Николай Александрович Дашкиев
"ГАЛАТЕЯ"
(Тетрадь с мертвого звездолета)
Пусть будет навеки проклят тот, кто изобрел "Галатею"!
Ты, что читаешь эти строки! Заклинаю тебя твоим счастьем: не трогай красивую пластмассовую коробку в левом наружном кармане моего скафандра! Не включай ее! Не пытайся изучить ее устройство и принцип действия! Как ядовитейшую гадюку, — со страхом и отвращением, — возьми эту шкатулку и кинь в плазменный реактор корабля!.. Сделай это перед тем как читать мою исповедь; сделай немедленно, ибо если ты задержишься хоть на миг и твое любопытство победит чувство самосохранения — ты погибнешь! Это — мое завещание. Не смей пролистывать, пока не выполнишь мое последнее желание!
Ты слышишь? Это — во имя человечества!
Уничтожил? Я знаю, уничтожил. И именно эта уверенность придает мне сил еще какое-то время сопротивляться неудержимому желанию погрузиться в сладкий хаос, откуда нет возврата. Я выдержу, пока не поставлю последнюю точку в этой тетради. А тогда…
Не пеняй на меня, неизвестный друг. Не называй меня слабовольным. Уничтожить "Галатею" самостоятельно — невозможно. Это все равно, что задушить самого себя; в последний момент, когда меркнет сознание, пальцы теряют силу, и ты снова возвращаешься к жизни. Только нет, покончить с собой — легче. Я это делаю сейчас, делаю вполне сознательно: сейчас в лазерный передатчик звездолета вливаются последние мегаджоули энергии, которые понесут на Землю мое сверхсрочное сообщение о "Галатее". После этого звездолет ВЛ-3 превратится в летящий гроб. Я трачу на лазерограмму весь тот мизерный запас топлива, который дал бы мне возможность выйти на орбиту Плутона.
Итак, мой звездолет никогда не вернется на Землю. Он вечно будет нестись в Бесконечности, в Пустоте.
Сколько пройдет времени, пока ты, неизвестный, возьмешь в руки эту тетрадь?.. Год?.. Миллионы лет?.. Для меня это не имеет значения, потому что через два часа после того, как я напишу последнее слово, автомат откроет люки шлюзовой камеры, и в кабине воцарится межзвездный вакуум. Это навечно сохранит фторопластовые страницы с моим завещанием. Сохранит для тебя, неизвестный, как предостережение против страшной опасности, которая только может постигнуть человечество.
Я кончаю свое вступление. Может, читать его неинтересно. Но оно было нужно.
* * *
"Галатею" мне подарил мой бывший друг Лев Черняк. Подарил в кают-компании Северного космодрома Луны, за час перед моим вылетом в этот последний рейс.
Теперь я понимаю: это было преступление с его стороны; подлое, заранее рассчитанное преступление.
Месть завистливого, эгоистичного человека за мнимую несправедливость? Если так — можно было бы успокоиться: речь идет только о моей жизни. А если нет?
Мне снова стало жутко. Когда-то в детстве я прочитал в одной старинной книге описание страшного психоза больных туберкулезом, — была такая смертельная болезнь. Больные умышленно пытались заразить всех окружающих, даже самых близких и родных. Неужели и Львом овладело такое же хищное, болезненное желание утащить за собой в небытие миллионы и миллионы людей?
Я уверен: даря мне "Галатею", Лев знал, что делает. Помню его глаза — блестящие, голодные глаза наркомана. Именно такие сейчас у меня: я посмотрел в зеркало над пультом, и мне перехватило дыхание. Да, Лев был обречен и понимал это. И прилетел специально аж на Луну, чтобы вручить мне свой иезуитский подарок.
А я, дурак, так обрадовался встрече! Мне показалось, что досадное недоразумение, которое разъединило нас несколько лет назад, развеялось окончательно. И действительно: девушка, которая встала между нами, предала нас обоих и вышла замуж за знаменитого тенора; забылись, стерлись из памяти обиды и упреки, которыми оглушил меня Лев, перед тем как в последний раз хлопнул дверью моей комнаты. Зато ожили воспоминания детства, и мне захотелось окунуться в них, как в медовые ароматы лугов придеснянский поймы под Киевом, где мы с Львом бегали детьми.
