в легкие и изо всех сил пытаясь совладать с собой.

— Джо, у тебя все в порядке?

Голос Энн в трубке успокоил его.

— Да, я только что проснулся. Должно быть, незаметно задремал.

— О, Джо, извини, что я тебя разбудила. Клади трубку и спи дальше.

— Нет, нет, я же говорю, что прекрасно себя чувствую. Еще слишком рано ложиться спать. Сколько сейчас времени? Восемь?

— Немного больше. У тебя действительно все в порядке?

— Да, все хорошо. А что у тебя?

— Ну... я принимаю твое предложение. Я бы хотела вернуться.

— Великолепно! Я не могу поверить в это...

— Только, Джо, — она почувствовала себя виноватой, — я имею в виду — вернуться в нашу квартиру. Мне еще нужно некоторое время побыть одной, подумать... А насчет квартиры... Надеюсь, ты говорил серьезно, предлагая мне это?

— Конечно. — Джо теребил телефонный шнур, наматывая его на указательный палец и вновь разматывая. Он надеялся, что Энн вернется к нему. Он должен повлиять на нее. Ему это необходимо..

— Спасибо. Значит, я приеду и пока поживу одна. Не знаю, сколько времени потребуется, но мне это действительно очень нужно.

— Я понимаю.

— Я рада... Ты уже решил, где будешь жить?

— Хм... возможно, поселюсь в каком-нибудь недорогом мотеле, принадлежащем Ассоциации молодых христиан.

— Мы можем себе это позволить?

— Конечно. Подумаешь, какой-то паршивый отель АМХ!

Энн засмеялась.

— Тогда все в порядке.

— А ты когда приедешь?

— Понимаешь, мама будет огорчена... Дай мне пару дней. У меня в городе нет работы до понедельника. Может быть, в субботу?

— Как скажешь. Я приготовлю для нас обед.

— Джо, я действительно не хочу, чтобы ты... о черт! Ладно, увидимся в субботу.

— Энн, я люблю тебя! — Последние слова он прошептал в трубку перед отбоем. И не был уверен, что она услышала.

Глава 11

Показ на самом деле был очень трудным, но Энн надеялась, что попытка стоила того. До сего дня Энн никогда не работала с такими фотографами.

Чинг был мастером высочайшего класса. Он неоднократно участвовал в выставках, его вошедшие в моду фотографии появлялись на разворотах популярных журналов.

Энн приехала в его студию в восемь утра, как и договорились. И только сейчас, в полночь, она повернула ключ в замке своей квартиры. Энн прижалась лбом к двери и, не чувствуя под собой ног, шагнула в переднюю.

Люди, думающие, что у фотомоделей очень легкая жизнь, просто ненормальные. Превосходно выглядеть в течение восемнадцати часов — далеко не легкая задача, и Энн надеялась, что фотопленка не зафиксирует той усталости, которую она испытывала под конец съемочного дня, когда Чинг беспрестанно командовал: «Подними подбородок... Выше! Посмотри на меня!»

Энн закрыла глаза. Фотографии появятся этим летом в журнале «Чикаго». Она надеялась, что они найдут место в одном из показов Чинга, а еще лучше — в одной из его книг.

В квартире было холодно. Она отключила отопление прошлой ночью и забыла включить его сегодня утром перед уходом из дома. Энн дрожала, единственным желанием было встать под горячий душ, а затем — отоспаться.

Энн уже целую неделю жила одна в их квартире. У нее просто не было времени думать о своих отношениях с Джо. Два раза они разговаривали по телефону, как бы играя в своеобразную игру: он — стараясь найти повод вернуться домой, а она — пытаясь выяснить, где он живет. Она не могла понять, почему он делает из этого тайну.

У какой-то женщины? Но у Энн не было доказательств, что таковая существует. Почему же тогда он утаивает свой адрес? И почему так страстно желает вернуться к Энн? Она пожала плечами и направилась в душ. А может быть, он любит их обеих?

Стянув с себя одежду и открыв кран на полную мощность, Энн почувствовала, что слишком устала, чтобы думать о чем-то, кроме этой горячей, возвращающей силы воды.

После душа простыня показалась прохладной. Энн легла и уставилась в потолок, обрамленный изящными завитками кремовой лепнины. Она вспомнила их первую квартиру. Роджерс-парк. Маленькая студия, которую хозяин переделал в спальню. Джо покрасил потолок в темно-синий цвети усыпал его блестками, имитировавшими звезды. Энн повернулась, устраиваясь поудобней. Едва кончив возиться с потолком, Джо заключил Энн в объятия. «Это будет, как будто бы мы на природе», — сказал он. Для того, чтобы увидеть звезды, требовалось хоть немного света, и Энн никогда по-настоящему не могла вообразить себе, что они под открытым небом. Но ласки Джо были тогда такими романтичными! Теперь остается только удивляться, куда ушла вся эта романтика.

Быстро выключив свет, Энн закрыла глаза и постаралась уснуть. Но несмотря на усталость, сна не было. Ее мысли были заняты недавним фотопоказом и... Джо. Есть ли у него другая женщина?..

Где сейчас Джо... что он делает, кто с ним рядом?..

Не отдала ли она его сама другой женщине? Быть может, они сейчас занимаются любовью, она шепчет ему нежныеслова и внушает, что жена его разлюбила — иначе не выгнала бы...

За окном дул сильный ветер, стекла дрожали.

Энн, охваченная тревогой, рывком поднялась, села в постели. Завтра — съемки для Карсона, Пири, Скотта. Работа будет не очень сложной — демонстрация весенних шляп, но многие снимки дадут крупным планом. Энн знала, что, если она появится невыспавшаяся, с мешками под глазами, ее больше не пригласят к Карсону. В ее работе был один весьма неприятный момент: конкуренция.

Ей нужно принять что-нибудь успокоительное. У Джо в аптечке было немного секонала. Энн не нравилось это лекарство. Однако, взглянув на будильник на ночном столике и увидев, что уже второй час, она подумала, что без лекарства не уснешь, а уснуть необходимо. В студии она должна быть ровно в восемь утра.

Энн встала с постели и накинула халат. В ванной комнате она обнаружила, что Джо забрал секонал с собой. Она села на край ванны, чувствуя разочарование и усталость.

Через несколько минут Энн поднялась и пошла в кабинет Джо. Она знала, что там есть остатки марихуаны, которую, помнится, он купил в канун Нового года. Марихуана, конечно, не совсем свежая, но должна подействовать. Джо хранил ее под папками с бумагами в правом нижнем ящике стола. Наклонившись, Энн выдвинула ящик и внизу под бумагами нашла пакетик с травой.

Она вынула пакетик и инструкцию по применению, лежавшую рядом. Смеясь про себя, прошептала: «Посмотрим, помню ли я, как ее употреблять». Энн попыталась свернуть самокрутку, сначала не получалось, но на четвертый раз ей это удалось. Теперь дело за спичками... Она пошла в спальню и порылась в сумочке. Спичек там не было. Энн вернулась в кабинет Джо и пошарила в верхнем ящике стола. Там — среди ручек и скрепок для бумаги — нашлась упаковка спичек, почти полная.

Энн вертела ее в руках. Судя по этикетке, спички были куплены в Центральной гостинице Чикаго. Интересно — когда? До ее переезда к матери или позже? И что он делал в гостинице? Энн попыталась объяснить этот факт с точки зрения логики, но он не поддавался объяснению.

Энн положила сигарету на край стола. Быстро массируя виски, постаралась понять, что происходит. Гостиница... Значит, все-таки свидание с женщиной... Как все ревнивые и подозрительные жены, к которым Энн, кстати, никогда себя не причисляла, она принялась рыться в ящиках письменного стола.

Прошло немного времени, и ее усилия были вознаграждены. На дне одного из ящиков, под адресной книгой рекламных агентов, лежала стопка журналов. Не торопясь Энн вытащила их.

То, что она увидела, вызвало у нее приступ тошноты. Во всех журналах была откровенная порнография. И на каждом рисунке — акт насилия. Избиваемые женщины, женщины в цепях, женщины с рубцами на сосках и половых органах, женщины, пытаемые кем-то не попавшим в кадр, женщины в крови, женщины с синяками на теле...

Энн стало по-настоящему плохо, когда на одном из разворотов она увидела фотографию обнаженной изуродованной женщины. У нее были глубокие раны на животе и груди, все тело залито кровью, лицо в багровых рубцах. Казалось, она в агонии. Что это? Неужели подлинный снимок?

Энн положила журналы перед собой на стол. Пытаясь сдержать нараставший гнев, закрыла глаза. Слишком ошеломленная увиденным, она не могла привести свои мысли в порядок. У нее перехватило дыхание — какая мерзость! Кем был этот человек, за которого она вышла замуж и с которым прожила несколько лет? В памяти всплывало красивое лицо Джо в различные моменты их жизни: радостное, совсем мальчишеское, когда он наклонялся над механической игрушкой, напряженное и сосредоточенное, когда был чем-то занят, например, катался на водных лыжах; озабоченное, когда беспокоился за нее; озаренное страстным желанием, с полуприкрытыми веками, когда...

Энн захлопнула журнал, собрала остальные и бросила их в мусорную корзину. Что же еще, подумала она, что еще?

Энн начала лихорадочно рыться в ящиках, выбрасывая бумагу и всякие мелочи через плечо, в диком порыве стремясь найти еще какие-нибудь доказательства.

В результате комната стала походить на корабль, разграбленный пиратами. Энн сидела на полу тяжело дыша. Ничего больше она не нашла.

Энн, стараясь успокоить дыхание, встала и пошла в спальню. Там она начала методично выдвигать каждый ящик шкафа и выбрасывать содержимое на пол. Она наблюдала, как растет гора вещей: дорогие шерстяные свитера, которые она купила ему за эти годы, ремни, запонки, носки, булавки для галстуков, футболки, бумажные спортивные свитера, тренировочные брюки, шорты, шотландские фланелевые рубашки. Энн остановилась. Ей казалось, что она упустила что-то необычное, что-то странное, но не могла понять что. Ее взгляд остановился на голубой фланелевой рубашке. Она никогда не видела ее на. Джо. Ну и что?.. У Джо, возможно, есть вещи, которые он не носит. И Энн о них забыла. Но рубашка была слишком маленького размера. Она подняла ее, уже зная, что она принадлежит не Джо. И это было очевидно не только из-за размера. Рубашка принадлежала женщине. Доказательством служили пуговицы, пришитые не на мужскую сторону. Энн съежилась в комок на полу спальни. Ее худшие опасения подтвердились. Она начала плакать.

Глава 12

Энн разбудил звонок домофона. Она открыла глаза и бросила взгляд на окно спальни. Тучи поглотили сияние дня, и комната казалась сумрачной. Энн посмотрела на часы, стоявшие на тумбочке. Час тридцать дня.

Звонок не затихал, становясь все более настойчивым. Энн встала и накинула халат.

— Подождите! Подождите минуточку!.. — Энн поспешила к домофону. — Кто там?

— Энн, это я, Джо.

Энн тяжело привалилась к стене. Она не хотела видеть его после всего, что обнаружила ночью. Только не сейчас!

Она снова нажала кнопку.

— Джо, ты обещал. Ты не даешь мне времени. Пожалуйста... уходи.

К черту! Нет, она не заплачет.

Энн отошла от домофона. Он зазвонил снова. Энн снова неохотно нажала на кнопку. И ничего не сказала. Из аппарата раздался его — какой-то механический — голос:

— Мне надо забрать кое-какие вещи из кабинета. Пожалуйста, Энн. У меня нет с собой ключей. Это займет всего несколько минут. Мы даже не увидим друг друга.

Энн думала о разгроме в кабинете. Что он скажет? Она была не готова к разговору.

— Нет, — сказала она в домофон, скрывая волнение, и вновь отошла.

Джо звонил и звонил, снова и снова: короткие, резкие звонки, чередующиеся с длинными.

Энн заставила себя медленно пройти в ванную, где она скинула халат, включила радио и встала под струю душа. Из-за шума воды она больше не слышала звонков. И когда вышла из ванной, разгоряченная, пришедшая в себя после душа, в квартире было тихо.

Джо стоял на улице, всматриваясь в окна квартиры. Что случилось? Почему? — спрашивал он себя. Руки его дрожали. Неужели она нашла что-то?

Джо повернулся и окинул взглядом машины, проносившиеся по Лэйк-Шор-Драйв. Все эти люди, думал он, ведут нормальную жизнь. Почему же ему не дано этого? Почему он не похож на них?

Он снова взглянул на окна, надеясь, что там мелькнет Энн. Он хотел знать, не нашла ли она его дневники, спрятанные под фальшивым дном одного из ящиков стола. Эти дневники содержали то, что могло разрушить его жизнь: детальное описание каждого убийства. Джо наклонил голову, потому что по щекам скатилось несколько слезинок. Дневники были также попыткой очиститься от прошлого. Никому, даже своему двойнику, не пожелал бы он еще раз пережить это прошлое.

Джо сунул руки в карманы и зашагал прочь.

Энн наблюдала из-за занавески, как ее муж удаляется от дома.

Потом она вернулась в спальню, где на кровати лежал справочник.

Энн села на кровать и подумала, что представления не имеет, как найти частного детектива. Она также подумала, что могла бы сама заняться слежкой за Джо, чтобы сорвать с него маску, скрывавшую его истинное лицо. Но ей было страшно встретиться с неизвестностью, к которой она не была готова.

Нет, гораздо лучше нанять детектива. В этом есть элемент романтики. Можно почувствовать себя героиней кинолент далеких сороковых годов. В то же время, если дело дойдет до отнюдь не романтического судебного процесса, детектив будет свидетельствовать в ее пользу.

Энн встала, влажные волосы упали из-под полотенца. Расчесывая их, она разглядывала себя в зеркале. Пожалуй, хорошо, что она пропустила съемки у Карсона. Под глазами темные круги, лицо какое-то отечное, воспаленное... Она вновь подошла к окну и стала смотреть на улицу, на снег, твердый и темный от копоти.

Хватит! Надо заняться делом. Энн села на кровать и стала перелистывать справочник, пока не дошла до раздела, озаглавленного «Частные детективы». Она усмехнулась — какие занятные объявления! Неужели они действительно привлекают клиентов?

Энн водила пальцем по списку, останавливаясь на таких словах, как «имеющий лицензию», «обеспеченный бонами», «с гарантией», «наблюдение», «секретный», «гражданский», «супружеский», «криминальный»... Что же выбрать? Ее внимание привлекла реклама агентства, называвшегося «Союз женщин»: «...полная конфиденциальность... в штате агентства служат женщины, понимающие проблемы женщин...»

Энн обвела это объявление красным кружком. И еще она поставила галочку против строки, где было написано: «Частный детектив Ник Мон-Пьер из Эванстона» — ей понравилось его имя.

Энн подняла телефонную трубку и набрала номер «Союза женщин».. Слушая гудки, она подумала, что в этом агентстве работают феминистки. Сейчас одна из них, своего рода Джеймс Бонд в юбке, промоет ей мозги, посоветует оставить мужа и присоединиться к ним. Энн стало смешно. После четвертого гудка на другом конце провода подняли трубку.

— Агентство «Союз женщин». Чем могу помочь?

Голос был приятным, отнюдь не резким и не грубым. Однако Энн все еще точил червячок сомнения.

— Здравствуйте... Я хотела бы поговорить с кем-нибудь из ваших агентов о... наблюдении за человеком. Это возможно?

— Конечно, милая леди! Вы можете поговорить со мной. Мы работаем вдвоем, но сейчас я здесь одна. Меня зовут Джоан Блейк.

Наступила пауза — женщина ожидала, что Энн представится в свою очередь, а Энн подумала, что она этого не дождется. Молчание становилось неловким, и Джоан спросила:

— Какой вид наблюдения вас интересует — промышленный, супружеский?

— М-м-м... супружеский, пожалуй...

— Вас обманывает муж?

— Ну, я не совсем уверена. Как раз поэтому я и звоню вам.

— Дорогая, вы не позвонили бы мне, если бы не были в этом уверены. Каждая женщина, обращающаяся к нам, преследует единственную цель: убедиться в том, что она уже знает. Знает, но не хочет взглянуть правде в глаза. И ей становится немного легче, когда мы разоблачаем ее дорогого муженька. Каковы признаки неверности? Не отвечайте, позвольте мне самой сказать. Муж подолгу отсутствует и не дает никаких объяснений, где пропадал; изворачивается, лжет тогда, когда можно было бы и не лгать. У жены есть кое-какие конкретные доказательства — номер телефона, серьга... или предмет одежды... Мужчины. Все они одинаковы! Их легко уличить. Конечно, я могу оказаться неправой в вашем случае. Вам лучше прийти и рассказать мне об этом. Мы все обсудим.

Энн почувствовала головокружение. Эта женщина затронула слишком много болезненных точек. И потом — что за тон! Мужчин она явно терпеть не может. А уж какая самонадеянность: на все вопросы готовы ответы.

— Ну, так как?

— Мне нужно подумать.

— Хорошо, думайте. Но я говорю вам: все мужчины одинаковы. Поверьте тому, кто знает это совершенно точно. — Женщина фыркнула и повесила трубку.

Энн откинулась на кровать. Взглянула на галочку в списке: Мон-Пьер. Возможно, мужчина окажется для нее более подходящим. Кроме того, его имя звучит очень романтично. Одевшись и приготовив себе чай, Энн села за стол в гостиной и набрала номер Ника Мон-Пьера.

Трубку взяли после первого гудка.

— Мон-Пьер.

Энн услышала глубокий, с легкой хрипотцой голос, как будто у говорившего побаливало горло.

— Мне хотелось бы поговорить с вами о работе. Речь идет о наблюдении за человеком. — Энн сейчас чувствовала более уверенно себя, у нее появился некоторый опыт.

— Какого рода наблюдение?

— Супружеское. Мне кажется, что мой муж...

— Я беру двадцать пять долларов в час, плюс мои расходы. Это для вас приемлемо?

— Да, это бы мне подошло. Как я сказала, у меня есть основания считать...

— Подождите. Я не люблю вести дела по телефону. Сегодня я свободен. Не могли бы вы прийти в мой офис?

— Конечно. В какое время?

— Я буду здесь весь день. До свидания.

Энн уставилась на умолкнувшую трубку и подумала, правильный ли выбор она сделала.

Контора Ника Мон-Пьера находилась в Эванстоне, на Шерман-авеню — рядом с Северо-Западным университетом. Энн поднялась на третий этаж небольшого старого задания. Там были выложенные кафелем коридоры и деревянные двери с узорными стеклами.

Дверь его кабинета была открыта. Энн вошла и с удивлением увидела за рабочим столом человека лет двадцати шести. При се появлении он встал. Энн заметила на столе — на пергаментной бумаге — бутерброд с рыбой, а рядом — блокнот, плитку шоколада и яблоко.

Он протянул ей руку.

— Ник Мон-Пьер.

Энн услышала тот же хрипловатый глубокий голос и поспешила пожать его руку.

— Садитесь! Садитесь! — Он указал на один из двух стульев с зеленой виниловой обивкой, стоявших напротив его стола.

Он глотнул молока, и Энн заметила шрам у него на щеке. Судя по лицу, Мон-Пьер был человек с характером. Энн украдкой его разглядывала. Светлый шатен, волнистые волосы коротко подстрижены на висках. Щеки гладко выбриты, серые глаза широко посажены и обрамлены такими длинными ресницами, каким позавидовала бы женщина. Впрочем, на этом сходство с женщиной заканчивалось. Его лицу придавали жесткость тонкие губы и крупный прямой нос.

Особая красота, заметная не каждому.

— Итак, чем могу служить?

— Я звонила вам насчет работы по наблюдению.

— Да, я помню.

Энн подождала, скажет ли он еще что-нибудь. Он молчал, и она продолжила:

— Мы с мужем недавно расстались, но я хотела бы сохранить наш брак. Мне кажется, что у него появилась женщина... И мне хотелось бы, чтобы вы выяснили, так ли это. Если это не так, значит, происходит что-то странное.

— Почему?

— Целый ряд причин. Порой он подолгу где-то пропадал, а когда приходил, не мог дать правдоподобного объяснения... В его шкафу я нашла женскую блузку. Однажды, когда мы уже разошлись, я звонила в течение всей ночи, но его не было... — Энн замолчала, понимая, как нелепо все это звучит. Ну и что, что его не было всю ночь, казалось, думает Ник Мон-Пьер, ты же сказала, что вы разошлись. Она боялась, что расплачется. Опустив голову, Энн несколько раз глубоко вздохнула. Затем взглянула на него и выдавила улыбку. — Догадываюсь, что вам все это неинтересно. Я говорю глупости.

— Совсем нет. К сожалению, такой вид работы потребует много времени. Да, я действительно часто слышу нечто подобное, но это отнюдь не глупости. Брак очень важная вещь в жизни людей. Когда вы хотите, чтобы я начал работу?

— Я думаю, прямо сейчас. Это будет нелегко. Он даже не сказал мне, куда перебрался.

— Ну, выяснить это — моя работа. Только одно условие: вы должны рассказать мне о своем муже все, даже то, о чем вы сейчас умолчали.

— Как вы догадались, что я не все рассказала?

— Люди всегда так делают. И вы будете зря тратить мое время и свои деньги, если не расскажете мне всего.

Энн поглядела в окно на желтовато-коричневый гараж и начала.

Пока она говорила, Ник быстро и, казалось, небрежно что-то записывал. При этом он часто поднимал голову, как бы желая убедиться, что она ничего не выдумывает. Энн было интересно узнать, странно ли Нику все это слышать или подобные истории часть его повседневной работы.

Когда она закончила рассказ, он исписал красными чернилами несколько страниц в своей записной книжке. На улице начался дождь со снегом. Тяжелые капли стучали по стеклам. Стало совсем темно.

Над головой жужжали лампы дневного света. Энн опустила голову и заплакала.

— Я не знаю, что мне делать.

Ник долго молчал. Наконец он поднялся, положил руку на плечо Энн и сжал его.

— Поможет ли вам, если я скажу, что многие мужчины, за которыми я слежу, действительно любят своих жен?

— Как они могут? — прошептала она.

— Иногда то, что они делают, не имеет никакого отношения ни к любви, ни даже к страсти.

Энн встала, взглянула в его серые глаза, встала и быстро дотронулась до его лица, а затем отдернула руку, словно обожглась.

— Может быть, это меня больше всего и пугает! — Она поспешно направилась к двери.

Вслед ей Ник сказал:

— Я дам вам знать, как только что-нибудь узнаю.

Глава 13

Рэнди, медленно шагая по ступенькам, подошел к дверям родительского дома. Этот мартовский день чуть не сыграл с ним самую жестокую шутку, на которую способна весна: с утра ослепительно сияло солнце и температура воздуха поднялась до 55°. У Рэнди, соответственно, начало подниматься настроение. Но он очень не хотел, чтобы ему было хорошо. К счастью, капризная погода не допустила этого. Сейчас, когда он искал в темноте ключи, ему в спину хлестал ледяной дождь со снегом. Дома было очень жарко. Из кухни доносился дразнящий запах пирожков с мясом, приготовленных к луковому супу. Его родители сидели в гостиной перед экраном напольного американского телевизора устаревшей модели. Услышав их сдержанный смех, вызванный фильмом «Я люблю Люси», и уловив запахи вкусной еды, Рэнди почувствовал подступающую тошноту... Когда он раздевался, зашуршала нейлоновая куртка, и Тереза Мазурски обернулась. Увидев сына, она вскочила с кушетки и направилась в кухню.

— Я приготовлю тебе ужин. Пришлось задержаться на работе? — бросила она через плечо.

— Да, мам, я работал допоздна, но ты не беспокойся, я съел сандвич и сейчас сыт. Возвращайся к телевизору.

Рэнди устал от сочувствия и внимания. Сейчас ему хотелось остаться одному.

Мать встала в проеме кухонной двери.

— Сандвич? Что это за ужин? Съесть сэндвич можно во время ленча. Но на ужин требуется что-нибудь более существенное. Иди сюда. Садись.

Рэнди вошел в кухню и остановился в нескольких шагах от матери.

— Ничего не надо, ма. Кроме сандвича, я съел жаркое и немного салата из шинкованной капусты. Я действительно сыт. Ты ведь не хочешь, чтобы мне стало плохо, а?

— Конечно, нет. Но ты сильно похудел. — Она дернула за неплотно прилегающий ремень брюк, желая показать, что права.

— Ну, я могу себе позволить похудеть на несколько фунтов.

— Как раз нет. Ты всегда был слишком тощим. Почти как твой отец В молодости. — Последние слова она произнесла громче, чтобы муж их услышал. Они оба повернулись к нему, ожидая его реакции. Старик на секунду поднял глаза, а затем вновь уставился на экран телевизора.

Мать Рэнди пожала плечами.

— Ты действительно ничего не хочешь? Может быть, пирожок? Я получила от Сары Ли...

— Нет, ма. Может быть, позже...

— Ну, хорошо.

Мать снова села на кушетку, собираясь целый вечер провести перед голубым экраном. Рэнди не представлял себе, что его родители делали до того, как у них появился телевизор.

Рэнди допоздна лежал в темноте, все еще одетый. В руке он держал зажигалку, снова и снова ощупывая выгравированные на ней инициалы. Он открыл и зажег ее, наблюдая за бликами огня, заплясавшими в комнате, и думая о маньяке, которому зажигалка принадлежала.

Рэнди бросил ее на пол, когда вдруг зазвонил телефон.

Рэнди быстро взял трубку, боясь, что звонок разбудит родителей. Посмотрел на часы на ночном столике — без пятнадцати два.

— Алло.

— Рэнди? — прозвучал женский голос.

— Да. — Рэнди старался угадать, кто это.

— Что ты делаешь? Не спится, да?

— Да.

— Я так и думала, что ты сейчас не спишь. — Женщина мягко засмеялась, должно быть, своим мыслям.

Рэнди почувствовал раздражение.

— Кто это?

— Не имеет значения, кто я. Но ты можешь считать меня своим другом. И у меня есть некоторая информация, которая поможет тебе спать по ночам.

Рэнди внезапно похолодел.

— О чем вы говорите?

— Разве ты не догадываешься? — Женщина засмеялась снова.

У Рэнди перехватило дыхание.

— Нет, я не догадываюсь. Так о чем вы?

— Я кое-что знаю. Я знаю... кто убил твою жену. — Последние слова она чуть ли не пропела каким-то тонким насмешливым голосом.

Рэнди упал на кровать. Его сердце сильно забилось.

— Что такое вы говорите?

Теперь голос звучал нормально.

— Спокойствие души обходится недешево.

— Кто?.. Кто убил ее? — Рэнди был близок к истерике.

— Спокойствие души обходится недешево, во всем мире, между прочим. Сколько тебе не жалко?

Рэнди, рыдая, швырнул трубку.

После отбоя Пэт Янг сразу повесила трубку. Она большего и не ожидала от первого разговора с Рэнди Мазурски. Ему надо дать немного времени, думала она, и он согласится. Через неделю он будет сидеть у телефона и молить Бога, чтобы я вновь позвонила.

Пэт засмеялась. Она прикинула, сколько бы мог заплатить Рэнди за то, чтобы выяснить, кто убийца Мэгги. Скорее всего не много, потому что у него не большие доходы... Но несколько тысяч... это уж точно.

Пэт снова подняла телефонную трубку и набрала другой номер.

...Энн на пустом чердаке магазина. За ее спиной окна с узорными стеклами, но они крест-накрест затянуты проволокой и измазаны грязью. Под ногами давно немытый щербатый деревянный пол, на потолке — следы купороса. Справа и слева — облупившиеся кирпичные стены. На одной стене нарисовано кроваво-красное сердце. Внутри него надпись: «Энн любит Джо». Щелчок. Вспышка. Кто-то фотографирует ее. Она не может понять, кто это: яркий свет бьет ей в глаза. Какая-то смутная фигура. Свет гаснет. Кромешная тьма. Щелчок... . Звонок телефона выводит Энн из ночного кошмара.

— Алло... — Язык не слушается ее.

Щелчок. Отбой.

Когда Рэнди проснулся на следующее утро, он чувствовал себя так, словно не сомкнул глаз всю ночь. Он спал не раздеваясь, в той одежде, в которой вчера пришел с работы. Солнце светило вовсю. Значит, сейчас уже позднее утро. И действительно, часы показывали почти полдень.

Очень хорошо, что сегодня четверг, его выходной день. В доме было тихо. Он разделся, взял полотенце и отправился в душ. Проходя мимо спальни родителей, подумал, что они уже давно ушли на работу.

Рэнди вспомнил ночной телефонный звонок. Какая-то чокнутая. Сумасшедшая. А если нет... Его зазнобило. Если... та, которая звонила, сама и есть убийца... Рэнди включил горячую воду и встал под душ.

После душа и чашки кофе Рэнди перелистал желтые страницы справочника, пока не нашел раздел «Частные детективы». Он не представлял себе, что их окажется так много. Он выбрал одного на Оак-Парк, потому что это было ближе всего к его дому.

Детектив совершенно не походил на тех, кого показывают по телевизору. Он не был ни добродушным, ни любезным, ни веселым, ни красивым, ни атлетически сложенным, ни остроумным... ничего подобного. Он не носил плаща, не посасывал леденцов на палочке и не работал в паре со своей женой. У него не имелось никаких хитроумных приспособлений. Звали его Уильям Мастерсон, он работал в этой конторе уже в течение двадцати лет.

Низкорослый, темно-русый, уже начавший седеть Мастерсон весил чуть больше пятидесяти фунтов и курил слишком много сигар. Крупные розоватые губы, толстые щеки и двойной подбородок придавали ему вид незлобивого бульдога. Голос у него был довольно грубый.

— Чем могу помочь, сынок?

Рэнди сел за стол, напротив него, не зная, с чего начать.

— Может быть, вы сначала скажете, сколько вы берете за услуги?

Тот засмеялся.

— Все хотят знать об этом с самого начала. Нет, я не в претензии. Все правильно. Я беру пять тысяч долларов сразу, а далее — почасовая ставка плюс расходы. Итак, какие у вас проблемы? С женой сложности?

Черный юмор этого вопроса чуть ли не рассмешил Рэнди.

— Вы попали в самую точку! — Внезапно глаза Рэнди наполнились слезами. Он сердито вытер их и глубоко вздохнул. — Мистер Мастерсон, мою жену убили. Я стараюсь выяснить, кто это сделал. На сегодняшний день у меня есть важная улика, — он вынул зажигалку и положил ее на стол, — и я могу дать вам всю информацию, в которой вы нуждаетесь. Кроме того, мне кто-то звонил прошлой ночью и заявил, что знает убийцу. Я... — Рэнди хотел продолжать, но заметил, что детектив покачал головой.

— Сынок, это дела полиции. Я не имею права вмешиваться. Мой тебе совет — отдай эту зажигалку в полицию. Ты уже, конечно, стер отпечатки пальцев, которые там могли быть. Но все равно это может многому помочь. Я не думаю, что какой-либо частный детектив возьмется за подобную работу, во всяком случае без контакта с полицией. Ни один добропорядочный детектив! Конечно, есть немало прохвостов, которые взяли бы твои деньги. Но ты пойми — это не кино.

— Постойте, я...

Мастерсон поднялся.

— Нет, сынок, ничем не могу тебе помочь.

Рэнди тоже встал.

— Хорошо. Нет так нет...

— Послушайся моего совета и иди в полицию.

— Конечно. — Рэнди закрыл за собой дверь.

Глава 14

...Энн и Джо сидят на резной деревянной скамейке на фоне обветшалого сарая и разноцветья осени. Джо один на камнях около озера Мичиган, его лицо получилось нерезким из-за брызг воды. Джо крупным планом, его улыбка, освещающая лицо, настолько красива, что он может служить фотомоделью. Старая фотография, черно-белая, возможно, сделанная сразу по окончании колледжа: Джо с длинными волосами, собранными в «конский хвост», посередине головы пробор, шикарная борода и усы. Недавний цветной снимок: Джо на кухне, стоит прислонившись к шкафчику, в поднятой руке бокал шампанского. Еще один черно-белый снимок: Джо на кушетке в гостиной, чисто выбритый, волосы коротко подстрижены...

Ник разложил фотографии перед собой на покрытом сукном столе. Утренний свет лился в окно, прочертив бледную дорожку поперек фотографий. Энн дала ему фотографии вчера вечером, встретившись с ним в кафетерии на углу улиц Шерман и Кларк в Эванстоне. Они посидели в кабинке с оранжевыми виниловыми стульями и пластиковым столом. Она объяснила, что старалась отобрать разные снимки на случай, если он изменил внешность. Ник взял два кофе и пирожные, и за кофе Энн рассказала ему, как счастлива была с Джо в первые годы их супружеской жизни и как постепенно все разрушилось. Джо стал отдаляться от нее. Возможно, это началось в то время, когда он решил уйти из большого рекламного агентства, где был заместителем директора по оформлению рекламы. Постепенно он отдалялся все больше и больше, и в конце концов оба почувствовали, что им не о чем говорить, когда они вместе, — разве что о том, как прошел рабочий день, или о погоде. Единственное, что еще оставалось прежним в их отношениях, это секс. Энн запнулась, подняв глаза на Ника, и смущенно покраснела под его любопытным взглядом, которого тот не сумел скрыть.

— Понимаете, — сказала она, делая последний глоток кофе, — мне кажется, что Джо не со мной, даже когда он дома. Такое впечатление, что он слишком занят чем-то еще, и я чувствую, что у нас нет будущего.

Энн, опустив голову, уставилась в стол. Ник удивлялся, как можно обманывать такую очаровательную жену. Он потянулся к ней и накрыл ее руку своей. Она не отстранилась.

Ник предложил отвезти ее домой, у него, мол, все равно назначена встреча в городе. Энн согласилась.

Встречаться ему ни с кем не было нужно.

Ник собрал фотографии и положил их в карман пиджака. Затем поправил галстук и надел серый плащ. Энн говорила, что обзвонила все мотели в округе, но ни в одном из них не был зарегистрирован Джо Мак-Эри. Ник знал, что это ничего не значит, хотя и не мог понять, почему парню надо прятаться.

Энн упомянула небольшой мотель в районе чикагского Роджерс-парка. Собственно говоря, это был обычный дом, где сдавались квартиры с полным пансионом. Джо жил там, когда, окончив учебное заведение в Айове, переехал в Чикаго. У него сохранились хорошие воспоминания об этом месте, и он порой специально проезжал мимо, чтобы только удостовериться, что все осталось по-прежнему. Мотель назывался «Прэтт» — по названию улицы, на которой он находился.

Ник решил начать с него.

Мотель «Прэтт», грязно-белое кирпичное здание, стоял очень близко от другого такого же здания, и оба были отмечены какой-то медленно увядающей элегантностью. Стоянка была тесной, улицы забиты машинами — старыми, обветшавшими и новенькими экономичными японскими. В большинстве домов помещения принадлежали разным совладельцам. Повсюду висели объявления о продаже и сдаче внаем.

Ник припарковал машину за два квартала от мотеля. Он поднял воротник плаща, засунул руки поглубже в карманы и зашагал под холодным ветром, налетавшим с озера.

В вестибюле мотеля, за конторкой Ник увидел женщину с крашеными рыжими волосами, в хлопчатобумажном домашнем платье. Во рту у нее торчала сигарета, а губы были накрашены так густо, что оранжевая помада скрывала их очертания. Увидев Ника, она перестала сортировать почту, вынула изо рта сигарету и улыбнулась.

— Ищете комнату? — спросила она, когда Ник подошел ближе. Она говорила слишком громко, и Ник увидел у нее слуховой аппарат.

— Вообще-то, нет, — ответил Ник так же громко.

— Тогда что же вас сюда привело?

— Я хочу отыскать своего друга. Интуиция подсказывает мне, что он остановился здесь. Ему всегда нравился этот мотель.

Женщина кивнула и улыбнулась. Она наклонилась, сняла с полки под конторкой книгу в голубом переплете и протянула ему.

— Пожалуйста, посмотрите в журнале регистрации.

— Благодарю. — Ник открыл журнал и стал просматривать фамилии людей, зарегистрированных около недели назад. Он искал какой-нибудь знак, который выдал бы присутствие Джо, даже если тот назвал фальшивые имя и адрес.

Но ничего не обнаружил.

— Извините, — сказал он, возвращая журнал. — Я не нашел здесь его фамилии. — Ник вынул из кармана одну из фотографий Джо и положил ее перед женщиной. — Вам этот человек, случайно, не кажется знакомым?

— Что? — переспросила он, беря фотографию.

— Он вам не знаком?

— О, какой красавчик!

— Вы его когда-нибудь видели?

— А что, он в чем-то замешан?

— Что это вдруг пришло вам в голову?

— Ну, вы не нашли его имени в регистрационном журнале...

— Нет, нет, он ни в чем не замешан. Я просто пытаюсь определить, где он может находиться. Я одолжил у него деньги и хочу их вернуть. — Ник помолчал, обдумывая сказанное. — Понимаете, он несколько эксцентричен. Вполне мог зарегистрироваться под другим именем. — Ник улыбнулся ей. — У каждого свои причуды.

Женщина внимательно посмотрела на фотографию.

— Определенно он симпатяга. Вполне бы мог быть киноактером.

— Постарайтесь, пожалуйста, припомнить, был он здесь? — Ник был уже почти готов сдаться.

— Может быть... Передо мной проходит столько людей... — Она пожала плечами и вернула ему фотографию. — Такова моя работа. Я становлюсь старой. Память уже не та, что раньше.

Ник не любил давать взятки, считая это напрасной тратой денег клиента, но похоже, женщина на это намекала.

Он вынул из бумажника десятидолларовую банкноту и положил ее на конторку. Она схватила ее и быстро сунула в один из карманов своего домашнего платья цвета морской волны.

— Память улучшается. — Женщина чуть улыбнулась и подмигнула.

Затем наступила пауза. Ник протянул ей еще десять долларов, и они исчезли там же.

— Он был здесь, — медленно сказала женщина. — Останавливался на несколько дней, а сегодня утром выехал... — Она вынула регистрационный журнал и открыла его. Оранжевым ногтем указала имя: — Алекс Уотерс. Это он.

Ник переписал имя в записную книжку.

— Он не оставил своего нового адреса, не говорил, куда переезжает?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Постояльцы обычно этого не делают. Я не спрашиваю, а они не говорят.

— Это точно? — спросил Ник, доставая бумажник.

Она остановила его руку.

— Точно.

— Пока он был здесь, вы не познакомились с ним?

— Да нет. Понимаете, я стараюсь заниматься только своими делами. А их набирается достаточно.

— Представляю себе...

— Конечно, я приветлива со всеми, кто здесь бывает, а на все остальное у меня просто нет времени. Этот, однако, произвел на меня впечатление. — Она застенчиво улыбнулась. — Я, возможно, уже в годах, но все еще замечаю красивое лицо, когда оно передо мной. А этот парень до того хорош! Но знаете, он довольно странная птица... Выглядел с каждым днем все хуже и хуже. Не брился, по-моему, даже не умывался. Когда он выписывался сегодня утром, я почувствовала запах перегара. И это в восемь тридцать утра! Он сказал, что собирается искать свою жену.

— Хорошо, миссис...

— Мейо. Между прочим, мисс.

— Мисс Мейо, вы мне очень помогли. Огромное вам спасибо.

— Это вам спасибо! — сказала она, похлопывая себя по карману.

Ник нашел небольшой греческий ресторанчик рядом с университетом имени Лойолы и зашел туда позавтракать.

Пока для него готовили «авголемово» и греческий салат, он позвонил Энн.

Она ответила после первого же гудка. Ее голос звучал неуверенно, словно звонок насторожил ее.

— Это Ник Мон-Пьер.

— О, здравствуйте! Рада вас слышать. Есть что-нибудь новенькое?

— Ваша догадка была правильна. Он остановился в «Прэтт».

Она вздохнула с явным облегчением.

— Вы нашли его? Смогли с ним встретиться?

— Его там уже не было.

— А что же вы теперь будете делать? Наблюдать за отелем, пока он не вернется?

— Нет, вы не поняли. Он выехал сегодня утром. И не оставил адреса.

— Черт!

— Но, Энн, надежда есть: он сказал портье, что собирается искать свою жену.

Энн какое-то мгновение молчала.

— Я не знаю, хочу ли его видеть.

— Вам придется, Энн. Для меня это единственная возможность установить за ним слежку и выяснить, что на самом деле происходит.

— Я уверена, что он найдется. Между прочим, вы можете засечь его, когда он появится в той фирме, где работает по свободному найму. Рано или поздно ему понадобятся деньги.

— Энн, это слишком долго. Послушайте, я буду в ресторанчике «Греческий рыбак» в течение часа или чуть дольше. Запишите номер: 555-8762. Если он вам позвонит, договоритесь с ним о встрече, а затем перезвоните мне. К его приходу я буду у вашего дома.

— Вы только спугнете его. Я не думаю, что это сработает.

— Вы будете меня слушать? Я же не собираюсь показываться ему. Просто в этом случае я смогу начать за ним слежку.

— Не знаю, не знаю...

— Как хотите. Это же ваши деньги. — Ник повесил трубку.

Он ждал. Через минуту раздался звонок.

— Да?

— Хорошо. Я встречусь с ним, — послышался слабый, неуверенный голос Энн.

— Позвоните мне, когда договоритесь о времени встречи.

— Ладно. А если он не позвонит, пока вы там?

— После обеда я подъеду к вашему дому. Если все будет нормально, мы сможем ждать его звонка вместе.

— Это было бы прекрасно.

— Хорошо. Заканчиваем разговор, да?

— А если он не позвонит, а сразу появится у меня?

— Извинитесь и позвоните мне. Если меня в ресторане не будет, значит, я на пути к вам. Приеду и буду ждать у вас в холле. Если я позвоню, когда он будет в квартире, сделайте вид, что я явился по какому-нибудь хозяйственному делу. Понятно?

— Да.

— Я буду ждать его. И, может быть, мне наконец удастся выяснить, что происходит.

Он подождал, пока она повесила трубку.

Зазвонил телефон. Один раз. Второй. Третий. Три раза. Энн стояла над аппаратом, слушая звонки. Рука повисла в воздухе. Наконец после седьмого звонка она подняла трубку и молча ждала.

— Энн, бэби, любимая, это Джо.

Его голос казался таким далеким, что она не знала, связь ли виновата или ее собственное состояние.

— Да, — прошептала она.

— Любимая, я так хочу хоть взглянуть на тебя! Я знаю, я обещал, что не буду тебя беспокоить. Но я не надолго. Мы немного поговорим, и все...

— Где ты остановился?

— В мотеле АМХ. Да это неважно. Могу я забежать на несколько минут...

— Джо, ты обещал, что не будешь искать встречи.

— Я и не ищу. Пожалуйста, Энн, ну пожалуйста!

Она никогда не слышала такого отчаянья в его голосе. Он действовал как ребенок, хныча и умоляя. Когда-то она его любила. За что?

Энн не хотела видеть его. Еще нет. Но все же она сказала:

— Ты можешь зайти, Джо, но не надолго. На полчаса. Ты понял?

— Да. — Он повесил трубку.

Энн знобило. Она села и набрала номер ресторана, который дал ей Ник. Он сразу ответил. Она сказала, что Джо уже едет.

— Я скоро буду.

Через пятнадцать минут Энн услышала, как кто-то вставляет ключ в замок. Она удивилась, так как совсем забыла, что у него есть ключи от квартиры. Она прошла из спальни в гостиную и ждала, пока откроется дверь.

Джо был совсем другим. Его джинсы и фланелевая рубашка были грязными и мятыми. На одной штанине большое пятно. Плащ тоже мятый, словно Джо в нем спал. Он несколько дней не брился, и от него пахло перегаром и потом. Этот запах наполнил всю комнату.

— Что с тобой случилось? — ошеломленно спросила она. И в этом вопросе было слишком много боли и любви.

— Мне так плохо без тебя. Я больше не могу! — Он начал плакать и шагнул к ней. Она прошла через комнату, чтобы между ними оказался стол.

— Сядь. — Энн показала на один из стульев.

Он неуклюже плюхнулся на кушетку, чуть не упав. Раньше она бы засмеялась и поддразнила его. Сейчас ей было его жалко.

Энн села наискосок от него.

— Джо, ты что вытворяешь с собой? Где ты был? Что происходит?

Он отрицательно покачал головой.

— Ничего не происходит. Мне нужна ты. Чтобы выжить. Я так тебя люблю, Энн! — Его слова перемежались рыданиями. — Это действительно так. Ты должна разрешить мне вернуться. Я снова стану самим собой. Ты увидишь. Пожалуйста.

— Джо, я не знаю...

— Мы устроим прекрасные каникулы. Все плохое оставим в прошлом. Я не совершу больше ничего дурного. Иногда я не могу справиться с собой. Но если я буду с тобой, я знаю, все будет хорошо. Мы сможем уехать на некоторое время. Все будет так, как было раньше. Ты помнишь?

Он поднялся с кушетки и встал перед ней на колени. Схватил ее руку и не отпускал.

Энн почувствовала тошноту, подступившую к горлу.

— Джо, ну пожалуйста, — сказала она, выдергивая руку и вставая.

— Энн, умоляю! — Он уже стоял перед ней на четвереньках. — Позволь мне вернуться домой. Я обещаю не делать больше ничего дурного. Я люблю тебя. Я действительно тебя люблю. Разве ты не знаешь этого?

— Я больше ничего не знаю! — сказала она, и глаза ее наполнились слезами. — Пожалуйста, Джо, пожалуйста, уходи! — Она поспешила к двери и открыла ее. — Если ты действительно любишь меня, ты сейчас уйдешь. Возвращайся, когда будешь в порядке.

Боль, отразившаяся на его лице, глубоко поразила ее. Ей хотелось обнять его. Хотелось кричать.

— Пожалуйста, — прошептала она, слезы застилали ей глаза, — уходи, пожалуйста.

Она отвернулась, когда он проходил мимо.

— Энн, я вернусь. Помни, я люблю тебя.

Она не повернулась к нему, ожидая, пока тяжелый запах алкоголя и пота не исчезнет.

Затем Энн закрыла дверь.

Ник Мон-Пьер тронул с места свое темно-бордовое «вольво», когда увидел, что Джо выходит из дома. Он ехал тихо, наблюдая за ним. Джо подошел к остановке напротив их дома и стал ждать автобуса. Через пять минут появился автобус южного направления. Джо пропустил трех человек впереди себя, а затем вошел сам. Через несколько секунд его вышвырнули. Ник видел, как Джо что-то кричал водителю, слов разобрать он не мог. Двери захлопнулись, и автобус тронулся.

Джо подождал минуту, а затем вышел на дорогу и стал голосовать. Ник съехал с шоссе и остановился в нескольких шагах от него. В зеркале заднего вида он наблюдал, как Джо заторопился к машине.

Когда Джо сел, Ник постарался не замечать исходившего от него запаха. Он лишь удивлялся, почему красивый, тщательно ухоженный человек с фотографии превратился в небритого уличного бродягу с жирными волосами.

— Куда едем? — спросил его Ник.

— Даунтаун. Чикаго-авеню.

Вам повезло, я как раз туда еду. Купить парочку вещей в «Уотер Тауэр». Где вас высадить?

— Вы знаете, где находится мотель АМХ?

— Конечно. Вы там остановились?

— Да. Временно. — Джо сгорбился на сиденье и уставился в окно.

Ник легко вписался в поворот внешней Лэйк-Шор-Драйв. Он попытался завязать разговор, чтобы узнать побольше о Джо, но тот не отвечал, и Ник после нескольких попыток замолчал.

Ник высадил Джо около мотеля АМХ на Чикаго-авеню и объехал квартал. Он нашел место для парковки и подождал в машине примерно пятнадцать минут.

В вестибюле мотеля, принадлежащего Ассоциации молодых христиан, Ник попросил регистрационный журнал — ему, мол, надо найти парня, который когда-то работал на него, и предложить ему новую работу...

Джо зарегистрировался под тем же именем: Алекс Уотерс. Он жил в комнате № 712. Теперь Ник мог выяснить, что же, в конце концов, происходит.

Глава 15

Острые ногти Марго покрыты красным лаком. Они вонзаются в его запястье и с силой тянут его руку вниз по бежевой простыне, край которой свисает с кровати его родителей. Джо смотрит на сестру, его глаза — как у загнанного зверя. Он чувствует, что ее ногти вонзаются все глубже и прокалывают кожу. При виде крови, бегущей по его руке, в глазах Марго вспыхивает радость. Она берет нейлоновый шнур и привязывает его руку к ножке кровати. Вторая его рука уже привязана к другой ножке.

Отец сидит вногах кровати, держи Джо за лодыжки. Джо смотрит на голого отца, на его торчащий кверху член.

— Нет, — слабо шепчет Джо. Но пощады не будет.

— Теперь ты можешь идти, — говорит отец, оборачиваясь к Марго.

— Но я хочу посмотреть.

— Давай, выметайся отсюда!

Обиженная Марго поднимается с кровати и идет к двери. Она оглядывается через плечо на Джо и смеется.

— Дождался? — говорит она. — Теперь ты попробуешь все то, что я уже пробовала. Приятно повеселиться! — Смеясь, она выходит из комнаты.

— Давай расслабься, Джо. Это не будет больно, если ты не станешь трепыхаться.

Джо рвет ногтями простыню, когда видит каплю слюны, упавшую изо рта отца на его пенис. Отец поднимает глаза, и Джо кажется, что он уже умер. Отец закидывает ноги Джо себе на плечи. Джо закрывает глаза и сильно закусывает нижнюю губу, от острой боли ему хочется кричать. Его словно жжет огнем. Он до крови закусывает губу, и вкус теплой крови чуть-чуть взбадривает его. Глаза Джо плотно закрыты, он не хочет видеть насилующего его отца, не хочет видеть жирный волосатый живот над своими мальчишескими бедрами.

Боль немного утихает, и Джо ловит себя на том, что воспринимает звуки радио, доносящиеся снизу. Мать слушает западную областную станцию, это ее постоянный кухонный компаньон. Лоррета Линн поет арию из оперетты «Дочь рудокопа». Джо чувствует запах пекущегося хлеба и отчетливо представляет себе мать: на ней фартук, она наклоняется и ставит сковородку из нержавеющей стали в духовку. Почему же она не придет мне на помощь? — думает Джо.

Джо ощущает теплую влагу, изливающуюся вместе со стонами отца. Отец вытаскивает член, и ноги Джо падают на кровать. Отец их похлопывает.

— Ты хороший мальчик, — говорит он.

Около двери отец останавливается и зовет Марго. Сестра входит в спальню.

— Уберись здесь, понятно? — говорит ей отец.

Затем он исчезает, хлопает дверь ванной. Марго подходит, на ее лице улыбка. Она смотрит сверху вниз на Джо, которому хочется плакать, но слез почему-то нет.

— Глупый! Подумаешь, стоило переживать, — говорит Марго. Она морщит нос и принюхивается. — Здесь воняет! Говном! — Она хихикает.

Джо смотрит вниз и видит на бежевых простынях, под ягодицами, небольшую круглую лужицу крови.

Почему, ну почему никто не хочет прийти ему на помощь?..

Джо очнулся от тяжелого забытья. Подушка под головой сплющилась и пропахла потом. Он поднял голову с влажной подушки и окинул взглядом небольшую комнату. Во тьме, казалось, мелькали какие-то тени. Он сел и попробовал успокоиться — он же не в доме родителей, а в мотеле. Переехал сюда сегодня днем.

Джо вскочил и включил верхний свет.

Он мучительно хотел крови.

Ник Мон-Пьер отложил номер «Санди таймс» и поднял голову. Ему удалось вычислить, в какой комнате живет Джо. Ник ожидал весь день, и теперь, в сумерках, беспокоился, не ушел ли Джо по пожарной лестнице. В этом случае выследить его не удастся, и Ник ничего не сможет выяснить для Энн.

А ему так хотелось угодить ей...

Встав с постели, Джо посмотрел на себя в зеркало. Его потное лицо было покрыто трехдневной щетиной. Это его не беспокоило. Ничто больше не имело значения.

Джо взглянул на свой плащ, лежавший на полу. Любезные чикагские таксисты забрызгали его грязью. Впрочем, это не слишком сильно его испортило — он и так был грязным, мятым и вообще каким-то мерзким.

О Боже, что я с собой сделал?

Джо поднял плащ и прижал его к себе, как бы обнимая свою прежнюю жизнь. Теперь она ушла, подумал он, и ничто не имеет значения.

Тот, каким я был раньше, ушел безвозвратно. Теперь я совсем другой...

Он надел плащ и потуже затянул пояс.

Затем он выключил свет.

Как только в номере погас свет, Ник завел мотор. Даже если Джо не появится, машине нужно немного прогреться. Но вскоре он увидел Джо, выходившего из центрального подъезда мотеля. Ник поставил ногу на тормоз и немного подождал. Джо направился вверх по Раш-стрит. Ник пропустил две машины и выехал на дорогу. Казалось, что Джо не понимает, что происходит вокруг него, и Ник подумал: пойди он рядом с Джо, тот не заметил бы этого. Но Ник не хотел испытывать судьбу.

Проститутку, думал Джо, хорошенькую маленькую шлюху никто не будет искать. Он шел вверх по Раш-стрит мимо бездельников, слонявшихся в поисках развлечений, потом дальше по Дивижн, вверх к северу.

У дверей небольшого здания стояли две женщины. Они явно мерзли в мини-юбочках и жакетах из искусственного меха. Джо окинул их быстрым взглядом. Одна — неприятная, другая — восточного типа. Обе сильно потасканные и далеко не юные. Глаза грубо подведены, губная помада сияет как неон. Нет, эти не подойдут.

Они отвернулись, когда Джо проходил мимо. У этих девок собачий нюх: сразу чуют, кто может себе позволить провести вечер в их обществе, кто — нет.

Впрочем, эти потаскухи ему не нужны. Надо найти свеженькую и — незащищенную.

Он прошел несколько кварталов к северу. Проституток было много, но они мало чем отличались от тех, которых он видел в дверном проеме. Широкий ассортимент цветов и габаритов и все те же ничего не выражающие лица и нагловатые, изучающие взгляды. Эти женщины оценивали его прежде, чем он к ним подходил. Джо начал уставать, стоит ли искать дальше? Пожалуй, сойдет и такая. Джо высмотрел одну из них.

Он вынул предпоследнюю сигарету, сунул ее в угол рта и подошел к рыжеволосой молодой женщине, которая стояла прислонившись к черной машине.

— Привет... Зажигалки не найдется?

— Проваливай! Не пугай людей.

— Каких людей? — спросил Джо ухмыляясь.

Женщина начала нервничать. Он разглядывал темные корни ее волос и черные глаза под густым слоем косметики.

— Не твое дело, убирайся отсюда.

— Ты не хочешь заработать немного денег?

— Ха, — зашипела проститутка, — именно поэтому я хочу, чтобы ты свалил отсюда.

Она закурила, поднесла спичку к сигарете Джо и бросила ее на землю.

Джо зашагал дальше вверх по улице.

Ник положил фотоаппарат на заднее сиденье. Что скажет Энн, когда увидит снимки? Странный парень. Не поймешь, что с ним творится. Похоже, он поставил крест на своей прежней жизни. Но — почему?

Джо уже готов был сдаться, когда вдруг увидел ее. Она казалась такой юной, не старше четырнадцати. Ее лицо было густо покрыто макияжем, светлые волосы откинуты назад. В каждом ухе по три или четыре серьги. Во рту сигарета. Но ничто не могло скрыть детского выражения ее лица. Возможно, она еще играла в куклы.

Джо направился к ней, пытаясь расчесать пальцами сальные, свисающие на лоб волосы.

— Привет, — сказал он, — я ужасно замерз. Не хочешь ли пойти куда-нибудь, где потеплее? — Он улыбнулся ей и заметил, как она его оглядела. В ее глазах было что-то большее, чем простой интерес, и Джо подумал, что с этой у него не будет проблем. Еще одна пропавшая беглянка. Кто станет ее разыскивать?

Она, должно быть, разглядывала его минут пять, прежде чем заговорить. На лице ее была улыбка.

— Отвали, — сказала она наконец.

Ник сделал еще один снимок. Ему хотелось схватить в охапку эту девчонку и потащить ее домой. Она же совсем ребенок! Что было нужно от нее этому кретину Джо Мак-Эри? Ник наблюдал за Джо. Тот сел на углу улицы на тумбу и уронил голову на руки. Его тело сотрясалось, должно быть от рыданий.

Ник взглянул на часы. Уже одиннадцатый час. Хорошо бы на этом закончить. Вернуться в теплую квартиру и отпечатать сегодняшние снимки.

Но Джо поднялся и пошел в южном направлении.

Джо нуждался в помощи. У него кончились деньги. Что же делать?.. Кроме Энн обратиться не к кому. А может быть... может быть... к той женщине, которая пыталась шантажировать его в Бервине? Она хищница, но Джо это не трогало, потому что он понимал лучше нее самой, что ей от него нужно. Она страстно желала его и, если он появится, наверное, откроет перед ним двери своей тесной квартиры.

Мелочи, которая оставалась у него, как раз хватит, чтобы заплатить за поездку в метро и переход.

Ник оставил свое темно-бордовое «вольво» на стоянке против пожарного водоразборного крана и на небольшом расстоянии последовал за Джо. Джо спустился в метро. Усталость, которую Ник чувствовал раньше, начала улетучиваться. Возможно, этой ночью он выяснит все, что ему нужно знать о Джо Мак-Эри. Кроме того, следить за ним было интересно.

Поезд метро уже собирался отправляться, когда на станции появился Джо. Он прибавил шагу и вскочил в предпоследний вагон. Ник сделал рывок к последнему вагону и, с силой раздвинув двери, протиснулся внутрь. Когда поезд тронулся, он вздохнул с облегчением. Опоздай он — и слежке был бы конец. Он провалил бы задание. Ник прошел вперед и заглянул в соседний вагон. Джо сидел на одном из оранжевых пластиковых сидений около двери. Здесь он нисколько не выделялся на фоне других пассажиров, был, так сказать, «на своем месте».

Джо прошел пешком всю дорогу от проспекта Сисеро до Рузвельт-роуд и наконец свернул на Оак-Парк-авеню. Каждые несколько секунд он оборачивался, чтобы посмотреть, не идет ли автобус. Но час был поздний, автобус так и не появился; да и прохожие встречались редко. Его уши горели от холода, пальцы окоченели. В носу, казалось, образовались сосульки, потрескивавшие при каждом вдохе.

Хорошо бы, она оказалась дома.

Нику было трудно преследовать Джо. Неужели парень заподозрил что-нибудь? Почему он постоянно оглядывается и всматривается вдаль? Нику приходилось останавливаться и прыгать в тень каждый раз, когда Джо оборачивался.

Подойдя к дому Пэт, Джо увидел, что в ее квартире темно. Черт, неужели ее нет...

Однако он чувствовал, что Пэт дома. Женщины, подобные ей, редко выходят. Джо знал это. Это было так же верно, как то, что от холода он стучал зубами.

Джо вошел в подъезд и позвонил в ее квартиру. Через некоторое время наконец дверь открыли, и Джо переступил порог.

Пока Джо звонил, Ник проскользнул в коридор находившейся слева маленькой пристройки и сфотографировал его. Так как на почтовых ящиках было всего пять фамилий, Ник легко понял, в какую квартиру вошел Джо. Как только тот исчез в прихожей, Ник вошел в вестибюль.

Под потолком горела маленькая тусклая лампочка, едва освещавшая помещение. Пахло вареной капустой. Ник вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и записал имя и адрес Пэт Янг. Более подробную информацию можно получить из других источников. Значит, это и есть любовница Джо? Впрочем, имя такое, что не поймешь — женщина это или мужчина. Если мужчина, дело станет еще интереснее. А может быть, Пэт Янг друг или клиент? Чем больше вопросов, тем больше раздумий. Сценарий без фактов. Он никогда не станет хорошим детективом, каким был его отец„ если начнет строить версию на основе догадок и собственного воображения. Нужны факты.

Ник замерз в вестибюле. Он жалел, что его машина так далеко отсюда.

— Боже, какой сюрприз! — Открыв дверь, Пэт смотрела на Джо. — Почему бы тебе не войти? — Ее слова звучали насмешкой, но она откатила свое кресло, чтобы впустить его.

На ней была фланелевая белая в мелкий цветочек ночная рубашка, и Джо подумал, что выглядит она необычайно беззащитной. В ее чертах появилась какая-то мягкость, которой, насколько было известно Джо, она никогда не отличалась.

— Что же, черт возьми, с тобой случилось?

— У меня неприятности, — промямлил Джо, жалей, что пришел. Ему было здесь неуютно. — Моя жена задумала разойтись со мной.

Смех Пэт бросил его в дрожь.

— Ей надоел такой большой мальчик, как ты? Да эта женщина, должно быть, сошла с ума! Хотя, если ты выглядел так же, как сейчас, когда она вышвырнула тебя, я не виню ее.

Джо уставился на ворс коричневого ковра, уши у него горели.

— Я пришел к тебе из-за того, что случилось в прошлый раз. Я понял, что у нас есть что-то общее... — Он увидел, что она потеряла всякий интерес к происходящему. Затем щеки ее слегка порозовели.

— Чушь! Ничего общего у нас нет. Я-то не убийца! А те, что в прошлый раз случилось со мной, свидетельствует лишь об одном: у меня, несмотря ни на что, сохранился здоровый интерес к сексу. Так зачем ты явился?

— Мне нужно немного денег. У меня нет ни пенни. — Джо внезапно почувствовал, что вот-вот заплачет. Он вернет любовь Энн. Завтра же!

— Если тебе нужны деньги, — сказала Пэт, — ты должен их заработать. — Она подмигнула ему, а затем со злостью сказала: — Только без моей помощи. Это должен быть сольный номер.

— Хорошо, — прошептал Джо и начал расстегивать ремень брюк.

— Боже! Ты совсем с ума сошел! Прежде всего прими ванну! Вымойся! Побрейся! — Она насмешливо улыбнулась, указывая на дверь ванной, — В таком виде ты нисколько меня не возбуждаешь.

Джо пошел в ванную.

Ник, дрожа от холода, неотрывно смотрел в глубину холла, где исчез Джо. Сегодня ничего больше не произойдет.. Должно быть, Джо проведет там ночь, а Ник замерзнет до смерти, ожидая его появления. Хватит! Надо вызвать такси.

Когда все закончилось, Пэт облизала руки.

— Ну, чего уставился? — Она взглянула на него. — Давай, выметайся отсюда!

— Ты обещала дать мне немного денег.

— О, конечно, меня ведь только что насытили. Убирайся, козел.

Джо прикусил губу, чтобы не расплакаться. Черт с ней! Унижаться он не будет. Он поднял грязную одежду и почувствовал отвращение, надевая ее на чистое тело. Одевшись, пошел к двери и уже на пороге услышал, что Пэт окликнула его.

— Иди сюда, — сказала она. Он подошел к ее коляске. — Встань на колени, я хочу посмотреть на твое красивое лицо.

Джо опустился на колени и заглянул в ее голубые глаза.

— Я несколько раз пыталась избавиться от этого наваждения... Остается только позвонить твоей жене, — Джо взглянул на нее со страхом, — но не беспокойся, я еще не звонила. Я никому ничего не сказала... пока. — Пэт немного подумала и затем добавила: — Конечно, за исключением тех людей, которые уже давно все знают, но они и рта не откроют без моего разрешения. Ты знаешь, иногда мне хочется, чтобы ты просто был рядом. Мне нравится то, что у тебя между ногами. — Пэт хихикнула, затем покатила назад и вынула кошелек из выдвижного ящика. — Если ты мне скажешь, где тебя можно найти, и пообещаешь, что приедешь ко мне по первому зову, я дам тебе немного денег. Договорились?

— Да... договорились. Я остановился в мотеле АМХ на Чикаго-авеню.

— Ты ведь не врешь, правда? Я тебе верю.

Джо сказал без всякого выражения:

— Я бы все потерял, если бы соврал тебе.

— Хорошо. — Она протянула ему двадцатидолларовую бумажку. — Вот. Если будешь умненьким мальчиком, я дам тебе еще.

— Благодарю, — сказал Джо и поспешно вышел.

Когда она смотрела, как он уходит, на ее лице отражались страдание и любовь. Что со мной происходит? — думала Пэт.

Джо взглянул на ночное небо. Оно было черным, беззвездным. Ночь затихала. Люди скрылись в своих норах. Нормальные мужья спали, обнявшись с нормальными женами, их нормальные маленькие дети спали в другой комнате. Их укрыли одеялом, а перед сном напоили чем-нибудь теплым. Джо хотел быть таким же, как они.

Но он таким не был.

Ему нужен был вкус горячей крови, толчками вливающейся в его рот. Ощущение жизни, угасающей в ком-то и возникающей в нем.

— Где, черт бы тебя побрал, ты шлялась до десяти вечера?

Бэкки уставилась на человека, за которого вышла замуж всего три месяца назад. Он был красивым, даже тогда, когда орал на нее или давал пощечину. Пощечину, которая чуть ли не выбивала ей зубы и швыряла ее на стойку из огнеупорной пластмассы на кухне. Первые пощечины она получила после того, как они вернулись из недельного свадебного путешествия в Висконсин Деллз. Его темные блестящие волосы красиво оттеняли лицо, даже если оно багровело от гнева. Карие глаза были такими же сексуальными, как в тот вечер, когда она впервые отдалась ему на заднем сиденье его автомобиля. Тогда они только что закончили школу. Всего год назад. Почему же сейчас кажется, что это было так давно?

— Отвечай, паршивка! Сколько раз спрашивать?

— Я была у... мамы. Я же предупредила тебя.

— Я звонил твоей матери. Никто не отвечал.

— Ну и что? Мы были в парке.

— Чушь! Если и в парке — то не с матерью. Придумала бы что-нибудь получше. Я точно знаю, я чувствую, когда моя собственная жена валандается с каким-то парнем! — Он схватил ее за воротник розовой блузки, оторвал от пола и бросил в сторону шкафа.

Она почувствовала, что в боку у нее что-то хрустнуло. Ребро?

Бэкки поднялась с пола. Мама живет всего в четырех кварталах отсюда. Пошел он к черту.

— Куда ты собралась?

— К маме, — прорыдала она.

Он ничего не сказал. Когда она открыла дверь, он сильно дал ей под зад. Бэкки попыталась удержаться на ногах, но упала на колени. Вроде бы не очень больно, но все же... Она услышала, как он засмеялся и захлопнул дверь.

Джо стоял в телефонной будке и звонил, пытаясь вызвать такси, когда увидел ее. Девушка, прихрамывая, шла вверх по Оак-Парк-авеню. Нет, сказал он себе, оставь ее в покое. Слишком близко от того дома, где произошло убийство. Ты не тронешь ее. Так он думал, а сам повесил трубку и осторожно открыл дверь телефонной будки. Я не могу, не должен это делать... А внутренний голос твердил: «В последний раз, Джо... В самый последний... Завтра ты вернешься к Энн и начнешь новую жизнь».

Нет, нет... пожалуйста, не заставляй меня...

Он шел за ней два квартала. Она обернулась, посмотрела на него и прибавила шагу.

— Эй! — сказал он. — Не бойтесь. Я не грабитель. Просто лунатик. — Джо засмеялся. Он догнал ее, и она остановилась, глядя на него испуганными глазами. — Честное слово, — сказал он, одаривая ее одной из своих лучших улыбок. — Я не сумасшедший. Действительно. Я живу тут неподалеку, на углу Восемнадцатой улицы. Я просто не мог уснуть. Черт, я, должно быть, испугал вас. Что-нибудь случилось? Что вы делаете на улице так поздно?

Она смотрела на него, должно быть, обдумывая, как ей поступить — разговаривать с ним или нет. Наконец она решилась:

— Я подралась с мужем. Иду к маме.

— Ну, знаете, не следует гулять по улицам одной так поздно ночью. Особенно такой хорошенькой леди, как вы. Послушайте, разрешите проводить вас. Мне будет приятно, что я сделал хоть что-то хорошее, а то брожу без толку. Обещаю, что не обижу вас. Мне правда тревожно, что вы, такая молодая и красивая, находитесь ночью одна на улице.

— Я верю, что вы не обидите меня. — С минуту она раздумывала. — Хорошо, пойдемте дальше вместе.

Какое-то время они шли молча. Бэкки уже видела впереди мамин дом с верандой.

— Ну вот, мы пришли. Спасибо, я думаю, оставшийся путь я смогу...

— Черт побери! — закричал Джо, хватаясь за глаз.

— Что случилось? — Бэкки обернулась и посмотрела на него.

— Ужасная неприятность. Я потерял контактную линзу. Вы не поищете, а?

Бэкки опустилась на колени и начала в темноте обшаривать тротуар, ища то, чего там не было.- Она даже не поняла, что произошло, когда Джо, сцепив пальцы, изо всех сил ударил ее по затылку. Падая лицом на асфальт, она была уже без сознания.

Джо вынул из кармана скальпель.

Глава 16

Энн наложила последний штрих светло-серых теней для век и взглянула на себя в зеркало. Годы работы фотомоделью научили ее хорошо скрывать физическое недомогание и плохое настроение. Кладя косметичку обратно в выдвижной ящик туалетного столика, она убеждала себя, что лишь чуть-чуть подправила свое лицо. Неважно, что ее длинные черные волосы красиво уложены и на них играет свет, неважно, что она надела очень красивую бледно-голубую шелковую блузку, неважно, что джинсы показывают ее ноги лучше, чем любая мини-юбка.

Важно было другое: она все время думала о Нике Мон-Пьере. Он должен был приехать к ней через полчаса, и Энн чувствовала, как в ней нарастает возбуждение, такое сильное, какого она не испытывала со времен первых свиданий в колледже. И еще она чувствовала нечто похожее на ужас: Ник сказал ей по телефону, что у него есть кое-какая информация, которая будет ей интересна, и фотографии, подтверждающие эту информацию. Энн не знала, что он следил за Джо, Ник умолчал об этом, настаивая на личной встрече. Похоже, новости хорошими не были. Фотографии... Ей представлялось, как Ник, забравшись по пожарной лестнице какого-нибудь дешевого отеля, фотографирует Джо, корчащегося на серых простынях с женщиной; их тела от многочасового совокупления покрылись потом и стали скользкими...

Прозвенел звонок домофона, и Энн поднялась, чтобы ответить на него. Обычно, ожидая кого-нибудь, она открывала, не спрашивая, кто звонит, но в последнее время боялась впустить ненароком Джо.

— Кто там?

— Ник Мон-Пьер.

Она нажала на кнопку, чтобы отпереть дверь, и поспешно обошла гостиную, проверяя, все ли в порядке. Затем забежала на кухню и поставила на плиту чайник. На подносе лежало несколько шоколадных пирожных от миссис Филд.

Ник выглядел печально-торжественным. Его брови были нахмурены. Он вошел и сел за обеденный стол. Закурив, он сказал:

— Садитесь.

Энн села, думая, что ее догадки были верны.

— Вы с плохими новостями, не так ли?

— Не знаю. Я сообщаю своим клиентам о результатах наблюдения, а они уж сами решают, хорошие это новости или плохие.

— Понятно, — сказала Энн. Определенно такое вступление могло означать только плохое. — Так что же вы выяснили?

Ник снял плащ и подтянул рукава свитера. Руки он положил перед собой.

— Я наблюдал за вашим мужем последние два дня. Уйдя от вас, он некоторое время жил в мотеле «Прэтт», на Рождерс-парк, том самом, о котором вы говорили.

Энн кивнула.

— Однако он съехал оттуда два дня назад и поселился в мотеле АМХ на Чикаго-авеню.

Энн подумала, каким жалким казался ей мотель АМХ, когда она проходила мимо. Она не могла представить себе, как Джо, с его утонченным вкусом, мог жить в подобном заведении. Ник достал из кармана плаща пачку фотографий и положил их перед ней на стол.

— У меня не было возможности сделать много снимков, но то, что есть, думаю, существенно. Я наблюдал за вашим мужем прошлой ночью. Он шел по Раш-стрит и подходил к нескольким проституткам, которые почему-то не хотели иметь с ним дела. Возможно, потому что он выглядел форменным бродягой.

Ник вынул из пачки одну фотографию и протянул ее Энн. Она взяла снимок, и ее рука задрожала.

Джо — в резком свете уличного фонаря — разговаривал с чернокожей проституткой, на которую прежде и не взглянул бы. Несмотря на зернистость снимка, Энн видела отчаянье на его лице, отчаянье, более сильное, чем нужда, более сильное, чем похоть... какая-то неистовая одержимость. Возможно, это было именно то, что отпугивало проституток больше, чем его неряшливый вид. Ник положил перед ней еще две фотографии.

— Казалось, он страстно желал понравиться вот этой. Он беседовал с ней дольше, чем с другими.

Энн взяла фотографию, и ее словно ударило током. Не может быть, чтобы этот человек был ее мужем! Джо никогда бы не стал соблазнять такую малышку. Она была совсем юной. Косметика и вызывающая одежда не могли скрыть ее возраста: ей было не больше двенадцати. Боже, Боже, думала Энн, кто же этот человек, за которого я когда-то вышла замуж?

— Ему не повезло ни с одной из них, — сказал Ник. — Потом я последовал за ним в Бервин.

— Где это?

— Это западный пригород. Там он вошел в квартиру к женщине по имени Пэт Янг. — Ник бросил перед ней еще одну, последнюю фотографию.

Энн увидела Джо, стоящего в обшарпанном вестибюле перед дверью какой-то квартиры.

— Это имя говорит вам о чем-нибудь?

— Я никогда не слышала его. — Голос Энн звучал совсем слабо.

— Не знаю, провел ли он там всю ночь. Я довольно долго ждал его снаружи, но не выдержал — было чертовски холодно. Я ведь даже не мог посидеть, погреться в машине — оставил ее на стоянке, когда последовал за ним в метро.

— Может быть, у него там дела... дело... что-нибудь еще... — Голос Энн не выражал никаких эмоций, ей не хотелось терять самообладания перед Ником. Она вздохнула и спросила: — Вам удалось что-нибудь выяснить об этой Пэт Янг?

Ник передал ей отпечатанный отчет.

— Почти в конце страницы. — Он указал пальцем, где начиналась информация о Пэт Янг. — Она уже несколько лет проживает по этому адресу — на Оак-Парк-авеню. Инвалид, нижняя часть тела парализована. Упала с высотного крана на сталепрокатном заводе в Джолиете, где тогда работала. Живет на пособие по нетрудоспособности, выплачиваемое заводом. Сейчас сильно ограничена в действиях. Вот все, что я смог узнать.

— Тогда, значит, у Джо нет с ней любовной связи? Я имею в виду то, что она парализована.

— Я не знаю, что их связывает.

Энн закрыла лицо руками. Какой во всем этом смысл? Быть может — никакого!

Она почувствовала, что Ник стоит сзади и поглаживает ее плечи. Отняла руки от лица и положила их на стол.

— Я ничего не могу понять. Это не тот Джо, которого я знала. Если бы вы не показали мне этих фотографий, я бы вам не поверила.

— Я продолжу наблюдение, Энн. Я выясню, что происходит. Хорошо?

Энн повернулась и взглянула на него. Смотрела на его потемневшие вдруг глаза, тонкие губы. В ней поднималось отвращение. Как мог Джо сделать такое? За все годы их брака сколько у нее было соблазнов, сколько мужчин ее домогались, но она ни разу не поддалась искушению. И что же — быть брошенной ради калеки! Как он мог?

Ей было хорошо от рук Ника, лежавших на ее плечах. От них исходило тепло и сила. Она дотянулась до его рук и подложила под них свои. Ладони огрубевшие, шершавые. Он был мужчиной, делавшим настоящую мужскую работу. Руки Джо всегда были мягкими, гладкими. Он втирал в них лосьон. Проституткам нравились его прикосновения? А этой Пэт Янг?..

Она быстро повернулась и взглянула на Ника. Он не ожидал этого, и Энн уловила на его красивом лице смешанные чувства: показную невозмутимость и тень смущения.

— Вы тоже им очарованы? — прошептала она.

— Что? — Ник перестал поглаживать ее плечи и отдернул руки. — О чем вы говорите?

— Ни о чем. Мне показалось, что в ваших глазах что-то промелькнуло... когда мы были... м-м... когда смотрели фотографии...

Энн увидела, что лицо Ника омрачилось, тонкие губы поджались. У него красивое лицо, подумала Энн, красивое и суровое, совсем не такое, как у Джо с его приятно-мальчишеским выражением. Нравилось ли черным шлюхам это склонившееся над ними лицо, когда он их трахал? Увидела ли та маленькая девочка-бродяжка прекрасного принца-покровителя, когда он впихивал в нее свой член?

Энн опустила голову. Нет, думала она, нет, я не заплачу.

Нет.

Она опять почувствовала руки Ника на своих плечах.

— Все будет хорошо, — прошептал он. — Правда.

И снова Энн положила свои руки на его и слегка потянула их вниз, чтобы они накрыли ее грудь. Ощутив их касание сквозь тонкую ткань блузки, Энн вдруг забыла о предательстве Джо.

— Полюби меня, — прошептала она, едва слыша собственный голос.

Ник отдернул руки и отошел к подоконнику. Он закурил и долго смотрел в окно на серый зимний день.

— Мне бы хотелось этого. Очень бы хотелось. Но что из этого получится? — Он обернулся к ней, и она была поражена, увидев, что он дрожит. — Я не могу трахать своих клиенток, чтобы возместить им то, что они потеряли. Это бывало раньше, Энн, и даже с большим успехом, а теперь я не могу. Хотя, честное слово, я еще не встречал такой прелестной женщины, как вы. — Он постарался улыбнуться ей, смягчая отказ. Впрочем, слова его звучали не очень убедительно.

Энн подумала об улыбке Джо, которая могла освещать комнату и тем не менее была такой фальшивой. Такой проклятой фальшивкой! Энн встала и направилась к Нику. Она смотрела в его серые глаза и, приближаясь к нему, расстегивала бледно-голубую блузку, как бы требуя, чтобы он взглянул вниз — на ее груди, которые вот-вот обнажатся.

— Это не то, о чем ты подумал. Ник. Я хотела тебя с первого момента нашей встречи. — Она бросила блузку на пол позади себя и подошла к нему еще ближе, размышляя, делала ли то же самое какая-нибудь шлюха с Джо. Подошла и обняла его. Она стала целовать его, исследуя его рот своим языком. Наконец сопротивление его губ ослабло, и Энн почувствовала горьковато-сладкий вкус... сигарет и Ника. Ее действия возбудили его, и он готов был сдаться.

— Ты ведь хочешь меня?

— Хочу — ну и что? Не стоит этого делать! — Однако в его голосе не было особой уверенности.

Энн расстегнула молнию на джинсах. Извиваясь, скинула их вместе с трусиками. Сделала шаг назад и остановилась перед ним — обнаженная.

— Я сойду с ума, Ник. Я так тебя хочу!

Глядя на него, она сунула палец внутрь и вынула его.

— Попробуй, — прошептала она, — попробуй, что ты делаешь со мной.

Он взял в рот и обсосал ее палец. Затем быстро схватил Энн за волосы, приблизил ее лицо к своему, начал гладить ее грудь и наконец поднял ее и понес на кушетку. Он опустился на колени, между ее бедер, быстро скидывая одежду.

— Скорее! — прошептала Энн, закрывая глаза, но тут же открыла их снова — ей мерещился Джо.

Наконец одежда Ника была сброшена на пол. Энн взглянула вниз, чтобы увидеть пенис Ника, его увлажнившуюся головку. Она прикусила губу, и опять ей померещился Джо, на которого она вот так же смотрела в прошлом.

Энн прижалась к бедрам Ника, потянула его к себе.

— Пожалуйста, ну пожалуйста, — шептала она, поднимая свои бедра вверх, чтобы точнее встретить его удар. Он был уже в ней, и она извивалась под ним, стараясь, чтобы он вошел в нее поглубже. Ей хотелось (о, пожалуйста!) почувствовать боль. Она схватила его руки и прижала к своим грудям. — Сжимай их, пожалуйста, — выдохнула она, — посильнее! Скручивай их! Кусай меня, щипли. — Она стонала, на глаза навернулись слезы.

Она царапала его спину, кусала его плечо.

— Сделай мне больно, очень больно, — шептала она, уверенная, впрочем, что он не слышал ее за собственными стонами и вскриками.

Несмотря ни на что, Энн не могла изгнать из своих мыслей образ Джо.

Потом она лежала склонив голову на его покрытую волосами грудь. Не помогло, думала она, я очень хотела, чтобы это сработало, но нет... Она встала, натянула блузку и села на пол, прислонясь спиной к кушетке. Рука Ника легла на ее плечо.

— В чем дело? Что-нибудь не так?

— Нет, все прекрасно, — сказала Энн. Она прикусила губу. Слез не было. — Ты отличный любовник, Ник! — Она засмеялась.

Ник закрыл глаза, мечтая, чтобы она замолчала. Это было совсем не то, что он хотел бы услышать. Он никогда раньше не испытывал подобного чувства к женщине.

— Тебя это волнует? — спросила она.

— Да, волнует. Мне не нравится думать о себе как об успокоительном средстве для страдающих дам. — Он сел и потянулся за брюками.

— Подожди, — сказала она, беря его за руку и увлекая за собой на кушетку. — Не надо так говорить, это не то, что ты думаешь (именно то), — ты мне очень нравишься. — Она прижалась к нему. — Кроме того, ведь есть вещи, которые нам надо обсудить, не так ли? — Она взяла его за подбородок и повернула лицом к себе, уверенная, что ее глаза, ее улыбка положат конец его колебаниям.

Энн сходила на кухню, взяла поднос с пирожными и налила в кувшин молока на двоих. Затем она вернулась в гостиную и села рядом с ним.

— Что будем делать? — спросила она.

Ник вздохнул и взглянул на нее, затем покачал головой и начал:

— Сначала мы постараемся узнать побольше о Джо. Я был удивлен, что ты многого о нем не знаешь. Но я постараюсь выяснить и узнать как можно больше о его семье, детстве и тому подобное. Иногда такие вещи могут помочь, внести ясность. Кто знает? Может быть, Пэт Янг — сестра Джо или его мать.

Энн почувствовала, что дрожит. Она действительно очень мало знала о Джо.

— Я продолжу наблюдение за ним. Может быть, выясню, что происходит.

— Даже не знаю, что сказать. Я хочу понять, что происходит, но что-то во мне сопротивляется, подсказывает, что лучше оставаться в неведении. Я боюсь страшной правды, Ник.

— Ну что ты, беспокоиться совершенно не о чем. Мы же еще ничего толком не знаем. Может быть, все это объяснимо. Может быть, он просто нуждается в помощи психиатра.

— Ну, это я могу понять и без содействия частного детектива.

Ник засмеялся.

— Я только хочу сказать, что не все таинственное ужасно.

— Буду надеяться, что ты прав. — Энн встала и подошла к письменному столу. В окно било солнце. Она взяла чековую книжку и начала заполнять чек. — Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя сутенером, но первый чек я дам тебе сейчас, пока не забыла. — Она выписала чек и протянула ему. Он взял его, сложил и сунул в карман брюк.

— Пусть это будет в первый и последний раз.

— Насколько я понимаю, платить мне не придется?

— Это не смешно. — Он притянул ее к себе. — Я понимаю, что это несколько преждевременно, да и не соответствует всем моим суждениям о женщинах, но мне кажется, что я влюбился в тебя.

Энн удивленно посмотрела на него.

— Пока постарайся забыть об этом. Я понимаю, тебе сейчас не нужны подобные отношения. Но я буду ждать и помогать тебе всем, чем смогу, и не потому, что это моя работа, просто я беспокоюсь о тебе. Пожалуйста, позволь мне это.

Энн взглянула на него и улыбнулась. Все, что хочешь... — мысленно сказала она. И почувствовала, как внутри у нее что-то сжалось, когда она подумала о том, что не имело никакого отношения ни к правде, ни вообще к порядочности.

Глава 17

Рэнди лежал и смотрел в окно на серые, низкие тучи и оголенные, тянущиеся к небу ветви дуба, росшего напротив дома.

— Рэнди! Принесли газету. Хочешь посмотреть? — позвала с лестницы мать.

Рэнди поднялся и подошел к краю площадки. Его мать, вглядываясь в сгущавшуюся тень, держала в вытянутых руках газету, — словно собиралась преподнести ему подарок.

— Может, ты сначала сама просмотришь ее, ма? А я потом.

— Я накрываю на стол к ужину. Отец скоро придет домой, и ты ведь знаешь, что он сразу исчезнет в ванной вместе с газетой. Иди, возьми ее!

Рэнди спустился по лестнице и взял у матери газету, зная, что это ее порадует. Он прошел в гостиную и развернул газету.

Местная газета Бервина выходила по четвергам. В основном там были объявления, список районных кинотеатров и статьи о деятельности городского муниципалитета. Рэнди хотел уже открыть вторую страницу, где были спортивные новости, но его внимание привлек броский заголовок.

«ЕЩЕ ОДНО УБИЙСТВО ПОТРЯСЛО БЕРВИН!» Заголовок кричал, какое-то время Рэнди не мог сосредоточиться.

У него закружилась голова, когда он увидел фотографию: парень, весь в слезах, пытается отвернуться от камеры. Подпись под фотографией гласила, что его имя Джон Пиччоне. Дальше следовал текст. Его жена Ребекка в прошлое воскресенье, поздним вечером, отправилась навестить свою мать и была зверски убита на улице. Убийца совершил злодеяние не далее чем за четыре квартала от того дома, где в прошлом месяце убили Маргарет Мазурски. Продолжение рассказа было на второй полосе.

Рэнди открыл следующую и начал читать, отмечая сходство второго убийства с первым: глубокие порезы, сделанные чем-то похожим на бритву, и обескровленная жертва. Возможно, между двумя этими убийствами существует связь — предполагала полиция. Предполагала?! Презрение Рэнди к полиции возросло. Эту женщину, Ребекку Пиччоне, убийца несколько раз сильно ударил головой об асфальт. По крайней мере, он не сделал этого с Мэгги...

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Рэнди поднял голову и взглянул на стоявшую возле него мать. Он ничего не мог понять, словно был где-то далеко и вдруг почему-то очутился дома. Он протянул матери газету, и она сразу увидела статью.

— О, какой ужасный случай!

— Ма, — он умоляюще взглянул на нее, — разве ты не понимаешь, что это тот же самый изверг, который убил Мэгги?

Мать покачала головой.

— Нет, нет, Рэнди. Это не тебе решать. Пусть этим занимается полиция.

— О чем ты говоришь?! — Он закричал на мать, но, устыдившись, понизил голос. Теперь Рэнди говорил совсем тихо, но в его голосе звучало еще больше ненависти. — Почему ты не хочешь посмотреть правде в глаза? Полиция не в состоянии поймать этого убийцу. Они слишком глупы. Он будет продолжать убивать невинных людей, пока кто-нибудь не положит конец этому несчастью. Если бы я знал, кто он такой, я не стал бы колебаться, перерезал бы ему горло и оставил бы его истекать кровью на тротуаре.

Он взглянул на мать, увидел слезы на ее глазах, но это его не тронуло. Сейчас не время расслабляться. Он поспешно вышел из комнаты. Мать крикнула ему вслед:

— Рэнди, оставь это, не вмешивайся! Тебе надо устраивать свою жизнь. Умоляю тебя, оставь это, оставь!..

Никогда, мама, никогда, думал он, закрывая за собой дверь.

Бервинская газета выскользнула из рук Пэт Янг, она откинулась в своем кресле и закрыла глаза.

— О, Джо, — сказала она громко, — какой же ты испорченный, непослушный мальчишка! — Она засмеялась, посмотрела на фотографию убитого горем мужа и сказала себе: «Может быть, я смогла бы получить деньги и от тебя тоже».

Она думала о том, как она и Джо могли бы вместе организовать дела: он убивал бы девчонок, а она шантажировала бы их близких...

Несмотря на то, что трагедия не вызвала у нее особого сожаления, Пэт должна была признаться себе, что и сама немного напугана. Она перечитала описание последнего убийства... Женщине нанесли несколько сильных ударов в затылок и били головой о тротуар. Но страшнее всего были эти порезы и почти полное отсутствие крови на месте преступления. Если Джо когда-нибудь узнает, что Пэт ведет с ним игру, с ней может произойти то же самое или что-нибудь похуже — ведь она причинила ему душевную боль.

Может быть, думала она, может быть, мне следует сказать Рэнди Мазурски, кто убил его жену. Рэнди разъярен, скорее всего, он не пойдет в полицию, а разделается с Джо самостоятельно.

Но затем ее мысли вернулись к совершенному телу Джо. Вот он стоит перед ней обнаженный и массирует свой мощный пенис... Должно быть, он чувствует в ней что-то, что его возбуждает. Должно быть, она ему нравится.

Она не знала, на что решиться. Подкатила к телевизору и включила его, думая, что непременно нужно приобрести устройство дистанционного управления.

Было время шоу «Народный суд» — одной из любимых передач Пэт.

Тереза Мазурски открыла консервную банку с зелеными бобами и опрокинула ее в кастрюлю. Она посыпала бобы солью, бросила пару кусочков масла, а затем убавила огонь. Тереза присела к кухонному столу и потерла виски. С тех пор как не стало Мэгги, ее мучили головные боли. В затылок словно вгоняли иголки, которые вонзались все глубже, до самых глаз. Она посмотрела в окно. Пурпурные сумерки и мокрый снег... Когда Рэнди был маленьким мальчиком, как она любила такие зимние дни, как спокойно чувствовала себя в этой кухне! Снаружи гулял холодный ветер, а здесь было тепло, уютно, и вкусно пахло готовящимися к ужину блюдами.

Где оно сейчас — спокойствие, где чувство защищенности?

Наверху, в комнате сына, был некто, выглядевший как ее сын, но совершенно незнакомый. Физическое сходство заканчивалось, когда она глядела в его глаза. Глаза Рэнди всегда были полны жизни. Они сверкали, они улыбались и смеялись.

Теперь эти глаза померкли. Их зеленоватый цвет стал буро-коричневым. Тереза перекрестилась, шепча: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Пожалуйста, Господи... помоги мне с моим мальчиком. Помоги ему вернуться к жизни. Сделай его таким, как прежде. Он всегда был хорошим мальчиком, ты знаешь это. Не наказывай его больше. Он разрушит свою жизнь, а ведь он бы так много мог сделать во имя Твое».

Тереза встала, почувствовав боль в суставах, словно их коснулся холодный ветер. Она подошла к плите и выключила огонь под бобами, затем помешала их, вынула один и попробовала, но вкуса не почувствовала. «Мы все сделаем, только помоги нам, Отец Небесный, все сделаем, только помоги...» — шептала она. Было пора накрывать на стол.

Три пятнадцать. За окнами спальни бушевал ветер. Дождь со снегом барабанил по стеклам. Рэнди поднял шторы, которые его мать опустила час или два назад, когда прокралась в комнату, думая, что он спит. Ему нравился серебристый свет уличных фонарей, проникавший в комнату. Свет и звуки дождя действовали успокаивающе, ему было хорошо под стеганым одеялом, которое мать набросила на него. Но заснуть Рэнди все же не мог. Он посмотрел на часы.

Зазвонил телефон. В тишине звонок прозвучал громко, резко. Рэнди испугался, что родители сейчас проснутся и в страхе уставятся на аппарат. Он схватил трубку после первого же звонка. Сердце дало сбой.

— Алло, — выдохнул он.

— Не вешай трубку, — послышался твердый женский голос, — я твой друг.

Рэнди повернулся на спину. С тех пор как он прочитал в газете о Ребекке Пиччоне, он надеялся, что эта женщина позвонит снова.

— Я не буду вешать трубку, как в прошлый раз. — Рэнди почувствовал озноб. В комнате, казалось, стало темнее.

— Хорошо, я рада слышать, что ты готов к разговору. Это в твоих интересах.

— Вы говорили, что знаете, кто убил мою жену.

— Да, это так. Я знаю.

— Откуда вы знаете?

— Я же сказала тебе, что такая информация стоит недешево.

— Откуда мне знать, что вы не какая-нибудь аферистка, пытающаяся вытянуть из меня деньги? Мир полон людей, которые хотят заработать на чужом горе.

— Как будто я не знаю этого! Послушай, у меня есть доказательство.

— У меня тоже есть одно доказательство. Для чего вы мне нужны? Лучше я отнесу эту улику в полицейский участок.

Пэт откинулась в кресле, раздумывая. Он, видно, блефует, он вынужден блефовать.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Рэнди подумал, что ничего не потеряет, если расскажет ей о зажигалке.

— Когда убили мою жену, убийца обронил в нашей кухне зажигалку. Очень дорогая зажигалка, с монограммой.

Пэт задумалась. У нее возникла новая идея.

— Я могу расшифровать эту монограмму.

— Да? Так расшифруйте!

—Только не по телефону. Он для этого не годится. Согласен? — В голосе Пэт веселье сменилось гневом. — Даром я ничего не скажу.

— Когда мы можем встретиться?

— Можешь завтра рано утром?

Рэнди подумал, что это было бы лучше всего. Он мог бы позвонить на работу и сказать, что у него неполадки с машиной и он опоздает. Родителям он ничего объяснять не станет, пусть думают, что он поехал на работу.

— Мы могли бы встретиться примерно в восемь тридцать.

— Давай в девять. — Пэт хотела держать ситуацию под контролем. — Я пригласила бы тебя к себе, но у меня такой беспорядок. — Пэт думала об этой встрече весь вечер: несомненно, Рэнди знал о другом, недавнем убийстве. — Мы могли бы встретиться с тобой в маленьком ресторанчике, в Сисеро. Он называется «Брекфаст Барн». Ты знаешь его?

— Вы говорите о «Брекфаст Барн» на Рузвельт-роуд? Не слишком там многолюдно?

— Зато там безопасно. Кроме того, мы будем говорить шепотом. — Пэт произнесла последние слова совсем тихо и повесила трубку. Она улыбнулась, подумав, что Рэнди не уснет этой ночью.

Рэнди положил трубку на рычаг и подошел к окну. Он сказал про себя: «Насладись сегодняшней ночью, сукин сын. Больше это не повторится*.

На следующее утро Рэнди быстро собрался и отправился в «Брэкфаст Барн». Он не представлял себе, как узнает женщину, которая звонила. Оглядел помещение небольшого ресторанчика. Несколько женщин сидели за столиками поодиночке. Рэнди скользнул взглядом по той, что была в инвалидной коляске. Ее рыжие волосы и острый нос показались ему знакомыми, но вряд ли это та, которая ему нужна. Рэнди уже хотел повернуться к другим посетительницам, как вдруг именно она улыбнулась и помахала ему рукой.

Он подошел к ее столику и остановился.

— Это вы звонили мне прошлой ночью?

— Да, — сказала она. — Это я. Присаживайся.

Рэнди сел, думая, что голос по телефону был тем же. Он вспомнил, где мог видеть ее раньше. И наконец вспомнил.

Эта женщина жила напротив их дома! Мэгги обычно жалела ее и, когда та появлялась на улице, поглядывала в окошко — не нужно ли ей помочь. Рэнди не знал ее имени, но был уверен, что это именно та женщина.

— Я знаю вас. — сказал он.

— Что? — резко спросила она. В ее глазах мелькнул испуг.

— Вы живете в доме напротив нашего.

— Чашечку кофе, сэр? — появилась официантка с осветленными волосами. Спецодежда плотно облегала ее бедра. Она положила перед ним меню.

— Один кофе, пожалуйста, — сказал Рэнди, вернув ей меню.

— Вы с ума сошли! — сказала Пэт. — Я живу в городе.

— Нет, нет, неправда. Моя жена обычно наблюдала за вами. Она вас жалела.

Пэт разозлилась, ее тонкие губы стали еще тоньше, когда она плотно их сжала. Надо же — эта сука, оказывается, обо мне беспокоилась. Я в этом не нуждаюсь. Могу сама о себе позаботиться, подумала Пэт.

— Так вы живете на Оак-Парк-авеню, — продолжал Рэнди. — Небольшой дом прямо напротив нашего. Поэтому вы все и знаете, правда? Вы, должно быть, все видели?

Пэт вцепилась в крышку стола из огнеупорной пластмассы так сильно, что у нее побелели пальцы. Ситуация выходит из-под контроля. Он ее знает, и это очень плохо. Она собиралась действовать анонимно. Таинственная незнакомка, которая после оплаты предоставит ему информацию.

Пэт посмотрела на него тяжелым взглядом:

— Ты прав.

— Почему же вы не сообщили в полицию, если знали?

Официантка подошла к их столу с кофе для Рэнди. Она взглянула на Пэт с интересом. Должно быть, она все слышала. Пэт подождала, пока женщина отойдет.

— Я не пошла в полицию потому, что они не заплатили бы, а ты, я думаю, заплатишь.

Официантка вернулась и склонилась над столом. Пэт поняла, что ее заинтересовал разговор.

— Ну, что еще? — прошипела она.

— Вам еще что-нибудь? — Официантка старалась казаться очень приветливой и расторопной.

— Нет, — отрезала Пэт, — только счет.

Когда официантка отошла, Пэт наклонилась через стол к Рэнди и прошептала:

— Поскольку ты уже знаешь, где я живу, нет смысла продолжать разговор здесь, где эта Мерилин Монро ловит каждое наше слово.

Рэнди кивнул.

Пэт сделала глоток кофе.

— И кофе здесь чем-то воняет. И эта чертова чашка такая грязная!

Рэнди взглянул на свою. Она была абсолютно чистой.

— Хорошо, пойдем к вам.

— Да, так будет лучше.

Официантка вернулась и положила на стол чек лицевой стороной вниз.

— Спасибо большое, — сказала она, — желаю вам успешного дня.

Она отошла. Пэт передала чек Рэнди.

Оплати. Я подожду у двери.

Рэнди встал, чтобы помочь ей, но она отмахнулась:

— Оплати лучше этот проклятый чек.

Все, кто был в ресторане, повернулись в их сторону. Рэнди направился к кассе. Он слышал жужжание коляски Пэт, когда она поехала вслед за ним.

Тереза Мазурски отодвинула от себя меню. Они не видели ее. Но она их видела... и все слышала. Она сделала глоток уже остывшего кофе. Эта женщина-калека жила напротив дома сына. Мэгги показывала ее Терезе. Она жалела беднягу, которая с трудом протискивалась через входную дверь, сидя в инвалидной коляске.

— Подогреть вам кофе, дорогая?

Тереза вздрогнула от неожиданности, когда к ней подошла официантка.

— Нет, спасибо. Я уже ухожу.

Рэнди с отвращением вдохнул спертый воздух, когда Пэт захлопнула за ним дверь. Маленькая комната была загромождена мебелью, которой могло хватить на три комнаты. Вокруг валялись газеты и журналы. Все пропиталось запахом сырости.

Пэт сбросила со стула груду журналов «Плейгел» и сказала Рэнди, что он может сесть, если хочет.

Рэнди сел на стул.

— Перед тем как говорить об информации, — сказала Пэт, — давай обсудим финансовую сторону дела.

— Минутку, — Рэнди поднял руку, — вы говорили, что у вас есть какие-то доказательства. Так вот, я хочу в этом убедиться. А уж потом поговорим о деньгах.

— Черт возьми, ты будешь платить или нет?

— Пока не знаю. Я заплачу, если вы убедите меня, что вам действительно что-то известно.

Рэнди закрыл лицо руками. Быть может, было бы лучше, если бы она ничего не знала.

— Ладно, давай рассуждать. Если я назову неверные инициалы, значит, зажигалка принадлежит кому-то другому, а не убийце.

Рэнди глубоко вздохнул и взглянул на нее.

— Правильно.

— Хорошо. Значит, за эту информацию я уже могу кое-что получить, хотя бы часть суммы.

Рэнди подумал, что заплатил бы сколько угодно, чтобы узнать имя этого подонка, но стал подсчитывать, сколько у него денег.

На счету у него было три тысячи пятьсот долларов, плюс двести пять в чековой книжке. Если он продаст машину, возможно, ему удастся получить еще около четырех с чем-то тысяч. Может, родители смогут дать ему пару тысяч, хотя в этом он не совсем уверен. Скорее всего, они откажут, если не будут знать, для чего ему понадобились деньги.

— Сколько вы хотите?

— Я об этом много думала, — сказала Пэт, уронив руки на колени, — и считаю, что пятнадцать тысяч долларов было бы по-честному. Да, пятнадцать тысяч было бы подходяще.

— У меня нет таких денег.

— Ну, тогда на этом наша беседа заканчивается, не так ли?

— Прошу вас, вы должны мне помочь...

— Я никому ничего не должна.

— Пожалуйста... — Рэнди чувствовал, что сейчас расплачется. Она должна сказать ему, должна! Разве у нее нет сердца? — Послушайте, если вы не скажете мне, кто это, я сразу пойду в полицию. То, что вы делаете, — противозаконно. Понятно?

Пэт рассмеялась.

— Давай иди. И поверь мне, друг любезный, я тоже могу кое-что рассказать полиции.

— Пожалуйста... — Рэнди умолял. — Я могу выплачивать вам частями. Я обещаю. Я живу сейчас у родителей. Я буду подписывать чек для вас каждую неделю.

— А где гарантия, что я получу чек после того, как ты узнаешь, кто убил твою жену? Пятнадцать тысяч — и никаких разговоров! Имей в виду, это условие остается в силе в течение недели. В понедельник уже двадцать тысяч.

Рэнди упал на колени и взял ее руку в свою.

— Ну пожалуйста, вы даже не представляете себе, как много это для меня значит. Пожалуйста, я умоляю вас, я дам вам сразу шесть тысяч долларов. Пожалуйста... Во имя всего святого... Скажите мне!

Пэт откинула голову назад и засмеялась. Смех больше походил на визг.

— Поднимись! Ты ведешь себя омерзительно! Ты хочешь сказать, что что-то представляешь собой в этом мире и можешь называться мужчиной? Мало того, что ты не смог защитить свою жену и ее убили, но ты даже не можешь выжать из себя несколько тысяч баксов, чтобы выяснить, кто это совершил. Убирайся отсюда к черту, пока не найдешь денег!

Рэнди не понял, что с ним произошло потом. Он схватил коляску за ручки и вытряхнул из нее Пэт. Потом жестоко ударил ее в живот один раз, второй, третий. Она застонала и закашлялась кровью. Затем он поднял ее и бросил в сторону ящика со стеклянными стенками, похожего на клетку для кроликов. Она упала на пол, на лице было множество мелких порезов. Кровь текла на ее светло-зеленую блузку. Рэнди сел ей на грудь и бил ее кулаками по лицу снова и снова, пока она не потеряла сознание.

Он поднялся.

О Боже, сказал он себе, я убил ее.

Однако через минуту он понял, что она жива. Он бил ее жестоко, — она заслуживает большего, подумал он, — но все же не настолько сильно, чтобы вышибить из нее дух.

Рэнди пошел в ванную и наполнил стакан холодной водой. Затем вернулся в комнату и плеснул ей воду в лицо. Она не очнулась. Тогда он пошел в кухню и порылся в ее холодильнике. Там на верхней полке стояла двухлитровая бутыль с виноградной газированной водой. Рэнди пощупал бутылку. Холодная. Он отвинтил пробку и вылил содержимое на лицо Пэт. У нее дрогнули ресницы.

Рэнди вернулся в кухню и в шкафчике нашел бутылку с уксусом. Потом отмотал кусок от большого рулона бумажного полотенца.

Пэт лежала на полу и смотрела на него.

— Скажешь?

— Паршивый ублюдок! Я ничего не скажу тебе за все деньги на свете. Сделка не состоится!

Рэнди смочил бумажное полотенце и прижал его сразу к нескольким кровоточащим порезам на ее лице. Она завопила.

— Хочешь еще? Как насчет шепотки соли? На шее у тебя здоровенная ссадина. — Он вновь поднес к ее лицу смоченное уксусом полотенце. Пэт с трудом подняла руку.

— Не надо... пожалуйста... — пробормотала она. — Я скажу тебе. Его зовут Джо Мак-Эри. Он живет в городе. Его имя есть в телефон ной книге. Я клянусь.

— Если ты соврала мне, гадина, то — клянусь Богом! — я вернусь и убью тебя. И это будет мучительная медленная смерть! — Он еще раз ударил ее в живот. У нее перехватило дыхание.

Рэнди долго сидел в своем «шевете», глядя на окна своей прежней квартиры и вспоминая то время, когда они жили там с Мэгги. Затем он взглянул на кровь на своих руках.

И включил зажигание.

Рэнди подумал, что ему нечего терять.

— Я убью тебя, Джо Мак-Эри, — произнес он совершенно хладнокровно.

Рэнди выехал на улицу.

Глава 18

Джо скорчился, подтянув колени к подбородку. Удары в дверь становились все громче, настойчивей. «Уходи, Марго... Оставь меня в покое, папа...» — шептал он, натягивая на голову вытертое одеяло.

— Вы здесь или нет? — Последний удар был очень сильным — очевидно, в дверь грохнули ногой. Джо открыл глаза. Мужской голос за дверью был голосом отца. Озираясь, он сел в кровати, скомканные брюки и рубашка валяются на полу, плащ небрежно брошен на единственный стул. Он же в мотеле. Джо потер глаза и пальцами пригладил волосы.

— Да, я здесь...

— Так какого же черта вы не отвечаете?

— Я спал.

— Ладно, вам звонит женщина. Будете разговаривать или нет?

Джо сразу подумал: это Энн. Звонит, чтобы позвать его домой. В крови повысилось содержание адреналина. Он поспешно натянул брюки и рубашку.

— Я сейчас выйду. Скажите ей, пожалуйста, что я сейчас подойду.

— Сами скажите. Телефон в конце коридора.

Джо слышал удаляющиеся шаги мужчины. Он посмотрел на себя в зеркало, но осознал, что Энн не сможет увидеть его, говоря с ним по телефону.

Поспешно спускаясь в холл, Джо воображал себе, что она скажет: «Джо, послушай, я знаю, что не совсем правильно все понимала. Я тебе не доверяла, но сейчас, малыш, я поняла, что была не права. Я убиралась и готовила все утро, твой дом ждет тебя. Пожалуйста, Джо, возвращайся, я люблю тебя». Он поднял трубку.

— Алло.

— Надеюсь, я не вытащила тебя из постели? Или твои прелести нуждаются в отдыхе? — Женщина хихикнула.

Джо не узнал голоса, хотя с разочарованием понял, что это не Энн. Впрочем, голос показался знакомым.

— Кто это? — спросил Джо без всякого интереса, поскольку это оказалась не Энн.

— Твоя возлюбленная, дорогой. — Женщина вновь засмеялась.

Джо прижал руку ко лбу. Начиналась головная боль.

— Чего ты хочешь, Пэт?

— Мистер, смените тон! Тебе надо быть повежливее со мной, ты сам это знаешь.

— Извини. Ты хочешь, чтобы я пришел?

— Это было бы неплохо. Но я думаю, при данных обстоятельствах тебе лучше не появляться здесь в ближайшее время.

— О чем ты говоришь?

— Я звоню, чтобы спасти тебя, дурака.

Джо ощутил пот, выступивший на лбу и верхней губе. Внезапно телефонная трубка показалась ему липкой.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду.

— Муж Мэгги Мазурски знает, что это ты убил его жену.

В голове Джо словно застучали тяжелые молоты. Он испугался, что упадет в обморок, и схватился за телефонную полочку, чтобы удержаться на ногах.

— Откуда он смог узнать об этом? — Джо напряженно думал. — Небось ты сама ему сказала об этом, маленькая сучка!

— Подожди, парень. Он все выяснил сам. А со мной — еще раз повторяю — веди себя благоразумно. Мне ведь ничего не стоит пойти в полицию. Понял?

Джо смирился. В их сделке сила была на ее стороне.

— Да, я понял. Как же все-таки он все узнал?

— Ты обронил зажигалку со своими инициалами в его квартире. Глупейшая оплошность, конечно, но, учитывая твое тогдашнее состояние, понять это можно. Так вот, он не пожалел времени и обошел все ювелирные магазины, стараясь установить, чья она. Тебе, как говорится, «повезло» — зажигалка была сделана на заказ, и в конце концов он нашел этот магазин. А там уж пара пустяков выяснить, кто владелец зажигалки.

Джо затошнило. Он ощутил вкус желчи.

— А ты-то как узнала об этом?

— Он давно знал, что напротив его дома живет инвалид, то есть я. Предположил, что я могла что-нибудь видеть из окна... ну, и зашел поговорить...

— Так он, наверное, уже был в полиции, — сказал Джо, чувствуя еще большую тошноту. Он посмотрел в окно холла и увидел в потоке машин, несущихся по Чикаго-авеню, полицейскую машину. Не за ним ли едут...

— Думаю — не был. Хорошо это или плохо — суди сам. Этот парень настолько разъярен, что хочет сам с тобой рассчитаться. Суд, мол, не вынесет тебе того приговора, какого ты заслуживаешь.

— Он знает, где я?

— Откуда? Кто-нибудь кроме меня знает, где ты?

— Никто, — сказал Джо, но подумал, что здесь небезопасно оставаться. Надо скрыться. Уйти отсюда немедленно... и взять с собой Энн... Одну только Энн...

— В таком случае ты в безопасности, Джо. Я хочу сказать тебе одну вещь. Я, правда, не совсем уверена, что смогу правильно это выразить... Джо, ты слушаешь?

Джо прислонился к стене, пот катился по его лицу. Ему казалось, что он зря теряет время.

— А-а? Да, да, слушаю.

Пэт немного помолчала.

— Я люблю тебя, Джо. И знай: если я могу тебе чем-нибудь помочь, я сделаю это. Меня не волнует то, что ты натворил. Позволь мне помочь, если я смогу.

— Хорошо, — безразлично прошептал Джо и повесил трубку.

Энн лежала на кушетке в плотно облегающем фигуру платье. Она повернулась лицом к стене и старалась ни о чем не думать. Негромко работал телевизор — по пятому каналу передавали новости. Последнее время она почти постоянно держала телевизор включенным. Он составлял ей компанию и отвлекал от всяких мыслей. Она не хотела думать ни о своих чувствах к Нику Мон-Пьеру, ни о своих отношениях с Джо. Ее мать звонила несколько раз, оставляя послания на автоответчике. Энн ни разу ей не перезвонила. С экрана донесся голос Кэролин Додд. Казалось, диктор обращается непосредственно к Энн. Она напряглась, услышав сообщение о продолжении расследования жестокого убийства женщины в Бервине. Ребекка Пиччоне, девятнадцати лет, была найдена с ужасной травмой головы и несколькими глубокими порезами, сделанными чем-то напоминающим бритву или очень острый нож. Полиция Бервина предполагает, что между этим убийством и убийством Маргарет Мазурски, произошедшим также в Бервине, есть связь. Полицейские прокомментировали, что почерк убийцы в обоих случаях одинаков, и их предположения основываются не только на близости квартир этих, двух женщин.

Энн вскочила и выключила телевизор. В голове был страшный сумбур.

Она села, прерывисто дыша, словно ей не хватало воздуха. Что происходит? Несколько недель назад она нашла в ванной скальпель с пятнами крови... А неделю назад Ник следил за Джо и тот отправился в Бервин... Бервин, место, о котором он наверняка даже не подозревал раньше... Энн, сдерживая дрожь, прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Потом села на табуретку и опустила голову на руки.

...Джо никогда не смог бы никого убить. Она готова дать голову на отсечение, что не смог бы. Значит, есть какая-нибудь логическая причина, приведшая его в Бервин. И эта причина не имеет ничего общего с убийством. Даже мысль об этом абсурдна. Тысячи людей ежедневно ездят в Бервин, и их никто не подозревает в убийстве...

Энн положила пакетик чая в кружку и налила кипятка. И пока она ждала, чтобы чай заварился, перед ее глазами стояла одна картина: скальпель на белой фарфоровой раковине. На лезвии коричневые пятна засохшей крови. Слишком много крови для маленького пореза...

Джо окунул безопасную бритву в воду и сбрил остатки щетины на шее. Теперь, когда он побрился и подстриг бороду, он выглядел прекрасно. Его волосы, вымытые хорошим шампунем и уложенные при помощи фена, обрели прежний блеск. Одежда была чистой — он рано утром выстирал ее в раковине. Не мешало бы ее погладить, но сойдет и так.

Джо сильно похудел за это время, брюки и рубашка висели на нем, однако посмотревшись в зеркало, Джо не кривя душой признал, что выглядит не так уж плохо. Худоба и мятая одежда, возможно, даже сыграют положительную роль — Энн проникнется к нему сочувствием и захочет, чтобы он вернулся. В глубине души Джо был уверен, что она любит его. Разве она устоит? Он подмигнул себе, глядя в зеркало.

Джо вышел из комнаты и спустился в холл к телефону-автомату. Он надеялся, что Энн окажется дома.

Телефон прозвонил три раза, прежде чем послышался голос Энн. «Привет, это Энн. Вы позвонили в неподходящее время! Но вы можете оставить ваше имя, номер и сообщение после сигнала. Я сразу вам перезвоню».

Джо разочарованно ждал сигнала. Услышав его, он решил, что не будет жаловаться или просить о чем-то. «Привет, Энн, это Джо. Я хотел бы встретиться ненадолго, если можно. Я скоро перезвоню».

Когда телефон зазвонил, Энн дернулась и схватилась за стол. Но тут же подумала, что, возможно, вновь звонит мама, и подошла к автоответчику послушать. От голоса Джо ей стало холодно. Она решила подождать отбоя, но вдруг рывком подняла трубку.

Джо был готов повесить трубку, как вдруг раздался щелчок. Послышался голос Энн, он звучал немного нервно и испуганно.

— Джо?

— Привет, Энн. Только вошла?

— Что? А-а... да. — Она засмеялась. — Я выходила немного подышать свежим воздухом. Из-за холода и всего остального сидела взаперти.

— Понятно... Вообще, тебе надо быть осторожней. Не выходи из дома поздно. Мало ли кто может быть на улице. Я бы с ума сошел, если бы с тобой что-нибудь случилось.

Энн хотела посмеяться над его заботой, особенно если ее подозрения были правдой. Но какие там подозрения?! Джо был неспособен причинить кому-нибудь боль, не говоря уж о том, чтобы убить кого-нибудь.

— Джо, я осторожна. Я прошла всего лишь квартал и вернулась.

— И все же постарайся вечером не выходить. Хорошо?

— Хорошо.

Некоторое время оба молчали. Наконец Джо заговорил.

— Энн, мне очень хочется повидать тебя.

— Джо. я не знаю, насколько хороша эта идея, — сказала Энн почти машинально. Какая-то часть ее хотела видеть Джо. Та часть, которая еще раз хотела убедиться в существовании того Джо, за которого Энн выходила замуж.

— Может быть, это и не слишком хорошая идея, но мне просто необходимо поговорить с тобой. Я уже долго терпел. Пожалуйста... На это уйдет не слишком много времени.

— Джо, я... — Энн не могла ни о чем думать. — Хорошо, завтра утром. Ты сможешь прийти?

— Я могу прийти в любое время, когда ты скажешь. Я люблю тебя, Энн.

— Увидимся завтра. — Энн повесила трубку.

Джо улыбнулся и тоже повесил трубку.

— Почему? — Они оба были в слезах. Энн сидела на кушетке поджав под себя ноги, ее большие глаза покраснели от слез, в руке у нее был свернутый бумажный носовой платок. — Я не понимаю, почему это так важно для тебя?

Джо стоял перед ней на коленях, на полу, из носа у него текло, лицо было мокрым от слез.

— Город сводит меня с ума. Я думаю, мы можем все начать сначала где-нибудь далеко отсюда. Где-нибудь, где лес, поля, луга... Там мы будем одни и начнем вновь узнавать друг друга.

Энн встала и отошла от него. Она пересекла комнату и уставилась в окно. По Лэйк-Шор-Драйв нескончаемым потоком шли машины. Ей захотелось быть в одной из них, ехать в город по обычным делам. Может быть, в такой будничности есть своя прелесть? — подумала она.

— Пожалуйста, Энн, если ты действительно меня любишь, ты сделаешь это.

Она повернулась к нему, испуганная и не совсем уверенная, действительно ли все еще любит его. Почему он внезапно загорелся желанием уехать из города? Ведь именно он уговорил ее переехать в Чикаго, когда они окончили колледж Айовы. Она хотела остаться в Айова-Сити, где работала помощником юриста. Обретет ли она когда-нибудь ту — былую — беззаботность?.. Но Джо настаивал, убеждая ее, что в городе они заработают кучу денег и осуществят все свои мечты. Он был прав — так и было, но лишь до тех пор, пока все не начало разваливаться. И теперь это внезапное стремление уехать из города только подтвердило подозрения Энн, что Джо замешан в чем-то плохом. Конечно, не в убийстве, об этом и речи быть не может, но в чем-то еще. Она повернулась к нему.

— Джо, — сказала она, глубоко вздохнув и стараясь не расплакаться, а говорить твердо, — я не поеду с тобой никуда до тех пор, пока ты не скажешь мне, почему нам надо уехать так срочно.

Он умолял ее прямо сейчас упаковать вещи и вылететь с ним шестичасовым утренним рейсом в Вайоминг.

— Я же сказал тебе, — Джо всхлипнул, — город нас убивает, убивает нашу любовь.

— Ерунда, Джо. Я не хочу больше слышать ничего подобного. Мы могли бы уехать через два месяца, когда закончится срок арендной платы за квартиру. Это дало бы нам время, чтобы найти новую работу и место, где жить. Разве я не права?

Своими вопросами она старалась спровоцировать его на более определенный ответ.

— Это было бы слишком долго.

— Слишком долго для чего, Джо? Ты ничего мне не говоришь.

Он долго молчал, затем подошел, обнял ее и начал рыдать, уткнувшись ей в шею.

— Боже, как сильно я люблю тебя...

Энн напряглась, не проявляя никаких чувств. Он заметил, что она не отвечает на его порыв, и отошел.

— Ты не поедешь со мной, да?

— Не поеду до тех пор, пока ты мне не скажешь, почему такая спешка.

Некоторое время он смотрел на нее, в его полных слез глазах чувствовалась боль поражения, которое он потерпел. Затем он направился в спальню и закрыл за собой дверь. Энн услышала, как закрылась и другая дверь.

Энн минут пятнадцать смотрела в окно. Она не хотела идти за ним. Она только хотела, чтобы он ушел.

В квартире было тихо. Энн испугалась: что он там делает? Она хотела пройти в спальню и посмотреть, но что-то ее удерживало, она боялась того, что могла бы там увидеть.

Энн подождала немного еще, надеясь, что он выйдет и она сможет сказать ему, чтобы он ушел.

Но он все не появлялся.

Энн подошла к закрытой двери спальни и, взявшись за дверную ручку, прислушалась.

В спальне было тихо.

Она открыла дверь. Джо нигде не было. Она пересекла комнату и заглянула в ванную, смежную со спальней. Там тоже пусто.

Оставался только туалет. Что он там делает? Испуг ее нарастал. Может быть, позвонить Нику? Может быть, ей не стоит открывать дверь?

Не смеши людей, сказала она себе и быстро подошла к двери туалета. Недолго думая дернула дверь. Джо сидел внутри, сжавшись в комочек и рыдая. О Боже!.. Энн схватилась за голову.

— Джо, это не сработает!

Джо вздохнул, распрямился и взглянул на нее.

— Пожалуйста, Энн! Я действительно тебя люблю, очень люблю, поедем со мной.

— Встань. Убирайся отсюда. Ради Бога, Джо! — Она подождала, пока он выйдет из туалета. Затем повернулась и пошла в гостиную, слыша его шаги позади себя.

Энн села на стул, и он присел на пол у ее ног. Энн глубоко вздохнула и поняла, что не хочет, чтобы он дотрагивался до нее, не хочет, чтобы он был рядом с ней.

— Отойди, пожалуйста, и сядь на кушетку, — сказала она. Джо сделал так, как она велела. Он всхлипывал, стараясь остановить слезы.

Энн смотрела на него. Глаза его покраснели. Оглянувшись, Энн взглянула на их общую черно-белую фотографию, висевшую на стене. Джо улыбался, такой красивый. Позади него — валуны, берег озера Мичиган. Куда ушла его прежняя сила? Куда все ушло? Все высосали черные шлюхи? Боль была невыносимой, и Энн захотелось заглушить ее другой болью — разодрать в кровь руки.

— Джо, извини. — Она прикусила губу, чтобы удержаться от слез и не закричать. Боль скручивала ее в жгут. — Я не хочу больше ничего, понимаешь — ничего!

Он стал подниматься.

— А я не хочу слышать этого.

Энн встала и толкнула его обратно на кушетку. Дыхание ее было неровным. Я хочу только одного, чтобы все это побыстрее закончилось, думала она. Она стояла над ним, глядя вниз и наблюдая, как он продолжает хныкать.

— Ты должен меня выслушать. Я не знаю, что с тобой случилось, но думаю, что тебе нужна серьезная медицинская помощь.

— Прекрати. Ты меня обижаешь.

— Джо, пожалуйста, не ухудшай того, что и так плохо. Я хочу тебе помочь. Ты согласен?

— Ты вернешься ко мне, если я соглашусь?

— Не знаю, Джо. — Она чувствовала, что по щекам текут слезы. — Я не знаю, люблю ли я тебя еще. Джо, я думаю, нам не следует видеться в течение долгого времени. — Слезы потекли в полную силу, и Энн проклинала себя за это. — Я хочу развода.

— У тебя есть кто-то другой?

— О Боже! Есть или нет — не имеет к этому никакого отношения. — Ей хотелось крикнуть ему: «А сколько таких «других» имел ты, ты,

сукин сын? Сколько?»

— но она изо всех сил пыталась сохранить спокойствие, не допустить взрыва. Энн чувствовала: еще немного — и она потеряет над собой контроль.

Джо уставился на нее. Он перестал рыдать, и Энн стало неуютно под его взглядом. Было ли в его глазах безумие? Или ей только казалось? Он ничего не ответил, когда она спросила его, все ли с ним в порядке.

Чтобы спрятаться от его взгляда, Энн поднялась и протянула ему плащ.

— Уходи, Джо.

Он молча взял плащ и надел его, все время неотрывно глядя на нее. Она попыталась отвернуться, но его взгляд жег ее, даже когда она на него не смотрела.

Энн взяла Джо за руку и повела к двери. Открывая ее, она сказала:

— Джо, пожалуйста, постарайся меня понять.

Он стоял и пожирал ее глазами.

Она уже хотела закрыть за ним дверь, когда он притянул к себе ее голову и стал целовать. Его язык вошел в ее рот, шарил там, и она почувствовала, как его слюни потекли по ее подбородку. Она оттолкнула его.

Он улыбнулся.

— Мы скоро увидимся, — сказал он и улыбнулся еще шире.

Она захлопнула за ним дверь, боясь, что его улыбка будет преследовать ее в ночных кошмарах.

Джо поплотнее запахнул плащ, чтобы укрыться от холодного ветра, дувшего с озера.

— Если она не будет со мной, — сказал он, проходя мимо привратника, — она не будет ни с кем.

Он нащупал в кармане пальто скальпель и почувствовал, что его пенис начал твердеть.

Глава 19

Зимние сумерки быстро заполняли гостиную. Энн сидела на кушетке, поджав под себя ноги. Чай, налитый в чашку, давно остыл. В квартире было тихо, так тихо, что Энн слышала жужжанье холодильника на кухне и мягкое тиканье часов на столике у двери столовой. Она вынуждена была признать, что с Джо происходит что-то ужасное. Что-то настолько плохое, что может травмировать других гораздо сильнее, чем ее. Одна половина ее «я» советовала вернуть его: не все потеряно, он еще может измениться. Другая половина, более эгоистичная, решительно возражала: нельзя класть свою жизнь на то, чтобы заставить его измениться. У нее тоже есть право на счастье.

Энн встала и подошла к окнам. Поток машин несколько поредел. За дорогой поблескивало угрюмое озеро, с шумом бросая волны на берег. Даже озеро, подумала Энн, влияет на то, что находится вокруг него, постепенно разрушая берег...

Из дневника Джо Мак-Эри (без даты):

«Свет утренней зари проникает в покрытое серебряными узорами окно. Она ждет там. Я вижу, как кипит в ней кровь, так же отчетливо, как вижу лучи кровавого солнца, прорывающие слоистые облака рассветного неба. Это совершенно новый день с совершенно новыми жаждой и голодом.

Мой друг, изготовленный из холодного, остро отточенного металла, вливает в меня свою силу, когда я поглаживаю его в кармане. Вверх и вниз, вверх и вниз... как будто я вхожу в нее.

Она видит меня. Откуда берутся все эти маленькие бездомные девочки? И почему они в конце концов оказываются одни в парке? Легкая добыча для таких мальчиков, как я.

Боже! Она видит меня и улыбается. Неужели она не напугана? Я люблю страх. Я могу определить его по запаху. Это возбуждает меня».

Рано утром Энн позвонила Нику, чтобы попросить его прийти.

— Мон-Пьер. — Его голос звучал устало, грубовато.

— Привет, это Энн. Мне нужна твоя помощь. Зайдешь? — Она старалась изобразить беззаботность, но сама удивилась, сколько отчаянья было в ее голосе.

— Я был бы рад, Энн. Но меня иногда ждут и другие дела. — Он засмеялся, чтобы смягчить смысл сказанного. — У меня есть одно дело на заводе, о воровстве.

— А ты не смог бы заняться этим делом здесь?

— Нет, я должен поехать на завод. Ты знаешь, они поймали парня, который воровал, но им нужны более веские доказательства. Вот здесь я и пригожусь. Я мог бы приехать к тебе немного позже. Годится?

— Ну конечно, приезжай, когда сможешь. — Энн положила трубку и оглядела опустевшую квартиру.

Она уже давно одна, слишком давно. Энн почти хотела, чтобы зашла мать и позвала ее пройтись по магазинам... «Сакс и я». «Магнин». Все равно что. Все равно, только бы ни о чем не думать. Она знала, что Ник не тот человек, который стал бы потакать ее капризам. А Джо всегда и во всем потакал ей. Будь у него выбор — подчиняться или не подчиняться, — он бы не задумываясь выбрал первое. Но в действительности, думала она, у человека редко бывает возможность свободного выбора. Она сама выбрала счастливую жизнь с Джо, как это было вначале. Но она не может вернуться к их началу. Да и Джо, скорее всего, не сможет.

Энн хотела знать о нем больше. Она помнила те порнографические журналы в его кабинете и испытанное ею потрясение. А что, если просмотреть его бумаги еще раз? Быть может, выяснится что-нибудь такое, что даст ей силы помочь Джо или — наоборот — освободит ее от него, освободит для новой жизни.

Она включила свет во всей квартире — в гостиной, столовой и кухне. Включила магнитофон и поставила кассету с записью Рикки Ли Джоунса. Ей не хотелось быть одной.

В кабинете чувствовался холод: дуло из окон, выходящих в сторону берега. Энн зажгла верхний свет, настольную лампу и легким щелчком включила небольшой обогреватель, который Джо поставил в углу комнаты. Энн провела пальцами по полированной дубовой крышке стола, немного сомневаясь, стоит ли ей открывать ящики. Она вспомнила день, когда они с Джо впервые увидели этот письменный стол в антикварном магазине на Холстед-стрит. Тогда они были женаты всего несколько месяцев, и у них было не очень много денег. Она видела «писательский» блеск в его глазах, когда он выдвигал и задвигал ящики, восхищаясь латунными ручками.

До Рождества оставалось чуть больше месяца, и Энн сказала ему об этом.

— Даже не думай покупать его мне, — возразил он, — мы не можем себе этого позволить.

И они ушли, но она через некоторое время вернулась и на небольшие сбережения, сделанные еще до замужества, купила ему этот письменный стол.

Хватит воспоминаний, подумала Энн, выдвигая центральный ящик. В нем лежали ручки, карандаши, линейка, вырезки из газет, бланки, на которых Джо выписывал счета своим клиентам, ластики и пакет запасных лезвий для складного скальпеля... Энн взяла их, посмотрела на них и выбросила в мусорную корзину. Она еще пошарила в ящике, но больше ничего не нашла.

Энн выдвинула ящик полностью и обследовала все его поверхности. Дойдя до дна, она заметила, что с левой стороны он глубже, чем с правой. Кроме того, правая стенка была сделана из другого дерева. У ящика, должно быть, есть второе дно, подумала она, ощупывая его со всех сторон и пытаясь поднять дно. У самой стенки она обнаружила небольшую выемку, в которую мог войти указательный палец. Она нажала в этом месте, и фальшивое дно ящика ушло вниз.

Внутри лежало несколько блокнотов с записями, сделанными по годам, что было аккуратно помечено на обложке каждого блокнота. Начинались записи в 1963 году, когда Джо был еще мальчиком. Энн встала на колени и вынула блокноты. С некоторым волнением она подумала, что наконец-то сможет узнать хоть что-то о семье Джо, о его детстве. В то же время она боялась того, что могла узнать.

Энн разложила блокноты перед собой в хронологическом порядке и долго смотрела на них, не решаясь открыть. Наконец она взяла одну тетрадь, где, судя по датам, Джо впервые мог упомянуть о ней. Она очень хорошо помнила, как они с Джо встретились. Начались каникулы, и в колледже было тихо. Энн шла по лесу, выбирая тропинки, которые, она думала, известны только ей одной.

Энн всегда любила лес, в отличие от других, кому были по душе широкие дороги, треки и дорожки близ колледжа. Ее соседки по комнате часто говорили ей:

— Энн, ты сумасшедшая, зачем ты ходишь одна по лесу? Какой-нибудь придурок когда-нибудь напугает тебя, а то и сделает что-нибудь похуже.

Но Энн всегда чувствовала себя в лесу в безопасности.

...Лето. Колледж затих, но лес живет своей жизнью. Шепчется листва деревьев, поют птицы, звенит хор насекомых. Звук ее собственного дыхания попадает в ритм с гулкими ударами пяток по утоптанной тропке.

По деревьям пробежал ветерок, ветви зашуршали, заглушив другие звуки лета. Энн опустила голову, замедлила шаг, а потом оглянулась. И вдруг увидела парня. Высокий, загорелый, сильный — он был картинно красив. Парень стоял на берегу лесной стремнины, а затем нырнул. Его тело сверкнуло бронзой, когда он, описав дугу, погрузился в холодную голубую воду. Затаив дыхание Энн наблюдала, как он плыл: мускулы играли, блестя от воды и солнца. Наконец он вышел из реки и лег на берегу. Его пенис вытянулся вдоль одного из бедер. Солнце сушило его кожу. Кожу, которую хотелось потрогать. Энн незаметно скрылась, мечтая найти повод познакомиться с этим парнем.

Ее желание сбылось меньше чем через неделю. Она увидела его в баре одного из кабачков, расположенных довольно близко от колледжа. Ни Энн, ни ее подруги никогда сюда не ходили, так как в течение учебного года этот кабачок был местом сборищ студенческих организаций и университетского женского клуба. Энн не хотела принимать участия в этих мероприятиях. Но летом подруги ее уговорили туда пойти, — там сейчас тихо, можно расслабиться и хорошо провести время. Джо во время каникул работал в этом баре официантом. Энн узнала его, как только вошла, и ей показалось, что он тоже обратил на нее внимание. На следующий вечер она вновь пришла сюда, теперь уже одна, надеясь, что он будет работать. Так и получилось.

