...Для того, чтобы жить [Юрий Александрович Дьяконов] (fb2) читать онлайн

Юрий Александрович Дьяконов …Для того, чтобы жить

ВИНТОВКА

Сколько ни наращивал завклубом забор, огораживающий площадку, полувековые тополя все равно куда выше. В трудных боях с другими жаждущими Олег и его компания отвоевали на весь сезон большую ветку самого заднего тополя. Далековато. Ну да на слабость зрения никто из них не жаловался. Зато, забравшись туда, они как бы входили в сам кинотеатр, то есть сидели на десятиметровой высоте над двадцать седьмым рядом. И никто никакими силами не мог их оттуда выкурить. Хочешь, смотри хоть два сеанса подряд. Если высидишь. Там, на тополе, не очень-то разомнешься — ноги к концу фильма станут как деревянные.

Олег Курганов и его друзья — Ванька Руль, Сенька Явор, Толька Феодал и Алешка Немтырь — пропустить хотя бы один кинофильм считали большим несчастьем. Однажды Олег вычитал в журнале «Огонек», что кто-то назвал кино — Великий Немой. И теперь вечерами, чтобы матери не поняли, куда они направляются, говорили: «Пошли к Великому Немому». Ну а немого Алешку в отличие от Великого называли просто Немтырем.

Хорошо летом. Начиная с Первомая и до сентября беспрерывно работал летний кинотеатр в клубе трамвайщиков. А как закроется он — беда. Денег-то ни у кого нет. Разве что у Тольки Феодала. У него отец жив. В кооперативе служит. Есть у кого на кино клянчить. А остальным?.. Вот и приходится идти на любые уловки. Чтобы попасть в клуб «Строитель», который открылся в позапрошлом году в бывшем особняке миллионера Парамонова на Пушкинской, мальчишки то подрисовывали старые контрамарки, то протискивались сквозь толпу выходящих с первого сеанса, то, рискуя сорваться со скользкой пожарной лестницы, лезли на чердак. Зато, когда попадали в кинозал, все труды, волнения казались пустяком по сравнению с чудом, которое разворачивалось перед их глазами. Вот уж действительно Великий Немой! Ни слова не услышишь с экрана. Ну и что? Зато сколько увидишь!

Они хохотали, глядя на проделки Чарли Чаплина и Игоря Ильинского. Они были индейцами, которых преследуют бледнолицые. Отважными ковбоями неслись за похитителями скота по безграничной прерии. Они рядом с матросами стояли на броневой палубе «Потемкина», решив умереть, но не спустить красного флага под наведенными на них жерлами пушек всей Черноморской эскадры…

Но самым любимым фильмом был «Красные дьяволята». Такими, как те хлопцы, и они могли быть. Такими чувствовали, себя в душе. Могли скакать на вороном коне с саблей в руке, с винтовкой за спиной, стрелять, рубить бандитов-махновцев. Могли биться насмерть с врагами Советской власти… Могли бы, родись они чуть пораньше.

Но разве все бои прошли? Нет. Великий Немой показывает. Толпы голодных безработных в Германии, во Франции, в Англии идут, идут. Их уже миллионы. Жандармы, полиция, войска — все брошено против них. Полны тюрьмы. Сотни раненых, убитых…

Вот Коминтерн, штаб Мировой Революции, прикажет и…

Уж к этим боям они не должны опоздать. Нужно только не терять времени даром. Нужно быть сильными, смелыми. Нужно уметь стрелять так, чтоб ни одна пуля мимо! Нужно уметь рубить, скакать на коне. Быть хитрым и ловким, чтобы никакие там генералы и полковники не могли тебя обмануть…

Ватагами возвращались из кино по темным улицам и пели:

Сторонились редкие прохожие. Что верно, то верно: меньше всего походили они на маменькиных сынков. Ветер хлестал по лицам колючим снегом. А им наплевать! Они шли и пели:

И не просто пели, а верили: не отберет! Никто!

А наутро мальчишки бросались к городским тирам и, купив на последние копейки патронов, посылали в цель пулю за пулей. С восхищением маршировали рядом с красноармейцами. Часами сидели на заборе плаца и смотрели, как молодые кавалеристы на полном скаку рубят лозу сверкающими клинками.

Они сражались на самодельных саблях, боролись, дрались, прыгали с крыш, над страшной пустотой ходили по узким балкам разрушенных зданий. Мужественно переносили боль. Будущий боец должен быть сильным, умелым, отважным. А в том, что они будут бойцами, не сомневался никто.

* * *

Страсть к оружию появилась у Олега еще до поступления в школу. Сначала это были безобидные деревянные кинжалы, сабли, рапиры. А годам к одиннадцати дела пошли посерьезней. Олег и сам не сосчитал бы, наверно, сколько всевозможных пистолетов смастерил за это время.

Пистолеты-самопалы со стволами из медной или железной трубки были уже не просто игрушками. Они заряжались серными головками спичек или настоящим порохом и так оглушительно бабахали, что не одна перепуганная соседка приходила к матери с жалобой… А потом, никогда нельзя было поручиться: выстрелит пистолет в цель дробью из мелко нарубленной проволоки или ствол раздуется, как груша, а то еще хуже — разлетится в руках при первой же пробе.

Ему бы такое ружьецо, как у нэпманского сынка Кешки Быстрицкого! Когда Кешка выходит на Покровское кладбище пострелять воробьев, за ним пацаны целой оравой бегают.

Сколько раз ходил Олег с дружками на Большую Садовую, где за витринным стеклом рядом с тяжелыми охотничьими двустволками и берданками стояло «Монтекристо» — аккуратное маленькое ружье с прикладом, украшенным перламутровой инкрустацией. Так и блестит! Получше Кешкиного!

Что бы он только не отдал за него! Но отдать ему было нечего. Просить маму купить ружье он не решался. Не до ружья ей. Чтобы прокормить его и маленького Мишку, мама не только работала на швейной фабрике, но и брала работу на дом. Проснется Олег среди ночи — глухо стрекочет швейная машина, быстро снуют мамины руки, двигая пяльцы с затянутым в них куском белой материи, которая после вышивки станет нарядной женской блузкой, косынкой или носовым платком.

Надумали было мальчишки купить ружье вместе. Месяца три собирали деньги. Но их оказалось так мало, что друзья охладели и к Новому году один за другим взяли свои взносы назад.

Лишь Олег от своей мечты не отказался. Нужно во что бы то ни стало добыть денег. Но где?

* * *

В одном дворе с Олегом жил молодой мастеровой Валя Проскурин. Дворовые называли его Валя-комсомолец. В гражданскую войну он был бойцом ЧОНа и носил наган. Но со временем части особого назначения ликвидировали. И наган он сдал. А кобуру подарил Олегу.

Валя пел замечательные комсомольские песни, которым и Олега научил. Летом он каждый вечер садился под акацией и читал вслух газету, а дворовые задавали ему всякие вопросы.

Веселый, широкоплечий, он своими короткопалыми сильными руками мог сделать или починить что угодно.

Раньше Валя работал у нэпмана Быстрицкого: крыл железом крыши на высоченных трех- и четырехэтажных домах, навешивал водосточные трубы. Но в двадцать пятом году нэпман Быстрицкий закрыл свою мастерскую, и Валя остался без работы.

Каждое утро он ходил на биржу труда. Однако постоянной работы все не было, и Валя брался за любую временную. Разгружал вагоны на станции, носил мешки с зерном в трюмы барж на берегу Дона. А через полгода в Нахичевани организовалась артель жестянщиков, и Валя вступил в нее. У только что созданной артели не было больших хороших помещений, и многим рабочим давали работу на дом. Так Валя стал надомником.

Мастерскую он оборудовал в чуланчике с маленьким окошечком. На вбитых в стену гвоздях развесил картонные и железные выкройки и развертки. Сделал полки для готовой продукции. Втащил в чулан несколько чурбаков и воткнул в них разные оправки, барточки, стуловые ножницы. Наладил паяльную лампу и примус, чтобы греть паяльники. Вокруг табуретки, на которой сидел, расположил в раз навсегда определенном порядке молотки и киянки, коробку с нашатырем, пузырек с протравленной соляной кислотой, хрустящие палочки чистого олова и третника — так, чтобы все было под рукой.

С утра до вечера из чуланчика доносились звонкий стук молотка, глухие удары деревянной киянки. И приглушённая, вполголоса песня:

Иногда шум смолкал. Это значило, что он либо режет большими кровельными ножницами заготовки, либо паяет.

Раз в шестидневку, под выходной, ко двору подъезжала телега. Маленький юркий приемщик из артели вешал на добродушную морду лошади торбу с овсом, брал один-единственный листик зеркально сверкающей жести под мышку и, войдя в чулан, торжественно объявлял:

— Здравствуйте, мастер! Я привез вам материал.

Остальные тяжелые пачки листов железа, мотки проволоки и другие материалы Валя приносил сам. А приемщик, защемив нос пружиной пенсне, придирчиво осматривал все, что Валя сделал за пять дней: керосиновые лампы или масленки с длинными носиками, жестяные кружки, детские ведерца или большие насосы для выкачивания постного масла из бочек.

Но еще никогда не было случая, чтобы кто-нибудь забраковал вещь, сделанную руками Вали-комсомольца. Тщательно пересчитав изделия и выписав квитанции, приемщик уже сам, без посторонней помощи, грузил гремящие мешки на дроги, отбирал у лошади торбу и прощался, приподнимая над лысой головой засаленный фетровый котелок.

В мастерской у Вали Олег забывал обо всем на свете. Идет час за часом, а он никак не может оторваться от этого зрелища, когда на глазах под руками мастера из куска обыкновенного железа рождается красивая и нужная вещь.

Особенно нравилось Олегу, что Валя относился к нему, как к равному. Спрашивай о чем угодно — никогда не скажет: «Отстань!.. Не твоего ума дело…», а объяснит, покажет, даже если придется на время отложить работу в сторону.

Зато и Олег к двенадцати годам знал назубок все инструменты жестянщика. Научился уверенно держать в руках молоток и киянку, размечать, резать, сшивать и паять заготовки из листового металла, пробивать отверстия, гнуть колечки, навивать из тонкой стальной проволочки пружинки…

* * *

В первый день зимних каникул утром Валя позвал Олега:

— Тут такое дело, браток. Двести штук воронок для ЕПО.^[1] Вечером за ними приедут. Боюсь, не успею. Поможешь?

— Конечно! — обрадовался Олег.

— Вот и ладно. Вдвоем мы ударным порядком все сделаем!..

Маленькое окошко залепило снегом. А в чуланчике тепло от раскаленной буржуйки. Пахнет кислотой. Валин молоток выстукивает: «То-ро-пись! То-ро-пись!» Олег стальной чертилкой размечает конусы, носики, ручки воронок. А Валя по его разметке режет, гнет, сшивает. Потом режет Олег. Жесть тонкая, острые стуловые ножницы рассекают ее, как бумагу.

Вечером на санях приехал приемщик. Еще на пороге спросил:

— Мастер, хоть половину сделали? — Но, увидев полки, густо заставленные воронками, удивленно вскинул брови: — Успел все?! О-о-о! Лопни мои глаза, если это не так!..

Утром Валя вручил Олегу новенькую трехрублевку:

— Бери. Честно заработал.

Олег ликовал. Его сбережения увеличились почти вдвое. Он потоптался у порога и спросил:

— Валя… ты зови меня еще, если срочный заказ.

— Гроши нужны? — улыбнулся Валя. — На что тебе, казак?

Олег рассказал о своей мечте. Вале идея понравилась:

— Хочешь сынка моего бывшего хозяина перещеголять? Ну и правильно! Что ты, хуже этого Кешки?

К весне денег на «Монтекристо» собралось достаточно. Но когда Олег с друзьями зашел в охотничий магазин и попросил показать ему ружье, продавец сказал:

— Пацанам оружие продавать запрещено. Приходи с отцом…

Мальчишки всю дорогу ругали продавца. А Олег, насупившись, думал: «Как быть?» И вдруг остановился. Как же он сразу не сообразил?! А дядя Федя?! Мама говорит, что он был самым лучшим папиным другом. Они вместе служили в Первой Конной армии товарища Буденного. У дяди Феди есть большой маузер в деревянной кобуре. Но он почему-то не хочет его носить. Так и висит маузер в его комнате на стене рядом с кривой саблей в серебряных ножнах. Странные эти взрослые. Уж Олег бы везде ходил с маузером и с саблей…

Дядя Федя часто бывал в их маленьком флигеле на Гимназической. Приносил подарки, игрушки ему и Мишке. А мама во всех трудных делах обязательно с ним советовалась.

— Вы идите… мне тут еще в одно место заглянуть нужно, — заявил Олег друзьям и помчался к штабу СКВО.

Олег долго ждал, шлепая по мартовским лужам у огромного серого здания. Наконец, козырнув часовому у двери, вышел коренастый военный с большими рыжими усами. Одернул и без того ладно сидевшую гимнастерку с рубиновыми ромбиками в петлицах.

— Дядя Федя! — кинулся к нему Олег.

Выслушав его, дядя Федя спросил:

— Мать-то про ружье знает?

— Нет, — опешил Олег. — А зачем? Деньги же мои!

— А ты чей?! — жестко спросил дядя Федя. — Вот то-то! Она вымучилась, думаючи, как из вас с Мишкой людей вырастить. Ночей не спит за работой…

— Так я же ничего! — взмолился Олег. — Я думал, зачем ей про ружье?.. Она ведь женщина. И ничего в этом не понимает.

— Щенок ты бесхвостый, — дядя Федя покачал головой. — Ладно. Топай домой. Вечером зайду. Тогда и решим.

«Чего уж тут решать, — горестно думал Олег. — Разве мама согласится? Она и самопалы мои в уборную повыбрасывала…»

* * *

Вечером дядя Федя выпроводил Олега и Мишку гулять, а сам долго разговаривал с мамой. Олег походил по двору. Потом сел на завалинку. И тотчас услышал через раскрытую форточку взволнованный голос мамы:

— Федор Захарович, он ведь совсем мальчишка! Боюсь я…

— Нет, Вера, от жизни детей не убережешь. И не надо… Был бы Михаил жив, он бы тебе то же самое сказал… Ведь Олег твой — сын красного командира. Значит, должен быть бойцом… Да. И стрелять метко… Как — в кого? Конечно, по врагам революции и Советской власти… Ты же видишь, как воют за кордоном…

На следующий день они отправились в охотничий магазин.

Олег так и вцепился в «Монтекристо».

— Погодь! — улыбаясь в усы, сказал дядя Федя, осмотрел ружье со всех сторон, недовольно хмыкнул и спросил у продавца: — А патроны к нему?

— А как же! Есть. Шестнадцать штук.

— А потом чем его заряжать прикажете?

— Ну, мы тут ни при чем, — обиделся продавец. — Поищите на толкучке. Бывает, кто из «бывших» выносит.

— Нет уж, дорогой товарищ! — пробасил дядя Федя. — У «бывших» мы отпокупались при царе. Неужели нет такого, нашего, советского производства?!

— Так бы сразу и спрашивали. Вот, пожалуйста. Малокалиберная винтовка. Тульский оружейный завод. Тридцать два рублика. Шесть штук уже купили для тира. Одна вот осталась.

У Олега ёкнуло сердце. Тридцать два! А у него только двадцать пять. Еле дышал, пока дядя Федя внимательно осматривал винтовку, прикладывался, выспрашивал ее данные, вынимал затвор, разглядывал на свет канал ствола.

— Во! Это вещь стоящая, — наконец объявил он. — Нарезы, как у боевой. Значит, не игрушка.

Он не только добавил недостающие деньги, но купил еще патронов, брезентовый ремень и протянул винтовку Олегу:

— Неси, казак. А в выходной махнем на кирпичные заводы. Там, в развалинах, и постреляем…

Мама встретила появление винтовки в доме настороженно:

— Поставь в угол. Да затвор вытащи… Будь она неладна…

Олегу нужно было с кем-то поделиться своей радостью, и он побежал к Вале. Но чуланчик оказался запертым.

— Мотается с утра до ночи, — рассерженно проговорила Валина мать. — То в крайком комсомола, говорит, вызвали. То на собрании. А теперь вот на завод куда-то умчался…

Утром, встретив Олега во дворе, Валя сказал, улыбаясь:

— Ну, Олег, можешь в мой чуланчик перебираться. Дарю!.. Хочешь — работай там. Хочешь — книжки читай.

— Знаю! Сегодня первое апреля! — не поверил Олег.

— Чудак! Правда дарю. Вот, держи ключ… Тут такое дело, браток. Иду работать на Сельмашстрой. Крайком поручил. Сколотил из своих ребят бригаду жестянщиков… Сейчас только с завода. Там дела! Елки-палки! Одних труб вентиляционных — километры!.. Будем, значит, в ударном порядке стройку заканчивать… Ну и это… учиться на токаря буду. Как завод построим — сразу к станку встану.

— Токарем?! — восторженно ахнул Олег. — А меня на завод проведешь?

— Конечно! Тащи-ка свою винтовку! Я же еще не видел…

* * *

В первый раз Олег и в консервную банку с двадцати шагов попасть не смог.

— Нет, парень, так стрелять — только патроны жечь! — сказал дядя Федя, отбирая винтовку. Отошел еще подальше и пятью выстрелами изрешетил банку. — Вот так!.. Стрельба — дело серьезное. А всякому делу учиться нужно.

И стал учить. Как чистить, смазывать, готовить винтовку к стрельбе. Вечерами у себя дома дядя Федя, зажав винтовку в специальный станочек, учил Олега правильно прицеливаться, не сваливать ее в сторону, не брать крупную или мелкую мушку, не дергать, не зажмуриваться. Оказывается, достаточно ошибиться хоть на волосок, и пуля улетит черт те куда от цели!..

С каждой тренировкой Олег стрелял все лучше. К концу второго месяца дядя Федя сказал:

— Ну вот. Азам ты научился. Теперь тренируй руки, глаз, волю… На лето я уезжаю в Персиановские лагеря. Так ты дай мне слово, что винтовку со двора не вынесешь… И еще. Никогда не целься в человека! В армии есть старая поговорка: раз в году и незаряженная винтовка стреляет! Запомни.

«ПОГЛЯДИМ НА ПАРОВОЗЫ!»

С наступлением лета на улицах города мальчишкам становилось тесно. Тянуло на простор.

— Поглядим на паровозы! — звал Сенька Явор.

И дни шли, иногда вдвоем, а чаще всей компанией, за город, в поле. Садились на бугре близ железной дороги.

Перекликаясь зычными голосами, пыхая паром, натужно работая стальными локтями шатунов, блестящими от масляного пота, паровозы бежали в обе стороны и тащили за собой кирпично-красные вагоны, черные цистерны, открытые платформы с лесом, песком, углем, щебнем. Изредка проносились пассажирские паровозы-красавцы, сверкая белыми ободьями колес. Мелькали окна вагонов, из которых выглядывали пассажиры.

— Вот бы выучиться на машиниста! — мечтательно говорил Явор. — Каждый день ездить. Красота!..

И они стали ездить. Сначала совсем недалеко, по территории станции Нахичевань-Донская, на подножках вагонов, которые толкала перед собой «овечка» — маленький маневровый паровозик «ОВ». Потом маршруты стали подлинней: до Аксая, Александровки, Кизитеринки, а иногда даже до Таганрога на юге и Новочеркасска на севере.

В путешествиях не обходилось без приключений. Приходилось остерегаться не только кондуктора или стрелка охраны, но и любителей костра и солнца — беспризорников.

Однажды в Аксае уже под вечер трое парней, лет по пятнадцать, прижав их на тормозной площадке и угрожая ножом, вывернули у всех карманы, а Тольку Феодала, особенно не понравившегося им, столкнули на насыпь. Олегу и Сеньке пришлось прыгать на ходу. Не бросать же товарища. Поезда, как назло, пролетали станцию, не останавливаясь. Они добрались домой пешком только в двенадцатом часу ночи.

С тех пор отправлялись в дальние поездки компанией не меньше пяти человек. Вооружались рогатками с запасом кремушков. Для ближнего боя прихватывали с собой небольшие, но крепкие палки. А Олег, кроме того, совал в карман черный пугач, который с трех шагов нельзя было отличить от настоящего бельгийского браунинга крупного калибра. Пугач был двухзарядный. Он стрелял пробками, начиненными взрывчатой смесью, причем грохот и сноп огня при выстреле были такими, что испугают хоть кого.

* * *

— Махнем, братцы, на стекольный завод! — предложил Олег, когда они утром собрались у товарной станции. — Мы с дядей Федей в Новочеркасск ездили, так я видел, как стеклодувы работают. Интересно.

Ванька с Семеном согласились сразу. Толька поворчал: чего, мол, мы там не видали. Но присоединился к большинству.

С юга подошел большой состав. Едва они забрались на тормозную площадку в середине поезда и втянули за собой малорослого Сеньку, состав грохнул и покатил. Промелькнули домишки Дачного поселка, и потянулись огромные белые корпуса Сельмашстроя. Кое-где с них еще не сняты строительные леса. На подъездных путях, на огромной площади стояли сотни ящиков величиной с дом и уже освобожденных от досок громадных машин, станков и еще какого-то громоздкого оборудования.

Где-то там сейчас Валя-комсомолец со своей бригадой.

Ребята уже не раз пытались посмотреть на диковинные станки.

Но стрелки в зеленых фуражках были неумолимы:

— Брысь, пацаны! Проходи дальше!.. Вишь, станочки-то какие. Заграничные! За них золотом плачено!..

Просил Олег и Валю провести его на завод.

— Не время, Олежка! Сейчас такая запарка! Вот установим станки по местам, тогда и посмотришь…

Позавчера вечером Валя прибежал с работы и еще от калитки закричал дворовым, размахивая газетой:

— Читали?

На большом снимке — по улице, застроенной громадными домами и запруженной народом, трактор тащит на прицепе широченную сеялку.

— Двадцатичетырехрядная! — объяснил Валя. — Наша работа! Сельмашстроевская. А трактор видите? Сталинградского тракторного завода. Первый номер!.. Идут, голубчики, по улицам Москвы в день открытия Шестнадцатого съезда партии. Здорово!..

… Проехали «Красный Аксай», поезд пошел по-над Доном. Они уже приближались к площадке «Карьер», когда Сенька, показывая, как будет встречать противников, резко взмахнул палкой. Трах! Под ногами зашипело. Вагон тряхнуло. Заскрежетали тормоза. Грохот пошел по всему составу. Ребят так стукнуло о дощатую переборку, что дух захватило…

— Что ты наделал?! — крикнул Олег, глянув вверх.

Порвав палкой шпагат с пломбой, Сенька включил красную ручку экстренного торможения.

Поезд стал. Послышался милицейский свисток. Они выглянули. От паровоза бежал кондуктор с красным флажком. А от хвоста поезда приближался стрелок в зеленой фуражке.

Будто вихрь смахнул их с площадки. Не разбирая дороги, кинулись они вверх по косогору, туда, где виднелись деревья. Пробились через кусты, перемахнули ветхий заборчик и очутились в фруктовом саду. Затаились.

Донесся протяжный гудок паровоза. Когда вдали замер стук колес, ребята вздохнули облегченно: пронесло!

Феодал, а за ним и остальные пошли от дерева к дереву. Яблоки еще зеленые, груши и сливы — тоже. Зато в углу сада три дерева усеяны солнечными шариками крупных абрикосов. Трава под деревьями казалась оранжевой от опавших плодов.

Мальчишки кинулись на даровое угощение. Ну и абрикоски! Прямо медовые. Ешь, ешь и еще хочется.

— Вот дурачки — кошёлку не захватили! — пожалел Феодал.

— Ничего. В карманы, за пазуху наберем, — сказал Олег.

— В карманы! — передразнил Толька. — Сколько туда влезет?

— А тебе сколько нужно? — спросил Ванька, который больше всего на свете не любил жадных. — Кто не дает? Ешь еще!

— Ха! Сказал! — не унимался Феодал. — Они на базаре сейчас знаешь, сколько? Пять рублей! Понял?

— Ты хотел их на базар? — удивился Явор. — А я бы…

Послышался громкий переливчатый свист. И тотчас из-за кустов выскочили десятка полтора сельских ребят.

— Попались, урки?! — крикнул бежавший впереди здоровый парень с рыжими космами. — Бей жуликов!..

— Прижимай в угол!.. Тащи палки!.. Бей их комьями! — командовал высокий мальчишка в гимнастерке с оторванными рукавами, который, судя по всему, был у них за атамана.

Полетели здоровенные комья сухой глины. Как ни уворачивались, Сеньке попало в живот, Ивану — в плечо.

— Рогатки к бою! — Скомандовал Олег. — Выше пояса не целить! А то глаза повыстебаем!..

Маленькие кремушки, стремительно выброшенные резиной рогаток, сразу вывели нескольких противников из строя: кто схватился за бок, кто за ногу. Нападающие отступили за деревья, и стало их заметно меньше, чем вначале.

— Ага! Половина уже удрала! — радовался Явор.

И вдруг у Олега поплыли радужные круги перед глазами — кто-то сильно ударил по голове сзади. Вскрикнул, схватился за поясницу Феодал. Олег обернулся. За их спиной, на заборе, сидели четверо мальчишек с комьями земли в руках.

— Стреляй! — крикнул Толька. — А то они нас поубивают!

Олег выдернул из кармана пистолет.

— У него пистоль!.. Тикай, ребята! — закричали вокруг.

— Не бойся! — остановил их атаман. — Он деревянный!

— Деревянный?! Да я вас сейчас всех!..

Полыхнув огнем, пистолет оглушительно выстрелил. Мальчишки кубарем слетели с забора, а остальные с криком бросились врассыпную. Олег догнал атамана, дал подножку, и тот покатился по траве. Налетел было Феодал, но Олег оттолкнул его:

— Лежачего не бьют!.. А ты, атаман, поднимайся!

Опасливо косясь на черную рубчатую рукоять пугача, выглядывавшую из кармана Олега, атаман сел:

— Ну чего вам?..

— Не бойся. Не тронем, — пообещал Олег. — Вы зачем напали?

— А чего вам, других садов мало?.. Вишню обнесли!.. Ветки поломали! Забор поломали! — отчаянно выкрикивал атаман. — Раз он инвалид, так можно грабить? Да?!

— Да не трогали мы вишни! И не ломали ничего! Мы в первый раз тут, — вмешался Явор.

Постепенно атаман успокоился. Рассказал, что они с хутора Алёнина, в версте отсюда, из колхоза имени Парижской коммуны. Зовут его Гринька, а фамилия Котляров. Сад принадлежит Игнатию Савушкину, который потерял ногу в боях с белогвардейцами. Кто-то уже второй год разбойничает: струшивает фрукты с деревьев, ломает ветки. Вот они и решили подстеречь…

Олег тоже рассказал, как они сюда попали. Но окончательно убедился Гринька в том, что они говорят правду, только тогда, когда Олег дал ему посмотреть пугач, Гринька долго крутил его в руках, щелкал курком, удивлялся:

— Вот холера! Как правдышний!.. Бабахнул — аж сердце покатилось… Постреляют, думаю, нас сейчас, как цуциков!..

— Ты вот что. Зови дружков. Чего по кустам прячутся? — сказал Иван. — Небось, думают, что мы тебя живьем съели.

Гринька убежал и через несколько минут вернулся с двумя мальчишками. Познакомились. Большого, рыжего, звали Ермолаем, а того, что поменьше, черненького, — Левкой.

Расставались далеко за полдень. Сидели на шпалах в ожидании попутного поезда, и Олег рассказывал о приключениях Шерлока Холмса.

Гринька с Ермолаем и Левкой махали вслед, пока поворот не скрыл и их, и саму железнодорожную платформу.

* * *

Сигнал о том, что пора уже подумать о зиме, подала Сенькина мать, тетя Клава, принеся домой мешок щепок, которые она насобирала где-то по пути с работы. Теперь и Олег с Семеном стали везде высматривать: а нет ли тут чего-нибудь деревянненького? И тащили домой все: обрезки досок, чурбаки, выпрошенные на стройке, поломанные ящики от магазина. А чаще всего — сухие ветки деревьев.

Собрали по огромной куче. Сенька радовался:

— Вот хорошо! Может, и на две зимы хватит!

Но когда они сначала во дворе у Явора, а потом у Олега попилили дрова и сложили в сарай, расстроились оба:

— Пилили-пилили, а дров кот наплакал! Надо такое найти, чтоб сразу много дров получилось, — сказал Олег.

— Правильно! — обрадовался Сенька. — Давай столб распилим, что у трамвайного депо валяется.

— Столб-то трамвайный! — напомнил Олег.

— Был трамвайный. А теперь ничей. Он там сто лет лежит! Пошли посмотрим, — настаивал Сенька.

Они поколупали столб железкой. Правда, подгнил местами. Досмотрелись: так у него же вот и костыли вбитые остались! Значит, стоял столб, пока хороший был. А когда подгнил — выкопали и на его место новый врыли.

Притащили двуручную пилу. И пошла работа!.. Когда подошел этот мужчина с портфелем — они и не заметили.

— Вы что это делаете? Кто разрешил?!

— Пилим, — выдернув пилу, ответил Олег.

— Нам разрешили! — отступая к трамвайному вагону, соврал Явор. — Начальник разрешил… Все равно, говорит, сгниет… Чего об него людям спотыкаться…

Мужчина нахмурился. Потом улыбнулся:

— Спотыкаются, говоришь?.. Говорил же коменданту, чтоб убрали!.. Ладно. Пилите уж заодно и этот, — и ткнул ногой в совсем еще хороший с виду столб. — Только с одним условием.

— С каким?! — радостно спросили мальчишка.

— Чтоб не учились врать! — погрозил пальцем и пошел.

— Дяденька! — крикнул вдогонку Явор. — А если не поверят?

— Поверят, — обернулся мужчина. — Скажете, начальник трамвайного депо разрешил… Уфимцев, — и, увидев обалделые лица мальчишек, расхохотался…

Едва они управились с дровами, как в один день, будто сговорились, матери Сеньки и Олега привезли уголь.

Хорошего угля сейчас на складе не достанешь. Заводам и железным дорогам и то едва хватает. Привезли всего по полтонне. Так разве ж это уголь? Один штыб! Он и гореть не будет… Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Придумали-таки люди рецепт, чтобы штыб и пыль гореть заставить.

Целую неделю Сенька и Олег с шестилетним Мишкой, который ни в чем не хотел отставать от старшего брата, бегали в одних трусах, черные от угольной пыли, то в Сенькин двор на Лермонтовской, то в Олегов на Гимназической.

Превращение штыба в горючие лепешки дело несложное, но требовало больших усилий и самоотверженности. В железное корыто насыпали штыб, добавляли глины по выверенному рецепту, наливали воды и тщательно перемешивали. Потом в старые сковородки накладывали густую массу и, быстро перевернув, шлепали на расстеленные по двору доски.

Через два дня угольные лепешки, высохнув на солнце, становились твердыми, как кирпичи. А зимой будут гореть они, что твой кусковой антрацит. Только дров не жалей для растопки.

— Ах, помощнички мои дорогие! — похвалила их мама Олега. — Зимой с теплом будем… Только не много ли глины кладете? У меня из полутонны никогда так много не получалось.

— Не, мам, не много! — уверял Олег, радуясь своей предусмотрительности: третью часть он уже успел спрятать в сарай и завалить дровами.

Нет. Не показалось маме. Угольных лепешек наготовили так много, что, пожалуй, и из тонны штыба столько не сделаешь… А получилось это вот как. Возвращались однажды Олег и Сенька с Дачного поселка через территорию станции Нахичевань-Донская. Видят — на крайних путях вагоны стоят. Из открытых дверей рабочие лопатами уголь выбрасывают. Покончили с одним вагоном — перешли к другому.

Откуда ни возьмись — начальник железнодорожный. Заглянул в один пустой вагон, в другой и крик поднял:

— Безобразие! Вагоны грязные бросили! Не приму работу?

— Не будем мы с вениками елозить!.. Время дорого! Пусть ваши уборщицы выметают! — заупрямились рабочие.

— Ты, Николай, бригадир. С тебя и спрошу! — сказал начальник высокому горбоносому грузчику. — Чтоб все вымели! — И ушел.

Олег радостно подтолкнул Сеньку в бок — и к бригадиру!

— Дядя Коля! Вам эта пыль, что в вагонах, нужна?

— Черту она нужна! — сплюнул черной слюной бригадир.

— А если мы ее себе заберем, можно?

— Постой! Как это — заберем? — удивился бригадир.

— Вагоны подметем. А штыб этот на топку себе возьмем. Идет?

— Идет! — рассмеялся бригадир. — Тебя-то как звать?

— Олег. А его — Сенька. Кореш мой.

— Так вот, Олег. Вы нам здорово поможете!.. Берите куль бумажный из-под цемента и шуруйте!

Наломали они пушистой травы, которую так и называют — веники. Связали. И заклубилась черная пыль над вагонами.

Три вагона вымели — с полмешка штыбу насобирали. Тяжелый!

— Эгей! Помощнички! — закричал бригадир. — Обедать!

— Да мы дома… — застеснялся Олег.

— Не ври. Знаем, как у вас дома…

После обеда они повеселели и работали еще старательней.

— Смывайся, Сенька! — вовремя предупредил Олег.

Разомлев от жары, по шпалам шел железнодорожный начальник и заглядывал во все пустые вагоны из-под угля…

— Молодец, Жуков! Порядок! И ко мне никто не прицепится!

— Стараемся, начальник, — усмехнулся бригадир.

В четыре часа бригадир подошел к ним:

— Шабаш, хлопцы!.. А как же вы свой штыб упрете?.. Вот что. — Он обнял большущий куль с углем и, как ребенка, отнес в кусты за деревья. — Тут целей будет. Айда мыться!

На прощание бригадир подарил ребятам еще по бумажному кулю:

— Носите понемногу, а то надорветесь. Еще придете?

— Обязательно! — пообещали Олег с Семеном.

До вечера перетаскали весь уголь домой. Пришли и на следующий день, и после. Приходили и тогда, когда уже закончили заготовку лепешек. Очень уж понравились им веселые и дружные грузчики бригады Николая Жукова.

* * *

К концу лета Олег так научился стрелять из своей винтовки, что мальчишки стали называть его снайпером.

Во дворе, у бывшей конюшни, где Олег устроил тир, теперь вечно толклись ребята. Каждому хотелось хоть подержать настоящую винтовку, посмотреть, как Олег сбивает со столбика пятак, попадает в ребро спичечной коробки, отстреливает вместе с огнем верхушку тоненькой церковной свечки.

Как ни экономил Олег, а патроны расходовались быстро. Трудно ведь отказать ребятам. Тому дашь пару раз стрельнуть, другому, а тут третий прибежал. Не дашь ему — насмерть обидится. А патрончики-то кусаются — рубль семьдесят пять пачка! Где их взять?..

Как-то октябрьским утром Феодал привел с собой в конюшню Кешку Быстрицкого, сынка бывшего нэпмана, у которого раньше работал Валя-комсомолец. Оказывается, Кешка никак не хотел верить, что Олег стреляет лучше него.

— Не будь дураком! — шептал Толька Олегу. — Поспорь с Кешкой на что хочешь. У них дома денег куры не клюют!..

Тотчас в конюшню набежали почти все друзья Олега.

Кешка с винтовкой долго умащивался на соломенной подстилке. Просил не шуметь и не подначивать. Целился, целился в большой николаевский пятак с орлом… Бац! И мимо.

— Мазила!.. Попал… пальцем в небо!.. Да в жисть ему не попасть! — закричали, засвистели мальчишки.

— Чего вы ржете?! Может, винтовка не пристрелянная! Я из своего «Монтекристо» хоть десять раз подряд…

— Не пристрелянная?! — возмутился Олег. Выхватил у него винтовку, вскинул к плечу и сразу — трах! Пятак исчез.

— А-а-а! — заорали болельщики. — Видал, как надо?!.

Кешка стрелял еще и еще, но пятак и не шелохнулся.

— Все, — заявил он, — денег больше нету.

— А это что? — усмехнулся Феодал, заглянув в кошелек.

— Так это талончики. Только сейчас в школе купил.

— Давай на талончики! — милостиво согласился Феодал.

Но и талончики не помогли. У Кешки от злости и обиды тряслись руки. Он мазал раз за разом.

Когда, сопровождаемый насмешками, он ушел, Олег выложил из кармана добычу. Два рубля деньгами, перочинный ножичек и пятнадцать зеленоватых талончиков с надписью «Школьный завтрак. 35 коп.» и большой круглой печатью.

— Живем, ребята! — радовался Олег. — Патронов купим.

— А талоны продать можно! — крикнул Феодал. — Как раз-еще на три пачки патронов хватит. Вот постреляем!

Но Олег решил по-своему:

— Ребята, есть хотите?.. Айда в столовую! Я угощаю!..

Изничтожив по четыре манные котлетки с подливкой и выпив по паре стаканов чуть сладкого желто-серого киселя, ребята в самом распрекрасном настроении вышли из столовой:

— Вот это да!.. Каждый бы день так лопать!..

* * *

Кешке Быстрицкому до того хотелось утереть нос Олегу и его друзьям, которые не давали ему прохода насмешками, что он раз, а то и два раза в шестидневку появлялся во дворе на Гимназической то с деньгами, то с обеденными талончиками, а то и с куском халвы, кульком леденцов или даже с банкой варенья.

За это время Кешка, который был старше Олега на два года, тоже кое-чему научился. И уж в пятак-то попадал часто. Но до Олега ему было далеко. У Олега глаз — алмаз! Даром что худенький, а лапы у него, как железные. Видно, впрок пошла ему работа тяжелым молотком в Валиной мастерской. Вскинет винтовку к плечу, так она у него не шелохнется. И вытворял он уже прямо-таки цирковые номера. Прилаживал к прикладу маленькое зеркальце. Поворачивался спиной к мишени и, положив винтовку на левое плечо, раз за разом всаживал пули в яблочко. Кто же его перестреляет!

«ТЫ, МОРЯК, КРАСИВЫЙ САМ СОБОЮ…»

Городская окраина, где жил Олег, с давних, еще дореволюционных времен называлась Богатяновкой. И с тех же времен слава о ней ходила недобрая. Парни тут ершистые, на слово дерзкие, на расправу скорые. Чуть что — уже драка.

Жить на Богатяновке и не уметь драться считалось позорным. Даже девчонки на такого смотрели с презрением.

Правила Богатяновки запутаны и противоречивы. Ну вот, например, попросить у кассы кинотеатра несколько копеек, недостающих тебе на билет, зазорно: «Что ты, нищий?!» А стащить с воза на Покровском базаре пару кукурузных початков или всучить бабке-семечнице вместо гривенника натертые ртутной мазью две копейки — веселое приключение, удальство. Обнести фруктовый сад — дело обычное, а украсть у соседа голубя — преступление, за которое надо бить смертным боем.

Хотя Олег не выбирал себе места жительства и богатяновским стал с рождения, не подчиняться неписаным, но твердо сохраняемым правилам и традициям богатяновской братвы он считал невозможным. И дело тут не только в умении драться. Да будь ты хоть силачом, а если не сумеешь жить в ладу с ребятами — плохо тебе будет.

И Олег делал все, что и его друзья-сверстники: лазил по садам, лихо катался на трамвайном буфере, торговал рассыпными папиросами и сам тайком от мамы покуривал, дрался, если считал себя обиженным, и, конечно, старался не отставать от мальчишеской моды.

Летом тридцатого года стали носить ребята черные сатиновые рубахи-косоворотки под узкий кавказский ремешок. Красота какая!.. Олег не успокоился, пока мама не сшила ему такую же. А уж ремешок он сам сделал не хуже покупного.

Еще до косовороток была мода на перочинные ножички с перламутровой обкладкой. Ничего не пожалел Олег: ни денег, заработанных от продажи папирос, ни электрического фонарика. И стал-таки обладателем такого ножичка.

А с весны этого года, как эпидемия ветряной оспы, ребят охватила страсть к «капитанкам». На них просто помешались. «Капитанка» — это фуражка из темно-синего шевиота с круглым донышком и большим прямоугольным лаковым козырьком. На обладателей таких фуражек смотрели с восхищением. Просили дать пройтись в выходной день или хоть примерить да посмотреть на себя в зеркало. И казалось мальчишкам, что в «капитанке» они становились сразу взрослей, красивей.

Олег тоже мечтал о ней. Но «капитанки» продавали только частники на базаре, и стоили они ужасно дорого. Был, правда, способ добыть «капитанку» без денег. К нему прибегали самые хулиганистые и неразборчивые в средствах ребята. Завидев вечером на улице или на окраинных темных аллеях сада чужаков в «капитанках», начинали к ним приставать. Слово за слово — затевалась драка… Когда ноги наконец выносили потерпевших поражение чужаков на безопасную территорию, они с удивлением обнаруживали, что остались без головных уборов. Проходил день-два — и на голове одного из зачинщиков потасовки появлялась шикарная обновка.

Немтырь и Феодал не раз предлагали «смастырить» для себя «капитанки» таким же способом. Но Олег не соглашался.

— Треффи! Треффи! — презрительно кривляясь и тыча ему пальцем в грудь, кричал Алешка.

— Ничего я не дрефлю! — отбивался Олег. — Если б за дело драться — другой разговор. А за фуражки — не пойду!..

Тогда Немтырь и Феодал, перетянув на свою сторону Сеньку, решили охотиться за «капитанками» сами…

* * *

Чтобы никто не мешал, Олег еще в полдень забрался в чуланчик и с упоением читал повесть Джека Лондона «Путешествие на „Ослепительном“». Закончил уже в сумерках. После долгого сидения хотелось размяться. «Пойду-ка я в садик, — решил он, — ребята уже, наверно, давно там. Погуляем».

В саду имени Первой Конной армии уже зажглись фонари. Но Тольки с Алешкой и Сеньки нигде не было. Олег присоединился к компании знакомых ребят. Под аккомпанемент двух гитар и мандолины пели песни, плясали чечетку, цыганочку.

Мимо прошел пожилой усатый милиционер Семен Семенович, который знал всех наперечет. Оглядел компанию. Усмехнулся:

— Веселитесь?.. Это ничего. Это можно, — и пошел дальше.

Потом Олег заметил парня лет шестнадцати с бледным, незагоревшим лицом и всклокоченной шевелюрой. Он шел по аллее зигзагом и всматривался в лица сидящих на скамейках.

— Ты кого ищешь? — окликнул его Олег.

Парень будто только того и ждал. Подошел тотчас:

— Ребята, вы давно тут сидите?

— Давно. А что?

— Вы не видали тут двоих? Один здоровый такой, в рубашке черной. А другой в футболке голубой с белым воротником…

— Ну и приметы! — засмеялись ребята. — Так ты и до утра не найдешь. А зачем тебе?

— Да тут так вышло, — замялся парень. — Я в трамвае ехал. У окна сидел. А они подскочили и хвать с головы фуражку… Только купил ведь. С козырьком лаковым…

— Ловко!.. Увели «капитанку»!.. Вот разиня! — слышалось вокруг. А кто-то спросил с угрозой: — Мы тебе что, милиция?!

— Что вы!.. Я в милицию не пойду. Только окажите этим… чтоб вернули. Я тут рядом живу. В общежитии техникума…

Олегу стало жаль парня. Но показать это при всех он не смел. Компания чужая. Тут свои заводилы.

— Что с возу упало, то пропало! — посмеявшись, подвели итог ребята. — Катись-ка ты отсюда! Никого мы не видели.

И парень пошел. Так же, зигзагом, от скамейки к скамейке, всматриваясь в лица, еще надеясь встретить тех ребят.

* * *

Из сада Олег вернулся поздно. Немтыря и Тольку с Явором он так и не дождался. Долго ворочался на кровати. Думал.

Скорей бы уж эти годы проходили! Окончил бы семилетку и на завод, как Валя… Своей дружбой с Валей он очень гордился. Хоть Олегу только четырнадцатый, а Вале идет уже двадцать пятый год, он никогда не показывал своего превосходства, не читал нотаций. Был как старший брат.

Валя Проскурин уже не комсомолец. Еще в декабре на Сельмашстрое его приняли в ВКП(б). И тогда же, окончив курсы, он стал токарем в ремонтно-механическом цехе.

В январе Валя наконец-то выполнил свое обещание: взял Олега с собой на завод. Когда они миновали проходную, у Олега разбежались глаза. Ну и заводище! Целый город громадных белых корпусов под стеклянными крышами. Раскрылись ворота цеха, въехал туда паровоз с целым составом — и нет его!.. А сколько там людей?

По расчищенной широкой, как улица, дороге они быстро шли между длиннющими, будто кварталы, корпусами. Снег визжал под ногами от лютой стужи. Олег читал красочные лозунги на стенах: «1931 — третий, решающий год пятилетки!», «Выполним пятилетку в четыре года!» А вот и стихи Маяковского:

— Валя, а ты ударник? — спросил Олег.

— Спрашиваешь! Вон, посмотри!

Справа Олег увидел громадный щит с надписью: «Доска показателей социалистического соревнования». Наискосок ее пересекала широкая красная линия, идущая вверх. Под ней нарисованы: в самом верху — летящий самолет, чуть ниже — автомобиль, еще ниже — лошадь, запряженная в повозку, а в самом низу — здоровенная черепаха с сидящим на ней человечком. Под каждым рисунком приколоты листки с указанием бригад, цехов, участков и процента выполнения плана.

— «Бригада токарей. Р-М цех. Бригадир В. Проскурин — 143,2 %», — прочитал Олег на листке под мчащимся автомобилем. — Классно! На автомобиле ты! — обрадовался Олег. И тут же спросил: — А на самолет вскочите?

— Вскочим обязательно! — ответил Валя и вздохнул: — Желания у ребят хоть отбавляй! А вот технику не освоили… И я тоже. Геометрию знать надо. Ты бы, что ли, надо мной шефство взял?.. Я-то ее и не нюхал.

— Раз плюнуть, Валя! Хоть каждый день ходить буду. У нас Илья Андреевич так здорово геометрию объясняет!

— Договорились! Только ты, Олег, того… ребятам не трепись. А вот и наш цех!

Часа два ходил Олег с Валей от станка к станку. Останавливался и подолгу глядел, как, разбрызгивая эмульсию, крутятся хищные зубья фрез, вгрызаясь в сталь, превращая черную, заготовку в красивую коническую шестерню, как мощно, неутомимо движется резец строгального станка, оставляя за собой; светлую дорожку обработанного металла.

Но больше всего ему понравился пролет, где рядами стояли большие, поменьше и совсем маленькие токарные станки. Это всем станкам станки! На них можно сделать что угодно!

Пожилой рабочий в защитных очках, стоявший за станком Вали, казался чародеем. Нескончаемой лентой текла и текла стружка из-под резца, завивалась в спираль, голубела, становилась синей-синей, как небо уходящего дня. Спокойно, будто совсем не спеша, двигались умные руки рабочего, то включая самоход, то вращая рукоятки суппорта. Но прошли считанные минуты, и на большую темную от масла и металлической пыли ладонь упала готовая деталь…

— Ну, пощупай! — улыбаясь, токарь протянул ее Олегу.

Деталь была гладкая, блестящая и теплая-теплая, будто живая. Олег с сожалением положил ее в ряд десятков таких же, лежащих в большом ящике.

— Ну что, сынок, будешь токарем? — спросил рабочий.

— Обязательно! Вот закончу школу и приду на завод!..

Когда уже возвращались к проходной, Валя сказал:

— Тут, в инструментальном цехе, есть у нас станок заграничный. «Келлер» называется. Так он, брат, сам, без человека, чертежи читает и сам по ним штампы делает!

— Шутишь, Валя?! — не поверил Олег.

— Нет, не шучу. Мне, ясно, на таком не работать. Тяму не хватит. А ты учись, чтоб мозги трещали! Выучишься и захомутаешь его… — Он задумался, помолчал. — А может, к тому времени наши ученые станки еще лучше «келлера» придумают. Вполне может быть! Так что готовься, брат…

* * *

Утром, едва мама ушла на работу, в окно постучали.

— Валя! — обрадовался Олег и в одних трусах выбежал во двор. — Я тебя уже целую шестидневку не видел!

— Тс-с-с! — остановил его Валя. — Мишку разбудим. Пойдем ко мне. Дело есть…

— Мать на базаре, — объяснил Валя. — Располагайся… Ты говоришь, куда я запропал? Тут такие дела! Елки-палки! — Валя засмеялся. — Здорово мы американцам нос утерли!

— Американцам?! — удивился Олег.

— И еще кое-кому! Короче. Ты помнишь, я рассказывал тебе, что у нас собирают два комбайна новой, советской, конструкции? Решили их назвать «сталинцами»… Ну вот. Выпало мне сопровождать один из них в учебно-опытный совхоз. Приехали. Ребята у комбайна по десять раз все винтики проверяют, чтобы осечки, значит, не вышло. Шутка ли: соревноваться с заграничными комбайнами «холт», «оливер», «катерпиллар»! Ясно, у всех поджилки трясутся. Но виду не показываем… А тут из Москвы, знаешь, кто приехал?.. Сам Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин!.. Посмотрим, говорит, как ростсельмашевцы работать умеют. Какой подарок они колхозам готовят!..

С утра началось. «Оливер», «катерпиллар», «холт» себе молотят. А «сталинец» наш — себе. Нет, видим, не отстает от иностранцев. Начал потихоньку, а потом и пошел, и пошел!..

Михаил Иванович весь день не отходил от нашего комбайна. То со стороны поглядит, то по лесенке на штурвальную площадку поднимется посмотреть, как он пшеницу режет. Дотошный. Солому ворошил, чтобы убедиться, чисто ли комбайн зерно вымолачивает. Наших инженеров обо всем расспрашивает и в блокнотик себе что-то записывает. Доволен, что наш ростсельмашевский «сталинец» выдержал соревнование с хвалеными иностранными комбайнами. Добротная, говорит, машина получилась. Нам таких для колхозов побольше надо да поскорей!.. Так что нам нужно рукава засучивать.

— Счастливый ты, Валя, — позавидовал Олег и спохватился: — Чего ж я сразу учебник по геометрии не захватил? Я сейчас принесу!

— Погоди! — остановил его Валя. — Сегодня заниматься не будем. Я ведь только из учебно-опытного приехал. Еле на ногах держусь. Сейчас спать лягу. Позвал я тебя по другому делу. На, почитай. Я ведь учился тогда, когда еще с ятями писали. Как бы ошибку не влепить. Стыдно будет.

Олег прочитал листок. Вскинул на Валю удивленные глаза, но ничего не сказал. Карандашиком осторожно исправил ошибки и пробежал текст глазами еще раз:

«Секретарю парткома ВКП(б) завода Ростсельмаш

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, токарь ремонтно-механического цеха Проскурин, имею девятилетний стаж жестянщика и слесаря. Сейчас, когда цех комбайнов находится в прорыве и создается угроза выполнению правительственного задания, беру на себя обязательство: с 7 до 16 часов, не снижая темпов, работать за своим станком, а с 16 до 20 часов работать жестянщиком или слесарем в цехе комбайнов бесплатно.

Валентин Проскурин»

— Ох, здорово у тебя, Валя, получилось! — восхищенно сказал Олег. — Только… один-то немного сделаешь.

— Почему один?! — удивился Валя. — Ты что думаешь — у нас на заводе шкурники работают?.. Да в одной нашей бригаде шестнадцать человек. Думаешь, они от меня отстанут? Черта с два! А в других! Важно начать… А к концу года все равно цех построим. И будет он давать, знаешь, сколько? Десять тысяч комбайнов в год! Понимаешь, браток, что из этого получится? Целая революция в деревне!..

* * *

Через полчаса после того, как Олег пришел от Вали, в комнату ворвался Феодал:

— Ты где пропал? Мы вчера заходили и сегодня утром!

— А тебе какое дело?! — рассердился Олег. — Допрашивает…

— Тю! Ты чего пузыришься?! Я к тебе по делу. Смотри, что я принес. — И Феодал вынул из замызганной чаканной кошелки завернутую в газету фуражку.