Говорил только я, а Лев странно улыбался и бросал короткие реплики. Потом прервал меня:
— Погоди, чего это ты все о прошлом? Лучше скажи, куда направляешься сейчас?
— Ничего интересного. Обычный рейс на Межзвездную базу. Повезу топливо.
— Это что — подготовка к экспедиции на Альфу Центавра?
— Да.
— А зачем она нужна?
— Кто?
— Экспедиция.
Я пожал плечами: услышать такой вопрос в конце XXI столетия — совершенно удивительно.
— Нет, ты скажи, — настаивал Лев, — что манит тебя к той далекой солнечной системе?
— Как что? Увидеть, ощутить, ощупать неведомый мир.
— Только и всего? — его глаза сверкнули насмешливо и враждебно. — А может, существует другой путь для удовлетворения примитивной жажды новых впечатлений?
Лев вытащил из кармана небольшую пластиковую коробку — немного похожую на допотопный транзисторный приемник. Покрутил ее в руках, словно не решаясь расстаться с ней, потом порывисто протянул мне:
— На!.. Это — первая экспериментальная модель. Я работал над ней более пяти лет, но добился успеха.
Я взял ящичек, хотел нажать на красную кнопку.
— Нет, не сейчас, — перебил меня Лев. — Ты включишь этот аппарат где-нибудь в межзвездном пространстве.
— Ну и что?
— Узнаешь, — загадочно улыбнулся Лев. — Только прошу тебя: держи аппарат в нагрудном кармане. Радиус его действия невелик, а он синхронизируется от альфа-ритмов мозга.
— А как же называется эта штука?
— "Галатея".
— "Галатея"? Постой, припоминаю: скульптор Пигмалион изваял мраморную скульптуру необычайно красивой девушки и влюбился в нее. Боги сжалились на его мольбы и оживили статую. Это и была Галатея… Так?.. Но к чему здесь мифология?
— Ну какой ты нетерпеливый! — пожал плечами Лев. — Что это будет за сюрприз, если я расскажу все заранее? Скажу только одно: эффект будет просто чудесный!
— Ладно, — сказал я и, чтобы не обидеть Льва, положил "Галатею" в карман комбинезона. — Вернусь — расскажу тебе про твои чудеса. А сейчас — пора отправляться.
Мы попрощались, как настоящие искренние друзья. Я не почувствовал ни малейшего беспокойства; не появилось то, что некогда звалось "предчувствием" — то есть подсознательный анализ третьей сигнальной системы. Видимо, мое сознание просто заглушило тревожные сигналы, потому что мне не могло даже пригрезиться, что мой бывший друг сознательно подсунул такое страшное средство самоуничтожения. И вот сейчас я вижу перед собой колючие, полные ненависти глаза Льва Черняка и слышу его последние слова:
— Так не забудь про "Галатею"!
Нет, я не могу забыть о ней, даже если бы хотел. Я не забываю ни на миг и Льва Черняка. Мне представляется: может, именно сейчас он подает такую же шкатулку еще кому-то на Земле; подает, зная, что совершает непоправимое преступление перед человеком и перед человечеством. Достаточно нескольких таких аппаратиков, чтобы началась безудержная эпидемия, ибо тот, кто стал рабом "Галатеи", чувствует непреодолимое желание заразить своей страстью других. Я полностью осознал это только сейчас. Осознал и испугался, потому что мне захотелось немедленно выключить лазерный передатчик, запустить реактор и любой ценой добраться до Земли…
Нет, я переборол себя, задержал руку, которая уже тянулась к кнопке запуска. Я должен остаться человеком до конца. Но мне все труднее сдерживать себя, поэтому я буду спешить.
Итак, я вылетел с Северного космодрома. Рейс к Межзвездной базе — обычный, рядовой рейс по досконально изученной и абсолютно безопасной траектории. Собственно, нет никакой разницы, или направляешься на Плутон, или за пределы Солнечной системы. В межзвездном пространстве даже спокойнее, потому что там нет ни астероидов, ни блуждающих спутников прошлого века. Единственное, что порой тяготит в звездном рейсе, — одиночество. Но пенять не на кого. Ведь это мы, астролетчики, после сотого успешного рейса на Базу добились разрешения Высшего Совета Астронавтики сократить экипаж звездолетов до одного человека, — это позволило брать на борт корабля дополнительно несколько тонн груза. И честно говоря, не так уж страшно побыть три месяца наедине с самим собой.