Это было летом 1979 года. Энн начала перелистывать страницы блокнота, с интересом знакомясь с его мыслями, описаниями людей, которых он встречал во время летней работы официантом, женщин, с которыми он спал, занятий, которые он посещал. Затем, 23-го июля, он сделал свою первую запись о ней.

«Сегодня вечером в бар приходила прекрасная женщина... А потом она спала рядом со мной, и казалось, я слышу ее легкое дыхание, мне . захотелось встать и написать о своих чувствах к ней, написать, как сумею.

Я спал со многими женщинами, все они были по-своему привлекательными, и временами я даже верил, что любил некоторых из них. Но я никогда не был по-настоящему влюблен, потому что не знал, что такое любовь. До сегодняшнего вечера, когда вошла Энн. Даже смешно: я заметил ее сразу, как только она вошла. Я был удивлен, увидев, что Энн одна. Но я сразу почувствовал, почему она пришла одна: ей суждено быть моей! Когда она вошла и села за столик, мне хотелось подбежать и сесть рядом с ней, взять эти длинные, бледные, белые пальцы в свои руки и целовать каждый по очереди... Когда она сняла тесьму, стягивающую ее иссиня-черные волосы, они рассыпались по моей подушке. И я подумал, что никогда в жизни не захочу разлучиться с этой женщиной...

Страсть? Я не дурак и не буду отрицать, что страсть играет свою роль во всем этом. Но страсть я испытывал и к другим, однако сейчас я знаю: то, что я чувствую к Энн, гораздо сильнее. Я никогда не верил в любовь с первого взгляда, но она существует. Я знаю, что люблю ее».

Энн смахнула слезу. Куда все это ушло? Она листала страницы, останавливаясь, чтобы насладиться теми отрывками из рукописи, где говорилось о ней, и вновь переживала их первое волшебное лето, то время, когда они и нескольких часов не могли прожить друг без друга. Время, когда они плавали вместе в лесной речке и любили друг друга под угасающим летним солнцем, на обжигающем их тела прибрежном песке... И еще одно воспоминание подарили ей дневники Джо: она сидит рядом с ним, обнаженная, в маленьком садике, примыкающем к квартирке, которую снимает Джо. Перед ними — горящая свеча. Они едят блюда китайской кухни... И еще одно воспоминание: каменный мост через речку, чуть ниже по течению. Они приходят сюда, и Джо читает ей свои стихи и рассказы или вещи их любимых писателей, чьи книги до сих пор стоят на их книжных полках: Джеймс Парди, Эвдора Уэлти, Раймонд Карвер.

Она пролистала оставшиеся страницы того года (ее старший курс и его заключительный курс писателей-мастеров изящного искусства) и задумалась о том, был ли в ее жизни еще такой же счастливый год, как тот. Потом ей попалась страница со следами слез. Джо написал ее зимой, когда считал, что потерял Энн. Разрыв длился два дня, она не выдержала, увидев глубину его горя. Энн тогда хотела порвать с ним, потому что все становилось слишком серьезным между ними, а она была к этому еще не готова. Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы вернуть ту серьезность... Куда же ушел человек, который написал все эти страницы?

Из дневника Джо Мак-Эри (без даты):

«...Ло! Малышка, ты вышла приятным прохладным утром, да?

Глаза! Боже, такие коричневые окна в никуда! «У тебя есть деньги? — Ее голос нежен, а дыханье — как у ребенка. — Я имею в виду, что мы, ты и я, могли бы сработаться. Я могла бы выполнять домашнюю работу или что-нибудь еще. Подумаем?»

Эта штучка хороша. Уже поймалась? Я смотрю в эти коричневые Глаза, в них солнце поднимается. Скоро начнется день, и в парке будет многолюдно. «Да, об этом можно подумать», — хихикнул я».

Близился день окончания колледжа, и Энн заметила странное нежелание Джо участвовать в торжественной церемонии. Он заявил, что для него это не имеет значения. Тогда она спросила о его семье. Он всегда старался избегать разговора о своих родных, но сейчас Энн нажимала на него. Сказала, что ей самой это тоже не слишком интересно, но ее мать ни за что не пропустит столь важного мероприятия, и Энн будет участвовать, чтобы сделать матери приятное. Джо сказал, что его семье безразлично, окончит он колледж или нет, и попросил ее не заводить больше разговора на эту тему.

Но, очевидно, кто-то из его родственников все же приехал на церемонию окончания.

«Какой чертовски приятный сюрприз! Эта сучка, сестрица Марго, приехала сегодня на Грейхаунде из Саммитвилла. Сказала, что хочет посмотреть, как ее маленький братик будет получать диплом. Она вознамерилась пожить в моей квартире. Я удивился, что она не притащила с собой папу. О, эти двое могли бы сделать мне хороший подарок по поводу окончания, подарок, который я никогда бы в жизни не смог забыть. Я старался, чтобы она не узнала, где я живу, но это было достаточно легко сделать без моей помощи. Я дал ей ключи, а сам ушел из дома. Энн не возражает, чтобы я пожил у нее до окончания, а затем мы вдвоем смоемся в Чикаго... Боже, сделай так, чтобы я никогда больше никого из них не увидел!»

Энн облокотилась о стол. Тайна, почему он переехал к ней на последние несколько дней перед окончанием колледжа, раскрылась. Была раскрыта еще одна тайна — почему он в такой спешке уехал в Чикаго. Его приняли в компанию «Огилви и Мазер», но, работа должна была начаться не раньше июля. Первоначально они планировали остаться и отпраздновать получение дипломов. Вместо этого, получив дипломы, они с Джо погрузили вещи в машину и удрали в Чикаго.

Энн бегло читала и вновь переживала первые дни после их женитьбы, когда работа разлучала их друг с другом. Она пропускала длинные описания вечеринок в Висконсине и на Женевском озере, когда шли дожди и там бывало всего несколько человек.

«Сучка Марго появилась снова. Я не знаю, как она разыскала меня, но это неважно. Она делает мне больно...делает мне больно, гораздо больнее, чем папа... Я убегаю, каждую ночь, по берегу озера, через парки. И она приходит ко мне туда. Марго никогда не выглядела так отвратительно, как сейчас. Она смеется надо мной и говорит, что у нее для меня что-то есть. Я пошел за ней в подземелье только потому, что она, по ее словам, все знает об Энн, и, если я не сделаю того, что Марго хочет, она расскажет Энн о том, что папа делал со мной.

В подземелье Марго, все время улыбаясь, достала из-под своего свитера нож. Все произошло так быстро, что у меня не было возможности защититься. Я увидел кровь, бьющую из меня струей. Я помню, что упал на колени, стараясь удержать, остановить кровь. Я был уверен, что умираю. Я слышал шум машин над головой и смех Марго, отвратительный, визгливый смех. Вот так же она смеялась, когда папа трахал меня. Громче и громче... заглушая звук уличного движения.

Затем я помню какие-то сновидения... Папа и мать стоят надо мной, их кожа содрана, видны кости и мышечная ткань. Течет кровь, и Марго счищает оставшуюся кожу и ест ее. Она смеется и разевает рот, чтобы показать мне пережеванную плоть. «Тренируйся, мразь, — говорит она мне и смеется, — тренируйся, мразь!»

Сновидения были черно-белые.

Проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в грязной комнате какого-то склада. Марго была здесь же. Ее глаза светились в темноте. Я чувствовал себя хуже, чем когда-либо, и моя кожа чесалась от засохшей крови. Я отвернулся, когда Марго разрезала себе руку бритвой, но что-то заставило меня опять повернуться в ее сторону. Кровь текла по ее руке, и я знал, что, если выпью немного этой крови, мне станет лучше. Марго ткнула меня лицом в открытую рану, и я начал пить.

Потом она ушла. Дверь закрылась, а я стоял, чувствуя себя обновленным. Мне было хорошо. Я подумал о том, кем же я стал...

Все это было лишь сновидением. Должно быть сновидением. Описывая все это, я надеюсь освободиться от кошмара. Освободиться и никогда больше не вспоминать».

Энн закрыла дневник и на ощупь прошла к стулу. Она села и откинулась назад, закрыв глаза. Что происходит? Джо умер? Неужели в течение нескольких лет она жила с мертвецом, своего рода вампиром? Энн засмеялась. И смеялась до тех пор, пока не пересохло в горле, не потекли слезы, не покраснели веки. Нос распух так, что трудно стало дышать.

На следующий день Энн не могла решить, что ей делать. Следует ли ей поделиться с Ником всем тем, о чем она узнала? Все это было безумием. Должно быть безумием. Обязано быть! Конечно, с Джо творится неладное, но он никогда никому не причинит зла.

Из дневника Джо Мак-Эри (дез даты):

«Наглый. Вот я какой. Охотник никогда не колеблется, идя на убийство. Моя жертва отступает только на мгновение, когда видит скальпель. Я слышу ее мысли, как слышу бульканье крови в ее венах: «Он не собирается делать ничего дурного... Он не собирается обидеть меня, только, может быть, заставит нюхать наркотик». Или еще что-нибудь. Маленькие девочки, такие глупенькие.

Разрез. Боже, посмотри на это! Красная и густая кровь, бьющая струей из разреза, подобно сперме при завершении акта. О Боже, это бульканье! Бульканье — потому что маленькая сучка не может кричать. Она не может кричать.

Я припадаю к этому горячему белому горлу, чувствуя, как кровь вливается в меня. Вливает в меня жизнь».

Энн поставила на плиту воду для чая и села за кухонный стол. Она не сомкнула глаз прошлой ночью. Силой заставила себя читать о ранних годах жизни Джо, хотя это так выводило ее из равновесия, что она несколько раз останавливалась и задыхаясь бежала в ванную, где ее выворачивало наизнанку. Там все было описано в деталях: как его постоянно, в течение нескольких лет, насиловал отец, как его мать все знала, но никогда не пыталась защитить сына, как его сестра Марго помогала, держала Джо. пока отец насиловал его, и при этом смеялась... Боже, думала Энн, неудивительно, что он безумен. Кто не стал бы таким в подобных условиях?

Дневники заканчивались после короткого упоминания о сестре Марго, и Энн думала, что же там было еще. Джо начал вести дневники, когда был еще мальчиком, и не делал перерыва больше чем на неделю, и так продолжалось все эти годы. Точно, там должно быть еще что-то.

Энн поискала недостающие записи. Кабинет Джо выглядел как после набега. Энн все перерыла, все перевернула вверх дном, ища дневники за последние годы.

Но того, что она искала, в кабинете не было.

Энн положила в чашку пакетик с чаем и налила кипяток. Она глядела на чашку, ни о чем не думая, лишь наблюдая, как вода постепенно темнеет. Она не хотела думать о недостающих дневниках.

И все же она думала: Боже мой, какие новые ужасы открыли бы мне эти дневники?!

Глава 20

В квартире все еще сильно пахло горелым сыром «Монтерей Джек». Пелена серого дыма висела под потолком кухни. Он поймет, думала Энн, Ник поймет, когда я расскажу ему о дневниках, почему я сейчас даже думать не могу о готовке. Она поставила на поднос рифленое блюдо с запеканкой и плоской лопаточкой переложила на него содержимое сковороды. В это время зазвенел звонок.

Весь день Энн пыталась не думать о том, что прочитала в дневниках Джо. Она усердно занималась хозяйством: стирала, вытирала пыль, пылесосила мебель, мыла окна и зеркала. Рецепт запеканки, которую она пыталась приготовить к обеду, был самым сложным в ее поваренной книге вегетарианской кухни. Пока запеканка находилась в духовке, она занялась собой: волосами, одеждой и макияжем, как обычно делала перед работой. Белое вязаное платье и зачесанные назад волосы подчеркивали красоту ее лица.

Но домашняя работа не помогла. Это было похоже на известную уловку, когда ребенку советуют думать о чем угодно, только не о слонах. Эффект противоположный. Она снова и снова мысленно возвращалась к дневникам Джо, к тем страницам, где говорилось о нем и Марго. Она отчетливо видела подземелье, где Марго полоснула брата ножом, и склад, где Джо очнулся и принял кровавое причастие, навязанное ему Марго. Отдельных слов она не помнила, но все написанное возникало перед ней живыми картинами, и ей казалось, что она участвует в страшном действе в роли незаметного немого статиста.

Ник постучал в дверь. Энн в последний раз взглянула на себя в зеркало и открыла ему дверь.

На пороге она поцеловала Ника, и он вошел.

— Давай я освобожу тебя. — Энн взяла у него из рук бутылку. Пока он снимал пальто, она поставила белое вино в холодильник.

— Что ты приготовила на обед — угольки? — спросил Ник, когда она вернулась.

— Очень смешно, — сказала она, беря его пальто со стула. — Давай я повешу его. — Она вышла еще раз, чтобы убрать пальто в стенной шкаф, находившийся в коридоре.

Когда Энн закрывала дверцу шкафа, Ник подошел к ней сзади, обнял за талию и крепко прижал к себе. От него пахло свежестью и чистотой.

— Что-нибудь не так? — прошептал он, вдыхая аромат ее волос. — Ты как будто избегаешь меня.

Энн повернулась к нему и поцеловала. Ей хотелось забыться, отгородиться от мучившей ее тревоги. Она сказала:

— Я не избегаю тебя, я стараюсь убежать от собственных мыслей, да вот что-то не очень хорошо это получается.

— Почему?

— Давай уйдем отсюда. Я хочу, чтобы ты пригласил меня на обед куда-нибудь, где шумно... полно народу, где яркий свет...

Ник некоторое время смотрел на нее, ожидая, что она добавит что-нибудь еще. Утром, когда она позвонила ему и сказала, что будет ждать его к обеду, ее голос звучал как-то странно. В чем же дело? Но Энн отвела взгляд, подошла к шкафу и сняла с вешалки его пальто. Потом взяла свое. Энн сжала его руку.

— Идем. Все равно вино должно охладиться несколько часов. Мы откроем его, когда вернемся.

Он последовал за ней.

— Ты хочешь пойти в какое-нибудь определенное заведение?

— Ты был когда-нибудь в ресторане итальянской кухни «Дэйв» в Эванстоне? Там не слишком дорого.

— Отлично, — сказал Ник и про себя усмехнулся — он обедал там по крайней мере три раза в неделю.

В квартире было темно. И Ник был рад этому. Зимняя луна светила в окно спальни, очерчивая тусклым серебром контуры предметов.

Ник почувствовал шелковистость ее волос, когда Энн положила голову ему на грудь. Что с ним происходит?

— Не огорчайся, — шепнула она, — это не твоя вина.

— Да?.. — Он повернулся, взял сигарету с ночной тумбочки и прикурил ее. Потом долго смотрел на луну, размышляя о себе и о том, где он находится. Спальня одного пропащего парня... Здесь я трахал его жену... Но сегодня вечером что-то застопорилось...

Энн приподнялась на локте.

— Ну послушай, это и в самом деле не имеет значения.

Он знал, что это имеет значение.

— Возможно, ты просто перевозбужден...

...Кто перевозбужден? Я?.. Я лежу в постели с женщиной... У ее мужа, кажется, поехала крыша... Так кто же перевозбужден?..

Он повернулся к ней и в ее глазах увидел сильное желание. Ему казалось, будто она смотрит сквозь него. Энн засмеялась, но в ее смехе не было веселости, одна лишь темная тоска.

— Язык-то работает, — прошептал он.

Она улыбнулась ему, но какой-то горькой была эта улыбка!

— Нет... Ты же знаешь, мне не до этого.

Но она уже сбросила простыни и раздвинула бедра. В лунном свете они казались выточенными из серебристой слоновой кости.

Ник мог обнять ее всю. Он целовал ее, начав с ушей и постепенно спускаясь вниз.

— О-о-о! — застонала она, когда он достиг точки высшей чувствительности. Что она сказала еще? «Возьми»?

Он ощущал себя машиной. Мне надо как можно скорее уходить отсюда, думал он, уходить, пока я окончательно не попал в ловушку. Но даже в эти минуты он усердно работал языком внутри нее, находя все новые и новые эротические точки.

Позже Ник сказал, что у него возникло ощущение, будто она была не с ним все это время, и спросил, его ли в этом вина.

— Ты же знаешь, чья это вина, но еще не понимаешь, почему ты сейчас вдруг почувствовал себя виноватым. Ты ведь думаешь, что знаешь все, но это не так. — Она уткнулась лицом в волосы на его груди. — Господи, как мне сказать тебе об этом?

Ее голос звучал приглушенно. Он почувствовал на груди теплую влагу ее слез. Что случилось? — удивлялся он. Она выяснила, что он гомосексуалист? Насильник детей? Что?

Ник приблизил ее лицо к своему и слизал с ее глаз слезы.

— Я пойду принесу немного вина, — сказал он. — Может быть, это поможет.

Энн следила, как он обнаженным прошел через спальню, вспоминая, сколько раз в прошлом это делал Джо. Сидя в постели, она подтянула колени к груди и обвила их руками.

Будет ли моя жизнь когда-нибудь снова нормальной? — спрашивала она себя, глядя в ночное небо.

Ник вернулся, неся два бокала и бутылку. Он сел на край кровати и наполнил бокалы. Энн залпом выпила вино, взяла у него бутылку и налила себе снова.

— Для храбрости, — прошептала она, поднимая бокал. — Прошлой ночью я обнаружила несколько дневников Джо. То, что я прочитала, по-настоящему испугало меня. Я не знаю, что и думать. Джо рос в атмосфере ужасных унижений и оскорблений... — Энн продолжала рассказывать Нику о тех надругательствах, которые пришлось вытерпеть Джо от своего отца, рассказала, как его сестра помогала отцу, а мать смотрела на все сквозь пальцы. Когда Энн подошла к последней части своего рассказа, она просто не могла продолжать.

— Энн, ты должна рассказать мне все, — сказал Ник. — Тогда я смогу помочь.

— Он думает, что является кем-то... вроде вампира.

Энн поднялась и подошла к комоду, где среди носков лежала последняя тетрадь Джо.

— Читай здесь, — сказала она, возвращаясь. — Прочитай это сам.

Ник взял у нее дневник и включил настольную лампу. Читая, он мрачнел все больше и больше. Он сталкивался в своей практике со множеством неоднозначных ситуаций, но ничто не может сравниться с этим случаем. Парень был обречен на безумие, думал он, да и кто бы не свихнулся, живя в таких условиях?

— Ты думаешь, в этом есть какая-нибудь связь с тем, что сейчас происходит? — спросила Энн, когда Ник закончил читать.

— Да, я думаю, прямая. Не то чтобы он был каким-то вампиром, но он в самом деле болен... и может быть, причинил боль кому-то еще.

Энн съежилась. Она вспомнила об этих убийствах в Бервине.

— Ник, есть еще кое-что, что тебе следует знать. Этой зимой в Бервине были совершены два убийства. И оба с помощью какого-то необычного острого предмета. Джо, насколько мне известно, никогда ни за чем не ездил в Бервин до того вечера, когда ты его выследил. Понять не могу, почему он вдруг туда поехал... И это беспокоит меня. И еще одно: несколько недель назад я нашла в ванной окровавленный складной скальпель. Я просто не знаю, что думать.

— Ну, слишком-то не волнуйся. Все эти факты могут быть простым совпадением.

— Еще одна вещь: все последние дневники исчезли. Я уверена, он продолжал их вести. Значит, он что-то скрывает.

— Тогда зачем бы ему оставлять тебе хоть часть их?

— Я не знаю. А почему ты думаешь, что он оставил их мне?

— Ну, ему ведь ничего не стоило спрятать все дневники.

— Пожалуй... — Энн надолго задумалась. — Может быть, он действительно хотел, чтобы я их прочитала. Хотел таким образом дать мне знать, как он болен. О, Ник, может быть, все, что ему нужно, — это помощь?

— Да, он в ней нуждается по-настоящему.

— Мы должны выяснить как можно больше. Ты поможешь мне. Ник?

— Понимаешь, я зашел в тупик. В мотеле он больше не живет. Я потерял его следы.

— Я имею в виду его прошлое: ты мог бы разузнать побольше о его прошлом?

— То есть постараться найти его семью или что-то в этом роде?

— Да, я имею в виду именно это. Он всегда избегал разговоров о семье, и мне казалось, что он что-то скрывает. Теперь я понимаю, почему он не хотел иметь дела с родственниками, но может быть, они знают что-нибудь, что поможет нам найти его. Я хочу спасти его, Ник. И хочу, чтобы мы нашли его до того, как он полностью разрушит свою жизнь.

— Я не представляю, откуда начать поиски.

— Я знаю. В своем дневнике он упоминал родной город. Это в Пенсильвании... Саммитвилл, маленький городок металлургов, немного западнее Питтсбурга. Пожалуйста, Ник, слетай туда, всего на один день... Я оплачу самолет.

— Да дело не в этом. Просто я не знаю, насколько целесообразна эта поездка.

Энн покачала головой.

— Я тоже, но мы так ничего и не узнаем, если не попробуем. Ты же детектив, тебе и карты в руки. Ты можешь обнаружить такие вещи, на которые другой не обратит внимания. Пожалуйста, Ник. Ну сделай это для меня!

— Хорошо, хорошо, но я не могу задерживаться там дольше чем на один день.

— Когда ты поедешь?

— Только на следующей неделе. Я поеду в начале недели, в понедельник или, самое позднее, — во вторник.

Ник прибыл в Большой международный аэропорт Питтсбурга во вторник утром. Ему не приходилось бывать здесь прежде, и, когда самолет приземлился, он был поражен первозданной красотой этого края. Вокруг раскинулись большие холмы, покрытые лесом. Впрочем, аэропорт находился довольно далеко от города.

К тому времени, когда Ник взял напрокат машину, солнце, яркими пятнами лежавшее на холмах, скрылось. Над Питтсбургом небо было покрыто тяжелыми облаками, в воздухе висела легкая дымка. Ник подумал, что если опустится туман, это значительно затруднит его поездку в Саммитвилл.

Покинув аэропорт, он сразу направился на запад.

Городской архив Саммитвилла помещался в совершенно новом приземистом одноэтажном здании из красного кирпича, в центре Нижнего города. После того как в отделе справок Ник объяснил, что является частным следователем и ему нужны некоторые архивные данные, его направили к Эуле Симмонс, отвечающей за регистрацию всех жителей города. Ее кабинет находился в подвальном помещении архива. Эула Симмонс оказалась очень полной женщиной в годах. На ней было яркое розовое платье и красные туфли. Ник подумал, что она работает в этой регистратуре со времени окончания школы.

Вскоре он убедился, что, несмотря на крикливый наряд, она является довольно квалифицированным специалистом.

— Марго Мак-Эри? Это имя мне незнакомо, однако в Саммитвилле шестнадцать тысяч жителей, и я просто не могу знать всех. Вы ищете свидетельство о рождении?

— Ну, с этого я, пожалуй, начну. А вообще я хочу выяснить все, что смогу.

— Думаю, это вам удастся. Хорошо бы знать год ее рождения. Это могло бы помочь.

— Я полагаю, конец сороковых — начало пятидесятых годов.

Эула засмеялась.

Я позволю вам поискать ее!

Она провела Ника в помещение архива.

— У нас нет компьютера, поэтому вам придется покопаться в книгах регистрации. Удачи вам.

И она оставила Ника посередине комнаты-клетки. Он начал с 1948 года.

Через четыре часа Ник обнаружил свидетельство о смерти Марго Мак-Эри. Она покончила жизнь самоубийством: смерть наступила в результате огромной потери крови после того, как она вскрыла себе вены на обеих кистях рук. Ник посмотрел на дату, вспоминая записи в дневнике. Запись Джо относилась к 1981 году. В свидетельстве о смерти говорилось, что приблизительное время смерти — семь часов утра пятого августа 1981 года. По времени это было близко к тому дню, когда она приезжала к брату в Чикаго (если она действительно к нему приезжала). Представляю себе, думал Ник, я бы тоже покончил самоубийством, если бы всадил нож в спину брата, а чуть позже заставил бы его пить свою кровь.

Боже, во что я вляпался?

Ник встал со стула и потянулся. Что же происходит? Ясно одно: Джо Мак-Эри был ненормальным задолго до того, как встретил Энн. Кто знает, что было правдой в этих дневниках? Ник решил, что все это было правдой лишь для самого Джо. Несчастный парень.

Ник решил посоветовать Энн сообщить о Джо властям, как только они его найдут. Это надо сделать даже в том случае, если Джо не замешан ни в каких убийствах. Страхи Энн могут быть результатом стресса. Ник переписал адрес из свидетельства о смерти Марго, чтобы проверить, живет ли кто-нибудь из семьи Мак-Эри по этому адресу. Если они переехали, он сможет найти их координаты в телефонной книге.

Потом Ник отправился в местную публичную библиотеку. Он надеялся найти газету с заметкой о самоубийстве Марго. В таком маленьком городке, как Саммитвилл, это, очевидно, было из ряда вон выходящим событием.

Да, новости были ошеломляющие. Ник сидел в подвале обшарпанного старого здания, где пахло плесенью и находившимися вокруг стариками, и вглядывался в голубоватый экран микропленочного аппарата.

Он тряхнул головой, словно желая избавиться от всех этих кошмаров. Марго Мак-Эри покончила самоубийством в мотеле «Пэттисон» на окраине города. Она сменила в номере простыни на белые сатиновые и затем, сделав бритвой глубокие вертикальные разрезы на запястьях, легла поперек кровати.

Из маленького портативного магнитофона, который она принесла с собой, лились звуки «Весны» Вивальди.

Пока Ник находился в подвале библиотеки, небо стало совсем темным, как ночью. Он ехал вдоль реки Огайо на окраину города и смотрел на деревья, казавшиеся черными на фоне потемневшего неба, на пар, поднимавшийся от реки. Отражаясь в воде, дымили огромные, устремленные ввысь заводские трубы.

Мерцающие огни завода освещали берег реки. Ник заметил баржу, медленно плывшую вниз по течению.

Он повернул направо и повел машину по ухабистой дороге, которая шла под уклон и заканчивалась на поляне вблизи реки. Ник подумал, что местные жители, должно быть, часто страдают от наводнений. Интересно, что их удерживает здесь, в этом беднейшем районе. Большинство домов были деревянными, и многие из них требовали покраски. Те, что выглядели поприличнее, были покрыты толем, выкрашенным под кирпич.

Это здесь, подумал Ник, притормозив машину и взглянув на дом, где вырос Джо Мак-Эри. Ник сравнил адрес, который он переписал из архивной книги, с адресом на почтовом ящике. Да, это именно здесь.

В доме было темно, но Ник решил все же попытать счастья. Он хотел ночью вылететь в Чикаго и подумал, что если не найдет семейство Мак-Эри сегодня вечером, то больше искать не будет.

Выйдя из машины, он окунулся в глубокую тишину, нарушаемую лишь журчанием реки. В воздухе стоял запах рыбы, смешанный с запахом серы, доносившимся с завода. Тухлые яйца и рыба. Какое прекрасное место для обитания людей...

Здесь не было тротуаров, и под ногами Ника чавкала грязь, когда он подходил к крыльцу. Как только он шагнул на первую ступеньку, она скрипнула. Скрип разбудил собаку на заднем дворе, и она залилась лаем. Лай сопровождался звяканьем и скрежетом — собака рвалась с цепи. На крыльце зажегся свет, и Ник, не успев постучаться, увидел мелькнувший в окне силуэт мужчины. Прежде чем подойти к двери, мужчина зажег свет еще в нескольких местах.

Не открывая, он крикнул:

— Кто там?

Ник не мог как следует рассмотреть его лицо, потому что на застекленной двери висели кисейные занавески.

— Меня зовут Ник Мон-Пьер. Я пытаюсь найти семейство Мак-Эри. Вы мистер Мак-Эри?

Дверь открылась, и Ник увидел пожилого лысеющего мужчину. В одной руке он держал банку пива «Блек Лэйбл», в другой — сигарету. На нем были футболка и зеленые рабочие брюки.

— Входи, — сказал мужчина, придерживая непослушную дверь и пропуская перед собой Ника.

Ник вошел и огляделся. Обои пожелтели от сигаретного дыма, в течение многих лет оседавшего на стены. Весь дом пропитался запахом табака, словно окна никогда не открывались.

— Вы мистер Мак-Эри? — повторил свой вопрос Ник.

— А что?

— Я друг его сына. Меня зовут Ник...

— Это я уже слышал. — Мужчина секунду помолчал. — Нет, я не мистер Мак-Эри.

— Вы не знаете, где его можно найти? Эта семья жила здесь раньше.

— Да. Мак-Эри все умерли, насколько мне известно. — Мужчина говорил сухо, не выказывая особой учтивости.

— А что с ними произошло?

Мужчина пожал плечами и уставился в пол.

— По-моему, дочь покончила с собой. О парне я ничего не слышал. Он исчез. Ты говоришь, что знаешь его?

— Да, — солгал Ник. — Мы учились вместе в школе, а потом я работал с ним.

— Откуда, ты говоришь, приехал?

— Из Чикаго.

— Ага.

— А когда вы поселились в этом доме?

— Мистер, вряд ли это твое дело. Я собирался спать. Мне завтра рано вставать.

— Благодарю, что уделили мне время.

Мужчина закрыл дверь, едва Ник переступил порог.

Затем он повернулся и, вглядываясь в темноту, направился в гостиную.

— Кто это был?

— Да, какой-то бездельник. Он хотел узнать что-нибудь о Джо. Или хотя бы о его семье. По моим словам, мы все умерли. — Мужчина засмеялся.

Это уж точно! Для какого-то там парня мы умерли! — Его жена взяла у него пиво и начала пить.

Глава 21

Рэнди колебался несколько дней, но наконец набрался храбрости и решил позвонить Джо Мак-Эри. Если фортуна улыбнется ему, то они встретятся. Рэнди знал, что сказать. Он не хотел заранее пугать Джо и решил сказать ему, что он — инспектор налоговой службы. Рэнди обдумал несколько вариантов: он мог представиться, например, диск-жокеем, который звонит, чтобы сообщить о крупном призе и договориться, где и когда он может вручить его мистеру Мак-Эри. Или Рэнди мог назваться давно забытым родственником Джо, приехавшим в Чикаго по делам... Существовали десятки других вариантов, не менее убедительных, но Рэнди остановился на налоговом инспекторе. Никто, даже убийца, не может отказаться от встречи с официальным лицом, наделенным такими полномочиями. Однако в это субботнее утро Рэнди вдруг обнаружил, что не в состоянии поднять телефонную трубку: от волнения у него даже ладони вспотели. Неяркий цветочный рисунок обоев в его спальне, казалось, Наступал на него, требуя решительных действий, а сердце колотилось в груди, протестуя против убийства. Ведь Рэнди никогда ранее и помыслить не мог, чтобы кого-нибудь убить, но и такой ненависти и ярости он тоже никогда не испытывал. Его начинало тошнить каждый раз, когда он набирал номер. И бросал трубку, так и не начав разговора.

Рэнди сделал пятую попытку, и тут в комнату вошла мать. Она открыла дверь и остановилась, пристально глядя на него, и он почувствовал себя так, будто его застали врасплох, когда он занимался онанизмом. Его лицо вспыхнуло, на лбу и верхней губе выступил холодный пот.

— Что случилось, ма? — Его голос сорвался и зазвенел, как у мальчишки.

— Ничего. Я просто подумала, что тебе пора позавтракать. Я тебя звала, но ты мне не ответил.

— Я не слышал. Я не голоден.

— Пойдем, Рэнди. Ты должен поесть.

— Я поем попозже.

— Что поешь? Кусочек тоста и чашка кофе — это не завтрак для мужчины.

— Не волнуйся, ма. Я сам о себе позабочусь.

Она подошла ближе и села на кровать рядом с ним. Он заметил, как заострились черты ее лица, как она поседела. Когда же она успела так состариться?

Она взяла его за руку.

— Рэнди, ты должен оставить это. Знаю, что это трудно, но Мэгги не захотела бы, чтобы ты так поступал.

Он вырвал у нее руку.

— Какого черта? Откуда ты можешь знать, хотела или не хотела бы Мэгги? Мэгги не хотела бы умереть от руки какого-то психа, но ей не предоставили выбора.

Он продолжал кричать, и мать отшатнулась от него. Она поспешно встала, в ее глазах блестели слезы.

— Ладно, — прошептала она, — ладно.

Мать вышла из комнаты, а Рэнди смотрел ей вслед и чувствовал, что его тошнит еще сильнее. Позже он извинится перед ней. Сейчас он слишком разнервничался и не выдержит ее натиска. Он еще раз поднял телефонную трубку и набрал номер, который помнил уже наизусть. На сей раз он выдержит и дождется ответа. Он слушал гудки: один, другой, третий...

— Алло.

Женский голос. Рэнди никогда не думал о том, что у Джо Мак-Эри может быть семья. Он считал, что психопаты всегда одиноки, что они живут отшельниками в грязных квартирах, пишут на стенах разные глупости, а окна занавешивают одеялами.

Если это его жена или мать, интересно, как она выглядит? Знает ли она о его преступлениях?

— Алло? — Голос женщины прозвучал более настойчиво.

— Да, — произнес Рэнди, пытаясь сдержаться. — Будьте любезны, не могу ли я поговорить с Джо Мак-Эри?

Женщина на другом конце провода, кажется, охнула.

— А кто это?

Рэнди не знал, что сказать. Мысль о налоговом инспекторе вылетела у него из головы.

— Это его друг. Так дома он или нет?

В голосе Рэнди послышалось явное раздражение, и он испугался. Успокойся, скомандовал он себе.

— Нет, — ответила женщина, — сейчас его нет дома. А что ему передать?

Рэнди преодолевал искушение рассказать ей обо всем, что знал сам. Может быть, она ни о чем ведать не ведает, может быть, она ни в чем не виновата и случайно попала в лапы этого негодяя; может быть, ей самой грозит опасность...

— А вы не знаете, где он сейчас? Нет? Тогда я позвоню позже. Когда он будет дома?

— Затрудняюсь сказать...

— А вы — кто? Его жена?

— Это абсолютно вас не касается. Вы сами-то кто такой?

Рэнди решил ничего ей не рассказывать. Не исключено, что она обо всем знает, и, открывшись ей, он сработает на руку Мак-Эри, тот начнет сам искать встречи, а Рэнди не хотел предоставить ему такую возможность. Он жаждал лишь одного: отомстить за смерть Мэгги. Он не думал о том, что его могут поймать, посадить в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, — все это не имело значения.

— Я позвоню ему позже.

— Это невозможно, потому что...

Прервав женщину на полуслове, Рэнди повесил трубку. Потом он лег в постель и уставился в потолок, разглядывая паутину в углах и длинную трещину, тянувшуюся от люстры до самой стены.

Он все равно доберется до Мак-Эри... Как — Рэнди пока не знал. Ясно было только одно: он должен видеть этого ублюдка мертвым.

Энн в смущении повесила трубку. За последние несколько недель ей приходилось отвечать на множество звонков клиентов Джо. Они хотели знать, когда он выполнит их заказ, удивлялись, почему он не поддерживает с ними связи. Энн преодолевала искушение, чтобы не сказать: «Он — в психбольнице. По крайней мере, я так думаю. Он пока еще не умер, но он живой мертвец. Это вас устраивает?»

Последний звонок встревожил ее. Голос звучал так, словно говоривший сам был душевнобольным. А может быть, он тоже напуган, подумала Энн, беря с кухонного стола чашку с остывшим кофе.

В гостиной раздался звонок, и Энн поспешила к домофону.

— Кто там?

— Энн, это Ник, — прозвучал механический голос.

Она открыла дверь и побежала в спальню, чтобы надеть джинсы и красную замшевую рубашку, широкую, свободного покроя.

— Минуточку, — крикнула Энн, услышав его шаги. Она отбросила волосы назад и перевязала их эластичной лентой.

Войдя, Ник крепко обнял ее и надолго задержал в объятиях. Она вдыхала запахи ирландского мыла и кожаного пиджака.

— Пойдем же, — прошептала она, вырвавшись из его объятий, и провела его в гостиную.

Они сели на кушетку, лицом к лицу, и Энн спросила:

— Ну, как съездил? Что-нибудь нашел?

— Хорошо, — ответил Ник и, задумавшись, надолго замолчал. — Я нашел там кое-что интересное, только не знаю, сможем ли мы этим воспользоваться. — Он встал и глянул в окно, на поток машин, несущихся по Лэйк-Шор-Драйв.

— В этом краю смешались промышленность и природа, — сказал он, отворачиваясь от окна. — Потрясающая природа. Вокруг — огромные, необыкновенно живописные холмы, поросшие почти девственным лесом. Представляю, как там красиво летом и осенью! Но когда смотришь на металлургический завод, атомную электростанцию с огромными башнями вдоль реки, трубами... понимаешь, что это чисто промышленный город. Большинство домов облупились, осели. Они производят удручающее впечатление.

— Ник, о чем ты говоришь?

— Не знаю... — Он подошел и сел на кушетку.

— Так что же все-таки?

— Ты помнишь, что писал Джо в дневнике о своей сестре Марго?

— Да.

— Когда он видел ее в последний раз?

— Я не помню точно. Наверное, году в восемьдесят первом или что-то около этого, — сказала Энн. — Марго отлично сдала выпускные экзамены.

Ник задержал дыхание. Он погасил сигарету и посмотрел на пепельницу.

— Поданным Саммитвиллского городского архива, Марго покончила с собой вскоре после того; как в последний раз виделась с Джо. Во всяком случае, такой вывод можно сделать, исходя из дат в его дневнике.

Энн молча смотрела на него.

— Энни, просмотрев множество бумаг, я нашел несколько интересных фактов. Она... она бритвой вскрыла себе вены на запястьях.

Ник пристально посмотрел на Энн, пытаясь определить, какое впечатление произвело на нее это сообщение. Лицо Энн ничего не выражало.

— Она была обнажена и лежала на белых сатиновых простынях поперек кровати.

Ник увидел, что и эта информация не произвела на Энн никакого впечатления.

— Ты думаешь, что Марго могла как-нибудь повлиять на поведение Джо?

— Не могу ничего сказать. Я — не Фрейд, а всего лишь следователь. — Ник насупившись смотрел на нее. Ему вдруг захотелось бежать отсюда, вновь вернуться к расследованию случаев промышленного шпионажа, к тем делам и событиям, которыми была наполнена его жизнь до тех пор, пока однажды в его кабинет не вошла Энн. Жаль, что тогда я не был обучен тем вещам, которые сейчас помогли бы нам найти Джо.

Энн стояла и смотрела в окно.

— Мы должны найти его, Ник.

Какое-то время они молча стояли обнявшись. Им больше не о чем было говорить. Энн прижалась к груди Ника. Она хотела забыть все, что знала, и не знать больше ничего.

— Будем искать, — прошептал Ник. Ему не хотелось признаваться Энн в том, что ему тоже страшно. Он вспомнил Саммитвилл, темную дорогу вдоль берега, вспомнил, как над водой поднимался туман, как черные деревья простирали сучковатые ветви-руки к безмолвно текущей реке. Он подумал: «Мы должны найти его, потому что я уверен, что он чертовски хочет найти нас первым».

Утреннее солнце, проникнув сквозь шторы, разбудило Ника. Он посмотрел на Энн: ее лицо на фоне бледно-голубой наволочки казалось спокойным. В последнее время оно редко выражало спокойствие. Даже этой ночью, отдаваясь ему, Энн явно не могла избавиться от мучившего ее страха, и из-за ее нервозности он порой терял эрекцию. Они занимались любовью до тех пор, пока она не уснула.

Теперь, подумал он, как раз и начнется настоящий сыск. Прежде всего ему нужно повидать Пэт Янг. По наблюдениям Ника, она была последней, с кем виделся Джо. Она должна кое-что знать.

Стараясь не разбудить Энн, Ник выскользнул из, постели. Надевая брюки, он заметил, что она открывает глаза.

— Куда ты? — спросила она сонным голосом, пытаясь приподняться на локтях.

— Я хочу начать поиски Джо.

— А ты уверен в успехе?

— Я знаю лишь одно: мы должны разыскать его как можно скорее.

Энн, казалось, была испугана, и он удивился, чем мог быть вызван этот страх. Она положила ноги на спинку кровати.

— Может быть, мне отправиться с тобой, Ник?

— Нет, Энни, мне лучше поработать одному.

— Может быть, все бросить? Не связываться с этим бугаем...

— Бугай или не бугай, но я не оставлю этого дела. Надо подумать, с чего начать. Знаешь что? Если мне не посчастливится отыскать его сегодня, тебе лучше бы не оставаться здесь, в этой квартире.

— А я думаю иначе. — Энн встала и отправилась в ванную. Ник услышал, как потекла вода. Потом раздался ее голос: — Если я буду дома, Джо придет сюда. Я знаю это совершенно точно.

Ник вошел в ванную и увидел, что она чистит зубы.

— Послушай, Энни, а если он позвонит? Может быть, он как раз сейчас пытается сюда дозвониться.

Она прополоскала рот и посмотрела на него.

— Может, ты прав. Но дай мне договорить.

— Пожалуйста, слушаю тебя.

— Я останусь, но ты должен сообщать мне о каждом своем шаге. Звони мне время от времени. Я должна знать, как идут дела. Сегодня я не в состоянии думать ни о чем другом.

Он подошел к ней и обнял ее, как бы пытаясь защитить.

— Обещаю держать тебя в курсе дела, даже если что-нибудь не будет ладиться. Хорошо?

— Хорошо.

— А теперь позволь мне одеться. А то мы явимся к шапочному разбору.

Она увидела, как он исчез за дверью спальни.

Пэт Янг еще раз посмотрела на себя в зеркало. На ее лице было множество ран — от мелких царапин до глубоких порезов. Оба глаза распухли и превратились в узкие щелочки, их окружали багровые и желтые синяки. Верхняя губа отекла.

Она отшатнулась от зеркала, висевшего в ванной. Передавали воскресную утреннюю проповедь, и Пэт подъехала в своем кресле к телевизору. Она молилась, чтобы появился Джо. Если Джо увидит, что с ней сделал этот человек, он спасет ее. Он может разделаться с ним.

Даже если Джо не сделает этого, подумала она, ей станет легче, когда он будет с ней. В полиции, видно, до сих пор ни о чем не знают...

Жужжание домофона напугало ее. Пэт подъехала к двери, чтобы посмотреть, кто это. Она надеялась, что это Джо. В дверь постучали. Пэт посмотрела в глазок и увидела Ника.

— Кто вы? — спросила она.

— Мое имя Ник Мон-Пьер. Я друг Джо Мак-Эри.

Пэт размышляла. Курьер? Может быть, Джо прислал этого человека, чтобы тот проводил ее к нему?

— Чей друг?

— Джо Мак-Эри. Откройте, пожалуйста.

Ник смотрел на Пэт Янг, удивляясь, что мог найти в ней Джо. К тому же она была избита жесточайшим образом. Ему редко приходилось видеть такое.

— Что с вами случилось? — спросил он.

— Не ваше собачье дело! — огрызнулась Пэт. — Так чего вы от меня хотите?

— Я же сказал вам, что я друг Джо Мак-Эри.

— Ну и что? — Пэт решила, что он ничего от нее не добьется. Джо должен был предупредить ее, прежде чем кого-то присылать к ней. Почему он этого не сделал?

— Я пытаюсь разыскать его.

— А почему вы решили, что я знаю о нем хоть что-то?

— Вы же его... м-м-м... приятельница? Разве не так?

— Кто вам сказал об этом?

— Хорошо, мисс Янг, я открою вам все карты. — Ник снял шляпу и сел. — Я частный детектив, работаю на жену Джо. Мы знаем, что Джо очень болен, и хотим помочь ему. Однажды я уже был здесь, я следил за ним.

Ник заметил, что на ее избитом лице отразились гнев и ярость. Пэт хрипло произнесла, цедя слова сквозь сжатые зубы:

— Кто дал вам право делать грязные намеки?! Я не знаю никакого Джо Мак-Эри.

— Я видел, как он входил в этот дом.

— Мне плевать, что вы там видели. Мало ли к кому он мог прийти!

— Я видел, как он звонил в вашу квартиру. Я даже записал номер.

— Видел!.. Следил!.. Ублюдок, ищейка паршивая! Любой человек может позвонить в любую квартиру, и ему откроют... Это ничего не значит... Может быть, ко мне звонили, стучали, а я не слышала. Ну и что? — Пэт не могла остановиться.

— А я думал, что вы его знаете.

— Я уже сказала вам, меня не волнует, что вы обо мне думаете.

— Может быть, вот это поможет вам что-нибудь вспомнить? — Ник вытащил из бумажника двадцатидолларовую банкноту. Пэт выхватила ее у него из рук.

— Нет, это не поможет! Можете выложить хоть все содержимое вашего кошелька. — Она спрятала банкноту в бюстгальтер. — А теперь убирайтесь из моего дома!

— Мисс Янг, я прошу вас...

— Убирайтесь, или я вызову полицию.

— Мы не желаем ему ничего плохого. Мы просто хотим помочь ему. У него могут быть большие неприятности.

— Мне это безразлично. Я уже сказала вам, я его не знаю.

Позже Ник позвонил Энн из телефонной будки в Бервине. Сказал, что Пэт Янг что-то знает, но не хочет ни о чем говорить. Он попытается не упускать ее из вида.

— Рано или поздно Джо придет к ней. У меня такое предчувствие, и я знаю, что я прав.

Глава 22

Из дневника Джо Мак-Эри (без даты):

«Он жаждал крови. Весь мир внезапно стал кроваво-красным. Его преследовал этот цвет, он повсюду видел льющуюся кровь. Она потоком лилась из лампы, горевшей в витрине мебельного магазина, она рвалась вверх, подобно некому кровавому извержению. Маленький мальчик остановился у фонтанчика, чтобы напиться воды, внезапно у него пошла носом кровь. Он склонился над упавшим мальчиком и стал жадно сосать и слизывать его кровь с подбородка и щек, кровь капала на рубашку. Все животные в Линкольнском зоопарке выставляли напоказ свои открытые раны. Из некоторых ран кровь лишь сочилась, из других, где были повреждены артерии, била струей. Звери не боялись его, он перепрыгивал через ограду: звук льющейся крови казался ему песней сирены.

Он должен напиться крови.

По улицам текла кровь. Падающий снег смешивался с кровью и становился розовым. Кирпичи домов тоже казались обрызганными кровью. Он остановился поблизости от городского вокзала. Здание кровоточило, линия стыка фундамента с первым рядом кирпичей набухла кровью. Он удивлялся, что многие пассажиры, заметив его, отскакивали в сторону и начинали ловить такси. Им хотелось поскорее добраться до дома. Как странно — он все время старался спрятаться в тень, но они замечали его и в тени. Он наблюдал за теми, кто шел по туннелю, ждал, когда кто-нибудь подойдет ближе. И дождался: к нему подошла женщина.

Он разглядел ее. Негритянка. Пушистая кофта из искусственной шерсти, стоячий воротничок блузки. Копна темных волос, как будто слегка припорошенных снегом. Мини-юбка и туфли на высоком каблуке. Даже в темноте он разглядел безупречную форму ее ног, которую подчеркивали тонкие чулки. Приятная тяжесть в брюках подсказала ему: это ОНА. Он никогда еще не пробовал негритянской крови, хотя и знал, что она горячее, чем у белых.

...Она идет одна, ее губы чуть-чуть подрагивают. Он ждет, когда она войдет в темноту туннеля, а со станции уйдут несколько пассажиров, опоздавших на поезд и задержавшихся на вокзале. Он ощущает в кармане ледяную сталь складного скальпеля. Резать, резать!.. Он улыбается. Некоторое время она стоит неподвижно, а потом оглядывается на него через плечо. Он замечает в ее глазах страх. И замечает еще кое-что, белки ее глаз краснеют, наливаясь кровью. Она уже готова!

Он идет, стараясь ступать как можно тише, и как бы слышит ее мысли: «Проклятые туфли».

Время! Он догоняет ее неожиданно легко. Она оборачивается к нему, замирает.

— Что вам надо? — спрашивает она с вызовом, но это показная храбрость. Он не отвечает, да и она уже сама понимает, что обречена, что от него нечего ждать пощады. Он подкрадывается к ней сзади, одной рукой внезапно хватает за горло, а другой зажимает ей рот. Скорее туда, где сгустилась тень! Он тащит ее в горячую красную темноту. Почему-то люди считают, что темнота черная, но он знает правду: она ярко-малинового цвета. Это — цвет запекшейся крови. Она пытается сопротивляться, но он гораздо сильнее. Одной рукой он достает складной скальпель, другой — продолжает держать за горло. Тонкая как луч улыбка появляется у него на лице, когда стальное лезвие входит вглубь. Она задыхается, кашляет, разбрызгивая кровь. Он целует ее. Она падает. Он перерезает ей горло».

В вечернем выпуске «Чикаго трибюн» была опубликована статья под крупным, набранным жирным шрифтом заголовком:

«ВБЛИЗИ ЧИКАГСКОГО ВОКЗАЛА УБИТА ЖЕНЩИНА»

В этой статье подробно описывалась очередная трагедия. Убита Элизабет Роулингс, двадцати шести лет. Возвращаясь домой с работы (она служила в одной из контор окружной дороги), Элизабет шла по Коттедж-Гров-авеню. На станции метро, прежде чем спуститься вниз, к поездам, она зашла в находящийся там магазин и купила пачку сигарет. Кассир был последним, кто видел ее живой. Женщина зарезана тем же способом, какой уже известен чикагской полиции по ряду других убийств, совершенных в городе минувшей зимой.

Заголовок в «Чикаго сан таймс» кричал: «ЗВЕРСКИ УБИТА ЖЕНЩИНА, МАНЬЯКА ИЩУТ». В газете также давалась фотография женского тела, накрытого простыней. Этот снимок был сделан на месте преступления перед тем, как убитую перенесли в прибывшую санитарную машину. Кроме того, на вкладном листе была помещена фотография заплаканной матери убитой.

Ближе к вечеру того же дня чикагские сыщики уже несомневались, что оба убийства в Бервине и это чикагское убийство — дело рук одного и того же человека. Специалисты подтвердили, что раны всем трем жертвам нанесены одним и тем же орудием, хотя они и не могли сказать точно, каким именно. Большинство считало, что убийца использовал лезвие бритвы. Частицы кожи, обнаруженные под ногтями всех трех жертв, были идентифицированы и сопоставлены: они принадлежали одному человеку. Каждая из убитых женщин потеряла очень много крови, но на месте преступления ее почти не было. Этот факт более всего озадачил чикагский департамент полиции — куда девалась кровь? А сыщики, занимавшиеся этим делом, — будь они честны друг перед другом и перед прессой, — могли бы признаться, что боятся даже думать о том, чем все это кончится.

В полночь, во время пресс-конференции, мэр Чикаго заявил, что при департаменте полиции Чикаго сформирована специальная следственная группа и что убийца будет арестован прежде, чем успеет совершить новое преступление. Он разослал официальные уведомления всем своим службам; в этих уведомлениях говорилось о том, что, если у кого-либо возникнет малейшее подозрение, он должен как можно скорее связаться с департаментом полиции Чикаго или Бервина. Для этого установлена специальная «горячая линия», ее номер будет подключен к сети утром следующего дня.

Белла, мать Элизабет Роулингс, пристально смотрела на двух малышек своей дочери, на двух внучек. Они жили все вместе в маленькой двухкомнатной квартирке, которую Элизабет снимала на свой ничтожный заработок. Что теперь будет с девочками? Я слишком стара, думала Белла, у меня не хватит ни сил, ни средств, чтобы поднять их на ноги. Где же тот добрый человек, который смог бы о них позаботиться?..

Плача, она тяжело опустилась на стул. Дети недоуменно взглянули на нее. Они играли на полу бутылочками из-под оливкового масла, строя из них небоскребы и дома для маленьких игрушечных человечков. Баба — она всегда помогала им строить. Их темные глаза смотрели удивленно, непонимающе. Они не могли понять, почему мама все никак не придет с работы и почему баба все время плачет.

Белла поднялась со стула и прошла из кухни в комнату. На телевизоре стояла фотография, на которой они были сняты все вместе. Этот снимок был сделан в Сирзе, и Элизабет выпросила его для себя. Белла вспомнила, как дочь однажды сказала:

— Когда-нибудь мои девочки станут взрослыми. У них будут свои дети. Глядя на эту фотографию, я буду вспоминать, какими они были в раннем детстве.

— Я тоже буду помнить, деточка, — прошептала Белла, поглаживая рамку фотографии.

Энн собрала все газеты, имевшиеся в квартире, и выбросила их в мусоропровод, зашелестела бумага, хлопнула крышка, и все смолкло. Она прочитала все заметки в газетах и записала телефон «горячей линии». Посмотрела все телевизионные новости, слушая, как диктор перечисляет женщин, убитых этой зимой неизвестным маньяком, которого называли Чикагским Резаком.

Было уже поздно, три часа ночи, и Энн решила отложить просмотр оставшихся фотографий до утра. Она легла в постель, желая только одного — чтобы Ник был рядом с ней, поддержал ее и убедил, что этот ужасный Чикагский Резак, которого все ищут, не Джо. Она устроилась поудобнее, закрыла глаза и попыталась отогнать мрачные мысли — надо думать о чем-нибудь приятном. Но через несколько минут Энн вновь открыла глаза и стала напряженно всматриваться в темноту спальни.

Бесполезно, подумала она, сбрасывая одеяло и поднимаясь с постели. Прошла в кухню, налила в кастрюлю молока и поставила на плиту. Пока грелось молоко, она села за кухонный стол и попыталась доказать себе, почему Джо не мог быть Резаком. У него не тот характер, думала она, он ведь очень чувствительный, мягкий, даже не грубил никогда. Когда они учились в колледже, ему досаждали мыши, но он просто не мог поставить мышеловку. Как же он может убить человека? Но, говорила она себе, ведь она знает его не со школьной скамьи.

Налив молоко в кружку, она заметила бумажку с телефоном «горячей линии». В газете было сказано, что по этому номеру можно звонить двадцать четыре часа в сутки. А что, если поднять трубку и позвонить? Но что она может сообщить? У нее нет настоящих доказательств. Сказать что-нибудь вроде этого: «Я нашла в нашей ванной окровавленный скальпель... Я думаю, что мой муж — убийца. Но сейчас мы в разводе, и я не знаю, где он находится...» Она могла бы в отместку за причиненную ей боль дать номер телефона мотеля, но Джо там уже нет. И вообще — постаралась она убедить себя — это ни к чему хорошему не приведет. Дневники? Нет, сказать о дневниках она просто не в состоянии.

Ник, думала она, о Ник, найди его поскорее!

Металлический голос зуммера в гостиной заставил ее вздрогнуть. Кружка с горячим молоком полетела на кафельный пол и разбилась вдребезги. Энн с удивлением заметила, что молоко обожгло ей ногу.

Зуммер зазвенел снова.

Энн, приходя в себя, побежала к дверям. Ник говорил ей, что на заводе у него много работы, и он задержится там на всю ночь. Но может быть, Нику повезло, обстоятельства изменились, и он приехал сюда к ней.

Она ускорила шаги, и в это время звонок настойчиво прозвенел два раза.

— Ник? — спросила она, нажимая кнопку домофона.

В микрофон прозвучал поющий голос:

— Я должен видеть тебя.

Сейчас это пение и смех заполнят всю квартиру! Прерывая их, Энн вновь задала вопрос:

— Кто там?

Смех.

— Я должен увидеть тебя, — снова пропел голос.

Энн вскрикнула и инстинктивно прижалась к стене, как бы ища у нее защиты. Джо! Она задыхалась, сердце бешено колотилось.

Когда она снова нажала кнопку домофона, ей никто не ответил. Она поспешила к окну и вгляделась в круглую площадку перед домом. Пусто.

О Боже, думала она, что же мне делать?

Она бросилась в кухню, подняла телефонную трубку и машинально набрала номер «горячей линии», семь-четыре-четыре. Склонившись над диском, Энн прислушалась к гулким ударам своего сердца.

Из дневника Джо Мак-Эри (без даты):

«Нанести визит Энн. Не знаю, готова она для меня или нет. Она должна быть готова. Это только часть плана. Когда мы снова будем вместе, я уверен, все будет как в добрые старые времена. Но только тогда, когда я возьму ее, я ее сохраню».

Яркие фонари автобусной остановки ослепили его. Как здесь жарко, подумал Джо, опускаясь на одно из сидений. Ему сейчас нужны были две вещи: тепло и сон.

Но заснуть не удалось. Несмотря на то, что прошел всего лишь день с тех пор, как он пил кровь, он не мог думать ни о чем другом. Эта мысль билась в мозгу, настойчиво требуя удовлетворения. Стоило ему закрыть глаза, как во тьме начинали мелькать какие-то круглые красные тени. Его воображение рисовало потоки льющейся крови, и возбуждение не отпускало его.

Он встал и прошел в мужской туалет. Может быть, если он займется мастурбацией, его возбуждение пройдет и он сможет уснуть.

Он опустился на сиденье и закрыл глаза. В соседней кабинке кто-то был. Нога в кожаном ботинке приблизилась к ноге Джо. Надо выяснить, есть ли кто-нибудь в кабинке, находящейся с другой стороны. Он наклонился и заглянул под перегородку — эта кабинка была пуста. Нога неизвестного мужчины продвинулась еще на несколько дюймов, подтолкнула Джо, и он опять почувствовал возбуждение.

Мужчина внезапно встал на колени, нагнулся и из-под перегородки взглянул на Джо. Потом, оставаясь на коленях, распрямился. Перегородка теперь закрывала верхнюю часть его туловища. В лицо Джо ткнулся напряженный член.

У Джо в мозгу словно что-то щелкнуло, и он внезапно понял, что надо сделать. Неуловимым движением он вытащил из кармана скальпель и рассек член от корня до пурпурной головки. Джо, услышав, как мужчина стал судорожно хватать воздух ртом, вцепился в его ноги и удерживал его, пока тот не перестал сопротивляться. Тогда Джо наклонил голову и начал жадно сосать кровь из рассеченного члена, стараясь не упустить ни капли.

Напоследок мужчина издал ужасающий вопль, отразившийся от стен туалета. От этого вопля у Джо заложило уши, он не заметил, как ослабил захват и отпустил голые ноги мужчины. Тот дернулся и поднялся.

Джо тоже встал и подтянул брюки. Дверь соседней кабинки хлопнула, послышались поспешные шаги и громкий стон:

— Боже, помогите же мне кто-нибудь!

Выглянув наружу, Джо мог наблюдать почти комическую сцену. Мужчина, необыкновенно тучный, бежал к выходу, путаясь в штанах, обмотавшихся вокруг лодыжек. Кровь стекала по его белым, лишенным растительности ногам.

Джо подумал, что сейчас очень удобно подойти к нему сзади и ударить ножом в шею, а потом вырезать язык. Если кто-нибудь появится, можно сказать, что этот человек первым набросился на Джо, пытаясь его задушить.

В это время мужчина упал на пол. Джо подскочил к нему, ударил его ножом в шею и начал пить кровь.

Открылась дверь.

— Что за черт?! — В этом вопросе послышался страх, и Джо взглянул в лицо вошедшему. Это был старый негр. Джо угрожающе помахал перед ним окровавленным скальпелем.

— Тихо, — прошипел он и толкнул старика на пол.

Пробегая через зал автобусной станции, Джо слышал, как старик звал на помощь, но помочь было некому. Слава Богу, подумал Джо, что есть на свете такие города... Он распахнул двойные стеклянные двери и выскочил наружу.

Ночной воздух был холодным. Джо стер с лица кровь рукавом пальто. Небо на востоке начинало едва заметно розоветь.

Глава 23

Ник и Энн сидели по разные стороны старого, потрескавшегося деревянного стола и пристально смотрели друг на друга. Из автопроигрывателя, стоявшего в углу зала, неслась песня ансамбля «Прекрасные молодые людоеды». Песня называлась «Я от нее без ума». Шипение жарящегося на гриле мяса, соперничавшее с голосами ансамбля, волны табачного дыма и запах гамбургеров заполнили пространство небольшого бара.

Энн пришла сюда по настоянию Ника. По соседству с этим маленьким баром, который назывался «Бриджпорт», находился другой бар — «Пльзень». С тех пор как Энн получила работу модельера, она почти не покидала квартиру. Ее глаза были обведены темными кругами, на лице лежала печать усталости. Это ее старило. Ник не мог видеть ее такой. Он хотел увести ее из дома куда-нибудь туда, где шум и суматоха взбодрили бы ее и заставили забыть обо всех свалившихся на нее заботах.

Ни он, ни она не хотели вспоминать о Джо. Но сейчас для них обоих не существовало другой, более важной темы. Телевизионные новости и первые полосы обеих городских газет заставили их отбросить все другие мысли, кроме мыслей о Джо. Было нечто странное в том, что лишь они двое во всем городе знают разгадку тайны Чикагского Резака и держат ее при себе.

Ник почти не сомневался в виновности Джо, но когда он заводил об этом разговор, Энн хотелось заткнуть уши. Глядя на него, она думала лишь о том, как она устала. Сейчас она мечтает лишь об одном: прийти домой, лечь в постель и спать до тех пор, пока весь этот кошмар не кончится.

Она не хотела никого видеть. Она просто была не в силах выносить все это. Почему она должна все это терпеть?

Энн отгородилась от потока его слов молчанием. Ник пытался объяснить ей, почему они должны пойти в полицию и рассказать все, что им известно. Но Энн хранила ледяное молчание, стараясь держаться достойно под чужими взглядами.

Ник сомкнул губы, и теперь оба молча смотрели друг на друга. Каждый выжидал. Она ждала, когда он сменит тему разговора, или уведет ее домой, или просто закажет еще по кружке пива. Он ждал, когда она скажет что-нибудь вроде: «Извини, что перебила, скажи мне, пожалуйста, то, что я должна услышать».

— Энни, прошу тебя, выслушай меня до конца. Я хочу сказать о том, что нам поможет... — Он остановился, заметив, что она смотрит не на него, а... на проигрыватель. Он тоже взглянул в ту сторону, а затем опять обратился к ней.

Она помахала рукой, разгоняя висевший в воздухе сигаретный дым.

— Знаешь, — сказала она, — я думала, что это Фил Коллинз со своим «Генезисом».

— Что?

— Вообще-то, он талантливый музыкант, но мне он больше не нравится... Он... — Энн замолчала, подбирая нужное слово. — Он какой-то неискренний. Понимаешь, в средней школе у нас был такой термин — «музыка-жвачка». Это такая музыка, как у Барри Манилова. Только Фил Коллинз совсем не такой, как Барри Манилов. Он холоднее. — Энн засмеялась и огляделась.

— Энни, о чем ты говоришь? Я пытаюсь обсудить с тобой нечто очень важное. Я нисколько не преувеличиваю, когда говорю, что это вопрос жизни и смерти.

Энн повела глазами.

— Пойми же, я не хочу говорить о... нем. И вообще он не способен причинить мне боль... ни мне, ни кому-либо еще.

Она говорила с несвойственной ей злостью: почему Ник не хочет ее понять? Энн помассировала пальцами виски, — ей вспомнился ночной голос, пропевший в домофон: «Я должен увидеть тебя».

Ник накрыл ее руки своими.

— О'кей. Ты хочешь уйти отсюда? Мы можем поймать машину и через несколько минут будем в Эванстоне. Но ты же не захочешь пойти ко мне домой... Там нет ничего интересного...

— Я хочу остаться здесь. Мне нравится этот бар. Он напоминает мне те бары, где я бывала, когда училась в колледже. — Энн изобразила ослепительную улыбку.

— Хорошо, — сказал Ник, откидываясь на спинку стула и закуривая сигарету, — о чем же мы будем говорить?

— Например, об этом баре. Что ты о нем знаешь?

Ник окинул взглядом тесноватый зальчик: деревянные столики на длинных ножках, разношерстная публика, низко свисавшие с потолка люстры, высокие табуреты перед покосившейся стойкой и за ней — зеркало, в котором отражались выстроившиеся в ряд зеленоватые бутылки.

— Я давно знаю этот бар. Я вырос недалеко отсюда, а мой отец был знаком с его владельцем. — Вспомнив отца, Ник с минуту помолчал. Он почувствовал, что Энн смотрит на него, удивляясь, почему его лицо вдруг стало таким хмурым. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.

— Так что же?

— Да... во времена моего детства это было особое место. Сюда приходили семьями и даже приезжали из соседних городков. Понимаешь, здесь отдыхали и обедали. Ничего особенного — обычный воскресный обед. Но мне казалось, что это были самые изысканные польские блюда, которые я когда-либо пробовал. По пятницам, когда отец работал ночью, мама посылала меня в этот бар за рыбными сандвичами к ужину. Я до сих пор помню коричневые бумажные пакеты, пахнущие рыбой.

— А где твои родители сейчас?

— Отца убили во время дежурства... он был полицейским. Мама живет на его пенсию во Флориде.

— Где именно?

— Недалеко от Тампы.

— Так вот почему ты стал сыщиком...

— Почему же?

— Потому что твой отец был полицейским.

— Да, думаю, поэтому. — Ник провел рукой по волосам и окинул зал пристальным, чуть ли не подозрительным взглядом, словно в нем вдруг проснулись отцовские гены.

— В чем дело? — спросила Энн.

Ник улыбнулся, довольно нервно, и закурил еще одну сигарету.

— Да нет, ничего. Просто нервы.

— Расскажи что-нибудь о своем отце. У твоих родителей были еще дети или ты один?

— О нет, я — один, совсем один. — Он стряхнул пепел с кончика сигареты и улыбнулся Энн. — Послушай, а не поменяться ли нам ролями?

— Нет, Ник, я тебе все уже давно рассказала. Я хочу услышать побольше о твоей семье. Например, где находился полицейский участок твоего отца...

— И дался же тебе мой отец...

Энн удивленно взглянула на него.

— Извини. — Ник уставился на поверхность стола, поковырял пальцем царапины на ней. Потом поднял глаза на Энн. — Я уже рассказал тебе кое-что, но есть такие вещи, о которых я никогда никому не говорил. Сейчас я расскажу тебе все, и больше не будем к этому возвращаться.

Энн пристально посмотрела на него, словно пыталась по выражению его лица разгадать тайну.

— Хорошо.

— Когда мой отец умер, я просмотрел его бумаги и нашел несколько писем.

Энн вздохнула с облегчением.

— У него был роман, да?

— Может быть, ты не будешь меня перебивать и позволишь мне рассказать до конца? — Ник остановился. — Да, в самом деле, у него был роман. Но этот роман был... — Ник-низко наклонил голову и долго смотрел на стол. Когда он снова взглянул на Энн, его лицо было красным, по щекам текли слезы. Он сердито смахнул их тыльной стороной ладони и почти выплюнул следующие слова: — Но этот роман был с одним малым. С мужчиной, понимаешь? Мой отец был педерастом. — Нику хотелось бы во время этого признания смотреть Энн в глаза, но он не мог и вновь опустил взгляд. — Я думаю, это продолжалось не один год. По профессии тот был фельдшером. Его звали Дэн Мак-Кинни. Господи, он приходил к нам домой по выходным.

Энн накрыла его ладони своими.

— Ну, все это не так уж страшно.

Ник продолжал:

— И знаешь, что самое забавное? Никто на свете никогда бы об этом не догадался. Они оба были здоровенными, сильными мужиками, эти геи. Они вместе охотились, ходили на рыбалку, на футбольные матчи.

— Я уверена, что твой отец был замечательным человеком.

— Что ты можешь о нем знать? — усмехнулся Ник. — Он и в самом деле был хорошим, добропорядочным... гомосексуалистом. Когда я это обнаружил, у меня было такое чувство, словно меня предали. Я понял, что никогда не знал его по-настоящему. Когда он умер, мне было шестнадцать лет, и я очень не хотел быть похожим на него. Суди, что получилось.

Некоторое время они молчали, слушая музыку.

— Мне кажется, что я стал сыщиком действительно из-за него. Но не по тем причинам, о которых ты думаешь. Отец научил меня внимательно присматриваться к людям. Он говорил, что каждый человек — тайна и что на поверхности может плавать не только дерьмо. — Ник наконец отважился взглянуть ей в глаза. — А у тебя какие секреты, Энни?

Энн судорожно вздохнула.

— У меня нет секретов, — сказала она и подумала, как ей хотелось бы, чтобы Ник нашел Джо и заставил ее забыть о нем. Или, по крайней мере, был с ней до тех пор, пока ей не станет лучше и она сама сможет позаботиться о себе.

Ник даже не подозревал, что она напугана. Временами Энн вставала и прохаживалась из угла в угол, окидывая зал напряженным взглядом — она боялась увидеть того, кого не хотела видеть... Она боялась даже звука собственного голоса. А дома на полную мощность включала проигрыватель, потому что ее пугала тишина. Ник взял ее руки в свои и сжал их. Она подняла на него глаза.

— Энни, — мягко сказал он, — нам необходимо поговорить о Джо.

— Но почему?

— Потому что мы должны что-то предпринять, пока он не причинил зла кому-нибудь еще.

— О, но у нас ведь нет полной уверенности, что он кого-то убил. — Энн улыбнулась, но улыбка была какой-то жалкой.

— Такая уверенность есть, во всяком случае, у меня. Да и ты знаешь тоже, что это так и есть. Я знаю, как трудно взглянуть в лицо фактам, но мы должны, как это ни печально, признать: Джо вполне может быть тем самым убийцей.

— Джо не мог бы никого убить. Он слишком чувствителен для этого.

— Энн, вслушайся в то, что ты говоришь! Ты же сама не веришь этому.

— Нет, верю. — Энн смотрела в стол. Когда она снова подняла на него глаза, они казались стеклянными от переполнявших их слез... — Можно мне еще пива? — спросила она. Ник с шумом выдохнул воздух.

— Конечно, я тоже выпью кружку. Но когда я принесу пиво, мы поговорим о Джо. Так сказать, откровенность за откровенность.

— О'кей.

Ник прошел через зал, который постепенно заполнялся людьми. В углу, на небольшой сцене, расположился джаз-оркестр, и Ник слышал, как музыканты настраивали гитары и проверяли микрофоны. Погромыхивал барабан. У стойки Ник заказал две кружки пива.

Когда он вернулся к столу, Энн там не было — она ушла. Проклятье, я должен бы знать, что этим и кончится, подумал он, оглядывая переполненный зал и со стуком ставя обе кружки на стол. Парочка, сидевшая за соседним столом, покосилась на него. Мужчина улыбнулся и что-то прошептал своей спутнице.

Ник тяжело опустился на стул и сделал большой глоток пива. Он уже собирался надеть пальто, как вдруг увидел Энн, пробиравшуюся к нему сквозь толпу. Он с облегчением вздохнул. Глядя на нее, Ник подумал, какое невероятное счастье свалилось на него, что такая прекрасная женщина с ним. А еще он подумал о том, что, если бы не определенные обстоятельства, они бы никогда не встретились.

— В чем дело? — спросила она с улыбкой. — Ты думал, что я ушла и оставила тебя одного?

Ник не ответил, только пододвинул к ней кружку с пивом. Она сделала глоток и сказала:

— Все в порядке, Ник. Не расстраивайся, пожалуйста. Честное слово, я не могла бы бросить здесь тебя одного! — Она засмеялась. — Ты — мой спаситель. — Оглянувшись на музыкантов, уже настроивших инструменты, она спросила: — Правда, они хороши, ты слушал их?

— Я не знаю, какие они, потому что никогда их не слышал. И пожалуйста, Энни, не начинай снова.

— Не начинать чего? — На лице Энн появилось выражение оскорбленной невинности.

— Ты позвонила мне и сказала, что мы должны поговорить. Мы встретились и... — Голос Ника заглушили звуки оркестра, игравшего «Оранжевый цветок». Музыканты и в самом деле играли хорошо, особенно девушка-скрипачка. И играли они так громко, что Ник представил себе, как они с Энн, перекрикивая музыку, обсуждают вопрос: действительно ли Джо Чикагский Резак. Им же придется орать во весь голос, чтобы расслышать друг друга. Парочке за соседним столиком наверняка будет очень интересно.

— Допивай свое пиво, — закричал он, — и поедем ко мне домой.

— Давай останемся еще ненадолго. Они так забавны. — Энн кивнула в сторону сцены.

— Если ты мне веришь по-настоящему, ты поедешь сейчас же... — Ник залпом допил пиво и поднялся.

— Сейчас. — Он прочитал ее ответ по губам. Она тоже допила пиво и встала. Ник помог ей надеть пальто.

По пути в Эванстон они молчали. Энн смотрела в окно, разговаривать не хотелось, а Ник полностью сосредоточился на дороге.

— Как у тебя хорошо, Ник, — говорила Энн, обходя его большую студию. Она, казалось, была приятно удивлена тем, насколько здесь все чисто и красиво. Грубо отесанная сосна и игра теней — от темно-бирюзовых до голубых — создавали ощущение первозданной свежести и одновременно строгой элегантности.

Ник включил торшер, стоявший в углу комнаты.

— Ну что, ты по-прежнему считаешь, что у меня дурной вкус? — Ник улыбнулся ей. — Садись, — продолжал он, указывая на кушетку. — Давай выпьем. Совсем немного «Молсона».

— Это было великолепно, — сказала Энн.

Что угодно, лишь бы отложить разговор о Джо.

Она откинулась на обтянутую хлопком кушетку и закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как Ник хозяйничает на кухне: звенит стаканами, вынимая их из буфета, открывает и закрывает дверцу холодильника, наливает пиво.

Энн открыла глаза, когда он сел рядом с ней и протянул ей стакан.

Они сделали по глотку. Ник наклонился и поцеловал Энн, дохнув на нее пивом.

Он поставил стакан на столик перед кушеткой.

— Итак, начнем разговор.

Энн покачала головой.

— Я не понимаю, зачем нам говорить об этом.

— Должна понять. Прямо сейчас. Я знаю, тебе нелегко признать, что Джо — давай посмотрим правде в глаза — нездоров. В его дневнике каждая строка указывает на это. Те дневники, которые он писал в юношеские годы, значительно отличаются от теперешних. И ты и я читали их. В течение многих лет он казался совершенно нормальным. То, что случилось с ним в детстве, — ужасно, и даже те, давние записи, напоминают бред сумасшедшего.

— Он — не сумасшедший.

— Энни, ты же не станешь отрицать, что в последние несколько лет записи в дневниках становились все более безумными. Психиатр мог бы это определить, прочитав всего несколько страниц.

— Может быть, это художественное произведение. Ты же знаешь, что он писатель.

— Ты помнишь, что он писал о своей сестре?

— О Марго?

— Неужели ты думаешь, что это художественное произведение? — Он не дал ей возможности ответить. — Я знаю, что ты так не думаешь. Ты же не можешь отрицать очевидного.

Она не отрываясь смотрела в пол.

— Ладно, допустим, он написал несколько глупостей. Но это мелочи. Это еще не повод подозревать его в убийстве. Может быть, он просто нуждается в чьей-то помощи.

— А как насчет прошлой ночи, когда он, сидя под лестницей, пел тебе в домофон?

Энн передернуло, внезапно она почувствовала озноб. Она начала было что-то говорить, но замолчала.

— Неужели ты тогда не испугалась? Неужели и сейчас тебе не страшно? Разве его голос тогда был похож на голос здорового человека?

После короткого молчания она сказала:

— Ты прав. Но это еще не значит, что он мог бы причинить вред мне или кому-нибудь еще.

— Ну а как насчет скальпеля в ванной? Ты говорила, что на нем была запекшаяся кровь.

— Ну и что? Может быть, он порезался. Он мне сказал об этом.

— Ты же сама говорила, что из царапины на пальце не могло вытечь так много крови. — Ник немного помолчал. — Вспомни, что было потом, когда ты вернулась: скальпель исчез из мусорной корзины. Он вытащил его оттуда и куда-то спрятал.

— Я не знаю этого!

— Энн не сдержала крика и закрыла рот рукой. Затем заговорила более спокойно: — Может быть, он просто увидел скальпель в мусорной корзине и не захотел его выбрасывать.

— Тогда зачем же его прятать? Почему не положить обратно на раковину, где он раньше находился?

— Ты помнишь все, до мельчайших деталей, да?

— Это моя профессия. Я еще помню твой рассказ о том, что он сильно нервничал, когда ты спросила его о скальпеле.

Энн задумчиво разглядывала деревянный пол.

— Неужели ты не понимаешь, Энни? Ведь во всех сообщениях об убийствах говорится, что Резак наносит раны исключительно острым инструментом, похожим на бритву. Скальпель в точности соответствует этому описанию.

— Это могло быть лезвие бритвы. А если даже и скальпель, то почему он обязательно принадлежит Джо?

— Ты себя успокаиваешь, — произнес Ник. — Все равно я прав.

Энн услышала, как захлопнулась дверь ванной. Она закрыла лицо руками, пытаясь отогнать угнетающие ее мысли. Она не хотела слышать того, что говорил Ник, но была вынуждена все это выслушать.

Вернувшись, Ник улыбнулся ей.

— Я не хочу причинить тебе боли. — Он сел рядом и крепко обнял ее за плечи. — А если и делаю больно, то лишь потому, что беспокоюсь о тебе.

— Я знаю это. — Она поглядела в его светло-серые глаза и протянула ему свой стакан. — Налей, что ли, еще.

Вернувшись с наполненными стаканами, Ник сказал:

— Я думаю, тот факт, что он скрылся, не говорит в его пользу. Почему он прячется? Жил бы и жил в мотеле АМХ.

— Может быть, у него нет денег?

— А у вас в банке общий счет? Мог он оттуда взять денег?

— Да, конечно.

— Значит, мог. А он скрылся. Обычно люди скрываются по какой-либо причине, например, если кого-то боятся.

— Возможно, ты прав... Он ведь исчезал и раньше, задолго до того, как мы разошлись, — сказала Энн. — Не на несколько дней, а на день. Возвращался поздно и не мог вразумительно объяснить, где был... Я тебе говорила... одно из тех убийств произошло именно тогда, когда он пропадал... Впрочем, я не совсем уверена...

— А я думаю, что ты в этом как раз уверена.

— Во всяком случае, этого недостаточно, чтобы идти в полицию или предпринимать что-либо подобное.

Ник закатил глаза.

— Ну а как насчет его отношений с Пэт Янг? Может быть, это добавит тебе уверенности?

— Это вообще чепуха.

— Нет, не чепуха. Это более чем подозрительно. Эта женщина что-то знает и не говорит. Я не был бы детективом, притом уже шесть лет, если бы не имел нюха на такие вещи. Нюха или интуиции — называй, как хочешь.

— Пусть так, но одной только интуиции недостаточно, чтобы идти в полицию.

Ник покачал головой.

— Энн, зачем ты себя обманываешь? Помимо моей интуиции у нас есть куда более веские доказательства. — Он погладил ее по щеке, почувствовав, как она сконфужена и уязвлена. — Ну, извини, милая.

Некоторое время они сидели молча, потягивая пиво и глядя друг на друга. Наконец Ник сказал:

— Энни, вспомни, что Пэт Янг живет как раз напротив дома, где жила Мэгги Мазурски, одна из жертв. Она вполне могла видеть, как убийца входил в дом и выходил оттуда.

— Если она действительно что-то видела, то почему она так странно себя ведет?

— На этот вопрос я не могу ответить. У меня есть подозрение, что она хочет выгородить Джо. Иначе почему она отказалась разговаривать со мной? Я знаю, что Джо входил в ее квартиру. Я сам это видел.

Энн встала и поставила свой стакан на маленький столик. Затем подошла к окну и раздвинула занавески. В небе висела полная луна, жилой дом на другой стороне улицы казался серебристым. Снег таял. На пороге была весна.

— О чем ты задумалась?

Энн засмеялась.

— О чем я думаю? — Энн задернула занавеску и повернулась к нему. — Я думаю о том, что ты прав. С Джо творится что-то ужасное. — Она подошла и села, обхватив себя руками. — Понимаешь, в каком-то уголке моей души еще сохранилась надежда, что Джо — просто больной человек, а совсем не убийца. Но, честно говоря, я понимаю, что просто глупо отрицать его вину.

— Так я могу пойти в полицию и рассказать обо всем?

Внезапно она вскочила и закричала:

— Нет! — Она тяжело дышала и смотрела на Ника так, будто он предложил линчевать Джо. — Мы не можем так поступить. Я не хочу, чтобы его затравили как зверя и убили. А они это сделают. Ты читаешь газеты? Весь город против него. Мы сами должны его найти. Должны настоять, чтобы он обратился к врачу. Это более безопасный путь, и у Джо буду неплохие шансы, если дело дойдет до суда.

Ник покачал головой.

— Этот план никуда не годится, Энни. И прежде всего потому, что ты окажешься под ударом. Я знаю, ты не хочешь с ним встречаться, но все равно он может причинить тебе вред или даже убить тебя.

— Он никогда...

— Да ты не знаешь этого! И не спорь со мной, пожалуйста. Только это заставляет меня продолжать следить за ним. Если бы в департаменте полиции знали, кого надо искать, нам было бы легче. Без их помощи я не найду его. Кроме того, мы не имеем права утаивать информацию.

— Ну пожалуйста, Ник! Я не хочу никакой огласки. Они убьют его.

У Ника задрожали губы.

— Они убьют его? Но, Энни, что с тобой происходит? Ты же видишь, сколько человек он уже убил. Бога ради, подумай о том, что будет, если мы не заявим о нем в полицию. Убийства будут продолжаться. — Ник попытался заглянуть ей в глаза и прочитать в них, что она чувствует. — Подумай о его будущих жертвах.

Энн опустила голову, волосы закрыли ее лицо. Ник видел, что она дрожит. Боже мой, подумал он, каково ей сейчас? Он попытался обнять ее.

— Нет, — прошептала Энн, выскальзывая из его объятий. Она продолжала смотреть в пол. Когда она заговорила, в ее голосе не было никаких эмоций.

— Ты такой же, как и все остальные. Ты не можешь понять. Я думала, что ты другой, но ты такой же. Ты хочешь затравить его как зверя. — Она подняла на него глаза, лицо ее было мокрым от слез. — Что, не так, что ли?

Он попытался отвести с ее лица прилипшие волосы. Она грубо оттолкнула его руку.

— Не прикасайся ко мне!

Они сидели друг против друга, молчание затянулось. Ник выключил свет в надежде, что темнота поможет им разговориться. Наконец он произнес:

— Что, ну что мы можем сделать, если не пойдем в полицию? Или ты хочешь взять грех на душу?

Энн повернулась к нему, и даже в темноте он почувствовал, что она пристально на него смотрит.

— Мы не знаем, нарушил ли он закон. Мы не знаем, убийца он или нет.

— Я знаю, что это так, подумал он, но не решился произнести эти слова вслух, потому что это было равносильно тому, чтобы выгнать ее из дома.

И из своей жизни. Он представил себе, как она уходит, закрывая за собой дверь. Он придвинулся и взял ее руку в свою. И не отпускал.

Энн прошептала:

— Я должна поговорить с ним.

Он смотрел на нее и видел в ее лице отчаяние. Что-то шевельнулось в его душе.

— Послушай, Энни, мне нужна еще неделя. Я всеми силами постараюсь найти его. Но если за эту неделю вновь произойдет убийство, я иду в полицию. И — да поможет нам Бог... Лишь бы с тобой ничего не случилось.

Она обняла его.

— Одна неделя, — прошептала она, — этого вполне достаточно...

— Я жду, Энни, ровно семь дней. Большего я не могу сделать, даже ради тебя.

Энн поставила машину в гараж, вышла из нее, огляделась и медленно направилась к лифту. Сейчас ей хотелось, чтобы Ник был рядом. Он предлагал встретить ее около дома, но Энн отказалась. Она устала от этой бесконечной погони и просила его больше не искать Джо.

Электрический свет казался ей более тусклым, чем обычно. Она была уверена, что это — результат переутомления. Так бывало всегда, когда она уставала. Энн уже подходила к лифту, как вдруг ей почудились шаги за спиной. Когда она ставила машину, в гараже было тихо. Она долго прислушивалась. Внезапный автомобильный гудок заставил ее вздрогнуть и даже вскрикнуть. Какая-то машина прорвалась сквозь заграждение.

Вслед за этим послышался глухой удар — словно кто-то в темноте налетел на машину.

Она обернулась, вглядываясь во тьму, но ничего не увидела. Энн бросилась к лифту и успела вскочить в него перед тем, как двери закрылись.

Дома Энн зажгла свет во всех комнатах и включила магнитофон с записью Оскара Петерсона. Сидя за кухонным столом, она уговаривала себя ничего не бояться: сейчас, у себя дома, она в полной безопасности. Да и в гараже, вероятно, никого не было.

Позже, в спальне, когда и свет и магнитофон были уже выключены, она подумала, не позвонить ли Нику. Если он дома, то обрадуется возможности приехать и провести с ней ночь, как это было вчера и позавчера. Но. усталость буквально валила ее с ног, и Энн решила, что самое лучшее — как следует выспаться.

Как только музыка смолкла, в квартире воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь журчанием воды в туалете, и Энн была благодарна этим звукам и чьим-то шагам у себя над головой...

Швейцар Алек Руни удивленно уставился на Джо. Какой-то бродяга неизвестным образом проник в дом, да еще называет себя Джо Мак-Эри. Чушь какая-то! Джо Мак-Эри был симпатичным, вежливым парнем.

— Послушай, Энн уже спит. И я не хочу будить ее. Просто мне не повезло — я забыл ключи.

Руни вздохнул.

— Н-да... бывает... А немного травки у вас не найдется?

Джо похлопал себя по карману и покачал головой.

— Уже поздно. Дай мне ключ и иди спать.

— Я не имею права. Могу только позвонить отсюда миссис Мак-Эри по телефону, она откроет дверь, и все будет в порядке.

Руни повернулся к экрану монитора, стоявшего у него за спиной.

— Сукин сын, — процедил Джо сквозь стиснутые зубы. Не оглядываясь по сторонам, он выхватил скальпель и полоснул швейцара по шее. Руни от изумления открыл рот. Джо накинул на него свой темный шарф, оттянул его голову назад и быстро перерезал ему горло. Кровь брызнула струей и залила груду бумаг, лежавших на столе.

Джо склонился над раной и начал сосать горячую медно-красную жидкость, мгновенно окрасившую его губы. Силы Джо удвоились, и он без труда удерживал пытавшегося сопротивляться человека.

Руни затих. Джо огляделся. Никого. Он знал, что прямо позади стола находится туалет. Одной рукой он схватил залитые кровью бумаги, другой — приподнял Руни. Потом перетащил швейцара в туалет и усадил его на унитаз. Окровавленные бумаги Джо разложил на бачке.

Затем Джо вытер окровавленные руки о брюки.

— Вот так, ублюдок, — проговорил он, обращаясь к безжизненному телу. — Неплохой урок, а? Теперь будешь знать, как должен вести себя человек на твоем месте.

И захихикал.

Энн закрыла глаза и уже стала засыпать, как вдруг услышала подозрительный щелчок.

Она села в постели, мгновенно узнав этот звук, хотя и убеждала себя, что это что-то другое.

Звук ключа, вставляемого в замочную скважину. Поворот.

Энн чувствовала, как пот градом катится по лбу, чувствовала, как колотится сердце.

Дверь распахнулась и снова закрылась. Тишина. Молчание.

Сильный удар.... кто-то ногой опрокинул кофейный столик.

Негромкое хихиканье.

Энн натянула пеньюар. Ладони ее вспотели. В дальнем конце коридора кто-то медленно сделал несколько шагов.

Подходит ближе...

Энн вглядывалась в темноту едва дыша. Инстинкт подсказывал ей, что нужно сжаться в комок — она, как животное, искала защиты от того, от чего защиты не было.

Почти не раздумывая, Энн вскочила с постели. На цыпочках подбежала к туалету и открыла дверь, молясь, чтобы она не скрипнула. Затем, втянув голову в плечи, затворила за собой дверь. В уголке туалета она скорчилась, съежилась и накрылась старой лыжной курткой Джо.

Энн прислушивалась и ждала.

Наконец она услышала голос Джо в спальне. Он что-то напевал и смеялся как бы про себя.

— Энни... Энни, — говорил он, — выйди ко мне, выйди, где бы ты ни была.

Она слышала, как он прошел в ванную, смежную с туалетом.

Потом, беспрерывно хихикая, он приблизился к туалету.

Это хихиканье показалось ей настолько чуждым, что она усомнилась — Джо ли это. Ей бы очень хотелось, чтобы это был кто-нибудь другой. Пусть параноик, дебил — кто угодно, только не человек, которого она когда-то любила и который теперь хочет убить ее.

Дверь туалета распахнулась, и Энн затаила дыхание.

— Иди к папе, Энни, иди, у меня есть для тебя сюрприз. — Смех стал громче.

Он отшвырнул ботинки, черной тенью маячившие у порога.

Дверь закрылась. Энн прикусила нижнюю губу и почувствовала солоноватый вкус крови. Потом до нее донеслись какие-то странные, необъяснимые звуки, следовавшие без перерыва один за другим. Джо шумно дышал, как при тяжелой работе. Энн казалось, что эти звуки продолжаются целую вечность, и она никак не могла понять, что они означают.

Наконец послышался голос Джо:

— Ну, погоди, сука! Я до тебя доберусь!

Он дышал тяжело и прерывисто, как будто только что пробежал целую милю.

Потом по удаляющимся шагам Энн поняла, что он направился к входной двери. Дверь громко хлопнула.

Обманный трюк? Энн не хотела выходить. Она сжалась в комок и вглядывалась в темноту до тех пор, пока бледный луч рассвета не проник в дальний угол туалета, где она скрылась.

Когда она выбралась из туалета и вошла в спальню, ее глазам открылась картина разгрома: все постельное белье, матрасы и четыре подушки были изрезаны и изорваны в клочья. Повсюду валялись перья и лоскуты — результат «тяжелой работы» Джо. Энн поняла, что за звуки потрясли ее, когда она сидела за дверью туалета. Кроме того, она обнаружила, что к своему арсеналу Джо добавил большой кухонный нож.

Энн подняла телефонную трубку и набрала номер Ника. «Будь, пожалуйста, дома», — прошептала она.

— Алло, — прозвучал его сонный голос.

Она разбудила его, но сейчас это не имело значения.

— Ник, пожалуйста, приезжай прямо сейчас! Мы должны связаться с полицией!

Глава 24

Из дневника Джо Мак-Эри (без даты):

«Кровь у швейцара обычная. Может быть, чуть горячее, чуть слаще. Должно быть, теплота и сладость являются следствием его слабоумия. Он должен был умереть. Я слишком сентиментален и беззаботен. Надо действовать осторожнее. Уже сегодня эта история попала в «Трибюн».

Я шел к Энн. Только она нужна мне, только она! А этот несчастный идиот, этот сукин сын встал у меня на пути. Нельзя вставать у меня на пути, нельзя отнимать у меня время. Но Энн, моя дорогая, сладкая Энн...

Я доберусь до тебя в следующий раз!»

Ник сидел за своим столом, склонившись над портативным «ундервудом», который он купил девять дет назад, когда закончил университет имени Лойолы. Он был поглощен составлением отчета. В одиннадцать часов он должен встретиться с сыщиком Питом Мак-Грю, занимавшимся расследованием убийств. Необходимо убедить его в важности предстоящего разговора. Ник и Пит были знакомы с детства, и Ник знал, что Пит не пожалеет времени, чтобы выслушать его. Эта уверенность подкреплялась тем, что Пит Мак-Грю играл не последнюю роль в специальной группе, ведущей дело Чикагского Резака.

Однако, как только Ник попытался изложить все имевшиеся у него факты на бумаге, в нем стали нарастать сомнения. Хотя ему самому было ясно, что убийца не кто иной, как Джо, бесконечные колебания Энн расхолаживали его. В конце концов, у него нет ни одной прямой улики. Ник сделал глоток кофе и взглянул на чистый лист бумаги, вставленный в пишущую машинку.

Первой уликой, которую он упомянул, были дневники. Можно ли из них сделать вывод, что Джо душевнобольной? Где описания совершенных им убийств? Энн предположила, что дневники с описанием убийств Джо прихватил с собой, когда начал скрываться от преследования. Так что фактов не было.

Неуверенность Ника росла, и ему уже начало казаться, что обращаться в полицию не следует. Хорошо бы, все подозрения оказались беспочвенными... Он вынул чистый лист из машинки, но все же просмотрел написанное ранее.

Следующей уликой, которую он упомянул в своем перечне, был скальпель. Длинный и острый. Это, конечно, очень веское доказательство. «Этого достаточно», — говорил он себе, но его ум следователя возражал. Конечно, скальпель вполне мог служить орудием убийства, но где доказательства, что именно Джо совершил все эти убийства? В Чикаго полно таких скальпелей, бритв и прочих режущих инструментов, и любой преступник может воспользоваться любым из них.

Ник подошел к кофейному столику, стоящему в углу комнаты, и вновь отхлебнул кофе. Холодный. Зазвонил телефон. Ник допил остатки кофе, налил в чашку горячего и лишь потом взял трубку.

— Мон-Пьер.

— Ник, это Энн. — Ее голос заглушался каким-то шумом. — Я на работе, так что не могу говорить долго, но я кое-что вспомнила. Не знаю, важно это или нет.

— Не беспокойся, важно все, — сказал Ник, надеясь, что она сообщит что-нибудь конкретное, что-нибудь такое,что позволит ему вновь обрести уверенность.

— Месяца два назад я просматривала вещи Джо и обнаружила кипу газетных вырезок... все они содержали сведения об убийствах в Чикаго. Тогда я спросила его, зачем ему эти вырезки. Он ответил, что собирает материалы для нового романа... Ну, я и подумала, что эта информация представляет определенную ценность.

Ник крутил в пальцах телефонный шнур, и Энн хорошо слышала легкое шуршание.

— Энни, ты можешь показать мне эти вырезки? Где они? У него в столе? Если он собирал их... это, конечно, кое-что значит... это может оказать нам некоторую помощь.

— Они были в столе, — сказала Энн. Были! Этот ответ разочаровал Ника, хотя иного он и не ждал. — Очевидно, Джо от них избавился после того, как я их заметила. Почему — не знаю. Если они действительно пригодились бы для романа, зачем их выбрасывать? Я буду искать еще, пока не увижу, что их нигде нет.

— Хорошо, — сказал Ник, быстро записывая ее рассказ в блокнот, лежавший рядом с кофеваркой, — спасибо. Я скажу Мак-Грю об этом, когда встречусь с ним сегодня. — Он услышал, как кто-то ее окликнул.

— Иду, — отозвалась Энн. — Мы увидимся вечером?

— Конечно. — Ник положил трубку.

Потом он вернулся к столу и снова стал просматривать отчет. Далее следовала информация о Пэт Янг — адрес и все, что Ник знал о ней. Он сделал пометку: «Необходимо допросить».

Следующим пунктом было исчезновение Джо и отсутствие у него алиби при некоторых убийствах (возможно, это касалось всех случаев, но тут у Ника не было твердой уверенности). Важным также представлялось то, что Джо находился в Бервине в ту ночь, когда была убита Ребекка Пиччоне. Мак-Грю должен обратить на это особое внимание. Однако... разве один только полубезумный Джо был в Бервине той ночью? Да там уйма народу, и совершить преступление мог кто угодно...

В конце следовали размышления Ника по поводу визита Джо к Энн прошлой ночью. Убийство швейцара Алека Руни — в том доме, где жила Энн, — по почерку очень напоминало все предыдущие убийства. Если Мак-Грю, прочитав все это, не убедится в прямой связи Джо с этими преступлениями, то он просто не имеет права считать себя детективом... А что Джо сотворил с Энн? Запугивал, терроризировал ее! Это ли не доказательство?

А ведь пожалуй, не доказательство... Он же не убил Энн, в конце концов. И то, что она скрывалась в туалете, было лишь следствием ее страха. Ник подумал, что при желании Мак-Эри легко мог бы убить ее. Так что Мак-Грю вправе сказать, что визит Джо к Энн не более чем акт мщения оскорбленного мужа, а убийство в ту ночь швейцара — случайное стечение обстоятельств. Черт возьми, слишком уж много случайностей в этом деле! Нет, Мак-Грю должен поверить ему.

Обязан поверить!

А поведение Джо? А его угрозы, доведшие Энн чуть ли не до обморочного состояния? Даже если Джо не совершал других убийств, в данном случае он морально убил человека. Ник прислонился к стене и содрогнулся при мысли о том, что могло произойти, если бы Джо нашел Энн в туалете! Помимо его желания, воображение нарисовало жуткую кровавую сцену. Энн лежит ничком в луже крови, ее глаза устремлены на что-то страшное, в них застыл ужас конца. Ее тело искромсано лезвием бритвы. Кремовые стены спальни забрызганы кровью, а тишина сотрясается от криков...

Хватит!

Ник провел рукой по глазам. Возможно, косвенных улик недостаточно для ареста Джо, но Ник и не преследовал такой цели. Он только хотел привлечь к нему внимание следственной группы. И тогда — арест не за горами.

Ник встал и посмотрелся в зеркало. Туго затянул галстук и привел в порядок волосы. И пожелал себе удачи, молясь о том, чтобы все это поскорее закончилось.

В свои двадцать пять лет Пит Мак-Грю был самым молодым следователем отдела по расследованию убийств. Некоторые его коллеги считали, что быстрым продвижением по служебной лестнице Пит обязан тому, что его отец чуть ли не четверть века возглавлял двадцать седьмой полицейский участок. «Мак-Грю ничем не лучше нас, — поговаривали в баре «Пэтси», находившемся в районе кольцевой дороги, неподалеку от полицейского управления, — просто у него есть то, что позволяет добиться чего угодно в этом мире, — связи». Здесь обычно собирались молодые полицейские, патрулировавшие улицы и транспорт или занимавшиеся расследованием мелких дел вроде супружеских измен, и их недружелюбное отношение к Питу объяснялось элементарной завистью. Сотрудники постарше защищали Мак-Грю от нападок новичков, когда в спокойные ночи им удавалось побеседовать с ними.

Их уважение к Мак-Грю основывалось на деле Лайлы Пауэрс. Лайла Пауэрс была жесткой деловой женщиной. Она владела двумя массажными кабинетами (не так-то просто иметь такую собственность в Чикаго), бюро «Секс по телефону» и изредка предоставляла свое личное сопровождение особо важным клиентам.

Лайлу обнаружили задушенной в номере отеля «Ритц-Карлтон» вскоре после того, как оттуда вышел ее клиент — ювелир. Она лежала в постели. Алая лента, которой ее задушили, резко контрастировала с ее бледной кожей и черными волосами. Напоминавшие рыбацкую сеть чулки были обмотаны вокруг шеи наподобие жуткого шарфа и завязаны большим бантом. К половым органам (вернее, к тому, что от них осталось) была прикреплена записка: «ОТПРАВЛЯЙСЯ В АД, ПОТАСКУХА!»

Ювелир был немедленно допрошен в своем доме на Лонг-Айленде—в присутствии жены, пятерых детей и ирландского сеттера — и арестован по подозрению в убийстве. У него не было алиби, он покинул отель буквально за несколько минут до того, как обнаружили убитую. Два свидетеля, коридорный и дежурный по этажу, видели, как мужчина и женщина вошли в номер, а через некоторое время мужчина ушел. Убийство, таким образом, произошло чуть ли не на глазах. Оба были готовы подтвердить на суде свои показания.

В личном журнале визитов Лайлы были записаны имя этого клиента и время встречи.

Он клялся, что Лайла была в добром здравии, когда он уходил. Но ему никто не верил.

Расследование этого дела было поручено Питу Мак-Грю. У Лайлы был сын Бредли, примерно одних лет с Питом. Мать, насколько это было возможно, отстраняла его от своих дел и, соответственно, доходов. Он искренне удивился, что его пригласили на допрос. Большинство сыщиков чувствовали вину перед ним и верили его показаниям. Но Мак-Грю украдкой наблюдал за Пауэрсом, когда тот ожидал продолжения допроса и думал, что его никто не видит. Этого человека как будто подменили: недавно он горевал, а сейчас совсем не похож на сына, убитого трагической вестью о смерти матери. Мак-Грю подумал. что Пауэрс ведет с полицией хорошо продуманную игру. По своей инициативе и вопреки ведомственным правилам, Мак-Грю начал в свободное время следить за Пауэрсом. Нью-йоркскому ювелиру грозило пожизненное заключение. Меж тем Бредли Пауэрс прибрал к рукам все дела матери. Штат фирмы претерпел изменения: некоторых сотрудников он уволил, другим урезал зарплату, и они сами ушли, а взамен Пауэрс нанял новых. С точки зрения Мак-Грю, Пауэрс был не свободен от подозрений: у него было довольно слабое алиби (никто не мог подтвердить его показаний, что в момент смерти матери он находился дома и смотрел «Династию» — телесериал, который он описал во всех деталях), и очень веский мотив преступления, старый как мир: деньги.

Мак-Грю работал очень усердно, и из-за этого ему приходилось вести довольно бурную жизнь. В бюро знакомств он сблизился с несколькими сотрудницами, которые раньше работали у Лайлы Пауэре и впоследствии были уволены ее сыном. Большинство из них были обижены и терпеть не могли Бредли Пауэрса, что было на руку Мак-Грю.

Незадолго до того, как, нью-йоркскому ювелиру должны были вынести приговор, Питу значительно помогла Венди Родригес, одна из этих девушек. После каждой встречи с клиентом сотрудницы бюро должны были платить определенный процент фирме. Бредли поднял этот процент до такой высоты, что Венди отказалась работать.

Последним ее клиентом был Пит Мак-Грю. В порыве откровенности она рассказала ему, что вдрызг разругалась с боссом, и тот пригрозил ей, что она окончит жизнь так же, как его мать, — мол, в аду вы обе встретитесь.

Упоминание «ада» натолкнуло Пита на мысль о записке, оставленной на месте преступления, ведь там говорилось: «Отправляйся в ад, потаскуха». Вообще, эта записка была единственной зацепкой, хоть как-то характеризующей личность преступника. Однако, если допустить, что ювелир невиновен, эта маленькая зацепка могла превратиться в довольно серьезную улику. Кроме того, бурная деятельность, которую развернул Пауэре в последние два месяца, никак не вязалась с образом убитого горем сына, каким он хотел казаться в глазах полиции. Короче говоря, шаткое алиби Пауэрса еще больше пошатнулось.

В результате обыска, проведенного в его квартире, была обнаружена видеокассета с записью «Династии», содержание которой он так детально пересказал на допросе. Заместитель Лайлы дал интересные показания: Бредли часто сопровождал мать в качестве телохранителя, когда она встречалась с клиентами. Так было и в тот раз. Короче говоря, в руках полиции оказалось достаточно материала, чтобы просить окружного судью дать санкцию на арест Пауэрса, что и было сделано.

Мак-Грю с триумфом завершил это дело.

У Пита Мак-Грю не было времени размышлять, как ему удалось добиться значительных успехов в столь молодом возрасте. Еще в раннем детстве он мечтал стать полицейским и никогда не изменял своей мечте. Без сомнения, всеми своими успехами он был обязан лишь собственному уму и работоспособности. Порой он настолько погружался в дела, что казался окружающим странноватым.

Пит Мак-Грю любил наблюдать за людьми. На задания ходил без охраны. Мог подолгу беседовать с кем-нибудь, анализируя поведение и мотивы поступков. Сидел и потягивал пиво до тех пор, пока ситуация не прояснялась окончательно. Он работал всегда и везде — в машине, в гостях, на вечеринке. Знакомясь, пожимая руки, Пит старался запоминать лица, привычки, манеру поведения. Такие наблюдения давали очень много. Обычно люди относились к нему с симпатией. В лифте Пит всегда становился спиной к двери, улыбался и старался завязать общий разговор. В прачечных, супермаркетах, барах его знали в лицо как постоянного посетителя. Вот так — вроде бы мимоходом — он многое узнавал о людях и понимал их лучше, чем те, кто специально изучал человеческие характеры. Он знал, какие струны души надо затрагивать, чтобы получить ответ на интересующие тебя вопросы, и вскоре стал очень умело проводить допросы.

Можно добавить, что Пита Мак-Грю хорошо принимали везде, где бы он ни появлялся, потому что он был хорошим парнем.

Ник искал место, где можно поставить автомобиль. Он подъехал к зданию чикагского управления полиции, где находился отдел, расследовавший дело Резака. Здесь Мак-Грю назначил Нику встречу. Эта часть Саут-Стейт-стрит была пустынна, чему Ник очень обрадовался: у него не было времени искать место для парковки. Всего в нескольких кварталах отсюда находился большой проспект, полный жизни и движения. Ник дивился тому, что в одном городе могут быть столь разные улицы. Он запер машину и отметил, что прибыл как раз вовремя. Пит будет удивлен.

Вдруг Ник увидел Энн, стоявшую у светло-серого здания, в котором находился полицейский участок. На ней было белое меховое пальто, черные волосы красиво обрамляли лицо.

Когда появился Ник, она не могла скрыть чувства облегчения. Она шагнула к нему.

— Господи, как я рада! Я боялась, что мы разминемся. — Она обняла его и взяла за руку.

— Что ты здесь делаешь?

— У меня перерыв в съемке, и я подумала, что нам нужно действовать вместе. Я послужу тебе подкреплением.

— Энни, милая, я совсем не вижу в этом необходимости. Я могу справиться с этим и сам.

— Только не говори, что это «не женское дело». Бьюсь об заклад, что твой друг Мак-Грю согласится выслушать и мою версию всего, что произошло.

— Поступай, как знаешь.

Они вошли в роскошный вестибюль, отделанный белым и серым мрамором. Энн удивилась, что здесь так тихо.

— Я ожидала, что здесь будет шум и толчея, — шепнула она Нику.

Она обвела взглядом красивый вестибюль, заметила безупречно чистые стальные лифты, охрану. Толстый парень в униформе исподлобья смотрел на Ника все время, пока тот объяснял ему, куда и к кому они идут. Ей вспомнился аэропорт, а вернее, те металлические детекторы, через которые там приходится проходить. Позади охранника был установлен монитор. Энн почувствовала, что за ней следят. Их обыскали, и Энн вошла в лифт следом за Ником. — Я никогда здесь не бывала, — сказала она.

— Ты ничего не потеряла. — Ник закусил нижнюю губу. — Я все утро обдумывал, как изложить наше дело. Так что, надеюсь, ты не обидишься, если я попрошу тебя не мешать мне.

Когда они вышли из лифта, у нее на глаза навернулись слезы.

— Да я и не собираюсь с ним разговаривать. Мне казалось просто, что будет неплохо, если я здесь появлюсь.

— Ну, извини. Это действительно хорошо. Просто я нервничаю.

Прежде чем Энн успела спросить, почему он нервничает, перед ними появился Мак-Грю. Это был высокий широкоплечий парень с черными вьющимися волосами, голубыми глазами и гладко выбритым лицом. Энн подумала, что именно таким и представляла его себе: образцовый полицейский ирландского происхождения. Единственное, что ее смутило, — красноватый нос. Уж не пьяница ли он? Впрочем, это не имело значения.

Мак-Грю их откровенно разглядывал. Ник выглядел плохо — что с ним происходит? Пит покачал головой. Ник говорил, что у него есть кое-какая информация по этому делу. Но почему с ним женщина? Желание покрасоваться, что ли?

— Как поживаешь, Ник? — Он пожал ему руку и при этом заметил, что Энн внимательно смотрит на кобуру с оружием под форменным кителем.

— Слишком долго рассказывать, — ответил Ник. Он повернулся к Энн и представил ее Питу. Пит пожал ей руку и окинул ее оценивающим взглядом.

— Я знаю, серьезный разговор требует уймы времени, — сказал он, — но мы постараемся его не затягивать. Меня завалили работой.

— Да, я понимаю! — кивнул Ник, следуя за Мак-Грю в его кабинет. Они сели, и Мак-Грю спросил, не хочет ли кто-нибудь из них кофе. Когда они отказались, Мак-Грю вздохнул с облегчением. У него было полно дел, и он хотел выпроводить их как можно скорее. Отец Мон-Пьера был хорошим полицейским, но сам-то Ник никогда не представлял собой ничего особенного — обыкновенный, заурядный частный детектив. Однако Пит обязан выслушать их: любой человек, имеющий хоть какую-нибудь информацию по этому делу, был для него настоящим кладом.

— Ну, так что случилось, что скажешь? — спросил он Ника, положив руки перед собой на стол и приготовившись слушать.

Ник начал с дневников, упомянул о скальпеле, рассказал об исчезновении Джо, его пребывании в Бервине, когда там была убита Ребекка Пиччоне, о связи Джо с Пэт Янг, об убийстве швейцара в доме Энн и, наконец, о вторжении Джо в квартиру Энн.

— Вы уверены, что это был ваш муж, миссис Мак-Эри? — спросил Пит.

— Абсолютно уверена.

Мак-Грю посмотрел ей в глаза. Она действительно была уверена — это он мог сказать точно.

— Как вы думаете, почему он пришел?

— Не знаю.

— В самом деле? — поднял брови Мак-Грю.

Энн смотрела на серую металлическую крышку стола.

— Думаю, он зол на меня за то, что в прошлый раз я его чуть ли не выгнала.

— А я понял так, что он ушел сам.

— Правильно, но только после того, как я отказалась с ним уехать.

Энн добавила, что на Джо произвело тяжкое впечатление убийство Ребекки Пиччоне.

— Он говорил, что боится за меня, и вел себя как ребенок.

— Ну, — сказал Мак-Грю, — я думаю, многие мужчины, имея такую жену, как вы, поступали бы точно так же из боязни потерять вас.

Это не было комплиментом.

— Я знаю, о чем вы думаете.

— О чем же? — улыбнулся Мак-Грю.

— О том, что Джо был никудышным мужем.

— Возможно. Когда я только начал здесь работать, мне пришлось заниматься семейными неурядицами. Я видел великое множество безобразных сцен разводов и разрушения семей.

— Ты понимаешь, Пит, — вмешался Ник, — этот малый по-настоящему безумен.

Он рассказал ему о том, как следил за Джо, о проститутках и Пэт Янг.

— У него не было знакомых в Бервине, — заметила Энн. — Что он там делал?

— Этому могло быть много причин. — Мак-Грю улыбнулся. — Мы никогда по-настоящему не знаем друг друга. Не можем знать. Мы можем только предполагать.

— Ты считаешь, что всего, о чем мы рассказали, недостаточно? — Ник знал, что располагает лишь косвенными уликами, но это были достаточно веские улики. От своего друга он мог ожидать большего интереса.

Пит покачал головой.

— Я же не говорю, что все это пустые разговоры. Пошли!

Пит встал, вышел в коридор и провел их в большую комнату, где стояло несколько столов. Две женщины сидели у телефонных аппаратов. На столах высились горы компьютерных распечаток и прочих бумаг. Три детектива просматривали материал.

— Это — подразделение оперативной работы, — сказал Пит, обводя комнату широким жестом. — Эти бумаги — сигналы от населения. Хотите — верьте, хотите — нет, но мы отвечаем на несколько сот звонков в день. Разумеется, большинство из них — пустячные: от старых дев, подозревающих в дурном соседей, если те слишком поздно приходят домой, от брошенных жен, желающих вернуть своих мужей. Но многие из этих звонков стоят внимания. Самое трудное — проверка. Каждый требует, чтобы мы тут же проверили его информацию. Даже у явного психа может быть повод для звонка. И если мы не отреагируем хотя бы на один сигнал, мы рискуем сойти с той тропинки, которая может вывести нас на преступника.

— А как насчет нашей «тропинки»? — спросила Энн.

— Я думаю, что ваша информация наиболее интересная. Мы рассмотрим ее в первую очередь. Для нас это дело особой важности. Если мы найдем вашего мужа, мы его не упустим.

— Пожалуйста, постарайтесь его найти.

— Миссис Мак-Эри, в последние дни я работаю по восемнадцать— двадцать часов. Так работают в нашем отделе все. У полицейских свой интерес в этом деле. Они тоже беспокоятся за своих жен, сестер, дочерей. Все они работают круглосуточно. Мы приложим все усилия, чтобы вашего мужа найти, но я хочу, чтобы и вы поняли, против чего мы боремся.

Ник кивнул.

— Я догадываюсь, что первоочередное рассмотрение нашего дела — лучшее, на что мы можем рассчитывать.

Пит не ответил. Он провел их обратно в свой кабинет. Когда они сели, он проговорил:

— Миссис Мак-Эри волнуется. Ник, только потому, что ты — мой друг, я расскажу вам кое-что. Думаю, что могу доверять вам, и моя информация дальше вас не пойдет.

— Ты можешь положиться на нас, — сказал Ник.

— У нас есть сведения, дающие нам уверенность, что этого парня видели позавчера.

Оба, Ник и Энн, подались вперед.

— В больницу графства Кук поступил больной с изуродованным пенисом и резаной раной шеи. Прошу прощения, миссис Мак-Эри. Он видел парня, который проделал с ним это, и видел оружие преступления: это был скальпель.

Энн закрыла глаза и обеими руками вцепилась в кресло.

— Там был еще черный малый, который вошел в это время в умывальню общественной уборной и увидел убегающего оттуда мужчину. Но он очень хорошо его запомнил. Наши художники сделали по его описанию фоторобот преступника.

Пит открыл ящик стола и достал оттуда фотографию. Серое, грязное лицо преступника. Энн очень долго смотрела на него, а потом обвела его пальцем.

— Энни, — забеспокоился Ник, — ты в порядке? И... что ты скажешь?

— Он очень похож на Джо, — прошептала Энн. Она подняла глаза на Мак-Грю. — Вот только есть какая-то ошибка в форме носа. У Джо он не такой широкий, что ли... Не знаю, как объяснить точнее.

Пит улыбнулся ей.

— Фотороботы далеко не всегда удачны. Описания свидетелей грешат неточностью, да и время может сыграть шутку с их памятью. Возможно, этот негр действительно видел вашего мужа и в результате получился похожий на оригинал портрет. С другой стороны, это может быть простым совпадением — мало ли на свете лиц одного типа. На моей памяти был случай, когда одного полицейского заподозрили в совершении преступления, так как он был очень похож на портрет, сделанный нашим художником. Дело называлось «Сын Сэма».

Ник в свою очередь рассмотрел рисунок.

— Я тоже считаю, что он очень похож, Пит.

Пит кивнул.

— Хорошо. Значит, у нас есть основание в первую очередь заняться именно этим человеком.

— Заняться... А дальше что?

— Ник, ты же все-таки профессионал. Зачем ты задаешь такие- вопросы?

— Ты прав, конечно...

— О чем вы? Я что-то не понимаю, — произнесла Энн.

— Поезжай домой. Я приеду, как только освобожусь, возьму такси и приеду. Постарайся продумать план действий. Если он вдруг позвонит, постарайся задержать его как можно дольше. Только, ради Бога, не пускай его в квартиру. Если он действительно убийца, ты можешь не успеть дать свои показания.

Энн выглядела испуганной, и Ник поспешил обнять ее.

— Может быть, я все же смогу помочь? — спросил он Пита. В его голосе звучала надежда. За свою недолгую карьеру ему приходилось расследовать только дела о супружеской неверности и мелком воровстве, он жаждал принять участие в каком-нибудь серьезном деле вроде этого.

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, дружище, это обеспечить безопасность миссис Мак-Эри и не стоять у нас на пути. Я знаю, ты хороший малый, но теперь не мешай нам работать. Мы хотим того же, что и вы: чтобы все это поскорее закончилось.

Ник улыбнулся, пытаясь скрыть разочарование.

— Хорошо. Я тебя понял. — Он поднялся. — Энн, может быть, ты вернешься на работу? Я тебя провожу.

Она посмотрела на часы.

— Ты прав. — На лице ее было довольно кислое выражение.

Ник протянул Питу руку.

— Спасибо, что уделил нам время.

— Спасибо и вам, — сказал Пит, пожимая руку Нику. — Держите нас в курсе.

— Обязательно.

Пит посмотрел вслед уходящей паре. Великолепная женщина, подумал он, как же судьба связала ее с таким чудовищем, как этот Джо?..

Наверху детектив Пит Мак-Грю внес имя Джо Мак-Эри в специальную карточку, содержащую наиболее важные сведения. Он положил карточку в папку, а папку — в ящик с грифом: «СРОЧНО». Там эта папка присоединилась к полудюжине других. Информации накопилось вполне достаточно, чтобы сделать выводы и перейти к конкретным действиям.

Пит подумал об Энн, и ему стало за нее страшно.

Глава 25

Детектив Эл Шалти и репортер раздела криминальной хроники газеты «Чикаго ньюс» Бет Эллисон были любовниками. Они, конечно, не афишировали своих отношений и, может быть, не слишком сильно любили друг друга, но их связь была достаточно прочной. Обоих устраивал секс. Эл насыщался под завязку, а Бет, помимо этого, получала хороший материал для своих статей, который шел как эксклюзив.

В номере мотеля, где они находились, было очень жарко. Они только что кончили заниматься любовью. Оба взмокли, пот светлой дорожкой стекал по лицу Бет и по ложбинке между грудями. Эл тяжело дышал. Он отвернулся от Бет и стал рассматривать сцену охоты, нарисованную на стене. Бет провела рукой по бедру Эла и погладила его полунапряженный пенис, еще влажный после полового акта. Потом наклонилась к его уху и прошептала:

— Ты классно меня выдолбил.

Эл повернулся и посмотрел на нее, его темные глаза встретились с ее голубыми. Он прикоснулся к роскошной гриве ее светло-каштановых волос, будто тронутых морозцем. Десять минут назад, когда они занимались любовью, ему понравилось бы подобное признание, даже умилило бы. Но сейчас его покоробило. Он хотел, чтобы она замолчала.

Бет слегка покусывала его губы, а потом уперлась языком ему в ухо.

— А тебе нравится меня долбить?

Он улыбнулся, а потом засмеялся.

— Да, но я не хочу, чтобы ты сейчас говорила об этом.

Она погладила резко очерченные мышцы его груди, провела рукой по впалому, гладкому, как гладильная доска, животу.

— Не говорить... Тогда делать?

— Именно. — Он поцеловал ее, надеясь закончить разговор, вылезти из постели и привести себя в порядок перед работой. Эл сел и спустил ноги на пол.

— Куда ты так торопишься? — Она пощекотала его и засмеялась.

— В ванную. — Он вскочил, прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Глянул на себя в зеркало — его черные волосы взмокли от пота и закудрявились. Дерьмо, подумал он, я уже не люблю ее так, как прежде. Он постоял над унитазом и помочился. Но она самая лучшая из всех, кого я когда-либо трахал, а может быть, и из тех, кого я буду трахать. Он вспомнил о пресных встречах со своей невестой. Вспомнил ее навязчиво-заботливые указания: «сделай это... погладь здесь... поцелуй сюда...» Она делала из него автомат. А Бет вся в действии, готова выполнить любое его желание: готова заниматься любовью ночь напролет, столько, сколько сможет выдержать он. Она выжимала его досуха. Он задавал себе вопрос, сможет ли ее оставить, если весной женится. Каждый раз, когда они встречались, он собирался высказаться и поставить точку в их отношениях, но его всегда что-то останавливало. Она знала, что он обручен, но делала вид, что ее это не беспокоит. Он еще раз посмотрел в зеркало, провел пальцами по волосам и вернулся в спальню. Надел белую хлопчатобумажную рубашку и начал ее застегивать.

— Ах, как сексуально, — проговорила Бет, глядя на него, — твой очаровательный пенис так соблазнительно выглядывает из-под рубахи... Иди ко мне...

— Нет, Бет, я и в самом деле должен уходить. Мне нужно встретиться с Мак-Грю через пятнадцать минут.

Она села, вид у нее был недовольный.

— Что, прорыв в деле Резака?

— Я не имею права рассказывать тебе об этом, — ухмыльнулся он.

Бет вскочила и подошла к нему. Внезапно она схватила его член и начала тереть им свой влажный клитор.

— А теперь что скажешь, мальчик? — прошептала она ему в самое ухо и ущипнула его.

Он помотал головой, попытался оттолкнуть ее, вырваться, но ее силы словно бы удвоились, она навалилась на него, поцеловала его в шею, начала поглаживать грудь, живот. Затем взяла его член в рот и довела до полного возбуждения. И вдруг резко оттолкнула Эла.

— Я, пожалуй, тоже пойду с тобой, — сказала она весело, — сегодня в здании суда начинается процесс Дэвидсона. — Она имела в виду известного насильника.

— Что же ты со мной делаешь? — сказал он, глядя вниз на свой побагровевший, готовый к «работе» пенис. Эл чувствовал себя так, как будто он, подросток, тискает свою школьную подружку, а та «хранит себя» до замужества.

— У нас обоих сегодня много работы, — сказал Бет, улыбнувшись ему, — я, пожалуй, приму душ.

Когда она уже закрывала дверь, Эл придержал ее рукой.

— Нет, ты этого не сделаешь, — прошептал он, и голос его был хриплым от желания. Он схватил ее за руку и вытащил из ванной. Затем поднял ее, понес к кровати и бросил вниз.

— Ты, ублюдок, — говорила она, а глаза ее смеялись, — ты знаешь, что тебе это будет дорого стоить. — Она раскинула ноги и разомкнула нижние губы. — Это будет тебе очень дорого стоить.

После того, как все закончилось, Бет сказала:

— Ну, а теперь расскажи, какие новости в деле Резака?

— О каких новостях ты говоришь?

— Только не пытайся дурачить меня. Я покрутилась в полиции. И знаю, что есть новости. — Она сжала его лицо ладонями. — Я вижу это по твоей наглой сексуальной морде.

Он улыбнулся.

— Я не могу тебе рассказать. Задействуй свои источники.

— Я всегда так делаю.

— Ну хорошо. Это неточно, но одно подозрение подтверждается...

Послеобеденный выпуск «Чикаго ньюс» открывался статьей, озаглавленной: «В ДЕЛЕ РЕЗАКА ДОСТИГНУТ УСПЕХ». У статьи был подзаголовок: «Оперативно-следственный отдел верит в удачу». Статья была подписана Бет Эллисон и рассказывала о том, что факты, обнаруженные в последнее время, совершенно определенно указывают на Джозефа Мак-Эри, который недавно покинул свою квартиру на Лэйк-Шок-Драйв и исчез. Статья являлась эксклюзивным материалом, поэтому тираж газеты в этот день подскочил со ста пятидесяти восьми до трехсот восьмидесяти тысяч экземпляров.

Рэнди Мазурски был одним из трехсот восьмидесяти тысяч читателей, купивших в этот день «Ньюс» помимо привычной ежедневной газеты «Сан таймс». Когда он увидел на прилавке «Ньюс» с этим заголовком, руки у него задрожали, он с трудом вытащил из кармана деньги и протянул их киоскеру.

Перед этим он бесцельно бродил неподалеку от того дома, где они жили с Мэгги, и размышлял, как ему отыскать Джо. Вдруг его взгляд упал на прилавок киоска — среди примелькавшихся порнографических журналов высилась кипа газет с броским заголовком.

— Что происходит? — сзади стоял парень, дымя сигаретой. — Можно подумать, что они уже подвесили эту сволочь за яйца.

— Вот именно, — буркнул Рэнди, отходя от киоска. Он присел на край тротуара, не чувствуя, что грязный мокрый снег облепил внизу его брюки. Он трижды прочитал статью и подумал, что трудно поверить тому, будто полиция достигла успеха в том, в чем он сам потерпел неудачу несколько недель назад, когда разговаривал с Пэт Янг.

Он взглянул вверх на жемчужно-серое небо. Теплый ветерок взлохматил его волосы. Наступила весна.

Рэнди не хотел, чтобы полиция задержала Джо Мак-Эри. Не хотел, чтобы суд оправдал этого ублюдка, признав его душевнобольным. Так бывало уже не раз, а в результате психопаты разгуливают на свободе и убивают, убивают. Хватит жертв!

До своего кафе Рэнди мог добраться за пятнадцать минут, в этот день он работал в вечернюю смену. За последние два месяца он так часто не являлся на работу, что на него стали коситься. Шеф старался быть снисходительным, но сейчас его терпение полностью истощилось. Впрочем, Рэнди это не трогало. Он знал, что, как только обнаружит Мак-Эри, ему не придется больше работать.

Он сел в свою машину, забыв о кафе, и направился на Лэйк-Шор-Драйв. Быть может, ему удастся повидаться с женой Мак-Эри.

Энн выключила душ и завернулась в серое махровое полотенце. Протерев запотевшее стекло ладонью, она посмотрела на себя в зеркало. Под глазами — темные круги. Она заранее отказалась от двух сегодняшних съемок, зная, что плохо выглядит. Она взяла расческу, и тут в гостиной послышался звонок. Энн стянула с вешалки в ванной халат и надела его. Раздалось еще два настойчивых звонка.

— Кто это? — спросила Энн, подойдя к домофону.

— Рэнди Мазурски.

— Я не знаю человека с таким именем.

— Да, миссис Мак-Эри, это так. Но мне нужно поговорить с вами. — Он сделал паузу. — Это касается вашего мужа.

Энн приложила руку ко лбу и почувствовала, что начинается головная боль. Она вспомнила заметку в газете «Чикаго ньюс».

— Хорошо. — Она сбросила халат и надела джинсы и темно-синий свитер со стоячим воротником. В дверь постучали.

— Входите! — крикнула Энн, почувствовав, что у нее вдруг сел голос. Когда же это все кончится?!

Она открыла дверь и чуточку удивилась — на лестничной площадке стоял совсем молодой парень. Рыжеватый, долговязый. На нем были брюки из рубчатого плиса, бежевый свитер и лыжные ботинки. Энн терялась в догадках, какая связь может существовать между ним и ее мужем.

— Разрешите войти?

— Конечно. — Энн сделал шаг назад, чтобы впустить его, в то же время спрашивая себя, правильно ли она поступает. Вдруг ее осенило: Мазурски. Одна из убитых женщин носила эту фамилию. Энн похолодела. Может быть, он пришел рассчитаться? Взять жену за жену?

Зачем она его впустила?

— Чего вы хотите? — спросила она. Ее голос дрожал от страха.

Он улыбнулся и подумал, что она, вероятно, ничего не знает о делах своего мужа. Он хотел успокоить ее.

— Миссис Мак-Эри, пожалуйста, не волнуйтесь. По вашему взгляду я почувствовал, что вы поняли, кто я такой. Можно мне присесть?

Она указала ему на кресло, а сама села на кушетку напротив.

Он развел руками.

— Все очень просто. Я пришел сюда лишь по одной причине — я хочу найти вашего мужа.

— Вы хотите убить его?

Рэнди улыбнулся.

— Конечно, нет, миссис Мак-Эри, конечно, нет. Я только хотел найти его, прежде чем он натворит что-нибудь еще. Пусть знает, что я буду ходить по пятам и не допущу нового преступления. Я ищу его с тех пор, как потерял Мэгги. Пытаюсь помочь полиции. Полиция Бервина знает, что я здесь. Как вы думаете, где он может быть?

Энн покачала головой, опустив глаза.

— Мне очень жаль вашу жену! Я чувствую вину перед вами. — Она взглянула на него, ее глаза были мокрыми от слез.

— Если вам и в самом деле жалко ее, — медленно произнес Рэнди, — то вы расскажете мне, как его найти. Вы должны знать, где он сейчас находится. Я знаю, вам тяжело это слышать, но его необходимо поймать.

Энн посмотрела на него долгим взглядом. Что он такое говорит? Почему она должна помогать полиции искать подозреваемого? В этом деле она сама жертва... А этот парень... он вызвал у нее столь острое чувство жалости, что ему лично она бы помогла... если бы знала как...

— Прошу прощения, но я сама его ищу. Я наняла частного детектива. Не знаю, где сейчас может находиться Джо. Последнее место, где он останавливался, мотель АМХ на Чикаго-авеню. Но там он пробыл недолго. Потом он куда-то скрылся.

— Но вы наверняка знаете еще что-нибудь.

— Да нет же!

Рэнди вздохнул и в отчаянии заломил руки.

— Я все понял! Ваш муж, вероятно, очень болен. Вы, конечно, не хотите, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое. И вы, вероятно, не испытываете сострадания к его жертвам. Потому что не знаете их. Они для вас безликие и безымянные!

Энн пристально посмотрела на него.

— Не говорите мне о том, что я чувствую. Я сама едва не стала его жертвой. Так что не надо рассказывать мне о моих чувствах!

Она залилась слезами.

— Ну... извините.

— Давайте забудем об этом. Я думаю, вам пора идти.

— Послушайте, — у него внезапно появилась новая идея, — не могли бы вы свести меня с вашим детективом?

Рэнди представил себе, как они вдвоем ищут Джо и наконец находят его.

— Нет, — сказала Энн, борясь с собственными чувствами, — я не могу этого сделать.

— Но почему же?

— Да просто не могу, и все. Пожалуйста, уходите.

Рэнди видел, насколько она расстроена. Он засомневался, поверила ли она тому, что он говорил.

— Хорошо, хорошо. Я сейчас уйду, но не разрешите ли вы мне перед этим воспользоваться вашей ванной? — Рэнди вновь усомнился, позволит ли она.

Энн очень удивилась.

— Пожалуйста, пройдите через спальню, ванная там.

Рэнди проследовал тем путем, который она указала, и, проходя через спальню, быстро оглядел комнату. На комоде стояла фотография. На ней были запечатлены миссис Мак-Эри и какой-то мужчина. Наверняка это и есть Джо. Рэнди быстро схватил фотографию, спрятал ее под свитер и только после этого поспешил в ванную.

Выйдя оттуда, он услышал, что в кухне из крана бежит вода. Он заглянул в кухню и увидел, что Энн, склонившись над раковиной, моет чашку.

— Я ухожу. Извините, что побеспокоил вас.

— Вы хотите взять эту фотографию с собой?

Рэнди замер, у него на лбу выступил холодный пот.

— Что?

— Ту фотографию, которую вы взяли в спальне. Я вижу очертания рамки у вас под свитером.

Вынимая фотографию из-под свитера, Рэнди почувствовал отвращение к самому себе.

— Извините, — прошептал он.

Губы Энн сжались. Они долго и пристально смотрели друг на друга. Рэнди показалось, что Энн пытается принять решение. Она подошла к кухонному окну и, опершись костяшками пальцев на подоконник, выглянула на улицу. Наконец повернулась к нему, глубоко вздохнула и сказала:

— Я думаю, вы должны взять ее. Я хочу, чтобы вы ее взяли. Делайте... Делайте с ней все, что сочтете необходимым. — Рэнди увидел, что в глазах у нее стоят слезы. Она отвернулась.

— Даже не знаю... Может, лучше мне не брать ее...

Энн ничего не ответила. Она даже не взглянула на него.

Сев в машину, Рэнди почувствовал, что весь покрылся холодным потом. Казалось, ему дали под дых: внутри тяжесть, и пот, пот... Он спрашивал себя, сколько пройдет времени до того, как фотография появится в газетах, если он отнесет ее в полицию? Будут ли достаточно быстро действовать их фотографы и фотокорреспонденты?..