Олег погладил лакированный козырек. Отличная фуражка. Новенькая. И вдруг вспомнил вчерашнего бледного парня.

— Свистнул? На Сенной, у садика?

— При чем тут Сенная? — возмутился Толька. — С Немтырем на Пятой нашли. Здоровые парни задрались. А тут как закричат: «Милиция!» Ну, они и смылись. Смотрим, под деревом «капитанка» лежит. Ну, мы взяли ее и ходу. Потом примерили, а она аж на ушах висит. Померь. У тебя башка здоровая.

Олег примерил. Фуражка была и ему чуть-чуть велика.

— Ничего! — уговаривал Феодал. — Газетки подложишь и будет как влитая… Я тебе «капитанку» подарю. А ты мне — ножичек с четырьмя лезвиями и цепочкой. Идет?..

Когда Феодал ушел, Олег принялся рассматривать обновку. Он наделал «капитанку» по-всякому. Небрежно швырял на затылок. Сдвигал набекрень, на глаза. То подбирал волосы, то выпускал наружу русый чуб. Ходил перед зеркалом, напевая:

Разговаривал с красавицей фуражкой:

— Так, молодец. Хорошо устроилась. А сейчас мы тебе еще газетки подложим и будет совсем мирово.

Он отогнул клеенчатую полоску внутри и вдруг увидел крупные печатные буквы, написанные химическим карандашом: «В. Киселев». Опять нахлынула тревога…

— Батюшки мои! Что такое?! — У двери стояла мама.

— Фуражка, мама, — растерянно ответил Олег.

— Вижу. Не слепая. И такая фуражка, о которой ты мне все уши прожужжал. Но откуда она?

Вот то-то и дело — откуда! Сказать, что нашел? Не поверит… Купил? За какие деньги? Сказать, что выменял у Феодала? Нельзя…

— Только не говори, сынок, что ты ее нашел, — глядя в растерянное лицо Олега, подсказала мама.

— Нет, мама. Я… я взял ее поносить… у одного пацана.

— Ну вот. Поносил и хватит. — Мама устало опустилась на табурет и продолжала глухим, пугающим голосом: — Боюсь я за тебя, Олег. В доме одна за другой стали появляться чужие вещи… То часы, то пистолет какой-то, то ножичек…

— Мама! Я ведь тебе рассказывал! Я же их потом отдал.

— Не перебивай… А вот теперь — фуражка. Не говори мне ничего. Я не хочу, чтобы ты мне врал!.. Как мать и… как отец приказываю. За обоих сразу: никогда чтоб чужих вещей в доме больше не было!.. Иди и отнеси эту «капитанку» туда, где взял.

Она аккуратно завернула фуражку, вложила ему в руки и проводила до калитки:

— Иди, сынок. Успокой ты мою душу…

* * *

Олег отбил кулаки о калитку Феодала. Но за забором слышался только бешеный лай Рекса. Немтыря дома не оказалось. От тети Клавы узнал, что она послала Сеньку в магазин отоварить карточки на крупу.

«Куда девать эту фуражку? — думал Олег, шагая по Богатяновскому. — Возвращаться домой с ней нельзя… А Феодал все наврал. Спер он ее у какого-то Киселева… — И вдруг в голове мелькнуло: — А что, если это тот, кудлатый? Проверить это — раз плюнуть. Он же говорил, живет в общежитии на Ткачевском».

Пока он рассуждал — проверять или не проверять, ноги сами привели его к двухэтажному дому с табличкой «Общежитие техникума».

Девчонка с красной повязкой на голой руке мыла в коридоре пол. Олег обратился к ней.

— А как же! — ответила она, распрямляясь. — Есть Киселев, Побежал за газетами. Ты подожди, он скоро.

Едва Олег вышел, как увидел в нескольких шагах вчерашнего парня со всклокоченной шевелюрой.

— Здорово! Ты свою «капитанку» не нашел?

— Да теперь уж… — Парень безнадежно махнул рукой.

— Ты Киселев? — для верности спросил Олег.

— Киселев… Постой, а откуда ты меня знаешь?

— Держи. Да больше рот не разевай! — буркнул Олег, протягивая сверток. И пошел к трамвайной линии. Он перебежал дорогу, вскочил на подножку проходившего мимо трамвая и скрылся за деревьями.

ТОВАРИЩИ

Больше всех школьных товарищей Олег уважал Ваньку Рубля и завидовал ему по-хорошему. Характер у Ивана твердый. Сказал — как отрезал. И что бы там ни было, он своего добьется.

Он сильней многих одногодков, но тех, кто слабей, никогда не тиранил. Так же, как Олег, не любил жадных и завистливых. А самое главное — Иван верный товарищ. Не было случая, чтобы он оставил друга в беде, не вступился за правду.

Познакомился с ним Олег прошлой зимой.

* * *

Вожатый двадцать седьмого отряда Яшнов на сборе сказал:

— Ребята, вы знаете, что в странах капитала разразился кризис. Закрываются сотни фабрик и заводов. Миллионы рабочих, наших братьев по классу, остались без работы. Им и их семьям грозит голод и смерть… Но они не смирились. Они борются за свои права. Тысячи бесстрашных борцов брошены в тюремные застенки, изнывают на каторге. Кто же поможет им, если не мы, граждане страны Великого Октября! И юные пионеры должны в этом деле сказать свое слово…

Тут же, на сборе, решили в фонд МОПРа — Международной организации помощи борцам революции — собрать триста рублей.

Три недели пионеры, как муравьи, сновали по дворам, несли на приемные пункты утильсырье: цветной и черный металл, бумагу, кости, тряпки… Собрали двести рублей. Но ведь оставалось еще сто. Дали слово — надо сдержать!

Тогда решили собрать у населения. Сделали металлические кружки с прорезью, написали плакаты.

Олегу досталось идти в паре с расторопной черненькой звеньевой четвертого звена Галкой Студенцовой. Под выходной, оделись потеплей. Накинули на шею тесемки, прикрепленные к железным кружкам с рисунком — сквозь решетку тюремного окна виднеется рука с красным платком. А под рисунком буквы: МОПР. Прикололи на грудь по маленькому плакату на кумаче: «Протянем братскую руку помощи узникам капитала!». И пошли на Большую Садовую.

На центральной улице людей много. Но ледяной ветер пронизывает до костей. Не очень-то разгуляешься. Все бегут, подняв воротники, засунув руки в карманы. Некогда глазеть по сторонам. Но некоторые все же останавливались, читали плакат. Говорили: «Молодцы, ребята!» — и бросали в узкую щель опечатанной кружки монеты. Кто сколько может.

Кружка Олега понемногу тяжелела. По его подсчетам, в ней было уже не меньше четырех рублей. Вот до пяти соберет и тогда не стыдно будет возвращаться на пионерскую базу.

Когда стемнело, Олег с окончательно замерзшей Галкой примостились у освещенной витрины книжного магазина на углу Богатяновского, как раз напротив Покровского базара.

Пританцовывая от холода, Галка подталкивала локтем в бок и темными, как черносливы, глазами показывала на их подозрительных соседей. Олег кивнул ей: вижу.

Этих двух беспризорников он заметил уже давно. Один в плюшевой бабьей кофте, другой в замызганной буденовке. Сначала они крутились около, когда Олег стоял у клуба трамвайщиков. Потом шныряли рядом и поглядывали на его кружку у аптеки. А теперь нахально стали по обе стороны от них у самой витрины. Олег понимал, что добром они не отстанут. Придется драться. А в этом деле Галка ему не помощник.

— Скорей зови ребят! — шепнул он напарнице.

Галка нырнула в ближнюю дверь магазина, через минуту выскочила из дальней, уже со спрятанной под пальто кружкой, и побежала по Садовой к Крепостному.

Поняв, что половина добычи уплыла, обозленные беспризорники подступили к Олегу. Они теснили его от освещенной витрины к темному углу Богатяновского. Он не поддавался.

Беспризорник в кофте схватился за кружку. Олег вырвал ее. Но в это время второй вцепился в тесемку кружки сзади. Олег резко наклонился и перебросил его через себя. Но тесемка не выдержала, лопнула. Кружка, описав дугу, упала и покатилась по льду в темноту, за угол. Олег бросился за ней, упал плашмя, прикрыл собой. Хотел подняться, но его так ударили ногой в бок, что перехватило дыхание. И все-таки он вскочил.

Каждый из его противников был не сильней его. Но их было двое. А у него руки заняты кружкой с деньгами. Олег изловчился, сбил с ног того, что в буденовке, но тотчас второй свалил его лицом в сугроб. Они били его ногами, пытались перевернуть на спину, чтобы вырвать кружку. Он сопротивлялся изо всех сил и все пытался вскочить на ноги…

— Ах вы, гады! Двое на одного! — крикнул кто-то рядом.

Олег почувствовал, что его отпустили и тотчас поднялся. Мальчишка в черном бушлате лихо дрался с двумя беспризорниками. Вдавив ногой кружку в сугроб, Олег кинулся ему на помощь… Ткнувшись по паре раз носом в снег от их ударов, беспризорники пустились бежать. Проскочили перед идущим по Садовой трамваем и, перебежав дорогу, нырнули в темную дыру между ларьками Покровского базара.

— Спасибо, — вытирая кровь, сказал Олег. — Если б не ты…

— Да брось! — отмахнулся мальчишка. — Лучше закинь голову назад да к носу снежку приложи.

Олег послушался. Когда кровь унялась, парень спросил:

— За что они тебя?

— Да вот. — Олег вытащил из сугроба кружку.

— Ого! — присвистнул мальчишка. — Вот гады! Не знал. Я бы им еще не так дал! Ты откуда?

— С пионербазы Октябрьской революции. А учусь в Ольгинской. Знаешь? Меня Олег зовут.

— А я на базе речников, — пожимая руку, ответил мальчишка в бушлате. — Ванька Руль. В школе Луначарского… учился.

— Постой! Как это? А теперь?

— Вышибли. Один там пробки спалил, а на меня свалили.

— Так чего ж ты не доказал?!

— Нашему заву докажешь! — усмехнулся Ванька. — Он и слушать не хочет… Да мне что. Мать вот жалко.

— Так давай в нашу! Вместе будем. У нас, знаешь, как…

Подбежали трое ребят из старшего отряда во главе с вожатым Васей Яшновым. Окружили их с Ванькой:

— Здорово они тебя?.. Отняли?..

— Ну да! Так я и отдал! Вот. Только если б не Ваня, то, наверно, все печенки бы мне отбили.

— Спасибо, братишка! — поблагодарил Яшнов. И все по очереди пожали Ивану руку. — Тебе куда?.. Значит, по дороге. Пошли.

— Вася, мы должны Ивану помочь, — сказал Олег вожатому. — Вань, не стесняйся. Расскажи, как было.

* * *

Перед началом уроков десятка два пионеров из двадцать седьмого отряда толпились у дверей канцелярии.

— Это что за делегация? — спросил, выглянув из двери, заведующий. — Ну, ходоки, кто ко мне — заходите!

Вошли Олег с Иваном. Олег сразу взял быка за рога:

— Илья Андреевич. Примите Ваню Углова в наш класс.

— Ах, вот ты какой, Углов, — сказал заведующий, оглядев Ивана. — А мне о тебе уже и вожатый с пионерской базы, и секретарь заводской ячейки звонили…

Он поговорил с Иваном. Задал несколько вопросов по математике и пристукнул рукой по столу:

— Хорошо, Ваня. Пусть мать пишет заявление. Только уж ты без художеств. Договорились?.. Комсомольцы за тебя ручается. Так ты ни их, ни меня не подведи.

На другой день Ванька Руль уже сидел в одном классе с Олегом за соседней партой.

* * *

Ванька вырос на Дону. От их маленького деревянного домика на Очаковской до Дона совсем недалеко.

Отец был рыбаком. Запах рыбы — самый привычный с раннего детства. Во дворе на солнце вялились куски сомятины. В сарае сушилась нанизанная на шпагат тарань. Уложенная плотными рядами, солилась в бочке донская селедка с толстыми фиолетовыми спинками. А в корыте медленно поводили жабрами, били хвостами только что пойманные чебаки и сулы.

Плавать Ванька научился чуть позже, чем ходить. Ему не было и пяти, когда произошел такой случай.

Едва стало рассветать, отец взвалил на плечо тяжелые весла и пошел со двора.

— Ба-тя-а! — закричал сзади маленький Ванька.

— Чего ты вскочил? Спи. Сейчас сон самый сладкий.

— И я с тобой на лыбалку!

— Какая там «лыбалка»! — усмехнулся отец. — Ма-ать!

Выбежала мать и увела упирающегося Ваньку в дом.

Отец пришел на берег, вставил весла в уключины, вытащил «кошку» и готов был отплыть, когда сзади снова услышал: «Ба-а-тя-а!» Оглянулся: к пристани бежит Ванька. А за ним в двух сотнях шагов поспешает простоволосая мать.

— Вот упрямец! — засмеялся отец. — Ну, мать тебе задаст.

Лавируя между чужими баркасами, выбрался на чистую воду, развернул лодку и вдруг увидел: мать стоит по колено в воде, размахивает руками и кричит:

— Утопнешь, чертенок!.. Утопнешь же, горе ты мое!

«А где же Ванька?» — испугался отец. И тотчас увидел его. Ванька, как собачонка, плыл за ним метрах в пяти. Белая рубашка за спиной вздулась пузырем. Он не звал на помощь, просто изо всех сил плыл. Хотел во что бы то ни стало догнать.

Отец потабанил веслами и, когда Ванька приблизился к борту, выхватил его из воды. Вмиг содрав штаны и рубашку, укутал в свой бушлат и сказал, еле сдерживая улыбку:

— Грейся. За свое самовольство ты еще получишь! — А матери крикнул: — На-стя! Иди. Мы с Ванькой вечером вернемся…

С тех пор приобщился Ванька к делам отца, к его промыслу. Больше всего нравилось маленькому Ванюшке, сидя на корме, чуть шевельнув рулем, по своей воле направлять лодку в любую сторону. Отец гребет, а он правит.

Дома, едва отец возьмется за весла, он уже кричит:

— Ба-тя-а! Где руль?! Дай, я руль понесу!

И, пыхтя, тащит еще тяжелый для него руль к пристани. За это пристрастие и прозвали его ребята Ванька Руль.

В воде он чувствовал себя прекрасно. Бесстрашно нырял с моста. Плавал легко, стремительно. Никто из товарищей не мог за ним угнаться. И вообще, если представлялся выбор, он предпочитал плыть, а не идти. Пока мальчишки, сделав огромный крюк, перейдут по мосту, Ванька шутя перемахнет рукав Дона и давно поджидает их, загорая на пляже Зеленого острова.

Ванька не только хорошо плавал, но и постоять за себя мог. Крепкий, как обкатанный кремушек, он не давал спуску никакому противнику, даже более сильному и старшему по возрасту.

* * *

Дружно жили они втроем в своем домике на Очаковской. Отец на реке промышлял. Мать по дому управлялась. А Ванюшка учился в школе. Учительница его даже хвалила.

— Только уж очень он живой, непоседливый. Во все, куда надо и куда не надо, свой нос сует, — говорила она матери.

Горе вошло в их дом весной двадцать девятого года. Подбили отца товарищи сколотить небольшую артель и поехать на Волгу заработать денег в весеннюю путину. Уехал отец и не вернулся. Ночью утонул в ледяной мартовской воде Волги. Даже тела его не нашли…

Ваня в смерть отца не поверил. То есть он понимал, что отца уже никогда не будет с ними. Но в то, что его вообще нет — не верил. Как это так — большой, веселый, не хворал, никто его мертвым не видел и вдруг — умер?.. В голове это не укладывалось.

Кое-как закончил он третью группу. А когда начались каникулы, с помощью взрослых залатал отцовскую плоскодонку. Но одному с тяжелой лодкой не справиться. Поэтому он приладил к ней съемную мачту и небольшой металлический киль. Из просмоленной парусины сшил косой парус. Каждое утро лодка под черным парусом отваливала от пристани и, обогнув косу Зеленого острова, зигзагами уходила вверх по Дону.

— Эй! Пират под черным парусом! — кричали весельчаки с прогулочных фофанов. — А где череп с костями?!

На эти шуточки Ванька не отвечал. А если уж очень донимали — шел на таран. На полном ходу мчался на лодку обидчиков. На фофане начиналась паника:

— Куда прешь?!. Сумасшедший!.. Ты же нас потопишь!..

А Ванька, насладившись местью, круто клал руль на борт. Черный парусник проносился в метре от борта лодки с перепуганными пассажирами и быстро уносился прочь.

Где он пропадал целыми днями, мальчишки не знали. Но вечером Ваня приходил домой с хорошим уловом.

— Возьми, мать, на ушицу, — небрежно говорил он.

— Да все крупные какие! — удивлялась мать. — Ведь не сетью, а на удочки. Что они у тебя, заговоренные?

— Мелюзгу я назад выпускаю, — солидно, подражая отцу, отвечал он. — Пусть подрастают… Собери, что ли, поужинать…

После гибели отца по отношению к матери он усвоил покровительственный тон. На улице, в школе Ваня оставался таким же мальчишкой. А дома серьезнел. Во всем, что, по его мнению, было мужским делом, он поступал по-своему. Даже мать на работу определил сам.

Видя, как она мечется в хате, где все ей напоминает об отце, он навел справки и пришел домой с готовым решением:

— Мать, хватит тебе дома сидеть. Иди работать.

— Куда ж я, сынок, пойду? — растерялась она. — А дом? А хозяйство?.. Да и кто меня возьмет, неграмотную?

— Швачкой на берег. С теткой Дарьей. Мешки с зерном зашивать будешь. Новые шить, латать старые.

— Хорошо бы! Это по мне, — обрадовалась мать. — А возьмут?

— Возьмут. Мы с дядей Колей ходили к завскладом. Он согласный. Прямо завтра с паспортом и иди.

— Ва-неч-ка, да чтоб я без тебя делала? — заплакала мать.

На следующий день она уже работала швачкой на берегу.

* * *

Возвращаясь с рыбалки, Ваня каждый раз видел на Очаковской девчонку. Стоит и смотрит. Будто ожидает чего-то. А не говорит. Обернется — опять смотрит ему вслед.

Сначала это Ваньку злило. Потом стало даже интересно. Еще поднимаясь по Державинскому, он думал: «Стоит или нет?».

Семья Крашенинниковых появилась на Очаковской в позапрошлом году. Девчонка эта, которую зовут Оля, ее мать, худая тетка с запавшими глазами, вечной папиросой во рту и перевязанным горлом, и Олина двоюродная сестра Тонька. Тоньку он знает. Она тоже в третьей группе, только в «А». Мальчишки рассказывали: Тонька плакса и фискалка. А про Олю он ничего не слыхал. Она только первую группу кончила.

Ваня так привык видеть эту молчаливую девчонку, что когда однажды Оли на месте не оказалось, ему стало грустно. Не было ее и на другой вечер, и на следующий.

Весь день Иван думал: «Что же с ней случилось?» И на рыбалке у него не ладилось. То обнаружил, что нет весла. Оглянулся, а оно черт те где уже плывет! Еле догнал. Банка с червями оказалась пустой — забыл закрыть плотно, они и расползлись по всей лодке. Подсек хорошенького сазанчика. Водил его, водил, а под конец заторопился. Сазан как ударит хвостом, как дернет! И был таков вместе с крючком и леской.

Злой возвращался он домой. Повернул на Очаковскую. Вот те на! Прямо перед ним стоит Оля и улыбается.

— Ты чего улыбаешься?

— Ты ведь тоже, — ответила Оля, — идешь и улыбаешься. Я подумала: наверно, у тебя день сегодня очень хороший.

Ваня смутился. Что она сочиняет? Он и не думал улыбаться. И какой же у него день хороший?!

— Ты куда задевалась? Целых три дня тебя не было.

— Болела я… Но уже совсем-совсем поправилась! — поспешила обрадовать его Оля.

Он и в самом деле почему-то обрадовался. И неожиданно для себя предложил:

— Хочешь, я тебе рыбку дам? Вот эту. Смотри какая. Длинненькая. Мордочка остренькая. Вся в шипах. Зато вкусная! — объяснил он ей, как совсем маленькой девчушке.

— Я знаю. Она стерлядка называется, — подняв на него погрустневшие глаза, сказала Оля. — Мне дядя Вася давал.

— Какой дядя Вася?! — с тревогой спросил Иван.

— Твой папа. Какой же еще?! Идет с Дона и говорит: «Хочешь стерлядку, хозяечка серенькая? Ушицу вкуснейшую сваришь».

— Ну, это уж ты врешь! — взъерошился Ванька. — Сколько раз с ним ходил, а тебя не видел.

— Я никогда не вру, — спокойно объяснила Оля. — Когда ты шел вместе с ним, я в калитку пряталась.

— Почему?

— Не знаю. Пряталась и все.

— А почему он так называл тебя?.. Ну это… хозяйкой.

— Не хозяйкой! — обиделась Оля. — А хозяечкой серенькой. А иногда называл Сероглазкой… У вас, говорит, в доме одни женщины. Кто же вас ухой побалует?

Ваня глянул. И правда, глаза у Оли большие, серые, серьезные. И почему-то заторопился. Вынул из садка кроме стерлядки еще двух подсулков:

— Куда тебе?

— Вот, в фартучек. Дядя Вася всегда в него клал.

— Так испачкаешь! Рыбой провоняется.

— Ничего. Я постираю… И рыба не воняет, а пахнет.

Он уже подошел к своим воротам, когда Оля догнала его и быстро сказала шепотом:

— Дядя Вася живой!.. Я его во сне видела. Он говорит: «Не верь. Я живой!»

Так появился у Вани друг. Оля. Теперь каждый раз, возвращаясь с рыбалки, он давал ей самую вкусную рыбу.

Соседские мальчишки заметили это и стали смеяться:

— Тю! Ты чего, Руль? Нанялся им?!

— Дурачки! — отвечал Ваня. — Ведь у них в доме одни женщины. Кто же им рыбу поймает?..

Он катал Олю на своей лодке с черным парусом. Учил плавать. Рассказывал про рыбьи повадки и рыбацкие хитрости.

В присутствии Оли Иван казался сам себе старше, опытней, сильней. Это ему очень нравилось. Даже хотелось, чтобы Олю кто-то попытался обидеть. Он бы тому показал!

Иногда они говорили об отце. Оля удивляла Ивана. Оказывается, она знала о его отце не меньше, чем он сам.

И они вместе не верили, что отца нет в живых.

* * *

В четвертой группе Ваню, уже не хвалили. Мать все чаще вызывали в школу учительница, завуч и даже заведующий школой.

— Говорят, Ваня, что ты всех животных из школы украл…

— Я украл?! Да у них там не живой уголок, а чуть дохлый не получился. Их же никто не кормит. Я как налил им в миску, так они сразу всю воду выхлебали. Вот мы с Витькой и отнесли их в рощу… А замок мы и не срывали вовсе. Он такой и был. Плюнь — и откроется…

— А еще сказали, что ты хорошего мальчика побил ни за что. И грозил, что в Дону утопишь.

— Это Филькин хороший?! Да он Шарику Николаевых хлеба с крысиным ядом дал!.. Да не бил я этого Филькина совсем! Раз только дал леща по загривку. Так разве я бил?

Мать сидела на табурете, положив тяжелые, в синих жилках, руки на колени, смотрела на раскрасневшееся лицо сына и видела: он верит, что прав.

— Ничего не пойму я, Ваня. Кругом ты виноват, по-ихнему. Велели повлиять на тебя. И наказать строго.

— Скажи, мать, что ты меня наказала и повлияла. Вот честное пионерское, я этого Филькина и пальцем больше не трону!

— Ты уж постарайся. А то заведующий говорит: если что-нибудь случится, так мы его совсем из школы выключим.

«Что-нибудь» все-таки случилось. И довольно скоро.

Школа имени Луначарского маленькая, а детей вокруг много. Поэтому она работала в три смены. Младшие начинали заниматься в половине восьмого утра. А старшие, в основном ученики седьмых групп, уходили из школы уже в половине девятого.

В декабре в четыре часа уже темно, и все шесть уроков третьей смены идут при свете. Переменки по пять минут, в коридорах теснота. Кому же такое понравится?! И начались неполадки с электричеством. Едва третья, смена села за парты — раз! И свет потух.

— А-а-а! — несется от подвала до чердака победный вопль.

В школе темно, как в погребе. Учителя бегают по коридорам со свечками. В классах творится такое!.. Пока найдут неисправность, урок, а то и два пройдут безвозвратно. А если света нет долго, всех отпускают домой. Мальчишки с криком вылетают из дверей и несутся к Державинскому: играть в снежки, кататься с горы на коньках и санках.

Когда свет потух в четвертый раз, заведующий школой выстроил всю третью смену в коридоре и заявил:

— Если еще раз устроите такое безобразие — виновника исключим из школы без права поступления куда-либо на год!..

Это подействовало. Свет горел исправно.

Семнадцатого декабря, под выходной, мальчишки четвертой группы «В», отковыряв на перемене гвоздем шпингалеты двери, выскочили на деревянный балкон, выходивший в крохотный школьный дворик. Стали сгребать снег, играть в снежки. Кто-то, глянув вниз, сказал:

— Отсюда если грохнешься, так и костей не соберешь!

Ванька тоже глянул и, сплюнув вниз, заявил:

— Ерунда! Могу пол-урока простоять на перилах.

— А на одной ноге, слабо?! — подзадорили мальчишки. — Ласточкой. Как в цирке!.. До ста!

— Спорим! — не унимался Ванька. — На десять завтраков!

— Жирно тебе будет! На пять!

— Ладно, пусть на пять. Тогда до пятидесяти…

Под снегом на перилах оказалась наледь. Но отступать было поздно. Ребята скажут, что Ванька струсил. Он залез на перила, поудобней умостил ногу на узкой ледяной дорожке и застыл, подняв ногу, раскинув руки в стороны.

— …Шесть, семь, восемь, — хором считали мальчишки.

Иван стоял.

— Тридцать девять, сорок, сорок один…

Иван стоял. Поднятая нога наливалась свинцом, хотела опуститься. Но он не позволял ей. Опорная нога начала подрагивать, подгибаться в колене…

Заведующий глянул в окно и обомлел. На скользких перилах, раскинув руки, будто акробат в цирке, на одной ноге стоял мальчишка. Расталкивая изумленных учителей, заведующий бросился в коридор.

Не получил Ванька от товарищей талончиков на школьные завтраки. Соревнование прервал выскочивший на балкон заведующий, когда досчитали лишь до сорока восьми. Он сгреб Ваньку в охапку, поставил на пол и потащил в учительскую. Отобрал книжки и велел в школу без матери не приходить.

Когда вторая смена начала выходить, а ученики третьей полезли в двери напролом, Ванька проскользнул мимо нянечки и спрятался в раздевалке. Надо было во что бы то ни стало выручить книжки. Там, в задачнике, лежал билет в цирк на дневное представление, который матери выдали на складе бесплатно за хорошую работу.

Прозвенел звонок. Ванька хотел выйти из укрытия, как вдруг увидел: к щиту с пробками подкрался Игорь Кулисов из седьмой «А». Полыхнуло голубое пламя, и свет погас. «Вот так лучший ученик школы!» — подумал Иван, ощупью пробираясь к выходу.

Перед носом хлопнула дверь, звякнула задвижка. Иван потянул за ручку — дверь не поддавалась. «Влип!» — подумал он.

— Попался, голубчик! — послышался за дверью злорадный голос сторожа. — Зовите заведующего! Да свечу принесите!

Услышав рядом тихий плач, Иван протянул руку.

— Ой! Кто тут?! — испуганно вскрикнул Кулисов.

— Не бойся. Это я. Ванька Руль.

— Меня исключат, Ванька! Выгонят совсем! Понимаешь?! Он же меня убьет! — бормотал Игорь, стискивая руку Ивана.

Ванька знал, что отец у Игоря не родной. Он лупит его ремнем всегда, когда увидит в табеле хоть одно «хор». Только «очень хорошо» он признавал за оценку. А теперь…

«Как же отсюда выбраться?» — вновь и вновь думал Иван. И вдруг вспомнил сценку из кинофильма. За Чарли Чаплиным гонятся полицейские. Чарли мечется в комнате, откуда нет второго выхода. И вдруг он стал к стенке у самой двери. Врываются полицейские: в комнате никого. Пока они обалдело смотрят на стену, Чарли за их спиной удрал на волю. «А что, если так?»

За дверью уже шумело множество голосов. Загремела задвижка. И в последний оставшийся миг Иван сделал то, чего, кажется, и не собирался делать. Толкнул Игоря к стене у двери:

— Стой тут и не рыпайся!

Дверь распахнулась, сразу прикрыв Игоря. Иван зажмурился от света.

— Ты-ы?! Опять ты, Углов?! — гневно вскрикнул заведующий. — Ну, все! Забирай книги! Тебе они больше не понадобятся!..

Через два дня пришла учительница и сказала матери, что его исключили из школы на полгода. Мать расплакалась.

— Ну зачем ты это сделал, сынок? Ты же обещал…

Ванька слушал молча, опустив голову. Раскаяние его не терзало. Очень жалко было мать.

— Мама, ну не убивайся. Я другую школу найду. Вот посмотришь. Ну не жег я эти проклятые пробки! Не жег!..

— Все говорят, чтоб я тебе не верила, — мать тяжело вздохнула. — Ну как же это? А я смотрю на тебя и… опять верю… Наверно, я плохая мать…

Ванька просиял. Вскочил и, чего давно с ним не было, обнял мать за плечи, прижался щекой и тихо в самое ухо выдохнул:

— Мать. Ты мировая! Лучше не бывает.

* * *

Олег спустился по Державинскому, свернул на горбатую, без тротуаров Очаковскую улицу, похожую на деревенскую. Вот он и Ванькин деревянный домик виднеется.

Олег всегда с удовольствием заходил сюда. В доме, во дворе и в крохотном садике — везде был, как любил говорить Ванька, «полный флотский порядок». Чисто, все исправно и ничего лишнего.

Приоткрыв калитку, Олег увидел, что Иван не один. Он рассказывал стоявшей рядом белобрысой девчонке, наверно, что-то очень смешное, потому что она так и приседала от смеха.

Олег чуть подождал и решительно звякнул щеколдой.

— Вот мирово, что зашел! — обрадовался Иван. — А я сам уж хотел к тебе топать. — Увидев, что Олег рассматривает его гостью, усмехнулся: — Чего пялишься? Соседка моя. В школе Луначарского учится. Знакомься.

— Оля Крашенинникова, — тихо произнесла девочка, протянув маленькую руку, сложенную лодочкой. И едва Олег пожал ее, назвав свое имя, заторопилась: — Ваня, я побегу. А то мама придет с работы, а я и обед еще не начинала…

— Хорошая девочка, — сказал Олег, глядя ей вслед.

— Ага, — вспыхнув румянцем, подтвердил Иван. — Ну и все об этом. Садись поближе. Я сейчас управлюсь.

— Все так все, — согласился Олег.

Ванька нанизывал на шпагат небольшие таранки, а Олег рассказывал ему о событиях последних дней.

— Ну ты, Олег, гвоздь! Правильно, что отдал фуражку студенту. Пусть знают, что мы не шпана какая-нибудь!..

Закончив работу, Иван поглядел на солнце и сказал:

— Дядя Федя твой уезжает в шесть?.. А сейчас только одиннадцать. Махнем на Зеленый? Искупаемся…

У частной пристани Иван разыскал знакомого лодочника. Когда пассажиров для перевоза на Зеленый остров собралось достаточно, старик позвал:

— Сигай в баркас, ребята. Отваливаем.

— Нет, Силыч, — возразил Ванька. — Ты отдохни. Мы сами.

— Ну и добре. Берите бабайки, — согласился лодочник.

Олег с Иваном сидели на веслах не в первый раз, гребли ровно, слаженно. Лодка шла ходко, из стороны в сторону не рыскала. Силычу на корме и править-то не приходилось…

На Зеленом острове они разыскали чудесный пляжик, отгороженный кустами. Выкупались хорошенько. Нырнули по паре раз с высокого руля проходившей невдалеке баржи и, довольные, улеглись на песке, спрятав головы под куст вербы.

Было так хорошо, что и говорить не хотелось. Лежали и думали каждый о своем…

Олег так разнежился на солнце, что задремал.

* * *

— Эй, парень! — услышал он голос Ваньки. — Так ты все царство небесное проспишь. Вставай. Уже четыре.

— А откуда ты знаешь? — не открывая глаз, спросил Олег. — У тебя же часов нет.

— На кой они мне? Гляди: солнце коснулось верхушки собора. Да и крупзавод прогудел. Так что точно!

Искупались еще разок на дорожку и пошли к пристани.

К пяти, как договорились, они были уже у дяди Феди.

— Э-э, братцы! Да вы свеженькие, — засмеялся Федор Захарович, потрепав их еще влажные на затылках волосы. — Завидую. Ну и жара! Как говорят, июль — макушка лета. Сам бы поплескался в Дону с удовольствием.

— Так чего ж вы? — удивился Ванька. — Такой начальник.

— Дел, Ваня, по горло. Некогда. Ну что, пошли?

— А вещи? — спросил хозяйственный Иван.

— Да вот они, — улыбнулся Федор Захарович, поднимая небольшой чемоданчик и взяв на руку сложенную шинель.

— Нет, дядя Федя. Шинель понесу я, — заявил Олег.

— А я чемоданчик. — Ванька отобрал его у дяди Феди. — Легкий какой! Пустой, что ли?

— Ну вот. А я что? — засмеялся Федор Захарович. — Буду идти, как генерал со свитой?

— Ты и так генерал! Только советский. Ромбы ведь тебе недаром повесили, — сказал Олег. — А мы твои ординарцы.

— Убедил, — согласился Федор Захарович и шутливо скомандовал: — Ординарцы! За мной ша-а-гом — марш!..

До прибытия скорого «Тифлис — Москва» оставалось еще сорок минут. Оглядев перрон, Федор Захарович посетовал:

— Черт возьми! И присесть негде.

— Сильное дело! — ухмыльнулся Ванька. — Сейчас все будет, — и побежал за пакгауз.

Через несколько минут он появился с парой кирпичей и гладкой доской от какого-то ящика. В тени вокзального навеса они поставили кирпичи на попа и положили на них доску.

— Молодец. Находчивый, — похвалил Ивана Федор Захарович. — В ординарцы я бы тебя взял с удовольствием. — Он осторожно опустился на скамейку. — Нога, братцы, разболелась — спасу нет. Как бы рана опять не открылась.

С дальнего конца перрона за «строительством» скамейки наблюдал милиционер в белой гимнастерке. Очевидно, придя к выводу, что это непорядок, решительно направился к ним. Но, подойдя вплотную, увидел красные ромбы в петлицах Федора Захаровича, вытянулся, вскинул руку к фуражке и любезно осведомился:

— Отдыхаем, товарищ бригадный комиссар? Жарко, может, вам стульчик из дежурки вынести?

— Лучше скажите начальству, чтоб скамейки для людей поставили. Есть же больные, раненые, с детьми.

— Есть, товарищ бригадный комиссар! Тотчас доложу. Разрешите выполнять? — И решительно направился к дверям с табличкой «Начальник вокзала».

— Ишь, припустил, — улыбнулся довольный таким поворотом дела Ванька. — А если б одни были, так сразу за шиворот — и в каталажку!.. Дядя Федя, вас беляки ранили?

— Деникинцы, Ваня. В двадцатом… Коли б не Миша, батька его, — кивнул он в сторону Олега, — так гнить бы мне у Генеральского Моста… Такая рубка была, не приведи господь!.. Михаил меня из самого пекла вытащил. Через седло перекинул, на коня, — и к санитарам дивизии. А те брать не хотят. Ну, ясное дело, живым на санитарных повозках места не хватает, а я, считай, уже мертвый. Три ранения: в грудь навылет, нога перебита, а черепушку саблей распанахали… Мишка горячий был. Сунул маузер фельдшеру под нос: «Если с повозки скинешь — под землей найду!..» Огрел коня плетью и снова в бой… Вывезли. Не скинули. А на другой день, девятого января, наши Ростов взяли, и я в госпиталь попал. Выходили вот… Я-то всего этого не помню, конечно. Товарищи в госпитале рассказали, когда на поправку пошел…

Олег сбегал к окошку телеграфистов и узнал, что поезд опаздывает на целый час.

— Порядки! — недовольно сказал дядя Федя. — Ну так давайте, ребята, перекусим. — Он достал из чемоданчика кирпичик темного пайкового хлеба, сало и помидоры.

Мальчишки съели по куску и отодвинулись.

— Вы что стесняетесь? А ну навались! — скомандовал Федор Захарович. — После купанья быка слопать можно… Да, Олег, вот эти талончики отдай матери. Пусть в нашем магазине возьмет по ним крупу и еще что, не помню.

— Дядя Федя, а когда отменят карточки и хлеб вольный будет? — спросил Олег. — Чтоб пришел в магазин и взял, сколько тебе надо. Как до двадцать девятого года.

— Вам разве по обществоведению не объясняли, какое положение у нас в деревне?

— Ой, у нас обществовед, знаешь, кто? Мурашов! Учитель пения. Он и сам-то в этом ничего не понимает.

— Учитель пения?! — удивился дядя Федя.

— Точно. Он, знаешь, какой? Ну… всех боится. Что скажут, то и преподает. И пение, и историю. Раз даже вместо Вильгамиды Вильгельмовны две недели немецкий вел.

— Разве можно такому человеку обществоведение преподавать? — сердито сказал дядя Федя. — Тут нужно срочно принимать меры… А вопрос этот, ребята, трудный. За пять — десять минут не расскажешь. Ну, в общих чертах… Вы, небось, и сами слышали, как в закоулках кое-кто шепчет: «Пока колхозов не было — был хлеб. Стали колхозы — хлеба нет. От них все горе…» Это чистая контрреволюция, ребята!.. Еще Владимир Ильич Ленин предупреждал: «Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель». И партия стала на ленинский путь, на путь колхозного развития сельского хозяйства. Чтоб жизнь нашего государства и построение социализма не зависели от прихоти сельского буржуя, кулака, — даст он нам хлеб или не даст… Вы понимаете, о чем я говорю, ребята?

— Конечно!.. Ясное дело! — подтвердили мальчишки.

— Так вот. К весне нынешнего года в колхозы объединилось приблизительно восемьдесят процентов единоличных хозяйств. Кажется, все, победа. Хлеб для страны обеспечен… Но создать колхозы — это только первый шаг. Нужно, чтобы они крепко стали на ноги, чтобы производили много хлеба, молока, мяса и других продуктов, без которых не может жить человек. Чтобы колхозники могли не только прокормить себя, но и город, рабочие поселки, число которых растет с каждым днем, стройки, Красную Армию. Да и про запас чтоб кое-что осталось. Без хлеба не повоюешь. Враги наши за кордоном в любой день могут напасть и с востока, и с запада… Но хлеба колхозы дают пока еще недостаточно. Почему, спросите вы. Тут одним словом не ответишь. Чтобыобработать огромные колхозные поля, нужны машины, трактора, комбайны. А их еще очень мало. Нужны люди, которые могут этими машинами управлять. А деревня почти сплошь неграмотна. Чтобы правильно организовать труд сотен и даже тысяч колхозников, нужны опытные руководители: председатели, бригадиры, агрономы, зоотехники. Разве их подготовишь за год?.. А чтобы набраться опыта, нужно еще больше времени. Да и враги наши — кулаки, «бывшие» — пакостят на каждом шагу: разлагают дисциплину, сеют слухи, травят скот, выводят из строя машины. Делают все, чтобы не дать рабочему классу хлеба, сорвать индустриализацию страны… Я понятно говорю, хлопцы?

— Понятно, — подтвердили Олег с Иваном.

— Вот в колхозе имени Парижской коммуны. Недалеко от Ростова. Нам ребята знакомые рассказывали, — вспомнил Олег. — Так там кулак из другого района в бригадиры затесался. Весь хлеб не успели смолотить осенью. Ну, его в скирды сложили на поле. А весной хватились — сгнил хлеб. Оказывается, скирды незавершенными оставили. Тысяча пудов погибла.

— А наши рыбаки ходили на лов в Азовское море, — сказал Иван, — так, говорят, в трех колхозах по весне ни пахать, ни сеять не на чем было. Все тягло кулаки из строя вывели. Штук семьсот лошадей со сбитыми холками, копытами, потертыми ногами, с запалом… Так они на коровах пахали.

На перроне засуетились, забегали пассажиры. Послышались крики: «Едет!.. Тифлисский прибывает на первый путь!»

— Есть еще много и других причин, — сказал дядя Федя, поднимаясь. — Ну, ничего. Вы, я вижу, тоже кое в чем разбираетесь… А насчет карточек — пока придется, ребятки, потерпеть. Враги наши спят и видят, что мы бросим строить заводы, шахты, рудники, домны и придем на поклон к господам империалистам. А уж они быстренько приберут к рукам все, что народной кровью завоевано в революцию и в гражданскую войну. Не будет этого! Все построим, сами. Еще к нам на поклон приезжать будут да шапки снимать. Вот увидите…

Стоянку поезда сократили. Едва пассажиры успели втиснуться в вагоны, паровоз загудел так, что заложило уши, и рванул состав.

— Береги мать! — крикнул из окна дядя Федя. — С винтовкой не балуй!.. К ноябрьским ждите с подарками…

Когда хвост поезда скрылся за корпусом паровозного депо, Иван сказал:

— Мировой дядька твой Федор Захарович. Башковитый. Вот бы он нам обществоведение преподавал!..

* * *

За лето Олег с Ванькой, Сенькой и Феодалом несколько раз навещали своих хуторских друзей из колхоза имени Парижской коммуны. И никогда ребята не отпускали их домой с пустыми руками. Возвращались в город с сумками, полными абрикосов, слив или яблок.

— Ну, а когда же вы к нам в гости заявитесь? — спросил Олег в последнюю встречу.

— Да как-нибудь. Вот управимся чуть с хлебом, — ответил степенный Ермолай. — Видишь, какая запарка?

— Так и лето пройдет… — сожалел Сенька.

— В Дону покупаемся! Поныряем с гавани! Ух, хорошо! — говорил Иван.

— Из винтовки постреляем! — соблазнял Олег.

Гринька, который мечтал стать командиром Красной Армии и питал неудержимую страсть к оружию, этого вынести уже не мог и пообещал твердо:

— Хоть кровь с носу, а на той неделе выберемся!..

Но прошла «та» неделя. Уже и август на исходе. А Гриньки с товарищами все не было.

Утром, едва Олег расположился с книгой под акацией, его позвал Мишка:

— Лелька! Там тебя пацаны какие-то спрашивают!

Олег, недовольно ворча, поднялся, глянул и побежал к калитке.

— Ребята! Приехали? Вот молодцы!.. Здорово, Гринька!.. Ермолай! Левка!.. Заходите в хату! Чего вы там топчетесь?..

— Мишка! Дуй к Сеньке. Скажи так: «Парижане прибыли». Понял? Пусть зайдет к Феодалу и сейчас же бежит к Ваньке.

Гости с интересом рассматривали жилище Олега. Острый нос Левки безошибочно определил нужное направление. Он сразу прилип к этажерке. Листал, рассматривал картинки и всё вздыхал: «Вот бы мне такую книжечку!..»

Широколобый крепыш Ермолай, страстный любитель техники, тотчас ухватился за наушники детекторного радиоприемника. Поймал станцию и махал руками: не мешайте, мол, слушать.

А Гриньку Котлярова потянуло к коврику над кроватью Олега, где висело оружие: кривой арабский кинжал в самодельных ножнах, морской офицерский кортик и малокалиберная винтовка.

Олег метался между гостями, отвечал на их вопросы, давал разъяснения о книгах, устройстве радиоприемника, боевых качествах винтовки. Он так был рад, что не знал, как им еще угодить.

Ермолай, который давно хотел собрать собственный приемник, получил в подарок катушку провода, детектор и схему, вырезанную из краевой пионерской газеты «Ленинские внучата».

Левке так не хотелось расставаться с книжкой Беляева «Человек-амфибия», что он, рассматривая другие книги, все время держал ее на коленях, снова и снова раскрывал на разных страницах и бросал на хозяина жалобные взгляды.

— Ладно! Бери, Левка, «Амфибию»! — не выдержало сердце Олега.

— Правда?! Насовсем?! Да я… я тебе за это что хочешь сделаю!.. Дай газетку. Оберну, чтоб не замарать…

Вернулся Мишка. Вслед за ним пришел Феодал. А вскоре прибежали запыхавшиеся Ванька Руль и Сенька Явор.

— Где тут «парижане»?! — смеясь, крикнул Иван. — Здорово, братцы-колхозники!..

— В комнате стало сразу шумно, тесно. Вскоре они перешли во двор, под громадную раскидистую акацию. Вспоминали и совместные походы по окрестным садам, и самую первую встречу у железнодорожной площадки «Карьер».

— Вань, — отозвав Ивана в сторону, шепнул Олег, — гостей же угощать полагается, а у меня ничего нет… Только вот немного мамалыги осталось.

— А это что?! — Ванька вытащил из оттопыренных карманов полдюжины провяленных таранок. — Неси свою мамалыгу да ставь чайник.

Чаепитие удалось на славу. К таранкам и мамалыге гости добавили еще гору румяных яблок и десяток вареных кукурузных початков, прихваченных с собой в дорогу.

— Ну, братцы, а теперь постреляем! — пригласил Олег, и вся компания направилась на конюшню.

Олег раздал всем по три патрона, повесил на стене мишени. Сначала стреляли гости. Но как Олег ни старался им помочь, пули упорно не хотели дырявить черное яблочко, попадали или в края мишени, или совсем «уходили за молоком». Ребята были смущены. Особенно Гринька. А тут еще Феодал высказался:

— Слабаки! А еще казаки называется!.. Дай, я им покажу!

— Чья б корова мычала! — оборвал его Иван. — Феодал у нас снайпер: без промаха попадает… в миску ложкой.

Потом стреляли Сенька, Иван. А Толька злился и дважды промазал. Олег показал свой трюк — стрельба с зеркалом. Ни разу не промахнулся! Гости в ладоши захлопали, как в цирке.

— Нам пора! — спохватился Гринька. — Олег, сколько там натикало? В четыре наши на нефтебазе керосин для тракторов получат и сразу уедут. А туда еще топать версты три.

Олег побежал во флигель, глянул на будильник, выскочил и вдруг увидел, что Феодал с колена целится из винтовки в Левку. А Левка, прижимая к груди книжку, смеется, пошатывается из стороны в сторону, изображая раненого.

— Идиот! Отдай винтовку! Я же говорил тебе сто раз!..

— Сам идиот! Она не заряжена! — ответил Феодал, продолжая целиться.

— Все равно, отдай сейчас же!..

Олег не договорил. Щелкнул негромкий выстрел. Где-то раздался звон разбитого стекла. Феодал бросил винтовку на землю. Левка побледнел, круглыми от удивления глазами смотрел на слетевшую вдруг с его головы фуражку.

Олег глянул. На противоположной стороне улицы, в глубине сомовского двора, в доме на третьем этаже, зияла пустотой шибка закрытого окна. Тотчас там появилась голова и донесся приглушенный расстоянием крик:

— Колька! Фулиган триклятый!.. Доигралси со своими рогатками!.. Пусть теперя мать мине стекло вставляет!..

Тетка Маня не знала, что Колька Сущин ни при чем. Еще в шесть утра он отправился на Дон. Ей и в голову не могло прийти, что стекло разлетелось от пущенной издалека пули.

Олег кинулся к Левке. Нет, его не задело. Лишь в высокой тулье казачьей фуражки виднелась маленькая дырочка.

Олег поднял винтовку и осторожно открыл затвор. На ладонь вывалилась горячая латунная гильза. На ее донышке он разглядел три вмятины от удара бойка.

— Феодал! Где ты взял этот патрон?!

— Нигде… там никакого патрона не было!

— Врешь! Тут же видно… было две осечки. А ты зарядил им в третий раз! У меня спер?

— Не скажешь, — подступил к нему Иван, — морду набью!

Но, несмотря на угрозы, Феодал твердил свое:

— Да чтоб я сдох!.. Чтоб мне отца-матери никогда не видать, если я его туда сунул!.. Не заряжал я ее!..

— У тебя были патроны с осечками? — добивался Олег.

— Ну, были… два… так я их уже давно потерял где-то…

Ребята готовы были разорвать Тольку в клочья. Ванька все же не сдержался. Дал Феодалу пару таких затрещин, что он пулей выскочил за ворота.

Олег с Иваном и Сенькой проводили перепуганных гостей до угла и распрощались с ними.

— Чтоб я еще когда-нибудь дал Феодалу винтовку! Да пусть у меня руки отсохнут! — поклялся Олег.

Верно говорил дядя Федя: раз в году и незаряженная винтовка стреляет.

ОТЕЦ БОГАТСТВА

Он появился в классе с первым школьным звонком, возвестившем о начале нового учебного года. Красноармейская гимнастерка без петлиц обтягивала широченную выпуклую грудь. Воротничок еле сходился на загорелой сильной шее. Манжеты плотно охватывали запястья, отчего кисти рук казались еще крупней. Самой примечательной частью обожженного степным солнцем лица были глаза под широкими черными бровями. Большие, карие, с чуть голубоватыми белками, они смотрели строго, внимательно, но где-то в глубине их, в тоненьких морщинках вокруг, затаилась доброта.

Олег сразу почувствовал это. Еще не зная, что это за человек появился в классе вместе с заведующим школой, инстинктивно потянулся ему навстречу.

— Знакомьтесь, ребята, — сказал заведующий. — Это Александр Васильевич Ковалев. Он долгое время был политруком в Красной Армии, а с сегодняшнего дня будет у вас преподавать обществоведение. Прошу любить и жаловать.

Мальчишки встретили это известие глухим шумом:

— Гляди, политрук вместо Мурашки! Мирово!..

— Ну и радуйся: теперь на уроке ни книжку почитать, ни в «крутилку» сыграть!..

— Иди ты со своей «крутилкой»! Во дядька! Как борец!

— Я думал, физрук новый… Если даст шалобан по макушке, так и глаза на лоб вылезут…

— Тю на тебя! Он же учитель!..

— Спасибо, Илья Андреевич. Теперь я сам, — сказал Ковалев.

Когда заведующий вышел, он несколько минут молча переводил взгляд с одного лица на другое, будто хотел прочесть, что каждый из сидящих за партами собой представляет.

И, удивительное дело, за эти минуты никто не нарушил тишины. Каждый будто ждал, когда Ковалев лично с ним поздоровается взглядом, скажет что-то, лишь ему одному предназначенное.

— Нам с вами, ребята, предстоит заниматься самым важным делом: разобраться, где мы живем, как живем. И что нужно делать, чтобы каждый прожитый день был шагом вперед, ступенькой к великой цели — к коммунизму… На вас, как на завтрашних бойцов, глядит и надеется Коммунистическая партия большевиков. Нам нужно знать, как устроено и как управляется наше Советское государство, научиться разбираться во внутренней и международной обстановке. Нам нужно понять, что такое коммунизм и какие пути к нему ведут. Ведь коммунизм, ребята, — не обычная стройка. Ему нужны не просто рабочие руки, не равнодушные исполнители, а энтузиасты, бойцы с горячими сердцами, твердо знающие, чего они хотят и что строят!..

Впервые за все годы, проведенные в школе, с ребятами разговаривали так серьезно, доверительно, как с равными. Оказывается, они не просто мальчики и девочки, дети, как называли их учителя, а люди, на которых надеется партия, люди, которым выпало великое счастье — быть строителями самого справедливого общества на земле.

* * *

В солнечный сентябрьский полдень мальчишки шестой группы «А» в углу школьного двора с увлечением играли в «коня».

