Охота [Энтони Макгоуэн] (fb2) читать онлайн

Энтони Макгоуэн «Охота»

Посвящается Ребекке

Вы уже слышали о том, как этот тиран неистовствует со зверями и духами; теперь посмотрим, как он любит людей.

Роберт Бартон «Анатомия меланхолии»

ПРОЛОГ ЗОЛОТЫЕ ДЕНЕЧКИ

Улыбающийся, Причиняющий боль, Скромник, Целующий, Плачущий. Так он называл их, со страхом ожидая появления странных созданий. Мучительно скрежетал зубами, пока они не уходили прочь.

Все начиналось вскоре после наступления темноты. Казалось, события происходили каждую ночь, хотя такого просто быть не могло. Возможно, раз в неделю или месяц. Но нет, гораздо чаще. Иначе его внутренний мир не распался бы на части. Видения не являлись чередой в строгом порядке. Кто-то посещал его в одну ночь, кто-то в другую. Лишь изредка изверги приходили все вместе в соответствии с некой непонятной иерархией. Так они представлялись еще более убедительными.

Но в памяти все просто и ясно: мучители появлялись каждую ночь, как только гас свет.

Мальчик читал комиксы в постели, освещая фонариком от велосипеда красочные картинки. Ему нравился «Тигр и лихач», где фигурировали многочисленные чемпионы вроде Неистового Хэмиша, рвущего сетки мощными ударами, или Билла Кейна, что нашел старые бутсы образца 1930 года и приобрел качества классного футболиста, когда-то игравшего в них. Кроме «Тигра и лихача», мальчик любил читать «Виктора» или «Битву» с рассказами о героях последней войны. Уже став взрослым, он мог говорить по-немецки только короткими гортанными фразами, которые почерпнул из комиксов: «Achtung! Gott im Himmel! Raus! Scweinehund!» ^[1]

В «Викторе» описывались похождения кавалеров медалей «За боевые заслуги». В книге действовало много офицеров, играющих в крикет, и мужественных сержантов, самоотверженно сражавшихся с немцами. В кровавом комиксе «Битва» уничтожали бесчисленных злобных нацистов и жестоких япошек. Мальчик уходил в свой воображаемый невинный мир спорта и войны, сознание наполнялось образами воинов-защитников. С помощью магии они должны победить злых духов.

Но кошмарные видения все же начались.

Первым пожаловал Улыбающийся. Он смеялся вовсю, обнажая белые зубы. Веселый и совсем не страшный. Иногда этот клоун дергал себя за волосы, ниспадающие соблазнительными волнистыми колечками. Он все делал шутя. Случалось, Улыбающийся брал у мальчика комикс и утром швырял его в угол, сопровождая этот жест не вполне ясной шуткой: «Не знаю, как насчет бутс Билли, но я не прочь поносить трусики Оливера Рида!» Или: «Что самого плохого сделали немцы евреям? Прислали им счет за газ!»

Если бы дело ограничилось только этим шутом. Однако вслед за ним явился Причиняющий боль. Он слишком большой и сильный для своего возраста. Бедра у него скорее мужские, чем мальчишеские. Этот тип хотел только одного: заставить жертву хныкать и просить прекратить делать ей больно. Мальчик должен умолять оставить его в покое и клясться пойти на все, только бы страдания прекратились. Но он ни о чем не просил своего мучителя, молча сносил боль. А большой парень бил его, накрывая лицо подушкой, заламывал руки за спиной… Потом наступала полная темнота.

Скромник, приходивший после мучителя, приносил настоящее облегчение. Придурок не делал ему больно. Просто стеснялся состояния своего полового возбуждения и просил мальчишку подержать его за член. Только и всего. В тот миг, когда мальчик прикасался к набухшему органу, Скромник тотчас кончал и убирался прочь. Иногда извинялся за лишние хлопоты, но не за то, что являлся в дом. Если они встречались на площадке для игр, Скромник ужасно краснел, и ребята шутя толкали и пинали его.

Потом приходил Целующий. Мальчик ненавидел поцелуи. Дома в присутствии матери и сестер он вечно возился с зубными щетками и тщательно мыл посуду. Боялся есть пищу, к которой прикасались посторонние. Позднее начал утверждать, что у него во рту живет какой-то человек. Доказывал, что рот — самая важная часть организма и даже душа находится во рту. Когда ему исполнилось шестнадцать, узнал по собственному опыту, что проститутки не целуются. Он понимал их и рассказал одной шлюхе о своих ощущениях. Она насторожилась, услышав его слова. Но мальчику показалось, что девка хорошо к нему отнеслась. Она не смеялась над ним, когда он съежился от страха, видя ее наготу. Спросил, можно ли ему просто полежать рядом с ней, и она согласилась.

Целующий был для него самым невыносимым персонажем из всех. Он просовывал свой горячий язык глубоко в рот мальчика, так что тот уже почти задыхался. Делая это, Целующий терся о ноги и ягодицы мальчика. Кончая, кусался, стонал и скатывался с него. Иногда выдавливал из себя «спасибо», как будто ему оказали услугу: дали на время карандаш или пистолет, стреляющий шариками. Мальчик тотчас же бежал к раковине. Плевался, чистил зубы. Затем терся головой о зеркало.

Однако этим все не заканчивалось. Приходил еще один тип. Плачущий. Он плакал после того, как делал то, зачем приходил. Иногда пытался прикоснуться к мальчику, обнять его, впутать в свои дела. Но мальчик отталкивал его руки. Вот тогда обычно и начинался плач — тихие всхлипывания. Слезы капали на шею мальчика. В конце концов его охватывало чувство гнева. Движимый презрением и отвращением, он пинками сбрасывал Плачущего с кровати, и тот стремительно покидал комнату, вытирая слезы рукавом рубашки и хлюпая носом. Наконец все заканчивалось.

Когда, после всего случившегося, я услышал эту историю или по крайней мере часть ее, я испытал к нему жалость, невзирая на то, что он сделал. А что до прощения? Полагаю, прощение — это роскошь, даруемая смертным.

ГЛАВА 1 ДНИ И НОЧИ КИЛБЕРНА

Проснулся и не понял, где нахожусь. Со мной такое иногда происходит. Бывает и хуже. Порой по утрам я не могу вспомнить свое имя. Я оказался в этой комнате, пройдя через сон с плачущей девушкой и горячим песком под ногами. За окном светало, на шоссе Килберна появились первые машины. Трасса на расстоянии двух улиц отсюда. Выругался в сторону порванных штор. Если бы они не пропускали свет, можно было еще спать и спать. Будильник высветил четыре красных нуля. Значит, сели батарейки. Я уставился на потолок, где висела лампочка без абажура, напоминающая каплю воды из крана.

Итак, я у себя дома, в своей постели. У меня болят зубы. Все до единого. Такого не может быть, тем не менее это чистая правда. Полагаю, я скрежетал челюстями во сне. Ныли все зубы, однако имелась одна точка, где чувствовалась острая боль. На коренном зубе у меня стоит дешевая коронка. Мне кажется, что-то происходит под ней. Я часто думаю о своих зубах, их состояние пугает меня. Пару недель назад заходил к дантисту, и он уверял, что с моими зубами все в порядке. Да, но ведь именно он поставил эту коронку.

Холодно. Серое, безрадостное январское лондонское утро. Таймер на бойлере не работает, чтобы согреться, необходимо включить обогреватель. Но для этого нужно подняться с постели. Мочевой пузырь переполнен, и член встал на две трети. Пора действовать. Голышом спрыгнул с низкой кровати на гадкий коврик. Как обычно, оранжевые и коричневые геометрические фигуры попытались затянуть меня в жуткое ковровое измерение. Эта безобразная тряпка, по правде говоря, чертовски достала.

Встав на ноги, я замер в нерешительности. Хотелось пить, мочиться и узнать точное время. Пару минут разрабатывал маршрут. Кухня, стакан воды, часы на стене, ванная комната.

Уже почти семь утра. Наливая большой стакан воды, пришлось пригнуться, чтобы не задеть низкий потолок. На подоконнике ванной комнаты поблескивает пачка парацетамола. Глотаю три таблетки и запиваю водой. Горькие, они прямо обожгли полость рта. Не то что кисленький на вкус аспирин.

Посмотрел на себя в зеркало. В былые времена тщеславие частенько тянуло меня к зеркалам. Мне нравилось мое лицо с темно-русыми волосами, которые на ярком солнце становились совсем светлыми. Я любил свой широкий нос и голубые глаза. В подростковом возрасте выглядел на все двадцать. Перевалив за эту дату, еще долго смотрелся как двадцатилетний. Впрочем, теперь мне уже никто не даст столько. Под глазами черные круги, лицо какое-то помятое. Одна девица в колледже сказала как-то, что ей нравится мой рот. Он якобы создан для улыбки, как рот дельфина. При этих словах она держала мое лицо в своих руках и обнимала меня ногами. Наши тела стали липкими от пота и сексуального желания.

Теперь улыбка редко появляется на моих губах. Разве что я принуждаю себя улыбаться ради какой-то выгоды или когда цинично вру.

Включил отопление и вернулся в постель. До офиса полтора часа ходьбы. Можно вспомнить вчерашний вечер, только ничего интересного не произошло. Сослуживцы пригласили меня выпить пива, но я отказался. Чтобы не наткнуться на них в Килберне, пошел в Криклвуд. На мне был только деловой костюм, и руки покраснели от холода. Уличные фонари на Шутап-Хилл творили странные вещи с моей тенью. Они то кидали ее передо мной, и тогда я следовал за ней, то уменьшали в размерах и, наконец, помещали тень за моей спиной, после чего она вдруг вновь прыгала вперед. У перекрестка я увидел четыре тени. Все они указывали разные направления. Попытался уяснить, что это значит, но так ничего и не поняв, пошел дальше.

Зашел в паб, наполовину заполненный работягами в одежде, испачканной цементной крошкой и сырой землей. Я предстал перед ними в отменном костюме — последнем, который остался у меня от лучших дней. Впрочем, ирландцам плевать на наряды. Посетители оживленно приветствовали меня, будто мы старые знакомые. Я влил в себя четыре пинты «Гиннесса», а потом пил что-то еще. Ни хрена не помню. После этого меня потянуло в хорошую компанию. Поехал к девочкам. Но барышни Криклвуда любят повеселиться, а я что-то приуныл тем вечером. Поддал еще и стал наблюдать, как робкие и косноязычные мужики ухаживают за хриплоголосыми шлюхами. Пришло время отправляться домой. По пути встретил старика, которого видел в первом пабе. Он подошел ко мне и произнес: «Теперь, парень, расслабься». Я обещал последовать его совету.

В восемь часов встал, заварил крепкий чай и выпил его, лежа в ванне. Задницей чувствовал облупившуюся эмаль. Краны покрывала застарелая ржавчина. «Боже!» — воскликнул я и ушел с головой под воду.

Почему моя жизнь превратилась в такое дерьмо?

В тот день Доминик позвонил мне на работу. Кажется, его забавляло это занятие, потому что мне приходилось отвечать: «Килберн, офис налоговой компании». Смешно, не правда ли? Затем следовало говорить: «Меня зовут Мэтью Мориарти. Чем я могу вам помочь?»

Иногда мне удавалось скрыть сарказм, иногда нет.

— Жив еще, старый мудак?

— Пока да, Дом.

Частенько он прикидывается клиентом, которого интересуют тарифы налогов на презервативы или навоз, но голос всегда выдает его. Меня этот малый обмануть не может. Вероятно, приятели считают Доминика вполне нормальным, а я держу его за придурка. Для меня он путешественник во времени: пережиток эпохи пароходов, сифилиса и уважительного отношения к людям. Он даже ругается, как крикливый офицер, строящий своих пехотинцев в каре для отражения атаки конницы Наполеона.

— Извини, что звоню слишком поздно. Хочу узнать, свободен ли ты в ближайший уик-энд?

Была среда. Я не занят в конце недели. Обычно сижу без дела по выходным, если только не напиваюсь в Килберне до потери памяти. Вот тогда я бываю занят.

— Возможно. Все зависит от того… что ты хочешь мне предложить?

— Свадьбу, дружище.

— Ну, Дом, я, конечно, польщен, только все это так неожиданно… Надо подумать.

— Ха-ха! Речь не о тебе, птенчик! Я нашел себе невесту.

— Кто эта счастливая девица?

— Ты ее не знаешь. Работает в компании «Коуттс». Весьма умная особа. Из хорошей семьи. Пыхтит как паровоз. Шутка, конечно. Хотя в ней есть доля истины. Не стоит вообще-то говорить такие вещи. Извини. Сейчас перестану копать. Ну вот, официальный перерыв. Лопата отброшена в порыве отчаяния.

У меня не было причин питать к Дому нежные чувства. Ему исполнилось тридцать четыре года. Мой ровесник, он порой выглядел старше на несколько десятков лет, а иногда казался просто ребенком. Раздвоенность эта присутствовала даже во внешнем виде. У Доминика красивая, хорошо очерченная голова, массивный и волевой подбородок — он имеет обыкновение выдвигать его вперед, так что просто руки чешутся. Однако все остальное в нем на удивление недоразвитое. Узкие плечи, тонкие руки. Словом, напыщенный, нелепый и ограниченный тип. У него есть собака по кличке Монти, о которой мой друг говорит как о маленьком непослушном ребенке. Не могу понять — то ли это привязанность, то ли старомодная глупость.

Доминик имеет обыкновение резать правду-матку, не заботясь о том, какое впечатление его слова могут произвести на собеседника. Он считал, что я не достоин его сестры Гвиневер, с которой познакомился в одном баре Сохо. Я пролил на нее бокал пива, а вместо извинений нахально сострил. Она улыбнулась, обнажив крепкие девичьи зубки, и мы провели остаток выходных в постели. В субботу я хотел жениться на красотке, в понедельник попытался избавиться от нее, и лишь через пару месяцев Дом по-братски растолковал мне, что у нас есть повод расстаться.

Я сообщил Гвин, что между нами все кончено. Сучка сняла с ноги туфлю и ударила меня каблуком по голове. Совершенно спокойно, будто выпила стакан джина. У меня до сих пор на лбу осталась метка в виде маленькой подковы. Вскоре позвонил Дом. Он рассыпался в извинениях: не хотелось разводить нас, однако, как брат, он просто обязан сделать это. Доминик считал меня вполне приличным парнем. Мы пошли выпить. Он угощал. Так родилась наша дружба. Не каждую неделю или месяц, но раза четыре в год мы обязательно в стельку напивались и залезали поплескаться в какой-нибудь фонтан.

Так прошло пять лет.

Кстати, он оказался прав. Гвин была слишком хороша для меня.

— Итак, ты приглашаешь меня на свадьбу?

— Тебе там не понравится. Свадебный шатер похож на слона. Нет, он больше кита… горы… В любом случае там будут зубастые девчонки, нарядные гости. Все это не для тебя. Кроме того, Софи дала мне только две дюжины пригласительных билетов, и почти все они для престарелых тетушек.

Я хотел было наехать на Дома, чтобы заставить его провести меня на торжество, но тотчас оставил эту мысль. В лучшем случае я напьюсь и стану ухаживать за девчонками. В худшем — сниму одну из них. Тогда у Гвин появится еще один повод ударить меня каблуком туфли.

— Нет, — продолжал он, — я просто хотел попросить о небольшой услуге.

— Если ты хочешь взять взаймы костюм…

— Когда в компании устроят маскарад и начнется что-то грандиозное, я тебе сообщу. Не знаю, почему я называю это услугой. Какая там услуга? Мелочь. Просто хочу пригласить тебя на мальчишник в ближайший уик-энд. Собираемся в пятницу вечером.

У меня душа ушла в пятки. Я обожал развлекаться в компании Дома. Он, конечно, придурок, однако умеет позабавить народ. Смеется над шутками, даже если высмеивают его самого. Рядом с ним всегда шумно и весело. В Доминике нет ни злости, ни мстительности, ни вероломства. Однако мне достаточно его одного. Представляя, как там будут сидеть тридцать идиотов, я почувствовал позывы тошноты.

— Неплохая идея, — проговорил я, затягивая время. — Но почему в наши дни такие события занимают все выходные? Помнится, раньше попойки продолжались всего одну ночь.

— Все дело в инфляции.

— Разве не твой шафер должен организовывать вечеринку?

— В том-то и беда! Габби — первоклассный парень. Да ты его должен знать. Я учился с ним в школе. Он занялся организационными делами. Снял отличный особняк в глубинке Корнуолла. Там комнат на целый батальон. Однако с приглашениями явно запоздал. Большинство моих новых знакомых ответили, что не смогут приехать. Кроме того, ты не поверишь, но он совсем выпустил из виду Монти! Можно подумать, что единственные друзья, которые еще остались у меня, — это старые школьные однокашники вроде самого Габби. Нет, я против них ничего не имею, но ведь надо показать, чего ты достиг в жизни и с какими людьми теперь общаешься. Так вот, я решил заняться приглашениями сам. Может, кто-то из маргиналов откликнется на мой зов?

— Ты так тактичен…

— Я бы этого не говорил, если бы не был уверен, что ты присоединишься к нам. Так что скажешь?

Он определенно находился в отчаянном положении. Приближался конец недели. Я был свободен. Просто не мог придумать уважительную причину для отказа.

— Почему бы и нет? — ответил я.

— Замечательно. Послушай, я позвоню ребятам и узнаю, кто из них сможет подвезти тебя. Или со времени нашей последней встречи ты сам обзавелся машиной?

— Нет, я пока не умею водить.

— Старина Мэтью! — Он засмеялся. — Я позвоню тебе завтра и сообщу все детали.

— Кто-то из твоих друзей? — осведомилась Эстель в своей обычной манере: то ли злясь, то ли скучая.

— Нет.

Она стояла за моей спиной, притворяясь, будто ищет папку на металлической полке. Я ощущал сладковатый запах ее духов «Обсешн», купленных у лоточника на базаре. Он уверял, что товар настоящий на сто десять процентов.

Эстель стала моей самой большой ошибкой после того, как я умер и был послан в один из кругов ада под названием «налоговый офис». Но не самой трагической ошибкой в жизни. Ужасом это никак не назовешь, просто тебе вполне светски гадят на голову и пудрят мозги в твоем же доме. Я прибыл в Килберн накануне рождественской вечеринки, устраиваемой в офисе, и Эстель оказалась самой симпатичной девушкой из всех, кто там присутствовал. Кроме нее, привлекательной внешностью отличалось только фотокопировальное устройство. В мои обязанности входило руководство отделом справок, а Эстель числилась среди сотрудников, так что мне приходилось вести себя вполне политкорректно. Тем не менее я, может быть, впервые в жизни захотел приударить за подчиненной.

Костлявый диджей с усеянным прыщами лицом (их количество превышало число имевшихся в наличии пластинок) поставил новую версию в стиле хэви-метал композиции «Полночь в оазисе». Поощряемая подружками, она подошла ко мне и пригласила на танец. Одна девушка как-то раз заметила, что я танцую словно умирающий бизон. Но Эстель отлично вела меня. Ее топик съезжал все ниже и ниже, и я следил за ним глазами. Мы трахались на автостоянке, прямо под мерцающим красным светом камеры наблюдения. Подмигнул камере, когда девушка опустилась на колени, чтобы парни, сидящие за монитором, поняли: я в курсе, что они следят за нами.

Потом мы вернулись на вечеринку, и Эстель демонстрировала поцарапанные коленки и рваные колготки. Тогда я понял, что приобрел большое горе за пять минут неудовлетворительного полового акта.

Никогда не думал, что стану работать, сидя за столом в Килберне. Впрочем, я в этом деле не одинок: здесь полно пропащих душ, которые не могли понять, чем заслужили места за облупленными письменными столами с узкими настольными лампами в помещении с серыми стенами, у которых стояли шаткие полки, заваленные папками. Их водянистые глаза смотрели в окна, сквозь которые виднелись кочегарки и гаражи. Они удивлялись, как такое могло случиться. Но я-то по крайней мере знал, за какой грех попал в преисподнюю.

ГЛАВА 2 ЗНАМЕНИТАЯ ТАЙСКАЯ ЛЕДИБОЙ ИЗ ЗАПАДНОГО ХЭМПСТЕДА

Дом позвонил в четверг около полудня и сообщил, что меня отвезут к месту вечеринки на следующий день. Я отпросился у начальника офиса — все равно по пятницам работы мало.

— Поедешь с заправским политиканом, — говорил Дом. — Он позабавит тебя. Да и машина у него интересная.

— Я никогда раньше не встречался с членами парламента. А вдруг захочется задушить этого человека его же кишками?

— Да, потрохов у него более чем достаточно, — отвечал Дом. — Тебе стоит познакомиться. Парень — один из самых молодых либеральных демократов в парламенте, и его постоянно вызывают на трибуну, чтобы высказаться о всяких модных течениях типа рейва или рэпа, однако он осведомлен о них не больше меня, а ты знаешь, как ограничены мои сведения о подобной ерунде.

— Ты в этом не рубишь.

— Да, разумеется. Родди на самом деле отлично разбирается только в еде.

Вдруг я живо представил себе приятеля Дома. Он вечно произносил с экрана скорбные речи о трудной судьбе подрастающего поколения или хвалил молодых людей за присущую им творческую энергию. Этот тип как бы состоял из идеальных сфер — лицо, тело, ноги, руки носили округлую форму. У него аккуратно подстриженные гладкие каштановые волосы, встречающиеся только у толстяков и педофилов. А потом я вспомнил еще кое-что.

— Произошел какой-то скандал… с неким комедиантом… кажется, дело связано с наркотиками?

Доминик поведал мне забавную историю. Все оказалось даже интереснее, чем я предполагал. Родди Бландена одурачил один хорошо известный телевизионный сатирик, который пригласил его на шоу о наркотиках, где присутствовали явно фиктивные поп-звезды. Шоу не предназначалось для разоблачения лицемерия политического истеблишмента, просто высмеивался отдельно взятый толстяк политик с большим круглым улыбчивым лицом. Из него сделали шута. Он попал в одну компанию с шарлатанами и стал болтать о том, как ловит кайф и тащится на вечеринках. Он хвалил героин и марихуану, хотя толком не знал, как пользоваться этими препаратами и куда конкретно их нужно заправлять.

Шутка заключалась не в том, что Родди представили как поклонника наркотиков, а в том, что он плохо в них разбирался. Кокаин оказался чистящим порошком, марихуана — кроличьим навозом, а героин — шербетом, который делают на кондитерской фабрике «Требор» в Нью-Йорке. Самый классный момент был зафиксирован камерой, когда Родди визжал, что ловит приход, улетает и видит космос. «Боже, какая клевая дурь!» — выл он, в очередной раз вкусив шербета.

Если бы Бланден занимал какую-нибудь официальную должность, то определенно заработал бы кучу неприятностей. Однако все обернулось не слишком плохо. Мальчишеский смех Родди и тот факт, что обман раскрыт, завоевали ему симпатии многих людей. И в конце-то концов, он же не совершил ничего криминального. Влиятельные фигуры после окончания этого дела решили, что Родди по-прежнему может претендовать на роль лидера партии. Какое-то непритязательное заведение назвали в его честь «Бланден», а блюдо, приготовленное из маринованной печени, стало называться «А-ля Родди».

— Ладно, не буду душить его, — сказал я. — Для либерального демократа он довольно забавен.

— Родди заедет за тобой в десять часов.

— В десять? Но ты сказал, что мы встречаемся вечером. Как далеко до этого замка или что вы там сняли?