На Межзвездную базу я прибыл без приключений, выгрузил контейнеры с ядерным топливом и сразу же отправился обратно, захватив почту героических строителей, которые в вековечной тьме, где наше Солнце блестит только чуть-чуть ярче, чем другие звезды, готовят трамплин для прыжка к Альфе Центавра.
Впереди было сорок дней спокойного, скучного полета. Если путешествие на Базу еще требует некоторого напряжения, ибо надо вывести звездолет в крохотную точку посреди бесконечного пространства, то при возвращении в Солнечную систему мы отдыхали, вполне полагаясь на киберштурмана.
И тут я вспомнил про "Галатею".
Я вытащил шкатулку из кармана, еще раз пристально осмотрел ее со всех сторон. Нигде ни отверстия, ни щелки, — так, будто Лев нарочно позаклеивал их, чтобы я не заглянул в схему. Только красная кнопка в углублении — вот и все.
Что же это за прибор такой? На что так таинственно намекал Лев?
Я медленно нажал на кнопку… и сразу же куда-то улетел.
Мой неизвестный друг, — ты, что читаешь страницы этой тетради! Я опишу действие "Галатеи", — но не для того, чтобы ты мог понять и частично оправдать меня, а чтобы ученые проанализировали влияние этого ужасного аппарата и нашли противодействие, — в случае, если моя лазерограмма не попала на Землю. Я описываю все, как было.
Так вот, как только я нажал на красную кнопку, меня охватило чувство безумного полета. Я еще ничего не различал, а только чувствовал: я лечу, лечу, лечу — абсолютно свободно, неудержимо, и на душе у меня так радостно, так светло, как не было никогда раньше. Что проплывало мимо меня?.. Право, я не могу сказать. Хаос. Красочный, взбудораженный хаос. Скрученные в мохнатые пряди радуги. Мириады светлячков. Бесчисленные бриллианты, запутавшиеся в волосах зеленых туманов. Полярные сияния, переплетенные капризными молниями. Геометрические фигуры. Лица. Пейзажи.
Я перечисляю наугад, потому что все эти картины мчались, пересекая друг друга, искажаясь, видоизменяясь, тая. Был ли какой-то ритм в этом движении? Наверное — да, потому что одновременно с этой феерией звучала музыка — такая причудливая и красивая, которой я до сих пор не слышал никогда. Звучало все пространство. Оно было до отказа наполнено звуками. В басовые торжественные аккорды вплетались нежные призывы флейты, серебряный звон челесты ложился на гром литавр; плакала виолончель и хохотал саксофон; вся Вселенная была сплошным симфоническим оркестром, где на свой лад вибрировал каждый атом, и я чувствовал это хитросплетение мелодий, — именно чувствовал, а не слышал, потому что музыка воспринималась не ухом, а всем моим естеством.
Опьянение?.. Безумие?.. Я не задумывался над этим, и меня ничто не волновало: ни прошлое, ни будущее, ни настоящее. Дикая радость переполняла мою грудь; небывалый подъем наполнял сознание ощущением неземного блаженства; я знал, что я — юный и буду таким вечно; что я — самый умный, самый счастливый, самый дерзновенный и что мне покоряется Вселенная.
"Остановись!" — воскликнул я наполненному перезвоном хаосу. И вмиг растаяли цвета, развеялись химеры, умолкли звуки. Я увидел себя в пустоте — неизмеримой, бесконечно удивительной пустоте межзвездного пространства.