На спину «коня», составленную из четырех ребячьих, один за другим вскакивали лихие наездники. Их было вдвое больше. «Конь» пыхтел от натуги, ругался человеческими голосами: «Тише, черти! Мы же не железные!», покачивался из стороны в сторону, норовя сбросить седоков. Но всадники еще крепче сжимали их бока шенкелями, не поддавались.

— Пригнись! — крикнул Олег, прыгавший последним.

Он разбежался и, перелетев через головы трех последних седоков, вскочил на самую середину. Невелик его вес, но говорится же, что и лишняя соломинка может переломить спину верблюду. «Конь» крякнул, закачался и стал медленно валиться на бок.

— Ура-а! — закричали всадники. — Падает! Валится!..

— Эт-то что такое?! — раздался строгий голос.

«Конь» рухнул. На земле образовалась свалка. Вскочив на ноги, мальчишки увидели Илью Андреевича и виновато затихли.

— Вот вам новый товарищ. Знакомьтесь. Да не учите его этим дикостям! — Заведующий погрозил пальцем и ушел в школу.

Перед возбужденными ребятами стоял длинный, худой мальчишка. Белая, прямо-таки голубоватая кожа обтянула скулы. Она была такая тонкая, что, казалось, сквозь нее можно пересчитать все зубы во рту. Короткие черные волосы торчали ежиком. Большая голова с оттопыренными ушами неведомо как держалась на голубоватом стебельке шеи. Когда-то черная, а теперь посеревшая от многочисленных стирок и солнца рубаха-косоворотка с мелкими стеклянными пуговицами висела на плечах, как на вешалке. А серые, с аккуратной черной заплаткой на колене штаны держал узенький ремешок ничуть не длиннее собачьего ошейника. Из-под нависших бровей смотрели большие карие настороженные глаза.

— Си-лё-о-он! — удивились мальчишки, обступая его и рассматривая со всех сторон. — Соплёй перешибешь!.. Откуда ты такой взялся? Из какой клетки тебя выпустили?!

— Гля! Он еще и говорить не хочет! — начали злиться мальчишки. — Может, ему макарону по шее отвесить?!

— Заткнись ты, макаронник! — Олег шатнул вперед, протянул руку. — Держи пять, друг ситцевый! Меня зовут Олег Курганов. А тебя как?

Мальчишка улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы, обеими руками схватил руку Олега, потряс ее, закивал:

— Хорошо, Курган! Друг — хорошо!.. Абдул зовут! Бинеев зовут. Друг — хорошо!

Мальчишки заулыбались. Кто-то крикнул шутливо:

— Абдул! Чего губы надул?!

— Нет! — замотал он головой. — Абдул не надул! Я это… стесняемся. Абдул думал, бить будут! — и опять улыбнулся.

Ребята хохотали, протягивали ему руки, называли себя.

— Тебя что, совсем не кормят? — спросил Толька.

Абдул опустил глаза, переступил с ноги на ногу, ответил, медленно подбирая русские слова:

— Зачем не кормят?.. Кормят. Я сюда брат ехал. Он это… жена Маша есть. Четыре дети есть. Маленькие. Мало кушают. Я большой приехал. Много надо. Где взять?

Мальчишки загудели. Каждый понимал, как туго в такой семье из семи человек, да еще пятеро низ них — иждивенцы.

— На, пощелкай! — Олег выгреб из кармана горсть жареных семечек и протянул Абдулу.

Тот осторожно принял их, высыпал в рот и стал жадно жевать вместе с шелухой.

— Оголодал-то как! — пожалели его ребята.

— Ты щелкай. А то желудок заболит, — посоветовал Олег.

— Нет. Живот все варит! Не болит. Когда кушать нету — болит, — проглотив последние семечки, объяснил Абдул.

Мальчишки зашарили по карманам. Со всех сторон потянулись к Абдулу руки. Кто дал вареную картошку, кто кусок макухи, кукурузной лепешки, завалявшийся леденец.

— Спасибо, друг, спасибо! — говорил Абдул, принимая дары, и тотчас отправлял их в рот.

— Ну, теперь до вечера не умрешь, — улыбаясь, сказал Олег.

Абдул понял шутку и ответил тем же. Демонстративно отпустив ремень на одну дырочку, сказал:

— Зачем до вечера? Три дня жить можно! Толстый стал Абдул, как бай!

Прозвенел звонок, и ребята, окружив новичка, пошли к школе.

— Впереди меня сядешь. На третьей парте, — наставлял Олег Абдула. — Если что — всегда помогу.

Бинеев привязался к Олегу. Ходил за ним, как тень, и все спрашивал, спрашивал. Олег охотно отвечал на вопросы, занимался с Абдулом в школе после уроков и у себя дома.

Трудолюбивый и добросовестный Абдул старался выполнить все, что требовали учителя. Но успехи были невелики. Во-первых, он очень плохо знал русский язык, а во-вторых, был очень стеснительным. Бывало, медленно подбирая слова, неплохо расскажет урок Олегу. А вызовут к доске — все пойдет шиворот-навыворот. В классе смех. Абдул смутится, опустит глаза и замолчит совсем.

Поэтому Олег, кроме законных, принимал и любые другие меры, лишь бы у Абдула в журнале было поменьше «неудов». Подсовывал решения на контрольных. Давал переписывать домашние задания. Во время диктантов заглядывал в его тетрадь, шептал слова, в которых заметил ошибки, пальцем чертил на спине Абдула тире, двоеточия, запятые, а тот расставлял их на бумаге.

Зрительная память у Абдула была отличная. Он мог заучить наизусть целую страницу. Поэтому стоило только Олегу написать на обложке тетради, допустим, на уроке биологии «§ 61» и показать ему на миг, как растерявшийся было Абдул вспоминал, что в этом параграфе написано, и, к удивлению учительницы, довольно сносно отвечал урок.

— Эх, Абдул! — как-то сказал Олег. — Раньше бы тебе приехать. Вот была лафа! Бригадный метод. Представляешь? Вся группа разделена на бригады по шесть человек. Ответил я, скажем, по русскому языку или по истории — всей бригаде в журнал ставят: «оч. хор.», «оч. хор.», «оч. хор.». Отбарабанила Галка Студенцова без запиночки какое-нибудь подобие треугольников — пожалуйста! Всей бригаде «оч. хор.». Хоть я про это подобие, допустим, и понятия не имею…

— Мне бригадный метод хорошо бы! — вздохнул Абдул. — Только, может, неправильно это… Старый человек наша деревня говорит: «Без большой труд и маленький рыбка не вынимишь…»

Абдул продолжал работать: десятки раз читал правила, заучивал слова и целые обороты, писал и переписывал домашние задания. Хотя и медленно, но упорно продвигался вперед. Он уже верил, что одолеет язык и будет успевать по всем предметам.

* * *

К концу сентября зарядили дожди. Как по расписанию. Ночью и утром небо чистое. А с полудня будто гигантским магнитом тянет к городу тучи. И к началу занятий второй смены по крыше уже барабанит нудный дождь. После летней вольницы просидеть шесть уроков за партами мальчишкам нелегко. Хочется подвигаться, размяться. В такие дни ребята особенно охотно бегут на уроки труда.

Шефы, рабочие завода имени Октябрьской революции, школьные мастерские оборудовали с любовью. Не пожалели ни средств, ни времени. И столярная, и слесарная имели полный Набор инструментов, верстаки, необходимые материалы.

Раза два в месяц на занятия приходил член завкома Григорий Степанович посмотреть, чему ребят учат, как они усваивают рабочие навыки, узнать, в чем особенно нуждаются. Благодаря его хлопотам в мастерских появились постепенно хотя и старенькие, но исправные сверлильный и токарный станки, хорошее электроточило. Ребята гордились: таких мастерских ни в одной школе во всей округе не было.

Полновластным хозяином мастерских был Виктор Борисович Коротков. Высокий, худой, болезненного вида человек, он не терпел неточности, расхлябанности. Неизменно появлялся на уроках в аккуратно выглаженном халате, из-под которого виднелась светлая рубашка с серым, в полосочку, галстуком.

Ребятам казалось, что он знал и умел все. Умел владеть всевозможным инструментом, мог так интересно рассказать о любой, даже совсем простой вещи, что хотелось поскорей взяться за работу и сделать ее.

На мальчишек он не кричал и начальству на них не жаловался. Самым серьезным проступком во время работы в мастерских считалось нарушение правил техники безопасности. И самым большим наказанием — отстранение от работы.

Посадят тебя на высокую скамейку у двери. Вот и сиди там. Болтай ногами и смотри, как другие строгают, пилят, режут… На тебя никто и внимания не обращает. Будто ты — пустое место. Уже минут через десять — пятнадцать проштрафившийся начинает клянчить: «Виктор Борисович… ну разрешите поработать… Я больше не буду…»

Порядку и дисциплине на уроках Виктора Борисовича завидовали многие преподаватели.

Раньше Виктор Борисович работал инженером на химическом заводе. Однажды во время аварии, спасая цех от взрыва, наглотался ядовитых газов и долго болел. Врачи категорически запретили ему возвращаться к старой профессии. А жить без людей, без работы он не мог. И стал учителем.

Мальчишки знали, что напрягать голос он не может, поэтому, едва раздавался звон колокольчика, грохот и шум стихали, все поворачивались и слушали, что скажет учитель.

В мастерских не только учились, но и делали нужные вещи: столики и стульчики для заводского детсада, всевозможные полочки, стойки, штативы для кабинетов физики и химии, железные совки, противни для столовой. Поручали это тем, кто уже хорошо научился владеть инструментом. Работать на заказ считалось у мальчишек большой честью. Каждый стремился как можно скорей добраться до настоящего дела.

Любимой поговоркой Виктора Борисовича была: «Труд есть отец богатства, а земля — его мать!». И он не уставал повторять ребятам:

— Раз вы хотите стать рабочими, нужно прежде всего научиться уважать труд. Неважно, что ты делаешь, иголку или паровоз — все должно быть сделано на совесть. В этом гордость рабочего человека…

Ни одна вещь, сделанная ребятами, не покинула мастерской без самой тщательной проверки Виктора Борисовича.

В прошлом учебном году с Олегом произошел случай, который он запомнил надолго. В слесарной мастерской у Олега получалось все, как надо. Он ловко орудовал молотком и зубилом, мог опилить заготовку по угольнику без просвета, отлично нарезать резьбу. Ему учитель поручал самые сложные и требующие точности работы. А вот в столярной у него не ладилось. Дерево — материал мягкий. Строганул лишний раз рубанком или чуть перекосил полотно ножовки — и брак. Заготовка испорчена.

Многие уже выполняли работы на заказ, а Олег с Феодалом и еще несколько мальчишек никак не могли одолеть столярных премудростей.

Наконец, по его просьбе, учитель дал Олегу, Тольке и еще трем мальчишкам контрольную работу — сделать по табуретке.

Две недели они пилили, строгали, долбили проушины. Наступило время сборки. Но шипы, как назло, не хотели влезать в заготовленные для них гнезда. А тут еще Феодал смеется:

— Слабак! У меня учись. Я сейчас уже клеить начну.

Олега задело за живое: «Что я, хуже Тольки?.. Поднажму!»

И поднажал так, что два шипа на полсантиметра прослабил, а стал забивать другие — лопнули проушины. Ну что тут делать! Хоть плачь.

— Дурак ты! — ухмыльнулся Толька. — Хочешь, чтоб все тютелька в тютельку было? Что на ней — графья сидеть будут?! Забей стружками щелку, замажь клеем да опилками притруси. Вовек не догадается!..

Олег так и сделал. Склеил табурет и поставил к готовым.

Перед началом следующего занятия учитель сказал:

— Ну вот. Значит, заказ завкома мы выполнили. Проверим последние пять табуретов, и можно отправлять их в цех. — Он осмотрел одну табуретку за другой и нахмурился: — Так это же брак! Они через неделю развалятся!

— Какой там брак?! Всё чин чинарём! — возмутился Феодал.

— Ах вот как?! — голос Виктора Борисовича упал почти до шепота. Но Олегу показалось, что он кричит. — Тогда мы испытаем их так, как испытывал мой учитель, старый столяр Иван Карпович…

Коротков поднял крайний табурет за ножку и… резко бросил на пол. Кр-р-я-х-х! Доски сиденья, ножки, брусья обвязки разлетелись в разные стороны…

— Еще один испытать?

— Не надо!.. Мы сами!.. Мы переделаем! — бросились к своим табуретам мальчишки.

После Олег делал и табуреты, и другие вещи из дерева, и ни разу Коротков не сказал о них: «Брак»!

А в мае Виктор Борисович даже назначил его бригадиром ученической бригады по ремонту школы. Уж тут Олег постарался. Даже всегда строгий и придирчивый заведующий Илья Андреевич похвалил их бригаду на школьном собрании.

КОНЕЦ ВЕЛИКОГО НЕМОГО

Еще в прошлом году Олег услышал потрясающую весть. В канцелярии молодой физик рассказывал, что где-то в Москве или в Ленинграде появилось звуковое кино!

Олег помчался к друзьям.

— Брешут! — убежденно сказал Ванька. — Кто-то пустил баланду, а ты и уши развесил.

— Как это — звуковое?! — вытаращил глаза Толька. — Это значит, чтобы музыка играла?

— При чем тут музыка! — перебил Сенька. — Музыки хватает. Сидит эта тетка в углу зала и так на пианино наяривает, что аж в ушах звенит. Звуковое — это, наверно, совсем без пианино. Ну, например, даст Чарли полицейскому затрещину — и аж на весь зал слышно. А тот как затурчит и по ступенькам за ним — ду-ду-ду-ду! Аж пол задрожит… Только как же это сделают?!

— А может, как-нибудь радио присобачат? — сказал Олег.

— Куда? — насмешливо скривился Феодал. — Ну, Чарли раскрыл рот, а ему туда радио?.. А если побежит? И радио за ним скакать будет?..

Спорили азартно и в школе и дома, но так ни к чему и не пришли. Спокойным оставался только Алешка Немтырь. Ему звуковое кино никаких выгод не сулило.

Слухи о звуковом кино появлялись снова и снова. Говорили, что самый большой в городе кинотеатр «Рот-фронт» переоборудуется — ставят какую-то новую аппаратуру. Но шел месяц за месяцем, а кино все еще оставалось немым. За другими делами мальчишки постепенно стали об этом забывать.

* * *

Под выходной перед уроками они собрались дома у Сеньки, чтобы посмотреть картинки в книге «Три мушкетера», которую Олегу удалось выпросить на несколько дней.

— Ребята! — крикнул Сенька, глянув в окно. — Руль бежит!

В комнату влетел раскрасневшийся Ванька:

— Завтра в «Рот-фронте» кино звуковое! Про беспризорных!:

— Врешь ты! — вскочили ребята.

— Да чтоб я сдох! «Путевка в жизнь». Афиша вот такая!

— А ты говорил — баланда! — ехидно напомнил Феодал.

— Мало ли что я говорил… Откуда ж я знал!

— Ладно, Феодал. Нам бы попасть туда! — сказал Олег.

— Попадешь тут! Билетов, говорят, дешевле трояка нет!

— Тры карбованця! — ахнул Сенька, как всегда в минуты волнения переходя на родной украинский. — Очманиешь!..

Вывернули карманы. Денег не хватало и на два билета.

— Если б цветной металл был, — тихо сказал Сенька.

— Если б да кабы… А где его взять? — фыркнул Иван.

Цветной металл давно был их постоянной статьей дохода. Был да сплыл! Потому что на приемный пункт Цветмета они перетаскали его уже несметное количество. Теперь на свалке у трамвайного депо не отыщешь и куска медного провода. А что касается медных дверных ручек, так они давно уже открутили все, что поддавались отвертке, на три квартала вокруг.

— Может, все-таки свинец… — неуверенно начал Олег.

— Умник!.. С луны свалился?! Шарахнет так, что и костей не соберешь! — накинулись на него все трое.

Олег и сам знал, что за свинцом можно идти только в выходной. Но свинец нужен сегодня. И он повторил:

— Сходим?.. Если нельзя — вернемся и в школу успеем.

— А-а, ладно! Пошли! — согласился Иван.

Немтырь замычал и сунул им под нос хлебные карточки.

— Еще за хлебом не ходил?! — удивился Олег. — Тогда дуй в магазин, а то мать тебе голову оторвет!..

А остальные зашагали по Лермонтовской туда, где виднелась красная кирпичная стена Покровского кладбища.

* * *

Не было другого места в округе, где бы мальчишки так привольно себя чувствовали, как на Покровском кладбище. Часами играли они тут в разведчиков и в буденовцев. Совершали лихие атаки, рубились деревянными саблями, фехтовали на шпагах.

С весны до глубокой осени кладбище — как огромный зеленый сад. За кустами и деревьями, в зарослях трав почти не видно могил. Можно целыми днями бегать босиком по мягкой траве — и нигде не напорешься на стекляшку или гвоздь. Можно кричать и петь во все горло — и никто не прогонит. Можно, улегшись кружком, голова к голове, читать какие угодно книжки, рассказывать любые истории — и никто не потревожит, не позовет домой. Можно охотиться за воробьями и дикими голубями, а потом сварить на костре такой суп, что только пальчики оближешь!.. Чего только там нельзя делать!.. Но сейчас мальчишек интересовало совсем другое.

К южной стороне кладбища примыкают огромные владения двадцать седьмого стрелкового полка. Военные нарастили тут кладбищенскую стену вдвое, а по ту сторону ее вырыли широченный ров длиной метров триста. В этом рву с первого по пятый день шестидневки грохочут винтовочные выстрелы, гремят пулеметные очереди. Тут стрельбище.

Красноармейцы располагаются на огневом рубеже в западном конце рва, а в восточном установлены большие деревянные щиты. На них прикалывают бумажные мишени с черным яблочком и белой цифрой «10» посередине.

Перед щитами вырыты окопчик и блиндаж, где прячутся телефонисты, которые в перерывах осматривают мишени и передают на огневой рубеж результаты стрельбы.

Когда стреляют с короткой дистанции, со ста метров, в окопчике никто не сидит, и красноармейцы сами ходят смотреть результаты. Станут в двух шагах от мишеней и, вытянув шеи, смотрят, как командир красным карандашом отмечает пробоины. Ни один к щиту рукой не притронется. Дисциплина!

За деревянными щитами — мешки с песком и глинистая насыпь. Это не насыпь, а золотое дно: пробивая доски за мишенями, пули заседают в глине. Тут свинца этого!..

Четырехметровая стена только с виду кажется неприступной. Мальчишки бывали тут столько раз, что успели, где надо, отбить кусок кирпича, чтобы образовалась крохотная ступенька, а где вогнать в щель старую подкову или чугунный колосник от печки — тоже неплохая опора для ноги.

Подошли. Прислушались. За стеной, на стрельбище, тихо. Взобрались наверх. Во рву никого.

— Красота! — обрадовался Сенька. — Ты, Олег, как знал!

— Погодь! Не ори, — остановил его Иван. — А в окопчике?

Олег, цепляясь за выступы, спустился. Крадучись, подошел к окопчику перед мишенями. Пусто. И замахал кепкой.

Друзья, как спелые груши с дерева, посыпались с забора и мигом оказались на насыпи за мишенями.

— Явор! Ты копайся у щитов и следи за огневым рубежом! — тоном приказа сказал Иван.

— А что ж я тут насобираю? — обиженно начал Сенька.

— Не ной! А если застукают? — поддержал Ивана Феодал.

— Сень, ведь надо кому-то, — жалея младшего друга, просительно подтвердил Олег, — ты же сам понимаешь.

— Как что — сразу Явор! — прогудел Сенька, но подчинился.

Работа шла любо-дорого! Лопатой без черенка, старым косарём и железками, припрятанными тут же, ребята прокапывали в насыпи маленькие траншейки и выбирали пули. Целенькие, в блестящих мельхиоровых оболочках, и изуродованные, сплющенные о попавшийся на пути камень.

Вместительные карманы разбухли. Штаны под тяжестью свинца стали сползать. Пришлось подтянуть ремешки.

— Тут мы не только на кино, а черт те сколько насобираем! — обрадованно сказал Толька. И будто сглазил.

Бах! Бах! Бах — захлопали винтовочные выстрелы. Из мешков, что за мишенями, потекли струйки песка. Фью-у-у-у! — взвыла и прошла где-то над головами отрикошетившая пуля.

— Тикай! Стреляют! — заорал Толька, вскакивая.

— Ой, лышечко! — тонким голосом вскрикнул Сенька.

— Ложись!.. — еще громче их закричали Олег с Иваном.

Но Феодал и Сенька продолжали метаться, ища укрытия.

Tax! Tax! Tax! — щелкали пули в доски щитов и, разбрызгивая щепки, взметнув рыжие фонтанчики пыли, впивались в глину. Справа! Слева! У самых ног!..

Сколько это продолжалось? Наверно, несколько секунд. Но мальчишкам показалось; что прошла вечность, пока там, на огневом рубеже, заметили мечущиеся между щитами фигуры и приглушенная расстоянием, до их ушей долетела команда:

— Пре-кра-тить огонь!..

Наступившая вдруг тишина означала: «Всё! Спасены!» Но в то же время мелькнула и вторая мысль: «Бежать!» Она мигом поставила их на ноги, толкнула вперед, на штурм стены.

Скорей! Скорей!.. Первым забрался наверх Феодал, за ним — Иван с Олегом. И тут с середины стены сорвался Сенька.

По рву, топая сапогами, приближались красноармейцы.

Чувство опасности снова вскинуло Явора вверх. — Давай, Сенька! Давай! — закричали Олег и Ванька и, свесившись насколько возможно, схватили его за ворот тужурки.

И вовремя. Потому что нагруженные пулями карманы выпирали вперед, не давали Сеньке вплотную прижаться к стене, и он вот-вот снова сорвался бы вниз…

* * *

— Что вы принесли?.. Думаете себе, я с этим горохом возиться буду?! — поправив на тонком носу очки, ошарашил их приемщик ларька Цветмета. — Так нет. Я не буду!

— Почему?! Вы же сколько раз у нас пули принимали! — возмутились мальчишки.

— Ха! Принимал. А теперь НЕ принимаю! — отрезал приемщик. — Сдавайте целым куском.

— Значит, все нужно переплавить?! — ахнул Олег. — Но ведь на это сколько времени надо! А в четыре вы закрываете.

— Не в четыре, а в три, — уточнил приемщик, отворачиваясь. — Перед выходным мы работаем без перерыва. До трех!

— А после выходного можно? — спросил Явор.

— Мальчик. Ты же грамотный. Читай объявление!

На листке, приколотом кнопкой, печатными буквами было написано: «С 25-го ларек будет закрыт на переучет».

Как побитые собаки, возвращались мальчишки на Лермонтовскую. Сенька нырнул во двор. Оказалось, все в порядке. Мать еще не вернулась с дежурства в больнице.

Молча высыпали из карманов пули в чугунный котелок. Сенька хотел разжечь примус. Олег остановил его:

— Не надо. Все равно переплавить не успеем…

* * *

Олега настойчиво толкали в бок.

— Ну чего ты, Мишка? — не открывая глаз, спросил он.

— Лёль, почему ты всю ночь ворочался и кричал?

Сон сразу слетел с Олега, как шелуха с луковицы. Вспомнил вчерашний такой неудачный день.

— Ничего я не кричал. Приснилось тебе. Спи.

— А вот и не приснилось! — Мишка подмигнул ему темным лукавым глазом. — Ты кричал: «Ложитесь, дураки! Всех перестреляют, как куропаток!» А кто это — куропатки, Лель?

— Птицы такие, маленькие. Да спи ты!

— Не в куропаток стреляли, а в людей! — не унимался Мишка.

— Каких еще людей?! — испугался Олег: а вдруг маме скажет? — Если не перестанешь болтать — дам по шее!

— По шее, — обиделся Мишка. — Сам врет, а мне по шее!.. «Сенька! — ты кричал. — Толька!..» Я слышал. И про пули…

Олега так и подбросило на кровати: «Вот паршивец! Все знает». Он улыбнулся, похлопал братишку по плечу:

— Молодец, Мишка! Тебя не обманешь. Ладно уж. Расскажу. Кино мы такое видели. — И сочинил такую удивительную историю, что Мишка только восторженно ахал.

— Котики-братики! А ну-ка вставайте да мойте лапы! — весело крикнула из коридора мама. — Завтракать будем.

Олег быстро прибрал кровать, на которой спал вместе с Мишкой. Умылся до пояса холодной водой в коридоре и, фыркая, вбежал в комнату. Мишка и мама уже сидели за столом.

Олег окинул взглядом стол. Ого! Завтрак-то ради выходного дня праздничный. Не какой-нибудь свекольник или осточертевший жидкий супчик из сушеной картошки, который почему-то всегда пахнет старым деревом. Отварная рассыпчатая картошка с горьковатым сурепным маслом, солью и луком. На селедочнице — крупные куски отсвечивающей оранжевым рыбы.

— Откуда рыба? — удивился он. — И картошка такая мировая!

— Ты же позавчера сам ее принес. Я вымочила, распарила. А на одну рыбину у Филипповны картошки выменяла.

Ну и ну! Олег всю дорогу ругался, когда в магазине получил на талон № 16 эту рыбу. Такая сухая да костлявая, хоть гвозди забивай. А теперь одно удовольствие. Чуть солененькая. И кости мама вынула.

Картошку Олег ел как следует. Рыбу экономил. Может, еще на обед останется. А хлеб откусывал маленькими кусочками. Не то что Мишка. «Надо будет ему так объяснить, чтоб навек запомнил, — думал Олег, наблюдая за младшим братом. — Свои триста граммов готов в один присест умять. А потом что? Мамин же хлеб есть будет. И не подавится. А ей работать целый день на фабрике. Да дома: то стирать, то готовить, то в очереди стоять. Пора Мишке понимать уже… А как чай пьет! Сахар зубами так и крушит, как мельница. Будто у нас еще про запас два килограмма спрятано. — Всерьез разозлиться на Мишку он никогда не мог. Всегда находил для него оправдание. — Да ладно. Маленький все-таки. Пусть мою долю сахара лопает…»

После завтрака Мишка хотел сразу бежать на улицу.

— А посуда? А вилки? — остановил его Олег.

— Ну, Ле-оль! — капризно протянул Мишка. — Ребята зовут.

Мама подмигнула: пусть бежит. Но Олег был неумолим:

— У всех свое дело есть! Ты, мама, его не балуй. Мы же не заставляем его что-нибудь тяжелое. А это он прекрасно сделает… Мишка! И примус неделю не чищенный…

Олег заглянул в двадцативедерный бак для воды и увидел, что он почти пуст. Схватил ведра, коромысло и пошел к бассейну — громадной шестиугольной башне на перекрестке Покровского и Красноармейской улицы.

Мишка, вымыв посуду и почистив ножи с вилками, забыл уже свои огорчения, жеребенком скакал рядом. Пока Олег наполнял из трубы ведра, он с гордым видом отдавал в окошечко плату: одну копейку за два ведра воды. Обрадованный вниманием старшего брата, он рассказывал о делах своих сверстников и порой задавал такие вопросы, что Олегу приходилось, призывать на помощь все свои знания, чтобы не потерять, авторитет.

С каждым разом ведра с водой становились все тяжелей. Коромысло больно впивалось в плечо. Путь в полтора квартала от бассейна до дома казался бесконечно длинным.

— Отдохнул бы, Олежек, — предложила мама, оторвавшись, от корыта, где стирала его и Мишкины вещи.

— Не-е, мам! Если сядешь — после идти не захочется.

Он присел лишь тогда, когда бак наполнился до краев. Потом они с Мишкой натерли кирпичной пыли и так надраили примус, что в нем заиграло солнце и отразились их физиономии, став маленькими и уродливо растянутыми. Мишка корчил рожи: и смеялся.

За воротами послышался свист. «Это Сенька!» — узнал Олег.

— Давай живей! Немтырь проведет нас в «Рот-фронт».

— Немтырь? — удивился Олег. Но мешкать не стал и, крикнув в калитку: — Мам, я скоро! — поспешил за Сенькой.

Все уже были в сборе. Немтырь с помощью ручной азбуки и знаков объяснил, что его знакомая билетерша тетя Люба из клуба «Медработник» перешла в «Рот-фронт». Алешка уже был там и уговорил тетю Любу пропустить его с товарищами из школы глухонемых на сеанс в шестнадцать ноль ноль.

— Разве мы глухонемые? — удивился Сенька.

— Не хочешь — можешь оставаться! — прикрикнул на него Феодал. — Подумаешь, глухонемым прикинуться! Спросят — мычи. Или шпарь на пальцах по азбуке.

До начала сеанса оставалось чуть больше часа. Они немного потренировались в разговоре с Немтырем и пошли.

* * *

У кинотеатра народу, как на демонстрации. Особенно много мальчишек. На кассах объявления: «Все билеты проданы».

Тетя Люба у входа была не одна. Рядом стоял высокий мужчина, который все время повторял:

— Не напирайте, граждане!.. Не напирайте… Все успеете пройти… Предъявите ваши билетики!..

Они стали сбоку почти у самой двери. Тетя Люба узнала Алешку. Олег видел ее испуганный жест: подожди! Не до тебя! Но нахальный Немтырь ничего не хотел понимать. Расталкивая людей, он лез вперед, пока Олег с Иваном не оттащили его за полу тужурки и не объяснили, в чем дело.

Когда народу у двери поубавилось, мужчина, сказав билетерше: «Я на минутку», исчез.

— Быстро, быстро… Ой, как вас много! Ты же говорил, трое! — упрекнула Немтыря тетя Люба, пропуская их в фойе.

Но Алешка замычал, заулыбался. Остальные поддержали его, как могли. Билетерша безнадежно махнула рукой:

— А ну вас! Разве я что пойму…

«У-ух! Прошли! Теперь главное — остаться незамеченными, пока начнут пускать в кинозал», — подумал Олег и стал тянуть друзей в тень, за пальмы в громадных кадушках. Но Немтырь уперся. Издавая гортанные, нечленораздельные звуки, размахивая руками, стал объяснять, какой он молодец и что без него в кино они ни за что бы не попали.

На них стали обращать внимание.

— Перестань, дурак! Нас же выгонят! — просигналил Олег ручной азбукой и потянул Немтыря за рукав.

Алешка обозлился и стал ругать Олега. Отвечая ему, Олегу пришлось тоже жестикулировать, мычать. И вдруг в нескольких шагах от себя от увидел круглые от удивления глаза их учительницы по литературе Марии Дмитриевны. Стало ужасно стыдно, душно. Он отвернулся, зажмурился. Хотелось стать маленьким-маленьким или провалиться сквозь землю, чтобы никто уже не смог его увидеть…

Тем временем Иван, надеясь образумить Немтыря, тихонько ткнул его в спину. Алешка так и взвился, полез на него с кулаками. Семен и Толька пытались оттянуть Немтыря за пальму, подальше от людских глаз.

— Они, кажется, ссорятся! — вскрикнула пожилая женщина.

— Хулиганьё! Добычу не поделили! — тотчас откликнулся толстяк и вдруг пронзительно закричал: — Ми-ли-ци-я-а!

Откуда-то появились два милиционера.

— Безбилетники! — безошибочно определили они. Схватили Алешку с Иваном и Тольку с Сенькой за воротники курток и сквозь расступающуюся толпу повели к выходу.

Олег, хоть его никто не вел, пошел следом, нагнув голову, чтобы не видеть удивленных, вопрошающих людских глаз…

* * *

Всю шестидневку во время уроков русского языка и литературы, чтобы не видеть Марии Дмитриевны, Олег отсиживался на подоконнике в туалете. Когда под конвоем Ильи Андреевича он появился в классе, Мария Дмитриевна, ничего не спросив, посадила его на место. И на этом, и на последующих уроках она вела себя так, будто и не видела его там, в кинотеатре.

Литература всегда была любимым предметом Олега. Других отметок, кроме «оч. хор.», у Марии Дмитриевны он никогда не зарабатывал. А теперь, переполненный благодарностью к учительнице, он старался вовсю…

Феодал спрашивал в школе у каждого встречного:

— Звуковое кино видел?.. Ну и слабак! А я два раза!

Деньги он у отца выклянчил. Немтыря пропустила-таки на сеанс тетя Люба. Через неделю Сенька и Иван попали в кино вместе с матерями по коллективным заявкам с производства. Только Олег с Абдулом не видели «Путевку в жизнь».

Неожиданно выручил Валя. Зашел вечером к Олегу:

— Тут такое дело. Завком сеанс закупил. Ну и я три билета взял. А Катюшка с Тоней не могут: во второй смене работают. Так что бери с собой одного кореша и пойдем. Только быстро. Сеанс в девять!..

Олег сбегал за Абдулом, и в половине девятого они уже были в «Рот-фронте». Народу в фойе полно. И все с Ростсельмаша. Со многими Валя здоровался, а ребятам говорил:

— Этознаменитый монтажник… Это Герой труда…

— Что у вас, все герои да знаменитые? — спросил Олег.

— Не все, конечно, но многие. — Валя улыбнулся и предложил: — Выбери сам, о ком рассказать.

— Вон про того армянина, с усиками, что у колонны.

— Знаменитый токарь Симонян, — с готовностью разъяснил Валя. — На станке недельную норму в одну смену дает!

— Да разве это можно?!

— Можно. Если сердце горячее, а голова шурупит, как надо!

— А тот, высокий, в кожаной фуражке? — спросил Абдул.

— Это Петр Васильевич, мастер из кузнечно-прессового. С ним такой случай вышел. Представитель немецкой фирмы Шварц готовил восьмисоттонный пресс «Вейгартен» к сдаче. Но видит Петр, что немец резину тянет. Нам тракторные плуги выпускать надо. Колхозам они позарез нужны! А пресс стоит. Вроде что-то еще в нем не налажено. Ну, один раз пошел Шварц обедать. Петр Васильевич и решился. Включил пресс и с помощником за час отштамповал больше двух десятков железных колес! Вернулся Шварц и глаза выпучил: «Колоссаль! О, колоссаль!» А теперь Петр Васильевич приспособление такое придумал, что один, без помощника, этим прессом управляет!

— Здорово! — восхитился Олег. — Ну а вон тот старичок, что стоит под фикусом? Тоже Герой?

— Павел Трофимович? Ого! Когда зимой в нашем цехе устанавливали тяжелое оборудование, вдруг отказал кран «Штольберг». Что делать? «Детальки» в двести — триста пудов на руках не поднимешь!.. А Павел Трофимович говорит: «Ишь ты, мороз ему русский не понравился! Врешь, „Штольберг“! Заставим тебя работать!» И что ты думаешь? Сшил он своими руками ватную шубу для двигателя. И кран пошел!..

Едва потух свет и заиграла громкая музыка, Олег с Абдулом напряглись: вот сейчас начнется. И началось. На экране появилась квартира. Но что это? Как будто послышались звуки шагов. Мальчишка подошел к женщине и вдруг сказал: «Мама!..».

— Говорит!.. Как человек, говорит! — выкрикнул Абдул. Впервые в жизни они не только увидели, но и услышали с экрана, как цокают копыта лошадей, звенят трамваи, разговаривают люди, поют птицы… Великий Немой заговорил!

Ребята забыли о времени, о том, где находятся. Они были там, в той жизни, что разворачивалась на экране. Вместе с бывшими беспризорниками учились ремеслу, строили железную дорогу. И когда Мустафа сошелся в последней смертельной схватке с Жиганом, вскочили, чтобы помочь ему, отбросить финку от ищущей руки бандита.

ЧЕРНАЯ ПОЛОСА

С наступлением зимы мама стала часто хворать. Утром с трудом поднималась, чтобы идти на фабрику. А возвращалась с работы совсем без сил. Станет что-нибудь делать — все из рук валится. Откинется на спинку стула и оцепенеет. Будто заснет с открытыми глазами.

Олег слышал, как она, разговаривая с соседкой в коридоре, сказала со слезами в голосе:

— Пошла в нашей жизни, Андреевна, черная полоса. И конца-краю ей не вижу… Господи! Если бы не дети, так взяла бы, кажется, и удавилась…

Почему она сказала такие страшные слова?.. Чем больше Олег думал, тем яснее понимал, что их жизнь действительно вошла в какую-то черную полосу.

Началось с того, что две недели назад, двадцать шестого ноября, Мишка, взяв мамин кошелек с семнадцатью рублями и хлебные карточки, самовольно отправился в магазин. А когда вернулся домой, ни кошелька, ни хлебных карточек на оставшиеся до конца месяца четыре дня в кармане не обнаружил.

— Я же не хотел!.. Я хотел, чтобы мама похвалила! — сквозь слезы выкрикивал он Олегу.

Ну что тут делать!.. Еле-еле дотянули до первого декабря, до новых карточек. Спасибо еще, что Ванька принес сушеной рыбы да Валина мать, тетя Аня, крупой поделилась.

Получили хлебные карточки, а тут новая беда: маме получку задержали. Говорят, что нет денежных знаков. А без денег даже по карточкам выкупить ничего нельзя. Во дворе они всем задолжались. Занимать больше некуда. Чем отдавать будут?..

Мишка ходит и все выискивает, чего бы пожевать. Ящик буфета, где хлеб лежит, пришлось на замок запирать, потому что на прошлой неделе Мишка не вытерпел и весь хлеб слопал. А они с матерью снова целый день без хлеба жили…

Мишка просто обалдел, все в рот сует. То грыз старый объеденный кукурузный початок, то целыми днями жевал кусочек смолы и глотал слюни. Так, говорит, зубы чистятся и меньше есть хочется. А позавчера еще лучше номер выкинул. Пошел к сапожнику Леониду Леонидовичу в гости. И когда старик вышел за чем-то во двор, сожрал у него клейстер из железной банки. Хотел Леонид Леонидович кожу приклеить, хватился — банка пуста, а Мишки и след простыл…

Мама потому и заболела, что ничего не ест. Все Мишке да Олегу подсунуть старается. Олег-то понимает. А Мишка разве удержится — все подберет начисто…

* * *

Олег второй час сидел за столом и тупо смотрел в раскрытый задачник. За его спиной, у противоположной стены, на кровати лежала мама. Вчера она, стоя в очереди, потеряла сознание. Женщины под руки привели ее домой.

Пожилая фельдшерица, осмотрев ее, сказала прямо:

— Голодный обморок. Крайнее истощение… — Собрала в саквояж инструменты, надела пальто и пошла к выходу.

— Куда же вы?! А лекарства! — уже в коридоре остановил ее Олег. — Выпишите что-нибудь. Я сбегаю.

Фельдшерица глянула грустными, уставшими глазами:

— Лекарство тут одно — хорошее питание и отдых. А мы, к сожалению, не карточное бюро и не госбанк… Побереги мать…

Олег с утра растопил печь. В комнате было тепло. Полуобернувшись, посмотрел на кровать. Мама лежала на спине, прикрыв глаза, бросив поверх одеяла худые руки с голубоватой кожей, обтянувшей выпирающие суставы.

«Какая же ты, мама, стала!.. А у меня ничего не получается…» Хотел. Олег заработать хоть немного, помочь маме. Обошел всех бабок на улице: может, кому нужно кастрюлю запаять, примус починить или еще что… Нет. Никому ничего не нужно…

Олег встал, надел бумажный серый свитерок и курточку. Сунул ноги в опорки, отрезанные от сносившихся сапог головки, которые подарил ему Леонид Леонидович, и, решительно натянув на нос кепку, вышел.

В двенадцать часов прибежал с улицы Мишка. Мама послала его поискать Олега на Лермонтовской. Но его там не было.

— Уже и занятия должны начаться, — забеспокоилась в половине второго мама, — где же он?.. Сынок, сходи в школу.

— Ага! Я быстро! — Мишка начал надевать пальто, глянул на стол и ляпнул: — Так он не в школе! Вот и книжки все лежат…

Сбросив одеяло, мама резко встала. Заметалась по комнате:

— Где же он?.. Я сейчас… Я сейчас…

Она наклонилась, чтобы надеть туфли. И вдруг, опрокинув табуретку, упала на пол.

— Ма-ма-а! — дико заорал Мишка. Бросился к стене, забарабанил в нее кулаками. — Андреевна! Скорей! Мама умирает!..

Прибежали перепуганные Андреевна и ее взрослая дочь. Женя, жившие за стеной во флигеле. Закричали наперебой:

— Тетя Вера!.. Вера Михайловна!.. Голубушка! Что с вами?

Мама не двигалась и не отвечала. Женщины положили ее на кровать, дали понюхать нашатырного спирта. А когда она открыла глаза, заставили выпить валерьянки.

Чуть погодя, собравшись с силами, мама попросила:

— Мишенька, сбегай… Поищи Лёльку.

Мишка схватил пальто с шапкой и мигом исчез.

— Ну что вы, Верочка! Никуда он не денется… Мальчишка же, — уговаривала соседка. — Может, заигрался где да про все и позабыл… а ты помирай тут со страху…

— Нет. С ним что-то случилось. Я чувствую. Чувствую…

* * *

Мишка обегал всех друзей Олега. Никого дома не было. В школе их тоже не оказалось. Уже спускаясь по лестнице со второго этажа, он встретился с какой-то девчонкой в очках.

— Мальчик, ты ищешь Курганова? — строго спросила она.

— А тебе какое дело? — гордо отрезал он.

— Не хочешь знать?.. Ну и не надо! — И пошла.

Секунду Мишка соображал: никто об Олеге не знает. Только эта. И кинулся вслед. Догнал уже у дверей класса:

— Ну скажи! Ну я тебя очень прошу!

Девчонка нагнулась и тихо сказала:

— Он в милиции… Я сама видела.

— Ты… ты дура здоровая!.. Я тебя как человека спрашивал! — кричал он, топая ногой. Повернулся и побежал прочь…

Вот уже смеркаться начало, а Мишка все ходит по улице. Не может вернуться домой. Он уже два раза прокрадывался во двор. Осторожно заглядывал в окно. Мама лежит. А рядом то сидела Андреевна, а теперь — ее дочка Женя.

Сказать маме, что Олега в милицию забрали?! Да пусть у него язык отсохнет, если он скажет хоть слово! Врет очкастая. Все назло придумала. Вот он дождется на улице, и тогда вместе с Олегом они придут к маме…

* * *

Олег вышел на Покровский и увидел, как мальчишки охотились за «граками». От железнодорожного угольного склада по накатанной, испятнанной конским навозом дороге одна за другой с небольшими перерывами ехали груженные углем подводы. А на тротуарах, особенно на углах улиц, уже поджидали их жучки пацанов, одетых в замызганное тряпье. Стоило только возчику зазеваться — раз! — и пацан уже со всех ног мчался за угол, прижимая к груди «грака» — здоровенный кусок угля.

Тут же, за углом, на угольном базарчике, шел торг. Женщины, окружив пацанов, покупали «глудки» угля.

«Рискнуть, что ли? — подумал Олег, останавливаясь. — Если хорошего „грака“ поймать, рубля три выручить можно…»

Он оглянулся по сторонам, И покраснел. В двадцати шагах по переулку шел Илья Андреевич. Чуть не влип! Олег шмыгнул за угол и побежал…

Повернув на Пушкинскую, еще издали увидел у маслобойки стайку мальчишек. А когда подошел ближе, разглядел среди них Сеньку, Феодала, Абдула и еще нескольких знакомых.

— Так бы и давно! — приветствовал его Феодал. — Чего дома высидишь? А тут — раз! И можешь неделю макуху сосать. Или обменять на что-нибудь.

— Абдул, а ты не боишься? — спросил Олег.

— Сильно боюсь! — ответил совсем закоченевший Абдул. — Ох, если брат узнает — выгонит. Куда пойду?.. Что делать? Живот пустой. Голова не варит. Уроки бросал, сюда побежал.

Мальчишек всех возрастов, от семи до четырнадцати, собралось порядочно. Они напялили на себя все, что нашлось дома теплого. Десятиградусный мороз на ветру лют. Никто не стоял на месте — ходили, прыгали, толкались плечами, выбивали застывшими ногами чечетку.

Наконец ворота маслобойки открылись. Одна за другой выехали семь подвод, груженных большими серыми плитками. Вся орава мальчишек кинулась вперед, окружила подводы:

— Дяденька, дай макухи!.. Кусочек!.. Что тебе, жалко?

Возчики закричали, замахали кнутами. Мальчишки отхлынули.

Феодал подкрался к задней подводе со стороны бульвара, схватил целую плитку и побежал через бульвар к саду. Возчик за ним. Но пока он взобрался по скользкому оледенелому скосу на аллею бульвара, Толька был уже у дыры в ограде.

Возчик не понял, что его дразнят, хотят увести подальше, и продолжал бежать. Когда он был уже близко, Феодал нырнул в дыру и помчался между деревьями сада.

А в это время десяток пацанов хозяйничали у оставленного без присмотра воза. Хватали куски и разбегались в разные стороны. Олег тоже схватил, прошмыгнул под носом у возвращающегося разъяренного драгиля, слетел с бульвара на дорогу и понесся к саду. Проскользнув через дыру в ограде, Олег пересек заснеженный сад. Сунул макуху в тайничок под читальней. Пролез между прутьями ограды и оказался на Сенной у трамвайных путей. Навстречу ему по дорожке шел милиционер Семен Семенович.

— Ты что так запалился, Курганов? Или бежал от кого?

— Держите его!.. Милиционер! — послышалось сзади.

Олег обернулся. Продираясь через кусты, к ним подбегал разъяренный драгиль…

* * *

Так как макухи при нем не нашли, дежурный послал милиционера искать вещественные доказательства в саду.

— Раз ты врешь и не признаешь свою вину, посидишь в каталажке! — сказал дежурный Олегу. — Отведите его в камеру…

Прямо против него, почти под потолком, маленькое окно с грязными стеклами за толстыми прутьями решетки. Справа — массивная, обитая железом дверь с круглым глазком. Сзади на деревянных нарах храпит неопределенного возраста мужчина, от которого несет сивушным перегаром. А на самом краешке нар — он со своими мыслями.

Олегу хотелось ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать. Но смотреть и смотреть на решетку на окне было страшно. Вот до чего дошло… А стоило только прикрыть глаза, как сразу наплывали воспоминания-видения. То больная мама в постели. То вставал полузабытый образ отца. То вдруг Нина…

* * *

Когда Олег первый раз пришел в школу, его посадили с девчонкой. А на перемене подошла другая девочка и сказала:

— Хочешь, я подарю тебе вот это? — и протянула розовую промокашку с цветочком в уголке.

— Хочу. А цветок откуда?

— С переводной картинки. У меня дома много всяких. Я и тебя научу. А что ты мне подаришь?

Олег выдернул из парты сумку, сшитую мамой из плотной черной материи, которую называют чертовой кожей. Пошарил в ней, но ничего не нашел. И покраснел.

— А зачем тебе сумка? — удивилась девочка.

— Для книг, — ответил он и тоже удивился. Как это она не знает таких простых вещей?!

— Книги в портфеле носить надо. Или в ранце. Смотри, как красиво. — Она метнулась к своей парте и принесла маленький красный портфельчик с блестящим замком. — У меня и ключик есть. Вот. Раз! И теперь никто не откроет.

Олег надулся. Видел он точно такой же портфельчик в витрине на Садовой, когда они ходили с мамой покупать материю на штаны и рубашку. Он все тянул маму к витрине:

— Смотри, мама, смотри! Красненький! С замочком!

И мама, вдруг погрустнев, сказала:

— Не про нас это, сынок. На эти деньги нам втроем полмесяца жить надо. Пусть покупают нэпманы да буржуи недобитые…

— Твой отец нэпман? — спросил он. — Раз у тебя все есть.

Губы у девочки задрожали. Она тихо ответила:

— Нет… Мой папа красный командир.

Олег растерялся. Его папа тоже был красным командиром. Отвернулся. Сунул руки в карманы и сразу наткнулся на брошку, которую нашел вчера около аптеки.

— Возьми, если хочешь, — и протянул девочке маленькую брошку.

На тонкой серебристой веточке-булавке сидела крохотная птичка, разукрашенная цветной эмалью.

— Ласточка! — вскрикнула девочка. — Какая хорошенькая! Грудка беленькая, а сама синяя-синяя, аж зеленая!.. Спасибо. Меня Нина зовут. Хочешь, я с тобой сидеть буду?..

Она переложила ранец бывшей соседки Олега на свою парту, а сама села с ним рядом…

За одной партой с Ниной они просидели три года. Вместе играли, читали книжки. В один день им первым из всей группы на пионерской базе при заводе имени Октябрьской революции повязали красные галстуки.

Олегу очень нравился отец Нины, громадный мужчина, затянутый в военную форму, с наголо обритой головой, чернобровый, белозубый. Он чем-то напоминал Олегу его отца.

Едва завидев Олега на пороге, он звал его громким, привыкшим к командам голосом:

— Курганчик прибыл! А ну, ко мне. Ры-ы-сью — ма-а-арш!

Сажал его на одно колено, Нину — на другое и требовал:

— Докладывай, чем живут молодые казаки в городе Ростове-на-Дону? Не притупились ли казачьи шашки?

Олег с увлечением рассказывал о пацаничьих делах, играх и сражениях. Если приключения были веселыми, отец Нины от души смеялся и поддразнивал дочку:

— Видишь, как пацаны интересно живут! Не жизнь, а водоворот! Не то что у некоторых: бантики, фантики. Аж зевать хочется. И почему ты, Нинка, не родилась мальчишкой?!

Нина терпеть не могла ни кукол, ни бантиков, поэтому сердилась. А отец тормошил ее, смеялся и оправдывался:

— Ну-ну! Кто сказал, что Нинка плохая дочка? Нинка у меня храбрая! Нинка у меня верный товарищ! Правда?.. Да такую Нинку мы на десять пацанов не променяем!..

Ох и обиделся же Олег, когда, возвратясь из пионерского лагеря, узнал, что отца Нины перевели на Дальний Восток. А она уехала вместе с отцом, так и не попрощавшись…

Вскоре из газет узнали, что войска Чжан Сюэ-ляна напали на нашу Китайско-Восточную железную дорогу, а потом и на границу СССР. Но Красная Армия так им дала, что чанкайшистские бандиты бежали без оглядки чуть не до самого Харбина. Мальчишки распевали:

Ясно же, что Нинкин отец участвовал в этих боях. Для чего же его вызвали на ДВК? Ведь он комдив! Хоть бы написала, как это было… Ну и пусть!.. Постепенно и Олег забыл о ней…

А вчера, едва он вошел в школу, Феодал сообщил, ухмыляясь:

— Курган! Твоя Нинка с ДВК приехала! Фу-ты, ну-ты!

Олег почувствовал, что щекам вдруг стало жарко. Отвернулся от Феодала, сказал безразличным тоном:

— Приехала, ну и аллах с ней! Нам-то что?.. Хочешь, дам перекатать вчерашнюю задачку по геометрии?

— Решил?! — обрадовался Толька. — Давай скорей! А то Илья сегодня меня обязательно спросит. Печенкой чувствую…

На переменах Нину все время окружали девчонки, и поговорить не пришлось. А сегодня… Когда Олега вели по Богатяновскому, он шел, не поднимая головы. Обходя очередь у продуктового магазина, поскользнулся, чуть не сбил кого-то. Вскинул глаза и прямо перед собой увидел Нину…

Как же он будет говорить с ней, учиться в одном классе?..

Как он посмотрит в глаза папиному другу — дяде Феде?..

А что скажет маме?.. Да она умрет, если узнает!..

* * *

— Курганов! К начальнику!

Олег очнулся. Вскочил с нар. Пошел за милиционером, но уже не в дежурку у выхода, а на второй этаж.

За столом сидел пожилой человек в штатском. Он долго смотрел на Олега темными усталыми глазами и, словно уже поняв и решив что-то, спросил:

— Ты сегодня что-нибудь ел?

Олег нахмурил брови, пытаясь вспомнить, ел он или нет.

— Ну так я тебе скажу. Не ел! — Начальник подошел к двери и сказал кому-то: — Принесите чаю. Покрепче… Да. Пожалуйста, поскорей, — и уже обращаясь к Олегу: — Садись вот сюда, поближе. И расскажи мне, что ты есть за человек. Как ты сам о себе понимаешь. И о родителях желательно.

