Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне [Дэвид Э Мёрфи] (fb2) читать онлайн

Дж. Бейли, С. Кондрашев, Д. Мерфи Поле битвы Берлин: ЦРУ против КГБ в «холодной войне» 

Предисловие

Эта книга рассказывает о борьбе двух разведок за Берлин и Германию во времена «холодной войны». С одной стороны — советский КГБ, в высшей степени эффективная служба разведки и контрразведки, появившаяся на свет во времена Октябрьской революции и ослабленная в сталинскую эпоху и в войне с нацистской Германией. Многочисленные победы КГБ редко бывали оценены по достоинству лидерами страны, ослепленными своей идеологией и предвзятым пониманием положения вещей в мире.

ЦРУ появилось позже, как первая американская служба разведки, рассчитанная на работу в мирное время. ЦРУ возникло на базе Управления стратегических служб, в обязанности которого входило действовать во время войны, и впервые соединило оперативный состав и самостоятельных аналитиков. Своим оптимизмом, смешанным с наивностью и яростным желанием бурной деятельности, ЦРУ во многом отражает американский характер — во всяком случае так было во времена его становления в Берлине после окончания войны и до возведения стены.

Собирая материал для книги и в процессе написания ее, авторы столкнулись с некоторыми концептуальными и техническими трудностями. Если для работы над книгой объединяются три человека с общими симпатиями и антипатиями, можно считать, что им достался билет в ад. Авторы же этой книги единомыслием не отличались. И это естественно. Дэвид Э. Мерфи возглавлял Берлинскую базу ЦРУ в критические периоды «холодной войны». Вышедший в отставку генерал-лейтенант Сергей Александрович Кондрашев был одним из ведущих экспертов по Германии в КГБ. Джордж Бейли, — в прошлом директор «Радио Свобода». Теперь он живет в Мюнхене и пишет о российско-германских отношениях. Бейли частенько выступал в качестве буфера между двумя бывшими противниками.

Дело даже не в том, что Мерфи и Кондрашев разные сами по себе, что у каждого свой опыт работы и личной жизни. Главное — они принесли с собой взгляды и убеждения, сформированные десятилетиями. Оба в целом понимали друг друга, но это не касалось нюансов и деталей. Они даже использовали разную терминологию. То, что Бейли и Мерфи называли Восточным Берлином, или советским сектором, для Кондрашева было Демократическим Берлином. Не менее важно и то, что оба совершенно по-разному смотрели на содержание книги, акценты и выводы. К тому же у обоих была разная возможность подтвердить свою точку зрения, так как это зависело от работы архивов, а также от желания и возможности ветеранов дать интервью.

Тем не менее, благодаря столь необычному сотрудничеству, эта книга — уникальный вклад в литературу о разведке периода «холодной войны». Ведь в этот период (и некоторое время спустя) специальной литературы появлялось много, но в основном это были работы бывших офицеров КГБ, живущих на Западе, иногда приглашавших в соавторы западных писателей. (Примером этого может служить книга «КГБ: взгляд изнутри» Кристофера Эндрю и Олега Гордиевского.) И наоборот, мемуары Кима Филби и Джорджа Блейка были написаны, когда они оба жили в Советском Союзе. За ними последовали получившие одобрение Службы внешней разведки аккуратно выверенные издания бывших офицеров КГБ высшего звена.

Сотрудничество с Кондрашевым, который находится в добрых отношениях со своими бывшими коллегами и живет в Москве, было совсем другим. Впервые после эпохи «холодной войны» бывшие офицеры ЦРУ и КГБ соединили свои усилия, в результате чего появилось на свет издание, в котором отразилось, насколько разными были их страны. Однако самым трудным было выработать тот единый подход, без чего книга не появилась бы на свет.

Поначалу Бейли и Мерфи видели в будущей книге историю деятельности ЦРУ и КГБ в Берлине в период после окончания войны и до появления Берлинской стены. С помощью архивных материалов и личных воспоминаний сотрудников обеих разведок они хотели проследить становление и укрепление берлинских отделов в ЦРУ и КГБ и описать операции, нашедшие свое отражение в многочисленных докладах и донесениях непосредственных участников. Короче говоря, их интересовало, как эти службы относились к драматическим событиям «холодной войны», например, к блокаде Берлина. Бейли и Мерфи знали, что, хотя на Западе написано очень много о роли ЦРУ в «холодной войне», о деятельности КГБ в Берлине известно ничтожно мало. Соединив архивные материалы Службы внешней разведки с тем, что Мерфи мог получить в ЦРУ, они надеялись создать разумно сбалансированное описание происходившего в Берлине.

С другой стороны, Кондрашев желал сфокусировать внимание на усилиях КГБ в области политической разведки для поддержания влияния Советского Союза в послевоенной Германии. Тем не менее он всегда стремился к мирному разрешению конфликтов в отношении стратегии и тактики. Результатом явилось, как нам хотелось бы думать, максимальное сближение двух точек зрения. Полезный обмен мнениями очевиден в спорах по поводу того, как повлияли блокада Берлина и результаты корейской войны на роль Германии в защите Европы.

У Кондрашева не было проблем в получении доступа ко многим архивам, однако некоторые документы остались ненайденными. Он обнаружил, что какие-то отчеты и доклады по Берлину не подлежали хранению, так как, по-видимому, это считалось политически рискованным. И признал, что для КГБ было обычной практикой скрывать информацию, которая противоречила официальной политике и линии партии. Однако, для равновесия, удалось отыскать много до тех пор неизвестных документов и сделать фотокопии с семидесяти пяти документов целиком и двухсот пятидесяти — частично. К сожалению, не все документы можно было копировать полностью по чисто техническим причинам (некоторые документы были сшиты намертво в делах) или из-за длительного времени, требовавшемся СВР для рассекречивания материалов. Разрешение на пользование архивными документами выдавалось отделом по связям с общественностью и пресс-бюро.

Материалы Кондрашева сопоставлялись с открытой информацией, воспоминаниями Мерфи и его коллег из ЦРУ и, в конце концов, с документами ЦРУ. Эти документы касались возникновения, структуры, операций и сотрудников Берлинского отдела ЦРУ, начиная с его основания Алленом Даллесом летом 1945 года. Чтобы получить допуск к архиву, Мерфи пришлось вновь доказывать свое право на допуск к секретной информации и пройти тест на детекторе лжи. Все документы ЦРУ, приведенные в книге, были проверены на предмет секретности и разрешены к публикации соответствующим отделом ЦРУ. Копии документов могут быть предоставлены.

Такая книга, как эта, отражающая взгляды советских и американских разведчиков, которые реально участвовали во многих событиях, наверное, пишется один раз — когда она выйдет в свет, нам всем будет далеко за семьдесят. Не последнюю роль здесь играло профессиональное честолюбие — мы хотели предоставить читателям неизвестные свидетельства того, что каждая из сторон знала в то время, и, может быть, дать почувствовать, каково было тогдашним врагам встречаться лицом к лицу. Мы надеемся, что «Поле битвы Берлин» станет уникальным вкладом в документальную литературу о послевоенном противостоянии Востока и Запада.

Дэвид Мерфи признателен за поддержку Дэвиду Грайзу, бывшему директору Центра научных исследований ЦРУ, его преемнику Брайану Лэтеллу; Джону Перейра и Джеймсу Ханрахану из Центра исторических исследований, бывшему главному историку ЦРУ Кенету Макдональду и его преемнику Кэю Оливеру, а также его сотрудникам, Биллу Макнэйру и его замечательным помощникам; Джону Хедли, руководителю Отдела публикаций ЦРУ. Особая благодарность Полу Редмонду, заместителю директора отдела контрразведки, за помощь на стадии подготовки книги, Дэвиду Ханту, бывшему специальному советнику директора ЦРУ по контрразведке, и Джин Вертефейль из Центра контрразведки, которая нашла время для чтения ключевых глав книги. Отдел публикаций ЦРУ не имел возражений насчет издания книги, но в его отчете не содержится официального разрешения на получение информации, не подтверждается ее достоверность или правильность взглядов авторов.

Мерфи также приносит благодарность бывшим сотрудникам ЦРУ, своим коллегам, которых слишком много, чтобы перечислять всех поименно, ибо без их воспоминаний и советов эта книга никогда не была бы написана. Это в первую очередь относится к Уильяму Грейву, преемнику Мерфи в Берлине, который до самой своей смерти в декабре 1996 года находил в себе силы помогать автору. И наконец, Мерфи выражает искреннюю благодарность своей жене Стар за ее любовь, терпение и поддержку.

Сергей Александрович Кондрашев выражет благодарность генерал-майору Юрию Кобаладзе, директору пресс-службы КГБ, за помощь и поддержку, а также консультанту пресс-службы полковнику Владимиру Николаевичу Карпову за помощь в рассекречивании документов. Кондрашев выражает признательность генерал-майору Александру Белозерову, директору архива СВР КГБ, за советы и помощь в изысканиях, полковникам Вячеславу Мазурову и Дмитрию Воробьеву за помощь в работе в архиве. Все авторы присоединяются к Кондрашеву в выражении благодарности его жене Розе за ее доброту и гостеприимство.

Джордж Бейли приносит благодарность сотрудникам архива Издательства Акселя Шпрингера, в первую очередь Вере Трапп, а также Мстиславу (Славе) Трушновичу и Евгению Редлиху из организации русских солидаристов (НТС) за предоставленную информацию, в частности, о похищении и убийстве в Берлине в апреле 1954 года А.Р.Трушновича, отца Славы, и Клаусу Шютцу, бывшему бургомистру Берлина, за его замечательное интервью. Не меньшей благодарности заслуживают Генрик Бонд-Генриксен, датский журналист и спаситель Отто Йона, а также Хайнц Фелфе, который с готовностью отвечал на самые сложные вопросы. Особую благодарность Бейли выражает своей жене Беате как за активную помощь в архивных изысканиях в Берлине, так и за понимание и добрый юмор.

Поддержка Москвы была жизненно важной. Мы выражаем благодарность нашим друзьям Сергею Карповичу, Геннадию Иноземцеву и его семье за неизменное гостеприимство, а также Дэниэлю Дж.Малвенне за мудрые советы и постоянную помощь.

ОСНОВНЫЕ УЧАСТНИКИ:

Американские

Грейвер, Уильям. Заменил Дэвида Мерфи на посту шефа БОБ в августе 1961 года.

Донован, Уильям Джозеф. Глава Управления стратегических служб во время Второй мировой войны. Установил связь с НКГБ в декабре 1943 года.

Даллес, Аллен. Первый директор Управления стратегических служб в Берлине. Директор ЦРУ в 1953—1961 годах.

Дюранд, Дана. Шеф Берлинской базы (БОБ) в период ее перехода в структуру ЦРУ и во время берлинской блокады.

Кизевальтер, Джордж. Сотрудник ЦРУ в 1953—1958 годах; вел дело Попова.

Мерфи, Дэвид. Заместитель начальника БОБ и руководитель советских операций в рамках БОБ в 1954—1959 годах. Руководитель БОБ в 1959—1961 годах.

Роулетт, Фрэнк. Руководил операцией «Берлинский туннель» из Вашингтона как директор отдела «Д» ЦРУ.

Сичел, Питер. Первый послевоенный начальник разведки БОБ. Заместитель шефа БОБ в 1946—1949 годах, шеф БОБ в 1949—1952 годах. В 1952 году вернулся в Вашингтон и стал руководителем операций ЦРУ в Восточной Европе.

Стюарт, Гордон. Начальник отдела специальных операций (ОСО) в Гейдельберге (потом в Карлсруэ). Заместитель руководителя германской миссии ЦРУ. Глава отдела зарубежной разведки ЦРУ (Вашингтон) во время операции «Берлинский туннель».

Траскотт, Люсиан К., II. Приехал во Франкфурт в 1951 году в качестве представителя ЦРУ и руководителя германской миссии. Руководил операциями отдела политической координации (ОПК) и отделом специальных операций (ОСО).

Визнер, Фрэнк. Глава секретной разведки Управления стратегических служб (УСС) в Германии в 1945 году. Глава ОПК в 1948 году.

Харвр, Уильям Кинг. Шеф БОБ с декабря 1952 года по июль 1959 года. Вдохновитель и руководитель операции «Берлинский туннель».

Хекшер, Генри. Участник контрразведывательных (Х-2) операций БОБ, заместителем начальника которого был в 1949—1953 годах.

Хелмс, Ричард. Заменил Аллена Даллеса во время падения Берлина в 1945 году, реорганизатор БОБ. Вернувшись в Вашингтон, возглавлял зарубежный отдел «М», директор ЦРУ с 1966 по 1973 год.

Английские

Берджесс, Гай. Источник КГБ в британском Министерстве иностранных дел во время блокады Берлина.

Блейк, Джордж (Диомид). Источник КГБ в Секретной разведывательной службе (СРС, Великобритания). Выдал Советам «Берлинский туннель».

Маклин, Дональд. Источник КГБ в британском Министерстве иностранных дел во время блокады Берлина и корейской войны.

Филби, Ким. Источник КГБ в СРС во время Второй мировой войны, когда он сообщал об Отто Йоне британской и советской службам.

Восточногерманские

Линке, Карл. Глава военной разведки в 1956—1958 годах. Цель операции БОБ по склонению к сотрудничеству.

Мильке, Эрих. Министр государственной безопасности ГДР в 1957—1989 годах.

Вольф, Маркус. Глава внешней разведки.

Волвебер, Эрнст. Глава контрразведки после июня 1953 года.

Цайссер, Вильгельм. Министр внутренних дел в 1950— 1953 годах.

Западногерманские

Фелфе, Гейнц. Агент КГБ, который занимался разведкой против СССР в Службе внешней разведки (СВР) Западной Германии.

Гелен, Рейнхард. Глава германской разведки на восточном фронте, который организовал послевоенную, поддерживаемую США, Организацию Гелена, ставшую Службой внешней разведки.

Йон, Отто. Немецкий участник сопротивления и британский агент, первый директор ведомства по охране Конституции — Службы контрразведки (СКР), потом стал целью вербовочной операции КГБ.

Советские

Абакумов, Виктор Семенович. Во время войны начальник СМЕРШа, советской военной контрразведки, руководитель МГБ в 1946—1951 годах.

Агаянц, Иван Иванович. Начальник отдела «Д» (активные мероприятия) во время кампании против «шпионского болота» в Западном Берлине.

Голеневский, Михаил (Снайпер). Агент КГБ и заместитель директора Польской военной контрразведки. Выдал БОБ (Берлинской Оперативной базе ЦРУ) Блейка, Фелфе и других агентов КГБ.

Жуков, Георгий Константинович. Командующий группы Советских войск и глава Советской Военной администрации в послевоенной Германии. Отчет Попова о поездке Жукова в Восточную Германию в 1957 году повлек за собой арест Попова.

Звезденков, Валентин Владимирович. Генерал-майор КГБ и ветеран контрразведки, ответственный за расследование Попова в Карлсхорсте и Москве.

Ильичев, Иван Иванович. Резидент КИ в Берлине в апреле 1950 года. -

Каверзнев, Михаил Кириллович. Руководитель аппарата МГБ в Карлсхорсте в 1952—1953 годах. Отозван Берия после смерти Сталина.

Кобулов, Богдан Захарович. Закадычный друг Берия и руководитель Управления советским военным имуществом в Германии. Руководил «Висмутом», советскими урановыми рудниками и обрабатывающей промышленностью в Восточной Германии. Во время возвышения Берии занимал пост заместителя главы МВД по внешней разведке.

Кондрашев, Сергей Александрович. Осуществлял взаимодействие с Блейком в Лондоне в 1953—1955 годах. Возглавлял германский отдел КГБ и службу активных мероприятий. Заместитель начальника внешней разведки.

Коротков, Александр Михайлович. Резидент НКГБ в Берлине в довоенный период, где он организовал группу «Красная капелла». Первый послевоенный резидент в Восточном Берлине. Глава аппарата в Карлсхорсте с 1957 года до своей смерти в 1961 году.

Ковальчук, Николай Кузьмич. Представитель МГБ в Германии в 1947—1949 годах.

Кучин, Всеволод Витольдович (Владимир Карпов). Возглавлял операцию по вербовке Отто Йона.

Малинин, Леонид Алексеевич (Георгиев). Резидент КИ в Берлине в 1947—1948 годах. Отозван и судим судом чести за контакты с БОБ.

Наливайко, Борис Яковлевич. Заместитель резидента КИ в Берлине. Был целью вербовочной операции БОБ в 1947—1948 годах, закончившейся инцидентом в кафе «Гар-тенбау». Позднее руководитель отдела нелегальных операций в Карлсхорстском аппарате.

Орлов, Игорь Григорьевич (Александр (Саша) Копац-кий). Был главным участником операций БОБ по советским гражданам. Возможно, агент КГБ.

Питовранов, Евгений Петрович. Ветеран КГБ, реорганизовавший аппарат в Карлсхорсте во время мятежа 1953 года и прослуживший до 1957 года.

Попов, Петр Семенович. Источник ЦРУ в ГРУ в середине 1950-х годов. В 1957 году переведен в отдел нелегалов ГРУ советской военной разведки в Карлсхорсте. Снабжал ЦРУ документами советской военной разведки и контрразведки. Арестован КГБ и казнен в июне 1960 года.

Семенов, Владимир Семенович. После войны политический советник командующего советскими войсками в Германии. Специальный уполномоченный в Восточном Берлине во время мятежа в июне 1953 года.

Серов, Иван Александрович. Будучи заместителем Жукова по гражданским делам Серов осуществлял руководство советсткими органами безопасности в послевоенном Берлине. Серов заложил в Германии основы Советской и Восточногерманской службы безопасности, которая существенно влияла на руководство Восточной Германией до 1989 года.

Соколовский, Василий Данилович. Заменил Жукова на посту главы Советской Военной администрации в Германии. В качестве начальника Генерального штаба Советской армии Соколовский был послан в Восточный Берлин в июне 1953 года для подавления мятежа и восстановления порядка.

Тищенко, Яков Федорович (Василий Петрович Рощин, Разин). Ветеран внешней разведки, заменивший Малинина как резидент КИ в Карлсхорсте во время блокады Берлина.

Фадейкин, Иван Анисимович. Действующий руководитель аппарата в Карлсхорсте во время мятежа в июне 1953 года.

Федотов, Петр Васильевич. Глава внешней разведки МГБ. Заместитель директора Комитета информации (КИ).

Шелепин, Александр Николаевич. Председатель КГБ в 1958—1961 годах (до возведения Берлинской стены.). Его конфликт с главой аппарата в Карлсхорсте Коротковым ослаблял аппарат во время берлинского кризиса 1958—1961 годов.

ЗА ЛИНИЕЙ ФРОНТА «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

Далеко не всегда книге требуется комментарий издателя, но «Поле битвы Берлин» — как раз такая книга. Она о сложностях эпохи «холодной войны», о которых пока никто не говорил, тем более с точки зрения, уникальной для шпионской литературы нашего века.

«Холодная война» для сегодняшних школьников — всего лишь урок истории, ничем не отличающийся от тех уроков, где им рассказывают о Римской империи или Войне за независимость США. Еще двадцать лет, и не останется даже эха. Привычный страх, который испытывали люди в течение нескольких десятков лет после Второй мировой войны, покажется непостижимым тем, кто родился в эпоху крушения Советской империи, почти библейском в своей неожиданности, сравнимый разве что с загадочным исчезновением армии Сеннахерима во времена правления Езе-кии.

Но для всех тех, кто боялся новой мировой войны в 1948 году, когда во время блокады Берлина американцы на самолетах доставляли туда продовольствие; кто в страхе следил за захватом Южной Кореи в 1950 году и предвидел, что разделенная Германия может стать следующей ареной военных действий; кто был в шоке от сенсационных открытий о проникновении советской разведки в верхние эшелоны власти США, Великобритании, Франции; кто в ужасе ожидал развязывания ядерной войны в Берлине в 1961 году и на Кубе годом позже и кто к 1990-м годам усомнился в предпосылках (юридических, этических, политических), на которых строятся наши собственные разведки — для всех этих людей книга «Поле битвы Берлин» будет настоящим откровением.

Многие писали о блокаде Берлина и корейской войне, о полковнике Попове и знаменитом проекте туннеля (1954 год), выданном британским агентом Джорджем Блейком, и наконец, о возведении Берлинской стены, но никто еще не писал обо всем этом и о многом другом с точки зрения и американской, и советской разведок. Впервые появилась возможность увидеть, как обе стороны соперничали, воевали, понимали и не понимали друга друга. Теперь мы в состоянии воспринять всю драматургию тогдашнего действа.

Более того, никогда и никому прежде и в голову не приходило, что обе стороны могут вместе работать над документами из архивов КГБ и ЦРУ, да еще вместе рассказывать о событиях недавнего прошлого. И делают это не кто-нибудь, а главные участники: Дэвид Мерфи, бывший глава Берлинской базы ЦРУ, и Сергей Кондрашев, генерал-лейтенант и бывший глава германского отдела КГБ.

То, что они воссоздают, — не просто шпионский детектив. У них глобальная задача — показать будни огромной бюрократической и политической машины, на чьей совести большая часть шпионской деятельности в период «холодной войны» (о которой речь в первых главах), словно театральный задник для интересующих авторов событий. Главные герои тут не люди, а две сверхдержавы, противостоящие друг другу всей своей бюрократической, технологической, политической мощью. Конфликт заложен не в чем-то одном — в успехе или неуспехе операции с туннелем, например, или проникновения фрау К. в восточногерманскую военную разведку в 1959 году. На самом деле, конфликт — между двумя способами мышления и организации мира. Оружие, в этих конфликтах, было не из металла. Этим оружием стала — Информация. Развязкой конфликта, который вовлек в противостояние тысячи людей, было строительство Берлинской стены в 1961 году, но эта развязка не стала окончательной, ибо в 1989 году стена пала.

В этой книге нам показаны две системы в действии. Американская разведка в конце Второй мировой войны почти не имела профессиональных или административных ресурсов. Это было ad hoc учреждение — с плохим финансированием, с малочисленным штатом, без достойного будущего. И наоборот, советская разведка в 1945 году была высоко профессиональной, с историей, уходящей корнями в революцию 1917 года.

Советская разведка имела доступ к тем, кто был на вершине властной иерархической лестницы в Америке, Англии и Франции. Например, она могла знать, что обсуждал британский кабинет министров 10 сентября 1948 года, собравшись на несколько минут, и в начале октября доложить об этом Сталину. Она отвоевывала позицию за позицией, но все же никогда не могла понять ни американцев, ни немцев, поэтому не имела четкого представления, как поступят американцы перед лицом берлинской блокады. А американцы, не имея даже мало-мальски сравнимых ресурсов, тем более успешных операций, оказались в состоянии правильно оценить готовность Советов развязать войну из-за блокады, и благодаря своим аналитикам, — если верить авторам книги — с успехом реализовали операцию «воздушный мост».

Западу в тот критический период удалось выжить не столько благодаря оружию, винтовкам, танкам, самолетам, бомбам, сколько знаниям. Великий сюжет этой книги заключается в том, что информация становится знаниями, а знания — политической силой.

Можно сказать, что советских людей предали их лидеры. Почему? Потому что идеологические обязательства и всепоглощающее стремление удержать власть были для лидеров главным и мешали смотреть правде в глаза. Как говорил Мэтью Арнольд, «поглощены собой они». И хотя информации у них часто было больше, использовать ее с максимальной отдачей им не удавалось. Выигрывая сражение за сражением, они проиграли войну. Не так уж часто Сталину представляли информацию, которую он не желал знать. Очень редко советские лидеры узнавали о Западе правду. Им говорили то, что они хотели слышать, они видели то, что от них требовала их идеология. Когда Горбачев попытался это изменить, система развалилась.

Каким образом разница в оценке действительности Востока и Запада повлияла на структуру двух самых больших в мире разведывательных служб, а также на историю второй половины XX столетия, и рассказывает книга «Поле битвы Берлин».

Джонатан Брент, главный редактор издательства «Йейл Юниверсити Пресс»

Часть 1. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

1. БЕРЛИНСКАЯ БАЗА ЦРУ: ВОПРОС ЗНАНИЙ

В канун Рождества 1943 года в Москву прилетел генерал Уильям Донован, возглавлявший первое американское централизованное разведывательное учреждение —Управление стратегических служб (УСС). Он только что завершил изнурительную поездку в Китай и прибыл в Советский Союз с твердым намерением завязать контакт со своими советскими коллегами, аналогичный тому, что установлен у Советов с Британией. К большому удивлению сотрудников американского посольства, Донован уже на следующий день отправился в Министерство иностранных дел к Вячеславу Молотову и изложил ему свой план болгарской операции. И хотя Молотову, наверняка, пришлись не по душе намерения УСС в отношении Балкан, ибо они явно не совпадали с советскими претензиями в этом регионе, он довольно быстро организовал Доновану встречу с работниками Советской внешней разведки^[1].

Через два дня Донован был представлен комиссару государственной безопасности Павлу Фитину, главе внешней разведки Народного Комиссариата Государственной Безопасности (НКГБ). Фитин в свою очередь представил полковника Александра Осипова, возглавлявшего отдел подрывной деятельности на оккупированной Германией территории. Переводил Фитину полковник Осипов, чей английский язык был с явным американским акцентом. Легко представить возможную реакцию Донована, если бы он узнал, что «полковник Осипов» это на самом деле Гайк Ова-кимян, известный ФБР как «хитрый армянин». В 1941 году он был арестован и обвинен в шпионаже, но освобожден после германского вторжения в Советский Союз, а теперь стал заместителем Фитина, ответственным за англо-американские операции^[2]. Несмотря на то, что об этой встрече рассказывали многие, столь подробно о «полковнике Осипове», его личности и деятельности, здесь говорится впервые^[3].

Изумление Донована было бы еще сильнее, если бы он знал, что Овакимян внимательно следил за внедрением в УСС, которое началось, едва американская служба разведки была организована в июле 1941 года, как подчиненный Рузвельту Департамент координации информации (ДКИ). У НКГБ было несколько отлично законспирированных агентов в УСС, известном советской разведке под кодовым названием «Изба». Агентом был, например, Данкан Чаплин Ли (Кох), заместитель главного советника и один из личных советников Донована^[4].

Если учесть, что Советы были неплохо информированы о планах и программах УСС, то становится понятной быстрота, с которой Доновану удалось добиться согласия на обмен разведывательной информацией и организацию отделов связи в Москве и Вашингтоне. Однако идея размещения отдела связи НКГБ в Вашингтоне была отвергнута директором ФБР, Эдгаром Гувером, на том основании, что это может ослабить безопасность США.

Несмотря на это препятствие, связь УСС и НКГБ была налажена и осуществлялась через военную миссию США в Москве. Положение НКГБ напоминало положение кошки, играющей с птичкой. Его агенты в УСС могли получить любую информацию, включая документы из Государственного и Военного департаментов, которые УСС не собиралось рассекречивать. Таким образом НКГБ обеспечивал Иосифа Сталина, Вячеслава Молотова и Лаврентия Берия официальной и неофициальной информацией, подтвержденной, как правило, другими многочисленными источниками, в первую очередь в Германии^[5].

Связь УСС и НКГБ осуществлялась бесперебойно вплоть до конца войны, когда УСС перебазировалось в Германию и Аллен Даллес прилетел в Берлин. Едва руководитель германской разведывательной сети в Юго-Восточной Европе (СС) был взят в Австрии вместе со своим радиоцентром, УСС предложило НКГБ осуществить совместную ликвидационную операцию, а для обсуждения этого вопроса — предварительную встречу Фитина и Даллеса в Берлине^[6].

Во время этой встречи Фитин поинтересовался, кто еще из высших чиновников разведки был захвачен американскими военными и кто из них предложил работать против Советского Союза? И тут УСС получило распоряжение прекратить переговоры. Возможно, американцы испугались, что если пойдет слух о «предательстве» Соединенными Штатами германской разведывательной операции, другие потенциальные союзники разбегутся кто куда^[7]. Соответственно, в УСС Германии ушла директива уничтожить радиоцентр^[8].

Так закончилось сотрудничество НКГБ и УСС, которое с самого начала отражало удивительную наивность последнего. Если наследники УСС видели новых соперников в Берлине и во всем мире, то они включали в их число и старый НКГБ — серьезного противника, знавшего об американской разведке намного больше, чем она сама знала о себе.

Советы побеждали и без разведки. Немцы сдались 2 мая 1945 года, и условия капитуляции были подписаны 8—9 мая, однако западные союзники не были допущены в контролируемый советскими войсками Берлин до 4 июля 1945 года, когда американцы передали советскому командованию часть территории, занятой ими в последние дни войны. Некоторое время Советы контролировали весь Берлин. Они и их союзники из коммунистической партии Германии (КПГ) заняли почти все районные и даже учереждения городского управления, приспособив нацистскую доносительскую систему под свои нужды.

Для германского отдела УСС двухмесячное промедление — пока определялась американская зона — означало крах надежды на «установление контактов в регионе, который вскоре будет недоступен для нас»^[9]. В самом деле, для западных военных руководителей и их разведок зона, подконтрольная Советской армии вскоре стала terra incognita. Военные миссии, которые должны были работать в четырех зонах, еще не развернули свою деятельность. Отсутствие информации о диспозиции Советской армии было тем опаснее, что американцы ничего не знали о ее будущих союзниках. Когда генерал Омар Брэдли 5 мая впервые встретился с советским маршалом Иваном Коневым, он передал ему карту «с обозначением расположения всех своих войск». Маршал Конев ответного жеста не сделал. Маршал Георгий Жуков, насколько известно, тоже^[10].

БЕРЛИНСКАЯ ОПЕРАТИВНАЯ БАЗА ОКАПЫВАЕТСЯ

4 июля 1945 года, то есть в первый же день, как только это стало возможным, в Берлин была послана команда сотрудников УСС. Самолет приземлился в американском секторе на аэродроме Темплхоф, когда весь город находился еще под советским контролем. Для работы УСС Аллен Даллес выбрал здание на тихой, не очень широкой улице Ференвег в популярном среди небогатых людей пригороде Далем в районе Целендорф, который почти не пострадал от бомбежек. Уходя под землю на несколько этажей, где были кабинеты сотрудников, сохранив квартиры и мастерские, дом выглядел идеальной декорацией для фильма по роману Ле Карре^[11].

Однако Даллес ненадолго задержался в этом здании. Попытки Донована из УСС создать сугубо гражданскую службу провалились, и 1 октября отделы разведки и контрразведки были переданы военным как один из отделов стратегической службы. Берлинское подразделение УСС стало Берлинской базой Департамента стратегической службы (ДСС) в военном ведомстве, а Даллес вернулся к своей юридической практике.

Перед отъездом он повидался с генералом Люцием Клеем и обговорил с ним проблемы, которые должны были встать перед ДСС в Германии и которые было невозможно решать с имевшимися у него сотрудниками. В то время генерал Клей был старшим американским офицером в Берлине. Даллес сослался на резкое снижение финансирования, отзыв сотрудников УСС и нежелание наиболее талантливых разведчиков оставаться в организации, не имевшей будущего^[12].

Не все трудности Берлинской базы были связаны с «советским преимуществом». Отношения с военными оставляли желать лучшего. Многие американские офицеры, включая генералов Эйзенхауэра и Клея, сразу заявили, что будь у них возможность напрямую вести переговоры с советскими оккупационными властями, многих проблем не было бы и в помине^[13]. Однако американцы не понимали, насколько зависимы были и маршал Жуков и его заместитель, маршал Василий Соколовский, которые постоянно ощущали себя под властью политических надсмотрщиков типа Андрея Вышинского или тайных агентов вроде Ивана Серова. Через много лет Жуков, вспоминая свою первую встречу с Эйзенхауэром, скажет с грустью: «Знаете, я никогда не разговаривал с Эйзенхауэром наедине; рядом всегда был Вышинский»^[14].

Первоначально взгляд Клея на советско-американские отношения побуждал его опасаться, что направленные на советскую зону разведывательные операции повредят отношениям с командованием русских. Отсюда его желание, по словам Фрэнка Визнера, директора секретной разведки в Германии (УСС), «жестко контролировать нашу деятельность во всем ее объеме» и его участие в так называемом соглашении Клея—Соколовского, согласно которому перебежчики из СССР, обвиненные советскими чиновниками в совершении преступлений, были насильно возвращены в зону советского влияния. Однако к концу 1947 года Клей изменил свою точку зрения, ибо его отношения с советскими партнерами ухудшились, и он стал с гораздо большим вниманием читать информацию разведчиков БОБ^[15].

География тоже добавляла проблем УСС в Берлине. Теоретически, завоеванная Германия должна была управляться из Берлина, но так не случилось. Все оккупационные власти были верховными в своих зонах и могли наложить вето на действия союзников. Изолированные от своей армии, от театра «военных» действий, американцы во Франкфурте не могли делать вид, будто Берлин остается их центром. В самом деле, Берлин после отъезда Даллеса перестал быть центром миссии в Германии.

Тем временем советские власти придавали берлинским операциям большое значение и всячески поддерживали их. Советская Военная администрация (СВА), группа Советских оккупационных войск, советская разведка и контрразведка располагались в Восточном Берлине или берлинских пригородах.

Офицеры, остававшиеся в Берлине после отъезда Даллеса, поняли, что если БОБ не сможет одолеть трудности, то у них нет будущего как у разведчиков. Помимо острой нехватки профессионального персонала и денежных средств, появился так называемый черный рынок. Он ни в коей мере не коснулся офицеров УСС, но у военных это была проблема из проблем.

Преемнику Даллеса и будущему директору ЦРУ Ричарду Хелмсу пришлось столкнуться с нею и взяться за реорганизацию БОБ. С помощью капитана Питера Сичела, которого Хелмс привез в Берлин, чтобы поставить во главе разведки, ему удалось разделить отдел на два подотдела, которые все еще называются СР (секретная разведка) и Х-2 (контрразведка). Структура, включающая офицеров информационной службы даже в мельчайших деталях сохранялась нетронутой много лет.

Хелмс вернулся в Вашингтон перед Рождеством 1945 года. Его заменил Дана Дюранд, который вместе со своим заместителем Сичелом вел БОБ на всем пути переходного периода от отдела, принадлежащего УСС, до независимой

Группы центральной разведки (ГЦР) и, наконец, 18 сентября 1947 года до ЦРУ. Все это время Дюранда больше всего заботило выживание БОБ как базы разведывательных операций. Именно потому он должен был сбалансировать противоположные точки зрения на то, как должна функционировать его база. ДСС в военном департаменте в Вашингтоне считал, что БОБ должна стать частью рассчитанной на долгое время тайной организации, которой надо сконцентрировать свое внимание на сборе стратегической информации. Однако оккупационные власти США жаждали информации о текущих делах в советской зоне. Противоречие разрешилось в пользу местных насущных проблем^[16].

Дюранд оставался в БОБ до 1949 года, то есть до тех пор, пока система не устоялась. В период его руководства БОБ старалась преодолеть трудности в своих разведывательных и контрразведывательных программах, постоянно сталкиваясь с проблемой прикрытия и недовольством военных. Тем не менее БОБ выжила и возмужала ко времени берлинской блокады. Донесения Дюранда, рассекреченные для этой книги отделом исторических исследований ЦРУ, представляли большую ценность^[17].

В ЧЕМ СОСТОЯЛА РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ МИССИЯ БОБ?

Поздним летом 1945 года у Берлинской Оперативной базы не было разведывательных задач. Понемногу собирались сведения о немцах, которые могли бы войти в будущее правительство, о новых профсоюзах, о деятельности местных чиновников, об актах насилия твердолобых наци. В общем-то, еще оставались сомнения в том, что БОБ станет центром разведки. Некоторые даже думали, будто Управление стратегических служб не планирует собирать информацию о том, что происходит за пределами американской зоны. А вот Советы на вопрос, надо или не надо действовать на территории союзников, всегда отвечали однозначно^[18].

Проблема расширения сферы разведывательной деятельности за пределы американской зоны была решена для УСС самими Советами. По мере того, как ужесточался контроль внутри советской демаркационной линии, американские военные получали все меньше информации об этой территории и не могли судить об экономической и политической ситуации в Восточной Германии. А так как такая информация была необходима, то БОБ стала чаще посылать донесения о перевозках, наличии продовольствия, земельной реформе, общественном мнении, состоянии промышленности, включая вывоз в Советский Союз целых заводов. Многие из этих донесений были основаны на беседах с беженцами, но постепенно БОБ организовывала разведывательную сеть, чтобы получать информацию постоянно.

Донесения о подчинении себе Советами железных дорог в Восточной Германии в конце августа 1945 года стали предвестником деятельности Берлинской Оперативной базы на этой ключевой системе перевозок — эта деятельность продолжалась и во время берлинской блокады. Кстати, БОБ первой получила информацию о Германской центральной администрации, которая была чем-то вроде теневого кабинета, организованного Советами для проведения в жизнь решений СВА, располагавшейся в военном городке Карлсхорст. Кстати, слово «Карлсхорст» стало вскоре синонимом советской власти и советской разведки в Восточной Германии^[19]. Обратив внимание на сборпункт в Берлине-Лихтенберге, БОБ сумела добыть информацию о встрече представителей советской администрации с представителями центральной администрации (26—27 сентября), во время которой обсуждались вопросы промышленного развития в советской зоне. И также удалось обнаружить поезда, на которые грузили промышленное оборудование. Эта информация заставила политиков США в первый раз задуматься о сути экономической деятельности Советов в своей зоне^[20].

Политические донесения БОБ стали поступать в центр ближе к концу 1945 года. Поначалу американцы не очень верили во вмешательство СССР в политику Восточной Германии, однако несколько инцидентов в декабре 1945 года, коснувшихся Христианско-демократического союза (ХДС), привлекли их внимание^[21]. 22 декабря БОБ послала донесение о состоявшейся за десять дней до этого в советской зоне встрече лидеров ХДС с маршалом Жуковым, во время которой Жуков заявил, что эта партия «не выражает общественное мнение и выступает против земельной реформы, поэтому ей не может быть дано разрешение на встречи с ее лидерами в американской и британской зонах». Через пять дней после этого донесения последовало другое о кризисе в руководстве ХДС с подробным описанием давления на него Советов — в частности, плана и метода, приведших к кризису^[22]. Все это не могло не обеспокоить германскую миссию ДСС. Питер Сичел был вызван для объяснений. Кое-кого в миссии не устроила критика в адрес Советов. Однако Сичел стоял на своем, будучи твердо уверенным, что подобные шаги, предпринятые высшими чиновниками, должны быть отражены в донесениях. В конце концов, Сичел сообщил нам, что все согласились с необходимостью получения подобной информации и потребовали продолжения этой работы^[23]. Донесения были также внимательно прочитаны послом Робертом Мерфи^[24].

В политических донесениях БОБ постепенно стал фигурировать не только ХДС, но и кризис, спровоцированный решением Советов слить Коммунистическую партию Германии (КПГ) с Социал-демократической партией Германии (СДПГ). Когда западные коменданты, во главе которых встал генерал Клей, отказались дать разрешение на такое слияние в Западном Берлине (до тех пор, пока не согласится СДПГ), больше 29 000 человек проголосовали против слияния и меньше 3000 — за. Но даже и после того, как под большим давлением слияние все-таки произошло в Восточной Германии, результаты его для Советов были более чем неудовлетворительными. Например, в октябре 1946 года проголосовавших за восточногерманскую ХДС и Либерально-демократическую партию (ЛДП), еще одну «буржуазную» партию Национального фронта было больше, чем за недавно организованную Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). БОБ составила детальный отчет. Приложение №1 ясно показывает реакцию Советов. Унылой была встреча в декабре 1946 года маршала Василия Соколовского с руководством СЕПГ, в частности, с Вильгельмом Пиком и Вальтером Ульбрихтом, коммунистами со стажем, и Отто Гротеволем, бывшим функционером СДПГ, который смирился с объединением. Во время этой встречи лидеры СЕПГ обвинили советских представителей в своем провале на октябрьских выборах.

БОБ И СОВЕТСКАЯ БОМБА

Следя за экономической политикой в советской зоне, БОБ установила факт перевозки промышленных объектов на территорию СССР. Поначалу советские представители говорили о восстановлении своей национальной экономики, разрушенной во время войны, и напоминали о соглашении союзников насчет военнойпромышленности в Германии. Но такой вывоз заводов и фабрик ничего не дал. В большинстве случаев оборудование доходило до места назначения абсолютно разбитым, бросалось, постепенно гнило и ржавело. Гораздо выгоднее было бы получать репарации от заводов, оставленных на территории Восточной Германии и руководимых восточногерманскими директорами^[25].

Одним из самых важных направлений работы разведки стала атомная бомба, которую Сталин вознамерился создать, используя восточногерманские ресурсы и даже нарушая соглашения союзников. Генерал Клей писал об этом времени: «Была организована советская корпорация для добычи урана, и слухи о насильственно согнанных туда рабочих начали доходить до нас»^[26]. Эта корпорация называлась «Висмут» и была создана для добычи и перевозки восточно-германского урана.

Разведка в области советской атомной программы стала едва ли не самым главным делом БОБ, о котором пока еще никто должным образом не писал. Одной из первых успешных акций БОБ было обнаружение группы немецких ученых, вывезенных в Советский Союз в 1945 году. Урановые рудники и горно-обогатительная промышленность в Восточной Германии сразу стали ключевой целью, однако по мере того, как очевиднее становились замыслы Советов в отношении атомной бомбы, БОБ начала разведку в смежных областях, жизненно важных для СССР. Британские разведчики параллельно занимались тем же. Обе службы разрабатывали источники на заводе И.Г.Фарбена в Биттер-фельде в советской зоне, где выпускали очищенный кальций, необходимый для производства урана-235. БОБ принадлежит заслуга в подтверждении того, что кальций с завода в Биттерфельде вывозился прямиком в СССР, в подмосковный город Электросталь, получивший известность как производитель урана-235^[27].

БОБ также сообщила о производстве никелевой сетки на заводе Тева в Ньюштадте, также крайне необходимой Советам для использования в производстве урана-235. БОБ провела операцию по переправке наиболее квалифицированных рабочих завода в Западную Германию^[28].

Постепенно многие фирмы, снабжавшие своей продукцией «Висмут» и другие предприятия, стали советскими акционерными обществами под руководством Главного Управления советским имуществом в Германии (ГУСИМЗ). Один из источников сообщил в БОБ о производстве никелевой сетки в рамках ГУСИМЗ^[29]. Эти фирмы поставляли «Висмуту» пневматические молоты, специальные шахтерские лампы и морозильные испытательные камеры, которые сразу же отправлялись в СССР^[30]. То, чего нельзя было достать в советской зоне, заказывалось через западногерманские фирмы. Например, завод в Биттерфельде нуждался в вакуумных насосах и специальной стали для производства чистого кальция, и это было заказано в Западной Германии. К счастью для американцев, большинство подобных товаров было занесено в список, подлежавший экспортному контролю: когда же американское командование в Европе узнало о попытках Советов приобрести недостающие материалы и оборудование для атомной программы в Западной Германии, оно наложило вето на эти поставки^[31].

О советской атомной бомбе в БОБ узнали от советских людей. Евгений Питовранов, один из высших руководителей КГБ, у которого мы взяли интервью, вспомнил о переполохе в своем ведомстве, вызванном недостаточной безопасностью грузов, поставляемых с «Висмута» в 1952 году, когда стало известно об интересе к ним западных разведок. Информация была зашифрована и отправлена в Новосибирск, а оттуда передана по радио и могла быть перехвачена^[32]. Советские опасения относительно «Висмута» усилились, когда в июне 1950 года дезертировал полковник, получивший кличку Икар, который был офицером материально-технического обеспечения в Москве, а потом в «Висмуте». Дезертируя, Икар бросил свою любовницу-немку, отчего постепенно впадал во все большее уныние и в конце концов вернулся. Скорее всего, его казнили, а любовницу отправили в ГУЛАГ. Информация Икара очень расширила представления американцев об атомной программе Советов в Восточной Германии, однако ужесточившаяся охрана объектов крайне затрудняла успех операций БОБ. Постепенно меры безопасности, введенные МГБ, а потом и КГБ, практически исключили возможность вербовки агентов в «Висмуте»^[33].

ПОДСЧЕТ ТАНКОВ

Важными и неотложными оказались экономическая разведка вообще и внимание БОБ к ядерным интересам Советов в Восточной Германии особенно. Почему же тогда БОБ с такой настойчивостью занималась в 1946 году сбором информации о советских боевых приказах и дислокации войск? Ответ один. Инициатива здесь исходила не от БОБ. Это не было тщательно отработанной программой, но и такой, на-холящийся в стадии возникновения орган как ДСС, не считал возможным от нее отказаться. Можно сказать, что это была своеобразная борьба за выживание. Нам это стало известно из недавно рассекреченных документов ЦРУ.

Если в 1946 году германская миссия Управления стратегических служб была самой представительной из зарубежных миссий бывшего УСС, то БОБ являлась его самой большой базой. Зависела она исключительно от доброй воли военных в отношении ее снабжения, прикрытий и права проводить операции на оккупированной территории. Будущее всех нелегальных операций зависело от того, насколько миссия удачно функционирует в оккупированной Германии. Ее иерархическое положение было определено директивой от 30 января 1946 года, которая поставила подразделения разведки под контроль Генерального штаба и его старшего офицера разведки (Theater G-2), то есть генерала Эдвина Сиберта^[34]. Сиберт стал офицером разведки «европейского театра» после того, как американцы потеряли свои передовые позиции в Восточной Германии в 1945 году. Теперь они стояли лицом к лицу с советскими войсками по всей демаркационной линии и не имели почти никакого представления о дислокации этих сил^[35].

Сиберт сделал решительный шаг. Он работал с поразительной энергией и упорством. За короткое время ему удалось превратить G-2 в главный разведывательный координатор на «европейском театре». Его офис контролировал всю армейскую разведку и контрразведку, однако поощрял ДСС в проведении независимых операций. За предоставление автономии БОБ обязалось уделять внимание военным объектам. Военно-разведывательная программа сбора информации под кодовым названием Грааль признала приоритет приобретения приказов и планов Советской армии по ведению военных действий^[36].

Грааль по сути являлся возвратом к операциям военного времени, когда досконально изучать врага было некогда. Этот способ ведения разведки мог быть успешным только при наличии мужественных и хладнокровных агентов, в чью мотивацию работать против Советов часто входили деньги и личные счеты — многие из немецких агентов воевали против Советской армии на Восточном фронте. Эти агенты контактировали со своими старыми знакомыми из восточногерманских городов, расположенных недалеко от советских гарнизонов, аэродромов, учебных полигонов. Местные агенты в свою очередь вербовали других, тех, кто помогал им собирать информацию. Большей частью местные агенты просто-напросто наблюдали за советскими сооружениями, иногда фотографировали их. Донесения привозили в Берлин курьеры или собирали агенты-групповоды.

В эту операцию было вовлечено более 250 агентов. Многие были арестованы, но их быстро заменяли другими, и операция продолжалась. Советские контрразведчики быстро засекли эту деятельность немцев и положили ей конец, выявив всю сеть и арестовав ее членов. Руководители советской контрразведки редко пытались приобретать двойников или перевербовывать агентов, вероятно, из-за их незначительного положения в БОБ. Арестованные были осуждены и отправлены в ГУЛАГ^[37].

Совершенствование опыта, забота о безопасности агентов в основном игнорировалось офицерами Грааля. Агенты-групповоды знали местных агентов, а те, в свою очередь, могли легко идентифицировать своих помощников-агентов. Встречи происходили в домах и на квартирах в американском секторе, все еще пустовавших. Довольно часто случалось, что агенты находились в этих безопасных домах по нескольку дней и знакомились со многими людьми, которых им было бы лучше не знать. Рождественские вечеринки, конечно, поднимали настроение, но и расширяли круг знакомств агентов. Дик Катлер, руководитель котрразведки БОБ до августа 1946 года, вспоминал, что однажды был приглашен в так называемый безопасный дом, где собралось сразу до двадцати пяти агентов из агентурной цепи. Очевидно, надеялись, что присутствие контрразведчика (X-2) укрепит дисциплину. Но этого не случилось^[38]. Постоянное требование давать информацию о советских войсках не давало возможности позаботиться о безопасности. По правилам конспиративности, оперативный офицер имел дело с небольшим количеством обученных и проинструктированных агентов. Он встречался с ними, но это были тщательно спланированные встречи, а кроме того, пользовался услугами курьеров или тайников — когда донесение помещается в заранее обозначенный и подготовленный тайник, а потом его забирает другой агент или курьер. Правда, на это требуется время, а его-то как раз и не было.

Пока агенты работали, все восхищались необыкновенным успехом, не только высокопоставленные военные во Франкфурте и Вашингтоне, но также в ДСС и Центральной разведывательной группе (CIG). Агенты поставляли огромное количество информации об аэродромах, военных городках, передвижениях войск, вооружении, обучении, укреплениях и маневрах в советской зоне. Шеф БОБ в то время Дана Дюранд говорил: «Легко критиковать тот легкомысленный период, но в то время все — и во Франкфурте, и в Гейдельберге, и в Вашингтоне — были счастливы и требовали как можно больше информации. Какую радость мы тогда испытывали, обнаружив еще один объект в советской зоне и почти тотчас получив о нем информацию от агента»^[39].

Сбой произошел в конце 1946 года, когда советская служба безопасности начала выявлять и арестовывать агентурную цепь, положив таким образом конец военной разведывательной программе. Это послужило суровым уроком офицерам БОБ от использования подобных цепочек в будущем. Однако самую большую цену заплатили, конечно же, агенты. Прошло несколько лет, прежде чем стали известны подробности. В 1955 году, года Советы освободили германских узников, проявив жест доброй воли ради установления дипломатических отношений с Западной Германией, многие бывшие агенты БОБ рассказали о том, как все происходило^[40].

Один агент-групповод, бывший офицер штаба вермахта, был завербован в феврале 1946 года. Он в свою очередь завербовал еще человек двадцать, реально собиравших информацию. Сам он отвозил их донесения в безопасный дом в Западном Берлине, где оставался на ночь и перепечатывал эти донесения для офицера БОБ^[41]. Летом 1946 года на этого агента вышел офицер советской разведки и завербовал его на роль информатора в его родном городе, чтобы тот доносил ему об антисоветских настроениях. Тем временем агент продолжал работать для БОБ по сбору советских военных приказов. И так продолжалось до марта 1947 года, когда его арестовали. Ему предъявили обвинение в пребывании в «безопасном доме» и участии в Рождественской вечеринке, на которой делались фотографии, и агент признал свою вину. Его судили и приговорили к двадцати пяти годам заключения^[42].

В мае 1949 года вместе с этим агентом отправились прямиком в ГУЛАГ и другие восточногерманские граждане, осужденные советским судом. Освобождены они были лишь в октябре 1955 года. Этот и ему подобные случаи говорят о том, что советские разведчики были неплохо информированы относительно операций БОБ и вербовка офицером МГБ агента БОБ на роль информатора была просто-напросто способом контролировать ситуацию, пока не пришло время захватить всю сеть в марте 1947 года^[43].

БЕРЛИНСКАЯ КОНТРРАЗВЕДКА: ДВОЙНАЯ ИГРА ИЛИ НИЧЕГО

Хотя донесения БОБ в области экономики, политики, науки продолжали поступать и получать одобрение руководства в Берлине и Вашингтоне, контрразведка никак не могла найти себе применение в послевоенной реальности. Она начала действовать в Берлине во время войны против германской разведки, но без своей козырной карты — УЛЬТРА. Эта замечательная система расшифровки, установленная британцами и во многом помогавшая союзникам в военные годы. После войны привилегированному положению Х-2 пришел конец. Советские службы стали новым противником контрразведки. Но лишь немногие контрразведчики в Германии были знакомы с советской разведкой и службой безопасности, которые были гораздо лучше подготовлены и гораздо дисциплинированнее, чем любая из германских разведок во время войны. Характерная деталь, — никто из контрразведчиков ни в БОБ, ни в секретной разведке (SI) не говорил по-русски^[44].

Секретная разведка УСС в Германии, казалось, готова руководить разведработой в Берлине. Во время войны у нее были замечательные руководители — глава миссии Аллен Даллес, глава секретной разведки Фрэнк Визнер, еще один представитель секретной разведки Ричард Хелмс, заменивший Даллеса на его посту в Берлине^[45]. Естественно, операции БОБ приносили бы больше пользы, если бы отделы разведки и контрразведки сотрудничали. Однако даже архитектура дома, где располагалась БОБ, с его подземными и наземными этажами как будто разделяла два отдела. Оба они работали над своими программами независимо друг от друга^[46]. Работая в изоляции, потеряв прежний статус берлинская Х-2 была сокращена до пяти сотрудников, под руководством лейтенанта Ричарда У. Катлера. Вряд ли они могли соперничать в активности с советской контрразведкой, отчего волей-неволей отдали контроль над Берлином Советам едва ли не сразу после 2 мая. Советские службы начали производить аресты по всему городу еще до вхождения западных союзников в Берлин. К июлю аресты происходили в основном в советском секторе, однако советские спецслужбы похищали нужных людей в Западном Берлине, включая тех, кто выражал недовольство политикой Советов. Похищения продолжались даже после того, как советские офицеры в форме были пойманы на месте происшествия и переданы советской комендатуре.

Очевидные свидетельства операций советской разведки и службы безопасности сопровождались все более увеличивавшимся потоком донесений, где говорилось о том, что жители Восточного Берлина и Восточной Германии вербуются советскими сотрудниками для шпионажа за учреждениями союзников. Некоторые заявления исходили от людей, попавших в списки Верховного командования экспедиционных сил союзников, на лиц, подлежавших автоматическому аресту, и те признавались в том, что были завербованы для работы против американцев. Другие предпочитали признаться в вербовке до их ареста, чтобы потом не нести наказание за шпионаж. В результате к концу 1945 года берлинская Х-2 имела на счету несколько операций с вовлечением агентов-двойников. Целью была информация о работе советской разведки с каждым отдельно взятым агентом. БОБ рассчитывала рано или поздно завербовать или раскрыть советского офицера, на которого работал агент. Однако оперативникам не давали воспользоваться тем или иным случаем, потому что им было запрещено вербовать бывших сотрудников СС или гестапо. (Советские сотрудники не знали подобных ограничений: они были уверены, что далеко не все нацисты твердолобые и из некоторых могут получится неплохе агенты.) УСС относилось как к исключению к германской военной разведке (абверу) и настойчиво искало подходы к бывшим сотрудникам этой организации, насильно слитой с СС.

Операции по перевербовке бывших германских разведчиков, перешедших на сторону Советов, продолжались несколько лет. Раскрутка двойного агента, работавшего на советского резидента, и получение от него информации были довольно долго приоритетным направлением контрразведки (см. Приложение 2). Однако завербовать не удалось ни одного советского офицера. В 1948 году Дюранд отмечал усилившееся разочарование в отношении операций с агентами-двойниками. Советские разведчики старательно обходили ловушки американцев, и последние наконец-то поняли, сколь высок их уровень «во всех разведовательных хитростях: подготовке явок, кличек, уток, а также снабжении агента минимальной информацией, то есть нулевой о себе, своих коллегах и своем штабе»^[47].

БОБ пришла к заключению, что знания о советской разведке, имевшиеся у британцев, получены не в ходе операций с двойниками, а скорее от особой категории советских перебежчиков: перемещенных лиц, отправленных во время войны на работы в Германию, а потом взятых НКГБ в качестве переводчиков. Эти люди особенно легко поддавались вербовке союзниками, потому что у них была возможность сравнить жизнь в Германии и в СССР, а еще потому, что они понимали опасность своих взаимоотношений с советскими оккупационными властями. Те им не доверяли. Их всего лишь терпели, потому что они владели немецким языком. О том, как пытались завербовать одного из таких людей, показано в Приложении 2.

Перебежчики, несомненно, являлись ценным источником информации. Дюранд, описывая операции с агентами-двойниками, вспоминал о британском опыте в Берлине, когда восемь месяцев едва ли не героических усилий уложились в полстранички текста об организации советской разведки, а интенсивный допрос нескольких перебежчиков — всего-навсего переводчики низшего звена — дал огромное количество конкретной информации об организации и сотрудниках советской разведки^[48].

БОБ не удавалось получить максимальных результатов от работы с перебежчиками до 1947 года, когда там появился первый человек, говоривший по-русски — Джордж Белик^[49]. В Центральной разведывательной группе (СЮ) Белик начал служить в 1947 году. Его направили в Берлин после работы с советским перебежчиком Анатолием Михайловичем Грановским и дали ему в качестве прикрытия пост в Специальном отделе связи начальника военной полиции^[50]. Теперь он мог открыто встречаться с советскими официальными лицами и без посредников выявлять тех военных, у кого были затруднения с американской военной полицией. Здесь же он мог выявлять потенциальных агентов или перебежчиков.

Тем не менее все операции по вербовке или выводу из советской зоны советских солдат должны были проводиться в соответствии с соглашением Клея—Соколовского о возвращении всех советских перебежчиков, обвиненных советскими чиновниками в дезертирстве или других преступлениях. Таким образом, всегда приходилось взвешивать потенциальную ценность перебежчика и возможные трудности по перевозке его или ее из Берлина и устройстве после допроса. Постепенно Клей стал терпимее, но до тех пор жизнь БОБ и других американских разведывательных служб была нелегкой^[51].

Один из источников (Бьюик) был завербован контрразведкой БОБ, на основании «наводки» гражданского сотрудника Американской Военной администрации в Берлине. У советского чиновника, работавшего как Бьюик в Карлс-хорсте, были обширные связи в контрразведке в СССР и Германии после войны. Бьюик дал знать, что у него есть интересная информация для американской разведки. Так как Белик приехал совсем недавно и был первым офицером БОБ, получившим прикрытие, раскрывать его сочли неразумным. И тогда в Берлин был послан контрразведчик из гейдельбергской миссии, говоривший по-немецки и по-русски. С помощью американского служащего он познакомился с советским разведчиком, согласившимся остаться в Кар-лсхорсте и передавать документы через свою любовницу. В конце концов, это дело перешло к Велику. Вплоть до 1948 года, когда агент был переправлен на Запад, он активно работал на БОБ^[52].

Еще более поразительным был выход на генерал-майора госбезопасности Леонида Малинина. Строго говоря, это даже не было заслугой контрразведки, потому что БОБ и не подозревала о том, что вступила в какие-то отношения с шефом Советской внешней разведки в Восточном Берлине. Это дело (Приложение 3) говорит о том, что даже через два года после войны БОБ еще не имела ясного представления «кто есть кто» в советской разведке Берлина и советской зоны.

Какая бы ни была отдача от операций против советской разведки в течение первого года оккупации, БОБ все еще немного знала об ее организации, структуре и сотрудниках. И все-таки БОБ пыталась работать, что является заслугой исключительно тех упорных людей, что остались в Германии после «славных дней» победы. Однако, если посмотреть с позиций сегодняшнего дня, нельзя не удивиться близорукости правительства США, которое не смогло наладить эффективную работу в Берлине, несмотря на то, что там были тысячи недовольных советских сотрудников.

2. КГБ - КАРЛСХОРСТ: КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Темным промозглым вечером на углу одной из улиц Восточного Берлина стоял советский капитан и нервно теребил в кармане листок бумаги. Ему предстояла встреча со связником, от которого он должен был получить помощь в переправке на Запад. От настоящей войны он был весьма далек. В Германию приехал незадолго до этого из Ленинграда как член команды торопливо отобранных специалистов. Их задача состояла в том, чтобы присматривать за выпуском остро необходимого Ленинграду оборудования для набиравшей силу электронной промышленности. Ему всегда нравилось, как живут на Западе, он любил американский джаз, поэтому, получив новое назначение, он даже не скрывал своей радости. Накануне отъезда он говорил об этом с другом, который недавно демобилизовался из армии и вернулся из Германии. Осторожно, с оглядкой, друг рассказал о некоем немце, который мог бы показать ему Берлин. Капитан познакомился с немцем и влюбился в яркие огни Западного Берлина. А его новый немецкий приятель намекнул, что знает одного человека и тот мог бы помочь ему остаться на Западе.

И теперь капитан ждал встречи. Несмотря на волнение и страх, он не мог сдержать улыбки, когда думал о той жизни, что ждала его на Западе. Рядом остановился черный «седан», и, помедлив мгновение, капитан сел в него. Молчаливый водитель повез их прочь от тьмы, которая за последние два с половиной года стала символом Восточного Берлина. В конце концов капитан повернулся к своему немецкому знакомому и взял у него сигарету. Этот простой, знакомый жест придал ему уверенности, и страх стал понемногу проходить. Когда они приехали на некую виллу, хозяева, пожимая ему руку, обращались к нему на этаком американском варианте английского языка. Оглядевшись и обратив внимание на форму встретивших его мужчин, капитан совсем успокоился.

На вилле капитан удобно устроился в мягком кресле, закурил еще одну сигарету и в ответ на расспросы американцев стал с воодушевлением рассказывать о себе. Один из офицеров переводил его речи на английский. Однако постепенно он стал ощущать растущее недовольство хозяев. И наконец, один из них, оборвав его на полуслове, воскликнул на чистейшем русском языке: «Все! Хватит! Теперь рассказывай о своих связях с американской разведкой в Ленинграде!»

Этот капитан никогда не был американским шпионом. Он стал жертвой операции «ложная заграница», плана, разработанного для выявления американских и британских агентов, работавших, по убеждению Сталина, на советской территории во время войны и после нее. В контрразведке были досье, содержавшие обвинения против сотен советских граждан. Наш «капитан» — это собирательный образ множества подозреваемых советских людей. Операция была разработана полковником Иваном Павловским из британского отдела НКГБ (контрразведка) в первый послевоенный период. План был разработан по образцу, использовавшемуся в Советском Союзе: подозреваемому внушали, что он вступил в контакт с представителем западной разведки, тогда как на самом деле этот «офицер» был офицером госбезопасности или агентом. Если подозреваемый признавался в антисоветских настроениях и соглашался на вербовку, то его арестовывали и дальше — ГУЛАГ^[53].

Операция под названием «ложная заграница» начиналась с того момента, как советский агент подходил к намеченной жертве и предлагал, если он по горло сыт жизнью в СССР, поездку в Берлин. Оказавшись в Восточном Берлине, жертва вступала в контакт с другим человеком, обычно немецким агентом представительства МГБ Германии (госбезопасность СССР), который предлагал посетить американскую зону в Западном Берлине. Тут вступала в игру «американская» команда, и жертва оказывалась в роскошном особняке в окружении людей в американской форме, разговаривавших по-английски (с разной степенью сноровки). Для нужд этой команды был предоставлен замок Дамсмюле в Мюленбеке (Крейс Ораниенбург), севернее того места, где французский сектор граничил с советским и довольно далеко от американского сектора. Советские граждане, приезжавшие в замок, не имели представления о послевоенной политической географии^[54].

Во время разговора с «американским» офицером подозреваемый должен был расслабиться, ведь рядом были американские разведчики, и выразить радость, так как наконец установил с ними контакт. Однако из примерно тридцати случаев лишь несколько человек имели прежде контакты с американской разведкой. И где-то в 1948—1949 гг. от операции «ложная заграница» отказались^[55].

Сложность плана и сталинская подозрительность, позволившая ему осуществиться, показывают, насколько по-разному жили и работали две разведки. Американские политики только начинали понимать, что оккупация Германии будет гораздо более сложной проблемой, чем они представляли ее на Потсдамской конференции, а ДСС и вовсе не понимала своей роли. Советская же политика была довольно прямолинейной: максимум влияния в послевоенной Германии или, если это не получится, полный контроль над своей зоной. Именно для проведения этой политики в жизнь и присутствовали там советская разведка и служба безопасности.

Положение двух главных игроков в послевоенном Берлине — Советов и Америки — было совершенно разным. Американская разведка не была уверена в своем будущем в Берлине. Она работала, несмотря на жалкое финансирование из Вашингтона, отсутствие подготовленных сотрудников, незнание советской реальности и русского языка, недружественные отношения с военными. Ни одна из этих проблем не была ведома советским разведчикам, по крайней мере, в такой же степени. В конце концов, Советская служба государственной безопасности, в частности, разведка, устроившаяся в Карлсхорсте, существовала со времен Октябрьской революции и была частью советского общества. Правда, у американцев было одно преимущество, даже если его не заметили за много лет: неспособность Сталина и его преемников принимать информацию разведки и поступать вопреки предвзятым представлениям. Наверное, самым пугающим аспектом «холодной войны» в Берлине была неосведомленность советских лидеров, несмотря на горы получаемой ими информации, частично даже от сотрудников западных лидеров. Немногие советские разведчики осмеливались посылать Сталину или Хрущеву неприятные донесения, ведь они могли окончить свои дни в ГУЛАГЕ. Именно из-за этого да еще из-за полного непонимания советскими руководителями своего противника обе стороны не единожды были на грани войны.

ПЕРВЫЕ ШАГИ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ

Некоторые говорили, что если бы Запад сумел понять Сталина и методы, которыми он правил страной, «холодной войны» можно было бы избежать. Победив Германию в 1945 году, авторитет Сталина для русского народа, истерзанного войной и мечтающего о лучшей жизни, никогда не был столь высок. Однако ему все равно было мало власти и внутри страны и за ее рубежами. Московские чиновники, контролировавшие советскую разведку и контрразведку в Германии в 1945 году, в свою очередь контролировались бесчестным диктатором, который смотрел на разведку и контрразведку как на главный инструмент контроля и подавления. Людям, служившим в этих организациях, «хозяин» внушал страх и ужас. Большинство необъяснимых замен на ключевых постах в этих службах можно объяснить только стремлением Сталина, внедряя верных, но недалеких людей, контролировать своих амбициозных «слуг». Такая практика порождала ревность и возбуждала враждебность в Германии в конце войны и после ее окончания, когда соперники боролись за благосклонность Сталина. Даже после его смерти и десталинизации Советского Союза такая практика продолжала существовать^[56].

Первые разведывательные операции большевиков относятся к октябрю 1917 года. Феликс Дзержинский, польский революционер, большевик, создал ЧК — Чрезвычайную комиссию для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Отдел внешней разведки ЧК был сформирован 20 декабря 1920 года^[57]. ЧК была несколько раз переименована в 20-х годах, но до сих пор советских разведчиков и контрразведчиков называют чекистами.

В 1934 году Сталин создал новый Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), который должен был заниматься государственной безопасностью и порядком в стране. Под руководством ее первого жестокого начальника Генриха Ягоды эта организация начала сталинские репрессии 30-х годов и внушила людям страх надолго после того, как она перестала существовать.

В 1936 году Сталин заменил Ягоду еще более жестоким Николаем Ежовым, а в декабре 1938-го убрал и его, сделав при этом козлом отпущения за чудовищные репрессии 1930-х годов^[58]. После ухода Ежова репрессивная машина задела многих сотрудников НКВД, которые слишком «ревностно» преследовали сталинских врагов. Репрессии коснулись также и внешней разведки. Резидентуры в Шанхае и Токио были основательно распотрошены, а в Лондоне, например, и вовсе ее не стало. Мы еще увидим, что то был не последний раз, когда политические «игры» советских лидеров подрывали силы внешней разведки.

В 1938 году недоброй памяти Лаврентий Берия возглавил НКВД, приведя туда своих людей с Кавказа. В начале 1941 года Сталин затеял эксперимент с реорганизацией контрразведки и внешней разведки, когда ключевые учреждения выделились в отдельное ведомство — НКГБ (Народный комиссариат государственной безопасности). После нападения Германии в июне 1941 года они снова стали частью НКВД, которым руководил Берия. Несмотря на свою паранойю, Сталин, по-видимому, решил рискнуть, возвращая Берия прежнее положение, ибо понимал, что только твердая рука может консолидировать и координировать службы, занимающиеся внутренними делами и государственной безопасностью, если приходится противостоять беспрецедентной угрозе его личной власти. Война с Германией до самого ее конца была главным делом советской службы безопасности и внешней разведки.

СОВЕТСКАЯ РАЗВЕДКА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

В своих неопубликованных мемуарах Павел Фитин, глава внешней разведки, описывает решение ЦК в отношении проблем, связанных с Германией^[59]. Из-за того, что организация стала предпринимать большие усилия для подготовки разведывательных групп и расширению поля их деятельности, ЦК решил разделить ее на два управления — Первое и Четвертое. Первое, то есть внешняя разведка, должен был собирать информацию о Германии и ее союзниках, а также о политике Соединенных Штатов и Англии в отношении Советского Союза и Германии и о политике других капиталистических стран, не участвующих в войне. Ему также вменялось в обязанность заниматься промышленной разведкой и контрразведкой за рубежом.

Четвертое управление (диверсионно-разведывательное), организовывало и руководило группами, воевавшими вместе с партизанами за линией фронта. Фитин пишет, что один из его заместителей — Павел Судоплатов — был начальником этого управления^[60]. Разведывательное управление, главной задачей которого было руководство внешней разведкой, помогало Четвертому управлению. На самом деле происходил постоянный обмен кадрами между Первым и Четвертым управлениями^[61].

В апреле 1943 года, когда в войне наступил перелом в пользу Сталина, советская контрразведка и разведка вновь были реорганизованы, на сей раз в нечто, продержавшееся до конца войны. Главное управление государственной безопасности получило самостоятельность в качестве НКГБ 14 апреля 1943 года и под руководством Всеволода Меркулова, бывшего начальника и верного Берии человека, вновь взяло под свой контроль контрразведку и внешнюю разведку. Берия остался руководителем НКВД и членом Государственного Комитета обороны. НКВД под управлением Берия вместе с тысячами специальных войсковых групп провели депортацию многочисленных этнических групп с их родных мест^[62]. В этих операциях Берия помогали Иван Серов и Богдан Кобулов, сыгравшие потом значительную роль в послевоенной Германии.

В то же время военная контрразведка приобрела новую структуру в рамках советской бюрократии. Она занималась выявлением германских агентов в Советской армии и была ответственна за политическую надежность всего воинского состава от генералов до рядовых. Ее специальные подразделения (особые отделы) были выведены — вместе с их начальником Виктором Абакумовым — из Главного управления государственной безопасности НКВД и составили новую организацию, то есть Третье главное управление контрразведки, или СМЕРШ (смерть шпионам) в рамках Народного комиссариата обороны (НКО). Эта реорганизация облегчила координацию контрразведывательных операций и военных планов. Однако большинство сотрудников военной разведки не ощутило разницу ни в своих обязанностях, ни в отношениях с войсками, к которым они были прикомандированы. Не было изменений и в штате сотрудников. Например, Абакумов, новый руководитель СМЕРШа и бывший руководитель военной контрразведки в службе государственной безопасности, продолжал занимать тот же кабинет в здании НКГБ на Лубянке, несмотря на переподчинение комиссариату обороны^[63].

Сталин затеял эту реорганизацию, почуяв потенциальную угрозу своей власти из-за растущей популярности его генералов и неизбежного знакомства солдат и офицеров с заграничной жизнью, о которой они, вернувшись домой, могли рассказать^[64]. С другой стороны, Сталин также понимал, что Красная армия будет вести операции на враждебной территории — в Западной Украине, Польше, на Балканах, в Германии. И ему была нужна военная контрразведка, способная удержать войска в повиновении, чтобы нейтрализовать антисоветские настроения^[65].

На каждом фронте было свое управление СМЕРШа, контролировавшее управления и особые отделы в армиях и дивизиях. Когда Советская армия прошла через Польшу и ступила на землю Германии, управления СМЕРШа 1-го и 2-го Белорусских фронтов главным образом способствовали организации службы государственной безопасности, которая потом действовала в Берлине и советской зоне^[66].

ПЕРЕХОД К ПОСЛЕВОЕННЫМ ОПЕРАЦИЯМ

Человеком, выбранным для переориентации этих организаций на операции мирного времени в Германии, был генерал-полковник Иван Александрович Серов. Приехав из Польши, где он называл себя генералом Ивановым, Серов взял на себя управление операциями, которые должны были проложить дорогу прокоммунистическому правительству в Германии. Для всего мира Серов был заместителем маршала Жукова, главы Советской Военной администрации, однако его богатый послужной список в органах государственной безопасности указывает на совсем другой род деятельности. В действительности он был личным представителем Народного комиссара внутренних дел (НКВД СССР) в группе Советских оккупационных войск в Германии (уполномоченный НКВД в Германии)^[67]. Таким образом Серов руководил Управлением внутренних дел. Например, 27 июля 1945 года Серов отдал приказ об организации специальных лагерей НКВД для нацистов и всех, кто противостоит политике Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) в Восточной Германии^[68]. Управления внутренних дел, занимавшиеся полицейскими функциями, пожарными частями, тюрьмами и охраной, были также организованы во всех районах, контролируемых советской администрацией. Серов использовал их для организации новой германской службы безопасности и судебной системы.

Однако самым важным направлением деятельности Серова в конце войны было создание невоенной контрразведывательной группы, которая могла бы бороться с остававшимися нацистами и будущими оппонентами советской оккупационной политики. Советская контрразведка так же, как американская, была озабочена донесениями об активной деятельности нацистского подполья. Более того, Советы боялись, что это подполье уже объединилось с «реакционными кругами в Англии и Соединенных Штатах ради организации антисоветского фронта»^[69].

Имея такую власть в своих руках, Серов стал ключевым персонажем в иерархии советского государства, таким, который занял свое положение, с готовностью подчиняясь малейшему желанию Сталина. Серов охранял сталинского сы-на-алкоголика, который служил в ВВС в Германии. Но так как Серов перепрофилировал некоторые подразделения СМЕРШа на новую роль службы государственной безопасности, то тем самым он нажил себе в Москве врагов.

В Берлине безопасность была на первом месте, поэтому Серов поручил офицерам из СМЕРШа 1-го Белорусского фронта сформировать Берлинский оперативный сектор (Берлинский оперсектор). Первым послевоенным руководителем сектора был генерал-майор Алексей Матвеевич Сиднев, протеже Серова. Его официальное звание — начальник отдела общественной безопасности и внутренних дел при Советской Военной администрации^[70]. Карьера Сиднева показывает, какая драка за власть шла в высшем руководстве страны. Он был снят с занимаемого поста в Берлине в 1947 году и стал министром государственной безопасности Татарской автономной республики. Позднее был арестован за якобы широкомасштабную деятельность на черном рынке в Берлине. Наверное, дело Сиднева сыграло свою роль в противостоянии Серова и министра государственной безопасности Абакумова, так как они соперничали в борьбе за благоволение Сталина и первенствующее положение в Восточной Германии. Чтобы добиться расположения Сталина и очернить Серова, Абакумов послал Сталину протокол допроса Сиднева^[71].

В дополнение к берлинскому оперсектору были организованы оперативные секторы НКГБ в столице каждой провинции (земли) для проведения контрразведывательных операций. Сотрудников набирали из управлений СМЕРШа и контрразведки органов государственной безопасности на территории Советского Союза. В Берлине оперативные группы были во всех районах. Обычно работавшие в контакте с советской военной комендатурой или управлением НКВД, они являлись орудиями советской политики в отношении Германии в послевоенные годы.

Одной из главных забот Серова была безопасность Советской армии в беспокойной атмосфере оккупационного режима. Он привлек другие элементы СМЕРШа 1-го Белорусского фронта для организации в Потсдаме штаба Управления военной контрразведки советских оккупационных войск в Германии. Оно так и оставалось в Потсдаме, пока Россия летом 1994 года не вывела из Германии все свои войска. Организатором и первым начальником Потсдамского управления был генерал-лейтенант Александр Вадис, начальник СМЕРШа 1-го Белорусского фронта. Архивные материалы подтверждают, что у Вадиса был нюх на политические мероприятия, которые могли упрочить его карьеру. Сталин, например, был рад, когда он передал ему германские документы, обвинявшие британцев за неудавшееся восстание варшавского подполья в июле 1944 года, и сообщение о найденных дневниках Геббельса, недоброй памяти министра пропаганды нацистов^[72].

Управление контрразведки в Потсдаме отвечало за политическую благонадежность и безопасность армии. Оно вербовало агентов информаторов среди советских сотрудников и немецких граждан в гарнизонах и соседних районах. Управление также разрабатывало дела о шпионаже западных разведок против оккупационных войск. Первым делом надо было вычислить агентов, а потом их перевербовывали. Дух ЧК витал в помещениях контрразведки. Пожилая женщина — ветеран, работавшая в секторе агентурного учета, громко и с гордостью кричала во всеуслышанье: «Я была уборщицей у Феликса Дзержинского»^[73].

Чекистская атмосфера чувствовалась не только в новой военной разведке, но и во всех оперсекторах и группах НКГБ, которые действовали в советской зоне. В конце концов, большинство высших офицеров СМЕРШа прежде служило в особых отделах или других подразделениях органов государственной безопасности. Кроме того, с 1943 по 1946 г. тысячи офицеров СМЕРШа прошли обучение в специальных разведывательных школах, где их учили букве и духу чекистского дела^[74]. Однако большинству советских людей так же, как западным союзникам и восточным немцам, все эти группы были известны под одним названием — НКВД^[75].

СОВЕТСКАЯ ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГЕРМАНИЮ

Приоритетной задачей Советских властей было установление контроля над советской зоной, поэтому Серов был полностью поглощен новыми оперативными секторами и группами НКГБ. Тем не менее управление внешней разведки НКГБ стремилось начать деятельность в Германии. Но начинать приходилось с основ.Надо было установить свое присутствие в Германии. Резидентуры, которая прежде была в Берлине, не стало в июне 1941 года. И тут, основываясь на архивных данных, мы впервые проследим методы работы НКГБ по ее созданию в Восточном Берлине. Это было совсем иначе, нежели у берлинской службы американцев.

16 апреля 1945 года Сталин в качестве предварительного шага одобрил план прикомандирования политических советников к штабу каждого фронта, занятого совместными операциями на чужой территории^[76]. Помимо этих советников, были еще оперативные группы, состоявшие из трех офицеров, радиооператора и шифровальщика.

Когда фронты вошли в Германию, эти группы должны были снабжать Москву информацией о положении в стране, включая настроения жителей и экономическую ситуацию. Они также сообщали о деятельности представителей британцев и американцев в регионах, находившихся под совместным контролем, и готовили почву для операций на Западе после падения Германии^[77]. Начиная с июня 1945 года группы, прикомандированные к 1-му и 2-му Белорусским фронтам и 1-му Украинскому фронту, были соединены и отданы в подчинение Первому (внешняя разведка) управлению НКГБ в Москве. К августу резидентура в Карлсхорсте уже начала работу. Ее первым резидентом стал Александр Коротков, опытный разведчик, который был заместителем резидента в Берлине в 1941 году^[78].

Во время войны Коротков служил в Первом управлении, довольно часто совершая поездки за границу (Афганистан — 1943 г., Польша и Румыния — 1944 г.). Кроме того, он часто бывал на фронте в связи с операциями с агентами-двойниками и радиооперациями, где участвовали немцы под советским контролем. У него был богатый оперативный опыт, и он хорошо знал положение в Германии, поэтому его назначение в Берлин представлялось разумным^[79].

После создания Советской Военной администрации во главе с Жуковым в Карлсхорсте резидента Короткова назначили заместителем политсоветника Аркадия Александровича Соболева и резидентура получила прикрытие в Управлении политсоветника^[80]. Согласно воспоминаниям Бориса Наливайко, сотрудника резидентуры, к концу 1945 года в ней работало только шесть офицеров оперативников. Еще два приехали в январе 1946 года. Было ясно, что Первое управление и резидентура НКГБ в Карлсхорсте не смогут удовлетворять требования информации по Западному Берлину и западным зонам без дополнительной помощи. Соответственно, отделения разведывательной информации были созданы во всех оперативных секторах и группах МГБ^[81].

Резидентура вербовала агентов, работавших в районных учреждениях Берлина и провинций, и постоянно сообщала в Москву сведения о положении на местах. Кроме того, она имела задание вербовать агентов в созданных в советской зоне в 1945 году «буржуазных» партиях, например, среди христианских демократов.

Положение советской разведки в то время было непонятно даже советским сотрудникам (тем более БОБ). Многочисленные организации рассыпались по всему Восточному Берлину и берлинским пригородам. Самая малочисленная из этих организаций располагалась в Карлсхорсте — резидентура внешней разведки Короткова. Наверное, нелегким делом было координировать их деятельность. Управление военной контрразведки группы Советских оккупационных войск и подчиненные ему подразделения все еще теоретически подчинялись Третьему Главному управлению НКО. Оперативные секторы и группы контрразведки НКГБ в Германии посылали донесения в управление контрразведки НКГБ в Москве, тогда как управление внешней разведки НКГБ руководило Коротковым и его людьми в Карлсхорсте. И все же такое положение оставалось почти неизменным несколько лет.

МГБ УСИЛИВАЕТ ДАВЛЕНИЕ В ГЕРМАНИИ

В марте 1946 года советское правительство отменило революционное название «народных комиссариатов», и НКГБ стал Министерством государственной безопасности (МГБ)^[82]. В июне 1946 года Виктор Абакумов, который с 1943 года возглавлял военную контрразведку в комиссариате обороны, заменил Всеволода Меркулова.

По словам Павла Судоплатова, Сталин решил назначить Абакумова, потому что он не доверял Меркулову из-за его связей с Берия^[83]. С исторической точки зрения, Берия, несомненно, утратил контроль «над империей МГБ—МВД», и потеря своих постов его ближайшими соратниками подтверждает эту точку зрения. Выбор Абакумова, по-видимому, неслучаен, так как он отлично зарекомендовал себя в военной контрразведке во время войны и к тому же был безоговорочно предан Сталину. Однако существовал еще один фактор, обычно игнорируемый исследователями, но очень важный в германском контексте, как это подтверждают архивы ЦРУ.

Когда 20 августа 1945 года был создан специальный комитет, подчиненный Государственному комитету обороны (ГКО), которым руководил Берия, СССР включился в гонку по созданию атомной бомбы. Дэвид Холлоуэй подчеркивает в книге «Сталин и бомба»: «Это не было ни заблуждением, ни эксцентричностью... назначение (Берия) руководителем атомного проекта, наоборот, говорит о чрезвычайной важности проекта для советских руководителей». 23 января 1946 года Сталин, Берия и Молотов встретились с Игорем Васильевичем Курчатовым, научным директором атомного проекта, которому было приказано «создать бомбу быстро и любой ценой»^[84]. Советы получили информацию об американской атомной бомбе, и хотя у них было много блестящих физиков-атомщиков, к этому времени стало ясно, что с инженерным составом и оборудованием дела обстоят не блестяще. С одной стороны, можно было еще больше нажать на узников — во многих тюремных лабораториях трудились конструкторы и ученые.

С другой стороны, можно было использовать технику, имевшуюся в Восточной Германии и других восточноевропейских странах, ведь тамошние предприятия в большинстве своем были реорганизованы в советские фирмы и вовсю эксплуатировались. Берия назначил Меркулова возглавлять Главное управление советского имущества за границей (ГУСИМЗ), «объединенную» организацию, которая прикрывала советское влияние на предприятия в контролируемой Советами зоне. Другие любимцы Берия были отправлены руководить советской промышленностью в технически развитые страны блока. Эта стратегия объясняет, почему Богдан Кобулов отправился присматривать за советской собственностью в Восточную Германию — включая «Висмут», урановые рудники и обработку уранового сырья^[85]. Сталинская одержимость атомной бомбой, подтвержденная документами, вероятно, была главным мотивом всех его поступков в этот период. Понятно также, что Берия выбирал помощников, которым он — и только он один — мог доверять.

Однако угрозу номер один в послевоенной Германии советские представители увидели в растущем гражданском недовольстве. МГБ получило приказы из Москвы контролировать настроения населения. В связи с этим в оперативной структуре МГБ произошли перемены. Эта реорганизация была инициирована Серовым и продолжена его преемником генерал-лейтенантом Николаем Ковальчуком. Во время войны Ковальчук был начальником СМЕРШа 4-го Украинского фронта.

С отъездом Серова из Германии в конце 1947 года прекратилась та практика, когда один старший офицер отвечал за деятельность внутренних дел, так и за работу госбезопасности Германии. Таким образом, Ковальчук стал представителем МГБ в Германии, ответственным за все операции МГБ в советской зоне. Некоторая сумятица все еще оставалась, и, бывает, пишут об операциях НКВД или МВД (Министерство внутренних дел), тогда как на самом деле это уже было ведомство МГБ.

После реорганизации во всех секторах МГБ, расположенных в советской зоне, появились первые отделы, которым вменялось в обязанности собирать разведывательную информацию о Западном Берлине и Западной Германии. Это включало в себя сведения о боевых приказах вооруженных сил Америки, Велибритании и Франции, а также политический, экономический и промышленный шпионаж. Таким образом, сфера деятельности данных разведовательных структур начала накладыватся на сферу деятельности, осуществляемой резидентурой Первого управления внешней разведки в Карлсхорсте. Их соперничество продолжало создавать проблемы и после создания Комитета информации (КИ) в 1947 году^[86].

Организационная структура отражала в точности структуру МГБ в СССР. Вторые отделы оперативных секторов МГБ занимались контрразведывательными операциями в отношении западных разведок, включая наступательные операции в отношении помещений и сотрудников в Западном Берлине и Западной Германии. Третьи отделы организовывали и поддерживали сети информаторов в восточногерманской администрации, политических партиях, профсоюзах, церковных и культурных организациях. Приоритетной задачей МГБ было искоренение германской оппозиции режиму. В 40-х — начале 50-х годов МГБ было реальным и вызывавшем опасения напоминанием о советской власти в Восточной Германии^[87].

Доклады Ковальчука Абакумову, никогда прежде не появлявшиеся в печати, говорят о приоритетах этого периода. Отчитываясь в своей деятельности в первую половину декабря 1946 года, Ковальчук пишет, что 487 человек было арестовано, из них 35 — советские граждане. Из 432 немцев 37 были арестованы за шпионаж, а 191 прежде состояли в нацистской партии, работали в гестапо, СС и других подобных организациях в гитлеровские времена. Никаких причин для ареста более чем двухсот немцев в докладе названо не было^[88]. Вероятно, они представляли политическую оппозицию, так как уголовная деятельность находилась в ведении народной полиции или МВД. См. Приложение 4, в котором дана детальная картина работы МГБ в Германии.

МГБ ТЕРЯЕТ ВНЕШНЮЮ РАЗВЕДКУ

К 1947 году соперничество между резидентурой внешней разведки МГБ в Германии и первыми отделами его контрразведывательных секторов стало настоящей проблемой. В 1946 году резидентура внешней разведки в Восточном Берлине приложила много усилий, чтобы восстановить контакты с довоенными источниками и найти документы, принадлежавшие разведывательным и контрразведывательным службам нацистов. Согласно архиву СВР, была получена ценная информация о политике и деятельности союзников в Берлине^[89]. Коротков, резидент внешней разведки в Карле-хорсте, который работал под прикрытием должности заместителя политического советника, в 1946 году вернулся в Москву и стал руководить операциями с участием нелегалов — советскими агентами, снабженными документами, показывавшими их как иностранных граждан и посланными за границу. Его заменил генерал Леонид Малинин, чьи связи с БОБ описаны в Приложении 3.

Именно в это время в игру вступил еще один игрок, который инициировал значительные перемены в советской разведывательной системе. Комитет информации (КИ) был сформирован по приказу Совета министров СССР от 30 мая 1947 года. Некоторые считают, что Сталин создал КИ в ответ на создание ЦРУ (хотя, если учесть положение ЦРУ в то время, Сталин должен был быть гениальным ясновидцем, будь это его мотивом). На самом деле его решение было связано с другим. События, происшедшие весной 1947 года, превратили Министерство иностранных дел в мощный правительственный орган по сравнению с его статусом во время войны, когда власть была в руках военных. Совет министров иностранных дел, созданный на Потсдамской конференции в 1945 году и включавший представителей всех четырех оккупационных властей, собирался довольно часто в одной из столиц. На каждой такой сессии, по мере углубления разногласий, ставки становились все выше, когда дело касалось будущего Германии. И хотя Первое управление МГБ позаботилось о достаточном количестве агентов, которые имели доступ к документам, определяющим позицию союзников, эта информация не всегда вовремя достигала советских участников переговоров. Как только утверждалось очередное место встречи, Молотов становился более требовательным и настаивал на немедленном получении донесений источников^[90]. Нежелание служб разведки открывать свои источники или подвергать риску контроль над ними, особенно если этими источниками были Дональд Маклин или Гай Берджесс в британском Министерстве иностранных дел, вероятно, было главной причиной для Сталина и Молотова, когда задумывалось создание КИ, которому передавался контроль над всей внешней разведкой Советов. Таким образом, и МГБ, и Главное разведывательное управление (ГРУ) Генерального штаба Советской армии были переданы КИ.

Поначалу КИ был независимой организацией с подчинением напрямую Совету министров, и в его ведении была вся политическая, экономическая, промышленная, научно-техническая внешняя разведка, а также контрразведка. В отличие от ЦРУ, КИ никогда не являлся открытым государственным учреждением — о его существовании общественности известно не было. (Даже когда в 1949 году КИ был отдан Министерству иностранных дел, его тайный и автономный статус сохранился в рамках министерства)^[91]. Информация из приказов о КИ публикуется впервые.

Возражения МГБ были приглушены, вероятно, потому что часть высших постов приравняли к министерскому рангу, а двадцать пять или больше — к рангу заместителя министра. Все министры и заместители министров имели правительственные машины с шоферами и могли пользоваться специальной правительственной телефонной сетью, известной как «кремлевка». Согласно тому же приказу о КИ, все послы стали «главными резидентами» в своих регионах, подчиненными «непосредственно» КИ. Офицеры КИ посылались в посольства и получили надежное прикрытие — явное усовершенствование по сравнению с затруднениями, испытывавшимися МГБ^[92].

Некоторые отделы КИ заняли помещения бывшего Коминтерна возле Сельскохозяйственной выставки в Москве. Однако зазор в отношениях бывших сотрудников МГБ и военных, которых было меньше и которые почувствовали себя ущемленными, проявился еще до вступления в силу приказа о КИ 30 мая 1947 года. В середине 1948 года министр обороны Николай Александрович Булганин начал говорить о возвращении его разведки в министерство^[93]. Генштаб тоже заявлял, что не может полностью полагаться на КИ, и требовал возвращения службы стратегической разведки. В апреле 1949 года эта часть была возвращена военным. Согласно официальной истории из-за «своего специфического характера разведывательная работа в военной области не может должным образом проводиться в структуре КИ... в январе 1949 года общим постановлением ЦК и правительства военная разведка была изъята из структуры КИ и возвращена Министерству обороны»^[94].

Оставшиеся отделы КИ стали сферой безраздельного правления внешней разведки МГБ. В феврале 1949 года КИ вышел из подчинения Совета министров и перешел в подчинение Министерства иностранных дел (Комитет информации при МИД СССР), «для более полного использования информационных возможностей КИ в области политической разведки, а также подчинения политической разведки задачам внешней политики СССР и текущей работе Министерства иностранных дел». Приказ ограничивал КИ политической, экономической и научно-технической разведкой^[95].

Официальные историки не пишут о ключевых сотрудниках. Так как КИ был тайной организацией, о назначениях внутри него не объявлялось. Хотя Молотов как министр иностранных дел и стал первым председателем КИ, в марте 1949 года он «потерял благоволение Сталина» и на обоих постах его сменил Андрей Вышинский, недоброй памяти прокурор. Наше изучение восьмидесяти докладов КИ и МГБ за период с 1949 по 1952 г., в первый раз рассекреченных архивом СВР, добавляет любопытные подробности к истории «падения» Молотова. Хотя совершенно очевидно, что Молотов потерял пост министра, а его жена Полина была сослана, он остался «вторым адресатом» после Сталина, что касается донесений КИ — Политбюро вплоть до ликвидации КИ в 1951 году. Он был также «вторым адресатом» и для МГБ до сентября 1952 года. В это время и Вышинский, и заместитель министра иностранных дел Андрей Громыко занимали переменно от восьмого до десятого места. Понятно, что к этому списку и КИ, и МГБ относились с предельной аккуратностью, следовательно Молотов был задействован в большой игре вплоть XIX съезда партии, когда Сталин подверг его критике.

Вышинский был председателем КИ всего три месяца. В большей степени «свадебный генерал», нежели реальный руководитель, он сам признавался, что «не имеет ни малейшего представления о порученном ему деле»^[96]. Валериан Зорин, заместитель министра иностранных дел, прослужил дольше, однако по-настоящему КИ руководил заместитель председателя Петр Федотов, как прежде управлением внешней разведки ГБ. Федотов, который был начальником Управления внешней разведки МГБ до перехода в КИ, был заменен в 1949 году на посту заместителя начальника Сергеем Савченко. В конце 1951 года, после шока, связанного с арестом Абакумова, бывшее Управление внешней разведки ГБ было изъято из КИ и отдано МГБ как Первое Главное правление. Соответственно, новый министр государственной безопасности Семен Игнатьев стал подписывать доклады, направляемые Сталину и Политбюро^[97].

Интересно отметить, что инициативы КИ в начале 50-х годов имеют отношение в первую очередь к американцам. 3 феврале 1950 года и в сентябре того же года (в июне началась корейская война) КИ объявил, что разведывательная работа против Соединенных Штатов «становится главной задачей центрального аппарата и всех резидентур КИ в капиталистических странах». В марте 1951 года Соединенные Штаты были определены КИ как «главный противник». Разведывательная работа против Америки не была «краткосрочной мерой, но представляла основное содержание деятельности в течение долгих лет». Многие из решений СИ определяли работу внешней разведки ГБ, когда о КИ уже давно забыли^[98].

В начале 1951 года КИ начал сбор научной и технической информации. Он анализировал научно-технические разведывательные операции и принимал решения, которые стали основой добывания секретных документов так же, как реально существующих моделей оружия из «лидирующих научных и технических секторов капиталистических стран». Важная информация о ядерном оружии уже была получена прежде, однако работа КИ в это время подстегнула рост научно-технических операций зарубежных резидентур КГБ в 60 —70-х гг. и позднее^[99].

Несмотря на то, что руководителям КИ не удалось соединить государственную безопасность и военную разведку в единый организм, самые большие трудности КИ связаны со взамоотношениями с контрразведкой МГБ в Москве и за рубежом. Первый приказ о создании КИ сделал его также ответственным за «работу контрразведки за рубежом». Это означало, что отделы МГБ, традиционно связанные с контрразведкой за рубежом, отошли к КИ наряду с теми, которые занимались политической и научно-технической разведкой. Эти отделы отвечали за безопасность советских граждан, работавших за границей, контролировали активность советских эмигрантов, осуществляли связь со службами безопасности стран «народной демократии». Все эти отделы, а также внешняя контрразведка МГБ, работали в тесном сотрудничестве друг с другом, и их разделение привело к серьезным проблемам, особенно в заграничных резидентурах^[100].

Напряженные отношения КИ и МГБ из-за контрразведки не только привели к упразднению КИ, но и влияли на борьбу за власть на вершине иерархической лестницы. Вероятная причина сталинского желания вновь объединить внешнюю разведку и контрразведку в рамках МГБ выразилась в отставке Абакумова, которому он перестал доверять^[101]. Абакумова заменил Семен Игнатьев, человек, которого Сталин мог контролировать.

История Евгения Питовранова, начальника Второго Главного управления контрразведки МГБ, может служить ярким примером того, до какой степени разъединение контрразведки и разведки в конце концов озаботило советских лидеров. Сталин сыграл главную и роковую роль в этом деле^[102]. Теперь известно, что Питовранов присутствовал на некоторых допросах Абакумова. До этого времени карьера Питовранова была весьма успешной. В самом деле, тем летом, когда был арестован Абакумов, Сталин вызвал Питовранова, чтобы обсудить качество агентурной сети Управления контрразведки в СССР^[103]. Выслушав ответ Питовранова, Сталин приказал ему сократить сеть до одной трети или одной четверти, оставив только тайных агентов, имеющих доступ к реальной информации. Сталин сказал, что руководствуется в этом решении своим дореволюционным опытом получения политической информации. Он как будто положительно оценил откровенность Питовранова в обсуждении проблем контрразведки, ибо Питовранов был единственным не приближенным к Сталину человеком, приглашенным через несколько дней на Курский вокзал, когда Сталин отбывал в летний отпуск^[104].

Такое часто случалось со Сталиным. Однако знаки его внимания никогда не давали гарантий. Позднее, в том же 1951 году, Питовранов был вызван для дачи показаний комиссии, расследовавшей дело Абакумова. Потом Питовранова вызвал Берия, который спросил, знает ли тот о причинах, побудивших Абакумова к измене, ведь он был именно тем человеком, кто отвечал за безопасность руководителей страны, часто умиравших преждевременно. Питовранов защищал Абакумова — и сам был арестован 29 октября 1951 года^[105].

Питовранов рассказал нам, что в своей камере он написал доклад Сталину, где сделал специальные рекомендации для улучшения службы государственной безопасности, ссылаясь на встречу со Сталиным, во время которой они как раз обсуждали эту проблему. Он отметил, что ревность и соперничество разведки и контрразведки мешают работе, и просил Сталина вновь соединить эти две службы. В конце концов Питовранов был освобожден.

В ноябре он отдыхал недалеко от Москвы, когда его срочно вызвали в Москву на встречу со Сталиным и членами нового ЦК. Сталин сказал: «У нас есть соображения, как радикально улучшить работу органов государственной безопасности, объединить разведку и контрразведку. Для этого будет создана комиссия, в которую войдут все секретари Центрального комитета, а также Питовранов. Надо создать Главное управление государственной безопасности, в котором будут управления контрразведки и разведки. Начальником контрразведки назначается Василий Рясной, а разведки — Питовранов»^[106].

Недовольный всего лишь отменой КИ и возвращением внешней разведки в МГБ Сталин ощущал необходимость в соединении внешней разведки с внутренней контрразведкой. В декабре 1952 года он сформировал новое разведывательное управление. Питовранов возглавил Управление внешней разведки, вошедшее в него так же, как Управление контрразведки. Однако оно просуществовало только до смерти Сталина^[107].

КИ В БЕРЛИНЕ

Некоторые из проблем, возникших в КИ и его резидентурах за границей, своей глубиной и сложностью похожи на те, что были в советской зоне в Германии. Оперативные секторы и группы МГБ в Берлине и в пяти провинциях, находившихся под началом заместителя министра ГБ Ковальчука, работали более двух лет. Они были очень активны не только в контрразведывательных операциях, а также в операциях, влиявших на положении дел в советской колонии (так обозначались советские граждане, находившиеся в Германии) и эмиграционные дела, но одновременно собирали информацию о Западной Германии — даже после создания КИ. (Подробнее о деятельности МГБ в Восточной Германии см. Приложение 4.)

Когда КИ взял в свои руки контроль над внешней разведкой МГБ в Восточном Берлине, в то время возглавляемой генералом Малининым, отношения еще больше ухудшились. Внешней разведке и контрразведке всегда было трудно координировать свои действия, даже когда они были в одном ведомстве — МГБ. Но с созданием КИ ситуация стала ухудшаться, и контрразведчики МГБ всерьез стали вербовать сотрудников КИ в качестве информаторов^[108].

БОБ своими контактами с Малининым неумышленно добавила проблем КИ в Берлине. В апреле 1947 года Яков Тищенко (Разин, Рощин) узнал, что должен заменить Малинина в Карлсхорсте, однако назначение задерживалось из-за передачи КИ Управления внешней разведки МГБ^[109]. В начале 1948 года, как раз в начале блокады, Разин наконец приехал и встал во главе разросшейся резидентуры, принявшей в себя также военную разведку. Главной задачей резидентуры КИ были разведывательные операции в Западном Берлине и Западной Германии. Однако вскоре после приезда Разина военная разведка была изъята из КИ так же, как операции в отношении эмигрантов. Тем временем первые отделы оперативных секторов МГБ продолжали собирать информацию, заявляя, что их «разведывательные операции имеют целью контрразведывательные нужды». В результате обе службы дублировали друг друга^[110].

Несмотря на неблагоприятное начало, резидентура КИ под руководством Разина имела отличное прикрытие, которое отчасти помогало обезопасить операции, и в этом БОБ не мог с ним конкурировать. Собственный пост Разина назывался заместитель политического советника Семенова, и его сотрудникам также обеспечивали прикрытие другие управления, входившие в состав Советской Военной администрации. Заместитель резидента Борис Наливайко, например, числился начальником отдела виз. Резидентура пользовалась возможностями других управлений для работы в Западном Берлине и Западной Германии^[111].

Судя по докладам Разина, резидентура добилась определенного успеха. Он особенно хвалил Наливайко за отличные результаты. Одной из удач, о которой вспоминает Разин, было получение оперативных дневников генерал-полковника Франца Хальдера, начальника германского генерального штаба. Дневники, которые Хальдер правил собственной рукой, рассказывали об операциях на всех фронтах во время войны^[112].

Однако с развертыванием блокады резидентуру начали волновать другие проблемы, более важные нежели подсчет военных трофеев. Еще один официальный источник КГБ сообщает, что в 1948 году агенты проникли в наиболее значительные западногерманские политические партии и внедрялись в военные администрации союзников. Некоторое количество ценных вербовок было сделано в эмигрантских организациях в Западной Германии. И значительно возросло число агентов, включая сотрудников правительственных учереждений, финансистов, политиков и видных журналистов. Все они, наверное, снабжали информацией о блокаде КИ, писавшего доклады, которые мы получили в архиве^[113].

В 1950 году Разин был вызван в Москву. В Берлине его заменил генерал-лейтенант Иван Ильичев, бывший начальник военной разведки и заместитель председателя КИ. Возможно, его назначение произошло после того, как военная разведка вернулась в лоно Министерства обороны (весна 1949 года), и Ильичев остался без работы^[114]. В любом случае назначение Ильичева повлекло за собой расширение деятельности КИ в Германии. Прикрытие осуществлялось наилучшим образом, так что контрразведка БОБ была не в силах составить адекватную картину советской разведки в Восточном Берлине. Только сейчас мы узнаем об этом.

19 апреля 1950 года были созданы три отдельные резидентуры, причем каждая под своим прикрытием: в дипломатической миссии, в советской части Союзного Контрольного совета, в управлении советским имуществом Богдана Кобулова. Все эти резидентуры были подчинены генералу Ильичеву, прикрытием которого был пост советника Советской контрольной комиссии (СКК), в то же время он был представителем коллегии КИ в Германии, то есть «главным резидентом»^[115]. Во главе двух резидентур стояли офицеры, которые в дальнейшем будут постоянно фигурировать как высшие должностные лица КИ и КГБ — Василий Романович Ситников и Елисей Тихонович Синицын (Елисеев)^[116]. Третья резидентура под прикрытием Главного управления советского имущества за границей также заслуживает упоминания^[117]. ГУСИМЗ, как мы уже знаем, был первой целью научно-технических операций БОБ, касающихся программы создания атомного оружия в СССР. В дополнение к «Висмуту», урановым разработкам и другим промышленным целям в Восточной Германии оно занималось также информацией о тех промышленных предприятиях в Западной Германии и Западной Европе, что выпускали оборудование, отсутствовавшее в СССР. Это прикрытие, охотно предоставленное Богданом Кобуловым, позволяло третьей резидентуре искать и вербовать западных специалистов. И хотя БОБ не располагало информацией о том, что офицеры, занимавшиеся этим делом, работали в КИ, она понимала, что здесь действуют разведчики, и пристально следила за их деятельностью^[118].

После упразднения КИ (1 ноября 1951 года) в январе 1952 года МГБ получило контроль над внешней разведкой, и три берлинские резидентуры были расформированы. Сотрудников отправили в аппарат МГБ в Карлсхорсте, где они составили отдел Б-1. Этот отдел стал заниматься всеми операциями внешней разведки в Германии^[119]. Время было выбрано правильно. Растущая неприязнь между КИ и МГБ не только влияла на сбор разведывательной информации о берлинской блокаде и влиянии корейской войны на Германию, но также становилась причиной трений с восточно-германской партией и правительством, которые трудно было скрыть в «семье» советских разведывательных служб.

3. БЕРЛИНСКАЯ БЛОКАДА ПРОТИВ ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТИ И СТОЙКОСТИ ЗАПАДА

Я всегда рассматривал блокаду как ошибку русских. Они хотели посмотреть, как далеко могут зайти, и зашли слишком далеко.

Питер Синел, зам. начальника БОБ

По мере того, как росло недовольство восточных немцев советской оккупационной политикой и усилились противоречия между бывшими союзниками спорадические проверки Советами наземного транспорта и самолетов, держащих курс на Западный Берлин, превратились в блокаду, вызывавшую страх новой войны. И хотя Советы называли блокаду ответом на действия Запада, касающихся денежной реформы, очень скоро она стала проверкой решимости Запада остаться в Берлине. У западных лидеров сложилось мнение, что они потеряли Чехословакию в качестве свободного государства, кроме того, они чувствовали большой военный нажим в Берлине, поэтому они решили создать западно германское государство как часть обороны Европы, которая будет поддерживать крепкие экономические, законодательные связи с Западным Берлином. Разведки играли ключевую роль в определении позиции обеих сторон во время кризиса. Так донесения БОБ о военных возможностях и намерениях СССР и Восточной Германии смягчали опасения Запада по поводу развязывания новой войны. В то же время обширные доклады советской разведки о решимости Запада остаться в Берлине не пугали Сталина, пока не началось массированное снабжение Западного Берлина продовольствием, одеждой и т.д., ибо КИ их не предвидел и не доносил о них, и тогда он снял блокаду. Разведывательные аспекты блокады, как она виделась с обеих сторон, никогда прежде не предавались широкой огласке.

СОВЕТЫ ГОТОВЯТСЯ ОТКРЫТЬ КАРТЫ

1947 год закончился так же, как 1945 год. Советская Военная администрация не скрывала планов насчет смещения лидеров Христианско-демократической партии в своей зоне. Когда маршал Жуков выступил с обвинением лидеров партии в декабре 1945 года, донесение о его демарше, посланное БОБ, предупредило о намерениях Советов, в которые многим было трудно поверить, но и игнорировать которые оказалось уже невозможно. Для многих американских официальных лиц в Берлине желание Советов открыто продемонстрировать свою нетерпимость к политической оппозиции означало то, что Советы готовы выставить западных союзников из Берлина. Пресса в советской зоне уже ставила под сомнение эффективность четырехсторонней оккупации Берлина, и американское посольство в Москве предсказывало «шумную кампанию с целью «выкурить» нас»^[120]. Оказалось, дело далеко не только в шуме. 22 декабря 1947 года ЦРУ доложило, что «возможно, советские власти предпримут шаги, чтобы заставить своих союзников вывести войска из Берлина»^[121].

ГЕНЕРАЛ КЛЕЙ И ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА

Генерал Клей, который после захвата Берлина не переставал утверждать, что с политикой СССР в Восточной Германии надо бороться в открытых дискуссиях, был среди американских лидеров, переменивших свои взгляды после получения доказательств, подтверждавших намерения СССР. Его новая точка зрения появилась как раз вовремя, чтобы поддержать идею денежной реформы. К 1947 году генерал Клей совершенно убедился, что дальнейшее обновление экономики в западной зоне невозможно, пока люди не верят в устойчивость имеющихся у них и ничего не стоящих денежных знаков. Денежная реформа стала необходимостью для всей Германии, но если это было недостижимо, то ее следовало провести в западной зоне, даже несмотря на возражения Советов, которые видели в плане Клея прямой вызов и понимали, что денежная реформа в Западной Германии не просто сделает разрыв между зонами необратимым, но еще более остро противопоставит друг другу две экономические системы.

Советы довольно быстро узнали о денежной реформе, предложенной Клеем, однако донесения и доклады Сталину составлялись таким образом, чтобы успокоить диктатора, который был убежден, что американцы, если на них надавить, оставят Берлин. 31 декабря 1947 года, например, из КИ в Берлине ушло к Сталину донесение якобы от «хорошо информированных американцев», сообщавшее, что «берлинский вопрос вызывает у американцев большое беспокойство», так как они понимают, что денежная реформа, ограниченная западными зонами, лишит их возможности остаться в Берлине даже при сохранении нынешней четырехсторонней администрации. В то же время вся нелегальная антисоветская пропаганда, направляемая ими в советскую зону, идет из Берлина... Они хотят удержать Берлин что бы это ни стоило и даже готовы на уступки»^[122].

Другие доклады были еще более определенными и должны были быть приняты во внимание. 5 января 1948 года источник КИ сообщал о переговорах Клея с Джеком Беннетом, его финансовым советником, и Теодором Боллом, главой финансового управления Военной администрации, о необходимости денежной реформы во всех четырех зонах и настойчивом желании США печатать новые деньги в Берлине. Источнику было сказано, что если возникнет необходимость в проведении денежной реформы только в Западной Германии, то купюры уже отпечатаны и привезены в американскую зону^[123]. 15 января Берлинская резидентура КИ доносила о замечаниях, сделанных его источнику генерал-майором Робертом Л. Уолшем, начальником разведки в военном правительстве, который недавно вернулся из Вашингтона. Согласно Уолшу, «Вашингтон был озабочен тем, что советская разведка не желает видеть реальный потенциал американских вооруженных сил и американской промышленности, и из-за своего невежества дезориентирует советское правительство в отношении истинного положения дел... что может привести к непредвиденным и непродуманным действиям». Резидентура добавила к этому замечанию Уолша: «Источник повторил слова Уолша... но не взял на себя ответственность за их правдивость». Такие опровержения были делом обычным. Понимая, что подобное донесение может не понравиться Сталину и его приближенным, КИ дистанцировался от откровенного и проницательного комментария начальника разведки Клея^[124].

20 января 1948 года маршал Соколовский резко отверг предложение о денежной реформе, которое генерал Клей сделал Союзному Контрольному совету. Клей был огорчен реакцией Соколовского, так как увидел в ней подтверждение ужесточающейся политики СССР в Контрольном совете и союзнической комендатуре, ответственной за порядок в Берлине после провала в декабре совещания министров иностранных дел. На Потсдамской конференции в июле 1945 года было принято решение ,о том, что министры иностранных дел четырех государств — США, СССР, Великобритании и Франции — будут встречаться каждые три месяца для обсуждения германских дел. Встреча в Лондоне в декабре 1947 года должна была стать последней попыткой разрешить противоречия союзников. И она провалилась.

5 марта Клей послал тревожную телеграмму в Вашингтон, предупреждая, что война «может начаться с драматической внезапностью». Это была удивительная телеграмма, так как не основывалась на донесениях разведки о подготовке Советов к войне. Лишь 12 марта начальник БОБ Дана Дюранд и его заместитель Питер Сичел узнали о телеграмме Клея. И они вновь повторили оценку обстановки, данную ими ранее, в декабре 1947 года: Советы не собираются использовать в Германии военную силу для достижения политических целей. 16 марта ЦРУ заверило президента Трумэна в том, что «нет достоверных сведений о подготовке Советами военных действий, которые могли бы начаться в ближайшие шестьдесят дней»^[125].

СЦЕНА ПОДГОТОВЛЕНА ДЛЯ БЛОКАДЫ

Глядя с позиций сегодняшнего времени, легко понять, что Советы были полны решимости использовать кризис 1948— 1949 годов, добиваясь своей цели прекращения присутствия представителей Запада в Берлине, а не добившись этого, укрепить свою власть в Восточной Германии. Однако в то время ситуация не казалась такой простой. Было много факторов и внешне не связанных между собой событий, определивших результат. Январь и февраль 1948 года прошли относительно спокойно, несмотря на попытки Советов мешать американским и английским транспортам и обычные пререкания в Контрольном совете и Союзной комендатуре. Неожиданно, в конце февраля, события в Праге эхом отозвались в Берлине. Хотя решение, принятое чехословаками летом предыдущего года, не участвовать в плане Маршалла, внушало опасения, все же ставшая после войны у власти непростая коалиция казалась довольно крепкой. Все закончилось, когда лидер чехословацкой коммунистической партии Клемент Готвальд, поддержанный рабочей милицией, заставил президента Эдуарда Бенеша подать в отставку. Хотя западные лидеры и осознавали ненадежность чехословацкой коалиции, скрытое влияние Советов на правительство Бенеша и твердое намерение Готвальда добиться полной власти вызвало шок на Западе. Захват коммунистами Праги создал атмосферу страха в Европе. И, естественно, это в первую очередь сказалось на «кризисной» телеграмме Клея.

К марту вмешательство Советов в железнодорожное и автомобильное сообщение западных союзников в Берлин и из Берлина стало очевидным. Затем Советы потребовали закрыть американскую станцию скорой помощи на дороге Берлин-Гельмштедт и убрать американских военных связистов, отвечающих за содержание кабельных линий дальней связи, проходящих через советскую зону в американскую зону^[126]. 20 марта Советы вышли из Союзного Контрольного совета. К концу месяца они пригрозили остановить весь военный транспорт, если им не будет предоставлена возможность осматривать груз и документы пассажиров. Некоторые думали, будто эти акции являются частью широкомасштабной кампании Советов по выдворению союзников из Берлина^[127]. Однако БОБ твердо стояла на том, что «русские преследуют скорее политические, нежели военные цели». Мартовский кризис разрешился в последний день месяца, когда американский транспорт прибыл в Гельмштедт, ни разу не остановленный и не проверенный советской стороной. Однако проблемы, чреватые полной блокадой, оставались неразрешенными.

6 апреля напряжение усилилось, когда советский истребитель, занимавшийся беспокоящими маневрами, столкнулся с английским пассажирским самолетом. Последний разбился, погибли все пассажиры. 15 мая КИ доложил о разговоре генерала Клея, известном от «близкого к генералу американца». Клей заявил, что «американцы будут оставаться в Берлине, пока он не получит приказ покинуть город». Он также сказал, что опасается следующего шага русских в их кампании по выдворению западных союзников из Берлина, который наверняка будет заключаться в полном перекрытии воздушных коридоров. В этом случае ему «придется организовать защиту американского транспорта с помощью истребителей... Если русские захотят запретить американским самолетам летать, им придется открывать огонь по американским истребителям».

Англичане и французы заняли несколько иную позицию. В донесении говорилось, что Клей в том же разговоре упомянул, будто «французы «сыты по горло» происходящим, да и англичане недалеко от них ушли. Сэр Брайан Робертсон, британский военный губернатор, например, имел «приказ из Лондона не ужесточать отношения с русскими». Правительство Великобритании связало Робертсона по рукам и ногам. Когда 6 апреля случилась авиакатастрофа, Робертсон довольно энергично говорил с Соколовским, а потом получил указание из Лондона написать «более мягкую ноту». КИ, который получил копию этого донесения, приписал: «Информация достойна доверия. Руководство СВА проинформировано»^[128].

НАЧАЛО БЛОКАДЫ

Когда западные союзники ввели 20 июня новую купюру — западную марку — в своих зонах, Советы прекратили подачу электричества в западные секторы Берлина, перекрыли автомобильные дороги, остановили железнодорожный транспорт и баржи. Прекратились поставки продовольствия и горючего из восточной зоны,на которые рассчитывал Западный Берлин. В конце июня началась блокада. 1 июля советские представители вышли из комендатуры.

Аскольд Лебедев, член секретариата СВА в то время, вспоминает начало блокады, как оно виделось из Карлсхор-ста. С его точки зрения, споры насчет денег были вторичными в решении Советов заставить союзников покинуть Берлин. Сотрудники Соколовского радовались, когда началась блокада, думая, что теперь-то союзники оставят весь город им. Им даже в голову не приходило, что блокада может закончиться неудачей. Многие считали само собой разумеющимся, что без еды и топлива из Восточной Германии у западных держав нет выбора и придется уходить^[129]. Однако американцы раскрыли совсем неожиданную карту. Едва началась блокада, как все необходимое стало доставляться в Западный Берлин по воздуху. Это удивило Советы и успокоило жителей Западного Берлина, которые поняли, что американцы решили остаться и поддержать жизнь в городе во время кризиса.

БОБ ПРИНИМАЕТ ВЫЗОВ

Как блокада повлияла на БОБ? Непосредственно перед закрытием границ аналитики ЦРУ были обеспокоены тем, что «Советы усилили меры «безопасности» и заявили о своей непримиримой позиции во всех городских делах. В результате полезность Берлина как разведывательного центра сразу же уменьшилась»^[130]. Однако 30 июня 1948 года, после начала блокады, доклад Отдела специальных операций (ОСО), структуры внутри ЦРУ, занимающейся разведывательными операциями, был куда более спокойным: «Экономическая разведка в советской зоне в Германии... продолжалась в том же объеме и того же качества, что и прежде... Несмотря на предпринятые советской стороной меры безопасности, наши операции по внедрению в важные объекты в советской зоне проходят успешно»^[131].

Можно предположить, что принятые Советами меры безопасности, а также ограничения в передвижении между Западной Германией и Берлином нанесли урон агентурным операциям БОБ. Но все было как раз наоборот. Передвижение по Берлину на самом деле не было сведено на нет, несмотря на попытки Советов помешать ему. Более того, блокада разозлила многих жителей Восточного Берлина, и некоторые из них именно в это время приняли решение работать на американскую разведку.

Хорошим примером продолжения экономической разведки БОБ может служить донесение о конференции, проходившей 28 июня 1948 года в Карлсхорсте, которую посетили маршал Соколовский, полковник Сергей Тюльпанов и члены Восточногерманского промышленного комитета. Это донесение помогает объяснить советскую настойчивость в вопросе о межзональной торговле как условии снятия блокады. Соколовский открыл конференцию вопросом к немецким промышленникам, что будет дальше, если блокада сделает невозможной торговлю с Западной Германией. Немцы ответили, что пострадают сахарные предприятия, остановятся консервные заводы, Балтийский рыболовный флот не сможет работать на всю мощность, не получая запчасти.

Ответ удивил русских, которые не представляли, насколько промышленность Восточной Германии зависит от Запада. Тогда Соколовский заявил, что возможны три варианта: «1. Начать войну. 2. Снять транспортный запрет. 3. Оставить Берлин Западу, отдав ему железную дорогу». Тюльпанов возразил против войны, но сказал, что русские потеряют лицо, если снимут транспортный запрет. По его мнению, Запад, вынужденный кормить Западный Берлин, «имеет на руках больше забот, чем ему хотелось бы». Но он также добавил, что Запад сможет выдержать, существенно увеличив ввоз консервированных продуктов. Совершенно очевидно, по крайней мере, судя по переговорам 28 июня 1948 года, что в Карлсхорсте не ожидали ничего похожего на воздушный мост^[132].

По мере того, как усиливался берлинский кризис, БОБ сообщала о планах СЕПГ создать «комитеты действия на фабриках» и подготовиться к забастовкам и демонстрациям в западных секторах, чтобы «создать впечатление, будто присутствие в Берлине западных союзников невозможно из-за недовольства населения, а не из-за давления Советов»^[133]. Эта была та же стратегия, что и в Чехословакии во время Пражского путча, где контролируемые партией фабричные комитеты и милиция играли важную роль в захвате власти Чехословацкой коммунистической партией. Те же донесения БОБ описывали попытки мешать работе контролируемой американцами полицейской радиосвязи в Западном Берлине, которая была «необходима в случае беспорядков и бунта». Воздушные силы США, вникнув в ситуацию, ввели в действия достаточно мощный передатчик для поддержания радиосвязи несмотря на помехи^[134].

Блокада продолжалась, и БОБ посылала донесения о попытках Советов устранить последние остатки объединенной администрации и полиции. Например, когда Советы вышли из комендатуры 1 июля 1948 года, было решено, что остальные стороны «продолжат с уважением относиться к четырехсторонним договоренностям». Однако 14 июля Советы приказали начальнику полиции Полу Маркграфу сместить троих главных полицейских сотрудников, что на самом деле требовало согласия всех четырех сторон. Это раскололо полицейскую администрацию Берлина и привело к созданию западноберлинской полиции с новым начальником^[135]. И хотя Маркграфу было разрешено сохранить на некоторое время офис, Советы и СЕПГ не считали его политически благонадежным. В следующем году Советы заменили еще несколько высших сотрудников восточноберлинской полиции на более подходящих с идеологической точки зрения из полиции советской ЗОНЫ^[136].

Доклад БОБ в конце 1948 года предсказал появление Берлинской стены в 1961 году. 10 декабря 1948 года директор ЦРУ послал президенту Трумэну докладную записку с анализом советских действий по реорганизации «восточноберлинского правительства». Аналитики предсказывали «возможное ужесточение блокады СССР западных секторов Берлина. СССР мог сослаться на недавние «незаконные» выборы в западных секторах или на вероятное введение западной марки как единственно законных денег, чтобы поставить заслон вокруг западной зоны»^[137]. В тот же день БОБ доложила, что 28 декабря Советы запланировали соорудить баррикады на тех улицах в советской зоне, что вели в западные секторы, оставив свободной лишь одну улицу, но контролируемую ими. Однако полицейские начальники понимали, что «герметично закрыть границы» невозможно, даже если усилить патрулирование. Попытки осмотреть вещи, которые были у людей, ехавших на электричках или поездах, наталкивались на сопротивление пассажиров и неподчинение сотрудников железной дороги. В конце концов, полиции Восточного Берлина пришлось иметь дело с тысячами жителей Западного Берлина, работавших в советском секторе^[138]. Двенадцать лет потребовалось Советам и СЕПГ, чтобы установить кордон, упомянутый в докладной записке Трумэну.

БОБ также докладывала, что полицию в советском секторе тренируют для выполнения разных задач. Можно было предположить, что Советы собираются передать бразды правления в советском секторе и Берлине германским властям, что привело бы к выводу советских войск из Германии. Ожидалось, что союзники последуют примеру, по крайней мере, в Берлине. Тогда восточноберлинская полиция сделает так, что правительство восточной зоны возьмет на себя власть во всей Германии^[139]. Рассматривая возможность вывода войск, пресса в Восточном Берлине уделяла большое внимание «корейской акции», выходу из нее СССР и затем американцев.

Второй возможностью для Советов, в случае отказа союзников уйти, было устроить как можно больше беспорядков в Западном Берлине, естественно, теми силами, которые будут в подчинении СЕПГ. Эти беспорядки можно было бы использовать как предлог для оправдания действий восточноберлинской полиции, которая вошла бы в Западный Берлин, а в дальнейшем превращения всего западного сектора в советскую зону. Для этого восточноберлинскую полицию укрепляли политически надежными кадрами, собранными со всей Восточной Германии^[140].

Два донесения, полученные БОБ от источников в СЕПГ в начале 1949 года описывают явное нежелание Советов и СЕПГ снять блокаду. Это означало, что СЕПГ надо было подумать о нелегальной работе в Западных секторах Берлина. Советы и СЕПГ ожидали быстрого сокращения рядов СЕПГ и возможного объявления партии вне закона. На всякий случай «все движимое имущество, все оборудование, все документы [в западных секторах]» свезли в склады, расположенные в советской зоне. Отобрали людей, способных работать в условиях нелегального положения, продумали систему связи. Среди задач этой группы было проникновение в «буржуазные партии» и массовые организации^[141]. Тем временем члены СЕПГ в советской зоне старались избавить свои ряды от ненадежных и равнодушных элементов, а также изменить структуру партии, превратить ее из массовой организации в небольшую группу активистов с железной дисциплиной, которая могла бы преобразить Восточную Германию согласно плану СССР^[142].

Тогда же БОБ докладывала, что ни советские войска, ни восточногерманские военизированные полицейские части не готовятся к широкомасштабным действиям, которые можно было бы назвать подготовкой к войне. Доклады от источников в отделе связи, действующей в восточногерманской полиции, давало БОБ уверенность, что она без промедления узнает о приказе действовать, отданной танковым силам или моторизованным частям. Один из офицеров базы так сказал своему источнику: «Сначала надо захватить улицы, а уж потом двинуть по ним танки». Гораздо более важной была информация о советских боевых приказах и передвижения войск, полученная БОБ от советского майора в Дрездене. Майор, раненный во время взятия Берлина, был выхожен немецкой медсестрой, которая потом стала его любовницей. Время от времени женщина, проживавшая в Западном Берлине, встречалась с ним и привозила его донесения с информацией о положении советских войск, их моральном духе, вооружении, передвижении тех или иных частей в Берлин и вокруг Берлина, что было всего лишь тактикой устрашения^[143].

Потенциальная угроза западноберлинской безопасности, как считалось, исходит не только от советских войск, но также от военизированной полиции советского сектора и всей советской зоны. Именно ей надлежало «восстановить порядок» в Западном Берлине. БОБ первой сообщила о планах создания частей, которые в какой-то момент должны были стать восточногерманской народной армией^[144]. Начало было положено в 1948 году, а в первых месяцах 1949 года в Восточном Берлине уже имелись четыре такие части. Однако вооружены они были только легким оружием, потому что самым тяжелым оружием у них пока считался автомат. В первую очередь это относится к двум частям в Саксонии. Набранные в среде рабочих, солдаты считались политически более надежными, чем берлинцы. Но когда их привезли в Берлин для поддержания порядка на выборах 5 декабря 1948 года (Советы объявили незаконными выборы в своем секторе), то многие покинули свои посты^[145]. Весьма сомнительно, что на эти части можно было бы положиться, если бы им пришлось противостоять военным частям союзников в Западном Берлине^[146].

Те, кто служил в БОБ в 1948—1949 годах, помнят, как высок был тогда моральный дух сотрудников. Блокада продолжалась, и среди американцев ходили разговоры об эвакуации семей. Эти разговоры не внушали опасений БОБ, где работало много жен, только одним своим присутствием поддерживающих мужчин. И вклад БОБ в общую работу во время блокады был очень большим. Гордон Стюарт, который возглавлял германскую миссию в Гейдельберге, говорил о том, что политические деятели в Германии и Вашингтоне очень ценили донесения БОБ. Он особенно вспоминал аналитические доклады Тома Полгара, выражавшие убеждение, что Советы не намерены вести военные действия против Запада^[147].

ДОКЛАДЫ КИ: ЧАСТО ВВОДЯЩИЕ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ, ПОТЕНЦИАЛЬНО ОПАСНЫЕ

[Американцы] останутся в Берлине и максимально используют воздушный транспорт, чтобы снабжать гражданское население.

Госсекретарь Джордж Маршалл, 30 июня 1948 года

Американские настроения изменились от воинственного до унылого. Американские самолеты, прилетая в Берлин, вывозят документы и вещи американской администрации.

Из донесения резидента КИ в Берлине маршалу Соколовскому, 3 июля 1948 года

Доклады КИ во время берлинской блокады были на редкость вводящими в заблуждение^[148]. Немало примеров и того, как донесения отлично законспирированных советских источников фильтровались и редактировались в угоду Сталину. Конечно же, одобрение Сталина п сть на какое-то время, но обеспечивало карьерный покой офицеров КИ, снабжавших его хорошими новостями, однако ложные донесения подвергали опасности всех в Берлине. Доклады продлевали блокаду недооценкой решимости Запада, у которого отчасти благодаря блокаде появилось твердое намерение включить Западную Германию в европейскую оборонительную систему. А Советы изображали перевооружение Западной Германии как наступательный жест союзников.

3 августа генерал-майор Алексей Моисеевич Вул, глава берлинского оперативного сектора МГБ, послал обобщенную оценку положения в Берлине руководителю МГБ в Германиии генерал-лейтенанту Николаю Ковальчуку^[149]. Отнеся вину за разногласия между городской администрацией и полицией на счет англо-американских махинаций, Вул сообщил, что по воздушному мосту невозможно доставить достаточно продовольствия для западных секторов. Он подчеркнул, что СВА ожидала прихода более двух миллионов человек за продовольственной помощью, предложенной советской стороной, но из-за «яростной пропагандистской кампании» Социал-демократической партии Германии (СДПГ) пришли лишь девятнадцать тысяч^[150]. Он также писал о планах союзников увеличить количество самолетов, участвующих в воздушном мосту^[151]. Вул недооценивал эту проблему. Чтобы увеличить количество рейсов, всего за три месяца союзники с помощью семнадцати тысяч западных берлинцев (половина из них — женщины) построили новое летное поле во французском секторе. В Пасхальное воскресенье 1949 года был поставлен своеобразный рекорд: было осуществлено 1398 рейсов и доставлена 12 941 тонна грузов за один день^[152].

Тем временем КИ посылал собственные донесения после установления блокады и во время затянувшихся переговоров, которые в конце концов положили ей конец. Источниками информации были агентуры, имевшие доступ в «американские круги» в Берлине или Франкфурте-на-Майне или серьезные документальные материалы типа переписки официальных представителей Франции и Великобритании. Лучшими источниками были французские и английские. Источники из «американских кругов» остались неназванными, однако создается впечатление, что информацию предоставляли чаще всего американские чиновники левых взглядов или недовольные оккупационной политикой США. Например, источник берлинской резидентуры Брат докладывает о своей беседе с Лео Бауэром в начале января 1948 года^[153]. В докладе КИ Бауэр описывает свой спор с сотрудником подразделения информационного контроля военного правительства о провале американской антикоммунистической пропаганды и планах создать государство Западная Германия. Как считает Бауэр, его приятель не знал, «останется он в Берлине или его выгонят в рамках рутинных «репрессий». Он не хотел возвращаться в США из-за «подмоченной» репутации [левых взглядов] и страха остаться без работы^[154]. Так как Бауэр и его приятель оказались вместе в Гессене в конце войны, похоже, у них были одинаковые взгляды. Можно предположить, что разведчикам КИ было довольно легко использовать таких людей^[155].

3 июля 1948 года в Москве был получен доклад, подготовленный лично резидентом берлинского КИ. По-видимо-му, он соединял в себе несколько недостаточно проверенных донесений источника из Американской Военной администрации. Источник утверждал: «до июля в высших кругах американцев было распространено мнение, что Вашингтон поддерживает предложение Клея использовать военную силу против русских... В штабе начали разработку плана отправки танков из Гельмштедта в Берлин, чтобы проложить коридор в два километра шириной и наладить движение по этому коридору под прикрытием американских войск. Клей отказался от такого плана, считая его фантастичным, потому что после прорыва танки будут бесполезными и никакого коридора не получится»^[156].

А в это время американцы и англичане продолжали объединение своих зон в Западной Германии, так что появилась новая территория «Бизония». КИ получил 4 июля 1948 года донесение о встрече во Франкфурте в доме И.Г.Фарбе-на американского и британского заместителей верховных военных комиссаров и немецких представителей, включая Людвига Эрхарда, будущего западногерманского министра экономики. В докладе особое внимание уделялось стремлению западногерманских представителей к расширению торговли с советской зоной под покровительством нового би-зонального правительства, как только будет снята блокада, чтобы коммунистическая партия Западной Германии не могла использовать этот момент в своей пропаганде и обогатиться за этот счет. (Чем шире внутризональная торговля, тем легче восточным немцам и тем, кто симпатизировал коммунистам в Западной Германии, переправить некий процент от прибыли в сундуки КПГ^[157].)

6 августа берлинская резидентура КИ распространила донесение, имеющее отношение к предстоявшей встрече в Кремле по поводу Берлина^[158]. Озаглавленное «Перемена в американской политике в отношении Берлина», донесение делало особое ударение на том, что «среди высокопоставленных сотрудников американской администрации в Берлине усиливается готовность пойти на уступки Советскому Союзу ... Американцы готовы передать Советской администрации управление финансами и экономикой в Большом Берлине, оставив только отдел связи и небольшой гарнизон». Странно, однако, что дальше в этом донесении говорится: «Во время переговоров в Москве американцы преследуют цель отстаивать свое присутствие в Берлине под любым предлогом и не разрешат конференции по всему комплексу германских проблем». А заканчивается оно замечанием, будто бы «американцы, которые находятся в Берлине, считают, что генерал Клей не понимает новых условий, требующих мирного разрешения берлинского конфликта»^[159]. По иронии судьбы, это донесение из «американских кругов» было получено Москвой 6 августа и уже не представляло никакого интереса в качестве разведывательной информации. Предварительное обсуждение проблемы с министром иностранных дел Молотовым и встреча со Сталиным 3 августа остались уже позади^[160].

После встречи со Сталиным берлинская проблема вновь была отдана на суд четырем военным губернаторам, однако по встречам в рамках Союзного Контрольного совета было очевидно, что они ни до чего не договорятся. 7 сентября переговоры были прерваны, и блокада продолжалась. Западные лидеры стали обсуждать следующий шаг, и 10 сентября британский министр иностранных дел Эрнест Бевин сделал доклад кабинету министров. В начале октября разведке удалось получить протоколы этого заседания кабинета и КИ доложило их Сталину, что стало большим достижением советской разведки. Сталин должен был убедиться, что давление на Западный Берлин не остановит западных союзников в их стремлении создать западногерманское государство. Доклад КИ и другие материалы, рассекреченные впервые, демонстрируют высокое качество британских источников КИ в этот драматический период^[161] .

12 сентября 1948 года телеграмма по поводу создания западногерманского государства была отправлена Бевином британскому послу в Вашингтон, а копию телеграммы получил КИ и распространил ее. Источник, передавший документ, неизвестен, но скорее всего им был Дональд Маклин, советский агент, занимавший высокое положение в британском посольстве в Вашингтоне до лета 1948 года. Параграф шестой этого документа, написанный Э. Бевином, был включен в архивный материал: «Что до меня, то мне совершенно невозможно принудить правительство Его Величества к обязательствам подобного рода, могущих привести к войне всего лишь по причине невозможности договориться губернаторам. Есть твердое мнение, что США пытаются командовать нами, и это вызывает недовольство. Кабинет не согласится на это, тем более парламент. Я не могу предлагать обязательства подобного рода парламенту... Если правительство США будет давить на меня, как прежде, могут возникнуть обстоятельства, при которых я буду вынужден сделать публичное заявление»^[162].

Это положение было интерпретировано офицерами советской разведки как очевидный пример разногласия лидеров США и Великобритании: англичанам, по-видимому, пришлась не по вкусу американская тактика давления. Однако трудно совместить эту точку зрения Бевина (который, несомненно, был раздражен каким-то элементом в спорах военных губернаторов) с его ролью лидера в консолидации западных сил во время блокады. Бевин был убежден, что «отказ от Берлина имел бы серьезные, если не трагические последствия для Западной Германии и Западной Европы»^[163].

Теперь нам известно, что два послания министра иностранных дел Бевина от 21 и 23 сентября с описанием встречи западных министров иностранных дел в Париже также оказались в руках КИ. В этих телеграммах говорилось о предложениях министров «послать ноту Сталину после анализа» переговоров военных губернаторов. КИ даже удалось достать задиктованные заметки Бевина о переговорах^[164]. В любом случае, нота западных союзников была проигнорирована Советами, которые подтвердили свою позицию. На встрече 26 сентября в Париже министры иностранных дел западных государств решили передать вопрос о Берлине на обсуждение ООН.

Хотя большая часть материалов КИ о переговорах была отлично документирована, Москва не всегда принимала их с удовольствием. Доклад КИ из Берлина от 2 октября 1948 года содержал сведения о размышлениях американских официальных лиц в Берлине по поводу того, как Совет безопасности ООН решит вопрос о Берлине. Тот же источник доносил, что американцы ожидали, что Советы или СЕПГ в Восточном Берлине устроят военную провокацию, и были готовы использовать ее как доказательство «угрозы со стороны русских делу мира». Некоторые американцы ожидали, что весной 1949 года начнется война, и большинство берлинских жителей разделяли эти настроения. Заканчивалось донесение следующим отречением от источника: «Материал является донесением агента; руководители Советской Военной администрации о нем не проинформированы; в рамках управления он не рассылался»^[165].

Преимущество Советов, имевших сведения о дискуссиях западных официальных лиц и понимавших, что Франция и Великобритания из-за своих внутренних экономических проблем теряют желание поддерживать Западный Берлин, возможно, придавало Сталину и Молотову уверенность в переговорах с западными союзниками. Однако были моменты во время кризиса 1948—1949 годов куда более драматические, например, когда американцы в июне 1948 года решили не применять военную силу. Если бы КИ был в состоянии получить документальную информацию об этом решении, это стало бы несомненной удачей разведки^[166]. Много было разговоров о том, что Дональд Маклин наверняка, проинформировал Советы о том, что Запад не намерен прорывать блокаду с помощью наземных сил, таким образом направив Сталина на определенное поведение во время кризиса. Однако архивные документы СВР это не подтверждают.

СОВЕТСКИЕ РАЗВЕДЧИКИ КОРРЕКТИРУЮТ ДОКЛАДЫ СТАЛИНУ

Доклад о совещании британского кабинета министров 22 сентября показывает, как трудно было советским руководителям принять информацию разведки и действовать согласно информации, которая им не нравилась. После того, как Бевин подчеркнул: «Если мы сейчас не займем твердую позицию, наше положение в Европе станет безнадежным», — он высказал мнение, что Советский Союз будет оттягивать переговоры до зимы, когда снабжение Западного Берлина станет труднее. Потом он привел статистические данные о перелетах, предоставленные госсекретарем Маршаллом на брифинге с министрами, заметив, что неплохо бы использовать более вместительные самолеты (C-54’s), и повторив предостережение Маршалла, что «в случае внезапной атаки

Советов потеря США большей части мощности воздушного моста станет неизбежной»^[167]. Интересно, что этот доклад получили только Молотов и его заместитель Валериан Зорин, но не Сталин. Принимая во внимание большое количество непоследовательных докладов, посланных КИ Сталину, очень важно, что именно этот не предназначался ему, ибо наверняка вызвал бы раздражение вспыльчивого вождя.

Упоминание о воздушных перевозках в посланиях Беви-на не может не вызвать вопроса в отношении донесений КИ и о блокаде. Несмотря на очевидную важность воздушного моста, мы не находим почти никаких сообщений о них, кроме как в цитировавшемся выше докладе и в августовском докладе берлинского аппарата МГБ (1948). Чисто технические показатели возможностей воздушного моста, нужды гарнизонов и населения в продовольствии и во всем прочем было областью военной разведки, а не КИ. Тем не менее у нас нет свидетельств, что КИ хотя бы направляло свои резидентуры и агентурную сеть на получение этой информации^[168]. Аскольд Лебедев, бывший сотрудник секретариата СВА, настаивает на том, что Советы были застигнуты врасплох количеством и объемом перевозок по воздушному мосту. Приближалась зима 1948—1949 годов, портилась погода, и Советы с надеждой ждали, что союзники прекратят перевозки, но они продолжались. В самом деле, офицеры в штабе Соколовского считали, что «самолеты пролетают низко над Карлсхорстом, чтобы произвести на них впечатление. Один летит над головой, пока другой скрывается за горизонтом, а с другой стороны появляется третий. И так один за другим без перерывов, как конвейер!»^[169]. Георгий Коротя, офицер контрразведки в аппарате Карлсхорста в то время, подтверждает, что «вся концепция блокады как средства изгнать западных союзников из Берлина была пустой затеей, вот почему никто ни разу не задумался о воздушном мосте». Он добавляет, что в результате «блокады Советы ничего не приобрели, лишь потеряли, к тому же блокада восстановила против нас население». И заканчивает тем, что ни одного человека в Карлсхорсте не спросили, нужна ли блокада. «Нас даже не предупредили заранее, просто поставили перед фактом»^[170].

Период интенсивных переговоров начался в августе и сентябре, и тогда же КИ получил интересное донесение из Парижа, озаглавленное «Политическая ситуация в Берлине». Письмо было из парижской резидентуры, возможно, в его основе лежали размышления французского дипломата в Берлине. В верхнем правом углу надпись: «Товарищ Вышинский ознакомился с данным материалом в Париже». Андрей Вышинский был в Париже во время сессии ООН.

Донесение представляет собой объективный анализ того, как берлинская блокада сказалась на населении и направлении советской политики. В начале автор ясно дает понять, что берлинцы резко настроены против русских и хотят, чтобы западные союзники остались. Что до Советов, то «они терпеть не могут администрацию, расположившуюся в центре их зоны и враждебную по отношению к ним, что является, если учесть свободу печати и голоса, весьма неприятным примером для населения всей советской зоны, ведь его не оградишь от контактов с Берлином». Однако на Берлин Советы смотрят как на столицу — из этого города они могут влиять на всю Западную Германию. Поэтому, как кажется автору, Советы надеятся убрать сегодняшнюю городскую администрацию и обойтись без выборов, назначенных на ноябрь. Заменив городские власти «демократическим блоком», Советы могут быть уверены, что будущий «народный конгресс» примет конституцию, написанную Народным советом, который должен собраться 15 сентября с представителями всех германских земель. Результатом станет правительство, которое сможет соперничать с западногерманским правительством. «Вот тогда, — заключает автор; — Советы могли бы... предложить компромисс, когда оба правительства создали бы одно объединенное, с Берлином в качестве столицы»^[171]. Из этих планов ничего не вышло, и Советам пришлось удовлетвориться контролем своей части Берлина. Однако большая часть описания французского чиновника, каким должно быть долгоиграющее планирование с советской стороны, было близко к цели, особенно его предсказания насчет Народного совета и конгресса. Очевидным это стало в последующие несколько лет.

ЗАПАД ПЫТАЕТСЯ ПЕРЕВООРУЖИТЬ ЗАПАДНУЮ ГЕРМАНИЮ

Несмотря на успех воздушного моста, военные осложнения в связи с блокадой резко усилили опасения в Вашингтоне и западноевропейских столицах, вызванные несбалансированностью вооруженных сил с обоих сторон в Германии и отсутствием общего плана обороны в случае начала большой войны в Европе. Западно-Европейский союз (ЗЕС) учредил комитет министров обороны, и 5 октября 1948 года фельдмаршал, сэр Бернард Монтгомери стал его постоянным военным председателем^[172]. 8 ноября Монтгомери созвал совещание в Западной Германии (Мелль), куда пригласил военных губернаторов трех западных оккупационных зон, чтобы они высказали свои мнения насчет будущего, если возникнут военные действия. Главными проблемами, стоявшими перед западными представителями, были планы на будущее, войска, на которые можно опереться хотя бы на три месяца после объявления мобилизации, и их вооружение, которое создавало дополнительные трудности, учитывая тяжелое экономическое положение в Западной Европе^[173].

Советы, весьма чувствительные, едва речь заходила о планах Запада перевооружить Германию, приняли близко к сердцу и это совещание. В ноябре 1948 года московский КИ получил донесение о совещании военных губернаторов. Генерал Кларенс Р. Хюбнер, командовавший наземными войсками США в Германии, упомянут как присутствовавший на нем, но ни слова нет о генерале Клее. Решения, как стало известно в Москве, были приняты следующие:

1. Создать в Германии вооруженные силы.

2. Немедленно создать вспомогательные части из перемещенных лиц: поляков, украинцев, чехов, прибалтов.

3. Снабдить эти части так же, как французскую оккупационную армию, американским оружием^[174].

В докладе расписаны эти части и их вооружение. Они должны были охранять в первую очередь помещения оккупационных войск в Западной Германии, так как большинство военных руководителей не принимали их всерьез (считалось, что если Советы и в самом деле нападут, то эти части «разграбят «военторги» и сбегут в Париж»). Но даже если это так, то донесение КИ, наверняка, усилило озабоченность Советов военными приготовлениями в Западной Германии. Однако другие донесения КИ о поездке Монтгомери отмечают, что премьер-министры земель британской зоны выступали против планов создания военных подразделений и введения военной службы. Одно из донесений КИ подчеркивает как раз нежелание политиков воплощать эти планы в жизнь без детального их обсуждения на конференции лидеров западногерманских земель^[175].

Немецкий источник КИ, возможно связанный с компартией, прибавил забот советскому руководству насчет перевооружения Германии, когда сообщил, что Кеннет Ройялл, секретарь армии США^{7}, во время визита в Италию в декабре 1948 года призывал итальянцев участвовать в вооружении Западно-Европейского союза. Ройялл настаивал на своем, несмотря на предупреждения экспертов, что участие Италии не будет эффективным, если Западная Германия не будет участвовать в обороне Европы. И к тому же общественное мнение в Германии и Западной Европе было против перевооружения Германии. Настойчивость Ройялла удивила британцев, считавших, что они пришли к договоренности действовать не спеша и что генерал Клей с ними согласен^[176]. Другое донесение на ту же тему пришло в КИ из Австрии, и в нем рассказывалось об организации двух военных штабов — в Кенигштайне, под руководством генерала Франца Гальдера, и в Оберурзеле под началом генерала Гайнца Гудериана^[177].

Доклады КИ о планах Запада создать вспомогательные военные силы в своих зонах шли параллельно с докладами о неминуемой войне. Один такой причудливый доклад был получен из берлинской резидентуры КИ 13 ноября. Источник — «немец, по собственному признанию, курьер между германской разведывательной группой в Берлине и англо-американским разведывательным центром в Западной Германии», — писал, что «перед выборами в США англо-американские военные круги в Германии придерживались единого мнения, что военные операции Запада против Советского Союза должны начаться в марте 1949 года». Источник далее описывал внезапную атаку англо-американских бронетанковых сил, которые будут стремиться достичь Одера. В то же время в его донесении мы читаем: «Берлин будет спешно эвакуирован. Некоторые американские, британские и французские войска будут вывезены воздушным путем, забрав с собой ведущих немецких политических деятелей». Но, согласно этому донесению, американцы не сомневались, что советские войска могут одновременно ликвидировать англо-американское наступление и оккупировать Западную Германию до самых берегов Рейна. «Советское наступление будет таким стремительным, что лишь малая часть немецкого населения сможет перебраться через Рейн». Источник связывал эти «планы» с началом выборной кампании в США, но также заявлял, что военные операции в Германии были «лишь частью англо-американских планов войны». На последней странице донесения есть такое замечание: «1. информация получена от агентурного источника; 2. руководство СВА не информировано; 3. информация не использована в работе управления»^[178]. Понятно, почему эти фантазии не нашли себе применения.

ТУПИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Стояла зима. В США увеличивалось количество рабочих мест, набирало темпы промышленное производство; воздушный мост в Берлин пропускал рекордное количество грузов, несмотря на плохую погоду. Доклад КИ из Лондона, направленный Сталину и Политбюро, содержал информацию о переговорах 13—14 ноября между премьер-министром Клементом Эттли, министром иностранных дел Эрнестом Бевином, помощником министра иностранных дел Гектором Макнилом и сотрудниками министрества иностранных дел, на которых было решено, что президент Трумэн, Эттли, французский министр иностранных дел Робер Шуман не будут встречаться со Сталиным, а берлинский вопрос вновь будет поставлен на Совете безопасности ООН. В донесении цитировалось высказывание Макнила о том, что берлинская проблема, в сущности, представляет собой «тактический инцидент в стратегической борьбе за всю Германию»^[179].

Чтобы не отстать от лондонской резидентуры КИ, французская резидентура КИ доложила взгляды заместителя политического советника Франсуа Сейду на выборы 5 декабря в западных секторах Берлина: «результаты... говорят о большом успехе западных держав и превзошли все ожидания». Однако они, по его мнению, «осложнят ситуацию в Берлине». Видимо, он имел в виду победу социал-демократов, которые противостояли Социалистической Единой партии Германии и Советской Военной администрации. Сейду задавался вопросом, «не станет ли блокада Берлина при учете успеха воздушного моста скорее провалом для СССР, нежели его достижением?» Он также отмечал, что без угля из Рурского бассейна — крупного угледобывающего и промышленного района Германии на Рейне, «советская зона окажется в жутком положении и так не может продолжаться долго, не усиливая впечатлений об экономических достижениях в Западной Германии»^[180].

Похоже, Сталин согласился с Сейду. 27 января Джозеф Кингсбери Смит, генеральный директор Международной службы новостей в Европе, передал Сталину четыре вопроса. Такая практика была обычной в организациях, занимающихся зарубежными новостями. Иногда на вопросы отвечали, иногда нет. Из четырех вопросов только один имел отношение к Берлину, и составлен он был очень аккуратно: «Готов ли СССР снять ограничения на транспортное сообщение с Берлином, если Соединенные Штаты, Британия и Франция согласятся не создавать независимое западногерманское государство до созыва Совета министров для обсуждения германской проблемы в целом?» Положительный ответ Сталина не заставил себя ждать. Он был получен 30 января. Сталин ни словом не помянул денежную реформу, которая послужила причиной блокады^[181].

Если учесть сдержанную реакцию президента Трумэна и госсекретаря Дина Ачесона на ответ Сталина, трудно понять, почему КИ зафиксировал свое внимание именно на этом. Даже если принять во внимание доминирующую власть Сталина в вопросах внешней политики и указание КИ своим резидентурам откликнуться на событие, КИ перестарался. В то время, как эти донесения переправлялись в Москву, Филип Джессеп, представитель США в ООН, выступил с предложением к советскому представителю в ООН Якову Малику по поводу берлинской проблемы.

ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА СТАНОВИТСЯ РЕАЛЬНОСТЬЮ

Если в СССР все были твердо убеждены, что западная марка стала причиной блокады, то отсутствие всяких упоминаий о денежной реформе в ответе Сталина Кингсбери Смиту имело большое значение. Дело в том, что проблема денежного обращения становилась все более жгучей. Советы объявили, что деньги Восточного Берлина законны и в Западном Берлине, так что сразу две валюты циркулировали одновременно. 2 марта КИ получил донесение из берлинской резидентуры по этому вопросу. Источник, близкий к Фридриху Хаасу, директору финансовного отдела западно-берлинской городской администрации, сообщал, что решение сделать западную марку единственно законной валютой в Западном Берлине, по-видимому, откладывается до середины апреля. Хаас, как было сказано в донесении, говорил о точке зрения «американских официальных лиц», которых заботило то, что «эта акция затруднит снабжение населения, но, что гораздо важнее, оборвет последнюю связь между Америкой и Россией. Избежать этого можно лишь в том случае, если восточную марку будут контролировать четыре стороны и Советы снимут блокаду»^[182]. Хаас ошибался. К тому времени, как было получено это сообщение, официальные лица уже решили превратить западную марку в единственную законную валюту в Западном Берлине. А это донесение отражало присущее многим офицерам КИ тенденцию отражать ту точку зрения, которая понравилась бы Москве.