Он посмотрел на снимок в латунной рамке. Этот мужчина, обнявший очаровательную женщину, выглядел совершенно нормальным. Рэнди ожидал увидеть чудовище. Он ожидал увидеть в его глазах нечто такое, что указывало бы на его безумие. Должны же быть хоть какие-то следы, думал Рэнди. Как мог этот с виду нормальный человек убить единственное дорогое для Рэнди существо?

Машины стремительно неслись по Лэйк-Шор-Драйв. Рэнди еще раз посмотрел на фотографию. Его руки дрожали, и стекло в рамке переливалось под неярким послеобеденным солнцем, отражая свет и тень. Он заставил себя прикоснуться дрожащими руками к изображению Джо Мак-Эри. Что должна была чувствовать Мэгги, открывая ему двери своего дома? Что он сказал ей? Как она позволила ему войти? Он вспомнил, что в квартире не было следов борьбы и насилия. Его глаза наполнились слезами. Он мысленно спрашивал Мэгги: «Почему? Почему ты позволила ему войти?» Но он прекрасно помнил, за что полюбил ее: она всегда верила людям, тому хорошему, что в них есть. Она оставляла машину незапертой, давала взаймы бездельникам, стоило им лишь попросить. Она принадлежала к категории людей, которые впустят в свой дом любого незнакомца, если тот позвонит в дверь.

Что же он ей сказал? Может быть, как-нибудь обманул ее? Рэнди не хотелось так думать: он предпочитал считать, что Мак-Эри насильно ворвался в дом, едва только Мэгги открыла дверь. Если же она сама его впустила, никто не несет ответственности за ее смерть. Нет, она не могла этого сделать.

В какой-то момент Рэнди почувствовал себя так, словно весь мир исчез. Его окружала ватная тишина. Потом он посмотрел вниз и заметил, что разбил кулаком стекло, прикрывавшее фотографию. Он поранился. Кровь тонкой струйкой текла вдоль снимка.

Мать Рэнди опять плакала. .

— Рэнди, ну нельзя же так! Ты же ничего не знаешь. Не имеешь ни малейшего представления, где находится сейчас это чудовище.

Мать стояла в спальне, теребя кухонное полотенце. Она пристально глядела на него, пытаясь поймать его взгляд, но он отводил глаза. Рэнди одевался, собираясь снова идти на поиски. На нем были черные вельветовые брюки и черный спортивный свитер. Лишь туфли были бежевые. Рэнди не хотел выделяться.

— Ма, я должен найти его. Он убил Мэгги. Он разрушил мою жизнь.

Рэнди двигался механически, голос, лишенный интонаций и чувств, звучал как у робота, слова казались какими-то стертыми.

Мать попыталась обнять его и повернуть лицом к себе, но он оттолкнул ее. Глядя ему в спину, она сказала:

— Выслушай меня, ради Бога! Разве я не понимаю, что он сделал? Он отнял Мэгги и у меня. Ты думаешь, я ее не любила? Она была для меня как дочь. Но, Рэнди, этим должна заниматься полиция. Они знают, что и как нужно делать. Ты только создаешь для всех лишние неприятности. Тебя ведь и самого могут убить.

На какой-то момент Рэнди оглянулся и встретился взглядом с матерью.

— Думаешь, меня это беспокоит?

— Не говори так!

— Полиция его упустит. У них не хватает сноровки, и эта сволочь запросто уйдет от них. Так всегда бывает.

— Нет, Рэнди, это не так, и ты об этом знаешь. Многие преступники расплатились за свои злодеяния. Разве ты не знаешь, что тюрьмы переполнены? По крайней мере...

— Я смотрю на это по-своему...

— О чем ты говоришь?

Рэнди натянул перчатки и надел куртку.

— Ни о чем, ма. Просто я хочу найти его.

— Я очень тебя прошу, не делай ничего такого, о чем потом будешь жалеть. Хоть обо мне подумай. Я не хочу видеть своего мальчика в тюрьме.

— Кто говорит, что я попаду в тюрьму?

— А разве нет?

— Нет, ничего подобного.

Рэнди встал со стула. Мать остановилась позади него.

— Рэнди, пожалуйста... Умоляю тебя. Не преследуй этого человека. Я позвоню в полицию, и мы все им расскажем.

— Нет, мама! — Рэнди быстро сбежал по ступенькам, на ходу распахнул дверь и выскочил наружу — в вечерние сумерки.

Он сел в машину и завёл мотор. Потом включил приемник и долго крутил ручку настройки, пытаясь поймать подходящую станцию. Наконец он выключил радио: не до развлечений!

Скрип входной двери показался ему сегодня громче, чем в прошлый раз, и Рэнди поспешил войти. От шума у него заболели уши. Он поднялся на три ступеньки, потом одним махом одолел два пролета и остановился у двери квартиры Пэт Янг.

Постучал. Голос за дверью прозвучал очень тихо, в нем чувствовался страх.

— Кто там? — спросила Пэт почти шепотом.

Рэнди промолчал, боясь, что голос выдаст его.

— Кто там, черт возьми? Я не вижу через этот дверной глазок.

— Боб Неффер.

— Я не знаю никакого Боба Неффера. Отойди, к чертовой матери, от моей двери.

— Меня прислал управляющий, — выпалил Рэнди, размышляя о том, что говорить дальше. — Он хочет провести ремонт водопровода в некоторых зданиях. Мне нужно проверить систему у вас.

— Что? Ночью?

— Я выполняю спецработы по поручению управляющего. У меня рабочий день не нормированный. А поздние часы для меня удобнее всего.

— Понятно, понятно... Но прежде чем впустить вас, я позвоню управляющему и проверю, так ли это.

— Его нет дома! — закричал Рэнди. — Он должен был предупредить всех жильцов записками. — Проклятое пугало, подумал он: — Послушайте, у меня есть копия с его подписью и печатью. Этого достаточно?

— Не знаю, может быть, и достаточно.

— Дело ваше, леди. Только предупреждаю: я не знаю, когда выберусь сюда еще раз.

Рэнди услышал, как Пэт отодвигает засов. Когда их глаза встретились, она задохнулась от неожиданности и попыталась захлопнуть дверь перед его носом, но чуть замешкалась, и Рэнди просунул в щель руку, не давая закрыть дверь. Он протиснулся внутрь, чуть несшибив Пэт вместе с ее креслом.

Она потянулась к телефону.

— Я звоню в полицию! Ты не имеешь права!

Рэнди преградил ей дорогу, сорвал телефон со стены и зашвырнул достаточно далеко — теперь она не сразу его достанет и некоторое время вообще не сможет им воспользоваться.

— Мерзавец!

— Не смейте называть меня мерзавцем! — Он склонился к ней так низко, что лицо его было в нескольких дюймах от ее лица.. — Вы защищаете убийцу, и я хочу знать, где он.

— Я не знаю.

— Помните, как я отделал вас некоторое время назад? Так вот: это ничто в сравнении с тем, что вы получите сейчас, если не скажете мне, где он.

— Я же сказала тебе, что не знаю. — Пэт откатилась к маленькой кухоньке, подальше от Рэнди.

— А я думаю, что знаете.

— Думай, что хочешь. У меня нет никакой возможности доказать тебе, что я не знаю, где он, — сказала Пэт, достигнув наконец кухни и въезжая в нее спиной вперед. — Я и сама хотела бы знать, где он сейчас находится. Но я не знаю.

Рэнди заметил, что Пэт пытается нащупать что-то у себя за спиной, и подошел ближе.

Она вытащила руку из-за спины, в ней был нож для разделки мяса.

— Не подходи ко мне, подонок! Клянусь, я тебя зарежу!

Рэнди улыбнулся.

— Да вы, я гляжу, почти такая же, как он.

— Заткнись! И — убирайся.

Рэнди засмеялся и попытался выхватить у нее нож. Внезапно он почувствовал холод в ноге, словно к ней приложили лед, а потом что-то влажное... Он посмотрел вниз на свои брюки: они были распороты на бедре. Материал быстро пропитался кровью.

— Сука, — прошептал он. — Сейчас я тебя убью!

— Подойди, — сказала Пэт, держа нож кверху лезвием. — Подойди, почему бы тебе не попробовать. — И она засмеялась.

Рэнди зажал рану рукой и, прихрамывая, пошел к двери. Кровь непрерывно сочилась между пальцами.

— Я вернусь, — пообещал он, — и ты пожалеешь об этом.

— Дешевый трепач, хвастун паршивый! — завизжала Пэт и рассмеялась.

Она увидела, как он открыл дверь и выбежал из квартиры. Дверь осталась распахнутой. Пэт подъехала к двери и закрыла ее, а потом проверила оба замка, желая убедиться, что все в порядке.

— Боже мой, —шептала она, — где ты, Джо? Где ты, мой мальчик?

Она надеялась, что Джо услышит ее мысли и отзовется, она всей душой надеялась на это. Неужели ты не понимаешь, что только со мной можешь быть в безопасности? Я сделаю все, все, чтобы помочь тебе. Пожалуйста, приходи домой! Приходи домой, ко мне...

Рэнди ехал на запад по скоростной трассе имени Эйзенхауэра — он возвращался в Бервин. Его глаза воспалились, его клонило ко сну. Рана на ноге затянулась и покрылась темной затвердевшей корочкой. Он очень надеялся, что туда не попала инфекция. На шоссе было спокойно, компанию Рэнди составляли всего несколько машин. Перед ним простиралось шоссе, казалось, что Бервин находится за миллион километров отсюда.

Он побывал в мотеле АМХ, где ему отказались помочь, заявив, что частным лицам регистрационные книги не выдаются. Рэнди хотел было расспросить клерка о Джо Мак-Эри, но передумал и сунул ему двадцать долларов. Тот разрешил Рэнди просмотреть регистрационные записи за последний месяц. Фамилии Мак-Эри в этих списках не было, впрочем, Рэнди и не рассчитывал увидеть ее здесь. Удрученный, он закрыл книгу. На этом ему пришлось закончить свой неудачный поход.

Расспрашивать больше было некого. Рэнди запер машину и начал обходить близлежащие кварталы Чикаго. Он искал лицо с фотографии, это лицо он узнал бы даже в густом гриме.

Он наблюдал драки, встречал проституток разных сортов — девочек, женщин и даже мальчиков, видел разбитые машины. Но он не встретил ни одного человека, похожего на Джо Мак-Эри.

Да, по правде говоря, Рэнди и не ожидал увидеть его. Но он надеялся. Боже, как он надеялся!

Остановив машину против дома родителей, Рэнди увидел, что в гостиной до сих пор горит свет. Раздосадованный, он удивился, что родители до сих пор не спят. Он никак не рассчитывал на это и не был готов к новому разговору с матерью. Он хотел только одного — подняться к себе наверх и завалиться спать... Поиски он продолжит завтра. И черт с ней, с работой. Теперь это не имело значения.

Рэнди вошел в подъезд, нащупывая в кармане ключи. Наконец он нашел их и приготовился отомкнуть замок. Но прежде чем он успел это сделать, мать раздернула шторы и распахнула дверь.

— Рэнди, — сказала она, отступая в сторону и пропуская его в прихожую, — ты только не делай глупостей. Мы с отцом, как нам кажется, поступили правильно.

Рэнди заглянул в гостиную и увидел двух мужчин в штатском. Они спокойно сидели в креслах, держа в руках чашки с кофе. Увидев Рэнди, один из них встал.

В дверях гостиной появился отец.

— Сын, это детективы из департамента полиции, они занимаются делом Чикагского Резака. — Отец по всей форме представил незнакомцев. Рэнди показалось, что таким образом он пытается завоевать их расположение. — Они хотели бы поговорить с тобой.

— Это ты позвонила им? — Рэнди взглянул на мать.

— Я подумала, что это — самое лучшее, что можно сейчас сделать, Рэнди.

— Сын, в один прекрасный день ты поймешь, что это был единственный выход, — подал голос отец.

— Я не буду разговаривать с этими людьми.

— Боюсь, вам придется это сделать, — сказал один из детективов.

Другой поставил чашку с кофе на кушетку. Потом встал и протянул руку.

— Я — Пит Мак-Грю.

Глава 26

— Поймите, я ничем не могу помочь вам, — сказал Рэнди. — Я очень устал и иду спать. — Он повернулся и направился к лестнице.

— Но мы можем вызвать вас на допрос. У нас есть такие полномочия.

Рэнди обернулся и посмотрел на того, кто это сказал. Мак-Грю. Типично ирландская рожа — холодные голубые глаза и вьющиеся черные волосы. И совсем молодой, быть может, чуть постарше Рэнди. «Полномочия»... Этот молокосос просто старается придать себе больше веса. Пошел он к черту со своими дерьмовыми разговорами. В свое время полицейские не захотели воспользоваться помощью Рэнди, а теперь он не хочет помогать им.

— Рэнди, пожалуйста, — громко сказал отец. Голос его звучал устало. — Ты должен помочь им. Неужели ты не хочешь, чтобы убийца был пойман? Или ты хочешь, чтобы он убил еще чью-нибудь жену, дочь или, может быть, мать?

— Плевать я хотел на всех, — буркнул Рэнди. — Он отнял у меня все.

— Кто, Рэнди? — спросил Мак-Грю. — Кто отнял у вас все?

Рэнди покачал головой и грустно улыбнулся.

— Тот, кто убил мою жену.

— Перестань, Рэнди. Поговори с этими людьми, прежде чем впадать в отчаянье. — Брови матери сошлись на переносице в одну линию.

Заговорил другой детектив. Он был старше Мак-Грю: лысая макушка, большой живот, поношенный, протертый на локтях костюм. На носу — очки в проволочной оправе, такие же, как у летчиков. Небось думает, что они его молодят...

— Мэм, почему бы вам с мужем не пойти спать? Мы сами тут разберемся. Нам даже легче будет, если в комнате станет посвободнее. — Он посмотрел на родителей Рэнди. — Вас это не затруднит?

— Ничуть, офицер. Идем, Тереза. — Отец Рэнди увел жену из гостиной. Рэнди не видел, как они поднимались, но слышал скрип ступеней.

— Мистер Мазурски, я не хочу быть грубым с вами, — проговорил Мак-Грю, глядя Рэнди в глаза и выдерживая его взгляд. — Уже поздно, и все мы устали. Сэм и я работали сегодня с семи утра. Наши жены и дети стали забывать, как мы выглядим. Если вы принудите нас к этому, мы доставим вас в чикагское отделение департамента полиции для допроса. Сегодня же вечером. Облегчите себе жизнь. Расскажите нам все, что вам известно по этому делу.

Рэнди сидел разглядывая свои руки и вертя на пальце обручальное кольцо, которое все еще носил. Потом словно впервые заметил четкий, скульптурный узор зеленого ковра, покрывавшего пол гостиной.

Мак-Грю сел рядом с ним и сжал его плечо.

— Я понимаю, как это тяжело. Представляю, что я чувствовал бы, потеряй жену. Верно, сам взвыл бы как собака.

Больше, чем слова, на Рэнди подействовало прикосновение этого человека, твердое и заботливое одновременно. Он почувствовал, как с души свалилась некая тяжесть. Не жажда мести, нет — она осталась, но боль потери стала чуточку легче.

— Послушайте, Рэнди. Я не могу отнять у вас права действовать. Но мой долг — посоветовать вам. Оставьте эту затею с поисками преступника и позвольте полиции заниматься ее делом. Вы же должны понять: вам понадобится помощь, и мы вместе имеем больше шансов поймать и наказать этого негодяя. Мы должны искать его вместе.

— Такие, как он, всегда остаются безнаказанными. Суд — пустая формальность. Его помилуют.

Мак-Грю покачал головой.

— Нет, Рэнди, этому малому приходится туго. Весь город следит за ходом этого дела. Люди жаждут крови. Они не простят ни нам, ни даже правительству, если он будет разгуливать на свободе. Это будет нелегко осуществить, но он должен быть наказан.

— А что вам известно?

Заговорил второй детектив:

— А вы слышали, что сказал мой коллега? Это дело приобрело чертовски широкую огласку. Общественность не собирается сидеть сложа руки. О легком наказании или помиловании не может быть и речи.

— Расскажите нам все, что вы знаете, Рэнди. Это не причинит вам боли. — Мак-Грю посмотрел на него. — Разве не больнее осознавать, что множество квалифицированных профессионалов ищут и не могут найти этого человека? Кроме того, мы уже предположительно знаем, кто он, и, даже если вы сейчас ничего нам не скажете, мы проверим это очень скоро.

Рэнди посмотрел на другого мужчину.

— Это правда?

Тот поднял руку, как бы давая клятву.

— Это правда, Рэнди. У нас есть свидетели и множество улик. Сейчас мы только стараемся определить, где же он скрывается.

Рэнди раздумывал так долго, что Мак-Грю решил, что этот молодой человек ничего им не скажет. Наконец он взглянул на обоих и произнес:

— Ну ладно.

Сэм, второй детектив, взял в руки блокнот.

— Рэнди, знаете ли вы, кто убил вашу жену?

— Я почти уверен. Его зовут Джозеф Мак-Эри.

Детективы переглянулись, стараясь не выдавать своих эмоций. — Почему вы так думаете? — спросил Сэм.

— Это началось, когда я вернулся в нашу квартиру, чтобы взять свои вещи, на следующий день после убийства Мэгги. — Рэнди остановился и глубоко вздохнул. — Я уже собирался уходить, как вдруг увидел на полу в кухне что-то блестящее. Это была зажигалка с монограммой: «Д.М.-Э.». Я попытался созвониться с полицией Бервина, но эти типы просто отмахнулись от меня. — Рэнди запустил пальцы в волосы и улыбнулся полицейским. — Извините, я ненадолго отлучусь.

Детективы кивнули.

— Мы подождем вас, Рэнди.

— Я сейчас вернусь. — Рэнди быстро взбежал вверх по лестнице.

Детективы наблюдали за ним.

Сэм спросил:

— Ну, и что ты о нем думаешь?

Мак-Грю пожал плечами.

— Думаю, мы немногого добьемся. Поверь моей интуиции.

— Да. Парень тянет резину. А мы пока что прохлаждаемся в компании этого экзальтированного мужа.

Когда на лестнице послышались шаги, Мак-Грю сказал:

— Тихо. Он возвращается.

Рэнди вернулся и протянул Мак-Грю зажигалку. Тот взял ее, взвесил на ладони и взглянул на инициалы. Потом он передал зажигалку Сэму, который бегло осмотрел ее и положил в карман.

Мак-Грю спросил:

— А как вы связали инициалы на зажигалке с именем Мак-Эри?

— Мне позвонила женщина, которая живет в доме напротив нашего. Она сказала, что знает, кто убил мою жену, и могла бы рассказать мне об этом... за соответствующую плату. — Взгляд Рэнди стал злым. — Можете себе представить что-либо подобное? Звонить тому, чья жена убита, и пытаться продать ему информацию об убийце? — Рэнди покачал головой. — Сначала я просто обалдел. Потом, когда она позвонила мне снова, решил, что должен с ней встретиться. Выяснить, что она знает.

— Ну и что? — спросил Сэм.

— Я встретился с ней в кафе, и, как только она поняла, что я ее знаю, она решила пригласить меня к себе. — Рэнди разволновался. Его лицо покраснело, он потер затылок. Детективы подумали, что сейчас он признается в том, что он сделал с этой женщиной. — Я ее избил и послал к черту. Она потребовала несколько тысяч долларов. Я не мог сдержаться, почти сошел с ума.

После того как Рэнди рассказал об этом, Мак-Грю поторопил его.

— Так что же она вам рассказала?

— Кажется, я слишком напугал ее. Она сообщила, что его зовут Джо Мак-Эри. Потом заявила, что больше ничего не знает. Я встретился с ней еще раз, это было не далее как вчера, но она повторила, что больше ничего не знает. Но я думаю, что она что-то скрывает.

— Почему вы так думаете?

— У меня такое ощущение, и все. Мне даже показалось, что она его выгораживает. Наверное, дай я ей деньги, она сообщила бы что-нибудь еще. Впрочем, я в этом не уверен.

Сэм записал что-то в своем блокноте.

— Вы знаете, как зовут эту женщину, Рэнди?

— Да. Ее зовут Пэт Янг. Вроде бы так звучит ее имя.

— Где она живет? — Сэм продолжал записывать.

— На Оак-Парк-авеню. Эта улица пересекается с той улицей, на которой живу я. Ее имя есть на табличке в подъезде. Вы хотите говорить с ней, да?

Мак-Грю поднялся.

— Конечно. Но сейчас все мы нуждаемся в небольшом отдыхе. — С этими словами он взял плащ со спинки кресла, надел его, а второй плащ протянул Сэму.

Когда Рэнди тоже встал, Мак-Грю заметил, что он держится за бедро.

— Какого черта? Что с вами случилось? — спросил Мак-Грю.

— Подарок Пэт Янг. Будьте с ней осторожны!

— Вы должны показаться врачу, — сказал Сэм. — Может быть заражение.

Рэнди проводил их до дверей.

— Надеюсь, вы будете держать меня в курсе событий.

Мак-Грю пожал ему руку.

— Будем, Рэнди, обязательно будем. Обещаю. И ради Бога, будьте осмотрительны. Оставьте свою затею. Хорошо?

— Ладно, — пообещал Рэнди, но его ответ прозвучал неуверенно.

— Доброй ночи, Рэнди, — сказал Сэм, пожимая ему руку. — Будем поддерживать связь друг с другом.

Пэт Янг улыбалась. Кто-то выиграл в лотерее двадцать восемь тысяч долларов. Она и сама не знала, чему улыбается. Везет же некоторым...

Зазвенел звонок, и Пэт удивилась. Кто это? Может быть, он? Хорошо бы иметь домофон. Она попыталась выглянуть в окно, но из него не был виден вестибюль. Она нехотя нажала на кнопку, открывающую наружную дверь, — надо все же узнать, кто пришел.

Вскоре за дверью послышались шаги. У нее было большое желание крикнуть: «Джо, это ты?», но она подумала, что это, может быть, опять пришел Мазурски. Он ведь уверен, что она что-то знает.

— Кто там? — спросила она, отъезжая от телевизора.

— Детектив Пит Мак-Грю. Чикагская полиция. Откройте, пожалуйста.

Лицо Пэт вспыхнуло. Она почувствовала, как учащенно забилось сердце. Боже мой, подумала она, неужели Джо арестован? Неужели Мазурски донес на нее? Не сказала ли она чего-нибудь лишнего?

— Что вы хотите?

— Мне необходимо задать вам несколько вопросов, мэм. Не могли бы вы открыть дверь?

— Вопросы? О чем?

— Мэм, откройте дверь.

— Откуда я знаю, полицейский вы или нет? Сейчас любого могут убить и дома, и прямо на улице.

— Понимаю. Я поднесу свой полицейский значок к дверному глазку.

— Я не могу увидеть его отсюда.

— Почему?

— Я сижу в инвалидном кресле.

Человек за дверью вздохнул.

— У вас есть дверная цепочка?

— Да.

— Тогда воспользуйтесь ею и приоткройте дверь. Я покажу вам в щель мой значок.

Пэт накинула цепочку на крючок и приоткрыла дверь. Она разглядывала стоявшего перед дверью мужчину. Похож на Ирландца. Проницательный взгляд. Он сунул руку в карман плаща и вынул оттуда бумажник.

— Вот мой полицейский значок и удостоверение. — Он поднес поближе раскрытое удостоверение, чтобы Пэт могла его рассмотреть.

— Дайте посмотреть. — Она протянула руку, взяла у него документ и долго его рассматривала. Наконец вернула.

— Что это значит, офицер?

— Не могу ли я войти?

— Я не вижу причины. Я никому не делала зла.

— Думаю, что все же делали, и, если не прекратите валять дурака, придется арестовать вас за неподчинение закону.

Пэт рассмеялась, но смех вышел пронзительным и напряженным. Она не могла сдержаться. Наконец Пэт откинула цепочку и открыла дверь.

— Входите, пожалуйста, — пригласила она Мак-Грю сладким голосом.

Мак-Грю вошел и обвел взглядом крохотную квартирку. Заметив, что его пристальный взгляд медленно скользит по ее вещам, она произнесла:

— Нет места лучше, чем родной дом.

Ни один не сказал ни слова о деле, пока наконец Пэт не поинтересовалась:

— Так чего вы хотите?

— Думаю, вам кое-что известно по делу Чикагского Резака?

— Почему вы так думаете? Потому что я живу через дорогу от места происшествия? Я уже говорила офицеру полиции, что ничего не видела.

— У меня есть свидетель, который утверждает обратное.

— Кто это?

— Я не вправе давать вам подобную информацию.

— Неужели я не имею законного права знать своих обвинителей?

— Вы здесь не на суде, мэм.

— Это Рэнди Мазурски? Скажите мне.

Детектив ничего не ответил.

— Если это он, то не стоит обращать внимания на то, что он вам наговорил. Это — пустое сотрясение воздуха. Глупо думать, будто я могла что-то видеть лишь потому, что живу на другой стороне улицы. Я пыталась объяснить ему, что — как мне ни жаль — я ничего не видела. Я не понимаю, почему он мне не верит. Горе делает людей странными.

Мак-Грю разглядывал ее и все больше убеждался, что она — бесподобная лгунья. Какое хладнокровие, какой тонкий расчет!

— Моему свидетелю известно имя подозреваемого, и он утверждает, что узнал его от вас. Действительно, кто, кроме вас, может располагать подобной информацией?

— Вы детектив, не так ли? Вот и поинтересуйтесь, откуда у него такие сведения. Может, он и сам знает преступника.

— Он не знает преступника. И вообще, хватит пустой болтовни.

— Но, офицер, так не говорят с леди...

Пэт перестала улыбаться, когда Пит наклонился к ней так низко, что мог почувствовать исходивший от нее запах дентина.

— Послушайте, леди, что я вам скажу. У меня достаточно информации, чтобы арестовать вас. Например, за сопротивление органам правосудия. Вам захотелось в тюрьму? Пошли. Я доставлю вам такое удовольствие. Прямо сейчас.

Пэт уставилась на вынутые им наручники. Она слышала гулкие удары своего сердца. Ее пальцы судорожно вцепились в ручки кресла.

— Ну хорошо, я кое-что заметила в тот вечер. Но ведь это не доказывает, что человек, которого я видела, убийца. Это говорит только о том, что он был здесь.

— Как его имя?

— Я не знаю.

— Не лгите, я сказал! Не пытайтесь отрицать, что вам известно его имя. Ну! Я жду!

— Джо Мак-Эри.

— Наконец-то! Как вы это узнали?

— Однажды он вернулся на место преступления. Когда он шел обратно, я караулила его на улице, заговорила...

— И?..

— Я пыталась шантажировать его.

— И он все выложил вам о себе?

— Да нет... я взяла его на испуг. Я умею это делать. Привела его к себе и выкрала бумажник. Вот так и узнала имя. Он сам, естественно, ничего мне не сообщал.

— Он заплатил вам?

— Мне бы очень этого хотелось! — фыркнула Пэт. — Но где там! Он был разъярен. — Пэт опустила голову и сидела так до тех пор, пока старательно выдавливаемые ею слезы не потекли по щекам. — Он сказал, что убьет и меня. Вот почему я так испугалась, когда вы появились.

— Почему же вы не позвонили в полицию?

— Я же вам говорю, — ответила Пэт, всхлипывая, — я испугалась. Сидела в четырех стенах и боялась шелохнуться. Считала, что мне надо затаиться в своей квартире. Он пригрозил, что будет следить за мной и если заметит что-нибудь подозрительное, то придет сюда и убьет меня.

На лице Пэт застыло выражение ужаса.

— Вы ведь приехали сюда не на полицейской машине, правда?

Не дождавшись ответа, она подкатила к окну и выглянула на улицу.

— Ваша машина без опознавательных знаков, верно?

— Правильно. — Мак-Грю несколько растерялся. Ему больше нечего было ей сказать. — Запомните, отныне мы вас не выпустим из вида. Если Мак-Эри появится, если вы узнаете что-нибудь новое, свяжитесь с нами любым удобным для вас способом. И без промедления! Я должен постоянно быть в курсе дела. Вы меня поняли?

— Да, сэр.

— В противном случае, клянусь Богом, я арестую вас. Ни этот город, ни Господь Бог не простят вам, если вы будете скрывать от нас сведения об этом убийце.

Мак-Грю не сказал больше ни слова. Хлопнув дверью, он быстро вышел.

Звонок ворвался в темноту ее комнаты. Пэт села в постели и огляделась. Тронутая лучом луны, чуть серебрилась мебель, поблескивал экран телевизора. На это приятно было смотреть, но звонок повторился.

Пэт сползла с постели и уселась в кресло. Нажала кнопку в стене, чтобы открыть дверь вестибюля. На этот раз, подумала она, это должен быть Джо. Хоть бы никто не следил за ее квартирой!

За дверью послышались медленные, неуверенные шаги. Затем раздался мягкий стук в дверь.

— Кто там? — прошептала Пэт.

— Это Джо, — прошелестел голос, едва слышный из-за деревянной двери.

Она быстро отодвинула засов и открыла дверь. Джо огляделся и юркнул в комнату.

— Не зажигай света, — сказал он. — Они охотятся за мной. Я должен скрыться.

Пэт испугалась, но все равно была рада, что он пришел. Она протянула руку и погладила его по бедру. Он не шелохнулся. Тогда она придвинулась и коснулась его члена, но он отшатнулся от нее.

— Не надо, — прошептал он. Пэт услышала скрип — он тяжело опустился на кровать.

— Чего ты хочешь, Джо? Скажи мне.

— Я хочу тебя, Пэт. Когда-нибудь, когда все это кончится, мы вместе уедем отсюда.

Пэт смотрела на его темный силуэт и не верила тому, что он произнес эти слова. Не верила в то, чего так долго ждала и в то же время боялась.

— Ты этого хочешь? — Ее голос звучал совсем слабо.

— Да, но сначала мне нужна твоя помощь.

— Джо, ты же знаешь, я все для тебя сделаю.

— Я хочу, чтобы ты помогла мне сыграть небольшую шутку с моей женой.

Глава 27

Пэт сидела перед телефоном, тупо глядя на него. Все в ней протестовало против того, что она сейчас должна была сделать.

— Значит, позвони ей и скажи, что ты — моя подруга, — произнес он посмеиваясь. — Это встряхнет ее. — Он ходил по комнате, размышляя вслух. — Все, что ты должна сделать, — это рассказать ей (но только ей!), что я хочу вернуться. Правда, это хорошая идея?

Пэт ничего не ответила.

— Да, скажи ей также, что я боюсь, как бы полиция не поймала меня. — Он опять захихикал, а Пэт при одной мысли об этом охватил озноб.

— Я не могу сказать этого, — прошептала Пэт, положив руку на телефон.

Что же делать?.. Она ведь не настолько глупа!

Его идея как будто заимствована из какого-то дурацкого телешоу: Она вспомнила эпизод из «Охотника», где убийца использует такую же уловку.

Нет, идея Джо никуда не годится.

Пэт подняла трубку и стала набирать номер.

Энн забыла обо всем: горячая вода помогла ей расслабиться. Ник только что ушел, и простыни еще сохраняли его неповторимый свежий запах. Вчера вечером они выпили слишком много вина, включили магнитофон на полную громкость и танцевали до тех пор, пока хватило дыхания, а потом занимались любовью на полу гостиной. Позже Ник зажег свечи и расставил их вокруг спальни. Он перенес Энн на кровать, и они опять долго занимались любовью. Энн не представляла себе, что сможет забыть Джо, но именно так и произошло: она о нем ни разу не вспомнила. И Ник и она сдержали слово, данное друг другу задолго до этого вечера.

Сейчас, когда освежающий поток воды омыл ее голову, Энн почувствовала, что напряжение исчезло. Она впервые поверила, что разлюбила Джо. Ей приятно было мечтать о том времени, когда двери департамента полиции закроются за ним. Найти его нелегко, но он все же будет арестован, и она сможет начать новую жизнь с Ником или без него. Она не была уверена, захочет ли, чтобы в ее жизни когда-нибудь прочно обосновался другой мужчина.

Энн вздрогнула от резкого телефонного звонка и уронила флакон с шампунем. Зуммер домофона и телефон сейчас пугали ее, досаждали ей, вызывали желание куда-то бежать, забиться в дальний угол комнаты. Раньше звонки заставляли ее лишь слегка насторожиться. Но так было до того, как Джо позвонил и сказал: «Я хочу тебя видеть». До того, как полицейские и мужья жертв стали звонить по телефону и возникать на пороге ее квартиры.

Энн вылезла из ванны, обернула полотенце вокруг головы, накинула халат, лежавший поверх груды белья на полу, и взяла трубку.

— Да?

— Я хотела бы поговорить с Энн Мак-Эри, если возможно.

— Это я. — Трубка молчала, и Энн не могла определить по голосу, кто звонит.

— Миссис Мак-Эри, я влюблена в вашего мужа.

Энн хотела повесить трубку. Ник предупредил ее, что полиция может начать прослушивать и записывать телефонные разговоры.

— ...И он влюблен в меня тоже...

Энн уже раздумала вешать трубку. Может быть, эта женщина что-то знает. Может быть, из-за нее Джо и исчез. Может быть, она знает, что с ним произошло.

— Кто вы? — спросила Энн.

— Это не имеет значения, дорогая. Давайте поговорим о вашем муже, у меня есть для вас заманчивое предложение. Он верит мне, а это стоит гораздо больше, чем все наши разговоры.

— И поэтому вы мне звоните?

— Терпение, сладость моя, терпение! — Женщина на другом конце провода тяжело вздохнула, заставляя Энн ждать продолжения разговора: в ней чувствовалась какая-то сила. — Ваш муж хотел, чтобы я связалась с вами по телефону. У него есть для вас сообщение.

— Прекратите, пожалуйста. Вы отнимаете у меня время.

— О, она еще предъявляет требования, маленькая сучка! Неудивительно, что он вас бросил.

— Я кладу трубку. До свидания.

— Подождите!

Энн услышала крик женщины, когда уже клала трубку на рычаг.

Через несколько секунд телефон зазвонил снова. Энн взяла трубку.

— Я вижу, вы неплохо осведомлены. И вроде бы даже знаете моего мужа. Забавно, что вы звоните после того, как его имя появилось в газете.

— Я так и чувствовала, что вы скажете что-нибудь в этом роде. Он предупреждал меня, говорил, что вы недоверчивы. Поэтому он попросил меня задать один вопрос: помните ли вы, как занимались любовью под звездами на Шеридан-роуд?

Энн на секунду опешила: какое отношение имеет эта женщина к их прошлому? Звезды... Это было тогда, когда они только поженились. Джо однажды нарисовал звезды на потолке. Никто не мог знать об этом, кроме них двоих.

— Ради Бога, кто вы?

— Это неважно. Считайте меня просто посыльным.

— Что?

— Посыльный. Тот, кто разносит почту, дорогая. Загляните в словарь. Впрочем, я берусь доставить и нечто другое.

— О чем вы говорите?

— Джо нужны деньги. Он хочет бежать. Бежать... пока не поздно.

— Я не понимаю.

— Сейчас поймете, радость моя. Запомните следующее: мы можем встретиться в указанном мной месте и в указанное мной время. Приходите туда с тысячью баксов в руках. В противном случае Джо заберет ваш родительский дом себе, поскольку большая часть имущества принадлежит вам обоим. Вам это не очень понравится, верно? Джо не знает, что я говорю вам об этом, да я бы и не сказала. Но, радость моя, мне вдруг захотелось вас предостеречь.

Энн сжала трубку, чувствуя, что ее лицо пылает, а сердце громко колотится в груди.

— Не знаю... Я, наверное, не смогу этого сделать...

— Вы хотите, чтобы Джо линчевали? Это может случиться, леди, — хихикнула женщина. — Ведь весь город жаждет его крови.

— Линчевали?.. Конечно, не хочу. Но как я вас узнаю?

— Как узнаете?.. Вообще-то, дорогая моя, у меня нет времени на эти игры. Пусть Джо сам встретится с вами — пройдет мимо и возьмет у вас деньги. — Она опять хихикнула. — Думаю, он получит свою порцию мяса. — Она сделала ударение на последнем слове, и Энн почувствовала, что ее начинает мутить. — До свидания, Энни, извините, наш бизнес не получился.

— Подождите!.. Где?!

— Что?

— Где я встречусь с вами?

— На углу Вест-Рузвельт-роуд и Сисеро-авеню есть пустой склад. Мы могли бы встретиться там сегодня вечером. Хорошо?

— Нет. Почему бы нам не встретиться где-нибудь в людном месте?

— Да потому, что я вам не доверяю. Значит, вы должны быть у склада в указанное время, а я дам знак, куда идти дальше. Договорились?

Энн долго молчала, размышляя, может ли она овладеть ситуацией. Кажется, у этой женщины все карты на руках. Наконец она сказала:

— Хорошо, я приду.

Голос женщины опять стал приторно-сладким, когда она произнесла:

— Вот и прекрасно!

— Я приду, — Повторила Энн.

— Минуточку! Запомните: если вы хоть кому-нибудь заикнетесь об этом разговоре, Джо тут же узнает об этом и не замедлит разделаться с вами. — Женщина помолчала. — Я предупредила вас, миссис Мак-Эри.

— Понятно, — сказала Энн, — я никому не скажу.

— Джо очень болен, вы можете это понять?

— Да, могу. К которому часу я должна там быть? ,

— В десять вечера. И если вы опоздаете или вообще не придете, будьте уверены, Джо не раздумывая расправится с вами. — Энн заметила, с каким наслаждением женщина мучила ее.

— Я не опоздаю, — сказала Энн и повесила трубку.

Вода в ванной продолжала течь, Энн пошла туда и выключила душ.

Довольная собой Пэт сидела откинувшись на спинку кресла. Скоро все это завершится, и они с Джо смогут уехать отсюда вместе, как он хочет. Тысячи долларов им, конечно, будет маловато, но, если экономить, на какое-то время хватит.

Она посмотрела в окно на серые Тяжелые облака. Ей очень тяжело будет добираться до этого склада, где Джо хотел встретиться с Энн, но она сделает это. Пэт знала, что отправится туда хотя бы ради того, чтобы своими глазами увидеть, как Джо вонзит нож в свою жену. Тогда Пэт обшарит холодное тело, возьмет деньги и отдаст их Джо.

Он будет счастлив, он должен быть счастливым!

Энн отъехала от автостоянки и направилась на восток по Рузвельт-роуд. Ей хотелось, чтобы Ник сейчас был с ней, она пыталась позвонить ему перед выходом из дома, но не застала его. Боже мой, неужели у него есть дела более важные, чем защищать ее? На пересечении Сисеро-авеню и Ларами ей пришлось покрутиться минут двадцать. Где он, этот склад? Может быть, звонок неизвестной женщины просто розыгрыш? Может быть, она случайно попала в точку, болтая о любви под звездами? Наконец Энн отыскала место встречи — пустой склад, принадлежащий компании «Малдин». Вдруг она услышала глухой удар — словно кто-то бросил камень в ее машину. Что это? Какой-то сигнал?

Энн притормозила у тротуара. Здание старого склада было погружено в темноту. Двор освещался уличным фонарем. Энн окинула взглядом проржавевшую сетчатую ограду, сквозь разрывы проволоки разглядела кучи валявшегося во дворе хлама. Внезапно мимо здания склада промелькнула какая-то темная фигура. Энн напрягла глаза, пытаясь понять, кто это. Человек вроде бы поднял руку и растаял во мраке. Быть может, это та самая женщина?

Дыхание Энн участилось. Она взялась за ручку дверцы машины, но не смогла ее повернуть. Энн чувствовала себя плохо, в желудке начались рези. Что это с ней? Даже нет сил открыть дверцу... Она еще раз огляделась. Вновь мелькнула темная фигура. Конечно же, это та женщина, которая говорила по телефону: «Он убьет тебя».

Энн глубоко вздохнула и толкнула дверцу машины. Когда она вышла, ее колени дрожали, в горле пересохло, а сердце стучало так гулко, что заболела грудь. Энн едва дышала.

Она вернулась в машину, чтобы взять сумочку, и вдруг успокоилась — прикосновение к холодному металлу придало ей уверенности. Она расправила плечи, вышла из машины и захлопнула за co6oй дверцу.

Но стоило ей ступить на грязный, усеянный отбросами тротуар, как сомнения одолели ее с новой силой. Это безумие, говорила она себе. Я могу умереть прямо здесь. Приблизившись к ограде, Энн различила во тьме силуэт человека. Протянув вперед руки, он словно бы указал на склад и исчез в дверном проеме. Энн ухватилась за покрытый ржавчиной столб, чтобы удержаться на ногах. «Я не могу сделать этого», — прошептала она себе. В ней поднялась волна желчи. Никогда раньше она не ощущала такого страха и одиночества. Случайный водитель, проезжавший мимо, даже не взглянул на нее.

Потом она наступила на что-то мерзкое и задохнулась, подавлял желание закричать и кричать до тех пор, пока кто-нибудь не придет и не поможет ей определить, что у нее под ногами. Найдя щель в ограде, Энн проскользнула внутрь.

Ограда показалась ей барьером, отрезавшим ее от машины и от всего мира. Она прикусила нижнюю губу и шагнула вперед. Дул ветер, и алюминиевый лом громыхал, лязгал и перекатывался по двору, как живой.

Приблизившись к складу, Энн увидела, что ободранная деревянная дверь открыта. Внутри было темно. Очень темно. Энн показалось, что эта чернота осязаема, что к ней можно прикоснуться. Каждый ее нерв, казалось, кричал: «Не входи туда!», но она заставила себя подойти ближе.

Энн остановилась у входа, вглядываясь в темноту. Она заплакала, ей хотелось повернуться и бежать отсюда. Но еще больше хотелось верить, что сейчас она отдаст деньги и навсегда уйдет и забудет об этом кошмаре.

Энн крикнула в темноту:

— Есть здесь кто-нибудь?

Ответа не последовало. Только ветер нарушал тишину.

— Пожалуйста! Мне страшно!

Снова нет ответа.

Энн заставила себя сделать два шага вперед, переступила через порог и вошла в темноту. Внутри пахло сыростью. Она вздрогнула от какого-то шороха.

— Ответьте мне! — Энн попыталась крикнуть громче, но ее голос дрожал от страха. Она сделала еще несколько шагов внутрь склада.

— Энни, — донесся до нее шепот, похожий на шелест сухих, мертвых листьев. Потом она услышала тихий смех, но ничего не увидела. О Боже, подумала она, что же мне делать?!

Это он!

Энн повернулась, чтобы бежать; адреналин наконец произвел свое действие и придал ей силы. Когда она была уже совсем близко от серого отверстия входа, кто-то вышел из темноты, и дверь захлопнулась.

Энн остановилась и закричала.

Она услышала чиркающий звук, а потом увидела лицо Джо, освещенное пламенем свечи. Он стоял в дверях, загораживая ей выход. Она с трудом могла поверить, что перед ней ее муж. Его лицо заросло щетиной и было измазано грязью. Глаза, казалось, стали светлее, зрачки расширились.

— Неужели ты собираешься уйти так быстро, Энни? — Он снова засмеялся.

— Я хочу уйти, Джо. Пожалуйста...

— Не кричи, Энни. Нам есть о чем поговорить. — Он опять засмеялся, затем улыбка внезапно исчезла с его лица. Теперь он казался взбешенным. — Например, о том, почему ты разлюбила меня, сука?

Голос у него был звучным и глубоким, — такого голоса Энн никогда не приходилось слышать.

Энн опустилась на пол — ноги ослабли и отказывались держать ее. Его глаза... его глаза... Она вновь прикусила губу и закрыла лицо руками, чтобы сдержать слезы.

— Что случилось? Твой муженек — уже не тот симпатичный мальчик, за которого ты когда-то вышла замуж?

Он опять засмеялся, откинув голову, и хохотал до тех пор, пока не задохнулся, пока не упал на пол, схватившись за живот. При его падении что-то грохнуло. Когда он поднял голову, Энн заметила, что кожа с одной щеки содрана, а нижняя челюсть распухла. Он улыбнулся ей.

— Мой член все тот же, Энн. Ты всегда его любила.

Джо перевернулся на спину, расстегнул молнию на брюках, а затем спустил их.

— Нет, — прошептала Энн, порываясь убежать от него. — Нет! Джо, пожалуйста! Женщина, которая звонила мне, сказала, что тебе нужны деньги. Почему ты обманул меня?

Он опять захохотал.

— Дорогая, мои хорошие манеры улетучились. Я вызвал тебя сюда под выдуманным предлогом. — Он схватил ее за лодыжку. Она закричала. — Не ори, идиотка. Никто тебя здесь не услышит.

Он еще крепче схватил ее за ногу, поднялся и навалился на нее.

— Сейчас, говорил он, — сейчас... — Он царапал ее своими отросшими ногтями, стараясь залезть ей под юбку и стянуть с нее трусы.

— Нет! — закричала она и оттолкнула его, оцарапав ему ухо.

Она начала отползать от него, но задохнулась от сильнейшего удара под левую лопатку и скорчилась, вздрагивая от боли. Он перевернул ее и ударил кулаком в лицо.

— Какое прекрасное, прекрасное лицо, — говорил Джо, а его кулак снова и снова обрушивался на Энн. Она почувствовала, как у нее в носу что-то хрустнуло, и поток крови залил ее губы. Джо склонился над ней и стал высасывать кровь, текущую у нее из носа. Потом он поднял голову и засмеялся. Вокруг его рта образовался красный круг.

Энн была настолько ошеломлена, что не чувствовала страха и вообще ничего не чувствовала. Джо с силой раздвинул ей ноги, втиснулся между ними.

— Ты запомнишь это. А потом опять все будет хорошо.

Когда он овладел ею, она машинально повернула голову. Его слова напоминали ей прежнего Джо. Они звучали печально и даже высокопарно. Закричав от боли, когда его пенис входил в ее пересохшее влагалище, она на ощупь попыталась найти свою сумочку, которая, она знала, лежит где-то рядом на полу. Энн вгляделась в темноту и наконец увидела сумочку — она была совсем близко. Энн дотянулась до нее левой рукой и, задержав дыхание, схватила ее. Потом осторожно придвинула к себе и запустила пальцы внутрь.

Джо внезапно остановился и вынул из нее пенис.

— Сука паршивая, что ты выдумала? — Его голос рокотал, отдаваясь эхом в пустом складе. Энн сжала в руке деревянную рукоятку ножа, не вынимая его из сумочки. Она наблюдала за тем, как Джо обшаривает карманы своей куртки. Что он там ищет? При свете свечи она увидела, что Джо вынул из кармана скальпель. И прежде чем она успела о чем-то подумать или хотя бы испугаться, лезвие уже косну лось ее горла. Джо засмеялся.

Энн выхватила из сумочки нож и замахнулась на него. Он выронил скальпель и протянул руку, чтобы вырвать у нее нож. Лезвие скользнуло по его ладони и оставило заметный разрез. Но он все же вырвал у нее нож и зашвырнул его куда-то в темноту.

Джо смотрел на свою кровь, и глаза его постепенно расширялись. От него дурно запахло, и прежде чем Энн поняла, что произошло, он опять схватил скальпель.

Джо размахивал им по широкой дуге, и наконец полоснул Энн по лицу. О Боже, это даже не больно, в первый момент подумала Энн, это даже не больно. Но через некоторое время она закричала от боли и ужаса, слившихся в сплошной горячий туман. Кровь залила ей глаза, ослепила ее.

И вдруг им обоим показалось, что из мрака донесся крик: «Давай!.. Давай!..» Высокий голос дрожал от возбуждения.

Как только Джо обернулся, чтобы узнать, откуда исходит этот крик, Энн выскользнула из его рук и побежала.

Господи, просила она, позволь мне убежать от него. Она бежала вслепую сквозь тьму, не обращая внимания ни на стремительные прыжки крыс, выскакивавших у нее из-под ног, ни на тяжелый топот Джо у себя за спиной.

— Энни, подожди! — кричал Джо, а она все бежала, ее легкие разрывались от боли, кровь густым потоком текла по лицу.

Милосердный Боже, милосердный Боже, позволь мне убежать отсюда. Пожалуйста...

Энн задохнулась, налетев на что-то твердое, металлическое, казавшееся в темноте бесформенным и черным. Впереди обозначился сероватый прямоугольник. Дверь! Она бросилась к ней, но Джо уже настиг ее. Его руки разрывали материю ее блузки, царапали спину. Вырвавшись нечеловеческим усилием из его железных объятий, она захлопнула дверь прямо перед его носом, и ночь обступила ее со всех сторон. Навалившись изо всех сил на дверь, Энн ударила ею Джо. Услышав, как он хрюкнул от боли, она бросилась бежать. Теперь — только бы добраться до машины, только бы добраться...

Когда захлопнувшаяся дверь ударила Джо, он упал навзничь. С минуту он лежал на полу, с трудом осмысливая происходящее. В затылке была даже не боль, а какая-то странная напряженность.

В следующий раз, сука, думал он, в следующий раз... все получится.

Из темноты донесся какой-то свистящий механический звук. Джо в страхе вскочил, оглянулся и увидел знакомое кресло на колесиках, точнее, обод одного колеса. Он поднял глаза.

Даже в темноте было видно, что лицо Пэт искажено яростью.

— Почему ты не прикончил эту блядь, Джо? Почему? Мы были бы сейчас свободны... мы были бы свободны... Джо...

Джо стоял на коленях и смотрел на нее снизу вверх. Лицо Пэт было мокрым от слез.

— О чем ты говоришь?

— Эта идиотка принесла деньги. Мы могли бы взять их, если бы ты не раздумывая убил ее, дурак. Мы могли бы взять их и уехать куда-нибудь. — Пэт опустила голову и всхлипнула, проклиная себя за то, что дала волю своим чувствам.

— Я не знал, — в смущении прошептал Джо.

— Я только хотела, чтобы ты был счастлив, Джо, я хотела, чтобы мы уехали отсюда... вместе.

— Джо удивился — ведь она права! И тут же подумал о другом. Представил себе, как вонзает нож в эту костлявую глотку, щекочет ножом пищевод... Интересно, какова ее кровь на вкус? Горькая. Нет, не стоит... Кроме того, Энн еще жива, и Пэт могла бы помочь ему. Пэт еще может во многом ему помочь. Он обнял ее.

— Извини. В следующий раз, честное слово.

Он почувствовал, как Пэт вырвала у него скальпель. Она подняла вверх руку и так держала ее некоторое время. Потом с быстротой, удивившей Джо, сделала разрез по всей тыльной стороне руки и, глядя ему в глаза, сказала:

— Возьми ее, Джо, возьми...

Он взял ее руку и поднес к губам.

Пэт откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

— Это свяжет нас, правда? — прошептала она, но Джо продолжал сосать кровь.

Возможно, он даже не слышит меня, подумала Пэт, но он знает это...

Глава 28

Ник ждал Энн в вестибюле больницы на Шеридан-роуд. Наконец она вышла. Энн выглядела получше, но ненамного. Ей смыли засохшую кровь, коркой покрывавшую лицо. Ник пытался найти в ее облике и другие перемены к лучшему, но не находил.

Левая половина лица Энн опухла. Верхняя губа стала вдвое толще нижней и не закрывала передних зубов. Сломанный нос казался вдавленным внутрь, и Ник удивился, как врачи могли обещать ей, что скоро все придет в норму и она опять будет работать фотомоделью. Правый глаз превратился в узкую щелочку, окруженную множеством желтых, черных, синих и багровых кровоподтеков. Но, пожалуй, хуже всего был глубокий порез, как бы разделивший ее лицо надвое чуть пониже носа. Ник покачал головой и закрыл лицо руками. Ему вдруг захотелось что-нибудь сломать и заплакать. Но он тут же устыдился собственной слабости и, глубоко вздохнув, попытался спрятать свое горе поглубже. Поддержать, защитить ее — вот что сейчас нужно. Ник обнял ее и бережно повел к выходу. Ее шаги были настолько неуверенными и медленными, что он испугался, как бы она не упала.

— Тебе получше? — спросил он, когда они вышли во двор. На противоположной стороне улицы, за холмами, виднелось озеро. Солнце только что взошло, и его лучи пробивались между домами.

— Они дали мне ударную дозу демерола. — Слова еле слышно слетали с ее распухших губ. Она смотрела на него, и в глазах ее была молчаливая просьба не заставлять ее говорить.

— О'кей, — сказал Ник, ведя ее к своей машине, — не беспокойся ни о чем. Единственное, что тебе сейчас нужно, — это хороший отдых. Я отвезу тебя домой и уложу в постель.

Энн взглянула на него и кивнула, ее глаза наполнились слезами. Ник остановился около машины и крепко обнял ее. Энн уткнулась в пушистую шерсть его пальто, и он чувствовал, как судорожно она к нему прижимается и как сильно ее сотрясают рыдания.

Постепенно она успокоилась, глядя на солнце, поднимавшееся над домами. Потом повернулась и открыла дверцу машины. Ник помог ей сесть.

— Тебе нужно выспаться, — сказал он, садясь за руль, — и ты сразу почувствуешь себя намного лучше.

Ник включил зажигание и посмотрел на Энн. Она уставилась в окно и, казалось, вообще была за пределами мыслей и чувств.

Она еще не рассказала ему, что с ней произошло.

Когда они добрались до его квартиры, Ник провел Энн в свою спальню. Здесь он взял ее на руки и положил в кровать. Она чувствовала, как бережно он раздевает ее, как осторожно к ней прикасается. Ее рваную одежду Ник сложил в большую корзину. Потом укрыл ее одеялом и прилег рядом с ней. Он гладил Энн по волосам и шептал, что любит ее.

Через некоторое время, подумав, что она уже уснула, Ник хотел подняться, но она тут же схватила его за руку, заплакала и потянула к себе с такой силой, которой он от нее не ожидал. Она хотела, чтобы он был рядом.

Он лежал рядом с ней весь день, пока она спала.

Вот и зеркало. «Посмотрись в него», — говорила она самой себе.

Нет...

Энн сидела на полу ванной в квартире Ника. Высоко над ней висело зеркало — такое, какие бывают в медицинских кабинетах.

Бога ради, я не могу смотреть, не сейчас...

Ты должна...

Энн встала. Ноги ее плохо слушались, и она ухватилась за раковину. Ее била дрожь. Она не могла ее сдержать, вспоминая, как Джо над ней издевался. Зажмурившись, Энн потрогала шишки и корки на своем лице и поморщилась от боли.

Наконец она открыла глаза.

Ее поразил шок. Она и вообразить себе не могла, что все так плохо. «Боже, Боже», — застонала она, глядя на свое обезображенное лицо. Только сейчас она в полной мере осознала, что сотворил с ней ее муж. Не лицо — вся жизнь изуродована. Она закричала. Крик начался на низкой ноте, почти неслышно, и постепенно нарастал, становился все громче, пронзительней. Он был наполнен болью, горечью утраты, невыразимым страданием. Энн сжала кулак и изо всех сил ударила им по зеркалу. На пол со звоном посыпались осколки. Окровавленной рукой она принялась срывать с лица болячки, чтобы стало больнее, еще больнее.

Стук в дверь. Ник.

— Энни, дорогая, что с тобой?

— Убирайся! Оставь меня в покое! — закричала Энн. Она опять опустилась на пол и легла ничком прямо на битое стекло. Она всхлипывала. — Пошел к черту, ублюдок!

Энн всхлипывала еще долго, изливая свою бессильную ярость на рассыпанные вокруг нее осколки зеркала. Потом она успокоилась, гнев и боль немного утихли, остыли. Наконец она села, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Кафельная стена ванной холодила ей спину.

Так она сидела много часов подряд, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, не плача. Она наблюдала, как высоко вверху фигурное стекло меняло цвет от желтого до темно-синего, по мере того, как день переходил в вечер. Ее дыхание постепенно успокоилось, стало ровным.

Энн поднялась. Ее ноги больше не подкашивались от слабости, она больше не дрожала. Она ничего больше не чувствовала. Она присела на корточки и собрала осколки стекла, усеявшие пол ванной. Закончив работу, Энн наклонилась над раковиной и осторожно умылась. Ничто больше ее не беспокоило: наклейки на порезах и царапинах уберегли ее от боли.

У нее ничего больше не болело.

Она повернулась к окну и прошептала:

— Я найду тебя. И убью.

Из дневника Джо Мак-Эри (без даты):

«Наша любовь умерла. Я убил ее красоту и, казалось бы, должен испытывать удовлетворение. Но я не могу. Прошло то время, когда любая, самая незначительная вещь — будь то записка или шишка на голове — вызывала у меня слезы умиления. Теперь я страстно желаю, чтобы эта записка была запрятана как можно Дальше, глубже, в самую глубокую рану, например, в перерезанную артерию. О Боже, как бы я хотел видеть потоки крови! Я бы хотел видеть, как шишка у нее на голове превратится в нечто ужасное. Я бы хотел нанести ей последний удар, смертельный удар, причиняющий жгучую боль. Но она сделала это сама. Я за нее не в ответе. Она изменила мне.

А плата за измену может быть только одна: смерть.

Я иду, Энн, я иду. И все будет кончено для тебя... очень скоро».

Энн пристально смотрела на половицы паркета. Ник был рядом с ней, его дыхание прерывалось, он был не в состоянии говорить. Энн только что рассказала ему, что произошло с ней прошлой ночью. Она еще раз бросила на него быстрый взгляд, проверяя впечатление, которое произвел на него ее рассказ. Ник был так взбешен, что не мог подыскать слов, чтобы выразить свой гнев. Он встал, подошел к окну и долго смотрел на улицу.

Когда он обернулся к ней, в глазах у него стояли слезы, но зубы были крепко стиснуты. Он заговорил:

— Почему? Энни, почему он так жестоко поступил с тобой? Я никогда этого не пойму. — Ник повернулся и снова посмотрел в окно. Энн засомневалась, видел ли он то, на что смотрел.

Ник вдруг взорвался.

— Мразь! Дерьмо! — Он ударил кулаком в стену и пробил штукатурку.

Энн встала.

— Ник, пожалуйста, не надо. Я не выношу этого. Хотя бы не сейчас. — Она взяла его руку и посмотрела на окровавленные костяшки пальцев. — Таким путем ты ничего не добьешься.

— Ну как ты можешь быть такой спокойной? — Он пристально взглянул на нее, и она почувствовала легкий озноб: он смотрел на нее так, как будто никогда ее раньше не видел. Ладно, это не имеет значения. Ничто больше не имеет значения...

Ник резко вырвал из ее руки свою руку и обмотал разбитые пальцы носовым платком.

— Я убью его, — сказал он. Его дыхание прерывалось, глаза потемнели. — Я убью его и остановлю это раз и навсегда. Он никому больше не причинит зла. Я должен убедиться в этом своими глазами.

Энн судорожно вздохнула. Она не хотела подталкивать его к такому решению. Во всяком случае — не так явно.

— Почему ты молчишь? Надеюсь, не потому, что все еще любишь этого подонка, а?

— Я его ненавижу! — Эти слова Энн произнесла с особой силой.

Он пристально взглянул на нее и подумал, что заразил ее своей ненавистью. Ник подошел к ней и обнял.

— Прости меня, Энни. Я совсем ошалел. Я так зол на него за все, что он сделал с тобой и с другими людьми...

— Я знаю. Но мы должны быть очень осторожными. Хладнокровными. И проницательным.

— Что ты имеешь в виду?

Энн подумала: если мы и в самом деле хотим убить его, нам нужно научиться владеть собой. А ему сказала:

— Он опасен, Ник. Он хитер и обязательно убьет нас обоих, если получит хоть половину шанса. Мы должны быть твердо уверены, что ему не представится такой возможности. — Про себя она подумала: мы должны быть уверены, что он умрет медленной, мучительной смертью.

— Какого черта, что ты имеешь в виду?

— Я думаю, ты знаешь.

Ник покачал головой.

— Я собираюсь поймать его, чтобы пресечь злодеяния.

— И ты на этом успокоишься? Главное, в чем мы нуждаемся, — это мужество.

— Конечно. — Ник подобрал с полу свое пальто и пошел к двери. — Я скоро вернусь.

Энн встала.

— Ник, в чем дело? Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну.

Но он вышел, даже не оглянувшись на нее.

Спустившись в вестибюль, Ник вдруг остановился. Что же он делает? Как он мог оставить Энн одну? Самый дорогой для нее человек жестоко оскорбил ее, избил, изувечил, но она не потеряла мужества. А он вместо того, чтобы оказать ей поддержку, в которой она так нуждается, решил потешить свое уязвленное самолюбие. Им обоим сейчас необходима помощь, и Пит Мак-Грю единственный, кто может ее оказать. Будь Ник таким же дотошным, как Пит, он бы, возможно, сам нашел выход из создавшегося положения... Ник повернулся и быстро зашагал вверх по лестнице.

Энн сидела на кушетке, уткнувшись лицом в колени. Когда Ник вошел, она подняла голову, взглянула на него и снова приняла прежнюю позу.

Он сел на кушетку рядом с ней.

— Энн, извини меня. Я был настолько потрясен всем, что с тобой произошло, что не смог сдержаться. Извини.

Она накрыла его руку своей.

— Все в порядке!

— Может быть, прямо сейчас позвонить Мак-Грю? Я попытаюсь.

То, что она ответила, страшно удивило его.

— Нет. Мак-Грю не должен знать об этом.

— То есть как?

— Я думаю, мы должны заняться этим сами. У меня есть план.

— Энни, одни мы ничего не сделаем. Не сможем сделать.

— Мы уже делаем! И я думаю, что только мы сможем его остановить.

— Но каким образом?

— Я должна еще раз встретиться с Джо.

— Об этом забудь! — Ник вскочил с кушетки.

— Ник, я думаю, что только это сработает.

— Ты шутишь, Энни, ну признайся, что ты шутишь.

— Я не шучу.

— Речь идет о твоей жизни. Посмотри в зеркало.

— Я знаю. Но ведь ты защитишь меня, правда?

— Конечно, если только он не разделается с нами обоими.

— Он не должен знать, что ты будешь со мной. Мы обманем его. Я пойду к этой женщине, Пэт Янг. Скажу, что очень тревожусь за Джо. Скажу, что, хоть он и избил меня, я не испытываю к нему ненависти, потому что понимаю, как он болен. Скажу, что готова встретиться с ним еще раз... Я знаю, он согласится, потому что хочет убить меня.

— Нет и нет! Это слишком рискованно.

— Конечно! Но кто-то же должен остановить его, и я думаю, это — наилучший вариант.

— Ты глубоко заблуждаешься.

Энн откинулась назад и насупившись уставилась в потолок. Зазвонил телефон. Ник пошел в кухню, где находился аппарат. Энн прислушалась, но его голос звучал слишком тихо, и слов нельзя было разобрать.

Когда Ник вернулся в комнату, его лицо было белым как мел,

— Что случилось? — Энн встала и пошла ему навстречу, уловив в его глазах тревогу и даже страх.

— Еще одно убийство. Сегодня рано утром. Сисеро-авеню. Пятнадцатилетняя девочка перед школой выгуливала свою собаку. Убийца действовал тем же способом, что и раньше. Пятнадцать лет...

Они долго молчали. Стояли и смотрели друг на друга.

Наконец Ник сказал:

— Попробуем действовать по твоему плану. Надо же что-то делать.

Пэт Янг не знала женщину, которая шла по аллее к ее дому, но наблюдала за ней с интересом. Лицо незнакомки было разбито, а походка была неуверенной, как будто она чего-то боялась. «Какого черта? Что с ней случилось?» — прошептала Пэт и отодвинулась от окна, потому что женщина остановилась и взглянула в ее сторону.

Вскоре Пэт услышала звонок в дверь и удивилась, что ей тут понадобилось. Полицейский в юбке? Если эта сучка действительно работает в полиции, то уберется отсюда ни с чем. Сгорая от любопытства, Пэт подъехала к двери.

Когда раздался стук, Пэт подумала, что ей нечего бояться, и открыла дверь.

— Что вам» угодно? — спросила Пэт.

Женщина отвела с лица пряди темных волос и сняла солнцезащитные очки.

Пэт засмеялась и сказала:

— Ненавижу тех, кто похож на меня.

Энн даже не улыбнулась.

— Можно мне войти?

— Конечно, если вы объясните мне, кто вы и что вас сюда привело.

— Я — Энн Мак-Эри, жена Джо. — Энн замолчала, наблюдая за сменой выражения лица Пэт и ожидая, когда наконец она впустит ее в дом.

— Извините?..

— Я — миссис Джо Мак-Эри. Мы с вами недавно разговаривали по телефону.

— Что-то не припоминаю.

— Разрешите войти. И не валяйте дурака, пожалуйста.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Пэт хотела закрыть дверь, но Энн придержала ее.

— Пожалуйста! — прошептала она в отчаянии. — Мне необходимо поговорить с вами о Джо. Неужели это вас не интересует?

Немного подумав, Пэт разрешила ей войти. Она распахнула дверь и отъехала от входа. Как только Энн села на край стула, Пэт сказала:

— Я ничем не могу помочь вам. Кое-кому кажется, что между мной и вашим мужем существует какая-то связь, но это неправда. Я случайно видела его, когда он выходил из квартиры Мэгги Мазурски в тот день, когда она была убита. Попыталась шантажировать его, но не получилось. Я и в самом деле больше ничего о нем не знаю.

Энн начала плакать. Она опустила голову и всхлипывала, но это были ненастоящие слезы.

— Я все еще люблю его, — вошла в роль Энн, — и думаю, что вы тоже его любите, только не признаетесь в этом. Я хочу помочь ему, очень хочу. Неужели вы этого не понимаете?

— Мэм, по-моему, это вы не можете меня понять. Я от души сочувствую вашим трудностям, но я действительно не знаю ничего, кроме того, о чем уже рассказала.

— Если бы я могла увидеть его еще хоть раз, я бы помогла ему, уговорила бы все начать заново... Мне бы только повидаться с ним... — всхлипывала Энн.

У Пэт было странное чувство. Она ведь хотела, чтобы Джо убил Энн, а сейчас пытается спасти ее.

— В самом деле, мэм, я ничем не могу вам помочь. Уходите, пожалуйста. Я жду гостей.

Энн встала.

— Я вам не верю. Если вы с ним встречаетесь, почему вы не хотите сказать ему? Я приду — пусть он только назначит время и место. И пожалуйста, передайте ему, что я все еще люблю его и понимаю, как он болен.

— Я не могу ничего передать ему, потому что не знаю его.

Энн быстро вышла из квартиры.

Пэт подъехала к окну и выглянула на улицу. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы Джо думал о ней, чтобы был с ней рядом. А с этой сукой нужно покончить раз и навсегда, и тогда Джо будет принадлежать только ей.

Во сне Пэт бежала... Она спала и сознавала, что ей снится сон, но явь преломлялась кошмарным образом, и страх не отпускал ее. Перед ней стоял Джо Мак-Эри. В одной руке он держал гигантский нож, в другой — свой напряженный, отделенный от тела пенис. Она закричала, но с ее губ не сорвалось ни звука. Единственным звуком было громкое сердцебиение. Чем быстрее она бежала, тем громче стучало ее сердце...

Она проснулась в холодном поту. Кто-то громко стучал в ее окно. Пэт огляделась в темноте и увидела Джо, прильнувшего к стеклу. Она закричала. Потребовалось несколько минут, чтобы ее кошмар улетучился, и комната вновь стала привычной и уютной. Она еще раз вгляделась в темноту.

Джо исчез.

— Нет, — прошептала Пэт, — я должна его увидеть.

Она приоткрыла окно, не открывавшееся с осени, и почувствовала, как поток свежего воздуха ударил ей в лицо. Она поплотнее завернулась в халат и высунула голову из окна.

Джо сидел на корточках под окном.

— Что ты здесь делаешь? — прошептала она. — Входи.

Она протянула ему руку и помогла влезть в окно, а потом долго всматривалась в темноту, пытаясь удостовериться, что никто не был свидетелем странного визита.

— Погаси свет, — сказал Джо, переваливаясь через подоконник.

Пэт поспешила в ванную и, щелкнув выключателем, погасила свет. Джо плюхнулся на ее кровать и заскулил:

— Я устал. Я хочу спать.

Она легла рядом с ним, вцепившись в него, так как узкая кровать не была предназначена для двоих.

От Джо дурно пахло, но Пэт уверяла себя, что это неважно. Ее рука скользнула вниз, к его члену. Она погладила его. Он мягко отвел ее руку.

— Сегодня здесь была твоя жена.

Джо сел.

— Что ей было нужно?

— Она встретиться с тобой еще раз хочет. — Пэт начала было рассказывать ему, что жена все еще любит его, но внезапно решила, что ему незачем знать об этом.

Джо встал.

— Позвони ей.

— Что? Сейчас? Сейчас же три часа ночи.

— Тем лучше. Чем скорее мы избавимся от нее, тем скорее ты и я будем вместе. Пожалуйста, бэби, — сказал он, склонившись и целуя ее, — сделай это для меня.

Пэт начала набирать номер.

Энн просматривала старый выпуск журнала «Мода», когда зазвонил телефон. Она бросила взгляд на часы: три часа десять минут. Ей стало не по себе — неужели Джо? Она была готова встретиться с ним в любое время дни, но не сейчас, посреди ночи, когда кругом так темно и тихо.

Телефон продолжал звонить.

В другой комнате — Ник, подумала Энн. Ничего с ней не случится, если она поговорит по телефону. Да и как осуществить ее план, если ей не хватает мужества даже для телефонного разговора?

Энн встала и взяла трубку.

— Боюсь, что подняла тебя с постели, да? — Женщина, в которой Энн узнала Пэт Янг, засмеялась.

— Нет, честно говоря, я не могла уснуть. Вы поговорили с моим мужем?

— Все может быть.

— Так поговорили или нет?

— Возможно. Для тебя существует лишь один способ узнать это.

— Какой?

— Сегодня, в десять вечера, на том же месте. Приходи одна. И без обмана!

— Приду. Скажите ему, что я обещаю не ссориться с ним. Скажите, что люблю его! — В трубке раздались гудки. Разговор был окончен.

Пэт подняла глаза на Джо.

— Ну, как?

— Это было великолепно. Ты — моя любимая девочка.

Он склонился над ней и поцеловал ее.

— Скоро, — проговорил он после долгого поцелуя, — мы устраним все препятствия и всегда будем вместе. Ты хочешь этого?

— Да, — прошептала она, — но я хочу и кое-чего еще. Джо засмеялся.

— Чего же?

Она сунула руку ему между ногами.

— Этого.

— Это твое. Разве ты не знаешь? — Джо стянул трусы, обнажая уже вставший пенис.

— Мое, мое, — сказала Пэт. — Сегодня ты в настроении, не так ли?

Единственным ответом Джо был стон, когда она к нему прикоснулась.

— Сейчас мы проделаем следующее... — Пэт наклонила голову, обхпатила губами его пенис и начала сосать его, издавая какой-то чмокающий звук.

Одной рукой он откинул Пэт назад, а другой взял скальпель и сделал небольшой разрез на ее шее. Она дернулась, дотронулась до шеи и негромко вскрикнула, увидев кровь на своем пальце. Секунду она смотрела на красную каплю, повисшую на его конце, а потом поднесла палец к губам Джо. Он тоже прикоснулся к царапине на ее шее и затем слизал кровь со своего пальца. И повторял это до тех пор, пока кровь не свернулась. Пэт тем временем снова взяла в рот его пенис и продолжала сосать. Прикосновение пальца Джо к ее шее, текущая кровь и, наконец, струя спермы, брызнувшая ей в лицо, заставили Пэт испытать оргазм.

Глава 29

В квартире Рэнди было темно по двум причинам. Во-первых, он не хотел света. Темнота скрывала все то, что было ему близко и дорого.... все те веши, которые могли напомнить о Мэгги: мебель, которую они выбирали вместе, фотографии, висящие на стене, украшения Мэгги. Казалось, все, что он пережил в этой квартире, было давным-давно, было не с ним, а с кем-то другим. В той прежней жизни он был счастливым мужем, отцом будущего ребенка, неплохо зарабатывающим управляющим кафе. Явь это или сон? Или — прочитанная когда-то повесть?

Во-вторых — он боялся насторожить Пэт Янг. Если она узнает о его присутствии и догадается, что он наблюдает за ее квартирой, это может сорвать все его планы, и тогда ему не удастся схватить Джо Мак-Эри.

Рэнди уехал от родителей два дня назад, несмотря на слезные просьбы матери и молчаливый упрек отца. Он сказал им, что должен пожить некоторое время в одиночестве. Родители сначала не возражали, мать даже сочла это доказательством того, что Рэнди начинает выздоравливать, но когда он попросил их никому не говорить, где он находится, они постарались отговорить его.

— А что, если ты понадобишься этим детективам? — спросил отец.

— Действительно, Рэнди, ведь в их работе может быть затор. Неужели ты не хочешь помочь им? — добавила мать.

Рэнди ответил, что объявится через день или два и сам свяжется с ними. Увидев, что его не переупрямить, они с неохотой позволили ему уйти.

Рэнди звонил матери каждый вечер — в то время, когда, по его расчетам, они уже пообедали, и говорил ей, что хорошо себя чувствует, что скоро вернется и начнет искать новую работу. Он начнет все сначала. Его мать казалась счастливой впервые за долгое время, и Рэнди упрекал себя в том, что часто бывал неоправданно жесток с нею. Он держал телефонную трубку, смотрел в темноту своей бывшей квартиры и знал, что все слова, которые он говорит матери, — ложь.

Потому что он собирался убить Джо Мак-Эри.

Другой цели у него не было и никогда больше не будет. Его жизнь прекратилась в тот день, когда Джо отнял у него Мэгги. Теперь уже никто не мог разубедить его в том, что смерть Мэгги должна быть отомщена.

Рэнди спал днем, а ночью наблюдал за квартирой Пэт. Он рассчитывал, что Джо обязательно здесь появится.

Рэнди взглянул на часы — без пятнадцати три. Он вздохнул. Вторая ночь потрачена впустую.

Он устроился поудобнее и вновь стал смотреть в окно. И вдруг его словно током ударило.

Кто-то крался к дому Пэт, стараясь держаться в тени и пригибаясь, когда надо было пройти мимо окна. Кто этот человек? Рэнди наблюдал за ним, сжимая в руках бинокль, подаренный ему Мэгги в прошлом году на Рождество.

В темноте Рэнди не мог определить, тот ли это человек, которого он ждал. Однако ему удалось разглядеть помятое, заросшее щетиной лицо — лицо бродяги, каких немало в районе окружной дороги. Неужели несколько недель бродяжничества могут сотворить такое с каждым? Рэнди вспомнил улыбающееся лицо на фотографии, которую он унес из квартиры Джо Мак-Эри.

А потом он увидел нечто, заставившее его подумать, что ему наконец повезло. Человек остановился под окном Пэт. Поднял руку и быстро постучал в стекло. Еще раз. Затем он распрямился и заглянул в квартиру. Через некоторое время зажегся тусклый свет, и Рэнди увидел Пэт Янг, подъехавшую к окну. Она старалась открыть его, и наконец ей это удалось. Насколько это было возможно с ее кресла, Пэт помогла этому человеку перелезть через подоконник. Как только он оказался внутри, Пэт быстро задернула занавеску.

Рэнди прислонился спиной к стене и впервые перевел дыхание. Это, без сомнения, был Джо. Пэт вела уединенную жизнь и даже если изредка принимала гостей, то они не проникали в квартиру посреди ночи, да еще через окно.

Рэнди поклялся себе, что не позволит Джо Мак-Эри уйти отсюда незамеченным. Он будет преследовать Джо. Если он упустит его сейчас, другого шанса может не быть. Полиция уже взяла след. И Рэнди знал, что это значит: легкая жизнь в психиатрической лечебнице, ведь «бедняга болен». Рэнди чувствовал, что его прямо-таки трясет от ярости всякий раз, когда он думает об этом. Остынь, говорил он себе, чтобы осуществить этот план, нужна холодная голова. Главное — точность и осторожность.

Тереза Мазурски дрожала в голубом «бьюике-электра».

Что он здесь делает? Зачем он перешел на другую сторону улицы?

Она хотела спать, в воспаленных глазах не проходила резь. Она была здесь с десяти вечера, но ей казалось, что минула вечность.

Она еще раз посмотрела на темное окно квартиры Рэнди. Я должна сейчас пойти туда, говорила она себе, и, как хорошая мать, забрать своего мальчика домой. Вот и все, что я должна сделать. Но сын изменился с тех пор, как его жену... убили. Это слово застревало у нее в горле, в нем было сосредоточено все то, что у нее украли.

Тереза всегда занималась домашним хозяйством: готовила, убирала квартиру, стирала, гладила. И делала это с радостью, чувствуя, что нужна сыну. Он советовался с ней, делился своими планами. Сейчас, кроме хлопот по дому, ничего не осталось. К тому же ее мучила тревога: сын решил в одиночку избавить мир от вселенского зла — дьявола или человека, который лишил жизни его жену.

На противоположной стороне улицы Тереза увидела человека, влезавшего в окно. Что случилось? Может быть, это и есть убийца? Терезе показалось, что в это же время она заметила движение в окне Рэнди, возможно, она ошиблась.

О, как холодно! Тереза плотнее запахнула пальто, закрыла нос вышитым шарфом и пониже надвинула шапку, чтобы защитить уши.

Господь всемогущий, сжалься надо мной. Позволь мне остановить моего мальчика, пока он не натворил глупостей!

Примерно через полчаса движение в окне напротив повторилось. Рэнди встал и надел куртку. Он увидел, что человек вылез из окна. Рэнди бросился к двери, распахнул ее и сбежал вниз по ступенькам.

Джо Мак-Эри шел вверх по Оак-Парк-авеню, казалось, он вышел прогуляться, потому что ему не спится в эту ночь ранней весны. Он не прятался, не озирался нервно по сторонам. Шел совершенно спокойно и уверенно, широким шагом. Рэнди подумал, что ночь и темнота работают на него.

Рэнди следовал за ним, держась в тени двухквартирных домиков и одноэтажных коттеджей, выстроившихся вдоль улицы. Мягкий газон заглушал звук его шагов, а тень, отбрасываемая домами, делала его почти невидимым.

Когда они вышли на Рузвельт-роуд и взяли курс на восток, скрываться стало гораздо труднее. Здесь не было газонов, поглощавших звук, а яркий свет уличных фонарей не оставлял места для тени. Рэнди перешел на другую сторону и попытался установить определенную дистанцию между собой и Джо. Но в этом были свои неудобства. Рэнди боялся потерять Джо из вида, а тот, несмотря на расстояние, мог заметить преследователя, спрятаться в каком-нибудь логове.

Они бродили по улицам больше часа, и Джо наконец остановился напротив пустого склада, принадлежавшего компании «Малдин». Дядюшка Рэнди какое-то время работал в этой компании обувщиком. Но это было давно. Уже много лет склад пустовал.

Джо подождал, пока мимо не проехал грузовик и легковая машина, а затем нырнул в щель ограды. Он огляделся и подбежал к двери, находившейся с другой стороны здания. Открыл ее и тут же со стуком захлопнул.

На Рузвельт-роуд все еще было тихо.

Рэнди долго разглядывал склад, удивляясь, что Джо в последнее время скрывается так близко от дома его родителей. Вызывало удивление и другое: почему частные сыскные агентства до сих пор не обратили внимания на этот район города — идеальное место для скрывающихся преступников.

Внезапно Рэнди понял, что ему совсем не хотелось бы встретиться с Джо в этом пустом темном здании. Ему пришлось признаться себе, что он боится. Подул ветер, стало холоднее. Рэнди дрожал и растирал руки. Он чувствовал себя так, будто у него в животе лежала ледяная глыба. Во рту была противная сухость. Он внимательно оглядел улицу.

Рэнди перекрестился. Усилием воли заставил себя ни о чем не думать. С этого момента он должен действовать, как зверь во время охоты. Пролезая в одну из щелей ржавой ограды, Рэнди поранил руку. Он приложил ее к губам и ощутил привкус меди. Царапина была не длинная, но глубокая.

Рэнди вытащил из брюк подол рубахи и оторвал полоску материи. Обмотав этой тряпицей руку, он постучал в дверь.

За дверью послышалось какое-то движение: видимо, Джо наблюдал за ним.

Рэнди толкнул дверь и приоткрыл ее примерно на дюйм. Она даже не скрипнула. В следующий момент он широко распахнул ее, да так стремительно, что она опять не заскрипела. Он закрыл дверь и вошел внутрь склада.

Было настолько темно, что Рэнди почти физически ощущал эту черноту. Сероватый свет чуть просачивался сквозь окна под потолком. Он подумал, что этого света едва-едва хватит, чтобы увидеть собственную ладонь, поднесенную к лицу. В стороне что-то зашуршало, и Рэнди понял: крысы. Тонкий писк подтвердил его предположение.

Рэнди остановился, ожидая, когда глаза привыкнут к полутьме. Что он может сейчас сделать? Разве он найдет здесь Мак-Эри? Джо в более выгодном положении: он-то знает, где сейчас находится Рэнди.

Рэнди чувствовал себя очень неуверенно. В таком состоянии трудно что-либо предпринять. Кроме того, он совершенно окоченел и удивлялся, что у него еще хватает сил стоять здесь и ждать Мак-Эри.

Внезапно он услышал звук, который не был ни шорохом крысы, ни скрипом гнилых досок под ветром.

Это были шаги человека.

Рэнди замер. Ярость, боль, ужас, жажда мести — все чувства, так долго терзавшие его, бросавшие то в жар, то в холод, сейчас слились воедино. Он еще крепче сжал в руке револьвер. Отец не знал, что Рэнди взял его «смит-и-вессон», с которым он не расставался много лет.

Рэнди почувствовал, что кто-то прикоснулся к его спине, и глаза его непроизвольно расширились в темноте.

— Нет! — крикнул он. — Не выйдет, сволочь! — Рэнди молниеносно обернулся и нажал на спусковой крючок, дернувшись от отдачи.

Все произошло слишком быстро. Яркая вспышка в темноте, запах пороха.

Рэнди открыл глаза.

Открыл глаза и издал душераздирающий стон, вместивший одно-единственное слово, которое вырвалось из глубины его существа — оттуда, где боль была безгранична:

— Нееет!

Рэнди упал на колени и уронил на пол револьвер. Он корчился от боли, не в силах сдержаться:

— Нееет!

Перед ним лежала его мать: на лбу — темное отверстие, глаза устремлены куда-то ввысь.

— Рэнди, на этом ты должен остановиться... — услышал он ее шепот. Было ли это сказано сейчас или до того, как он выстрелил? Да и вообще было ли сказано?..

Склонившись над телом матери, Рэнди надолго замер. Потом боль, приглушенная шоком, ушла вглубь и уступила место безумной ярости. Он встал и поднял с пола револьвер.

— Я слишком много потерял — берегись, подонок!

Его глаза уже привыкли к темноте. Он стал ходить по проходам, ища Джо.

Вдруг до него донесся негромкий звук — хихиканье. Рэнди бросился в этом направлении и услышал топот: кто-то стремительно убегал от него. Рэнди сильнее сжал револьвер и ринулся вслед за убегавшим. Впереди мелькнул мужской плащ. Рэнди прицелился.

— Мак-Эри? — Рэнди поразился собственному голосу: столько в нем было силы и уверенности.

Он заметил, что человек в плаще остановился и медленно обернулся. На губах его появилась кривая усмешка. И прежде чем Рэнди смог увернуться, Джо бросился на него. Рэнди опрокинулся на спину, сильно ударившись затылком о бетонный пол. Но хуже всего было то, что револьвер выпал из его руки и с металлическим скрежетом заскользил по полу. Рэнди уже не мог до него дотянуться.

Мак-Эри, смеясь, стоял над ним. Рэнди попытался унять головокружение. Он перехватил кулак Джо, направленный ему в лицо, и попытался вывернуть его руку.

Джо удалось вырваться.

— Кто ты такой?

Тяжело дыша, Рэнди поднялся сначала на колени, потом — во весь рост.

— Рэнди Мазурски, хотя я сомневаюсь, что мое имя тебе о чем-то говорит, ублюдок.

Джо долго смеялся, а потом прошептал:

— Она была самой сладкой маленькой куколкой, которая когда-либо мне попадалась.

Рэнди бросился на него. Его руки потянулись к горлу Джо. Но Джо ожидал этого. Его пальцы сжимали рукоятку ножа, лежавшего в кармане плаща. И прежде чем тело Рэнди соприкоснулось с его телом, Джо выхватил нож. Теперь он держал свое оружие наготове, прямо перед собой.

Рэнди с шумом выдохнул воздух, ощутив, как нож вонзается в его тело, как по животу течет что-то горячее. Он удивленно посмотрел на Джо и упал на спину. Джо, запачканный кровью, захихикал и побежал прочь. Рэнди показалось, что он сказал нечто странное, это звучало примерно так: «Я расчистил пастбище для встречи...»

Рэнди лежал на спине и пытался вытащить нож из своего живота. Нож был скользким от крови.

Глава 30

Энн смотрела в окно, заставляя себя думать о чем угодно, только не 0 том, что им предстоит сегодня вечером. Ровно в десять она сядет за руль, Ник ляжет в машине на пол, и они поедут по скоростному шоссе имени Эйзенхауэра на запад, чтобы встретиться с Джо.

Энн слышала, как в столовой Ник позвякивает вилкой о тарелку. Днем она приготовила шпинат, домашний хлеб с чесноком и салат «Королевский». За работой и не заметила, как наступил вечер. Она напряглась, услышав звук отодвигаемого стула, а затем мягкие шаги ног в носках по полу из твердой древесины.

Прежде чем она успела обернуться, Ник подошел к ней сзади и обнял ее за талию. Сердце ее вдруг часто забилось, горло сжалось.

— Испугалась? — прошептал он.

Вопрос был настолько глупым, что ее напряжение прошло само собой. Она откинула голову и захохотала, выскользнув из его объятий, и смеялась до тех пор, пока из глаз не брызнули слезы, пока не заныли мышцы живота и не перехватило горло. Ник тоже нерешительно засмеялся.

— Что? — спросил он. — Ну что такого я сказал?

Энн наконец перестала смеяться.

— Ты спросил, не испугалась ли я. В нынешней ситуации трудно придумать более нелепый вопрос, правда?

Ник засмеялся снова, показывая, что он понял шутку.

— Действительно!

— Конечно, я боюсь. Боюсь за нас обоих. Одна я бы не выполнила задуманного, но меня все время мучает мысль, что я подвергаю тебя опасности и мы оба можем умереть.

Ник еще крепче обнял ее, зарылся лицом в ее волосы и прошептал:

— Все обойдется, Энни. Мы же с тобой умницы, правда?

Энн думала о Джо, вспоминала, каким он был, когда они встретились и в первые годы их брака. Она пыталась разделить в своем сознании двух человек — прежнего Джо и того, с которым ей предстояло встретиться сегодня вечером. Тот Джо, которого она любила, умер. Горло у нее сжималось при мысли о том, что оба эти Джо могут погибнуть прежде, чем закончится сегодняшний вечер.

Она закрыла глаза, стараясь подавить отвращение, поднимавшееся в ней всякий раз, когда она думала о своем муже. У меня никогда не было такого чувства, думала она, никогда, ни к кому. Гнев и ненависть стали для нее почти осязаемыми, эти чувства все время росли и переполняли ее душу. То, что она испытала, заставляло ее ненавидеть Джо все сильнее. Как могла она желать кому-то смерти? Особенно тому, кого когда-то любила? Тому, с кем мечтала прожить всю жизнь, на кого возлагала все свои надежды? Но как мог он сделать с ней такое? С тех пор как она впервые увидела свое новое лицо, она не могла смотреться в зеркало без чувства глубокого гнева. Ник говорил ей, что все раны заживут, а пластическая хирургия способна творить чудеса. Но Энн знала, что ей никогда уже не стать прежней.

Ник меж тем размышлял о том, что им предстояло сделать сегодня вечером. Их план казался ему чрезвычайно простым и в то же время чудовищно сложным. Они отправятся к складу, где должна состояться встреча Энн с Джо. Как только они выедут на Рузвельт-роуд, Ник ляжет на пол машины, чтобы его не могли заметить снаружи, и останется там до тех пор, пока Энн не войдет в здание склада. Он будет украдкой наблюдать за улицей, но как только Энн — по его расчетам — встретится с Джо, необходимость во внешнем наблюдении исчезнет, и Ник отправится следом за Энн. Однако их план был достаточно рискованным: он основывался на том, что Энн будет разговаривать с Джо достаточно долго для того, чтобы Ник за это время успел проникнуть на склад. Но они не брали в расчет того факта, что действия душевнобольного убийцы непредсказуемы.

— Приготовь мне, пожалуйста, душ.

— Что? — Ник оглянулся на Энн.

— Мне кажется, душ взбодрит меня. Я приму душ, ладно?

— Что? Сейчас?

Энн кивнула.

— Да, сейчас. Хороший горячий душ взбодрит меня.

Ник вдруг подумал, как нестерпимо для него остаться хоть ненадолго в одиночестве.

— Ну, а мне без тебя станет совсем плохо. У меня нервы на пределе. Ты можешь это понять.

— Могу. Я ненадолго.

Энн скрылась за дверью спальни. Когда из ванной донесся шум хлынувшей воды, Ник пошел в кухню, снял телефонную трубку и набрал номер Мак-Грю. который всегда был у него под рукой на случай крайней необходимости. Ник молил Бога, чтобы Мак-Грю был на месте.

На другом конце провода трубку взяли после второго гудка.

— Мак-Грю.

— Пит, — выдохнул Ник, — я рад, что застал тебя. Сегодня вечером произойдет нечто такое, о чем ты должен знать.

— Да? — В голосе Мак-Грю послышалась заинтересованность.

— Да. Сегодня вечером Энн Мак-Эри собирается встретиться со своим мужем. Они договорились через третье лицо. — Ник не считал нужным посвящать Мак-Грю в их совместные с Энн планы.

— Подожди. Ты сказал, что она собирается встретиться с Джо Мак-Эри?

— Да. Она считает, что сможет положить конец этому кошмару.

— Ник, дружище, ты должен остановить ее! Этот малый очень опасен. Я думаю, он полностью утратил связь с действительностью. Ты должен остановить ее. Ты мне обещаешь?

Ник секунду помолчал.

— Да, я пытался ее отговорить. Но она думает, что иначе до него не добраться. Это, мол, единственная возможность схватить безумца, пока он не убил еще кого-нибудь.

— Схватить? О чем ты говоришь?

— Ну, понимаешь, я еду вместе с ней. Я должен ей помочь. Должен быть уверен, что с ней ничего не случится.

— А я в этом совсем не уверен.

Ник нервно засмеялся.

— Может быть, ты и прав. Поэтому я и звоню тебе. Я подумал, если ты сумеешь освободиться, мы с тобой смогли бы легко и просто обезвредить этого малого. Согласен?

Мак-Грю рассмеялся.

— Ты хочешь, чтобы мы позволили тебе сыграть роль спасителя?

Внезапно Ник понял, почему Мак-Грю всегда ему нравился.

— Послушай, Пит, я рассказал тебе все. Возможно, сегодня вечером этот кошмар кончится. Приезжай в назначенное время на место и захвати с собой нескольких полицейских, и пусть машина будет без номера и опознавательных знаков. Мы схватим этого подонка! Муниципалитет вынесет тебе благодарность за то, что ты обезопасил Чикаго.

— Ник, это самая безумная идея, о каких мне когда-либо приходилось слышать. Мы не можем, не имеем права позволить тебе делать подобные вещи.

— Но мы все равно это сделаем! С тобой или без тебя, Пит...

— Предоставь это нам. Скажи, где эта женщина должна встретиться со своим мужем?

— Угу, — промычал Ник. — Ничего себе, честная игра! Только если ты будешь действовать вместе со мной, я назову тебе это место. Не иначе. Думаешь, я не знаю полицию? Вы ворветесь туда и вспугнете этого малого. И что тогда будет?

Голос Мак-Грю зазвучал возбужденно и настойчиво.

— Дай мне этот проклятый адрес. У нас гораздо больше возможностей поймать его, чем когда-либо будет у тебя. Не упрямься, Ник. Нам необходимо все организовать заранее. И тогда мы его схватим и... скорее всего убьем на месте. Возможно, ты это и сделаешь.

— Слушай, Мак-Грю, я ничего больше тебе не скажу. Забудь об этом разговоре.

Как только Ник повесил трубку, телефон зазвонил снова. Ник отключил телефон, посмотрел на него, глубоко вздохнул и усмехнулся. Энн крикнула из ванной:

— Ник, что ты там делаешь?

— Ничего... — Ник услышал шум работающего фена и вошел в ванную. Энн, склонившись над раковиной, сушила волосы. На ней был темно-синий купальный халат. Нику захотелось заплакать — настолько домашней показалась ему эта сцена. Он не хотел разлучаться с Энн ни на секунду.

— Поторопись, пожалуйста, у нас в запасе меньше двадцати минут.

— Не напоминай, — отмахнулась Энн. — Я почти готова.

Она прошла в спальню и, не зажигая света, села на кровать.

Мак-Грю надел твидовый пиджак, закурил сигарету и вышел из своего уютного кабинета, который он называл офисом.

— Пошли, Сэм, — сказал он своему напарнику. Сэм сидел у входа и разбирал кипу телефонных карточек. Его глаза были воспалены, лицо отекло и тоже казалось воспаленным. Он просиял, когда Мак-Грю сказал:

— На сегодня все... до вечера. Об остальном расскажу в машине. Через пятнадцать минут Мак-Грю подкатил на изношенном «форде-фермонте» к пожарному гидранту, находившемуся напротив дома, где жила Энн Мак-Эри. Он устроился поудобнее, откинулся на спинку кресла и завел руки за голову. Оглянувшись на напарника, он заметил его напряженную позу. Сэм походил на охотничью собаку, готовую броситься на добычу.

— Расслабься, дружище, у нас есть еще время, — усмехнулся Мак-Грю и стал наблюдать за домом.

Пэт взглянула на чемодан, который она раскрыла и положила в ногах кровати. Она вспомнила то время, когда была здорова и этот чемодан сопровождал ее в путешествиях на Ниагарский водопад, в Форт-Лодердейл, на озеро Озарк и в Даллас. После случившегося с ней несчастья она перестала путешествовать, и чемодан, красиво расписанный цветами, лежал без употребления.

Теперь он опять был полон. Вчера Пэт ездила по магазинам и полностью обновила свой гардероб. Ей хотелось, чтобы Джо было приятно на нее смотреть... когда они уедут отсюда!..

Сегодня вечером, бэби, сегодня вечером.

Она откинулась на спинку кресла, предвкушая момент, когда эта сука наконец умрет. Убрав ее со своей дороги, они с Джо смоются и начнут новую жизнь... А Энн будет мертва! И — слава Богу! Не она ли довела Джо до безумия?..

Пэт нагнулась и проверила боковой карман чемодана: гребешок, зубная паста, бутылочка «Секрета» и тюбик желе «Кей-Уай». Пользуются же им другие, подумала Пэт, почему же мы не можем?..

ОДжо, мальчик мой, я хочу сделать тебя счастливым!

Она взяла тюбик «Кей-Уай» и провела рукой по гладкой белой поверхности, представив себе, будто гладит упругий член Джо.

Достаточно. Пэт закрыла чемодан и застегнула молнию. Ей нужно добраться до склада заранее — до начала вечернего «приема». Нужно находиться там и оставаться в тени, пока она не убедится, что работа благополучно завершилась.

Она должна все видеть своими глазами. Этот субботний вечер будет поворотным пунктом в ее жизни, подумала Пэт, поправляя пояс брюк.

Минут через пять Ник вернулся в спальню. Энн все еще сидела в темноте на кровати.

— Что ты делаешь? Уже девять. Нам надо ехать.

Энн удивленно взглянула на маленький голубой циферблат будильника, стоявшего на ночной тумбочке. Девять часов одна минута. Почувствовав озноб, Энн глубже запахнула халат.

— Я не иду.

Ник прислонился к дверному косяку. Он резко выдохнул, чувствуя начинающийся в желудке спазм.

— Что?

Энн встала и подошла к нему.

— Я сказала, что не пойду.

В темноте он всматривался в ее лицо.

— Энн, ты должна пойти. Идем. Черт возьми, не играй на моих нервах!

Внезапно Ник понял, как важно для него, чтобы эта встреча состоялась. Это безумие должно кончиться. И может быть... может быть... они с Энн начнут новую жизнь. Он положил руки ей на плечи, коснулся обнаженной шеи — кожа была прохладной и влажной.

— Милая, — прошептал он, — все это скоро кончится. Через два часа, а может быть, и раньше, все завершится. Два часа, Энн. А если мы сейчас не пойдем, этот кошмар будет длиться и длиться. Подумай, скольких он еще убьет!

Она подняла на него глаза, на ее лице застыла маска боли и ужаса, взгляд был угрюм. У нее даже не было сил плакать.

— Ник, ну не заставляй меня делать это. Я же не могу отвечать за все то, что еще может случиться.

Ник крепко обнял ее.

— Дорогая, об ответственности нет и речи. Просто я хочу побыстрее покончить с этим.

Энн долго смотрела ему в глаза, а затем провела по его лицу пальцем, словно хотела оставить след. Потом поцеловала его и сказала:

— Я тоже хочу, но не пойду туда.

Ник закрыл глаза. Она не пойдет, но он должен пойти. В другой раз он не решится.

— Тогда я пойду один.

Ник вырвался из ее объятий и поспешил в гостиную. Взял пиджак и надел его.

Энн улыбнулась ему. Пусть у нее сломан нос, пусть лицо в синяках и ссадинах — она знала, что ее улыбка все равно подействует на него безотказно.

В квартире все затихло.

Энн легла и попыталась хоть немного расслабиться. Дверь только что закрылась — Энн слышала поворот ключа в замке.

Она закрыла глаза, но напряжение все возрастало, заставляя мышцы непроизвольно сжиматься. Перед ней возникло лицо Джо: губы обведены кровью, глаза полны безумной ненависти. Чудовище...

Энн вскочила, обливаясь холодным потом. Что, если Нику не удастся убить Джо? Что, если Джо убьет Ника? Тогда он придет за ней. Убьет... или сделает ее своей собственностью...

Ник постарался загнать страх поглубже, чтобы вообще ничего не чувствовать. Выйдя из квартиры, он не стал дожидаться лифта, а побежал вниз по лестнице так стремительно, что задохнулся. На лбу выступила испарина, легкие обожгло огнем.

На улице было холодно. Ник шел к машине на ватных ногах. Его охватило чувство полной нереальности: как во сне он вставил ключ в замок дверцы, сел за руль, завел мотор.

Некоторое время он сидел неподвижно, глядя на бетонную стену гаража.

Энн постучала в окошко со стороны места пассажира.

Ник оглянулся и удивился, увидев ее.

Отказ ее был столь категоричным, что он и подумать не мог, что она изменит свое решение. Он открыл дверцу. Она села рядом с ним, сжала его колено, и он заметил, что ее рука дрожит.

— Ты передумала? Или что-то случилось?

— Я не могу допустить, чтобы ты ехал один. — Она помолчала, затем судорожно вздохнула. — Он убьет тебя. — Последние слова она произнесла просто, без эмоций.

— Понятно... — Ник включил зажигание и вывел машину из гаража. Как только они выехали во внутренний двор, он сказал: — А теперь давай обсудим, как мы будем действовать. Мы...

— Давай не будем ни о чем говорить, — прервала его Энн. — Мы уже давно все обсудили. Пожалуйста... поезжай.

Ник промолчал. Он следил за дорогой, освещавшейся фарами, и не заметил фар «форда-фермонта», следовавшего за ними.

Кресло Пэт вынырнуло из темноты. Она медленно передвигалась по складу, стараясь не угодить в кучу мусора или во что-нибудь похуже. Она остановилась и прислушалась к писку и шороху, издаваемым крысами. Здесь, должно быть, полно этих тварей, подумала она.

— Джо, Джо, ты слышишь меня? — прошептала она в темноту.

Темнота, тяжелая и осязаемая, не дала ответа.

Пэт обнаружила небольшое пятно света между стеллажами. Свет проникал сквозь дверь, которой обычно пользовался Джо. Она знала, какой спектакль разыграется здесь, когда сюда войдет Энн Мак-Эри.

— И никогда не выйдет отсюда,

— прошептала Пэт и подумала о том, что произойдет с Энн в эту субботнюю ночь.

Пит Мак-Грю оглянулся на своего напарника, который вновь принял позу охотничьей собаки, и рассмеялся.

— Мы не могли бы провести это время лучше, даже если бы очень постарались, Сэмми.

— Ждать осталось недолго, — пробурчал Сэм, не отрывая взгляда от дороги.

Ник поставил машину и некоторое время слушал, как работает двигатель. Он не смел взглянуть на Энн. Ник стыдился своего страха, но ничего не мог с собой поделать — внутри все замирало, ладони покрылись липким потом. Потом он почувствовал, что Энн легко прикоснулась к его руке.

— Посмотри на меня, — прошептала она. Он взглянул на нее. Ее лицо было бледным, этого не могла скрыть даже темнота, и блестело от пота. Она заметила его растерянность и попыталась улыбнуться. — Да, Ник. Мне тоже страшно. Обними меня.

Он быстро обнял ее, слишком быстро, чтобы это могло ее успокоить.

— Послушай-ка, — сказал Ник, — может быть, он уже заметил машину... Я ложусь на пол.

Он соскользнул вниз и улегся под сиденьем.

— Выходи со стороны водителя, — сказал он, — если ты выйдешь с другой стороны, это будет выглядеть неестественно.

Энн кивнула и перебралась на место водителя. Потом посмотрела вниз — на Ника. Погладила его по голове.

— Благодарю тебя, — прошептала она в темноту, — спасибо.

Ник почувствовал, что он должен сказать это именно сейчас.

— Я люблю тебя, Энн. И надеюсь, что после того, как все будет позади, мы сможем начать... начать что-нибудь... основанное не на страхе... — Голос его прервался. — К черту! — Ник прикрыл глаза рукой.

Энн отвела его руку.

— Не надо. Я пошла. Это ждет меня... сейчас.

Она вышла из машины, прежде чем он успел что-либо ответить. Он прислушался к стуку ее ботинок, который постепенно удалялся, — наверное, она уже перешла через дорогу. Ник чуть приподнялся, чтобы наблюдать за ней. Заметил, как под фонарем заблестели ее волосы. Ник никогда не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас: он позволил женщине, которую любил, идти туда, откуда она, быть может, не вернется. Он молил небеса, чтобы у него появился шанс помочь ей.

Мак-Грю следовал за ними на расстоянии двух автомобильных корпусов и увидел, как Ник поставил машину на стоянку.

— Давай еще раз объедем квартал, чтобы не вызвать у них подозрений, — сказал Сэм.

— Дельное предложение. — Пит включил сигнал поворота и свернул на боковую улицу. Перед ними оказался старый «понтиак» с одной задней фарой. Он полз как черепаха. Пит прибавил газа, надеясь, что «понтиак» тоже увеличит скорость, но не тут-то было.

— Проклятье! — пробормотал Мак-Грю. — Да быстрее же!

Не было никакой возможности обогнать этот автомобиль.

Ник подождал, как договорились, пять минут. Потом осторожно повернулся к двери. Быстро распахнул ее и, выскользнув из машины, захлопнул дверь. Лампочка на потолке погасла. Ник прошел мимо трех припаркованных машин и подумал, что если Джо следит за ними, то у него не возникнет никаких подозрений — мало ли кто может появиться на стоянке.

Ник оглядел пустую улицу и глубоко вздохнул. Затем отошел от обочины и стал переходить дорогу.

— Держись правее!

Рядом с ним стоял Сэм. Он был бледен; тугой, как барабан, живот выпирал из-под куртки. Надо меньше есть, лысое чучело, мельком подумал Ник и перевел взгляд на Пита.

Голос, внезапно прозвучавший из темноты, заставил Ника вздрогнуть. Он оглянулся и увидел позади себя Пита Мак-Грю.

— Какого черта?! Ты... все-таки следил за нами, да?

— Блестящее наблюдение, — сказал Мак-Грю. — Наблюдение, достойное следователя.

— Ты настоящий прохвост, Пит!

— Кончай, Ник. Мы должны объединиться. Извини меня. — Мак-Грю протянул ему руку в знак примирения.

— Пошел ты к черту!

— Послушай, Ник. — Голос Мак-Грю прозвучал достаточно жестко. — Мы же не в игрушки играем. Где миссис Мак-Эри?

Ник вздрогнул и посмотрел на здание склада на другой стороне улицы. Оно было погружено в темноту... О Боже, там же сейчас Энн. Одна! Он бросился вперед, добежал до середины мостовой и остановился, услышав сигнал «форда-фермонта». Мак-Грю крепко схватил его за ворот.

— Не будь болваном! — Он потащил Ника обратно. — Мы должны знать совершенно точно, как нам действовать. Ошибиться мы не имеем права. — За эту рассудительность Нику захотелось вмазать ему по морде.

— Тебе не понять! — Голос Ника сорвался от ужаса и боли, от сознания того, чем грозят Энн минуты промедления. — Проклятье! Ты же не понимаешь! Она умрет там, пока мы будем раздумывать!

Энн пристально вглядывалась в лицо Джо, удивляясь, куда исчез человек, которого она когда-то любила. От прежнего Джо ничего не осталось. Его глаза налились кровью, стали совершенно дикими. Кожа была бледной, губы дрожали и в тусклом свете казались неестественно красными. Лицо покрывала густая щетина.

— Бэби, милый, — говорила она ему уже в четвертый или пятый раз, — я люблю тебя. Ты должен понять это. Пойдем сейчас со мной, мы всегда будем вместе.

Джо опустил голову и задрожал. Он плакал. Энн подумала, что Джо сломлен и она победила.

— Ложь! Ложь! — закричал он.

Внезапно он поднял голову, слез как не бывало. В лунном свете блеснул скальпель. Энн отшатнулась. Ей показалось, что горло у нее уже перерезано. Она увидела кровь, ноги стали ватными, она опустилась на колени. Кровь струилась из раны и капала на пол.

Энн повалилась на бок. Джо, Джо... Она подняла руки и ощупала шею, теплую и скользкую от крови. Умереть прямо здесь? Как глупо! И все же она возблагодарила судьбу: когда Джо бросился на нее, она отстранилась, и скальпель вошел неглубоко.

Джо перевернул Энн на спину. Она ударилась затылком об пол.

— Ник, где ты? — громко закричала она. Дом начал двигаться и раскачиваться, как лодка на волнах. Джо опустился на колени, быстро наклонился и стал высасывать кровь из ее горла.

— Нет... Боже, нет... — простонала Энн в темноте.

Она взглянула на склонившегося над ней Джо. Его искривленные в ухмылке губы были обведены кровью. Лицо вдруг исказилось, и он в бешенстве сорвал с себя брюки. Она увидела, как он вынул пенис, видела, но ничего не могла сделать. Когда сперма брызнула ей в лицо, он издал звериный рык.

— Хорошо... ах, как хорошо...

Энн уже ничего не воспринимала, не чувствовала, не слышала собственного дыхания, не могла кричать. Каждая мышца ее как бы расплавилась и перестала действовать.

Даже когда Джо полез в карман и достал охотничий нож, она не шелохнулась. Он занес нож над ее головой.

— Сейчас, маленькая сучка, сейчас. — Его дыхание прерывалось.

Вспышка выстрела вернула Энн к действительности, а звук выстрела вернул ей способность двигаться и кричать. Вскрикнув, она увидела, как голова Джо, пробитая пулей, склонилась набок. Она закричала снова, уже от удивления.

Нож упал на пол, и Джо рухнул на нее.

Энн кричала и кричала, пытаясь из-под него выбраться. Наконец это ей удалось, и она встала на колени.

Ее вырвало.

После того, как Энн почувствовала, что снова может дышать, она заметила какие-то движущиеся в темноте тени. Там люди?.. Они стреляли?.. Может быть, это Ник?

В неверном свете, проникавшем через окна наверху, Энн увидела какого-то парня. Ей показалось, что на лбу у него темным пятном запеклась кровь. Он улыбнулся ей и рухнул на пол. Она услышала, как его пистолет с металлическим стуком упал на бетонный пол и, кажется, откатился в угол.

Затем вновь раздались выстрелы. Один... другой... Яркие вспышки ослепили Энн. Она упала и откатилась к стеллажам, потом отползла подальше и, прикрыв голову руками, затаилась, как зверь в норе. В воздухе плавал едкий запах пороха.

Энн потеряла сознание.

Звуки выстрелов и крики заставили всех троих мужчин поскорее пересечь улицу. Их одолевали мрачные предчувствия.

— Проклятье! — закричал Ник. — Если с ней что-нибудь случилось, клянусь Господом, Пит, я убью тебя!

Мак-Грю и Сэм промолчали. Они были уже на другой стороне улицы. Ник догнал их.

Он первым оказался у двери склада. Ник не допускал даже мысли о том, что Энн мертва, он вообще ни о чем не хотел думать. Едва переступив порог, он увидел не ее, а два трупа. Один убитый — какой-то парень, которого он никогда раньше не видел, второй — Мак-Эри. О Боже, неужели Энн расплатилась за все это?! Не допусти этого, Господи!

Господи, но где же она?

Ник опять посмотрел на два трупа на полу.

— Кто же другой малый? — шепотом спросил он Мак-Грю. Пит ничего не ответил.

Сэм стоял неподалеку.

— Что за черт? — воскликнул он.

Ник видел, как Сэм и Мак-Грю опустились на колени возле убитых.

— Где же жена Мак-Эри? — спросил Сэм.

И тут из-за стеллажей появилась Энн. Она шла пошатываясь, ноги едва держали ее, глаза — пустые и неподвижные — неотрывно смотрели в темноту. Казалось, она что-то ищет, но Ник подумал, что это происходило бессознательно.

— Энни, — прошептал он, — Энни, родная, как ты?

Она прореагировала на его слова, глаза их встретились, и Ник чуть не заплакал от счастья. Он бросился к ней. И вдруг прозвучал еще один выстрел.

Энн упала.

— Что?.. Что?.. Что там еще? — закричал Сэм.

Мак-Грю бросился туда, откуда стреляли.

Ник опустился перед Энн на колени. Она всматривалась в его лицо.

— Я умру?

Ник ощупал и осмотрел рану на горле, а затем заметил на левом плече Энн маленькое отверстие, из которого сочилась липкая жидкость. Он перевязал рану.

— Нет, родная, это всего лишь плечо. Все будет в порядке, не беспокойся.

В темноте раздался крик. Крик досады и разочарования. Ник и Энн увидели, что Мак-Грю пытается вытащить из-за стеллажей кресло на колесиках.

Энн встретилась глазами с Пэт Янг.

— Боже мой, — прошептала Энн, — ты пыталась убить меня. За что? За что?

Пэт не обратила внимания на нее. Она смотрела на Мак-Грю.

— Сука! Она, только она виновата во всем, что произошло! — визжала она. — Только из-за нее началось все это дерьмо. А Джо был хороший, хороший! — Пэт зарыдала. — Это она заставляла его делать все это. Она провоцировала его на все эти убийства! Арестуйте ее, арестуйте эту паршивую суку!

Мак-Грю наклонился поближе к лицу Пэт и сказал:

— Единственный человек, кого требуется арестовать, это вы, леди. — Он выпрямился. — Объясни ей, Сэм.

— Правильно, — откликнулся Сэм, — но посмотри, Пит, этот малыш еще дышит.

Энн и Ник оглянулись.

— Это Джо, — сказала Энн. — Вы думаете, он жив?

Сэм хмыкнул.

— Едва жив. Так это он? Знаменитый Резак?

Энн ничего не ответила. Ее начало трясти.

Сейчас Пэт казалось, что все зло мира сосредоточено в этих двух офицерах полиции. Когда они грузили ее вместе с креслом в багажное отделение полицейской машины, она, чуть-чуть придя в себя после шока, дала волю своей ненависти и ярости и извергла на них бурный поток проклятий. Потом вдруг замолчала, испугавшись, как бы они ее не избили.

Ночь все больше и больше оживала, расцвечивалась голубыми и красными огнями подъезжавших машин, наполнялась голосами и шумом толпы.

Слетелись, подумала Пэт, кривя губы в злой ухмылке, как мухи на дерьмо.

Ужас... Ужас... этот последний взгляд... Ее Джо, его голова, откинутая назад, боль на его лице (таком прекрасном!), когда пуля настигла его. Пэт не могла выкинуть из головы эту картину. Наконец она опустила голову и впервые за много лет зарыдала.

Но через несколько секунд она выпрямилась и сердито вытерла слезы. Энн сейчас уйдет. Пэт хотела взглянуть на нее. Взглянуть и запомнить, потому что Джо так и не попробовал ее крови. Когда-нибудь это должна сделать Пэт. Не имеет значения, сколько времени пройдет до этого праздника. Пэт добудет кровь этой суки...

Мак-Грю обнял за плечи Ника и Энн. Затем ласково сказал:

— Идите-ка вы отсюда. Мы обо всем позаботимся. Отвези ее в больницу. — Он проводил Ника и Энн до машины.

Мак-Грю наблюдал, как Ник и Энн садились в машину. В походке Энн было что-то странное. Какая-то скованность. Что с ней, подумал Мак-Грю, ведь она сама этого хотела... Он услышал, как она вскрикнула, когда Ник помогал ей поудобнее устроиться в машине. Мак-Грю покачал головой — дай Бог, чтобы все у нее было в порядке.

Пит прохаживался, глядя себе под ноги, минут пятнадцать. Наконец послышался вой сирен. Подъехали машины «Скорой помощи» и полиции, их было около десятка: никто не хотел упустить случай быть причастным к сенсации. Журналисты тоже были тут как тут.

Сэм провел полицейских и криминалистов в помещение склада. Он был очень возбужден и издерган — Пит, пожалуй, еще не видел его таким. Поэтому он решил, что его другу пойдет на пользу свет софитов. Мак-Грю вошел в дверь следом за прибывшими.

Один из полицейских подошел к телу убитого и обследовал его карманы. Затем раскрыл извлеченный оттуда бумажник и, обращаясь к окружающим, произнес:

Здесь написано «Рэнди Мазурски». Это и есть Резак?

— Нет, это другой. — Мак-Грю вгляделся в темное пятно на полу. Кровь.

Эпилог

В больнице графства Кук слухи распространялись очень быстро. Как только в приемное отделение доставили Джо Мак-Эри, печально знаменитого чикагского Резака, сиделки, медсестры, уборщицы, молодые врачи, живущие при больнице, и пациенты — все высыпали в коридор и сгрудились у входа, чтобы посмотреть на это чудовище, которое заставляло их приобретать участки подальше от города и вздрагивать в темноте от каждого звука.

Его переводили уже в четвертое отделение больницы. Многие из тех, кому удалось на него взглянуть, вспоминали, что он похож на того бродягу, которого они частенько видели спящим на скамейке парка «Дэйли Плаза». Одна из пациенток, Лиз Сперри, обернулась к сиделке; стоявшей рядом с ней, и сказала:

— Мне кажется, он слишком слаб, чтобы убить кого-нибудь. Сиделка только крепче ухватилась за ее руку и уставилась на Джо.

— Какова перспектива? — крикнула Лиз фельдшерам.

— Парень в коме, — ответил один из них, коренастый усатый ирландец с темными вьющимися волосами.

Его коллега добавил:

— Если он выживет, то не то что убить, но даже двигаться и говорить не сможет.

— Ухаживайте за ним как следует, — прошептала про себя Лиз Сперри, — ухаживайте за ним как следует...

Ирландец продолжал:

— Если этот парень когда-нибудь придет в себя, его могут взять за яйца, а пока что он находится в своем маленьком мирке.

Лиз задрожала: ей хотелось быть подальше от всего этого. Она быстро направилась по коридору к лифту, чтобы подняться в детское отделение, где было постоянное место ее пребывания. Она не хотела об этом думать, но слова фельдшера постоянно ее преследовали:

— Сейчас он в своем маленьком мирке.

Господь Всемогущий, каков он, этот мир?

Джо Мак-Эри сидел на потертой софе, закрыв лицо руками. Воздух был тяжелым от застоявшегося сигаретного дыма, а софа износилась почти до пружин. Он раскачивался взад и вперед.

В комнату вошла Марго, и он поднял глаза на сестру. Она улыбнулась ему.

— Все заживет, Джо, все заживет. У нас все будет прекрасно. Все всегда проходит. — Она села рядом с ним и обняла его. Затем прикоснулась губами к его шее и провела острым ногтем по внутренней стороне его запястья.

— Я очень хочу, чтобы ты понял, где находишься.

Джо закрыл глаза. Голос отца заставил его встрепенуться и посмотреть на говорившего.

— Добро пожаловать домой, Джо! — Старик улыбался ему.

— Да, — сказала Марго, — наконец-то ты дома.

Джо упал на софу и подтянул колени к подбородку.

И заплакал.

Епитимья

Пролог

Благодарю Жанну Кавелос за ее редакторскую мудрость и Рона Уолтера за его поддержку и одобрение.

Моей матери и памяти моего отца

Дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу и ужасные болезни...

Псалом 11, стих 6. Святая Библия, редакция короля Джеймса

«Голоса улиц» Кэйры Лэмб из журнала «Чикаго без прикрас», октябрь 1992 года, с.18—20 

Окраины Чикаго могут похвастаться весьма пестрым пасьянсом: здесь сельские жители из Кентукки; яппи ^[1], пересматривающие свою жизнь и подпирающие спинами ветшающие серые камни домов; бедные и бездомные... 

И ребятишки.

Если вы оказываетесь на окраинах в детском возрасте, то очень быстро узнаете: единственный способ выжить на улице — узнать ее. Те, кто не усвоил этого урока, обычно не могут выжить на маленьком, перенаселенном клочке земли, ограниченном с одной стороны холодными водами озера Мичиган, с другой — приходящими в упадок зданиями, грязными улочками и другими приметами городского запустения.

Дети окраин делятся на три категории. Невидимые — это те, кто ходит в школу, возвращается домой и делает уроки, кто редко отваживается выходить на улицу, кто не играет в Галерее и не околачивается поблизости от супермаркета Бутера, выклянчивая мелочь. Они знают: чтобы выжить, надо остаться независимым. Эти дети — а обычно это дети эмигрантов из Азии — позже покинут окраины, где жили, и двинутся на север в поисках лучшей жизни.

Есть среди детей потаскушки и беглецы. Часто эти две группы перемешаны; сбежавшие из дома скоро узнают, что сексуальные услуги в обмен на деньги означают возможность не умереть с голоду. Мораль отступает перед лицом голода.

Чтобы выжить, эти дети идут на все.

«Не так уж и плохо... Я, знаете ли, не собираюсь заниматься этим всю жизнь. Придет день — и я оставлю это. Я знаю, что сумею... У меня хватит сил. Я могу продавать свое тело, но никто не отнимет у меня душу. А в счет идет только это». (Мирэнда, проститутка-подросток.)

Многие из них ищут спасения в наркотиках (здесь легко можно раздобыть крэк; привлекает его доступность, низкая цена, не говоря уж об иллюзии бегства от враждебной реальности улиц), в алкоголе (популярны крепленые вина, такие как «Бешеная собака» 20/20 и «Сиско») и в сексе.

СПИД в расчет не принимается.

«Гомики гоняются за этим. Ну, знаете, ребята из Холстэда. Когда я отправляюсь с кем-нибудь из них на свидание, я должен убедиться, что он чистый. Многое можно узнать по тому, как человек выглядит: как он одет, в какой машине ездит. Большинство из моих клиентов женаты. Я никогда не пойду с подонком». (Джимми, мальчик-проститутка тринадцати лет.)

Выбирая жизнь потаскушки, никто из них не сознает опасностей, с которыми столкнется. Джоны Уэйны Гэйси, Ларри Эйлеры и Джеффри Дамеры живут лишь в кинолегендах и сказках на страницах газет. Убийцы и многие другие, менее подлые, но способные причинить зло этим детям, кажутся нереальными до того момента, пока какой-нибудь из них не наносит удар. До того момента, когда уже слишком поздно.

Этих детей объединяет с более благополучными сверстниками лишь одно — неиссякаемая вера в то, что они неуязвимы, что с ними не может случиться ничего дурного.

«Я могу заработать сто долларов за ночь». (Крошка Ти, мальчик-проститутка пятнадцати лет.)

И вместе с этой верой приходит надежда. Надежда на то, что если очень постараться, то они встретят богатого клиента, который избавит их от этого нищенского существования, и им не надо будет искать теплое местечко, чтобы выспаться, или изощряться целый день, чтобы поесть. Все дети, зарабатывающие НА ЖИЗНЬ проституцией, скажут вам, что делают это за деньги и что привлекает их исключительно вознаграждение, якобы достаточно солидное.

На самом же деле этих детей можно заполучить всего за пять — десять долларов, если клиент умеет торговаться. И умеет распознать отчаяние на юном лице. И знает, как этим отчаянием воспользоваться.

«Один из моих клиентов... о! он со мной обращается как с собственным сыном. Ты знаешь, я прямо-таки пританцовывая прохожу мимо этого ублюдка привратника в доме моего клиента на Золотом берегу. Любо-дорого смотреть... И этот тип пропускает меня без единого слова. Вот почему, когда я с Солом, парень, я знаю, что не одинок, что я кому-то нужен. Понимаешь?» (Уор Зон, пятнадцати лет.)

Самые хитрые — те, кто находит добычу на улицах. В поисках поживы они бороздят окраины, и успеха добиваются лишь опытные ловцы. Опыт же дается нелегко. Те, кто выигрывает, знают, как манипулировать ребенком, пропитанным смрадным дыханием улиц. Они знают, как обмануть ребенка, как использовать невинность, которую не могли уничтожить ни наркотики, ни проституция (даже большой опыт в этом ремесле), ни побои, ни групповое насилие, ни алкоголь. Посмотрим, например, какая сцена здесь разыгрывается одним ничем не примечательным субботним вечером...

По Кенмор-стрит на окраине Чикаго прошелестел журнал, половина страниц которого покрыта копотью и грязью. Толстый мальчик по имени Эвери поднял его, вытащив из канавы. Поглядел на фотографии зданий, очень похожих на те, что окружали его, и еще немного полистал.

Потом ухмыльнулся.

Швырнул журнал обратно в канаву. На грязный тротуар падал мокрый снег.

Часть первая

Глава 1

Лоренс-авеню оживлена, возбуждена; оживление это, однако, умерял холодный дождь. Здесь, на окраине Чикаго, отражались на черной мостовой ярко-синие, желтые и зеленые огни. Прохладный ночной воздух. Из-под крышек люков вырывается белый пар. Бледные огоньки в окнах баров по, соседству манят прохожих обещанием «рождественского веселья».

Джимми Фелз стоит на углу улицы. В свои тринадцать он уже знает, какие позы нужно принимать. В том, как прислонился он к двери магазина, — небрежный вызов; выставленное в сторону бедро — знак тем, кто проезжает мимо медленнее других. На нем выцветшая джинсовая куртка, под ней — рубашка «Металлика», джинсы, все в заклепках, и туфли «Рибок». Его рваная рубашка намеренно надета так, что обнажен сосок и видна полоска белой гладкой кожи на животе. Воротник рубашки срезан, на шее — золотая цепочка, поблескивающая в свете уличного фонаря.

Зеленые глаза, глядящие в упор с бледного лица, выражают ранний, не по годам опыт. Он подносит сигарету к полным губам, слишком женственным и пухлым для мальчика, слишком зрелым, чтобы быть невинными. Он блондин. Его недавно вымытые волосы еще влажны и кажутся темнее, чем обычно.

Он старается не слишком обращать внимание на проезжающие мимо машины, некоторые из них замедляли ход, когда какой-нибудь пассажир его разглядывал. Он знал: нужно не подавать виду, что ты голоден, пусть считают, что делаешь им одолжение... Всегда надо иметь какое-то преимущество. Эта уличная мудрость словно передавалась по наследству. И нужно помнить о Гэйси. Помнить о Ларри Эйлере и о том, что он сделал с Дэнни Бриджесом, мальчиком, окончившим свои дни не лучшим образом: его разрубили на куски и выбросили на свалку. Надо было поскорее уматывать отсюда. Но он продолжал стоять у магазина, наблюдая, медленно переводя глаза с одной машины на другую и ловя уголком глаза направленные на него взгляды: он видел тени смотревших на него мужчин, казавшихся за стеклами машин темными призраками.

Дуайт Моррис разглядывал себя в зеркале ванной. Сорок два года, думал он, сорок два, а столько ни за что не дашь. Бейсбольная шапочка «Кабз» была надета козырьком назад. Обесцвеченная куртка «Ливайс» сидела мешковато. Манжеты на рукавах закатаны. Под курткой он носил старую серую фуфайку с капюшоном и на «молнии», расстегнутой ровно настолько, чтобы была видна майка «Нью Кидз». В зеркале не отражались его черные джинсы с заклепками и высокие башмаки «БН».

Дуайт улыбнулся своему отражению, обнаружив мальчишескую щербинку между зубами. Чуточку румян — это делало его похожим на возбужденного молоденького парнишку.

Он полагал, что должен выглядеть лет на двадцать пять моложе.

Джимми имел представление об их запросах.

Он замерз, но согреться не пытался. Это испортило бы позу. И вообще он крутой парень. Поэтому руки его прижаты к бокам; в одной из них, между большим и указательным пальцами, он держал сигарету — оранжевый огонек. Сколько ребят из пригородов сидели по домам с женами и детишками. Они смотрели Индиану Джонса ^[2], а на уме у них был его маленький тринадцатилетний задик.

— Тебе здесь не слишком холодно, малыш?

От звука девичьего голоса Джимми вздрогнул. Мирэнда. Сегодня вечером она надела черный котелок, черную, не по размеру просторную фуфайку, брюки цвета хаки, черные гетры и армейские ботинки. Господи!

На ее губах играла улыбка, будто ее что-то забавляло.

— Разве тебе, малыш, не пора домой, в постельку? Небось твоя мама уже приготовила какао и «Ореос» ^[3].

— Давай-ка вали отсюда, оставь меня в покое. Я здесь на работе.

Мирэнда взглянула сочувственно:

— Что, неудачный вечерок?

Она сняла свой котелок и провела рукой по коротко остриженным рыжим волосам, так что они встали дыбом.

— Все из-за того, что ты, шлюха, торчишь тут и загораживаешь пейзаж.

Мирэнда покачала головой.

— Вижу, мы сегодня не в духе. — Она удалилась, покачивая бедрами и размахивая сумкой.

— Эй! — Джимми, сделав последнюю затяжку, отшвырнул сигарету в канаву.

Мирэнда остановилась, повернулась, чуть склонив голову.

— Я подумала, ты не хочешь, чтобы тебе мешали.

Джимми протянул к ней руки.

— Увидимся попозже, вечером?

Мирэнда пожала плечами.

— Зависит от того, как пойдет дело.

Джимми задумчиво смотрел ей вслед. Кого она подцепит сегодня? Сумеет ли заработать столько, чтобы хватило на бутылку «Сиско»? ,

— Как дела, сынок?

Мужской голос заставил Джимми отвести глаза от удалявшейся Мирэнды. Прежде чем взглянуть на говорившего, он вытащил сигарету из кармана куртки и зажег ее, прикрывая рукой пламя.

Перед ним стоял подонок. По крайней мере таковым его считал Джимми. Долбаный проповедник, живший неподалеку. Высокий и тощий, с мучнисто-белым одутловатым лицом и в старомодных очках в тонкой оправе.

— Отвали. Не до тебя. — Джимми попыхивал сигаретой, выпуская дым в сторону этого типа.

Проповедник поднял руки, словно говорил: «Я не виноват».

— Послушай, малый, у меня все о'кей, усек? И до свидания.

Джимми ухмыльнулся, глядя на удалявшегося проповедника, — тот шел, засунув руки глубоко в карманы, сгорбившись, опустив голову, навстречу холодному чикагскому ветру, дувшему с озера.

К обочине подкатил пикап «тойота». Черный, весь в цветных разводах, точно в отблесках фейерверка, — ярко-розовых и бирюзовых. Сначала Джимми притворился, что ничего не замечает, потом украдкой посмотрел на пикап. В нем сидел молодой парень в бейсбольной шапочке, надетой козырьком назад. Подавшись вперед, он поднимал стекло. Джимми сделал два шага, чтобы разглядеть его.

Стоп, минутку... Джимми подошел поближе, пытаясь не выдать свой интерес, — словно решил перейти улицу или что-то рассматривал на противоположной стороне. Разглядывал-то он мужчину в «тойоте».

Этот малый был не таким уж молодым. У глаз и поперек лба пролегли морщинки, а на щеки было наложено столько грима... ну как какой-нибудь долбаный клоун.

У Джимми от вида этого типа мурашки по спине пробежали. Ему нравились парни не очень старые. С северного берега, женатые, не ставившие никаких условий. Быстрая фелляция — и их будто и не было.

На губах мужчины играла улыбка — видно, чтобы скрыть страх.

Этот страх убедил Джимми в том, что он в здешних местах новенький. Джимми будет нетрудно переиграть его. Еще раз затянувшись, он растоптал сигарету и небрежной походкой направился к пикапу — как будто просто гулял. Положив руку на бортик машины, Джимми оглядел улицу и наклонился к стеклу.

Да что же с ним, с этим парнем? Джимми не знал, смеяться ему или же побыстрее улепетывать. Наклонившись и заглянув в кабину, он увидел, что сидевший внутри тип одет как мальчик — джинсы, фуфайка, высокие ботинки (без сомнения, «БН»). Да еще и майка с надписью «Нью Кидз». Откуда он взялся, этот типчик? С луны, что ли, свалился?

Мужчина откинулся на сиденье и облизнул губы. Несмотря на то что был декабрь, лоб его вспотел. С минуту он поигрывал «молнией» на фуфайке, то расстегивая, то застегивая ее.

— Как дела? — спросил он наконец. Голос был высокий, дребезжащий.

— Так себе, — ответил Джимми, стараясь придать своему голосу густоту и басовитость.

— Да? — Мужчина наклонился в его сторону. — Почему же — так себе?

— Деньги нужны, — сказал Джимми и отвернулся, словно оглядывая улицу. — Моя мама заболела, и надо раздобыть чего-нибудь поесть.

— Ну, вероятно, это дело поправимое... Гм... может быть, ты мог бы их заработать?

Увидев кривую улыбочку этого типа, Джимми почувствовал, что у него снова по спине побежали мурашки.

— Как? Вы имеете в виду поденную работу или что-нибудь еще?

Плотоядная улыбка собеседника свидетельствовала об искренности, но все же оставалась небольшая вероятность, что это коп.

— Видишь ли... Мне нужна компания на время. Хочешь — полезай в машину.

— А каковы будут условия?

— Ну сколько тебе надо? — спросил мужчина немного неуверенно. — В смысле... чтобы купить чего-нибудь поесть?

— Да как сказать... Тридцатки бы, наверное, хватило.

— Но это же куча денег. Ты куда хочешь зайти? К «Полю»? — Мужчина засмеялся своим нервическим смешком. Потом снял кепку и пригладил волосы. Джимми заметил, что волосы его изрядно поредели. Увидев, что Джимми смотрит на его голову, он тотчас же снова надел свою шапочку.

Джимми решил, что игра не стоит свеч. Никогда не надо думать, что ты излишне осторожен, особенно в наши дни. Этот урок усваивают очень быстро. Он чуть отступил от пикапа.