Олег сел и стал рассказывать. Об отце и маме, о себе и Мишке, о том, как им сейчас живется.

Начальник время от времени задавал вопросы.

Молодая женщина принесла на подносике два стакана чаю и вышла. Начальник вынул из стола жестяную коробочку с сахаром и небольшой сверток. В нем оказались два куска пайкового хлеба, намазанные маргарином и прикрытые сверху тонкими кусочками колбасы. Бросил в стаканы по паре кусочков сахару, придвинул один стакан и бутерброд Олегу:

— Пей и ешь. Я тоже сегодня забыл позавтракать.

Олег хлебнул раз, другой, и вдруг все поплыло перед глазами, потемнело… Откуда-то издалека донесся голос:

— Э-э, брат, так нельзя… Ну ничего. Откинься на спинку и посиди спокойно. Сейчас пройдет.

И действительно, все прошло. Только руки и ноги все еще казались слабыми, непослушными, будто чужими…

В дверь постучали. Вошел молодой дежурный, который допрашивал Олега, и доложил:

— Товарищ начальник! Доставить в отделение мать задержанного Курганова не представляется возможным. Она постельно больная, что лично проверено мной на дому и подтверждается справкой поликлиники. Вот, — и протянул серый листок.

Олег вскочил и с ненавистью смотрел на дежурного.

Медленно поднялся и начальник. Чеканя слова, сказал:

— Я вас просил об этом?

— Я думал… Он же несовершеннолетней… Я всегда…

— Идите!

— Товарищ начальник! Допрашивайте меня, пожалуйста, поскорей, — взмолился Олег. — А то мама… Мне домой надо…

— Да. Скверно вышло. — Начальник покачал головой. — А допрашивать мне тебя нечего. Все, что нужно, ты уже рассказал. Есть только одно пожелание: налетов на макуху больше не совершать… Договорились?.. Ну, вот и хорошо. Иди, успокой мать.

* * *

Олег долго топтался у порога, прежде чем войти в дом.

Мама лежала молча и его прихода будто не заметила. Мишка бросился навстречу:

— Отпустили тебя? Отпустили! Как хорошо!.. Садись есть, вот весь твой хлеб. А суп я уже грел два раза.

— Давай вместе, Мишка, — Олег разломил свою порцию хлеба и половину отдал братишке. — Ешь…

Мишка помыл посуду, забрался на кровать и мигом уснул.

Заслонив свет лампы газетой, Олег сидел у стола и ждал, что скажет мама. А она все молчала. И вдруг он услышал тихий, бескровный, будто совсем не мамин голос:

— Как ужасно… ужасно… Мне, кажется, легче было бы увидеть тебя… мертвым… чем жуликом…

Голова мамы на подушке бессильно откинулась в сторону, и он увидел, как из глаз ее текут и текут слезы…

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ!

Кешку Быстрицкого стрельба больше не интересовала. Его захватила новая страсть — театр. И горизонты тут перед ним открывались широчайшие. Начав со школьной самодеятельности, он дошел до того, что ему доверили в клубе табачников чуть ли не главную роль морского офицера.

Кешкина мать, которая души не чаяла в своем сыночке и никогда ни в чем ему не отказывала, обегала все толкучки, а добыла-таки настоящий флотский костюм, фуражку с кокардой и офицерский ремень. Но сам Кешка был безутешен: какой же флотский офицер ходит без кортика?! А его-то ни за какие деньги мать купить не смогла.

Узнав о Кешкином горе, Толька Феодал поставил условие:

— Гони рубль! Тогда скажу, где кортик достать.

Кешка тотчас полез в карман за деньгами.

«Дурак! — ругал себя Толька, идя с Кешкой к Олегу. — Он бы и два дал!» — А вызвав Олега во двор, зашептал:

— Я там Кешку привел. Ему кортик позарез нужен. Продашь?

— Конечно! — обрадовался Олег.

— А за то, что я покупателя нашел, ты мне трояк дашь.

— Ну, Феодал!.. А если он мне всего трояк предложит?!

— Не-е! За что и беру. Я наврал, что такой у одного чудака в комиссионке за полсотни с руками оторвали!..

Начищенные мелом латунные части горели золотом. Обоюдоострое лезвие сияло. Кешка вертел кортик и так и этак. Прикладывал его к боку. Размахивал сверкающим лезвием.

Увидев, как кортик понравился Кешке, Феодал шепнул Олегу: «Ты только молчи!» и взял инициативу в свои руки:

— Жаль, — с притворным вздохом сказал он, — что твоя мать не соглашается продавать. Кешке он бы, наверно, пригодился.

— Она не соглашается?! — испугался Кешка.

— Ясное дело! — ответил Толька. — А что за полсотни купишь? Буханка хлеба на базаре из-под полы и то шестьдесят стоит. А это же вещь!.. Ну, посмотрел и хватит! Давай сюда!

— Ты что?! Ты что! — пряча руку с кортиком, закричал Кешка. — Я могу и продукты дать. Чего тебе, Олег, надо?..

Через полчаса они уже выходили из Кешкиного двора. Олег, еще не веря своему счастью, нес маленькую торбу, куда Кешка в газетных кульках насовал всего понемногу: сахару, перловой, пшенной и ячневой крупы, муки. А Толька держал за горло литровую бутыль с сурепным маслом, которое Кешкина мать забраковала за то, что оно пенится, когда на нем жарят пирожки.

— Ну, Феодал, ты артист! Бери свои комиссионные.

— Если я пятерку возьму, не обидишься? — спросил Толька. — Мне позарез как раз пятерка нужна.

— Не обижусь, — засмеялся Олег…

* * *

— Лелька! Откуда все это?! — испуганно спросила мама, когда он выложил на стол все богатства.

Олег сел у ее кровати, смело глянул в испуганные глаза:

— Я никогда не буду жуликом, мама… Ты не бойся. И Мишка не будет — я не дам!.. Вот наварим каши. А ты ешь и поправляйся, — и рассказал все.

— Но все-таки это обман… за кортик всего столько.

— Нет, мама. Кешкина мать от этого не обеднеет. Она вон ему костюм для выступления за сто двадцать купила. А крупу эту хотела выкинуть. Она, говорит, мышами пахнет!..

* * *

Как ни растягивали, продукты, вырученные за кортик, все же кончились.

Та же пожилая фельдшерица сказала Олегу наедине:

— Общее состояние твоей мамы несколько улучшилось. Но сердце у нее совсем разболталось. Она просится на работу. А я боюсь… Это опасно. Проследи, чтобы она не напрягалась…

Олег объявил друзьям, что хочет продать винтовку. Иван положил ему руку на плечо и сказал:

— Ну и черт с ней!.. Раз надо. Мы и в тире постреляем.

— И тебе не жалко? — возмутился Феодал. — Я бы сдох, но ни за что не продал бы винтовку!

Сеньку заявление Феодала возмутило:

— Умный какой! Ты-то не сдохнешь! Тебе трепаться можно. Батя твой вчера вечером что привез?.. Муки целый мешок!

— А ты докажи! — обозлился Феодал, надвигаясь на Сеньку.

— И докажу! Драгиль тот, что привез, знаешь, что сказал?.. «Воруют, сволочи, мешками! А за привоз полтинник лишний заплатить скупятся!»

Толька хотел стукнуть Сеньку, но его осадили.

— Зачем кричать? — сказал Абдул Бинеев. — Надо такой покупатель искать Олегу, чтоб за винтовка заплатил хорошо…

Через несколько дней как раз Абдул и нашел такого покупателя. Вечером, после уроков, прибежал обрадовать:

— Нашей национальности. Одетый бедно, а сам богатый! Старый лошадь, верблюд покупает. Ночью своим двором режет. Мне, говорит, такой маленький ружье нужен. Хорошо заплачу…

Утром Олег повздыхал, глядя на свою красавицу винтовку в последний раз, завернул в мешковину и пошел.

* * *

Абдул постучал в калитку. Загремела цепь, раздался громкий лай. Пес так яростно кидался на забор, что трещали скованные морозом доски. Через несколько минут появился низенький человек с морщинистым лицом, глазами-щелочками, редкими седыми усами, и такой же бородой, одетый в драное, замызганное пальто.

— Махмуд рад хороший человек. Дом ходи. Гостем будешь, — сказал он Олегу. Прикрикнул на пса и повел в глубь двора.

Дом был большой, но комната, в которую они попали, казалась жилищем нищего. Махмуд усадил их за голый деревянный стол. Не по-стариковски ловко вскинул винтовку к плечу, целясь куда-то в окно. Вынул затвор и с обоих концов просмотрел канал ствола. Одобрительно поцокал языком:

— Хороший хозяин. Зачем продаешь?

— Кушать надо. Брат маленький. Мать больная, — ответил за Олега Абдул.

— Кушать, кушать, — закивал он. — Сколько хочешь?

— Десять килограммов мяса, — сказал Олег.

— Двадцать пять фунт?! — моментально перевел старик. — Много хочешь. Десять фунт дам. Хороший мяса. Молодой…

Олег бы продешевил, но Абдул толкал ногой под столом: требовал продолжать торг… В конце концов сошлись на шести килограммах. Старик взял винтовку и вышел. Минут через десять вернулся, положил перед Олегом большой сверток.

У Кургановых настали праздничные дни. Борщ и каша с кусочками мяса были такими сытными, что даже Мишка стал наедаться. Землистый цвет лица у мамы постепенно исчез. Она стала все чаще вставать с постели, делать кое-что по дому и даже стирать. Только варить конину она боялась. Обычно это делал Олег. Когда вода закипала, из мяса выделялось столько пены, что действительно становилось страшно. Пена лезла и лезла через край кастрюли, будто вместо мяса туда кинули густопенный огнетушитель. Потом Олег приноровился, наливал воды только до половины, и дело пошло на лад.

* * *

Вечером все устроились вокруг лампы по трем сторонам стола. За окном беснуется январская метель, стучит, поскрипывает неплотно прикрытой ставней. А в комнате тепло. Попискивает на плите чайник. Привычные тени разбежались по углам.

Мама надвязывала крючком разодранные шерстяные носки. А их хозяин, Мишка, высунув кончик языка и время от времени издавая воинственные крики, изображал ожесточенное сражение с участием конницы, артиллерии и морских кораблей.

Олег переписывал начисто только что сочиненные им куплеты для живой газеты, с которой их отряд будет выступать в клубе перед рабочими завода.

В дверь постучали.

— Войдите! — одновременно откликнулись Олег и мама.

— Здоровеньки булы, Кургановы!

На пороге стоял человек в шинели, в кубанке, припорошенной снегом, с рыжими заиндевелыми усами.

— Дядя Федя приехал! — кинулся к нему со всех ног Мишка.

Дядя Федя вскинул Мишку вверх, чуть не приложив макушкой о низкий потолок. Поздоровался с мамой и Олегом за руку и, по-армейски вмиг раздевшись, присел к столу.

— Иду с вокзала. Ростовом любуюсь — соскучился за полгода. Встречаю Андреевну. А она мне такого наговорила, что я прямиком сюда. Так что у вас тут стряслось?

Мишка горел желанием сообщить все дяде Феде сам. Но Олег легонько взял его за ухо, Мишка нагнул голову, надулся.

Мама не любила жаловаться даже самым близким друзьям. Она сдержанно, не вдаваясь в подробности, рассказала, что немного прихворнула, подвело сердце. Но теперь уже все прошло, и она уж два дня как работает на фабрике.

Дядя Федя долго всматривался в ее лицо. Потом горько усмехнулся:

— Конспираторы!.. Ну ладно. Я же вам из столицы гостинцев привез. Олег, тащи-ка сюда мой чемоданишко.

Дядя Федя приоткрыл крышку и с видом фокусника стал вытаскивать одну вещь за другой. Первыми появились на свет хорошенькие желтые ботиночки.

— Это кому? — улыбаясь, спросил он.

— Мне! Мне! — забыв недавнее огорчение, вскочил Мишка.

— А это? — Федор Захарович держал в руках продолговатый пакет в промасленной бумаге.

Озадаченный Мишка переводил глаза с мамы на Олега. В пакете оказались маленькие коньки «снегурочки».

— Тоже мне?.. И коньки мне?!

— Кому же? — засмеялся дядя Федя. — Мама едва ли соблазнится. А Олегу они разве что на нос.

Мишка обеими руками вцепился в коньки…

— Ну, а тут, пожалуй, спору не будет, — сказал дядя Федя, вынимая большой светло-серый вязаный из шерстяных нитей платок.

— Вот уж это напрасно, Федор Захарович! — смущенно отозвалась мама. — Себе бы лучше что-нибудь купили.

— Не обижай, Вера. — Он нахмурился. — Вспомнил я, как Михаил твой переживал, когда ты одна с грудным Олегом в белогвардейском Ростове оставалась. Зима, говорит, придет, а у нее ни одной теплой вещи… Больше года по фронтам пуховую шаль для тебя возил. Так она где-то в обозе и пропала… Пусть платок этот будто бы от него, от Миши, будет… Купил по случаю. В Рязани мы застряли надолго. Пути замело. А бабы к поезду вещи всякие вынесли. Сколько, спрашиваю. Нет, говорит, денег не надо, ты хлебом заплати… Была у меня буханка с кусочком. Отдал. Так она еще и благодарила…

В комнате стало тихо. Даже Мишка на минуту забыл о своих коньках. Уставился на гостя темными жалостливыми глазами.

— Да-а, нелегко пока живется людям, — прервал молчание Федор Захарович. — Ну а это, Олег, тебе. Пополнение боеприпасов. Триста штук патронов с облегченным зарядом…

Олег отвел глаза. Федор Захарович глянул на коврик над кроватью, где на больших гвоздях уже ничто не висело.

— А где же винтовка? Где все твое оружие?

— Попрощался я с оружием, — глухо сказал Олег. — Так пришлось… Да я и не жалею, — и твердо глянул дяде Феде в глаза.

— Да-а, лихо же вам пришлось. Лихо… Ну а ты-то, Вера, почему ничего не написала?.. Ведь я в Москве полгода учился на всем готовом. Кормили, поили, еще и в театр водили бесплатно. На что мне деньги?!

— Ладно. В другой раз обязательно попрошу, — улыбнулась мама. — Серьезные разговоры в сторону. Будем чай пить.

— Ты попросишь, как же, — в голосе дяди Феди послышалась обида. — Ну, ладно. А к чаю вот что. — И достал коническую голову сахару в синей обертке и золотистый пахучий лимон…

Дядя Федя рассказывал о Москве, о Мавзолее Ленина и музее Революции, где он был несколько раз, о своей учебе, о последних событиях в стране и за рубежом.

Олег слушал его и одновременно работал — врезал в каблуки Мишкиных новеньких ботинок пластинки для коньков, потому что братишка хотел завтра утром удивить дружков обновками.

Дядю Федю домой не отпустили. Мишка с Олегом уложили его в середину. Счастливый Мишка так и заснул с ключом от коньков в руке. А Олег долго еще выспрашивал гостя о столице…

* * *

— Ну и здоров ты спать! — услышал Олег и открыл глаза.

Около кровати стоял дядя Федя и делал гимнастику. Олег вскочил и стал делать зарядку вместе с ним. Потом они умылись ледяной водой в коридоре. А когда оделись, дядя Федя сказал:

— Пока мать в магазине, а Мишка коньками хвастает, нам самое время поговорить по-мужски. Так что там случилось? За что ты в милицию попал? И вообще, расскажи, как вы тут жили это время. Только без обиняков, все, как есть.

Олег честно рассказал обо всем, начиная от утери денег и карточек до истории с макухой.

— Понятно. — Дядя Федя внимательно посмотрел на него.

— Что вы на меня так смотрите? — смутился Олег.

— Да вот хочу понять, что ты за человек. Мешанина у тебя в голове. Грешное с праведным перепуталось. А лет-то тебе… четырнадцать. Пора уже твердо знать: кто ты? За кого? И против кого? Пора определить свой путь в жизни.

— Я и так определил давно. Буду рабочим. А за кого я… Ясное дело, за Советскую власть!

— Верно. Но нельзя быть одновременно и Фомой и Еремой.

— Как это? — не понял Олег.

— А так вот. Нельзя, чтобы человек был одновременно и за Советскую власть и против нее.

— Кто против?! Я? — вскочил Олег.

— А ты сядь и послушай. — Федор Захарович дождался, пока Олег, красный от возмущения, опустился на стул, готовый, однако, в любую секунду вскочить, защищаться, и продолжил: — Ты мне как сын. И перед отцом твоим, а моим дорогим товарищем и братом, я в ответе за то, каким ты станешь, по какой дорожке пойдешь… Не раз о том гутарили, когда ты еще в люльке агукал, а мы с ним по фронтам мотались. Хотел он, чтобы ты коммунаром стал.

— Так я буду! Через год в комсомол подам. А когда восемнадцать исполнится — в партию. Как отец.

— Ты решил? А подумал — примут ли в комсомол, а тем более в партию? Там нужны бойцы!.. Отца-то в партию приняли, когда он доказал, что достоин…

— И я докажу!

— Вот об этом, браток, и разговор. Доказывают делами, а не словами. А дела-то каковы?.. Нет, я не говорю, что у тебя кругом плохо. Парень ты вроде, смелый, боевой. Стреляешь метко. О матери с братом заботился, ничего своего не пожалел… А о тех, кто уголь, да макуху воруют, говоришь так, будто они герои. Да и сам тоже…

— Но жрать-то им хочется!.. А если ни отца, ни матери?!

— Ну, а вот этот… Феодал твой? Ведь и отец с матерью есть. А ворует. Почему?

Олег замялся. В самом деле, почему Феодал и за «граками», и за макухой первый? Ведь Сенька видел, что его отец целый мешок муки привез. Что он, голодней всех?..

— Вот. И сказать-то нечего. Не только голод виноват… Дело прежде всего в человеке. Каков он… А государство, Олег, и так отдает вам все, что имеет. Мало, конечно, но больше у него сейчас нет…

— Мама идет, — с тревогой и с облегчением сказал Олег, увидев ее во дворе через окно.

* * *

После ухода дяди Феди Олег весь день был сам не свой. Нигде не находил себе места.

Прибежал Явор — звал играть в снежки. Олег отказался. Не до снежков ему. Потом пришел заниматься Абдул. Просидел с полчаса за столом и вдруг собрал книжки.

— Ты куда? — остановил его Олег.

— Домой пойду. Там закончу.

— Почему? Сейчас вместе решим. Прочти условие задачи.

— Вместе не решим, — сказал Абдул, — твоя голова совсем другой сторона смотрит. Условие тебе пять раз читал. Горло болит. Сам понял. Ты не понял. Заболел ты, однако. Доктора звать надо. — И ушел.

Нет. Доктора звать не надо. Олег сам должен понять и решить, как жить дальше. И он думал. И чем больше думал, тем больше убеждался, что дядя Федя кругом прав…

* * *

Первое, за что решил взяться Олег, — это выполнить давнее поручение вожатого Васи Яшнова. И хотя за окном уже сгущались сумерки, оделся и побежал к Сеньке Явору.

— Ты что ж это, друг ситцевый, про ликбез забыл?

Сенька захлопал белесыми ресницами, но тотчас нашелся:

— А ты? Мы же вместе к тете Наталье ходили!

— А я что? Я тоже, дурак, забыл. Пойдем сейчас. Они поздно спать ложатся.

Захватив букварь и тетрадки, которые хранились у Явора, они пошли по Лермонтовской к Нахичеванскому, где недалеко от школы жили Орловы…

Собственно, обучать грамоте тетю Наташу Орлову, модистку из артели швейников, Вася поручил Олегу. А Сенька, который очень хотел иметь общественную нагрузку, упросил вожатого назначить его к Олегу помощником.

Когда Олег с Сенькой пришли в первый раз, мать тети Наташи, маленькая бойкая старушка Фекла Григорьевна, уперла руки в бока и потребовала:

— Кладите второй прибор, учителя! Раз Советска власть всему работному люду путь к свету открыла, не хочет бабка Фекла помирать неграмотная!.. Не сумлевайтесь, детки. В девках я ух какая была способная! Может, я еще самую главную книгу товарища Ленина прочитаю и всех, кто лжу творит, на чистую воду выведу!..

Переглянулись мальчишки, положили на стол перед бабкой Феклой вторую тетрадку, и стали обучать вместе с дочерью.

Бабка Фекла оказалась смышленой, напористой. Но все буквы, хоть сто раз поправляй, называла по-своему: «А» — раскоряка, «В» — крендель, «Ф» — Фекла, «К» — колун, «Ш» — грабли, «Н» — Наташкина буква… А «Ь» и «Ъ» бабка Фекла совсем не признавала:

— А, милай! Где мягко, где твёрдо, грамотеи и без меня разберуцца! Скажем, к примеру, «голубчик» или «умница» — все одно мягко выходит. А скажи «дурак» аль «лиходей» — так ты к ним хоть тыщу мягких знаков накарябай, все одно — твердо!..

Фекла Григорьевна особенно привязалась к Сеньке. Каждый раз старалась одарить его чем-нибудь вкусненьким: то пряником, то ириской, купленной на базаре. А после занятий обязательно погладит по выгоревшим белым, как солома, вихрам:

— Ах ты, мой хохленочек дорогой!..

— А вы кто? — спрашивал Сенька.

— Я-то? Кацапка московска. Куды денешься!..

А тетя Наташа благоволила к Олегу. Правда, тут был свой секрет. Через несколько занятий эта тридцатилетняя женщина, покраснев, как девчонка, спросила:

— Олежек, а ты можешь… написать мне письмо?

— Конечно, тетя Наташа. Говорите, что писать.

Олег написал письмо наполовину и вдруг заявил:

— Дальше писать не буду.

— Почему? — удивилась тетя Наташа.

— Потому, — насупившись, ответил Олег. — Вы этому Степе из Серпухова про любовь пишете. А сами рассказывали мне, как он вас с бабушкой Феклой в голодный год бросил…

— Ах, детка, что ты знаешь про любовь?! — смутившись, ответила тетя Наташа и заплакала.

В коридоре Олега догнала бабка Фекла:

— Сынок, уважь! Не обижай Наталью. Напиши ты этому прохвосту Степке. Совсем девка измаялась. Ночей не спит… Любовь зла — полюбишь и козла! Куды денешься?!

«Странные эти взрослые», — думал Олег, но с тех пор в письмах тете Наташе он не отказывал, хотя, пока напишет, — весь красный и лоб в испарине.

* * *

Орловы встретили Олега с Сенькой радостно.

— Наконец-то!.. Мы уж думали, совсем про нас забыли!..

— Да нет, — оправдывался Сенька, — в школе уйму уроков задают. И нагрузок полно!.. И стенгазета!..

— Да-да, — закивала сухонькой головкой бабушка Фекла. — Так вы, сыночки, понемножку. Хоть раз в недельку, а?

От Сенькиного вранья, от сознания собственной вины перед этими добрыми, доверчивыми женщинами Олегу стало не по себе. Раздевшись, он подошел к столу, уже застланному белой праздничной скатертью, и сказал:

— Бабушка Фекла, тетя Наташа! Будем приходить два раза в шестидневку, как раньше… и до тех пор, пока вы сами и читать, и писать хорошо будете. Вот честное пионерское!..

Через полтора часа, закончив занятия, Сенька отправился на кухню разговаривать с Феклой Григорьевной, а Олег, оставшись наедине с тетей Наташей, написал очередное письмо серпуховскому «дорогому Стёпушке».

* * *

Возвращались от Орловых они довольные.

На углу Покровского, крикнув «до побачення!», Сенька, обутый в материны валенки, доходившие ему до паха, зайцем припустил к своему двору прямо по верхушкам сугробов.

Олег уже перешел Лермонтовскую, когда его окликнули. Прямо перед ним в сереньком пальтишке и белой пушистой шапочке стояла Нина Шамарина…

Он растерялся. Полтора месяца, с того злополучного дня, Олег всячески избегал этой встречи. В классе делал вид, будто Нину не замечает. Старался все время быть с мальчишками и тотчас после звонка убегал домой. Не остался Олег и на беседу, организованную географичкой, на которой Нина рассказывала о Дальнем Востоке. Если случалось на улице увидеть ее издали, он тотчас нырял в первый попавшийся двор. Он помнил, какая Нинка «правильная», и боялся ее вопросов…

Еще тогда, три года назад, ему не раз было с ней трудно. Как уставится на тебя. Глаза за стеклами очков кажутся огромными. Невольно отвернешься, потому что, глядя в них, ни приврать, ни скрыть что-то просто-таки невозможно…

— Здравствуй, Олег! Ты тоже гулять вышел? Вот хорошо…

— Здравствуй, — буркнул он.

Они шли по тротуару. По обе стороны расчищенной дорожки, где едва могли разминуться два человека, громоздились высоченные сугробы. Мороз чуть отпустил. Ненадолго притих ветер. С неба медленно, будто нехотя, валил крупный снег. Кругом тихо-тихо. Даже собственные шаги почти не слышны.

Никто не решался заговорить первым. Олег все ждал — вот она спросит про это: почему его тогда забрали в милицию? Если она спросит, он тотчас повернется и уйдет.

Но Нина спросила не об этом:

— Ты помнишь, как мы с тобой пионерскими галстуками обменялись?

— Конечно, помню!..

— А он у тебя сохранился?

— Есть. Старенький стал. Мама его в сундук спрятала, ответил Олег.

Он впервые глянул ей в лицо. И удивился. Глаза Нины были совсем близко. Их больше не отгораживали стекла очков. И, наверно, от этого они казались растерянными, беззащитными.

— Зачем ты сняла очки?

— Дудки! Не хочу больше быть слепандёй! — засмеялась она. Схватила пригоршню снега. Сделала вид, что хочет бросить ему в лицо. Но не бросила, а, слепив тугой шарик, ловко запустила им в тарелку фонаря, под которым они остановились.

Тенькнуло железо. Широкополая шляпа фонаря закачалась, и на снегу запрыгали их смешные вытянутые тени.

— Видишь, какая я меткая?! Очки мне больше не нужны. Вчера профессор сказал, что зрение исправилось. И теперь я до конца жизни буду видеть хорошо… Слушай. Давай к нам зайдем? Папа уже сколько раз о тебе спрашивал.

— Что ты! — испугался Олег. И тут же: «А-а, была не была!» спросил: — Ты дома говорила, что видела меня тогда?..

— Я-а?! — удивилась Нина. — Да никому я не говорила!.. Только братишке твоему… Он очень тебя любит. На меня тогда как накинулся!

Вспомнив рассказ взъерошенного Мишки о том, как он здорово «отбрил длиннобудылую очкарку», он улыбнулся. Тотчас посерьезнел и спросил то, что давно хотел узнать:

— Слушай, Нинка. Почему ты ни одного письма не прислала?

— Я присылала. А ты не отвечал. Обиделся? За что?

— Почему же я не получал? — с подозрением спросил Олег. — Постой! Аадрес? Как ты писала на конверте?

— Обыкновенно. Гимназическая, шестнадцать.

— Ну, я баран!.. Осенью двадцать девятого года к нам присоединили все дома, что за Покровским кладбищем тянутся. И наш номер стал девяносто шесть! — Олег развеселился. — Знаешь что, расскажи ты лучше о ДВК…

ДОН-КОРМИЛЕЦ

Всё. Каникулы. Шестая группа за спиной.

Вчера, когда Илья Андреевич начал читать список, кто переводится в седьмую, Абдул еще больше побледнел и поспешно спрятал руки под парту, они у него дрожали. Так и сидел все время, не поднимая глаз, не шевелясь, ожидая приговора.

Когда, заканчивая список, Илья Андреевич прочел: «… и Бинеев», ребята захлопали в ладоши. Заведующий удивленно посмотрел на радостные лица:

— Насколько я понимаю, аплодисменты относятся к Бинееву. Не рано ли? Ведь Мария Дмитриевна дала ему по русскому задание на лето. Да и у меня по геометрии он пока…

— Знаем! Он все выполнит! Главное, что перевели!..

— Отрадно, что вас так волнует судьба товарища, — улыбнулся заведующий. — Да, Курганов. С пятнадцатого начинаем ремонт. А там и строительство физкультурного зала… Так что на твою бригаду мы надеемся.

— Все придем! — снова закричали в классе.

— Всем не надо, — охладил их пыл Илья Андреевич, — не пироги есть. Придут те, кто работать любит и умеет…

* * *

Как договорились вчера, у пристани на Богатяновском их уже ожидал Ванька.

— Здорово! Ну, как наши дела? — приветствовал его Олег.

— Дела, как сажа бела! — ответил расстроенный Ванька. — На моторку не проскочишь: Нюрка на контроле стоит. А старики перевозчики еще с вечера подались на рыбалку.

— Так чего ж долго думать. Махнем? — предложил Олег.

— Ясное дело! Не сидеть же, — согласился Толька.

Немтырь показал рукой, что согласен. Семен промолчал.

— На кого махать будем?! — удивленно спросил Абдул.

Мальчишки рассмеялись и объяснили ему, что «перемахнуть» — значит, переплыть Дон.

— Ты как плаваешь? — озабоченно спросил Олег. — Какая там у вас в Татарии самая большая река?

— Волга река. Кама река. Большая.

— И ты Волгу переплывал? — удивился Сенька.

— Зачем плавал? Есть река Волга. Далеко… Иж река называется — близко. Иж плавал.

— Ну, какой там твой Иж — мы не знаем. А через Дон ты поплывешь, не побоишься? — допытывался Олег.

— Ты не побоишься. Зачем я буду бояться?

— Правильно!.. Молодец, Абдул! — похвалили ребята.

За пятак купили один билет и вместе с ним отдали Сеньке всю свою одежду, кроме трусов. Связав ее в узел, он отправился на моторку. А остальные зашагали к Новой гавани.

Глянув с высокой пристани вниз, Абдул попятился:

— Ух как! Утонуть можно!

— А говорил, что плавать умеешь! — ухмыльнулся Толька.

— Плавать — хорошо. Нырять — совсем другое дело! — оправдывался Абдул. — Туда легко — бульк! Обратно как, а?

— Ладно, — решил Иван, — ты, Абдул, спустись по скобам. А мы нырнем сверху. Ребята, держаться вместе! Ну!..

Вынырнув, Олег увидел рядом черную голову Абдула. По другую сторону показался Иван… Так они и плыли рядом, чтобы Абдулу веселей было. Олег наставлял его:

— Главное — назад не оглядывайся! Плыви и плыви. А то, как оглянулся, сразу сил будто меньше становится. Руки тяжелеют. Дыхание сбивается… Ровней, ровней греби…

Немтырь, хоть и обещал не отрываться, все дальше уходил вперед. Самолюбивый, черт! Везде хочет быть обязательно первым. Звать его бесполезно: все равно не услышит…

— Вань! «Фанагория»! — крикнул Олег.

Иван оглянулся и сразу увидел идущую полным ходом от наплавного моста на Таганрогском «Фанагорию» — любимицу ростовской пацанвы. Но любоваться ею было некогда.

Намного опередив товарищей и уже спокойный за свое первенство, Немтырь отдыхал на спине. А течение сносило его по фарватеру все ближе к идущей навстречу «Фанагории».

— Я пошел! — крикнул Иван Одегу и, зарывшись головой в воду, сумасшедшим кролем поплыл выручать Немтыря.

Вниз по Дону плывут куски досок, полузатонувшие рогожки, пучки водорослей. Где уж тут вахтенному рассмотреть небольшое пятнышко — едва заметное лицо Немтыря! Да еще навстречу «Фанагории» снизу надвигался караван барж.

Иван доплыл вовремя. Едва он коснулся плеча Немтыря, тот встрепенулся, увидел надвигающийся нос «Фанагории» с белыми усами бурунов и кинулся назад. Иван загородил ему дорогу.

— Куда, дурак! — кричал он, будто Алешка мог услышать.

Но Немтырь понял или сам увидел баржи, повернул снова и, бешено молотя по воде руками, поплыл к левому берегу.

Вахтенный с «Фанагории», проскочившей в десятке метров, грозил кулаком и ругался самыми солеными словами…

Абдул переоценил свои силы. Это Олег увидел, едва они одолели половину пути. Когда Иван поплыл выручать Немтыря, Олег позвал Тольку. И они держались рядом, по обе стороны от выдохшегося Абдула, подбадривая его, посмеиваясь, готовые, однако, в любую минуту прийти на помощь. Предлагали отдохнуть на спине. Но Абдул, оказывается, этого не умел…

Почувствовав ногами дно, они взяли Абдула под руки, помогли преодолеть последние двадцать шагов до берега.

— Ничего! — подбадривал Олег лежавшего пластом Абдула. — Отдохнешь — и будет порядок. Главное, что переплыл, не испугался! Значит, и в другой раз сумеешь!

— Я так перелякався! — говорил испуганный Сенька. — Тут баржи прут, а навстречу — «Фанагория»! Ну, думаю, амба!..

Он суетился и говорил, говорил. Когда ребята плыли, а он переезжал на моторке, Сенька всегда чувствовал себя виноватым. Вдоль берега он мог плыть очень далеко, но перемахнуть через Дон никак не решался. И теперь смотрел на измученного, но гордого собой Абдула с удивлением и завистью.

Раньше над ним смеялись, а потом перестали, потому что во всем, что не касалось воды, он никогда не отставал от ребят, хотя был младше их на полтора года.

Чуть отдохнув, снова полезли в воду. Купались до гусиной кожи. Потом грелись: играли в чехарду, боролись, гоняли пустую консервную банку, жарили на солнце животы и спины. Слушали Олега. Он пересказывал взятую у отца Нины Шамариной книгу о знаменитом командарме товарище Блюхере.

— Ох и жрать охота! — вздохнул Сенька.

— Есть маленько, — поддержал Иван, — пошли к Бабушке!..

Вверх по течению прошли до самых больших верб. Этим вербам, наверно, лет по сто. Толстые узловатые стволы у многих от старости подгнили. Ведь после ледохода, в разлив, они долго, почти месяц, стояли по горло в воде. Но вербы очень хотели жить. И каждой весной снова и снова их гибкие, покрытые таинственным сизоватым налетом ветви, склоненные к воде, сначала одевались нежными серовато-белыми барашками сережек, а потом и продолговатыми листьями. Под таким шатром никакой зной не страшен. Олег и его товарищи любили эти вербы и не давали пацанве ломать их ветви, разводить костры близко от их стволов.

Одну из самых старых верб они прозвали Бабушкой. Это была заслуженная верба. Она уже второй год хранила их тайну. Высоко над землей в развилке ее ствола Иван обнаружил узкое дупло. Сунул в дырку удилище, и оно вошло туда чуть не все.

И тут Сеньке пришла в голову великолепная мысль:

— Хлопцы! — закричал он радостно. — Зробим хованку!

Они чуть подрезали удилища по длине дупла и стали оставлять их тут после рыбалки. А чтоб никто не нашел, сделали чок — затычку из посеревшего от долгого пребывания в воде чурбака. Сколько раз лазили по вербе другие мальчишки, но их пряталку так и не обнаружили. А котелок и банку с червями, наполненную землей и навозом, они просто закапывали в песок под кустами.

У больших верб и было их постоянное место рыбалки. Левый рукав Дона, отгороженный от правого Зеленым островом, мальчишки называли Новым. Недалеко от берега на Новом Дону из воды торчат обломки баржи, затонувшей еще в гражданскую войну. Клев тут всегда отличный.

— Ну, братцы, наловим сейчас на ушицу! — сказал Олег.

— Зачем смеешься?! — рассердился Абдул, сглатывая слюну. — Ловить рукой будешь, да? Удочка брал? Дома забыл!

— Не переводи кровь на воду! — крикнул ему Иван, успевший вскарабкаться на вербу. И к ногам изумленного Абдула одна за другой упали шесть удочек.

— Фу, шайтан! Как с неба упал!..

Посмеявшись, ребята бросили жребий. Быть костровым выпало Сеньке. Он сразу принялся за дело: установил припрятанные рогатки, стал собирать сухую траву и дрова для костра. А остальные, взяв удочки, вброд пошли к барже.

Небо нахмурилось. Начал накрапывать теплый дождичек. Клевало здорово. Час спустя Сеньку окликнули с баржи:

— Эй, кок! Двигай сюда!

Сенька забрал улов. Разделал рыбу, посолил и, приправив луком и укропом, повесил котелок над костром. А рыбаки, то и дело оглядываясь, продолжали ловить впрок…

— Го-то-во! — наконец раздался победный крик кострового.

Вмиг смотав удочки, ребята наперегонки бросились к берегу.

Ох и уха! Большой чугунный котелок. И рыбы в нем немало. А кажется, одолел бы его один… Это так сначала кажется. А потом, когда выхлебали котелок до половины, стали есть с разбором. Даже Абдул остепенился. Порозовел. Улыбается. У всех в животах разлилось приятное тепло. Уже и поговорить хочется. Но мало ли что тебе хочется! Потерпи, пока вычерпают котелок до дна. Костей-то в мелкой рыбе ой-ёй!..

Дождик давно кончился. И туч нигде не осталось. А солнце уже клонится к западу. Вот-вот коснется раскаленным диском горы, под которой раскинулась станица Нижнегниловская, та самая, куда они зимой ездили на коньках по льду.

Сытые, подобревшие, лежали они на теплом песке и глядели кто куда: на Дон, несущий, как игрушки, разноцветные лодки и яхты, белоснежные величественные пароходы и черные медлительные баржи; на поросший кустами и деревьями Зеленый остров, окаймленный желтыми песчаными отмелями; на чаек, чиркающих по воде острыми крыльями; в голубую безоблачную и бездонную глубь неба…

* * *

Неделю ребята пропадали на Дону. Иногда возвращались уже в темноте: трудно отказать себе в удовольствии порыбачить на вечерней зорьке, когда клюет так, что успевай только подсекать да вытаскивать.

Дома у всех повторялась обычно одна и та же сцена. Мать принималась было ругать. Но рыбак гордо протягивал кукан, тяжелый от нанизанной на него рыбы:

— Возьми, мама… Почти всю вечером поймал.

Она смягчалась, ворчала уже только так, для порядка:

— Сердце изболится, дожидаючись. А вдруг что случилось…

— А что со мной может случиться, мам? Я же не один!

— Мыслимое дело — целый день не жравши… Садись уж.

— Да я и не проголодался, мам. Мы уху варили…

— Ишь ты! А рыбешки совсем подходящие есть, — замечала мать. — Эти на ушицу пойдут. А те засолить, что ли?

— Ага. Засолить… Завтра я еще свежих принесу, — отзывался рыбак, уплетая обед, ставший поздним ужином.

Только Алешку Немтыря мать не ругала никогда. Едва повернув на Лермонтовскую, он совал два пальца в рот и… раздавался такой разбойный свист, что все собаки на улице тотчас заливались лаем. Как это у него получалось?! Сам не слышит, а свистит, как никто из мальчишек.

На сигнал тотчас выскакивали из калитки его младшие братья, Сережка и Колька. Разглядывали рыбу, прыгали, визжали. В сопровождении почетного эскорта появлялся он перед матерью, улыбаясь во весь рот. Мать знала: ругай не ругай — с него как с гуся вода.

— Явился? Живой… Ну и ладно…

На Абдула в семье стали смотреть уже как на добытчика. Жена брата, Маша, возьмет рыбу и, если ее окажется меньше, чем вчера, обязательно скажет:

— Что ж ты не постарался?

— Зато смотри, хороший! Совсем большой некоторый!..

— Все равно, — не уступала Маша. — Когда сидишь с удочкой, по сторонам не зевай. На всю ораву разве хватит?.. Ну, ладно, Абдульчик. Зато сам на даровых харчах день прожил…

Абдул не обижался. Маша не была такой уж скупой и бессердечной. Просто очень тяжело жилось ей. Совсем еще молодая, а лицо все в морщинах. Встает раньше всех и позже всех спать ложится. Четверых детей прокормить — совсем не легкое дело при одном работнике. Каждый кусок на счету.

— А ты справный становишься. Кормит тебя Дон-батюшка. Он многих кормит, — прищурится Маша, вспоминая. — Я девчонкой тоже хорошо рыбу ловила… Ох, когда это было! И Дона того уже сколько лет в глаза не видела…

А с Феодалом в эти дни у мальчишек произошел крупный разговор. Возвращаясь с рыбалки, все идут как люди. А Толька никогда не донесет улов до дома. По дороге ко всем теткам пристает: «Купите рыбку, недорого!» А сам такую цену заломит! И как торгуется — словно барыга на толкучке. За каждую копейку. Смотреть тошно. Однажды Олег не выдержал:

— Не позорь ты нас, Феодал! Иди отдельно.

— А чего я, украл?! — грудью полез на него Толька.

Но ребята тоже ощетинились. Видно, всем уже надоело.

— Зачем ловил? Спекулировать стыдно! — сказал Абдул.

— Ясное дело, не украл ты. Но если будешь у теток копейки выдуривать, смотри! — с угрозой сказал Ванька.

— Подумаешь! А что будет?! — хорохорился Толька.

— Феодал ты и есть, — ответил Иван, — куркуль ты. Понял? А будет, знаешь, что?.. Я тебе первый морду набью!

Толька попятился. Ванька Руль слов на ветер не бросает.

— И еще из своей компании выгоним! — добавил Олег, твердо глянув в Толькины ускользающие глаза. — Точно!..

Такой поворот Феодала не устраивал… С тех пор, если спросит какая женщина, — отвернется и буркнет: «Непродажная!»

* * *

С утра хлынул дождь, и на рыбалку ребята не пошли. А в полдень, когда чуть разошлись тучи и солнце усердно принялось наверстывать упущенное время, к Олегу прибежал встрепанный Ванька. Тотчас потребовал:

— Дай воды! Всю дорогу бежал. — Жадно выпил большую кружку и, отдышавшись, сказал: — Ну, брат, повезло так повезло! Зови всех. Да пусть с собой мешки прихватят. Понял?

— Ничего не понял. Зачем мешки?.. Говори толком.

— Толком?.. Надо галопом лететь на ту сторону Дона! Ну чего на меня смотришь? Я тебе брехал когда? Действуй!

Минут через сорок Олег, Сенька, Абдул и Немтырь с Толькой, прихватив с собой мешки, уже спускались по Державинскому к Дону. Все приставали к Ивану: зачем едем? Он только отмахивался.

Переехали на моторке. И сразу Иван повел их прочь от Дона, по направлению к Батайску.

— На Цыганские озера ведешь? — спросил Толька. — Так это пустой номер! Там еще две недели назад всю рыбу выловили. Говорят, барыги прямо подводами возили на базар.

— Не хочешь — можешь уматывать! — разозлился Ванька.

Когда подошли к озеру, Иван скомандовал:

— Скидай штаны и айда за мной!

Мальчишки разделись. Вода сначала была им по колено, потом поднялась до груди. Ноги по щиколотку вязли в иле. Вытаскивать их становилось все трудней.

Немтырь недовольно фыркал. Низкорослый Сенька шел сзади всех и, попадая в ямки, каждый раз ахал и тихонько вскрикивал:

— Ой, лышенько!.. Ой, утопну!..

— Куда его черт несет?! — бормотал недовольный Толька. — Если какая рыба и осталась, так у того берега, в камышах. А он на самую глубину лезет…

Олег уже давно посматривал туда, куда вел их Иван. Впереди виднелись черные продолговатые не то кочки, не то островки, цепочкой пересекавшие озеро посередине… Да это же остатки мостовых быков!.. В прошлом году они ходили сюда ловить дафний на корм аквариумным рыбкам. Дядя Федя сказал: «Видишь эти обгоревшие быки? Тут хороший мост был. А в двадцатом году, когда Первая Конная вышибла деникинцев из Ростова, беляки облили его мазутом и сожгли дотла…» Но зачем Ваньке быки?..

Иван подошел к ближайшей опоре и крикнул:

— Давай сюда!.. Да тихо!

Ребята подошли вплотную. Прислушались.

— Вроде бабайками шлепают где-то, — шепнул Явор.

Теперь и все услышали негромкий плеск воды. Оглянулись вокруг, кроме них, никого.

— Сам ты бабайка! — рассмеялся Иван. — Давай подсажу.

Остатки опоры моста представляли собой как бы сарай из бревен без крыши и окон. Обгорелый верх примерно на полметра над водой. Иван подсадил Явора. Тот лег животом на верхнее бревно и вдруг заорал:

— Рыбоньки мои! Якый ворог вас сюды сбигтыся навчил?!

— Что ты там бормочешь? — крикнул Толька и полез наверх. За ним стали карабкаться и остальные.

Такого ребята еще никогда не видели. В опоре бывшего моста, изнутри похожей на огромную ванну из бревен, плескались, били хвостами сотни рыб.

— Ну вот. Берите, сколько хотите. Чтоб зимой снова не бедовать, — сказал довольный произведенным эффектом Ванька. — Только не жадничать. Брать столько, сколько унести сможете. Все равно за один раз всю не утащим. И еще, ребята, — не проболтаться, чтоб спекулянты не пронюхали…

Нагруженные тяжелыми мешками с еще шевелящейся рыбой, они еле дошли до переправы.

На моторке к ним подсела ласковая опрятная старушка:

— Деточки, где вы рыбкой разжились?.. Не на озерах, случайно? Страсть как свеженькой хочется. Может, продадите?..

— Где взяли, там уже нет! — резко ответил Ванька.

Старушка приставала то к одному, то к другому. Но, как и договорились, за всех отвечал Иван:

— У рыбаков разжились!.. Может, и вам продадут…

Когда уже на правом берегу поднимались по крутому Державинскому спуску, Феодал, опустив тяжелый мешок на мостовую, с осуждением сказал Ивану:

— Жалко было тебе пару рыбок бедной старушке дать?! Где добрый. А выходит — жмот! Чего ты на меня тогда накинулся?

— Салага ты, Толька! — ухмыльнулся Ванька. — Да от этой «бедной старушки» все наши рыбаки пищат! Перекупщица Рыжикова — вот это кто! Для нее на Старом базаре десятка два баб рыбу по штучкам продают. А весь барыш — ее!.. Если б она допыталась, где мы взяли, так через час уже все чисто было б. До последней красноперки все бы вычистили!..

КИРПИЧИ

С наступлением лета Олег спал во дворе. Часто оставался ночевать Ванька Руль. А теперь вот напросился Сенька:

— Ну что тебе стоит, Олег? Душно же в хате. И мать храпит так, что стекла дрожат. Я места немного займу.

Старой железной кровати на троих уже не хватало. Тогда сколотили двухметровые козлы. К ним прибили концы досок, а другие концы положили поперек кровати. Ширина получилась необыкновенная. Для пятерых места хватит. Натаскали с ипподрома свежего сена, застелили его большущим рядном. Чем кровать не королевская?! Почти такая, как на рисунке в книжке «Принц и нищий».

Абдула старший брат отпускал на ночевку беспрепятственно. А Толька приходил, если отец в командировке. Мишка с вечера тоже умащивался рядом. Пел с ними песни. Тараща сонные глаза, слушал их разговоры. И незаметно засыпал. Тогда Олег брал его на руки и уносил в дом.

Лежат ребята рядом. А над головой летит, как курьерский поезд, лунища. Ныряет, ныряет из одного облака в другое, будто в туннеле… А если нет луны, так еще и лучше. Звезд высыплет — не сосчитать!.. Пробовали не раз. Поделят небо на две части: справа от Большой Медведицы и слева. Считают, считают — обязательно собьются. Да ну их! Что они, звездочеты? Или дел других нет? Можно истории про войну и про сыщиков рассказывать. Можно помечтать о будущем.

* * *

Перерабатывать рыбу наконец закончили. Чертовски уставшие, они похлебали ухи, которую удивительно вкусно готовила мать Олега, и вчетвером улеглись на «королевской» кровати. Только Сенька где-то запропастился.

— Ждать больше не будем! — решил Иван. — Давай, Олег.

— Ладно, — согласился Олег, — сегодня я расскажу короткий рассказ Джека Лондона. «Любовь к жизни» называется… Перед ним расстилалась бесконечная белая пустыня. А у человека уже не было сил подняться. Он мог лишь ползти по снегу…

Громко звякнула щеколда калитки. Олег смолк. К ним подбежал запыхавшийся Сенька и выдохнул одно слово:

— Грабят!

Все вскочили с кровати, окружили его:

— Где грабят? Кого? Да говори скорей!

— Школу грабят! Кирпичи, что для физкультурного зала, воруют!.. Иду по Филимоновской — глядь: дыра в заборе. И трое здоровых кирпичи тащут. Что же я один могу? Я сюда подался.

— Вот гады!.. Ну мы щас им!.. А ну, пошли!..

— Стой, ребята! — остановил их Олег. — Чего ж с голыми руками? Возьмем хоть биты от городков.

Расхватав увесистые палки, ребята выбежали со двора.

* * *

С кирпичами, о которых сообщил Сенька, у ребят были связаны очень большие надежды…

Самым любимым предметом у мальчишек была физкультура. Ее всегда ожидали, как праздник. Физрук, Павел Иванович Мордовченко, которого за глаза и учителя и ученики любовно называли «наш Паша», был великим энтузиастом своего дела. Он пропадал в школе дни и ночи: тренировал гимнастов и легкоатлетов, готовил старших ребят к сдаче норм на только в прошлом году введенный значок «Готов к труду и обороне СССР». Но не все зависело от Паши.

Хорошо весной и осенью — во дворе всем места хватает. А как только начиналась ненастная погода, уроки физкультуры срывались один за другим. Заниматься приходилось в коридоре на втором этаже. А там и гимнастических снарядов поставить негде. Когда группа во время разминки бежит, поднимается такой грохот, что из дверей выглядывают недовольные учителя. Чуть засмеются физкультурники — в классах веселое оживление. Там уже не на доску смотрят, а прислушиваются: что это такое веселое делается в коридоре?.. Если же идут контрольные, тогда совсем не пикни. А что за физкультура без бега, прыжков, подвижных игр, смеха?!

Администрация школы, совет пионерской базы, учком три года подряд добивались физкультурного зала. По просьбе крайкома комсомола студенты строительного техникума сделали для школы проект большого флигеля, где будет размещаться физкультурный зал. Проект этот вывесили в коридоре, и вся школа ходила им любоваться. Оставалось добыть стройматериалы и в первую очередь — кирпич.

Когда в середине апреля первые подводы с кирпичом появились в школьном дворе, вся вторая смена с криком «ура» кинулась к выходу. Большая перемена растянулась на урок, пока все до последнего кирпичика не были уложены в штабеля у забора. Потом эти авралы продолжались до самых каникул.

И вот теперь, когда строительство должно было со дня на день начаться, кто-то посмел эти кирпичи разворовывать!

* * *

Они перемахнули через забор и очутились в школьном дворе. Тьма кромешная. В трех шагах ничего не видно.

— Держаться вместе! — предупредил Олег.

Вдоль здания школы прокрались ближе к штабелям кирпича. Прислушались. Тихо. Лишь вдали переругивались собаки да совсем близко, за забором, фыркнула лошадь.

— Где ж, Явор, твои жулики? — недовольно прошептал Толька. — Может, тебе со страху померещилось?

— Со страху! — обиделся Сенька. — Дать бы тебе по башке!

— Тс-с-с! — остановил их Олег. — Слышите?

Друзья затаились за кустами желтой акации в двадцати шагах от штабеля. Громыхнула доска. Кто-то тихо чертыхнулся. Звонко цокнул кирпич о кирпич.

— Эй вы! — не выдержал Ванька Руль. — А ну давайте отсюда, пока вам ноги не повыдергивали!

За штабелем затихло. Потом раздался хриплый голос:

— А ты двигай сюда, раз такой смелый!

— Не ходить! — тихо приказал Олег.

— Ну, чего ж ты скис?.. В штаны наклал?!

Ванька рванулся вперед, но Олег вцепился в его руку:

— Спятил?! Заманить хотят. Там их целая шайка…

— Ну, так я сам тебе щас ребра пересчитаю!