Советы сняли блокаду перед встречей министров иностранных дел в Париже, назначенной на 23 мая, где должны были обсуждаться «вопросы, имеющие отношение к Германии, и проблемы, связанные с положением в Берлине, включая также вопрос о денежных знаках в Берлине»^[183]. Вопрос о деньгах встал конкретно, когда железнодорожники Западного Берлина, получавшие жалование в восточных и западных марках, устроили забастовку по поводу того, сколько им должны платить в тех и других деньгах. Берлинский источник КИ доносил, что никакой забастовки не было бы, если бы на ней не настоял американский комендант. Цель забастовки, судя по донесению, одобренной президентом Трумэном, заключалась в том, чтобы «заставить русских подтвердить законность западной марки». Для этого американцы снабжали забастовщиков едой и товарами первой необходимости. Донесение было передано советской делегации, участвующей в конференции министров иностранных дел, проходившей в это время в Париже^[184].

Забастовка закончилась 28 июня, когда администрация железных дорог в советской зоне согласилась платить рабочим 60 процентов их жалования в западных марках. Однако во время забастовки был поднят также вопрос о том, кто должен поддерживать порядок на больших участках собственности железных дорог в Западном Берлине. Советы стояли на том, что если их железнодорожная администрация владеет имуществом железной дороги, то и полиция тоже должна быть их, а не западноберлинская. Все это порождало множество серьезных проблем в течение не одного года.

ПОСЛЕ СНЯТИЯ БЛОКАДЫ ЖИТЕЛИ ЗАПАДНОГО БЕРЛИНА ХОТЯТ СОЕДИНИТЬСЯ С ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

Блокада закончилась 12 мая 1949 года, когда, как предсказывал Сейду, западные союзники пошли навстречу желанию западных берлинцев войти в новую Федеративную республику Германии в качестве двенадцатого штата (земли). Конституция нового государства, столицей которого стал Бонн, что на Рейне, была утверждена 23 мая 1949 года. 15 сентября Конрад Аденауэр должен был стать канцлером, 19 июня КИ распространил доклад, основанный на официальных сообщениях от 7 июня французского министерства иностранных дел и Сейду. В своем меморандуме Сейду объясняет наличие существенных разногласий у британцев и французов на положение Берлина в Германии и Европе, Сейду считал, что британцы видят в Берлине передовой бастион борьбы против коммунизма в Европе и думают, что его потеря — серьезный урон для Западной Германии^{href="#n_185" title="">[185]}.

Озабоченность французов насчет взаимоотношений Берлина с Федеративной республикой продолжались весь 1949 год. Доклад берлинской резидентуры КИ от 17 октября описывает встречу французского верховного комиссара Андре Франсуа-Понсе и берлинского бургомистра Эрнста Рейтера, во время которой Франсуа-Понсе заявил, что будет продолжать выступать против предложения ввести Западный Берлин в состав западногерманского государства, даже при поддержке американцами и англичанами предложения, одобренного Рейтером^[186]. Последний залп прогремел в 1949 году, когда пришла телеграмма из парижской резидентуры КИ (1 ноября). Согласно докладу КИ, французский комендант Берлина генерал Жан Ганеваль был «поражен настойчивостью, с которой его американские и британские коллеги на встрече 15 октября 1949 года отстаивали пункт объединения западных секторов Берлина как двенадцатой земли с Западной Германией». Та же телеграмма из Парижа отмечала, что Франсуа-Понсе постарается встретиться с западногерманским канцлером Аденауэром перед следующим совещанием Высокой Комиссии, чтобы уговорить того оставаться на позиции отклонения от присоединения Берлина к Западной Германии»^[187].

Статус Западного Берлина по отношению к Западной Германии оставался серьезной проблемой в течение многих лет. Однако 21 октября 1949 года союзники, включая Францию, приняли с некоторыми техническими поправками пункт, по которому Западный Берлин должен «рассматриваться как часть Федеративной республики Германии»^[188]. Эти доклады КИ до некоторой степени приоткрывают тот факт, что московское убеждение, будто союзники отвергнут «двенадцатую землю», пришло от французских источников КИ. Очевидно, что КИ имел доступ к материалам французских служб в Берлине, Бонне и Париже. Если учесть всю историю непримиримой французской политики, касавшейся не только присутствия союзников в Берлине, но и вопроса отношения к послевоенной Германии вообще, интересно было бы посмотреть донесения тех же французских источников по поводу каких-нибудь других спорных проблем. В то же время окно, открытое нам беспрецедентными донесениями, позволяет посмотреть на союзников, которые никак не могли договориться об отношениях Берлина с ФРГ и давали иллюзорную надежду Сталину на возможный выигрыш.

СОВЕТЫ ОЗАБОЧЕНЫ ВООРУЖЕНИЕМ ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ

В декабре 1949 года КИ с новой силой стал писать доклады о доказательствах «ремилитаризации» Германии. Западные союзники считали, что все дело в соотношении вооруженных сил, особенно в наземных войсках, который привел Советы к неправильным прогнозам в отношении блокады. Согласно западной точке зрения, именно это неравновесие в соотношении военных сил убедило Советы в том, что Запад уступит, если Советы перекроют дороги в Берлин. В результате Западу пришлось усилить свою оборону. С другой стороны, Советы верили, что союзники задолго до этого собирались перевооружать свои зоны в Германии и блокада стала для них всего лишь удобным предлогом.

20 декабря доклад берлинской резидентуры КИ указывал на явное перевооружение западных зрн. Несмотря на заверения многих западных немцев (включая Теодора Хейса, нового федерального президента ФРГ), что Германия не будет участвовать в военных программах, «Соединенные Штаты решили создать западногерманскую армию в составе двадцати пяти дивизий. Если четырехсторонняя встреча министров иностранных дел в начале 1950 года не одобрит мирный договор с Германией, тогда Запад, ведомый США, подпишет отдельный договор с Западной Германией, сформирует западногерманскую армию и приведет Западную Германию в НАТО»^[189].

Как уже говорилось выше, не все разведывательные данные КИ, касавшиеся блокады, доходили до Москвы, и на то были две причины — донесения казались недостоверными или источник был ненадежным. Московский КИ «похоронил», например, доклад берлинской резидентуры от 22 сентября 1948 года, основанный на сведениях из «английских кругов в Берлине». А в нем описывалась пропагандистская кампания против Советского Союза под лозунгом «Переговоры с СССР бесполезны. Есть только один выход из сложившейся ситуации: готовиться к войне». Согласно доклада, Социал-демократическая партия Германии — в предвидении попытки советской оккупационной власти судить членов партии как поджигателей войны — назначила регистрацию всех своих членов для подготовки к «решительному дню». Берлинская резидентура присовокупила комментарий: «Информация достойна внимания. Руководители СВА будут проинформированы». «Решение» на московском уровне КИ, однако, гласит, что «приказом товарища Ивана Тугаринова материал не подлежит распространению. Возможна дезинформация»^[190].

Оглядываясь назад на деятельность ЦРУ и КИ во время берлинской блокады, можно сделать вывод, что у КИ было довольно много агентов в Великобритании и Франции, допущенных к документам на самом высоком уровне. Но несмотря на солидную информацию, представленную Сталину к сентябрю 1948 года, об отношении союзников к Берлину, как правило, информация была неполной или задерживалась. В частности, КИ не заострял внимание на успехах воздушного моста, отчего Сталин решил дожидаться зимы, чтобы ослабить решимость летчиков воздушного моста и населения держаться до конца. Информация, поставляемая берлинской резидентурой КИ не развеивала сталинские иллюзии. Его вполне надежные источники часто не могли соперничать с французскими и британскими: в результате берлинская резидентура КИ больше полагалась на слухи и не могла представить документальные свидетельства.

Информация, получаемая БОБ ЦРУ считалась очень важной и влияла на решения США о Западном Берлине и Западной Германии. Доклады БОБ немедленно ложились на стол генерала Клея, от чьих взглядов зависели многие решения. Доклады БОБ о мерах безопасности и военных делах принималась Клеем близко к сердцу. Но где доказательства, что Советы или созданная в это время восточногерманская армия готовились к военному противостоянию?

Одним из первых результатов пережитого Западом страха из-за блокады стало подписание Североатлантического договора в Вашингтоне 4 апреля 1949 года, когда блокада еще продолжалась. Ограниченный военный контингент, представлявший эту первую версию НАТО, совсем не был похож на силы западного милитаризма, о которых КИ докладывал в Москву во время блокады. Только что народившиеся военные силы НАТО никак не могли запугать Москву, однако это было первым важным шагом. На их стремительное возмужание в последующие несколько лет, как ни странно, больше повлияла Москва, чем западные демократии.

Источник эпиграфа: Peter Sichel, interview, 14 Dec. 1993.

4. КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА: ПРЕДЛОГ ИЛИ ПРИЧИНА ПЕРЕВООРУЖЕНИЯ ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ?

После снятия блокады видимое возвращение к нормальным отношениям между четырьмя союзниками затруднило Западу работу по организации обороны Западной Европы. Противники ее перевооружения были еще весьма сильны, хотя западные союзники понимали, что без германского участия СССР выиграет в военной конфронтации в Европе. Корейская война драматически все изменила. Захват Южной Кореи северокорейской армией в июне 1950 года многие восприняли как прелюдию подобного же захвата Германии самим СССР или набирающим силу восточногерманскими вооруженными силами. Запад энергично стремился к расширению НАТО и включению Западной Германии в европейский оборонительный союз. Однако Сталин не располагал достаточной информацией о том, почему Запад жаждет защитить себя в случае возможного конфликта с Советами. До сих пор доклады КИ были недоступны историкам, занимающимся доказательствами германской «ремилитаризации», а теперь известно, что в них отсутствует упоминание о корейском конфликте. Исторические исследования о корейской войне, относящиеся ко времени после «холодной войны» и пытающиеся понять причину северокорейского вторжения, делают упор на взаимоотношения Сталина, Мао-Цзэдуна и Ким-Ир-Сена. Они почти не обращают внимание на неспособность Сталина просчитать резонанс от этого вторжения в Западной Европе и США. А ведь именно эта большая ошибочная оценка заложила фундамент стратегической конфронтации, лежавшей в основе «холодной войны» до самого ее конца^[191].

СОВЕТЫ РАДУЮТСЯ ВЕСТЯМ ОБ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ТРУДНОСТЯХ НА ЗАПАДЕ

Имея великолепные источники во французском правительстве, КИ был отлично информирован о ситуации в Западном Берлине после снятия блокады и введения новой западной марки. Особое внимание, уделяемое КИ экономическим вопросам, и регулярное направление докладов на эту тему в Москву отражают личную озабоченность Сталина проблемами мировой экономики и, в частности, германской экономики. Однако его интерес уходил корнями в «жесткий экономический детерминизм, лежавший в основе империализма большевиков», в который верили или делали вид, что верят, даже самые опытные советские дипломаты. Таким образом, большая часть донесений КИ о нормальных экономических недоразумениях между западными странами имела тенденцию преувеличивать эти «противоречия» и таким образом укреплять взгляды Сталина и его советников^[192].

Советы особенно интересовались Рурским районом, промышленным и добывающим центром, который сыграл очень важную роль для германского производства вооружений в обеих мировых войнах. 22 октября 1949 года берлинская резидентура КИ составила доклад о различных спорных вопросах, касающихся Рура, и об американских инвестициях, угрожавших местной инициативе. Американцы настаивали, например, на том, чтобы электрификация железных дорог была доверена частным, а не государственным фирмам. Этот и другие примеры влияния американского капитализма, как говорилось в докладе, побуждали некоторые западногерманские и европейские фирмы выступать против экспансии американского влияния в Европе. Доклад, по-видимому, основанный на достоверной информации, заканчивается нелепым прогнозом, мол, после окончания действия плана Маршалла в Соединенных Штатах начнется экономический кризис^[193].

29 августа 1949 года берлинская резидентура составила четырехстраничный доклад о тяжелом экономическом положении в Западной Германии после образования Федеративной республики. Отметив, что промышленность Западной Германии работает ниже уровня своих возможностей, автор доклада делает пессимистический анализ ситуации в Западной Германии летом 1949 года. Вероятно, доклад написан одним человеком, однако выраженные в нем взгляды, по-видимому, отражали информацию доступных, открытых изданий^[194]. Москва получила дополнительные сведения об экономических проблемах Запада в докладе берлинской резидентуры КИ от 20 октября 1949 года, в основе которого дискуссии между Норманом Коллисоном, координатором по Германии из Управления экономического сотрудничества, и Полем Хоффманом, координатором по Европе. Коллисон, судя по докладу, «привлек внимание к тяжелому экономическому положению в западных секторах Берлина и выразил мнение, что для спасения Берлина придется выделять систематическую и в достаточных количествах помощь Европейского фонда восстановления». Когда Хоффман возразил, Коллисон заявил, что «русские, чтобы осуществить свой план объединения всего Берлина с Восточной Германией, вновь установят блокаду зимой 1949—1950 годов». Однако на сей раз воздушный мост не спасет положение, и «если в этих обстоятельствах русские вновь предложат берлинцам еду и топливо, большинство на этот раз примет это предложение». Этот доклад, наверное, повеселил Сталина, ведь он-то прекрасно знал, что положение в СССР и на восточногерманских фермах не позволит Советам долго кормить Западный Берлин. Доклад был послан в Москву и широко распространен в советских кругах^[195].

23 октября 1949 года КИ распространил доклад, в котором говорилось об упадке в промышленности и увеличении безработицы в Западном Берлине — эти проблемы якобы возникли после введения западной марки и усилились за несколько последующих месяцев. В документе говорилось, что проблемы стали результатом решения западноберлинских властей возражать против восстановления «нормальных экономических отношений между западными секторами и советской оккупационной зоной, особенно в области добычи сырья». Дальше следовало: «Берлинская секция экономического совета Бизонии заявляет, что «в возникшей политической ситуации преимущества жизни в восточной зоне послужат стимулом для объединения Берлина с этой зоной». Согласно докладу, другой причиной безработицы было постепенное закрытие промышленных предприятий в Западном Берлине и частичный перевод их в Западную Германию. В заключение сказано, что «неизбежным результатом расхождения интересов западных держав и их германских протеже, несомненно, будет подчинение экономики западных секторов Берлина интересам американской монополии»^[196].

Негативный взгляд на западногерманскую экономику был подкреплен докладом о безработице в западных секторах. Распространенное КИ резюме (12 декабря) основывалось на ежемесячных отчетах с июля по октябрь берлинской секции экономического совета Бизонии. Замминистра иностранных дел Валериан Зорин в своей сопроводительной записке сетовал на то, «серьезные экономические трудности ускоряют процесс пролетаризации населения и уничтожение техников и ремесленников». В последнем параграфе он отметил, что о сути доклада Сталин и члены Политбюро проинформированы^[197]. Сталин получил доклад, где говорилось, что компания «Сименс» заинтересована в получении кредитов по плану Маршалла и обновлении довоенных зарубежных связей^[198].

ДОКЛАДЫ КИ ОСВЕЩАЮТ РАЗНОГЛАСИЯ ЗАПАДНЫХ СОЮЗНИКОВ

Советы стремились получить доказательства разногласий западных стран в отношении Германии. Шифрованная телеграмма из парижской резидентуры КИ, например, говорит о недовольстве французского коменданта Жана Ганева-ля заинтересованностью американцев и англичан в превращении Западного Берлина в двенадцатую землю Западной Германии и цитирует высказывания французского верховного комиссара Андре Франсуа-Понсе, имевшего намерение поговорить с Аденауэром на эту тему^[199]. У американцев и англичан были свои разногласия. Согласно сообщению московского КИ в берлинскую резидентуру КИ, «англичане полностью поддерживают американцев в вопросе восстановления германского империализма для борьбы с СССР, однако они в то же время боятся, что возрождение германской промышленности создаст опасного конкурента британской промышленности и сократит их экспортные возможности». Москва продолжала давить на берлинскую резидентуру КИ, ибо ей нужна была информация, которая помогла бы создать конфликт между соперничавшими капиталистическими странами.

Когда министры иностранных дел Соединенных Штатов, Великобритании и Франции встретились в Париже 9—10 ноября 1949 года для обсуждения германских проблем, КИ предоставил Сталину и членам Политбюро полный протокол переговоров — великолепный пример возможностей КИ добывать информацию. Шестистраничный сопроводительный доклад содержал анализ переговоров. Хотя «германский вопрос» был поставлен на повестку дня по инициативе Британии, пишет КИ, госсекретарь США Дин Ачесон играл лидирующую роль в дискуссиях. Он «настаивал на принятии самых далекоидущих решений, направленных на восстановление политического и военно-экономического потенциала Германии». Аналитики КИ писали: «Бевин поддерживал Ачесона во всех принципиальных вопросах, хотя его собственное выступление было более осторожным. Французский министр иностранных дел Робер Шуман пытался противостоять американскому давлению... однако в заключительной дискуссии согласился с позицией США по всем принципиальным вопросам»^[200].

КИ очень чутко относился к попыткам восстановить «военно-экономический потенциал Германии». Доклад берлинской резидентуры от 29 августа 1949 года, озаглавленный «О вопросах, обсуждаемых на конференциях генеральных штабов Западных держав во Франкфурте-на-Майне», соединяет решительно просоветскую и антиамериканскую точки зрения нескольких источников. Этот доклад, возможно, подготовленный источниками КПГ в Западной Германии, был прочитан самыми влиятельными советскими деятелями, причастными к принятию решений. В нем говорилось, что западногерманский Совет земель противостоит планам ввести Западную Германию в европейскую оборону без консультаций с ним. Многие источники считали, что причиной лихорадочной спешки американских политиков была атомная бомба, которая вот-вот должна была появиться в СССР. В заключение было сказано, что немцы против перевооружения из-за воспоминаний о диких бомбежках союзников во время войны. Авторы доклада были уверены, что сопротивление будет зависеть от того, как «пролетариат и его партия смогут помешать Западной Германии трансформироваться в оплот фашизма и антикоммунизма»^[201].

Из общего содержания докладов КИ об экономических проблемах Запада и разногласиях западных союзников в этот период Сталин должен был сделать вывод, что у него есть хороший шанс упрочить советское положение в Германии. В начале 1950 года в ФРГ были отменены карточки, однако экономические проблемы оставались. Разногласия союзников насчет своих отношений с западногерманским государством были у всех на уме, и это было главным. Корейская политическая ситуация почти ничего не значила для европейцев. 21 марта Аденауэр предложил экономический союз Франции и Германии, и в мае министр иностранных дел Франции Шуман сделал предложение — объединить французскую и германскую угледобывающую и сталелитейную промышленности под общим руководством.

Понимая, что Франция останется ключевой фигурой в определении положения Западной Германии в послевоенной Европе, КИ всеми силами добывал информацию о взглядах лидеров Франции на Германию. В середине июня источник КИ изложил свой разговор с Жаном Моннэ, Генеральным комиссаром французского плана, в котором Моннэ сказал, что «надо винить американскую «атомную дипломатию» за ухудшение положения в Германии», однако еще не слишком поздно «возвратиться к четырехстороннему контролю над Германией». Моннэ продолжал: «Если нельзя договориться с русскими, Франции необходимо принять предложение Аденауэра о франко-германском экономическом союзе, несмотря на всю его рискованность». Моннэ подчеркнул, что «безопасность Франции ни в коей мере не обеспечена Атлантическим пактом, потому что у американцев [в Европе] всего две дивизии. Что до американского вооружения, то Франция примет его, но тихо, и не только из-за того, что СССР испугается, но поднимать шум означало бы играть на руку французским коммунистам»^[202].

Приведенное высказывание Моннэ о том, что у американцев всего две дивизии в Европе, было не совсем точным, однако оно отражало неблагоприятное соотношение сил укреплявшегося союза НАТО и Советов. В 1949—1950 годах «Советский Союз был представлен в Восточной Европе примерно тридцатью дивизиями. У американцев были три с половиной дивизии, у англичан — две с половиной, рассеянные по Германии для выполнения оккупационных и полицейских обязанностей. Французские вооруженные силы составляли менее полудюжины плохо вооруженных дивизий. Страны Бенилюкса [Бельгия, Нидерланды и Люксембург] могли, наверно, собрать еще столько же»^[203]. Казалось невероятным, чтобы западные страны, даже получив вновь выделенные фонды конгресса США, могли изменить соотношение сил в свою пользу. Единственно возможным способом противостоять военной машине СССР было перевооружить Западную Германию. Однако когда начальники штабов заявили 5 мая 1950 года, что «соответствующее и быстрое вооружение Германии имеет чрезвычайно важное значение для защиты Западной Европы против СССР», не было заметно спешки поддержать эту позицию в самом правительстве США^[204].

СЕВЕРНАЯ КОРЕЯ ВТОРГАЕТСЯ В ЮЖНУЮ КОРЕЮ

Вторжение Народной армии Северной Кореи в Южную Корею 25 июня 1950 года привело в шок политиков и военных по обе стороны Атлантического океана. После 1950 года было много споров о причинах корейской войны и почему так гневно реагировали США, после того как они (США) заявили, что Корея находится вне границ их обороны. Историки последнего времени, изучив действия Советов, приведшие к нападению, сделали вывод, что Ким-Ир-Сен был подстрекателем. Очевидно, Ким уговорил Сталина оказать ему необходимую поддержку для вторжения на юг после того, как Сталин убедился, зная заявления американских деятелей, «что Соединенные Штаты не вмешаются». Со своей стороны, Сталин, наверняка, был под влиянием того, что Мао поддержал предложение Кима^[205]. Но даже если вторжение было совершено по инициативе Ким-Ир-Сена или из-за пассивности Сталина, его бы не было без санкции СССР, принимая во внимание множество связанных с этим тяжелейших проблем тылового обеспечения^[206]. Влияние этого нападения на Соединенные Штаты и их европейских союзников повлекло далеко идущие последствия в отношении Германии, и в конечном счете привело к американской политике «холодной войны» в Европе.

Даже Дин Ачесон, автор речи 12 января 1950 года, в которой сказал, что Южная Корея находится вне оборонительных границ США, заявил, что нападение Северной Кореи стало «откровенным, ни с чем не сравнимым вызовом нашей международно признанной позиции как защитников Южной Кореи»^[207]. Реакция Европы на нападение была еще более резкой^[208]. Ни один ответственный политик западного альянса не ожидал, что Советы будут угрожать послевоенному устройству военной конфронтацией. Вызов, сделанный в Южной Корее местными войсками, обученными и вооруженными Советской армией, предполагал нечто подобное и в Германии — хотя, как указывал Эйзенхауэр, «использование восточногерманских войск по корейской модели будет означать почти открытое объявление войны... Это потому, что... [советские] войска сейчас оккупировали Восточную Германию и реально контролируют эту территорию»^[209].

Могли бы восточногерманские войска собственными силами вторгнуться в Западную Германию в 1950 году? Наверное, нет. Как мы указывали, когда говорили о блокаде, создание восточногерманской армии по модели Народной армии Северной Кореи заняло бы несколько лет. Советы начали работать с корейской армией в начале 1946 года под прикрытием бюро школ подготовки офицеров безопасности в рамках Управления внутренних дел. Военачальники для северокорейской армии были набраны из корейцев, которые служили в китайских коммунистических войсках или жили в Советском Союзе, насильно вывезенные в 30-х годах подальше от границы в Среднюю Азию. Многие из этих людей и их детей служили в Советской армии во время войны и свободно говорили по-корейски и по-русски. Кроме них, были еще советские советники и инструкторы из оккупационных войск. В отличие от китайской коммунистической армии в Манчжурии, которой приходилось воевать захваченным японским оружием, отданным ей Советами, корейцы получили новое вооружение^[210].

Из-за эффективного прикрытия «тренировочных школ» западным разведкам трудно было определить их боевые приказы. Однако к середине 1947 года Запад уже знал о двух стрелковых дивизиях и, по крайней мере, об одной (возможно, двух) независимой смешанной бригаде — это были как бы запасные кадры для дополнительных дивизий. Советские офицеры продолжали обучать корейцев, делая это на всех уровнях. Например, они наблюдали за штабными операциями и давали инструкции во время комбинированных армейских операций. К концу 1947 года фиговый листочек, прикрывавший «школы», совсем истончился, появились дезертиры, рассказывавшие западным агентам о частях Народной армии. Однако лишь в феврале 1948 года все узнали о ее существовании, когда она вдруг возникла как будто из ничего в форме по советскому образцу^[211]. Танки начали появляться в Корее в начале 1948 года, а в 1948—1949 годах формировалась армия, которая обрела свой вид для атаки в июне 1950 года. В это время у Народной армии было по меньшей мере восемь стрелковых дивизий и одна танковая бригада, укомплектованная советскими танками Т-34^[212].

СОВЕТЫ СОЗДАЮТ ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИЕ ВОЕНИЗИРОВАННЫЕ СИЛЫ

Теперь нам известно, что восточногерманские соединения не имели возможности предпринять независимые действия, сравнимые с действиями северных корейцев, даже против небольшой окруженной территории Западного Берлина. Однако в то время параллели, возникшие между двумя послевоенными оккупационными режимами Советов, испугали западных союзников. Когда верховные комиссары союзников встретились с Аденауэром сразу после нападения Северной Кореи, западногерманский канцлер выразил надежду, что «были сделаны приготовления для обеспечения стабильности на случай нападения Volkspolizei»^[213].

Volkspolizei, о которой говорил Аденауэр, это так называная полиция быстрого реагирования (Bereitschaftspolizei) под началом Восточногерманской центральной администрации по внутренним делам (Deutsche Verwaltung des Intern), которая была создана в советской зоне в 1948 году. Поначалу моральное состояние этих частей было невысоким, и, как предсказывали некоторые источники, они не были готовы играть активную роль в Западном Берлине во время блокады. Однако в 1949 году дисциплина в них улучшилась, когда администрация объединила их в рамках Управления подготовки, — это было прикрытием для военизированной секции Центральной администрации по внутренним делам. Нечто похожее происходило в Корее во время создания северокорейской Народной армии. Несмотря на многочисленные донесения западных разведок о поставке Советами вооружения этим соединениям и участии Советов в полевых учебных операциях, в конце 1949 года западные союзники пришли к выводу, что «Быстрая» полиция — или Казарменная полиция (Kasernierte Volkspolizei) — все еще не проявила себя и ее надежность не проверена»^[214].

К концу 1951 года внешняя разведка КИ была передана МГБ. В докладах МГБ, которые, подобно докладам и донесениям КИ, никогда прежде не предоставлялись западным исследователям, сообщается, что в 1952 году Казарменная полиция стала получать в значительных количествах оружие из СССР. Очевидно, Москва была озабочена, как войска примут советские транспорты с оружием, и МГБ затребовало сведения о настроениях в войсках, потому что «оно могло определить возможность военного сотрудничества в защите безопасности ГДР и СССР». Именно тогда был подготовлен доклад для Сталина и членов Политбюро (24 июня 1952 г.), согласно которому «подавляющее большинство резервно-казарменной полиции отнеслось положительно к получению советского оружия. Во многих частях заметно укрепилась дисциплина, в лучшую сторону изменилось отношение к своим обязанностям». Многие считали, что должны продлить сроки службы после получения советского оружия. Но в том же докладе сказано, что на меры ГДР «по вооружению полиции население чаще всего реагирует негативно»^[215].

Общественная поддержка была слабой и наблюдалась значительная оппозиция. К сожалению, реальный объем поставок оружия СССР в Восточную Германию не всегда документирован, а активные антивоенные настроения в ГДР не отражены в западных донесениях. Например, в докладе ЦРУ (Office of Reports and Estimates), посланном президенту США 21 августа 1950 года, сказано, что «до сих пор все вооружение полиция... получала из захваченных германских складов. В марте 1950 г., однако, она стала тайно получать советское вооружение, включая танки». Более того, в докладе указывается, что низкий моральный уровень в этих полицейских частях, которые, как считалось, активно выступали против участия в операциях за пределами ГДР, по-видимому, укрепился, благодаря успехам Северной Кореи. В любом случае, в сентябре 1950 года этот же отдел ЦРУ предсказал, что такие военизированные образования будут «представлять потенциальную угрозу Западной Германии и непосредственную угрозу Западному Берлину»^[216]. Аденауэр постоянно обсуждал с американскими официальными лицами возможность нападения народной полиции летом 1950 года, когда немцы, следя за отходом американских войск к линии Пусана, убедились в собственной уязвимости.

Продвижение северокорейских войск в Южной Корее в июле 1950 года было быстрым и драматичным. Был ли страх, который испытывали западные столицы по отношению к возможности вооруженного нападения на Западную Германию обоснован — не суть важно. Важно то, что этот страх существовал, и он тотчас сказался в незамедлительной постановке вопроса о роли Западной Германии в обороне Европы. Газеты в Западной Германии и Западном Берлине пестрели заголовками типа «Война в Корее», «Коммунисты из Северной Кореи вторглись в Южную Корею», которые становились все более зловещими по мере того, как Народная армия Северной Кореи продвигалась вперед, одолевая слабое сопротивление южан^[217]. Информационные источники Восточной Германии сообщали о нападении «марионеточного режима» Южной Кореи под руководством американских «империалистов» на Корейскую Народно-Демократическую Республику, но это лишь раздражало западных берлинцев, привыкших расшифровывать коммунистическую терминологию.

Дин Ачесон, который еще 5 июня 1950 года заявил о продолжении американской политики демилитаризации Германии, признал, что «быстро перешел к поддержке участия Германии в обороне Европы». Мысль о том, что это участие решится со временем само собой, была отброшена ситуацией в Корее^[218]. После нападения Северной Кореи США выделили дополнительно двадцать восемь миллиардов долларов на оборонные нужды, увеличился призыв в армию, количество американских дивизий тоже увеличилось до восемнадцати, из которых четыре в 1951 году должны были быть отправлены в Европу^[219].

В ДОКЛАДАХ КИ НЕ УПОМИНАЕТСЯ КОРЕЯ

Доклады КИ продолжают отражать озабоченность СССР попытками союзников побудить другие страны признать независимую Западную Германию, а также большую обеспокоенность по поводу «германской ремилитаризации». Однако нет никакого упоминания о корейском конфликте и о том, что заставило западных союзников внезапно начать перевооружение Германии. Например, КИ писал о том, что называлось «серией тайных встреч американских и английских представителей из Западной Германии в Висбадене и Бад-Наугейме в середине августа». Как сказано в докладе, на этих встречах была признана необходимость «создания к концу 1950 года западногерманской армии под названием «федеральная полиция» численностью в 200 тысяч человек». Также было решено, что «назначение немецких генералов на командные посты будет происходить только по рекомендации американцев». После одобрения этого решения «верховный комиссар США Джон Макклой пригласил Аденауэра посетить его, чтобы обсудить детали декларации, подготовленной Аденауэром по вопросу ремилитаризации. Таким образом, текст официальной декларации Аденауэра от 18 августа был заранее согласован с американцами»^[220].

Как известно из доклада Макклоя, он согласился с Аденауэром, что к 1951 году восточногерманская военизированная полиция будет достаточно обучена и может представлять серьезную опасность. Чтобы ответить на этот вызов, канцлер предложил подготовить и вооружить 150 тысяч добровольцев. В то время, как информация Макклоя о восточногерманской полиции не очень отличалась от информации Аденауэра, он все же ставил под сомнение правильность аденауэровского «суждения, что используя народную полицию для атаки по корейскому образцу Советы полагают, что смогут избежать всеобщей войны»^[221]. В докладе Мак-клоя о переговорах с Аденауэром есть еще несколько упоминаний о конфликте в Корее и его отношении к европейской безопасности. Эти замечания не вошли в доклады КИ.

Отсутствие в архивных документах СВР докладов КИ о реакции Запада на северокорейское вторжение примечательно, если помнить о двух советских ключевых источниках — Гае Берджесе и Дональде Маклине, которые к началу военного конфликта служили в министерстве иностранных дел Британии. На самом деле, как указывал Юрий Модин в «Mes camarades de Cambridge», эти два агента были «сверхактивны» по состоянию на 25 июня 1950 года^[222]. Негативные последствия корейской войны для советской политики в Германии просто-напросто не обсуждались в официальных московских кругах. Никто ничего не посмел написать, ведь все отлично знали, что решение позволить северным корейцам пойти в наступление принимал сам Сталин. Любые разговоры о просчете вождя, имевшем колоссальные последствия в Германии и Европе, если и велись советскими людьми, то шепотом^[223].

Едва Китай вступил в войну, войска ООН снова перешли к обороне, и КИ сообщил, что «6 ноября 1950 года в преддверии дебатов по общим политическим вопросам в бундестаге Макклой принял Аденауэра и представителей Социал-демократической партии..; Во время беседы Макклой заявил, что если бундестаг выскажется против ремилитаризации, то в Западную Германию прекратятся поставки, предусмотренные планом Маршалла». В то же время Макклой дал понять, что в случае «одобрения ремилитаризации от 40 до 60 процентов дополнительных поступлений будет направлено в те секторы западногерманской промышленности, которая будет заниматься производством военных материалов». Вторая часть доклада КИ примечательна своим необъяснимым — очевидно, незамеченным — упоминанием о «событиях в Корее». Основываясь на личных беседах с американскими официальными лицами в Бонне, источник упоминает о планах Макклоя, касающихся «срочных мер... в случае ухудшения положения в Германии в связи с корейскими событиями». В планах якобы предусматривалась, помимо всего прочего, эвакуация гражданских сотрудников на левый берег Рейна^[224]. Этот доклад не был вручен соответствующим московским лицам КИ до 4 января 1951 года. Для сравнения. Госдепартамент США замечает, что хотя Мак-клой обедал с Аденауэром 6 ноября 1950 года, беседа с лидером Социал-демократической партии Шумахером состоялась позднее, но в тот же день и отдельно. Единственное упоминание о Корее было сделано Аденауэром, «выразившим озабоченность, что неожиданный поворот событий в Корее (вероятно, вступление в войну китайских сил) может задержать направление дополнительных американских войск»^[225].

И опять в советских архивах нет никаких свидетельств о донесениях Маклина или Берджесса по этому критическому вопросу. Когда британский премьер-министр Клемент Эттли посетил в начале декабря 1950 года Вашингтон, дабы выразить озабоченность намерением США использовать атомную бомбу и этим остановить китайцев, Модин заявляет, будто Маклин снабдил Москву подробным отчетом о результатах визита, включая поддержку Эттли и министра иностранных дел Бевина, ремилитаризации Германии. Непохоже, чтобы Маклин, не упускавший ничего из того, что считал агрессивностью американской политики, не доложил о германской части переговоров Трумэна—Эттли. Если эти доклады существовали и сохранились, архив СВР их не предоставил или не смог рассекретить^[226].

ОБЪЕДИНЕНИЕ? СОВЕТЫ И СЕПГ ПРОБУЮТ ДРУГОЙ ПУТЬ

1 декабря 1950 года премьер-министр ГДР Отто Гротеволь обратился с письмом к западногерманскому правительству, призывая к всенародному обсуждению «общегерманских выборов». В национальной разведывательной оценке ЦРУ сообщало 27 декабря, что эта акция была частью более широкого советского плана «остановить или замедлить перевооружение Германии и получить выгоду из конфликтов, которые этот вопрос породил в западных странах, то есть обрести твердую почву под ногами и сделать первый шаг на пути объединения Германии под контролем СССР». Попросту говоря, письмо Гротеволя должно было воодушевить Восточную и Западную Германии на объединение^[227].

Уловка Сталина заставила призадуматься западных союзников. На «тайной сессии» Совета верховных комиссаров, состоявшейся в Берлине 7 декабря 1950 года, присутствующим пришлось «согласиться, что после китайских успехов в Корее, отражая настроения некоторых групп населения в Западной Германии, предлагалось внимательно перечитать письмо Гротеволя и не отвергать его с ходу»^[228]. Подобные призывы можно было слышать в течение всего 1951 года. Однако это не замедлило движения Западной Германии к полноправному членству в европейском сообществе. Западные союзники в конце концов разгадали замысел Советов усугубить рознь между ними. Пожалуй, верховный комиссар США Макклой правильно сказал, что «чем явственнее интеграция Западной Германии в свободный мир... тем больше готовности к согласию у коммунистов относительно условий объединения»^[229].

ПЕРЕВООРУЖЕНИЕ ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ ПРОДОЛЖАЕТСЯ: СОВЕТСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

В начале 1951 года Северная Корея и ее китайский коммунистический союзник заняли Сеул, столицу Южной Кореи. 14 марта войска ООН освободили ее, и их противники отошли к северу, на бывшую границу (38-я параллель). 23 июня Яков Малик, советский делегат на сессии ООН, предложил прекратить огонь. 10 июля начались переговоры о перемирии. Несмотря на продолжавшиеся бои, фронт стабилизировался.

Движение Западной Германии в сторону включения в оборону Европы и экономического партнерства с западноевропейскими соседями, ускоренное корейским конфликтом, продолжалось. В это время КИ проделал отличную работу по информированию советских руководителей о том, что происходит в Западной Германии, разве что он все еще игнорировал роль корейского конфликта в стимулировании этих процессов. КИ продолжал аккуратно информировать руководство страны о западной реакции на дипломатические и торговые инициативы Советов и Восточной Германии, которые Советы предприняли, чтобы разделить западных союзников по проблеме сроков и условий вклада Западной Германии в европейскую оборону.

Цели СССР в Германии оставались прежними. По оценке ЦРУ от 1 февраля 1951 года, «конечная цель» СССР — распространить свой контроль на всю Германию. Его текущей целью было подорвать ФРГ, предотвратить ее перевооруже-ниє, не допустить ее политический, экономический и военный союз с западными державами. Что до Восточной Германии, то Советы «будут и дальше укреплять коммунистический контроль в ГДР, эксплуатировать ее экономический потенциал, развивать ее военный потенциал и вооруженные силы, чтобы в дальнейшем интегрировать ГДР в советскую орбиту влияния». Москва будет продолжать использовать Берлин как способ давления и искать пути изгнания западных держав из Берлина, чтобы он стал единым городом, сначала столицей ГДР, а потом и объединенной Германии^[230].

Далее в докладе говорится, что Советы попытаются сорвать перевооружение Западной Германии, «не прибегая к военным методам». Но если эта тактика не даст положительных результатов и Западная Германия станет частью сильной с военной точки зрения западной коалиции, СССР «будет рассматривать появление этой новой силовой ситуации в Европе как барьер на пути его европейских амбиций и, возможно, как угрозу советской сфере интересов... и решится на военные действия в наиболее благоприятный для себя момент и наиболее благоприятном для себе месте». Согласно оценке ЦРУ, Советы были способны на риск развязывания новой мировой войны, чтобы противостоять западным союзникам в Германии. Другая возможность состояла в том, что Москва могла воспользоваться моментом до того, как перевооружение «достигнет опасных для Кремля размеров» для того, чтобы улучшить свое военное положение и «снова попытаться остановить прогресс, достигнутый Западом»^[231] .

Мороз по коже идет, когда понимаешь, что в этот период таких угроз миру, стереотипы и преувеличения о Западе в докладах КИ усиливали непонимание, причиной которого было нежелание Сталина слышать о Южной Корее. Доклад, составленный в начале января, с цитатами из высказываний бывшего западногерманского генерала Франца Хальдера, был распространен КИ, например, среди советских, чехословацких и польских государственных деятелей. Хальдер объяснял свой план — создание западногерманской армии численностью от 100 000 до 150 000 человек, которые должны стать частью «объединенных европейских вооруженных сил». В частной беседе в ноябре Хальдер, как говорилось в докладе, утверждал, что «ремилитаризация Западной Германии не будет ограничена несколькими дивизиями. В будущем эти дивизии станут основой полноценной западногерманской армии». Хальдер развил свою мысль, утверждая, что «он не думает, будто политики США ожидают нападения со стороны Советского Союза на Западную Европу, но сами систематически готовятся к агрессии».

Вот так, московский КИ предпочел «очевидно сомнительные» донесения от «немецких друзей» Хальдера, которые «преувеличивали темп ремилитаризации и неточно характеризовали политические взгляды западных стран в отношении поставленного вопроса». Но КИ считал возможным, что Хальдер по какой-то причине «сделал подобные заявления информатору, но возможно и то, что информатор не говорит правду [является дезинформатором]»^[232]. Здесь мы имеем дело с уникальной возможностью взглянуть на внутреннюю работу КИ, на то,как его офицеры решали проблему составления и рассылки докладов политическому руководству.

Другой доклад КИ о германской «ремилитаризации» этого периода, по-видимому, соответствовал советским представлениям об отношениях между западными странами и правительством Аденауэра. Позиции главных участников сильно искажены или даны в карикатурном виде: в этих сценариях американцы, при поддержке англичан, продолжали настаивать на ремилитаризации Западной Германии вопреки протестам населения Западной Германии. Франция как будто протестовала, но тем не менее предложила включить западногерманскую армию в европейскую по так называемому плану Плевена. В то же время Аденауэр был обрисован как ловкий политик, который видел в перевооружении возможность для ФРГ добиться независимости на благоприятных условиях.

Тон и содержание этих докладов КИ, посылаемых Сталину и членам Политбюро, ясно отражали образ мыслей идеологически подготовленных источников. Даже люди, сотрудничавшие на основе материальных соображений, писали, в основном, то, что от них хотели получить офицеры разведки. В любом случае, донесения обрабатывались офицерами, которые были отлично подготовлены и имели опыт. Поэтому окончательный вариант уже отличала стилистическая гладкость.

Еще один пример работы КИ. В январе 1951 года генерал Эйзенхауэр во время своего первого посещения объектов НАТО останавился во Франкфурте-на-Майне (Западная Германия)^[233]. Утром 22 января Эйзенхауэр посетил штабы частей расквартированных в американской зоне. После переговоров с западными верховными комиссарами у него осталось немного времени для встречи с «немецкими лидерами» на приеме, устроенном Джоном Макклоем. Согласно докладу государственного департамента, Эйзенхауэр на приеме и в публичном заявлении перед отъездом сделал ударение на разнице между «германским солдатом и офицером и Гитлером», то есть сделал символический жест, дабы успокоить раненые чувства, оставшиеся после войны^[234].

В докладе КИ, полученном в «правительственных и военных кругах Бонна» и отправленном Сталину и членам Политбюро 7—8 февраля, встреча получила другое освещение. Основу доклада составлял отчет Аденауэра о своих «переговорах» с Эйзенхауэром, представленный позднее на «заседании правительства Бонна». Похоже, информация отражала замысел Аденауэра, которому хотелось изобразить, будто немцы требовали и получали равный статус в европейских планах обороны. Например, когда Эйзенхауэр якобы спросил, что нужно для преодоления нежелания части западных немцев «участвовать в обороне Западной Европы», Аденауэр ответил: «Для этого Западной Германии должен быть предоставлен полный суверенитет в политических и военных вопросах». В ответ на заявление Эйзенхауэра о том, что «германскими вооруженными силами должны командовать надежные люди», Аденауэр указал на своих военных советников Адольфа Хойзингера и Ганса Шпайделя, находившихся в оппозиции к Гитлеру. Признавая свою ошибку, когда он в 1945 году причислил всех немцев к нацистам, Эйзенхауэр, как говорилось в донесении, убедился во время своего визита, что оборона Западной Европы невозможна без участия Западной Германии. В заключение приводится высказывание Аденауэра о том, что заместитель председателя Социал-демократической партии присутствовал на переговорах с Эйзенхауэром и «защищал ту же политическую позицию, что и Аденауэр»^[235]. Учитывая краткость встречи Эйзенхауэра с немецкими лидерами, ссылка на его тем не менее продолжительные беседы кажутся несколько расширенными. Более того, описанные источником КИ попытки Аденауэра продемонстрировать важность участия немцев в оборонительных планах союзников, похоже, на самом деле несколько преждевременно рисовали картину близких отношений американской и западногерманской Военных администраций.

Сталин наверняка был в курсе и трудностей и успехов Запада в деле интеграции Западной Германии в оборонительную стратегию для Западной Европы. 9 января КИ, например, докладывает о недовольстве Аденауэра результатами заседания совета НАТО в Брюсселе в декабре 1950 года. Этот доклад документально подтверждает реакцию Аденауэра на руководящие указания, которые перед заседанием в Брюсселе были даны ему верховным комиссаром Маккло-ем, считавшим, что Западная Германия должна принять решения совета и продолжать настаивать на перевооружении^[236]. Эти доклады берлинского КИ, пусть в большинстве своем и не основывавшиеся на реальных документах, все же отражали вопросы, которые в большинстве рассматривались как совершенно секретные госдепартаментом США и верховным комиссаром США в Германии и посольствах США в западноевропейских столицах. Объем докладов КИ показывает, что берлинская резидентура была гораздо лучше информирована о важных переговорах западных стран, чем БОБ — о подобной деятельности Москвы и Восточного Берлина.

КИ использовал все свои различные агентурные каналы в Европе, дабы следить за каждым шагом западногерманского канцлера Аденауэра в 1951 году. Перед нами уникальная картина того, как использовались источники во французской разведке, чтобы получить подробный отчет о июльском визите Аденауэра в Рим, включая аудиенцию у папы. Особый интерес для французов в то время представляла совместная позиция Аденауэра и итальянского премьер-министра Альчиде де Гаспери о поддержке американской политики в отношении «объединенной Европы»^[237]. Этот доклад не вышел из стен КИ до конца сентября, возможно, потому что источники во французской разведке передали донесения в советскую разведку только после того, как представили его заинтересованным службам Франции.

КИ продолжал информировать Сталина об отношении западногерманской Социал-демократической партии к ключевым вопросам западногерманской внешней и внутренней политики. Очевидно, Советы не теряли надежду на то, что группа членов СДПГ поддержит советскую политику. В конце июля 1951 года КИ распространил подробный доклад о переговорах, происходивших двумя месяцами раньше, между британским министром иностранных дел Гербертом С. Моррисоном, Куртом Шумахером и другими лидерами СДПГ. Согласно доклада, Моррисон выразил общую поддержку позиции, занятой СДПГ, в отношении внешней и внутренней политики, но предупредил партийных лидеров, что британское правительство «тесно сотрудничает с США в укреплении «безопасности Европы» и в связи с этим оно заинтересовано в ремилитаризации Западной Германии». По тону и содержанию доклада ясно, что источник не служил в британской разведке, а был членом СДПГ, участвовавшим в переговорах^[238].

11—12 августа 1951 года информационное управление КИ подготовило обзор парижских переговоров о «европейской армии». Содержание обзора еще раз убеждает в том, что большая часть информации об оборонной программе Европы поступала из французских источников. В сопроводительной записке КИ объясняет Сталину и членам Политбюро позиции основных участников переговоров, подчеркивая, что «главное разногласие» было между Францией и Западной Германией в вопросе о «политическом и военном равенстве в рамках «европейской армии». Хотя большая часть информации, касающейся германской стороны, основана на «слухах», описание французской позиции основано на aide-memoire, посланном французским министерством иностранных дел Андре Франсуа-Понсе, французскому верховному комиссару в Германии^[239].

Подробности военного сотрудничества Западной Германии и западных союзников имели первостепенное значение для КИ, но Советы интересовала также информация о будущей интегрированной экономике Западной Европы, включающей ФРГ. 13 июля 1951 года КИ передал Сталину и членам Политбюро русский перевод беседы Аденауэра и Франсуа-Понсе. Аденауэр говорил о статусе законодательного акта по плану Шумана и был убежден, что он будет принят. Однако мнения разошлись по вопросу о вкладе Западной Германии в европейскую армию, и Аденауэр отрицал значительность и распространенность в Западной Германии мнения «нейтралитетного движения», известного как «без нас» (ohne uns). Когда Франсуа-Понсе поставил под сомнение уверенность Аденауэра в том, что тот сможет убедить лидера СДПГ Шумахера поддержать его точку зрения на перевооружение, «Аденауэр рассказал, что Шумахер был капо в концентрационном лагере, и ему это известно от непосредственного свидетеля, бывшего заключенного». Так как Шумахер боялся быть скомпрометированным, то «избегал встреч с людьми, сидевшими в том же лагере». Для КИ эта информация была, видимо, очень закрытой, поэтому не была передана восточноевропейским союзникам, как было сделано с донесениями из боннских источников^[240].

В ноябре 1950 года Советы предприняли дипломатическую акцию в рамках кампании по осложнению участия Западной Германии в европейской армии, направив предложение в Совет министров иностранных дел о встрече «по вопросу выполнения решений Потсдамской конференции, касающихся демилитаризации Германии». Из-за внутренних политических проблем, о которых Советы были отлично осведомлены, благодаря КИ, ни Франция, ни Великобритания не могли отказаться от встречи, несмотря на то, что почти не надеялись на достижение приемлемого результата. Обмен нотами показал, что их позиции в отношении Германии совершенно разные, тем не менее четыре страны согласились провести «предварительные переговоры», чтобы определить полезность встречи министров иностранных дел. В июне 1951 года переговоры были прерваны.

Доклад КИ об этих предварительных переговорах отражает пристальный интерес советских руководителей к малейшим разногласиям во взглядах внутри СДПГ на позицию четырех держав по германскому вопросу. Доклад от 5 мая 1951 года излагает взгляды Герберта Венера, одного из лидеров СДПГ и председателя комитета бундестага по общегерманским вопросам. Однако в докладе, прочитанном Сталиным и членами Политбюро, не сказано, кому Венер излагал приписываемые ему взгляды. После рассуждений на тему о причинах созыва сессии совета министров иностранных дел и комментариев по поводу визита в Вашингтон Эттли Шумана, как реакции на желание мира «уставших от войны» англичан и французов, Венер утверждал, что «СДПГ предпочтет провал Совета министров иностранных дел решению нейтрализовать Германию. Советская версия нейтралитета приведет Германию под советский контроль». В заключение Венер говорит: «Если бы западные державы смогли заставить Советы отдать Восточную Германию в качестве платы за отказ от ремилитаризации Западной Германии, они добились бы большого успеха в «холодной войне»^[241]. Сравните это заявление о «нейтрализации» с заявлением лидера СДПГ Курта Шумахера, председателя Исполнительного Комитета СДПГ, на переговорах с Макклоем по тому же вопросу. Шумахер заявил: «Если Советы предложат действительно свободные выборы при условии отказа от вооружения и присоединения Германии к региональным оборонительным группам, я думаю, мы согласимся и доверимся германской демократии, способной защитить себя от неизбежного проникновения коммунистов, с помощью которых Советы хотели бы подчинить себе правительство». Разногласия во взглядах лидеров СДПГ представляли собой непреходящий интерес для Сталина^[242].

Весной и летом 1951 года, пока шли трудные переговоры о роли Западной Германии в оборонительной и экономической системе Европы, Советы дополнили свои дипломатические отвлекающие маневры попытками манипулировать межзональной торговлей. Целью Советов было устранить Западный Берлин как посредника между Восточной и Западной Германиями и транспортную развязку на пути промышленных товаров. 24 июля КИ доложил о директиве государственного департамента от 18 июня «оккупационным властям в Западной Германии» готовиться к возможному возобновлению блокады^[243]. 6 июля Питер Сичел, начальник БОБ, высказался об опасности новой блокады в докладе директору ЦРУ. После перечисления проблем, связанных с внутризональной торговлей, Сичел обратил внимание на действия Советов, которые могли быть расценены как «подготовка почвы для новой блокады». Он отметил, что южная железная дорога будет восстановлена к 1 августа, и она позволит отменить все перевозки через Западный Берлин, заменив их объездными маршрутами». Автобан Западный Берлин—Хельмштедт вдоль границы английской зоны в Западной Германии не был достроен, и в результате «треть автобана однополосная». Был также план прорыть канал, минуя Западный Берлин — устраняя тем самым эффективную контрмеру союзников, угрожавших баржевому сообщению советской зоны в английском секторе».

Сичел также объяснял, что успешный воздушный мост для поддержания Западного Берлина потребует намного больше самолетов и грузов, чем в 1948—1949 годах (12 тысяч тонн ежедневно для промышленно развитого города в сравнении с ввозом 5 тысяч тонн и вывозом 2—3 тысяч тонн для поддержания сниженного уровня жизни в 1948—1949 годах). Топлива, имеющегося на складах, хватит на 157 дней, а продовольствия — на 149 дней. Увеличение потребности в топливе было связано с интегрированием Западного Берлина в западногерманскую экономику. Если, например, перестанет работать электрическая промышленность (наиболее крупная в Западном Берлине), то пострадают и Западный Берлин, и Западная Германия. Кроме того, за последние несколько месяцев настроение западных берлинцев упало, ибо люди пришли к пониманию отсутствия перспектив «улучшения политического и экономического положения». Положение «ухудшалось из-за расширения пропасти между [западноберлинским мэром Эрнстом] Рейтером и ФРГ». В качестве дополнения Сичел включил доклад БОБ о Совещании СЕПГ 6 июня 1951 года, на котором Хайнрих Рау, председатель комитета государственного планирования ГДР, заявил, что было принято решение прекратить сообщение Западного Берлина с Западной Германией^[244].

Несмотря на то, что Советы осознавали потребности Восточной Германии в межзональной торговле, сами они подрывали ее в 1951 году, отрезая Западный Берлин от Западной Германии. КИ получил донесение от своего источника в окружении западноберлинского сенатора Фридриха Хааса, который поддерживал точку зрения СССР и делал комментарии по поводу ухудшающегося политического и экономического положения Западного Берлина. В деталях его взгляды были несколько сумбурными, однако он подтверждал имеющиеся в Западном Берлине проблемы с настроением жителей. Хаас как будто сказал, например, что «Рейтер и американцы хотят увеличить количество американских войск в Берлине, но городу это не под силу... Так как экономика слабеет, исчезают счета в банках и продолжается утечка капиталов и промышленных предприятий». Берлинцы, как сказано в докладе, верят, что их город «может выдерживать благодаря речам и обещаниям Рейтера, пока русские не наложили на них запрет, но как только положение станет серьезным, держаться будет невозможно»^[245]. Такие доклады КИ, наверное, подтверждали, что дипломатические маневры Советов приносят плоды: встреча совета министров иностранных дел, атаки на роль Западного Берлина в межзональной торговле успешно вносили смуту в отношения западных союзников и деморализовывали их.

Так как и ФРГ и ГДР стояли за собственные варианты законов в отношении «свободных выборов» во всей Германии, 13 ноября 1951 года Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за передачу этого вопроса на рассмотрение политического комитета ad hoc. В то же время КИ информировал Сталина и членов Политбюро о «намерении трех западных держав по просьбе ФРГ внести этот вопрос в повестку дня ООН». В основе доклада был «правительственный документ одной из трех западных стран, где выражено общее мнение этих стран по поводу германской проблемы». Согласно документа, «судьба предложения будет зависеть от позиции Советского Союза», который будет «выступать против выборов в Германии» или «под давлением согласится на открытие восточной зоны для независимых посредников, понимая, какими это чревато последствиями». В документе есть пророческая фраза: «Если объединение Германии неизбежно, то необходимо включить Восточную Германию в структуру Западной Германии с принятием ею принципов и институтов ФРГ»^[246].

Решимость Советов в течение всего 1951 года противостоять германскому перевооружению, игнорируя события в Корее, — что, собственно, и подвигло Запад на этот путь, — наиболее очевидно проявилась в оценке московского КИ, осуждающего «провал» в информации, касающийся неофашистских организаций. Он отмечал, что «слишком мало информации получено от немецких друзей о неофашистских организациях, за исключением Брудершафта». Причина, по которой резко проявился интерес КИ к этим организациям, заключалась в том, что «в настоящее время часть этих неофашистских организаций выступает против ремилитаризации и за объединение Германии». Однако КИ никак не мог выяснить реальную позицию неофашистских кругов и «решить, могут ли их заявления быть использованы в интересах народной борьбы против ремилитаризации и за объединение Германии»^[247]. Советы жаждали заполучить высказывания из любого политического круга в Западной Германии, лишь бы оно было против НАТО, и не усомнились бы использовать заявления даже крайне правых.

Доклад КИ от 26 июля описывает желчный спор Аденауэра и бывшего генерала вермахта Хайнца Гудериана по поводу германского перевооружения. На вопрос Аденауэра, почему он не сотрудничает с Боннским правительством, Гу-дериан «выразил враждебное отношение к тем, кто нарушил клятву [участники антигитлеровского путча 20 июля 1944 г.]», и заявил, что политика Аденауэра приведет к «жертвоприношению германских вооруженных сил». Согласно тому же докладу КИ, в середине июня Гудериан посетил лидера Брудершафта в Любеке и поставил перед ним задачу поехать в Берлин и от имени Гудериана установить контакт с советскими органами^[248].

Более конкретная озабоченность перевооружением Западной Германии выражена в докладе КИ от 2 октября 1951 года, в котором идет речь о статусе немецких частей обслуживания и охраны в американской и английской зонах. Эти части были добавлены к таким же частям, сформированным из перемещенных лиц из Восточной Европы. В дополнение к передаче боевых приказов немецким частям в американской зоне в докладе описываются принятые меры для укрепления дисциплины и ужесточенные условия службы в английской зоне. Аденауэру это было представлено как намерение союзников подготовить эти части для выполнения специальных задач на случай войны, мол, если «немцы возьмут на себя ответственность за эти части, мы приложим усилия для повышения их эффективности». Доклад этот документально более обоснован в описании растущей военной мощи Западной Германии, но тем не менее послан он был только заместителю министра иностранных дел Громыко и шефу ГРУ Матвею Захарову, а не членам Политбюро^[249].

СОВЕТСКИЕ ЛИДЕРЫ ДЕЛАЮТ НОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОБ ОБЪЕДИНЕНИИ

Осенью 1951 года Советы с выступлением Отто Гротеволя, восточногерманского премьера, предприняли новую инициативу по объединению Германии. 9 ноября Сталину отправили донесение, основанное на лекции Дугласа В. О’Нила, первого секретаря и политического директора Управления британского верховного комиссара в Германии, рассматривавшего предложение Гротеволя. Как сообщалось, О’Нил начал свой анализ, следующим утверждением: «СССР пришел к выводу, что самым большим препятствием на пути реализации его планов относительно Германии было решение западных держав забыть о надеждах, связанных с четырехсторонними соглашениями по поводу Германии и создать здоровую и процветающую Западную Германию в виде ФРГ»^[250]. Отмечая, что единственным советским ответом на создавшееся положение была пропаганда, требующая, чтобы четыре державы объединили две части Германии, О’Нил заявил, что предложение Отто Гротеволя выглядит гораздо привлекательнее всех предыдущих. Плата за объединение на сей раз свелась к двум основным требованиям: демилитаризация и вывод оккупационных войск. О’Нил особенно подчеркнул, что это предложение тронет сердца многих западных немцев, «каждый второй из которых имеет родственников в Восточной Германии». Он добавил, что «как не любили немцев, когда они были оккупантами, так и нас не любят в этой роли»^[251].

Тем не менее О’Нил сделал особое ударение на формулу Гротеволя — «объединенная Германия станет нейтральной, слабой и беззащитной, и никто не сможет защитить ее. В этом главная опасность». Соответственно, указал О’Нил, «если объединение Германии означает ее постепенное вхождение в сферу влияния Востока, мы не можем допустить такого объединения... Если будет необходимо, мы не должны останавливаться перед применением оружия, чтобы предотвратить создание подобной Германии». Англия не возражает против объединения Германии, сказал в заключение О’Нил, но будет приветствовать объединение, «которое постепенно восстановит естественный баланс в Европе»^[252]. Это довольно точное описание не только реакции Великобритании на предложение Гротеволя, но и правительства США.

Копия еженедельного бюллетеня по Германии французской разведки (4 декабря 1951 г.), полученная парижской резидентурой МГБ, дает полное представление о позиции Франции. Та часть бюллетеня, где говорится о Западном Берлине, несомненно, написана французским источником в СЕПГ^[253]. В докладе сказано, что большинство западных берлинцев устали от своей изолированности (островного статуса) и ругают католицизм Аденауэра за отсутствие, в основном, интереса к протестантскому городу. Средний класс думает, что страдает больше всего от разделения города, и надеется на то, что «предложение Гротеволя и слухи о доверительных контактах между восточными и западными политиками... принесут перемены». К сожалению, «рабочий класс против предложения и не доверяет обещаниям Гротеволя». Рабочие знают, что «уровень жизни рабочего в Западном Берлине выше, чем в ГДР». Бизнесмены и промышленники «настроены еще более скептически и не сомневаются в намерениях правительства ГДР (хотя интересы дела требуют торговли даже с коммунистами)». В основе берлинской проблемы, как считает автор доклада, является отношение Советской Контрольной комиссии, которая поняла, что «берлинская блокада 1948 года не была продуманной мерой. Настроение берлинских жителей, успех воздушного моста, американская пропаганда, обвинявшая советское правительство в бесчеловечности и желании довести город до голода, — все это привлекло к берлинской проблеме международное внимание». В то же время «американское утверждение, будто любая попытка Советов взять город силой будет отражена с оружием в руках, делает Берлин casus belli [причиной войны]»^[254].

В результате, как написано в докладе, «маленькая берлинская война» продолжалась и межзональная торговля приходила в упадок. «Торговое соглашение, подписанное 20 сентября, оказалось не действенным, ибо СССР не отменил ограничения на торговлю между Западным Берлином и Западной Германией, что было предварительным условием возобновления торговли». С политической стороны, «бескомпромиссная позиция русских тоже вызывает смятение». В «берлинском отделении СЕПГ и функционеры, и активные члены партии выражают недовольство... и считают, что судьба города не решается, потому что для русских это вопрос престижа и соотношения сил. Они не могут ни уйти, ни победить»^[255].

Доклады КИ и МГБ демонстрируют разные пути формирования отношения к германскому вопросу в это сложное время. Западная Германия стала самоуправляемым государством с успешно развивающейся экономикой, крепкими узами связанной с экономикой соседних стран, особенно Франции. Хотя воспоминания о военной машине нацистов и угрожали включению Западной Германии в оборону Запада, предложение оставалось в силе. Сталин никогда бы не признал, однако именно под влиянием на Запад блокады Берлина и корейской войны сложилось такое рискованное положение в Западной Европе. Эти события также стали толчком к беспрецедентному расширению разведывательных операций ЦРУ против Восточной Германии.

5. «ХОЛОДНАЯ ВОЙНА» В БЕРЛИНЕ: НОВАЯ ЭРА В ОПЕРАЦИЯХ ЦРУ

В ответ на развязывание корейской войны и ощутимой угрозы СССР в Восточной Германии ЦРУ, сделав своим центром Берлин, развернуло широкую программу активных мер, направленную против советской зоны. Как это началось и как реагировал КГБ — об этом наш рассказ. В первый раз у нас появилась возможность оперировать не только американскими, но и советскими документами и свидетелями событий с обоих сторон. В Соединенных Штатах идея тайных операций — или «тайных психологических операций», как их называли — возникла в 1947—1948 годах в ответ на акции французских и итальянских коммунистов. Сначала ответственность за тайные программы США была возложена на только что созданную группу в Отделе специальных операций (ОСО) ЦРУ, хотя вовлечение ЦРУ в подобную деятельность шло вразрез с убеждениями его директора, адмирала Роско Г. Хилленкоттера^[256]. Тем не менее вскоре стало ощущаться давление к развитию таких операций, ожесточенное распрями между госдепартаментом и Пентагоном, соперничавших в борьбе за контроль над этими операциями. Ни тот, ни другой, однако, не хотели осуществлять эти операции, зато оба хотели руководить.

Любопытно читать доклад берлинской резидентуры КИ, написанный в мае 1948 года, который показывает, как трудно, должно быть, было в Москве понять эти бюрократические конфликты. Согласно докладу КИ, Хилленкотгер заявил, что генерал Клей противостоит всем попыткам американской разведки создать так называемые комитеты Свободной России, собрав вместе перемещенных лиц, проживающих в американской зоне. Как только слух об этих комитетах достиг ушей генерала Клея, Хилленкотгер стал жаловаться на то, что «он приказывает их распускать, следовательно, потраченное на их организацию время и усилия были потрачены зря». Клей был убежден, что если подобные комитеты необходимы, то их надо организовывать в США, потому что «они бросают вызов русским и могут привести к военным осложнениям»^[257].

Эти замечания, ставшие известными источнику КИ от офицера разведки, генерала Роберта Уолша, вероятно, в самом деле отражали взгляды Клея на эмигрантские организации, однако в них не был учтен характер внутренней борьбы в Вашингтоне. Вероятно, в основе доклада КИ лежал отчет от 17 марта 1948 года, координационного комитета госдепартамента, департаментов армии, военно-воздушных и военно-морских сил (SANACC) и рекомендовавший использование беженцев из СССР в интересах США. Программа была поддержана ветераном УСС Фрэнком Г. Визнером, в то время заместителем помощника госсекретаря по оккупированным территориям. Тогда как берлинская резидентура КИ показывает, что Клей противостоит давлению директора ЦРУ Хилленкоттера, сам Хилленкотгер в ответ на доклад координационного комитета выражает недоверие к возможной пользе от участия беженцев из СССР в «пропаганде, саботаже и антикоммунистической политической деятельности»^[258]. Ответ ЦРУ на доклад координационного комитета описывает советские эмиграционные группы как «в высшей степени нестабильные, ненадежные, раздираемые личным соперничеством и идеологическими разногласиями, в первую очередь озабоченные утверждением собственного положения в западном мире». Похоже, что КИ не знал и не докладывал такие оценки^[259]. Если оставить в стороне эти споры, то неудовольствие в госдепартаменте и Пентагоне осторожностью Хилленкоттера и предпочтение отдела специальных операций ЦРУ, отдаваемое постепенному наращиванию средств для долговременных тайных операций, вылились в новую директиву Национального совета безопасности. Одобренная 18 июня 1948 года, когда приготовления СССР к берлинской блокаде были близки к завершению, директива предложила создать новый независимый орган в ЦРУ для проведения тайных операций в мирное время^[260]. Сформированный Отдел политической координации (ОПК) начал работу 1 сентября 1948 года под руководством Фрэнка Визнера^[261]. К октябрю Визнер составил список проектов Отдела политической координации (ОПК), включая операции средств массовой информации, поддержку оппозиционных движений, экономическую войну, создание организаций антикоммунистического фронта и развитие тайных организаций, так называемых «запасных», для саботажа и разведки в случае, если Советы вторгнутся в Западную Европу^[262].

Для воплощения этих планов в реальность требовались не только нужные люди, но и поддержка агентов и сотрудников Отдела специальных операций (ОСО). Ветераны УСС, которые после войны остались работать в ОСО, заново укрепили связи с внешней разведкой, службой безопасности и американскими военными. Они завоевали уважение как серьезные сотрудники, заинтересованные в долговременной деятельности разведки и контрразведки. Для этого они создали и всеми силами расширяли собственную агентурную сеть и пришли к пониманию высокой человеческой цены в операциях против Советов, имевших беспримерный опыт в подчинении и контроле за всеми, кто пытался противостоять режиму. Поначалу сотрудникам ОПК проходилось рассчитывать на помощь Отдела специальных операций (ОСО), ибо его сотрудники понимали, что его агенты пусть в разной степени, но движимы неприятием коммунизма. Сотрудники ОСО уже занимались тем, что в дальнейшем получит название «политической войны», и развитие разведки было ее важным результатом.

Первоначальное сотрудничество стало давать осечку в 1949 году и в начале 1950 года, когда полевой состав приступил к реализации уникальных планов ОПК. ОСО многие аспекты планов ОПК казались нереалистическими, потому что его руководители недооценивали связи ОПК с американским военным командованием и местными правительствами, не понимали условий работы в СССР и странах, находившихся под его контролем. Разногласия усилились, когда ОПК потребовал полной независимости от ОСО, когда практика вербовки определяла сотрудникам ОПК намного большее вознаграждение, чем сотрудникам ОСО, выполняющим ту же работу, когда офицеры ОПК стали снисходительно относиться к своим коллегам из ОСО. В Вашингтоне положение было еще хуже, ведь там персонал обоих отделов размешался во временных и тесных офисах. Если отдел специальных операций не принимал на работу человека, то нередко обнаруживалось, что Отдел политической координации подписывал с ним контракт и, кроме того, предлагал более высокий пост^[263].

Отношения Отдела специальных операций и Отдела политической координации стали более благоприятными в Германии, когда Советы испытывали на прочность нервную систему союзников при помощи берлинской блокады. ОСО в Карлсруэ помогал Ролл о — Дюлину, — всегда вежливому и любезному представителю ОПК в Германии, в предварительной работе по размещению будущих станций «Радио Свободная Европа» и «Радио Свобода». В феврале 1949 года Генри Саттон, который отвечал за лихорадочную подготовку программы БОБ по сбору военной информации, вошел в отдел Дюли-на и быстро восстановил свои контакты с друзьями из БОБ, используя их для подбора германских агентов^[264]. Майкл Джос-селсон в конце 1949 года стал первым офицером ОПК в Берлине. Его первостепенной задачей было определить рамки деятельности организации антикоммунистического фронта — Конгресса свободной культуры, первая сессия которого состоялась в Берлине в июне 1950 года^[265]. Берлинские «старики» дали еще одну фигуру ОПК Германии, когда Дюлин был замещен во Франкфурте Лоуренсом де Нефвиллем, бывшим руководителем берлинского Х-2 в конце 1945 года^[266]. И все же Отдел политической координации в Германии был столь малочисленным, что в начале 1949 года многие в Отделе специальных операций даже не знали об их существовании.

Но так продолжалось недолго. Бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс был прав, когда сказал: «ОСО был малочисленным, а ОПК увеличивался, и когда началась корейская война, он (ОПК) словно взорвался»^[267]. Эта точка зрения принадлежит также всем бывшим офицерам ОСО, кого мы интервьюировали для этой книги. ОСО почти не обращал внимания на первые шаги ОПК, но когда сотрудники буквально ринулись в Германию в конце 1950-го и начале 1951 года, оставаться безразличными к их присутствию было уже невозможно^[268]. Новые сотрудники жаждали независимости от базы ОСО в Берлине — Далеме, поэтому устроились на воздушной базе в Темпельхофе, в тридцати минутах езды. Они с пренебрежением относились к армейскому прикрытию и создали гражданскую фирму, заключив контракт с воздушным флотом США^[269].

ПЕРВЫЕ ШАГИ ОПК - ПРОТИВОСТОЯНИЕ СОВЕТСКИМ ФЕСТИВАЛЯМ

И американские военные, и новое федеральное правительство под руководством Конрада Аденауэра боялись нападения в корейском стиле с территории советской зоны. Уязвимость положения Западного Берлина усугублялась многочисленным присутствием съезда Свободной немецкой молодежи в мае 1950 года, то есть меньше, чем за месяц, до нападения Северной Кореи. Восточногерманские лидеры этой организации подали просьбу о марше через Берлин, однако в докладах американской разведки отмечалось, что этот марш — предполагалось, что участвовать в нем будут 600 тысяч человек из ГДР и других стран, — служил лишь прикрытием для «свержения законного западноберлинского правительства». Западные коменданты решили противостоять любому вторжению в западные секторы. В результате эта акция, хотя и стала мощным подтверждением способности восточногерманского режима мобилизовать массы, все же она была ограничена восточным сектором Берлина. Советская поддержка и советское руководство проекта были отражены в докладе берлинской резидентуры КИ от 19 апреля 1950 года^[270]. В донесении неназванный источник сокрушался, что решение подготовить войска, чтобы защитить Берлин во время съезда, было принято односторонне и принадлежало США. Эта акция, согласно источнику, отражала твердую линию американцев в отношении Берлина, рассматривавшую новую роль города как плацдарм для поступательных политических операций против Советского Союза. На самом деле западные союзники координировали свои ответы по поводу запланированного съезда. Западный Берлин, Западная Германия, европейские политические и молодежные организации, отчасти поддержанные ОПК, были в списке тех, кто противостоял влиянию съезда^[271].

Через год Советы запланировали еще одну акцию — Всемирный фестиваль молодежи, который должен был проходить в Восточном Берлине 5—19 августа 1951 года. Ожидалось, что фестиваль должен был привлечь миллион участников со всех концов земли. На сей раз в планы Запада входило поощрять свободный въезд в Западный Берлин и даже организацию гостевых центров. 7 июля КИ представил члену Политбюро Михаилу Суслову доклад на семи страницах о приготовлениях Запада к фестивалю, куда входил прием 200 тысяч гостей с учетом того, что часть из них могла бы пожелать остаться на Западе как беженцы и нуждалась бы в «помощи»^[272]. Видная роль в докладах КИ, когда речь идет о координационном комитете под руководством Ганса Хирш-фельда, чиновника по связям с общественностью мэра Рейтера, была отведена Эрнсту Тиллиху, лидеру группы борцов против бесчеловечности (Kampfgruppe gegen Unmenschlichkeit).

Группа борьбы была главным проектом ОПК Берлина.

Но поддержка США группе осуществлялась еще до появления отдела в Берлине. Контрразведывательный корпус армии США финансировал группу, когда Райнер Гильдеб-рандт, ее основатель и ярый антикоммунист, еще был ее лидером. ОПК начал косвенно субсидировать проект примерно в 1949 году. Начало прямого субсидирования относится к 1950 году, при этом ОПК оплачивал половину расходов фуппы, хотя и не осуществлял над ней прямой контроль. Во время поездки Гильдебрандта с лекциями по США с октября 1950-го по февраль 1951 года представитель ОПК вошел в контакт с Тиллихом, тогдашним временным руководителем фуппы, и с тех пор фуппа начала действовать более афес-сивно в ГДР. В ноябре 1951 года Гильдебрандт согласился уступить конфоль Тиллиху, но уже на следующий год разногласия в руководстве фуппы дали повод советской и восточногерманской прессе подвергнуть атакам и саму группу и лично Гильдебрандта^[273]. Берлинский аппарат МГБ усилил разработку этой организации. В ежегодном докладе генерала Михаила Каверзнева, шефа МГБ в Карлсхорсте, описано похищение в апреле 1952 года чемоданчика официального представителя Kampfgruppe, ответственного за «подрывные операции в ГДР». Был похищен секретарь официального представителя. На основании полученной информации в докладе утверждалось, что шестьдесят четыре из «активных диверсионных агентов» фуппы были арестованы^[274].

ОПК продолжал развивать отношения с фуппой через Тиллиха, однако ему пришлось отвергнуть неоднократные попытки Гильдебрандта восстановить свои связи с ЦРУ. В марте 1959 года Kampfgruppe была распущена под напором критических выступлений на Востоке и на Западе. Выступления западноберлинских и западногерманских комментаторов состояли в том, что несмотря на изначально «благородные намерения» группы дать пристанище жертвам «террора» в советской зоне, ее любительские действия подвергали опасности жизнь восточных немцев, а борьба между ее лидерами скомпрометировала организацию. Советская и восточногерманская пресса выражала сомнение в том, что фуппа в самом деле распущена и предрекала ее появление под другим названием^[275].

Так почему же, несмотря ни на что, ОПК продолжал субсидировать эту организацию? Ответ простой. После замены властного Гильдебрандта на дисциплинированного Тиллиха отдел политической координации в Берлине имел послушный инсфумент для проведения тайных операций против восточногерманского режима. Эти операции включали в себя разбрасывание листовок с помощью воздушных шаров, распространение их на улицах, фальсификацию всевозможных документов ГДР, даже почтовых марок, что больше всего злило власти. Одной из таких подделок был черно-белый портрет лидера СЕПГ Вальтера Ульбрихта с петлей на шее. Марку с Ульбрихтом некоторые западные немцы, ничтоже сумняшеся, наклеивали на конверты и посылали в Восточную Германию. К удивлению офицеров ОПК, возмущение подобными акциями было весьма сильным. Неужели все дело было в неуверенности СЕПГ, не имеющей законного популярного руководителя? Возможно. Однако, приписывая все несчастья в экономике саботажу, восточногерманские власти наделяли группу этакой мистической властью, что совершенно не соответствовало реальности^[276].

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПОМОЩНИКИ: АНТИСОВЕТСКИЕ ЭМИГРАНТСКИЕ СООБЩЕСТВА

Берлинским проектом, который никак нельзя назвать детищем ОСО или ОПК, была взаимосвязь БОБ с Народно-трудовым Союзом российских солидаристов (НТС), антисоветской организацией русских эмигрантов. Пропаганда и публикации этой организации в Западной Германии частично субсидировались ОПК. В Берлине у НТС была своя группа, которая использовала немецких посредников для контактов с сотрудниками Советской Военной администрации и группой Советских оккупационных войск. Эти связи были весьма привлекательны для разведки. Питер Сичел, шеф БОБ, сделал предложение германскому ОПК. У БОБ появилась идея устроить сотрудника ОПК в ОСО для руководства берлинскими операциями НТС. Благодаря этой реорганизации, продуманной за роскошным ланчем в отдельном кабинете дорогого ресторана, операции НТС в Берлине теперь руководились из базы ОСО.

Работа с НТС никогда не была простым делом. Если ОСО больше всего интересовала информация о советских войсках, то НТС мечтал свергнуть советский режим. ОПК и ОСО вскоре пришли к выводу, что только русскоязычные офицеры, которые в силах понять и оценить всю идеологическую несгибаемость членов НТС, могут работать с ними. Энтээсовцы распространяли листовки через восточных немцев, кроме того, у НТС были свои собственные команды, которые распространяли листовки, используя воздушные шары. Руководителем одной из таких команд был эмигрант, имевший приличный бар на Курфюрстендамм (берлинский эквивалент Пятой авеню Нью-Йорка), куда частенько заглядывали офицеры БОБ. Как истинный берлинец он никогда не признавался в своем членстве в НТС, а информированные офицеры делали вид, что ни о чем не догадываются. Агенты НТС участвовали и в более серьезных и опасных операциях, осуществляя контакты с советскими людьми на оккупированной Советами территории. Однажды НТС помог БОБ в операции тем, что достал телефонный справочник из важного научно-технического объекта для БОБ, а именно из Управления советским имуществом в Германии (ГУСИМЗ). Другие контакты заканчивались дезертирством советских военнослужащих.

Тем временем КГБ стремился запугать НТС и лишить его западной поддержки. В 1954 году КГБ похитил берлинского лидера НТС Александра Трушновича, и предпринял попытку убить начальника операций НТС Г. С. Околови-ча^[277]. Николай Хохлов, агент КГБ, который предпочел перейти на сторону Околовича нежели убивать его, отмечает, что поддержка в этой и многих других операциях поступала из берлинского аппарата КГБ в Карлсхорсте^[278]. Чтобы приобрести рычаги влияния на оперативников НТС, КГБ доставляло ихродственников из СССР в Карлсхорст, желая заманить агентов на Восток, но эта тактика обычно проваливалась. Родственника обычно доставляли на границу сектора, иногда на глаза энтээсовцу, чтобы родственники могли «поговорить», обмениваясь записками. БОБ всегда надеялся, что родственник, ненавидящий систему, обманет сопровождающего из КГБ и сбежит на Запад. Но этого не случилось ни разу. Подобные эксперименты лишь пробуждали еще большую ненависть у членов НТС к Советам.

Британцы, которые начали работать с НТС в Берлине в конце 1950 годов, делили ответственность за берлинские операции НТС. Позднее американцы обнаружили, что Джордж Блейк — источник КГБ в английской разведке, постоянно снабжал КГБ сведениями о совместной деятельности и НТС, и британцев, пока последние не отказались от этой программы^[279]. Наверное, Блейк лучше всех знал, почему те перестали работать с НТС. Их заботили не столько расходы, сколько осведомленность КГБ. Удивляться проникновению КГБ в деятельность НТС не приходится, если учесть размах усилий КГБ разрушить НТС. Конечно, выражаясь языком классической контрразведки, оперативная деятельность НТС представляла собой неоправданный риск для ЦРУ. Как ни старались обезопасить себя лидеры НТС, по роду своей деятельности в эмигрантских кругах они не могли избежать внимания агентов КГБ. Более того, некоторые лидеры шли на прямую конфронтацию с советскими оппонентами, даже когда у тех было явное преимущество. Агенты НТС не впадали в отчаяние, когда кто-нибудь из них попадал в руки советских разведчиков. Им как будто больше нравилось думать, что еще один русский патриот прорвал оборону врага.

Огромное количество людей, брошенных КГБ на борьбу с НТС — и противодействие другим антисоветским эмигрантским организациям, — было вечным источником недовольства других отделов Первого Главного управления. Для политической разведки КГБ чрезмерная забота о НТС была пережитком с послереволюционных времен, когда русские эмигранты рассматривались как реальная угроза новому режиму^[280].

Сичел, шеф БОБ, тоже думал, что проект НТС имел большие недостатки. Все решения по операциям должны были приниматься вместе с английской разведкой, а потом еще необходимость убеждать НТС в необходимости добывания информации могла привести в отчаяние. Поэтому БОБ стал искать другую русскую эмигрантскую организацию, которая могла бы работать по советским объектам в Восточной Германии не хуже НТС, но должна была быть под единоличным контролем ЦРУ. Такой организацией стал Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР). Его центр располагался в Мюнхене. И одним из людей, рекомендованных СБОНР в берлинскую команду ЦРУ, был Игорь Григорьевич Орлов, или Саша.

Орлов рассказывал, что родился в Киеве в 1924 году, однако рос и учился в школе в Москве. После нападения Германии в 1941 году он был послан в разведывательную школу в Новосибирске, где учили работе в партизанском отряде на территории врага. В октябре 1943 года он был заброшен в восточную часть Польши и тотчас взят в плен. В апреле 1944 года Орлов уже работал с немецкими разведчиками на линии фронта против Советской армии. В конце войны он попал в армию Власова — она стремилась освободить Россию — и получил документы на имя Александра Копацкого. В мае 1945 года его захватили в плен американцы, и он был интернирован до апреля 1946 года. Как многие бывшие советские люди, работавшие на немцев во время войны, Саша присоединился к одной из групп организации Гелена, западногерманской разведывательной группе, работавшей на армию США. По неизвестным причинам он порвал с друзь-ями-змиїрантами и стал работать на частную немецкую фирму^[281]. Потом женился на немке.

В конце весны 1951 года Орлов и другие члены берлинской команды СБОНР были доставлены в Берлин офицером разведки Уильямом Слоаном Коффином, занимавшимся проектом СБОНР^[282]. Но попав в Берлин, они почти ничего не сделали, чтобы внушить доверие к полезности своего пребывания в Берлине. Руководитель команды, также бывший власовец, был одновременно членом «тайной іруппьі» СБОНР, ответственным за связь с ЦРУ по всем вопросам деятельности организации. Офицер разведки, работавший с этим руководителем, рассказывал, что у того не было никаких профессиональных навыков, он отвергал все советы, которые ему давались для обеспечения его безопасности. Он проявил полную неспособность к нелегальной работе, а в таком опасном городе, как Западный Берлин, все могло кончиться только трагически. Офицер БОБ вспоминал один случай на Курфюрстен-дамм, когда один из членов СБОНР уронил мешок с листовками на русском языке и дополнительными инструкциями на немецком языке и несколько тысяч листовок вывалились на тротуар. Офицеру и его спутникам пришлось поползать несколько минут, чтобы собрать их под насмешки прохожих.

В отличие от сотоварищей по СБОНР, Орлов вел себя безупречно. Он был модником и, несмотря на маленький рост и русский акцент, нравился женщинам, составлявшим основу его операций. 4 сентября 1951 года БОБ предложил порвать с СБОНР, но оставить Сашу в качестве независимого агента. Ему приказали поехать в Мюнхен, объявить о своем разрыве с СБОНР и потом вернуться в Берлин. База совместных операций ЦРУ против СССР в Мюнхене одобрила план, заметив лишь, что уход Орлова из СБОНР потребует некоей хитрости, так как ОПК хочет сохранить связь с этой организацией для пропагандистских целей. Остальные члены берлинской команды были отосланы в Мюнхен, где Коффин проинформировал их о закрытии берлинского проекта^[283]. 10 октября База совместных операций ЦРУ доложила, что Орлов успешно прошел проверку на детекторе лжи и направлен в Берлин^[284]. Период, когда Орлов работал на ОПК, закончился. Однако его продолжительное использование в качестве главного агента БОБ в течение нескольких лет имело серьезные последствия для всех, кто так или иначе был связан с Игорем Орловым, или Сашей Копацким.

ПОМОЩЬ ОПК ВОСТОЧНЫМ БЮРО

К другим акциям ОПК относился контакт с восточными бюро Христианско-демократического союза (ХДС) и Социал-демократической партии (СДП). Эти связи возникли еще под контролем ОСО и были переданы ОПК в Берлине, как только его сотрудники немного укрепили свое положение. Первоначальной целью ОСО была разведка в советской зоне. Но так как ОСО не осуществлял контроль над деятельностью этих организаций, то и получаемая информация была крайне ограниченной, низкого уровня и не была подтверждена документально. Передача связей с восточными бюро в ведение ОПК, а также предоставление бюро гораздо более существенной помощи были приняты с удовлетворением в обеих организациях и ОПК.

Важнейшую озабоченность Советов вызывала деятельность восточных бюро политических партий через их представителей в ГДР, направленная против СЕПГ. Восточное бюро Христианско-демократического союза представляло собой особую проблему, ибо по советским планам ХДС должен был стать важным элементом национального фронта, но большинство его членов в ГДР были настроены против такой роли и к сопротивлению их поддерживало восточное бюро, работавшее в Западном Берлине. В докладе от 2 октября 1952 года, основанном на донесении агента и допросах арестованных, МГБ пишет о том, что восточное бюро ХДС выбрало нелегальное руководство партии в Тюрингии, чтобы расколоть центральное руководство в Восточном Берлине. Там же говорится о том, что восточное бюро ХДС задействовано в шпионаже против советских войск и с помощью рядовых членов ХДС собирает политическую и экономическую информацию, а также использует военных для помощи членам партии, желающим бежать из Западного Берлина в качестве эмигрантов^[285]. Эти разоблачения привели к аресту сорока агентов и помощников «шпионско-диверсионного» восточного бюро ХДС, располагавшегося в Западном Берлине. Среди арестованных были члены партии из Тюрингии — бургомистры, члены городских советов, чиновники, учителя^[286].

Восточные бюро ХДС и СДП постоянно присутствовали в докладах КГБ о «подрывных организациях» на территории Западного Берлина. Согласно докладу КГБ в 1957 году, «восточное бюро ХДС... имеет агентурную сеть в ГДР, отчасти из завербованных членов ХДС в Восточной Германии, настроенных наиболее реакционно. Восточное бюро использует агентов для сбора шпионской информации о деятельности правительственных учреждений и политических партий в ГДР»^[287]. В том же докладе выражена уверенность, что восточное бюро СДП «ведет активную шпионскую и подрывную работу против ГДР... Оно особенно активно занимается распространением в ГДР антидемократической литературы и провокационных листовок. В период между 8 марта и 6 мая 1957 года восточное бюро СДП распространило в ГДР более пяти с половиной миллионов листовок с помощью своих агентов и воздушных шаров. Во второй половине 1957 года появление воздушных шаров с антидемократическими сочинениями прекратилось, благодаря мерам, принятым министерством госбезопасности ГДР^[288]. Уменьшение числа воздушных шаров, по-видимому, не в меньшей степени зависело от отказа от них Запада, чем от советских и восточногерманских контрмер. Например, когда Ч. Д. Джексон, специальный помощник президента Эйзенхауэра по вопросам «холодной войны», потребовал, чтобы БОБ предпринял «широкую атаку с помощью пропагандистских шаров» в Берлине в феврале 1954 года, Майкл Бёрк, заместитель шефа германского отдела ЦРУ, ответил, что он обсудит с американским комендантом вопрос о снятии запрета на использование «шаров»^[289].

ИСТОРИЯ СВОБОДНЫХ ЮРИСТОВ

Исследовательский Комитет свободных юристов... созданный в 1949 году в Западном Берлине адвокатом Хорстом Эрдманном (Тео Фриденау), финансировался американцами. Официально Исследовательский Комитет занимался свободным юридическим обеспечением жителей ГДР. На самом деле он ведет активную шпионскую работу против ГДР с помощью своей агентурной сети в ГДР и постоянно участвует в клеветнических кампаниях против ГДР и других стран социалистического лагеря.

Доклад КГБ 1957 г. о «подрывных организациях в Западном Берлине».

Рассказ ЦРУ о Комитете свободных юристов публикуется впервые и помогает заглянуть в святая святых операций БОБ периода «холодной войны»^[290]. Свободные юристы сначала появились в воображении офицера БОБ, и все же успехи организации в противостоянии незаконным акциям режима, контролируемого СЕПГ, позволили им занять видное место среди международных антикоммунистических организаций. Влияние группы отчасти объясняется многочисленными и яростными попытками советских и восточногерманских служб свести на нет ее деятельность в ГДР и за рубежом. Эти успехи подвигли ЦРУ вовлечь организацию в несовместимую с ее статусом и гибельную полувоенную деятельность. Конечно же, постепенное разрушение репутации лидера и основателя группы и самой группы было очевидно с самого начала.

Лидером Комитета свободных юристов был Хорст Эрдманн, завербованный Генри Хекшером, сотрудником берлинского ОСО. До своего бегства Эрдманн жил в Бельциге, Бранденбургской провинции, где он как будто работал нотариусом. Хекшер, получивший юридическое образование в донацистской Германии, понимал, что режим в советской зоне постепенно становится неподотчетным закону в тех случаях, когда он делал все для подавления оппозиции. Игнорируя законы, Советы и СЕПГ пробудили ненависть во многих юристах и заставили простых восточных немцев искать помощи, чтобы избежать тюремного заключения.

Как сотрудник контрразведки Хекшер понимал, что он и его маленькая группа в БОБ никогда не добьются успеха в противостоянии советской и восточногерманской службам безопасности Восточной Германии, даже при помощи нескольких агентов-двойников, если их удастся завербовать. Необходим был «коэффициент силы», как говорят военные, то есть нужна была организация, которая бы по указанию БОБ добывала подробную информацию о советской и восточногерманской службах безопасности, о людях и подразделениях в этих службах. Эта организация должна считаться восточными немцами независимой юридической организацией, предоставляющей помощь хотя бы и поставляющей информацию о юридической системе и системе безопасности в качестве побочного продукта. Хекшер отправился во вновь организованный ОПК за финансовой поддержкой, имея в виду «давать Эрдманну отдельные поручения и спрашивать его об интересующих нас (БОБ) проблемах»^[291].

Хекшер не возлагал на комитет разведывательные функции в период его формирования, и в отсутствие офицера ОПК в Берлине вел себя как спонсор группы. К лету 1950 года комитет зарекомендовал себя как нельзя лучше. Он создал из легальных профессионалов агентурную сеть, рвущуюся сообщать о незаконных действиях режима СЕПГ и предоставлять доказательства, которые могли бы привести к уголовным обвинениям в будущей антикоммунистической Германии. Влияние группы было заметно во всей ГДР, и сотрудники докладывали, что восточногерманские судьи зачастую избегают выносить жестокие приговоры из страха будущего возмездия.

Комитет стал как бы теневым министерством юстиции ГДР, и в Западном Берлине пресса и общественное мнение считали его самой сильной подпольной организацией в Восточной Германии. Свободные юристы концентрировались на своих изначальных целях: составление списков незаконных действий официальных представителей ГДР, распространение информации об этих действиях через агентов в ГДР, а также обеспечение юридической помощью всех тех (число посетителей постоянно увеличивалось), кто приходил в офисы комитета в Западном Берлине. Информация, которую получал комитет, содержала важные сведения о службах безопасности Советов и Восточной Германии, а также о других организациях или районах, интересовавших ОСО. Возможно, оттого что группе позволили действовать по собственному усмотрению, она смогла избежать обвинений в связях с американской разведкой^[292].

Проблема возникла из-за предубеждения офицеров ОПК против операций контрразведки. Вдохновленные корейской войной, многие сотрудники, не задаваясь лишними вопросами, порывали с гражданской карьерой и добровольно переходили на службу в ОПК. Их делом, в русле традиции УСС, было применение всего комплекса мер военного времени для расшатывания ГДР и создания такого хаоса в тылу советских войск в Восточной Германии, чтобы повторение корейской агрессии стало невозможным. Но среди сотрудников ОПК были и другие, считавшие, что внедрение разведывательных и контрразведывательных задач и методов в работу групп, которые они поддерживали, неэтично и лишь разваливает эти группы. Недоставало им и знания того, как новые оппоненты — советские службы разведки и безопасности с их восточногерманскими учениками — рассматривают эту проблему. МГБ автоматически предъявляло обвинение в «шпионаже» против таких организаций, как Свободные юристы, были у них доказательства их шпионской деятельности или их не было. Это обвинение служило как пропагандистское оружие для внутренних и внешних целей ГДР. Офицерам ОПК становилось все труднее работать в Восточной Германии, где расширялись ограничительные меры службы безопасности. Созданная по советскому типу полицейская система уже устоялась к 1951—1952 годам, поэтому психологические операции, задуманные ОПК, почти не имели шансов на успех.

СОВЕТЫ ПОХИТИЛИ ВАЛЬТЕРА ЛИНЗЕ, ЧЛЕНА КОМИТЕТА СВОБОДНЫХ ЮРИСТОВ

Комитет свободных юристов был одним из объектов проникновения МГБ еще в начале 1950 года, но узнав, в начале 1952 года, что Комитет будет играть важную роль в Международном конгрессе юристов в Западном Берлине (июль), МГБ усилило к нему внимание. Петр Дерябин, в то время сотрудник австро-германского отдела Управления внешней разведки МГБ, описывает озабоченность Советов и планы саботировать конгресс в своей книге «Тайный мир». Кульминацией кампании по предотвращению конгресса должно было стать похищение Эрдманна. Как пишет Дерябин, отъезд Эрдманна в последний момент в Швецию потребовал изменения планов, и Карлсхорст рекомендовал похитить Вальтера Линзе, главу экономического отдела комитета. Это привлекало аппарат в Карлсхорсте, ибо он разрабатывал весь план и считал Линзе и его экономический отдел важной целью: отдел Линзе занимался экспроприацией собственности без компенсации, правами рабочих в национализированных промышленных предприятиях, трудовым законодательством — предмет особой заботы МГБ, потому что оно было ответственно за ужасные условия труда на урановых рудниках «Висмута». Похищение состоялось 8 июля 1952 года^[293].

Доклад МГБ о похищении, датированный 10 июля, сообщал, что «во время допроса в Министерстве государственной безопасности ГДР Линзе признал верными донесения об антисоветской деятельности своей организации, а также о шпионской сети на территории ГДР». В докладе также сказано, что, «получив согласие Советской Контрольной комиссии и товарища Ульбрихта, служба безопасности ГДР арестовала двадцать семь наиболее активных агентов... Аресты выявленных агентов продолжаются». И в заключение мы читаем: «Чтобы воспользоваться плодами операции, Министерство государственной безопасности ГДР для контроля над новыми агентами Комитета свободных юристов перед засылкой их в Западный Берлин организует им статус беженцев как прикрытие»^[294]. Похищение Линзе стало высшим достижением МГБ в том году. Ежегодный отчет, датируемый 18 декабря 1952 года, утверждает, что «в текущем году восточногерманская служба безопасности наносила по вражеским формированиям и агентурным сетям империалистических разведывательных служб более организованные удары». Дело Линзе приводилось в качестве примера: «Похищение Линзе сделало возможным проведение широкомасштабной операции по ликвидации шпионской сети комитета в ГДР, в результате чего было арестовано восемьдесят четыре агента, занимающих немалое положение в государственном аппарате ГДР, на больших промышленных предприятиях и в конструкторских бюро».

Последняя часть доклада отражала муки, которые должны были испытывать советские сотрудники, осознавая масштаб деятельности Свободных юристов:

Во время ареста у Линзе был изъят объемистый доклад, предназначенный для американской разведки; в нем подробный отчет о промышленности, торговле, планировании в ГДР, подкрепленный необходимыми статистическими данными. Основываясь на материалах предварительного расследования, было установлено, что комитет имел возможность через своих агентов в ГДР раскрыть более четырехсот выгодных контрактов фирм ГДР с западногерманскими фирмами, которые были под американским торговым запретом. Результатом стал арест восьмисот посредников, вовлеченных в дела комитета и воспрепятствовавших получению ГДР товаров и сырья из Западной Германии на сумму в восемьсот миллионов марок^[295].

Разоблачения в экономической сфере, по-видимому, разозлили советских и восточногерманских руководителей, и это объясняет интенсивность их атак на Свободных юристов. Помимо похищения Линзе, 24 июля МГБ воспользовалось «бегством» секретарши, которая, вероятно, была агентом МГБ в экономическом отделе Линзе. Она, очевидно, боялась расследования, последовавшего за похищением Линзе. Тотчас восточные немцы распространили ее письмо, в котором она обвиняет комитет в «незаконном шпионаже и саботаже» по заданию американской секретной службы^[296]. 26—27 июля, во время работы конгресса, восточногерманская пресса начала печатать отчеты суда над семью агентами комитета. Председательствовала на суде известная и вызывавшая всеобщий страх судья-коммунист «красная Хильда» Бенжамин. «Бежавшая» секретарша тоже давала показания в суде, который стал первым из четырех в то лето^[297].

Как явствует из доклада МГБ от 11 августа 1952 года, «первый процесс состоялся в Берлине... и совпал с открытием 25 июля Международного конгресса так называемых Свободных юристов». По мнению МГБ, пропагандистская кампания, связанная с разоблачениями бывшей секретарши, и последовавшие за этим судебные процессы «в определенной степени дезорганизовали работу конгресса и подорвали связанную с ним антисоветскую пропаганду». МГБ отметило, что «похищение Линзе не вызвало реакции конгресса»^[298] . Термин «похищение», обычно не употреблявшийся советскими сотрудниками в таких случаях, видимо, был употреблен, чтобы подчеркнуть акцию МГБ, на которую конгресс не отреагировал и которая в западной печати называлась похищением (abduction). В докладе также цитируются донесения агентов из Западного Берлина, где говорится, что в результате действий МГБ свободные юристы растерялись и запаниковали, что было очевидно лидерам антисоветских организаций в Берлине. Чтобы продемонстрировать, на каком уровне Советы занимались этим делом, отмечаем, что доклад получили Молотов, Маленков, Берия, Булганин и Вышинский.

Вопреки расчетам МГБ, похищение Линзе не помешало работе конгресса. Хотя Томас Делер, министр юстиции ФРГ, не присутствовал на конгрессе — он прислал своего представителя, — зато в первый день в работе приняли участие мэр Западного Берлина Эрнст Рейтер и сенатор, занимающийся вопросами правосудия. В сущности, действия Советов дали Эрдманну (alias Фриденау) повод обратиться по радио с заявлением к гражданам ГДР. Похищение Линзе побудило участников поддержать резолюцию, осуждающую происшедшее^[299]. В самом деле, если изучить газеты того времени, то станет очевидно, дело Линзе значительно усилило роль конгресса и Комитета свободных юристов.

Так как Соединенные Штаты (Линзе был похищен из американского сектора) продолжали донимать Советы, то все протесты и опровержения делались в открытую, не позволяя Свободным юристам и их делу тихо уйти в небытие. Последний параграф доклада МГБ от 11 августа 1952 года констатирует: «В виду [протестов], имеющих отношение к тайному изъятию Линзе, предъявленных комендантом американского сектора Берлина, генерал-майором Лемюэлем Мафисоном, и американским верховным комиссаром в Германии [Джоном] Макклоем, руководство ГДР постановило расследовать дело Линзе в закрытом судебном заседании»^[300]. Пресса продолжала интересоваться делом Линзе. Стало известно, что 11 декабря Советы вернули продуктовую посылку и письмо, посланные Линзе новым американским верховным комиссаром Уолтером Д. Доннелли, ввиду неведения о его местонахождении^[301].

Неудивительно, что операция, задуманная в советском МГБ, была проведена командой восточных немцев. Подробности методов этой команды в операции Линзе и ее участие в других подобных операциях документально засвидетельствованы западноберлинской полицией^[302]. В докладе МГБ от 11 августа и суммарном отчете от 18 декабря отсутствуют любые упоминания о прямом советском вмешательстве, и все дело представляется как инициатива Министерства государственной безопасности ГДР. Тем не менее доказательства советского вмешательства имеются. На первой странице доклада от 11 августа написано: «Дерябину, 19 августа». На последней странице, также для привлечения внимания Дерябина, есть пометка о том, что информация, содержащаяся в докладе, взята из докладов берлинского аппарата, датируемых 20, 22, 30 июля 1952 года. После бегства в 1954 году Дерябин признал, что был офицером в австрогерманском отделе МГБ, стоявшим за делом Линзе. Заметки на докладе придают вес словам Дерябина о том, что причиной операции Линзе было желание МГБ саботировать Международный конгресс юристов.

Были еще свидетельства людей, видевших Линзе в тюрьме (один из них распространял листовки для НТС), и они проливают дополнительный свет на это дело. Когда Линзе похитили, его доставили в тюрьму Министерства государственной безопасности ГДР, где его допрашивали до декабря 1952 года, а потом переправили в советскую тюрьму МВД в Берлине (Карлсхорст), где его допрашивали уже советские сотрудники. Там Линзе был «безымянным» узником. Его имя держалось в тайне. В то же время с ним обращались как с очень важной персоной (VIP), и у него были некоторые привилегии, например, сигареты каждый день. Говорят, в июне 1953 года протоколы его допросов содержали 1100 страниц^[303]. Достоверность этих протоколов допросов Линзе были засвидетельствованы генералом Каверзневым в последнем отчете, посланном министру госбезопасности Игнатьеву 3 марта 1953 года. Однако Каверзнев, сомневаясь в уместности дальнейшего содержания Линзе в советской тюрьме на территории ГДР, рекомендует передать материалы следствия военному трибуналу советских войск в Германии. Трибунал без особых проволочек признал Линзе виновным и приговорил к тюремному заключению в СССР^[304]. Хотя Советы получили бесчисленные запросы о судьбе и местонахождении Линзе, они отрицали свою причастность к этому делу. В конце концов, 8 июня 1960 года немецкий Красный Крест получил уведомление от советского Красного Креста о том, что Линзе умер в советском лагере 15 декабря 1953 года^[305].

Оглядываясь назад, можно сказать, что Международный конгресс юристов продемонстрировал высокую репутацию Свободных юристов и эффективность их деятельности. Советы по-своему засвидетельствовали свое отношение к комитету, похитив Линзе и устроив пропагандистскую кампанию. Внутри БОБ к расследованию похищения доктора Линзе и других подобных дел подключилась контрразведка, усиленная офицерами из германской миссии. Комитет продолжал действовать при поддержке ЦРУ, однако возникавшие проблемы постепенно привели его к распаду. Некоторые из этих проблем уже были заложены в проекте, другие появились из-за постоянного внимания КГБ и восточногерманского МГБ, в остальных виновато ЦРУ^[306].

СВОБОДНЫЕ ЮРИСТЫ СТАНОВЯТСЯ ВОЕНИЗИРОВАННОЙ ГРУППОЙ

Несмотря на то, что корейский конфликт к концу 1951 года выродился в позиционную войну на истощение, в Вашингтоне и в НАТО о нем постоянно помнили, опасаясь потенциально возможного конфликта Восток—Запад в Европе. Директива о национальной безопасности от 23 октября 1951 года призывала к развитию сил сопротивления в районах, находящихся под советским контролем, и обеспечению готовности этих сил на случай войны^[307]. Для германского ОПК это означало создание «запасных» соединений в Восточной Германии — тайных оперативных групп, обеспеченных радиосвязью, но не предпринимающих никаких действий, если не начнется война. Предпочтение, естественно, отдавалось агентам, у которых был «серьезный мотив», а, кроме того, хорошее знание условий в ГДР, следовательно, самыми подходящими были Свободные юристы.

1952—1953 годы, когда мысль предложить Свободным юристам тайную военизированную деятельность в Восточной Германии обсуждалась в Вашингтоне, были, вероятно, не самым лучшим временем для решения такого важного вопроса. ЦРУ подверглось серьезной реорганизации. В январе 1951 года ОПК и ОСО стали подчиняться заместителю директора по планированию (DDP), но лишь в августе 1952 года это стало реальностью. Обе структуры были объединены и в Германии, ОПК и ОСО в Берлине интегрировались в единый отдел под руководством шефа БОБ. (Бывший ОПК переехал из своего прежнего дома в Темпельхофе в новые офисы в Далеме лишь летом 1954 года^[308].) Эти изменения улучшили Управление тайными операциями ЦРУ, однако офицеры берлинского ОПК считали, что от перемен «выиграл» ОСО. Они сожалели о своей прежней независимости, и отношения с новым шефом БОБ были у них натянутыми.

В памятной записке от 12 мая 1952 года шефу восточноевропейского Управления Генри Хекшер, тогда находившийся в Вашингтоне, перечислил причины, по которым он был против военизированного статуса Свободных юристов. Вспомнив о своем собственном желании в 1950 году усовершенствовать разведывательную деятельность комитета, он отметил сильное сопротивление шефа ОПК любой деятельности, «превращающей свободных юристов в придаток разведывательных операций». Хекшер понимал, что военизированный статус изменит суть организации, и ее внимание не будет в первую очередь сосредоточено на беззакониях в ГДР. И он подвергал сомнению утверждение Хорста Эрдманна о четырех тысячах сторонников Свободных юристов в советской зоне, называя его пропагандой. Гораздо важнее, говорил Хекшер, что ни Эрдманн, ни его люди не имеют соответствующей подготовки и соответствующего характера, следовательно, не могут соблюдать дисциплину и заботиться о своей безопасности, без чего невозможно проведение военизированных операций на вражеской территории. В конце Хекшер не преминул заметить, что новый военизированный статус Свободных юристов вызовет расследование советской и восточногерманской служб безопасности. Зачем, не понимал Хекшер, надо выставлять напоказ такую тонкую акцию как военизированная запасная операция? С его точки зрения, разведке противника проще простого засечь переход Свободных юристов из одного качества в другое^[309] и соответственно направить силы на новое образование.

Слова Хекшера были пророческими, и все же ЦРУ решило утвердить Свободных юристов в качестве военизированной группы. К несчастью, МГБ, благодаря Линзе, уже было в курсе этих планов. Генерал Каверзнев добрую часть своего доклада от 3 марта 1953 года посвятил новому тайному отделу Комитета свободных юристов^[310]. В конце лета 1953 года, во время операций после мятежей 17 июня, советская и восточногерманская службы безопасности арестовали членов запасных агентурных сетей, а также так называемых агентов Гелена. Наверное, Гелен был отчасти вовлечен, ибо главный агент, вышедший в отставку, флотский офицер высокого ранга, который был выбран заместителем Эрдманна для проведения в жизнь военизированного проекта, состоял также в организации Гелена.

В любом случае, восточногерманская пресса обвинила Свободных юристов в участии в операции. И это обвинение потребовало еще одного расследования контрразведки БОБ^[311]. Бывший офицер БОБ вспоминает, что офицеры, занимавшиеся военизированными организациями, из бывшего ОПК в Берлине не имели представления о чрезвычайно эффективной работе советской и восточногерманской контрразведок. Созданные агентурные сети состояли из троек, теоретически считавшихся никак не связанными друг с другом. Однако «после их смерти» БОБ обнаружил, что почти все члены разных троек отлично знали друг друга. Заполучив лишь одного участника, Советы смогли накрыть всю сеть.

Несмотря на негативные публикации в Западном Берлине о Свободных юристах после уничтожения «запасной» программы, группа продолжала функционировать. Однако ее деятельность постоянно привлекала к себе пристальное внимание служб безопасности ГДР и восточногерманской прессы. Более того, руководитель организации не мог доказать, что является адвокатом по праву. В 1957 году ЦРУ предложило сделать Эрдманна почетным доктором права. В памятной записке, содержащей эту просьбу, упоминается, что восточногерманский режим ни разу не поднимал этот вопрос, хотя Свободные юристы работают уже восемь лет^[312]. Восточная Германия молчала недолго. 25 июня 1958 года группа, называющая себя Ассоциацией германских демократических адвокатов, созвала пресс-конференцию в Восточном Берлине. Она камня на камне не оставила от уголовников из Комитета свободных юристов, которым руководит человек (Эрдманн, alias Фриденау), который был лидером молодежной организации во времена Гитлера, потом изменил дату и место рождения и не имеет права на звание «доктора права»^[313]. 1 июля 1958 года Эрдманн объявил о своей отставке. «Надеюсь, — сказал он, — все поймут, что я не могу больше продолжать столь нервную работу, которой посвятил много лет».

Реакция прессы в Западной Германии была не однозначной. «Der Spiegel» сделал вывод, что если [доктор Фриденау] молодежный лидер гитлеровских времен и у него нет юридического образования, то невероятно, чтобы он мог стать директором исследовательского Комитета свободных юристов»^[314]. «Frankfurter Allgemeine Zeitung» опубликовала то, что довольно часто слышалось в ФРГ. В статье признавалось, что деятельность Свободных юристов достойна всяческой похвалы, критикуя «несправедливость как систему» в ГДР. Тем не менее такие организации не могут и дальше существовать под руководством американцев, не подпадая под контроль властей ФРГ. В статье указывалось, что ужесточились меры безопасности и резко сократилось количество приезжающих из ГДР. Соответственно, стало гораздо труднее поддерживать связь с нелегальными помощниками в ГДР, в результате чего эти группы теряют представление о реальной жизни в Восточной Германии и им приходится заполнять пустоты в своих информационных бюллетенях перепечатками из восточногерманской прессы^[315].

Группы, подобные Комитету свободных юристов и Кат-pfgruppe gegen Unmenschlichkeit, были самыми влиятельными с 1948-го по 1953-й или 1954 год. В это время, когда в советской зоне совершался переход от советского тотального контроля к правительству СЕПГ — к которому относилась с презрением значительная часть населения, а остальные тер^ пели, — все еще можно было свободно ездить по стране и беспрепятственно бывать в Западном Берлине, не подвергая себя опасности. В этих условиях группы процветали, хотя зачастую они не обращали внимание на сгущающиеся тучи над их добровольными помощниками. Советы создали восточногерманское полицейское государство, которое постепенно сделало невозможным для тайных организаций осуществлять какое бы то ни было сопротивление в Восточной Германии.

Часть 2. КРИЗИСНЫЕ ГОДЫ

б. РОЖДЕНИЕ ОРГАНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И РАЗВЕДКИ ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ

Не в один день появился самый многочисленный, самый технически вооруженный, самый всепроницающий полицейский аппарат, когда-либо существовавший на немецкой земле. Советам пришлось долго пестовать его, пока он не превратился в Министерство госбезопасности Восточной Германии (Ministerium fur Staatsicherheit), часто называемое Штази, или МГБ (MfS)^[316].

В 1945—1946 годах полную ответственность за безопасность в советской зоне несли оперативные сектора, созданные сразу после войны. Информаторами и агентами, завербованными МГБ для работы в западных секторах Берлина и Западной Германии, были в основном немцы, которые принадлежали к недавно созданной СЕПГ. В своих операциях МГБ опиралось также на германскую народную полицию (Volkspolizei), подчинявшуюся Управлению внутренних дел Советской Военной администрации (СВА). Тем не менее вскоре после окончания войны Советы сочли необходимым создать восточногерманскую службу безопасности по типу тайной полиции Советского Союза. Эта служба должна была постепенно принять на себя заботу о внутренней безопасности Восточной Германии и приобрести возможности для внешней разведки^[317]. Здесь впервые опубликовано, как Советы справились с этой задачей. Сведения взяты из архивов СВР.

В августе 1947 года СВА передала особые полномочия отделам К-5 — тайной политической полиции, входившей в структуру восточногерманской уголовной полиции, — поставив перед ними задачу борьбы «против преступной деятельности врагов нового демократического порядка»^[318]. Исполняя обязанности политической полиции, отделы К-5 в Восточном Берлине и в провинциях действовали под началом МГБ. (Впоследствии многие сотрудники К-5 помогали создавать и налаживать работу MfS.) В 1949 году К-5 перешли в ведение Главного управления безопасности народного хозяйства (Hauptverwaltung zum Schutze der Volkswirtschafi) восточногерманского Министерства внутренних дел во главе с Эрихом Мильке^[319]. Советы намеревались выковать восточногерманскую службу безопасности «щит и меч» нового строя в Восточной Германии. Новая организация должна была включить в себя управление, ответственное за Восточный Берлин и оперативные отделы в советской зоне, а также разделенные к этому времени управления, занимавшиеся железнодорожным и водным транспортом. В штате этой организации состояло 2950 человек, из них 1535 были оперативными сотрудниками^[320].

Сотрудников для этих отделов набирали, в основном, по принципу их политической благонадежности. Некоторые пришли из СЕПГ, но также был задействован собственный резерв МГБ, состоявший из проверенных немецких агентов. Члены других политических партий или организаций считались неподходящими для этой службы, и таким образом подтверждалась советская точка зрения на «буржуазные» партии — ХДС и Либерально-демократическую партию (ЛДП), которым предоставлялось право исполнять роль витрины нового режима. К 6 октября 1949 года пять провинциальных отделов приступили к работе. Центральное управление, ответственное также за Берлин, все еще было в процессе организации, и причиной отсрочки, возможно, была уязвимость и сложность его предполагаемой деятельности в городе.

ВЫБОР РУКОВОДИТЕЛЯ

Осознавая, что шеф восточногерманской полиции не сможет не быть вовлеченным в политику, Советы с большой тщательностью подошли к вопросу о руководителе. Сомнения вызывала главная кандидатура на этот пост, то есть Эрих Мильке. В письме Сталину и членам Политбюро генерал-полковник Василий Чуйков, командующий советскими войсками в Германии и председатель Советской Контрольной комиссии, и его политический советник Владимир Семенов дали оценку деятельности Мильке^[321]. Упомянув о его принадлежности к Коммунистической партии Германии (КПГ), о годах, проведенных в СССР, об участии в гражданской войне в Испании, авторы письма далее сообщают о том, что Мильке был интернирован во Франции. Когда германская армия вошла во Францию, «Мильке бежал, однако остается неизвестным, сколько времени он пробыл в лагере и когда бежал». Не было никаких достоверных сведений о нем вплоть до 1944 года, когда поступило сообщение о его аресте немцами. После ареста и до конца войны Мильке служил в организации Тодта, нацистском учреждении, разрабатывавшем широкомасштабные строительные проекты. В мае 1945 года он покинул американскую зону и в июне появился в Берлине.

Отсутствие документов на период пребывания Мильке на Западе после Испании не могло не помешать его карьере. С точки зрения Советов, самой большой трудностью в создании германских служб безопасности был кадровый вопрос. Начав свою работу в мае 1949 года, офицеры МГБ вместе с руководителями новых германских подразделений проверили 6670 кандидатур. Из них 5898 кандидатур, то есть 88 процентов, по разным причинам были отвергнуты. У одних оказались близкие родственники или друзья в западных секторах Берлина или в Западной Германии, другие сдались в плен солдатам Великобритании, США или Франции, третьи служили в Югославии, где, возможно, имели вызывающие подозрение контакты с отщепенцем маршалом Тито. Непременным условием было отсутствие связей с Западом, кстати, сохранившимся и в дальнейшем. Несмотря на эти трудности, через какое-то время удалось добиться высокого уровня профессионализма сотрудников органов безопасности^[322].

Советы нашли другого кандидата в лице Вильгельма Цайссера, руководителя Главного управления резервной полиции Министерства внутренних дел ГДР. Его коммунистическое прошлое не вызывало сомнений. Член компартии с 1919 года, он активно работал в Руре в качестве редактора и профсоюзного активиста. В 1924 году посещал школу Коминтерна в Москве, после чего выполнял задания партии в Германии, Китае и Чехословакии. В 1932 году, будучи переводчиком в школе Коминтерна, вступил в партию большевиков. Отличился во время гражданской войны в Испании. Потом вернулся в Советский Союз и в 1940 году стал гражданином СССР. Во время Второй мировой войны «служил инструктором на антифашистских курсах в лагерях для военнопленных». Посланный в 1947 году в Германию, «он проявил себя хладнокровным и твердым человеком». Записка заканчивалась выводом: «Цайссер — самая подходящая кандидатура на должность министра государственной безопасности. Мильке может остаться заместителем министра»^[323].

Нет ничего удивительного в том, что в 1950 году Советы навязывали СЕПГ свое мнение в таком важном деле, как назначение министра госбезопасности. Январские и февральские донесения дают уникальную возможность познакомиться с системой в действии. Заинтересованные советские деятели отлично знали о том, что Сталин прислушивается к мнению Вильгельма Пика, одного из лидеров СЕПГ, внесшего свою лепту в доклады, а так как Пик ратовал за Цай-ссера, то и спорить было не о чем^[324]. В той или иной форме «вопрос Мильке», то есть вопрос советского всеобъемлющего контроля служб госбезопасности Восточной Германии, не раз поднимался впоследствии^[325].

СОВЕТСКИЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ ОПЕРАЦИИ И ПАРТИЯ

Как только Цайссер занял пост министра госбезопасности, помимо взаимоотношений МГБ и Комитета информации (КИ), возник более широкий вопрос, а именно — как далеко может зайти советская разведка, используя в качестве своих источников зарубежных коммунистов. В октябре 1950 года руководство СЕПГ решило передать MfS, принявшему на себя контрразведывательные функции в Западной Германии, партийную разведывательную сеть. Но эта агентурная сеть былаглавным источником разведывательной информации КИ, и с ее помощью КИ получал львиную долю экономических, политических и военных сведений о Западной Германии^[326]. Ведущие члены коммунистической партии в разных частях Западной Германии были вовлечены в эту деятельность. С передачей их MfS Комитет информации лишался своего основного источника. Иван Ильичев, главный резидент КИ, сделал запрос в МГБ, нельзя ли заставить Цайссера подождать с проведением решения партии в жизнь. И получил ответ, где было ясно сказано, что полагаться на партийную сеть в Западной Германии опасно, ибо при малейшем изменении ситуации связь западногерманских коммунистов с КИ может быть использована оккупационными властями Запада для запрета компартии Германии.

Эти проблемы существовали не только в Германии. Приняли запрет на использование коммунистов в качестве агентов и в Австрии: там была прекращена связь с 70 процентами членов коммунистической партии — агентами МГБ. То же самое произошло и в других странах. Москва приказала своим резидентурам не контактировать с лидерами зарубежных коммунистических партий и позволила обращаться к ним только в случае крайней опасности. Все возможное было сделано, чтобы предотвратить удары, подобные тем, что получила советская разведка в США. Тамошние агентурные сети, состоявшие в основном из американских коммунистов, после окончания войны были практически ликвидированы^[327].

Тем временем становление MfS шло своим чередом под руководством генерал-майора Михаила Каверзнева, нового представителя МГБ СССР в Германии. В феврале 1952 года в сообщении министру госбезопасности Каверзнев доложил о состоянии руководства, штатах и деятельности MfS^[328]. В 1952 году MfS по плану должно было иметь 11 899 сотрудников, из них оперативников — 5780. Но на 20 февраля MfS имел лишь 43 процента предполагаемого штата. В аппарате представителя МГБ в Восточном Берлине и в оперативных секторах, расположенных в столицах всех земель, появились учебные центры. Советские инструкторы не только учили немцев вербовать и натаскивать агентов, заполнять досье и управлять агентурной сетью, но и сами участвовали в агентурных операциях, направленных на цели, относящиеся к ответственности MfS^[329].

Немцам на этом этапе не доверяли проводить независимые операции и самостоятельно работать против западных шпионских организаций и враждебных групп. Этими направлениями руководило МГБ. Кроме того, все немецкие подразделения докладывали о своей работе региональному оперативному сектору МГБ, отчего MfS в Берлине не могло осуществлять полномасштабное руководство^[330]. В результате немцы теряли интерес к работе и не проявляли инициативу.

В ответ на жалобы офицеров MfS Советы решились на некоторые изменения, предоставляя MfS ограниченную и подконтрольную ответственность в ведении некоторых дел. По словам Каверзнева, это было сделано, чтобы подстегнуть «творческую инициативу немецких офицеров и повысить значение министерства ГДР... MfS, под нашим руководством, готовит ряд директив, направленных на усиление борьбы против шпионажа, диверсий, террора и подпольных формирований»^[331]. Несмотря на добрую волю, выраженную в докладе, и уверенность Каверзнева в службе государственной безопасности ГДР, он ясно дал понять Москве, что советские инструкторы будут в дальнейшем поддерживать конфиденциальные контакты с офицерами органов государственной безопасности ГДР, а также устанавливать контакты с новыми сотрудниками этих органов.

Советское проникновение в СЕПГ и правительство ГДР отражает обычную практику тех времен. Проникновение в СЕПГ началось гораздо раньше в Москве, когда члены коммунистической партии искали спасения вне пределов гитлеровской Германии^[332]. Неудивительно, что советские представители имели собственные особые контакты в верхних эшелонах восточногерманской СЕПГ и правительства. Эти люди тщательно скрывали свои истинные отношения с советскими коллегами, чтобы их деятельность на благо МГБ не стала известна Вальтеру Ульбрихту и его сторонникам в ЦК СЕПГ. А советские благодетели понимали, что их источники больше доверяют друзьям, чем агентам, однако помогали МГБ — а позже и КГБ — находиться во всеоружии и не быть застигнутыми врасплох событиями в Восточной Германии. Высокопоставленные источники в СЕПГ, например, информировали МГБ о взрывной ситуации зимой 1952—1953 годов. К сожалению, советское руководство не всегда адекватно реагировало на полученную информацию. Под давлением Советов Ульбрихт постепенно и с большой неохотой изменил курс, но было уже поздно, и восстания 17 июня 1953 года предотвратить не удалось^[333].

Положение в M1S оставляло желать лучшего. В сентябре 1952 года советские инструкторы проверили Штази и обнаружили, судя по докладу Каверзнева, «серьезные просчеты». Из-за недостаточной подготовки к операциям и плохой обученности немецких сотрудников проникновение в разведки противника и вражеские центры в Западной Германии шло очень медленно. Неопытные агенты не могли качественно выполнять свою работу, а руководство MfS мало заботилось об обучении своих сотрудников. Даже партийная организация СЕПГ не могла существенно помочь новой организации^[334]’. Невысокую оценку Каверзнев дал и советникам МГБ, рекомендуя привлечь опытных чекистов, особенно в отделы разведки, контрразведки, промышленности, транспорта и оперативно-технических служб^[335].

В декабре 1952 года Каверзнев информировал замминистра госбезопасности Сергея Огольцова о состоянии дел в MfS^[336]. Особенно впечатляющими стали оперативные достижения MfS. В течение 1952 года были арестованы 2625 человек, из которых 599 подозревались в шпионаже. Началась активная работа по разоблачению 35 западноберлинских и западногерманских шпионских и антисоветских центров и подпольных организаций, созданных ими на территории ГДР. Были арестованы 604 члена этих организаций, сделаны попытки захватить некоторых лидеров. В результате MfS сумело между январем и ноябрем провести шестнадцать «показательных судов» над вражескими шпионами, диверсантами и террористами^[337].

Однако к марту 1953 года эти положительные показатели, стандартные в годовых отчетах, превратились в негативные. В докладе заместителя Каверзнева от 9 марта отмечалось, что оперативники MfS не в состоянии выдерживать увеличивающуюся нагрузку из-за недостатка знаний, опыта и слабой политической подготовки^[338]. Более того, необходимость в умелой восточногерманской службе становилась все более насущной из-за «усиления классовых конфликтов в ГДР и роста активности империалистических разведок и вражеских подпольных движений». MfS, в сущности, оказалось не в состоянии найти информаторов среди интеллигенции, которые представляли особый интерес для Советов. Для этого СЕПГ направила в MfS 239 своих членов, получивших образование в колледжах. Однако многие из этих образованных членов СЕПГ имели родственников на Западе или другие недостатки. Таким образом, 10 марта к работе приступило лишь шесть новых сотрудников^[339].

В народной полиции еще никогда не был так низок моральный уровень. КГБ докладывал, что в 1952 году более тысячи сотрудников военизированной морской и воздушной полиции (предшественниц военно-морских и воздушных сил ГДР), а также 320 пограничников дезертировали в Западный Берлин и Западную Германию. В январе и феврале 1953 года зафиксировано 492 случая дезертирства из военизированной морской и воздушной полиции и пограничных войск^[340] .

В докладах МГБ этих дезертиров называют слабыми молодыми людьми, не выдержавшими тягот военной службы и не устоявшими перед враждебными влияниями и пропагандой. Они бежали в Западный Берлин «в поисках легкой жизни». Считалось, что политические органы слабо борются с враждебными влияниями, и ради укрепления военной дисциплины довольно много сотрудников были уволены из полиции по настоянию MfS. Для советских советников MfS пока оставалось источником разочарований.

МИША ВОЛЬФ И НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ (IWF)

Первые шаги восточногерманской внешней разведки не были впечатляющими, и было трудно усмотреть в ней будущую мощную разведку, которая сумеет превзойти советских учителей по глубине и широте внедрения в правительство Федеральной республики. А ведь самое ее создание стало, по-видимому, результатом трений между советским МТБ в Берлине и берлинской резидентурой КИ по поводу использования различных источников для добывания разведывательной информации. Во всяком случае, от КИ требовали развивать восточногерманскую внешнюю разведку, и как можно быстрее. Мы расскажем о предпринятых им мерах, впервые обратившись к документам КИ и впервые заглянув в агентурные данные БОБ об этой новой цели контрразведывательных операций.

Советская директива, благодаря которой была создана восточногерманская разведывательная служба, подчеркивала также, что резидентуры КИ в Берлине должны проводить собственные операции против главного противника — Соединенных Штатов — и собирать информацию о деятельности правительственных, политических, экономических учреждений и научных центров Западной Германии и других стран.

С самого начала было ясно, что главной целью новой службы ГДР станет ФРГ — «внутреннее политическое и экономическое положение Западной Германии: ...деятельность правительства в Бонне и его департаментов, бундестага и бундесрата; ...центральные органы буржуазных и социал-демократической партий; научно-технические центры и лаборатории, а также церкви и другие общественные организации». Совершенно очевидно, что КИ не ожидал от своего восточногерманского дитя получения информации из газет, а нацеливал его на вербовку сотрудников данных учреждений. В конце концов разведке было приказано использовать свою агентурную сеть в правительстве Западной Германии, чтобы «пролить свет на политику западных оккупационных держав»^[341].

Человеком, который должен был набрать сотрудников в эту новую разведывательную службу, был «товарищ Акимов». Аюшов это псевдоним Андрея Траура, старшего офицера внешней разведки государственной безопасности — ранее его прочили на пост офицера связи НКВД с Управлением стратегических служб в Вашингтоне. Траур был направлен московским КИ, чтобы создать прикрытие внутри Советской Контрольной комиссии для представителей КИ, которым предстояло работать с новой восточногерманской службой. Москва послала в Германию также Александра Короткова, бывшего резидента в Берлине и ветерана германского отдела, чтобы он помог Трауру установить связь с Вальтером Ульбрихтом, первым секретарем СЕПТ, с которым Коротков был знаком уже много лет. КИ стремился не допустить никакого риска.

О новой восточногерманской службе внешней разведки, как и о ее советском двойнике КИ, никогда не сообщалось публично. Это было официальное, но тайное учреждение, известное как Служба внешней политической разведки (Aussenpolitische Nachrichtendienst) ГДР, возглавляемое Антоном Аккерманом, членом политбюро СЕПТ. В целях конспирации и дополнительного прикрытия сотрудников это учреждение получило еще одно название — Научно-исследовательский экономический институт (Institut fuer Wirtschafts-wissenschaftliche Forschung — IWF).

Первая встреча советской команды Траура и восточно-германских «друзей» состоялась в начале сентября 1951 года в конспиративном доме в Берлин-Бонсдорфе. Несмотря на весь свой опыт, Траур не был бесспорной кандидатурой. В мае 1951 года он находился в Вене как член московской инспекционной делегации, занимавшейся возникшими проблемами между резидентурами МТБ и КИ. Однажды утром он пришел к завтраку и объявил Петру Федотову, руководителю делегации и заместителю директора КИ, что его пыталась вербовать британская разведка. Федотов не стал ударяться в панику и попросил его объясниться. Траур рассказал, как его ночью окружили люди в белых халатах, вкололи ему что-то, а затем приступили к вербовке. Решив, что у Траура была галлюцинация, Федотов сделал телефонный звонок, и в тот же день специальный самолет увез Траура в Москву, где он подвергся интенсивному курсу психотерапии. Когда же он выздоровел, то отправился в Берлин, где оставался до ноября 1952 года. После возвращения в Москву его состояние ухудшилось, и ему пришлось оставить службу^[342].

Немецкие основатели присоединились к советским коллегам во время первого совещания. Среди них были первый директор Антон Аккерман и будущий директор Маркус Вольф, которому исполнилось всего лишь двадцать восемь лет^[343]. Увезенный родителями в Москву, когда Гитлер пришел к власти, Вольф с детства говорил по-русски, стал гражданином СССР и во время Второй мировой войны работал на контролировавшемся советской разведкой немецком радио «Deutsche Volksender». Вернувшись в мае 1945 года советским офицером в Берлин, он поселился в роскошной квартире в Западном Берлине недалеко от контролируемого Советами радио «Berliner Rundfiink» и приступил к работе. В ноябре 1945 года Вольф был послан в Нюрнберг освещать суд над военными преступниками, и в Берлин он вернулся в октябре 1946 года. Советы ему доверяли, а так как Вольф свободно говорил на двух языках, то в октябре 1949 года он стал членом новой дипломатической миссии ГДР в Москве. До лета 1951 года Вольф оставался в Москве, а потом был отозван для службы в Научно-исследовательском экономическом институте (IWF)^[344].

Сразу после первого организационного совещания в августе 1951 года, то есть практически с нуля, началась серьезная работа. Отдел кадров ЦК СЕПГ тщательно изучал документы членов партии, чтобы подобрать людей, подходящих для разведывательной работы. В ноябре туда вызвали молодого человека, члена СЕПГ, работавшего в то время в отделе обмена валюты восточноберлинского банка. Наверняка, он произвел хорошее впечатление, потому что вскоре ему было приказано явиться в «Институт» (IWF), и только тогда он сообразил, что это и есть новая служба внешней разведки ГДР. Несмотря на чистую анкету и производимое им хорошее впечатление, новый сотрудник составлял донесения также для БОБ^[345].

Получив донесение этого источника, БОБ оказалась в состоянии определить истинные цели загадочного «Института» (IWF) и проследить методику создания инфраструктуры, необходимой для будущих разведывательных операций в Западной Германии. БОБ была первой западной разведкой, расколовшей «Институт» (IWF). К сентябрю 1952 года стала очевидна ценность источника, имевшего доступ к контрразведывательной и экономической информации.

БОБ настаивала, чтобы он был крайне «осторожен в выборе материала и избегал всяческого риска в добывании лишней информации». Считалось, что «такое неактивное состояние удержит его на месте»^[346]. Надежда понятная, однако у источника были другие планы — он мечтал бежать из Восточной Германии. Семья также настаивала на его бегстве. А когда он узнал, в какую серьезную шпионскую организацию попал, то совсем занервничал. Когда в декабре 1952 года организацию возглавил Миша Вольф и занялся безопасностью, тот и вовсе потерял голову от страха и был на грани провала. Источник должен был сообщать о малейших деталях своих контактов с новой разведкой, однако вскоре он перестал владеть собой. Со временем он был бы раскрыт и БОБ пришлось выводить его из игры^[347].

Поначалу служба состояла из четырех главных отделов, и в каждом из них был советский советник. Первый отдел занимался проникновением в политические партии и правительственные учреждения в Западном Берлине и Западной Германии. Второй — расширением агентурной сети в западногерманской промышленности. Третий отдел был информационным, и четвертый — отделом технического обеспечения. Через какое-то время IWF получил отдел научно-технической информации, потом контрразведывательный отдел, тоже с советскими советниками. Контрразведка занималась внедрением в западногерманскую полицию и в дальнейшем — в службы безопасности и разведки союзников и ФРГ. Первым начальником отдела контрразведки стал Густав Цинда, коммунист со стажем и уличный бунтарь «Красного фронта», выходец из рабочей среды. Его заместителем был назначен Маркус Вольф^[348].

Хотя Управление внешней разведки МГБ и подчинило себе разведку и контрразведку ГДР после расформирования КИ в конце 1951 года, на работе IWF это никак не сказалось. Советский контроль за деятельностью «Института» осуществлялся через германский отдел КИ, и когда он вновь перешел в ведение МГБ, советники в Берлине остались на своих местах, разве что перешли под эгиду МГБ.

В декабре 1952 года Вольф заменил Аккермана на посту директора IWF. Некоторые считали Вольфа слишком молодым и недостаточно ответственным для такого назначения. Поговаривали, будто Ульбрихт был против, однако кандидатуру Вольфа поддержали Аккерман и советские советники^[349]. Ответственность за IWF лежала на Политбюро СЕПГ, хотя в это время были предприняты попытки пресечь прямые контакты членов ЦК СЕПГ и сотрудников IWF. Например, сотрудникам «Института» было запрещено ссылаться на Центральный комитет СЕПГ, когда им требовалась помощь граждан Восточной Германии, а те сотрудники «Института», которые имели удостоверения членов Центрального комитета, получили вместо них документы сотрудников Министерства государственной безопасности^[350].

Агент БОБ докладывал, что смерть Сталина, наступившая 5 марта 1953 года, была тяжким ударом для верных членов партии в «Институте». Одетые в черное женщины вели себя так, словно у них умер близкий родственник. Мужчины тоже были не в себе то ли от горя, то ли от неизвестности. Собрание сотрудников «Института» и советских советников состоялось 7 марта в два часа пополудни. Последние, приехав из Карлсхорста, закрылись с Маркусом Вольфом в его кабинете, и собрание фактически началось лишь в четыре часа. Открывая собрание, Вольф передал сотрудникам просьбу советских разведчиков дать им любую информацию, что Запад якобы собирается воспользоваться смертью Сталина и устроить провокацию против СССР. Особую озабоченность вызвало сообщение о том, что западноберлинский сенат обратился к союзникам с просьбой предоставить военный воздушный транспорт для перевозки беженцев в Западную Германию. Советские сотрудники опасались, что перевозка беженцев является хитрым прикрытием, а на самом деле предполагается военная акция против ГДР. В течение нескольких недель после 7 марта сотрудники «Института» занимались почти исключительно вероятным западным вторжением^[351].

«ВУЛКАН»: КРЕЩЕНИЕ ОГНЕМ

Именно в этот трудный момент восточногерманская политическая разведка получила первую оплеуху. Вывод агента БОБ был назначен на начало апреля 1953 года, и 4 апреля он уехал вместе со своей многочисленной семьей, прихватив документы о сотрудниках «Института», их деятельности и «институтском» бюджете. Через два дня были арестованы тридцать пять агентов «Института», о чем с гордостью сообщило западногерманское правительство на пресс-конференции в Бонне. Операцией под кодовым названием «Вулкан» руководило новое германское Ведомство по защите конституции (Bundesamt fuer Verfassungsschutz — BJV), но все материалы были предоставлены БОБ^[352]. Как бы то ни было, пресса Западного Берлина и Западной Германии, от скандальных желтых листков до солидной «Frankfurter Allgemeine», не переставала печатать материалы о процессах и судах, пока не исчерпала тему. Для новой восточногерманской внешней разведки этот удар оказался весьма болезненным, тем более что несколько агентов работали в межзональной торговле, которая обретала все большее значение для экономики ГДР. Статья в «Der Spiegel» впервые назвала функционера СЕПГ Маркуса Вольфа главой Научно-исследовательского экономического института (IWF)^[353].

Решение с шумом арестовать в Западной Германии агентов «Института» сразу после бегства источника БОБ далось нелегко. Ясно было, что IWF как разведывательный орган только становился на ноги и большинство его агентов в Западной Германии занималось собственным прикрытием, а не вербовкой. Так как разведчики проходили обучение, то многие еще не были задействованы в работе на территории Западной Германии, и поэтому их пришлось освободить. Тем не менее IWF был серьезной организацией, ориентированной в основном на экономические цели, и для их достижения он использовал систему межзональной торговли в качестве прикрытия. Обучающие программы и оптимистические доклады подтверждают тот факт, что «Институт» (IWF) быстро набирал силу как тайная разведка по типу советской^[354].

Расследование дела «Вулкан» еще продолжалось, когда 17 июня 1953 года внешнее спокойствие восточногерманской жизни нарушило восстание рабочих. Впоследствии сотрудники КГБ, которые работали непосредственно с «Институтом» и учреждением-преемником, отмечали, что когда разразилась буря, Вольфа, как нарочно, на месте не оказалось^[355]. Как бы то ни было, но IWF избежал политических и бюрократических репрессий, последовавших за этим восстанием и арестом Лаврентия Берии 26 июня 1953 года. В результате исчезновения Берии с политической арены укрепилось положение Ульбрихта, было ликвидировано МГБ ГДР и смещен со своего поста министр госбезопасности Вильгельм Цайссер. Вместо MfS появился Секретариат государственной безопасности во главе с Эрнстом Волвебе-ром, подчиненный Министерству внутренних дел. Малопонятны причины, почему был выбран Волвебер, занимавший пост государственного секретаря по вопросам навигации и морским перевозкам и не считавшийся любимцем Ульбрихта. Вероятно, Советы, смирившись с потерей Цайссера, предоставили ключевой пост Волвеберу из-за прежних связей с ним^[356].

Эти изменения в органах госбезопасности ГДР отражали последовавшие за смертью Сталина аналогичные изменения в органах государственной безопасности в Москве, где внешняя разведка и контрразведка были переподчинены МВД СССР. В это время IWF, возглавляемый Вольфом, стал Пятнадцатым Главным управлением во вновь созданном Секретариате госбезопасности. Мильке, протеже Ульбрихта, остался начальником контрразведки. Отношения Мильке и Вольфа никогда не были хорошими, а со временем ухудшились, и в них оказались втянутыми советские менторы.

7. СТАЛИН ПРЕДЛАГАЕТ МИР, НО «ХОЛОДНАЯ ВОЙНА» ПРОДОЛЖАЕТСЯ

На первый взгляд, 1952 год был годом, когда Иосиф Сталин сделал несколько предложений западным странам, цели которых заключались в создании единой и нейтральной Германии^[357]. Ответы западных союзников, каждый из которых требовал общегерманских свободных выборов, рассматривались многими как отказ «от последнего шанса» воссоединения. Другие считали, что Советы предлагают очередной пропагандистский трюк, направленный на затягивание, в первую очередь ратификации соглашений союзников с Западной Германией, и интеграции Западной Германии в западную оборонительную структуру. В мае ЦРУ расценило предложения Сталина следующим образом: «Кремль наверняка считает, что свободные выборы завершатся отклонением коммунизма в Восточной Германии... и не удовлетворится, даже если единая Германия, пожелай она выйти из-под советского контроля... не будет перевооружаться и угрожать СССР»^[358].

Немецкие ученые, имевшие возможность поработать в архиве советского МИДа, писали в 1994 году, что инициатива Советов и в самом деле была пропагандистской^[359]. Перевооружение Западной Германии стало результатом Берлинской блокады 1948—1949 годов, а также северокорейского вторжения в Южную Корею, и Советы жаждали повернуть эту тенденцию вспять, предлагая возможность воссоединения. В этот период советская внешняя разведка всеми силами добывала информацию, поддерживающую такую политику.

Тем временем наращивание военных сил набирало силу с обеих сторон, ибо обе стороны ожидали худшего. В январе 1952 года берлинская резидентура МГБ в сообщении о декабрьском совещании руководства Свободной демократической партии (СвДП) в Западном Берлине процитировала заявление лидеров партии: «Мы не должны терять время, потому что неизвестно, не ударят ли русские первыми»^[360]. 26 января берлинская резидентура доложила Сталину, что Аденауэр намерен ускорить милитаризацию Германии^[361].

Примерно такой же аналитический доклад был послан Сталину 26 марта 1952 года «малым» Комитетом информации (созданным внутри Министерства иностранных дел после расформирования первого КИ), и в нем были описаны приготовления к созданию «агрессивных вооруженных сил Западной Германии». Добытый по дипломатическим каналам, этот доклад является великолепным примером информации, распространявшейся «малым» КИ. В сопровождающей его памятной записке, предназначенной Сталину, замминистра иностранных дел Валериан Зорин заявлял, что демократическое движение немецкого народа против милитаризации страны и за объединение Германии и мирный договор станет одним из самых важных факторов в американских расчетах по выполнению своих агрессивных планов в Европе^[362]. Выделение милитаристских аспектов в западногерманском перевооружении продолжалось весь 1952 год.

19 апреля Сталин получил от МГБ сведения о реакции Аденауэра на советские предложения о мирном договоре с Германией. В начале апреля в «узком кругу руководства ХДС» Аденауэр, как следует из доклада, сказал: «Мы не признаем Потсдамскую декларацию, мы стремимся к европейскому единству и добьемся его. Это создаст противовес, который окажет сильное влияние на· Восточную Европу. Россия не посмеет начать войну»^[363]. Еще один доклад МГБ, посвященный Аденауэру, датируется 21 апреля и утверждает, будто он сказал, что советские предложения имели единственную цель — «нейтрализацию Германии».

11 мая МГБ получает от своих агентов опровергающий анализ «малого» КИ полный текст меморандума на четырнадцати страницах, подготовленного Якобом Кайзером, министром по общегерманским вопросам ФРГ, и председателем комитета по общегерманским проблемам бундестага Гербертом Венером. Документ был распространен среди членов комитета по общегерманским проблемам и комитета иностранных дел бундестага. Кайзер и Венер намекали в нем на возможность компромисса между СССР и Западом: «Если Запад согласится не принимать Германию в Североатлантический пакт, Советский Союз «может проявить готовность к проведению свободных выборов и отказу от коммунизма в советской зоне»^[364].

Запад продолжал настаивать в вопросе о роли Западной Германии в европейской обороне. Министры иностранных дел западных стран и ФРГ подписали 26—27 мая договор, который вел к созданию Европейского оборонительного сообщества. Но на самом деле это был дипломатический шаг. Предстояло выиграть настоящую борьбу в бундестаге ФРГ за ратификацию договора. 22 октября МГБ доложило Сталину и влиятельным членам вновь созданного Президиума, что Аденауэр все еще против ответа Запада на предложения СССР. Он был уверен в ратификации бундестагом как пактов Союзников с Западной Германией, так и договора о Европейском оборонительном сообществе и желал потянуть время, пока не станут очевидными результаты голосования^[365].

Одним из наиболее важных донесений органов госбезопасности о реакции на советские предложения от 10 марта, ответе западных стран и об возможности ратификации пактов Союзников с Западной Германией и договора о Европейском оборонительном сообществе был ежемесячный (1 июня 1952 года) доклад Андре Франсуа-Понсе, французского верховного комиссара в Бонне, в Министерство иностранных дел Франции. В докладе говорилось о негативных последствиях советских предложений по поводу программы Аденауэра по ратификации пактов, а также о вероятном затягивании четырехсторонних договоров. Франсуа-Понсе считал, что Аденауэр «преувеличил свое влияние на партии коалиции и недооценил социал-демократическую оппозицию и неустойчивость общественного мнения».

В докладе Франсуа-Понсе подробно анализируется, как проходившие в это время американские президентские выборы влияли на поведение Аденауэра и его расчеты. Автор продемонстрировал великолепное знание политической жизни Германии, описывая движущие силы и цели социал-демократов в их оппозиции Аденауэру. Доклад заканчивался утверждением, что «в ФРГ наметился прогресс во всех направлениях. С каждым днем крепнет уверенность, что благодаря роли, которую она играет в международной жизни, ей можно надеяться на создание сильного государства. Нейтралистское ohne urts [без нас] движение, процветавшее два года назад, теряет влияние. Идея создания германских подразделений в общеевропейской армии больше не встречает сопротивления». Учитывая растущую мощь Германии и ее уверенность в себе, а также страх, пробуждаемый ею у французов, Франсуа-Понсе видел лучший выход во включении новой Германии в Европейское оборонительное сообщество^[366].

Это было горькое лекарство для стареющего диктатора и его приспешников. И в отличие от докладов о Западной Германии немецких источников этого времени, служивших КИ и МГБ, этот был основан на документах, а не на слухах.

К 1952 году стало очевидно, что самые точные донесения о взглядах союзников на Западную Германию и франко-германские отношения МГБ получает от источников, занимающих официальные посты во Франции. Еще в 1948 году КИ, сообщая о германских проблемах, включал в свои доклады такие документированные донесения от французских источников, что независимо от того, где бы эти проблемы ни обсуждались, — в Берлине, Бонне, Париже или других столицах — Советский Союз постоянно и своевременно имел достоверную информацию. Копии протоколов совещаний, проводившихся американским, британским, французским верховными комиссарами, неизменно попадали в Москву. Планы Аденауэра (1949 год) относительно создания министерства иностранных дел стали известны Москве «от французского источника». Подробный доклад о визите Аденауэра в Рим и Ватикан в июне 1951 года был получен в виде «агентурных донесений французской разведки». Частично доклад о переговорах о европейской армии основан на памятной записке, доставленной Франсуа-Понсе из Министерства иностранных дел Франции. В самом деле, как только КИ потерял свою «кембриджскую группу» из британского Министерства иностранных дел, включая Гая Берджесса и Дональда Маклина, их место тотчас заняли французские источники, которые, вероятно, работали и прежде. Однако, пока разведка Миши Вольфа не проникла в ФРГ, у КГБ не было возможности получать подробную объективную информацию о военно-политической жизни Западной Германии того же уровня, что из Франции.

СТАЛИН УСИЛИВАЕТ КОНТРОЛЬ НАД ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

Пока Сталин, казалось, предлагал Западу оливковую ветвь в виде единой нейтральной Германии, внутри Германской демократической республики начинался процесс, кульминацией которого стало восстание 17 июня 1953 года. На втором конгрессе СЕПГ в июле 1952 года Вальтер Ульбрихт драматически объявил о мерах быстрейшей социализации Восточной Германии и уничтожения остатков докоммунистической политической, социальной и экономической структуры. Конгресс проголосовал за «укрепление принципов народной демократии в Германской Демократической Республике, за защиту и сохранение родной страны и ее мирного возрождения с помощью создания вооруженных сил, а также за успешное строительство основ социализма»^[367].

Линия, принятая на июльском съезде, предполагала отход от прежней более примирительной позиции Советов и СЕПГ. Так зачем же Советскому Союзу понадобилось настаивать на более жестком социалистическом пути Восточной Германии и одновременно предлагать мир Западу? Разведывательные данные, полученные в архивах внешней разведки, не дают ответа на этот вопрос. Доклады КИ и МГБ, имеющиеся у нас, говорят лишь об опасениях, связанных с отказом Запада от советских предложений по объединению Германии.

Оказывается, ратуя за объединение, Сталин уже принял решение поглубже вбить клин между двумя Германиями. Во время встречи с руководителями ГДР Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом и Отто Гротеволем, состоявшейся 7 апреля в Кремле, Сталин заявил, что «независимо от того, какие предложения мы сделаем относительно германского вопроса, западные державы не согласятся с ними и не уйдут из Германии ни под каким предлогом... Поэтому вы [ГДР] должны создать собственное государство. Демаркационная линия между Западной и Восточной Германией должна быть не просто границей, но и стать опасной преградой»^[368]. По-видимому, Сталин думал, что согласие западных союзников на объединение Германии не может быть получено без согласия СССР на общегерманские выборы, и считал свою идею объединения Германии провалившейся. Был ли он прав? Доклады КИ и МГБ показывают, что западные союзники всерьез принимали предложения Сталина, и споры по этому поводу затягивали ратификацию договоров о перевооружении в Бонне и Париже. Однако еще до того, как закончились споры, Сталин предложил Ульбрихту принять жесткую программу форсированного социалистического курса Восточной Германии.

Это было еще одним серьезным просчетом Сталина. Естественно, западные правительства внимательно следили за происходящим в ГДР. ЦРУ постоянно сообщало о таких вещах, как снабжение продовольствием, организация новых сельских кооперативов, нехватка нефтепродуктов, меры, принимаемые, чтобы предотвратить «бегство из страны»^[369]. Любопытно, что мы не видели донесений источников МГБ, отражавших озабоченность Запада результатами деятельности Ульбрихта по советизации Восточной Германии. Не видели мы также донесений МГБ о результатах политики Ульбрихта в отношении морального состояния восточных немцев.

Кое-какие намеки на внутреннее положение в ГДР стали попадать в советские доклады после смерти Сталина 5 марта 1953 года. Один такой доклад (13 марта) был подписан Евгением Питоврановым, все еще возглавлявшим управление разведки после последней сталинской реорганизации. Источник утверждал, что «явление [бегство] приняло широкий масштаб и заставит правительство ГДР в ближайшем будущем предпринять шаги, дабы прекратить бегство населения на Запад». В прошлом многие беженцы были пенсионерами или людьми без определенных занятий, однако со временем «в связи с обострением противоречий в ГДР в Западный Берлин стали бежать фермеры и техническая интеллигенция»^[370].