— Эй! Ты куда? — Мужчина высунулся из машины, по-журавлиному вытянув шею.

— Куда мне надо.

— Погоди. Иди сюда.

Джимми со вздохом снова подошел к окну машины.

— Ну что?

— За что я заплачу тебе эти тридцать баксов?

Джимми отшатнулся. Этот малый — коп, как пить дать. Хочет, чтобы я сказал, как это называется, и назвал бы цену. Хотят надуть, мать их так.

— Послушай, мне надо идти. Уже поздно, и моя мамочка...

— Может, пососешь за эти деньги?

— Я... Я не... — Джимми огляделся вокруг, потом наклонился к окну. Малый расстегнул «молнию» на джинсах и вытащил свой инструмент. Он не был копом. И все же в нем было что-то такое... что отпугивало.

Мужчина погладил свой орган, потом убрал его.

— Я могу дать тебе и сорок, но ты должен решить сейчас же, малыш. Я не могу заниматься этим всю ночь. Я слишком занят — Теперь он говорил совсем иначе, нервозности его как не бывало, и Джимми вдруг почувствовал, что ситуация уходит из-под контроля.

Все-таки... сорок баксов... да и холодно... кто знает... может, на сегодня это все и ничего больше не будет.

Джимми открыл дверцу и прыгнул в машину. В кабине пахло застоявшимся табачным дымом. На полу валялась сумка «Макдоналдс» и розовая пластиковая заколка для волос.

В динамиках приемника надрывался «Б-96», ухали басы.

Малый еще прибавил громкость, так что звук стал просто оглушающим, а потом заорал во всю глотку:

— Ты любишь рэп, парень? — И нелепо замотал головой, как бы в такт музыке.

— Да, конечно, — сказал Джимми, глядя сверху вниз на свои руки: он сжимал их в кулаки и снова разжимал, потом опять сжимал, пытаясь унять дрожь.

Они отъехали от тротуара.

Позже, когда они припарковались под деревом на Фостер-авеню-бич, мужчина выглянул из окна, одновременно поглаживая живот Джимми. Эта ласка показалась Джимми самой обычной — ничто не настораживало. Может быть, на этом дело и кончится, решил он. Может быть, хоть раз все обойдется. Может, именно в этот раз с малым случится приступ трясучки и он поймет, что не стоит продолжать. Джимми не терпелось покончить со всем этим и побыстрее получить свои деньги. Он уставился в темноту за ветровым стеклом.

Несколько секунд спустя он почувствовал, что мужчина стягивает с него джинсы, и услышал его участившееся дыхание. Ничего, пусть попотеет. Нечего ему помогать. Наконец клиенту удалось справиться с джинсами, и Джимми услышал, как тот с шумом втянул в себя воздух, увидев его орган. Они всегда удивлялись, обнаружив, что у тринадцатилетнего паренька такой большой член. Джимми ухмыльнулся в темноте и отстранил руку клиента, прежде чем тот успел прикоснуться к его пенису.

— В чем дело? — забеспокоился клиент.

— Деньги вперед. О'кей?

— О Боже... — Малый полез в карман своей куртки и вытащил бумажник. Затем раскрыл его, и даже в темноте Джимми, разглядел толстую пачку зеленых.

По-прежнему глядя в окно, Джимми схватился за ручку двери, пытаясь открыть ее, и тут же молниеносным движением выхватил у типа бумажник. Джимми почти выбрался из кабины, когда мужчина схватил его сзади за штаны. Он сопротивлялся, стараясь вырваться, негромко вскрикивая. Сердце его билось как молот.

— Ты идиот, малыш! Давай-ка в машину и не дергайся!

Мужчина втащил Джимми в пикап и, не закрыв даже дверцу, разложил на сиденье и принялся стягивать с него джинсы.

Он сильнее, понял Джимми. В одной руке он все еще держал бумажник, другой, выставив вперед два пальца, ткнул типа в глаза.

— Ублюдок! — взревел тот.

Он тотчас же придавил Джимми к сиденью, а его руки обвили горло мальчика.

Мужчина едва слышно что-то шептал, в то время как пальцы его все сильнее сжимали горло Джимми. В его свистящем шепоте клокотала ярость:

— Сопливый мерзавец. Получай, что заслужил. Какое право у тебя на приличную жизнь? Дерьмо, пидор!..

Джимми уронил бумажник на пол. Задыхаясь, он шарил у себя в носке, где носил ножик с выдвижным лезвием. Только бы ему добраться до ножа...

— Это ты ублюдок поганый. А я... я порядочный человек...

Хватка его ослабла, потому что он вдруг заплакал.

В следующее мгновение Джимми нашарил у себя в носке перламутровую ручку. Он вытащил нож и завел руку с бесшумно выскочившим лезвием за спину типа — это было похоже на любовное объятие. В тот самый миг, когда он собрался вонзить нож в спину врага со всей силой и ненавистью, на какие был способен, мужчина вскрикнул. И тотчас же руки его отпустили горло мальчика. Его локоть врезался в плечо Джимми, пригвоздив того к спинке сиденья. Нож упал — Джимми выронил его. Взгляды их встретились. И только теперь Джимми наконец-то понял, что влип по-настоящему. Смотревшие на него глаза не были глазами человека. Скорее они походили на глаза животного.

В голосе мужчины появились хвастливые интонации.

— Не воображай, щенок, что можешь меня облапошить! Уж я-то перевидал подобного сброда... И не думай со мной шутки шутить. Задницу в клочья порву. Усек? — Он наклонился и достал нож. Улыбаясь, посмотрел на Джимми. — Спасибо за подарок. — И поднес нож к горлу Джимми. — А теперь затаскивай свои ноги в кабину и закрой дверь. Немного покатаемся. — Он захихикал. — Я отвезу тебя туда, где ты сможешь раздеться и будешь чувствовать себя как дома.

Джимми не отрывал взгляда от темных вод Мичигана. Пена на гребнях волн серебрилась в лунном свете. А тип уже выруливал с парковочной площадки. Джимми спрашивал себя, увидит ли он это озеро когда-нибудь снова.

Пикап набирал скорость. Джимми пытался сдержать слезы.

Глава 2

Западная окраина Чикаго. Здесь дома выстроились в ряд — это были бунгало из белого и красного кирпича, иногда на две квартиры. Для Джимми, выросшего среди убогих строений без лифта, дома эти, окруженные аккуратно подстриженными газонами, казались настоящими дворцами.

Когда они повернули на подъездную дорожку, ведущую к белому кирпичному бунгало, похожему на все остальные на этой улице, Джимми, искоса поглядывавший на типа за рулем, заметил, как тот нажал на кнопку дистанционного управления у себя над головой. Алюминиевая дверь гаража скользнула вверх, цементный пол залило ярким спетом. Джимми заметил в гараже стопки старых газет, газонокосилку, розовый велосипед, принадлежавший, вероятно, маленькой девочке.

— Парень, если хоть пикнешь, всажу это лезвие тебе в задницу. — Мужчина нажал на кнопку, открыв электронные замки. — Войдешь в дом и будешь все время держаться чуть впереди меня. Усек?

Джимми заметил холодный огонек, вспыхнувший в глазах типа, однако промолчал. Тот схватил мальчика за волосы.

— Усек?

— Да... усек. — Джимми закусил нижнюю губу, с трудом сдерживая слезы.

— Отлично. Теперь входи.

Входная дверь вела на кухню. Оказавшись в коричневой с золотом кухне,. Джимми сразу же почувствовал себя неуютно. Кленовый стол, стулья и букет изсухих цветов на столе еще больше усиливали это ощущение. На холодильнике красовались неумело разрисованные рождественские картинки — Санта-Клаус из книжки для раскрашивания, неряшливо закрашенный синим, штрихи, оставленные цветным карандашом, словно метались по бумаге, вырываясь за границы черных линий, а рождественская елка, неумело вырезанная из картона, была украшена орнаментом из фольги.

Мужчина проследил за взглядом Джимми.

— Это моя дочь. — Он подошел к холодильнику, сгреб с него эти неуклюжие поделки и спрятал в выдвижном ящике рядом с холодильником. При этом он бормотал себе под нос: «Всякому отребью достаются хоть какие-то мозги. А что досталось ей?»

Тип повернулся к Джимми, задышав глубже, тяжелее. Потом едва заметно улыбнулся. Похоже было, что ему не по себе. Здесь, в ярко освещенной кухне, он выглядел на все пятьдесят. А то, что одевался как подросток и накладывал на щеки ярко-красные румяна, лишь подчеркивало возраст. Джимми смотрел на него не отрываясь, пытаясь подавить страх. Это и впрямь был очень странный малый. Джимми вытащил из кармана куртки сигарету. Закурил, слегка откашливаясь, прочищая горло.

— Ну, парень, что теперь?

— Ах да, ты не любишь терять время даром, верно, малыш?

Джимми выпустил к потолку тонкую струйку дыма.

— Не понимаю, о чем ты.

Мужчина снял бейсбольную кепку и швырнул ее на холодильник. Затем уставился куда-то в пространство и произнес:

— Он не знает, о чем я. Ну не умора ли?

Слова его имели как бы двойной смысл: за ними скрывалась также и злоба, даже ярость, и Джимми со страхом думал о том, что произойдет, когда ярость эта выплеснется на него.

Но Джимми не хотел, чтобы тип узнал, о чем он думает, не хотел, чтобы тот понял, насколько он напуган.

Джимми повернулся к окну, но увидел за окном лишь непроглядную тьму. На подоконнике лежала открытка — изображение Девы Марии с нимбом над головой. Джимми взял открытку с подоконника и стал читать. Но успел прочесть только имя — Адель Моррис — и дату (прошлый месяц), как вдруг мужчина вырвал открытку у него из рук. Он повернулся. Тот стоял, держа открытку высоко над головой — точно опасался, что Джимми вырвет ее. Лицо его пошло красными пятнами и исказилось гневом. Румяна стали почти незаметны на его пылающих щеках. Он снова пересек кухню, направляясь к выдвижному ящику, в который спрятал детское художество. Укладывая открытку на дно ящика, он бормотал себе под нос:

— Сопливый подонок не должен даже прикасаться к ней. Эти мерзкие лапы оскверняют память о моей тете. Никогда! Никогда!

Джимми бросил взгляд на дверь, прикидывая, удастся ли ему выбраться наружу, прежде чем хозяин его схватит. Но тут вдруг заметил, что тот пристально смотрит на него. Лицо мужчины вновь обрело нормальный цвет, а дыхание стало спокойным. Полыхавшая в нем ярость внезапно исчезла, уступив место странному спокойствию, причины которого Джимми не мог понять. У него лишь появилось чувство, что мужчина его как бы оценивает, изучает.

Джимми переминался с ноги на ногу, осматриваясь в поисках места, где можно было бы оставить свой окурок.

— Что ты так на меня смотришь? А? — спросил он, не выдерживая этого пристального взгляда.

Ответа не последовало.

У этого типа были голубые водянистые глаза, по-прежнему буравившие Джимми, словно видевшие его насквозь, проникавшие под маску «крутого малого», которую Джимми пытался на себя надеть. Казалось, что он видит страх, затаившийся в душе Джимми, страх, метавшийся в нем и трепетавший, словно живое существо.

Джимми бросил сигарету в раковину. Малый подошел поближе и, ни слова не говоря, стал раздевать его, начав с куртки и рубашки. Джимми попытался улыбнуться:

— Приступаем к делу, а?

Джимми рассчитывал, что начало любовных игр даст ему возможность взять ситуацию под контроль и почувствовать себя увереннее. Но холодные руки, касавшиеся его тела, и манера механически снимать одежду — сначала куртку и то, что было под ней, а затем и джинсы — сбивали с толку. Причем делал он все это не произнося ни слова и выглядел как-то слишком странно, даже жутковато, так что Джимми оставалось лишь надеяться, что все скоро закончится, что потом он все же вырвется на волю, даже если его не отвезут обратно в пригород.

— Почему ты молчишь? Teбе нравится эта штука?

Тип стоял перед ним на коленях, внимательно рассматривая его. Джимми очень хотелось, чтобы его член отвердел, он даже пытался представить, что под ним Мирэнда и что ее глаза смотрят на него, когда он в нее входит, но это не подействовало.

Тип зашептал:

— Это для твоего же блага, малыш. Я могу кое-чему тебя научить, дать тебе урок. Может быть, это тебя изменит. Может быть, ты меня даже поблагодаришь.

Джимми попытался рассмеяться, но его смех больше походил на кашель.

— За что?

— За то, что я укажу тебе стезю. — Теперь он стоял перед Джимми, смотрел ему прямо в глаза, хотя казалось, он смотрит сквозь него. — Путь к праведности, сынок. А боль — кратчайший путь.

Держа Джимми руками за шею и вынуждая его идти впереди, он подвел мальчика к столу. Смахнул на пол засохший букет.

— Не думай, что для меня это будет удовольствием, малыш. Я делаю это только для того, чтобы кое-чему научить вас, ребятишек. Мне это не по душе. Я нахожу удовольствие только в супружеской постели.

— Конечно, — прошептал Джимми. — Я понимаю... — Он почувствовал, что ему трудно глотать. Скоро все кончится, говорил он себе. Ведь тебе и раньше приходилось проделывать всякие дрянные фокусы.

По-прежнему держа мальчика за шею, мужчина толкнул его на деревянный стол. Джимми почувствовал щекой его гладкую поверхность: стол будто смазали жиром. И еще уловил запах лимона, от которого внутри у него все сжалось. А потом почувствовал чужую отвердевшую плоть.

— Эй, парень, может, взять немного крема? Тогда пойдет намного легче.

Джимми ужасно не хотелось, чтобы его внутренности разрывали, но боль иголками пронзила его, когда этот тип вошел в него сухим.

— Боль, мой мальчик. Помнишь, что я говорил-? Она тебя излечит.

Джимми закрыл глаза и прикусил губу с такой силой, что кровь брызнула ему в рот, в то время как толчки пениса внутри него заливали все его тело волнами адской боли. Но он решил, что не закричит. Тип вдруг заголосил:

— О Боже, я искренне сожалею, что оскорбил тебя. Мне отвратительны мои грехи, ибо я боюсь утраты вечной жизни на небесах и мук ада...

Джимми представлял себе, что он не здесь, совсем не здесь... Он видел озеро Мичиган, сверкающее в свете жаркого августовского дня. Пляж был заполнен людьми, а он и его друг Уор Зон бросились в воду, и от их тел разлетелись во все стороны брызги...

Он почти не почувствовал, как струйка теплой крови стекала по его бедру.

Несколько часов спустя. И тьма вокруг. Матрас и что-то мягкое под ним. Он вспомнил, что его отодрали, вспомнил острую боль, пронзившую его, когда этот тип вошел в него. Он помнил, как тот пыхтел и хрюкал. Он мечтал, чтобы тот кончил поскорее.

Он помнил запах его тела и как потом тип швырнул его на спину и забросил его ноги себе на плечи. Помнил, что думал: это никогда не кончится...

А что еще? Что еще? Почему ему кажется, что тело онемело? Откуда ощущение, что он не может встать? Откуда этот холод и почему мокро между ногами?

Джимми не мог вспомнить, как добрался до своей комнаты. Перед глазами — вспышки красного, белого, синего... Жестянка «Криско». Господи, сердце его сжалось, когда он все же вспомнил. Он попытался повернуться и почувствовал пронизывающую боль в прямой кишке. Тошнота и горечь поднимались к горлу.

Он слышал голос мужчины, когда тот молился: «Святая Мария, исполненная благодати, Господь с тобою...»

Джимми не хотел бередить память, но здесь, в темноте, было легко вспоминать и видеть. Он не хотел видеть себя, зачерпывающего «Криско» из жестянки.

«Это его излечит» — он вспоминал, как мужчина шептал эти слова, будто обращался к кому-то третьему, находившемуся в комнате. Джимми помнил только до этого момента — вскоре после этого он отключился.

Теперь, когда его глаза привыкли к полумраку, он видел, что находится в комнате, походившей на кабинет. У стены стоял письменный стол с компьютером. Над письменным столом — изображение Иисуса, распахнувшего одежды, обнажившего грудь. Везде были газеты — сложенные стопками на письменном столе и раскиданные по полу. Настенные шкафы были забиты журналами и книгами в мягких обложках.

Что со мной будет?

Джимми закрыл глаза, пытаясь не двигаться, лежать спокойно, чтобы вновь не пронзила боль, от которой спирало дыхание. Он лежал тихо, вспоминая то время, когда ему было одиннадцать.

Одиннадцать. Это было с четверга на пятницу. Лето. Он пытался задремать, ворочаясь в своей постели. Простыня под ним была вся мокрая от пота. Вентилятор не приносил прохлады, зато громко гудел, отгоняя сон. Но гудение это не заглушало всхлипываний матери в соседней комнате и стоны (двоих? или троих?) мужчин.

Джимми повернулся к стене. Там была длинная трещина, и он попытался сосредоточить на ней свое внимание, проследить ее путь вниз — от середины стены и до его постели.

Он зажал руками уши, чтобы не слышать Карлу и парней, которых она привела домой. Привела, чтобы путаться с ними.

Он почувствовал возбуждение, его плоть отвердела, и это было отвратительно. Ведь она была его матерью.

Джимми сел в постели, когда скрип пружин, стоны в соседней комнате сделались невыносимыми. Он дотянулся до своих шорт, лежавших рядом на стуле, и поднял майку с пола. Тихонько оделся, стараясь не думать о звуках, доносившихся из соседней комнаты.

Через несколько минут он вышел из квартиры, осторожно прикрыв дверь, хотя и не сомневался в том, что его не хватятся.

Карла будет спать долго.

А кто мог сказать, чем займутся мужчины?

На улице, на Лоренс-авеню, все выглядело необычно — после полуночи кварталы эти становились для него чужими. Машин было мало, а те, что все же были, ехали гораздо медленнее, чем днем. На углу какие-то ребята открыли пожарный гидрант, вокруг него растекались огромные грязные лужи.

Джимми, старавшийся держаться подальше от яркого света уличных фонарей, остановился, прислонившись к двери фабричного склада, прижимаясь спиной к металлической решетке.

Мимо прошел какой-то чернокожий, на вид очень потешный — из-за какого-то увечья бедняге приходилось держать руку за спиной, и она болталась, точно собачий хвост. Джимми попытался встретиться с ним взглядом, улыбнулся, но парень мельком глянул на него и прошел мимо.

— Ты испорченный, — процедил он сквозь зубы.

Джимми фыркнул ему вслед.

Сначала он не заметил машины, но когда желтый «камаро» проехал мимо в третий раз, Джимми отделился от решетки и направился на запад по Лоренс-авеню.

Машина, проехав к ближайшему переулку, замедлила ход, как бы приноравливаясь к его шагу. Джимми зашагал быстрее. Машина прибавила скорость. Джимми глянул через плечо и увидел крышу своего дома. Ему захотелось домой. Щеки его горели, он почувствовал, как руки и ноги деревенеют. Может, ему просто захотелось спать?

«Камаро» обогнал его и остановился неподалеку у обочины. Проходя мимо, Джимми услышал, как щелкнула, открываясь, дверца машины. Джимми замедлил шаг и заглянул в темный салон машины.

Парень с копной курчавых волос, бесцветных в темноте, и в очках в тонкой оправе улыбнулся ему из-за приоткрытой дверцы.

Джимми с трудом сглотнул слюну. Он достаточно хорошо знал жизнь улицы, чтобы понять, чего, вероятно, хотел парень. Он зашагал помедленнее, готовый в любой момент остановиться.

В памяти вдруг всплыли звуки, доносившиеся из комнаты матери. Он скосил глаза на парня. Сидевший за рулем машины по-прежнему не отрывал от него взгляда. Он улыбался. Джимми чуть прикусил губу.

— Привет! — Голос заставил его вздрогнуть. Джимми обернулся.

Набрав побольше воздуху в легкие, повернул назад. Подойдя, он наклонился к приоткрытой дверце.

Штаны парня были расстегнуты.

— Что ты делаешь? — спросил его Джимми.

Утром мужчина вернулся. Слабый свет сочился сквозь высокие прямоугольные окна. При свете дня он выглядел иначе: на нем были хлопчатобумажные штаны и рубашка из шотландки. Смотрел он на Джимми по-отечески. Улыбнувшись, присел рядом на корточки.

— Как чувствуешь себя, сынок?

Он ослабил бельевую веревку на запястьях Джимми. Его голос, его прикосновения были совсем не те, что накануне вечером. Перемена оказалась настолько разительной, что на минуту Джимми оцепенел, он был не в силах отвечать. Но, вспомнив ярость, пылавшую накануне в его глазах, решил, что лучше будет, если он все же ответит.

— Немного больно.

Мужчина освободил от пут и ноги Джимми.

— Да, придется потерпеть. Ты немного кровоточишь, но это скорее всего сосуды... Я уверен, что с тобой все будет в порядке.

Джимми содрогнулся.

— Тебе нравится эта комната? Это чердак. Я сам здесь все устроил. Джимми огляделся. От него ждали комплимента? Или чего-то еще?

— Хочешь позавтракать?

При упоминании о еде в желудке Джимми все перевернулось. Последний раз он ел вчера в десять утра, а он не мог позволить себе обессилеть от голода, иначе ему никогда отсюда не выбраться.

— Гм... да. — Джимми заставил себя сесть, хотя это вызвало новый приступ боли. Он заерзал, стараясь найти такое положение, чтобы боль распределилась равномерно.

Мужчина поднялся и вышел из комнаты.

Через минуту он вернулся с подносом. Джимми со своего места не видел, что там на подносе, но тип улыбался ему, он весь сиял.

— Закрой-ка глаза, сынок, — проговорил он, голос его задрожал от возбуждения. — У меня для тебя сюрприз.

Джимми закрыл глаза, почувствовав, как защемило сердце. В ноздри ударил запах пота, горячее дыхание обдало ухо.

— Джимми, открой глаза.

Джимми открыл глаза и посмотрел на поднос у себя на коленях. Вареные яйца, бекон, бисквиты, немного клубничного джема и молоко. Прекрасно... Если не замечать сигаретного пепла, покрывшего яйца, не очень-то аппетитные на вид. Бекон плавал в лужице застывшего жира. В джеме обнаруживалась белесая капля, напоминавшая сперму. От молока же разило кислятиной. И довершали картину несколько тараканов, сновавших по подносу и наслаждавшихся пиршеством.

Джимми поднял голову, и по щекам его вдруг покатились слезы. Он в досаде поднял руку, быстро утирая их. Сжав плотно губы, он словно проглотил свою печаль. Нет, он не покажет этому мерзкому типу свою слабость.

Тип сжал его лицо в своих ладонях с такой силой, словно хотел раздавить его. Улыбки на физиономии как не бывало.

— Не плачь, малыш. Я ненавижу слезы. Разве твой папочка не говорил тебе: «Не плачь, а не то у тебя действительно появится повод поплакать?» — Он ненадолго замолчал, задумался. Потом сказал: — А ведь ты, наверное, не знаешь, кто был твой старик. Вероятно, твоя мамочка тоже этого не знает.

Джимми, не моргая, уставился на противоположную стену. Тип, конечно, был прав. Откуда ему знать, кто его отец.

— Ты будешь есть?

Вопрос, повисший в воздухе, остался без ответа, — слова, почему-то столь страшные, звучали у него в ушах зловещим эхом. Как хотелось ему повернуть время вспять, вернуться в те мгновения, когда этот тип еще не успел заговорить с ним. Тогда бы он ушел, и их знакомство не состоялось...

Дыхание Джимми участилось.

— Я не могу это есть. Я не могу...

— Тогда таскай это на своей харе, дерьмо неблагодарное.

В лицо ему полетели яйца и бекон. Джимми закрыл глаза.

— Мы покормим тебя. Ты ведь любишь, чтобы тебя кормили, паршивый потаскунчик? — Он схватил что-то с подноса. Свернувшись в комочек, Джимми пытался уклониться, но тип, прижав его руки, размазывал по лицу мальчика что-то липкое и жирное (джем вперемешку со стылым жиром, возможно, тараканов).

Когда мучитель его утихомирился, Джимми открыл глаза. Тип пристально смотрел на стену, смотрел не отводя взгляд от какой-то точки. Он бормотал:

— Надо убрать его отсюда, правда, тетушка? Марианна с Бекки будут через несколько дней, и я должен убрать его отсюда, чтобы не узнали... Правда, тетя, я ведь должен...

Глаза его остекленели, и Джимми показалось, что он даже не понимает, кто рядом с ним. Говорил он как-то монотонно, отрешенно, голосом, лишенным всяких эмоций.

Джимми повернулся, подтянув к подбородку колени. Он не мог больше слышать этот голос.

Темнота. Надо как-то удрать. Пустая комната освещалась лишь бледным светом зимней луны, проникавшим снаружи. Джимми знал: если он не выберется отсюда, этот человек его убьет.

Он думал: как же случилось, что он зашел столь далеко — и так быстро? Три года назад он воровал конфеты из аптеки на углу, играл в прятки. И толком не знал, что такое секс. Теперь он знает, знает слишком много.

Шаги за дверью. Сделав отчаянное усилие, он подтянул к животу вновь связанные лодыжки, свернулся калачиком, готовясь к обороне.

Дверь открылась. Джимми закрыл глаза. Он слышал, что тип приближается к нему, слышал хруст его суставов, когда тот присел на корточки.

Может, притвориться спящим, и он оставит меня в покое?

Рука, липкая и теплая, пробежала по его телу. Джимми содрогнулся.

— Я знаю, ты не спишь.

Говорил он монотонно и бесстрастно. Голос этот словно прорезал темноту, слова впивались в мозг. Спина Джимми покрылась холодным липким потом.

— Так что открывай глаза и взгляни-ка на меня.

Перекатившись на другой бок, Джимми сделал, как ему велели. Тип явился со свечой. Голый, он сидел на корточках рядом с Джимми, и теперь видно было, какой он пузатый. Живот его складками свисал между коленями. Грудь покрывала густая поросль черных волос. Член, твердый и красный, выдавался далеко вперед. Нет, пожалуйста, не надо больше. На полу стояла та же самая жестянка «Криско». Джимми заскулил, захныкал.

— Нравится то, что видишь?

Улыбка промелькнула на его лице, но тотчас же исчезла, словно умерла.

— Ты должен... а иначе ничего не выйдет. — Он придвинулся к нему, придвинулся так близко, что Джимми почувствовал на лице его зловонное дыхание. — Но это может тебе помочь, сынок. Надеюсь, ты это понимаешь.

И тут же, без всякой видимой причины, его лицо исказилось гримасой.

— Засранцы вроде тебя — вот кто разрушил мой брак. Просто-напросто погубили меня. Если бы не такие, как ты... — Он осекся, замолчал, пытаясь успокоиться. Потом продолжил тем же бесстрастным тоном: — Если бы не такие, как ты, я был бы счастлив. Порядочный отец семейства, которому нет нужды тайком от своей милой жены удирать из дома, чтобы возиться с такой уличной мразью, как ты. Но тебе-то я должен помочь. Я все исправлю...

Джимми не сводил с него глаз, ожидая истязаний, ожидая боли: он не знал, что ответить, чтобы помешать тому, что, он знал это, должно произойти.

— А теперь дай мне помочь тебе. Или хотя бы попытаться помочь.

Он перевернул Джимми на другой бок, отодвинув подальше от себя, и Джимми почувствовал, что его спине стало горячо, — растопленный воск капал на кожу.

Он вздрогнул, скорее от неожиданности, чем от боли. Воск быстро застывал. Тип снова перевернул Джимми к себе и стал капать горячим воском на его пенис. Джимми дернулся. Тип положил ладонь ему на живот.

— Лежи тихо. Будет лучше, если ты поможешь мне.

Он капал воском до тех пор, пока пенис и яички Джимми не покрылись восковой коркой.

— Я развяжу веревку, — зашептал тип, — чтобы нам удобнее было заниматься нашими уроками. Но без фокусов, малыш, иначе ты покойник. — Он хлестнул Джимми по лицу тыльной стороной ладони. — Понял?

— Да. — Только бы поскорее все это кончилось.

Мужчина схватил мальчика за лодыжки и закинул его ноги себе на плечи. И снова Джимми мысленно перенесся куда-то в другое место...

Позже тип вернулся. При свете свечи он казался высоким и грозным. На нем был длинный халат с капюшоном, в руке он держал тарелку.

— Я принес тебе поесть. — Он поставил тарелку возле Джимми. Мальчик инстинктивно зажал пальцами нос. В тарелке были экскременты.

— На этот раз ты все же подкрепишься. Ты ведь хочешь вырасти большим и сильным?

Джимми с ужасом глянул в тарелку. Он чувствовал, что его вот-вот вырвет.

— Ну давай, жри.

Джимми протянул руку и взял тарелку. Он не мог это есть, не мог... Глаза мальчика умоляюще смотрели на мужчину, но пристальный взгляд его мучителя был застывшим, в глазах не было ни искорки, не мерцало даже пламя свечи...

Свеча! Джимми осенило: может быть, вот его спасение! Только бы он отвернулся, — может, удалось бы поджечь его халат. Может, удалось бы... Но зачем ему поворачиваться?

Ответ на немой этот вопрос пришел с улицы. На противоположной стене комнаты промелькнула полоса света, послышался шум подъезжающей машины.

— Какого черта! — Мужчина резко повернулся к двери.

Джимми наклонил свечу, — пламя лизнуло подол халата. Он замер от ужаса при мысли, что его ждет, если попытка не удастся.

Халат довольно долго тлел — и вдруг вспыхнул ярким пламенем, охватившим едва ли не весь подол. Однако мужчина не чувствовал этого. А когда наконец понял, что горит, Джимми уже на месте не было: вскочив на ноги, он скользнул вдоль стены и затаился в углу комнаты, готовый к бегству.

И тут пламя, вспыхнувшее еще ярче, охватило уже весь халат. Наконец мужчина закричал — из глотки его вырвался Пронзительный, отчаянный вопль, полный боли и страдания. В комнате запахло горелым мясом.

— Сукин сын! — завопил тип, бросаясь на пол, он извивался, корчился, катался, пытаясь погасить огонь, при этом старался держаться подальше от стопок газет.

Джимми рванулся к двери, задыхаясь от дыма, заполнившего комнату. Его рука была уже на дверной ручке, когда он вдруг почувствовал, что его схватили за плечо. Он повернул ручку, отчаянно пытаясь вырваться, словно животное, попавшее в капкан.

— Нет! — закричал он. — Нет!

В этот миг еще одна рука вцепилась в другое плечо Джимми.

Джимми почувствовал, что его втаскивают обратно в комнату. Он вскрикнул, внезапно оказавшись на полу, — ничто не могло задержать его падения. Падая, он ударился о письменный стол. У него перехватило дыхание, в глазах потемнело.

— Неблагодарная мразь! — орал хозяин.

Комната наполнилась запахом паленой ткани и еще чем-то, сладковатым, тошнотворным — запахом горелого мяса, как сразу понял Джимми.

Но ожоги пострадавшего оказались, очевидно, не слишком серьезными. Во всяком случае они его не беспокоили. Он стоял над Джимми, злобно крича, извергая потоки ненависти. И вдруг, на секунду замолчав, он снова заговорил спокойно, монотонно, видимо, кому-то что-то объясняя:

— В конце концов, я должен был попытаться... — Тип взглянул куда-то в сторону. — В конце концов, я пытался сделать это для него. Я всего лишь хотел ему помочь. Вы же меня можете понять, я знаю, что вы можете... Я...

Он внезапно замолчал. Под окном хлопнула дверца машины. Послышался женский голос, хотя нельзя было разобрать слов.

— Марианна? — Тип вопросительно уставился на Джимми, как будто мальчик мог дать ему какой-то ответ. — Да, да! Я должен от него избавиться.

Он подошел к письменному столу, начал рыться в ящиках. Джимми, встал на четвереньки, пытаясь преодолеть слабость и головокружение — ведь ему еще предстояло подняться на ноги.

— Я должен сделать это, чтобы она не узнала, так ведь?

Мужчина достал из ящика охотничий нож в ножнах. В следующую секунду лезвие сверкнуло в серебристом свете луны.

— Скоро я покончу с этим, — шептал он. — Можно запихнуть его в чулан, а потом как-нибудь от него избавиться. И она никогда не узнает. — Он захихикал.

Так и не выпрямившись в полный рост, Джимми метнулся в угол, спасаясь от надвигавшейся опасности.

Мужчина улыбался.

Внизу хлопнула дверь. На лестнице послышались шаги, а затем голос маленькой девочки:

— Папочка! Папочка!

— Не волнуйся, сынок, сейчас отправишься на небо.

Джимми выставил вперед ослабевшую руку.

— Послушай, ты не можешь этого сделать. Тебя поймают.

Раздался звук шагов, кто-то поднимался по лестнице. Послышался женский голос:

— Бекки! Осторожнее, не спеши! — Потом: — Дуайт! Ты там, наверху?

Мужчина занес нож. Шаги слышались совсем рядом.

— Дуайт!

Тот взглянул на дверь, потом на Джимми, потом опять на дверь.

Дверь отворилась. В комнату заглянула девочка лет четырнадцати Джимми разглядел рыжие вьющиеся волосы, очки с толстыми линзами и сутулую фигуру.

Дуайт резко повернулся.

— Бекки, убирайся отсюда! — завопил он.

Лицо девочки сморщилось в слезливую гримасу, она отступила за порог, захлопнув за собой дверь.

— Почему папа разозлился на меня? — В детском голоске послышались истерические нотки.

— Проклятие! — заорал Дуайт, уронив нож на пол, выбежал из комнаты, и через несколько секунд Джимми услышал, как он препирается с кем-то за дверью.

Женщина говорила с обидой в голосе, сквозь слезы она снова и снова спрашивала, что в доме происходит, что горит. Л девочка вопила где-то в глубине дома:

— Почему папочка сердится? Почему папочка сердится?

Джимми открыл дверь чулана и нашел свою одежду, лежавшую на полу. С трудом держась на ногах, он все же заставил себя одеться и открыл дверь.

Троица в холле замерла, уставившись на него, точно на привидение. Толстая женщина с жесткой копной светлых волос, увидев его, раскрыла рот. Наконец, повернувшись к мужчине, спросила:

— Дуайт... кто... — Она не договорила.

Джимми думал лишь о том, как бы побыстрее убраться отсюда.

— Пока, — прошептал он, проскальзывая мимо них.

— Кто этот мальчик? — спросила девочка, когда Джимми уже спускался по лестнице.

Джимми не стал дожидаться ответа. Он торопился вдохнуть холодный декабрьский воздух, воздух свободы:

Глава 3

Марианна Моррис едва ли бы могла объяснить, почему не ушла от мужа и продолжала вести эту безрадостную жизнь, давно лишенную секса. Может быть, ради Бекки, которая сейчас спала на сиденье рядом с ней? Может быть, потому что боялась одиночества?

По мере того как Марианна приближалась к дому, уставшая после девятичасовой езды из Янгстауна, штат Огайо, она осознавала, что чувствует и чего не чувствует, и думала о том, насколько понимание этого упростит ей жизнь.

Но одно лишь Марианна знала точно: она не испытывает никакой радости при возвращении домой.

Перед ней выросло белое бунгало, лишенное своего рождественского убранства. В отличие от многих других домов на улице оно казалось хмурым и безжизненным. Дом, — но не семейный очаг.

Она гадала, дома ли Дуайт; и если дома, то чем занимается. С тех пор, как две недели назад умерла тетка Адель, заменившая ему мать, он полюбил подолгу сидеть в потемках. Однажды она застала его что-то нашептывающим и, прислушавшись, поняла, что он говорит с покойной теткой. Поняла она, впрочем, и другое: он сознавал, что тетя Адель умерла. Но все же она похолодела и, как это часто с ней бывало, стала раздумывать — кто такой Дуайт на самом деле?

Когда Марианна заглушила мотор, единственным ее ощущением была усталость. Усталость, пронзившая ее насквозь, усталость, придавившая ее настолько, что она сильно сомневалась в том, что сможет выйти из машины и внести в дом сумки, свою и Бекки.

Едва она распахнула входную дверь, как в нос ей ударил запах гари. Взглянув на Бекки, Марианна поняла: дочь тоже уловила дымный запах.

Прикрыв глаза, с ключами в руке, Марианна в изнеможении привалилась к дверному косяку. Что теперь? Сверху донесся голос Дуайта; голос тихий и уговаривающий.

Неужели в доме мальчик? снова? Марианна закрыла дверь и положила ключи на столик у двери. Перед отъездом из Янгстауна она собиралась позвонить домой, чтобы предупредить Дуайта, — в надежде, по крайней мере, избежать встречи с очередным мальчишкой. Но в последнюю минуту передумала, решив, что раз он посещает эти свои встречи анонимных одержимых сексом и терапевта из госпиталя Святого Френсиса в Эванстоне, то, стало быть, справляется со своими отклонениями, которые деликатно называли «его проблемой».

Марианна отдавала себе отчет в том, что хотела нагрянуть внезапно, чтобы убедиться, узнать наверняка, серьезно ли его решение лечиться или оно не более чем жест.

— Я хочу к паааапочке! — тянула Бекки нараспев.

Марианна посмотрела на свою умственно отсталую дочь, покачивая головой. Двенадцать лет, и никаких признаков взросления, намека на прогресс. Двенадцать лет она мучилась с девочкой, надеясь, что когда-нибудь та станет наконец самостоятельной.

Врачи называли ее «умеренно отсталой». Что значит «умеренно»?

Марианна посмотрела на лестницу, на пелену дыма, который, как она увидела, когда зажгла свет, колыхался где-то наверху. Размышляя над тем, что же может там происходить, она не заметила сорвавшуюся с места Бекки, та побежала вверх по ступенькам, громко окликая отца.

Марианна стояла приложив ладонь ко лбу. Она прекрасно понимала, что надо остановить девочку. Но слишком уж она устала...

Наконец крикнула вдогонку дочери:

— Бекки! Осторожнее на лестнице, не спеши!

Передохнув, она стала подниматься следом.

— Дуайт? Ты там?

Добравшись до верхних ступенек, Марианна услышала, как муж кричит на Бекки, кричит, чтобы та убиралась из комнаты. Она видела, как дочь отступила за порог, увидела слезы на ее глазах, увеличенные толстыми линзами очков, которые Бекки носила постоянно. Девочка повернулась к матери, — ее губы дрожали.

— Почему папочка рассердился на меня? — закричала она пронзительно.

Марианна подошла к дочери и обняла ее, раздумывая о том, что же малышка там увидела. Дуайт вышел из комнаты, закрывая за собой дверь. Пахло от него ужасно, халат свисал с плеч черными лохмотьями. Волосы свалялись. На лице его застыла маска ужаса. По лбу струился пот, хотя в доме было совсем не жарко. И он явно избегал взгляда жены.

Марианна убрала руки с плеч дочери, осторожно отодвигая ее немного в сторону.

— Дуайт, что, черт возьми, здесь происходит?

Она направилась к закрытой двери кабинета, а Дуайт сделал шаг назад, преграждая ей дорогу.

— Это не то, что ты думаешь, солнышко.

— Я не знаю, что и думать. Что происходит, Дуайт? Господи, ты хотел поджечь дом?!

Дуайт с трудом сглотнул.

— Я опрокинул свечу. Ничего страшного. Я уже все потушил.

И тут Марианна услышала какое-то движение за дверью. Она вопросительно посмотрела на мужа.

— Ты зачем приехала? — спросил он в свою очередь. — Я думал, вы с Бекки останетесь на Рождество...

— Не надо, Дуайт. Кто у тебя там в комнате?

Он ухмыльнулся.

— Никого. Почему бы тебе не забрать Бекки вниз? Я сейчас спущусь, как только приберу.

В этот момент дверь открылась и из комнаты вышел мальчик лет тринадцати. Вид у него был перепуганный и болезненный; он едва стоял на ногах. Двигался держась за стенку, чтобы не упасть.

Марианна повернулась к мужу:

— Дуайт, кто это?

Мальчик прошмыгнул мимо них, что-то прошептав, что именно Марианна — не разобрала.

— Кто этот мальчик?! — закричала Бекки, когда тот стал спускаться по лестнице.

Парадная дверь захлопнулась. Марианна повернулась к Дуайту. На глаза ее навернулись слезы.

— Что он здесь делал?

— Я думаю... полагаю, я должен... — пробормотал Дуайт и замолчал.

— Почему папочка рассердился?! — снова закричала Бекки и зашлась в плаче.

Марианна повернулась к дочери.

— Солнышко, почему бы тебе не спуститься к себе в спальню? Тебе надо распаковать вещи. Ты же большая девочка. Я знаю, ты сама сможешь это сделать. Разве не сможешь? Ну как, справишься?

Бекки, гордая возложенной на нее ответственностью, сняла очки, вытерла слезы и, повернувшись, зашагала вниз по лестнице.

— Дуайт, мне ничего не надо объяснять, — сказала Марианна. — Я не слепая и все видела. — Отодвинув мужа в сторону, в душе радуясь тому, что весом она его значительно превосходит, Марианна прошла в кабинет. Ее взгляд сразу охватил всю картину: веревку, жестянку «Криско», свечу, охотничий нож, дыру, прожженную в ковре. В комнате воняло гарью.

Она повернулась к Дуайту, стоявшему на пороге. Тот что-то пробормотал, захватив ладонью подбородок, потом сказал:

— У меня был срыв...

Марианна сдержанно кивнула. Но куда же девались все ее слова? Те, что она должна была сказать... Собраться с духом и все сказать... сейчас... пока еще не поздно. Ведь завтра она простит его, и начнется следующий цикл их семейной жизни. Начнется все сначала.

И сколько времени еще пройдет до тех пор, пока их имена не появятся в «Чикаго трибюн», потому что ее мужа арестуют за нанесение телесных повреждений детям?

Сколько потребуется лечить его, чтобы исцелить?

Сколько встреч одержимых сексом?

Сколько еще ночей она проплачет в подушку, зная, что увядает, увядает как женщина, опустошенная и одинокая?

И как долго еще предстоит ей ревновать к этим безликим подросткам?

Дуайт продолжал:

— Но это единственная ошибка, Марианна, всего лишь один неверный шаг. На встречах группы говорят, что это вполне нормально.

Марианна прошлась по комнате и подняла с пола бельевую веревку.

— Ты это использовал, чтобы удержать его здесь?

— Да, но...

— Это нормально?

Она отбросила веревку и подняла жестянку «Криско».

— Я, как и любая женщина, хотела бы, чтобы веревка использовалась только для сушки белья. И ни для чего другого.

Дуайт смотрел на нее, не отводя глаз.

Она поднесла к его лицу жестянку «Криско».

— Тоже — нормально?

— Это последний раз, обещаю...

отя по коже у нее забегали мурашки, она взяла и нож.

— Нормально?

Губы Марианны искривились, искривились якобы в иронической усмешке, хотя усмешка эта больше походила на гримасу. Скажи эти слова, набери побольше воздуху и произнеси их.

— Дуайт, я...

Она понимала: он догадывается о том, что предстоит ему услышать; понимала и другое: слова эти должны быть произнесены. До тех пор, пока она их не произнесет, она не сможет почувствовать себя свободной.

— Дуайт, я не могу больше с тобой жить.

— Марианна, не говори так.

Лишь только слова эти были сказаны, она поняла, что теперь ей станет легче.

— У нас все равно ничего не получается..

— Это все ребятишки, Марианна, это их вина.

Взглянув ему в глаза, она окончательно убедилась в том, что все делает правильно.

— Ты полагаешь?

— Я знаю точно, Марианна.

Она слишком устала, чтобы спорить, чтобы попытаться как-то разумно объяснить его безумие.

Может быть, через неделю или две она снова с ним поговорит... Может быть, поговорит.

Сейчас она хотела только одного — уехать, находиться где-нибудь... не здесь. Теперь, когда она произнесла эти слова, она не хотела больше говорить — она устала.

Он схватил ее за плечи.

— Дорогая, поверь мне, это дети. Они меня искушают...

Он отвернулся и зашептал яростно, отрывисто:

— Грязные сопливые хренососы. Если бы не они, я вел бы достойную жизнь. Разложившиеся, мерзкие поганцы, извращенцы... готовые сосать член да подставлять свои грязные зады, чтобы их отделали до крови...

Марианна вышла из комнаты. Она больше не могла этого выносить. Она слышала все это и прежде. И знала, что Дуайт нуждается в помощи. Но не в ее власти ему помочь.

Сумки все еще стояли у двери. О деталях она подумает позже. Марианна спускалась по ступенькам, на ходу соображая, как все объяснить. Бекки.

Глава 4

Шестеро мужчин сидели в подвале церкви. В углу стоял кофейник. Все вокруг пропахло табаком.

Говорили они все разом, вернее, читали вслух из книги в пурпурном переплете. Такая книга лежала раскрытой перед каждым из мужчин — «Надежда и возрождение».

— «Редко нам случалось видеть, чтобы человек, следовавший по нашему пути, оступился. Те, кто не возрождается, — это люди, которые не могут или не хотят следовать по нашему пути. Они по самой природе не способны понять и спланировать для себя тот образ жизни, который требует неукоснительной честности. Есть и такие, кто страдает от серьезных эмоциональных и умственных нарушений, но многие из них выздоравливают, если у них есть сила быть честными».

— «Наши истории в общем плане раскрывают, какими мы были, что с нами случилось и какие мы сейчас. Если вы решили стать такими же, как мы, и готовы проделать долгий путь, чтобы добиться этого, то знайте — это первый шаг. Перед тем, как сделать остальные, мы колеблемся, упрямимся. Мы думали, что будет легче, что наш путь не столь мучителен. Но мы не смогли найти более легкого пути. Мы просим вас и заклинаем: будьте правдивы и ответственны, будьте бесстрашны в начале долгого пути. Некоторые из нас пытались остаться при своих прежних привычках, и результат всегда оказывался нулевым, пока мы полностью не отдавались работе над собой. Помните, мы имеем дело с сексуальной одержимостью — с болезнью лукавой и могущественной! В одиночку ее не преодолеть. Но есть тот, кто нам поможет, — это Бог. Да обретем мы его Ныне! С полной верой в смирение мы просим Бога о защите и поддержке. Вот мы приняли все меры, мы сделали шаги, которые предложены нам в качестве программы возрождения».

Затем мужчины начали повторять «Двенадцать пунктов», принятых программой анонимных алкоголиков. Они модифицировали эту программу применительно к своим целям, к своему недугу, который они называли одержимостью сексом.

Один из них поднялся. Он стоял опустив голову, и голос его дрожал от внутренней убежденности и потребности высказаться. У него были седые волосы, разделенные косым пробором; он носил очки в проволочной оправе, рубашку в коричневую и зеленую клетку и штаны цвета хаки. Звали его Ричард Гребб, но большинство из тех, кто жил неподалеку от него в северной части Чикаго, называли его Отцом.

Он поднес к губам пластиковую кружку с горячим кофе и отпил немного, затем добавил в кофе сахару и вновь поднес кружку к губам. Он насыпал сахар себе ложка за ложкой, пока кофе не стал сладким, как сироп; и сочетание кофеина и сахара привело его в такое возбуждение, что казалось, он сокрушит все преграды на своем праведном пути.

Немного позже, после того, как примерно половина членов общества собралась в подвале церкви и все по очереди начали рассказывать свои истории (как они боролись со своими побуждениями и пороками), настала очередь сказать свое слово Ричарду Греббу. Некоторые из членов общества знали о нем все: Ричарду Греббу был пятьдесят один год. Он был священником церкви Святой Сесилии на Лоренс-авеню в течение тридцати лет. И по-прежнему совершал богослужения в своем приходе. Но при этом не знал, почему Бог возложил на него еще один, особый крест. Ричард Гребб был педофилом.

Он искренне желал помочь убежавшим из дома детям и уличным бродяжкам и вместе с тем досаждал им своими домогательствами. Ричард Гребб хотел примирить свои желания, найти границу между добром и злом, как он это называл. Группа помогала ему. Бог, думал Гребб, помогал ему, но не достаточно. Божьей помощи ему всегда недоставало.

— Привет, меня зовут Ричард. И я одержим сексом.

Как и сотни раз до того, группа ответила:

— Привет, Ричард!

Ричард поглядел вниз, на покрытую трещинами деревянную столешницу. Он простоял так где-то с минуту, вычерчивая пальцем на столе свои инициалы.

Если бы мне не надо было говорить... — думал он, прислушиваясь к урчанию у себя в желудке. Может, это последний раз, может, потом я смогу только слушать? Он вздохнул и поднял глаза, встретившись взглядом с другими мужчинами.

Он постоянно твердил себе, что необходимо пройти через это, что, возможно, членство в братстве и его собственная сила воли помогут ему обуздать свои порочные желания.

— Я считаю, что это была благополучная неделя.

Он снова опустил глаза.

— Нет, откровенно говоря, не совсем благополучная. Я чуть не сорвался. Это — Джимми, мальчик, о котором я рассказывал вам на прошлой неделе, тот, что промышляет на Лоренс-авеню, — он исчез.

Ричард снова склонил голову.

— И я испытывал облегчение. Какое-то время даже был благодарен Господу за то, что он убрал его. с моего пути.

Но образ Джимми преследовал его: он видел Джимми обнаженным, с белой гладкой кожей. Редкая лобковая поросль, крепкий маленький задик, прохладная безволосая грудь с отчетливыми очертаниями ребер... И Ричард видел себя в собственной ванной: он лихорадочно пытается изгнать похоть то рукой, то лишь рассудком — и добивается в итоге одного — его желание усиливается... Почему этому нельзя найти замены?

Один из мужчин, тучный, рыжеволосый, подал голос:4

— Думал, что Старик явил тебе свою милость, да, Рич?

Рыжеволосый вернул его в настоящее. Он продолжал:

— Конечно, с моей стороны было эгоистично так думать. Я разговаривал с Джимми, хотел узнать его получше. Думаю, я завоевал его доверие.

Ричард заговорил быстро, торопливо:

— В пятницу, два дня назад, я собирался предать его, злоупотребить его доверием. Я даже не был достаточно честен, чтобы снять его с излюбленного угла улицы и заплатить ему за это. Нет, я собирался взять его к себе домой, на ужин... соблазнить его. Ему тринадцать лет.

Мужчины закивали. Некоторые встретились с ним взглядом. Они знали его вину. И они все понимали. Здесь и только здесь Ричард находил хоть какую-то степень понимания. Он обвел взглядом комнату и увидел их всех: мальчика восемнадцати лет, который участвовал впрограмме анонимных одержимых сексом в качестве стажера после того, как угодил под арест, — парень звонил по телефону женщинам, жившим по соседству, и пытался вести с ними «грязные» беседы. А также женатый мужчина, пристававший к лучшей подруге своей двенадцатилетней дочери. И еще священник, постоянно одолеваемый гомосексуальными устремлениями везде, где бы ни находился: в книжных магазинах, мужских туалетах универмагов, в банях. А вот — приверженец онанизма. Человек, распутничавший когда-то с группой себе подобных, а теперь боровшийся с желанием путаться с проститутками. И еще другие. Все они знали, что это такое — оказаться во власти желания, во власти сил, относившихся к каким-то запредельным сферам, находившихся за гранью обычного человеческого опыта. И только здесь они имели возможность говорить о своих побуждениях и страстях, не внушая своим собеседникам отвращения.

— Но когда я подошел к тому месту, его не было. В субботу я расспросил кое-кого из тех ребят, что слоняются неподалеку, но оказалось, что никто его не видел. А ведь Джимми всегда находился где-то поблизости... Так вот. Сначала я испытал чувство благодарности. Потом, зная о том, какими вещами этот мальчик занимается за деньги, и людей, с которыми он водится, я встревожился. И вот уже воскресенье, а его до сих пор никто не видел.

Молодой человек (тот, что делал непристойные предложения женщинам по телефону), теребивший бахрому пурпурного переплета, неожиданно поднял голову.

— Но вы не можете себя осуждать. Вы не можете испытывать чувство вины за то, чего не сделали.

Ричард поднял свои бледно-голубые глаза и встретился взглядом с кареглазым юношей.

— Вы полагаете, не могу?

После взаимных объятий и после того, как мужчины прочитали хором «Отче наш», они вышли на продуваемые зимним ветром улицы Чикаго и рассеялась по своим квартирам, осчастливив своим приходом жен и детей. Те же, кто не пожелал расстаться с теплой атмосферой этого своеобразного братства, отправились в кафе за углом — поболтать и найти друг у друга сочувствие и понимание.

В кафе направились многие, но не Ричард Гребб. Он шел по окраинным улицам один, понимая, что сегодняшняя встреча не принесла ему того облегчения, какое принесли прежние собрания одержимых.

Он не чувствовал в душе Бога, как это бывало раньше. Он чувствовал опустошенность и одиночество, на которое был обречен в своей борьбе с демонами страсти.

Оставь, говорил он себе, предоставь это Богу.

Бог, казалось, забыл о нем.

Может, в этом мире нет больше Бога, готового принять на себя мои заботы?

И в тот же миг он увидел вдали знакомую фигурку, к северу от Кенмор-стрит. Джимми!.. У него дух перехватило. И тотчас же он ощутил противоречивые эмоции: радость оттого, что с Джимми все в порядке, и не столь сильное — но до чего же чудовищное — желание, поднимавшееся в нем.

Джимми опирался на чью-то припаркованную машину, и Ричард Гребб никак не мог решить, подойти к мальчику или удалиться.

Однако увидев, как Джимми соскользнул на холодный промерзший асфальт, он поспешил к нему, забыв на время свою усталость и страх перед монстром, которого он называл сексуальной одержимостью.

— Эй... эй! С тобой все в порядке? — Ричард наклонился.

Мальчик лежал на холодном асфальте; он дрожал. Колени его были подтянуты к груди. Он смотрел невидящими глазами, смотрел в никуда. Ричард положил руку ему на плечо, но казалось, глаза мальчика смотрят сквозь него.

— Джимми! Джимми, я отец Гребб. Помнишь? Помнишь меня?

Лицо мальчика было белым, в красных пятнах. Ричард, прежде видевший жертв шока, тотчас же распознан его признаки. Он снял с себя пальто и обернул его вокруг оцепеневшего тела Джимми.

Ричард прижимал мальчика к груди, пытаясь согреть его теплом своего тела. Он растирал ему спину: его руки скользили вверх-вниз и обратно.

Я ничего не сделаю, обещал он себе. Но я должен забрать его домой. Прямо сейчас. Немедленно.

Ричард поставил мальчика на ноги, поддерживая его за плечи.

— Джимми, сейчас мы пойдем ко мне домой. У меня есть свободная комната. Ты можешь остаться там, пока тебе не станет лучше.

Ричард снова и снова обещал себе, что не прикоснется к мальчику. - Но в животе у него началось какое-то брожение, его охватило странное чувство — неужели желание? Всего лишь от прикосновения к этому замерзшему тельцу?

Джимми нетвердо держался на ногах, и казалось, он вот-вот упадет; в конце концов Ричард поднял его и понес на руках — как давно уже мечтал. Он шел по Кенмор, направляясь к ректорскому дому, и ветер ворошил его редеющие волосы.

Глава 5

Она сделала затяжку из деревянной трубочки, втягивая в легкие дымок марихуаны, вновь и вновь творящий волшебство. Джули Солдано жаждала свободы и находила ее в наркотиках. Прежде трое парней из колледжа давали ей марихуану в обмен на услуги, которые она оказывала, — оральный секс. Джули было все равно. Она знала, что наркотик заставит ее забыть их гнусный смех, — они всегда смеялись, уходя от нее. Наркотик заставит забыть, что она в пяти милях от дома и не знает в Чикаго ни души.

И этот жуткий холод на улицах... Джули Солдано надеялась найти приют где-то здесь, среди этого ландшафта, образуемого зданиями и огромным озером. Прошло две недели с тех пор, как ее бабушка, ее «Нана», нашла в ящике комода в ее спальне мешочек с зельем. Две недели с тех пор, как между ними произошло шумное выяснение отношений — ссора, во время которой Джули рассказала о себе все: о том, что она расплачивалась своим юным телом со старшими мальчиками из колледжа, которые давали ей в обмен наркотик. Джули помнила то спокойствие, с которым говорила всю правду о себе, помнила, как Нана смотрела на нее, — смотрела как на чужого человека, хотя растила внучку с колыбели. Но Джули стала ей вдруг чужой... Когда Джули ускользнула из трейлера в Честере, штат Западная Вирджиния, покинув свою сицилийскую бабушку, единственного родного человека, она думала, что ее смуглая итальянская красота (длинные прямые черные волосы и глаза столь темные, что Нана говорила, будто в них «можно утонуть») обманет людей и они сочтут ее старше, чем она была на самом деле. Нана всегда говорила, что она слишком умна для подростка. Да и мужчины, которые пытались подцепить ее в квартале или двух от трейлера, казалось, верили ей, если она говорила им, что ей восемнадцать, а то и девятнадцать.

Но здесь никто не верил. Ни люди в агентствах по найму, куда она обращалась, ни женщины в «Макдоналдсе», ни даже парень, у которого она позавчера вечером пыталась выудить несколько долларов. Большинство из них принимали Джули за то, чем она и была: четырнадцатилетнюю бродяжку, убежавшую из маленького городка без малейшего представления о том, какова жизнь в большом городе.

Теперь, скорчившись в гараже, находившемся на улице, названия которой она не знала, Джули ощущала острую потребность в уюте Честера, где о ней шла молва как о «дикой» и «неисправимой». Она тосковала по теплу трейлера и его запахам: аниса на Рождество, когда Нана готовила «пиццелле», всепроникающему чесночному духу, а также запахам базилика и орегано, которые росли в горшках на окнах, соперничая за доступ к солнечному свету. Цементный пол под ней был настолько холодным, что ее тело онемело, несмотря на то что она плотно запахнула свою куртку и ей посчастливилось найти картонную упаковку от газовой плиты, которую она притащила в гараж и в которой сейчас сидела.

Джули вытянула из трубки остатки дыма и выколотила пепел на холодный пол. Она ощущала привычную легкость и головокружение и теперь уже не вспомнила бы, о чем думала десять минут назад. Мысли ее поплыли. Но все же она мерзла.

Ветер свистел и завывал, задувая в бетонное сооружение. Прибавился и еще один звук — шорох дождя над головой. Джули,.бывало, находила подобные звуки привлекательными, но сейчас они нагоняли на нее тоску.

Она не могла избавиться от чувства одиночества.

Она думала о том, как пойдет на один из пляжей, войдет в воды озера, будет заходить все дальше и дальше, до тех пор пока прохладное серебро воды не сомкнется над ней.

Кто по ней заскучает?

Она повернулась в своей коробке, подтянув колени к подбородку и подставив спину ветру, продувавшему ее картонное убежище. Не обращая внимания на голод, усиленный действием марихуаны, Джули закрыла глаза, стараясь усилием воли призвать сон, чтобы он, мягкий и теплый, точно пушистое одеяло, принял ее в свои объятия хотя бы на одну ночь, только на одну ночь. Завтра ей повезет, она найдет работу, или какой-нибудь элегантный мужчина в темном костюме — она видела таких в центре города — заметит ее и захочет сделать своей.

Она вспомнила Джулию Робертс в фильме «Красотка». Она была почти уверена, что где-нибудь на углу улицы чикагского пригорода ее поджидает Ричард Гир ^[4].

Гараж заливало водой. Воды озера Мичиган подступали все ближе, затопляя пляжи и растекаясь по улицам к западу от Кенмор, омывая весь путь к Бродвею.

Джули поднялась на крышу восьмиэтажного строения и услышала, как по холодной лестничной клетке с шумом поднимается вода. А с неба лил дождь, лил как из ведра. Джули раздумывала — не прыгнуть ли вниз, но, повернувшись, увидела под собой темную воду, с белыми шапками пены. Вода поднималась все выше, она вот-вот поглотит ее. Наконец, наклонившись вперед, она подумала: возьми меня.

...Джули проснулась. Коробка ужасно воняла, — сырость, проникавшая снаружи, размочила картон. Услышав тихий шорох — словно рядом пробежали маленькие резвые лапки, — Джули поняла, что в ее коробке появился еще один обитатель.

Джули выбралась из своего картонного убежища. Все тело ломило и ныло. Ей казалось, что она не сможет сделать ни шагу. Дождь, который шел накануне, прекратился. Стряхнув с себя остатки сна, Джули осмотрелась и убедилась, что гараж не затоплен. Выглянув наружу, она посмотрела на утреннее небо: оно было серым, как олово, и все в темных полосах.

Она поняла, что этот день ничем не будет отличаться от шести предыдущих. И еще кое-что она поняла: с нее довольно. Джули хотела домой.

На улице, на Шеридан-роуд, Джули даже не взглянула в сторону студентов из университета имени Лойолы, спешивших на занятия. И ее больше не смущало то, что она выглядит слишком юной; она боялась стать похожей на ту женщину, что стояла под аркой надземки. Одетая в лыжную парку, в заляпанных грязью ботинках, в солнцезащитных очках и голубой лыжной шапочке, она склонилась над проволочной корзиной, вороша ее содержимое и время от времени что-то оттуда выхватывая.

Есть же способ накопить денег на автобусный билет в Западную Вирджинию.

Джули направилась ко входу в надземку на противоположной стороне улицы; она не обратила внимания ни на черный пикап-«тойоту», припарковавшийся невдалеке, ни на сидевшего в нем мужчину в бейсбольной кепочке. Джули и понятия не имела о том, что за ней наблюдают, наблюдают и оценивают ее.

В день приезда сюда Джули видела в центре, на одной из остановок кольцевой дороги, чернокожего парня, который успешно этим занимался. Вся суть заключалась в том, что нужно было привлечь внимание прохожих и вызвать к себе сочувствие.

— Кто-то украл мой кошелек, а мне надо попасть в Восточный Чикаго.

Джули бубнила заученные слова как молитву, повторяя их для всех, кто мог ее услышать. И уже двое пассажиров остановились и дали ей каждый по доллару. Просить больше (например, на билет до Западной Вирджинии) было бы явным перебором.

Три доллара за час... Чтобы добраться до дома, ей надо гораздо больше, а еще одну ночь в картонной коробке она просто не вынесет. Однако ее трясло при мысли о том, что придется раскрыть рот и раздвинуть ноги для какого-то мужчины.

И тут один из них к ней подошел. К ней подошел мужчина. Выражение, какое она прочла в его карих глазах, Джули видела л прежде. Он улыбался. Немного за тридцать, подумала Джули. Пожилой... На нем был виниловый пиджак. Под ним форменная рубашка работника заправочной станции с вышитым на ней именем: Рэй. Штаны были того же цвета, что и рубашка: ярко-синие. Потрясающе: еще одна потная обезьяна хочет мной попользоваться. Только этого мне не хватает. Она повернулась и повторила свою историю мужчине в пуховой парке:

— Кто-то украл мой кошелек, а мне надо добраться до восточной части Чикаго.

— Киска, смени пластинку. — Прошедшая мимо женщина слегка коснулась ее плеча.

Джули обернулась и увидела Рэя, все еще стоящего у нее за спиной. Он откинул со лба прядь волнистых светлых волос и улыбнулся.

— Чего надо? — хмуро спросила Джули.

Он улыбнулся еще шире.

— Отвезти тебя в Восточный Чикаго? Я как раз туда еду. — Он расстегнул пиджак, демонстрируя свою форменную рубашку. — Мне — на работу.

— Нет, нет, спасибо. — Джули отступила на несколько шагов.

Мужчина схватил ее за руку:

— Подожди минутку!

Высвободив руку, Джули взглянула ему в лицо. Лоб его был покрыт прыщами, передние зубы огромные. В левое ухо вдета серебряная серьга, изображавшая череп со скрещенными костями. От него воняло. Воняло немытым телом и табаком.

— Ведь ты, кажется, говорила, что тебе надо в Восточный Чикаго? И я туда еду. Зачем тебе здесь стоять, как паршивой побирушке, когда я могу тебя подвезти?

— Я не обязана вам отвечать. Оставьте меня в покое. .

И снова она двинулась от него, и снова он схватил ее за руку.

— Да брось ты! — Он сверкнул своими огромными зубами. — Что ты так злишься? Я просто хочу помочь.

Джули заметила, что, говоря это, он оглядывал ее с головы до ног. Его взгляд задержался на ее грудях.

— А я сказала, что не хочу. А теперь пусти меня.

Джули попыталась вырваться, но заскорузлые пальцы Рэя все крепче сжимали ее руку.

— Пусти меня, — сказала она. — Больно.

Он придвинулся ближе, дохнув ей в лицо пивным перегаром.

— Пожалуйста... поедем со мной. Я тебя не обижу. Обещаю.

Он сжимал ее руку все крепче, все больнее. Джули ответила шепотом, впившись в него ненавидящим взглядом:

— Ты что, хочешь, чтобы я закричала?

Не успел Рэй ответить, как раздался чей-то голос:

— Пусти девочку!

Рэй в испуге отдернул руку. Они повернулись, и Джули едва удержалась от смеха. И что только не увидишь в этом Чикаго. Перед ней стоял малый лет сорока пяти, не меньше, но одетый как ребята из ее школы: высокие ботинки «БН», армейские штаны и джинсовая куртка «Ливайс». Он даже наложил на лицо немного грима (она это сразу заметила), чтобы скрыть морщины и выглядеть помоложе. Неужели он не понимал, какой у него дурацкий вид?

— Кто ты, мать твою, такой? — рявкнул Рэй. — И какое тебе дело до нас?

— Девочка — моя дочь, и, если ты не оставишь ее в покое, мне придется вызвать полицию. Ты уже привлек к себе внимание. Вон, в будке, видишь?

Все трое взглянули на будку, где сидел толстый чернокожий мужчина в очках и пристально смотрел на них.

— Так что, сам уберешься? Или привести кого следует, чтоб тебя убрали?

— Заткнись, ублюдок толстозадый. — Рэй повернулся к Джули. — Он правда твой отец?

Джули посмотрела на мужчину, пытаясь понять, почему он ее выручает и вообще — что он за человек. Во всяком случае это был шанс.

— Да... конечно.

Рэй ухмыльнулся, но все же отошел, бросая насмешливые взгляды в их сторону.

Джули повернулась к мужчине:

— Спасибо, что выручили.

— Нелегко здесь одной, правда?

Джули посмотрела в сторону, оглядывая прохожих и пытаясь сообразить, что у него на уме. Она пожала плечами:

— Думаю, да.

— Я знаю одного священника, здесь по соседству. Я мог бы отвезти тебя к нему, и он тебе поможет. Он работает с детьми, с такими, как ты. Поможет добраться домой. Или, если дома не слишком хорошо, подыщет тебе место. Он добрый человек. Отвезти тебя к нему?

Джули, потупившись, прикусила губу. Неужели он и вправду собирается ей помочь.?

Мужчина придвинулся к ней ближе.

— Я знаю, что ты думаешь. Мол, на самом деле я не знаю никакого священника... Что, возможно, я захочу тебя Использовать. Как та мразь, которую мы только что отшили. Я прав?

Джули нехотя кивнула.

— Ну послушай, я бы на твоем месте постарался побыстрее убраться домой. Чтобы не закончить так же, как вон та подруга у мусорных ящиков.

Она обернулась, посмотрев на женщину, стоявшую под аркой надземной дороги. Та вытащила из кучи отбросов бирюзовый шарф и, расправив, смотрела его на свет, проверяя пригодность.

Хотя этот человек казался милым и вроде бы озаботился ее судьбой, но в нем было что-то такое, что тревожило Джули. Он смахивал на психа, на ненормального... Ну разве станет нормальный так одеваться? Разве он не понимал, что это еще больше его старит? Издали-то его можно было принять за молодого человека, не подростка, конечно, но за совсем нестарого мужчину, а вот вблизи он выглядел нисколько не моложе своих лет. Носил бы он нормальную одежду, она чувствовала бы себя с ним намного свободнее.

И Джули решила, что лучше держаться от него подальше.

— Нет, спасибо, я пойду, — сказала она, не имея ни малейшего представления о том, куда пойдет, но теперь еще более твердая в своем решении вернуться домой и убраться подальше от этих странных людей.

— Солнышко, подожди.

Джули остановилась и все же обернулась.

— Ну ладно. Тебе действительно надо в Восточный Чикаго?

Джули помолчала, размышляя, можно ли довериться этому странному типу, и подавляя желание бежать, как подсказывал инстинкт. Но, может быть, он и в самом деле мог как-то ей помочь?

— Нет, — сказала Джули. — Мне надо добраться до Западной Вирджинии. Я сбежала из дома.

— Я так и думал. Горестно видеть такое юное существо на улице без крыши над головой. Знаю, ты мне не доверяешь, но я действительно мог бы помочь тебе.

— Не пойму, как именно. — Джули пришло в голову, что, возможно, у этого типа водятся деньги, хотя он и одевается так странно. А может, он впал в детство и ему захотелось снова стать ребенком или. к примеру, помочь ребенку... То, что он говорил, звучало вполне правдоподобно. Джули вспомнила о своих трех долларах и о том, сколько времени она потратила, чтобы собрать их. Что же делать?

— Ладно, — сказала Джули. — Почему бы и нет?

Черный пикап стоял в нескольких шагах. Когда Джули и Джош, как он себя назвал, подошли к машине, девочка отступила на шаг, охваченная сомнениями — не совершает ли она ошибку.

— В чем дело, солнышко?

— Я полагала, что мы пойдем пешком. — Джули улыбнулась, подумав, что, возможно, ведет себя слишком по-взрослому. — Знаете ли, садиться в машину с незнакомыми мужчинами и вообще...

Джош с минуту молчал, словно о чем-то размышляя. Потом сказал:

— Ну, детка, ты же умница. И, как я вижу, ты не создана для жизни бродяжки. Боишься сесть в машину с незнакомым. Ну, не трусь.

Он вдруг взглянул на нее совсем другими глазами — прежних как не бывало.

— С кем вздумала шутить?

В следующее мгновение лицо его снова изменилось: глаза светились дружелюбием и добродушием. Джули, озадаченная столь неожиданными переменами в настроении незнакомца, отступила еще на шаг.

— Послушай, ты зря беспокоишься. Я работаю с отцом Греббом. Видишь ли, я помогаю ему находить детей, попавших в беду.

Джули насторожилась. Что-то тут не вязалось. Что-то явно не вязалось.

— Знаете, Джош, я не... не думаю, что мне нужна помощь, пока еще — нет. Может, лучше дайте мне адрес этого священника, и я пойду к нему сама. Когда-нибудь потом.

Джош посмотрел куда-то в сторону, потом снова повернулся к Джули, и она увидела его безумные глаза и окаменевшее лицо.

— О Боже, — пробормотала Джули. Она попятилась и, повернувшись, рванулась с места.

— Вернись! — прохрипел Джош. — Вернись, неблагодарная сучка!

И тут Джули почувствовала, что вцепившиеся в куртку крепкие руки тянут ее назад, к машине. Повернув голову, она увидела глаза не просто безумца, но насильника. Ледяной холод сковал ее. Джули не в силах была даже закричать.

Она не сопротивлялась, она даже не пыталась бороться, когда охваченный похотью безумец открыл дверцу и затолкал ее в кабину. Она сидела в оцепенении, уставившись в ветровое стекло.

Машина, набирая скорость, мчалась на запад, унося Джули навстречу судьбе, о которой она в эти минуты даже не подозревала.

Глава 6

В ноздри ударил запах дезинфекции. Это было первое, что Джимми почувствовал, когда проснулся. Он осмотрелся, охватив взглядом небольшой туалетный столик, покрытые лаком деревянные полы и груду одежды на стоявшем рядом с кроватью стуле с плетеной спинкой.

Солнечный свет сочился сквозь белые виниловые занавески. Комната казалась стерильней, настолько в ней было чисто. Голова немного кружилась, и он почти ничего не помнил, помнил только то, что священник принес его сюда прошлой ночью и что его несли вверх по лестнице.

Снаружи слышно было, как подъехал мусоровоз, раздавались звуки детских голосов. Наверное, сейчас школьные каникулы? Канун Рождества? Джимми откинулся на подушку в накрахмаленной до хруста наволочке и закрыл глаза.

Когда дверь открылась — через час или чуть позже, — Джимми мгновенно проснулся и, вскрикнув, прижался к изголовью кровати.

— Нет, не надо, не трогай меня! — закричал он.

Образы сна не оставили его: мужчина, поднос с тараканами, свеча, горящая в темной комнате... .

— Эй, все в порядке. Я отец Гребб. Я не причиню тебе вреда.

Джимми посмотрел в его серые глаза, пытаясь обнаружить в них то, что вызвало бы доверие. Слова «я не причиню тебе вреда» вовсе не гарантировали безопасность. Но Джимми, хотя и ослабел, не хотел, чтобы этот ублюдок разгадал его мысли, не хотел, чтобы он догадался о его страхе.

Они могут тебя заполучить, если поймут, как ты напуган. Джимми сел в постели, хотя это было мучительно: боль в прямой кишке отдавала в бедра и в грудь, вызывала приступ тошноты.

Он покосился на священника:

— Куда ты положил мое курево?

Гребб подошел поближе. Светлые волосы слипшимися прядями свисали на лоб мальчика, скрывая его зеленые глаза. А ему хотелось увидеть их. Он заставлял себя смотреть в сторону, но взгляд невольно обращался к этой гладкой безволосой груди, к шелковой золотистой коже. Ричард заставил себя поднять глаза и посмотреть вверх, на картину над постелью — «Вознесение Марии» с веерами пальмовых листьев под ней.

— Я не нашел никаких сигарет, когда принес тебя сюда. Но не думаю, что...

— Может, сбегаешь и раздобудешь несколько штук, а?

Джимми шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной руки.

Ричард не знал, что случилось, что так изменило мальчика, прежде полного бравады и стремившегося показать, что он — взрослый мужчина; теперь это было забитое, запуганное существо, вздрагивающее при малейшем звуке и отчаянно пытающееся казаться крепким орешком. Ричард помнил, что прошлой ночью мальчик льнул к нему, когда он вносил его по лестнице, и зарыдал, когда Ричард снял с него одежду, чтобы уложить в постель.

Ричард медленно приблизился к мальчику.

— Послушай, Джимми, все в порядке. То, что с тобой случилось, уже миновало. Теперь ты в безопасности. Ты меня помнишь или нет? — Он повторил свое имя. — Мы беседовали и прежде. На Лоренс-авеню. Ты живешь ведь где-то там, верно?

Ричард сел на постель. Мальчик подтянул ноги под себя и натянул простыню и одеяло до самого подбородка, так что остались видны только его нос и макушка.

Мальчик не отвечал. Ричард пытался установить с ним контакт, найти какие-то точки соприкосновения.

— Послушай, Джимми, я могу вернуть тебя домой, к родителям, если хочешь. Только скажи мне номер телефона или адрес. И я схожу туда.

— Дай мне пачку курева. Вот все, что мне надо. А чуть попозже я от тебя слиняю.

— Ладно, ладно... Тебе нужен отдых, сынок. Его я могу тебе предоставить. У меня не особенно много денег, но зато я могу уделить тебе все свое свободное время. И поесть тебе не мешало бы. Тосты, бекон, апельсиновый сок... Сейчас принесу.

Он поднялся и направился к двери.

— Я не ем это дерьмо. Не беспокойся.

Ричард обернулся и внимательно посмотрел на мальчика.

— Ладно, ладно... Я принесу и поставлю на ночном столике.

Он ушел и вскоре вернулся.

— Хочешь — ешь, хочешь — не ешь, дело твое.

Он наклонился и потрепал Джимми по плечу.

— Делай, как тебе лучше. Может, позже поговорим.

Джимми провожал его взглядом. Дверь за священником закрылась. Кажется, он славный малый, хотя Крошка Ти и Уор Зон — оба рассказывали, как проделывали с ним эти штучки. Но Джимми сомневался в их правдивости, не знал, верить им или нет. Уор Зону во всяком случае он верить не стал: этот придурок мог наплести что угодно, лишь бы получилась занятная история.

Он посмотрел на поднос. Тосты были золотистые и еще дымились. На подносе лежал еще бекон и стоял белый кувшинчик с сиропом. И никаких тараканов, никакой спермы. Все свежайшее.

Джимми долго разглядывал еду. Потом отвернулся, так ни к чему и не притронувшись.

Ричард Гребб сидел в своем кабинете на первом этаже. Бледные лучи послеполуденного солнца, робко заглядывающие в полутемную комнату, были единственным источником света, падавшего на длинные ряды книг, на старинное бюро красного дерева, на стулья с высокими прямыми спинками.

Наверху лежал мальчик... Ричард позволил себе минутку помечтать о гладкой симметрии этого юного тела, о бледных руках и ногах, покрытых золотистыми, похожими на пух волосами. Нет, стоп. Ричард взял в руки книгу — «Надежду и возрождение» в пурпурном переплете. Он тупо уставился на обложку. «Руководство из двенадцати ступеней для исцеления от сексуальной одержимости». Снова и снова перечитывая эти слова, он отчаянно пытался избавиться от навязчивого образа юного тела, от мысли о Джимми Фелзе, лежащем так близко, лежащем нагим.

Ричард положил книгу на бюро: буквы плясали, расплывались... Образы наступали на него, и казалось, это происходило как бы само собой, помимо его воли. Мысли Ричарда неизменно возвращались к простертому на постели юному телу: мальчик лежал обнаженным, и полосы света, сочившиеся сквозь решетчатые жалюзи, ласкали его золотистую наготу.

Ричард вспоминал, как выглядел пенис Джимми, когда он его раздевал накануне вечером, вспоминал, как он с усилием отвел от него глаза. И теперь он чувствовал, как твердеет его собственный. Он представил, как он нежно его погладит, как участится дыхание мальчика, как юное тело ответит на ласковые прикосновения.

Вот он прижал свои губы к губам Джимми и поцеловал его. И тотчас же они переплелись в объятиях, вытянувшись на постели, их нагая плоть соприкасалась: мальчик и мужчина.

Он закрыл глаза, рука его непроизвольно потянулась к ширинке. Прикосновение к собственной плоти дало бы разрядку, высвободило бы семя единственно доступным путем, избавило бы его от фантазий, наполнявших его чувством вины и стыда. Семя его излилось, и он тотчас же почувствовал позывы тошноты, и что-то заурчало у него в желудке.

— Нет, — прошептал он.

Он судорожно схватил книгу и сжал ее обеими руками, пока кончики пальцев не побелели.

И тогда он услышал крик.

Лицо человека так близко, что Джимми обдает брызгами слюны из его шипящего рта.

— А теперь ты, потаскунчик, ложись на спину. Я тебя как следует проучу. Я сделаю тебе больно.

Картина меняется. Человек, охваченный пламенем, катается по полу. Он истошно вопит. Потом вдруг встает, улыбается и подходит все ближе и ближе...

Когда Ричард открыл дверь, Джимми судорожно бился на постели; рот его был широко раскрыт, раскрыт в крике ужаса и смертной тоски.

— Боже, пожалуйста, пошли мне силы, — пробормотал Ричард.

Джимми, сбросивший простыни и одеяло, обливался потом.

Ричард поспешил к кровати.

— Проснись, Джимми! Проснись!

Священник сел на кровать и обнял мальчика.

— Нет, нет, нет, не-е-т! — Джимми повторял это снова и снова, как заведенный.

— Джимми! Тебе приснился дурной сон. Вот и все, Джимми... Джимми, проснись!

Внезапно мальчик успокоился и посмотрел в глаза священнику.

— Ты не сделаешь мне больно, не сделаешь?

Ричард почувствовал, как кровь приливает к его щекам: лицо его пылало от ненависти к себе и от стыда.

— Нет, о нет, Джимми, я хочу тебе помочь. Я только хочу, — говорил он, отодвигаясь от мальчика, — помочь тебе.

Ричард поспешно вышел из комнаты.

Электронные часы на ночном столике рядом с Джимми протикали 3.17. Джимми лежал, глядя в ослепительно белый потолок. Он очень хотел уснуть. Он хотел уснуть и не видеть снов. Никаких, и никогда не просыпаться. Но стоило ему закрыть глаза, как перед ним тотчас появлялся тип в кепочке. Он появлялся с подносом, дожидаясь момента, когда можно будет причинить Джимми боль, — такой боли он еще не испытывал. Он появлялся и выжидал момента, когда можно убить его.

В окно светила полная луна, заливая комнату серебристым светом. Джимми осмотрелся.

В такой чистой комнате ему еще ни разу не доводилось спать. И здесь было не так уж плохо. Он думал о своих друзьях, о Крошке Ти и Уор Зоне. Интересно, беспокоятся ли они о нем? Джимми было только тринадцать, но он уже семь раз убегал из дому и неделями пропадал с клиентами, которые хотели узнать, как это — «жить с ним». А вообще, все они дерьмо. Небось ни разу не вспомнили о нем. Они выходили на промысел на Сьюпер-Пауэрс, у Галереи на Бродвее и в Гранвилле. Искали клиентов в супермаркетах. Ребятишки тратили заработки на марихуану, крэк, скотчгард, на все, что попадалось под руку.

Джимми не употреблял наркотики. Во всяком случае, не часто. Он всегда говорил, что ему нужно сохранять ясную голову и твердо стоять на ногах. Он собирался выбраться из этого ублюдского квартала с его деревенскими остолопами и обшарпанными машинами, с тараканами и нечистотами на улице, с постными лицами тех, кто живет на пособие или нищенскую зарплату, которой не хватает даже на оплату квартиры. А поглядите-ка на него. Ясная голова, сообразительный. Решительный... Но его провели, поймали... он был в двух шагах от смерти. Ему всю задницу разорвали.

Джимми чувствовал, как его веки тяжелеют, как подступает сон...

Нет, спать нельзя. Ведь он снова появится... Не надо мне снов. Никогда...

Он повернулся на бок и посмотрел в окно. На той стороне улицы стоял серый двухквартирный дом, и Джимми, вглядываясь в темные окна, пытался представить, что за люди там живут и как они живут. Только бы не уснуть. Ни в коем случае не спать.

...Его тело содрогалось от спазм. Он сбежал по ступенькам двухквартирного дома и вот уже скользит на льду и падает, падает... Падение разбудило его, но только на минуту.

Теперь он сидит на ступеньках этого дома. Рядом с ним — Крошка Ти и Уор Зон. На Уор Зоне блестят розовые шорты из спандекса, и он без рубашки; ярко-розовые шорты резко контрастируют с его черной кожей. Крошка Ти с его вьющимися рыжими волосами и веснушками, в обрезанных джинсах и майке с надписью «Айрон Мэйден» выглядит на двенадцать, хотя ему уже пятнадцать. Лето: воздух отяжелел от влаги. Над асфальтом — жаркое марево, воздух дрожит. Уор Зон и Крошка Ти играют в «фризби» ^[5], перебрасывая друг другу диск. Уор Зон подпрыгивает и ловит «фризби» в воздухе, прерывая его полет. Он смотрит на Джимми.

— Ты не будешь играть?

Джимми молчит, не отвечает; он услышал, как скрипнула дверь у него за спиной. Когда Джимми оборачивается, небо внезапно темнеет, становится холодно. Поднимается ветер, он гонит по улице бумажки и жестянки.

— Сынок, домой, пора домой.

Джимми оборачивается. Тип уже здесь. Он держит в руке свечу и улыбается.

Джимми кричит. Он кричит и заходится от крика.

Проснувшись в очередной раз, Ричард Гребб снова услыхал крики, доносившиеся из комнаты наверху. Поспешно надев халат, он ринулся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Боже милостивый, что так напугало мальчика? Что за ужасы ему довелось увидеть?

Когда он вошел в комнату, Джимми уже проснулся. Он сидел на кровати, глядя прямо перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами. В бледном свете луны его щуплая грудь казалась совершенно белой. Тонкая золотая цепочка оттеняла белизну кожи.

Ричард остановился на пороге. Даже на таком расстоянии было слышно, как прерывисто дышит мальчик.

— С тобой все в порядке, Джимми?

Мальчик пристально смотрит на него. Он пытается сесть, опираясь на изголовье кровати.

— Джимми, пожалуйста, ответь, ответь мне. С тобой все в порядке? Принести воды?.. Или чего-нибудь еще?

— Мне ничего не надо.

— Хочешь поговорить об этом? О дурном сне?

— Моя жизнь и есть дурной сон.

Священник вздохнул. Наконец-то мальчик заговорил. Может быть, он теперь узнает, что случилось, или, по крайней мере, найдет возможность помочь ему. Он мысленно просил Бога придать ему сил. Он спросил:

— Можно мне подойти и сесть рядом с тобой?

— Садитесь, если хотите.

Ричард подошел к постели и сел.

— Тебя постоянно мучают кошмары, с того момента, как ты попал сюда. Хочешь поговорить об этом?

— Нет.

— Иногда стоит поговорить о таких вещах. Поговоришь, и все представляется пустяком, а разные наши страхи — просто глупостями. Расскажи мне, что это был за сон, и, может быть, тебе полегчает.

— Да что ты об этом знаешь?.. — Джимми нахмурился и поправил простыню, укрывавшую его.

— Я знаю много, Джимми. Больше, чем ты думаешь. О снах я тоже кое-что знаю.

— Что толку о нем говорить, об этом сне. Все равно все так и останется. Понятно?

— Нет. Не понимаю, Джимми. Может, ты все же расскажешь мне...

— Этот долбаный сон — он не сон вовсе, а воспоминание. Со мной случилась очень скверная история.

Отодвинувшись от священника, Джимми свернулся в клубочек, утонув в постельном белье, так что снаружи осталась только копна светлых волос.

Скоро тело под простынями задрожало, послышалось сопенье и сдавленные всхлипы, — мальчик изо всех сил старался скрыть свои слезы.

Дотронуться до него? Как дать ему понять, что я здесь ради него? О Боже, могу ли я доверять себе?

— Эй, Джимми, если ты хочешь плакать, то все в порядке. Я старый человек, а все еще иногда плачу.

Тело под одеялом оцепенело.

— Я не плачу.

— Давай поговорим, Джимми. Поговорим?

Священник подождал минут десять, но так и не дождался ответа. Он положил руку на плечо Джимми.

— Что бы ни случилось с тобой, теперь ты в безопасности, Джимми. Сны не могут тебе повредить, и я позабочусь о том, чтобы никто не причинил тебе зла.

Ричард сжал плечо Джимми.

— Я смогу тебе помочь, если ты мне позволишь.

Ричард старался придать своему голосу мягкость и доверительность, продолжая тем временем сжимать плечо Джимми.

Джимми пошевелился и, высунув руку из-под одеяла, откинул его верхний край и повернулся лицом к священнику.

Ричард даже в полутьме разглядел, как покраснели его глаза, увидел и светлые дорожки на щеках там, где слезы омыли его покрытое грязью лицо.

— Джимми, так что с тобой случилось?

— Это сделал один псих, клиент. Он сделал мне больно.

Джимми внезапно превратился в маленького мальчика. Он плакал горькими слезами.

— Он сделал мне очень больно. По-настоящему больно.

Потом он сказал, правда не очень уверенно:

— Но я... я справлюсь с этим. Это ничего. Я видел... с другими ребятами случалось и худшее. Я просто вел себя как дурак. Понимаешь, старик?

— Понимаю.

Ричард вытянулся на кровати рядом с мальчиком и обнял его. Он крепко прижимал Джимми к себе, пытаясь этим как бы отменить причиненное ему зло, чтобы мальчик забыл о том, что с ним случилось, и больше никогда не вспоминал. Гладя его волосы, он шептал Джимми на ухо:

— Теперь все в порядке. Ты в безопасности. В безопасности.

Мальчик плакал все громче, все отчаяннее; он обхватил руками спину Ричарда, крепко сжимая ее, прижимаясь к его груди. Он плакал безудержно, навзрыд и не мог остановиться, хотя прекрасно понимал, что слезы разрушают тот образ, который он для себя избрал. Все это время Ричард гладил его по спине, надеясь, что ласка умерит его боль, позволит мальчику раскрыться перед ним — тогда бы он смог ему помочь. Ричард чувствовал, каким хрупким и нежным было это юное нагое тело. Он гладил его под простынями, и мальчик доверчиво прижимался к нему. И, будь все проклято, он сознавал, что возбуждается, что желание его растет. Но чем больше усилий он прилагал, чтобы подавить свои чувства, загнать их внутрь, задушить, тем сильнее они становились. Сознание его раздваивалось, распадалось на части. Одна половина кричала: «Отодвинься, отодвинься!» Другая же -убеждала: «Останься, мальчик в тебе нуждается, он нуждается в твоей любви».

Он чувствовал, как твердеет под халатом его мужская плоть, а мальчик все прижимался к нему.

«Пожалуйста, перестань, Джимми, пожалуйста», — мысленно взывал священник.

Может быть, еще одну минутку... Может быть, вреда не будет, если всего только несколько секунд...

Внезапно тело мальчика одеревенело в его объятиях. Он шмыгнул носом и, казалось, взял себя в руки. Он сел, отодвинувшись от священника, и с минуту Ричард Гребб сидел неподвижно. И вдруг Джимми, криво усмехнувшись, запустил руку ему под халат.

Мальчик сжал его член.

— Ты, ублюдок! Я слышал о тебе. Мне надо было вести себя умнее.

Джимми говорил медленно, глядя в глаза священнику все с той же усмешкой.

— Мне лучше на вонючих улицах, чем с тобой.

Ричард молча наблюдал, как мальчик подошел к платяному шкафу, затем начал одеваться и направился к двери. А он все сидел, глядя в одну точку, пока не услыхал, как хлопнула внизу входная дверь. Тогда он уткнулся лицом в подушку, и его слезы прибавились к тем, что уже были га нее пролиты.

Глава 7

Джули скорчилась под приборной доской «тойоты». Ее била дрожь. До этого она все же пыталась что-то предпринять, — подавала знаки прохожим на углу улицы, но этот подонок вытащил откуда-то револьвер и ударил ее рукояткой по голове.

— Грязная потаскушка! — заорал он. — Ты как все остальные... неблагодарные маленькие твари. — Он спихнул ее на пол, заставив принять положение зародыша. Он шептал: — Искалечили, поганцы, мою жизнь...

Теперь револьвер покоился между его ногами, дулом вверх, — чтобы побыстрее, если понадобится, им воспользоваться. Сейчас Джули думала лишь об одном: она думала о своей Нане и о том, как она, Джули, по ней тоскует, отдала бы все на свете, только бы оказаться сейчас дома.

Этот тип — наверняка сумасшедший. Что ему нужно? Он хочет ее изнасиловать? Или убить?

Джули зашептала:

— Пожалуйста, Господи, спаси меня. Пожалуйста, Господи. Я буду хорошей. Больше не будет марихуаны. Больше не будет секса. Каждое воскресенье буду ходить в церковь. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, оставь меня в живых.

Она снова и снова повторяла эту незамысловатую молитву, до тех пор пока человек за рулем не услышал ее и снова не ударил по затылку.

— Заткнись. Сейчас же заткнись.

Мотор вибрировал; «тойота» мчалась на предельной скорости; колеса с пронзительным визгом выписывали кривые. Вдруг — скрежет тормозов.

— Паршивые старики! Всех бы перестрелять! Машину водить не научились. Будь моя воля, я бы вообще запретил им ездить. Сморчки безмозглые... Из-за таких и нормальному человеку ездить опасно.

Он еще долго что-то бубнил себе под нос, хотя «тойота», набрав прежнюю скорость, находилась уже довольно далеко от места несостоявшейся аварии.

Девочка, съежившаяся на полу, напоминала ему его дочь Бекки. Такая же капризная. Примерно такого же роста. Только эта не была умственно отсталой. Тетя Адель говорила ему, когда родилась Бекки:

— Кто-то наказан, сынок. Я знаю, что не ты. Возможно, эта ужасная женщина, с которой ты несмотря ни на что связал свою жизнь.

Он вспоминал, как давным-давно жена говорила ему:

— Дуайт, ты должен уделять ей больше внимания. Она тебя любит. Действительно любит. А тебя никогда нет рядом, чтобы заняться с нею. Никогда.

Жена тогда убежала от него в слезах.

Его никогда не было рядом, чтобы заняться с дочерью. Не было из-за такого вот отребья... вроде этой бродяжки, что сидит сейчас на полу в кабине. Они всегда его привлекали, всегда интересовали. Они выманивали его из студенческого общежития, дразнили и искушали до тех пор, пока он не понял, что надо что-то делать. Он просто должен был что-нибудь сделать. В этом не было его вины. Он не мог поступить иначе.

Но теперь он собирался расчистить этот район Чикаго. Так сказать, убрать мусор и начать жизнь сначала. И, кроме того, он будет помогать детям. Если Дуайт Моррис что-нибудь усвоил за свою жизнь, так это то, что наказание исцеляет, что оно делает человека цельной личностью.

«Молись со мной, мой мальчик», — говорила тетя Адель.

Десятилетний Дуайт пытался подавить слезы. Стоя в углу ее спальни, он мечтал вжаться в стену, слиться с ней, исчезнуть... Она заставила его снять с себя одежду; казалось, что тело до сих пор чувствует боль побоев.

Он представлял, как выглядели красные рубцы, следы бешеной злобы и ярости — из-за них он не мог по-человечески ни присесть, ни прилечь. Он хорошо знал эту боль.

«Мальчик, если ты не придешь и не получишь свое лекарство, ты никогда не будешь чувствовать себя хорошо».

Она закурила сигарету, но это простое действие заставило Дуайта съежиться. Раздувая ноздри, яростно выпустила дым. «А теперь сюда, черт возьми!» Она указала на пол, справа от себя.,

Дуайт судорожно сглотнул и двинулся ктетке. Что такого он сделал, в конце концов? Что плохого было в том, что он разглядывал дам в нижнем белье в каталоге Сирса?

— Я... Я не хотел ничего плохого, тетя!

— Иди сюда.

Дуайт медленно подошел, руки его дрожали, колени подгибались.

— Тетя Адель, у меня там болит с прошлого раза.

— Отлично! Боль сделает тебя сильнее, мальчик.

— Но мои колени...

— Что за кошачьи концерты!

Тетя свирепо воззрилась на него.

— Не заставляй меня вставать с места, чтобы дотянуться до тебя.

Она с такой яростью затянулась сигаретой, что ее щеки запали. Потом вынула ее изо рта и тщательно осмотрела оранжевый огонек на конце сигареты.

Дуайт поспешно занял место рядом с теткой. Она называла его «молитвенным местом». Это была возвышавшаяся над полом деревянная платформа, покрытая крупнозернистой бумагой.

Колени Дуайта были стерты до крови от предыдущих «молитвенных сеансов». Жгучая боль в коленях не давала ему сосредоточиться, и он никак не мог вспомнить слова молитвы.

Он осторожно опустился на наждачную бумагу. Тетка, стоявшая над ним, подтолкнула его.

— Почувствуй эту жесткость, сынок. Почувствуй и запомни эту боль. Это спасет тебя.

Дуайт закусил губу, сдерживая крик.

— Давай, мальчик, ты знаешь слова. Дуайт начал:

— О мой Боже, я искренне сожалею...

Марианна и Бекки могут убираться к черту на кулички, раз он покончил с этим. Он покажет Марианне, что она потеряла. У него будет другая женщина, другие дети, и он станет любящим отцом и примерным семьянином.

И по крайней мере одна часть Чикаго будет очищена от этих калечащих чужие жизни маленьких ублюдков. Очищена раз и навсегда.

Когда он заглушил мотор пикапа, Джули поняла, что они приехали, что это и есть конечный пункт их путешествия. Она услыхала, как перед ними открылась дверь гаража.

— Значит, здесь... — тихонько прошептала она.

Внезапно она почувствовала, что между ногами у нее стало тепло и влажно. Джули закусила губу, сдерживая слезы. Ухудшит ли это ее положение? Или наоборот?

Пикап въехал в гараж, и Джули замерла, услышав, как опустилась дверь гаража.

Что он собирается сделать со мной?

Они долго сидели молча. Наконец Джули немного успокоилась и стала прислушиваться к неровному, тяжелому дыханию своего спутника. Что дальше? Может быть, и ничего, надеялась она, может быть, он просто хочет немного секса и потом отпустит меня. Конечно, на этом все закончится. Не так уж все плохо. Разве не бывало так прежде, что у меня был секс с кем-то, кто мне не нравился? Может быть, это будет самое худшее, что меня ждет.

Но сейчас у нее было такое чувство, как совсем недавно, когда она подошла к своему туалетному столику с одним только желанием — «словить кайф» — и обнаружила, что мешочек с марихуаной (пол-унции) исчез. Но ведь было множество, миллион мест, куда мог запропаститься проклятый мешочек: он мог остаться в ее шкафчике в школе, мог быть у ее подруги Майры, которая имела обыкновение одалживать вещи без спросу, может быть, даже у Дона Хьюза, шофера грузовика из Стьюбенвилла, который недавно заглядывал к ним... Она продумывала тысячи вариантов, выдумывала самые невероятные ситуации. И при этом знала, что его нашла Нана.

Она и теперь знала, что этот псих хотел большего, чем просто трахнуться в темпе рок-н-ролла. Он мог получить это и в пикапе.

— Прекрасно, молодая леди. У меня револьвер. Сейчас будем выходить. Я хочу, чтобы ты шла впереди меня и вошла в белую дверь, которую увидишь, когда мы подойдем. Она ведет в дом. Только одно неверное движение, и я всажу пулю в твою черепушку. Ясно, молодая леди?

Джули содрогнулась. Она не могла заставить себя взглянуть ему в глаза.

— Да, хорошо, только, пожалуйста, не делайте мне больно, ладно? Я сделаю все, что вы пожелаете.

Он расхохотался.

— Ну, давай вылезай.

Когда Джули вышла из машины, глаза ее тотчас обратились к ряду горизонтально расположенных окошечек в двери гаража. Хотя они находились довольно высоко, она все же увидела некоторые из соседних домов. На улице ряд за рядом выстроились чистенькие кирпичные домики. Джули увидела даже женщину на противоположной стороне: стоя на парадном крыльце, она, укутанная-упакованная в сотни одежек (день был холодный) наблюдала за маленьким мальчиком, возившимся в снегу у дома. Женщина улыбалась. Мимо проезжали машины, и одна из них приветствовала гудком женщину на крыльце. Та помахала в ответ.

Как везде, обычная жизнь, нормальные люди... Этого не может случиться! Это как сон. Джули начала медленно двигаться к белой двери, ставя перед собой то одну ногу, то другую. Эта дверь приведет нас в дом. А что в доме?

Джули кусала ногти. Она раздумывала о том, сможет ли вырваться и подбежать к окну. Она представляла себя барабанящей в окна и кричащей в надежде привлечь внимание женщины в доме через дорогу. Конечно, он ее не застрелит, нет, — если эта женщина будет свидетельницей, женщина, которая, вероятно, знает, кто он такой, раз она его соседка.

Но потом она вспомнила, какие безумные были глаза у этого мужчины, и то, как он все время нашептывал что-то про себя. А ненависть и ярость в его голосе, когда он бормотал себе под нос?..

Джули подумала, что малейшая неосторожность будет стоить им жизни — ей, женщине и маленькому мальчику. Поэтому она и была покорной.

— Такая молодая дама могла бы передвигаться и пошустрее, — проворчал тип каким-то механическим голосом. — Ну, вперед, — скомандовал он.

Джули подбежала к двери и обернулась в ожидании дальнейших указаний. Он вытащил ключи и улыбнулся ей. У него были ровные белые зубы. Слишком ровные и слишком белые, чтобы быть настоящими.

— Я приготовил для тебя уютное местечко, — сказал он. — Думаю, тебе оно понравится.

Он отпер дверь. Распахнул ее. Внутри было темно и зловонно. У нее появилось ужасное предчувствие: вот она войдет сюда и никогда больше уже не выйдет.

— Шагай вперед, малышка. Заходи.

Джули переступила порог; мужчина последовал за ней. Он закрыл дверь, и она тотчас же почувствовала, что в доме ужасно жарко и душно. И пахло скверно — воняло разлагавшимися пищевыми отходами и какой-то мертвечиной. Она остановилась, вглядываясь в серые тени. Однако почти ничего не рассмотрела. Поняла лишь, что они на кухне: в раковине — горы грязных тарелок с объедками, мусорная корзина в углу.

— Пошли, — сказал он. — Вот сюда.

Джули прошла под аркой и оказалась в комнате. Комната, в которой она стояла и которую назвала бы гостиной, была практически пустой, если не считать занавесок на окнах, которые были задернуты, и высокой стопки газет в углу, а также глубокого кресла, обитого бежевым плисом.

— Уютно, а? — спросил он. — С точки зрения минималиста... утонченный вкус.

Джули понятия не имела, о чем он говорил.

А потом он положил ей руки на плечи и начал их рассматривать. Она чувствовала, как деревенеет, как стынет ее тело от его прикосновений.

— Расслабься, малышка. Я просто пытаюсь успокоить тебя.

Джули поняла, что вот-вот разревется.

Смех... Смех его был пронзительным, «металлическим». Казалось, она слышит его уже вечность.

— Почему ты плачешь, ужасное маленькое создание? У меня нет никакого интереса к твоей грязной дырочке.

Он ударил ее по лицу. Джули зашаталась, настолько силен был удар.

Пытаясь удержаться на ногах, она оперлась о стену. Грубая зернистая штукатурка врезалась в ее окоченевшие ладони.

— А чего же вам надо? — спросила Джули, с трудом обретя голос.

Она с тоской смотрела на входную дверь.

— Ну... я думал, ты знаешь. — Он подошел к ней поближе, вглядываясь в ее карие глаза своими мутно-водянистыми. Джули чувствовала, как сковывают, как гипнотизируют ее эти глаза, но не в силах была отвести взгляд. — Я хочу лишь наказать тебя, моя милая малышка. Вот и все. Только наказать.

Он ласково погладил ее по щеке — по той, по которой ударил. От прикосновения его руки по спине у нее пробежали мурашки.

— Да, наказать, но не сразу. Это было бы слишком... бездарно. И неэффективно. Нет, сначала я хочу, чтобы ты побыла в компании. Не беспокойся. Я все распланировал. — Он ухмыльнулся. — Все до мельчайших деталей.

Внезапно его лицо окаменело.

— Ты понимаешь, чем я здесь занимаюсь? Или нет?

Не в силах что-либо сказать, Джули покачала головой.

— Я помогаю вам. — Он склонился к ней и завопил: — Неужели ты не понимаешь?!

Она отшатнулась. Ее пробирала дрожь. Она не знала, сколько еще сможет выдержать.

Он взял ее за руку и сжал так крепко, что она закричала бы — если б могла.

— Думаю, теперь тебе пора спуститься вниз, в то местечко, которое я для тебя приготовил. Я уверен, тебе очень понравится.

Комок подступил к горлу — она не могла его сглотнуть... Он тащил ее к двери. Она догадалась — в подвал. Перед дверью он остановился.

— Там, внизу, сыро. И водятся крысы. И насекомые.

Он снова рассмеялся своим пронзительным смехом. Смеялся долго.

— Но они, моя дорогая, — наименьшая из твоих неприятностей. Когда придет Смерть, а она придет, — полагаю, ты будешь ей рада.

Он открыл дверь.

Даже в этих водянистых безумных глазах, думала Джули, должно таиться тепло или что-то такое... ранимое... Когда она увидела его на улице у входа в надземку, ей показалось, что он пытается выглядеть подростком, он старался показать ей, что они одного поля ягоды. Конечно, странно он выглядел, но хотя бы внушал какую-то симпатию... Может быть, все-таки у них есть что-то общее. Он, может быть, по-своему душевный. А значит, не обидит ее.

И в то же время она не верила всем этим домыслам. Нисколько не верила. Ты не выйдешь отсюда живой, никогда. Единственная возможность — бежать. А как, черт возьми, это сделать? Этот тип здоровенный. Хотя и носит майку с надписью «Ганз энд Роузес» и джинсы. Правда, сейчас он не выглядит подростком. Настоящий монстр. Клокотавшая в нем ярость, изливаясь наружу, обволакивала его какой-то дьявольской оболочкой, меняла черты лица и даже походку. В его глазах, то серых, то желтых, то просто бесцветных, плясали безумные огоньки. Губы змеями извивались в гримасах. Разве сбежишь от такого? И, кроме того, у него был револьвер. Может быть, заплакать? Это всегда располагало к ней людей — вернее, вызывало у них чувство жалости. У всех, кроме Наны, которая видела ее насквозь.

Он улыбнулся.

— Не пытайся делать мне глазки, мисс. Я знаю все ваши профессиональные уловки, и со мной такие штучки не пройдут. Во всяком случае, не в моем доме.

— Я ничего не пытаюсь... — прошептала Джули. — Что бы вы ни сделали со мной, пожалуйста, делайте это... и давайте поскорее.

Он рассмеялся. Джули похолодела. Вообще Джули и сама была смешливой. Она была не прочь посмеяться — над чем угодно. Даже если не понимала, в чем, собственно, заключается шутка. Но смех всегда заражал ее.

Но не теперь. Теперь от этого чужого смеха — от этого смеха — она холодела, цепенела... Убежать? Но убежит она не дальше входной двери.

Рисковать, пускаться во все тяжкие — с ней такое уже бывало, когда она выкуривала слишком много марихуаны. Хотела что-то сделать — и не хотела. Раздваивалась... И туман вокруг.

— Ты знаешь, у меня имеются специальные апартаменты, гостевая комната, и она ждет тебя.

Он снова ухмыльнулся.

— Собственно, а почему бы не показать их тебе сейчас? Мы и так уже потеряли уйму времени. Может быть, тебе даже понравится...

Дуайт Моррис пристально разглядывал это жалкое дрожащее существо. Неужели именно это их пугает? Приводит в ужас? Боже, СПИД, преступления, убийства — на это им наплевать. Они каждый вечер выходят на промысел и ломают жизнь таким, как я. Тем, кто пытается создать семью и вести нормальную жизнь.

Он приготовил для них это место, после того как Марианна и Бекки оставили его. Уехали ночью. А у него был «загул» с тем парнишкой, который поджег его.

Дуайт ухмыльнулся, вспомнив неблагодарного парнишку. Бог мой, кто бы мог подумать?! Ярость поднималась в нем, душила его...

Зато он направит на путь истинный свою гостью.

Он об этом много думал. Собственно, после того инцидента на прошлой неделе Дуайт Моррис почти не думал ни о чем другом.

Там было «место наказания», простенькое, но со вкусом устроенное. Холодный чулан для угля в подвале дома, так долго пустовавший, так долго не использовавшийся, стал весьма «эффективным» местечком. «Эффективность» — это было его любимое словцо. Проделать дыру в балке потолка и протянуть в нее кусок веревки было плевым делом. Затем Дуайт приладил туда крюк для мясных туш, приобретенный им для этой цели в магазине промышленных товаров в Бервине. Прицепив его к веревке, пропущенной сквозь отверстие, он получил то, что требовалось, — «вуаля!» — замечательное приспособление для подвешивания жертв за руки — так, чтобы они висели над потолком. Последним штрихом стал ледник Коулмана: они могут на нем стоять, пока он будет их подвязывать. Удар ногой, ящик для льда опрокидывается — и боль, боль его маленьких друзей, подвешенных в воздухе... Суставы выворачиваются и похрустывают — что-то вроде испанской инквизиции... Возможно, это приблизит их к Богу, и они станут молиться.

Тогда и только тогда начнется настоящая мука... для этой цели он и раздобыл видавший виды кожаный пояс. Дуайт знал, насколько эффективным будет это сооружение, хотя еще не имел случая проверить его в деле. Когда он с ними разделается, они станут подлинными солдатами Христова воинства. Они будут испытывать настоящие угрызения совести за ту порочную жизнь, которую вели до сих пор.

Но не должно забывать и об «одиночных апартаментах». Дуайт представил плоды своего труда: ряд деревянных фанерных ящиков длиной в шесть и шириной в два фута каждый с крышкой на петле, каждый с заранее просверленными отверстиями, которые будут великолепно служить для заключенных.

Эти ящики были похожи на гробы.

Джули спускалась в подвал. Стены, к которым она притрагивалась, на всякий случай — чтобы не упасть, были влажными от плесени. Все было влажным, серым, вонючим.

И темно, было очень темно, и потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Но он все подталкивал ее в спину, заставляя спускаться быстрее.

Может, повернуться, заплакать — и он сжалится?..

Но она уже знала, она точно знала, что мольбы лишь разозлят его, хотя он с удовольствием их выслушает. Последняя ступенька — и подвал. Ряды каких-то прямоугольных предметов стояли на полу прямо перед ней. Их смутные очертания расплывались — не разглядеть. Коробки или гробы.

Во рту у Джули пересохло. Ей показалось... ну да, язык ее стал толще и покрылся налетом. На лбу выступил пот, хотя в подвале было холодно. И сыро. Сердце ее забилось — как молот. Он толкнул ее в сторону, протянул руку, под потолком вспыхнула лампочка. Лампочка без абажура, свисавшая на шнуре.

— Мне темнота больше не нужна, она нужна тебе.

Она не сопротивлялась, когда он завязал глаза платком. Она не хотела видеть то, что ее ждало. Он взял ее за руку.

— Вот сюда, милая леди.

Он вел ее, помогая переставлять ноги. И она вдруг поняла, что стоит на каком-то ящике.

Только перетерпи, повторила она про себя как молитву.

Ее раздели. Холодный воздух вонзился в тело. Она пыталась привыкнуть к холоду, не дрожать. Не чувствовать ничего.

Сейчас он поднимал ее руки, соединяя их вместе и связывая бельевой веревкой, или канатом, или чем-то в этом роде. Веревка врезалась в запястья и в кисти. Но она продолжала по-прежнему молчать.

— Ну не отважны ли мы, а, моя молчаливая малышка?

Джули не отвечала.

Теперь ее руки оказались поднятыми над головой, и она видела, что он привязывает веревку где-то над ее головой. Когда он ударом ноги выбил из-под нее ящик, Джули наконец закричала. Боль объяла ее плечи, выворачивая их, когда она повисла над цементным полом. Боль обжигала.

Он затолкал ей в рот тряпку, чтобы она не кричала, потом быстрым точным движением прижал к ее рту липкую ленту.

— Ничего, ничего, — шептал он, слегка задыхаясь.

Бич, кнут или пояс — у него в руке — со свистом разрезал воздух перед тем, как ударить ее. Свист прекращался лишь тогда, когда ремень соприкасался с нагим телом Джули. Боль терзала ее: обжигающая — при ударе, затем — ледяной холод.

Она и не представляла, что существует такая боль. Не представляла до сих пор.

Ремень свистел над ней снова и снова. Это все, что улавливал слух Джули, если не считать тяжелого дыхания мужчины и проклятий, которыми он осыпал ее, бормоча себе под нос: «шлюха», «сука», «потаскушка». И что еще более странно — до нее доносились лишь отдельные слова, однако она поняла — он молился, произносил слова покаяния.

Потом в глазах у нее потемнело: она потеряла сознание...

Дуайт стоял задыхаясь и прижимая ремень к ее телу. От напряжения стучало в висках, глаза вылезали из орбит. Девушка лежала у его ног. Поперек ее груди, живота и бедер тянулись полосы рубцов, они вздулись и кровоточили, рельефно выделяясь на теле, ярко-красные на бледной коже. Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться, восстановить дыхание. Он вспоминал, как к концу избиения кусочки плоти и крови образовали розовое облачко вокруг тела девушки, а он продолжал хлестать и хлестать ее.

— Благослови ее, Отец, потому что она грешила.

...Она догадалась: ящик, в который ее бросили, сделан из фанеры. Двигаться было трудно — ее руки и ноги связаны веревкой.

Когда она все же перекатилась на бок, то смогла свою догадку проверить на ощупь — да, это фанера, легкая и ломкая, как та, которую Нана как-то использовала, чтобы соорудить будку для щенка, которого она принесла домой. Как давно это было! Сейчас это казалось сном.

Ступни ее были связаны и прикреплены к стенке ящика. Руки связаны перед грудью. Этот псих обвил кусок веревки вокруг ее талии и над запястьями, скрепив их вместе, так, что она не могла вытянуть руки и дотронуться до темной, закрытой наглухо крышки ящика. Пот струился, казалось ей, из всех пор ее тела. Она боялась, что с каждым вдохом, который делала, она вдыхает последние молекулы воздуха, еще оставшегося в этом замкнутом пространстве.

Она была голой, и фанера под ней была жесткая и растрескавшаяся, полная щелей. Позвоночник ломило. Руки и плечи онемели. Боль была тупой, как ужасное воспоминание, от которого стараешься отделаться, но оно не оставляет тебя...

Сверху на ящик он положил нечто похожее на крышку, и Джули казалось, что она лежит в гробу. А тьма была такой густой, что ее, казалось, можно потрогать руками. Если бы она могла их освободить.

Мокрые волосы облепили голову. Пот струился по лицу/пот затекал в уши.

Джули вздрогнула, когда что-то твердое и маленькое коснулось ее и засновало по бедру. Затаила дыхание, когда насекомое пробежало у нее между ногами, направляясь вниз, к коленям. Скоро к первому насекомому (Джули представила себе усики и цепкие лапки) присоединилось еще одно. И еще одно.

Все они были деловиты и спешили занять свою территорию на ее теплом, покрытом испариной теле. Теперь у нее было ощущение, что весь ящик кишит насекомыми. Она представляла себя: человеческое тело, на котором копошатся насекомые — тысячи и тысячи насекомых. Она не открывала глаз, не хотела дышать, не хотела даже думать. Она не хотела жить.

Но одна мысль все время возвращалась, снова и снова: что же дальше?

Глава 8

Уор Зон исчез.

Джимми то нервно грыз ногти, то курил сигареты, размышляя об его исчезновении и стараясь выглядеть спокойным, но мысленно постоянно спрашивая себя: удастся ли ему это, Боже, неужели тот тип его заполучил?

Он оглядел комнату, размышляя — неужто и Уор Зону довелось пройти через тот же ад, что и ему?

Думал: а не постигла ли его еще худшая участь? Потому что теперь этот безумец был разъярен, взбешен...

Джимми окинул взглядом облупленные крашеные Стены их жилья, смотрел на своих друзей, таких беспечных, таких забывчивых. Никого из них не беспокоило исчезновение Уор Зона, потому что, черт возьми, время от времени они все исчезали.

Из каморки Эвери доносилась музыка «Паблик энеми». Похожая на принцессу с ниткой бус из поддельного жемчуга, обвивавшей ее коротко подстриженные волосы, Мирэнда сидела, рисуя что-то в своем блокнотике для эскизов. Ее ноги были вытянуты вперед, прикрытые длинным белым струящимся платьем. Бог знает, где она добывала свои наряды. Божий промысел, Армия спасения, какой-нибудь псих, который вдруг захотел купить ей что-нибудь «хорошенькое» в обмен на право помочиться на нее или что-нибудь в этом роде? Кто знает?

Но сейчас она казалась маленькой девочкой, ребенком. Ее голубые глаза, встречаясь с его глазами, светились, легкая улыбка играла на губах, освещая ее веснушчатое лицо. Она выглядела еще моложе Джимми.

И все же Джимми помнил, как всего неделю-другую назад нашел Мирэнду в переулке к западу от Бродвея лежащей в луже собственной блевоты. Ее обволакивал запах «Бешеной собаки 20/20». Наверное, была с клиентом, думал он, пытаясь помочь ей подняться...

Уор Зон исчез.

И Эвери, старший из них — ему уже было шестнадцать, — выпрямившись, ходил взад-вперед, отбивая ладонью такт, барабаня по любой пригодной для этого поверхности, наслаждаясь ритмами. Неужели он не понимал, что Уор Зон, возможно, попал в беду? Но Эвери был не из тех, кто может о чем-либо беспокоиться. Он всегда думал о себе и только о себе. Возможно, так было нужно, чтобы выжить? Эвери не мог заниматься проституцией. При таких прыщах ему бы долго пришлось дожидаться клиента. Поэтому он промышлял, чем мог: приворовывал, сбивал с ног старых леди, чтобы украсть кошелек, мошенничал, если представлялся случай... Но что бы ни удалось Эвери заполучить, будь то пища или деньги, — он никогда и ничем не делился. И горе было тому, кто пытался урвать хотя бы немного из того, что Эвери удавалось притащить домой. Единственный человек, кто, по-видимому, проявлял к нему какую-то симпатию, был Рэнди. И поскольку хозяином дома являлся Рэнди, Эвери нельзя было прогнать.

Кто-то тронул Джимми за плечо. Он поднял глаза и увидел Крошку Ти, улыбавшегося ему. Неужели Крошка Ти, которому минуло пятнадцать, всегда будет выглядеть на одиннадцать? Сейчас на нем была серая водолазка «Мьютант ниндзя тетлс» — под горло, но с короткими рукавами, джинсы с заклепками и высокие ботинки. Он выбрал для себя именно этот образ, и ему удавалось получать от своих клиентов больше, чем кому бы то ни было. Потому что все они считали его таким юным. Но парень был ловок. Крошка Ти мог подцепить какого-нибудь клиента у Галереи и заставить того типа считать, что это он сделал первый шаг. Джимми знал половину парней, с которыми бывал Крошка Ти, но увидев Крошку впервые, все они считали его девственником.

— В чем дело, парень? Что-то тут неладно?

Он прикоснулся ладонью ко лбу Джимми.

Джимми улыбнулся. Крошка Ти просиял, и одна из его рыжих кудряшек упала ему на глаз. Он откинул ее назад. Джимми свернулся в клубочек. С тех пор, как он вернулся, он больше лежал, и они все знали, что с ним случилось что-то скверное. Но никто ничего не говорил... пока еще не говорил. Не знать ничего об этом — было удобно, это облегчало им жизнь: можно было спокойно выходить на промысел и зарабатывать деньги. Никто из друзей не любил говорить об опасностях. СПИД? «Мы имеем дело с женатыми ребятами, которые выглядят здоровыми, чистыми. Извращенцы? Убийцы? Психи? Черт, мы же все — прекрасные психологи. Нас никогда не увидишь с каким-нибудь мерзавцем».

— Ничего, — сказал Джимми. — Я просто думал об Уор Зоне, понимаешь? Я не видел его несколько дней.

— Вероятно, ой вернулся к своей маме. Ты ведь знаешь, как это бывает. Фу — дерьмо все это!

Крошка Ти присел на корточки рядом с Джимми.

— А может, он с Солом?

Мальчики обменялись взглядами. Сол жил на Золотом берегу, в роскошном многоквартирном доме над озером. Мебель черного дерева, обитая кожей, причудливое освещение, хром и зеркала. Время от времени он появлялся на окраине, выискивая мальчика, который бы разделил его одиночество, «сынка», как он любил говорить. Как только Сол встретил Уор Зона, все остальные мальчики забыли, что значит жить в роскоши, потому что Уор Зон заменил всех. И ходила такая шутка: через годик-другой Уор Зон станет слишком стар для таких, как Сол.

Джимми кивнул. Конечно, очень может быть. Но через минуту подумал: вероятно, именно так они думали и о тебе, когда ты исчез.

Сколько же времени должен отсутствовать Уор Зон, чтобы они хоть чуть-чуть забеспокоились?

Крошка Ти отошел, а Джимми снова улегся на матрас.

Совсем не обязательно, чтобы с Уор Зоном случилось то же самое, что и с тобой. Здесь ты в безопасности, и только это имеет значение. Мать твою, ты дома.

Джимми оглядел комнату.

Угол Лоренс-авеню и Кенмор. Недалеко от озера, близко к надземной дороге, к заведению братьев Доминик, к Галерее «Сьюпер-Пауэрс» и улицам, где все они могут заработать какие-то деньги. Все это, наверное, обречено на снос и потому так запущено. Здесь крысы резвятся на лестницах и нет электричества и водопровода. И им приходится проскальзывать туда и обратно через дверь подвала или через черный ход, убедившись, что за ними не следят. Зато здесь можно провести ночь в уединении... Это место они справедливо считали домом, по крайней мере, пока его не обнаружат полицейские, какая-нибудь шайка или еще кто-то.

Джимми, Мирэнда, Эвери, Крошка Ти и Уор Зон оставались здесь с лета, когда Эвери повстречал Рэнди и тот позволил ему провести здесь ночь. Эвери рассказал им об этом доме, где они могли жить бесплатно, без оравы матерей, сутенеров, членов шайки, полицейских. Рассказал и о Рэнди, парне постарше их. Сначала Эвери хотел заставить их платить ренту — Джимми каждый раз помирал со смеху, вспоминая об этом. Этот жирный парень хотел получать от них долю, от всех их доходов, от всех денег, которые им платили клиенты. Рэнди с этого не имел ничего. Но Рэнди был добрый малый. Он как бы опекал их всех, даже когда делал вид, что они ему надоели. Рэнди — ему было двадцать шесть — жил в этом обреченном доме уже больше года. И он сделал все, чтобы жилище выглядело прилично: раздобыл и повесил занавески, притащил подушки и матрасы, чтобы можно было спать или заниматься любовью. Здесь было холодно, но, черт возьми, это был дом, лучше, чем вентиляционная решетка на тротуаре в холодную ночь. Они все внесли свою долю: притащили одеяла, старую одежду и тряпье... В холодные ночи они спали под ними вповалку, согревая друг дружку. Если было совсем уж скверно, разжигали огонь в старом мусорном ящике, который принес Рэнди, но предпочитали не злоупотреблять этим: отблески света могли привлечь внимание незваных гостей. Они стали как бы маленькой семьей в своем «курятнике», а Рэнди был вроде матери-наседки. Так они его называли, но он этого терпеть не мог. По крайней мере, делал вид, что прозвище ему не по душе. Рэнди был странный — молчаливый, никогда не произносил больше трех-четырех слов за раз. Джимми поначалу решил, что парень, должно быть, невзлюбил его, потому что тот все время молчал. Эвери намекал, что Рэнди принимает много наркотиков, и не марихуану, а героин, ЛСД и тому подобное дерьмо.

Беспокоился ли он, что Уор Зон исчез? И где сам Рэнди сейчас? Слишком старый, чтобы заниматься проституцией, Рэнди зарабатывал на жизнь (если это можно было так назвать), собирая алюминиевые банки и воруя еду из бакалейных лавок.

Мирэнда показала Джимми язык и протянула картинку, которую нарисовала. Не картинка — сплошные каракули. Но Джимми все же удалось различить фигуры мужчины и маленькой девочки и надписи, как в комиксах: мужчина говорит: «Давай займемся сексом», а девочка отвечает: «Ува-ува-ува», как делают младенцы, когда плачут.

— Этому дерьму место в Институте искусств, подружка, — Джимми поскреб в затылке, — или в палате для психов.

— Мать твою. — Мирэнда отложила свой блокнот. — Пошел ты.

Она уселась на матрас рядом с ним и положила голову ему на плечо.

— Что-то с тобой творится с тех пор, как ты исчезал. Хочешь, поговорим?

— Я вот думаю... Куда запропастился Уор Зон?

— А в чем дело? Он ведь и раньше исчезал, а ты и в ус не дул.

Джимми не хотел говорить о своих подозрениях, потому что это привело бы к разговору о том, что случилось с ним самим, а он не желал этого.

— Не знаю, — ответил он наконец. — Просто странное чувство, понимаешь? Будто случилось что-то скверное.

Мирэнда долго и внимательно смотрела на него, словно действительно могла понять, что его беспокоит, прочесть это в глубине его зеленых глаз. Мирэнда верила во всякую чушь вроде магических кристаллов и перевоплощения, умения двигать вещи силой мысли и способности читать чужие мысли. Но в конце концов, что с нее возьмешь: Мирэнда была всего лишь четырнадцатилетней пьянчужкой, продававшей себя мужчинам за бутылку «Бешеной собаки 20/20» или «Сиско».

— Когда я еще жила с мамой, я всегда знала, когда отец ее избил. Даже если была в школе. У меня, появлялись такие судороги. Ну, что-то вроде щекотки. Может, тебя беспокоит психическая вибрация?

— Слушай, но что делать, если я все-таки прав и Уор Зону надо помочь?

Джимми вытащил сигарету «Кул» и закурил. Он выдыхал дым, а Мирэнда, помахивая рукой, разгоняла его, делая вид, что задыхается.

— Тебе это так необходимо?

— Я просто нервничаю. А тебе не обязательно маячить передо мной, • так ведь?

— Думаю, не обязательно. — Мирэнда отошла, оставив его наедине со своими мыслями.

Уор Зон исчез.

— Ты так красив, — сказал Сол, проводя тыльной стороной руки по лицу Уор Зона. — Черная кожа теплее, и она у тебя такая гладкая...

Козел, думал Уор Зон, но улыбался Солу. Сол... Что он вообще за тип? Тридцать семь... У него была какая-то работа в центре, он большая шишка. Работа, связанная с компьютерами, с каким-то электронным дерьмом. Уор Зон ответил ему взглядом не потому, что хотел этого, но потому что знал: это нравится Солу. Однажды он сказал, что такой взгляд придает особую «неповторимость» их встречам. Мать его растак. Сол был высоким и стройным, что вполне соответствовало его женственным жестам. Пальцы у него были длинные и тонкие, как у женщины. На лице, испещренном оспинами, похожими на лунные кратеры на поверхности луны, всегда лежал тонкий слой косметики. То, чего не мог скрыть грим, прекрасно скрывала ухоженная борода. Его светло-каштановые волосы были коротко подстрижены, завиты и на концах высветлены. Этот человек был классическим типом «куин» — пассивного гомосексуалиста. Но Уор Зон мирился с этим, потому что бабки были большие, а работа легкая.

Хотя это уже случалось много раз прежде, но Уор Зон замер, когда Сол поднял его рубашку и просунул под нее голову.

— Дай-ка мне еще дозу, парень. — Уор Зон взял из рук Сола маленькую деревянную трубочку, нашел на столе зажигалку и поднес огонь к чашечке трубки. Прикрыв чашечку зажигалкой, Уор Зон втянул в себя дымок марихуаны, представляя, как его легкие наполняются им.

Ему хотелось вырубиться, ничего не чувствовать. Ведь всегда есть куда пойти, думал Уор Зон, ощущая прикосновения рук Сола, гладившего его по волосам. Сол задышал глубже, тяжелее. Скоро он потянулся к пуговице на джинсах Уор Зона.

Он снова затянулся трубкой. Чуть отстранил ее, закинув голову и выдыхая дым, поднимавшийся к черным светильникам.

Сол толкнул его на черный кожаный диван.

— Черное на черном, — прошептал он.

В желудке у Зона забурлило.

— Давай освободим тебя от этих грубых тканей.

Что за черт? Почему этот человек не может говорить по-человечески? Сол стянул с него джинсы, и Уор Зон лежал перед ним в ожидании, глядя на стену.

— Еще одну дозу, — прошептал он, — всего одну.

— Конечно, — прошептал Сол, — это только усилит ощущения, мой темный рыцарь.

Он массировал бедра Уор Зона, пока тот подносил трубку к губам — в надежде на забвение.

Позже...

— Что за черт?! — кричал Сол, стоя над ним. Уор Зон повернулся на водяном матрасе. Яркая лампа слепила его. Он протер глаза и сел, покачиваясь на матрасе.

Сол держал в руках микрокассетный магнитофон. Магнитофон Сола. Уор Зон увел его недавно с письменного стола Сола. Лоб его покрылся испариной. Он лихорадочно подыскивал правдоподобную причину. Почему магнитофон оказался в зеленой холщовой сумке, которую он принес с собой?

— Это твой магнитофон, парень. — Уор Зон ухмыльнулся. — Ты все испортил. Это был мой сюрприз.

На мгновение гнев на лице Сола сменился недоумением.

— Какой еще сюрприз?

— Понимаешь, я собирался записать нас на магнитофон. Ну... когда мы этим занимаемся. Ты мог бы слушать эту запись, когда меня здесь не будет. — Он улыбнулся.

Сол воззрился на него. Уор Зону стало не по себе, — он знал, как ведет себя Сол, когда злится. Уор Зон начал потихоньку, дюйм за дюймом, отодвигаться, пытаясь вспомнить, где лежит его одежда, на случай, если придется бежать.

— О! — воскликнул Сол. — Так ты положил его в сумку, чтобы записать звуки, которые мы производим в порыве страсти, и я не знал бы об этом.

Он говорил, как женщина, подкрепляя слова жестами.

— Да, приятель, верно. А что? — Уор Зон испугался, что испортил дело.

— Тогда у меня к тебе вопрос, молодой человек. — Сол наклонился, приблизив к Уор Зону свое бородатое лицо, и проговорил сквозь зубы: — Ответь мне. почему же эта штука не была включена?

— Хмм... — Уор Зон ухмыльнулся. — Наверное, забыл...

Уор Зон приподнялся.

Сол с силой толкнул его обратно, вода в матрасе забурлила, слова водопадом извергались из уст Уор Зона:

— Приятель, ты ошибаешься, понял, ошибаешься. Я не собирался его красть, правда.

— А кто говорит о краже?

Сол швырнул магнитофон через всю комнату, и тот угодил в большое круглое зеркало на стене. Осколки со звоном посыпались на пол, а из магнитофона послышался голос Сола:

— Хэлло, дорогая, — говорил Сол, — твой папочка скучает по тебе и хотел бы прийти на твой день рождения.

Подбежав к магнитофону, Сол стал топтать его ногами. Лицо его было багровым от ярости.

Но Уор Зон не долго наслаждался этим зрелищем. Это была пауза, в которой он так нуждался, — его, Уор Зона, шанс.

Он был уже на пороге гостиной, когда почувствовал, как рука Сола обхватывает его шею.

— Куда направляемся, малыш?

— С меня довольно, приятель. Ты получил, что хотел.

Уор Зон повернулся и взглянул ему в глаза.

— Ты получил, что хотел, извращенец. Теперь пусти меня, пока я не располосовал тебя.

Сердце Уор Зона неистово колотилось, руки дрожали. Но он заметил, его бравада произвела на Сола впечатление. Сол был озадачен. Он снова взглянул Солу в глаза. Потом плюнул ему в физиономию.

Сол заморгал глазами, и Уор Зон увидел на них слезы. В конце концов, он был п росто бабой, этот Сол.

— У нас с тобой могло бы получиться нечто особенное, Кеннет, — сказал Сол, обращаясь к нему по имени, чего Уор Зон терпеть не мог. — Я сделал бы много хорошего для тебя, молодой человек. Много-много хорошего. — Он заплакал. — Пожалуйста, не уходи. Мы забудем это. — Он улыбнулся. — Я вспылил. — И это еще не все, что ты потерял, болван.

Уор Зон прошел мимо него, направляясь в гостиную, где на черно-белом кафельном полу горой лежала его одежда.

— Не нужно мне твоего «хорошего».

Уор Зон начал одеваться, яростно натягивая рубашку и джинсы. Может, лучше было бы подождать до утра, размышлял он, вспомнив о холоде снаружи. Может быть, не надо было так торопиться? .

Уор Зон покачал головой и надел куртку.

— Я мог бы стать тебе вроде отца, Кеннет, — сказал Сол.

Уор Зон остановился. Он почувствовал тошноту. Его мутило. Так всегда случалось, когда ему напоминали об отце.

Воспоминание: восьмилетний Уор Зон заперт в чулане. Темно и трудно дышать. Уор Зон лежит свернувшись в клубочек среди катышков пыли и старой обуви. За дверью его отец. Он шепчет:

— Кении, здесь крысы. Они лезут к тебе. Крысы могут проскользнуть под дверь. Ты чувствуешь их, чувствуешь, как они гложут твои маленькие пальчики? Крысы идут, Кении. Они съедят тебя.