С хрустом ломая стебли цветов, кто-то прямо по газону побежал к ним. Когда над кустами акации показалось что-то темное, Иван и Олег, одновременно привстав, с плеча стукнули это «что-то» городошными палками.

— А-а, гады!.. — закричал подбежавший, бросаясь влево.

Но там его с не меньшим усердием встретили палки Абдула, Сеньки и Феодала. Нападавший взвыл и побежал назад, крича:

— А вы чиво смотрите, как человека убивають?!.

Над головами ребят просвистел кирпич. Он ударился о мощеную дорожку, идущую от ворот, и разлетелся, обдав их мелкими осколками… Казалось, бесконечно долго то по одному, то по нескольку сразу летели от забора невидимые кирпичи.

Ребята, пригнувшись, сидели за невысоким заборчиком из штакетника, огораживающим газон с цветами. Перед заборчиком — стена кустов желтой акации. Пробить ее кирпичи не могли. Упругие ветки пружинили и отбрасывали их назад, в цветник. А те, что летели выше кустов, разлетались на куски, ударяясь о мощеную дорожку позади.

Наконец бомбардировка прекратилась. Донесся голос:

— Может, мы их, дураков, поубивали?

— Поубиваешь их!.. Смылись давно… Ладно. Давай. — И снова зацокали кирпичи.

— Так чего ж мы? Пусть тащут, да? — шепнул Сенька.

— Они сейчас ноги еле утащут, — тихо ответил Иван. — Живо собирай камни. Да побольше!

В темноте, торопясь, шарили они руками вокруг себя. Переползали с места на место. Набивали в карманы и за пазуху камни, обломки кирпича, комки засохшей земли. Потом собрались в кружок обсудить план действий.

— Ваня, — предложил Олег, — ты с Толькой зайди слева, а я с Сенькой и Абдулом подберусь справа, от мусорника, чтоб они за кирпичи не спрятались. Как только я погоню жуликов вдоль забора, ты их и встретишь. Идет?

— Ладно, — согласился Иван, — пошли, Толька! — отступил на шаг, и тотчас его и Феодала скрыла тьма.

— Огонь! — скомандовал Олег.

Три камня стремительно полетели в темноту… Тихо… Еще три!.. Еще!..

У штабеля кто-то громко крякнул. Послышалась ругань. Ага! Не нравится! А кирпичами кидать нравится? Получайте! Они кидали без остановки. Ругань, выкрики тоже не прерывались. Значит, камни неплохо находили цель. А ну еще! Еще!..

Тяжело топая сапогами, кто-то побежал вдоль забора.

— Ты куда?! — резанул строгий оклик.

— А чиво ж мине ждать, пока все глаза повыстребают?! Смывайся!.. Они, небось, уже за милицией послали!..

Громко забарабанили камни в забор. Это, отрезая жуликам путь, вступили в бой Ванька Руль с Феодалом.

— Ой!.. Ох!.. У-у-у, сволочи! — слышалось в темноте. — Да куда вы поперли, батя?! Там же этих гадов с полсотни засело! Лезьте на забор!.. Куда ж ты сапогом в рыло тычешь?!

Загрохотали доски забора. Послышался громкий удар кнута. Обиженно заржала лошадь. Громыхнули колеса телеги.

— Ми-ли-ци-я-а! Держи жуликов! — звонко крикнул Явор.

Возбужденные сражением, они собрались у дыры в заборе.

— Надо чем-то заложить, — вслух подумал Олег.

— Зачем заложить? — удивился Абдул. — Жулик шибко убежал! Утро будет. Тимоша хорошо забивать дырка будет.

— До утра, может, еще половину утянут, — объяснил Олег и тоже удивился: — А правда, ребята, где Тимоша?..

Большого, сильного и добродушного украинца Тимошу ребята уважали: он никогда не жаловался на них начальству. Был у него, по мнению мальчишек, и большой недостаток: он верил в бога, а еще больше — в чертей, домовых и прочую нечисть. Мальчишки знали это и пользовались Тимошиной слабостью. Если нужно было отвлечь его внимание, кто-нибудь из ребят заводил страшный рассказ о нечистой силе. Тимоша так и впивался глазами в рассказчика. А тем временем пацаны, решившие сбежать с «бузовых» уроков, беспрепятственно выскакивали за его спиной в окно и исчезали на улице…

Тимоша вместе со своей сестрой Глашей, высоченной и смуглой, как цыганка, составляли весь обслуживающий персонал школы. Они топили печи, убирали классы, дежурили в раздевалке, давали звонки. Тимоша был одновременно и кем-то вроде завхоза, и кладовщиком, и дворником, а по ночам — сторожем.

Куда же он мог деться?

— Дрыхнет ваш Тимоша! — желчно отозвался Толька.

Они забарабанили в двери школы. Не отзывается.

— Подождите! — остановил Явор. — Кричит где-то!

— …я-а-а! — приглушенно послышалось из глубины двора. Что за чертовщина! Ребята бросились к угольному сараю.

— Откройте! — уже явственно донеслось из-за двери.

Они размотали проволоку, которой была закручена задвижка.

— Кто тут? — не выходя из сарая, крикнул Тимоша.

Ребята назвали себя. Тимоша пощупал руками стоявшего ближе всех Сеньку. Вздохнул облегченно:

— Ты, Сэмэн?

— Я ж, дядько Тимохвей!

— Слава тоби, боже. Я думав, опять нечистый со мной шуткуе. Хотел в сарае фонарь взять, шоб на кирпичи посмотреть. Только вошел, а сзади — хлоп! Я кричать. А там как завоет? Как захрюкает!..

— Да что вы, дядя Тимоша! — смеялись мальчишки. — Это жулики вас тут заперли…

— Ах, уркаганы! Бисовы души! — ругался, пришедший в себя Тимоша. — Значит, колы б нэ вы, так и сидел бы до утра…

Тимоша зажег керосиновый фонарь, и они прошли вдоль забора. Дальний конец штабеля разворочен. Утащили, видно, порядочно. Цветы истоптаны. На газоне десятка два кирпичей, отброшенных упругими кустами. А дорожка, ведущая к воротам, усеяна здоровенными осколками.

— Бандюги! Так же и поубивать могли ни за грош! — качал головой Тимоша. — Надо в милицию сообщить!

— Не надо!.. Мы сами разыщем!..

Ребята все-таки уговорили Тимошу, пообещав:

— Вот если завтра до вечера все не будет на месте, можете заявлять!.. Никуда они не денутся!.. Кирпичи не хлеб, в брюхо не спрячешь!..

Уже во втором часу ночи вернулись на «королевскую» кровать. Хотели договориться о плане поисков. Но едва добрались до подушки, пахнувшей донником и еще чем-то медвяным, знакомым с раннего детства, как звезды, наконец-то появившиеся из-за туч, стали подмигивать, кружиться. Тяжелые веки закрылись сами собой. И ни встающая на востоке заря, ни яростный звон будильника уже не могли их разбудить.

* * *

Весь прилегающий к школе район они знали как свои пять пальцев. Усердно проведенная разведка уже через полтора часа дала результаты. Виновники ночной кражи были обнаружены. Это Уваровы, которые живут на Покровском. Такой разбойной семейки больше в районе не сыщешь. Старик Уваров, высокий, худой, как жердь, и четверо его сыновей — Митька, Витька, Колька и Сашка, — задиристые, дерзкие, злопамятные. Да еще старшая сестра Акулина, выполнявшая в доме роль хозяйки. За неуживчивый характер и злобный нрав соседки прозвали ее Ежихой.

Младший брат, Сашка, пока еще в школе, на третий год в шестой группе остался. А остальные братья бросили школу, не добравшись до пятой. Все работают на бойне. А потому у них за голенищем сапога всегда виднеется рукоятка длинного, как австрийский штык, ножа.

— Такие не только корову, а кого хочешь зарежут и глазом не моргнут! — говорили о них соседи и старались с братьями не связываться.

Еще в прошлом году начали Уваровы рядом со старым саманным новый дом строить. Выложили стены до окон, а дальше — стоп! Кирпич кончился. Вот и решили они поживиться.

Кирпичи, сложенные стопками, ребята обнаружили в глубине двора, за недостроенным домом. Но как их взять?.. Пришлось посвятить в свои дела Леньку Семина. Он парень ничего, компанейский. Да и как без него обойдешься, если семинский двор как раз граничит с уваровским?

Ленька, узнав в чем дело, охотно взялся помогать. От него узнали обстановку. Старшие братья на работе. Сашка Уваров с Акулиной потащили продавать на базар две корзины клубники — вернутся не скоро, за каждую копейку торговаться будут. А старик Уваров дома. Утром, перед тем как уйти на работу, Ленькина мать поздоровалась с ним. Так он даже не ответил, сразу в дом шмыгнул. Но мать успела заметить, что голова у него тряпкой замотана, а под глазом синяк.

— Ох ты! — удивились мальчишки. — И дед был с ними! Через щель в заборе они внимательно изучили подступы.

Если таскать, пригнувшись, старик Уваров даже со двора их не заметит.

Олег с Иваном оторвали нижние доски Ленькиного забора. Сеньку поставили наблюдать за улицей. А остальные, выстроившись цепочкой, пошли швырять кирпичи из рук в руки. Работали быстро. От пота щипало глаза. Ободрали руки об острые грани. Часа через полтора все было кончено. Доски прибили на место. Уставшие ребята уселись на траву у груды кирпичей.

— Фу-у-у! Управились! — радовались они. — Главное — шито-крыто, как в кино!.. Никаких следов… Пусть теперь дед Уваров порадуется!.. Да он от злости все переломает!..

— Ребята! — вдруг поняв, что произошло, вскочил Ленька. — Так он же и правда все переломает!.. Давайте скорей их куда-нибудь. А если мать придет да увидит? Она с меня шкуру спустит! А Увары?! Да они же меня изничтожат!

Веселье угасло. В самом деле, как доставить эту гору кирпича в школу? Если таскать просто так — все увидят. И уж тогда встречи с Уварами не миновать.

— Тачка нужна, — вздохнув, сказал Толька. — А где взять? На всей улице ни у кого нету…

«Тачка… тачка, — думал Олег. — Черт с ней, какая — лишь бы колеса были». И вдруг вспомнил…

Еще во времена нэпа по городу разъезжали частники-мороженщики, выкрикивая на все голоса:

— Кому мороженое!.. Сладкое, питательное, просто замечательное!.. Подходи! Не скупись, у кого деньги завелись!..

В застекленной будке на колесах из ящика, набитого льдом, торчали два жестяных ведра, доверху наполненных мороженым. Продавец в фартуке и белом колпаке ловко вставлял в формочку круглую вафлю, плотно утрамбовывал ложкой, накладывал мороженого и, прихлопнув сверху второй круглой вафлей, нажимал на ручку формочки — раз! Плати деньги и получай белый, сверкающий на солнце цилиндрик мороженого.

На Лермонтовской, в громадном сарае тетки Насти, устроила мороженщики гараж для своих будок. В двадцать девятом году частников прижали. Бросили они свое ставшее уже невыгодным ремесло. А несколько будок так и осталось в сарае…

Голубая, с облупившейся краской и выбитыми стеклами будка мороженщика то мчалась из школьного двора к Покровскому, то медленно катила к школе. Туда и обратно, сменяясь, везли ее «рысаки» — Ванька с Олегом, Толька с Ленькой и Абдулом. А в будке на рогоже, прикрывающей кирпичи, восседал, как китайский император, самый легкий из них — Явор. Он покрикивал:

— Но-о-о! Рысачки мои! За-лет-ны-я-а!..

Когда все кирпичи были сложены на прежнее место, ребята умылись под краном, постирали испачканные майки и, надев их, уселись отдыхать в закоулке школьного двора. Олег, отозвав Явора в сторону, пошептался с ним, и Сенька пристал к Тимоше:

— Дайте голубой краски!

— На что тебе голубая? Возьми вот зеленую.

— Нет, дядя Тимоша, мне голубая нужна!

Пришлось Тимоше лезть в подвал и отливать ему голубой.

Сенька развел краску пожиже и стал проводить голубые вертикальные полосы на стопах кирпича.

— Зачем красит? — спросил Абдул.

— Метки делает! — объяснил Толька. — Чтоб опять не сперли.

— Сам маленький, а хитрый какой! — смеялся Абдул.

Необходимость принятых мер мальчишки оценили только под вечер, когда дед Уваров хватился кирпичей, обыскал соседские дворы и в сопровождении сыновей явился в школу.

— Вот что, начальник, — сурово сказал старший Уваров Илье Андреевичу. — Распустил ты своих ублюдков!.. Кирпич у меня украли! Показывай!

— Как вы смеете! — возмутился Илья Андреевич. — В школе каникулы. Детей нет… И вообще, при чем тут кирпич?..

— Ну, ладно! — оборвал Уваров. — Сам свои кирпичики до одного найду! — и направился во двор.

Возмущенный заведующий пошел за ним. А громоздкий Тимоша, машинально сжав пальцы в здоровенные кулаки, пристально вглядывался в лица Уваровых: «Кто из них меня ночью запер?»

Братья не выдерживали взгляда, отворачивались.

— Щас я вас всех на чистую воду выведу!.. Меточка не обманет! — мерцая подбитым глазом, бормотал старик, приближаясь к штабелю кирпича.

И вдруг он остановился, будто наткнулся на стену. На всех кирпичах, уложенных аккуратными стопками, виднелась голубая полоска, сделанная Сенькой.

— Не может быть!.. Это у меня голубая! — крикнул Уваров.

Он осмотрел весь штабель, погрозил кулаком кому-то неизвестному, кто перехитрил его, и пошел со двора.

— Послушайте! Гражданин! — крикнул вдогонку заведующий. — Обратитесь в милицию! Они найдут воров!

— А иди ты со своей милицией! — крикнул дед Уваров, выругался и исчез за калиткой.

«КЛИЧ ПИОНЕРА: ВСЕГДА БУДЬ ГОТОВ!»

— За год в школе дров наломали много! — сказал на собрании учитель труда Короткое, потрясая пачкой исписанных листков. — Тут все учтено… Денег на ремонт отпустили мало. Едва хватит рассчитаться с малярами и штукатурами. Так что, ребятки, придется хорошенько потрудиться…

Сводные ремонтные бригады создали из пятых, шестых и восьмых групп. Девятые и седьмые — не в счет, они уже школу окончили. Бригадиром бывших шестых стал Олег, помощником — Иван. Коротков предоставил бригадирам большие полномочия. Он лишь давал задания и советы, если в них была нужда, следил за безопасностью и принимал готовые работы. А остальными вопросами занимались сами бригадиры.

Так как все двадцать два члена бригады оказались пионерами, Олег предложил:

— Будем считать бригаду сводным пионерским трудовым отрядом.

Мальчишки согласились. Тут же разбились на звенья, выбрали командиров. Сеньку назначили отрядным художником. А Леньку Семина, по его просьбе, утвердили барабанщиком.

Рабочий день отряда начинался рано: в половине седьмого они уже стояли в пионерской форме на линейке в школьном дворе. Командиры звеньев рапортовали о готовности к работе. Олег или Иван объявляли задания. На мачту, сделанную из старой водопроводной трубы, под стук Ленькиного барабана представитель звена, лучше всего выполнившего вчерашнее задание, поднимал красный флаг. В шесть сорок пять мальчишки, сняв форму, бежали на свои рабочие места. Кто в мастерскую — делать заготовки, кто в классы, в подвал, в сараи, на чердак — туда, где им сегодня предстояло трудиться.

Больше всего, конечно, было работ по дереву. Ребята разгоняли толстые, шершавые доски на брусья, рейки. Пилили их по размерам, строгали, резали, долбили дерево, которое под их руками превращалось в спинки или крышки парт, ножки столов, стульев, скамеек, в детали вешалок, дверей, шкафов, в гладкие половые доски, которые положат взамен старых, прогнивших.

Но и в слесарной дела было много. Нужно было починить, изготовить заново сотни петель для парт, разной величины стальных уголков, навесок, крючков, задвижек, шпингалетов, потому что найти все это в магазинах было невозможно. Согнуть, сшить, подогнать десятки метров водосточных труб, колен, воронок, желобов. Приготовить прямые и фасонные прутья для лестницы, вырванные и унесенные неизвестно когда и зачем. Нужно было ремонтировать сараи для дров и угля, вставлять стекла, красить. Много, очень много нужно было поработать, чтобы привести школу в порядок.

Олег настоял, чтобы сделали доску показателей соцсоревнования по образцу той, что он видел на Ростсельмаше. Сенька отлично нарисовал и приклеил на доске самолет, автомобиль, лошадь с телегой, черепаху и добавил еще уродливого рака. А Олегу объяснил:

— Это для тех, кто будет все дело тянуть назад.

Доска сразу же привлекла внимание. И, по просьбе Короткова, ее из отрядной сделали общешкольной.

Мальчишки ревниво следили, на чем их звено или бригада сегодня едет. Если на автомобиле или лошади — еще ничего: поднажмут, а там, может, и на самолет перескочат. Но если на черепахе или, хуже того, — на раке, поднимался такой тарарам, что виновники после головомойки набрасывались на работу, как черти.

В двенадцать тридцать усталые, но уже умытые и снова одетые в форму, бойцы сводного отряда строились на линейку. Командиры докладывали о выполнении заданий. Спускали флаг. И все расходились по домам.

* * *

Иван, Олег, Толька и Абдул уже начали отбивать планки, чтобы снять опалубку с зацементированных ступенек крыльца, ведущего во двор, когда выбежал Сенька:

— Илья зовет всех! Собрание будет.

— Какое там еще собрание! — недовольно пробурчал Ванька. — Закончим работу и через полчаса придем.

Сенька убежал, но вскоре появился опять:

— Приказал бросить! Все собрались. И учителя тоже…

В большом угловом классе на втором этаже было полно народу. Учителя, ребята из ремонтных бригад, члены учкома, секретарь комсомольской ячейки завода, физкультурники во главе с Пашей Мордовченко, Илья Андреевич и двое неизвестных мужчин.

— Товарищи! — начал Илья Андреевич. — Собрали мы вас потому, что дело не терпит отлагательства. Нам хочется, чтобы вопрос этот решали не только администрация школы и представитель горотдела наробраза, но и вы. И решать его нужно честно, по совести.

— Да что случилось?! Скажите наконец! — не вытерпел кто-то из присутствующих.

— А случилась беда. В школе имени Луначарского обрушилась стена.

В классе задвигались, зашумели:

— Как же так?! А люди?! Что с ними?!

— Подпочвенные источники виноваты. Образовалась пустота, осел фундамент. Да и школа старенькая, не ремонтировалась много лет. Жертв нет. К счастью, это произошло поздней ночью… Но дело в другом. Школе нужно помочь.

— Конечно!.. А как же!.. Поможем! — закричали с мест.

— Вот мы и подошли к главному, — сказал заведующий.

И учителя, и ребята, знавшие его привычки, судя по тому, как он то, сжимая пенсне, складывал его почти вдвое, то снова отпускал, поняли, что Илья Андреевич очень волнуется.

— Но в городе сейчас для срочного ремонта школы невозможно достать кирпич…

По классу прокатился настороженный шумок.

— И помочь им можем только мы… Если откажемся пока от постройки физкультурного зала и отдадим наши материалы…

Несколько минут творилось что-то невообразимое. Все вдруг заговорили, заспорили, старались перекричать друг друга.

И тут на пороге появилась высокая худая фигура уборщицы Глаши в сером рабочем халате. Она потрясла звонком. Шум стих. Прокатился смешок. Все будто пришли в себя. Глаша, ни на кого не обращая внимания, поставила колокольчик на учительский стол и так же не спеша пошла назад.

— Спасибо, Глаша, — улыбнулся ей Илья Андреевич и, обращаясь к остальным, сказал: — Знаю. Вопрос этот для вас острый. Но покричали и хватит. Теперь выходите сюда и говорите, что вы думаете. Кто первый?..

И начались выступления. Кто говорил — давать, а как же иначе! Кто говорил — нет! Пусть наробраз найдет материал. Все с интересом поглядывали на физрука Пашу Мордовченко. Что-то скажет он? И он, стискивая деревянные рукоятки прыгалки, почему-то оказавшейся в руках, сказал:

— Материалы надо дать, ребята. Вы знаете, как я сам ждал строительства зала. Но, если мы будем строить, а школа имени Луначарского не будет работать, нам это будет позорно! — Он рубанул воздух рукой и пошел от стола.

— Жалко ведь! Мы так старались! — выкрикнул Толька.

— Ты, что ли, один! — перебили его. — Все кирпичи таскали!

— Что ты знаешь?! — обозлился Феодал. — Он таскал! Да мы, знаешь, как за них…

Олег и Ванька дружно дернули его вниз.

— Болтун! — презрительно сказал ему Ванька.

И тотчас вскочил Олег. Слушая выступление Паши, он все смотрел на прыгалку в его руках.

— Говори, Курганов, —разрешил заведующий.

Олег, идя к столу, попросил физрука:

— Павел Иванович, дайте, пожалуйста, прыгалку. На минутку.

Физрук удивленно посмотрел на него и отдал.

— Вот тут сказали, что школа имени Луначарского чужая. Враки. Она наша. Вон Ваня сидит. Он мой товарищ. Вы его все знаете. Мировой парень. А раньше он учился в этой школе. Это его школа. Значит, и моя. И ваша. Все они в городе наши… И еще я хотел сказать. Вот, видите, прыгалка. Ну, пусть веревка… Если я буду прыгать, а кто-нибудь рядом будет тонуть, так для него прыгалка — спасение. Так? А для меня — игрушка. И если я, чтобы не отдать игрушку, не протяну ее тому, кто тонет, кто же я после этого буду? Подлец и все… У нас школа есть. Видите, скоро станет, как игрушка. Сами стараетесь. А у тех ребят нет школы… Что же им, не учиться? Короче: надо отдать кирпич! Вот и все…

После Паши Мордовченко и Олега уже никто выступать не захотел. И собрание приняло решение: кирпич школе имени Луначарского отдать!..

* * *

Ремонт был в разгаре, когда из Персиановских военных лагерей вернулась Нина, которая гостила там у отца. Увидев, что делается в школе, она потребовала у Олега:

— Включай меня в свою бригаду! И Галку Студенцову тоже. И еще немало девочек захотят. Вы пионеры, а мы кто? Думаешь, нам дела не найдется?..

Семь бывших шестиклассниц, как раз звено, влились в сводный отряд.

Обходя вечером школу, Коротков заглянул в раздевалку:

— Это уже становится опасным! — заявил он, разглядывая огромную кучу обрезков, щепы, чурбаков, опилок, ссыпанных тут до поры. — Поручаю тебе, Курганов, все это аккуратно сжечь.

— Есть! — весело откликнулся Олег, представляя, как охотно мальчишки возьмутся за это. Вот кострище получится!

И тотчас мелькнула мысль: зачем же добро сжигать так просто? Ведь можно устроить настоящий костер!..

— Мировое дело! — поддержал Олега Иван.

— Мальчики! Надо, чтобы костер получился не хуже лагерного! — загорелась Нина. — Задержите хоть на три дня.

Они задержали. Нинка с Галкой за эти дни сбились с ног. Шептались по углам с мальчишками, о чем-то яростно спорили. В пустом классе шли репетиции…

Хотя никого официально не приглашали, первого июля к восьми часам вечера народу в школьном дворе было полно. Все с нетерпением поглядывали в угол двора, где за фанерными щитами суетились «артисты», и на высокую пирамиду, сложенную из сухих ветвей, обрезков досок, заполненную внутри щепой и стружками.

Олег открыл костер стихами:

Тотчас четверо костровых во главе с Алешкой Немтырем чиркнули спичками. По сухим ветвям и стружкам побежали светлые огоньки. Они свились в огненные змейки, заметались, скакнули вверх. И вот уже запылала вся пирамида. Заглушая треск пламени, рванулась ввысь песня:

Ее подхватили зрители. Взрослые, которых тоже собралось немало, хлопали в такт ладошами. Привлеченные песней, пламенем костра, в ворота заходили все новые и новые люди.

Концерт начали октябрята из звездочки, прикрепленной к пионерскому отряду на базе. Девчушки в фартучках, косыночках и полосатых чулочках под аккомпанемент Сенькиной балалайки сплясали и спели «Тритатушки-тритаты». Малышек не отпускали, пока они не повторили все сначала. Нина с Галкой исполнили сценку из школьной жизни. Олег прочитал «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Шумовой оркестр под руководством Лешки Семина на бутылках с водой, расческах с папиросной бумагой, трензеле и деревянных ложках исполнили «Турецкий марш» и «Вальс Турандот». Оля Крашенинникова, робкая подружка Ивана из школы имени Луначарского, спела «Стоит гора высокая».

Ребята вытолкнули в круг упирающегося Бинеева.

— Спой, Абдул! Спой ту, что нам на Дону пел!

— Мы стесняемся. Это песня ну… куплеты про любовь.

— Давай про любовь! — потребовали зрители.

Сенька затренькал на балалайке. Абдул спел куплет по-татарски.

— Переведи! — потребовали девчонки.

— Хорошо. Только я буду петь немножко плохо по-русски, — сказал он и продолжил:

Раскрасневшегося Абдула проводили громкими аплодисментами. А девчонки подарили ему три розочки.

Костер удался на славу и закончился только в одиннадцатом часу. Зрители расходились веселые, довольные.

К организаторам подошли член завкома Григорий Степанович и секретарь ячейки ВЛКСМ завода Женя Стрельников.

— Молодцы! — похвалил Григорий Степанович. — С полтыщи народу собрали. Да здорово как! Вы дайте у нас в клубе лучшие номера. Рабочие с удовольствием посмотрят… И еще вот что. Нельзя ли тут, при школе, организовать что-то вроде дневного клуба для пацанов? Больно уж наши работницы жалуются: озоруют ребята. Да и понятно: лето, они без присмотра совсем.

— Дядя Гриша! — смутился Олег. — Так на базе не один наш отряд. И вожатые…

— Во-во! — перебил его Стрельников. — Пока будем друг на дружку кивать… А у Семеновых, понимаешь, мальчишка под трамвай попал!.. Вы начнете. А потом мы с других отрядов спросим… Ты, Курганов, все вожатого просил. Так вот. Не дадим. Пока нет Яшнова, утвердим тебя помвожатым. В порядке исключения. Сам-то скоро в комсомол подавать будешь. Так?.. Не прибедняйся. Справишься. Вон у тебя ребята какие!

— Ладно, Женя. Постараемся, — сказал он Стрельникову. — Только и вы нам помогите.

— Это другой разговор! — улыбнулся Женя. — Приходи. Поможем… Ну, ребята, бывайте. В одиннадцать мне на смену. — Протянул всем по очереди огромную ручищу и пошел к заводу, где до утра будет кидать лопатой уголь в ненасытную топку печи, от которой несет таким нестерпимым жаром, что непривычному человеку к ней и на пять шагов приблизиться невозможно.

— Постарались на свою голову! — ворчал Толька, заливая из ведра горячие уголья костра. — Теперь им еще какой-то клуб потребовался! Чего ты, Олег, не отказался?!

На Тольку накинулись сразу Нина, Галка, Иван и Явор:

— Очумел, Феодал?! Завком же, бюро комсомола просят!..

А Оля Крашенинникова удивленно спросила:

— Неужели тебе маленьких не жалко? Им же скучно…

Итог разговору подвел Олег:

— Ты помнишь, Феодал, наш пионерский отзыв?.. Всегда готов!.. А как дали настоящее дело — сразу в кусты? Да мы в лепешку разобьемся, а задание выполним! У нас в отряде без Васи Яшнова сорок девять человек. В сводном — только тридцать. А остальные? Мух со скуки ловят. Так вот. Завтра после работы, в два часа, назначаю общий сбор отряда…

* * *

Отряд собрали по тревоге. Посыльные не признавали никаких уважительных причин, всех тянули в заводской клуб. Семь девчонок и четверо ребят пришли с братишками и сестренками, которых не на кого было оставить.

Олег не стал долго мудрить. Поставил вопрос ребром:

— Ребята, завком и бюро комсомола задание дали нам самое пионерское: организовать для младших братишек и сестренок летнюю площадку. Чтоб не слонялись они без дела по улице, не цеплялись на трамваи, не калечились, как Костя Семенов… Девять лет пацану, а он без ноги остался. Совет отряда решил объявить аврал! В нем участвуют все, кто не забыл, что он пионер двадцать седьмого отряда при ячейке ВЛКСМ завода имени Октябрьской революции…

Полсотни четырнадцатилетних многое могут сделать, если постараются. А они действительно старались. Побывали в каждом дворе прилегающих к школе улиц, говорили с родителями и с ребятами, собирали детские книжки, игрушки, приводили их в порядок, работали во дворе, в мастерских, копали, строили, клеили, рисовали.

Ко дню открытия детской площадки, пятому июля, часть двора между заводской стеной и школой преобразилась. Земля ровненькая, нигде ни стекла, ни камушка. Под легким толевым навесом, украшенным полевыми цветами, маленькие скамейки, столы. На них — книжки, бумага для рисования, цветные карандаши, игры. Рядом — турничок, квадратная яма с песком для игры, чуть приподнятый над землей бум и качели.

Едва кончилась утренняя линейка и бойцы сводного отряда ушли в школу на работу, как во дворе появились первые посетители — дошколята и ученики первых-вторых групп. К восьми часам их было уже тридцать пять. Нина и Галя познакомились с ними и, разбив на две группы, начали день с зарядки. Наиболее неряшливым пришлось умыться под краном. А солнышко тотчас их высушило, так что и полотенце не потребовалось.

Под присмотром пионеров дежурного звена ребятишки играли, рисовали, разучивали песни. Нина читала вслух сказочную повесть Житкова «Элчан-Кайя», рассказывала о Дальнем Востоке, о тайге и о Тихом океане.

Чья-то бабушка пришла проверить, чем занимаются на площадке. Тихонько подсела на скамеечку и заслушалась… Спохватилась, засеменила к воротам, качая головой: «Это ж надо! Такая молоденькая, а на краю света побывала. Страсть-то какая… Ой-ёй-ёй, а чайник-то, поди, уж до дна выкипел…»

Однажды Олег увидел, как дошколенок, проскользнув в раздевалку школы, боязливо озираясь, выискивал в куче обрезков гладкие чурбачки. «Ну и раззявы мы! — подумал он. — Жалуемся, что игрушек у пацанов мало. А это что?» — и тотчас сказал ребятам:

— Из столярки ничего не выбрасывать, пока я не посмотрю…

Через неделю они вручили пацанам детплощадки большой фанерный ящик, доверху наполненный гладкими кубиками, цилиндриками, треугольничками, кружочками, пирамидками, раскрашенными в яркие цвета.

Подарок имел успех, какого они и не ожидали. Мальчишки тотчас принялись сооружать из кубиков дома, возводить крепости, замки… И чем больше кубиков у них становилось, тем больший размах приобретало строительство.

Оля Крашенинникова, которую Нина сагитировала участвовать в работе площадки, оказалась прекрасной руководительницей. Вокруг нее под навесом часами сидели малышки. Она учила девчушек делать мережку, шить куклам платья, вышивать, продергивать шелковинки в носовые платочки, из цветных лоскутов делать по рисунку забавные аппликации.

Закончив работу, Ванька Руль терпеливо ждал, пока Оля проводит своих маленьких учениц, и они вместе шли домой, на далекую Очаковскую улицу.

Теперь в школьном дворе весь день не затихали голоса. Ранним утром приходили ремонтники Олега и других сводных бригад. Час спустя появлялись самые шумливые — обитатели детской площадки. Когда к четырем часам с работы возвращались родители, двор пустел. Но ненадолго.

Едва спадала жара, тут собирался народ постарше. Приходил физрук Паша Мордовченко со своими добровольными помощниками. Натягивалась волейбольная сетка, и начиналась игра на высадку. Одна команда сменяла другую до тех пор, пока можно было хоть чуть видеть мяч в сгущающихся сумерках.

* * *

Все члены совета отряда были в сборе, когда в кабинет химии, блестевший свежевыкрашенными панелями, крышками столов, с «Комсомольской правдой» в руках влетел Олег:

— Братцы! Все правильно! Постановление вышло!

— Что правильно?.. Какое постановление?!

— Вот! Был в бюро ячейки. Женя Стрельников «Комсомолку» дал. Прочту пока два самых важных пункта:

«Из резолюции Седьмой Всесоюзной конференции ВЛКСМ „Рост комсомольской и пионерской организаций и состояние политико-воспитательной работы в комсомоле и среди пионеров“, восьмого июля 1932 года… Пункт первый.

Пионерорганизация должна понять и помочь усвоить детям, что борьба за знания, борьба за овладение основами наук есть часть общей борьбы рабочего класса и важнейший участок, на котором пионер должен проявить свою готовность к борьбе за дело Ленина».

Правда, мирово?! — сам себя перебил Олег. — Значит, наша учеба — борьба за общее дело рабочего класса! А не то что: хочу — учусь, хочу — байды бью! Ну, ладно. Там же еще пункт второй. Слушайте:

«Необходимо прикрепить базы, отряды, звенья к определенным участкам улиц, домам, садам, паркам, местам сборищ, гулянья детворы, с тем чтобы пионеры были застрельщиками и организаторами разумного использования досуга детей».

— Ох ты!.. Прямо про нас написано! — радовались члены совета отряда. — Конференция только постановление вынесла, а мы уже начали его выполнять!..

Нина и Галя рассказали о делах площадки и о ее нуждах. Совет решил: помощь усилить и работу продолжать до пятнадцатого августа. Потом Иван доложил, что ремонт через пару дней уже закончится. Осталось везде убрать хорошенько да навесить несколько недостающих кусков водосточных труб.

— Чего там закончен?! — вскочил Ленька Семин. — Вы что, про крышу совсем забыли?

— Не кипятись, — остановил его Олег. — Никто не забыл. Но, во-первых, это работа взрослых, на то их и нанимали. А во-вторых, Илья Андреевич и Коротков запретили о ней и думать. Так что пока об этом помолчим…

ЧЕРТОВЩИНА

Хотя ребятам и казалось, что всех дел никогда не переделать, ремонт успешно подошел к концу. При помощи девочек навели последний лоск: до блеска вымыли полы, окна, стекла шкафов, свежевыкрашенные панели, надраили медные ручки дверей. В школе воцарилась торжественная тишина ожидания.

За ударную работу по ремонту Олегу и его бригаде в приказе по школе объявили благодарность.

Освободившись от ремонта, ребята двадцать седьмого отряда подготовили и провели еще два пионерских костра. Получилось лучше, чем в первый раз.

На последнем костре присутствовал неожиданный гость, секретарь Пролетарского райкома комсомола. Проезжая мимо, он увидел пламя костра, соскочил с трамвая и заглянул во двор. Просмотрел все до последнего номера, а после сказал:

— С душой сделали, с огоньком. Как только начнутся занятия, пригласим вас в районный пионерский клуб. Расскажете нашим затейникам… А то они меня уверяют, что костер в городе организовать нельзя. Условия, мол, не те…

* * *

Теперь их детская площадка была не одинока. С пятнадцатого июля в квартале от школы, в большом жактовском дворе, отряд № 26 по их примеру открыл вторую площадку для безнадзорных пацанов прилегающего района. Казалось, все хорошо. Но Олега, как заноза, беспокоил один вопрос… Он поговорил с Иваном.

— Надо сделать самим! — без колебаний решил Руль.

— Я понимаю, что надо. Но ведь для этого бригаду или совет отряда не соберешь. Дело-то вроде незаконное.

— Зачем совет отряда? Сделаем так, чтобы никто не знал. Ты пойдешь, я, Сеньку помогать возьмем. Поговорим с Феодалом, он такие вещи любит. Да и Ленька Семин вроде парень ничего. Помнишь, как он тогда нам с кирпичами помог? И язык за зубами держать умеет. Немтырь… Нет. Немтырь для этого не годится. Может только все дело испортить. А как ты насчет Абдула?.. Ну вот. Что же мы, вшестером не справимся?

— Вшестером, пожалуй, осилим, — согласился Олег.

В тот же вечер они собрались у Сеньки Явора. Затея всем понравилась. Трудности их не испугали.

— Наконец-то интересное дельце нашли! — радовался Феодал.

Только Абдул удивленно развел руками:

— Как все достанем? Как делать, чтоб тайна был?

Олег, который потратил вместе с Иваном полдня на обдумывание плана, ответил с готовностью:

— А помните, как Том Сойер у тетушки Полли… — И рассказал о хитроумной проделке любимого мальчишками героя Марка Твена. — Вот по этому рецепту и будем действовать.

Затем вшестером они отправились на Гимназическую, к зданию сгоревшей в гражданскую войну фабрики Закштейна, где, по предложению Ивана, должны были пройти испытание.

— Зачем мы тут? — беспокойно озираясь, спросил Абдул.

— Ничего страшного, — успокоил его Олег. — Сделаешь, как я.

Внутри каменной коробки фабрики на высоте второго и третьего этажей виднелись искореженные огнем железные балки.

По уступам разбитой стены Олег влез на балку второго этажа. Спокойно прошел по ней в оба конца. Потом исчез в проломе и через минуту появился на балке под самой крышей. Там он шел уже медленней, осторожней. Высота немалая, метров двенадцать с гаком.

Когда Олег спустился вниз, по балке пошел Иван, за ним — Толька, потом Сенька.

Увидев, как побледнели Абдул и Ленька, Олег успокоил:

— Не бойтесь. Мы вас подстрахуем.

Он достал припрятанный моток веревки, перебросил через верхнюю балку. Одним концом обвязал Абдула вокруг пояса, а другой намотал себе на руку. Повеселевший Абдул, чуть балансируя руками, прошел по балке.

Труднее всех испытание далось Леньке. Стиснув зубы, решив лучше разбиться, но не отстать от товарищей, он, как в полусне, преодолел препятствие и снова повернулся лицом к провалу.

— Хватит! Слезай! — закричал ему Иван.

— А я думал, еще раз идти надо, — смущенно оправдывался Ленька, спустившись вниз.

— Сегодня не надо, — сказал Олег. — Но дня три тут потренироваться придется. Зато будем знать, что после, на высоте, голова не закружится…

* * *

Отчет для наробраза был почти готов. Нужно было только для сравнения указать данные об успеваемости за прошлые годы. Илья Андреевич поискал в столе, в шкафу. Нужной папки там не было. «Наверно, секретарь ее уже в архив положила», — подумал он. Дернул дверь в пристройку — заперта. И ключа нет. «Этого еще не хватало!» — начал сердиться заведующий и, увидев в окно проходившего по двору Тимошу, позвал его к себе…

Высокая узкая деревянная пристройка, примыкающая к северному крылу здания, была, по существу, крытой лестницей, которая соединяла оба этажа и служила запасным выходом на случай пожара. Лестница имела четыре площадки, на которых, за неимением другого места, хранились стопки старых классных журналов, каких-то бумаг, контрольных работ, висели географические карты, таблицы и другие учебные пособия.

— Ты не брал ключ от этой двери?

— На шо вин мени, Илья Андреевич? — удивился Тимоша.

— А папку такую, синюю, с коричневыми завязками, не видал? Может, там она? — Заведующий еще подергал дверь в пристройку. — Странно. Я ее будто не запирал. Секретарь уже третий день в отпуске… И куда это ключ запропастился?

— Папки той не бачив. А колы вона там, так я того, зараз, лом принесу, — с готовностью ответил Тимоша.

— Ну что ты! Двери только покрасили, а ты ломом… Ладно. Обойдусь как-нибудь. Да, может, она и не там…

Но еще больше удивился Илья Андреевич на следующее утро, когда нашел ту самую папку… у себя на подоконнике. Она лежала прямо перед его столом, лишь прикрытая сверху газетой.

— Стареешь, товарищ, — с упреком сказал себе заведующий, — уже под носом у себя не видишь… Нехорошо…

* * *

Тому, что у Ильи Андреевича исчезла и загадочным образом появилась папка с бумагами, Тимоша не удивился.

— Подумаешь, папка! — бормотал он, выйдя из кабинета заведующего. — Знав бы он, шо у мене в подвали чинится…

Подвал Тимоши был до отказан забит всевозможными ящиками, коробками, мешками, полными и пустыми бочками. К таре хозяйственный Тимоша питал особую страсть. Пустых бочек от маленьких, пятиведерных, до громадных, ведер на сорок, собралось у него не меньше двух десятков, но расстаться с ними он никак не решался. А чтобы не путаться, он перевернул их вверх дном и на каждой собственноручно написал крупными буквами: «Порожня». Позавчера, проверяя наличие материалов с подвале, он вдруг обнаружил, что исчезла бочка, почти до краев наполненная олифой. Нет. Сама-то бочка не исчезла. Она стояла на прежнем месте. Но была совершенно пуста.

Тимоша протер глаза: неужели мерещится? Потрогал рукой. Стенки бочки, покрытые прозрачным слоем олифы, были сухи. Что за чертовщина?! Подвал закрывал на замок. Ключ у него в кармане. Никто сюда не заходил. А олифы нет… Не высохла, же она за ночь?! А может, еще что пропало? Стал проверять. Так и есть! Нет бочонка с густотертой краской, суриком. Вчера вот тут стоял…

Тимоша так расстроился, что попросил заведующего:

— Пиду трохи поспаты. У глазах мутится.

Часа два крутился на кровати Тимоша, но так и не заснул.

— Что с тобой? — беспокойно спросила сестра.

Ничего он ей не сказал, умылся холодной водой и снова пошел в школу. Спустился в подвал. Снял с бочки крышку…

Господи! Да что за наваждение на него нашло прежде! Вот же она, олифа! Для верности даже палец в нее окунул. Понюхал — олифа! Никакого сомнения… Ну, а как с краской? И бочонок с краской стоял на том же месте, что и вчера.

Тимоша вытер вспотевший лоб. Засмеялся: надо же такому причудиться! Да никуда они отсюда и деться не могли!

Он аккуратно запер подвал. Походил по двору. Зашел в угольный сарай, где когда-то заперли его Уваровы. Полюбовался громадными, чуть не под потолок, горами искрящегося угля, поправил крайнюю поленницу крепких березовых дров. Подмел опавшие листья, прибитые ветром к забору. Но ему не терпелось еще раз посмотреть, убедиться, что все теперь на месте. Поставил метлу в угол и поспешил к школе.

Ноги подкосились. Он так и сел на ближайшую бочку с надписью «Порожня»… Бочек с олифой и краской снова на месте не было. За полчаса, которые он отсутствовал, они будто растворились в воздухе.

«Сказать, что черти вокруг меня хоровод водят, — не поверят! — подумал он. — А-а-а, все равно! Пойду к заведующему».

Тимоша не меньше часа топтался в коридоре у дверей канцелярии, но зайти и рассказать все Илье Андреевичу так и не решился. «Пойду морсу холодненького попью, что Глаша приготовила. А потом уж все и доложу, как есть…»

Вошел в подвал, налил из кувшина морсу, хотел присесть на бочку, на которой сидел раньше, и застыл со стаканом в руке. Бочка с олифой и бочонок краски снова были на местах.

«Ну, я тебе, нечиста сила! — рассвирепел Тимоша. Схватил молоток и заколотил гвоздями бочку с олифой. — Теперь ты никуда не денешься!..»

— Дядя Тимоша! Вас Илья Андреевич зовет! — крикнул в дверь подвала Сенька Явор.

А когда Тимоша после разговора с заведующим возвратился, бочек на месте снова не было…

— Нечистый тебя водит! Отступиться требует! — испугалась Глаша, услышав рассказ Тимоши об этой странной истории. — В краске у него интерес какой-то! Да будь она неладно! Что она у тебя, последняя?!

— Есть еще. С прошлого и позапрошлого года осталась.

— Ну так отступись…

И Тимоша отступился. О пропаже не сказал никому. Не удивился он, и когда исчез огромный, в полпуда весом, кусок замазки, завернутый в мокрую холстину. Потом задевались куда-то целая, бухта каната и четыре макловицы. Двухметровые ручки от них остались, а самих макловиц нет…

После рассказа Тимоши Глаша оставаться в школе на ночь отказалась категорически. Пришлось ему дежурить самому.

Четыре ночи прошли спокойно. А на пятую началось… В пустом здании школы слышались Тимоше то чьи-то гулкие шаги, то будто бы грохот железа над головой, то неясное бормотание.

Перекрестившись, он поднялся на второй этаж. Включил свет. Заглянул в классы — никого. Осмотрел ляду, ведущую на чердак. На ней по-прежнему висел огромный амбарный замок. Но там, за запертой лядой, кто-то был. Тимоша чувствовал это. Он погасил свет, затаился.

Над головой хихикнули. Кто-то звонко чихнул. И тотчас послышался тихий, как шелест бумаги, голос:

— Будь здоров, чёртушка…

— Геть видсиля, нечиста сыла! — громко, чтобы подбодрить себя, крикнул Тимоша и забарабанил кулаком по ляде.

Минуту стояла тишина. И вдруг нечеловеческий тонкий визгливый голос завопил так, что зазвенело в ушах:

— Уйди… Уйди!.. Уйди!.. Уйди!..

Будто подхваченный вихрем, Тимоша слетел со стремянки и опрометью кинулся на первый этаж. А сзади все звенело:

— Уйди!.. Уйди!.. Уйди!..

К утру, когда Тимоша окончательно успокоился и стал даже подремывать, из канцелярии донесся шорох, потом удар, будто упало что-то мягкое.

Теперь Тимоша ничего не боялся: все знают, что нечистая сила не переносит света. А за окном уже занималась заря. Отпер дверь. В канцелярии никого. Окна закрыты. Откуда же был шум? Может, из-за двери, ведущей в пристройку?.. «Если заведующий не разрешил взламывать эту дверь, мы откроем другую!» — решил Тимоша и, прихватив лом, вышел во двор.

От двери пристройки, выходящей во двор, ключ был давно утерян, поэтому он, не церемонясь, загнал лом в щель и так нажал, что, сорвавшись с крючков и запоров, распахнулись сразу обе половинки. В лицо пахнуло застоявшимся, пропитанным пылью воздухом. Готовый ко всему, с ломом в руках, Тимоша прошел по лестнице вниз до входа в подвал, лично им забитого три года назад и заваленного ящиками и поломанными партами. Поднялся наверх до второго этажа и еще выше — до площадки с выходом на чердак. Этот выход он тоже, чтоб не баловались мальчишки, забил когда-то крест-накрест двумя досками. Везде все было в порядке, как всегда.

«Наверно, это мне померещилось», — думал он, спускаясь. И вдруг, глянув под ноги, чуть не заорал благим матом. Попятился, крестясь и приговаривая: «Чур! Чур меня, сатана!..»

На деревянных ступеньках лестницы виднелись овальные красные следы. Только что, когда он поднимался вверх, их не было! А теперь вот они: громадные, кровавые. Будто тут только что прошел смертельно раненный гигантский медведь. У следов не было начала, не было и конца. Три кровавых отпечатка на трех ступеньках посреди лестничного марша — и все!.. Они возникали из ниоткуда и исчезали в никуда…

Боком, боком, стараясь не смотреть вниз, и в то же время боясь наступить на кровавый след, Тимоша на цыпочках спустился к выходу. Захлопнул створки двери. Подпер их ломом. Сбегал за молотком и заколотил дверь громадными пятидюймовыми гвоздями намертво. Вытер рукавом рубахи вспотевший лоб, погрозил заколоченной двери громадным кулачищем и пошел прочь, бормоча:

— Шоб я ще туды пийшов? Та пропады воно пропадом, цие проклятуще мисце!..

После того как отзвучали громовые удары молотка и Тимоша, дождавшись своей сестры Глаши, пошел домой спать, ребята собрались в закоулке двора.

— Ну что вы наделали?! — сердито говорил Олег товарищам. — Совсем заигрались. Как маленькие. Все дело испортили… Ночью Феодал расчихался на чердаке…

— А что я могу сделать, если в нос пыли с паутиной набилось?! — оправдывался Толька.

— Мог бы рубашкой заткнуться!.. А чертиком зачем пищал?

— Ну ты, Курган, совсем деловой стал! — обиделся Толька. — Уже и пошухарить нельзя?.. Сам же смеялся, когда Тимоша кубарем с лестницы загудел!

— А ну вас! — махнул рукой Олег. — Конечно, засмеешься, когда вы все заржали, как жеребцы! — Он согнал с лица улыбку и строго спросил: — Ну а ты, Сенька, какого черта сегодня раньше всех приперся?

— Так я же лучше хотел… Я краски вам приготовить.

— А на лестнице зачем наследил?

Сенька виновато хлопал белесыми ресницами:

— А ты б не перелякався, колы дверь вдруг — раз! — и настежь?! Думал, сердце выскочит… Еле успел с краской в тот ящик заховаться — Тимоша прет и лом в руках держит!..

— Ну, а наследил-то почему? — строго допытывался Олег. — Договорились же по лестнице только босиком ходить.

— Так разве ж я знал, что краска на чуни плеснулась. Надел их, ступил пару раз… как глянул — следы!.. Я бы вытер, да слышу, Тимоша сверху спускаться начал. Чего ж мне делать? Содрал чуни и босиком зачимчиковал до пидвалу. Залез в ящик и не дышу…

— Раньше надо было не дышать! И не соваться, куда не просят! — сердито прервал Сенькин рассказ Олег. — Выходит, никто не виноват, да?.. Феодал расчихался и чертиком «зауйдикал». Ленька ему здоровья пожелал!.. Абдул расхихикался, как дурачок… Сенька следы оставил… А как мы теперь на чердак попадем?.. Вы же знаете, как Тимоша гвозди заколачивает! Вшестером зубами не вырвем!..

— Слушай, Олег. А может, мы не будем выдирать эти чертовы гвозди! — прищурившись, сказал Иван. — Пусть знают, что все наглухо заколочено. А мы возьмем и…

— Филёнку?! — догадался Олег. — Ну ты, Ванька!..

— Ясное дело! Ты ж видел, она еле держится. Присобачим петельки, и будет дверца. Да мы в любую дырку проскочим…

— Так что ж, братцы, пошли? — повеселев, спросил Олег товарищей. — Не пропадать же дню. Два часа еще поработать можно, пока начнут собираться на детплощадке.

— Порядок! Пошли! — обрадовались остальные.

— Только никакой спешки, — предупредил Олег. — Безопасность прежде всего. Без веревки ни шагу… Сенька, следи за школой. Лезешь последним.

Пригибаясь, над стенкой школы, чтобы не смогла увидеть из окна Глаша, ребята проскользнули к деревянной пристройке. Повозились у заколоченной Тимошей двери и один за другим исчезли в темном проеме вынутой нижней филёнки…

* * *

Высоко над землей, на фоне разливающейся по небу зари, они и были похожи, если не на чертей, которых так боялся Тимоша, то, по крайней мере, на каких-то дикарей с затерянных в океане островов. Голые до пояса, в здоровенных чунях, сшитых Абдулом из рогожи, в каком-то подобии не то набедренных повязок, не то коротких рогожных юбочек. В руках, как копья, длинные ручки большущих прямоугольных щеток-макловиц. И ритмичные движения: руками, ногами, копьями, будто не спеша совершали они древний танец воинов.

Каждого за талию охватывала петлей длинная веревка, зацепленная другим концом за переплет слухового окна или за канат, протянутый между дымовыми трубами.

За неделю они научились-таки неплохо владеть своими огромными кистями. От встающего над землей солнца, от неоглядного простора над головой, от ритмичных движений и еще от чего-то необъяснимого хотелось смеяться, видя перепачканное краской лицо друга, крикнуть ему что-то озорное, запеть песню… Но вот этого-то им и нельзя. Главное в их деле — не привлекать ничьего внимания.