— Я уже говорил тебе, дом находится в глубинке Корнуолла. Короче, бог знает, где. В этом-то и состоит вся прелесть. Определенно, единственное место в стране, куда нельзя позвонить по мобильнику. Полный кайф. Эти негодяи из офиса все равно разыскали бы меня даже на мальчишнике. Габби просто гений, что нашел такой затерянный уголок.

Мой приятель верил в то, что все знают Габби, но я, во всяком случае, никогда не встречался с этим человеком, да и с другими школьными друзьями Дома тоже. Однако в течение последних лет он много рассказывал мне о приятелях, со смехом вспоминая старые проделки и морщась, повествуя о драках. Только теперь я начал понимать, что он пытался скрыть какие-то неприятные эпизоды прошлого. У меня сложилось впечатление, что большинство школьных друзей Дома служили в армии, и в моем воображении все они соединились в образ нелепого усатого полковника времен Крымской войны. Этакого наглого вояки, страстно желающего пощекотать мистера Иностранца своей кавалерийской саблей.

Сам Габби в этот образ не вписывался. Он отличался от других приятелей Дома и слыл среди них интеллектуалом.

— Да, настоящий гений, — проговорил я без всякого восторга.

Мне предстояло закончить ряд мелких дел, и хотелось сообщить об этом Доминику. Надо вернуть книги в библиотеку. Я уже целый месяц никак не могу принести в дом кактус, чтобы в комнате стало немного уютнее. Такой, знаете, с желтым цветком на самом верху. А может, мне нужен не кактус, а юкка или фиговое дерево? Впрочем, теперь уже слишком поздно.

— Этот уик-энд мы все запомним, — заключил Дом с энтузиазмом в голосе.

— Увидимся завтра, — попрощался я.

— Отлично. До встречи.

День тянулся. Никто не приходил в справочный отдел. Я занялся бумагами, которых накопилась целая гора, просмотрел входящие документы, переложил некоторые папки на другое место, выпил кофе, потом чая, сходил в туалет, получив, как обычно, удовольствие от вида пляшущей в писсуаре голубой таблетки.

Вернувшись на свое место, увидел, что Эстель искоса посматривает на меня. Я понимал, что она набирается мужества для серьезного разговора. Я мог бы, конечно, облегчить ей задачу, но не стал этого делать. Наконец она решилась:

— Ты идешь куда-нибудь сегодня вечером?

— Нет.

— А почему?

— Беру на завтра выходной. Поеду на уик-энд.

Она загрустила. Может, подумала, что я встречаюсь с девушкой?

— Я приглашен на мальчишник. Будут старые школьные друзья. Поиграем в регби, займемся содомией, а тот, кто последним кончит в стакан, должен будет выпить его.

Эстель засмеялась, сразу став симпатичной и скромной.

— Не хами.

— Да я ведь не о себе говорю. Это все они.

— Тебе не следует говорить мне такие вещи.

— А им не следует заниматься такими вещами.

Теперь мы оба улыбались. Я с опаской чувствовал, как на меня накатывает волна влечения. Пытался сдерживаться, но чувство не отступало.

— Ты на самом деле будешь этим заниматься?

Как правило, Эстель совершенно справедливо не доверяла мне. Обычно она не ошибалась, только не в этот раз.

— Да. Сегодня хочу освободиться пораньше. Придется много пить и вытворять черт знает что, так что предстоит запастись энергией. Неплохо бы также потренироваться по части громкого смеха.

— Может быть, просто зайдем куда-нибудь выпить? — предложила она, нервничая, с надеждой в голосе. — Долго задерживаться я не смогу, потому что наша группа встречается где-то в Уэст-Энде сегодня вечером.

— Не думаю, что это хорошая мысль.

— Немного выпьем, вот и все. Потом мне надо бежать.

Эстель смотрела на меня снизу вверх сквозь ярко подведенные ресницы. Она всегда старательно накрашена, даже в офисе. Я однажды, как бы между делом, намекнул, чтобы она не накладывала так густо грим, это, мол, не модно. Но девушка мне не поверила, полагая, что я так плоско шучу. Косметика старила ее, и в макияже Эстель выглядела старше своих двадцати пяти. В то же время накрашенная она походила на ребенка и делалась довольно уязвимой. Может, поэтому я и не нашел повода отказаться выпить с ней. Что в том плохого? Поговорим, посмеемся. В любом случае она же намекнула, что спешит. Так что ничего особенного не должно случиться.

Мы пошли в бар под названием «Позднее в Западном Хэмпстеде». В нем всегда полно странных типов и псевдохудожников, но присутствует какая-то необъяснимо приятная и располагающая атмосфера. Может быть, от того, что всем наплевать, крутой ты или нет. Внизу битком забитая народом танцплощадка, но я предпочитаю сидеть наверху в баре, декорированном в духе произведений Сальвадора Дали с искореженными пишущими машинками и частями каких-то животных. Иногда я болтаю со знаменитой тайской Ледибой Западного Хэмпстеда, однако до меня не доходит смысл ее музыкальной речи, хотя все слова понятны. Звезды в тот вечер не наблюдалось в баре (если только она не трясла длинными черными волосами внизу в танцевальном зале под взглядами потерявших все надежды на близость с ней обожателей). Отсутствие Ледибой радовало, потому что я не знал, как воспримет ее Эстель. Мы отыскали пару свободных мест, и я заказал выпивку.

Эстель — милая и забавная девушка при одном условии: если у нее не погано на душе. Она умеет строить рожицы: слегка исказив рот, изображать настройщика фотокопировального устройства или, поджав губы, стать похожей на того жулика, который руководит офисом «Килберн». Она даже пародировала меня самого, да еще как похоже!

Выпив разок, я подумал: «Неплохо бы повторить». После двух порций почти ничего не почувствовал и заказал еще одну. Вскоре Эстель уже опоздала на свою встречу с друзьями в Уэст-Энде, если только они вообще существовали. Так что мы отправились ко мне домой, назад в Килберн, просто попить кофе. Только кофе и больше ничего. Эстель взяла меня под руку, и после этого от нее уже трудно было отделаться. Мне вдруг стало хорошо, тепло, приятно.

И только во время поцелуев на диване — другой мебели в квартире не имелось — мне стало как-то не по себе. Видите ли, я живу на чердаке, и в угловом окне мансарды вдруг появилось отражение: я широко открытыми глазами смотрю на девушку.

Я осторожно оттолкнул Эстель от себя.

— В чем дело? — спросила она, чуть не плача.

Что мог я ответить? «С тобой все в порядке, Эстель, вот только ты слишком симпатичная, чтобы казаться простушкой, и слишком проста, чтобы быть симпатичной. Так что всю свою жизнь ты будешь привлекать мужчин, которых не сможешь любить, и любить мужчин, которых не будешь в состоянии привлечь к себе. Где-то в глубине души ты догадываешься об этом, что иногда вызывает отчаяние, как если бы на твоем личике вдруг появился шрам. Печально то, что тебе и требуется всего ничего: найти достойного мужчину, обзавестись семьей и домом да повеселиться вовсю, пока молода, а состарившись, жить в мире и покое. Да, еще нужно иметь достаточно денег, чтобы позволить себе купить новое платье во время распродаж по сниженным ценам. Но у тебя ничего этого не будет, и я ничем не могу помочь. Разве что поколдовать, чтобы твои желания сбылись поскорей, но из этого, поверь, вряд ли выйдет толк…»

— Я не могу.

— Но почему?

Эстель все же не сумела сдержаться и расплакалась. Черные ручейки потекли по щекам. От основного потока отделялись крошечные капельки. Черное смешивалось с красным там, где таяла губная помада, устремляясь по всему лицу. Она стала похожа на клоуна, и мне захотелось рассмеяться. Я ненавидел себя, но меня душил смех.

— Я бы хотел заняться любовью, но не получится.

— Почему?

— Потому что это внесет хаос в твою жизнь.

Я не стал говорить, что хаос распространится и на меня.

— Но на автостоянке ты об этом не думал, — рыдала она.

— Мне следовало бы поразмыслить еще тогда.

Я пытался привлечь Эстель к себе, обнять, но она оттолкнула меня:

— Отвали!

Какое-то время я пытался сражаться с ней, а потом она припала ко мне, стараясь отыскать клоунскими губами мой рот. Я обнял ее и поцеловал в лоб, ненавидя себя изо всех сил.

Через полчаса мне удалось выпроводить Эстель из дома и посадить в такси. Я выпил бутылку пива, потом еще одну и стал ждать, когда закончатся телевизионные программы, забыв о том, что теперь они никогда не прекращаются и идут круглые сутки.

ГЛАВА 3 СМЕРТЬ В КРОЙДОНЕ

Найти старого школьного учителя древнегреческого языка не составило большого труда. Позвонив в школу, удалось выяснить, что после ухода на пенсию он переехал в окрестности Кройдона. В местном телефонном справочнике числилось семь Малкольмов или М. Ноэлей. Он вычеркивал одного за другим, пока не остался последний. Он представлял себе встречу с этим человеком. Возможно, передним предстанет старый отвратительный извращенец, который будет просить о финансовой помощи, но он пошлет его подальше. Ему хотелось, чтобы этот человек признал совершенное им зло и понял, какие руины оставил после себя. Вот какие мысли тревожили его.

Малкольм Ноэль работал в кабинете. Он писал свои заметки мелким почерком. Тетрадь в линейку — та самая, в которой учитель вел записи в течение всей педагогической карьеры, длившейся сорок лет. Его рука двигалась необыкновенно быстро. Он делал перерывы лишь для того, чтобы заглянуть в справочники — в основном в небольшой словарь с параллельными текстами, — разбросанные по всему столу.

Малкольм одет в серую рубашку с желтым шелковым галстуком и зеленый шерстяной пуловер. В квартире довольно свежо, но учитель любил прохладу, обостряющую работу ума. У Ноэля вытянутое худощавое лицо, пучок седых волос на затылке — они прикрывают уши и спускаются до шеи. Он совсем недавно перестал заботиться о прическе и все еще порой поглаживает себя по лысине. Вся его внешность говорит о бедности, но есть что-то в Ноэле, и не только желтый галстук, что выдает в нем декадента и даже намекает на дендизм, почти незаметный под возрастными пластами, тем не менее все еще осязаемый.

После ухода на пенсию он занялся тем, что считал кульминацией всей своей творческой деятельности: писал трактат, опровергающий почти повсеместное заблуждение относительно очевидногоотрицания Платоном физической любви. Да, конечно, великий философ идеализировал целомудренные дружеские отношения, наполненные теплотой желания и направленные в сторону духовного усовершенствования. Но это лишь один путь. Вся проблема обсуждается, разумеется, в величайшей работе Платона «Федр», где приводится блестящая метафора: возница на крылатой колеснице никак не может справиться с лошадьми, олицетворяющими желание и рассудок. Одна лошадь — белая, чистая. «Любимица славы, темпераментная, но сдержанная». Другая — темная, уродливая, непокорная и необузданная. Именно черная лошадь несет душу к похоти, повернувшись спиной к бессмертию. Она любит шелковистые бедра любовника больше кристальной чистоты его души; черная лошадь оставила грязные следы на чистых страницах философских трудов.

Кто же не захочет заставить возницу отпустить на волю темную лошадь и выбрать духовный путь, отрицающий радости плоти?

Однако Платон видел еще один выход. Он оставлял надежду на обретение бессмертия и для тех, кто искал физической близости с партнерами. Если они по-настоящему любят друг друга, то нежная всепоглощающая страсть может открыть им красоту души.

Ноэль отложил ручку и прочитал вслух отрывок, который знал наизусть, как «Отче наш»:

— «Когда приходит смерть, тела остаются бескрылыми, но жаждущими обрести крылья, однако им не воздается за безумства любви, ибо предопределено, что все ступившие на небесную дорогу никогда больше не вернутся на темную земную тропу, но пойдут к блаженной жизни и в свое время будут украшены оперением благодаря своей любви».

Нет, здесь отсутствует отрицание физической любви. Это лишь доказательство того, что плотская страсть трансформируется в духовную. Есть люди — и он считал себя одним из них, — которые в состоянии преодолеть физическую природу и достичь божественного состояния чистой любви. Однако такого не может случиться с влюбленными в первый раз мальчишками. Да, но им нужно подсказать, повести их за собой. В конце концов, что может знать о любви ребенок? А учитель знает о ней все и должен показать им верный путь.

Ноэль вновь прервал работу и уставился на фиолетовые узоры на обоях. Эти линии и изгибы принимали в его воображении многочисленные формы: некоторые были чувственными, другие просто абстрактными, однако в данный момент они вообще ничего не значили для него и вскоре исчезли, так что стена превратилась в окно.

Ноэль начал работать в школе после службы в армии. Хотя он и страдал от скуки и убогости армейской жизни, отношения с военными полностью изменили его. Они называли Малкольма «док» или «проф», подшучивали над его неловкостью во время занятий спортом, однако защищали от грубых сержантов и злобных офицеров. Да, солдаты были отличные чистые парни: простые, необразованные, но не порочные. Ноэль вспоминал одного рядового — на гражданке тот работал шахтером, — который поднял его, когда он упал на марше, и нес на своих сильных руках, как будто веса в нем не больше, чем в маленькой девочке.

А потом случилась эта ужасная ночь, когда они посетили бордель в Каттерике. Товарищи не сказали ему, куда идут, просто потащили Ноэля с собой. По наивности он не сразу сообразил, где находится. Они сидели в какой-то комнате и пили спиртное из грязных стаканов, которые подавали улыбающиеся девицы. Озарение наступило только после того, как двое ребят впихнули Малкольма в полутемное помещение, где он увидел кровать, на которой лежала женщина, по виду старше его матери. На ней были только бюстгальтер да пояс со спущенными подвязками. Лицо густо напудрено, а губы ярко накрашены.

— Иди сюда, лапочка, — проговорила она. — Твои дружки сказали, что это у тебя в первый раз. Я с тобой буду ласково обращаться.

Мысли путались. Как бы удрать отсюда?

— У меня нет денег.

— За все заплачено, милый. Прыгай ко мне.

Он робко присел на край кровати. Женщина раздела его так, как это могла бы сделать мать.

— Нечего стесняться, — говорила она. — Давай посмотрим, получится ли у тебя.

Когда они легли рядом, он почувствовал неприятный запах немытого тела. От нее пахло потом и сыростью. Он оттолкнул женщину. Шлюха усмехнулась, схватила Ноэля и положила на себя. Она сунула его лицо в свою грудь и прижалась к ноге пахом с жесткими черными волосами. Ему хотелось ударить ее, врезать по этому противному лицу, но вдруг, к своему удивлению, Ноэль понял, что у него встал член.

— Так-то лучше, — пробормотала она. — На меня у всех встает. — Она взяла член в руку и вставила его в свою щель, говоря при этом: — Пойдет дело, все будет отлично.

Малкольм понял, что происходит. От нее исходил запах его друзей. Они переспали с ней раньше, а вот теперь он как бы общается с ними. Трогает их, находится внутри своих товарищей. Он кончил. Это был первый и последний полноценный сексуальный опыт в его жизни.

В школе Ноэля считали чудаком. Именно там он полюбил яркую одежду из тонкой ткани, ношение которой запрещалось негласными правилами. Впрочем, служба в армии и академические способности помогли ему сделать неплохую карьеру.

В школьные годы Малкольм был очень одинок и практически не обзавелся друзьями. Теперь он завоевал популярность. Ноэль не обижал мальчишек, рассказывал им анекдоты, веселя даже самых угрюмых учеников в классе. Учитель считал своим достижением то, что сумел увлечь ребят классической литературой, которая всегда считалась скучным предметом. Если мальчики упорно трудились над грамматикой, он делал перерыв и рассказывал увлекательные истории из греческой мифологии, легенды о героях и чудовищах, о прекрасном юноше, зачарованном навеки своим собственным отражением в воде, или о молодых людях, погибших от белых клыков беспощадного кабана. Позднее учитель ввел в курс также мифологии ацтеков и майя, повествуя о жестоких богах, требующих приношения кровавых человеческих жертв в обмен на дождь и удачу на охоте. Однажды он принес в класс кусок прошитого шипами ремня и поведал восхищенным мальчикам о том, как король и королева прокалывали свои губы, языки и даже гениталии, пропуская через них тонкий ремешок туда и обратно, чтобы способствовать циркуляции крови.

Шло время. Каждый год Ноэль влюблялся в одного или двух мальчиков, уделяя им особое внимание. Он помогал ученикам заработать стипендию или просто сближался с ними, рассказывал анекдоты и угощал пирожными.

Со временем и пирожные, и анекдоты утратили свою свежесть. Иногда Ноэль вымещал разочарование на учениках и, оставив либеральные взгляды, начинал пороть их. Ходили слухи, хотя никто не мог доказать их правдивость, что учитель как-то раз высек школьника знаменитым ремнем с шипами. Правдой являлось то, что в белесых глазах Ноэля, когда он застывал с палкой в руках, светились огоньки настоящего удовольствия. Малкольм был беспомощен, стоя у края открывшейся перед ним пропасти.

Но учитель никогда не трогал мальчиков сексуально. Он запрещал себе делать это. Да, ему приходилось бороться со своими страстями. Порой черная лошадь начинала фыркать и бить копытами, однако возница всегда сдерживал ее порыв. Среди знакомых учителей попадались менее сдержанные в сексуальном плане, чем он, и Ноэль принимал прямое участие в увольнении одного такого человека из школы. Какое-то время он боялся, что споткнется, и решил дать своим желаниям какой-то выход. В середине шестидесятых кто-то из знакомых рассказал ему об общественной уборной на Хайбери-Филдс в Лондоне.

Однажды субботним днем учитель сел в поезд. Уже стемнело, когда он добрался до места. Ноэль дважды проследовал мимо туалета, а потом вошел в него. Возле писсуара стоял какой-то мужчина. Он оглянулся и посмотрел на Малкольма. Его глаза горели похотью. Незнакомец что-то пробормотал, но Малкольм повернулся и убежал.

Нет, надо поступить как-то иначе. Он придет к этому через философию. Платон порицал официальную практику афинской содомии, когда старший любовник наставляет юного и неопытного. Ноэль понимал, что подобные отношения представляют собой настоящую эксплуатацию, ни о каком равенстве тут и речи не идет. Просто один мужчина использует другого как шлюху. Подлинная и равноправная любовь двух здоровых молодых людей… или мальчиков — вот это действительно красиво. Как сказано в «Федре», это и есть путь к бессмертию, шанс обрести крылья для души.

И учитель начал подталкивать мальчиков к любовным отношениям между собой. Да их и поощрять-то не надо было. Они по своей природе любили красоту, и их юные тела полнились горячим неосознанным желанием. Тем не менее учителю приходилось шепнуть порой нужное словечко или намекнуть на нечто интимное. Ноэль приступил к созданию платоновского рая, где гармонично соединяются тело и рассудок. Он строил новые Афины, во многом превосходящие столицу Древней Греции.

Был ли Ноэль вознагражден за свои дела? Безусловно. Порой он наблюдал за мальчиками из укромного местечка, сохраняя их образы в памяти. Затем, оставшись в комнате один, достигал полного удовлетворения. Не то чтобы он представлял себя в постели с каким-то из мальчишек, пусть даже с самым красивым из них, обладающим нежной белой кожей и невинным взглядом ясных глаз. Нет, Малкольм не хотел портить своих учеников; даже их запечатленные в своей душе образы учитель не смел марать. Он ведь философ. Ему достаточно думать о том, как они занимаются этим друг с другом. Ноэль погружался в грезы, лежа на кровати, затем, достигнув апогея,весь разгоряченный, шел к мальчишкам и благословлял их на любовь.

Старик скорее развеселился, чем удивился, увидев незнакомца. Он услышал за спиной негромкий стук, словно упал футбольный мяч, и обернулся, не поднимаясь с жесткого стула.

— Если вам нужны деньги, — проговорил Ноэль спокойно, — у меня есть тридцать фунтов. Они лежат в кувшине на кухне. Можете пройти туда. Как вы заметили, у меня нет телевизора или видеомагнитофона, которые очень удобно выносить из квартиры по причине малых размеров. Компьютера тоже нет. Не знаю, — продолжал он, делая жест рукой в сторону фолиантов, громоздившихся на письменном столе, — могут ли вас заинтересовать мои книги. Никакой ценности они не представляют. Пожалуйста, уходя, закройте за собой дверь.

Старик повернулся, собираясь вновь заняться своей работой. Похоже, он полагал, что непрошеный гость на самом деле покинет его да еще извинится за вторжение.

Он изо всех сил сдерживал улыбку, наблюдая превосходную игру старого монстра. Однако перед ним находился вполне вменяемый человек. Слова, произнесенные Ноэлем, убеждали в том, что старик не утратил умственных способностей и вполне в состоянии отвечать за свои преступления. Он боялся, что педагога поразила болезнь Альцгеймера или еще какой-нибудь страшный недуг, оказавший разрушительное воздействие на мозг негодяя. Что же теперь делать?

— Я пришел не для того, чтобы грабить вас.

Ноэль вновь повернулся к назойливому посетителю.

Впервые за все время в его взгляде появился какой-то интерес.

— В таком случае чем могу быть полезен?

— Вас, кажется, не интересует то, каким образом я проник сюда и что намереваюсь сделать. Я имею в виду — с вами.

— Молодой человек, я отношусь ко всему философски и живу исключительно интеллектуальной жизнью. Вы никак не можете причинить мне зла. Что до того, как вы сюда попали, скажу вам: есть умельцы, способные проникать в чужие дома, и я полагаю, что вы один из них. Итак, повторяю свой вопрос: чем я могу помочь вам?

— Вы не узнаете меня?

Старик внимательно посмотрел на незнакомца. Тяжело выносить этот взгляд. Проницательный, острый, вроде бы даже добрый.

— Подойдите, пожалуйста, ближе к свету. В каком году это было?

Он сделал шаг вперед.

— В 1977-м.

— Вот как, — Ноэль усмехнулся, — не самый лучший год для меня. Да, мне кажется, я вспомнил. Вы были… одним из метких стрелков?

— Именно так.

— А теперь пришли навестить своего старого учителя греческого? Как трогательно! Но вам следовало бы просто позвонить в дверной звонок. Я никогда не отказываюсь от встреч с бывшими учениками.

«С этим учеником, — подумал он, — вы не захотели бы встретиться, если бы знали, что у него на уме».

Последовало молчание. Приготовленная заранее речь казалась теперь неуместной. Он почувствовал, как подрагивает веко, и, чтобы успокоиться, сказал:

— Я пришел сюда, потому что вы погубили жизнь по крайней мере одного из моих друзей, не говоря уже обо мне. Наверное, жертв было больше.

— Звучит несколько… мелодраматично.

Спокойствие, кажется, покидало старика, но он все еще не казался испуганным. Только легкая досада слегка потревожила мирные черты лица.

— Не думаю.

Ошибка. В его голосе звучит мальчишеская обида.

Ноэль ласково улыбнулся:

— Уже почти четыре часа. Пора пить шерри. Ведь ты выпьешь со мной?

— Я уже пил с вами шерри.

— Что? A-а… значит, ты из этих. — В мальчишеском кругу знали, что своим любимчикам учитель иногда предлагал выпить с ним и съесть пирожное в маленькой гостиной. — Да, теперь я точно вспомнил тебя. Тебя зовут…

Он произнес имя.

— Правильно.

— Но постой, как мог я испортить твою жизнь? Разве она действительно загублена? На вид ты замечательный молодой человек, хоть и умеешь проникать в чужие дома. Догадываюсь, где ты научился этому искусству.

Старик улыбнулся, показав белые вставные пластмассовые зубы.