Ветеран контрразведки КГБ, после возвращения в Москву в 1952 году из Карлсхорста, скорее всего, дал правильный ответ на вопрос, с чем связана тогдашняя нестабильность режима, установленного СЕПГ? Не усомнившись ни на минуту, он обвинил в этом Ульбрихта. «Он из Саксонии, и его манера говорить пробуждает противоречивые чувства. У него нет необходимого авторитета. То, как он слепо копировал советский опыт, не укрепило его положение». Далее он коснулся экономических проблем. «Гражданину ГДР стоило только сравнить качество товаров, доступных в ГДР и имеющихся в Западном Берлине и Западной Германии, чтобы сделать соответствующие выводы»^[371]. Но стоит ли винить только Ульбрихта и СЕПГ за ошибки 1952 года? Похоже, когда дело доходило до информирования Сталина, «говорить ему только то, что он хочет услышать», было советским законом, во всяком случае, это подтверждается докладами в период корейской войны, когда Сталин не желал, чтобы ему напоминали о связи между нападением Северной Кореи и перевооружением Западной Германии. Какие бы ошибки ни делались во время нажима на демократию в 1952 году в ГДР, их нельзя было исправить, учитывая нежелание Сталина признать, что советизация в Восточной Германии потерпела крах.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПРОДОЛЖАЕТ УГРОЖАТЬ ПУТЯМ ДОСТУПА В ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН

Своим двойственным подходом к германскому вопросу власти Советского Союза и ГДР продолжали тревожить жителей Западного Берлина весь 1952 год. Зачем предпринимались ограничительные акции в то время, когда Кремль предлагал новые рецепты объединения Германии, непонятно. Некоторые из этих акций, особенно усиление контроля на границе, вероятно, были связаны с программой Ульбрихта на форсированный курс к социализму. Но какие бы ни были причины, Франсуа-Понсе четко определил проблему в своем докладе 1 июня: «Эти меры имеют целью изолировать западные секторы Берлина, взять их в кольцо таким образом, чтобы русские или их агенты могли задушить эти секторы блокадой, если решатся на это»^[372]. В апреле советские истребители открыли огонь в пассажирском коридоре по французскому пассажирскому самолету, в мае военной полиции союзников было запрещено ездить по автобану Берлин—Хелмштедт, в том же месяце была блокирована телефонная связь между Западным Берлином и Восточным Берлином, а также Восточной Германией.

3 июня немцы ГДР стали занимать так называемые анклавы вдоль восточногерманской границы, которые юридически принадлежали Большому Берлину, хотя и были расположены вне городской черты. Наверное, самым знаменитым из них была деревня Штейнштукен, находившаяся вблизи границы с американским сектором. Связь с этим анклавом продолжалась и после возведения Берлинской стены в 1961 году, сначала при помощи вертолетов, а потом узкой дороги, огороженной по обеим сторонам^[373]. В отместку за эти агрессивные акции англичане выставили охрану вокруг здания (Haus der Rundfunk), откуда власти Восточного Берлина вели радиопередачи с 1945 года. Прагматичный Франсуа-Пенсе аплодировал им: «Англичане, обычно такие флегматичные, ответили блокадой советской радиостанции в Западном Берлине. Успех этой акции англичан извиняет и оправдывает ее. Они нанесли точный удар»^[374].

Как бы британцы ни выражали свое удовлетворение в средствах массовой информации, неприятные инциденты вызвали опасения в ЦРУ в отношении безопасности берлинских сотрудников. Заместитель директора ЦРУ по планированию 9 июля потребовал усовершенствовать систему эвакуации. Восточноевропейское управление ответило: «Несмотря на отсутствие экстремальной ситуации и паники, что подтверждено сотрудниками Берлинской базы, тем не менее были предприняты некоторые шаги, чтобы предоставить возможности для успешной эвакуации базы». Они изложили новый план эвакуации, тесно связанный с общим эвакуационным планом, и особое внимание уделили тому, что «успешная эвакуация в случае возможного удара весьма проблематична, однако и план спасения Берлина, и резерв самолетов вселяют некую надежду, чего прежде не было»^[375]. Ветераны БОБ, пережившие берлинскую блокаду, должно быть, ухмылялись такой чувствительности. «Эвакуация» была и будет концепцией, обожаемой плановиками, но в реальной жизни спасение всех офицеров, кроме разве что нескольких особо одаренных лингвистов, было бы невозможно, предприми Советский Союз внезапный захват западных секторов.

Неприятности продолжались весь октябрь. Генерал Чуйков, председатель Советской Контрольной комиссии, потребовал закрытия американского радио так же, как других средств массовой информации, а народная полиция выставила еще больше преград между Восточной Германией и Западным Берлином. 8 октября советские истребители открыли огонь по американскому медицинскому эвакуационному транспорту в воздушном коридоре Берлин—Франкфурт-на-Майне. Население Западного и Восточного Берлина стало также мишенью других акций. Возмущению западных берлинцев не было предела, а их родственники на Востоке и вовсе пришли в отчаяние, когда 2 ноября, в День всех святых, жителям Западного Берлина запретили посещение кладбищ в Восточном Берлине и прилегающих районах. Приближалось Рождество, а восточногерманские власти препятствовали доставке праздничных посылок жителям ГДР из Западного Берлина и Федеральной Республики.

ЦРУ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ КООРДИНАЦИИ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В БЕРЛИНЕ

Тем временем в Вашингтон вернулся Питер Сичел, который начал работать в Берлине в 1945 году в структуре УСС, а потом сменил Дану Дюранда на посту директора БОБ. Его отъезд означал окончание послевоенной фазы берлинских операций ЦРУ. Директором базы стал Лестер Хоук, высокий, тощий, завзятый курильщик, который служил в Вашингтоне с первых дней создания Управления стратегических служб, большей частью в отделах, связанных с материалами разведки. Берлин был его первым заграничным назначением.

Новичку Хоуку пришлось столкнуться со множеством некоординированных разведывательных операций США. Такое положение существовало со времени окончания Второй мировой войны, но пока ЦРУ формировалось и разбиралось с аппаратом, занимавшимся его собственными оперативными проблемами, у него не было причин для координирования своих действий с военными службами США. Однако к 1952 году проблема Берлина стала одной из важнейших. И Лайману Киркпатрику, заместителю директора по специальным операциям, пришлось ею заняться. Вскоре он обнаружил, что сухопутные, воздушные и морские военные силы США были задействованы в тайном сборе разведывательной информации в Берлине, все они подчинялись разным начальникам, следовательно, никакой координации их действий в самом Берлине не существовало и в помине. Все мучились из-за нехваткисотрудников, и тем не менее дублировали работу друг друга. Киркпатрик, который не видел возможности для ЦРУ исправить положение, в критическое для американских интересов в Германии время рекомендовал «не прилагать усилий и не назначать координатора тайной разведки в Берлине»^[376].

8. НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА: НОВЫЕ ДАННЫЕ О РОЛИ БЕРИЯ

Смерть Сталина в марте 1953 года положила начало неизбежной борьбе за власть. Представители старой гвардии — Молотов, Микоян и Каганович были оттеснены в тень новым триумвиратом, состоявшим из Георгия Маленкова, Никиты Хрущева и Лаврентия Берия. Все они вместе и по отдельности жаждали «реформ», что дало бы им преимущество над соперниками^[377]. Берия, министр внутренних дел и член Президиума, не был исключением. И хотя некоторые из его действий (например, амнистия политзаключенным и предложения по сокращению московских русификационных программ и улучшению судьбы нерусских народностей) пришлись многим по душе, тем не менее они раздражали его соперников, которые были замараны репрессиями сталинского периода.

В настоящее время мы располагаем документами, подтверждающими, что именно стремление Берия подчинить себе госбезопасность и разведку привело его к падению^[378]. Однако он понимал, что без этого не сможет упрочить и сохранить власть. Его попытка вернуть себе прежний контроль над государственной безопасностью настолько деморализовала, а попросту вывела из строя эти службы, что они оказались неспособными эффективно реагировать на усугубляющийся германский кризис. Восстание июня 1953 года наконец-то дало основания соперникам Берия — их возглавлял Хрущев — оправдать отстранение его от власти.

НОВОЕ ЛИЦО В БОБ

В начале января 1953 года советская разведка в Карлсхорсте переживала другие проблемы. Операторы, перехватывавшие телефонные сообщения на военных американских линиях между Западным Берлином и Франкфуртом-на-Майне, были крайне озадачены. Американцы ввели новые кодовые имена для некоторых из своих оперативников из разведки. Советские сотрудники вдруг услышали о Юном Дипломате, Черном Принце, Епископе, которых прежде и в помине не было^[379] в их списках. Через некоторое время они, конечно же, догадались, как появился этот новый лексикон. За дело взялся Уильям Кинг Харви, новый начальник Берлинской Оперативной базы ЦРУ.

Назначение Харви стало новой отправной точкой в работе БОБ. Прежде ему не приходилось служить за границей, и немецкого языка он не знал. Переведенный в 1947 году из ФБР, где он был задействован в самых важных контрразведывательных операциях, Харви до перевода в Берлин являлся сотрудником Управления специальных операций Центральной разведывательной группы (ЦРГ) и ЦРУ, однако его знал лишь немногочисленный круг контрразведчиков. Для сотрудников Берлинской базы он был темной лошадкой. Его предшественник Лестер Хоук проработал в Берлине от силы пол года, когда вдруг узнал о своей замене.

В начале 50-х назначение в Берлин рассматривалось сотрудниками ЦРУ как нечто желанное, этакий лакомый кусочек. Чем Харви заслужил его? Лишь несколько человек в ЦРУ знали истинную причину этого назначения, а остальным стало известно о ней 23 апреля 1956 года, когда Советы заявили об обнаруженном «Берлинском туннеле».

УИЛЬЯМ ХАРВИ: КОРОТКИЙ ПОРТРЕТ

Нелегко бороться с карикатурным портретом У. К. Харви, распространенным многими изданиями. Его внешность вызывала улыбки. В Берлине сотрудники называли его между собой «грушей». Очевидно, что уже тогда он страдал алкоголизмом, позже доставившим ему немало серьезных проблем. Всю свою жизнь он был буквально одержим оружием, что вводило в заблуждение даже самое близкое окружение. Что за этим стояло? Желание казаться «американской легендой», просто любовь к оружию всяких видов или подсознательное стремление во что бы то ни стало иметь собственное оружие, — ведь в его подчинении находилось много людей, активно участвовавших в военных действиях, в том числе во время войны? Возможно, работа в ФБР в Нью-Йорке могла бы многое объяснить... Впрочем, если оставить в стороне любительский психоанализ, то почему бы ему просто не любить оружие? Харви обвиняли в ревности к элите с Восточного побережья, а на самом деле он гордился своей родной Индианой. Образ грубого выходца со Среднего Запада, который он культивировал, дополненный цветистой руганью, наверное, должен был шокировать его более рафинированных коллег. В любом случае, его утрированно деревенское поведение обижало многих, а яростные речи вызывали насмешку.

Билл Харви прилетел во Франкфурт в декабре 1952 года. Он только что развелся со своей первой женой, добился опеки над пятилетним сыном и оставил его у своей матери. Офицеру женского армейского подразделения Кларе Грейс Фоллик, которую все звали К. Г., бьшо поручено в выходные дни сопровождать Билла. Кстати, К. Г. познакомилась с Биллом в Вашингтоне и еще тогда невзлюбила его, поэтому она не испытывала никакого желания тратить на него свое драгоценное свободное время, но приказ есть приказ... Через два года они поженились.

В начале 1953 года Харви предстояло многое узнать о Берлине. Он поселился на Лепсиус-штрассе в районе Штег-литц в роскошном особняке с великолепным садом и самым глубоким — и самым холодным — бассейном, какой только можно себе представить. Этот особняк стал вторым домом для сотрудников базы и их семей, поскольку Билл — потом Билл и К. Г. — открыл свои двери для всех, желающих забежать на минутку, устроить вечеринку или пикник. Устраивая холостяцкий дом и осваиваясь на Берлинской базе, Билл понемногу начал понимать разницу между руководством БОБ в 1953 году и работой на ФБР в Нью-Йорке или Вашингтоне. Конечно же, Западный Берлин неузнаваемо изменился после 1945 года, но все-таки он еще страдал от ран, нанесенных войной, хотя и пытался отвечать требованиям нового и трудного времени, принесшего с собой «холодную войну». Что до БОБ, то она еще не могла освободиться от военной ауры и своей принадлежности к Управлению стратегических служб и продолжала работать в том же здании, которое было выбрано Алленом Даллесом в 1945 году. Питер Сичел, возглавивший предыдущей весной оперативный отдел восточноевропейского управления, не сводил глаз со своего прежнего владения. Заместителем Харви в Берлине был Генри Хекшер. Он испытывал некоторые сомнения по поводу своей пригодности к этой работе, к которой он готовил себя с самого своего приезда в конце 1945 года. Помимо Хекшера и небольшой группы сотрудников, занятых советскими разработками атомной энергии, штат состоял в основном из молодых офицеров, пришедших на службу после войны. Вышло так, что они познавали окружающую обстановку вместе с Харви, и только из-за него многие остались в Берлине, продлив контракт или заключив новый. Однако в начале 1953 года ни Харви, ни его подчиненные не имели ни малейшего представления о событиях, из-за которых вскоре все смешалось и в Москве, и в Восточном Берлине.

СМЕРТЬ СТАЛИНА ПОБУЖДАЕТ БЕРИЯ К КРУТЫМ ПЕРЕМЕНАМ

В Берлине стояла тишина, и у Харви должно было хватить времени, чтобы сориентироваться. Сталин умер неожиданно — 5 марта 1953 года. Мы уже видели, как его смерть повлияла на небольшую группу советских советников, помогавших новой восточногерманской внешней разведке, и на собственно разведку тоже. Еще острее переживали утрату разведчики в Карлсхорсте. Однако предаваться скорби им было некогда. Дело в том, что Берия практически сразу же начал круто менять систему государственной безопасности, впервые после 1943 года объединив МГБ и МВД и заменив своими приверженцами тех сотрудников, которые были назначены на свои должности, пока он занимался созданием атомной бомбы. Генерал-полковник Богдан Кобулов, прежде отвечавший за программу освоения атомной энергии и советскую собственность в Германии, стал теперь отвечать за внешнюю разведку. Другим своим заместителем Берия сделал Сергея Гоглидзе, начальника Хабаровского управления МВД. Эти его друзья должны были всячески демонстрировать ему свою верность. Однако Берия неожиданно приблизил к себе Сергея Круглова, который считался человеком Маленкова, и Ивана Серова, приятеля Хрущева еще с украинских времен. И оба они сыграли роковую роль в свержении Берия.

Доклады советской разведки показывают, что диктатура зашаталась перед самой смертью Сталина. Важное донесение от 23 февраля 1953 года, касавшееся возможного двустороннего соглашения США и ФРГ о перевооружении Германии, не было адресовано Сталину, а именно его имя обычно стояло во главе списка на рассыпку документов^[380].

Растерянность чиновников в то время подтверждается и докладом МВД, датированным 13 марта 1953 года. Он был направлен Евгением Питоврановым, главой внешней разведки после декабрьской реорганизации 1952 года, замминистра иностранных дел Я. А. Малику. И именно тогда, когда Берия реорганизовывал службы безопасности, включая и перемещение Питовранова с должности начальника внешней разведки на должность заместителя начальника контрразведки? Не исключено, что это происходило сразу после смерти Сталина, да и дата на докладе свидетельствует о том, что прошло несколько дней. Довольно странное поведение для чиновников, обычно снимающих портреты умерших или смещенных лидеров и вешающих другие портреты, едва на них высыхает краска^[381].

19 марта был получен доклад от французского источника по поводу «американского ультиматума Франции» в связи с проволочками в ратификации договора о «европейской армии». Этот доклад был направлен Берия и только ему. А подписан он был Василием Рясным, которого Берия поставил возглавлять Управление внешней разведки, несмотря на имевшиеся подозрения, что Рясной — друг Хрущева, засланный в МГБ, когда хватка Сталина стала слабеть. Из-за репутации непроходимого тупицы подчиненные прозвали его Василием Темным, по аналогии с ослепленным соперниками великим князем XV столетия, чье имя ассоциировалось с невежеством^[382]. На докладе значилось «Копия № 1 — Берия», и можно предположить, что тот внимательно следил за германскими проблемами.

НОВЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О МОТИВАХ БЕРИЯ

В Берлине тоже произошли перемены. Берия уволил генерала Каверзнева, начальника аппарата в Карлсхорсте, а полковник Иван Фадейкин, его заместитель, стал действующим представителем МВД. С этого момента трудно понять, что двигало Берия, когда он занимался германским вопросом в целом, германским отделом внешней разведки в Москве и Карлсхорстом. С приходом гласности в СССР — даже прежде — многие участники борьбы за власть того времени и их сторонники и родственники стали описывать прошлое как бы с «узко партийной» точки зрения. Были ли предложения Берия по национальному вопросу, по отношениям с Югославией и по объединению Германии сделаны искренним реформатором? Или они должны были исключительно помочь ему подняться на самый верх после смерти Сталина? Версия победителей в этой борьбе, высказанная в мемуарах Хрущева и официальных документах того времени, все еще остается главным источником для исследователей, ищущих ответы на эти вопросы. Документы не дают убедительного свидетельства того, что Берия в самом деле «желал совершить великую сделку, которая привела бы к объединению Германии как капиталистического и нейтрального государства». Скорее всего, он преследовал эгоистические интересы^[383].

Кое-какая информация об обвинениях, выдвинутых против Берия его соперниками и оправдывающих его арест, уже была опубликована. Однако мы отыскали дополнительные сведения в архивах службы внешней разведки. В «особой папке» обвинительного заключения есть обвинение в том, что «Берия, шпион и предатель, намеренно дезорганизовал оборону Кавказа, открыв гитлеровцам путь через перевал». Берия также якобы планировал отдать часть советской территории «капиталистическим правительствам». По свидетельству Бориса Людвигова, служившего в секретариате Берия (23 июня 1953 года), тот готовился вернуть Германии город Кенигсберг, финнам — Карельский перешеек, японцам — Курильские острова^[384]. Эти фантастические обвинения напоминают стандартные обвинения в шпионаже, столь распространенные в сталинские времена.

В самых сильных выражениях в обвинительном заключении говорилось о планах и действиях Берия относительно Германии. Во время «периода, предшествовавшего американской провокации в Берлине [восточногерманское восстание 17 июня 1953 года]», Берия предложил «сойти с социалистического курса в ГДР и поддержать частный капиталистический сектор, распустить коллективные фермы и превратить ГДР в буржуазное государство, что означало бы полную капитуляцию в противостоянии с силами империализма». В показаниях свидетеля содержалось еще более страшное обвинение: «Берия считал, что коллективные фермы должны быть распущены... Берия часто говорил, что идея коллективных хозяйств в ГДР провалилась. В общем, Берия негативно относился к социализму в ГДР»^[385].

Неужели Берия на самом деле предлагал нечто подобное? А если даже и так, то собирался ли проводить свои предложения в жизнь? Этого мы, наверное, никогда не узнаем. Ясно только, что Президиум осознавал всю глубину германских проблем. Еще до смерти Сталина, 19 февраля, МГБ распространило доклад высокопоставленного французского чиновника, где говорилось о положении в ГДР как очень серьезном и был сделан вывод о том, что ГДР потеряла «всякую привлекательность для граждан Западной Германии»^[386]. Заместитель начальника отдела советников в Карле-хорсте направил в Москву пессимистический доклад (19 марта), в котором жаловался, что MfS ГДР не выполняет свою работу и контролировать его становится все труднее из-за «обострения классовых противоречий в ГДР».

Сам Берия 6 мая, будучи еще министром внутренних дел, направил в Президиум доклад, в резких выражениях комментирующий ухудшение положения в ГДР. Доклад начинался с того, что резко увеличился поток беженцев из Восточной Германии. Если в первой половине 1952 года уехало 57 234 человека, то во второй половине того же года — 78 831 человек. А в первом квартале 1953 года эта цифра выросла до 84 034. Кстати, 1836 человек были членами СЕПГ, а 1781 — членами молодежной коммунистической организации^[387]. Далее следует: «Количество беженцев не может быть объяснено только враждебной пропагандой западногерманских органов в ГДР». Берия считал, что его увеличение, скорее, связано с «нежеланием крестьян-индивидуа-листов вступать в сельскохозяйственные кооперативы, которые начали организовываться, и страхом мелких и средних торговцев лишиться своей собственности, а также стремлением молодежи избежать службы в армии и трудностями со снабжением продовольствием и товарами первой необходимости в ГДР»^[388].

В докладе также говорится о проблемах, возникавших из-за бегства квалифицированных работников на Запад, отмечается, что «западногерманские промышленные фирмы ведут активную работу ради привлечения техников и инженеров... Бегство на Запад продолжается, несмотря на усилия, предпринимаемые ЦК СЕПГ для улучшения материального положения народа». Дезертирство из армии ГДР можно объяснить «низким уровнем политической работы с солдатами, но нельзя исключить и недовольство питанием и несоответствующим обмундированием. Центральный комитет СЕПГ и ответственные государственные органы ГДР не ведут активной борьбы против деморализирующей деятельности руководства Западной Германии; они лживо заверяют, что пока существует свободное сообщение между Западным Берлином и ГДР, такое бегство неизбежно»^[389].

Подробно изложив все эти проблемы, доклад заканчивается на нереалистической, но политически приемлемой ноте. Берия предлагает Советской Контрольной комиссии внести свои предложения по улучшению работы соответствующих органов ГДР — для предотвращения бегства восточных немцев — и обсудить эти предложения на совещании Президиума ЦК КПСС, «чтобы сделать необходимые рекомендации нашим немецким друзьям»^[390]. Похоже, этот доклад был частью информации, представленной на заседании Президиума 27 мая, хотя вряд ли информация была достаточной для «скандальных» предложений Берия. Несмотря на необычную для таких докладов откровенность, он был лишь бледным отражением истинного состояния дел в ГДР^[391]. Берия 31 марта пишет, например, о 84 034 беженцах. А в работе 1990 года, основанной на цифрах СЕПГ, речь идет о 120 000 человек, бежавших на Запад до конца апреля, что говорит о постоянном и резком увеличении числа беженцев^[392]. Были ли другие доклады о положении в Германии, написанные берлинским или каким-нибудь еще управлением МВД? Иван Фадейкин, тогдашний начальник аппарата в Карлсхорсте, настаивал, что до июня 1953 года было написано несколько докладов о возможных политических взрывах в ГДР. Однако эти доклады не были обнаружены в архивах службы внешней разведки: они либо утеряны, либо хранятся в другом месте^[393].

Доклады внешней разведки МВД о реакции на смерть Сталина и позиции Советского Союза по германскому вопросу («Правда», 25 апреля и 25 мая 1953 года) тоже, по-видимому, утеряны. Несмотря на удары по «кембриджской четверке», управление внешней разведки годом раньше в своих докладах о сталинских предложениях об объединении Германии заявило, что французские источники в состоянии освещать все аспекты германской проблемы. Что же случилось?

ПОЧЕМУ БЕРИЯ ЕДВА НЕ УНИЧТОЖИЛ СОВЕТСКУЮ ВНЕШНЮЮ РАЗВЕДКУ?

Предпринятое Берия слияние МГБ и МВД в одно министерство внутренних дел логически рассматривалось как свидетельство его стремления держать их в своих руках. Мы уже видели, что его занятость ядерным оружием сказалась на потере контроля над силами милиции и силами безопасности в последние годы жизни Сталина. Соответственно он старался заменить как можно большее число сотрудников МВД, к которым благоволили его соперники, и понятно, почему для его противников именно эти замены стали едва ли не главным пунктом обвинения. Эта часть обвинительного заключения, имевшая отношение к разведке и прежде не рассекреченная, весьма специфична. Например, утверждается, что «в апреле 1953 года Берия и Кобулов вызвали в Москву одновременно всех резидентов МВД из основных капиталистических стран. Это привело к тому, что ЦРУ стали известны советские агентурные сети за рубежом, и таким образом нашей разведке был нанесен большой ущерб. До ареста Берия, то есть примерно два месяца, все резиденты находились в Москве, и из-за рубежа не поступало никакой информации»^[394].

В свидетельских показаниях Сергея Савченко, бывшего заместителя начальника Второго управления МВД и руководителя внешней разведки, говорится, что «одновременный отзыв Берия всех наших резидентов и оперативных сотрудников под предлогом проверки их работы и выработки мер по ее улучшению был... опасным для разведки. Предлогом для него, выбранным Берия, была зашифрованная телеграмма одного из резидентов, предваряющая доклад, который не стоил его внимания». Судя по словам Савченко, различные региональные подразделения готовились к возвращению резидентов, подготовили обстоятельные предложения относительно штатов и задач каждой резидентуры, чтобы ускорить подготовку ожидаемого рассмотрения. «Однако ни Берия, ни Кобулов не читали эти предложения и не беседовали с резидентами, и в результате никакого решения ни по одной резидентуре не было принято. Таким образом, довольно много времени резиденты и их сотрудники слонялись по Москве без дела»^[395].

Однако отзыв сотрудников был не главной проблемой. По словам Савченко, «в середине июня стало известно, что американцы, получив сведения об отозванных в Москву сотрудниках, установили их принадлежность к разведке... очевидно, что Берия и Кобулов, отлично разбирающиеся в разведывательной работе, не могли не предвидеть этот результат». Более того, «Берия и Кобулов, узнав в середине июня, что американская разведка догадалась о причине отзыва советских разведчиков, медлили с информированием правительства и Центрального комитета. Если говорить прямо, они скрьши информацию»^[396].

И хотя комментарий по поводу «американской разведки» был, видимо, добавлен в обвинительное заключение ради драматического эффекта, Савченко не ошибался в своем описании реакции Запада на отзыв разведчиков. Сразу после смерти Сталина отдел Советской России ЦРУ послал инструкции всем своим представительствам, чтобы те «немедленно сообщали о перемещениях советских разведчиков». В результате ЦРУ собрало информацию обо всех уехавших сотрудниках и сообразило, что это «не просто так», а также определило этих сотрудников как работающих в структуре МВД, а не ГРУ. Короче говоря, к сентябрю 1953 года лишь немногие из уехавших вернулись на свои прежние места. Непонятные действия Берия отчасти объясняют отсутствие информации о реакции за рубежом на смерть Сталина и последовавшие дипломатические шаги Берия^[397].

Отзыв резидентов, предпринятый Берия, стал контрразведывательной катастрофой для внешней разведки МВД, однако его действия в отношении берлинской группы разведчиков стали причиной более неотложных проблем. Очевидно, что штат сотрудников, работающих в Карлсхорсте, имел ключевое значение для любого плана объединения Германии, который мог иметь Берия. Нам удалось отыскать весомое свидетельство того, что Берия практически разрушил и руководящий и «полевой» элементы германского отдела. В обвинительном заключении мы читаем: «В начале июня 1953 года, непосредственно перед событиями 17 июня в Берлине, Берия и Кобулов провели семикратное сокращение аппарата разведки МВД в ГДР, так что к моменту вражеской атаки американской агентурной сети у советских разведорганов, лишенных информации о действиях противника, не было возможности эффективно противостоять его подрывной деятельности»^[398]. Это было подтверждено свидетельскими показаниями Савченко и Короткова. Коротков сказал: «Указания Берия и замена сотрудников в ГДР в таком масштабе привели к срыву работы чекистов в Германии»^[399].

Другие источники подтвердили действия Берии в отношении сотрудников берлинского аппарата. Петр Дерябин, например, сказал, что «Берлин был признан важной территорией для проведения операций органами государственной безопасности», однако 1700 сотрудников из 2800 «были переведены в другие места, отозваны из Германии или отправлены в отставку»^[400]. Василий Ильич Будда, старший офицер контрразведки, был в Карлсхорсте весной 1953 года. Он вспоминает, что накануне событий 17 июня Берия приказал старшим офицерам и руководству секторов и районных отделов немедленно вылететь в Москву. Остальные должны были прилететь позже. Явившись в Москву и доложив о своем прибытии на Лубянке, они сидели без дела до двух часов дня, ожидая каких-нибудь распоряжений^[401]. От другого источника мы узнали, что среди отозванных офицеров был полковник Павел Николаевич Медведев, заместитель начальника аппарата в Карлсхорсте и главный советник MfS^[402]. Во время восстания эти офицеры из телефонных звонков членов семей, остававшихся в Берлине, узнавали, что на улицах происходит нечто ужасное, но другой информации у них не было, пока некоторые из них не были отправлены обратно.

Берия приказал Фадейкину продумать новое штатное расписание берлинского аппарата. Очевидно, что остаться должны были лишь офицеры, владевшие немецким языком, следовательно Булда, которого Фадейкин прочил в свои заместители, не мог попасть в список^[403]. Трудно сказать, было ли это требование Берия серьезным. Или это было частью его плана перетрясти аппарат в Германии? Другой ветеран Карлсхорста, Евгений Викторович Березин, служивший в германском отделе, когда-то изучал албанский язык. Когда Берия спросил его, насколько хорошо тот владеет албанским, Березин ответил: «Почти забыл». На что Берия заметил: «Надо вспомнить... ты едешь в Албанию»^[404]. Можно представить, с какими трудностями столкнулся германский отдел в Москве в виду наплыва офицеров из Карлсхорста, особенно узнав, что в тот момент начальник отдела Леонид Емельянович Сиомончук получил приказ сократить число своих сотрудников с шестидесяти пяти до восемнадцати. Никаких объяснений он, конечно же, не получил^[405].

За этими действиями по сокращению и реорганизации аппарата МВД в Карлсхорсте и германского отдела в Москве стояла работа специальной комиссии, назначенной Берия и возглавленной Амаяком Кобуловым и Григорием Заболотным, заместителем начальника Управления кадров, отвечавшим за штаты управления внешней разведки. Это назначение рассматривалось в Управлении кадров как знак того, что Амаяк Кобулов, — брат Богдана Кобулова, первого заместителя Берия, отвечавшего за внешнюю разведку — будет назначен начальником в Карлсхорст, в самый престижный и важный из зарубежных постов в МВД.

К концу мая события начали развиваться с головокружительной быстротой. 25 мая «Правда» призвала к «четырехсторонней координации объединения Германия». После важного заседания Президиума (27 мая) по германскому вопросу верховным комиссаром в Восточном Берлине был назначен Владимир Семенов. Командующий группой советских войск в Германии генерал-полковник Чуйков в мае был направлен в Киев, где принял на себя командование Киевским военным округом. В Германии его заменил Андрей Антонович Гречко, до этого командующий войсками Киевского военного округа с 1945 года. Это назначение имело смысл, если вспомнить, что Гречко был близок к Хрущеву еще с тех времен, когда они вместе подавляли антисоветские выступления в Западной Украине^[406].

Руководители СЕПГ так же, как Семенов, провели со второго по четвертое июня в Москве, получая инструкции по вопросу новой «линии», которая смягчала сталинскую экономическую политику СЕПГ, принятую в июле 1952 года. После возвращения на родину Политбюро СЕПГ устроило 9 июня совещание и объявило о своем «новом курсе» в партийной газете «Neues Deutschland» (11 июня). Советы настаивали, чтобы об этих изменениях было сообщено незамедлительно. К сожалению, новый курс не регулировал рабочие нормы, что было одной из важнейших причин недовольства в рабочей среде. Понимая, что новая линия партии приведет в шок верных партийцев, которые должны проводить программу в жизнь, когда Рудольф Херрнштадт, член Политбюро СЕПГ, попросил у Семенова двухнедельной отсрочки, тот отказал, заметив: «Через четырнадцать дней у вас, может, и государства уже не будет»^[407]. Борьба за власть разгоралась и в Политбюро СЕПГ, в которой министр государственной безопасности Вильгельм Цайссер и Херрнштадт пытались сместить Вальтера Ульбрихта. В редакционной статье в «Neues Deutschland» (14 июня) Херрнштадт критиковал сохранение рабочих норм.

Сцена для событий 17 июня была подготовлена^[408].

9. ИЮНЬСКИЕ СОБЫТИЯ 1953 ГОДА

Когда Евгения Питовранова, ставшего начальником аппарата в Карлсхорсте после ареста Берия, кто-то из газетчиков попросил рассказать о «фашистском путче», случившемся 17 июня 1953 года в Восточном Берлине, он ответил: «Путч — это преувеличение. Просто люди отреагировали на ошибки руководства страны. Это был нарыв, который не мог не разорваться. Более того, недопустимо в таких обстоятельствах использовать танки»^[409]. С этим согласится не каждый отставной офицер КГБ, помнящий те времена. Однако все согласятся, что забастовки и демонстрации в Восточном Берлине и других городах ГДР стали полной неожиданностью для Москвы и тех сотрудников аппарата МВД, которые еще оставались в Восточной Германии^[410]. Очень многие рассказывали о событиях, начавшихся 16 июня и ставших опасными на другой день. Мы же постараемся сосредоточиться на реакции советской и американской разведок на эти события, используя до сих пор неизвестные архивные материалы^[411].

ЗАБАСТОВКА: ДОКЛАД КУЧИНА

16 мая 1953 года в 11.45 утра Вадим Кучин, ведущий специалист по Германии, который служил в Карлсхорсте с 1945 года в качестве помощника действующего представителя МВД полковника И. А. Фадейкина, составил доклад об обстановке для заместителя министра внутренних дел Богдана Кобулова, отвечающего за внешнюю разведку. Вопреки правилам МВД Кучин подписал доклад, где содержалась резкая критика восточногерманской партии, и как автор и как ответственный за информацию. МВД в Москве получило первый подробный доклад из дезорганизованного аппарата о развивающемся кризисе^[412]. Описание беспрецедентного вызова восточногерманскому режиму, наверняка, вызвало шок у советского руководства. Более поздние научные исследования материалов из восточногерманских и советских архивов (архив КГБ к ним не относится) дают гораздо более подробную картину июньских событий. Эти недавние исследования показывают, что доклад Кучина, основанный на донесениях агентов МГБ Восточной Германии, партии и правительства Восточной Германии, лишь скользит по поверхности. Зато он показывает, в каком состоянии находился аппарат в Карлсхорсте, когда разразился кризис^[413].

Кучин считает, что волнения среди строительных рабочих Восточного Берлина начались уже 11 июня, когда был объявлен «новый курс» ГДР. На одной из строек была объявлена двадцатичетырехчасовая сидячая забастовка против «повышения норм». Вечером 13 июня члены профсоюза (района Friedrichsham) рабочих-строителей медицинских учреждений организовали круиз на пароходе, во время которого выработали план протеста против предполагаемого повышения норм^[414]. Несмотря на то, что лидеры восточноберлинского отделения СЕПГ бьши извещены о предполагаемых событиях, они «никак не реагировали на информацию, хотя и продолжали вести подготовительную работу, связанную с повышением норм»^[415].

Вечером 15 июня строительные рабочие на Сталин-аллее решили объявить забастовку, если новые нормы не будут отменены. Они послали письмо с жалобами премьер-министру Гротеволю, требуя ответить к двенадцати часам следующего дня^[416]. В тот же вечер этот вопрос обсуждался на собрании берлинского городского комитета СЕПГ. Несмотря на угрозы, члены городского комитета СЕПГ проголосовали за новые нормы и приняли резолюцию утром объяснить рабочим свою точку зрения. Однако представители СЕПГ, явившиеся на заводы, были освистаны рабочими. Около 11.30 рабочие вывесили флаги и, требуя пересмотра норм, отправились в центр города. По дороге к ним присоединялись рабочие из других районов. Доклад Кучина, в котором большое место уделено заседанию городского комитета СЕПГ (донесение агента), показывает, насколько серьезно было недовольство рабочих. Хотя правительство ГДР объявило, что рабочие «по доброй воле» приняли увеличение норм на 10 процентов, но увеличение еще на 25 процентов было сделано по распоряжению городского комитета СЕПГ. Более того, предусматривалось снижение зарплаты на 35 процентов тем, кто не выполнит норму.

Попытки Партийных активистов предотвратить демонстрацию были встречены агрессивно. В одном случае, Бруно Баум, функционер СЕПГ, ответственный за строительную промышленность, едва избежал расправы, умчавшись на автомобиле с места событий. Колонна рабочих продолжала шествие к дому правительства ГДР на Лейпцигерштрассе. Там они потребовали, чтобы к ним вышли президент Пик и премьер-министр Гротеволь. Требование осталось без ответа. И тогда рабочие направились к зданию Центрального комитета СЕПГ. Два грузовика, где находились партийные пропагандисты с громкоговорителями, были разбиты забастовщиками. Активисты потребовали третий грузовик для собственных нужд, при этом был серьезно ранен один из членов СЕПГ^[417].

Когда демонстранты пришли к зданию Центрального комитета СЕПГ, они опять потребовали, чтобы к ним вышел Пик, повторяя лозунги, разносившиеся с громкоговорителя на грузовике. Поначалу они касались только рабочих норм. Но постепенно требования перерастали в политические. «Долой СЕПГ!» «Требуем свободные выборы и единый Берлин!» Приблизившись к полицейскому управлению Восточного Берлина, колонна остановилась, и люди стали кричать: «Мы, рабочие со Сталин-аллее, призываем всех рабочих города начать общую забастовку в семь часов утра 17 июня!» Кучин считает, что целью демонстрантов было вовлечь в забастовку рабочих всех предприятий Берлина. В самом деле, когда немного позже государственное радио ГДР попыталось предотвратить всеобщую забастовку, объявив, что «совещания о нормах» начнутся на всех строительных предприятиях в то же время, что и забастовка, демонстранты поломали несколько уличных громкоговорителей. Кучин также отмечает присутствие молодых людей на мотоциклах западного производства, которые ездили вдоль колонны, сообщали новости и подбадривали демонстрантов. А те уже принялись останавливать машины и мотоциклы, сообщая всем и каждому о всеобщей забастовке и угрожая всем, кто собирался выйти на работу^[418].

Демонстранты шли по улицам, а «прохожие и жители выражали им свое одобрение». В докладе Кучина упоминаются и члены СЕПГ, которые присоединились к демонстрантам, включая даже функционеров, заявивших, что «не могут оставаться в стороне». Но, как известно из донесений агентов, — а именно на них опирался Кучин — руководство городского комитета СЕПГ не было информировано об «истинном значении демонстраций и их численности», пока они не завершились в 6.30 вечера 16 июня^[419].

В конце доклада Кучин пишет, что «представители Западного Берлина играли активную роль в организации демонстрации» и цитирует информацию ЦК СЕПГ о «листовках... напечатанных во французском секторе Западного Берлина и призывавших рабочих двух восточноберлинских предприятий к выступлению против повышения норм и за «возвращение фабрик и заводов их бывшим владельцам». Однако Кучин ни слова не сказал о том, о чем потом будут говорить советские и восточногерманские официальные лица, будто забастовки и демонстрации 15 и 16 июня были организованы и проведены западноберлинскими провокаторами. Если бы у аппарата в Карлсхорсте были бы какие-нибудь сведения на этот счет, Кучин непременно включил бы их в свой отчет^[420].

В любом случае, Кучин затронул наиболее чувствительные струнки Московского руководства в своем наспех подготовленном отчете: он задокументировал открытое противостояние рабочих партийной политике, незаконные демонстрации и забастовки, насильственные действия в отношении партийных активистов, конфискации и разрушение партийной собственности, участие в демонстрациях членов и функционеров СЕПГ и, что важнее всего, пассивность да и неумение руководства СЕПГ действовать во время кризиса.

ДРУГАЯ СОВЕТСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Другая точка зрения аппарата в Карлсхорсте об ухудшающемся положении в Берлине отражена в докладе, который был подписан полковником Фадейкиным, ставшим действующим представителем МВД после смерти Сталина^[421]. Говорили, что «Центр считал генерала Фадейкина совершенно растерявшимся»^[422]. Не совсем ясно, был ли он застигнут врасплох нагрянувшим кризисом. Однако напряжение, царившее в Карлсхорсте в то критическое утро, проявилось хотя бы в том, что послание Фадейкина написано от руки — частично ручкой, частично карандашом. Отправлено оно было начальнику внешней разведки Сергею Романовичу

Савченко и заместителю начальника внешней разведки по европейским странам Александру Михайловичу Короткову 17 июня в 12.25 по местному времени^[423].

Фадейкин докладывал, что «ночью с 16 на 17 июня положение в Восточном Берлине остается напряженным. Хулиганы грабят магазины. Вопрос о всеобщей забастовке решен. В 7.00 большие толпы начали собираться в разных частях города и двигаться в сторону центра. Несколько промышленных предприятий уже бастует». Приведя цифры о количестве рабочих-демонстрантов, Фадейкин констатирует, что восточноберлинская полиция «не в силах навести порядок». Он пишет и о том, что «с 6.00 советские войска занимают все важные объекты: почту, телеграф, мосты, вокзалы. Патрули, каждый из двух вооруженных человек, расставлены вокруг зданий ЦК СЕПГ и правительства ГДР. Подразделение народной полиции направлено в здание Центрального комитета, где находится Политбюро СЕПГ... Движение колонн в центр города продолжается»^[424].

Фадейкин повторяет, что советские войска, танки и моторизованная пехота, введены в Берлин, но добавляет: «забастовщики уверены в том, что власти не посмеют применить оружие, так как Берлин находится под четырехсторонним контролем. Если же они это сделают, то в Восточный Берлин войдут западные танки»^[425]. Голословно утверждая, будто «забастовщиков и демонстрантов настраивают из Западного Берлина» (не подкрепляя документами), Фадейкин вновь подвергает критике восточных немцев. Он пишет, что Цайссер, министр госбезопасности ГДР, весь день 16 июня совещался с членами Политбюро СЕПГ, переложив «всю работу на плечи своего заместителя (Эриха) Мильке, который... недооценивает серьезности ситуации и не принимает жестких мер, необходимых для установления личности и ареста зачинщиков и активных демонстрантов». Фадейкин возмущен тем, что за весь день «восточногерманская полиция и МГБ арестовали всего лишь двадцать пять человек, главным образом, рядовых участников демонстрации»^[426].

Пообещав «предпринять шаги для ареста организаторов и активистов», Фадейкин подтверждает широко известный факт — западногерманский министр по общегерманским делам Якоб Кайзер должен 17 июня в 18.00 выступить на большом митинге в Западном Берлине, интерпретируя его таким образом: «Кайзер прилетел в Западный Берлин, чтобы возглавить движение протеста в Восточном Берлине. К тому моменту, когда доклад был отправлен, то есть в 12.25, произошло много такого, что выпало из поля зрения Фадейкина, — следовательно, Карлсхорст во время кризиса не владел информацией. Например, Политбюро СЕПГ перебралось в Карлсхорст, а маршал Василий Соколовский, начальник генштаба, уже летел из Москвы в Берлин, тем самым демонстрируя приоритет армии в том, что касается восточногерманского кризиса^[427].

ВОЕННОЕ РЕШЕНИЕ СОВЕТОВ

В 12.30 советские войска получили приказ восстановить порядок. Много спорят (достаточно вспомнить комментарии Питовранова о недопустимости введения танков) об участии (или неучастии) аппарата МВД в Карлсхорсте в принятии решения о подавлении восстания с помощью советских войск. Из доклада от 24 июня Соколовского, Семенова и заместителя Верховного комиссара Павла Юдина очевидно, что решение о подавлении восстания военными силами было принято вечером 16 июня, и, как отметил Фадейкин, советские войска стали входить в Берлин утром на следующий день. Скорее всего, доклад Кучина о бессилии СЕПГ сыграл важную роль в принятии решения в Москве^[428].

Когда советские войска двинулись навстречу демонстрантам, Семенов послал в Москву донесение о положении на улицах, нарушении движения общественного транспорта между Восточным и Западным Берлином и введении военного положения^[429]. Рудольф Херрнштадт подтверждает, что Семенов также информировал членов Политбюро СЕПГ, находившихся в Карлсхорсте, о том, что военное положение будет введено в 1.00 дня. «Все закончится за несколько минут», — сказал он. Он также сообщил, что начальник генштаба маршал Соколовский и маршал Леонид Говоров, главный инспектор Министерства обороны СССР, находятся на пути в Берлин^[430]. Прибытие Соколовского, а также введение в город советских войск говорит о том, что группа Советских войск в Германии (ГСВГ) уже информировала советский генштаб о развитии кризиса. Соколовский был отлично информирован о проблемах Берлина и Восточной Германии, прослужив там с 1945 по 1949 год, поэтому лучшую кандидатуру трудно было найти.

17 июня в 11.30 утра Семенов и Гречко, командующий ГСВГ и председатель СКК, отправили телефонограмму в Москву, сообщая, что передвижение немцев через секторальную границу прекращено. Отдельное сообщение было послано Семеновым и Соколовским с информацией, что «беспорядки в Берлине прекратились. На улицах спокойно». Рано утром 18 июня восточногерманская полиция при поддержке советских войск и восточногерманских военизированных отрядов перекрыла границу сектора для всех видов транспорта и пешеходов. Несмотря на то, что общественный транспорт не мог пересекать границу уже сутки, в городе было спокойно^[431].

19 июня Семенов и Соколовский послали телеграмму Молотову и Булганину, описывая «весьма активную организаторскую роль американских военных в берлинских беспорядках». Например, арестованные, как сказано, признавались в том, что «американские офицеры лично отбирали жителей Западного Берлина в большие группы и инструктировали их, как организовать беспорядки в Восточном Берлине». Наверняка, именно это сообщение подвигло Соколовского на утверждение всего через несколько минут послеприбытия в Карлсхорст, что кризис был организован преднамеренно враждебными силами. Однако из докладов Кучина и Фадейкина нам известно, что ни аппарат МВД, ни восточногерманская служба госбезопасности не заявляли ни о чем подобном. И хотя наблюдатели от берлинского командования и Управления восточными делами ЦРУ посещали Восточный Берлин, командование из Вашингтона задолго до этого запретило сотрудникам БОБ ЦРУ переступать границу советского сектора^[432].

РОЛЬ АМЕРИКАНЦЕВ

Утверждение о прямом американском (в частности, ЦРУ) участии в поддержке беспорядков привлекло внимание многих. Одни предполагали, что если Элеонора Даллес находилась в это время в Берлине в качестве чиновника госдепартамента, то и Аллен Даллес, ее брат и новый директор ЦРУ, тоже мог быть там. Но его не было. На самом деле, подобно своим соперникам из Карлсхорста, база ЦРУ в Берлине тоже пребывала в растерянности, как гласил один из докладов БОБ: «Мы были застигнуты врасплох!» Некоторые восточноберлинские агенты входили в контакт с офицерами базы в Западном Берлине, чтобы доложить о событиях в Восточном Берлине, но когда границу закрыли, информация из первых рук перестала поступать. Германская миссия ЦРУ также ничего не знала. Глава миссии генерал Люсиан Траскотг вместе со своим заместителем Майклом Берком и помощником Томасом Полгаром был в это время в Нюрнберге и обсуждал с американскими военными операции по предотвращению нарушений границ с чехословацкой стороны. О восстании в Берлине они прочитали в вечерних газетах, возвращаясь поездом во Франкфурт^[433].

Одна нелепая история странного происхождения о возможном участии ЦРУ в берлинских событиях появилась в 1979 году и с тех пор то и дело повторяется в разных публикациях историков, посвященным событиям 17 июня. Кристиан Остерманн в статье о восстании, опубликованной в 1994 году, пишет: «Гарри Хекшер, глава берлинского отдела ЦРУ, телеграфировал в Вашингтон, запрашивая разрешение после введения советских войск снабдить восставших оружием, однако ему было приказано ограничить поддержку «выражением симпатии и предоставления политического убежища, но не оружием»^[434].

Такого драматического обмена посланиями на самом деле не было. Во-первых, директором БОБ тогда был Билл Харви, а не Генри Хекшер, и он все время находился в Берлине. Во-вторых, нет никаких документальных подтверждений, что подобная телеграмма была послана из Берлина, и ни один из работавших тогда на базе или в миссии сотрудников не помнит о подобной телеграмме. Полгар, помощник Траскогга, попросту заявил, что если бы Хекшер (или Харви) послал нечто подобное, Траскотг немедленно уволил бы его. Гордон Стюарт, заместитель Траскотта, отлично помнит тот день, потому что исполнял обязанности действующего главы миссии в то время, как Траскотг, Берк и Полгар находились в Нюрнберге, и если бы такая телеграмма была, он бы запомнил. Питер Сичел, бывший директор Берлинской базы, возглавлявший оперативный отдел восточноевропейского управления 17 июня 1953 года, также отрицает наличие телеграммы^[435].

Естественно, в это время в ЦРУ много было написано из-за бессилия Запада в момент восстания. 18 июня заместитель директора по планированию Фрэнк Визнер послал Джону Броссу, главе восточноевропейского управления, памятную записку, ставшую результатом «обсуждений на высоком уровне событий последних сорока восьми часов в Германии» и американской пропагандистской тактики. Визнер писал: «Мы как будто вели себя в целом правильно и вчера и ночью». И добавлял, что ЦРУ «не должно своими действиями побуждать жителей Восточной Германии на дальнейшие шаги, которые могут осложнить их жизнь». Виз-нер особенно отмечал ненадежность сил безопасности Восточной Германии и тот факт, что «русским пришлось ввести свои войска». В этой памятной записке, отражающей смятение самого Визнера, нет даже намека на предложение берлинской базы вооружить мятежников, как нет его и в других документах, появившихся после завершения кризиса^[436].

РЕАКЦИЯ СОВЕТСКОЙ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ

В субботу 20 июня Ульбрихт встретился с Семеновым, Юдиным и Соколовским в Карлсхорсте, чтобы обсудить необходимость улучшения вооружения, «развертывания» военизированной полиции и направление руководителей СЕПГ на предприятия для погашения недовольства. Соколовский вновь заговорил об отсутствии информации: «Немецкие товарищи, вероятно, были шокированы внезапностью событий»^[437]. Это было зафиксировано в докладах Кучина и Фадейкина.

Даже когда Советская армия овладела обстановкой, вызванной восстаниями, МВД в Москве еще было в состоянии действовать. Берия послал в Берлин специальную группу под руководством заместителя министра Сергея Гоглид-зе; в нее также вошел ветеран управления внешней разведки Петр Васильевич Федотов. 20 июня Гоглидзе, Федотов и Фадейкин, все еще начальник аппарата в Карлсхорсте, поставили Берия в известность о том, что они собирались предпринять, следуя его инструкциям. Эти действия показывают, как ответила советская разведка, хоть и с опозданием, на неслыханный вызов, брошенный Советам с их жизненно важными интересами в Восточной Германии^[438].

МВД решило использовать свою внешнюю разведку и военную контрразведку для укрепления сил безопасности Восточной Германии, повторяя тактику военных. В докладе сказано о создании тридцати восьми оперативно-следственных групп из военных контрразведчиков ГСВГ и аппарата в Карлсхорсте. Другие следственные и оперативные группы по шестьдесят человек в каждой были созданы в рамках самого аппарата в Карлсхорсте. Их задача заключалась в том, чтобы «найти организаторов, зачинщиков и подстрекателей беспорядков»^[439].

Берия требовал расследования «дел арестованных участников беспорядков из числа жителей Западного Берлина, засланных в восточный сектор Берлина западными разведками и западногерманскими подрывными организациями». Кроме того, следственные группы должны были быть ориентированы на выявление обстоятельств беспорядков и всех обстоятельств, которые могут использовать реакционные силы для провоцирования широких масс на антиправительственные выступления»^[440].

Последнее предложение в инструкциях Берия звучит двусмысленно. Хотя весь доклад говорит о том, что беспорядки были спланированы и инициированы западными союзниками, офицерам приказали обстоятельно изучить местные условия, позволившие «провокаторам» действовать столь успешно^[441]. Тем не менее авторы доклада не забыли и о профессиональном долге. «Во время проверок и допросов» следственным группам надлежало «в соответствующих случаях вербовать участников беспорядков для помощи в выявлении организаторов антиправительственных демонстраций»^[442].

Вторая часть доклада была посвящена организационным проблемам и назначениям личного состава в связи с падением морали полиции и сил безопасности ГДР. Для помощи силам безопасности из аппарата в Карлсхорсте была выделена группа из сорока трех оперативных работников под «руководством капитана Василия Моргачева, помощника представителя МВД, и полковника Кравцова, начальника отдела МВД СССР». В задачу группы входила помощь берлинскому управлению MfS в организации «проверки, допросов и агентурно-оперативной работы». Около 120 подобных оперативных групп, состоящих из офицеров МВД, было организовано для помощи управлениям MfS ГДР в других районах»^[443].

Здесь же сказано и о работе в Германии независимых агентов МВД. И аппарат в Карлсхорсте, и военная контрразведка в Потсдаме получили задание «мобилизовать всех агентов на выяснение обстоятельств, ставших причиной беспорядков, и выявление организационных центров в Западной Германии и ГДР». Были предприняты меры для установления контактов с имеющимися «агентурными группами в Западном Берлине и Западной Германии для выяснения планов на будущее реакционных кругов Западного Берлина и Западной Германии, а также иностранных разведок»^[444].

Еще одним указанием на то, что Берия пришлось на время отложить свои планы реформировать работу МВД и его подразделений в Восточной Германии, является комплектование оперативной группы под руководством генерал-лейтенанта Амаяка Кобулова, «для квалифицированного проведения этой работы». В нее также вошли опытный оперативный работник Кучин, отлично знавший условия работы в Германии, и полковник Андрей Ковалев, ведущий аналитик по Германии из московского центра^[445].

В заключение было сказано, что на тот же день, то есть на 20 июня, назначено совещание с руководством MfS ГДР для выработки мер по «укреплению органов MfS ГДР, усиления пограничных служб, а также надежной охраны объектов MfS и тюрем ГДР». В понедельник 22 июня доклад был отправлен заместителю министра Богдану Кобулову с визами Короткова и Савченко — тех самых офицеров внешней разведки, которые позднее будут давать показания против Берия^[446].

Несмотря на неразбериху в Карлсхорсте, кто-то в управлении внешней разведки МВД должен был продолжать работу, так как московский центр разослал требование в зарубежные резидентуры собрать информацию, которая могла бы «пролить свет на истинные причины... народных демонстраций в Берлине». 28 июня пришел единственный ответ из Парижа, где содержится признание в невозможности ответить на запрос. А ведь это совершенно нехарактерно для парижской резидентуры, обычно поставлявшей материалы только высшего качества о германских проблемах^[447]. Ввиду того, что запрос на информацию был отправлен вскоре после 17 июня, Берия и его люди, вероятно, все еще возглавляли МВД.

Итак, парижская резидентура практически не ответила Москве, однако один из ее источников имел возможность опросить французского журналиста, заявившего, что побывал в Берлине в дни беспорядков и даже посетил Восточный Берлин вместе с Арно Шольтцем, западногерманским редактором газеты «Der Telegraf», принадлежавшей Социал-демократической партии. Рассказ журналиста, переданный в Москву резидентурой, содержал, по-видимому, именно то, что ждал от нее центр: «Почти достоверно известно, что представители и агенты Социал-демократической партии содействовали, по крайней мере, частичному изменению требований строительных рабочих из экономических в политические и выведению людей на демонстрацию... План действий был выработан задолго до событий в аппарате СДП.

Отсутствовала только дата. Она зависела от обстановки... 16 июня начались беспорядки, однако руководство СДП не назначало этот день заранее... Берлинские социал-демократы, не дожидаясь приказа своих лидеров, стали проводить их директивы в жизнь»^[448].

АРЕСТ БЕРИЯ

Доклад из Парижа стал последним документом о положении в Германии среди имеющихся в архивах Службы внешней разведки и полученных до ареста Берия. Представители советской системы, на чьей бы стороне они ни находились в противоборстве сил между Берия и Хрущевым, стремились заявить о своей позиции. В памятной записке Хрущеву, подписанной Дмитрием Шепиловым, главным редактором «Правды», приводится донесение очевидца событий 16—17 июня П. Наумова, корреспондента этой газеты в Восточном Берлине. Наумов дал фактический, достаточно точный пересказ того, что тогда происходило, например, появление советских войск утром 17 июня и враждебное отношение к ним толпы. Он отмечает довольно частое появление около колонн мотоциклистов с западноберлинскими и американскими номерами, подозревая их в помощи мятежникам. На самом деле представители союзников имели полное право находиться в Восточном Берлине, и проверке народной полицией могли подвергаться лишь автомашины граждан Западного Берлина. Наумов делает упор на том факте, что в демонстрации принимали участие не только рабочие, но и многие граждане, как бы обязанные поддерживать режим, например, члены партии. Ему претит трусость СЕПГ и ее неумение понять настроение людей. Но вот что здесь интересно: финальный параграф, в сущности, противоречит всему, сказанному выше, и будто приписан второпях: «Нет сомнений, что вся операция была тщательно продумана... заранее и контролировалась из одного центра». Это мнение записано 22 июня и совпадает с той линией, которая доминировала в последующей оценке событий и была направлена против Берия^[449].

Соколовский и Семенов, очевидно, не подозревали о готовящемся аресте Берия. Рекомендации, изложенные в докладе от 24 июня, отражают их решимость проводить в жизнь «новый курс», улучшать положение в ГДР, поддерживать реформистские силы внутри Центрального комитета СЕПГ^[450].

Через два дня на заседании Президиума Берия был арестован. Эми Найт в своем подробном описании этого дня в книге «Beria: Stalin’s First Lieutenant» предлагает несколько противоречащих одна другой версий. Официальные протоколы заседания Президиума «отсутствуют», так что остаются только различные воспоминания победивших участников заговора по устранению Берия^[451]. Что бы на самом деле ни происходило 26 июня, очевидно одно — Берия был захвачен врасплох. Остальные тоже остались неинформированными. 29 июня 1953 года, например, Иван Тугаринов, директор так называемого «малого» КИ, отправил заместителю Берия по внешней разведке, с надписью «Товарищу Кобуло-ву Б.З.», копию восемнадцатистраничной памятной записки «О позиции западных держав в отношении германского вопроса», подготовленную его группой. Основанная в первую очередь на открытых материалах, памятная записка заканчивалась следующим образом: «Приведенная информация показывает, какие серьезные разногласия существуют между США и Англией относительно переговоров с СССР по германскому вопросу в ближайшем будущем. Эти разногласия стали, очевидно, одной из главных причин отсрочки Бермудской конференции»^[452]. Эта информация предполагала, что гибкость, проявленная Москвой по вопросу Германии, произвела впечатление на западных союзников. Берия эта памятная записка должна была заинтересовать, если бы он получил ее. То же относится и к Кобулову, арестованному в один день с Берия.

В обвинительном заключении, а также объяснениях, данных по поводу ареста Берия на июльском пленуме ЦК КПСС (1953 год), оппоненты Берия старались представить все так, что все его действия в МВД были основаны на его шпионской деятельности на благо «германской и английской разведок». Но, даже не принимая это во внимание и помня, что Берия стремился свести счеты с теми сотрудниками службы безопасности, которые были близки к прежнему руководству, как объяснить его удар по руководителям зарубежных резидентур в критический момент? Берия должен был отчаянно стремиться получить информацию о реакции Запада на сигналы, которые он посылал, в частности, по германской проблеме. И его действия поэтому кажутся бессмысленными — если только он, подобно другим в Москве, не подозревал о грядущих июньских событиях. Вероятно, он думал, что располагает достаточным временем для намеченной им реорганизации. Евгений Березин, один из старших офицеров аппарата в Карлсхорсте, отозванных в Москву, вспоминает, как Берия говорил его группе: «В Германии изменилась ситуация, значит, надо менять подход к ней. Мы должны привлечь для работы в Германии наиболее интеллектуально развитых людей. Вот причина реорганизации нашего штата в Германии, особенно в провинциях».

Тем временем в Карлсхорсте продолжали работать друзья Берия — Гоглидзе и Амаяк Кобулов, которые были заняты приведением в порядок дел после восстания 17 июня. Как рассказывает Судоплатов в книге «Secret Tasks», они были арестованы генералом Гречко и под охраной препровождены в Москву. В докладе ЦРУ говорится, что Семенов вызвал их по какому-то делу, и арест был произведен в его кабинете. Когда оба они не вернулись на свою работу, два оставшихся члена специальной команды Федотов и Ковалев узнали у не желавшего распространяться на эту тему Семенова, что они отозваны в Москву. Федотов позднее узнал, что арест производил 27 июня маршал Соколовский и что Гоглидзе и Кобулова связали и поместили в самолет, летевший в Москву^[453].

30 июня Федотов и действующий представитель МВД Фадейкин телефонограммой доложили в московский центр о том, что 29—30 июня в Восточном Берлине и Восточной Германии спокойно. Остальная часть доклада состоит из высказываний немцев, принадлежавших к разным слоям населения, которые были приглашены высказаться о текущем положении и причинах беспорядков. Некоторые из этих высказываний в адрес СЕПГ и режима в ГДР носили в высшей степени критический характер. Цитаты из высказываний обычно использовались офицерами госбезопасности даже на уровне Федотова и Фадейкина, чтобы донести неприятную информацию до центра, не беря на себя ответственность за содержание»^[454].

Сообщение об аресте Берия и его сподвижников было сделано только после закрытого пленума ЦК КПСС (2—7 июля)^[455]. Как и других лидеров советского блока, Ульбрихта и Гротеволя ознакомили в Москве с результатами пленума Маленков, Молотов и Хрущев, после чего немецкие руководители вернулись в Германию и проинформировали лидеров СЕПГ (9 июля). Статья в «Правде» появилась на другой день^[456]. События в ГДР развивались стремительно. Министр государственной безопасности Цайссер и Рудольф Херрнш-тадт были исключены из Политбюро СЕПГ. Очевидно, Хер-рнштадт не предполагал, что Советы предпочтут иметь дело с Ульбрихтом, на которого они, несмотря на все его промахи, могли положиться в малоприятном деле возвращения ГДР на прежний путь^[457].

После сообщения об аресте Берия состоялось собрание во Втором Главном управлении (внешняя разведка), которое вел новый министр внутренних дел Сергей Круглов, представивший в качестве нового начальника управления и заместителя министра Александра Семеновича Панюшкина. Панюшкин был советским послом в Вашингтоне с 1947 по 1952 год и в это же время был главным резидентом КИ. В начале августа он провел совещание с участием началы!й-ков отделов и секретарей партийных организаций управления и поинтересовался соображениями по поводу переформирования их отделов. Необходимость перемен он обосновывал тем, что «в свою бытность министром Берия подорвал работу управления, беспричинно уволил большое число сотрудников и начал проводить совершенно неправильную реорганизацию управления»^[458].

АМЕРИКАНСКАЯ ПРОГРАММА ПРОДУКТОВЫХ ПОСЫЛОК

Евгений Питовранов в результате ареста Берия не пострадал. К 1 августа он был на месте в Карлсхорсте и был погла-щен планом восстановления аппарата как его руководитель и пошатнувшейся службы государственной безопасности ГДР. Однако он не успел особенно продвинуться в этой работе, как ему пришлось заняться новой «провокацией». Дело в том, что президент Эйзенхауэр и канцлер Аденауэр, обменявшись 10 июля письмами, задействовали программу, которая оказалась весьма успешной: «К середине августа 75 процентов жителей Восточного Берлина получили продуктовые посылки». Поначалу СЕПГ не обратила на это внимание, но по мере того, как росла заинтересованность населения, партия осознала, «как эта акция обостряет напряженность в ГДР»^[459].

7 августа Круглов информировал Молотова о попытках Питовранова пресечь «подрывную деятельность враждебных элементов, эксплуатирующих американскую продуктовую кампанию «помощи». Аппарат МВД тоже осознал, что «американская продуктовая программа несет серьезную угрозу безопасности и стабильности ГДР». Направляя службу госбезопасности ГДР на срыв программы, МВД призвало использовать показания арестованных в средствах массовой информации для «показа «истинного» характера «помощи американцев». В то же время все подразделения службы госбезопасности сконцентрировали свои усилия на выявлении и «преследовании» людей, организующих массовые поездки в Берлин для получения продуктовых посылок. Чтобы предотвратить возможные беспорядки, Советы настойчиво рекомендовали лидерам ГДР усилить охрану учреждений, радиостанций и электростанций. Аппарату МВД было приказано увеличить количество операций против враждебных подпольных элементов, используя не только органы безопасности Восточной Германии, но также ресурсы аппарата и его районных оперативных групп. Была даже задействована контрразведка МВД в группе Советских войск в Германии: она получила приказ улучшить контрразведывательную работу в восточногерманских военизированных формированиях^[460].

Программа продуктовой помощи продлила состояние смятения и неуверенности в ГДР, однако решимость Советов контролировать Восточную Германию ни в коей мере не была поколеблена. Более того, одно американское агентство даже сомневалось насчет долгосрочной эффективности этой акции. БОБ выступила перед восточноевропейским Управлением ЦРУ с предложением протестовать против продуктовых посылок. Управление последовало этой рекомендации, отметив в докладе директору ЦРУ, что программа вызовет отрицательную реакцию у коммунистов на якобы «использование пищи в интересах пропаганды «холодной войны». А так как переходить и переезжать зональные границы становилось все труднее, подчеркивало управление, те, кто хочет получить посылки, скапливаются возле распределительных пунктов вдоль границы и русские «получают предлог для закрытия границы, что очень затруднит наши операции в Берлине и Восточной Германии». Однако программа получила большую поддержку в Национальном совете безопасности и Совете стратегии психологической войны, поэтому протест остался без последствий. Тем не менее предчувствие того, что границы между Восточным и Западным Берлином будут закрыты, не покидало сотрудников БОБ^[461].

Описав, как западноберлинская полиция разогнала организованную СЕПГ демонстрацию против американских «провокаций», Круглов предложил прекратить продажу железнодорожных билетов в Берлин как меру сокращения числа граждан ГДР, приезжающих в Берлин за посылками. Если до этого в Берлин приезжало от 20 до 40 тысяч человек в неделю, то теперь добиралось не больше 8 тысяч. Однако МВД столкнулось здесь с недовольством населения. Например, 150 женщин в Хеннигсдорфе, недалеко от Потсдама, отказались очистить путь, пока не возобновится продажа билетов в Берлин. И 7 августа Круглов ожидал, что американцы возобновят программу по крайней мере на следующую неделю^[462].

Наконец прошло это беспокойное лето 1953 года, и служба госбезопасности Восточной Германии стала самой эффективной по своему воздействию в советском блоке. Вероятно, не будь восстаний и американских попыток использовать волнения, чтобы как-то повлиять на Советский Союз и его восточногерманское подобие, ужесточения режима в ГДР могло бы и не случиться. Как считают некоторые историки, именно эти события задержали объединение Германии. Высказывается и такое мнение, что если бы Берия унаследовал сталинскую мантию, его решимость реформировать устаревшую и неэффективную внутреннюю и внешнюю политику привела бы к либерализации советского подхода к германской проблеме.

К сожалению, какова бы ни была позиция Берия в отношении будущего ГДР, роли СЕПГ и необходимости компромисса с Западом по поводу природы объединенной Германии, мы можем лишь констатировать, что добивался он своих целей методами, которые неизбежно должны были привести к его падению. Во время своего недолгого правления, несмотря на отличное знание советской борьбы за власть, Берия вел себя безрассудно, своевольно и наивно. Безрассудно — потому что должен был знать, насколько восточные немцы не любят режим СЕПГ и потому будут изо всех сил сопротивляться тем изменениям, что он предполагал ввести. Даже если бы ему все удалось, то он получил бы еще одно преимущество в борьбе за власть после смерти Сталина, но он недооценил настроение людей. Своевольно — потому что он игнорировал очевидное — успешное противостояние советских военных любым экспериментам, которые могут ослабить их власть на территории Германии, той страны, что стала для них символом всех жертв, принесенных во время войны и после нее. Он должен был понять, насколько советская разведка ценит свое положение в Германии как базу для внешних операций. И, наконец, наивно — потому что он верил, будто может победить в борьбе за сталинское наследство, взяв в свои руки силы безопасности. Как он мог не подумать о том, что его политические соперники немало потрудились, чтобы внедрить и в эту систему, и в вооруженные силы своих верных людей? Пытаясь изгнать из МВД своих врагов и создать новую службу, он помешал МВД и его восточногерманским друзьям противостоять июньским событиям, которые и стали возможными из-за его, Берия, политических махинаций.

10. ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО ОТТО ЙОНА

История Отто Йона, президента ведомства защиты конституции (Bundesamt fuer Verfassungsschutz, BfV) — западногерманского контрразведывательного агентства — естественное следствие июньских событий 1953 года, однако на самом деле она имеет отношение ко всему периоду, который охватывает эта книга. Будучи ветераном Сопротивления во время войны он подозревался в связях с гестапо, но в действительности был связан с английской разведкой. В 1950 году Отто Йон стал первым шефом западногерманской контрразведки, хотя у него и были дурные предчувствия по поводу политики правительства, которому он служил. Его взгляды и эмоциональная натура донкихота привлекли к нему внимание КГБ, и была сделана попытка его завербовать. Вербовка не удалась, однако то, что случилось с Йоном, являет собой увлекательный пример разочарования в оперативной работе советских органов госбезопасности. Здесь впервые публикуются материалы из дела Йона.

К июлю 1954 года обе стороны, противостоявшие в «холодной войне» в Германии, находились как будто в тупике. Вновь сформированный КГБ и его восточногерманские подобия продолжали изучать причины июньских событий 1953 года. 17 июня 1954 года собрался западногерманский бундестаг, чтобы переизбрать Теодора Хейеса на пост президента республики. Четыре дня спустя появилось сообщение о том, что в Берлине исчез Отто Йон, президент BfV. Еще через несколько часов восточногерманское агентство новостей АДН объявило, что Йон попросил политическое убежище и получил его. Это была самая большая сенсация времен «холодной войны» в Германии. Скандал, связанный с Йоном, разгорелся еще жарче, когда стало известно, какую роль сыграл в этом деле Вольфганг Вольгемут (Во-Во), личность довольно известная. Хирург-гинеколог и одновременно джазовый трубач, исчезнувший вместе с Йоном, то ли как проводник, то ли как похититель.

Прошло три дня, и восточногерманское радио передало первое заявление Йона с резкой критикой политики Аденауэра. Запад оцепенел. А три недели спустя Отто Йон устроил пресс-конференцию в Восточном Берлине, на которую были приглашены западные^ корреспонденты. В довольно пространном выступлении Йон выдвинул в качестве причины, подвигнувшей его на такой шаг, искреннее желание сохранить единство Германии. Он описал Аденауэра как законченного сепаратиста, в чьем правительстве засели не изменившие свои взгляды нацисты. Сорок пять минут Йон отвечал на вопросы. Это было мастерское представление: все присутствующие, включая его бывшего непосредственного шефа в британской разведке Сефтона Делмера, убедились, что его дезертирство было добровольным, а его взгляды совершенно искренними.

Разведка и службы^ безопасности союзников в Германии, контактировавшие с Йоном, были в шоке. Все срочно писали «доклады о потерях», то есть о важной информации, которую Йон мог передать Советам. Особенно нервничали сотрудники американских спецслужб, потому что Йон незадолго до своего исчезновения побывал в Вашингтоне, где был принят по полной программе, рассчитанной на руководство дружеских служб. БОБ не посвящала BfV в свои операции, так что особых предосторожностей принимать не пришлось. Однако восточногерманские агенты БОБ нуждались в подтверждении, что их операции не подвержены риску^[463]. Западногерманские еженедельники помещали аршинные заголовки, американские газеты писали статьи^[464] о визите Йона в США.

Сразу после сенсационной пресс-конференции Йон исчез из поля зрения. Но ближе к концу 1954 года он начал совершать турне по Восточной Германии под покровительством Комитета за германское единство, восточногерманской пропагандистской организации. В своих выступлениях он ратовал за нейтральную единую Германию, дружественную СССР. Так продолжалось больше года — до 12 декабря 1955 года, когда в 16.52 Йон неожиданно объявился в Западном Берлине, улизнув от своих телохранителей с помощью старого друга, датского журналиста Хенрика Бонд-Хенриксена. Через два часа Йон и Бонд-Хенриксен улетели под чужими именами в Кельн. И там, после вежливого до-проса, продолжавшегося несколько часов, Йон был арестован как предатель. Его судили, признали виновным и приговорили к четырем годам тюремного заключения.

Со времени обвинительного приговора шла непрекраща-ющаяся борьба многих людей, включая сменявших друг друга президентов ФРГ и, естественно, самого Йона, за снятие с него обвинения. Все попытки проваливались. Не прошла ни одна апелляция. В 1965 году Ион опубликовал книгу «Дважды через границу»^[465]. В ней он настаивает на том, что Вольгемут одурманил его каким-то наркотиком и насильно увез в Восточный Берлин. Пресс-конференции и выступления в Восточной Германии и Советском Союзе он проводил под давлением, однако ему удалось не выдать ни одного секрета ни советским, ни восточногерманским властям. Версию Йона оспорил четыре года спустя в книге «Конец легенды» («Das Ende einer Legende») западногерманский журналист Ханс Фредерик. В его книге было довольно большое интервью официального представителя КГБ «полковника Карпова». Сделав беспрецедентный шаг, Карпов добровольно изложил версию КГБ по делу Йона, отрицая похищение и принуждение, когда тот выступал в Восточной Германии и Советском Союзе. КГБ — через Карпова — отрицал также, что Йона надо было освобождать. Он и Бонд-Хенриксен беспрепятственно пересекли границу. После крушения ГДР и расформирования MfiS стало известно, что Фредерик был связан с Восточной Германией и его книга об Отто Йоне была опубликована под влиянием MfS^[466]. К тому же выяснилось, что «полковник Карпов» — не кто иной, как Вадим Витольдович Кучин, один из опытнейших специалистов в Карлсхорсте. Это он, используя имя Владимира Аполлоновича Карпова, в 1969 году контактировал с Фредериком и отрицал похищение Йона.

АРХИВЫ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ ПРЕДОСТАВЛЯЮТ ДРУГУЮ ВЕРСИЮ

Это был как бы каркас дела Йона. Но остается самая длинная и таинственная пьеса времен «холодной войны» в Германии. Приехав в 1993 году в Москву, чтобы начать работу над этой книгой, мы удивились, обнаружив, что тремя неделями раньше здесь был восьмидесятисемилетний Йон, продолжавший свою одиссею ради чистоты своего имени. И здесь мы без всяких просьб с нашей стороны получили первую из нескольких советских версий дела Йона. Подробности еще были свежи в памяти вышедших в отставку офицеров КГБ, потому что они совсем недавно завершили работу над документальной телеверсией этого дела для немецкого телевидения. Она называлась «Я не хочу умереть предателем»^[467]. Кроме документов по делу Йона, хранящихся в КГБ и предоставленных нам^[468], мы получили соображения, подготовленные внешней разведкой русских для своих вышедших в отставку сотрудников, которые должны были выступать в фильме^[469].

Справка оказалась более подробной версией разведывательной службы, чем история, изложенная «полковником Карповым» в 1969 году. Из нее мы узнали, что в переписке КГБ Йон имел кодовые имена Протон и Келлер. В ней подчеркивалось то, что должно было, по мнению русских, вызвать положительную реакцию общественного мнения в Германии. Авторы памятной записки надеялись, что будет отмечена «позитивная роль СССР в объединении Германии в начале 50-х годов так же, как «усилия западных союзников в то время не допустить возрождения сильной и единой Германии» и меры, предпринятые «разведками Соединенных Штатов, Великобритании и Франции, чтобы противостоять нормализации германско-российских отношений». Когда передача, далекая от задуманного сценария, вышла на экран, стало очевидно, что в истории Карпова много белых пятен, а так как она должна была оказать определенное влияние на отношения с Германией, то представители российской разведки пожелали изложить собственную версию.

Прежде чем более подробно изложить дело Йона в разведывательном контексте, давайте восстановим события и обстоятельства, имевшие отношение к вечеру 20 июля 1954 года, когда Йон неожиданно исчез. Внезапное вторжение северокорейской армии в Южную Корею в июне 1950 года повергло Запад в ужас, ведь то же самое могло случиться в Германии. В ответ западные союзники укрепили Североатлантический блок (НАТО), созданный в 1949 году как контрмера на блокаду Берлина. Для эффективной обороны — на случай нападения по типу корейского — НАТО была нужна Западная Германия. Таким образом, вопрос о перевооружении Германии стал в одночасье едва ли не главным.

Перспектива перевооружения Германии под руководством бывших вермахтовских генералов породила политическую бурю на Западе и, в частности, в Западной Германии. Самые стойкие демократы бледнели от этой перспективы.

А для таких, как Йон, который рисковал своей жизнью в борьбе с нацистами и потерял брата, погибшего от рук нацистов, даже мысль о новой нацистской военной машине была отвратительна.

К тому же Отто Йон был не просто антимилитаристом. У него еще с войны были связи с немецким антифашистским сопротивлением и также с разведкой союзников. Когда 20 июля 1944 года провалился заговор против Гитлера, Йону пришлось с помощью англичан бежать в Великобританию. До конца войны он работал в британской разведке, ведя на радио передачу для немцев «Soldatensender Calais». С 1945 по 1949 год Йон занимался опросом немецких генералов в качестве консультанта Британской комиссии военных преступлений и проводил допросы для британского обвинения на Нюрнбергском процессе. Он даже заслужил особое внимание как главный немецкий помощник британского обвинителя во время суда над фельдмаршалом Эриком Манштейном, которому предъявили обвинения по семнадцати пунктам. Эта работа вызвала нарекания в Германии — и не только бывших нацистов. Многие годы расследования дела Йона в парламенте и судах основным критерием осуждения или оправдания служило одно: находился или не находился он и ему подобные участники сопротивления под руководством и покровительством иностранных властей. Таким образом, британские связи Отто Йона вызывали к нему антипатию еще раньше, чем его служба в BfV.

В 1950-х годах Йоном постепенно овладевал страх перед возвращением к власти нацистов в Западной Германии. Понимая, что его предостережения правительству Аденауэра и западным союзникам^ касающиеся проникновения нацистов, игнорируются, Йон решил передать это дело Советам, — им он, как известно, симпатизировал. Было ли это решение самостоятельным или он принял его под влиянием каких-то сил, в которых не отдавал себе отчета?

Поначалу ответ СВР показался нам неправдоподобным. Неужели Йон по доброй воле отправился в Восточный Берлин, чтобы встретиться с советскими представителями? Если это действительно так, то что он мог ожидать и как его уговорили не возвращаться? Посмотрев телевизионную программу в ноябре, мы укрепились в наших сомнениях. Евгений Питовранов, бывший глава аппарата в Карлсхорсте, стремился придать программе некое благообразие, однако продюсер с помощью свидетельств бывших сотрудников КГБ опроверг мягкую версию событий, рекомендованную СВР. Пытаясь развеять наше недоумение, служба внешней разведки предоставила справку по настоящему досье Йона^[470]. Сравнив ее с нашими собственными изысканиями, мы увидели самую поразительную шпионскую историю эпохи «холодной войны», где центральную роль играет КГБ.

ЙОН - ЗАПАДНЫЙ РАЗВЕДЧИК

Советское дело Отто Йона начинается не в 1950 году, после его назначения президентом BfV. Оно берет свое начало в 1939-м, когда Йон работал на германской авиалинии «Люфтганза», и прослеживает его отношения с адмиралом Вильгельмом Канарисом, шефом немецкой разведки (Абвер). Канарис обратил внимание на частые поездки Йона в Лиссабон и Мадрид и видел в них возможность поддерживать контакты с иностранными соратниками^[471]. Судя по докладам, полученным СВР из резидентуры довоенного НКВД в Берлине, к 1939 году Йон уже имел контакт с американским корреспондентом Луисом Лохнером. Были также донесения о том, что немецкая оппозиция, с которой был связан Йон, видела в Лохнере связь с Франклином Д. Рузвельтом^[472].

Советские источники в британской разведке, а именно Ким Филби, доносили о тайных связях Йона с британской разведкой и его обширных донесениях о разработке немецкого атомного оружия, развертывании подводных лодок, испытательном полигоне ракет и реактивных^ снарядов в Пенемюнде. Однако для Советов информация Йона о военной машине нацистов несравнима с его информацией о деятельности некоммунистической оппозиции Гитлеру. В досье Йона процитированы донесения, полученные британской разведкой, о визитах Йона в Лиссабон в декабре 1942 года и годом позже, где он излагал планы и проблемы антифашистского сопротивления, якобы им представляемого. Возможно, благодаря Филби, было высказано мнение, что «нет оснований для изменения отношения к действиям и беседам Йона, которые могут быть одобрены, если не продиктованы гестапо»^[473].

Эта информация, переданная НКГБ Филби «из недр британской разведки», а также очевидное подозрение британской секретной службы, что Йон связан с гестапо, привлекли к нему внимание Советов и возродили их опасения насчет того, что, даже если немецкое Сопротивление отделается от Гитлера, Германия может заключить сепаратный мир с союзниками. У британской разведки не было реальных оснований подозревать Йона в сотрудничестве с гестапо, как явствует из его дела в архиве КГБ, оно отражает глубоко укоренившееся подозрительное отношение к британской теме — сомнения, превалировавшие во всем советском правительстве и получавшие резонанс каждый раз, как только дело Йона всплывало на поверхность^[474].

После провала в Германии заговора 1944 года Йон бежал от Гестапо в Португалию, а оттуда был переправлен в Британию с помощью британской разведки. Несмотря на подозрения в связях с гестапо, — а иначе трудно объяснить, как ему удалось выскользнуть из Германии, — в советском досье утверждается, что Йон был на короткое время интернирован в комфортабельной квартире в центре Лондона, а к Рождеству 1944 года он из информатора превратился в сотрудника британской разведки. После предоставления обширных докладов о положении в Германии и о ведущих политических деятелях, после идентификации главных нацистов Йон был направлен в психологический отдел войны под начало Сефтона Делмера, и стал работать на радио в программе «Soldatensender Calais». Именно здесь он познакомился с Вольфгангом Гансом Эдлером фон и цу Путлитцем, бывшим германским дипломатом с пестрым прошлым, который также работал под началом Делмера и потом сыграл важную роль в разработке Советами операции Йона.

Советское досье почти не предоставляет информацию о работе Йона во время процессов над нацистами и о его переезде в Федеративную республику. Однако в нем отмечено его назначение первым президентом BfV — совершившееся, как сказано, благодаря «английскому влиянию». Интерес Советов к Йону вновь был подогрет в 1951 году, и не только из-за его поста в BfV, а из-за информации о его политических взглядах, поступившей из неизвестного источника. Петр Дерябин — в то время оперработник в австро-германском отделе внешней разведки МГБ — предполагает, что источником мог быть агент в BfV^[475]. То, что такой агент в то время был в BfV, подтверждает интервью Ганса Фредерика с «полковником Карповым» из КГБ, хотя остается неясным, можно ли доверять его книге, написанной под влиянием MfS^[476]. Этот источник характеризовал Йона как защитника идеи единства Германии, который с симпатией относился к усилиям Советов в этом направлении, и откровенного критика политики Аденауэра и привлечения нацистов в правительство.

Сотрудники КГБ в Берлине стали всерьез «разрабатывать» Иона, хотя делали это осторожно, подозревая в нем британского агента. Советские источники доносили, что Ион бесхребетен относительно чужого влияния; непоследователен в своих действиях, невыдержан в употреблении алкоголя и неразборчив в выборе друзей. Советы получили и другой портрет Йона, от его коллеги по «Soldatensender Calais», избалованного аристократа Путлитца, который подтвердил уже полученные данные об обстоятельствах жизни Йона, его прошлом и разочаровании правительством Аденауэра. Офицером КГБ, руководившим операцией, был Вадим Витальевич Кучин, то есть Карпов^[477].

СОВЕТЫ ПЫТАЮТСЯ ЗАВЕРБОВАТЬ ЙОНА

Как сказано в архивном деле и в отчете Карпова в 1969 году, первый прорыв в этом деле был достигнут в конце 1953 года, когда Макс Вонзиг, советский агент в Германии с 1946 года, проинформировалсоветскую разведку о том, что некий плейбой и гинеколог Вольфганг Вольгемут из Западного Берлина является близким другом Отто Йона. «Во-Во» считал себя коммунистом — «банкетный партизан», как говорили берлинцы, который был склонен что-то сделать в советских интересах. Сестра Вонзига, работавшая медсестрой у Вольгемута в берлинской больнице, познакомила брата с врачом. (Йон познакомился с Вольгемутом во время войны в знаменитой берлинской больнице «Шарите», где тот лечил его раненого брата.) Вонзиг информировал об отношениях Йона и доктора Вольгемута, подчеркнув при этом недовольство Йона режимом Аденауэра и его желание познакомиться с советскими представителями. Вонзиг также предложил представить Вольгемута сотруднику КГБ. Этот доклад произвел бурю в Карлсхорсте, ибо предлагал в перспективе связь с главой западногерманской контрразведки и как раз в то время, когда КГБ едва приходил в себя после чуть было не развалившегося восточногерманского режима в результате июньских событий 1953 года. Вербовка шефа западногерманской контрразведки Йона предоставляла возможность взять реванш.

Судя по докладу Кучина (полковника Карпова) от 1969 года, Вонзиг и Вольгемут впервые встретились в восточноберлинском баре. Однако архивы СВР предлагают другой вариант. Встреча якобы произошла в одной из явочных квартир в Карлсхорсте 21 января 1954 года, после чего Вольгемут посетил Йона в Кельне. Вольгемут писал о Йоне как о человеке аполитичном, разочарованном жизнью и ностальгирующем по своим довоенным годам. На вопрос Кучина, мог бы Йон предоставить секретные документы, Вольгемут сказал, что это возможно, но не сразу. Роль Во-нзига в операции свелась к представлению Вольгемута сотруднику КГБ. Большего ему не доверили.

Теперь КГБ надо было напрямую выйти на Йона, для чего Вольгемут предложил использовать свою квартиру в Западном Берлине, но Карлсхорст отверг эту идею. А Йон отказался от секретной встречи в Швейцарии под предлогом отсутствия гарантий, что он будет иметь дело с серьезными людьми. Вольгемуту приказали передать Йону, что в советском секторе он будет представлен «важному политическому деятелю для обсуждения вопроса о прогрессивных группах в Западной Германии, которые в состоянии работать в единой Германии». Однако Йона сдерживал характер занимаемого им поста — шеф контрразведки не мог без объяснений уехать в Берлин и исчезнуть на несколько часов.

Случай для такой встречи представился в виде мемориальной церемонии в Берлин-Плотцензее 20 июля, в годовщину неудачного заговора против Гитлера. Йон имел полное право находиться там, более того, как раз его отсутствие на церемонии могло бы вызвать кривотолки. А для КГБ это было идеальным моментом для начала вербовки. Предложение пришлось Отто Йону по душе, и встреча с советским представителем была назначена. Когда об этом доложили генералу Питовранову, он ответил: «Поживем — увидим». Итак, вечером 20 июля Йон приехал на машине Вольгемута в Восточный Берлин, где пересел в оперативную машину КГБ и был доставлен^ Кучиным на явочную квартиру в Карлсхорсте^[478]. Из дела Йона следует, что его приезд в советский сектор Берлина был добровольным, так как им двигало желание встретиться с представителями СССР^[479].

Первая часть из официального доклада Питовранова, переданная по ВЧ председателю КГБ Ивану Серову, а потом в Киев — Александру Панюшкину, начальнику Первого Главного управления КГБ, наверняка, произвела переполох в Москве. «20 июля президент Западногерманского ведомства по защите конституции (политическая полиция) Отто Йон был привезен в Демократический Берлин западногерманским врачом Вольфгангом Вольгемутом, доверительным контактом разведывательного отдела Йнспекции»^[480]. Далее в докладе сказано о мотивах, побудивших Йона приехать в Восточный Берлин, о его желании установить контакт с Советским Союзом для общей борьбы. Отмечается также готовность Йона ответить на вопросы КГБ. Делается предположение, что Йон «желал установить с нами контакт, чтобы обсудить политические проблемы и общие действия против фашистов в Западной Германии». Однако Питовранов полагал, что настоящая позиция Йона ненадежна: он тоже отказался дать информацию о деятельности боннских учреждений и агентурных операциях собственного «Ведомства», заявив, будто не имеет доступа к этим материалам. «Отсюда следует, — заключает Питовранов, — что вербовка Йона нецелесообразна и нереальна. Мы приняли решение склонить его не возвращаться в Западную Германию и открыто порвать с Аденауэром, а для этого сделать соответствующие политические заявления»^[481].

Отдавая должное точности изложения, мы считаем, что все же доклад Питовранова, направленный Серову и Панюшкину, был слишком однозначен. Решение не вербовать Йона — с точки зрения профессиональной — в высшей степени мудрое. Йон не пошел на поводу у КГБ, и КГБ не пошел на поводу у Йона. Йон бьш готов сотрудничать лишь в одном — в получении информации, которую могли предоставить ему Советы, о бывших фашистах в правительстве Аденауэра. Он просил, даже требовал эту информацию. Однако советские сотрудники не пошли на это, потому что понимали — Йон не сможет воспользоваться информацией, не поставив себя в уязвимое положение vis-a-vis c правительством Аденауэра. Для КГБ было ясно, что Йон весьма эмоционален и способен на непредсказуемые поступки. Ни о каком хладнокровии, невозмутимости, самообладании, так необходимых тайному агенту, говорить не приходилось. Результат оказался ничейным.

В деле КГБ указывается еще на один аспект решения не вербовать Йона. КГБ подозревал, что он все еще работает на английскую разведку. И целью британцев вполне могло быть внедрение Йона в КГБ, чтобы держать под контролем или, по крайней мере, влиять на неофициальные советско-германские контакты, столь необходимые КГБ для проведения своей политики в Германии. Не только КГБ подозревал Йона в связи с британцами. В деле представлено письмо, посланное 24 августа 1954 года директором ФБР Эдгаром Гувером американскому верховному комиссару в Германии Джеймсу Б. Конанту, в котором отмечается: «Наши союзники, несмотря на информацию, в свое время полученную от Государственного департамента о наших сомнениях в искренности доктора Йона, все же оказывают ему полную поддержку»^[482]. Однако это письмо не могло повлиять на Пи-товранова и его сотрудников в ночь с 20 на 21 июля 1954 года. Были ли еще доклады? Или точка зрения ФБР представлена в доказательство навязчивой идеи КГБ в отношении британской разведки, чтобы оправдать действия сотрудников июльской ночью?

БЫЛ ЛИ ЙОН ПОХИЩЕН?

Вполне возможно, что Йон по доброй воле отправился с Вольгемутом в Восточный Берлин. Недаром он освободил свои карманы от всего, что мог считать важным (записная книжка, удостоверение, ключ от кельнского сейфа)^[483]. Тем не менее было ли в интересах Вольгемута, Вонзига и советских разведчиков, желавших во что бы то ни стало доставить Иона в Восточный Берлин, сделать это, даже воздействуя на него психически и физически? Вольгемут — врач. Йон приехал к нему в подавленном настроении и пьяным. Проще простого предложить ему таблетку, порошок, инъекцию — что-нибудь, приводящее в состояние эйфории и отупения. Сделать его беспомощным на полчаса. Этого хватит. Вольгемут не мог положиться на авось. А что, если Йон в последнюю минуту передумает? А Вонзиг?

У нас есть свидетельство Бориса Наливайко, — всю жизнь он проработал в КГБ (германский отдел) — выступавшего на телевидении: «Как профессионал должен сказать, я до сих пор горжусь, что один из моих сотрудников участвовал в операции, закончившейся успешным перемещением Отто Йона на территорию ГДР». Наливайко добавил, прежде чем его прервал наблюдатель из КГБ, что его агентом был немец, освобожденный русскими из концентрационного лагеря, и его кодовая кличка Кэфер (жук)^[484]. Вот так засветился Макс Вонзиг, агент КГБ. Вскоре после того, как 28 ноября 1993 года документальный фильм был показан по телевизору, позвонил бывший сосед Вонзига (тот умер за одиннадцать лет до этого). Однако сосед сообщил о его племяннице, которая позднее подтвердила роль Вонзига в похищении Отто Йона. Ее версия противоречит материалам КГБ, где имеется неблагоприятная информация о личной жизни и агентурной деятельности Вонзига. Если верить архивным данным, Вонзиг был выброшен КГБ как человек, начисто лишенный принципов и бесчестный в денежных делах. КГБ контактировал с ним нерегулярно и в какой-то момент передал его MfS^[485]. Трудно поверить в это, если учесть отзыв Наливайко. Даже Кучин (полковник Карпов) в интервью Фредерику в 1969 году дал положительную оценку роли Вонзига, приведшего Вольгемута в КГБ. Наконец есть странное свидетельское показание на процессе Йона относительно собственных претензий Вонзига на важную роль в этом деле^[486]. Учитывая противоречивую информацию, невозможно с уверенностью сказать, отправился Отто Йон в КГБ по доброй воле или «при участии» Вольгемута и (или) Вонзига.

Вторая часть послания Питовранова посвящена гораздо более важному аспекту отношений КГБ в Карлсхорсте и Йона после того, как стало очевидно, что вербовка исключена. Хорошо представляя себе всю опасность, если отпустить Йона в Западный Берлин после его присутствия в Карлсхорсте, решили задержать его в Восточной Германии. Использование Йона для достижения Советами своих политических целей в Германии, вероятно, соответствовало интересам Советов и настроению Йона. Достаточно вспомнить слова Питовранова: «Мы приняли решение склонить его не возвращаться в Западную Германию». Однако Питовранов утверждал, что «возможность применения медицинского или психологического давления никогда не рассматривалась в отношении такого высокопоставленного лица, как Йон». Позднее Питовранов повторил это на телевидении: «Клянусь всем самым святым для меня, что в таких случаях мы никогда не использовали медицинские препараты, воздействующие на человека»^[487].

Однако это утверждение было оспорено другим участником телевизионной программы Виталием Чернявским, офицером КГБ, который непосредственно с Кучиным разрабатывал операцию с Отто Йоном. Он заявил: «Джон прибыл к нам в Восточный Берлин добровольно для обсуждения политических проблем с представителями Советского Союза. Мы хотели его завербовать, но он не пошел на вербовку. Так как было необходимо задержать его в Восточном Берлине, то мы добавили снотворное в его кофе. Это случилось уже после того, как он прибыл в Восточный Берлин. Когда он проснулся через часов тридцать, с ним стали работать специалисты КГБ, применявшие психологическое давление. В конце концов он согласился сотрудничать с нами»^[488]. Если верить Чернявскому, то в качестве психологического воздействия было использовано сфабрикованное выступление известного восточногерманского комментатора, заявившего, что Йон сбежал к коммунистам в Восточный Берлин^[489].

Как и Наливайко, Чернявский был отнюдь не новичком в разведке. Назначен он был в берлинский аппарат под дипломатическим прикрытием в 1953 году и из Чернявского стал Черновым. Как начальник первого отдела аппарата он отвечал за западногерманский сектор, и это объясняет, почему он досконально знает дело Отто Йона^[490]. Начальником этого сектора был Кучин. Появление Питовранова и Наливайко в знаменитой телепрограмме было организовано полковником Игорем Прелиным из Ассоциации ветеранов внешней разведки, которая иногда помогает СВР. Однако Чернявский появился сам по себе. У него были финансовые проблемы, да и жена нуждалась в постоянной медицинской помощи, к тому же он много знал о деле Йона^[491]. Таким образом, его утверждение, что Йона «уговаривали» остаться в Восточном Берлине и сотрудничать с захватившими его разведчиками из КГБ, вовсе не противоречит логике. Йон выдохся, к тому же он много пил. Наверное, ему надо было совсем немного, чтобы отключиться^[492]. Итак, жребий был брошен, отступать некуда, и Йон, возможно, согласился играть, как он считал, важную роль ради объединения Германии. Его решение, едва оно было принято, со вздохом облегчения восприняли в Москве и Берлине.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ НЕДОВОЛЕН

Естественно, не всех сотрудников КГБ в Москве и Берлине устроил результат операции, и еще больше людей разочаровалось, когда бьши предприняты усилия получить от Йона информацию о политических кругах Бонна н его собственном ведомстве. Но с одним согласились все. Йон был весьма убедителен, когда говорил Питовранову, что не знает имен конкретных агентов. Не поверил один Серов. Он стал обвинять Питовранова в неумении вести допрос и сказал, что пришлет Александра Михайловича Короткова, известного специалиста по Германии в Первом Главном управлении. Явился Коротков. Он провел с Йоном много времени, допрашивая его и помогая выстроить пропагандистскую программу. Если оставить в стороне вопрос об именах агентов, неужели Йон больше ничего не мог дать КГБ? Советские материалы на этот счет и книга Фредерика с рассказом

Кучина (1969 год) дают понять, что Йон дал интересующую Советский Союз информацию. Справка КГБ подтверждает, что Йон написал несколько докладов о структуре, задачах, методах работы и сотрудниках BfV. В книгу Фредерика включена фотокопия документа, похожая на краткий машинописный доклад о Гюнтере Ноллау, работавшем в BfV. Однако книга Фредерика, совместная продукция с КГБ-MfS, и сообщения, приписываемые Йону, могут исходить не совсем от него^[493].

Первая справка, выданная нам КГБ в 1993 году, повторяет версию Кучина. А сделанная в 1994 году справка утверждает, что Йон изложил в КГБ общую и мало полезную информацию о работе BfV и спецслужб западных союзников, препятствующих объединению Германии и использующей Западную Германию как аванпост в борьбе с Советами. Йон не сказал ничего такого, что было бы неизвестно КГБ. Большая часть информации была получена прежде из других источников, а слова Йона лишь констатировали, что «BfV контролирует всю политическую жизнь Федеральной республики».

Ни выдержки, ни копии допросов Йона не были нам предоставлены, поэтому нельзя сказать точно, что он сказал и чего не сказал. Хотя КГБ продолжал свои попытки вытянуть из Йона побольше секретов, пока он оставался в СССР (с 25 августа по 7 декабря 1954 года), его сообщения всего лишь послужили подтверждением и проверкой информации о Западной Германии, полученной КГБ из других источников. И он, конечно же, поддержал своей пропагандистской кампанией советскую версию объединения Германии.

«ПРЕДАТЕЛЬСТВО» ЙОНА -КОНЕК СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДЫ

Пропагандистская кампания, предусмотренная Питоврано-вым, началась с объявления, сделанного восточногерманской службой новостей (ADN) 22 июля 1954 года; Йон просил предоставить ему политическое убежище в ГДР, сопровождая свою просьбу нападками на боннский режим. Позднее Йон утверждал, что его выступление продиктовано советскими разведчиками, тогда как, если верить документам КГБ, Йон сам все продумал и написал. В любом случае, это было лишь начало. Главная баталия должна была состояться на пресс-конференции, запланированной на начало августа. Важную роль в подготовке Йона к пресс-конференции играл генерал Коротков. 29 июля Питовранов доложил в Москву, что дело Иона «широко обсуждается делегатами съезда Социал-демократической партии в Западном Берлине, и большинство считает, что Йон ушел в ГДР по доброй воле. Некоторые делегаты предполагали, что причиной его бегства было несогласие с Рейнхардом Геленом и возможное смещение с поста президента BfV»^[494].

А тем временем страсти накалялись. В документах КГБ отмечено, что 4 августа Отто Гротеволь прочитал письмо, направленное Йоном в парламент ГДР (Volkskammer), с благодарностью за предоставленное ему убежище. Гротеволь закончил чтение замечанием, что «Йон приехал в ГДР, поняв, что честнее защищать немецкий народ от враждебного режима и войны, чем отвечать за защиту этого режима». Пресс-конференция состоялась 11 августа и была «мастерским представлением», о чем немедленно доложили в Москву^[495]. Максимум усилий было приложено, чтобы скрыть участие КГБ, и только Йон знал, что советский «дипломат», постоянно присутствовавший и все время молчавший, — не кто иной, как Чернявский, то есть Чернов.

После пресс-конференции Йону организовали несколько пропагандистских выступлений в Восточной Германии, включая забавную встречу в Дрездене его и Фридриха фон Паулюса, бывшего командующего шестой армией в Сталинграде. Йон заявил, что был также представлен Эрнсту Воль-веберу, восточногерманскому министру госбезопасности, на обеде, данном Питоврановым, однако подтверждения этого в материалах из КГБ у нас нет. 25 августа Йон в сопровождении Кучина вылетел в Советский Союз. Это был, несомненно, специальный рейс, потому что Йон вспоминал, что среди пассажиров была мать Питовранова, гостившая у сына в Карлсхорсте. Агент Берлинской базы, работавшая у Питовранова, подтвердила, что Питовранова гостила у сына. После короткой остановки в Минске для пограничного контроля самолет приземлился на подмосковном военном аэродроме^[496]. До самого отъезда Йона из Советского Союза в декабре 1954 года Кучин был его основным собеседником, но иногда ему помогал «Вадим Константинович», офицер КГБ, которого Йон назвал очень симпатичным. Этот период скудно отражен и в справке КГБ, предоставленной в 1993 году, и в выписках из дела, предоставленных позднее. Мы знаем только, что Йон жил «в охраняемых домах в Берлине и в отпуск ездил в Москву и Гагру».

Таким образом, остается версия Йона. После того, как Кучину не удалось получить от него согласия на сотрудничество с КГБ, в Гагру, по-видимому, на отдых прибыл Александр Михайлович Коротков со своей женой, говорящей по-немецки. Беседы с Коротковым, как пишет Йон, были долгими и напряженными, включающими вопросы о «Красной капелле», советской разведгруппе, и немецком Сопротивлении вообще, о чем Коротков был отлично осведомлен. Коротков также пытался поглубже копнуть тему отношений Йона с английской разведкой, требуя, чтобы тот рассказал ему об «обязанностях, возложенных на него британцами, и о его начальнике в Лондоне». Когда из этого ничего не вышло, по словам Йона, его отправили обратно в Москву, где им занялся Чернявский. Перед отъездом Йон обедал с Панюшкиным, они немного поговорили, и Панюшкин пожелал ему удачи в деле объединения Германии. Если не считать признаний Йона, то у нас больше ничего нет о его встречах с руководством внешней разведки КГБ^[497]. В то время Коротков был заместителем начальника Первого главного управления по европейскому региону, поэтому его работа с Йоном, которому он уделил много внимания, говорит о важности этого дела для КГБ.

Прощальная фраза Панюшкина насчет того, что «объединение — великая задача, стоящая перед вами», вероятно, может служить примером иронии в духе КГБ. В любом случае, вскоре после возвращения Йона в Берлин в декабре 1954 года стало очевидно, что советская разведка потеряла к нему интерес. Поворот в политике Москвы по германскому вопросу уже начался, и в конце концов она признала правительство Аденауэра. Вследствие того, Йона перевели под опеку MfS, и с тех пор за его безопасность и обеспечение всем необходимым отвечала ГДР. Как гласит справка КГБ, это было сделано, чтобы «предотвратить террористические акты западных специальных служб против него», а вовсе не потому, что он был узником. Ему подыскали синекуру в Восточногерманском комитете борьбы за объединение при Университете имени Гумбольдта, что расположен недалеко от Бранденбургских ворот. Здесь он писал свои соображения об объединении Германии и выступал на встречах по всей ГДР. Если не считать нечастых визитов старого друга Кучина, Йон почти не встречался с русскими. В записях Кучина (Карпова) о деле Йона говорится, что когда заговорили о визите Конрада Аденауэра в Москву в сентябре 1955 года, Йон вроде бы предложил свои услуги, естественно, в закулисной форме, обещая раздобыть информацию у членов боннской делегации. Но КГБ отказал ему, опасаясь неожиданных проишествий во время визита, хотя Карпов отмечает, что Йон помогал информацией об отдельных членах делегации^[498]. В справке КГБ об этом ничего нет, да и Йон не упоминает об этом в своей книге «Дважды через границу» («Twice Through the Lines»).

БЕГСТВО ЙОНА В ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН

В Восточной Германии Йон ощутил некоторое послабление режима. Кампания за нейтральную единую Германию шла своим чередом. Оказавшись не слишком ценным приобретением, он понемногу становился обузой для советских и восточногерманских властей. Держать его все время под замком было невозможно. Ему требовалась свобода для общения с прессой, особенно с зарубежной прессой. Вот тут-то и сыграла свою роль его дружба с Бонд-Хенриксеном, который работал в Берлине. Весной 1955 года он интервьюировал Йона, и с тех пор они поддерживали знакомство. Йон надеялся, что с помощью Бонд-Хенриксена ему удастся ускользнуть в Западный Берлин. Естественно, в своих записях КГБ и Кучин настаивают на том, что Ион был волен уехать в любой момент. В ноябре Йон и Бонд-Хенриксен уже всерьез обсуждают разные варианты, очевидно вдохновденные моральной поддержкой принца Людвига Фердинанда Прусского.

Бонд-Хенриксен был патриотом и участником датского подполья, отсюда его связи с датской разведкой и немецким Сопротивлением, участником которого был Йон. Один из старейших друзей Бонда-Хенриксена — полковник Ганс Лундинг — возглавлял датскую военную разведку. Сразу после войны Лундинг занялся тем, что установил тайные связи с американцами и англичанами в штаб-квартире адмирала и последнего рейхсканцлера Карла Деница. С Йоном он тоже был хорошо знаком, ибо не раз встречался с ним как с президентом BfV на конференциях. И именно Лундингу принадлежит хитрый план освобождения Отто Йона^[499].

Летом 1955 года должен был состояться Всемирный фестиваль молодежи в Хельсинки. Идея Лундинга состояла в том, чтобы добиться для Йона поездки в нейтральную Финляндию. Тогда он должен был лететь из Восточного Берлина в Хельсинки на чехословацком самолете с промежуточной посадкой в Копенгагене, где ему предстояло отправиться в туалет и зайти в крайнюю правую кабинку с тайной дверью. По другую сторону его должны были ждать датские агенты. Как пишет Бонд-Хенриксен, советские чиновники «в последнюю минуту» отменили поездку, в основном, из-за посадки в Копенгагене^[500] .

Другой план был придуман и разработан Йоном и Бонд-Хенриксеном, когда Ион обратил внимание на капитальный ремонт главного входа в Университет имени Гумбольдта, где размещался его офис. Войти и выйти можно было, несмотря на строительные леса. С другой стороны, его охранники из MfS считали такое невозможным и на всякий случай стерегли только заднюю дверь. И вот, уже покидая территорию, Йон заявил им, что забыл какую-то вещь в помещении университета. Затем сунул охранникам портфель и попросил их быть повнимательнее, так как в нем находится большая сумма денег. Затем быстро вернулся в здание и вновь покинул его, но уже через главный вход, а там уже поджидал Бонд-Хенриксен. Остальное произошло как в сказке. Всего семь минут в светло-зеленом «форде» с датскими номерами — и Бранденбургские ворота остались позади. Восточногерманские полицейские привыкли видеть машину датского журналиста, постоянно посещавшего Восточный Берлин, к тому же время было довольно спокойное, и они не стали обременять себя тщательным досмотром.

Бонд-Хенриксен пишет, что операция планировалась в тесном контакте с берлинским представителем руководства западногерманской разведки, которое, в свою очередь, информировало о ней Герхарда Шредера, министра внутренних дел ФРГ. Наиболее деятельным участником операции был государственный секретарь Франц· Штраус, когда-то учившийся в одном классе с женой Йона. Именно Штраус передал Йону через Бонда-Хенриксена: «Он должен воспользоваться любой возможностью бежать — я гарантирую, что с ним ничего не случится». Однако свое обещание он не сдержал^[501].

О бегстве Йона в советских архивах данных нет, разве что постоянно встречаются записи о том, что он мог уехать в любое удобное для него время. Логика подсказывает, что в то время, когда в Бонн должен был впервые приехать советский посол, Москва с удовольствием предоставила немцам самим решать проблему Йона. Взрыв, который должны были устроить враждебные средства массовой информации в связи с возвращением Йона, устраивал Советы и не требовал их вмешательства. С другой стороны, Бонн жаждал законных мер, требуемых делом, и чем быстрее, тем лучше.

Возвращение Йона в Западную Германию подразумевало скандал для правительства Аденауэра, ибо судебное преследование бывшего президента BfS было почти неизбежным. А вот тут-то выходило на первый план наследство Третьего рейха в Западной Германии. На самом деле, неправда, что законодательная и исполнительная ветви власти попали в руки нацистов, но это не относится к судебной системе. В конце войны большинство немецких судей и прокуроров состояло в фашистской партии.

Недавнее прошлое проявляло себя не только в представителях закона, но и в законодательстве. Итак, во второй раз вернувшись на родину, Отто Йон сразу попал под жернова единственного выжившего нацистского подполья — судопроизводственной системы Западной Германии. Кстати, это до сих пор не дает немцам покоя. В 1993 году редактор одной из западногерманских газет получил письмо от читателя: «На процессе в Карлсруэ Йона приговорили к четырем годам за предательство, хотя прокурор требовал всего двухлетнего тюремного заключения. Разве объект разбирательства не показал, что это были за люди — убийцы двадцатого июля? Разве не жертвы?»^[502] Ответ пришел через несколько дней от Гюнтера Вилмса, последнего остававшегося в живых члена Федерального суда, судившего Отто Йона: «Отто Йон был приговорен к четырем годам тюремного заключения не за предательство, потому что оно осталось недоказанным. Жестокое наказание было результатом решения судей подвести это дело под статью «беспрецедентного нарушения верности со стороны занимающего высокий пост чиновника Федеративной республики Германии»^[503].

По сути, дело против Йона — было вызвано его утверждением, что Федеративная республика Германия (по терминологии реальной политики) — не более законное германское государство, чем так называемая Германская демократическая республика (Восточная Германия). Короче говоря, Йон сказал, что король — западногерманское правительство — голый. И государству надо было что-то делать с Йоном как нарушителем закона. Четыре года тюремного заключения — вероятно, самое меньшее, что ФРГ в то время могла себе позволить, чтобы сохранить свою суть от разоблачения. Но если говорить серьезно, то ФРГ была куда сильнее как гражданское общество, чем Восточная Германия. Когда же борьба завершилась, и ФРГ вышла победительницей в объединении Германии, многие думали, что правительство наконец-то вернется к делу Отто Йона и реабилитирует человека, чтобы он не умер с клеймом «предателя».

А вместо этого осуждение Йона было подтверждено в декабре 1995 года Верховным судом, который отверг пятую апелляцию, требовавшую на основании недоказанности вины изменить решение суда^[504]. Дело было закрыто со смертью Отто Йона 26 марта 1997 года.

Часть З. БОБ ПРИНИМАЕТСЯ ЗА РАБОТУ

11. «БЕРЛИНСКИЙ ТУННЕЛЬ»: ФАКТЫ И ФАНТАЗИЯ

Ни одна операция в истории БОБ не занимала столько времени и не стоила столько денег, как усилия по проникновению в коммуникации Советов и ГДР при помощи туннеля, прорытого глубоко под советским сектором. А после его театрализованного обнаружения в апреле 1956 года ни одна тайная операция не привлекала к себе и столько внимания. Не все в этом «внимании» было корректно, и, уж точно, никто не дал полноценного описания операции. В 26-м томе «Внешних отношений Соединенных Штатов 1955—1957 гг.», опубликованном Госдепартаментом в июле 1992 года, читателя отсылают .к книге Дэвида Ч. Мартина «Wilderness of Mirrors», где будто бы «дано подробное описание строительства туннеля и его использования»^[505]. В основе этой книги несекретная и весьма отредактированная версия доклада ЦРУ, подготовленного в 1957 году и рассекреченного через двадцать лет, а также интервью с участниками событий. Неудивительно, что в текст вкралось несколько серьезных ошибок, которые, к сожалению, тиражируются в последующих публикациях. Советская версия операции, особенно в отношении роли Джорджа Блейка и событий вокруг «обнаружения» туннеля в апреле 1956 года, стала некоей загадочной декорацией, и на ее фоне кое-кто пытается придумать собственную историю^[506]. Нам удалось узнать об операции практически все, ибо мы имели возможность познакомиться с архивами КГБ и ЦРУ, а также свидетельствами офицеров обеих разведок, непосредственно участвовавших в операции.

Самой обычной ошибкой в изложении истории туннеля является приписывание идеи туннеля и постоянной помощи в его создании генералу Рейнхарду Гелену, основателю разведывательной службы в послевоенной Западной Германии. Недавно это повторил в своей статье Томас Хантингтон. Его мнение резко оспорил Уильям Худ, отставной сотрудник ЦРУ; он был в Вене во время проведения операции «Серебро» (схожая операция по внедрению в советские коммуникации с помощью туннеля), а потом назначен начальником сектора операций восточноевропейского Управления ЦРУ. Ни один из доступных архивных источников, ни один из участников операции, задействованных с самого ее начала, не говорят об участии в операции ЦРУ организации Гелена^[507].

Еще один миф появился в книге Бертона Херша («The Old Boys: The American Elite and the Origins of the CIA»). Автор ее считает, что проект был инициирован командующим армейской разведкой G-2 США, а уж потом перешел в ведение ЦРУ. Эта версия похожа на ту, другую, с участием Билла Харви, прибывшего в 1954 году в Берлин проконтролировать строительство «пакгаузов новой конструкции». На самом деле, Харви прибыл в декабре 1952 года как новый директор Берлинской базы и уже держал в голове идею туннеля. Западноберлинский подрядчик, отвечавший за строительство, естественно, думал, будто сверхглубокий подвал необходим для усовершенствованного армейского пакгауза. Эта легенда составляла часть плана Харви, и американская армия прикрывала ЦРУ, когда дело доходило до подрядов. Проект был согласован с начальником G-2 армии США, генералом Артуром Трюдо, а Аллен Даллес поставил в известность о нем высшее руководство в Европе. Отличное взаимодействие с армией продолжалось во время всей операции^[508].

Еще одна ошибка заключается в утверждении Дэвида Мартина, будто ЦРУ совершило технический «прорыв» и получило эффект эха, помогающий, например, восстанавливать открытый текст из закодированных телетайпных посланий. Эффект эха был, как сказано, успешно использован в Вене и Берлине. Несомненно, источником является интервью покойного Карла Нельсона, работавшего в отделе коммуникаций ЦРУ^[509]. Однако его неправильно поняли, потому что этот эффект не играл никакой роли в обработке телеграфных посланий, проводившейся в штаб-квартире ЦРУ в Вашингтоне^[510].

Что касается эффекта эха и его тайны, то таинственность была создана голословным утверждением, будто Британская служба тайной разведки, с которой ЦРУ сотрудничало в операции «Берлинский туннель», не получала никаких сведений об эффекте эха, из-за чего офицер британской разведки Джордж Блейк, выдавший туннель Советам, не имел о нем ни малейшего понятия. Мы прочитали протоколы совещаний СТР-ЦРУ за декабрь 1953 года, переданные КГБ Блейком, и обнаружили, что британская разведка была полностью в курсе проблем, связанных с обработкой телеграфных материалов, и их изучение проводилось совместно двумя разведками. Те же самые протоколы свидетельствуют, что «зашифрованные материалы должны поступать в Штаб управления связи (General Communications Headquarters) и Национальное агентство безопасности. Эффект эха при этом не играл никакой роли^[511].

Блейк стал работать на КГБ еще до того, как строительство туннеля было завершено, и многие писали, что Советы знали о туннеле, следовательно, добытая с его помощью информация была несущественной или ложной. Начал эту кампанию бывший офицер ЦРУ Виктор Марчетги в 1972 году, заявив, что «туннель поставлял тонны макулатуры»^[512]. Мартин в своей книге « Wilderness of Mirrors» тоже намекает на возможность дезинформации, а Пинчер в 1984 году уже констатировал, что «туннель не дал ничего, кроме большого количества тщательно подготовленной дезинформации»^[513].

В 1989 году три автора еще одной книги о шпионаже (Widows) во время «холодной войны» заявили, что «материалы, полученные с помощью туннеля, с самого начала были фальсифицированными»^[514]. Однако КГБ как будто не был готов хвастаться своими достижениями. В книге Джорджа Блейка («No Other Choice»), например, которая вышла в свет в 1990 году и, как можно полагать, была выверена КГБ, ничего не говорится о дезинформации. В марте 1991 года Кондрашев, работавший с Блейком, написал статью для ежемесячного журнала «Пограничник» о роли Блейка в обнаружении туннеля, и в ней не было ни слова о дезинформации.

Тем не менее три публикации 1992 года, по-видимому, укрепили мнение, что Советы провели американскую разведку. Тони Ле Тисье в книге «Берлин тогда и теперь» утверждает, будто «Советы смогли создать свою специальную команду, направлявшую западные разведки по ложному следу»^[515]. Марк Перри в своей книге («Eclipse: The Last Days of the CIA») пишет о том, что поскольку «Советы знали о туннеле... то американской разведке пришлось отсеять много информации как бесполезную»^[516]. И Дэвид Уайз («Molehunt») тоже высказал мнение, что туннель «принес немного ценной информации»^[517].

В 1993 году КГБ, по-видимому, решило подыграть тем, кто писал о дезинформации. В том же году появилась книга Олега Нечипоренко о Ли Харви Освальде. Автор ее — ветеран контрразведки КГБ, служивший в Мехико, когда Освальд явился там в Советское посольство. Неожиданно в своем предисловии Нечипоренко касается туннеля и донесения о нем Блейка, утверждая, что «с его помощью советской разведке удалось внедрить много дезинформации». Так как Нечипоренко никогда никакого отношения к туннелю и вообще к германским операциям КГБ не имел, то эта его вставка воспринималась как инициированная самим КГБ.

Самый необычный взгляд на вопрос дезинформации в свете отчетов о туннеле высказал Питер Гроз («Gentleman Spy»). Обобщив все мифы о туннеле, включая и тот, по которому англичане (и Блейк) никогда не слышали об «американской технологии дешифровки», Гроз пишет, что получаемая с помощью туннеля информация была правдивой и что Советам приходилось передавать ее, дабы убедить Запад в своих мирных намерениях.

ИСТИННАЯ ИСТОРИЯ ТУННЕЛЯ

На самом деле ни один из западных авторов не имел достаточной информации, чтобы так или иначе судить об операции^[518]. Карикатурный портрет Билла Харви, распространенный в последнее время, ни в коей степени не отражает деятельность этого человека в его бытность главой самой большой и активной оперативной организации в Европе и одновременно главной движущей силой, стоявшей за проектом туннеля. История его началась в 1951 году, когда Фрэнк Роулетт сказал Биллу Харви о своем разочаровании из-за потерь американской разведки, связанных с переходом советских служб от использования радиоканалов на кабельную связь, начавшимся в конце 1940-х годов^[519]. Разведка установила, что Советы пользуются двумя видами кабельной связи в своих оккупационных зонах в Австрии и Германии. Одна предполагала проведение воздушных телефонных линий на столбах и использовалась с новой системой засекречивания переговоров. Эта система привлекала внимание западных разведок, но была практически недоступна. Ею ведало Управление правительственной связи, и, предназначенная для использования руководством МГБ, армии, Коммунистической партии, она тщательно охранялась специальными патрулями, выявлявшими возникавшие проблемы и попытки подключения. БОБ пыталась подключиться к этим линиям, но эффект был незначительным.

Тогда разведки США и Великобритании обратили свое внимание на подземный кабель, уложенный почти там же, где были кабели довоенных Австрии и Германии, которые были частично использованы советскими оккупационными войсками, хотя ни ЦРУ, ни англичане не знали, в какой степени и какую информацию из них можно извлечь. Основываясь на предварительных данных, отдел D Управления специальных операций, отвечавший за тайные операции против иностранных средств связи за рубежом, отправил своих сотрудников в Австрию и Германию за информацией. В Вене повезло британской разведке, и ближе к 1952 году ЦРУ приняло решение во избежание ненужных затрат действовать вместе с англичанами.

ГЛАВНЫЕ УЧАСТНИКИ

К этому времени стал оформляться туннель Харви, по крайней мере как концепция. Представитель отдела D во Франкфурте-на-Майне, известный под фамилией Флитвуд (это была кличка Харви), быстро понял, что его главной целью должен стать Берлин. Партнером Харви был Уолтер О`Брайен, чикагский адвокат и бывший бейсболист, служивший во время Второй мировой войны офицером в пехоте. Под именем Ландсман — так назвал его Харви — в сентябре 1951 года он приехал в Карлсруэ в Управление специальных операций и сотрудничал с Гордоном Стюартом, занимаясь юридическими вопросами. Однако не для этого он пришел на работу в ЦРУ, и вскоре его горячий характер и богатое воображение привлекли к нему внимание представителя отдела D. О’Брайен быстро добился допуска для участия в операциях отдела D. Поскольку он неплохо говорил по-немецки, его назначили в Берлин под прикрытием должности начальника сектора контрразведки. Его настоящая работа состояла в том, чтобы искать контакты с теми служащими берлинской почты, кто занимались дальними телефонными связями. Они могли помочь ему завербовать агентов в Восточном Берлине, которые располагали информацией о том, как советская сторона использует эти телефонные линии.

Не считая генерала Люсиана Б. Траскотга, начальника отдела специальных операций германской миссии и отдела политической координации, а также Гордона Стюарта, заместителя Траскотга в отделе специальных операций, и представителя отдела D, ни один сотрудник в германском штате ЦРУ не знал о проекте. Даже Питер Сичел и его преемник на посту директора БОБ Лестер Хоук не были поставлены в известность об особой ответственности их руководителя^[520]. Сверхсекретность сопровождала всю операцию. Например, Дэвида Мерфи назначили заместителем начальника БОБ летом 1954 года, но Харви рассказал ему о туннеле только после его прибытия в Берлин.

«Прикрытие» О’Брайена оказалось малопригодным, потому что непосредственные обязанности начальника контрразведки требовали его постоянного внимания. Он должен был включаться во все операции с агентами-двойниками и поддерживать вспомогательные операции (отбор связников и связь с Восточным Берлином), а кроме того, уделять много времени на меры безопасности из-за операций МГБ и MfS против групп, которые поддерживал отдел политической координации (таких, как Свободные юристы). Более того, именно, О’Брайен занимался первым внедрением в восточногерманскую разведку. Тем не менее он справлялся со своими задачами как сотрудник отдела D, когда он и Флитвуд укрепили отношения с западноберлинскими контактами и приступили к работе с восточноберлинскими специалистами по дальним линиям связи, имевшим доступ к системе связи Восточной Германии и советским военным коммуникациям^[521].

О’Брайену удалось завербовать сотрудника отдела дальней связи восточноберлинской центральной почты (Berlin-Lichtenburg), и тот снабжал их справочниками, из которых разведчики узнавали о пользователях кабеля в данном районе. Весьма объемистые справочники источник приносил в определенное место вблизи границы сектора, где его ждал О’Брайен, который увозил их в старое помещение БОБ на улице Фёренвег (Dahlem) и там, в чердачной лаборатории фотографировал их. За первой вербовкой в восточноберлинском почтовом управлении последовали другие. Таким образом БОБ смог собрать информацию о системе расположения кабелей и о том, какие из них принадлежат Советам, а потом и перепроверить ее для большей уверенности. Эта работа продолжалась весь 1952 год^[522].

В конце лета 1952 года Харви собрался ехать в Берлин. Примерно в это же время Фрэнк Роулетт переводился в штаб ЦРУ в Вашингтоне, откуда в качестве начальника отдела D должен был руководить проектом^[523]. Намеком на то, что переезд в Берлин не был рутинным делом для Харви, служило его введение в состав иностранной службы госдепартамента в качестве специального помощника директора берлинской части верховного комиссариата Германии. Для Берлина это было впервые. До тех пор все сотрудники БОБ, включая шефа, были под армейским прикрытием. Так как новая роль Харви требовала частых поездок, то он нуждался в допольнительной безопасности, связанной с дипломатическим прикрытием. Ведь в те времена дажерегулярные военные рейсы в определенных воздушных коридорах не были вполне безопасными. Харви возглавил БОБ, и О’Брайен стал докладывать о проекте непосредственно ему^[524].

После приезда Харви усилил давление на агентов О’Брайена, желая знать как можно больше технических подробностей советской кабельной системы. Агентурная сеть значительно расширилась, да и агенты теперь имели более широкий доступ к информации. К этому времени БОБ начала допрашивать беженцев, проходивших через специальный лагерь в Мариенфельде в Западном Берлине. Разговоры с людьми, имевших отношение к системе дальних телефонных линий, предоставили возможность отыскивать новые источники, помимо тех агентов, кого завербовали благодаря контактам на западноберлинской почте^[525].

Тем не менее и первые вербовки в восточноберлинской почте приносили ощутимую пользу. Среди них была «номерная девушка» (Nummer Maedchert), занимавшаяся распределением дальних специальных линий связи, и ей приходилось заниматься перераспределением кабельных линий между пользователями. Переключение кабельных линий было высоко секретной операцией и отдел, занимавшийся переключением, вел карточки на советских и восточногерманских пользователей каждого из кабелей; это помогало решать, к какой из кабельных линий следовало подключаться. Девушка предоставляла данные в таком объеме, что было трудно поверить в их достоверность, однако сравнение ее сведений с материалами других источников, а потом и информация, полученная из туннеля, их подтвердили.

Одним из агентов был юрист из Министерства почты и телекоммуникаций ГДР, и в его ведении находилась вся восточногерманская телефонная сеть. Юрист был экспертом в международной почтовой службе и передал БОБ обзор о том, как Советы использовали восточногерманские линии связи. БОБ также имела агентов на коммутаторах в таких городах, как Эрфурт, Дрезден и Магдебург. Один из них копировал карточки пользователей и приклеивал их на свой зад. Встречи с ним обычно начинались со смущенного «прошу прощения», после чего слышалось шуршание сдираемых с его тела карточек. Другим, в высшей степени полезным источником, был главный русский переводчик Министерства почты и телекоммуникаций ГДР, которому приходилось участвовать во многих технических переговорах Советов и министерства. По мере того, как БОБ продвигала план туннеля, все очевиднее становилась необходимость установить точное местонахождение советских кабельных линий для выбора мест для подключения. Еще один агент в министерстве сделал копии официальных карт. Без этой агентурной сети было бы невозможно воплотить проект туннеля в жизнь^[526].

К весне 1953 года настало время подтвердить то, на что явно указывали объемистые агентурные сообщения об использовании Советами восточногерманских подземных кабельных линий. Действительно, в Восточном Берлине советские военные и гражданские власти очень активно пользовались ими. С 23.00 до 2.00 восточноберлинский агент, работавший на телефонной связи (включая телетайп), подсоединял советскую телефонную линию к западноберлинской сети, где ее записывал немецкоговорящий сотрудник ЦРУ, выступавший под видом сотрудника соответствующей западноберлинской службы^[527]. Получаемая БОБ информация расценивалась как «уникальный материал, представляющий огромный интерес». Даже на этой стадии техническая служба ЦРУ понимала, что необходимо оборудование для демодуляции и разделения каналов. Не соответствует действительности замечание Дэвида Мартина («Wilderness of Mirrors») о том, что даже в ранний период «возможно было получать точный текст зашифрованных сообщений». Заявление, сделанное в 1977 году, — «мы знали, что это будет» — относится не к «эффекту эха», а скорее к открытию, что от кабелей можно сделать отводы. Путаница, наверное, произошла из непонятых автором утверждений Карла Нельсона, из которых кое-какие были по меньшей мере преувеличенными. На той же странице, например, мы читаем: «Нельсон нашел в Берлине план телефонной и телеграрафной городских систем». Если бы было все так просто!^[528]

КОНСТРУКЦИЯ ВХОДА В ТУННЕЛЬ

Весной и в начале лета 1953 года, пока ЦРУ продолжало делать проверочные записи и собирать техническую информацию с помощью агентуры, возник вопрос, где конкретно будет туннель и как его замаскировать. И вся ответственность за то и другое легла на Харви, работавшего с Флитвудом во Франкфурте. Для человека, который всего несколько месяцев назад оказался в совершенно незнакомых условиях, да еще без знания немецкого языка, положение должно было быть обескураживающим. Более того, имея туннель в качестве главной задачи, Харви и БОБ вынуждены были разбираться с последствиями восстания 17 июня и сообщать о текущей обстановке в ГДР. И в это же время контрразведку О’Брайена задергали приказами выяснить, каким образом Советам удалось раскрыть военизированную подпольную организацию, связанную со Свободными юристами. Одним из новых сотрудников, кому пришлось с этим разбираться, был Хью Монтгомери, который в конце войны служил в Х-2 УСС в Австрии и Германии, включая пребывание в Берлине. В 1952 году он перешел в ЦРУ и летом 1953 года вновь оказался на конспиративной квартире в Берлине, допрашивая уцелевших после разгрома Свободных юристов людей и их родственников, пытаясь понять, кто с кем был связан и знаком в разных группах^[529].

Вскоре Харви вызвал Монтгомери и приказал ему работать с О’Брайеном над специальной операцией, цель которой восточногерманские линии связи. Монтгомери был представлен западногерманским агентам, осуществлявшим дальнюю связь, и взял на себя некоторых восточногерманских агентов. Он также занимался расширением агентурной сети БОБ, освещавшей кабельные линии связи, опрашивая беглецов из ГДР. Хотя Монтгомери и подозревал, что его работа связана с планами подключения к линиям связи находившихся в активном изучении, но в курс дела о туннеле он был введен только в конце 1953 года. В ближайшие месяцы Монтгомери должен был стать для Харви связующим звеном между базой и работой на месте сооружения туннеля^[530]. Именно эта команда — Харви, О’Брайен, Монтгомери в Берлине и Флитвуд во Франкфурте — вела всю основную работу в 1953—1954 годах. К тому же во Франкфурте происходили частные совещания с Фрэнком Роулеттом, прилетавшим из Вашингтона, чтобы заслушать свою полевую команду. О’Брайен вспоминает, что Роулетт — он невероятно быстро печатал, так как много лет работал с шифровальными машинами — постоянно сидел, склонившись над печатной машинкой и быстро отстукивал свои подробные заметки, пока его команда отчитывалась в своих действиях^[531].

К августу 1953 года были разработаны подробные планы. Роулетт посетил Германию, чтобы получить последний доклад и участвовать в подготовке официального предложения директору ЦРУ Аллену Даллесу^[532]. Предложение было послано Даллесу с сопроводительной запиской генерала Траскотга, где он настаивал на «максимальной секретности» и допуску к проекту «только лиц, которые могут способствовать успеху операции». Целью проекта, как он указывал, было «тайно получать советскую разведывательную информацию, проходящую по подземным кабельным линиям, которые находятся вблизи и досягаемы из американского сектора Берлина». Здесь же детально излагалось то, какая проходит информация, и примечание, что изложение основано «на достоверной информации, полученной в течение нескольких лет». Подход к кабелю должен был обеспечить подземный туннель длиной в' 1800 футов, и половину его предполагалось проложить под советской территорией»^[533].

Несмотря на то, что идеального прикрытия для входа в туннель не могло быть, все-таки необходимо было придумать что-то для начального этапа работ. На «абсолютную секретность в определенных пределах места операции» можно было рассчитывать после окончания строительства. По плану предполагалось построить три пакгауза вдоль границы сектора предположительно для размещения американского армейского «оборудования крайней необходимости». Контракты по строительству пакгаузов в обычном порядке должны были заключать военные в Берлине в рамках почтовой инженерной программы. Проект хитроумный, но дорогой. Чтобы уменьшить расходы, вместо трех «пакгаузов» решили построить один. В докладе было также указано, как саперная команда займет построенное здание и начнет пробивать туннель. Заканчивался доклад просьбой к директору ЦРУ обеспечить одобрение высших военных чинов, однако ознакомить их с проектом только лично в его собственном присутствии^[534].

СОВЕТЫ УЗНАЮТ О ТУННЕЛЕ

Даллес одобрил проект. 22 октября 1953 года Харви и Флитвуд прибыли в Лондон на одно из многих совещаний с представителями британской секретной разведки. Несмотря на все меры предосторожности, КГБ вскоре узнал от Джорджа Блейка о планах строительства туннеля.

Начиная с 50-х годов о Джордже Блейке писали много, и почти все это выходит за рамки предлагаемой книги. Мы же сосредоточимся на донесениях Блейка, касавшихся туннеля и реакции КГБ на его информацию. Впервые Блейк попал в поле внимания советской внешней разведки, когда он был интернирован в Северной Корее после захвата Сеула. Василий Алексеевич Дождалев, великолепно владеющий английским языком, в июне 1950 года был направлен в Корею, чтобы встретиться с Блейком и на месте дать оценку его личности. Он рекомендовал продолжить работу с ним, и для закрепления контакта к Блейку был послан Николай Борисович Родин (Коровин). Позднее Блейк стал фигурировать в документах КГБ под именем Диомида. Когда весной 1953 года пленных англичан освободили, среди них был и Блейк. Он вернулся в Лондон, потом поехал отдыхать в Голландию, где встретился с Родиным. Там-то они и договорились о будущих встречах в Англии^[535].

Тем временем в Москве приняли решение назначить офицера для поддержания контакта с Блейком в Лондоне. Для дела столь чрезвычайной важности, должен был быть некто, не известный британской контрразведке. К тому же он должен бьш обладать необходимой подготовкой для выполнения дипломатических обязанностей, которые придется исполнять для прикрытия. Но вместе с тем офицеру КГБ следовало иметь опыт слежки и ухода от слежки. Выбор пал на Сергея Александровича Кондрашева, соавтора этой книги, а в то время молодого человека, который незадолго до того пришел в Управление внешней разведки^[536]. Готовясь к лондонской службе, Кондрашев начал читать дело Диомида, изучать план Лондона и работу британской разведки. Его прежняя работа против посольства США в Москве оказалась в высшей степени полезной, ибо он был хорошо знаком с американскими методами ухода от слежки.

После встречи Родина с Блейком в Голландии сотрудникам КГБ стало ясно, что Блейк работает в отделе Υ, который, по словам Блейка, «занимается сверхсекретными операциями с применением технических средств, направленными против русских»^[537]. Хотя работа над «норой Харви» продолжалась, с этих пор она контролировалась Диомидом.

В октябре 1953 года Кондрашев прибыл в Лондон в качестве первого секретаря посольства по культуре. В его обязанности входило многое — от организации выступлений великого скрипача Давида Ойстраха до обеспечения участия в спортивных мероприятиях особо важных персон. И ему приходилось исполнять обязанности резидента КГБ, пока не приехал Сергей Леонидович Тихвинский, который заменил Николая Родина. Однако самой главной обязанностью Кондрашева оставалась связь с Диомидом: в резидентуре он единственный знал имя источника и то, чем он занимается^[538].

Первая встреча Кондрашева с Диомидом в Англии пришлась на конец октября. Они познакомились, выработали план дальнейших встреч и обсудили вопрос фотокамеры для Блейка, без чего тот не мог копировать документы, во множестве проходившие через его руки^[539]. Блейк также передал Кондрашеву предварительный список прослушиваемых британской разведкой телефонов и установленных жучков. Здесь же были данные об операции- «Серебро» в Вене (британский проект туннеля), но ни слова о Берлине^[540].

Работать с Блейком в Лондоне было непросто. Московский центр контролировал каждый шаг. Резидентуре запрещалось проявлять инициативу и даже на йоту отходить от инструкций. Однажды Блейк не смог прийти в назначенный час и пропустил дополнительно назначенную встречу. После сообщения в Москву пришло распоряжение ждать следующей запланированной встречи. Когда Блейк опять не явился, Кондрашев предложил перехватить Блейка по дороге на работу. Москва не разрешила и приказала ждать еще одной встречи. На сей раз Блейк пришел в лондонский кинотеатр и объяснил причину своего отсутствия. Оказывается, он испугался, что муж и жена Петровы, сотрудники КГБ, сбежавшие в Австралии, могли знать о его работе на Советы, и хотел удостовериться в том, что британская разведка его не подозревает. Если не считать этого случая, Кондрашев встречался с Блейком без всяких сюрпризов вплоть до весны 1955 года, когда Блейк покинул Лондон^[541].

Для встречи с Блейком, Кондрашев всегда подыскивал повод покинуть посольство, который мог бы удовлетворить британскую службу наблюдения. Например, очень важная встреча 18 января 1954 года проходила под прикрытием отъезда делегации советских шахматистов. Кондрашев, пользуясь своей дипломатической «крышей», проводил группу в аэропорт, а остальную часть дня занимался покупками и заходил в кино. За это время сотрудник резидентуры дважды в предварительно назначенных местах проверил, нет ли слежки. Встреча с Блейком состоялась на верхней площадке автобуса. Получив материал, Кондрашев вышел через несколько остановок, где его поджидал сотрудник резидентуры с машиной^[542].

Блейк передал Кондрашеву машинописную копию протокола совещания ЦРУ-ССР (британская разведка) по «Берлинскому туннелю», проходившем 15—18 декабря 1953 года в Лондоне (см. Приложение 9). Блейк принимал в нем участие. Зашифрованное сообщение было немедленно отослано в Москву, но лишь 12 февраля был подготовлен подробный доклад. Все доклады на основании донесений Блейка были написаны Кондрашевым, после чего они фотографировались и отправлялись в Москву с дипломатической почтой в виде непроявленной пленки. Но что касалось встречи 18 января и еще кое-каких важных случаев, считая фотокопии недостаточными, Кондрашев отправлял доклады в оригинале. Подписывался Кондрашев обычно своим кодовым именем — Ростов. Нам предоставлена фантастическая возможность познакомиться с ремеслом разведчика КГБ^[543].

Комментируя материалы, имеющие отношение к подслушивающим или записывающим операциям ССР (Служба секретной разведки Великобритании), Кондрашев писал: «Информация о планируемой операции подслушивания на внутренних телефонных линиях ГДР и перехвата их на радарной станции вызывает интерес»^[544]. Эти подробности, которые следовали за списком присутствовавших на совещании, касались предварительных планов передачи материалов так же, как обсуждения технических проблем установления аппаратуры, выводящей информацию за пределы туннеля. Предполагалось установить в Лондоне оборудование для обработки телефонных переговоров, а вопрос обработки телеграфных сообщений требовал дополнительного изучения. Было принято решение передавать все зашифрованные материалы в Штаб генеральной связи (GCHQ) и Национальное агентство безопасности (NSA), соответственно шифровальные службы Британии и Соединенных Штатов^[545]. Хотя имя Блейка упомянуто среди присутствовавших на совещании, зато там нет Харви со стороны ЦРУ, и это странно, ибо в своей книге (No Other Choice) Блейк, описывая это важное совещание, уделяет много внимания «техасцу» Биллу Харви и его «дико-западному подходу к разведке». Мы знаем, что Ким Филби, офицер британской разведки и выявленный агент КГБ, пенял в первую очередь на Харви за свой провал. Неужели эти стереотипные замечания о Харви были сделаны под влиянием Филби?^[546]

Харви присутствовал на некоторых совещаниях в Лондоне, но многие из них он пропустил. В конце концов, у него было много работы на базе, а в свободное время он ухаживал за помощницей генерала Траскотга Кларой Грейс Фол-лик. Довольно часто ему хватало отчета Роулетта, который обычно возглавлял американскую делегацию на лондонских совещаниях. После расширенного декабрьского совещания Роулетт провел 19—22 декабря во Франкфурте, вводя в курс дел Харви. Примерно то же самое было всегда, хотя Харви присутствовал на совещании в Лондоне 4 марта 1955 года как раз перед началом основной операции по подслушиванию. Как сообщает Кливленд Крэм, офицер ЦРУ, Харви выступил первым с американской стороны, отметив необходимость соблюдать секретность и выразив надежду, что на совещании не присутствуют Филби — имея в виду Кима Филби или ему подобных. Шотландец Джордж Янг, названный Блейком начальником отдела Y британской разведки, поддакнул ему: «Мы тоже, Билл, не хотим, чтобы нас поймали с задранными килтами»^[547].

СОВЕТЫ БЕРЕГУТ СВОЙ ИСТОЧНИК

После того, как в Москве получили доклад Кондрашева (февраль 1954 года) о туннеле и других подслушивающих операциях, забота о безопасности Блейка приобрела приоритетное значение для руководства КГБ. Как сообщает Кондрашев, всего три человека в Первом Главном управлении знали о его существовании. Начальник управления, понимая, что информация Блейка о безопасности линий связи — прерогатива Восьмого Главного управления, пригласил начальника этого управления в свой кабинет и ознакомил его с копией доклада. Естественно, он не назвал Блейка. Внутри Первого Главного управления все начальники отделов получили 9 апреля 1954 года директивные указания Арсения Васильевича Тишкова, заместителя начальника управления по оперативно-техническим мероприятиям, в отношении информации от агентурных источников о подслушивающих операциях^[548]. Тишков считался одним из самых опытных в этой сфере сотрудников, поэтому он был назначен руководить операциями на основании донесений Блейка. В его власти было принять любые меры для прикрытия агента. Сам он писал: «Меры по выявлению, нейтрализации или использованию операций подслушивания для дезинформации противника должны быть основаны на тщательно продуманном прикрытии для источников этой информации, чтобы избежать компрометации реального источника. И эти меры не должны приниматься все сразу, действовать следует постепенно... В разработке и внедрении этих мер необходимо соблюдать предельную секретность. О предложениях по работе с полученными материалами следует докладывать мне и внедрять их можно, только получив мое разрешение»^[549].

Эта директива ясно дает понять, в какую ловушку угодили Советы. Они знали о туннеле, но не могли ничего сделать из опасений скомпрометировать Блейка. Подчиняясь директиве Тишкова, никто не мог противостоять операции подслушивания, не получив его одобрения. Насколько известно Кондрашеву, Тишков отвергал все предложения, содержавшие даже малейший риск для Блейка. КГБ отлично умел использовать свои коммуникации как средства дезинформации, однако приходилось думать о безопасности источника. Что же касается берлинских линий и операции «Золото», то есть берлинского туннеля, то Кондрашев абсолютно уверен, что их не использовали для дезинформации. Это потребовало бы привлечения множества людей и угрожало бы безопасности Блейка^[550].

Как пример заботы о Блейке, можно рассматривать работу с информацией, полученной от него об операции «Серебро» — операции подслушивания ССР в Вене. Хотя Блейк сообщил об операции, едва начал работать в технической группе ССР в сентябре 1953 года, только через год, 10 сентября 1954 года, председатель КГБ Серов направил доклад министру обороны СССР Булганину о «документе Британской разведки... полученном агентурным путем по деятельности советских оккупационных войск на территории Австрии и Венгрии во второй половине ноября 1953 года». Доклад подготовлен на основании «прослушанных телефонных разговоров советских офицеров и военнослужащих в Австрии и Венгрии». Важно, что этот девяностостраничный документ не был передан советским военным, пока венская операция не была завершена ССР. Естественно, Блейк не был назван в качестве источника полученной информации^[551].

Советское военное руководство было поражено количеством и качеством информации, располагаемой западными союзниками о советских оккупационных войсках в Австрии и Венгрии всего лишь на основании прослушанных разговоров. Тем не менее, не желая рисковать агентом, они не предприняли никаких действий, чтобы предотвратить операцию, планировавшуюся в берлинском регионе. Еще одной причиной для решения не расширять круг людей, знакомых с операцией «туннель», было то, что операция еще не началась и Блейк мог сообщить о ее развитии. В результате ни один человек из работавших в Германии не был поставлен в известность о туннеле, даже Евгений Петрович Питовранов, начальник аппарата КГБ в Карлсхорсте, по крайней мере до тех пор, пока Блейк работал в Лондоне, то есть до 1955 года^[552].

НАЧАЛО СТРОИТЕЛЬСТВА

Тем временем, не подозревая о том, что о результате их замыслов уже известно советской разведке, американцы и англичане форсировали завершение строительства. 20 января 1954 года директор ЦРУ Даллес официально дал разрешение, и 9—10 февраля были завершены последние технические соглашения, включая размещение в Вашингтоне аппаратуры обработки телеграфных сообщений. Немцы довольно быстро строили необычно глубокий пакгауз с пологими спусками для лифтов, а американские инженеры начали эксперименты с подобием туннеля в Нью-Мехико. Джордж Блейк вспоминал, что британцы тоже рыли экспериментальный туннель на военной базе в Саррее, где условия напоминали берлинские. У него было впечатление, что туннелем занимались британские инженеры — специалисты по шахтам, тогда как «наземные работы, строительство депо над туннелем, вывоз грунта выполняли американцы»^[553]. Странно, что Блейк настаивает на этом, уже он-то должен был знать — даже если в протоколах совещаний в декабре 1953 года, переданных им Советам, нет ни слова о технической стороне строительства туннеля. На самом деле инженерная часть американской армии строила туннель, а британцы пробили вертикальную шахту к кабелям, и британские же специалисты установили подслушивающую аппаратуру. Британский технический опыт в этом отношении был вне конкуренции.

После завершения строительства пакгауза 28 августа прибыла инженерная часть и стала дожидаться, когда привезут оборудование. 2 сентября началось строительство шахты. 8 сентября, когда прошли восемь футов ниже пола пакгауза, а всего на глубине шестнадцати с половиной футов, появилась вода и начались осушительные работы. Вода стала неприятным сюрпризом для строителей, так как считалось, что она находится на глубине тридцати двух футов. (Часто повторяемая версия, будто была повреждена дренажная система пакгауза, кажется маловероятной, хотя и возможной, так как, выйдя за американский сектор, строители наткнулись на выгребную яму дома, разрушенного во время войны^[554].) Через неделю работы возобновились. Туннель копали на глубине шестнадцати с половиной футов, и к 17 сентября удалось выйти за бетонный фундамент пакгауза^[555]. Прокладывание .туннеля было грязной работой, а так как армейская часть якобы занималась установкой электроники, а не рытьем, то как можно было говорить о прикрытии, если бы людей постоянно видели в грязной одежде. Более того, армейская прачечная плохо совмещалась с сохранением секретности, поэтому стиральная машина и сушилка были установлены на месте^[556].

Тем временем налаживалась система безопасности, рассчитанная и на период после завершения строительства. Тайный пост наблюдения установили в пакгаузе, где постоянно находились люди, наблюдавшие за местностью в направлении прохождения туннеля. Проводился учет движения людей и транспорта в этом районе, а сам район регулярно проверялся на предмет выявления любых изменений. Поездки в район туннеля лиц, не входивших в состав постоянного подразделения, происходили в крытых грузовиках, дабы избежать постороннего наблюдения, и на всем пути забора, ограждавшего туннель, устанавливались микрофоны, чтобы предотвратить вторжение на запретную территорию и, возможно, уловить разговоры восточногерманских полицейских. В октябре 1954 года считалось, что земляные работы будут завершены в январе 1955 года^[557].

В ноябре Харви отправился в Вашингтон докладывать о ходе работ и получить поддержку на применение срочных мер в случае обнаружения туннеля. Было решено, что зона туннеля будет находиться под постоянным визуальным наблюдением. Стальная дверь должна была отделять его от помещения, где предполагалось предварительное усиление сигналов для передачи их в пакгауз для записи, и быть постоянно закрытой, за исключением случаев, когда в «усилительной» находились люди, имевшие телефонную связь с пакгаузом. В качестве дополнительной предосторожности предлагалось расположить в туннеле пластиковую взрывчатку, расположив ее в садовом шланге на протяжении 40 футов под плитами облицовки туннеля. При взрыве туннель должен был обрушиться, но наверху никто ничего не заметил бы. Нужно отметить, что случайного взрыва произойти никак не могло. 29 ноября 1954 года директор ЦРУ Аллен Даллес устно одобрил эти меры^[558].

В конце февраля 1955 года туннель был готов, а место «подключения» было закончено месяц спустя^[559]. Три кабеля подключили по отдельности между маем и августом 1955 года, и сразу же начиналась запись. Сделаны были приготовления для команды переводчиков, которые должны были прослушивать наиболее важные сообщения с помощью устройства, придуманного БОБ и названного «взбивалкой для яиц». Это немедленное прослушивание сыграло большую роль и в системе безопасности, например, когда работавший здесь армейский повар, ничего не знавший о туннеле, заплутал по дороге из Берлина во Франкфурт-на-Майне. (Поездки на машинах были все еще разрешены, правда, только для лиц не причастных к секретности; запретить же их вовсе — не считалось возможным, чтобы не возбудить подозрения.) Повар по ошибке поехал по восточному автобану, то есть по направлению к Франкфурту-на-Одере и был вскоре перехвачен восточногерманской полицией. Когда поступило сообщение, что он задержан на пункте Хелмштедт в советской зоне, военная полиция США отправилась на его поиски. Мониторы были в состоянии проследить за действиями восточногерманской полиции и освободить незадачливого путешественника в тот же день^[560].

Туннель заканчивался комнатой, в которой, собственно, было произведено подключение и которая соединялась с основной частью туннеля вертикальным стволом. Дальше шла комната, где помещались усилители. Тяжелая огнеупорная стальная дверь отделяла ствол от туннеля. На этой двери были сделаны надписи на немецком и русском языках, призывавшие случайных людей держаться подальше. В помещении, где размещалось подключение, находился чувствительный микрофон, позволявший сотрудникам улавливать любое движение. Оба помещения были тщательно изолированы, однако ни перехват, ни запись здесь не производились. В общем-то, если не считать периодических проверок оборудования, то сотрудники приняли все меры, чтобы здесь не было никакого постороннего шума — эти помещения располагались в глубине советской зоны^[561].

Как и планировалась, дверь из усилительной комнаты в туннель была из тяжелой стали. По обеим сторонам туннеля лежали мешки с песком для усиления изоляции. На них опирались электрические и сигнальные кабели, а также воздушные шланги из кондиционера, установленного в пакгаузе. На полу в туннеле была деревянная колея для вывоза тачек с мусором, сделанная из ящиков, в которых привезли стальные рельсы. Наверху в пакгаузе находились кондиционер, осушитель воздуха, «взбивалка для яиц» и записывающие устройства^[562].

ЧТО БЫЛО ИЗВЕСТНО СОВЕТАМ?

В интервью, данном в мае 1995 года, Блейк повторил то, о чем писал в книге «No Other Choice», что он покинул технический сектор в Лондоне в январе 1955 года и стал работать на Берлинской базе ССР. Едва оказавшись в Берлине, он оказался ничем не связанным с туннелем, работа в котором шла независимо от базы. Блейк понял, что операция к этому времени находилась главным образом в руках американцев и получаемые материалы обрабатываются не в Берлине, а каждый второй день отправляются британским самолетом в Лондон. Если разведывательные данные из туннеля касались Берлина, то Лондон посылал их Питеру Ланну, директору берлинского отдела ССР, знавшему о туннеле с самого начала^[563]. Логично предположить, что в мае 1955 года Блейк поставил КГБ в известность о начале работы в туннеле. Когда он явился в Берлин, то его поджидал там Николай Родин, привлекший его к сотрудничеству офицер КГБ. Родин посоветовал Блейку никому не рассказывать о туннеле, включая сотрудников КГБ. Потом с Блейком стал работать Василий Дождалев^[564].