Я был без скафандра, с непокрытой головой. Меня это не смущало и не пугало. Я дышал межзвездным вакуумом, жмурился от ярких вспышек звезд, а сердце мое наполнялось торжественным величием. Это было МОЕ пространство. Мое от мельчайшего нейтрино, до неизмеримых скоплений метагалактик. Каким-то непостижимым образом, какими-то несуществующими органами чувств я воспринимал и неистовый танец электронов в атомах, и гравитационные возмущения в галактиках; ветер радиоизлучения мчался мимо меня, и я чувствовал его запах. Да, да, радиоволны несли нюансы тончайших запахов, и это меня не удивляло, а казалось вполне естественным, — так же, как и вкус вакуума… Эти чувства я не могу передать словами, ибо это все равно, что описывать радугу в небе человеку, слепому от рождения. Я не в состоянии их выразить, но они живут во мне, те немыслимые запахи и краски, фантасмагорическое восприятие искривленного гравитацией пространства, пропитанного упругим "желе" энергетических полей, то ошеломляющее осознание бесконечности времени и пространства — не как математической фикции, а как обычной реальности, такого же качества материи, как температура, цвет, вкус. Я знал, что было с Метагалактикой сотни миллиардов лет назад, и что произойдет с ней в любое мгновение будущего; Вселенная дышала, Вселенная пульсировала, и в такт с этой пульсацией то гасли, то снова вспыхивали бесчисленные галактики, рождались и гибли цивилизации. И только я один возвышался над этим буйством титанических сил — всезнающий и всемогущий, неуязвимый и вечный.
Мой неизвестный друг, я пишу это в трезвом уме. Я описываю свои тогдашние ощущения, не анализируя и не критикуя их, потому что когда работает "Галатея" — способность к критическому восприятию теряется полностью. Так бывает во сне: самое невероятное кажется вполне логичным и неоспоримым, и только проснувшись, начинаешь удивляться доверчивости собственного сознания. И если бы "Галатея" тоже давала такие легко развеивающиеся прекрасные фантасмагории, то и хлопот было бы мало: был бы для человечества еще один вид искусства — феерограф, или как бы его там назвали.
Но в том-то и дело, что химеры "Галатеи" врезаются в память намертво, навечно. Они ярче реальных воспоминаний и подчиняют себе мозг человека, становятся базой для его суждений и поступков. Странно? Нет. Мировоззрение человека, его вкусы и предпочтения полностью определяются информацией, записанной в коре головного мозга. Если эту информацию исказить — исчезнет индивидуум. На его месте, в его теле, будет совсем другой человек.
Я это отчетливо почувствовал в тот миг, когда впервые выключилась "Галатея".
Я еще не понимал, что случилось; почему моментально поблекло все вокруг, развеялось, уменьшилось, исчезло; почему я теряю силу и волю, превращаясь в жалкое, слепое и глухое насекомое. А когда я опомнился и заметил, что сижу в своем кресле перед пультом управления и что виденное и слышанное мной лишь несколько секунд тому назад является ничем иным, как болезненным бредом возбужденного мозга, на меня тысячетонной глыбой обрушилось отчаяние. Я горевал по тому сказочному миру, который, казалось, потерял навсегда. Межзвездная база, мой звездолет, космодром на Луне, люди на Земле потеряли для меня всякий смысл.
Все это были докучливые атрибуты моего давнего-предавнего прошлого, и возвращение к нему было таким же страшным, как внезапная слепота в яркий солнечный день, как превращение из великана в пигмея.
Я стал рабом "Галатеи" с первого же сеанса. О, теперь я понимаю, почему Лев Черняк дал такое название своему ужасном аппарату! Тот, кто включит его, творит в своем воображении несбыточную мечту, влюбляется в нее и уже не может существовать без чудесного призрака.
Как достигается такой эффект? Не знаю. Я не биолог, не специалист бионики. Предполагаю, что излучение "Галатеи" определенным образом парализует центры контроля сознания, — так, как это бывает во сне, — и одновременно активизирует воображение. Может, действие этого излучения аналогично действию опиума, алкоголя, морфия, — только несравненно сильнее. А может, возбуждаются "точки наслаждения" мозга?
Теперь вспоминаю: еще в юношеские годы Лев Черняк рассказывал мне о давно забытых экспериментах какого-то ученого XX столетия. Этот ученый нашел в мозгу крысы точки, которые при раздражении током давали животному странное, необъяснимое чувство наслаждения. Достаточно было научить крысу нажимать на кнопку, подающую электрический импульс на вживленные в ее мозг провода, как грызун забывал о еде и сне. Он щелкал лапками по кнопке со скоростью самой квалифицированной машинистки; его ничто не пугало и ничто не влекло, кроме этого выключателя. Раз за разом животное включало кнопку, пока не погибало от истощения.