Потом, после семи, когда появится много прохожих, когда двор заполнят глазастые и крикливые пацаны, когда, чуть отмывши краску керосином, маляры уберутся подальше от школы, вот тогда они дадут себе волю…

А тем временем кто-нибудь из посвященных в их дела девочек — Нина Шамарина, Галя Студенцова или Оля Крашенинникова, — прихватив детское ведерце с песком, будут прогуливаться вдоль школы и незаметно для посторонних уничтожать, «следы преступления» — засыпать капли краски, упавшие с крыши.

* * *

Заведующий школой был ужасно расстроен. И было от чего. Еще в начале июня четверо кровельщиков отремонтировали крышу, а когда хотели уже приниматься за окраску, их неожиданно перевели на другой объект, пообещав вернуть через неделю. Но прошли июнь, июль, а крыша все еще оставалась некрашеной. Хлопоты его и Тимоши ни к чему не привели.

Наверно, уже в сотый раз Илья Андреевич возмущенно говорил инспектору наробраза по телефону:

— … Нет. Вы понимаете, что это будет? Мы столько денег ухлопали на штукатурку второго этажа… Вот-вот польют дожди. Значит, все снова потечет, посыплется на нашу голову!.. Зачем же мы ремонтировали?!.

Дверь канцелярии была открыта. Ванька Руль, Сенька Явор, Абдул Бинеев, Толька Феодал, Ленька Семин и Олег Курганов, топтавшиеся в коридоре, слышали весь разговор.

— Ну чего еще ждать?! — сказал Ванька. — Давай, Олег.

Олег подмигнул друзьям, пригладил волосы и вошел.

— Это черт знает что! — сказал заведующий, бросив трубку на рычаг. — Придется идти в горком партии!

— Не надо в горком, Илья Андреевич, — тихо сказал Олег.

— То есть как это — не надо?! — будто продолжая спор по телефону, возмутился заведующий. — Ты зачем, Курганов?

— Я пришел сказать, чтобы вы… не волновались.

— Хорошенькое дело! Столько денег, столько труда!.. Тебе что же, своего труда не жалко? Потечет крыша…

— Не потечет, — уверенно ответил Олег. — Я потому и…

— Как это — не потечет?! Не грунтована, не крашена…

— И грунтована, и крашена, — настаивал Олег.

— Кто же и когда это сделал? — удивленный его настойчивостью, насмешливо спросил заведующий.

— Мы, Илья Андреевич. И загрунтовали ее, и покрасили.

— Что?.. Крышу?.. Вы сами?! — заведующий медленно опустился в кресло. — Вы… Курганов, вы с ума сошли!.. Вы же могли разбиться насмерть!

Из сгрудившихся на пороге канцелярии ребят подался вперед Ленька Семин:

— Не бойтесь, Илья Андреевич! У нас такая техника безопасности была, что не упадешь!

— Мы на веревках к трубе привязанные работали! — гордо разъяснил Сенька Явор.

Илья Андреевич вскочил и закричал в окно:

— Тимофей! Неси сюда все ключи!..

Со связкой ключей вошел обеспокоенный Тимоша.

— Сейчас же открой чердак! — приказал заведующий, и вслед за Тимошей, торопясь, полез по стремянке.

Илья Андреевич выглянул в слуховое окно и замер. Только дней десять назад он смотрел отсюда и видел прямоугольники новых листов железа, покрытые зловещими пятнами ржавчины. А теперь не было ни старых, ни новых листов. Вся круто спускающаяся вниз громада крыши, расчерченная четкими линиями гребешков, была залита темно-красным суриком, блестевшим на солнце.

Он перебежал ко второму, к третьему слуховому окну — везде была та же картина. Прочная пленка сурика надежно укрыла железные листы от будущих снегов и ливней…

Илья Андреевич хотел все-таки хорошенько отругать Олега и его компанию за самовольное и, главное, очень уж опасное предприятие. Но когда снова вошел в канцелярию, посмотрел на чуть смущенные, настороженные и все же гордые лица мальчишек, ожидающих оценки своего труда, все заготовленные слова-упреки, слова-предостережения показались ему лишними и несправедливыми. Он вздохнул и сказал просто:

— Ну что ж, ребята. Все живы-здоровы… Говорят, победителей не судят… Спасибо вам. Большущее, важное дело вы сделали. Нужно очень крепко любить свою школу, чтобы совершить такое… Но, дорогие мои верхолазы, — он погрозил им пальцем, — на крышу больше ни ногой!

— Мы и не полезем, Илья Андреевич! — улыбаясь, ответил Олег. — Каждую щелочку замазали, закрасили. Теперь туда два года можно и не заглядывать.

— Ну, ладно, — сказал заведующий, — берите стулья, придвигайтесь поближе да расскажите, как вам удалось такое большое дело провернуть в тайне…

Слушая рассказ ребят о том, как они открыли забитые двери на чердак и в подвал, а затем поставили свои хитроумные и незаметные запоры, Тимоша, сидевший у двери, не выдержал:

— А як же ти бочки з пидвалу тягалы? Я и то не пидниму один.

— Мы их и не выносили. Они и сейчас в подвале, — сказал Иван.

— Брехня! — возмутился Тимоша. — Раз войду — бочки есть. Другой раз войду — вже нема!

— Вы не сердитесь, дядя Тимоша, — поднялся Олег. — Мы просто чуть подвигали бочки с олифой и краской в сторону и, как шапку-невидимку, надевали на них пустые бочки больших размеров, на которых было написано «ПОРОЖНЯ», и вы думали, что они исчезли… А когда мы снимали пустые бочки, вы видели и олифу, и краску снова на месте.

— Бисовы диты! — качая головой, сердился Тимоша. — Зняты б з вас штаны, та огладыты ремнем!..

— Ты уж простил бы их, Тимоша, — смеясь, посоветовал Илья Андреевич. — Такое хорошее дело ребята сделали!..

Когда рассказ уже подходил к концу, Тимоша смущенно почесал в затылке и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Нэвже справди нияких чертив не було?.. А хтось верешав: «Уйди! Уйди!»? То була не людына!

Наступила минута торжества Феодала. Он выхватил из кармана купленного у китайца Вана чертика, маленький резиновый шарик с намалеванной на нем рогатой рожицей. Надул его, и чертик, выпуская воздух и быстро уменьшаясь в размере, завопил тонким, нечеловеческим голосом: «Уйди-уйди-уйди-уйди!».

«МЫ С ТОБОЙ РОДНЫЕ БРАТЬЯ»

Было у Олега и еще одно дело, которое откладывать дальше никак невозможно. И сделать его необходимо в тайне от мамы и особенно от Мишки.

До сих пор Олег помнил, как пришел в первый класс, уложив книги не в портфель или в ранец, как другие ученики, а в матерчатую сумку с лямкой через плечо. Обладатели портфелей и ранцев тыкали в него пальцем. А он чуть не плакал от обиды.

Никто не будет смеяться над Мишкой, когда он в сентябре пойдет в школу. Олег дал себе слово: чего бы это ему ни стоило, он достанет для Мишки портфель! Не раз уже ходил он по магазинам, но портфеля по его деньгам не попадалось. Оставалась надежда только на толкучку.

На «тучу», как ребята называли толкучий рынок, они отправились вместе с Иваном. Часа три ходили без толку. И не то чтобы портфели не попадались, но цены были сумасшедшие — двенадцать — пятнадцать рублей!

— Давай в железках посмотрим? — предложил Иван.

Пошли по крайнему ряду толкучки, где среди ржавых железок, дверных ручек, печных задвижек, поломанных примусов и прочего хлама, разложенного прямо на земле, сидели продавцы самого низкого пошиба. И вдруг Иван подтолкнул Олега:

— Смотри-ка. На чем это Вова-алкоголик сидит?

Олег глянул. Известный всему базару Вова, человек лет пятидесяти, с отекшим лицом, сизым носом и мутными глазами, сидел среди своего барахла на стопке кирпичей, накрытых сверху чем-то отдаленно напоминавшим истертый портфель.

— Вова, приподнимись, — сказал ему Ванька Руль.

— И чего я при… припириподниматься буду? — еле выговорил он. — Весь товар вот…

— Ну приподнимись, будь человеком! Я сиделку твою погляжу. Куплю, может. А Вове на стакан вина будет, — настаивал Иван.

Упоминание о стакане вина придало продавцу бодрости. Вова чуть приподнялся на неверных ногах и скомандовал:

— Выдергивай… Ну, разом!.. А то упаду.

Ванька дернул. «Что-то» оказалось у него в руках. А хозяин снова плюхнулся на кирпичи.

Ребята рассмотрели. Этот маленький портфельчик был когда-то, очевидно, зеленым, но сейчас определить его цвет просто невозможно. Замка нет, уголков — тоже, ручка болтается на одной петле, и он распорот по шву почти надвое. Одно понравилось Олегу: кожа была мягкая.

— Привстань, я под тебя подсуну, — предложил Вове Иван.

— Не привстану, — сказал продавец. — Потревожил — покупай!

— Да что тут покупать? — возмутился Иван. — Три копейки ему цена! И то жалко.

— Обманываешь. Цена ему рупь! Вот!.. На стакан вина. Обещал — значит, покупай. А то не привстану!

Люди вокруг смеялись. Иван хотел бросить портфель на Бовины железки и уйти, но Олег задержал его:

— Ладно, Вова! Бери свой рубль, — и протянул деньги.

— Ты что, спятил?! — удивился Иван.

Но Вова с неожиданным проворством сгреб рубль с ладони Олега и погрозил Ваньке пальцем:

— Ты плохой пацан! Вот… А он хороший пацан. Я сказал…

Тут же по соседству разыскали они уголки и замочек для портфеля, уплатив за все тридцать пять копеек…

Радостный возвращался Олег с толкучки. И сразу, не заходя домой, отправился на Лермонтовскую к деду Лене.

* * *

Каждый раз, попадая во двор к деду Лене, Олег переносился мыслью в те годы, когда он сам был таким, как Мишка.

Старый сапожник Леонид Леонидович был его и Сеньки давнишний друг. Жил он один в такой маленькой каморке, что и кровать поставить негде. Ее деду Лене заменяла лежанка большущей русской печи, занимавшей полкомнаты.

Особенно хорошо было в мастерской Леонида Леонидовича зимой. Прибегут, бывало, мальчишки, после игры в снежки, мокрые, замерзшие. Снимут с себя все, повесят сушить у печки, а сами — на теплую лежанку. Песни деду Лене поют. Стихи читают. Он это очень любил. Слушает и работает: сапоги тачает, подошвы деревянными гвоздиками приколачивает.

В каморке тепло. Пахнет кожей, клеем, варом и воском.

Когда у деда Лени рот не занят гвоздями, он тоже рассказывает всякие бывальщины. А самое интересное — это когда он получит новый товар. Квадратные куски подметочной кожи с одной стороны корявые, а с другой — глянцевитые, светло-коричневые или желтые. Рисовать на них — одно удовольствие.

Как бы они ни изрисовывали кожу, старик никогда не ругает. Только, если хорошо нарисовал, — похвалит, а плохо — скажет, ухмыляясь в бороду: «Ну, брат, так музюкать и я умею!..»

Ему больше нравились Сенькины рисунки. И самыми лучшими он считал те, где были море и корабли. Это потому, что когда дед Леня был мальчиком, он жил на берегу моря, мечтал стать моряком и повидать разные заморские страны.

— А стал вот сапожником, — грустно улыбаясь, говорил он. — Значит, характеру во мне не хватило… Поплыл по легкой волне. Куда понесло…

Один Сенькин рисунок на коже у него и до сих пор висит. Леонид Леонидович его лаком покрыл, чтобы карандаш не стерся.

— Очень похоже на место, где я родился, — говорил он Сеньке — И скала похожа. И чайка. И шаланда в море…

Олегу тоже хотелось нарисовать такое, чтобы Леонид Леонидович у себя на стену повесил. Но у него не получалось.

— Это, брат, ничего! — утешал его старый сапожник. — У каждого свой талан есть. У Семена — в краске. Он ее понимает. А твой талан в другом. Как ты стишки читаешь некоторые, прямо слеза прошибает… Ну вот, к примеру сказать, это:

Или вот другой:

Напророчил старый сапожник, Сенька с тех пор как увидит чистый лист бумаги, так сразу за карандаш или за кисточку хватается. У него этих рисунков, наверно, уже с полсотни на стенах кнопками приколото. И с каждым разом получается все лучше. Особенно Олегу нравится небольшая акварель «Зимний вечер». Если смотреть на нее вблизи — так, мазня какая-то! Но стоит отойти на несколько шагов и посмотреть в кулак — все оживает. И старая хатенка на краю села, по окна утонувшая в снегу, освещенная выныривающим из-за тучки рогатым месяцем. И дымок, поднимающийся из трубы. И сани, оставленные посреди двора. И голубоватый снег, и полузасыпанные следы, и оконце, чуть озаренное изнутри светом лампы. Все это так живо, реально, что, кажется, пойди ты вперед и тотчас по пояс утонешь в сугробе. А преодолев его и обойдя сани, можешь постучать в разрисованное морозом оконце, и люди, сидящие так, вокруг лампы, гостеприимно откроют тебе дверь…

* * *

— Леонид Леонидович, здравствуйте!.. Смотрите, что я Мишке купил. Выйдет из него что-нибудь или выбросить?

Старик повертел, помял пальцами покупку и положил перед собой на низенький верстак:

— Знатная вещь была. Сафьян старой выделки. Теперь так не могут. Зайдешь послезавтра вечерком. Железячки-то для него припас?..Ну и правильно. Чтоб все по форме было…

Леонид Леонидович шил лаковые туфли лодочки и расспрашивал Олега о матери, о Мишке, о делах в школе. А разузнав, все, что его интересовало, попросил:

— Почитай стишки свои. Накатал, небось, много новых?

— Некогда было. Столько дел всяких, — оправдывался Олег.

— Тогда давай старые. Про девочку, что продали на фабрику.

Олег прочел стихи. Старик помолчал и попросил снова:

— И еще про рикшу, хорошо?..

Когда Олег дочитал стихотворение до конца, Леонид Леонидович покрутил головой, вздохнул:

— Удивительная штука. Вот ты этого мальчонку-рикшу и не видал никогда. Я же знаю. А он у меня перед глазами стоит… И чиновника вижу, который его обманул, побил, да еще, паразит, и в тюрьму упрятал!.. Значит, что же выходит? Сердце у тебя зрячее. Видит то, что глазу не доступно. На боль человеческую откликается. К правде зовет… Ну-ну. А что деду Лене новых стишков не принес — нехорошо. В другой раз обязательно стребую! — шутливо пригрозил он…

* * *

Через два дня Олег снова пошел к Леониду Леонидовичу.

— Ну, как? Может еще дед работать? — улыбаясь, спросил старый сапожник, протягивая Олегу портфель.

Ну и портфельчик получился! Прямо новенький. Блестит черным лаком. Такого красивого и в магазине не видел.

— Садись, — придвинув низенькую табуретку, сказал Леонид Леонидович. — Присобачивай свои железки. Да гляди не поцарапай! Заверни вот фартуком.

Тут же, за верстаком, Олег приклепал уголки и блестящий никелированный замок.

— Пусть носит твой Мишуха на здоровье! Да скажи ему: пусть заходит. Совсем деда забыл… А про клейстер тот, будь он неладен, дед Леня, мол, и поминать не будет.

Олег поблагодарил Леонида Леонидовича, пообещал, что обязательно пришлет Мишку, завернул портфель в газету и побежал домой. Не терпелось показать маме…

Выждав, когда Мишка заснул, Олег достал обновку. Уставшая за день мама, увидев портфельчик, прямо просияла. Гладила мягкую блестящую кожу, открывала и закрывала замок. Отстранив в сторону, любовалась. А в груди Олега разливалась гордость: такую радость доставил маме.

— Олежка, ты просто умница! — похвалила мама. — И какое спасибо Леониду Леонидовичу!.. Знаешь же, как у нас с деньгами… Пора Мишу в школу записывать. Метрическую выпись, справку от врача я приготовила. Ты бы узнал, сынок, что еще нужно.

— Конечно. Завтра узнаю… Я Мишке к школе еще пенал сделаю из луженых трубок. И ручку подарю. Ну, знаешь, ту, которую мне в лагере за первое место по стрельбе дали? С шариком.

— Спасибо, сынок. Видел бы тебя отец, вот бы порадовался…

* * *

— Мишка, хочешь со мной в школу? — спросил Олег утром.

— Конечно! — обрадовался он.

— Только такого замурзанного я тебя не возьму! Вымой хорошенько ноги, морденчик. Да уши не забудь! Причешись, проверь, чтоб под ногтями «траура» не было. Надень праздничные штаны и рубашку. Вот тогда только пойдем.

— Зачем рубашку? На площадку я в одних трусах бегал!

— То на площадку, а то в школу! Понимаешь? Туда голопузым и грязнулям хода нет!

— У-у-у! — заныл Мишка. — Так это когда аж будет.

— Скоро будет, — твердо сказал Олег. — Посмотри на ходики. Если через пятнадцать минут не будешь готов, уйду один.

Мишка знал, что Олег слово сдержит, и старался вовсю. Натер шею, лицо, уши так, что от них хоть прикуривай.

* * *

— Можно, Илья Андреевич?

— Заходи… А это что же, второе поколение Кургановых? Ну-ка покажись. Как тебя зовут?

— Меня зовут Михаил Курганов! — вытянувшись в струнку, громко отрапортовал Мишка.

Заведующий и секретарша рассмеялись. А Мишка и глазом не моргнул.

— Ну, а какие буквы ты знаешь?

— Все буквы я знаю! — еще громче ответил Мишка.

— Ну чего ты так орешь? — пригнувшись, тихо сказал Олег.

Мишка вскинул на него карие, с золотинкой, глаза и шепотом, который можно было бы услышать в коридоре, ответил:

— Ты же сам учил меня говорить громко и понятно.

— Правильно, Миша, — смеялся заведующий, — лучше громко и уверенно, чем так, что и сам не разберешь. Ну-ка, прочти буквы, которые знаешь, — и протянул ему свежий номер «Правды».

— Можно сначала?

— Можно, — согласился Илья Андреевич, — там буквы; крупнее.

Мишка набрал полную грудь воздуха и одним духом выпалил:

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! «Правда». Газета, основана в тысяча девятьсот двенадцатом году В. И. Лениным. — Вновь набрал воздуха и бойко стал читать передовицу.

— Хватит, хватит! — остановил его удивленный заведующий. — И кто же тебя читать так хорошо научил?

— Он научил. Лелька, — сказал Мишка и вдруг застеснялся, покраснел и прижался теплым боком к руке Олега.

— Солидная у тебя подготовка.

— А стихи и песни ты знаешь? — спросила секретарша.

— Знаю! — уже поборов смущение, радостно гаркнул Мишка. — С выражением читать или быстро?

— Если умеешь, конечно, с выражением.

громко и выразительно прочел Мишка.

— Только не давайте ему петь! — предупредил Олег. — Он будет так стараться, что вы оглохнете.

— Почему же? — сказала секретарша. — Можно петь тихо.

— Тихо нельзя, — возразил Мишка. — Я буду петь про революцию и Красную Армию.

— Ну и что же? Спой тихо, — посоветовал заведующий.

— Тихо нельзя! — настойчиво повторил Мишка. — Про революцию и Красную Армию нужно петь во весь голос, чтобы враги слышали и боялись!

— Это кто же тебе сказал? — удивился Илья Андреевич.

— Это сказал бригадный комиссар дядя Федя. Он с нашим папой воевал в Первой Конной армии товарища Буденного!

— Ну, раз дядя Федя, значит, все правильно, — успокоил его Илья Андреевич. — Так ты что хотел, Курганов?

— Я вот принес справку из поликлиники и метрическую выпись Мишки, а какие еще документы надо — не знаю.

— Заявление родителей, — подсказала секретарша.

— А можно, я сам заявление напишу? Ведь мама прийти не сможет. Она в это время на работе. А уже скоро занятия.

Заведующий внимательно посмотрел на Олега и разрешил:

— Хорошо. Напиши сам.

Примостившись на уголке стола, Олег тут же написал:

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу зачислить моего брата, Михаила Курганова, 1924 года рождения, в 1-ю группу 4-й объединенной трудовой школы.

18 августа

1932 года

Ученик 7-й группы «А»

Курганов Олег.

Мишка был на седьмом небе от счастья. Сначала он по очереди рассказал всем своим друзьям, каждый раз добавляя все новые подробности, как «заведующий всеми учителями» устроил ему экзамен и как он, Мишка, здорово ему отвечал.

Часа через два не осталось ни одного мальчишки в квартале, включая трехлетних близнецов Илюшку и Леньку, кто бы не слышал этой удивительной истории.

Тогда он стал охотиться за редкими прохожими. Пристроиться сбоку, бежит, подпрыгивая, и говорит:

— Меня в школу уже записали! В первую группу «А»… Теперь я с братом вместе буду учиться!..

А с трех часов Мишка уже дежурил на углу Гимназической и Богатяновского, поджидая маму, чтобы никто не опередил и он сам сообщил ей эту радостную весть.

ГОЛОС ТВОЕЙ ТРУБЫ

Часов в десять утра к Олегу зашел Феодал. Поболтал о всякой ерунде. Выпросил почитать «Бунт на „Эльсиноре“» Джека Лондона и, уже уходя, вдруг вспомнил:

— Да. Я же вечером встретил этого… ну, секретаря ячейки. Он сказал: «Пусть Курганов утречком заскочит».

— Так чего ж ты молчал?! — возмутился Олег. — Мог и вчера сказать. А сейчас уже одиннадцать.

— Что я, обо всем помнить должен? Вспомнил и сказал…

Олег быстренько выпроводил Феодала и побежал к заводу.

— Поздно спишь! — увидев его, сказал Женя Стрельников.

— Я спал?.. Да я позже шести не встаю!

— Не лезь в пузырь. Шучу, — улыбнулся Стрельников. — Ты своего вожатого не забыл? Повидаться хочешь?

— Васю?! Да мы каждый день… А где он?

— В краевой больнице. За вами скучает. Сходи. Передай вот письмо. Ну и на словах: пусть, мол, держит хвост морковкой да поживей выздоравливает. Дел у нас по самые ноздри…

Олег забежал домой, отобрал три журнала «Вокруг света», где печаталась с продолжением приключенческая повесть «Сказание о граде Ново-Китеже» и по Сенной мимо горводопровода, мимо Софиевской церкви заторопился к Четырнадцатой линии, где находилась краевая больница.

* * *

Олег познакомился с Васей пять лет назад. Тревожное было время. Продавцы газет на Большой Садовой чуть не каждую неделю выкрикивали новые сообщения: «Англия заявила о разрыве дипломатических и торговых сношений с СССР…», «Экстренное сообщение! Вчера в Варшаве убит посол СССР товарищ Войков!..», «Бандитский налет на советское полпредство в Пекине!..», «Английские шпионы в Ленинграде!.. В партийный клуб брошены бомбы!.. Тридцать человек раненых!..»

Олег и его сверстники не разбирались в тонкостях мировой политики. Но твердо знали одно: богатеи всех стран точат зубы на СССР. Ребята ненавидели этих пузатых империалистов, которые сидят на мешках с золотом, обжираются, а их, советских, хотят сделать своими рабами.

Мальчишки бегали на митинги то к заводу «Жесть-Вестен», то к гвоздильному, то к заводу имени Октябрьской революции. Слушали выступления рабочих, кричали: «Долой провокаторов!». Пели со всеми «Наш паровоз, вперед лети…» А потом, потрясая деревянными саблями и ружьями, мчались в атаку на «белогвардейцев», громили маньчжурских бандитов-хунгузов…

Олег с Ленькой Семиным ремонтировали сломанные в дневном бою сабли, когда в калитку влетел взъерошенный Толька:

— На Крепостном сейчас манифестация будет!..

Что такое манифестация, не знал никто. Но разве можно пропустить такое! И они помчались к Крепостному. Народу тьма-тьмущая. Запрудили тротуары. Со всех дворов и прилегающих улиц высыпали. А но дороге идут комсомольцы с кимовскими значками на груди, пионеры в зеленых рубашках, молодые рабочие, фэзэушники. Над их головами знамена, надписи на кумаче: «Долой поджигателей войны!», «Да здравствует мировая революция!». Едва смолкнет оркестр, тотчас рассыпают четкую дробь пионерские барабаны, взмывают песни.

поет колонна механического завода.

залихватски, с присвистом, поют крепкие парни, планеристы аэроклуба в кожаных летных шлемах с громадными очками на лбу.

Над большой колонной молодых рабочих завода «Жесть-Вестен» звучит песня коммунаров:

Мальчишки пристроились кто к красноармейцам, кто к планеристам в шлемах, кто бежал впереди оркестра.

А Олегу больше всех понравилась колонна завода имени Октябрьской революции — вслед за комсомольцами со знаменем, двумя барабанщиками и горнистом впереди шагал большой пионерский отряд.

Олег несколько минут не сводил зачарованных глаз с золотистого горна в руках горниста. Вот бы ему такой!.. Но еще больше понравился ему скуластый, смуглый, как цыган, парень, которого пионеры звали Васей. Он то, обернувшись к строю, бросал шутку, то запевал песню, то, взмахнув рукой, начинал речевку:

— Кто шагает дружно в ряд?

— Это ленинцев отряд! — отвечали пионеры.

— Раз, два, три! — подсчитывал Вася.

— Пионеры мы! — гордо отвечал строй. — Мы фашистов не боимся. Пойдем на штыки!

— Когда война-метелица придет опять, — снова начинал Вася.

— Должны уметь мы целиться. Уметь стрелять!

— Раз, два! Все в ряд! — взлетал звонкий голос.

— Впе-ред, от-ряд! — чеканил красногалстучный строй…

И Олегу захотелось быть таким, как они. Шагать в строю. Научиться целиться и стрелять!..

— Вася! Давай нашу! Про Керзона! — закричали из рядов.

Вася не заставил себя упрашивать. Блеснул в улыбке белыми крепкими зубами и звонким голосом запел:

— Сдох Керзон, да сдох Керзон, да сдох Керзон, да сд-о-ох!

Пионеры пропели те же слова вместе. И вдруг, состроив удивленно-радостную физиономию, Вася обернулся к ним:

— Кто сдох?!

— Кер-зо-о-он! — грохнули ряды.

Будто еще не веря, что злейшего врага Советской страны лорда Керзона, о котором знали и которого ненавидели все, уже нет в живых, Вася спросил:

— Где?!

— В мешке! — с готовностью подсказали ему.

— Бей его по башке! — взмахнув кулаком, посоветовал Вася. И начал новый куплет, сочиненной самими ребятами песни: — Жив Литвинов, жив Литвинов, жив Литвинов, жи-и-ив!

Отряд с воодушевлением повторил за ним строчку.

— Жив кто?

— Лит-ви-но-о-ов! — радостно хором выкрикнули пионеры имя любимого всеми наркома иностранных дел.

— Где? — лукаво, будто экзаменуя их, спросил Вася.

— В Мос-кве! Ура-а-а! — восторженно закричали ребята…

Олег как пристроился к ним, так и прошагал рядом весь путь от Гимназической до деревянной трибуны, сооруженной на улице Широкой, где состоялся митинг протеста против поджигателей новой войны.

Стемнело. Где-то впереди прозвучала команда, и над морем голов, запрудивших площадь, вспыхнули сотни трепещущих факельных огней. Олег, как приклеенный, не отходил от Васи. И у трибуны оказался рядом с ним. Вася наклонился и спросил:

— Как тебя зовут?

— Курганов. Олег.

— Небось, в пионеры хочешь?

— Ага! — согласно закивал Олег.

— Ну, в пионеры тебе рановато. А в октябрята можно.

— А как это? — удивился Олег.

— А вот приходи завтра в пионерский клуб. Увидишь…

Олег пришел. И стал октябренком в звездочке при пионерском отряде, где Вася был вожатым…

* * *

Побродив по огромной территории больницы, Олег разыскал третий корпус, где в четвертой палате лежал Вася. Но строгая нянечка не хотела пускать:

— Утром надо было приходить. До двенадцати…

Пришлось Олегу наврать с три короба. Нянечка заохала, пожалела его и выдала белый халат, предупредив:

— Тихо, иди, как мышка! Не дай бог, дежурный услышит!

Олег на цыпочках пошел за ней по коридору.

— Яшнов! Проснись. К тебе брат из станицы Бессергеневской приехал, — подойдя к кровати у окна, тихо объявила няня.

— Какой там еще брат? Откуда он взялся? — сонным голосом спросил Яшнов. — И при чем тут Бессергеневская?

— Брата не признаешь? — всплеснула руками нянечка.

Яшнов повернул голову, увидел Олега, делавшего ему знаки, сообразил все, обрадовался:

— Олег! Братишка! А я тебя ждал! — Он обнял Олега за плечи забинтованной рукой и, когда довольная нянечка вышла, закидал вопросами: — Ну, как наш отряд… ребята?.. Что делали летом?.. Как школа?..

— Ты о себе скажи! Почему лежишь тут? Что с рукой? — спрашивал обеспокоенный Олег.

— Потом, потом! — перебил Вася. — Выкладывай сперва ты.

Олег охотно рассказал все. Вася до слез смеялся, когда Олег на закуску изобразил в лицах истории с кирпичами и с покраской крыши.

— Ну а что с тобой? — нетерпеливо спросил Олег.

— Да ничего интересного, — неохотно начал Вася…

Две недели назад Яшнов из Армавира, куда крайком комсомола послал его для укрепления аппарата горкома, поехал с группой комсомольцев в станицу Урупскую. Три дня ходили они по дворам кулаков. Длинными стальными щупами искали ямы, где кулаки прятали зерно. Работа шла успешно. Из найденных ям вывезли около трехсот пудов пшеницы.

Ночью, немного опередив товарищей, Яшнов шел из стансовета после собрания. Остановился прикурить. И тут кто-то из-за угла сарая метнул в него вилы-тройчатки…

Услышав за сараем шорох, он успел только податься назад, и вилы, которыми целили в грудь или в живот, попали чуть ниже и правей, пропоров двумя зубьями бедро и кисть руки.

Тотчас подбежали товарищи. Но в безлунную ночь найти преступника не удалось… Яшнова отправили сначала в Армавир, а потом, по его просьбе, перевезли в Ростов…

— Такая глупая история, браток. Понимаешь, я бы уже давно поправился, — виноватым тоном говорил он, — да вилы же черт те в чем вымазаны были. Получилось воспаление. Вот и лежу колодой. Врачи говорят, если встану до времени, то в лучшем случае еще месяца два проваляюсь. А то и совсем ногу оттяпать придется… Ты вот что. Пацанам про все это ни гу-гу! Нечего их будоражить. Потом, что нужно, я сам расскажу. А Стрельникову ответ я сейчас нацарапаю.

Не только нога, но и рука, видно, сильно донимала Яшнова. Пока он, кривясь от боли, писал, Олег его рассматривал. Скуластое лицо Яшнова похудело, темные глаза ввалились. Смуглая кожа так обтянула похудевшие пальцы, что вырисовывался каждый сустав и жилка.

— Вот. Передай Женьке Стрельникову. — Вася протянул Олегу сложенный листок. — Что тебе еще сказать? Дня через три-четыре забегай, как время будет. В отряде держи чуть построже, но палку не перегибай… Да, тебе ведь в декабре пятнадцать стукнет?.. Так учти: рекомендация за мной. И сам готовься. Почитай хорошенько устав и программу… Ну, бывай!..

* * *

Возвращался Олег из больницы уже другим путем: по Новочеркасскому шоссе, а потом по Лермонтовской. Проходя мимо школы, увидел на двери листок.

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Ученики школы, желающие заниматься в кружке духовых инструментов, могут записаться у завклубом завода имени Октябрьской революции.

Завком.

«Выходит, и я могу? — еще не веря своему счастью, подумал Олег. — Наверно, я что-то не так понял. — Волнуясь, перечитал еще раз. Нет. Все было так. Но тотчас кольнула тревога: — У школы-то не был дня три. Может, объявление висит давным-давно и все желающие уже записались?..»

Олег всегда завидовал тем мальчишкам, которые умеют играть на гитаре, на мандолине, да на чем угодно! Но инструмента у него не было.

Нет. Неправда. Был… Еще в двадцатом году, когда Олегу было всего два года, отец подарил ему скрипку, которую купил на базаре у старого еврея.

— Хватит, — сказал он маме. — В нашем казачьем роду от веку все хлопцы с измальства держали в руках саблю. И помирали, войдя в годы, тоже от сабли или от пули. Хватит!.. Вот добьем белую контру в России. А там и Мировая Революция всех буржуев сметет на помойку. И начнется жизнь такая красивая, что и помирать никому не захочется. Пусть Олег наш музыкантом будет. Пусть веселит душу человеческую. Правильно я говорю, Вера?

И мама стала мечтать, как Олег вырастет и станет знаменитым музыкантом. Ей даже сны про это снились.

Года через два повела она Олега к учителю музыки. Старик попросил Олега спеть песню. Олег спел «Смело, товарищи, в ногу!». Учитель похвалил. Потом проиграл на пианино незнакомую мелодию. Олег точно повторил ее голосом.

— У вашего сына отличный слух! — сказал старик маме. — Теперь посмотрим ваш инструмент…

И тут оказалось, что скрипка для Олега слишком большая. Ему нужно совсем крохотную, «четвертушку».

Мама с Олегом ушли расстроенные.

Когда Олег еще подрос и скрипка была ему, пожалуй, впору, на них свалилось это ужасное горе: в Средней Азии в бою с басмачами погиб отец. Было не до музыки. А через полгода, когда горе чуть притупилось, у Олега появился крохотный брат Мишка. И учиться играть так и не пришлось: не было денег, чтобы платить за уроки. Так и висела скрипка в траурно-черном футляре с потемневшими медными застежками.

* * *

Олег вбежал в полутемную комнатку за клубной сценой, заваленную декорациями. Огляделся — никого.

— Курганов! Чего озираешься? Двигай сюда, раз пришел.

За бутафорскими соснами у окошка лежал на табуретках подрамник с натянутым на нем кумачом. Человек в аккуратной синей спецовке с рукавом, пристегнутым к карману английской булавкой, склонив набок седеющую голову, старательно выводил на нем правой рукой белые буквы:

ТОВАРИЩ СТОЙ И ПОДУМАЙ: ВСЕ ЛИ ТЫ СДЕЛАЛ,

ЧТОБЫ ВЫПОЛНИТЬ НАШИ РАБОЧИЕ ОБЕЩАНИЯ

К 15-Й ГОДОВЩИНЕ ОКТЯБРЯ

— Сейчас закончу, — сказал он, продолжая работать кистью. — Ну как? Здорово получилось? — спросил он, поставив вопросительный и восклицательный знаки.

— Здорово. Только там, дядя Гриша, есть маленькая ошибка.

— Вот те раз! — встревожился завклубом. — Я с бумажки списывал. Сам главный инженер проверял!

— После слова «товарищ» запятая нужна, — настаивал Олег. — Обращение всегда выделяется.

— Обращение… обращение, — проворчал дядя Гриша. Торопясь, надел очки. Вгляделся в текст на бумажке и с досадой хлопнул здоровой рукой по боку. — Верно! Есть запятая. Чтоб ей ни дна ни покрышки! Видишь, на жирной линии замаскировалась. А я, дурень, без очков не разглядел… Ну ты, брат, гра-мо-те-е-ей!.. Ты зачем ко мне?

— В кружок духовых инструментов… Что, опоздал уже?!

— Как же! Такой пострел опоздает! — улыбнулся завклубом. — Объявление-то я с полчаса как повесил, А ты здорово хочешь? А то бывает, сегодня «хочу», а завтра «не хочу». Нам в оркестр люди верные нужны.

— Да я, знаете, как мечтал! На корнете!

— Ну, смотри. Спросим. — Он придвинул блокнот, придавил его тяжелым пресс-папье, чтоб не сдвинулся. — Значит, так. Первым номером будет у нас… Курганов… Вот, записал тебя. А теперь дуй в амбулаторию… Как зачем? Пусть напишут, что играть можно. А вдруг легкие слабые… Ну, ладно, ладно. Все это ты врачу скажешь… Да, вот еще что. Испытание потом пройти придется. Со слухом у тебя как? Медведь на ухо не наступил?..

* * *

Олег с Сенькой и Абдулом, Иван, Толька, Ленька Семин и еще с полсотни мальчишек из четвертой трудовой школы, вооружившись справками от врача, осаждали клуб:

— Дайте нам инструменты!..

— Понимаете, пацаны, тут такая заковыка вышла. Сдали эти архаровцы инструменты. А оно выходит, Федот, да не тот! Трубы есть, а играть на них нельзя, — объяснял дядя Гриша. — Вот дадут мне подводу. Отвезу их лечить.

— Не надо подводу! Сами отнесем! — закричали мальчишки.

В тот же день, возглавляемые дядей Гришей, они гордо прошли через весь город, бережно неся искалеченных медных страдальцев, до музыкальной мастерской в Соборном переулке. А потом ежедневно бегали узнавать, как продвигается ремонт.

— Три альтушки уже починили!.. Баритону с басом такие мундштуки выточили — закачаешься! Как золотые!.. Барабан заклеили — и не поймешь, где прорван был!..

Но «архаровцы», как презрительно называл дядя Гриша прежних оркестрантов, подложили еще одну свинью — не вернули самые нужные ноты для партии баритона и корнета…

— Арабские номера! — сердито сказал заведующий клубом. — Ничего они не потеряли. Просто новому оркестру палки в колеса вставляют. Ну ладно. Сами напишем. Достаньте только нотную бумагу.

Посланцы дяди Гриши избегали все магазины. Но оказалось, что нотной бумаги в городе нет уже второй год. Тетради в клеточку, в линию, для рисования — были. Их по школам распределяли. А вот нотной бумаги — ни листочка.

— Что же теперь делать? — сокрушался завклубом. — Придет товарищ капельмейстер, а писать-то и не на чем.

— Покажите нам ноты, — попросил Сенька.

Он полистал тетрадку, пошептался с Олегом и заявил:

— Сделаем! Товарищ капельмейстер и не отличит их от настоящих. Только блокнотов купить надо и тушь черную…

Через пару часов производство нотной бумаги уже шло вовсю. Сначала к Сеньке с Олегом присоединился еще с десяток добровольцев. Но вскоре завклубом их выпроводил:

— Гуляйте, торопыги, гуляйте! Нечего бумагу переводить. Тут дело тонкое. Терпение нужно.

Работа продвигалась медленно. Пока наметишь карандашом линейки да проведешь тушью тонкие линии нотного стана…

Под вечер в клуб заглянул Немтырь. Постоял за спиной у Сеньки и потянул его за плечо, выкрикивая гортанно:

— Пп-ф-ф! Пло-хо! Я-а-а! Бысс-ты-ро! Бысс-ты-ро!

— Дай ему попробовать, — сказал Олег упиравшемуся Явору. — Ведь все равно не отстанет.

Алешка наложил на тетрадь листок старых нот. Выдернул из козырька фуражки булавку. Раз! Раз! Раз! — проколол ею концы черных линий и… пока Олег линейкой и карандашом разметил и расчертил тушью строчку, Алешка закончил восемь!

— Во! Алешка! — похвалил Олег, показывая ему большой палец и досадуя, что сам не догадался размечать булавкой.

Довольный Немтырь похлопал Олега по плечу и гордо удалился. А работа двинулась чуть не в десять раз быстрей.

Утром, едва уборщица открыла двери клуба, они с новыми силами принялись чертить четкие линии нотных станов.

— Вот, товарищ Трофимов, — послышался голос завклубом. — По-ударному работают. Глядите, как насобачились, — и похлопал по изрядной пачке готовых нотных тетрадей.

Олег поднял голову. Рядом с завклубом стоял высокий человек в военных брюках галифе, заправленных в хромовые сапоги. Жилистая, морщинистая, как у черепахи, шея высовывалась из просторного ворота гимнастерки, туго перетянутой командирским ремнем. Тонкая, загоревшая на солнце кожа обтягивала острые скулы. Блекло-голубые большие глаза казались тусклыми, равнодушными, будто дремали.

— Знакомьтесь, хлопцы. Это ваш руководитель оркестра. Почти всю гражданскую в одном полку прошли. Пока я, значит, того… не выбыл по случаю руки.

Мальчишки вскочили. От этого человека зависело все! Вот скажет, что ты не годишься, — и прощай, оркестр!

— Трофимов! — сказал руководитель оркестра и, как взрослым, протянул руку сначала Олегу, потом Сеньке.

— А как вас… ну, по-другому называют? — спросил Явор.

— Так и называйте — товарищ Трофимов, — улыбнулся он. — А по-другому — капельмейстер, — и тотчас с интересом стал рассматривать нотные тетради. — Ого, наворочали! Да чистенько как. Мо-лод-цы! Вижу, толк из вас будет.

* * *

Утром первого сентября Олег отправился с Мишкой в школу.

Мишка шел напыженный, торжественный. Солидно покачивал черным блестящим портфельчиком. В отутюженных мамой длинных брюках и в новой сатиновой рубашке.

Представив Мишку учительнице, Олег отошел с ним в сторону и зашептал на ухо:

— Смотри. Первый день — это все! Как поставишь себя, так дальше и пойдет…

— Ладно, Лель. Ты мне это уже говорил, — тоже на ухо ответил Мишка. — Ты лучше скажи, драться в школе можно?

— Сам не задирай… ну, а если лезть будут, дай сдачи.

— А если здоровый полезет? Он же меня победит.

— Дурачок. Победит не тот, который здоровый, а тот, кто не испугался. Понял?

— Ага, Лель. Я не испугаюсь… Ну, ты иди, иди. А то мое место займут. — И он побежал к первакам, которых молодая учительница пыталась выстроить в две шеренги.

А Олег поспешил в заводской клуб. У него сегодня тоже первый день учебы: организационное собрание оркестрантов.

* * *

— Товарищи, — сказал дядя Гриша, — вы все записались добровольно. Никто за руку вас не тянул. Значит, заниматься должны прилежно, сознательно. Завком очень на вас надеется и ставит ударную задачу: за одиннадцать шестидневок научиться играть так, чтобы рабочие завода в день пятнадцатой годовщины Октября пошли на демонстрацию со своим оркестром.

И еще хочу напомнить. Знаете, почему завком разогнал прежний оркестр?.. Не знаете. Так я вам скажу. Совесть они потеряли, вот что. За деньги на стороне играть — они с дорогой душой. А как для рабочих вечерок потрудиться — тот заболел, этот не пришел. Каждый из себя фон-барона корчит. В ножки ему кланяйся… Так вот. Чтобы ничего такого не было. Мы вам инструменты даем хорошие, учителя первейшего, товарища Трофимова, пригласили, чтобы из вас музыкантов сделать. И все прочее… Никогда не забывайте, что вы дети рабочих, и наипервейшее дело для вас — железная пролетарская дисциплина!

Трофимов встал, оглядел ребят и заявил:

— Слышали, что Григорий Степанович сказал?.. Митинговать не будем. Времени у нас мало, а дела по самую макушку. Начали. Подходи за инструментами…

Первым, кого увидел Олег, возвращаясь из школы с корнетом под мышкой, был Валя Проскурин.

— Кем же ты хочешь быть? Утесовым? Или знаменитым трубачом Яшкой Скоморовским? — пошутил он. — Ну-ка покажи. — Валя покрутил трубу в руках. Осмотрел колена, попробовал, как ходят клавиши. Похвалил: — Хорошая машина. Мне такие починять приходилось. Где же ты дудеть собираешься?

— Наверно, в сарае. Тут же ругаться будут.

— Ну что ты! В сарае не годится. Темно. Грязно. И все равно головы у соседей опухнут от твоей дудки… Знаешь, что? Давай в чуланчике. А чтобы не слышно было, я тебе сурдинку сделаю. Есть у меня заготовка. Трубач когда-то заказывал, да так и не взял… А ты к нам на завод работать после школы не раздумаешь, когда музыкантом станешь?

— Что ты, Валя! — удивился Олег. — Это совсем другое. На завод я пойду обязательно…

* * *

— Музыканту мало иметь хороший слух и желание играть. Надо еще быть аккуратным и настойчивым, — говорил Трофимов и на каждом занятии повторял: — Работать. Работать, ребята. Главное — работать!

Ребята учились извлекать из непослушных инструментов не гусиное шипение, не звериный рык, а чистые звуки и именно те, которые требовались. В клубе, в мастерских школы, в полусотне домов, разбросанных на несколько кварталов вокруг, гремели нескончаемые гаммы — мальчишки осваивали азбуку.

Но вот из звуков-букв стали складываться коротенькие музыкальные фразы. Они становились длинней, соединялись. И уже любой мог различить штрихи знакомых мелодий. День ото дня они становились ясней, чище, наливались силой, получали какую-то выпуклость и будто бы даже цвет.

Хотелось скорей играть! А Трофимов все беспощадно гонял по азам, заставлял сотни раз повторять опротивевшие упражнения.

— Чего он придирается? — возмущались мальчишки. — Так мы никогда играть не научимся!

Олег, которого капельмейстер на первом же занятии назначил старостой, отмечал в своей тетради все меньше присутствующих и думал с тревогой: «А что, если все разбегутся?» Но Трофимов оставался все таким же: строгим, подтянутым, говорил всем «вы», никогда не повышал голоса.

— Не вешайте кос. Все идет, как надо, — говорил он Олегу.

И, удивительное дело, Олег заметил, что чем меньше оставалось музыкантов, тем интересней проходили репетиции и том больше они успевали продвинуться вперед.

* * *

В слесарную с альтушкой в руках ворвался Феодал:

— Гля! Вы уже здесь?! — заорал он. — А я слышу — тихо. Вот, думаю, лафа? Наверно, наш капельдудкин заболел.

Ванька Руль и Сенька делали ему предостерегающие знаки.

— Да плевал я на его бемоли и диезы! — хорохорился Толька.

— Замолчи! — вскочил Олег. — Занятия еще в восемь начались. Забыл? — и кивнул куда-то в сторону. — Ты краковяк выучил?

— Да брось ты, Курган! Слушай лучше, какую я песенку сочинил. — Он стал в позу оперного певца и, гримасничая, запел:

Правда, здорово получилось?.. А альтушку, староста, могу хоть сейчас отдать. Дурак я ему — квакать с утра до ночи!

— Правильно решил, — раздался негромкий голос Трофимова. — Давай сюда альт… И до свиданья.

Увидев наконец Трофимова, Феодал на миг растерялся. Но тотчас, напустив на себя вид незаслуженно обиженного, положил на черное железо слесарного верстака играющий золотыми бликами альт, пробурчал:

— А что… Я могу, раз вы приказываете, — а, отойдя подальше, вдруг выкрикнул: — Подумаешь, испугал! — и хлопнул дверью.

Мальчишки зашумели, посыпались угрозы в адрес Феодала.

— Все, — спокойным и будто даже веселым голосом остановил их Трофимов, — комплектование оркестра закончилось. Раскройте ноты на шестнадцатой странице. Нашли?.. Попробуем сыграть вместе туш. Приготовились… И-и-и…

В этот день Олег поставил в тетради двадцать две птички — ровно столько, сколько было инструментов в оркестре. К концу репетиции он ощутил что-то новое, радостное. Хотя радоваться будто бы и нечего — ведь Тольку выгнали. Но радость не исчезала. Собирая ноты, по лицам ребят он видел, что и они чем-то возбуждены. Никто не хотел уходить домой. Все захотели проводить Трофимова до трамвая. Пошли гурьбой и по дороге говорили, говорили. А Трофимов отвечал на вопросы и загадочно улыбался…

Так Олег и не понял, в чем дело. А дело было в том, что они сегодня впервые играли вместе. Каждый из них занял в общем хоре свое место. Теперь от каждого зависело, как этот хор зазвучит: так, что и слушать будет стыдно, или дружно, весело, красиво.

* * *

Первым сообщил эту весть Валя Проскурин. Рано утром Олег встретился с ним у бассейна на Красноармейской. Набрав воду в ведра, они вместе пошли к дому.

— Радио вчера вечером слушал? — спросил Валя.

— Нет. Пришел поздно. А потом играл до двенадцати.

— Передали, что на Урале кулаки убили двух мальчишек.

— Не может быть! — вскрикнул Олег.

— Сейчас все может быть, — зло сказал Валя.

Олег спрашивал у ребят, перед уроками разыскал преподавателя обществоведения. Но и Ковалев еще ничего не знал.

Спустя несколько дней сообщение об этом появилось в «Большевистской смене», в «Пионерской правде» и в «Ленинских внучатах». Газеты писали, что 3 сентября 1932 года в глухой таежной деревне Герасимовке на Северном Урале кулацкой бандой зверски убиты четырнадцатилетний председатель пионерского отряда Павлик Морозов и его девятилетний брат Федя.

Ко второй смене школа гудела. Уроки шли кое-как. Перемены походили на митинги. Собирались кучками в коридорах и классах. Читали и пересказывали газетные сообщения.

На завтра был назначен общешкольный митинг. Абдул, Толька, Иван, Ленька Семин, Галка Студенцова, Нина, Сенька Явор, сбившись кучкой вокруг Олега, стояли в коридоре у окна, когда к ним подошел Ковалев.

— Курганов. Вашему отряду поручается подготовка митинга… Ты сам-то выступать будешь?

— Конечно, Александр Васильевич.

— Мы все будем! — зашумели вокруг.

— Ясно, — кивнул Ковалев. — Хорошо бы еще портрет Морозова. Да где взять? Фотографы за день не сделают.

— Александр Васильевич, — протиснулся вперед Явор, — дайте газету. Я с фотографии по клеточкам перерисую!

— Сумеешь? — с сомнением спросил Ковалев.

— Сенька, знаете, как здорово рисует!.. Он постарается!.. Сделает! — поддержали его друзья.

Сенька старался. Почти всю ночь не спал. Зато к полудню на стене в коридоре второго этажа, обвитый черно-красной траурной лентой, появился портрет Павлика Морозова. Темно-русый лобастый мальчишка в сдвинутой на затылок фуражке, с красным галстуком на груди, упрямо сжав губы, из-под густых сросшихся бровей в упор смотрел на собравшихся на митинг ребят. От этого взгляда становилось тревожно. Он будто спрашивал: «А ты с кем?» И каждый должен был на этот вопрос ответить. Прямо и честно.

Ковалев открыл митинг и предоставил слово Курганову.

— Ребята, — охрипшим вдруг голосом начал Олег, — Павлик Морозов был таким же пионером, как мы. Он хорошо учился в школе, очень любил читать книги. И свою мать обучил грамоте. У него было много друзей, и когда в деревне Герасимовке был создан пионерский отряд, ребята избрали его председателем. Павлик не мог стоять в стороне и смотреть, как в его родной деревне кулаки срывают хлебозаготовки, прячут зерно, гноят его в, ямах и подбивают крестьян-единоличников делать то же самое. Он не побоялся выступить на общем собрании жителей Герасимовки и разоблачить врагов Советской власти. Пионерский отряд помогал беднякам искать спрятанный хлеб и сдавать его государству… Люто возненавидели Морозова за это кулаки. Они подстерегли его в лесу и зверски убили. Вместе с Павликом они убили и его братишку Федю, которому еще не исполнилось и девяти лет…

Вслед за Олегом выступили Ленька Семин, Галка Студенцова, Иван Углов и другие ребята.

Нина дома записала все, что хотела сказать, на бумажку. А когда ей дали слово, растерялась:

— Кто же они?.. Такого вот маленького мальчишку, — она указала на стоявшего впереди всех Мишку Курганова, — ножом… Это звери, а не люди!.. Разве таким можно жить?! — И, не желая при всех разреветься, убежала из зала.

Когда Галя Студенцова зачитала проект резолюции, вскочил Ванька Руль:

— Чего это там так гладко написано? Вот видите — «Пионерская правда». Слушайте, что она пишет: «Ежедневно в редакцию поступают десятки протестов против зверского убийства… Со всех концов Советского Союза приходят эти протесты. В них пионеры и школьники требуют расстрела кулаков — убийц пионеров». Вот и нам нужно так прямо и сказать!..