Когда Евгений Питовранов был поставлен в известность насчет туннеля, он начал действовать, как полагалось в таких случаях офицерам КГБ: назначил наблюдение за «радарной установкой» и стал собирать информацию о жителях известного района. В конце 1955 года московский КГБ прислал в Карлсхорст специалистов под руководством Вадима Гончарова (Горелова), который был лишь частично осведомлен о цели своей миссии. Судя по его словам, его команда должна была работать с управлением связи группы Советских войск в Германии и обеспечивать безопасность линий связи группы Советских войск. Гончаров рассказывает о разных акциях западных специальных служб, стремившихся проникнуть в советские линии связи, и подчеркивает, что «это заставило нас обратить особое внимание на меры, предупреждающие утечку информации»^[565]. Группе Гончарова была дана лишь общая информация о туннеле, и без упоминания источника. Однако попытка западных специальных служб прослушать советский канал связи возле границы американского сектора для группы Гончарова была очевидной, ведь они точно знали, что КГБ прослушивает американскую линию возле Потсдама.

После того, как Питовранов узнал о существовании туннеля и прибыда группа Гончарова, были приняты меры повышения безопасности во время телефонных переговоров. Гончаров рассказал, что проверка переговоров в военном центре связи в Карлсхорсте «обнаружила нарушения элементарных норм безопасности. Часто переговоры шли без использования кодовых обозначений... что вело к утечке информации. Тогда мы стали записывать переговоры между штабом группы Советских войск в Германии и командными пунктами». Питовранов показал записи командующему, маршалу Гречко, а тот «поначалу не мог поверить, что так много можно узнать из телефонной болтовни. Прослушав запись, он убедился в своей неправоте и отдал соответствующие приказы командирам насчет мер безопасности во время телефонных бесед»^[566].

Прибыв в конце 1955 года в Карлсхорст, техническая группа КГБ предприняла некоторые предварительные меры по поиску записывающего устройства в районе Альт Глини-ке и других местах вдоль границы. Однако аппаратура на больших расстояниях (50—60 км) ничего не показала. Тогда группа стала работать в отдельных пунктах телефонной связи и проверять отдельные участки линий, и тогда они установили участок подслушивания. Понимая, что физическое обнаружение туннеля потребует куда больше сотрудников, чем было в распоряжении КГБ в Карлсхорсте, и желая представить дело так, будто туннель был обнаружен в результате обычной текущей проверки, проводимой армией, Питовранов получил согласие Гречко на создание специальной команды военных связистов. Офицеры и некоторые другие сотрудники, проверенные КГБ и рекомендованные своими командирами и начальниками, получили соответствующее оборудование и инструктаж от Гончарова и его подчиненных. Был подготовлен подробный план обнаружения враждебного подключения к советским подземным линиям на всей территории Берлина. Время операции должна была назначить Москва^[567].

СОВЕТСКАЯ ВЕРСИЯ ОБНАРУЖЕНИЯ ТУННЕЛЯ

В начале 1956 года туннель все еще поставлял ценную информацию. Делая вид, будто ничего не происходит, Хрущев и Булганин думали о том, как это прекратить. Хрущев жаждал устроить на обнаруженном туннеле большую пропагандистскую шумиху. Ему трудно было смириться со сложившимся международным положением, в особенности с тем, что советское дипломатическое признание боннского правительства и вывод советских войск из Австрии, последовавший после подписания двустороннего договора, не привели к ожидаемым результатам. Положение на Ближнем Востоке постепенно осложнялось из-за столкновения там советских и западных интересов. Однако в конце апреля Хрущев планировал нанести официальный визит в Лондон, и ему не хотелось портить отношения с англичанами, поэтому он приказал КГБ найти способ так обнаружить туннель, чтобы не поставить под угрозу источника, Джорджа Блейка, и все же добиться максимальной публичности, причем акцентируя роль американцев и приглушая роль англичан. Вот так и получилось, что КГБ в Карлсхорсте разработал план «случайного обнаружения» туннеля и последовавшей за этим пресс-конференции. Чтобы подчеркнуть «случайность» открытия, были заранее подготовлены послания Гречко, советского посла в Восточном Берлине Георгия Пушкина и Питовранова. Взяв это за основу, более низкие инстанции должны были раскрутить пропагандистское колесо, но они понятия не имели, что обнаружение туннеля было результатом проникновения КГБ в англо-американский проект^[568].

В беседе с корреспондентом журнала «Глобус» (АПН) 21 января 1993 года Евгений Питовранов утверждал, что соответствующие части начали работать со специальным оборудованием, а уж потом рыть землю. Хотя в своем интервью он усомнился в дате, мы можем назвать ее — ночь с 21 на 22 апреля 1956 года. Когда же его спросили, откуда им стало известно, где рыть, Питовранов ответил, что «благодаря полученной загодя от нашего друга [Блейка] информации, мы определили кратчайший путь от американского прикрывающего туннель сооружения до шоссе Шёнефельд и сконцентрировались на нем». В 2.30 Питовранов вместе с офицерами КГБ Сергеем Патрикеевым и Николаем Мякотных отправились на летное поле аэродрома в Шёнефельде, расположенное недалеко от туннеля, и стали ждать результатов^[569]. Эти офицеры недаром сопровождали Питовранова. Патрикеев был его заместителем по разведке, а Мякотных — начальником английского отдела Второго Главного управления. (Считается, что он участвовал в побеге жены Дональда Маклина в Москву в 1953 году, где уже был ее муж, агент КГБ в Министерстве иностранных дел Великобритании^[570].)

Неожиданно к Питовранову подлетел лейтенант и сказал: «Вас зовет полковник». Питовранов отправился следом за ним, и полковник доложил: «Нашли!» Потом полковник полез в дыру, а Питовранов вспоминает, что посоветовал ему и его помощникам соблюдать осторожность. Шахта могла быть заминирована. Однако на это никто как будто не обратил внимание. Полковник со своей группой шли вдоль туннеля, и Питовранов сообщает, что «в 6.00 полковник пригласил нас спуститься вниз. Оборудовано там все было так, словно они собирались работать в туннеле тысячу лет. Продумали даже насчет кофеварки и плиток для приготовления еды. Все американское и английское. Создатели проекта, наверно, считали, что мы их никогда не отыщем»^[571].

По словам Гончарова, копать начали в ту же ночь. «Постепенно картина прояснялась. Кабели были уложены на глубине восьмидесяти сантиметров и перпендикулярно к зданию, где американцы якобы наблюдали за полетами. Там, где был кабель, мы обнаружили люк, открыли его и полезли в туннель, вход в него был перекрыт массивной железной дверью. На ней были надписи на немецком и русском языках: «По приказу командующего группой Советских войск в Германии входить в туннель категорически запрещено». Это было сделано, чтобы убедить советских или немецких связистов в наличии за дверью специальных линий связи, доступ к которым запрещен для непосвященных». Естественно, рабочая группа ожидала, что дверь будет заперта изнутри, однако «американцы никак не ожидали разоблачения, поэтому оставили дверь открытой»^[572].

Открыв эту первую дверь, Гончаров и его люди удивились, увидев американцев. Почему американцы на территории ГДР? Судя по словам Гончарова, «американцы могли проложить свои линии для подключения рядом с нашими линиями и до здания, которое они построили. Однако там было расстояние около 400 метров, и им бы пришлось прокладывать кабели и тащить прослушивающее оборудование. Поэтому они поступили проще. Устроились на нашей территории, установили большую камуфляжную дверь, за которой расположился контрольный пункт. Но они никак не ожидали, что дверь будет обнаружена, поэтому она часами оставалась открытой»^[573].

Когда советская рабочая группа появилась на контрольном пункте, Гончаров увидел работающих операторов в наушниках, включенное записывающее оборудование и несколько человек, пивших кофе. Заметив чужих, операторы сдернули наушники и побежали по туннелю в сторону американской зоны. Не раздумывая, советские разведчики бросились за ними и остановились только перед баррикадой из мешков с песком уже на американской стороне. На баррикаде неровными буквами была сделана надпись: «Вы входите в американский сектор». Увидев это, советская рабочая группа повернула обратно к контрольному пункту, осмотрела имевшееся там оборудование и отключила его от советского кабеля^[574].

ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ

Вряд ли только провалы в памяти послужили причиной столь фантастической истории, рассказанной Питоврано-вым и Гончаровым, об обнаруженном в ночь с 21 на 22 апреля туннеле. На самом деле необычно обильные весенние дожди, шедшие несколько дней, стали причиной коротких замыканий в кабелях дальней связи. БОБ узнала об этом по инженерным цепям, которые прослушивались, а также от своих агентов в системе телекоммуникаций ГДР. 19 апреля устройство подключения было проверено и оказалось в порядке. И все это время, вплоть до раннего утра 22 апреля, советские линии связи работали в обычном режиме^[575].

В 0.50 22 апреля американцы на своем контрольном посту с помощью оборудования ночного видения засекли сорок-пятьдесят человек, роющих землю на расстоянии трехчетырех футов друг от друга. (Возможно, это были люди из специальной части Гончарова.) Билл Харви был незамедлительно поставлен об этом в известность. К 2.00 советские представители отыскали потолок контрольного пункта, и послышалась русская речь. Это был голос капитана Барта-ша, офицера связи из группы Советских войск в Германии, который позднее получил награду от маршала Гречко за обнаруженный туннель. Харви приказал Хью Монтгомери немедленно прибыть в туннель и помочь операторам и переводчикам вести перехват разговоров из инженерной сети и, что было очень важно, из установленного микрофона. Пока Харви нетерпеливо ждал, запись оборвалась, и перевод немецкой и русской речи тоже. Напряжение было так велико, что переводчики забыли нажать на кнопку «стоп», и в результате появилась мешанина из немецкой, русской и английской речи.

В 2.50 советская рабочая группа нашла кабели, идущие от подключения в люк в полу камеры подключения. В 3.00 появились первые восточногерманские специалисты дальней связи, и тотчас была воздвигнута баррикада, чтобы удержать любопытных, и кто-то на немецком языке с русским акцентом сказал, что решение о дальнейших действиях будет принято утром. Тем временем аппаратура продолжала записывать переговоры начальника центра связи группы Советских войск в Германии, который располагался в Вюнсдорфе, и начальника центра связи в Карлсхорсте, словно они не подозревали о том, что происходило в туннеле. Речь шла о проблемах связи из-за передвижения некоторых средств воздушного оповещения.

К 6.30 стало ясно, что Управление связи ГСВГ было поставлено в известность о важном событии, так как его начальник, подполковник Золочко, покинул Бюнсдорф и направился к туннелю. Когда он прибыл в сопровождении специалистов, то американцы услышали: «Кабель прослушивается». Через пять минут начальнику центра связи в Карлсхорсте было приказано использовать наземные провода полка Управления правительственной связи в Восточном Берлине КГБ, чтобы обходить подключенные кабели. Хотя реакция была совершенно логичной, тот факт, что Управление правительственной связи КГБ не было подключено к операции, доказывает лишь одно — КГБ всеми силами старался оградить свой источник и представить операцию по обнаружению туннеля армейской операцией, не имеющей никакого отношения к КГБ.

Рабочая группа все еще находилась на контрольном пункте и не спускалась в ствол, соединяющий его с туннелем. А прослушивание шло своим чередом. С 8.00 до 9.00 было записано множество переговоров, ибо штаб Гречко пыталсяотыскать полковника Ивана Коцюбу, исполняющего обязанности советского коменданта Берлина. Коцюба должен был играть центральную роль в раскручивании заранее оговоренного дипломатического сценария.

Только в воскресенье 22 апреля в 12.30 восточногерманские техники подняли дверь люка. Потом, будучи не в состоянии открыть следующую массивную стальную дверь, они проделали дыру в стене и были потрясены увиденным. «DonnerwetteA Глядите... Туннель идет под шоссе! Как им удалось? Фантастика!» Расширив дыру, они вошли в помещение. В этот момент, может быть, даже раньше Харви приказал Монтгомери отыскать генерала Чарльза Л. Дашера, американского коменданта, и получить у него разрешение — подготовить и, при необходимости, взорвать заряды, разложенные в туннеле. Монтгомери, который выглядел наихудшим образом от усталости, в конце концов отыскал Дашера на приеме в яхт-клубе Ванзее, даваемом в честь генерала Максвелла Тейлора, начальника штаба армии США, находившегося в Берлине с официальным визитом. Выслушав Монтгомери, Дашер спросил, не получится ли так, что русские будут убиты или ранены? Получив в ответ «возможно», Дашер сказал, что он не может дать согласие на предложение, пока Харви лично не подтвердит, что никто не пострадает. Естественно, таких гарантий никто не мог дать, и этот вариант отпал.

В 14.20 дыра была уже достаточно большой. Советские связисты вошли внутрь, открыли дверь, внесли кинокамеру и принялись изучать обстановку. Еще прежде, когда стало ясно, что туннель взорвать не удастся, Харви приказал заложить мешками с песком, опутанными колючей проволокой, то место в туннеле, где пересекается граница сектора. По версии Гончарова, на мешках с песком была помещена доска с надписью от руки на немецком и русском языках, предупреждающая: «Вы входите в американский сектор». Позади баррикады туннель шел вниз, и с советской стороны невозможно было разглядеть, что там находится. А Харви поставил там тяжелый незаряженный пулемет 50-го калибра как видимое препятствие, который, однако, не был виден с советской стороны из-за угла спуска. В 15.00 послышались шаги в туннеле в американскую сторону. Харви взвел затвор пулемета, производя громкий, хорошо различимый шум, как бы давая понять, что готов встретить непрошеных посетителей. Шаги смолкли и потом стали быстро удаляться. В 15.35 подключения к кабелям были перерезаны. В 15.50 заглохли микрофоны.. Туннель прослужил одиннадцать месяцев и одиннадцать дней.

СОВЕТЫ НАЧИНАЮТ ПРОПАГАНДИСТСКУЮ КАМПАНИЮ

Дипломатическое заявление и заявление общественности как часть советского сценария «неожиданного открытия» были готовы, еще когда советские представители начали рыть землю. 22 апреля, в день «обнаружения» туннеля, послание, подписанное Владимиром Семеновым в Министерстве иностранных дел было отправлено советскому послу Пушкину по ВЧ. Оно содержало приказ советскому коменданту Берлина направить протест его американскому коллеге. В письме говорилось: «Дополнительные инструкции, касающиеся журналистов и всех остальных, получите завтра»^[576]. В понедельник 23 апреля в Москву было отправлено послание, подписанное Гречко, Пушкиным и Питоврано-вым (именно в таком порядке), где говорилось о туннеле и о реакции американского коменданта на протест советской стороны, а также представлены «рекомендации, требующие вашего согласия». Рекомендации, кстати, тоже были выработаны заранее в Москве и представляли собой важную часть сценария. Вот они:

1. Начальник штаба советских войск должен послать письменный протест в штаб американских войск в Европе, с публикацией его в печати.

2. Пригласить корреспондентов, аккредитованных в Восточном и Западном Берлине, осмотреть сооружение.

3. Одобрить выступления немецких друзей по поводу туннеля, однако после публикации соответствующих материалов в прессе.

4. Послать группу наших специалистов для изучения оборудования.

5. Несмотря на то, что в туннеле есть английское оборудование, все обвинения в прессе направлять в адрес американцев^[577].

В тот день королева Елизавета II принимала Хрущева в Букингемском дворце, так что последний параграф давал направление пропагандистской кампании^{8}.

На другой день советские представители устроили пресс-конференцию в туннеле, однако им не стоило волноваться. На Западе пресса раскрутила туннельную операцию как «поразительный пример американской дерзости и предприимчивости»^[578]. И все же любопытно посмотреть, как желание Советов выжать максимум из обнаруженного туннеля привело к широкомасштабной путанице в отношении событий 22—23 апреля 1956 года. 28 апреля восточногерманская газета «Neues Deutschland>> поместила план туннеля. В июне 1956 года КГБ опубликовал иллюстрированный «путеводитель» с этим же планом. Почти через двадцать лет тот же самый план, но только выполненный на более высоком уровне и с комментариями на русском языке, был найден в архивах СВР (рис. на вкладке). И все они неправильно обозначают вход в туннель из гаража или электростанции, тогда как на самом деле это был пакгауз, или «радарная станция». Очевидно, что Советы в своем желании защитить Блейка нарочно допустили эту ошибку.

Однако, как только эта версия начала циркулировать в печати, она обрела собственную независимую жизнь^[579]. В статье под заголовком «Шпионы на продажу» (1978 год) в лондонском учебнике по шпионажу представлена другая версия обнаружения туннеля: «Но 22 апреля 1956 года русские неожиданно вышли на туннель на своей территории. Сработала сигнальная система. Русские никого не нашли в туннеле, но оборудование оставалось на месте. Операторы исчезли так быстро, что русские обнаружили кипящий кофейник в пустом помещении» (курс. авт.). К статье был приложен подробный рисунок «записывающего оборудования» и «зоны отдыха». На этом рисунке вход в туннель был расположен в казармах, то есть еще дальше от его истинного местоположения в «радарной станции»^[580]. По нашему мнению, эти публикации отражают распространенную КГБ историю «обнаружения» туннеля, в которой героические советские техники застали беспечных американцев врасплох и заставили их бежать в «шпионский туннель», бросив наушники и магнитофоны. Эта версия и в 1977 году все еще продолжала циркулировать в западной прессе^[581]. Очевидно, что все на Западе, даже восточногерманские руководители средств связи, были убеждены в «случайной находке» советских служб^[582]. Однако ни один человек, который все видел своими глазами, не считал, что советское «открытие» было делом неожиданным или легким. Четырнадцать часов напряженной работы, в основном проделанной восточногерманскими специалистами, предшествовали обнаружению и отключению подслушивающих устройств.

ВСЕ ЛИ БЫЛО ОБМАНОМ?

Получали ли ЦРУ и ССР достоверную информацию с помощью туннеля, или знавший обо всем Комитет госбезопасности снабжал их исключительно дезинформацией? Или, не желая рисковать Блейком, высокопоставленным сотрудником британской разведки, он предоставлял достоверную информацию? Многие из высокопоставленных комитетчиков понятия не имели о существовании туннеля. Например, Питовранов, начальник аппарата КГБ в Карле-хорсте, не был информирован, пока в Берлин не прибыл Блейк. Как мы видели, были выработаны планы армейского прикрытия для определения места и «обнаружения» туннеля. Это была крупная операция КГБ, убедившая ЦРУ и ССР в том, что обнаружить туннель удалось лишь в результате необычно сильных дождей и связанных с ними повреждений на линиях. Такой сложный сценарий позволяет предположить, что советская сторона не могла давать только дезинформацию или пустяковую информацию, так как в этом случае многие насторожились бы. Если оставить в стороне обман, то Управление внешней разведки КГБ не было очень уж озабочено внедрением в линии связи на территории Восточной Германии. Его сотрудникам было известно, что их собственные переговоры шли через наземную связь Управления правительственной связи КГБ. А в телефонных переговорах использовалась специальная система, известная как ВЧ. Эта же система обслуживала руководителей партии,

Министерство иностранных дел и военных. Наверняка, КГБ рассудил, что его собственная безопасность обеспечена, а наиболее важные материалы идут по линиям, которые находятся в ведении Управления правительственной связи.

Тем не менее туннель все же снабдил западные разведки необходимой, в основном, военной информацией, а также информацией о некоторых политических и научно-технических организациях в СССР и Восточной Германии типа «Висмута». В Приложении 5 дано подробное описание полученной информации. Нужно помнить, что в те времена еще было невозможно фотографировать с «U-2» или со спутника, и информация от перебежчиков поступала крайне нерегулярно. Таким образом, туннель предоставил массу разведывательных материалов американским и английским аналитикам.

Непонятным остается еще один аспект: КГБ был совершенно безразличен к утечке через туннель секретной информации советской военной разведки — разведки группы Советских войск в Германии и ГРУ в Москве, а также Управления военной контрразведки самого КГБ, обслуживавшего группу советских войск в Потсдаме. Наш анализ представлен в Приложении 5. И последней шуткой контрразведчиков в отношении туннеля была информация об аппарате в Карлсхорсте, ставшая известной, благодаря большому количеству телефонных вызовов советского и восточногерманского начальства, которые требовали офицеров к телефону и заставляли раскрывать себя.

Конечно, потери и приобретения были с обеих сторон, и вопрос о том, в какой степени сообщения Москвы через линии связи носили ложный характер, наверное, еще долго не будет забыт. Ясно одно, информация, добытая БОБ с помощью туннеля, далеко не вся была «тщательно продуманной дезинформацией». Но была ли информация о советских войсках, советской разведке и безопасности разбавлена «здоровой дозой дезинформации КГБ», как полагают некоторые? Может быть. Однако на этот счет нет никаких свидетельств^[583].

12. ОПЕРАЦИИ «REDCAP»

На Западе в 1950-х годах северокорейское вторжение породило страх такого же враждебного действия против Западной Германии, которое могло привести к мировой войне. Срочно требовалась информация о планах и намерениях Советов, однако советская служба безопасности перекрыла все возможности дезертирства, дававшего ЦРУ до 1952 года основную информацию о советском режиме. Тогда с одобрения высших американских чинов ЦРУ разработал международную программу «стимуляции дезертирства» с кодовым обозначением «Redcap», получившую свое название от красных шапок (Redcap) железнодорожных носильщиков^[584]. В первую очередь внимание должно было уделяться вербовке советских людей и задействованию их в качестве агентов, по выражению инициаторов программы, помочь им «дезертировать на месте». Если это не проходило, то их следовало доставлять на Запад и выжимать от них всю информацию, которую они только могли дать. Многие сотрудники управления специальных операций скептически или с раздражением смотрели на эту широко разрекламированную программу, потому что они и без нее пытались, где только могли, вербовать советских людей. С их точки зрения, дезертирство (бегство) было нежелательным, потому что при этом отсекались все прежние связи источника. Однако американцы больше всего любят хорошо организованные рекламные кампании, и голоса профессионалов потонули в чиновничьих криках защитников программы «Redcap».

БЕРЛИН - ЦЕНТР ОПЕРАЦИЙ «REDCAP»

Наибольший размах вербовка советских сотрудников приняла в Берлине, так как Берлин располагался в центре самой большой в мире дислокации советских войск. Отделение «Redcap» в БОБ представляло собой несколько штатных офицеров и способных сотрудников по найму (контрактников) — американцев, которые родились за рубежом и так хорошо говорили по-немецки и по-русски, что легко могли сойти за тех или других. Сначала сотрудники попросили восточногерманских беженцев назвать тех своих знакомых, кто, возможно, контактировал с русскими. Получив эту информацию, БОБ приложила все усилия, чтобы установить с этими людьми, жившими в Восточном Берлине, тайный контакт и уговорить их посетить Западный Берлин.

К сожалению, использование бывших жителей Восточной Германии не дало больших результатов в приобретении контактов с советскими людьми. Как только советские сотрудники прибывали в Восточную Германию, им внушалось избегать контактов с местным населением, из которого все могли быть «агентами империализма». Более того, укреплялись рабочие связи MfS, восточногерманской службы безопасности, и советской военной контрразведки, так что обе разведки пристально следили за отношениями между советскими сотрудниками и их немецкими коллегами. Даже на вечеринках, организованных руководителями ведомств, советские сотрудники старались держаться поближе друг к другу и подальше от немцев. Почти единственной точкой соприкосновения советских людей и немцев был черный рынок: некоторые советские сотрудники просили, например, своих немецких шоферов найти для них что-то особенное. Однако эти отношения почти не давали немцам возможности заглянуть в частную жизнь советских людей.

ШЕПНИ МНЕ ЛАСКОВОЕ СЛОВО: ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИХ ЖЕНЩИН

По крайней мере, 95 процентов нерабочих контактов происходили между восточногерманскими женщинами и советскими мужчинами. Большинство этих женщин были проститутками и, естественно, зарегистрированными в местной полиции, сообщавшей в MfS и советскую военную контрразведку о любых отношениях, как только они переставали быть случайными. Советские же сотрудники-мужчины и восточногерманские сотрудницы должны были довольствоваться чисто холодными деловыми отношениями. Если завязывался служебный роман и о нем узнавали многочисленные советские осведомители или информаторы MfS, то либo советского сотрудника отправляли домой, либо немку увольняли с работы, либо их отношениям — бывали такие случаи — давали развиваться, чтобы посмотреть, не стоят ли за ними западные спецслужбы.

Вербовочным усилиям БОБ не помогало и то, что восточногерманские женщины подвергались остракизму со стороны коллег, семьи, соседей из-за связи с врагом. Те же, кто не скрывал своих симпатий в рамках официальных мероприятий советско-германской дружбы, наверняка были коммунистами до мозга костей, но даже они попадали под советское наблюдение, дабы убедиться, что они не используют советские контакты в иных целях.

БОБ пришлось поработать, чтобы найти женщин, которые согласились одолеть все препятствия. Однако попытки отыскать женщин-агентов, кто мог бы эффективно работать в столь трудных условиях, имели и комичную сторону. Один из «Redcap»-офицеров подметил женщину, которую счел идеально подходящей для работы, но по каким-то причинам вскоре изменил свое мнение. Отвергнутая кандидатка не пожелала смириться и, чтобы доказать свою пригодность, стала преследовать офицера, записала номер его машины, нашла его дом и офис и через него смогла идентифицировать многих офицеров БОБ и узнать их настоящие имена. Когда она с гордостью представила в БОБ толстую папку с плодами своих усилий, и офицер, и его начальники пришли в ужас. Правда, им повезло, и они убедились, что соперничающая разведка тут не задействована, поэтому без лишнего шума помогли женщине переехать и обосноваться в Западной Германии.

Даже если таких женщин находили и обучали для работы, БОБ не имела никаких гарантий, что нужный советский объект посетит Западный Берлин. Как правило, услышав подобное предложение из уст восточногерманских «подружек», большинство советских мужчин тотчас прекращали с ими всякие отношения. Страх перед Западом, перед переходом границы так глубоко сидел в них, что они даже думать об этом не хотели. Чтобы помочь им преодолеть страх, БОБ заручилась поддержкой Национального трудового союза (НТС), эмигрантской организации, распространявшей листовки на немецком и русском языках, в которых рассказывалось, как легко пересечь границу восточного сектора Берлина. БОБ также постаралась привлечь к работе другую эмигрантскую группу — Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР)^[585].

ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ ОРЛОВА

Хотя сотрудничество со СБОНР не состоялось, БОБ обратилась за помощью к Игорю Орлову, независимому агенту и бывшему члену СБОНР. Специализацией Орлова была вербовка немецких женщин для операций, связанных с бегством и поощрением дезертирства. Давление на БОБ, требовавшее результатов, усиливалось, и помощь Орлова пришлась как нельзя кстати. Через некоторое время его «помощь» так повлияет на жизнь некоторых сотрудников БОБ, как им и во сне не могло привидеться.

Чтобы поселиться в Западном Берлине, Орлов сменил имя и фамилию и стал Францем Койшвитцем. Однако работавшие с ним разведчики продолжали называть его Сашей, то есть его именем со времен армии Власова. Существует много версий истории Саши, но мы на сей раз предлагаем рассказ, подтвержденный документально.

Непосредственно перед тем, как Орлов начал свою независимую деятельность в Берлине, произошел трагический инцидент, по словам работавшего с ним офицера, «в определенной степени омрачивший отношения» Орлова с разведкой. Владимир Киви, тоже бывший член СБОНР, который должен был работать с Орловым как независимый оперативник, бесследно исчез через два или три месяца после прибытия из Мюнхена. Высокий голубоглазый блондин, эстонец, Киви был спокойным, уравновешенным и подготовленным сотрудником. Как и Орлов, он работал на немцев во время войны, а потом в организации Гелена^[586]. В его квартире не нашли следов борьбы, все вещи находились на своих местах. Была поставлена в известность берлинская полиция, но расследование не дало результатов. Учитывая количество инспирированных Советами похищений в послевоенном Берлине, полиция решила, что Киви тоже был похищен. Этот случай вызвал у сотрудников БОБ опасения насчет Орлова, однако никаких причин всерьез его подозревать не было^[587].

К весне 1952 года операция, где был задействован один из восточногерманских агентов Орлова, стала проявлять признаки возможного успеха. Романтические отношения немки с советским офицером, прерванные зимним отпуском офицера и его отъездом в СССР, были восстановлены, когда она получила от него весточку о возвращении в Карл-схорст. Офицер был как будто влюблен в женщину и настроен антикоммунистически, однако не торопился давать согласие на поездку в Западный Берлин. Чтобы уговорить его, Орлов взял фотографию и письмо от женщины, в котором она представляла его своим кузеном, и отправился на квартиру офицера в советском городке в Карлсхорсте. Там он объявил, что женщина беременна. Только встретившись с богатой западноберлинской тетушкой, к советам которой попавшая в беду женщина всегда прислушивалась, как объяснил Орлов, офицер мог помешать ей пожаловаться на него в советскую комендатуру^[588].

Визит Орлова в Карлсхорст был расценен в БОБ как опасное «нарушение дисциплины». Орлова предостерегли против повторения подобной выходки, а советский офицер продолжал отказываться от поездки в Западный Берлин, но не от отношений с немкой. После нескольких провалившихся попыток уговорить его он вдруг заявил (12 августа), что поедет в Западный Берлин, но при одном условии — в сопровождении «кузена», то есть Орлова. Встреча была назначена на 18 августа 1952 года у станции метро в Восточном Берлине, рядом с границей. Оба спустились в подземку и вскоре оказались на конспиративной квартире БОБ, где офицер представился подполковником Николаем Степановичем Светловым, начальником группы в отделе информации СКК в Карлсхорсте. Отдел занимался легальной западной прессой и не имел никакого отношения к разведке^[589]. Офицер БОБ расспросил подполковника о его коллегах и его обязанностях, однако было ясно, что он не представляет особого интереса для разведки^[590].

Заявив, что до октября он будет отдыхать в СССР и у него нет намерения бежать на Запад, Светлов спросил, что он может сделать для беременной женщины и ее строгой тетушки. На это ему было сказано, что они не поднимут шум, если он до отъезда предоставит свои отпускные документы БОБ всего-то на час с небольшим^[591]. Эта просьба поступила с мюнхенской базы ЦРУ, и офицеры, имевшие дело с Орловым, знали, с чем она связана. Посредством подделки сложных для доставания отпускных документов советского офицера, включая отпускной билет, разовый пропуск для пересечения границы СССР и требование на железнодорожный билет, ЦРУ получало еще одно прикрытие для внедрения своих агентов в СССР. 19 августа БОБ с радостью сообщила об удаче во Франкфуртскую миссию и попросила прислать технических экспертов «со всем оборудованием, необходимым для фотографирования, сверки штампов и т. д.» на 21—24 августа^[592]. Однако 22 августа Светлов сообщил, что может предоставить лишь отпускной билет, так как едет не один, а с группой, и все остальные документы находятся у старшего офицера. Так или иначе, отпускной билет был сфотографирован, а также записан рабочий телефон Светлова^[593].

Больше Светлов не появился, и застать его по указанному номеру телефона в Карлсхорсте тоже оказалось невозможным^[594]. Несмотря на надежды БОБ, операция, в сущности, провалилась. Если оглянуться назад, то инциденты типа странного визита Орлова в Карлсхорст (рискованного в любых обстоятельствах; а тем более для бывшего советского разведчика, работавшего на Гелена и на ЦРУ) должны были стать предостережением. А вместо этого положение Орлова в БОБ даже укрепилось, хотя в течение следующего года у него не было ни одного удачного дела. Однако в штабе ЦРУ и в германской миссии скрупулезная рутинная проверка выявила нарушения безопасности со стороны Орлова. Одни обвиняли его в подделывании отчетов, когда он работал в организации Гелена, другие — в подделывании документов, когда он был в СБОНР.

Помимо этих обвинений, появились другие. Орлов, приехавший в Берлин, характеризовался как бабник, пьяница и болтун. Некоторые из этих обвинений оказались ложными, другие остались под вопросом. Тем не менее 20 апреля 1954 года германская миссия приказала БОБ отказаться от его услуг. БОБ возражала. И 21 июля восточноевропейское Управление ЦРУ сделало обстоятельный, но противоречивый обзор. Многие из обвинений, предъявленных Орлову, не подтвердились, назывались причины его безрезультатной деятельности, но в то же время было предложено уволить и его и жену. Вскоре после того, как БОБ получила этот доклад, Орлов попал в аварию и был обвинен в управлении автомобилем в состоянии опьянения^[595]. Однако БОБ, отвергая все предупреждения, рекомендовала Орлову продолжать работу, пока не завершатся некоторые из его операций по невозвращению советских людей. Эти дела впервые за чуть больше года работы выглядели обнадеживающе. Как бы то ни было, но именно они, казалось, развивались в полноценные операции по невозвращению быстрее, чем большинство других...

Первое дело касалось одной западноберлинской женщины, двадцати одного года, с которой Орлов познакомился в баре в День дурака 1 апреля 1954 года. К середине мая он уже завербовал ее, и она начала посещать дансинг возле

Карлсхорста в поисках потенциальных невозвращенцев. Ей удалось познакомиться с многообещающим молодым человеком по имени Анатолий и назначить ему свидание на 2 июня. Анатолий прийти не смог, но вместо него появился некий Александр, служащий военной почты в Карлсхорсте, занимающийся денежными переводами. Между ними завязались романтические отношения, и 12 июля Александр впервые приехал в Западный Берлин. Стремительность, с которой развивались события, заставила БОБ насторожиться. Офицер, отвечавший за это дело, в своем первом докладе даже предположил провокацию КГБ^[596].

Получив соответствующие инструкции БОБ, молодая немка стала снабжать Александра русскими эмигрантскими газетами. Сказав, что нашла эмигрантскую организацию — ЦОПЭ (Центральное объединение послевоенных эмигрантов) и та поможет ему, если он решить остаться на Западе, 2 августа она передала ему письмо на русском языке из офиса ЦОПЭ^[597]. 23 августа Александр вновь приехал в Западный Берлин и четыре часа беседовал с русскоговорящим офицером из отделения «Redcap», встретившим его в качестве представителя ЦОПЭ. Тот проверил документы Александра, полученные им всего четырьмя месяцами раньше. Дата совпадала с тем временем, когда молодой человек покинул свою танковую часть и оказался на почте. Судя по документам, он был сержантом Александром Михайловичем Смирновым. Наотрез отказавшись остаться в своей части в Восточном Берлине в качестве агента БОБ, Смирнов заявил, что мечтает переехать на Запад и жениться на своей немецкой возлюбленной^[598]. Однако согласился достать номера военных частей, копии цензорских предписаний, почтовые бланки, чернила для штампов, пропуска, разрешения и все остальное, что требовалось ЦРУ для внедрения своих агентов в СССР^[599].

4 сентября девушка объявила, что сержант появится на следующий день^[600]. Он появился 6 сентября, принеся с собой две устаревшие, несекретные армейские инструкции, четыре почтовых бланка для денежных переводов и написанный от руки, трудно читаемый список военных, посылавших домой деньги. Его допросил «представитель ЦОПЭ», который высказал мнение, что сержант — никакой не агент КГБ, а типичный дезертир^[601]. 7 сентября его вместе с немецкой подругой переправили в приемный центр для беженцев недалеко от Франкфурта^[602]. Здесь женщина перестала разыгрывать влюбленную и заявила, что не желает больше его видеть. Смирнова немедленно подвергли допросам и тестам на детекторе лжи, но результаты оказались неубедительными, как он говорил, из-за неполадок с сердцем. К ноябрю наметился незначительный прогресс в вызывавшей сомнения истории Александра — в первую очередь в отношении его перевода из танковой части в апреле 1954 года в почтовое отделение в Карлсхорсте.

Александр практически не располагал полезной информацией, однако мог произвести мелкий ремонт радиоаппаратуры и отлично играл в шахматы. ЦРУ решило не подвергать его сложным контрразведывательным допросам и просто-напросто поселило его на Западе. До мая 1958 года он работал на радиостанции НТС, а потом перешел на частную фирму. 8 ноября 1958 года его посетила какая-то женщина, говорившая по-русски. Разговор с ней, очевидно, был настолько нервным, что он взял полагавшуюся ему зарплату, купил теплое пальто, а 15 ноября исчез. ЦРУ решило, что он бежал обратно^[603].

Другое дело Орлова начала одна из его девушек, которая встретилась с очень симпатичным советским солдатом на танцах в Восточном Берлине, в декабре 1953 года. Их отношения продолжались до апреля 1954 года, когда он вдруг исчез, а ему на смену явился другой. Принцип «кнута и пряника» в этом деле, хотя и тянувшемся дольше, был тем же, что и в деле сержанта Смирнова. Агент Орлова рассказала о несуществующей богатой бабушке в Западном Берлине, которая недавно умерла и оставила ей наследство. Для пущей убедительности она даже дала своему любовнику денег на починку разбитой им приятельской машины. И тут солдат решил поехать с ней в Западный Берлин, чтобы помочь вступить в права наследства. В июне 1954 года его заманили на конспиративную квартиру в Западном Берлине, и он был представлен «дяде», на самом деле офицеру БОБ, говорившему по-русски и представлявшему ЦОПЭ. Эти встречи повторялись не раз до октября, когда советский офицер сообщил, что останется в Восточном Берлине до 1 января 1955 года. Однако 22 декабря он неожиданно объявил, что отказывается дезертировать, так как понимает, что девушка никогда не выйдет за него замуж. На встрече, проходившей 29 декабря, офицер БОБ добился от него согласия поддерживать контакт после возвращения в СССР и вручил ему тайные адреса, куда ему предстояло посылать донесения. Связь с ним должна была поддерживаться через его мать, которой следовало посылать письма из какого-нибудь советского города^[604].

Во всяком случае, на первый взгляд, можно было счесть эту операцию успешной для БОБ и Орлова: склонение к невозвращению превратилось в вербовку источника, готового посылать донесения в ЦРУ из СССР. Однако в 1959 году анализ операции с момента ее возникновения и четырехлетней переписки, проведенный в штаб-квартире ЦРУ, показал, что источник не дал никакой мало-мальски ценной информации и, более того, с самого начала, не исключено, что он работал под присмотром КГБ^[605].

После дела Светлова в 1952 году эти две операции 1954 года были самыми успешными для Орлова. Когда обе они завершились к концу 1954 года, вновь встал вопрос о его будущем^[606]. К этому времени связи Орлова с БОБ уже не были тайной для берлинской полиции. Да и БОБ пришлось признать, что из-за усиления мер безопасности в Восточной Германии операции типа юноша-встречает-девушку против советских военных стали неплодотворными. Даже БОБ согласилась, что Орлову лучше куда-нибудь уехать, например, в США.

Решение было принято, но прошел еще год, прежде чем штаб-квартира ЦРУ в Вашингтоне уладила все проблемы, связанные с его переездом. В послании в Вашингтон от 9 октября 1956 года руководители БОБ отмечали, что после окончания срока аренды квартиры Орлов не может оставаться в Берлине, но ему придется ждать в Западной Германии разрешения на въезд в США^[607]. БОБ умыла руки.

Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что операции Орлова вызывали подозрение еще перед его отъездом из Берлина. Было еще нечто, обращавшее на себя внимание. В 1953 году его познакомили с одним восточным немцем — идеальным кандидатом для «Redcap». Бывший механик в полиции, а потом таксист, он мог снабжать БОБ пустыми бланками водительских удостоверений и регистрационных справок. За эти документы ему неплохо платили, а он давал расписки в получении денег, а также крошечного фотоаппарата, который он получил от БОБ. В апреле 1953 года его арестовали и осудили^[608]. Через три года, освободившись из тюрьмы, он приехал в Западную Германию и в июне 1956 года рассказал сотрудникам ЦРУ подробности своего задержания. Во время допросов советские сотрудники показывали ему оригиналы расписок, которые у него брал Орлов. А об этих документах было известно только БОБ, ему и Орлову. Вместо того, чтобы сообщить об этом БОБ, бывшего агента проверили на детекторе лжи и признали лжецом. Никакие протоколы не попали в БОБ, хотя на повестку дня встал серьезный вопрос о доверии Орлову^[609].

Еще более опасным для Орлова стал агент-двойник эмигрантского отдела аппарата КГБ в Карлсхорсте. В конце 1956 года он сообщил, что узнал от офицеров, руководивших им из аппарата КГБ, странные вещи, касающиеся Владимира Киви, бывшего члена СБОНР, бесследно исчезнувшего вскоре после того, как в октябре 1951 года вместе с Орловым приехал в Берлин. Офицеры КГБ сообщили агенту-двойнику, что Киви был «арестован в Берлине, но он еще жив и находится в ГУЛАГе»^[610]. Принимая во внимание, как трудно было бы Орлову быть агентом-двойником с честным партнером, БОБ должна была бы быть встревожена этим открытием.

Весной 1957 года Орлову и его семье наконец разрешили въезд в США. Из-за отсутствия доказательств его предательства, он рассматривался как жертва неудачно сложившихся обстоятельств и прошел дополнительное обучение в Вашингтоне. Потом он вернулся в Европу, чтобы участвовать в операциях на территории Германии и Австрии. Орлова возвратили в США, и в конце 1960 года его связь с ЦРУ была прервана без каких-либо претензий.

Меньше чем через год об Орлове вспомнили из-за дезертирства в Хельсинки офицера КГБ Анатолия Голицына. С тех пор о Голицыне было написано немало книг и статей. С 1945 года он служил в Управлении внешней разведки. С 1951 по 1953 год — в американском отделе контрразведки МГБ в Москве, после чего получил назначение в Вену работать с эмигрантами. Весной 1962 года во время первых допросов он рассказал об агенте по имени Саша, который был завербован эмигрантским отделом МГБ в 1950 году или даже раньше, но в 1953 году переведен в американский отдел — отдел Голицына — Управления контрразведки. Его фамилия начиналась на «К» и заканчивалась на «ский»^[611]. Одновременно, согласно рассказа Голицына, Саша работал на американскую разведку в Западном Берлине и передавал информацию о своих коллегах в КГБ. Однажды он даже проинформировал КГБ об американском плане засылки в СССР агента под видом советского солдата.

Позднее Голицын приукрасил свою историю, и теперь трудно отделить то, что он узнал в МГБ, от того, что ему рассказали в ЦРУ, пытаясь восстановить его память. Тем не менее прошло еще много времени, прежде чем в ЦРУ смогло установить связь голицынского Саши и Орлова. Примерно через полтора года после бегства Голицыну показали список фамилий, и он идентифицировал Виктора Жарова как агента, засланного в Советский Союз с «документами советского солдата». Это было неверно. Жаров работал в Берлине в отделении «Redcap» БОБ, допрашивая беженцев. Нο он был связан с Орловым и его женой, и последующая проверка выявила эти связи и поставила под подозрение Орлова^[612].

Как удавалось Орлову столь долго водить за нос следователей ЦРУ? Тот, кто использовал фамилию Орлов со времен власовской армии, был Александром Копатским, известным друзьям и ЦРУ как Саша. После службы в армии Власова он стал членом СБОНР, следовательно, первым на него вышел эмигрантский отдел КГБ. Потом им стал заниматься американский сектор контрразведки, когда БОБ сделала его участником операции «Redcap». Дело Светлова, которое Орлов поддержал, нанеся личный визит в Карлсхорст, пробудило у ЦРУ интерес к документам советских военнослужащих для снабжения ими агентов ЦРУ, засылаемых на территорию СССР. Орлов отлично понимал, как отпускные документы Светлова нужны БОБ. Он ведь был в курсе программы операций мюнхенского отдела против Советов, поэтому легко догадался, как эти документы будут использоваться. Если посмотреть на все с этой точки зрения, легко понять, что Голицын имел в виду именно Орлова^[613]. Охота на Сашу продолжалась несколько лет, бросая тень подозрения на многих невиновных офицеров ЦРУ.

Когда мы попросили информацию о Саше в архивах СВР, нам ответили: «Нет никаких сведений о связи Игоря Орлова, Александра Копатского и Франца Койшвитца с советской разведкой». Потом нам сказали, что человек с «документами Игоря Орлова, гражданина Соединенных Штатов, посетил советское посольство (в Вашингтоне) 10 мая 1965 года»^[614]. Этот человек якобы родился в Москве и «в конце войны оказался в Германии, в американской зоне, работая гражданским сотрудником в одном из подразделений американской армии. Он женился на немке и в 1961 году вместе с семьей переселился в США, а в 1962 году получил американское гражданство». Судя по этой справке, мужчина заявил, что его и его жену допрашивали в ФБР, стараясь вырвать у них признание в связях с советской разведкой, когда они в 40—50-х годах жили в Германии»^[615].

Человек, пришедший в советское посольство, спрашивал о возможности «получить убежище в СССР или соединиться с семьей». В справке говорилось, что из-за путаных ответов на вопросы о его жизни в Германии и отъезде в США в 1961 году, а также из-за «слишком быстрого получения американского гражданства» (в течение одного года) советские чиновники всего лишь дали ему информацию о том, какие ему придется заполнить документы, если он просит убежища или разрешения воссоединиться с семьей, но не помогли ему одолеть бюрократические препоны. Ему надлежало заполнить соответствующие документы и отправить их в посольство по почте или принести лично. «Этот человек больше не приходил в посольство, и его документов никто не видел». Справка заканчивается словами: «Проверка мужчин с фамилией Орлов (Игорь), включая живущих или живших в Германии, результатов не дала»^[616].

Итак, по донесениям, Орлов побывал в советском посольстве в Вашингтоне весной 1965 года. Два незнакомых друг с другом сотрудника КГБ позднее идентифицировали его как агента КГБ. В свете того, что нам теперь известно об Орлове, ответ СВР на запрос был, очевидно, искренним.

ЗАМЕСТИТЕЛЬ ШЕФА БОБ ПОЛУЧАЕТ СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ: «REDCAP» В ВЕНЕ

Очень интересная и важная операция «Redcap» имела место в Вене в начале 1955 года, когда переговоры об австрийском государственном договоре зашли в тупик из-за настойчивого требования Советов связать этот договор с мирным договором с Германией. Дэвид Мерфи едва занял свой пост замначальника БОБ, как получил приказ ЦРУ из Вашингтона прибыть в Вену и принять участие в операции, целью которой был Борис Наливайко, в 1947—1948 годах заместитель резидента Комитета информации (КИ) в Берлине.

В качестве «советского консула в Берлине» Наливайко присутствовал в декабре 1951 года на американо-советской встрече в Бремерхафене, посвященной возвращению полученных СССР по лендлизу ледоколов. Его тогдашний интерес к зарубежным вложениям капитала давал шанс предположить, что он будет уязвим для уговоров со стороны западных капиталистов. Наливайко заявил, что имеет около 80 тысяч западных марок и ищет надежный и прибыльный способ вложения своих денег. У него было поразительное знание потребительских товаров и их стоимости. И тогда же он выражал убеждение, что придет время и СССР возродится, но если «погибнет, то он погибнет вместе с ним»^[617]. Он как будто представлял собой подходящего кандидата для «Redcap». Представленный Робертом Греем, которого Наливайко знал в связи с делом Малинина как американского журналиста в Берлине, Мерфи представлялся полковником Френсисом Мэннингом, чиновником из Вашингтона, который в «состоянии обсуждать будущее Наливайко».

Грей и Наливайко встретились в городском парке Вены, и Наливайко дал согласие на знакомство с Мэннингом в кафе Гартенбау, выбранному советской стороной. Младший офицер венской миссии заметил в парке офицера КГБ, наблюдавшего за встречей, и выразил сомнение в том, стоит ли идти в кафе, однако венская миссия ЦРУ решила продолжать операцию^[618].

До сих пор у нас был только один взгляд на операцию, то есть взгляд ЦРУ, обросший множеством неофициальных реплик и комментариев^[619]. Теперь у нас есть «непроверенные» статьи в советской периодической печати и проверенные воспоминания Наливайко об инциденте в кафе Гартенбау. И те, и другие интересны своими подробностями, однако проверенная версия — это версия КГБ^[620]. Наливайко отметил, что ему было дано задание расследовать исчезновение в Вене .Петра Дерябина, сотрудника резидентуры КГБ. Резидентура донесла, что не очень беспокоится из-за бегства Дерябина, так как все, что тот знал, ограничивалось его направлением, а именно — безопасностью официальных представителей СССР в Вене^[621]. Итак, Наливайко кругами ходил вокруг сотрудников союзнических консульств, надеясь получить информацию о Дерябине. Вот тут-то Грей позвонил ему, настоял на встрече. Получив «добро» от венского резидента, Наливайко взял магнитофон и отправился обедать с Греем в обществе обеих жен. Грей предупредил Наливайко о неприятностях, поджидавших его в Москве, и о возможном отзыве. Наливайко не поверил ему. В свою очередь он спросил Грея о Дерябине, но ответа не получил^[622].

Каждый шаг был согласован венским резидентом КГБ с Москвой^[623], которая поддержала игру с попыткой ЦРУ завербовать Наливайко, желая нанести американцам ощутимый удар. Советы рассчитывали на то, что предстоящая пропагандистская кампания будет содействовать заключению мирного договора с Австрией. Единственным условием Москвы было протянуть с финалом до февраля, когда наступит очередь Советов получить в свои руки руководство международным сектором Вены.

После свидания с Греем в венском парке Наливайко настаивал, проводя в жизнь план КГБ, чтобы Мэннинг подтвердил свои полномочия. Безопасность в кафе была гарантирована присутствием за столиком двух офицеров из резидентуры КГБ. Там был и третий офицер, специально посланный из Москвы для безопасности Наливайко и неизвестный в лицо американцам. В пятницу, 4 февраля, Москва дала согласие на финальную партию. Наливайко вызвал Грея, согласился встретиться с Мэннингом и назвал место. Ловушка была подготовлена^[624].

Хотя американцы не подозревали о планах КГБ, в кафе сначала пришли офицеры ЦРУ, чтобы удостовериться в безопасности места встречи. Потом прибыли Грей и Мэннинг. Как пишет Наливайко, сам он вошел в кафе в 18.00. Грей, сидевший справа от Мэннинга, заметил его и помахал ему рукой. Столик, замечает Наливайко, они «выбрали профессионально» — возле дальней стены рядом с большой пальмой и входом в туалет и в кухню, соответственно, с выходом на улицу.

Наливайко присоединился к американцам, после чего все заказали пиво. Несколько минут все нервничали и почти не разговаривали, потом Наливайко попросил Мэннинга удостоверить свои полномочия, и тот достал письмо, подготовленное специально для этого случая. Наливайко схватил документ правойрукой, а левой выплеснул пиво в лицо Грею и завязал драку с Мэннингом из-за письма, которое хотел спрятать в карман. Неожиданно телохранитель Наливайко ударил Мэннинга, и тут их столик окружили советские офицеры. Тем временем Наливайко, повернувшись к перепуганным австрийцам — хозяевам кафе, закричал, что американцы устроили «провокацию... против советского консула»^[625].

Пока Наливайко кричал, агенты КГБ потребовали, чтобы Мэннинг пошел с ними. Страсти разгорались по мере того, как Мэннинг (Мерфи) делал вид, что не понимает по-русски, а советский офицер обвинял его во лжи. Это неприятное противостояние было прервано одним из представителей венской миссии ЦРУ. Офицер, уроженец Вены, позвонил в ближайший полицейский участок и пожаловался на то, что «американцы и русские мешают честным венцам спокойно попить кофе».

Буквально через несколько мгновений, по словам Наливайко, «дверь распахнулась и в кафе ворвались пятнадцать верзил в черных плащах и шлемах с двумя огромными псами на поводках. Это были австрийские полицейские». За ними следовали сотрудники международной военной полиции, «четверо в джипе», которые проверили документы остальных посетителей, предостерегли драчунов на будущее и всех отпустили. Американцы попались в ловушку, но КГБ, разрабатывая свой план и выбирая кафе Гартенбау, не учел близость полицейского участка — тот самый фактор, который помог Мерфи и Грею освободиться из рук советских чекистов.

Этот случай получил огласку, и Мерфи пришлось вернуться в Берлин. Трудно сказать, получил ли КГБ выгоду от пропагандистской кампании. Если и получил, то новости о драке в кафе быстро уступили место на первых полосах газет сообщениям о том, что Георгия Маленкова сменил на посту Председателя Совета Министров СССР маршал Булганин^[626]. Герой войны Георгий Жуков стал министром обороны. Что касается австрийского договора, то в начале марта Советы перестали настаивать на его увязке с германским мирным договором. Это изменение в советской политике по отношению к Германии стало большой неожиданностью для многих советских руководителей, тех, кто думал о нейтралитете Австрии как козырной карте в игре, начатой Хрущевым^[627].

ДЕЗЕРТИРСТВО В ПАКИСТАНЕ: ПРОГНОЗ СМИРНОВА

Весной 1955 года А. А. Смирнов, тридцатитрехлетний третий секретарь советского посольства в Карачи, Пакистане, сбежал к американцам и был увезен в США, а потом передумал и попросился обратно^[628]. Решено было вернуть его Советам через Берлин. Однако сначала его допросил Мерфи, и Смирнов произнес пророческие слова в отношении Берлина и Германии:

«Я верю в то, что в этом году (1955) будут приняты важные решения по Германии. Ни один думающий человек в советских кругах не верит, будто двенадцать или сколько их там немецких дивизий представляют угрозу для СССР. Однако, едва Западная Германия вооружится, наступят перемены в отношении к оккупационным властям. И в этих условиях Советский Союз может согласиться на свободные всеобщие выборы в Германии при условии, что будут выведены все оккупационные войска. Коммунисты из Восточной Германии, хорошо организованные и финансируемые, смогут послать довольно много коммунистов в новое правительство... Собственно, форма правления несущественна, пока Советский Союз сможет удержать вновь объединенную Германию от вступления в НАТО. Одним из способов добиться этого будет возвращение экспроприированных германских территорий, теперь находящихся во владении Советского Союза и Польши»^[629].

Хотя Смирнова уговаривали остаться на Западе, он твердо стоял на своем, и 17 мая 1955 года он был передан советской стороне. Однако его комментарии были произнесены как раз в тот момент, когда БОБ слушала другие завораживающие речи из уст своих источников в Восточном Берлине о возможных политических переменах.

УСИЛИВАЮТСЯ РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ СССР И ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

Пожалуй, комментарий Смирнова о намерениях Москвы в отношении Германии отражал, скорее, надежды Москвы, чем реалистические ожидания. Однако его мысли представляли особый интерес для БОБ, потому что подтверждались другими разведывательными сообщениями, поступавшими летом 1955 года. Хотя ЦРУ отвергло возможность вывода советских войск в обмен на гарантии объединенной и нейтральной Германии на условиях СССР (этот план, казалось, грозил потерями, а не приобретениями для Советов^[630]), Смирнов был абсолютно прав в том, что 1955 год был критическим для «холодной войны» в Германии. 5 мая западные союзники признали суверенитет Федеративной Республики Германии, а 9 мая ФРГ была принята в НАТО. В то же время Запад пригласил Советский Союз на четырехстороннюю встречу на высшем уровне в Женеве, которая должна была состояться летом. Это приглашение, возможно, инспирировало предложение, направленное Конраду Аденауэру, канцлеру ФРГ, посетить Москву и обсудить дипломатические, торговые и культурные отношения двух стран.

Этот неожиданный поворот Советского Союза к правительству Аденауэра рассматривался многими на Западе как удар по престижу руководства Восточной Германии. Примерно в это время БОБ начала получать сообщения от своих источников в аппарате Политбюро СЕПГ, о растущих проблемах в отношениях между Советским Союзом и Восточной Германией. Например, в мае 1955 года на совещании стран Варшавского пакта Вальтер Ульбрихт представил предложения по закрытию границ между ГДР и Западным Берлином, однако они были отвергнуты Советским Союзом. Вместо этого Советский Союз поставил на рассмотрение возможные предложения канцлеру Аденауэру «о предоставлении объединенной Германии экономических уступок на территориях к востоку от Одера-Нейсе без изменения территориальной целостности соответствующих стран». Восточным немцам было также сказано, что «ГДР не будет представлена в Москве своей делегацией во время визита канцлера Аденауэра»^[631].

На совещании политбюро СЕПГ (6 июля) Георгий Пушкин, советский посол в ГДР, отвечая на вопрос о будущем правительства ГДР, как сообщалось, заявил, что это «внутреннее дело Германии» и добавил: «Правительство ГДР мало способствовало разрешению проблем, связанных с германским вопросом. Политбюро СЕПГ придется отрешиться от представлений о том, что Советский Союз рассматривает ГДР стратегически и политически так, как СЕПГ себе это представляет. Ресурсы населения и природных ископаемых ГДР не существенны для СССР в оценке в целом международной обстановки». Полагая, очевидно, что он достаточно шокировал Политбюро СЕПГ, Пушкин закончил свое выступление вполне стандартно: «Советский Союз согласится на объединение Германии на основе свободных выборов только при условии, если такая Германия будет иметь социал-демократическое правительство»^[632]. На встрече 16 июля Хрущев обвинил СЕПГ в том, что она «не смогла понять перемены в советской политике», а также в проведении «акций, препятствующих разрядке между Востоком и Западом»^[633].

Вашингтон готовился к Женевской встрече на высшем уровне, когда пришли эти сообщения, и госдепартамент вместе с Белым домом были восхищены и в то же время поставлены в тупик. В такую напряженность между Советским Союзом и его восточногерманскими друзьями было трудно поверить. Трудно было поверить и в то, что СССР одобрит широкие экономические уступки воссоединенной Германии со стороны бывших территорий Германии, теперь контролируемых Польшей. Некоторые сотрудники ЦРУ назвали эти заявления откровенной ложью. В любом случае, ни одно их этих советских предложений не прозвучало ни на Женевской конференции, ни во время визита Аденауэра в Москву. Единственным утешением для Запада была поддержка советской делегации положения о том, что объединение Германии должно быть делом самих немцев.

13. БОБ КОНЦЕНТРИРУЕТ ВНИМАНИЕ НА КАРЛСХОРСТЕ

Несмотря на меры, предпринимаемые советскими и восточногерманскими службами безопасности, БОБ, исходя из программы «Redcap», всегда пыталась раздвинуть границы своих операций и действовать в районах основных советских гарнизонов, расположенных по всей Восточной Германии. Однако БОБ плохо координировала свои операции. Каждое направление было как бы само по себе и работало независимо от других, там, где ему хотелось. Таким образом, результат зависел не от опытности сотрудников направления, а от характера операций. Атомная группа, например, состояла из бывалых оперативников, работавших по специфической цели. Однако независимая ветвь контрразведки (СЕ), наследница Х-2, все еще занималась непродуктивными агентами-двойниками и была завалена работой по выявлению провалов в мерах безопасности тайных активных программ.

В результате своих операций отдельные направления поставляли отрывочную информацию о тех советских людях в Восточной Германии, кто их интересовал. Каждое направление применяло свою собственную организационную схему систематизации материалов, которые оно добывало о советских людях и учреждениях. Научное и техническое направления были организованы лучше всех остальных, однако они получали большую помощь от своих подразделений из Вашингтона. По общему мнению, БОБ отчаянно нуждалась в системе, которая объединила бы все сведения в некоем централизованном хранилище, доступном всем офицерам, работающим против Советов. Документы ЦРУ и свидетельства очевидцев показывают, как это было сделано и как повлияло на операции.

«ЦЕЛЕВАЯ КОМНАТА»

Увеличивающееся число смежных разработок привело к соединению всей информации о Советах, которой располагала БОБ. Самое главное, все в БОБ поняли, что бесполезно пытаться в Восточной Германии вербовать восточных немцев внутри советских учреждений или поблизости от них. Защита советской службы безопасности была очень плотной. Кроме того, к 1953—1954 годам все объекты, представлявшие наибольший интерес, были переведены в огражденную советскую территорию в Карлсхорсте^[634]. Эта территория приобрела очень важное значение в послевоенное время, стала советским центром в Германии: иностранные разведки МГБ и КГБ, советская военная разведка (ГРУ), ключевые объекты усилий БОБ в области атомной энергии — все было сконцентрировано там. На площади в полтора квадратных километра расположились учреждения, вспомогательные службы и места проживания наиболее важных советских представителей в Германии.

Наконец, переезд БОБ из прежних помещений на Фёренвеге в просторное здание в американском центре на Клейаллее предоставило сотрудникам БОБ больше места для развития инициативы и для того, чтобы свести все антисоветские операции в единое место. Здесь-то и возникла «целевая комната», содержавшая удивительный набор информации и всевозможных сведений о Карлсхорсте, включая списки советских сотрудников, их рабочие и домашние телефонные номера, их адреса и должности, даже автомобильные номерные знаки. Именно в этой комнате можно было познакомиться с описанием кабинетов и жилых помещений, поэтажными планами домов и апартаментов, которые КГБ использовал как конспиративные квартиры или дома для тренировки «нелегалов», советских шпионов, то есть тех, кто отправлялись за рубеж с документами иностранных граждан или для встреч с агентами, например, из Западного Берлина. Чтобы усовершенствовать карту Берлина 1943 года, которой еще пользовались сотрудники БОБ, военных летчиков попросили сфотографировать Карлсхорст с воздуха. Эти более современные данные использовались во время допросов перебежчиков и других источников.

К весне 1955 года «целевая комната» стала центром расширенной операции по подготовке восточногерманских источников, имевших доступ на территорию Карлсхорста. Хотя эта советская территория уже давно была очищена от проживавших там немцев, если не считать особо избранных официальных представителей ГДР, советским сотрудникам все еще приходилось полагаться на немецких служащих, поддерживавших жизнь в этом городе внутри города. БОБ стала искать немецких сотрудников с пропусками, кто или работал на советской территории, или регулярно там бывал. Оказалось, что таких очень много: ремонтники, курьеры, уборщики и т. д. Эти люди могли дать точную и часто документальную информацию о советских сотрудниках, с коими они имели дело. Даже уборщица в отеле, где останавливались советские официальные лица, могла предоставить регистрационные бланки с их настоящими именами. БОБ использовала эту информацию, чтобы проверить надежность своих агентов. Один неверный ответ на вопрос типа: «Был ли Иван Иванович в Карлсхорсте 12 мая?» — и разлеталась вдребезги легенда даже очень опытного оперативника. Один восточногерманский агент БОБ работал в отделе военной администрации, занимавшемся размещением и вообще обслуживанием сотрудников ГРУ на территории Карлсхорста. В кабинете находилась печка, предназначенная для сжигания документов. Однако офицеры ГРУ оказались людьми беспечными, и агент частенько уносил с собой обгоревшие бумаги, а потом передавал их БОБ^[635]. Был еще один источник в Карлсхорсте в отделении почтовой системы ГДР, который занимался получением и направлением на обработку непро-явленных личных фотопленок советских офицеров. Ему удавалось предоставлять БОБ не только имена и описания людей, но иногда и фотографии, пополнявшие альбомы БОБ.

Накопленная в «целевой комнате» информация использовалась БОБ для выявления тех немецких сотрудников Карлсхорста, кто являлись информаторами — КГБ или МГБ ГДР. 25 процентов этих людей, как считалось, докладывались непосредственно КГБ или МГБ ГДР, и КГБ вполне мог манипулировать ими, чтобы противостоять операциям БОБ. Благодаря обширному объему сведений «целевой комнаты» сотрудники БОБ могли с его помощью проверять надежность своих вновь завербованных агентов.

СОЗИДАТЕЛЬНЫЕ КОНТРМЕРЫ БОБ

БОБ сумела наладить основательное наблюдение за Карлс-хорстом, несмотря на то, что эта территория находилась под постоянной охраной. По мере того как улучшались возможности фотонаблюдения, фото советских людей, проживавших в Карлсхорсте, пополняли альбомы. Один раз БОБ спрятала аппарат в коробке с обедом немецкого рабочего, который поставил свой грузовик напротив входа в штаб-квартиру КГБ, положил коробку на полку позади сидения водителя и сфотографировал советских офицеров — те входили и выходили из дверей, пока он жевал свой бутерброд.

Агенты, имевшие контакты с советскими учреждениями и жилыми помещениями, также использовались БОБ, чтобы разместить на этой территории подслушивающую технику. Ветеран контрразведки КГБ Валентин Звезденков, который служил в Карлсхорсте в 50-х годах, описал, как технические сотрудники КГБ нашли подслушивающее устройства в люстре, висевшей в кабинете начальника аппарата КГБ Александра Короткова. Импульсивный Коротков хотел было оставить его, чтобы сказать пару теплых слов американцам, однако его уговорили не делать это. Впоследствии сотрудники КГБ узнали от хвастливого менеджера фирмы, поставлявшей электрическое оборудование, что уловленные американским передатчиком голоса могли быть приняты на расстоянии в три километра. Этот инцидент так всполошил службу безопасности КГБ, что о нем рассказывали, несколько видоизменив его, на лекциях в других подразделениях в Карлсхорсте, включая ГРУ^[636].

Оборудование люстры подслушивающим устройством было любимой операцией. В другой раз агент БОБ, тоже электрик, подслушал, что его фирма должна приобрести оборудование для вновь мебелируемых кабинетов аппарата КГБ. Один из предметов представлял собой большой деревянный торшер. Агент, естественно, не знал, куда он предназначен, но, видимо, он подходил для очень большого кабинета или конференц-зала. Он привез разобранный торшер в Западный Берлин, где в одной из планок проделали углубление и поместили в него микрофон с передатчиком. Потом торшер вернули на склад КГБ, где он дожидался, пока его установят. Проходили недели, но ничего не происходило. Позднее агент доложил, что торшер вернули на фирму, но без микрофона. Офицер БОБ почуял опасность и предложил электрику бежать, но тот отказался, заявив, что не он один имел доступ на склад и подозрение не может пасть на него. Однако обеспокоенный офицер решил на время оставить его в покое, почти не встречался с ним, а если встречался, то ненадолго и с принятием всех мер для выявления враждебного наблюдения. Полгода прошло без происшествий, а потом агент перестал появляться на встречах в Западном Берлине. Позднее офицер БОБ узнал, что после обнаружения передатчика все рабочие, имевшие доступ на склад, были подвергнуты непрерывному наблюдению со стороны МГБ ГДР. 8 августа 1957 года встреча агента с офицером БОБ была зафиксирована MfS, а через неделю агента арестовали. Он был приговорен к тюремному заключению за шпионаж. Отсидев девять лет, в 1966 году был освобожден по программе «узники — за выкуп» и стал, по полученному разрешению, жить в Западном Берлине, где и рассказал БОБ свою историю^[637].

Советские программы безопасности постоянно нарушали работу БОБ. Даже когда БОБ привела в порядок свою «целевую комнату» и попыталась расширить сеть агентов в Карлсхорсте в 1954 году, была Проведена широкая советская кампания по увольнению «лишних» немецких работников, которых заменили советскими работниками или немецкими же, но проверенными MfS. Когда немцев увольняли, сотрудники службы безопасности предупредили их, чтобы они не рассказывали никому о штаб-квартире русских и сообщали о всякой попытке переманить их в Западный Берлин. Иногда принимаемые меры были недостаточными. Например, один весьма информированный, бывший сотрудник сбежал в Западный Берлин, а потом стало известно, что КГБ намерено его похитить. Однако его бывший коллега, которого заставили участвовать в плане похищения, расстроил этот план, удрав к БОБ^[638].

16 сентября 1957 года Петр Попов, источник БОБ в ГРУ, доложил о том, что часть территории Карлсхорста собираются отдать под немецкий контроль. Кроме того, все немцы с территории будут эвакуированы, сама занимаемая территория станет меньше, будет построено более крепкое ограждение, и безопасность территории будет обеспечена полком войск КГБ^[639]. Однако восточные немцы стали протестовать, потому что ряд высших и политически важных чиновников ГДР тоже должны были переселить. Кроме того, двойное заграждение из колючей проволоки показалось слишком дорогим, поэтому советское начальство согласилось на трехметровый деревянный забор^[640]. Таким образом удалось выяснить, что на февраль 1958 года все еще около четырехсот немцев имеют постоянную связь с советской территорией^[641].

Усиливая меры безопасности в Карлсхорсте, КГБ приходилось все больше полагаться на MfS, службу безопасности Восточной Германии, для оказания давления на остававшихся немецких сотрудников, которые становились осведомителями. Их главным делом было доносить о любом подозрительном шаге своих коллег, тех, кто мог быть завербован западными спецслужбами. Задача проникновения в Карлс-хорст, стоявшая перед БОБ, усложнилась, поэтому она убедила разведку и контрразведку США в Берлине воздержаться от нескоординированных операций на советской территории. Однако такие же попытки убедить службу разведки Западной Германии (Bundesnachrichtendienst, BND) не проводить операции, могущих грозить бедой агентам БОБ, вызывали явный интерес у Гейнца Фельфе, активного агента КГБ, который занимался антисоветской контрразведкой в Службе внешней разведки ФРГ. (См.: Приложение 6.)

ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ «ЦЕЛЕВОЙ КОМНАТЫ»

Информация, поставляемая «Берлинским туннелем», была нежданным подарком контрразведке, и она расширила возможности БОБ отвечать на запросы о деятельности советской разведки^[642]. Во время операции «туннель», информация из него не попадала в «целевую комнату», исходя из соображений секретности, а после его обнаружения все материалы перешли именно туда.

Информация, добытая «туннелем», подтверждала необходимость точных и подробных знаний о Карлсхорсте. После закрытия туннеля в апреле 1956 года, был проведен поиск новых источников информации, которые могли бы обновить накопленные сведения. Один такой источник работал с весны 1955 года до осени 1960 года. Это довольно общительный, солидный житель Восточного Берлина, работал он в советском учреждении, которое занималось несопровождаемыми советскими грузовыми перевозками по водным путям из Берлина в Москву. Естественно, он должен был знать советского отправителя и адрес получателя в Москве. Так как каждое учреждение в Карлсхорсте само занималось документацией на свои грузы и использовало свой собственный транспорт для доставки грузоотправителя в грузовую фирму, то было возможно установить советское учреждение, к которому относился грузоотправитель, будь то КГБ, ГРУ, советское посольство, советская торговая делегация или советские советники при Национальной народной армии Восточной Германии^[643].

Кроме того, это не были обычные перевозки. Агенту БОБ было нетрудно установить, когда грузоотправитель возвращался в Москву окончательно, поскольку в ящиках обычно находились мебель, музыкальные инструменты (даже концертные рояли) и всякие другие нужные для дома вещи, требующие специальной упаковки. Создав себе репутацию дружелюбного и полезного человека, агент познакомился с советскими пгоферами и даже с некоторыми отправителями и в беседах с ними получал информацию об их прежней службе и новом назначении^[644].

Во время этой операции агент установил многих офицеров и гражданских сотрудников по их настоящим именам: 1331 — из КГБ, 156 — из ГРУ, 431 — из советского посольства в Восточном Берлине, 199 — из торгпредства, 170 — советских военных советников. Большое количество сотрудников КГБ вполне объяснимо, ибо КГБ был самой крупной организацией в Карлсхорсте. После того, как первые донесения агента (за 1955—1956 годы) были проверены по материалам «целевой комнаты», стало ясно, что ему можно доверять. Он еще укрепил это доверие тем, что был в состоянии определить по фотографии личность того или иного офицера КГБ и ГРУ^[645], выбрав нужную из нескольких разложенных перед ним фотографий.

Однако летом 1960 года агент и его жена забеспокоились. Хотя в отношении к ним соблюдались все меры предосторожности и работал с ними всего один офицер, который находился в Германии с конца войны, стало очевидно, что пора выводить их из игры. Когда БОБ предложила обоим переселиться в Западную Германию, их удовлетворение было ощутимо. В сентябре 1960 года они выехали, но надо заметить, что такие операции нечасто имеют счастливый конец^[646].

Операция «туннель» выявила также новое подразделение советского управления: особый отдел (00) Управления контрразведки (УКР), начальником которого был полковник Леонтий Васильевич Шаталов. Особый отдел занимался безопасностью военнослужащих и учреждений Советской армии в районе Карлсхорста. Какая-то информация из туннеля — адреса подразделений 00 или его сотрудников — была перепроверена по материалам «целевой комнаты»^[647]. Однако только с приездом «банановой королевы» и ее обстоятельного допроса базой стало ясно настоящее значение этого подразделения.

«БАНАНОВАЯ КОРОЛЕВА»

Летом 1956 года на Берлинской Оперативной базе узнали о бегстве молодой женщины, называвшей себя «сотрудницей КГБ из Карлсхорста», которая участвовала в операции против военной разведки США в Западном Берлине. После предварительного допроса в Западной Германии сотрудники БОБ привезли женщину в Берлин для дальнейшего допроса. Получение от нее сведений оказалось длительным и трудным делом. С ее уст бесконечно слетали забавные истории об участии в операциях советской контрразведки в Карлсхорсте и других местах в Восточной Германии, большинство из которых могло быть проверено по материалам «туннеля». Но когда стали выявляться некоторые несоответствия и допрос продолжался, она поворачивалась к вазе с фруктами, брала банан и принималась сосредоточенно его чистить, так концентрируя свое внимание на этом процессе, что переставала замечать все вокруг. Из-за этого представления, в результате которого мужчины-разведчики просто-напросто немели, ее прозвали «банановой королевой». Однако этот кокетливый жест не произвел никакого впечатления на главного допрашивающего — опытную сотрудницу, говорившую по-русски, которая специализировалась на советских разведывательных службах^[648].

Чтобы уловить смысл информации «банановой королевы» о Карлсхорсте, допрашивавшие ее сотрудники БОБ старались понять, каким образом ей удалось добыть эту информацию. Отвечая на их вопросы, женщина много рассказывала им о влиянии войны и советской оккупации на юное, честолюбивое и тщеславное существо женского пола, чьим основным талантом было убеждать мужчин безоговорочно принимать ее такой, как она есть в разыграной ею в данный момент роли. Родившись в Советском Союзе, она каким-то образом оказалась в конце войны вовлеченной в работу военной контрразведки в качестве переводчицы. При этом она в кого только ни перевоплощалась, чтобы собрать информацию о том или ином человеке, подозреваемом органами в нелегальной деятельности. Периодически играя роль офицера КГБ, она всегда оставалась всего лишь агентом, так и не став полноправным штатным сотрудником госбезопасности. В середине 50-х ее перевели в потсдамское Управление контрразведки ГСВ. Одним словом, она стала работать на Особый отдел полковника Леонтия Шаталова в Карлсхорсте. Участвуя в одной из контрразведывательных операций, она познакомилась с сотрудником американской военной организации в Западном Берлине, которого Шаталов хотел завербовать, и именно это дело побудило ее дезертировать^[649].

Документы «целевой комнаты» подтвердили большую часть полученной от «банановой королевы» информации. Отдельные неточности были неизбежны, при ее статусе агента: она никогда не бывала посвящена в подробности операций, в отличие от штатных сотрудников КГБ. Тем не менее ее рассказы о взаимоотношениях потсдамской штаб-квартиры Управления контрразведки группы Советских войск в Германии, Особого отдела Управления в Карлсхор-сте и аппарата КГБ в Карлсхорсте под управлением Питов-ранова оживили и расширили картину информации, полученной в туннеле^[650].

Жизнь военной контрразведки в Карлсхорсте в 1955— 1956 годах, судя по рассказам «банановой королевы», назвать скучной никак нельзя. Любой инцидент, каким бы он ни был малозначительным, должен был быть расследован, и «банановая королева» участвовала во многих подобных операциях. Например, один старший лейтенант, отправляясь домой в отпуск, вез с собой, по словам проводника, сорок золотых часов. Военная контрразведка немедленно заподозрила шпионаж, и в дело вмешалось потсдамское Управление контрразведки. Лейтенанта сняли с поезда и допросили, но ему удалось убедить всех, что он купил часы (не золотые) на сэкономленные деньги и хотел перепродать их в СССР. В другом случае возникло подозрение в умышленном отравлении советских военнослужащих подрывными элементами или с помощью воздушных шаров, посланных американцами. Однако оказалось, что солдаты заразились бешенством от лисы, которую они убили и съели^[651].

Рассказывая об Особом отделе в Карлсхорсте, «банановая королева» не раз упоминала о так называемом ею самой агентурном отделе, подтверждая донесения о том, что УКР группы Советских войск в Германии проводит активную контрразведку против операций западных спецслужб по привлечению советских военнослужащих. Хотя временами советской контрразведке запрещалось проводить агентурные операции в Западном Берлине и Западной Германии, в 50—60-х годах это было обычным явлением^[652].

Наиболее интересным для БОБ было участие «банановой королевы» в операции шаталовского 00, касавшейся расследования дела капитана Евгения Несветайло, офицера разведки, служившего в Карлсхорсте. Она познакомила сотрудников БОБ с почти хрестоматийным примером того, как военная контрразведка КГБ проводила операцию против офицера военной разведки. Этот офицер был заподозрен в двойной игре, так как был на редкость удачлив. Его операции всегда проходили без сучка и задоринки, и все же начальство смущали его внебрачные связи. В своей операции контрразведка использовала несколько информаторов, которые работали с Несветайло. Но тут потребовался агент, который мог бы установить близкие отношения с подозреваемым. «Банановая королева» подошла как нельзя лучше.

Как переводчица советских советников в Народной армии ГДР (ее прикрытие) она была представлена Несветайло, ибо знала немецкий и могла играть роль его жены во время встреч с агентами на конспиративных квартирах в Восточном Берлине или в поездках по Западной Германии. Во время одной такой поездки Несветайло вышел на контакт с девушкой-радиооператором из отдела разведки, которую надо было по каким-то причинам вывести из игры и переправить в Восточную Германию. Ей сказали, чтобы она уничтожила радиопередатчик, и Несветайло вместе с «банановой королевой» переправили ее в Карлсхорст. «Банановая королева» должна была сообщать в Особый отдел о действиях Несветайло во время операций. Однако в апреле 1956 года 00 решил· вывести «банановую королеву» из операции Нетсветайло, потому что ее связь с сотрудником американской военной разведки стала важнее для 00. Чтобы разыграть все так, как запланировал 00, некий информатор должен был доложить в отдел о парочке, танцевавшей в восточноберлинском ресторане^[653]. Несветайло, не имевший подозрений в отношении связи «банановой королевы» с Особым отделом, был примерно наказан за недостойное поведение в общественном месте, и все закончилось соответствующей записью в его деле.

Однако не всегда работа военной контрразведки КГБ была такой мирной. Кондрашев вспоминает о деле, в котором управление в Потсдаме и аппарат в Карлсхорсте объединили усилия в операции против западной разведки, пытавшейся завербовать советского военного шифровальщика. В этой операции Кондрашев, готовивший ее, работал вместе с заместителем начальника управления, контролировавшим оперативников. Заслуживавший доверия офицер был подобран и натренирован на роль шифровальщика. Его перевели в военное учреждение и посадили в комнату со специальным оборудованием. Конечной целью операции была передача военной дезинформации, а вся операция получила одобрение начальника Генштаба Советской армии М. В. Захарова. Кондрашев вспоминает, что управлению контрразведки удалось подставить «шифровальщика» то ли американской, то ли английской разведке, однако советские сотрудники никак не могли или не хотели подобрать добротную военную информацию, чтобы прикрыть дезинформацию^[654].

ВСЕМ НУЖНЫ ЭМИГРАНТЫ

Еще один аспект деятельности КГБ занимал БОБ в середине 1950-х годов. Это была работа эмигрантского отдела аппарата в Карлсхорсте, самого многочисленного в аппарате и ответственного за внедрение в эмигрантские организации в Западной Германии и послевоенной Западной Европе. Со времен русской революции и исхода тысяч людей, которые считались врагами молодого Советского государства, служба госбезопасности была постоянно озабочена угрозой их антисоветской деятельности. С новой послевоенной волной эмиграции эта озабоченность вновь и несоизмеримо усилилась, особенно по причине того, что КГБ было хорошо известно о поддержке многих эмигрантских организаций Центральным разведывательным управлением США. В результате вербовка информаторов в этих организациях стала едва ли не главной целью КГБ в Карлсхорсте.

Довольно часто завербованные КГБ агенты сами обращались к западным властям. Других раскрывали агенты западных спецслужб, работавшие под прикрытием этих организаций. Превращая этих агентов в двойников, БОБ направляла их усилия против их советских руководителей и могла устанавливать начальников отделов, офицеров, работающих непосредственно с агентами, средства оперативной поддержки, а также определять цели КГБ в отношении конкретных групп или отдельных лиц^[655]. Агенты-двойники рассказывали, как беспокоила КГБ политическая и пропагандистская деятельность ЦРУ в эмигрантской среде. Противодействуя этой деятельности, КГБ концентрировал свои усилия на контактах с руководством организаций и учреждений, поддерживаемых ЦРУ. БОБ всегда изумляло, с какой готовностью аппарат КГБ в Карлсхорсте шел на риск ради встреч с такими людьми и их вербовки в Западном Берлине.

Любимым местом для проведения оперативных мероприятий был советский военный Мемориал в Тиргартене. Сектор, правда, был английским, однако охраняли Мемориал советские воины, поэтому территория вокруг него считалась безопасной для первичного контакта с кандидатом из эмигрантов. Но сначала надо было сломать лед недоверия и подготовить человека к вербовке, только потом офицер разведки и его потенциальный агент выходили на незащищенные территории Западного Берлина, например, в Ботанический сад или в кафе и рестораны. Излюбленным местом встреч был ресторан «Венский Дом», расположенный на залитой светом, модной Курфюрстендам. В некоторых случаях ЦРУ просило БОБ записывать эти встречи в Западном Берлине, чтобы идентифицировать советских офицеров и иметь представление о некоторых деталях, о которых потом можно было спросить у агента-двойника, чтобы проверить его или ее на лояльность. В других случаях БОБ просили подумать об аресте одного-двух офицеров КГБ, чтобы их можно было допросить и, возможно, склонить к невозвращению. Однако ни одного такого ареста произведено не было. Да и зачем? У офицеров были при себе официальные советские документы, и приезжали они в Западный Берлин группами по два-три человека. Кроме того, такой арест поставил бы под угрозу всю операцию с агентами-двойниками и вызвал бы солидный политический скандал^[656].

В постсталинский период КГБ пытался привлечь новых агентов-эмигрантов заверениями, что советская система избавилась от прежнего зла. Это, кстати, имело широкий резонанс особенно после разоблачающей Сталина «секретной речи» Хрущева в феврале 1956 года.

Как только эмигрант был достаточно подготовлен, встречи переносили на конспиративные квартиры в Карлсхорсте. Помимо офицера, работающего с агентом, там обычно присутствовали специалисты, обучавшие его шифрованию и односторонней связи голосом. Например, офицер, занимавшийся радиопередачами, советовал агентам учиться по передачам «Радио Свобода» для советских войск в Восточной Германии».

Когда взаимопонимание офицера КГБ и агента-эмигран-та достигало определенного уровня, встречи назначались в Западной Германии или Швейцарии. Летом и в конце 1959 года эмигрантский отдел пользовался встречами на высшем уровне или совещаниями министров иностранных дел в Женеве, чтобы там встретиться с агентами. Кстати, агентов-эмигрантов, как правило, представляли начальнику аппарата. Пришедший на смену Питовранову, Александр Коротков особенно любил эти мероприятия и всегда с особым интересом слушал, как его соотечественники рассказывали о политической жизни в ФРГ.

Так как эмигранты обычно были людьми проницательными не только в отношении своей среды, но и западногерманской жизни вообще, то они передавали полезную информацию об отношении советских служб к тем или иным вопросам. Некоторые мысли словно специально внушались им их непосредственными руководителями из КГБ. Но, с другой стороны, в определенных обстоятельствах, например, когда агента возили в Москву, добывалась полезная разведывательная информация о внутренней жизни страны и ее проблемах^[657].

Эмигрантский отдел в Карлсхорсте был довольно большим и активным, но он был отнюдь не самым большим и самым деятельным в аппарате КГБ. Эта честь по праву принадлежала отделу нелегальных операций аппарата в Карлсхорсте, чья работа в Восточной Германии поддерживала нелегальные операции Советов по всему миру.

14. ИГРА НЕЛЕГАЛОВ: КГБ ПРОТИВ ГРУ

С самого начала и советская военная разведка, и внешняя разведка службы государственной безопасности, большей частью, в своих внешних операциях полагались на нелегалов — разведчиков, заброшенных в другую страну с иностранными документами для проведения разведывательных операций. Нелегалы участвовали во многих успешных операциях советской разведки во время Второй мировой войны и «холодной войны». До победы союзников над Германией советские нелегальные операции осуществлялись с помощью агентурных сетей в Австрии и Германии, которые предоставляли документы для превращения советских разведчиков в иностранных граждан^[658]. После 1945 года самым важным центром поддержки нелегалов КГБ стала Восточная Германия. В Приложении 7 мы рассказываем, как Третий (нелегальный) отдел аппарата КГБ превратился в самый большой в Карлсхорсте; мы объясняем, как он работал; и мы исследуем попытки БОБ противостоять его деятельности.

Для этого управления КГБ самое важное событие 1957 года — потеря «полковника Абеля», одного из самых старых и опытных нелегалов^[659]. Однако для БОБ это был год, когда подполковник Петр Семенович Попов — источник БОБ в советской военной разведке в Восточной Германии — был переведен из отдела разведки группы Советских войск в Германии, в Шверине, в отделение нелегалов оперативной группы ГРУ в Карлсхорсте. Рассказ о конфронтации КГБ и ЦРУ, которая разгорелась благодаря Попову, показывает, какой напряженной была ситуация в Берлине и насколько деятельность БОБ и КГБ была важна для каждой из сторон в «холодной войне».

Хотя на Западе и было опубликовано довольно много материалов о деле Попова, впервые, помимо воспоминаний непосредственных участников, стали доступны материалы из архива ЦРУ^[660]. Архив СВР не предоставил никаких документов, однако генерал-майор Валентин Владимирович Звезденков, ответственный за действия КГБ в этом деле в Карлсхорсте и в Москве, довольно много говорил с нами^[661]. Надо сказать, что КГБ и ЦРУ совершенно по-разному смотрят на это дело, в значительной степени из-за стратегии Попова на допросах в КГБ, когда он явно хотел обмануть КГБ в том, что касается объема его отношений с ЦРУ.

Это дело началось в первый день нового, 1953 года в Вене, когда Попов подбросил в машину американского дипломата секретное письмо, где предлагал продать информацию, ибо нуждался в деньгах на аборт своей любовницы. Письмо было передано в венское отделение ЦРУ, а оно быстро организовало встречу с Поповым. На встрече была подтверждена личность Попова и его большая потенциальная ценность в качестве источника в советской военной разведке. Джордж Кизевальтер, офицер ЦРУ, принял дело с самого начала и в течение шести с половиной лет до ареста Попова КГБ проводил эту операцию.

Согласно версии КГБ, рассказанной позднее Поповым, чтобы реабилитировать себя, он был задержан во время встречи с Бэшом (одним из австрийских агентов ГРУ) «двумя людьми, представившимися австрийскими полицейскими, и препровожден в американскую военную полицию», где его допросили и завербовали, шантажируя его принадлежностью к советской разведке. В КГБ предполагали, что любовная связь Попова могла сделать его уязвимым для вербовщиков. Хотя позднее венские контрразведчики (КГБ) слышали от источника в австрийской полиции, что «в советской группе войск в Австрии есть предатель в чине подполковника», однако подтвердить это сообщение не смогли^[662].

После вывода советских оккупационных войск из Австрии, многие офицеры ГРУ, включая Попова, вернулись в Москву, в отпуск и за получением нового назначения. Попов получил инструктаж от ЦРУ о местах простановки сигналов и других условностях установления связи в Москве, но произошло недоразумение, поскольку ЦРУ не знало, что Попова назначат в ГДР. Он прибыл туда в конце сентября 1955 года и был направлен в Шверин, где размещался раз-ведпункт Разведывательного отдела ГСВГ. 10 января 1956 года Попов установил контакт с членом британской военной миссии, посетившим порт Штральзунд, находившийся неподалеку. Он передал ему письмо и записную книжку, содержавшую разведывательную информацию. Письмо было адресовано офицеру ЦРУ, который работал с ним в Вене. Рассказ офицера связи о Попове, содержание письма и записной книжки не оставляли сомнений в том, что Попов прибыл и ищет связь. Письмо было передано в берлинский отдел британской разведки, а потом директору БОБ Биллу Харви и его заместителю и соавтору Дэвиду Мерфи, который к этому времени занимался советскими операциями БОБ. Они немедленно передали сообщение в штаб-квартиру ЦРУ, которая снабдила их информацией по этому делу и подготовила Кизевальтера к работе в Берлине^[663].

Таким образом британская разведка оказалась осведомленной о существовании информированного и продуктивного источника ЦРУ в советской военной разведке в Восточной Германии. Были предположения, что Джордж Блейк, источник КГБ в британской разведке, который в это время был в Берлине, узнал об этом деле, если не о Попове конкретно. Однако Блейк отрицает, что знал о встрече Попова с представителем британской миссии^[664]. И Кондрашев настаивает на том, что Блейк никогда не упоминал Попова^[665].

Влюбом случае, сразу после получения из британской разведки в Берлине послания Попова, руководители БОБ Харви и Мерфи занялись планированием связи с ним^[666]. Офицер британской миссии, сохраняя «великолепное присутствие духа и понимание», договорился о встрече с Поповым 24 января в Штральзунде. Так как оставалось всего десять дней до встречи и надо было разработать план будущих контактов с Поповым в Восточной Германии, Харви и Мерфи попросили полковника Эла Беллонби, шефа американской военной миссии связи, включить Штральзунд в маршрут поездки группы его офицеров в этот день. Надо сказать, что всегда прохладные отношения ЦРУ и военных не улучшились с первых послевоенных дней, однако Беллонби питал глубокое уважение к Биллу Харви. Предложение было принято, встреча состоялась, и начался восточногерманский период операции Попова^[667].

Версия Попова на допросах в КГБ заключалась в том, что ЦРУ само отыскало его в Восточной Германии и заставило возобновить отношения. Согласно записям КГБ, «молодая женщина... опустила письмо от Гроссмана (Кизевальтера) в почтовый ящик Попова после того, как Попов отказался взять у нее письмо на улице». Чтобы укрепить мнение КГБ о себе как о бабнике, Попов заявил, что соблазнил курьершу^[668]. На самом деле БОБ доверила провести встречу с Поповым в Шверине пожилому мужчине, который был проверенным агентом БОБ и который своей внешностью не мог привлечь к себе внимание и, тем более, подозрение. Курьерские обязанности он выполнял раз в месяц до декабря 1956 года. В это время Попов передал важные сообщения о секретной речи Хрущева и об агентурной сети разведывательного отдела группы Советских войск в Германии^[669].

Встречи Попова с пожилым агентом и его послания, доставляемые иногда по другим каналам, бывали и разочаровывающими и ценными. Однако к этому времени из Вашингтона прилетел Кизевальтер и обосновался в маленьком кабинете в БОБ, якобы занимаясь материалами из туннеля в поисках наводок. И он и Попов горели желанием использовать личные встречи, чтобы разрешить недоразумения, накопившиеся в результате использования закрытых сообщений через посредников. Кстати, именно теплые личные отношения Кизевальтера и Попова в Вене не в малой степени помогли успешному проведению операции. Кизельватер стал для Попова старшим другом, доверенным лицом, советчиком — и только он один мог добиться плодотворного сотрудничества^[670].

Договариваться о поездках в Восточный Берлин или в штаб-квартиру разведывательного отдела группы Советских войск в Вюнсдорфе как прикрытии для посещения Западного Берлина было нелегко, однако Попову удалось трижды побывать в Западном Берлине, пока он был в Шверине. Почти каждый раз у офицеров БОБ случался переполох. Например, один раз Попов, приехав в Западный Берлин, забыл адрес конспиративной квартиры, а записная книжка осталась в Шверине. Он вернулся в Карлсхорст, оттуда позвонил жене в Шверин и попросил ее продиктовать ему нужный телефон, после чего вновь поехал в Западный Берлин, позвонил на коммутатор БОБ, вызвал своего офицера и в конце концов добрался до конспиративной квартиры. Даже после переезда в Восточный Берлин у него постоянно возникали проблемы с транспортом. Однажды он отправился на вокзал в Восточном Берлине и сел в поезд, который шел через Западный Берлин в Потсдам. Стоило ему выйти из вагона, как появился советский военный патруль, который позвал еще и своего сержанта. Правда, сержант позволил Попову сесть в обратный поезд, который шел через Западный Берлин, но доложил о случившемся, и Попов получил выговор за поездку в Западный Берлин без разрешения.

В другом случае он слишком рано явился на встречу и зашел в бар за углом выпить пару кружек пива^[671].

На встрече в Западном Берлине в конце марта 1957 года Попов сообщил сведения, носившие взрывной характер, а это могло всерьез угрожать его безопасности. Маршал Георгий Жуков только что завершил визит в группу Советских войск в Германии, во время которого имел беседу с высшим командным составом. Он коснулся очень важных тем, например, осторожности при посвящении восточногерманской Народной армии в советские военные секреты, подробностей военного вмешательства Советов в Венгрии, особенностей советской военной стратегии в кризисной ситуации (например, плана достижения Ла-Манша на второй день войны). Говорил также о боеготовности и дисциплине в группе Советских войск в Германии, а также о развитии нового советского оружия, постаравшись при этом принизить достижения американцев в области атомного оружия. Текст его речи был передан ЦРУ Поповым и распространен среди очень узкого круга и под жестким контролем 29 марта 1957 года^[672].

Соблюдая все меры предосторожности, американцы передали доклад в Лондон. Так как его основное содержание касалось Советской армии в Германии, то доклад послали британской разведке в Берлине. Естественно, источник указан не был, однако Попова хорошо знали в британской разведке, и обе разведки — британская и американская — продолжали сотрудничать в различных аспектах этого дела^[673]. Таким образом, когда доклад поступил в британскую разведку в Берлине, его, вероятно, видел Джордж Блейк, который занимался советскими операциями. Блейк совершенно ясно дал понять в автобиографии, что он передавал КГБ все представлявшее интерес, что оказывалось на его столе. Можно полагать, что он передал и доклад Жукова^[674].

КГБ излагает совсем другую версию того, как был получен доклад Жукова: «дружеская служба» добыла копию доклада Жукова, который американцы получили от одного из своих агентов. Аналитики контрразведки КГБ предположили, что источник присутствовал на встрече с Жуковым, а фамилия Попова была в списке тех, кто участвовал. Нашелся давний доклад венского КГБ по вопросу утечки информации, дожидавшийся своего часа. Тогда было решено поручить опытному контрразведчику Звезденкову начать расследование в Карлсхорсте, но фамилия Попова названа не была. Аппарат КГБ должен был оказывать всяческое содействие Звезденкову, но его доклады направлялись непосредственно руководству КГБ.

Доклад о речи Жукова имел эффект взрыва в штаб-квартире КГБ и не только потому, что подтвердил проникновение американской разведки в среду высокопоставленных военных группы Советских войск в Германии. Сам Георгий Жуков, величайший герой войны, стал в высшей степени противоречивой фигурой. Он возвратился из «ссылки» после смерти Сталина и стал первым заместителем министра обороны. Заменив Булганина на посту министра обороны в феврале 1955 года, Жуков начал кампанию по численному сокращению политических органов в Советской армии. Это восстановило против него неприкосновенное Главное политическое управление, а также многих членов ЦК. В мае 1956 года Жуков приготовился выступить на пленуме президиума КПСС, подвергнув мощной атаке роль Сталина во время войны. Однако пленум не состоялся. Это должно было напугать таких сторонников жесткой линии, как Молотов. Потом, несмотря на то, что Жуков поддерживал Хрущева в июньском противостоянии группе Молотов—Маленков, отношения этих двух людей никогда не были доверительными, и в октябре 1957 года Хрущев избавился от Жукова. Сообщение, что секретное выступление Жукова известно западным разведкам, поступило в тот момент, когда Президиум ЦК раздирал внутренний конфликт. Давление на КГБ — расследовать утечку — должно было быть огромным^[675].

Тем временем Попов пытался использовать контакт с офицером в Кадровом аппарате ГРУ для устройства своего перевода в оперативную группу стратегической разведки ГРУ в Карлсхорсте. В апреле он получил новое назначение. Мерфи, контролировавший встречи с Поповым, познакомился с ним в преддверии перехода на другое место службы. Однако непосредственное руководство Поповым осуществлял по-прежнему Кизевальтер. Никакому другому новому сотруднику не удалось бы установить с Поповым столь же доверительные отношения.

В конце июня Попов прибыл в Карлсхорст и был определен в отделение работы с нелегалами опергруппы, после чего немедленно приступил к работе. Характер его работы подтверждал, что опергруппа ГРУ столь же серьезно относилась к роли Берлина в поддержке нелегалов, как и КГБ. В это лето Попов отправил двух нелегалов, встретил двух, возвращавшихся в Москву через Берлин, и работал еще с одним, проходившим подготовку для последующего назначения в немецкоязчный район. В дополнение к представленной им информации, Попов дал БОБ подробное описание организационной структуры опергруппы ГРУ, список ее сотрудников и рабочих помещений в Карлсхорсте.

У этой истории было причудливое продолжение. Один азиатский журналист показал сотруднику БОБ подробный отчет о визите Жукова в ГДР, полученный им, по его утверждению, от Евгения Питовранова, руководителя аппарата КГБ в Карлсхорсте^[676]. В этом отчете многое совпадало с докладом Попова, однако офицер БОБ, занимавшийся журналистом, не знал о Попове и не придал особого значения докладу Жукова. Какое-то время журналист получал приглашения на брифинги в советское посольство от восточноберлинского чиновника (принятого им за Питовранова), которые устраивались для разъяснения и пропаганды советской позиции по тому или иному вопросу в западной прессе и прессе третьего мира. Неужели доклад Жукова был заготовленным заранее текстом для печати? Или Питовранов хотел с помощью журналиста спровоцировать реакцию и продолжить использовать в последующем для продвижения публикаций в прессу?^[677]

Если бы Звезденков проверил записи нарушений мер безопасности в Берлине за 1956—1957 годы, он бы узнал, что западные службы «пристреливались» к Карлсхорсту. БОБ пыталась проникнуть в разведывательный отдел ГСГВ, используя наводки переметнувшегося агента 00 КГБ, которая сама участвовала в проверочных операциях. БОБ также пыталась подтолкнуть к измене начальника восточногерманской военной разведки, а эта служба находилась под покровительством опергруппы ГРУ, где служил Попов. В сентябре 1957 года Попов сообщил о новых планах сокращения сотрудников-немцев в Карлсхорсте. Он также сообщил, что технические команды КГБ постоянно занимаются поиском подслушивающих устройств в кабинетах ГРУ, вероятно, после обнаружения подобного устройства в торшере, предназначенном для КГБ. Как вспоминает Звезденков, специальная команда наружного наблюдения прибыла из Москвы, чтобы следить за Поповым. Офицеры Второго Главного управления, служившие в Карлсхорсте, сконцентрировали свое внимание на перемещениях Попова в Восточном Берлине. Слежку той же командой в Западном Берлине сочли слишком рискованной^[678].

В октябре Попов был занят переброской нелегала Маргариты Таировой через Париж в Нью-Йорк, где она должна была воссоединиться со своим мужем, еще одним нелегалом ГРУ. ЦРУ информировало ФБР о ее прибытии, и за ней стали следить, чтобы засечь встречу с мужем. Позднее они рассказали в ГРУ, что почувствовали слежку, но им удалось обмануть своих преследователей и они воспользовались планом срочной эвакуации. Вскоре после этого Попов поехал домой в отпуск и вернулся в январе 1958 года. Он не обнаружил признаков угроз своей безопасности, хотя после отъезда Жукова атмосфера в штаб-квартире ГРУ омрачилась. Звезденков заметил, что КГБ был обеспокоен числом , нелегалов ГРУ, включая Таировых, которых, возможно, выдал Попов, и опасался, что Попов постоянно докладывает о людях ГРУ, работающих за границей^[679].

После возвращения Попова из отпуска его операции с БОБ продолжались как будто по-прежнему. В марте Попов сообщил о прибытии в Карлсхорст генерала ГРУ Π. П. Мел-кишева — тот должен был встретиться со своим шведским шпионом-асом Стигом Веннерстрёмом.^[680] Присутствие Мел-кишева в опергруппе, в связи со столь щепетильным делом могло означать, что у ГРУ не было никаких подозрений о наличии проблем безопасности, но появлялись признаки того, что КГБ продолжает расследование. Примерно в это же время, например, Попов рассказал офицерам БОБ, что капитана Евгения Несветайло перевели в опергруппу из разведотдела ГСВГ, располагавшегося в Карлсхорсте. Именно Несветайло весной 1956 года проверяла военная контрразведка КГБ в Карлсхорсте под началом полковника Шаталова — в этом самом расследовании важную роль сыграла «банановая королева». После этого для людей Шаталова стало обычным делом использовать Несветайло в качестве информатора внутри опергруппы ГРУ^[681].

В мае и июне 1958 года Попов находился дома в отпуске.

В июле к нему пришел в день рождения его давний друг Иван Маркович Стакх. Попов и Стакх, офицер Первого Главного управления КГБ, встречались на курсах усовершенствования в Военно-дипломатической академии в Москве. У обоих жены были из Калинина, что к северу от Москвы, и оба жили там, пока учились. Проделывая каждый день долгий путь в электричках, они подружились. Стакх приехал в Восточный Берлин в 1958 году на оперативную встречу, доложил о своем прибытии в Карлсхорст и отправился к своему другу Попову. Была эта встреча случайной или КГБ спланировал ее?^[682]

Более зловещим был неожиданный интерес к Попову, проявленный подполковником Дмитрием Скнариным, ответственным за контрразведывательное прикрытие опергруппы. Обычно Скнарину было достаточно взаимодействовать с руководством опергруппы, но в середине июля он вдруг стал участвовать в волейбольных матчах, проводимых офицерами ГРУ. Это было так странно, что один из офицеров ГРУ заметил: «Мало того, что они имеют среди нас информаторов, теперь уж и Скнарин лично пожаловал!» Как-то раз Скнарин пропустил несколько игр, и один из офицеров ГРУ не без ехидства поинтересовался у него, почему он пропускает спортивные занятия.

По мере того, как знаков внимания к опергруппе ГРУ становилось все больше, Попов скрупулезно их перечислял в донесениях БОБ. Он не был к ним безразличен, ведь он знал о роли Шаталова, Скнарина и других военных контрразведчиков в Карлсхорсте. Он знал, что они подчинены Управлению контрразведки ГСВ в Потсдаме и что они отвечают за безопасность всех военных подразделений, включая ГРУ, в берлинском гарнизоне. И еще он знал о различиях между военной контрразведкой КГБ и аппаратом КГБ, руководимым Питоврановым, а затем Коротковым. Ему не надо было рассказывать о роли аппарата в проверках потенциальных агентов ГРУ. Попов не был новичком и понимал суть внимания, оказываемого опергруппе. Но в мире контрразведки часто бывает так, что сотрудник питает фантастическую надежду, что до него не доберутся.

Шли недели. Жизнь Попова как будто не изменилась, вот только все чаще он жаловался на неудачи в оперативной работе. Пытаясь ему помочь, БОБ предоставила ему одного своего агента, студента, якобы не возражающего стать агентом ГРУ. Идея, наверное, была неплохая, однако результат оказался неожиданным. Чуть позже к разработке агента подсоединили еще одного офицера ГРУ. Так как Попов не говорил по-английски, то ГРУ вроде бы поступило логично. Однако БОБ усмотрела в этом шаге знак того, что ГРУ сомневается в вербовке американского студента^[683].

Озабоченность КГБ в связи со слежкой за Таировыми в Нью-Йорке никак не проявляла себя с тех пор, как Попова допросили после проишествия с ними. А 8 ноября Попов вызвал своего офицера из БОБ на внеплановую встречу и в сильном волнении сообщил, что из Москвы пришел запрос о его югославской подружке, с которой он продолжал переписываться, живя в Восточной Германии. Не ставя Попова в известность, женщина стала активной антикоммунисткой после подавления Советами выступления венгерских «борцов за свободу», дала свидетельские показания о мошенничествах коммунистической партии Австрии во время выборов и в августе 1958 года проинформировала венскую полицию о своих отношениях с Поповым.

Шум вновь поднялся в октябре, когда подвыпивший офицер ГРУ пытался вломиться в ее венскую квартиру, и той пришлось вызвать полицию. ГРУ вновь занялось этой женщиной, и ее отношения с Поповым привлекли внимание начальства. Составляя ответ Москве, Попов вынужден был заняться самокритикой. Он явно преуменьшил число посланных им писем, к тому же сослался на их оперативную необходимость. И Попов и члены его американской «команды» надеялись, что на этом все закончится^[684].

В последующие дни на службе у Попова все было как будто по-прежнему. Его даже назначили дежурить в ночь с 15 на 16 ноября, что давало ему доступ ко всем документам опергруппы. (Возможно, это была ловушка.) Наутро Попов получил приказ из штаб-квартиры ГРУ переслать дело американского студента в Москву. Как вспоминает Звезденков, к этому времени КГБ дал знать ГРУ, что Попова необходимо отозвать из Берлина.

И все же пока ни Попов, ни офицеры БОБ не усмотрели ничего странного в том, что его вызывают в Москву для доклада. Никаких разговоров о бегстве с ним не заводили, да и он бы наверняка отказался. Однако, если бы офицеры БОБ знали о грозящей ему опасности, они убедили бы его бежать. А Попов жаждал обсудить с БОБ заявление Хрущева от 10 ноября, ведущее к пересмотру мер, предусмотренных Потсдамской декларацией по Германии и четырехстороннему контролю в Берлине. Встреча заканчивалась, офицеры БОБ уже собрались уходить, а Попов все еще раздумывал о том, какие подарки привезти московским друзьям^[685].

Больше Попова в Берлине не видели. 8 декабря председателя КГБ Серова назначили начальником ГРУ. Нам было известно, что Хрущев давно искал повод удалить Серова из КГБ, а тут подоспело дело Попова. В тот же день преданный источник БОБ сообщил, что Валентин Звезденков, ветеран контрразведки КГБ, который, как мы знаем, расследовал дело Попова, улетел в Москву, а жена Попова 17 декабря отправила домой, в Союз багаж.

Под Рождество 1958 года Попов предложил встречу в Москве. Выбранное им место ясно говорило о том, что встреча будет короткой и займет ровно столько времени, сколько требуется для передачи донесения. Однако он не явился. Но встреча все же состоялась в «запасной» день, то есть 4 января, и в его послании было сказано, что он уволен из ГРУ, переведен в запас и отправлен в Калинин ждать новое назначение. Это было сделано под нажимом КГБ, как пояснил Звезденков, чтобы не давать Попову лишнюю информацию, пока КГБ будет выяснять, нет ли у него сообщников и каким образом американцы собирались поддерживать с ним связь в Москве. КГБ продолжал слежку, но Попов об этом не догадывался.

Вторую встречу он назначил на 21 января, сам никаких донесений не передал, но получил послание из ЦРУ. Эту встречу наблюдали агенты КГБ, после чего за Поповым установили круглосуточное наблюдение. Агенты КГБ донесли также, что 3 января 1959 года «американский разведывательный радиоцентр во Франкфурте-на-Майне» начал передавать зашифрованные сообщения агенту в СССР^[686].

КГБ сделал перерыв. Для того, чтобы гарантировать получение Поповым новых инструкций перед отъездом из Москвы — в случае, если он не потребует второй мгновенной встречи, — ЦРУ подготовил для него зашифрованное послание в Калинин. Но произошла путаница, и послание было отправлено, хотя Попов запросил личную встречу^[687]. Письмо было перехвачено, сфотографировано, вновь положено в конверт и отправлено почтой. И конечно же, расшифровано. Поскольку речь в нем шла о радиосвязи, новых зарубежных адресах и дополнительные вопросы к информации Попова о советских ядерных подводных лодках, оно полностью подтверждало связь Попова с ЦРУ. То, что Попову удалось добыть важную информацию о подводных лодках у ничего не подозревавших подводников, доказывало одно — Попов продолжал представлять собой серьезную угрозу. Руководство КГБ и ГРУ решило арестовать его во время его следующего приезда в Москву^[688].

Вечером 18 февраля Звезденков находился в клубе КГБ, когда офицер срывающимся голосом доложил, что начальник управления наружного наблюдения хочет немедленно поговорить с ним. Дело было в том, что Попов встретился со своей любовницей в Серебряном Бору, в зоне отдыха в северной части Москвы, затем будучи застигнутым ее мужем, стремительно бежал — и агенты его потеряли. Естественно, его вскоре вновь обнаружили, однако этот инцидент убедил КГБ, что не стоит рисковать и давать Попову возможность сбежать на Запад. В ту же ночь его арестовали, а дом обыскали. КГБ обнаружил шпионскую технику и письмо, которое Попов собирался передать во время следующей встречи в Москве агенту ЦРУ. Его отвезли в Лефортово и приступили к допросам^[689].

На третью короткую встречу Попов явился 18 марта в форме полковника транспортных войск, передал, как обычно, послание, где было сказано, что его перевели в транспортные войска и он отправляется в Свердловск, а также то, что он не сможет воспользоваться данным ему на последней встрече адресом в Берлине и просит московский адрес. Он также передал кое-какую военную информацию, но несопоставимую по значимости с его обычным уровнем. Не считая странной информации, в московском письме и в письме из Свердловска на берлинский адрес были другие сигналы опасности, вызывавшие подозрение, что он работает под контролем. Записи в записной книжке шли от первой страницы и дальше, тогда как обычно Попов заполнял записную книжку с конца. И послание не было пронумеровано, в отличие от предыдущих^[690].

Подозрения оказались не напрасными. Едва начались допросы, как Попов во всем признался, однако настаивал на том, что действовал по принуждению и почти не был связан с американцами. КГБ в то же время стояло перед необходимостью выручать тех нелегалов ГРУ, кто продолжал находиться за рубежом под чужими фамилиями. Так как Попов производил впечатление человека податливого, то решили продолжать работать с ним как с агентом-двойником еще несколько месяцев, необходимых, чтобы вывезти нелегалов ГРУ в СССР. Попов, по-видимому, поверил, что, помогая КГБ, сможет облегчить себе наказание.' По крайней мере, Звезденков полагал: сигнала американцам, что работает под контролем, он не даст. Предложение было одобрено, но это означало разрешить Попову встретиться в Москве со связником ЦРУ. Чтобы по возможности сократить число этих встреч, Попов был якобы отправлен служить в Алапаевск, что в Свердловской области. Условия его содержания были вполне приличными — он не должен был выглядеть как заключенный. И хотя его первый контакт с агентом ЦРУ состоялся 18 марта под пристальным, но скрытым наблюдением, все же он был рискован. Звезденков вздохнул с облегчением, когда все прошло нормально.

Вторая встреча с агентом ЦРУ состоялась в Москве 23 июля: Попов получил подробный запрос ЦРУ о ракетных стартовых комплексах. (Очевидно, офицеры КГБ, определившие Попова на Урал, не знали о строительстве там ракетных стартовых комплексов, а аналитики ЦРУ ухватились за эту неожиданную возможность)^[691]. 18 сентября Попов получил новые инструкции от ЦРУ о связи в Москве в 107-м автобусе. Однако к этому времени КГБ убедился в безопасности нелегалов ГРУ, так что было принято решение прекратить игру на следующей встрече в октябре^[692].

А у ЦРУ крепли подозрения насчет положения Попова. 18 сентября в мужском туалете ресторана Попову удалось передать агенту правдивое послание, написанное им без участия сотрудников КГБ. Оно было написано Поповым собственноручно, карандашом, на восьми клочках бумаги, туго свернутых в виде цилиндра размером с сигарету. Спрятаны они были в носовом платке, пришитом к карману брюк. Из текста послания, написанного, как подтвердил знакомый с ним много лет офицер ЦРУ, лично Поповым, казалось, что Попов составлял письмо в течение нескольких дней. Он сообщил о своем аресте в феврале и попытке преуменьшить значение своих связей с ЦРУ, «признавшись» в том, что стал «жертвой вашего давления^[693]. Попов подтвердил подозрения ЦРУ в отношении того, что все встречи после февраля проходили под контролем КГБ. Ему обещали, что если он пойдет на сотрудничество, то они будут работать с ним как с агентом-двойником в Берлине. Хотя Попов и написал, что обращение с ним улучшилось после июльской встречи, полковник Звезденков, которого Попов назвал в качестве офицера, расследующего его дело, сказал, что еще рано говорить о посылке его в Берлин и продолжать разыгрывать там операцию как с агентом-двойником^[694].

В своем тайном послании Попов высказал предположение, что КГБ готовит пропагандистский удар и объявит о его деле во время предстоявших переговоров Хрущева с президентом Эйзенхауэром. Он просил ЦРУ вступиться за него и особенно настаивал на неразглашении содержания его послания перед КГБ, поскольку КГБ хорошо осведомлен о делах в посольстве США. Попов понимал, что КГБ ему не доверяет. В части тайного послания, посвященного маршалу Жукову, Попов сообщил о том, что сразу после ареста его допрашивали два высокопоставленных офицера о речи Жукова, произнесенной в марте 1957 года в Германии в группе Советских войск. Одним из этих офицеров был генерал-майор Олег Михайлович Грибанов, начальник Второго Главного (контрразведывательного) управления КГБ.

Почему послание было таким важным, если ЦРУ уже заподозрило, что Попов работает под контролем КГБ? Помимо всего прочего, Попов совершил смелый акт верности своим обязательствам. Он не только подтвердил опасения ЦРУ, но и сообщил, что стало известно КГБ и что осталось неизвестным о его связях с ЦРУ. Не менее важно и то, что он написал о пропагандистской кампании. Но самое главное в его письме было то, что его допрашивали о Жукове. Получение на Западе речи Жукова возбудило подозрения КГБ в отношении причастности Попова к передаче информации. Но звезда Жукова уже закатывалась, и, возможно, допрос стал более активным благодаря уже знакомой связке кремлевских политиков и контрразведчиков КГБ.

14 октября 1959 года американский студент, завербованный Поповым с подачи БОБ, встретился со своим офицером ГРУ. Это была важная встреча. ЦРУ уже знало об аресте Попова, однако хотело как можно дольше сохранять студента в качестве двойного агента. Офицер БОБ объяснил ему положение, и студент сам должен был решить, идти ему на явку или нет. Он пошел, и встреча прошла без проблем. А потом КГБ довел игру до конца и 16 октября публично арестовал Попова и задержал офицера ЦРУ в автобусе 107. Предчувствия Попова оправдались. Начались аресты всех, вовлеченных в дело Попова. Так закончились для БОБ игры нелегалов.

Дело Попова слушалось на закрытых заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР 6—7 января 1960 года. Согласно отчету КГБ: «Принимая во внимание искреннее признание Поповым своей вины... [и] его желание полностью искупить вред, нанесенный его предательством, и спасти жизни доверившихся ему людей, КГБ вышел с ходатайством не применять к Попову смертную казнь». Тем не менее Попов был признан виновным и приговорен к смертной казни. Его расстреляли в июне 1960 года. Если учесть берлинский кризис в отношениях США и СССР в 1960 году, то рассчитывать на милосердие Москвы не приходилось. Решение, вероятно, было принято лично Хрущевым^[695].

Соединенные Штаты Америки многим обязаны Попову. В течение нескольких лет он был надежной гарантией «своевременного предупреждения» и поставлял самую ценную информацию о Вооруженных силах СССР. Благодаря ему советская военная разведка была для ЦРУ открытой книгой. Он идентифицировал более 650 сотрудников ГРУ и дал множество ниточек к агентам ГРУ. В отчете КГБ отдается ему должное, когда цитируется заключение аналитиков ЦРУ о том, что «доклады одного человека имели непосредственное влияние на военную организацию Соединенных Штатов — ее доктрину и тактику — и позволили Пентагону сэкономить, по крайней мере, 500 миллионов долларов на научно-исследовательских программах»^[696]. И наконец, Попов продемонстрировал большую смелость в подготовке и передаче ЦРУ тайного предупреждения, когда он уже был под контролем КГБ. Истоки этой смелости и непременного желания поднять тревогу мы можем найти в словах, сказанных Поповым в 1955 году перед отъездом из Вены Джорджу Кизеваль-теру: «Вот это мне нравится в вашей организации: вы находите время выпить и расслабиться, и вы уважаете личность. У нас же личность — ничто, зато правительство — всё»^[697].

Часть 4. ИСПЫТАНИЕ СИЛ

15. КГБ И MfS: ПАРТНЕРЫ ИЛИ СОПЕРНИКИ?

После разрушения Берлинской стены (1989) и раскрытия документов Министерства госбезопасности ГДР появилась лавина публикаций о самом министерстве и проводившихся им операциях. Однако никто пока не занимался советскими связями МГБ ГДР. Получив кое-какие документы КГБ и взяв интервью у его сотрудников, работавших непосредственно с MfS, мы решили впервые коснуться этой темы.

В самом начале восточногерманская служба безопасности и ее советские учителя были «сбиты с ног» бериевскими «реформами» и событиями 17 июня. Пока БОБ усиленно копала туннель, радуясь его беспрецедентными результатами и используя .их для поддержки разнообразных операций против советских служб в Карлсхорсте, Евгений Питовра-нов пытался реформировать MfS и ввести его в систему безопасности Варшавского блока. Для этого ему пришлось выдержать борьбу с новым председателем КГБ Серовым в Москве и Вальтером Ульбрихтом, старавшимся использовать службу госбезопасности против личных политических противников.

После падения Берия тогдашний замминистра внутренних дел Николай Шаталин вызвал Питовранова и сказал, что он назначается в Берлин принимать дела. Мотировка была проста: «После переворота следует навести порядок»^[698]. Питовранов, кто, как никто другой, мог справиться с этим, благодаря своему огромному опыту работы в службе внутренней безопасности и в контрразведке, весьма критически относился к германской службе и ее действиям во время беспорядков. В письме от 7 августа 1953 года министру внутренних дел Сергею Круглову он сообщает: «События 17 июня показали, что против ГДР велась активная враждебная работа, которая осталась совершенно неизвестной нашим силам безопасности и силам безопасности ГДР». Питовранов указывал, например, на то, что «силы безопасности ГДР имели всего четырех информаторов в восьмитысячном отделении Социал-демократической партии в Берлине, а в профсоюзах и церковных общинах агентов не было вообще». В связи с этим, как писал Питовранов, то есть «из-за слабости системы безопасности ГДР и оживления враждебных элементов в стране» его аппарат в Карлсхорсте должен взять на себя противостояние силам, «организующим враждебное подрывное движение в ГДР»^[699].

Питовранов разъяснил свою позицию Москве, сообщив, что аппарат в Карлсхорсте может взять на себя эти задачи «лишь временно, пока не будет восстановлено нормальное положение в ГДР». Он предложил использовать пятый отдел аппарата, занимавшийся выявлением враждебных элементов, проникающих в государственный аппарат ГДР и создать «секретно-политический отдел, состоящий из трех секторов» для работы против «ведущих органов буржуазнополитических партий» в ГДР, а также «западногерманских и западноберлинских подрывных центров и их подпольных организаций на территории ГДР»^[700]. Питовранов намеревался предоставить районным советникам в ГДР дополнительный штат сотрудников, дабы они могли противостоять «подполью в зависимости от условий в каждом отдельном районе»^[701]. Еще Питбвранов предложил создать группу инспекторов «для проверки, своевременной помощи и контроля за деятельностью районных советников». В заключение Питовранов отмечает, что верховный, комиссар Семенов и его первый заместитель Юдин одобрили его предложения, и просил министра принять соответствующее решение^[702].

Суммируя вышесказанное, очевидно, что Питовранов, столкнувшись с положением в ГДР в 1953 году, сделал вывод, что, во-первых, восточногерманская служба безопасности не в состоянии справиться с проблемой, во-вторых, что надо увеличить советский аппарат. Его мнение было противоположно другому, превалировавшему до июньских событий 1953 года, благодаря чему, собственно, и создавалась MfS как формально независимая служба, способная взять на себя заботу о государственной безопасности в Восточной Германии. И хотя нет никаких сомнений в том, что июньские события всерьез ударили по Советам, такой подход «мы-все-сделаем-сами» отражал также раскол внутри КГБ в отношении будущих органов безопасности ГДР. Станет MfS по-настоящему независимым партнером или его удел быть вспомогательным придатком КГБ?

Несмотря на то, что Питовранов немедленно принял меры по расширению возможностей своего аппарата для нормализации обстановки после событий 17 июня, он не мог не осознавать необходимость изменения отношений с восточногерманской службой безопасности. Однако главная трудность заключалась в организации аппарата в Карлсхор-сте, каждый отдел которого подчинялся соответствующему Главному управлению или управлению в московской штаб-квартире внешней разведки, таким, как — политическая разведка, контрразведка, научно-техническая разведка, связь, эмиграция, нелегалы. В Карлсхорсте эти отделы не только проводили собственные операции, — восточногерманские службы о них не знали, — но и осуществляли консультативные функции в соответствующих управлениях MfS, следуя указаниям соответствующих московских служб.

И в Москве и в Карлсхорсте отделы обладали большой степенью самостоятельности. Германский отдел Первого Главного управления осуществлял общее руководство и руководство всей повседневной работой аппарата в Карлсхорсте, а также разведывательными операциями против германских объектов. Отдел не ставился в известность о работе других отделов. Некоторые указания в Карлсхорст, например, направлялись из контрразведки, и та не сообщала о них в германский отдел.

В Карлсхорсте именно Питовранов как старший офицер теоретически отвечал за деятельность КГБ в его регионе и мог отменить или изменить приказы из Москвы. Но сделать ему это было нелегко. Секретариат начальника аппарата не был оперативным подразделением, он занимался административными функциями, аналитической поддержкой, проверками по оперативным учетам для всех отделов и вел документацию. Положение осложнялось еще больше, когда оперативное указание из Москвы в один из отделов аппарата в Карлсхорсте было подписано председателем КГБ или его заместителем. В этом случае начальник аппарата мог информировать председателя КГБ о возможных негативных последствиях полученного указания и тем самым перекладывал ответственность на Москву. Знакомая ситуация для начальника любой большой базы ЦРУ.

Хаос в делах серьезно мешал работе с восточными немцами. Когда Питовранов прибыл в Берлин, каждый отдел в Карлсхорсте отвечал за подготовку сотрудников подразделения MfS, соответствующего профилю его работы. Результаты были неровные, и это сказывалось на работе всего MfS. Часто возникали споры между офицерами, отвечавшими за советническую работу, и теми, кто вел дела, находившиеся в ведении МГБ. Те, кто хотел взять на себя руководство операциями МГБ ГДР против американской агентурной сети в Восточной Германии, частенько обвиняли советников в «работе на Гелена, а не на МГБ»^[703]. В таких обстоятельствах Пи-товранов решил создать отдельную группу советников. Возглавлять это новое подразделение он назначил Василия Ильича Булду, высокого, крепкого украинца, который занимался оперативным руководством берлинского аппарата в Москве, а ранее был офицером в управлении контрразведки^[704]. Для укрепления группы аппарата, ответственного за реорганизацию восточногерманской службы, Питовранов пригласил к себе и других ветеранов, например, Хачика Геворковича Оганесяна и Василия Федоровича Самойленко^[705].

Чтобы справляться с критикой аппарата в Карлсхорсте, не вызывая гнев московских бюрократов, Питовранов попросил все отделы управления внешней разведки — например, контрразведку — прислать своего представителя в новый советнический отдел^[706]. Таким образом, в советнический отдел входили сотрудники всех специализаций. У советников были свои кабинеты в MfS, и жалование они получали тоже от MfS. Однако они считали, что подчиняются соответствующему отделу аппарата. Новая структура облегчила достижение единого подхода к взаимодействию аппарата в Карлсхорсте с MfS. Тем не менее аппарат продолжал проводить независимые операции^[707].

Представляя Василия Булду Вальтеру Ульбрихту, Питовранов обещал, что КГБ не будет больше вербовать агентов внутри MfS, на что весьма жаловался секретарь ЦК СЕПГ^[708]. Питовранов также выразил надежду, что сотрудники MfS, повышая свою квалификацию, смогут в будущем обходиться без жесткого контроля со стороны КГБ, и таким образом удастся сократить число советников КГБ и в Восточном Берлине и в районах ГДР. Советники КГБ, например, рассматривали заявления претендентов на работу в MfS и проверяли их прошлое^[709].

В то же время Питовранов предупредил Ульбрихта, что с уменьшением присутствия КГБ ответственность за руководство и контроль за деятельностью восточногерманских спецслужб придется взять на себя Политбюро и Центральному комитету СЕПГ. Ключевым вопросом была необходимость для восточных немцев завербовать побольше агентов на Западе. Когда им не хватало своего опыта, советские советники были готовы использовать наводки на западников, представляющих интерес для КГБ. Это стало началом нового наступления разведки на Запад, после понесенного ущерба в связи с роспуском резидентур КИ в 1951 — 1952 годах и их передачи в аппарат в Карлсхорсте^[710].

СЕРОВ ЗАЩИЩАЕТ НЕМЦЕВ

Новый подход к проблеме не всем понравился в Москве: 5 апреля 1954 года Иван Серов, председатель недавно созданного Комитета государственной безопасности (КГБ) послал Питовранову письмо, в котором утверждал, что «состояние оперативной работы в ГДР зависит в первую очередь от уровня руководства, который немцы получают от советни-ческого отдела, а он, как вам известно, функционирует неудовлетворительно и не предоставляет необходимую помощь органам германского МВД», и добавил к этому следующее: «Мы не можем согласиться... с вашим утверждением, что «подавляющее большинство сотрудников МГБ ГДР пока не в состоянии работать самостоятельно». Если это настроение овладеет советскими советниками и руководством государственной безопасности ГДР, то это помешает их работе»^[711].

Чтобы подтвердить свое мнение о том, что органы государственной безопасности ГДР уже. имеют достаточно опытных сотрудников, Серов подчеркнул значение мер, принятых ими для «уничтожения антидемократических формирований и шпионских гнезд на территории ГДР, а также для внедрения нескольких агентов в шпионские центры в Западном Берлине»^[712]. Однако другие офицеры контрразведки КГБ не одобряли массовые облавы на западных агентов, ведь многие из них попросту числились запасными источниками на случай закрытия границ. Аресты должны были произвести впечатление на общественность, поднимая тем самым моральный дух членов СЕПГ, но они никоим образом не отражали разумную контрразведывательную политику. Один из офицеров заявил, что ему было известно в ГДР 130 агентов организации Гелена, которые выходили на радиосвязь всего лишь один раз в два-три месяца единственно ради подтверждения своего существования. Возражая против их ареста, поскольку на их место будут посланы новые, неизвестные нам агенты, он предлагал: «Почему бы не оставить их на месте... учитывая, что мы знаем, кто они и где находятся?»^[713]

Серов также критиковал советников за то, что они не знают ценных агентов, находящихся на связи у немецких друзей, что они не дают немецким офицерам-оперативни-кам конкретных соображений по их делам, что они незнакомы с обстановкой в работе немецких подразделений. С точки зрения Серова, офицеры аппарата в Карлсхорсте редко посещают советников в регионах, чтобы практически помочь им в работе с немецкими коллегами. Серов завершал письмо выражением своей главной заботы, слабой работы органов государственной безопасности ГДР против враждебных разведывательных центров в Западном Берлине. Он настаивал на том, что «почти ничего не было сделано, чтобы завербовать людей, непосредственно работающих на разведывательные службы противника, и не было завербовано ни одного агента из числа сотрудников этих служб»^[714].

Для решения этой проблемы Серов предложил советским офицерам вербовать в западных специальных службах агентов, чья информация будет не только ценна для КГБ, но также может быть использована для проверки информации, полученной органами государственной безопасности ГДР. Высшее руководство КГБ пыталось разрешить противоречия, типичные для взаимоотношений КГБ и восточноевропейских служб, находившихся под его контролем. Москва желала, чтобы ее офицеры брали себе лучшие наводки немцев, и в то же время вдохновляла MfS на расширение своего фронта работы^[715].

Питовранов, следуя указаниям Серова, приказал разработать «активные наступательные операции против разведок противника и других подрывных органов и служб в Западном Берлине». КГБ хотел передать эту задачу «специальному отделу по Западному Берлину, созданному по рекомендации КГБ в Берлинском окружномуправлении Министерства госбезопасности ГДР». Этот отдел должен был завербовать «широкую сеть агентов, способных систематически информировать [КГБ] о положении в Западном Берлине, своевременно докладывать о планируемых враждебных акциях, обеспечивая своевременное принятие мер по дезорганизации этих акций подрывных центров и организаций противника в Западном Берлине». Этот же специальный отдел должен был создать «агентурные сети из числа жителей Западного Берлина, работавших в ГДР, и из жителей ГДР, работавших в Западном Берлине»^[716].

После определения, какие подразделения восточногерманских служб должны быть привлечены к этой программе, КГБ назвал враждебные разведки, интересовавшие его в первую очередь. Были перечислены семь американских организаций, включая радио РИАС^[717]. В американском списке было много ошибок, хотя французские объекты тоже были представлены, английские даже не упоминались. Забавное упущение, возможно, связанное с заботой о безопасности Джорджа Блейка. План включал много организаций, имевших отношение к организации Гелена, хотя КГБ уже добился глубокого проникновения в эту организацию (что подтверждает дело Гейнца Фельфе)^[718].

Со временем службы безопасности и разведки ГДР увеличили свои штаты и стали работать эффективнее. Пока это происходило, название аппарата КГБ в Карлсхорсте в 50-х годах претерпело несколько изменений. 10 мая 1954 года берлинский аппарат КГБ стал называться Инспекцией по вопросам безопасности, и такие же инспекции были созданы во всех районах. В 1955 году он был переименован в Аппарат старшего советника КГБ СССР при МГБ ГДР. Немного погодя — в аппарат представителя КГБ в Германии. Это название сохранялось до 1992 года. Советнический отдел, с чьей помощью КГБ контролировал и направлял операции MfS, уступил место функциям координации и связи и получил сокращенное название «KiS» от русского «Координация и связь» и стало отделом координации и связи. Подобные изменения произошли в районных отделах КГБ^[719].

Районные отделы, созданные в каждом районном центре, были важной составной частью присутствия КГБ в ГДР. Обычно они располагались в зданиях, находящихся в распоряжении советской военной комендатуры, и их силы зависели от величины и важности района, однако их штат редко превышал двадцать человек. Перед ними стояли три задачи: служить связующим звеном между КГБ и районным управлением MfS, разрабатывать и проводить операции против объектов, определенных КГБ, независимо от MfS, оказывать помощь в независимых операциях аппарату в Карлсхорсте. Кроме того, от каждого районного отдела требовались регулярные доклады о политической обстановке в регионе. Доклады должны были быть четкими и конкретными, критический комментарий требовал проверки и анализа. Чтобы выполнить эту задачу, сотрудники районных отделов сохраняли агентов в местных правительственных учреждениях, полицейских участках, коммерческих фирмах, учебных заведениях. Обмен визитами между Карлсхорстом и районными отделами происходили довольно часто. Аппарат осуществлял жесткий контроль. Начальники районных отделов каждую неделю присутствовали на совещаниях в Карлсхорсте^[720]. Однако переход от роли советника к роли связного не всегда был легким. КГБ хотя и старался назначать и удерживать тех районных офицеров, кто умел ладить с немецкими коллегами, все же трения в отношениях возникали часто. Бывали случаи, когда офицеры КГБ проявляли нетерпимость, сталкиваясь с растущим нежеланием немецких официальных лиц, особенно из MfS, выполнять указания, «не задавая вопросы». Такой сдвиг в отношениях был очевиден на всех уровнях советско-германского взаимодействия^[721].

ФАКТОР УЛЬБРИХТА

В эти годы во всех коммунистических странах службы безопасности и разведки подчинялись руководителям партии. Хрущев, например, осуществлял твердый контроль за КГБ, а Ульбрихт удерживал власть над MfS Восточной Германии. Эта политическая динамика определяла отношения между аппаратом КГБ в Карлсхорсте и MfS. Трудности в переговорах с СЕПГ, усугубленные разногласиями внутри КГБ, стали особенно очевидны в период перед возведением берлинской стены в 1961 году и сказывались на работе аппарата в Карлсхорсте в это критическое время.

Ульбрихта одолевало стремление сокрушить оппозицию в руководстве СЕПГ, хотя никто из них никогда не выступал открыто против его руководящей роли. Вслед за восстанием 17 июня и арестом Берия Ульбрихт устранил сильного соперника, каким был министр госбезопасности Вильгельм Цайссер. Однако он был разочарован, поскольку ему не удалось посадить своего человека Эриха Мильке на его место, и пришлось довольствоваться назначением Эрнста Воль-вебера. И хотя Мильке как глава контрразведки MfS нес определенную ответственность за события 17 июня, не это было главным препятствием на пути к посту министра. Характер его отношений с некоторыми советскими лидерами был, вероятно, основной причиной того, что ему не удалось тогда занять этот пост. В конце 1954 года Ульбрихт начал свой крестовый поход против Вольвебера и за его изгнание. Он был полон решимости заменить министра государственной безопасности и укрепить свой личный авторитет в этом важном компоненте государственной власти. Чтобы добиться этого, ему требовалась помощь КГБ, и он не стал даром терять время.

Начальник аппарата КГБ в Карлсхорсте Питовранов вспоминает, как советский посол Георгий Пушкин пригласил его на обед в посольство в Восточном Берлине. Ульбрихт, тоже присутствовавший в качестве гостя выразил мнение, что Вольвебер слабый министр госбезопасности. «Мы должны подумать, как укрепить этот важный сектор», — сказал Ульбрихт. Питовранов согласился с тем, что Вольвебер «не соответствует своему назначению», однако настаивал на том, что «советская сторона не участвовала в его выборе»^[722].

Заверения Питбвранова насчет невмешательства советской стороны в назначение Вольвебера в 1953 году не убедили Ульбрихта, возможно, потому что он знал о тесных и многолетних связях Вольвебера с Советским Союзом. Ульбрихт стоял на своем. Он спросил Питовранова, что за разведку и контрразведку создали Советы, если они не могут быть информированы о деятельности «оппозиции» в СЕПГ. Ульбрихт рассказал о происшедшей несколько дней назад встрече в ресторане «Волга», что в Восточном Берлине, своих соперников по партии — Вольвебера, Отто Гротеволя и Карла Ширдевана, о которой он не был информирован. Еще он пожаловался на то, что ему остались неизвестным содержание «выпадов» против него Ширдевана, когда тот летел из Пекина вместе с главным идеологом Советского Политбюро Михаилом Сусловым.

Тогда Питовранов сказал Ульбрихту, что советским чекистам запрещено расследовать информацию о лидерах своей компартии и своего правительства, и, вероятно, офицеры MfS связаны таким же правилом. А затем, стараясь сгладить остроту критики против Ульбрихта, высказался так: «Послушайте, Ширдеван еще ребенок. Он нуждается в хорошей порке, только и всего»^[723].

Ульбрихт на этом не успокоился и спросил Питовранова, что он думает о кандидатуре Мильке в качестве преемника Вольвебера. На это Питовранов заметил, что Ульбрихт уже задавал этот вопрос и получил на него ответ — это дело Центрального комитета СЕПГ. Но Ульбрихт продолжал настаивать, чтобы Пивоваров высказал свое мнение, и тогда Питовранов сказал: «Мильке — твердый и энергичный работник, который неплохо зарекомендовал себя в прошлом.

Но есть некоторые моменты в его отдаленном прошлом, которые довольно трудно понять. Его брат умер в Западном Берлине, но Мильке ни словом не обмолвился об этом в ЦК СЕПГ. И мы не знаем, почему он молчал». Понимая, что Ульбрихту нужно одобрение КГБ на назначение Мильке, Питовранов высказал свое недоверие к последнему: «Он хитрит и ловчит со всеми, включая нас, даже когда играет роль доброго друга. Лучше вам выбрать кого-нибудь достойного из ваших районных первых секретарей на пост министра, а заместителем поставить профессионала — того же Мильке или Маркуса Вольфа». Чувствовалось, 4fo Питовранов в восторге от Вольфа. Он называл его отличным, дисциплинированным сотрудником с хорошей головой. Однако все знали, что Мильке и Вольф недолюбливали друг друга, поэтому предложение Питовранова серьезно не рассматривалось^[724].

Дело о назначении Мильке не закончилось этим обедом. Прежде чем Питовранов покинул Карлсхорст и улетел в Москву, где он должен был приступить к новой работе, председатель КГБ Серов позвонил ему и сказал, что он и ветеран КГБ Александр Коротков, давний друг Ульбрихта, собираются в Восточный Берлин по другому делу и проводят Питовранова. Вскоре Питовранов узнал, что «другим делом» была встреча с Ульбрихтом и договоренность о назначении Мильке министром государственной безопасности ГДР. Насколько известно от Питовранова, Серов и Коротков вскоре тоже прилетели в Москву, нагруженные подарками от благодарного Мильке^[725].

Тем временем лидер СЕПГ снова озадачил Москву. 7 февраля 1955 года Серов проинформировал Центральный комитет о возникших проблемах с Ульбрихтом, о чем доложил аппарат КГБ в Карлсхорсте. Очевидно, Ульбрихт приказал органам госбезопасности ГДР усилить репрессивные меры против «лиц, заподозренных в подрывной деятельности и саботаже». Что касается министерства сельского хозяйства, то Ульбрихт настаивал на том, что «по крайней мере 10—12 процентов работающих там — враги», и приказал «обыскивать и арестовывать подозреваемых, даже если нет доказательств их криминальной деятельности». Ульбрихт собирался применить такие же меры в отношении других министерств, особенно министерства строительной промышленности и статс-секретариата по углю. Когда государственный секретарь Вольвебер подчеркнул необходимость соблюдения закона, Ульбрихт возразил: «Было бы целесообразно объяснить прокурорам, чтобы в качестве временной меры давать санкции на арест и задержание не на двадцать четыре часа, как положено по закону, а на две недели». Серов пояснил: «Наши немецкие друзья были предупреждены инспекцией, что такие меры, как обыски и аресты или задержание подозреваемых на две недели, требуемые товарищем Ульбрихтом, должны применяться осмотрительно, иначе пострадают невинные и в руководстве министерств воцарится атмосфера неуверенности, а это только создает дополнительные поводы для побегов на Запад»^[726]. В письме Серова в Центральный комитет, возможно, отчасти отразилось его стремление продемонстрировать свою поддержку «социалистической законности» и реформам органов безопасности, до сих пор сохранявшим сталинский стиль, которые стали проводится после изгнания Берия. Вероятно, это письмо основывалось и на негативном, в целом, отношении к Ульбрихту в определенных кругах в Москве^[727].

Несмотря на то, что Ульбрихт предпочитал Мильке, Во-львебер продолжал оставаться на своем посту, и в ноябре 1955 года Секретариат государственной безопасности был вновь превращен в самостоятельное министерство, с Воль-вебером в качестве министра. Пока он пребывал в этой должности, восточногерманская служба (с помощью Советов) добилась заметных контрразведывательных успехов. В добавление к тому, о чем упоминал Серов в письме от 5 апреля 1954 года, материалы архивов КГБ свидетельствуют об операции «Стрела» (июль-август 1954 года), завершившейся арестом 305 человек, в том числе 203 членов организации Гелена и других западногерманских разведслужб. Были захвачены семь радиопередатчиков. В апреле 1955 года была проведена массированная операция «Весна» против американских, английских и западногерманских разведывательных органов, а также других подрывных организаций. В результате 640 агентов были арестованы; четыре американских, пять британских, три западногерманских агентурных сетей было ликвидировано. Были конфискованы тринадцать портативных радиопередатчиков, средства тайнописи, оружие и другое оборудование^[728]. Наряду с этими успехами контрразведки, начала заметно проявлять себя группа Маркуса Вольфа. Она стала Главным Управлением разведки (Hauptverwaltung-Aufklaerung, HVA). Похоже было, что «Шта-зи», наравне с другими службами национальной безопасности ГДР, превратилась в зрелый государственный орган.

MfS ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ВАРШАВСКОМУ БЛОКУ

18 января 1956 года ГДР объявила о создании Министерства национальной обороны, а формирования военизированной народной полиции (Kasemierte Volkspolizei) стали Национальной народной армией (National Volksarmee, NVA). В январе Национальная народная армия (ННА) стала частью войск стран-участниц Варшавского блока под командованием советского маршала Конева. В свою очередь, отношения органов госбезопасности и разведки Восточной Германии, MfS, с подобными службами в странах Варшавского блока тоже приобрели легальную основу, и их представителей официально пригласили на совещание служб безопасности в Москве под председательством Серова (7—11 марта 1956 года). MfS была предоставлена возможность высказаться о том, как восточноевропейские службы могли бы действовать на территории ГДР. У Серова к тому же был еще один повод участвовать в совещании: его все более беспокоили свидетельства о росте националистических настроений в Венгрии и Польше^[729].

Повестка дня совещания была следующей:

1. Необходимость объединения усилий разведок стран-участниц настоящего совещания против «главного агрессора — правительств США и Англии».

2. Определение главного направления разведывательной работы каждой страны-участницы.

3. Проведение согласованных мероприятий против главных «стран-агрессоров».

4. Обмен информацией и докладами о враждебной деятельности разведок противника против стран «демократического лагеря» (то есть СССР и его союзников).

5. Координация и взаимопомощь в области применения технической разведки и применения оперативно-технических средств^[730].

Все пункты повестки, кроме второго, обсуждались на пленарных заседаниях. Главное направление работы разведки отдельных стран было выработано на двусторонних встречах представителей КГБ и специальной службы соответствующей страны. По первому пункту повестки выступил председатель КГБ Серов. Среди прочего он уделил особое внимание огромным суммам денег, которые американская и английская разведки тратили на «тотальный шпионаж». Серов назвал «разведывательную информацию об атомной технологии, авиационной промышленности, флоте, доках, морских путях, нефтяной промышленности и различных соединениях вооруженных сил главными направлениями концентрации усилий спецслужб, работающих против СССР». В этой связи он подчеркнул, как «важно бороться против халатного обращения с секретной документацией» и что «необходимо улучшение контрразведывательной работы в вооруженных силах». Он подчеркнул «значение контрразведывательной работы в военизированной полиции, которая еще год назад пребывала в плачевном состоянии»^[731].

Серов также «предупредил об использовании противником националистических групп для раскола политико-морального единства народных демократий». Он сказал, что «основным источником вербовки вражеских агентов являются реакционные эмигрантские организации. Опираясь на эти организации, осуществляются провокации и антидемократические вылазки против стран демократического лагеря. По этой причине важен обмен информацией и координация действий».

С целью нейтрализовать усилия американской и английской разведок, советская делегация настойчиво призывала «приобретать источники в руководящих кругах и политических партиях капиталистических стран, которые могут добывать документальную информацию по широкому спектру основных разведывательных вопросов. Очень важно получать информацию о состоянии мобилизационных планов, потому что в современных условиях, когда войны не объявляются, каждый час имеет решающее значение». Не менее важно, как считала советская делегация, «выявлять и использовать противоречия между империалистическими государствами в политической, экономической и военной областях». Советская делегация выразила интерес к таким вопросам, как активные мероприятия, контрразведка, получение научно-технической информации и создание нелегальных резидентур^[732].

Руководитель одной из делегаций посетовал на то, что отсутствие прямых связей с MfS ГДР тормозит работу против враждебных центров в Западном Берлине и Западной Германии. Делегация ГДР рассказала об особых проблемах Западного Берлина и ФРГ и сделала несколько предложений для улучшения взаимодействия, включая «обмен политическими и оперативными материалами (общего характера), нанесение концентрированных ударов по враждебным центрам в Западной Германии и координацию деятельности на границах ГДР с Польшей и Чехословакией». В заключительном выступлении Серов согласился с тем, что специальные службы народных демократий должны установить контакты с MfS ГДР, а в Берлине следует создать особую группу для обеспечения таких контактов^[733].

Двусторонние переговоры делегаций КГБ и ГДР проводил генерал-майор Панюшкин, руководивший внешней разведкой, тогда Первым Главным управлением КГБ. С точки зрения советской делегации, MfS должно было сконцентрировать свои усилия в основном на Западной Германии и Западном Берлине, но то же самое касалось СССР, Польши, Чехословакии и Венгрии. Уровень и направление работы каждой разведки должны быть определены отдельно для каждой страны. ГДР должна была создавать нелегальные резидентуры в наиболее уязвимых объектах, а контрразведки стран народной демократии — сконцентрироваться на внедрении в эмигрантские организации в Западной Германии^[734].

Во время дискуссии делегация ГДР заявила о необходимости проводить операции во Франции для освещения обстановки в Сааре. Это особенно заинтересовало БОБ, которая оказалась в состоянии в течение нескольких лет следить за работой Главного Управления разведки ГДР в Сааре с помощью нелегала, ставшего агентом-двойником в самом начале операции^[735]. Двусторонние переговоры завершились требованием ГДР четко определить, как будет строиться сотрудничество с органами государственной безопасности стран народной демократии. Тогда было согласовано, что оперативные группы других стран не будут действовать на территории ГДР без согласия MfS ГДР^[736]. Такая демонстрация блоковой солидарности была скорее видимой, чем реальной. Несмотря на то, что в докладах КГБ даже намека нельзя найти на какое-то несогласие, последовавшие вскоре события явились суровой проверкой этой солидарности и верности некоторых восточноевропейских партий Советскому Союзу.

«ТАЙНАЯ РЕЧЬ» ХРУЩЕВА ДАЕТ ПОВОД К ПОЛЕМИКЕ

Неприятности начались во время XX съезда КПСС в феврале 1956 года. В речи из двадцати тысяч слов Хрущев дал негативную оценку личности и правлению Сталина в таких выражениях, которые слушатели и представить себе никогда не могли. Эхо прокатилось по всему социалистическому лагерю. Вскоре партийная организация КГБ получила письмо из Центрального комитета с речью и реакцией на нее в разных странах. Если до тех пор сотрудники КГБ предпочитали воздерживаться от высказывания своего мнения по щекотливым внутриполитическим вопросам в присутствии других офицеров, чтобы избежать доноса, то после «тайной речи» почти все стали открыто интересоваться происходящим в стране. В это же время «руководство восточногерманских органов государственной безопасности ощущало еще большее смятение, чем офицеры КГБ». Необходимо отметить, что аппарат в Карлсхорсте получил от руководства ГДР негативную оценку антисталинской линии в речи: особенное возмущение вызывал у них тот факт, что Хрущев не счел необходимым поставить руководство ГДР в известность заранее, и Питовранов принял решение не отправлять доклада об этом в Москву^[737].

Служивший в Берлине подполковник Петр Попов, источник БОБ из управления разведки в группе Советских войск в Германии, доносил об официальных разъяснениях и молчаливой реакции коллег. «Берлинский туннель», в марте 1956 года работавший полным ходом, тоже приносил интересную информацию: Генерал Гречко будучи делегатом съезда разговаривал на эту тему из Москвы с членами своей семьи по линиям, которые прослушивались БОБ.

Через несколько месяцев после XX съезда Хрущев отказался от плана осуществить военное давление на Польшу и принял новое руководство этой страны. Другое дело — Венгрия. 1 ноября Имре Надь — он стал Председателем Совета министров после открытого восстания, начавшегося в Будапеште в октябре, — все еще вел переговоры с советским послом в Венгрии Юрием Андроповым о полном выводе советских войск. Не добившись этого, Имре Надь объявил, что его страна выходит из Варшавского пакта и становится нейтральной. Утром в воскресенье, 4 ноября, советские танки вошли в Венгрию, подавив ее надежды на независимость.

Возможно, самая бурная реакция на подавление венгерского восстания наблюдалась 5 ноября в Западном Берлине. Западные берлинцы всегда с беспокойством относились к действиям Советов, боясь за собственную свободу, но на сей раз были потрясены, узнав, что Советы, согласившись вывести свои войска из Венгрии, снова ввели их в страну. Около ста тысяч возмущенных жителей прошли маршем протеста по проспекту 17 июня (бывшему Шарлоттенбур-гер-шоссе), и какое-то время казалось, что они проследуют дальше, к Бранденбургским воротам, и войдут в Восточный Берлин. В этот критический момент Вилли Брандту, недавно избранному бургомистру Западного Берлина, удалось отговорить толпы людей от дальнейшего следования. Его руководящая роль в этом событии принесла ему международную известность и признание.

Возмущение политически чувствительных западных берлинцев не нашло отклика в выступлениях их восточных собратьев. Жители Восточного Берлина, и всей ГДР, помнили урок 17 июня 1953 года и сохраняли спокойствие. КГБ в Карлсхорсте имел все основания быть довольным работой своего протеже — MfS — в этот период. Однако две службы безопасности во все время «холодной войны» ни на день не прекращали проверять границы своих взаимоотношений.

КОРОТКОВ ЗАМЕНЯЕТ ПИТОВРАНОВА В КАРЛСХОРСТЕ

Никто не удивился, когда Александр Коротков заменил Пи-товранова на посту начальника аппарата в Карлсхорсте. Они были слишком разными. Питовранов большую часть времени служил во внутренней контрразведке, тогда как Коротков служил в Германии до войны и сразу после нее. Как первому резиденту внешней разведки в Берлине после войны Короткову пришлось работать в тесном контакте с Вальтером Ульбрихтом. Не только послужные списки отличали Питовранова и Короткова,, но и совершенно разные характеры. Питовранов отличался осторожностью, точностью, хладнокровием, тщательно взвешивал каждое сказанное им слово. Коротков, напротив, был вспыльчив, часто выходил из себя и выливал свое раздражение на любого, кто оказывался под рукой. Однако это не мешало ему объективно оценивать других офицеров, завоевывать уважение и доверие своих подчиненных, чего нельзя было сказать о его отношениях с руководством КГБ и КПСС^[738].