Лев сказал тогда: опыты в этом направлении запрещены Высшим Советом Ученых. Почему?
Теперь я понимаю, почему. Видимо, и до Льва Черняка были попытки создать "Галатею", но ученые вовремя спохватились, поняли, какую смертельную опасность таит в себе этот сладкий наркотизатор. Я это понимаю теперь, поэтому и решился на решительные действия. Но неделю назад, когда впервые выключилась "Галатея", — реле времени выключает ее автоматически через каждые шесть часов, — я был просто ошеломлен и раздавлен и хотел только одного: вернуться в удивительный сказочный мир.
Я нажал на кнопку во второй раз… и оказался на Земле.
Я сидел на краю обрыва на отвесной скале; глубоко внизу, в долине, серо-желтой змеей извивалась старинная дорога; передо мной, до самого горизонта, поднимались каменными волнами горы; над ними — бесконечно высокое синее небо, орлиный клекот и терпкий запах полыни.
Я знал: это — Чуфут-Кале, древний пещерный город близ Бахчисарая в Крыму.
На миг во мне шевельнулось странное воспоминание: показалось, будто я был здесь когда-то, был давно-давно — миллионы лет назад. Тогда я сидел так же, как и теперь, а потом оглянулся — и увидел Галю. Она сказала… Она сказала…
Мой неизвестный друг, я специально описываю все свои ощущения до мельчайших подробностей, чтобы ты знал, как тонко и как подло обманывает "Галатея" человеческий мозг. Она берет твой разум, твое воображение и трансформирует их, придает им наиболее привлекательное для тебя содержание.
Я действительно был в Чуфут-Кале летом 2053 года. Сидел на той скале над обрывом. Только тогда тоска сжимала мое сердце, и солнце казалось черным: именно там любимая девушка сказала мне, что не любит и никогда не любила, поэтому и встречаться больше не стоит.
Но то было в реальности, а "Галатея" перевернула все по-другому.
…Я оглянулся и увидел Галю. Она лежала на спине, мечтательно глядя в небо. Потом перехватила мой взгляд, улыбнулась мне, протянула руки.
А я все смотрел и смотрел на нее, чувствуя, как с каждой секундой во мне нарастает буйная, дерзновенна сила; как удивительно расцветает окружающий мир, вдохновляя на какие-то, неведомые даже для меня подвиги и как все лучшее, что только может быть в природе, вливается в образ этой златовласой голубоглазой девушки, — моей самой милой, моей самой родной!
Нет, я не могу описать это состояние. Нет, нет, нет! Если я не сумел передать фантасмагорию Космоса, то там хоть речь шла о несуществующих органах чувств, а значит, и о нехватке соответствующих образцов для сравнений. Тут же меня охватили общечеловеческие, общеизвестные чувства. Любовь. Ее знает каждый. Она может быть маленькой или большой, счастливой или скорбной. Однако ее не расчленишь, не измеришь, не проанализируешь, потому что сухое логическое прикосновение разрушит радужную оболочку, и, как от мыльного пузыря, останется только прозаичный серый туман.
Действительно, что делает одну или одного — милым, самым дорогими в мире, ради кого человек переступает через сильнейший животный инстинкт самосохранения и готов отдать собственную жизнь, чтобы защитить любимого? Почему все остальные меркнут по сравнению с избранником, хотя на самом деле они, порой, гораздо красивее, умнее, привлекательнее его? Может, дело вовсе не в избраннике, а в том, какой именно образ создало воображение влюбленного?
Я не зря спрашиваю это. Я пытаюсь понять действие "Галатеи". Понять, чтобы еще раз предостеречь: создаваемые ею миражи стократ сильнее реального восприятия. Я до сих пор чувствую вкус губ и запах Галиных волос, хотя никогда не целовал ее на самом деле; мной до сих пор владеет помрачающая разум скорбь по утраченному чувству неизмеримой и неисчерпаемой любви… которой в действительности не было. Но что с того? Она живет во мне, и отныне знаю: даже если бы я остался жив, то не смог бы полюбить ни одну женщину, потому что ни одна реальная женщина не сможет подняться до уровня мечты.