— Помните, как один мальчик вошел в класс, чтобы передать записку, а вы в это время читали стихотворение?

— Стихотворение? Нет, я не могу все помнить. Мальчиков было так много.

— Стихотворение о Ганимеде, которого похитил орел. Позднее вы объясняли кое-какие вещи избранным ученикам. Вы поощряли их. Вели речи о морали случившегося события, о его красоте. Заставляли их заниматься этим.

Он потупил взгляд и принялся рассматривать собственные ботинки. Все шло как-то не по задуманному.

— Дорогой мой, я не знаю, что ты имеешь в виду.

Однако глаза говорили, что старик прекрасно все понимает. Рука учителя прошлась по остаткам волос на голове.

— Вы лжете. Не знаю, что вами руководило. Ко мне вы никогда не прикасались. Не думаю, что вы вообще трогали кого-либо из нас. Но все было как-то ненормально. То, что вы делали, было хуже любого извращения. Вы формировали из нас преступников, внушали чувство вины. Представляете, что вы сотворили с нами?

В его голосе слышалась жалость к себе. Старик презрительно усмехнулся:

— С тобой я ошибся. Не все обладают крепким рассудком и бессмертной душой.

— А что, если я сообщу обо всем полиции? Таким людям, как вы, нельзя оставаться на свободе.

Старик рассмеялся:

— При чем здесь полиция? Да и что, собственно, ты хочешь им рассказать? Как я читал стихотворение? Ты же сам признался, что я никогда никого не трогал. Тебя сочтут фантазером. Возможно, даже сейчас ты боишься своих тайных желаний… страстных влечений. — Он смягчил тон: — Пошли, выпьем со мной шерри. Я уже давно не видел никого из моих мальчиков.

Малкольм хотел встать, но молодой человек шагнул вперед и грубо усадил его на стул. Старик издал звук — нечто среднее между стоном и визгом.

Может быть, именно в этот момент мысль об убийстве пришла ему в голову. По крайней мере он не планировал ничего заранее. Некоторое время стоял над Ноэлем, который ежился, словно трусливая дворняжка. Потом схватил старика за седые волосы и ударил лицом о стол. Верхний зубной протез упал на пол. Ноэль жалобно стонал, пытаясь дотянуться рукой до предмета своей гордости.

И тогда он начал прижимать голову старика к столу. Ноэль повернул лицо в сторону и посмотрел снизу вверх на убийцу, рука которого давила еще крепче. У него заломило в висках. Не легкий способ убийства, да и умереть таким образом не просто. Беззубый рот педагога открылся:

— Пожалуйста…

Возможно, он проговорил это слово, а потом попытался сказать еще что-то. Наверное, по-гречески, кто знает.

Когда хрупкие кости лица затрещали под беспощадной рукой, раскаялся ли Малкольм Ноэль в изощренном совращении десятков мальчиков, чувствующих себя потерянными и одинокими в жестоких условиях школы? Иногда смерть рождает правду. Иногда — нет. Возможно, по мере того как внутри его черепа росло давление — кровь уже хлынула из ушей и носа, а боль превратилась в бесконечно холодный, но жгучий адский огонь, и руки трепыхались, подобно умирающим рыбкам на берегу, — он увидел, как душа обретает крылья, согласно обещанию Платона, и возносится в царство бессмертных богов.

После содеянного он застыл над мертвым телом. Гнев прошел, но удовлетворения не наступило. Ощущение скверное. Ему и раньше приходилось убивать людей, но не таким способом. Испытывал ли он чувство сострадания? Да, кажется, немного жалел старого больного негодяя. И в то же время понимал, что дело не кончено. Многое еще впереди.

ГЛАВА 4 АВТОПРОБЕГ «БУХАРА»

Послышался громкий крик. Какой-то придурок голосил на всю улицу. Я не спал. Лежал без сна уже около часа, поедаемый утренними демонами, более острозубыми и быстро жующими, чем их ночные коллеги, но менее решительными и упорными. Они улетали с дикими воплями. Но какого черта этот идиот зовет меня? Прошел в гостиную и выглянул в мансардное окно. Так я и знал: тот самый толстый коротышка. На нем пальто фирмы «Руперт Беар» с ворсистым воротником и отделанная мехом кожаная шапка. Похож на командира танка под Сталинградом.

А рядом стоит автомобиль.

Выглядит как «спитфайер». Так и кажется, что вот-вот из люка выскочит пилот. Обтекаемые формы, два маленьких кожаных сиденья в середине тесного салона. Весьма изящные небольшие дверцы и узкое ветровое стекло. Никакой крыши. Загадочным образом ручной тормоз расположен не внутри, а снаружи автомобиля. Есть пара круглых фар и решетка радиатора, напоминающая улыбающийся рот.

Придурок снова начал кричать. Почему он не пользуется колокольчиком на двери, как все нормальные люди? Я открыл окно, высунулся наружу и сказал:

— Прекращай орать. — Затем добавил: — Ты Родди?

— К вашим услугам! — крикнул он в ответ, глуповато улыбаясь.

Я понял, что Родди Бланден — большой любитель скалить зубы.

— Буду готов через пять минут, — сообщил я и закрыл окно.

Что нужно брать с собой на мальчишник?

Одежду, кретин.

Я набрал в шкафу охапку всякого барахла и загрузил сумку. Зубная щетка. Парацетамол. Что еще? Какую-нибудь выпивку. Удалось найти лишь бутылку портвейна, которую я купил для отца, но так и не удосужился передать ему. А теперь это уже никогда не удастся сделать, если только я не вылью содержимое бутылки на сырую землю могилы на муниципальном кладбище Лидса. Портвейн — подходящее пойло для шутов, которые прибудут на пирушку Доминика.

— Я разбудил тебя? — спросил Родди, не прекращая улыбаться, пока мы пожимали друг другу руки.

— Нет. Неужели эта колымага дотащится до Корнуолла?

— В 1947 году тачка доезжала до Бухары и возвращалась назад. Не вижу причины, почему бы ей не добраться до Корнуолла. Она же поставила рекорд во время азиатского автопробега.

— Где находится эта чертова Бухара?

— О Боже! Кажется, у нас в школах на уроках географии учителя полностью игнорируют Среднюю Азию.

Он подмигнул мне, давая понять, что шутит. Дом, очевидно, представил меня строптивым хулиганом. Бланден просто не получил сведений о роде моих занятий.

— Я работаю по металлу и дереву.

— В автомобилях разбираешься? Нет? Очень жаль.

— Мне послышалось, будто твоя тачка съездила в Бухару и вернулась назад.

— Тогда она была совсем юной девушкой, тугой, как барабан. Теперь старушка уже не та. Не так легка на подъем. Может быть, мы… постой, для такого путешествия тебе понадобится одежда потеплее.

Он показывал на мое коричневое шерстяное пальто, унаследованное от отца.

— Это теплая вещь, — успокоил я. — Да и погода не очень плохая.

Я посмотрел вверх. В небе плавали высокие рваные облака. Прохладно, но если не пойдет дождь, беспокоиться не о чем.

— Ты просто не знаешь, как холодно ехать по сельской местности в открытой машине. Возьми на всякий случай шапку и перчатки. Иди, я подожду.

Дома я нашел выцветшую кепчонку, которую оставили у меня рабочие, латавшие дыру в крыше. Перчаток не обнаружил.

Когда я вернулся к машине, Родди открыл дверцу. Сиденья принадлежали тому времени, когда ягодицы у людей были гораздо меньше, и даже моя обувь вдруг показалась слишком тесной. Большое пальто Родди прикрывало меня сбоку. Я пытался сбрасывать полу, но тогда наши бедра соприкасались. Ему это, кажется, было безразлично.

У Родди приятное лицо с гладкой кожей, однако возникало такое ощущение, что он совсем недавно, возможно, даже на этой неделе, перестал выглядеть молодым человеком. Тело свое он носил с достоинством и не плыл по земле, как это бывает с толстяками. У него чувственный розовый рот, который постоянно растягивается в улыбку. Из-под желтого воротника пальто виднеется хорошо сшитый черный костюм, консервативный и одновременно экстравагантный. Или, может, так казалось из-за розовой рубашки.

— А где ремни безопасности? — спросил я, не обнаружив их на сиденьях.

Родди широко улыбнулся, причем глаза его исчезли, словно изюминки в мягкой булочке.

— Ты что, шутишь?

— Черт! А как насчет аварийных предохранительных подушек для шофера и пассажира?

— Прости, родной, но ты сам являешься зоной безопасности.

Чудесно. Стоило дожить до тридцати четырех лет, чтобы погибнуть в автокатастрофе, когда в эту игрушечную машину врежется какой-нибудь грузовичок, и мы вылетим на встречную полосу. Я уже представлял себе, как работники службы спасения вытаскивают меня из-под могильного холма, оставшегося от разбитой тачки Родди.

Мы тронулись с места. Мотор надсадно ревел, казалось, гул звучит у меня в голове. В кабине страшно холодно. Ветер словно взбесился и набрасывался на нас с разных сторон: сзади, спереди и сбоку, — пренебрегая всеми законами физики. Хорошо хоть я надел эту кепку. Она спасала модную прическу. Я стригся у парикмахера-албанца, который постоянно курил во время работы и с нескрываемой угрозой в голосе приказывал сидеть тихо. Подразумевалось, что если клиент пошевелится, то он отрежет к чертям его ухо.

Разговаривать в машине не удавалось из-за рева мотора, но странным образом я вдруг почувствовал, что получаю от поездки удовольствие. Родди, возможно, клоун, но вполне дружелюбный. Порой он выкрикивал что-то нечленораздельное и толкал меня локтем в бок, если мы проезжали мимо симпатичной девушки. Однажды начал орать что-то группе школьниц и размахивал руками, пока они не заметили его. В свою очередь, его окликали водители, пораженные видом автомобильного антиквариата. Вероятно, они радовались, что хорошо защищены в своих машинах, и не хотели бы оказаться в нашей тачке.

Через полчаса, сделав множество остановок, мы выехали на шоссе М-4. Родди сразу же завопил:

— Вот теперь посмотрим, на что способна моя старушка!

Я крепко держался за какой-то выступающий кусок металла в кабинке. Родди оказался весьма уверенным водителем и сразу же дал по газам. Земля понеслась под колесами. Что-то начало вибрировать. Возможно, мои пломбы или какая-то фигня во вселенной. Я взглянул на спидометр. Мы неслись со скоростью сорок пять миль в час. На одном спуске разогнались до пятидесяти. Да, паршивая старая рухлядь Родди не собиралась сегодня ставить новых рекордов.

Прошло немало времени, прежде чем мы увидели перед собой сельскую местность. Погода совсем испортилась, цвет неба приобрел металлический оттенок, а голая коричневая земля производила такое впечатление, будто из нее уже ничего хорошего никогда не вырастет. Я продрогло костей.

В середине дня мы устроили привал в деревне неподалеку от Таунтона. Именно таким и должен быть сельский паб в подобном месте: низкая оштукатуренная постройка с соломенной крышей, обнесенная плетнем. Городским франтам подавали теплый эль, а местным жителям — охлажденный слабенький лагер. Родди заказал пару пинт теплого дерьма у совершенно невзрачного увальня-бармена, лицо которого напоминало задницу. С кружкой в руке Родди исследовал меню с увлеченностью, наводящей на мысль, что еда заменяет парню наркотик и интересует его больше всего в жизни.

Вдруг нервный спазм отразился на лице Родди. Что-то его явно шокировало. Я спросил, в чем дело.

— Не здесь, не здесь, — пробормотал он, не отводя взгляда от меню. И вдруг из уст его вырвался крик восторга. — Наконец-то! Я искал среди специальных блюд, а обнаружил в обычном списке.

— Так что это за жратва?

— Тушеный заяц, — ответил он таким тоном, будто вопрос ставил под сомнение мою вменяемость.

Родди пребывал в крайне возбужденном состоянии. Вожделенное блюдо стояло и дымилось прямо перед ним: тощий длинноухий грызун, испеченный в своей собственной крови.

Как только Родди приступил к трапезе, я спросил, откуда ему известен Доминик.

— О, мы из одной команды старых приятелей.

— Учились вместе в школе?

— Ну конечно.

Я рассказал Родди о собирательном образе полковника, составленном мной из друзей Дома. Он засмеялся, прижимая салфетку к губам.

— Так почему же ты не один из этих вояк?

— Мне не по душе армейская дисциплина. — Он погладил себя с удовольствием по животу, там, где на розовой рубашке сиял ряд жемчужных пуговиц. — Я провел пару лет в войсках добровольческого резерва, но там мы в основном планировали, куда поставить полевую кухню во время маневров. Никакой политики, никаких боевых действий. Так мне больше нравится.

Я хотел подпустить шпильку насчет тушеных зайцев, однако благоразумно промолчал.

— Когда другие ребята в общежитии мастерили модели бомбардировщиков «Веллингтон» или изучали маршрут путешествия на корабле «Бигль», — подмигнув, продолжал он, — я читал парламентские отчеты Хансарда при свете карманного фонарика. Пару раз меня даже выпороли.

Он рассмеялся сдавленным смехом, в котором звучала еще не окончательно забытая обида.

— Не понимаю, как вы оказались в такой милитаризованной школе? Судя по тому, что рассказывал мне Дом, вы постоянно участвовали в парадах, выезжали на учения и занимались прочими армейскими глупостями.

— Школу специально создавали для пополнения армейских кадров, так чем же еще там можно было заниматься, кроме как подготовкой к военной службе?

— Но почему вы все пошли в заведение, предназначенное для будущих офицеров? Чем плохи другие интернаты?

— Ах да. Я постоянно забываю, что ты домашний любимец Дома. Чур меня! Все, что угодно, только не это лицо. — Он сложил крест двумя указательными пальцами, словно отваживая вампира. — Ты скоро поймешь, путешествие укрепит твой дух и характер. Кем я был раньше? Служил. Нет, конечно, если вы можете позволить себе отправить дорогого сынишку в Итон, все отлично. Но простому служаке с небольшой зарплатой такое не светит и в наши дни. Так что власти организовали специальные учебные заведения, где получали образование дети офицеров, которые не могли рассчитывать на лучшее. Государственные чиновники проявили заботу и решили готовить младших чинов из сыновей военных.

— Дом ничего не говорил об этом, — сказал я улыбаясь. — Я считал, что это одна из обычных государственных школ, где учатся метать диски, бегают кроссы по пересеченной местности и все такое прочее. По окончании заведения выпускники занимаются мелким бизнесом.

— Мы, конечно, бегали кроссы и принимали холодные души. В итоге, кажется, только у нас и в привилегированном Гордонстоуне считали, что теплая вода может принести молодому человеку моральный вред.

Хотя Родди изъяснялся в своей обычной легкомысленной манере, лицо его утратило обычную подвижность. Тогда я об этом как-то особенно не задумывался, хотя мне и приходило в голову, что толстые мальчики, даже читающие ночью отчеты Хансарда при свете фонарика, могут страдать в школах, так как их часто обижают другие ученики. Возможно, Родди не хотел тревожить неприятное прошлое и болтал всякую чепуху. Я постарался сменить тему разговора:

— Ты знаешь, сколько человек соберется на мальчишник?

— До меня дошли неприятные слухи о том, что в компании появятся несколько претенциозных и вульгарных персонажей. Я даже делал кое-какие записи, пытаясь исключить некоторых нежелательных лиц из списков. Если бы Габби не был столь настойчив, я бы и сам уклонился от участия в вечеринке. Строго между нами. Просто не хочу, чтобы Дом считал меня предателем.

— Кто же еще приедет?

— Со слов Габби я знаю, что составится определенный круг лиц. Например, Ангус Нэш — влиятельная фигура в Сити. Или, скажем так, не последний человек в финансовых кругах. Он сделал блестящую карьеру в Четвертой бронетанковой бригаде, борясь за мир во всем мире. Если хочешь познакомиться поближе, называй его Гнэшер. Ему это нравится, хотя никто, кроме Дома, не пользуется его особым расположением. Приедет также Луи, то есть Луи Симпсон, который все еще на высоте, хотя его карьера, боюсь, слегка затормозилась. Думаю, Симпсон так и остался в звании лейтенанта, что производит шокирующий эффект, если вы осведомлены о его возможностях и той власти, которой он обладает. С Луи не так просто поладить. Даже не знаю, когда ему улыбаться. Было одно дело в Боснии…

— Что за дело?

— Да ничего особенного. Не стоит и выеденного яйца. Просто у Симпсона появился новый друг. Недавно познакомились. Вскоре распространились неприятные слухи. Мне сам Ангус сказал. Не знаю, насколько ему можно верить. Когда имеешь дело с Луи, трудно понять, что происходит на самом деле. С ним все как-то непредсказуемо. Такая у человека аура. Совершенно чудесный парень, я очень люблю его, но… впрочем, пусть останется некая неясность. Понимаешь, я подозреваю, что армейские начальники слишком благосклонно относятся к любому, кто умеет держать в руках пистолет и говорить, растягивая гласные и проглатывая согласные. В противном случае Луи не удалось бы сохранить свою должность.

В словах Бландена о Луи Симпсоне чувствовалось что-то странное. Пожалуй, не в самих словах, а в тоне, которым это говорилось. Уже тогда он казался мне необычным и многоплановым человеком. Теперь-то я понимаю, о чем думал в тот момент Родди.

— Кроме того, — продолжал он уже без всякой двусмысленности в голосе, — существует некто Пол Уинни, который связан с армией даже в меньшей степени, чем я сам. Он просто — и тут пилюлю никак не подсластить — бухгалтер, хотя и необычайно веселый. Мы называем его Плаксой Уинни именно потому, что он никогда не унывает. Итак, включая Дома и Габби, нас будет шестеро плюс ты седьмой.

— А как же Монти? Полагаю, он должен обязательно присутствовать.

— О, конечно. Без Монти никак не обойтись.

— Какой породы собака Доминика? Мне всегда казалось, что это бульдог.

— Я думаю, терьер. Шотландский терьер. Впрочем, нынешний экземпляр мне не знаком.

— Что ты имеешь в виду?

Родди выглядел сбитым с толку:

— Ты что-нибудь знаешь о Монти? Похоже, нет. У Доминика целая дюжина таких собак. Надолго они, правда, не задерживаются. То убегают, то попадают под какой-нибудь автобус. А потом он покупает другую псину. Дом помешан на всяком зверье. Всегда питал пристрастие к животному миру. Однажды прославился тем, что унес из школы во время летних каникул жалящих насекомых, а когда вернул назад, от них остались одни жала.

Мои представления о Доме стали более туманными. Что-то раздражало меня в таком большом количестве собак по кличке Монти. Я никак не мог понять, в чем дело. В итоге списал все на эксцентричность моего приятеля.

— Итак, кроме меня и Монти, на вечеринке будут только старые школьные друзья. Мне всегда казалось, что у Дома тысяча приятелей.

— Да, но, похоже, большинство новых знакомых не приедут на мальчишник. Я полагаю, Дом знакомится с огромным количеством людей поверхностно, и лишь немногие готовы ради него пожертвовать выходным днем. Я уверен, что Габби пытался пригласить всех подряд.

Последовало непродолжительное молчание, пока Родди подцеплял вилкой кусок зайчатины. Потом я спросил:

— Как насчет Габби? Доминик упоминал о нем, но я никак не пойму, что это за тип. Ясно лишь одно — он гений.

Некоторое время Бланден молча пережевывал добычу. Возникло ощущение, будто он к чему-то готовится. Не то чтобы надеть маску, скорее обдумывает какое-то сообщение. Наконец он задумчиво заговорил:

— Правда заключается в том, что я тоже никак не могу толком понять Габби. Он не принадлежал к нашей команде в школе до шестого класса, когда занялся стрельбой. Я думаю, Дом по-настоящему сблизился с ним уже после окончания школы. Безусловно, парень очень умен, хотя гением его никак не назовешь. Он добился от армии оплаты обучения в медицинском колледже, совсем немного проработал в больнице и занялся частной практикой. Он, знаешь ли, себе на уме. Я это еще в школе заметил. Хитрый, неконтактный и непонятный. Коварный и скользкий тип. Играешь с ним в крикет и думаешь, что произвел отличный удар, но мяч вдруг летит неизвестно куда, и ты оказываешься на ничейной земле. Пойми, я говорю метафорически. Сам я никогда особенно не увлекался спортом. Зато любил поучаствовать в вечеринках, если мне удавалось туда проникнуть.

Лицо Родди раскраснелось от воспоминаний о яблочных пирогах и сандвичах с паштетом. Тут он взглянул на часы и застонал. Мы вновь совершали автопробег в Бухару, следуя через Сомерсет, Девон и Корнуолл. Темнело, становилось все холоднее. Мы ехали на запад.

— Ты ни разу не упомянул о женах, — крикнул я, после того как мы промолчали пару миль.

— Что?

— Кто-то из вас женат?

— Женат? — Родди ухмыльнулся и искоса посмотрел на меня. — Нет. Ангус некоторое время состоял в браке. Я однажды видел его супругу. Она походила на бульдога, пожирающего осу. Вроде есть такая пословица. Учти, у нее под глазом был синяк. Говорила, что врезалась в фонарный столб. Вполне возможно. Жена ему скоро надоела, а может, наоборот. Красотка каким-то постыдным образом спуталась со священником. Хорошо хоть перестала таранить фонарные столбы. Габби никогда не был женат, хотя я слышал, что он не прочь потискать симпатичную пациентку, если та не очень возражает. Что до меня, я так и не встретил свою судьбу. — Он вновь ухмыльнулся. — Завидую Дому. Ему здорово повезло с очаровательной Софи. А как насчет тебя, Мэтью?

— Я холостяк, и в моей жизни полный хаос.

— Отлично, — рассмеялся Родди. — Ты нам подходишь.

Близился вечер. Сквозь облака на мгновение блеснуло солнце. Громадные грузовики обгоняли с обеих сторон, заставляя нашу тачку болтаться с боку на бок, словно гребную шлюпку на волнах Атлантического океана. Если бы не надоевшие пейзажи сельской местности по краям дороги да то обстоятельство, что я собирался вскоре умереть от переохлаждения организма, остальная часть пути могла бы пройти просто великолепно. Родди останавливал машину пару раз, чтобы сверить маршрут с картой. Где-то уже в Корнуолле мы окончательно сбились с пути. Пришлось звонить по телефону и уточнять дорогу. Покричав немного и пошутив в своей грубоватой манере, Родди понизил голос, и я понял, что речь идет обо мне. Он, кажется, произнес что-то вроде «с ним у нас могут быть проблемы» или «проблемы неизбежны». В любом случае речь шла о каких-то неприятностях.

— Я полагал, что мы окажемся в зоне, куда нельзя позвонить по телефону? — спросил я.

— Это касается только мобильников. Однако есть и подземная линия телефонной связи. Я уверен, нас ждет несколько приличных туалетов, и никому не придется ходить по нужде в лес с лопатой в руках.

Я поблагодарил Бландена за обнадеживающее сообщение, и мы тронулись дальше. Через полчаса мы ехали по высоким, густо поросшим деревьями холмам. Темнело, и на небе появилась первая звезда.

— Какое очарование! — произнес Родди.

Он оказался прав. От леса веяло волшебными сказками и колдовством. У меня возникло странное чувство, будто весь мир остался позади и нас… окружают чародеи. Мы спустились в аллею, ведущую между холмами. Стало так темно, что мы чуть не проехали нужный поворот. Родди нажал на тормоза, и машина резко остановилась. Он подал назад. На узкой дорожке виднелась табличка, на которой светилась надпись:

ПЕЛЛИНОР-ХОЛЛ

ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

БЛИЗКО НЕ ПОДХОДИТЬ

— Довольно дружелюбно и гостеприимно, — заметил я.