Противостоящие позиции Питовранова и Короткова по кандидатуре Мильке проливают свет на существование в КГБ разных взглядов на будущее отношений КГБ и MfS. Будет ли КГБ и дальше эксплуатировать восточногерманскую службу или MfS будет бороться за независимость? Насколько серьезен конфликт КГБ и MfS? Многие из ведущих офицеров берлинского аппарата КГБ понимали, что Советам будет очень трудно приобрести в Западной Германии надежных источников, сравнимых с источниками MfS. Поэтому КГБ поощрял развитие внешней разведки MfS, пока мог пользоваться ее успехами и информацией^[739]. Используя канал беженцев, чтобы переправлять восточных берлинцев в Западный Берлин, Главное управление разведки (HVA) смогло глубоко проникнуть в боннское правительство. Агенты HVA, многие из которых поставляли огромное количество секретных документов, проникли в самые важные учреждения ФРГ, такие, как контрразведка (BFV), Министерства иностранных дел и обороны, а также Христианско-демократический союз (ХДС) и Социал-демократическая партия (СДП), основные политические партии. И хотя многие сотрудники КГБ в Карлсхорсте и в Москве приписывали этот успех исключительно Маркусу Вольфу, другие офицеры MfS, например, Хорст Енике, заместитель Вольфа, также были причастны к успехам своей службы^[740].

Аппарат КГБ умел ценить важную информацию, поставляемую новыми источниками Главного управления разведки (HVA), даже если не знал их личные данные. С другой стороны, когда информация считалась особенно важной, КГБ во многих случаях мог убедиться, получил ли он всю информацию от источника, обратившись к доверенному лицу внутри MfS^[741]. Убедительный пример этому — Гюнтер Гийом, помощник Вилли Брандта. Гийом был агентом HVA/MfS, чьи донесения были настолько важными, что КГБ использовал свои источники в HVA, дабы убедиться в достоверности и компетентности информации. Его доклады доставлялись от Андропова лично Громыко специальным офицером, ибо содержали интересные для него подробности. Это была информация самого высшего качества о положении в Германии и об обмене мнениями с Западом. После ознакомления Громыко возвращал их опять специальным курьером в КГБ. После шума, вызванного арестом Гийома и вынужденной отставки Брандта, лично Брежнев в своем письме заверил Брандта в том, что «советская сторона не знала... об этой бомбе замедленного действия». В то время многие интересовались, не критиковал ли КГБ за этот прокол HVA, ибо именно это управление оказало негативное влияние на отношения СССР и Западной Германии. На самом деле реакция профессионалов в КГБ ограничивалась сожалением по поводу потери такого источника^[742].

Прибыв в Карлсхорст в конце 1957 года, Коротков стал свидетелем того, как Ульбрихт ликвидировал оппозицию в СЕПГ, и увидел в этом еще один фактор самоутверждения ГДР. На тридцать пятом пленуме ЦК СЕПГ в феврале 1958 года оппозиционеры Карл Ширдеван и Эрнст Вольвебер были смещены со своих партийных и государственных постов^[743]. Ульбрихт, как мы уже знаем, питал особую нелюбовь к Вольвеберу. В том же 1958 году БОБ доносила, что Ульбрихт стал угрожать тому судебным преследованием, пытался выселить его из его дома в Карлсхорсте и отказал ему в лечении в советском госпитале^[744].

На том же пленуме обсуждался вопрос о «вмешательстве советских советников во внутренние дела ГДР, грубо нарушающем суверенитет ГДР». Советский посол Пушкин был обвинен в том, что разрешил это вмешательство. То, что подобное могло происходить на пленуме ЦК, говорило о растущей независимости ГДР от СССР в вопросе внутренней безопасности. Попов отмечал, что после пленума его группе было сообщено, что СЕПГ запретила разведке и контрразведке ГДР использовать восточногерманские спортивные организации в оперативных целях. То же самое предупреждение, также основанное на материалах пленума, было сделано в отношении Лейпцигской ярмарки^[745].

НАТЯНУТЫЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ КГБ И MfS: ПРОВОЦИРУЮТ БЮРОКРАТИЧЕСКОЕ ПЕРЕТЯГИВАНИЕ КАНАТА

Ульбрихт избавился от оппонентов в партии, зато его друг Коротков столкнулся с угрозой своему положению в Карлсхорсте. Поводом для этого послужил уже знакомый вопрос: до какой степени КГБ может полагаться на восточногерманские специальные службы? Особенно сильно это проявилось в противостоянии Короткова и Александра Шелепина, руководителя Комсомола, которого Хрущев в декабре 1958 года назначил вместо Серова председателем КГБ^[746]. История смерти Короткова и яростной борьбы между его аппаратом в Карлсхорсте и Шелепиным якобы из-за отношений с MfS так и не была рассказана. Речь идет о 1959—1961 годах, когда положение в Берлине достигло кризиса, результатом чего стало возведение Берлинской стены. Как В 1953 году во время бериевского междуцарствия склоки в руководстве ослабили аппарат КГБ в Карлсхорсте в самый критический момент.

В конце 1958 года председатель КГБ Серов был назначен руководителем Главного разведывательного управления, военной разведки, то есть понижен. Причиной этого, как позднее заявило руководство КГБ, была необходимость усиления ГРУ после разоблачения агента ЦРУ Попова, который служил в Стратегической оперативной группе ГРУ в Карлсхорсте. Но не это являлось настоящей причиной. Назначение Шелепина, инициированное Политбюро, не преследовало также цель убрать образ сталиниста, прилипший к Серову, или направить КГБ на более решительную «стратегическую, политическую, экономическую и идеологическую борьбу с силами капитала», хотя, конечно же, не без этого. В глазах многих главной причиной смещения Серова была уверенность Хрущева в том, что Серов знает слишком много секретов.

Многие сотрудники КГБ были недовольны стремлением Шелепина убрать из КГБ людей, заподозренных в связях с Серовым, и они не могли согласиться с его явным стремлением использовать службу в качестве трамплина для удовлетворения собственных честолюбивых планов. Они опасались, что его план вовлечения КГБ непосредственно в «политическую борьбу» будет означать возвращение к сталинскому прошлому, когда служба была втянута в борьбу сил в руководстве за власть в стране. Шелепина не любили еще и за то, что он сократил количество домов отдыха и санаториев, принадлежавших КГБ, уменьшил заработную плату и другие льготы сотрудникам. Хотя многие признавали, что Шелепин улучшил организацию внутренней контрразведки, почти все сокрушались о том, что интересы службы подчинены интересам партийного руководства, когда обнаружилось, как много ключевых постов было отдано партийным и комсомольским работникам, лично подобранным Шелепиным^[747].

У Шелепина был неоспоримый талант интригана. Первым делом он предпринял все возможное, чтобы избавить КГБ от влияния Короткова, чрезмерная прямолинейность которого оказалась Шелепину не по вкусу. Однако будучи шефом в Карлсхорсте он занимал ключевой пост в КГБ. Шелепину помог Александр Михайлович Сахаровский, заместитель председателя КГБ и начальник Первого Главного управления, тоже не испытывавший большой любви к Короткову — оба они сдерживали свою неприязнь на публике, но на самом деле недолюбливали друг друга. Едва Шелепин занял свой пост, как поползли слухи о привилегиях, которыми Коротков наслаждается в Карлсхорсте благодаря своим отношениям с Серовым.

Шелепин потребовал от Короткова докладной записки о положении дел в аппарате в Карлсхорсте. Бюрократическое перетягивание каната, ставшее результатом усилий Сахаров-ского получить злополучный доклад, приоткрыло кое-что не только в отношении Короткова, но и во взаимодействии аппарата в Карлсхорсте с восточногерманским MfS^[748].

Давя на Короткова, Шелепин не забыл дать указание контрразведке КГБ — наблюдать за деятельностью германского отдела в Москве, за работой аппарата в Карлсхорсте и за самим Коротковым, включая'все его контакты с друзьями и коллегами^[749]. Однако несмотря на все предпринятые меры, доклад так и не был представлен. Поскольку срок приближался, Сахаровский вызвал Леонида Сиомончука — в то время начальника германского отдела — и приказал ему написать доклад. Тот отказался, напомнив Сахаровскому, что аппарат в Карлсхорсте состоит из отделов, подчиненных соответствующим управлениям и структурам в Москве.

Ответ Сиомончука дает возможность взглянуть на бюрократическую реальность отношений между Карлсхорстом и Москвой: «Как я могу писать доклад о деятельности всего аппарата, который подчинен непосредственно председателю, когда я знаю только то, что происходит в германском направлении? Мне ничего неизвестно об операциях в отношении главного противника — Соединенных Штатов, о контрразведке, о советской колонии, о нелегалах и т. д. Почему бы вашему заместителю не созвать всех начальников управлений и отделов и не сказать им, что надо написать?» Последнее было сделано, но остальные начальники протестовали аналогичным образом: они· не могут писать подобный доклад, сидя в Москве. Один только Коротков знает все детали операций в его регионе. Алексей Крохин, шеф управления нелегалов, заявил, что Коротков получил указания по нелегальной линии из центра, «но почему он должен что-то нам объяснять?»^[750] Это была нормальная реакция, так как Коротков имел большой опыт работы с нелегалами. Иван Фадейкин, возглавлявший Тринадцатый отдел, но до того долго работавший в Карлсхорсте, предложил вызвать Короткова по спецсвязи и спросить у него обо всем, что нужно^[751]. Сиомончук позвонил, описал ситуацию, и Коротков ответил, что пришлет в Москву доклад в понедельник^[752].

В понедельник тоже ничего не изменилось, правда, Коротков заявил, что сам приедет в Москву и доложит обо всем лично. Требовался доклад, который бы устроил Шелепина, и Сиомончук составил проект, дополненный Саха-ровским. По существу в нем утверждалось, что за последний год улучшилась работа с немецкими «друзьями» и повысился уровень получаемой информации. Проект был передан Шелепину лично Коротковым на встрече, где присутствовали также высшие офицеры Первого Главного управления. Шелепин резко критиковал Короткова, указывая на то, что тот должен не только работать с немцами, но и заниматься делами своего аппарата. «Если так, то я собираю чемодан и уезжаю», — ответил Коротков. Шелепин отреагировал назначением новой комиссии для проверки положения дел в Карлсхорсте^[753].

Когда комиссия представила наконец дополненный доклад, Шелепин, обсуждая его с Коротковым, высказал свои прежние претензии, что, собственно, и привело к созданию комиссии: «Обратите больше внимания на руководство аппаратом, на работу со своими сотрудниками и координируйте эту работу с военной контрразведкой. В конце концов, у нас там армия, и мы должны заботиться о ее безопасности. Вы должны использовать свою территорию для нашей разведывательной работы, а не полагаться на немецких «друзей». Мы должны иметь собственные источники»^[754].

Понимая, что инициатива исходит от Сахаровского, Коротков ответил, что в таком случае ему требуется опытный заместитель. Он попросил, чтобы к нему назначили Сиомон-чука, начальника германского отдела, однако тот отказался от назначения в Карлсхорст, мотивируя свое решение тем, что уже достаточно работал за рубежом. Кроме того, он не согласился с мнением комиссии, поскольку на самом деле все нужно делать через немцев. Он подчеркнул, что в КГБ осталось не так уж много сотрудников, в совершенстве владеющих немецким языком и знающих территорию для решения оперативных задач в одностороннем плане: «Глупо думать, что можно вербовать граждан дружественной, союзной страны без согласия местной службы безопасности». Если КГБ попытается идти этим путем, то, как предсказывал Сиомончук, возникнут конфликты между партиями и правительствами. Проигнорировав возражения Сиомончу-ка, Шелепин приказал: «Передайте Короткову, что с немцами будете работать вы. Ему этим заниматься незачем»^[755].

Коротков вернулся в Берлин, но 27 июня 1961 года вновь был вызван Шелепиным в Москву для консультаций в ЦК КПСС. После переговоров Коротков отправился в германский отдел Первого Главного управления КГБ, рассказал о своем визите в Центральный комитет и позвонил Серову. В тот же день два старых друга пошли в спортивный комплекс КГБ на малом стадионе «Динамо», что на Петровке, где они играли в теннис. Там у Короткова случился сердечный приступ, и он умер. Можно сказать, что он стал жертвой этой не прекращавшейся борьбы с председателем КГБ Шелепиным, а в результате на фоне углублявшегося берлинского кризиса был ослаблен аппарат КГБ в Карлсхорсте. Мильке с несколькими своими заместителями, включая Бруно Беатера и Маркуса Вольфа, прилетел в Москву на похороны. Вольф, владевший русским языком, произнес прощальную речь от имени сотрудников MAS^[756].

16. УЛЬТИМАТУМ ХРУЩЕВА

«Ну, вы готовы покинуть Берлин?»

Подполковник Петр Попов явно хотел пошутить, однако ни Джорджу Кизевальтеру, ни Дэвиду Мерфи было не до шуток. Дело в том, что 17 ноября 1958 года Попов вызвал их на срочную встречу, чтобы сообщить о предстоящей поездке в Москву, которая, как все надеялись, не займет много времени, но все понимали, что это, возможно, означает конец всей операции. Были и другие заботы. Всего за неделю до этого Никита Хрущев сказал, что из-за невыполнения решений, принятых Потсдамской конференцией, западные союзники потеряли право оставаться в Берлине. Как заявил Хрущев, СССР намерен передать все свои полномочия в Германии руководству ГДР, и пусть западные союзники сами договариваются с Восточной Германией.

После своей не слишком удавшейся шутки, Попов пояснил, что считает угрозу пересмотра Потсдамских договоренностей реальной, потому что такое решение уже довольно долго обсуждается. Однако Москва, хотя и была готова исполнить угрозу, нетерпеливо ждала американской реакции на речь Хрущева. Даже подразделение Попова в ГРУ получило жесткие инструкции присылать «ежедневные сводки о реакции западных берлинцев и личного состава оккупационных войск»^[757].

Кизевальтер стремился использовать короткое время на встрече 17 ноября для доработки нового плана срочной связи с Поповым, однако тот жаждал рассказать об изменившейся атмосфере в советской колонии в Карлсхорсте после речи Хрущева. Все были словно убеждены в наступлении поворотного момента в отношениях с Западом по германскому вопросу, и Попов суммировал свои впечатления следующим образом: «Ясно главное. Мы собираемся передать власть в Восточном Берлине восточным немцам, и это будет политическим шагом, чтобы заставить западные державы пойти на переговоры с восточными немцами. Второе, ГДР постарается ослабить... ваше влияние в Западном Берлине». И добавил, что восточные немцы будут точно знать, сколько западных войск находится в Берлине, и дадут разрешение лишь какому-то определенному количеству военных проезжать по их территории. Попов также считал, что все советские войска будут выведены из Восточного Берлина, чтобы продемонстрировать Западу, мол, «мы вывели свои войска, а вы свои — нет»^[758].

Предсказание Попова было не лишено смысла. За речью Хрущева последовала нота 27 ноября 1958 года, где было высказано требование сделать Западный Берлин свободным демилитаризованным городом. Однако, в случае невыполнения этого в течение шести месяцев, СССР намеревался передать свои функций в Восточном Берлине руководству ГДР. Соединенные Штаты немедленно ответили на ультиматум Хрущева, дав ясно понять, что не «согласны на односторонний отказ от своих прав и обязанностей в Берлине со стороны СССР»^[759]. Ультиматум и угроза правам союзников в Западном Берлине стали очагом многомесячного напряжения в жизни западных берлинцев и союзнических войск. Нельзя сказать, что для Запада это было большой неожиданностью. Уже довольно долго Советы искали способ возложить на ГДР ответственность за отношения с западными союзниками по вопросу Берлина и снять с себя всякую ответственность за меры по удалению союзников с их территории.

С конца 1957 года и почти весь 1958 год восточногерманские власти готовились к тому, чтобы самим выяснять отношения с Западным Берлином и присутствовавшими там союзными войсками. В октябре 1957 года ГДР ввела в обращение новые денежные знаки. В течение какого-то времени границы между Восточным Берлином и Западным Берлином были перекрыты для предотвращения челночных поездок спекулянтов, наживавших барыши на колебаниях курса валют. Это показало, что, если использовать достаточно людей, то движение из одного сектора Берлина в другой можно остановить. Были получены также сообщения о том, что пассажирский транспорт из Потсдама в Восточный Берлин по городской железной дороге, пересекающей Западный Берлин, будет переведен на внешнее берлинское кольцо. Это означало лишь одно. Жители Потсдама — граждане

ГДР (включая правительственных чиновников и партийных функционеров), лишались возможности проезжать через Западный Берлин на работу в Восточный Берлин и отныне должны были пользоваться на внешнем кольце вокруг Берлина куда менее скоростными поездами на паровозной тяге. Был усилен уже действующий контроль за транспортными средствами (не союзников), совершающими рейсы между Берлином и Западной Германией: почтовые вагоны отцеплялись для проверки, товары, отправленные водным путем, конфисковывались, пассажиры обыскивались^[760].

Пользуясь любой возможностью, советские и восточно-германские власти пытались принудить США вести переговоры с ГДР по вопросам, являвшимся прерогативой военного руководства СССР. Когда 7 июня, например, американский военный вертолет по ошибке приземлился в Восточной Германии, Советы отправили пассажиров и экипаж объясняться с чиновниками ГДР. Это означало, что американская военная миссия для освобождения людей должна была вести переговоры с властями ГДР. Дипломатические попытки уговорить СССР быть посредником провалились, однако и людей и вертолет американцам вскоре удалось вернуть, благодаря переговорам между Красным Крестом США и ГДР. Мгновенное превращение Советами и Восточной Германией заурядногоэпизода в широко освещенную прессой проверку намерений показало, насколько серьезно они относятся к передаче в ГДР всех прав на отношения с союзниками^[761].

Чтобы подготовиться к передаче власти, Вальтер Ульбрихт предпринял шаги по удалению оппозиции из СЕПГ — той самой оппозиции, которая появилась после событий 17 июня 1953 года. Многие диссиденты надеялись, что приезд в феврале 1958 года нового советского посла Михаила Первухина, имевшего репутацию профессионального экономиста, заставит Ульбрихта действовать более прагматично. Увы, это были иллюзии. Учитывая передовую позицию ГДР по отношению к Западной Германии — члену НАТО, Советы более всего жаждали стабильности в Восточной Германии, и, если Ульбрихт мог ее добиться, они собирались поддерживать его, несмотря на жестокость проводимой им политики. Комментируя доклады БОБ о разочаровании многих «партийных функционеров среднего и низшего звеньев» из-за падения оппозиционных лидеров, Берлинская миссия госдепартамента выразила сомнение в том, что «эти дестабилизирующие моменты будут иметь значение в ближайшем будущем», и заявила, что ожидает «восстановления партийной дисциплины». V съезд СЕПГ, состоявшийся в июле 1959 года, подтвердил это. Не теряющие оптимизма источники БОБ из союзников Ширдевана все еще надеялись на перемены, однако пришлось смириться с тем фактом, что оппозиция Ульбрихту ничего не добилась. У Советов и Восточной Германии были развязаны руки в отношении Западного Берлина^[762].

СОВЕТСКАЯ ТАКТИКА ЗАПУГИВАНИЯ

В январе 1958 года Советы предприняли действия, мешавшие движению военных поездов и машин союзников между Западным Берлином и Западной Германией. Настаивая на праве проверять военные средства передвижения и ставить штампы на документах пассажиров, Советы присвоили себе право решать, кто имеет право ездить и что можно перевозить^[763]. Сотрудники БОБ по приказу ЦРУ отныне не пользовались автобаном, поэтому в их машинах ехали военные водители. Сами же сотрудники БОБ передвигались на военном поезде до Хелмштедта, а там получали обратно свои машины. Такие прогулочные поездки были необходимы, чтобы снимать напряжение. Ограничения, введенные Советами перед тем, как Хрущев произнес речь 10 ноября, заставили БОБ работать в атмосфере беспокойства и изоляции, что еще больше усилило шок от ультиматума.

Так как политика ограничений ожесточалась, то поездки стали неприятным нервным испытанием. Военный поезд из Берлина прибывал на контрольный пункт в Мариенборн, что к востоку от Хелмштедта, около полуночи. Начальник поезда тотчас передавал документы для проверки советским контролерам. Каждая единица груза проверялась так же, как количество пассажиров, и если в документах были ошибки, то поезд задерживался на неопределенное время. Довольно часто фашистская свастика, нарисованная на пыльной стене вагона, служила достаточным поводом для задержки. Так как американские пассажиры не могли покидать свои вагоны (по приказу Советов даже на окнах были щиты), то непонятно, кто рисовал запрещенные знаки. Пассажир, осмеливавшийся на контрольном пункте в Мариенборне поднять щит на окне, рисковал заглянуть в дуло советского автомата. Американские власти постоянно отвечали отказом на требования Советов проверять вагоны, заходить в купе, проверять документы у пассажиров. И все же страх перед тем, что Советы могут применить силу, тотчас охватывал шефа БОБ, едва его сотрудники отправлялись поездом на Запад.

Как бы люди ни старались сохранять спокойствие, и американские военные и американские разведчики жили в постоянном напряжении. Всякого рода слухи ползли из дома в дом. Поговаривали даже о том, что если союзники попытаются эвакуировать своих родных, то западные берлинцы придут в ярость и до смерти забьют камнями женщин и детей на вокзале. Никто, в сущности, в такое не верил, однако это прибавляло страха юным американским женам.

Кризис продолжался весь 1959 год, и в конце концов было решено дать сотрудникам БОБ военное прикрытие. В об-щем-то, БОБ всегда делала вид, будто является военным подразделением. Предполагалось, что сотрудникам БОБ придется носить форму и оружие, использовать военное снаряжение и даже участвовать в оборонительных операциях, разработанных американскими военными. Те времена, когда Билл Харви настаивал на том, чтобы все вновь прибывшие ходили с оружием, остались в прошлом. Когда администратор на базе предупреждал, что многие сотрудники не имеют ни малейшего понятия, как стрелять из автомата, его военный коллега с полной серьезностью отвечал: «Не волнуйся, рядом будет сержант, он научит».

Внутри БОБ самой трудной проблемой были документы, вернее, надежность уничтожения секретных документов в случае эвакуации базы. С 1945 года накопилось довольно много бумаг. Харви держал на своих сейфах специальные термитные заряды, а на крыше БОБ на американской территории находились приспособления для быстрого уничтожения документов. Технический отдел ЦРУ продемонстрировал возможности этих приспособлений на крышах сотрудникам БОБ, однако так и не пришлось их испытать^[764]. Даже при этих чрезвычайных подготовительных мерах, которые усиливались по мере приближения срока ультиматума, тревога — вдруг произойдет худшее — охватывала всех, кто так или иначе ощущал невозможность скрыть свою принадлежность к БОБ, а значит и к ЦРУ.

Предложение СССР передать властям ГДР ответственность за личный состав контрольных пунктов на железных и автомобильных дорогах не стало неожиданностью для западных союзников. В начале 1958 года они решили согласиться на восточногерманских контролеров, но рассматривать их как советских агентов и не снимать с Советов ответственности за свободное передвижение людей из Берлина и в Берлин. Однако будут ли западные союзники готовы применить ограниченные вооруженные силы, чтобы обеспечить свободный доступ в город? Правительства Великобритании и Франции все еще отказывались обсуждать этот вопрос третьего сентября 1958 года. Непонятно, насколько решение западных союзников согласиться на восточногерманских контролеров повлияло на советское заявление, сделанное в ноябре. Несмотря на то, что западная реакция на советский ультиматум едва ли не в первую очередь интересовала советскую разведку, в архиве СВР не было найдено материалов по этому вопросу^[765].

В течение 1958 года КГБ продолжал подчеркивать свою озабоченность перевооружением Западной Германии, однако проблема Западного Берлина представляла наибольшую актуальность и для Советов, и для Восточной Германии. Новый паспортный закон ГДР, введенный 11 декабря 1957 года, предполагал жесткие наказания за «бегство из республики» (Republikflucht), отчего сразу же резко сократилось число побегов из Восточной Германии, зато столь же резко увеличилось количество беженцев через Западный Берлин. Несмотря на непрекращающиеся попытки властей ГДР перекрыть границу, западные секторы оставались основной дорогой людей, желавших покинуть Восточную Германию. И советские и восточногерманские власти были в отчаянии из-за увеличивающегося потока беженцев, особенно из среды интеллигенции. Обе стороны осыпали друг друга упреками, и все же Советы не были готовы дать ГДР разрешение на меры, которые могли бы остановить бегство восточных немцев, но осложнить отношения СССР с Западом^[766]. Западный Берлин был назван «центром враждебной деятельности против ГДР и других социалистических стран», что эхом откликнулось в ультиматуме от 27 ноября^[767]. Создавшаяся обстановка, утверждали Советы, стала реальной угрозой стабильности в ГДР. Делая на этом упор в своей пропаганде, Советы, по-видимому, рассчитывали убедить население стран-участниц НАТО, что защита их прав в Западном Берлине не стоит того, чтобы рисковать новой войной.

Этот пропагандистский трюк был не нов. Еще в 1953 году «подрывные центры» в Западном Берлине были обвинены в организации забастовок и выступлений 17 июня против СЕПГ. Через год Питовранов, только что назначенный начальником аппарата КГБ в Карлсхорсте, использовал те же аргументы, когда призывал восточных немцев расширить агентурные операции против указанных «центров». В 1956 году газеты Запада и ГДР только и писали, что о «дезертирстве» важного агента американской военной разведки, который, как указывалось, принес с собой набитый документами сейф. «Neues Deutschland» опубликовала серию статей, упомянув имена известных агентов и внеся свой вклад в кампанию против американской разведки в Западном Берлине (листовки, распространявшиеся в это время в Западном Берлине, предостерегали немцев от посещения учреждений американской разведки)^[768]. 27 января 1958 года КГБ с гордостью доложил Юрию Андропову, тогда члену ЦК, что сенат Западного Берлина расследует деятельность Группы борьбы против бесчеловечности, тайной организации, работавшей на Запад и к тому времени доживавшей свои последние дни. К лету 1958 года лидеры этой группы и Свободных юристов были вынуждены уйти в отставку^[769].

КГБ НАЗЫВАЮТ ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН «ШПИОНСКИМ БОЛОТОМ»

Приоритет в массированной дипломатической и газетной кампании, поддержавшей ультиматум Хрущева, был отдан Западному Берлину как «шпионскому болоту». Ответственность за выполнение задачи возложили на КГБ и его аппарат в Карлсхорсте, а руководителем операции назначили офицера контрразведки КГБ и специалиста по Западному Берлину Юрия Яковлевича Литовкина, прибывшего в Карл-схорст (БОБ узнала о его прибытии в мае 1959 года). Кампания началась в 1958 году, когда КГБ обратился за поддержкой к разведкам восточноевропейских стран. Михаил Голеневский, источник ЦРУ в польской разведке, вспоминает, что другие службы отказались участвовать в ней, сославшись на боязнь подвести своих агентов в западных службах^[770]. Тем не менее кампания началась задолго до ноябрьского ультиматума и достигла кульминации весной—летом 1959 года.

Еще одним подтверждением этих приготовлений является памятная записка КГБ от 21 июня 1958 года о Билле Харви, подготовленная в Москве для «товарища», чье имя не указано. В ней говорится о периоде 1957 — 1958 годов и существовании в Западном Берлине «подразделения ЦРУ США, активно работающего против нас. Это подразделение возглавляет американец Билл Харви, известный как «Большой Билл»... Один из его заместителей — Дейв Мерфи». И в ней же указано на ключ, который следует использовать в кампании против «шпионского болота»: «Имеющийся материал позволяет сделать вывод, что «Большой Билл» и его сотрудники ведут активную разведывательную работу против стран социалистического лагеря, где у них имеются широкие агентурные сети»^[771].

Читателям книг о разведке на Западе может показаться невероятным, что пропагандистская кампания такого размаха, скоординированная с важной инициативой советского МИДа, стала готовиться задолго до назначения Александра Шелепина на пост председателя КГБ в декабре 1958 года. Именно Шелепин считался инициатором создания акций «активных мероприятий» КГБ или «дезинформации»^[772]. Роль Шелепина особенно ярко подана в книге Анатолия Голицына («New Lies for Old»). Голицын описывает долгосрочную интенсивную программу дезинформации, принятую Советами, и утверждает, что китайско-советский конфликт, падение Николая Чаушеску в Румынии, Пражская весна и деятельность советских диссидентов были тщательно спланированы и направлены на то, чтобы вызвать замешательство и ослабить Запад. Кое-кто все еще разделяет его взгляды и рассматривает случившееся в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, начиная с 1989 года, частью мастерского замысла или, как пишет Голицын, «новой методологии». Однако большинство ученых и разведчиков, отвергнув концепцию ложного китайско-советского конфликта, отрицает также и то, что идея дезинтеграции Советской империи была продумана в КГБ^[773]. С другой стороны, многие бывшие сотрудники КГБ убеждены, что распад Советского Союза был организован Западом^[774]. (Дополнительные материалы об активных мероприятиях в Приложении 8.)

По-видимому, есть два противоположных взгляда на обстоятельства создания в 1959 году отдела «Д», первого известного отдела дезинформации КГБ. Одни, и среди них Голицын, приписывают его создание исключительно Александру Шелепину, который стремился сделать из КГБ активную силу в «стратегической, политической, экономической и идеологической борьбе против капиталистических держав». Другие считают создание отдела «Д» следствием бюрократической и оперативной необходимости. В действительности причиной создания отдельного отдела дезинформации в рамках Первого Главного управления было стремление повысить эффективность активных мероприятий. Как вспоминал начальник управления Александр Сахаровский, предложения об активных мероприятиях, иногда фантастические или попросту непродуманные, приходили из многих резидентур и рассматривались географическими отделами в плане одобрения или отклонения. Прежде не существовало ни общего плана действий, ни центральной координации действий. Именно отдел «Д», не проводя собственных активных операций, должен был координировать деятельность агентов разных отделов и их резидентур. Помощь, экспертная оценка и в некоторых случаях одобрение соответствующих министерств и военного ведомства были необходимы, чтобы проводить активные мероприятия типа введения в заблуждение, дезинформации, компрометации или разоблачения.

Короче говоря, одной из важных причин создания отдела Д была необходимость усиления активных мероприятий для поддержки советской политики в Восточной Германии и Восточном Берлине, следовательно против Западной Германии. Для того, чтобы справиться с этой задачей заместителем начальника отдела «Д» был назначен Сергей Кондра-шев, специалист по Германии^[775].

СЕРЬЕЗНЫЕ ОБВИНЕНИЯ

В 60-х годах расширился диапазон активных мероприятий против Западной Германии. Захваченные во время Второй мировой войны немецкие документы использовались, чтобы скомпрометировать германских должностных лиц как участников наиболее отвратительных явлений нацистского режима. Государственный секретарь Ганс Глобке, генеральный инспектор бундесвера генерал Адольф Хайзингер, министр по делам беженцев Теодор Оберлендер — были мишенью разоблачительных акций. Используя доклады гестапо, отдел «Д» распустил слухи, обвиняющие канцлера Аденауэра в связях с французской разведкой. Фоном для этих операций послужила волна индивидуальных акций. Многие антисемитские вспышки насилия и вандализма, в которых обвинялись западногерманские неонацисты, были, например, в подробностях расписаны советской и восточноевропейской прессой и переданы агентами КГБ западным средствам массовой информации^[776].

Одним из наиболее показательных активных мероприятий КГБ против Западной Германии была^ кампания компрометации министра обороны Франца Йозефа Штрауса, предпринятая в 1962 году и закончившаяся отставкой Штрауса в октябре того же года. Одним из элементов кампании стал доклад о положении в Западной Германии в 1961 году, подготовленный в феврале 1962 года «правительственным органом» одной из стран НАТО и полученный КГБ от дружественной восточноевропейской разведки. 20 сентября 1962 года председатель КГБ Семичастный направил резюме доклада заместителю министра иностранных дел В. В. Кузнецову и министру обороны Р. Я. Малиновскому и копии по каналам связи КГБ — правительствам ГДР и ЧССР^[777].

В докладе описано влияние берлинского кризиса на внешнюю политику и оборону Западной Германии в 1961 году. Подчеркнув, что ФРГ остается членом НАТО, в докладе отмечается возросшее самосознание западных немцев после берлинских событий: «Эра полного подчинения правлению союзников... завершилась». Поворот, согласно доклада, подтверждался недавними визитами Аденауэра в Вашингтон и явно «независимыми действиями» министра обороны Франца Йозефа Штрауса в Европе и Америке^[778].

Ключевые элементы «западногерманской оборонной доктрины», перечисленные в докладе КГБ, следующие: «создание сил устрашения», «максимальное выдвижение сил как «основная оборонительная догма», полная и долговременная интеграция сил НАТО для проведения этих пунктов в жизнь, а также «недопустимость дискриминации бундесвера союзническими войсками в отношении организации, вооружения и определения оперативных миссий»^[779]. Негативные последствия политики Штрауса в деле смягчения напряженности в Европе были выявлены и сопровождались комментарием, смысл которого таков: несмотря на то, что нельзя исключить обоюдный контроль для предупреждения об атаке, западногерманский министр обороны категорически настаивал, что «такой контроль должен охватывать территорию от Атлантики до Урала»^[780].

В докладе довольно часто делаются ссылки на министра обороны Штрауса и его попытки заполучить ядерное оружие для ФРГ, вызывающие сомнения в отношении атомной монополии Америки: «Подобно генералу Де Голлю, Штраус больше не удовлетворяется устными заверениями», но из-за «нежелания вступать в конфликт с таким столь необходимым союзником, как США, он не может пойти по дорожке, проложенной Францией». Тем не менее Штраус дал понять, что провал попытки достичь договоренности в отношении атомного оружия «неизбежно толкнет ФРГ в объятия Франции».

Совершенно очевидно, что доклад, хотя и запоздавший на несколько месяцев, оказал большую помощь в антиштра-усовской кампании. Кондрашев, тогдашний первый заместитель начальника отдела «Д», отмечает, что он лично выбрал этот аналитический доклад для рассылки^[781]. Тот факт, что доклад был послан в Восточную Германию и Чехословакию, также подтверждает его значение, ибо специальные службы обеих стран тесно сотрудничали с КГБ в антигерманских активных операциях^[782].

Подтверждение роли доклада в пропагандистской кампании ясно из приказа Александра Сахаровского, начальника внешней разведки, Ивану Агаянцу, начальнику отдела «Д», «подготовить предложения и послать в Берлин». Агаянц передал приказ Кондрашеву, который подписал текст. Эта кампания по дискредитации Штрауса — классический пример активных мероприятий, направленных на «компрометацию настроенных антисоветски членов западных правительств», бывших в моде во времена КИ и прежде.

Но для БОБ это было время возрастающей остроты атак с Востока из-за «тайной деятельности» в Западном Берлине. Под этим всеобъемлющим названием фигурировала также популярная американская радиостанция, вещавшая в американском секторе (RIAS), против которой были направлены активные мероприятия КГБ. Естественно, союзникам пришлось обсуждать, какие «уступки» могут быть сделаны, дабы Советы прекратили обвинительную кампанию. В декабре 1958 года, например, посол Ллевеллин Томпсон прислал из Москвы предложения, включавшие «прекращение открытой деятельности Запада в Берлине такого характера как работа радиостанции». В феврале 1959 года британский заместитель госсекретаря Хойер Миллар заявил Джону Фостеру Даллесу, госсекретарю США, что «одну уступку Запад мог бы сделать, а именно прекратить пропаганду и связанную с ней деятельность в Берлине»^[783].

Непосредственно перед ультиматумом Хрущева правительства западных стран как будто не замечали массированную пропагандистскую кампанию Советов, а также присутствия их разведки в Восточном Берлине и не осознавали необходимость опровергнуть характеристику Западного Берлина как шпионского болота. И все же в конце 1958 года

БОБ продолжала добросовестно готовиться к контратаке на дипломатическом и пропагандистском фронтах. Далее, 31 декабря 1958 года союзники официально отвергли советскую позицию по Берлину. Их демарш был поддержан на берлинских городских выборах — 92 процента голосов, ибо СЕПГ получила только 1,9 процента голосов и не получила ни одного места в берлинском Сенате. Для решительного противостояния Восток — Запад сцена была подготовлена.

17. БОБ ПРОТИВОСТОИТ СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДИСТСКОЙ КАМПАНИИ

Пока аналитики «целевой комнаты» БОБ собирали материал для контратаки в связи с советской и восточногерманской кампанией «шпионского болота», внимание ее сотрудников привлекла еще одна наступательная акция Хрущева. Речь идет о его обещании вывести советские войска из Восточного Берлина. В одной брошюре, циркулировавшей в Западном Берлине, Советы угрожали «закрытием советской комендатуры и выводом войск из Восточного Берлина, как часть операции по передаче своих функций восточным немцам»^[784]. Естественно, ожидалось, что и союзники по НАТО выведут свои войска из Западного Берлина. Но последовать советскому примеру означало бы оставить западных берлинцев беззащитными перед службами безопасности ГДР. Единодушие союзников подверглось суровому испытанию. А вопрос о том, действительно ли Советы были намерены быстро вывести свои войска, стал испытанием для способности БОБ добывать информацию в восточноберлинском штабе в Карлсхорсте.

В докладе от 11 февраля 1959 года БОБ предположила, что Советский Союз собирается уничтожить последние присутствия своих Вооруженных сил в Восточном Берлине. КГБ и военная разведка стремительно переходили под невоенное прикрытие, о чем первым сообщил Попов. Новые помещения для советских людей, включая дома и казармы, срочно строились вне Берлина. Военные средства связи должны были быть выведены из Карлсхорста. Летчики-инструкторы учили немцев контролировать движение в воздушных коридорах над Берлином. С 1945 года сотрудниками Берлинского центра воздушной безопасности были только представители СССР и союзников^[785].

Кое-какая информация была, по-видимому, нарочно инспирирована Советами, чтобы произвести впечатление на Запад. Советский чиновник сказал источнику БОБ в СЕПГ, что «военный городок в Карлсхорсте находится в процессе передачи его восточным немцам»^[786]. Однако источники БОБ в Карлсхорсте не подтвердили это, хотя их донесения в апреле и мае свидетельствовали, что Советы продолжают сокращать штаты в Восточном Берлине. Во всяком случае, последних немцев, работавших в Карлсхорсте, сменили советские сотрудники, а транспорт КГБ передали в ведение посольства, так что администрация аппарата КГБ направляла всех, с кем прежде имела дела, в посольство^[787]. Дальняя телефонная и телеграфная связь в Карлсхорсте была как будто демонтирована, однако такая же связь оставалась в посольстве в центре Берлина (она не использовалась с самого момента ее установления в 1954 году)^[788].

Однако окончательных подтверждений советского решения о своем полном уходе не было. В сущности, доклад от 20 апреля говорил как раз о прямо противоположном. Несмотря на то, что советские военные части в Восточном Берлине остались без финансирования на 1959 год, ни один командир не получил приказ возвращаться на родину^[789]. Более того, несмотря на перевод всех коммуникаций КГБ из Карлсхорста в Потсдам, было установлено, что 11-й полк связи КГБ — ответственный за все особо секретные переговоры советских сотрудников в Берлине — остается в районе Вейсензее в Берлине^[790].

К концу июня стало ясно, что Советы не намерены немедленно уводить войска из Восточного Берлина и освобождать Карлсхорст. Все советские армейские фонды на техническое обслуживание и строительство, замороженные с января 1959 года, были распределены между отдельными частями, также стабилизировалось передвижение сотрудников. К концу августа никаких значительных количественных изменений в советской колонии в Карлсхорсте не произошло. Первого сентября, как всегда, начались занятия в школе. Положение в Карлсхорсте нормализовалось, если не считать серьезного сокращения немецкого персонала и усиления роли MfS ГДР в обеспечении безопасности в Карлсхорсте^[791]. Было ли серьезным заявление СССР о выводе войск? Поскольку Хрущев то подтверждал, то опровергал ее в своих переговорах о Берлине в 1959 — 1960 годах, то, наверное, мы никогда этого не узнаем.

Даже когда БОБ направляла все силы, чтобы установить реальность вывода советских войск, она не могла упускать из вида противостояние советской пропагандистской кампании о «шпионском болоте» в Западном Берлине. Совершенно справедливо КГБ докладывал в январе 1958 года о расследовании сенатом Западного Берлина деятельности Группы борьбы против бесчеловечности, одной из «подрывных» организаций, занимающей верхнюю строчку в списке КГБ. Согласно доклада ЦРУ, хотя расследование и было предпринято в ответ на общественное негодование по поводу множества неправительственных групп сопротивления, находившихся в Западном Берлине, главной его целью было снять советские обвинения с деятельности Запада, противопоставив ей «нелегальную деятельность коммунистов [СССР и ГДР] в Западном Берлине, включая... ответственные за нее официальные учреждения в Восточном Берлине»^[792]. В самом деле, сенат сообщил, что планирует представить все имеющиеся материалы разведывательных служб Восточного Берлина, а также военной разведки Восточной Германии.

ДЕЛО КАРЛА ЛИНКЕ

Итак, 22 января 1959 года был сделан первый контратакующий залп в шпионской войне. Западноберлинская «Berliner Zeitung» дала крупный заголовок: «Начальник армейской разведки бежит в Западный Берлин!» На другой день на первой странице был воспроизведен большой портрет генерал-майора Карла Линке, начальника военной разведки ГДР. Рядом заголовок: «Восточный Берлин — самый большой шпионский центр в Европе». Ниже шрифтом поменьше — «Предательство заместителя стоило ему карьеры». В статье описывались подробности пресс-конференции, данной в Западном Берлине заместителем Линке, подполковником Зигфридом Домбровски, о шпионаже в Восточном Берлине. Газета «ΒΖ» сообщала, что Домбровски привез с собой в Западный Берлин дневник Линке, где он описал свой визит в штаб-квартиру советской военной разведки в Москве. Вся западноевропейская и североамериканская пресса печатала впечатляющую информацию о военной разведке ГДР и советских советниках из ГРУ, которые инициировали ее операции и руководили ими, а также о деятельности КГБ и MfS, сконцентрированной в Восточном Берлине^[793].

Как смогла БОБ, работавшая вместе с официальными представителями Западного Берлина, так быстро ответить на атаку Советов по поводу ее разведывательной деятельности? Чтобы объяснить это, надо вернуться на два года назад. В сентябре 1956 года один из лучших источников БОБ в Карлсхорсте — будем называть ее фрау К. — сообщила, что ей предложили место домоправительницы в доме генерал-майора Карла Линке из Национальной народной армии ГДР. Прежде она работала в доме генерала КГБ Евгения Питовранова. Его рекомендация облегчила ей переход на новую работу в декабре 1956 года. Линке был начальником восточногерманской военной разведки. Когда Гитлер пришел к власти, Линке, член компартии с довоенных времен, бежал в СССР и принял советское гражданство. В конце войны возвратившись в Германию, он через некоторое время стал работать в военизированной казарменной народной полиции, предшественнице Национальной народной армии, потом был назначен начальником политуправления Министерства внутренних дел ГДР, а потом — начальником военной разведки^[794].

И сам Линке, и его жена были убежденными коммунистами и очень настороженно относились ко всем окружающим. Госпожа Линке к тому же страдала хронической и мучительной болезнью, что делало ее весьма раздражительной. Убежденные, что фрау К. — западная шпионка, чета стала расставлять для нее ловушки, едва она появилась в их доме. Например, они раскладывали бумаги на столе главы дома так, чтобы было заметно, дотрагивалась до них фрау К. или не дотрагивалась. Однажды жена сама заставила фрау К. раздеться и подвергла ее обыску. К апрелю 1957 года эти непристойности и постоянные ссоры с г-жой Линке довели фрау К. до того, что она была готова все бросить и бежать в Западный Берлин. Однако по мере того, как росла неприязнь фрау К. к ее хозяевам, Линке все больше успокаивались и однажды даже попросили прощение за свою подозрительность^[795]. Тем не менее поведение госпожи Линке почти не изменилось, и жизнь фрау К. в ее доме иногда была попросту нестерпимой.

Тем временем фрау К. узнала, что генерал Линке, который был помешан на безопасности, в своем доме о ней забывал. Имел привычку оставлять на столе списки телефонов или другие деловые бумаги, более важные документы запирал в ящик стола, к которому ничего не стоило подобрать ключи. Когда БОБ стало известно, что положение фрау К. дает ей доступ к полезной информации, работавший с фрау К. офицер уговорил ее не бросать работу хотя бы еще полгода, а БОБ в свою очередь обещала помочь с устройством на Западе. Операция проходила не совсем обычно. На каждой встрече с оперативным уполномоченным фрау К. многословно жаловалась на жену генерала, а офицер ее успокаивал, одновременно просматривая материалы, которые были взяты со стола Линке^[796].

Фрау К. поставляла отличную разведывательную информацию, ценность которой в части отношений Линке и его организации с советниками из советского ГРУ приобретала еще большее значение, поскольку была подтверждена данными из туннеля, а также сведениями Попова. Однако наиболее значительным свидетельством природы отношений Линке с ГРУ стал его доклад Министерству обороны ГДР о состоявшемся в марте 1957 года в штаб-квартире ГРУ в Москве совещании, где обсуждались стратегическая разведка, секретная связь, оценка информационных сообщений. В докладе назывались фамилии офицеров ГРУ, выступавших с сообщениями и перечислялись «принципиальные задачи» восточногерманской службы, особенно интересующие Советы. Более того, один из офицеров ГРУ сказал Линке, что «вербовать немцев под флагом английской или французской разведок — отличная идея». Ему также советовали, что «не надо забывать об источниках-двойниках, с ними нужно особое обращение», то есть их надо перевербовывать^[797].

Таким образом доклад Линке представил исчерпывающую картину отношений восточных немцев и их советских «друзей» из военной разведки. Редкая возможность получить нечто подобное от начальника службы, да еще с московского совещания! Возможно,· для БОБ самым важным была возможность заглянуть в отношения ГРУ и КГБ. Гово-ря об отношениях MfS и службой Линке, один из офицеров ГРУ сказал, что «хорошие отношения нужны, также как и полная независимость! Ни при каких обстоятельствах мы не позволим нашей госбезопасности (КГБ) залезть в нашу [ГРУ] разведывательную работу». Когда думаешь о том, как КГБ провел расследование дела Петра Попова, источника БОБ в ГРУ в Карлсхорсте, совет, данный Линке московским ГРУ, кажется недостижимой мечтой.

Кстати, Попов подтвердил большую часть информации, содержавшейся в докладе Линке, и сообщил более реалистическую версию отношений ГРУ и восточногерманской службы. Ясно, что возникшие тут проблемы не слишком отличались от проблем в отношениях КГБ и восточногерманского MfS. Например, советники ГРУ получали от службы Линке «донесения о наблюдениях» за немцами, в которых ГРУ было заинтересовано как в потенциальных агентах. Это были подробные донесения, а не только адреса и фамилии. Однако к январю-февралю 1958 года ГРУ стало труднее получать эти донесения. Сотрудники Линке хотели вербовать этих людей для себя, поэтому резко сокращали количество донесений, отправляемых в ГРУ^[798].

В июне 1957 года случилось непредвиденное. Фрау К. попросила о незапланированной срочной встрече, в связи с тем, что копируя новый телефонный справочник организации Линке, она поставила небольшую чернильную кляксу на оригинал, который должна была положить обратно в ящик. Этот инцидент, усиливший ее страхи перед разоблачением, предварял другую новость — большую часть лета фрау К. будет недоступна разведывательная информация, так как Линке вместе с женой собирается отдыхать в СССР, а дом оставить детям и внукам. В связи с отъездом он настаивал на неоплаченном отпуске для фрау К. Вернуться на работу ей предстояло лишь в сентябре 1957 года, а БОБ обещала к этому времени переправить ее на Запад. Боб пришлось признать, что нет никакой возможности уговорить фрау К. продолжать работу^[799].

Когда БОБ изучила информацию, предоставленную фрау К. о личности Линке, о его работе, сотрудниках, отношениях с ГРУ, стало очевидно, что он не сможет объяснить своему начальству столь явное упущение. Итак, было решено воспользоваться временем, остававшимся до ухода фрау К., и в отсутствие фрау Линке сделать попытку завербовать генерала или склонить его к бегству. Более того, используя фрау К., чтобы передать данное предложение, БОБ могла быть уверена в полной секретности операции, весьма важной для удачной вербовки. В вербовочном письме особое внимание уделялось новой жизни, новым документам, возможности лечения для жены и гарантированному доходу. Конечно, даже если вербовка или бегство отклонялись, БОБ могла в любое время использовать разведывательные материалы, полученные из дома Линке, для дискредитации восточногерманской военной разведки, тем более отношений с ее советскими патронами из ГРУ. Однако летом 1957 года сотрудники БОБ и подумать не могли о грядущем «ультиматуме», и о развернутой в дальнейшем советской пропагандистской кампании^[800].

Операция вербовки началась с просьбы фрау К. предоставить ей отпуск с 30 июня, то есть сразу же после отъезда жены Линке, но до отъезда его самого. Так как Линке не планировал платить фрау К. во время своего отсутствия, то он не очень-то и возражал. Самым простым было бы, если бы фрау К. оставила на видном месте письмо для Линке, а сама отправилась в Западный Берлин. Однако тогда БОБ не знала бы о реакции генерала и было бы трудно обеспечить безопасность в дальнейшем. Тогда БОБ решила снабдить дом Линке микрофонами, которые команда поддержки должна была подготовить для фрау К. Другая команда поддержки должна была находиться неподалеку от Карлсхорста и принимать сигналы.

В четверг вечером, то есть 27 июня, фрау К. получила микрофоны и принесла их домой. На другой вечер она встретилась с офицером БОБ в Западном Берлине, где она получила вербовочное письмо и последние инструкции по установке микрофонов. Утром в субботу фрау К., как всегда, приступила к работе. Когда же Линке уехал на службу, она установила микрофоны в кабинете и взяла из ящика стола телефонный справочник, оригинал доклада о поездке в Москву и пачку писем на русском и немецком языках. Она спрятала их в платье, после чего включила микрофоны и положила вербовочное письмо в центр стола, собираясь уходить. Неожиданно зазвонил телефон. Это был Линке, сообщивший, что забыл оставить фрау К. второй ключ, а без него она не могла вернуться в дом, сделав покупки. (Фрау К. не имела ни малейшего намерения идти в то утро за покупками.) Линке обещал немедленно послать шофера. Боясь, как бы не появился он сам, фрау К. выключила микрофоны и убрала вербовочное письмо, а взятое из стола положила на место. К счастью, шофер приехал один и без лишних разговоров вручил ей ключ^[801].

Вновь оставшись одна, фрау К. все повторила, снова взяла документы, спрятала их в платье и ушла, оставив ключ на столе и захлопнув за собой дверь. Письмо! Из-за своего страха она забыла взять его из кухни и положить на стол в кабинете. Было бы простительно, если бы она «плюнула» на операцию и бежала из Восточного Берлина. Однако она привыкла все доводить до конца, поэтому остановила одного из дворников, с которым была знакома, и пожаловалась на свою забывчивость, имея в виду ключ. Добрый самаритянин одолжил ей лестницу. Фрау К. перелезла через ограду и влезла в окно гостиной, затем положила письмо на письменный стол генерала, и стараясь сохранять достоинство, не спеша, вышла на улицу и вернула лестницу. В Западный Берлин она приехала в 11.30, совершенно измученная, однако торжествующая. Больше в Восточный Берлин она не возвращалась. БОБ помогла ей устроиться на новом месте.

В тот же день, но позднее, агент, дежуривший недалеко от Карлсхорста с приемным устройством, сообщил, что микрофон работает, он слышит сигнал на несущей частоте, однако ничего другого не слышит. 30 июня — то же самое. Источники БОБ донесли, что генерал Линке покинул свою виллу, по-видимому, с позором, однако что-то определенное удалось узнать только через год. Вечером 5 августа 1958 года Домбровски, заместитель Линке, бежал к БОБ вместе с женой и сыновьями. В дополнение к обширному материалу о восточногерманской военной разведке Домбровский наконец-то рассказал в подробностях о том, что произошло после отъезда фрау К.^[802]. Заявления Домбровски и его потенциальная ценность как источника информации были подтверждены через несколько недель донесением Попова о «бегстве на Запад подполковника Домбровски». Когда Ки-зевальтер заявил, что тот занимался всего-навсего административными делами, Попов прокомментировал его слова так: «Этот человек, возможно, не принимал участия в операциях, но он присутствовал на всех совещаниях и, конечно же, знает всех в восточногерманской разведке».

Домбровски сообщил, что он и Линке были вместе в тот злополучный день 29 июня 1957 года до 1.30, после чего Домбровски, будучи отпускником, ушел обедать. Линке оставалось работать меньше месяца, ибо 22 июля 1957 года он передал дела своему заместителю. 25 июля был обнародован приказ за подписью Вилли Штофа, министра обороны ГДР. В нем говорилось о том, что Линке ушел в бессрочный отпуск по состоянию здоровья. Лишь исполнявший обязанности шефа и секретарь, печатавший дополнительный список телефонов по приказу Линке, да три советских советника знали об истинных причинах «отпуска» Линке^[803]. Однако к концу сентября вся служба знала правду и была возмущена формой прикрытия Линке, ибо любой другой за подобную «оплошность» был бы вышвырнут из СЕПГ и отправлен на десять лет в тюрьму.

И хотя ничего нового в распределении жилья в связи с нехваткой его и бюрократией не произошло, служебные телефонные номера в середине июля были изменены и всем сотрудникам приказали уволить прислугу. Чтобы предотвратить в будущем возможные контакты американской разведки с высшими чинами восточногерманской разведки, дома последних были поставлены под наблюдение. Перетряска штата из-за промаха Линке закончилась увольнением «без ущерба» и под самыми мелочными предлогами восьми сотрудников низшего ранга. Ничего как будто не случилось с советскими советниками, которые продолжали работать по-прежнему^[804].

Поставленное в известность о деле Линке и бегстве Дом-бровски, ЦРУ дало БОБ 20 ноября 1958 года согласие на включение этих операций в разработку контратаки «шпионский центр», проводившейся вместе с властями Западного Берлина. Результатом стала проведенная 22 января пресс-конференция, на которой журналистам были предъявлены материалы из дела Линке и выступил Домбровски. Это была сенсация. Запад назвал Восточный Берлин рассадником советского и восточногерманского шпионажа^[805].

КОНТРАТАКА БОБ РАЗДРАЖАЕТ ГРОМЫКО

Громыко сидел с каменным выражением лица во время чтения и, казалось... думал, как лучше ответить.

Foreign Relations of the United States, 1958 - 1960.

Пока в ответ на атаки СССР и ГДР на Западный Берлин как шпионский центр разворачивался первый этап контратаки БОБ в средствах массовой информации Запада, аналитики-контрразведчики БОБ были заняты подготовкой гораздо менее сенсационного, но не менее важного мероприятия^[806]. Когда начались приготовления к совещанию министров иностранных дел в Женеве в мае 1959 года, представители госдепартамента выразили озабоченность тем, что вопрос о «подрывной деятельности» в Западном Берлине может быть официально поднят Советами. Чтобы противостоять этому, БОБ начала собирать самую лучшую контрразведывательную информацию, какую только можно было добыть, об истинном размахе шпионажа и подрывной деятельности, центром которых был Восточный Берлин, а инициаторами и организаторами Советы, ГДР и представители восточноевропейских спецслужб. Документы были подготовлены в БОБ, переданы в берлинскую миссию и отправлены в штаб-квартиру ЦРУ для представления госдепартаменту. Еще прежде, чем началась конференция в Женеве, Уильям Банди, который возглавлял разведывательную поддержку при американской делегации, посетил Берлин, чтобы лично познакомиться с местными условиями и информацией БОБ^[807].

Министры иностранных дел стран-союзниц прибыли 1 июня в резиденцию советского министра иностранных дел Андрея Громыко для неформальной встречи. Кристиан Хертер, государственный секретарь США, совсем недавно сменивший на этом посту Джона Фостера Даллеса, открыл совещание чтением материалов БОБ о «подрывной деятельности и поджигательской пропаганде, исходящих из Восточного Берлина и направленных против Западного Берлина и Федеративной Республики Германии». За этим последовала подробная характеристика советской, восточногерманской и восточноевропейских разведок, находящихся в Восточном Берлине. Хертер дважды прерывал чтение. В первый раз он процитировал восточногерманские радиопередачи, содержавшиенападки на него лично, во второй раз — официальную восточногерманскую прессу, нападавшую на Генриха фон Брентано, министра иностранных дел Западной Германии. Согласно доклада о совещании, «Громыко сидел с каменным выражением лица и, казалось... думал, как лучше ответить. Он начал, сказав, что наши люди, подготовившие эти материалы, проделали большую работу». Дальше, как бы возвращаясь, он сказал, что «вопросы пропаганды и подрывной деятельности не относятся к числу главных, которые предстоит обсудить. И занимают место четвертое или пятое, может быть, даже шестое»^[808]. В письме президенту Эйзенхауэру, докладывая о совещании, Хертер сообщил, что, как ему показалось, некоторые пассажи «несколько расшевелили Громыко», и предположил, что на предстоящих заседаниях «мы вряд ли услышим что-то существенное об этом»^[809].

Обмен тирадами между Хертером и Громыко нашли громкий отклик в западной прессе. Вдобавок бесценной фразе: «Громыко сидел с каменным выражением лица», — газеты напечатали довольно много специфического материала БОБ, включая описание штаба КГБ в больнице святого Антония в Карлсхорсте. «New York Herald Tribune» 7 июня написала так: «Обе стороны играют в шпионскую игру. Красные лучше финансируются и более активны, и будет беда, если Запад «свернет» работу»^[810]. Вал статей и комментариев на время завершил попытки СССР начать серьезные дипломатические переговоры по поводу разведывательной информации, собираемой в Берлине. С углублением кризиса о шпионской теме опять вспомнили, к тому же КГБ возобновил активные мероприятия, однако это не имело уже такого влияния на мировое общественное мнение.

Странно, но нападки СССР и ГДР на разведывательные службы в Западном Берлине имели положительные, но непредвиденные последствия. Неспособность американских разведывательных и контрразведывательных агентств скоординировать свою работу по проверке беженцев и свои операции с ними не только пошло на пользу восточной контрразведке, но также осложнила отношения американского разведывательного сообщества с правительством Западного Берлина. Когда же были изучены материалы о восточноберлинском шпионаже, американские службы осознали всю важность проблемы и пожелали соединить усилия. Однако в эту новую эпоху многие подумали, не слишком ли поздно они опомнились, чтобы противостоять растущей эффективности в деятельности внутренней безопасности и контрразведки MfS. Разрабатывая новые операции, БОБ сталкивалась с почти непреодолимыми трудностями, да и поддерживать уже существующие связи было все труднее.

18. ОБМАН, УГРОЗЫ, КОНТРПРЕССИНГ

Для БОБ 1959 год был хорошим годом. Ее источники в Кар-лсхорсте предоставили информацию в которой нуждались Западные союзники, чтобы назвать блефом демарш Хрущева и его угрозы вывода войск из Восточного Берлина. Используя свои архивы и оперативные отчеты, БОБ смогла дать подробную информацию о реальном состоянии советской и восточногерманской разведывательной деятельности и подрывных операциях с территории Восточного Берлина. Эта информация, использованная в пропагандистской кампании, а также государственным секретарем США на встречах с советским министром иностранных дел Громыко, снизила эффект советских атак на Западный Берлин как на шпионское болото и сняла эту тему с повестки дня дипломатических переговоров. Дэвид Мерфи, шеф БОБ, был доволен успехами БОБ и мечтал об отъезде из Берлина летом 1960 года. Его преемник Уильям Худ уже был на месте и исполнял обязанности заместителя Мерфи.

БОБ ГОТОВИТСЯ К ПАРИЖСКОМУ САММИТУ

Решение четырех держав назначить саммит по Берлину на май 1960 года означало, что БОБ должна была уже в январе начать подготовку материалов для американской делегации в части, касающейся разведывательной деятельности. Одним из таких материалов было разведывательное донесение, датированное пятым мая и утверждавшее, что советские войска, по всем признакам, не собираются покидать Восточный Берлин^[811]. Так как никто не знал, будет ли тема — «шпионское болото» — вновь обыгрываться, поэтому требовалось привести в соответствие с требованиями дня то, как выглядело американское разведывательное сообщество в Западном Берлине. Новые договоренности, достигнутые американскими службами, означали, что они координируют свои тайные операции с БОБ и отменяют дублирующие операции. В первый раз после окончания войны БОБ могла представить политикам точную информацию обо всей американской разведывательной деятельности в Берлине.

В 1960 году вопрос о проверке и допросах беженцев все еще оставался спорным. Американские службы много работали с ними, выведывая информацию не только о безопасности союзников, но также о ГДР и о возможных наводках на вербовку агентов. Однако эта политика американцев в отношении беженцев часто рассматривалась властями Западного Берлина и ФРГ как вмешательство в процесс проверки беженцев и их обустройство. Наведение порядка в этом вопросе помогало снять остроту критики. В апреле, то есть за месяц до встречи на высшем уровне, количество беженцев, отобранных для опроса, уменьшилось катастрофически. В дальнейшем новая система допросов, разработанная БОБ, оказалась для разведывательных служб куда более эффективной^[812].

Доклады, написанные перед саммитом, основное внимание уделяли связи разведывательной деятельности и будущих соглашений, относительно размещения вооруженных сил, которые могли бы ослабить ответственность союзников за безопасность Западного Берлина. Случись это, и законная основа работы с беженцами — даже проведение разведывательных и контрразведывательных операций — была бы нарушена. БОБ также предупреждала, что любое соглашение о сокращении американского гарнизона в Западном Берлине приведет к резкому сокращению количества сотрудников в американских разведывательных службах, потому что те целиком зависят от военного присутствия, предоставляющего им прикрытие и материально-техническое обеспечение^[813].

Помимо этого, БОБ подчеркивала негативные последствия сепаратного мирного договора СССР с Восточной Германией. Лидеры союзников были в первую очередь обеспокоены тем, что такой договор даст возможность Советам использовать восточногерманских коллег для вмешательства в доступ в Западный Берлин. С точки зрения БОБ, договор также ослабит положение союзников в Западном Берлине.

В докладе ЦРУ от 2 мая 1960 года, написанном Мерфи непосредственно перед тем, как он присоединился к американской делегации, приехавшей на парижский саммит, было сказано, что «самым вероятным результатом [мирного договора] будет создание «международной границы» между Восточным и Западным Берлином. Тогда режим СЕПГ получит «законное» право исключить бесконтрольное перемещение из одного сектора в другой, а это означает, что не только резко сократится поток беженцев, но тысячи восточных берлинцев не смогут поддаться «деморализующему» влиянию Западного Берлина». Мало того, что произойдет стабилизация ульбрихтской Германии, предупреждал Мерфи, «мы можем быть совершенно уверены, что разведывательная деятельность станет мало эффективной. Не будет беженцев, не будет и контактов с нашими людьми». Провидческие слова^[814].

ДОКЛАДЫ КГБ НАКАНУНЕ САММИТА

Пессимизм Мерфи был обоснованным и опирался на донесения БОБ о почти отчаянном положении режима Ульбрихта. Аналитики ЦРУ не всегда соглашались с оценками БОБ. Например, 3 мая 1960 года в Национальной разведывательной оценке была представлена более оптимистическая картина, сложившаяся в Восточной Германии, чем та, о которой сообщалось в текущей разведывательной информации, и та, о которой сказано в архивных документах, недавно рассекреченных в Восточной Германии и СССР. ЦРУ утверждало, что «постоянный поток беженцев, вероятно, мало влияет на положительную динамику [восточногерманской] экономики, хотя время от времени подчеркивает недостаток рабочей силы в определенных отраслях»^[815].

Сравним это утверждение с замечаниями Юрия Андропова, будущего председателя КГБ, представленными в августе 1958 года Центральному комитету КПСС. Андропов подчеркивал, что процент интеллигенции в потоке беженцев увеличился наполовину с 1957 года. Свое предостережение Андропов повторил в ноябре 1959 года. Через месяц советский посол Михаил Первухин почти точно «процитировал» слова Мерфи о роли Западного Берлина как витрины западной демократии, сказав, что «неконтролируемая граница... заставляет население сравнивать две части города, и это сравнение, к сожалению, не всегда в пользу демократического [Восточного] Берлина»^[816].

Советские власти были, по-видимому, озабочены сложившейся ситуацией, однако мы не располагаем донесениями аппарата КГБ в Карлсхорсте о плачевном политическом и экономическом положении в Восточной Германии, которые могли быть добыты. Проявленный на высоком уровне интерес к Восточной Германии, то есть доклады советского посольства и Андропова Центральному комитету КПСС, заставляют предположить, что председатель КГБ Шелепин подталкивал начальника аппарата Александра Короткова представить такие донесение. Мы не можем принимать в расчет отсутствие такого рода материалов. Возможно, оно явилось результатом спора московского центра и Короткова о характере отношений с MfS^[817].

Очевидно, другие резидентуры КГБ также не представили лучшей информации. Единственный доклад о подготовке к саммиту мы получили в архиве СВР. Это была копия обзора, подготовленного военной разведкой Западной Германии в апреле 1960 года и содержавшего западногерманскую оценку «международной политической ситуации и деятельности восточного блока накануне саммита». Однако этот обзор не был разослан в Москве до 16 ноября 1960 года^[818]. Но как бы то ни было, когда самолет-шпион У-2 был сбит над Свердловском, Хрущев отменил майский саммит^[819]. Возможно, его предупредили, что Эйзенхауэр не скажет ничего нового о Германии. Это предположение можно сделать на основании ежегодного доклада Шелепина в 1960 году, однако оригинал доклада КГБ не обнаружен в архиве СВР^[820].

КГБ составил великолепный доклад о провале саммита на основании памятной записки (август 1960 года) «западноевропейского дипломата, работавшего в Западном Берлине», однако он тоже не был разослан руководителям страны до 18 ноября. В докладе подчеркивается отчаяние властей ГДР, вызванное плохим экономическим положением в Восточной Германии. Автор доклада не без сарказма сравнивал проблемы Восточного Берлина с успехами Западного Берлина и закончил предположением, сделанным в элегантной форме, что Советы вскоре найдут выход из тупика»^[821].

Другие доклады КГБ почти ничего не пишут о большом значении провала саммита и последствиях этого события для заинтересованных стран. В одном, например, говорится о политических трудностях, испытываемых Западной Германией, с которыми столкнулся Эрнст Леммер, министр по общегерманским вопросам ФРГ, в частности, в отношениях с разными группами беженцев и лично с Аденауэром. По поводу Берлина, как сказано в докладе, Леммер выразил мнение, что СССР не вынашивает агрессивных планов, но будет двигаться «постепенно», что он считал более опасным, так как Западный Берлин «не смог бы выдержать новых трудностей, тем более еще одной блокады»^[822].

Следующие два доклада из того же архивного дела были предоставлены КГБ «венгерскими друзьями» и говорят о хороших контактах венгерской службы с Ватиканом и итальянским правительством. Оба были распространены московским центром 9 сентября 1960 года. В первом пересказываются переговоры о разоружении между генералом бундесвера Адольфом Хойзингером и итальянским правительством^[823]. В другом говорится о заявлении канцлера Аденауэра, сделанном папскому нунцию в Бонне о том, что «США завершили приготовления к передаче «Поларисов» вооруженным силам ФРГ. Однако передача не может состояться, пока не будет аннулировано решение Западно-Европейского союза (ЗЕС), запрещающего ФРГ иметь наступательное оружие». Аденауэр просил Ватикан помочь ему убедить страны ЗЕС отменить свое решение. 8 июля просьба была рассмотрена и одобрена Комиссией кардиналов по иностранным делам и папскому легату Тесте было поручено обсудить это с Аденауэром во время визита в ФРГ^[824].

После отмены майского саммита многие испугались, что возобновится советская кампания о «шпионском центре». До какой-то степени это оказалось справедливым, однако теперь кампания была направлена против ЦРУ. К тому же она проводилась без прежнего запала, — можеть быть, Советы опасались ответного огня. Дело в том, что 28 сентября Шелепин распространил в Москве копии очередного доклада западногерманской контрразведки, где говорилось об аресте более пятисот человек, обвиняемых в шпионской деятельности на территории ФРГ в пользу советской разведки и разведок других союзных с ней стран с баз, расположенных в Западном Берлине»^[825].

Еще одним ответом КГБ на полет У-2 стала подготовка целой серии активных мероприятий, направленных на дискредитацию Аллена В. Даллеса, директора ЦРУ, в ком Хрущев справедливо видел человека, стоявшего во главе операции воздушного шпионажа. Предложения КГБ были направлены в секретариат Центрального комитета КПСС председателем КГБ Шелепиным^[826]. Этот документ, можно полагать, был подготовлен отделом «Д» Первого Главного управления, так как в нем использованы его разведывательные и контрразведывательные материалы^[827].

Еще одно предложение Шелепина непосредственно соотносится с операциями БОБ в отношении «прикрытия сотрудников западногерманской разведывательной службы при помощи американских документов». Приведенные факты показывают, насколько серьезно относились Советы к кампании активных мероприятий. Ради нее КГБ был готов рискнуть информацией о действующих и весьма щепетильных делах, например, связанным с Гейнцем Фельфе, — обеспечившим внедрение КГБ в разведку Западной Германии, — который направил западногерманского сотрудника в штаб-квартиру США в Берлине для поддержания связи с БОБ при операции по Карлсхорсту^[828].

СЕПГ УГРОЖАЕТ ГОСУДАРСТВЕННЫМ ПЕРЕВОРОТОМ В ЗАПАДНОМ БЕРЛИНЕ

В июле 1960 года БОБ сообщила о планах СЕПГ провоцировать инциденты и подогревать недовольство в Западном Берлине, чтобы поддержать предупреждение Хрущева о том, что ситуация в Берлине «может вызвать опасные инциденты». Во всяком случае, на бумаге режим Ульбрихта был способен предпринять такие акции. В самом Западном Берлине было шесть тысяч членов СЕПГ, к тому же довольно большое число восточноберлинских сотрудников «рабочей милиции» (Kampfgruppen) можно было быстро переправить в Западный Берлин по надземной железной дороге, контролируемой ГДР^[829].

БОБ забеспокоилась еще за год до этого, то есть в 1959 году, когда ГДР попыталась 7 октября (национальный праздник ГДР) вывесить свой новый флаг на всем неподвижном имуществе железной дороги в Западном Берлине. Пять тысяч милиционеров под видом железнодорожных рабочих готовились совершить этот подвиг^[830]. Вывешивание флагов ГДР было воспринято чувствительными гражданами Западного Берлина как вызов городским властям и западным союзникам. Полиции Западного Берлина приказали убрать флаги, в результате чего в некоторых местах произошли стычки.

Позднее американский комендант настоял на том, что союзники должны предоставлять войска в помощь полиции, если подобные инциденты повторятся. Для этого требовался план координации действий полиции Западного Берлина и войск союзников^[831].

Оказывая содействие со своей стороны, БОБ подготовила доклад для американского коменданта о возможностях участия восточных немцев в широкомасштабных подрывных акциях в Западном Берлине. Вскоре стало известно, что у американских военных есть план действий на случай нападения регулярных войск Варшавского договора. По их сценарию американские войска занимали оборону вокругместа компактного проживания американцев, чтобы защитить американских граждан и американскую собственность. Была предусмотрена помощь западногерманской полиции в защите здания городского собрания, полицейского управления, радиостанций. Враждебные части могли легко войти из Восточного Берлина и проигнорировать американские помещения, сконцентрировав свое внимание на захвате важных гражданских центров управления. И при определенных обстоятельствах это могло закончиться захватом города восточными немцами. Хотя такой пугающий результат считался маловероятным, однако октябрьские события 1959 года показали,что такое развитие нельзя было считать невозможным^[832].

Важно отметить, что донесения источников из СЕПГ — первый из которых был распространен среди заинтересованных лиц 9 июля 1960 года — ни словом не упоминали о советской «военной» акции против Берлина. Скорее, в них шла речь о создании условий, при которых восточные берлинцы могли бы взять власть над жизненно важными гражданскими учреждениями. Рассылка этих сообщений среди заинтересованных лиц ускорили создание плана взаимодействия американской комендатуры и полиции, но также напугали Вашингтон. Возможно, из-за того, что такой сценарий представил новый фактор в берлинском уравнении, кое-кто в штаб-квартире ЦРУ предположил, будто источник БОБ как попугай повторил советскую дезинформацию, запущенную КГБ, чтобы усилить беспокойство по поводу кризиса в Берлине. Однако ничего, подтверждающего эти подозрения, обнаружено не было.

Вашингтон запросил ответ на вопрос, могут ли Советы на каком-то этапе одобрить подобные действия восточных немцев. Поначалу БОБ ясно дала понять, что ни одно из американских разведывательных учреждений в Западном Берлине не располагает источниками, способными обоснованно ответить на этот вопрос. И все же если «предположить, что такой план существует», то почему бы Ульбрихту не нажать на Хрущева и, если ситуация созреет, добиться у него разрешения на действия по такой стратегии? Раздражение Ульбрихта возрастало по мере того, как тысячи граждан ГДР бежали в Западный Берлин в поисках убежища. «Советам будет трудно устоять и не позволить Ульбрихту собрать урожай, если он созрел и будет правильно убран». БОБ настаивала на том, что Советам надо дать ясно понять: войска союзников, находящиеся в Западном Берлине, присоединятся к полиции, если возникнет угроза общественной безопасности^[833].

ХРУЩЕВ УГРОЖАЕТ ОТВЕТНЫМИ МЕРАМИ, ЕСЛИ БУНДЕСТАГ ПРОВЕДЕТ ЗАСЕДАНИЕ В ЗАПАДНОМ БЕРЛИНЕ

Восьмого июля 1960 года Хрущев неожиданно заявил, что подпишет сепаратный мирный договор с Восточной Германией, если западногерманскому парламенту, бундестагу, будет разрешено провести заседание в Западном Берлине, как это было прежде^[834]. Ввиду событий, происшедших после начала берлинского кризиса в ноябре 1958 года, союзники недоумевали, стоило ли проводить новую сессию бундестага перед лицом угрозы Хрущева. Французы и британцы искали возможность отложить или отменить сессию, не нанося обиду ФРГ или Западному Берлину.

КГБ докладывал о сообщении по этому вопросу, направленном в середине июля 1960 года сэром Патриком Рейлли, британским послом в Москве, в свое министерство иностранных дел. Отметив, что Хрущев не сделал заявление в «категорической форме», Рейлли далее «подчеркнул, что западные державы не должны недооценивать содержащейся в нем «угрозы». Возможно, писал Рейлли, «намерение ФРГ провести сессию бундестага в Западном Берлине было воспринято Хрущевым как вызов, который тот не мог оставить без ответа». Он также заметил, что Ганс Кроль, посол ФРГ в Москве, также рекомендовал не проводить сессию бундестага в Западном Берлине. В заключение Рейлли предупреждал о «возможных серьезных последствиях таких действий». Этот доклад, блестящий по форме, тем не менее не был передан председателем КГБ А.Н.Шелепиным В. В. Кузнецову в Министерство иностранных дел до 3 октября, когда другие события в Западном Берлине заслонили его^[835].

ДОРОЖНЫЙ КОНТРОЛЬ В ГДР В СЕНТЯБРЕ 1960 ГОДА: ПРЕДВЕСТНИК СТЕНЫ?

Озабоченность угрозой Хрущева взяла свое, и сессия бундестага не состоялась. Однако восточные немцы, казалось, были полны решимости вызвать смятение в правительстве

Западной Германии. Они выбрали в качестве предлога два совещания в Берлине — западногерманских организаций военнопленных и изгнанников с бывших германских территорий на Востоке, которые давно были намечены, — чтобы ввести для Запада новый дорожный контроль. Заявляя, что совещания свидетельствуют о «провокационном использовании Западного Берлина властями ФРГ при участии и поддержке западных союзников», ГДР объявила 30 августа, что вводит «в полночь дорожный контроль для въезжающих в Восточный Берлин жителей Западной Германии, и продолжится он до полночи 4 сентября». Эта акция была проведена без всякого предупреждения и явилась для западных союзников, западных немцев и западноберлинские власти «полной неожиданностью»^[836].

В сложившихся обстоятельствах БОБ не сомневалась, что контроль понадобился для создания de facto настоящей границы между Восточным и Западным Берлином. В телеграмме, отправленной в штаб-квартиру ЦРУ 13 сентября 1960 года и прежде не публиковавшейся, БОБ описывает результаты этой акции: более тысячи западных немцев получили отказ во въезде в Восточную Германию на основаниях, введенных в одностороннем порядке ГДР. Другим было отказано во въезде в Восточный Берлин из Западного. Но, самое главное, новый контроль резко сократил число беженцев, прибывавших на Запад: лишь 3041 человек прибыли в Западный Берлин за неделю с 31 августа по 6 сентября (неделей раньше их было 4544).^[837]

БОБ докладывала, что восточные немцы преуспели в «установлении эффективного контроля над передвижением между Восточным Берлином и Западным Берлином через пропускные пункты для автомашин и пешеходов». Контроль ГДР над поездками из Западной Германии в Берлин был облегчен введением новой анкеты — с вопросом о нацистском прошлом (если таковое имело место) и о деятельности во время войны, — которую приезжающие должны были заполнять на границе. Тогда же ГДР начала «широкую... кампанию в Восточной Германии и Восточном Берлине, чтобы жители ГДР приняли нововведения как необходимость... для защиты от западногерманских реваншистов»^[838].

Касаясь долгосрочных результатов этой кратковременной акции, БОБ вновь высказала мнение, что сложившаяся ситуация, когда тысячи восточных немцев каждую неделю бежали в Западный Берлин навсегда и еще тысячи посещали западные секторы, была нетерпима для восточногерманского режима»^[839].

БОБ ожидала, что ГДР использует репрессивные меры для демонстрации своих возможностей принятия мер против Западного Берлина, чтобы связи Берлина и ФРГ постепенно слабели, вызывая разногласия между союзниками. Более важно, как боялась БОБ, было то, что «они могли посеять сомнение в умах западных берлинцев в способности или желании союзников противостоять давлению восточных немцев на Берлин»^[840].

И тогда БОБ пролила свет на «ахиллесову пяту» в советской и союзнической позиции по Берлину — идею четырехстороннего контроля в Берлине. Советы удовлетворялись тем, что Восточный Берлин стал столицей ГДР, что было нарушением четырехстороннего статуса Берлина. А западные союзники тем временем «ходили по канату, натянутому между юридической позицией о четырехстороннем статусе Берлина и реальным статусом Западного Берлина как земли Федеративной республики». БОБ считала, что эта двусмысленная ситуация давала Советам и восточным немцам возможность для «использования и манипуляций». Однако решение проблемы предоставлением ФРГ большей ответственности и большей видимости полномочий в Западном Берлине, требуя в то же время, чтобы Франция, Британия и США защищали присутствие ФРГ в Западном Берлине, не нашло бы поддержки общественного мнения в Британии и Франции^[841].

Предложенная БОБ альтернатива включала «новое и энергичное подтверждение четырехстороннего статуса Берлина» и предлагала «концепцию, в соответствии с которой Большой Берлин (включая Восточный Берлин) представляет собой район, находящийся под опекой четырех держав в качестве будущей столицы объединенной Германии. В анализе БОБ подчеркивалась некая чувствительность отношения к этому вопросу Советов и Восточной Германии. В какой-то момент руководство СЕПГ стало подумывать о переводе столицы Восточной Германии в Лейпциг. Однако, уже назвав столицей Восточный Берлин, СЕПГ, проведи она эту идею в жизнь, рисковала потерей репутации и административным хаосом. Отсюда волнение СЕПГ в 1959 году из-за рассуждений о свободных выборах в Берлине и его статуса в системе ООН. Приняв предложение БОБ, которое получило бы поддержку населения Западного Берлина, союзники могли бы вывести СССР и СЕПГ из равновесия в тот момент, когда они были наиболее уязвимы^[842].

Обсуждая в штаб-квартире ЦРУ и госдепартаменте в Вашингтоне этот анализ берлинской ситуации, Мерфи обнаружил, что все согласны с пессимистической оценкой БОБ последствий введения ГДР новой системы контроля за передвижением, но предложения БОБ по политическому курсу энтузиазма не вызвали. Разделение Берлина в 1948 году сменяющие друг друга американские администрации принимали de facto. Мало кто понимал насколько уязвимы Советы или восточные немцы в этом вопросе. Соответственно, никто не верил, что возрождение четырехстороннего статуса Берлина может сбить с пути СССР и ГДР, стремившихся решить проблему стабильности в ГДР изменением status quo в Западном Берлине.

Однако Мерфи услышал о твердой поддержке присутствия союзнических войск «для предотвращения захвата Западного Берлина силой». Более всего Вашингтон опасался, как бы Советы, мечтавшие о стабильности и упразднении роли Западного Берлина как укрытия для беженцев и «витрины демократии», не позволили своим восточногерманским друзьям предпринять меры, которые могли унизить Запад, в особенности США, занятых тогда президентской предвыборной кампанией. Даже восточноевропейское Управление ЦРУ признавало, что ничего нельзя было сделать в отношении Восточного Берлина и Берлина в целом. Эти споры стали провозвестником точно таких же споров примерно через год, когда Западу надо было как-то отреагировать на возведение Берлинской стены.

ДОКЛАДЫ КГБ О КОНТРОЛЬНЫХ АКЦИЯХ СЕНТЯБРЯ 1960 ГОДА

Третьего ноября 1960 года КГБ распространил доклад, на основе памятной записки представителя правительства одной из западноевропейских стран в Западном Берлине. Прокомментировав сентябрьскую акцию ГДР, он перешел к акции восточных немцев, предпринятой 10 октября (согласно которой жители Западной Германии должны были получать «специальное разрешение» на посещение Восточного Берлина), и ответной акции союзников, отменившей внут-ризональные документы для тех восточных немцев, кто желал посетить страны, не признавшие ГДР. В докладе было сделано предположение, что Ульбрихт получил согласие Советов на свои акции то ли на бухарестской встрече, то ли в СССР, во время своей поездки в августе. Особое внимание в связи с обсуждением вопроса о четырехстороннем статусе Берлина в докладе уделено протесту, заявленному советскому коменданту, генералу Николаю Захарову, по поводу введения сентябрьского дорожного контроля. Захаров отверг протест, утверждая, что ГДР пользуется «полной независимостью на своей территории». Более того, он посетовал на то, что «западные союзники предоставляют реваншистским группам наземный и воздушный транспорт, который предназначен исключительно для оккупационных войск»^[843].

Еще более интересным было описание встречи в Западном Берлине бургомистра Вилли Брандта с представителями иностранных правительств за исключением советского блока и оккупационных властей). Брандт якобы сказал, что им следует ожидать «серию мер восточногерманских властей, направленную на разделение двух частей Берлина и уничтожение связей между ФРГ и Западным Берлином». По мнению Брандта, каждая мера сама по себе будет незначительной, так что оккупационные власти даже не смогут отреагировать на нее. Зная о нежелании западных комендантов вмешиваться, когда городская администрация была расколота в 1948 году и во время июньского восстания в Восточном Берлине в 1953 году, Брандт считал, что восточные немцы могут рассчитывать на продолжение пассивности западных союзников. Восточные немцы, пояснил Брандт, могут полагать, что они пользуются «некоторой свободой в своих действиях», ибо они «направлены только против ФРГ и Западного Берлина» и «никак не задевают оккупационные власти и их коммуникации». Как еще один пример озабоченности западноберлинских властей доклад приводит рекомендацию сената увеличить численность оккупационных войск, что послужило бы «впечатляющей демонстрацией» решимости Запада защищать Западный Берлин. «В сложившейся ситуации, — заключает западноевропейский представитель, — неверная оценка этой решимости может привести к трагическим последствиям»^[844]. Если КГБ получил другие донесения такого плана, они могли лишь укрепить его во мнении, что для достижения цели в Берлине надо идти постепенно, шаг за шагом, тщательно продумывая последствия каждой акции и прилагая все усилия для сдерживания Вальтера Ульбрихта в этих рамках.

Другую точку зрения на берлинскую проблему представил Шелепин Громыко 10 декабря 1960 года. В основе ее был доклад посла западноевропейской страны в Москве своему правительству, датированный 11 октября. Судя по задержке, можно предположить, что доклад попал к источнику КГБ в столице страны, представляемой послом, и по каналам КГБ переправлен в Москву, где его передали в информационный отдел для перевода и рассылки. Отметив, что берлинский вопрос занимает центральное место в советской политике, посол пишет об опасениях Москвы, связанных с решением Бонна порвать торговые связи с ГДР, возможно, в предвидении «аналогичных мер против СССР». Западногерманское аннулирование Межзонального торгового соглашения с ГДР (30 сентября 1960 года) как будто удивило Хрущева. Он понял, что Советский Союз не сможет легко возместить экономические потери ГДР из-за разрыва торговых отношений с ФРГ. Несмотря на жизненную важность этой информации для Хрущева и Ульбрихта, КГБ, очевидно, не мог заранее предупредить Москву об ответных намерениях Западной Германии. В сущности, только в этом одном из доступных нам докладов, не представленных Шелепиным руководству страны вплоть до декабря, есть замечание об аннулировании Межзонального торгового соглашения. А ведь кризис как будто закончился к середине декабря, то есть тогда, когда доклад был прочитан получателями (10 декабря) и когда ФРГ заключила новое Межзональное торговое соглашение с ГДР и новый торговый договор с СССР^[845].

Западноевропейский дипломат заключил свой доклад утверждением, что получивший широкое освещение обмен нотами между СССР и США по поводу германского перевооружения так же, как заявления Хрущева на сессии Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке, имели целью «привлечь внимание к берлинскому вопросу». Он настоятельно указывал, что «никакой другой вопрос не вызывает большей озабоченности у СССР и его сателлитов, когда они с тревогой наблюдают за быстрым возрождением экономической и военной мощи ФРГ. Что касается Хрущева, то решение этой проблемы является для него вопросом личного престижа. Он тешит себя иллюзией, что может выиграть там, где проиграли его предшественники — то есть он в состоянии заставить западные страны отказаться от Берлина и отодвинуть границу советского блока к Эльбе». Малое число докладов от источников КГБ в этот критический период, таких докладов, которые могли бы убедить советское руководство в том, что Запад не собирается отказываться от Берлина, отражает нежелание КГБ в Москве знакомить советское руководство с нежелательными донесениями»^[846].

На декабрьском брифинге (1960 год) только что избранного президента Кеннеди с президентом Эйзенхауэром и его кабинетом государственный секретарь Кристиан Хертер сказал о Берлине: «Это [положение] очень опасное, и мистер Хрущев испытывает сильное давление в решении берлинского вопроса и остановке потока беженцев на Запад со своей стороны железного занавеса». Для такого прагматичного политика, как Джон Кеннеди, эта формулировка прозвучала как вступление к предложению помочь Хрущеву найти выход из создавшегося положения. Тем не менее год в Берлине закончился спокойно, и дискуссии о берлинском вопросе повсюду носили как бы дружеский и спокойный характер, будь то беседы между американским послом Уолтером Даулингом и советским послом Первухиным в Восточном Берлине или обмен мнениями между участниками последнего короткого и расслабленного совещания министров стран-участниц НАТО в 1960 году.

Что касается БОБ, то возросший темп развития берлинского кризиса побудил Аллена Даллеса перечеркнуть планы Мерфи по поводу возвращения в Вашингтон в 1960 году, Уильям Худ покинул Берлин, получив другое назначение, и на его место заместителем был назначен Джон Диммер. И хотя Даллес ни разу не посетил Западный Берлин после того, как стал директором ЦРУ, Мерфи встречался с ним в Западной Европе и информировал его о берлинской ситуации.

Такие обсуждения проходили всегда экспромтом. Одна началась в самолете, когда Даллес летел из Франкфурта в Гаагу, и продолжалась в резиденции посла. Делегация Даллеса прибыла как раз к середине приема, который посол давал в честь адмирала Арлея Берка, руководителя военноморских операций. Завидев Даллеса, гости нарушили протокольный порядок и обступили его, надеясь, по-видимому, услышать какие-то секретные перлы мудрости о берлинском кризисе. Никогда не терявший чувства юмора Даллес сумел вырваться от поклонников и скрылся в своих апартаментах, чтобы подготовиться к предстоявшему брифингу по Берлину. На этот раз Даллесу доложили, что офицеры, работающие с агентами, ускоренно готовят своих людей к тому неизбежному моменту, когда восточногерманские службы безопасности ожесточаться, будет введен еще более тщательный контроль за передвижением через секторальную границу и тем самым будут сильно ограничены, если не прекращены вовсе, возможности добывать разведывательную информацию, которую США постоянно получали в Берлине с 1945 года. В конце концов постоянная готовность к неизбежному и составляла суть работы БОБ.

Часть 5. БЕТОННАЯ ДИПЛОМАТИЯ: БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА

19. В ПРЕДДВЕРИИ НЕИЗБЕЖНОГО

В независимости от сложности политических проблем, от которых зависело будущее Западного Берлина, в БОБ все понимали, что надо как можно быстрее готовить агентов на Востоке к неизбежному закрытию секторальной іраницьі. Тем не менее 1961 год начался для БОБ на высокой ноте. Дэвид Мерфи и его команда ждали появления загадочного Снайпера (Heckenschuetze), о ком в ЦРУ ходило много разговоров после того, как в марте 1958 года от него было получено первое письмо. Дальнейшие послания содержали сообщения, иногда туманные, о возможном проникновении в западные разведки агентов КГБ и польских служб. Снайпер дал знать о двух самых важных советских шпионах, так или иначе влиявших на операции БОБ: о Джордже Блейке, шпионе КГБ в британской разведке, выдавшем тайну «Берлинского туннеля», и Гейнце Фельфе, шпионе КГБ в западногерманской разведке, отвечавшем за операции по Карле-хорсту. Несмотря на то, что уже началась проверка информации Снайпера, никакие меры до установления его личности не предпринимались. Наконец, стало ясно, что тайна вскоре будет раскрыта. На базе всеобщее возбуждение достигло своего предела.

Для Снайпера был установлен специальный телефон, и операторы были предупреждены, что если они пропустят его звонок, то будут немедленно отправлены домой, в США. Наконец раздался звонок, и мужской голос сообщил, что звонит от герра Ковальского. Надо было приготовить тайник (укромное место для изъятия) для Снайпера в Варшаве — укромное место, где агент мог бы оставить материалы для их последующего изъятия. Закладка состоялась, и содержимое было успешно извлечено. Начинался последний акт. Так как прежде никто не видел Снайпера, то БОБ решила не устраивать тайную встречу на перекрестке. Инструкции для Снайпера должны были быть предельно простыми, и команде БОБ, обеспечивающей встречу, предстояло немедленно установить личность. В конце концов было решено устроить эту ключевую встречу в американском консульстве, которое было открыто для всех гражданских лиц, но находилось рядом с военным сектором на американской территории на Клее-аллее, охраняемым военной полицией. Подобрали подходящий внушительный кабинет и оснастили его микрофонами.

4 января в 17.30 зазвонил телефон, и голос посредника в трубке сообщил, что Ковальский будет через полчаса. Нарушая свою обычную заговорщицкую манеру, звонивший передал просьбу Ковальского, от имени которого он звонил, с особной почтительностью отнестись к миссис Ковальской. Оператор передал сообщение и просьбу встречающей команде, и план встречи закрутился с бешеной скоростью. Шеф восточноевропейского отдела БОБ, который должен был встретить Снайпера, двинулся ко входу в консульство. Боб, офицер, только что прилетевший из Западной Германии, чтобы сыграть роль «специального представителя» Вашингтона, перешел в консульский кабинет. Оператор напряженно ждал у телефона, на случай если Снайпер изменит свои планы. Конспиративная квартира, куда Снайпера должны были отвезти после встречи в консульстве, была наготове. Оперативная машина ждала у входа в консульство. Сотрудник, знавший польский язык, сидел за рулем на случай, если Снайпер обменяется с женой впечатлениями о встрече. Все было готово, и Дэвид Мерфи со своим новым заместителем Джоном Диммером покинули личные кабинеты и отправились на пост прослушивания. Они предвкушали развязку и чувствовали возбуждение, которое всегда охватывает разведчика в таких обостренных ситуациях^[847].

В 18.06 к консульству подкатило западноберлинское такси, и из него вышли мужчина и женщина, держа в руках по небольшому чемоданчику. С тревогой посмотрев на дверь консульства, они нерешительно направились к лестнице, и тут их встретил начальник отдела БОБ. Он пригласил их внутрь, познакомил со «специальным представителем» Вашингтона и повел в приготовленный для встречи кабинет. Здесь Ковальского и его супругу информировали о том, что им будет предоставлено политическое убежище в США, но только при условии, если Ковальский назовет свою настоящую фамилию и согласится отвечать на вопросы американских официальных лиц. Это довольно невинное условие вдруг вызвало смятение у мужчины, и после довольно долгого молчания он объяснил по-немецки, что женщина — его любовница, а не жена. Для нее он тоже просил убежища. Большая часть беседы едва прослушивалась на посту, где разведчики почти теряли терпение. Кто же этот человек?^[848]

Заручившись гарантиями в отношении своей любовницы, мужчина спросил, нельзя ли ей подождать в коридоре, ибо он хочет обсудить вопросы крайней важности. Женщина вышла. Темп и накал встречи возрастали. Мужчина объяснил сотрудникам ЦРУ, что его дама, жительница Восточного Берлина, знала его только как польского журналиста Романа Ковальского. А на самом деле он — подполковник Михал Голеневский, который до января 1958 года был заместителем начальника польской военной контрразведки. В настоящее время он был директором независимого научно-технического отдела польской внешней разведки и агентом КГБ в польской разведывательной службе. Это он присылал письма и он звонил по телефону, представляясь посредником Снайпера. Агенты на посту прослушивания вздохнули с облегчением и радостно заулыбались. Снайпер был настоящим^[849].

Голеневский, его любовница и сопровождающий офицер («специальный представитель») покинули Берлин 5 января 1961 года и сначала прибыли в Висбаден, а потом в США^[850]. Едва Голеневский ступил на американскую землю, как начались его допросы. Он опознал сотни польских и советских разведчиков и агентов, включая Блейка и Фельфе. Однако задолго до окончания работы он стал трудно управляемым и, в конце концов, категорически отказался сотрудничать. Душевная болезнь, проявившаяся в том, что он считал себя наследником русской императорской короны, подорвала его большой вклад в работу западной контрразведки во время «холодной войны»^[851].

РАЗОБЛАЧЕНИЯ СНАЙПЕРА ПОБУЖДАЮТ БОБ ЗАНЯТЬСЯ ЧИСТКОЙ

Радость, которую испытывала БОБ благодаря успешному завершению выезда Голеневского, не могла заглушить огорчение и беспокойство из-за раскрытия Блейка и Фельфе, арестованных в конце 1961 года. К этому добавилось множество проблем во вспомогательной агентурной сети. Эти агенты посылают письма, устанавливают и обслуживают тайники, занимаются дополнительной проверкой информации, ведут слежку и выполняют много других обязанностей. Все разведслужбы нуждаются в подобныхагентах, однако в таком разделенном городе, как Берлин, с особым акцентом немецкого языка ими могли быть только немцы. По этой причине их задания тщательно продумывались, чтобы избежать даже малейшего риска. Нельзя было допустить никакой компрометации. И агенты должны были быть «чистыми», то есть свободными от подозрений враждебного контроля. Кроме того, они выполняли задания в Восточном Берлине, где с начала 1960-х годов отлично работало MfS, научившееся перевербовывать западных агентов. БОБ не могла себе позволить содержать внутренних шпионов в то время, когда Восточный Берлин все более затруднял доступ с Запада.

Чтобы понять зависимость БОБ от этих агентов, надо знать, как их завербовали и как они работали. С течением времени БОБ создала централизованную секцию «вспомогательных операций», контролировавшую вербовку, обучение, руководство вспомогательными агентами. Эта работа не приносила ярких результатов, она не добивалась контрразведывательных прорывов и не выпускала волнующих докладов, которые заслуживали похвалы и помогали продвижению по службе. Поэтому часто эта работа поручалась младшим офицерам в их первой заморской командировке. Так как их немецкий язык, хоть и вполне приличный, был недостаточным для вербовки из числа ловких берлинцев агентов, готовых рискнуть свободой, посылая письмо из Восточного Берлина, некоторые вспомогательные агентурные сети работали через посредников, или главных агентов. Главные агенты — в большинстве коренные берлинцы — использовали свой круг друзей и родственников, чтобы подыскать подходящих агентов. Во многих случаях они обеспечивали последовательность и пользовались значительной независимостью, поскольку офицеры-связники, стоило им проявить способности, быстро переводились в другие отделы.

Учитывая сумасшедший темп работы в Берлине, необходимость в информации всегда превосходила агентурные возможности. Но когда встал вопрос о «чистом» курьере для Попова, такой был найден — пожилой берлинский пенсионер, получивший кличку Старик, у которого в Западном

Берлине жила племянница. Через своего друга он был представлен главному агенту, общительному берлинцу, известному многим офицерам БОБ как Фатсо и связанному с БОБ с начала 50-х годов. Фатсо имел маленькое дело в Западном Берлине, однако его главной заботой была вербовка вспомогательных агентов. Одни, как Старик, всегда жили в Восточном Берлине, другие сначала жили в советском секторе, а потом перебирались в Западный Берлин. Что и когда им предстояло делать — зависело от характера порученного дела и его продолжительности. В случае, если курьеру надо ехать к Попову в Шверин, у него должны быть настоящие документы гражданина ГДР, и он должен быть готов к поездкам — поэтому был выбран пенсионер. Старик держался очень естественно и работал как нельзя лучше.

После драматического ареста Попова в московском автобусе № 107 16 октября 1959 года БОБ надо было предупредить Старика о том, что «с человеком, с которым он встречался в 1956 — 1957 годах, кое-что случилось». Ганс, тот офицер, кому было поручено передать информацию, совсем недавно служил в Берлине, но уже свободно говорил по-немецки и прилежно изучал берлинскую жизнь и обычаи.

К этому времени ЦРУ уже заподозрило Фатсо. По настоянию штаб-квартиры в Вашингтоне БОБ начала расследование оперативной истории агентов, входивших в окружение Фатсо после того, как одного из них арестовали в декабре 1958 года. Ему было приказано взять портфель с фотоаппаратом из камеры хранения на Восточном вокзале (Ostbahnhof) в Восточном Берлине, положенный туда другим агентом, фотографом, который использовал его во время наблюдения в Карлсхорсте. БОБ проверила все операции, где был задействован арестованный агент^[852]. Несмотря на отсутствие свидетельств о перевербовке Фатсо агентами MfS, расследование показало, что его больше нельзя использовать в качестве вербовщика вспомогательной агентуры; многие из его людей знали друг друга, что затрудняло проведение операций или даже делало их невозможными. В результате Фатсо был освобожден БОБ от своих обязанностей в августе 1959 года. Слишком много лет он занимался оперативной работой. Некоторые старые сотрудники БОБ чувствовали сожаление с примесью ностальгии, другим — и их было большинство — казалось, что эта мера давно назрела. Они считали, что худшее позади. И ошибались.

ОШИБКИ ФАТСО НЕ ДАЮТ ПОКОЯ БОБ

Ганс, сообщив Старику, что его знакомый (в 1956 — 1957 годах) не знал его имени и адреса, добавил, что не ручается за его безопасность, и предложил ему финансовую помощь для обустройства в Западном Берлине. Старик вздохнул, поблагодарил Ганса, но сказал, что в его преклонном возрасте он не хочет покидать родной дом в Восточном Берлине. Гансу пришлось принять такое решение, и он обговорил со Стариком условия связи. Перед завершением встречи офицер предупредил, что всякие дальнейшие контакты с Фатсо исключены, как и дальнейшая оперативная деятельность: Фатсо известен MfS, и контакты с ним могут быть опасными^[853].

После этой встречи БОБ потеряла Старика из вида. Позднее стало известно, что его арестовали в ноябре 1959 года, судили за связи с «американскими шпионами» и приговорили к тюремному заключению. Освободили его в мае 1962 года, после чего он тихо зажил в Восточном Берлине, однако уже во времена стены, воспользовавшись праздничными послаблениями, он навестил свою племянницу в Западном Берлине. А оказавшись на Западе, не преминул связаться с БОБ и рассказал о своем аресте.

В конце 1960 года БОБ отчаянно нуждалась во вспомогательных агентах, и чтобы подготовить условия для работы своих восточных шпионов, когда будет усилен пограничный контроль, MfS провело операцию, правда безуспешную, однако показавшую, в каком отчаянном положении находилась вспомогательная агентурная сеть БОБ. 24 ноября Фатсо получил письмо от одного из своих бывших агентов, с которым БОБ порвала связь, заподозрив его в связи с MfS. К этому письму было приложено второе письмо от офицера MfS, искусно составленное вербовочное письмо, где Фатсо выражалась «благодарность» за «сотрудничество» и он приглашался на «личную» встречу^[854].

Фатсо уже не работал на БОБ, однако знал номер телефона, куда он мог позвонить в случае угрозы его собственной безопасности и безопасности БОБ. Получив письма, Фатсо немедленно связался с БОБ и передал письма. Во втором письме Штази многословно благодарила Фатсо за «хорошую службу». Если верить письму, он «предупредил наших людей о завершении задания по Восточному вокзалу», что сделало возможным арест «агента S... во время преступного акта», а также «выявление агента R». Что за ловушку устроило MfS и чему в результате этого научилась БОБ?^[855]

Агент S... это вспомогательный агент БОБ, забиравший фотоаппарат из камеры хранения на вокзале в Восточном Берлине и арестованный в декабре 1958 года. Когда восточные немцы благодарили Фатсо за «предупреждение наших людей», они имели в виду Гюнтера, еще одного долго работавшего агента БОБ. Ни Фатсо, ни БОБ не знали, что много лет он был под контролем Штази. MfS попало в затруднительное положение. Сначала БОБ хотела поручить Гюнтеру взять фотоаппарат, но в этом случае MfS теряло шанс иметь чистого агента и расширить свои знания о вспомогательных операциях БОБ. На самом деле фотограф в Карлс-хорсте тоже работал под контролем MfS и по настоянию MfS так тянул время с передачей талона на багаж в Западный Берлин, что уже не было времени связываться с Гюнтером, который, кстати, тоже оказался вне пределов досягаемости. БОБ должна была срочно найти замену, и S, житель Восточного Берлина, стал тем самым жертвенным агнцем^[856].

Упоминание о роли S в разоблачении R было сделано, очевидно, чтобы надавить на Фатсо и заставить его сотрудничать. R — это Старик, арестованный в 1959 году после окончания операции «Попов». Допросив S, восточногерманские разведчики, по-видимому, узнали о том, что он был старым другом племянницы Старика и ее мужа, жителей Западного Берлина, и решили прибавить это звено к делу Попова, чтобы Фатсо побоялся рассказать БОБ о вербовке. Кто же этот Гюнтер, которому восточные немцы так доверяли, что поставили его в центр операции?

Житель Западного Берлина и приятель Фатсо, Гюнтер был завербован Фатсо в 1954 году как вспомогательный агент^[857]. Арестованный в июне 1956 года во время отправки письма в Восточном Берлине, он имел при себе фальшивое удостоверение, выданное БОБ, и его вынудили подписать согласие на сотрудничество с MfS, после чего он получил кодовую кличку. Его отпустили, приказав доложить американскому «боссу» о выполненной операции и регулярно приезжать в Восточный Берлин для встреч с сотрудниками MfS. Естественно, он сообщил Фатсо и связнику БОБ, что у него нет намерения работать на MfS^[858]. Попытка проверить Гюнтера на детекторе лжи провалилась, по-видимому, из-за проблем со здоровьем. Его «заморозили», перестав давать поручения, связанные с Восточным Берлином, однако с Фатсо он поддерживал отношения. Весной 1959 года Гюнтер все-таки был «разморожен». Ему изменили внешность и надели парик. Он понадобился, потому что БОБ отчаянно не хватало людей, готовых работать в Восточном Берлине. Со временем он стал чувствовать себя лучше, однако проверять его на детекторе лжи все еще было бесполезно, поэтому никаких поручений ему не давали^[859]. Наконец, 30 сентября 1959 года в результате очередной проверки вспомогательных операций Гюнтер был вычеркнут из списка агентов «без предъявления вины», из соображений безопасности в связи с июньским инцидентом 1956 года^[860].

Но это еще не все. Штази включила в письмо Фатсо благодарность за выявление двух агентурных радиоточек в ноябре и декабре 1959 года. Это было как раз после ультиматума, предъявленного Хрущевым, когда советский отдел БОБ пытался снабдить своих агентов альтернативной связью. Несмотря на то, что Гюнтер формально уже не работал на БОБ, его вызвали, чтобы он вырыл ямы для радиоаппаратуры, которую предстояло спрятать. Очевидно, что Гюнтера нельзя было использовать даже в критической ситуации. Штази узнала от Гюнтера, где спрятаны радиопередатчики, и по датам определила список людей, пересекавших границу сектора. Вычеркнув тех, у кого были серьезные причины посетить Западный Берлин, Штази вскоре арестовала независимого агента БОБ, который на своей машине перевозил громоздкое радиооборудование^[861].

Письмо, посланное Фатсо, побудило БОБ принять срочные меры, чтобы не позволить, возможно, перевербованным' местным агентам стать угрозой безопасности другим агентам БОБ, работавшим в Восточной Германии. Никогда еще так остро не вставала проблема альтернативной связи, однако нельзя было пользоваться прежней структурой связи, чтобы не вывести MfS на верных агентов. В качестве защитной меры БОБ упразднила центральную секцию поддержки. С этих пор каждый офицер должен был сам находить оперативных сотрудников и приглядывать за тем, чтобы их не задействовали в других операциях. Это было трудное решение, так как оно означало следующее: когда приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы приготовиться к неизбежному, темп операций БОБ резко снижался.

ПЛАНЫ НА НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ БУДУЩЕЕ

БОБ делала все возможное, чтобы обеспечить связь со своими восточными агентами на случай, если встречи в Западном Берлине будут исключены из-за ужесточенного контро-ля на секторальной границе. Однако ей пришлось считаться с тем, что поиск и вербовка новых источников стала очень трудным делом. Военные службы, чьи тайные операции теперь координировались БОБ, первыми почувствовали ущемленность, но ситуация повлияла на все разведывательное сообщество. Как показали проблемы оперативной поддержки, главной причиной этой озабоченности была все более эффективная работа восточногерманской тайной полиции. MfS затмило не только КГБ, но и гестапо из нацистского прошлого. Армия внутренних информаторов, высокоэффективная система учета, хорошая работа контрразведки по объектам в Западном Берлине давали возможность Шта-зи ликвидировать новые разработки, прежде чем они начинали развиваться. Беженцы, занимавшие в Восточной Германии высокое положение, которые были обычным источником для завязывания БОБ новых агентурных наводок, тотчас попадали под подозрение MfS, едва становились заметными их внеурочные отлучки из офисов или учреждений. MfS немедленно начинало расследование, включавшее слежку за членами семьи, соседями, коллегами, за всеми, кто мог получать приглашения из Западного Берлина.

Кроме того, кампания КГБ против «шпионского болота» в Западном Берлине, проведенная чуть раньше, затормозила перспективные вербовки агентуры. Восточные немцы, даже самые ярые антикоммунисты, не желали быть втянутыми в деятельность разведки. Они не хотели рисковать поездками в Западный Берлин во время повышенных мер безопасности на секторальной границе и на надземной и подземной железных дорогах.

БОБ пыталась снабдить свои источники такими средствами срочной безличной связи, на случай когда личные встречи с агентами в Западном Берлине станут невозможными, однако сотрудники представляли трудность этой задачи. Доставка контрабандой двусторонних передатчиков в Восточный Берлин была очень сложным и рискованным делом. Да и обучать агентов работе на этих радиостанциях тоже представлялось задачей не из простых, большинство агентов было неспособно овладеть ими. Офицеры прекрасно понимали, какую опасность таит в себе двусторонняя радиосвязь. Если о наличии радиопередатчика могли узнать члены семьи или друзья, то эти сведения вполне могли дойти до MfS. Если же агент выходил в эфир, то возможности MfS перехвата сообщений и пеленгации места его источника неуклонно возрастали.

Из-за всех этих сомнений и осложнений БОБ сконцентрировалась на обучении агентов в написании кодированных писем своим оперативным офицерам. Была начата операция по подбору людей не только в Западном Берлине и Западной Германии, но и в Западной Европе, тех, кто согласились бы получать письма из Восточной Германии и пересылать их БОБ. По иронии судьбы в это же время КГБ начал аналогичную операцию. Во время берлинского кризиса, опасаясь потерять контакт с агентами в Западном Берлине и Западной Германии, КГБ для срочных случаев создал сеть получателей (почтовых ящиков) писем в Западной Европе^[862].

Сообщения агентам БОБ от оперативных офицеров посылались в кодированном виде по радио в передачах голосом, и для их получения агентам требовались обыкновенные коротковолновые радиоприемники, а не двусторонний передатчик. Естественно, другая сторона могла легко перехватить сообщение и записать его, однако не могла узнать местонахождения адресата. По крайней мере, теоретически это выглядело именно так. К своему огорчению, БОБ узнала, что почтовые службы время от времени проверяют тех, кто незаконным путем ставит у себя радиоприемники и слушают передачи, не платя налог. Естественно, агенты БОБ платили все, что положено. Однако оказалось, что, пока почтовые служащие выискивали нарушителей, радиослужба, используя радары на автомашинах, могла установить частоту, с какой человек прослушивает передачи. В конце концов БОБ выяснила, что самой удачной моделью радиоприемника является «грюндиг», вполне доступный в Восточной Германии, однако все это можно бьшо узнать и внедрить только методом проб и ошибок.

Проинструктировать агентов, как пользоваться односторонней радиосвязью, было намного легче, чем научить пользоваться двусторонней. Спрятать запись шифра и расшифровать радиопередачу было проще, чем спрятать радиопередатчик. Более того, односторонняя звуковая связь самой своей природой убеждала агентов в дополнительно принятых мерах предосторожности, не исключавших, однако, личные встречи со связниками в Западном Берлине. Ведь агенты читали многочисленные статьи в восточногерманской прессе и смотрели фильмы о захвате радиопередатчиков вместе с радистами, и даже сама мысль о радиосвязи приводила их в трепет.

В 1960 — 1961 годах оперативные офицеры БОБ работали дни и ночи напролет, чтобы внедрить эту безличную техническую связь и убедить агентов в надежности системы. Даже при условии, что им помогали радисты, офицеры все равно должны были всему научиться сами, потому что, в конечном счете, именно им приходилось заниматься с агентами и убеждать их в необходимости иметь запасной канал связи на случай чего-то непредвиденного. Эта утомительная и порой приводившая в отчаяние работа затруднялась тем, что сами агенты, — они ведь рисковали свободой, когда пересекали границу сектора, доставляя разведывательную информацию, — порой отказывались заучивать коды.

Восточногерманская секция, чьи агенты все еще поставляли добротную информацию о внутренних делах ГДР, особенно хорошо работала в период, предшествовавший возведению стены. Секцией руководил Фриц, упрямый, бескомпромиссный человек, которому не хватало терпения возиться с дураками и лентяями. Еще до того, как был ликвидирован центральный отдел агентурной поддержки, восточно-германская группа стала действовать так, что у нее образовалась своя агентурная сеть. Некоторые из этих агентов, в основном «незаметные бабушки-пенсионерки», за небольшую плату предлагали свои квартиры для конспиративных встреч. Эти агенты действовали совершенно независимо друг от друга и не имели никаких связей с прежней структурой поддержки. Во многом их помощь в те критические для БОБ месяцы помогла сбить со следа контрразведку MfS.

Постоянно думая об улучшении связи, Фриц обратил внимание в американском каталоге электроники на рекламу довольно примитивного аппарата. Работал он на инфракрасных лучах и больше походил на игрушку, чем на средство шпионской связи. Так как некоторые агенты восточно-германского отдела жили в поле видимости от границы с западным сектором, то Фриц решил заказать и испробовать такие аппараты. Они могли бы стать великолепным средством связи. Но ему сказали, что так как аппарат изготовлен в США, то отдел коммуникационной политики ЦРУ разрешит закупать и использовать его в операциях только после тщательной проверки и одобрения. Так ничего и не было сделано. Если бы БОБ могла сама раздобыть эти аппараты, она бы их опробовала собственными силами. Возможно, 'нежелание использовать новые технологии связано с отношением Билла Харви к сотрудникам, занимающимся новыми разработками, как к протирающим штаны на работе бездельникам.

ДРУГИЕ ПРИОРИТЕТЫ РАЗВЕДКИ

Несмотря на интенсивную работу по обеспечению связью своих агентов· на Востоке, БОБ, особенно ее восточногерманский отдел, продолжала информировать американское правительство об изменениях внутри высшего руководства СЕПГ и правительства ГДР. Примером может послужить снижение авторитета Отто Гротеволя, премьер-министра ГДР. В июне 1959 года БОБ сообщала о более чем прохладных отношениях Ульбрихта и Гротеволя. Как доносили источники БОБ, Гротеволь участвовал в кампании Карла Ширдевана и его друзей (1957 — 1958 годы) против Ульбрихта, который знал об этом, однако не предпринял никаких действий, боясь, что Советы поддержат Гротеволя, как это уже бывало прежде. В конце концов, он был их «показательным социалистом», так как его выход из Социал-демократической партии Германии сразу после войны сделал возможным создание СЕПГ. Ульбрихт и Гротеволь всерьез поссорились в конце 40-х годов, когда Ульбрихт «во имя социалистической морали» потребовал от Гротеволя, чтобы тот положил конец своей связи с секретаршей. Последовало резкое выяснение отношений, и Гротеволь попал с нервным срывом в советский госпиталь в Карлсхорсте. Тогда Советы встали на его сторону. Советский посол в Восточной Германии посоветовал Ульбрихту разрешить Гротеволю развод с женой и женитьбу на секретарше^[863].

В сентябре 1960 года Ульбрихт создал Госсовет ГДР, что давало ему в руки контроль над принятием государственных решений. БОБ сообщила, что Гротеволь, который, очевидно, в сентябре перенес удар, был тем не менее приглашен на праздничную церемонию в честь создания совета, после чего отправился в подмосковный санаторий. В декабре 1960 года лица из близкого окружения Гротеволя сомневались в том, что тот сумеет вернуться к своим официальным обязанностям^[864].

В начале января 1961 года Гротеволь планировал вернуться в ГДР, однако советские врачи рекомендовали ему остаться в подмосковном санатории. Тем временем восточногерманские газеты продолжали печатать высказывания Гротеволя, создавая впечатление, что он продолжает исполнять обязанности премьер-министра^[865]. Согласно донесений источников БОБ, Гротеволь вернулся в ГДР в начале марта 1961 года, однако к выполнению своих обязанностей так и не приступил. И хотя восточногерманская пресса продолжала публиковать сообщения о его «встречах», дабы подчеркнуть его рабочую активность, Гротеволь практически не покидал своей виллы в Вандлице. Номинально занимая свой пост вплоть до самой смерти в 1964 году, Гротеволь уже ничего не решал и не имел никакого влияния. На посту премьер-министра его сменил Вилли Штоф^[866].

КАК НАСЧЕТ ВОССТАНИЯ В ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ?

В марте 1961 года Дэвид Мерфи посетил штаб-квартиру ЦРУ в Вашингтоне. Там царила новая администрация, до неудачной высадки у Плайя-Хирон (Куба) оставался еще месяц, и Берлин, похоже, был очередной кризисной точкой. Поток беженцев не становился меньше. Более пяти тысяч человек бежали из Восточного Берлина во время Пасхи. Кубинская авантюра еще оставалась тайной, и Генри Киссинджер, который прибыл в Вашингтон из Гарварда, чтобы дать правительству совет в отношении Берлина, запросил «отчет о тайных операциях, которые могли бы быть предприняты в поддержку позиции США по берлинскому вопросу». Ответ подготовило восточноевропейское Управление ЦРУ, и сделав к нему приписку, что обзор носит неформальный характер и не представляет рекомендаций агентству по проведению указанных акций»^[867].

Отчет основывался на предположении, что «Советский Союз намерен завершить интеграцию Восточного Берлина в Восточную Германию и сделать присутствие Запада в Западном Берлине столь бессмысленным, что Западу придется рано или поздно уйти из Берлина и признать Восточную Германию в качестве суверенного государства». Предложения включали усиление экономического давления на Восточную Германию. Заканчивался обзор разделом под заглавием «Как насчет восстания?». Предложения, направленные на усиление «нестабильности в Восточной Германии», должны были «дотошно проверяться», потому что имели целью не «инициировать восстание», а «стимулировать... уступки населению». Если учесть дееспособность восточногерманского полицейского государства и недостаток агентов, которые могли бы предпринять подобные действия (Свободные юристы и Группа борьбы против бесчеловечности прекратили свое существование), идеи были в высшей степени нереалистическими. Другие элементы в этой части включали «содействие в увеличении потока критически мыслящих беженцев» и «содействие некоторым западногерманским политикам в развитии контактов с восточногерманскими политиками... для обмена идеями и планами». Что касается потока беженцев, то восточногерманская пропаганда уже обвинила в нем Запад. Соответственно, получение одобрения и помощь западных немцев в отношении политически уязвимых акций, подобных предложенным, в лучшем случае было сомнительным^[868].

Другие предложенные мероприятия совпадали с теми, что содержались в «Долговременном плане по Берлину». Он был подготовлен восточноевропейским Управлением ЦРУ на основе рекомендаций БОБ, сделанных после того, как ГДР ужесточила дорожный контроль в сентябре 1960 года. Они включали увеличение западного культурного и военного присутствия в Западном Берлине, привлечение всемирного внимания к свободе Западного Берлина, противостояние коммунистическим пропагандистским кампаниям в отношении города. Данные акции были вполне реализуемы. Предварялись эти предложения тем, что все предложенное требует сотрудничества западногерманского правительства. Тайные акции типа организации бойкота восточногерманских фирм или создания препятствий восточногерманским торговым представителям за границей шли под рубрикой «экономического давления на коммунистов», однако в памятной записке было указано, что без соглашения стран НАТО по этому вопросу тайные операции «будут почти наверняка неэффективными»^[869].

Что касается возможного восстания, то реакция на это была твердой и однозначной. Поставив вопросительный знак, аналитики восточноевропейского Управления прямо указывали, что «восстание не может осуществиться как тайная операция, разве что в ситуации, когда будет неизбежно открытое военное противостояние Советского Союза и Запада»^[870]. Если первая категория предложений в памятной записке, требующая действий по «дестабилизации Восточной Германии», была созвучна с прежними концепциями тайных акций, то недвусмысленный отказ от «восстания» как варианта являлся сигналом, что в Центральной Европе, во всяком случае, в ЦРУ не было иллюзий по поводу свержения коммунистического режима, поддерживаемого Советами, при помощи тайных операций, руководимых извне. Однако надежда, что каким-то образом локальные выступления восточных немцев могут «в случае необходимости» подогреваться ЦРУ, застряла в умах некоторых политиков и вырвалась наружу летом того же года.

ПЕРЕДАСТ ЛИ АМЕРИКА ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ НАТО?

Доклады КГБ' этого времени уделяют много внимания укреплению отношений с администрацией Кеннеди в Вашингтоне. Однако задержки в предоставлении информации Хрущеву, наверняка, снижали ее ценность для советского руководителя. 24 апреля 1961 года, например, КГБ подготовил аналитический доклад о внешней политике американского президента. В нем звучало опасение лидеров ФРГ, связанное с заинтересованностью администрации Кеннеди смягчить напряженность в отношениях США — СССР. Аденауэр боялся, что улучшение отношений США и СССР может привести к ущемлению интересов ФРГ в решении вопросов Германии и Берлина. Чтобы надавить на Кеннеди и не допустить этого, ФРГ намекнула, будто тоже желает улучшения отношений с СССР: ФРГ не собиралась быть «бременем» для западноевропейской политики.

ФРГ также была озабочена «новой военной политикой» администрации Кеннеди, в связи с которой США объявили, что отвергают план «превращения НАТО в четвертую атомную державу». Согласно новой политики, ФРГ не получала атомное оружие. В докладе КГБ цитируется высказывание министра обороны ФРГ: «Новая американская политика поднимает вопросы о самом создании бундесвера [армии ФРГ] и в то же самое время наносит непоправимый удар по армейскому духу». В заключение было сказано, что ФРГ собирается «продолжать настаивать на получении атомного оружия для бундесвера»^[871].

Другие интересные доклады КГБ, найденные в архиве СВР, подчеркивают советский интерес в этой важной сфере. В конце марта итальянский посол в Москве доложил в Рим, что Советы удваивают усилия в достижении согласия с Бонном, опасаясь, что подписание мирного договора лишь с ГДР приведет к «усилению недовольства немцев». Посол также заметил, что «советская угроза разорвать пути сообщения между Западным Берлином и Западной Германией обернется против самих Советов, однако советское правительство упорствует, потому что на него давят его союзники и более всех правительство ГДР». Доклад заканчивается упоминанием об опасении СССР, вызванном «перевооружением Западной Германии и поддержкой, которую оказывают ФРГ союзники»^[872].

Подкрепляя выводы прежних докладов об озабоченности ФРГ тем, что США и СССР могут решить свои противоречия за счет Западной Германии, КГБ приводит разговор, имевший место в конце апреля между Гербертом Бланкен-хорном, послом ФРГ в Париже, и неуказанным источником. В докладе утверждается, что если НАТО получит атомное оружие, «угроза атомной войны заставит Россию отказаться от односторонних акций в отношении Западного Берлина». «К сожалению, — якобы сказал Бланкенхорн, — у нас есть информация о том, что Кеннеди склоняется к другой точке зрения». В окружении Кеннеди считалось, что нельзя допустить перерастания «берлинского конфликта» в мировую войну. НАТО не должно получить атомное оружие и берлинский конфликт должен остаться локальным по характеру. Несмотря на эти различия, Бланкенхорн подтвердил, что ФРГ одобряет внешнеполитические шаги США и ожидает полной и бескомпромиссной поддержки от Соединенных Штатов по берлинскому вопросу». Этот доклад был передан в Министерство иностранных дел 3 мая 1961 года^[873].

КГБ уделял особое внимание докладам о доступе бундесвера к атомному оружию в течение всей весны 1961 года. Шестого мая КГБ подробно докладывает о переговорах Аденауэра с членами исследовательской комиссии НАТО во главе с Дином Ачесоном. Аденауэр вроде как выразил озабоченность тем, что администрация Кеннеди, которая сконцентрировала свое внимание на Латинской Америке в связи с трагедией на Плайя-Хирон в апреле, поставила проблемы Европы на второе место. Он предостерег, что в европейском конфликте с СССР, если только НАТО не получит собственное оружие, то союзники могут вмешаться слишком поздно и Советы завоюют всю Европу. «Если эта проблема не будет решена, — сказал Аденауэр, — НАТО грозит развал, а некоторым европейским странам придется подумать о собственных силах устрашения»^[874].

Согласно докладу КГБ, Ачесон заверил Аденауэра, что «США немедленно вмешаются в случае конфликта с Советским Союзом». Однако атомное оружие, сказал он, будет использовано только в крайнем случае. В результате этого разговора у Ачесона сложилось мнение, что Западная Германия будет и дальше «продолжать свои интриги среди стран членов НАТО по вопросу об атомном оружии». Если сравнить доклад КГБ с собственным докладом Ачесона о тех пяти часах, что он провел наедине с Аденауэром и его переводчиком 9 апреля 1961 года, то подчеркивание КГБ озабоченностью Аденауэра насчет атомного оружия для НАТО выглядит преувеличенно^[875].

В целом изученные нами доклады КГБ этого периода меньше обращают внимание на берлинский кризис и проблемы в отношениях СССР с ГДР, чем на вопрос получения ФРГ через НАТО атомного оружия. Наши поиски в архиве СВР не увенчались успехом в отношении докладов КГБ о критическом периоде января — июня 1961 года в берлинском кризисе или о планах Москвы и Восточного Берлина по его урегулированию. Почему? Причина, по-видимому, кроется в очень личном отношении Хрущева к берлинской проблеме. Офицеры КГБ на всех уровнях весьма неохотно имели дело с донесениями заграничных резидентур, которые могли противоречить взглядам Хрущева или, не дай бог, критиковать меры, принятые им в отношении Берлина^[876].

Несмотря на то, что Берлин был главной заботой Хрущева и Ульбрихта, они держали свои планы в секрете. И хотя многие обозреватели считают, что совещание Политического Консультативного комитета стран-участниц Варшавского договора 28 — 29 марта 1961 года было решающим в отношении стены, в официальной повестке дня вопрос по Берлину отсутствовал. Согласно недавно рассекреченным документам, в повестке дня, утвержденной на совещании президиума ЦК КПСС и переданной членам Варшавского договора для подготовки к совещанию, были только военные вопросы, касающиеся Варшавского договора^[877]. Ульбрихт председательствовал на совещании, и когда были подведены итоги по повестке дня, делегаты обсудили берлинский вопрос, особенно обращая внимание на опасности бесконтрольного пересечения подрывными элементами границы со стороны Запада в Восточный Берлин^[878]. Исход населения из ГДР рассматривался как результат западных провокаций, и все сошлись во мнении, что необходимо усилить контроль на границе. В своей речи Ульбрихт подчеркнул связь между бегством жителей ГДР в Западный Берлин и перевооружением ФРГ, заметив, что потери ГДР в людских ресурсах на руку ФРГ. Он настаивал на необходимости «гарантированной неуязвимости» экономики ГДР в случае, если Западная Германия ответит на меры, которые предпримет ГДР, нарушением межзональных торговых соглашений.

Эти переговоры отражены в протоколе совещания 28 — 29 марта, однако в них нет ни слова о полном закрытии границы или возведении стены. Приготовления к этому велись в обстановке полной секретности и о них не говорили на подобных совещаниях^[879]. Более того, понимая, что закрытие границы приведет к враждебной реакции Западной Германии и всего Запада, Хрущев желал избежать предварительной огласки участия в этом СССР. Но, советский лидер — и это самое главное — хотел прежде выяснить позицию новой администрации Кеннеди в отношении Берлина, хотя к тому времени срок встречи двух лидеров еще не был определен.

Михаил Первухин, советский посол в Восточном Берлине, отправил 19 мая 1961 года письмо министру иностранных дел Громыко, чтобы проинформировать его о берлинской проблеме перед встречей на высшем уровне в Вене. Первухин обращал внимание на то, что «наши друзья хотели бы обеспечить контроль на границе между Демократическим Берлином и Западным Берлином, чтобы, как они говорят, «закрыть дверь на Запад», уменьшить поток беженцев из ГДР и прекратить акты экономической диверсии против ГДР, осуществляемые из Западного Берлина». Это вполне определенное послание говорит о том, что восточные немцы уже всерьез готовились «закрыть дверь»^[880].

Венский саммит положил начало новому и весьма опасному периоду в берлинском кризисе. Это совещание все еще будоражило восточные и западные столицы, когда 27 июня, отозванный из Берлина в Москву для доклада о деятельности аппарата в Карлсхорсте, умер Саша Коротков. В критический период аппарат остался без своего опытного руководителя.

20. ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ ДО ВОЗВЕДЕНИЯ СТЕНЫ

Венский саммит в начале июня 1961 года стал поворотным моментом в берлинском кризисе, который начался в ноябре 1958 года, когда Запад услышал первый ультиматум Хрущева: или покончить с берлинской проблемой в течение шести месяцев и на его условиях, или он подписывает мирный договор с ГДР, который аннулирует права союзников в Берлине. Хрущев повторил свою угрозу в Вене, и, все еще не оправившийся после поражения в бухте Кочинос (Куба), президент Кеннеди решил принять любые меры, чтобы защитить союзников. В ближайшие несколько лет планирование необходимых акций, включая тайные полувоенные акции ЦРУ в ГДР, занимали первое место, и несмотря на угрозу со стороны Восточной Германии остановить поток беженцев на Запад, этот аспект берлинской проблемы был проигнорирован. Отсчет времени до возведения стены продолжался.

Во время визита Дэвида Мерфи в Вашингтон в марте 1961 года было решено, что в начале лета Уильям Грейвер займет его место директора базы. Он не был новичком, ибо служил на Берлинской базе с 1954 по 1958 год и руководил операциями в Восточной Германии. После возвращения в Вашингтон, Билл Грейвер занял место начальника отдела ЦРУ, отвечающего за операции БОБ. Он возвышался как каланча среди коллег, и на базе его прозвали Длинным (der Lange)^[881]. До приезда Грейвера его обязанности исполнял всего год пребывавший в должности заместителя директора БОБ и начальника оперативного отдела Джон Диммер. Перед самым венским саммитом офицеры БОБ занимались трудным, но самым важным делом — созданием срочной связи для своих агентов на случай закрытия границ.

Сергей Кондрашев все еще был заместителем резидента в Вене. Известный в среде американских дипломатов как Улыбчивый Парень из-за своей необычно радушной манеры, Кондрашев хорошо знал языки и был чрезвычайно популярен в дипломатическом кругу — так же, как его жена Роза, которая, судя по слухам, была дочерью высокопоставленного генерала ГРУ. (Ее отец на самом деле служил в КГБ.) Кондрашев хорошо одевался. Его поездки к лондонским портным были прикрытием для встреч с Блейком. И он был исключением среди советских дипломатов в Вене, так как позволял себе на хорошем английском (немецком, французском) говорить о политике, не используя идеологическую риторику. Все поражались, когда он позволял себе вмешиваться в беседы, которые обычно велись с помощью официально назначенных советских переводчиков, да еще поправлять их. Особенно ему нравилось делать это во время бесед с очаровательной Жаклин Кеннеди. Переводчики, естественно, злились, однако заместитель резидента Кондрашев имел некоторые привилегии.

Первая беседа саммита состоялась 3 июня в доме американского посла, и она стала похожа на спарринг-матч, в котором Кеннеди и Хрущев изучали возможности друг друга. Следующее совещание проходило в советском посольстве. Едва заговорили о Берлине, в зале как будто похолодало. Хрущев заговорил о своем намерении подписать мирный договор с ГДР, если потребуется, в одностороннем порядке, после чего «все права на Берлин потеряют силу, ибо состоянию войны придет конец». Когда Кеннеди спросил, «не будет ли блокирован Берлин в результате этого мирного договора», Хрущев ответил утвердительно, ибо «СССР рассматривал весь Берлин как территорию ГДР». Вновь вернувшись к ультиматуму, произнесенному полгода назад, Хрущев объявил, что когда в декабре истечет срок промежуточных договоренностей, доступ в Западный Берлин будет перекрыт и западным войскам придется его оставить. (На сей раз Хрущев блефовал, считая, что союзники, не желавшие идти на соглашение с ГДР, выведут свои гарнизоны.) Он добавил, что часть войск может остаться «ради престижа» и соединиться с советскими войсками — и все они будут под контролем ГДР, и ясно дал понять, что его решение подписать мирный договор «твердое и окончательное». Он подпишет его в декабре, если США «откажутся от промежуточного соглашения». Саммит завершился знаменитой фразой Кеннеди: «Зима предстоит холодная»^[882].

После этой встречи высказывалось много предположе-ний о том, что Хрущев думал о Кеннеди. Кондрашев, который в то время был в Вене, вспоминает, что Хрущев сразу же поделился своими впечатлениями с высокопоставленными сотрудниками советского посольства. Вопреки широко известному мнению, Хрущев сказал следующее: «Мы имели дело с президентом, которого отличает глубокое понимание международной обстановки. Он знает, чего хочет, и энергично защищает свою позицию»^[883]. Несмотря на этот комплимент, время до возведения Берлинской стены начало свой отсчет. Сразу после венского совещания Кеннеди отправился в Лондон, чтобы обсудить с премьер-министром Гарольдом Макмилланом советский вызов. Оба лидера согласились с тем, что Запад должен оставаться в Берлине, несмотря на договор между Советами и ГДР, и продумали свой ответ Хрущеву. Министр иностранных дел лорд Фредерик Хьум сказал сразу после встречи: «Кеннеди выразил опасение, как бы Хрущев не был втянут в какие-то действия против Берлина из-за трудностей в отношениях с ГДР... Беженцы продолжали прибывать в Западную Германию примерно по миллиону в год». К этому премьер-министр добавил: «Плохая реклама для советской системы, если так много людей ищет выход из коммунистического рая»^[884].

Естественно, Вальтер Ульбрихт должен был решить проблему беженцев. На пресс-конференции, данной им 15 июля в Восточном Берлине, он выразил благодарность Советскому Союзу за его позицию. Отвечая на вопросы, он сделал любопытное замечание, намекнув на предстоящие события. На вопрос западногерманского корреспондента, означает ли статус Берлина как свободного города то, что «государственная граница пройдет через Бранденбургские ворота», Ульбрихт ответил: «Никто не собирается воздвигать стену». В дальнейшем об этом много спорили, но тогда американцы почти не обратили внимание на фразу Ульбрихта. Они были поглощены мыслью о том, как справиться с потенциальной угрозой их положению в Западном Берлине^[885].

НЕРЕШАЕМЫЙ ВОПРОС БЕЖЕНЦЕВ

Остаток июня 1961 года администрация Кеннеди занималась тем, что вырабатывала линию поведения и административные меры в преддверии усугубления берлинского кризиса. Бывший госсекретарь Дин Ачесон стал играть первую скрипку, и в своем первом докладе президенту о Берлине от 28 июня советовал сохранять твердость. Необходимо было дать Хрущеву достаточно ясно понять, что ему не преуспеть в выживании союзников из Западного Берлина. Он особенно подчеркнул готовность военных использовать силу, если их права на Западный Берлин будут оспорены^[886]. Через два дня советник по вопросам национальной безопасности Мак-Джордж Банди выпустил Меморандум №58 о действиях по поддержанию национальной безопасности и в параграфе седьмом просил у госсекретаря и директора ЦРУ совета о «приготовлениях, которые следует предпринять, чтобы создать возможности для возбуждения прогрессивно усиливающейся нестабильности в Восточной Германии и Восточной Европе, если это потребуется после 15 октября», как это может быть приказано. Банди также попросил представить предложения по мерам «доведения этих возможностей до сведения Советов, прежде чем они примут окончательное решение по Берлину». Похоже, у некоторых политиков были преувеличенные представления о возможностях ЦРУ в ГДР^[887].

Восточноевропейское Управление ЦРУ иллюзий на этот счет не испытывало. На совещании 22 июня 1961 года в штаб-квартире ЦРУ бывший директор БОБ Билл Харви высказался следующим образом: «Не реалистичнодумать, будто мы могли бы внедрить в восточную зону достаточно большую агентурную сеть, которая сумела бы... сыграть определенную роль в организации групп сопротивления и остаться в состоянии готовности, пока не потребуется ее помощь для поддержки военных операций. У нас нет таких возможностей, особенно если учесть эффективную защиту [восточногерманского] Министерства госбезопасности»^[888].

Все восточноевропейское Управление было согласно с мнением Харви. Большинство присутствующих живо вспомнили, как провалилась военизированная программа в Восточной Германии, связанная со Свободными юристами. Единодушно были отвергнуты предложения по мерам «увеличения потока беженцев», потому что он увеличился бы, даже если бы были проведены военные акции, предполагаемые планом Ачесона. Если переусердствовать, как считали сотрудники, то «можно ускорить кризис и подтолкнуть Восток на блокаду города»^[889].

Готовясь к совещанию Национального совета безопасности, которое должно было состояться 13 июля, ЦРУ докладывало: «Советы, вероятно, полагают, что в настоящий момент Запад ограничен в возможностях пробудить сопротивление в Восточной Германии». Далее в докладе говорилось: «если предостережения отдельных лиц и тайная деятельность убедят Москву в том, что берлинский кризис способен спровоцировать тайно поддерживаемую волну беспорядков в странах-сателлитах, тогда Советы будут действовать более осмотрительно в отношении Берлина». Эта наивная вера в «посланный Советам сигнал» была неуместна в берлинских обстоятельствах^[890]. Трудно представить, что еще американцы могли сделать, дабы убедить Советы, будто недовольство в Восточной Германии, а также поток беженцев были результатом сознательных действий западных правительств^[891].

Словно для подтверждения, председатель КГБ Александр Шелепин послал подробный сорокадевятистраничный доклад по данному вопросу министру иностранных дел Андрею Громыко^[892]. Датированный 13 июля 1961 года, доклад был посвящен деятельности «реваншистских и милитаристских организаций в Западной Германии и Западном Берлине», направленной против ГДР. В нем отражалась точка зрения КГБ, что эти группы активизируются, и особое внимание уделялось тому, что «деятельность этих организаций поддерживается правительством Бонна». Согласно докладу, Аденауэр сказал в июле 1960 года: «Если немецкий народ будет верен Западу, то наступит день, когда Восточная Пруссия будет освобождена»^[893].

В докладах КГБ того времени довольно трудно понять, что объективно, а что «идеологически выдержано», но, как мы видели, особенно в период кампании активных мероприятий против «шпионского болота» в Западном Берлине, Советы были отлично информированы о присутствии там разведки союзников. В докладе КГБ о деятельности БОБ в 1960—1961 годах отмечается, что «самый большой полевой орган ЦРУ в Европе действует в Западном Берлине» и что «он известен американской разведке как Берлинская Оперативная база», работающая под военным прикрытием. И далее: «База ЦРУ в Западном Берлине действует независимо, подчиняясь непосредственно Вашингтону». Ее директором был назван Дейв Мерфи^[894].

Несмотря на то, что американцы продолжали уделять большое внимание берлинскому кризису, — по их мнению, он разразится в конце 1961 года после подписания мирного договора — советское посольство в Восточном Берлине было всерьез озабочено проблемой беженцев и считало необходимым поторопиться с подписанием договора, так как беженцев становилось все больше. Посол Михаил Первухин послал 7 июля письмо министру иностранных дел Громыко, где обращал его внимание на то, что мирный договор и контроль над сообщениями между ФРГ и Западным Берлином не только подтвердит суверенитет ГДР, но также «создадут условия для решения более насущной проблемы ГДР — исхода населения в Западную Германию»^[895].

Описывая жестокую реальность берлинской проблемы, Первухин беспристрастно указывал на трудности, с которыми могла столкнуться ГДР, взяв на себя контроль над воздушными коридорами, однако он считал, что советские военные и ГДР должны были выработать совместную процедуру «определения местонахождения и перехвата нарушившего границу самолета». Что касалось проезда военного транспорта, то Первухин предлагал начать проверку документов у каждого человека и досмотр всех грузов еще до подписания мирного договора. (Советы пытались провести это в жизнь во время кризиса 1958 года, однако сопротивление союзников затруднило проведение этой меры.) Он считал, что ГДР должна установить более высокую стоимость на военные перевозки, чем установлены в ФРГ^[896]. И высказывал предложение разделить железнодорожную систему на западную и восточную, однако оговаривался, что это будет трудно осуществить и дорого.

Все это время правительство США было занято своим пребыванием в Западном Берлине и отражении возможной военной атаки. Тем не менее телеграмма от 12 июля американского посла Уолтера Даулинга в Бонн о «растущем беспокойстве населения в советской зоне» не осталась незамеченной в Вашингтоне. В его послании говорилось, что «поток беженцев может стать настоящем потопом, если только не будут предприняты дополнительные, более жесткие ограничительные меры против поездок из зоны в Восточный Берлин и далее через секторальную границу». Телеграмма заканчивалась вопросом, что будут делать США в этом случае и не останутся ли в стороне, как 17 июня 1953 года? Подобная пассивность, с точки зрения Дайлинга, будет «означать конец нашего влияния в Германии»^[897]. В ответе, датированном 22 июля, указывалось, что «если ГДР усилит контроль между советской зоной и Западным Берлином, США вряд ли смогут что-нибудь предпринять». Администрация Кеннеди, казалось, не желала оспаривать право СССР или ГДР перекрывать границы^[898].

ИНФОРМАЦИЯ ПОПАДАЕТ К ХРУЩЕВУ С ОПОЗДАНИЕМ

Шелепин, председатель КГБ, 20 июля 1961 года послал личный доклад Хрущеву, основанный на донесениях о совещании Совета НАТО в мае в городе Осло, во время которого министры иностранных дел США, Великобритании, Франции и ФРГ встречались отдельно для обсуждения берлинской проблемы.

Доклад говорит о немалых усилиях высокопоставленных агентов КГБ. По словам Шелепина, «они работали в министерствах иностранных дел, военных штабах и правительственных учреждениях западных стран, а также в структуре НАТО», он дал возможность Хрущеву заглянуть в военные планы западных союзников, которые не остановились бы перед применением силы, если бы было поставлено под вопрос их присутствие в Западном Берлине. Не были обойдены вниманием и планы переброски войск воздушным путем и интеграция в планы НАТО Live Oak «Живого Дуба» — кодовое название военных действий США, Великобритании и Франции, разработанных в связи с берлинским кризисом. В докладе Шелепина отражены дискуссии союзников о том, когда и при каких условиях использовать атомное оружие. Согласно донесениям источников КГБ, западные державы еще не пришли к окончательному решению насчет особых мер против СССР, ГДР и других стран, которые поставят свою подпись под мирным договором. Члены НАТО были озабочены тем, что у них было всего два выхода, если СССР посягнет на их права — промолчать или «развязать войну». Заканчивался доклад сообщением о решении министров иностранных дел США, Британии, Франции и ФРГ выработать общую позицию на возможных переговорах с СССР. Они надеялись, по-видимому, что переговоры «затянут подписание мирного договора с ГДР»^[899]. Доклад был подробный, однако непонятно, чего Шелепин хотел добиться, посылая его Хрущеву уже после его встречи с Кеннеди. Индивидуальные донесения из резидентур были получены по телеграфу и представлены Хрущеву раньше, так что Шелепин, возможно, просто-напросто хотел произвести на него впечатление^[900]. По той или иной причине, казалось, что у КГБ не было проблем в доставке информации куда нужно — и притом быстрой — точно так же, как их не было, когда Железные Штаны — Молотов — создавал Комитет информации.

КГБ получил также исчерпывающее донесение об июньских и июльских дискуссиях внутри западногерманской Социалистической партии (СДПГ), касавшихся берлинского кризиса. Обращаясь к ее руководству в июне, заместитель председателя Герберт Венер заметил, что западные лидеры, заявляя о своем «твердом намерении остаться в Берлине», ничего не говорят об «объединении Германии». С точки зрения нейтральных стран, особенно Индии, и некоторых кругов на Западе, сказал Венер, эта позиция Запада «не совсем ясная». Венер заявил, что «нельзя полагаться только на силы Запада», поэтому он предложил «всемирную пропагандистскую кампанию, призывающую к «самоопределению» Германии и поддержать «свободы» Берлина». И опять, Громыко было бы очень полезно прочитать этот подробный доклад в начале августа, когда было принято решение о перекрытии границ. А Шелепин послал его только 31 августа^[901].

Другой приметой того, что западные страны были готовы принести в жертву свободу передвижения в Берлине, были переговоры с президентом Кеннеди во время совещания Междепартаментной координационной группы по Берлину 26 июля, то есть после речи, обращенной к нации по поводу Берлина. Ачесон выразил ту точку зрения, что западная позиция на какой-то стадии могла включать затруднение движения населения, за исключением актов подлинного политического убежища». Это было невероятное предложение, если учесть, что тысячи восточных немцев каждый день попадали в центр беженцев (Marienfelde) в Западном Берлине^[902]. Позднее Ачесон смягчил свою позицию, предложив «общие меры по уменьшению чрезмерного передвижения населения при сохранении разумной свободы передвижения внутри города, включая свободу жить в одной его части и работать в другой, не подвергаясь экономическому и прочим наказаниям»^[903]. Однако именно этого СССР и ГДР не могли допустить.

Как бы то ни было, президент Кеннеди в речи 25 июля 1961 года говорил только о жизненно важных интересах Америки в Западном Берлине и о различных военных и прочих мерах, которые США предпримут, если СССР посягнет на их права. Ни о какой свободе передвижения в Берлине не было сказано ни слова, что послужило еще одним «сигналом» Востоку, если граница будет перекрыта, США сопротивления не окажут. И вновь Шелепин промедлил с информацией. Он дождался 26 августа и только тогда поставил Центральный комитет в известность о том, что КГБ перехватил письма из Западной Германии с речью Кеннеди о Берлине, переведенной на русский язык. Он с гордостью сообщил, что письма, охарактеризованные им как вводящие в заблуждение, были изъяты КГБ и уничтожены. На самом деле перевод был правильным. Неужели Шелепин не желал показывать эти письма, так как знал, что они были подготовлены и посланы антисоветской эмигрантской организацией в Западной Германии, одним из важнейших объектов КГБ в Карлсхорсте? Наверно, этого мы никогда не узнаем^[904].

СОВЕТЫ ОЖИДАЮТ МИРНЫЙ ДОГОВОР С ГДР

Итак, Запад готовился к консультациям министров по вопросу Берлина, которые должны были начаться 5 августа в Париже. Американская делегация, желавшая предварительно встретиться с союзниками, вылетела из Вашингтона 27 июля. Московский КГБ также ждал затяжного кризиса. В докладе Хрущеву от 29 июля Шелепин предложил, чтобы Советы создали «такую ситуацию в разных местах земного шара, какая отвлекла бы внимание и силы США и его сателлитов от вопроса о последствиях германского мирного договора для Западного Берлина». Была выработана программа, «показывающая правящим кругам Западных держав, что развязывание военного конфликта из-за Западного Берлина может привести к потери их положения не только в Европе, но также в... Латинской Америке, Азии и Африке»^[905].

Предложение было, видимо, одобрено Хрущевым. Из шелепинского списка активных мероприятий министр обороны Родион Малиновский и заместитель председателя КГБ Петр Ивашутин выбрали совсем не многое, чтобы убедить Запад в готовности Советов «ответить на вооруженные провокации Запада из-за Западного Берлина». Оба считали чрезвычайно важным обмануть Запад в отношении военных возможностей СССР: возможно, они даже сумели бы убедить Запад в том, что СССР располагает управляемыми ракетами с ядерным зарядом^[906].

Параллельная программа, инициированная списком Шелепина, заключалась на самом деле в расширении кампании, которая уже велась некоторое время и имела в виду дискредитацию западногерманских военных лидеров при помощи данных об их фашистском прошлом. Она имела незначительный эффект — хотя Советский Союз был доволен результатом. В марте 1962 года КГБ выяснил, что секретарь НАТО Дирк Стиккер выразил совету свою озабоченность нападками СССР на генерала Адольфа Хойзингера и заявил, что НАТО будет защищать генерала. После обсуждения совет согласился выступить с. заявлением от имени генерального секретаря^[907].

Начиная с этого времени доклады КГБ отражают оптимистическую уверенность Советов в подписании сепаратного мирного договора с ГДР. В них нет ни единого упоминания о закрытии секторальной границы в Берлине. Хотя КГБ выражал некоторую озабоченность по поводу возможных «контрмер в отношении визитов в Западный Берлин граждан СССР и других социалистических республик», все же памятная записка КГБ от 3 августа повторяет формулировку: «После подписания мирного договора граница между Восточным и Западным Берлином станет государственной границей» (выделено авторами). Так как «большинство беженцев бежало на Запад через Западный Берлин», то КГБ рекомендовал прекратить свободное передвижение с помощью метро или железной дороги, усиление военного присутствия на контрольных пунктах и уменьшение числа жителей Восточного Берлина, работающих в Западном Берлине. В отличие от Первухина, который в письме Громыко от 7 июля предлагал не ограничивать передвижение между Восточным и Западным Берлином по причине трудностей, связанных с этим, КГБ на сей раз с некоторыми ограничениями поддержал усиление пограничного контроля на секторальной границе. Однако некоторые идеи КГБ, например, соглашение с западноберлинским сенатом, касавшееся разрешения некоторым жителям Восточного Берлина работать в Западном Берлине, были нереальными. Такие предложения лишь показывали, что Карлсхорст мало оказывал помощи центру после смерти Короткова^[908].

КГБ следовал инициативе Первухина, говоря об экономических последствиях запланированных акций, однако предупреждал, что ГДР может ответить, оборвав связи ФРГ с Западным Берлином и недопущением в город горючего, продуктов, товаров. КГБ также предупреждал, что мирный договор может побудить некоторых восточных немцев, находящихся «под влиянием западной пропаганды», протестовать против действий правительства. В докладе уделено особое внимание тому, как ухудшение снабжения или общей экономической ситуации усугубит проблему. Заметив, что «период подготовки к подписанию мирного договора будет сопровождаться увеличением потока беженцев на Запад», КГБ предложил подписать мирный договор «в максимально короткий срок». Если представить, что термин «мирный договор» стал в то время кодовой фразой для обозначения мер по усилению контроля на секторальной границе, то станет ясно, что, по крайней мере, КГБ в Москве понимал необходимость немедленных действий, а не постепенного продвижения к цели, как предлагал Шелепин 29 июля^[909].

Вероятный результат западногерманской отмены межзональной торговли, как отмечалось в записке КГБ от 3 августа, был особой заботой СССР и ГДР с тех пор, как ФРГ предприняла этот шаг в ответ на усиление контроля на пропускных пунктах в сентябре 1960 года. Ульбрихт вновь заговорил об этом на совещании Политического консультативного комитета стран-участниц Варшавского договора в марте 1961 года. На XIII пленуме ЦК СЕПГ, состоявшегося 3— 4 июля 1961 года, Эрик Хонеккер, верный соратник Ульбрихта, тоже потребовал принятия срочных· экономических мер, если торговое соглашение с ФРГ будет аннулировано в результате мирного договора^[910]. Теперь нам известно, что уже 1 июня Совет министров СССР принял постановление о «немедленном оказании помощи ГДР в случае разрыва торговых соглашений» с ФРГ. А 29 июля 1961 года Микоян и Громыко направили в Центральный комитет письмо о возможном аннулировании торговых соглашений и рекомендуемых контрмерах. Указав, что односторонние угрозы СССР или ГДР прекратить торговлю с ФРГ будут неэффективными, в этом письме так же, как в записке КГБ, рекомендовалось закрыть дорогу гражданскому транспорту между Западным Берлином и ФРГ^[911].