И все-таки я попробую еще раз восстановить в себе то половодье чувств. Мираж зовет меня, манит, как ручей в минуту нестерпимой жажды.
Какую любовь подарила мне "Галатея"?.. Безграничную. Бескрайнюю. Неисчерпаемую. Она вместила в себе все — от звериного хохота питекантропа, до вдохновения создателя музыкальной симфонии. Только так я и могу определить: во мне словно соединились воедино миллиарды любовей тех, кто жил и кто еще будет жить на Земле. Была она светлой, эта моя феерическая любовь? Нет, она была как радуга — от черных вспышек яростной ревности, до розовой глупости; во мне жили Ромео и Отелло, раб и Цезарь, Дон-Кихот и Дон-Жуан; я был способен и убить свою любимую, и отдать за нее жизнь. Казалось бы, к кому мне ревновать, если я самый сильный, самый красивый, самый умный? А я ревновал ее к солнечным лучам, которые ласкали ее золотистую кожу; к ветерку, который трепал ее платье; ревновал ее к самой себе, если она задумывалась хоть на мгновение. Но то были мимолетные приступы ярости, — видимо, просто необходимые в любви, чтобы после них радость и приподнятость были еще ярче.
Я кончаю. Меня зовет к себе сладкое забвение, непреодолимый яд. Мне все труднее сдерживать себя. А я еще должен рассказать все до конца.
Только неделя прошла с тех пор, как я впервые включил "Галатею". За это время я не спал ни часа и спать не хочу. Может, я сплю во время действия аппарата? Не знаю. Не хочу я и есть: только два часа назад силой заставил себя проглотить два куска консервированной ветчины. Я НЕ ХОЧУ НИЧЕГО. Меня ничто не интересует. Только одно желание трепещет в груди: быстрее! Быстрее кончай и включай "Галатею"!
Я еще держусь, потому что в сознании человека, наверно, есть что-то посильнее могучих темных инстинктов, пробужденных наркотизатором. Это — чувство долга, чувство ответственности перед человечеством.
Автомат только что сообщил мне: запас мезонита исчерпан. Это означает, что мой звездолет превратился в мертвое космическое тело, которое будет мчаться в межзвездном пространстве по инерции, пока не попадет в гравитационное поле какой-нибудь звезды или не столкнется с другим вековечным путешественником. Очень и очень далеко до Земли. К сожалению я не набрал и десятой доли межзвездной скорости, и вряд ли локаторы Северного космодрома нащупают звездолет. Жаль. Мой ВЛ-3 еще мог бы пригодиться людям. Но меня утешает то, что в свои последние часы он просигналил ярким лазерным лучом мое предупреждение об опасности "Галатеи".
"Галатея"… Теперь я понимаю зловещий намек Льва Черняка о "другом пути для удовлетворения примитивной жажды свежих впечатлений!.. Я описал только два "сеанса" грез. А их было двадцать или больше!.. Проклятый прибор немедленно выполняет самые невероятные, самые сокровенные желания! Я "побывал" и в звездной системе Альфы Центавра, и в самых отдаленных галактиках; я "превращался" в обитателей других миров и в первобытных ящеров; я "творил" новые законы природы и "ломал" старые… Беру эти слова в кавычки только для того, чтобы показать мое понимание бессмысленности этих грез. Но — честное слово! — все эти воспоминания живут во мне как несомненная реальность. И это — страшно.
Бойтесь "Галатеи", люди! Опиум, морфий, мескалин, героин и прочие наркотики — ничто против этого всемогущего средства самоуничтожения! Не экспериментируйте с мозгом!
Прощайте!
Астронавт М. Кобзарь
30. XI. 2065 г., борт звездолета ВЛ-3.
---
Микола Дашкієв. «Галатея» (1966)
Перевод Семена Гоголина
По изданию: М. Дашкієв. Право на риск: Оповідання. — К.: Веселка, 1974
Использованы иллюстрации Виктора Кавуна и Анатолия Силаева.
Оглавление
Николай Александрович Дашкиев
"ГАЛАТЕЯ"