— О, не беспокойся. Это для плебеев. — Родди улыбнулся, посмотрел на меня и продолжил: — Для других плебеев.

ГЛАВА 5 ОФИЦЕРЫ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ

— Пеллинор-Холл. Это как-то связано с легендами о короле Артуре.

— Что?

— Пеллинор — один из рыцарей Круглого стола. Всю жизнь преследовал Искомого Зверя. Здесь кроется какой-то метафорический смысл, только я не могу вспомнить суть дела.

— Вот как?

— Дом построен, должно быть, в викторианскую эпоху. Ты помнишь, как тогда любили средние века и короля Артура. Читал, наверное, «Королевские идиллии» Теннисона. Вы ведь изучали поэзию в школе, не так ли?

— Немного. Литература меня мало трогала.

— А что же тебя интересовало?

Я задумался на минуту. Мне вспомнился Ганнибал. Представил себе пустыню.

— История.

Мы медленно ехали по дорожке. Со всех сторон нас окружали деревья, ветки которых свешивались вниз и касались наших голов. Сама дорожка изрезана колеями, что не шло на пользу узким шинам автомобиля Родди.

Окончательно стемнело, деревья исчезли, и начались лужайки, покрытые травой. Дом нависал над нами. Ночь тихая и холодная. К утру скорее всего подморозит. Я не мог отчетливо разглядеть очертания здания, однако чувствовал, что постройка весьма изысканная. Смутно различался фронтон, а от него по обеим сторонам тянулись два крыла. Наверху виднелись башенки, хотя, возможно, они являлись лишь плодом моего воображения.

Возле дома стояли еще три автомобиля: блестящий «БМВ», «ауди» и большая американская машина. По крайней мере мы прибыли на вечеринку не первыми. Массивная дверь, явно предназначенная для гигантов, полуоткрыта. Мы идем на слабый желтый свет, пробивающийся из-за створок. В луче света пляшут мотыльки. У меня захватило дыхание, когда вдруг передо мной мелькнула небольшая, изящная, совершенно неуместная здесь летучая мышь.

За дверью показались широкие коридоры, ведущие направо и налево. Мы пошли на звук голосов и вскоре оказались в комнате. Комната. Ну уж, нет. Специалист по интерьеру назвал бы такое помещение пространством. Слава Богу, никто из современных дизайнеров давненько не приближался к данному поселению. Мои познания в области архитектуры ограничиваются римскими дворцами и храмами да укреплениями времен Пунических войн. Порой мне хочется завести подругу, которая рассказывала бы о колоннах, склепах со сводами и тех особых окнах, которые так любили норманны. Возможно, повествуя об этом, она также добавит что-нибудь про облака и звезды.

Я, конечно, полный профан в вопросах архитектуры, однако дом показался мне очень старым, гораздо древнее построек викторианской эпохи. Особняк напоминал церковь: темные высокие потолки, повсюду балки, соединяющиеся и расходящиеся по своим особым законам. В одном из углов огромный камин, в который вмонтирован вертел, а вокруг — готический орнамент. Я не понял, что там изображено.

В центре зала стоял самый большой стол из всех, какие мне приходилось видеть в жизни. За ним сидели трое. Освещение оставляло желать лучшего. Полдюжины маломощных лампочек на стенах давали весьма слабый свет. Я даже не сразу понял, присутствует ли за столом Доминик. Однако чуть позже его характерный крик прояснил все мои сомнения:

— Бланди, чертов бегемот! Разве можно так долго добираться на кутеж к другу?

Доминик поднялся навстречу. Грязно-белый пес тявкал и рычал у наших ног. Мне захотелось хорошенько пнуть его.

— Поздние фрукты — самые сладкие, — проговорил Родди кислым голосом. — В любом случае сейчас семь часов, а ты назначил встречу на шесть. Так что, по-моему, я неплохо справился с заданием. Привет, Монти, — добавил он, нервно поглядывая вниз. — Хорошая собачка.

Постепенно собрались и остальные члены компании. Бокалы выглядели так, будто наполняли их уже не в первый раз. Нас хлопали по плечам и пожимали руки. Я не сомневался, что они рады видеть нас. Тем не менее мне показалось, что до нашего прибытия произошло выяснение отношений. Вероятно, дело касалось плохой явки приглашенных гостей. Вполне возможно. Хотя не исключено, что старые друзья, которые давно не виделись, просто испытывали некоторую неловкость в самом начале вечеринки.

Доминик представил меня сначала Ангусу Нэшу: высокому, темноволосому, с длинным носом, похожим на клюв, и слегка раздвоенным подбородком. Он вышел вперед, гордо откинув назад голову, и крепко пожал мне руку, что должно было демонстрировать одновременно радушие и чувство превосходства. Однако у типа вроде Ангуса такое рукопожатие означало всего лишь скрытое отчаяние. Возможно, я ошибался — в конце концов, этот субъект являлся экспертом в двух областях, которые я презирал: армия и Сити.

— Дом сказал мне, что вы служите в гражданском ведомстве. Где же? Министерство иностранных дел или министерство финансов?

— Я работаю в налоговой компании.

— Ничего страшного.

Вслед за этой фразой раздался легкий смех. Ангус явно давал понять, что принял мои слова за не слишком удачную попытку сострить.

— Ты немного осунулся, Ангус, — обратился к нему Бланден.

Действительно, в облике Нэша ощущалось что-то нездоровое, несмотря на нарочитую бодрость и уверенность в себе. Напряженное лицо, под глазами темные круги.

— Да ничего особенного. Выпью пару бутылок красного и приду в норму, — отвечал он.

Следующим представился Майк Тойнби.

— Слава Богу, среди нас появился еще один гражданский, — сказал он мне почти на ухо, но не пытаясь скрывать свои слова от других. — Эти парни давно надоели мне своими старыми школьными историями. Ясно, что кормили ребят плохо, в общежитии было холодно, и их гоняли босиком по пересеченной местности до потери пульса.

— Вы не однокашник Доминика?

— Упаси Боже. Я приятель Дома по работе.

— Сослуживцы! — с насмешкой в голосе произнес Дом, склоняясь над его плечом. — Майк — один из старших партнеров фирмы. Он может многое рассказать о торговом праве.

— Только согласно нашим стандартным почасовым ставкам, — сказал Тойнби.

— Не хочу вас разочаровывать, но меня не очень интересует торговое право.

Я сразу же как-то проникся симпатией к Тойнби. Он показался мне нормальным и честным человеком. Эти качества в какой-то степени компенсировали фальшивый блеск богатства и успеха, за что мне порой хочется врезать кирпичом по голове некоторым закормленным жирным котам. Светло-каштановые волосы Тойнби изрядно поредели. Он выглядел как-то помято, вроде папаши, который рассказывает на ночь сказки своим детишкам.

— Вы проведете здесь весь уик-энд? — спросил он меня.

— Думаю, да. А вы?

— Боюсь, что не смогу остаться до конца выходных. Мне придется отбыть завтра в течение дня. Как только жена узнала, что я уезжаю, тут же заготовила ужасный семейный скандал на воскресенье. Я отдал бы все на свете, чтобы подебоширить до понедельника. Да, отдам все, но не предоставлю возможность теще кататься на мне верхом до конца ее дней, хотя старухе уже недолго осталось.

— А теперь, — говорил Дом, подходя к нам, — Гай Андерсон, повсеместно известный как Габби.

Большой грузный человек протянул мне руку. Рукопожатие оказалось на удивление нежным. Он скорее не толст, а просто массивен. Однако Габби равномерно распределяет свой груз и носит его вполне рационально. Он дюймов на пять выше меня ростом, кожа лица смуглая и гладкая. Слегка вьющиеся волосы длиннее, чем у других гостей. Мне показалось, он пытается произвести впечатление человека, который полностью контролирует свои страсти и способен к спокойной медитации. Одежда у него даже более яркая, чем у Бландена, хотя я отметил, что в его открытости есть нечто неестественное и натянутое. Ее можно сравнить с рукопожатием Нэша. Габби носит зеленый бархатный костюм с белой шелковой рубашкой и красный галстук. На левом мизинце у него перстень с каким-то темно-красным камнем.

— Как приятно наконец-то познакомиться с вами, — проговорил он тихим и мелодичным голосом профессионального целителя. — Выпейте, пожалуйста, бокал шампанского.

— Спасибо, — ответил я и сунул руку в свою дешевую нейлоновую сумку. — Я кое-что прихватил с собой.

— А-а, — протянул Габби, принимая от меня бутылку и разглядывая этикетку. — Портвейн. Уверен, на кухне пригодится.

— Где же Плакса Уинни? — осведомился Бланден у гостей, пытаясь, полагаю, сгладить мою неловкость. — А Луи? Они обычно не опаздывают на вечеринки.

На вопрос ответил Габби:

— Они едут вдвоем из Лондона. Луи должен был подобрать Пола сегодня утром.

— Мне всегда чертовски не везет, — заметил Дом, — так что вполне возможно, что они врезались в бензовоз на шоссе М-3 и сгорели в ярком огне. Представьте, высокооктановое авиационное горючее. Пламя до самого неба. Видимость на расстоянии пяти миль. По всей вероятности, из космоса зрелище выглядело как Великая китайская стена. Или походило на Гранд-Каньон в Колорадо.

— Может быть, дело все-таки не в твоей невезучести? — спросил Нэш шутливым тоном.

— Полагаю, так оно и есть. И все же вы поняли, что я имел в виду. Будем надеяться, они получили легкие ожоги, а не сгорели живьем. Боже, где же эта бутылка?

Доминик бодрился, пытаясь скрыть разочарование, но лицемер из него никакой. Как человек, гордящийся своей принадлежностью к элитным клубам, он явно страдал от отсутствия большинства приглашенных. Выглядел рассеянно и держался как-то скованно. Оживился лишь когда все мы уселись за огромный стол, на который подали сначала отличное красное вино, а затем три или четыре бутылки шампанского. Все вновь заговорили очень громко, а уровень хорошего вкуса явно понизился.

Я чувствовал себя лучше в компании сдержанного адвоката Майка Тойнби, чем рядом с весельчаками из команды Дома. Нам нравилось играть роль новичков, которым «старики» оказывают покровительство. Тойнби учился в куда более привилегированной школе, чем остальные присутствующие. Мы действовали заодно: он открыто насмехался над ними, а я подшучивал. Дом удачно подыгрывал обоим.

У меня своеобразный склад ума. Люблю все организовывать и раскладывать по полочкам, как бы придавая форму хаотичной реальности. В итоге родилось поразительное открытие — всех присутствующих здесь школьных друзей можно разделить на две ярко выраженные категории. Дом и Нэш — бесцеремонные и искренние. Казалось, они участвуют в соревновании под названием «Кто засмеется громче всех?», но никто не желает одержать окончательную победу. Бланден и Габби не столь энергичные, зато более утонченные и замкнутые натуры. Вскоре я стал замечать различия и в рамках этих категорий.

Нэш — более резкий, самоуверенный и агрессивный, чем Дом, однако и более надежный. Он хочет выглядеть настоящим бароном-разбойником, но боится показаться простым довеском к этому титулу или вообще очутиться в глупом положении. Доминика не мучают подобные сомнения. Он не столь интересный, но куда более компанейский человек. Друзья очень ценят похвалы Дома и рады слышать его заразительный смех.

Хотя между Бланденом и Габби имелось что-то общее, Андерсон намекнул, что они ненавидят друг друга. Может быть, соперничали в борьбе за одну территорию. В любом случае, когда Родди приступал к нападкам на высшее общество, Габби хмурился и уклонялся от участия во всеобщем осмеянии нравов богачей. Надо отметить, что тактичные, остроумные и выдержанные в хорошем стиле выпады Габби, направленные на усмирение забияки, постоянно вызывали у Родди легкую и едва ли не благожелательную улыбку.

Роль хозяина играл не Доминик, а Габби, без устали угощавший гостей спиртным. Он даже принес несколько бутылок пива, когда я признался, что предпочитаю этот напиток всем другим.

Я решил расспросить его о здании.

— Великолепная постройка, не так ли? Есть в ней какая-то чарующая тайная и зловещая мощь. Полагаю, наш дорогой Родерик Бланден, член парламента, уже все объяснил вам по дороге. И конечно же, безнадежно исказил факты, как и положено классическому либеральному демократу.

— Ну-ну, — протестовал Родди, — не будем портить себе удовольствие разговорами о грязной политике.

— Да, ты настоящий дипломат. Ладно, как хочешь. — Габби поклонился и вновь повернулся ко мне, хотя к этому моменту с интересом слушали уже все окружающие. — Как вы уже догадались, перед нами великолепный средневековый замок. Однако никто не может сказать точно, когда он был построен. Эксперты полагают, что скорее всего здание возведено во второй половине тринадцатого столетия, что делает его одним из самых древних ныне обитаемых жилищ в нашей стране. Оба крыла пристроены гораздо позднее, после пожара 1840 года. Именно тогда замок и назвали Пеллинор-Холл. До этого у него, кажется, не было никакого имени. Мы совершим экскурсию по замку после прибытия Луи.

— И Плаксы Уинни, — добавил Бланден. — С ним всегда как-то веселее.

— Да, и Плаксы Уинни, — произнес Габби после небольшой паузы.

Похоже, он принадлежал к тому типу людей, которые не любят, когда их поправляют. Даже если дело касается пустяков.

— Вопрос в том, прибудут ли они вообще, — угрюмо заметил Дом. — Дай Бог, чтоб они спаслись в этом грандиозном пожаре. Если воспламеняется авиационное горючее, тут уже не до шуток.

— О, я уверен, они приедут, — заверил его Габби, кладя свою мощную руку на щуплое плечо приятеля.

И тут, словно по сигналу, отворилась тяжелая дверь.

ГЛАВА 6 О ГЭСГОИНГСАХ И СПАЙВИ

Позднее мне пришло в голову, что он идеально выбрал время для своего появления. Луи Симпсон, должно быть, подслушивал за дверью, которая оставалась не полностью закрытой. Ранее я замечал, что как только заходил разговор о Симпсоне, сразу возникала какая-то нервозность. Гости перебрасывались многозначительными взглядами, как бы предупреждая друг друга, чтобы никто не сболтнул лишнего.

Вид у Симпсона, впрочем, оказался совершенно безобидный. Для военного он был на удивление мал ростом. Примерно пять футов. Одет в коричневую кожаную куртку, мягкую хлопчатобумажную рубашку и джинсы. Однако этот неформальный наряд тщательно наглажен.

Прошло несколько секунд, прежде чем приятели заметили его. Тотчас раздались крики приветствия. Симпсон, разумеется, знал почти всех собравшихся. Представлять пришлось только меня и Тойнби. Лишь подойдя поближе, чтобы поздороваться, я заметил, какие необычные у него глаза. Даже в слабом и мерцающем свете зала не трудно было разглядеть удивительный фиалковый оттенок. Эти глаза и нежные женственные черты лица заставили меня вспомнить героинь Шекспира, переодевавшихся в мужское платье. Однако я тут же ощутил в нем некую внушающую уважение основательность. Похоже, силенкой Симпсон тоже не обижен. Я тотчас решил не конфликтовать с ним.

— А где Пол? — спросил Дом, едва закончились приветствия.

— Разве Уинни здесь нет? О, я надеялся… Заезжал за ним на квартиру в одиннадцать часов. Дернул дверной колокольчик — мне никто не открыл. Потом позвонил по телефону, но услышал только автоответчик. Побродил у дома полчаса. Пол так и не явился. Справился о нем у соседей в квартире этажом ниже. Хозяева долго объясняли, что им известно о намерении Пола отправиться на уик-энд, однако они не знают, где он находится в данный момент. Я предположил, что Уинни договорился о поездке с кем-тоеще, и послал его к черту.

— Проклятие! — воскликнул Дом.

— Вероятно, он еще в пути, — предположил Бланден.

— Вполне возможно, — согласился Габби, — но его старая «ауди» сломалась, вот почему кто-то обязан был подвезти Пола. Однако теперь все мы здесь. Так кто же мог его подбросить? Не исключено, что он заболел. Неделю назад я звонил Полу, тогда он лечился от опоясывающего герпеса. Неприятное заболевание. Как бы ему не стало хуже.

Прежде чем успело наступить неловкое молчание, Луи сменил тему разговора.

— Я привез вам игрушку, — заявил он, дернув губами, что могло означать улыбку.

— Прошу тебя, только не то, о чем я подумал, старина Луи, — проговорил Нэш, глядя на продолговатый футляр, который вынул из сумки Луи.

— Не будь бабой. Вижу, ты совсем размяк в своем дерьмовом Сити. Хотя ты и раньше всегда укрывался в штабе, в то время как мы, козлы, совершали утомительные марш-броски и участвовали в сражениях.

Нэш нехотя присоединился к общему смеху.

— Не всегда я отсиживался в штабе. Повоевал в Боснии и в Сьерра-Леоне.

— Раздавал там презервативы и порошковое молоко?

— Не только. Кстати, я не знал, что вы, танкисты, совершаете марш-броски. Думаю, ты чувствовал себя гораздо безопасней в своем танке, чем я в закоулках Фритауна.

— Перестаньте, ну прямо как девчонки, — обратился к ним Дом, — мы теряем драгоценное время, предназначенное для выпивки. Ровно через неделю меня живьем закопают в супружескую жизнь. Я больше никогда не увижу ни одного из вас, ребята, трезвым или пьяным. Так что приступим! Габби, подавай бутылку!

Я обратил внимание на то, что вплоть до последнего момента Габби держался в стороне от всей компании. Теперь они с Симпсоном обменялись кивками, как будто между ними существовала некая договоренность.

— Но я еще не показал вам свою игрушку, — протестовал Симпсон.

Он расстегнул молнию на длинном чехле. На мгновение мне показалось, что там находится музыкальный инструмент: флейта или кларнет. Но тут он скинул верх чехла, и все увидели винтовку. Такая мне не встречалась никогда в жизни. Она была выкована из черного металла и выглядела как оружие из научно-фантастического фильма. Ствол — длинный, узкий и зловещий, снабженный оптическим прицелом. Это олицетворение зла тем не менее казалось настолько привлекательным, что захотелось прикоснуться к нему.

Нэш громко рассмеялся:

— Вот уж действительноигрушка! Послушайте, ребята, Луи привез пугач.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я, обескураженный улыбками друзей.

Я не понимал, что смешного они нашли в винтовке.

В очередной раз меня выручил Родди:

— Не волнуйся, Мэтью. Это духовое ружье. Красиво сделано, но устройство пневматическое.

Симпсон произносил какие-то слова и называл цифры. Он упомянул имя производителя и модель. В каком-то пункте цифры обозначали скорость полета пули. Мне это ни о чем не говорило, хотя остальные с пониманием кивали головами. Заметив мое явное замешательство, Симпсон пояснил:

— Сбивает голубя с дерева на расстоянии ста ярдов.

— Зачем это нужно? — спросил я с показным равнодушием.

— Я не сказал, что есть такая необходимость, просто можно сбить птицу из этой штуки, вот и все.

— Нет, вы имели в виду, что могли бы убить ее. Ружья сами по себе не стреляют.

— Послушай, Луи, — вмешался в разговор Родди, — обещаю, если тысобьешь голубя, я съем его.

Реплика Родди разрядила обстановку и сняла напряжение. Все разразились громким смехом.

— Кстати, вспомнил, — сказал Дом. — Давайте проверим, как обстоят дела со снабжением. Надо чем-то закусывать, чтобы вино нормально усвоилось.

— Следуйте за мной, — приказал Габби по-военному. — Начнем экскурсию с кухни.

Мы подчинились приказу, не выпуская из рук бутылок и бокалов. Пошли всей толпой, за исключением Пола Уинни: Доминик Чанс, наш любезный друг, жених; Родди Бланден, дородный, милый и озорной малый; Ангус Нэш, который показался мне грубияном; Луи Симпсон с фиалковыми глазами, таинственный и опасный тип; Габби Андерсон, непостижимый, всезнающий шафер на предстоящей свадьбе; прямолинейный и привлекательный Майк Тойнби. Наконец, я — посторонний человек в их кругу, но благосклонно принятый старыми приятелями. Хотя мне вовсе не улыбалось стать полноценным членом компании.

Габби повел нас к угловой двери, и мы, спустившись по лестнице на две ступени, оказались в удивительно современной кухне, оснащенной яркими лампами. Свет резал глаза после полутьмы зала. Еще более удивляло присутствие двух молодых женщин, занятых у плиты. Одна из них — румяная блондинка с ярко-голубыми глазами, которые предполагали: если вы желаете поразвлечься, тогда, возможно, оказались в нужном месте. Она держала в руке сверкающий японский кухонный нож с широким и острым лезвием. Казалось, таким орудием можно перерезать пополам комара. Выглядела девушка лет на двадцать пять. При виде посетителей она положила нож на мраморную плиту.

— Привет, мальчики, — с улыбкой сказала она, грассируя на корнуоллский лад.

— Как обстоят дела с расчетным временем приготовления пищи, Энджи? — справился Дом, поднимая крышку одной из кастрюль.

Энджи шлепнула его по руке, и крышка с грохотом упала.

— Негодник! — воскликнула она с показной суровостью в голосе. — Дайте нам еще полчаса, и все будет готово. Суфи не очень-то умеет готовить фазанов, — добавила она с абсолютно неуместной ухмылкой, — пришлось поучить ее, как надо… ощипывать.

Суфи.

Какая неожиданность. Ростом в шесть футов, стройна как мальчик, лицо спокойное, выражающее безмятежность и покорность. Кожа темно-лилового цвета, вроде сливы или свежего синяка. У нее тонкая длинная шея, и девушка вполне могла оказаться эфиопкой, сомалийкой или, может быть, суданкой. Как ее, черт возьми, занесло в наши края? Услышав свое имя, Суфи слегка поклонилась. Абсолютно формальный жест. И только выбившиеся из-под ярко-оранжевого платка густые каштановые волосы несколько скрасили эту формальность.

Я окинул нашу группу быстрым взглядом. Все слегка растерялись и пялились на девушек. Симпатичная, с пышным бюстом, Энджи выглядела очень привлекательно, но Суфи — просто красавица.

— Полчаса? — спросил Габби. — Ну хорошо. Подождем. Пошли, ребята.

Мы вернулись в зал.

— Ты подобрал отличных девчонок, — обратился Бланден к Габби.

Я не понял, как много иронии содержится в его словах.

— Он никого не искал, — вмешался Дом. — Это дело моих рук. Габби собирался заняться самодеятельностью. Он утверждал, будто может приготовить отличную еду из ничего. Упомянул омлеты. Я заявил, что это нам не подходит, и попросил хозяев дома порекомендовать поставщиков провизии. Так мы вышли на стряпух.

— Я просто считал, уж коль мы устроили мальчишник, то… можно ограничиться одними мужиками, — пояснил Габби свою точку зрения. — Полагаю, в течение уик-энда мы не на шутку разойдемся. Девушкам может не понравиться такая атмосфера.

— Разве они собираются ночевать здесь? — спросил Тойнби.

— Да, — ответил Дом, — другого выхода нет. Разве только ты протрезвеешь и подкинешь их до Труро в полночь. Но милые дамы в полной безопасности. Они запрутся в уединенной башне. Без шуток.

— Я, разумеется, посещал много мальчишников, — заметил Нэш, — в которых женщины играли далеко не последнюю роль. — Он рассказал похабную историю о том, как шлюхи ползали под полковым столом и отсасывали у мужиков, которые должны были держаться при этом стоически. «Игра» заключалась в том, чтобы другие не заметили, как ты кончаешь. Я хохотал вместе с остальными до тех пор, пока не услышал собственный фальшивый смех.