Другая акция советского руководства была непосредственно связана с предстоявшим перекрытием границы. Президиум дал указание Министерству иностранных дел, Министерству обороны и КГБ как можно скорее подготовить широкомасштабную пропагандистскую кампанию, которая откроет миру глаза на намерение военно-политического блока СЕНТО, используя территории среднеазиатских стран (например, Иран, Турция), расположенных на южной границе СССР, совершить нападение на СССР, используя атомное оружие. Таким образом, меры, предпринятые Советами по закрытию границ в Берлине, будут рассматриваться как «защитные» в свете «агрессивных» планов Запада^[912].

По просьбе Ульбрихта, первые секретари коммунистических и рабочих партий стран-участниц Варшавского договора собрались 5 августа в Москве, чтобы обсудить берлинский вопрос^[913]. Они не касались особых мер по перекрытию границы, хотя все делегаты, включая присутствовавших восточноевропейских лидеров, поддержали необходимость действий. Владислав Гомулка (Польша) выступил против «открытой границы между нашим Берлином и Западным Берлином». Если Хрущев и Ульбрихт обсуждали детали и время, то делали это неофициально и в присутствии только ближайших помощниов. Хрущев, несомненно, одобрил планы Ульбрихта, однако желал сохранить в тайне участие СССР^[914].

Пока шло совещание, другие игроки в правительствах Востока и Запада продолжали вести себя так, словно их заботил долговременный кризис, связанный с договором и его последствиями. 8 августа Первое Главное управление КГБ направило начальнику ГРУ, генералу Ивану Серову, донесение французских источников с подробным планом европейских военно-воздушных сил США установления «воздушного моста», если СССР или ГДР блокирует все подъезды к Западному Берлину. В донесениях были также планы поддержки с воздуха, если ограниченные военные части союзников будут осуществлять попытку вновь открыть доступ к Западному Берлину на шоссе Хелмштедт— Берлин. Это была так называемая «наземная попытка», включенная в план «Живой Дуб»^[915].

В Париже 4—9 августа прошли консультации по Берлину министров иностранных дел США, Великобритании, Франции и Западной Германии, которые завершились решением провести переговоры с СССР по Берлину в октябре или ноябре, однако не было решено, когда объявить о готовности Запада к переговорам. Похоже, Запад не подозревал, что события в Москве и Восточном Берлине опережают его приготовления. В это неспокойное время, кажется, лишь один раз министр иностранных дел западной страны действовал вовремя. Это было, когда министр иностранных дел ФРГ Гейнрих фон Брентано заговорил об озабоченности Вилли Брандта, бургомистра Западного Берлина, тем, как смятение в ГДР действует на восточных немцев. Их положение ухудшится, «если захлопнется берлинская дверь». Замечание фон Брентано побудило госсекретаря Дина Раска ответить, что «попытка сдержать поток беженцев... может привести к взрыву, и проблема созреет, прежде чем ожидается». Как же он был прав!^[916] Прошли целые три недели после парижских консультаций, прежде чем председатель КГБ Шелепин направил Хрущеву подробный доклад об этом совещании. Но события 13 августа сделали этот доклад бесполезным^[917]. Поезд уже ушел.

НЕОЖИДАННОЕ ПОЯВЛЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

Как сообщил Петр Абрасимов, бывший советский посол в ГДР, который сменил Первухина, решение соорудить стену было принято 6 августа 1961 года Президиумом ЦК КПСС и Политбюро ЦК СЕПГ. Он заметил, что «ГДР и не помышляла ни о чем подобном — ей бы не позволили такую независимость»^[918]. Абрасимов преувеличил. На самом деле не было нужды в специальном совещании Президиума 6 августа. Одобряя протокол совещания партийных секретарей 5 августа, советское руководство знало, что таким образом санкционирует закрытие границы. 7 августа Политбюро СЕПГ собралось на внеочередную сессию в Восточном Берлине, и Ульбрихт проинформировал коллег о решении Хрущева «закрыть границу в ночь с 12 на 13 августа». Более того, восточногерманский парламент (Volkskammer) должен был собраться 11 августа, чтобы «ратифицировать решение ускорить подписание мирного договора». Как стало известно из архивов MfS, Эрих Мильке, министр государственной безопасности, встретился со своими подчиненными 11 августа и поставил их в известность о решении парламента и операции под кодовым названием «Роза», которая должна состояться в ближайшие дни и «приготовления к ней должны проходить в условиях полной секретности»^[919].

В Москве тоже дорожили секретностью. Несмотря на обоснованную озабоченность советских и восточногерманских лидеров тем, что Запад может ответить аннулированием торговых соглашений между ФРГ и ГДР, лишь 12 августа, когда операция в Восточном Берлине практически началась, собрался Президиум ЦК КПСС под председательством Хрущева. В итоге было принято решение оказать «срочную помощь ГДР в случае аннулирования торговых соглашений с ФРГ». Это была серьезная мера, вовлекавшая Госплан, Министерство внешней торговли и другие министерства в создание «специального резерва», необходимого для «нормального функционирования промышленности ГДР»^[920]. Президиум, очевидно, предвидел, что предстоящее перекрытие границы, о чем не упоминалось в протоколе совещания, может подвигнуть Запад на торговые санкции. Указания Президиума расширяли круг посвященных, видимо, поэтому пришлось ждать до последней минуты.

Как мы уже видели, такая же предосторожность была принята в отношении пропагандистской кампании, связанной с документами блока СЕНТО. Операция по перекрытию границы, в которой участвовали совсем немногие люди под руководством члена Политбюро СЕПГ Эриха Хонекке-ра, началась поздним вечером в субботу 12 августа^[921]. Где-то после полуночи прекратилось движение транспорта между секторами. Восточные немцы установили заграждение из колючей проволоки по всей секторальной границе. Берлин был разделен.

События августа 1961 года описаны в бесчисленных публикациях. Однако вопросы остаются. Во-первых, была ли акция 13 августа частью первоначального плана СССР— ГДР в рамках мирного договора 1961 года, как он был представлен Кеннеди в июне, или это была изначально инициатива ГДР, поддержанная Хрущевым, время и масштаб которой диктовался насущной необходимостью остановить поток беженцев? И та и другая версии отчасти верны. Хрущев предпочел бы собственный путь — мирный договор с ГДР. Если бы его угрозы подействовали, то статус Западного Берлина, действительно, мог бы измениться, а именно этой цели продолжали добиваться СССР и ГДР даже после возведения стены. Ульбрихт же, соглашаясь с Хрущевым, мечтал перекрыть границу и остановить поток беженцев. Правда, время от времени он обсуждал этот вопрос с ведущими политиками Советов, но до конца не раскрывал свои тайные планы. Мы не можем поверить, что предполагаемый мирный договор был всего лишь кодовым названием стены. Когда Хрущеву стало ясно, что Запад не согласится на его предложения по Западному Берлину, а поток беженцев достиг критической величины и угрожал режиму в ГДР, он полностью поддержал план Ульбрихта.

Во-вторых, могли ли восточные немцы подготовить операцию, не привлекая аппарат в Карлсхорсте и не ставя в известность Москву? Свидетельства, полученные в архиве СВР, заставляют предположить, что восточные немцы действовали независмо. И планы активных мероприятий КГБ, и отчетные доклады утверждают, что почти до конца игры КГБ верил в идею мирного договора. И своих чиновников Ульбрихт держал в полном неведении до самой последней минуты, возложив всю ответственность за планирование и проведение акции на Эрика Хонеккера, верного члена СЕПГ.

Знал ли Эрих Мильке, министр государственной безопасности, о плане Удьбрихта и проинформировал ли он своих друзей из КГБ? Важно помнить, что Мильке был прежде всего верен Ульбрихту, а не Советам. Похоже, Мильке как раз принадлежал к тем немногим высокопоставленным восточногерманским чиновникам, кому было известно об акции 13 августа, однако мы не можем считать, что он проинформировал КГБ в Карлсхорсте. Мильке знал о конфликтах между КГБ с его службой — результатом чего стал отзыв (а, возможно, и смерть) Александра Короткова, кому Мильке доверял больше, чем кому бы то ни было другому в КГБ.

И наконец, были ли ответственные чиновники в Западном Берлине и Вашингтоне удивлены, узнав о перекрытии границы между секторами, потому что разведка не сумела предупредить их о надвигающихся событиях? Надо помнить, что американцы в то лето сами пытались придумать, как уменьшить поток беженцев. Более того, США ясно и не раз давали понять по своим официальным и неофициальным каналам (типа знаменитого заявления сенатора Уильяма Фулбрайта, сделанного по американскому телевидению 30 июля, о том, что у русских достаточно сил перекрыть границу, не нарушая никакие договоры), что свободное передвижение в Берлине не затрагивает жизненно важных интересов американцев^[922].

Питер Уайден в книге «Стена» объясняет, почему ни одна разведка, работавшая в перекрытом секторе, не могла узнать заранее о тайной операции 13 августа: «Неудивительно, что западная разведка ничего не знала о подготовке ГДР к возведению стены. Все предварительные шаги были сделаны незаметно... Только человек двадцать из проверенных лидеров знали о грядущем событии». Колючая проволока и столбы, из которых поначалу было возведено ограждение, были завезены в армейские части, как будто для их нужд^[923]. Возведение настоящей стены началось уже после того, как стало ясно, что реакции Запада не ожидается.

Имела ли хоть одна американская разведка предварительную и надежную информацию о стене? Если круг лиц, знавших о том, что произойдет, не расширился до 11 августа и если операция началась не раньше вечера 12 августа (субботы), наш ответ — нет. Усилия БОБ, направленные на проникновение в Карлсхорсте, оказались ненужными в этом случае. Только агент, близкий к Ульбрихту, мог хотя бы за неделю заметить признаки того, что стена должна быть возведена. В 1961 году бывший офицер КГБ Олег Гор-диевский только-только прибыл в Восточный Берлин в качестве стажера министерства иностранных дел, что было естественным для выпускников Института международных отношений вне зависимости от их последующего назначения. В Берлине он был с 11 августа, и единственным огорчением в этот период было нашествие клопов на его квартиру в Карлсхорсте. Лишь вечером 12 августа ему и его коллегам приказали оставаться в Карлсхорсте. Проснувшись наутро, они обнаружили зарытую границу^[924].

Какой была бы реакция НАТО, если бы проверенный, надежный источник заранее доложил об акции 13 августа? Когда речь идет об этом, часто цитируется дело полковника ГРУ Олега Пеньковского. Пеньковский имел достоверную информацию о том, как Советы собирались ответить на попытки союзников силой проложить дорогу в Западный Берлин после подписания мирного договора. Пеньковский также узнал, как стало позднее известно ЦРУ, «подробности плана возведения стены за четыре дня до ее возведения», однако «не имел возможности передать информацию на Запад»^[925]. Это значит, что Пеньковский получил информацию 8 или 9 августа. Прошло уже немало времени после принятия решения в Москве и Берлине. Надо иметь слишком богатое воображение, чтобы поверить, что это послание могло быть в такой срок изучено и (для защиты источника) предоставлено весьма немногочисленному кругу людей, не говоря уж о получении согласия в администрации Кеннеди (тем более от союзников по НАТО) на некую акцию.

21. БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА: ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ

Первым важным делом для ЦРУ сразу после закрытия границы было убедить президента Кеннеди в том, что ярость западных берлинцев из-за пассивности Запада во время кризиса, если ее не погасить, может серьезно повредить его планам ответа на угрозу мирного договора. Тем временем БОБ была занята борьбой с последствиями возведения стены, активизацией запасных связей с источниками, переоценкой разведывательных приоритетов, сокращением количества сотрудников, а также оказанием разведывательной помощи генералу Клею, который возвратился в Берлин как личный представитель президента США. К концу 1961 года БОБ удалось установить контакты с агентами на Востоке и с помощью целенаправленной пропаганды пыталась повлиять на восточногерманские пограничные войска.

Дэвид Мерфи прилетел в Сан-Франциско 12 августа, намереваясь провести отпуск дома, а на следующий день ему позвонили из штаб-квартиры ЦРУ в Вашингтоне: «Они закрыли границу. Приезжайте как можно скорее!» Прибыв в Вашингтон, Мерфи тотчас отправился в восточноевропейское Управление ЦРУ. Здесь он впервые услышал о серьезном «провале разведки», связанным с акцией 13 августа в Восточной Германии. Очевидно, в Белом доме не были готовы к взрыву негодования, выгнавшем сотни тысяч западных берлинцев на улицы с протестом против колючей проволоки и бездействия Запада. Люди восприняли пассивность союзников как предательство. Как мог Кеннеди с его администрацией не предвидеть их реакцию? С самого начала берлинского кризиса в 1958 году из берлинской миссии госдепартамента и из БОБ постоянно шли предостережения о том, что положение западных союзников в Западном Берлине почти полностью зависит от поддержки и доверия жителей города.

Едва в бюллетенях появилось сообщение, что массовая демонстрация направилась в ратушу, к президенту тотчас же поступило сообщение от Вилли Брандта. Бургомистр просил о помощи, чтобы избежать кризис доверия к западным союзникам как результат «сомнений в решимости трех держав и их способности действовать»^[926]. Послания от американских официальных лиц в Берлине особое внимание уделяли тому, что западные берлинцы рассматривали нежелание Запада предпринимать ответные действия как его ненадежность в качестве союзника в будущем противостоянии советским и восточногерманским акциям против города. Мерфи прочитал поступившие телеграммы и получил приказ от Ричарда Хелмса, тогдашнего руководителя операциями и заместителя директора по планированию, доложить о сложившейся ситуации директору ЦРУ. Там Аллен Даллес сказал ему, что они вместе будут участвовать в совещании в Белом доме по вопросу американской реакции на происходящее в Берлине.

Когда они приехали в Белый дом, совещание уже было в разгаре. На нем присутствовал президент и все члены Берлинской рабочей группы. Дом был полон, и сразу стало ясно, что все в отчаянии и в ярости по поводу того, как разворачиваются события в Западном Берлине^[927]. Даллес представил Мерфи как бывшего директора Берлинской базы, который недавно вернулся из Берлина. Президент, уже знавший, что Брандт требует четырехсторонней власти в Берлине, решил прояснить свою позицию и прямо сказал Даллесу и Мерфи, что «мы не будем предъявлять иск Восточному Берлину». Очевидно, что президент Кеннеди не желал слышать от Мерфи, что закрытие границы неприемлемо. Однако он хотел узнать побольше о берлинцах, и Даллес с Мерфи рассказали ему, что берлинцы, западные и восточные, всегда считали свой город единым, несмотря на происшедшие после войны изменения. Семьи постоянно общались, вместе праздновали дни рождения, люди ездили друг к другу в гости через границу. Конечно же, они потрясены случившимся. Теперь им нужно знать, что США и их союзники не оставят Западный Берлин. Объяснение это определенно произвело впечатление на президента. Он приказал министру обороны Роберту Макнамаре увеличить количество американских войск в Берлине — эта просьба была выделена особой строкой в письме Брандта — и направил вице-президента Линдона Джонсона и генерала Клея в Берлин^[928].

Все эти меры несколько успокоили западных берлинцев. Кстати, власти Западного Берлина, по-видимому, были более заняты планированием популистских ответных жестов против Советов и их восточноевропейских союзников, чем сетованием на пассивность Запада. Например, 17 августа Вилли Брандт запретил сотрудникам западноберлинского сената принимать представителей СССР и других социалистических стран, которые жили или работали в Восточном Берлине. Что до сотрудников чехословацкой, польской и югославской военных миссий в Западном Берлине, то встречи с ними «должны быть чисто деловыми и официальными». Брандт также настаивал на том, чтобы представители иностранных консульств и других учреждений, расположенных в Западном Берлине, не приглашали на официальные приемы представителей СССР и других социалистических стран^[929].

Однако невзирая на данные попытки стабилизировать ситуацию, последовавшие вслед за тем события сделали ясным, что «мирный договор» и определенное разрешение западноберлинской ситуации в пользу Советов остались «приоритетом» Москвы. И действительно, в принятом властями ГДР декрете, объявлеющем о закрытии границы сектора, и в последующих декретах относительно правил пограничного контроля, объявлялось, что они «останутся в силе» до заключения мирного договора». Число пунктов пересечения границы, установленное 13 августа, уменьшилось. Теперь их стало не 13, а 7. Иностранцы, включая персонал оккупационных войск в Западном Берлине, могли пользоваться одним КПП, западные немцы — двумя^[930].

Бесспорно, положение западных держав в Западном Берлине все еще было неустойчивым. 23 августа и 2 сентября Советский Союз направил послания западным лидерам, объявляя им, что нет никаких «юридических оснований для осуществления коммерческих рейсов» в воздушных коридорах, а 4—5 сентября Советы пригрозили выходом из Центра берлинской воздушной безопасности. Одновременно ГДР стала обвинять США в неправильном использовании воздушных коридоров и наземного доступа к ним и опротестовала «увеличение американского гарнизона в Берлине 20 августа». ГДР настаивала на том, что только ей «принадлежит контроль над всеми путями в Берлин». Казалось, Советы вот-вот предпримут акции против воздушных коридоров, но угрозы оставались пустыми угрозами в течение нескольких месяцев^[931].

Усиливавшееся смятение американских сотрудников, посещавших Восточный Берлин, подтверждало ту точку зрения, что Советы все еще были полны решимости подписать сепаратный мирный договор с ГДР и выжить западных союзников из Западного Берлина. Хотя администрация Кеннеди намеревалась сохранить свое положение в городе и была особенно обеспокоена любым вызовом в отношении воздушных коридоров, тем не менее президент и его советники не могли остаться равнодушными к озабоченности, проявляемой Западной Европой, по поводу того, что, бросив все силы на военные приготовления в связи с кризисом из-за «мирного договора», США игнорируют возможность договориться с СССР. В результате администрация стала искать пути подхода к Советам. Одно время ООН рассматривалась в качестве посредника в решении берлинской проблемы^[932].

Тем временем Соединенные Штаты продолжали приготовления к войне. Президент Кеннеди подписал 8 сентября Меморандум о действиях в защиту национальной безопасности, увеличив количество войск в Европе и усилив их боеготовность^[933]. Еще одно донесение, датированное 16 сентября, от полковника Пеньковского содержало тревожную информацию и ускорило военные приготовления. Как сообщал Пеньковский, «советские вооруженные силы и вооруженные силы их союзников будут приведены в состояние высокой боевой готовности во время учений «беспрецедентного масштаба», которые продлятся с начала октября по начало ноября». Сразу после октябрьского съезда КПСС «будет подписан сепаратный договор». В донесении также говорилось, что после подписания договора немедленно последует вызов в отношении доступа союзников в Западный Берлин. Советы резонно полагали, что Запад «проглотит вторую пилюлю» — первой было закрытие границы в Берлине^[934].

СОВЕТСКИЙ ВЗГЛЯД НА КРИЗИС, СВЯЗАННЫЙ С БЕРЛИНСКОЙ СТЕНОЙ

Советы были убеждены в том, что Запад не заинтересован в переговорах по Берлину. Александр Сахаровский, руководитель внешней разведки КГБ, направил 4 сентября информационный доклад о позиции Запада в отношении переговоров по Берлину в Министерство иностранных дел Владимиру Семенову. В нем говорилось, что, «вырабатывая свою позицию в отношении намерения СССР заключить мирный договор с ГДР; США, Британия и Франция главное внимание уделяют проблеме Западного Берлина и совершенно игнорируют тему мирного договора». Хотя они стремятся убедить «общественное мнение в намерении Запада использовать все дипломатические возможности для защиты его «жизненных интересов»... отказ западных держав начать переговоры может объясняться тем фактом, что их союзники и нейтральные страны не поддержат намеченных ими действий». Западные планы, как явствовало из доклада, означали военное выступление против СССР, если возникнет угроза их доступу в Западный Берлин, тогда как западные союзники предпочли бы начать с организации воздушного моста, чтобы легче было обвинить СССР или ГДР в начале военных акций. Доклад КГБ являлся довольно точным представлением позиции Запада в этот момент^[935].

Был еще один дополнительный доклад КГБ о возможных переговорах между госсекретарем Раском и министром иностранных дел Громыко во время сессии Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке. КГБ постоянно держал МИД в курсе откликов на происходившее. Тому пример — доклад восточногерманских «друзей», направленный Семенову генералом Михаилом Котовым, заместителем начальника Первого Главного управления. Информация, полученная сотрудниками Маркуса Вольфа (MfS/HVA) от источников в западноберлинском сенате, говорила о твердом убеждении западноберлинских лидеров в том, что «будет или не будет подписан мирный договор с ГДР, США, Англия и Франция не покинут Западный Берлин». Согласно докладу, они верили в «неприкосновенность» воздушных коридоров, связывавших Западный Берлин с ФРГ, так как западные державы дали понять Советскому Союзу, что «посягательство» на воздушные коридоры приведет к новой мировой войне. С другой стороны, в докладе отмечалось, что союзники информировали сенат об «уступках, которые должны быть сделаны в отношении правовых и финансовых связей Западного Берлина и ФРГ»^[936].

Однако спокойные информационно-разведывательные воды замутило сообщение о заседании кабинета министров Аденауэра 30 августа. И хотя надежность источника «подверглась проверке», да и информация устарела на месяц, тем не менее председатель КГБ Шелепин направил ее Василию Кузнецову в МИД. Судя по донесению, Аденауэр выразил удовлетворение «совещанием министров иностранных дел в Париже, где была успешно защищена позиция ФРГ, при решительной поддержке Франции». Он заявил, что «Кеннеди вместе с Макмилланом и де Голлем не желают, чтобы из-за Берлина начался вооруженный конфликт. Американцы и англичане все еще надеются, что будущие переговоры дадут приемлемые результаты. Францию сдерживают Алжир и реорганизация армии». Закончил выступление Аденауэр тем, что «все западные державы убеждены, в случае такого конфликта удержать Западный Берлин будет невозможно и никто не может сказать заранее, к чему приведут первичные, ограниченные, локальные действия»^[937].

В докладе есть ошибки и пропуски, что говорит о недостаточной внимательности информационной службы КГБ. Единственным «совещанием министров иностранных дел в Париже», о котором мог говорить Аденауэр 30 августа, были консультации министров 4—9 августа в Париже как раз перед самым закрытием секторальной границы. Невозможно поверить, что Аденауэр не упомянул об этом. Более того, между 30 августа и направлением доклада КГБ в министерство 30 сентября состоялось еще одно совещание министров иностранных дел в Вашингтоне. Начались беседы Раск — Громыко на сессии Генеральной ассамблеи ООН, посвященные возможности переговоров. Было бы логично, если бы офицер КГБ, готовивший доклад, не забыл упомянуть об этом^[938].

Для Хрущева закрытие секторальной границы было триумфом. Оно предотвратило возможность развала ГДР, умиротворило Ульбрихта, и в то же время помогло избежать контрмер Запада. Проведенная по решению Центрального комитета акция 13 августа была признана «большим успехом». Благодаря ей, «были перекрыты каналы подпольной и диверсионной деятельности против социалистических стран, которые начинались в Западном Берлине». Во время переговоров «западные державыни разу не подняли вопрос о контроле на границе Западного Берлина. Более того, представители США признали... что меры, принятые 13 августа, отвечали жизненно важным интересам ГДР и других социалистических стран»^[939].

Аппарат КГБ в Карлсхорсте не мог бы рапортовать об успехе на такой радостной ноте. В середине сентября он все еще пытался определить влияние акции на его партнеров в MfS, на население вообще и на свои собственные операции. С мыслями об этом, офицер аппарата КГБ 23 сентября встретился с заверительным контактом из MfS, который присутствовал на совещании руководства MfS, чтобы понять результаты пограничной акции. Сразу заявив, что все нормально, источник из MfS рассказал, как «в первые дни после закрытия границы органы MfS и народная полиция были заняты выявлением тех граждан, кто... негативно относился к закрытию границы... Более семи тысяч человек были задержаны, правда, многие потом освобождены из-за отсутствия оснований для ареста. Но около тысячи человек было арестовано. Результаты допросов пока еще неизвестны»^[940].

Источник из MfS также сообщил, что «некоторые руководители отделов выражали неудовольствие тем, что их не вовлекли в приготовления к операции. В результате некоторые оперативные проблемы (например, связь с агентами в Западном Берлине) не были приняты во внимание, и теперь трудно поправить положение^[941]. На это сетовал и аппарат в Карлсхорсте. КГБ был озабочен будущим своих операций, если Запад предпримет контрмеры и запретит советским гражданам въезд в Западный Берлин. Однако и КГБ, и MfS вскоре поняли, что им стало удобнее работать. Граница между секторами превратилась в международную, и контролировать ее надо было по уже знакомому образцу, как это делалось вдоль всего «железного занавеса». В самом деле, новые порядки дали КГБ и MfS возможность более тщательно проверять западных берлинцев и иностранцев для своих оперативных нужд на Западе. В то же время, у восточно-германской тайной полиции стало куда меньше проблем: Стена резко сократила поток беженцев и постепенно свела на нет неконтролируемое передвижение граждан между Восточным и Западным Берлином.

БОБ ПРОВОДИТ ИНВЕНТАРИЗАЦИЮ

Утверждение MfS, что положение на Востоке после возведения стены «стабилизировалось», не совсем точное. По сведениям БОБ, ГДР была настроена далеко не оптимистически по поводу сдерживания недовольства населения после того, как «безопасный клапан» в Западный Берлин был перекрыт, и предпринимала разные меры, чтобы предотвратить беспорядки. Например, более тридцати тысяч восточных берлинцев, работавших до 13 августа в Западном Берлине, должны были найти себе другую работу на территории Восточной Германии. Им не было разрешено остаться в Восточном Берлине, чтобы они не создавали лишнюю угрозу безопасности и не тревожили общественное мнение^[942].

ГДР также стала принимать меры для привлечения молодых людей в возрасте 18—23 лет в армию и службу безопасности. Прежде ими особенно не занимались, потому что они были самой ненадежной частью населения ГДР и составляли едва ли не половину от общего числа беженцев. ГДР объявила набор в армию, но не столько чтобы увеличить ее, сколько чтобы обеспечить внутреннюю безопасность, заставив молодых людей подчиняться военной дисциплине и оторвав их от семей и привычного окружения. Набор, проведенный несмотря на жестокую нехватку рабочей силы в промышленности ГДР, усилил негативные настроения в стране, где население страдало от недостатка продовольствия и повышения цен после «местных выборов» в середине сентября. Однако БОБ сделала вывод, что «свидетельства, подтверждающие организованное сопротивление или широкомасштабные спонтанные волнения, отсутствуют»^[943].

Для берлинской базы ЦРУ все перевернулось вверх дном из-за контроля на секторальной границе, положившего конец свободным поездкам жителей Восточного Берлина в Западный Берлин без затруднений. Статусу Берлина как уникального разведывательного центра эпохи «холодной войны» был положен конец. Но даже в этих обстоятельствах Билл Грейвер, новый директор БОБ, в письме в вашингтонскую штаб-квартиру от 14 сентября не терял оптимизма. «Автомобильное и железнодорожное движение продолжается в обоих направлениях, — писал он, однако предупреждал, что пока еще рано говорить о дырах в воздвигнутых заграждениях. Удивительно, но чтобы попасть в Западный Берлин, границу пересекают тридцать—сорок беженцев ежедневно (тогда как в Баварии, например, из-за более жесткого контроля на зональной границе было зарегистрировано всего сто беженцев за период с 13 по 31 августа). О каких-то побегах много и эмоционально писала пресса. Другие заканчивались трагически^[944]. К началу ноября количество побегов сократилось, так как была укреплена стена и стали контролироваться соседние территории. Это означало только то, что в оперативных целях можно было использовать лишь «легальных путешественников», то есть тех, у кого есть веские основания посещать Западный Берлин. Заграждения и круглосуточное патрулирование сделали «черное», или нелегальное, пересечение границы невозможным^[945].

В новых условиях БОБ начала менять свои приоритеты. Самым важным стало установление и поддержание двухсторонней связи с агентами, завербованными до 13 августа. К началу ноября возобновилась связь с двадцатью пятью агентами, уже успевшими получить альтернативные средства связи. На второе место вышла реактивация тех агентов, кто по различным причинам до 13 августа не получили указаний по радиосвязи или почтовой связи. Нужно было выработать новые безопасные методы связи, обеспечить их нужным оборудованием и научить пользоваться им. Возникла насущная необходимость в курьерах, однако их деятельность собирались планировать гораздо тщательнее, чем прежде. Трудные условия нового периода означали, что недопустимы никакие промахи^[946].

БОБ также изучила возможности вербовки новых источников среди «легальных путешественников» для сообщений о положении в ГДР — восточногерманских торговцев, например, которые могли легко, на законных основаниях, одолевать пропускные пункты. Эти источники давали БОБ возможность «быстро отвечать» на всевозможные запросы о Восточном Берлине в периоды особой наряженности — это помогало американскому командованию в Западном Берлине предвидеть реакцию Советов или ГДР в этой обстановке. Человек, на кого в этих обстоятельствах особенно полагался Грейвер, был Фриц, тот самый твердолобый шеф восточно-германского отдела, требовавший' альтернативную связь с агентами БОБ, едва стали ясны последствия «ультиматума» Хрущева 1958—1959 годов. Теперь он был заместителем директора базы и ведал всеми разведывательными операциями^[947].

Усилия Грейвера с лихвой оправдалась. В течение года после появления стены сотрудники БОБ смогли установить двухстороннюю связь более чем с тридцатью источниками на Востоке. Для этого БОБ пришлось организовать пятьдесят миссий поддержки, и у нее не было ни одного провала. В тот же период БОБ составила 262 донесения, основываясь на информации, полученной от этих агентов. Например, в донесении от 3 августа 1962 года говорилось об увеличивающейся нехватке продуктов в Восточной Германии. Однако у БОБ не было иллюзий. Ее сотрудники понимали, что со временем одни источники ощутят страх из-за своего изолированного положения и прервут контакт, а другие будут выслежены MfS. Тем не менее во время кризиса БОБ имела такую разведывательную сеть в ГДР, какой не имела ни одна другая западная разведка.

Что касается подпольной деятельности, то Грейвер был уверен в невозможности возврата к антикоммунистическим группам 50-х годов. Однако ему нравилась идея проведения неагрессивных «акций, которые будут раскачивать восточногерманский режим, драматизировать положение в Берлине, оповещая об этом весь мир, и укреплять дух западных берлинцев». Эта стратегия была частью предложений, высказанных в «долговременном плане» по Берлину восточноевропейским Управлением ЦРУ и БОБ в 1960—1961 годах, разве что теперь они были адаптированы к новым условиям. Предложения Грейвера были также ответом на особый интерес Роберта Кеннеди, министра юстиции, в стимуляции «международного протеста против акции, предпринятой Восточной Германией»^[948].

Главной заботой БОБ стали пограничники, охранявшие стену, и БОБ предпринимала акции, раздражавшие ГДР и ослаблявшие пограничный контроль. БОБ провоцировала пограничников на дезертирство, обещая им газетную рекламу, которая делала из них героев, а остававшимся на своих постах говорила знаменитыми словами Вилли Брандта: «Не позволяйте оболванивать себя» (Lass dich nicht zum Lumpen machen). Офицер БОБ, прибывший в Берлин сразу после возведения стены, отлично помнит эти операции. Так как немецкий был его родным языком, то он был сразу же назначен допрашивать дезертировавших пограничников и в трогательно душевном стиле описывал их истории на немецком языке, которые перепечатывались местной прессой, а потом и остальной. Американские военные по вполне понятным причинам готовы были подолгу допрашивать каждого дезертира, однако руководители БОБ не могли ждать пока допрос будет завершен и факты устареют. Включив своего представителя в допрашивающую команду, БОБ получала материал для прессы, пока он еще был свежим. Чтобы мир получал более или менее сходную информацию о разделенном Берлине, БОБ создала и поддерживала разветвленную агентурную сеть в международных средствах массовой информации.^[949]

Даже на непрофессиональный взгляд, у БОБ были слишком раздуты штаты. Неважно, насколько трудно было поддерживать контакты с агентами на Востоке, организовать новые сети или приноровить тайную операцию к новым условиям, — после возведения стены требовалось гораздо меньше сотрудников, чем раньше. Изменения в штатном расписании привели к объединению отделов и созданию отдела секретных акций. Несмотря на то, что такие вещи всегда даются нелегко, менять штатное расписание и перемещать сотрудников БОБ начала сразу после возведения стены и продолжала эту работу в 1962 году.

Некоторые сотрудники были направлены в тактическую группу в Западной Германии для решения вопроса, как поддержать сопротивление в Восточной Германии в случае военной конфронтации в связи с доступом в Западный Берлин. Эта программа появилась, когда ЦРУ убедилось, что не имеет и не может создать подпольные центры в ГДР с двухсторонней связью единственно как «потенциальные» центры сопротивления. Тактическая группа должна была отыскивать и учить добровольцев из восточногерманских беженцев недавнего времени. Если обстоятельства позволяли, то они вновь отправлялись в ГДР собирать информацию о передвижениях войск стран-участниц Варшавского договора и направлять в нужную сторону локальное сопротивление восточных немцев. Мерфи, занимавший пост заместителя директора восточноевропейского Управления ЦРУ, поставил в известность Генри Киссинджера о недостатке средств БОБ для поддержки сопротивления в Восточной Германии. Тем не менее, поскольку главной заботой администрации Кеннеди все еще оставалось возможность вооруженного конфликта в результате подписания сепаратного мирного договора между СССР и ГДР, то ближайшие советники президента настаивали вопреки всем свидетельствам и советам специалистов на том, что сопротивление в ГДР необходимо учитывать в планах союзников^[950].

Даже 9 августа 1962 года, по словам Кеннеди, «секретная акция» представляла собой жизнеспособный аспект общей четырехфазной программы. В фазе 1 секретная акция находится в «разработке», тогда как в фазе 2 она ограничена поощрением «пассивного сопротивления». В фазах 3 и 4, когда начнутся военные действия, США «предложат поощрить отдельные акты активного сопротивления», но «избежать поощрения восстания, если только угроза войны не станет реальной»^[951]. Все это было в высшей степени нереалистично. ГДР в 1962 году не была похожа на Европу в 1942 году, где сопротивление фашистской оккупации начало играть важную роль в поддержке операционных планов союзников.

Стена все изменила, и Грейверу пришлось приспосабливаться к совершенно новым обстоятельствам. Вряд ли можно было найти что-нибудь более сомнительное, чем установление отношений с генералом Клеем, недавно назначенным представителем президента «в ранге посла с временным назначением в Берлин». Это назначение 1961 года стало результатом короткого визита Клея в Берлин в августе вместе с вице-президентом Джонсоном сразу после закрытия границы и рассматривалось военными и гражданскими официальными лицами скорее как символическое^[952]. Тем не менее Клей считал, что должен сыграть важную роль в укреплении морального духа западных берлинцев. Он умел производить впечатление. Аллену Даллесу и его преемникам в Берлине потребовалось три года, чтобы завоевать доверие Клея двадцатью пятью годами раньше, и в конце концов им это удалось, благодаря донесениям БОБ во время блокады 1948—1949 годов, однако Грейверу удалось сделать свою информацию совершенно необходимой Клею, и они отлично сработались.

Чтобы показать, насколько они поладили, Грейвер часто рассказывал о визите министра юстиции Роберта Кеннеди в Западный Берлин в начале 1962 года^[953]. Для сотрудников БОБ визит Кеннеди представлял возможность продемонстрировать, как они отреагировали на его требование поднять дух западных берлинцев и поведать историю Берлина всему миру. Джон Маккоун, директор ЦРУ, поставил БОБ в известность о визите и настоял на том, чтобы Грейвер дал БОБ время рассказать Кеннеди о программе секретных действий в Западном Берлине, к которой Кеннеди выражал искренний интерес. Хотя у министра юстиции визит был расписан по минутам, Клей помог выкроить время для БОБ.

Грейвер с помощью сотрудников БОБ организовал удачную встречу Роберта Кеннеди с двумя владеющими английским языком студентами из Восточного Берлина. Оба они учились в Западном Берлине, но, отправившись на каникулы в Восточную Германию, оказались запертыми там после возведения Берлинской стены. Потом западноберлинские студенты выручили их. Грейвер и студенты встретились с Кеннеди рано утром — может быть, слишком рано — в западноберлинской резиденции американского посла в Бонне. Когда их пригласили в гостиную Кеннеди, они услышали шум душа за соседней дверью. Через несколько минут появился не совсем одетый Кеннеди, который уже во время разговора натянул на себя рубашку. Студенты были ошеломлены и потом сказали Грейверу: «Немецкий министр никогда не позволил бы себе такого!»^[954].

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ГЕРМАНИИ, ВОСТОК И ЗАПАД

Перед самым прибытием Клея в Берлин 19 сентября в Западной Германии состоялись выборы. Аденауэр вновь стал канцлером, однако за него проголосовало меньше избирателей, чем шестнадцать лет назад. Социал-демократическая партия Германии победила с заметным преимуществом, и КГБ заинтересовался ее планами. 28 сентября Петр Ивашу-тин, заместитель председателя КГБ, направил доклад в Центральный комитет КПСС с описанием встречи в Бонне 19—20 сентября руководства СДПГ, ее парламентской фракции и партийного совета, во время которой обсуждались результаты выборов, победа партии над христианскими демократами Аденауэра и ее шансы на формирование нового правительства. Председатель СДПГ Эрих Олленхауэр высказался за коалицию трех ведущих партий^[955].

Брандт, как сообщается в докладе, поддержал его, сказав, что в «ближайшем будущем внешнеполитическое положение ФРГ еще больше осложнится», поэтому требуется «формирование правительства на возможно более широкой основе». Кроме того, Брандт якобы добавил, что располагает информацией о готовности союзников пойти на компромисс с СССР по вопросу Берлина и Германии «за счет ФРГ». За это союзники получат выгодное решение по Западному Берлину. По сообщению источника КГБ, Брандт говорил также, что в «атмосфере неуверенности», существующей в Западном Берлине, не исключен вариант «превращения города в резиденцию ООН». На этой встрече было решено дать Брандту полномочия принимать решения, которые потребует обстановка^[956].

В другом донесении КГБ, на сей раз «проверенного источника», описан подобный взгляд высших официальных лиц в правительстве Аденауэра на планы союзников по началу переговоров с Советами. В начале октября министр иностранных дел Гейнрих фон Брентано и министр обороны Франц Йозеф Штраус поставили Аденауэра в известность насчет уступок, которые Запад готов сделать. Они включали признание de facto ГДР и границ по Одеру, Мейесе, а также отказ от предоставления бундесверу атомного оружия. В ответ ГДР отказывалась от возражений против доступа вооруженных сил союзников в Западный Берлин. В свете этого Брентано и Штраус рекомендовали ФРГ «молча согласиться на признание ГДР de facto, поскольку этого все равно не избежать», а также согласиться на переговоры с ГДР по вопросу о доступе гражданских лиц в Западный Берлин, но затянуть переговоры о восточной границе. Что касается зоны разъединения между силами НАТО и стран Варшавского договора или запрета на предоставление атомного оружия бундесверу, министры посоветовали Аденауэру «отклонить оба пункта на том основании, что они послужат ослаблению НАТО»^[957].

В своих докладах КГБ постоянно возвращался к вопросу атомного вооружения бундесвера, хотя никогда не докладывал и может быть не получал сообщений об этом от американских источников. В письме президента Кеннеди канцлеру Аденауэру, датированном 13 октября 1961 года, например, сказано: «Что касается атомного оружия, обеспечивающего безопасность Европы... то всегдашней политикой правительства США было нераспространение его в другие страны, не обладающие им, а также нераспространение информации о нем и материалов для его создания»^[958]. Советы всегда остро реагировали на любое предположение о предоставлении атомного оружия Западной Германии, однако донесения источников КГБ часто путали системы доставки ядерного оружия — артиллерию, самолеты, установки «земля-земля» — с атомными бомбами, боеголовками, ракетами, которые не могли быть переданы ФРГ, кроме как под контролем НАТО^[959]. Возможно, эта путаница была намеренной. Так как Советы предпочитали верить, что НАТО рано или поздно предоставит ФРГ атомное оружие, они активно разворачивали антиатомную кампанию. Наверное, они обрадовались, получив донесение о встрече в октябре председателя СДПГ Олленхауэра с председателем «Комитета борьбы против атомной смерти» и представителями профсоюзов. Ол-ленхауэр заметил, что в отсутствие массового движения против атомного оружия нецелесообразно искусственно создавать его, однако представители профсоюзов предпочли расширить деятельность Комитета. Это было одобрено на ближайшем совещании президиума СДПГ^[960].

ИГРА НА НЕРВАХ

Тем временем генерал Клей едва успел устроиться в своем новом помещении в доме для гостей на Ванзее как тотчас был втянут в дискуссию с американским военным командованием в Гейдельберге и Париже по поводу изолированного Штейнштукенского анклава^[961], примыкающего к американскому сектору. Клей ненадолго отправился туда на вертолете, немного побеседовал с жителями и вернулся с скрывавшимся там беженцем. Западные берлинцы пришли в восторг от этого знака американской поддержки. В докладе государственному секретарю Дину Раску о своих действиях Клей писал: «Я уверен, что у Вашингтона твердая позиция, и мы должны сделать все, чтобы жители Западного Берлина, а также восточногерманские и советские вооруженные силы поняли — она такая же и здесь»^[962].

Следующим серьезным кризисом стало танковое противостояние на пропускном пункте на Фридрихштрассе, разгоревшимся благодаря предложению генерала Клея, произнесенной им 29 сентября: если восточные немцы перегородят дорогу транспорту союзников, то заграждение надо разнести танком или другой тяжелой машиной. Дискуссии по поводу этой теоретической ситуации и ее вариаций продолжались в Вашингтоне, Берлине и многих других пунктах (в Бонне, Гейдельберге, Париже) вплоть до 23 октября, когда Аллан Лайтнер младший, главный представитель госдепартамента в Берлине, был остановлен на пропускном пункте на Фридрихштрассе восточногерманскими полицейскими, потребовавшими предъявить удостоверение личности. Тот отказался и просидел там целый час, пока американские военные полицейские не сказали ему, чтобы он вернулся в американский сектор. Когда в Москве посол Ллевеллин Томпсон высказал неудовольствие советскому министру иностранных дел, Громыко ответил, что ГДР имела полное право так поступить^[963].

После этого инцидента в районе Фридрихштрассе появились советские танки, которые встали в нескольких кварталах от пропускного пункта. В ответ на той же улице были развернуты американские танки и встали по другую сторону границы, правда, каждый вечер в 17.00 они возвращались в Темпельхоф. 26 октября советские танки въехали на Фридрихштрассе и подъехали к границе рядом с пропускным пунктом. Тотчас были вызваны американские танки из Темпельхофа. То, что последовало за этим, стало одним из самых драматичных моментов эпохи «холодной войны» в Берлине.

БОБ быстро определила «национальную» принадлежность танков: ее офицер под видом дипломата прошелся по Фридрихштрассе на восточноберлинской стороне границы, прислушиваясь к русской речи экипажей. Когда Клей полностью убедился в том, что танки советские и экипажи — тоже, а не восточногерманские, он объявил на пресс-конференции, что их присутствие подтверждает советскую ответственность за действиями восточногерманской полиции^[964]. В 17.55 по берлинскому времени Клей позвонил президенту Кеннеди с обычным докладом и сообщил, что больше никакие попытки помочь гражданскому населению перейти границу в Восточный Берлин не будут предприняты до понедельника, 30 октября^[965]. Тем временем количество советских танков явно увеличилось. Что случилось потом — неясно. Одни источники, включая самого генерала Клея, утверждают, что около 23.00 по берлинскому времени Клею позвонили по открытой линии. Билл Грейвер был в Центре срочных операций. Военный помощник Клея взял трубку, услышал знакомый выговор, выходца из Новой Англии, побагровел и передал трубку своему шефу. Это был голос президента Кеннеди. Как рассказывал Грейвер, Клей сначала сообщил, что все спокойно. Потом он добавил, что ему только что сообщили о движущейся колонне, правда, на Фридрихштрассе они еще не появились. «Я позвоню, если это произойдет», — сказал Клей^[966].

Согласно ответу из госдепартамента, «других записей этого разговора найдено не было»^[967]. Однако КГБ подтверждает оба звонка. Доклад КГБ был направлен Шелепиным 31 октября в Центральный комитет КПСС. Первая часть доклада посвящена тому, как Клей охарактеризовал ситуацию президенту и обещал ничего не предпринимать до понедельника. Кеннеди спросил, что делают британцы и французы на пропускных пунктах. Клей всерьез ответил: «Французы... посыпают своих людей через пропускные пункты с военным эскортом. А англичане уже пятнадцать лет предъявляют удостоверения личности». В 23.00 Кеннеди порекомендовал «посылать только людей в униформе, пока мы не услышим нового от Томпсона». Генерал согласился и сказал: «Еще семь советских танков подъехали к пропускному пункту. Я думаю, мистер президент, что это игра на нервах». Кеннеди выразил уверенность, что у Клея крепкие нервы^[968].

Около полуночи 27 октября на Фридрихштрассе было тридцать советских танков, однако наутро они стали разъезжаться. Нет ни одного документа, который объяснил бы, каким образом кризис был разрешен. По расхожей американской версии Клей и США «одержали внушительную победу»^[969]. Однако победа американцев была скорее кажущейся, нежели реальной. 23 декабря восточногерманские пограничники потребовали, чтобы американские гражданские лица, сопровождавшие коменданта Берлина, генерал-майора Альберта Уотсона II — он ехал на встречу с представителями СССР в Карлсхорсте — предъявили свои удостоверения. Уотсон запретил им это сделать, и ему не разрешили въехать в Восточный Берлин. Он ответил тем, что не пустил полковника Андрея Соловьева, советского коменданта, в Западный Берлин. 30 декабря Соловьев заявил, что сожалеет о действиях американцев, однако не согласился с тем, что восточные немцы выполняли приказ^[970].

Решение Уотсона не пускать советского коменданта в Западный Берлин стало причиной дипломатического скандала, продолжавшегося в 1962 году. Аппарат КГБ в Карлсхорсте докладывал 13 марта советскому руководству в Берлине о том, французский комендант Жан Лаком был замещен Эдуаром К. Тулузом из-за мягкой позиции Лакома в отношении американского коллеги. Французские власти были «недовольны действиями американцев, которые нарушили принцип «общей ответственности» и попытались командовать своими английскими и французскими союзниками». В докладе говорится, что когда американцы попросили генерала Тулуза не пускать советского коменданта во французский сектор, тот ответил отказом, заявив, что должен «доложить об этом во французское посольство в Бонне»^[971].

Вопрос о положении коменданта оставался малопонятным до лета 1962 года, когда Советы вообще отменили пост советского коменданта. В очередном докладе КГБ от 7 сентября, основанном на информации источников «друзей» из MfS и аппарата в Карлсхорсте, сказано, что «упразднение советской комендатуры было с беспокойством встречено во властных кругах Западного Берлина»^[972]. Тем временем гражданские американские чиновники продолжали посещать Восточный Берлин, однако предъявляли дипломатические паспорта.

Точка зрения американской администрации на то, чтобы и в дальнейшем отстаивать свои права в передвижении войск по автобану, была двусмысленной. В конце ноября в западной прессе появились статьи явно из советских источников, которые называли демонстрацию американцев «провокационной». С точки зрения самих американцев, они выполняли «рутинную работу, в соответствии с обычной практикой установленной в рамках их прав». Очень чуткий к разногласиям между западными союзниками КГБ направил Громыко и Центральному комитету доклад, где сказано, что Клей просил английского и французского комендантов последовать примеру американцев «в организации демонстративных перемещений войск по... автобану». Согласно докладу КГБ, его просьба была отклонена и теми, и другими. В целом доклад точно характеризует сложившуюся ситуацию. Президент Кеннеди изначально не хотел «дать Советам шанс разъединить союзников, свалив всю вину на провокационные действия американцев». Однако 9 сентября президент дал приказ продолжать движение по автобану, чтобы «у коммунистов не сложилось впечатление, будто они сумели запугать нас»^[973].

Встречи министров США, Великобритании, Франции и ФРГ в Париже 10—12 декабря были последним крупным дипломатическим мероприятием 1961 года. На них обсуждалась возможность переговоров с СССР по берлинскому вопросу. Однако результативными их назвать было нельзя. Франция не желала переговоров с СССР, да и никто не мог проигнорировать тот факт, что советская позиция с 1958 года не изменилась^[974]. Единственный доклад КГБ об этих встречах включает в себя отчет о речи Шрёдера, министра иностранных дел ФРГ, перед Советом НАТО в Париже в декабре 1961 года, о которой сказано, что она не выходила за рамки известных взглядов ФРГ на переговоры с Советским Союзом по Берлину и Германии^[975].

Этот доклад не был прочитан до 28 апреля 1962 года. Но сам по себе он вряд ли мог повлиять на советский анализ отношений западных союзников, которые были очевидны на важных встречах в декабре. Доклад о совещании Совета НАТО тоже не сыграл важной роли в решении СССР всерьез покуситься в начале февраля на полеты западных самолетов в воздушных коридорах. Положение продолжало оставаться безвыходным.

К декабрю 1961 года то, что начиналось с колючей проволоки и цементных столбов, превратилось в уродливую и неодолимую преграду по всей секторальной границе, как и по границе Западного Берлина с территорией Восточной Германии. Западные берлинцы и представители союзников, остававшиеся в Берлине с послевоенных времен, были охвачены яростью и отчаянием не только из-за отвратительного сооружения из кирпича, цемента и колючей проволоки. Страшной была тишина на когда-то шумных улицах, днем нарушаемая лишь строительством очередной части стены, а ночью — автоматными очередями нервного пограничника, которому почудилось движение возле стены. Но хуже всего было полное отсутствие жизни в той части Восточного Берлина, что примыкала к границе. Даже те восточные берлинцы, кого можно было увидеть в отдалении, не смели поднять глаз в сторону стены, спешили прочь, боясь, что их примут за изменников^[976].

Для того чтобы восточные немцы не прорывались через пропускные пункты на автомобилях или грузовиках, к концу года все эти пункты были укреплены цементными сооружениями, заставлявшими машины двигаться с черепашьей скоростью. Бранденбургские ворота также были перекрыты очень толстой и невысокой стеной, очевидно, сооруженной как помеха для танков. (Советские представители уверяли, что невысокая стена и газоны «украшают» вид на Бранденбургские ворота.) Тот год был очень холодным. Но будь даже теплее, Рождество не могло принести веселье в дома берлинцев по обе стороны стены: праздник стал болезненным напоминанием о родственниках и друзьях, с которыми нельзя было повидаться. Тем не менее, в знак солидарности с жителями Восточного Берлина, 'западные берлинцы поставили рождественские елки со своей стороны стены. Оглядываясь назад на события августа 1961 года, понимаешь, кто выиграл тот раунд.

ЭПИЛОГ

Берлинская стена стала важной тактической победой КГБ, потому что удерживала БОБ на расстоянии от Восточной Германии, однако борьба за Берлин продолжалась много лет. Десятилетняя восточная политика Вилли Брандта увенчалась признанием ГДР западными странами, фактическим отклонением планов объединения и подписанием четырехстороннего договора, по которому Западный Берлин был признан отдельным субъектом. По иронии судьбы все эти изменения стали результатом усилий канцлера именно из социал-демократов. Начиная с Ленина и кончая Хрущевым, советские руководители отвергали социал-демократов как законных борцов за социальные и экономические перемены. Одобренная Андроповым инициатива встречи с помощником Брандта — Эгоном Бахром — легла в основу восточной политики и создала канал между Брандтом и Москвой, но была последней отчаянной попыткой навести мост над бездной, разделившей советскую ортодоксию и социал-демократию. То, что Брандт был отстранен от работы из-за ареста Гюнтера Гильома, шпиона в его администрации, засланного той самой восточногерманской разведкой, которую создал КГБ, кажется жалким последствием дипломатического прорыва.

Несмотря на новый дипломатический статус ГДР, ее жители были недовольны восточной политикой. Восточногерманская экономика испытывала постоянные трудности, хотя страна развивала особые торговые отношения с Западной Германией и была принята в Общий рынок. ГДР пришлось обменять узников из Западной Германии — многие из них явились жертвами войны разведок — на огромные суммы денег в твердой валюте. Позже, в последнее десятилетие советской власти, коммунистическая система в Восточной

Германии стала разрушаться. Юрий Андропов, который был председателем КГБ дольше любого из своих предшественников (или преемников), наверное, сумел бы задержать ее распад, однако гласность и перестройка, провозглашенные его преемником Михаилом Горбачевым, ускорили процесс. Летом 1989 года польские коммунисты вошли в некоммунистическое правительство, а венгры открыли западную границу, позволив тысячам восточногерманских «туристов» въехать в их страну. Вновь восточные немцы ногами проголосовали за выход из советского блока.

Летом Кондрашев, старший консультант председателя КГБ Владимира Крючкова, приехал в отпуск в ГДР в качестве гостя министра госбезопасности Эриха Мильке, как делал это уже много лет. Но на сей раз за день до того, как Кондрашев должен был вернуться в Москву, Мильке удивил его, задав необычный вопрос. «Сергей, — спросил он, — что Горбачев думает? Неужели он не понимает, что, если Венгрия и Польша продолжат в том же духе, ГДР недолго сможет сдерживать социальный взрыв? Горбачев и ваши лидеры должны осознать, что Германская Демократическая Республика перестанет существовать!» Мильке попросил Кондрашева передать свое устное послание Крючкову для ознакомления с ним Горбачева. Удостоверившись, что послание Мильке было передано Горбачеву, Кондрашев поинтересовался реакцией последнего. «Никакой реакции не было», — ответил Крючков.

Во время своего октябрьского визита в Восточный Берлин Горбачев дал ясно понять, что советские войска не будут помогать властям ГДР подавлять внутреннюю оппозицию. Эрих Хонеккер, преемник Ульбрихта на посту председателя партии, был снят 18 октября 1989 года, а к концу года вновь открылись Бранденбургские ворота. 3 октября 1990 года Германия вновь стала единой страной. Бывшие оккупационные власти назначили сентябрь 1994 года последним сроком вывода западных войск из Западного Берлина и советских войск — из Восточного Берлина и Восточной Германии. Аппарат КГБ в Карлсхорсте, возглавляемый генерал-майором Анатолием Новиковым, перестал существовать в 1992 году, задолго до назначенного срока. Когда американские военные в последний раз 4 июля 1994 года праздновали в Берлине День независимости США, БОБ была деактивирована на церемонии, где присутствовали директор ЦРУ Р. Джеймс Булей, Дэвид Мерфи и другие бывшие директора базы.

Как же случилось, что был допущен развал ГДР, этот краеугольный камень советского восточноевропейского блока? Возможно, никто в современной истории не располагал такой точной разведывательной информацией о своих противниках, как Советы. Документальная информация поступала от источников, имевших доступ к самым высоким кругам, где принимались решения. И, наоборот, западные страны получали сравнительно мало информации о планах, возможностях и намерениях Москвы. Наш анализ рассекреченных архивных материалов КГБ показывает, что советская разведка, обладая немыслимыми сокровищами в своей области, никогда не влияла, — а должна была бы — на советскую политику. Нигде это несоответствие между степенью информированности и степенью влияния не очевидно так, как в ГДР. Агенты, вынужденные молча подчиняться, писали и переписывали свои донесения только для того, чтобы те совпадали с идеологическими установками Кремля. А советские руководители не могли — или не хотели — использовать свое преимущество, дабы заставить руководство ГДР изменить политику. Когда Горбачев в конце концов пошел на это, развал последовал незамедлительно. Не стало ни ГДР, ни стены, а потом и самого Советского Союза.

ПРИЛОЖЕНИЯ. ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ИЗ АРХИВОВ ЦРУ И КГБ

Приложение 1. СЛИЯНИЕ КПГ И СДПГ: ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕПГ

Центральным направлением планов Москвы в том, что касалось Германии, была работа с немецкими коммунистами, которые вернулись на свою родину вместе с Советской армией в 1945 году. Годом позже им удалось соединить Коммунистическую партию Германии (КПГ) и Социал-демократическую партию Германии (СДПГ) в советской зоне, и появилась Социалистическая единая партия Германии (СЕПГ). И хотя слияние явилось очевидной победой, Советы бьши недовольны сложившимися политическими условиями в Восточной Германии^[977]. В 1946 году во время первых послевоенных свободных выборов во всем Берлине, «беспрецедентные 92,3 процентов избирателей пришли к урнам», однако СЕПГ получила только 19,8 процентов голосов и завоевала всего 26 мест из 160 в городском совете. Это бьши последние свободные выборы в Восточном Берлине до марта 1990 года, то есть после падения стены^[978].

Ни одна политическая акция Советов и их коммунистических союзников не вызвала такого раздражения и сопротивления, как насильственное объединение СДПГ с КПГ. Глубоко укоренившаяся враждебность немецких коммунистов и социалистов началась с создания советской и германской коммунистических партий. Обе бьши осколками социал-демократических партий. В Советском Союзе социал-демократы бьши упразднены. В Германии КПГ и СДПГ, самые сильные из рабочих партий, существовали, пока к власти не пришел Гитлер. Если бы обе эти партии объединились против фашистов, они могли бы сдержать Гитлера, но немецкие коммунисты, по настоянию Сталина, окрестили членов СДПГ «социал-фашистами» и кооперировались с фашистами в борьбе против Веймарской республики. Многие члены СДПГ в Берлине и советской зоне хорошо помнили об этом предательстве и не желали объединяться с КПГ^[979]. Попытки советских оккупационных властей уничтожить остатки оппозиции СДПГ и попытки западногерманской СДПГ поддержать своих единомышленников в Восточной Германии вовлекли КГБ и ЦРУ в этот дополнительный конфликт эпохи «холодной войны».

Летом 1945 года объединение партий все еще не состоялось. Отто Гротеволь, лидер СДПГ, который позднее бежал в советскую зону, пребывал в сомнении. КПГ, ее руководство, возможно, понимая, что они представляют меньшинство населения, тоже не очень горели энтузиазмом объединяться с СДПГ. Однако главная причина задержки с объединением в советской зоне, наверное, заключалась не столько в озабоченности Советов из-за СДПГ, сколько в их желании подождать и убедиться, что объединение во всех четырех зонах будет делом нелегким. В ноябре стало ясно, что большинство членов СДПГ в Западной и Восточной Германии было против объединения. СДПГ раскололась, и Гротеволь стал председателем Центрального комитета СДПГ в Берлине и советской зоне. Однако Советы, теперь решившиеся на объединение, применили энергичный нажим, лишь бы объединение состоялось. Уламывая руководителей СДПГ и обещая им высокие посты в будущем правительстве объединенной Германии и скорое материальное благополучие — улучшение условий жизни и продуктового обеспечения — Советы принудили Гротеволя и других ратовать за объединение. Активную роль в переговорах с Гротеволем играл маршал Георгий Жуков. Бывший сотрудник секретариата советской военной администрации вспоминает, что Гротеволя подняли с постели, когда у него случился приступ малярии, и привезли к Жукову, который, по словам этого сотрудника, «сделал из него христианина»^[980]. Рассказ этого офицера подтверждается докладом БОБ (апрель 1946 года), где описывается серия ночных совещаний в Карлсхорсте: и именно тогда Гротеволя принудили согласиться на объединение^[981].

В марте 1946 года генерал Клей заявил, что слияние партий не будет признано в Западном Берлине, если за него не проголосует большинство членов СДПГ. Был организован плебисцит, однако Советы, после некоторых сомнений, запретили его в своем секторе всего за день до даты назначенного голосования. Некоторые организации СДПГ в районах Восточного Берлина пытались провести плебисцит вопреки запрету, но места для голосования были закрыты советскими войсками. Тем не менее он состоялся 21 апреля 1946 года. Окончательный результат голосования: против — 29 610 и за — 2397^[982]. И все же эта акция не стала предпосылкой создания работоспособной рабочей партии по советской модели, влияние СДПГ оставалось сильным, и члены СЕПГ говорили не о «диктатуре пролетариата», а о «демократии». Советы продолжали оказывать давление в направлении развития партии, почти инстинктивно, соответственно своим представлениям^[983].

После объединения членство в СДПГ в советском секторе Берлина вновь стало нелегальным. Правда, приказа, как во времена Гитлера, ставящего партию вне закона, не было, однако СДПГ была упразднена. В мае 1946 года представители СДПГ из трех оккупационных зон встретились в Ганновере, где выбрали Курта Шумахера, старого немецкого социал-демократа, прошедшего гитлеровские застенки, председателем западногерманской СДПГ. Единственным связующим звеном между западногерманскими и восточно-германскими членами СДПГ осталось Восточное бюро (Ost-burn), отделения которого в Западном Берлине и Западной Германии поддерживали членов СДП в советской зоне в их сопротивлении СЕПГ и ее политике.

23 декабря 1946 года лидеры СЕПГ встретились с маршалом Василием Соколовским и политическим советником Владимиром Семеновым, дабы поставить их в известность о своих проблемах. Полковник Сергей Тюльпанов, начальник управления пропаганды (в дальнейшем информации) СВА на этой встрече отсутствовал. Представителями СЕПГ были Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Отто Гротеволь и Макс Фехнер. Официальная запись их переговоров была найдена в архиве. Уникальный документ — он так и остался в ^отредактированном виде — показывает, какое сильное недовольство вызывали советские акции в восточной зоне и осложняли деятельность СЕПГ в проведении той политики, на которой настаивали Советы. Лидеры СЕПГ представили целый список претензий — продолжающийся вывоз заводов, взимание репараций из производимой продукции, далеко не редкиеслучаи изнасилования и грабежей гражданского населения со стороны советских солдат и офицеров^[984].

Все эти обиды были использованы СДП, чья газета «Der Те-legraf» постоянно печатала подобные обзоры.

Защищая действия советских людей на этой встрече, Соколовский задумался насчет одного источника сомнений в новой СЕПГ: «Когда была образована партия, в нее вошли люди, недовольные демократизацией [советизацией] Германии». В ответ Гротеволь сказал, что СЕПГ считается партией оккупационных войск. Фехнер добавил, что «результаты выборов в Берлине были неудовлетворительными. Была допущена большая ошибка, когда социал-демократам разрешили функционировать в Берлине». Соколовский заметил, мол, трудно сказать, кто выиграл и кто проиграл. «Если бы мы не согласились на деятельность СДПГ в Берлине, то и СЕПГ ждало бы запрещение в Берлине. Что касается зоны, в настоящее время мы не собираемся разрешать СДПГ. Все зависит от того, насколько СЕПГ сможет укрепиться в советской зоне»^[985].

Советы, настаивая на объединении и возбуждая против себя тех членов СДПГ, кто продолжал сопротивление, не только усугубили напряженность в Восточной Германии, но и активизировали множество оппонентов, чьи взгляды и действия создавали множество серьезных проблем перед оккупационными властями и самой СЕПГ. Однако кампания против СДПГ стала лишь одной из многих политических акций, предпринятых Советами в 1945—1946 годах и послуживших причиной брожения и еще большего сопротивления оккупационным властям. Приказом маршала Жукова от 10 июня 1945 года были разрешены все «демократические и антифашистские партии», что послужило условием для создания германской коммунистической партии, но также открыло путь для создания так называемых буржуазных партий: Христианско-демократического союза (ХДС) и Либерально-демократической партии (ЛДП). Эти партии вместе с СЕПГ составили Антифашистский фронт (потом названный Национальным фронтом), который появился через четыре дня после приказа Жукова^[986]. Как в других оккупированных Советами странах Восточной Европы, получивших названия «народной демократии», эти партии, априори не выступающие против существующей политической структуры, должны были придавать респектабельность гражданским правительствам, назначенным Советами на местном и провинциальном уровнях, а затем и в ГДР. Вновь созданные партии слегка напоминали Демократическую (либеральную) партию Германии и Центристскую (католическую) партию, существовавшие во времена Веймарской республики^[987]. Эта схожесть подрывала планы Москвы в отношении новых партий. Многие, кто вступил в них, были членами этих партий или сохранили воспоминания о них, и хотя некоторые приняли навязанные им новые роли, многие заняли воинствующую антисоветскую позицию. Антисоветские настроения привлекали в эти буржуазные партии людей, ненавидевших оккупационное правительство. Таким образом, к удивлению Советов, эти партии стали центром сопротивления советской оккупации.

СОВЕТЫ РАССЧИТЫВАЮТСЯ С ГЕРМАНИЕЙ ЗА ЗЛО, ПРИЧИНЕННОЕ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

Во время декабрьской встречи 1946 года представителей СЕПГ и Соколовского партийные лидеры критиковали явно противоречивую политику Советов в отношении промышленного демонтажа и репараций. Советы продолжали вывозить заводы, несмотря на повторяющиеся обещания не делать это, и лидеры СЕПГ пожаловались на то, что в Саксонии производится демонтаж угледобывающего оборудования, хотя тамошнему населению грозит жестокая нехватка топлива. Они далее отметили, что дезорганизация при проведении демонтажа вызывала возмущение рабочих даже больше, чем сам демонтаж. Эти акции восстанавливали наиболее квалифицированных рабочих против Советов и СЕПГ и давали западной прессе все новую пищу для атак на партию.

Вот тут маршал Соколовский и заявил: «Плевать мы хотели на продажную западную прессу!»^[988] Этот эмоциональный всплеск отразил настроения многих советских людей. Постоянно помня о разрушениях в своей стране по вине немецких захватчиков, Советы считали, что имеют право брать все необходимое в Германии для восстановления своей страны. Немногие задумывались о том времени, когда Советам придется ограничить свои требования к германской экономике, чтобы помочь СЕПГ. Тесно связанным с проблемой демонтажа оборудования был вопрос репараций за ущерб, причиненный Германией. Трудно понять, говорили лидеры СЕПГ, зачем надо демонтировать завод, если он в состоянии давать гражданскую продукцию, часть которой можно забирать в счет репараций.

Всего один пример непродуманной стратегии демонтажа в отношении промышленности — фабрика Цейса в Йене.

Там возникла конфронтация между теми, кто занимался демонтажом, и промышленным управлением СВА, которая сильно возмутила рабочих. По приказу маршала Соколовского офицерам надлежало успокоить рабочих и продолжать демонтаж^[989]. «Почему, — спросил Ульбрихт, — рабочим сразу обо всем не сказали, ведь так можно было избежать многих неприятностей?» Соколовский не стал отвечать на его вопрос и сказал только, что «мы возродили производство в Йене для мирных нужд»^[990].

Советам не удалось выработать понятную, честную, последовательную систему демонтажа, в основном потому, что у них отсутствовало ясное понимание того, как использовать германскую экономику. Одни поддерживали практику демонтажа, другие хотели, чтобы главную роль играло министерство внешней торговли, третьи, как Берия, настаивали на контроле за той частью германской экономики, что могла способствовать реализации советской атомной программы. Кроме того, немалую роль сыграло то, что люди в СССР весьма приблизительно понимали законы и порядок современного индустриального общества. Участвовавшие в форсированной сталинской индустриализации 30-х годов, советские официальные лица с трудом понимали, что электронный завод в Йене не может работать, не получая детали от множества других предприятий-смежников в Германии. Тупость, а также хаос, ставший результатом бюрократических «игр» советских чиновников, вызывали возмущение даже наиболее аполитичных директоров восточногерманских предприятий и тем самым только усиливали недовольство в советской зоне.

Еще более неприятным вопросом для СЕПГ являлся вопрос восточных границ Германии. На Потсдамской конференции бывшие германские территории — Силезия, Померания, юго-западная часть Пруссии — были поставлены под административное управление Польши. Хотя будущее этих территорий должно было быть решено при заключении мирного договора, в 1946 году стало очевидно, что de facto они стали частью Польши. В результате тысячи немцев были выселены из районов с развитой промышленностью и теперь жили в советской зоне, где составили громкоголосое и крайне антисоветское меньшинство. СЕПГ безуспешно пыталась дистанцироваться от советского решения вопроса границ. Тут, как и в вопросе репараций, СЕПГ подражала местничеству французской компартии, рассматривая данную проблему с «немецкой точки зрения». Однако ее неспособность добиться этого только подогревала недовольство тысяч несчастных силезцев в Восточной Германии^[991].

Несмотря на то, что действия Советов пробуждали негативные эмоции у населения, люди, наверное, оставались бы пассивными в трудный период послевоенной оккупации, если бы не многочисленные случаи изнасилований и грабежей со стороны солдат и офицеров Красной армии, о чем мы уже упоминали. После окончания войны разговоры на эту тему велись почти в каждом доме в Восточной Германии, пока они не обрели статус народных легенд. Однако многое в таких историях было чистой правдой, и подобные происшествия продолжались еще в 1946 году, вызывая возмущение населения. Каждый из лидеров СЕПГ на встрече с Соколовским выразил озабоченность этой проблемой, вызывавшей напряженность населения. Они понимали, что армия, которая всего полтора года как закончила долгую войну, по изящному выражению Гротеволя, не «институт благородных девиц». Но даже почтенный немецкий коммунист Пик заявил, что подобные инциденты осложняют политическую работу лидеров партии. Соколовский ответил: «Мы выводим половину наших войск, поэтому и происходят неприятности. Мы возвращаем репатриантов, бывших военнопленных, с которыми плохо обращались в Германии, и их надо понять. Люди едут домой, но подчас домов у них уже нет, потому что они разрушены немцами. Естественно, они срывают свое зло на местном населении. Это неизбежное зло. Мы, конечно же, против, мы боремся, но не можем поставить сто тысяч человек, чтобы они следили за другими ста тысячами». Однако Ульбрихта его слова не убедили. Он пожаловался, что германская полиция частенько не может восстановить порядок, так как не имеет права стрелять в советских солдат. «Неужели ничего нельзя сделать?» — спросил он Соколовского^[992]. Особое внимание, которое лидеры СЕПГ уделили изнасилованиям и грабежам в переговорах с главой Советской Военной администрации, говорит о том, что в то время это было серьезной проблемой, лишавшей СЕПГ поддержки даже старых коммунистов.

Лидеры СЕПГ высказали только некоторые из многих претензий на декабрьской встрече 1946 года с Соколовским. Однако упомянутые ими проблемы говорили о серьезных трудностях, с которыми люди сталкивались во всех сферах жизни в советской зоне, — обиды, порождавшие ненависть населения к советским оккупантам и их немецким партнерам. Своей непоследовательной, непродуманной и жестокой политикой Советы подорвали возможность выполнения своих собственных послевоенных планов. К бывшим фашистам и другим их оппонентам присоединялись большие слои населения, возненавидевшие советский режим, и искусственно созданную СЕПГ, которая должна была представлять интересы Советов. Попытки КГБ противостоять оппозиции и операции Берлинской базы ЦРУ, направленные на вскрытие причин недовольства, стали первой конфронтацией разведок, вскоре переросшей в «холодную войну».

В октябре 1946 года прошли парламентские выборы в провинциях Восточной Германии, и за ЛДП и ХДС (вместе) было отдано больше голосов, чем за СЕПГ. Последствия этого голосования должны были вызвать в Москве шок. На встрече с лидерами СЕПГ 23 декабря 1946 года маршал Соколовский твердо произнес: «Мы настаиваем, и в этом не должно быть сомнений, на создании правительства, которое поведет Германию по демократическому пути». Назвав фамилии прошлых и современных западногерманских политиков, вызывавших особую нелюбовь Советов, Соколовский продолжал: «Мы не пустим реакционеров в будущее германское правительство... Участие в работе правительства [Курта] Шумахера, [Генриха] Брюнинга и им подобных исключено. Мы никогда не рассчитывали на [Якоба] Кайзера и не будем»^[993]. Полное неприятие «буржуазных» партий, имевшихся в Западной Германии, и настойчивое сохранение подобных партий в карикатурном виде в своей зоне было серьезной ошибкой Советов и породило множество проблем для служб государственной безопасности. Лидеры поставленных вне закона немецких партий благополучно бежали на Запад, но сотни их сторонников в советской зоне подверглись преследованиям и даже арестам за то, что их представление о будущем Германии не совпадали с тем, как представлял себе это маршал Соколовский.

МАТЕРИАЛЫ БОБ ОБ ОБЪЕДИНЕНИИ ПАРТИЙ

БОБ почти сразу начала работу с ХДС, что дало возможность базе следовать за этой партией во время противостояний попыткам Советов и СЕПГ превратить ее в правильного «антифашистского» партнера по коалиции. Несмотря на оппозицию Советам, ХДС смог поддержать деятельность верующей молодежи на всей территории советской зоны. ХДС призывал молодых людей сопротивляться вербовочным усилиям Эрика Хонеккера^[994], руководителя Свободной немецкой молодежи (Freie Deutsche Jugend). ХДС также противостоял антирелигиозной пропаганде СЕПГ. Местные отделения ХДС в советской зоне протестовали против школьных реформ, проводимых СЕПГ, и исключения из программы религиозных предметов. БОБ отслеживала реакцию Советов так же, как деятельность ХДС, например, смещение за «политическую неблагонадежность» бургомистра Виттенберга, родины Мартина Лютера. С точки зрения Советов, член ХДС не имел права занимать влиятельное положение, если только он не поддерживал линию СЕПГ. Источники БОБ в ХДС доносили о недовольстве Советов членами ХДС и попытках прекратить деятельность партии^[995].

Как показывает встреча 23 декабря 1946 года Соколовского с лидерами СЕПГ, самой большой проблемой для этой партии и для Советов были те члены Социал-демократической партии Германии в советской зоне, что не захотели объединяться с КПГ. Проблема осложнялась тем, что члены СДПГ в западных оккупационных зонах и Западном Берлине продолжали поддерживать своих единомышленников. Доклады БОБ сообщали о недовольстве СДПГ манипуляциями Советов во время выборов профсоюзных лидеров, о советских военных на пунктах для голосования, мешавших проведению референдума в марте 1946 года об объединении, о подробностях давления на членов СДПГ в советской зоне со стороны активистов СЕПГ и советского МГБ, о коммунистическом контроле над профсоюзными активистами и давлении на них, чтобы они поддержали объединение. Даже после объединения СДПГ — КПГ в советской зоне, БОБ отмечала, что СЕПГ продолжала оказывать нажим на членов независимых отделений СДПГ, которые функционировали в Восточном Берлине^[996].

Вскоре БОБ поняла, что успех или провал насильственного объединения немецких социалистов и коммунистов являлись важным фактором в советском балансе сил в своей собственной зоне. Если бы объединение не начало работать, тогда советские планы «консолидации своей позиции в Восточной Германии» потерпели бы серьезное поражение. Советы сделали ставку на создание единственной партии по типу советской коммунистической партии. Для получения информации об объединении было бы необходимо установить контакт с Восточным бюро СДПГ. Эта организация имела информацию, так как помогала обустраиваться членам СДПГ, бежавшим на Запад, и поддерживала тех, кто решил остаться в советской зоне и продолжал сопротивление. Работа Восточного бюро контролировалась штаб-квартирой СДПГ в Ганновере, в английской зоне. Естественно, оно привлекало внимание БОБ, как, впрочем, и других западных разведок. Восточное бюро было готово давать информацию, потому что надеялось влиять на политику союзников в Германии.

БОБ в это время была почти исключительно занята расширением своих разведывательных контактов в советской зоне. Соответственно, когда Восточное бюро обратилось к американским официальным лицам, желая выйти на контакт с разведкой, БОБ тотчас на это отреагировала^[997]. БОБ не руководила деятельностью Восточного бюро и не могла этого делать. Не использовала она СДПГ и как источник наводок для потенциальных вербовок агентов в советской зоне. Ее внимание было сконцентрировано на получение полезной информации о попытках Советов и СЕПГ расширить сферу влияния СЕПГ и сдержать оппозицию объединению партий.

Однако Восточное бюро поставляло одинаковый материал всем западным разведкам. Например, БОБ и берлинский отдел армейской контрразведки США получали одни и те же донесения. Кроме того, БОБ обнаружила, что некоторые доклады Восточного бюро сфабрикованы. Это было неудивительно, если учесть желание Восточного бюро доказать, что в советской зоне все еще существует сильное сопротивление СДПГ режиму. Зная, как жестко советские службы подавляют политическую оппозицию, БОБ могла бы сделать попытку убедить Восточное бюро пользоваться более профессиональными методами, но эта мысль никогда всерьез не обсуждалась, ибо СДПГ, защищая свою независимость, вряд ли захотела бы и смогла предпринять существенные улучшения своей безопасности^[998].

Тем временем Советы узнали о контактах Восточного бюро СДПГ с западными разведками и сочли это угрозой своей безопасности. С точки зрения МГБ, как стало ясно из документов того периода, едва Курт Шумахер был выбран лидером СДПГ, она перестала быть политической партией и превратилась в шпионскую и подрывную организацию, работающую на британскую и американскую разведки. В феврале 1946 года Шумахер, по рассказам, приказал членам СДПГ в Берлине и советской зоне активно работать против объединения СДПГ и КПГ: в результате члены СДПГ в Берлине проголосовали против. В апреле 1946 года после того, как СДПГ и КПГ были объединены в СЕПГ, Шумахер организовал Восточное бюро, по мнению МГБ, «создавшее нелегальные организации СДПГ в советской зоне, которые вели подрывную работу против СЕПГ и советских оккупационных властей»^[999].

Доклад МГБ, посвященный СДПГ, рассказывает о создании подпольных отделений партии во всех крупных городах в советской зоне. Их члены должны были «проникать в СЕПГ и занимать руководящие посты в партии, чтобы взорвать ее изнутри, а также занимать посты в местных правительственных учреждениях». Этот доклад обвинял СДПГ в тайном сговоре с ХДС и оппозиции кандидатам СЕПГ на выборах 1946 года. Члены СДПГ и ХДС в советской зоне, как указывалось, критиковали СЕПГ за то, что она «не является немецкой политической партией, ибо создана Советской Военной администрацией»^[1000].

Так как Советы постепенно устраняли членов ХДС и Либерально-демократической партии (ЛДП), не желавших занимать подчиненное положение, предписанное им СЕПГ, то влияние этих партий сходило на нет — так же, как их ценность в качестве источников точной, внутренней информации о намерениях Советов. Кроме того, довольно много информации об этих партиях попадало в прессу. Пока судьба этих партий заботила более активные и многочисленные политические партии с теми же или похожими названиями в Западной Германии, пресса уделяла им много внимания и воздействовала на общественное мнение Запада. Однако сделать из этого выводы о будущих действиях Советов было невозможно.

Приложение 2. АГЕНТЫ-ДВОЙНИКИ, ДВОЙНЫЕ ЗАБОТЫ

В 1946 году агенты-двойники, которые появились у БОБ в конце 1945 года, были в ведении Генри Хекшера. Операции с агентами-двойниками требовали много времени, но Хек-шер был человеком новым в Управлении стратегических служб и жаждал проявить себя. Одним из таких агентов под кодовой кличкой Зигзаг был Карл Крулл, бывший берлинский адвокат и сотрудник Абвера, который предложил свои услуги УСС летом 1945 года. Зигзаг познакомил офицеров берлинской базы Х-2 со своими бывшими коллегами по Абверу, к которым уже приглядывались Советы. Кое-кто, встав перед выбором — арест или сотрудничество — согласились на предложение БОБ и стали американскими агентами. Например, с помощью Зигзага агенты Берлинской базы нашли путь к бывшему абверовцу и берлинскому адвокату Гансу Кемрицу. Он выбрал сотрудничество, но признался, что уже завербован Советами^[1001]. Его арестовали в мае 1945 года и подвергли долгому допросу относительно его абверовских связей, а потом отпустили при условии, что он будет работать на советскую разведку.

Кемриц был перевербован БОБ и получил кличку Савой с тем, чтобы работать с советским офицером. Началась увлекательная и рискованная операция, давшая БОБ возможность получать информацию о советских планах против людей, интересующих контрразведку. С помощью Кемрица ЦРУ также попробовало «поймать» советских агентов, занимавшихся тем, что вербовали бывших абверовцев. Используя свои адвокатские офисы в Восточном Берлине и действуя по инструкции советского связника, Савой стал приглашать на «деловые встречи» своих бывших коллег по Абверу. Покидая офис Кемрица, они попадали в руки советского вербовщика и им предлагали тот же выбор: сотрудничество или арест^[1002]. Пока Кемриц работал, было предпринято несколько неудачных попыток заманить связника Кемрица, известного как капитан Ску-рин, в западные секторы.

Безопасность была вечной, проблемой. Довольно часто стали появляться жалобы от тамошних жителей, которые подозревали участие Савоя-Кемрица в нескольких похищениях, предпринятых Советами^[1003]. Как сказал один из офицеров БОБ: «Помимо напряжения в наших отношениях с американскими правозащитными ведомствами, неприятное увеличение числа людей, знавших статус Савоя... само по себе вело к серьезным последствиям»^[1004]. В августе 1946 года связник Савоя-Кемрица в БОБ писал в донесении, что тот «один из самых известных агентов МВД в Берлине... и в данный момент [он] не может дать нам никакой важной информации». Его рекомендация положить конец операции была проигнорирована^[1005].

Советский капитан Скурин сказал 3 сентября 1946 года Савою, что «ему больше не разрешено заманивать [бывших абверовцев], освобожденных американцами и британцами, в русский сектор для арестов», однако о безопасности Савоя советская разведка продолжала заботиться^[1006]. На встрече 16 октября Скурин допросил Савоя о ряде лиц в Западном Берлине, кто был в курсе его связей с советской разведкой, а заодно выяснил, что Савой делает копии донесений. Скурин потребовал, чтобы он отдал копии ему, и получил те из них, что Савой держал в восточноберлинском офисе. Только позднее Савой вспомнил, что в той же папке хранились копии, предназначенные БОБ, включая психологический портрет Зигзага^[1007]. Из-за этого Савою пришлось полностью переселиться в Западный Берлин, где он тихо жил, пока не был арестован западногерманскими властями 4 ноября 1950 года. Причиной тому стали иски, поданные уцелевшими людьми, — на них указал Савой — и они были арестованы Советами. Берлинский суд заявил, что «американский комендант земли Гессен взял на себя дело доктора Кемрица, чтобы передать его в соответствующий американский суд»^[1008]. Эта ситуация повлекла за собой принятие так называемого закона Кемрица, по которому человек, действовавший по приказу оккупационных властей, не мог быть привлечен к суду^[1009].

Савой вышел из игры, однако операция Скурин продолжалась. Вместо Савоя был найден бывший агент Скурина Форд, который занимался примерно тем же, что и Савой. Форда отыскали и благополучно перевербовали, и он продолжил поставлять сведения о Скурине^[1010]. Чтобы заполучить Скурина в Западный Берлин, БОБ подобрала привлекательную женщину, получившую кличку Гамбит, с непростым прошлым, которое, наверняка, заинтересовало бы немецкую разведку — она работала в Имперской службе безопасности, созданной Рейнгардом Гейдрихом во времена фашистского режима.^[1011] Под вымышленным именем она работала на американских военных. Как БОБ и предполагала, Ску-рин тотчас «клюнул» на нее и дал Форду задание привезти ее к нему в Восточный Берлин:

БОБ предпочитала завлечь Скурина на Запад^[1012]. Доклад от 17 марта 1947 года об операции гласил: «Скурин — капитан МВД в Берлине, два агента которого — Савой и Форд — некоторое время работали как агенты-двойники на Управление специальных операций (OSO). В настоящее время его интересует контакт с другим агентом по кличке Гамбит. Поскольку через своих агентов управление специальных операций хорошо информировано об операциях Скурина за последний год, берлинский отдел разрабатывает план дезертирства Скурина или его вербовки в качестве агента. План состоит в том, что если Скурин не дезертирует добровольно, управление пригрозит сообщением начальству о проникновении американских агентов в его операции»^[1013]. Итак, Гамбит согласилась встретиться со Скуриным во французском секторе, являвшемся как бы нейтральной территорией. Однако Скурин не среагировал на приманку, по-видимому, зная или догадываясь о двойной игре Гамбита.

Еще один аспект операции Скурин заключался в попытке сделать перебежчицей молодую украинку, переводчицу Скурина. Дуся, как ее звали в контрразведке, была привезена в Германию во время войны, а потом стала переводчицей Скурина. БОБ заинтересовалась Дусей в феврале, когда та сказала агенту-двойнику Савою, что половина секретарш, нанятых НКВД после мая 1945 года, была отправлена в СССР, так как эти женщины «слишком много знали». В апреле Дуся сообщила Савою, что видела свою фамилию в списке украинских переводчиков, которых скоро отправят в Советский Союз. Савою показалось, что она не хочет уезжать. Это сообщение повлекло за собой серию шагов, предпринятых Хекшером через Савоя, чтобы заманить ее в Западный Берлин и склонить к вербовке или бегству^[1014]. В это время германская миссия сообщила Хекшеру, что для удачного проведения операции им надо решить проблему «перемещения тела» — это означает, что из-за соглашения Клея-Соколовского приходилось думать о вывозе Дуси за пределы Германии^[1015]. Несмотря на то, что мысль о заманивании Дуси в Западный Берлин постоянно обсуждалась в течение лета, дело стояло на месте. Сегодня кажется, что Савой несколько приукрасил и молодую женщину, и перспективы ее вербовки. БОБ так никогда и не узнала, был портрет женщины точным или надуманным Савоем для того, чтобы порадовать офицера БОБ и повысить свой собственный статус.

Приложение 3. ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО ЛЕОНИДА МАЛИНИНА, ИЛИ ГЕОРГИЕВА

Возможно, самым странным и самым удивительным делом контрразведки было дело генерал-майора госбезопасности Леонида Малинина. Собирая материал для этой книги, мы наткнулись на интригующее упоминание о нем в мемуарах «Secret Servant» (1987) бывшего офицера КГБ Ильи Джирк-велова: «Примерно тридцать генералов были понижены в звании, включая генерал-майора КГБ Малинина. Я принимал участие в работе офицерского суда, обвинившего его в превышении служебных полномочий, когда он находился в Германии после окончания войны»^[1016]. Роберт Конквест («Inside Stalin’s Secret Police») пишет, что 11 июля 1945 года Л. А. Малинин получил звание генерал-майора вместе с другими сотрудниками НКВД и НКГБ^[1017]. Интервьюируя Тома Полгара в октябре 1993 года, мы услышали, что Генри Хекшер контактировал с «генерал-лейтенантом Малининым, которого встречал на обедах в доме Джеймса Риддл-бергера, заместителя политического советника». Судя по воспоминаниям Полгара, Малинин часто и откровенно высказывался об условиях жизни в России. Когда его спросили, почему он позволяет себе так свободно говорить об очевидно секретных вещах, тот ответил: «Не все, что не знаешь, является секретом»^[1018]. В очередном интервью Питер Си-чел вспомнил о таком контакте, однако сказал, что руководитель базы Дана Дюранд держал его в тайне ото всех^[1019].

Когда мы спросили о нем Кондрашева, он достал архивный материал, весьма удививший его соавторов. Малинин был резидентом КИ в Восточном Берлине и, действительно, имел контакты с американцами, за что в конце концов и пострадал.

Несмотря на то, что БОБ имела дело с Малининым и даже дала ему кодовую кличку Десото, никто из офицеров понятия не имел, что он был резидентом КИ. Джордж Белик познакомился с ним 9 декабря 1947 года на обеде, который был дан «членом отдела по работе с прессой Управления Военного правительства (OMGUS)». Малинин как будто был готов обсуждать широкий круг политических вопросов, и Белик сделал так, что его пригласили на обед к послу Роберту Мерфи 16 января 1948 года. Там присутствовали Дюранд и другие офицеры, а Белик выполнял обязанности переводчика^[1020]. Дальнейшие встречи с Малининым происходили за обедами у Джеймса Риддлбергера с присутствием, помимо других офицеров, Хекшера.

В то время Малинин контактировал с американскими официальными Лицами в Западном Берлине и встречался с восточногерманскими политиками под фамилией Георгиев, или Георгиев-Малинин. В западной прессе его активность именно под этими фамилиями упоминалась вплоть до весны 1949 года, хотя уже в июне 1948 года его как будто уже не было в Берлине^[1021]. В утверждении Дюранда есть намек на это дело, когда он пишет, что проводимая им операция, «если будет продолжена, то сможет вывести нас в высшие эшелоны, где в одном (двойственном) человеке сосуществуют разведка, дезинформация и политика». В записке, отправленной в Вашингтон, Хекшер замечает, что дело Малинина «кажется мне очень важным, так как он вовлечен в политику на самом высшем уровне. Конспиративный характер его работы не давал эффекта потому, что он тщетно пытался действовать под псевдонимом»^[1022].

Советская версия контактов генерала Малинина с американцами, суда и смещения с должности может быть реконструирована на основании архивных материалов, включая личное дело Малинина, секретной монографии, хранящейся в Институте Андропова, а также интервью с бывшими офицерами КГБ, знакомыми с Малининым. Мы были удивлены, когда узнали, что Малинин был не только заместителем политического советника, но и резидентом внешней разведки, заменившим Александра Короткова в 1946 году. Это было его первое заграничное назначение, хотя он служил в госбезопасности с конца 20-х годов^[1023].

Как сказано в докладе, хранящемся в советском архиве, во второй половине 1947 года неуказанный советский сотрудник встретился с Робертом Греем, работавшим в «Американском информационном бюро», и его женой Галиной, русской, выехавшей из СССР в 30-х годах. Супруги Грей рассказывали, что после знакомства чета Греев выразила желание пригласить Малинина на «русский» обед. Грей послал Малинину приглашение, и тот его принял. Во время обеда «Малинин был представлен американцу Джорджу Беллу», с которым у него завязалась оживленная беседа один на один. Обед затянулся до полуночи». Советский сотрудник, присутствовавший на обеде и провожавший Малинина в Восточный Берлин, сообщил, что Белл пытался установить, не один ли это человек — Малинин и Георгиев. Малинин отверг это предположение, ответив, что «генерал Георгиев» реально существует, но в Берлин из Москвы приезжает лишь изредка. В докладе выражается предположение, что Белл — офицер американской разведки, а Грей — его подчиненный^[1024].

В январе 1948 года генерал Малинин передал советскому сотруднику содержание телефонного звонка Белла: тот сообщил, что посол Роберт Мерфи хотел бы с ним, Малининым, встретиться. Малинин сказал, что «он попытается избежать встречи, поскольку вероятно, что Белл пригласит людей, знающих его как Георгиева, а это нарушит конспирацию». Две недели спустя Малинин сказал советскому сотруднику, что если Грей спросит о нем, ему надо сказать, будто «генерал в Потсдаме и почти не бывает в Берлине». 17 марта 1948 года тот же советский сотрудник доложил, что «он был приглашен к Греям и, как ожидал, встретился там с Джорджем Беллом, который во что бы то ни стало хотел выяснить местонахождение генерала Малинина». В деле сказано, что резидентуре было приказано прервать контакт с Беллом и Греем^[1025].

Заместитель резидента Борис Яковлевич Наливайко продолжает эту историю в своих мемуарах, изданных Институтом Андропова. Оказалось, что он разрабатывал Грея, но безрезультатно, так как не знал английского, а Грей плохо говорил по-русски. Наливайко сказал Малинину о своем намерении прервать контакт, но тот предложил, чтобы кто-нибудь другой встретился с Греем для второй попытки. Поэтому, когда Грей пригласил его с другом, Малинин неожиданно вызвался пойти сам. Вот тогда-то Грей и познакомил его с Беллом. Наливайко полагал, что Малинин хочет выяснить позицию Запада по германскому вопросу. К несчастью для генерала, на другой день в американских газетах появилась статья, где было сказано, что советский высокопоставленный чиновник не исключает возможность встречи Сталина и Трумэна. Так как донесение Малинина о встрече (посланное в Москву резидентским каналом связи) попало в центр той же ночью, то вычислить источник цитаты было делом нетрудным. Другие офицеры сказали, что Малинин как будто говорил о плане Сталина проводить в Германии более жесткую линию. В любом случае, Малинин был отозван и заменен на посту резидента^[1026].

Однако одним лишь смещением с должности Сталин, прослышавший об этом деле, не ограничился. Он приказал Молотову, главе КИ, куда входила внешняя разведка, наказать Малинина. В результате тот был судим офицерским судом за:

личный, без разрешения центра, контакт с известным американским разведчиком [Робертом]Мерфи и политические дискуссии, которые дали неправильное представление о советской внешней политике, особенно о возможности подписания сепаратного мирного договора между СССР и Германией. Он также дал американцам основание для распространения ложной информации в иностранной печати в отношении секретных встреч представителей СССР в Соединенных Штатах и Берлине и приготовлений к встречам глав этих государств.

Малинин был также обвинен в том, что не смог должным образом наладить работу в резидентуре Комитета информации в Германии, не завербовал ценных агентов, способных прояснить англо-американскую политику в Германии, и не предпринял никаких действий, чтобы обезопасить агентурную сеть от шпионов и провокаторов, насаждаемых иностранной разведкой. Он позволил себе неоправданные нарушения оперативной безопасности в агентурной работе и скомпрометировал себя и некоторых других оперативных сотрудников резидентуры. Весь период его руководства резидентурой был потерян для разведывательной деятельности Комитета информации в Германии^[1027].

Так как обвинения были основаны на газетных статьях, то организаторы суда решили обвинить Малинина в превышении служебных полномочий. Наливайко сказал, что в своих показаниях «особое внимание уделил неопытности резидента [Малинина], позволившего себе такие встречи, несмотря на намерение суда обвинить его в политической близорукости, граничащей с преступлением». Тем не менее в сообщении о суде сказано: «Нет оснований для пересмотра приговора в деле товарища Малинина». Он был понижен в звании до полковника^[1028].

Советская версия первой встречи Белла и Малинина, благодаря услужливости Грея и его жены, как будто совпадает с американской версией. Однако ясно, что Советы или не знали о последовавших затем встречах Малинина с послами Мерфи и Риддлбергером и другими сотрудниками БОБ, или не хотели, чтобы о них узнали другие. В отчете о суде тем не менее контакт Малинина с Мерфи был главным пунктом обвинения^[1029]. «Неуказанный свидетель» в архивном донесении — советский сотрудник, который сопровождал Малинина на первый обед к Грею и возвратился вместе с ним в Восточный Берлин, — очевидно, Наливайко. Дело Малинина было не последним столкновением Наливайко с ЦРУ. Через несколько лет его отношения с Греем завершатся известным инцидентом в кафе «Гартенбау» в Вене.

Приложение 4. МГБ В ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ

В докладе, направленном начальником МГБ в Германии Николаем Ковальчуком министру государственной безопасности Виктору Абакумову, сказано, что 549 человек были арестованы за шпионаж в первой половине 1948 года в Германии. Из них 341 — американские агенты, 121 — британские, 31 — французские и 6 — «из других служб». В первом квартале года были арестованы 211 человек и 338 — во втором квартале^[1030].

Преобладание «американских» агентов в этом докладе может быть неправильно понято. Например, по делу с кодовым названием «Нить» оперативный отдел МГБ в Тюрингии доложил 20 июля 1948 года об аресте 88 шпионов. Выявленная советскими сотрудниками «подпольная организация» была создана немцами по заданию американской разведки. Известная как «Всегда готовы» (Immer Bereit Sein), она занималась сбором военной информации в советской зоне. Ее центр находился во Франкфурте-на-Майне, а членами были бывшие немецкие офицеры. Как сообщает архив СВР, лидером организации в Восточной Германии был Вальтер Каммер, бывший офицер вермахта, известный своим подчиненным как «номер 94»^[1031].

Американская разведка узнала об этом после того, как на Запад бежал переводчик советского оперотдела в Тюрингии: ранее он был перемещенным лицом и привезен в Германию из Советского Союза во время войны. Подобно многим другим, его принудили работать переводчиком для МГБ, а потом включили в список для отправки домой, где его, как он думал, — и не безосновательно — ждали лагерь или ссылка. Он сообщил, что два члена организации «Всегда готовы» попытались завербовать какого-то человека из Айзенаха, однако тот доложил об этой попытке в оперативный отдел МГБ, и вербовщики были арестованы. Результатом продолжительных допросов стал список из двадцати пяти членов организации в Тюрингии. В 3.00 утра 23 июня 1948 года МГБ начало аресты. Все признали свою вину, а кое-кто назвал бывшего немецкого армейского капитана Вальтера Каммера как руководителя и еще одного офицера как его заместителя. Когда приехали арестовывать Каммера, его не оказалось дома. Но его заместителю повезло меньше. У него был найден портфель, принадлежавший Каммеру, со списком фамилий и адресов агентов по всей советской зоне. В результате были арестованы 123 человека. Дополнительные сорок арестов планировались на 18 и 19 июля. По признаниям арестованных, включая заместителя Каммера, организация «Всегда готовы» создавалась, финансировалась и подчинялась американской разведке во Франкфурте-на-Майне. Насколько им было известно, немецким руководителем группы был бывший маршал Гейнц Гудериан^[1032].

Дело это достигло таких масштабов, что личный представитель Ковальчука, начальника германского аппарата МГБ, и три представителя московского МГБ были направлены в оперативный сектор в Тюрингии для оказания помощи. 18 июля 1948 года жена одного из арестованных пришла в американский сектор в Берлине и рассказала о происшедшем. Ее информация вместе со сведениями об остатках дела была немедленно передана берлинским отделом S-2 заместителю директора по разведке Европейского командования с припиской, что берлинский отдел S-2 не в состоянии организовать требуемую поддержку таким операциям^[1033]. Директор в свою очередь передал дело соответствующему отделу американской армии в Германии^[1034]. Эта операция на самом деле осуществлялась при поддержке организации Гелена, в свою очередь финансируемой армией США. Позднее организацию Гелена ЦРУ взяло под свой контроль^[1035].

Операции западных военных разведок не были ни замысловатыми, ни рассчитанными на высокопоставленные круги. Они предпринимались, чтобы как-то компенсировать почти полное отсутствие информации американской и английской разведок о советских войсках. Советская контрразведка руководствовалась специальным директивам из Москвы. Советы противостояли «империалистическим разведкам», предпринимая всякого рода «оперативные игры» с агентами-двойниками, что позволяло агентам госбезопасности проникнуть в американскую и английскую разведывательные службы^[1036]. Однако, насколько было известно БОБ, Советы не особенно утруждали себя сложными играми с агентами-двойниками, изначально известными как американские агенты. Контакт с американским или немецким руководителями поддерживался только до момента, когда вся сеть уже была выявлена.

Следует указать, что контрразведка МГБ называла всю деятельность против власти Советов и СЕПГ «происками западных разведок». Более того, отдельные люди или группы людей, противостоявшие режиму, назывались «террористами». МГБ считало, что после разгрома подпольной нацистской организации Вервольф и ареста многих ее членов нацисты принялись создавать новые подпольные диверсионно-террористические организации. Руководителями большей частью были бывшие члены Гитлерюгенда — нацистской молодежной организации. Они вербовали сторонников, распространяя слухи о войне между Советским Союзом и «англо-американским блоком». Одна такая группа, которая названа в документах МГБ «Эдельвейскими пиратами» (Edelweis Pirateri), как сообщалось, ставила перед собой следующие задачи:

организацию террористических актов против советской армии, советских сотрудников и активистов СЕПГ и других «демократических организаций»;

проведение диверсий на промышленных предприятиях, в особенности на тех, продукция которых идет в счет военных репараций;

дезорганизацию работы СВА путем возбуждения антисоветских настроений у населения Германии;

распространение профашистской пропаганды, направленной против политики СЕПГ;

подготовку вооруженных групп для борьбы с советской армией в случае войны между Советским Союзом и англо-американским блоком^[1037].

Мы не обнаружили документы об операциях американской разведки с участием «Эдельвейских пиратов». Очевидно, что изначально это были молодежные антинацистские банды, противопоставлявшие себя Гитлерюгенду и его попыткам идеологически унифицировать немецких подростков. Однако в результате расследования МГБ сообщалось, что некоторые из этих групп были созданы англо-американской разведкой и направлены в советскую зону. Между 1 октября 1946 года и 15 февраля 1947 года агенты МГБ ликвидировали четырнадцать таких групп и арестовали шестьдесят их членов^[1038].

Преследование «Эдельвейских пиратов» — всего лишь один пример бдительности руководителей МГБ по отношению к оппозиции в Восточной Германии. Так как никто в МГБ ГДР не мог возразить против советской политики, то любое сопротивление немецкого населениявоспринималось как свидетельство саботажа по заданию Запада. Например, Ковальчук сообщил министру Абакумову 28 января 1947 года, что, по донесению агента оперативного сектора в Бранденбурге, «Союз балтийских немцев» «был создан в британской зоне с санкции британских оккупационных властей. Союз вел учет всех немцев, которые бежали из Прибалтийских республик, и пытался им помочь в эмигрантской жизни. В докладе МГБ отмечалось, что «нелегальный комитет» этой группы находился и в советской зоне^[1039].

Еще более пристально Советы следили за попытками силезских беженцев восстановить восточную границу Германии. 21 декабря 1946 года Ковальчук доложил, что агитация усилилась после того, как государственный секретарь Джеймс Бернс в своей речи в Штутгарте подчеркнул, что восточные территории Германии, оккупированные СССР и Польшей, не могут считаться таковыми до заключения мирного договора. По сообщению агента оперативного сектора берлинского аппарата МГБ группа лиц под руководством бывшего посла Германии в Советском Союзе Рудольфа На-дольный, собирает подписи силезских беженцев под петицией о пересмотре Потсдамских соглашений в этой части^[1040]. 31 марта 1947 года Ковальчук доложил об усилении пропаганды, призывающей силезских немцев объединиться и подать петицию в союзный контрольный совет с требованием восстановления Германии в границах 1937 года. Ковальчук заявлял, что участие в этом Христианско-демократической партии направлялось и субсидировалось англо-американскими державами^[1041].

ДЕЛО РУДОЛЬФА НАДОЛЬНОГО: КЛАССИКА ЭПОХИ «холодной войны»

Судя по недавно рассекреченным архивным материалам СВР, история Надольного показывает, как сложно было разведке и контрразведке МГБ решать общие цели в сложной политической обстановке первых послевоенных лет. Российский историк А. М. Филитов в книге 1993 года о Германии пишет о Надольном как о человеке, который поддерживал «традиции Рапалло»^[1042], тогда как многие западные исследователи считают его «агентом влияния» — термин советской разведки, определяющий того, кого используют для влияния на общественное или официальное мнение. Описывая деятельность Надольного в апреле 1949 года, генерал Клей замечает: «Был или не был Надольный, живший в Восточной Германии, агентом Советской Военной администрации, он излагал взгляды, которые могли бы сослужить добрую службу коммунистам, получи они понимание в Западной Германии»^[1043]. Если Надольный в самом деле был советским агентом влияния, он, возможно, подчинялся резидентуре внешней разведки в Берлине, возглавляемой Коротковым или его преемником генерал-майором Малининым.

Дело Надольного показывает, что не все действия Советов в этот период были должным образом скоординированы. Политические акции внешней разведки временами шли вразрез с управлением информации СВА, и оба направления становились предметом расследования контрразведки биоративных секторов МГБ. Надольный предлагал свои услуги советскому министерству иностранных дел вскоре после окончания войны. 29 августа 1945 года это министерство запросило у министерства госбезопасности справку о деятельности Надольного, начиная с 1933 года, и рекомендации по поводу использования его с политическими целями в советской зоне^[1044].

3 октября 1945 года МГБ сообщило информацию о На-дольном, подписанную начальником Управления внешней разведки. В ней говорилось о карьере Надольного, начиная с 1937 года и включая его поездку в Москву в качестве посла в 1933 — 1934 годах. Несмотря на жесткое неприятие советской политической и экономической системы первого дипломата, ставшего членом нацистской партии, Надольный был против враждебной политики Гитлера по отношению к СССР. Из документов совершенно очевидно, что Надольный встречался с Малининым, резидентом внешней разведки МГБ в Карлсхорсте^[1045].

В записке от 6 декабря 1946 года заместителя министра госбезопасности Петра Федотова, руководившего внешней разведкой, говорится, по сообщению источника, о желании Надольного поговорить с генералом Георгиевым (как мы уже писали, берлинский резидент Малинин пользовался этой фамилией, когда имел дело с немецкими политиками) и послом Семеновым. Речь должна была идти о намерении США, Великобритании и Франции подписать мирные договоры не с центральным германским правительством, а с отдельными провинциями в их зонах. Кроме этого, Надольный отмечал, что западные державы намерены также противодействовать правительствам земель, входящих в советскую зону, если они признают новую германско-польскую границу. Когда доклад был разослан, в нем подтверждалось, что Надольный уже имел контакты с резидентурой внешней разведки, и что Москва и резидентура знают о его политической ориентации и возможной полезности^[1046].

Однако Надольный перестал интересовать представителей МГБ в Германии. В докладе аппарата МГБ министру Абакумову, датированном 23 ноября 1946 года (примерно через год после обмена посланиями министерством иностранных дел. и управлением внешней разведки МГБ), представлены дополнительные подробности по делу Надо-льного и сказано, что сотрудники Ковальчука наблюдали за его деятельностью. В частности, говорится о деятельности Надольного по указанию гитлеровского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа в Иране, где он старательно поддерживал знакомство с представителями правых кругов, стараясь усилить влияние Германии на эту страну. Ковальчук также сообщил о письмах, посланных советскому верховному командованию сразу после капитуляции, где Надольный и другие оспаривали решения Потсдамской конференции. Например, в июле 1945 года Надольный вместе с Андреасом Гермсом из Христианско-демократического союза и другими предъявил СВА настоящий ультиматум. В нем они призывали Советский Союз, помимо прочего, вернуть домашний скот, освободить заключенных, восстановить банковские счета, удовлетворить требования немецкого населения и германской промышленности в топливе, остановить изгнание судетских немцев из Чехословакии. Надольный также требовал от Советов разрешения Красному Кресту Германии помогать немецкому населению^[1047].

Доклад Ковальчука говорит об огромной работе, проделанной агентами контрразведки берлинского МГБ в 1945— 1946 годах по делу Надольного, когда он был связан с резидентурой в Карлсхорсте, руководимой Коротковым, а потом Малининым. Один из агентов был знаком с Надольным еще по довоенной работе в Иране. Расследование, включавшее также поездки агентов в американскую зону, выявило контакты Надольного с англо-американскими властями, прозападными немецкими дипломатами и антисоветскими политическими партиями (например, ХДС и СДПГ) в Восточной и Западной Германии. Один из источников сообщил, будто Надольный говорил о своем неприятии политической программы только что созданной СЕПГ и нежелании «когда-либо ее поддерживать». А 7 ноября 1947 года, за две недели до доклада Ковальчука Абакумову, агент сообщил, что Надольный по-прежнему настроен резко против решений Потсдамской конференции в отношении восточных границ Германии. Доклад Ковальчука рельефно отражает расхождение во мнениях между управлением внешней разведки и контрразведывательными подразделениями, которые доминировали в 1945—1946 годах в советской зоне. Эти расхождения во мнениях продолжали влиять на определение политических целей в Германии и в период КИ^[1048].

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОПЕРАЦИИ МГБ

Наблюдение за организациями, стремившимися к пересмотру Потсдамских соглашений о будущих восточных границах Германии, представляло лишь часть политических операций МГБ. Оперативные сектора были заняты также внедрением в группы и дезорганизацией деятельности групп, противостоявших СЕПГ. В ноябре 1946 года Ковальчук переслал в Москву донесение оперативного сектора в Тюрингии, касавшееся ареста секретаря местного отделения Христианско-демократического союза. Этот человек был очень активен во время выборов в конце 1946 года и, судя по донесению, активно выступал против СЕПГ «под прикрытием ХДС». Его обвинили в «антисоветской агитации — собирании и публикации сфабрикованных, клеветнических материалов против советских оккупационных властей»^[1049]. Однако Тюрингское отделение ХДС продолжало создавать проблемы для Советов. В декабре 1947 года в докладе КИ министру госбезопасности Абакумову, основанном на донесениях агентов МГБ, сообщалось, что «американцы организовали бегство доктора Рудольфа Пауля, бывшего премьер-министра Тюрингии, и его ближайших помощников (в большинстве своем члены групп сопротивления в Веймаре), взявших с собой ценные документы»^[1050].

Несмотря на то, что архив СВР предоставил документы о многочисленных политических и контрразведывательных операциях МГБ, материалов, отражавших добывание и распространение политических разведывательных донесений с 1945 по лето 1947 года, было немного. Один пример. В январском докладе 1947 года Ковальчука Абакумову говорится, что МГБ собирает политические разведывательные данные, которые лягут в основу доклада КИ о проблеме Германии: эта информация последовала на специальный запрос из Москвы и сказала Сталину именно то, что он хотел услышать. В докладе речь шла о реакции на предложение СЕПГ заключить с Германией мирный договор. Предложение СЕПГ, по существу, представляло собой пропагандистский маневр, цель которого — сгладить впечатление об очень низких показателях партии во время местных выборов в конце 1946 года. Надо было продемонстрировать Западу дипломатическую инициативу, чтобы отвести внимание от трудностей внутри Восточной Германии — особенно от проблем, связанных с объединением Германии.

После каждого запроса разведка докладывала о настроениях населения в советской зоне и населения и властей в западной зоне. Эти доклады, подобно январскому докладу 1947 года, следовали определенному плану. Сначала шли хорошие новости: «Прогрессивное население реагирует положительно на предложенную конституцию, видя в ней отражение будущей, истинно народной демократии в Германии». Но всегда были и плохие новости. В этом же докладе дальше сказано: «Наряду с позитивными откликами замечается также острая критика, исходящая в основном от буржуазных партий и реакционных слоев населения». За этим следовали агентурные донесения от источников в ХДС, ЛДП, из офисов и резидентур американской военной администрации. На Западе реакция на конституцию, на процедуру ее принятия, на мотивы предложившей ее СЕПГ была однозначно критической. Типичный доклад заканчивался утверждением, что вина за негативную реакцию, по крайней мере в Восточной Германии, лежит не на СССР, а на СЕПГ, не сумевшей правильно настроить население «в том, что касается содержания и значения конституции для немецкой республики»^[1051].

Получив этот доклад, Абакумов направил его Молотову. Каков бы ни был ответ Молотова, он вряд ли что-то значил, ибо Молотов в это время занимался подготовкой новой инициативы в области разведки — создания КИ. Вряд ли у него было представление о том, как трудно решить проблему координации работы советской разведки по добыванию информации.

ПРОБЛЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ СОВЕТСКИХ ГРАЖДАН В ГЕРМАНИИ

Никакие контрразведывательные операции против западных служб, никакое подавление политического несогласия в Восточной Германии не могли сравниться по своему значению для берлинского аппарата МГБ с защитой тех советских граждан, кто жил или работал вдали от военных гарнизонов. Управление контрразведки группы советских оккупационных войск в Потсдаме продолжало нести ответственность за безопасность гражданских и военных сотрудников, приписанных к частям советских войск. Однако были тысячи других, работавших на различных уровнях в СВА и других специальных учреждениях в советской зоне. Эта группа, известная как советская колония на языке МГБ, была особенно подвержена влияниям, к которым ее не подготовили ни советское правительство, ни прежний жизненный опыт. Об уязвимости таких людей остро пишет Юрий Модин, вспоминая свой первый приезд вместе с семьей в Лондон в июне 1947 года: «Разница в уровне жизни между нами и Западом была такой, что у нас было впечатление, будто мы попали на другую планету»^[1052]. И это запись представителя элиты управления разведки в Москве, когда разрушенный бомбовыми ударами Лондон все еще жил по карточкам. Неудивительно, что обыкновенные советские граждане не могли приспособиться к послевоенной Германии, которая, несмотря на нищету и разрушения, казалось, опережала во многих отношениях их собственную страну. Работа оперативных секторов и групп МГБ заключалась в том, чтобы вербовать информаторов среди таких граждан, анализировать их деятельность и не вмешиваться в тех случаях, когда кто-либо, казалось, был готов к тому, чтобы покинуть ряды этой системы.

27 июля 1948 года, более чем через три года после окончания войны, Ковальчук направил в Москву доклад «Результаты агентурно-оперативной работы в советской колонии в Германии за первые шесть месяцев 1948 года». Более двухсот советских граждан были арестованы, среди них сотрудники СВА, советских министерств, совместных компаний, бывших военнослужащих частей ГСВ, оставшихся после демобилизации в Германии. Кроме того, было арестовано более ста человек из числа перемещенных лиц, не захотевших вернуться в СССР. Немногие из них являлись агентами западных служб. Самая большая группа арестованных — 150 человек — состояла из людей, которые бежали на Запад или были заподозрены в намерении бежать на Запад^[1053].

Когда подумаешь, что этот доклад был составлен в 1948 году, то становится понятно, почему советские руководители были так озабочены лояльностью советских граждан, живших в Германии в послевоенные годы. В записке от 3 февраля заместителю директора ЦРУ по специальным операциям шеф зарубежного отдела «М» Ричард Хелмс попытался подсчитать количество советских дезертиров в Германии и Австрии. Понимая, что из-за проводимой США политики выдачи перебежчиков списки составляются не самым аккуратным образом, Хелмс говорит о 450—500 лицах в американской зоне в Австрии (откуда перебежчиков никогда не возвращали) и еще 300 в Германии и добавляет, что американские военные власти предполагают, что 60 тысяч русских бежало в европейские и другие страны из Советского Союза в период после окончания Второй мировой войны и до октября 1947 года^[1054]. Похоже, что генерал Ковальчук недооценивал свою проблему.

Приложение 5. СТОИЛО ЛИ ЭТИМ ЗАНИМАТЬСЯ?

ЧТО ДАЛ «БЕРЛИНСКИЙ ТУННЕЛЬ»?

Количество и качество полученной ЦРУ информации подтверждает мнение, что КГБ приходилось пропускать по кабельным линиям, подключенным к туннелю, ценные сведения. По проекту прослушивались три кабеля, «273 металлических пары, составлявших 1200 коммуникационных канала», и около пятисот из них были активными в любое время. «Обычно одновременно непрерывно записывались 28 телеграфных линий и 121 — телефонная», запись производилась на сотнях ленточных записывающих аппаратов фирмы Атрех, установленных в «пакгаузе», которые за время работы туннеля потребовали «500 катушек пленки»^[1055].

В самом деле, катушек было так много, что шеф регистрационного отдела, в чьи обязанности входило переправлять часть из них в Вашингтон, жаловался на их тяжесть. Так как многие знали, что БОБ проводит операции в рудниках и на предприятиях «Висмута», шеф был информирован «без распространения информации дальше», что в ящиках урановая руда для специалистов, которые должны установить, каков советский атомный арсенал. Довольный, что узнал секрет, шеф перестал жаловаться.

Всего 443 тысячи переговоров были записаны на пленку. Из них 368 тысяч были советскими и 75 тысяч — восточно-германскими. Каждый день телеграф поставлял 4 тысячи футов телетайпной ленты. Работа с материалами из туннеля продолжалась даже после «обнаружения» туннеля в апреле 1956 года. 90 тысяч переведенных посланий и телефонных разговоров были распространены к 20 сентября 1958 года и легли в основу 1750 разведывательных донесений^[1056]. Широта охвата информационных потоков с подключенных кабельных линий и объем полученных сведений не позволяют представить себе важность и ценность полученной информации. Трудно также представить себе решение, принятое КГБ в 1955 году: допустить дальнейшее функционирование туннеля. Если, действительно, операция «с самого начала контролировалась», тогда КГБ сыграл свою роль безукоризненно: он сумел защитить своего агента и в то же время избежать утечки государственных секретов^[1057].

С другой стороны, стремление Советов защитить «государственные тайны» — в нарушении правил безопасности подозревались даже совершенно невинные люди — равнялось игнорированию Западом условий жизни в СССР и на подвластных ему территориях. Западные разведки не могли удовлетворить растущие требования об этих районах. Потеря возможности проникнуть в беспроводные линии связи заставила Билла Харви и Фрэнка Роулетта задуматься о других средствах связи. Более того, поддержание связи с агентами в СССР и Восточной Германии становилось все более трудным. В 1954—1955 годах КГБ и восточногерманское MfS продолжали ликвидировать все новые агентурные сети союзников. Помимо этого для таких агентов доступ в военные учреждения крайне ограничен. Дезертиры из Советской армии ценились высоко, но их было немного, ибо советская военная контрразведка в сотрудничестве с MfS усилила контроль за воинскими частями. В те времена нельзя было даже представить ни У-2, ни спутниковые фотографии, и западным аналитикам не хватало информации, чтобы правильно определить реальность советской угрозы. Соответственно, американская армейская G-2 и генерал Артур Трюдо, зная, сколько полезной информации о советских войсках извлечено в Австрии и Венгрии из кабелей, с энтузиазмом поддержали проект «туннеля».

Ситуация в Германии была критической. Во-первых, пребывание союзников в Берлине постоянно ставилось под вопрос со времен берлинской блокады в 1948—1949 годах, хотя союзники и настаивали на своем праве оставаться в своих секторах города. Любая попытка выдворить их силой могла закончиться войной. Во-вторых, группа советских войск в Германии под командованием верного Хрущеву маршала Андрея Гречко являлась самой многочисленной за рубежами СССР. Информация о ее действиях, вооружении, численности так же, как информация о соседней Северной группе войск в Польше, имела жизненно важное значение в определении способности Советов к наступательным действиям не только против Берлина и Германии, но и против Западной Европы. В-третьих, с 1946 года Восточная Германия была самым большим поставщиком сырья и оборудования для советской атомной промышленности. Наконец, попытки Советов стабилизировать восточногерманскую политическую ситуацию, все еще тревожную через два года после июньских волнений 1953 года, были показательными для их планов, рассчитанных на длительные сроки в Европе.

В этом контексте туннель казался единственным своевременным и надежным источником информации об СССР, Восточной Германии и Польше. Подсоединения из туннеля к кабельным линиям поставляли данные о советских политических акциях и намерениях в Берлине, об отношениях СССР с западными оккупационными силами, о разногласиях между Советами и Восточной Германией по поводу статуса Западного Берлина. Когда ГДР проверяла пределы своей независимости, туннель поставлял подробную информацию о сути и границах советского военного и экономического контроля над Восточной Германией и другими оккупированными Советами территориями. Каждый из инцидентов в Берлине, где участвовали граждане западных стран, подтверждал «неготовность, смятение и отсутствие решимости у советских и восточногерманских официальных лиц» в том, как власть может быть делегирована. Туннель предостерег Запад насчет создания Советами восточногерманской Народной армии на базе военнизи-рованных полицейских частей. Он также дал возможность заглянуть в то, как решения XX съезда КПСС (где резко критиковался Сталин) доносятся до советских военных и научно-технической интеллигенции, работавшей в Восточной Германии. Кроме того, подслушанные в туннеле разговоры подтвердили прогресс в попытках маршала Жукова уменьшить влияние политработников в Советской армии^[1058].

Некоторые авторы утверждают, что большая часть информации была попросту сплетнями. Но и так называемые сплетни очень важны, ведь они рассказывали о высших чиновниках в советской иерархии в то время, когда Западу пришлось иметь дело с новым советским руководством. Несмотря на то, что Сталин давно умер, борьба за власть в Москве продолжалась, и важны были любые намеки на отношения в высшем руководстве. Разговоры об этом давали ключи к политическим взглядам, моральному облику, поведению советских военных и партийных руководителей, — ведь уже и тогда коррупция, борьба за влияние, кумовство процветали на всех уровнях^[1059].

Военная информация из туннеля высоко ценилась, и на ней основывались доклады о реорганизации Министерства обороны, укреплении военных связей стран-участниц Варшавского договора, сокращениях Советских Вооруженных сил. Данные из туннеля помогли установить несколько тысяч советских офицеров, подтвердить данные о некоторых из них и создать базу данных об офицерах, пришедших на службу уже после войны. Параллельно из туннеля получали данные о наземных войсках в СССР, о дислокации которых до тех пор ничего или почти ничего не было известно, а также о нескольких тысячах почтовых номеров, за которыми скрывались военные части, — это была поистине золотая жила для военных аналитиков. Они также получили подробные планы подготовки и учебных тревог для советских солдат, проходивших службу в Восточной Германии и Польше^[1060].

Доклады, составленные на основании данных из туннеля, говорили о «прогрессе в оснащении Советских военно-воздушных сил в Германии атомным оружием, а также о переоснащении этой армии новыми бомбардировщиками и двухмоторными перехватчиками с радарными установками». В них также рассказывалось, например, об «удвоении численности бомбардировщиков в Польше и создании там новой дивизии истребителей. Было выявлено и установлена дислокация больше ста объектов советских военно-воздушных сил в СССР, Восточной Германии, Польше, включая определенное количество ключевых заводов военно-воздушных сил». Что до советского флота, то из туннеля была получена прежде неизвестная информация о советском Балтийском флоте, его базах и личном составе^[1061].

Главным вкладом туннеля в научно-техническую информацию были данные о людях, связанных с советской атомной программой, которая в то время была в ведении Министерства среднего машиностроения СССР. Стали известны несколько сотен человек, работающих на соответствующих предприятиях в СССР, чье местонахождение тоже стало известно. Эта информация подоспела как нельзя вовремя. Сотни немецких ученых, участвовавших в создании и реализации советской атомной программы и соответствующего вооружения, были освобождены, и информация из туннеля помогла перепроверить их показания во время опросов. Особый интерес для БОБ, как и для всего разведывательно -го сообщества, представляла новая информация, полученная в результате подключения к кабельным линиям в туннеле об организации и деятельности «Висмута» по добыче уранового сырья, что включало в себя также информацию о КГБ, отвечавшего за его секретность^[1062].

Можно было бы предположить, что КГБ останется безразличным к утечке политической, военной, научной информации, что следовало из его решения позволить туннелю существовать и таким образом не подвергать риску Джорджа Блейка. Но БОБ получила информацию и о советской военной разведке и контрразведке (особенно последней — так сказать, руке КГБ) или о многочисленных подразделениях восточногерманской службы безопасности, с которыми аппарат КГБ поддерживал контакт через советников. Поскольку эти службы, взятые все вместе, представляли большую проблему — как самая многочисленная контрразведка, противостоящая НАТО, — то подробная информация о них представляла особую ценность.

Самой большой удар был нанесен подразделениям советской военной разведки в Восточной Германии. Из прослушиваемых телефонных линий 25 обслуживали Главное разведывательное управление (ГРУ) советского Генштаба, а также отделы и отделения разведки, подчиненные Разведывательному управлению (РУ) группы Советских войск в Германии. Более 350 офицеров ГРУ и РУ были установлены в Восточной Германии, стала доступной мельчайшая информация об организации, агентурных операциях и деятельности подразделений. Эта информация была бесценной при анализе донесений агентов-двойников, работавших на ЦРУ и дружественные западные разведки против местных отделений РУ в Восточной Германии. Когда в 1955—1956 годах источник ЦРУ в ГРУ подполковник Петр Попов был назначен в Шверинское отделение РУ группы Советских войск в Германии, информация, получаемая из туннеля, оказывала неоценимую помощь в руководстве агентом, потому что давала подробности о персонале и работе многих разведывательных подразделений РУ ГСВГ. Когда инспекционные комиссии ГРУ прибывали из Москвы в Восточную Германию, количество информации о деятельности РУ сразу увеличивалось за счет несекретных переговоров^[1063].

Кроме того, из туннеля получали много данных о частях связи «особого назначения», находившейся в ведении Управления РУ ГСВГ. Эти подразделения отвечали за перехват радиосообщений западных войск в Западном Берлине и Западной Германии. Они также обеспечивали поддержание радиосвязи с агентами, сообщавшими разведывательную информацию подразделениям Разведывательного управления. Через туннель были получены сведения обо всем спектре тайных радиопередаточных операций: от обучения агентов и оборудования (модели, особенности, трудности в использовании и т. д.) до подробностей операций, проводимых радиоцентром управления для поддержания контактов с агентурной сетью. Стали известны фамилии работавших там офицеров, клички агентов, информация о сотрудничестве с КГБ при проведении операций военной разведки. В то время детали и проблемы агентурной радиосвязи советской военной разведки в Восточной Германии, чьи источники работали не только в Западной Германии, но также в других странах НАТО в Западной Европе, были хорошо известны специалистам западных контрразведок^[1064].

В получаемой через возможности туннеля информации о РУ ГСВГ большую роль играли записанные телефонные переговоры между управлением и ГРУ в Москве, которые содержали массу подробностей о последнем. Помимо этого иногда поразительную информацию об отделениях ГРУ, работавших далеко от Восточной Германии, можно было получить из перехваченных переговоров сотрудников военной разведки — например, о РУ Кавказского военного округа с центром в Тбилиси и шестнадцатью отделениями на границе с Ираном и Турцией^[1065].

Управление контрразведки ГСВГ с центром в Потсдаме и его начальник генерал-майор Георгий Цинев также вызывали особый интерес БОБ.^[1066] Управление контролировало все особые отделы группы Советских войск в Германии, отвечавшие за безопасность сотрудников и объектов. Через туннель была получена информация о Третьем, или оперативном, управлении, которое руководило агентами, работавшими против западных разведок в Западном Берлине и Западной Германии. Проведение агентурных операций, нацеленных на западные объекты, прежде становились яблоком раздора между внешней разведкой службы госбезопасности в Карлсхорсте и управлением контрразведки в Потсдаме. Из информации, поставленной туннелем, стал ясен масштаб операций, проводимых Третьим управлением и направленных на выявление западных агентов силами агентов нижнего звена. Эта деятельность влекла за собой частые переговоры с аппаратом КГБ под руководством Питовранова в Карлсхорсте так же, как с советниками КГБ в MfS, многие из которых были записаны на магнитофонные ленты^[1067].

Периодические инспекции контрразведывательных операций, проводимые московскими начальниками, также требовали телефонных переговоров. В марте 1956 года, например, заместитель председателя КГБ и начальник Третьего управления военной разведки генерал-лейтенант Петр Ива-шутин лично участвовал в работе комиссии и особенно интересовался операциями Третьего управления. Эта информация, передававшаяся по подземным линиям связи, была перехвачена в туннеле и использована БОБ для проверки показаний перебежчика из Потсдамского управления (1956 год). Если подумать об этом, то кажется совершенно невероятным, чтобы Ивашутин или Цинев хотя бы догадывались о наличии туннеля^[1068].

Единственное учреждение, где, возможно, догадывались о туннеле, но имели меньше всего причин его бояться, был аппарат ПГУ КГБ в Карлсхорсте. По крайней мере, так, верно, судили в Москве, когда принимали решение о работе туннеля. Однако не учли тот факт, что аппарат Питовранова вынужден был поддерживать кабельную связь с бесчисленными советскими и восточногерманскими подразделениями, прослушиваемую в туннеле. Несмотря на то, что сотрудники Питовранова соблюдали все меры предосторожности, они не могли контролировать других, например, сотрудников КГБ в «Висмуте», которые контролировали курьерскую связь или отвечали за меры безопасности научных и технических работников. «Висмут» отчитывался непосредственно Питовранову или его заместителю^[1069]. Еще одним подразделением, поставлявшим в туннель информацию о Пи-товранове и его аппарате, было управление, контролировавшее советников MfS. Даже любовь Питовранова к ночной охоте на диких кабанов с помощью инфракрасного освещения стала известна благодаря перехваченным телефонным жалобам генерал-майора Павла Дуброва, советского коменданта в Берлине (он якобы «не заметил» туннель)^[1070].

Наше описание вклада полученной из туннеля информации в представление западных разведок о советской разведке и службе безопасности в Восточном Берлине и Восточной Германии было бы неполным, если бы мы не упомянули об операции перехвата КГБ против американцев. Полковник Вадим Гончаров (Горелов), офицер Второго специального отдела, посланный организовать военное прикрытие для «обнаружения» туннеля, рассказал нам, как КГБ прослушивал американский кабель около Потсдама. В какой-то момент американцы перестали пользоваться этим кабелем, и КГБ не мог понять причину. А все было очень просто. Операция перехвата контролировалась, поддерживалась и отчасти осуществлялась КГБ в Карлсхорсте, а переговоры сотрудников были зафиксированы в туннеле. Несмотря на все жестко соблюдавшиеся меры безопасности, удалось установить группу, проводившую операцию, место проведения операции и даже оборудование, задействованное в операции^[1071].

Приложение 6. ПОПЫТКИ БОБ ПРОТИВОСТОЯТЬ УВОЛЬНЕНИЯМ СВОИХ АГЕНТОВ В КАРЛСХОРСТЕ

5 мая 1958 года Билл Харви принимал у себя генерал-майора Ральфа Осборна, директора управления военной разведки армии США в Европе, ответственного за деятельность армейской разведки и контрразведки в Западном Берлине^[1072]. Обычно, когда Харви принимал высокопоставленных гостей, он привозил их в свой офис в БОБ, усаживал в кресла напротив своего стола и произносил горячую речь: «Мы здесь, чтобы защитить Соединенные Штаты от их врагов». После того, как с этим было покончено, группа стройными рядами следовала в дом Харви на ланч, где сухой мартини лился рекой. К концу ланча визитеры пребывали в полной уверенности, что «парни из ЦРУ совсем не такие плохие». Изменилась только декорация, когда Билл переехал из своей виллы-крепости на Лепсиус-штрассе в солидный особняк на Милиновски-штрассе, а в остальном почти ничего не менялось^[1073].

Визит Осборна был совсем другим. Его переговоры с Харви носили очень серьезный характер. Они начались в кабинете БОБ в 9.00 и закончились после полудня (5 мая 1968 года). Предметом обсуждений были советский объект в Карлсхорсте и необходимость разрешить конфликт интересов между БОБ и армейской контрразведкой, одинаково заинтересованных в проведении там операций. Весной 1958 года жесткие меры безопасности в Карлсхорсте, предпринятые MfS, сделали операции БОБ. почти невозможными, однако донесения источников БОБ о тамошней обстановке все еще представляли важность. По мере того, как сокращалось число немецких сотрудников, работающих там, и вообще немцев, имеющих доступ в район Карлсхорста, становилось труднее вербовать новых агентов, которые могли бы заменить тех, кто был потерян, уволен, бежал в панике в Западный Берлин (на шаг опережая Штази) или уехал из Восточного Берлина как беженец, устав от условий той жизни. Чтобы продолжать разведывательную деятельность в Карлсхорсте, БОБ стала искать поддержку у армейской контрразведки и подчиненного ей берлинского отдела военной разведки, но сперва нужно было добиться их понимания важности работы по этому объекту. В этом заключалась подоплека состоявшегося совещания^[1074].

Председательствовал на нем Харви, а Дэвид Мерфи рассказал о Карлсхорсте. Так как все происходило в помещении БОБ, то стало возможным продемонстрировать генералу Осборну файлы, досье, схемы, имевшие отношение к разведывательным учреждениям в Карлсхорсте, а также рассказать о предполагаемых совместных операциях, благодаря чему ЦРУ и военные могли бы получить новую информацию. Харви настаивал на том, что БОБ должна в первую очередь отвечать за Карлсхорст. По его плану, все беженцы, имевшие информацию об этом объекте, должны были автоматически направляться на БОБ, а все операции военной контрразведки и разведки в Берлине должны согласовываться с БОБ. В ответ БОБ обещала предоставлять армейским службам информацию о Карлсхорсте и расположенных там советских учреждениях^[1075].

Офицеры БОБ, присутствовавшие на совещании 5 мая, понимали, что, как бы предложение БОБ ни заинтересовало Осборна, он вряд ли примет его, учитывая настроения своих подчиненных^[1076]. Так и оказалось. Предложения БОБ были отвергнуты. Только через полгода, когда советская и восточногерманская печать начала клеймить Западный Берлин как «шпионское болото», американские разведывательные службы по-новому взглянули на свою деятельность и согласились на координацию под контролем ЦРУ^[1077].

Предпринимая усилия скоординировать действия разных служб, оставляя за собой первую роль, БОБ стремилась к сотрудничеству с организацией Гелена, названной по фамилии бывшего генерала вермахта Рейнхарда Гелена, во время второй мировой войны возглавлявшего германскую военную разведку на Восточном фронте, а потом предложившего свои архивы и свой опыт армейской разведке США. Позднее его организация перешла под контроль ЦРУ, которое поддерживала ее, пока она не превратилась в Федеральную службу разведки (BND). Организация Гелена довольно долго работала в Восточной Германии и была едва ли не одним из самых важных объектов разработки контрразведки КГБ, поэтому БОБ осознавала, что идет на риск, кооперируясь с BND в операциях против Карлсхорста. Однако офицеры БОБ не могли знать, что Гейнц Фелфе раскроет многие из их общих секретов КГБ. Один из самых продуктивных агентов КГБ в BND, Фелфе занимал, несомненно, удачную позицию. Он родился в Дрездене, работал в нацистской службе безопасности (СД), был обласкан англичанами после войны и даже какое-то время был английским шпионом. В 1951 году еще один дрезденец и сотрудник СД, работавший в организации Гелена, Ганс Клеменс познакомил его с агентами КГБ. Вскоре Фелфе тоже стал работать в организации Гелена и одновременно начал свою карьеру агента КГБ в будущей разведке Западной Германии.

С 1951 по 1961 год Фелфе поднимался по служебной лестнице, перешел в штаб-квартиру BND, где, фактически, стал возглавлять контрразведывательные операции против Советов. Он также узнал о разведывательных операциях партнеров, с которыми была связана BND, включая БОБ. До своего ареста в ноябре 1961 года Фелфе сумел нанести ощутимый ущерб BND и безопасности Западной Германии и союзников. Однако в нашу задачу не входит рассказывать о том, как решала свои проблемы BND и о более широких последствиях предательства Фелфе^[1078]. Нас интересует влияние деятельности Фелфе на программу БОБ по Карл-схорсту.

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ ВЛАДИМИРА ЩУКИНА, ОФИЦЕРА КГБ

В июне 1956 года заместитель директора БОБ Мерфи посетил штаб-квартиру организации Гелена в Пуллахе, что недалеко от Мюнхена, и заслушал Фелфе и других офицеров BND по объекту Карлсхорст. В то время у BND был агент в Восточном Берлине, Лена — член Национал-демократиче-ской партии Германии и директор партийного издательства « Verlag der Natonen»^[1079]. Возможности Лены в сфере политической разведки заинтересовали организацию Гелена. Во время операции Лена доложил BND; что КГБ завербовал его как источник политической информации о Западной Германии. Вместо того, чтобы подвести черту под операцией, BND продолжала работать с Леной как с агентом-двойником, который начал поставлять огромное количество информации о КГБ в Карлсхорсте, включая телефонные номера, номера машин, описание конспиративных домов и личностей сотрудников. В июне Фелфе попросил Мерфи сверить эту информацию с тем, что уже есть у БОБ. Мерфи согласился, и после этого последовала лавина просьб подтвердить или опровергнуть ту или иную информацию. Сведения, касавшиеся чувствительных дел агентов или относившиеся к информации, полученной через туннель, из ответов исключались и тщательно отбирались — но не из-за павшего на Фелфе подозрения.

Через некоторое время руководители Лены были поставлены в тупик тем, что его советский связник назвал ему свое полное имя — Владимир Константинович Щукин. Это было против всяких правил. Обычно офицеры аппарата КГБ в Карлсхорсте, вне зависимости от ранга, использовали псевдонимы (так делал и офицер, работавший с Фелфе). В октябре 1956 года, отвечая на запрос BND и выясняя номер машины, на которой Щукин приезжал на встречи с Леной, БОБ обнаружила, что автомобиль припаркован перед домом эксперта КГБ по Германии Вадима Кучина, который фигурировал в деле Отто Иона. БОБ также выяснила, что Щукин и Кучин вместе посетили Промышленную ярмарку в Западной Германии в мае 1955 года, пользуясь своими дипломатическими паспортами^[1080]. Занимаясь делом Йона, мы заметили, что заместителем Кучина в Москве во время визита туда Йона был Вадим Константинович Умнов, известный как Вадим Младший. В декабре 1954 года Йон вернулся из Москвы в Восточный Берлин, а Щукин прибыл в Карлсхорст в феврале 1955 года. Не были ли Умнов и Щукин одним человеком?

Умнов должен был начать работу в Карлсхорсте в конце 1953 года, однако назначение не состоялось из обнаруженного у него туберкулеза. Теперь понятно, почему Умнов замещал Кучина в Москве, ведь он был на медицинском учете. Когда подошло время подбирать связника для Лены, было решено создать Щукина из Умнова. Итак, Умнов и Щукин — одно лицо. Это было подтверждено, когда Щукин в конце 60-х годов получил назначение в советское посольство в Вене, где он руководил Линией Ν, то есть занимался нелегалами. (Покинув Карлсхорст в 1960 году, Умнов служил в Управлении «С», курировавшем нелегалов.) Коллеги Умнова по КГБ ошибочно полагали, что ему необходим псевдоним, так как он скомпрометировал себя за границей под своей настоящей фамилией. На самом деле, фамилия Щукин была необходима для работы в Вене, потому что Умнов пользовался ею, не только встречаясь с Леной, но и отправляясь из Восточного Берлина в европейские страны^[1081].

BND И БОБ НЕ МОГУТ СКООРДИНИРОВАТЬ СВОИ ДЕЙСТВИЯ: РОЛЬ ФЕЛФЕ

Тем временем Фелфе оказывал давление на своих коллег в BND, стремясь уговорить их завершить изучение Карлсхор-ста и начать вербовку «агентов нижнего звена (например, дворников), имеющих доступ на объект». Во время переговоров по этому поводу в конце декабря 1956 года офицер BND получил совет от связника ЦРУ не слишком спешить с вербовкой источников, чтобы не помешать операциям БОБ, и сказал, что будет связываться с ЦРУ и координировать свои действия. Однако через месяц тот же офицер все еще «собирался» координировать свои действия с БОБ. Связник БОБ вновь высказал свои опасения и в письме БОБ заметил, что, вероятно, переговоры с BND по поводу Карлсхорста, предпринятые предыдущим летом, стали причиной намерения BND получить «оперативный прорыв» на этот объект^[1082]. Такая реакция, как мы поняли из разговоров с американскими военными, не была неожиданной. Но несмотря на то, что БОБ знала, что за намерением BND провести вербовку источников по Карлсхорсту стоял Фелфе, никаких подозрений в свой адрес он не вызвал.

Во время того же разговора связник ЦРУ попытался что-либо разузнать о «карлсхорстской акции» BND, находившейся в стадии подготовки. Эта акция — то есть информация о Карлсхорсте — предполагала включение всей возможной информации, имеющейся у BND о телефонных и автомобильных номерах, конспиративных домах и советских агентах. Связник заметил, что БОБ должна проверить сведения до их официального распространения. Немедленного ответа он не получил, однако этот труд попал в руки офицеров БОБ. Какие бы ни были приложены усилия, документпоказал весьма ограниченный объем заслуживающей внимания информации, которой располагало BND. Составленный в тяжеловесном, скучном и удушающе «правильном» стиле, он включал в себя, помимо прочего, имеющиеся в районе Карлсхорста телефонные номера (не только относящиеся к советской территории), большинство которых печатались в восточноберлинском телефонном справочнике^[1083].

В сентябре 1957 года БОБ заметила, что BND все еще занимается разработкой наводок, полученных от беженцев. Они могли вывести на потенциальные источники в Карлсхорсте, не координируя свои действия с БОБ. Так как последняя продолжала настаивать на своих предложениях, то руководство BND в конце концов согласилось предложить генералу Гелену отдать Базе приоритет в операциях по Карлсхорсту, правда, официальные лица BND сомневались в том, что Гелен согласится. Обмен посланиями по этому вопросу приобрел антагонистический характер. Один из офицеров BND поинтересовался, согласились ли другие западные разведки и контрразведки «потесниться»? Тогда Мерфи, насколько он помнит, предложил, в случае несогласия Гелена, не давать справок на запросы BND по Карлсхорсту^[1084].

10 октября БОБ получила отрицательный ответ Гелена на свои предложения, однако тот обещал, что операции будут проводиться только с учетом приоритета ЦРУ. Он добавил, что если БОБ будет располагать более надежным подходом к потенциальному агенту, намеченному BND, BND обязуется передать его БОБ — если БОБ обещает поделиться информацией, полученной от этого источника. Как и ожидалось, восточноевропейский отдел ЦРУ в Вашингтоне отверг скоропалительное предложение БОБ отплатить за отказ непредоставлением информации, указав, что, учитывая ответственность Гелена перед немецким правительством, он пошел на все возможные с его стороны уступки^[1085]. БОБ отступила, признав, что BND как разведывательная служба суверенного государства, к тому же союзника США, никогда официально не уступит иностранной разведке свое право на проведение операций в Германии, угрожающих безопасности ФРГ. Более того, BND отлично знала, что БОБ не удалось уговорить американских военных согласиться на ее предложения.

Фелфе принялся расширять операции по Карлсхорсту, стараясь таким путем вступить в более тесные отношения с БОБ. В течение нескольких лет Мерфи нанес несколько визитов в Пуллах, а Фелфе довольно часто наведывался в Берлин. Этот повышенный уровень активности был для Фелфе дополнительным оправданием для таких поездок. Встречи с Фелфе проводились даже на конспиративных квартирах БОБ. Молодому аналитику Базы, которая должна была давать Фелфе проверенную информацию по Карлсхорсту, он показался напыщенным, но удивительно бесцветным человеком, несмотря на приличествующий данному случаю костюм и аккуратную стрижку. Он обращался к ней в снисходительной, почти презрительной манере. Обычно Фелфе сопровождал связник ЦРУ. Но так как связники не имели возможности исполнять роль няньки, то Фелфе улучал минуту, чтобы посетить Карлсхорст и встретиться со своим тамошним связником от КГБ. В 1959 году степень заинтересованности и оперативный размах деятельности BND по Карлсхорсту достигли такого уровня, что был выделен специальный сотрудник для работы в Западном Берлине исключительно с этими материалами. Молодой, энергичный и на редкость раскованный офицер получил отдельный кабинет в помещении штаба американского командования на Клее-аллее, соответствующий допуск к документам и помощь в связи с BND. БОБ даже предоставила ему средства для «быстрой замены» автомобильных номеров. Так все и шло до тех пор, пока не были перекрыты секторальные границы в августе 1961 года^[1086].

Карьера Фелфе как агента КГБ закончилась через несколько месяцев. Информация, приведшая к его падению, была получена от Михаила Голеневского, подполковника Польской службы государственной безопасности, который в 1958 году стал направлять тайные послания в ЦРУ и в конце концов 4 января 1961 года перешел на сторону БОБ. Го-леневский сообщил, что два из шести сотрудников BND, ездивших в Вашингтон в 1956 году, были советскими агентами. Как только Голеневского благополучно переправили на Запад и он подтвердил свое сообщение, было предпринято расследование, что в итоге привело к аресту, суду и тюремному заключению Фелфе. Приговоренный к четырнадцати годам заключения, он отсидел только шесть. Ему удалось связаться из тюрьмы с КГБ с помощью тайных писем «матери» в Восточную Германию. 14 февраля 1969 года его обменяли на двадцать одного немецкого жителя. Трое из них были западными немцами, задержанными в СССР, а остальные — восточными немцами, отбывавшими тюремное заключение за шпионаж в пользу Запада^[1087].

ВОСПОМИНАНИЯ ФЕЛФЕ

Еще через семнадцать лет вышли в свет мемуары Фелфе «Im Dienst des Gegners: 10 Jahre Moskaus Mann im BND» (Ha службе противника: Десять лет агента Москвы в BND) с серией тщательно выверенных «разоблачений», случившихся в то время, когда Фелфе служил в BND. Автор живописует себя убежденным марксистом-ленинцем и, чтобы доказать это, постоянно употребляет выражения типа: «тайная война против социализма», «империалист», «неоколониализм». На самом деле книга является совместным предприятием КГБ—MfS. КГБ свел Фелфе с MfS, которое передало этот проект Герберту Бремеру. Бремер и Фелфе провели несколько месяцев в Москве, непосредственно в КГБ, отбирая материал для книги. Когда был готов черновой вариант, его передали на просмотр КГБ. Фелфе утверждал, что КГБ настаивал на партийной терминологии^[1088].

В главе «Мои операции» Фелфе пишет о своей роли в установлении тесных отношений с БОБ в операциях против Карлсхорста. Ясно дав понять, что BND не узнала ничего нового о Карлсхорсте, пока не прибрала к рукам программу под кодовым названием «Диаграмма», Фелфе описывает «внушительные» результаты «Диаграммы» и их публикацию в пяти томах с советскими телефонными номерами, планами внутреннего устройства домов, картами улиц, информацией о сотрудниках. Он утверждает, будто в публикации содержится все, что BND и ЦРУ знали о Карлсхорсте и было передано через BND в другие западногерманские службы: BfV и Федеральную прокуратуру. Это был все тот же документ, который аналитики БОБ нашли скучным и заполненным очевидной чепухой.

И все-таки Фелфе очень гордился своим детищем, его описание в книге позже нашло свое развитие и повторение во многих публикациях. Одним из самых «ценных разоблачений» Фелфе был большой многокрасочный план помещений КГБ в Карлсхорсте, показывавший, «каким именно туалетом пользуются отдельные члены высшего руководства». В свое время БОБ снабдила Фелфе черно-белой схемой улиц в Карлсхорсте с указанием многих важных объектов. Однако она не была цветной, и туалеты не были отмечены как весьма важные объекты^[1089].

Опубликованный рассказ Фелфе о его оперативном проекте «Диаграмма», целью которого был Карлсхорст, полон преувеличений. Фелфе утверждает, будто он «подвигнул ЦРУ на совместную работу с BND в Пуллахе с целью получения информации о работе КГБ в Центральной Европе». Подобное вообще не практиковалось, да и БОБ не предоставляла группе «Диаграмма» информацию, полученную от важных источников. Однако совместная работа БОБ и Фелфе показывает, насколько опасно проводить общие операции и делить информацию со службами связи. Такие операции зачастую приносили большую пользу, но ведь каждый новый партнер увеличивает груз ответственности и риска. Фелфе был прав, когда утверждал, что такая роль в «Диаграмме» полностью его устраивала: да и руководство в BND было довольно отсутствием серьезного риска^[1090].

Странно наблюдать с высоты 1986 года, что в книге Фелфе, где значительное место уделено описанию автора отношений между Карлсхорстом и БОБ, отсутствует всякое упоминание о агенте-двойнике Лене. Если бы не Лена и не интерес к этому агенту, появившийся у аналитиков БОБ, занимавшихся Карлсхорстом, никаких тесных отношений между БОБ и BND просто бы не существовало.

Мы надеялись что-нибудь узнать об этом от работавшего с Фелфе офицера КГБ Виталия Короткова, известного Фел-фе как Альфред II^[1091]. Другой источник сообщил, что этот Коротков, не имеющий никакого отношения к Александру Михайловичу Короткову, работал в венской резидентуре внешней разведки МГБ с 1952 года до назначения в Карле-хорст в 1955 году. Потом он служил в Москве, в одном из отделов управления контрразведки, занимавшемся операциями против западногерманской разведки и служб безопасности^[1092]. Это нормальное назначение для Короткова после ареста Фелфе, и, наверняка, он поддерживал тайную переписку с Фелфе во время его тюремного заключения. Наш интерес к Короткову был подогрет интервью, которое он дал московскому корреспонденту берлинской газеты и где вкратце рассказал о своих отношениях с Фелфе^[1093].

Судя по воспоминаниям Короткова, особая ценность Фелфе заключалась в его способности предупредить КГБ о готовящихся операциях BND, BfV или американцев. Он также передал ценную информацию, например, о вооружении западногерманского бундесвера. Эта информация оказалась такой важной для Политбюро, что было отменено принятое в 1961 году решение КГБ заморозить операцию, когда из-за бегства Анатолия Голицына возникли опасения насчет безопасности Фелфе. О 1961 годе Коротков высказался как о «роковом годе для разведчика-аса Фелфе... когда на его шее затянулась веревка», и в комментарии сказал, что решение Политбюро сохранить его на занимаемом посту означало, что «выиграла политика, и Фелфе был принесен в жертву»^[1094].

ИНТЕРВЬЮ ФЕЛФЕ

Когда мы брали у Фелфе интервью, он был как будто польщен нашим вниманием и сказал, что несмотря на довольно частые в прошлом поездки в Советский Союз в качестве «почетного гостя», его «русские друзья в течение двух лет после объединения Германии покинули Карлсхорст, хотя им дали четыре года для сворачивания своих дел». Очевидно, плотная слежка заставила их уехать в 1992 году. За время, прошедшее после выхода книги, чувства Фелфе по отношению к КГБ и Советскому Союзу изменились. Как писал Коротков в «Berliner Zeitung», никто никогда не ставил под сомнение подлинность информации Фелфе, потому что «он решил работать с советской разведкой исходя из глубоких убеждений». Когда же система развалилась, то изменился и взгляд Фелфе на мир^[1095]. Теперь он вполне трезво оценивает своих бывших товарищей. Несмотря на впечатление, которое может сложиться у читателей книги Фелфе, будто автор закоренелый «антиимпериалист» и настоящий коммунист, на самом деле у него типично буржуазный характер, связанный традициями, и консервативный. Убедив себя, что, работая на Советский Союз, он способствует развитию доктрины марксизма-ленинизма, Фелфе в конце концов пришел к пониманию, что неправильно оценивал страну, которой служил. Это впечатление о позиции Фелфе совпали с впечатлениями тех, кто знал его в 50-х годах. Тогда он был эгоцентристом, любившим хорошо пожить и быть в центре внимания. Связанный с Советами в течение почти сорока лет, Фелфе жил в рамках их идеологии.