И ему действительно казалось, что крысы гложут его пальцы. И он кричал. Но когда отец выпускал его много часов спустя, перед тем как с работы должна была вернуться мать, на теле его не было ни крови, ни укусов. И все-таки всегда оставалось ощущение, что крысы там были.

— Мне не нужен никакой дерьмовый папаша. — Уор Зон снова плюнул Солу в лицо. — И ты мне не нужен.

Уор Зон закончил одеваться, собрал свои пожитки в зеленую сумку и ушел.

На улице лил декабрьский дождь. Который час, мать твою? — соображал Уор Зон.

Машин было не много, и небо над озером казалось светлее в том месте, где сливалось с водой. Приближался рассвет. Он быстро зашагал к подъездной дорожке.

Увидев впереди пикап, отъехавший от парковочной площадки, подумал: черт возьми, как вовремя. Он поднял большой палец.

Черный пикап «тойота» подкатил ближе. Ему повезло, удача сопутствовала ему: машина остановилась невдалеке от него.

Уор Зон побежал к ней. Он особенно не разглядывал того, кто сидел в кабине. Он думал лишь о том, что ему крупно повезло. Ему показалось, что в машине — молодой парень, и это тоже было неплохо. Человек за рулем улыбнулся Уор Зону.

— На север? — спросил он, когда Уор Зон открыл дверцу.

— Да, парень, мне в пригород.

— Как раз по пути, старик, залезай.

Уор Зон забрался в машину и увидел, что малый был значительно старше, чем показался с первого взгляда. Его небольшой рост и одежда ввели Уор Зона в заблуждение. Но это — нормально: каждый хочет выглядеть помоложе. Уор Зон был рад, что малый оказался рядом в ту минуту, когда он выходил от Сола. Точно этот парень специально его дожидался.

Глава 9

— По правде говоря, юность для меня не так важна, — объяснял Дуайт своему отражению в зеркале. — Это путь к концу. Малыши такие доверчивые...

Он отложил карандаш для бровей и еще раз посмотрелся в зеркало.

— Эти маленькие ублюдки доверяют мне больше, если видят, что я близок к ним по возрасту.

...Он подчернил карандашом седые волоски в бровях и взял розовую помаду, чтобы подрумянить щеки. На нем была синяя бейсбольная шапочка из джинсовой материи, — он уверял себя, что теперь-то уже никто не скажет, что его темные волосы редеют и что на лбу залысины. Черная фуфайка и протравленные кислотой черные джинсы «Ливайс» стройнят меня, размышлял он, направляясь в спальню и глядя в большое, в человеческий рост, зеркало.

Он представил себя одним из них, представил себя приближающимся к какому-нибудь грязному и вонючему уличному замарашке. В кадрах, прокручивавшихся в его мозгу, ярко высветилась картинка: он на окраине Чикаго, он всего лишь один из подростков, ну, может, чуть постарше...

Такой внешний вид сослужил ему хорошую службу, сделал его неприметным.

Снизу донеслись глухие удары.

Лицо Дуайта приняло озабоченное выражение, он снова взглянул в зеркало, проверяя, какое впечатление производит его внешность.

— Тихо! — закричал он. Ну чего они еще хотят, эти маленькие монстры?

Теперь, когда в подвале их было уже двое, потребность становилась все более настоятельной. Дуайт всегда им удивлялся: они, кажется, должны были бы знать, что их образ жизни влечет за собой кару, которая постигла их теперь. Где же их достоинство?

Люди, если только этих маленьких тварей можно назвать людьми, должны принимать свое лекарство, платить за свой образ жизни.

Неужто не понимают, Что такая плата обеспечит им спасение?

Когда же они поймут, что он оказывает им услугу?

Гром ударов нарастал. Господи, если они будут продолжать в том же духе, они разнесут весь дом. А если они вырвутся на свободу, то все его труды пойдут насмарку. Ну уж нет, его труды не должны пропасть даром. Он скорее умрет, чем отступится. Дуайт направился к лестнице.

Джули поняла, что он привел кого-то еще. Она заснула. Сон был неглубокий, прерывистый, она ежеминутно вздрагивала и просыпалась; иногда ей снился сон, кошмарный сон — она едва удерживалась от крика, вспоминая его. Эти образы то и дело всплывали в ее сознании: мрак, руки, покрытые струпьями, они тянутся, чтобы схватить ее. Трупы, белые и раздутые, всплывающие на поверхность холодного темного озера.

Но какой кошмар сравнится с действительностью? Услышав, что он ведет мальчика (Джули была уверена, что это мальчик, она слышала его голос), она подумала: интересно, как он его поймал? Так же как и ее — взял добротой и улыбкой? И сколько лет этому мальчику? Судя по голосу, он не старше ее. Хотя на слух точно не определишь...

Сначала она обрадовалась, что рядом появился кто-то еще. Может быть, вместе они смогли бы выбраться. Но почувствовав, как в тело врезаются веревки, связывавшие ее руки и ноги, она поняла, что бегство, будь их здесь хоть сотня, невозможно. Она не могла примириться с мыслью о том, что больше не увидит солнечного света. Кто-то должен вмешаться, помощь придет откуда-то извне.

Но кто придет сюда за такой, как она?

Кому она нужна?

Уор Зон снова забарабанил пятками по боковой стенке ящика. Он во что бы то ни стало хотел выбраться из этого вонючего ящика. Он этого не вынесет. Кругом какие-то ползучие твари... И невозможно дышать. Все тело ныло, суставы ломило. И кляп во рту... Пот сочился изо всех пор. Он купался в поту.

«Крысы идут, Кении».

Его пятки были стерты, возможно, кровоточили.

«Они на тебя нападут».

Воздух в ящике, казалось, иссякал. Скоро он задохнется. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен беречь силы. Если он будет биться, извиваться, колотить в стенку ящика, он лишь приблизит свою смерть.

Но, Боже, ему этого не вынести...

«Они сожрут тебя, Кении. Ониобсосут твои маленькие косточки дочиста, да, сэр».

Бум! Бум! Бум! Дерево под его ногами было неотесанным, грубым, шероховатым, и с каждым ударом Уор Зон ощущал боль все острее, чувствовал, что с каждым ударом он слабеет.

Но ему было все равно. Какой у него выбор? Лежать в потемках и ждать?

Он снова лягнул ящик что есть силы.

— Терпение! Терпение! — кричал Дуайт, спускаясь по ступенькам. — Боже милостивый, вы, ребятишки, и понятия не имеете о хороших манерах, о дисциплине, верно?

Он начал что-то бормотать, слова потоком вырывались у него изо рта.

— Грязные, мерзкие твари. Вы не заслуживаете ничего, даже наказания. Но я настолько добр, что позабочусь о вас. Боже, зачем ты привел их в этот мир? Разве нам нужна их грязь? Их извращенность? Я ненавижу их всех. Ненавижу их...

Он вдруг замолчал. Прикрыл глаза и задышал медленнее, восстанавливая дыхание, успокаиваясь.

Откуда этот взрыв эмоций? Он должен держать себя в руках, если хочет помочь этим детям... помочь им через наказание удостоиться благодати.

Внезапно перед ним возникла его тетя Адель. Да, Дуайт увидел ее, но не такой, какой видел в гробу месяц назад, а такой, какой она была при жизни, когда он был маленьким мальчиком. Она носила мужские фланелевые рубашки, подвернутые до икр джинсы, белые носки и грошовые легкие туфли.

— Ты будешь молиться со мной, дитя.

Дуайт зажмурил глаза, пытаясь избавиться от навязчивого видения: двенадцатилетний Дуайт, распростертый на полу своей спальни, голый, вздрагивающий каждый раз, когда ремень, который она держит в руках, опускался на его спину и ягодицы.

— Молись со мной, дитя. Это единственный путь к спасению.

Пряжка врезается в его нежную плоть.

Дуайт потянул за шнурок выключателя, и подвал залился ярким светом. Перед Дуайтом два фанерных ящика. Один из них, тот, что слева, слегка покачивается, когда маленький мерзавец обрушивает на его стенку очередной удар. Дуайт чувствовал, что его снова охватывает ярость, он представил, как откидывает крышку ящика и приканчивает маленького ублюдка на месте: сжимает пальцами тощую шею этого хренососа и сворачивает ее, выдавливая из него жизнь. Это станет ему последним уроком. Мертвым он увидит, на что похож ад.

Дуайт заставил себя сделать еще один глубокий вдох, пытаясь переключиться, не обращать внимания на грохочущий ящик.

— Самоконтроль, — твердил он себе, — самоконтроль — вот что самое главное. Твой план никогда не сработает, если ты утратишь хладнокровие. Ты должен всех их собрать. Всех своих маленьких друзей...

Он думал о Джимми Фелзе, думал о свече.

— Нет, — сказал он, мысленно воздвигая в своем сознании высокую стену. — Помни — спокойствие.

Дуайт поднял крышку ящика и посмотрел на существо внутри, запуганное и покрытое испариной.

— В чем дело? О Боже, какая вонь. Неужели эта тварь обмаралась?

Он протянул руку, дотронулся до одного из концов гибкой клейкой ленты, закрывающей рот мальчика, и отодрал ее.

— Ах, — захныкал пацан.

— Чего ты хочешь? Обмарался? Ну, сынок, это твои проблемы. Я говорил тебе, когда привел сюда, что буду заботиться о твоих естественных потребностях дважды в день. Если у тебя отсутствует самоконтроль, лежи в дерьме.

Произнося эти слова, Дуайт помрачнел. «Если ты не обладаешь самоконтролем, оставайся в дерьме, мой мальчик». Тетя Адель воззрилась на него сверху вниз, ее губы слились в тоненькую ниточку. Она сдвинула на лоб очки в роговой оправе и устало провела рукой по коротко остриженным волосам. Дуайт болел гриппом и горел в лихорадке, обливаясь потом на запачканных калом простынях.

— Но, тетя, это понос. Я ничего не мог поделать.

Она выбросила вперед руку столь стремительно, что глаза Дуайта едва уловили это движение. Щека его покраснела от пощечины.

— Не говори мне о поносе, молодой человек. Небольшой грипп — недостаточная причина, чтобы не дать себе труда встать с постели и добраться до туалета.

— Я чихнул и вот...

Снова взметнулась рука.

— Не перечь!

Дуайт похолодел, тело его тряслось в ознобе. В желудке бурлило. Он боялся, что от вони его еще и вырвет. Ярость тетки приводила его в ужас. Он молил Бога, чтобы она поскорее ушла.

— Тебе нужны чистые простыни, ты хочешь лежать в чистой постели? Ты знаешь, где лежит постельное белье, мальчик!

Бог услышал его мольбы. Тетка покинула комнату, оставив после себя запах сигареты «Уинстон».

Дуайт расслабился, пытаясь собраться с силами, чтобы выбраться из постели и убрать за собой, помыться.

Дуайт помотал головой, отгоняя жуткие воспоминания. Тетя Адель должна была делать то, что делала, чтобы он стал сильным. Он снова воззрился на существо в ящике. Оно не спускало с него глаз. Темные глаза моргали. На нижней губе выступила капелька крови, вероятно, там, где рванул пластырь очень сильно.

— Слушай, приятель... — прошептало существо. Голос мало отличался от карканья.

— В чем дело? Говори, молодой человек!

— Приятель, ты должен выпустить меня отсюда. Я этого не вынесу. Я сделаю все, что ты хочешь. Дам тебе все, что у меня есть...

Дуайт наклонился и попытался заклеить его рот другим куском клейкой ленты, но чернокожее существо извивалось и мотало головой, затрудняя его действия. Дуайт протянул руку и сжал нижнюю челюсть мальчика с такой силой, что губы у него выпятились.

— Не дерись со мной, сынок. Не сопротивляйся. У тебя нет ничего, что мне нужно. Поэтому не проси ни о чем.

Дуайт наконец залепил ему губы. Он улыбнулся.

— Просьбы неуместны, молодой человек.

Дуайт вглядывался в темно-карие глаза, стараясь запомнить это выражение ужаса, наслаждаясь им. Он знал, что так должно быть, что это возмездие.

— Попозже устраню твои маленькие неудобства, — сказал он. — Но сейчас я ухожу, так что твое брыканье ничего тебе не даст.

Он вздохнул:

— И, кроме того, ты, вероятно, мешаешь спать своей соседке.

Низко склонившись над ящиком, он приблизил свое лицо к лицу мальчика.

— Скоро у тебя появится компания, я привезу тебе приятеля.

Дуайт накрыл ящик крышкой. Удары в деревянную стенку возобновились.

— Потерпи немного — и ты не будешь разочарован, — сказал Дуайт и, покачивая головой, направился к лестнице.

Галерея «Сьюпер-Пауэрс» находилась на углу Кларк и Фостер на северной окраине Чикаго. Она располагалась в передней части магазина и представляла собой зал с игровыми автоматами: огромные окна из цельного стекла, хотя и потемневшего от многих слоев грязи, открывали взгляду ряды автоматов для игры в пинболл — подобие автогонок и велоигры. Из парадной двери, которую обычно держали открытой, доносились звуки колоколов, гонгов и гудков.

Тот, кого не смутили отбросы и грязь на тротуаре, щербатое стекло, пробитое шарикоподшипником, с сетью трещин, разбежавшихся от этого отверстия, тот без труда убеждался, что здесь всегда можно встретить ребятишек от десяти до пятнадцати. Славное местечко.

Прекрасное место для меня. Дуайт Моррис, давая задний ход, въехал на парковочную площадку к югу от Галереи.

Их тут пруд пруди, ухмыльнулся Дуайт. Пруд, полный мелкой рыбешки, которая только и ждет, чтобы ее поймали. Дуайт знал, что возле Галереи он не единственный мужчина среднего возраста. Другие такие же, как он, кружили между игровыми автоматами, делая вид, что их интересует неон, гудки и звонки.

На самом же деле они выискивали среди ребятишек того, кто отвечал им взглядом, с кем есть «контакт».

И всегда находились отважные, всегда находились бродяжки, которые готовы были подойти к ним под любым предлогом (который час?), попросить сигарету, огонька или лишнюю мелочь.

Спаситель придет к ним, но попозже.

В конце концов, не мог же он спасти весь мир.

Дуайт чувствовал, что сегодняшний вечер будет особенным. Вечер, которому суждено стать образцом для всех последующих вечеров. Он вдыхал прокуренный холодный воздух. Конечно, когда он закончит свои дела, это место — Галерея — станет снова безопасной для гуляющих здесь семей и приличных детей.

Для семей и детей... как у него когда-то. Но свою семью он потерял.

По мере того как он приближался к Галерее, шум изнутри становился все громче. Дуайт чувствовал запах табачного дыма и думал, что нормальные мальчики и девочки должны быть уже дома и пить молоко с печеньем, а не раскуривать сигареты и продавать свое тело.

Стыд и срам...

Надвинув на глаза свою бейсбольную кепочку, Дуайт вошел в Галерею. Он подошел к машине с жетонами и скормил ей доллар. Расположился перед «Миссис Пэк-Мэн» и начал манипулировать рычагами: опустил жетон и ухватился за ручку автомата, но глаза его не смотрели на экран. Он наблюдал за детьми. Все — в разорванных джинсах и со странными прическами. Какое право они имели на приличную жизнь? Ну, достаточно. Дуайт взглянул на экран. На экране — полнейший сумбур, потому что никто не следил за «Миссис Пэк-Мэн» и никто не пытался ее защитить.

Я должен оставаться спокойным, иначе я не найду того, кто мне нужен, того, кто необходим мне для моей коллекции.

Он вспомнил, как прошлой ночью он чуть не упустил этого черномазого пострела. Дуайт подошел к нему с какой-то уловкой, придуманной на всякий случай, — об игре в пинболл, но в этот момент к нему подошел другой мужчина — примерно его возраста, возможно старше — и испортил игру. Он угрюмо смотрел на этого явно пассивного гомосексуалиста, на эту пламенную «куин», помахивавшую сигаретой, как какая-то второразрядная Бетт Дэвис ^[6]. Тот разговаривал с парнишкой, вероятно, минут пять. И они вместе ушли из Галереи. Дуайт знал, что черный парнишка прекрасно подходит для его целей... настоящий бродяжка. Вероятно, обещание десяти долларов показалось бы ему вполне убедительным. Дуайт решил, что есть смысл последовать за ними, на приличном расстоянии конечно, и остановиться возле Золотого берега, куда они в конце концов и направились. И, конечно, дело выгорело. Дуайт улыбнулся, вспоминая эту маленькую тварь, дрожавшую в его подвале.

Возможно, сегодняшняя вылазка в этот питомник для мелкой рыбешки будет не слишком утомительной.

— Эй, мистер, вы собираетесь играть или просто так стоите?

Дуайт повернул голову и увидел ангела. Мальчику было никак не больше одиннадцати лет, ну, от силы двенадцать. Необыкновенно милое личико: алебастровая кожа, абсолютно чистая, и ясные голубые глаза — все это в обрамлении рыжих кудряшек. И россыпь веснушек у переносицы и на щеках. Вылитый Том Сойер. На мальчике была ярко-зеленая лыжная парка, синие джинсы (Дуайт отметил, что они не были изодраны) и новенькие ботинки. Он почувствовал какое-то странное волнение, и в мозгу словно что-то щелкнуло.

Что это было? Он снова поглядел на мальчика: джинсы ладно облегали его маленький задик.

Нет, так не годится. Контроль, я должен держать свои эмоции под контролем. Но внутри у него что-то зашевелилось. Он испытывал томление. Наказание. Вот для чего ты здесь. Рыжеватые волосы кудряшками падали на лоб. Красивый мальчик... Нет, он не для твоих целей.

— О, молодой человек, — ответил наконец Дуайт. — Как грубо... Я просто думал о том, какую избрать стратегию.

— Да, но пока вы ее обдумываете, призраки собираются вас убить.

Как мило. Почему все дети не могут быть такими, как он? Такими невинными.

— Собираешься сыграть? Чего ты ждешь?

Дуайт знал, что ему лучше пройти мимо, — мальчик не годился для его целей.

— Нет, не собирался. Я подумал, что, может быть, вам требуется совет. Вот и все.

Потом рассмеялся:

— У вас такой вид, будто вы сами не знаете, чего хотите.

— Да, думаю, эта игра не для меня. — Дуайт отошел от экрана. — Может быть, займусь чем-нибудь посложнее.

Дуайт уже собирался отойти, но мальчик его остановил.

— На вашем месте я попробовал бы сыграть в гонщика на «Гран При». Это самая спокойная игра.

— Мм-мм, — промычал Дуайт, чуть обернувшись, И тут он увидел шлюху, самую настоящую шлюшку, сидевшую за одной из машин для игры в пинболл. Она курила длиннющую сигарету. Ее голова была с одной стороны выбрита, а волосы с другой падали ей на лицо прядями разных оттенков: розового, голубого и желтого. На ней было не менее десяти пар сережек: одни свисали, другие сидели в ухе плотно. О, прекрасное дополнение к зверинцу в его подвале! Он направился к ней.

— Мистер, а может, сыграете?

Дуайт обернулся и увидел рыжеволосого мальчика.

— Может быть, попозже. — Он направился к девушке. Она улыбнулась, сделав шаг ему навстречу.

— Позже набьется много народу. И у вас не будет шанса.

Дуайт снова обернулся, нахмурился. Чего это мальчишка к нему привязался? Ангельское личико светилось улыбкой столь же невинной и ясной, как лицо его собственной дочери.

— Идите, попробуйте.

Мальчик смотрел в пол и елозил ботинком по замызганному ковру.

— Дело в том, что у меня нет больше жетонов... и я надеялся... что, если покажу вам, как играть, вы позволите мне сыграть одну игру после того, как закончите сами.

Дуайт тяжко вздохнул. Не избавиться ему от мальчишки, пока тот не добьется своего.

— Хорошо, хорошо.

Внезапно у Дуайта возникла идея:

— Или, может быть, дать тебе несколько жетонов?

Лицо мальчика выражало глубокое разочарование.

— Ну что ж, если это то, чего вы хотите...

— Да, это то, чего я хочу. — Как только Дуайт произнес эти слова, хозяин заведения подошел к девушке и зашептал ей что-то на ухо. Дуайт видел, как помрачнело ее лицо, она нахмурилась и быстро пошла к выходу из Галереи.

Мальчик по-прежнему не отрывал взгляда от пола.

— Ладно, парень, твоя взяла, но только одну игру.

Они подошли к ярко-красной видеомашине. Мальчик оказался прав, сейчас около нее никого не было.

— Давайте, давайте, — сказал мальчик.

С виду такой невинный и так жаждет сильных ощущений, что готов обратиться даже к незнакомцу, чтобы упросить его поиграть с ним. Сколько пройдет времени, прежде чем и его развратят? Он даром тратит тут время! Дуайт оглядел Галерею в надежде найти еще одного «кандидата». Потом наклонился, вошел в кабину и мгновенно почувствовал приступ клаустрофобии. Дуайт посмотрел на экран. Перед ним была гоночная трасса. Он опустил жетон в отверстие, затем положил руки на руль, наблюдая за мельтешеньем на экране: перед ним открылась дорога, и на ней мгновенно возникли избы, повороты и различные препятствия. Он повернулся к мальчику:

— Ну вот, видишь... — Дуайт осекся, увидев мальчика, стоявшего у двери кабины. Тот стоял, чуть откинув назад корпус и выдвинув вперед бедра, и Дуайт тотчас же заметил всхолмление под выцветшей тканью джинсов. Рука мальчика потянулась к ширинке и погладила тонкую ткань, сквозь которую отчетливо проступали очертания члена.

О Боже, я должен был догадаться. Здесь не бывает невинных детей.

Дуайт внезапно ощутил сухость во рту. Он протянул руку и робко прикоснулся к холмику джинсовой ткани.

Нет! Это не входит в его план.

Дуайт отдернул руку — словно обжегся.

Мальчик просунул голову в кабинку.

— Я никогда еще этого не делал. Понял? Но приятели рассказывали мне об этом.

Его голубые глаза вопросительно смотрели в черные глаза Дуайта.

— Вы не коп?

— Что? О нет, нет...

— Так вас это интересует? Помните, я никогда этого не делал.

Конечно, не делал.

— Да, возможно, я заинтересован. Хочешь, поехали ко мне домой? Может быть, мы узнаем друг друга лучше.

Дуайт почувствовал, что немного сбит с толку. Он этого не ожидал.

— У тебя есть машина? — спросил мальчик.

Он смотрел в пол, зарываясь носком ботинка в ковровое покрытие.

— Я ни к кому не собираюсь ехать домой. Но ты не сказал, у тебя есть машина?

Настоящий профессионал. Губы Дуайта уже сложились в гримасу, еще мгновение — и они зашептали бы: «сопливая потаскушка» и т. д. Нет, этого нужно обязательно забрать к себе домой.

— Да, у меня есть машина, собственно говоря, пикап, — сказал Дуайт.

— Я прекрасно смог бы обслужить тебя и в нем. — Мальчик смотрел на него улыбаясь. Его голубые глаза манили, завлекали.

Грязь, порок. Он нуждается в наказании, нуждается в том, чтобы заплатить полную цену, большую, чем кто-либо из тех, с кем он встречался.

— Я не пользуюсь для этой цели машинами. Слишком легко попасться. Тебя это не беспокоит?

— Не-е... В темноте это безопасно.

Дуайт покачал головой. Он выбрался из кабинки и направился к выходу, бросив на ходу:

— Найду кого-нибудь другого, кто захочет поехать ко мне домой. Мне там больше нравится.

Слова эти оказали надлежащее действие. Мальчик поспешил за ним.

— Я согласен.

— Ну что ж, пойдем.

Мальчик по-прежнему улыбался, улыбался с таким видом, будто ему обещали заплатить за покос газона, а не за то, что он подставит спой зад.

— Гм, сэр, сначала надо покончить с одним дельцем. — Он щелкнул пальцами.

— О, конечно. Двадцать будет достаточно?

— Разумеется, но я должен получить их сейчас. — Мальчик улыбался, а Дуайт представил, как он будет выглядеть с выбитыми зубами.

Дуайт огляделся по сторонам и, выудив из кармана купюру, протянул мальчику. Они пошли к выходу. Дуайт спросил:

— Ну, так как тебя зовут?

Мальчик захихикал и, забежав вперед, повернулся к Дуайту.

— Теодор. Но все меня зовут Крошка Ти.

Была пятница, шесть вечера. Крошка Ти стоял у галереи «Сьюпер-Пауэрс», зябко потирая руки. В Чикаго холодные зимы. В этот вечер Крошке Ти надо было немного подзаработать. Он был голоден, его подташнивало. Может, если удастся заполучить хорошего клиента, он сможет когда-нибудь обзавестись собственной квартирой. Если найдет «сладкого папочку». Ведь такое вполне могло случиться.

Мирэнда, Джимми, Уор Зон, Рэнди и Эвери — ребята что надо, не просто друзья — члены семьи... Правда, в доме холодновато. Хотя они укладывались спать, накрывшись куртками, газетами и старыми одеялами, все равно было холодно. Колючий ветер (чикагцы называли его «Ястребом») всегда ухитрялся подобраться к нему, разбудить его, заставить встать помочиться. А это было еще одно испытание, потому что в доме не было канализации.

Холодный ветер ворошил его рыжие кудряшки, заставлял ежеминутно шмыгать носом. Черт, может, Уэст-Палм был не так плох.

Ему казалось, что жизнь, которой он жил шесть месяцев назад, до того, как приехал в Чикаго на автобусе «Грейхаунд», была и не его вовсе, а чья-то чужая. Он вспоминал большой оштукатуренный дом кремового цвета, двор, где цвели гибискус, бугенвиллея, орхидеи, плюмария, жасмин и азалии. Полоску пляжа с белым песком, ограниченную с одной стороны серыми валунами, а с другой манговыми деревьями, темными на фоне бирюзовых волн. Весна приносила аромат валенсианских апельсинов, душистый воздух проникал в окна. Дули ароматные ночные ветры, напоенные солью и сладостью.

Крошка Ти осмотрелся. Вдоль грязного тротуара, гонимая ветром, громыхала жестянка из-под кока-колы. Воздух был наполнен вонью и выхлопными газами — поток машин медленно двигался по проезжей части.

Крошка Ти думал о своих троих братьях и двух сестрах. Он представлял, чем они сейчас занимаются. Вероятно, украшают дом к Рождеству, пьют эггног ^[7], собираются вокруг рояля «Стейнвей», чтобы петь торжественные гимны, «кэролз», в то время как миссис Эндрюс, их добрая домоправительница, с улыбкой смотрит на них...

А правда заключалась в том, что его отец, юрист, специализировавшийся по бракоразводным делам, вероятно, все еще сидел в своем офисе, а мать спала в своей комнате, благоухая джином «Танкерэй» и «Шанелью». И у него не было ни братьев, ни сестер, ни доброй домоправительницы, — временами ему казалось, что в этом огромном доме вообще никто не живет.

Крошке Ти до смерти надоело слоняться из одной шикарной комнаты в другую, и однажды утром вместо того, чтобы сесть в школьный автобус, он стащил сто пятьдесят долларов и немного мелочи из туалетного столика отца и двинулся в Чикаго. Он станет гангстером. Или найдет какую-нибудь семью в городе, может быть, польскую или ирландскую с восемью, девятью, десятью детьми, и они примут, усыновят его...

В «Сьюпер-Пауэрс» соперничество носило острый характер, но Крошка Ти знал, что уж он-то всегда найдет здесь клиента. Надо только выглядеть помоложе. А этот тип был настоящим клиентом. Крошка Ти знал, что такие, как он, обычно бывают женаты и имеют деньги, и у них есть потребность скрывать свою истинную натуру, хотя — пока у них есть деньги — всем наплевать на то, кто они такие.

Черный пикап «тойота» мчался сквозь ночь. Похоже было, что малому не терпится побыстрее доставить его домой.

Крошка Ти сидел, подобрав под себя ноги и поглядывая на человека, который его купил.

—. Как тебя зовут?

— Вопросы задаю я.

Крошка Ти вытаращил глаза.

Интересно, что этот тип обо мне думает? Что я собираюсь его шантажировать?

— Простите, я думал просто немного поговорить.

— Дуайт, — сказал тот, помолчав.

— Есть дети? Многие из парней, которых я встречал, говорили, что я похож на одного из их детей. У вас есть дети?

— У меня была маленькая девочка, — сказал Дуайт. — Сейчас она умерла.

Крошка Ти не знал, что сказать. Опустив глаза, он уставился на свои руки.

— Как насчет музыки? — Крошка Ти потянулся к приемнику. — Может быть, «Киллер Би»... а?

Он нажимал на кнопки до тех пор, пока на цифровом дисплее не показалась цифра 96. Из динамика вырвался тяжелый рок. Крошка Ти откинулся на сиденье.

— Музыкальная фабрика «Си энд Си». Вам нравится рэп? Раньше мне не нравился, но кажется, сейчас он стал лучше. Верно?

Дуайт прибавил громкость. Он заулыбался и закивал. Улыбка казалась неестественной — вымученной, натужной. К тому же у этого типа не было чувства ритма. Крошка Ти повернулся, глянул в окно. Они проезжали мимо школьной площадки, на которой резвились ребятишки, некоторые не намного моложе его. Они играли и качались на качелях. Крошка Ти с минуту раздумывал, не выпрыгнуть ли ему из машины у ближайшего светофора и не присоединиться ли к ним.

Но о чем бы он с ними стал говорить? Как он торгует своим членом? Расскажет, как ищет что-нибудь съестное в мусорном баке за «Макдоналдсом»? Эти ребята выглядели вполне нормальными, а Крошка. Ти никогда снова не станет нормальным. Он повернулся к Дуайту.

— У вас есть работа? Мой отец юрист.

Дуайт презрительно фыркнул.

— Не сомневаюсь. А ты сколачиваешь немного деньжат, чтобы в один прекрасный день поступить в колледж?

Крошка Ти снова посмотрел на ночное небо.

— У вас есть работа?

— А ты хочешь узнать? Честная работа — это совершенно непонятная вещь для таких, как ты.

Крошка Ти пожал плечами. Он повернулся к Дуайту и сказал:

— Хотите, чтоб я заткнулся?

— Хочу, чтоб ты проявил ко мне уважение.

Крошка Ти выпрямился.

— Усек,— сказал он. Немного помолчав, добавил: — Сэр.

— Так-то лучше.

Когда они приехали, Крошке Ти не терпелось войти в дом. Его всегда интересовало, как живут другие люди.

— Ой, что с тобой случилось? — спросил Крошка Ти, оказавшись в полупустом доме. Его голос отозвался эхом. Пыли кругом было столько, что он расчихался.

— Что ты имеешь в виду?

Крошка Ти рассмеялся.

— Что-что... Ну взгляни на эту комнату. Сколько пылищи. Кто-нибудь у тебя убирается?

Дуайт хмуро поглядел на него.

— Думаю, ты и сам видишь. Слушай, ты ужасно много болтаешь.

— Прошу прощения. — Крошка Ти прошел по гостиной, включил торшер. Яркий свет хлынул в комнату, и она казалась теперь еще более пустой.

Внезапно его охватил страх — что-то тут было не то... Этот человек и его жилище оказались совсем не такими, как он себе представлял. Ему случалось бывать у некоторых семейных людей, например, у бухгалтера с толстой женой и двумя ребятишками — такие клиенты любили, чтобы с ними поработали руками и языком, и потом у них возникало чувство вины, они даже плакали. Крошка Ти и раньше с этим сталкивался. Причем он чуть ли не наслаждался их чувством вины.

Но он ничего не знал об этом типе, не знал, чего тот хочет. Джимми и Мирэнда встречали таких; они подробнейшим образом рассказывали ему о клиентах с закидонами и советовали быть с ними начеку. Он слышал о наручниках, которые врезаются в тело, о кольцах, которые надевают на член, таких тугих, что яички вот-вот лопнут, горячем расплавленном воске, о льде и прочих вещах, которые заталкивают в зад. Он считал, что с ним ничего подобного случиться не может. Он всегда имел дело со славными ребятами, такими, которые хотели только одного — чтобы их по-быстрому обслужили ртом. Он считал, что хорошо разбирается в людях. Пока что Крошке Ти везло.

Возможно, на этот раз счастье изменило ему.

Этот искушал его. Ну и что? Само По себе искушение не было злом. Злом было действие. Конечно, секс с этим мальчиком доставил бы удовольствие. Он стал бы лишь средством, уроком. И он должен сделать его мучительным. Это — единственное, чем он мог бы оправдать свои действия. Спасение через боль. Он сделает это ради мальчика, для его же пользы. Сделает так, чтобы наружность мальчика оказалась в соответствии с его порочным нутром.

Тело мальчика было гибким и гладким. Дуайт представил запах его нежной белой кожи, — и тут же подумалось о детской присыпке. Он представлял гладкую кожу мальчика, нежные всхолмления ягодиц, худенькие руки и ноги с неразвитой мускулатурой, покрытые только намеком на пушок.

Он подошел к Крошке Ти.

Почувствовав руку Дуайта на своем плече, Крошка Ти весь сжался, похолодел... Промелькнула мысль: мне надо пройти через это. Скоро это кончится, и, может быть, я смогу остаться здесь ночевать. Во всяком случае у него должна быть здесь кровать.

Крошка Ти повернулся к нему, стараясь сохранять спокойствие и маску «крутой парень», каким ему советовали быть его собратья по ремеслу, потому что иначе не выжить. Давай. Действуй, и покончим с этим.

Он протянул руку и прикоснулся к щеке Дуайта.

Дуайт отпрянул. Эта тварь прикоснулась к нему. Он отступил на шаг, задышал глубже, чаще.

— Вот что... — сказал он поморщившись. — Я тебе плачу. И я делаю первый шаг. Понятно?

— Да, сэр, — ответил мальчик. Ответил едва ли не шепотом.

Крошка Ти уронил свою дерзкую руку, и она, ударив его по бедру, повисла вдоль тела. Он стоял молча, выжидая.

Дуайт поспешно вышел из комнаты и направился на кухню. Он подошел к мойке и выглянул в окно. Виден был дом через дорогу, кухонное окно прямо напротив.

Хэйлзы... Толстый Майк, толстая Жанин и трое жирных детей — все семейство расселось за столом. Ужинали. Пировали... Дуайту было невыносимо смотреть на них. Свиньи. Все до единого. Глянув вниз, на мойку, он заметил таракана, прошмыгнувшего по хромированной поверхности в направлении мусоропровода.

Почему уже одно прикосновение так волнует? Может, отвезти мальчика обратно, может быть, я должен вернуть его назад? Ведь он не долго будет вести такую жизнь. Он слишком хорош, он выберется из трясины и вернется домой. Или выкарабкается с помощью школы. Или кто-нибудь убьет его.

Отвези его обратно, Дуайт. Нет, он не мог этого сделать. Дуайт думал о Джимми, о маленьком ублюдке, о том просчете, который он совершил с этим мальчишкой; подумал — и испугался: эта ошибка может погубить его... Он не должен ее повторять. Иначе рухнут все его планы. А планы его — воистину всеобщее благо. Отвези его обратно: Ты всего лишь клиент, один из многих других. Мальчишка не расскажет. Вероятно, он даже и не запомнит тебя.

Это верно. Так оно и есть. Но не дай ввести себя в заблуждение — внешность обманчива.

Там, в Галерее, он прямо-таки проходу ему не давал со своими причиндалами: вертел бедрами, поглаживал ширинку, очерчивал размеры своего хозяйства, отчетливо проступавшего сквозь тонкую ткань джинсов.

Еще один таракан юркнул в зияющее отверстие мусоропровода. Там его ожидало обильное угощение — готовый обед «Свэнсон», к которому Дуайт так и не притронулся.

Закрытая дверь манила. Крошка Ти стоял раздумывая, — что же этот тип делает? Уж очень он странный, по-настоящему странный. Крошка Ти говорил себе: а почему бы не уйти? Ведь вот она входная дверь. В конце концов, двадцатидолларовая бумажка у него в кармане. Самое неприятное для него в этой ситуации — это поиски обратной дороги.

Черт возьми! Но он же мог бы проголосовать. Запросто. Крошка Ти не сводил глаз с кухонной двери, за которой скрылся хозяин. Он даже не услышит, как Ти уйдет, если тот не будет шуметь. И свободен, и деньги получил, не отработав за них. Ступай, ступай сейчас же. Просто уходи и все. Но хозяин мог вернуться и увидеть, что комната пуста. Он был бы разочарован...

Кажется, он говорил что-то там о дочери? Семья Дуайта, вероятно, оставила его. Вот почему в доме такая пустота. Наверное, поэтому меня И подобрал. Просто чувствует себя одиноким.

Но почему все эти мысли, все эти соображения представляются не слишком убедительными? Почему он стоит на одном месте, будто к полу прирос, почему ведет себя как идиот?

Дуайт выключил воду и задернул занавески; теперь ему уже было не видно, что делается на кухне Хэйлзов. Он вздрогнул, услышав шаги за спиной. Обернулся и увидел ангела, тот смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу, и на лице его, словно приклеенная, застыла глуповатая бесхитростная улыбка.

— Мне помнится, я сказал тебе: инициатива исходит от меня.

— Знаю, простите, пожалуйста, — ответил Крошка Ти. — Я...

— Уходи отсюда. Я сейчас вернусь.

Крошка Ти повернулся и направился к выходу. В дверях Дуайт его остановил.

— Но еще лучше, — сказал он, — если ты сейчас же выпрыгнешь из своей одежки и заберешься на тот стол.

Крошка Ти долго смотрел ему в глаза, наверное, с минуту или больше. Сначала он присел на корточки и развязал шнурки. Потом, расстегнув пуговицу и молнию на джинсах, быстрым ловким движением стащил их с себя. И наконец, скрестив на груди руки, сдернул через голову майку. Взглянув на Дуайта, он улыбнулся глуповато-беспечной улыбочкой, пересек комнату, подошел к столу и, запрыгнув на него, улегся на спину. Раздеваясь, Дуайт не чувствовал ничего, кроме тяжелого биения сердца; он в упор смотрел на мальчика, нагишом лежащего на кухонном столе. Ноги его были подняты и согнуты в коленях: он ждал.

Почему Дуайту так трудно дышалось? С трудом стащив с себя штаны, он отбросил их в сторону. Его охватило дикое возбуждение — эрекция была настолько мошной, что член, взмывая вверх, с силой ударил его по обвислому животу.

Это должно стать уроком. Все это своего рода наказание.

Он посмотрел на мальчика, потом стянул через голову фуфайку. Его била дрожь.

Желает ли Дуайт этого мальчика? Нет, как к объекту секса он к нему равнодушен. Но это надо было сделать ради его же пользы. Мальчик сам виноват, он заслужил это наказание.

Дуайт почувствовал, как в нем вскипает ярость. Маленький бродяжка заслуживает примерного урока. Дуайт шептал: «Для твоего же блага, щенок сопливый, для твоего же блага, дерьмо вонючее. Вот сейчас мы посмотрим, кто здесь хозяин. Ты получишь прекрасный урок, ты обретешь свет, ты, мразь... Ненавижу тебя, ненавижу и всегда буду ненавидеть. Увидим, как тебя полюбит Господь. Уж я позабочусь о тебе, позабочусь...»

Направившись к столу, Дуайт задержался на секунду и погасил свет. Комната заполнилась серебристым свечением — мальчик с мужчиной стали тенями в лунном свете.

— Закрой глаза, — проговорил Дуайт громко и отчетливо, так, что бы мальчик услышал его.

Он быстро скользнул ладонями по обнаженному телу мальчика. Большими и указательными пальцами обеих рук он захватил соски на груди Крошки и принялся крутить их и дергать до тех пор, пока тот не закричал от боли. Дуайт думал: какое же усилие надо приложить, чтобы чувствительная плоть отделилась от тела и соски остались у него в руках.

Мальчик кричал и извивался на столе.

— Заткнись, парнишка! Заткнись. Это для твоего же блага.

Крошка Ти отбивался, молотил Дуайта ногами, стараясь оттолкнуть его. Потом, изогнувшись, соскользнул со стола и бросился бежать. Дуайт настиг его у двери, ухватив за волосы, рванул на себя.

— Нет, — проговорил он, тяжело дыша, — ты должен получить свой урок. И клянусь Христом, ты его получишь. — Дуайт шепотом повторял: — Клянусь Христом.

Дуайт притянул мальчика к себе, обхватив руками извивающееся тело.

— Пожалуйста, мистер, отпустите меня. Я не хочу, чтобы вы меня искалечили. Пожалуйста, позвольте мне уйти. Я никому не скажу, обещаю.

— Нет, ты не уйдешь. Ложись на стол. — Дуайт обвил рукой шею мальчика и сдавил горло так, что почти перекрыл доступ воздуха. Он все сильней сжимал тоненькую шейку; одно резкое движение — и хрустнули бы шейные позвонки. — Ты сделаешь то, что я сказал.

Мальчик затих. Дуайт ослабил хватку настолько, что тот смог кивнуть, выражая готовность подчиниться.

— Хорошо, а теперь возвращайся на стол и прими епитимью.

Дуайт протянул руку и выдвинул ящик кухонного стола. Он шарил

В ящике, узнавая все предметы на ощупь: ложки, лопаточки, проволочные венчики... Наконец рука его наткнулась на кухонный нож. Он вынул его. Мальчик снова лежал на столе. Дуайт адаптировался к темноте и видел: глаза мальчика блестят от ужаса, он весь дрожит. Бог мой. Хороший ученик, он готов к обучению.

— Не надейся, что я этим не воспользуюсь, молодой человек. — Дуайт покрутил перед Носом Крошки Ти ножом. — Я мог бы вспороть тебе брюхо, как свинье, потому что ты и есть последняя свинья, ни минуточки не колеблясь.

Мальчик не сводил глаз с ножа.

— Лежи спокойно. Не двигайся.

Дуайт подошел к кухонному буфету и достал моток бельевой веревки. Он быстро связал руки мальчика перед грудью, затем связал лодыжки.

— Необходимый элемент образования. — Дуайт близко придвинул к нему лицо. — По крайней мере, для тебя.

Оставив мальчика лежащим на столе, он подошел к другому ящику и вернулся с полотенцем. Скомкав его, приказал:

— Открой рот.

— Пожалуйста, сэр, я не буду кричать и шуметь. Обещаю.

— Открывать тебе рот силой? Тебе этого хочется?

Мальчик раскрыл рот. Дуайт запихнул туда тряпку, глубоко вдавив ее в горло, пока не почувствовал, что кляп сидит плотно.

— Очень хорошо, — прошептал он.

Дуайт провел руками по телу мальчика, ощущая юную шелковистую кожу. Его рука задержалась у левого соска мальчика. Он оттянул его так, что кожа вокруг соска туго натянулась. Мальчик извивался от боли, брыкаясь связанными ногами.

Мальчик даже не знает, что такое боль. Пока еще не знает. Дуайт взял нож и одним быстрым горизонтальным движением отсек сосок. Крик в горле мальчика под кляпом достиг крещендо. Он лягался и брыкался на столе, как дикое животное. Дуайт нажал на живот мальчика, удерживая его в лежачем положении, чувствуя всё усиливающийся теплый ток крови под своими пальцами и непрерывные судороги боли маленького тела.

— О мой Бог, я искренне сожалею, что обидел тебя, — бубнил Дуайт. — Мне отвратительны мои грехи, я страшусь утраты рая и мук ада.

Постепенно судорожные движения тела и невнятное бормотание мальчика стали ослабевать.

— Но более всего я сокрушаюсь, что они оскорбляют тебя, Господи, тебя, кто так добр и кто заслуживает моей горячей любви...

Дуайт швырнул мальчика на живот, прижав его лицо к столу. В бледном серебряном свете луны ягодицы мальчика светились.

— Это научит тебя, — шептал Дуайт. — Это исцелит тебя.

Дуайт склонился ниже, воспользовавшись рукой, чтобы ввести свой член в узкое отверстие между ягодицами мальчика.

— Если бы ты мог воспринять каким-нибудь другим образом, — закрыв глаза, произнес Дуайт и вошел в тело мальчика, продолжая помогать себе руками. Щель была сухой, и проникновение было трудным. Но это надо было сделать. В конце концов, от этого мальчику будет только лучше.

Если я смогу спасти хотя бы одного из них, даже одного, тогда я восторжествую.

Дуайт нажимал изо всех сил, яростно продвигаясь дальше, пока наконец кольцо тугих мускулов не подалось. Его немедленно окружили тепло и кровь, и он вздохнул.

В этом нет удовольствия, только обучение. Он прочистил горло и принялся за свою молитву, прерывая се резкими толчками, от которых Крошка Ти подвывал, пока не затих.

Это было спасение мальчика. Бог узнает... и поймет.

Глава 10

Мрак.

Он настолько ощутим, что кажется, протяни вперед руки — и схватишь его, обнимешь, прижмешь к себе. Но в этом мраке что-то есть — масленистое, шевелящееся. И дурно пахнущее.

Это зло.

Он боится пошевелиться, боится, что даже легчайшее движение выдаст его этому существу, скрывающемуся в темноте, и оно увидит, где он находится.

Тогда существо схватит его. .

И он умрет.

Он чувствовал, что не должен шевелиться. Невозможность двигаться в этом жутком мраке сковывает и давит на него. Но иная возможность настолько ужасна, что ее трудно вообразить. Но и не обнаруживая себя ни единым звуком, он ощущает кожей, что это существо приближается.

Тогда он делает рывок и бросается наугад головой вперед. И зло со страшным шипением поднимается ему навстречу. Он открывает рот, чтобы закричать, но голос не повинуется ему.

Ричард Гребб проснулся в поту. Сердце его гулко колотилось. Сон оставил в нем ужасную тревогу, во рту пересохло, словно он набит ватой. Сев на диване, он провел дрожащей рукой по своим редеющим волосам и надел очки в тонкой оправе. Окинув взглядом кабинет, он попытался успокоиться — вот его дубовый письменный стол, тесты по технологии, выстроившиеся на полках, вот потертый стул с зеленым кожаным сиденьем, диван, на котором он задремал, — годами знакомые и привычные ему вещи. На декоративных часах, отделанных медью и кобальтом, некогда стоявших в спальне его матери, когда он был ребенком, было 6 часов 45 минут. Через пятнадцать минут начнется собрание одержимых сексом. Он спрыгнул с дивана и поспешил вниз переодеться.

Пока Ричард ехал на своем «шеви селебрити» в южную часть города, к униатской церкви на улице Голливуд, он обдумывал, что скажет группе сегодня. На прошлой неделе он признался в своей склонности к Джимми Фелзу, сказал о своем страхе, что это влечение может расцвести и стать «действием».

А теперь он это действие совершил. Что же сказать им? Он был не единственным священником, посещавшим собрания одержимых сексом, но при этом Ричард чувствовал: все прочие члены группы смотрят именно на него так, словно их спасение находится у него в руках, как у существа близкого к Богу. Было и еще одно обстоятельство. Когда в ходе собрания каждый сообщал, сколько времени насчитывает его или ее праведная жизнь, Ричард в прошлый раз сказал, что вел себя таким образом три месяца. На этих собраниях Ричард вообще-то еще острее чувствовал себя человеком конченым, обреченным, рабом собственной сексуальной извращенности — ведь он надеялся не столько на себя, на Господа, сколько на помощь этих сборищ. А многие, кто их посещал, страдали от сексуальных проблем столь серьезно, что кончали тюрьмой, гибли их семьи, разрушались карьеры. Некоторых заживо пожирали душевные болезни. Ричард думал о Гэри Мартине, парне, который больше не приходит на их собрания, потому что его поместили в клинику Зеллера в Пеории. Гэри Мартин мастурбировал голым... в час пик у края платформы надземки поблизости от поля Ригли.

Но, размышлял Ричард, уже самого искушения, борьбы с ним, если даже оно никогда не становилось «действием», вполне достаточно. (О, как легко испарялась не удерживаемая ничем в минуты слабости его трезвость.) И тогда — снова один на площади. Иногда это казалось почти непреодолимым.

И перед Ричардом возникало видение: он, закрывающий свой гараж и садящийся в машину с включенным мотором. Так он сидит до тех пор, пока исчезают все страдания и вся борьба.

Но он понимал, что самоубийство — не выход.

А что выход? Где он?

— Меня зовут Ричард, я прохожу цикл реабилитации в связи с сексуальной одержимостью.

— Привет, Ричард.

Ричард огляделся: пятеро мужчин и одна женщина сидят вокруг покрытого шрамами и царапинами деревянного стола, перед каждым легкая пластиковая чашка. Рядом с некоторыми пачки сигарет. Кое-кто положил руки на свои экземпляры книги «Надежда и возрождение», как если бы вся сила была именно в них. На лицах напряженное внимание: всегда легче проявлять сочувствие к несчастьям других, всегда проще наблюдать со стороны. Даже этим людям, искренне мучимым раскаянием.

— Я, — сказал Ричард со вздохом, — прожил последние два дня после нашей встречи в состоянии трезвости.

Он чувствовал, что язык отказал ему, волна стыда бросилась жаром в лицо. Подняв свою чашку с кофе, он нервно отхлебнул немного теплой сладковатой жидкости. Это давало ему иллюзию включенности в какое-то занятие, давало повод помолчать. Он снова чувствовал себя школьником, пойманным на месте преступления и краснеющим за свой поступок. Подняв глаза, он посмотрел на группу людей. Каждый из них понимал, что он чувствует в эту минуту, потому что они чувствовали то же. Но никто из них не был человеком Бога.

— На прошлой неделе я рассказывал о Джимми Фелзе, мальчике, живущем по соседству. После нашей встречи я снова увидел его, беспомощно лежащего на тротуаре на Кенмор-стрит, поблизости от отеля «Соверен». Он весь дрожал. Кто-то сделал с этим мальчиком нечто ужасное. Ему причинили боль. Он был почти без сознания и едва мог говорить. Я должен был помочь ему. Клянусь именем Божьим, мои намерения были чисты. Я поднял его на руки и отнес в дом.

— И тогда что-то произошло? — спросила Элинор,сварливая пожилая женщина. В течение многих лет Элинор, когда ее настигала тяга к вакханалиям, встречалась с мужчинами днем в магазинах и отвозила их в комнаты мотелей. Ее семья не имела понятия об этом.

— Нет. — Ричард покачал головой. — Я сказал уже вам, мои мотивы были чисты. Он пробыл у меня ночь, и хотя искушение было сильным, я не поддался ему. Я читал Библию, читал «Надежду и возрождение», делал все возможное, чтобы не думать ни о чем телесном. — Он оглядел группу, заметив некоторое смущение присутствующих. — Я старался не думать о физическом, о сексуальном.

Ричард сделал еще один глоток кофе и продолжал.

— Но то, что случилось с мальчиком, было настолько ужасным, что его мучили кошмары. И ночью он кричал. В какой-то момент я встал и пошел его утешить. Я не мог не сделать этого. И, когда я обнимал его, сидя на кровати, я почувствовал возбуждение.

— Вы что-нибудь сделали мальчику? — спросил Ричи, упитанный рыжий мужчина, который, по-видимому, не представлял себе иного поворота событий.

Нет, собственно говоря, ничего такого не случилось. Но мальчик почувствовал мою эрекцию и понял. Он подумал, что я ничем не отличаюсь от тех его клиентов, которые платят ему за секс. Даже хуже, потому что я даже не был достаточно честен, чтобы заплатить ему за это деньги.

Ричард посмотрел вниз, на стол, и прошептал:

— Я предал его.

Элинор подала голос:

— Потому что вы были возбуждены? Черт, нам стоило бы использовать для наших встреч заведение Мак-Кормика, если мы захотим предаваться самобичеванию, как только впадем в возбуждение.

Ричард благодарно посмотрел на нее: глупость спасла его от приступа слезливости, а он чувствовал, что слезы вот-вот польются.

— Дело не в том, что я возбужден (а может быть, именно в этом?), — размышлял Ричард. — Дело в том, что я оказался бы способен на большее, если бы он не убежал. А он убежал в холодную декабрьскую ночь. Он шел на все, только бы сбежать от меня. Вот что страшно.

— Эй, Рич, мы здесь не для того, чтобы жалеть себя. Все мы ошибаемся. Вспомни, наши пристрастия сбивают с толку, они сильнее и коварнее нас. У тебя был срыв, и у меня тоже.

Это был Эд, уже судимый за насилие, бывший преподаватель русской литературы в Нортвестерне. Он старался поймать взгляд Ричарда и удержать его, не позволяя ему отвести глаза.

— У тебя проблема. У нас у всех проблемы. Множество людей страдает от таких проблем, столь же серьезных или даже хуже, чем наши. Мы еще везучие... у нас достаточно самосознания, чтобы приходить сюда, помогать себе и друг другу. Итак, ты говорил, что...

— Я просто почувствовал, что потерял контроль над собой, силу сказать «нет» своим чувствам. Я знаю, что не должен так настойчиво стараться взять их под контроль, надо предоставить всему идти своим чередом и довериться Богу...

Ричард вытер слезу.

— Это трудно даже священнику. Передать право на свою жизнь Богу, который возложил на тебя столь тяжелый крест. Я чувствую себя как тот парень, который пару раз в том месяце приходил на наши собрания. Как его звали? Дуайт? Кажется, на самом деле (и мы это поняли) он приходил сюда, чтобы выведать, где можно подцепить детишек.

— Мы не знаем точно, зачем Дуайт сюда приходил и почему перестал ходить, — заметил Эд.

Ричард вздохнул: может быть, наступило время дать слово кому-нибудь другому. Он мог бы сказать еще так много, но какой в этом прок? Могла ли вся эта бессмысленная болтовня что-то изменить в его жизни, если в воображении непрестанно возникал образ этого мальчика? А когда утром он обнаружил пятна на простынях и. вспомнил почти безволосые мужские тела, преследующие его даже во сне, не мог избавиться от чувства вины и ненависти к самому себе. Он прекрасно помнил этого Дуайта: ничем не примечательный тип с дряблым телом и редеющими волосами — личность, мимо которой пройдешь на улице и тут же забудешь навсегда. Но от него оставалось четкое ощущение зла. И все же, несмотря на это, ему хотелось, чтобы Дуайт ходил на их встречи. Он именно тот человек в их группе, у которого те же проблемы, и Ричард надеялся, что они смогут поддерживать друг друга. Хотя он так и не почувствовал, что этот человек близок ему.

Кто же еще, подумал он, смог бы стать ему близким?

Когда встреча окончилась, Ричард поднял воротник своего пальто, сунул руки глубоко в карманы и направился сначала к восточным кварталам, а затем повернул к югу, на Шеридан-роуд. Холодный вечерний воздух, пронизанный влагой, предвещал снег. Ощущать его на своем лице было приятно. Это отвлекало от мыслей о встрече.

В последнее время ему стало казаться, что встречи не очень-то помогают. Ричард, похоже, утратил первоначальный свой энтузиазм. Он вспоминал, как тяжело ему было сделать первый шаг, принять решение посещать собрание, вспомнил, как дрожал, когда ехал на него, как -чуть не попался автоинспектору в лапы, когда помчался на красный свет, слишком занятый своими мыслями. Но он не забывал, как много дала ему группа. Как раскрепостило сознание того, что кто-то разделяет его тайну. Встречи помогали преодолевать искушения, и к Ричарду вернулась вера в исцеление, хотя его братья и сестры по несчастью предупреждали, что это недостижимо.

Ричард перешел Шеридан-роуд, направляясь к восточной части улицы, чтобы защититься от ветра и колючего, смешанного с дождем снега.

Но уже через три месяца после первого собрания его ликованию пришел конец. Все началось с появлением нового служки Марка Фаулера — тогда-то Ричард почувствовал, что прежние искушения вернулись к нему. Он смог заставить себя не тронуть мальчика, который доверчиво рассказывал ему о своих подростковых огорчениях; о невозможности попасть в школьную баскетбольную команду.

Но Ричард веем нутром ощущал шелковистость соломенных волос под своими пальцами, когда искушение все же стало одолевать его. Нет, с этим мальчиком у него ничего не было: только прикосновения исподтишка, похлопывания по плечу, поглаживание по шее. Мальчик так и не понял, что Ричард хотел коснуться не только его волос и плеча, он желал, чтобы оба они, обнаженные, лежали рядом в постели.

Тогда группа снова помогла ему, помогла побороть соблазн. Так почему теперь утратила свою магическую силу? Почему теперь казалось, что эти встречи лишь бессмысленные ораторские упражнения? Пустые слова, которые повторялись бездумно, не имея под собой никакой жизненной основы.

Иногда ему казалось, что впереди у него сплошной мрак.

Внезапно, обогнув угол и выйдя с Шеридан-роуд на Фостер-авеню, Ричард остановился. Там, у дверей мотеля, стоял очень красивый мальчик.

На вид лет четырнадцати, похож на грека. Казалось, что в свете уличных фонарей его кожа, кожа юного греческого бога, мерцает — бледная и безукоризненная. У него были черные кудрявые волосы и такие темные глаза, что даже на расстоянии ста футов Ричард мог с уверенностью сказать, что они сливаются со зрачками. Высокие скулы и резко очерченный нос подтверждали его греческое происхождение. Одет он был в джинсовый пиджачок с серой водолазкой под ним, джинсы и теннисные туфли. Мальчик стоял возле мотеля и наблюдал за проходящим транспортом.

Ричард почувствовал дурноту. Он знал, что это ощущение вызвано чувством вины, вины из-за того внезапного приступа желания, который он испытал при виде мальчика.

Нет, ты не можешь это сделать. Пожалуйста, Боже, дай мне силы. Я только что вышел со своего собрания. Я сильней этого. Мысли беспорядочно метались, роились и сталкивались в голове Ричарда, распадаясь на бессвязные обрывки по мере того, как он, улыбаясь, приближался к мальчику.

Подойдя на расстояние, с которого уже можно было завязать разговор, Ричард стал внимательно изучать его лицо, глаза с тяжелыми веками, сонными или даже сладострастными, уголки полных ро зовых губ, опущенных так, будто мальчик был недоволен чем-то и хмурился.

— Привет. — сказал Ричард, сердце его подпрыгнуло к горлу и глухо забилось. — Как дела?

Мальчик быстро взглянул на Ричарда и снова перевел взгляд на проходящий транспорт.

Ричард остановился рядом с мальчиком, потирая руки и переминаясь с ноги на ногу. Что сказать еще? . — Холодная ночь.

— Да. — Мальчик снова посмотрел на него, и глаза их встретились.

Ричард с трудом проглотил слюну, чувствуя, как цепенеет от одного взгляда мальчика.

— Ты хочешь чего-нибудь?

Ричард молча говорил себе: повернись и иди прочь. Но его ноги будто приросли к земле.

— Ничего я не хочу, — ответил мальчик.

Ричард закрыл глаза: он ненавидел себя.

— Живешь здесь поблизости?

Мальчик впервые улыбнулся ему, показав ровный ряд белых зубов.

— Здесь, там, везде...

— А, — сказал Ричард. — Так значит, ты сам по себе?

— Можно сказать и так.

Снова и снова внутренний голос убеждал Ричарда — ничего больше не говори. Но он сказал эти слова:

— Тебе нужно место для ночлега?

Ричард выразительно смотрел на мальчика: чувство вины, страх и ненависть к себе исчезали под давлением желания.

— Место для ночлега? Может быть, и нет, — сказал мальчик. — Но, конечно, я не отказался бы от нескольких баксов.

Ричард кивнул:

— Сколько ты хочешь?

— Двадцать?..

Ричард закусил губу и сказал:

— Согласен. Хочешь снять комнату здесь?

— Конечно, но слушай, я не хочу, чтобы меня отодрали.

— Как скажешь.

Они двинулись к мотелю, когда Ричард вдруг вспомнил, что у него в кармане только три или четыре доллара.

Вот и выход, подумал он. Теперь у тебя есть извинение. Отправляйся-ка домой, где тебе и место. И можешь заниматься онанизмом, вспоминая это прекрасное греческое лицо, эти чеканные черты. Но сказал он нечто другое:

— Слушай, мне надо разменять немного денег. Вон там, возле «Макдоналдса», есть автомат. — Ричард обернулся и показал направление. Там как маяк светилась на фоне зимней ночи «Золотая арка». — Подождешь меня здесь? Я вернусь через пару минут.

— Холодно, давай поскорее.

Ричард заторопился по Фостер-авеню к «Золотой арке» — к машине, выдающей деньги по кредитным карточкам. Это последний раз, обещал он себе, последний.

Подойдя к «Макдоналдсу», он различил вдруг при свете витрин знакомую фигуру; мальчик стоял к нему спиной, но и так было ясно: он останавливал прохожих.

— Эй, мистер, не найдется ли у вас немного мелочи? Я голоден. — Мальчику приходилось напрягать голос, перекрывая шипенье шин и вой ветра. .

Это был его голос. Он не мог ошибиться — голос Джимми.

И священника охватил такой стыд, что он враз почувствовал себя совершенно больным. Бог мой, что я делаю?

Ричард оглянулся на маленького грека, который ожидал его в отдалении.

Неужели я ничему не научился?

Мальчик обернулся, и их глаза встретились. Джимми!

Джимми увидел отца Гребба и от отвращения закрыл глаза. Мать твою. Я ничего не могу сделать, чтобы не столкнуться с этим типом. Он отвернулся от священника и, коснувшись рукава пальто пожилой женщины, заныл:

— Леди, пожалуйста, вы не можете дать мне немного мелочи?

Джимми просил милостыню всю неделю.

Несколько дней назад он пытался заниматься проституцией, но не мог — у него выступала испарина и начинал болеть желудок, как только парни приостанавливали свои машины, чтобы приглядеться к нему. Кончалось тем, что он убегал, тщетно пытаясь подавить ужас и добраться до того места на улице, где он мог бы не испытывать чувства страха.

У «Макдоналдса» он клянчил мелочь в надежде набрать достаточно, чтобы купить гамбургер и пачку сигарет. И вот на тебе — за ним увязался этот извращенец поп.

Женщина порылась в кармане своего черного шерстяного пальто и вытащила четвертак.

— Не трать только на наркотики, — сказала она и заторопилась прочь.

— Я могу тебе помочь, Джимми. Что тебе нужно?

Голос звучал совсем рядом, но Джимми даже не обернулся.

— Мне нужно только одно, чтобы ты, мать твою, убрался прочь.

— Я понимаю тебя, Джимми.

Джимми поежился. Ему было неприятно, что этот человек называл его по имени. Он не знал, почему точно, но это было как-то неуместно. Он обернулся, увидел бледно-голубые глаза священника, его бескровные тонкие губы и то, как тот дрожал от ветра и снега.

— Ты ни черта не понимаешь, но если у тебя есть для меня немного денег — прекрасно, а нет, так проваливай.

Но тут же Джимми передумал и сказал:

— К черту деньги! Лучше отцепись от меня.

Ричард прекрасно понимал, что кроется за бравадой мальчика. Он видел страх в его глазах, но голод оказывался сильнее.

— Надеюсь, ты разрешишь мне объясниться с тобой. Мне очень жаль, Джимми, что это случилось у меня дома. Обещаю тебе: такое никогда больше не повторится.

— Верно, — ответил Джимми и разразился оскорбительным смехом. — Потому что я никогда к тебе не пойду.

— Я это понимаю. Я только хочу, чтобы ты знал, как мне жаль.

Ричард оглянулся и посмотрел на улицу: по Бродвею шли машины; выпавший снег еще был белый, но уже впитал в себя пленку жирного смога. К утру он станет серым.

— Я хочу, чтобы ты знал: какие бы проблемы у тебя ни возникли, я всегда готов помочь.

Он замолчал на минуту, вглядываясь в глаза мальчика с надеждой, что ему удается пробиться сквозь глухую стену недоверия.

— Я могу тебе помочь, уверяю.

— Знаю, что это за помощь такая — оргазм, верно?

— Нет, Джимми. Клянусь...

Мальчик отвернулся от него и побежал догонять внешне весьма процветающего джентльмена в ярко-синем пальто. Джимми, улыбаясь, клянчил у него деньги.

Человек оттолкнул его.

Ричард порылся в кармане. Вытащил все содержимое и, подойдя к Джимми, протянул ему карточку и несколько долларов.

— Это-то, по крайней мере, ты можешь принять от меня? Ступай отсюда, Джимми, купи себе чего-нибудь поесть. Тебя прошу об одном: сохрани эту карточку и, если когда-нибудь тебе понадобится помощь, если захочешь поговорить с кем-нибудь или переночевать в тепле, что угодно — приходи. Могу я тебя просить об этом?

Джимми молча уставился на него. Так же молча он повернулся и пошел прочь, направляясь через парковочную площадку к северной части города — косо летящие хлопья снега и вечерний сумрак поглотили его. Карточку священника он положил в карман своей куртки.

Глава 11

Фостер-авеню-бич на севере Чикаго — отличное место для прогулок. Там есть парк, огибающий озеро Мичиган к югу от пляжа. Длинная и узкая площадка для парковки машин отделяет парк от полоски пляжа. И каждую ночь, в любую погоду, на этой площадке останавливается множество машин. Одни, как не знающие покоя животные, медленно движутся по площадке: взад вперед, взад-вперед. Другие стоят неподвижно, с мордами радиаторов, обращенными к дороге.

Как правило, в этих машинах находятся только мужчины. Они часами сидят и наблюдают, как другие мужчины медленно проезжают мимо, поворачивая головы, выискивая и высматривая, но в темноте можно разглядеть лишь оранжевый огонек сигареты, то гаснущий, то ярко вспыхивающий.

Карлос Гарсия в свои пятнадцать лет уже знал все об этом парке и о нравах его завсегдатаев. Многие из постоянных посетителей восхищались внешностью кубинского мальчика — длинные черные волосы, намечающиеся усики на верхней губе, высокий, угловатый, с гладкой кожей и большими глубокими карими глазами, обрамленными длинными черными ресницами. Карлос посещал парк не для заработка. Он приходил сюда встречаться с мужчинами.

Мужчины с раннего детства были частью жизни Карлоса, единственного мальчика в семье, состоявшей только из женщин — матери, бабушки и трех сестер. Он вырос, играя в куклы, а во время игры любил переодеваться в кубинские платья своей бабушки, в которых она когда-то ходила в ночной клуб — расшитые блестками черные платья, взрывающиеся красками тропических цветов и листьев.

Но пришло время, когда мать Карлоса заставила его расстаться с куклами и переодеванием. Она вытолкнула его из дома со словами:

— Пойди погуляй, Карлос, поиграй с другими мальчиками. Видишь, они гоняют мяч. Ступай, это пойдет тебе на пользу. Мальчики не должны сидеть дома взаперти с матерями.

Так Карлос научился бродить по улицам Чикаго, узнавая многое об их нравах. Впрочем, мальчики игнорировали его, отвергая с презрением. Они знали все о его раннем детстве, о женском окружении и дразнили его, имитируя губами звуки поцелуев и называя его извращенцем и бабой.

Год назад Карлос попал в мужской туалет на Ардмор-бич. Это шлакоблочное сооружение, открытое только в летний сезон, было очагом сексуальных развлечений.

Забредя туда как-то летним днем, Карлос целый час переходил из кабинки в кабинку, читая надписи, нацарапанные на ржавых металлических перегородках: призывы трахаться, сосать, номера телефонов, описания пристрастий, антипатий, физические характеристики партнеров.

Карлос не подозревал раньше ни о чем подобном. По мере чтения сердце его билось все быстрее и быстрее, он чувствовал, как кровь приливает к щекам, окрашивая их румянцем. Ему стало жарко. Придя сюда в третий раз, Карлос встретил здесь мужчину. Это был человек много старше его. У него были темные с проседью волосы и густые усы. Переваливаясь, он вышел из соседней кабинки. Сильная эрекция его была очевидной: пенис торчал, плавки цвета хаки были спущены до икр; подойдя к Карлосу, он, не произнося ни слова, сунул свой член в рот Карлоса. Нескольких секунд было достаточно, чтобы воспользоваться услугами мальчика. Он удалился — так и не сказав ему ни слова.

Ощущая вкус семени этого человека в горле, Карлос последовал за ним и увидел, что мужчина сразу же присоединился к своей жене и двум сыновьям, ожидавшим его на пляже на одеяле.

Так это началось. С тех пор Карлос почти каждый день проводил в поисках... чего? Он никогда не мог бы объяснить этого. Хотя скоро убедился, что мужчины охотно пользовались его гладким плоским животом и задом, как и ртом. Карлос не мог сказать, чтобы секс был ему приятен. Ему нравились сами прогулки. Ему нравились слова, которые иногда произносили мужчины, хваля его внешность, говоря, как он красив. Часто он ловил себя на том, что во время акта мысли его были где-то далеко, он мечтал, что когда-нибудь потом мужчины будут с ним говорить по-дружески, разделять часть своей жизни.

Но они никогда этого не делали.

Карлос понимал, что большинство мужчин женаты и должны торопиться домой. Вероятно, к жене, которая недоумевала, где ее супруг пропадал так долго. Не раз ему случалось бывать в машинах с мужчинами и видеть сумки с продуктами на заднем сиденье, и он понимал, что это предлог, чтобы улизнуть из дома.

Потом они оставляли его одного, обычно не сказав даже и слова благодарности.

Именно тогда Карлос испытывал чувство раскаяния. Это чувство охватывало его всего, вызывая тошноту и наполняя отвращением к себе. Каждый раз, когда он опускался на колени или наклонялся к какому-нибудь незнакомому мужчине, он обещал себе, что это в последний раз. Что никогда больше он не допустит, чтобы им пользовались.

Он ведь уже понимал, что слишком хорош для этого.

Однажды он даже пошел в церковь и поставил свечку в надежде, что Господь услышит его молитву, его горячие просьбы. Бог должен помочь ему жить праведной жизнью. Но, увы, Бог, кажется, так и не услышал его. Потому что уже на следующий день Карлос оказывался на Ардмор-бич и дальше, в южной части Чикаго, в парке возле Фостер-авеню-бич, на коленях перед каким-то женатым мужчиной среднего возраста и сосал его член. И все же он продолжал надеяться, что наконец-то какой-нибудь мужчина заговорит с ним, даже сделает строгое внушение, скажет, например, что он получит СПИД, если не будет проявлять осторожность, или скажет, что его место дома с мальчиками его возраста... и все в таком духе. У него оставалась надежда.

Рано или поздно, думал он, пряча эту мысль в укромном уголке сознания, он встретит человека, который окажется непохожим на всех и заинтересуется им. Больше того, в толпе безымянных и равнодушных к нему людей он найдет человека, который полюбит его.

Молодой человек, сидевший с Карлосом в машине, так и не ответил на его взгляд. Застегнув свои джинсы, он вперился в ветровое стекло. Вытащил сигарету из кармана рубашки и закурил ее, наполнив маленький «мустанг» едким запахом горелых спичек и дыма. Карлос смотрел на яркий огонек его сигареты, когда человек делал очередную затяжку.

«Посмотри на меня», — посылал ему мысленный сигнал Карлос. — «Посмотри на меня, поговори со мной».

Человек попыхивал сигаретой и смотрел на проезжавший мимо красный «игл талон».

Карлос откашлялся и прошептал:

— Это было хорошо... не так ли?

Человек продолжал смотреть в окно, не слыша его.

— Да, — сказал он вдруг, — это было потрясающе, — но в тоне его голоса не звучало и нотки эмоции. По выговору он был жителем южной окраины Чикаго — грубый резкий акцент.

Карлос оглядел приборную доску и увидел смятый конверт. Он разгладил его и, взяв ручку, которую заметил раньше в боковом кармане на дверце машины, стараясь писать разборчиво, вывел свое имя, фамилию и номер телефона. Он передал конверт мужчине:

— Позвони мне сегодня вечером, ладно?

— Конечно.

— Ты обещаешь?

Мужчина вздохнул:

— Да, я обещаю. Слушай, мне пора. Как-нибудь увидимся. Он повернул ключ зажигания, и машина заурчала, возвращаясь к жизни. Радио, настроенное на волну WXRT, играло «Роксану».

— Я буду ждать твоего звонка. Так не забудь, ладно? Карлос открыл дверцу.

Не забуду.

Карлос следил за отъезжающей машиной, зная, что он больше никогда ничего не услышит об этом парне.

Дуайт Моррис направил свою черную «тойоту» от Лэйк-Шор-Драйв к выезду, откуда можно было добраться до парковочной площадки на Фостер-авеню-бич. Было темно, и зимнее небо казалось серебристым у горизонта и похожим на слюду. Наступало лучшее время для прогулок в парке — никаких тебе бегунов трусцой, велосипедистов и детей (все нормальные законопослушные граждане находятся дома), и парк наполнялся разного рода извращенцами. Подходящее время для сбора урожая. Время жатвы. Долго искать не придется.

Из белого «мустанга» вышел испанский мальчик.

Да, подумал Дуайт, сбрасывая скорость, время повернет вспять жизнь этого мальчугана.

Спасение из рук Дуайта Морриса. Он вытянул шею, чтобы взглянуть на мальчика и убедиться, что тот уловил его взгляд. Карлос и прежде видел черную «тойоту». Хозяин ее был человеком ничем не примечательным. Каждую неделю через этот парк проходила Целая орава таких, как он.

Но Карлос заметил, что человек явно заинтересован им. И этот интерес ободрил и в какой-то мере утешил его после того случая, когда мужчина пренебрег им. Он обернулся, чтобы не упустить взгляда незнакомца, установить контакт с ним. Он видел, как машина двинулась к северу, зная, что, сделав круг, она снова проедет мимо него. Своеобразный ритуал. Женатые осторожничали, опасаясь ареста за гомосексуальные домогательства в городском парке Чикаго.

Важно, чтобы тот парень убедился: он, Карлос, не коп.

Дуайт действительно направился на север, где Фостер кончалась тупиком на парковочной площадке. Там он повернул обратно. Но сегодня здесь слишком людно, и он решил уехать: могут увидеть, как он посадил мальчишку в машину, начнутся расспросы...

Он покачал головой. Никого не волнует судьба этих ребят. Человеческие отбросы. Но большинство из них не хотело бы оставаться на ночной улице в одиночестве. В машинах он видел зеркальное отражение себя самого.

Неужто все они так же мучились? Неужто и их так же соблазняли и манили эти маленькие извращенцы?

Спик ^[8] шел по проезжей части впереди машин. На нем были белые штаны в обтяжку и черный кожаный пиджак. Он покачивал бедрами. Дуайт притормозил, поравнявшись с ним. Мальчик остановился и смело взглянул прямо на Дуайта. Улыбнулся ему, сделав движение рукой к паху. Можно было не сомневаться на счет этой маленькой шлюхи.

Дуайт остановил пикап на ближайшей парковочной площадке.

Карлос, уверенный, что мужчина ждет его — он заметил проблеск интереса в его глазах, — подошел к пикапу и заглянул в него. Слава Богу, что этот не стал обнажать свой член, как это делают многие из них. Когда мужчина посмотрел на него, Карлос улыбнулся. Человек нажал на кнопку, и окно открылось.

— Холодновато сегодня вечером, ты не думаешь?

Голос человека был теплым, полным сочувствия. Карлос пожал плечами:

— Да, но я люблю гулять. Холод возбуждает.

Карлос смотрел в сторону, ожидая, пока человек не скажет ему еще что-нибудь. Если все будет развиваться по сценарию, человек спросит его, часто ли он здесь бывает.

— Много времени проводишь здесь, в парке?

Карлос улыбнулся. Прямо в точку.

— Нет, не много.

Он посмотрел в глаза Дуайту:

— Хотите, составлю вам компанию?

Дуайт подумал, что этот не тратит времени даром. Он потянулся вниз и сжал в ладони деревянную ручку ножа, орудия чикагских мясников, который загодя положил на пол. Гладкость рукоятки магическим образом даст ему силы сделать с мальчиком то, что он задумал.

— Да, можно на какое-то время. Прыгай в машину.

Он открыл дверцу, наблюдая через ветровое стекло за спиком, который обходил машину спереди. Мальчик явно отличался от остальных: хотя бы тем, во-первых, что употребил слово «возбуждает», большинство из тех мальчиков, которых он встречал, не подумали бы употребить слово длиннее, чем из двух слогов, во-вторых, он был весьма женоподобен. Вырастет и станет одним из тех, одетых как женщина, пассивных гомиков. Ты ведь не захочешь вырасти одним из таких, стать «сисси», женоподобным юношей, который любит других мужчин? Верно? Внезапно на память Дуайту пришла тетя Адель, спросившая его так однажды, когда застала его играющим куклой Барби с соседской девочкой. Она схватила семилетнего Дуайта за ухо и приволокла его домой.

— Вырастешь чертовым гомиком.

Дуайт тряхнул головой, освобождая свою память от мусора. Он не хотел думать о том, о чем думала тетя, когда они вернулись домой, и она захотела убедиться, что он не вырастет гомосексуалистом.

Дуайт сосредоточил внимание на мальчике. Со мной он не пропадет. Дуайт наблюдал, как мальчик открыл дверцу машины и скользнул внутрь, усевшись рядом с ним. Какое-то время они смотрели в окно. Дуайт напрягся, чувствуя, как рука мальчика гуляет по его бедру, потом она поднялась выше.

Дуайт поднял руку и снова опустил ее на сиденье. Он улыбнулся мальчику:

— Не тратишь время зря, да?

Карлос смутился.

— Я просто подумал, — начал он запинаясь, — я подумал, вы кого-то ищете.

— То есть?

Как тяжело болен этот мальчик, какие они все развращенные. Что случилось с детьми? — недоумевал Дуайт, представляя себя мальчиком, погруженным в изучение раздела игрушек в рождественском каталоге Сирса.

Такие мальчики, как ты, не заслуживают и такого дерьма. Дуайт втянул в себя воздух. Казалось, память возвратила ему голос его тети Адели. Он слышал его, сидя здесь, в машине, с расстояния в тридцать с лишним лет.

Он встряхнул головой. Мальчик говорил.

— Не знаю. Я просто подумал, что вам нужна компания.

Дуайт почувствовал, что мальчик смотрит на него, вероятно, ожидая, что он ответит взглядом на его взгляд. Дуайт повернул голову.

— Вы полицейский?

Дуайт рассмеялся.

— А в чем дело? Ты испугался, что я тебя арестую?

— Такое случалось, — мальчик выпрямился на сиденье, — но не со мной, конечно, с другими. Я читал об этом в «Трибюн».

— Да, похоже, что ты начитанный молодой человек. — Дуайт помолчал. — Нет, я никоим образом не связан с отправлением закона. Не в том смысле, как ты это понимаешь.

Дуайт видел, что мальчик заинтригован его последней фразой. Да, Дуайт представил себе темные ящики в подвале. Скоро эта тайна откроется и ему.

Мальчик застенчиво улыбался, его рука прошлась по бедру Дуайта.

— Так чего ты хочешь от меня? — прошептал он.

— Зависит от того, во что это мне обойдется.

Мальчик облизал губы, и уголки его рта поднялись в улыбке.

— Это ничего тебе не будет стоить.

Дуайт на минуту оторопел. Он сидел раздумывая, что бы это значило, сосредоточенно уставясь в окно.

Карлос выждал достаточно долго. Он знал, чего хотел от него этот человек, и в его желудке запорхали бабочки. Карлос понял, что хочет дать ему это.

Он расстегнул ширинку на штанах мужчины, начал ощупывать его пенис. Освободив, удивился его вялости. Он взглянул на этого странного человека.

— Давай, парнишка. Немного поддай этого хренососного дерьма.

На мгновение Карлос съежился от этих слов, но потом расслабился: не впервой они обзывают его. И, по правде говоря, ему было на это наплевать.

Все что угодно лучше молчания.

Он наклонил голову и взял в рот член, ощутив его запах и чуть солоноватый вкус, и тут же он стал разбухать у него во рту.

И тут он увидел огромный нож на полу машины. Карлос выпрямился и сел. В нем забился страх. Сразу вышибло из головы все, что он надеялся получить от этой встречи. Теперь он хотел только одного: выбраться из машины.

— В чем дело?

Наконец мужчина посмотрел на него, и их глаза встретились. Казалось, он наслаждался его страхом.

— Я кое-что вспомнил, — сказал Карлос, во рту у него пересохло, сердце билось тяжело. — Мне надо быть дома... прямо сейчас.

Он потянулся к дверце машины, но рука его скользнула по ней. Вместо ручки было отверстие, окруженное обивкой.

Внутренняя ручка была снята. Карлос с трудом перевел дух.

— Чего ты хочешь? Мне надо уйти.

Он заплакал.

Человек откинул голову назад и рассмеялся.

— Ну и девчонка же ты! Хочешь выбраться отсюда? Я выпущу тебя, когда, черт возьми, захочу этого!

Карлос не задумываясь рывком перегнулся через колени человека, ухватившись за ручку на противоположной дверце.

И вскрикнул, когда мужчина рванул его за волосы назад. Но на этот раз он почувствовал себя увереннее, потому что в руке у него оказался нож. Он махнул им перед лицом мужчины. Все еще рыдая и трясясь всем телом, он пытался преодолеть свой страх.

— Послушай, я хочу выбраться из машины! Выбраться сейчас же!

Человек, пристально глядя на него, самодовольно усмехался. Он потянулся к Карлосу.

Карлос взмахнул ножом, располосовав запястье мужчины. Кровь брызнула фонтаном, заливая приборную доску.

Человек смотрел на свое запястье в шоке, будто не мог понять, откуда эта кровь.

— Ах ты, маленький бродяжка.

Теперь он дышал тяжелее, крепко сжимая порез. Из-под его пальцев сочилась кровь.

Дуайт не мог в это поверить. Но это было похоже на повторение той ночи, с другим мальчишкой, который выхватил нож с выдвижным лезвием.

С тем самым, с которого все началось.

Ну, на этот раз ему это даром не пройдет. Кровь была на его штанах, ею была закапана вся обивка машины. Он чувствовал горячую пульсирующую боль в запястье. Собрав все силы, он крикнул низким, искаженным яростью голосом:

— А теперь отдай это мне, отдай мне сейчас же, ты, маленький хреносос.

А мальчик уже приставил нож к груди Дуайта. Дуайт схватился за лезвие, тут же почувствовав, как оно жаркой болью пронзило его ладонь. Рука обагрилась кровью. И мальчик, испуганный ее видом, на мгновение выпустил нож.

Теперь он его заполучил! Подавив боль, Дуайт вырвал нож из рук мальчишки и быстро повернул его лезвием в его сторону. Мальчик попытался перехватить нож, рыдая все сильнее.

— Я не дам тебе убить меня, — задыхался он.

Дуайт вонзил в него нож, прямо между ребрами. Мальчик судорожно вздохнул, крепко зажмурил глаза и упал.

Дуайт смотрел на него, распростертого поперек сиденья. Кровь била струей из его груди. Неужто с этим покончено?

Я, должно быть, угодил ему в сердце. Должно быть, удар был удачным. Или неудачным. Вся машина изнутри была забрызгана кровью. Тело мальчика лежало поперек сиденья.

Бог мой, что же мне теперь делать?

Глава 12

Скалы находились на берегу озера Мичиган к северу от Чикаго. Прохладные серые волны плескались меж крупных плоских валунов, покрытых надписями, нанесенными светящимися разноцветными красками — лимонно-зеленой, ярко-персиковой, цвета фуксии. На одном из валунов красовалась надпись:

«Это пляж для гомиков. Гетеросексуалам вход запрещен».

Летом на скалах загорали мужчины, тела их блестели от масла, на некоторых были купальные штаны до колен — казалось, все здесь подчинено звукам волн, разбивающихся о скалы. Даже гул машин, проносящихся по Лэйк-Шор-Драйв. Скалы казались раскаленными — по контрасту с водой, от которой ломило кости даже в разгар лета.

Зимой, когда небо становилось таким же серым, как скалы, любители купания покидали их, и место летних игрищ пустело, храня лишь память о жарких днях. В воде плавали глыбы льда, грязно-серые, шероховатые. Сюда приходили немногие: это место находилось далеко от настоящего пляжа.

Декабрьское утро застало Джона Слэвинза бредущим вдоль скал в поисках уединения, которое он здесь надеялся найти. Прошлой ночью, когда Джон вышел из дома, Джейк, его любовник, исчез. Джон вернулся в их квартиру в сером каменном доме на Фуллертон-авеню и нашел ее опустевшей. В их совместную жизнь Джейк внес свой материальный вклад — почти вся мебель принадлежала ему.

Он вспоминал прошлое лето, как бродил вдоль скал, читая граффити, а потом встретил здесь Джейка. Джейк удил рыбу на северной оконечности пляжа, подумать только — рыбачил!

Никто не приходил на скалы рыбачить.

Это вселило в Джона смелость и помогло разговориться с красивым незнакомцем.

Теперь же всё кончено. Джон остановился, чтобы поглядеть на горизонт, на небо, похожее на свернувшееся молоко, обещавшее к середине утра снегопад. Он вспоминал темные волосы Джейка, как они выглядели...

Минуточку... Джон посмотрел вниз, вглядываясь сквозь свои круглые очки в золотой оправе в что-то темное на серой поверхности валуна. Да, это что-то, сползшее почти к поверхности воды и застрявшее между скалами, напоминало человеческую фигуру.

Течение шевелило темные волосы — туда-сюда.

Не хочу этого видеть. И все же Джон начал спускаться вниз по камням, чтобы разглядеть получше. Когда он подошел ближе, он уже не мог оторвать взгляд от длинных темных волос, струившихся среди пенистых волн, — они загипнотизировали его. Наклонившись к самой кромке воды, Джон стал пристально рассматривать тело. Поднялась очередная волна и на мгновение полностью вытолкнула его на берег. Джон стоял дрожа: он увидел нагое тело мальчика. С минуту он смотрел на горизонт, словно мог там найти ответ. Что ему делать?

Потом он понял, что мальчика ударили ножом, — в боку его зияла рана.

И еще он увидел, что у мальчика не было рук.

Джон согнулся, и его вырвало прямо в воду.

Ричард Гребб сморщился, глотая остатки кофе из своей кружки. Кофе остыл и был от избытка сахара похож на черный сироп. На его коленях лежала газета «Чикаго трибюн», сложенная и открытая на четвертой странице. Он смотрел в окно.

Ему всегда становилось не по себе, когда он узнавал о бессмысленной смерти молодого существа. Он думал, как опасна их жизнь на улицах.

В сообщении об этой смерти содержалось мало деталей. История была изложена лаконично — лишь голые факты. Пятнадцатилетний мальчик, испанец, найден мертвым на северном берегу озера Мичиган. Труп застрял между двумя валунами. Очевидно, что жертва была заколота ножом. Имя мальчика не сообщалось: ожидали опознания близкими родственниками. Место, где было обнаружено тело, было известно среди сообщества чикагских голубых как Скалы. Это популярное у них место для прогулок. Репортер невнятно намекнул, что жестокое преступление явилось актом мести. В заметке было всего двенадцать строчек. Сколько дюймов в этой колонке? Сколько дюймов заслуживал мальчик, который умер до того, как сумел использовать свой шанс на жизнь?..

Ричард думал о том, как он в минуту слабости подбирал на улице несчастных того же возраста, приводил домой, кормил. И укладывал с собой в постель.

На минуту Ричарду пришла в голову мысль (только на минуту): а он, лично он, мог содействовать тому, что этот мальчик оказался в ночное время в опасном месте? Но его вина была бы слишком ужасна, если допустить такую мысль.

В это декабрьское утро ему надо было еще много потрудиться, чтобы подготовиться к мессам на рождественской неделе. Только через несколько часов Ричард поднял голову от текста проповеди, которую писал. Позвонили в дверь, а потом забарабанили в нее. Барабанили бешено. Он отложил ручку и поспешил к двери. Бросил взгляд в окно и убедился, что снег валит вовсю.

Открыв дверь, он увидел Эстер Гарсия. Эстер была одной из его прихожанок. Молодая красивая кубинка, мать четверых детей, старшим из которых был Карлос.

Она плакала и не могла произнести ни слова; только смотрела в глаза священнику. Сердце Ричарда забилось сильнее, когда заметка из «Трибюн» всплыла в его памяти. Заметка, которую он прочел сегодня утром. Нет, это не Карлос...

На минуту перед ним всплыл образ Карлоса: он явственно видел его, красивый мальчик с нежной как масло кожей и столь черными глазами и волосами, что даже на свету они не казались светлее; а от улыбки можно было просто растаять. Ричард заставил себя прогнать этот образ, потому что прошлым летом сын этой женщины побывал в его спальне.

— Эстер, Эстер, в чем дело? — спрашивал Ричард, хотя внутри у него что-то оборвалось, и по этому ощущению он понял, что уже знает ответ.

Эстер только рыдала, с трудом переводя дыхание. Ричард взял ее за руку и потянул в дом.

— Сюда, Эстер, входите. Не стойте на снегу.

Оба они не произнесли больше ни слова, пока Ричард вел ее в свой кабинет, снимал с нее пальто, шарф и перчатки, усаживал на стул.

— Сейчас я вернусь, ладно? — сказал Ричард и, посмотрев в покрасневшие глаза женщины, которые, казалось, ничего не выражали, увидел в них только горе. — Оставайтесь здесь, я приготовлю кофе.

В кухне Ричард никак не мог унять дрожь в руках. Чашка полетела на пол и разбилась вдребезги. Он обжегся горячей водой из крана.

— Пожалуйста, Отец, пожалуйста, пусть это будет не Карлос. Не допусти этого, — шептал он снова и снова, суетясь на кухне.

Когда он вернулся, Эстер справилась со слезами. Но слезы сменились полным оцепенением. Она уставилась в окно на падающий снег, и ее лицо не выражало ничего.

Ричард поставил кофе на стол рядом с женщиной, а сам сел на диван напротив.

— Пейте кофе, Эстер. Он поможет вам согреться, — сказал Ричард. — А потом мы поговорим.

Эстер долго смотрела в окно. Ричард тоже уставился на косо падающий снег. Они слушали тиканье часов на каминной полке — маятник двигался взад и вперед.

— Карлос мертв, — сказала наконец Эстер, и в тихой комнате слова эти прозвучали высокопарно.

Ричард подался вперед, ожидая, что она скажет еще что-нибудь. Ее лицо казалось хрупким, будто сделанным из фарфора, и готовым вот-вот разбиться вдребезги. Он встал и опустился перед ней на колени, держа ее руки в своих.

Она опустила голову.

— Они нашли тело в озере. Его закололи.

И снова комнату затопило молчание. И снова они слушали часы, и маятник без конца двигался, гоня время вперед. Ричард сжал ее руки и собирался что-то сказать, но Эстер заговорила снова. -

— Они отрезали руки моему мальчику, отец. Почему кто-то захотел сделать такое?

Голос ее был мертвым. Ричард чувствовал, что он и сам может потерять самообладание, стоя на коленях около нее.

Отрезали руки. Закололи? Бог мой, почему? Потому что такие люди, как ты, сбили его с пути. Голос не повиновался ему.

Эстер судорожно вздохнула и снова заплакала. Ричард поднялся с колен и обнял женщину, гладя ее спину медленными круговыми движениями.

— Так, так, — шептал он. — Вы должны все это выплакать.

Она долго не переставала плакать: пятнадцать, двадцать минут. Ричард то обнимал ее дрожащее тело, то передавал ей клинекс, давая излиться ее эмоциям.

Когда Эстер наконец успокоилась, она рассказала ему, что накануне вечером Карлос ушел из дому и долго не возвращался. К полуночи она поняла, что случилось что-то ужасное.

— Когда пришел полицейский, — сказала она, и ее нижняя губа задрожала, — я уже знала, отец, я знала. До того, как он заговорил.

— Как помочь вам, Эстер? Ясделаю все, все, что в моих силах, чтобы облегчить горе вам и вашей семье.

В памяти Ричарда возникали обрывки воспоминаний: прошлый август, некоторое время, совсем недолго, Карлос приходил к нему домой... ранними летними вечерами они изучали друг друга.

Никогда это не повторится. Никогда я больше не сделаю ничего подобного.

— Не знаю, отец, сейчас я ничего не знаю. Помогите мне принять решение.

Эстер взглянула на него и поняла: он очень далек от нее — человек, отдавший себя служению Богу.

— О отец, почему мой мальчик не мог быть таким, как вы?

Ричард закрыл глаза, чувствуя, как у него перехватывает дыхание.

— Эстер, давайте помолимся.

Умирающий солнечный свет пробивался сквозь мутное стекло. Ричард Гребб стоял на коленях на дубовой скамье, под ним была кожаная подушечка. Он склонил голову и громко, дрожащим голосом, произносил молитвы. Его душили отчаяние и угрызения совести.

Никто не услышит этого.

Никто, кроме Бога.

— Это моя вина, Отец. Я знаю это. Я долго не приходил к тебе, и теперь я хочу к тебе вернуться. Пожалуйста, позволь мне..

Простые слова падали в пространство. Давно Ричард Гребб не преклонял голову всерьезной молитве.

— Долгое время я был замкнут в своей болезни. Я знаю, ты можешь помочь, если я позволю тебе это сделать. Я хочу позволить тебе... — Он поднял лицо, чувствуя, как высыхают под лучами солнца слезы на его щеках. — Пожалуйста, Боже, пожалуйста, помоги мне. Я хочу быть праведным. Помоги мне найти червоточину, поразившую мир, это молитва о невинных, таких, как Карлос и Джимми. Господи, пожалуйста, дай мне силы бороться с этим злом и пресечь его. — Он снова склонил голову. — Не только с тем злом, что вокруг, но и с тем, что во мне самом. Аминь.

Глава 13

Шел снег. Но теперь это были уже не отдельные изящные снежинки, а тяжелая лавина, обрушившаяся на землю. Ее сносило сильным ветром, дувшим с озера. Транспорт двигался медленно, не двигался — полз. Улицы были практически пустыми. Видимость равна нулю.

Мирэнда, пьяная рыжеволосая уличная принцесса, нетвердо ступая, брела, преодолевая стихию, к «Чикен Армз». Она стремилась вернуться туда — согреться и рассказать о том, что случилось.

Рассказать им всем, чтобы они боялись и были настороже. Но это было так трудно! Снег и то, что она выпила рому сегодня вечером, затрудняло ее движение.

Одета она была по погоде: черные ботинки на шнурках, теплые гетры., длинная серая шерстяная юбка, черная фуфайка с изображением Кейта Хэринга из светящихся красок. Поверх всего этого на ней были надеты ярко-розовая парка и шляпа.

— Ой, мамочка, что происходит?

Мирэнда посмотрела вправо и увидела пожилого чернокожего мужчину с бутылкой «Тандерберд» в руке, который вынырнул из аллеи.

— Пойдем туда, лапочка. Мы там согреемся.

Он рассмеялся.

Мирэнда заторопилась, содрогнувшись и соображая, не был ли это ее прежний клиент. Она пробиралась по снегу, ощупью отыскивая путь. Ей хотелось избавиться от алкоголя в своем организме: из-за него она чувствовала головокружение, а ей так нужно, чтобы голова была ясной. На сей раз она и не собиралась улизнуть в кусты. Ей надо было подумать о своих друзьях.

Где Уор Зон? Где Крошка Ти? Эти мысли нагоняли панику. Сколько еще кварталов осталось?

Всего пару часов назад она была с этим парнем, с Эриком Истхэмом, одним из ее постоянных клиентов. Он жил там, на Истес... Молодой дошлый парень. Светло-каштановые волосы, синие глаза, горы мускулов. Последние шесть месяцев они напивались и трахались каждую пятницу. У него не всегда была возможность дать ей денег, но всегда имелась выпивка, да и, честно говоря, при его внешности он мог рассчитывать, что она изменит своим правилам насчет оплаты услуг. Но этим вечером, когда они уже лежали в постели, разомлевшие от рома и секса, ему вздумалось показать ей сегодняшнюю «Трибюн» с заметкой о мальчике, которого нашли у озера — убитого ножом. Мирэнду не очень задело это сообщение. Такое случалось постоянно в таком большом городе, как Чикаго. Она здесь выросла, и так было всегда.

— Рэн, а ты слышала раньше об этом парнишке? Кто он?

Она мотанула головой и зарылась в подушку. Не хотелось говорить об этом. Лучше еще выпить. Она не успела предложить это, как Эрик заговорил снова:

— Парнишку звали Карлос Гарсия. Ты его знала?

Мирэнда быстро села в постели, комната закружилась и поплыла вокруг нее. Она знала Карлоса чуть ли не всю свою жизнь. Они даже жили в одном многоквартирном доме, когда им было лет по семь. Он любил приходить к ней играть с ее Барби. Боже, это было так давно...

И теперь он мертв.

А Уор Зон и Крошка Ти пропали уже несколько дней назад. Что творится? Она моментально оделась и направилась к двери, оставив пьяного и ошарашенного Эрика одного.

Наконец показался «Чикен Армз». По тому, что из окна сочился неяркий свет, можно было заключить, что там кто-то есть — горели свечи.

Они старались не вызвать подозрений. В конце концов, здание подлежало сносу будущей весной. Таблички о запрещении вторгаться на его территорию были достаточно ясными: любой, кто умел читать, не мог сослаться на незнание и объяснить этим свое присутствие здесь.

Мирэнда дождалась, пока проходящий мимо транспорт поредеет, затем убедилась, что никто из прохожих не увидит ее, и прошмыгнула к торцовой части здания. Там она могла укрыться в тени, спрятаться среди кустов и быстро прокрасться к черному ходу. Оказавшись внутри дома, она метнулась вверх по лестнице — из подвала на первый этаж, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и скоро добралась до обшарпанной двери, которая и была входом в их дом.

Здесь Мирэнда стянула свою насквозь промокшую шляпу и куртку и нырнула под одеяло к Джимми, Эвери и Рэнди. Все четверо сбились в кучу, не разговаривая. В комнате было не намного теплее, чем снаружи, на холодном ветру... Они старались сохранить энергию для борьбы с холодом. У одной стены был камин. Рэнди ухитрился в одном месте открыть дымоход. Труба была густо покрыта сажей и креозотом. Но они приспособили найденный где-то металлический мусорный ящик, вставили его в камин и наполнили хламом и ветками. Пламя бросало оранжевый отблеск в комнату и давало немного тепла. Такая малость, но она что-то значила, преображая их жилье.

Мирэнда перевела дух и выдохнула воздух, перемешанный с винными парами.

— Сегодня вечером я узнала кое-что скверное. — Она огляделась и увидела, что никто из ребят не заинтересовался ее словами. Джимми смотрел на трещину в стене: кто знает, где он сейчас витал? Рэнди уже засыпал: его веки опустились, а дыхание становилось все ритмичнее. На жирном лице Эвери застыла презрительная усмешка. Мирэнда часто приходила в эту комнату, полная всяких предвидений или телепатических знаков, которые якобы получила Бог знает откуда, вплоть до НЛО.

— Нет, правда, слушайте: парень, которого я знала, Карлос Гарсия, найден сегодня утром мертвым в озере. Его убили ножом.

Казалось, ее сообщение слегка возбудило их интерес. Рэнди вроде бы даже проснулся, но глаз не открыл: в последнее время он часто казался усталым: сбор алюминиевых жестянок тяжело давался ему. Он засыпал, даже не обращая внимания на холод.

Но ее слова определенно внушали страх. Особенно при мерцающем свете свечи они, казалось, повисали над ними вместе с облачками пара.

— Какой-то тип нашел его внизу, на скалах: тело застряло между двумя валунами. — Мирэнда кашлянула. — Он был моим другом. Я знала Карлоса с детства, лет с четырех...

Мирэнда опустила голову и заплакала. Тело ее забилось в рыданиях, вызванных ромом и отчаянием.

Эвери и Рэнди обняли ее, пытаясь успокоить. Она зашептала:

— Я хотела бы знать, где Уор Зон и Крошка Ти? Я боюсь за них.

Она взглянула на Джимми, который лежал оцепенев, не утешая ее и так же глядя на трещину в стене. И все крутил и крутил свою золотую цепочку на шее.

Джимми вдруг почувствовал, что его тошнит. Тошнота поднималась из желудка, как какое-то животное, поселившееся у него внутри. Гладкое и скользкое, оно развертывало свои кольца, чтобы схватить его.

Ты должен кому-нибудь рассказать, что с тобой случилось. Это может помочь. Свеча, которая стояла у него перед глазами, уносила его мысли назад к той ночи, которую он провел с монстром. Я не хочу переживать это заново. Не могу. Просто не могу. Кроме того, что они все обо мне подумают? Что я какой-то ублюдский нытик, не умеющий держать себя в руках? Но потом перед глазами Джимми всплыли лица его друзей — Уор Зона и Крошки Ти. Неужели и они лежат, никем не обнаруженные, где-нибудь в озере Мичиган и волны колышут их тела? Он представил себе Уор Зона в темной воде и рыб, которые глодали его тело, всю эту рыбью стаю, привлеченную кровью, сочащейся в холодную воду: красное растекалось в холодной воде как чернила.

Кто будет следующим? Мирэнда? Он посмотрел на нее. Ее глаза были полны страха. Свет свечей отражался в них. Эвери? Его схватят и увезут в этом пикапе — и все. И конец! Где Джимми будет слушать «Паблик Энеми», если тот тип поймает Эвери? Эвери, конечно, дерьмо, но он входит в их компанию, а Джимми не хочет, чтобы с кем-нибудь из них что-то случилось, даже с Эвери.

Джимми вздохнул и привалился к Рэнди. Рэнди всегда был для них всех некой заменой отца. Он зашептал ему на ухо:

— Мне надо с тобой поговорить по секрету. Пойдем в туалет.

Рэнди поглядел на него. На его лице явственно читалась усталость, но и интерес тоже: он понял, что это серьезно.

— Пойдем.

Рэнди, выкарабкавшись из-под горы одеял, стоял и ждал, когда Джимми последует за ним.

Они взяли свечу и спустился в темный холл. Джимми знал Рэнди два года, слышал же о нем раньше. Рэнди было двадцать шесть, и он промышлял на улицах с тринадцати. Они называли его «мамаша-наседка», но еще и «выгоревший» из-за особого, отсутствующего выражения его глаз.

Но когда они вошли в ванную, в его глазах читалось внимание, даже беспокойство, пока Джимми готовился к своему рассказу. Усевшись, как на стул, на край унитаза, Рэнди непрерывно накручивал на пальцы кольца своих длинных, до пояса, волос.

— Так что стряслось, парень?

Джимми уставился на грязный, покрытый линолеумом пол. Сел на край ванны напротив Рэнди.

— Я вот все думаю и думаю. У меня есть идея насчет того, что случилось с Уор Зоном и Ти, понимаешь? И когда Мирэнда пришла и рассказала об этой дерьмовой истории с парнем, которого она знала, ну, и я подумал, что лучше все рассказать кому-нибудь. Все, что я знаю, понимаешь?

Рэнди наклонился вперед поближе к Джимми.

— Если ты что-то знаешь, Джимми, расскажи об этом нам. Может быть, мы сможем помочь.

— Один из моих клиентов так с неделю или полторы назад...

Голос Джимми стал едва слышен. Мог ли он в этом признаться? Он поклялся: то, что с ним случилось, будет навсегда забыто и похоронено, он никогда больше не вернется к этому даже в мыслях. И, конечно, никому не расскажет.

— Он, черт возьми, взял меня к себе домой.

— Ты поехал домой к этому типу? Глупо.

— Да, знаю, но он собирался заплатить мне сорок баксов, а мне были нужны деньги.

— За деньги? Так ты отправился с ним за деньги?

Джимми на минуту задумался, быстро соображая, что делать: лучше быть честным или толку не будет.

— А, черт, — сказал Джимми и закрыл глаза. — Дело в том, что этот тип вынудил меня. Я попытался стащить у него деньги, но, понимаешь, дело обернулось для меня паршиво. Короче говоря: он ухитрился отобрать у меня нож и заставил меня поехать с ним. Вопрос стоял так: или ты это сделаешь, или умрешь.

— Ясно. Что случилось?

— Понимаешь, он привез меня туда... в общем, он псих, ему надо связывать людей и тому подобное.

Джимми посмотрел на Рэнди, чтобы понять его реакцию, и увидел только интерес, но никакого осуждения.

— Так он связал тебя?

— Ага.

— И что случилось дальше?

Джимми уставился на пол.

— Он меня изнасиловал.

Рэнди кивнул:

— Что, тебя никогда не трахали?

— Ну да, конечно, трахали. Если ты не покладист, не заработаешь ничего.

— Так что же случилось, Джимми? Тебя вынудили делать какие-то ублюдские фокусы? Это, конечно, неприятно, но, черт, все дело в твоем ремесле, парень. Я все еще не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что происходит с тобой сейчас.

Джимми знал, что должен рассказать Рэнди все.

— Это ублюдок не просто придурок. И он не просто трахнул меня. Он псих, помешанный на религиозной чуши, потому что когда он это вытворял со мной, он выкрикивал какие-то молитвы.

Джимми снова уставился в пол и забормотал:

— Пока он старался меня изувечить, он заставлял меня есть отбросы — пишу со своей спермой и тому подобное дерьмо... Он заставлял меня терпеть, чтобы по мне бегали тараканы. Он хотел, чтобы я ел его долбаное дерьмо. Как это тебе нравится? Он псих. Ты когда-нибудь слышал, чтобы это делали кулаком? Он запихнул весь свой...

Джимми фыркнул и отвел глаза.

— Даже пока он все это делал, а я лежал связанный и из моего зада текла эта долбаная кровь, тип вопил что-то вроде: «Наш Отец» и тому подобное дерьмо. Я не понимал, что происходит и что будет дальше.

Рэнди не произносил ни звука. Он поднялся, наклонился к Джимми, крепко обнял его и сказал:

— Похоже, что все действительно очень скверно.

— Я думаю, этот тип собирался меня убить. Убить меня. Это был не просто шизик, — шептал Джимми. — Я хочу сказать, тип опасно болен... и давно. Мне и раньше приходилось иметь дело со свихнутыми. Но это что-то другое, это больше чем просто псих. Понимаешь, что я хочу сказать?

Когда наконец Джимми посмотрел на Рэнди, тот, казалось, был погружен в свои мысли.

— Этот парень говорил с тобой о том, что это, мол, урок для тебя и все, что он делает — для твоей же пользы?

—Да.

— Он использовал «Криско»?

— Да, как ты..

— А было такое, что в какой-то момент он казался тебе совершенно съехавшим с катушек, а в следующий — становился довольно мил?..

— Так ты знаешь, кто это, да?

Джимми изумленно уставился на Рэнди.

Рэнди кивнул.

— Его зовут Дуайт Моррис. Я знал его давно, в те времена, когда промышлял на улице. Он часто здесь появлялся, потом ударился в религию или что-то в этом роде. Так я слышал. Перестал здесь бывать.

Некоторое время Рэнди соображал.

— Сукин сын. Я думал, что никогда больше не услышу о нем.

Джимми вздохнул, чувствуя некоторое облегчение. Рэнди знал его имя. Он знал его имя!

— Знаешь, — сказал Джимми, — теперь мы могли бы этим заняться. Могли бы прищучить этого подонка. Заставить его за все заплатить.

Рэнди встал, приложил палец к губам Джимми.

— Шш. Не мы — я. Эта мразь опасна. Судя по тому, что я слышал об этом говнюке, тебе повезло, что ты выбрался оттуда живым. Ты останешься здесь.

Рэнди вышел из ванной. Через несколько минут Джимми услышал, как Рэнди спускается по боковой лестнице, ведущей к выходу из подвала.

Джимми подождал немного, потом спрыгнул с края ванны. И тоже заторопился вниз по лестнице, к выходу. Он вышел в холодную ночь. Впереди виднелась фигура Рэнди, направлявшегося к Лоренс-авеню. Рэнди озирался по сторонам.

— Подожди!

Рэнди обернулся и нахмурился, увидев Джимми. Джимми догнал его.

— Послушай, ты не можешь идти к этому типу один. Позволь мне пойти с тобой. Вдвоем будет безопаснее.

Рэнди взглянул на него в упор.

— Нет.

— Что? Не говори так. Это же, черт возьми, ублюдская попытка самоубийства.

— Нет. — И Рэнди решительно двинулся по Лоренс-авеню.

— Я ведь смогу помочь тебе.

— Мне не нужна твоя помощь. Зачем двоим лезть в одну петлю? — Рэнди остановился, чтобы поглядеть на табличку у автобусной остановки Коммерческой ассоциации путешествий. — Я знаю этого субчика. И одному мне будет легче справиться.

— Не думаю.

— Беги-ка обратно, парень.

— Не говори со мной так, подонок. — Джимми вцепился в рукав куртки Рэнди. — Я справился с этим типом один раз, справлюсь снова.

— Послушай, — процедил Рэнди сквозь зубы, — я не буду ничего делать, если ты не уберешь с дороги свой тощий зад и не вернешься обратно к Эвери и Мирэнде.

— Ты что — шутишь? Ты отказываешься нам помогать?

— Отказываюсь, если ты не уберешься домой.

Джимми тупо уставился в канаву с лежащей в черной маслянистой жиже жестянкой из-под пива «Лайт». Мимо просвистела машина, разбрызгав жижу из талого снега.

— Я говорю тебе серьезно. — Рэнди сурово смотрел на него.

— Но почему ты хочешь так поступить? Хочешь показать себя героем? — В голосе Джимми звучали слезы.

Рэнди покачал головой и молча указал большим пальцем в сторону «Чикен Армз».

Джимми побрел к дому.

— Ты уверен? — крикнул он, обернувшись в последний раз через плечо.

— Ступай ты, черт тебя дери, домой.

Глава 14

Рэнди остановился, чтобы запихнуть волосы под капюшон куртки, грязной бежевой парки, отороченной мехом койота, — одежда, которую он получил в Армии спасения. Она выглядела несколько странно, но зато была теплой, черт возьми.

Направляясь к лестнице, он думал, что вообще-то ему не хочется никуда выходить, особенно в такую ночь, как сегодня.

— Сегодня вечером надвигается холодный фронт, — сказал Эвери немного раньше, — с обильными снегопадами и сильными ветрами.

Этот ублюдок говорил как метеоролог. Но он был всегда прав. Он умеет угадывать по небу, какая будет погода, — так он утверждал, по крайней мере. Скорее же всего он слушает радио и все повторяет как попугай. Но Эвери был смешным. Или, по крайней мере, умел себя таким показать, а это значило, что парень был совершеннейшим жуликом.

Рэнди шел по улице. Ветер с озера был таким холодным, что у него захватывало дух, кожа на лице сразу же обветрилась. Ему не хотелось думать о том, как он выбросил на помойку свою жизнь, но от этого так трудно удержаться, когда колкий декабрьский ветер щиплет твои уши и острыми когтями пробирается в штанины джинсов, к костенеющим коленям. Особенно тяжело вспоминать родителей, живших примерно в сорока пяти минутах ходьбы у озера Форест, в одном из богатейших пригородов. Вот сейчас они, вероятно, сидят у камина, сложенного из грубого камня и, глядя на поленья, потрескивающие в огне, нежатся в домашнем тепле. И не думают о своем сыне Рэнди, которого, насколько они знали, не было в живых.

Все последние тринадцать лет, собственно, были для него медленной смертью. Рэнди двинулся по Лоренс-авеню, нагибая голову с каждым порывом ветра, несущим порцию снега, и мысленно переживая все эти годы: воспоминания приходили непрошеными, как взрывы кислой отрыжки.

Он видел себя в тринадцать лет, почти как на фотографии. Образцовый среднеамериканский мальчик ирландского происхождения с коротко подстриженными темно-рыжими волосами, синими глазами, великолепными зубами — результат хорошего подбора предков и выведения породы. Именно тогда, собрав все имевшее для него цену в рюкзак, он вместо того, чтобы направится в университет имени Лойолы, двинулся по шоссе на запад. Тремя неделями позже, плененный цепенящим миром марихуаны и дешевого крепленого вина, он оказался в округе Тендерлойн города Сан-Франциско. Это был кратчайший путь к тому, чтобы начать торговать своим телом. Это давало возможность обеспечить себя самым важным: вином, пищей и наркотиками. Позже он кое-что урезал в своем рационе, упростив свою жизнь до одних наркотиков, и только в случае, когда их не было, компенсировал это крепленым вином.

Такой жизнью он жил достаточно долго, став алкоголиком и наркоманом. К тому же заразился сифилисом и долгое время, почти три года, не подозревал об этом, потому что болезнь была вялотекущей.

В своем воображении он видел себя шестнадцатилетним мальчиком, брошенным на окраинах Чикаго на милость тех, кто годился ему в дедушки, и промышляющим в кварталах, где в прежние времена не бывал ни он сам, ни его близкие, ни друзья. Но ведь когда-то, в незапамятные времена, которые теперь казались ему столь же далекими, как старая сказка, он жил на озере Форест. В стране, куда ему никогда не суждено было вернуться.

Универсальный образец американского юноши, в шестнадцать лет он навсегда потерял свой облик. Рэнди мотал головой, вспоминая, как он выглядел, когда был панком. Тогда он носил прическу стиля «мохавк» с гребнем стоящих черных волос по самому центру головы. Весь затянутый в черную кожу, вплоть до черных ботинок. Нос его был проколот, а кожа на голове татуирована, на груди же красовалось изображение черепа и костей.

Он промышлял на улице проституцией. В те времена, в 1981 году, на этом можно было заработать хорошие деньги. И никто в Чикаго особенно не беспокоился о СПИДе, а подростки вроде Рэнди продавались и перепродавались по цене баллона бензина.

Рэнди дрожал, но не от холода. Тогда-то, в возрасте «относительной невинности» он и получил (теперь он был в этом уверен) ВИЧ, но узнал об этом только четырьмя годами позже, когда работник социальной сферы уговорил его сделать анализ на СПИД.

В двадцать лет он решил положить конец своей карьере уличной проститутки — но это все равно что запирать двери конюшни после того, как конь уже украден.

Главной причиной, почему Рэнди решил идти один, был СПИД, хотя он никогда бы не сказал этого мальчику. Рэнди фыркнул: мне уже нечего терять.

Рэнди остановился под фонарем на автобусной остановке. Закурил сигарету, размышляя об опасности уличного ремесла. Как бы там ни было, я уже слишком стар для такой работы. Он оглядел пустынную улицу, высматривая серо-зеленый автобус, идущий на запад.

А вирус даже в эти минуты размножается и размножается в его теле. Он ощущал его как некое чужеродное существо, которое поселилось в нем. К счастью, пока что не проявлялось никаких особых симптомов, правда, иногда от азитотимидина, который ему давали в отделе социальной помощи, его мутило, что было достаточно противно. Но он все ждал, когда сляжет с пневмонией (об этом его предупреждали врачи), или с кожными поражениями, или с туберкулезом, — пока что проносило. Кто знает, когда это проявится?

Ему говорили даже о вероятности того, что он вообще никогда не заболеет. Конечно, если его зарежут или он попадет под автобус прежде, чем болезнь проявится.

Рэнди увидел автобус. Он не хотел думать, что будет потом. Во всяком случае не сейчас, когда ему нужно беречь энергию для предстоящей борьбы. Когда он отсчитывал мелочь, которую собирался опустить в кассу, его вдруг посетила мысль, связавшая его инфекцию с человеком, которого он собирался посетить: будем думать, что я получил ее от тебя.

Автобус, громыхая, мчался на запад по Лоренс-авеню — мимо складов, ресторанов, маленьких бакалейных лавчонок, окошечек банковских пунктов с прорезями для кредитных карточек. Мелькали вывески порнотеатров и книжных магазинов для взрослых, поражающие своим убожеством.

А помимо всего этого в душе Рэнди горело желание встретить Дуайта Морриса. С той ночи, когда Дуайт Моррис подцепил его на Фостер-авеню-бич, в парке, а это была одна из последних ночей, когда Рэнди работал на улице, прошло много лет. Дуайт привез его в одноэтажное кирпичное бунгало, похожее на все остальные одноэтажные дома в этом квартале. (Боже, как я найду его?)

Ему не хотелось думать о той ночи. Но она все равно всплывала в памяти. Он позволил этому человеку, хлипкому и слабому на вид, со странными белыми глазами и мерзким хихиканьем, связать себя и в таком виде ласкать. Но он не должен был позволять ему прижигать себя сигаретами и вырезать на груди греческую букву «лямбда» лезвием бритвы. «Пусть этот знак твоей извращенности останется с тобой», — бубнил тип, не отрывая глаз от крови, которая сначала по каплям, а потом ручьем потекла по его гладкой коже. Он не должен был позволять вставлять себе в анус бутылку из-под кока-колы, не должен был позволять ему хихикать и радоваться и говорить о том, что почувствует Рэнди, когда бутылка сломается у него внутри, а стеклянные осколки порежут его прямую кишку и убьют его. Он не должен был позволять ему размазывать по своему лицу экскременты, хотя в его рот был засунут кляп, чтобы он еще дышал этим запахом.

Нет, он не должен был позволять проделывать с собой все это. Но этот человек проделал все! Потому что Рэнди был связан. И никто не мог услышать его криков в пустоте хорошо изолированного дома.

Не могли услышать и самого Дуайта, когда болезненные взрывы его похоти и вопли достигли своего пика и он взывал к Богу, чтобы тот не стал помогать этому порочному мальчику, а его, Дуайта, действия и муки Рэнди расценил бы как неизбежную жертву очищения от грехов — и его самого, и мальчика. Боль отмоет от черноты душу этого «куска грязи», запятнавшего себя пороком, — так он считал.

Только притворившись, что он принимает эти болезненно извращенные игры, Рэнди смог незаметно ослабить свои путы. Задушив нестерпимую боль, загнав ее внутрь и притворившись, что он даже благодарен за «спасение», Рэнди сумел установить контакт с Дуайтом. Освободившись от веревок, он извернулся и больно лягнул Дуайта в низко свисавшие яички, а затем — в лицо, угодив в глаз. Так он убежал из этого дома. Голый и истерзанный. Он был благодарен судьбе, что вообще остался жив.

Этой ночью он поклялся покончить с проституцией. Поклялся также, что никогда не вернется в этот кошмарный дом. Даже чтобы отомстить.

Теперь, просматривая улицу на север от Харлем, он пытался и не мог вспомнить, где расположено это проклятое логово. Ведь это было много лет назад.

А что я предприму, когда попаду в дом? Ну, пока что не решена и первая задача. Ты опережаешь события.

Поднялся ветер. Он швырял дождь со снегом в обожженное непогодой лицо Рэнди, колол его иголками. Продвигаясь на юг, он оказался перед «Бургер Кинг», маленьким ресторанчиком, и подумал: а вдруг справочник платного телефона окажется на месте. Это был выстрел наугад, но с дальним прицелом. Он придвинул к себе том в черной обложке и раскрыл его. Однажды человек по имени Дуайт Моррис вошел в мир себе подобных людей. Вампир, но с семьей и домом, купленным в кредит. Возможно, даже с собакой.

И почему бы здесь не остаться его телефону? Рэнди повел пальцем по списку напечатанных мелким шрифтом имен и... нашел Дуайта Морриса. Слишком просто. Улица Брунер находилась отсюда всего в трех кварталах.

Рэнди смотрел на «Бургер Кинг». Ресторанчик казался ему теплым и уютным. У кассового аппарата стояла одинокая девушка. «Привет. Принять у вас заказ?» Накручивая прядь темно-рыжих волос на указательный палец, он почувствовал тошноту. Ему не хотелось идти дальше. Как славно было бы зайти в «Бургер Кинг», заказать чашечку кофе, посидеть у окна, глядя на падающий снег. Он мог бы сказать потом, что не сумел найти Дуайта Морриса или что тот переехал, ушел в подполье — все что угодно! Ну а как насчет Крошки Ти и Уор Зона? И мальчика, который всплыл в озере Мичиган? Возможно, он спасет Крошку Ти и Уор Зона от той же участи.

Но решение крепчало по мере того, как он шел дальше. Что он, собственно, теряет? Маловероятно, что он увидит свой тридцатый день рождения...

Когда он нашел нужный дом, казалось, что тот не освещен. Окна, прикрытые простынями, без занавесок, похожие на пустые глазницы, отражали снег, освещенный уличными фонарями с противоположной стороны улицы. Машина, зарывшаяся в снег на несколько дюймов на подъездной дорожке, казалась каким-то затаившимся животным, готовым прыгнуть на него.

Рэнди не останавливаясь прошел мимо дома. Пока еще рано. Он не подумал, как справиться с ситуацией. Он дошел до угла, засунув руки в карманы куртки, сердце его глухо билось. Тошнота была почти непреодолимой. Джимми, борясь с Дуайтом, поджег дом этого типа и его самого. Каков теперь этот безумец, если он заклинился на мысли о мести?

Рэнди передернуло от холода — или от страха? Я должен все тщательно продумать. Мне надо было принести с собой оружие. У Дуайта преимущество фунтов в пятьдесят по сравнению с тобой. Что ты вообще собираешься сделать — задушить его? Надо вернуться в «Бургер Кинг»... и вызвать копов по платному телефону.

Эта мысль пришла к нему вдруг, сразу. Почему он не подумал об этом раньше? В ответ всплыло воспоминание: он увидел себя четырнадцатилетним, изрядно наширявшимся ЛСД где-то на улице Сан-Франциско, в каком-то боковом переулке. Удар по голове дубинкой мгновенно поверг его на землю. Это методы копов... он никогда не доверял им.

Рэнди потянул за шнурок, и капюшон плотно обтянул его голову и сомкнулся вокруг щек. Воздух, казалось, становился все холоднее и холоднее. Он прошел немного дальше по Брунер, все еще размышляя. А что, если я ошибся? В Чикаго столько психов. Уж Рэнди знал об этом не понаслышке. А что, если Дуайт Моррис не виновен в том, что произошло с этим парнишкой, которого выудили из озера Мичиган? И Уор Зон просто спрятался в нору с одним из своих клиентов, а Крошка Ти укатил обратно во Флориду на «Грейхаунде», почувствовав, что Чикаго навяз у него в зубах?

Копы не окажут ему помощи. Он знал, что достаточно им на него посмотреть, и они не поверят. Но если ему и удастся выманить их к дому Дуайта Морриса, чью сторону они возьмут? Рэнди, в прошлом уличного мальчишки, промышлявшего проституцией, или Морриса? Налогоплательщика, живущего, по всей видимости, спокойной семейной жизнью? Рэнди не сомневался, что они просто уйдут отсюда, даже если и проверят дом Морриса по верхам. Ведь невозможно ночью обратиться к судье за ордером на обыск.

А визит полиции будет иметь результатом только одно: если Крошка Ти и Уор Зон у Морриса, это напугает его и он сделает все, чтобы быстро избавиться от улик.

Избавиться от всех улик навсегда.

Или, по крайней мере, до тех пор, пока они не всплывут у берегов озера Мичиган.

Нет, он не должен обращаться в полицию. Если что-то и можно предпринять, то только самому. Один на один.

Рэнди оглядел улицу, взглянул на темный дом. Там ли его друзья? И если там, то в каком виде?

Сердце Рэнди сжалось при мысли, что Крошка Ти и Уор Зон, возможно, умерли. Только их трупы пока не обнаружены. Рэнди вернулся к дому. Это пораженческое настроение не приведет его ни к чему. По мере того, как он приближался к дому, тот, казалось, принимал все более угрожающий вид.

Ему почудилось, что в одном окне что-то промелькнуло, затеплился свет. Но потом он решил, что это зрение сыграло с ним шутку, просто галлюцинация, вызванная страхом. Да, это страх — дыхание его участилось, в желудке образовалась спазма, выступившая на лице испарина леденела на ветру — он был уже у двери. В памяти промелькнуло видение: он у этой самой двери десять лет назад, Дуайт Моррис цепко хватает его за задницу, и он ощущает запах алкоголя, идущий от Дуайта, и слышит жаркий шепот, какая он мерзкая, порочная шваль.

Прежде чем Рэнди решил, что делать дальше, зажегся свет на террасе. Рэнди окаменел и будто прирос к маленькому квадрату цемента перед дверью. Его единственным желанием было повернуться и бежать, но он знал, что время выбора прошло. Только это билось в его мозгу, когда он смотрел на светлую деревянную дверь, ожидая, что она вот-вот откроется.

Дуайт почти не изменился с тех пор: таким он и запомнился Рэнди. Может быть, слегка отвис живот, но сейчас он был скрыт под черной водолазкой, и темные волосы, пожалуй, поредели. Он внимательно смотрел на Рэнди, и Рэнди догадался, что он пытается вспомнить — кто он.

Вспомнит ли он меня? — соображал Рэнди, но тут же отбросил эту мысль. Его не вспомнила бы и родная мать.

— Чем могу быть полезен, молодой человек? — В голосе Дуайта было только раздражение.

Рэнди от волнения заикался:

— Видите ли, у меня сломалась машина... могу я воспользоваться вашим телефоном?

Мысленно он уже ненавидел себя за столь неуклюжий предлог. Ему следовало захватить с собой Эвери. По крайней мере, он не был бы один, толстяк Эвери достаточно силен. Почему он вообразил, что сможет что-то сделать в одиночку? Только ухудшит ситуацию. Единственное, что он всегда и делал в жизни. Почему сейчас что-то должно измениться?

Дуайт высунул голову из двери, не побоявшись холодного ветра и оглядываясь вокруг.

— Где. она?

— Там, на Харлем, — сказал Рэнди.

— На Харлем полно телефонов. Вы что — не могли воспользоваться одним из них? Зачем было утруждать себя и идти сюда? И почему вы выбрали именно этот дом, молодой человек?..

Рэнди поскреб в затылке, по коже бегали мурашки. Было ощущение, что его поймали за руку, и он почувствовал, что у него горит лицо.

— Я... я когда-то знал кое-кого, кто жил в этом доме.

— Да?

Дуайт улыбнулся, но его улыбка не была доброжелательной. Улыбка казалась хищной.

— Ну, кто бы это мог быть? Я живу в этом доме пятнадцать лет.

— Женщина, — сказал Рэнди, надеясь, что сможет добиться своего, притворяясь, что знает жену этого типа.

— Женщина? Да, женщина здесь правда жила. — Дуайт поглядел на него. — А как вы с ней познакомились?

В его глазах вспыхнул интерес, похоже, он начал получать удовольствие от этой игры. Он заговорил снова.

— Может быть, вы с ней работали? В опекунстве?

Как же, думал Рэнди. Неужто ты думаешь, что я так глуп? Если я скажу, что так оно и было, он мне ответит, что она там никогда не работала. Бинго ^[9]! Закрой дверь. Улыбка Дуайта выдавала его намерения.

— Нет, я не знал, что она там работала.

— Ну, в таком случае этот мир так тесен. Как же вы с ней познакомились?

Рэнди пожал плечами. Сердце его бешено колотилось. Что бы такое сказать, что сработает безотказно? Может быть, Дуайт водил знакомства со своими соседями, и Рэнди мог сказать, что жил поблизости. А если он прекрасно знал своих соседей — тогда останется сказать, что он ошибся, — так, что ли?.. Нет, надо что-то сказать. Если говорить правду, — ответ будет очень коротким. Только не это.

— Ну, — продолжал Дуайт улыбаясь. — Сегодня вечером Марианны здесь нет. — Казалось, он что-то обдумывает, прежде чем сказать главное. — Рождественская программа — ее обязанность. Она дирижирует хором в школе Сенн. — Дуайт поглядел на часы. — Она вернется через полчаса.

И тут Рэнди понесло.

— Она была моим преподавателем. — Он улыбнулся Дуайту и добавил: — Миссис Моррис.

Улыбка исчезла с лица Дуайта.

— Ни одна из живущих здесь женщин никогда не работала в школе Сенн. И в какой-либо другой школе тоже. Кто вы?

Рэнди растерялся: что делать? В голове гудело. Его затошнило, и он боялся, что его сейчас вырвет. Он смотрел на Дуайта, словно ища у него помощи, и лихорадочно потирал руки. Что-то должно прийти ему на ум — должно! Он оглянулся, посмотрел на улицу, в обе стороны, потом снова на Дуайта, который все еще ждал. Кажется, его не беспокоил даже холодный ветер, задувавший в дверь.

— Я спрашиваю, — проговорил Дуайт медленно, будто имел дело с глупым ребенком. — Кто вы?

Рэнди проглотил липкую слюну. Оставалось повернуться и бежать, бежать так быстро, как только он мог, нестись туда, откуда он пришел. Попытаться сделать это пока не поздно. Но он думал о вирусе, который размножается в его теле, о том, как мало ему осталось жить и сказал:

— Я Рэнди. Это было давно, но я надеялся, что вы меня вспомните.

И тут спокойствие Дуайта и невозмутимость лопнули. Он отступил назад и, повернув голову, стал пристально вглядываться в Рэнди.

— Черт побери, неужели можно узнать такого субчика, как ты?

Рэнди улыбнулся:

— Мы прекрасно провели время пять лет назад. Не говорите мне, что не помните. Я уверен, что такое траханье забыть нельзя. Можно мне войти? Я покажу вам кое-что, и это освежит память.

Дуайт посмотрел назад — в прихожую своего дома.

— Не думаю, что это хорошая мысль. Вряд ли я вас знаю.

Он уже изготовился закрыть дверь. Рэнди, сделав быстрое движение рукой, помешал ему. Дуайт с удивлением посмотрел на него, но сопротивляться не стал.

— Чего вы хотите? — прошептал он. — Вряд ли меня заинтересует ваш товар, молодой человек.

— Почему бы и нет? — ответил Рэнди, чувствуя себя немного увереннее, — ему, кажется, удалось пробить брешь в линии обороны этого психа. — Может быть, я слишком стар для вас?

— Довольно. Убирайтесь отсюда, или я позову полицию.

— Ну нет. — Рэнди решился на крупный блеф. — Думаю, полиция гораздо больше заинтересуется вами, чем мной.

Дуайт посмотрел на Рэнди, глубоко вздохнув.

— О чем вы?

— Вы, полагаю, знаете это. — Рэнди весь дрожал. — Так разрешите мне войти?.. Здесь холодно стоять.

Наконец Дуайт отступил, позволив Рэнди войти в дом. Рэнди оглядел комнату: кругом пыль и общее запустение. Раньше все выглядело иначе.

— У вас тут мило, — улыбнулся Рэнди.

Дуайт затравленно зыркнул на него: на его лице был написан страх.

— Скажите, чего вы хотите?

— Сначала позвольте высказать мне свои впечатления. — Рэнди все больше чувствовал, что овладевает ситуацией. Он учитывал, однако, что блеф может сработать, а может и не сработать. По крайней мере, у него появился план.

Дуайт, дрожа, втягивал в себя воздух.

— Чего ты хочешь?

— Я знаю, что ты кого-то убил.

— Ты не можешь знать ничего подобного.

— Мне хотелось бы пойти на Скалы. Хорошее место для раздумий.

Рэнди видел, что Дуайт до крови прикусил себе щеку, пытаясь болью вывести себя из шокового состояния. Но по выражению ужаса на его лице было ясно: он все знает.

— О Карлосе Гарсии. — Рэнди придвинулся вплотную к лицу Дуайта, ощутил запах его пота. И еще от него пахло луком и мясными консервами.

— Не знаю никакого Карлоса Гарсии.

— Ты знал его достаточно хорошо, чтобы прошлой ночью утопить в озере.