Потом Габби повел нас в широкий коридор с высокими мозаичными окнами.

— Сейчас мы войдем в северное крыло, — произнес он высокопарно. — Как видите, коридор украшают великолепные витражи работы Уильяма Морриса. Темой росписи являются Каин и Авель. Утром, когда станет светло, вы сможете рассмотреть всю эту прелесть.

Но даже без преображающего утреннего света я увидел часть стекла необыкновенной красоты. Мне даже удалось разглядеть фигуры: Адама с длинной ниспадающей бородой; двух братьев — один крупный, широкоплечий, другой — маленький, вороватый. Рядом с ними стояли приношения в виде фруктов и мяса.

Затем мы оказались в первой комнате северного крыла, вполне уютной гостиной. Она уступала по величине залу, но все же имела впечатляющие размеры. Вдоль стен — кожаные кресла, на полу — восточной ковер, а электрические лампочки скрывались в изысканных старинных светильниках. На одной из стен висел гобелен. Мне он показался похожим на полотна прерафаэлитов. Женщина с развевающимися рыжими волосами оплетена волнистыми кольцами змея. Я ожидал увидеть рыцаря с мечом в руках, стремящегося освободить пленницу. Однако дама была наедине со зверем. Любопытно, но она, кажется, не возражала и неплохо себя чувствовала внутри спирали.

Здесь же обнаружился еще один огромный камин, вот только огонь в нем не горел. Тем не менее в комнате не чувствовалось холода. Я понял, почему: у стен стояли три старомодные чугунные батареи. Итак, северное крыло оборудовано современными удобствами.

— Довольно мило, — сказал Тойнби, — оформлено в викторианском семейном стиле. Поцелуй на ночь жену и семерых ребятишек, а потом отправляйся к юной проститутке.

— Кто это? — осведомился Бланден, глядя на мраморный бюст человека средних лет.

Камень такой гладкий, что не просматриваются ни черты характера, ни судьба данного персонажа.

— До 1790-х годов здесь жили Гэсгоингсы — дальние родственники йоркширкских Гэсгоингсов. Семья вымерла в конце восемнадцатого века, и поместье разрушалось пару десятков лет. Часть построек превратилась в живописные руины. Потом купец из Бристоля по имени Дуглас Спайви купил имение. Именно он добавил два крыла к центральному зданию и вернул строению подобающий вид.

— Это Гэсгоингс или Спайви?

Бланден поглаживал мраморный бюст, явно получая чувственное удовольствие от прикосновения к такому совершенству.

— Спайви. У Гэсгоингсов не хватило бы денег на скульптуру Кановаса. Хотя я лично подозреваю, что бюст изготовил кто-то из его учеников, представителей «школы».

— Чем они занимались, эти Спайви?

Бланден явно проявлял интерес к жившему здесь семейству.

— Основной бизнес — гуано.

— Что еще за гуано?

— Помет южноамериканских птиц. В те времена он являлся единственным источником азота. Использовался как удобрение и компонент взрывчатых веществ. Семейный бизнес рухнул после изобретения Харбером процесса производства аммиака из атмосферного азота.

— Хватит нести ахинею, Габби. Откуда тебе известны такие вещи? Или ты все по ходу придумываешь? Это ведь импровизация, не так ли? У тебя всегда неплохо получалось. Мог бы болтать за Англию на встречах стран содружества.

Габби улыбнулся:

— Не все мы в школьные годы играли в солдатики и бегали за мячом по грязному полю.

— Ладно. Хорошо сказано. Удар принят.

Мы прошли через комнату поменьше. Возможно, когда-то здесь находилась бильярдная. Потом поднялись по широкой лестнице. Габби рассказывал нам об архитекторе, проектировавшем викторианские крылья. Некто Монтегю Фэрфакс. Он известен как строитель нортхемптонской торговой палаты, а также множества небольших церквей в районе Манчестера. Его проект перестройки здания парламента был отвергнут.

— Лучшие комнаты, — объяснял Габби, когда мы добрались до второго этажа — еще один длинный широкий коридор с дверьми, ведущими в обе стороны, — находятся в угловых башенках крыльев. Я уже составил план, кто из нас переночует в каком месте, хотя его еще можно обговорить, если комнаты кому-то не понравятся. Доминик идет налево от центра, Ангус — направо. — Он показал направления рукой. Две узкие винтовые лестницы поднимались из коридора и вели наверх, в темноту. — Между прочим, эти помещения, — продолжал Габби, прежде чем друзья успели уйти, — навевают литературные ассоциации. В твоей комнате, Доминик, однажды останавливался Теннисон. Некоторые специалисты утверждают, что башни вдохновили его на написание поэмы «Леди Шалотт». А в твоей, Ангус, жил Томас Пикок, когда работал над своим главным шедевром «Аббатство кошмаров».

— Никогда не слышал ничего подобного, — сказал Нэш, — и меня это как-то не вдохновляет. Я лично предпочитаю Дика Фрэнсиса.

— Полностью солидарен с тобой, Гнэшер! — воскликнул Дом и, немного сникнув, добавил: — Пусть меня простят наши умники, но Фрэнсису нет равных в смысле описания скачек. Хотя вообще-то лучше смотреть фильмы по его книгам.

Габби снисходительно улыбнулся:

— Полагаю, пора одеться к ужину. Увидимся внизу в большом зале через пятнадцать… хорошо, через двадцать минут.

Бландена и Симпсона разместили в башенках, находящихся в конце северного крыла. А потом Габби повел Тойнби и меня назад тем же путем, каким мы шли сюда. Вниз по лестнице, через коридор и прямо в зал. Южное крыло являло собой зеркальное отражение северного. Разница ощущалась только в декоре. По стенам висело старинное оружие: зловещие копья и алебарды, мечи в рост человека, булава, топор, два пистолета, мушкет. Гостиная превращена в библиотеку. Высокие шкафы красного дерева производили впечатление, однако книги, стоящие на полках, оказались дешевкой: какие-то давно забытые детективы 50-х годов, подборка литературных журналов, ряд подписных изданий. Ну и, конечно, романы Дика Фрэнсиса.

— На меня произвели большое впечатление ваши познания об истории замка, — обратился Тойнби к Габби, когда тот показывал нам южные башенки.

— О, я все прочитал в одной брошюре, — рассмеялся он. — К тому же я останавливался здесь во время конференции по психоанализу. Так что место мне знакомо.

Я оказался в левой от центра башне, а Тойнби в правой. Прежде чем принести по лестнице свою сумку, осведомился у Габби, где он собирается спать.

— К несчастью, все башни уже заняты. Придется поселиться в одной из комнат северного крыла.

— А как насчет девушек?

— Они переночуют в двух нижних башенках. — Габби показал рукой вниз. — Надеюсь, вы будете хорошо себя вести.

Я так и не понял, шутит он или говорит серьезно.

ГЛАВА 7 ПЕРВЫЙ БАНКЕТ

Чтобы попасть в мою комнату, надо подняться на пятнадцать ступеней вверх по каменной лестнице. Толстая веревка, прикрепленная к стене, служит поручнем, еще более придавая зданию средневековую ауру. Наверху я увидел арочную деревянную дверь с тяжелым железным кольцом вместо ручки. Потянул за него. Темнота. Пошарил по стене и обнаружил выключатель.

Комната оказалась идеально круглой. Стены побелены, лишь возле узких окон с оцинкованными откосами виднелись голые камни. Односпальная кровать. Небольшой книжный шкаф. Простой столик, на нем ваза с лилиями. Ни следа мрачной готики, которая преобладала в остальных частях дома. Мне здесь понравилось.

Кто-то сказал, что надо переодеться к ужину. Я надел свежую футболку, сменил джинсы на брюки, затем занялся поисками ванной. Заглянул в комнаты, идущие вдоль коридора. Они во много раз превышали размерами мою келью. В одной из них стояла большая мягкая кровать. Однако я предпочитал отведенное мне помещение. И все же странно, что Габби отказал нам в праве выбора мест для ночлега. Я отнес это к желанию контролировать ситуацию. Наверное, есть у него такая причуда.

А в большом зале тем временем произошли перемены. Стол уже накрыли. На нем стояла многочисленная фарфоровая посуда, лежали серебряные столовые приборы, тяжелые, как оружие в коридоре. В дополнение к тусклым лампочкам появились большие свечи. Даже я понял, что готовится первоклассный спектакль.

Вид собравшихся за столом гостей доставил меньшее удовольствие. Симпсон, Нэш, Дом и Тойнби уже сидели за столом. Все при смокингах и черных бабочках. Как только я появился, они сразу уставились на меня. Лица выражали удивление, насмешку и досаду. Бланден вошел в зал сразу вслед за мной.

— Высший класс, — обратился он ко мне, дружески прикасаясь рукой к плечу. — Похоже, кто-то забыл объяснить тебе правила.

— Какие правила?

— Возможно, это мое упущение. — Только что взгляд Дома выражал раздражение, теперь в нем обозначилось чувство вины. — Я несу ответственность за небольшую ошибку Мэтью. Мне следовало сообщить о том, что мы носим. Разве я не напоминал тебе, Майк?

Тойнби с сожалением посмотрел на меня.

— На самом деле ты ничего не говорил мне, Дом, но я сам догадался. Так и думал, что нечто подобное может произойти. Знаю, как наряжаются выпускники второстепенной государственной школы. Это что-то вроде компенсации за годы унижений. Ха-ха.

Полагаю, остальные поняли, что такой неожиданный выпад являлся попыткой улучшить мое настроение, а не нанести удар по ним. Что до меня, то мне как-то наплевать на столь нелепую «ошибку»: если в компании идиотов хотят носить пачки и крылья херувимов — это их личное дело. Тем не менее я чувствовал себя довольно скверно. Жаль все-таки, что Доминик не предупредил меня. Я мог взять одежду напрокат.

Последним явился большой и мрачный Габби. Надо признать, он выглядел впечатляюще в вечернем костюме, который идеально соответствовал его габаритам и придавал некоторую элегантность нескладной фигуре.

— Ну вот, — проговорил он, глядя на меня, словно король Людовик XIV, внезапно заметивший складки на панталонах у придворного, — среди нас всегда появляется отъявленный индивидуалист.

Весьма поучительно слышать такие слова от человека, который носит одежду из зеленого бархата. Дом пытался остановить Габби и все объяснить, но тот продолжал свои нравоучения:

— Знаете, это ведь не показатель силы характера. Напротив, вы демонстрируете свою слабость. Бунт вызван страхом раболепия и конформизма, таящихся внутри вас. Печально, что вы прибегаете к подобной бутафории ради самовыражения.

Он говорил эти слова с теплой улыбкой на лице, обнимая меня за плечи. А мне хотелось как следует врезать ему. Больше всего бесило то, что он каким-то образом практически раскусил меня. Да, я мелкий бунтарь. Выступать по пустякам — мое хобби.

— Старина Габби, обстоятельства сложились не совсем так, как тебе кажется, — неожиданно пришел на помощь Нэш. — Мэтью просто не знал всех формальностей. Послушай, когда же наконец начнется ужин? Сейчас уже начало одиннадцатого, а я не ел с двух часов.

— Пора, пора, — раздался проникновенный голос Бландена, для которого тушеный заяц остался далеким воспоминанием.

Вместо того чтобы собрать всех на одном краю стола, стулья разместили таким образом, что мы сидели на расстоянии трех-четырех футов друг от друга. Я оказался между Бланденом с одной стороны и Габби с другой. Симпсон, Тойнби и Нэш расположились напротив, а Дом — во главе стола. Из-за того, что нас так рассредоточили, разговор шел «на повышенных тонах».

Все еще испытывая чувство досады по поводу неувязки с вечерним костюмом, я решил до конца сыграть свою роль. Принимая во внимание личный состав мальчишника и последние события в мире, речь обязательно должна была зайти о Ближнем Востоке. Общее мнение за столом склонялось в сторону решительных военных действий. Обсуждались элитные силы, нападение террористов, поддержка оппозиционных групп и все такое прочее. Бланден, естественно, придерживался более умеренных взглядов, но мягкий характер никак не позволял ему стать суровым оппозиционером.

При первом же подходящем случае я предпринял свою «Бурю в пустыне». Начал с того, что историческая ответственность за всю эту заваруху лежит на нас: мы поддерживали плохих парней в любой части мира, если только они подавляли коммунистов, а заодно и свой народ. Из наших двух лучших союзников в этом регионе один поставлял боевиков террористам, а другой финансировал их. В Афганистане мы помогали свержению просоветского правительства, которое фактически оказалось самым либеральным и светским в этой стране за всю ее историю. Ливия под управлением Каддафи далеко опередила Саудовскую Аравию в плане морали, демократии, свободы и равноправия. Но у нас Каддафи считался парией, а в Аравию мы поставляли новейшие военные технологии в огромных объемах. Так продолжалось много лет. Располагай я б о льшим временем, я бы добавил сюда еще Северную Ирландию, взятие Константинополя турками и победу Спарты над Афинами в Пелопоннесской войне.

В своей компании, включающей приятелей из офиса и знакомых в пабах Килберна, я не стал бы высказывать такие взгляды, так как они показались бы ребятам скучными. Но мне понравилось, какой взрыв моя речь вызвала за этим столом. Нэш выглядел так, будто я пытался изнасиловать его. Симпсон пылал от гнева, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. Дом казался потрясенным. Бланден чувствовал, что его умеренный пацифизм сведен на нет моим экстремизмом. Даже Тойнби был явно возмущен. И только Габби снисходительно улыбался.

— Браво, — сказал он. — А я беспокоился, что нам здесь будет скучно.

Не знаю, насколько благожелательными были намерения Габби, но ему удалось представить мое выступление в виде шутовской эскапады, и враждебное отношение ко мне пошло на убыль.

В течение всего времени Энджи и Суфи приносили в зал разнообразную снедь. Энджи при этом делала игривые реверансы и хихикала, а Суфи сохраняла спокойствие, граничащее с высокомерием и презрением. Один раз Суфи уловила мой взгляд и даже слегка улыбнулась. Возможно, я тут вовсе ни при чем. Просто ее веселили смешные люди, которых приходилось обслуживать. Однако она так подействовала на меня, что я начал вдохновенно болтать о курдских сепаратистах, которых мы поддерживали в Ираке, но помогали подавлять в Турции.

Трапеза состояла из довольно старомодных блюд. На мой вкус еда была отвратительной: густой холодный суп серовато-зеленого цвета; розовые пластинки лосося, словно десны вставных зубов; обещанный фазан оказался жестким и жилистым, пудинг с почками — тяжелым, словно голова быка. Я подумал, что Габби или Дом специально заставили Энджи приготовить такие блюда, чтобы воссоздать атмосферу школьных обедов. Майк Тойнби, очевидно, разделял мои чувства, но остальные жадно и с удовольствием набросились на угощение. Я ел только то, что мог. Вино тут пришлось весьма кстати. Оно очень помогло. Белые вина, относительно молодые: плотное «Пуйи-фюме» и острое, как наконечник стрелы, «Шабли». Однако красные — гораздо старше меня. В их названиях чувствовалось дыхание истории. Я похвалил Дома, мучительно подбирая подходящие эпитеты.

— Благодари старину Габби. Это его свадебный подарок. Полдюжины ящиков лучших французских вин.

Я поднял бокал в честь Габби, он ответил мне тем же. Шум за столом возрастал, голоса становились все громче, смысл слов менее понятным. Я спросил Габби, какой вид психотерапии он практикует. Меня это почему-то интересовало. После Туниса появился интерес к этой разновидности медицины. Я кое-что прочитал, даже хотел побеседовать со специалистом, но так ни к кому и не обратился.

— В армии мы, естественно, решали насущные вопросы. К нам обращались десантники, боявшиеся высоты, морские пехотинцы, ненавидящие воду, и так далее. Приходилось иметь дело с людьми, уклоняющимися от службы в армии. Всякими там слабаками и нытиками. Таким образом, какими бы теоретическими знаниями мы ни обладали, зачастую приходилось прибегать к практической психотерапии. И результаты оказались неплохими.

— Как все происходило?

— Классический случай — боязнь пауков. Проблема появляется после шести месяцев пребывания в джунглях Малайзии. Мы постепенно приучали пациента к паукам. Сначала к игрушечным, потом к совсем маленьким насекомым, находящимся под стеклом. Затем пауки становились все больше, пока больным не приносили огромных волосатых тарантулов. На каждой стадии для пациентов вырабатывалась различная стратегия: они могли пользоваться даже заклинаниями или чарами. Происхождение фобий нас не интересовало.

— Предположим, ваша мать, — вступил в разговор Дом, — выглядит как большая черная волосатая паучиха. Восьмилетний ребенок с ужасом убежит от нее. Поверьте мне на слово.

— Некоторые психоаналитики придерживаются подобных взглядов. Но, как я уже говорил, для терапевта-практика происхождение заболевания не имеет значения. Тем не менее уровень удачных случаев излечения очень высок. Конечно, шизофрению или, скажем, суицидальный депрессивный синдром так не лечат. Собственно психиатрия находилась вне сферы нашей деятельности. Мы не работали с темными сторонами подсознания, не исследовали человеческую душу и не занимались изучением мотиваций поступков, в основе которых лежат страдания. Все это, однако, интересовало меня. Вот почему я ушел из армии.

— Да, но еще и потому, что стал получать сотню тысяч в год, старый обманщик! — прокричал Нэш, громко смеясь собственной шутке.

Я вновь заметил, как Габби попробовал улыбнуться, изо всех сил пытаясь придать лицу веселое выражение.

— Слышу это от человека, работа которого заключается в том, чтобы грабить пенсионеров, лишая несчастных стариков сбережений. Он также поощряет доверчивых инвесторов терять свои дома, вкладывая деньги в компании, существующие лишь в его воображении. Вот как люди обогащаются.

— Знаешь, мне никто пока не предъявлял никаких обвинений.

Вновь наступило молчание. Они обменялись взглядами. Потом раздался смех. Наметился определенный стандарт поведения. Сначала напряженный нервный бестолковый разговор. Вслед за этим смех. Совершенно отсутствует та непринужденная веселая атмосфера, в которой мужчины обычно проводят свободное время. Мне казалось, такая обстановка сложилась из-за отсутствия некоторых членов группы. В то время я еще не знал их страшных секретов.

— Вы упомянули о теоретических интересах, — продолжил я прерванную тему, — о сотрудниках, которые не занимались практической терапией. Что вы имели в виду?

Я, безусловно, жаждал получить некоторые сведения, но мне также хотелось вовлечь всех в безобидную общую дискуссию.

Габби сосредоточенно смотрел на меня.

— Теоретические интересы? Я, как правило, не обсуждаю научные проблемы, выпив бордо тридцатилетней выдержки. Вы можете без труда найти мои статьи в «Журнале по психопатологии».

— Будет вам, расскажите своими словами, чтобы всем стало понятно.

Он вздохнул:

— Как можно объяснить простым и понятным для всех языком то, что творится в голове человека? Что ж, хорошо, попробую. — Он закрыл глаза, сложил ладони вместе, как будто собирался прочесть молитву, и прикоснулся к подбородку. — С моей точки зрения, личность человека состоит из трех пластов. Внизу находятся физиологические желания и потребности. Секс, пища, материальные удобства. Можно назвать эти стремления эгоистичными, но они не… деспотические. На низшем уровне мы также находим сострадание к боли других людей. Я не вижу ничего опасного или постыдного в биологическом человеке. Хотя, говоря откровенно, и гордиться там особенно нечем.

Выше пребывает пласт, являющийся областью общественного человека. Это уровень вежливости, цивилизованного поведения, здесь присутствует совесть. Видя, что ваш бокал пуст, я улыбаюсь и передаю вам бутылку. — Произнеся эти слова, он взял со стола бутылку и подал ее мне. — Вы, в свою очередь, благодарите меня и передаете бутылку соседу.

Я так и сделал.

— Это сфера или семантическое пространство Просвещения, философии, Вольтера и Дидро. Мир стал бы приятным, но скучным местом, существуй человек только на данном уровне. Вопрос заключается в том, как видоизменяются нормальные биологические побуждения? Что происходит со свободным индивидуумом, который стремится лишь к невинному удовлетворению своих потребностей? И вот теперь мы переходим к последнему пласту сознания, зажатому между сферой благородного дикаря и зоной цивилизованного человека. О, это нехорошее место. Совсем плохое. Здесь таятся жестокость, жадность, зависть, сладострастие и все порочные страсти. Их разъедающая энергия является результатом противоречий между верхним и нижним слоями. Происходит конфронтация между физиологическими потребностями человека и его стремлением вести себя цивилизованным образом.

— Все как по Фрейду, — заметил я довольно банально.

Мне хотелось прервать чарующую музыкальную речь Габби. Все разговоры за столом прекратились. Слушали только его.

— Не совсем так. Это не фрейдизм. Верно, средний пласт почти соответствует бессознательному, но Фрейд признает только общественного человека и репрессивный уровень. Он не замечает невинного естественного индивидуума, полагая, что… ужас проистекает из природных наклонностей, которые необходимо контролировать и подавлять. Однако все это ведет к увеличению силы ярости, закипающей внутри спрессованного среднего пласта.

— И куда же привела вас эта теория? — спросил я. — Вы говорили, что терапевты-практики успешно излечивали людей, которые легко преодолевали боязнь высоты и целовались с пауками. А что вы будете делать со своими знаниями о том, из какого участка мозга происходит зло?

— Но разве не… приятно осознавать, кто мы такие на самом деле?

Габби посмотрел на меня, его карие глаза, казалось, готовы были пожрать пространство, разделяющее нас. Попытался выдержать его взгляд — безуспешно. Опустил глаза в тарелку с десертом.

— Важно понять, что ужасы прошлого века: убийства, поставленные на индустриальный поток, концлагеря, голые дети, сжигаемые напалмом, — все это порождение подавленной извращенной ярости, зажатой между нашей истинной природой и нами в роли общественных индивидуумов. Более мелкие трагедии, бытовые, имеют то же происхождение. Если бы каким-то образом мы как социальные личности могли войти в союз не с уровнем подавления, а с чистым ручьем древней невинности, тогда человечество избавилось бы от повторения былых кошмаров.

— Но как достичь цели?

— Это нелегко. Нужен некий катарсис. Допустим, посредством искусства. Может быть, путем самовыражения. Или через… любовь.

— Господи, Габби, ты действительно после увольнения из армии превратился в дикаря, — сказал Нэш, и вслед за его словами раздались самые бурные раскаты смеха за весь вечер. — К тому же, — продолжал он при несмолкающем хохоте, — ты утомляешь Монти. Посмотри, он крепко спит.

Нэш кивнул в сторону камина, возле которого клубком свернулась собака, вдоволь наевшаяся лосося.

— Простите, я совсем заболтался и забыл правила приличия. Наш новый друг повинен в том, что заставил меня говорить на профессиональные темы. Не знаю, как вы, но я бы сейчас с удовольствием выпил рюмку коньяку в гостиной. А если присутствующий здесь капитан Нэш выполнил мою просьбу, нас ждут еще и сигары.

Меня поразила легкость, с какой Габби прямо с кафедры профессора психиатрии шагнул в мир мальчишника. Его преданность своему делу, вера в то, что он говорил, не могли укрыться от посторонних глаз. Во мне это вызвало своеобразный резонанс. Услышанное глубоко запало в душу. Я пока не понял, обманщик он или хитрец, однако сказанное заставило меня задуматься о том, что я делал несколько лет назад жаркой ночью у моря вблизи пустыни.