Во время нашего интервью Фелфе свободно рассказывал о своей прошлой двойной жизни. Он заметил, что его ни разу не предостерегли насчет опасности, угрожавшей ему в связи с бегством на Запад сотрудников КГБ — особенно Петра Дерябина, который рассказал о «двух агентах в организации Гелена под кодовыми именами Петр и Павел»^[1096]. Офицер КГБ, работавший с Фелфе, то есть Коротков, ни разу не упомянул о Голеневском, хотя Фелфе сказал, что ему стало известно, будто Коротков знал о возможной компрометации в результате этого дела. Однако Фелфе был уверен, что Коротков исполнял приказ ни о чем ему не рассказывать, дабы он продолжал поставлять информацию. Когда мы спросили его, не думает ли он, что, по чьим-то высказываниям, его и вправду принесли в жертву плану создания трудностей для BND Фелфе взорвался: «Quatsch!» (вздор)^[1097].

У Фелфе не было ни малейшего представления, почему Коротков вдруг заявил в интервью, что Голицын скомпрометировал его, однако он попробовал объяснить этот курьез: «Голицын передал информацию до того, как сбежал. И его приняли, только проверив информацию и убедившись в ее надежности. Таким образом, американцы знали от него, что он может рассказать еще до его бегства. Это торг». Насколько можно судить, Фелфе пришел к такому выводу после своего освобождения из тюрьмы, беседуя с офицерами КГБ о причинах его компрометации. Только заявив, что Голицын сначала передал американцам информацию, а потом уж бежал (декабрь 1961 года), КГБ мог обвинить Голицына в аресте Фелфе в ноябре того же года^[1098].

Что касается других случаев бегства или шпионажа, касающихся не только советских, но и восточногерманских дел, о которых Фелфе говорил представителям КГБ, его постоянно уверяли: «Никто не мог о вас знать, не беспокойтесь». Фелфе привел в качестве примера реакцию КГБ на речь Мильке, резко выступившего с разоблачениями западногерманского шпионажа против ГДР и упомянувшего Фелфе в ряду других. Генерал Александр Коротков тотчас отправился к Мильке и сказал: «Руки прочь! Это наш человек». Мильке, как говорят, ответил: «In Ordnung. Никто в MfS, кроме меня, о нем не знает и не узнает!»^[1099]

Фелфе рассказал, что настоящее имя Альфреда I, офицера КГБ, который работал с ним, пока не был сменен Альфредом II (Виталий Коротков), — Иван Иванович Сумин. Поначалу Альфред II приезжал на встречи вместе с Альфредом I. Потом он стал работать один и только изредка появлялся вместе с генералом А. М. Коротковым. О беседах с генералом Коротковым Фелфе сказал: «Всегда политика, одна только политика. Его интересовала только ФРГ. Куда идет, что намерена делать? О ЦРУ он даже не упоминал»^[1100].

Фелфе настаивал на том, что когда Альфред II спросил его: «Что мы можем сделать для вас, чтобы ваша работа выглядела более успешной?» — он отказался от всего, потому что был убежден — отношения с Советами должны быть как можно проще, чтобы его жизнь не осложнялась помощью КГБ. Альфред II прислушивался к желаниям Фелфе. Более того, Фелфе никогда не обсуждал с Альфредом II операции и сотрудников ЦРУ. Например, Альфред II не был проинформирован заранее о поездке Фелфе в Вашингтон в 1956 году, однако Фелфе послал ему открытку на специальный адрес, когда был в США. Доклад Фелфе о поездке был принят Альфредом II без комментариев. Он не задавал вопросов, но был раздражен тем, что американцы, а не русские пригласили Фелфе посетить свою столицу^[1101].

Когда Фелфе сообщал Альфреду II адреса, номера телефонов, номера машин и другие детали о Карлсхорсте, переданные ему ЦРУ, Альфред II прервал его: «Нам надо знать, имеет ли кто-нибудь доступ к нашим сейфам. Все остальное неважно. Мы знаем, что у нас есть в Карлсхорсте и как это работает, и мы знаем это лучше американцев». В другой раз Альфред II напомнил Фелфе, что его не интересуют простые операции ЦРУ и BND. «Это ваши дела», — добавил он. А Фелфе не мог понять, почему Альфреда II не интересует информация по Карлсхорсту. Однажды, например, Фелфе сообщил, что может передать ему пять толстых книжек с материалами BND по Карлсхорсту (очевидно отчет по программе «Диаграмма»). А Альфред II ответил: «Делайте с ними, что хотите». С другой стороны, Альфред II заботился о том, чтобы MfS не предпринимало действий против агентов ЦРУ и BND, задействованных в операциях по Карлсхорсту, если они могли повредить Фелфе. Наконец Фелфе заявил, что КГБ никогда не проявлял особый интерес к офицерам ЦРУ, работающим в Берлине или в отделе связи ЦРУ. Если возникало какое-то имя, то у Фелфе запрашивали обычные данные, да еще о возможных слабых местах этого человека — и все. Несмотря на то, что Альфред II давал понять его незаинтересованность, Фелфе продолжал сообщать о своей деятельности, связанной с ЦРУ и Карлсхор-стом^[1102].

Чтобы проиллюстрировать modus operandi с ним относительно берлинских операций, Фелфе заговорил о Лене. Когда BND стало известно, что Лена завербован КГБ, это дело автоматически перешло к Фелфе, потому что внутри BND оно рассматривалось как дело советского агента-двойника. Фелфе стоял на том, что никогда не видел Лену, и офицер КГБ не говорил с ним об этом деле заранее. Когда же он сам сообщил о Лене, то ему сказали: «Поступайте, как считаете нужным, и не думайте о нас». Лене разрешили сообщать о Карлсхорсте все, что он мог узнать. Никакой координации действий в отношении этого дела не было. И Фелфе не задавали никаких вопросов по поводу проверки БОБ информации, поставляемой Леной. Он признался, что сам не понимает, почему офицер КГБ в деле Лены пользовался своей «настоящей фамилией». С Щукиным он никогда не встречался, потому что КГБ не позволил. Иначе операции бы пересеклись^[1103].

Большую часть времени, что Фелфе работал с КГБ, ни он, ни КГБ, казалось, не задумывались о его безопасности. Конспиративную квартиру в Карлсхорсте, где Фелфе встречался с Альфредом II, меняли лишь один раз, и КГБ предоставлял самому Фелфе решать, когда он поедет в Западный Берлин или в Восточный Берлин. И Фелфе не возражал. Он вспоминал, например, как приехал в Берлин на встречу, а офицер КГБ то ли заболел, то ли был в отпуске и не явился. Но это не обеспокоило Фелфе, который вернулся в Пуллах и стал терпеливо ждать следующей встречи^[1104].

Наш рассказ о Фелфе, наверняка, разочарует тех, кто верил, что ЦРУ, особенно операции, связанные с Карлсхор-стом, представляли для Фелфе главный интерес. Обычно считается, что КГБ играл в них большую роль и таким образом помог Фелфе сделать карьеру. К тому же многие верят, что они были результатом общих усилий Фелфе и КГБ и продумывались заранее. Добавим, и это естественно, что КГБ высоко ценил информацию о личном составе, операциях и объектах ЦРУ, поэтому подходил к таким донесениям с особой требовательностью.

Однако Фелфе настаивает, что, хотя КГБ и заявляет о готовности помочь ему в укреплении его положения в BND, никакие конкретные предложения на этот счет сделаны не были. Более того, Фелфе утверждал, что отвергал саму эту идею: он боялся, что не сможет проконтролировать могущих возникнуть осложнений. Судя по его словам, КГБ никогда не обсуждал с ним дела BND, подобные делу Лены, перевербованного агента КГБ, за которые он отвечал по долгу службы. Наконец, Фелфе утверждает, что офицер КГБ никогда не выдвигал специфичных вопросов или требований, в связи с его сообщениями о деятельности и помещениях в Карлсхорсте. Можно ли верить Фелфе? Трудно сказать. Более пристальный взгляд на его оценку отношений с КГБ, на основании того, что мы узнали о деятельности КГБ в Восточном Берлине, представляется оправданным.

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РАССКАЗА ФЕЛФЕ

Ясно, что делом Фелфе занимался германский отдел службы контрразведки внешней разведки КГБ через отдел контрразведки аппарата в Карлсхорсте, в чьи задачи входило проникновение в западногерманскую разведку и службу безопасности, а также защита интересов СССР от операций этих служб. В Фелфе видели источник, идеально соответствовавший интересам Советов, поэтому использование обстановки в Карлсхорсте для «Диаграммы» рассматривалось в основном для укрепления его позиций в BND. Донесения Фелфе о его отношениях с БОБ и операциях по Карлсхор-сту, возможно, составляли лишь малую часть его информации о BND и других западногерманских службах, а также политической и военной информации о западногерманском правительстве. Несмотря на то, что у КГБ были другие источники в BND, Фелфе считался уникальным и очень ценным агентом. В таких случаях информация о деле и, в первую очередь, сведения о личности агента тщательно охраняются соответствующим отделом. Если Фелфе и доносил о ЦРУ что-то, представлявшее интерес для американского отдела контрразведки, его информация не отправлялась туда автоматически. Руководитель службы направит такую информацию в заинтересованный орган, только скрыв все сведения об источнике.

Легко поэтому понять нежелание КГБ заниматься превращением «Диаграммы» Фелфе из средства повышения его по службе в BND в способ его активного вовлечения в деятельность БОБ и ее программы по Карлсхорсту. Если бы КГБ проявил особый интерес к этому, то амбициозный и крайне восприимчивый Фелфе, поняв действительный интерес Карлсхорста и БОБ, мог бы любым неосторожным шагом вызвать тревогу у Берлинской базы.

Нам не узнать до конца смысл операции Фелфе, пока руководители СВР не раскроют ее. Однако не стоит преуменьшать вред, нанесенный Фелфе операциям БОБ по Карлсхорсту. Несомненно, КГБ в первую очередь интересовала его информация о BND. Однако, можно с уверенностью сказать, что сведения о личном составе БОБ и операциях по Карлсхорсту, которые Фелфе передавал КГБ, как бы их ни фильтровали, все же в конце концов попадали в американский сектор отдела контрразведки в Карлсхорсте. Вероятно, они были очень полезны в других операциях, направленных против американских служб в Западном Берлине.

Приложение 7. НЕЛЕГАЛЫ КГБ В КАРЛСХОРСТЕ: ТРЕТИЙ ОТДЕЛ

Нелегалы — советские граждане, снабженные документами как иностранцы и как таковые направленные за границу — всегда были важной частью советской внешней разведки, а после 1945 года Восточная Германия стала главным центром поддержки нелегалов КГБ. Карьера Александра Короткова, начальника аппарата в Карлсхорсте до его смерти в 1961 году, показывает, как важна была работа нелегалов для КГБ. Его опыт 30-х годов помог ему в 1945 году стать первым послевоенным резидентом управления внешней разведки НКГБ в Берлине, где главной задачей было обеспечение операций нелегалов. Даже несмотря на то, что НКГБ имел официальный доступ к фондам гражданских актов и полиции по всей стране, он вербовал собственных агентов для операций поддержки нелегалов. Покинув Берлин в 1947 году, Коротков возвратился в Москву и возглавил управление нелегалов Комитета информации (КИ). В дальнейшем начальники аппарата в Карлсхорсте тоже старались выдвигать на первый план нелегальные операции в своих докладах. Алексей Крохин и Анатолий Лазарев — бывшие начальники управления нелегалов КГБ, или управления «S». Еще одним начальником этого же управления был Юрий Дроздов, который начинал свою карьеру в Карлсхорсте под началом Короткова^[1105].

После того, как КИ был расформирован и нелегальная деятельность вернулась в МГБ, Коротков продолжал свою работу по нелегальной линии. К этому времени некоторые сотрудники управления нелегалов были переведены в «географические» отделы, однако продолжали работать с нелегалами^[1106]. Реорганизация стала результатом долгих споров в МГБ по поводу того, должно ли управление нелегалов быть единственным органом внешней разведки, занимающимся вербовкой, учебой, обеспечением документами, посылкой и руководством нелегалами. Некоторые операции с использованием нелегалов уже в начале 50-х годов были переданы в «географические» отделы. Например, австро-германский отдел, предвидя времена, когда поездки между Восточной Германией и Западной Германией будут затруднены, стал создавать нелегальные резидентуры в Западной Германии.

В августе 1953 года новый начальник внешней разведки Александр Панюшкин созвал совещание для рассмотрения предложений о будущем нелегальных операций. Среди этих предложений была и идея создания отдельного управления нелегальной линии внутри Первого Главного управления^[1107]. Это предложение было осуществлено, и родилось новое управление, иногда называвшееся «специальным управлением» или управлением «С». В течение многих лет оно оставалось важным и весьма тонким инструментом в операциях КГБ, а его деятельность в Восточной Германии, руководимая из Карлсхорста, продолжала играть ведущую роль в обучении и обеспечении документами нелегалов КГБ.

ДЕЛО РУНГЕ

Нелегал КГБ Евгений Рунге (или Макс) бежал на Берлинскую базу ЦРУ в октябре 1967 года, и это получило широкую огласку, так как побеги после возведения Берлинской стены стали редким явлением. Рунге раскрыл довольно много агентов КГБ в Западной Германии. Однако общественности не были представлены сведения, переданные им о масштабе работы Третьего отдела аппарата в Карлсхорсте так же, как о взаимодействии отдела нелегалов с другими подразделениями КГБ в Москве и в Карлсхорсте^[1108]. Тщательное изучение карьеры Рунге открывает поразительное перекрещивание работы и персонажей в деятельности немецких нелегалов КГБ, а также степень знания БОБ тех офицеров нелегальной линии в Карлсхорсте, с кем Рунге работал в 50—60-х годах. К тому же мы впервые публикуем рассказ Кондрашева о деле Рунге, как он видел его будучи начальником германского отдела КГБ в Москве.

Немец по происхождению, Рунге родился в 1928 году в восточной части Украины. Когда началась Вторая мировая война, ему удалось избежать насильственной эвакуации немцев в Среднюю Азию. Во время оккупации он получил германское гражданство и был привезен на германскую территорию отступавшей германской армией^[1109]. После многочисленных приключений, включая недолгое пребывание в американском лагере для военнопленных, в конце войны он оказался в советской зоне и стал посещать школу в Восточном Берлине. Там сотрудники советского Управления по репатриации вдохновили его на продолжение образования в новой ГДР. Тогда ему было невдомек, что офицеры искали кандидатов для нелегальной деятельности, а он немец по происхождению. С ним неофициально беседовал Терентий Яковлевич Новак, имевший много наград офицер государственной безопасности, который вместе с советскими партизанами проводил операции за линией фронта во время войны. Новак в это время работал под прикрытием в советском консульстве. В своей биографии Рунге описал свой первый визит в Карлсхорст в 1953 году, где его представили начальнику нелегального управления Короткову и Борису Яковлевичу Барышникову, начальнику нелегального отдела аппарата в Карлсхорсте^[1110]. Рунге было сказано, что его личные качества нужны для нелегальной программы КГБ, где он станет «настоящим» разведчиком^[1111]. Тогда же Рунге был официально привлечен к сотрудничеству и впервые встретился со своим связником Николаем Балашовым, обучавшим его нелегальному ремеслу и связи. Тем временем Рунге продолжал учиться в колледже и в 1954 году закончил Политико-экономический факультет Университета имени Гумбольдта в Восточном Берлине. В 1955 году был произведен в младшие лейтенанты^[1112].

Начальником Балашова в отделе нелегалов в Карлсхорсте был Евгений Федорович Михайлов, который специализировался на операциях в Германии, а потом в Московском центре руководил деятельностью Рунге в Западной Германии. Свободно говоривший по-немецки, Михайлов ездил по немецким лагерям военнопленных в апреле — июне 1953 года, где опрашивал кандидатов для агентурной работы в Западной Германии. Считалось, что Михайлов был близок к руководителю нелегальной линии Короткову — тот поддержал его назначение в Карлсхорст в сентябре 1953 года^[1113].

Документы для закрепления превращения Рунге в западногерманского жителя были получены аппаратом в Карлс-хорсте от польской разведки и агента отдела нелегалов в западноберлинской полиции. В 1956 году по указанию КГБ Рунге женился на советском агенте Валентине Руш, действовавшей в Западной Германии. Ее связником был Евгений Мосевнин, старший офицер по руководству нелегалов. Руш вспоминает, что свадьба состоялась накануне ее дня рождения. На торжестве присутствовали, помимо новобрачного, ее связник, связник Рунге и их начальник Евгений Федорович Михайлов^[1114]. Чета обосновалась в Кельне, где открыла небольшое дело. В ведении Рунге были два агента. Один, официант на дипломатических приемах, иногда устанавливал средства подслушивания в комнатах, используемых высокими официальными лицами... Рунге устроили встречу с этим источником, когда он приезжал в ГДР навестить своих родственников. Их познакомил офицер поддержки нелегалов Дмитрий Светлаков, тогда служивший под прикрытием должности второго секретаря в советском посольстве в Восточном Берлине^[1115]. Второй агент (Арнольд) был сотрудником Французской военной миссии связи (Bad Godesberg) и добывал ценные документы о НАТО и военных франко-германских связях.

В 1956 году, когда Рунге работал с этими агентами, произошло восстание в Венгрии, и Советы приготовились к возможному военному вторжению Запада. Так как Арнольд мог бы узнать какие-либо тайные намерения НАТО, Рунге попросили немедленно доложить, если только появится такая информация. Его и его жену обязали докладывать о любых перемещениях американских войск на баварско-чешской границе. В случае необходимости КГБ мог вызвать Рунге по односторонней радиосвязи, однако он мог сообщаться с КГБ только при помощи почтовой связи, посылая письма в Восточный Берлин или в Вену^[1116]. Обычно эти послания шли два-три дня, поэтому на сей раз Рунге от своего московского офицера Евгения Михайлова получил телефонный номер в Вене, которым мог воспользоваться только в случае военного кризиса — эти инструкции были повторены во время кубинского кризиса в 1962 году^[1117].

Если не считать телефонного номера, данного на случай «военной срочности», связь Рунге оставалась такой же, как всегда, во все время его пребывания в Западной Германии. КГБ раз в неделю передавал ему информацию по радио под видом любительских радиопередач. Время и частоты были включены в план связи, а текст зашифровывался цифровым кодом азбуки Морзе, после чего Рунге расшифровывал с помощью миниатюрного блокнота одноразового использования. Затем используя переходный алфавит, он превращал цифровой текст в русский язык. Ответы в КГБ направлялись в письмах, содержащих секретные сообщения в согласованные адреса. Текст сообщений был обычный, без ухищрений, за исключением описания таких элементов как имена, адреса, места и время встреч, которые зашифровывались с использованием одноразового блокнота. Интересно, что Рунге никогда не давались приспособления для тайного хранения схем связи, одноразовых шифр-блокнотов и секретной копирки для написания писем, он должен был изобретать свои собственные^[1118].

В январе 1960 года Рунге был вызван в Карлсхорст из соображений безопасности: был арестован западноберлинский полицейский, помогавший с регистрацией документов Рунге в западноберлинской полиции. Ликвидировав свое скромное дело в Кельне, жена Рунге последовала за ним в Москву. В конце 1960 года, когда КГБ пришло к заключению, что прикрытие Рунге не находится под подозрением, ему было приказано перебраться из Кельна во Франкфурт-на-Майне. А весной 1961 года последовал приказ прекратить контакт с агентом Арнольд^[1119].

Перед возвращением в Западную Германию и устраиваясь в районе Франкфурта Рунге получил новое задание заняться Гейнцем Зютгерлином, по документам КГБ Вальтером. Зюттерлин был завербован MfS, потом передан КГБ, о чем он и не подозревал, пока его не познакомили с его связником из КГБ Леонидом Прохоровым, служившим под прикрытием третьего секретаря советского посольства в Восточном Берлине^[1120]. Прохоров дал Вальтеру имена нескольких наводок на перспективных людей, и Вальтер начал с Леоноры Гейнц (Лола в документах КГБ), секретарши из Министерства иностранных дел. Ему удалось познакомиться с ней, обворожить ее, и они поженились, после чего Вальтер уговорил ее снабжать его документами. Судя по сообщению Рунге, это назначение имело смысл, так как Вальтер «обладал необыкновенным даром влиять на женщин»^[1121].

В результате операции Лола предоставила корреспонденцию из западногерманских миссий за границей, в основном, в развивающихся странах, указания из Министерства иностранных дел и ежемесячные доклады BND. Однако, несмотря на огромное количество материалов, причем подлинных, в них было мало сведений об отношениях ФРГ с ее основными союзниками по НАТО или с социалистическими странами, или о планах действий против СССР. Как сообщил Рунге, КГБ не мог поверить, что Лоле удается выносить такое количество материалов, и подозревал дезинформацию^[1122]. В любом случае, ей явно нужны были руководящие указания, что именно отбирать. Вальтер оказался не в состоянии обеспечить такое руководство, поэтому Москва стала стремиться ввести Рунге в прямой контакт с Лолой. Однако предлог, который Вальтер использовал, чтобы оправдать свой интерес к документам, состоял в ссылке на некое туманное всемирное движение за мир. Как Лола среагирует на встречу с офицером КГБ Рунге, даже если он говорит на чистейшем немецком языке? В конце концов знакомство было назначено на 12 декабря 1966 года. Лола показалась Рунге понятливой, но в докладе, посланном через Вену, он сообщил о замеченном им постороннем наблюдении за Вальтером. Из предосторожности Рунге решил не идти на встречу с ним 23 декабря 1966 года^[1123].

Послание Рунге заставило КГБ проанализировать его деятельность и дело Лолы. Рунге было приказано выехать в Будапешт, где в то время находился его постоянный связник Евгений Михайлов. Но Рунге отказался ехать, так как благонамеренный западногерманский гражданин в 1967 году должен был долго ждать венгерскую визу, а внезапный выезд в Будапешт мог возбудить ненужные подозрения. Тогда КГБ приказал ему вернуться в Москву через Карлс-хорст. Жена Рунге, Валентина, тоже немедленно возвратилась, получив телеграмму из Восточного Берлина о болезни мужа. Она вылетела в Западный Берлин, где ее встретил офицер КГБ Балашов и сопровождал в Москву.

3 февраля Рунге и Валентина встретились в Москве с человеком, представившимся Сергеем Александровичем Кон-драшевым, который, как решил Рунге, был начальником австро-германского отдела. Кондрашева сопровождал офицер управления нелегалов, непосредственно занимавшийся операцией Рунге. Когда Кондрашев сообщил Рунге о подозрении КГБ по поводу того, что Вальтер стал агентом западно-германской контрразведки, Рунге возразил ему, подтвердив свое заявление тем, что с Вальтером ничего не случилось после встречи 12 декабря. Но чем более рьяно Рунге протестовал, тем больше КГБ сомневался в его преданности. Так или иначе, на этом закончилась западногерманская операция Рунге и Валентины^[1124].

Поскольку Рунге считался скомпрометированным («засвеченным» — как было принято говорить) связью с Вальтером и не мог немедленно вернуться в Западную Германию, ликвидировать семейный бизнес, служивший прикрытием, было поручено Валентине. Рунге занимался административной стороной ликвидации из Карлсхорста, а пока бьш там, помогал в Третьем (нелегальном) отделе аппарата, в то время возглавляемым Борисом Наливайко^[1125]. По предложению Сахаровского, начальника Первого Главного управления, Кондрашев 15 мая 1967 года встретился с Рунге в Восточном Берлине, чтобы обсудить будущее назначение (прежние опасения были как будто разрешены). Главный вопрос состоял в том, что Рунге не желал оставлять сына в школе-интернате в Советском Союзе и настаивал на том, чтобы взять его с собой в Западную Германию. Опять возникли подозрения, однако некоторые офицеры КГБ тем не менее считали возможным удовлетворить его просьбу^[1126].

Рунге, Валентина и их сын бежали в октябре 1967 года. Согласно документов КГБ, надежный источник сообщил, что «причиной бегства Рунге было решение КГБ отстранить его, ни о чем не сообщив, от дела «Б», а также его нежелание выехать к новому назначению без сына и разочарование в коммунистических идеалах». КГБ считал, что Рунге недостаточно дисциплинирован и виноват в нарушении правил безопасности, а кроме того, он выдвигал чрезмерные финансовые требования»^[1127].

Тем временем операция Вальтер—Лола продолжалась. Бывший связник Вальтера Леонид Прохоров встретился с ним в Вене в августе 1967 года. Когда же о деятельности Вальтера и Лолы стало известно, они оказались в западногерманской тюрьме. Освободившись в 1972 году, Вальтер отправился через Югославию в Дрезден. Однако его надеждам на спокойную пенсию в ГДР не суждено было сбыться из-за объединения Германии. И все-таки он стал получать пенсию, но теперь от бывших боннских врагов^[1128]. Лола, его источник в Министерстве иностранных дел 15 октября 1967 года покончила с собой в тюрьме^[1129]. В Москве приказы о выговорах легли в личные дела офицеров КГБ, отвечавших за дело Рунге.

Хотя Рунге был нелегалом (это значит, что он никогда не должен был получать никакой информации, выходящей за рамки его собственных операций), к 1967 году он заслужил своими внушительными успехами доверие и стал осведомлен в делах нелегального отдела аппарата в Карлсхорсте, где сам начинал свою карьеру нелегала. Работая на Карлсхорст в 1967 году, он узнал, что Берлин оставался одним из главных зарубежных центров поддержки нелегалов КГБ, несмотря на возведенную в 1961 году стену и, естественно, ужесточившийся контроль. Генерал Лазарев, начальник управления «С», встречавшийся с Рунге летом 1967 года, говорил, что ГДР оставалась единственной страной социалистического блока, где имена живых людей все еще использовались нелегалами и эти люди были под особым присмотром, в интересах безопасности нелегалов, хотя в большинстве случаев и не подозревали, что их документы используются в разведывательной деятельности КГБ^[1130].

ТРЕТИЙ ОТДЕЛ АППАРАТА КГБ

Третий отдел имел своих представителей, или офицеров линии Ν, во всех районных отделах на территории ГДР^[1131]. Они искали людей, чьи биографии могли быть использованы в легендах нелегалов. Проверки осуществляли агенты КГБ в восточногерманских лагерях для репатриантов и учреждениях, работавших с репатриантами, для получения имен лиц прибывавших из Западной Германии или других стран, а еще лучше, просившие разрешения поселиться в Восточной Германии. Посмотрев на такого человека и убедившись, что он всерьез намерен переселиться на Восток, офицеры КГБ старались его завербовать и взять с него обязательство хранить тайну, но никогда не говорили ему о том, что его фамилией и биографией воспользовался нелегал КГБ, живущий где-нибудь на Западе. Это была очень напряженная работа, которую следовало делать в максимально короткий срок, что объясняет, почему Третий отдел в Карлсхорсте всегда был самым многочисленным в аппарате КГБ^[1132]*.

Другой стороной деятельности Третьего отдела была также подготовка и подделка документов для нелегалов, и с этой целью в аппарате Карлсхорста был целый штат специалистов по документации. Отдел руководил вспомогательными агентами поддержки — Рунге называл их практикантами — в ГДР, которые помогали снабжать нелегалов легендами и документами и учить их специфике нелегальной работы. В этом смысле ГДР была бесценной территорией для управления «С», ибо здесь можно было в полной безопасности под прикрытием ГДР жить и осваивать условия работы за границами СССР.

Проверка и обучение будущих нелегалов в ГДР — Рунге принимал в этом участие — были поставлены очень серьезно, и агенты сдавали трудный «экзамен», прежде чем получали свое первое назначение. В одном из обучающих сценариев Рунге была дана роль ярого антисоветчика, западно-германского бизнесмена, который якобы посетил Восточную Германию и был знаком с людьми из Западной Германии и США, имевших потенциальный интерес для КГБ. Кандидаты получали информацию о приезде в ГДР «западного немца, а дальше они должны были сами разработать вступление в контакт и развитие операции. В роли западного немца Рунге оспаривал взгляды студента на текущие события, искушал его женщинами и/или алкоголем и старался затруднить получение информации по интересующему его предмету. Он проверял политическую надежность будущего нелегала, его моральную устойчивость, профессиональную компетентность и изобретательность. После окончания операции Рунге ставил оценки, а сами операции обсуждались с Наливайко и представителями других отделов в Карлсхорсте. Судя по сообщению Рунге, из тридцати—сорока кандидатов, находившихся на подготовке, некоторые были немецкими агентами, выбранными для нелегальной работы, а другие — советскими нелегалами, завершившими образование в Москве и проходившими практику в ГДР. Иногда ему не удавалось определить, к какой группе принадлежит будущий агент, потому что приезжавшие из СССР «великолепно владели немецким языком»^[1133].

Весной и летом 1967 года Рунге был в Карлсхорсте, а Борис Наливайко, начальник Третьего отдела аппарата, готовился к возвращению в Москву, а на его должность назначался его заместитель Мариус Юзбашьан, который оставался в Восточном Берлине до 1970 года, то есть до возвращения Наливайко, получившего последнее заграничное назначение. В своих воспоминаниях Наливайко написал, что, возвратясь в Карлсхорст, он не нашел «глобальных перемен в агентурно-оперативной работе». Когда же он в последний раз покидал Карлсхорст в 1974 году, то не сомневался в важности Восточной Германии для нелегальных операций КГБ, отметив, что в тот год Москва назвала работу Третьего отдела «весьма удовлетворительной»^[1134].

Приложение 8. СОВЕТСКИЕ АКТИВНЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ: КРАТКИЙ ОБЗОР

Не вызывает удивления точка зрения Анатолия Голицына, будто активные мероприятия советской разведки начались в 1959 году при Александре Шелепине, когда был создан отдел «Д». Первоесообщение по этому поводу 1952 года было признано «единственным относительно полным освещением предмета (дезинформации), полученным от советского источника»^[1135]. Специалисты из западных контрразведок, естественно, знали о том, что Советы едва ли не с первых лет используют дезинформацию, однако у них никогда не было маломальской истории предмета. Согласно архивам СВР «специальное бюро дезинформации» было создано в Государственном политическом управлении (ГПУ) 11 января 1923 года с единственной целью — «ломать контрреволюционные планы и вражеские заговоры». Задачи этого бюро были схожи с теми, что выполнялись будущими подразделениями дезинформации, и нацелены на внутренних и внешних врагов нового режима^[1136].

В то время отношение к активным мероприятиям было далеко не бесхитростным. Новому органу дезинформации было приказано в первую очередь отмечать доклады, получаемые ГРУ, управлением разведки Красной армии и другими службами, касающиеся информации о России, доступной иностранным разведкам, а также сведения о характере информации, которую стремится добыть противник. Анализ этих факторов должен затем помочь в подготовке информации для передачи противнику, создающей искаженную картину внутренней обстановки в России, в ее Во-оружейных Силах и т. д. Фактически Комитет информации (КИ) с момента своего создания в 1947 году был глубоко вовлечен в осуществление активных мероприятий, продолжающих традицию ЧК, а именно — использовать разведку для продвижения вперед советских целей. В своей записке Сталину в сентябре 1947 года о создании Комитета информации Молотов в качестве первоочередных задач новой организации включил меры, направленные на то, чтобы: «срывать маски с антисоветской деятельности иностранных кругов, влиять на общественное мнение в других странах, компрометировать антисоветски настроенных политиков в иностранных правительствах». Эти задачи остались в силе и когда Комитет информации был передан Министерству иностранных дел, и резидентурам КИ было поручено создавать агентурные сети во влиятельных органах прессы и пропаганды»^[1137]. Именно подразделение дезинформации как составная часть КИ руководило активными мероприятиями в 1947—1951 годах, в первые годы борьбы Востока и Запада за будущее Германии. Тем не менее, когда внешняя разведка как составная часть государственной безопасности была возвращена из КИ в МГБ, дезинформация в МГБ не вернулась^[1138].

Когда произошла эта подвижка и остался «малый» КИ внутри Министерства иностранных дел, отдел дезинформации, известный как служба 2 или служба «Д», сохранился как часть «малого» КИ (Гоголевский бульвар в Москве). Он действовал как внешняя часть отдела активных мероприятий Первого Главного управления КГБ, но его деятельность оставалась скрытой от большинства сотрудников «малого» КИ^[1139]. Важной частью работы этой службы было подготовка дезинформации, в основе которой были сообщения внешней разведки, а потом передача ее зарубежной прессе с помощью надежных каналов для компрометации политики, враждебной СССР^[1140]. В то же время служба «Д» участвовала в тайных пропагандистских мероприятиях, предпринимаемых Первым Главным управлением КГБ. Один из примеров — план использования возможного дезертирства западногерманского разведчика Фридриха Хайнца. Этой операцией руководил Евгений Питовранов, руководитель аппарата КГБ в Карлсхорсте, и она противостояла попыткам Запада создать Европейское оборонительное сообщество. Позднее отдел перешел в ведение — более формальное, но не менее секретное — отдела Министерства иностранных дел, координировавшего внешнеполитические цели с программами активных мероприятий, осуществлявшихся по каналам внешней разведки. Проведение активных мероприятий осуществлялось при координации их с разведывательными данными, получаемыми от таких отделов Первого Главного управления, как географические отделы, отдел информации и контрразведки.

Тем не менее именно громоздкая бюрократия, работавшая в тесной связи с германским отделом, подготовила и провела эффективные атаки на Западный Берлин как «шпионское болото». Эта кампания должна была достигнуть кульминации прямо перед четырехсторонним совещанием по Берлину, которое, как надеялся Хрущев, состоится до истечения срока его ультиматума. Атаки на Западный Берлин составляли первую фазу более широкой программы активных мероприятий в поддержку советских планов относительно Берлина. Другие «фазы» были разработаны и запущены отделом «Д» после его создания Шелепиным в январе 1959 года. Возглавленный специалистом по европейским делам Иваном Агаянцем, новый отдел соединил вместе сотрудников из разных отделов Первого Главного управления для создания и координации дезинформационных программ. Западноберлинская «шпионско-болотная» кампания была очень активной, однако Голицын в своей книге не считает ее дезинформационной операцией новой методологии — или сверхпланом дезинформации, касающегося будущих событий в коммунистическом лагере. Во время берлинского кризиса, то есть в 1958—1960 годах, Хрущев, Центральный комитет, советское правительство и отдел «Д» в КГБ, как пишет Голицын, всю свою энергию отдавали советско-югославским отношениям^[1141].

Приложение 9. ОПЕРАЦИЯ «ЗОЛОТО»

Предварительное замечание: оригинал документа января-февраля 1954 года, полученный Кондрашевым от Джорджа Блейка, представляет собой желто-зеленую копию, которую нельзя вынуть из архивного файла. То, что предлагаем мы, является копией, сделанной Кондрашевым.

Операция «Золото»

СОВЕЩАНИЯ СРС/ЦРУ ПО ОПЕРАЦИИ СЕКУНДОМЕР/ЗОЛОТО, ПРОВЕДЕННЫЕ 15, 16, 17 И 18 ДЕКАБРЯ 1953 ГОДА В ЛОНДОНЕ

1. На совещаниях, проведенных 15, 16, 17 и 18 декабря 1953 года в Лондоне, обсуждались порядок работы и техническое обеспечение операции Секундомер/Золото. Присутствовали:

От СРС:

Мистер Маккензи Мистер Янг Мистер Милн Полковник Гимсон Мистер Блейк Капитан Монтаньон Полковник Балмейн Мистер Тейлор Мистер Урвик От ЦРУ:

Мистер Роулетт

Мистер Уилер Мистер Нельсон Мистер Кук Мистер Лейхлитер

2. Обсуждение проводилось двумя основными группами. Первая занималась порядком проведения операции, вторая — техническим обеспечением. Прилагаются под грифом «А» — согласованный протокол, обобщающий обсуждение порядка проведения операции и под грифом «Б» согласованный протокол по результатам обсуждения технических вопросов.

3. Совещания имели характер предварительного изучения.. Было решено, что следующие совещания состоятся после того, как обе стороны изучат результаты прошедшего обсуждения. Было выражено мнение, что такая встреча состоится приблизительно 1 февраля 1954 года, когда будет необходимо принять твердое решение о последующем проведении операции.

Протокол «А»

ОБСУЖДЕНИЕ ПЛАНА ОПЕРАЦИИ

РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ЦЕЛЬ

1. Основой обсуждения стала последняя поступившая информация об объекте, датируемая июлем 1952 года. Эта информация показывает наличие трех кабелей: N° 150, 151 и 152. Известно, что кабель 150 — был обозначен русскими как резервный. Неизвестно в точности, используются ли какие-нибудь пары в этом кабеле.

ЦРУ сообщает, что есть признаки использования кабеля 150 в интересующем стороны секторе. Вопрос об устройстве помещения для обеспечения подключения будет активно решен. Кабели 151 и 152, как считается, содержат 81 русский речевой канал, из которых 19 — голосочастотные телеграфные линии. Однако было указано, что это далеко не свежая информация и наверняка произошли какие-то изменения, но поскольку доступны только эти цифры, то они должны служить основой для будущих обсуждений. Обе стороны согласились держать разведывательную цель под пристальным наблюдением, чтобы установить происшедшие или возможные будущие перемены, особенно в отношении кабеля 150.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ РАСЧЕТ ШТАТНОГО ПЕРСОНАЛА

2. Используя имеющийся британский опыт как основу, легко подсчитать, что 81 голосовая линия даст 162 катушки в день, каждая по два с половиной часа. Для обслуживания аппаратуры потребуются 81 человек для записывающих устройств, 30 сверщиков, 27 библиографов, 10 человек связистов и 10 русских машинисток — всего 158 человек. Количество сотрудников может быть увеличено, если включить вспомогательный персонал.

ПЕРЕДОВАЯ ГРУППА СВЯЗИСТОВ

3. Было решено в первую очередь сформировать команду связистов для полевых действий, которая должна состоять из 2 офицеров-связистов, 6 переписчиков, 1 машинистки на русском языке и 1 секретаря. Эта команда должна рассматриваться как передовая группа секции или секций связи. Основываясь на имеющейся информации, идеальной была сочтена объединенная англо-американская команда с подходящим прикрытием. Основной штат должен быть подготовлен и прибыть в Берлин в середине августа. Поэтому набор персонала следует начать в январе, а обучение — в мае 1954 года. Было подчеркнуто, что главной квалификацией для двух офицеров-связистов являются знания телекоммуникаций и русского языка. Британская разведка готова предоставить половину команды. ЦРУ считает необходимым дальнейшее обсуждение вопроса.

МЕСТО И ФОРМА ПРОВЕДЕНИЯ ОПЕРАЦИИ

4. В результате обсуждения места и формы осуществления операции группой или группами были выявлены следующие важные факторы, о которых нельзя забывать:

(а) негативные последствия передвижения опытного британского персонала в любое место вне Лондона.

(б) дополнительные расходы, время и риск при перевозке катушек, если рабочая группа будет в Вашингтоне.

Опытный британский персонал, находящийся в Лондоне, в основном, не мобилен, однако если будет решено перевести в другое место тех из них, кто пожелает....[одна строчка вырезана]

5. В добавление к двум предыдущим и основным соображениям были обсуждены все за и против в отношении различных методов деятельности. Запись прилагается.

Приложение 1. Четыре возможных места персонала, занятого переработкой материала.

Приложение 2. Три возможных формы проведения работ.

При выявлении всех за и против было отмечено, что они выражают мнения только штабных офицеров Лондона и Вашингтона, а представители ЦРУ и СРС в Германии могут иметь отличные и серьезные аргументы для определения места проведения обработки материалов в Германии. Их мнения должны быть учтены перед принятием окончательного решения.

ТРЕБОВАНИЯ К ОБЪЕДИНЕННОЙ РАБОЧЕЙ КОМАНДЕ

Первая фаза

6. Было решено, что эта объединенная рабочая команда должна состоять примерно из 5 сотрудников секции связи базы, 25 писцов, 6 сверщиков, 4 библиографов и 5 машинисток на русском языке. Набор писцов должен быть закончен к 1 июля 1954 года, к моменту начала тренировок. Учитывая возможность того, что операция не будет успешной, — это станет известно к 15 сентября 1954 года, — для предварительного обучения писцов должны использоваться наименее секретные материалы.

Вторая фаза

7. Команда из 45 человек будет постепенно увеличена, в зависимости от объема работы, однако это будет сделано только тогда, когда станут известны количество и качество разведывательной информации, получаемой из кабелей. Есть предложение назначить в команду одного руководителя, двух административных офицеров, одного для американцев, другого для англичан, и двух штатных разведчиков, стоящих на страже интересов сторон. Все остальные сотрудники могут принадлежать любой стороне. Если такая команда будет согласована, то следует доработать порядок ее организации.

НЕ ОБЪЕДИНЕННЫЕ РАБОЧИЕ ГРУППЫ

8. Параграф 6 и 7 рассматривают штатный состав, который будет необходим в единой команде, т. е. Порядок 3 в приложении 2. Другие команды — любого вида — потребуют пересмотра вышеизложенных положений.

БРИТАНСКИЙ ОПЫТ ПОДБОРА СОТРУДНИКОВ

9. В процессе обсуждения подбора членов записывающей команды было указано, что нельзя ограничиваться кандидатами русского или славянского происхождения. Британские сотрудники, изучившие русский язык в университетах, доказали на практике, что работают в таких случаях не хуже русских по рождению. Это расширяет возможности подбора сотрудников и уменьшает риск. Не исключено также привлечение армейских офицеров. Вопрос специализации этих сотрудников до сих пор не обговаривался, однако не исключено привлечение небольшого количества армейских связистов. Если не считать обычных ограничений, вводимых полицией и ΜΙ5, британская служба разведки в прошлом не принимала во внимание наличие родственников по другую сторону железного занавеса или встреч с ними в последнее время как меру безопасности; скорее, все зависело от личности кандидата. Не было ни психологических тестов, ни экзаменов, кроме... [одна строчка отсутствует]

ТЕЛЕГРАФНЫЙ МАТЕРИАЛ

10. Было решено, что проблема обработки телеграфного материала требует доработки. Зашифрованный материал должен, несомненно, поступать в Генеральное управление коммуникациями (GCHQ, Великобритания) и Национальное управление безопасности (NSA, США), в отличие от незашифрованного материала. Должны быть изучены другие возможности, например:

а) ими занимается команда на месте;

б) надо создать отдельную команду;

в) надо иметь на месте команду из GCHQ или NSA для такой работы.

Британской разведке и ЦРУ придется обдумать эту проблему до следующего совещания.

Протокол «Б»

1. Мы все согласны, что должны запланировать работу на всех линиях, которые будут доступны на трех кабелях. Это относится к имеющемуся, рабочему и транспортному оборудованию.

ОБЩЕЕ

2. Тщательное изучение материалов техническим составом обеих сторон показало, что мы имеем полное согласие по всем техническим проблемам и их решению.

3. В отношении терминов и определений: было бы удобно пользоваться теми, что содержатся в «Combined Glossary of Communication Terms — APC 167».

4. Было достигнуто согласие в отношении предварительных соглашений по поводу обмена полезной технической информацией и общей информацией на благо совместной разработки проекта.

ПОДХОДЫ К РАЙОНУ

5. Должно быть проведено исследование на предмет обнаружения дополнительных линий связи, ложных линий связи, что находятся рядом с искомыми линиями. Рядом со спаренными линиями должен находиться распределительный щит с усилителями, которых, возможно, будет недостаточно для работы с линиями. Естественно, техника и энергия потребуются для досконального исследования, но только тщательное изучение объема проходящей по кабелю информации позволит определить, какой именно усилитель потребуется для работы.

6. После усилителя будет второй распределительный щит (возможно, соединенный с первым), служащий для соединения усилителей и кабелей с терминалом. Хорошо бы главная часть туннеля была достаточно большой, чтобы вмещать все имеющиеся и рабочие линии, а также транспортное оборудование, которое может работать на незагруженных линиях.

[Еще четыре страницы технической информации не были скопированы.]

Западные авторы. Дэвид Мерфи, бывший директор Берлинской Оперативной базы ЦРУ, а впоследствии директор «советского» отдела ЦРУ. Джордж Бейли — американский писатель, главная тема его книг — российско-германские отношения. Живет в Мюнхене. В апреле 1993 года они приехали в Москву, чтобы обсудить проект книги со Службой внешней разведки. Отпраздновали православную Пасху и уже на следующий день были приглашены к генералу Юрию Кобаладзе, главе пресс-службы СВР. Кобаладзе дружески приветствовал Мерфи, который долгие годы противостоял советской внешней разведке. «Ну, мистер Мерфи, — прогудел он, — как вам понравилось гулять по Москве без слежки?»

ФОТОМАТЕРИАЛЫ

Американский военный губернатор Л. Д. Клей (в центре) и британский генерал сэр Брайен Робертсон (слева) с премьер-министрами западно-германских земель: Баварии, Северной Рейн-Вестфалии, Гамбурга, Шлезвиг-Гольштейна и Нижней Саксонии

Торжественное открытие советского военного мемориала в Западном Берлине 11 ноября 1945 г. В центре — маршал Г. К. Жуков. Слева от него — его заместители И. А. Серов и В. Д. Соколовский

Александр Михайлович Коротков, первый резидент советской внешней разведки в Карлсхорсте (с 1945 г.) и начальник аппарата КГБ, Карлсхорст, 1957—1961

Руководитель УСС Уильям Джозеф Донован (Армия США)

Павел Михайлович Фитин — начальник Управления внешней разведки НКГБ

Ричард Хелмс, пришедший на смену Аллену Даллесу в Берлине. Позднее он становится директором ЦРУ, 1966—1973

Дэвид Мерфи, 1954-1961

Евгений Петрович Питовранов, начальник аппарата КГБ в Карлсхорсте

Госпиталь св. Антония, штаб-квартира КГБ, Карлсхорст, 1956

Фрэнк Визнер, Лондон, 1960

С. А. Кондрашев стоит позади Н. С. Хрущева во время венского саммита с Джоном Кеннеди в июне 1961 г. Между советским и американским лидерами — президент Австрии Адольф Шерф

Слева направо: Норман Михайлович Бородин, Иван Иванович Агаянц, Сергей Александрович Кондрашев и Михаил Андреевич Аллахвердов, 1968

Джордж Блейк (в белом костюме) выступает перед молодыми офицерами КГБ в клубе им. Ф. Э. Дзержинского в Москве в 1990 г. Слева — С. А. Кондрашев

Директор ЦРУ Аллен Даллес (справа) награждает Уильяма Харви Медалью за особые заслуги в разведке за операцию «Берлинский туннель»

.

Комментарии

1

(обратно)

2

(обратно)

3

(обратно)

4

(обратно)

5

(обратно)

6

(обратно)

7

Должность, соответствующая министру армии.

(обратно)

8

Сергей Кондрашев был на этом приеме в Букингемском дворце, зная, естественно, о том, что происходит в Берлине, и понимая, что и Хрущев в этот момент, очевидно, ожидает реакции британского правительства и общественности на предстоящее событие.

(обратно)

Примечания

1

Архив внешней политики Российской Федерации, фонд секретариата Молотова, фонд 332, опись 5, ед.хр. 29. Документ предоставлен С. А. Кондрашевым.

(обратно)

2

Материал С. А. Кондрашева. Когда глава Комиссариата государственной безопасности Всеволод Меркулов докладывал 27 декабря 1943 года Сталину, Молотову и Берии о встрече Фитина и Донована, он отметил, что Фитина сопровождал его заместитель Гайк Овакимян.

(обратно)

3

См.: «KGB: The Inside Story» by Christopher Andrew and Oleg Gordievsky (впервые: New York: HarperCollins, 1990, 323-325); «Wild Bill Donovan: The Last Него» Anthony Cave Brown (New York: Times Books, 1982, 422-423).

(обратно)

4

Их деятельность на благо НКГБ/НКВД была подтверждена Веноной, что является одним из кодовых названий шифровальной службы Армейской разведки, которой удалось расшифровать сообщения НКВД/НКГБ. Содержание этих посланий было опубликовано Национальным агентством безопасности в 1995 и 1996 годах. См.: Venona Historical Monograph 2, «The 1942-43 New York— Moscow KGB Messages», и Venona Historical Monograph 3, «The 1944-45 New York and Washington—Moscow KGB Messages».

(обратно)

5

Например, для подготовки нужного документа НКГБ однажды использовал два донесения УСС. См.: АСВР фонд 36514, т.1, с.279-283. Первое, от Аллена Даллеса из Берна, датировано 6 декабря 1944 года и касается здоровья Гитлера, а также заговора против него Гиммлера, Геббельса и Бормана. Второе донесение, также от Аллена Даллеса, от 22 декабря 1944 года сообщает о настойчивых попытках Гиммлера выйти на контакт с западными союзниками. Первой шла информация из УСС, потом оценка этой информации НКГБ. Рассматривая донесение о здоровье Гитлера, НКГБ добавило к нему расшифрованное и подтверждавшее информацию письмо в Лондон от британского посла в Стокгольме. Оно было получено от агентов НКГБ в Лондоне. На основании донесений источников в шведском Министерстве общественной безопасности НКГБ сделал вывод, что Гитлер недавно принял на себя командование германской армией и отверг предложения о мирном договоре. Кроме того, НКГБ послал Сталину копию ежедневного политического отчета УСС под №40 от 16 февраля 1945 года, специально выделив, что он получен от «агента в Вашингтоне». См.: АСВР фонд 36514, т.2, с. 89-90, док. 13/5.

(обратно)

6

Штурмбанфюрер СС Вильгельм Хеттль, руководитель операций внешней разведки в Юго-Восточной Европе, добровольно отдал себя и своих сотрудников в распоряжение УСС, раскрыл остатки своей агентурной сети и привел УСС в свой центр радиосвязи в Западной Австрии. Полковник Эндрю Г. Бердинг, глава Х-2, германской миссии УСС, послал донесение Уильяму Доновану 8 июня 1945 года через Аллена Даллеса, тогдашнего руководителя новой миссии УСС в Германии. Бердинг рекомендовал передать полученную от Хеттля информацию советской разведке и пригласить советскую разведку участвовать в ликвидационной операции. Отдельно Бердинг изложил условия, на которых надо было сделать это предложение НКГБ, например, запрет на допрос Хеттля и его людей в советской разведке и совместные операции в отношении центра связи. Berding to Donovan, 8 June 1945 г., «Но-ettl Case», and 8 June 1945, «Hoettl Case: Additional Observations», NARA RG 226, entry 108. См. также: Berding to Donovan, 27 June 1945, «Documents Pertaining to Horttl Case», NARA RG 226, entry 108.

(обратно)

7

Генерал-лейтенант П.М.Фитин — генерал-майору Джону Дину, 1 августа 1945 года, NARA RG 226, entry 108. См.также: Wild Bill Donovan, рр. 753-754.

(обратно)

8

Посол Хью Монтгомери, интервью, McLean, Va., 9 Nov. 1993. Монтгомери был участником группы УСС, принимавшей участие в уничтожении центра связи.

(обратно)

9

Не желая ждать, Фрэнк Визнер, глава тайной разведки, будущий заместитель директора ЦРУ по планированию, послал трех офицеров УСС через порядки советских войск в Берлин для поиска потенциальных агентов из сотрудников фирмы, которая принадлежала до войны одному из офицеров. После этой операции последовало первое донесение УСС о жизни в оккупированном советскими войсками Берлине. См.: Wisner to Shepardson and Penrose, 17 May 1945, NARA RG 226, box 20, entry 108b.

(обратно)

10

Bradley Omar. A Soldier’s Story (New York: Holt, 1951, p.551). Из-за отсутствия данных о советских оккупационных войсках американские военные настаивали, чтобы УСС развивал усилия и предоставил широкую информацию.

(обратно)

11

Дом был построен по проекту Альберта Шпеера, личного архитектора Гитлера, и был защищен от возможных налетов, в один ряд с соседними виллами и уходя под землю на три этажа. Строительство началось в 1936 г., и в 1940 г. в него переехал фельдмаршал Кейтель со своими сотрудниками. Кейтель жил в доме напротив виллы немецкого боксера Макса Шмеллинга.

(обратно)

12

В дополнение к устной беседе Даллес вручил Клею меморандум, в котором не только указывалось на проблемы миссии стратегических служб в Германии, но который также содержал идеи Даллеса о месте новой Германии в Европе. NARA RG 226, folder 847, microfiche 1642, roll 74.

(обратно)

13

Smith Jean Edward. Lucius D. Clay: An American Life (New York: Holt, 1990, p.26l-262).

(обратно)

14

Murphy Robert. Diplomat Among Warriors (New York: Pyramid, 1964, p.290). Бунин Л.Н. и Яковлев Η.Η. 170000 километров с Γ.Κ. Жуковым (М.: Молодая гвардия, 1994, с. 135). Смит в своей книге о Клее твердо защищает точку зрения 1945-1946 годов своего героя о возможности сотрудничества с русскими и указывает на то, что ее многие поддерживали в США (рр.287-295).

(обратно)

15

Weekly Letter, Berlin Operation Base, 17 Nov. 1947, CIA-HRP.

(обратно)

16

Дюранд, лысеющий профессор лет сорока с лишком с черными усами, горящими черными глазами и ироническим, даже сардоническим выражением на лице, был основателем контрразведки (Х-2) в Департаменте стратегической службы и одним из тех, кто первым стал изучать материалы операции ULTRA в Британии в 1943 году. См.: Winks Robin. Cloak and Gown: Scholars in the Secret War, 1939-1961, 2d ed. (New Haven: Yale University Press, 1996, 262-263). Дюранд долго был в списке офицеров, которые предназначались для работы в Берлине. То, что на него пал выбор, когда речь зашла о назначении на самый активный и политически уязвимый пост в Германии в рамках военного ведомства, было логическим следствием назначения шефа контрразведки Кросби Льюиса на пост главы миссии. Вероятно, это все-таки было сигналом, что время офицеров секретной разведки типа Визнера и Хелмса подошло к концу.

(обратно)

17

Dispatch to Foreign Branch M from Chief of Base Berlin via Chief of Station, Karlsruhe. Durand Dana. Report on Berlin Operations Base, 8 April 1948 (Clandestine Services History Program -CSHP 24), CIA-HRP.

(обратно)

18

Memorandum, Bastedo to Dalles, 25 Dec. 1944, «Status of Planning for the German Unit.» NARA RG 226, box 207, folder 2915, entry 146. См.также: Wisner to Shepardson and Penrose, 17 May 1945.

(обратно)

19

CBA выбрала для себя бывшую Германскую армейскую инженерную школу в Карлсхорсте (район Лихтенберг). Здесь же разместилась разведка. Это было приятное место с виллами и многоквартирными домами, когда-то знаменитое своим ипподромом и почти не пострадавшее от бомбежек. Оно было окружено забором.

(обратно)

20

NARA RG 226, box 169, entry 108.

(обратно)

21

Советская сторона позволила ХДС, послевоенной партии, имевшей корни в партии, существовавшей в догитлеровской Германии, заняться самоорганизацией в Восточной Германии, рассчитывая, что она станет членом нового Антифашистского фронта (позднее Национального фронта).

(обратно)

22

NARA RG 226, box 152, entry 88; NARA RG 226, box 169, entry 108.

(обратно)

23

To, что эти донесени попали в точку, подтверждается известными документами, например ежемесячным донесением (for SI Production Division, SSU Washington): «Декабрь 1945 г. Берлин, очевидно, стал лучшим поставщиком разведывательной информации о политической деятельности СССР в отношении ХДС в советской зоне». NARA RG 226, box 202, folder 2820, entry 146. (Tom Polgar, Interview, 19 Oct. 1993, and Peter Sichel, interview, 14 Dec. 1993.)

(обратно)

24

Донесение было процитировано 29 декабря 1945 г. в послании Мерфи Государственному департаменту, в котором он излагал свою точку зрения на положение ХДС. FRUS 1945, vol.3, рр. 1079-1091.

(обратно)

25

Источники БОБ сообщили о специальном совещании, состоявшемся в марте 1946 года, на котором присутствовали маршал Жуков, специалисты из Советской Военной администрации и делегация из московского министерства, а также представители восточногерманских промышленных кругов. На этом совещании рассматривались «трудности в промышленной репарационной программе» и говорили об ускорении выпуска подъемных кранов, без которых было невозможно восстановление советских городов. Однако ни один директор не мог быть уверен, что будет обеспечен всем необходимым, потому что приказы, исходившие от советских чиновников, противоречили друг другу и случалось, приказ о демонтаже оборудования приходил после того, как бывало налажено производство. Один из заводов, например, начал выпуск продукции для репарационной программы, использовав тщательно сбереженное оборудование, оставшееся после одного демонтажа, но вынужден был отдать и его. SSU Intelligence Dissemination № А-67697, 20 Маг. 1946, «Russian-German Conference Regarding Reparations Programs», NARA, RG 226, microfiche 1656, roll 2.

(обратно)

26

Clay Lucius D. Decision in Germany (New York: Doubleday, 1950, p.158).

(обратно)

27

Lowenhaupt Henry S. On the Soviet Nuclear Scent, Studies in Intelligence (CIA inhouse journal) 2 (fall 1967), CIA-HRP.

(обратно)

28

Memorandum, 31 Aug. 1951, «Survey of the Office of Special Operations, Section on Germany», para.4, CIA-HRP. См.также: Memorandum to DDCI from the Acting Assistant Director for Special Operations, 6 Oct.1951, «OSO Relations with СІС», CIA-HRP. Удаление рабочих с завода Tewa прошло успешно благодаря сотрудничеству с американскими военными контрразведчиками, располагавшимися в Германии. Но, хотя завод пострадал в результате этой акции, СССР, по-видимому, к этому времени имел другие возможности производить никелевую проволоку.

(обратно)

29

Memorandum, 13 Jan. 1953, to Chief, Foreign Intelligence Staff, EE Divisions, о попытке БОБ «проникнуть в Советскую атомную программу через другие программы в Восточной Германии». CIA-HRP.

(обратно)

30

Operational Dispatches, BOB to Headquarters, 5 Vay 1953, 5 June 1953, and 7 Oct. 1953, CIA-HRP.

(обратно)

31

Lowenhaupt Henry *5*. Chasing Bitterfeld Calcium 1946-1950, Studies in Intelligence 17 (spring 1973), CIA-HRP.

(обратно)

32

Питовранов, интервью, данное Кондрашеву 1 ноября 1994 года.

(обратно)

33

Lowenhaupt Henry S. On the Soviet Nuclear Scent.

(обратно)

34

Durand. Report.

(обратно)

35

Bradley. Soldier’s Story, 464.

(обратно)

36

Durand. Report.

(обратно)

37

Эти описания операций стали известны авторам из «order-of-battle» разведывательной программы, а также из интервью офицеров, которые служили в Берлине и германской миссии в Гейдельберге в этот период, и из «Report» Дюранда.

(обратно)

38

Richard Cutler, unpublished manuscript «OSS Recollections». См. также: Polgar interview.

(обратно)

39

Durand. Report.

(обратно)

40

Dispatch to Chief, EE Division, 26 May 1956, CIA-HRP.

(обратно)

41

Ibid.

(обратно)

42

Ibid.

(обратно)

43

Ibid.

(обратно)

44

Polgar interview.

(обратно)

45

Фрэнк Визнер предвидел трудности Х-2 в германской миссии УСС. «Есть еще кое-что, вызывающее у нас глубокую озабоченность, — нежелание Х-2 становиться частью команды. Мое глубокое убеждение, что работа секретной разведки и Х-2 в американской оккупационной зоне имеет множество точек соприкосновения, поэтому мы совершим удивительную ошибку, если позволим двум службам действовать отдельно как и раньше». См.: Wis-пег to Shepardson and Penrose, 17 May 1945.

(обратно)

46

Polgar interview; Whitney Tucker, interview, 20 June 1996.

(обратно)

47

Durand. Report.

(обратно)

48

Ibid.

(обратно)

49

Белик был сыном белого генерала, сражавшегося вместе с Деникиным и убитого на юге России. Джорджу и его матери удалось добраться до США, где он получил образование в Джорджтаунской школе дипломатической службы. Во время войны он служил разведчиком во флоте США, в 1945 году был в Бухаресте, оккупированном Советами. См.: Bower Тот. The Red Web: М16 and the KGB Mastercoup (London: Atrium, 1989), pp.92-93.

(обратно)

50

В декабре 1946 года германская миссия помогла перевезти Грановского из Швеции в Германию. Его информация об операциях НКГБ на Украине, на территории Рутении, отданной Советскому Союзу Чехословакией и в советской зоне в Германии в конце войны снабдила БОБ первыми солидными познаниями относительно организации, сотрудников и методов НКГБ. Memorandum, Chief Foreign Branch Μ, 11 Маг.1949, CIA-HRP. См. также: «Я был агентом НКГБ» Анатолия Грановского (New York: Devin Adair, 1962).

(обратно)

51

Как пишет Дюранд, это был капитан Александр Соголов, сотрудник разведки Берлинского командования, высокий, с чарующей улыбкой и чертиками в глазах. Соголов покинул Россию вместе с семьей в 1920-х годах (через Берлин), поэтому русским он владел как своим родным языком и немецким тоже владел превосходно. В «Molehunt» (New York: Random House, 1992) Дэвид Уайз рассказывает о карьере Соголова в связи с историей разведки США в период до организации ЦРУ (рр. 172-174). Более трогательное и симпатичное описание Саши Соголова в «Crowns and Trenchcoats» (New York: Atlantic International, 1990) Дэвида Чавчавадзе, где он рассказывает и о похоронах Саши на Национальной кладбище в Арлингтоне.

Соголов очень помог БОБ в отношении операций, связанных с советской зоной, и ему принадлежит заслуга в вербовке одного из лучших советских информаторов БОБ, который позднее, во время блокады, давал жизненно важную информацию. В январе 1948 года советские службы предъявили американскому командованию официальный протест по поводу его деятельности, и ему пришлось возвратиться в США — pronto (быстро). После возвращения в США Соголов стал работать в ЦРУ и вновь был послан в Германию, правда, на сей раз в Мюнхен.

(обратно)

52

Don Huefner, interview, 19 Aug. 1993. См.также: Bower. Red Web, 93.

(обратно)

53

С. А. Кондрашев, который занимался операциями Павловского вскоре после того, как стал служить во Втором Главном управлении МГБ (внутренняя контрразведка).

(обратно)

54

Ibid.

(обратно)

55

Кондрашев сообщил, что Павловский, который был наполовину евреем и жил в постоянном страхе стать жертвой сталинской антисемитской политики, позднее попал в психиатрическую лечебницу, где и скончался. Позднее Кондрашев посетил Восточную Германию в сопровождении своей дочери. Желая удивить ее чем-нибудь особенным, министр государственной безопасности ГДР Эрих Милке сказал, что устроит их на отдых в замке недалеко от Берлина. Это место, сказал Милке со значительной улыбкой, «советские друзья» использовали для своих нужд после войны. Когда Кондрашев приехал туда, то узнал замок.

(обратно)

56

Материал С. А. Кондрашева. Например, Никита Хрущев поставил Александра Шелепина во главе КГБ. Чтобы уменьшить или искоренить влияние людей типа Ивана Серова. Позднее Леонид Брежнев использовал Семена Двигуна и Георгия Динева для контроля за действиями председателя КГБ Юрия Андропова.

(обратно)

57

Эту дату многие годы отмечали офицеры КГБ дома и за границей как день рождения внешней разведки КГБ. Она до сих пор отмечается новой российской службой внешней разведки.

(обратно)

58

Ежов был поначалу отправлен в Народный комиссариат водного транспорта. На восемнадцатом съезде партии в марте 1939 года Сталин выступил против него, и 10 апреля Ежов был арестован. Его обвинение ничем не отличалось от других советских официальных обвинений, ибо он был назван польским и германским агентом, имевшим контакты с враждебными СССР кругами в Польше, Германии, Англии и Японии. Дело Ежова было завершено 1 февраля 1940 года. 3 февраля оно слушалось Военной коллегией Верховного суда. Во время суда Ежов все отрицал и заявлял, что его пытали. Его расстреляли 4 февраля. См.: Conquest R. Inside Stalin’s Secret Police (London: Macmillan, 1985, pp.76-85). См.также: «Расстрельное дело Ежова: Штрихи к портрету палача» Григория Цитриняка (Литературная газета, 12 февраля 1992 года.

(обратно)

59

АСВР. Мемуары Павла Фитина, руководителя внешней разведки в 1939-1946 годах. Они были написаны для сборника, посвященного шестидесятой годовщине советской внешней разведки, и одно время предназначены для распространения в узком кругу. Фитин был одним из двухсот молодых коммунистов с высшим образованием, которых Центральный комитет направил в разведку в 1938 году, ослабленную репрессиями. Фитин быстро поднимался по иерархической лестнице и в тридцать один год возглавил внешнюю разведку, которую возглавлял все тяжелые годы войны. Для своего времени он может считаться настолько образованным профессионалом, насколько такой мог служить под началом Сталина. Как результат этого, он часто не ладил со своим начальником, комиссаром государственной безопасности В.Н.Меркуловым.

(обратно)

60

Ibid. В книге Судоплатова «Особые задачи» (Boston: Little, Brown, 1944) есть признание о том, что автор был заместителем Фитина, однако он вспоминает, что встречался с ним, только когда требовалась подпись под ходатайствами об освобождении из тюрем или лагерей бывших сотрудников НКВД, необходимых во время войны для работы в Четвертом управлении. В следующий раз он вспоминает о Фитине, когда они встретились за «столом номер девять» в мае 1945 года во время празднества в честь победы в Георгиевском зале Кремля. Это странно, если учесть, что эти двое тесно сотрудничали во время войны.

(обратно)

61

Например, Яков Тищенко, свободно говоривший по-немецки и работавший в белорусском отделе Четвертого управления, вспоминает, что его отправили на два месяца в осажденный Ленинград со специальным заданием, а потом, после разгрома шестой германской армии в Сталинграде, он допрашивал высших германских военачальников. В дальнейшем он покинул Четвертое управление и под дипломатическим прикрытием служил в Скандинавии. Под фамилией Разин он сыграл определенную роль в становлении советской разведки в Германии. См. «Мемуары Якова Федоровича Тищенко, или Рощина, или Разина», написанные в 1992 году. Они не были опубликованы и предоставлены для этой книги Кондра-шевым.

(обратно)

62

Knight Amy. Beria: Stalin’s Lieutenant (Princeton, N.Y.: Princeton University Press, 1993). Некоторые из этих групп, например, немцы Поволжья, считались особо опасными и были переселены вскоре после начала войны. Другие, включая чеченцев и крымчан, оставались на окулированных немцами территориях и были депортированы после освобождения этих территорий Красной армией. Все эти депортации были произведены в удручающих условиях.

(обратно)

63

Материал С. А. Кондрашева. Во время беседы с авторами 6 июля 1994 года генерал Анатолий Олейников, представитель российской контрразведки в Берлине и офицер с огромным опытом военной контрразведки, подтвердил, что перемены были связаны с перераспределением власти, а Управление особых отделов продолжало функционировать так же, как когда оно не было СМЕРШем.

(обратно)

64

О том, что Сталин думал о верности советских военнопленных, которые впервые видели «заграницу», говорит его приказ от 11 мая 1945 года командующим 1-го и 2-го Белорусских фронтов, 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Украинских фронтов, а также товарищам Берия, Меркулову, Абакумову и т.д. относительно организации лагерей, которые должны были быть созданы при каждом фронте, чтобы СМЕРШ мог принимать и допрашивать бывших военнопленных и перемещенных гражданских лиц. «Триумф и трагедия» Д.Волкогонова, книга 2, часть 1 (М.: Новости, 1989, с.394).

(обратно)

65

Stephan R. Smersh: Soviet Military Counterintelligence During the Second World War. -- Journal of Contemporary History 22 (1987): 585-613. Какие бы ни были намерения Сталина, согласно слов генерала Петра Ивашутина, который был начальником контрразведки 3-го Украинского фронта во время войны, военная контрразведка «была трансформирована из чисто контрразведывательного органа в мощную разведывательную и контрразведывательную службу, занятую не только поиском вражеской агентурной сети, но также проводившую операции в тылу врага». Ивашутин верит, что практические результаты деятельности СМЕРШа были куда значительнее, чем в НКГБ, и это послужило одной из причин выдвижения Абакумова. См.: «Голгофа: Документальная повесть» К.А.Столярова (М.: Физкультура и спорт, 1991).

(обратно)

66

Материал С. А. Кондрашева. См.также: CIA-HRP Dispatch, OSO Chief of Station, Karlsruhe, to Chief FBM, 26 July 1949, Appendix F, «Structure and Personnel of the Cl Directorate of the Group of Soviet Occupation Forces in Germany».

(обратно)

67

Andrew Ch. and Gordievsky 0. KGB: The Inside Story (New York: Harper-Collins,1990, pp.346-352). Официальная история КГБ приводится Гордиевским как источник его информации об операциях НКГБ/НКВД в Польше. См. также: «Activities of General Ivan Serov in Poland», Intelligence Report, 8 Nov. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

68

К концу 1945 года насчитывалось десять таких лагерей, которые принимали заключенных от СМЕРШа, а потом от служб НКГБ. См.: Rillian A.Einweisen zur voelligen Isolierung: NKVD-Spe-ziallager Muchlberg/Elbe, 1945-1948 (Leipzig: Forum Verlag, 1993). Один советский источник утверждает, что в 1945 году более десяти тысяч «нацистских преступников» было арестовано и осуждено в советской зоне в Германии. Записки Кондрашева к новой книге об истории советской военной разведки (1994) это подтверждают.

(обратно)

69

АСВР, фонд.36514, том 2, док. 14/15. Доклад Государственному комитету обороны «Нелегальная нацистская организация», с.295.

(обратно)

70

До войны Сиднев был военным инженером, а потом по приказу партии стал служить в органах государственной безопасности в особом отделе ленинградского военного округа, позже стал руководителем особого отдела Карельского фронта. В 1844 году Сиднев был заместителем начальника СМЕРШа 1-го Белорусского фронта, а в апреле 1945 года был переведен в Берлин по требованию Серова. Согласно его досье, Сиднев одновременно был заместителем начальника СМЕРШа в группе советских оккупационных войск и начальником Берлинского оперативного сектора. Информация о карьере и назначениях Сиднева до 1947 года взята из его «дела» в отделе кадров, полученном Кондрашевым из архива органов государственной безопасности в Омске.

(обратно)

71

Ibid. См.также: «170 000 километров с Г.К.Жуковым» А.Н.Бучина и Н.Н. Яковлева (М.: Молодая гвардия, 1944, с. 144-146).

(обратно)

72

В феврале 1945 года Вадис отправил в Москву реквизированные германские документы с описанием восстания в Варшаве в июле 1944 года. Немцы обвиняли британцев в этом восстании и отмечали разочарование поляков, когда союзники не пришли им на помощь. Вадис наверняка понимал, что именно такая информация нужна в Москве. См.: АСВР, доклад ген.-лейт. А.Вадиса, начальника управления контрразведки СМЕРШа 1-го Белорусского фронта, февраль 1945 г.

(обратно)

73

CIA-HRP Dispatch, OSO Chief of Station, Karlsruhe, to Chief FBM, 26 My 1949.

(обратно)

74

Советская военная энциклопедия, т.6 (М.: Воениздат, 1978, с. 142-143).

(обратно)

75

Георгий Алексеевич Коротя, который в 1945 году был начальником отделения в берлинском оперсекторе, интервью, данное Кондрашеву 17 дек. 1994 г. См.также: Naimark Norman М. The Russians in Germany: A History of the Soviet Zones of Occupation, 1945-1949 (Cambridge: Belknap Press of Harvard University Press, 1995, p.378-397). В основе этой книги изыскания в архивах Советской Военной администрации. Границу между сотрудниками и деятельностью органов внутренних дел и государственной безопасности СССР в Германии определить трудно даже в официальной корреспонденции. Например, на с.393 Наймар цитирует жалобы генерал-майора И.С.Колесниченко, главы Советской Военной администрации в Тюрингии, на НКВД в 1947 году, когда это уже было МВД, а упоминаемые операции проводились оперативным сектором МГБ в Тюрингии.

(обратно)

76

АВП СССР. Фонд секретариата Молотова, опись 7, ед.хр.30. Эти посты стали пользоваться популярностью, и за них отчаянно боролись Комиссариат иностранных дел (Наркоминдел) и НКГБ/НКВД. Например, политическим советником, прикомандированным к маршалу Рокоссовскому на 2-м Белорусском фронте, был Амаяк Захарович Кобулов, младший брат Богдана и член круга Берия, который служил как резидент НКВД в Берлине до войны. Костелло и Царев в «Deadly Illusions» (New York: Crown, 1993) отмечают, что Амаяк занял пост в Берлине из-за своих связей с лидерами НКВД, а не из-за личных заслуг. На с.441 авторы цитируют рассекреченное архивное дело Амаяка Кобулова (дело 15852, т.1).

(обратно)

77

Материал С. А. Кондрашева. Из истории деятельности внешней разведки против Германии (АСВР).

(обратно)

78

Ibid.

(обратно)

79

«Два генерала». Публикация об Иване Ивановиче Агаянце и Александре Михайловиче Короткове (М.: СВР Пресс, 1992), 60 копий.

(обратно)

80

Соболев был первым политическим советником, назначенным в начале лета 1945 г. В 1946 году его сменил Семенов. См.: Murphy R. Diplomat Among Warriors (New York: Pyramid, 1964).

(обратно)

81

CIA-HRP Dispatch, OSO Chief of Station, Karlsruhe, to chief FBM, 26 July 1949. Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

82

«История советских органов государственной безопасности» В.М.Чебрикова и др. (1980, АСВР).

(обратно)

83

Sudoplatov et al. Special Tasks, 238. Dziak John J. Chekisty (Lexington, Mass.: N.p.,1988). Сотрудники разведки восприняли снятие Меркулова, Богдана Кобулова и других как понижение, а назначение Абакумова как победу в борьбе с Берией.

(обратно)

84

Holloway D. Stalin and Bomb: The Soviet Union and Atomic Energy, 1939-1956 (New Haven: Yale University Press, 1994, pp. 134,148).

(обратно)

85

CIA Information Report, 2 Dec. 1953, «Notes on the Administration for Soviet Property in Germany», CIA-HRP.

(обратно)

86

ACBH (фонд 60345, т.З, док. S/6147, с. 186-188). Доклад Ковальчука от 7 июня 1947 года министру Абакумову является положительным примером сбора информации. В нем приводятся сведения, полученные из разных источников, предрекающие войну еще до конца 1947 года. Кондрашев сообщает, что американский офицер говорил следующее: «Мы не хотим распространения большевизма в Европе и в мире. Только Америка может положить этому конец».

(обратно)

87

Information Report, OSO Information Control, «Re-Organization of the Russian Intelligence Services in Germany», 11 Sept. 1947. CIA-HRP.

(обратно)

88

АСВР (фонд 60345, т.2. Доклад Ковальчука, помеченный грифом «секретно», Абакумову от 19 дек. 1946 г., №0167.

(обратно)

89

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

90

Рассказ Юрия Модина о его работе по получению и передаче донесений «кембриджских» агентов во время войны и сразу после войны подтверждает, что он был сверх перегружен и задержки были неизбежны. Во время парижского, в июне 1947 года, обсуждения плана Маршалла, например, Модин описывает возмущение Молотова, не получившего заранее достаточной информации от источников МГБ. См.: Modin Y. Mes camarades de Cambridge (Paris: Robert LafFont, 1994, pp. 129-130, 150). См. также: Parish Scott D. and Narinsky Mikhail M New Evidence on the Soviet Rejection of the Marshall Plan, 1947, Mar. 1994, Cold War International History Project, working paper 9, p.45, здесь говорится о важности донесений Кембриджской группы для Молотова во время этой конференции.

(обратно)

91

АСВР, выписки из «Истории внешней разведки Органов государственной безопасности Советского Союза», 1982, с. 269. Написанная под руководством тогдашнего председателя КГБ Крючкова, работа имеет гриф «Высшая степень секретности». Все экземпляры пронумерованы. Текст меморандума Молотова Сталину 1947 года и расписание задач КИ получены Кондрашевым из записок ветерана КИ. См.также выписки из приказа об организации КИ от 30 сентября 1947 года и приказа о передаче КИ Министерству иностранных дел 1949 года. Этот приказ гласит: «Комитет информации не становится частью Министерства иностранных дел (МИД) ни административно, ни финансово, ни организационно, оставаясь независимым учереждением. Комитет информации является секретной организацией и финансируется из специальных фондов Совета министров СССР».

(обратно)

92

Например, до создания КИ, когда Юрий Модин готовился к поездке в Британию, где он должен был работать с такими источниками, как Гай Берджесс и Джон Кернкросс, ему было отказано в дипломатическом статусе, потому что это не одобрил министр иностранных дел. Очевидно, отношения разведки и министерства оставляли желать лучшего. Он получил должность шифровальщика — хуже не придумаешь для человека, который должен покидать посольство и встречаться с агентами. Обычно шифровальщики не знали иностранных языков, и им были запрещены контакты с иностранцами. Советский шифровальщик, нарушивший табу, немедленно привлекал внимание британской службы безопасности. Если МГБ не могло придумать ничего лучшего для сотрудника, работавшего с его лучшими источниками, становится понятно, почему многие восприняли с удовлетворением создание КИ.

(обратно)

93

Australian Archives, Australian Capital Territory, Commonwealth Research Services, A6283 XR1, item 7, p.2. Частично сотрудники Управления внешней разведки МГБ перешли в это соединение.

(обратно)

94

АСВР, «История внешней разведки».

(обратно)

95

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

96

Ibid.

(обратно)

97

Sudoplatov et al Special Tasks, 237. Компетентен был Вышинский или нет, но ему приходилось брать на себя ответственность. Приказ 1949 года особо отмечает, что «в операционно-политической области Комитет информации подчиняется непосредственно министру иностранных дел».

(обратно)

98

АСВР, «История внешней разведки». К сожалению, оказалось невозможным прочитать приказы, касающиеся операций, хотя на них ссылаются в официальных исторических сочинениях.

(обратно)

99

АСВР, «История внешней разведки». См. также: Австралийский архив (Australian Capital Territory, Commonwealth Research Services, A6283 XR1, item 7, p.14, paras. 85-86).

(обратно)

100

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

101

Абакумов был временно замещен Сергеем Огольцовым, а потом Игнатьевым, функционером Центрального комитета, которого Сталин мог контролировать лично. Хотя Абакумова сняли 4 июля 1951 года, арестовали его только 12 июля. Сначала была организована комиссия по расследованию его деятельности. После ареста Абакумов был обвинен в укрытии информации по делу врачей, в деле т.н. антисоветского заговора кремлевских врачей, многие из которых были евреями. Еще одним продуктом сталинской паранойи были аресты врачей в январе 1953 года, послужившие оправданием новых репрессий. Абакумов был также обвинен в коррупции. Огромное количество ценностей, сотни метров тканей, серебро, сотни пар обуви и даже секретные документы были найдены в его квартире в доме в Колпачном переулке (центр Москвы). До недавнего времени этот дом занимал отдел по связям с общественностью СВР. Несмотря , на все улики, итог делу Абакумова был подведен лишь в 1954 году.

(обратно)

102

Питовранов, интервью, данное Кондрашеву 21 июня 1994 года. См.также «Голгофа» Столярова. Эта публикация включает в себя раздел «Генерал-полковник Абакумов: факты и комментарии», который издательство рассматривает «как первое правдивое описание обстоятельств и причин смерти выдающегося советского контрразведчика». Питовранов был взят в ГБ в декабре 1938 года после решения Центрального комитета в ноябре 1938 года влить новую кровь в отделы, которым был нанесен жестокий урон репрессиями Ежова. Питовранов был студентом и секретарем партийной ячейки в Московском электромеханическом институте. Сталин любил такие ситуации, когда он благодетельствовал одних и слал предупреждения другим.

(обратно)

103

Ibid.

(обратно)

104

Ibid.

(обратно)

105

Интервью Питовранова.

(обратно)

106

Ibid. Питовранов руководил и внешней разведкой, однако свой пост он занимал до марта 1953 года, то есть до смерти Сталина, а потом был понижен в должности до заместителя начальника контрразведки в Главном Управлении государственной безопасности нового бериевского Министерства внутренних дел (МВД). Позднее Питовранов занимал более высокие посты в КГБ в Германии и других странах.

(обратно)

107

Ibid.

(обратно)

108

«Воспоминания» Бориса Наливайко. Находятся в специальном архиве СВР.

(обратно)

109

Тищенко из казаков и родился на Дальнем Востоке. Там же воевал во время гражданской войны. Как один из первых сотрудников иностранного отдела ОГПУ Тищенко работал в Харбине, Манжурии до 1930 года, когда был переведен в аппарат внешней разведки в Москву и направлен в Берлин. В 1935 году он переехал в Вену в качестве резидента. В 1938 году его вызвали в Москву в связи с репрессиями в среде высших сотрудников внешней разведки. Каким-то образом ему удалось избежать ареста, однако из разведки его уволили. Во время Второй мировой войны о Тищенко вспомнили. Сначала он работал в Четвертом (партизанском) управлении, потом в 1943 году назначен резидентом в Стокгольме, в 1945 году — переброшен в Хельсинки в качестве резидента, где его прикрытием был пост политсоветника главы Советской контрольной комиссии. См. «Воспоминания Якова Федоровича Тищенко». Биографические бодробности из этих воспоминаний предоставлены Кондрашевым. (Тищенко был его тестем.)

(обратно)

110

АСВР. «Воспоминания Василия Петровича Тищенко».

(обратно)

111

Ibid.

(обратно)

112

Ibid. Эти официальные дневники не следует путать с личными дневниками, которые писались от руки и были спрятаны у соседа в Ахау (Западная Германия). Личные дневники были захвачены американцами и позднее опубликованы Гансом-Адольфом Якобсеном в трех томах на немецком языке и в одном томе — на английском. «The Haider War Diary, 1939-1942» (Novato, Calif.: Presidio, 1988).

(обратно)

113

«Разведчик», №3 (1989). Для внутреннего употребления в КГБ. Распечатан СВР.

(обратно)

114

Когда КИ расформировали, Ильичева назначили в Третий европейский отдел Министерства иностранных дел СССР, который занимался Германией и Австрией. См. АСВР, «Решение о создании трех резидентур КИ в Берлине» («История внешней разведки»).

(обратно)

115

Ibid.

(обратно)

116

Австралийский архив. Ф6283 XR1, item 7, р.12.

(обратно)

117

АСВР, «Решение».

(обратно)

118

Главной целью БОБ в ГУСИГ был Евгений Ильич Левин, который много лет занимал значительный пост в КГБ, занимаясь научными и техническими операциями. После расформирования ГУСИГ прикрытием Левина стал пост заместителя начальника научно-технической секции Советской торговой делегации в Восточном Берлине. Позднее Левин стал известен как один из высших офицеров КГБ, прикомандированный к Государственному комитету координации научных исследований и как шеф Олега Пеньковского. См.: CIA-HRP, Dispatch, То Chief ЕЕ from ВОВ, 8 Aug. 1955, «Status of Effort to Locate Soviet Atomic Energy Representatives in the DDR». См.также: Schecter Jerrold L. and Deriabin Peter S. The Spy Who Saved he World (New York: Scribners, 1992).

(обратно)

119

АСВР, «Решение».

(обратно)

120

FRUS, 1947, vol.2, p.908.

(обратно)

121

Memorandum, DCI to the president, 16 Mar. 1948, Harry S.Tru-man Library, Papers of Harry S.Truman, President’s Secretary’s Files. Меморандум ссылается на донесение ЦРУ от 22 декабря 1947 г. относительно возможности заставить западные державы покинуть Берлин.

(обратно)

122

Шифрованная телеграмма из Берлина, №20430, 9 янв. 1948 г. АСВР, фонд 38179, т. 4, с. 268-272.

(обратно)

123

Шифрованная телеграмма, №06/20233, 6 янв. 1948, АСВР фонд 38179, т.4, с. 266-267. Генерал Клей («Decision in Germany», New York: Doubleday, 1950, p.208) отмечает, что Советы требовали набора матриц для печатания денег в Лейпциге, в своей зоне. Соединенные Штаты ответили отказом. В качестве причины Клей указывает на прежний опыт, когда Советы уже получали матрицы для печатания союзнических военных марок.

(обратно)

124

АСВР фонд 38179, т.4-а, с.136-137.

(обратно)

125

Harris William Я March Crisis, Act 1. — Studies in Intelligence [CIA in-house journal] 10 (fall 1966): 8, 15, CIA-HRP. Гаррис посвящает большую часть статьи тому, как послание от 5 марта было воспринято в разведывательном сообществе и какие были сделаны выводы.

(обратно)

126

Требования Советов не были мерами, нацеленными единственно на создание трудностей в связи с подготовкой блокады, ведь эти части в самом деле представляли для них угрозу. Американцы привлекали к себе не только раздраженных восточных немцев, но и разочарованных советских военных. Например, один из связистов в Веймаре, который был тяжело ранен, когда его автомобиль разбили неопознанные представители советских служб, в дальнейшем помог БОБ установить контакты с советскими сотрудниками, с которыми он был знаком и которые работали в его регионе. Интервью Сичела.

(обратно)

127

Harris William Я March Crisis 1948, Act II — Studies in Intelligence 11 (spring 1967), 9-10, CIA-HRP. Гаррис считает, что местоположение и передвижения некоторых советских офицеров в это время были направлены на введение в заблуждение западных союзников, что им отчасти удалось. Например, он считает, что Жуков был в Берлине с января по март 1948 года. На самом деле Жуков провел январь в госпитале из-за болезни сердца, а в феврале покинул Москву и отправился в пункт своего нового назначения — на Урал. Гаррис также называет генерал-майора Малинина главой службы безопасности в Германии, принадлежащей МВД, а генерал-майора П.М.Малкова — заместителем маршала Соколовского. Однако Малинин был резидентом КИ и уже отозван из-за недозволенных контактов с официальными представителями американцев (он был осужден в июне 1948 года). Малков возглавлял Управление внутренних дел Советской Военной администрации. Гаррис также нишет, что «Советы соединили все разведывательные службы в Германии под руководством... генерал-полковника Б.З.Кобулова». На самом деле Кобулов был представителем советского министра внутренних дел в Германии, ответственным в первую очередь за «Висмут» и другие промышленные объекты, важные для советской программы создания атомной бомбы.

(обратно)

128

Доклад от 13 мая 1948 года, в основе которого шифрованная телеграмма из резидентуры КИ в Берлине, АСВР фонд 38179, т.5-а, с.215-216.

(обратно)

129

А.В.Лебедев, интервью с С. А. Кондрашевым, 23 августа 1994 года.

(обратно)

130

ORE 41-48, 14 june 1948, CIA-HRP.

(обратно)

131

Progress Report, Chief of Operations to Assistant Director for Special Operations, 30 June 1948, CIA-HRP.

(обратно)

132

Memorandum, R.H.Hillenkoetter to the secretary of defense, 30 June 1948, «Current Situation in Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

133

Memorandum, R.H.Hillenkoetter to the secretary of defense, 28 June 1948, «Situation in Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

134

Ibid.

(обратно)

135

CIA Information Report, 15 July 1948, «Russian Unilateral Dismissal of Berlin Police Officials», CIA-HRP.

(обратно)

136

CIA Information Report, 21 Feb. 1949, «Possible Removal of Police President Paul Markgraf», CIA-HRP.

(обратно)

137

Memorandum, R.H.Hillenkoetter to the president, 10 Dec. 1948, CIA-HRP.

(обратно)

138

CIA Information Report, 30 Dec. 1948, «Soviet Measures to Further Tighten the Sector Blockade in Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

139

CIA Information Report, 7 Feb. 1949, «Indoctrination of Police in the Soviet Sector of Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

140

CIA Information Report, 7 Feb. 1949, CIA-HRP.

(обратно)

141

CIA Information Report, 7 Mar. 1949, «SED Preparations for Illegal Work in Western Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

142

CIA Information Report, 7 Mar. 1949, «Progress of the SED Membership Purge», CIA-HRP.

(обратно)

143

Confidential interview, 3 Nov. 1993. Tom Polgar, interview, 19 Oct. 1993; Sichel interview. CSHP 098, July 1971, «Illegal Border Crossing Program», pp. 16-18, CIA-HRP.

(обратно)

144

Это была одна из корейских моделей, которую Советы хотели использовать в Германии. В 1946-1947 годах в Северной Корее были созданы Советской армией «школы офицеров полиции», ко-торыс служили прикрытием для военизировнных частей. В начале 1948 года эти части были официально реорганизованы в северокорейскую Народную армию.

(обратно)

145

Выборы 5 декабря 1948 года были проведены, несмотря на блокаду и развернутую СЕПГ кампанию против участия в них. Более 86% населения Западного Берлина участвовало в выборах, и СЕПГ проиграла с большим разрывом.

(обратно)

146

CIA Information Report, 23 Маг. 1949, «Berlin East Sector Police Presidium — Paramilitary Police», CIA-HRP.

(обратно)

147

Gordon Stewart, interview, 6. Nov. 1993.

(обратно)

148

Источники эпиграфов: FRUS, 1948, v.2, p. 931; Доклад из Берлина, 3 June 1948,АСВР.

(обратно)

149

Доклад из берлинского оперативного сектора МГБ, который генерал-лейтенант Ковальчук наверняка отправил в Москву, является примером политической информации МГБ, соперничавшего с КИ. АСВР фонд 60345, т.23, с. 46-55.

(обратно)

150

Советы предлагали еду и топливо по едва ли не бросовым ценам, но требовали, чтобы их получатели не обращались за едой к американцам. Лишь около 1% западных берлинцев приняли их предложение. См.: Grathwol Robert Р. and Moorhus Donita M. American Forces in Berlin, 1945-1994: Cold War Outpost — Department of Defense, Legacy Resource Management Program, Cold War Project (Washington, D.C., 1994, p.48).

(обратно)

151

АСВР фонд 60345, т.23, c.46-55.

(обратно)

152

Grathwol and Moorhus. American Forces in Berlin, pp. 42, 52.

(обратно)

153

АСВР фонд 38179, т.4, с. 325-327. Бауэр, член Коммунистической партии Германии с довоенных времен, который жил во Франции, сражался в Испании во время гражданской войны, был интернирован в Швейцарию во время Второй мировой войны.После разгрома фашистов вернулся в Германию и поначалу возглавлял коммунистическую фракцию в Гессенском парламенте. В 1947 году он переехал в Восточную Германию и позднее стал главным редактором контролируемого Советами радио Deutschlandsender. См.: Spiegel 38 (13 Sept. 1971).

(обратно)

154

АСВР фонд 38179, т. 4, с. 325-327.

(обратно)

155

New York Times, 19 Sept. 1972. Сам Бауэр недолго оставался источником КИ. В августе 1950 года он был арестован, обвинен в связях с Ноэлем Филдом и как американский шпион судим Будапештским судом, который приговорил его к смертной казни, замененной двадцатипятилетним заключением. Освобожден он был из ГУЛАГа в 1955 году, после чего вернулся в Западную Германию, где стал советником Вилли Брандта. Умер в сентябре 1972 года.

(обратно)

156

Доклад резидента КИ в Москву от 3 июля 1948 г. АСВР фонд 35887, т. 2, с. 15-16.

(обратно)

157

АСВР фонд 44331, т. 1, с. 63-66. С. А. Кондрашев отмечает желание германских участников встречи использовать внутризона-льную торговлю как оружие против западногерманской коммунистической партии, что свидетельствует об их отказе правильно оценить возрастающее влияние СССР, благодаря победе в 1945 году и их желанию отделить Западную Германию от Восточной Германии.

(обратно)

158

«Кремлевская встреча», на которой обсуждалась проблема Берлина, состоялась в Москве, и на ней присутствовали Молотов, а также послы трех других стран-оккупантов. 3 августа три посла встретились с Молотовым и Сталиным.

(обратно)

159

АСВР фонд 35887, т. 2, с. 43-45.

(обратно)

160

FRUS, 1948, vol. 2, рр. 999-1006.

(обратно)

161

АСВР фонд 40712, т. 2, с. 46-49. Если учесть спешку, с какой этот документ был доставлен в Москву и подан Сталину, похоже, что источником был Гай Берджесс, помощник Гектора Макнила, заместитель министра иностранных дел.

(обратно)

162

АСВР фонд 40712, т.1, с. 346-351.

(обратно)

163

FRUS, 1948, vol. 2, р. 925.

(обратно)

164

АСВР фонд 40712, т. 2, с.46-49. Переговоры и действия, предпринятые министрами иностранных дел западных государств во время парижской встречи, описаны в FRUS, 1948, vol.2, рр. 1173-1179. На русском переводе заметок Бевина есть пометка о том, что 2 октября 1948 года они были использованы в брифинге Молотова и Зорина.

(обратно)

165

АСВР фонд 40712, т. 2, с. 160-163.

(обратно)

166

Ibid.

(обратно)

167

Ibid. FRUS, 1948, vol. 2, p. 1179. Здесь сказано, что «мистер Маршалл с помощью генерала Клея дает коллегам детальную информацию об операциях воздушного моста». В «Decision in Germany» Клей говорит о сомнениях министра иностранных дел Бевина по поводу «медленного увеличения воздушных перевозок» и своем ответе о двойном увеличении перевозок в скором времени (р. 376).

(обратно)

168

Ibid.

(обратно)

169

Лебедев, интервью.

(обратно)

170

Г.А.Коротя, интервью с С. А. Кондрашевым в Москве.

(обратно)

171

АСВР фонд 40712, т. 1, с. 7-11.

(обратно)

172

Западный союз (позднее Западно-Европейский союз) объединял Францию, Великобританию, Бельгию, Люксембург и Нидерланды. Учрежденный в марте 1948 года, сразу после Пражских событий, он стал первым шагом к общей оборонной системе в Европе.

(обратно)

173

FRUS, 1948, vol. З, рр. 276, 290-291.

(обратно)

174

АСВР фонд 43274, т. 1, с. 151-156.

(обратно)

175

Ibid., с. 160-162. С. А. Кондрашев верит, что это донесение доказывает нежелание немцев и немецких политиков участвовать в ремилитаризации Германии, включая так называемые рабочие дружины.

(обратно)

176

Ibid., с. 182-183. С. А. Кондрашев считает, что это донесение и другие такого же рода убедили советскую разведку и советское руководство в стремлении Америки вооружить Германию против желания ее населения и мнения других стран. Согласно его логике, европейские страны были под влиянием Советского Союза в то время из-за роли СССР в разгроме Германии и предвоенных выступлений против фашизма.

(обратно)

177

АСВР фонд 43274, т. 1, с. 122-123.

(обратно)

178

Ibid., с. 223-225.

(обратно)

179

АСВР фонд 40712, т. 2, с. 329-331.

(обратно)

180

Ibid., с. 507-509.

(обратно)

181

На пресс-конференции 2 февраля 1949 года Дин Ачесон признался, что ответы на остальные три вопроса (присоединится ли СССР к США в признании, что обе страны не стремятся к войне; о постепенном разоружении и возможной встрече Трумэна—Сталина — эти вопросы должны были послужить обрамлением главного вопроса. См.: Acheson D. Present at the Creation: My Years in the State Department (New York: Norton, 1969, pp. 267-268).

(обратно)

182

АСВР фонд 40712, т. З, с. 268-269.

(обратно)

183

FRUS, 1949, vol. З, p.751.

(обратно)

184

АСВР фонд 43297, т.4, с. 30-31, №1791, 9 июня 1949 г.

(обратно)

185

Report 18972/І/1091, 9 June 1949, АСВР фонд 35837, т. 2, с. 164-166.

(обратно)

186

АСВР фонд 43297, т. 4, с. 123, 17 октября 1949 г. Этот доклад переведен с немецкого языка. Если учесть слова «амбициозный Рейтер», то, скорее всего, источник работал в офисе западноберлинского мэра Эрнста Рейтера.

(обратно)

187

АСВР фонд 43207, т. 4, с. 134. Надпись на докладе гласит, что он был использован как обобщающий материал по Берлину и распространен по «семи адресам».

(обратно)

188

FRUS, 1949, vol. 3, рр. 422-425.

(обратно)

189

Доклад 1773, АСВР фонд 43274, т. 1, с. 308-312.

(обратно)

190

АСВР фонд 40712, т. 1, с. 325-326. 

(обратно)

191

См.: «The Cold War in Asia», CWIHP Bulletin 6-7 (winter 1995-1996).

(обратно)

192

Pechatnov Vladimir O. The Big Three After World War II: New Documents on Soviet Thinking About Post War Relations with the United States and Great Britain, Working Papers 13, CWIHP (July 1995), 19.

(обратно)

193

Доклад, резидент Валериан (Разин), 22 октября 1949 г. АСВР фонд 44330, т. 1, с. 226-227.

(обратно)

194

Донесение, резидент Валериан, Берлинская резидентура КИ, №1201, 29 августа 1949 г., АСВР фовд 44330, т. 1, с. 139-142.

(обратно)

195

Шифрованная телеграмма из Берлина, №601/22233, 20 октября 1949 г., АСВР фонд 4329, т. 4, с. 114-115.

(обратно)

196

Доклад КИ, №3719/s, 23 октября 1949 г., АСВР фонд 44333, т. 1, с. 370-372.

(обратно)

197

Доклад КИ, №4280/z, 12 декабря 1949 г., АСВР фонд 44353, т. 1, с. 419-422.

(обратно)

198

Доклад Зорина Сталину, №40-11, 9 ноября 1949 г., АСВР фонд 44353, т. 1, с.370-372.

(обратно)

199

АСВР фонд 43297, т. 4, с. 134. Телеграмма из парижской резидентуры №22647 от 24 ноября 1949 г. Европейские резидентуры во времена КИ телеграммам предпочитали доклады, если только информация не была сверхважной и срочной.

(обратно)

200

Доклад КИ №4278/ζ, 12 декабря 1949 г., АСВР.

(обратно)

201

Доклад из Берлина №1207, АСВР фонд 43274, т. 1, с. 285-288.

(обратно)

202

Доклад КИ №1407/3, 29 апреля 1950 г., АСВР. Внутри КИ этот доклад пошел к Трауру в отдел дезинформации и Ивану Ивановичу Агаянцу, резиденту во Франции до 1949 года, а потом начальнику Второго (европейского) управления КИ. Через девять лет тот же самый Иван Агаянц станет первым начальником отдела дезинформации ПТУ КГБ. Сталин и члены Политбюро доклад не получили, но его получили Вышинский и Громыко.

(обратно)

203

Acheson D. Present at the Creation: My Years in the State Department (New York: Norton, 1969, p.308).

(обратно)

204

Ninkovich Frank A. Germany and the United States: The Transformation of the German Question Since 1945 (Boston: Twayne, 1988, P-84).

(обратно)

205

Weathersby Kathryn. New Russian Documents on the Korean War, CWIHP Bulletin 6-7 (winter 1995-1996). Уэтгерсби описывает множество документов из президентского архива в Москве о том, как «принималось решение о начале... войны в Корее». В том же номере «Bulletin» есть переводы из документиов о встречах Сталина и Мао-Цзэдуна в декабре 1949 — январе 1950 гг. и комментариев ученых на полях.

(обратно)

206

Weathersby Kathryn. Soviet Aims in Korea and the Origins of the Korean War: New Evidence from Russian Archives, Working Paper 8, CWIHP (Nov. 1993), 22-24. В своем замечательном исследовании Кэтрин Уэтгерсби, цитируя высказывания генерал-лейтенанта Народной корейской армии Ю-Сон-хола, отмечает, что Советы не только поставляли оружие и снаряжение, но также заменили советников офицерами Советской армии, «опытными военными», подготовили оперативный план нападения.

(обратно)

207

Acheson. Present at the Creation, p. 405.

(обратно)

208

Следующие цитаты из книги «The Cold War as History» (New York: Harper Perennial, 1991) Л.Д.Холла, которая была впервые опубликована в 1967 г., ясно демонстрируют шок, в который была ввергнула вся Европа, едва заслышала о нападении Северной Кореи: «Коммунисты перешли границу, разделявшую две стороны в «холодной войне»... Армия коммунистической Кореи своим внезапным ударом поразила некоммунистическую Корею. Не исключена вероятность, что то же самое может повториться в Германии» (р. 189).

(обратно)

209

Ninkovich. Germany and the United States, 85. Ситуация была несравнима с корейской, где к концу 1947 года Советы сократили свои войска до двух дивизий, а в 1948 году вообще вывели их. См.: «North Korea Today», prepared by Assistant Chiefs of Staff, G-2, US Army Forces in Korea (Nov. 1947). Авторами были Дэвид Э.Мерфи и Уильям Д.Спар.

(обратно)

210

North Korea Today.

(обратно)

211

Д. Мерфи был в Пхеньяне, посещал американскую группу связи с советским штабом, когда Народная армия стала явной.

(обратно)

212

Ridgway Matthew В. The Korean War (New York: Doubleday, 1967, p.8). См.также: Weathersby. New Russian Documents. В послании №2, с. 36 Ким-Ир-Сен просит оружия для трех дивизий в дополнение к уже укомплектованным семи. Сталин дал согласие.

(обратно)

213

FRUS, 1950, vol. 4, р.697.

(обратно)

214

Naimark Norman М. То Know Everything and to Report Everything: Building the East German Police State, 1945-1949, Working Paper 10, CWIHP (aug. 1994), 22-24.

(обратно)

215

Доклад №4749-і, 24 июня 1952 г., ACBP фонд 70465, т.1, с. 124-130.

(обратно)

216

Intelligence Memorandum, CIA to President Truman, 21 Aug. 1950, «Increased Capabilities of Paramilitary Forces in Soviet Zone Germany», Harry S.Truman Library, Records of the National Security Council. См.также: CLA/ORE Report, 9 Sept. 1950, «Probable Developments in Eastern Germany by the End of 1951», CIA-HRP.

(обратно)

217

Die Welt, 26 June 1950.

(обратно)

218

Acheson. Present at the Creation, 436-437.

(обратно)

219

Hyland William G. The Cold War (New York: Times Books, 1991, P-55).

(обратно)

220

Доклад КИ №3128-s, 31 августа 1950, ACBP.

(обратно)

221

FRUS, 1950, vol. 4, pp. 706-709.

(обратно)

222

Modin Yury. Mes camarades de Cambridge (Paris: Robert Laffont, 1994, p.207).

(обратно)

223

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

224

Доклад КИ №27/z 4/5 января 1951 г., ACBP.

(обратно)

225

FRUS, 1950, vol.4, pp. 730-733.

(обратно)

226

Modin Y Mes camarades de Cambridge, p.210.

(обратно)

227

National Intelligence Estimate NIE-17, 27 Dec. 1950, «Probable Soviet Reactions to a Remilitarization of Western Germany», CIA-HRP.

(обратно)

228

FRUS, 1950, vol. 4, pp. 698-699.

(обратно)

229

FRUS,1951, vol. 3, p. 1331.

(обратно)

230

National Intelligence Estimate NIE-4, 1 Feb. 1951, «Soviet Courses of Action with Respect to Germany», CIA-HRP.

(обратно)

231

Ibid.

(обратно)

232

«Оценка информационной работы в берлинской резидентуре, 1 апреля — 30 июня 1951 года», АСВР фонд 58286, т. 1, с. 14-31. Русский термин дезинформатор не обязательно имеет в виду источник, который намеренно дает дезинформацию.

(обратно)

233

НАТО назначил армейского генерала Дуайта Дэвида Эйзенхауэра командующим объединенных сил в Европе, 19 декабря 1950 г.

(обратно)

234

FRUS, 1951, vol. З, pp. 445-446.

(обратно)

235

Доклад КИ №733/з, 7/8 февраля 1951 г., ACBP.

(обратно)

236

Доклад КИ №141/з, 9 января 1951 г., ACBP. FRUS, 1950, vol.4. Согласно западным источникам, Макклой встречался с Аденауэром 16 декабря для предварительных переговоров. Он, несомненно, был знаком со взглядами Аденауэра по поводу внешней политики Западной Германии и поставил его в известность об «условиях, на которых США поддержат решения Брюсселя в отношении Германии».

(обратно)

237

Доклад КИ №5508/ζ, 26 сентября 1951 г., АСВР фонд 45513, т. 4, с. 117-122.

(обратно)

238

Доклад КИ №4064/ζ, 28 июля 1951 г., АСВР. Послан Сталину и членам Политбюро.

(обратно)

239

Доклад КИ №4388, 11-12 августа 1951 г., АСВР фонд 45513, т. 1, с. 242-244.

(обратно)

240

Доклад КИ №3634/ζ, 13 июля 1951 г., АСВР фонд 45513, т. 3, с. 199-204.

(обратно)

241

Доклад КИ №2208/s, 5 мая 1951 г., АСВР фонд45513, т. 3, с. 1-4.

(обратно)

242

FRUS, 1951, vol. 3, рр. 1079-1081.

(обратно)

243

АСВР фонд 45513, с. 224, 24 июля 1951 г.

(обратно)

244

Memorandum, General Truscott to DCI, 6 July 1951, CIA-HRP.

(обратно)

245

Информационный доклад МГБ N97619/s, 28 декабря 1951 г., АСВР.

(обратно)

246

Доклад КИ, 13 ноября 1951 г., АСВР фонд 45513, т. 4, с. 286-290.

(обратно)

247

«Оценка информационной работы берлинской резидентуры, 1 апреля-30 июня 1951 г.», АСВР фонд 58286, т. 1, с. 14-31.

(обратно)

248

Доклад КИ №5/2/2716, 26 июля 1951 г., АСВР., с. 225-226.

(обратно)

249

Доклад №5680/i, 2 октября 1951 г., АСВР фонд 45513, т. 4, с. 139-142.

(обратно)

250

Доклад №950/i, 9 ноября 1951 г., АСВР фонд 45513, т. 4, с. 223-227. К этому времени внешняя разведка КИ перешла в структуру МГБ. Доклад был подписан новым министром государственной безопасности Семеном Денисовичем Игнатьевым. Распространение доклада внутри Управления внешней разведки говорит о преемственности МГБ в этом вопросе.

(обратно)

251

Ibid.

(обратно)

252

Ibid.

(обратно)

253

Доклад №6212, основанный на донесении парижской резидентуры МГБ. АСВР фонд 43297, т. 5, с. 223-225. Этот уникальный документ, переведенный с французского языка, имеет пометку внизу первой страницы «Со всеми обычными оговорками относительно точности подписей и искренности авторов».

(обратно)

254

Ibid.

(обратно)

255

Ibid.

(обратно)

256

Michael Warner, ed., «Under Harry Truman» (Washington, D.C.: CIA, 1994), doc. 38. См.также: Darling Arthur B. The Central Intelligence Agency: An Instrument of Government to 1950 (University Park, Penn.: Pennsylvania State University Press, 1990, p.261).

(обратно)

257

ACBP фонд 8179, т. 5-а, с. 213-215, 12 мая 1948 г.

(обратно)

258

NARA NND 740/32 SANACC (State-Army-Navy-Air Force Coordinating Committee) 395, «Utilization of Refugees from the Soviet Union in U.S.National Interest», 17 Mar. 1948.

(обратно)

259

DCI Hillenkoetter, Memorandum for Executive Secretary, National Security Council, «Utilization of the Mass of Soviet Refugees», 19 Apr. 1948, CIA-HRP. Этот довольно жесткий взгляд на эмиграционные группы наверняка отражает взгляды многих сотрудников стратегической разведывательной службы в 1948 г.

(href=#r259>обратно)

260

Warner. Under Harry Truman, doc. 43.

(обратно)

261

Darling. Central Intelligence Agency, 280.

(обратно)

262

Warner. Under Harry Truman, doc. 47.

(обратно)

263

Don Huefner, interview, 17 Feb. 1995. Дэвид Мерфи, который занимался операциями против Советов в Управлении стратегических служб с февраля 1947 г., был брошен в этот кипящий котел в конце 1950 г., когда он стал главой объединенных отделов в Мюнхене. Это был редкий случай согласия, когда и те и другие заявили, что независимые агентурные операции в СССР почти не имеют смысла при малом числе агентов и эффективной работе советской контрразведки. См.также: Warner. Under Harry Truman, xxi.

(обратно)

264

Неугомонный Генри Саттон позднее стал ассоциироваться с известной Бунд Дейчер Югенд (BDJ), проектом ОПР, который должен был стать антиподом организации Свободной немецкой молодежи ГДР и одновременно «запасной» организацией на случай, если восточногерманские войска вторгнутся в Западную Германию. См.: Burton Hersh. The Old Boys (New York: Scribners, 1992, pp.360-361).

(обратно)

265

Coleman Peter. The Liberal Conspiracy: The Congress for Cultural Freedom and the Struggle for the Mind of Postwar Europe (New York: Free Press, 1989, p. 16). См.также: Warner Michael Origins of the Congress for Cultural Freedom, 1949-1950, Studies in Intelligence [CIA in-house journal] 38 (summer 1994): 29-38.

(обратно)

266

C.G.Harvey, interview, 15-16 Nov. 1993, Indianapolis. Полковник женской вспомогательной службы С.Д.Фоллик служила в отделе де Нефвилля, потом стала помощницей генерала Траскотта и в фервале 1954 г. вышла замуж за Билла Харви, который в то время был главой БОБ в Берлине. Она вошла в Центральную разведывательную группу как штатный офицер, а в дальнейшем служила в латиноамериканских подразделениях отдела специальных операций. Настоятельная просьба С.Д.Фоллик перевести ее за рубеж послужила причиной ее назначения в Берлин.

(обратно)

267

Helms Richard. Richard Helms Remembers the Early Days of the CIA, Central Intelligence Retirees Association (CIRA) Newsletter 19, №3 (fall 1994): 4.

(обратно)

268

Gordon Stewart, interview, 6 Nov. 1993; Peter Sichel, interview, 14 Dec. 1993; Tom Polgar, interview, 19 Oct. 1993. Стюарт был шефом ОСО в Германии, Питер Сичел был шефом ОСО в Берлине, Том Полгар был помощником от ОСО генерала Люсиана Б. Траскотта, первого представителя руководства ЦРУ в Германии.

(обратно)

269

Paul Haefner, interview, 22 Apr. 1994, McLean, Va.

(обратно)

270

Доклад КИ №1245/з, 19 апреля 1950 г., подписан Зориным, АСВР фонд 45513, т. 1, с. 172.

(обратно)

271

FRUS, 1950, .vol. 4, рр. 824-825, 829-830, 844-847, 849, 861-862.

(обратно)

272

Доклад КИ №3509/з, 7 июля 1951 г., подписан Зориным. См.также: FRUS, 1951, vol. 3, рр. 2008-2011. 15 августа была осуществлена попытка предотвратить посещение Западного Берлина участниками фестиваля (около 500 000 воспользовались гостевыми центрами, начиная с открытия фестиваля 5 августа), когда И 000 членов организации Свободной немецкой молодежи вошли во французский и американский секторы Берлина. Они попытались устроить демонстрацию, но были рассеяны западноберлинской полицией. Сто пятнадцать человек были арестованы. На допросах стал очевиден план захватить Западный Берлин под предлогом «принятия приглашения мэра Рейтера посетить Западный Берлин». См.: FRUS, 1951, vol. З, рр. 2012-2014.

(обратно)

273

Letter to DCI, 10 Feb. 1959, «Letter to DCI from Rainer Hildeb-randt», CIA-HRP.

(обратно)

274

Доклад 237, 18 декабря 1952 г., АСВР фонд 68881, т. 2, с. 89-117.

(обратно)

275

Dispatch, СОВ Berlin to С/ЕЕ, 6 Apr. 1959, «Press Reaction to the Dissolution of the Kampfgruppe gegen Unmenschlichkeit», CIA-HRP. Гильдебрандт, вероятно, сказал последнее слово. Стефан Кинцер называет его живым, нестареющим борцом за права человека. См.: Kinzer Stephan. Germany Warms Up to «a Fossil of the Cold War», New York Times, 24 Aug. 1993.

(обратно)

276

Haefner interview, 22 Apr. 1994.

(обратно)

277

После исчезновения Трухновича восточногерманские средства массовой информации объявили, что «убежал добровольно» после того, как «порвал с американскими секретными службами и НТС». В 1992 году Российская внешняя разведка предоставила сыну Трухновича описание отличительных знаков на теле его отца и результаты вскрытия, произведенного врачами Советской армии. Письмо СВР от 5 октября 1992 года подтверждает, что похищение было осуществлено «членами советских специальных служб, которые и убили его».

(обратно)

278

Девятое управление, в котором работал Хохлов, было организационным преемником Специального бюро номер один, созданного Павлом Судоплатовым. В дальнейшем оно стало Тринадцатым управлением, потом Пятым управлением. Управление было упразднено после бегства Олега Адольфовича Лялина в Англии в 1971 г., и его функции приняло на себя Управление «С» (нелегалы) Первого Главного управления КГБ.

(обратно)

279

Джордж Блейк родился в Роттердаме, был членом голландского подполья во время войны, позднее стал служить в секретной разведке Британии. Посланный от британской разведки в Сеул (Корея), он был в начале войны взят в плен, провел три года в Северной Корее, где стал сотрудничать с советской разведкой. Блейк снабжал КГБ информацией, которая скомпрометировала идею берлинского туннеля, о чем будет рассказано в главе 11. См.также: David Chavchayadze, interview, Dec. 1993, Washington, D.C. George Blake discusses NTS in «No Other Choice» (London: Jonathan Cape, 1990, p. 23). Блейк, интервью, данное Кондрашеву 7 апреля 1995 г., Москва.

(обратно)

280

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

281

Dispatch, С/ЕЕ to COM Frankfurt and СОВ Berlin, 21 July 1954, CIA-HRP. Более поздние изыскания показали, что Копац-кий был изгнан за «подделку донесений». В разведывательных джунглях 1946-1951 гг. в Мюнхене от качества донесений зависело получение сигарет, кофе, поэтому эмигранты, втянутые в разведывательные игры, подделывали донесения.

(обратно)

282

Coffin William Sloan, Jr. Once to Every Man: A Memoir (New York: Atheneum, 1977, p.86). См.также Memorandum to Operational Clearance Officer from Chief, Foreign Division S, 29 May 1951, CIA-HRP.

(обратно)

283

Позднее члены СБОНР безуспешно пытались возродить проект. Эти попытки закончились потоком обвинений и контробвинений, затрагивавших также Орлова.

(обратно)

284

Cable, Berlin to Headquarters, 4 Sept. 1951, CIA-HRP. См.также: C/EE Dispatch to COM Frankfurt and COB Berlin, 21 July 1954, CIA-HRP.

(обратно)

285

ACBP, доклад МГБ №6498/и, 2 октября 1952 г.

(обратно)

286

Доклад Каверзнева 1/2375 от 18 декабря 1952 г. Огольцову, АСВР фонд 68881, т. 2, с. 89-117. В это время Огольцов был шефом объединенного Главного разведывательного управления МГБ, который руководил Первым (внешняя разведка) управлением и Вторым (контрразведка) управлением. На своем посту он продержался до смерти Сталина в марте.

(обратно)

287

АСВР фонд 85793, т. 19, с. 5-71. Материал взят из раздела доклада КГБ о «подрывных организациях», обосновавшихся в Западном Берлине.

(обратно)

288

Ibid.

(обратно)

289

Cable, Berlin to Director, 9 Feb. 1954, CIA-HRP. Ч.Д.Джексон, бывший президент Национального совета за свободную Европу, был большим энтузиастом распространения листовок с воздуха, так как участвовал в запуске первых шаров с листовками в Чехословакию в августе 1951 г. См.: Mickelson Sig. America’s Other Voice: The Story of Radio Free Europe and Radio Liberty (New York: Praeger, 1983).

(обратно)

290

Источник эпиграфа: АСВР фонд 85793, т. 19.

(обратно)

291

Dispatch, СОВ Berlin via COS Karlsruhe to Chief, Foreign Division M, 16 Aug. 1950; dispatch, Chief, BOB, to Chief of Station, Karlsruhe, 9 Apr. 1951, CIA-HRP. Polgar interview.

(обратно)

292

Ibid.

(обратно)

293

План был разработан Евгением Игнатьевичем Кравцовым, начальником австро-германского отдела, одобрен генерал-лейтенантом Петром Васильевичем Федотовым, заместителем начальника Управления внешней разведки, и подписан начальником управления Сергеем Романовичем Савченко. Создание группы захвата и определение времени и места было предоставлено начальнику аппарата МГБ в Карлсхорсте, генерал-лейтенанту Михаилу Кирилловичу Каверзневу. См.: Peter Deriabin «The Secret World» (New York: Doubleday, 1959, pp. 188-193). Условия труда в Висмуте и их политическое влияние на режим СЕПГ описаны в подробностях в книге: Naimark Norman М. The Russians in Germany: A History of the Soviet Zone of Occupation, 1945-1949 (Cambridge: Belknap Press of Harvard University Press, 1995, pp. 238-250).

(обратно)

294

ACBP фонд 70465, т. 1, с. 138-139.

(обратно)

295

Ibid.

(обратно)

296

Есть несколько причин подозревать, что секретарша была агентом МГБ. Расследование, предпринятое после похищения Линзе, выявило довольно подозрительные обстоятельства ее появления в Западном Берлине в качестве беженки и устройства на работу в Комитет свободных юристов. Кроме того, в докладе МГБ Молотову по поводу дела Линзе и кампании против Международного конгресса юристов отсутствует часть текста сразу после упоминания имени секретарши. Более того, всего двадцать четыре часа прошли между ее «бегством» и публикацией обвинительного письма, а этого было бы совсем недостаточно, чтобы отыскать ее и написать письмо. Да и бегства из Западного Берлина в Восточный Берлин в те времена были большой редкостью.

(обратно)

297

Berlin ОРС dispatch, 8 Aug. 1952, «International Congress of Jurists and Soviet Zone Show Trials», CIA-HRP.

(обратно)

298

ACBP фонд 70465, т. 1, с. 176-179, доклад МГБ № 5577/І, 11 августа 1952 г. Описывая похищение доктора Линзе, советский автор документа использует слова «вывод» или «изъятие». Удивительно, что слово «похищение», которое придает делу уголовный, а не политический смысл, также есть в докладе МГБ.

(обратно)

299

Ibid. Резолюция, предложенная нидерландским делегатом и осуждающая похищение доктора Линзе, не была запланирована, но была поддержана (согласно доклада Chief, ЕЕ Division, to the DDP, 5 Aug. 1952, CIA-HRP).

(обратно)

300

См.: Доклад МГБ о Линзе от И августа 1952 г. См.также: Sullivan Walter. U.S. Again Protests Berlin Kidnapping, New York Times, 7 Aug. 1952.

(обратно)

301

«Soviet Returns Food U.S.Sent to Dr. Linse», New York Times, Berlin ed., 11 Dec. 1952.

(обратно)

302

West Berlin Police Report, Berlin, 13 Nov. 1952, «Background Material on the Kidnapping of Dr.Linse». Этот доклад стал известен прессе благодаря доктору Джоанне Стамм, президенту западно-берлинской полиции. См.: «Kidnapped German in Jail in East as Soviet Chief Feigned Ignorance», New York Times, 14 Nov. 1952.

(обратно)

303

Dispatch, to COB Berlin, 24 Fwb. 1956, «Walter Lince»; Dispatch to EE Division, 6 June 1956, CIA-HRP.

(обратно)

304

Доклад, Каверзнев — Игнатьеву, 3 марта 1953 г., АСВР.

(обратно)

305

«Soviet Says Kidnapped German Died in a Russian Prison in 1953», New York Times, Berlin ed., 8 June 1960. В статье, посвященной сообщению германского Красного Креста, «New York Gerald Tribune» вспоминала, что похищение Линзе было «столь же умелым, сколь бесстыдным» (Kidnapped Linse Died in Red Jail», 9 June 1960).

(обратно)

306

Confidential interview, 1 Vfr. 1995, and Walter O’Brien, interviews, 15 Aug. 1994, 23 Var. 1995, former BOB CE branch chief.

(обратно)

307

Warner. Under Harry Truman, doc. 73.

(обратно)

308

Ibid., docs. 78 and 79.

(обратно)

309

Memorandum for Chief, EE, from Henry Hecksher «Amendment No. 3 to Project», 12 May 1952, CIA-HRP.

(обратно)

310

Доклад, Каверзнев — Игнатьеву, 3 марта 1953 г., АСВР. Каверзнев называет его отделом «Д», и этот новый отдел должен был создать агентурные сети в Восточной Германии для поддержки военных операций, «планируемых американцами».

(обратно)

311

Memorandum, С/ЕЕ to DDP, 12 Oct. 1953, «German Mission Investigation of the Arrest of Soviet Zone Members of the CIA-Sponsored Stay-Behind Resistance Network», CIA-HRP.

(обратно)

312

Memorandum, Thomas Polgar (then in EE Division at CIA Headquarters) to C/EE Division, 15 Aug. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

313

Berlin ADN (East German News Service) to East Germany, 25 June 1958.

(обратно)

314

Der Spiegel, 16 July 1958, c. 35-36.

(обратно)

315

Lippe-Gaus Harro. Theo Friedenau and His Investigating Committee, Frankfurter Allgemeine Zeitung, 19 July 1958.

(обратно)

316

Сравнения всегда неточны, но принято считать, что восточногерманское Министерство государственной безопасности было гораздо больше гестапо. Например, в гестапо был один сотрудник на 10 000 жителей, а в ГДР к тому времени, когда режим рухнул, в МГБ, по распространенному, но непроверенному мнению, был один сотрудник на 200 восточных немцев.

(обратно)

317

Кондрашев, памятная записка от 28 марта 1994 г., хранящаяся в германском отделе КГБ.

(обратно)

318

Ibid.

(обратно)

319

Более подробное описание развития восточногерманской полиции и служб безопасности с 1945 по 1949 г. см.: Naimark Norman М. The Russians in Germany: A History of the Soviet Zone of Occupation, 1945—1949 (Cambridge: Belknap Press of Harvard University Press, 1995, pp. 353—397). Надо помнить, что многие операции, приписываемые НКВД/МВД, на самом деле проводились оперативными секторами и группами Министерства государственной безопасности (МГБ) СССР под руководством представителя министра в Германии генерал-лейтенанта Николая Ковальчука, который также занимал должность заместителя министра МГБ из-за важности выполняемой им задачи.

(обратно)

320

Генерал-майор Мельников — Абакумову, № МК/23959, октябрь 1949 г., АСВР, док. 68881, с. 37—41.

(обратно)

321

Письмо № 12 от 7 января 1950 г., АСВР док. 68881, с. 153— 155. О содержании письма Чуйкова — Семенова было также доложено Е. П. Питовранову, начальнику Второго (контрразведка) Главного управления МГБ, берлинским аппаратом МГБ. Обращение к Сталину подтверждает важность предстоявшего решения. Помимо Сталина, информацию получили Молотов, Берия, Микоян, Каганович, Булганин, Вышинский, Василевский, Абакумов, Соколовский, Штеменко, Громыко и Зорин.

(обратно)

322

Мельников — Абакумову, N9 МК/23959, АСВР док. 68881, с. 37-41.

(обратно)

323

Запись «ВЧ» представителя МГБ в Берлине, генерал-майора Мельникова — начальнику Второго Главного управления МГБ СССР Е. П. Питовранову, от 5 февраля 1950 г., АСВР док. 68881, с. 171. «ВЧ» — телефонный разговор особой секретности с использованием особой линии, существовавшей в СССР и советских оккупационных зонах. Этот доклад был подготовлен заранее и записан стенографом получающей стороны. «ВЧ» часто использовался в случае не терпящего отлагательства дела, и переговоры не записывались, а если и были записи, то записи в большинстве случаев немедленно уничтожали.

(обратно)

324

Это мнение Кондрашева. Он работал с Мильке до крушения режима в ГДР.

(обратно)

325

На основании опыта работы С. А. Кондрашева.

(обратно)

326

АСВР док. 68881, т. 1, с. 184-187.

(обратно)

327

Материал С. А. Кондрашева. Дополнительные данные, касающиеся отказа от работы с агентами из Австрийской коммунистической партии, см.: CIA Information Report, 22 Маг. 1954, СІА-HRP.

(обратно)

328

АСВР док. 68881, т. 1, с. 214-221.

(обратно)

329

Ibid.

(обратно)

330

Ibid.

(обратно)

331

Ibid.

(обратно)

332

Например, Герберт Венер, тогдашний член немецкой коммунистической диаспоры в Москве, сообщал о своих немецких товарищах Георгию Димитрову, представителю Коминтерна, а тот передавал эти сообщения в НКВД. Кондрашев — на основе архивных документов.

(обратно)

333

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

334

АСВР док. 68881, т. 2, с. 89-117.

(обратно)

335

Ibid.

(обратно)

336

Ibid. Огольцов был назначен исполняющим обязанности министра после ареста Абакумова в 1951 году, но потом его сменил Семен Игнатьев. С декабря 1952 г. как заместитель министра он отвечал за работу Главного управления МГБ, которое в соответствии с решением Сталина от ноября 1951 года соединило в себе управление внешней разведки и управление контрразведки.

(обратно)

337

АСВР док. 68881, т. 2, с. 89-117.

(обратно)

338

АСВР док. 68881, т. 3, с. 1-4.

(обратно)

339

Ibid.

(обратно)

340

АСВР док. 68881, т. 3, с. 21-28, сек. 9.

(обратно)

341

Решение Коллегии КИ «О создании представительства Коллегии при внешнеполитической разведке ГДР», 19 июля 1951 г., АСВР.

(обратно)

342

Кондрашев — из личных записок о поездке в Вену вместе с П. В. Федотовым и А. Трауром.

(обратно)

343

Siebenmorgen Р. Staatssicherheit» der DDR (Bonn: Bouvier Ver-lag, 1993, 111-112).

(обратно)

344

Marcus Wolf, Chronology, 11 Oct. 1973, CIA-HRP.

(обратно)

345

Дополнительную информацию см.: Comment by ЕЕ Division Desk Officer, 14 Маг. 1952, CIA-HRP.

(обратно)

346

Dispatch, EE Division to BOB, 17 Sept. 1952, CIA-HRP.

(обратно)

347

Ibid. См также: Walter O’Brien, interviews, 15 Aug. 1994, 2 Mar. 1995. О’Брайен был начальником контрразведки БОБ и руководителем этого агента.

(обратно)

348

Meier R. Gebeimdienst Ohne Maske (Bergische Gladbach, FRG: Gustav Luebbe Verlag, 1992, 157—159).

(обратно)

349

Dispatch, EE Division to BOB, 9 Apr. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

350

Cm.: Report of IWF Staff Meeting, 2 Feb. 1953 (первое совещание, которое вел Маркус Вольф после своего нового назначения); CIA-HRP.

(обратно)

351

См.: Report «Special Staff Meeting, IWF, 7 Mar. 1953», CIA-HRP.

(обратно)

352

Memorandum, Acting DDR, Richard Helms, to DCI, 10 Apr. 1953, CIA-HRP. Прежде чем начались аресты, БОБ напрасно пыталась с помощью телефонных звонков склонить двух советских советников к дезертирству.

(обратно)

353

Dallin David J. Soviet Espionage (New Haven: Yale University Press, 1955, pp. 334—343), plus numerous articles from the period in the Ullstein Archive, such as the article in the 22 Apr. 1953 issue of «Der Spiegel», which named Wolf.

(обратно)

354

Berlin Dispatch to EE Division, 16 Jan. 1953, CIA-HRP. В этом докладе, описывающем шесть роликов фильма, который был передан БОБ источником 5 января 1953 года, есть также некоторые подробности, известные IWF, о различных аспектах межзональной торговли. Например, излагаются переговоры между East German Deutsche Notenbank ГДР и Bank of England, который был заинтересован в прямых контактах с торговыми кругами ГДР, однако желал «сохранить в тайне переговоры».

(обратно)

355

Кондрашев — из интервью с советниками.

(обратно)

356

Волвебер был моряком, который принял участие в Кильских событиях 1917 года на Императорском германском флоте. Впоследствии вступил в Коммунистическую партию Германии и стал членом коммунистической фракции в рейхстаге. Когда Гитлер пришел к власти, прославился организацией саботажа на флоте. Был арестован шведами в 1940 г., освобожден, благодаря вмешательству СССР, и провел военные годы в Советском Союзе. См.: Dallin Soviet Espionage, р. 372. См также: Pavel Sudoplatov et al Special Tasks (Boston: Little, Brown, 1944, p. 25).

(обратно)

357

Wettig Gerhard. Stalin and German Reunification: Archival Evidence on Soviet Foreign Policy in Spring 1952. — The Historical Journal 37, № 2 (1994); pp. 411—419. В основе этой статьи документы, хранящиеся в ВПАРФ. Согласно записи от 10 марта 1952 г., «заключение германского мирного договора создаст стабильные условия для мирного существования немецкого народа, что постепенно приведет к утверждению единой, независимой, демократической, миролюбивой Германии, соответствующей Потсдамским решениям».

(обратно)

358

CIA National Intelligence Estimate, NIE — 53-1, published 1 May 1952, CIA-HRP.

(обратно)

359

Wettig. Stalin and German Reunification.

(обратно)

360

(обратно)

361

Ibid., pp. 103—105. В этом докладе о совещании, происходившем 18 декабря 1951 г., вероятно, цитируется записка министра транспорта Зеебома земельному президиуму СвДП от 23 декабря 1951 г., в которой эта мысль развивается следующим образом: «Аденауэр зайдет в ужасный тупик, поскольку немецкий народ был бы удовлетворен, если ремилитаризация не состоится».

(обратно)

362

АСВР док. 53272, т. 1, с. 162—198. Комментарий Зорина заставляет предположить, что одной из целей предложения о «мирном договоре» от 10 марта 1952 г. было замедлить или исключить участие Западной Германии в европейской обороне.

(обратно)

363

АСВР док. 45513, т. 5, с. 285-288.

(обратно)

364

Доклад № 4285/1, И мая 1952 г., АСВР.

(обратно)

365

На XIX съезде КПСС, начавшемся 5 октября 1952 г., было распущено Политбюро и вместо него создан расширенный Президиум. См. также: АСВР док. 45531, т. 6, с. 192—193. Доклад был подписан Игнатьевым, министром государственной безопасности СССР. Источник не указан.

(обратно)

366

АСВР док. 45513, т. 6, с. 133-145.

(обратно)

367

«New York Times», 15 July 1952.

(обратно)

368

Протоколы встречи были получены в Архиве президента Российской Федерации (АПРФ). И протоколы встречи, состоявшейся 7 апреля 1952 г. (АПРФ фонд 45, опись 1, дело 303, лист 179), и записи Вильгельма Пика, сделанные им во время встречи, были процитированы в CWIHP Bulletin 4 (fall 1994), с. 34, 35, 48.

(обратно)

369

CIA Information Reports on East Germany from 3, 5, and 10 Dec. 1952; 26 Jan. 1953; and 4, 6 Mar. 1953, CIA-HRP.

(обратно)

370

Доклад N9 1586/i, 13 марта 1953 г. E. П. Питовранова — Г. M. Пушкину, копии — Сиомончуку и Пятнадцатому (информационному) отделу разведывательного управления (РУ) Главного разведывательного управления (ГРУ), АСВР.

(обратно)

371

Интервью Георгия Короти, данное Кондрашеву 17 декабря 1994 г., Москва. Г.А.К. служил в Германии на разных постах в контрразведке.

(обратно)

372

АСВР док. 45513, т. 6, с. 133-145.

(обратно)

373

Эти эксклавы (анклавы — по терминологии ГДР) представляли собой территории, юридически принадлежавшие Берлину, хотя и располагались за городской чертой.

(обратно)

374

Ibid.

(обратно)

375

Memorandum, to DDP, 9 July 1952, «Evacuation of Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

376

Memorandum, Lyman B. Kirkpatrick, Assistant Director, Special Operations (ADSO), via Deputy Director (Plans), to DCI, 23 June 1952, «Berlin Coordination», CIA-HRP.

(обратно)

377

По словам Уильяма Д. Томсона: «Неправомочный поиск дружбы с Тито был одним из обвинений, выдвинутых против Берия в 1953 г. Однако в 1955 г. Хрущев решил, что должен установить нормальные отношения с Тито». См.: Tomson. Khruschev: А Political Life (New York: St. Martin’s, 1955, p. 155).

(обратно)

378

Репутация Берия как шефа тайной полиции прочно утвердилась в советской истории, и немногие помнят, что с 1946 года и до смерти Сталина он был занят атомной, а потом водородной бомбой. Естественно, он был в курсе сталинских манипуляций службами и начальниками (например, дело Абакумова), и, вероятно, предвидел, что придет его черед. Все же он не был настолько хорошо знаком с сотрудниками разведывательных служб и их проблемами, чтобы предпринимать в марте-июне 1953 г. разрушительную программу их переформирования и подчинения себе.

(обратно)

379

Юный Дипломат — Ричард Хелмс, тогда начальник оперативного отдела (DDP); Черный Принц — Джеймс Энглтон, руководитель центрального аппарата контрразведки; Епископ — Гордон Стюарт, заместитель начальника германской миссии. Эти и другие подробности деятельности Харви стали известны от его жены К. Г. и отставных сотрудников ЦРУ, которые работали с ним вместе в Берлине.

(обратно)

380

Доклад № 1572/р, 23 февраля 1953 г., АСВР док. 45513, т. 7, с. 105—106. Волкогонов отмечает, что Сталин неважно себя чувствовал всю последнюю неделю февраля 1953 г., но, в сущности, ухудшение его здоровья началось, когда он вернулся из Сочи за месяц до этого или чуть раньше. Немощь Сталина может объяснить, почему Игнатьев вычеркнул его из списка. Волкогонов Д. Триумф и трагедия: Политический портрет И. В. Сталина (Москва: Новости, 1989, кн. 2, часть 2, с. 191).

(обратно)

381

Доклад № 1572/р, 13 марта 1953 г., АСВР док. 45513, т. 7, с. 120—121. См. также: Pavel Sudoplatov et al. Special Tasks (Boston: Little, Brown, 1994, p. 341). Возможно, смятение было вызвано созданием управления и всякими переименованиями. В декабре 1952 г., после упразднения Комитета информации, Сталин создал Главное разведывательное управление (ГРУ) внутри МГБ. Первое управление должно было заниматься внешней разведкой, Второе управление — международной контрразведкой. Когда Берия соединил МГБ и МВД в МВД, управление внешней разведки стало называться Вторым Главным управлением нового МВД, а контрразведка стала Первым Главным управлением. Таким образом была нарушена традиция КГБ—МГБ, когда внешняя разведка неизменно называлась «первым» управлением.

(обратно)

382

Доклад № 1684/г, 19 марта 1953 г., подписанный Рясным, АСВР док. 45513, т. 7, с. 130—132. См. также: Deriabin Р. The Secret World (New York: Doubleday, 1959, pp. 216—217), and Sudoplatov et al. Special Tasks, p. 359.

(обратно)

383

Knight Amy. Beria the Reformer (New York Times, 3 Nov. 1993. См. также: Richter James. Reexamining Soviet Policy Towards Germany During the Beria Interregnum, Working Paper 3, CWIHP, June 1992, p. 13. В своем исследовании этого времени Рихтер основывался на «Деле Берия» (стенографический отчет июльского Пленума 1953 г.), «Известия ЦК КПСС», 1—2, Москва (янв.-февр. 1991 г.): с. 140—214, в частности, с. 147—208, на которых описаны события, приведшие к аресту Берия, с точки зрения нового коллективного руководства.

(обратно)

384

Кондрашев, обвинительное заключение по делу № 0029-53. По мнению Ковдрашева, рассекречивание изученных документов, относящихся к обвинению, произошло из-за многочисленных запросов, полученных прокуратурой, от людей, какйм-то образом связанных с этим процессом и требовавших информацию по своим делам, или от их родственников.

(обратно)

385

Ibid., т. 8, с. 29; т. 3, с. 140—141.

(обратно)

386

Доклад № 708/i, подписанный Игнатьевым, министром МГБ, 19 февраля 1953 г., АСВР док. 45513, т. 7, с. 97—99. Тот же источник утверждал, что взяты под наблюдение такие лидеры СЕПГ, как Рудольф Херрнштадт и Герхард Эйслер, а против многих представителей интеллигенции ГДР планируются репрессии. И вновь доклад получили Берия, Маленков, Булганин, Хрущев. Сталина в списке нет.

(обратно)

387

Доклад № 44/В в Президиум ЦК КПСС, подписанный Л. Берией, от 6 мая 1953 г., АСВР док. 3581, т. 7.

(обратно)

388

Ibid.

(обратно)

389

Ibid. О «лживом» заверении говорится следующим образом: «До тех пор, пока существует свободное сообщение между Западным Берлином и ГДР, такие побеги неизбежны». И это заставляет предположить, что лидеры СЕПГ пытались вынудить Советы закрыть границу, но безуспешно до августа 1961 г.

(обратно)

390

Ibid.

(обратно)

391

Свидетельство о предложениях, сделанных Берия насчет отмены «социализма» в ГДР, исходит от Молотова, судя по словам Джеймса Рихтера («Reexamining Soviet Policy Towards Germany»). Цитаты из речей Молотова взяты из книги Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» (Москва: Терра, 1991). Никаких документальных свидетельств о том, что происходило на заседании и проливало бы свет на позицию Берия и других членов Президиума на германский вопрос, нет.

(обратно)

392

«Ein Dokument von grosser historischer Bedeutung vom Mai 1953», Beitrage zur Geschichte der Arbeiterbewegung 32, № 5 (1990), pp. 648—654. James Richter «Reexamining Soviet Policy Towards Germany», p. 9.

(обратно)

393

Кондрашев добавляет: «Если бы можно было доказать, что эти доклады действительно были вручены лидерам страны, которые продолжали ничего не делать, то само существование докладов могло бы составить материал для обвинения. Трудно представить сегодня, кому понадобилось уничтожать доклады, если не победителю в смертельной дуэли Никите Сергеевичу Хрущеву».

(обратно)

394

Обвинительное заключение, с. 118, т. 7, с. 65, 74, 64.

(обратно)

395

Ibid.

(обратно)

396

Ibid.

(обратно)

397

Dispatch, SR Division to German Station, 9 Sept. 1953, CIA- HRP.

(обратно)

398

Обвинительное заключение.

(обратно)

399

  Ibid.

(обратно)

400

Дерябин. Тайный мир, с. 169—170. Дерябин в то время служил в германском отделе управления внешней разведки, и он упоминает, как слышал, будто Берия намеревался позднее переформировать аппарат МВД в ГДР и довести его численность до 600 человек.

(обратно)

401

Василий Ильич Булда, интервью, данное Кондрашеву 5 янва->я 1995 г. в Москве.

(обратно)

402

Биография, не датирована. «Медведев Павел Николаевич полковник)», CIA-HRP.

(обратно)

403

Булда, интервью 5 января 1995 г.

(обратно)

404

Евгений Викторович Березин, интервью, данное Кондрашеву Москве 4 мая 1995 г.

(обратно)

405

Леонид Емельянович Сиомончук, интервью, данное Кондра-[іеву в Москве 24 октября 1994 г.

(обратно)

406

Советская военная энциклопедия (Москва: Воениздат, 1976), 3, с. 48-49, т. 8, с. 486-487).

(обратно)

407

Nadja Stulz-Hermstadt, ed., Rudolf Herrnstadt — Das Herms-adt-Dokument: Das Politburo der SED und die Geschichte des 17. Ju-i 1953 (Hamburg: Rowohlt, 1990), 74. Херрнштадт был важным видетелем событий 17 июня и их связи с делом Берия не только [отому, что занимал пост члена Политбюро СЕПГ, но и из-за его вязей с советской разведкой еще с тех пор, как он работал в со-етской разведке во время войны. Он был женат на русской и сво-одно говорил по-русски.

(обратно)

408

Все, что описано в этом параграфе, взято из книги: Richter antes. Reexamining Soviet Policy Towards Germany; Ostermann Chric-an F. The United States, the East German Uprising of 1953, and the ,imits of Rollback, Working Paper 11, CWIHP, Dec. 1994.

(обратно)

409

Евгений Питовранов, интервью, данное Игорю Владимирову, сотруднику РИА «Новости», и опубликованное в «Глобусе» 17 января 1993 г.

(обратно)

410

«Восстание строительных рабочих в Берлине произошло почти неожиданно. Неожиданно, потому что в то время ни органы государственной безопасности ГДР, ни наш берлинский аппарат не получили ни одного сигнала о приготовлениях к подобной акции». Из неопубликованных воспоминаний Кондрашева, написанных к 40-й годовщине июньских событий.

(обратно)

411

Описание событий с советской точки зрения содержится в «Докладе советским руководителям (товарищам В. М. Молотову, Н. А. Булганину): О событиях 17—19 июня 1953 года в Берлине и ГДР и некоторых выводах». Датирован доклад 24 июня, подписан В. Соколовским, В. Семеновым и П. Юдиным. Документ цитируется в «Новых документах о восстании 1953 года в Восточной Германии», в Bulletin (Cold War International History Project) № 5 (весна 1995 г.), с предисловием и комментарием Кристиана Остер-манна.

(обратно)

412

АСВР. Этот доклад был выбран Кондрашевым из всех, к которым он получил допуск в декабре 1996 г. Ранее эти доклады хранились в архиве КГБ на Урале. Фонд открыт в марте 1953 г., однако в нем нет никаких документов, относящихся к середине марта — середине июня 1953 г., то есть после смерти Сталина и до событий 16—17 июня в Берлине. Кондрашев полагает, что они были уничтожены.

(обратно)

413

См.: Ostermann. New Documents on the East German Uprising of 1953. Здесь изложена современная точка зрения на события. В статье цитируются два важных документа: доклад Молотову и Булганину от 24 июня 1953 г., подписанный маршалом В. Соколовским, верховным комиссаром В. Семеновым и заместителем верховного комиссара П. Юдиным; доклад от 20 июля 1953 г. членам Центрального комитета СЕПГ.

(обратно)

414

Остерманн пишет, что донесение о круизе пришло из Министерства государственной безопасности ГДР, возможно, от источника Кучина.

(обратно)

415

Ibid. Официальный доклад от 24 июня 1953 г. утверждает, что восточногерманская государственная безопасность имела информацию еще 14 июня о планирующихся забастовках, однако не передала ее Советской контрольной комиссии. Доклад Кучина доказывает прямо противоположное.

(обратно)

416

Ibid. В письме рабочие заявляли, что «увеличение рабочих норм стало необходимым, так как правительство ГДР решило вернуть собственность капиталистам и кулакам и ему требуются для этого деньги».

(обратно)

417

Ibid.

(обратно)

418

 Ibid.

(обратно)

419

  Ibid.

(обратно)

420

  Ibid.

(обратно)

421

Полковник И. А. Фадейкин — МВД Москвы, 17 июня 1952L· г., 12.25, АСВР.

(обратно)

422

Christopher Andrew and Oleg Gordievsky. KGB: The Inside Story (New York: Harper-Collins, 1990, p. 423).

(обратно)

423

Фадейкин — МВД (Москва), 17 июня 1953.

(обратно)

424

 Ibid.

(обратно)

425

 Ibid.

(обратно)

426

 Ibid.

(обратно)

427

 Ibid.

(обратно)

428

Ostermann. New Documents on the East German Uprising.

(обратно)

429

Зашифрованная «телефонограмма» стала первой из посланных 17 июня и в последующие дни Семеновым или Семеновым вместе с маршалом Соколовским, или Семеновым вместе с генералом Гречко. Хранятся в АВП СССР, фонд секретариата Молотова, опись 12а, ед. хр. 200, папка 51, МИД СССР, секретариат министра В. М. Молотова, 1953, секретные материалы, 17.6.53—20.6.53. Процитированы : Harrison Норе. The Bargaining Power of Weaker Allies in Bipolarity and Crisis: Soviet-East German Relations, 1953—1961, PH.D. diss., Columbia University, 1993. Авторы выражают благодарность мисс Харрисон за предоставление текстов из российского архива.

(обратно)

430

См.: Военно-энциклопедический словарь (Москва, 1983).

(обратно)

431

Harrison. Bargaining Power.

(обратно)

432

CIA Information Report «Closing of the Berlin Borders», 18 June 1953, CIA-HRP.

(обратно)

433

Tom Polgar, interview, 13 Oct. 1993. Также интервью, взятые у других бывших сотрудников БОБ, служивших в то время в Берлине.

(обратно)

434

Ostermann Christian F. The United States, the East German Uprising of 1953, and the Limits of Rollback, Working Paper 11, CWIHP, Dec. 1994, pp. 18—19. Скорее всего, эта история впервые появилась в кн.: Powers Thomas. The Man Who Kept the Secrets (New York: Knopf, 1979) и была растиражирована в других книгах, диссертациях и статьях. Одна из последних работ (Кристиан Остерманн) повторяет ее, но в комментариях отсылает к письму Тома Полгара от 17 марта 1995 г., в котором говорится, что «никакой телеграммы, запрашивающей разрешения снабдить восставших оружием в Вашингтон послано не было. Хекшер «никогда бы не послал такой дурацкой телеграммы. А если бы послал, тогдашний директор базы... отстранил бы Хекшера от работы и отправил обратно в США». См.: Ostermann. Keeping the Pot Simmering: The United States and the East German Uprising of 1953, German Studies Review 19, № 1 (Feb. 1996), pp. 61-89.

(обратно)

435

Polgar, interview; Peter Sichel, interview, 14 Dec. 1993; and Gordon Stewart, interview, 6 Nov. 1993. Кроме того, Мерфи лично, письменно или по телефону опросил восемнадцать бывших сотрудников базы, которые в то время служили в Берлине.

(обратно)

436

Memorandum, 18 June 1953, from Frank G/Wisner, Deputy Director for Plans, to John Brass, «Development in East Germany: Overt and Covert Propaganda», CIA-HRP. «Обсуждения на высоком уровне», о которых пишет Визнер, имели место раньше 18 июня, и представляли собой совещание членов Национального совета безопасности. На этом совещании Аллен Даллес сказал, что «Соединенные Штаты ничего не сделали для инициирования мятежа и до сих пор нашей реакцией были лишь... выражения симпатии и восхищения» (FRUS, 1952—54, vol. 7, р. 1587).

(обратно)

437

Nadja Stulz-Hermstadt, ed., «Rudolf Hermstadt — Das Herrns-tadt-Dokument: Das Politburo der SED und die Geschichte des 17 Juni 1953» (Hamburg: Rowohlt, 1990, pp. 87—88). Однако Семенов и Соколовский в своем докладе от 24 июня Молотову и Булганину останавливают свое внимание на этом вопросе и возлагают вину в первую очередь на Ульбрихта.

(обратно)

438

АСВР док. 68881, т. 2, с. 328-329.

(обратно)

439

Ibid.

(обратно)

440

Ibid.

(обратно)

441

Ibid. Когда группа Гоглидзе была послана в Берлин, с ней в Карлсхорст вернулись многие из старших офицеров аппарата. Как известно из дел Василия Моргачева, бывшего советника IWF (в дальнейшем HVA Маркуса Вольфа), и полковника Евгения Кравцова, тогдашнего начальника германского отдела, в эти группы вошли наиболее опытные сотрудники МВД, знакомые с положением в Германии.

(обратно)

442

Ibid.

(обратно)

443

Ibid.

(обратно)

444

Ibid.

(обратно)

445

Ibid. Статус Амаяка Кобулова не совсем ясен, однако, судя по документам, он не был начальником аппарата. Возможно, его не успели назначить, так как этот пост был приравнен к посту заместителя министра и Амаяк Кобулов не успел получить одобрение Президиума, а после свержения Берия вопрос о его назначении отпал сам собой.

(обратно)

446

Ibid.

(обратно)

447

Зашифрованные телеграммы № 17794/1384 от 28 июня 1953 года из Парижа, АСВР док. 6881, с. 204—206.

(обратно)

448

Ibid. Источник — французский журналист, который оказался в Берлине 17 июня и, насколько известно, посетил советский сектор вместе с коллегой Арно Шольтцем, редактором «Der Telegraf».

(обратно)

449

Архивы общего отдела, секретариата ЦК КПСС.

(обратно)

450

Доклад от 24 июня Молотову и Булганину. Одна из рекомендаций, ликвидация Министерства государственной безопасности ГДР и перевод его в структуру министерства внутренних дел, пережила отстранение от дел Берия.

(обратно)

451

Knight Amy. Beria: Stalin’s First Lieutenant (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1993, pp. 194—199).

(обратно)

452

Памятная записка N9 965/t, 29 июня 1953 г. ACBP док. 55331, т. 1, с. 269-287

(обратно)

453

Pavel Sudoplatov et al. Secret Tasks (Boston: Little, Brown, 1994, p. 370). См. также: CIA Information Report, 30 July 1956, «Arrest of S. A. Goglidze and Amayak Kobulov in Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

454

Телефонограмма от 30 июня 1953 г. — в МВД (Москва) от Федотова и Фадейкина из Восточного Берлина. АСВР.

(обратно)

455

Великолепное описание ключевых моментов пленума в кн.: Knight. Beria: Stalin’s First Lieutenant, pp. 203—210. Источник — «Известия ЦК КПСС» (выпуски 1, 2; 1991 г.).

(обратно)

456

«Правда», 10 июля 1953 г

(обратно)

457

Stulz-Hermstadt. Rudolf Hemstadt.

(обратно)

458

CIA Information Report, 24 Feb. 1955, «Organization of the Soviet Intelligence Organs», pp. 7, 8, CIA-HRP.

(обратно)

459

Ostermann. The United States, pp. 25—33.

(обратно)

460

ACBP док. 70485, т. 2, Круглов — Молотову, доклад 411/k, 7 августа 1953 г.

(обратно)

461

Memorandum from John A. Bross, Chief, EE Division, for the DCI, 11 Aug. 1953, «Proposal for Establishing Food Depots along Zonal Boundaries», CIA-HRP.

(обратно)

462

Круглов — Молотову, Доклад № 411/k, 7 августа 1953 г., ACBP док. 70435, т. 2.