Дуайт не мигая смотрел на него, потом уселся на пол в позе индейца.

— У тебя нет никаких доказательств, — выдавил он из себя.

— Показания свидетелей всегда имеют некоторую цену. Я видел тебя, Дуайт Моррис, смотрел из-за валуна, на котором случайно оказался. Я сидел на нем.

— Там никого не было... — Дуайт проговорился. — Как ты узнал мое имя?

— Я уже говорил, что знаю тебя. Несколько лет назад я получил от тебя сувенир. Кое-что, чтобы запомнить тебя. Так, мелочь.

Рэнди расстегнул куртку и поднял рубашку, чтобы показать шрам на животе в форме буквы «лямбда».

— Это ты помнишь? Произведение искусства, выполненное лезвием бритвы.

Дуайт отрешенно смотрел на шрам, и теперь Рэнди по выражению его лица было ясно — он вспомнил или, по крайней мере, признал свое творчество.

Дуайт потер лоб ладонью и вздохнул.

— Так чего ты хочешь? Денег?

Рэнди оглядел пустой дом.

— Не думаю, что ты хороший добытчик.

Он сел напротив Дуайта, глядя прямо в глаза.

— Я хочу заполучить своих друзей обратно. У меня есть основания считать, что их исчезновение связано, мать твою, с тобой. Это маленький чернокожий паренек по имени Уор Зон и рыжий мальчик Крошка Ти.

— Не знаю их.

— Знаешь, дерьмо ты эдакое.

И в этот момент оба они вздрогнули: глухие удары наполнили дом. Бам! Бам! Бам! Они шли из подвала. Рэнди уставился на пол, как если бы мог видеть что-то сквозь доски. Он двинулся к Дуайту. Брови Дуайта сошлись надо лбом. Он снова втянул щеку и прикусил ее.

— Что это? — спросил Рэнди.

Дуайт не отвечал.

— Я тебя, подонок, спрашиваю.

Дуайт смотрел на свои руки — они дрожали.

Рэнди оглядывался. Звук шел снизу, опоясывая весь дом. Там где-то должна быть дверь в подвал. Вот она — в кухне, рядом с плитой. Здесь звук снизу, казалось, был слышен сильнее. Рэнди рывком распахнул дверь и увидел... темноту.

И лестницу.

Поспешив зажечь свет, Рэнди начал быстро спускаться вниз по ступенькам, держась одной рукой за стенку, чтобы не упасть. От того, что он увидел в подвале, у него захватило дух. Ряд за рядом стояли ящики, похожие на гробы. В боковых стенках ящиков просверлены отверстия — из некоторых торчали узлы веревок.

Один из ящиков сотрясался от ударов, которые наносились изнутри. (Боже, сделай так, чтобы там были не Уор Зон и не Крошка Ти!) Рэнди ринулся к ящику и потянул его крышку. Да, там был Уор Зон. Тело мальчика лоснилось — он лежал в луже собственных экскрементов. Его глаза, выделявшиеся на перемазанном лице, наполовину закрытом маской из клейкого пластыря, были широко раскрыты и полны ужаса. Из-под пластыря, наклеенного на рот, доносились приглушенные, едва слышные крики. Уор Зон извивался, вертелся, брыкался и молотил по стенкам ящика своими связанными конечностями. Глаза его были совершенно безумными, в них не оставалось и крупицы сознания.

Рэнди наклонился и положил руку на его скользкое от пота тело.

— Ну же, парень, успокойся. Все будет хорошо. Теперь я здесь. Я позабочусь о тебе.

Он еще ниже наклонился к ящику и начал распутывать переплетения узлов.

И когда на ящик упала скользнувшая сзади тень, Рэнди понял, что не должен был поворачиваться к Моррису спиной. Рэнди круто повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть за своей спиной Дуайта с высоко поднятой кувалдой.

— Ты, мерзкое дерьмо, — задохнулся Рэнди и ринулся на противника. Он схватил Морриса за руки, пытаясь вырвать у него кувалду, и они закружились по подвалу в мрачном безумном танце. Дуайт пытался опустить молот, а Рэнди отчаянно старался вырвать его из рук нападавшего.

На секунду Моррис ослабил хватку, и Рэнди воспользовался моментом, чтобы вырвать кувалду. Но тут же все усилие, которое он сконцентрировал на попытке вырвать орудие, сработало против него, и, споткнувшись, он полетел на спину, ударившись подколенными ямками об ящик.

Рэнди опрокинулся назад, врезавшись в острый край доски, и его голова ударилась о нее с глухим стуком.

Хотя он и чувствовал себя немного оглушенным и голова у него закружилась, а перед глазами заплясали серебряные искры, он продолжал крепко держать кувалду, притягивая ее к груди.

Моррис прыгнул и обрушился на него всем телом: вместе они проломили фанерную крышку ящика. Рэнди чувствовал под собой чье-то копошащееся тело. Крик, который, казалось, исходил от девочки, нарушил тишину подвала. Слабые руки толкали Рэнди в спину, пытаясь избавиться от давления его веса.

Но Моррис лежал на нем сверху, и Рэнди не мог сделать ни одного движения, чтобы освободить ту, которая под ним.

Еще хуже было то, что он не мог шевельнуть руками, чтобы поднять кувалду.

К тому же ему казалось, что в легких у него совсем не осталось воздуха. О Боже, я с этим не справлюсь. Пожалуйста, пожалуйста, дай мне силы, только раз, только один раз.

Высвободив руку из сплетения их тел, Моррис дотянулся до лица Рэнди и рванул его своими ногтями. Он старался попасть в глаза, настойчиво целя в левую глазницу, а Рэнди силился высвободить руки, которые были прижаты Моррисом к груди.

Рэнди казалось, что его глаз вот-вот лопнет, и с силой, рожденной болью, он рванулся с безумным криком и высвободил руки. Потянув насебя Дуайта и цепко удерживая его запястье, он оторвал его от своего глаза.

Кувалда выскользнула из его рук.

И Моррис воспользовался моментом. Все произошло так быстро, в секунду или полторы, что Рэнди показалось, будто это время выпало из его сознания: Моррис отпрянул от него и тотчас же схватил кувалду.

Он не стал медлить и поднял кувалду над головой: в его глазах пылали ярость и ненависть.

Последнее, что Рэнди увидел в своей жизни, — черный металл головки молота, опускавшегося на него. Рэнди едва почувствовал удар, когда тяжелый молот опустился на его голову, раздробив череп и навсегда погрузив его во мрак, более непроницаемый, чем тьма в ящике, в котором был заключен его друг.

Глава 15

Тело стало сплошным месивом.

«Ты, маленькое дерьмо, — вопила тетя Адель, — погляди, что ты натворил. Я всегда знала, что ты будешь ничтожеством».

Дуайт закрыл глаза, заткнул уши, пытаясь оградить себя от этого резкого скрипучего голоса. Он знал, что не может его слышать. «Это только в моем воображении, — шептал он себе. — Только в моем воображении. Это вызвано моим стрессом». Он снова открыл глаза, медленно отнял руки от ушей, прислушался. Оглянулся. В подвале слышалось только гудение газовой горелки, дававшей тепло, и хныканье ненавистного черного мальчишки в его ящике.

— Заткнись! — завопил он, и голос его зазвенел в пустой комнате.

Он пнул ящик ногой.

Тишина. Дуайту надо было подумать. Его взгляд снова обратился к трупу.

— Боже мой, — сказал Дуайт вслух. — Я не представлял, что кувалда может сотворить такое.

Череп человека был раскроен, кость под слипшимися от крови в колтун волосами раздроблена, серовато-розовый мозг сочился через трещину, пачкая сальные темно-рыжие волосы и смешиваясь с кровью. А сколько крови! Сколько понадобится сил и времени, чтобы убрать это месиво! Дуайт приложил трясущуюся руку ко лбу. В последнее время все, что происходит, стало выходить из-под контроля.

Ухватив Рэнди сбоку за куртку, он рывком стащил его вялое тело с ящика, в котором была Джули. Тело упало на спину, ударившись головой о пол со звуком, который производит падающая сверху перезрелая дыня.

— Ух, — прошептал Дуайт. Он сел на корточки и заглянул в раскрытые синие глаза Рэнди. — Тебе не следовало бы сюда приходить, молодой человек. Тебе вообще не следовало этого делать. Думаю, сегодня ты усвоил урок.

— Бам... бам... бам

Мальчик снова начал брыкаться в ящике. Неужели ему это не надоест? Вероятно, у него мозоли на пятках.

Ну ладно, мы не можем этого терпеть.

Дуайт встал и взял кувалду. Он стоял над ящиком, высоко подняв молот и целя в голову обезумевшего от страха мальчика.

— Вот что я делаю, чтобы утихомирить шумных и беспокойных типов, которые мне докучают. Хочешь попробовать?

Дуайт чуть опустил кувалду, приостановившись перед тем, как она соприкоснется со лбом мальчика. Ужас в его глазах красноречиво говорил о том, что между ними установилось новое взаимопонимание. Дуайт отложил кувалду и еще раз взглянул на мальчишку.

— Вижу, ты понимаешь. Очень хорошо.

Дуайт уже спокойнее смотрел на него, покачивая головой.

— Я вижу, ты опять обмарался. Надо научиться некоторому самоконтролю, молодой человек. В этом все твои затруднения. Ну ладно, у меня есть более неотложные дела.

С этими словами Дуайт поднял крышку и водрузил ее на место.

Уперев руки в бедра, он стоял над телом Рэнди и соображал. Это не было запланировано. Ну ничего, надо искать выход. Он наклонился и попытался поднять труп. Вспомнив, что поднимать надо начиная с ног, он стоял, держа тело в своих объятиях. Оно оказалось на удивление легким. Парень весил не более ста десяти фунтов.

Подняться по лестнице было делом непростым. Но Дуайт сделал это, добравшись до самого верха. Он остановился в кухне, крепко прижимая тело к себе. Пот градом катился по его лицу, рубашка взмокла под мышками. «Ты всегда был бабой и слабаком».

Голос, прорвавшись сквозь тишину дома, появился в сознании Дуайта в виде строчки, напечатанной на машинке, — так она и повисла в воздухе. Он плотно закрыл веки.

— Я не слышу тебя, — сказал он громко, почти на одной ноте. — Ты только в моем воображении.

Дуайт глубоко вздохнул и направился в ванную. Там он опустил тело в ванну. Оно уже начало остывать, и Дуайту не хотелось прикасаться к нему. Кусая губы, он начал раздевать труп, это оказалось не так легко, как он представлял себе — ведь мертвец не мог оказать ему никакого содействия. Наконец, раздев труп донага, он воззрился на него, пальцем обвел шрам на его груди в форме буквы «лямбда».

— Это сделал я? — прошептал он, пытаясь что-то вспомнить. Но воспоминание не приходило.

Решив дать крови стечь, Дуайт на какое-то время оставил тело в ванне, а сам отправился на кухню за тем, что ему было нужно: пять пакетов для мусора «Хефти» (один для торса, по одному для каждой ноги, один для рук и один для головы), немного упаковочного материала «Саран-Рэп», большой моток бельевой веревки и мешок с клапанами из ткани «деним», в который он запихал тряпки, носки и белье, собираясь позже делать уборку. Все это он сложил аккуратной стопкой у двери в кухню, затем вернулся и открыл двери в гараж. Сразу у двери висела на гвозде ножовка. Взяв ее под мышку, он вернулся в кухню, собрал все, что приготовил, и направился в ванную.

Там он, настроив радио на волну NPR ^[10], на минуту замер, прислушиваясь к первым аккордам произведения Дебюсси «Море».

Немного музыки всегда делает скучную работу более сносной. Дуайт встал на колени перед ванной.

Взяв ножовку в одну руку, другой он ухватился за длинные волосы Рэнди. Таща их кверху, он сумел поднять голову на уровень края ванны так, что шейные мышцы напряглись и туго натянулись. Это облегчило его работу: теперь ему легче было пилить. Прежде чем приняться за это, Дуайт сообразил, что у него нет точки опоры. И он вернул тело в прежнее положение. Теперь он пристроил голову так, чтобы она опиралась о стенку ванны, а сам, прижав зубья пилы к шее трупа, начал водить ею взад и вперед.

Кровь побежала по спине Рэнди, стекая на белое дно ванны. Работа была тяжелой и, казалось, не кончится никогда. Дуайт дышал как паровоз и заливался потом. Наконец он сумел отделить голову от тела, поднял голову за волосы и поглядел в глаза Рэнди.

— Ты подонок и мусор, — прошептал он, — очень плохо, что у меня не хватило времени наказать тебя, очистить, прежде чем ты отправился путешествовать в мир иной.

Он положил голову молодого человека на грудь (над татуировкой, изображавшей череп и скрещенные кости) и повернулся, чтобы достать упаковочный материал «Саран-Рэп». Тщательно завернув голову Рэнди, он положил ее в мешок для мусора и потянул за веревку, туго затягивая верх. Затем он обернул кусок веревки вокруг мешка и крепко завязал ее.

— Осторожность никогда не помешает, — фыркнул он, вспомнив, как быстро нашли тело этого маленького засранца, этой маленькой шлюхи там, на скалах.

Он встал, подкрутил приемник, сделав музыку чуть погромче, и вернулся к ванне. Утомительная работа. Как мясники занимаются этим изо дня в день, недоумевал он.

Потом он отдыхал в своем глубоком синем кресле, обтянутом рубчатым плисом. Его глаза закрывались. Он успел до этого загрузить мешки «Хефти» в свой пикап, уложив их аккуратно в ряд, чтобы отвезти в укромное местечко. Дуайт считал, что три-четыре часа утра самое подходящее время для такой работы — минимум надоедливых и докучных свидетелей.

Он, пожалуй, поедет по шоссе 41 на север, мимо озера Форест, озера Блафф, Уокиган, пока не доберется до настоящих лесов, где можно спрятать мешки среди сугробов и привезенного из города мусора, — тогда даже во время весеннего таяния снега не смогут обнаружить следов его деятельности (он надеялся на это). А он тогда уже закончит свою миссию очищения пригородов Чикаго.

Дуайт закрыл глаза, откинувшись на спинку своего кресла; дыхание его стало ровными глубоким, а мысли поплыли, рождая воспоминания о событиях вечера. Приняв душ, он согрелся и смыл с себя всю грязь. Ванная и подвал были выскоблены дочиста. Впрочем, это не имело особого значения: дом все равно будет предан очищающей стихии огня.

Тетя Адель стояла в комнате рядом. Дуайт приоткрыл глаза, чтобы видеть очертания ее фигуры в тусклом свете, пробивавшемся через окно. Прошел месяц с тех пор, как он видел ее в последний раз, в гробу, но сейчас она выглядела абсолютно живой. На ней было персикового цвета вышитое платье, которое он нашел среди ее вещей, чтобы одеть ее перед отправкой тела в морг. Платье облегало фигуру, и благодаря этому ее двухсотсемидесятипятифунтовая туша казалась даже стройной, а грубость форм ее крестьянского сложения смягчалась. Волосы, окрашенные в темно-каштановый цвет, были убраны с лица назад, на носу плотно сидели овальные очки в черепаховой оправе. При этом тетка не произносила ни слова.

Казалось совершенно естественным, что оба они находятся в этой комнате. Конечно, тетя Адель при жизни никогда бы не надела ничего подобного ее погребальному одеянию. Она была из тех женщин, которые предпочитают джинсы и фланелевую рубашку. Теперь он даже не был уверен, что она его видит, и тихо полулежал в уютном кресле, окруженный сумраком.

— Тетя Адель, — прошептал он и медленно повернул голову, пытаясь в темноте определить источник звука. — Я здесь, в кресле.

Их глаза встретились, и Дуайт почувствовал, как по его телу пробежали мурашки: этот контакт приблизил его к смерти.

Ее шаги были легкими, и она шла к нему так неслышно, что казалось, скользит. Она остановилась рядом, слева от него. Он почувствовал, как она взяла его руку, и хотя прикосновение было легким как бумага, рука казалась холодной как мрамор — твердая, неподатливая плоть, ледяная, как стужа за окном. Он не отдернул руки.

— Дуайт, я никогда не думала, что ты дойдешь до этого.

Ее голос был скрипучим, как всегда, и он отдавался легким эхом, потому что она говорила, как всегда, громко. Ее резкий и грубый голос не соответствовал грации и легкости движений.

— Но я думаю, что сейчас ты поступаешь правильно.

Их глаза снова встретились, и он понял, что все это время тетя наблюдала за ним, за всем, что он делает, как и раньше, когда она была жива и он мог положиться на нее и сделать правильный выбор.

Дуайт прикрыл глаза и сжал ее холодную руку. Он помнил свою тетю Адель, когда ему было одиннадцать или двенадцать лет. Жесткая женщина, крупная и мужеподобная, она заботилась о Дуайте с трех лет. С тех пор, как его матери пришло в голову ездить ради заработка на кораблях, совершавших круизы. В последний раз он видел ее на Рождество и в свой день рождения, когда ему исполнилось восемь. Больше они не встречались.

Но он видел тетю Адель, которая общалась с ним так же, как с лошадьми, которых объезжала в то время. Она ничего не прощала ему, когда возникал вопрос о наказании. Если у нее и была привязанность к нему, она ее подавляла. Но Дуайт в конце концов поверил в пользу такого опыта: она привила ему главные жизненные принципы, и наказание играло тут решающую роль. Дуайт подпрыгнул в своем кресле, будто электрический разряд прошел с головы до пят, когда вдруг ему явилось видение: улыбающаяся тетя Адель стоит над ним с раскаленным утюгом.

— Дуайт, мальчик, тебе предстоит поучиться. Не лги мне, мальчик. Это заставит тебя запомнить все как следует.

Он почувствовал приступ тошноты, вспомнив, как однажды раскаленный утюг коснулся нежной кожи у него на животе, и крепкую руку тети Адели, которую она уткнула в его грудь, вынуждая его стоять смирно, чтоб он не брыкался и не фыркал, стараясь уклониться от утюга — от боли.

Но она должна была сделать это. Иначе невозможно. Дуайт снова поднял голову и посмотрел на тетю. У нее на лице застыла слабая улыбка — знак их полного взаимопонимания в вопросах воспитания. Она говорила:

— Итак, если ты ухитришься не испортить своей игры, я смогу тобой гордиться. Бери всю эту грязную орду и делай это быстро, Дуайт. Делай быстрее.

Ее рука в его ладони становилась все более эфемерной, все более нематериальной — сначала она на ощупь была похожа на хлопчатобумажную ткань, потом на марлю и наконец превратилась во влажный холодный туман. Он смотрел, как она тает в темноте, но он знал, что теперь она с ним останется навсегда.

— Тетя Адель, — прошептал он.

Получасом позже он внезапно очнулся, вышел из забытья. Оглядел комнату, будто вещи, среди которых он жил так долго, вдруг стали незнакомыми. Сел в кресле, протирая глаза. Маленькие электронные часы в другом конце комнаты показывали 2.15. Вокруг полная тишина: непрерывный поток машин, мчащихся мимо его дома, наконец поредел и постепенно превратился в тонкую струйку.

Поднимаясь, Дуайт думал: весь мир спит. Он любил эту пору суток: возникало ощущение полного одиночества и могущества в мире.

Внизу эти твари, вероятно, ожидали своей вечерней еды. Сегодня они есть будут поздно, но они не могут на него пожаловаться: ведь он кормил их даром.

— От доброты сердца, — сказал Дуайт и направился к двери кухни.

В кухне он прихватил пятигаллонное ведро из пластика, которым пользовался для кормления зверей. Подойдя к кухонному буфету, он достал коробку с кошачьей едой, предназначавшейся в свое время полосатому коту Питти Сингу. Когда жена и дочь покидали Дуайта, они оставили чуть ли не целый ящик этого добра. Божественное Провидение. Дуайт взял три банки и вскрыл их с помощью электрической открывалки. До сих пор он не знал, что с ними делать. Теперь он обнаружил, что они составляют прекрасную основу корма для этих тварей. Для их ужина. Он вывалил месиво в ведро, потом вернулся к холодильнику.

— Посмотрим, — бормотал он, — чем мы покормим наших дорогих ребятишек сегодня вечером. — Он открыл несколько контейнеров «Тапперуейр» и нашел в них целый ассортимент закусок, настоящий пир: бобовый суп, тушеное мясо, пирог с яблочной начинкой «Пепперидж Фарм» и немного макарон. На этих объедках еще не появилась плесень — ни в одной банке.

Как им повезло! Он нашел бутылку с деревенской заправкой для салата «Ранч» и вернулся к ведру, вывалил туда все и размешал. Чтобы месиво получилось однородным, он вернулся к холодильнику и взял бутыль с молоком. Молоко увлажнило еду и довело ее до нужной консистенции, чтобы ее можно было лакать прямо из миски.

Дуайт вывалил пищу в три отдельные суповые миски, поставил их на поднос и направился к лестнице.

Джули снова наверху. Темно. Лунный свет просачивается сквозь прозрачные занавески, бросая на все предметы серебристый отсвет.

Вот кресло со скошенной назад спинкой. Джули поворачивается и видит то, чего не заметила сразу, когда он привел ее в тот день в гостиную, — маленький телевизор на хромированной подставке. Телевизор мерцает голубоватым светом, и от него в комнате делается светлее. Экран становится все ярче, и вдруг на весь экран — лицо Наны. А за ним Джули видит неприбранную жилую комнату их трейлера. Нана смотрит на нее с экрана: лицо ее — маска страха и смущения.

Джули подбегает к телевизору, вглядывается в него, прижимает к экрану руки.

— Я боюсь, Нана. Мне страшно, — говорит Джули изображению, и по ее лицу катятся слезы.

— Джули! Джули! Где ты? — Лицо Наны искажено, его прорезали морщины и борозды, оно выражает беспокойство, она все пристальнее вглядывается в темноту.

— Я здесь, в стране Оз, Нана. Я заперта в замке злой волшебницы. Я пытаюсь вернуться домой, к тебе, Нана.— Образ на экране начинает мигать и дергаться. Раздается треск, и лицо Наны тускнеет и начинает исчезать. Джули прижимает руки к экрану и кричит: — О Нана, не уходи! Я так боюсь. Вернись! Вернись!

На экране возникает мужское лицо. Бледные глаза и широкая улыбка. Он передразнивает ее:

— Нана! Нана! Вернись! Я покажу тебе Нану, моя прелесть!

Смех человека заполняет комнату. Экран становится расплывчатым, по нему идет рябь и уходит куда-то в темноту, отголоски смеха все еще звучат в комнате.

Джули проснулась. Она уже привыкла к запаху собственных экскрементов и пота. Волосы ее свалялись и прилипли к голове. После стольких дней, проведенных в кромешной тьме, она привыкла улавливать каждый звук, даже самый слабый. Теперь она различала шаги человека на лестнице в подвал. Они приближались. Раньше она видела... но она не хотела об этом думать, не хотела, чтобы ее мысли возвращались к этому.

Она позволила своим мыслям унести ее назад в Честер, Западная Вирджиния, где она часто бывала с Наной. Они обсуждали много разных вещей, и Нана соглашалась дать Джули еще один шанс. Джули снова вернется в школу и получит аттестат об окончании и станет кем-нибудь. Сейчас Джули видела лицо Наны над собой, она убирала со лба выбившуюся прядь.

Крышка, теперь уже сломанная и расщепленная, соскользнула с ящика. Джули оцепенела. Она смотрела вверх, поворачивая голову вправо-влево — гулко застучало сердце.

— Время поесть, мисс.

От этого голоса она все еще трепетала, и по всему телу прошла дрожь. От его прикосновения к ее ногам кожа на них покрывалась пупырышками — это было хуже, чем жуки, тараканы и пауки, которые сновали по ее телу, как хотели.

Он развязал веревку, связывавшую ее лодыжки, но когда она попыталась пошевелиться, ноги свело судорогой. Боль в икрах и бедрах была такой резкой, что она захныкала, но мысль о еде, которую она получит, вытеснила ощущение боли. Слюна увлажнила ее сухой рот. Он застегнул на шее девушки ошейник, и когда ее глаза привыкли к свету, она увидела, что он склоняется к ней, чтобы пристегнуть поводок.

— Пошли, — сказал он. — Вставай. Не заставляй меня поднимать тебя силой.

Джули села, вздрагивая от новой волны боли, пронизавшей ее тело. Но на время она отошла, вытесненная болью еще более резкой, когда он грубо рванул пластырь с ее губ. Она встала, еле удерживаясь на дрожащих ногах.

— Отвратительно, — бормотал он, глядя на нее и не переставая тащить за собой на поводке.

— Я ничего не могу поделать. — У нее полились слезы. — Вы должны чаще убирать за нами и позволить пользоваться ванной...

— Мне хотелось бы напомнить тебе, мисс, что парадом тут командую я. Здесь я хозяин, и если ты хочешь увидеть еду, которую я так заботливо приготовил для тебя, советую держать язык за зубами.

Джули старалась забыть о боли в ногах и позвоночнике. Она следовала за ним к миске, стоявшей на полу, где ей пришлось спуститься на колени и лакать прямо из миски, потому что руки ее были связаны за спиной.

Крошка Ти прислушивался, ожидая своей очереди. Может быть, на этот раз ему удастся смягчить Дуайта, очаровать его и убедить, что он может стать его помощником, или придумать еще что-нибудь, что облегчило бы ему бегство. Мысленно Крошка Ти уже прошел все эти стадии. Через всю кошмарную обыденщину последних двух (или прошло уже три?) дней, проведенных здесь. Он всегда первой выводил из ящика девочку (Крошка Ти думал, как она выглядит), и звуки были всегда одни и те же: обычно она плакала и жаловалась, просила освободить ее, а он обычно сообщал ей, что здесь хозяин он, и тогда слышалась бряцанье миски, которую швыряли на пол.

После этого на некоторое время воцарялась тишина. До тех пор, пока не наступала его очередь. Теперь, когда этот тип поднял крышку его ящика, Крошка Ти закрыл глаза, чтобы свет так сильно не раздражал их. Сквозь щелочки глаз и опушку ресниц он мог различить мужскую фигуру, возвышавшуюся над ним.

Человек склонился к нему, загородив свет, и сорвал пластырь с его губ.

— Привет, Дуайт, — сказал Крошка Ти, надеясь, что голос его звучал не так вяло, как ему казалось, но все же когда ты пролежал долгие часы в ящике связанным, трудно выглядеть бодрячком.

— Голоден?

— О да, мог бы чего-нибудь и пожевать. — Крошка Ти сделал гримасу, которая, как ему казалось, сошла бы за улыбку.

— Ну хорошо, приятно, что некоторые из вас выказывают известное уважение.

Крошка Ти почувствовал, что Дуайт развязывает его руки. Крошка Ти начал массировать свои запястья, чтобы восстановить циркуляцию крови. Он знал, что очень скоро они снова будут связаны за его спиной.

Когда он сел, боль прокатилась по всему позвоночнику. Он ощутил ее как раскаленную добела волну и вздрогнул.

— Все в порядке, все в порядке, — сказал он Дуайту, поднимаясь на ноги. Он позволил ему провести его по цементному полу подвала на поводке к миске на полу с беловато-серым кашеобразным месивом. Желудок его взбунтовался, но он заставил себя прошептать: — Еле дождался.

— Хорошо.

Крошка Ти опустился на пол, руки за спиной, чтобы Дуайт мог в любую минуту их связать. Приближая лицо к пище, он про себя молился, чтобы на этот раз Дуайт не заставил его подняться наверх после процедуры кормления. Там, наверху, была боль. Покрытая струпьями грудь Крошки Ти начинала судорожно пульсировать при одной мысли об этом, об обещаниях спасения (какой ценой? членовредительства? смерти?), которое сулил Дуайт. Крошка Ти предпочитал одиночество и относительный покой своего ящика.

Здесь, в ярком свете голой лампочки, Крошке Ти трудно было заставить себя надеяться на спасение.

Но случилось то, чего он опасался: Дуайт решил забрать его на «экскурсию» наверх, как только они покончили с едой.

Теперь его вели на поводке вверх по лестнице.

Впереди фигура Дуайта загораживала от него свет, падавший сверху. При мысли о том, что ему снова придется покориться и удовлетворить потребности этого человека, снова притворившись при этом, что он получает удовольствие, в животе у него начались спазмы. Снова ему придется слушать рассуждения этого идиота, мораль на тему о том, как он «добр» к Крошке Ти и как «наказание очистит» его душу.

Неужели этот тип верил собственной галиматье?

Как только они оказались на кухне, Дуайт обернулся и посмотрел на Крошку Ти. Он провел пальцами по его рыжим кудрям и заглянул в глаза. Развязал запястья, снял ошейник и поводок.

— Мой маленький ангел, — прошептал он, гладя его волосы и лицо, — я сделаю это для тебя.

Крошка Ти похолодел и замер, ощутив пальцы этого человека на своем теле. Но он заставил себя улыбнуться, застенчиво шепча слова благодарности.

— Думаю, пора повести тебя в спальню.

Лицо Дуайта приняло серьезное выражение, хотя он все еще продолжал гладить Крошку Ти по лицу.

— Пошли, — сказал Дуайт, и голос его стал хриплым, как бывало вся кий раз, когда он испытывал прилив похоти. Крошка Ти содрогнулся.

Он последовал за Дуайтом в спальню. До сих пор кухня была единственным местом, куда его допускали в доме. Он всегда чувствовал себя странно, когда выходил из подвала, странно оттого, что мог дышать воздухом, в котором не чувствовалось запаха плесени и «аромата» пота и дерьма.

Комната была такой же ободранной, как и весь дом. В спальне стояла двухспальная кровать с деревянным кленовым изголовьем в староамериканском стиле. Плетеная резиновая корзина для белья, стоявшая в одном из углов, была переполнена. Чистое там лежало белье или грязное — Крошка Ти не мог бы сказать этого.

Настольная лампа стояла почему-то на полу, придавая комнате какой-то странный и сбивающий с толку вид. От этого освещения Дуайт выглядел пугающе.

— Славная комната, — сказал Крошка Ти.

Дуайт в ответ только фыркнул. Это был язвительный смех.

— Можешь избавить меня от этой дерьмовой болтовни, парнишка.

Крошке Ти оставалось только молча улыбаться ему. Мальчик думал, что в его теперешнем положении улыбка была единственным залогом успеха. Он попытался думать о чем-нибудь постороннем: как грохочет прибой возле его прежнего дома во Флориде, о «Чикен Армз» и славных временах, когда он делил кров с Джимми, Мирэндой, Уор Зоном и Эвери, — он был готов на что угодно, только бы не оставаться здесь и избежать того, ради чего его сюда привели.

Дуайт прошелся по комнате, вынул из кармана ключ, вставил его в замок и повернул. Затем вернулся к Крошке Ти.

— Теперь тебе не удрать, — сказал он, — поэтому мы можем снять ошейник и поводок.

Дуайт повернул голову, чтобы поглядеть на Крошку Ти, пока снимал ошейник. Ошейник и поводок он положил на край кровати. Дуайт смотрел на стоящего перед ним голого мальчика.

— Красив, — прошептал он. Его взгляд впитывал каждый дюйм обнаженного тела. Он провел рукой по спине Крошки Ти сверху вниз, задержавшись на ягодицах и не обращая внимания на присохшие остатки кала. — Ты самый красивый из всех, кого я встречал: — Он взял Крошку Ти за запястья и тихо заговорил: — Сейчас мы не слишком уверены в себе, так ведь?

Прежде чем Крошка Ти успел ответить, Дуайт наклонился и полез под кровать. Он извлек пару наручников, блеснувших в тусклом свете. Звякнуло железо.

Крошка Ти чувствовал себя все хуже и хуже. Он знал, что наручники поранят руки. Но еще страшнее было то, что они символизировали неволю, эти кусочки железа и цепочка на них.

Хотя он полностью порабощен, этот символ показывал ему его положение как нельзя конкретно. Он делал его еще более уязвимым, лишал какого бы то ни было выбора. Он попытался подавить прилив желчи, которая, как он чувствовал, поднималась вверх из желудка, и молча подставил руки.

— Славный мальчик, — сказал Дуайт, защелкивая наручники.

Дуайт разделся, обнажив спину со складками и шрам в нижней части живота, а также эрекцию покрасневшего, с набухшими венами члена, выступившего из гнезда свалявшихся темных лобковых волос. Крошка Ти закрыл наконец глаза, чтобы отделить себя от всего этого, и только прошептал:

— Скорее.

— О, ты свое получишь, малыш, ты свое получишь, — сказал Дуайт.

Он начал шептать про себя:

— Такой маленький кусок дерьма, как ты, и тебе это нравится? Ты это понимаешь? Пятнадцать лет, пятнадцать лет — и так хочешь этого. Должно быть, хочешь, чтобы это было долго... Но не в этот раз, не с таким маленьким извращенцем. Я поучу его... да, сэр...

По мере того, как Дуайт приближался к нему, Крошка Ти старался представить себе, что он тряпичная кукла. Дуайт подошел и скользнул языком в ушную раковину Крошки Ти. Потом он обвил ногой его колено, подойдя сзади, и толкнул его спиной на постель. Крошка Ти повернул голову и стал смотреть в окно, в ночь и постарался представить себя там, в колыбели из дубовых ветвей, голых ветвей, уходивших в беззвездное небо. Там он мог лишь наблюдать, быть зрителем, а не участником. И когда Дуайт растянулся на нем, мальчик услышал его едва различимый шепот:

— Молись со мной, сынок.

Позже Крошка Ти оцепенело лежал рядом с Дуайтом, ожидая того, что его отведут назад, назад в уют его ящика, где он сможет остаться один. Дуайт мерно дышал рядом. Крошка Ти чувствовал, как в углу его глаза образуется слеза, выливается из него и медленно стекает по щеке вниз, затекая в ухо. У него было ощущение, что он никогда больше не сможет ходить: ему было больно везде, и малейшая попытка сделать движение вызывала у него острую боль.

Крошка Ти очень хотел умереть.

Голос Дуайта напугал его и вывел из оцепенения: — Так расскажи мне о своих друзьях.

— Что?

Дуайт сел и оперся спиной об изголовье кровати. Он пошарил под кроватью и вытащил сигарету, взял ее в рот и закурил. Крошка Ти наблюдал, как конец сигареты становился оранжевым, все ярче и ярче от каждой затяжки.

— Ты расскажешь мне о своих друзьях или нет?

— У меня нет друзей. — Крошка Ти пытался заставить свой голос звучать проникновенно, убедительно, но без успеха.

— Ты знаешь парня по имени Джимми?

Крошка Ти почувствовал, как все его тело напряглось.

Как Дуайт узнал о Джимми?

Неужели он будет следующим обитателем еще одного ящика в подвале?

— Ты слишком долго медлил с ответом, парнишка. — Дуайт глубоко затянулся, его щеки почти сошлись, когда он вдохнул дым. Он выдохнул его через нос и закричал: — Этот малец утверждает, что ничего не знает. Тетя, поверить ему?

С минуту Дуайт прислушивался, кивая и продолжая курить. Потом рассмеялся. Повернулся к Крошке Ти.

— Мне известно, что ты знаешь его. Так ведь?

Крошка Ти подумал, что хуже не может быть. Дуайт широко расставил руки:

—Ну?

Крошка Ти с трудом перевел дух.

— Я не знаю, кого ты имеешь в виду, — сказал он, — кругом полно Джимми.

— А как насчет того, который предлагает желающим свой зад на Лоренс-авеню? Зеленые глаза? Милашка?

Дуайт улыбнулся и заговорил тихо, почти шепотом:

— Помоги себе, парнишка. Помоги себе исцелиться.

Крошка Ти почувствовал, как все в нем онемело.

— Не знаю такого, — прошептал он.

— Может быть, это освежит твою память, — сказал Дуайт, глубоко затягиваясь сигаретой и прикладывая оранжевую головку к бедру Крошки Ти. Крошка Ти вскрикнул, метнулся на кровати, обжигающий жар сгустил его боль до абсолютной плотности.

Дуайт рассмеялся.

— Ну, так как насчет Джимми?

Слова Крошки Ти полились водопадом:

— Я сказал тебе. Я его не знаю. Ты должен мне поверить.

Выражение лица Дуайта — снисходительное презрение, окрашенное насмешкой, — оставалось все тем же. Он снова глубоко затянулся, но на этот раз горящий конец сигареты он прижал к яичкам Крошки Ти. И держал горящий конец прижатым к чувствительной плоти мошонки несколько секунд. Они показались несколькими часами.

Крошка Ти кричал, боль и жар прокатывались по его телу, как тысячи игл. Он пытался сопротивляться, но Дуайт удерживал его в лежачем- положении, сильно надавливая рукой на грудь. Наконец он отстранил сигарету и оставил Крошку Ти задыхающимся в волнах боли, которые все слабели, слабели. От запаха паленой кожи его мутило.

— Теперь припоминаешь?

Жмуря глаза, сжимая веки, Крошка Ти покачал головой из стороны в сторону: «нет».

— Если ты не хочешь, чтобы эта чертова штука выжгла тебе глазные яблоки, ты скажешь мне.

Крошка Ти поднял глаза на ухмыляющееся лицо Дуайта: сигарета свисала с его губ.

— Его зовут Джимми Фелз, и мы...

Крошка Ти заговорил.

Уор Зон, возможно, и слышал что-то на уровне подсознания. В конце концов, Крошка Ти был его лучшим другом и, наверное, самым близким существом за всю его короткую жизнь. Вряд ли он не слышал его стонов на расстоянии нескольких футов. Но Уор Зон теперь вообще ничего не видел, не слышал, не осязал, не ощущал. Он лишился даже обоняния. Уор Зона больше не существовало.

В глубинах его существа оставалось некое укромное местечко, где он мог укрыться. Возможно, это было такое место, где его друг Рэнди был все еще жив. А может быть, то, где мать все еще заботилась о нем, кормила его... до того, как отец начал свои игры с заключением его в чулан.

Но где бы оно ни было, Уор Зон скрывался там и отключался прежде, чем мог видеть убийство своего друга. Все, что он оставил себе, — это черную раковину, которая с каждым днем становилась все менее и менее материальной.

Он не замечал даже своего тюремщика, когда тот стоял над ним, просил его подняться и поесть, пугая, что иначе он станет настолько слабым, что даже не сможет дышать.

Но единственное, что видел Уор Зон, — это темнота. Даже в ослепительном свете лампочки в сто ватт, которая раскачивалась в подвале, отбрасывая тени и свет.

Темнота.

Глава 16

Карла Фелз посмотрела в окно. Сквозь покрытые копотью стекла все выглядело причудливо: университет имени Лойолы, ближе — муниципальные дома (обреченные на слом, чтобы освободить место для новой застройки), дома, как две капли воды похожие на тот, в котором жила она, на забитой транспортом Кенмор-стрит. Карла поднесла к губам сигарету — увы, руки сильно дрожали. Неужели это от водки? Или от не оставляющей ее депрессии? Но только выпивка помогала ей унять дрожь в руках.

Снег, выпавший накануне, таял. Мокрые улицы были скользкими от снежной кашицы. По обочинам дороги громоздились бурые холмики, покрытые налетом глины и сажи.

Будни, не позже девяти утра (Бог знает, какой точно день). Карла плеснула еще немного водки в стакан и сделала маленький глоток — еще и еще один, — не переставая смотреть в окно, как бы впитывая глазами картину за окном.

Звонок напугал ее, и она расплескала водку прямо на свой розовый купальный халат.

— Дерьмо, — тихонько выругалась Карла, раздумывая, кто бы это мог быть. Если этот подонок Тим, то она не собирается с ним разговаривать, во всяком случае сегодня. Нет, она не собиралась препираться с ним снова. В последний раз, когда она вышвырнула его отсюда, то пообещала себе, что это навсегда. Точка. С нее довольно его непотребства и оскорблений. Она встала, бросив взгляд на домофон: пусть ответит и тогда она точно узнает, кто там, а потом решит, открывать дверь или нет.

Но это оказался Джимми.

Для сына у нее всегда есть время. Она нажала кнопку.

— Привет, Карла, — сказал Джимми с порога.

— Ну, входи. — Карла надеялась, что зубная паста, Которую она торопливо жевала, пока он поднимался по лестнице, заглушит запах перегара. Она обняла сына, ощутив, как к ней прижались его хрупкие косточки. — Ты что-то худеешь.

Джимми прошел в комнату мимо нее.

— Весь в делах. Знаешь, это съедает много энергии.

Он плюхнулся на диван и наклонился, чтобы зажечь сигарету.

— Мне бы так хотелось, чтобы ты не курил.

— А что у тебя в руке?

Карла посмотрела на свою сигарету, докуренную почти до фильтра. Сколько она уже выкурила? А встала всего час или два назад.

— Ну, я ведь старше тебя.

— Верно. И настолько же умнее. — Джимми хмыкнул.

— Что ты этим хочешь сказать? — Всегда получалось так, что ее тринадцатилетний сын брал над ней верх.

— Ничего. — Джимми откинулся на спинку дивана и, затянувшись сигаретой, стал разглядывать потолок.

Карла села рядом с ним, отвела прядь волос с его лба.

— Так как же твои дела? Все в порядке?

Джимми пожал плечами:

— Думаю, все нормально.

— Ты больше не мотаешься по улицам с клиентами?

— Я пытаюсь с этим покончить. Давно уже этим не занимаюсь.

— Это хорошо. Это хорошо.

Они долго сидели молча. Карле очень хотелось вернуться в спальню и опрокинуть стаканчик, который она оставила на подоконнике. Но она знала, что Джимми этого не одобрит.

Каждый раз, когда она видела сына (а это случалось все реже и реже), она ожидала, что он будет выглядеть старше. Ей хотелось бы знать, что он пробивается по жизни без нее... и выглядеть должен как мужчина. Но рядом с ней сидел на диване все тот же малыш, который когда-то сиживал на полу посреди гостиной с колодой карт и терпеливо пытался построить из них замок. Она потянулась к нему и провела пальцами по его волосам, думая: Бог мой, я и не знаю, о чем с ним говорить. Она наблюдала, как он курит, и видела его блуждающий взгляд по комнате.

Когда он был здесь в последний раз? Неужели прошло несколько месяцев? Она не могла вспомнить. Ее пронзило чувство вины: она ведь редко думает о нем. Ее слишком волновали собственные неурядицы, чтобы задумываться над тем, чем занимается ее сын... там на улицах, предлагая чужим мужчинам свой зад.

Она подумала, наступит ли такой день, когда он совсем перестанет приходить, не вернется никогда.

Подумала, сколько же потребуется времени, чтобы она это заметила.

— Джимми?

Он посмотрел на нее, и в его зеленых глазах промелькнуло знакомое выражение: маленький мальчик, которого она вырастила. Маленький мальчик, который, как ей казалось, всегда мешал ей встретить настоящего мужчину, получить хорошую работу... и так далее, список можно продолжать без конца.

Но она любила этого маленького мальчика.

— Ты знаешь, что я тебя люблю? Знаешь?

Джимми округлил глаза:

— Да, Карла. Ты мне говорила об этом и раньше.

Она уже была готова обидеться, но он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я тоже тебя люблю.

— Ты не сердишься на меня за то, что я не могла уделять тебе много внимания?

Джимми ничего не ответил, продолжая смотреть на нее.

— Я все время думаю о тебе, Джимми.

— Я тоже о тебе думаю.

И снова наступило молчание. Наконец Карла встала и направилась в кухню. Оттуда она крикнула ему:

— Я приготовлю кофе. Хочешь кофе?

— Не-е. Есть какая-нибудь еда?

Карла отозвалась из кухни:

— О Боже, солнышко, очень жаль. У меня вышли все купоны. И хоть шаром покати. У меня есть немного соленых крекеров. Хочешь?

Джимми уставился на неровный, в царапинах пол, в желудке у него бурчало.

— Ничего, все в порядке.

Через несколько минут Карла вернулась. Она размешивала растворимый «Нескафе» в чашке с горячей водой из-под крана.

— Уверен, что не хочешь?

— Точно.

Она села рядом: пила свой кофе, поправляла складки халата, проводила пальцами по волосам, разглаживала их.

— Я получила работу. Я говорила тебе?

Джимми улыбнулся.

— Нет. И что ты будешь делать?

— Ты знаешь это небольшое кафе на Гранвилл? Ну, у станции надземки.

— Да.

— Вот там я и получила работу. Официантки. Босс очень славный.

— Это хорошо.

— Да, хорошо. Босс говорит, что чаевые очень приличные. Много проезжающих. — Карла продолжала пить свой кофе маленькими глотками, потом повернула голову к окну, услышав вой сирены.

— Тебе что-нибудь нужно? Деньги нужны?

Джимми улыбнулся:

— Деньги всегда нужны.

Карла встала с дивана и вернулась с десятидолларовой бумажкой в руках.

— Знаю, что это не много, но может быть, после того, как я начну работать...

— Конечно, я ценю это. — Джимми сунул бумажку в карман джинсов. — Пожалуй, я пойду. Я просто хотел узнать, как у тебя дела.

Карла стояла, разглаживая складки халата.

— Ну что ж! Я рада, что ты пришел. — Она улыбнулась ему, внезапно почувствовав неловкость, и плотнее запахнула куртку на Джимми. — Не отдаляйся от меня.

— Не буду.

Джимми двинулся к двери.

— Джимми?

Он обернулся и увидел, что мать стоит и ждет.

— Ты меня не обнимешь?

— Конечно.

Они двинулись друг к другу, как пара школьников на танцах, неуклюже, оставляя слишком большое пространство между собой. Но потом Карла глубоко вздохнула и сделала то, что собиралась: она притянула своего сына ближе к себе.

Он застыл в ее объятьях, на миг ей показалось — она его потеряла. Но потом его руки обвились вокруг ее шеи, он крепко прижал ее к себе. Она уткнулась лицом в его светлые волосы, которые, казалось, каждый раз, когда она его видела, становились все темнее; она вдыхала его присутствие, чувствовала шелковистость его волос. Мой сын. Она прижала его к себе крепче, стараясь дать ему понять, что хотя он и не всегда рядом, но она любит его. Она хотела бы стать такой матерью, какую он заслуживал.

На ее глаза навернулись слезы.

— Я пойду, — сказал Джимми, оттолкнув Карлу.

Карла отвернулась и промокнула уголки глаз кончиками пальцев.

— Ну, теперь ты, разумеется, скоро вернешься, да? — с надеждой спросила она.

— Конечно, ма.

Карла почувствовала комок в горле, увидя его улыбку. В этот миг она подумала, что, возможно, все еще изменится и с этой работой все выгорит, а может, она найдет мужчину, который поможет ей. И наступит день, когда они с Джимми станут настоящей семьей, как те семьи, которые показывают по телевизору.

— Как же, как же! Жди! — ругала она себя. Она смотрела, как он выходит.

Джимми быстро прошел через холл к лестнице. Он надеялся, что Карла даст ему денег, и она дала. Почему-то ему стало очень грустно. Он хотел добраться до «Чикен Армз» и заползти под гору одеял, устроиться там поудобнее и уснуть. Может быть, проспать много часов.

— Джимми? Джимми, стой!

Голос матери остановил его.

Небось хочет забрать свои деньги обратно.

Он вернулся. Мать протянула ему конверт.

— Вот, тебе письмо, — сказала она.

— Что? — Джимми взял в руки конверт.

— Я уж не знаю, что тут. Пришло вчера. Я его не вскрывала.

Джимми глядел на конверт с выведенным на нем синими чернилами адресом Карлы и его именем. Кто бы это мог написать ему письмо? Перевернул его в надежде отыскать обратный адрес, какую-то ниточку к разгадке, но — ничего.

— Может, вернешься и вскроешь письмо? — спросила Карла, глядя на него с надеждой.

— Нет, не сейчас.

Почему-то это письмо вызвало у него неприятное ощущение в животе, даже тошнота подступила. Джимми не знал, захочет ли он вообще вскрывать письмо. По крайней мере, не здесь, не в присутствии матери.

Он хотел остаться один, когда будет его читать.

— Думаю, я прочту его попозже. — Он сложил конверт вдвое и сунул его в карман куртки. — Скоро увидимся, — сказал он бодро.

— Ладно.

Джимми пошел к выходу.

Когда он снова оказался в «Чикен Армз», то обнаружил, что их комната пуста. Ему стало здорово не по себе: Рэнди исчез — позавчера вечером. Джимми думал, что визит к матери отвлечет его от мыслей о Рэнди. Он всю ночь пролежал без сна, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, не раздадутся ли шаги на пороге. Он снова и снова мысленно проигрывал воображаемую сцену возвращения Рэнди. Как он скажет, что убил этого типа, что теперь они уже вне опасности и вообще все будет в порядке.

Но ночь прошла, а Рэнди не появлялся.

Джимми говорил себе, что Рэнди чего-то не успел, потерял счет времени, что у него какое-то деловое свидание, на котором он должен побывать, прежде чем вернется домой.

Поэтому он, собственно, и пошел навестить Карлу, надеясь, что в его отсутствие Рэнди как раз и появится. И так ярко представил себе: он открывает дверь в «Чикен Армз», а Рэнди сидит на полу, завернувшись в одеяло, и улыбается ему.

Но комната была пуста и так холодна, что дыхание уДжимми белым облачком вырывалось изо рта.

Джимми вспоминал время, когда в этом маленьком гнездышке постоянно кто-нибудь жил. Теперь, когда отсюда исчезли Уор Зон, Крошка Ти и Рэнди, почти не оставалось надежд, что тут вообще кто-то появится.

А где же Мирэнда?

Один Бог знал это. Джимми выглянул из окна и долго смотрел на низкое хмурое небо. Да, один Бог знает, где они все.

Он сел на подушку, привалившись спиной к стене и подтянув колени к животу. Какое-то время он сидел ни о чем не думая и прислушиваясь к шумам снаружи: транспорту на улице, реву клаксонов и сирен, к шуршанию мышей за переборкой, к скрипу половиц в доме — подрагивая на ветру, дом оседал под собственной тяжестью. Джимми вспоминал, как в последний раз разговаривал с Рэнди, пытаясь припомнить имя того типа, к которому он собирался.

Все утро хотел вспомнить его. Знай он это проклятое имя, мог бы обратиться в полицию или сделать еще что-нибудь.

Но имя не всплывало в памяти — и все тут. Что-то на букву Д, кажется. Он сотни раз прокручивал их разговор, мысленно просматривая каждую сцену, как кадры фильма, надеясь, что нужная часть разговора вдруг всплывет.

Сунув руку в карман, Джимми нащупал сложенный конверт. Конверт был там. Никуда не делся. По какой-то непонятной причине ему ужасно не хотелось его вскрывать.

Я за всю свою жизнь не получил ни одного письма. Кто бы мог мне написать сейчас?

Он вытащил конверт и снова взглянул на адрес и свое имя на нем, с обратным наклоном, острыми углами и глубокими выемками между буквами. Джимми пожал плечами и вскрыл его.

Из конверта выпал локон рыжих волос, вслед за ним прядь спутанных черных, а за ними прядь прямых темно-рыжих волос. И наконец из конверта появился еще один локон кудрявых черных волос.

Сердце Джимми застучало. Эти локоны могли принадлежать Крошке Ти, Уор Зону и Рэнди. Еще один — неизвестно кому. У Джимми моментально пересохло в горле. Господи, хотя бы глоток воды. Но в этой долбаной дыре, которую он называл своим домом, не было даже водопровода.

— Не хочу читать это письмо.

Он сказал это громко, и слова отозвались эхом. Он представил, что рвет письмо на части и обрывки выбрасывает из окна, и они летят вниз, как хлопья снега.

И все-таки он посмотрел вниз на синие каракули, бежавшие по желтому официальному бланку.

«Милый мальчик-шлюха!» — начиналось письмо. Джимми закрыл глаза. Он знал, от кого оно. Ему хотелось обратно вернуться в ту ночь, когда ему так нужны были деньги, — он хотел уйти прочь, отвернуться от машины, которая приближалась к нему.

Твою мать! — подумал Джимми. Что сделано, то сделано.

Он порылся в карманах в поисках сигареты и извлек чудом сохранившийся окурок. Закрыл глаза, наполняя легкие дымом.

Я знал, что дело нечисто. Я знал это, думал Джимми.

Он вытянул вперед руку с письмом и смотрел на него, как на что-то чужеродное, к нему не относящееся. Да, этот тип знал, где его найти. Неважно, что говорилось в письме. Важно, что этот тип смог добраться до него. Запросто взять и прийти к его матери. Но письмо надо дочитать. Надо узнать, чего хочет этот ублюдок, какие у него планы. Может быть, он настолько глуп, что подписался собственным именем.

«Милый мальчик-шлюха!

Найти тебя было плевым делом. Ты ведь сосал почти каждый член в Чикаго, разве нет, маленький бродяжка? Люди тебя знают, Джимми, знают даже твою фамилию и где живет эта маленькая шлюшка, твоя мать. Все, что мне потребовалось сделать, — это задать пару вопросов, и вот он, твой адрес, — у меня.

Теперь они все у меня: маленький рыжий хреносос, который называет себя Крошка Ти; ниггер без роду и племени, потаскушка, изъеденная болезнью, с этим деревенским выговором. Мне осталось совсем немного добавить к своей коллекции, и тогда вы все будете в сборе.

Помнишь, сынок, Священная Книга говорит: Поступайте с другими так, как вы хотели бы, чтобы поступали с вами».

Я понимаю это так, что если возьму на себя заботу о тебе и твоих маленьких друзьях, так как ты заботишься об остальном мире, то смогу стать твоим исцелением. Значит, ты понимаешь, что это я делаю для тебя.

Давай будем называть твоих маленьких друзей, Джимми, моими любимыми зверьками. А зверьков ведь надо держать в неволе, верно? Ведь мы оба не хотим, чтобы наши дорогие зверюшки сбежали, ведь не хотим? Поэтому я держу их в подвале в ящиках. В темноте, Джимми, с крысами и тараканами. И с пауками. И с плесенью. Но твои друзья не просто в ящиках, они еще и связаны. Я принимаю все меры предосторожности. Ты помнишь, как чувствует себя мальчик, когда он связан? Помнишь, Джимми, каким беспомощным себя чувствуешь? Твой маленький негритянский дружок совсем уже съехал с катушек... и даже представления не имеет, что его ждет. Он намного слабее, чем я представлял, слабак даже для таких отбросов, как вы, ребятишки...»

Джимми вздрогнул, вспомнив, как Уор Зон рассказывал о том, как мучил его отец, запирая в чулане и пугая крысами, которые придут с ним расправиться. Ничего не могло быть ужаснее для Уор Зона, чем быть запертым в таком ящике, запертым в темноте, где он не мог даже двигаться.

О Боже, я должен ему помочь. Должен. Любой ценой.

Джимми продолжал читать:

«Но довольно об этом. Я пишу, чтобы ты знал о своем будущем. Потому что если я не поймаю тебя (а я тебя поймаю, маленький мальчик-шлюха, тебе негде спрятаться), ты будешь иметь удовольствие получить известие о смерти всех твоих друзей. Именно ты виновник их смерти! Каждый из них вкусит от того удовольствия, которым мы насладились в ту ночь. Помнишь? Каждый узнает, как приятно, когда твои инициалы будут вырезаны у тебя на груди славной острой бритвой. Каждый из них узнает вкус собственного дерьма... поданного на серебряном блюде! Каждый узнает, как приятно, когда касаются зажженной сигаретой глазного яблока. О, они все узнают, что это за особая божественная боль! Почувствуют, как все мыслимые и немыслимые предметы заботливо и любовно вставляют во все мыслимые и немыслимые отверстия. Они все испытают ужас, когда увидят, как отрубают им руки. Потому что, видишь ли, Джимми, единственный путь к спасению лежит через искупление.

И иногда кто-то должен заставить нас принести искупительную жертву.

Когда наконец я оболью бензином их искромсанные тела и подожгу их, они будут благодарны за то очищение, которое принесет им огонь.

Благодарны за дарованную смерть.

Очищение. Это важная мысль, самая важная из всех, мой ягненочек. Запомни это. Я-то помню. Это единственное, что оправдывает кашу, которую ты заварил.

И я надеюсь, что ты не захочешь пропустить это, мальчик-шлюха. Скоро увидимся.

Запомни: тебе нигде от меня не скрыться. Запомни: если ты пойдешь с этим в полицию, это только ускорит смерть и муки тех, кого ты любишь.

Твой Поклонник».

Джимми отложил письмо и закрыл глаза.

— Боже, что за ублюдство я совершил?! Что мне теперь сделать, чтобы помочь им?

Он посмотрел на свои пальцы — сигарета сгорела до самого фильтра. Ему показалось, что вот сейчас его вырвет, выворотит наизнанку.

Часть вторая

Глава 17

Отец Ричард Гребб смотрел на лежавшую перед ним Библию. Он снова и снова переписывал текст стиха, надеясь отыскать с его помощью нужные слова для утренней проповеди, как бывало когда-то, когда он был новичком в своем деле и еще чувствовал себя связанным обетами. Он выписывал текст из Первого Послания Апостола Павла к Коринфянам, глава 2, стихи 1—5:

«1. И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости.

2. Ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого.

3. И я был у вас в немощи и в страхе и в великом трепете.

4. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы.

5. Чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божьей».

Ричард снял очки и протер глаза. Глаза болели. Он подумал, как будет выглядеть во время первой мессы сегодня утром, и подивился, почему это его интересует.

Он скомкал бумагу с библейскими стихами и бросил ее в угол комнаты, где она упала рядом с жарко горевшим камином.

— Я даже этого не могу сделать.

Он встал и налил себе чашку кофе из термоса, который загодя принес в кабинет. Высыпал в темную жидкость три ложки сахару с горкой. Подул на кофе, наблюдая, как редеет поднимающийся над чашкой пар, сделал пару глотков.

Он сидел, пил свой кофе, точно зная, что вот сейчас подойдет к камину, поднимет скомканный лист бумаги со словами Апостола Павла. Знал, что разгладит бумагу и возьмет ее с собой, даже если и не воспользуется ею на завтрашней проповеди.

Джимми Фелз в нерешительности стоял у дома священника. Ноги, которые привели Джимми к крыльцу дома и верно служили ему всю дорогу, вдруг отказались повиноваться. Увидя, что свет в комнате, горевший так ярко, вдруг погас, он решил: не суждено ему встретиться со священником лицом к лицу.

Холодный ветер иголками жег ему кожу на лице, пощипывал уши.

И все же ты должен идти, сказал он себе, должен постучать в дверь. Кто еще мог бы помочь? Карла?

При мысли о матери Джимми усмехнулся. Южнее того места, где он стоял, проходила Лоренс-авеню.

— Лоренс-авеню в субботний вечер, парень, — это то место, где можно заработать немного деньжат. Забудь обо всем этом дерьме и отправляйся туда со своим славным маленьким задиком. Не позже чем через пятнадцать минут получишь предложение.

Джимми смотрел на мчащиеся мимо него машины и гадал, в которых едут одинокие искатели приключений: в большинстве случаев это мужчины среднего возраста, кто ищет секса с ребенком.

Он вспомнил, как легко все это начиналось, и уже сделал несколько шагов в направлении Лоренс-авеню.

— Ты совсем рехнулся, — сказал он вслух. — Право, рехнулся.

Перед ним всплыла черная «тойота»-пикап, медленно двигающаяся по Лоренс-авеню, и он тут же развернулся и пошел в обратном направлении, пока не оказался у двери дома священника.

Проповедь о пагубности для души злобы и мстительности в повседневной жизни была почти готова, когда Ричард услышал стук в дверь.

Кто бы мог прийти к нему в этот час, подумал он. Наверное, кто-то из Армии спасения, может быть, Эстер Гарсия, а может, какой-то одинокий мальчик, которому понадобились деньги...

Ричард не мог удержаться от вздоха изумления, когда, открыв дверь, нашел на пороге Джимми Фелза, меньше всего он рассчитывал увидеть его. Волосы мальчика были влажны от снега, а щеки пылали от ветра. Легкая куртка и рваные джинсы казались не слишком надежной защитой от декабрьской непогоды.

— Джимми?! Ну, привет. Входи, входи...

Джимми вошел вслед за хозяином в прихожую.

— Да ты совсем озяб. Снимай-ка свою куртку и ступай к камину, погрейся.

Джимми снял куртку и отдал ее священнику. Не произнеся ни слова, он проследовал за Ричардом в кабинет.

— Садись, садись, — пригласил священник, указывая на диван.

Джимми взял стул у камина и сел на него. Он наклонился вперед, положив локти на колени. Пробежал пальцами по влажным волосам — руки дрожали. Он вытащил сигарету, закурил и взглянул на Ричарда.

— Я пришел сюда не потому, что хотел помириться и не из-за прочего вздора. Понятно?

Ричард потер затылок и сел на диван напротив Джимми.

— Ладно, сынок. Я могу это понять. Прощение надо заслужить.

— И ты не должен мне проповедовать всякую чепуху.

Мальчик затянулся сигаретой, силясь выглядеть уверенно. Он старался не встречаться с Ричардом глазами, глядя куда-то мимо, за его спину.

— Я буду откровенен с тобой и скажу прямо, почему я здесь.

Зажав сигарету зубами, он стал шарить в карманах штанов.

— Сегодня я получил письмо, оно пришло к моей маме. — И протянул Ричарду скомканный листок. — Думаю, тебе надо это прочесть.

Ричард взял у Джимми письмо. Пока он читал, в комнате становилось все холоднее. Казалось, в комнату вползло что-то темное — остановилось у плеча и шепчет в ухо страшные слова. Это напоминало тот кошмарный сон, который недавно ему приснился, — ощущение присутствия чего-то ужасного в темноте.

Когда слова наконец иссякли, бумага словно исчезла, остался смысл, не поддающийся пониманию. Неужто все здесь написанное исходит от человеческого существа?

Вопреки тому, что Ричард знал о дьяволе и аде, ему хотелось верить, что люди по своей сути не злы. Эту веру он связывал с тем, что многие из них носят в себе душевную тревогу, полны боли, чувства вины и страдания, и лишь реакция на внешний мир заставляет их совершать поступки, которые только со стороны могут показаться злыми (как твои собственные встречи с мальчиками, столь юными, что тебя могли бы засадить в тюрьму на долгий, долгий срок).

Но священник нутром почувствовал, что в лице автора этого письма он вплотную столкнулся с подлинным, настоящим злом. Темным злом — в чистом виде. Без надежды на искупление.

Наконец он поднял глаза на Джимми, который выжидательно смотрел на него.

— Кто мог тебе написать такое письмо, Джимми? И почему?

Джимми достал еще одну сигарету, зажег ее от окурка предыдущей и молча уставился на огонь. Когда он заговорил, то старался не смотреть на священника.

— Недавно меня снял на Лоренс-авеню один клиент...

Ричард Гребб сел на диван, готовый не прерывать мальчика и выслушать всю историю, которую он собирался ему рассказать.

— Короче, первая остановка у нас была на Фостер-бич. Знаешь? Ну вот... как только мы там оказались, я попытался... короче... мне не удалось. А потом все и случилось...

Закончив свой рассказ, Джимми боялся поднять глаза на священника, даже тогда, когда тот сделал попытку заговорить с ним. Он чувствовал, что вот-вот расплачется, и прикусил губу.

— Вот, значит, что со мной приключилось... — закончил Джимми, — и теперь я очень боюсь, что то же самое происходит с моими друзьями.

Джимми посмотрел наконец на священника.

— И еще я боюсь, что он придет и за мной. Как пообещал в письме...

Джимми с надеждой смотрел на Ричарда, ожидая от священника чего-то такого, отчего все сразу изменится — придет избавление. Но почему, собственно, он должен что-то сделать? Когда это взрослые делали именно то, чего от них ждали?!

Все, что было в Ричарде лучшего — его христианское милосердие либо иные добрые чувства, — подсказывало ему, что надо немедленно встать, подойти к мальчику, обнять и утешить его. Но он знал, как Джимми воспримет это. Стоит ему обнять Джимми, и это тут же оттолкнет от него мальчика.

Знал он и другое: это не единственная причина, по которой он должен держаться подальше от Джимми Фелза.

И потому он сказал:

— Джимми, я сделаю все, что смогу, чтобы тебе ничто не угрожало. Ты не считаешь, что нужно отнести это письмо в полицию? Возможно, они смогли бы...

Ричард остановился, не окончив фразы, потому что Джимми встал, повернулся к нему спиной и направился к двери.

— Я знал, что ты мне ответишь так. Я ухожу.

— Минутку! Сядь, Джимми. Я не сделаю ничего, что ты не одобришь. Я просто подумал, что полиция могла бы помочь выяснить, кто этот человек. Может быть, он известный преступник и совершал что-нибудь подобное и прежде.

— И, может быть, эти ублюдские копы прихватят заодно и того парня, который продает свой член, чтобы как-то перебиться. Вот-вот, правильно. И как давно, ты говоришь, живешь в этом округе? Похоже, дорогой, ты вообще не здесь живешь.

Ричард удивился, откуда такая враждебность. Ведь не только из-за его предложения, которое, согласен, не идеально и труднореализуемо. Но ведь им в конце-то концов все равно придется обратиться в полицию. Что толку, если он установит дежурство и будет охранять Джимми в одиночку.

Джимми мерил шагами комнату, курил, останавливался, чтобы поглядеть в окно. Что он там видит, думал Ричард.

— Послушай, никаких копов, ладно? — сказал наконец Джимми. — То, что со мной произошло, произошло потому, что я искал клиента. Копам наплевать на таких, как я. Поверь мне, я знаю. Если этот малый хочет засунуть кулак мне в задницу, то копы не увидят в этом большой беды. Я от этого не подох — и ладно. А вот ежели я умру от чего-то в этом роде, тогда они зашевелятся. Но и в этом случае им плевать: такая мразь, как я, получает по заслугам — вот и все.

— Послушай, Джимми. Я действительно намерен тебе помочь. Давай подумаем, что можно сделать для твоих друзей? И как узнать, кто этот тип. Ладно, без копов.

Джимми зло посмотрел на Ричарда:

— Я считаю, что у меня нет выхода.

Подавленные, они оба молчали.

— Не представляю пока, с чего начать, Джимми, — честно признался Ричард. — Ты говоришь, что абсолютно не помнишь имени, которое назвал Рэнди?

Джимми пожал плечами:

— Пытаюсь вспомнить. Но это долбаное имя, мать его, никак не приходит мне на ум. Забыл вчистую.

— А место, куда он привез тебя? Никакого представления о том, где может находиться его дом?

Джимми покачал головой, чувствуя себя полным идиотом.

— Где-то в западной части города. Кажется, так...

Он сжал кулаки, рассердившись на свою тупость. Почему же он был так невнимателен? Кто знает? Было темно. Чикаго такой большой город, приятель.

— Я ведь нечасто бываю в других районах города...

Он уставился в пол, страстно желая вспомнить хоть какую-то мелочь, деталь...

— Не знаю, — раздумчиво протянул Джимми, — может, это возле Харлем, а может, возле Уэстерна.

— Ничего, — сказал священник, — ты еще что-то вспомнишь.

— Я так боюсь за Мирэнду, — сказал Джимми дрогнувшим голосом.

Священник вспомнил о девочке, о которой Джимми рассказывал еще раньше.

— А что Эвери?

— Эвери не занимается с клиентами. Он промышляет, чем может, но не проституцией. Я не думаю, что этот ублюдок будет за ним охотиться. По крайней мере, не сразу.

— Джимми, расскажи мне об этом человеке. Все, что можешь вспомнить, — попросил священник. — Не смущайся, если это тебе покажется незначительным.

Джимми с удивлением посмотрел на него и пожал плечами.

— Ладно... Он небольшого роста, этот тип, и кажется молодым. Во всяком случае издали. Все тело такое дряблое, особенно живот — как мяч, у которого спустила покрышка, понимаешь? Темные волосы, с макушки лысеет. Выглядит как чей-то папочка.

Джимми хмыкнул.

— Впрочем, откуда мне знать о «папочках»? Ездит на черном пикапе «тойота». — Джимми врезал кулаком по дивану. — Понимаешь, мне хотелось бы помнить все точнее. Особенно про дом этого типа. Но ведь сам знаешь, все соседние дома похожи друг на друга. Кирпичные бунгало и тому подобное дерьмо.

Ричард теперь почти не слышал того, что рассказывал ему Джимми. Он вспоминал. Прошлой осенью он посещал собрания группы одержимых сексом. Однажды он вышел с собрания с новичком, которого приняли в группу как раз в тот вечер.

Перед собранием Ричард пил с ним кофе в маленьком кафе на Гранвилл, вводил в курс того, что им предстоит. После окончания встречи мужчины снова оказались рядом и разговорились.

— Я рад, что вы нашли в себе мужество прийти сюда вечером, — начал Ричард.

Дул октябрьский ветер, и Ричард пожалел, что не надел куртки. Похоже, бабье лето внезапно кончилось, жаль, конечно...

— Я тоже. Может быть, эта группа поможет мне поставить жизнь на новые рельсы...

Ричард видел, что глаза человека серьезны. Дай-то Бог, чтобы и намерения оказались такими. Он был хлипкого телосложения, и Ричард отметил про себя, что протравленные кислотой джинсы и ядовито-зеленая водолазка ему не по возрасту и не вяжутся с редеющими волосами и морщинами на лице. Из прохожих на улице никто не догадался бы, что эти двое возвращаются со встречи, призванной помочь преодолеть свой сексуальный недуг.

— Мы пытаемся помочь друг другу выйти из тяжелой ситуации. Конечно, общество не исцеляет всех, но клянусь вам, Дуайт, со мной случилось чудо. Это такое благо, что ты можешь куда-то обратиться за помощью и люди, с которыми ты общаешься, с которыми откровенен, не осуждают тебя. Это в конечном счете помогает тебе добиться желаемого. Я так считаю.

Они шли бок о бок, и Ричард чувствовал что-то родственное к этому человеку, чувствовал, что он ему ближе, чем кто-либо другой в группе, несмотря на то, что это новичок.

Конечно, думал Ричард, их всех сближают проблемы сексуальных отклонений. Но ему почему-то казалось, что они с Дуайтом будут особенно близки.

Наконец-то Господь снизошел и послал ему в поддержку товарища по несчастью. Помоги, Господи, нам обоим.

Они были уже у пикапа Дуайта, и тот шарил в карманах в поисках ключей. Найдя их, протянул руку священнику.

— Благодарю вас за участие, у нас есть о чем поговорить, но сегодня, простите, я очень устал...

— Понимаю. — Ричард крепко пожал его руку, задержав ее в своей несколько дольше обычного. Ему хотелось удержать тепло контакта, соединившего их.

Ричард помахал рукой отъезжавшему Дуайту.

Он не обратил бы внимания на пикап Дуайта, если бы в то время сам не подумывал о покупке новой машины. Он запомнил, что это была черная «тойота»

Ричард поднял голову.

— Погоди, Джимми, несколько минут назад ты сказал о машине этого типа. Так какая машина у него была?..

— Черная «тойота», по-моему. Знаешь, такой игрушечный грузовичок.

Ричард откинулся на спинку дивана, лихорадочно массируя виски.

— Конечно, думал он, все сходится. Почему я раньше не подумал о Дуайте.

На таком пикапе далеко не уедешь, но он был транспортом педофила...

Ричард вспомнил, что во время второй встречи, на которой присутствовал Дуайт, тот показался ему слишком заинтересованным, когда речь зашла о том, где можно встретить ребятишек. Он так настойчиво старался получить эту информацию у Ричарда. Ричард упрекнул его, сказав, что ему лучше не знать этого, что обмен сведений об «охотничьих угодьях» никогда не являлся целью их встреч.

В то время он думал, что Дуайт искренне хотел обрести поддержку в борьбе со своим пагубным влечением. Но Дуайт больше на их встречи не ходил.

— Джимми, ты сказал, что твой друг Рэнди знал имя этого парня. Это, случайно, не Дуайт?

Лицо Джимми сморщилось, брови сошлись. Потом его лоб разгладился, а взгляд смягчился.

— Да, точно! Ты тоже его знаешь?

— Мне кажется — да, Джимми. А твой друг не называл фамилии?

— Не знаю. Не могу вспомнить. Но что его зовут Дуайт — это точно. А как ты догадался?

Ричард коротко рассказал мальчику о встречах в обществе одержимых сексом. Джимми слушал кивая.

— Только мы ни хрена не сможем сделать, если не узнаем его фамилии. Сколько Дуайтов в Чикаго, представляешь?

Священник опустил голову. Мальчик прав. Джимми вскочил, полный нервной энергии.

— К черту все это дерьмо! Мне надо найти Мирэнду. У меня такое чувство, что он будет охотиться за ней. Ее надо предупредить. Срочно.

Священник тоже встал.

— Пожалуйста, Джимми, позволь мне помочь тебе.

— Надевай куртку и пойдем. Поколесим по округе.

Джимми направился к двери.

— Может быть, мы наткнемся на твоего дружка, пока будем ее искать.

Ричард ничего не ответил. Значит, вот до чего он дошел. Его дружком стал преступник, калечащий детей. Он встал и положил руку на плечо Джимми.

— Подожди, задержись еще минутку, ладно?

— Нам надо идти. Она может погибнуть.

У Джимми было отчаянное лицо. Что-то так и тянуло его на улицу. Ричард положил ладонь на его плечо.

— Дай мне всего пять минут, ладно? Я сделаю телефонный звонок, который, возможно, поставит на всем точку.

— Какой еще звонок?

— Я хочу позвонить кое-кому из моей группы одержимых сексом: Мне, возможно, удастся узнать фамилию Дуайта.

— Правда?!

— Да, Джимми, правда.

Ричард потер лоб, пытаясь вспомнить, где оставил книжку с адресами. В своей группе одержимых сексом они взяли за правило пользоваться только именами. Но Ричард вспомнил, что нового человека приглашали на первое заседание лишь после того, как тот отправлял письмо на почтовый ящик, указанный в объявлении газеты «Чикаго ридер». Заинтересованное лицо для начала сообщало свой номер телефона, чтобы кто-то из группы мог установить контакт с будущим товарищем.

Ричард нашел свою записную книжку на письменном столе. Подошел к телефону. Джимми стоял у двери, как скаковая лошадь у стартовых ворот.

Наконец Ричард услышал голос Эда Брайна.

— Эд? Привет, Эд. Это Ричард... из группы.

— Привет, Ричард. Как ты? Чем могу быть полезен?

— По правде говоря, кое-чем можешь. Мне нужен номер телефона одного из наших.

В голосе Эда прозвучала нерешительность, когда он спросил:

— Кого ты имеешь в виду?

Джимми зашикал:

— Ничего не говори, можешь навредить.

Ричард успокаивающе закивал.

— Мне нужна фамилия того парня, который пару раз приходил на наши встречи. Его зовут Дуайт. Припоминаешь его? Он был...

— Прости, Ричард, я не могу назвать тебе его фамилию. Я удивляюсь, что ты спрашиваешь.

— Но понимаешь, мой друг может пострадать, если...

— Осторожнее, — шипел Джимми.

— ...И это может быть связано с этим парнем.

Ричард нервно тер лоб, досадуя на Джимми, который торчал у него над душой. Словно он, Ричард, сдает экзамен перед этим мальчуганом.

— Я мог бы рассказать тебе об этом подробнее, но не сейчас. Поверь мне на слово.

— Я не уверен, что это так...

— Послушай, Эд. Я священник и говорю тебе: это в самом деле вопрос жизни и смерти.

На другом конце провода молчали. Затем Эд снова заговорил:

— О'кей, о'кей. Наверное, я не должен этого делать. Но как я могу пренебречь просьбой священника? Не вешай трубку секунду, ладно?

Ричард слышал шаги Эда. Он улыбнулся Джимми, прикрывая микрофон рукой.

— Он сейчас проверит. Возможно, нам повезет.

Через несколько секунд Эд вернулся к телефону.

— Ричард?

— Да. Слушаю. — Ричард схватил со стола ручку и приготовился записывать.

— У меня нет данных на этого парня. Но самого его я помню. Параноидальный тип. Вскоре после того, как он приехал в последний раз, он звонил мне и интересовался конфиденциальностью наших встреч. Потребовал отослать ему обратно его письмо с именем и адресом. Ты знаешь, иногда это случается. Люди опасаются.

— Да-а, — протянул Ричард разочарованно. Его эйфория мгновенно улетучилась. — А так ты не помнишь его фамилии?.. Ну ладно, все равно спасибо, Эд.

Ричард положил трубку на рычаг и поглядел на Джимми.

— Очень жаль... — Ричард копался в своей памяти, пытаясь вспомнить, не упоминал ли этот тип когда-нибудь свою фамилию в разговоре с ним. Но в памяти не сохранилось ничего подобного.

— Ладно, пошли.

Джимми вышел на улицу. Ричард последовал за ним.

Глава 18

Мирэнда жалела, что не надела чего-нибудь потеплее. Черные кружевные перчатки с отверстиями для пальцев выглядели потрясающе, особенно когда из них выглядывали ее длинные красные ногти. Но пальцы начинало щипать от холода.

Сегодня вечером она оделась исключительно в черное: длинное черное атласное платье, которое она нашла в магазине подержанных товаров, черные сапоги на шнуровке и в довершение всего черное шерстяное, струящееся волнами пальто. Черный цвет ее одежды удачно контрастировал с рыжими волосами, подчеркивая их яркий цвет. В волосы она вплела нитку фальшивых бриллиантов. Меня до сих пор не сняли, наверное, потому, думала Мирэнда, что я выгляжу устрашающе шикарно: слишком хороша для проститутки, слишком красива, чтобы сделать такое предложение. Не обращались из опасения получить отпор.

Она физически ощущала вибрацию, исходившую от пассажиров проплывавших мимо машин. Ощущала флюиды их желания и читала их страхи.

Не будь так чертовски холодно, она упивалась бы всем этим. Теперь же она пыталась установить контакт глазами с парнями из проходивших мимо машин. Когда ей удавалось поймать чей-то взгляд, она улыбалась сидевшему за рулем человеку и посылала ему телепатический сигнал: «Ты хочешь меня — ты можешь получить».

Улица тоже была хороша — холод придавал ей особую суровую красоту: неон уличных вывесок отражался на изморози мостовой, сухо поскрипывали по асфальту шины. Субботняя ночь. И даже здесь, на окраине, было оживленно, люди выходили из баров, и с ними вместе из дверей вырывались «клубы сигаретного дыма и пары алкоголя. Доносились звуки музыки из игрального автомата: «Вижу, как ты медленно проходишь, улыбаясь каждому встречному...»

Мирэнда знала эту песню, но думала, что эта строчка из «Мальчиков лета», предназначалась ей. Все предначертано судьбой — случайностей не бывает.

Она оглянулась на бар: очень хотелось войти туда, но девушка знала, что ей не удастся пройти дальше вышибалы, стоявшего у самой двери. Нет смысла даже пытаться, как она уже делала много раз.

Но она улавливала запахи пива, виски, вина в те мгновения, когда открывалась и снова захлопывалась дверь, и от этих запахов ей становилось теплее, но все равно очень хотелось есть.

Господи, когда же она станет старше и сможет занять свое место в баре, как вон та, что идет позади нее. Она будет сидеть на высоком стуле, как королева, и прихлебывать из своего стакана — предмет общего внимания, а ей без разницы, она вкладывает сигарету в длинный мундштук из слоновой кости и пьет свой аперитив.

Дело будущего, но сегодня она должна заполучить свою бутылку «Сиско». Мирэнда потерла озябшие руки.

— Уж бутылку-то я заработаю. Свою законную, которая согреет и усыпит. Скоро... скоро он появится и «снимет» меня.

Бутылка станет частью сделки. Она осматривала улицу, вглядываясь в ленту машин, тормозящих у светофора. Он непременно будет в этой группе.

Дуайт Моррис маневрировал на своем пикапе, чтобы найти для него место на площадке для парковки. Стукаясь о машины впереди и позади себя, он продвигался по Уинтроп-стрит — это была единственная возможность поставить машину. Полчаса он колесил по окрестным улицам, выискивая подходящее место.

Сегодня вечером я буду охотиться не на машине, а пешком, думал он.

— А что с Эвери? — размышлял Джимми, сидя в машине рядом со священником. Ведь его тоже не было в доме, когда я пришел.

Но внутренний голос приказал ему успокоиться: Эвери никогда не подрабатывал на улице, и это было мудрое решение для пятнадцатилетнего подростка, который весил почти двести семьдесят пять фунтов и выглядел со своими прыщами так, словно полностью созрел. Но иногда мудрость оставляла его. Джимми помнил, как недавно они с Эвери проскользнули в кино, чтоб посмотреть картину «Владельцы игорных домов». И тогда Эвери сказал ему, что хотел бы походить на героев таких фильмов: быть таким же холодным, безжалостным и эгоистичным. Но проблема заключалась в том (а этого Эвери был не в состоянии понять), что для успеха требовались мозги, а не только эгоизм. Необходимое условие, чтобы получился такой мошенник, как в том фильме.

Джимми пожал плечами. Где бы Эвери ни был в эту минуту, он не мог стать целью этого ублюдка.

Но Мирэнда... Сердце его подскочило к горлу, когда он, выглянув из окна, посмотрел на холодные и темные улицы. Мирэнда была беззащитна. Любой подонок мог помотать у нее перед носом «Бешеной собаки 20/20» — и делать с ней что угодно.

— Идем быстрей, — сказал он Ричарду, — может быть слишком поздно.

...Черный пикап сделал уже три круга по кварталу, замедляя ход на повороте, — сидевший за рулем человек смог рассмотреть ее со всех сторон.

Мирэнда откинулась назад и оперлась о кирпичную стену обшарпанного здания, рядом с дверью в корейскую бакалею. Она оглянулась на пикап, пытаясь установить контакт на расстоянии, хотя лицо сидевшего в машине человека сквозь стекло казалось ей бледным овальным пятном. Она облизнула губы и улыбнулась. В ней уже поднялась волна предвкушения, и она думала о том, как бы побыстрее покончить с сексом и добраться до лавочки «Ти Джи», «Напитки и Видео» на Бродвее, где работал ее друг Гэри, который продаст ей бутылку «Сиско» из-под прилавка. Она уже ощущала вкус напитка во рту, чувствовала, как он согревает ее изнутри. Ее руки задрожали от желания выпить.

Она глубоко вздохнула и вышла из тени вывески, представляя, как выглядит ее бледное лицо на фоне стены: царственное, аристократичное. В ее волосах сверкали бриллианты. Однажды она пошла к гадалке, и та сказала ей, что в прошлой жизни она была русской княгиней.

И она всегда помнила об этом. В нескольких футах от нее пикап замедлил ход и подкатил к обочине в зоне, зарезервированной для автобусов. Мирэнда хотела подбежать к нему и предложить все что угодно, только бы поскорее получить немного денег, но вспомнив о своем высоком происхождении, пошла к пикапу медленно, бочком, раскачивая бедрами. Она смотрела вперед, стараясь сделать вид, будто пикап попался на ее пути случайно, когда она шла по своим более важным делам.

Подходя к пикапу, она замедлила шаг и пошла совсем медленно. Приблизившись к боковому окну, услышала, как оно зажужжало, опускаясь.

Она вздрогнула, когда из темного нутра машины послышался голос:

— Что такая хорошенькая юная леди делает на улице в такую ненастную ночь?

Мирэнда обернулась и чуть наклонилась, чтобы заглянуть в машину. Ей улыбался мужчина средних лет в наглухо застегнутом пальто, в мягкой шляпе «федора», шея его была укутана шарфом, в зубах он сжимал трубку. У него был покровительственно-отеческий вид.

— О сэр, что за вопрос?! А вам не кажется, что сегодня прекрасная ночь? Ночь и зима — в этом есть свое очарование, и мне хочется принимать в этом участие. В такую ночь всякое может случиться...

— Кончай это ублюдство, слышишь, так мы ничего не добьемся. Останови машину. Останови свою долбаную машину.

Ричард, посмотрев на сквернословящего мальчика рядом с ним, подумал о том, насколько его скабрезная речь не соответствует его нежному юному лицу. Он куда больше похож на мальчика, прислуживающего во время богослужения в церкви, чем те, кто действительно ему помогал.

— Джимми, я думаю, что мы сможем охватить большую территорию, если все же останемся в машине.

— Много ты в этом понимаешь! Нам не надо наблюдать большую территорию. Вот здесь, — Джимми указал на Лоренс-авеню и несколько пересекавших ее улиц, — мы должны выйти и поговорить с людьми. Может быть, кто-нибудь ее видел.

— А если мы увидим черный пикап Дуайта, пока будем ездить...

— А если не увидим... Я люблю эту девушку! Понимаешь это? Она — единственная настоящая семья, которая у меня когда-либо была. Я не собираюсь дать этому типу захватить ее. Давай живо — и обойдем этот квартал.

Джимми бросил на Ричарда горький взгляд, рожденный волнением и возбуждением. Рука Джимми уже лежала на ручке дверцы.

— Ты можешь сказать своим дружкам из группы одержимых, что сотворил все свои добрые дела на неделю вперед. — Мальчик уже выходил из машины.

Мирэнда тронула пальчиком нитку фальшивых бриллиантов на своей макушке.

— Я тоже хочу спросить, что заставило вас выйти на улицу? По-видимому, проблемы с поиском вечерних красавиц?

Мужчина фыркнул.

— Сколько вам лет? Где вы научились так разговаривать?

Мирэнда смотрела на него, и уголки ее ярко накрашенных губ презрительно изгибались.

— По правде говоря, у меня нет времени... — Она начала пятиться от пикапа.

— Погодите же...

Мирэнда улыбнулась, вернулась к машине и наклонилась достаточно низко, чтобы почувствовать аромат, исходивший изнутри (дым трубки вишневого дерева), и увидеть поблескивающую зелеными огоньками приборную доску.

— Меня выгнало на улицу одиночество и потребность в обществе...

Мирэнда отметила, что лицо мужчины приняло серьезное выражение. Мы, значит, играем в игры.

— Вы офицер полиции, сэр?

— Я офицер любви, миледи.

— Чего вы хотите? — спросила она наконец, пристально глядя на него, чтобы превратить наконец эту встречу в то, чем она была в действительности, — в деловые отношения.

Но мужчина еще не отозвался на ее прямой намек.

— Все, чего я хочу, — это удовольствие, которое может доставить ваше общество.

— Скажите поточнее, какое удовольствие вы имеете в виду.

Мужчина откинулся на сиденье и поднес руку к подбородку.

— Ну, ничего, кроме:..

— Хватит глупостей! На улице холодно.

— Сколько вы берете за минет?

Мужчина выглянул из другого окна машины, произнося эти слова.

Внезапно он показался ей усталым.

— За тридцать баксов вы получите потрясающее обслуживание, — сказала Мирэнда, положив руку на дверцу машины.

— Я могу вам заплатить только десять, — сказал мужчина, играя бахромой на своем шарфе. — У меня больше нет.

Мирэнда бросила взгляд на улицу — число машин поредело.

— Думаю, мне придется согласиться. Поехали. Я покажу, где припарковаться.

Когда она закрывала за собой дверцу, ей показалось, что она услышала, как кто-то окликнул ее по имени. Слишком поздно... может быть, в другой раз.

Она захлопнула дверцу. Мужчина включил радио на полную мощность.

— Не возражаете, если я поищу какую-нибудь музыку? — спросила она, нажимая на кнопки. — Сделайте поворот кругом и поезжайте на восток, к озеру.

Джимми чуть не свалился на землю. Он колотил ладонями по стене кирпичного здания, у которого стоял.

— Мать твою, мать твою, мать твою... — бормотал он. не обращая внимания на изумленный взгляд пожилой женщины, которая торопливо прошла мимо, таща за собой из бакалейной лавочки нагруженную алюминиевую тележку.

Он пробежал за пикапом несколько футов, надеясь поравняться с ним хоть на секунду и рассмотреть номера. Но машина быстро вписалась в вереницу остальных, почти мгновенно перешла на другую полосу и свернула за угол.

На углу машина остановилась.

— Иисусе, может быть, это как раз то, что мне нужно, — сказал Джимми вслух.

— Может быть, как раз то, что тебе нужно, — послышался голос из машины. — Может быть, то, что нужно нам обоим. Влезай.

У Джимми округлились глаза. Пробормотав «дай мне отдышаться», он сел в машину.

— Это место кажется довольно людным, правда? — спросил мужчина у Мирэнды, нервно оглядываясь.

Они припарковались на Уинтроп, недалеко от Ардмор, оказавшись в окружении множества обветшалых многоквартирных домов. Казалось, во всем этом скоплении колес и зданий для воздуха не оставалось пространства. До них доносился рев транспорта с Шеридан-роуд, расположенной в двух кварталах отсюда, — машины со свистом проносились мимо. Спереди слышались звуки системы охраны «Тандерберд», смягченные и приглушенные расстоянием...

— Иногда, — сказала Мирэнда, снимая с головы нитку фальшивых камней и пряча ее в карман пальто, — самые оживленные места дают наибольшее уединение. Поверьте мне, я знаю.

— Да? А я-то этого не знал.

Мужчина все еще выглядывал из окна машины. Мирэнда заметила, как быстро бегали его глаза по сторонам — вперед, назад и обратно... Он весь напрягся, когда старый «мустанг» прогромыхал мимо, пища своими подвесками.

— Расслабьтесь, — проворковала Мирэнда. Она легла поперек сиденья машины и потянулась к молнии на его штанах. Он откинулся на сиденье назад, шепча:

— Погоди. — И слегка приподнял сиденье.

— Ну, это только сделает нас заметнее, — сказала Мирэнда, — но учитывая темноту и холод, все, наверное, без разницы.

Наконец ей удалось извлечь его член — он уже был напряженным и твердым. Нервозность, видимо, не слишком на него подействовала. Она наклонила голову и взяла член в рот. Он тяжело задышал и потянул ее голову еще ниже, стараясь протолкнуть свой член так далеко ей в горло, что у нее слезы выступили на глазах.

Через несколько секунд все было кончено. Мирэнда быстро выпрямилась, села, открыла дверцу со своей стороны и выплюнула сперму на край тротуара возле машины. Потом вытерла рот тыльной стороной руки.

— Мне казалось, я просила вас не делать этого.

Мужчина улыбнулся:

— Прошу прощения.

— Ладно, а теперь подвезите меня до «Ти Джи» на Бродвее, как обещали.

— Так значит, это все?

— Да, именно так, — сказала Мирэнда. — А чего вы хотите? Чтобы я сказала, что люблю вас?

Мужчина не ответил. Включил двигатель и выехал на Уинтроп.

Через полчаса Ричард и Джимми увидели Мирэнду, выходящую из «Ти Джи».

— Вон она! — Джимми указал на рыжеволосую девушку.

Она, казалось, старалась не поддаваться атаке зимнего ветра, выглядела бледной и напуганной и слишком юной, чтобы одной шататься по улице в субботнюю ночь. Одежда висела на ее тонкой фигурке как на вешалке. Дешевые фальшивые драгоценности тускло блестели в немытых волосах. Она даже не казалась хорошенькой. Все, что у нее было, — это ее юность. Но при том образе жизни, который она вела, было ясно: долго и этого не сохранить. В руках она держала коричневый бумажный пакет.

Ричард, объездил несколько площадок для парковки, пока смог остановиться неподалеку от магазина. Джимми выпрыгнул из машины. В зеркале заднего обзора Ричард увидел, как Джимми побежал к Мирэнде и обхватил ее руками. Девушка оттолкнула его. Смотрела она явно недружелюбно. У них завязался бурный разговор. Что мог говорить ей Джимми?

Ричард удивлялся, почему Мирэнда так быстро вернулась, ведь Джимми был уверен, что она попала в лапы Дуайта. Как ей удалось убежать? Спустя какое-то время Джимми направился обратно к машине. Мирэнда осталась в дверях винного магазина. Открутив крышечку бутылки, которая находилась у нее в пакете, она подняла пакет доуровня губ и сделала долгий глоток.

Джимми открыл дверцу:

— Она не хочет идти. Вы должны пойти и поговорить с ней. Заставить ее понять.

— Ну а как насчет Дуайта? — спросил Ричард. — Она не с ним уезжала?

Джимми улыбнулся:

— Я думаю, это был не тот пикап.

Ричард, заглушив мотор, думал о том, как лучше выразить свою мысль, как убедить девушку не слоняться по улицам, которые, вне всякого сомнения, опасны для нее — всегда! А теперь стали еще опаснее.

— Ты показал ей письмо?

— Мирэнда не умеет читать.

— Боже! — Ричард последовал за Джимми.

— Мирэнда, — начал Джимми, — это тот человек, о котором я тебе говорил. Он священник.

Мирэнда ухмыльнулась и сделала еще один большой глоток из своей бутылки.

— Ты давишь на меня религией, Фелз? Хочешь обратить на путь истинный, что ли? Что случилось?

— Ничего подобного, Рэн. Но ты должна быть умнее.

— Мирэнда, — начал священник, — Джимми говорил вам о письме, которое сегодня пришло на адрес его матери?

— Да, говорил, но я не вижу, какое отношение это письмо имеет ко мне.

— Прямое, — убежденно сказал Ричард. — Это имеет отношение к каждому, кто проводит время как вы — на улицах. Ко всем друзьям Джимми — без исключения.

— Послушайте, отец, — делая ударение на этом слове, насмешливо ответила девушка, — Джимми околачивается здесь достаточно, чтобы знать, сколько кругом шатается психов, больных людей. Верно?

Она взглянула на Джимми, не давая ему возможности возразить.

— Надеюсь, вы понимаете, что для нас такой образ жизни связан с риском? Это идиотское письмо ему написал один из психов, но это ровно ничего не значит, как и то, что он выследил Джимми. Нам есть чего бояться, кроме всяких дурацких писем.

На лице Мирэнды появилась презрительная гримаска.

Ричард пропустил ее слова мимо ушей и терпеливо продолжал:

— Послушайте, Мирэнда. Но вы не могли не заметить, что кое-кто из ваших друзей исчез. Они...

— Некоторые из моих друзей постоянно исчезают, отец.

Мирэнда сделала еще глоток.

Ричард уже чувствовал навязчивый запах спиртного, исходивший от нее. Мирэнда покачала головой, губы ее сложились в снисходительную улыбку.

— Да Уор Зон исчезал со своими клиентами на недели. Ему просто нравится жить с ними. Играть в сыночка. Крошка Ти, правда, так надолго не исчезал, но Джимми знает, что он провел несколько дней с клиентом, который готов был его кормить, держать у себя и платить ему. Рэнди — взрослый. Он сам может о себе позаботиться. И в один прекрасный день все равно исчезнет. У него есть перспективы получше, чем ошиваться тут с нами.

Она снова поднесла бутылку ко рту и сделала несколько глотков, уронив затем пакет вместе с бутылкой на землю. Стекло звякнуло. Мирэнда хихикнула и вытерла руки о бедра. Она оглянулась на священника, словно провоцировала его — ну, увещевай меня теперь.

— А кроме того, отец, вы ведь не больно интересуетесь такими, как мы. Учтите, я считаю себя психически больной, такие порочные люди, как мы, всегда с психическим вывихом. Мы, психи, все чувствуем. Если бы что-то случилось, я бы почувствовала это шкурой, как вот этот чертов холод. — Мирэнда поглядела на Джимми и священника. — А я ничего не чувствую. Так что лучше вам обоим удалиться прочь и дать мне спокойно провести вечер. Я подам вам сигнал, если кто-нибудь захочет меня похитить.

Она закатила глаза и повернулась к ним спиной.

Ричард посмотрел на Джимми, надеясь, что мальчик подскажет, как теперь поступить. Но губы Джимми сомкнулись в тонкую полоску, а брови гневно сошлись на переносице.

— Пошли, Рэн, — прошептал Джимми с отчаяньем.

Ричард решил действовать на свой страх и риск.

— Послушайте, Мирэнда, у меня вы сможете сегодня с комфортом переночевать. Как вам это покажется? Славная теплая постель. И никто не побеспокоит.

Мирэнда всезнающе улыбнулась.

— О, понимаю. — Она подмигнула Джимми. — Ну что, малыш, перешел на сводничество?

Лицо Джимми исказила гримаса.

— Не будь идиоткой. Он священник. Он только хочет помочь.

Джимми плюнул.

— Почему ты хоть раз в жизни не хочешь сделать что-нибудь себе не во вред?

— Спасибо, но я и сама как-нибудь справлюсь. — Мирэнда развернулась и пошла.

Джимми побежал за ней, схватил за плечо. Она вырвалась и, тыча пальцем ему в лицо, орала:

— Не смей меня так хватать! Никогда не делай этого! Не прикасайся ко мне своей ублюдской рукой! Никогда!

Ричард недоумевал, откуда такая ярость: от алкоголя или тут что-то другое? Но времени на раздумье не было. Быстрыми шагами он подошел к юной паре.

— Джимми, ступай к машине. — Ричард старался говорить решительно и сурово. Джимми посмотрел на него с изумлением.

— Но она не...

— Иди. Сейчас же.

Ричард попытался взглядом показать ему, что он все сделает как надо. Опустив плечи, Джимми двинулся к машине. Ричард Гребб видел, как он остановился, чтобы закурить сигарету. Мирэнда стояла скрестив руки на груди и постукивая носком туфли о землю; на него она не смотрела, разглядывала фасад магазина через дорогу («Обмен дешевых книг»... «Покупка и продажа»), облака на небе, Проезжающие мимо машины — все что угодно, только чтобы избежать взгляда Ричарда Гребба.

— Я знаю, что вам нравится, чего вы ищете, — сказал он, — и ради того, чтобы спасти вашу жизнь, я готов дать вам это.

Он ждал, когда она наконец посмотрит ему в глаза или, по крайней мере, хотя бы в его сторону. А она все ждала.

— Сколько вам надо, Мирэнда?

— За что? — спросила она тусклым голосом.

— За то, что вы пойдете в мой дом... на всю ночь.

Ее губы сложились в улыбке.

— И что это может означать?

— Ничего. Просто пойти со мной и переночевать в моем доме. Я думаю, что и Джимми будет там же.

С минуту Мирэнда подумала, затем глаза их встретились.

— Полагаю, пятидесяти баксов будет достаточно.

— Хорошо. Пошли. Джимми ждет.

Он пошел к машине.

— Отец. Подождите минутку.

— Что? В чем дело?

— Деньги вперед.

Поиски мало что дали. Дуайт, дрожа, сидел в своем пикапе. Может быть, сегодня, в субботнюю ночь, слишком холодно.

Он знал, что должен закончить свое дело... и поскорее.

Его вчерашний посетитель (тот самый, который принес ему столько неприятностей) знал его имя. Это означало, что и другие могут узнать. А если другие узнают, то это кончится тем, что его найдут.

Он не боялся тюрьмы. Он не беспокоился о том, что его имя может появиться в газетах.

Главное для него — завершить начатое дело. «Похоже, что ты близок к провалу, дурья башка», — послышался из тьмы голос, от которого его передернуло.

Руки Дуайта взметнулись вверх.

— Нет, — зашептал он и протянул руку, чтобы натянуть на лицо козырек своей кепки «Бэарз Сьюпер Баул».

Мирэнда оглядела комнату — бесплотная, пустая: здесь не ощущалось психической энергии. Ничего значительного (она была в этом уверена) в такой комнате не происходило.

— Как видите, все очень просто, — сказал священник, — но тепло и чисто. Джимми здесь однажды ночевал.

Мирэнда посмотрела на Джимми, но он отвел взгляд. Она прошла всю комнату и села на двуспальную кровать.

— Вы можете воспользоваться маленькой ванной, вон там. — Ричард указал на дверь справа. — Там есть раковина и туалет. Если утром захотите принять душ, в вашем распоряжении большая ванная комната. Это внизу, через холл.

Он улыбнулся ей.

Ну и зануда, думала Мирэнда, опершись руками о пышное синее одеяло на постели. Она сняла пальто, положила его вниз атласной подкладкой и в упор взглянула на священника.

— Утомительный вечер. Правда?.. Чувствуйте себя как дома и отправляйтесь отдыхать.

Ричард заторопился. Мирэнда перекатилась на постели. На электронных часах было 12.15. Только начало ночи. Она села поудобнее, вытащила из кармана свое ожерелье из фальшивых бриллиантов и снова водрузила его на голову.

Ричард спустился в свой кабинет. Джимми сидел неподвижно, уставившись на камин. От полыхавшего в нем огня осталась горка угольев, светившихся в темноте оранжевым светом.

Джимми, наклоняясь вперед, ворошил кочергой перегоравший уголь и золу.

Ричард подошел сзади незаметно, и Джимми не видел его, стоящего в дверях с горкой простыней, подушек и одеял на вытянутых руках. Так будет еще несколько минут, и Ричард сможет какое-то время спокойно изучать лицо мальчика, восхищаться сильной и четкой линией его спины под рубашкой с короткими рукавами, смотреть на его юное лицо в профиль, на его щеки, окрашенные в алый цвет отблесками умирающего огня, любоваться его взъерошенными темными волосами, которые лишь спереди, освещенные бликами, казались светлее.

Он чувствовал томление, желание подойти и сесть рядом с Джимми, обвить его плечи рукой, дать ему понять, что он увидел в мальчике что-то особенное, что его чувства к нему — нечто гораздо большее, чем сексуальное влечение.

Однако Ричард знал, что мальчик никогда его не поймет. Никогда. Весь его предыдущий опыт был иным — с такими мужчинами возможен только секс.

Хотя Ричард и давал себе отчет, что причина его поступков коренилась не только в беспокойстве за судьбу мальчика, что где-то в глубине его существа возникало болезненное желание, от которого он испытывал одновременно неловкость и восторг, — но и это была еще не вся правда.

Если бы я сумел выключить свои сексуальные ощущения, я действительно мог бы помочь этому мальчику, помочь ему стать хорошим человеком, изменить его судьбу. И может быть, когда-нибудь, думал Ричард с надеждой, он поймет это.

А что придет с этим пониманием? Что придет с этой возросшей доверительностью и близостью?

Ричард быстро вошел в комнату и уронил свою ношу на диван.

— Я уверен, что тебе здесь будет удобно, Джимми. Доброй ночи.

Ричард чувствовал на себе взгляд мальчика, когда выходил из комнаты и закрывал за собой дверь.

Он торопился уйти, но потом вернулся и крикнул из-за двери:

— Джимми, если ты нуждаешься в уединении, можешь запереть дверь. Просто поверни засов.

Глава 19

Ни одна из его блестящих наработанных штучек не прошла. Даже выдав себя за жертву карманного воришки, собирающего деньги на проезд, не обрел сочувствия прохожих. Эвери вздыхал и корчился под горой одеял и курток, сжимаясь в комочек, подложив под голову кусок поролона вместо подушки. Он развел огонь в мусорном ящике, пытаясь извлечь чуточку тепла и уюта, — но тщетно, спать он не мог. Зря рисковал, разжигая огонь, который мог заметить кто-то снаружи. Из-под горы одеял он слышал свою любимую кассету с записью «Паблик Энеми» — она продолжала источать свою тихую, приглушенную мелодию.

В кармане его джинсов было сорок баксов. Стыд и позор — он ведь рассчитывал, что на улицах Чикаго — в качестве несовершеннолетнего представителя Церкви ущемленных в правах — он сможет собрать отнюдь не грошовые пожертвования. Но излишний вес и проклятые прыщи вызывают у людей отвращение — он это сразу заметил, и сердцем, а не умом скоро понял, что его план сорвется.

Поэтому он, найдя кирпич, не долго думая огрел им по башке старую леди на Шеридан-роуд — и был таков, разумеется, прихватив кошелек. Освободив его от содержимого, он бросил кошелек в почтовый ящик в надежде на то, что почтовое ведомство Соединенных Штатов искупит по крайней мере половину его преступления, вернув леди ее кошель.

Старушка была оглушена ударом, но из-за кустиков у ее дома он наблюдал за ней и приметил, в какую дверь она вошла.

Сначала он думал, что чуть позже подойдет к привратнику, покажет ему кошелек и притворится, что нашел его на улице. Ведь он оглушил старую леди сзади, и она еще могла расщедриться и отвалить ему вознаграждение...

Но ночь была слишком холодной, и Эвери оставил свою затею и поспешил домой. Он думал только о том, как добраться домой, скорчиться под одеялами и почувствовать себя снова в тепле и безопасности.

Хотя друзья никогда не баловали его вниманием, Эвери сейчас очень хотелось, чтобы кто-то оказался с ним рядом. Свернувшись в комок, Эвери сунул в рот большой палец. Обычно он исхитрялся сделать это так, чтобы не заметили другие, отворачивался к стенке, но преимущества сегодняшней ночи состояли в том, что он мог не таиться.

Эвери не мог заснуть, пока не пососет большой палец. Подумаешь, у каждого свое: у Мирэнды ее пойло, у Джимми сигареты, Уор Зон и Крошка Ти потребляли наркотики, у Рэнди были его воспоминания. Его привычка, по крайней мере, не приносит никакого вреда здоровью, считал он.

Но почему-то чувствовал, что ее надо скрывать от всех. Что-то позорное заключалось в ней.

Эвери напрягся, услышав с улицы пронзительный вопль, — ничего страшного, всего лишь кошка... А что, если встать и притащить ее сюда, все же живое существо, подумал Эвери. Но потом решил, что придется затратить слишком много сил, и овчинка выделки не стоит: пока он встанет, подойдет к окну, откроет его и будет разглядывать в темноте кошачьи глаза, пройдет сон, а кошка точно сбежит. Лучше как всегда.

Сон скоро придет и поможет ему дожить до завтрашнего утра. Это не первая субботняя ночь, которую он проводит здесь, в «Чикен Армз», один и, вероятно, не последняя. Все остальные небось нашли клиентов, которые позаботятся о них в эту холодную декабрьскую ночь. А Рэнди?.. Кто его знает. Пару дней он уже не появлялся здесь. Возможно, устал опекать их всех и нашел себе другое место. Может быть, маленькое ателье. Конечно. Он мог себе это позволить на деньги, которые выручал за свой алюминиевый металлолом.

Рэнди умирает, вдруг подумал Эвери, погружаясь в обволакивающий шерстяной кокон забвения.

Эвери был единственным, кого Рэнди посвятил в свою тайну: он носитель ВИЧ, и, уплывая в сон, Эвери представлял себе, как много раз до этого, что Рэнди придвигается, прижимается к нему, хочет заразить его, чтобы он, Эвери, разделил с ним его страшную трагедию, зная, что Эвери с радостью примет ее.

Глаза Эвери закрылись. Он выпустил большой палец изо рта.

Кто-то в комнате был рядом с ним. Эвери проснулся сразу, протирая глаза и сосредоточиваясь, чтобы в бледно-оранжевом свете угольев, которые все еще тлели в мусорном баке, увидеть в комнате все, а особенно то, что затаилось в углу.

Там, в углу... Эвери напрягся. Человеческая фигура. Он не мог уверенно сказать, была ли она женская или мужская.

Эвери затаил дыхание, его заколотила дрожь, но он убеждал себя, что бояться нечего: какие-то бездомные нашли здание достаточно привлекательным, чтобы обосноваться здесь, точно так же, как сделал он и его друзья. Возможно, тот, кто пришел сюда, столь же безобиден, как та леди на углу Торндэйл и Шеридан, которая ела воображаемые апельсины и называла его сынком, когда он проходил мимо. Ему тоже, наверное, хотелось найти убежище от холода.

Но тогда почему гость прятался в тени? И почему оказался именно в этой комнате, вместе с ним, когда в доме есть десятки других комнат?..

Эвери почувствовал, как на лбу у него выступили капли испарины. Ему страшно было даже открывать глаза. Сквозь узкие щелки он смотрел не отрываясь на скорчившуюся в углу фигуру. Главное — не шелохнуться, не выдать себя, пусть незнакомец думает, что он спит, что он его не видит.

...Дуайт считал удачей, что заставил Крошку Ти рассказать ему о логове, где они жили. Теперь не сложно найти этого маленького мальчика — шлюху Джимми Фелза. Глядя на здание с тротуара, он рассмотрел слабый свет в одном из окон — возможно, он здесь?..

«Войди туда и получи, что тебе надо, мальчик, — журила его вездесущая тетя Адель. — Еще не поздно, ты сможешь еще искоренить зло».

Ему показалось, что между машинами скользнула тень, движение воздуха донесло запах духов «Вечер в Париже», любимых духов его тетки.

Подходя к парадной двери, криво висевшей в проеме, Дуайт подумал, что Джимми может как раз находиться там. Он схватит добычу и наконец выполнит свою миссию. А другие пусть ждут своего спасителя.

Дуайт взглянул на свои ноги: высокие ботинки «БН» превосходно защищали его лодыжки от каши из грязи и снега. Да и походка в них бесшумная, тихая-тихая.

Он поднялся по лестнице и проскользнул в парадное. На мгновение он остановился, давая глазам привыкнуть к темноте. Уткнул нос в шерстяной шарф, чтоб защититься от запаха плесени и гнили. Вот и окно, из которого шел слабый оранжевый свет, — надо повернуть налево.

Дверь чуть скрипнула, когда он открывал ее. Оказавшись в комнате, он забрался в угол и сел на корточки: отсюда, не будучи замеченным, он сможет наблюдать за всем происходящим, пока не решит, что надо предпринять.

В противоположном углу виднелась куча хлама — курток, старой одежды, одеял. Джимми?! В его памяти прозвучал испуганный голос Крошки Ти: «Там еще Эвери и Мирэнда. Они там тоже живут».

Этот слабый отчаянный голос умолял: «Но вы ведь не захотите причинить им зло, они хорошие ребята».

Правильно. Такие же, как и все прочие, погребенные во влажном уюте его подвала.

Славные ребята не торгуют на улице своими задами. -

Так кто же там находится под горой одеял, размышлял Дуайт, но кто бы ни был: он или она, — это существо лежало очень тихо.

На локтях и коленках Дуайт дюйм за дюймом начал продвигаться в угол. Шершавое дерево даже сквозь джинсы причиняло боль его коленям. Но надо двигаться — явиться перед этим «крошкой» быстро И внезапно. Действовать надо наверняка.

Наконец он подполз достаточно близко, чтобы различить очертания головы, торчащей из-под кучи тряпья. Дуайт внимательно изучал ее, задерживая дыхание и придвигаясь все ближе.

Наверное, это Эвери. Он самый, если судить по прыщам и двойному подбородку. Большой... жирный Эвери... тот самый, о котором Крошка Ти говорил, что он такой ловкий.

Дерьмо! Если он такой ловкий, то что делает здесь, в этом обреченном на снос ледяном здании? И почему он не в школе?

Дуайт сел, положив руки на колени.

Ладно, пусть малый проснется. Зачем его пугать. При такой комплекции можно получить сердечный припадок.

Эвери лежал тихо. Мужчина (а теперь он знал, что это был мужчина) подобрался к нему, вот он совсем близко, сел и ждет, когда он проснется. У Эвери перехватило дыхание, а сердце его билось так гулко, что казалось, мужчина слышит его удары. Он вдруг вспомнил рассказ Эдгара По «Сердце-обличитель».

Что ему надо? И не связано ли с этим мужчиной исчезновение всех его друзей? А что, если...

Ему вдруг до колик в животе захотелось засунуть большой палец в рот, отвернуться от этого существа, которое вторглось в его жизнь, — и заснуть.

Но он не мог двинуться с места. Все в нем онемело, будто его парализовало. Позвоночник болел от напряжения.

Что же делать? Эвери представлял себе, как вскакивает с постели, делает отчаянный бросок к двери. Или еще лучше: быстро перекатывается и оказывается у окна, поднимается на ноги и прорывается сквозь покрытое трещинами стекло. До земли не так уж высоко. Подумаешь, несколько царапин. Эвери решил, что так он и поступит, если этот псих дотронется до него хотя бы пальцем.

Господи, если бы можно было пошевелиться!

Эвери лежал оцепенев, едва способный дышать. Он беспомощен. И не сделает никакого броска — с его-то тремястами фунтами.

А этот тип уже склоняется над ним — все ближе к его лицу. Эвери из последних сил сдерживал дрожь, поднимавшуюся в нем изнутри, и делал все возможное, чтобы подавить крик, готовый вот-вот вырваться из глотки.

Лицо мужчины было странным: какие-то светлые громадные глаза на темном пятне лица. Эвери окончательно закрыл глаза, близость этого человека давила на него.

Теперь Дуайт знал, что мальчишка не спит. Он слишком скован, а дыхание его неглубоко. Если бы он спал, то дышал бы ровно и глубоко, делал во сне какие-то движения. Лежа на спине, он, вероятно, должен был еще и храпеть. А потом — на лбу капли пота, губы слишком тесно сомкнуты.

Дуайт кожей ощущал его страх. И использовал этот страх, чтобы укрепить свои позиции.

Тетя Адель могла бы им гордиться.

Он подался вперед, наклонился и отвел прядь волос со лба мальчика. Волосы были влажными от пота, и Дуайт ощущал запах испарины, исходивший от его тела.

— Боже, эти дети... все они сплошная грязь.

Мальчик открыл глаза и заморгал. Его рот открылся, и Дуайт увидел его язык, покрытый беловатым налетом. Омерзительно.

Мальчик облизнул губы и попытался сесть.

— Кто вы?

Дуайт сказал:

— Просто парень, который ищет теплое местечко, чтобы провести ночь. Ты не возражаешь?

Эвери затравленно посмотрел на него снизу вверх и закивал.

— Нет, нет, я не возражаю. Это и раньше случалось. — Он бросил взгляд на двери, и Дуайт понял, что он мечтает сбежать.

Дуайт захохотал про себя. Обхватив себя руками и прислонившись к стене, он содрогнулся — стена была влажной и холодной, это чувствовалось даже сквозь куртку.

Эвери не знал, что делать. Он лежал на полу, глядя сквозь щелочки глаз на страшного незнакомца. Этот тип оставил ему достаточно места, чтобы он мог встать и пройти мимо. Но он знал: если попытается выбежать из комнаты — ему конец.

Под курткой гостя, Эвери сознавал это, вполне мог прятаться пистолет или нож.

Он представил себе кошку и мышку, запертых в одном помещении: и каждая выжидает момента, чтоб сделать первый шаг. Так и у них.

Эвери с трудом глотнул слюну — ему показалось, что его горло вдруг стало узким-узким... Он должен что-то сделать. Хотя бы выяснить, действительно ли ему грозит смертельная опасность или ситуация более безобидна.

— Послушайте, — сказал он. — Мне надо пройти в ванную. Вы тут не устраивайте погрома, пока меня не будет. Ладно?

— Что ты имеешь в виду, молодой человек? — Тип улыбнулся.

От этой улыбки у Эвери побежали мурашки по хребту, а кожа покрылась пупырышками, едва он попытался выпутаться из своего тряпья.

— Ничего. Совсем ничего. Просто я живу в этой комнате с некоторыми своими друзьями. А так как я не знаю, кто вы... Ну, я думаю, вы понимаете... — Эвери ухитрился встать на ноги и начал пятиться к двери. Он вытянул руку за спиной, чтобы побыстрее дотянуться до дверной ручки. Мотая головой, он изобразил улыбку, которая, как он догадывался, выглядела весьма кисло. — Я вернусь, — пробормотал он.

Эвери повернулся, чтобы наконец оказаться у двери. Но это расстояние вдруг показалось ему огромным, много большим, чем всегда. Его тело отяжелело, он едва мог двигаться.

Это было похоже на кошмарный сон.

Дотянувшись наконец до дверной ручки, он боковым зрением увидел, что мужчина все еще сидит на полу. У Эвери появилась надежда, что ему удастся удрать: теперь у него есть преимущество.

Но когда он открыл дверь, раздался голос:

— Оставайся на месте, сынок.

Эвери замер. Голос был глубоким и властным, напоминающим голос отца, которого он так старался забыть.

Эвери повернул голову, чтобы взглянуть на гостя. В руке тот держал револьвер, нацеленный на него.

Курок был взведен. Эвери знал, что могло случиться с его затылком, представил, как его мозги с кровью брызнут фонтаном по всей комнате.

Он повернулся и впервые встретился взглядом со своим гостем.

— Чего ты хочешь от меня? — прошептал он. — У меня есть немного денег, хочешь верь, хочешь нет. Можешь их забрать.

— Мне не нужны твои деньги.

— Что же тогда? — Эвери говорил с трудом, его голос был едва слышен, а мысли лихорадочно метались в мозгу, полные ужаса и смятения.

— Хочу, чтобы ты пошел со мной. Пошел и находился вместе со своими друзьями.

В желудке у Эвери начались судороги. Он испугался, что его начнет рвать. Пол комнаты накренился, потом снова выпрямился, опять накренился. В комнате стало жарко, а запах горящих углей показался ему прилипчивым и тошнотворным. Эвери прислонился к стене, зная, что если не сделает этого, то потеряет сознание.

А он не хотел терять сознание рядом с этим типом. Он попытался собраться с мыслями.

— О чем ты толкуешь?

Человек хихикнул. Его хихиканье было каким-то визгливым и совершенно неуместным для мужчины. Это несоответствие наполнило Эвери ужасом.

— О твоих друзьях, ну, знаешь, о Крошке Ти, Уор Зоне, Джули, Рэнди и Карлосе. Ты ведь их знаешь, Эвери, так?

Эвери прикусил нижнюю губу с такой силой, что почувствовал во рту солоноватое тепло крови.

— У меня с ними мало общего, — прошептал он, ненавидя себя за предательство. — Мы просто иногда ночуем вместе в этой комнате. Вот и все.

— Эвери, Крошка Ти все мне рассказал о тебе. Так что избавь меня от всякого дерьма.

Человек встал, все еще держа его под прицелом. Когда он приблизился, Эвери замер на месте. Вот сейчас его сердце лопнет и вырвется из грудной клетки.

Человек заговорил. Голос его был спокоен и ровен.

— Послушай, я хочу, чтобы ты повернулся кругом, открыл дверь и промаршировал со своим толстым задом на улицу, на морозец. Нам надо пройти два квартала на запад. Моя машина припаркована в задней части площадки у Бродвей-Букс. Мы с тобой просто отец и сын, которые вышли на небольшую позднюю прогулку. Если тебе повезет, мы никого не встретим. — Человек ткнул револьвером в нежную плоть Эвери под ребрами.

Эвери задохнулся.

— Если ты сделаешь хоть одно лишнее движение, все равно какое, я вышибу из тебя дух. — Человек взял лицо Эвери в руку и сжал так сильно, что губы его сошлись вместе, будто он их надул. — Ты догадливый мальчик, да? Поэтому я могу на тебя положиться — ты запомнишь мои указания и последуешь им. Так, Эвери?

Он отпустил мальчика, и тот немо кивнул — он потерял голос и не мог сказать ни слова.

— Ладно, пошли.

И они двинулись к выходу. Мысли Эвери метались. Думай, Эвери, думай! И без паники! Но оказалось, что он с трудом может дышать, и ему потребовалось собрать всю свою волю, чтобы заставить себя передвигать ноги и выйти из комнаты.

Пусть стреляет. Мне нечего терять.

Хотя Эвери и сознавал, что ему нечего терять, он лихорадочно пытался найти какой-то выход, чтобы спастись.

И вдруг его осенило. Он остановился. Тип толкнул его в спину. Револьвер был очень твердым. Эвери был уверен, что почувствовал то место, куда в него войдет пуля.

— Двигайся, парнишка. Я ведь и не думал шутить.

Эвери обернулся и попытался все свои силы сконцентрировать в груди, а затем в горле — чтобы обрести дар речи.

— Послушайте... я знаю, где Мирэнда, — выдавил он из себя.

Эвери обшаривал глазами лицо человека, чтобы найти хоть какую-то реакцию на свои слова. Сработала ли его уловка, заинтересовало ли мужчину его предложение, но он опустил револьвер и посмотрел Эвери в глаза.

— Я могу вас отвести к ней...

Рот мучителя сошелся в тонкую линию.

— Ну а почему ты хочешь это сделать?

И тут Эвери (он это понял) стало выгодно показать свой страх: он позволил задрожать своей нижней губе, а глазам наполниться слезами.

— Я... я... не хочу быть один.

— И ради этого ты готов подвергнуть опасности свою подружку?

Эвери почти ничего не соображал от страха. Он повторял в том же порыве страха и отчаяния, сделавшим его голос пронзительно-визгливым:

— Я не хочу оставаться один, сэр.

Человек покачал головой, и Эвери подумал, что его идея не сработала. Но потом человек спросил:

— Ну так где она?

Эвери еще раз проглотил ком в горле. Его сердце забилось чуть спокойнее. Какое-то мгновение он размышлял, какое место окажется самым людным в субботнюю ночь.

— Ну, она, вероятно, в Сьюпер-Пауэрс, знаете, там... Галерея. Все ребята приходят туда в субботний вечер.

Они остановились в подъезде. Эвери вздохнул, ощутив тонкую струйку ледяного ветра, проникавшего сквозь трещины в двери.

— Знаешь, — сказал человек, — если я отведу тебя туда, тебе придется сделать все, что я прикажу.

Эвери открыл рот, но человек перебил его.

— Нет, так дело не пойдет. Бог мой, ты что, за идиота меня принимаешь?

— Я вовсе не считаю вас идиотом.

Он поднес руку к губам и куснул ноготь.

— Я бы остался в машине.

Человек рассмеялся, но вдруг замолчал. И что-то стал шептать, вроде про себя, но и обращаясь к кому-то, кто стоит рядом. Шептал он что-то непонятное.

А потом сказал вслух:

— Может быть, это и сработает. — При этом он смотрел не на Эвери, а на стену за спиной. Эвери обернулся, но не увидел ничего, кроме стены, потрескавшейся и покрытой грязью и плесенью.

— Ты уверен, что сегодня ночью она будет там? Откуда ты знаешь?

— Она мне сказала. — Эвери подумал с минуту — Кроме того, в субботу она всегда там бывает. Встречается со знакомым парнем.

— О'кей. Но помни: если ты попытаешься сыграть со мной шутку, вы оба — мертвецы.

Дуайт закрыл на защелку задний откидной бортик своего пикапа, дважды проверив ручку, — этот жирный парень не должен улизнуть, пока он будет бродить у Галереи. Дуайт вытер вспотевшие ладони о куртку.

Было нелегко заставить толстого мальчишку заползти в заднее отделение пикапа, но теперь он был там — руки и ноги скручены бельевой веревкой. Пусть утрясется на несколько фунтов. Это только пойдет ему на пользу.

Дуайт обошел машину спереди, ощущая жесткость револьвера 357-го калибра на своем бедре. Он начинал уставать, но надеялся, что скоро его план будет выполнен. Дуайт опустился на переднее сиденье, вложил ключ зажигания в замок и повернул его. Машина загудела и ожила.

Тетя Адель сидела на переднем сиденье рядом с ним. Когда он вошел и сел, она взглянула на него. Кажется, тетя сделала укладку по-новому: локоны ее прически были тугие, похожие на штопор завитки сплошь покрывали голову. На ней была ее обычная одежда: фланелевая мужская рубаха хаки и мужские ботинки. Она отложила номер «Чикаго трибюн», который читала, сделала губами звук «тсс» и покачала головой.

— Постарайся не испортить дело, ладно?!!

— Заткнись, — сказал Дуайт и стремительно отъехал от края тротуара.

Теперь сиденье для пассажиров было пустым. Дуайт повернул на север по Бродвею, к Девону.

Он хорошо знал расположение «Сьюпер-Пауэрс». Там надо пробыть две-три минуты, только чтобы убедиться, там ли Мирэнда. Он вовсе не был уверен, что это не уловка со стороны толстого мальчишки.

У него не должно быть времени на то, чтобы забарабанить в стекло машины, привлекая внимание прохожих, если они там окажутся.

Он сперва не заметил ее, рванувшись вперед между двумя припаркованными машинами всего в нескольких футах от красного светофора, и тут появилась молодая девушка в длинном черном пальто — Дуайту пришлось изо всех сил выжать тормоз, отчего его пикап завертелся на месте.

К счастью, ему удалось не удариться боком о припаркованный рядом «эльдорадо» и выровнять свой пикап.

Этого мне только не хватало — несчастного случая. Со связанным парнем в пикапе...

Он увидел, что девушка остановилась на западной стороне улицы, откровенно улыбаясь ему. Когда их глаза встретились, она сказала:

— Прошу прощения.

— Простите меня, — крикнул он через улицу, — я подумал, не поможете ли вы мне.

Глава 20

— Эй, ты, дерьменыш, я слышал, ты беспокоишься обо мне.

Джимми сел, протирая глаза. Казалось, это невозможно, но Крошка Ти был здесь, стоял рядом, широко улыбаясь. На нем была его любимая рубашка с короткими рукавами: по ровному желтому полю — ананасики. С этой рубашкой он носил обрезанные снизу синие джинсы. Его кудрявые рыжие волосы были всклокочены, но выглядели чистыми. А улыбка, казалось, озарила кабинет священника.

— Парень, а я считал, ты попал в беду, — сказал Джимми, пытаясь понять, как Крошка Ти нашел его здесь.

Он сел, спустил ноги с кушетки, встал босыми ступнями на ковер, попрыгал по нему. Он все еще не верил собственным глазам.

— Ну, ты же меня знаешь, Джимми. Я встретил одного парня на прошлой неделе, тренера по борьбе, он из Пеории, здесь на каникулах. Где, мать твою, находится Пеория? Ладно, Бог с ней, но он захотел, чтобы я остался с ним, пока он здесь. Походил на пляж и тому подобное ублюдство.

— На пляж? — удивился Джимми, выглядывая в окно.

Сквозь щели мини-штор струился яркий солнечный свет. Джимми встал, подошел к окну, поднял шторы и выглянул на улицу. Был сверкающий летний день. Листья двух кленов перед домом Ричарда качались на ветру, зеленые и полные жизненных соков. Еще дальше на улице ребятишки играли под струей воды из пожарного гидранта, с которого был снят предохранительный колпачок. Струя переливалась радугой.

— Эй! — закричал Джимми. — Не верю! И Рэнди там! — Джимми разинув рот смотрел, как Рэнди перешел улицу и завернул за угол. — Ты меня слышал? — сказал он, обращаясь к Крошке Ти. — Я сказал, что видел Рэнди... — Голос Джимми слабел по мере того, как он оглядывался: Крошка Ти исчез.

Джимми ринулся вон из комнаты и остановился в коридоре старого дома, оглядываясь по сторонам, затем, подняв голову, посмотрел на лестницу. Когда он бежал к двери, кто-то схватил его за ворот рубашки.

Напрягаясь, он закричал:

— Нет!

И повернулся лицом к человеку, который схватил его. Это был Уор Зон.

— Черт, парень! Взгляни-ка на себя! Чего ты так испугался? Это ведь я.

Джимми рассмеялся.

— Да, но знаешь, ты ведь у нас красавчик!

— Мать твою!

— Где ты был, малый? Я беспокоился.

Уор Зон покачал головой.

— Предоставь беспокоиться моей мамочке. — Уор Зон сунул руку в карман своих джинсов и извлек оттуда завернутую в фольгу сигарету с марихуаной. Развернул ее, поднес ко рту и закурил.

Стараясь задержать дым в легких подольше, он пробормотал:

— Я был с Солом, парень. Думал, что ты и сам это сообразил. Ничего нового.

— Конечно, Сол, — сказал Джимми, забирая сигарету у Уор Зона и затягиваясь.

Он задержал дым в легких и удерживал его до тех пор, пока отчаянное желание вздохнуть и выдохнуть дым не победило. Он снова передал сигарету Уор Зону.

— Конечно, мне следовало бы догадаться. Сол любит подержать тебя в доме, так ведь?

— Верно.

Уор Зон снова затянулся сигаретой, резко втянув щеки и широко раскрывая глаза. Джимми рассмеялся.

— Ты видел Крошку Ти? Он был здесь всего минуту назад. Он меня разбудил.

Уор Зон выпустил в воздух струйку дыма. А Джимми подумал, что скажет Ричард, унюхав запах травки в своем доме.

— Я его не видел, парень.

— Странно. Он здесь был.

Джимми подошел к двери, выглянул. Три маленькие девочки с длинными черными волосами прыгали через скакалку и пели:

Внизу в долине средь травы и роз

Сидит Мари, свежее роз.

Она все пела, пела. Вот какое дело.

А Хосе мимо бежал

И ее поцеловал.

Девочки пели, а Джимми вспоминал время, когда был таким же маленьким.

Вот бы подставить девочкам ножку, когда они прыгали через свою скакалку. Он хмыкнул про себя, втайне пожелав, чтобы вместо девочек здесь оказался Крошка Ти, практикующийся в игре «фризби».

Он повернулся к Уор Зону, чтобы сказать ему, как это странно, что их друг так внезапно исчез.

Но и Уор Зон тоже исчез.

Джимми вздохнул.

Что происходит?

Он уселся на пол и закрыл глаза, растирая пульсирующие виски.

Когда он открыл их, то увидел себя в белой комнате. Без окон и дверей. Потолок и пол были того же девственно белого цвета и сливались со стенами, так что трудно было сказать, где что начинается и что кончается. Джимми взглянул на себя и вдруг обнаружил, что он голый.

Все, что на нем было, — это пара наручников. Их серебристый блеск казался очень ярким в ослепительном свете ламп.

— Джимми!

Он вскинул голову и сразу узнал, кому принадлежит голос, хотя человек говорил шепотом.

Он сжался в крохотный комочек и выдавил из себя с ужасом:

— Нет!..

И это был крик души — ее протяжный вой.

— Джимми!

На этот раз голос гремел оглушительно. Он встал на колени и ухитрился ползком обойти всю комнату, держась у самой стены, и его скованные руки скользили по ее гладкой поверхности. Он искал щербинки или трещины в этом белом однообразии. Маленькую щелочку, только бы выбраться отсюда.

— Бесполезно, сынок.

Как звали этого типа? Дуайт?

Перед ним стоял Дуайт. На нем был тот же самый длинный купальный халат, который он надевал в ту ночь, когда Джимми устроил пожар в этой комнате.

Он держал в руках банку «Криско» и улыбался.

— Сбежать невозможно. Я думал, ты это знаешь.

Он сел на корточки перед Джимми, а тот, скуля, старался вжаться в стену, распластаться по ней и слиться с ее плоской поверхностью.

Лицо Дуайта было так близко, что глаза Джимми туманились слезой. Он чувствовал запах несвежего затхлого дыхания: лук, капуста, гнилое мясо. Он повернул голову, но запах, казалось, усилился, и Дуайт рассмеялся.

— Ложись, парень. У меня кое-что есть для тебя.

Казалось — все! Весь мир его оставил. А он лежал ничком на полу с подтянутыми к груди согнутыми коленями. Он закрыл глаза и прижал лицо к полу. Пол пах пластиком.

Послышалось тонкое металлическое дребезжание — Дуайт ставил банку «Криско» на пол.

— Ну, сынок, ну...

Джимми повернул голову. То, что он увидел, заставило его закричать, и он все продолжал кричать, пока не сорвал голос и из его глотки больше не исходило ни звука.

Дуайт превратился в столб пламени, возвышавшийся над ним и готовый войти в него.

И тут кошмар кончился. Джимми проснулся. Ровный сумрак комнаты показался неожиданным по контрасту с белизной и пламенем его сна. Он с трудом пытался отдышаться, привести в норму свое сердцебиение, прислушиваясь к ритмичному движению маятника часов на каминной полке.