ГЛАВА 8 ПРИВИДЕНИЯ

Мы нетвердой поступью пошли прочь от стола, уставленного пустыми бутылками, усыпанного грудами костей и залитого красной жидкостью. Доминик взял на руки спящего Монти. Покидая большой зал, я оглянулся и увидел девушек, собирающихся заняться обломками кораблекрушения. Суфи вновь бросила на меня взгляд, и на этот раз готов поклясться — она улыбнулась.

В гостиной нас ждали глубокие удобные кресла. Дом сел в самое большое из них и пристроил Монти на коленях. Симпсон без труда развел огонь в камине.

— Я прошел обучение в особых частях, — заявил он.

Несмотря на изрядное количество выпитого вина и пива, я нисколько не опьянел, а вот коньяк сразу ударил в голову. Я впервые расслабился за все время пребывания в замке. Разговор принял вульгарный характер. Дом вспомнил своих подружек. Когда он вышел в туалет, мне захотелось рассказать пару историй, одну из которых я придумал от начала до конца. О девушке, чей глаз выпал во время полового акта и покатился по ковру. «Я сохраню глаз для тебя», — пообещала она на прощание.

Мой рассказ приняли хорошо, и я сожалел, что не могу выдать чего-нибудь покруче. Хотя, как это случается с мужчинами, которым перевалило за двадцать пять, приятели Дома разделились на отдельные группки. У меня не существовало ни малейших сомнений в том, что все они близкие друзья, которым есть о чем поговорить после долгой разлуки. Но у нас с Домом все иначе. Мы познакомились совершенно случайно. Наша дружба основывалась исключительно на привязанности ко мне Доминика. Он постоянно веселился. Бывали, однако, времена, когда сквозь завесу шутовства вдруг проявлялся совсем другой человек. Никогда не зондировал этот образ — меня устраивал шут. Но возможно, тот другой вовсе не испытывал ко мне больших симпатий. Тоска иногда появлялась в его глазах, когда Дом опустошал свой стакан и, казалось, видел кого-то или что-то в противоположном конце бара. Я смотрел в ту сторону, но ничего особенного не замечал. Мирно беседуют два посетителя, или дверь открыта, или вид из окна на пустынную улицу.

Вернувшись, Дом принялся рассказывать о Поле Уинни. Похоже, его отсутствие явилось серьезной потерей. Всем присутствующим, даже Родди Бландену, кажется, было что скрывать, и только Уинни, по крайней мере по воспоминаниям друзей, оставался зоной сплошного света и счастья.

— Вы помните, — говорил Дом, широко улыбаясь, — как Пол переоделся в платье сестры и пришел на день открытых дверей в шестом классе?

— Конечно, — ответил Нэш. — Эта шутка — наполовину моя заслуга.

— Или взять прогулку по Темзе. Вспоминаю как лучшее время в моей жизни. Помните, Пол заставил нас всех облачиться в наряды эпохи короля Эдуарда, хотя мы плыли всего лишь на дешевом туристском пароходике! Тогда американцы подумали, что мы их развлекаем. А он пошел со шляпой по кругу, и она быстро наполнилась долларами и марками. Тебя не было тогда с нами, Габби, не так ли?

— В тот раз нет. Однако я хорошо помню, как Уинни однажды попросил тебя прикинуться его любовником, чтобы избавиться от сумасшедшей девчонки из Челмсфорда.

— Спасибо, что вспомнил, Габби. Чего только не сделаешь для лучшего друга.

— Уинни часто приходилось спасаться от назойливых девиц, — заметил Родди. — Знаете его лучший прикол? Он отрастил огромные усы, с тем чтобы глупая модельерша по имени Кати Фортрис бросила его, избавив от лишних забот. В этом случае он действовал по вдохновению.

Дом так громко хохотал, что Монти наконец проснулся. Псу, кажется, не очень нравились колени Дома. Он спрыгнул на пол и куда-то убежал.

Уже после полуночи Бланден вдруг спросил:

— Габби, ведь в таком замке непременно должны водиться привидения? Я имею в виду… они обязаны сражаться за такое милое местечко. Здесь столько укромных уголков, щелей, тайных проходов и всего такого прочего.

— О да, — ответил Дом задорно, — давайте послушаем историю о привидениях. Не каждый же день мы собираемся у камина в загородном особняке, когда за окном дует злой ветер. Такой случай может представиться только раз в жизни.

— Привидения? Обычно я оставляю скелеты там, где им и следует находиться, то есть в шкафу. Но раз уж ты заговорил о них, Родди, я знаю одну замечательную историю.

— Чудесно! — воскликнул Доминик, потирая руки. — Позвольте мне наполнить рюмки, а ты, Габби, давай рассказывай. Ты ведь не станешь утверждать, что не умеешь выступать перед публикой?

— Ладно. Уговорили. Но я не хочу быть единственным рассказчиком. Пусть каждый что-нибудь расскажет. Ангус, пожалуйста, поубавь света. Надо создать подходящую атмосферу. Спасибо. Моя история относится к тому времени, когда замок еще не перестраивался. После Реформации Гэсгоингсы остались диссидентствующими католиками. Старый дом, — помните, что тогда он являлся большой хаотичной постройкой, расползающейся в разные стороны, — изобиловал потайными укрытиями для священников, прятавшихся за стенами и под полом. Особняк стал известным пристанищем для иезуитов, обращающих в свою веру население графств, располагающихся к западу от Лондона. Католиков упорно преследовали, однако ни одного из них так и не нашли. Везло Гэсгоингсам, ибо в противном случае их ждала бы смерть и конфискация всего имущества.

К первому десятилетию семнадцатого столетия члены семейства стали добрыми верными протестантами, склонными к пуританству. О большинстве тайников попросту забыли. В то время старшим сыном семьи был некий Фрэнсис Гэсгоингс, молодой парень, сражавшийся за дело протестантов в Голландии. Вернулся домой он гражданином мира, и сельский Корнуолл определенно казался ему скучной дырой. В доме работала симпатичная служанка Нэнси Сполдинг, девушка шестнадцати лет от роду. Нашему герою не составило большого труда заманить ее в постель. Хотя, возможно, она сама затянула молодца в свои сети.

Через пару месяцев Нэнси поняла, что забеременела. Тут уж не до шуток. Ее тотчас могли прогнать и тем самым лишить средств к существованию. Однако и парню грозил позор. Мы говорим здесь не о древнем аристократическом роде, где половые сношения с низшими слоями населения считались в порядке вещей. Гэсгоингсы слыли честными и законопослушными землевладельцами. Девушка не сказала Фрэнсису о своей беде. Она скрыла беременность от всех, моля о том, чтобы у нее случился выкидыш. Служанка даже пыталась изгладить из памяти случившееся. Человеческое сознание обладает удивительной способностью забывать непереносимые и мучительные вещи. Знал ли молодой человек, что его любовница носит под сердцем ребенка? Учтите — они жили совсем в другое время. Возможно, он даже никогда не видел ее обнаженной. А наша умная Нэнси находила способы обманывать возлюбленного, скрывая свое положение. Или он мог знать, но, подобно девушке, постарался забыть об этом, спрятав неприятную информацию в потайном уголке сознания.

Когда пришло время рожать, Нэнси без посторонней помощи разрешилась от бремени, претерпев все страдания. Я понимаю, в это трудно поверить, тем не менее так гласит предание. Новорожденная девочка, розовая и сморщенная, пищала, как котенок, просящий молока и тепла. Что делать бедной Нэнси с кричащим и скользким ребенком на руках? Она, должно быть, совсем обезумела от страха и боли. О, бедняжка любила своего хозяина Фрэнсиса до такой степени, что могла пожертвовать всем — только бы удержать его. Итак, она стала сжимать ребенка руками, но не как любящая мать. Девушка давила его с ненавистью детоубийцы.

Может ли мать убить новорожденное дитя? Разве ее здоровые инстинкты, гены и гормоны, вся впитанная человечеством за всю историю культура и мораль не должны остановить руку убийцы? Исходя из профессиональных наблюдений, могу сказать вам определенно: такое встречается в наши дни все чаще и чаще. Полиция дважды вызывала меня для экспертизы психического состояния женщин, убивавших детей. Так что не вижу ничего невероятного в этой части рассказа.

Далее, разумеется, возникла проблема избавления от мертвого тела. Владельцы дома давно забыли о потайных ходах священников, но слуги знали об их существовании. Сама Нэнси много раз пряталась в них еще в детские годы. Она играла там и знала такие местечки, о которых не догадывались остальные слуги. Возможно, она водила в эти священные тихие ниши в стенах Фрэнсиса Гэсгоингса для любовных утех. Они прижимались друг к другу, ее юбки обвивали его. А рядом слышались голоса домашних, господ и челяди, буквально в двух шагах от них раздавались чьи-то шаги. Как это волновало и возбуждало любовников! Короче говоря, женщина завернула маленький трупик в какую-то тряпицу и спрятала его там же, где, по всей видимости, зачала. Может быть, она вырыла ямку и засыпала ее, чтобы уж наверняка никто не обнаружил мертвое дитя. Неглупая девушка могла предпринять вполне разумные меры предосторожности. Впоследствии эта парочка возобновила свои отношения. Скорее всего они занимались любовью на том же узком пространстве, ступая по хрупким костям потерянного навеки ребенка.

Сделали они выводы из этого урока? Но кто из нас рассуждает здраво, если в дело замешан секс? Спустя короткое время Нэнси опять забеременела. Омерзительные и печальные события повторились в том же порядке: тайное рождение, убийство, захоронение. Во второй раз проделать все это оказалось гораздо проще.

В какой-то момент во время третьей беременности благородный Фрэнсис начал ухаживать за некой Мэри Годольфин, в высшей степени выгодной невестой, принадлежащей к одному из почтенных семейств Корнуолла. Действительно достойная добыча. Мы не знаем, как отнеслась к этому Нэнси. Однако нам известно, что ее отношения с Фрэнсисом не прекратились. Даже после женитьбы возлюбленного цикл — похоть, убийство, тайное погребение — не прервался. Вероятно, утонченная Мэри Годольфин оказалась не столь искусной в постели, а может, Фрэнсис просто привык к своей девке. Не исключено также, что он любил служанку. Какой бы ни была причина, в течение десяти последующих лет ниши и пещеры священников принимали похотливых любовников и детские трупы.

Естественно, всему приходит свой конец. Одна из служанок как-то заподозрила, что Нэнси в положении. Она стала шпионить за ней из любопытства или по злобе, никто не знает. Слуги нуждаются в сплетнях, как грудные младенцы в молоке. Служанка проникла в место, из которого могла видеть комнату Нэнси. Можно предположить, что она сама наблюдала из тайной щели, где хранились крохотные трупики. Представляете, как она, чуть дыша от волнения, думала, что ей суждено рассказывать эту историю сотни раз в течение многих лет. Девушка понятия не имела о том ужасе, который ей предстояло вскоре пережить.

Нэнси с глазами пустыми, словно безоблачное небо, сгребла в охапку ребенка, размером и цветом напоминавшего почку быка. Потом стала читать над ним какие-то заклинания. Была ли то молитва? Кто знает. После этого женщина зажала новорожденному нос и рот. Служанка, чье имя история не сохранила, словно под гипнозом последовала за Нэнси, которая отнесла трупик в тайник за трубой ипогребла его там. Шпионка бросилась бежать. Она примчалась к Фрэнсису, который уже являлся хозяином дома. Дрожа от страха и возбуждения, девушка поведала ему о своем открытии. Неизвестно, что предпринял бы Фрэнсис, услышав этот рассказ без свидетелей, однако в тот момент рядом с ним находилась набожная Мэри. Тотчас послали за констеблем и местным священником. К ним притащили несчастную Нэнси. Она ничего не сказала, никого не выдала.

Эта история могла и не дойти до нас, если бы Нэнси просто судили как детоубийцу. Служанку тихо повесили бы, и вскоре все забыли бы о ней. Однако женщину признали ведьмой. Ее пытали, и бедняга наконец-то выдала всю правду. В отношении пыток я могу сказать следующее: это весьма эффективный метод установления истины, если только применять его с умом. Она отвела констебля, священника и судью в те тайные места, где захоронила своих детей. Всего обнаружили девять трупиков. От одних остались лишь горсти останков, похожих на птичьи косточки. Иные же по какой-то случайности или под воздействием сухого воздуха мумифицировались. Представьте, безглазые куколки с пергаментной кожей.

Под пытками и угрозой сожжения Нэнси рассказала о своей любовной связи с Фрэнсисом. Но это ей не помогло. В представлении судей она тем самым лишь подтвердила наличие дьявольских чар. Нэнси сочли опасной ведьмой, раз она смогла околдовать такого человека, как всеми уважаемый помещик. Распространился слух, будто она использовала тела мертвых детей для колдовских снадобий. Еще в течение ста лет после этих событий местные дети засыпали под страшные рассказы о ведьме Нэнси, которая может прийти за их пальчиками или носами.

Останки тел — те, которые удалось обнаружить, — сожгли возле церковного кладбища. Не великодушно, конечно, однако они ведь погибли некрещеными и к тому же подверглись порче от своей матери-ведьмы. Такое недостойное захоронение скорее всего дало повод для возникновения различных историй, получивших распространение вскоре после упомянутых событий. Пошли разговоры. Некоторые очевидцы утверждали, что неуспокоенные души младенцев бродят по старому дому. Слуги часто слышали их жалобный плач. Уверяли, будто видели, как крошечные пальчики с когтями тянутся через стену. Ходили также слухи о том, что не всех младенцев удалось отыскать. Многие остались в выемках стен и под полом.

Теперь только очень храбрые или совсем глупые люди соглашались работать в замке. Фрэнсис Гэсгоингс и его жена, которые так и не обзавелись детьми, проводили время за границей. Родственники отказались общаться с ними. Наконец Мэри зачала, но ребенок родился мертвым, и бедняжка сама скончалась от лихорадки. Фрэнсис прожил еще много лет в полном одиночестве в своем мрачном жилище. Он старел, и вместе с ним старел замок. Обоих преследовали духи загубленных детей.

После смерти хозяина другие Гэсгоингсы переехали в дом, и он вновь ожил. Только былое величие уже никогда не вернулось в имение. А вот истории о плачущих младенцах, сухих пальцах, сморщенных лицах и ведьме Нэнси никак не прекращались.

Закончив рассказ, Габби подался чуть вперед, так что на его лице отразился мерцающий свет огня в камине; а затем, выдержав небольшую паузу, вдруг разразился смехом. Остальные присоединились к нему.

— Милая история, — заметил Дом. — И рассказано бесподобно.

На самом деле представление было так себе. А смех в финале, по-моему, испортил готическую легенду.

— Спасибо. Я буду с нетерпением ждать сообщения о детских пальцах, проникающих сквозь стены.

— Однако, — предположил я, — мертвые тела непременно спрятаны в тех частях старых построек, которые уже давно снесены.

Ангус грубо рассмеялся:

— Страшно, Мэтью? Ты не такой уж суровый северянин, каким казался прежде.

— Просто хочу уточнить факты.

Габби дружелюбно улыбнулся:

— Боюсь, когда дело касается былых ужасов, трудно докопаться до истины. На основании слухов создаются мифы, а сами слухи питаются мифами. Полагаю, однако, что если действительно младенцев было больше, чем обнаружено, остальные могут находиться под фундаментом. Буквально под нашими ногами. Возможно, в большом зале осталось ненайденное потайное место. Но давайте не станем ограничиваться одной историей. Кто следующий рассказчик?

Все начали ерзать, пока наконец Родди Бланден не заявил:

— Что ж, я мог бы рассказать вам о Веселом призраке из Вестминстера.

И он поведал нам свою историю. На поверку она оказалась в меру забавным анекдотом о кутежах голубых тори. Абсолютно ничего страшного, если только не считать эпизода, когда за обнаженным Иноком Поуэлом гонится по коридору светящийся искусственный фаллос.

— Отлично, — похвалил рассказчика Дом и глуповато хихикнул, — но я имел в виду совсем другое. Кто может выдать нечто такое, от чего у меня мурашки пойдут по телу? Есть человек, способный нагнать на нас страху?

Заговорил Нэш:

— Видите ли, я знаю одну страшную историю, если только вы позволите мне… так сказать… некоторые вольности в пересказе. Пальчики мертвых детишек напомнили мне кое о чем.

— А ну, Гнэшер, покажи класс, — поощрил его Дом.

В отличие от Габби Нэш не обладал даром прирожденного рассказчика. Он постоянно прерывался, вспоминая забытые эпизоды и делая мелкие поправки, которые не играли большой роли. Нэш начал повествование ровным голосом джентльмена из Сити, однако постепенно перешел на солдатский рык.

Вот что он поведал нам.

ГЛАВА 9 ДУРНАЯ МАГИЯ

— Мы находились на расстоянии тридцати миль от Фритауна. Боже, что за чертова дыра этот городишко. Там невыносимо воняет людскими экскрементами, дохлыми собаками, всякими помоями, которые никто не убирает на улицах. Этим город похож на Лидс. Не обижайся, Мэтью. Слава Богу, вокруг полно шакалов и стервятников, которые пожирают всякую падаль. Какое облегчение покинуть такое гиблое место хоть на время! За городом тоже прилично разило. Местные обитатели относились к нам весьма приветливо. Когда мы проезжали мимо, их маленькие черные лица сияли счастьем. Они, разумеется, ждали от нас подачек. Так оно и было, пока у нас еще оставалась еда и мелочь. Однако скорее всего они радовались тому, что, пока мы неподалеку, военные вербовщики вряд ли потянут их за яйца в армию.

Я ехал в джипе. Машину вел довольно противный маленький капрал-шотландец по фамилии Бернс. Рядом со мной находились двое рядовых. Официально мы вроде бы проверяли контрольно-пропускной пост, который сами и установили. На самом деле нам просто хотелось прокатиться и малость развеяться. Отдохнуть от проклятой вони. В тех местах жарко, как в аду, но больше всего достает проклятая влажность. У всех гнили промежности. У вас такое случалось, господа? Советую держаться подальше от подобной беды. Доходит до того, что можно макать хлеб в мошонку.

Нас окружали джунгли. Полно деревьев и всякой растительности. А небо какое-то странное. Облаков вроде нет, но оно прямо коричневое. И солнце как будто расплывается по всем небесам. Жара пышет отовсюду, даже в тени от нее не скроешься. Пот бежал с меня ручьем и не думал испаряться. А какой он вонючий! Вот поэтому у нас всех и гнили промежности. Начинается с яиц, потом переходит на ноги. Чешется невообразимо. Но только попробуйте почесаться. Сразу же под ногтями окажется полно прелой кожи.

Итак, добрались мы до блокпоста, где дежурили сержант, трое рядовых и полдюжины солдат правительственных войск. У них оказалось море местной водки «Ганья». Совершенно отвратительный на вкус напиток. Пили ее, конечно, не мои вояки, а местные ребята, совсем молодые парни лет по шестнадцать-семнадцать. Абсолютно бесшабашный народ. Сержант пытался прекратить пьянство, но они не обращали на него никакого внимания. Храбрые черти, надо отдать им должное. Представьте перестрелку. Повсюду летят пути, а они стоят в открытую и палят в противника, выделываясь друг перед другом. Парни носят чудаковатые шляпы, что-то вроде цилиндров.

На шеях аборигенов висят маленькие мешочки, в которых хранятся всякие магические штучки. Кто-то рассказывал мне, что лучше всего защищают на войне фрагменты детских костей, кусочки сердца и прочая подобная фигня. Они верят, что с этими мешочками никакая пуля не возьмет. Туземцы рассуждают так: раз пули невидимые, то и бороться с ними надо с помощью магии. У примитивных мозгов — своя железная логика. А когда кто-то из них получает в живот заряд из пулемета пятидесятого калибра и стонет, держа кишки в руках, его приятели утверждают, что какой-то подлый колдун подложил ему кость обезьяны. И они наносят этому шарлатану визит.

Я велел сержанту на посту доложить обстановку. Говорит, все, мол, тихо. Мы посмеялись над его словами. Однако он заверил нас, что это действительно так. За целый день мимо не пролетел даже чертов попугай. Тогда я решил прокатиться дальше по дороге и разнюхать, в чем же дело. Сержант не советовал нам ехать в бандитский район, но мне не хотелось возвращаться в зловонный город. Да и боев-то уже с неделю никаких не велось.

Скажу вам, было как-то жутковато. Обычно в джунглях раздаются громкие вопли и визг. Зверья почти не видно, но крик слышен постоянно. Сержант оказался прав: мертвая тишина. Дорога в джунглях торная, покрытие — затвердевшая от жары глина. Даже деревья по обочинам не спилены. Где-то миль через пять мы подъехали к деревушке. Десяток домишек, стоящих вдоль дороги. Поначалу мне показалось, что селение покинуто людьми. В тех краях много брошенных деревень. И тут я увидел дым. Мелькнула мысль: мирные обитатели сидят у костра, едят маниоку да бананы. Только вот поблизости не видно никаких домашних животных — ни курицы, ни собаки.

В этот момент я учуял смрад. После двух месяцев пребывания в Сьерра-Леоне я должен был привыкнуть к неприятным запахам. Тем не менее… Почему сожженные люди пахнут так отвратительно? Ведь мы ничего не имеем против жареного мяса. Полагаю, все дело во внутренностях и экскрементах.

Мы сразу же поняли, что происходит. Здесь не надо быть семи пядей во лбу. Деревушку навестили повстанцы. Не важно, чего они хотели: жрать, трахать баб или вербовать парней. Должно быть, мерзавцы не получили своего. А может, получили, но все равно натворили дел. Не могу даже объяснить вам, что это за негодяи. Я связался по радио со штабом и доложил обстановку. Мне велели убираться оттуда к черту, так как бандиты могут быть где-то поблизости. Да я-то знал, что они уже давно сдернули. А среди местных, возможно, кто-то еще жив. Мы вошли в первую лачугу. Неплохо. Перед нами мертвая старуха. В голове торчит лезвие мачете. В руках держит горшок с какой-то коричневой бурдой, как бы предлагая его кому-то.

Две следующие хибары оказались еще хуже. Погибли целые семьи. Некоторые люди застрелены, что странно, ибо эти подонки обычно жалеют патроны. Остальные зарезаны. Все сожжены. Трупы предварительно облили бензином. Крыши хижин сгорели, но глиняные стены еще стояли. Внутри черным-черно. Все тела свалены в одну кучу. Бессмысленно надеяться, что кто-то из них остался жив. Между лачугами нам удалось обнаружить еще пару трупов. Похоже, сначала бандиты изнасиловали этих девушек. Тела страшно изуродованы. Мои ребята просто застыли в шоке и не могли сдвинуться с места. Пришлось вытаскивать их оттуда. Кроме капрала, это были еще необстрелянные бойцы. Бернс побывал в Боснии и поучаствовал в операции «Буря в пустыне». Он многое повидал. Впрочем, даже его пришлось уводить от трупов. Кстати, он мне не нравился. Казалось, мужик склонен… Ладно, возможно, я несправедлив к нему.

Наконец мы добрались до последней хибары. Она больше других, хотя в принципе такой же сарай, как и остальные. Не думаю, чтобы деревня была настолько велика, чтобы ею правил вождь. Скорее всего домик принадлежал лучшему сборщику бананов в округе. Внутри все оказалось гораздо хуже, чем в других хижинах. Обитатели просто изрешечены пулями. Глиняные стены залиты кровью. Не знаю, кончился ли у негодяев бензин или что там случилось, только эти трупы не сильно обгорели. Всего я насчитал десять мертвецов. У некоторых можно разглядеть лица. Представьте белозубые улыбки покойников. Видны ноги маленького мальчика. Все свалены в кучу, а сверху торчит чья-то рука. Вроде перископа. Вернее, виднелось то, что осталось от руки. Вся кожа обгорела до костей.