После того как резолюцию подписали все присутствующие, ее отправили в краевую пионерскую газету «Ленинские внучата».

* * *

Оставшиеся до праздника шестидневки пролетали стремительно, как курьерские поезда. Суток явно не хватало. Занятия в школе, пионерские, домашние дела, уроки, репетиции оркестра и тренировки, тренировки. Каждую свободную минуту Олег использовал, чтобы поиграть на своем красавце корнете-а-пистоне.

Возвратясь из школы, он брал корнет с сурдинкой, сделанной Валей, шел в чуланчик, зажигал коптилку и играл до десяти, а когда и до полуночи. Мерзли пальцы: чуланчик не отапливался. Глаза еле различали ноты: коптилка светила слабо. Но все это пустяки. Главное — он играл! Мягко, чуть слышно звучал корнет. Он играл и сам чувствовал, что с каждым разом получается все лучше…

Наконец настало шестое ноября. Прихватив черную сумку с корнетом и приказав Мишке до прихода мамы из дома никуда не отлучаться, за полтора часа до срока он побежал в клуб.

Подтянутые, принаряженные, с начищенными до золотого сияния трубами почти все оркестранты уже были в сборе. Не выдержал, минут за сорок раньше пришел и сам Трофимов.

Ребята рассматривали в фойе портреты ударников завода.

— Глянь, Олег. Это же портрет дяди Гриши! — громким шепотом сказал Сенька. — Как он сюда попал? Ведь он завклубом…

— Вот те на! — обернулся к ним пожилой мужчина. — Григорий Степанович и есть рабочий и самый настоящий ударник труда. Клубом он по доброй воле заведует. Нанимались тут всякие проходимцы. Пришлось выгнать. Тогда завком и попросил его клуб принять. А работает он у нас в механическом. Токарем.

— Он и нам в школьную мастерскую помог токарный станок достать! — вспомнил Олег.

— Помог! — усмехнулся рабочий. — Да он его по винтику, по шестереночке с комсомольцами собрал. Хотели в утиль сдавать. Считай, одна станина-то и была целая.

— Как же он все успевает?.. И без руки же!..

— А вот так. Ну, приспособления кой-какие к его станочку мы, конечно, сделали. Да не в этом суть. Главное, человек он какой! Ведь у него, — рабочий оглянулся и, понизив голос, сказал: — несчастье у него, ребята. Белогвардейцы всю семью в хате сожгли… Вот Гриша и старается всегда на людях быть. Домой, считай, только спать и ходит…

А через несколько минут к ним подошел сам дядя Гриша:

— Привет музыкантам! Все в сборе?.. Ну и добре. Что вы на меня уставились? — удивился он. — Главное — не робейте!

Второй раз за вечер удивил мальчишек Григорий Степанович. Он и будто не он. Перед ними стоял среднего роста человек в военном френче, с маленькими усиками. А над левым карманом отсвечивал рубиновой эмалью орден боевого Красного Знамени.

Сколько раз Олег представлял себе момент их первого выступления. Но когда Григорий Степанович по поручению завкома объявил торжественное собрание рабочих и служащих завода имени Октябрьской революции, посвященное пятнадцатой годовщине Великого Октября, открытым, у него задрожали руки.

Торопливо вскинул корнет к губам, и только предостерегающий взгляд Трофимова остановил, не дал выскочить вперед, начать раньше времени.

Капельмейстер взмахнул палочкой. Тишину зала заполнили первые величественные звуки «Интернационала». И, догоняя их, сотни вставших единым порывом людей запели гимн:

Первый куплет Олег играл совершенно автоматически. Пальцы сами нажимали клавиши. Голоса своего корнета он не слышал. Да и никто из ребят не слышал своих труб. Только по улыбающемуся лицу Трофимова, который иногда отнимал от губ свой корнет, они понимали, что все идет нормально, и постепенно успокаивались, приходили в себя.

Когда угас последний звук, и все опустились на свои места, души мальчишек опалило восторгом. Они были готовы закричать «ура». Но Трофимов и тут предостерег: подмигнул и показал рукой — спокойно. Переглядываясь, озорно поблескивая глазами, ребята поерзали на стульях и затихли…

После торжественного собрания и перерыва публика повалила в зал смотреть концерт самодеятельности. А оркестрантов пригласили в столовую. Веселые молодые девушки мигом поставили перед ними по глубокой тарелке румяной жареной картошки с двумя котлетками сверху и двумя кусочками ослепительно белого хлеба, по бутылке наилучшего из известных ребятам напитков — ситро «Крем-сода».

— Ох ты-ы! Картошка на сале… Слышишь, как пахнет!.. И котлеты, братва, мясные! — радовались мальчишки.

Они дружно навалились на еду. А девушки тем временем положили перед каждым по объемистому кульку. В них оказались подарки: сатиновые галстуки, круглые коричневые пряники с начинкой из арбузного меда, нардека, фруктовые карамельки и по паре шоколадных конфет «Турксиб».

Шипела пузырьками, искрилась в стаканах «Крем-сода». Хрустели на зубах конфеты. За столом стало весело. Олег вместе со всеми накинулся на еду, но ел одну картошку, а котлеты и белый хлеб оставлял на потом, двигал и двигал к краю тарелки. «Эх, Мишку бы сюда!» — подумал он. Накрыл котлетыхлебом и аккуратно завернул в газету.

Заметив это, Сенька поперхнулся. А когда откашлялся, сказал:

— Я тоже хотел… Все время думал. А как стал «Крем-содой» запивать, так и забыл.

— Как можно мама забывать?! — с упреком сказал Абдул, — Себя крепко любишь, да? — и с гордостью показал нетронутый кулек со сладостями для детей брата.

— И я конфет понесу. Она любит! — оправдывался Сенька. Закрутил полупустой кулек и спрятал от соблазна под стол.

Когда Олег с ребятами вышел из столовой, Мишка, будто услышав его зов, поджидал у входа в фойе.

— Держи, братишка. Тащи домой. Там с мамой разберетесь. Да не разворачивай. Растеряешь — голову оторву!

— Не-е! — пообещал он, заталкивая сверток за пазуху. — Лель, а потом я можно опять сюда прибегу?

— Ладно. Если мама позволит.

— Позволит! — Мишка подскочил от радости и, набирая скорость, скрылся за углом…

Ну и сыграли же они, когда начались танцы в фойе. Самые отчаянные танцоры сорвались с мест, едва оркестр заиграл краковяк. Его сменила стремительная наурская. А когда поплыли задумчивые звуки вальса «На сопках Маньчжурии» — у стен никого не осталось, танцевали все.

Обычно строгий, Трофимов был неузнаваем. Уж теперь-то его глаза не казались усталыми и сонными. То возьмет у Абдула его тенор, то у Ивана — баритон, то у Сеньки — альтушку. Он подмигивал ребятам, подбадривал. Даже сейчас продолжал их учить. Учил играть, учил держаться молодцом, не показывать виду, что тебе порой совсем нелегкой непросто.

Около одиннадцати, когда стали расходиться, оркестр так грянул «Колонный марш», что дрогнули стекла…

— Ну, теперь я за демонстрацию спокоен, — сказал им дядя Гриша. — Спасибо. Показали товар лицом.

А Трофимов каждому из оркестрантов, прощаясь, пожал руку:

— Молодцом, ребята. Кое-что у нас получилось. Чуточку, правда, но получилось. Выспитесь хорошенько. А завтра к восьми утра чтоб все, как штыки, тут были…

Ноябрьский ветер продувал насквозь. С неба срывались редкие снежинки. Мальчишки, поблескивая трубами, разбежались в разные стороны.

ДОБРАЯ СМЕНА

Дорого обошелся Васе кулацкий «подарок». Четыре месяца лежит он в больнице. В октябре хотел было уже выписаться, но снова где-то в глубине началось воспаление. Пришлось делать операцию: вскрывать источник нагноения у самой кости.

Олег регулярно, два раза в шестидневку, видел его. И вдруг стоп! Васю перевели в послеоперационную палату на втором этаже, куда ни передач, ни записок почему-то не принимали.

Выведав у нянечки, где окна послеоперационной, Олег забрался на раскидистую тютину, сбросившую уже почти всю свою пышную листву, умостился поудобней в развилке… и, без всякого разрешения скакнув через окно, на белой стене палаты заплясал веселый солнечный зайчик: точка, два тире… точка, тире… три точки… точка, тире, точка, тире и опять то же самое — Вася! Вася! Вася!.. Не может же Вася, который сам научил Олега в лагере азбуке Морзе, не заметить этих сигналов.

Спустя пару минут в окно высунулась чья-то голова:

— Эй, парень! Вася говорит: пусть пишет дальше!

И Олег писал солнечным лучом приветы от товарищей, самые важные новости на заводе и в отряде, просил совета.

Подождав минут пятнадцать, он получил ответное послание Васи, написанное на бумажке корявым, торопливым почерком.

Через две недели Яшнова снова перевели вниз. За эти месяца Олег перетаскал ему из районной библиотеки десятка три книг и журналов. Воспользовавшись вынужденным бездельем, Вася наверстывал упущенное. Казалось, его интересовало все. Олег приносил ему и работы Ленина, и статьи по слесарному и токарному делу, и стенографический отчет о работе девятого съезда комсомола, и учебники, и художественную литературу.

Ну, а раз книга попадала Олегу в руки, не мог же он просто так вернуть ее в библиотеку, не раскрыв, не попытавшись понять главное: о чем она? Иной раз так зачитается, что и на уроки времени почти не остается. Приходилось уплотняться, поворачиваться поживее, а спать поменьше.

Встречаясь с Олегом, Вася каждый раз старался ввернуть пару вопросов по Программе и Уставу комсомола, о международных делах и положении в стране. Стыдил:

— Газеты читаешь нерегулярно… Как это — времени не хватает?! Должно хватать!.. Владимир Ильич, небось, побольше твоего занят был, а каждое утро просматривал все газеты. Он так и называл их: «утренний хлеб»!..

* * *

Олег со дня на день ожидал, что Вася выпишется из больницы и появится на пионерской базе. И все-таки его приход был неожиданным.

— Вася! Вася пришел! — сообщили Олегу ребята еще в вестибюле школы.

Вася, худой, скуластый, белозубый, с аккуратно зачесанными на косой пробор смоляными волосами, в выглаженной защитной гимнастерке с отложным воротником, перехваченной широким ремнем, с портупеей через плечо, блестя озорными цыганскими глазами, стоял в толпе ребят. Отвечал на вопросы, спрашивал, смеялся, шутил.

Они еле протиснулись в середину круга. Вася подмигнул Олегу, поздоровался с ним и Иваном. Глянул на улыбающегося Явора и вдруг отступил назад:

— Семен! За что тебя исключили из пионеров?

Сенька удивленно приподнял плечи:

— С чего ты взял, Вася? Никто меня не исключал!

— А-а-а. Так ты сам себя исключил? Галстук пионерский снял и под кровать забросил. Так?

Лицо Явора стало малиновым. Он готов был разреветься.

Хотя со всех сторон, узнав о приходе Васи, бежали и бежали ребята, одновременно началось и обратное движение — немало отхлынуло назад. Около Яшнова остались лишь те, на кем были зеленые пионерские блузы и алели аккуратно повязанные галстуки.

Неряшливых и разболтанных Яшнов терпеть не мог. Больше на этот счет Вася никому ничего не сказал, Но через час о его разговоре с Явором будет известно всем.

Олег с облегчением вздохнул: наконец-то! Он знал, что с этой минуты пора расхлябанности кончилась. Наступило время организованности и дисциплины. А значит, работа теперь пойдет вдвое быстрей и успешней.

— Вот хорошо, Вася, что ты пришел, — сказал Олег. — А то с этим вожатством я просто запарился!

— Не торопись, — усмехнулся Вася. — Ответственность за отряд с тебя никто не снимает, потому что… райком утвердил меня базовым вожатым. И отрядов теперь у меня девять… Не журись, казак, — пошутил он, увидев разочарование на лице Олега, — по совместительству буду заниматься и нашим, двадцать седьмым. А ты будешь моим помощником. Договорились?..

* * *

— Положение серьезное, — сказал Яшнов на совете базы. — Заводу не хватает людей. Все по самую макушку заняты на основном производстве. Некому убирать территорию, цеха. Все захламлено так, что сам черт ноги поломает… Нужно в первую очередь помочь в этом. Дальше. Надо приглядеться на местах, чем еще могут помочь пионеры, чтобы завод выполнил свое обязательство: завершил пятилетний план к двадцать пятому декабря!.. Раскачиваться некогда. С завтрашнего дня объявляем декадник помощи заводу…

Несмотря на то что на дворе середина ноября, погода, как на заказ, стояла сухая и довольно теплая. Три дня над территорией завода клубилась пыль. Четыре сотни пионеров, как на злейших своих врагов, накинулись на завалы, в которых перемешалось все: битый и годный к употреблению шамотный кирпич, щепа, ржавые банки, разбитые ящики, обрезки досок, куски железа, проволока и просто мусор.

Чтобы не было толкотни, работали в три смены по два часа в каждой. Тут же проходили уроки труда.

К исходу третьего дня территория завода и цеха преобразились. Засверкали вымытые стекла, будто бы поднялись выше потолки, раздались стены. Каждая вещь нашла свое место.

Ремонтно-механический цех получил в подарок столько раскопанных металлических болванок, прутков, поковок, болтов и гаек, что дядя Гриша восторженно сказал мальчишкам:

— Ну и пионерия! Теперь нам металла на полгода хватит!..

Тарному цеху досталась целая гора ящичных дощечек, щитов и почти готовых ящиков, кровельное железо и полторы сотни банок с небольшими изъянами. Это было как нельзя кстати, ибо цеху не хватало материалов, а два старика сбойщика ящиков и четыре жестянщика никак не успевали делать тару для все увеличивающегося потока готовой продукции завода.

Двадцать седьмой отряд взял шефство над цинкобелильным цехом. Тут в огнедышащих муфельных печах при страшной температуре в тысячу триста градусов тяжелые цинковые чушки плавились и превращались в пар, который, пройдя длительный путь по трубопроводам, оседал в громадных, с трехэтажный дом, мешках-фильтрах тончайшей белоснежной пылью цинковых белил.

Работать тут особенно трудно. Ребята следили, чтобы у печей никогда не пустовали бачки с прохладной кипяченой водой. В красном уголке цеха они сделали филиал пищеблока. Теперь рабочим не нужно было терять время на полукилометровый путь до заводской столовой, на стояние в длинных очередях. Накормив всех обедом, девочки мигом убирали помещение, и оно снова становилось красным уголком.

— Вот спасибо, кормилицы наши! — похваливали девчонок рабочие. — И поели, и на отдых время осталось…

Олег организовал две бригады для работы в тарном цехе. Ребята, которые не так давно вместе трудились на ремонте школы, рьяно принялись за дело.

Бригадой сбойщиков руководил Иван. Часами бойко стучали молотки. Под навесом росли штабеля готовых ящиков. А Олег с десятком помощников устранял дефекты у забракованных банок, сшивал цилиндры новых, делал разметку, резал заготовки для жестянщиков, железные полосы для обойки ящиков, вальцевал крышки. К концу недели тарный цех полностью вышел из прорыва. Появился даже некоторый задел.

Радостные пришли ребята на пионерскую базу.

— Ну, Вася. Мы свою задачу выполнили! — гордо скал Олег.

— Да. Поработали здорово. Тары теперь хватит, — ответил Яшнов и задумался.

— Ты чего? Может, мы что не так сделали? — спросил Иван.

— Да нет, ребята. Все так. Вы молодцы!.. Но говорят же: беда одна не приходит. Транспорт взял нас за горло. Вы ведь знаете, что есть у завода: десяток подвод да два дряхлых итальянских грузовика, которым в субботу, наверно, сто лет будет. Ну вот. Один «фиат» поломался вчера, а другой — сегодня в обед. Шоферы говорят, что ремонтировать их не меньше двух недель. Все за голову берутся: что делать? Со всех концов Союза нам телеграммы шлют: дайте краски, дайте белил! Да на наших лошадках разве навозишься?!. А в крайисполкоме так прямо и сказали: если к концу года на складах готовой продукции останется хоть на сто килограммов больше нормы, будем считать, что завод свое обязательство не выполнил…

* * *

Олег долго ворочался в постели и вздыхал… А утром к нему прибежал Иван и сразу с порога:

— Слушай! Ты помнишь, как мы летом вкатили прямо во двор концессии?

— Конечно, помню. Еле от охранников отвязались.

— Так железнодорожная ветка от станции до завода «Жесть-Вестен», которую концессия для себя построила, совсем же рядом с цинкобелильным!

Теперь Олег понял. В самом деле: территорию цинкобелильного цеха от австрийской концессии «Жесть-Вестен» отделяла только кирпичная стена. Значит, железнодорожная ветка совсем рядом. Почему этим не воспользоваться?.. Подогнать вагоны прямо к заднему двору цеха — и давай грузи! Не нужно возить подводами до станции. Но разрешат ли австрийцы воспользоваться своей дорогой? А потом, как доставить туда сотни тяжелых ящиков из цеха красок и эмалей? Далеко! И согласится ли железная дорога подать туда вагоны?..

Возникал еще добрый десяток вопросов.

— Ты, Ваня, молодец, что вспомнил! — сказал Олег. — Но тут мы сами ничего не решим. Пошли к Яшнову…

Вася тотчас повел их на второй этаж в кабинет директора:

— Там сейчас как раз совещание. И секретарь партбюро, и председатель завкома, и Женя Стрельников. Доложите сами…

Из кабинета директора Иван с Олегом вышли, как именинники. Их предложение приняли! Правда, сначала директор сказал:

— Австрийцы поднимут скандал!..

— Ну вот еще! А на чьей земле концессия? На нашей! И ветка железнодорожная — тоже! — вспылил Олег и сам испугался своей смелости.

Все зашумели. Но неожиданно Олега поддержал секретарь партбюро. Разгладив черные усы, он прогудел густым басом:

— Товарищи! Я понимаю, что это не очень… Ну, а какой выход?.. Рабочие Новосибирска, Урала, Москвы, Украины ждут наши краски. Да потом, ведь парень прав. Дело к тому идет, что не сегодня-завтра дадут им по шапке. И завод, и ветка будут наши. Как и всё на нашей земле…

Прямо из кабинета директор договорился о вагонах. Выяснил, что концессия на выходной железнодорожных вагонов не заказывала, с австрийцами связываться не стал.

— Они об этом, может, и не узнают, — сказал директор. — Ну, а если узнают, тогда и поговорим. А дело-то сделаем…

Поэтому погрузку решили начать с утра тридцатого.

Оставшиеся два дня пошли на подготовку. Плотники срочно сооружали от складов на заднем дворе цинкобелильного цеха дощатый настил, несколько сходен, сняли одно звено деревянного забора между двумя столбами и сделали его воротами. Подводы беспрерывно возили ящики с краской из других цехов к цинкобелильному. Из комсомольцев и молодых рабочих создавались погрузочные бригады. Столовой было приказано приготовить завтрак и обед для работающих в выходной день. Все, кажется, было готово. И вдруг накануне утром узнали, что железнодорожники примут только те вагоны, которые будут загружены по их строгим правилам. А правил этих никто не знает. Что делать? Срочно нужны специалисты-грузчики!..

— Мы с Сенькой попробуем, — сказал Яшнову Олег. — Есть у нас знакомые на станции. Только не знаем, что выйдет.

Рысью бежали они до Нахичевань-Донской, боялись опоздать. Но бригада Николая Жукова, с которой они познакомились еще в тридцатом году, была на месте.

— Гляди-ка, пропащие! — приветствовал их бригадир. — Забогатели? И штыб вам в этом году не нужен?

— Да нет, дядя Коля, штыб нужен, — ответил Сенька. — Но дел много. Некогда.

— Ну, а чего вы так запалились? Небось, дело срочное?

— Точно. Без вас не обойтись, — прямо ответил Олег и рассказал о просьбе завода.

— Да-а-а, дело серьезное, — сказал бригадир. — Мы как раз завтра хотели передохнуть… Ну вот что. Раз у вас такая нужда, я поговорю с ребятами. Подождите. Скоро пошабашим…

* * *

В конце ноября солнце всходит только в половине девятого. А в семь, когда маленький маневровый паровозик «ОВ», тихонько попыхивая, подкатил пустые вагоны почти к задней стене цехового двора, было еще совершенно темно. Но заводские электрики постарались. Тотчас вспыхнула гирлянда электролампочек и высветила весь путь от склада до железнодорожной ветки.

Руководство погрузкой взяли на себя бригадир Николай Жуков и пожилой железнодорожник с рыжей бородкой клинышком.

— Груз по городам расписан? — осведомились они. — Ага, хорошо… Сколько тонн в Одессу?.. В Новосибирск?.. В Москву?.. Ну вот. Начнем с Новосибирска…

Комсомольцы один за другим понесли по сходням вагонов ящики, покатили по гладким деревянным мосткам тяжеленные бочки с цинковыми белилами. Грузчики из бригады Жукова подхватывали груз у дверей вагона и сильными, отработанными движениями, будто шутя, вкатывали, устанавливали, укладывали так, чтобы в пути ничто не растрясло, не изломало…

Ребята дежурного двадцать седьмого отряда тоже помогали катить бочки, подвигали ящики, подавали на плечо взрослым.

В одиннадцать объявили перерыв. Все повалили в столовую. И тут выяснилось, что вчера возчики подвезли на склад не все, что им было поручено.

— Ну что я им сделаю?! — оправдывался перед председателем завкома старший конюх Ярошенко. — Лошадь, она животная несознательная. Что ей ни говори, а она стоит. Пристала, значит. И то, чего ей не пристать? В ту шестидневку мы ездок против нормы вдвое сделали? Сделали! А корм-то у ей какой? Прямо скажем, никудышный… Говорят же люди: не гони коня кнутом, а гони его овсом! Стоят они на конюшне, головы чуть не до земли повесили. Смотреть муторно…

— А ну, Олег, собирай всю нашу братву! Не отправлять же вагон наполовину пустым! — сказал Яшнов. — Как арбузы на Дону грузят, видал?.. Ну вот и мы так. Организуй!

Расчет Яшнова прост. Двухпудового ящика пацанам не поднять, а двухкилограммовую банку — пожалуйста.

Через полчаса на дальнем складе Толька Феодал с двумя помощниками вскрывал уже заколоченные ящики. Вынимал банки с краской. И они отправлялись в длинный путь по организованной Олегом цепочке пионеров. Из рук в руки, точно мячики, взлетали и опускались банки, пока не достигали ворот цинкобелильного цеха. Тут их перехватывали комсомольцы, складывали в тачку и везли к погрузочной площадке. А пока банки совершат этот путь, какой-нибудь пацан бегом доставлял пустой ящик от Феодала к Ваньке под навес. Иван, Сенька, Ленька, Абдул моментально вкладывали банки на место. И едва забивали последний гвоздь, как ящик подхватывали грузчики и несли по сходням в вагон…

К трем часам все было закончено. Стали убирать сходни. И тут с хмурого неба вдруг крупными хлопьями повалил снег. Ребята ловили снежинки руками, смеялись:

— Опоздал!.. Опоздал!..

Окруженный толпой пионеров, парторг сказал: — Спасибо, ребята! Как хорошо, что растет у нас такая добрая смена.

Железнодорожник закрыл вагоны, и покатили они на станцию, чтобы там, подхваченные паровозами, разбежались в разные концы страны.

«…ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЖИТЬ»

До конца четвертого года пятилетки дней оставалось все меньше и меньше. Все реальней ощущалась громада дел, свершенных народом за короткое время. Об этом писали газеты, рассказывали киножурналы перед любым фильмом.

Но не меньше, чем киножурналы, полюбили мальчишки уроки Ковалева. Какую бы тему ни проходили, был ли это опрос или объяснение нового, он начинал урок с политинформации.

Ходит по классу, поскрипывая добротными красноармейскими сапогами, подтянутый, крепкий, решительный. Каждое слово у него веско, отточено, входит в сознание, как гвоздь.

Киножурнал — это, конечно, хорошо. Красиво. Но промелькнул кадр — и скрылся. У экрана не спросишь, не заставишь повторить.

А Ковалев — вот он. Ответит ясно и без всяких выкрутасов. А если и не знает чего, то скажет прямо: «Сейчас ответить не могу, ребята. Узнаю — доложу». И будьте уверены — «доложит», хоть тот, кто спрашивал, может, уже давно позабыл о своем вопросе.

И куцый кругозор мальчишек вдруг начинает расширяться, светлеть. И уже не Ковалев, а они сами идут вдоль главного конвейера Ростсельмаша, с которого сходят красавцы комбайны, присутствуют при пуске тракторных и автомобильных заводов, слышат грохот низвергающейся воды с высоченной плотины Днепрогэса, видят корпуса Березниковского химического комбината, гигантские домны Магнитки и прокатные станы Урала.

Гордость за свою страну распирает мальчишкам грудь. Ведь все это впервые! Всего этого в России никогда не было!..

А рядом с растущими городами и заводами совершался глубокий революционный переворот в деревне. Дела там шли не так быстро и успешно, как этого хотелось бы. А для Дона к тому же тридцать второй год был неурожайным.

Ковалев не скрывал от ребят трудностей. Да они и сами знали, что делается в станицах и хуторах неподалеку от Ростова. В краевых газетах «Молот» и «Большевистская смена» все чаще слышалась тревога: план сдачи хлеба государству не выполняется. За это же ругали Северо-Кавказский край и в центральных газетах. К десятому ноября край выполнил план хлебозаготовок только на пятьдесят процентов…

А ростовские базары гремели. Покупай, что хочешь: пшено, кукурузу, картошку, масло, печеный хлеб — от черного, наполовину с отрубями, до белейших булочек, муку всех сортов. Но цены! Не подступиться. Пуд муки — пятьсот рублей!

И на этот вопрос, почему разрешена торговля хлебом на рынках, Ковалев не мог дать ответа.

— Да-а, — вздыхали мальчишки. — Значит, в этом году карточки не отменят…

— Видно, придется еще потерпеть, ребята, — говорил Ковалев. — Зато потом, когда поставим колхозы на ноги, ни от кого зависеть не будем! Ни от своих кулаков, ни от заморских капиталистов…

* * *

Первого декабря на законном основании, в строгом соответствии с календарем, пришла зима. Закрутили метели. Занесло дороги. Каждый день приходилось ранним утром пробивать в снегу дорожку от порога до калитки, расчищать снег на улице. Мороз скакнул за пятнадцать градусов. А с ветерком это немало.

Теперь Олег расстояние от дома до школы старался проскочить в самый короткий срок. Из старого пальто он вырос еще в прошлом году. Рукава едва прикрывали локти. И Олег уговорил маму сшить из него пальто Мишке. А сам пока щеголял в бумажной курточке, под которую поддевал серый вигоневый свитерок. Ботинки развалились окончательно. Пришлось на шерстяной носок надевать мамины галоши. Все это не смущало Олега. Немногие ребята были одеты лучше него. К тому же в школе давно лежало мамино заявление с просьбой помочь им одеждой и обувью. Абдулу Бинееву и Сеньке Явору пальто уже купили. Значит, скоро настанет и его черед.

С едой, в эту зиму будет немного лучше. Спасибо Ваньке Углову. Заготовленную и засоленную рыбу летом почти не трогали. А теперь раз в неделю вынет мама распластанную рыбинку из бочонка, промоет хорошенько в воде. А когда рыбинка несколько дней провялится на воздухе, станет она почти прозрачная и такая вкусная, что от нее и за уши не оттянешь.

Дела на пионерской базе с приходом Яшнова пошли куда лучше. И успеваемость не сравнить с прошлогодней. И оркестр под руководством Трофимова стал крепким, сыгранным. Дядя Гриша говорит, что он не променял бы его на любой другой.

* * *

Двадцать пятого декабря Олега вызвали с первого урока. Едва он вошел в канцелярию, навстречу поднялась уже одетая в пальто учительница литературы Мария Дмитриевна:

— Знаешь, по какому поводу тебя позвали? — и улыбнулась.

Когда Мария Дмитриевна улыбалась, ее круглое, усыпанное веснушками лицо становилось похожим на девчоночье.

Уже поняв, что ничего неприятного не будет, Олег тоже улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Комитет выделил деньги. И мы сейчас пойдем покупать тебе пальто и ботинки. Одевайся быстренько.

— А все на мне, — сказал он, вытаскивая из-под мышки кепку.

— Как? Совсем без пальто? Там же холод такой!

— Ничего. Назад-то уже в пальто пойдем. Согреюсь…

В магазине народу почти не было, потому что товары тут отпускались по специальным ордерам. У длинного ряда полупустых полок в серых халатах, напяленных прямо на пальто, переминаясь, стукая ногой об ногу, стояли продавщицы с серыми, злыми лицами. «Прямо как скифские бабы на курганах!» — неприязненно подумал Олег.

Он тотчас направился к буржуйке, стоящей посреди зала, чтобы отогреть закоченевшие руки.

Продавщица вытащила откуда-то из-под прилавка измятое грязно-черного цвета пальто на вате. Олег надел его, глянул в зеркало и не узнал себя.

— Тюремное! — буркнул он и стал Поспешно стаскивать.

— Правильно! — поддержала его учительница. — Какой-то арестантский балахон. Покажите другое.

Показали и другое, и третье. Но все они были похожи друг на друга, как карлики-горбуны.

— Ну их! Пойдемте. Чего даром деньги переводить, — сказал он учительнице. — Как-нибудь обойдусь. А в марте уже тепло.

— Ни в коем случае! — Лицо учительницы так и залилось румянцем. — Мне поручили одеть тебя, и я это сделаю. Отсюда ты уйдешь в приличном пальто! — И она решительно толкнула дверь со строгой надписью: «Посторонним вход запрещен!»

Около двух часов провели они в магазине. Мария Дмитриевна расшевелила и продавщиц, и худющего, как сушеная вобла, завмага. Обошла все прилавки, спускалась в склад в подвале, переворошила горы одежды, но добилась-таки своего.

Олег уходил из магазина в темно-сером бобриковом с косыми прорезными карманами и широким поясом демисезонном пальто, будто специально для него сшитым у портного по последней моде. Мало того, оно оказалось дешевле тех ватных уродов. Так что они смогли купить не только черные ботинки, но еще и шикарное вискозное кашне с темно-синими и золотисто-оранжевыми продольными полосами.

Когда Олег, счастливый, облаченный в свои обновки, ждал, пока Мария Дмитриевна оформит документы на покупки, продавщицы окружили его, приветливо улыбались и уже совсем не походили на каменных баб, скорбящих на выстуженных ветрами, курганах.

* * *

Утром первого января Олег обнаружил в почтовом ящике газету «Большевистская смена».

На первой полосе выше заголовка шли громадные буквы:

ВЧЕРА БОЛЬШЕВИК НАМ СКАЗАЛ — ЭТО БУДЕТ,

СЕГОДНЯ СОЮЗ ГОВОРИТ — ЭТО ЕСТЬ!

Ниже названия газеты бросались в глаза заголовки:

Сегодня первый день второй пятилетки

Сегодня день ударника

А внизу снова крупно:

СЕГОДНЯ МЫ ЗДЕСЬ ГОВОРИМ — ЭТО БУДЕТ,

РАБОЧИЕ МИРА ОТВЕТЯТ НАМ — ЕСТЬ!

И вдруг вверху на белом поле Олег увидел карандашную надпись: «Курганову». «Вот те на! Я же не выписывал! Кто же это сделал мне новогодний подарок?» Спросил у мамы. Нет. Она не выписывала. Валя сказал:

— Нет. Это не я. Собирался, правда. Да так замотался перед праздником на Сельмаше…

И только придя в клуб, Олег узнал, кто это сделал.

— Я попросил. Завком деньги выделил, — улыбаясь, сказал Вася. — Надо же вожатым отрядов знать, что в стране делается…

Теперь Олег просматривал «Большевичку» ежедневно от заголовка до подписи редактора. Третьего января прочитал:

«29 декабря 1932 г. Центральный Совет Осоавиахима установил почетное звание для отличных стрелков из винтовки, пистолета и других видов оружия с вручением нагрудного знака „Ворошиловский стрелок“ 1-й и 2-й степени. Значок учрежден в честь Наркома Обороны К. Е. Ворошилова, отлично стреляющего из всех видов стрелкового оружия. Звание присваивается членам Осоавиахима и военнослужащим РККА».

Когда Олег рассказал об этом, мальчишки загорелись:

— Вот бы нам получить!.. А что? Мы стрелять умеем!..

— Там написано: «из винтовки, пистолета и других видов оружия», — напомнил Олег. — А мы умеем только из мелкокалиберной. Нужно, чтоб научили из боевой, как в Красной Армии.

— А разве этому где учат? — усомнился Явор.

— А как же! — ответил Иван. — Вон в ФЗУ мукомолов у ребят кружок. У них инструктор — командир Красной Армии. Вот попадем в фабзавуч, может, и нас научат.

— Все в семилетку упирается! — завздыхали ребята. — Скорей бы ее закончить да в ФЗУ!..

* * *

С начала нового учебного года действовал ученический контроль на пищеблоке. Новая повариха, тетя Маша, мать одного из учеников, навела на кухне и в столовой идеальный порядок. Дежурные присутствовали при закладке продуктов в котел, принимали участие в раздаче пищи.

Не слышалось больше жалоб, что одним наливают полную миску, а другим — чуть на донышке. Порции стали чуть больше, в мисках погуще и, конечно, гораздо вкусней, чем прежде.

И вдруг, придя под выходной в столовую, ребята обнаружили опять жиденький супчик. Окружили дежурных:

— Где картошка?! Везде говорят, что картошка — второй хлеб, а в мисках что?! Дать им по шее, чтоб смотрели, как следует!.. Повариху сюда!

Вышла с обиженно поджатыми губами худенькая тетя Маша.

— Чем кричать, идемте на кухню… Вот картошка, — показала повариха на громадную кучу очистков и гнилых картофелин. — Такую вот с базы привозят. Я же вам эту гадость не брошу. А что бросила — раскипелось. Его и не видно…

Пристыженные мальчишки притихли. Потом посоветовались и снарядили делегацию на базу… Но толку из этого не вышло. И на базе, не приспособленной к зимним условиям, картошка была такой же.

— Черт его знает! — ворчали мальчишки. — Никто не виноват, а жрать нечего…

На экстренном собрании учкома Олег сказал:

— Как никто не виноват? Виноваты мы сами!

— Гля!.. Мы еще и виноваты! — зашумели ребята.

— Конечно, — настаивал Олег. — Чего мы ждем? Когда нам готовенькое поднесут? Хватит смотреть в руки государству и требовать: дай то, дай это. Пора и самим что-то делать! Вот послушайте, что говорила Надежда Константиновна еще в двадцать восьмом году. — И Олег зачитал отрывок из письма Н. К. Крупской, которое он переписал из Васиной тетрадки:

«Вы — не бары, вы — дети трудового народа, вы — ленинцы, пионеры, и не к лицу вам подражать барчатам. Вы — подростки, а подростки уже многое могут сделать, чтобы сообща работать над улучшением жизни».

У нас в школе четыреста пионеров, да еще человек двести ребят. Это же сила! — продолжал Олег. — Что мы, весной не можем вскопать землю во дворе? Вон какой громадный!.. Да посадить картошку! И в том году ни у кого просить не будем. Своей хватит!..

— А где инструменты взять? — крикнули с заднего ряда.

— Ты что, безрукий? — вскочил Иван. — Мастерские есть? Да там трактор можно собрать, не то что лопаты сделать!

Собрание учкома кончилось тем, что выбрали огородную комиссию, куда среди других вошли Олег, Иван и Нина.

* * *

— Заходите! — отозвался мужской бас за дверью.

Олег вошел. Его всегда поражал в этой комнате абсолютный порядок. Если даже хозяин месяц был в отлучке и ты зайдешь сюда вместе с ним, и тогда все окажется на своих, раз навсегда определенных местах. Везде чисто. Никаких брошенных вещей. Сразу у двери вешалка. Аккуратист, по-армейски заправленная узкая железная кровать в углу. Небольшой письменный стол у окна. Портрет Владимира Ильича над ним. В другом углу — выполняющая роль обеденного стола большая высокая табуретка, покрытая клеенкой.

Главная достопримечательность — два огромных шкафа, за стеклянными дверцами которых книги, книги, книги. Рядом с толстыми, в солидных переплетах с золотым тиснением, совсем маленькие, а то и просто брошюры. И честь им не по одежке и величине, а по тому, что там написано. Спроси у хозяина любую книгу — и он достанет тебе ее тотчас. Даже в темноте, на ощупь.

— Олег! Ну ты молодчина! Я боялся, что тебе сегодня не передадут. А завтра сутра мне снова в свою МТС возвращаться.

— Здравствуйте, дядя Федя!.. А у нас на пятом немецкий был. Вызывает меня секретарша. Скорей, говорит, Курганов. Тебя начальник политотдела МТС товарищ Демин Федор Захарович вызывает! Ну, я: «Ауфвидерзеен, Вильгамида Вильгельмовна! До побачення!» И сюда рванул… Вы теперь начальник политотдела МТС?..

— Удрал, барбос!.. Меня бы кто немецкому выучил. Так я бы Маркса в подлиннике читал… Нет. Нет. Погоди раздеваться. Дай я на тебя полюбуюсь. — Он отступил на пару шагов, разглядывая новое пальто. — Крепко тебя Советская власть обмундировала. Знай наших! Только вот это… А ну подожди. — Он шагнул к кровати, вытащил из-под нее чемодан, достал кубанку с коричневым, отливающим темным золотом мехом, и надел на голову Олегу. Чуть сдвинул набекрень. — Вот теперь, как надо, Так и носи.

— Дядя Федя! Это ж такая дорогая вещь…

— Дорогая, Олег. Очень дорогая… Мне ее Миша, батька твой, подарил на прощанье, когда в Туркестан отправлялся… — Дядя Федя закашлялся, будто поперхнулся чем-то. — Ну, раздевайся. Сейчас чайку принесу.

Олег не мог отвести глаз от отцовской кубанки. Гладил и гладил ее золотистый мех…

По возращенной Олегом тоненькой книжечке «Манифест Коммунистической партии» дядя Федя устроил ему целый экзамен. Требовал, чтобы он отвечал на вопросы четко и обстоятельно, да не заученными фразами, а своими словами.

Потом Олег рассказывал о доме, о своих школьных делах, о решении вырастить картошку для столовой.

— Ну, молодец парень. Так и дальше курс держи. А главное — не будь болтуном. Любое обещание, любой, даже самый хороший, лозунг лишь тогда чего-то стоят, если они подтверждаются настоящими живыми делами…

— Дядя Федя, я вот давно хотел спросить вас, — смущенно начал Олег. — Для чего живет человек?

— Разве ты не знаешь, для чего живешь?

— Нет. Я знаю. Но вот говорят некоторые: человек родился, учился, работал, а потом состарился и умер. Для чего он жил? Ведь от него ничего не осталось…

— Э-э-э, нет, парень, шалишь! Останется, если это был Человек, а не брюхо с глазами, чтобы видеть жратву, и с руками, чтобы хапать ее, рвать ее хоть из чужого рта… От Человека остаются его дела, его мысли, его книги, его дети, ученики, которые продолжают то, что он начал, но не успел закончить.

— Это здорово, дядя Федя! Я тоже так думаю. А то ведь ужасно обидно: прожить и — никакого следа. Будто тебя никогда на свете и не было.

— Да, сынок, такой жизни не позавидуешь. Мерзкая, недостойная человека жизнь!.. И раз уж об этом зашла речь, скажу еще. Вспомнился мне комиссар наш товарищ Рудзитис. Он говорил: все люди делятся на две категории. Одни живут, чтобы есть. А другие едят, чтобы жить… Так ведь оно и есть на самом деле. Первые, независимо от того, кто они — дворяне, чиновники или даже крестьяне и рабочие, живут, чтобы есть, есть, есть! Набивать брюхо, карманы, копить добро, которого им никогда не сносить, грести под себя все, до чего могут дотянуться их руки. И как бы они много ни имели, им этого мало. Они рабы своего желудка, своих растущих не по дням, а по часам желаний. Как только запахнет едой, появится возможность увеличить количество личных, только ему принадлежащих тряпок, вещей, денег — они тотчас забывают о долге, чести, человеческом достоинстве… Таким был мещанин, обыватель, в худшем смысле этого слова, во все времена, при всех системах правления. Таков этот страшный зверь и сейчас, будь он проклят! Таким, наверно, надолго останется, ибо живуч, изворотлив, готов, как хамелеон, принять любую окраску, лишь бы выжить… Мы, коммунисты, бойцы ленинской партии, относимся к людям другой категории. Мы едим, чтобы жить, бороться, строить. Не нужны нам излишества и роскошь ни в чем. Примером в этом служит Ленин. Нам нужно только необходимое, ибо смысл нашей жизни — борьба.

Долго еще говорили они с дядей Федей. Олег чувствовал, как голова его все тяжелеет. Но это была не боль, не усталость, это была приятная тяжесть необычного, большого, важного, что входило в него прочно, надолго, навсегда.

Уходил Олег близ полуночи, бережно положив за борт пальто обернутые в бумагу четыре книжечки Ленина: «О задачах Союзов молодежи», «О кооперации», «Лучше меньше, да лучше» и доклад на IV конгрессе Коминтерна «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции».

— Потому много даю, — сказал дядя Федя, прощаясь, — что не увидимся, возможно, два-три месяца. Живот может кой-когда и поголодать. Не страшно. А пища душе и мозгу нужна каждый день…

* * *

Еще в середине октября на общешкольном собрании Илья Андреевич сообщил, что в конце учебного года все без исключения будут подвергнуты проверочным испытаниям. И те, кто их не выдержит, будут оставлены на второй год.

Ребята были ошеломлены. Что это еще за испытания?! Никогда их не было. Из группы в группу переводили по текущим оценкам. И вот — на тебе! Поднялся невообразимый крик.

Тогда рядом с заведующим появилась плотная фигура Ковалева. Он поднял руку:

— Товарищи!.. — Низкий голос Ковалева услышали все. И смолкли. — Ответьте мне на один вопрос: что вы собираетесь делать, закончив школу?

— Ра-бо-тать! — грохнул зал в ответ.

— Правильно, — одобрил Ковалев. — Стройки пятилетки, фабрики и заводы ждут вас. Но им нужны парни и девчонки трудолюбивые, башковитые, знающие! Зачем им митрофанушки-неучи?! Такие в любом деле подведут. Техника-то ого-го какая!.. Вот ЦК ВКП(б) и вынес постановление: ввести проверочные испытания… А наша задача, и в первую голову задача пионеров: повысить качество учебы и на весенних испытаниях доказать, что они серьезно готовятся стать достойной сменой своим отцам и старшим братьям…

Тогда же, после собрания, Олег спросил у Ковалева:

— А когда нужно начинать готовиться к испытаниям?

— Лучше всего — с сегодняшнего дня, — посоветовал Ковалев. — Во всяком случае, не откладывай это дело в долгий ящик…

Но прошел ноябрь, декабрь — дел все не уменьшалось, и подготовку к испытаниям так и не начали.

В конце января Олег заявил товарищам:

— Всё. Точка. Хоть из шкуры выскакивайте, а два часа в день будем заниматься повторением. Нам рисковать нельзя. Не выдадут удостоверение об окончании семилетки — и полетят все наши планы вверх тормашками!.. И давайте сразу решим, у кого собираться. У Абдула негде, у Ивана — далеко. Лучше всего было бы у Тольки. Свой дом, четыре комнаты…

— У меня нельзя, — глядя в парту, поспешно ответил Толька. — Отец в зале полы покрасил, и это… Верка заболела.

— Так она же сегодня по улице бегала! — удивился Сенька.

— Ну и что?! — обозлился Феодал. — Ты что, доктор?!

— Ладно, — усмехнулся Олег. — У меня лучше всего: и больных нет, и полы не крашены…

Договорились первое занятие начать завтра же после репетиции оркестра.

* * *

— Ого, сколько народу! — радостно встретил их на пороге Мишка. — А у нас сегодня три урока было.

— Поел? — спросил его Олег. — Ну вот и хорошо. А теперь выметайся. Мы заниматься будем. Дуй к Евдокии Андреевне.

— Ага. Я мигом! Тетя Дуся, знаешь, как любит, когда я у нее уроки готовлю. Особенно стихи.

Олег с Иваном вынесли на середину комнаты стол, служащий Кургановым и Обеденным, и письменным, а при нужде — и верстаком. Выдвинули обе половинки — всем места хватит.

Времени осталось мало — три с половиной месяца, поэтому решили повторять вместе алгебру, геометрию, физику, русский и немецкий. А остальные предметы — самостоятельно. А чтобы было без обмана, раз в шестидневку каждый отчитывался по одному из предметов, который он повторял дома.

С тех пор ежедневно ровно в половине двенадцатого в квартире Кургановых начинались занятия. Олег ставил будильник. Через сорок пять минут он звонко оповещал, что пора сделать перерыв. А в десять минут второго дверь распахивалась, появлялся Мишка и объявлял:

— Динь-динь-динь! Уроки окончены!.. Детки в школу собирайтесь, — и весело смеялся.

Когда повторение за пятую группу кончилось, откололся Явор. Много времени отнял Толька. Все приходят вовремя, а он обязательно опоздает. Да еще и требует повторить то, что прошли без него. Пришлось сказать ему: «Опоздаешь еще раз — не пустим». Потом оказалось, что географию и естествознание он дома не повторял.

— Успею! — оправдывался Толька. — Подумаешь, география!..

А через неделю Олег обнаружил, что задачи по геометрии и упражнения по русскому, которые нужно было сделать дома, Толька просто списал со старых тетрадей за шестую группу, так в них и не разобравшись. Его подняли на смех:

— Для кого ты это сделал?.. Мы не учителя!.. Оценок не ставим.

— Собрались тут… деловые! — вдруг обиделся Толька. — Каждый учит!.. Да я сам лучше вашего подготовлюсь!..

— Слабо тебе самому! — сказал Иван.

— А вот и не слабо! Тебя просить не буду!..

Больше на занятия Толька не пришел. Как он готовился — неизвестно. Но перед началом уроков в школе его всегда видели играющим с мальчишками то в орлянку, то в айданы.

Олег пробовал образумить Феодала:

— Приходи заниматься. Ведь погоришь на испытаниях!

— Не погорю! Будь спок! Меня умные люди научили…

Без Феодала повторение пошло намного быстрей. Многие параграфы учебника пропускали. Олег спрашивал:

— Следующее — подобие треугольников. Все знают?.. Значит, пошли дальше. Признаки равенства…

Мишка тоже не лентяйничал. Из-за стены порой было слышно, как он нараспев читал соседке стихи из букваря. А когда будильник извещал о перемене, отчетливо звучали бодрые слова песни, исполняемой звонким Мишкиным и дребезжащим старческим голосом тети Дуни:

Октябренок Курганов исподволь готовился стать пионером.

* * *

На собрании огородной комиссии председателем выбрали Ивана, а Олегу поручили ремонт инвентаря.

— Пусть я председатель, — взял слово Иван, — но в картошке я ни бельмеса не понимаю. Дайте помощника знающего.

— Ну и Ванька! — смеялись ребята. — Только стал начальником — уже помощника ему подавай!..

— Смех смехом, а кто хоть немного понимает в картошке? — спросил Олег. — А то мы один бурьян вырастим.

— Я, — поднялась Нина Шамарина.

— Откуда ты про картошку знаешь? — удивился Олег.

— В гарнизоне на ДВК, где мы жили с папой, у нас в школе была опытная станция. Мы даже свой сорт картошки вывели.

— Красота! Нинка готовый агроном. Утвердить ее замом! — обрадовались ребята.

— Сколько картошки нам нужно вырастить? — спросила Нина.

— Как — сколько?.. Сколько надо!.. Хватит водичку хлебать!..

— Вот. Никто не знает, — переждав крики, продолжала Нина. — А знать точно надо. Смотрите. — Она вынула из портфеля две картофелины средней величины. — В каждой по сто граммов. Хватит на порцию по одной? Или по две на человека?

— Чего по одной! — снова зашумели ребята. — По паре и то мало… Штук по пять!.. Правильно! По полкило!..

Пока ребята спорили, Олег на листке стал что-то подсчитывать. Закончил. Удивленно покачал головой и встал:

— Вот вы горло дерете: «Полкило!» А знаете, сколько для этого нужно картошки вырастить?.. Я вот подсчитал. Нужно шестьдесят семь тысяч пятьсот килограммов! Это почти восемьсот пятьдесят мешков, по пять пудов в каждом!.. Даже если по сто граммов, вот по такой картошечке, и то — тринадцать с половиной тонн. А сколько нужно вскопать, засадить, поливать, чтобы вырастить такую уйму! Вот о чем думать надо!..

Услышав эти громадные цифры, присутствующие ахнули. А Нина, будто желая добить погрустневших членов комиссии, сообщила: чтобы вырастить хотя бы тринадцать тонн, нужно пять — семь тысяч квадратных метров земли, тонн пятнадцать удобрений и килограммов восемьсот семенной картошки.

— Так чего вы нам голову морочите?! — вскочил Феодал. — Дураку ясно, что дело дохлое. Курган придумал это дело, пусть и выкручивается. Пошли, ребята! — И вышел.

— Ваня, дай мне сказать, — снова встал Олег. — Не будем, как Феодал, в панику бросаться. Ну что наша картофельная Проблема по сравнению с делами на Сельмаше, Магнитке, Днепрогэсе! Ерунда. Хоть и у нас будет дел по горло… Пусть каждый подумает, прикинет все. А тогда, ну хоть дня через три, придем уже с дельными предложениями. И решим, как за дело взяться, чтобы потом караул не кричать.

* * *

Пока Олег с ребятами занимался в школьноймастерской ремонтом и изготовлением лопат, тяпок, граблей, у Ивана, Нины и других членов огородной комиссии дел было невпроворот.

Они прямо по снегу разметили в огромном школьном дворе границы будущего картофельного поля, завалили его большущими сугробами и приняли меры, чтобы снеговая вода не скатилась прочь, а досыта напоила землю.

Неожиданно легко решился вопрос с удобрениями. Ленька Семин, узнав, что нужно тонн пятнадцать навоза, сказал:

— Да хоть бы и сто! Материн брат дядя Володя на ипподроме старший конюх. И рабочие лошади в его распоряжении.

Трудней всего было достать посадочный материал. Члены огородной комиссии каждый день ходили по классам, требовали, чтобы все выполнили постановление собрания — сдать по пять-шесть картофелин. Объявляли о ходе сбора на линейке.

Но к третьей декаде февраля у Нины Шамариной в школьном подвале хранилось только тысяча четыреста тридцать годных для посадки картофелин — десятая часть необходимого.

К первому марта обрадовали шефы, завод имени Октябрьской революции, они дали двести килограммов отборной картошки. Но нужно еще не меньше пятисот! Где их взять?

В какие только организации они не обращались с просьбой одолжить школе картофель до сбора урожая! И везде их постигала неудача. У кого действительно не было, а кто не хотел рисковать: «Подождите. Может, после посадки и останется…»

К концу марта результаты работы комиссии признали все. Шесть тысяч квадратных метров хорошо удобренной, пропитанной влагой, вспаханной, тщательно проборонованной, мягкой, как пух, земли были готовы принять семенной картофель.

Поле огородили штакетником. Сделали мерные веревки с узлами, чтобы рядки вышли ровными и их легко было обрабатывать.

Шефы провели водопроводную трубу для поливки. В кладовой Тимоши, как винтовки в пирамиде, стояли рядами наточенные лопаты, грабли, тяпки.

Школьники почтительно смотрели на Шамарину, которая ежедневно измеряла большим градусником температуру почвы. А Нина, придя в кладовку, ставшую штабом, чуть не плакала:

— Какой ужас! Вчера было четыре градуса. Сегодня уже пять. А при восьми надо начинать посадку…

По-прежнему не хватало пятисот килограммов. Но об этом, кроме членов огородной комиссии, Васи Яшнова и Ковалева, не знал никто.