Его простыни взмокли от пота. Они были настолько мокры, что Джимми не мог поверить, что тут обошлось без постороннего вмешательства. Что, если Мирэнда или священник проникли в комнату, пока он спал, и окатили его ведром воды? Абсурд, конечно...

Он сел, пытаясь прогнать свой сон. Но прикосновение чего-то скользкого, мерзкого все еще наполняло его ужасом, хотя теперь он понимал, что это был всего лишь сон. Он не мог убедить себя, что Дуайта нет, что он не прячется где-то тут в темноте, ожидая его пробуждения, чтобы схватить и мучить. Было трудно поверить, что все эти темные фигуры, силуэты — всего лишь мебель.

Дыхание его постепенно успокоилось, сердце вернулось к нормальному ритму, Джимми сел, скатав промокшие простыни и одеяла.

Он знал, что в эту ночь спать больше не сможет. А возможно, не сможет никогда — ему придется каждый раз во сне лицом к лицу встречаться с Дуайтом. Часы на каминной полке показывали четверть шестого. Он решил, что поспал достаточно. Влез в свои джинсы и натянул майку с короткими рукавами.

Что я делаю здесь один? Мирэнда наверху. Я, по крайней мере, могу полежать с ней.

Он представил гладкую спину Мирэнды и то, как у нее выпирали лопатки, — как остатки крыльев. Она всегда спала обнаженной, даже в «Чикен Армз», утверждая, что одежда мешает выходить жару из ее тела. Много раз ночью Джимми обвивал ее руками, тесно прижимаясь к ней.

А она поворачивалась к нему, брала его член в руку и вводила его в свое влажное нутро, и они лежали, слитые воедино, быстро и бесшумно двигались, стараясь, чтобы их движения не разбудили остальных ребят.

Он мог пойти к ней и сейчас.

Не хотелось оставаться одному. Поднимаясь по лестнице, он старался вытеснить из своего сознания образы сна. А они упорно не уходили, все медлили, гибкие и сильные, как память. Джимми заставлял себя не думать о Мирэнде, представляя себе ее удивленное бормотание, когда он скользнет в ее двуспальную постель, тепло ее гладкого тела, когда оно прижмется к ней.

Сейчас это было все, чего ему хотелось. Он остановился у ее двери, прислушиваясь. Даже звук ее дыхания или храп, услышанные через дверь, были бы утешением.

Но дверь была сделана из плотного дерева, она не пропускала звуков, и Джимми бранил себя: вот дурак, мог знать это раньше. Он протянул руку и медленно повернул дверную ручку. Услышав, как она со щелчком открылась, он быстро распахнул дверь и тут же закрыл ее за собой — так же проворно, чтоб она не скрипнула.

Лунный свет, освещая комнату, бросал луч на холмик на постели. Джимми на цыпочках шел по деревянному полу, вздрагивая от каждого скрипа, и наконец добрался до постели.

Когда он поднял одеяло, реальность стала ускользать от него, как гладкая простыня, и образы сна вновь ворвались в сознание.

На постели лежала только горка подушек, сложенная так, чтобы имитировать очертания тела спящего человека.

Джимми закрыл глаза, его колени стали ватными. Он рухнул на постель, вдыхая запах духов «Пачули» и дешевого спиртного — Мирэнда. Скомкав угол подушки, он зажал его в руке и с силой ударил кулаком по матрасу — удар, и еще раз, и еще, и еще...

Глава 21

Это было странное ощущение — почти полная раскрепощенность. Ричард размашисто шел по улице, Джимми Фелз не отставал от него.

Когда, думал он, я в последний раз так рано выходил на улицу в воскресное утро? Годы и годы, нет, десятилетия назад, если не считать посещений мессы.

— Мы не можем еще поддать ходу? — Джимми уже почти бежал. Он считал, что Мирэнда, по всей вероятности, вернулась в заброшенной многоквартирный дом, в так называемый «Чикен Армз». Он почти реально видел ее там, выглядывающую из окна, как всегда погруженную в свои странные мечты, — вот она надевает новый удивительный наряд, чтобы отправиться в нем куда-тоэтой же ночью. Куда?..

Ричарда пугало выражение безнадежности и страха в глазах мальчика. Он знал это выражение — у него был опыт общения с мальчиками в возрасте Джимми, теми, кто доверял ему. Кто приходил к нему домой, чтобы получить наставления в религии.

Он не должен думать об этом сейчас, когда Джимми поверил в него, обратился к нему за помощью.

Наконец они добрались до угла Лоренс и Кенмор. Ричард огляделся вокруг — нет ли на улице кого-то из прихожан, кто бы засек его в раннее воскресное утро с мальчиком-проституткой.

— Вот оно. — Джимми указал на осевший трехквартирный дом, сложенный из кирпича, — точную копию многих жилых строений в этом районе.

Десять или двадцать лет назад это было удобное жилье. Теперь же здание поднималось над мостовой как памятник разложению и гибели. Светлый кирпич, насколько возможно дотянуться, был испещрен надписями, нанесенными цветной тушью из распылителя. Окна-эркеры, которые когда-то открывали жильцам дома вид на сквер, улицу, соседние строения, теперь зияли дырами, замаскированными фанерными заплатами. Парадная дверь покорежилась и криво висела на петлях. Объявления на нескольких окнах нижнего этажа предупреждали, что здание предназначено на снос, а незаконно вторгшиеся в него лица подлежат выдворению.

— Здесь ты и живешь? — спросил Ричард.

— Да. Здорово, правда?

Джимми теперь обгонял его, и Ричард едва поспевал за мальчиком. Выщербленный, проросший сорняками тротуар вел к парадной двери.

Джимми остановился, огляделся вокруг и, убедившись, что за ними никто не следит, нырнул внутрь трущобы.

Ричарду хотелось думать, что Джимми действительно найдет там Мирэнду, но здравый смысл подсказывал другое: комната окажется пустой.

Он следовал за мальчиком, шепотом повторяя слова: «И не введи нас во искушение», надеясь, что его молитва будет услышана.

Когда Ричард вошел в комнату, Джимми сидел на корточках в углу и, уставившись в пол, курил сигарету.

— Ее здесь нет, — выдавил из себя Джимми, не поднимая головы, — похоже, что и не было...

У Ричарда беспомощно опустились руки. Что сказать убитому отчаянием парню? Он-то знал, что теперь делать: надо обратиться в отделение полиции и сообщить обо всем, что происходит. Там соберут воедино элементы головоломки, и тогда, может быть, придет решение.

Но Джимми этого не хотел. И все же внутренний голос говорил Ричарду: «Старший здесь ты. И ты должен принимать решение».

Он подошел к Джимми и присел рядом с ним на корточки. Джимми, кажется, не замечал его присутствия.

Приподняв голову мальчика за подбородок, Ричард сказал:

— Мы найдем ее, и всех остальных ребят — тоже.

Он попытался улыбнуться, но уныние, исходящее от Джимми, начало заражать и его.

Он достаточно долго был священником в этом приходе, чтобы знать: если тут случается беда, то это уж действительно беда. Сбывшиеся надежды и светлое будущее — это для тех, кто живет на севере города, в просторных пригородах, на берегу озера Мичиган...

Джимми было всего тринадцать лет, но он уже усвоил уроки улицы, уроки утрат и предательства.

Ричарду так хотелось доказать ему, что он ошибается. И прежде всего вытащить его из болота этой улицы — ее несчастий и отчаяния. Показать ему, что Бог существует.

— Джимми, мы не должны терять веры.

Джимми покосился на священника сквозь завесу дыма.

— Веры — во что? — пробормотал он, и голос его прозвучал как у маленького обиженного мальчика, впрочем, таким он и был. — Веры в то, что Бог делает все правильно? Где был Бог, когда меня насиловал этот псих? Где был Бог, когда я должен был слушать, как мою мать бьет и трахает каждый подонок, который приносит ей бутылку виски?

Ричард положил руку на плечо Джимми и сжал его.

— А тебе не кажется, что есть все же основание для веры?

Мальчик не шелохнулся. Ричард убрал руку и поглядел на застывшую в предутреннем покое улицу, на ярко-синее небо и подумал, как обманчиво все.

Если вот так лечь и доверчиво смотреть на небо, можно подумать, что там тепло и уютно. Но небо, как и многое другое, таит в себе горькую ложь...

Ричард сел рядом с Джимми.

— Меня тоже порой посещают сомнения. Меня, священника. Ты веришь этому?

— Нет! — Джимми раздавил ногой на полу сигарету и отфутболил ее.

— Право же, это так. Когда я вижу, что улица делает с такими славными детьми, как ты...

— Брось, Ричард. Я уж и прежде слышал лекции служащих департамента социального обеспечения...

Ричард рассмеялся, но смех его был невеселым. Как пробиться к этому мальчику? Мальчику, который оказался умнее, чем он думал. Ричард прислонился к стене, чувствуя, как виски наливаются головной болью.

С обостренным чувством вины и одиночества, которое вспыхнуло в нем, он хотел бы сейчас оказаться у алтаря церкви Святой Сесилии, когда он высоко поднимает освященную облатку, чтобы затем преломить ее со словами:

— Возьми это и съешь, потому что сие — тело мое. — Теперь он произнес бы их не так равнодушно, как раньше.

А как легко было ему, двигаясь сквозь толпу прихожан и поднимая чашу, говорить:

— Возьми и испей это. Здесь кровь моя — кровь нового и вечного завета.

Когда же эти слова утратили для него свое глубинное значение? Когда подвижничество священника стало просто работой, ничем не отличающейся от труда компьютерного программиста или каменщика, — просто работа, а не зов души? Сколько лет прошло с тех пор, как он не просто служил мессу, а верил в то, что говорит?

Он посмотрел на Джимми Фелза, который опустил голову на руки между широко расставленными коленками. Мальчик весь дрожал. Ричард снова сжал его плечо.

— Эй, дружище!.. С тобой все в порядке?

Лишь через несколько минут мальчик поднял голову и посмотрел на священника. Лицо его было мокрым от слез, глаза покраснели. Он демонстративно смахнул слезы и стал рыться в карманах, ища сигарету, но Ричард схватил его руку прежде, чем мальчик успел ее извлечь. Обнял Джимми и прижал его лицо к своей груди, гладя светлые волосы.

Джимми сопротивлялся, отталкивая священника.

— Черт возьми! Со мной все в порядке! — выкрикнул он, но в его словах не было уверенности.

Наконец они оба умолкли. Только изредка слышались судорожные вздохи Джимми.

Он ощущал руку священника на своих волосах и был благодарен судьбе за то, что нашлась эта широкая грудь, на которой он может выплакаться. Рубашка священника была свеженакрахмаленной и удивительно уютной — Джимми доверчиво обнял мужчину, испытывая счастье, что хотя бы на минуту он может побыть рядом с другим человеческим существом его пола, которое не пытается шарить ниже пояса, схватить его за пенис или яички.

— Знаешь, это все моя ублюдская жизнь, и моя вина, что... — прошептал он.

— Что? — В голосе священника прозвучало удивление.

— Понимаешь, что они все исчезли?.. Ничего бы этого не случилось, если бы я не связался с этим грязным типом, с этим жеребцом Дуайтом.

Священник крепче прижал Джимми к себе, и Джимми почувствовал желание забраться к нему на колени.

— Брось, Джимми. Этот тип творил зло и причинял людям горе задолго до того, как ты появился у него на пути. И может быть, то, что ты сопротивлялся, и разозлило его, заставило раскрыться. Теперь его легче разыскать.

— Да, ты-то можешь на это смотреть так. Пути Господни неисповедимы и все такое. Верно?..

— Ты так сердит на всех, что не веришь, что и в твоей жизни может быть что-то хорошее.

Джимми слушал священника и думал, что его слова благостная ерунда и выдумка, чушь собачья. Возможно, он уже говорил их другим детям, чтобы чувствовать себя лучше, не ощущать бессмысленности своей жизни.

Единственное утешение, которое священник мог сейчас дать Джимми, — физическое: руки, охватившие его тело, их прикосновение. Наконец Джимми сделал то, что ему хотелось: он забрался на колени священника. Мальчик почувствовал, как тело Ричарда вдруг окаменело, напряглось, когда он это сделал, но потом расслабилось. Ричард прошептал что-то вроде: «Теперь тебе лучше, лучше?»

Но Джимми не был в этом уверен. Ему хотелось молча лежать в этих удобных объятиях. Он угнездился на груди Ричарда, удобно уткнувшись в нее головой, и закрыл глаза. Джимми хотелось уснуть.

Он почувствовал губы священника на своей макушке — поцелуй.

— Знаешь, сынок,— сказал Ричард так тихо, что Джимми скорее почувствовал, чем услышал его слова, — ты особенный. И я говорю это не потому, что я священник, который наставляет на путь истинный заблудших детей. Я говорю это потому, что вижу в тебе нечто, чего не встречал ни в ком за долгие, долгие годы.

Джимми плотнее сжал веки. Сейчас ему хотелось слушать эту обычную муру: «взбодрись и обороти свое лицо к миру». Ему хотелось быть рядом с этим человеком и чувствовать себя защищенным его теплом.

Любимым. Джимми выбросил из головы эту последнюю мысль. Любовь бывает в кино. Он знал, что к чему в реальной жизни.

— Право, ты мне не безразличен, Джимми. — Ричард провел пальцами по волосам Джимми, отводя их назад. — Я люблю тебя.

Услышав эти слова, Джимми напрягся. Рано или поздно многие из его клиентов бормотали ему эти слова, не все, конечно, но многие. Обычно это бывало перед тем, как они кончали.

Джимми прижал голову с плотно сомкнутыми веками глаз к теплой груди и шее священника.

— Я не хочу этого слышать, — выдохнул он в грудь Ричарда, все крепче смежая веки, чтобы удержаться от слез, и делая усилие, чтобы комок растаял в горле. Это было мучительно.

Он слегка передвинулся на коленях священника, расслабился и ощутил его эрекцию. И он любит меня... Все верно. Он опустил руку вниз и как бы случайно нащупал выпуклость в штанах Ричарда. Убрав руку, он изменил положение так, что оказался сидящим на его коленях.

Склонив голову набок, он заглянул в глаза священника. На его губах играла улыбка.

— Хочешь меня поцеловать или нет?

Лицо Ричарда было печальным. Его брови над очками сошлись в одну линию.

— О Джимми, я совсем не это...

Джимми наклонился вперед и прижался открытым ртом к губам священника, заставив его замолчать. Тот не сопротивлялся. Язык Джимми скользнул в его рот. Джимми нежно покусывал его губы и терся об него.

— Ты меня любишь? Ха! — Неохотно расставаясь с ощущением уюта и надежности, он встал. — Ладно, — сказал Джимми и пожал плечами. — Думаю, я кое-чем тебе обязан и готов дать тебе эту малость за то, что ты помогал мне. — Джимми потянулся к застежке своих джинсов, расстегнул их и стянул штаны до колен. — Хочешь этого, да?

Джимми не мог понять, почему священник так на него уставился. Тот выглядел больным и смущенным. А Джимми думал, что он хочет этого.

Ведь он был возбужден, у него была эрекция, разве нет? Так почему он отказался? Джимми почувствовал, что в нем поднимается странное ощущение паники, и его собственная эрекция начала убывать.

— Что случилось? Что с тобой? — спросил он, его дыхание участилось. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Он выдвинул таз вперед, так, что пенис оказался на уровне рта священника.

— Давай, возьми его, — почти закричал он, внезапно его захлестнули гнев и ненависть, до такой степени сильные, что он даже изумился.

Он видел, как двигалось адамово яблоко на горле священника, как он с трудом глотнул слюну, глядя на член Джимми.

Ричард прошептал: «Нет», и это слово будто повисло в воздухе. Он оттолкнул Джимми, бросился к двери и прогромыхал вниз по лестнице.

Джимми натянул штаны и подошел к окну. Он увидел, как священник с поникшей головой торопливо уходит по Лоренс-авеню. Закурив сигарету, он вместе с дымом подавил желание заплакать.

— И этот как и все остальные, — едва слышно прошептал мальчик.

Глава 22

Небо начало сереть. Заметнее стали коробки домов на улице, проступили из тьмы голые деревья и силуэты машин, стоявших на подъездных дорожках, где они были припаркованы. Мир наполнялся тусклым светом. Мирэнда выглядывала из окна пикапа, размышляя, куда отвезет ее клиент. Она устала. Бутылка «Сиско», выпитая ею накануне, оставила тупую боль в висках и странное ощущение внутри. Время от времени в желудке начинало бурлить, и Мирэнде казалось, что это булькают пузырьки в пробирке.

Она посмотрела на восток, откуда вставало солнце, — там видны были ряды и ряды похожих друг на друга домов, а за ними на фоне серого неба проступила размытая розовая полоска.

Скоро взойдет солнце, а она окажется в доме клиента и будет зарабатывать деньги. Но этот был странным! Начать с того, что он приказал ей отойти подальше от пикапа, пока он возился с машиной, бормоча и чертыхаясь. Что ей предстоит? Ей и раньше случалось бывать с чудаками, но этот мог заткнуть за пояс всех. Она снова плюхнулась на сиденье и закрыла глаза, обещая себе, что не уснет, пока они не прибудут на место.

Снова послышался глухой удар... еще, еще.

— Что это? — спросила наконец Мирэнда, поворачиваясь к странному типу. — Я всю дорогу это слышу.

— Там у меня запасная шина. Она мотается и хлопает. — Тип выплевывал слова быстро и без интонаций.

Мирэнда села прямее.

— Что-то не похоже на запасную шину.

Бам, бам, бам. Звук доносился до них приглушенно, но Мирэнду охватила паника.

Тип свернул на подъездную дорожку. Он улыбнулся, и глаза его округлились. Монотонным и слишком высоким для мужчины голосом он пропел:

— Вот мы и дома-а.

Мирэнда посмотрела на кирпичное бунгало, выросшее перед ними. Действие алкоголя ослабевало, и она подумала, уж не совершила ли ошибку.

Скользящая дверь гаража поднялась.

Эвери задыхался. У него было ощущение, что он в безвоздушном пространстве. Дуайт засунул ему в рот кляп и заклеил его пластырем, да еще накинул сверху грязную промасленную тряпку. Подходя к нему, он что-то бормотал о том, что если Эвери выкинет какую-нибудь штуку, то его друга ждет смерть.

Брошенное на него пыльное одеяло воняло жидкостью для радиатора.

Эвери ждал, что его вот-вот вырвет. Желудок у него болел с той самой минуты, как этот ублюдок засунул его в свой пикап. Резкие и сильные судороги перешли в позывы к рвоте. Это мешало ему думать.

Он чувствовал, как во рту собирается слюна, а глубоко в горле возникло ощущение стеснения, и это был знак того, что сейчас его вырвет. Он плотно зажмурил глаза, изо всех сил стараясь подавить позыв.

Почему он свалял такого дурака? Он не должен был позволить этому типу везти его к себе домой. Теперь он знал, что тот захватил еще кого-то. Ах, какого же ты свалял дурака, старина Эвери!

Он не рассчитывал, что этот тип знает, как выглядит Мирэнда.

Наверное, это она там с ним, на переднем сиденье... Пикап остановился, от толчка Эвери мотнуло вперед, и это вызвало новый отчаянный позыв к рвоте. Эвери услышал, что мотор заглушили.

Он старался подавить тошноту, боясь задохнуться рвотной массой. Но напрасно — она изверглась, обжигая его и выливаясь через ноздри, а Эвери оставалось только кривить рот, залепленный пластырем, корчиться в судорогах, которые гнали желчь вверх и толкали мерзкую жижу сквозь кляп.

Эвери не мог ничего поделать, и ему приходилось снова и снова глотать блевотину, он давился ею и был уверен, что задохнется.

Запах был отвратительный, но все-таки ему стало легче. И сознание прояснилось.

Он увидел инструменты, лежавшие в ящике, и тут его осенило.

Мирэнда оценивающе приглядывалась к клиенту. При слабом предрассветном освещении он выглядел еще хуже: одежда туго обтягивала его торс и казалась слишком легкомысленной для его возраста. На щеках румяна или какой-то другой грим, и от пота косметика размазалась. Тестообразная кожа выдавала в нем человека, редко видящего солнце. Его глаза с тяжелыми веками и бледными зрачками вызвали у Мирэнды ассоциацию с глазами змеи. Неужто человек столь странного вида захотел иметь дело с ней?.. Но она-то точно не хочет иметь с ним дело.

— Слушай, мне, право, жаль, — начала она, и он поглядел на нее с интересом, вытаскивая ключи зажигания и запихивая их в карман куртки. — Но вчера вечером я слишком много выпила, и мне кажется, я не могу с этим справиться. — Она слабо улыбнулась. — Я чувствую, что меня тошнит.

— Ты с этим справишься, солнышко.

Мирэнда вспыхнула от гнева. До сих пор никто не указывал, что ей делать. Ей было плевать на то, сколько они ей платили.

— Нет, я так не думаю. — Она потянулась к ручке, готовая выпрыгнуть из машины и даже отправиться к себе домой пешком, но ручку она не нашла. Ее вообще не было — она была снята. Рот Мирэнды сам собой открылся. Она повернулась к хозяину машины и уставилась на него округлившимися от страха глазами.

— В чем дело?!

— Это из-за тех, кого я вожу, — спокойно сказал он, — я не могу им доверять ни на минуту.

— Выпусти меня! — Мирэнда приблизила к нему свое лицо и постаралась вложить в свой голос всю силу убеждения и всю свою отвагу. — Я хочу, чтобы ты меня выпустил сейчас же, ублюдок! Я не гожусь для этих игр.

Она изо всех сил ударила его в грудь.

Он брезгливо взял ее руку, будто это была дохлая крыса или червяк, и отвел ее назад. Потом рассмеялся:

— Хочешь еще раз меня ударить?

Мирэнда заскрежетала зубами:

— А теперь выпусти меня, пока я не начала кричать и не перебудила твоих соседей. Я хочу домой!

— Не думаю, что тебе захочется этого.

Мирэнда видела, как он шарил под своей курткой, и ее страх нарастал. Револьвер! Она снова плюхнулась на сиденье.

— Все еще не терпится уйти?..

От этого голоса она съежилась, почувствовав себя запачканной, как если бы звук обладал силой физического прикосновения. Он сильно ударил ее по руке.

— Я задал тебе вопрос, юная леди. Отвечай!

— Нет, — прошептала Мирэнда, — вовсе нет.

— Это уже лучше. А теперь, когда ты в курсе дела, может быть, с тобой легче будет поладить. Сначала мы займемся тем, что вызвало возню, которую ты слышала, и найдем там сюрприз для тебя. Думаю, ты будешь рада до смерти.

Мирэнда отшатнулась, когда он, улыбаясь, оглядел ее всю с головы до ног.

— А потом мы все дружно и тихо войдем в дом. Чин чином. Как в школе. Школу помнишь?

Мирэнда выглянула из окна машины, чувствуя, как внутри у нее все мертвеет. Почему она не осталась в доме священника? Почему не почувствовала ничего до того, как это случилось? Она вцепилась в украшение, висевшее на шее, дернула цепочку, отчего та лопнула, и швырнула ее на пол.

— Я не люблю, когда молодые леди не отвечают, если с ними говорят.

— Нет, — сказала Мирэнда, — я не помню школу.

— Я так и думал.

Человек открыл дверцу машины, и холодный живительный воздух ворвался внутрь. Дул сильный ветер, и сейчас снова пойдет снег, подумала Мирэнда.

Человек открыл дверцу и с издевательским поклоном предложил ей руку.

— Миледи?..

Было бы легче, если бы он говорил нормально. Она вышла из машины и попыталась сквозь окна гаража разглядеть то, что можно было увидеть по соседству.

Человек потирал ладони и ухмылялся.

— Давай-ка взглянем на небольшой сюрприз для тебя.

Он откинул голову назад и рассмеялся.

— По правде говоря, это большой сюрприз.

Мирэнда потащилась за ним к задней части пикапа. Какая-то невидимая сила заставляла ее двигаться.

Он вставил ключ в верхний замок, и дверца распахнулась. Мужчина сунул руку внутрь и рывком выхватил старое грязное одеяло. Мирэнда наклонилась вперед, чтобы увидеть, что там... и отвернулась.

О Боже, нет, нет, это не Эвери. Но перед ее глазами все еще стояло его лицо, как бы запечатленное на моментальной фотографии: лицо, покрытое блевотиной, глаза, выражавшие только ужас. Она с трудом перевела дыхание, вспоминая бешеные глухие удары из задней части пикапа, которые она слышала всю дорогу.

— Нет, нет, не Эвери...

Ей казалось, что он не дышит.

— Похоже, что этот толстяк натворил тут черт знает что — сплошная грязь, — сказал ужасный незнакомец. — Клянусь Богом, я не потащу на себе эту жирную тушу в дом.

Мирэнда хотела сказать ему, чтоб он не был так жесток, хотела как-то защитить Эвери, но вспомнила о револьвере в кармане куртки этого типа и промолчала. Молча смотрела она на дом напротив, кусая суставы пальцев.

Мужчина начал развязывать веревки, которые стягивали запястья и лодыжки Эвери, и наконец с силой рванул пластырь с его рта. Эвери судорожно вздохнул.

— Вставай, ты, увалень. Пошли.

Мирэнда бросила быстрый взгляд через плечо и увидела, что тип с силой толкает Эвери в спину.

— Эй, не делайте этого! — закричала Мирэнда, протягивая руку, чтобы защитить своего друга.

— И ты этого не делай, — ответил тот, с силой ударив ее по лицу тыльной стороной ладони. Мирэнда споткнулась, пытаясь сохранить равновесие, чтоб не упасть. Она поднесла руку к губам и почувствовала, что по ее лицу течет кровь.

Девушка прикрыла рот рукой.

Эвери прислушивался к потасовке, благодарный за то, что наступил момент передышки. Он вцепился в гаечный ключ, который оказался рядом с его правой рукой, весь подобравшись и осмелев от прикосновения к холодящему металлу. Помогая себе другой рукой, он быстро приподнялся — мучитель отвернулся от него. И тут же увидел Мирэнду, дрожащую, с расширенными глазами, ее тонкая рука касалась рта. Из-под пальцев бежала алая струйка.

Он ухитрился встать на колени до того момента, когда похититель обернулся. Его лицо враз осунулось, когда он увидел мальчишку, поднимающегося во весь рост с большим полукруглым гаечным ключом над головой.

— Ты что это себе вообразил? Я... — Это были его последние слова перед тем, как Эвери опустил гаечный ключ на его голову.

Человек хрюкнул и опрокинулся навзничь, пытаясь схватиться за то место, куда был нанесен удар. Его веки затрепетали, и Эвери представил себе, как по его лицу сейчас потечет кровь. Он выбрался из своего ящика и занес гаечный ключ над ним во второй раз.

— Нет, не делай этого! — пробормотал мужчина, очнувшись и уклоняясь от удара. Эвери подходил все ближе: от резкого воздуха, ненависти и унижения у него закружилась голова. Но он заставлял себя удерживаться на ногах.

Он снова размахнулся ключом, описав широкую дугу и метя в лоб своему противнику. Но теперь тот успел изготовиться и увернуться. Эвери потерял равновесие и споткнулся. Этого было достаточно: когда он восстановил равновесие, человек уже вытащил револьвер и наставил его на Эвери.

— Опусти ключ.

Голос был холодным и тусклым. Эвери позволил ключу выскользнуть из своих пальцев. Звякнув, ключ упал на пол. Рана на голове типа была глубокой: кровь ручейками текла у него по лицу. Эвери улыбнулся.

— Чему ты улыбаешься, жирный боров? Ты не только так неповоротлив и толст, что ничего не смог сделать со мной, но и так глуп, что еще и разозлил меня. А в гневе я несговорчив.

Уголком глаза Эвери заметил, что Мирэнда неслышно выскользнула за дверь гаража, оставив за собой слабую струю холодного воздуха. Эвери перевел взгляд на рану, которую он нанес ударом ключа по лбу этого типа.

— Больно? Прошу прощения. Я не сознавал, что делаю...

Человек дотронулся до лба, бормоча:

— Жирный слизняк! Мне следовало бы раскроить тебе голову сейчас же.

Порыв холодного ветра ворвался в гараж, настежь распахнув дверь, которая с грохотом хлопнула о стену. Да, Мирэнда исчезла. Человек обернулся. Эвери подумал, что сейчас тот разразится потоком ругательств. Но он лишь испустил сдавленный вздох.

— Ты...

Он не мог подыскать нужных слов.

— Живо запихивай свою толстую задницу в пикап, в блевотину. — Он ткнул дулом револьвера в живот Эвери и взвел курок.

— Быстро!

Эвери покорно поднял руки вверх и повернулся, чтобы занять место в пикапе. Он старался двигаться как можно медленнее, чтобы дать Мирэнде время убежать подальше.

— Пошевеливайся, я умнее, чем ты думаешь.

Эвери получил удар дулом револьвера в поясницу, крякнул и полез в пикап. Через секунду его лодыжки были скручены веревкой, а рот залеплен клейкой лентой.

— И не пытайся шалить, — прошептал его мучитель, — иначе вам обоим конец.

Эвери едва избежал удара по голове опустившейся дверью. Его окружила тьма, и единственное, что он мог еще делать, — это попытаться дышать.

Элис Мартин принципиально не интересовалась чужими делами. Почти тридцать лет прожив в западной части Чикаго со своим мужем Гарри, она вырастила четверых мальчиков, с тревогой переживая те моменты, когда они один за другим покидали дом и шли навстречу своим судьбам, заводили свою семью.

Прошлой весной Гарри умер, и Элис чувствовала себя одинокой.

В это утро она проснулась до рассвета в своем кирпичном домике-бунгало. Заснула она в гостиной на диване, читая старый номер «Ридерз дайджест». От неудобной позы у нее разболелась спина, но она доковыляла до кухни, чтобы приготовить себе чашку чая.

Сидя в гостиной, она наблюдала, как бледный рассвет, просачиваясь сквозь венецианские ставни, возвращал комнате знакомые очертания.

Элис не знала, что заставило ее встать, пересечь комнату, подойти к окну и выглянуть на улицу между створкам ставень. Может быть, странное желание увидеть, что холодные мглистые дни, уныло сменявшие друг друга всю неделю, наконец кончились и что-то в природе изменилось.

То, что она увидела, заставило ее отпрыгнуть назад и поправить ставни так, чтобы они прикрыли щель.

Этот странный сосед, Дуайт Моррис, от которого ушла жена, стоял на своей подъездной дорожке. Элис не касалось, что он там делает или что собирается делать в столь ранний час — было всего лишь половина седьмого, но даже через улицу Элис увидела, что Дуайт ранен: в верхней части его лба зияла глубокая рана, а по лицу текла кровь. Он выглядел расстроенным, это было очевидно. Дуайт осматривал улицу по всем направлениям, будто бедняга только что потерял свою собаку.

Но у Моррисов собаки не было. Элис почему-то вспомнила, что у маленькой заторможенной девочки Бекки, их дочери, была кошка, но Элис не сомневалась, что девочка забрала ее с собой, когда мать ушла от ее отца.

Боже, что он тут делает?

Девочка... Она увидела рыжую девочку, во все лопатки улепетывавшую от кого-то задними дворами, на той стороне улицы, где стояла машина Дуайта.

В чем же тут дело? Элис села на стул в своей гостиной и задумалась. Все это очень странно... И надо же было ей в эту минуту выглянуть из окна. Теперь она должна что-то делать.

Этот странный Дуайт Моррис... Лучше бы он съехал отсюда. Когда некоторое время назад большой мебельный фургон вывозил вещи от Моррисов, она огорчилась, узнав, что переезжают Марианна и Бекки, а Дуайт остается. Он никогда не отличался дружелюбием. И вообще подозрительный тип: в любое время суток зачем-то приводил домой подростков.

Ну а мне-то что, думала Элис Мартин, направляясь на кухню с остатками своего остывшего чая, я не должна вмешиваться в эти дела. Она склонилась над мойкой и прополоскала чашку.

Вернувшись в гостиную, Элис взяла в руки «Дайджест», чтобы найти какую-нибудь интересную и полезную статью о здоровье, — надо переключить свое внимание. И занять себя до поры, пока наступит время ритуального обзванивания сыновей.

Лязг металла и стук захлопываемой двери заставил ее вздрогнуть и вскочить с места.

Хватит, сказала себе Элис Мартин, я не знаю, что там происходит, и не хочу этого знать.

Она прошла в кухню, сняла трубку и набрала номер чикагской полиции.

Дуайт включил мотор, его взгляд лихорадочно перескакивал с одного конца улицы на другой — метался туда-сюда по тротуару между домами.

— Маленькая сучка, — бормотал он себе под нос, — от меня не уйдешь. Маленькая пьяная сучка. Я хитрее тебя.

«Тогда почему же ты оказался в таком затруднительном положении, умник?»

Дуайт пытался не обращать внимания на тетю Адель, она была рядом, и ее присутствие подстегивало его к поиску этой маленькой рыжей шлюшки.

Добравшись до Харлем, где транспорта было больше, он решил повернуть на север, ему показалось, что она скрылась именно в этом направлении. Ведь это путь домой.

Он нервно потер щеку, чувствуя, как по телу проходят щекочущие волны жара. Он потел. Кожа головы зудела. Дуайт думал, что скоро все может накрыться. Ведь девчонка знала, где он живет. Она могла отправиться прямо в полицию — вот он, его кошмар. «И снова ты ничего не можешь довести до конца, ты снова проиграешь». Дуайту хотелось закрыть уши пальцами. Но он знал, что все равно будет слышать ее голос. Дуайт остановил машину, достал платок и вытер лицо. Оно было липким. Он задыхался. Нет, в таком состоянии он никогда не найдет девчонку.

Он положил голову на руль.

— Так что же мне делать? — застонал он.

Мирэнда нырнула за ворота какого-то склада, чтобы немного отдышаться. Все чувства смешались в ней: ей хотелось плакать и смеяться, ей хотелось заползти в какую-нибудь дыру и лететь на крыльях Бог знает куда.

Но надо взять себя в руки. Прежде всего собрать все свои силы и скрыться, спрятаться от этого кошмарного типа. Она знала, что этому человеку ничего не стоит выследить и снова схватить ее.

Но куда идти? Где и как скрыться?

Сейчас она была на Харлем, оживленной улице, в западной части Чикаго, проходившей с севера на юг. Лоренс и Кенмор (и «Чикен Армз») были от нее на расстоянии многих миль. Она стала лихорадочно шарить в кармане, надеясь, что найдет там деньги на автобус. Но деньги, которые она вчера получила от клиента, куда-то исчезли, наверное, она истратила их на «Сиско» или на что-нибудь еще.

Размышляя таким образом, она увидела черный пикап. У нее перехватило дыхание, ком встал в горле, казалось, намертво.

Она снова видела его лицо — старое, обрюзгшее лицо, при утреннем освещении оно выглядело еще более странным, чем вчера, и Мирэнда стала молить Бога, чтобы он ее не увидел. Ей хотелось слиться с темнотой. Крик ужаса едва не сорвался с ее уст — машина остановилась у обочины тротуара в нескольких футах от нее.

Она замерла, ощущая себя мышью, пойманной в капкан, — не шевелиться, только не шевелиться... Если она замрет, он пройдет мимо, а потом вернется и схватит ее. Если она отважится выйти на тротуар, то он схватит ее сразу.

Теряя силы, Мирэнда соскользнула вниз. Она подтянула к подбородку колени и зарылась в них лицом, не думая больше ни о чем.

Дуайт поднял голову.

— Хватит, — сказал он себе, почувствовав, что силы вернулись к нему, — пора заняться делом.

Дуайт понял, что преследование на машине пустое занятие: девчонка убегала пешком, она могла протиснуться в любую щель, в любой переулок, в любой проход между домами, каким бы узким он ни был. Она могла прятаться в вестибюлях многоквартирных домов, в подъездах складов и магазинов, могла зарыться в мусорные ящики.

Он вышел из машины и быстро зашагал по Харлем, двигаясь к дому. Он надеялся, что скоро схватит ее. Впереди был склад проката мебели.

Дуайт подумал, что очень удобно воспользоваться именно таким местом, и решил осмотреть улицу с противоположной стороны — там стоял многоквартирный дом: три квартиры с вестибюлем, подходящее место для того, чтобы молодая девушка, вбежав туда, начала яростно жать на кнопку домофона, а когда ей откроет симпатичный жилец — рассказать ему свою историю.

Или же она заламывает руки в какой-нибудь заброшенной квартире перед сердобольной старушкой, а та, выслушав ее, звонит в полицию. И вот мигающие огни патрульной полицейской машины с двумя вооруженными копами и ордером на обыск подъезжают к его дому.

При этой мысли в желудке Дуайта забурлило. Но беглый взгляд через дорогу выхватил какое-то движение. Собственно, даже не движение, скорее, он заметил какое-то неясное черное пятно в глубине двора. Этого было достаточно, чтобы он остановился, обшаривая взглядом улицу — метр за метром.

Мирэнда скорчилась в неудобной позе между пикапом «шеви» и старой зеленой «импалой». Тип шел прямо на нее! Шансов на спасение нет! Она увидела его поверх подтянутых к подбородку коленей. Но он прошел мимо, и Мирэнда перевела дух.

То, что она метнулась и присела между двумя машинами, — было скорее движением инстинкта, а не осознанным намерением. Теперь она держалась рукой за задний бампер машины, чтобы сохранить равновесие: ноги ее оказались в луже грязной воды, перемешанной с подтаявшим снегом.

Что же он сейчас делает?

Дуайт оглядел улицу — ничего примечательного. Он сделал несколько шагов в северном направлении, поглядывая по сторонам... внимание... внимание... Он убеждал себя, что это всего лишь его фантазия. Никакого темного мелькания.

И вдруг увидел ботинки под задним бампером «импалы». Он вспомнил эти ботинки, черные, со шнуровкой — странного вида и вполне подходящие для шлюхи, которая их носила.

На настороженном лице Дуайта прорезалась улыбка. Над ботинками замоталось черное пальто.

Мирэнда продвигалась к улице. Как только машины станут у светофора, она ринется через дорогу. Она уже приглядела многоквартирный дом. Она войдет в него и будет нажимать на все кнопки, будет рассказывать свою историю всем, кто согласится слушать.

А когда они ее выслушают, она приведет копов прямо к дверям этого ублюдка. Вот так!

Эта мысль успокоила ее. Она почувствовала освобождение от страха. Скоро все кончится.

— Привет, маленькая леди.

Он ухмылялся, широко растягивая рот. Совсем как клоун Бозо, подумала Мирэнда.

В долю мгновения она вспомнила о револьвере, который, вероятно, был при нем, но подумала и о людях, и о транспорте на Харлем. Какой-то шанс на удачу лучше, чем ничего.

Мирэнда завопила так громко и с таким отчаянием, на какие только была способна:

— Нет! Нет! Нет!

Мельком она увидела испуганное лицо своего преследователя, когда опрометью бросилась от него через улицу. Она не боялась попасть под машину, только сердце колотилось быстрее, когда слышала под ухом рев клаксонов и скрежет тормозов.

Через несколько секунд она была уже в здании, которое приглядела раньше. Тяжело дыша, Мирэнда лихорадочно жала на кнопки домофонов, поглядывая на мужчину, который ожидал просвета среди мчащихся машин.

Его скрыл от нее автобус Центрального управления движения. И тут из одного переговорного устройства послышался металлический голос:

— Кто там?

Ей показалось, что голос принадлежал старому испуганному мужчине.

— Пожалуйста, — кричала Мирэнда истерично, — впустите меня, сэр! Я попала в беду!

Мирэнда видела Дуайта, уже переходящего улицу; всего несколько шагов — и он будет у дома.

— Пожалуйста... меня пытаются убить! — задыхалась Мирэнда.

Наступило молчание, а Дуайт уже схватился за дверную ручку. На его лице сияла улыбка охотника, настигающего добычу.

Загудел зуммер, и Мирэнда вскрикнула от неожиданности; звук оказался слишком громким, когда он натолкнулся на шероховатые поверхности стен, отозвался эхом в мощенном плиткой вестибюле.

Что ждет ее? Она схватилась за ручку двери, ведущей внутрь, и протиснулась в нее как раз в тот момент, когда Дуайт открывал входную дверь. Она повернула голову и посмотрела на него, перед тем как исчезнуть за дверью, которая уже захлопывалась за ней. Он ринулся к двери, рванул ее на себя — дверь оказалась заперта. Ярость ослепила его, а Мирэнда повернулась и побежала вверх по лестнице, услышав скрип открывавшейся в квартиру двери.

Она столкнулась со стариком, который держал для нее дверь открытой. Оказавшись в прихожей, она вжалась в стену, ничего не видя перед собой.

Старик смотрел на нее разинув рот. По бокам его сверкающей лысины торчали пучки седых волос, лицо было усталым, щеки обвисли. На нем были зеленые штаны, безрукавка обтягивала круглый животик. Он нервно потирал его.

— С вами все в порядке? — скорее прокаркал, чем спросил он.

Мирэнда все еще тяжело дышала.

— За мной гонятся, — ухитрилась сказать она, сглотнув слюну, чтобы быть в состоянии говорить дальше. — Мужчина... Я думаю... он хочет меня убить.

— О'кей, о'кей, успокойся, девочка.

— Надо вызвать полицию... прямо сейчас! У него в машине мой друг, —выкрикнула Мирэнда. — Он может его убить.

И в этот момент в квартире снова загудел зуммер. Мирэнда и старик поглядели друг на друга.

— Не отвечайте, — зашептала она, уставившись на маленькую коробочку в стене, из которой исходило гудение.

— Не волнуйся, девочка.

Он зашаркал к двери и нажал на кнопку коробочки.

— У вас прячется моя дочь!

— Что? — выдавил старик.

— Моя дочь! Она пытается удрать от меня, потому что не удосужилась прошлой ночью вернуться домой.

Старик вопросительно посмотрел на Мирэнду.

Она мотнула головой:

— Это неправда. Пожалуйста, вы должны мне поверить.

Старик повернулся к переговорному устройству.

— Она утверждает, что вы говорите неправду.

В ответ раздался смех, больше напоминающий всхрапывание.

— Она и будет это говорить. Она просто не хочет принять свое лекарство. Поглядите на нее: можно сказать, что она управляема?

Старик снова повернулся к Мирэнде. Она подбежала к нему и уцепилась за его руку.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, сэр. Все, что он говорит, — неправда... вы должны мне помочь.

Старик махнул на нее рукой, бормоча:

— Черт бы побрал всех этих психов, которые шляются теперь по улицам. Не знаю, зачем я утруждал себя, открывая эту чертову дверь.

Он с сожалением посмотрел на портативный черно-белый телевизор, по которому показывали какую-то передачу по садоводству, и нажал на кнопку связи.

— Мистер, я не знаю, черт возьми, кому верить. Я сейчас вызову копов. Пусть они решают, что делать.

Мирэнда с облегчением привалилась к покореженным, вздутым обоям.

— Не делайте этого, сэр. Она убегала и раньше — раз десять. Полиция ее заберет. Каждый раз, когда она туда попадает, она становится все хуже и хуже. Пожалуйста, сэр, разрешите мне подняться. Мы быстро уладим это дело.

Прежде чем Мирэнда успела что-нибудь сказать, старик пожал плечами и нажал на кнопку, открывавшую дверь внизу.

Она соскользнула на пол и плюхнулась у стены, не зная, что делать дальше. Мирэнда оглядывала маленькую неопрятную комнату, заставленную старой мебелью, завешанную салфеточками, картинами религиозного содержания. В голове — ни одной мысли, она была способна только слушать шаги за дверью.

Старик прошел через комнату и сел на коричневый мягкий стул. Дрожащей рукой он поднял чашку кофе со столика, на котором стоял телевизор. Он с шумом глотал свой кофе.

— Сожалею, мисс. Но в данных обстоятельствах, я думаю, это самое справедливое решение. Если этот человек не хочет нанести вам ущерба, почему я должен вмешиваться?

Мирэнда с трудом глотнула ком в горле: во рту у нее пересохло.

В дверь постучали, и старик зашаркал по коридору, чтобы отпереть. Когда дверь распахнулась, Мирэнда почувствовала, что ее бьет дрожь.

Вошедший смотрел на нее улыбаясь. Он выиграл. Она теперь не чувствовала ничего, будто онемела. Слишком много сил было потрачено за столь короткое время. На нее накатило оцепенение.

Человек склонил голову набок, глядя на нее, как бы забавляясь.

— Славная попытка, маленькая леди. Но с такими мозгами, как твои, ты должна была знать, что не далеко уйдешь.

Он согнул палец и поманил ее.

— Сейчас мы пойдем домой. Я хочу, чтобы ты пошла со мной и была паинькой.

Он повернулся к старику:

— Эти теперешние дети. Клянусь Богом, из-за них мне приходится вертеться, как белке в колесе. Прошу прощения, сэр, если моя дочь вас побеспокоила.

— Я не его дочь, — слабо возразила Мирэнда.

Оба мужчины смотрели на нее, и по выражению лица старика Мирэнда поняла, что проиграла сражение.

— Вы и представить себе не можете, сколько раз она выкидывала такие фокусы.

Дуайт обнял старика за плечи.

— У вас есть дети?

— Вырастил двоих.

— Тогда вы должны знать, о чем речь, приятель.

Старик ухмыльнулся и кивнул.

— Пойдем, крошка, — сказал Дуайт, — мы достаточно досадили этому старому джентльмену.

— Не могли бы вы просто вызвать полицию, как обещали? — Мирэнда с отчаянием смотрела на старика, стараясь заставить его поверить ей.

Старик повернулся к Дуайту, ожидая ответа. Дуайт пожал плечами и вскинул руки вверх.

— Действуйте. Вызовите их. Я вас не понимаю.

Старик выглядел почти идиотом, когда подошел к телефону. Его пальцы набрали три цифры. Через секунду он произнес:

— Да, мэм, это Омер Райт, 6211, Норт-Харлем. Тут небольшая проблема. Не могли бы вы прислать полицейскую машину?

Старик слушал, что ему там говорили, а потом, взглянув на Мирэнду, сказал:

— Да так, домашние дрязги. — Он снова помолчал. — Благодарю вас, мэм. — И повесил трубку. — Думаю, это единственно справедливое решение, — сказал он, повернувшись к Дуайту.

— Вы правы, — согласился тот.

Дальше все произошло столь молниеносно, что Мирэнда не успела даже вскрикнуть. Окаменев, она смотрела, как Дуайт, выхватив из-за пояса штанов револьвер, ударил рукояткой по лицу старика.

Старик качнулся назад, задел за подставку, на которой стоял телевизор, и опрокинул ее. Разлился кофе, перевернулась миска с овсяной кашей.

Оказавшись на полу, старик захрипел. Дуайт ринулся к нему, уселся ему на грудь верхом, пригвоздив руки к полу. Лицо его было красным от ярости.

— Ах ты, старый сукин сын, — визжал Дуайт, размахивая пистолетом перед носом старика.

Дулом он задел переносицу, и вверх брызнула кровь. Мирэнда хватала ртом воздух, пытаясь встать на ноги. Дуайт смотрел на нее свыражением обезумевшего от ярости животного.

— Если хочешь жить, шлюха, оставайся на месте.

Мирэнда осела на пол.

Дуайт бил старика по голове револьвером — снова и снова. Мирэнда видела, как льется кровь: алые сгустки и клочья кожи образовали розовую дымку вокруг головы старика.

Старик лежал тихо. Мирэнда, дрожа, смотрела на него. Она молча наблюдала, как Дуайт поднялся на ноги, вынул платок и, держа трубку рукой, обернутой платком, набрал номер 9-1-1.

— Да, мэм, — сказал он голосом, который не выражал ничего.

Правда, он слегка задыхался.

— Я звонил вам несколько минут назад, 6211, Норт-Харлем. О семейном недоразумении. — Дуайт кивнул, дыхание его выравнивалось. — Да, верно, мэм. Я звоню, чтобы сказать: не стоит докучать вашим офицерам, если еще не поздно. Мы уже все уладили... Благодарю вас, мэм.

Дуайт слушал трубку.

— Это прекрасно. Я не хотел вас беспокоить. Всего хорошего.

Он посмотрел на Мирэнду, и на губах его снова заиграла улыбка. Он явно сдерживал хохот.

— Давай выгребать отсюда, черт возьми! Только попробуй что-нибудь выкинуть — кончишь как этот старый дохлый пес на полу.

— О'кей, — прошептала Мирэнда — и последовала за ним из квартиры.

Как только пикап немного отъехал, тип остановил его в первом же переулке и выключил мотор.

Мирэнда смотрела на него, челюсть ее отвисла.

— Твоему другу одиноко, — сказал он.

— И что?..

— Твой друг страдает от одиночества. Я хочу, чтобы ты перебралась к нему и составила ему компанию. Так будет безопаснее.

Мирэнда готова была заплакать, но удержалась от слез: она не хотела доставлять ему такое удовольствие.

— У вас револьвер, и я буду вести себя тихо, обещаю, — только и сказала она.

Боже, а как же Эвери, подумала она, он и так едва помещается в багажнике, а теперь они окажутся втиснутыми туда вдвоем.

— Обещания такой мрази, как ты, не стоят ни гроша. Пошли.

Он вышел из машины, обошел ее кругом, чтобы открыть дверцу с ее стороны. Неуверенно ступая, Мирэнда последовала за ним.

— Поторопись, — взвизгнул он. — В любой момент кто-то может пройти мимо.

Он вытащил револьвер и держал его в правой руке, переложив в левую ключи.

Мирэнда молила Бога, чтобы действительно кто-нибудь прошел мимо.

Дуайт открыл замок на крышке, и она отскочила. Ткнув револьвером в лицо Эвери, который в ужасе смотрел на него, Дуайт прошептал:

— Не пытайся что-то предпринять.

Он повел дулом, указывая Мирэнде, куда она должна лезть.

— Ну-ка, втискивайся. Мне наплевать, как ты это сделаешь. Только быстро!

Эвери подвинулся, чтобы освободить для нее какое-то пространство. Она забралась в багажник, думая, что, по крайней мере, обнимет Эвери, если не сможет сделать для него ничего другого. Мирэнда покорно протянула Дуайту свои запястья, и тот, не церемонясь, туго связал их. Потом привязал щиколотки ее ног к щиколоткам Эвери, так что они образовали некое подобие сиамских близнецов. И, наконец, он залепил ей рот клейкой лентой.

Мирэнда удивлялась, почему нет прохожих. Куда в этом миллионном городе исчезают все, когда ты нуждаешься в помощи?

«Ты идиот, я всегда знала, что ты ничего не можешь сделать по-человечески. Ты опять чуть не упустил ее. Неужели не можешь справиться даже с парой ребятишек?» — Скрипучий голос наполнял машину.

Дуайт делал все, чтобы заглушить его: сначала он что-то мычал, потом перешел на пение. Наконец он включил радио, увеличив громкость до звона в ушах.

Но ее голос все равно был слышен — четко и внятно, до малейшей интонации.

— Пожалуйста, тетя Адель, — заскулил Дуайт, руки его подрагивали на руле, он вел машину на предельной скорости. —Успокойся, дай же мне добраться до дома.

«Тебе следовало сообразить, что ты не можешь одновременно вести машину и слушать меня...»

Наконец Дуайт загнал машину в гараж. Голос умолк, и Дуайт выключил радио. Минутка, чтобы расслабиться. Жаль, что он потерял столько драгоценного времени.

Но время, думал Дуайт, выходя из машины, можно наверстать. И те, кто заставил его потерять столько часов, поплатятся за это. Он захлопнул дверцу и направился к задней части пикапа. Подходя к цели, Дуайт поднял усталые глаза на линию окон гаража и замер на месте.

Машина полицейской службы Чикаго заблокировала выезд с его подъездной дорожки — оттуда шли два офицера.

Глава 23

Волны разбивались о камни. Ричард смотрел на серую воду, вздымавшуюся где-то далеко, готовую обрушиться на берег в бессильной ярости.

Он стоял на берегу, к югу от Ардмор-стрит-бич, ярко-синяя куртка плотно облегала его тело. Скалы здесь располагались террасами и поднимались на три уровня до небольшого парка — редкие деревья и скамьи. Валуны, образовавшие террасы, были окрашены в разные цвета жидкой краской, разбрызганной из пульверизаторов, украшены многоцветными граффити, надписями, сделанными светящимися красками. Должно быть, сюда приходили дети, чтоб увековечить всякие девизы и лозунги от имени своих групп: какие-то сентенции, шутки, объяснения в любви.

Ричард представил себе Джимми в летний вечер, разбрызгивающим на камни краску из банки.

Прошло всего несколько минут с тех пор, как он ушел из «Чикен Армз», и вот он уже здесь, в этом по виду заброшенном и безлюдном месте. Этим зимним воскресным утром ему было необходимо именно одиночество.

Бледный диск солнца просвечивал сквозь облака. То, что произошло в «Чикен Армз», подняло в нем бурю противоречивых чувств, самым сильным из всех было чувство вины и... желание. Он сел на холодную скалу, засунув руки глубоко в карманы. Он был искренен с собой, и мучительная потребность, которая росла в нем, вызывала дрожь и недоумение: почему Господь, которому он служил так преданно, обрекал его бесконечно нести этот крест. «Он не дает нам более того, что мы можем вынести», — вспоминал Ричард свои собственные слова, обращенные к прихожанам, которые шли к нему за советом, когда бремя жизни становилось для них непосильным.

А к кому должен обращаться он, когда его жизнь стала невыносимо тягостной? Он думал о людях, которых видел во время встреч группы сексуально одержимых. Он мог позвонить кому-то из них, поговорить об искушении, которое испытал. Они попытаются его утешить, убедить, что он должен гордиться, потому что сумел противостоять искушению.

Но он знал, что в самой глубине его существа жило единственное стремление — поступать в соответствии со своим желанием, последовать ему и принять от судьбы все, что положено. Единственное, чем он мог противостоять искушению, — это удрать из комнаты, чтобы избежать того, что могло случиться, бежать так быстро, как только он мог. Ему стало холодно — водяная пыль окутывала его с головы до ног. И такой же холод бил его изнутри.

В чем же заключается для меня свобода выбора? Я хотел помочь мальчику, стать его утешителем и показать ему, что жизнь может быть лучше. Что значит лучше — с верой и доверием. Но мог ли мальчик научиться доверять, если так называемый представитель Святого Отца вожделел к нему? Ричард понял, что он лишь подтвердил справедливость уроков, которые Джимми получал на улице: ничего не жди хорошего — и никогда не испытаешь разочарования.

Безумная мысль броситься в воду и позволить холодным пальцам волн утащить себя в глубину, опуститься в ледяную дремоту, от которой не пробуждаются, мгновенно пронзила его. Может быть, в этом его единственная надежда на избавление.

Но он не был одинок на берегу: мужчина с сыном прогуливался по пляжу. Мальчику, похоже, было года три. Он ковылял, едва поспевая за своим отцом и смешно переваливаясь на нетвердых ножках. Отец — чернокожий мужчина в очках с черепаховой оправой, в лыжной парке. Мальчик то и дело останавливался и рассматривал, что там вода вынесла на берег. Его занимало все — от банок из-под газированных напитков до кусочков дерева. И отец тоже останавливался, наблюдая за сыном. Он стоял, уперев руки в бедра и дожидаясь, пока малыш его догонит. Ветер заглушал голос мужчины, и Ричард слышал лишь неясный намек на звук, различимый как речь только по тону и тембру.

Вот мальчик снова догнал отца, и они продолжали идти навстречу Ричарду. Эта сцена повторялась снова и снова: мальчик отставал и сразу оказывался далеко позади, отец упрекал его и дожидался, пока мальчик с ним поравняется.

— Доброе утро, — сказал мужчина, когда они поравнялись, добравшись наконец до камней.

— Хэлло, — ответил Ричард, — сообразительный малыш.

— Спасибо, — ответил мужчина, садясь на скамейку выше Ричарда. — Он доставляет много хлопот: его мать в церкви, понимаете?..

Молодой отец поглядел на него с видом заговорщика, мол, что для нас поход в церковь и вся эта организованная религия?

Ричард иронически улыбнулся.

Его взгляд снова обратился к горизонту, а человек в это время призывал мальчика быть осторожным на скалах.

Это произошло очень быстро.

Малыш проворно взбирался и так же ловко спускался с одной покрытой надписями террасы на другую, и вдруг тихое утро огласилось его испуганным криком — он соскользнул с камней. Следом за криком последовали чавканье воды и фонтан брызг.

Прежде чем Ричард успел что-то сообразить, отец мальчика вскочил со скамьи, перелетел через три террасы и оказался в воде. Он поднял малыша на руки, мокрого и озябшего, и ласково успокаивал ребенка, уверяя его, что все будет хорошо.

Потом он прижал ребенка к себе, расстегнул молнию лыжной куртки и протолкнул его поглубже, ближе к своему телу.

Ричард уже стоял над ними и протягивал руку, чтобы помочь мужчине подняться.

— Спасибо, — сказал мужчина, голос его дрожал от волнения, а лицо выражало отчаяние, казалось, он готов был заплакать.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил Ричард.

Человек покачал головой.

— Нет, нет. Мы запарковались на Ардмор. Мне надо только доставить ребенка домой.... и сделать это быстро, пока этот увалень не замерз.

Он взглянул на мальчика, рот которого был широко раскрыт в крике.

— С ним все будет в порядке.

— Вы уверены? Я мог бы...

— Нет, мистер, у меня все в порядке. Благодарю за предложение.

Человек заспешил прочь, а Ричард смотрел ему вслед, восхищаясь, каким ровным шагом он идет. Вот он пересек своими большими шагами полоску пляжа; казалось, вес ребенка, которого он нес, нисколько не затрудняет его ход.

Детские крики уносил ветер, и они были слышны все слабее и слабее.

Ричард продолжал стоять на том же месте. Сердце его сильно билось: запоздалый страх, он чуть было не стал свидетелем гибели ребенка.

Он нервно теребил клочок бумаги в кармане, скатывая его в трубочку, и это его успокаивало.

Когда отец и сын скрылись из виду, Ричард вытащил бумажку из кармана. Это были стихи из Послания к Коринфянам, которые он недавно переписывал. Несколько фраз пришли ему на ум: «И я был у вас и в немощи, и в страхе, и в великом трепете». Он снова подумал о мальчике и его отце, и перед его мысленным взором возникла картина: чернокожий мужчина вытаскивает своего орущего сына из воды и поднимает его вверх. «И слово мое, и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы».

Он видел, как отец расстегивает молнию на своей куртке, чтобы защитить от холода сына, прижать его ближе к своему телу.

Он покачал головой.

Иногда мы должны просто делать то, что требуется, чтобы помочь своим ближним.

Джимми находился один в месте очень для него опасном. И священник подумал: я нужен ему, чтобы поднять его и вырвать из лап опасности, обогреть его. В нем, в этом действии, и лежит Божья благодать.

И пока Ричард бежал через пляж, он молился, чтобы не прийти слишком поздно.

Глава 24

Когда Дуайт увидел полицейскую машину, руки его сжались в кулаки. Суставы пальцев заломило. Ему показалось, что из гаража улетучился воздух. Во рту стало сухо. В ушах мучительно зазвенело: бурный ток крови искал и не находил выхода. Все кончено. Он стоял, наблюдая через окошко гаража, как два офицера идут к его дому по подъездной дорожке. Грудь сдавило жестким обручем и выжало из нее все — дышать стало невыносимо трудно.

Что сказать? В его ушах уже звучали их слова, он видел ордер на обыск, который ему сейчас предъявят. Представлял, как они спускаются в подвал и находят там ряды ящиков, которые он так тщательно мастерил. Все ясно без слов. Дуайт смотрел на офицера и видел перед собой лицо тети Адели, углы ее тонких, презрительно опущенных губ. А другой офицер уже бежал в гараж, где эти подонки хныча выбалтывают обвинения против него, вколачивая в голову офицера ложь о том, чем занимался он, Дуайт.

«Все, что вы скажете в суде, может быть использовано против вас». Дуайт пытался обрести голос, заставить сухой язык ворочаться во рту, чтобы объяснять и защищаться. Но, наверное, он лишь тупо уставится на офицера с разинутым ртом, сгорая от стыда и сознавая, что тетя Адель, которая всю жизнь считала его никчемным, была права.

«Вы имеете право на адвоката. Если вы не в состоянии нанять его, он будет вам предоставлен бесплатно. Вы можете выразить свое пожелание до того, как вас начнут допрашивать».

И тогда эти зловредные твари выбегут на улицу, свободные, в своей вызывающей одежде, развевающейся и открывающей нежную обнаженную кожу.

Дуайт мотнул головой, стараясь прогнать навязчивые образы, чтобы собраться для разговора с этими болванами. Идиотами, которые никогда не смогут понять сложности и благородства его цели. Он поспешно вышел из боковой двери гаража, чтобы увести их в сторону до того, как они войдут в дом. Если офицеры увидят рыжую и толстяка, конечно, они рассвирепеют. Он не ждал от них понимания, хотя их задача — «служить и защищать». Приличные люди смотрят на них с надеждой, веря, что они очистят улицы от мрази, от мусора, вроде того, что он держал в заточении у себя в гараже и в подвале.

Если бы они выполняли свою работу, я был бы избавлен от того, что вынужден делать.

Но кто мог это понять?

Он мельком подумал о тете Адели, но эта мысль мгновенно испарилась, потому что он поравнялся с полицейскими — они встретились лицом к лицу. Дуайт надеялся, что беспокойство и ужас не были так явно написаны на его лице. Что я скажу?!

Он старался опустить голову как можно ниже, чтобы полицейские не заметили раны на лбу и не поинтересовались ее происхождением.

Офицеры пристально смотрели на него. Они выглядели как братья.

Высокие, широкоплечие, они казались угрожающе суровыми в своих темных униформах и кожаных куртках. У того, кто стоял ближе к Дуайту, были грязного оттенка светлые волосы и рыжеватые усы, холодные голубые глаза в глубоких глазницах, близко посаженные друг к другу, сверкали над орлиным носом. У его напарника волосы были темнее и усы загибались книзу, что придавало ему хмурый вид. О выражении его глаз судить было трудно — он носил зеркальные солнцезащитные очки.

Эти очки послали Дуайту его собственное отражение: засохшая на лице кровь образовала дорожку от раны на лбу до подбородка.

Он с трудом глотнул слюну. От него ничего не зависело: он вынужден был идти на поводу у полицейских. Невидимая нить привязала его к этим двум фигурам, и он продолжал идти им навстречу, стараясь не дать приблизиться к гаражу. Только не привлечь внимания полицейских к своему «драгоценному грузу» — не раньше, чем его вынудят это сделать. И Дуайт шел от дома, уводя их за собой.

Светловолосый полисмен наконец обратился к нему:

— Простите, сэр. Вы Дуайт Моррис? — На губах офицера играла улыбка, с этой ухмылкой он окидывал Дуайта с головы до ног настороженным взглядом. Казалось, вот-вот он разразится громким смехом. Дуайт представил себе, как разрывает горло этому болвану голыми руками.

— Да, — с трудом выдавил он из себя. И ждал уже слов офицера: «У меня есть ордер на ваш арест».

Вместо этого офицер сказал:

— Ваша соседка позвонила нам рано утром и сообщила, что в вашем доме происходит что-то подозрительное. Мы остановились, проезжая мимо, чтобы удостовериться — у вас все в порядке?..

Черт бы побрал эту Элис Мартин! Эта сплетница, которой до всех есть дело, постоянно торчит у окна. Что она видела? Могла она ухитриться заглянуть в гараж и разглядеть что-то сквозь узкое окошко? В желудке Дуайта образовался тугой узел.

Почему все развалилось так быстро?

— Не знаю, о чем вы говорите, офицер.

Дуайт с изумленным видом воздел руки кверху. Он думал, что может еще разыграть игру по-своему: ни в чем не признаваться, все отрицать. Но полиция распахнет дверь гаража и, обнаружив там двоих подростков, упакованных в задней части его пикапа, не сможет не усмотреть в этом обличающего факта.

Темноволосый офицер заговорил:

— Да, сэр, мы слышали, что вы, кажется, ранены... — Офицер смотрел в упор на лоб Дуайта.

Дуайт осторожно коснулся рукой места, по которому парень ударил его гаечным ключом. Кровь засохла и запеклась, появилась шишка.

Стоп! Ведь эти ребята не обвиняют его в -убийстве и не приписывают исчезновение детей. Похоже, их больше беспокоит его благополучие. Дуайт мотнул головой и ринулся как в омут:

— Знаете ли, наш район безопасный, спокойный. Так, во всяком случае, было. А вот сегодня утром, когда я возвращался домой от друга и только вышел из своего пикапа, какой-то здоровенный парень подошел ко мне и потребовал денег. Зашел прямо в мой гараж. Представляете?

Дуайт округлил глаза и улыбнулся офицерам, стараясь вызвать сочувствие.

— Конечно, у меня не было с собой денег...

Сочувствия в глазах офицеров не возникло. Просто глаза — без всяких чувств.

— Так вот, когда я попытался объяснить парнишке, что у меня денег нет, он расстроился и саданул меня гаечным ключом.

Дуайт надеялся, что Элис Мартин видела не очень много, и вдохновенно продолжал:

— Я поскользнулся и упал на лед, а когда поднялся, этот малый и его подружка, как мне показалось, маленькая девочка, уже дали деру. Они бежали в сторону улицы Харлем... Так мне показалось.

Дуайт искоса взглянул на светловолосого, ожидая реакции.

— Надеюсь, вы сможете что-то предпринять. — И добавил: — Я как раз собирался к доктору. Меня ждут.

— А вы хорошо разглядели того, кто на вас напал? — спросил темноволосый офицер, явно не обращая внимания на слова о докторе. — Можете его описать?

Дуайт поднял руку ко лбу и дотронулся до своей корявой ссадины.

— Конечно, сэр. Это был белый молодой парень с кудрявыми темными волосами, лет примерно пятнадцати. Очень, очень толстый, в очках, и у него на лице было много прыщей. Очень неприятного вида, право же.

Дуайт продолжал говорить, а офицер записывать. Они обещали Дуайту, что будут начеку.

— А пока что, — сказал светловолосый, — будьте повнимательнее, входя и выходя из дома. То же — и с гаражом.

— Спасибо, спасибо. Эта мысль только что пришла мне в голову. Конечно, я буду поступать именно так.

Направляясь к своей машине, офицеры оглянулись и посмотрели на него: светловолосый со скромной улыбкой, будто все это позабавило его; лицо темноволосого было бесстрастным. Приоткрыв дверцу машины, светловолосый бросил:

— На вашем месте я бы обратился к доктору.

Дуайт молча улыбался офицерам, когда их машина отъезжала от его дома.

Он обошел гараж — все его тело покрылось липкой испариной. Потом выглянул наружу — не вернулись ли полицейские проверить, что он будет делать после их отъезда.

Вроде бы все пока хорошо. Дуайт отер пот со лба, сел на пол и вытянул ноги, опираясь спиной о стену. Он размышлял, как незаметно вывести из машины ребят и переправить их в подвал. Надо выбрать такое время, когда соседи займутся своими делами. Главное — не торопиться и не принуждать себя ни к чему, чего не хочется делать. Ему не хотелось думать о том, что сюда уже приезжала полиция, что молодой человек знает его имя и место, где он живет. А если знает один — могли знать и другие. Не хотел он думать и об этой чертовой Элис Мартин — что она там могла, а чего не могла увидеть из своего окна. Дуайт тряхнул головой, стараясь привести мысли в порядок, остановить их разбегающийся поток. Ему хотелось хотя бы минуты покоя. А тут еще тетя Адель... Что она сказала бы обо всем этом? Скрестив руки на груди, он раскачивался из стороны в сторону, тщетно пытаясь не думать ни о чем вообще.

Но как можно выкинуть из головы все? Хотя бы то, что он оператор на компьютере в «Ансел-Голдбэк маркет резерч», где он не появлялся уже две недели. С тех самых пор, как этот маленький Джимми Фелз поджег его. Он не отвечал на телефонные звонки, не подходил к двери. Однажды днем Джейн Клингинсмит, его босс, пришла после работы с визитом. Как это унизительно, думал он, сидя скорчившись под окном в темной гостиной, с незажженным светом. В такой позе он и сидел все время, пока она ходила вокруг дома, заглядывая в окна и трезвоня в дверь. Неужто этой глупой сучке не стало понятно сразу же, что в доме никого нет?

Завтра же, в понедельник, он должен позвонить в офис и сказать, что бросает работу. Какое-то время можно как-нибудь продержаться, жить на сбережения.

Но к чему сейчас эти дурацкие мысли? Ведь он хотел только отдыха.

Но чем дольше он продолжал сидеть, тем больше мыслей и беспокойства вселялось в его сознание. Ему стало тошно. Он встал и направился к багажному отсеку пикапа. Нащупав в кармане ключи, Дуайт открыл крышку со словами:

— Скоро я кончу со всем этим.

И его слова потонули в крике тети Адели, крике, который заглушил все, в том числе вой ветра, который пробивался сквозь щель в боковом окне гаража. Тетя была согласна с ним!

Мирэнда почувствовала какое-то движение воздуха и пошевелилась. Она, кажется, заснула. Скорее потеряла сознание. Все, что она могла вспомнить, — пламя и жара. Этот сон, очевидно, был навеян духотой в багажнике, где они с Эвери оказались как в темной ловушке. Декабрьский холод не проникал сюда, и пот заливал ее лицо, капал со лба и носа, струился по щекам, одежда прилипла к телу. Она не смогла даже повернуться, чтобы снять пальто.

Сзади на нее наваливался Эвери, а спереди свободу движений ограничивала холодная крышка багажника. Руками она тоже не могла двинуть: они были скрещены у нее перед грудью.

Спина болела, особенно ныла поясница. Эвери буквально вжимался в нее, мыча что-то сквозь пластырь, залепивший его рот.

Заткнись, Эвери, думала Мирэнда. Оттого, что он скулил и судорожно двигался, боль в спине становилась сильнее.

Когда она услышала, как открывается крышка багажника и снаружи суетится этот тип, голова Мирэнды вдруг стала пустой: ни единой мысли, никаких чувств.

Она только напряглась, почувствовав, как его руки шарят по лодыжкам и распутывают веревку, привязывающую ее к Эвери. Схватив Мирэнду за лодыжки, человек втащил ее в гараж — на полу гулял холодный ветер.

— Спокойно, — сказал он, срывая липкую ленту с ее губ одним болезненным рывком.

Она задохнулась от притока воздуха. Втягивала его в легкие, и он казался ей чистым, как родниковая вода где-нибудь за городом, хотя, конечно, был полон выхлопных газов. Девушка пила воздух, и ее легкие медленно наполнялись им, потом она с удовольствием выдыхала его и вдыхала снова. И это простое удовольствие дышать свежим воздухом казалось радостью. Она подняла глаза вверх — ее мучитель ухмылялся, глядя на нее сверху вниз.

И ее охватил ужас. Да он же безумный. Бледная радужная оболочка его глаз, казалось, поглотила зрачки, а лицо казалось багровым на фоне темной щетины на давно небритом лице. Ни дать ни взять — один из тех бездомных, что ночуют в переулках их родной окраины. Рана на лбу почернела и покрылась коркой запекшейся крови.

И улыбка хищная, из фильма ужасов. Мирэнда отвела глаза, успокоила жадное дыхание и стала ждать — что будет дальше?

От его прикосновения к ее руке она поежилась.

— Пошли, — сказал он. — Пора устраиваться.

Развязав запястья девушки, он помог ей выбраться из пикапа и твердо встать на ноги. Боль пронизала спину. Она прикусила губу, чтобы не закричать.

— Пойдешь сама или мне придется нести тебя?

Наплевать на то, что спину сводило судорогой, что жутко болели мускулы, — она предпочитала идти самостоятельно. Только чтобы он не подходил близко, а тем более не нес ее. Отекшие ноги онемели и были как деревянные. Пол поплыл под ногами, стены вращались. Почему это случилось с ней?

— Ну, пошли, юная леди. И помни — ни звука.

Мирэнда сделала шаг вперед, пол качнулся, как океанская волна, колени подогнулись, и она упала раскинув руки, пытаясь удержать равновесие. Когда она оказалась на полу, на ее запястьях что-то щелкнуло. Сверху по руке метнулась жаркая волна боли, но она подавила крик.

— Жалкие сосунки, — раздраженно сказал тип, — ничего-то вы сами не можете. — Он как бы в отчаянии воздел кверху руки. — Придется помочь.

Ухватив ее за шиворот, он поволок безвольное тело.

Мирэнда с трудом дышала, воротник врезался в шею.

Но инстинктивно она уже понимала, что бороться или жаловаться — только ухудшать свое положение. И поэтому старалась дышать ровно, не обращая внимания на резкую боль в запястье.

Когда он отпустил ее, она упала, сильно ударившись головой о цементный пол. Он открыл дверь со словами «Voila! Подвал». Подвал вроде бы нормальное слово, для обозначения обычного для каждого дома помещения. Почему же сейчас оно прозвучало так зловеще? Пока она успела что-то сообразить, жестокая рука снова подняла ее за ворот пальто и потащила вниз по деревянной лестнице.

Все закружилось у нее перед глазами, она опрокинулась вниз головой и полетела, считая ступеньки, больно ударяясь о них затылком. Не в силах сдержаться, она Громко вскрикнула, падая на пол подвала.

Он быстро догнал ее. И она снова закричала, когда он с силой пнул ее в живот.

— Я уже говорил тебе, — сказал он будничным тоном, — чтоб ты не шумела. Ты поняла меня?

И Мирэнда едва выдохнула:

— Да.

Засунув костяшки пальцев в рот, она укусила их до крови.

А Эвери, лежа в пикапе, недоумевал: почему этот тип не приходит за ним и что случилось с Мирэндой... Наверное, его черед наступит за ней. Интуиция подсказывала ему, что расправа с Мирэндой займет много времени, но душа его стонала и кричала — так хотелось ему вырваться на волю.

Когда Эвери наконец услышал приближающиеся шаги, он весь напрягся и попытался забиться в самый дальний угол. Ведь неизвестно, что ждет его там, наверху.

Крышка отскочила, и Эвери зажмурился.

— Давай-ка, парень. Я не такой уж плохой. Поверни сюда голову и посмотри на меня. Бывают куда хуже меня.

Эвери медленно повернул голову, сощурившись от хлынувшего на него света. Глядя сверху вниз на Эвери, тип улыбался. Эвери открыл глаза пошире. Мучитель развязал его и сорвал ленту с губ.

— Можешь сесть, сынок?

Непонятно почему, Эвери почувствовал, что ему хочется заплакать. Но надо задушить слезы, загнать их внутрь.

— Так в чем дело, сынок? Ты можешь сесть? Эвери перекатился ближе к двери.

— Думаю, что смогу...

Он ухитрился принять сидячее положение, хотя спина у него болела, и от боли он прикусил язык, пытаясь подавить мучительные спазмы в мышцах и встать на ноги.

— У меня есть для тебя небольшой сюрприз. — Человек улыбался. — Твоя подруга ждет, когда ты присоединишься к ней... — он округлил глаза, и голос его стал ниже и глубже, — в подвале. — Он разразился смехом.

Открыв дверь в гараж, человек оглянулся и посмотрел на Эвери. Он снова улыбнулся. Эвери удивился, почему он так часто улыбается.

— Почему вы все время улыбаетесь? — вырвалось у Эвери.

Он привык говорить все, что было у него на уме, и делал так всегда, но на этот раз пожалел о своей привычке. Улыбка исчезла с лица человека.

— Просто я рад, что ты со мной, сынок. Только и всего. Значит, ты Эвери?

И то, как его имя прозвучало в устах этого человека, заставило парня содрогнуться, у него возникло такое чувство, словно его изнасиловали.

— Вы знаете мое имя?

— Конечно, знаю. Твой дружок Крошка Ти рассказал мне о тебе все.

Внутри у Эвери сжался ком — будто что-то там завязалось тугим узлом. Он всегда был одиночкой и думал только о себе, но ведь Крошка Ти, в сущности, ребенок, что он мог рассказать о нем? Какую-то долю секунды они смотрели друг на друга. Эвери лихорадочно соображал, сможет ли вообще выбраться из этой передряги... Предположим, возникнет ситуация, при которой он смог бы удрать, но ноги настолько онемели от долгого сидения в багажнике, что убежать далеко он просто был неспособен. Он и в лучшие времена не умел быстро бегать, а уж теперь...

— Пошли, — сказал человек.

— Как мне вас называть? Вы знаете мое имя, а я — нет.

Эвери подумал, что имя этого сумасшедшего, если он сможет перехитрить его и убежать, пригодится.

Кажется, типа этот вопрос застал врасплох.

— Можешь звать меня, сынок, мистер Моррис. Как, подойдет?

— Прекрасно, мистер Моррис.

Эвери ухитрился самостоятельно вылезти из машины, стараясь контролировать себя. Ой понял, что Морриса бесит его страх, а страх пожирал его изнутри. Он растворял его, как кислота яичную скорлупу. Хорошо, что псих не мог заглянуть ему в душу.

— Что же вы собираетесь мне показать? — вежливо спросил Эвери, в то время как внутренний голос кричал: «Я не хочу ничего видеть. Я хочу домой».

Моррис сложил ладони, потер их и снова улыбнулся.

— О, это совсем небольшое шоу. Вот такое. — Он широко открыл дверь подвала, к которому они подошли, и Эвери заглянул внутрь.

Эвери видел над собой только деревянные ступени, ведущие в кромешную тьму. Снизу, из подвала, шла вонь. И Эвери тотчас же понял — это вонь человеческого пота, мочи, экскрементов.

Больше, чем темнота, его встревожило молчание. Тишина. То, что там, внизу, были люди и вели они себя так тихо, испугало его по-настоящему.

— Они мертвые? — спросил Эвери.

— Ни один пока не умер, — хихикнул Моррис. — По крайней мере так было до последнего времени. — Он пристально посмотрел на Эвери. — Пока не умерли.

Ноги уже не держали Эвери, они стали какими-то жидкими, текучими.

Мистер Моррис спустился вниз, в темноту и, не сводя глаз с Эвери, щелкнул выключателем. Теперь Эвери мог видеть ступени, спускающиеся вниз, к стене из шлакоблока. Он изо всех сил вглядывался в сумрачное нутро подвала, силясь различить то, что находилось вне поля его зрения — в правом углу.

Лампочка у входа не могла рассеять темноту.

— Ты пропускаешь первое представление, сынок.

Голос Морриса вывел его из оцепенения.

— Что?

— Первое представление. На стене, вон там, слева.

Взгляд Звери медленно описал круг справа налево и остановился на стене. Он смотрел и смотрел, рот его раскрылся, углы губ опустились, готовые издать крик, но звук застрял в горле. Две пары рук, уже позеленевших от разложения, были прибиты гвоздями к отполированным до блеска сосновым доскам.

Кисти рук были черными от запекшейся и засохшей крови. Пальцы, свисавшие вниз, загибались в безмолвной мольбе.

— Почему вы захотели показать мне это? — Эвери с трудом обрел дыхание, с ужасом думая, когда же его собственные руки украсят стену подвала этого психа в качестве трофеев.

— Полагал, ты заинтересуешься. Вон те, слева — это руки Карлоса, маленького женственного гомика-«куин». Что дала ему жизнь — счастье нагибаться перед мужчинами, пока не подцепит какую-нибудь болезнь. Поверь мне, теперь ему лучше...

— Карлос?.. — В голове у Эвери мутилось.

— Да, да. А ты его знал? Тогда представляешь, о чем я говорю. Его можно назвать одержимым страстью извращенцем.

Моррис удрученно вздохнул.

— О, я сказал — можно назвать. Надо было употребить прошедшеевремя...

Эвери уставился на него, открыв от ужаса рот. Он уже больше не мог притворяться хладнокровным.

— Ну а тот, справа, должен представлять для тебя куда больший интерес. Эти великолепные, славные руки принадлежат твоему другу, так я считаю, во всяком случае. Этому наглому парню, который вышел из юного возраста, но кантовался на улицах вместе с вами.

Пожалуйста, не говори этого, пожалуйста, пожалуйста, не говори этого. Глаза Эвери наполнялись слезами. Лицо покрылось холодным липким потом.

— Это Рэнди, правда, Рэнди?

Моррис выглядел очень довольным собой.

— Ну да, они говорили о тебе, что ты умный малый, и теперь я вижу, что этому можно верить. — Он вытянул руку и постучал костяшкой указательного пальца по лбу Эвери. — Сила дедуктивного мышления.

Эвери медленно покачал головой: «Почему? Почему именно Рэнди?»

— Самозащита, малыш, самозащита. Так это называется. Он пытался навредить мне. — Жесткие нотки в голосе Мориса заставили Эвери взглянуть на него. — Но там есть еще кое-что. Пошли.

Моррис стал спускаться по ступенькам, полуобернувшись к Эвери, чтобы не выпускать его из поля зрения.

Когда они добрались до самого низа, Эвери ждал, пока Моррис включит свет. Он вглядывался в полумрак подвала, но пока видел лишь неясные тени.

Наконец Моррис включил свет. Первое, что увидел Эвери, были ящики... длинный ряд фанерных ящиков. Эвери сосчитал: их оказалось шесть. Три были закрыты крышками и заперты на висячие замки.

Он вздрогнул при мысли о том, кто или что находится там внутри. Но ему не пришлось долго оставаться в неведении.

— Позволь представить тебя твоим соседям по комнате. Первая Джули, — заржал Моррис, указав на ящик, отличавшийся от остальных. Его крышка была забита сверху планками размером два на четыре дюйма. — Она немногословна. Дальше, я думаю, те, кого ты знаешь: Уор Зон и Крошка Ти.

Эвери ужаснула тишина — ни звука из этих ящиков.

— Ты будешь рядом с Крошкой Ти. А Мирэнда, когда она примет наказание, окажется твоей соседкой с другой стороны. — Помолчав, Моррис продолжал: — Последний ящик предназначен для особенно дорогого мне друга.

Эвери пробормотал вопрос, которого явно от него ожидали и ответ на который он, ужасаясь, знал наперед.

— Кто же это?

— Ну, это Джимми, Джимми Фелз, именно его ты можешь «поблагодарить» за все это. — В голосе Морриса зазвучал гнев. — Все вы вправе винить его за все, что случилось. Не смотри на меня так. Я порядочный человек...

Наконец Моррис сердито махнул рукой, как бы отметая собственные слова.

— Давай поглядим, какой еще сюрприз тебя ожидает.

Теперь Моррис дышал тяжелее. Казалось, он с трудом владеет собой.

— Пошли, — выговорил он, запнувшись.

Эвери последовал в маленькую комнату, отделенную от остальной части подвала.

Когда они вошли в клетушку, Эвери увидел Мирэнду.

— Бог мой, что вы хотите с ней сделать? Вырвать руки из суставов?

Моррис отмахнулся:

— О, с ней будет все в порядке. Может, немножко поболит...

Этого Эвери не мог выдержать. Он ринулся на мучителя и схватил его за грудки одной рукой, а другую, сжав в кулак, изготовил для удара.

Моррис выхватил из-за пояса револьвер.

— Мы ведь собирались хорошо себя вести, верно?

Он ткнул Эвери в живот дулом, и Эвери разжал руку.

— Да, сэр, — пробормотал он. — Просто мне неприятно ее видеть в таком состоянии.

— Мы ее снимем, ладно? Ты можешь мне помочь. Но только когда я скажу... пока еще не время.

Эвери снова посмотрел на Мирэнду. От одного вида несчастной у него перехватило дыхание. Она свисала с большого крюка, укрепленного на потолочной балке. Руки ее были связаны, запястья сведены вместе. Веревка, связывавшая их, была протянута выше, к чему-то, что выглядело похожим на крюк для подвешивания мясных туш, а крюк укреплен на потолке. Такой же веревкой были связаны и ее лодыжки. Она была обнажена, и пальцы ее ног болтались на расстоянии одного дюйма от цементного пола. Эвери проглотил сухой комок, застрявший у него в горле, он не мог отвести глаз от Мирэнды. Ребра ее выступали, маленькие груди казались жалкими и почти плоскими от туго натянутой кожи — руки были подняты высоко над головой. Эвери окатило волной холода, когда он посмотрел на ее лицо, — лицо вызывало мысли о смерти. Ее глаза остекленело смотрели вперед. Кожа была пепельного оттенка, она казалась почти серой и была покрыта тонкой пленкой пота. Рот Мирэнды был открыт: она дышала тяжело и неровно.

Она медленно повернулась, и Эвери увидел ее выступающие лопатки.

Слабым утешением было то, что она, по-видимому, не сознавала, что происходит. Она была где-то в другом мире, и Эвери показалось, что и не хочет возвращаться назад.

— Давайте снимем ее сейчас. — Эвери умоляюще поглядел на Морриса. — Пожалуйста!

Моррис ткнул пальцем в лицо Эвери:

— Я сказал: когда придет время. А теперь тебе пора взглянуть на местечко, которое я приготовил тебе.

Эвери с трудом отвел глаза от Мирэнды. Они вышли из маленькой комнатки, и Эвери, выходя, снова оглянулся на нее. Когда они снова подошли к ряду ящиков, на лице Морриса блуждала улыбка.

Эвери замер. Я не хочу в один из этих ящиков. Я не хочу оказаться там. Эта мысль билась в его мозгу, как заклинание. — снова и снова, пока не подступила к губам.

Моррис оставался невозмутимым.

— Ты пойдешь туда. — Одной рукой он взял Эвери за руку, другой направил на него револьвер. — Ну как, не хочешь ли попробовать улечься там? Со всем возможным комфортом? Ты, вероятно, устал?

И тут Эвери заглянул внутрь ящика?

— Пожалуйста, не заставляйте меня лезть туда, — взмолился он. — Я все сделаю. Все, что прикажете, — только не это.

— Полезай в ящик. Сейчас же.

Эвери стало наплевать на револьвер — он не хотел лезть в этот чертов ящик. Не хотел лежать там в темноте, молча ожидая смерти.

Он ринулся на Морриса, вложив в этот бросок, в эту попытку весь свой вес и всю свою энергию. Ну и что, если его подстрелят? Пусть! По крайней мере, это менее мучительная смерть.

Моррис хрюкнул и опрокинулся навзничь, Эвери лежал на нем, давя его всем своим весом.

Моррис пытался оттолкнуть парня, молотя кулаками в его грудь.

— Слезь с меня, ублюдок! — хрипел он. — Слезь, пока я тебя не убил.

Эвери не был уверен, что победа останется за ним.

Времени на размышления не оставалось. Рука Морриса скользнула к поясу, выхватывая револьвер. Он неуклюже навел дуло в потное лицо Эвери. Курок был взведен.

— Клянусь Богом, малыш. Я разнесу твою рожу на куски.

Эвери потянулся, пытаясь перехватить оружие из руки Морриса. Послышался выстрел.

Пуля отлетела рикошетом от шлакоблочной стены подвала. Гулко разнеслось эхо от выстрела. Эвери молил Бога, чтобы кто-нибудь снаружи услышал шум и вызвал полицию.

Моррис использовал момент замешательства, чтобы выскользнуть из-под Эвери. Он стоял над ним, пока Эвери медленно поднимался на ноги. Ну и что теперь?

— Малыш, право же, это глупо.

Эвери закрыл глаза, собирая все свое мужество, чтобы принять пулю, если уж она была для него припасена. Но в тем не было мужества. Никогда не было. Он молча смотрел на Морриса.

Моррис указал револьвером на ящик.

— Давай.

Эвери поднял ногу, сначала одну, потом другую — и вот он уже в ящике.

— Это похоже на гроб, — прошептал он.

— Очень похоже. Ты умен, верно? — Моррис смотрел на него в упор — лицо его было лишено всякого выражения. — Просто ложись в него — и все.

Эвери лег, глядя на голую лампочку над головой. Он позволил Моррису связать свои руки и ноги бельевой веревкой, раскрыл рот для кляпа. Больше он ничего не мог сделать. И все смотрел и смотрел не отрываясь на голую лампочку над головой, до тех пор пока Моррис не погасил свет и не закрыл его ящик крышкой.

Глава 25

Дуайт спал. Он знал, что спит, хотя в его сновидении не было ничего странного, нереального — замедленного бега или невероятных изменений окружающего, не было внезапных падений с утеса или полета над городом.

В его сне были воспоминания. Дуайт оказался в классе. Шесть рядов парт, поставленных с точностью, присущей военному быту. У каждой парты имелось выдвижное крыло с правой стороны — для письма. Дуайт, пробормотав что-то, повернулся во сне.

Глаза под веками быстро задвигались взад-вперед. Он ненавидел эти парты и чувствовал дурноту, подходя к одной из них, чтобы занять отведенное ему место. Он был левшой, и устройство парты всегда вызывало у него затруднения во время письма.

Но письмо было не единственной проблемой, когда он усаживался за парту. Брюшко мешало ему втиснуться в это пространство: парты предназначались для восьмиклассников нормальных размеров, а не для тех, кто весил больше двухсот фунтов. Задержав дыхание, он попытался вжаться в сиденье. При этом его прошиб пот. За ним наблюдали Фрэнки Джонсон и Майк Д'Амото, оба с насмешливыми ухмылками.

Эти мальчики играли в футбол: Майк — принимающим, а Фрэнки защитником. Они были популярны и их любили.

Дуайт их ненавидел.

Он слышал, как Фрэнки шепчет Арлин Бичэм:

— Дай этому немного масла, чтобы он мог проскользнуть.

Арлин хихикнула и посмотрела на Дуайта, который наконец ухитрился втиснуться на сиденье. Парта врезалась ему в живот. Но Дуайт старался не обращать внимания ни на, свою боль, ни на наблюдавшую за ним аудиторию. Он раскрыл книгу по истории штата Огайо и начал внимательно смотреть на строчки, на понимая ни слова из написанного.

Румянец, вероятно, делал еще более заметными прыщи и угри на его лице. Он всегда мечтал, чтобы учитель поскорее пришел в класс, тогда все ученики переставали на него глазеть.

И тут сон кончился — Дуайт проснулся. Он оглядел свою спальню, залитую полуденным солнцем,и убедился — он у себя дома, в западной части Чикаго, а не в средней школе «Ист-Джуниор» в Ист-Ливерпуле, Огайо.

Он сел в постели, стремясь справиться с головокружением и чувствуя облегчение от того, что ночной кошмар кончился, — он взрослый человек и делает в жизни гораздо более важные вещи, чем любой из этих никчемных людишек, которые взахлеб вспоминают свои школьные годы как лучшие в жизни.

Но неприятное чувство не проходило. Чувство поражения и осознания своей никчемности — все то, что омрачало его юность и преследовало долгие годы, то, из-за чего он ночами лежал без сна, моля Бога, чтобы тот помог ему стать стройнее, спортивнее, избавиться от прыщей на лице, груди и спине.

Он часто молил Бога, чтобы тот послал ему друга. Только одного, и я благодарил бы тебя всю жизнь. Одного друга вполне достаточно, чтобы стать счастливым.

Но Бог не слышал его, а если и слышал, то не желал отозваться.

Дуайт спустил с кровати ноги, и его не испугало, что он увидел свою тетю Адель сидящей на стуле в углу спальни. Она подалась вперед, расставила ноги, как это делают мужчины, уперев локти в колени, и курила сигарету. Бутылка пива «Блэк Лейбл» стояла рядом с ней на полу. Дуайт с детства помнил эти красные и черные наклейки. Тетя Адель была одета в клетчатую черно-синюю фланелевую рубашку и джинсы, закатанные до лодыжек в виде широких манжет. На ногах — белые носки и легкие черные кожаные туфли без каблуков.

Такой костюм служил ей униформой в те времена, когда Дуайт был мальчиком. Она носила его, или что-то похожее, ежедневно, кроме воскресений, когда втискивалась в простое черное платье и тащила его к мессе в восемь часов утра. Она смотрела на него, как бы ожидая его пробуждения. Кажется, эти визиты в его комнату участились, когда он стал подростком. Внезапно Дуайт как бы вернулся в те времена, недоумевая и испытывая чувство неловкости и унижения оттого, что ему приснился снова эротический сон.

Об этом тетя Адель узнавала всегда. И всегда выговаривала ему, называя его «грязным» мальчишкой и говоря, что он «должен научиться самоконтролю». Сжавшись на постели, Дуайт откатывался подальше от нее: он помнил, как она заставляла его глотать собственное семя, собирая его с внутренней стороны пижамы. «Держи его внутри, мальчик, там, где оно и должно находиться», — всегда говорила она. А потом заставляла его молиться, стоя голыми коленками на полу, и просить прощения у Бога, который должен даровать ему силу удерживать свое семя внутри, держать эту грязь в себе, а не выбрасывать наружу и расточать зря.

Но сейчас простыни были сухими, только сам он весь взмок от пота. Он снова поглядел на стул, надеясь, что тетка наконец исчезла. Но она все еще сидела на том же месте. Уголки губ были приподняты в ехидной ухмылке, глаза сузились и стали как щелочки. Она выглядела настолько натурально, что хотелось ее потрогать.

Дуайт стоял глядясь в зеркало и пальцами приглаживая растрепанные вихры. Наконец он повернулся к тетке и спросил:

— Так чего ты хочешь?

Тетя Адель издала короткий смешок, больше похожий на храп. Она вытащила из кармана рубашки черный виниловый портсигар и достала из него одну сигарету. Дуайт ощутил едкий запах горелой спички и табака «Уинстон».

Его подмывало подбежать к ней и тронуть ее пальцем, чтобы убедиться — теплая и живая на вид, в действительности она холодна и тверда, какой была, когда лежала в гробу.

«Этот новый мальчик, тот, жирный, точь-в-точь как ты, правда?» Дуайт не ответил. Он думал: если я сейчас выйду из комнаты, последует ли она за мной? Да и разумно ли вообще разговаривать с ней?

«Я задала тебе вопрос, молодой человек».

От ее голоса его всегда пробирала дрожь — он напоминал ему об ужасных наказаниях, которые она никогда не уставала изобретать. Такая фантазия! Например, она вполне могла своим «Уинстоном» ткнуть в любую часть его тела — прямо в нервные окончания — ладно, уж лучше поговорить с ней.

— Нет, тетя Адель, он совсем не такой, как я. Он уличный мальчишка. Бродяжка, сбежавший из дома, и даже самых уважаемых людей ни во что не ставит.

«Он точно такой же, как ты, и ты это знаешь».

— Да, тетя Адель. — Дуайт сидел на кровати сложив руки на коленях.

«Он мог бы стать твоим приятелем, мальчик. Ты это понимаешь?»

Что ты хочешь сказать?

«Я хочу сказать, что он твоя копия в этом возрасте. Прыщавый, дряблый и тому подобное».

Дуайт отпрянул от нее, услышав эти слова. Она никогда не сдерживалась, если спорила с ним.

— Ну?

«Ну и используй его, используй его! Ты и он, вы оба будете прекрасной парой. Может быть, он и не такой хорошенький, как многие из тех, кого ты приводишь домой. — Тут тетя помолчала и улыбнулась своему племяннику многозначительной улыбкой. — Но он твоя пара, Дуайт. Вы придете к взаимопониманию и поладите. Возможно, он поможет тебе заполучить последнего оставшегося педика, за которым ты гоняешься».

Дуайт уставился в пол.

— Откуда ты знаешь? — пробормотал он.

«Мертвые знают такие вещи».

Внезапно ее голос стал безжизненным. Дуайт посмотрел на стул, на котором она сидела. Тетка исчезла. В отраженном солнечном свете, струившемся из окна, поблескивали лишь ножки стула. Дуайт готов был утверждать, что в воздухе все еще витает аромат сигарет «Уинстон».

Ящик все же не так ужасен, как кузов грузовика. По крайней мере, здесь Эвери не приходилось дышать выхлопными газами и дергаться при каждом рывке машины.

Но он мог лежать вытянувшись только на спине — со связанными руками и ногами.

Эвери смотрел на крышку своего ящика, потом закрыл глаза и залюбовался яркими красками, плясавшими перед его внутренним взором: красным, желтым и пурпурным.

Он размышлял. И пришел к мысли, что должен оставаться спокойным, что бы ни случилось, — неважно, что он видел, слышал или чувствовал.

Спокойствие — вот что могло ему помочь найти выход из этого кошмара. Борьба, как и в чем бы она ни выражалась, могла только ускорить его конец. Он должен добиться доверия Морриса. Должен заставить Морриса поверить, что он его союзник. Он думал о Пэтти Херст и о том, как она стала членом Симбиотической освободительной армии. Он должен убедить Морриса, что хочет ему помогать и быть его партнером.

Он не знал, как сделает это. Конечно, Моррис отнесется к этому скептически. Убедить его будет настоящим подвигом. Он повернулся в ящике, насколько это было возможно, пытаясь лечь на бок. Он специально начал дышать медленно, набирая полные легкие воздуха и постепенно выдыхая его, стараясь противостоять панике, все же прочно засевшей в глубине его сознания.

Он больше не должен слушать хныканье Мирэнды. Не должен содрогаться, когда в его ящике, по его телу снует какое-то насекомое. И он никогда, никогда не должен показывать своей ярости. — Эвери снова закрыл глаза. И стал ждать.

Наверху, в кухне, Дуайт смешивал в ведре пишу для своих «питомцев». Теперь столько работы и забот обо всех.

— Мне надо поскорее покончить с этим, — сказал он вслух, закрывая дверцу холодильника и направляясь к столу. — Сегодня или завтра утром — самое позднее.

Когда он вылил остатки томатного супа в ведро и начал смешивать его с остальной пищей, он представил себе лицо Джимми — лицо Джимми, искаженное ужасом.

Глаза Джимми отражали жестянку с бензином и зажженную спичку. Возможно, эта жестянка и спичка будут достаточно убедительными, чтобы заставить мальчика склонить голову в молитве, очистить его от грязи, терзавшей его душу.

Это был единственный путь. Дуайт помешал пищу в последний раз.

Эвери услышал, как поднимается крышка его ящика, и открыл глаза. Он готов был поклясться, что в лице типа что-то изменилось: конечно, в нем было любопытство, но и нечто большее. Эвери подумал, уж не симпатия ли это.

Моррис долго смотрел на парня, вертя головой, будто он был каким-то диковинным экземпляром.

Под этим взглядом Эвери чувствовал себя очень неуютно, но решил не показывать вида.

— Не думаю, что ты будешь настолько глуп, чтобы заорать, как только я выну кляп из твоего рта.

Эвери покачал головой. Дуайт дотянулся до него, поднял его голову, развязал узел платка на затылке и сорвал его. Эвери сделал глубокий трепетный вздох ртом, потом улыбнулся и сказал:

— Благодарю вас.

— Бог мой, да ты вежливый! — Моррис встал на колени возле ящика, чтобы развязать веревки на запястьях и лодыжках Эвери. В левой руке Моррис держал поводок и собачий ошейник.

Эвери быстро прочистил горло и сказал:

— Знаете, вам незачем пускать это в ход. Я не убегу.

Моррис качнулся назад на каблуках: на его лице было удивление. А может быть, и что-то большее, чем удивление. Будто он внезапно узнал Эвери.

— Я хочу сказать, что не могу двигаться очень быстро, — улыбнулся Эвери.

— Ты не должен так говорить о себе, — улыбнулся в ответ Моррис. — Послушай, сынок. Я дам тебе шанс, но на том дело и кончится. Прояви себя, и мы больше не будем говорить об этом. — Он отложил собачий ошейник и поводок.

— Прекрасно, — ответил Эвери.

Он все еще лежал, хотя Моррис уже развязал все веревки. Он решил выждать и дать Моррису возможность распорядиться собой, пусть считает, что тут командует он.

— Ладно, вставай.

Эвери ухитрился подняться и встать вертикально и даже выйти из ящика. Он проследовал за Моррисом мимо ряда ящиков, стараясь не показать, что от их вида у него мороз идет по коже. Было легко притвориться, что эти ящики ненастоящие и в них не держат людей как зверей. Легко — до тех пор, пока из одного ящика не раздались гулкие удары, а из другого не послышался скулеж, гортанный и очень жалобный.

Эвери уперся в стену, намеренно не сводя с нее глаз и изучая трещину, бежавшую от пола до потолка.

— Ну вот, все в порядке. Я думаю, ты голоден.

Эвери посмотрел на пол, на пищу в собачей миске — это была серовато-оранжевая смесь. Он мог различить в ней кусочки мяса, зернышки кукурузы, горошек, листья сельдерея. Это были отбросы. Эвери закрыл глаза и перевел дыхание. Потом он встал на пол на колени перед миской и посмотрел на Дуайта.

— Это очень хорошо с вашей стороны, мистер Моррис. При моем образе жизни со мной не часто случалось, чтобы кто-то хотел позаботиться обо мне и покормить.

Он наклонился к миске и съел все, стараясь не думать о странной смеси вкусов: пронзительно-кислого, сладкого и соленого.

Покончив с едой, он посмотрел на Морриса. Он знал, что его лицо испачкано пищей, и поднял руку, чтобы вытереть его.

— Не делай этого, — сказал Моррис. Он вытащил носовой платок, присел на корточки рядом с Эвери и вытер его губы и щеки.

— Ты прекрасно себя вел, молодой человек. Я горжусь тобой.

— А я горжусь вами.— Сердце Эвери пропустило один удар, когда он произнес эти слова. Он испугался, что их наглость выдаст его с головой, боялся, что его раскусят, что он стал как бы прозрачным и его можно видеть насквозь.

— Что-о? — Моррис уставился на него.

Эвери не знал, что делать. Он попытался придумать другой ход, но Моррис опередил его и продолжал:

— Ты хочешь сказать, что понимаешь смысл моих поступков?

Пути назад не было.

— Да, думаю, понимаю. — Эвери решительно смотрел на него, прямо в глаза. — Вы делаете добро приличным детям, так?

Моррис медленно кивнул:

— Наверное, можно и так сказать.

— Я хочу сказать, что никто не обращает на нас внимания, никто не думает, сколько неприятностей мы причиняем хорошим людям вроде вас. Вы решили принять меры и что-то предпринять.

Эвери старался, чтобы его слова звучали проникновенно, пытался установить с ним контакт глазами, удержать его взгляд. Хотя это было нелегко — установить связь с чудовищем.

Выражение лица Дуайта было крайне напряженным — лицо безумца. Морщины, прорезавшие лоб и образовавшиеся вокруг глаз, выдавали его: он был много старше, чем можно было подумать, судя по его субтильности и небольшому росту. И в том, как он смотрел на Эвери, тоже было что-то ненормальное.

Казалось, он старается пробуравить в нем дыру. Эвери переминался с ноги на ногу.

— Я прав?

— Ты восприимчивый мальчик. — Моррис оглядывал его с головы до ног. — Очень восприимчивый. Может быть, тетя Адель была права.

— Кто?

— Неважно. — Моррис сложил носовой платок и положил его в карман. — Знаешь, сынок, за этим кроется больше, чем ты сказал. То, что я делаю... это как бы епитимья, искупление. Ты понимаешь мою мысль?

Дуайт покачал головой и рассмеялся.

— Тебе пора возвращаться в ящик. Мне надо покормить остальных. — У Морриса округлились глаза. — Если бы с остальными было так же легко, как с тобой.

— Обещаю, мистер Моррис, никогда не причинять вам неприятностей.

Моррис улыбнулся.

— Зови меня Дуайтом, сынок, ладно?

— Конечно. Спасибо. — Эвери последовал за ним к своему ящику.

Он решил, что не будет просить Дуайта не сажать его в ящик, зная, что такая просьба была бы преждевременной — для этого еще не настал момент, это только настроит Дуайта против него и помешает выполнить задуманное. Вместо этого он, опережая приказание Дуайта, поспешил залезть в свой ящик и улечься в нем.

Дуайт присел на корточки возле ящика и смотрел на него. Он улыбался.

— Ты особенный. Ты уверен, что это действительно так?

— Не знаю, что вы имеете в виду.

— Неважно. Думаю, я знаю, что ты за птица.

Он достал кусок веревки.

— Запястья, — сказал он, и Эвери свел свои запястья вместе и добровольно поднял руки, чтобы Дуайт мог их связать.

Дуайт все скручивал и скручивал их веревкой, потом завязал узел.

— Щиколотки, — сказал он, и Эвери молча поднял свои щиколотки, ожидая, когда Дуайт повторит всю процедуру. — Ты знаешь что-нибудь о том, где я могу найти Джимми Фелза? -

Вопрос застал Эвери врасплох. Не зная, как разыграть эту карту, он мысленно прикидывал, что ему делать: рассказать ли о Джимми все, что он о нем знал, и таким образом добиться полного доверия... Но возможно, тем самым он подвергнет еще одного члена своей компании опасности... Впрочем, Эвери не хотелось больше думать об их судьбе.

Он не мог одновременно заботиться о них и продолжать то, что за- -думал. Он мог бы солгать и сказать, что не знает, где искать Джимми. Но тогда он тут же утратит доверие Дуайта, потому что тот понял бы, что Эвери солгал.

— Сынок? Ты меня слышал?

— Конечно, Дуайт. Я пытался сообразить, где его можно найти.

Эвери знал, что Дуайт разыщет Джимми с его помощью или без нее, но он мог попытаться увеличить свои преимущества, продолжая добиваться его расположения и доверия.

— Знаете, есть несколько мест, где он может быть. Мог вернуться обратно в «Чикен Армз». Собственно, знаете, это и есть его дом. Или он мог бы околачиваться возле галереи «Сьюпер-Пауэрс». Он проводит там довольно много времени, постоянно ошивается вокруг. Да, еще его мать... — Тут Эвери помолчал. — Я не знаю точно, на какой улице она живет. Но я узнал бы здание, если бы увидел. Может быть, это Уинтроп. — Эвери с сомнением покачал головой. — Нет, я не уверен.

— Огромное спасибо, сынок. Ты мне очень помог. — Дуайт улыбнулся ему, и Эвери ответил улыбкой.

Он продолжал улыбаться до тех пор, пока Дуайт не поставил крышку ящика на место. И именно тогда он понял, что обречен и что худшее впереди.

У него появилось желание пососать большой палец.

Дуайт сидел на деревянных ступеньках лестницы, ведущей в подвал, и размышлял. Теперь, после того, как все его «зверьки» были накормлены и напоены, он раздумывал, как ему раздобыть последнего.

Он теперь жалел, что написал Джимми то письмо! Какая глупость! Ему даже не требовалась нотация тетки, чтобы корить себя. Он был уверен, что если мальчишка прочел письмо, то теперь он начеку — либо скроется, либо, что еще хуже, обратится к кому-нибудь за помощью.

Дуайт знал, что ему пора кончать эту историю побыстрее. Слишком часто он видел в своем воображении мигалки полицейских машин, их свет на стене его гостиной, когда они окружают его дом.

«Мальчик, ты идиот, мальчик».

Дуайт поднял голову и увидел тетю Адель, стоящую на верхней ступеньке лестницы. Она. смотрела на него сверху вниз. «Ответ ясен: он такой же уродливый и толстый, каким был ты». Тетка нетерпеливо выдохнула в раздражении: «Неужели я все должна тебе подсказывать?»

Дуайт уставился на свои руки. Он хотел спросить тетку, откуда такая уверенность, но, когда обернулся, — вопрос уже висел на кончике его языка, — она исчезла.

Дуайт почувствовал острую пульсирующую боль в висках и начал яростно тереть лоб, но это не помогло. Тогда он стал бить себя по голове, чтобы усмирить боль. Хватит, решил он и встал.

Эвери впал в дремоту. Он видел во сне огонь, но проснулся, и — снова темнота.

Шаги, он услышал сначала шаги, а затем шорох — кто-то открывает ящик! И тут же свет затопил его тесное убежище. Эвери скосил глаза на Дуайта и попытался улыбнуться.

— Ты стал бы моим помощником? Это может спасти твою жизнь. Мне надо найти Джимми. Быстро найти, и я думаю, ты сможешь мне помочь в этом.

— Могу, — сказал Эвери. — Я могу.

— Хорошо. Нам надо действовать и — немедленно.

Дуайт встал на колени у ящика и начал развязывать Эвери. Минуту помедлил.

— Только помни, сынок, я не глуп.

Он вытащил револьвер и показал его Эвери.

— Это тоже мой помощник. Не забывай о нем.

Эвери улыбнулся:

— Я обещаю, мистер Моррис, он вам не понадобится.

Глава 26

Теперь, оказавшись здесь в одиночестве, Ричард разглядел, какой заброшенной выглядит комнатка в «Чикен Армз». Все, что он мог заметить, когда был тут с Джимми, это самого Джимми. Его обаяние скрашивало убожество и запущенность комнаты, которые сейчас бросались в глаза.

Одно окно загорожено доской, другое покрыто сетью трещин, и от сильного порыва ветра может вот-вот развалиться. Окно скупо пропускало зимний серый свет. Старые матрасы, занимавшие угол, были свалены горой и покрыты сверху рваными одеялами и куртками — грязными и вонючими. Ричард подумал о паразитах. Пол был завален жестянками из-под газированной воды и пива, винными бутылками, коробками и сумками из-под еды, в которых выдают пишу на вынос в таких заведениях, как «Макдоналдс» и «Бургер-Кинг».

Ричард сидел среди этого запустения, удивляясь, как ребятишки могли здесь жить и оставаться здоровыми. Изо рта у него шел пар.

Где же мог быть Джимми? Когда Ричард, задыхаясь, бежал к дому, он надеялся, что еще застанет его.

На бегу от Шеридан-роуд до Лоренс-авеню он в уме репетировал все, что собирался сказать. Если он найдет нужные слова, то сможет заставить Джимми понять, что его влечение к мальчику было вне его власти и контроля, хотя он денно и нощно боролся с ним. Он думал, что сумеет сравнить это чувство с чем-нибудь, что мальчик сможет понять, как, например, алкоголь или наркомания, он искренне признается ему, какими сильными были эти чувства. Он надеялся, что Джимми сможет понять: он ненавидел свое вожделение больше, чем сам мальчик. Наконец, он хотел объяснить Джимми, что его любовь к нему была чистой и он действительно хотел ему помочь.

Но когда он добрался до этой маленькой квартирки, его встретила пустота. Целых пятнадцать минут Ричард блуждал по этому чертову дому, заглядывая во все закоулки, надеясь найти мальчика, хотя сознавал, что это безнадежно.

Остальные комнаты были еще в худшем состоянии, чем та, которую занимали дети. В некоторых обвалились потолки, в других по стенам расползалась плесень, кое-где как напоминание о былой жизни сохранились обрывки обоев.

Роясь в постели и мусоре на полу, Ричард надеялся отыскать там ключ к местонахождению Джимми. Но все, что он нашел, было столь же безликим, как и мусорная корзина, в которую собирали отходы отовсюду и без всякой системы. Никаких следов цивилизованной жизни — записных книжек, почты, квитанций на подписку журналов, телефонных справочников или даже клочков бумаги.

Эта комната была не чем иным, как кратковременным убежищем, укрытием от холода, пристанищем для отчаявшихся, которые проводили свою жизнь на улицах. Была для них спасением — вот и все.

А знал ли вообще кто-нибудь из этих детей, что это такое —иметь свой дом?

Прочесывая комнату взглядом, он еще раз подумал: это лишь место, где можно провести ночь.

Ричард закрыл за собой дверь, хотя и сознавал бессмысленность своих действий: здесь нечего было красть, а закрытая дверь не спасала от холода.

Он прошел через холл, отметив движение света, — послеполуденное солнце падало теперь косыми лучами через входную дверь, образуя ломаные линии на косяке. Остановился на миг, вдыхая запах плесени. Природа восторжествовала над созданной человеком средой обитания.

Как-нибудь надо найти время и позволить себе удовольствие довести эти философские мысли до логического конца (в своих проповедях он имел обыкновение говорить о побеждающей силе солнечного света и о том, как человеческие труды, какими бы великими они когда-то ни были, в конце концов сходят на нет, когда-нибудь, но не сейчас; теперь на чаше весов были жизни.

Вдруг солнечный свет затуманился — неизвестно откуда пришли слезы, наполнили его глаза.

— Жизнь висит на волоске? — подумал он вслух, и голос его гулко отозвался в вестибюле здания. — Ну и что?

Он снова прислонился к стене, негодуя на себя за бессилие.

Что я могу сделать? Я никогда не считал нужным узнать этих детей, кроме тех случаев, когда это служило моей похоти. Я ничего о них не знаю! Боже, как это напыщенно и высокомерно! Ричард в ярости сжал кулаки — подумать только, что их безопасность зависит от его вмешательства.

Ступай, сказал он себе. Отправляйся под сень своего святилища и проповедуй толпе, которая там собирается. Большинство твоих прихожан — убежденные католики, готовые тратить время на посещение мессы и знакомство со священником, который никогда даже и не представлял, с какими проблемами сталкиваются их дети изо дня в день. Ты оказался не в своей сфере, проповедничек. Оправляйся домой и играй в игрушки, которые больше тебе подходят.

Но ведь он стал священником не для того, чтобы служить тем, кто крепок в вере, его долг достучаться до тех, кто нуждается в Боге. И начать надо с галереи «Сьюпер-Пауэрс». Сейчас же.

Когда он вошел в. Галерею, подростки и их старшие покровители умолкли. Их голоса растеклись по улице, и слышен был лишь нестройный гул, перемежавшийся гудками машин и писком игральных автоматов.

А какое бы молчание сразу воцарилось тут, если бы на нем было облачение священника. Теперь же он привлек внимание лишь тем, что человек старше пятидесяти — и пришел в такое место.

Правда, тишина наступила не надолго: оживленные голоса послышались снова и все звуки набрали прежнюю силу. Не такая уж это сенсация.

Он подумал: а бывал ли здесь Дуайт и не мог ли он подцепить некоторых из пропавших детей именно здесь?

Ричард прошел в угол, где не так был заметен, и стал наблюдать. Он хотел найти кого-нибудь из младших ребят, понаивнее, чтобы поговорить с ними. Но с другой стороны, это должен быть и завсегдатай, кто-то хорошо знакомый с жизнью улиц, знающий здесь все и вся. Знающий Джимми.

Он даже представил себе его сгорбившимся у одного из автоматов, погруженным в какую-нибудь электронную игру — средство развеять свои страхи и ощущение беды, погрузиться в забвение, которое наступало, как только он касался кнопки игрального автомата.

Джимми, ясно, здесь не было. Ричард приглядывался к группе ребятишек, мечтая о том часе, когда он наконец уйдет отсюда и погрузится в утешительный ритуал мессы, о том, как будет говорить со своими прихожанами после нее и готовиться к следующей мессе. Он всегда стремился находить контакт с детьми, такими, как те, кто окружал его сейчас. Но стоя здесь в одиночестве, забившись в угол, он понял, что не знает их языка, не умеет и никогда не умел с ними разговаривать, а его преданность церкви и Богу вместо того, чтобы сблизить его с молодой паствой, мешала их короткому общению, вбивала между ними клин.

Ведь секс никогда не рождал по-настоящему интимных отношений.

Но упущенное время все отдаляло и отдаляло от него Джимми, роковым образом предопределяло судьбу всех его друзей. Он не мог больше медлить, ссылаясь на застенчивость. Ричард вздохнул и подошел к группе мальчиков, собравшихся вокруг миниатюрного приспособления для игры в баскетбол. Обруч находился высоко над ними, окруженный белой сеткой. Мальчики по очереди пытались забросить мяч в корзину. Он никогда не видел такого напряженного внимания, как среди этой группы подростков, согнувшихся и готовых к броску: все их существо было приковано к корзине.

— Простите меня, мальчики, — сказал Ричард, ненавидя себя за то, что говорил с ними как занудный старикан.

Все трое обернулись и оценивающе посмотрели на него. Мальчишкам было лет по тринадцать — четырнадцать. На них были джинсовые куртки, бейсбольные шапочки и куртки с грубо намалеванными красной краской иероглифами «инь» и «янь» на спине.

Они совершенно одинаково нахмурились: ведь прервали их игру. Один мальчик, ростом повыше остальных, с кудрявыми черными волосами, большим носом и скверной кожей, улыбнулся, прежде чем ответить Ричарду.

— Да, чем можем быть вам полезны?

— Я кое-кого ищу.

— Мы никого не видели, — сказал один из мальчиков, круглолицый, с грязными светлыми волосами и сигаретой во рту.

— Заткнись, Кайл, — оборвал его высокий.

Ричард ринулся напролом, чувствуя, что сердце его забилось чаще под их оценивающими взглядами.

Что с тобой? Они ведь только мальчишки. Он прочистил горло.

— Дело в том, что я разыскиваю одного мальчика, Джимми Фелза.

Выражение лица высокого мальчика смягчилось, взгляд его выразил понимание. Он кивнул, и губы его изогнулись в усмешке.

— Ну, я не думаю, что Джимми сейчас здесь, но может быть, я смогу вам помочь, приятель.

Ричард понял, что он хотел сказать.

— Мне надо его найти, потому что, возможно, ему грозят неприятности.

— Вы что, коп, приятель?

— Заткнись, Кайл. Какие неприятности?

Ричард не знал, что ответить. У него вдруг возникло чувство, что он никогда больше не увидит Джимми в живых.

— За ним охотится человек, который хочет причинить ему вред. А я могу и хочу ему помочь.

Темноволосый захихикал:

— Готов побиться об заклад, что можете.

Он посмотрел на своих друзей — все рассмеялись.

— Нет, право же, я думаю, вы понимаете.

Темноволосый ткнул пальцем в грудь Ричарда.

— Нет, я думаю, что это вы не понимаете. Я знаю, зачем здесь околачиваются парни вроде вас, особенно когда вынюхивают о таких, как Джимми. Вам нужен член, мистер, и вы пришли в то самое, место. Я обслужу вас лучше, чем Джимми.

Ричард уставился в пол.

— В чем проблема? — продолжал мальчик. — Что, приятель, первый раз? Боитесь попросить? Или вы влюблены в Джимми? — Он фыркнул. — Ну, вы не первый.

Ричард приготовился к отступлению. Если бы эти мальчики что-нибудь знали, они бы уже сказали. По крайней мере, такое, чем хотели бы поделиться. Темноволосый мальчик схватил его за плечо, когда он двинулся к выходу.

— Пошли, парень, — зашептал он, приближая губы к его уху. — Я прекрасно отсосу тебе.

Ричард, отстранив мальчика, повернул его к себе. Он почувствовал себя лицемером, когда ответил:

— Я этим не интересуюсь.

— Пошли, приятель, ты никого не обманешь. Я видел тебя, когда ты здесь слонялся. — С умоляющим видом он заглядывал Ричарду в глаза. — Мне нужны деньги. Я хочу есть.

— Нет, — выдавил Ричард охрипшим голосом, торопясь к выходу.

Не отойдя и десяти футов от группы, он налетел на какого-то человека.

— Ой! Куда вы так торопитесь, мистер?

Ричард остановился. Перед ним был крупный, плотный мужчина с рыжеватой шевелюрой и висячими усами. На нем была коричневая униформа, похожая на ту, какую носят менеджеры. Здоровяк смотрел на Ричарда сверху вниз через очки в черепаховой оправе.

— Извините меня, — сказал Ричард, когда человек попытался обойти его.

— Послушайте. Я здесь работал. Я менеджер. Могу я вам помочь?

Ричард испытал некоторое облегчение: может быть, теперь он получит нужный ответ. Он остановился и протянул мужчине руку.

— Я Ричард Гребб, ищу одного мальчика.

— Меня зовут Керри, — сказал мужчина, поднимая брови. — Ищете кого-то конкретно?

— Да, — заторопился Ричард. — Собственно, я ищу мальчика по имени Джимми Фелз. Вы его знаете?

Лицо Керри расплылось в широкой улыбке.

— О да. Джимми многие знают. Я не видел его уже несколько дней, но могу помочь вам найти его.

Он бросил на Ричарда понимающий взгляд, от которого тому стало не по себе.

— Так где, вы думаете, я смог бы его найти?

Улыбка Керри исчезла.

— Сначала я хочу спросить: вы не полицейский?

— Нет, я священник... из церкви Святой Сесилии.

— Священник? Вы шутите, — сказал Керри, пожав плечами. — Я раньше, собственно, был католиком. — Он снова пожал плечами и пробормотал, как бы рассуждая сам с собой: — Жульничество со мной не проходит.

— Так вы можете мне помочь?

— Вероятно. Иногда я помогаю людям. — Он улыбнулся. — У меня что-то вроде личного агентства, мое дело свести клиента с тем, кто ему нужен, гм... со служащими.

На мгновение Ричард закрыл глаза. Можно ли после этого удивляться, если дети превращаются в уличных потаскушек? Ведь они видят и понимают все. Он уже готов был с гневом возразить, что, мол, ищет Джимми не ради секса, но вдруг понял, что его возмущение только насторожит этого человека и он так ничего и не добьется.

И Ричард полез в задний карман брюк.

— Я полагаю, что клиент платит тому, кто находит ему нужного человека, — нечто вроде гонорара, я верно выражаюсь?

— Верно. — Человек следил за рукой Ричарда.

— И какого рода гарантии дает ваша служба сводничества?

— Ну, парень... — Человек почесал в затылке и оглядел комнату. — Если я не смогу выполнить ваш заказ в точности, то я найду для вас кого-нибудь другого. — С минуту подумав, он добавил: — Такого же или даже лучше.

Ричард испытал приступ тошноты.

Мы стоим и торгуемся из-за детей. Двое взрослых мужчин.

— Но я очень придирчив. Мне нужен именно Фелз.

Мужчина кивнул.

— Вы не одиноки. Талантливый мальчик.

Он протянул к нему руки и пожал плечами.

— Но я могу сделать только одно. Могу отвести вас к нему. Ничего нельзя гарантировать, мистер, хотите соглашайтесь, хотите нет.

Ричард вытащил бумажку в двадцать долларов.

— Этого достаточно?

Деньги исчезли в кармане мужчины так быстро, будто их и не было вовсе.

— Вам надо пойти к этому чертову дому, ну тому, знаете... вы пройдете к нему по Лоренс и Кенмор. Вы его узнаете, потому что...

— Я уже был там.

Керри потер лоб.

— О!— Он задумался. — Иногда он бывает у своей мамочки. Ее зовут Карла. — Он улыбнулся. — Мне тоже случалось иметь с ней дело.

— Скажите мне, где она живет.

— Да, да. Я как раз это и собираюсь сделать... Она живет на Кенмор, рядом с отелем «Соверен», первый дом напротив. Точного адреса я не знаю.

— Вы уверены, что она живет именно там?

— Неужто я стал бы лгать?

Ричард поспешил уйти из Галереи.

Глава 27

— Как ты заполучила такой фонарь, Карла? — спросил Джимми.

Волосы Карлы свисали темными прядями, закрывая левую сторону лица. На ней был тот же розовый купальный халат, что и в прошлый раз, когда он приходил. Между ее испачканными никотином пальцами догорала сигарета, искуренная до фильтра.

Она шлепнулась на кушетку, откинув голову на спинку и уставившись в потолок.

С чего он взял, что может прийти сюда за помощью! Он подошел к матери.

— Это Тим с тобой сделал?

Мать посмотрела на него остекленевшими глазами.

— Тим — это кто?

Джимми почувствовал, что его колени подогнулись, он сел, не зная, как вести себя с пьяной матерью. Когда Мирэнде случалось перебрать лишку, он просто оставлял ее в покое. Но не мог же он оставить свою мать в таком положении. Особенно теперь, когда этот псих знает ее адрес. Кто может сказать, когда он здесь появится? И что может сделать матери, которая будет утверждать, что не знает, где ее сын?

— Но ведь кто-то поставил тебе этот синяк под глазом?

Она подняла руку и дотронулась до желтовато-синей ссадины.

— Ах, это? — сказала она, и голос ее прозвучал удивительно обыденно.

— Но ведь тебя же опять кто-то избил?!

Она отмахнулась от него.

— Нет, нет, Джимми, ничего подобного.

И умолкла. Наткнувшись взглядом на окурок, зажатый в пальцах, она положила его в пепельницу и дрожащей рукой взяла другую сигарету.

— Я просто ударилась о дверь, — сказала она, затягиваясь.

Глаза Джимми сузились.

— Ты пьянее, чем я думал, если считаешь, что я поверю этому.

— Кто сказал, что я пьяна? — На минуту Карла села прямее, но тут же съехала по спинке кушетки, едва не плюхнувшись на спину.

— От тебя, ма, так разит перегаром, что слышно с другого конца комнаты. Ведешь себя как настоящая идиотка. Мать возмутилась:

— Ты не смеешь говорить с матерью в таком тоне.

— А ты не должна напиваться в воскресенье в час дня.

— Не указывай мне, что я должна и чего не должна делать. Здесь я старшая.

Джимми вздохнул:

— Верно, я и забыл.

— Ты, маленькое дерьмецо.

Оба погрузились в молчание. Джимми прислушивался к ее тяжелому с присвистом дыханию, украдкой поглядывая на нее и с изумлением думая: ведь ей всего тридцать. У него были клиенты сорока и старше, которые выглядели гораздо моложе.

Мать тем временем закрыла глаза. Джимми молча наблюдал за ней, и через несколько минут случилось неизбежное: ее челюсть отвисла, рот открылся, она захрапела.

Джимми поднял ее ноги на кушетку, затем пошел в спальню и взял с постели одеяло. Прикрыв мать, он убрал с ее лица волосы. На минуту она открыла глаза, посмотрела на него невидящим взглядом, отвернулась и вновь захрапела, зарывшись лицом в подушку.

Джимми снял туфли и сел на пол по-индейски, ожидая, когда она проснется. Может быть, после сна и душа она сможет выслушать его и понять то, что он собирался ей рассказать.

Он молил Бога, чтобы она спала не слишком долго, потому что времени у него в обрез. А может, времени и совсем не осталось, подумал он, водя пальцем по пыльному подлокотнику кушетки.

Дыхание Эвери, кажется, стало ровнее, когда он увидел «Чикен Армз». Обреченное здание было единственным местом, где он чувствовал себя дома.

Как только машина остановилась, у него возникло неодолимое желание выскочить из нее и юркнуть в дверь, а там, он даже представил себе, — Рэнди, Джимми, Уор Зон, Крошка Ти и Мирэнда — все были там, галдели, смеялись.

Но он помнил о револьвере Морриса, который упирался ему в бок; помнил, что изнутри на дверце не было ручки. Он поглядел на Морриса — на его напряженное и угрюмое лицо. Что-то неладное творилось с его блеклыми, почти бесцветными глазами. Во взгляде плескалось безумие, ужаснее Эвери ничего раньше не видел.

— Этот парень мне кажется знакомым, — сказал вдруг Моррис.

Эвери вздрогнул от звука его голоса и взглянул на улицу — седой человек в ярко-синей куртке, сгорбившись, спешил куда-то к северу по Кенмор.

— Ты его знаешь? — спросил Моррис.

— Никогда не видел, — ответил Эвери.

Моррис покачал головой.

— Подумай лучше! Похоже, что он вышел из твоего дома.

— Не знаю, мистер Моррис.

— Ты не думаешь, что это один из клиентов твоего приятеля?

— Возможно...

Моррис выключил мотор. Эвери слушал, как он останавливается. Ему так не хотелось выходить из пикапа. Он молился про себя, чтобы Джимми не оказалось дома.

— Да, малыш, все возможно. — Моррис повернулся к Эвери. — Возможно даже, что ты мне солгал.

Эвери с трудом проглотил комок, подступивший к горлу. Уж не придумал ли этот тип чего-нибудь этакого?

— Нет, сэр, я не стал бы лгать. Едва ли Джимми мог оказаться в другом месте.

— Да, хорошо бы ты оказался прав.

Моррис вылез из пикапа, а у Эвери появилось искушение нажать на клаксон и жать на него до тех пор, пока кто-нибудь не придет и не положит конец этому кошмару.

Но под одеждой Морриса отчетливо вырисовывался револьвер, — Эвери знал, куда смотреть. И он имел дело с безумцем.

Безумные люди не мыслят рационально, не думают, например, что стрельба на городской улице в машине по безоружному подростку средь бела дня может иметь определенные последствия. Эвери представил себе картину — его кровь красными пятнами разбрызгана по ветровому стеклу. А Морриса в наручниках уводят полицейские. Они обыщут его дом, найдут всех остальных, и все они будут спасены.

И спасет друзей он. Моррис открыл дверцу прежде, чем Эвери успел додумать свою версию до конца.

— Вылезай, малыш, и помни: одно неверное движение — и тебе крышка. Усек?

— Да, — прошептал Эвери и вышел из машины.

Угроза, впрочем, не имела особого смысла, Эвери уже понял: рано или поздно Моррис все равно убьет их всех.

Усыпить бдительность Морриса было не так-то просто, он вовсе не такой доверчивый, как могло показаться, и, наверное, раскусил его хитрости. Иначе и быть не могло.

Дуайт зашагал к руинам здания, а толстый мальчик потащился за ним, как на буксире. На этот раз тетя Адель похвалила бы его за храбрость: он шел по улице города средь бела дня с несовершеннолетним, которого похитил. Бог мой! Какой риск!

Но этот толстый мальчик был нужен ему, чтобы затащить в ловушку Джимми Фелза. Конечно, он и сам мог бы найти мальчишку. Крошка Ти уже сообщил достаточно необходимой информации. Но выманить Фелза из дома могло оказаться делом трудным. Напуганный письмом, мальчик, вероятно, ждал его: И трудно предсказать, что он мог сделать. А вот Эвери ему поможет. Притом поможет добровольно. («Он такой же, как ты», — слышал он голос тетки.) Он сможет выманить Фелза, заставит его пойти с собой. И тогда все будет кончено.

Дуайт остановился у двери, повернулся к Эвери:

— Заходи первый.

— Что?

Мальчик был явно напуган. Дуайт знал, что сейчас надо проявить твердость. «Не ослабляй контроля», — велел ему голос.

Дуайт набрал в грудь воздуха и заговорил, четко отделяя слово от слова, вдалбливая в подсознание парня свою волю.

— Я хочу, чтобы ты вошел первым.

Эвери кивнул и пошел впереди Дуайта. Он открыл дверь и ступил в темноту. Дуайт следовал за ним; как только они оказались в вестибюле, он схватил мальчика за плечо и сжал его. Сжал как только мог, зная, что причиняет боль. Мальчик дернулся, стараясь освободиться от его хватки, но не очень решительно.

Хорошо, очень хорошо, подумал Дуайт. Они оба остановились, Дуайт развернул мальчика к себе и, пристально глядя в его расширенные глаза своими побелевшими зрачками, прошипел:

— Теперь запомни: меня не замучат угрызения совести, если я убью тебя, в случае чего-нибудь непредвиденного.

— Я это знаю, — ответил Эвери, — и принимаю это.

— Хорошо. А теперь я хочу, чтобы внутрь ты вошел один. Я подожду здесь.

Эвери кивнул.

— Ты поговоришь с Фелзом, расскажешь ему обо всем, что происходит, — ухмыльнулся Дуайт. — Скажешь ему все о Рэнди, Уор Зоне, Мирэнде, Крошке Ти, Джули — все с подробностями. Скажешь ему о ящиках и о том, как ловко я сумел их всех захватить и посадить в подвал.

— Но зачем? — Эвери казался смущенным.