Нет, это уже слишком. Дело не в последней лачуге, а в том впечатлении, которое чудовищное событие произвело на меня. Я даже блеванул в темном углу. Хотя, честное слово, мне не хотелось осквернять помещение. Все же я поступил неуважительно по отношению к мертвым. Оба рядовых последовали моему примеру и метнули харч. Один Бернс оказался железным мужиком.

Отблевавшись, я сплюнул, поднял винтовку и направился к выходу, стараясь изо всех сил сохранять достоинство в присутствии подчиненных. И в этот миг послышался какой-то звук. Вроде царапанья. Подумал: наверное, крыса промышляет среди трупов. Вдруг появилось желание убить эту тварь. Я оглянулся на груду мертвецов.

Что-то двигалось там, но по размерам оно во много раз превосходило любого грызуна. Может, собака, прикинул я. Да нет. Боже! Кто-то из них выжил! Костлявая рука покачивалась. Должно быть, внизу остался живой и отчаянно пытается выкарабкаться наружу. Я крикнул своим ребятам, которые уже вышли на улицу, но все во рту у меня слиплось от рвоты. Раздался лишь приглушенный хрип. Без стыда сообщаю вам: в ту минуту я изрядно перетрусил. То обстоятельство, что нужно помочь человеку, пережившему подобный ад, не удерживало меня от желания моментально покинуть проклятое место. Хотелось поскорее добежать до джипа и мчаться назад к цивилизации, где можно попить холодного пивка, а потом найти себе женщину.

И вдруг со стоном встает человек, отряхивая с себя мертвецов. Рука. То есть некто с той самой обгоревшей клешней. Весь залит кровью, но, похоже, чужой. За исключением ужасной конечности, у него нет иных повреждений. И вот мужик уже ковыляет по направлению ко мне. Никогда не забуду это лицо. Он вроде находился в трансе. Огромные выпуклые глаза. А в здоровой руке сжимает мачете.

Впоследствии, вспоминая последовательность событий, я пришел к мысли, что бедолага притворился мертвым, когда там орудовали эти мясники. Значит, он терпел, в то время как его высунутая конечность обгорала. Какое безумное мужество! Или сила духа. А может быть, страх. Бог весть. В итоге он, наверное, потерял сознание. Вдруг очнулся и увидел перед собой меня.

Человек все еще движется в мою сторону, ступая по трупам членов своей семьи — по жене, детям, родителям. И медленно, очень медленно заносит мачете над головой. Пытаюсь кричать ему: «Друг! Я здесь, чтобы помочь вам». Или что-то в этом роде. Но мужчина не слышит меня. По его лицу мне уже понятно намерение безумца. В нем осталось одно желание — убивать. А убить он мог в тот миг только меня. Я весь дрожал, едва дышал, мои мысли путались. А тут еще эта адская жара. Однако армейская закалка дала о себе знать. Надо было выстрелить в воздух, но я боялся, что это его не остановит. Итак, я прицелился и пальнул ему в грудь.

Монстр продолжал приближаться ко мне. Я не мог промахнуться. Клянусь, я слышал звук выстрела и почувствовал отдачу в плече. Вот только страх довел меня практически до истерики, и все мои ощущения смешались. Стреляю еще раз. Опять и опять. Он уже в двух метрах от меня. Совсем рядом. У меня заело затвор. Проклятая винтовка «SA-80». Кусок говна. Полное дерьмо. Все знают, что этот ствол никуда не годится в ближнем бою. На базе она считалась лучшей винтовкой в мире. Определенно самое точное оружие. Великолепный прицел. Отлично изготовлена, легкая, красивая. Практически совершенство. Но попробуйте использовать ее там, где сыро и грязно или сухо и пыльно. Винтовка сто раз подведет вас.

И вот теперь проклятый зомби уже в футе от меня, заносит мачете над головой, а я судорожно пытаюсь расстегнуть кобуру и достать пистолет. Он опять стонет. Кажется, звук доносится прямо из ада. Наконец расстегнул проклятую кобуру. Все мои движения замедляются, словно во сне. Монстр совсем рядом. Какой тяжелый пистолет. Я не могу поднять его. Он весит не меньше пятилетнего ребенка. В своем воображении вижу, как мертвые дети вцепились в ствол, пытаясь спасти своего папочку — колдуна вуду.

Тень безумца накрывает меня. Я ощущаю его запах, несмотря на вонь обгоревших тел и «аромат» бензина. Вдруг понимаю: это не его запах, а мой собственный. Я обосрался. У меня подкашиваются ноги. Подставляю шею под удар мачете. Помнится, промолвил: «Боже, спаси меня». И вслед за этим прошептал: «Мамочка».

Тотчас раздался звук, как будто что-то тяжелое шмякнулось о землю. Я посмотрел вверх. Рядом стоял Бернс с острой саперной лопатой в руках.

Странно, но убитый почти не кровоточил. Можно было ожидать фонтаны крови, однако пролилось лишь несколько капель. Возможно, мужика ранили раньше, и он отчасти был перепачкан своей кровью. Не знаю. Не пойму также, почему Бернс не выстрелил в него. Все же капрал оказался крутым парнем. И я страшно признателен ему.

Я бормотал что-то невнятное в знак благодарности. Мой спаситель молчал некоторое время, затем произнес: «Не за что, сэр». И пошел взглянуть на обезглавленный труп. «Что мы тут имеем?» — спросил он сам у себя и присел возле тела. Я отвернулся. В тот момент, по правде говоря, я более всего нуждался в свежем воздухе. Выбежал из хижины, и тут меня опять начало чистить.

Вот и все, пожалуй. Знаю, о привидениях в моей истории сказано не много. В ней фигурирует один полуживой мужчина, обезумевший от горя и потери крови, а также паршивая винтовка, которая не хотела стрелять. Примерно через месяц меня вызывают «красные шапочки». Поясняю для Мэтью — так мы называем военную полицию. Одного из моих подчиненных нашли мертвым во Фритауне. Пришлось ехать в грязный пригород, где повсюду проститутки, половина из которых загибается от СПИДа. Мальчишки бегают с автоматами «АК-47». Бродят наркоманы. Болтается группа «красных шапочек» и несколько местных полицейских с целью штрафануть кого-нибудь. Здание, куда нужно было идти, оказалось баром с парой комнат для шлюх. Бернс лежит в одной из этих комнат. Руки и ноги связаны, горло перерезано. Казалось, умер он не сразу. Капрал совершенно голый, только на шее ремешок, а на нем весит маленький кожаный мешочек.

Один из «красных шапочек» в хирургических перчатках открепил ремешок. Спрашивает: «Что это такое, черт возьми?» Говорю: «Позвольте взглянуть, сэр». Он протягивает мне мешочек. Я развязываю его и высыпаю содержимое на ладонь.

Детский пальчик. Совсем маленький и высохший. Легкий, как прядь волос.

ГЛАВА 10 МНЕ СНИЛОСЬ НОЧЬЮ, ЧТО ЛЮБИМАЯ ВЕРНУЛАСЬ

Когда Нэш закончил свой рассказ, наступила удивительная тишина. Казалось, затихли все звуки старого дома. Как будто смолк вой ветра, и в камине не потрескивали дрова. А потом рассмеялся Бланден, и Доминик поддержал его. Вскоре все мы хохотали как безумные. Нэш поначалу вроде обиделся, но в итоге и он присоединился к общему веселью.

— Эй, Гнэшер, признавайся, — обратился к нему Дом, — ты все это придумал. Прекрасный ход с маленьким пальчиком в конце истории. Никакой сюжет о привидениях не обходится без отрезанных пальцев. А тот эпизод, где ты наложил в штаны, кажется очень правдивым.

— Мой рассказ — истинная правда. Не хочу сказать, что верю в мешочки-вуду, и, возможно, я где-то исказил факты, но в целом все происходило именно так, как я говорил. Помнится, я сообщил об этом Луи вскоре после случившегося.

— Ты болтал о том, какие дешевые шлюхи во Фритауне. Но я верю в то, что ты мог обосраться.

Симпсон смотрел на свои руки. Он не принимал участия в общем веселье.

— Послушай, Симпсон, давай не переходить наличности. Я по крайней мере рассказал историю. Почему бы тебе не продолжить? Ты, верно, насмотрелся всякого в Ираке и Боснии.

— Не хочу говорить об этих странах. Но если вам угодно услышать рассказ о привидениях, у меня он есть.

Нэш преподнес свою историю в стиле репортажа. Однако вид у него при этом был такой, будто он не совсем понимает, о чем идет речь. Симпсон вел себя совершенно иначе. Он говорил тихим голосом, порой даже бормотал, как бы обращаясь к самому себе. Иногда замолкал на несколько секунд, будто прислушиваясь к кому-то, чьи слова должен повторять.

— В детстве нас с сестрой часто посылали на лето к нашим родственникам Фитцуильямсам в Ирландию. Они содержали большой дом в Донеголе — настоящий особняк, но очень запущенный. Одно крыло было абсолютно необитаемым: дыры в крыше, внутри по стенам разросся плющ. Словом, все там загнивало и приходило в упадок. Нам дом, разумеется, очень нравился. У Фитцуильямсов было, кажется, девять детей и все озорники. Формально за ребятами присматривала одна женщина по имени Бриджит. Она время от времени лупила их, таскала за волосы и читала нравоучения, но, разумеется, не могла справиться с такой оравой.

Тетя Кони и дядя Рой постоянно куда-то уезжали. Они жили то в Дублине, то в Лондоне. Мы пребывали в раю. Вот только Бриджит плохо готовила и кормила нас исключительно вареной картошкой и капустой.

Старшим двоюродным братом был Патрик. На пять или шесть лет старше меня. Тогда он казался мне взрослым мужчиной. Кэролайн, моя сестра, влюбилась в него. Мне кажется, через несколько лет они… ладно, проехали, семейный секрет. Помню еще двух девчонок — Аннабель и Клару. Аннабель — очень толстая, неуклюжая, рассудительная и страшненькая. Клара казалась мне чрезвычайно умной и красивой. Я романтически мечтал о ней в свои девять лет. Самыми близкими друзьями я считал Чарлза и Миранду. Чарлз постоянно находился в движении: лазал по деревьям, прыгал, бегал, дрался. Миранда — полная противоположность. Тихая девочка. Она умела играть на расстроенном пианино и петь. По сей день эта немецкая вещица «Für Elise» звучит в моих ушах довольно странно. Ну, бегали с нами еще совсем малыши, которых мы практически не замечали. Теперь они все сливаются у меня в одно большое пятно. Вижу только рыжие волосы и поцарапанные коленки.

Большую часть времени мы слонялись по дому, играли в прятки в саду, карабкались на деревья, рвали яблоки, крыжовник и красную смородину. Возле дороги стоял магазин, где продавались конфеты. Я покупал угощение для всех, потому что у детей Фитцуильямсов никогда не водилось денег.

По воскресеньям Бриджит заставляла нас ходить в ирландскую церковь. Сама посещала католический костел. Она драила своих подопечных мылом с карболкой и провожала до самого входа в часовню. Мы считали этот день самым худшим в неделе. Кроме нас, в церквушке находились только священник, четыре престарелых леди да безумный солдат с большим зобом. Говорят, от скуки можно умереть, но тогда мне казалось, что я просто вот-вот превращусь в камень. После окончания службы мы всей толпой как сумасшедшие неслись на улицу. Потом с гиканьем и улюлюканьем бежали по полю, преследуя овец, лихо перепрыгивая через ручьи и преодолевая заборы. Бриджит пыталась угнаться за нами, размахивая палкой и грозя проучить, как только догонит.

Обычно по воскресеньям после полудня мы шли к морю. До побережья не менее часа ходу. Сначала через поле, а затем вдоль прибрежных скал. Туда-то мы добирались быстро, но обратно тащились целую вечность. Усталые и мокрые, зная, что на ужин опять будет все та же вареная картошка. Бриджит не хотела пускать нас к морю, но ничего не могла с нами поделать. Она велела старшим присматривать за младшими и порой плакала, когда мы отправлялись в путь. А мы смеялись над ней.

На мой взгляд, тот пляж самый безопасный во всей Ирландии. Берег в наших местах довольно дикий, но мы купались в небольшой бухте, окруженной со всех сторон скалами. Чтобы там штормило, такого не припомню. Море всегда спокойное, будто пруд.

И вот как-то жарким воскресным днем мы отправились на море. По дороге собирали ягоды. Миранда пела какие-то бессмысленные песенки, а Чарли не пропускал ни одного дерева, чтобы не залезть на него. Я же страдал по Кларе и плелся вслед за ней. Когда мы поднялись на холм, то увидели над водой дымку. Красиво смотрится, между прочим. Похоже на гагачий пух. На пляже расположилось несколько местных семейств. Им эта дымка не нравилась, и они собирались уходить. Однако мы, проделав такой большой путь, и не думали отступать из-за подобной ерунды.

Итак, мы спустились вниз. Тропинка узкая. Патрик и две старшие девочки держали нас за руки, как им велела Бриджит. Для моей сестры десять минут спуска, очевидно, явились огромным удовольствием: возлюбленный вел ее за руку. Я сам находился на седьмом небе от счастья: с одной стороны от меня шла Миранда, а с другой — Клара. Тут один из малышей расплакался, и Клара взяла его на руки. Мы поздоровались с семьями, которые поднимались вверх, покидая пляж. Они посоветовали нам не шутить с густеющим туманом. Но нам все это казалось мелочью.

Фитцуильямсы носили купальные костюмы под одеждой. Я же забыл надеть свой. Место кругом открытое. Помню, как мучился, переодеваясь под полотенцем. А Чарли еще вышучивал меня. Причем девчонки покатывались со смеху и просили оставить малыша в покое. Некоторое время мы гонялись друг за другом по пляжу. Туман все сгущался. И вдруг облака оказались среди нас. Эта бухта и так чрезвычайно спокойное местечко, но теперь здесь воцарилась какая-то потусторонняя тишина. Мы сбились в одну кучу. Патрик стал рассказывать страшные истории о призраках и чудовищах в тумане. Потом Чарли воскликнул: «Я иду купаться!» И через мгновение плюхнулся в воду. Он призывал всех присоединиться. Так мы и сделали. Только самые маленькие остались на берегу. Да еще Аннабель, присматривающая за ними.

Вы знаете знаменитый ирландский прикол о том, что Гольфстрим согревает воду? В тот самый день, и только в тот день, эта ложь оказалась правдой. Вода была как парное молоко. Ничуть не холодная при первом заходе. Патрик вел себя очень разумно и советовал нам не забираться далеко в море. Однако берег было уже трудно различить. Более густой туман трудно себе вообразить. Протяните руку вперед, и вы ее уже не видите. Такое впечатление, будто она где-то за занавеской. Страшновато, но здорово. Мы все чувствовали волнение и наполнялись чем-то… я не знаю… похоже на сексуальное возбуждение. Казалось, вот-вот произойдет нечто чудесное.

Клара предложила всем взяться за руки. Мы образовали большой круг. С одной стороны от меня стояла Миранда, с другой — моя сестра. Странно, что я мог различать их в тумане.

А потом Миранда начала петь. Она пела особую песню, которую всегда исполняла во время семейных торжеств. В таких случаях девочка выходила в центр большой гостиной, где тетушки и дядюшки пили шерри. Мы, родные и двоюродные братья и сестры, садились плотно вокруг нее и вели себя очень тихо. Как она пела! В финале все громко и долго аплодировали ей и очень хвалили. Но здесь, в море, при таком волшебном тумане и сплетении рук, все представлялось вообще запредельным.

Она пропела еще несколько куплетов и перешла к последнему:

Создавалось впечатление, что песня доносится не из нашего круга, а льется с небес и плывет по туману. Вдруг стало холодно. Казалось, водоросли схватили меня и тянут вниз под воду. Я еще крепче сжал держащие меня руки. Сестра воскликнула: «Ой, мне больно!» — а Миранда сказала: «Не бойся, все хорошо». И тут мне показалось, что говорит эти слова не Миранда, а Клара. Я страшно перепугался и дернул девчонку к себе. Действительно, не Миранда. Я расплакался и спросил: «А где Миранда?» Тогда Клара забеспокоилась и повела нас дальше в море. Мы все еще держались за руки и сбились в маленькую стайку. Патрик и Клара принялись пересчитывать нас, постоянно крича: «Миранда, где ты?» Потом они потащили нас к берегу. Мы как безумные бегали по пляжу, разыскивая девочку. Помню, Аннабель разозлилась, считая, что Миранда разыгрывает нас. Затем мы снова взялись за руки и ступили в воду. Прошли вдоль всего берега, голосили во всю мочь наших детских глоток.

Нашел Миранду я. У камней, где заканчивается бухта. Она лежала, покачиваясь, на поверхности воды, но не лицом вниз, как можно бы ожидать, а лицом вверх. Черные волосы рассыпались вокруг, смешавшись с водорослями. Такой красивой она в жизни никогда не выглядела. Я не мог произнести ни слова, только крепче сжал державшую меня руку. Патрик поднял девочку и понес на берег. Сестренки обливались слезами.

Не могу понять, как такое случилось. По-видимому, моя вина. Я ведь держал Миранду за руку. Когда началось пение, она стояла рядом со мной. А потом на ее месте оказалась Клара. И песнь уже лилась с небес и плавала в тумане.

Черт возьми! Не знаю. Может, я что-то путаю. Давно это было. Только вот таким образом эти события отложились в моей памяти.

— Чертовски интересный рассказ, — проговорил Дом после продолжительной паузы. — Но мне хотелось бы послушать что-нибудь такое, где фигурируют парни, несущие в руках собственные головы, и слышится бряцание кандалов на ногах призраков. В твоей истории, Луи, привидениями и не пахнет, если только та певунья не была уже мертвой, когда начинала свое шоу.

Я с упреком посмотрел на Доминика, но тотчас понял, что он просто поддерживает свой имидж идиота.

— Все это случилось на самом деле? — обратился я к Луи. — Клара, Миранда, Патрик — они существовали?

До этой минуты мы с ним еще не обменялись ни одним словом. Из всей группы он казался мне самым отчужденным, скрытным, странным. Я никак не мог толком понять его. Даже с Нэшем, который мне не нравился, у меня было больше общего.

— Вы считаете меня лгуном?

Он говорил так тихо, что до меня не сразу дошел смысл слов.

— Нет, извините… Мне просто показалось, что вы пересказываете легенду.

Он помолчал, рассматривая свои руки. Потрескивали дрова в камине. Я слышал тяжелое дыхание Бландена. Затем Симпсон пожал плечами. Наверное, он счел, что достаточно унизил меня. Даже после этого он так и не посмотрел в мою сторону.

— Кто-то еще хочет внести свой вклад? — спросил Габби.

Я был благодарен ему. Внезапно в голове всплыли мысли о Тунисе. Во всяком случае, рассказ Симпсона о смерти на воде пробудил во мне воспоминания. Впрочем, моя история не о призраках, хоть меня и околдовали.

— Пошли спать, — предложил я. — Мы все чертовски устали.

— Кажется, наш северный друг на сей раз прав, — согласился Нэш.

— Я поддерживаю Мэтью. Уже поздно, и мы порядком пьяны. Хочу только предупредить вас, господа, чтобы вы обходили стороной покои наших милых дам.

Раздались возгласы неодобрения. Мы разошлись. Доминик, который все звал собачонку, Габби, Симпсон и Нэш направились к лестнице, ведущей в северное крыло; Тойнби и я вернулись к большому залу, чтобы попасть в южное. Со стола уже все убрали. Из кухни доносился смех Энджи и Суфи. Они с воодушевлением мыли посуду. Я хотел заглянуть туда и пожелать девушкам спокойной ночи, но Тойнби увлеченно болтал о чем-то, и было бы бестактно с моей стороны покидать его.

У порога своей комнаты я распрощался с ним. Жаль, что ему надо завтра уезжать: теперь я остаюсь совсем один среди странных школьных друзей Доминика. Разумеется, я обожал Дома, да и Родди Бланден — отличный компанейский парень, но мне совсем не нравился Ангус Нэш, а Луи Симпсон казался таинственным и непроницаемым человеком.

Да вот еще Габби. Всегда чувствуешь себя не в своей тарелке, общаясь с человеком умнее себя, особенно если он обладает способностью видеть человека насквозь. При условии, что тебе есть что скрывать от людей.

Какое-то время я просто лежал на кровати и думал о всякой ерунде. Прихватил с собой несколько книг, но ни одна из них не подходила мне в данную минуту. Встал с кровати и, пошатываясь, подошел к книжному шкафу. В основном тривиальное чтиво, мусор: триллеры, продающиеся в аэропорту, оставленные другими посетителями замка. Такое же дерьмо, как макулатура в большой библиотеке особняка.

Кажется, засыпал с мыслями о Суфи. Ничего эротического. Простые правильные иллюзорные чувства овладевали мной. Я не сопротивлялся. Ну не думать же, в конце концов, о чудаковатых приятелях Дома.

Спустя час проснулся. Свет еще горел. Мне что-то снилось… пальчики, хватающие меня за рубашку, когда я шел по коридорам дома, какие-то тихие голоса, взывающие о помощи. Я не спал, но отчетливо слышал заунывный вой. Значит, еще окончательно не проснулся? Да нет, все наяву. Вдруг опять превратился в ребенка, дрожащего от страха перед невидимыми существами: лунатиками, похитителями душ. Сосредоточился. Звук раздавался за окном.

О, да это же собака. Скорее всего Монти. Встал и выглянул в окно, нагнувшись через подоконник, чтобы получше видеть фасад. У двери жалобно подвывала и скреблась маленькая собачонка. Я выругался. Очень не хотелось спускаться по лестнице. Вдруг дверь открывается, и Монти стремительно врывается в дом.

Какое облегчение, что кто-то избавил меня от необходимости блуждать по темному особняку. Однако в постель я не возвращаюсь — необходимо сходить в туалет. На ощупь спускаюсь по винтовой лестнице, иду коридором первого этажа, пытаясь вспомнить, где расположена ванная комната. Наконец нахожу нужную дверь и открываю ее.

Здесь горит свет.

Какой-то человек сидит на краю старой ванны. Черное на белом. Это Суфи. На ней короткая, но вполне невинная хлопчатобумажная ночная сорочка. Платка на голове нет, волосы немного растрепаны. У меня возникло желание пригладить их. Но я понял, что эти волосы подчиняются своим законам.

— Извините.

Суфи даже не вздрогнула. Похоже, мое появление вообще не удивило девушку.

— Не стоит приносить извинений, — проговорила она низким бархатистым голосом образованного человека. Лишь легкий акцент выдавал в ней африканку. — Я просто жду, пока нагреется вода. В моей комнате нет обогревателя.

— Спасибо за сегодняшний ужин. Мне не представилась возможность поблагодарить вас раньше.

Она рассмеялась, прикрывая рукой рот. Жест показался мне удивительно знакомым.

— Я никогда не имела дела с такими блюдами, — сказала она низким насмешливым голосом. — Ваш друг Андерсон велел нам приготовить ужин. На мой вкус — это грязь и пепел.

Я тоже улыбнулся, а потом посмотрел вниз. Увидел носки на своих ногах, голые ноги и трусы. Слава Богу, она смотрела мне только в глаза, не переводя взгляд на тело.

— Извините, пожалуйста. Я искал… Есть тут еще ванная комната?