— Дальше ждать нельзя! — сказал Олег. — Пойду в крайком.

— Нет, — возразил Иван. — Пойдем вместе. Так будет верней.

* * *

— Ах вы, чижики! Почему сразу не пришли? — пожурил их заведующий сельхозотделом крайкома комсомола. — Такое мировое дело затеяли, а бьетесь в одиночку… Ну, ладно. Вот вам адрес. Найдете Мирона Ребрикова. Он там секретарь ячейки. Должен помочь… И вот еще что, ребята. Про смычку города с деревней не забывайте. Свяжитесь с пионеротрядом станицы или хутора. Побывайте у них. Посмотрите, чем помочь сможете. В общем, возьмите шефство. Идет?

— Идет! — дружно подтверждали они. — Возьмем шефство…

— Полный вперед, мальчики! — крикнула повеселевшая Нина и потащила Ивана с Олегом к трамвайной остановке.

Через час они уже входили в одноэтажное здание на Дачном поселке со скромной вывеской: «Северо-Кавказская зональная опытная станция НИИ картофельного хозяйства».

Мирон Ребриков оказался симпатичным, деловым и настойчивым парнем. Вместе со своими ребятами он так нажал на заведующего, что тот после недолгого сопротивления сдался.

— Хорошо. Дам. Но не даром. Вы тоже нам помогите. Весенние работы начались, а инструментов у нас не хватает. Ручки у лопат ни к черту. Тяпок, граблей мало…

— Все сделаем! — пообещал Олег. — Только и вы клубни давайте нам завтра же…

И снова в две смены гремели школьные мастерские. Под присмотром Виктора Борисовича ребята выполняли срочный заказ опытной станции: двести ручек для лопат и полсотни граблей и тяпок. А счастливая Нина Шамарина с помощницами делала последние приготовления — провяливала под весенним солнцем отборные картофельные клубни.

Семнадцатого апреля земля, на которой из года в год росли только бурьяны да немудреные цветочки, наконец принялась за работу, достойную ее богатырских сил.

Хотя в посадке участвовало всего шестьдесят человек, заранее проинструктированных Ниной, с утра в школьном дворе собралось еще сотни полторы зрителей. Они наперебой предлагали свои услуги. Но агроном была неумолима:

— Нет, ребята. Сейчас очень ответственное дело… Когда ваша очередь работать — смотрите в графике. Вот тогда не подведите!..

И уже с восемнадцатого начались ожидания первых всходов. Особенно не терпелось малышам. Они приходили задолго до уроков, выскакивали на переменах. Каждый хотел первым увидеть зеленые ростки. Но разглядеть дальние ряды невозможно. И перваки, перемахнув через низенький штакетник, зайцами скакали по мягкой земле, утопая по щиколотку.

Мишка Курганов такого безобразия стерпеть не мог. Он мчался за «нарушителями границы», за шиворот тащил их обратно… В результате место происшествия походило на пашню, где только что прошло стадо диких кабанов.

Нина была в отчаянии. Члены комиссии проводили беседы во всех младших группах. Но следов на поле не уменьшалось. Пришлось назначать дежурное звено на каждый день…

И лишь когда восьмого и девятого мая дружно полезли из земли темно-зеленые росточки, самые юные натуралисты успокоились. Правда, возникали споры: кто первый увидит, когда картофель зацветет. Но до этого было еще далеко.

«А НУЖДЫ НАШИ ВЕЛИКИЕ…»

Узнав о разговоре в крайкоме, Яшнов упрекнул Олега:

— Дождались! И не стыдно, что тебе о шефстве над селом крайком напомнил? Сам впервые слышишь?

— Конечно, стыдно, — виновато ответил Олег. — Замотался я со всеми нашими делами. Разве везде поспеешь?

— А тебе везде самому поспевать и не надо. Ты не Иисус Христос, а вожатый! Твое дело думать, смотреть вперед. Организовывать, давать задания. Развивать и поддерживать инициативу. У тебя целый пионерский отряд! Зажечь их надо! А ребята и сами не хуже нас с тобой сделают… Ну и смотреть, конечно, чтобы кого не занесло в сторону. Народ-то горячий.

— Понимаешь, Вася. Иной раз думаешь: пока что растолкуешь, так скорей самому сделать.

— Это ты брось! Раз скорей, два скорей. За всех один работать будешь, а остальные пусть сидят сложа руки? Нет. Ты потрать сегодня, может, в два раза больше времени, но завтра он это сделает сам. Так и с другим, и с третьим. И будет у тебя вон сколько помощников! И дел можно столько наворочать, что одному и за год не управиться. И ребята на этом вырастут, приучатся к самостоятельности, ответственности за свои поступки. Надо так вести дело, чтобы любой из звеньевых мог заменить тебя, если потребуется.

— В чем заменить?

— Да во всем! Тебе же не побоялись отряд доверить, когда я больной валялся. И вроде неплохо получилось… Ну-ну, не прибедняйся! Теперь и ты расти смену… Да, беседу о международном положении провели?

— Я приглашал на сбор Ковалева. Здорово получилось! Ты же знаешь, как он может.

— Это совсем хорошо… И еще вот что, Олег. Ты на базового поменьше оглядывайся. Действуй сам. Знаешь же, времени у меня в обрез…

Свободного времени у Яшнова действительно было очень мало. С семи до трех он работал на заводе у слесарного верстака. А потом до позднего вечера — дела пионерской базы. Девять отрядов — это не шутка. Если к десяти часам домой выберется, то хорошо. А ведь надо и самому учиться. Книгу почитать, газеты…

Все это Олег знал отлично. Понимал и то, почему Яшнов при каждой встрече спрашивает, хорошо ли пионеры разбираются в международной обстановке… Еще с осени тридцать первого года, когда Япония оккупировала Маньчжурию и самурайские дивизии вышли на границы СССР, на Дальнем Востоке создалась напряженная обстановка. Провокации и налеты следовали один за другим. Было ясно, что японские вояки ищут повода, чтобы начать войну.

Все тревожней становилось и на Западе. Особенно в Германии. Там к власти пришли фашисты. И тотчас по стране покатилась волна террора. Штурмовики Гитлера организовали грандиознейшую провокацию — подожгли рейхстаг, а вину свалили на коммунистов… Шестого марта арестован вождь Коммунистической партии Германии Эрнст Тельман…

Доверие Васи было Олегу приятно. Но вместе с тем он чувствовал, как все больший груз ответственности ложится на плечи. Руководить отрядом твоих сверстников непросто. Чтобы, ребята признали за тобой это право, нужно всем быть примером. А в пятнадцать лет это очень нелегко. Приходилось следить за каждым своим, шагом, оценивать свои поступки как бы со стороны, видя их глазами сорока восьми своих товарищей.

Олег еще больше посерьезнел подтянулся. Старался во всем походить на своего вожатого базы.

* * *

На сборе отряда Ванька Руль предложил:

— Давайте возьмем шефство над отрядом из хутора Алёнина. И ребята нам знакомые. Да и близко. Можно добраться туда хоть на товарняке, хоть пешком.

С ним согласились. Письмо Гриньке Котлярову в колхоз имени Парижской коммуны поручили написать Ивану, Сеньке и Нине.

Сенька получил задание написать объявление, чтобы школьники сдавали для сельских ребят книги, учебники, тетради. А ответственным за сбор подарков утвердили аккуратного и серьезного Абдула Бинеева.

Ответ пионеров из колхоза пришел неожиданно быстро. Гринька оказался сообразительным. Передал письмо через знакомого фэзэушника — кочегара товарного поезда.

Колхозные пионеры писали:

«…А нужды наши великие. Отряд у нас два года уже, а доси нет ни барабана, ни горна. Просили председателя. А он руками развел. Погодите, говорит, щас каждая копейка в хозяйстве нужна позарез. Вот соберем хлеба хорошо, тогда расстараемся. В годовщину Октября приняли мы восемь человек в пионеры, так еле кумача на галстуки выпросили. Хотели к Первомаю еще Фроську Пропашнову, Митьку Жерихова и Сашку Толстопятова принять, да опасаемся. Как же без галстуков?..

Заветы Ильича мы исполняем — в школе учимся хорошо. А вот с учебниками — беда. В 4-й группе одна арифметика на пять душ. А в 7-й группе на всех две геометрии. Тетрадки, что в начале года выдали, мы все исписали давно. Так в бывшем поповском доме, где сейчас Совет, нашли мы на чердаке 2 корзины плетеные агромадные с книжками и исписанными тетрадями. Бумага на тетрадках больно хорошая. Белая да склизкая, как лед. И строчка от строчки на версту стоит. Так мы на них пишем, перевернувши вверх тараманом… Хорошо, ребята, что вы нам написали. А что ваш Феодал нашего Лёвку чуть не подстрелил, так мы про то уже и думать забыли… Приезжайте к нам на Первомай. У нас будет демонстрация колхозников. И мы покажем постановку про то, как кулаки и попы народ дурачили…»

Когда письмо прочитали всему отряду, а потом, по просьбе ребят, и в старших группах, народ валом повалил. Абдулу нанесли книг, тетрадей, карандашей, чернильных таблеток и прочего за три дня больше, чем за предыдущие две недели. Отвезти подарки решили второго мая. И тут Олегу пришла в голову мысль:

— Хлопцы! А давайте сделаем им настоящий праздник! Возьмем оркестр. Ну и подарки, конечно, прихватим!..

Вася, узнав об этом решении, сказал:

— Молодцы! Лихо получится. А знаете, что? Пожалуй, и я с вами поеду…

* * *

Вечером тридцатого апреля завклубом предупредил оркестрантов, чтобы они были завтра точно без двадцати восемь.

— Кто опоздает, на демонстрацию не пойдет!

Олег удивился. Чего это дядя Гриша так строго предупреждает? Ведь не было случая, чтобы они подвели. Но еще больше удивился он, придя в клуб утром. По-праздничному одетый, торжественный, дядя Гриша велел, оставив инструменты, построиться в одну шеренгу по росту и произвел расчет. А когда стоявший в строю последним Сенька Явор звонко выкрикнул: «Двадцать второй! Расчет окончен!» — дядя Гриша неожиданно подал команду:

— Напра-во! За мной ша-а-гом — марш!

Удивленные мальчишки дружно затопали за ним и оказались… в заводской душевой.

— Гля! Что нас, мыться привели? — фыркнул кто-то и смолк.

Строй замер у длиннющей скамейки, на которой лежали большие пакеты. Против себя на пакете Олег прочитал: «Курганов». На следующем, против Абдула, было написано: «Бинеев»…

— Скидай, братва, шмутки! Облачайся в праздничное! — весело подал совсем не уставную команду дядя Гриша.

Олег мигом развернул пакет. Сверху пламенел сатиновый пионерский галстук. Под ним — белая рубашка-опашка с короткими рукавами и карманами на груди. Еще ниже — темно-синие, из бумажной диагонали брюки, а в самом низу — белые парусиновые полуботинки… Глянул — у всех было то же самое.

— Штаны, как влитые!.. И туфли точно подошли!.. А рубашки какие красивые! — слышались вокруг удивленные, радостные возгласы. — Как же вы угадали?! — оборачивались мальчишки к дяде Грише, который прямо светился от радости и был, наверно, в эти минуты самым счастливым из них.

— А медкомиссию помните? — засмеялся завклубом.

В ноябре или декабре на репетиции дядя Гриша вдруг объявил, что нужно срочно проверить, какие у них легкие и вообще здоровье. В комнате заводского медпункта сухонький старичок в белом халате вертел их и так и этак. Ребята недоумевали: «Что за странный доктор?» Ни ослушивать, ни остукивать не стал. Даже рот не велел никому раскрыть. А больше действовал сантиметром. Измерял объем груди, талию, длину рук, ног, стопы. И все записывал в блокнотик…

Ловко дядя Гриша обвел их вокруг пальца!

Вспомнилось и другое. На предпоследней репетиции Трофимов приказал всем немедленно постричься. Пришлось всем срочно бежать в парикмахерскую. Выходит, и он знал о подарках! А молчал, хитрюга!

Мальчишки толпились у большого помутневшего от сырости и времени зеркала. Это ж надо! Как здорово все сидит. И у всех двадцати двух — одинаковые! Ну и завком! Ну и дядя Гриша!

Абдул был потрясен. Ему нужно было тотчас, немедленно высказаться. И он произнес перед завклубом целую речь:

— Такой подарка Абдул никогда не получал!.. Отец бедный. Мать что сделаит? Одиннадцать дети кушать надо. Одеть — совсем потом… как-нибудь, чтоб не голым… Очень спасибо!..

Когда спустя полчаса оркестр во главе заводской колонны проходил мимо строящихся школьников, девчонки восхищенно ахнули и долго смотрели ему вслед.

* * *

Мишка, узнав, что Олег второго мая едет в подшефный пионерский отряд, потерял покой. И тотчас начал действовать.

Прежде всего стал всячески ублажать маму. Примус, большой медный чайник, ножи, вилки и всю подведомственную ему хозяйственную мелочь надраил до блеска и расставил, разложил на самых видных местах.

Мама похвалила его и прибрала все в шкаф. Но Мишка не хотел, чтобы так быстро забыли о его заслугах. Начищенные вещи появлялись то на столе, то на комоде вновь и вновь.

По многу раз в день он справлялся, не нужно ли маме купить соли или спичек, керосину или еще чего-нибудь. Регулярно показывал ей свои тетради с хорошими отметками. И вообще вел себя самым примерным образом.

Дня через три мама сама спросила у Мишки:

— Слушай, хитрец. Чего ты от меня добиваешься?

Мишка рассказал ей. Мама заколебалась. Мишка стал упрашивать, и мама сдалась. Хотя и предупредила:

— Ведь все в конце концов будет решать Олег.

— Я знаю, мамочка! Но раз ты согласна, я Лельку как-нибудь уговорю. Он тебя, знаешь, как любит!..

Обхаживать Олега Мишка начал перед самым маем. Стал подсовывать ему свои рисунки исключительно на сельскую тему. То по угольно-черному полю шел громадный трактор с красным флагом. И хотя тащил он за собой не сеялку, а многолемешный плуг, над рисунком был лозунг, списанный Мишкой из газеты: «Товарищи колхозники! Своевременный сев яровых — залог хорошего урожая!». То на краю необозримого зеленого поля стояли две группы людей в красных галстуках. А чтоб никто не перепутал, где сельские пионеры, а где городские, Мишка на рукавах одних нарисовал серп, а других — молот. Пионеры с молотом вручали серпастым огромный барабанище с палочками, похожими на лопаты. Это был уже совсем прозрачный намек. Но Олег делал вид, что не понимает смысла рисунков. Посмотрел — и все.

Тогда Мишка в его присутствии начал громко сетовать, что вот, мол, учебный год уже кончается, а у него остались пять чистых тетрадей в три косые линии. Во второй группе они ему уже не нужны. Подарить, что ли? А вот кому?.. И карандашей красно-синих целых четыре штуки. И букварь совсем чистый, как новенький… Олег еле сдерживал улыбку, но не хотел идти на мировую.

На прошлой шестидневке Мишка провинился. Олег попросил его сбегать домой и принести в школу тетрадку с планом работы отряда. Мишка, занятый у школьного забора игрой в айданчики, неожиданно заупрямился:

— Не пойду. Мне некогда.

— Не валяй дурака. Я же за делом посылаю. Давай!

— Твоя тетрадка, ты и иди, — дерзко ответил Мишка, рисуясь своей храбростью перед сверстниками.

— Ну, смотри! — рассердился Олег. — Раз ты нужное дело на айданы променял, так и у меня ничего больше не проси!

Пришлось отпрашиваться с урока и бежать самому.

Мишка уже в тот же вечер начал всяческими способами подлизываться, но Олег на него и внимания не обращал…

И вот настал решающий день — Первое мая. Когда Олег вернулся с демонстрации в новой красивой одежде и, главное, — в отличном настроении, Мишка, отбросив дипломатию, пошел на решительный штурм:

— Вот видишь! — сказал он брату. — У тебя белая рубашка с карманчиками. И у меня с карманчиками. У тебя штаны синие. И у меня тоже синие. Я как будто в вашей оркестрантской форме, правда?.. Лель, ну возьми меня в колхоз к пионерам… Мама уже согласная.

И такое великое желание и раскаяние за предыдущую ссору было в его темно-карих, с золотинкой, глазах, что мама отвернулась, а Олег не сдержал улыбку. Но все же напомнил:

— Так мы ведь не в айданчики играть поедем. Дело общественное, пионерское. И подарки нести придется. Упаришься.

— Нет, Лель! Не упарюсь! Я, знаешь, какие чурбаки бабушке Дуне таскал, и то ничего. Я сильный!..

* * *

Восемь оркестрантов с инструментами, Вася Яшнов; Нина Шамарина и Мишка, все нагруженные связками книг, пакетами, свертками, в семь часов утра уже подходили к безлюдному перрону станции Нахичевань-Донская.

Абдул увидел скуластого паренька в испачканной мазутом робе и поздоровался с ним по-татарски. Парень улыбнулся, закивал, ответил длинной фразой и протянул ему руку.

— Вы идите. Я сейчас догоню, — сказал Абдул.

А через несколько минут он подошел с тем парнем.

— Вот, земляка встретил. Его деревня и моя совсем близко. Я с его сестрой в школе учился. А его папа к моей бабушке зубы лечить приходил. Хабибулла в прошлом году фабзавуч окончил и теперь работает машинистом дрезины.

— Хабуш! — протягивая всем по очереди руку, говорил парень. — Мы сейчас как раз в ту сторону ехать будем…

Через полчаса маленькая автодрезина с прицепленными к ней впереди и сзади двумя платформами, на которых, были уложены запасные рельсы, шпалы, инструмент, рявкнула сиреной, и тронулась. Дежурная бригада ремонтных рабочих спешила на станцию Мишкино сменить износившийся рельс.

На передней платформе, подостлав под себя газеты, чтоб не испачкать новенькие костюмы, сидели музыканты и в благодарность играли рабочим по их заказу то марш, то веселую плясовую, то популярную песню из кинофильма «Встречный»…

— Жалко, что вам так недалеко, — сказал Хабуш, останавливая дрезину у площадки «Карьер». — Спасибо. Нам тоже немного праздника досталось… Слушайте, а когда вы назад? К восемнадцати часам мы должны снова в Ростове быть. Если успеете, подвезем с удовольствием…

Только поднялись они от площадки на взгорок, как увидели идущий по дороге пионерский отряд. Их тоже заметили. Строй вдруг рассыпался. Хуторские пионеры, подняв облако пыли, с криком бросились навстречу. Обступили, разглядывали, знакомились, отбирали тяжелые связки и пакеты.

Лишь Мишка Курганов свой большой, но легкий сверток не отдал никому. Олег подмигнул ему: правильно, не отдавай?

Начало встречи получилось совсем не таким, как предполагали. Но Вася махнул рукой:

— Ерунда! Так еще лучше вышло… Митинговать будем потом.

Командовал отрядом председатель, Гринька Котляров. А звеньевыми у него были тоже давние знакомые, остроносый книголюб Левка и еще больше выросший, здоровенный Ермолай.

Олег и Вася договорились с ними, как проведут праздник. Отряд построился и под звуки оркестра зашагал к хутору.

Взбудораженные музыкой хуторяне высыпали на улицу. Когда еще в хуторе играл оркестр?! Может быть, и никогда.

В сопровождении целой оравы кричащей малышни гордо прошли пионеры мимо знакомых хат, мимо Совета с красным флагом, мимо правления колхоза с первомайскими лозунгами.

Прямо у школы, на лужку, покрытом молодой травой, провели сбор отряда, на котором приняли в пионеры Фросю Пропашнову, Митю Жерихова и Сашу Толстопятова. А когда Вася, Олег и Нина повязали им блестящие сатиновые галстуки, оркестр грянул «Интернационал».

И тут наступила минута Мишкиного торжества. Развязав веревки таинственного свертка, он не сводил глаз с Яшнова.

— А теперь, — объявил Вася, — мы вручим вам свои подарки. Слово имеет октябренок пионерской базы завода имени Октябрьской революции Миша Курганов.

Олег замер: застесняется Мишка да как начнет мямлить… Но Мишка не подвел. Проворно выхватил из бумажного куля блестящий никелированный горн и ярко раскрашенный барабан. Подошел к председателю совета отряда и, отдавая барабан, звонко, так, чтобы слышно было всем, сказал:

— Это рабочие завода вам дарят и желают, чтоб ваши пионеры никогда не сбивались с ноги!

Окружившие пионеров со всех сторон колхозники засмеялись, захлопали, закричали: «Правильно!» Но Мишка даже не улыбнулся. Передавая горн, добавил:

— Пусть горн трубит так громко, чтобы слышали все друзья и собирались под пионерское знамя! — и пожал Гриньке руку.

«Ну и Мишка! — радовался Олег. — Недаром он всю дорогу шептался с Яшновым».

Потом вручали остальные подарки. Нина — тридцать пионерских галстуков, покроенных и подшитых пионерками отряда. Олег с Иваном — детекторные радиоприемники. Абдул, Явор, Ленька Семин — книги, тетради и все прочее.

Особенную радость вызвали библиотечка из ста двадцати книг и учебники.

— Теперь мы заживем! — радовалась молодая учительница.

Хозяева показали школу, правление колхоза, повели на конюшню посмотреть на жеребят, за которыми ухаживали пионеры. По пути каждый тянул хоть на минутку заглянуть в свою хату.

Хуторские ребята растащили гостей по одному. Расспрашивали о городе, об их пионерской базе, записывали адреса.

Вася сразу нашел общий язык с секретарем комсомольской ячейки и председателем колхоза. Сначала они уселись на ступеньках правления и, дымя городскими папиросами, говорили о самых насущных делах колхоза. Вася что-то записывал в свой блокнот. А потом с подошедшим трактористом перешли на машинный двор, и Яшнов, слесарь-ремонтник шестого разряда, давал советы, как оживить к уборочной поломанные жатки.

Вася и Олег договорились с Гринькой, что, когда поспеют хлеба, они пришлют на подмогу пионеров с базы.

Олег учил Ермолая, еще год назад выбранного отрядным горнистом, подавать сигналы.

Не заметили, как пролетел день. К пяти часам большой толпой, где перемешались гости и хозяева, пошли к железнодорожной площадке. Дрезины еще не было. Олег собрал музыкантов, взмахнул рукой, и оркестр грянул гопака.

Хуторская молодежь встрепенулась. Но начать первым никто не решался. Тогда Вася, крикнув: «Эх, ма! Где наша не пропадала! Попробуем, как починили мою ногу!» — пошел вприсядку. Выманил в круг черноглазую дивчину. Вслед за ними пустились в пляс и другие. Старенький деревянный настил стонал под лихими каблуками.

ВЫШКИ В ПОЛЕ

На улицах города распустились многометровые букетищи. За белыми гроздьями цветов не видно ни ветвей, ни листьев. Цветут акации. И над головой, как громадные соцветия, повисли белые прозрачные облака. Густой медовый аромат заполнил всё вокруг, заглушил иные запахи. Хочется дышать глубоко-глубоко. И от этого чуть-чуть кружится голова.

Олег заметил, что каждый раз в разгар весны ему становится как-то легко и немножко тревожно. Отчего легко — понятно. Ведь такая красота вокруг. А откуда эта тревога?.. Будто чего-то не хватает. Что-то хочется сделать. Хорошее. Или идти, лететь куда-то, или петь, или сложить песню, такую чудесную, чтобы людям вокруг стало хорошо и радостно…

В раскрытое окно к самому его лицу молоденькая акация протянула свою любопытную ветвь, опушенную белыми цветами. И вспомнился Олегу вечер, когда они приехали из колхоза имени Парижской коммуны.

Стоя у своей калитки, Нина вдруг внимательно посмотрела ему в лицо:

— Какой-то ты не такой стал, — сказала она и тихо засмеялась.

— А какой? — улыбнулся Олег.

— Ну, совсем не такой… Посмотри на себя в зеркало. Глаза были всегда серые, а теперь голубые-голубые!

— Ну вот еще, буду я в зеркало пялиться. Не девчонка. — Олег тоже глянул в глаза Нины и удивился: — Нинка! А сама-то! У тебя ж глаза кошачьи были, а теперь тоже голубые.

— Никогда у меня кошачьи не были! — сказала Нина и отвернулась. — Ну и что?.. Значит, одинаковые. Наверно, потому, что небо вон какое голубое…

Вечереющее небо не было уже голубым. Оно все больше наливалось синевой. Но Олег об этом Нине не сказал…

Перед ним лежал раскрытый черновик по алгебре. А он сидел и улыбался. Писал и зачеркивал. И снова писал:

Прочел. Улыбнулся. И рассердился. Зачеркнул все. Перевернул листок. Нашел, чем заниматься!.. Не до стихов сейчас. Две шестидневки подряд идут проверочные испытания в школе.

Больше, чем за других, Олег беспокоился за Абдула. Но Абдул молодец! Сдает не хуже многих. Только за письменную работу Мария Дмитриевна поставила ему «удовлетворительно». Но ведь это победа! Остальные он уже сдаст!..

А с Феодалом худо. Умудрился срезаться по трем предметам подряд. Не помогли ему советы «умных людей». Оказалось, что он надеялся на шпаргалки, которых заготовил великое множество. Но, сидя в двух шагах от учителей за лабораторным столом без ящиков, шпаргалками не очень-то воспользуешься. На зачетах по физике и химии их тотчас отобрали. А в письменной по русскому языку он сделал ошибок больше всех — восемнадцать! И перестал ходить в школу совсем.

Олег с Абдулом побежали к нему домой. Долго стучали в калитку. Наконец вышла сердитая Толькина мать:

— Чего вам?.. Нет Толика. К бабушке в деревню уехал.

— А как же школа? — опешил Олег. — Ведь его на второй год оставят!.. И в фабзавуч не попадет.

— Для нашего Толика и в другой школе место найдется! — гордо заявила мать. — А про фабзавуч мы ему и думать запретили. Девятилетку кончит — в институт устроим.

— Как устроишь? — удивился Абдул. — В институт совсем трудно Тольке сдавать будет!

— А так вот!.. Не безотцовщина! Не татарин какой-нибудь! — зло выкрикнула Толькина мать.

У, Абдула задрожали губы, Олег побледнел:

— Тетя Лида!.. Как вам не стыдно!

Но Толькина мать захлопнула калитку. Было слышно, как Она гремит запором и ругается:

— Ходят тут всякие!.. Шантрапа несчастная!..

* * *

Последней сдавали литературу. Мария Дмитриевна осталась седьмыми очень довольна: она не поставила ни одного «неуда».

Обе седьмые группы, пионеры которых входили в двадцать седьмой отряд, после зачета собрались у выхода из школы и никак не могли расстаться.

— Ну, раз уж все тут, — сказал Олег, — давайте проведем что-то вроде прощального сбора. Многие ребята да и девочки уйдут в ФЗУ, а кто собирается в техникум. К сентябрю в отряде останется немного… Вспомним, что было у нас хорошего за эти годы. А тем, кто останется в школе, дадим наказ: пусть это хорошее передают другим…

Сначала ребята притихли. Как-то не подумали раньше, что с последним зачетом разлетаются в разные стороны многие, кого привыкли всегда видеть рядом. Некоторые девочки даже подозрительно засморкались и отвернулись. Но это скоро прошло. Веселой толпой ходили они по затихшим, опустевшим классам. Посидели на своих партах. И всех потянуло на воздух.

Мальчишки кинулись к физкультгородку: лазили на руках по лестнице, канату, шесту. Дурачась, ходили по буму, прыгали в песочную яму. А большинство девочек, будто совершая круг почета, стайкой пошли по двору. Чуть не половину его, огороженное штакетником, занимало картофельное поле. Стройными рядами зеленели крепкие, ухоженные кусты.

Олег стоял у штакетника и напряженно всматривался в дальние ряды, у самого забора.

— Что там? Сорняки? — беспокойно спросила Нина.

— Сейчас увидишь, — засмеялся Олег и, как когда-то Мишка, перескочил через ограду, побежал вдоль рядка.

Вернулся довольный, пряча руку за спину; И закричал:

— Внимание! Прошу всех сюда! — И когда собралась толпа объявил: — Начинается последняя часть нашего сбора — премирование героев труда!.. Видите это поле? В него мы вложили много труда и надежд. Мы хотим, чтобы эти надежды оправдались. Чтобы в новом учебном году на столовую никто не жаловался. Для этого нужно сделать еще очень много. А самая большая ответственность на нашем «главном агрономе», который остается в школе и должен довести дело до конца. За прошлые заслуги и за будущие давайте вручим, ей премию.

Зашумели, засмеялись. Послышались голоса:

— Дать Нинке премию!.. Она поработала!.. А какую?!

— Маленькое отступление. Только не подглядывать! — по-прежнему пряча руку за спину, предупредил Олег. — В начале семнадцатого века английская королева на зависть всем придворным дамам украшала этим свои волосы… А чем Нинка хуже? И я дарю ей такой же чудесный цветок. Наклони голову. — И приколол к золотистым волосам Нины нежный красно-фиолетовый цветок картофеля.

— Ой!.. Какая красота!.. Никогда таких не видела!.. — заохали с восторгом и завистью девочки.

— А мне? Я тоже остаюсь в школе! — выкрикнула Галка Студенцова, решительно тряхнув короткими темными волосами.

— Тебе?.. Как, ребята, дадим Галке королевскую премию, чтобы этим летом детская площадка работала еще лучше?!

— Дадим! Да-ди-и-им! Она молодец! — закричали мальчишки.

— Вот! Получай, Галка, и помни нашу королевскую доброту! — смеясь, объявил Олег и приколол к черным, как вороново крыло, коротким волосам Галки синий цветок картофеля.

— А на-а-ам? Мы тоже остаемся! — закричали девочки.

— Извините, девчата. Ваши премии еще не готовы. — Олег показал рукой на картофельное поле. — Растут… Но ведь и вам не к спеху… Подождите малость, пожалуйста…

* * *

На следующий день после сдачи последнего зачета к Олегу утром прибежал Сенька Явор:

— Иди скорей! Тебя Вася зовет!

— Что случилось? — допытывался по дороге Олег.

Но Сенька только пожимал плечами и отворачивался.

— Вот что, Олег. Насчет того, что ты будешь вожатым у младших, мы вроде, договорились, — сказал Яшнов. — А тут другое. Райком предложил срочно от каждого отряда направить дозорных в подшефные колхозы. Завтра должны быть на местах. Я бы, может, послал другого, но предупредили: посылать с вожатым. До сдачи документов в ФЗУ у тебя еще месяц…

— Вася! Что ты меня как будто уговариваешь? — перебил Олег. — Какой может быть разговор!.. С кем я поеду?

— Да вот Явор меня полчаса умолачивал, чтоб я его с тобой послал. Не возражаешь?

— Вот хитрец? — погрозил Олег Явору. А Васе ответил: — Чего б я возражал? Махнем с Сенькой на пару…

Собрался Олег за полчаса. Да что там собираться?! Положил в вещевой мешок корнет с нотами, старенькое байковое одеяло, подушечную и матрасную наволочки, котелок, складной нож, тужурку и маленькую книжечку в бордовой обложке. «Программа и Устав ВЛКСМ». Потом засунул в мешок мелочь, что брал обычно в лагерь.

Мишка крутился около него, глядел завистливыми глазами. Кидался принести то одну, то другую вещь. И все удивлялся: почему это Олегу не выдали наган?

Беспроволочный ребячий телеграф быстро разнес весть: Олег с Явором едут в колхоз охранять урожай. Едва Олег собрал вещмешок, пришел Абдул, потом с Ленькой Семиным прибежал Явор доложить, что он уже собрался. Последним появился Ванька Руль и еще с порога спросил:

— Почему с тобой Сенька?.. А я? Не мог Яшнову за меня слово замолвить?.. А может, отправимся втроем?

— Нет, Ваня. Сенька раньше меня уговорил Васю его назначить. А ты в отряде за меня останешься. И в мастерских Виктору Борисовичу помогать. Хоть в этом году ремонт и небольшой, но дел недели на две хватит. — И, видя, как Иван протестующе махнул рукой, добавил: — Илья Андреевич просил, чтобы ты помогал Короткову.

— Илья Андреевич?!

— Чего ты глаза открыл? — усмехнулся Олег. — Это он с виду такой строгий. А ребят, знаешь, как понимает! Жалко, говорит, что ты и Ваня сразу уходите…

— А как же с фабзавучем? — спросил Иван.

— Сходи, Ваня, на Сельмаш еще раз сам. Узнай, как и что там, — попросил Олег. — Ну, а если срочно документы нужны, возьми мои у Ильи Андреевича.

— Сделаю, — пообещал Иван. — Но все равно это неправильно. Ехать, надо было мне, а не Сеньке.

— А мне не надо? Я тоже хотел, — сказал Абдул. — Вася говорит, все поедем, да? Кто в городе работать будет? Отряд есть, база есть, школа тоже есть! Правильно говорит!..

Придя с работы и узнав, что Олег отправляется в колхоз, мама пригорюнилась. Молча сложила в стопочку чистое полотенце, трусы с майкой, Носовой платок и выглаженный галстук. Завернула в чистую тряпочку немудреную еду. А когда Мишка заснул, сказала, вздохнув:

— Олежка, прошу тебя: будь поосторожней. Всякое ведь может быть… Не лезь к чертям на рога…

— Не, мамуля. Не бойся. Я уже не маленький…

* * *

Не успели они пройти от железнодорожной площадки «Карьер» к хутору и половины пути, как откуда-то выскочил Гринька Когляров с Ермолаем:

— Олег? Сенька? Вот здорово!

— А откуда вы узнали, что мы приехали? — спросил Олег.

— А мы и не знали! Дозор доложил. Говорят, двое чужих по дороге топают. С мешками!.. Ну, мы и рванули сюда. У нас теперь строго. Хлеб поспевает. Чужим тут делать нечего…

Для охраны им отвели участок на Четвертом поле, в шести-семи километрах от железной дороги. От прошлого года тут осталась вышка: четыре столба с шаткой площадкой наверху.

С помощью хуторских ребят соорудили шалаш из сухих веток, накрыли соломой и травой. И принялись за ремонт вышки. Принесли с хутора несколько обрезков досок, укрепили столбы и площадку, поправили расшатавшуюся приставную лестницу…

Днем Олег и Семен по очереди под нестерпимо палящим солнцем стояли на вышке и всматривались вдаль. Искупаться бы. Но где в степи вода… Сменившись и немного поспав, Олег доставал корнет, садился в тени шалаша и играл. Нередко приходили хуторские ребята с других постов, и тогда Олег играл по заказу гостей.

В полдень Олег или Семен шли за четыре километра в табор и приносили оттуда котелок супу. А через день Олег откомандировывал Сеньку в город: купить на два дня хлеба по карточкам. Он привозил два куска по четыреста граммов на каждого, кое-что из еды от матери и городские новости.

Ночью, от заката солнца до рассвета, они дежурили оба. Их участок тянется вдоль проселочной дороги, от небольшой балочки, поросшей высокой травой, до тригонометрического пункта — трех столбов, связанных макушками вместе. Ходили то парой, то навстречу друг другу.

Ночью звуки слышны особенно далеко. Вскинет Олег корнет и бросит в звездное небо короткий сигнал-вопрос: та-та-та-а-а! — «Ты не спи-и-ишь?» А чуть погодя долетит приглушенный ответ горна Ермолая: та-та-та-а-а! — «Я не сплю-у-у!». Хорошо. Значит, не одни они под звездами стерегут колхозный хлеб. Откликнулись бы и с других постов, да горна у них нет.

Иногда в ночи послышится глухой стук копыт. Это объездчики. Или кряжистый рыжебородый Архипыч, или сутулый, с желтыми от махорки зубами Гречкин. Оба вооруженные берданками.

— Стой! Кто идет? — звонко крикнет Явор.

— Свои, паря! — донесется из темноты хриплый голос.

Это Архипыч. Он всегда так откликается. Остановится, поговорит о колхозных делах, поругает свою «никудышную» ногу, раненную еще в германскую войну и вот вздумавшую болеть в такую теплую погоду, и тихонько поедет дальше.

По ту сторону дороги, на Третьем поле, пшеница уже скошена, по стерне разбросаны сложенные из снопов копны. А метрах в трехстах высится длинная скирда.

— Ты, Курганов, за полем смотри, а со скирды глаз не спускай! — дал Олегу наказ председатель колхоза.

И Олег смотрел. За ночь раза три к скирде наведается.

* * *

Олег по стерне вернулся от скирды к дороге. «Пройду до балочки, а когда вернусь — и Сенька сюда подойдет», — подумал Олег, снимая чувяки. Идти было приятно. Ноги чуть не по щиколотку погружались в мягкую, еще теплую пыль. Луна взойдет после полуночи. А сейчас вокруг черным-черно. Над головой лишь кое-где пробиваются сквозь облака тонкие лучики звезд.

Олег дошел до конца участка. У дороги, как часовой, стоял большущий куст татарника с лилово-розовыми цветами. Сейчас он не видел его, только угадывал. Протянул руку и тотчас отдернул — в палец вонзилось крохотное копье. «Ишь ты! — беззвучно рассмеялся Олег. — Защищается!» С тех пор как прочел «Хаджи Мурата», он всегда с уважением смотрел на это сильное, живучее растение.

Хотел уже повернуть и идти навстречу Сеньке, как вдруг за татарником, в балочке, услышал шорох. Зажав корнет под мышкой, Олег присел у куста. Шорох повторился. Еще. Совсем-рядом…

— У-у-у, будь ты проклят, собака! — послышался сдержанный выкрик.

По кусту хлестнули чем-то раз, другой, третий! На голову посыпались листья. А тот, что ругался, обошел куст, остановился совсем рядом с Олегом, будто прислушиваясь. И уверенно зашагал по дороге.

«Зачем он тут ночью?.. До железной дороги километров шесть. До хутора почти столько же… Окликнуть?.. А вдруг у него оружие?.. Главное, куда он пойдет? Тревогу поднять я всегда успею, — думал Олег, бесшумно крадясь за неизвестным. И вдруг мелькнула мысль: — А Сенька! Ведь он не знает. Напорется прямо на этого!» Свернув с дороги на Третье поле, Олег надел чувяки и по жесткой, как проволока, стерне помчался, обгоняя идущего незнакомца. Сделав порядочный крюк, вернулся на дорогу и нос к носу столкнулся с Семеном.

— Топает там какой-то! Беги предупреди объездчика!.. Наверно, к скирде подбирается. Дуй во всю мочь!

Сенька рванул с места и исчез в темноте. А Олег, боясь столкнуться с неизвестным, осторожно пошел ему навстречу.

Зрение у Олега отличнейшее. И все равно чуть не налетел. Неизвестный стоял. Видно, хотел сориентироваться. Потом присел и, очевидно, разглядев что-то, зашагал между копнами.

И тут Олег потерял его из виду. Бежать сломя голову нельзя: он может прятаться за любой копной. Нужно выждать… Томительно тянулись минуты. Олег изо всех сил всматривался в ночь, но ничего не видел. Ждать больше нельзя! Он отполз назад и, снова сделав большой крюк по стерне, прямо перед собой увидел темную громаду скирды. Крадучись, пошел вдоль нее. Завернул за угол. Невольно вырвался крик:

— Ты что же, гад, делаешь?!

В десяти шагах от него перед скирдой на коленях стоял человек со жгутом горящей соломы в руках.

Неизвестный вскочил. Выронил факел. И, наверно, разглядев, что перед ним всего мальчишка, кинулся на Олега. Олег промедлил лишнюю секунду, не мог оторвать глаз от огня. Опомнился, когда здоровенный молодой мужик был от него в двух шагах.

— Я тебя, собачье отродье, своими… — прорычал мужик.

Но Олег уже собрался, напрягся, как стальная пружина, и под протянутой рукой с толстыми растопыренными пальцами, пронырнул мужику за спину. Подскочил к горящему жгуту соломы, отшвырнул ногой, пробежал еще несколько шагов. Над головой, обдав ветерком, со свистом пролетело что-то.

«Палку, гад, бросил!» — подумал Олег и, не выпуская мужика из вида, вскинул корнет к губам…

* * *

Сенька не знал, как долго бежал он по дороге, пока чуть не налетел на лошадиную морду.

— Каво тут носить?! — раздался строгий оклик.

— Дяденька… Объездчик!.. Там, там!.. Кто-то к скирде подбирается! — еле выговорил Семен.

— Там?.. Ага!.. Хорошо!.. Я щас! — объездчик повернул лошадь и, хлестнув ее, поскакал в противоположную сторону.

— Куда вы?! Не туда!.. Назад! — кричал вслед Явор.

Но объездчик не остановился. Замер вдали стук копыт. Сенька без сил опустился на землю. Что делать?.. И вдруг услышал звук трубы. «Тревога! Тревога!» — торопливо выбрасывал в ночь корнет Олега. Там что-то случилось! Теперь Семен знал, что делать. Он должен быть там, рядом с Олегом! Изо всех сил побежал на звук трубы.

Корнет смолк. «Может, там его уже…» — со страхом подумал Семен и остановился. Шло время, а вокруг было тихо. И вот — наконец-то! — опять прозвучал торопливый сигнал тревоги.

— Живой! — обрадовался Явор и вдруг в стороне, где должна быть скирда, увидел огонь. Пламя рвалось к небу.

— По-до-жгли-и! — закричал Семен и, не разбирая дороги, побежал прямо к огню. Спотыкался о кочки, падал, поднимался и бежал снова. В стороне промелькнули силуэты двух всадников и скрылись за освещенной заревом скирдой…

* * *

Услышав звук трубы, поджигатель побежал к балке. Олегу было не до него. Отброшенный огонь по стеблям рассыпанной вокруг соломы желтыми змейками рванулся снова к скирде. Олег топтал их ногами, сорвав с себя куртку, хлестал по ним. Но едва, стреляя искрами, издыхала одна змейка, Как другая, третья делали скачок вперед…

Вот уже пылает солома у самой скирды. Закурились крайние снопы. Олег кинулся, чтобы выдернуть их. Обжег руки. «Палка! Нужна палка!» — подумал он. Рванулся назад. Подобрал то, чем кинул в него поджигатель. Это оказался толстый стальной прут. Еще и лучше! Он стал втыкать прут и выворачивать из кладки дымящиеся, вот-вот готовые вспыхнуть снопы, отбрасывать их подальше. Но пока ему удавалось вырвать один сноп, тут же начинали дымиться соседние. А те, что отбросил, на ветерке вспыхивали свечками. Но он кидал и кидал, как машина…

И вдруг кто-то схватил его за плечо. Олег оглянулся. Рядом стоял объездчик Архипыч с багром в руках. Он ловко, как солдат в штыковом бою, сделал выпад, воткнул багор в скирду и тотчас вытащил дымящийся сноп. За ним — другой…

— Откидай подальше! — крикнул он. — Вишь, искры летят?

Олег стал откидывать снопы подальше от скирды.

Рядом с ведром в руке появился другой объездчик. Плеснул водой. Зашипелатлеющая солома. Тотчас с ведром подбежал Сенька, тоже плеснул. Еще гуще повалил пар. Ермолай, Левка, Гринька лопатами выворачивали землю, забрасывали ею тлеющие снопы…

Пламени уже не было, но почему-то Олег видел всех. Поднял голову. В огромной полынье между облаками плыла луна. «Где ж ты, голубушка, была раньше?!» При ее свете в десяти шагах от себя Олег разглядел доску с пожарным инвентарем, две огромные бочки… Вот откуда все взялось! И вода, и лопаты. Как же он мог про это забыть?!

В полдень к их шалашу подъехал объездчик Архипыч:

— Слышь, паря! — не сходя с коня, сказал он Олегу. — А супостата твово пымали!.. Хотел на товарнячке смыться, а мы его за шкирку да в милицию.

— Как же вы узнали, что это он? — удивился Олег.

— Чиво мудренова! Старшой сын кулака Митрохина. Злой! Аж шипит, как змеюка… Он ишо когда грозился все спалить… Сбежал с-под стражи и сюда припожаловал. Да вот осечка вышла…

Олег весь день ходил хмурый, не мог простить себе, что забыл о пожарном щите. Ведь так могло сгореть все!.. И еще ему очень жаль было своей тужурки. Прогорела в нескольких местах. А была ведь почти новая.

* * *

— Что-то муторно мне, — пожаловался утром после дежурства Сенька. — Ломает всего. Пойду прилягу.

А к одиннадцати часам ему стало совсем плохо.

— Ук-к-р-рой м-ме-ня! — попросил он, лязгая зубами.

— Ничего. Сейчас согреешься… и все пройдет, — успокаивал Олег, укрывая его своей изуродованной тужуркой и одеялом.

Сенька не согревался. Олег навалил на него еще матрас и подушку, раскрыл крышу шалаша, чтоб грело солнце. Но и это не помогло. Олег изнывал от жары в одних трусах и майке, а Сеньку всё бил озноб. Жалко было смотреть на него. А чем помочь? Врача на десять верст вокруг не сыщешь…

Время от времени Олег залезал на вышку и внимательно осматривал море пшеницы. Над созревшими колосьями стояло марево. На этом, четвертом, поле тоже пора косить. Но до него еще не дошла очередь. А когда дойдет, сколько зерна потеряют колосья!.. Комбайнов в колхозе нет. Тракторов годных всего два. В основном уборку ведут лобогрейками, жатками-самосбросками и сноповязалками на конном ходу.

Только сейчас, побывав в колхозе в уборочную, Олег понял, как нужны деревне машины. Много машин. И прежде всего — комбайны. Сколько дорогого времени они могут сберечь!.. Прошел бы ростсельмашевский комбайн по полю и сразу и скосил, и обмолотил бы хлеб, оставив на стерне лишь пустую солому. Сотни, тысячи пудов зерна не упали бы на землю, а влились в закрома!..

Когда снова заглянул в шалаш, озноб у Явора прошел. Теперь он задыхался от жары. Олег помог сбросить все, чем он был укрыт раньше. Глаза у Семена блестят. Лицо красное. Голова пылает. Приложил руку к груди и испугался: сердце частило, как пулемет.

— Пи-и-ить, — прошептал Сенька.

Олег подал кружку. Но Явор не смог удержать ее, разлил воду. Пришлось поить его из своих рук… Дело совсем плохо.

Олег взлетел на вышку и дал сигнал тревоги. Через полчаса появились запыхавшиеся Гринька с Левкой.

— Что случилось?! Мы думали, опять.

Олег молча показал на лежащего Явора. Гринька опустился на колени, потрогал пылающий лоб, позвал:

— Сень!.. Сеня!.. Что с тобой?..

Явор не откликался. Олег бросился к нему. Нет, сердце билось так же часто. Глаза чуть приоткрыты. Но Сенька не видел и не слышал их. Он был в беспамятстве.

— Умирает?! — вскрикнул Левка.

— Заткнись! — гаркнул на него Олег. Набрав воды в рот, опрыскал лицо Явора. Приложил мокрый носовой платок ко лбу.

— До-о-ж-дик, — еле слышно произнес Сенька и вскоре открыл глаза. Увидел ребят и чуть заметно улыбнулся.

У Олега немного отлегло от сердца… Спустя некоторое время жар у Сеньки пошел на убыль, сердце стало биться реже. Но он весь стал мокрым. Рубашку и майку хоть выжимай. Олег снял их и надел свои. Но и она сразу намокла.

— Повезу его в Ростов! — решил Олег. — Поставь, Гринька, своих ребят на вышку.

— Куда ж вы сейчас, на вечер?.. Поезда идут редко. Погоди до утра. Может, ему полегчает, — уговаривал Гринька.

— Хорошо, — подумав, согласился Олег. — Но утром я поеду. Послезавтра срок. С базы вам пришлют других дозорных…

Часа за два перед заходом солнца Семен заснул. Температура резко упала. Лоб стал холодным, а сердце билось так редко, что Олег каждый раз, заходя в шалаш проведать, долго прислушивался: жив ли?..

Утром пришел Левка. Принял пост и сообщил, что Гринька с Ермолаем придут позже. Председатель позвал их зачем-то на колхозный ток.

— Будь здоров, Левка! Ждать не могу, — пожав ему руку, сказал Олег. — А то у него может опять начаться…

Сенька сначала храбрился, не хотел даже отдавать свой вещевой мешок. Но, пройдя с километр, сел на дороге:

— Не могу… Дай полежу трошки.

— А ну, поднимайся! — крикнул на него Олег. Повесил себе на шею оба вещмешка и приказал Семену: — Лезь на закорки да держись покрепче!..

Так и прошел он весь пятикилометровый путь до железной дороги с двумя рюкзаками на шее и с Семеном за спиной. Отсчитав пятьсот шагов, делал остановку, освобождался от груза и, растянувшись на пыльной траве у дороги, думал: «Больше я не поднимусь». Но пролежав минут пять — десять, поднимался и отсчитывал следующие пятьсот шагов. Палило солнце, пот заливал глаза, а он не мот даже его вытереть: обе руки заняты, нужно держать Сеньку…

Опустив наконец Явора на деревянный настил у железной дороги, Олег был таким же мокрым, как Сенька вчера. Несколько минут не мог снять с шеи вещмешок — так занемели пальцы.

Поезда шли мимо, не останавливаясь. Олег с тревогой поглядывал на Семена. Лицо его посерело. Он стал тереть руки, ежиться. Надвигался новый приступ.

Когда товарный поезд в сторону Ростова, заскрежетав тормозами, остановился и Олег, забросив на площадку вещмешки, втащил туда Семена, его снова трясло, зубы выбивали дробь, глаза лихорадочно блестели. Олег укутал его одеялом и заслонил собой от ветра.

Всю дорогу, пока товарняк полз, останавливаясь чуть ли не у каждого телеграфного столба, Олег думал: «Хоть бы довезти живым до Ростова! — А иногда мелькала мысль, которую он тотчас отгонял: — Как же я донесу его домой?!» Казалось, что сил не хватит даже на то, чтобы поднять вещевой мешок.

Но, когда поезд дотащился до Нахичевань-Донской, силы все же откуда-то взялись. Шатаясь под тяжелой ношей, он сделал всего несколько шагов, как его окликнули:

— Олег!.. Что с твоим корешем?

Навстречу шел бригадир грузчиков Николай Жуков. Он подхватил Сеньку на руки и понес к вокзалу. Вскоре прибыла «скорая помощь», и Сеньку, который опять впал в беспамятство, увезли в больницу.

Олег попрощался с Жуковым и пошел к заводу, чтобы доложить Яшнову и Стрельникову о выполнении задания.

Потом он зайдет к тете Клаве сообщить печальную весть о сыне.

«Дорого достается людям хлеб, — думал Олег, упрямо шагая под палящим июльским солнцем, — но все равно он нужен нам… Нужен для того, чтобы жить!..»

1975–1978 гг.

г. Ростов-на-Дону

Примечания

1

ЕПО — единое потребительское общество.

(обратно)

Оглавление

ВИНТОВКА

«ПОГЛЯДИМ НА ПАРОВОЗЫ!»

«ТЫ, МОРЯК, КРАСИВЫЙ САМ СОБОЮ…»

ТОВАРИЩИ

ОТЕЦ БОГАТСТВА

КОНЕЦ ВЕЛИКОГО НЕМОГО

ЧЕРНАЯ ПОЛОСА

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ!

ДОН-КОРМИЛЕЦ

КИРПИЧИ

«КЛИЧ ПИОНЕРА: ВСЕГДА БУДЬ ГОТОВ!»

ЧЕРТОВЩИНА

«МЫ С ТОБОЙ РОДНЫЕ БРАТЬЯ»

ГОЛОС ТВОЕЙ ТРУБЫ

ДОБРАЯ СМЕНА

«…ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЖИТЬ»

«А НУЖДЫ НАШИ ВЕЛИКИЕ…»

ВЫШКИ В ПОЛЕ

*** Примечания ***