— Заткнись и слушай. — Голос Дуайта был безумным, бешеным. — Я хочу, чтобы он знал Все это. Делай, как я говорю. И выслушай вторую часть плана: я уверен, тебе все станет ясно.

Дуайт явно торопился закончить, пока толстяк не перебил его.

— И дальше ты скажешь ему, что тебе удалось сбежать.

Он ухмыльнулся.

— Скажи ему, что тебе удалось перехитрить меня. Что-нибудь придумаешь.

— О'кей.

— Потом ты уговоришь его отправиться в мой дом, чтобы освободить остальных... Ты ему скажешь, что я собираюсь пытать их, а потом сжечь. — Дуайт улыбнулся, предвкушая обещанное.

— О'кей, — повторил Эвери с излишним энтузиазмом. — И какой адрес я ему назову? Я думаю, настоящий.

Дуайт помахал пальцем перед носом Эвери.

— Никакого настоящего адреса. Я буду стоять за дверью с револьвером. Все, что тебе надо сделать, — это выманить его за дверь, а не вести ко мне домой.

Дуайт вытащил свой револьвер и для убедительности ткнул им мальчика в живот.

— И учти, никаких хитростей, парень, если ты пытаешься добиться моего доверия.

Эвери опустил глаза.

— Не беспокойтесь об этом. Давайте действовать.

Дуайт снова скрылся в тени, прошептав:

— Действуй.

Эвери коснулся дверной ручки. Он напрягал и расслаблял пальцы, надеясь, что дрожь пройдет, но она с каждой минутой становилась сильнее.

Наконец ему удалось повернуть дверную ручку.

Он распахнул дверь, моля Бога, чтобы Джимми не оказалось внутри. Быстро оглядев комнату, он убедился, что его действительно нет. Одеяла и куртки, которыми они накрывались, были разбросаны по полу — больше ему негде было прятаться.

От вида этой комнаты сердце Эвери сжалось: он увидел их всех вместе, как раньше: субботний вечер, они собираются выйти на улицу. Он не думал о том, что их профессией была проституция. Они были всего лишь компанией ребятишек, дразнили друг друга, смеялись, Мирэнда примеряла разные туалеты, один костюм диковиннее другого, белые прозрачные платья из тюля и ботинки армейского образца, черное платье, расшитоеблестками из благотворительного фонда. Когда становилось очень холодно, одеждой пользовались как одеялами, забыв о стремлении модно одеться. Крошка Ти проводил пальцами по волосам, корчил рожи, глядя в зеркальце Мирэнды в ее пудренице. Уор Зон и Джимми, стоя в углу с сигаретами во рту, забавлялись всем этим. Вернется ли кто-нибудь из них сюда?

Он остановился на минуту, уперев руки в бока. И вдруг его осенило. Окно! Ведь квартира находилась на первом этаже! А в стекле мириады трещин, и он может легко его разбить. Он достаточно хорошо знал переулки, чтобы скрываться от Морриса, пока не найдет человека, который благосклонно его выслушает.

Одним броском Эвери ринулся к полуоткрытой двери комнаты и с силой захлопнул ее, сокрушаясь, что вместо замка в ней дыра, из которой торчит совершенно бесполезный теперь болт. Потом он бросился к окну, собрав все силы, чтобы прорваться наружу.

Ни в коем случае не останавливаться! Эвери подпрыгнул. Стекло со звоном разлетелось, когда он вылетел в окно. Затем — тяжелый прыжок на землю, от которого завибрировали все его кости. Эвери потерял равновесие и упал, ободрав руки, — он не дотянул до подушки из опавших листьев. Его ободранные руки горели, а щиколотки ломило, но кажется, это были и все повреждения — Эвери постоял на дрожащих ногах и бросился бежать по переулку. За спиной он услышал шум: Моррис пролезал в окно вслед за ним. Он выломал остатки стекла, послышался шум от прыжка.

— Эй ты, жирный увалень, остановись!

Эвери замер при звуке его голоса. Он зажмурился, ожидая выстрела. И подумал, что чувствует человек, когда пуля входит в его тело, образуя рваную рану.

Он все-таки это сделал.

— Мне следовало быть умнее, я не должен был тебе доверять! — Голос был резким, визгливым, громким.

Эвери надеялся, что его услышит какой-нибудь прохожий. Моррис уже догонял его, железная рука вцепилась в плечо Эвери, зажав его тисками. Эвери заскрежетал зубами от боли.

— Ты маленький болван. Что ты вообразил?

— Ничего. — Эвери повернулся к Моррису и смотрел сквозь него на разбитое стекло: окно зияло как темная пустая глазница на фоне бледных кирпичей.

— Посмотри на меня!

Глаза Морриса были полны ярости, а лицо багровым от гнева. Но он улыбался, с уголка губ стекала струйка слюны.

Рукоятка револьвера взметнулась в воздух, и последовал сильный удар в челюсть. Эвери зашатался и упал. Перед его глазами поплыли яркие цветные пятна. Его ободранные руки снова ударились о холодный и шероховатый цемент. Они горели как в огне. Он ждал, что последуют еще удары и боль. Моррис стоял над ним, он казался огромным.

— Мне следовало это знать. — Он яростно пнул Эвери в живот. Эвери застонал, пытаясь подавить неизбежную рвоту. Но все было напрасно. Кислая струя желтой рвотной массы, окрашенной желчью, вырвалась из его рта и ноздрей, обжигая их. — Ты омерзительный кусок дерьма. Знаешь это?

Эвери кивнул, глаза его слезились. Моррис наклонился и приставил револьвер к голове Эвери. Он взвел курок. Пусть это будет поскорее. Эвери закрыл глаза.

— Нам надо отсюда выметаться, Карла.

— Но почему, Джимми? Почему?

Джимми раздраженно посмотрел на мать. Он стоял у окна, представляя, как чёрный пикап проезжает по их улице. Он знал, что это скоро будет. Он пытался объяснить матери ситуацию, рассказал ей все, что мог вспомнить, начиная с той ночи, когда встретил этого типа Дуайта, и до того момента, как все начали исчезать. Он даже рассказал ей об убийстве Карлоса Гарсии. И в деталях передал ей все, что содержалось в полученном им письме. Но она не восприняла из этого ничего.

— Я не понимаю, сынок, почему все это происходит...

— Потому что, — Джимми встал на колени у ее ног и зажал ее ладони в своих, — потому что этот человек — псих, понимаешь? Он может убить тебя.

— Зачем ему мне вредить? Он ведь за тобой охотится. .

До этого момента Джимми не сознавал, до какой степени глупа его мать. Он гневно отпрянул от нее и закурил сигарету.

— Джимми, ты бы лучше пошел с этим делом в полицию.

— Что копы будут делать для такой птицы, как я, Карла? Думаешь, им есть дело до таких ребят? Они небось и не поверят мне.

Джимми вспомнил о случае, когда Уор Зона избил клиент и оставил его, окровавленного, лежать в переулке. Копы остановились поглядеть, в чем дело. Когда они убедились, что их никто не видел рядом с мальчишкой, они пошли дальше. Уор Зон мог умереть. Мы сами о себе заботимся.

— Я пойду с тобой.

Джимми сердито выдохнул дым через нос.

— Правильно! У тебя еще меньше шансов. Мы просто должны на время слинять из Чикаго. Спрятаться, пока все не рассосется.

— Джимми! — Мать поднялась на ноги, и Джимми с удивлением увидел слезы у нее на глазах. — Ты должен пойти к копам. Никаких «если» или «но». А что будет с твоими друзьями? Ты не хочешь помочь им?

Джимми вспомнил того мальчонку в Милуоки, того, что был с Дэмером, — он выскочил голым и окровавленным из квартиры этого ублюдского психа, так копы вернули его Дэмеру, практически поднесли на блюдечке с голубой каемочкой, чтобы Дэмер мог закончить свою работу. Да, ма, пошли к копам.

— Как же им поможешь... Я не знаю, как их спасти. Надо, как всегда, делать ноги самому.

Он в упор посмотрел на мать, и она отвернулась.

— Что мне сделать для тебя? — спросила она.

— Ничего, Карла, ничего. Это тебе удается лучше всего.

Джимми пошел к двери, услышав ее рыдания. Он подождал секунду и услышал знакомые звуки: водка вынимается из укромного места, отвинчивается крышка, плеск, когда она льется в стакан.

Он обернулся и увидел, как его мать подносит ко рту прозрачную жидкость. Ее рука так тряслась, что расплескала ее на розовый халат. Он покачал головой:

— Боже милостивый! Есть только одна вещь, в которой на тебя можно положиться. Пьянство.

Карла сделала один долгий глоток, осушив стакан, поставила его на стол.

— Сейчас я хочу пойти в спальню и одеться.

— Большое дело.

— Когда я выйду, мы с тобой пойдем к этому твоему другу-священнику, о котором ты говорил. И расскажем ему обо всем...

— Он мне не друг. Я сказал уже тебе. Он ублюдок...

— Заткнись, Джимми. — Карла туго стянула халат у горла, будто озябла. — Мы пойдем к нему, а потом все вместе в полицию.

Казалось, она боится сына — так странно поглядывала на него.

— А теперь посиди на диване. Я сейчас.

Джимми смотрел, как мать выходит из комнаты, — вот скрипнули дверцы платяного шкафа, зашлепали по полу домашние туфли, когда она направилась из спальни в ванную.

Интересно, верит ли она, что застанет его здесь, когда вернется.

Джимми мягко прикрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной, с наружной стороны, и зажмурил глаза — столь велико было напряжение. Сердце его бешено колотилось, а на лбу выступили бисеринки пота.

Ну как оставить ее в квартире, где ее может схватить этот сумасшедший? Он ведь уже знает ее адрес. Это все равно что подписать смертный приговор своей матери.

Оттолкнувшись от двери, он вернулся в квартиру. Мать стояла в спальне, поднося ко рту стакан с водкой.

Джимми трясущимися пальцами вытащил сигарету.

— Ты не сделаешь этого. Без тебя я не уйду. А если останемся здесь вдвоем — погибнем оба. Все очень просто.

Ее глаза остекленели: зеленую радужную оболочку покрывала красная сеть лопнувших сосудов.

— Никто не собирается умирать, — прошептала она.

— Звучит не очень убедительно.

На ее глаза навернулись слезы, и она вытерла их тыльной стороной руки.

— Копы нам помогут, Джимми. Помогут...

— Нет!

— Но ты должен мне верить.

— Пойдем со мной, Карла. Разве ты не говорила, что у тебя есть родственники в Индиане? В Форт-Уэйне? Туда можно добраться на автобусе.

Карла фыркнула.

— Да они будут просто в восторге, если мы туда заявимся.

Одним махом Карла проглотила то, что еще оставалось в стакане, и уперлась взглядом в пол. Джимми попятился к двери.

— Хорошо, пошли, что-нибудь придумаем.

Карла молчала. Она уселась на край кровати и изучала свои ногти. Наконец, не глядя на него, сказала:

— Здесь я старшая, и я решила, что мы идем в полицию. Ты понял?

Но, несмотря на решительность тона, голос ее дрогнул, и Джимми окончательно понял, что мать его побаивается.

— Так ты идешь со мной или нет? — спросил Джимми.

— Я иду в полицию, — пробормотала она.

Что оставалось делать? Тащить ее за собой насильно?

Желая показать, что подчиняется воле матери и снимает с себя всякую ответственность за происходящее, Джимми воздел руки кверху..

— Будь по-твоему. Но выметайся отсюда поскорее. Здесь небезопасно, ма.

Он молча наблюдал, как она одевается.

Вдруг она остановилась и поглядела на него.

— А как насчет возможности уединиться ненадолго?

— Ты собираешься отвалить, в конце концов? Я имею в виду — сразу!

— Как только надену платье.

— Ладно.

Джимми вышел в гостиную. Затушив свой окурок, он начал грызть ногти.

Через несколько минут появилась Карла. Ярко-синее платье, в которое она облачилась, ее явно старило, делало еще более жалкой и потрепанной. Синий цвет подчеркивал нездоровую бледность ее кожи, неухоженность давно немытых волос. В руках она комкала синюю лакированную сумочку, которую наконец выставила перед собой как щит.

Вид у нее был явно испуганный.

— Идешь? — спросил он.

— Да, Джимми, уверяю тебя, это нужно сделать.

— Нет, ма, говорю тебе, это ничего не даст. Но, по крайней мере, ты хоть уберешься отсюда.

Он подошел к ней и поцеловал ее в щеку.

— И какое-то время не возвращайся сюда. Ладно?

Она покачала головой.

— Со мной все будет в порядке. Мы скажем копам, и они докопаются до сути.

Она произносила слова без всяких эмоций, как диктор по радио.

— Говори, говори, ма, если тебе так легче.

— Почему ты такое ехидное маленькое дерьмецо?..

Джимми пожал плечами.

— Так ты идешь наконец?

Карла выглянула в окно.

— Следом за тобой. Секунду, я найду туфли.

Джимми слышал, как закрылась дверь ее спальни, и вышел в парадное.

Если я буду ее ждать, она снова начнет препираться, требовать, чтобы я шел с ней, а я этого не сделаю. Только с ней все должно быть в порядке, повторял он снова и снова. Но по-настоящему он не был убежден в этом, и чувство вины уже мучило его, когда он спускался в покрытый красно-черным ковром холл.

Глава 28

Карла проскользнула в спальню и погляделась в зеркало. Неужто в сентябре ей исполнилось всего тридцать? Ярко-синее платье висело на ней, подчеркивая худобу, это не выглядело ни соблазнительно, ни модно — она казалась просто нездоровой. О ногах и говорить не приходится: петли на чулках были спущены, и по ним побежали дорожки.

Несмотря на то, что она использовала кучу косметики — тушь для ресниц, румяна и губную помаду, — желтоватая бледность кожи явно проступала сквозь макияж. Она подумала, что, если стянуть волосы в тугой пучок сзади, не так будет бросаться в глаза их неухоженность, но поглядев на себя пристальнее, убедилась, что и это не поможет.

Карла зажгла еще одну сигарету «Вирджиния Слим» и выдохнула дым на свое отражение — вот тебе. Черт побери, я ведь, в конце концов, не на свидание иду... Просто визит к защитникам порядка.

От этой мысли ее пробрала дрожь: неужели все, что наболтал ее сын, правда? Впрочем, она почти не сомневалась в этом. Джимми всегда говорил ей правду, не скрывал даже и того, чем зарабатывал себе на жизнь.

Она села на кровать, чтобы надеть легкие ярко-синие туфли. У нее было плоскостопие, и поэтому туфли на каблуках она не надевала с тех пор, как работала секретаршей Лео Бернетта в центре города. Сколько лет тому назад? Джимми был тогда совсем крошкой.

Да он и теперь, в сущности, ребенок. Но сейчас не до воспоминаний. На них нет времени. Она встала и втиснула свои распухшие ноги в туфли. Открыла дверь в гостиную.

— О'кей, Джимми, пошли. Ни о чем не беспокойся, говорить буду я.

Она почти уже была у двери, когда увидала — комната пуста.

— Джимми? — Она вбежала в кухню: конечно, его и здесь нет. Карла подошла к мойке и крепко вцепилась в ее фаянсовые края, так, что костяшки пальцев побелели. Ощущение страха и беды накатило на нее волной. Схватив тарелку из сушки, она с силой запустила ею в стену. Тарелка разлетелась на мелкие осколки, следом за ней полетела следующая.

— Черт бы тебя побрал, щенок! — орала она в пустоту, бессильно опускаясь на пол. — Почему ты не позволяешь мне быть твоей матерью, Джимми? Хоть раз в жизни! Джимми, только раз!

Она разрыдалась. Ей ужасно хотелось выпить, но она думала, что если поторопится, то сможет еще догнать его. Она представляла себе, как он идет в направлении северной части города по Кенмор. Ей рисовалась жуткая сцена: какой-то громила выскакивает из темной подворотни, хватает орущего Джимми и уволакивает куда-то. Ведь это может, может случиться, и виновата в этом буду я, потому что я не смогла его сберечь. И это началось не сегодня, а с того самого дня, когда родился мой бедный малыш.

Она с трудом поднялась с пола и поплелась в гостиную: там на подоконнике еще оставалась бутылка «Вольфшмидта». Ты разве забыла, что тебе нужно идти в полицию?

Карла помнила это и убеждала себя, что непременно пойдет, вот только выпьет одну капельку... чтобы подкрепиться.

Она плеснула жидкость в стакан, из которого пила последние три дня. Стакан стал мутным, подернулся тусклой пленкой, но Карла этого не замечала. Она подняла стакан и посмотрела сквозь стекло на свет угасающего дня. Прозрачная, как вода, жидкость исчезла у нее в горле моментально. Карла плеснула в стакан еще чуток.

— Вот теперь в самый раз, — сказала она себе, сбросила туфли и села на кушетку, грея стакан в ладони.

Сейчас она успокоится, придет в себя и молодцом явится в полицейский участок. Ведь она должна вразумительно и толково рассказать историю своего сына, а для этого надо привести в порядок нервы, прежде чем выходить из дома, она сделает это.

Жужжание домофона застало ее врасплох. Она насторожилась, но продолжала сидеть, пока не зажужжало снова.

Джимми, улыбнулась Карла, быстро встала, подошла к кнопке и нажала на нее, чтобы впустить сына. А сама поспешила на кухню, чтоб ополоснуть стакан и поставить на место. Необутой ногой она затолкала осколки разбитых тарелок за столик, подальше в угол. Уберет все позже.

Она уже надевала туфли, когда раздался стук в дверь. Не глядя в глазок, Карла распахнула ее, счастливо улыбаясь: ее мальчик вернулся, он разрешил ей позаботиться о нем.

Но в дверях был не Джимми. Она склонила голову набок:

— Эвери, что ты тут делаешь? Зачем пришел?

Эвери очень не хотел этого. Несмотря на то, что Моррис был рядом, за углом, с револьвером в руке. Ему очень хотелось, напротив, помочь Джимми. И всем остальным. Но как?

Конечно, если бы он мог предупредить мать Джимми. Сказать: «Послушайте. Это ловушка. Там, сзади, очень больной человек. Он хочет использовать вас как приманку, чтобы поймать вашего сына». Но он не мог.

Тогда бы они умерли тут же, вместе.

Правда, он думал, что они все равно умрут. Но пока оставалась хоть крошечная надежда...

— Мне надо поговорить с вами.

Карла, приоткрывая дверь чуточку пошире, выглядела смущенной.

— Конечно, дорогой. Хочешь войти?

Эвери огляделся, осмотрел холл, все закоулки, стараясь не показать своего испуга.

— Нет, и здесь сойдет.

Карла схватила его за руку.

— Ты знаешь что-нибудь о Джимми? Он только что был здесь и вдруг исчез.

Эвери покачал головой. Он засопел.

«Пожалуйста... дайте мне покончить с этим».

— Послушайте, у него неприятности.

Карла кивнула, и глаза ее расширились от страха.

— Я знаю, знаю. Он был здесь сегодня и все рассказал мне о своих делах. — Она умолкла, будто пораженная какой-то мыслью. — Постой! Минутку. Он ведь думал, что и ты тоже исчез. Но с тобой, кажется, все в порядке... да?

Эвери понял, что она знает все, и сказал:

— Я сбежал. Мне удалось убежать. Этот тип, — в эту минуту Эвери чуть было не выболтал имя, — он охотится за Джимми.

— Знаю, дорогой, знаю. — Глаза Карлы наполнились слезами. — Мы должны ему помочь. Я собиралась в полицию... Хочешь пойти со мной? Они поверят, если ты им расскажешь все, что с тобой случилось.

Эвери покачал головой.

— Нет, мэм, мы не можем этого сделать. У нас нет времени.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что этот тип собирается нас всех убить до завтрашнего утра. Как только найдет Джимми.

Лицо Карлы побледнело, в глазах помутилось.

— Этого не может быть, — прошептала она. — Что же нам делать?

— Вы должны пойти со мной, ладно? Я знаю, где живет этот тип, и вы поможете спасти всех. Мы можем позвонить в полицию, когда окажемся поблизости от его дома.

Карла энергично закивала.

— Ладно, ладно. О'кей. Подожди только, я возьму пальто.

Вернувшись через минуту, она уже застегивала на ходу свое пальто из твида в черно-белую клетку.

— Господи, какой ужас, — шептала Карла побелевшими губами.

— Да, — отозвался Эвери и отступил назад, чтобы дать ей пройти к выходу.

Больше всего на свете ему хотелось не участвовать в этом, выйти из игры. Но как?

Карла только раз видела Эвери раньше и тогда все удивлялась, почему ее Джимми заводит таких несимпатичных друзей.

Теперь она была ему благодарна за помощь.

Карла вышла в холл, и у нее перехватило дыхание. В холле стоял незнакомец, невысокий, с темными редеющими волосами. В руках он держал револьвер. Когда он подошел к ней, Карла вскрикнула и отпрыгнула назад, в квартиру, захлопнув за собой дверь.

Она навалилась на дверь изо всех сил, тяжело дыша, а мужчина толкал дверь и колотил в нее. Карла старалась запереть дверь на болт: впервые за много лет ее мускулы ожили. Дверь будто превратилась в существо, вставшее на дыбы и взбунтовавшееся против нее. Когда наконец ее пальцы повернули болт, удар снаружи вдавил дверь, и болт не встал в паз.

Она услышала громкое кряканье из-за двери, а затем, прежде чем успела сообразить, что случилось, дверь открылась внутрь. Карла отступила назад.

Человек пулей влетел в дверной проем. Его белые глаза пылали яростью. Мгновенно, прежде чем Карла успела сделать движение, он выхватил из-за пояса револьвер и схватил Эвери за ворот, толкая его впереди себя.

— Бог мой! — Карла качнулась назад, держа одну руку за спиной и пытаясь нашарить ею что-нибудь, чем она могла бы себя защитить.

Но позади не было ничего, пустота.

— Чего вы хотите? — Сердце Карлы колотилось. Человек захлопнул за собой дверь. Карла бросилась в спальню. Там был замок на двери, а в комнате телефон.

Если у нее только будет время набрать 911, там установят, откуда звонили, и найдут их, положат конец этому кошмару.

Она ухитрилась добраться до порога спальни, но тут тип рванул ее за волосы. Карла закричала:

— Кто-нибудь, пожалуйста! Помогите!

Конечно, в доме могли услышать ее крики и вызвать полицию.

— Ты жалкая сучка. — Незнакомец зажал ей рот рукой и навис над ней так близко, что мог шептать ей на ухо.

Эвери била дрожь. Он разрывался между желанием помочь матери Джимми и искушением воспользоваться паузой, чтобы вырваться, броситься на улицу и позвать на помощь. Но оцепенение пригвоздило его к месту.

Глаза Карлы вылезали на лоб, когда она старалась вырваться из рук Морриса, оторвать его пальцы от своего горла. Каждое ее движение заставляло его сжимать руки все сильнее. Ее длинные пожелтевшие ногти зарывались в мякоть его рук, рвали и царапали ее.

Но Моррис не замечал этого.

— Слушай, ты, сука, ты сейчас же прекратишь трепыхаться и пойдешь с нами, — шептал он, — иначе я вставлю дуло этого револьвера тебе между ногами и выстрелю. — Он сильно рванул ее голову вбок.

Раздался звук, похожий на щелчок, и Карла зажмурила глаза от боли.

— Поняла?!

Карла кивнула.

Моррис отнял руку от ее рта.

— Ты поняла?

Карла тяжело дышала, не в силах вымолвить ни звука.

— Говори, ты поняла меня?

— Поняла...

Глаза женщины остекленели, рот ее был открыт, челюсть отвисла. Лицо стало мертвенно-бледным.

— Ладно, — сказал Моррис, — значит, больше крика не будет?

— О нет, — с трудом пробормотала Карла охрипшим голосом, тяжело, со свистом дыша.

Эвери хотелось подойти к ней и сказать, что они как-нибудь выпутаются из этой истории, ведь теперь их двое против одного. Они должны оставаться спокойными и думать, искать выход. Но говорить он не мог. Только ободрить ее взглядом, что и попытался сделать. Но когда их глаза встретились, ее лицо выразило лишь отвращение, она была уверена, что Эвери добровольно участвует в заговоре. От этого ему стало совсем тошно.

Моррис положил руку на плечо женщины и толкнул ее вперед.

— Вы, миссис Фелз, должны находиться прямо передо мной. Или вы — мисс? Не беспокойтесь: знаю, что вы именно миссис. Мамочка своего сына. Вы должны двигаться именно так, потому что я не доверяю вам. Мы выйдем из этого дерьмового дома и пойдем к моему пикапу. Вы не будете ни на кого смотреть, не скажете никому ни слова. Поняли меня?

— Да, — ответила Карла тусклым, погасшим голосом. Все ее тело, руки и ноги, казалось, налились какой-то тяжестью, и от этого движения казались механическими, безжизненными.

Эвери шел рядом с Моррисом — так все трое и двинулись к двери.

— Миссис Фелз, вы, случайно, не знаете, где я мог бы найти вашего маленького ублюдка?

Карла покачала головой. Прядь волос упала ей на лоб, но она не поправляла ее. Эвери испытывал желание дотянуться до ее лица, отбросить волосы назад...

— Значит, вам нечего мне сообщить? В машине я, возможно, расскажу вам кое-что о вашем мальчике. — Моррис рассмеялся. — О том, как я трахал его в его славненький маленький задик.

Колени Карлы стали ватными, и она свалилась на пол. Моррис пнул ее.

— Вставай!

Она уцепилась за стену, ища опору и пытаясь встать на ноги. Эвери потянулся, чтобы помочь ей. Моррис прижал револьвер к его запястью.

— Пусть делает это сама.

Эвери отступил назад и смотрел, как Карла пытается принять вертикальное положение. Моррис открыл дверь:

— Так помни, что я сказал.

Втроем они вошли в холл. Эвери попытался представить себе, как кончится этот день. Доживет ли кто-нибудь из них до вечера, разумеется, за исключением Морриса?

Он думал о людях, которые находились за дверями, мимо которых они проходили. Что они все делали? Наверное, смотрели по телевизору футбол, готовили воскресный обед, и никто, совершенно никто не мог себе представить кошмара, который творится прямо у них за дверью.

Больше всего на свете ему хотелось находиться за одной из этих дверей, беспокоясь лишь об одном — есть ли у него ужин на сегодняшний вечер.

— К лифту не идти, спускаться по лестнице. Там безопаснее.

Табличка «Выход» над дверью была сожжена каким-то шалуном. Карла вышла первой. На темной и затхлой лестнице дышать было трудно. Цементные ступеньки и металлические перила, окрашенные тускло-серой краской, вели в неизвестность.

Когда они начали спускаться, Карла повернулась к Моррису:

— Зачем вы все это делаете, а?

— Заткнись и иди молча.

— Нет! — вдруг заорала Карла. — Не заткнусь! — Она толкнула Морриса, и он упал. Молниеносным движением она выхватила револьвер у него из руки. Эвери не верил своим глазам: Моррис, растерянный, пытался встать, отталкиваясь от пола.

Лицо Карлы тоже выражало глубокое потрясение: она была в шоке. С минуту она смотрела на оружие в своих руках, как бы недоумевая, каким образом оно там оказалось. Затем она дрожащими руками направила его на Морриса.

— Теперь, сукин сын, ты будешь танцевать под мою дудку.

— Положи револьвер. Ты не знаешь, как им пользоваться.

Моррис отступил от нее подальше, но выражение его лица опровергало спокойствие его слов. Он выглядел напуганным.

— Ну, ты даешь. Думаешь, на спусковой крючок может нажать каждая дура?

— Может, — сказала Карла, — верно, черт побери. Теперь вы пойдете впереди меня, мистер, как вас там. — Голос Карлы прерывался и дрожал.

Они ступили на лестницу.

— Когда мы спустимся, я вызову копов из коридора. Там есть телефон. — Мать Джимми выглядела одержимой. Лицо блестело от пота.

Ее взгляд метался, стараясь охватить и впитать все сразу. О чем она думала? Откуда у нее взялось мужество сделать то, что она сделала?

— Твой сын — один из тех, кому следует сидеть в тюрьме, миссис Фелз, — сказал Моррис. — Если бы не он, никто не оказался бы в таком дерьме.

— Не желаю этого слушать. Иди себе.

Но Моррис продолжал:

— Если бы он не шлялся по улицам, предлагая всем свой зад, я бы не встретил его и ничего бы этого не случилось. Почему ему надо было этим заниматься, миссис Фелз, а?

— Еще одно слово, и я буду вынуждена воспользоваться этой штукой.

Слова были суровыми, а голос дрожал.

А Моррис, казалось, был слишком спокоен для той ситуации, в которой оказался, говорил связно и продуманно.

— Конечно, вы как мать не очень-то себя утруждали заботами о нем. В ту ночь, когда я его встретил, он был готов сосать мой член... чтобы заработать немного денег и купить себе чего-нибудь поесть. Разве это не обязанность матери — обеспечить едой своего тринадцатилетнего сына?

Карла заплакала.

— Джимми хорошо известен здесь, на улицах этой округи. Миссис, вы это знали? Говорят, он такой мальчик, который сделает что угодно... за подходящую цену. Скажите мне, миссис Фелз, как случилось, что такой малыш так быстро научился всяким пакостям? Где были вы?

Карла остановилась, чтобы вытереть слезы. Воспользовавшись этим, Моррис резко обернулся и, сцепив обе руки в мощный таран, ударил Карлу по лицу.

Эвери отпрыгнул в сторону, когда она опрокинулась спиной на лестницу, ударившись затылком о цементную ступеньку. Эвери вздрогнул от этого тошнотворного глухого удара. Револьвер поскакал вниз по ступенькам, и Моррис, сделав быстрое движение, схватил его прежде, чем Эвери успел сообразить, что делать.

Карла лежала тихо. Из ее уха вытекала тонкая струйка крови. Моррис наклонился над ней.

— Не говори мне, что эта сучка так ушиблась, что умерла. Она нам нужна.

Он взял ее тонкую руку и стал ощупывать ее в разных местах, стараясь определить, есть ли пульс. Он взглянул на Эвери:

— Она жива. Но, черт возьми, как нам ее вытащить отсюда?

И тогда высоко над ними скрипнула и открылась дверь. Вниз по лестнице поплыл женский голос:

— А потом она говорить ему: «Ну, если у тебя нет времени для собственного сына, то у меня нет времени для тебя».

Моррис в панике поднял голову и посмотрел вверх, потом на Эвери, словно ища ответа, что же делать.

Однако револьвер он направил на Эвери.

— Ни слова, — зашипел он, — нам надо выбираться отсюда. И быстро. Ты пойдешь первым. — Эвери замер рядом с Карлой, потрясенный всем, что произошло. В его спину уперлось дуло. — Пошевеливайся.

Эвери поспешил по ступенькам вниз. Он размышлял о том, что подумают женщины, когда найдут Карлу, распростершуюся на площадке, — решат ли, что она просто пьяна или заметят кровь и позаботятся о ней.

Как раз когда они дошли до конца лестницы, Эвери услышал, как одна женщина выдохнула: «О мой Бог! Как ты думаешь, что с ней могло случиться?»

И когда они открыли боковую дверь, запасной выход на случай пожара, и оказались в переулке, он услышал уже отдаленный, но отчетливый голос другой:

— О, не беспокойся о ней, лапочка. Это самая отпетая пьянчужка во всем нашем квартале. Оставь ее в покое и дай ей проспаться.

Звук их каблучков затих, когда Моррис вытолкнул его в переулок, на холодный ветер.

Глава 29

Солнце село, на улицах быстро стало темнеть, становилось все холоднее. Кучи грязного снега, уже начавшего таять под солнечными лучами, теперь покрылись корочкой льда. Лужи, которые раньше растрескивались, стоило Джимми ступить на них, теперь затвердели, и на них в любую минуту можно было поскользнуться.

Подул ветер с озера. Корка, образовавшаяся у Джимми в носу, потрескалась, а кожу лица покалывало, она зудела.

Джимми собирался выбраться из Чикаго к полуночи. Он надеялся выйти к шоссе 94, поднять большой палец и двинуть дальше, на север, может быть, в Милуоки. Там он сможет затеряться. По крайней мере, на время. Милуоки не был таким большим городом, как Чикаго, но Джимми, знал, что его мальчишеская привлекательность и там будет иметь спрос. Мысль о том, что он снова будет подвергать себя риску, не приходила ему в голову. Да и можно ли представить себе, чтобы одна и та же беда случалась с человеком два раза в жизни, не говоря уже о том, чтоб — в одном месяце? Кроме того, Джеффри Дэмер, человек, который, как он слышал, убивал таких же мальчиков, как он (и ел их), был надежно заперт в тюрьме.

Почему же Дуайт гулял на свободе? Как могло случиться, что таким, как он, сходит с рук все, что они творят?

Сейчас, когда он шел по Лоренс-авеню на восток, он вспоминал своих друзей, особенно Мирэнду, — живы ли они еще? Ведь никто из них, несмотря на свой скороспелый уличный опыт, не проявил достаточной ловкости, не защитил себя от этого монстра.

И еще была Карла, пьяная, одна в своей квартире. Как он мог ее оставить? Она нуждалась в его заботе. Сколько он помнил себя, мужчины всегда злоупотребляли беспомощностью его матери, пользовались ею, унижали ее.

Не раз он видел ее в синяках от побоев, порезах и ожогах, которые означали, что она снова «влюбилась». И всегда ему приходилось убирать грязь и мусор, оставленный ими после себя. Года в четыре Джимми случалось утешать мать, когда она плакала. Он водил своей маленькой ручонкой по ее спине и шептал:

— Тише, мамочка, все образуется, все будет хорошо.

Случалось, убирал следы ее рвоты, а от стойкого винного перегара в квартире у него кружилась голова. Бывало, он помогал ей добраться до постели, а когда она как куль валилась в кровать, маленький Джимми поднимал ее ноги и укладывал их на постели, укрывал ее и сам стелил себе на ночь.

Джимми почувствовал укол раскаяния: это было как физическая боль, от которой у него судорогой свело кишки и пересохло во рту. Он ненавидел всю эту постылую жизнь с матерью, свои заботы о ней, но кто еще мог это делать? Кто еще был у нее? *

И всегда повторялось одно и то же. Джимми ясно представил себе фасад здания, где жила его мать, — от дома он уже находился в нескольких кварталах, — и это заставило его остановиться. Он старался изо всех сил прогнать из памяти образ матери, вид ее дома, но чем сильнее он старался это сделать, тем настойчивее становились картины несчастья, которое может там произойти. Вдруг ему показалось, что его мать мертва, что ее убили. Он увидел Карлу в гостиной, распростертой на старой клетчатой кушетке; на ней не было ничего, кроме комбинации. Ноги были подняты на кофейный столик, а руки сложены под прямым углом к телу. Создавалось впечатление, что она распята: в правой руке она сжимала искусственный пенис, перепачканный кровью, в левой — деревянное распятие, изображавшее ее саму. На шее у нее были четки. Под ними виднелись сине-лиловые кровоподтеки. Из ее живота торчал нож, и кровь из раны запачкала комбинацию — на ней алело кровяное пятно. Белые стены были тоже в крови, кровь стекала по ним струйками.

Джимми содрогнулся от ужаса и понесся к дому, стараясь прогнать жуткую картину.

Эвери будто что-то толкнуло в грудь, когда он увидел Джимми. Все его мысли сосредоточились на одном: быстрее добраться до пикапа, припаркованного севернее Лоренс, чтобы увести Морриса от Джимми. Но Джимми бежал так, что Моррис мог заметить его в любую минуту.

Как отвлечь внимание Морриса? Эвери устал: слишком многое за это время случилось, и в голове у него был полный ералаш. Казалось даже, что чем сильнее он старается что-нибудь придумать, тем меньше мыслей остается в башке (ему казалось, что она стала совсем пустой). Они все ближе и ближе подходили к Джимми, вот-вот поравняются с ним.

Если мне удастся заставить Джимми первым заметить нас, у него будет шанс ускользнуть, прежде чем Моррис его увидит. Но как это сделать?

Они сближались, расстояние между ними катастрофически сокращалось, и Эвери уже представлял себе, как они столкнутся на углу Лоренс и Кенмор, И представил себе триумф Морриса.

— А что будет с Карлой? — громко спросил Эвери, остановившись так, что Моррису пришлось повернуться к Джимми спиной.

— Ты о чем это? — раздраженно спросил Моррис.

— Как быть с Карлой? — заскулил Эвери, надеясь протянуть время и дать Джимми возможность увидеть их (он молил Бога, чтобы Джимми не сделал какой-нибудь глупости, ну, например, не попытался бы защитить его, Эвери).

— Как насчет этой дряни? Она придет в себя и вернется в свою квартиру.

— Да, и, вероятно, позвонит в полицию.

Моррис долго смотрел на него.

— Да, она позвонит в полицию, но она не знает ни моего имени, ни адреса, ни кто я такой, куда отправился и вообще ничего обо мне не знает. Самое большее, что она может сделать, это представить им описание моей внешности. Описание, которое будет исходить от такой особы, как она, вероятно, окажется неточным, и в полиции не придадут ему никакого значения. Им потребуются дни и дни, чтобы найти меня... и то в том случае, если они сочтут нужным искать.

Он наклонился к Эвери и зашептал:

— А к тому времени вы все будете мертвы.

Он улыбнулся:

— А меня к тому времени ищи-свищи.

И он наклонился к Эвери очень близко, чтобы запечатлеть поцелуй на его губах. Эвери, изумленный, отступил назад.

— Пошли, — сказал Моррис — Нам надо спешить.

Моррис повернулся, и Эвери почувствовал, как кровь прилила к его лицу: Джимми был на другой стороне улицы всего в нескольких футах от них. Эвери еще надеялся, что припаркованные машины помешают Моррису увидеть Джимми.

Но когда он поглядел на Морриса, у него заныло под ложечкой. Наконец-то битва окончена. Он захотел теперь, чтобы Моррис приставил к его виску револьвер, как там, в «Чикен Армз», и нажал на спуск.

На лице Морриса играла легкая улыбка. Эвери не хотелось смотреть туда, куда так напряженно смотрел Моррис, потому что он знал: Моррис увидел Джимми.

— Бог мой, — прошептал Моррис, — это он.

— Кто? — спросил Эвери, надеясь на чудо.

Как только Джимми повернул за угол, они оказались вне поля его зрения.

Моррис схватил Эвери за руку.

— Пошли, живее. — Как два любовника, держась за руки, они перебежали через дорогу, направляясь к переулку позади дома Карлы.

— Надеюсь, мы сможем войти через запасной выход.

Эвери подумал: а не удрать ли от Морриса здесь, в темном переулке, заваленном всякими отбросами и мусором, от которых становилось еще темнее. Почему он не крикнул Джимми? Почему он все еще так цепляется за жизнь? У него было столько возможностей, столько шансов пожертвовать собой, чтоб другие могли выжить.

Моррис рванул на себя металлическую дверь аварийного выхода, и, к ужасу Эвери, она распахнулась.

Моррис закрыл глаза и прошептал:

— Благодарю тебя, Господи.

Они побежали по лестнице, и Эвери заранее знал, когда они, задыхаясь, поднимались вверх, минуя один пролет за другим, что будет дальше — они будут сидеть в засаде и поджидать Джимми в квартире его матери.

По дороге наверх они наткнулись на Карлу, которая все еще лежала c закрытыми глазами и как-то странно склоненной набок головой. Она все еще была без сознания, или ее охватил пьяный ступор.

Правда, у пьяных обычно не течет кровь из ушей.

Они добрались до нужного этажа, и, Моррис, спешивший добраться до квартиры, не обращал особого внимания на Эвери. Эвери подумал, что мог бы убежать, но вспомнил свою несчастную попытку в «Чикен Армз» и то, чем она едва не окончилась.

Он последовал в квартиру за Моррисом. Моррис толкнул Эвери в комнату, закрыл дверь и налег на нее, пытаясь отдышаться. Он улыбался.

— Теперь уж недолго. Теперь совсем недолго.

Джимми рванул на себя тяжелую дверь, ведущую в подъезд. Он решил пойти вместе с матерью в полицию, хотя не был уверен, что от этого будет много пользы. Но, по крайней мере, попытка лучше, чем бездействие, чем бегство и поиск места, где можно спрятаться.

В коридоре Джимми нажал на кнопку домофона. Он представил себе мать, спешащую к двери.

Когда в безмолвной квартире раздался сигнал домофона, Эвери подпрыгнул. Дуайт, до этого меривший шагами комнату, повернул голову к маленькой коробочке на стене, из которой исходил звук.

— Черт возьми, — прошептал он.

Джимми нажал на кнопку снова.

— Ну же, Карла. — Джимми переминался с ноги на ногу. — Почему она не отзывается?

— Нажми на кнопку, идиот. Мы справимся с ситуацией, какой бы она ни была, кто бы ни пришел, но своего шанса не упустим. Не разговаривай, просто впусти.

Эвери двинулся к коробке.

— Это может быть Джимми.

— О, ты светлая голова, умница. Верно?

Дуайт повернулся спиной к Эвери и прошипел:

— Просто... нажми... на кнопку... и впусти его.

Джимми вздохнул, услышав гудок домофона. Он толкнул дверь и направился к лифту, который, конечно, снова был не в порядке.

Он решил пройти в заднюю часть здания, где был грузовой лифт. Войдя в лифт, нажал на цифру семь, и кабина с кряхтеньем и лязгом поползла вверх.

Первое, на что Джимми обратил внимание, поднявшись наверх, была дверь. Вокруг, болта дерево было надколото и покрыто трещинами. Внутри у него все заледенело. Джимми подумал, что надо развернуться и бежать.

Но как быть с Карлой? Она ведь там одна, пьяная... Кто поможет ей, если здесь побывал этот тип, Дуайт, а она там внутри и ранена.

Перед его глазами снова возникла та самая картина: его мать распята и истекает кровью, — и от этого по телу пробежал ток.

Он не хотел даже думать, что она действительно мертва, хотя и думал об этом против воли. Он пытался прогнать эту мысль, притвориться, что это просто плод его дурацкого воображения. Наконец он толкнул дверь. Квартира выглядела как всегда. Джимми с минуту постоял прислушиваясь. Из кухни послышался тихий звук. Вслушиваясь, Джимми понял, что там кто-то плачет. Он сделал несколько осторожных шагов по направлению к кухне, боясь торопиться, потому что вовсе не был уверен, что торопится на помощь матери.

Он попытался сообразить, похож ли этот звук на ее рыданья. Несколько последних лет он так редко бывал у нее, что уверенности у него не было. Тем более что-то его настораживало. Казалось, голос звучал ниже, чем если бы он принадлежал его матери.

Джимми остановился на полпути между столовой и кухней. Если в кухне плакала его мать, то он это сейчас поймет точно, он узнает ее голос.

Кровь бросилась Джимми в лицо, в горле у него мгновенно пересохло, когда он понял, что матери в квартире нет, что там находился кто-то другой.

Кто-то неизвестный. Или, еще того хуже, кто-то, кого он знал. Когда он уже повернул к двери, за спиной послышались шаги. Он напрягся, решив, что надо немедленно бежать к двери, но услышал голос, тихий, жалобный и вроде бы знакомый.

— Джимми?

Он обернулся и с облегчением увидел его обладателя.

— Эвери, приятель, что ты здесь делаешь?

Эвери выглядел скверно: грязный, глаза обведены широкими красными кругами, на щеках потеки от слез. Он вытер нос тыльной стороной ладони и попытался улыбнуться.

— Я от него удрал, Джимми. От этого типа, Дуайта, он меня захватил, но я ухитрился улизнуть.

Джимми захотелось плакать. Может быть, все-таки оставалась надежда.

— Ты видел кого-нибудь еще? Мирэнду?

Эвери кивнул, и на этот раз ему удалось улыбнуться.

— С ними все в порядке, Джимми. Он держит их в доме, и ты знаешь... он их связал.

На минуту он замолчал, казалось, он раздумывает.

— Но он о них заботится.

Эвери снова заколебался, и, похоже, не мог найти подходящих слов.

— Не знаю, что он собирается с ними сделать.

— Он хочет пытать их и убить, чтобы наказать или что-то в этом роде, чушь собачья. Верно? Чтобы сделать их лучше... очистить их души. И, может быть, каким-то странным образом отомстить мне или что-то в этом роде.

Эвери кивнул, но Джимми почувствовал, что он ни единого слова не слышал из того, что он ему сказал. Что этот тип сделал с ним?

Эвери продолжал озираться по сторонам, будто ему было очень не по себе. Словно ждал, что кто-то сейчас подойдет сзади и трахнет его по затылку.

— На самом-то деле этот тип хочет тебя...

— Что ты имеешь в виду?

Глаза Эвери снова покраснели, и он опять начал плакать, сотрясаясь и закрывая лицо руками.

Джимми подошел к нему и отвел его руки от лица.

— О чем ты толкуешь, парень?

Эвери шмыгнул носом.

— Он захватил твою мать, Джимми. Он собирается ее убить, если ты не пойдешь со мной.

Джимми с трудом проглотил комок, подступивший к горлу. Он этого ожидал, даже знал: это знание сидело где-то глубоко у него внутри, но когда наконец он это услышал, он почувствовал себя гораздо хуже, чем представлял себе раньше.

Было такое ощущение, что внезапно у него разом вырвали внутренности, а на Их месте образовалась пустота, громадная черная пустота. Он сполз по стене, закрыв глаза.

Так с закрытыми глазами он и выдавил из себя:

— Я это знал. Я знал, что это случится.

Когда он закрыл глаза, Эвери стоял совсем рядом.

От него пахло так, что было ясно — он весь потный. Джимми почувствовал, что его тошнит, а от близости Эвери стало еще хуже. Вот-вот вырвет.

— Зачем так близко подошел, парень? — Джимми положил руки на грудь Эвери, отталкивая его.

Но Эвери наклонился еще ближе, будто собирался его поцеловать. Джимми не понимал, что последует за этим: он содрогнулся. Эвери прошептал одно слово, едва слышным шепотом, грянувшим как гром.

— Что?!

Вдруг комната стала Меньше, будто согнулась под углом, будто задвигалась. Почему это Эвери оказался на нем и что-то шептал?

— Беги, — прошептал Эвери снова — достаточно громко, что бы Джимми мог расслышать. Когда он услышал, ему все стало ясно. Он смотрел в короткий и узкий проход, который вел в спальню Карлы и ванную, и в последних лучах угасающего солнца увидел тень. Эвери мотнул головой, указывая на дверь, и прошептал: «Уходи».

Джимми захотелось бежать, но не к двери, а в спальню, чтобы раз и навсегда покончить с этим ненормальным, разрушившим его жизнь и жизни всех других людей. Но весь его маленький опыт, его память сказали ему, что так делать нельзя. Он повернулся и быстро направился к двери. В этом здании жили и другие люди, хотя он никогда не встречал никого из них, но, по крайней мере, они позволят ему позвонить по телефону. Если ему повезет, то полицейская машина будет здесь до того, как этот псих и Эвери выйдут из дома или успеют отойти далеко.

И тогда он сможет все узнать о Карле, Мирэнде, Уор Зоне, о Крошке Ти. Может быть даже о Рэнди.

И он сделает это все сам, без помощи этого попа.

Его рука уже легла на ручку двери, когда он почувствовал, что его грубо схватили сзади и рванули на шее золотую цепочку. Джимми дернулся, спеша выбежать за дверь, он даже пытался обернуться, чтобы посмотреть, кто его схватил. Цепочка лопнула, порезав шею. Ему удалось уже открыть дверь, и он был готов закричать, когда большая горячая рука зажала ему рот. Джимми обернулся и, оборачиваясь, поднял ногу и изо всех сил лягнул Дуайта в пах.

Тотчас же Джимми почувствовал, что его отпустили, а Дуайт согнулся пополам, дыхание его перехватило от боли. Казалось, весь воздух, который был у него в легких, разом вышел, он задыхался.

Но Джимми не стал смотреть на него. Он ринулся по коридору, покрытому красно-черным ковром, барабаня во все двери. Никого не было дома, или просто никто не хотел отзываться. Джимми бил ногами в одну дверь за другой, снова и снова, и удары звучали громко и гулко в пустом холле.

— Откройте! Откройте! Мне нужна помощь! — кричал Джимми.

Рука Дуайта оказалась на его плече.

Джимми рванулся, стараясь освободиться от его хватки.

— Я...

— Что тут происходит?

Оба, Дуайт и Джимми, обернулись и увидели индийца, смотревшего на них из своей двери. Темное лицо утонуло в складках кремового тюрбана, которым была обернута его голова.

Дуайт начал:

— Это мой мальчик, отец...

— Нет!

Джимми рванул мимо индийца в его квартиру.

— Где у вас тут телефон? — закричал Джимми. — Где же ваш телефон? — Джимми шнырял глазами по всем доступным обозрению по верхностям, столам и полкам, но не увидел ничего.

Индиец внимательно смотрел на него.

— Скажи мне, мальчик, в чем дело? Тогда мы обсудим вопрос о телефоне. .

— Дело в том, что этот ублюдок пытается убить меня...

— Ну же, Джимми. — Тон Дуайта был умиротворяющим. Джимми видел, как Дуайт старается вызвать у индийца симпатию к себе, бросая на него взгляды, которые можно было расшифровать как «ну что ты будешь делать с этими детьми?».

Но индиец не был похож на человека, готового попасться на удочку. Он указал через коридор, на комнату, которая была, по-видимому, спальней:

— Вон там.

Джимми поспешил через холл и услышал, что Дуайт отступает, говоря:

— Это безумие. Вы очень скоро убедитесь, что этот мальчик — сущее наказание.

Дуайт заговорил громче, и Джимми не сомневался, что дополнительная громкость предназначалась для него.

— Вы разрешите ему позвонить. А мне надо идти. Я должен отвести его брата Эвери в одно место. Я боюсь опоздать.

Джимми поднял трубку. Он набрал 9-1-1, понимая, что сейчас Дуайт уйдет вместе с Эвери, и полиция опоздает. И все же оставался шанс. Когда девушка-оператор ответила, Джимми объяснил ей. что мужчина пытается его убить, сказал, где примерно его искать, и повесил трубку.

Он снова бросился в гостиную; индиец стоял теперь уже перед закрытой дверью, опираясь о нее спиной, руки его были сложены на груди.

— Я хочу знать наконец, что происходит.

— Убирайтесь, черт бы вас побрал, с дороги!

Джимми оттолкнул хозяина квартиры и бросился к двери. Может быть, он сумеет задержать Дуайта до приезда копов. Сколько времени им понадобится, чтобы приехать?

Но когда он открыл дверь в квартиру Карлы, там не было ни Дуайта, ни Эвери.

— Вот дерьмо, — пробормотал Джимми. Он бросился на кухню, потом в спальню. Их нигде не было.

Он вернулся в холл и направился к двери, выходившей на пожарную лестницу. Здесь он решил ждать приезда полиции. Если ему удастся быстро вывести их из здания, может быть, они смогут поймать Дуайта прежде, чем тот окажется слишком далеко. Он открыл дверь и шагнул на площадку, слишком поздно уловив шум со стороны пожарной лестницы. Он закрыл глаза и вздрогнул, когда почувствовал, как его плечо сжала рука. Его рванули назад, а потом другая рука, покрытая шелушащейся кожей, зажала ему рот.

Рука, вцепившаяся в его плечо, на мгновение ослабила хватку. Но прежде, чем Джимми успел что-нибудь предпринять, он почувствовал, как холодная сталь коснулась его виска и прижалась к нему.

Револьвер. Ему следовало знать, что у этого типа есть оружие. Что теперь? Ведь против пули не устоишь.

Все в мире умолкло, когда Джимми услышал звук взводимого курка: клик!

— Другой, кому на все наплевать, убил бы тебя на месте, — сказал Дуайт. — Но это несправедливо. Даже не дать тебе возможности поплакать.

Джимми старался сжаться в клубок, чтобы унять дрожь. Уголком глаза он косился на руку Дуайта.

Эвери стоял рядом: глаза его казались огромными, он кусал ногти.

— Мы отправляемся домой, Джимми.

Джимми зажмурился, моля Бога, чтобы поскорее прибыла полиция.

— Думаю, ты ухитрился вызвать копов. — Дуайт вздохнул. — Но если даже мы их встретим, то притворимся, что ничего не знаем.

Джимми плевать хотел на револьвер. Как только он увидит полицейских, он закричит. Он сделает все, чтобы привлечь их внимание.

— Если ты что-нибудь выкинешь, тут же все и кончится. — Дуайт ткнул холодным стальным дулом Джимми в висок. Рука Дуайта крепко обвилась вокруг мальчика, и его ноги заскользили по полу. — Мне нечего терять: я убью всех — тебя, полицейских и этого жирного парня. Какого черта! Я ведь хотел вам помочь... — Дуайт замолчал и оттолкнул от себя Джимми.

Они спускались по лестнице. Но почему никто не встретился им? Ведь этот ублюдский лифт сломан, а по лестнице не шел ни один идиот. И тогда Джимми увидел ее. Карлу. Он заметил тонкую струйку крови, стекавшую вниз по шее. Он повернулся к Моррису.

— Что ты с ней сделал, ублюдок?

Дуайт повернул револьвер рукояткой к Джимми и ударил его по лицу.

— С ней все будет в порядке! Не останавливайся.

Джимми качнулся назад, ничего не почувствовав. Боль придет позже.

Наконец они добрались до первой лестничной площадки и входной двери. Когда они вышли на улицу, в дальнем конце парковочной площадки Джимми увидел мигалку полицейской машины.

— Мы не подойдем к ним близко, так что даже и не думай о них.

В голосе Дуайта появились панические нотки. Но Джимми был слишком угнетен, чтобы заметить это, он тащился дальше по темному переулку. Рядом шел Эвери.

Карла очнулась, но видела все неясно. В затылке пульсировала тупая боль. Над ней и рядом с ней смутно звучали голоса, какие-то шумы — многоквартирный дом был заселен довольно густо, и жизнь вокруг продолжалась. Она слышала голоса, низкие звуки стереосистемы. На улице взревела сирена полицейской машины. Она села. Ей казалось, что кто-то ударил ее по затылку деревянным молотом... с гвоздем на конце. Кто?

Карла подняла руку и осторожно дотронулась до затылка. Волосы там свалялись от запекшейся крови — на ощупь они были липкими.

Она так и осталась сидеть, пытаясь дышать глубже. Надо успокоиться и постараться вспомнить, как она здесь оказалась, почему лежала у черного входа, под пожарной лестницей.

И сколько времени она. пролежала на этих ступеньках? Кто проходил мимо нее? Ей казалось, что мозг отказал ей, что он больше не работает.

Кусая нижнюю губу, чтобы побороть боль, Карла заставила себя повернуться: теперь она стояла опираясь на ладони и колени. Серая лестница под ней поплыла и исчезла — только серое и черное, серое и черное изгибалось и корчилось под ней, понятно, что она покатилась по ступеням.

Ловя ртом затхлый воздух, она все-таки ухитрилась наполнить им легкие, и вот ступеньки снова встали на место, и она смогла ползти по ним. Возможно, когда она окажется в своей квартире на седьмом этаже, у нее появится хоть какая-то догадка о том, что с ней случилось. И она сможет принять аспирин. И выпить большой стакан водки. Конечно, только чтобы справиться с болью.

Добравшись до цели, до металлической двери, помеченной большой черной цифрой семь, Карла остановилась, пытаясь мобилизовать все резервы сил. Сначала ей удалось сесть на корточки, потом, придерживаясь за стену, чтобы не упасть, она ухитрилась встать во весь рост. Все закружилось вокруг нее.

— Иисус Христос, — прошептала она, обеими руками цепляясь за стену.

Она молила Бога, чтобы кто-нибудь не вышел из двери и не налетел на нее. Через несколько минут головокружение уменьшилось, и она смогла оторвать от стены правую руку и ухватиться за металлическую ручку двери. Женщина снова глубоко вздохнула, не обращая внимания на боль в затылке, боль, которая от малейшего движения растекалась по всему телу, и рывком открыла дверь. Прежде всего она заметила, что дверь в том месте, где засов, разворочена. Индиец из соседней квартиры о чем-то разговаривал с двумя полицейскими. Они говорили тихо, и Карлу этот разговор не особенно интересовал. Подобное дерьмо всегда было где-то рядом.

Закрыв глаза, Карла прижала дрожащую руку ко лбу. Воспоминание о том, что случилось с ней, возвращалось, входило в ее сознание, выравнивалось, как строй солдат на учениях. Она не была уверена, что хочет вспоминать все до конца, а с этой все нараставшей болью легче было прогнать воспоминания и сосредоточиться на своем состоянии.

Карла вошла в квартиру. Там было темно (последнее, что она помнила, было послеполуденное солнце, зимний солнечный свет). Свет уличного фонаря просачивался сквозь жалюзи на окне гостиной. Карла включила свет, ожидая, что люди, как тараканы, разбегутся в разные стороны, когда свет зальет комнату.

Но все было тихо. Исчезла бутылка водки, почти всегда стоявшая на подоконнике. (Помнишь, приходил Джимми? Но это был не он.) Карла содрогнулась.

Сейчас эта водка нужна ей больше, чем когда бы то ни было. Она прошла по неровному дубовому паркету, и ее каблук заскользил по какому-то предмету.

Она посмотрела под ноги и увидела золотую цепочку, свернувшуюся кольцом у ее ног. Вид этой цепочки был как удар молнии.

Цепочка Джимми!

Она подарила ему ее примерно год назад, на прошлое Рождество. Копила деньги с августа, чтобы купить эту цепочку. Он даже улыбнулся, когда открыл коробочку «Сервис Мерчендайз».

Это была одна из их редких счастливых минут. Она застегнула цепочку у. него на шее в тот вечер, а он поцеловал ее и сказал, что никогда не будет ее снимать. Карла нагнулась и подняла цепочку. Глухо стучало сердце, боль пульсировала в голове. Она все смотрела и смотрела на цепочку, словно та могла ожить и рассказать ей что-то важное, объяснить, как она здесь оказалась, — любимая вещица сына валялась на полу гостиной. Почему? Замочек сломан, будто цепочку выбросили как мусор.

И сразу обрушилось воспоминание — она вспомнила, что произошло днем. Сжимая цепочку в потной руке, Карла упала на жесткий деревянный пол, пытаясь сообразить, что ей теперь делать.

Она подняла голову — в дверь кто-то барабанит.

— Мэм! Офицеры полиции. Не могли бы вы открыть дверь?

Карле удалось выпрямиться и встать. Это было похоже на упражнение по отработке равновесия. Казалось, что пол перекосился под ней, потом снова выпрямился. Карла, уцепившись за стену, пыталась сфокусировать свой взгляд, подавить тошноту, загнать ее внутрь.

Она открыла дверь. Перед ней стоял толстый пожилой полисмен. Его большой нос был покрыт красной сеткой лопнувших кровеносных сосудиков. Его напарник держался чуть поодаль. Совсем еще юный, с редкими светлыми усиками над верхней губой, он старался придать лицу суровое, строгое выражение. Откуда они набирают полицейских? Из начальной школы?

Темные глаза старшего офицера внимательно оглядывали ее.

— Мэм, мы здесь потому, что нам позвонили примерно десять минут назад из этого дома. Мы узнали от вашего соседа, мистера Сингха, того, что живет рядом с вами, что какой-то подросток звонил из его квартиры. Мальчик сказал, что его хотят убить. После этого он исчез из дома и...

— Он мой сын! — вырвалось у Карлы.

Она сжимала в руке золотую цепочку Джимми. Должно быть, это звонил Джимми. Она прикрыла рот рукой, изнемогая от желания выпить.

Если бы она могла лечь и утихомирить адскую боль в голове.

— Вы уверены, мэм?

Карле было трудно говорить. Во рту пересохло.

— Как выглядел мальчик? Примерно лет тринадцати, шатен с зелеными глазами, как говорит ваш сосед?

— Похоже, что это мой сын.

Карла подумала об Эвери и человеке с револьвером, и внутри у нее все похолодело.

— Мы должны их догнать. Этот человек был здесь раньше и пытался заставить меня отвести его к сыну.

— Но, мэм, почему?..

Младший офицер выступил вперед. Карла ткнула пальцем в молодого человека:

— Да заткнитесь вы.

Старший строго поглядел на своего напарника и перевел взгляд на Карлу.

— Послушайте, мэм, почему бы вам не присесть на минутку? Похоже, что вы ранены.

— Нет времени, — сказала Карла, уцепившись за офицера. — Мы должны бежать и найти их!

Карла чувствовала, что ее глаза наполняются слезами, а душа паническим страхом. Она прижала ладони к глазам, стараясь побороть свою слабость.

— Мы можем взять вас с собой в полицейский участок, мэм, и вы подадите жалобу. Вы знаете имя этого человека?

— Нет! Я не знаю его имени! — Карле ужасно хотелось схватить старшего полицейского за мундир, встряхнуть его и заставить понять, как важно то, чего она не может выразить. — Пожалуйста, мы должны бежать и найти их. Сейчас же!

Последние слова Карла уже кричала.

Старший офицер повернулся к напарнику — они обменялись взглядами. Карла, с ее грязными волосами, нездоровой кожей и стойким запахом перегара, не вызывала у них доверия к своей персоне.

— Наверное, мы можем взять ее с собой и прогуляться по соседним улицам. Поглядим, нет ли чего подозрительного, возможно, она укажет на этого типа, — сказал старший полицейский.

— Слава Богу! — Карла ринулась в коридор.

— Не хотите ли надеть пальто, мэм? — спросил молодой офицер.

— Нет! — Карла не стала сдерживаться и оттолкнула старшего офицера. — Пойдемте... пожалуйста!

Когда они направились к выходу, у Карлы возникло щемящее предчувствие, что уже слишком поздно. Много времени было потеряно.

Она опустила золотую цепочку Джимми в карман своего платья.

Глава 30

Ричард снова повернул, чтобы еще раз объехать квартал на своей «селебрити». У него не было времени искать площадку для парковки! В любую минуту здесь мог появиться Джимми со своей матерью, а Дуайт Моррис, наверное, уже выехал на охоту.

Священник затормозил посреди узкой улицы с односторонним движением. Да, Дуайт Моррис...

Он закрыл глаза, положив голову на руль. И снова прошептал: «Дуайт Моррис». Почему раньше он не вспомнил это имя?

Возможно, Господь Бог вмешался в нашу жизнь. Но кто-то другой, более циничный, ответил: «А может быть, ты пытался вспомнить подсознательно, и вдруг в памяти что-то щелкнуло, и все встало на место. Без всяких внешних сил». Теперь все показалось таким ясным, не вызывающим сомнений: их разговор после той, второй, встречи одержимых сексом, когда Моррис догнал священника на тротуаре.

— Так вы встречаетесь со своими «друзьями», отец? — В глазах Дуайта будто какая-то искра сверкнула. Ричард был смущен. Он пытался как-то иначе истолковать слова этого человека. По дороге с собрания, где речь шла только о раскаянии, исцелении, освобождении и возвращении Бога в их души, вопрос этого человека казался непристойным и невероятным.

Ричард покачал головой:

— Не думаю, что в этом цель наших собраний, Дуайт. И если вы стремитесь к этому?..

Дуайт уперся взглядом в землю, как ребенок, только что получивший нагоняй, — он растирал пыль носком теннисной туфли.

— Ну, вы можете говорить все что угодно, но есть ли в ваших словах убежденность?

Он подмигнул Ричарду, и Ричард отпрянул, чувствуя себя так, будто этот человек заглянул в самые темные уголки его души. У него было ощущение, что Дуайт отвалил камень от входа в глубокий тайник внутри его существа и осветил темные закоулки души, где корчились и извивались странные желания и влечения, как гады, непривычные к свету. Непрошеная картина возникла в памяти: Ричард, тогда шестнадцатилетний юноша, остался присматривать за восьмилетним сыном соседки.

«Ну возьми это в рот. Это тебе не повредит».

Ричард проглотил ком в горле и попытался снова переключить внимание на Дуайта.

Дуайт сказал: «Меня зовут Моррис, и мое имя есть в телефонном справочнике. Если вы когда-нибудь надумаете поделиться со мной своими охотничьими угодьями, просто позвоните».

Ричард смотрел, как этот человек уходит, удивляясь, как Дуайт мог говорить так небрежно о вещах, вызывавших у Ричарда такую душевную муку, с которой он ничего не мог поделать. Ричард хотел думать, что на то была Божья воля, к нему не зря пришла эта уверенность... это воспоминание.

Рывком он поставил свою машину перед многоквартирным домом, на площадку, предназначенную для погрузки. Включил огонек противоугонной сигнализации и открыл дверцу машины.

Послышался звон, знак того, что он оставил ключи зажигания в замке. Но он не обратил на это внимания, поглощенный одной мыслью: добраться до телефона... как можно скорее. Теперь полиция сможет действовать.

И тут он увидел их — они выходили из переулка. У Ричарда перехватило дыхание, когда он узнал Джимми и снова увидел человека, которого помнил по собраниям одержимых сексом — Дуайта Морриса. Джимми шел впереди Дуайта. Рядом с Дуайтом шел незнакомый Ричарду толстый мальчик.

На первый взгляд могло показаться, что это обычная семья: отец и двое сыновей вышли на воскресную вечернюю прогулку. Возможно, что «папочка» дает «мамочке» отдохнуть от деток, пока она готовит воскресный ужин.

Ричард отступил в тень, под навес. Эта семейная идиллия могла показаться убедительной только случайному свидетелю! Но от внимательного наблюдателя не могло укрыться выражение болезненной отрешенности на лице толстого мальчика, его оцепенелый, неподвижный взгляд, полное безволие. Как и выражение ужаса на лице другого мальчика, и то, как его глаза обшаривали тротуар, как если бы он высматривал там спасителя.

Ричард двинулся следом за ними под укрытием китайского тиса. Всего в нескольких ярдах впереди стоял пикап, черная «тойота». Ричард знал, что машина принадлежит Дуайту. Он помнил, как восхищался этим пикапом и хотел иметь такой же.

Все трое поравнялись с пикапом, и Дуайт открыл дверцу, предназначавшуюся для пассажиров, заставляя обоих мальчиков усесться на переднем сиденье. Затем он обошел машину, чтобы сесть за руль.

И тогда Ричард решил действовать — не было времени вызвать полицию. Пока они узнают адрес Морриса, будет слишком поздно, ведь Моррис получил то, чего хотел: Джимми. И кроме того, Ричард решил сам покончить со всем этим. Впервые в жизни он хотел быть героем. Доказать Джимми, что он не только извращенец, охотящийся за мальчиками, но и человек, который может им помочь.

Прекрасно, что ключи остались в замке зажигания, что мотор включен. Куда проще дождаться, пока пикап выедет с парковочной площадки, немного отстать от него и дать ему проехать вперед по Кенмор, а потом медленно вырулить за ним вслед.

Холодные щупальца страха охватили его. Может быть, стоило все же вернуться и вызвать полицию, положиться на их опыт.

Его нога продолжала жать на акселератор — он хотел оторваться от пикапа.

Да, он взял на себя личную ответственность за исход этой адской игры.

Он надеялся, что исход будет положительным. Добравшись до Харлем-авеню, Дуайт понял, что за ним следует какая-то машина. Двое на сиденье рядом с ним вели себя смирно: в машине слышно было только гудение мотора и ровное дыхание мальчиков. Они не произносили ни слова, не пытались сговориться. Но раньше он заметил, что они держались за руки, их пальцы были переплетены.

Кажется, это случилось после того, как Дуайт затормозил у светофора возле Шеридан и Уинтроп: полицейская машина проезжала перекресток, Дуайт был почти уверен, что разглядел на заднем сиденье женщину.

Возможно, это та пьянчужка — мать мальчишки? Как бы там ни было, Дуайт уперся револьвером в рыхлый бок толстяка.

— Тихо.

Теперь, глядя в окно заднего обзора, он убедился, что за ними следуют те самые фары, которые, как он заметил, не отставали от него несколько последних миль.

— Мне кажется, нас кто-то преследует.

Мальчики ничего не ответили. Они даже не подали вида, что слышали, как он с ними заговорил.

Дуайт пожал плечами и снова посмотрел в окно, подумав, что эти двое, Наверное, примирились со своей судьбой.

Он улыбался, сознавая, что свершение этой судьбы было делом всего лишь нескольких часов, а возможно, и минут.

Конечно, если только тот, кто был позади, не собирался вмещаться и спутать ему все карты. Дуайт, прибавив скорость, свернул направо в боковую улочку, расположенную примерно на два квартала севернее его улицы, затем стремительно повернул влево.

Машина продолжала следовать за ним. Что же, черт возьми, происходит? Резко вывернув руль, он подъехал к дому — заскрежетали тормоза. Выглянув, он увидел, что прилипшая к нему машина встала у обочины чуть позади него.

Уверенность, что его преследуют, вызвала у Дуайта сердцебиение.

— Послушайте, — сказал он, — нас кто-то преследует.

Джимми повернул голову и взглянул назад. Дуайт двинул его по затылку.

— Не смотри, идиот!

Джимми повернулся и уставился куда-то прямо перед собой. Он ничего не сказал. Но Дуайт заметил, как он сжал руку Эвери.

— Я только хочу напомнить вам обоим, что у меня есть револьвер, и он заряжен. Если кто-то вздумает заговорить с вами, вы скажете, что поехали со мной добровольно, я друг семьи. Уловили? — Дуайт окинул взглядом обоих мальчиков. — Ну?!

— Понимаю, сэр, — прошептал Эвери.

Джимми, ты слышал меня?

— Да, да...

— И...

— Я сделаю все, мать вашу, что вы хотите.

Дуайт укоризненно покачал головой:

— Вы оба мразь, самая обыкновенная мразь.

Дрожащей рукой он снова привел машину в движение и вырулил на проезжую часть улицы. Дом был уже совсем рядом. Похлопав по револьверу, он подумал, что эта штука поможет ему уладить любую неприятность.

Да, он зашел слишком далеко, чтобы что-нибудь или кто-нибудь смог ему помешать.

Все мои надежды и молитвы Господу были напрасны, внезапно осенило Ричарда.

Почему я оказался так беспечен? Что стоило отстать от него чуть побольше? Ведь я же мог это сделать.

А теперь Дуайт знал.

Сейчас поздно что-то менять, но надо попытаться.

А может быть, стоит еще пойти и позвонить в полицию? Но теперь я так близок к цели.

Разум все еще боролся с чувством, и чувство взяло верх. В воображении Ричарда рисовались картины спасения Джимми. Благодарности Джимми, которую он действительно заслужит. И он тронул с места, следом за Дуайтом, выждав одну-две секунды. Проехав совсем немного к югу, Дуайт снова свернул в какой-то переулок. Ричард следовал за ним с растущим чувством беспокойства. Едва прикасаясь к рулю и медленно двигаясь по спокойной улице жилого квартала, Ричард думал о том, как все странно в этом мире. Странно, но холод и мрак по контрасту придавали домам более уютный вид. Они выглядели как убежища душ, как святилища. Некоторые были украшены рождественскими гирляндами, и яркие лампочки причудливо расцвечивали улицу. Сквозь широкие окна Ричард мог видеть ту жизнь, которую ему не суждено было испытать.

Дуайт свернул на подъездную аллею к белому кирпичному дому — особняку, внешне ничем не отличавшемуся от других на этой улице. Если не считать того, что дом Дуайта был не освещен и на нем не было никаких рождественских украшений.

Ричард подкатил к обочине тротуара, пытаясь унять дрожь. Отсюда он мог видеть дом и машину и наблюдать за перемещениями Дуайта и Джимми.

Дуайт посмотрел вправо и увидел ту самую машину, которая ехала за ним все это время на небольшом расстоянии. Фары автомобиля были выключены, но из хвостовой трубы вырывалось облачко выхлопных газов, и это было знаком того, что там кто-то выжидал.

— Ну, мальчики, что будем делать теперь?

Дуайт посмотрел на ребят, те повернули к нему головы — выражение их лиц было застывшим, лишенным всяких эмоций и мыслей. Он покачал головой.

— Я вас спрашиваю? Вы словно неживые какие-то.

С заднего сиденья машины донесся резкий визгливый голос, пол-•ный сарказма и отвращения: «Почему бы тебе не посидеть здесь подольше, Дуайт? Чтобы дать возможность полиции подъехать?»

Дуайт повернулся и взглянул назад. Он увидел неясные очертания женской фигуры в тени и оранжевый кончик зажженной сигареты.

«Делай то, что должен сделать, мальчик, — продолжал голос. — Кончай эту чертову затею».

И Дуайт прошептал в ответ: «Верно».

...Ричард глубоко вздохнул, когда дверь гаража открылась и из него выплеснулся яркий желтый свет. Дуайт въехал в гараж.

Вот оно. Ричард заглушил мотор. Ему показалось, что стало очень тихо.

Наступил момент, которого он ждал и боялся. Если бы кто-нибудь смог ему помочь. -

— Итак, — сказал сам себе Дуайт, открывая дверцу машины и вдыхая холодный, обжигающий воздух, таивший обещание снега. — Вот мы и приехали. Ну, мои дорогие, пора выходить.

На лице Дуайта расползалась широкая, словно приклеенная улыбка, которая никак не вязалась с каплями пота, выступившими на лбу, с судорожными движениями.

Джимми сжал руку Эвери.

Мужик явно паникует. Он нервничает черт знает как. Может, это нам поможет.

Он пытался сообразить, кто мог ехать за ними. Джимми не верил, что откуда-то могла прийти помощь. Наверное, просто совпадение.

Вставая с сиденья и следуя за Эвери, который шел впереди, Джимми думал: кто станет нам помогать?

Дуайт ткнул в их сторону револьвером:

— Мне надо кое-что проверить на улице. А вы, мальчики, будьте паиньками, пока я на минутку-другую отлучусь, ясно?

Эвери тотчас же отозвался:

— Конечно, сэр.

Джимми бросил на него взгляд и подумал: как фальшиво звучит. Дуайт кивнул:

— Правильно. Побудьте здесь и подождите Меня, ясно?

Эвери повторил как эхо:

— Конечно, сэр. Мы никуда не уйдем.

Джимми не мог этого вынести.

— Прекрати, болван! Разве не видишь, что это издевательство?

И пусть Дуайт всадит ему пулю в башку — по крайней мере, на этом все кончится.

Что творится с Эвери? Ведь он достаточно умный, чтобы не подыгрывать Дуайту в его дурацкой игре.

Дуайт пошел в другой угол гаража, к шкафчику, из которого достал большой моток бельевой веревки, и повесил ее на выступающий из стены гвоздь.

— Я знаю, мальчики, что вы и так вели бы себя отлично, даже без присмотра.

Он отматывал от мотка веревку и отрезал куски ножницами для резки травы, которые тоже свисали с гвоздя.

— Но все же приму меры предосторожности. На всякий случай.

Джимми не выдержал и заорал:

— Да заткнись ты, мать твою!

В ответ он получил затрещину такой силы, что отлетел к противоположной стенке и врезался в нее. Он поднес руку к лицу, а когда взглянул на нее, увидел — рука в крови: расквашенная губа саднила. Дуайт подошел к нему:

— Молчи, маленький ублюдок!

Он поднял глаза к потолку и зашептал: «Прости его, Отец, он не ведает, что творит».

Дуайт положил револьвер на ящик у двери и захватил большой рулон клейкой ленты.

— Так-то будет вернее.

Он отмотал от рулона, сколько ему было нужно, и отрезал ленту ножницами. Все это время Дуайт шепотом разговаривал сам с собой, слова лились потоком: «Эти маленькие извращенцы, эти ублюдки не дают мне ни минуты покоя. Ты видишь, они не желают угомониться. Не хотят понять, что я пытаюсь им помочь. Эти маленькие идиоты так никогда и не узнают, что я сделал для них».

Прежде чем Джимми сделал попытку воспротивиться, пластырь залепил ему губы, плотно прижавшись к ранке. Дуайт схватил его за ухо и подтащил к Эвери.

— У меня нет больше времени, — прошипел Дуайт. Его дыхание становилось все более учащенным. — Совсем нет времени. Мне не следовало бы держать их в своем доме. Они его оскверняют. И зачем я их держал?

Он развернул Эвери к себе и связал запястья его рук аккуратным узлом.

— Ложись.

Эвери сделал, как ему приказали.

Дуайт приподнял его лодыжки и связал их таким же манером.

Затем он взглянул на Джимми.

— Теперь ты.

Джимми знал, что ему не оставалось ничего другого — только поднять руки и протянуть их этому типу. В безмолвном ужасе он смотрел, как Дуайт скручивает веревкой его запястья, наматывая ряд за рядом, потом он закрепил все это узлом, настолько тугим, что Джимми усомнился, будет ли кровь теперь циркулировать в его руках и доходить до пальцев. Не дожидаясь следующей команды, он опустился на пол и лег на спину.

— Ты парень способный, понятливый, да? — Дуайт ухмыльнулся и принялся связывать его лодыжки.

Джимми изо всех сил напряг мускулы. И тут кто-то забарабанил в парадную дверь.

Дуайт окаменел. Лицо его приняло странное выражение: брови сошлись над переносицей, а рот открылся, и казалось, вот-вот из него потекут слюни.

Джимми не смел даже надеяться, что этот настойчивый стук означал, что кто-то собирается их спасти. А если это и так, то ведь у Дуайта есть револьвер.

Всего несколько секунд потребовалось Дуайту, чтобы завязать узел на веревке, стянувшей лодыжки Джимми. Он встал и уже направился к двери, но вернулся:

— Не могу обделить вниманием нашего маленького друга. — Он подошел к Эвери и залепил ему рот куском липкой ленты. Стук возобновился.

Дуайт замахал руками:

— Ради Бога, я иду, иду.

Ричард в глубине души надеялся, что Дуайт не подойдет к двери. Тогда он вернулся бы в нормальный и безопасный мир — пошел бы к соседям, воспользовавшись телефоном, вызвал бы полицию.

Но лишь только он подумал об этом, как в доме зажегся свет, и на него через маленький ромбовидный стеклянный глазок уставилась пара зрачков.

Такие глазки в дверях всегда вызывали у него желание повернуться и бежать прочь.

Но Ричард выдержал взгляд хозяина, хотя колени его дрожали.

Через минуту входная дверь открылась. На Ричарда смотрел Дуайт Моррис, точно такой, каким он запомнил его: низкорослый, с непомерно длинными для его возраста волосами, в спортивной майке с надписью «Ган энд Розис» — как подросток. Впрочем, эта майка только подчеркивала его возраст.

Однако его белесые глаза говорили о том, что они видели вещи, недоступные многим. Они принадлежали к другому миру. Они пугали.

— Чем могу служить?

Ричард прочистил горло. Он не подумал заранее, как объяснить причину своего визита.

— Могу я войти? Мне надо поговорить с вами.

— Я ведь не знаю, кто вы такой, сэр. Почему я должен пускать вас в свой дом?

Но Ричард мог сказать твердо: Дуайт узнал его.

— Думаю, вы меня знаете. По группе анонимных одержимых сексом...

Дуайт отступил назад.

— Чего же вы хотите?

— Я вам сказал. Хочу войти.

— Зачем?

— Почему бы нам не поговорить об этом, когда я войду?

— Я не обязан вас слушать. — Дуайт потянул дверь на себя, намереваясь захлопнуть ее.

Ричард, держась за ручку, препятствовал этому.

— На вашем месте я бы не делал этого.

— Мне плевать, что бы вы делали, сэр. Я буду вам признателен, если вы оставите меня в покое.

Ричард слегка отпустил руку, и Дуайт покачнулся.

— Послушайте, я ведь знаю, что у вас там происходит.

Он заметил, как Дуайт изменился в лице: его решительность испарилась, и на смену ей пришло деланное изумление.

— Не понимаю, о чем вы.

Ричард выдавил короткий смешок, хотя всеми фибрами своей души он ощущал одно желание — бежать отсюда в ночь, без оглядки. Но он зашел уже слишком далеко, а Дуайт, слава Богу, не мог видеть, что творится у него внутри. И он продолжал:

— Вы знаете, что я имею в виду. Джимми все мне рассказал... Даже о письме.

— Послушайте, мистер. Я полагаю, вы сошли с ума. Я не знаю никакого Джимми и не имею никакого понятия о письме.

— Я видел вас с Джимми совсем недавно, несколько минут назад. Его и еще одного мальчика, который мне незнаком. — Ричард помолчал. — Я следовал за вами всю дорогу до вашего дома.

— Я просто подвез этих двух мальчишек... Но вам-то что до этого?

Ричард поднял руку, останавливая Дуайта.

— Ладно. Мы не будем обсуждать это. Я просто уйду. Но в любом случае вам придется побеседовать с полицией.

Ричард повернулся, моля Бога, чтобы Дуайт не заметил, как дрожат его колени, — и двинулся к выходу.

— Минутку. Действительно, почему бы вам не войти? Входите, пожалуйста.

Когда Ричард обернулся, Дуайт действительно распахнул дверь, в уголках его губ блуждала улыбка. Ричард шагнул через порог, уже уверенный, что поступает опрометчиво.

Они лежали на боку на грубом цементном полу гаража, Джимми и Эвери, и округлив глаза смотрели друг на друга — единственная возможность общаться. В их взглядах ожила надежда. Она связала их узами сообщничества, более крепкими, чем веревки, стягивающие их руки и ноги. Теперь, подумали они, их путы незаметно будут ослабевать и ослабевать, пока не спадут совсем.

Ричард недоумевал, как можно жить в этом хаосе из старых газет, журналов и картонных коробок, из которых вываливались старые письма. Дуайт выжидающе смотрел на него.

— Так зачем вы пожаловали?

Ричард не знал, как приступить к делу. Только теперь он понял, что не готов к предстоящему разговору.

— Я пришел сюда как друг, как человек, знавший вас по группе анонимных одержимых сексом, — начал он.

Дуайт склонил голову набок.

— Я пришел не с осуждением. — Ричард был в смятении: его мысль металась в поисках нужных слов, он молил Бога, чтобы они явились. — Я пришел как человек, готовый к пониманию. Мы оба, вы и я, знаем, что далеко не каждый поймет, что мы переживаем ежедневно.

По лицу Дуайта расползлась усмешка, и от этой усмешки у Ричарда пересохло во рту, а сердце тяжело заколотилось. Не то, не то... нелепые бессильные слова... Но он продолжал говорить.

— Я знаю, через что вы прошли, знаю, что вы не хотели бы причинять этим детям зло, которое причиняете.

Издевательская ухмылка Дуайта становилась все явственнее, переходя в смех. И вдруг Дуайт откровенно заржал, наигранно закатывая глаза и качая головой.

— О нет. Разумеется, нет.

Ричард облизнул губы, понимая, что зашел в тупик.

— Разумеется, я не думал, что вы хотели этого. Многое в нашей жизни случается помимо нашего желания. То есть я хочу сказать, что борюсь со своими желаниями...

Ричард придвинулся ближе к Дуайту, положил руку на его плечо.

— Я могу помочь вам, Дуайт, выбраться из этой истории.

Дуайт, поведя плечом, сбросил его руку.

— Обычно, мой друг, я не ругаюсь. Это признак дурного тона. Но куда тут денешься — ты мешок с дерьмом.

— Вы, Дуайт, не то говорите. Я думаю, вы жалеете, что так сказали, и осуждаете себя за то, что творите.

Ричард почувствовал дурноту. Только бы поскорее выбраться из этого мрачного дома, из пространства, которое сжимается от каждого его слова. И он прошептал:

— Я знаю, вы хороший человек.

Дуайт долго смотрел на него — Ричард так и не понял, что выражал его взгляд. Слова его были куда понятнее:

— При вашем дерьмовом католическом образе мыслей вы не сумеете отличить хорошего человека от плохого, даже если будете смотреть ему в глаза. — Он в упор смотрел на Ричарда.

Ричард покосился на дверь, прикидывая, можно ли прорваться к ней и выбраться отсюда, пока не поздно.

Дуайт придвинулся к священнику так близко, что Ричард улавливал его несвежее дыхание и запах, пота, исходивший от его тела.

— Вы хотя бы понимаете, что я намереваюсь сделать?

— Что? — Ричард попытался поймать его взгляд и понять смысл происходящего, но остекленевшие глаза смотрели куда-то мимо него, в какую-то невидимую точку.

Дуайт покачал головой:

— Нет, вы этого не поймете, отец.

Ричарду показалось, что ослабевшие в коленях ноги больше его не держат. И он прошептал — дыхания его хватило только на шепот:

— Очевидно, так.

— Хороший человек, отец, в вашем понимании, не чувствовал бы никакого раскаяния и не пытался бы помочь им, как делаю это я. А я не испытываю никакого неудобства от того, что собираюсь сделать: убить этих детей, сжечь их, чтобы от них не осталось и следа. Я уверен, что тем самым спасаю их. Вам, священнику, конечно, знакома концепция епитимьи.

Ричард почувствовал дурноту, желудок его поднимался к горлу.

— Епитимья — дело добровольное, — прошептал он, не в силах обрести голос. — Но для вас еще не все потеряно. Есть понятие искупления, — бормотал Ричард. — Милосердие для всех нас...

— Это все мечты, отец. Вы живете в иллюзорном мире. Здесь я собираюсь сделать что-то путное. А вы меня задерживаете, сэр.

Дуайт схватил Ричарда за горло и сжал мертвой хваткой. Этого не может быть. Ричард задыхался. Изо всех сил он молотил кулаками по рукам Дуайта, но они были неподвижны, как тиски.

Тогда он пнул Дуайта ногой, угодив в лодыжку, но тот, казалось, был неуязвим. Слабеющими пальцами священник пытался ослабить железное кольцо у себя на шее, сбросить темную пелену, которая окутывала его все плотнее и плотнее. Его дыхание становилось все короче и наконец совсем прекратилось, перейдя в сухой хрип.

Руки вяло упали вдоль тела. Темнота стала полной. Ричард сдался, подумав: если такова Его водя, да будет так.

Дуайт отпустил священника, и тот свалился на пол. Если бы ты научился не соваться в чужие дела, этого бы не случилось. Он пнул священника ногой в живот.

— Это твоя вина, отец. Я за это не несу ответственности.

«Лучше проверь, мертв ли этот дурак».

— Тетя Адель, я уже подумал об этом.

Дуайт направился в гараж, где оставил револьвер. Конечно, этот болван мертв, но все же стоит в этом убедиться.

А пуля в висок даст полную гарантию.

Открыв дверь гаража, Дуайт потянулся за револьвером, оставленным на ящике у двери. Но оружия на прежнем месте не было. Исчезли и мальчишки.

Глава 31

Этого не может быть! Дуайт ринулся в гараж, взглянул на пол и понял: они исчезли. Веревка и липкая лента кучкой валялись на полу. Мальчишек не было.

Как они ухитрились освободиться?

Он бросился к двери в подвал, полагая, что у этих двух дерьменышей хватит совести освободить друзей прежде, чем самим отсюда выбраться.

Но как бы то ни было, сбежав, они вызовут полицию, не станут рисковать и пытаться справиться с ним собственными силами.

И едва эта догадка осенила его, как тут же в голову пришла другая. Распахнув дверь в подвал, он так и остался на верхней ступеньке лестницы. А что, если сейчас они там, внизу, и ждут меня с моим же револьвером 357-го калибра и нацелен он на эти самые ступеньки?

Дуайт стоял под яркой лампочкой, освещавшей его с головы до ног, вглядывался в душное и темное нутро подвала и думал: удобная мишень. Я удобная мишень.

Неужто все кончено? Неужто все планы, которые он вынашивал так долго и расчетливо, о чем столько мечтал, пошли прахом? И так внезапно?

Дуайт отступил назад, в тень. Оказавшись снова в гараже, он сбросил обувь. Это был единственный способ пробраться в подвал тихо, без шума.

Но даже и в этом случае маленькие монстры могли разнести его черепок на куски.

Он стоял посреди гаража, изыскивая способ, как устроить ловушку разом для всех там, в подвале — и поджечь дом. Но был еще черный ход, дверь, выходившая на крыльцо на заднем дворе. И, возможно, у него не осталось времени блокировать ее...

А если ему и удастся это сделать, что это даст? Он так старался заполучить этого маленького дьяволенка Джимми, и вот!

«Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты наглухо заклинишь кухонную дверь и ту, что выходит на улицу, а потом подожжешь дом и покончишь со всем разом».

Дуайт закусил губу, услышав за спиной голос тетки. Он не желал ей отвечать. Она не знала, чем он сейчас занимался. Как могла она все это понять?

Он никогда не доставлял ей тех неприятностей,какие причиняли ему эти маленькие чудовища внизу.

Нет, он не мог лишить себя последнего, окончательного единоборства с Джимми.

Мальчику необходимо снова встретиться с ним и услышать слова мудрости, которыми Дуайт мог его одарить.

Иначе в чем же смысл наказания?

Дуайт покачал головой. Не было иного выхода — только встретиться с этими монстрами лицом к лицу — на их условиях.

К тому же он намного сильнее их. И, конечно, намного хитрее.

Они не могут меня провести, сказал он себе, продвигаясь по стене гаража к выключателю. Открыв маленькую серую металлическую дверцу, он обесточил дом.

Погас свет. Не гудело отопление, наступившая вслед за этим тишина была столь же всеобъемлюща, как и тьма.

Дуайт выждал несколько минут, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. Высокие окна подвала пропускали серебристый свет — это был отблеск снега.

Дуайт надеялся, что этого освещения будет достаточно, чтобы разглядеть то, что ему требовалось. У него было преимущество: он знал подвал. А маленькие чудовища не знали. Дуайт направился к верхней ступеньке лестницы. Идиоты, они не оказались бы в таком бедственном положении, если бы были умными, хорошими детьми.

Сами навлекли на себя беду. Дуайт стал спускаться в подвал, подбадривая себя рассуждениями о том, что он помогает этим маленьким негодяям. Тетя Адель всегда убеждала его, что наказание благо, если оно соответствует тяжести преступления и, что самое главное, — служит очищению души от темных пятен греха.

Дуайт спускался все ниже, держась поближе к шлакоблочным стенам и ощупывая каждую ступеньку, на которую ступал, стараясь прежде убедиться, что она не заскрипит, заставив насторожиться его противников.

Так он добрался до самого низа. Ступив на цементный пол, Дуайт почувствовал, что все вокруг необычно тихо, мертвенно тихо. Прежде, когда он спускался сюда, чтобы убрать за ними или накормить их, — подвал жил слабым хныканьем, стонами или шуршанием, когда эти существа пытались шевелиться в своих клетках.

Теперь же — полная тишина. Мрак и тишина. Серебряный лунный свет, просачиваясь сквозь узкие прямоугольные окошки под потолком, ложился пятнами на стены и на пол. Светлее от него не становилось, только проступали плоские тени — ящики. Но уже чуть дальше углы были окутаны мраком столь густым, что он принимал почти осязаемые формы. Как ни напрягался Дуайт, он не видел ни одного живого человека. Может, мальчишки и не спускались сюда. А как раз теперь, стоя у дома Элис Мартин, напротив него, ожидают прибытия полиции, чтобы показать и рассказать полицейским все, что пережили в его доме. Он представил себе выражение лица старой сплетницы, когда эти юные подонки выболтают ей свою историю. Да ей в жизни не понять истинных целей и смысла того, что делает он, оказывая в конце концов услугу ей и всем прочим людям. Особую же услугу он окажет самим падшим детям, если только ему позволят довести дело до конца.

И тогда он услышал топот: кто-то бежал в темноте.

За этим последовал щелчок, вспышка и громкий хлопок револьверного выстрела. В воздухе поплыл едкий и жаркий запах пороха.

У Дуайта не было времени раздумывать. Инстинкт сработал мгновенно — он рухнул на пол, точно упредив следующий выстрел. И пополз к ящикам, сулившим возможность спрятаться.

Выстрел прозвучал из глубины подвала. Если бы удалось змеей проползти и обогнуть ящики, то он оказался бы по другую их сторону, рядом с мальчишками. Да, добраться бы туда, и он остановит маленьких маньяков, снова овладеет ситуацией.

Послышался второй выстрел. Кто-то прошептал «дерьмо», наверняка — Джимми.

И снова тишина. Опираясь на руки и колени, Дуайт пополз в глубину подвала. Его слух был настроен на малейший звук, сопровождавший движение. Его руки наконец нащупали край предмета, который и был одним из ящиков. Дуайт шарил вокруг — под пальцами был влажный пол, его грубая цементная поверхность резала колени.

Мальчишки находились где-то впереди, в непроницаемой тьме. Один, побольше ростом, затаился дальше, а Джимми, он это чувствовал, в пределах досягаемости. Кажется, есть шанс схватить его.

Теперь он уже различал их бледные лица. И отметил, что взгляды их устремлены не под ноги, не на пол, откуда он подкрадывается, а куда-то вверх. Несколько дюймов разделяло их, и он изготовился схватить этих маленьких ублюдков.

Дуайт медленно продвигался вперед.

Теперь весь фокус состоял в том, как исхитриться и схватить Джимми: его белые кроссовки, казалось, светились в темноте.

Но Дуайт видел и то, что в правой руке Джимми, в той, что находилась ближе к Дуайту, зажат револьвер.

Казалось, прошли часы, хотя Дуайт знал, что их поединок длится всего несколько минут. В револьвере шесть зарядов, три уже истрачены. Найти способ заставить их истратить остальные три, и я снова на коне.

Украдкой Дуайт ощупывал пол. Его рука наткнулась на что-то скользкое — комок грязи, нет, щепка, отколовшаяся от фанерного ящика. Захватив ее пальцами, он сжал ее как дротик и метнул в другой конец подвала. Ударившись о что-то твердое, она издала глухой звук, похожий на удар по деревянной полой емкости.

Щепка, кажется, угодила в один из пустых ящиков.

— Не стреляй, Джимми, это уловка, — прошипел Эвери, Дуайт узнал его голос.

Взглянув вверх, Дуайт увидел дуло револьвера, нацеленное ему в голову. Дуайт затаил дыхание, но чем старательнее он задерживал воздух, тем больше ему хотелось вздохнуть — втянуть в себя одним огромным глотком весь воздух подвала.

Выхода не было, надо решаться. Надеясь на удачу, Дуайт метнулся вперед и вцепился Джимми в лодыжку.

Мальчик закричал и уронил револьвер, тот упал на цементный пол с характерным металлическим лязгом. Вцепившись мертвой хваткой в брыкающуюся ногу Джимми, другой рукой Дуайт шарил по полу в поисках пистолета. Наткнувшись на чьи-то пальцы, он понял, что жирный мальчик тоже пытается найти револьвер. Началось состязание: кто первый!

Дуайт хрюкнул, когда кто-то больно лягнул его в лицо. Но боль моментально ушла, когда его ладонь соприкоснулась с гладкой металлической поверхностью. Он схватил револьвер, благодарно ощущая тяжесть его рукоятки, — и встал на ноги.

— Ладно, молодые люди, — сказал он. — Время игр истекло. — Дуайт навел дуло на двух мальчишек, которые стояли, вжавшись в заднюю стенку подвала, пытаясь слиться с нею. — У меня револьвер. Вы знали, а возможно, и не знали, потому что глупы, что там остается только три заряда. Но этого достаточно, чтобы убить вас обоих. Попытайтесь только сыграть со мной какую-нибудь шутку, и вы мертвецы.

Ах, как спокойно билось его сердце.

— Пошли. — Дуайт указал револьвером на лестницу. — Вы пойдете впереди меня. Я должен видеть вас обоих.

Мальчики заплетающимися ногами побрели к лестнице. Дуайт держал их на прицеле.

— Мы туда на минутку, только включим свет.

Они поднялись по лестнице. Дуайту потребовалась секунда, чтобы щелкнуть выключателем. Зажегся свет, и заработало отопление. Дом, казалось, зашевелился от потока электричества.

Дуайт взял с полки коробку с пулями и высыпал горсть в карман своих штанов. И заспешил к лестнице. Мальчишки послушно шли впереди. Да, они все же успели кое-что сотворить, пока он добрался до подвала. Один из ящиков был открыт! Темноволосая девочка (как ее — Джули?) сидела в своем ящике, озадаченная и сбитая с толку. Протирая глаза, она озиралась по сторонам.

— Помогите мне, — сказала она, мигая от яркого света.

Эвери показалось, что она смотрит прямо на него. Единственное, что оставалось живого в ее лице, — это огромные карие глаза.

Кожа ее была почти лимонного цвета, изо рта стекала струйка слюны. Она нуждалась в помощи, а Эвери, кажется, никогда и никому не помог за всю свою жизнь.

У девочки явно кружилась голова: она раскачивалась взад и вперед, и в любую секунду могла потерять сознание, упасть в ящик и, возможно, пораниться.

Он сделал так мало, чтобы помочь им всем выбраться из этого кошмара. Если бы теперь удалось поддержать ее, не дать свалиться назад, если бы она видела, что кто-то находится рядом с ней.

Не раздумывая, Эвери перепрыгнул через две ступеньки. Он присел на корточки рядом с девочкой.

— Кому говорю?! — заорал Дуайт.

Он прицелился, и Эвери с проворством, неожиданным для такого толстого мальчика, вскочил на ноги и бросился в противоположный угол подвала. Когда Дуайт взвел курок, Джимми крикнул:

— Берегись, Эвери!

Эвери взглянул через плечо, вскрикнул, коротко и пронзительно, — пуля попала в цель.

Глава 32

Выстрел прогремел как раз тогда, когда заглох мотор посудомоечной машины в кухне Элис Мартин. Она подняла голову. Что это было? Звук, хотя и приглушенный, был достаточно громким, чтобы испугать ее. Неужто действительно выстрел? Или выхлоп машины? Элис, отодвинув занавески, посмотрела на фасад дома Дуайта Морриса.

Дом был темным. Его слепые окна, казалось, молчаливо сторожат залитую лунным светом улицу. Но перед этим Элис видела, как Моррис въезжал в гараж.

Она сияла трубку и набрала номер телефона своего сына Фрэнка. Не теряя времени на предисловие, она сходу выпалила:

— Я сейчас слышала звук, похожий на выстрел. И я не удивлюсь, если выстрел раздался в доме того странного типа, что живет напротив. — Элис нервно передернула плечами. — От одного вида этого Дуайта Морриса у меня мурашки бегают по спине.

— Выстрел? — По звуку голоса Элис поняла, что сын удивлен.

— Да, да! Бог знает, что творится в этом доме.

Фрэнк спросил:

— Ты уверена, что это был именно выстрел, а не выхлоп машины?

— Конечно, не уверена, Фрэнк. Но, может быть, мне следовало бы вызвать полицию... просто на всякий случай.

— Но слушай, мама, ты же помнишь, что случилось, когда ты в прошлый раз звонила в полицию насчет мистера Морриса. Это оказался пустой номер.

Элис накручивала телефонный провод на указательный палец, отпускала и накручивала снова.

— А если кто-то ранен?.. Я этому типу ни капли не доверяю.

— Думаю, мама, тебе надо подождать. Посмотри, не случится ли там чего-нибудь еще. И тогда можешь вызвать полицейских.

— Может, мне туда сбегать, — сказала Элис. — Просто для собственного спокойствия.

— Наверное, не стоит, — сказал Фрэнк, и в голосе его послышалась тревога.

— Должна же я что-то предпринять. Я не из тех, кто отсиживается сложа руки и ничего не предпринимает.

— Знаю, мама. — Фрэнк вздохнул. — Если уж так, то лучше вызывай полицию.

— Это как раз то, что я и собираюсь сделать, — сказала Элис Мартин, вешая трубку. А почему, собственно, она должна ждать одобрения каждой идеи, которая ее посещала?

Эвери, споткнувшись, рухнул на колени. Не может быть, чтобы это произошло со мной, не может быть...

Казалось, звук выстрела и ощущение удара в плечо совпали. Когда же пуля успела долететь до него?

Он закрыл глаза и свернулся в клубок. Его правое плечо было влажным. Почему же я не чувствую боли — может быть, от шока? Если не считать липкой влажности и жжения — почти никаких ощущений.

Гораздо хуже было ожидание следующей пули. В воздухе запахло порохом. И тотчас же подвал ожил: послышалось слабое хныканье, шуршание из ящиков.

А Джимми все кричал:

— Что ты делаешь? Не стреляй в него! Не стреляй!

...Джимми сидел на корточках рядом с Эвери.

— Дай-ка я взгляну.

Джимми перевернул Эвери, чтобы взглянуть на его спину. Молчание друга привело Эвери в состояние ужаса. Он пытался спросить, что там, но лишь беззвучно шевелил губами.

Наконец он услышал голос Джимми:

— Все не так уж плохо. Тебе очень больно?

Эвери отрицательно мотнул головой, хотя ему все больше и больше казалось, что его плечо раздроблено кувалдой.

Потом он увидел над собой Морриса, небрежно державшего в руке револьвер, опущенное дуло находилось всего в нескольких дюймах от его виска.

— Отойди от него.

— Знаешь, ты настоящий ублюдок, — бросил ему в лицо Джимми. — Почему ты выстрелил в него? Ведь он ничего тебе не сделал. Неужто ты такой долбаный слабак, что боишься Эвери?

— А следующим будешь ты, если не отойдешь от него. Сейчас же! — Его рык напугал Эвери, он вскочил.

И тут же у него начался озноб. Ему стало холодно, очень холодно.

— Погляди-ка, он в шоке, ему плохо. Видишь?

Дуайт взвел курок.

— У него тубы синеют, — сказал Джимми, но его голос уже потерял напористость, и последние слова он произнес шепотом.

Ответ Дуайта был лаконичен и бесстрастен. Так говорят о погоде.

— Я тебя убью.

Джимми встал и попятился к стене, бормоча на ходу:

— Все будет хорошо, Эвери. Успокойся, парень.

Моррис указал Джимми револьвером на один из последних ящиков со словами:

— Вон тот, последний, твой. Ступай, заползай в него и веди себя тихо.

Моррис дрожал. Казалось, он прислушивается к какому-то голосу, который принадлежал неизвестно кому. Склонял голову набок, пожимал плечом, стараясь получше расслышать, понять, что ему говорили. И шептал про себя: «Я делаю, тетя, я все делаю как надо».

Повернув голову, Эвери заметил, что девочка с длинными волосами, ящик которой он успел открыть до того, как Моррис спустился вниз, вылезает из него. Эвери так хотелось просигналить ей: беги, пока Моррис занят Джимми, беги и приведи кого-нибудь на помощь. Но едва она попыталась встать, как тут же свалилась обратно — как подкошенная. .

Сколько же она пролежала в этом подвале? — думал Эвери.

Шум привлек внимание Морриса, и он бросился к девочке, размахивая у нее перед носом револьвером.

— Шлюха! — орал он. — Отправляйся на свое место!

Схватив ее за волосы, он швырнул ее обратно в ящик. Эвери слышал, как она ударилась головой о фанеру, застонав от боли. Но встать из ящика больше не пыталась.

— Сейчас все начнется, тетя, — сказал Моррис.

Эвери, перекатившись по полу чуть ближе к стене, следил за действиями Дуайта. Вот он достал из-под лестницы большую картонную коробку. Затем вытащил из нее кучу тряпья. Вот извлек старые носки, нижнее белье, разорванные в клочья простыни. Потом вернулся к ящику, в котором была девочка, и забросал ее тело тряпками.

Затем он достал жестянку с бензином.

— Нет. — Эвери удалось произнести вслух это слово, но сил у него было так мало, что звук скорее походил на слабое карканье.

Моррис налил в ящик бензина, и девочка закричала — это был тихий трепетный крик боли и ужаса. Эвери съежился.

Дуайт захлопнул ящик — крышка встала на место. А бензин уже наполнил подвал своими едкими, удушающими парами.

Превозмогая боль, Эвери пополз в направлении лестницы. Он должен выбраться отсюда. Теперь его гнал вперед слепой ужас, инстинкт выживания, он должен избежать гибели в огне, который, как он понял, скоро пожрет его.

— Куда, молодой человек?!

Эвери остановился, чувствуя леденящий холод, дурноту и головокружение одновременно.

Элис Мартин знала, что разумнее всего вызвать полицию. Но она побежала через дорогу, завернувшись в свой синий шерстяной шарф, укрывший ее до самого носа. Наверное, ее сын все же прав.

Но что за беда, если до того, как вызвать полицию, она проверит сама, что там творится, в доме этого Морриса. И что тут такого, если до звонка в полицию она убедится, что в доме кто-то есть?

Ведь полиция в это время года очень занята. Элис двинулась к дому Морриса, размышляя по дороге, что подумают соседи, если увидят, что она бродит в темноте и заглядывает в окна.

И вот она у окна гостиной. Лунный свет освещал комнату серебристо-серым сиянием. И в этом сиянии комната обнаружила почти полную пустоту: глубокое кресло и торшер — вот и вся мебель.

Но что это там, в углу, скрытое в тени кресла? Элис прижалась лицом к холодному стеклу, стараясь разглядеть получше.

Кажется, на полу кто-то лежал. Похоже, мужчина...

Элис с трудом сглотнула, перевела дыхание. Там действительно кто-то лежал. Но кто и почему?

Элис поднесла руку ко рту. Ей очень хотелось повернуть обратно и обратиться в бегство, подальше отсюда — под защиту своего дома, и как можно скорее. Ей хотелось запереть за собой дверь на замок, забраться в постель и закрыться с головой одеялом.

За всем этим могло крыться что-то ужасное. Элис, обогнув дом, увидела, что снизу, из узких окон подвального этажа, пробивается желтый свет.

Элис поспешила к подвальному окошку. Наклонясь, чтобы заглянуть в него, она подобрала полы пальто и подол платья.

Когда в ее глазах отпечаталась картина увиденного, а сознание восприняло это, из ее распухших суставов мгновенно улетучилась боль. Она просто перестала ее чувствовать.

Неужели такое может быть в действительности?..

Куда девался воздух? Он пытался вздохнуть, но воздух, казалось, в грудь не проходит.

Ричард Гребб перекатился на полу, приняв другое положение. Он поднял ослабевшие руки и дотронулся ими до шеи. Было очень больно, шея распухла так, что перекрыла трахею.

Что он слышал перед этим? Неужели выстрелы? Или это лишь эпизод сна, забытья, в которое он уплывал, то теряя сознание, то пробуждаясь?

Свет и тьма. Казалось, это единственное, что он вспоминает... Как долго он находится здесь? Он не мог этого сказать. Взгляд его блуждал по пыльному дощатому полу с белым плинтусом, по кучкам мусора, разбросанным вокруг.

Неужто Дуайт Моррис и впрямь пытался его задушить?

Ричарду хотелось стряхнуть с себя ощущение нереальности, накатившее на него. А еще больше ему хотелось избавиться от пульсирующей боли в горле, от спазма и удушья, от всего, что мешает дышать, впуская в легкие лишь тонкую струйку воздуха.

Где взять силы и энергию, чтобы подняться с пола и выяснить до конца, что происходит здесь, из-за чего началась стрельба, если ему она не почудилась.

Но пока крупицы его воли уходили на то, чтобы вдыхать и выдыхать воздух, глотая слюну, которая собиралась во рту, и противиться боли.

«Ты провалил к чертовой матери все это проклятое дело!» . На тете была клетчатая черно-зеленая фланелевая рубашка и мешковатые джинсы, закатанные так, что из-под них выглядывали белые спортивные носки.

Ее черты были искажены яростью. Он попятился.

«Мне следовало знать, что я не могу доверить тебе ничего серьезного».

Пот стекал по шее Дуайта, на спину со складками жира. А он все отступал, мотая головой.

— Что бы там ни было, я смогу это сделать. Если ты оставишь меня в покое.

Тетка насмешливо фыркнула: «Посмотрим. Поглядим».

Дуайт пятился все дальше и дальше, пока его пятки не коснулись первого ящика.

Он споткнулся и чуть не упал.

Почему она так язвительна? Ведь он собрал в ящиках всех этих тварей, и все было подготовлено к их транспортировке к конечному пункту назначения — с помощью очистительного огня.

Не обращая внимания на тетку, он поднял крышку ближайшего ящика. В руках у него оказался ворох тряпья и газет. Он швырнул их в ящик. На мгновение его глаза встретились с глазами его ангела — Крошки Ти.

Свет был настолько ярким, что глазам стало больно. Но Крошка Ти сделал усилие, чтобы приспособиться: сосредоточившись, он заставил свои зрачки сузиться, и адаптировался к слепящему желтому свету.

Он отчаянно пытался закричать, но из-под клейкой ленты, закрывавшей рот, раздавалось только «ммм» и «ва...ммм».

— Ради всего святого, что это? — спросил Дуайт. Он склонился к Крошке Ти и сорвал ленту с его губ.

От резкой боли мальчик глубоко втянул в себя воздух.

— Ты бы помолчал, — сказал Дуайт.

— Эй, мистер, — ухитрился улыбнуться тот, хотя ему казалось, что губы его вот-вот лопнут, растянутые в улыбке. — Вы не причините мне боли, ведь нет? — Он знал, что обладает чем-то, что находило отклик у этого типа, вызывало у него потребность любить его, ласкать и защищать.

Это ему вообще-то удавалось и с другими с тех пор, как он сбежал из дома.

Должно это подействовать и теперь.

Ведь есть же в этом типе что-то человеческое, он, кажется, готов был ему покровительствовать. Разве нет? И он отпустит Крошку Ти, если даже собирается причинить вред остальным.

Крошка Ти чувствовал, что должен выжить, должен как-то выбраться отсюда.

Но пока что он лежал связанный и смотрел снизу вверх — на человека, который мог его помиловать. Но Дуайт смотрел сквозь него, продолжая разбрасывать тряпье и обрывки газет по его распростертому телу. И улыбка Крошки Ти потускнела. Потом он почувствовал, что на него плеснули холодной жидкостью — бензин. Крошка Ти закрыл глаза, стараясь не вдыхать его пары и не думать о том, что надвигается.

Он не мог даже вскрикнуть; если он откроет рот, туда попадет бензин.

— Двое уже в порядке, — сказал Дуайт. — Остаются еще четверо.

Он вытер о штаны руки, испачканные бензином.

Элис закрыла рот и пустилась через дорогу к дому. Глаза ее были безумными. Она даже не потрудилась, прежде чем броситься через улицу, посмотреть, не идут ли машины.

Из ее нутра рвался крик, но Элис не давала ему воли: закричи она — и остановиться уже не сможет.

Ей нужно попасть домой. Добраться до телефона. Господи, а не кошмарный ли все это сон?

Пожалуйста, дайте мне проснуться.

Элис бросилась к двери, пытаясь нащупать ключи в кармане пальто.

Открыв ящик Уор Зона, черного мальчика, Дуайт отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть его. Мальчик не произносил ни звука с того самого часа, как перестал молотить пятками в стенку ящика. Дуайту даже не было нужды заклеивать ему рот.

Он стал очень спокойным, жизнь, казалось, ушла из него. Дуайт приподнял ногу мальчика и посмотрел на его ступню. Она была ободрана: темная кожа отстала, обнажив розовую плоть с запекшейся на ней кровью, из-под которой сочился гной.

— Красочное зрелище, — прошептал Дуайт и отпустил ногу. Она упала в ящик, как неживая, с глухим стуком.

— Ты ведь не возражаешь, правда? — сказал Дуайт мальчику, раскладывая тряпье и бумагу поверх его неподвижного тела. — Пресвятая Дева Мария, — начал Дуайт, — полная благодати, Господь с тобой. Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего.

Уор Зон почувствовал, что на его теле трепещет что-то теплое. Сейчас ведь зима, и нет ничего приятнее вот этого: мама накрывает сверху чем-то теплым, чтобы тебе стало покойнее и уютнее.

Он знал, что может спать долго, и эта мысль, как и обволакивающее тепло, успокаивала.

Он стал засыпать.

По воздуху плывет ярко-красный «фризби». Уор Зон следит за ним, в высоком ярко-синем безоблачном небе. Красное на синем. Летняя жара.

Правой рукой Уор Зон срывает «фризби» с неба.

Начинается дождь: кап-кап. Пора под крышу.

Дуайт поливал бензином тряпки и газеты, покрывающие тело Уор Зона. Убедившись, что свалявшиеся волосы мальчика достаточно увлажнены, Дуайт отошел, захлопнув крышку.

Ричард заставил себя сесть. Он прислонился к стене, судорожно ловя ртом воздух. Никогда прежде у него не болело горло. Но я должен пока забыть об этой боли... по крайней мере, на время. Его сознание начало проясняться, и с холодной отчетливостью он вспомнил все, что произошло часом или двумя раньше.

Ему удалось подняться, опираясь на руки и на колени. Ричард попытался в темноте сориентироваться, куда идти, панически боясь, что скрип паркета под его ногами привлечет внимание Морриса.

Теперь он знает, что выстрелы, которые послышались ему, — реальность.

Мог ли он надеяться, что те, кто упрятан там, внизу, уже не мертвецы? Ричард замер на секунду, задержав дыхание, и силой воли, которой не подозревал в себе, заставил себя встать. От резкого движения у него перехватило дыхание, а в горле запульсировала боль, но он теперь знал: можно попытаться сделать то, что он намеревался.

Звуки в доме, которые он слышал, пока не потерял сознание, идут снизу. Они все там — внизу, и он с ними. Но он убьет меня. Эта мысль постоянно возвращалась к нему, пока он бродил по дому, ища дверь в подвал. И тут же пришла другая мысль: они все мертвы, все эти молодые существа, и убил их человек, которого я знал. Человек, похожий на меня.

Ричард отогнал эту мысль. Наконец в кухне он нашел дверь, которая, похоже, ему нужна.

Где же ключи? Где ключи? Элис Мартин стояла на коленях возле китайских тисов, росших у ее парадной двери, и шарила под ними руками. В своем нетерпении войти в дом, она обронила ключи. Теперь, ощупывая мерзлую землю под ногами, Элис недоумевала: почему же их так трудно найти?

Она могла поклясться, что видела, куда упали эти чертовы ключи, но теперь их почему-то не было.

А Моррис успеет сделать что-то ужасное с этими бедными ребятишками, пока она тут ищет проклятые ключи.

Мирэнда не нуждалась ни в какой психической антенне, чтобы предсказать свое будущее. Тип стоял над ней: его темный силуэт вырисовывался у нее над головой, обрамленный светом голой лампочки.

Не делайте этого. Пожалуйста. Она посылала ему эту мысль телепатическим путем, надеясь, что он воспримет ее или, по крайней мере, заметит отчаяние в ее глазах. Но она твердо знала: нет у нее таких слов, которые бы заставили его не бросать тряпки на ее тело.

Пары бензина наполняли подвал. Мирэнда извивалась как кошка, когда на нее полился холодный бензин. Она пыталась кричать под клейкой лентой, залепившей ей рот. От ужаса она с трудом могла дышать. О Боже, почему я должна умирать такой смертью?

Ричард открыл дверь. Перед ним оказалась рахитичная, разболтанная деревянная лестница, ведущая в подвал. Все, что он смог увидеть внизу, — это плохо освещенная шлакоблочная стена, выкрашенная в серый цвет.

Снизу до него доносились приглушённые крики и тихое хихиканье.

От этих звуков ему захотелось повернуться и бежать. Но как после этого жить дальше, как смотреть в глаза своей пастве, служить мессу? Как склонить голову в молитве и чувствовать себя достойным ее?

Ричард поставил ногу на верхнюю ступеньку лестницы, неуверенно перенося на нее вес тела в надежде, что она не скрипнет. Она не скрипнула.

Из подвала волной поднимались пары бензина — у него перехватило дыхание.

Вжавшись в стену, Ричард размышлял: что же делать?

— Эвери, милый Эвери, мой маленький помощник. — Дуайт, нежно касаясь мальчика, связал его запястья и лодыжки. И столь же нежно залепил его рот клейкой лентой.

Боль в плече Эвери усиливалась с каждой минутой.

Он мечтал, чтобы Дуайт чиркнул спичкой немедленно и разом покончил со всем этим. Он устал от страданий: судьба не защитила его. И люди тоже. Никому нет до них дела.

Дуайт сидел на корточках у ящика Эвери и гладил его волосы, пробегая по ним пальцами.

Эвери корчился, чтобы избежать прикосновений этого человека. Дуайт встал и вытер руку о штаны.

— Ты такой же, как все остальные. На какой-то миг я подумал, что ты другой. — Он замолчал, чтобы взять новую охапку тряпья. — Но только на минуту. Ты заслуживаешь этого.

Он бросил тряпье на Эвери, покрыв его с ног до головы. Эвери закрыл глаза, когда на него упали первые капли бензина.

Элис Мартин сидела на корточках, сжимая в руке ключи.

— Слава тебе Господи, — прошептала она и, приподнявшись, вставила ключ в замочную скважину.

Дуайт смотрел на последний ящик.

— Джимми, — прошептал он, — наконец-то ты там, куда я решил тебя посадить.

Дуайту хотелось посмаковать, продлить эту минуту, растянуть ее как можно дольше.

Он старался вызвать в своем воображении видение: дорожка пламени бежит по стене в спальне для гостей наверху, обжигающий жар пламени, пляшущий на его халате, — будто ангел мести.

Этот маленький хреносос мог убить его той ночью.

Но Дуайт был слишком умен, чтобы уступить этому жалкому худосочному пламени... Это просто игрушка.

А вот то, что предстоит сегодня, это — да. Оно-то уж не будет жалким.

Никто не уцелеет.

Такой бухнет взрыв, что и останков не найдут.

А если и найдут, то он будет уже далеко от Чикаго и начнет новую жизнь где-нибудь на новом месте. В каком-нибудь местечке, на улицах которого не будет искушений, истерзавших его здесь. И там он снова станет нормальным человеком.

Я могу быть нормальным человеком, если меня оставят в покое эти говнюки, которые кишат вокруг, искушая порядочных людей.

Он подошел к ящику Джимми и откинул крышку. Мальчик съежился. Было заметно, что он дрожит. Хорошо. Мальчик наконец узнал, что такое страх. Плохо, что так поздно.

— Слишком поздно, — сказал Дуайт самому себе.

Весь в поту, с расширенными от страха глазами, Джимми умолял:

— Пожалуйста, не делай этого. Это безумие. Ты попадешь в тюрьму.

— А тебе-то что за дело, малыш? — Дуайт улыбнулся. — К тому времени ты уже умрешь.

Ричард достаточно далеко сошел вниз, чтобы разглядеть фигуру Дуайта, стоящего над длинным рядом ящиков.

На Ричарда навалился такой ужас, что в его мозгу все смешалось. Он знал, для чего предназначены ящики, и все же не мог окончательно этому поверить.

Испытанный шок был столь велик, что вся сцена показалась ему ирреальной, потусторонней.

Но револьвер в руке Дуайта вернул его к действительности.

Если Дуайт увидит его, — тут же убьет. Ричард потянулся к вырезу рубашки и вытащил маленькое золотое распятие, которое носил на шее. Произнеся короткую молитву с просьбой о помощи, он начал медленно и тихо спускаться дальше по лестнице. Он не имел представления, что сделает, когда доберется до Дуайта Морриса.

Может быть, вместо того, чтобы молить о помощи, следовало бы прошептать слова обряда помазания.

Джимми понимал, что это его единственный шанс. Но он не знал, сможет ли его использовать, не знал, хватит ли у него сил отогнать свой страх, чтобы переломить ситуацию.

Первой мыслью было выпрыгнуть из ящика и попытаться вырвать револьвер из рук Дуайта. Но он был достаточно умен, чтобы понять: Дуайт на сорок футов тяжелее и на несколько дюймов выше него, рукопашная просто не состоялась бы. Возможно, если бы я не прошел через все это, я был бы в лучшей форме для борьбы с этим типом.

Джимми вспомнил, какие трюки ему удавалось проделывать когда-то, и всегда он оказывался победителем.

Дуайт улыбался, глядя на него сверху вниз.

— В эти последние минуты не думай, что вина только на мне. Ты все это сам навлек на себя. И в каком-то смысле это даже хорошо.

Дуайт склонялся все ниже.

— Разве ты не хочешь отправиться на небо, мальчик? Неужели ты не понимаешь, что это я отправлю тебя туда?

Джимми облизал губы, пытаясь унять дрожь и дышать ровнее. Он не знал, что страшнее: слова этого типа или то, что он действительно верил им. Во всяком случае, хорошо, что Дуайт не связал его, как остальных.

— Знаю,— сказал он. — Я не должен был с тобой так поступать. Дуайт откинул голову назад и рассмеялся, наполнив подвал визгливым хихиканьем, от которого Джимми хотелось закричать.

Спокойно, спокойно, это твой единственный шанс.

— Не пытайся разыгрывать раскаяние, друг. Настоящее раскаяние придет только с настоящей болью. — Дуайт улыбался. — Боль и отчаяние, порожденные смертью, — в этом спасение души.

Джимми сдвинул брови.

— Я просто вспоминаю тот, прошлый раз, и то, что ты делал рукой...

Дуайт фыркнул:

— Кулаком?

— Да, вероятно...

— Не играй со мной в невинность. — Лицо Дуайта превратилось в маску отвращения, когда он встал на колени рядом с ящиком. Он сгреб запястья Джимми в свои руки и потянулся за веревкой.

— Да нет... я просто... ну, мне это понравилось. И я вспомнил и думал про это.

Дуайт подался вперед, сидя на корточках: он положил веревку, и снова взял в руки револьвер. Револьвер теперь был нацелен на Джимми.

Джимми смотрел в холодное отверстие, думая о том, как будет выглядеть вспышка, когда он выстрелит.

— Мне следует вот это засунуть тебе в задницу, мой прекрасный друг.

— Ну, так сделай. Я тебе позволю. — Джимми расстегнул пуговицы и молнию на джинсах и заерзал, чтобы они спустились к коленям.

— Хочешь?

Дуайт покачал головой.

— Боже милостивый, ты из них самый больной!

Но по выражению его лица Джимми понял, что он задет за живое, а это как раз то, на что он надеялся.

— Давай. Я думаю, что тебе этого хочется. — Джимми спустил штаны еще ниже, потом снял их совсем.

Он поднял ноги так высоко, что колени почти коснулись ушей:

— Развращенная шлюха, извращенец, — шептал Дуайт, но уже не мог отвести глаз от обнаженной плоти Джимми.

Дыхание его становилось все тяжелее.

Джимми умел распознавать признаки похоти.

Он стал медленно ерзать, делая движения задом. Дуайт подался вперед, схватившись рукой за ящик. Другой рукой он держал револьвер, нацеленный на Джимми.

Рука, державшая револьвер, дрожала, он шептал:

— Давай, мальчик, помолись со мной.

— Ты только дотронься до меня, — шептал Джимми, видя, что Дуайта охватывает желание.

Дуайт вытянул руку и погладил гладкую кожу на ягодицах Джимми, но тут же отдернул руку.

— Это безумие. Мне надо делать дело.

— Всади в меня револьвер. — Джимми медленно поднял руку в направлении руки Дуайта, в которой был зажат револьвер. — Это будет траханье.

Кожа Джимми соприкоснулась с кожей Дуайта. Он обвил пальцы вокруг запястья Дуайта.

И вцепился ногтями в мягкую ткань на запястье, как раз там, где билась жилка.

Револьвер упал ему на грудь, издав жесткий глухой звук.

Джимми схватил его левой рукой и с криком: «Ты, ублюдок!» — направил его на Дуайта и выстрелил.

Элис набрала номер 9-1-1. Когда диспетчер ответила, Элис сказала:

— О слава Богу, слава Богу!

Ричард подпрыгнул, услышав выстрел. Звук, отраженный от шлакоблочных стен, был оглушительным. Оглушительным был и приступ стыда: как же так случилось, что он не смог помочь мальчику?!

Выстрел нарушил его оцепенение. Ричард кубарем скатился по ступенькам. Дуайт, выкрикивая проклятия, отпрыгнул от ящика.

Он не замечал движения у себя за спиной, не видел Ричарда, бегущего по подвалу. На минутку Ричард задержался у закутка с ящиком-ледником Коулмана и веревкой, свисавшей сверху. И тут его осенило: вот то, что нужно, если мне удастся опустить его туда...

Но нить его мыслей прервалась, Дуайт покачнулся вперед и свалился в ящик сверху на Джимми. Неожиданное падение Дуайта в ящик дало Ричарду выигрыш во времени, в чем он так нуждался. Он ринулся к огороженному закутку.

Пожалуйста, Боже, пошли мне силы, молил он.

Джимми захрипел, когда Дуайт навалился на него всей своей тяжестью. Голова Дуайта ударила Джимми в висок, и он тут же вонзил зубы в щеку мальчика. Дуайт всем своим весом налег на его руку, пригвоздив ее к груди. В этой руке Джимми держал револьвер.

Почему я промахнулся? — думал Джимми.

Он не мог пошевелиться. Вес Дуайта расплющил его; Джимми изо всех сил старался освободить руку, но не мог этого сделать.

Дуайт отпустил щеку Джимми и, извиваясь, добирался до его шеи.

Что мне терять? — подумал Джимми. Он закрыл глаза и нажал на спусковой крючок, надеясь, что пуля угодит в Дуайта, а не в него.

Дуайт рванулся и тяжело задышал.

Джимми почувствовал, как что-то теплое и влажное разливается по его животу.

Неужели это кровь Дуайта?

Но Дуайт все же ухитрился высвободить руку и сомкнул пальцы у горла Джимми, сжимая его, стараясь перекрыть воздух. Он рвал горло мальчика своими когтями — острыми и мощными, как у гигантской птицы.

Глаза Дуайта заволокло тьмой, он думал: я был так близок к цели. Это несправедливо. Я был так близко.

Джимми снова нажал на спуск, но... ничего. Пуль больше не было. Он чувствовал: его тело становится все более податливым, раздавленное весом Дуайта. Он не был уверен, сможет ли пошевелиться, если даже сумеет высвободить руки.

Дуайт поднял свою вторую руку и обе ладони сомкнул на горле Джимми. Джимми закрыл глаза: не хотел, чтобы рожа этого разъяренного, обезумевшего, со свирепо сверкающими бельмами глаз типа была последним, что он видит в жизни.

Руки Дуайта сжимались все сильнее. Воздуха больше не было. Веки Джимми затрепетали, и в этот момент он увидел отца Гребба. А потом пришла тьма.

Дуайт решил, что доконает этого маленького ублюдка, на этот раз уж наверняка. И больше не думал о спасении бессмертной души мальчика. Теперь ему надо было побеспокоиться о собственной душе.

Боль, как раскаленная добела игла, пронзила все его тело.

Дуайт остервенело сжимал горло мальчика, чувствуя, что хрупкая трахея наконец поддается.

И тут за его спиной возник звук. Дуайт чуть разжал пальцы, — кто там? Неужели кто-нибудь еще из этих маленьких подонков улизнул из ящика? В подвале слышались и другие звуки: кажется, звук ломаемого дерева, но Дуайт не обращал на это внимания. Он думал только об этой маленькой потаскушке, никто другой не был для него так опасен.

Но прежде чем он успел повернуть голову, что-то острое вонзилось сзади в его шею.

У Дуайта не возникло даже ощущения боли — так быстро все произошло.

Дуайт Моррис повалился на Джимми Фелза с торчащим из шеи крюком для мясных туш, который он использовал для пыток. Когда Ричард вонзил в него крюк, кровь взметнулась вверх фонтаном, забрызгав лицо Ричарда. Он ощутил ее скользкое тепло.

Сейчас ему надо было освободить Джимми Фелза из-под этого монстра. Пары бензина в подвале становились все более едкими и удушающими. Он нащупал веревку, все еще привязанную к крюку, и потянул за нее тело Дуайта, не обращая внимания на то, что из его шеи била ярко-красная струя, Ричарду удалось стащить тело Дуайта с Джимми.

Джимми лежал неподвижно.

Ричард встал перед ним на колени. Неужто мальчик мертв? Он откатил тело Дуайта подальше от ящика, взял мальчика за руку, сжал ее.

— Джимми, — шептал он, — сейчас, сейчас...

Ричард закусил нижнюю губу.

— Я спас тебя, Джимми.

Склонившись над ящиком, Ричард поднял податливое тело мальчика, прижал его к груди и закричал:

— Нет! Нет! Нет!

Его крик был полон страдания. В нем была вся сила и горечь любви и утраты.

Эпилог

Ричард, прижав к себе темноволосую девочку, смотрел на пламя. Жар огня согревал его лицо в холоде декабрьского рассвета. Розовато-жемчужный свет начинал пробиваться с восточного края неба. Вокруг Ричарда тесным кольцом собрались все остальные. Никто не говорил ни слова. Все смотрели вверх на языки пламени, съедавшие мрак ночи.

Невдалеке от группки детей стояла старая женщина. Ее черные с проседью волосы были собраны на затылке в пучок, она все старалась запахнуть пальто поплотнее. Голубой шерстяной шарф подчеркивал блеск карих глаз.

Никто не смотрел на землю, где лежал Джимми Фелз, прикрытый пальто священника. Казалось, он спит.

Пламя бросало отблески на его бледное лицо, и казалось, на нем играют краски жизни.

Он как живой, пока не увидишь отметину, охватившую его горло пурпурным кольцом, подумал Ричард.

За спинами детей стояли разбуженные соседи. Они тоже молча смотрели, как оседает горящий дом.

Теперь уже были слышны звуки полицейских сирен. Их вскрики прорезали тишину ночного воздуха — сначала где-то далеко, потом все приближаясь.

Ричард крепче прижал к себе темноволосую девочку. Она открыла глаза, взглянула на него и улыбнулась.

Эта улыбка предназначалась ему, спасителю.

Ричард опустил голову и зарылся лицом в ее темные волосы. Закрыв глаза, он видел алтарь своей церкви. И себя, читающего из Библии Псалом 28:

«Господь — крепость моя и щит мой. На Него уповало сердце мое. И Он помог мне, и возродилось сердце мое, и я прославлю Его песню моей» ^[11].

А в алтаре, облаченный в красное и белое, рядом с ним стоял Джимми Фелз. Ричард открыл глаза и поднял лицо, оторвавшись от темных волос девочки. Сирены слышались теперь совсем рядом. Надо заняться делом.

Примечания

1

Яппи — молодые люди с высшим образованием, городские жители, профессионалы.

(обратно)

2

Индиана Джонс — персонаж нескольких фильмов американского режиссера Стивена Спилберга,-сыгранный актером Харрисоном Фордом.

(обратно)

3

«Ореос» — сорт печенья.

(обратно)

4

Джулия Робертс — известная американская киноактриса. Ричард Гир — американский киноактер.

(обратно)

5

«Фризби» — игра, напоминающая игру в мяч, во время которой перебрасывают друг другу пластиковый диск.

(обратно)

6

Бетт Дэвмс — знаменитая американская киноактриса, очень много курившая.

(обратно)

7

Эггног — горячее пиво или вино с желтком, растертым с молоком и сахаром.

(обратно)

8

Спик — презрительное прозвище людей латиноамериканского и испанского происхождения.

(обратно)

9

Бинго — игра, похожая на лото. Восклицание «бинго!» означает окончание игры.

(обратно)

10

National Public Radio — Национальное общественное радио.

(обратно)

11

В Библии Синодального изданияПсалом 27, а не 28, Псалтырь.

(обратно)

Оглавление

Рик Р. Рид

  Одержимый

    Бездна

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Эпилог

  Епитимья

    Пролог

    Часть первая

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

    Часть вторая

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

    Эпилог

*** Примечания ***