(обратно)

463

Доклад БОБ о деле Джона был включен в недатированный меморандум, предназначенный для отдела внешней разведки ЦРУ (CIA Headquarters Foreign Intelligence Staff), CIA-HRP.

(обратно)

464

Allen Robert S. CIA Faces Are Red Over Dr. John, New York Post, 11 Aug. 1954.

(обратно)

465

John Otto. Twice Through the Lines (New York: Harper and Row, 1972). Предисловие к первому немецкому изданию «Zweimal kam ich heim», опубликованному в 1965 году, написал Бонд-Хенриксен.

(обратно)

466

Frederik Hans. Das Ende einer Legende (Munich: Selbstverlag, 1971). См. также: Guenter Bohnsack and Herbert Brehmer. Auftrag: Irre-fiihrung: Wie die Stasi Politik im Westen Machte (Hamburg: Carlsen, 1992). «Фреди», как западногерманский издатель, получал рукописи для публикации под разными псевдонимами из управления X, активные меры HVA/MfS. Он и сам написал кое-что, включая книгу о Йоне.

(обратно)

467

Froehder Christoph Maria. Ich will nicht als Verrater sterben: Der Fall Otto John, transcript of Hessischer Rundfunk TV broadcast, 28 Nov. 1993.

(обратно)

468

Справка по материалам в отношении Отто Йона, подготовленная СВР летом 1993 года. Предоставлена Кондрашевым.

(обратно)

469

Недатированная (вероятно, начало августа 1993 г.) справка. Предоставлена Кондрашевым.

(обратно)

470

Справка,. С. А. Кондрашев, 24 апреля 1994 г., в основе которой дело Йона, АСВР док. 76863. В справке приводятся многочисленные выписки из дела.

(обратно)

471

Канарис противостоял Гитлеру и позволил абверу поддерживать сопротивление нацистскому режиму. В феврале 1944 года он был смещен со своего поста и казнен СС в начале апреля 1945 года.

(обратно)

472

Лохнер, действительно, был хорошо знаком с Йоном. Когда в 1942 году он покинул Германию, то отправился в Испанию, но его жена-немка осталась в Берлине. Йон, служивший в Люфтганзе и совершавший частые поездки в Мадрид, помогал Лохнеру поддерживать контакты с женой. Роберт Лохнер, интервью, данное Бейли в Берлине в марте 1995 г.

(обратно)

473

АСВР док. 36514, т. 1, с. 187—191. О взглядах Филби на немецкое сопротивление во время войны и, в частности, на Йона см.: Knightly Phillip. The Master Spy (New York: Knopf, 1989, pp. 108—109). Внедрившись в Управление стратегических служб, НКГБ, вероятно, узнал об интересе УСС к Йону. См.: Juergen Hei-deking and Christof Mauch. American Intelligence and German Resistance (Boulder, Colo.: Westview, 1996), doc. 34, 27 Jan. 1944, pp. 191—192. Здесь приводится замечание Даллеса «о множестве причин», почему он не говорил об этом сопротивлении с британской разведкой. Doc. 44, 1 June 1944, рр. 222—223: Йон передает представителю УСС в Мадриде письмо для бывшего канцлера Хейнри-ха Брюнинга от группы сопротивления, состоявшей из остатков Германской социалистической и Католической партий.

(обратно)

474

Степень советской паранойи в отношении британской разведки лучше всего иллюстрирует книга: Borovik G. The Filby Files (London: Little, Brown, 1994). Боровик пишет о том, что офицеры внешней разведки НКГБ, работавшие с Кимом Филби, боялись сообщить Сталину, что в СССР не было активных агентурных сетей, созданных британской разведкой. И в течение многих лет Сталин обвинял десятки офицеров в связях с «английской разведкой».

(обратно)

475

Deriabin Р. The Secret World (New York: Doubleday, 1959, pp. 196—197). Дерябин пишет: «В 1952 году агент, работавший в BfV, передал интересную информацию. Он предположил, что Йон, известный участник сопротивления, на самом деле был связан с фашистами».

(обратно)

476

Карпов в книге Фредерика на с. 543 говорит о советском источнике в BfV и называет секретаря Йона — Веру Шварте. Прежде Вера Шварте работала в абвере, в ведомстве Канариса. На Советы она начала работать после войны и была послана на Запад в качестве беженки, чтобы устроиться на работу к Йону. См. также: Dispatch to Acting Chief Station, Karlshorst, 28 Mar. 1951, «Wera Schwar-te», CIA-HRP. Здесь говорится о ее работе на Канариса, аресте и заключении в гестапо, а потом аресте «русскими» в декабре 1945 г. Информация передана Питеру Сичелу источником Герти 18 января 1946 г. В своей книге «Twice Through the Lines» сам Йон пишет, что Кучин показывал ему копии докладов BfV «трехнедельной давности», из которых ему стало ясно о проникновении советского агента в BfV. Однако Йон не знал, кто этот агент.

(обратно)

477

Кондрашев вспомнил, что Кучин отлично говорил по-немецки и однажды, когда ему передали агента, с которым прежде работал другой сотрудник, агент жаловался, что ему приходится работать с немцем. Это вызывало подозрения у отдельных старших офицеров КГБ, в этом видели причину, почему он так и остался в чине полковника.

(обратно)

478

В интервью, данном Кучиным/Карповым, сказано, что Йон был отвезен «на виллу в Вейссензее». Но так как аппарат КГБ переехал из Вейссензее в Карлсхорст несколькими годами раньше, то, скорее всего, справедлива выписка из дела Йона, сделанная Кондрашевым.

(обратно)

479

АСВР док. 768863, т. 1, с. 5. Кондрашев уверен, что изложение обстоятельств приезда Йона в Восточный Берлин соответствует донесению Кучина по ВЧ.

(обратно)

480

Инспекция — одно из нескольких кодовых названий аппарата КГБ в Берлине.

(обратно)

481

АСВР док. 76863, т. 1, с. 68.

(обратно)

482

Доклад, переданный зашифрованной телеграммой, 10 сентября 1954 г., № 2/1277, АСВР док. 76863, т. 1, с. 109.

(обратно)

483

Frischauer W. The Man Who Came Back: The Story of Otto John (London: Frederick Mullet, 1958, p. 171).

(обратно)

484

Froehder. Ich will nicht als Verrater sterben.

(обратно)

485

Справка СВР о Максе Вонзиге, предоставленная Кондра-шевым.

(обратно)

486

Frischauer. Man Who Came Back, p. 254. Показание дал Александр фон Гейзе, чей отец был комендантом берлинского гарнизона в 1944 году и казнен как участник заговора 20 июля.

(обратно)

487

Прочитавший справку по делу Отто Йона, Кондрашев это подтверждает. Относительно утверждения Питовранова см.: Froehder. Ich will nicht als Verrater sterben.

(обратно)

488

Froehder. Ich will nicht als Verrater sterben. Кондрашев считает, что работали только Кучин и Чернявский и не было «специалистов- психологов» .

(обратно)

489

Christoph Froeder, interview with Bailey, 3 June 1994, Frankfurt am Main. Кондрашев позднее беседовал с Чернявским, который сказал, что его неправильно поняли. Джордж Бейли, однако, утверждает, что Чернявский стоял на том, что Йон прибыл добровольно в Карлсхорст, но оставался там не по своей воле. Чернявский повторил это немецким журналистам Эрнсту Лейзеру в 1995 году и Вольфу Гепфардту из журнала «Focus» в 1996 году, а также в письме Йону в феврале 1995 года.

(обратно)

490

Новое время, 42 (1992).

(обратно)

491

Froeder interview, 3 June 1994. Интересный взгляд на то, как надо делать бизнес в Москве 1993 года высказал полковник Прелин, предложивший продать дело Йона за 30 000 марок. Его предложение было отклонено.

(обратно)

492

Кучин/Карпов в 1969 году настаивал на том, что Йон был совершенно пьян, и его так рвало, что пришлось позвать врача и дать ему лекарство. Итак, один говорит о лекарстве, другой — снотворном.

(обратно)

493

(обратно)

494

АСВРдок. 76863, т. 1, с. 21.

(обратно)

495

АСВР док. 77403, т. 1, с. 272. Результаты пресс-конференции: АСВРдок. 76863, т. 1. с. 47.

(обратно)

496

John. Twice Through the Lines. Информация о матери Питовранова получена из BOB Debriefing Report, 22 Sept. 1955, CIA-HRP.

(обратно)

497

Ibid. Александр Семенович Панюшкин был начальником Первого Главного управления КГБ в то время.

(обратно)

498

Frederick. Das Etide einer Legende, pp. 549—550.

(обратно)

499

Henrik Bonde-Henryksen, interview with Bailey^ 13 Feb. 1994, Bonn.

(обратно)

500

Ibid. В архивах СВР нет документов, подтверждающих то, что КГБ разгадал хельсинкскую затею.

(обратно)

501

Ibid.

(обратно)

502

Scherer Н. Letter to the Editor, Frankfurter Allgemeine Zeitung, 24 Sept. 1993, p. 13.

(обратно)

503

Frankfurter Allgemeine Zeitung, 4 Oct. 1993.

(обратно)

504

Berlin (Deutsche Press Agentur), 13 Jan. 1996.

(обратно)

505

Martin D. Wilderness of Mirrors, 1st ed. (New York: Ballantine, 1981, p. 76).

(обратно)

506

Когда английское издание уходило в типографию, уже имелось восемнадцать документальных исследований и один роман Иэна Макивена (McEwan Ian. The Innocent; New York: Doubleday, 1990), который был экранизирован под тем же названием в 1993 году. См.: Hohne Н. and Zolling ff. The General Was a Spy (New York: Coward, McCann, and Geoghegan, 1974). Здесь впервые изложена история Гелена (см.: Appendix В). См.также статью «Spies for Sale: Post-War Germany» in Tim Healey «Spies», Timespan Series (London: Macdonald Educational, 1978). История Гелена изложена также в книгах: Jeffreys-Jones Rhodri. CIA and American Democracy (New Haven: Yale University Press, 1989); Grose P. Gentleman Spy: The Life of Allen Dulles (Boston: Houghton Mifflin, 1994).

(обратно)

507

Huntington Thomas. The Berlin Spy Tunnel Affair, American Heritage of Invention and Technology 10, no. 4 (spring 1995): 44-52. William Hood, telephone interview, 28 Apr. 1997. См.таже: Frank Rowlett, interview, 21 Oct. 1993; Walter O’Brien, interviews, 15 Aug. 1994, 29 Mar. 1995.

(обратно)

508

Hersh Burton. The Old Boys: The American Elite and the Origins of the CIA (New York: Scribners, 1992, p. 378). См.также: Dispatch, Chief of Mission, Frankfurt, to DCI, 17 Sept. 1953, «Special Intelligence», CIA-HRP. Пакгауз как прикрытие описан в проекте, прилагаемом к докладу.

(обратно)

509

Martin. Wilderness of Mirrors, 76.

(обратно)

510

Rowlett interview.

(обратно)

511

Ibid. См.также Blake G. No Other Choice: An Autobiography (London: Jonathan Cape, 1990).

(обратно)

512

Marchetti V. and Marks J. CIA and the Cult of Intelligence (New York: Dell, 1975, p. 34).

(обратно)

513

Pincher Ch. The Secret Too Long (New York: St. Martin’s, 1984, p. 252).

(обратно)

514

Corson William R., Trento Susan В., and Trento J. Widows (New York: Crown, 1980, p. 29).

(обратно)

515

Tissier Tony Le. Berlin: Then and Now (London: International Battle of Britain Prints, 1994, pp. 372-373).

(обратно)

516

Perry M. Eclipse: The Last Days of the CIA (New York: William Morrow, 1992, pp. 28-29).

(обратно)

517

Wise D. Molehunt (New York: Random House, 1992, p. 25).

(обратно)

518

Nechiporenko Oleg M. Passport to Assassination: The Never-Befo-re Told Story of Lee Harvey Oswald by the KGB Colonel Who Knew Him (New York: Birch Lane, 1993). См.также: Grose. Gentleman Spy.

(обратно)

519

Rowlett interview.

(обратно)

520

O’Brien interviews.

(обратно)

521

Ibid.

(обратно)

522

Ibid.

(обратно)

523

Билл Харви всегда обращался к Роулетту как «Парень с гор», взяв себе еще и эту кличку, к которой советские операторы должны были привыкнуть за несколько лет работы.

(обратно)

524

     Ibid.

(обратно)

525

   Ambassador Hugh Montgomery, interview, 9 Nov. 1993, McLean, Va; and O’Brien interviews.

(обратно)

526

     Ibid.

(обратно)

527

Ibid.

(обратно)

528

Ibid. См. также: Martin. Wilderness of Mirrors, 77.

(обратно)

529

Ibid. См. главу 5.

(обратно)

530

Ibid.

(обратно)

531

O’Brien interview.

(обратно)

532

Интерес Даллеса к туннелю известен из записки Ричарда Селмса (Chief of Operations, DD/P, CIA-HRP) от 16 сентября 1953 ода, в которой он советует Роулетту сразу после возвращения из ермании явиться к директору ЦРУ. На полях Роулетт написал: Сделано».

(обратно)

533

Dispatch. Special Intelligence.

(обратно)

534

Ibid.

(обратно)

535

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

536

До перехода во внешнюю разведку С. А. Кондрашев несколь-:о лет работал старшим офицером и заместителем начальника мериканского отдела контрразведки.

(обратно)

537

Blake. No Other Choice, p. 6.

(обратно)

538

Материалы С. А. Кондрашева о туннеле основаны на собст-енных воспоминаниях и обзоре архивных документов СВР от 5 февраля 1995 года, с. 2.

(обратно)

539

Материал С. А. Кондрашева. Несмотря на то, что в лабораториях КГБ были изобретены специальные аппараты, они все же ступали западным образцам. К тому же они немедленно породи-и бы подозрения, будучи замеченными в руках агента, поэтому Москва решила, что Диомид должен пользоваться аппаратом «Мі-юх», и снабдила им Блейка.

(обратно)

540

Blake. No Other Choice, 16-18. Юрий Иванович Модин был іазван первым офицером КГБ, встретившимся с Блейком. Это рыло сделано для сокрытия роли Кондрашева в этом деле, так как это время Кондрашев участвовал в конференции по правам чело-ека в Хельсинки («Basket Three»), а потом в Мадриде. КГБ не же-ало затруднять позицию советской стороны в столь щепетильных [ереговорах. Естественно, в КГБ не сомневались насчет осведом-енности британской разведки о роли Кондрашева в деле Блейка, ^м.также русское издание автобиографии Блейка: Блейк Дж. Ино-о выхода нет (Москва: Международные отношения, 1991, с. 16).

(обратно)

541

Материал Кондрашева по туннелю.Что касается Петрова, то Сондрашеву удалось достать копию доклада королевской комис-ии о шпионаже, в котором источник был назван «дружественным :онтактом среди королевских адвокатов, симпатизирующим нам», аде одно осложнение могло возникнуть из-за поездки Кондраше-а в Голландию в качестве атташе по культуре, связанной с гастро-ями в Англии и Голландии ансамбля народного танца «Березка», днако Кондрашеву удалось извлечь выгоду из поездки, завуалиро->ав ею свои встречи с Блейком.

(обратно)

542

АСВР, файл Диомида. 12 февраля 1954. В книге «No Other Choice» Блейк отмечает, что встречи всегда происходили недалеко it станций метро.

(обратно)

543

АСВР, файл Диомида. Статья, напечатанная в «Sunday Tele-,raph» (Лондон) в 1997 году, представляет собой копию описания туннеля якобы Джорджа Блейка, которое он передал КГБ. См.: Thornton J. and Thomas /. Revealed: The Map of Blake’s Betrayal, Sunday Telegraph (London), 23 Feb. 1997. В интервью, данном Кондра-шеву в Москве 11 марта 1997 года, Блейк отрицает, что делал чертеж для КГБ типа того, который был представлен в статье. Конд-рашев считает, что Блейк мог сделать фотокопию схематичного наброска туннеля, имевшегося в ССР, однако никаких следов этой фотографии в архивах СВР не найдено.

(обратно)

544

Русское слово «подслушивание», употребленное в этом докладе, может быть интерпретировано как тайный перехват при помощи соответствующих устройств на существующих линиях связи или как использование технических средств типа микрофона для подслушивания разговоров.

(обратно)

545

Доклад Кондрашева от 12 февраля 1954 года о встрече 18 января 1954 года с Диомидом, АСВР, файл Диомида.

(обратно)

546

Джордж Блейк, интервью, данное Кондрашеву 7 апреля 1995 года в Москве. То, что Филби «мстил Западу», особенно тем, кого считал ответственным за свой провал, очевидно из анализа его мемуаров. См., например: Harrison Е. D. R. More Thoughts on Kim Philby’s «Му Silent War», Intelligence and National Security 10, N93 (July 1995): 514-525.

(обратно)

547

Cleveland Cram, interview, 28 Feb. 1995, Washington, D.C.

(обратно)

548

По материалам «Биографического справочника» СВР (1995) Тишков был назначен сначала заместителем начальника Высшей школы КГБ, а в 1961 году — ее начальником. В справочнике нет упоминания о его службе заместителем начальника Первого Главного управления, которым он являлся и что подтверждают источники ЦРУ (Biographic Summary, 6 June 1972, CIA-HRP).

(обратно)

549

АСВР, файл Диомида, с. 293.

(обратно)

550

Сообщение Кондрашева, на основе знания обстоятельств дела.

(обратно)

551

АСВР файл Диомида, с. 317; Записка Председателя КГБ Серова — министру обороны Булганину, 20 сентября 1954 года.

(обратно)

552

Кондрашев, монография о туннеле.

(обратно)

553

Интервью, данное Блейком.

(обратно)

554

Martin. Wilderness of Mirrors, pp. 82-83.

(обратно)

555

Dispatch, Chief, Berlin Operations Base, to Chief of Mission, Frankfurt, 18 Oct. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

556

C. G. Harvey, interview, 15-16 Nov. 1993. Офицер, известный Харви как Большое Каменное Лицо из-за его невозмутимости и немногословности, прежде занимался подобной операцией в Вене.

(обратно)

557

Dispatch, Chief, Berlin Operations Base, to Chief of Mission, Frankfurt, 18 Oct. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

558

Memorandum for the Record, 29 Nov. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

559

Технические детали конструкции были описаны в разных изданиях. См.: Huntington. The Berlin Spy Tunnel Affair. На стр. 50 Хантингтон отдает должное великолепному изложению операции, содержащемуся в книге Дэвида Мартина «Wilderness of Mirrors», опубликованной в 1980 году. Хантингтон тоже неплохо справился со своей задачей, однако он повторяет некоторые ошибки Мартина, в частности, когда рассуждает об «эффекте эха».

(обратно)

560

F. Е. Kindell, telephone interview, 21 Маг. 1995, and F. E. Kin-dell, letter, 26 May 1995.

(обратно)

561

Это описание взято из официальных источников и выверено Ф. Э. Кинделлом, главным инженером по коммуникациям (Alt Clinicke site) и послом Хью Монтгомери, который был первым помощником Харви в течение всего периода существования туннеля.

(обратно)

562

Ibid.

(обратно)

563

Джордж Блейк, интервью, данное Кондрашеву 24 мая 1994 года.

(обратно)

564

Материал Кондрашева С. А. После завершения работы с Блейком в Лондоне через несколько месяцев вернулся в Москву и получил назначение в Немецкий отдел Внешней разведки.

(обратно)

565

Вадим Федорович Гончаров, интервью, данное Кондрашеву 21 ноября 1994 года в Москве.

(обратно)

566

Ibid.

(обратно)

567

Ibid.

(обратно)

568

Материал Кондрашева С. А. Решение было принято после и на основе обстоятельной подготовки в узком кругу руководства разведки.

(обратно)

569

См.: Владимиров И. Ульбрихт просил меня называть его просто Вальтером, «Глобус» (АПН). 21 января 1993 года.

(обратно)

570

Memorandum from CIA Staff through Chief, Cl Staff, to Chief, SR/CI, 26 Nov. 1962, CIA-HRP.

(обратно)

571

Питовранов, интервью, данное Кондрашеву 1 ноября 1994 года.

(обратно)

572

Интервью, данное Гончаровым.

(обратно)

573

Ibid.

(обратно)

574

 Ibid.

(обратно)

575

Эти сведения взяты из записей телефонных переговоров, которые производились до момента, когда соединительные провода подслушивния были перерезаны в 15 часов 35 минут 22 апреля, из записей переговоров русских и восточных немцев, записанных с помощью микрофонов, установленных в помещении, где производилось подключение, которые не были отключены до 15 часов 50 минут, а также из интервью Монтгомери, который там находился в это время. Данные о телеграфных и телефонных сообщениях взяты из приложения A «The Berlin Tunnel Operation», Clandestine Services History (CSHP-150), CIA-HRP.

(обратно)

576

Телефонограмма (ВЧ) Семенова — Пушкину, ACBP.

(обратно)

577

Телефонограмма (ВЧ), секретная, №1365, №3990-М, 23 апреля 1956 г., АСВР.

(обратно)

578

New York Herald Tribune, 27 May 1956.

(обратно)

579

Le Tissier. Berlin: Then and Now, p. 373. См. также: Neues Deutschland, 28 Apr. 1956.

(обратно)

580

Healey. Spies. Рисунки сделаны по фотографии. Ошибка в отношении входа в туннель может быть объяснена единственно нежеланием КГБ рисковать своим источником, потому что только человек, с самого начала знакомый с операцией, мог знать, где начинается туннель на американской стороне. Однако «кипящий» кофейник так близок к версии Гончарова—Питовранова, что не оставляет сомнений в сфабрикованности этой версии в КГБ.

(обратно)

581

Thornton and Thomas. Revealed.

(обратно)

582

Berlin Cable to CIA Washington, 10 May 1956, CIA-HRP. Источники БОБ доносили, что начальник Главного управления дальней связи в восточногерманском Министерстве почты и телекоммуникаций искренне верил, будто «Советы случайно наткнулись на подслушивающие устройства, когда искали неисцравности на своей линии».

(обратно)

583

Джозеф Ч. Иване, служивший в ЦРУ и «занимавшийся операцией (туннелем) с самого начала и до самого конца», а потом ставший контрразведчиком и писателем, приходит к такому же выводу. В статье «Berlin Tunnel Intelligence: A Bumbling KGB», International Journal of Intelligence and Counterintelligence 9, NqI (spring 1996) Иване отвергает версии о дезинформации, поступавшей через туннель, и высоко оценивает полученную информацию.

(обратно)

584

Неудачная попытка спровоцировать Б.И.Наливайко на предательство была частью этой программы.

(обратно)

585

Комментарий по поводу возникновения этой программы есть во многих источниках, однако о восточногерманских особенностях этой работы в начале 1950-х годов нам рассказал бывший сотрудник БОБ, задействованный в программе «красных шапок», который написал об этом монографию. См.: Memorandum for the File Forwarded то CIA Washington by BOB Dispatch, 11 Dec. 1953, «Relation Between Soviets and the German Population and Their Bearing on REDCAP Operations», CIA-HRP.

(обратно)

586

Memorandum, Deputy Chief, Foreign Division S, to Staff C, 8 Aug. 1951, «Request for Operational Clearance», CIA-HRP, signed by Dana Durand, who by this time was deputy chief of the Soviet Russia Division and would replace Harry Rozitzke when the latter departed for Munich in 1952. См.также конфиденциальное интервью от 18 апреля 1994 года и недатированную, написанную от руки автобиографию Владимира Киви. CIA-HRP.

(обратно)

587

Ibid.

(обратно)

588

Dispatches, BOB, 2 Apr. and 5 May 1952, CIA-HRP. Офицер, работавший с Орловым, определил его поход в Карлсхорст как «нарушение дисциплины», чем это и было на самом деле, так как Орлов, бывший советский разведчик, сотрудничал во время войны с немцами, потом с Геленом, потом с ЦРУ.

(обратно)

589

Cable, Berlin to Director, 27 Aug. 1952, CIA-HRP.

(обратно)

590

Dispatch, BOB to Chief, EE, 5 Sept. 1952, CIA-HRP.

(обратно)

591

Ibid.

(обратно)

592

Cable, BOB to Mission Headquarters, Frankfurt, 19 Aug. 1952, CIA-HRP.

(обратно)

593

Cable, Berlin, 24 Aug. 1995, CIA-HRP. Использование действующих военных документов для агентов, спускаемых на парашютах, никогда не было всерьез возможно. Слишком много документов и проверок приходилось на долю офицерско-сержантского состава.

(обратно)

594

Dispatch, BOB to Chief, ЕЕ, 13 Apr. 1953, CIA-HRP.

(обратно)

595

Dispatch, Chief, EE Division, to Chief of Mission, Frankfurt, 21 July 1954, CIA-HRP. Трехсторонние споры вокруг Орлова, скорее всего, можно отнести на счет руководства. На германскую миссию давил Лестер Хук, бывший директор БОБ, который стал старшим офицером в штабе миссии. Его место занял, едва прибыв в Берлин, Билл Харви, который был полностью поглощен туннелем, однако защищал своих подчиненных от нападок вышестоящего начальства. Автор доклада (ЕЕ Division) Питер Сичел долгое время был директором Берлинской базы и, вероятно, с торжеством указывал Харви и Хуку на их ошибки в деле Орлова.

(обратно)

596

Dispatch, BOB to Chief, ЕЕ, 10 Aug. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

597

ЦОПЭ — эмигрантская организация, созданная в Германии как прикрытие (крыша) Управлением политической координации ЦРУ.

(обратно)

598

Cable, Berlin to Director, 21 Aug. 1954; Cable, Berlin to Director, 25 Aug. 1954; Cable, Berlin to Director, 26 Aug. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

599

Memorandum, 27 Aug. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

600

Cable, Berlin to Frankfurt and Director (CIA-HRP), 4 Sept. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

601

Cable, Berlin to Director, 8 Sept. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

602

Cable, Frankfurt to Director, 8 Sept. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

603

Cable,Frankfurt to Director, 27 Nov. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

604

Memorandum, for the Chief, Soviet Russia Division, 24 Dec. 1959, CIA-HRP. Эта справка является кратким резюме операции.

(обратно)

605

Ibid.

(обратно)

606

Dispatch, BOB to Chief, EE, 4 Mar. 1955, CIA-HRP.

(обратно)

607

Cable, BOB to CIA Headquarters, Washington, 9 Oct. 1956, CIA-HRP.

(обратно)

608

Dispatch, BOB to Frankfurt, 4 May 1953, CIA-HRP.

(обратно)

609

Dispatch, BOB to Chief, EE, 8 Apr. 1953; Memorandum, EE Division to Staff C, 15 June 1953, CIA-HRP.

(обратно)

610

Dispatch to Chief, EE, 2 Jan. 1957, CIA-HRP. Эмигрантский отдел хотел, чтобы этот источник сообщил о деятельности СБОНР, членом которого он оставался. ЦРУ больше не использовало эту организацию для своих разведывательных целей, однако не потеряло к ней интерес из-за ее возможностей осуществлять антисоветскую пропаганду. КГБ, конечно же, из-за своей повышенной озабоченности в отношении к эмиграции, видел в СБОНР реальную угрозу.

(обратно)

611

Русское написание фамилии Саши — Копатский, немецкое — Kopazky.

(обратно)

612

Жаров был задействован в предыдущей военизированной программе, впоследствии отмененной, и должен был быть сброшен в СССР на парашюте Совместной советской оперативной базою в Мюнхене. Вместо этого германская миссия в октябре 1952 года постановила подготовить его для допросов беженцев по программе «красных шапок» (Cable, Frankfurt to Berlin and CSOB Munich, 28 Oct. 1952, CIA-HRP). Работавшие с ним офицеры понимали, что у него нет способностей и интереса к подобной деятельности (к тому же он получил плохую оценку от Орлова, что его очень расстроило). По общему согласию он покинул Берлин и в дальнейшем эмигрировал в США. См.: Dispatch, Berlin Chief, ЕЕ, 1 Aug. 1955, CIA-HRP. Были и другие факторы, удостоверявшие, что Жаров не был агентом КГБ. В начале 1970-х годов копия «списка разыскиваемых лиц» 1969 года, подготовленного КГБ, была привезена на Запад дезертиром из КГБ. В нем был Виктор Ефимович Турко, или Турков, известный как Жаров, «с сентября 1951 года проходивший подготовку в американской разведывательной школе вблизи Мюнхена для засылки в СССР, а в 1952 году в течение восьми месяцев проходивший подготовку в США, после чего он вернулся в Западную Германию. Сначала он жил на конспиративной квартире в Западном Берлине, а потом в частных апартаментах под именем Генриха Мюллера. В дальнейшем как Вальтер Бергер он работал штатным сотрудником армейской разведки в отделе политических диверсий».

(обратно)

613

Главное, что смущает в отношении Саши, было предположение Голицына, что тот Саша, дело которого он читал в 1953 году, был агентом КГБ (по кличке Саша), завербованным в 1959 году, который служил в американской разведке в Берлине и о котором Голицын узнал в 1960 году, когда стал работать в информационной службе КГБ. Это не мог быть Орлов, потому что Орлов покинул Берлин в 1956 году. См.: Murphy D. Sasha Who? — Intelligence and National Security 8, №1 (Jan. 1993), 102-107.

(обратно)

614

To ли случайно, то ли намеренно в ответе СВР пропущено местонахождение «советского посольства».

(обратно)

615

Во время первой встречи с Кондрашевым в 1993 году по поводу этой книги Мерфи и Бейли обсуждали количество изданной на Западе литературы об операциях ЦРУ и КГБ и упомянули дело Игоря Орлова как непосредственно касавшееся базы ЦРУ в Берлине. Мы надеялись, получив материалы в архиве, пролить на него свет, исправить ошибки и неточности, просочившиеся в печать. Мы говорили об этом на встречах в Москве в феврале 1994 года и 5 июля 1994 года в Берлине. 18 февраля 1995 года Кондрашев предоставил нам справку из Управления контрразведки СВР.

(обратно)

616

Справка Управления контрразведки СВР, предоставленная Кондрашевым.

(обратно)

617

Dispatch, Berlin to Chief, ЕЕ, 30 Oct. 1952, CIA-HRP.

(обратно)

618

Bagley Tennent H. Bane of Counterintelligence: Our Penchant for Self-Deception. — International Journal of Intelligence and Counterintelligence 6, №1 (1993), 14-16. Тем офицером был Юрий Литовкин, который позднее был переведен в Карлсхорст для работы в одном из немногих отделов «активных мер» за рубежом.

(обратно)

619

Memorandum for DDP from Chief EE, 7 Feb. 1955, «Defection Attempt in Vienna on 5 February 1955, Boris Yakovlevich Nalivaiko», CIA-HRP.

(обратно)

620

Cm.: Наливайко Б. Три десятилетия на переднем крае, СВР Краснознаменный институт имени Андропова, 1993, с. 44 (тридцать копий находятся в спецфонде СВР, АСВР). Открытую версию, в которой нет многих аспектов, затронутых в версии КГБ, представляет собой статья Б. Наливайко «Консул бежать отказался», Новое время, 37 (1993), 50-53.

(обратно)

621

В то время Дерябин был одним из самых информированных сотрудников КГБ, перешедших в ЦРУ. Он снабдил ЦРУ сведения-ми о германо-австрийском отделе в Москве и резидентурах КГБ в Вене и Восточном Берлине.

(обратно)

622

Deryabin Р. The Secret World (New York: Doubleday, 1959, pp. 263-264).

(обратно)

623

Федор Григорьевич Шубняков все еще был резидентом, когда С. А. Кондрашев прибыл в Вену в начале 1957 года. Шубняков был ветераном внутренней контрразведки и получил пост в Вене в качестве предпенсионного назначения.

(обратно)

624

Наливайко Б. Три десятилетия на переднем крае.

(обратно)

625

Ibid.

(обратно)

626

Ibid.

(обратно)

627

В ответ на вопрос об отсутствии доклада об этом событии и других событиях 1955 года, было сказано, что «архивы СВР за 1955 год небогаты и очень мало документов об интересных событиях этого периода». Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

628

New York Times, 5 June 1955. Memorandum, for Chief, SR Division, 19 Apr. 1955, CIA-HRP. Автором этой записки и сопровождавшим Смирнова офицером был Александр Соголов, легендарный друг возможных советских перебежчиков. Мерфи впервые встретился с Соголовым в 1949 году.

(обратно)

629

Interview transcript, 6 Apr. 1955, CIA-HRP.

(обратно)

630

National Intelligence Estimate NIE 11-3-55, 17 May 1955, p. 45, CIA-HRP.

(обратно)

631

Draft of a proposed memorandum on BOB reporting to be forwarded by the State Department to Ambassador Bohlen in Moscow, 19 Aug. 1955, CIA-HRP.

(обратно)

632

Ibid. Кондрашев высказал сомнение в возможности подобной речи Пушкина.

(обратно)

633

Ibid. На майской встрече с Ги Молле, французским премьер-министром, Хрущев как будто настаивал на воссоединении Германии, «мы также требуем, чтобы учитывались социальные и экономические достижения ГДР» (Manchester Guardian, 12 June 1956).

(обратно)

634

См.: Глава 2.

(обратно)

635

Dispatch, Berlin to Chief, ЕЕ, 9 Aug. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

636

Ibid. Также интервью В. В. Звезденкова, данное им Кондра-шеву 17 ноября 1995 года. Звезденков умер 11 октября 1996 года в Москве. В сентябре 1957 года Попов доложил о похожей истории, услышанной во время инструктажа. В этом случае американский агент-электрик был допущен к люстре, предназначенной для конспиративной квартиры, однако эта акция была предотвращена советскими контрразведчиками. См.: Dispatch, Berlin, 1 Oct. 1957, Extract from Popov meeting transcript, pp. 15-16, para. 60, CIA-HRP.

(обратно)

637

Dispatch, Berlin to Chief, Soviet Bloc Division, 25 Jan. 1967, CIA-HRP.

(обратно)

638

Dispatch, Berlin to Chief, EE, 9 Aug. 1954.

(обратно)

639

Dispatch, Berlin to Chief, SR Division, 1 Oct. 1957, CIA-HRP. Выписка из записи сообщения Попова, с. 2.

(обратно)

640

Berlin Cable Intelligence Report, 25 Oct. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

641

Dispatch, Berlin to Chief, EE (Attn.: Chief, SR), 4 Feb. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

642

В феврале 1956 года, когда «туннель», дело Попова и другие операции Карлсхорста продемонстрировали, что советская разведка в Восточной Германии активно работает против Западной Европы, Билл Харви послал специальную сверхсекретную телеграмму Дику Хелмсу и Джиму Энглтону. В телеграмме, из-за уникального положения в Берлине, предлагалось сделать БОБ вместе с Ва-шинггоном ответственной за контрразведывательные операции против Советов в Европейском регионе. Можно представить себе реакцию. Ответ Харви не получил.

(обратно)

643

Dispatch, Berlin, 2 Dec. 1960, CIA-HRP.

(обратно)

644

Ibid.

(обратно)

645

Ibid.

(обратно)

646

Ibid. Выявление имени сотрудников специальных служб стало необходимостью в 1950-х годах, когда они стали для встреч с агентами разъезжать по Западной Германии и Европе с дипломатическими паспортами. В этих паспортах стояла, как правило, настоящая фамилия, и в некоторых случаях только по ранней установке агента ЦРУ, которому офицеры КГБ в Карлсхорсте всегда сдавали свой багаж для отправки в Москву, можно было установить принадлежность этих путешественников к разведке.

(обратно)

647

 См.: Приложение 5.

(обратно)

648

Dispatch, Berlin, 22 Маг. 1957, Attachment A, «Positive Information on Soviet Intelligence Services in Germany», CIA-HRP.

(обратно)

649

Ibid.

(обратно)

650

Ibid.

(обратно)

651

Ibid.

(обратно)

652

Ibid.

(обратно) name="n_653">

653

Ibid.

(обратно)

654

Когда у Кондрашева попросили дополнительные материалы, он сказал, что сам не располагает ими и не может получить их в архиве.

(обратно)

655

Одним из наиболее активных офицеров в аппарате Карлс-хорста в области эмиграции в 1950-х годах был Аркадий Андреевич Фабричников. Используя псевдоним Аркадия Андреевича Авраменко, он был опознан агентами-двойниками, благодаря информации, добытой в туннеле и источниками БОБ в Карлсхорсте. См. сообщение в БОБ от 30 сентября 1957 г. ЦРУ. После службы в Карлсхорсте он возвратился в Москву, где занимался операциями по линии эмиграции в отделе контрразведки ПГУ. Позднее он стал старшим офицером во Втором Гл. управлении КГБ. Отчет биографической информации ЦРУ.

(обратно)

656

Cable, Berlin to Director, 7 Nov. 1955, CIA-HRP.

(обратно)

657

CIA Information Report, 27 Mar. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

658

Многие разведчики отмечают, что Германия и Австрия были важными источниками получения документов и другой поддержки задолго до Второй мировой войны. Кондрашев вспоминает, как его тесть Яков Федорович Тищенко (Разин, Рощин) говорил об источниках в полиции и типографиях в Берлине и Вене до войны.

(обратно)

659

Немецкий «след» также фигурировал в деле «полковника Абеля». Это было вымышленное имя, названное нелегалом КГБ Вильямом Генриховичем Фишером в 1957 году пришедшим его арестовать агентам ФБР. Советский нелегал довоенного времени, после войны Фишер получил новое имя и в 1948 году въехал в США через лагеря для перемещенных лиц в Германии и Канаде. Фи-шер/Абель, для'КГБ — Марк, стал первым нелегалом, арестованным в Соединенных Штатах после войны. Но он не был, как многие полагают, «законсервированным агентом», ибо руководил Еленой и Моррисом Коуэн, нелегальными агентами, работавшими с ценными источниками в программе атомного оружия США. Причиной провала Фишера/Абеля был его помощник Рейно Хейанен, нелегал КГБ, который был отозван Москвой из-за проблем с алкоголем. Хейанен дезертировал в Париже в мае 1957 года, получив приказ от офицера КГБ в резидентуре ехать в Москву поездом через Западный Берлин и Карлсхорст.

(обратно)

660

Довольно подробно дело Попова изложено в кн.: «Mole» (New York, Norton, 1982), автор которой Уильям Худ (William Hood) руководил операциями в венской миссии ЦРУ, пока не был подписан австрийский государственный договор.

(обратно)

661

В. В. Звезденков, интервью, данное Кондрашеву в ноябре 1995 года в Москве.

(обратно)

662

Ibid.

(обратно)

663

«Popov: The Conformist Who Failed», undated monograph, p. 27, CIA-HRP.

(обратно)

664

Об этом заявил X. Монтгомери Хайд в книге «George Blake: Superspy» (London: Constable, 1987), однако Блейк опроверг это в книге «No Other Choice» (London: Jonathan Cape, 1990). Блейк повторил опровержение в интервью, данном Коццрашеву в 1995 году.

(обратно)

665

По утверждению С. А. Кондрашева, рабочее дело Блейка было сохранено специальным решением из-за его важности. Документ содержит список проходящих лиц, о которых агент сообщал во время операции. Кондрашев настаивает на том, что фамилии Попова там нет. Во время обсуждения дела Попова Кондрашев настаивал на том, что с точки зрения КГБ Джордж Блейк никак не был связан с Поповым и не был ответственен за его провал.

(обратно)

666

Popov: The Conformist who Failed, p. 28. Хотя фамилия Попова и промелькнула в «туннельных» сообщения, она была воспринята по понятным причинам как рутинная информация, и никаких мер не было принято, чтобы изъять ее.

(обратно)

667

Ibid., р.29.

(обратно)

668

Интервью Звезденкова.

(обратно)

669

Popov: The Conformist Who Failed. P. 31.

(обратно)

670

Schecter Jerrold L. and Deriabin Peter S. The Spy who Saved the World (New York: Scribners, 1992, p. 42). Авторы пишут о Джордже Кизевальтере и комментируют его работу с Поповым. Одно предложение звучит так: «Он любил выпить, и о его попойках с Поповым в конце деловых встреч было хорошо известно секретной службе». То, что Кизевальтер любил выпить, обсуждению не подлежит. Однако он не участвовал в «попойках с Поповым» ни во время, ни после деловых встреч в Берлине. Мерфи контролировал эти встречи и даже присутствовал на ряде встреч, а те, на которых не был, проверял по записям.

(обратно)

671

Popov: The Conformist Who Failed, pp. 37-38. Звезденков заметил, что если бы военная контрразведка КГБ внимательно отнеслась к сообщению о несанкционированной поездке Попова в Западный Берлин, он был бы раскрыт гораздо быстрее.

(обратно)

672

CIA Information Report, 29 Mar. 1957, «Zhukov Address», CIA-HRP.

(обратно)

673

Мерфи вспоминает о своем визите в Лондон в середине марта 1957 года, во время которого обсуждался список агентов разведывательного отдела в британской зоне, переданный Поповым.

(обратно)

674

См.: Blake. No Other Choice, p. 203. Здесь Блейк говорит своему адвокату, что «почти каждый день фотографировал важные и интересные документы, которые проходили через его руки».

(обратно)

675

Рассказ о деятельности Жукова на посту министра обороны взят из книги: Spahr William J. Zhukov: The Rise and Fall of a Great Captain (Novato, Calif.: Presidio, 1993). См.также: «Чего стоят полководческие качества Сталина?» — Вестник архива президиума Российской федерации 2 (1995), с. 143-159.

(обратно)

676

CIA Information Report, Subject: Zhukov Comments on Soviet Military Capabilities, 30 Apr. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

677

Кондрашев подтвердил возможность брифингов, однако усомнился, что сотрудник КГБ в ранге Питовранова мог быть задействован в подобной операции.

(обратно)

678

Интервью Звезденкова. Очевидно, для создания имиджа «падкого на женщин» во время допросов Попов заявил, что один раз он вместе с офицером ЦРУ Гроссманом посетил западноберлинский бордель.

(обратно)

679

Ibid.

(обратно)

680

Whiteside Th. An Agent in Place (New York: Viking, 1966, pp. 72-73).

(обратно)

681

См.: Глава 13.

(обратно)

682

Extract from Popov meeting transcript, p. 4, Berlin Dispatch, 8 Aug. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

683

Popov: The Conformist Who Failed, pp. 40-42.

(обратно)

684

Ibid., pp. 45-46.

(обратно)

685

Berlin Dispatch, 24 Nov. 1958, p. 8, CIA-HRP.

(обратно)

686

Интервью Звезденкова.

(обратно)

687

«The Popov Case», 22 Sept. 1980, pp. 8-9, CIA-HRP. История ошибочно отправленного письма и его перехвата агентами КГБ была рассказана много раз в различных публикациях, например, в таких, как: Mangold Т. Cold Warrior (New York: Simon and Schuster, 1991, pp. 251-252) and Wise D. Molehunt (New York: Random House, 1992, p. 169). Она послужило зацепкой для теории о том, что доклад о перехвате, переданный такими источниками в КГБ, как Александр Черепанов и Юрий Носенко, был составлен КГБ. Согласно этой теории, КГБ использовал перехваченное письмо, чтобы убрать Попова и сохранить своего агента в ЦРУ.

(обратно)

688

Интервью Звезденкова.

(обратно)

689

Ibid.

(обратно)

690

The Popov Case, pp. 12-13.

(обратно)

691

Ракетные войска стратегического назначения: Военно-исторический труд (Москва: РВСН, 1992, с. 57). Это строительство началось в районе Свердловска в 1957 году и все еще продолжалось в 1959 году.

(обратно)

692

Интервью Звезденкова.

(обратно)

693

The Popov Case, pp. 12-13. В других источниках говорится о послании, написанном на бинте. Источник этой версии не установлен.

(обратно)

694

Berlin Dispatch, 18 Sept. 1959, Attachment К, Russian text, «cylindrical letter», CIA-HRP.

(обратно)

695

Berlin Dispatch, 18 Sept. 1959, Russian text, «cylindrical letter», CIA-HRP.

(обратно)

696

Ibid. Другой западный источник назвал цифру в «полтриллиона». См.: Hood. Mole, 13; Ranelagh J. The Agency (New York: Simon and Schuster, 1987).

(обратно)

697

Popov: The Conformist Who Failed, p. 21.

(обратно)

698

Шаталин был членом Центрального комитета КПСС, выбранным для критики морального облика Берия на июльском пленуме 1953 года. См.: Известия ЦК КПСС, 2 (1991), с. 158.

(обратно)

699

АСВР док. 45783, т. 3, с. 151-154.

(обратно)

700

Ibid.

(обратно)

701

Когда были отменены традиционные провинции (Laender), изменилась и структура MfS, в связи с чем были созданы районные управления MfS. Советские оперативные группы в провинциях были перегруппированы в районные группы советников, состоявшие из главного советника и его помощников.

(обратно)

702

АСВР док. 45873, т. 3, с. 151-154.

(обратно)

703

Георгий Алексеевич Коротя, интервью, данное Кондрашеву 17 декабря 1994 года. Коротя был начальником отдела контрразведки аппарата.'

(обратно)

704

Василий Ильич Будда, интервью, данное Кондрашеву 5 января 1995 года. Когда Питовранов представил его министру Игнатьеву в качестве начальника советнического отдела, Игнатьев, как вспоминает Будда, процитировал Сталина: «Что бы ни случилось, ГДР должна быть наша». См.также: Memorandum, undated, «Bulda, Vasily Ilich», CIA-HRP.

(обратно)

705

Об Оганесяне см.: Biographic Outline, undated, CIA-HRP. Оганесян происходил из армянской семьи, служил в Австрии до 1953 года, а до 1959 года — старшим советником в штаб-квартире Мильке на Норманненштрассе в Восточном Берлине. С февраля по август 1960 года он был с временной миссией в Тегеране и с 1960 по 1963 год занимал пост заместителя начальника Тринадцатого отдела. И в Тринадцатом отделе, и в Тегеране ему приходилось работать вместе с Иваном Анисимовичем Фадейкиным, еще одним старшим офицером, служившим в Карлсхорсте. О Самойленко см.: Biographic Memorandum, 29 Nov. 1956, CIA-HRP. Самойленко служил старшим советником в Карл-Маркс-Штадте (Chemnitz) с 1953 по 1955 год, а потом был переведен старшим советником в Карлсхорсте. Уехал из ГДР в 1957 году.

(обратно)

706

Начальника этого отдела обычно предлагал германский отдел, но когда Питовранов взял это на себя, то ему пришлось утверждать свою кандидатуру в отделе.

(обратно)

707

Интервью Будды. Например, Вадим Витольдович Кучин, один из ведущих специалистов КГБ по Германии, который много лет возглавлял советнический отдел, был самым непосредственным образом задействован в операции Отто Йона.

(обратно)

708

Ibid. Трудно сказать, было ли это обещание выполнено. Мы знаем, что МГБ имело свои источники в MfS, когда оно было только создано, и много лет КГБ полагался на «надежные источники» в MfS, когда надо было получить информацию, которую нельзя было получить по официальным каналам.

(обратно)

709

Ibid.

(обратно)

710

Ibid. Будда, который прибыл в Карлсхорст до июньских событий 1953 года, сообщил, что снижение эффективности разведывательной работы было закономерным. Аппарат МГБ работал довольно много, по крайней мере, не меньше, чем после войны, когда его целью были твердолобые нацисты, противники советской военной администрации и нового режима СЕПГ.

(обратно)

711

Серов — Питовранову, 5 апреля 1954 года, АСВР док. 504456, т. 1, с. 2-6.

(обратно)

712

Ibid.

(обратно)

713

Интервью Короти. Несмотря на то, что это была теория контрразведки, Коротя поддерживал советскую версию, будто эти агенты были заброшены на территорию ГДР для подготовки июньских событий 1953 года.

(обратно)

714

Серов — Питовранову, 5 апреля 1954 года.

(обратно)

715

Ibid.

(обратно)

716

АСВР док. 504456, т. 1, с. 1-9.

(обратно)

717

РИАС (Радио в американском секторе) было создано американским военным правительством. Оно вещало и на Восточную Германию. Оно не было разведывательной организацией, однако весьма раздражало Советы, так как передавало крайне тенденциозную информацию. Советская администрация несколько раз требовала его закрыть.

(обратно)

718

АСВР док. 504456, т. 1, с. 1-9.

(обратно)

719

Изменявшиеся названия взяты из неопубликованных заметок Кондрашева, сделанных во время изучения архивных материалов СВР «Работа разведки по немецкой линии».

(обратно)

720

Debriefing reports, 8 Oct. 1967, 15 Feb. 1968, CIA-HRP.

(обратно)

721

Ibid. Например, у Николая Говорухина, бывшего сотрудника Третьего (работа с нелегалами) отдела аппарата в Карлсхорсте, стали возникать трудности в общении с сотрудниками MfS, когда он стал начальником районного отделения КГБ в Шверине.

(обратно)

722

Евгений Питовранов, интервью, данное Кондрашеву 19 августа 1994 года, а также воспоминания. См.также: Sudoplatov Pavel et al. Special Tasks (Boston: Little, Brown, 1994, p. 25). Здесь говорится о решении Ульбрихта, принятом после замечаний, высказанных ему Хрущевым после того, как Серов, насколько известно, рассказал Хрущеву о докладе Вольвебера об «идеологических расхождениях» внутри СЕПГ.

(обратно)

723

Интервью Питовранова.

(обратно)

724

Владимиров И, Ульбрихт просил меня называть его просто Вальтером. — Глобус, 21 января 1993 года. В своей статье Питов-ранов писал, что позднее он понял — Андропов не был согласен с его взглядами на Мильке. Кондрашев тоже не был согласен.

(обратно)

725

Интервью Питовранова. Кондрашев предупредил, что не надо обращать «особое внимание» на подарки, которые на самом деле были довольно скромными.

(обратно)

726

АСВР док. 84834, т. 4, с. 81-82. Серов знал, о чем говорил. Один из документов в АСВР содержит речь Ульбрихта на закрытом совещании «Volkskammer» ГДР 12 октября 1954 года. Поздравив службу государственной безопасности с успешной работой против организации Гелена, Ульбрихт потребовал, чтобы партия возглавила эту работу. Настаивая на том, что эти «вражеские организации должны быть стерты с лица земли», он заключил свою речь указанием, чтобы «партийные секретари включались в работу органов и тесно сотрудничали с товарищами из государственной безопасности». См.: АСВР док. 504456, т. 1, часть 3, с. 42-43.

(обратно)

727

АСВР док. 84834, т. 4, с. 81-82. См. также: Бобков Ф. КГБ и власть (Москва: Ветеран МП, 1995, с. 134-135). В этой книге дан пересказ речи Хрущева, произнесенной им перед руководством КГБ летом 1954 года, в которой он настаивал на «социалистической законности».

(обратно)

728

Выписки Кондрашева.

(обратно)

729

Кондрашев, который был в составе сил КГБ, участвовавших в Венгрии в подавлении восстания (октябрь-ноябрь 1956 года).

(обратно)

730

Доклад о совещании разведок стран-участниц Варшавского блока, АСВР док. 504456, т. 1, с. 70-78.

(обратно)

731

 Ibid.

(обратно)

732

Ibid.

(обратно)

733

  Ibid.

(обратно)

734

Ibid.

(обратно)

735

Ambassador Hugh Montgomery, interview, 24 Mar. 1995.

(обратно)

736

Доклад о совещании разведок стран-участниц Варшавского блока, с. 70-78.

(обратно)

737

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

738

Мнение, основанное на личных отношениях с Коротковым С. А. Кондрашева.

(обратно)

739

Служба внешней разведки ГДР, созданная в 1951 году, стала называться Главной администрацией A MfS (Hauptverwaltung А; HVA) и под этим названием была известна до исчезновения ГДР.

(обратно)

740

Кондрашев хорошо знал Хорста Енике и был самого высокого мнения о его работе, профессионализме и личных качествах. Кондрашев считает, что Енике разрывался между верностью службе и пониманием неспособности руководителей ГДР повлиять на будущее разъединенной страны.

(обратно)

741

Из записок С. А. Кондрашева.

(обратно)

742

Мнение С. А. Кондрашева, которое разделяют многие ведущие разведчики. См. также: Falin V. Politische Erinnerungen (Munich: Droemer-Knaur., 1993, 265-266).

(обратно)

743

Berlin Cabled Informayion Report, 17 June 1959, CIA-HRP.

(обратно)

744

Cable, Berlin, 23 June 1958, CIA-HRP.

(обратно)

745

Dispatch, Berlin, 7 Mar. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

746

Важным свидетелем этих событий является начальник германского отдела КГБ Леонид Сиомончук, давший интервью Конд-рашеву 12 сентября 1994 года в Москве.

(обратно)

747

Из записок С. А. Кондрашева. См., например: Бобков. КГБ и власть, с. 173-184. Бобков критикует Шелепина за то, что он заменил ветеранов юными и неопытными партийными карьеристами и предпринял множество плохо продуманных организационных перестановок. Однако главной претензией к Шелепину была его постоянная готовность использовать службу в интересах собственной карьеры. См.также: CIA Information Report, 26 Маг. 1971, «Close Associates of Shelepin and Semichastny During Their Tenure as Chief of the KGB; Impact of Shelepin on the KGB», CIA-HRP, Anatoly Golitsyn’s position is contained in his «New Lies for Old» (New York: Dodd, Mead, 1984).

(обратно)

748

Интервью Сиомончука.

(обратно)

749

Ibid.

(обратно)

750

Крохин служил резидентом в Париже с 1950 по 1954 год, прежде чем стал начальником управления нелегалов. В Париж в качестве резидента он вернулся в 1966 году и проработал там до 1971 года. См.: Ветераны внешней разведки России (Краткий биографический справочник), 1995, с. 74-75.

(обратно)

751

Тринадцатое управление — это бывшее Девятое управление, которое прежде называлось Первым специальным бюро. Первое специальное бюро было создано в 1946 году для выполнения сабо-тажных и специальных заданий, которыми во время войны занималось Четвертое управление. Это управление изначально контролировало группу внутри аппарата в Карлсхорсте. Как вспоминает М. С. Докучаев, бывший начальник внешней контрразведки и заместитель начальника Девятого (охрана) управления, Фадейкин был его начальником, когда он получил назначение в Тринадцатое управление. См.: Москва. Кремль. Охрана (Москва: Бизнес-пресс, 1995, с. 23). Официальная биографическая справка о Фадейкине пропускает этот период его деятельности. См.: КБС, с. 143-144.

(обратно)

752

Интервью Сиомончука.

(обратно)

753

Ibid.

(обратно)

754

Интервью Сиомончука. На первый взгляд, это было странным замечанием человеку, чей аппарат осуществил некоторые из лучших операций КГБ по внедрению в западные службы разведки и другие организации на Западе.

(обратно)

755

Ibid.

(обратно)

756

Из записок С. А. Кондрашева.

(обратно)

757

Dispatch, Berlin to Chief, SR, 24 Nov. 1958, from Popov meeting transcript, pp. 8-12, CIA-HRP. Как сообщал Попов, КГБ собирался оставить часть своих сотрудников в Берлине под прикрытием посольства и торговой делегации после того, как военный контроль перейдет к самим восточным немцам. БОБ уже прежде обратила внимание на расширенное использование КГБ невоенных прикрытий, однако интерпретировала эти перемены как желание КГБ дать своим сотрудникам в Карлсхорсте возможность бывать в Западной Германии и других странах Европы — но не как желание отказаться от военного прикрытия. Попов посетовал на то, что ГРУ, пользовавшееся исключительно военным прикрытием, не было готово к подобным переменам.

(обратно)

758

Ibid., р. 10, CIA-HRP.

(обратно)

759

FRUS, 1958-1960, vol. 8, р. 133.

(обратно)

760

Office of Current Intelligence memorandum, 1 Nov. 1957, «The Berlin Situation», CIA-HRP.

(обратно)

761

FRUS, 1958-1960, vol. 9, pp. 713-730.

(обратно)

762

FRUS, 1958-1960, vol. 9, pp. 711-713.

(обратно)

763

Current Intelligence Weekly, 5 Feb. 1959, p. 3, «Communist Tactic Against West Berlin», CIA-HRP.

(обратно)

764

Martin D Wilderness of Mirrors. (New York: Ballantine, 1990, p. 68). Страх перед «русским вторжением» был вполне реальным для тех, кто жил в Берлине после объявления ультиматума. Воспоминания, использованные в следующих параграфах, принадлежат Дэвиду Мерфи.

(обратно)

765

FRUS, 1958-1960, vol. 8, pp. 36-38.

(обратно)

766

Hope M. Harrison «Ulbricht and the Concrete «Rose»: New Archival Evidence on the Dynamics of Soviet-East German Relations and the Berlin Crisis, 1958-1961», Working Paper 5, CWIHP, May 1993. Забавно, что, несмотря на экономические причины, подвигнувшие многих восточных немцев на побег, большинство, включая интеллигенцию, бежало из-за решений Пятого съезда СЕПГ, продемонстрировавших намерение Ульбрихта строить социализм по советской модели. Так как Советы не могли открыто критиковать эти решения, их реакция, как в письме КПСС от Юрия Андропова (28 августа 1958 года), заключалась в утверждении, что функционеры СЕПГ «не знают, как воздействовать на интеллигенцию, и нуждаются в помощи» (с. 17).

(обратно)

767

FRUS, 1958-1960, vol. 9, pp. 711-713.

(обратно)

768

Материал Кондрашева С. А. Дезертиром был агент КГБ, который дал возможность оперативникам КГБ вынести и увезти стальной шкаф, а потом привезти его обратно на грузовике через американскую зону.

(обратно)

769

Доклад №1/16-291 от 27 января 1958 года, подписанный Ф.Мортиным, АСВР док. 79541, т. 10, с. 125-127.

(обратно)

770

Part 6, «Production», undated memorandum, Goleniewski case, Paragraph D.3, p. 42. CIA-HRP.

(обратно)

771

АСВР док. 505891, c. 65-78, памятная записка № 23/1/1537 от 21 июня 1956 года. Как вспоминает Кондрашев, тайна «туннеля» так строго охранялась, что «сотрудники контрразведки (КИ) берлинского аппарата не были допущены к этой информации».

(обратно)

772

In «The Organizational and Operational Tradition» the first segment of Soviet Strategic Deception, ed. Brian D. Dailey and Patrick J. Parker, Lexington, Mass.: D. C. Heath, 1087). Джон Дзяк особенно подчеркивает роль Шелепина в подготовке базы и создании нового отдела дезинформации. См.также: Heuer Richards /., Jr. Soviet Organization and Doctrine for Strategic Deception, pp. 21-54 (the same volume). Он заявляет, что «Служба «А», как назывался этот орган в последующем, начала действовать в 1959 году как отдел “Д”».

(обратно)

773

Golitsyn A. New Lies for Old: The Communist Strategy of Deception and Disinformation (New York: Dodd, Mead, 1984). Кондрашев полностью отрицает, будто китайско-советский конфликт был создан искусственно. Он отмечает, что главной причиной его временного назначения начальником разведки пограничных войск КГБ была напряженная ситуация на границе после кровавых событий 1969 года на острове Даманский. Результаты его инспекции советско-китайской границы убедили советское руководство в том, что китайская сторона готовилась к конфликту. В самом деле, еще в 1963 году председатель КГБ Семичастный поставил Центральный комитет в известность о «постепенном захвате советских островов» на Амуре и Уссури. См.: Прозуменщиков М. Постепенное освоение советских островов. — Источник, 6 (1995). Эта точка зрения на китайско-советский конфликт отражена также в других источниках, в одном из которых сказано, что по мере усугубления конфликта в 1960-х годах была создана особая китайская секция при службе «А» для проведения активных мер по китайской линии. В одном из документов ЦРУ, по мнению Кондрашева, содержалось ошибочное утверждение о том, что в эту секцию перешла «едва ли не половина» всех сотрудников службы, которая в то время насчитывала около ста человек (Memorandum, undated, «Department «А» [Disinformation]», CIA-HRP.

(обратно)

774

Из записок Кондрашева С. А.

(обратно)

775

Материал С. А. Кондрашева. Кондрашев был назначен заместителем начальника отдела «Д» в 1962 году и стал начальником службы «А» в начале 1968 года.

(обратно)

776

Записки Кондрашева С. А. по истории активных акций.

(обратно)

777

АСВР док. 87597, т. 26, с. 346-371. Пометки от руки на докладе позволяют предположить его источники, а также почему с его отправлением произошла задержка. Документ из шестидесяти восьми страниц был получен от восточноевропейской разведки, которая в свою очередь получила его от своего источника в западноевропейском правительстве. Это можно сказать точно по пометкам, сделанным, когда доклад в оригинале был возвращен из отдела переводов в одиннадцатый отдел Первого Главного управления, ответственный за связи с дружественными службами (отдел перевода подтверждал, что уничтожил черновики). Пометки о том, что доклад был отправлен для «ориентировки» в Берлин и Прагу, подтверждают его получение из Польши или Венгрии. Таким образом, сначала дружественная разведка направила доклад в одиннадцатый отдел, откуда он был направлен для перевода (долгий процесс), а уже потом в информационную службу для рассылки.

(обратно)

778

Ibid.

(обратно)

779

На русском языке нет точного эквивалента слова «deterrence». Как указывает Дэвид Холлоуэй в своей книге («The Soviet Union and the Arms Race», New Haven: Yale University Press, 1983), Советы использовали слово «устрашение», говоря о западной политике, и «сдерживание» — о советской.

(обратно)

780

АСВР док. 87597, т. 26, с. 346-371.

(обратно)

781

Материал Кондрашева С. А. Есть еще одно свидетельство связи доклада с программой активных мероприятий. На докладе есть пометка Сахаровского, тогдашнего начальника Первого Главного управления, сделанная для Агаянца, начальника отдела «Д»: «Подготовить предложения и послать в Берлин». Под ней пометка Агаянца, касающаяся определенной страницы доклада. Подпись Кондрашева удостоверяет, что он получил приказ Агаянца.

(обратно)

782

Предпринятые отделом Д меры против Штрауса начались в мае 1961 года и завершились успешно, когда Штраус покинул кабинет министров в результате кампании, открытой против него журналом «Der Spiegel», который использовал материалы КГБ. См.: Dzhirkvelov /. Secret Servant (London: Collins, 1987, pp. 298-301).

(обратно)

783

FRUS, 1958-1960, vol. 8, pp. 163, 320.

(обратно)

784

Current Intelligence Weekly, 15 Jan. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

785

BOB, Karlshorst Compound Situation Reports, 16 Jan., 21 Jan., and 11 Feb. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

786

Intelligence Report, 6 Apr. 1959, «Soviet Official’s Comments on the Berlin Situation», CIA-HRP.

(обратно)

787

Karlshorst Situation Reports, 7 and 13 Apr. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

788

Intelligence Report, 9 Apr. 1959, «Dissolution of Soviet Long Distance Exchange Facilities in Karlshorst», CIA-HRP.

(обратно)

789

Karlshorst Situation Report, 20 Apr. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

790

Intelligence Report, 16 Apr. 1959, «Description of the Soviet Compound at Karlshorst, East Berlin», Current Intelligence Weekly, 7 May 1959, pt. 3, pp. 1-16, CIA-HRP.

(обратно)

791

BOB, Karlshorst Compound Situation Reports, 1 July 1959, 15 Sept. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

792

Current Intelligence Weekly, 29 Jan. 1959, «Investigation of Intelligence Operations in West Berlin», pp. 2-3, CLA-HRP.

(обратно)

793

Сначала о пресс-конференции было напечатано в газетах Западной Германии, а 22 и 23 января 1959 года — в таких газетах, как «Chicago Tribune», «New York Herald Tribune», «New York Times», «New York Mirror», «Baltimore Sun».

(обратно)

794

Document Transfer and Cross Reference Memorandum, 10 Aug. 1956, CIA-HRP.

(обратно)

795

Dispatch, Berlin, 1 May 1957, CIA-HRP.

(обратно)

796

Ibid.

(обратно)

797

Перевод записей Линке во время мартовского совещания 1957 года в Москве, CIA-HRP.

(обратно)

798

ГРУ в Карлсхорсте неохотно признавало возраставшую независимость оперативников Восточной Германии, не желая, чтобы восточные немцы настаивали на прямой связи с московским ГРУ, а не через Восточный Берлин. Если бы это случилось, то ГРУ в Карлсхорсте перестал бы получать похвалы за донесения, предоставлявшиеся Линке. Berlin Dispatch, 7 Маг. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

799

Cable, BOB, 22 June 1957, CIA-HRP.

(обратно)

800

Ibid.

(обратно)

801

Dispatch, Berlin, 12 Sept. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

802

Cable, BOB, 6 Aug. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

803

Memorandum, undated, «Effect of a CE/PP Operation on the East German Military Intelligence Chief and his Organization», CIA-HRP.

(обратно)

804

  Ibid.

(обратно)

805

Потом было продолжение дела Домбровски, которое показало, как трудно отделить факт от вымысла авторам сочинений о разведке. Речь идет о книге: Hoehne Н. and Zolling Н. The General Was a Spy (New York: Coward, McCann, and Geoghegan, 1957, pp. 211-212). Авторы утверждают, что Домбровски был завербован западногерманской службой в 1956 году и сопровождал Линке в Москву в 1957 году, где он передал западным немцам доклад Линке. Несмотря на то, что Домбровски был заподозрен КГБ, западногерманская разведка якобы сумела обмануть КГБ, предоставив тому для передачи КГБ доклады, написанные собственноручно одним из советских советников. Это была, мол, умная уловка, однако недостаточная, чтобы спасти Домбровски, которому в августе 1958 года западногерманская разведка приказала быть наготове и ждать сигнала для побега на Запад, куда он прибыл в декабре 1958 года, а в феврале 1959 года Линке и многие другие оказались без работы или пониженными в должности. Мы не имеем ни малейшего представления, как эта драматическая история попала на страницы книги, однако кое-какие подробности явно взяты из пропагандистской контратаки БОБ в январе 1959 года, разве только к ним добавлено довольно много ненаучной фантастики.

(обратно)

806

Источник эпиграфа: FRUS, 1958-1960, vol. 8, р. 804.

(обратно)

807

William Bundy, telephone conversation, 1 Feb. 1996.

(обратно)

808

FRUS, 1958-1960, vol. 8, pp. 803-804. На утреннем совещании американской делегации, которое предшествовало вечернему совещанию министров иностранных дел, министр обороны Макэлрой «выразил мысль, что мы должны все-таки ценить важность нашей деятельности в Берлине, которая досаждает Советам». Хертер заметил, что собирался на вечернем заседании обсудить это с Советами, и был заверен Уильямом Банди, представителем ЦРУ, что «материалы о деятельности коммунистов могут быть использованы без компрометации источников». См.: FRUS, 1958-1960, vol. 8, pp. 798-799.

(обратно)

809

FRUS, 1958-1960, vol. 8, p. 812.

(обратно)

810

New York Herald Tribune, 7 june 1959.

(обратно)

811

BOB, Karlshorst Situation Report, 5 May 1960, CIA-HRP.

(обратно)

812

Dispatch, Berlin, 2 May 1960, CIA-HRP.

(обратно)

813

Ibid.

(обратно)

814

Ibid.

(обратно)

815

CIA Special NIE (National Intelligence Estimate), 3 May 1960, «The Situation and Prospects in East Germany», CIA-HRP.

(обратно)

816

Harrison H. Ulbricht and the Concrete «Rose»: New Archival Evidence on the Dynamics of Soviet-East German Relations and the Berlin Crisis, 1958-1961. — Working Paper, 5, CWIHP, May 1993.

(обратно)

817

Возможно, противостояние, описанное в главе 13, остановило поток информации, поступавшей из MfS в КГБ в Карлсхорсте.

(обратно)

818

Доклад №1/16-5827, 16 ноября 1960 года, АСВР док. 83531, т. 22, с. 436-440.

(обратно)

819

Советские радарные установки засекли полеты У-2 над СССР с самого начала (4 июля 1956 года) и, безуспешно пытаясь помешать им с помощью МИГов, высказывали свое недовольство по дипломатическим каналам. До Попова доходили слухи о протестах, и, донося о них Кизевальтеру и Мерфи, он иронически сравнивал их с «серьезными предупреждениями» американцам Мао-Цзэдуна во время тайваньского кризиса.

(обратно)

820

Vladislav М. Zubok, SWIHP, Working Paper №5, рр. 12-13. Raymond L. Garthoff «The KGB Reports to Gorbachev», Intelligence and National Security 11, №2 (Apr. 1996): 224-244. Гартхофф оперирует докладами за 1967, 1985, 1986, 1988. и 1989 гг. Он утверждает, что Зубок читал и делал выписки из доклада 1960 г. Самое подробное изложение инцидента с У-2 и его последствий для парижского саммита см.в книге: Beschloss Michael R. May Day: The U-2 Affair (New York: Harper and Row, 1986). Кондрашев подвергает сомнению всякие ссылки на материалы Зубока,который не имел доступа к документам КГБ.

(обратно)

821

Доклад №3023-Sh, 18 ноября 1960 года, АСВР док. 83531, т. 22, с. 442-446.

(обратно)

822

Доклад №1/16-4875, 3 сентября 1960 года, АСВР док. 83531, т. 22, с. 75-76. В комментариях Кондрашева к этому докладу отмечено, что он непосредственно связан с отменой парижского саммита, и это справедливо, потому что в последнем параграфе говорится о Берлине, хотя в докладе нет прямых ссылок на провал саммита. Примерно в это время Леммер занял пост министра почты и телекоммуникаций ФРГ.

(обратно)

823

Доклад №1/16-4968, 9 сентября 1960 года, АСВР док. 83531, т. 22, с. 60-61.

(обратно)

824

Ibid, p. 62.

(обратно)

825

Доклад JSfe2554-Sh, 28 сентября 1960 года, ACBP док. 83531, т. 22, с. 116-145.

(обратно)

826

Zubok Vladislav M. Spy vs. Spy: The KGB vs. The CIA, 1960-1962. — CWIHP Bulletin, 4 (fall 1994), 22-23. Несмотря на то, что памятная записка, содержащая предложения КГБ, связана с фамилией Шелепина, она стала собственностью Центрального комитета, едва попала в секретариат, и находится в его архиве.

(обратно)

827

Ibid. Например, предложение Шелепина от 7 июня, сделанное Хрущеву, состояло в том, чтобы силами КГБ «подготовить, опубликовать и распространить за рубежом памфлет на А. Даллеса». Это было сделано под руководством Василия Романовича Ситникова, который в то время исполнял обязанности заместителя Агаянца в отделе «Д». Публикация «Портрета мастера шпионажа» («А Study of a Master Spy») имела место в Лондоне в 1961 году. Автор якобы — член парламента от лейбористской партии. См.: Blackstock Paul W. Agents of Deceit (Chicago: Quadrangle, 1966, p. 280). Ситников долго служил в Германии и Австрии. Его назначение в отдел «Д» произошло после внезапного возвращения из Бонна, где он был в январе — июле 1959 года. Позднее он стал консультантом председателя КГБ Андропова.

(обратно)

828

Это предложение требовало статей для публикации «в буржуазной прессе с помощью доступных источников», то есть контактов КГБ. Например, офицер западногерманской разведки, работавший в операции по Карлсхорсту, получил кабинет в американском помещении и «соответствующую документацию» от БОБ. Это было сделано по предложению Гейнца Фельфе, и он доложил об этом в КГБ. См.: Zubok. Spy vs. Spy, p. 27.

(обратно)

829

Current Intelligence Weekly, 18 Aug. 1960, CIA-HRP.

(обратно)

830

Ibid. Восточногерманская железная дорога (Reichsbahn), включая надземную дорогу (S-Bahn), состояла из более чем ста помещений — от товарных и пассажирских вокзалов до ремонтных мастерских, — в которых работали тысячи людей. Советские оккупационные власти, а потом и восточногерманские считали важным сохранить над ней контроль даже после раскола в городской администрации Берлина после 1948 года. Железнодорожные линии предполагали великолепную возможность проверки граждан, выезжающих в Западный Берлин из Восточного Берлина и Восточной Германии. Многие помещения могли стать удобными сборными пунктами и базами для подрывных операций в городе.

(обратно)

831

FRUS, 1958-1960, vol. 9, рр. 94-95, 101-102.

(обратно)

832

Dispatch, Berlin, 1 Aug. 1960, CIA-HRP.

(обратно)

833

Ibid.

(обратно)

834

Бундестаг заседал в Западном Берлине с 1954 года.

(обратно)

835

АСВР док. 85531, т. 22, с. 167, 168.

(обратно)

836

CIA Information Report Telegram (disseminated electronically), 13 Sept. 1960, «Implications of New East German Measures Against Berlin: Situation Report as of 7 September 1960». В докладе говорится о планах восточных немцев заставить жителей Восточного Берлина оставить работу в Западном Берлине. CIA-HRP. Этот информационный доклад ЦРУ основывался на полученном по телеграфу комментариях к. ситуации, подготовленных офицерами БОБ, «работавшими в Берлине с 1952-1954 годов». Советские документы этого периода говорят о том, что не только Запад, но и СССР был удивлен этой акцией Восточной Германии. См.: Harrison. Ulbricht and the Concrete «Rose», 27.

(обратно)

837

В телеграмме посла Даулинга в Бонне эти контрольные меры рассматривались как важные для восточных немцев, которые «вели себя так, словно сепаратный договор уже был подписан и Советы передали им властныеполномочия». См.: FRUS, 1958-1960, vol. 9, р. 563.

(обратно)

838

Кампания против работы восточных берлинцев в Западном Берлине началась до того, как были приняты меры 30 августа. См.: CIA Information Report Telegram, 13 Sept. 1960.

(обратно)

839

Ibid. Хотя планы на эту неделю, как уже говорилось, уже были разработаны в Восточном Берлине, БОБ верила, что их неожиданное введение произошло из-за резкого увеличения «числа беженцев в августе». Например, в августе 1953 года, сразу после июньских событий (17 июня) в Западный Берлин приехали 10 857 человек. В августе 1960 года — 18 409 (из общего числа 21 000) проехали через Западный Берлин.

(обратно)

840

Ibid.

(обратно)

841

Ibid.

(обратно)

842

Ibid. Это предложение, вероятно, ограничило бы политическое присутствие ФРГ в Западном Берлине, хотя экономические и культурные связи между Западным Берлином и Западной Германией, несомненно, «расшились бы и укрепились».

(обратно)

843

АСВР док. 83531, т. 22, с. 295. Бухарестская встреча, как отмечено в докладе, представляла собой совещание лидеров коммунистических и рабочих партий после съезда Румынской партии.

(обратно)

844

Ibid. Интерес представляет отсутствие докладов КГБ о визите Вилли Брандта в Вену в октябре 1960 года во время «Берлинской недели», когда он энергично защищал Западный Берлин. Кондра-шев был в то время заместителем резидента в Вене.

(обратно)

845

Доклад №3227 от 10 декабря 1960 года, АСВР док. 83531, т. 22, страницы не указаны. Об обстоятельствах нового Межзонального торгового договора см.: FRUS, 1961-1963, vol. 14, рр. 1-3.

(обратно)

846

Ibid.

(обратно)

847

Cable, Berlin, 4 Jan. 1961, CIA-HRP. Воспоминания Дэвида Мерфи.

(обратно)

848

Dispatch, Berlin, 15 Feb. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

849

Ibid.

(обратно)

850

Ibid. Mary Ellen Reese. General Reinhard Gehlen: The CIA Connection (Fairfax, Va.: George Mason University Press, 1990, p. 155). Автор утверждает, что «Говард Роман вылетел из Вашингтона в Западный Берлин, куда прибыл Снайпер». На самом деле Роман, который в Вашингтоне разрабатывал операцию Снайпера, не встречался со Снайпером и его любовницей, пока они не прибыли на американскую военно-воздушную базу в Висбадене (Западная Германия), откуда улетели в США.

(обратно)

851

Part6, «Production». Из оперативного донесения по делу Голе- невского с описанием предоставленной им разведывательной и контрразведывательной информации (помимо идентификации Блейка и Фелфе) до того, как он заболел (CIA-HRP). О связях Голеневского см.также: Memorandum, 4 Jan. 1964, «Goleniewsky’s Work with the Soviets», CIA-HRP.

(обратно)

852

Dispatch, BOB, 15 May 1959, CIA-HRP.

(обратно)

853

Contact Report, 27 Oct. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

854

Document Transfer and Cross Reference, memorandum, 29 Nov. 1960, CIA-HRP.

(обратно)

855

Ibid.

(обратно)

856

Dispatch, Berlin, 24 July 1961, CIA-HRP.

(обратно)

857

 Cable, Berlin, 2 July 1954, CIA-HRP.

(обратно)

858

Contact Report, 17 July 1956, CIA-HRP.

(обратно)

859

Dispatch, Berlin, 2 June 1959, CIA-HRP.

(обратно)

860

Report of Agent Dismissal, 9 Oct. 1959, CIA-HRP.

(обратно)

861

Dispatch, Berlin, 19 July 1961, CIA-HRP.

(обратно)

862

Memorandum, 18 May 1952, CIA-HRP.

(обратно)

863

CIA Information Report, 17 June 1959, CIA-HRP.

(обратно)

864

CIA Information Report, 15 Dec. 1960; CIA Information Report, 16 Dec 1960, CIA-HRP.

(обратно)

865

CIA Information Report, 6 Feb. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

866

CIA Information Report, 13 Apr. 1961, CIA-HRP. См.также: Torpey John C. Intellectuals, Socialism, and Dissent: The East German Opposition and its Legacy (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1995, pp. 106-107).

(обратно)

867

Memorandum for DDP, from Chief, EE Division, Subj.: Clandestine Action in Support of the US Berlin Policy, 23 Mar. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

868

 Ibid.

(обратно)

869

 Ibid.

(обратно)

870

   Ibid.

(обратно)

871

ACBP док. 84909, т. 24, с. 116-117.

(обратно)

872

Доклад Первого Главного управления, подписанный заместителем начальника Мортиным, №1/15-1888, 3 Мая 1961 года, АСВР док. 84909, т. 24, с. 83.

(обратно)

873

Доклад ПГУ №1/16-1889, 3 мая 1961 года, подписанный Мортиным и посланный в Министерство иностранных дел Г.М.Пушкину, АСВР док. 84909, т. 24, с. 84, 85 (отрывок).

(обратно)

874

Доклад ПГУ КГБ №1/16-2333, 6 мая 1961 года, подписанный A. А. Крохиным и посланный в Министерство иностранных дел для B. С.Семенова, АСВР док. 84909, т. 24, с. 162, 163 (отрывок).

(обратно)

875

Ibid. См.также: FRUS, 1961-1963, vol. 13, рр. 269-272.

(обратно)

876

Личные заметки С.А.Кондрашева после бесед с ветеранами.

(обратно)

877

Повестка дня была утверждена на совещании президиума ЦК КПСС 15 марта 1961 года (протокол №319), на котором президиум одобрил официальное приглашение членам Варшавского договора и наблюдателям (Китаю, Северной Корее, Монголии и Северному Вьетнаму) посетить сессию Политического консультативного комитета в Москве 28-29 марта 1961 года и пригласительное письмо с указанием чисел, повестки дня и членов советской делегации (Хрущев, Громыко, министр обороны Малиновский). Повестка дня состояла из доклада маршала Гречко, командующего вооруженными силами стран Варшавского договора, о готовности войск и их вооружении, доклада заместителя председателя Комиссии государственного планирования СССР М. В. Хруничева о специализации военного производства в странах Варшавского договора и совместном производстве вооружения. Эти доклады были прочитаны на утренней сессии 28 марта, на котором не велись протоколы. См.: ЦХСД (Центр хранения современной документации) фонд 10, опись 3, ед. хр. 5. Документы, относящиеся к совещанию 28-29 марта 1961 года были рассекречены в конце октября 1996 года и прочитаны Кондрашевым.

(обратно)

878

Председательствующие на совещаниях Политического консультативного комитета стран Варшавского договора были перечислены в алфавитном порядке. Председателем на совещании в феврале 1960 года был руководитель венгерской делегации, а Ульбрихт как глава делегации ГДР председательствовал в марте 1961 года.

(обратно)

879

ЦХСД фонд 10, опись 3, ед.хр. 5.

(обратно)

880

Кондрашев представил копию письма Первухина из АСВР. На ней есть пометка о том, что письмо отправлено В. С. Семенову и И. И. Ильичеву. Английский перевод письма см. в: Harrison Н. Ulbricht and the Concrete «Rose»: New Archival Evidence on the Dynamics of Soviet-East German Relations and Berlin Crisis, 1958-1961. - Working Paper, 5, CWIHP, May 1993.

(обратно)

881

Wyden Peter. Wall: The Inside Story of Divided Berlin (New York: Simon and Schuster, 1989, p. 93). О Грейвере в книге сказано, что его звали «Е1 Supremo». Это могло быть где угодно, но только не в БОБ. Там все, включая Харви, знали Грейвера как Длинного.

(обратно)

882

FRUS, 1961-1963, vol. 14, рр. 87-98.

(обратно)

883

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

884

FRUS, 1961-1963, vol. 14, рр. 98-102.

(обратно)

885

См.: Catudal Honore М. Kennedy and the Berlin Wall Crisis: A Case Study in U.S.Decision Making (Berlin: Berlin Verlag, 1980, p. 125). Хоуп Харрисон («Ulbricht and the Concrete «Rose») приводит слова советского дипломата Юлия Квицинского, будто Ульбрихт всего лишь полагался на слова Хрущева: «Мы [СССР] даже не думаем о возведении стены в Берлине».

(обратно)

886

FRUS, 1961-1963, vol. 14, рр. 138-139.

(обратно)

887

Ibid, рр. 162-165.

(обратно)

888

Memorandum for the Record by Chief, EE Division, 22 June 1961, CIA-HRP.

(обратно)

889

Ibid.

(обратно)

890

Special National Intelligence Estimate SNIE 2-2-61, 11 July 1961, CIA-HRP.

(обратно)

891

Ibid. Например, в своей речи на московском совещании 3-5 августа 1961 года первых секретарей центральных комитетов коммунистических и рабочих партий стран-членов Варшавского договора по вопросам, связанным с подготовкой к подписанию мирного договора, Ульбрихт заявил, что «Аденауэр и Брандт в своих переговорах с ведущими политиками США настаивали на том, что необходимо и возможно найти способы организовать восстание в ГДР с целью свержения власти рабочих и крестьян». ЦХСД, фонд 10, опись 3, ед.хр. 7.

(обратно)

892

АСВР док. 84909, т. 24, с. 241-290.

(обратно)

893

Ibid.

(обратно)

894

АСВР док. 92560, т. 9, с. 127-134. В отдельном докладе КГБ (АСВР док. 93272, т. 1, с. 43) сказано, что Мерфи работал в Западном Берлине с 1955 по 1961 год, сначала заместителем директора (1955-1959), потом директором БОБ (1959-1961).

(обратно)

895

Копия письма Первухина была представлена архивом СВР Кондрашеву. Английский перевод см.: Harrison. Ulbricht and the Concrete «Rose».

(обратно)

896

Ibid.

(обратно)

897

FRUS, 1961-1963, vol. 14, pp. 191-192.

(обратно)

898

Catudal. Kennedy and the Berlin Wall Crisis, 187-188.

(обратно)

899

Доклад №1795-sh, 20 июля 1961 года, АСВР док. 86304, т. 24, с. 225-233.

(обратно)

900

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

901

Доклад №2152-sh, 31 августа 1961 года, АСВР док. 86304, т. 25, с. 13-16.

(обратно)

902

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 228.

(обратно)

903

Ibid., р. 252.

(обратно)

904

Источник: Документы русской истории 1, №14 (1995), с. 52-59. Архивный источник: ЦХСД фонд 5, опись 30, ед.хр. 351, листы 26-31.

(обратно)

905

Zubok Vladislav М. Spy vs. Spy, pp. 22-23.

(обратно)

906

Ibid.

(обратно)

907

АСВР док. 87579, т. 9, с. 77-78. Доклад №1/16-1874 от 3 марта 1962 года был подготовлен как информационная записка Первым главным управлением для В.В.Кузнецова, копия предназначалась И.И.Агаянцу, тогдашнему начальнику отдела «Д».

(обратно)

908

АСВР док. 87668, т. 9, с. 61-67. Западный Берлин злил власти ГДР, однако перекрытие границы было невыгодно КГБ, который использовал движение через границу. Отвечая на предложение Ульбрихта принять «соответствующие меры» в отношении лиц, пересекающих границу, президиум Центрального комитета КПСС 20 июля одобрил предложение членов президиума Громыко, Микояна и Козлова указать послу Первухину, чтобы он посоветовал Ульбрихту «действовать постепенно, не применяя жесткие меры административного воздействия, чтобы не осложнить ситуацию и не вызвать ответные меры западных держав». ЦХСД, фонд 3, опись 14, ед.хр. 491, лист 21. Получено С. А. Кондрашевым.

(обратно)

909

 Ibid.

(обратно)

910

См.главу 13. См.также: Neues Deutschland, 9 July, 1961.

(обратно)

911

ЦХСД, фонд 3, опись 14, ед.хр. 947, листы 26-42. Получено Кондрашевым. Делая умный шаг, Микоян и Громыко предлагают перекрыть дорогу только транспорту из Западного Берлина в ФРГ, потому что это будет «удар по западногерманским фирмам, которые получают мануфактурную продукцию из Западного Берлина, который не... заденет промышленность Западного Берлина и поставки продовольствия населению».

(обратно)

912

Материал С. А. Кондрашева. Чтобы сохранить секретность, директивы были направлены в ТАСС, Министерство иностранных дел и КГБ только после утверждения их на президиуме 12 августа.

(обратно)

913

Согласие на проведение совещания 3-5 августа было передано Ульбрихту послом Первухиным на основании указаний Громыко и Андропова от 30 июня 1961 года. ЦХСД, фонд 3, опись 12, листы 61-64. Получено С. А. Кондрашевым.

(обратно)

914

ЦХСД, фонд 10, опись 3, ед.хр. 7. Получено Кондрашевым.

(обратно)

915

Доклад Первого Главного управления № 1/16-3338 от 8 августа 1961 года. 24, с. 335. АСВР, док. 84909, т. 24, с. 335. Одним источником информации было письмо от 13 апреля 1961 года, написанное начальником Миссии связи при командующем французскими войсками в Германии для французского посольства в Бонне. Вероятно, письмо было перехвачено агентом КГБ во французской военной миссии, имевшего кличку Арнольд, которым руководил в это время нелегальный сотрудник КГБ подполковник Евгений Рунге.

(обратно)

916

FRUS, 1961-1963, vol. 14, рр. 281-291. Во время этой сессии фон Брентано заметил, что если союзники будут отрезаны, то «он не представляет, что будет с межзональной торговлей».

(обратно)

917

Zubok. Spy vs. Spy, p. 28. Знакомство КГБ с происходившим на парижской встрече подтверждается письмом от заместителя начальника ГРУ А. Рогова министру обороны Малиновскому, датированным 24 августа 1961 года, которое объясняет, почему КГБ получило преимущество перед ГРУ. Письмо ГРУ найдено в архиве ЦХСД. Кондрашев не смог найти оригинал доклада КГБ.

(обратно)

918

Кондрашев, на основании изысканий в ЦХСД и чтения документов Цетрального комитета КПСС, отчасти подтвердивших слова Абрасимова.

(обратно)

919

Harrison. Ulbricht and the Concrete «Rose».

(обратно)

920

ЦХСД, фонд 3, опись 14, ед.хр. 494, листы 1-2. Получено Кондрашевым. «Специальный резерв» для промышленности ГДР следовало получить в советской промышленности и, если необходимо, закупить за рубежом (Государственный банк должен был выделить пятьдесят три тонны золота для продажи за границей, чтобы сделать основные закупки). Помимо решения президиума, была еще подробная записка (датированная 11 августа) Госплана о необходимых поставках. Подтверждая необычность ситуации, президиум принял особый указ, касающийся Комиссии по выездам за границу дать в течение пяти дней выездные визы в ГДР специалистам Госплана для работы в промышленности ГДР.

(обратно)

921

Wyden. Wall, р. 134.

(обратно)

922

Ibid., рр. 81-82.

(обратно)

923

Ibid., рр. 134-136.

(обратно)

924

Gordievsky Oleg. Next Stop Execution (London: Macmillan, 1995, pp. 93-96).

(обратно)

925

Schecter Jerrold L. and Deriabin Peter S. The Spy Who Saved the World (New York: Scribners, 1992, pp. 181-226).

(обратно)

926

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 345-346.

(обратно)

927

Ibid., р. 347—349. Здесь же, помимо отчета о совещании 17 августа, часть статьи Мерфи, посвященная совещанию, в «Studies in Intelligence [CIA in-house journal] 33» (winter 1989): 79-80. Статья была перепечатана в «Newsletter of the Central Intelligence Retirees Association 15», № 2 (summer 1990).

(обратно)

928

Ibid.

(обратно)

929

ACBP док. 86304, т. 25, с. 5.

(обратно)

930

Current Intelligence Weekly, 24 Aug. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

931

Ibid. См.также: FRUS, 1961-1963, vol. 14, pp. 372, 384-385, 410.

(обратно)

932

FRUS, 1961-1963, vol. 14, p. 393.

(обратно)

933

Ibid., pp. 338-339, 393, 398-399.

(обратно)

934

Jerrold L. Schecter and Peter Deriabin. The Spy Who Saved the World (New York: Scribners, 1992, pp. 228-229). Пеньковский раздобыл эту информацию на дне рождения маршала Варенцова, командующего советскими ракетными войсками, на котором присутствовали министр обороны Малиновский и другие высокопоставленные официальные лица — см. Special National Intelligence Rstimate SNIE 11-10/1-61, 5 Oct. 1961, CIA-HRP: «Мы тщательно изучили возможность того, что источник может быть — по доброй воле или не по доброй воле — проводником дезинформации. Нам кажется, если учесть секретность и количество предоставляемой информации, что на это непохоже». На самом деле массированные маневры не проводились в Германии как прикрытие внезапной военной атаки, но эта стратегия была успешно использована СССР в Чехословакии.

(обратно)

935

АСВР док. 86304, т. 25, с. 3345.

(обратно)

936

АСВР док. 86304, т. 25, с. 57.

(обратно)

937

АСВР док. 86304, т. 25, с. 52-56.

(обратно)

938

  Ibid.

(обратно)

939

Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

940

АСВР дрк. 87688, т. 9, с. 82—84. Справка о беседе с источником.

(обратно)

941

  Ibid.

(обратно)

942

Berlin Dispatch, 6 Nov. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

943

Ibid.

(обратно)

944

 Chief BOB to CIA Headquarters, 14 Sept. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

945

Dispatch, Berlin, 6 Nov. 1961, CIA-HRP.

(обратно)

946

Ibid.

(обратно)

947

Ibid.

(обратно)

948

FRUS, 1961—1963, vol. 14, p. 348. Министр юстиции постоянно был заинтересован в «стимуляции международного протеста» относительно всего, что было связано с берлинским кризисом. Когда Советы решили провести атмосферные исследования в сентябре 1961 года, это тоже рассматривалось как грубая попытка запугивания, связанная с кризисом. Мерфи, тогдашний представитель ЦРУ в берлинской тактической группировке, вспоминает встречу генерала Максвелла Тейлора в его офисе с Робертом Кеннеди сразу после начала исследований. Кеннеди был в ярости из-за неспособности ЦРУ (в отличие от коммунистов) вывести на улицы тысячи человек, которые протестовали бы против этой акции.

(обратно)

949

Конфиденциальное интервью, 22 февраля 1996 года.

(обратно)

950

Ibid. Peter Ringland, interview, 7 Apr. 1995; William J. Graver, interview, 22 Apr. 1996.

(обратно)

951

Ausland John C. Kennedy, Khrushchev, and the Berlin-Cuba Crisis, 1961—1964 (Oslo: Scandinavian University Press, 1996, p. 156— 169).

(обратно)

952

FRUS, 1961-1963, vol. 14, p. 382.

(обратно)

953

Многие историки особое внимание уделяют интенсивной переписке Кеннеди и Хрущева во время кубинского ракетного кризиса и после него, но этот специальный канал начал действовать сразу, как только Кеннеди занял президентский пост в январе 1961 года. Например, 18 января 1962 года Хрущев передал Роберту Кеннеди послание, на которое президент Кеннеди ответил 15 февраля, выражая среди прочего «серьезную озабоченность» нарушениями воздушного коридора. Президент также упомянул о «возможности соглашений по другим вопросам, включая переданные мне моим братом». Неудивительно, что нарушения воздушного коридора временно прекратились неделей позже, когда Роберт Кеннеди прибыл в Западный Берлин. FRUS, 1961—1963, vol. 14, р. 819—822.

(обратно)

954

Graver interview.

(обратно)

955

Доклад Nq2344-i, 28 сентября 1961 года, АСВР док. 86304, т. 25, с. 63, 64.

(обратно)

956

Ibid.

(обратно)

957

Доклад №1/16-4621, АСВР док. 86304, т. 25, с. 101-102.

(обратно)

958

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 496.

(обратно)

959

Cathrine McArdle Kelleher. NATO Nuclear Operations, in Managing Nuclear Operations, ed. Ashton B. Carter, John D. Steinbrunner, and Charles A. Zraket (Washington, D.C.: Brookings Institution, 1987, p. 445).

(обратно)

960

АСВР док. 86304, т. 25, с. 127-128.

(обратно)

961

Один из двенадцати небольших районов, которые были частью Западного Берлина, однако отрезаны от него восточногерманской территорией.

(обратно)

962

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 441-443; Jean Edward Smith «Lucius D. Clay: An American Life» (New York: Holt, 1990, p. 658— 659); Ausland «Kennedy, Khrushchev, and the Berlin-Cuba Crisis», p. 37. В трех описаниях инцидента есть несоответствие в деталях. Билл Грейвер вспоминает, что Клей поехал на машине, желая захватить восточногерманских пограничников врасплох, ибо был уверен, что они не откажут ему во въезде на территорию, принадлежащую американскому сектору. Однако у него ничего не вышло. Мэр Целендорфского района встречал его с цветами, но пограничники преградили ему путь. Пришлось Клею воспользоваться вертолетом.

(обратно)

963

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 532-543. См. также: Ausland «Kennedy, IGirushchev, and the Berlin-Cuba Crisis», p. 38—39, and Graver interview.

(обратно)

964

Graver interview.

(обратно)

965

Основные моменты были повторены в телеграмме американского коменданта, генерала Альберта Уотсона II, генералу Лаурису Норстаду около 19.00 по берлинскому времени и в телеграмме Клея — Раску, отправленной в 20.00 по берлинскому времени. FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 543.

(обратно)

966

Wyden «Wall», р. 263—264; Smith, Lucius D. «Clay», p. 661; Graver interview.

(обратно)

967

FRUS, 1961-1963, vol. 14, p. 544.

(обратно)

968

Доклад № 2613-sh, 31 октября 1961 года, ACBP док. 86304, т. 25, с. 109-110. Звонок, по-видимому, был сделан по линии, обычно прослушивавшейся Советами. Если бы он был сделан по секретной линии, которую КГБ прослушивал, вряд ли он был бы рассекречен.

(обратно)

969

Ibid. Graver interview. Хрущев заявил, что это была его инициатива (Khrushchev Remembers [Boston: Little, Brown, 1970, p. 470]). А Уайден («Wall», p. 266, сноска) приводит слова Роберта Кеннеди, сказанные Джону Бартлоу Мартину, о том, что Кеннеди позвонил Хрущеву по «специальному каналу».

(обратно)

970

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 619, 704.

(обратно)

971

АСВР док. 509492, т. 1, с. 33-34.

(обратно)

972

АСВР док. 509492, т. 1, с. 235-239.

(обратно)

973

FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 640; and АСВР док. 86304, т. 25, с. 245. См.также: FRUS, 1961-1963, vol. 14, р. 648.

(обратно)

974

АСВР док. 87597, т. 26, с. 69-70. См.также: FRUS, 1961— 1963, vol. 14, р. 650-681.

(обратно)

975

Материал С. А. Кондрашева. См.также: FRUS, 1961—1963, vol. 14, р. 683. Пока союзники старались скоординировать военные действия на случай попыток Советов перерезать наземные пути в Берлин, агент КГБ — сержант Роберт Ли Джонсон — снабжал Советы сверхсекретной информацией и зашифрованными документами из курьерского центра вооруженных сил, который располагался в парижском пригороде Орли. См.: John Barron «KGB: The Secret Work of Soviet Agents» (New York: Readers’ Digest Press, 1974, p. 214-224).

(обратно)

976

Когда Мерфи посетил Берлин в конце 1961 года, Билл Грей-вер повез его посмотреть на стену (die Mauer). В это время она уже во многом определяла берлинскую жизнь. Еще раз Мерфи посетил Берлин в 1967 году. Стена выглядела примерно так же. Оставалось несколько лет до того, как восточные берлинцы перестроили свою «Стену Мира» (Friedensmauer), используя сборные плиты и ставя сверху цементные цилиндры.

(обратно)

977

В докладе Тюльпанова (сентябрь 1946 года) Центральному комитету КПСС руководитель отдела пропаганды Советской Военной администрации отнесся весьма критически к только что сформированной СЕПГ и ее руководству. Что касается буржуазных партий, созданных как часть «национального фронта», Тюльпанов отметил, что Христианско-демократический союз (ХДС) и Либерально-демократическая партия (ЛДП) на самом деле служат для привлечения «реакционных и антисоветских элементов, которые ищут пути для выражения своего недовольства». См.: Naimark Norman М. The Soviet Occupation: Moscow’s Man in (East) Berlin. — CWIHP Bulletin, 4 (fall 1994), 35-48.

(обратно)

978

Nelson Walter Henry. The Berliners: Portrait of a People and a City (London: Longmans, 1969, p. 148).

(обратно)

979

Bracher Karl Dietriech. The German Dictatorship: Origins, Structure, and Effects of National Socialism (New York: Praeger, 1970, p. 198).

(обратно)

980

Аскольд Лебедев, интервью, данное Кондрашеву 23 августа 1994 года. Лебедев был переведен в секретариат в 1945 году и служил под началом Жукова, Соколовского, а потом и Чуйкова, когда тот возглавлял уже Советскую контрольную комиссию. Позднее Лебедев работал в Управлении внешней разведки, был направлен в Австрию, где женился на австрийской переводчице, и в 1957 году был уволен из разведки. Позднее он работал в одной из редакций Агентства печати «Новости» под началом Нормана Бородина, подчинявшегося отделу активных мероприятий ПГУ КГБ.

(обратно)

981

BOB Intelligence Report L-1495, «Russian Methods of Influencing Top-Level Functionaries, 26 Apr. 1946», CIA-HRP; Naimark Norman M. The Russians in Germany: A History of the Soviet Zones of Occupation, 1945—1949 (Cambridge: Belknap Press of Harvard University Press, 1995, pp. 275-290).

(обратно)

982

Смит описывает события 21 апреля 1946 года, когда «тысяча делегатов из обеих партий собралась в зале «Адмирал-палас», что в Восточной зоне Берлина. Атмосфера была праздничной... С левой стороны на помост вышел Вильгельм Пик; в тот же самый момент Отто Гротеволь, представлявший СДПГ, поднялся на сцену с правой стороны. Они встретились в центре и обменялись рукопожатием.

(обратно)

983

По словам Неймарка, «несмотря на возражения противников, советская поддержка СЕПГ означала, что германская партия должна иметь некоторое отличие от советской компартии. Опьяненные победой в войне... советские коммунисты были абсолютно уверены, что у себя дома они делают все правильно».

(обратно)

984

АСВР док. 60345, т. 1, с. 147. Доклад об этой встрече был подготовлен для советского руководства. Молотов направил копию начальнику внешней разведки, который сохранил его в архиве СВР. Кондрашев считает, что документ был послан берлинским МГБ в Москву, а потом попал в архив из-за проводимых МГБ расследований. Например, МГБ полагало, что Макс Фехнер — британский агент. Сначала подозрение возникло, потому что Фехнера несколько раз просили переехать из английского сектора, где у него была удобная квартира, в Восточный Берлин. В конце концов он переехал, но его отказы дали повод для сообщений о его контактах с британской разведкой. Позднее МГБ получило донесения о том, что англичане знают о дискуссиях внутри политбюро СЕПГ, и опять был заподозрен Фехнер.

(обратно)

985

АСВР док. 60345, т. 1, с. 147-159.

(обратно)

986

Werth A. Russia at War, 1941—1945 (London: Barrie and Rock-liff, 1964, p. 988).

(обратно)

987

Bracher. The German Dictatorship, p. 72.

(обратно)

988

АСВР док. 60345, т. 1. Выпад Соколовского выражал настроения многих советских людей. Когда люди думали о разрушениях в СССР, у них появлялось желание вывезти из Германии все, что только можно. И лишь немногие задумывались о том, что в один прекрасный день придется задуматься о чувствах немцев, чтобы они поддержали СЕПГ.

(обратно)

989

Klimov G. The Terror Machine: The Inside Story of the Soviet Administration in Germany (London: Faber and Faber, 1953), или «Берлинский Кремль» (Frankfurt am Main: Possev, 1953). Климов очень точно изложил то, что происходило в Германии — экономические операции СВА в Германии, так как сам в них участвовал. Позднее бежал в Западную Германию.

(обратно)

990

АСВР док. 60345, т. 1.

(обратно)

991

Ibid.

(обратно)

992

Ibid.

(обратно)

993

Курт Шумахер был председателем СДПГ в западных оккупационных зонах; Генрих Брюнинг представлял Католическую центристскую партию и был канцлером в Веймарский период; Якоб Кайзер был членом ХДС в послевоенной Западной Германии.

(обратно)

994

Эрик Хонеккер был генеральным секретарем восточногерманской молодежной коммунистической организации Свободная немецкая молодежь. В 1971 году он заменил Ульбрихта на посту первого секретаря СЕПГ и на посту президента ГДР — в 1976 году. Был смещен в 1989 году и умер в Чили в 1994 году.

(обратно)

995

NARA, RG 226, microfilm 1656, roll 2. Образцы донесений БОБ за 1946 год о ХДС. См. доклады: А-01386, «CDU Activities in Universities in the Russian Zone»; A-69715, «CDU Reaction to School Reform» (fights exclusion of religion); A-69719, «FDJ and CDU Youth Organizations» (CDU youth told not to join FDJ); A-68575, «Russian Policy Toward CDU Officials» (no member of the CDU should occupy a leading position); A-68704, «Russian Influence on CDU» (details Russian efforts to hobble CDU organizational efforts in their zone).

(обратно)

996

NARA, RG 226, microfilm 1656, roll 2. Reports on SPD: A-67509, «Elections in the Trade Unions» (SPD attacks KPD manipulation of elections in trade unions); A-67527, «SPD Efforts to Counter Merger» (failing that to create an independent SPD); A-67797, «KPD-SPD Merger in the Russian Zone of Berlin» (SPD referendum not permitted, troops occupied polling places); A-69359, «Political Propaganda and Pressures by the KPD, FDGB and NKVD» (attacks on the SPD); and A-69723, «Party Activities in Berlin» (Russian harassment of independent SPD in Berlin area).

(обратно)

997

Например, когда Восточное бюро попросило посла Роберта Мерфи о помощи в установлении контакта с разведкой, просьба была тотчас передана директору БОБ Дане Дюранду, который поручил установление контакта Генри Хекшеру и Тому Пол гару. Они посетили Курта Шумахера в Ганновере, и тот дал им свое благословение. Tom Polgar, interview, 19 Oct. 1993. В феврале 1948 года Питер Сичел встретился в Берлине с представителем Восточного бюро СДПГ Зигмундом Ньюманном из Ганновера, которому он был представлен Брюстером Моррисом (OMGUS office of Political Affairs). Dispatch, 12 Feb. 1947, «Meeting with Sigmund Neumann of the SPD Ostburo», CIA-HRP.

(обратно)

998

Polgar interview. См. также: Naimark. Russians in Germany.

(обратно)

999

ACBP дело 60345, т. З, с. 46—82.

(обратно)

1000

Ibid.

(обратно)

1001

Tom Polgar, interview, 19 Oct. 1993; Whitney Tucker, interview, 20 June 1996.

(обратно)

1002

New York Times, 21 June 1951. Когда через несколько лет западногерманский суд предъявил Кемрицу обвинение в заманивании немцев в сети советской разведки, Верховная комиссия союзников заявила, что его действия «помогали оккупационным властям союзников и он не может быть привлечен к суду по этому обвинению».

(обратно)

1003

Berlin Special Counterintelligence (SC) Report, 11 Mar. 1946, «Review of Agent Security», CLA-HRP.

(обратно)

1004

Berlin SC Report, 14 May 1946, CIA-HRP.

(обратно)

1005

Berlin SC Report, 3 Aug. 1946, CIA-HRP.

(обратно)

1006

Berlin SC Report, 5 Sept. 1946, «Change in MVD Policy», CIA-HRP.

(обратно)

1007

Berlin SC Report, 25 Oct. 1946, «Review of Agent Security, CIA-HRP.

(обратно)

1008

«Security of the West», Der Spiegel, 20 June 1951, pp. 10—12.

(обратно)

1009

Polgar intrview. Западногерманская пресса широко освещала это дело, подхваченное потом New York Herald Tribune. В последней редакторской статье газета неохотно поддержала решение передать дело в юрисдикцию США на том основании, что «секретные агенты... нуждаются в защите».

(обратно)

1010

Berlin SC Report, 8 Nov. 1946, «Personality of Ford — An Evaluation», CIA-HRP.

(обратно)

1011

Рейнгард Гейдрих создал Имперскую службу безопасности в 1939 году (Reichsicherbeithauptamt), которая соединяла функции полиции безопасности (Gestapo and Kripo) и службы безопасности (SD). Его заместитель генерал Вальтер Шелленберг отвечал за работу разведки RSHA за границей.

(обратно)

1012

Polgar interview.

(обратно)

1013

Memorandum, Special Counterintelligence Operations (SCO) to Deputy Chief of Operations, OSO, 17 Mar. 1947, «СЕ Operational Progress Report N9 6», CIA-HRP.

(обратно)

1014

Berlin SC Report, 12 Apr. 1946, «Doocia — NKVD Interpreter and Secretary», CIA-HRP.

(обратно)

1015

NARA, RG 226, entry 108. О переселении Дуси вопрос был поднят по той причине, что это было трудным и довольно дорогостоящим делом.

(обратно)

1016

Dzhirkvelov /. Secret Servant (London: Collins, 1987, p. 30). Автор служил в отделе дезинформации Первого Плавного управления КГБ под прикрытием Агентства печати «Новости», которое использовалось для распространения дезинформации.

(обратно)

1017

Conquest R. Inside Stalin’s Secret Police: NKVD Politics, 1936— 1939 (London: Macmillan, 1985, p. 150).

(обратно)

1018

Thomas Polgar, interview, 19 Oct. 1993.

(обратно)

1019

Peter Sichel, interview, 14 Dec. 1993.

(обратно)

1020

Memorandum, for the Director, Central Intelligence, undated, «Major General Leonid A. Malinin», CIA-HRP.

(обратно)

1021

New York Times, 20 Apr. 1949; Washington Post, 18 Apr. 1949; New York Herald Tribune, Paris ed., 20 Apr. 1949.

(обратно)

1022

Dispatch, Durand, 8 Apr. 1948, «Report on Berlin Operations Base». Routing and Record Sheet, Henry Hecksher to SR/CE, 30 June 1955, CIA-HRP.

(обратно)

1023

Малинин родился в Новосибирске в 1907 году и служил сначала в транспортной системе службы государственной безопасности. В 1935 году он учился в Центральной школе НКВД в Москве, после чего занимал разные высокие посты вплоть до 1941 года. Во время войны Малинин был начальником управления НКВД в Одесской области и организовывал эвакуацию города. С 1943 по 1944 год он был начальником управления НКГБ в Новосибирской области. С 1944 года до 1945 года занимал тот же пост в Тернопольской области в Западной Украине, самом центре украинского националистического движения. Возможно, его служба там стала причиной его назначения резидентом в Берлин. Цитируется по личному делу Малинина. Материал С. А. Кондрашева.

(обратно)

1024

 АСВР док. 38179, т. 5а, с. 308-313.

(обратно)

1025

Ibid.

(обратно)

1026

Наливайко Б. Я. Три десятилетия на переднем крае, Краснознаменный Институт имени Андропова СВР, 1993.

(обратно)

1027

Доклад 160/2487, 14 ноября 1967 года, АСВР.

(обратно)

1028

Ibid.

(обратно)

1029

Harris William В. March Crisis, 1948, Act I. — Studies in Intelligence [CIA in-house journal], 10 (fall 1966), 4, CIA-HRP. Харрис настаивает на том, что Клей «переводил беседу своего политического советника Роберта Мерфи с генералом Георгиевым (который на самом деле был генерал-майором Л. А. Малининым, служившим в МВД), который делал попытку выяснить планы американцев в отношении Германии». Возможно, что Роберт Мерфи говорил Клею о своих контактах с Малининым, но он никогда не ставил в известность о них Дану Дюранда; что странно, имея в виду, что этот контакт был результатом операции БОБ.

(обратно)

1030

АСВР док. 60345, т. 23. Доклады озаглавлены: «Отчет и наблюдения за работой оперсекторов МГБ в Германии» и относятся к периоду 1 января — 1 июля и 1 июля — 1 декабря 1948 года. Во время этих операций агенты собирали информацию о советских военных учреждениях, посещая их или наблюдая за ними и их фотографируя. Зима затрудняла работу агентов, отсюда резкое возрастание числа арестованных агентов.

(обратно)

1031

АСВР док. 60345, «Доклад об операции «Нить».

(обратно)

1032

Memorandum for the S-2, from Headquarters, Berlin Military Post, APO 742, 19 July 1948, «Military Intelligence» (regraded unclassified 11 Aug. 1994 by CRD USAINSCOM FOI/PG).

(обратно)

1033

Memorandum, S-2 Berlin Command to Deputy Director of Intelligence, European Command, Heidelberg, 27 June 1948, «Affiliated Operations» (regraded unclassified 11 Aug. 1994 by CRD USAINS-COMNFO/1PO).

(обратно)

1034

Letter, Headquarters European Command, 29 June 1948, «Affiliated Operations» (EUCOM declassified, 94-00016).

(обратно)

1035

В послании, перепечатанном CIRA Newsletter 19, №3 (fall 1994), бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс писал: «В ранний период нам пришлось взять на себя весь аппарат немецкого вермахта, который работал на Советский Союз. Это называлось «Fremde Нееге Ost». Армия взяла это на себя после дня победы в Европе, а через некоторое время Пентагон признал, что это была не лучшая идея. После долгих переговоров... дело было передано ЦРУ».

(обратно)

1036

АСВР, История советских органов государственной безопасности, 1980, подготовленная коллективом авторов под руководством В. М. Чебрикова. Московское руководство в 1947—1952 годах осуществлялось на основе контрразведывательных директив, описанных в этом документе. Среди методов работы против «империалистических разведок» была «подстава» проверенных советских агентов, делавших вид, будто готовы на вербовку. Поощрялась также перевербовка американских и английских агентов. В этот период, как говорится в названном труде, чекисты успешно провели серию оперативных игр с американской и английской разведками, которые позволили проникнуть внутрь этих враждебных разведок.

(обратно)

1037

АСВР док. 60345, т. 2, с. 41—50.

(обратно)

1038

См.: Anton ОШ «Ап Honorable Defeat: A History of German Resistance to Hitler, 1933—1945» (New York: Holt, 1994).

(обратно)

1039

Доклад Nq 3/767, Ковальчук — Абакумову, 28 ноября 1946 года, АСВР док. 60345, т. 2, с. 248—253.

(обратно)

1040

Доклад N9 3/1214, 21 декабря1946 года, АСВР док. 60345, т. 2, с. 65-76.

(обратно)

1041

Доклад N93/3394, 31 марта 1947 года, АСВР док. 60345, т. 2, с. 99-106.

(обратно)

1042

Речь идет о Рапалльском договоре 1922 года между Веймарской республикой и Советским Союзом, то есть двумя государствами, которые страдали от поражения и политической изоляции после Первой мировой войны.

(обратно)

1043

Clay Lucius D. Clay Decision in Germany (New York: Doubleday, 1950, pp. 389-390.

(обратно)

1044

Памятная записка, 29 Aug. 1946 года, заместителя министра иностранных дел В. Деканозова — министру государственной безопасности В. С. Абакумову, АСВР док. 34061 (о Надольном).

(обратно)

1045

Доклад N9 1/4-24808, 3 октября 1946 года, подписанный заместителем министра государственной безопасности П. В. Федотовым, АСВР док. 34061.

(обратно)

1046

Ibid.

(обратно)

1047

Памятная записка № 00283, 23 ноября 1946 года, Ковальчук — министру государственной безопасности СССР Абакумову, АСВР док. 36401, т. 1, с. 29-37.

(обратно)

1048

Ibid.

(обратно)

1049

Памятная записка N9 00206, 22 ноября 1946 года, Ковальчук — Абакумову. АСВР док. 60345, т. 1, с. 104. ХДС был bete noire для Советов с момента его создания в 1945 году. В докладе (сентябрь 1946 года) комиссии Центрального комитета, проверявшей работу управления информации СВА в Германии, Сергей Тюльпанов признавал, что «когда эта партия (ХДС) стала очевидной угрозой и во всех отношениях реакционной, мы предприняли в декабре 1945 года попытку заменить (Андреаса) Хермса (Якобом) Кайзером». См.: Naimark Norman М. The Soviet Occupation: Moscow’s Man in (East) Berlin. — CWIHP Bulletin, 4 (fall 1994). Когда об этой акции заявила БОБ в декабре 1945 года, это было встречено как «антисоветское» выступление.

(обратно)

1050

Доклад КИ 1/5/34831, декабрь 1947 года, АСВР. Бегство Пауля на самом деле было организовано американской военной контр разведки. Как одну из причин своего бегства Пауль указал угрозу высокопоставленного чиновника в Тюрингии: «Пауль и ему подобные не будут следовать решениям лондонского совещания Совета министров иностранных дел, когда остающиеся буржуазные элементы перестанут занимать высокие посты в советской зоне». По иронии судьбы, в конце 1947 года управление информации стало настаивать на смещении председателя ХДС в советской зоне Якоба Кайзера, того самого человека, которым Тюльпанов хотел заменить Андреаса Хермса в декабре 1945 года. См.: FRUS 1947, vol. 2, рр. 887, 903.

(обратно)

1051

Памятная записка № 3/222, Ковальчук — Абакумову, 3 января 1947 года, AGBP док. 60345, т. 1, с. 163—174.

(обратно)

1052

Modin Y Mes camarades de Cambridge (Paris: Robert Laffont, 1994, p. 149).

(обратно)

1053

Доклад № 5/12541, Ковальчук — Абакумову, 27 июля 1948 года, АСВР.

(обратно)

1054

Memorandum, Chief of Foreign Branch M to Assistant Director for Special Operations, 3 Feb. 1948, CIA-HRP.

(обратно)

1055

«The Berlin Tunnel Operation», CSHP-150, sec. 5: Production, 24 June 1968, CIA-HRP. Поместить все записывавшие машины в туннель было невозможно, как говорили Питовранов и Гончаров.

(обратно)

1056

Ibid.

(обратно)

1057

Corson William R., Trento Susan B., Trento Joseph Widows (New York: Crown, 1980).

(обратно)

1058

«The Berlin Tunnel Operation», appendix B: Recapitullation of the Intelligence Derived, CIA-HRP.

(обратно)

1059

Ibid. См.также: Information Report, 17 Apr. 1959, «The Grechko Family and Their Friends», CIA-HRP.

(обратно)

1060

Почтовые номера давали возможность аналитикам службы G-2 определить расположение военных частей.

(обратно)

1061

«The Berlin Tunnel Operation», appendix В.

(обратно)

1062

Ibid. См. главу 1.

(обратно)

1063

«Soviet Russia Division Counterintelligence 1946—1956», CSHP-334, pp. 207—209. Information Report, 22 Aug. 1956, «RU Detachments in Berlin», CIA-HRP. Information Report, 17 Dec. 1956, «Soviet Military Intelligence GSFG: Inspecting Commissions from Moscow, (28 Mar. - 21 Apr. 1956)», CIA-HRP.

(обратно)

1064

Information Report, 9 July 1957, CIA-HRP.

(обратно)

1065

Information Report, 13 Dec. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

1066

Это тот самый Цинев, который позднее стал начальником Третьего Главного управления военной контрразведки и заместителем председателя КГБ.

(обратно)

1067

Information Report, 30 Sept. 1958, CIA-HRP.

(обратно)

1068

Information Report, 15 Sept. 1958, «Visits of KGB Inspection Commision to GSFG: 1955—1956», CIA-HRP.

(обратно)

1069

Information Report, 7 Aug. 1958, «Relationship of the KGB to Wismut SDAG», CIA-HRP.

(обратно)

1070

Information Report, 23 July 1958, «Lt. Gen. E. P. Pitovranov», CIA-HRP.

(обратно)

1071

Memorandum, C/SR Division, 26 May 1958, CIA-HRP, показывая соотношение материалов БОБ с информацией туннеля по операции подслушивания на линии Карлсхорст—Тройбритуен— Потсдам.

(обратно)

1072

Berlin Dispatch, 7 May 1958, CIA-HRP.

(обратно)

1073

Описание первого дома Харви в Берлине см. в: Thomas Е. The very Best Men (New York: Simon and Schuster, 1995, p. 131). Правда, оно несколько преувеличенное, как, например, замечание, что ланч «подавали ровно в четыре». Наверное, это зависело от гостей. Что касается дома на Милиновски-штрассе, то его краснокирпичный покой оживляли огород и бродившие вокруг куры, чьими яйцами С. П. Харви снабжала жен сотрудников БОБ.

(обратно)

1074

Проблема нескоординированности американских разведывательных операций в Берлине впервые встала в послевоенный период. Попытка организовать работу против Карлсхорта была последним эпизодом в долгой истории. Ведомственное соперничество в Вашингтоне и Западной Германии не позволили всерьез скоординировать работу.

(обратно)

1075

Berlin Dispatch, 7 May 1958, CIA-HRP.

(обратно)

1076

Ibid.

(обратно)

1077

Berlin Dispatch, 19 May 1958, CIA-HRP. Полученная военной контрразведкой за несколько лет информация о советской разведке не была использована, и это выяснилось в декабре 1958 года, когда БОБ получила копию информации о Карлсхорсте, собранной контрразведкой. Например, в списке были указаны шесть конспиративных домов в Карлсхорсте в 1951—1958 годах — внушительное число, если учесть, что почти каждое важное подразделение КГБ или ГРУ пользовалось помещением в Карлсхорсте (одна опергруппа ГРУ имела несколько конспиративных домов, которые время от времени менялись). Аналитики военной контрразведки (CIC) отмечали, что эти данные не были записаны и даже не были получены. Berlin Dispatch, 7 May 1959, CIA-HRP.

(обратно)

1078

Reese Mary Ellen. General Reinhard Gehlen: The CIA Connection (Fairfax, Va.: George Mason University Press, 1990).

(обратно)

1079

Национал-демократическая партия Германии принадлежала к восточногерманскому «Fatherland Front», целью которого было служить политическим рупором в ГДР для бывших фашистов и военных.

(обратно)

1080

Berlin Dispatch, 24 Oct. 1956, CIA-HRP.

(обратно)

1081

CIA Information Report, 3 Aug. 1992, CIA-HRP. Кондрашев сообщил, что Умнов также учил будущих сотрудников внешней разведки.

(обратно)

1082

Dispatch to Berlin, 8 Feb. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

1083

Ibid. Через несколько лет БОБ получила вторую версию отчета о Карлсхорсте, подготовленного BND. Ни первая, ни вторая версии не объясняют, как Фелфе удалось произвести впечатление на генерала Гелена и других. См.: Reese «General Reinhard Gehlen», p. 147.

(обратно)

1084

Cable, Berlin, 11 Sept. 1957; Cable to Berlin, 27 Sept. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

1085

Cable to Berlin, 10 Oct. 1957, CIA-HRP.

(обратно)

1086

Материал Д. Мерфи. «Быстрая замена» номеров давала возможность сотрудникам БОБ покидать офис с американскими номерами, а потом в каком-нибудь уединенном месте менять их на западноберлинские.

(обратно)

1087

Reese. General Reinhard Gehlen, p. 165.

(обратно)

1088

Felfe Heinz. Im Deinst des Gegners: 10 Jabre Moskaus Mann im BND (Hamburg: Rasch und Roehring Verlag, 1986). Как пишут Гюнтер Бонзак и Герберт Бремер «Aufrag Irrefuhrung: Wie die Stasi Poli-tik im Westen Machte (Дезинформационная миссия: Как Штази делала политику на Западе)» (Hamburg: Carlsen, 1992, 82), мемуары Фелфе — совместное активное мероприятие КГБ—MfS, имеющее целью дискредитацию BND. Например, восточногерманская разведка якобы сумела внедрить агента в семейный круг Гелена через его дочь Катарину. Агент сообщал о беседах за обеденным столом, и эти сообщения были переданы Фелфе для книги. См. также: интервью Фелфе, данное Бейли, 22 мая 1996 года, Берлин.

(обратно)

1089

Ibid. См. также: Reese. General Reinhard Gehlen, p. 147; Andrew Christopher and Gordievs/cy Oleg G. KGB: The Inside Story (New York: Harper, Collins, 1990, p. 448); Donald Hueffner, interview, 19 Aug. 1993.

(обратно)

1090

Felfe. Im Dienst des Gegners.

(обратно)

1091

Материал С. А. Кондрашева. Что касается надежды на дополнительную информацию по делу Фелфе, то 25 февраля 1995 года СВР предоставила «Записку В. В. Короткова по делу Г. Фелфе». Она оказалась абсолютно бесполезной, ибо содержит лишь короткий пересказ книги Фелфе. В ней нет упоминания о «Диаграмме». Из содержания записки ясно, что КГБ не заинтересован в новой версии относительно деятельности Фелфе.

(обратно)

1092

Headquarters Dispatch, June 1962, CIA-HRP.

(обратно)

1093

Quiring M. The Man in Pullach Made His Deliveries to «Alfred 2» as Regularly as Clockwork. — Berliner Zeitung, 3 Nov. 1993. Коротков сказал корреспонденту, что прибыл в Карлсхорст в феврале 1955 года. Когда прежний ведущий офицер Фелфе, Альфред I, возвратился в Москву, Коротков был приставлен к нему и работал с ним до примерно 1961 года, а потом вернулся в Москву и занимался предоставленной Фелфе информацией. Коротков говорил о Фелфе как об образцовом агенте, трудяге, который «регулярно, каждый месяц, поставлял 12 роликов микропленки». За это он получал 1500 немецких марок ежемесячно, а потом, как вспоминал Коротков, стал получать 2000 марок, так как начал строить дом недалеко от Мюнхена.

(обратно)

1094

Ibid.

(обратно)

1095

Ibid. Голицын сбежал в декабре 1961 года, а Фелфе был арестован в ноябре 1961 года, так что это замечание в газетной статье быссмысленно. Когда Кондрашев заговорил об этом с Виталием Коротковым в Москве, тот ответил, что его не так поняли.

(обратно)

1096

Heinz Felfe, interview with Bailey, 30 Mar. 1995.

(обратно)

1097

Ibid. Reese. General Reinhard Gehlen, pp. 146, 156: Martin David C. Wilderness of Mirrors (New York: Ballantine, 1980, pp. 105, 107). Предположение, что Фелфе был нарочно скомпрометирован при помощи Голеневского, основано на факте, что Голеневский получил информацию в «разговоре с генералом Грибановым, шефом контрразведки КГБ. Грибанов... сообщил ему, что из шести офицеров организации Гелена, ездивших в 1956 году в Вашингтон, чтобы познакомиться с деятельностью ЦРУ, двое были советскими агентами». См.: Reese General Reinhard Gehlen, p. 155. Ссылка на Грибанова, о котором бежавший Юрий Носенко особенно много рассказывал, дала повод к размышлениям. Носенко был офицером Второго Главного управления КГБ, который в первый раз вышел на ЦРУ в 1962 году, а в 1964 году стал перебежчиком. Его утверждение, что КГБ не интересовался Ли Харви Освальдом и не участвовал в убийстве Кеннеди — как очевидные противоречия в другой информации — дали повод ЦРУ сомневаться в его благих намерениях. Его подвергли интенсивным допросам в экстремальных условиях, однако сомнения не были ни подтверждены, ни опровергнуты. Носенко освободили и реабилитировали. О дальнейшей судьбе Носенко см.: Heuer Richards J., Jr. Nosenko: Five Paths to Judgement in Westerfield H. Bradford ed. Inside CIA’s Private World (New Haven: Yale University Press, 1995). Утверждение Риса, что Го-леневский услышал об этом в частной беседе с Грибановым, не совсем точное. В первый раз Голеневский услышал о Фелфе в речи Грибанова на собрании начальников восточноевропейских служб разведки государственной безопасности в Москве в 1958 году. Это было второе совещание (первое состоялось весной 1956 года), имевшее целью заручиться поддержкой в кампании активных мероприятий против ФРГ. Как в других случаях, Голеневский, который был также агентом КГБ в польской разведке, получил подтверждение вскользь сделанного замечания Грибанова, но уже в 1960 году и от советского советника во время обсуждения координации деятельности западных разведывательных служб. О связях Голеневского с КГБ см.: Memorandum, 4 Jan. 1964, CIA-HRP.

(обратно)

1098

Ibid. Основанием может быть то, что Голицин сначала попросил убежище, а уж потом, когда ему ответили согласием, достал конверт из ближайшего сугроба. Эта история рассказывалась в нескольких вариантах в таких книгах о «холодной войне», как: Mangold Т. Cold Warrior (New York: Simon and Schuster, 1991), and Wise David. Molehunt (New York: Random House, 1992).

(обратно)

1099

Felfe interview.

(обратно)

1100

Ibid.

(обратно)

1101

Ibid.

(обратно)

1102

Ibid.

(обратно)

1103

Ibid.

(обратно)

1104

Ibid.

(обратно)

1105

Дроздов Ю. И. Нужная работа (Москва: МлаДар, 1994, с. 83). Дроздов отмечает, что «нет смысла рассказывать о структуре и организации управления С, так как это уже сделали Гордиевский и Кузичкин. См.: Gordievsky О. Next Stop Execution (London: Macmillan, 1995, pp. 137, 188), and Kuzichkin V. Inside the KGB (New York: Pantheon, 1990, p. 79). Когда Дроздов работал в управлении нелегалов в Восточной Германии, он, по его словам, был «кузеном Древ-сом», восточногерманским «родственником» советского нелегала «полковника Абеля», во время переговоров, приведших к освобождению Абеля из американской тюрьмы в 1962 году. Он также пишет, что после ареста шпиона КГБ Гейнца Фелфе в 1961 году он изображал немецкого аристократа, представлявшего неонацистскую организацию в вербовке под «ложным флагом» источника в BND, с которым потом тоже работал нелегал КГБ. Прежде, чем стать заместителем начальника, а потом и начальником управления С, он был резидентом КГБ в Пекине в период спада в китайско-советских отношениях, когда очень пригодился его нелегальный статус.

(обратно)

1106

Memorandum, 7 Dec. 1954, «Illegal Rezidenturas, KGB Germany», CIA-HRP. Одним из сотрудников, который попал под реорганизацию, был Дмитрий Светлаков, обеспечивавший поддержку нелегалов в 1959—1960 годах в Карлсхорсте.

(обратно)

1107

Report, 16 Dec. 1954, CIA-HRP.

(обратно)

1108

Информация в прессе появилась сразу после проведения арестов. Типичными были статьи типа напечатанной 25 октября 1967 года «Spion Runge aus Liebe zu seinem Sohn uebergelaufen» (Шпион Рунге бежит из любви к сыну) в «Bild»; «Spionagezentrale in Karls-horst» — 15 мая 1968 года в «Berliner Morgenpost». 25 октября 1967 года в газете СЕПГ «Neues Deutschland» были высказаны обвинения в адрес «Вашингтона и Бонна» за нападение на «мирный лагерь», а Рунге был назван «преступно виновным в «Republikflucht».

(обратно)

1109

Memorandum, 8 Jan. 1968, «Biography of Yevgeny Yevgenievich Runge», CIA-HRP.

(обратно)

1110

CIA Information Report, 16 June 1958, CIA-HRP. Барышников, судя по донесению надежного источника БОБ, уехал в Москву И июня 1958 года. Другой источник, независимо от первого, сообщил о Барышникове и его резиденции в Карлсхорсте в июне 1956 года. Позднее Барышников стал заместителем начальника Управления С, которым руководил Михаил Цимбал (Рогов). Он умер в ноябре 1971 года (см.: Красная звезда, 12 ноября 1971 года).

(обратно)

1111

Runge biography, 8 Jan. 1968, р. 22, CIA-HRP. Личные встречи Короткова с нелегалами были важной частью убеждения нелегалов в том, что они являются равноправными сотрудниками разведки, хотя у них другая программа обучения и другие задачи. Позднее управление «С» продолжало эту практику.

(обратно)

1112

Ibid.

(обратно)

1113

Memorandum, 7 Feb. 1955, CIA-HRP. Из архива БОБ известно, что Михайлов в августе 1955 года все еще был в Карлсхорсте, где были сделаны приготовления для его «работы» на пропускном пункте в Мариенборне, важном железнодорожном и автомобильном пункте на границе Восточной Германии и Западной Германии. Тамошняя «работа» Михайлова, несомненно, была связана с нелегальной работой. Memorandum, 9 May 1957; date of information 13 Aug. 1955, CIA-HRP.

(обратно)

1114

Runge biography. Валентина была жительницей Восточного Берлина, обратившая на себя внимание КГБ успехами в русском языке в школе. В 1955 году она была направлена КГБ в Западную Германию и стала резидентом. Что касается Мосевнина, то надежный источник сообщал, что он был в Восточном Берлине в июле 1957 года и покинул Восточный Берлин 20 февраля 1960 года, получив назначение в Москве.

(обратно)

1115

CIA Information Reports, 9 June 1960, 8 Oct. 1959, 27 Aug. 1958, 17 Sept. 1959, 13 July 1959, and Memorandum, 16 Oct. 1963, CIA-HRP. Как уже было сказано раньше, в 1953 году Светлаков служил в германском секторе австро-германского отдела управления внешней разведки. В 1957 году он был назначен для прикрытия в советское посольство. Его работа в Карлсхорсте подтверждалась в июле, сентябре, октябре 1959 года и в июне 1960 года двумя независимыми источниками, один из которых передал фотографию Светлакова, его жену и трех дочерей на кинопленке.

(обратно)

1116

«Конспиративный адрес» — агент, который выражает согласие получать почту из-за границы и передавать ее по назначению.

(обратно)

1117

Memorandum, 1 Apr. 1968, «Early Warning Procedures», CIA-HRP. Во время обучения в Карлсхорсте Рунге работал на передатчике, однако у него самого передатчика в Западной Германии не было.

(обратно)

1118

Runge Biography.

(обратно)

1119

(обратно)

1120

(обратно)

1121

(обратно)

1122

(обратно)

1123

(обратно)

1124

Ibid. Кондрашев вспоминает о своих встречах с Рунге и «обсуждении вопросов, направленных на прояснение обстоятельств встречи Рунге с Вальтером 12 декабря, когда Рунге заметил слежку за Вальтером».

(обратно)

1125

Memorandum, 5 Feb. 1968, «Modus Operandi of the KGB Appa-rat in East Germany with Specific Reference to Illegal Operations», CIA-HRP. Две части цитируемой записки включены в донесение источника: pt. 1, «How the KGB Apparat Gets Documentation for Future Illegals», pt. 2, «My Work for the KGB Apparat in the GDR as a Tester and Trainer of Agents and Candidates for Illegal Work in the FRG and Other Western Countries».

(обратно)

1126

Из заметок С. А. Кондрашеваа после обсуждения Ставки с В. В. Коротковым.

(обратно)

1127

Ibid.

(обратно)

1128

Westendorp S. Ich Fand Spion Suetterlin. — Bild, Dec. 1991.

(обратно)

1129

Spionage: Runge-Sutterlin-Rote Rosen. — Der Spiegel, 20 Oct. 1969, p. 57.

(обратно)

1130

Memorandum, 5 Feb. 1968, CIA-HRP.

(обратно)

1131

Line N. Офицеры, осуществлявшие поддержку нелегалов в зарубежных резидентурах КГБ.

(обратно)

1132

Memorandum, 5 Feb. 1968, CIA-HRP.

(обратно)

1133

Ibid.

(обратно)

1134

Наливайко Б. Я. Три десятилетия на переднем крае (АСВР).

(обратно)

1135

Memorandum, 5 Oct. 1962, CIA-HRP.

(обратно)

1136

АСВР «История внешней разведки органов государственной безопасности Советского Союза» (Москва: Высшая школа разведки КГБ, 1968, с. 36).

(обратно)

1137

См.: глава 2. Управление дезинформации КИ вначале возглавил генерал Павел Журавлев, который в 1939—1941 годах руководил германским отделом. В дальнейшем его возглавил Андрей Траур. См.: Memorandum on the ΚΙ Disinformation Directorate, undated, CIA-HRP: and Australian Archives, A6283, XR1, p. 14.

(обратно)

1138

Ветеран КГБ Василий Самойленко подготовил план создания нового междусекторального управления, которое должно было координировать операции, связанные с дезинформацией, и подчиняться генерал-лейтенанту Сергею Савченко, начальнику Первого Главного управления, его заместителю Петру Федотову и начальнику службы по операциям в Европе — Ивану Агаянцу. План привлек к себе внимание советской внешней разведки и Министерства государственной безопасности. Евгений Питовранов, став ненадолго перед смертью Сталина начальником внешней разведки, одобрил этот план. Однако из этого ничего не вышло, так как последовали потрясения, связанные со стремлением Берия взять под контроль советскую разведку. См.: Intelligence Report, «Pitovranov’s Project for Soviet Deception Operations», 27 May 1958, CIA-HRP.

(обратно)

1139

Ветеран внешней разведки Яков Тищенко (Рощин и Разин), резидент КИ в Берлине в 1948 году, несколько лет возглавлял этот отдел.

(обратно)

1140

Отрывки из рассекреченных воспоминаний Василия Тищенко, 1982, АСВР.

(обратно)

1141

Golitsin A. New Lies for Old: The Communist Strategy of Deception and Disinformation (New York: Dodd, Mead, 1984, pp. 107—119).

(обратно)

Оглавление

Предисловие

  ОСНОВНЫЕ УЧАСТНИКИ:

  ЗА ЛИНИЕЙ ФРОНТА «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

Часть 1. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

  1. БЕРЛИНСКАЯ БАЗА ЦРУ: ВОПРОС ЗНАНИЙ

    БЕРЛИНСКАЯ ОПЕРАТИВНАЯ БАЗА ОКАПЫВАЕТСЯ

    В ЧЕМ СОСТОЯЛА РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ МИССИЯ БОБ?

    БОБ И СОВЕТСКАЯ БОМБА

    ПОДСЧЕТ ТАНКОВ

    БЕРЛИНСКАЯ КОНТРРАЗВЕДКА: ДВОЙНАЯ ИГРА ИЛИ НИЧЕГО

  2. КГБ - КАРЛСХОРСТ: КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

    ПЕРВЫЕ ШАГИ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ

    СОВЕТСКАЯ РАЗВЕДКА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

    ПЕРЕХОД К ПОСЛЕВОЕННЫМ ОПЕРАЦИЯМ

    СОВЕТСКАЯ ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГЕРМАНИЮ

    МГБ УСИЛИВАЕТ ДАВЛЕНИЕ В ГЕРМАНИИ

    МГБ ТЕРЯЕТ ВНЕШНЮЮ РАЗВЕДКУ

    КИ В БЕРЛИНЕ

  3. БЕРЛИНСКАЯ БЛОКАДА ПРОТИВ ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТИ И СТОЙКОСТИ ЗАПАДА

    СОВЕТЫ ГОТОВЯТСЯ ОТКРЫТЬ КАРТЫ

    ГЕНЕРАЛ КЛЕЙ И ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА

    СЦЕНА ПОДГОТОВЛЕНА ДЛЯ БЛОКАДЫ

    НАЧАЛО БЛОКАДЫ

    БОБ ПРИНИМАЕТ ВЫЗОВ

    ДОКЛАДЫ КИ: ЧАСТО ВВОДЯЩИЕ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ, ПОТЕНЦИАЛЬНО ОПАСНЫЕ

    СОВЕТСКИЕ РАЗВЕДЧИКИ КОРРЕКТИРУЮТ ДОКЛАДЫ СТАЛИНУ

    ЗАПАД ПЫТАЕТСЯ ПЕРЕВООРУЖИТЬ ЗАПАДНУЮ ГЕРМАНИЮ

    ТУПИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

    ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА СТАНОВИТСЯ РЕАЛЬНОСТЬЮ

    ПОСЛЕ СНЯТИЯ БЛОКАДЫ ЖИТЕЛИ ЗАПАДНОГО БЕРЛИНА ХОТЯТ СОЕДИНИТЬСЯ С ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

    СОВЕТЫ ОЗАБОЧЕНЫ ВООРУЖЕНИЕМ ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ

  4. КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА: ПРЕДЛОГ ИЛИ ПРИЧИНА ПЕРЕВООРУЖЕНИЯ ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ?

    СОВЕТЫ РАДУЮТСЯ ВЕСТЯМ ОБ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ТРУДНОСТЯХ НА ЗАПАДЕ

    ДОКЛАДЫ КИ ОСВЕЩАЮТ РАЗНОГЛАСИЯ ЗАПАДНЫХ СОЮЗНИКОВ

    СЕВЕРНАЯ КОРЕЯ ВТОРГАЕТСЯ В ЮЖНУЮ КОРЕЮ

    СОВЕТЫ СОЗДАЮТ ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИЕ ВОЕНИЗИРОВАННЫЕ СИЛЫ

    В ДОКЛАДАХ КИ НЕ УПОМИНАЕТСЯ КОРЕЯ

    ОБЪЕДИНЕНИЕ? СОВЕТЫ И СЕПГ ПРОБУЮТ ДРУГОЙ ПУТЬ

    ПЕРЕВООРУЖЕНИЕ ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ ПРОДОЛЖАЕТСЯ: СОВЕТСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

    СОВЕТСКИЕ ЛИДЕРЫ ДЕЛАЮТ НОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОБ ОБЪЕДИНЕНИИ

  5. «ХОЛОДНАЯ ВОЙНА» В БЕРЛИНЕ: НОВАЯ ЭРА В ОПЕРАЦИЯХ ЦРУ

    ПЕРВЫЕ ШАГИ ОПК - ПРОТИВОСТОЯНИЕ СОВЕТСКИМ ФЕСТИВАЛЯМ

    ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПОМОЩНИКИ: АНТИСОВЕТСКИЕ ЭМИГРАНТСКИЕ СООБЩЕСТВА

    ПОМОЩЬ ОПК ВОСТОЧНЫМ БЮРО

    ИСТОРИЯ СВОБОДНЫХ ЮРИСТОВ

    СОВЕТЫ ПОХИТИЛИ ВАЛЬТЕРА ЛИНЗЕ, ЧЛЕНА КОМИТЕТА СВОБОДНЫХ ЮРИСТОВ

    СВОБОДНЫЕ ЮРИСТЫ СТАНОВЯТСЯ ВОЕНИЗИРОВАННОЙ ГРУППОЙ

Часть 2. КРИЗИСНЫЕ ГОДЫ

  б. РОЖДЕНИЕ ОРГАНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И РАЗВЕДКИ ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ

    ВЫБОР РУКОВОДИТЕЛЯ

    СОВЕТСКИЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ ОПЕРАЦИИ И ПАРТИЯ

    МИША ВОЛЬФ И НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ (IWF)

    «ВУЛКАН»: КРЕЩЕНИЕ ОГНЕМ

  7. СТАЛИН ПРЕДЛАГАЕТ МИР, НО «ХОЛОДНАЯ ВОЙНА» ПРОДОЛЖАЕТСЯ

    СТАЛИН УСИЛИВАЕТ КОНТРОЛЬ НАД ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

    СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПРОДОЛЖАЕТ УГРОЖАТЬ ПУТЯМ ДОСТУПА В ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН

    ЦРУ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ КООРДИНАЦИИ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В БЕРЛИНЕ

  8. НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА: НОВЫЕ ДАННЫЕ О РОЛИ БЕРИЯ

    НОВОЕ ЛИЦО В БОБ

    УИЛЬЯМ ХАРВИ: КОРОТКИЙ ПОРТРЕТ

    СМЕРТЬ СТАЛИНА ПОБУЖДАЕТ БЕРИЯ К КРУТЫМ ПЕРЕМЕНАМ

    НОВЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О МОТИВАХ БЕРИЯ

    ПОЧЕМУ БЕРИЯ ЕДВА НЕ УНИЧТОЖИЛ СОВЕТСКУЮ ВНЕШНЮЮ РАЗВЕДКУ?

  9. ИЮНЬСКИЕ СОБЫТИЯ 1953 ГОДА

    ЗАБАСТОВКА: ДОКЛАД КУЧИНА

    ДРУГАЯ СОВЕТСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

    ВОЕННОЕ РЕШЕНИЕ СОВЕТОВ

    РОЛЬ АМЕРИКАНЦЕВ

    РЕАКЦИЯ СОВЕТСКОЙ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ

    АРЕСТ БЕРИЯ

    АМЕРИКАНСКАЯ ПРОГРАММА ПРОДУКТОВЫХ ПОСЫЛОК

  10. ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО ОТТО ЙОНА

    АРХИВЫ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ ПРЕДОСТАВЛЯЮТ ДРУГУЮ ВЕРСИЮ

    ЙОН - ЗАПАДНЫЙ РАЗВЕДЧИК

    СОВЕТЫ ПЫТАЮТСЯ ЗАВЕРБОВАТЬ ЙОНА

    БЫЛ ЛИ ЙОН ПОХИЩЕН?

    СОВЕТСКИЙ СОЮЗ НЕДОВОЛЕН

    «ПРЕДАТЕЛЬСТВО» ЙОНА -КОНЕК СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДЫ

    БЕГСТВО ЙОНА В ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН

Часть З. БОБ ПРИНИМАЕТСЯ ЗА РАБОТУ

  11. «БЕРЛИНСКИЙ ТУННЕЛЬ»: ФАКТЫ И ФАНТАЗИЯ

    ИСТИННАЯ ИСТОРИЯ ТУННЕЛЯ

    ГЛАВНЫЕ УЧАСТНИКИ

    КОНСТРУКЦИЯ ВХОДА В ТУННЕЛЬ

    СОВЕТЫ УЗНАЮТ О ТУННЕЛЕ

    СОВЕТЫ БЕРЕГУТ СВОЙ ИСТОЧНИК

    НАЧАЛО СТРОИТЕЛЬСТВА

    ЧТО БЫЛО ИЗВЕСТНО СОВЕТАМ?

    СОВЕТСКАЯ ВЕРСИЯ ОБНАРУЖЕНИЯ ТУННЕЛЯ

    ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ

    СОВЕТЫ НАЧИНАЮТ ПРОПАГАНДИСТСКУЮ КАМПАНИЮ

    ВСЕ ЛИ БЫЛО ОБМАНОМ?

  12. ОПЕРАЦИИ «REDCAP»

    БЕРЛИН - ЦЕНТР ОПЕРАЦИЙ «REDCAP»

    ШЕПНИ МНЕ ЛАСКОВОЕ СЛОВО: ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИХ ЖЕНЩИН

    ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ ОРЛОВА

    ЗАМЕСТИТЕЛЬ ШЕФА БОБ ПОЛУЧАЕТ СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ: «REDCAP» В ВЕНЕ

    ДЕЗЕРТИРСТВО В ПАКИСТАНЕ: ПРОГНОЗ СМИРНОВА

    УСИЛИВАЮТСЯ РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ СССР И ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

  13. БОБ КОНЦЕНТРИРУЕТ ВНИМАНИЕ НА КАРЛСХОРСТЕ

    «ЦЕЛЕВАЯ КОМНАТА»

    СОЗИДАТЕЛЬНЫЕ КОНТРМЕРЫ БОБ

    ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ «ЦЕЛЕВОЙ КОМНАТЫ»

    «БАНАНОВАЯ КОРОЛЕВА»

    ВСЕМ НУЖНЫ ЭМИГРАНТЫ

  14. ИГРА НЕЛЕГАЛОВ: КГБ ПРОТИВ ГРУ

Часть 4. ИСПЫТАНИЕ СИЛ

  15. КГБ И MfS: ПАРТНЕРЫ ИЛИ СОПЕРНИКИ?

    СЕРОВ ЗАЩИЩАЕТ НЕМЦЕВ

    ФАКТОР УЛЬБРИХТА

    MfS ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ВАРШАВСКОМУ БЛОКУ

    «ТАЙНАЯ РЕЧЬ» ХРУЩЕВА ДАЕТ ПОВОД К ПОЛЕМИКЕ

    КОРОТКОВ ЗАМЕНЯЕТ ПИТОВРАНОВА В КАРЛСХОРСТЕ

    НАТЯНУТЫЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ КГБ И MfS: ПРОВОЦИРУЮТ БЮРОКРАТИЧЕСКОЕ ПЕРЕТЯГИВАНИЕ КАНАТА

  16. УЛЬТИМАТУМ ХРУЩЕВА

    СОВЕТСКАЯ ТАКТИКА ЗАПУГИВАНИЯ

    КГБ НАЗЫВАЮТ ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН «ШПИОНСКИМ БОЛОТОМ»

    СЕРЬЕЗНЫЕ ОБВИНЕНИЯ

  17. БОБ ПРОТИВОСТОИТ СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДИСТСКОЙ КАМПАНИИ

    ДЕЛО КАРЛА ЛИНКЕ

    КОНТРАТАКА БОБ РАЗДРАЖАЕТ ГРОМЫКО

  18. ОБМАН, УГРОЗЫ, КОНТРПРЕССИНГ

    БОБ ГОТОВИТСЯ К ПАРИЖСКОМУ САММИТУ

    ДОКЛАДЫ КГБ НАКАНУНЕ САММИТА

    СЕПГ УГРОЖАЕТ ГОСУДАРСТВЕННЫМ ПЕРЕВОРОТОМ В ЗАПАДНОМ БЕРЛИНЕ

    ХРУЩЕВ УГРОЖАЕТ ОТВЕТНЫМИ МЕРАМИ, ЕСЛИ БУНДЕСТАГ ПРОВЕДЕТ ЗАСЕДАНИЕ В ЗАПАДНОМ БЕРЛИНЕ

    ДОРОЖНЫЙ КОНТРОЛЬ В ГДР В СЕНТЯБРЕ 1960 ГОДА: ПРЕДВЕСТНИК СТЕНЫ?

    ДОКЛАДЫ КГБ О КОНТРОЛЬНЫХ АКЦИЯХ СЕНТЯБРЯ 1960 ГОДА

Часть 5. БЕТОННАЯ ДИПЛОМАТИЯ: БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА

  19. В ПРЕДДВЕРИИ НЕИЗБЕЖНОГО

    РАЗОБЛАЧЕНИЯ СНАЙПЕРА ПОБУЖДАЮТ БОБ ЗАНЯТЬСЯ ЧИСТКОЙ

    ОШИБКИ ФАТСО НЕ ДАЮТ ПОКОЯ БОБ

    ПЛАНЫ НА НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ БУДУЩЕЕ

    ДРУГИЕ ПРИОРИТЕТЫ РАЗВЕДКИ

    КАК НАСЧЕТ ВОССТАНИЯ В ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ?

    ПЕРЕДАСТ ЛИ АМЕРИКА ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ НАТО?

  20. ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ ДО ВОЗВЕДЕНИЯ СТЕНЫ

    НЕРЕШАЕМЫЙ ВОПРОС БЕЖЕНЦЕВ

    ИНФОРМАЦИЯ ПОПАДАЕТ К ХРУЩЕВУ С ОПОЗДАНИЕМ

    СОВЕТЫ ОЖИДАЮТ МИРНЫЙ ДОГОВОР С ГДР

    НЕОЖИДАННОЕ ПОЯВЛЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

  21. БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА: ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ

    СОВЕТСКИЙ ВЗГЛЯД НА КРИЗИС, СВЯЗАННЫЙ С БЕРЛИНСКОЙ СТЕНОЙ

    БОБ ПРОВОДИТ ИНВЕНТАРИЗАЦИЮ

    ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ГЕРМАНИИ, ВОСТОК И ЗАПАД

    ИГРА НА НЕРВАХ

ЭПИЛОГ

ПРИЛОЖЕНИЯ. ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ИЗ АРХИВОВ ЦРУ И КГБ

  Приложение 1. СЛИЯНИЕ КПГ И СДПГ: ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕПГ

  Приложение 2. АГЕНТЫ-ДВОЙНИКИ, ДВОЙНЫЕ ЗАБОТЫ

  Приложение 3. ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО ЛЕОНИДА МАЛИНИНА, ИЛИ ГЕОРГИЕВА

  Приложение 4. МГБ В ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ

  Приложение 5. СТОИЛО ЛИ ЭТИМ ЗАНИМАТЬСЯ?

  Приложение 6. ПОПЫТКИ БОБ ПРОТИВОСТОЯТЬ УВОЛЬНЕНИЯМ СВОИХ АГЕНТОВ В КАРЛСХОРСТЕ

  Приложение 7. НЕЛЕГАЛЫ КГБ В КАРЛСХОРСТЕ: ТРЕТИЙ ОТДЕЛ

  Приложение 8. СОВЕТСКИЕ АКТИВНЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ: КРАТКИЙ ОБЗОР

  Приложение 9. ОПЕРАЦИЯ «ЗОЛОТО»

ФОТОМАТЕРИАЛЫ

Комментарии

1

2

3

4

5

6

7

8

*** Примечания ***