— Да, по коридору напротив.

— До завтра.

— Да, — промолвила она, помолчав. — Спокойной ночи.

Вновь эта таинственная улыбка.

Алкоголь и усталость дали о себе знать. Голова кружилась. С трудом нашел другую ванную. Там стояло высокое зеркало. Выглядел я действительно смешно. В носках и трусах походил на школьника, которого мать нарядила только наполовину. По крайней мере я в приличной форме: мускулов можно бы и добавить, но пивной живот пока что не вырос.

Суфи. Совершенная кожа, темная на фоне белой ванны. Невинность и молодость. Сколько ей лет? Двадцать? Двумя годами больше или меньше. Я прижался лицом к холодному стеклу зеркала. Чернота Суфи. Священная белизна той, другой.

Тунис.

ГЛАВА 11 В КАРФАГЕН Я ПРИШЕЛ

Тунис. Моя история с привидениями. Без Туниса ничего не имеет смысла, там я стал таким, каков есть, а не… ну, кем-то лучше.

У меня хорошие способности к языкам. Может быть, из-за того, что мама говорила со мной по-польски, когда я еще лежал в колыбельке. Возможно, это от папы. Он приходил слегка подшофе и бормотал какие-то галльские заклинания, заученные в детстве. Не знаю, откуда у меня интерес к старине, древним временам жестоких сражений, когда суровые воины сходились в смертельных поединках. Допускаю, что это опять-таки заслуга отца: выпив виски, он нашептывал мне легенды о Кухулине, Финне Маккумалле и воинах королевы Медб. В возрасте восьми лет я уже бредил спартанцами, римлянами, викингами; видел себя в фаланге, легионе и на галерах.

Когда мне исполнилось десять, любимым героем стал Ганнибал. Меня восхищало самоотверженное мужество полководца. Он храбро бросил вызов грозному противнику, однако военачальнику фатально не везло. История о нем полнилась экзотикой. Представлялась далекая Африка, слоны, пески… Одиннадцать раз Ганнибал воевал с римлянами и всякий раз побеждал и унижал их. Но в итоге враги измотали его, взяли в плен и убили. Старого, слепого, одинокого. Чего стоит ярость слонов против сплоченных, хорошо обученных легионов могучей Римской империи… Помню, пытался заставить робких соседских ребят поиграть в карфагенян, сражающихся с римлянами. Так ничего и не вышло.

Да, я продолжал любить Ганнибала, даже поступив в высшее учебное заведение. Заучивал наизусть карфагенские рукописи. Моя страсть привела к тому, что после окончания колледжа я занялся исследовательской работой. Год просидел в библиотеке, а затем представился случай отправиться с археологической экспедицией в Тунис.

Место раскопок представляло собой опаленный солнцем участок земли на краю пустыни. Только несколько бугорков и ям свидетельствовали о том, что здесь находилось древнее поселение. Некогда тут располагался центр торговли и расцветал один из многочисленных исчезнувших городов Северной Африки. Ганнибал всегда останавливался поблизости, отправляясь из Карфагена в Испанию.

Шесть месяцев я трудился на жаре. Работал мастерком и кисточкой, прокладывая путь в глубь столетий. Последний раз город завоевывали византийцы. В шестом столетии пришли вандалы и разрушили его до основания. Они убили всех мужчин, обратили в рабство женщин и детей. Тем не менее под руинами сохранились греческие монеты, римская посуда и карфагенское серебро. Больше всего попадалось сломанных мечей, наконечников стрел, нагрудных знаков, ножных лат. Именно здесь Ганнибал экипировал наемников, проводил кавалерийские маневры и размышлял о своей судьбе.

Полгода я копал и потел, а затем почувствовал потребность в отдыхе. К тому времени я накопил достаточно денег, чтобы поселиться в комфортабельном отеле на побережье. Я мечтал о номере с кондиционером, бассейне и бокале вина после ужина. Мечта сбылась. Я ел африканский кус-кус и голубей, приготовленных в меде; повсюду пахло жасмином и розмарином.

Ушел я один. Мне надоели парни из археологической экспедиции. Мы жили в двух палатках и пользовались одной ямкой в качестве туалета. Употребляли в пищу гнилое мясо вперемежку с насекомыми. Мы неплохо ладили, но рожи коллег просто осточертели мне.

От отеля вниз к скалистому побережью вела очаровательная терраса. Место для купания просто идеальное. Море чистое и спокойное. Даже с самого верха террасы, с высоты пятидесяти футов, можно видеть, как играет рыба в воде. Через три дня полного покоя я почувствовал, как жизнь возвращается в мои усталые члены. У бассейна находился бар, где я любил посидеть в тени с холодным пивом, улыбаясь красивым итальянкам и француженкам, которые загорали на солнце и покуривали черные сигареты. Познакомился с барменом. По-английски он не говорил, знал только названия иностранных напитков. Мы общались на французском. Двое голубых из Британии целые дни просиживали в баре. Они маялись от безделья и рассказывали интересные истории о жизни в 60-е. Моя компания их вполне устраивала.

На четвертый день прибыли новые туристы. Две шумные американки и три подростка: два мальчика и девочка. Американцы — редкие гости в тех краях. Они с беспокойством расспрашивали нас, нет ли в Тунисе арабских экстремистов, и не ведут ли они джихад против Америки. Так что шуму наделали. А как они выглядели! Отель вполне соответствовал европейским стандартам, вообще классное место. Я не очень вписывался в обстановку, но меня терпели по ряду причин. В то время я был молод, хорош собой и образован. В Тунисе тогда по старой французской традиции еще почитали интеллектуалов, даже если они носили длинные волосы и короткие штаны.

Но прибывшие американцы не были ни шикарными, ни образованными. Женщины разговаривали очень громко. Да они все делали «громко»: вставали, садились, ходили, ели. С шумом вдыхали и выдыхали воздух. Тяжело сопели и фыркали, словно лошади. Цветастые пластиковые туфли громко шлепали, куда бы они ни направлялись. Носили американки дешевую вульгарную одежду кричащих цветов и невообразимые солнцезащитные очки.

Дети, по крайней мере мальчики, были еще хуже. Один из них — огромный, толстый и неуклюжий. Я впервые обратил на него внимание у края бассейна. Меня поразило его тело. У парня имелись груди. Не такие, как у обычных толстяков, но настоящие, женские, с ярко выраженными выступающими сосками. С его гормонами явно творилось что-то неладное. Он казался не просто тупым, а умственно отсталым. Короче, малый со сдвигом. Никак не мог надеть неопреновую ^[2]водолазку, вывернул ее наизнанку и наконец кликнул свою маму, которая сразу же пришла на помощь. Теперь соски прикрылись, пацан выглядел не так странно, однако все равно привлекал к себе внимание отдыхающих. Второй мальчишка настолько же тверд и четок, насколько первый бесформен и рыхл. Голова у него острижена как-то неровно, взгляд черных глаз говорит просто и категорично: «Я собираюсь убить тебя, не обязательно прямо сейчас, но скоро, скоро».

Оба голубых проявляли к мальчишке повышенный интерес. Как и брата, природа наградила его очень светлой кожей. Такая необычная белизна сбивала с толку. Создавалось впечатление, будто ребята всю жизнь избегали солнца. Разве что жили на Аляске. Или содержались в закрытом учреждении.

Девочка отличалась необыкновенной худобой. От этого она казалась выше, чем была на самом деле. У нее длинные руки и ноги, движущиеся несогласованно и хаотично. Колени и локти — непропорционально большие и практически бесформенные. Волосы гладкие, каштановые. Длинные пряди постоянно падают на белесые глаза, и она отбрасывает их рукой. Девочка еще бледнее, чем братья: кожа по цвету напоминает внутренностидохлого моллюска.

Она необыкновенно красива.

Трудно понять, каким образом природа создала такое чудо. Счастливое соединение всех необходимых компонентов? Она ведь могла стать таким же отталкивающим персонажем, как Толстяк и Убийца. Но нет: присмотревшись к ней, вы забываете о неуклюжих руках и ногах, о невыразительном взгляде и видите только чудесное белое великолепие. Прекрасна, как супермодель, только в девочке ощущается невинность, уязвимость и скрытая трагедия.

Складывалось впечатление, что она обречена на несчастную жизнь. Злое предзнаменование таится в этой красоте, ее звезды кричат о беде. Мне сразу же захотелось взять девочку на руки и заботиться о ней. Такое совершенство должно находиться под постоянной охраной. Я отключился от всего на свете и думал только о ней.

Они втроем полезли в бассейн. Толстяк плюхнулся, подняв небольшую волну. Убийца прыгнул в воду, поджав колени к груди. Девочка сошла вниз по ступеням, явно нервничая, побаиваясь воды. Оказавшись в бассейне, они тотчас начали играть как маленькие. Мамаша бросила им огромные надутые резиновые круги. Ребята залезли в них и стали плавать, брызгаясь и хохоча. Я улыбался, глядя на них. Сколько же им лет? Надо полагать, Толстяку — шестнадцать. Убийца по виду на год младше. А девочка? Неопределенный возраст между четырнадцатью и двадцатью.

Я пытался осознать происходящее. Скорее всего мамаша — не родная мать. Другая женщина внешне похожа на нее и может быть сестрой. Дети вовсе не похожи друг на друга. Наверное, бедные американцы, которые долго собирали деньги на путешествие, надеясь увидеть дальние страны. До сих пор они знали только Америку. О, пребывание в Тунисе для них большой праздник.

Полагаю, у меня сразу же появился план действий. Вот почему я забыл обо всем на свете и сосредоточился на этом семействе. Иначе разве я завел бы разговор с мамашей да еще пригласил выпить? Женщины были удивлены и взволнованы, встретив столь дружелюбного человека. Ведь я угощал и веселил дам, рассказывая всякие забавные анекдоты, и расточал похвалы за такой замечательный выбор. Славно, что они приехали именно сюда. Рассказал им о Ганнибале. Они стали искать сведения о нем в путеводителе. «Ух ты, тот самый парень со слонами? Просто великолепно!» Дамам льстило, что я сообщаю им исторические факты.

Не менее получаса, преодолевая себя, забавлял теток в баре. Потом вернулись мальчики. Я купил им кока-колу и пошутил, что в следующий раз угощу пивом. Толстяк засмеялся, ухая как сова и хлопая себя по ляжкам. Он явно кому-то подражал. Убийца спокойно потягивал колу. Девочка — звали ее Черри — плавала одна в бассейне, точно сорвавшаяся с орбиты планета. Над водой виднелись ее длинные запястья и пальцы. Казалось, она глубоко о чем-то задумалась. Я посоветовал мамаше не разрешать дочке оставаться слишком долго на солнце. Та заверила меня, что все будет в порядке. Но я-то знал, как опасно раскаленное африканское солнце.

Вечером вновь встретил их за ужином. Ресторанов поблизости не имелось, и все туристы питались в отеле. Я читал роман Грэма Грина, который обнаружил в гостиничной библиотеке. Книга отлично подходила к жаре: она соответствовала моему настроению. Я просто не знал, что делать дальше.

Они сели за соседний столик. Толстяк ныл, клянча еще одну колу. Его также интересовало, что будут подавать на ужин. Сестра мамаши предлагала взять бифштексы и жареную картошку. Что бы там ни значилось в меню, бифштексы должны быть везде. Толстяк носил красный шерстяной свитер на голое тело и гигантские шорты. Убийца, погруженный в свой тайный мир насилия, сгорбился над столом и угрюмо молчал. Девочка отсутствовала. Не было и мамаши.

Сестра взглянула на меня. Женщина, похоже, задумалась, тактично ли будет с ее стороны завести со мной разговор. Победила словоохотливость. Она обратилась ко мне:

— Привет. Приятно снова вас видеть. — Затем умерила свой пыл и добавила: — Простите, я не помешала вам?

На ней коричневые трикотажные штаны и яркая до головной боли кофточка.

— Все нормально.

— Вы читаете книгу. О чем она?

— Мужчина в жаркой южной стране убивает себя, ибо, на его взгляд, только таким способом можно спасти от гибели жену и любовницу. Легкая романтическая комедия.

Толстяк зашелся смехом и схватился руками за столик, чтобы не упасть со стула на пол. Не понял, почему он смеялся.

— Ну да, конечно, — изрекла сестра.

В этот момент появились мамаша и Черри. Девочка плакала. Она обгорела. Красная спина шелушилась. Мамаша крепко держала дочку за руку. Увидев, что я разговариваю с тетей, Черри сделала большие глаза и попыталась уйти.

— Привет, — поздоровалась со мной мамаша, не выпуская руку девочки. — Извините, Черри сегодня не совсем здорова, но я хочу, чтобы она поела. Надо что-то есть даже в такую жару. Хотя, конечно, аппетита нет никакого.

— Да, перекусить, разумеется, надо.

Я взглянул на Черри.

Она отвернулась. Все еще напугана, но уже не сопротивляется. Подчинилась мамаше и села на стул. По глазам видно, что она обращает на меня внимание. Возможно, девочка не такая, как все, но она поняла, кто я есть на самом деле.

— Присоединяйтесь к нам, — предложила сестра.

Наконец поднял взгляд Убийца. Темные глаза смотрят довольно враждебно. Кажется, его не слишком устраивает мое общество.

— Вы очень добры, но я уже заканчиваю. К тому же меня ждет кое-какая работа. Может быть, увидимся позже.

— О да, — воскликнула мамаша, — мы всегда рады встрече с вами!

Я ушел, прихватив с собой книгу. Около часа читал у себя в номере при включенном вентиляторе. Потом принял душ. Переоделся и спустился в бар — не в тот, возле бассейна, а в другой, при отеле. Тут и там сидели посетители. Одни прохлаждались, иные расслаблялись после ужина. Все курили, включая меня. Именно в Тунисе я приобрел привычку курить во время отпусков. Всегда покупаю самые дешевые сигареты. Создается впечатление, будто ты местный.

Через некоторое время появились американцы. Две женщины пытались заставить детей следовать правильным курсом. Они, как обычно, шумели и суетились. Похоже на оркестр, настраивающий инструменты.

— Хорошо вы работаете, — пошутила мамаша.

Толстяк захохотал, задергались сиськи под свитером.

— Я уже все закончил и хотел вновь повидаться с вами. Что будете пить?

Обрадованные тетки попросили коктейль. Я купил ребятам колу, а себе еще одну бутылку пива. Разговорились. Ничего странного в этих женщинах я не нашел. Обыкновенные бабы. Такие же, как мои соседки. Просто сюда они не очень вписываются. Я спросил, откуда они прибыли. Мамаша ответила, что их родной штат — Айова. Что тут еще скажешь? Однако я виду не подал, будто имею что-нибудь против Айовы. Я рассказал им какой-то анекдот, и вдруг Убийца улыбнулся и сразу перестал казаться психопатом.

— Вы играете в настольный теннис? — спросил он, выдержав паузу, как будто подыскивал нужные слова.

Он говорил хриплым голосом, но тон был дружелюбный.

— Да, да, играть в теннис, — забормотал Толстяк.

— Вообще-то играю.

— Вообще-то он играет, — передразнил Толстяк, на удивление точно копируя мой голос.

Черри рассмеялась и прикрыла рот рукой. У нее слишком большие зубы, и девочка стесняется.

— Я хочу посмотреть, — решительно заявила она.

Первые слова, услышанные мной от Черри. В саду, на хорошо освещенной площадке, окруженной лимонными и апельсиновыми деревьями, стоял теннисный стол. Мы взяли ракетки и шары у администратора. Убийца играл хорошо. Быстрая реакция, сильный удар, режет справа и слева. Мы провели отличную партию. Он победил, опередив меня на пару очков. Затем к столу встал Толстяк. Мальчик старался изо всех сил. Пот лил с него градом и капал на стол. Но у бедняги проблема с координацией. Шарик после его ударов часто летел мимо стола.

Черри наблюдает за нами, сидя на ступени крыльца. На девочке облегающие шорты и детская майка из полупрозрачного материала. Черри похожа на стрекозу или какое-то ночное существо с кружевными крыльями. Она смеется, когда получается хороший удар, кто-то ругается или Толстяк запускает шарик в заросли.

— Можно, я буду следующая?

— Хорошо.

Я показал девочке, как держать ракетку. У нее холодные и сухие пальцы, несмотря на вечерний зной. Она сделала движение, и ее бедро соприкоснулось с моим. Я перебежал на другую сторону стола. Женщины вышли из бара и сказали, что пора ложиться спать. Мальчишки захныкали — они хотели еще поиграть. Однако мамаша настаивала. Черри последней поднялась по ступеням крыльца и робко махнула мне рукой на прощание.

Кошмарная ночь. Духотища. Я весь во власти грязных похотливых чувств. Хочу избавиться от непристойных картинок, но они появляются всюду, куда бы я ни повернулся. Черри. Наши тела сплелись. Мы предаемся пытке безрадостной изнуряющей плотской любви. Ее лицо искажено то ли страстью, то ли страданием.

На следующий день пытаюсь избегать американцев. Плыву в уединенную бухточку и долго лежу на прибрежных камнях, стараясь избавиться от ужасных ночных видений. Они, подобно тугому липкому веществу, застревают в моем сознании. Вечером не иду в бар, заказываю сандвичи в номер. В девять часов раздается стук в дверь. Пришел Убийца.

— Можно поиграть с вами в теннис?

— Я занят.

Он явно смущен.

— Черри будет смотреть.

Захлопываю дверь перед его носом.

Однако через десять минут я уже у теннисного стола.

— А где ваша мама? — между делом спрашиваю ребят.

— Нам с Черри она не мать, — отвечает Убийца.

— Она моя мама, — поясняет Толстяк. — Черри и Бобби живут в нашей семье.

— Хорошо. Так где же она сейчас?

— Они с Люсиль уже легли, — отвечает Бобби.

Мы полчаса играем в теннис, после чего Толстяк заявляет, что устал и хочет спать. Бобби смотрит на Черри, потом на меня и говорит:

— Да, я тоже пойду. Ты идешь, Черри?

— Через минуту.

— Почему ты не хочешь пойти сейчас?

— Я же сказала — через минуту.

Черри свирепеет прямо на глазах. Бобби пристально смотрит на нее, затем окидывает меня предупреждающим взглядом.

— Как хочешь.

Мы остаемся одни.

— Ты не хотела бы погулять в саду?

Черри кивает. На ней длинное платье из плотной ткани. В нем она похожа на старомодную куклу с фарфоровым личиком. Девочка идет босиком по траве. Пальцы ног у нее длинные. Ночью все сады зачарованы. Вдоль дорожек стоят неподвижные пальмы, в густом воздухе витает аромат незнакомых цветов.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я, когда звуки и огни отеля остались вдалеке от нас.

— А что?

Нет, она вовсе не дразнится. Просто не понимает, почему я задаю подобный вопрос.

— Мне двадцать три, — говорю я.

— Я не такая старая, — смеется она, прикрывая рот рукой.

— Знаю.

Понимаю, что веду ее вниз, к пляжу. Здесь нет никакого освещения, а тропинка крутая и коварная. Протягиваю руку, она берет ее, крепко сжимая своими тонкими пальцами. Мы усаживаемся на песчаном пятиугольнике среди скал.

— Мне здесь нравится, — говорит она. — Ты пахнешь цветами. Почему?

— Думаю, это запах мыла. — Оказывается, мы все еще держимся за руки. — Ты любишь держаться за руки? — спрашиваю ее.

— М-м, да, приятно.

Я обнимаю девочку.

— А так приятно?

— Очень. Но я обгорела, так что поосторожней с моими плечами.

— Мне тебя жаль. Противное солнце!

Она смеется и откидывается назад.

— Да, противное солнце!

Я ложусь рядом с ней и прикасаюсь рукой к ее щеке.

— Ты любишь целоваться?

— Конечно. Все любят.

Я целую Черри. Губы девочки слегка приоткрываются, но она не очень возбуждена.

— Все хорошо?

— Нормально.

— Приятно?

— Да. Мне нравится.

Тогда я медленно снимаю с Черри одежду, ложусь между ее ног и трахаю девчонку.

В финале она начала царапать мою спину своими длинными ногтями. Только тогда я понял, что наделал. С дрожью отвращения скатываюсь с Черри. Да ведь я же изнасиловал ее! А она, сколько бы лет ей ни было, еще ребенок. Мне нет прощения. Девочка тихо лежала на песке среди скал. Я вошел в море и поплыл.

Трудно поверить человеку, утверждающему, что пытался убить себя. Ведь вот он стоит перед вами живой и здоровый. Тем не менее я действительно хотел покончить с собой. Плыл до полного изнеможения, крепко закрыв глаза. Как маньяк, отчаянно бил руками по воде, уже с трудом глотая воздух. В голове только одна мысль — не хочу жить. И в тот миг, когда я готов без всякого сожаления пойти ко дну, передо мной возникает скала. Должно быть, я переплыл бухту и оказался на противоположной стороне. Хуже всего то, что здесь мелко. Вода достигала лишь моих бедер. Пытался заставить себя уйти под воду с головой, однако на мели тяга к жизни побеждает влечение к смерти. Бился головой о камни, стараясь потерять сознание и утонуть, но не имел ни сил, ни мужества довести дело до конца. Добился только того, что содрал кожу на лбу и щеках. В итоге рухнул на камни и зарыдал. А потом уснул.

Утром местные мальчишки начали бросать в меня камни, чтобы разбудить. Полагаю, они думали, что я пьян. Но, увидев на моем лице кровь, пацаны убежали. Вскоре на пляж явился человек с тележкой. Он грубо погрузил меня и отвез в какую-то лачугу. Я остался один. Абсолютно голый. Через некоторое время увидел над собой очертания лица. Узнал одного из голубых, живущих в отеле. Он что-то говорил мне, я ничего не понимал. Его друг оказался поблизости. Они отнесли меня в такси и отвезли в больницу ближайшего городка.

Я находился там два дня, которые прошли как в тумане. Иногда возникали лица врачей и медсестер да каких-нибудь любопытных больных. Они приходили поглазеть на сумасшедшего англичанина, бормочущего и орущего во сне. Через пару дней вылез из постели. В шкафу нашел брюки и рубашку, только туфель нигде не было. Одежду, наверное, оставили мне голубые. Брюки оказались слишком короткими и просторными. Ничего не поделаешь, пришлось надеть. Больные что-то пытались объяснить мне, но я не понимал их. Врач хотел остановить меня у выхода — ничего у него не вышло.

Я хорошо знал прибрежную дорогу. До отеля миль двенадцать. Пошел пешком. Солнце пекло голову, асфальт плавился под босыми ногами. Меня сверлила навязчивая идея: дойти до гостиницы, признаться приемной матери девочки в моем преступлении и ждать прибытия полиции. Тогда я даже не подумал о том, что оставил бедняжку одну ночью на берегу моря. Какой ужас! Мне хотелось понести наказание за свое преступление. Две машины останавливались возле меня, водители предлагали подкинуть. Однако я продолжал свой путь пешком. Язык распух во рту, и мечты о воде путались с мыслями о скорой смерти. А к жажде надо привыкать, думал я, ибо в аду пить не дают.

До отеля добрался только к вечеру. Служащие, еще несколько дней назад хорошо относившиеся ко мне, теперь при виде меня шарахались в сторону или делали злые лица. Наверное, я походил на вампира, прокаженного или религиозного фанатика: босой, окровавленный, изнуренный. Разыскивал американскую семью по всему отелю. Так и не нашел. Обратился к администратору:

— Где американцы?

— Простите, сэр?

Дежурный был невозмутим.

— Куда подевались американцы?

— Мне кажется, вы не вполне здоровы. Позвольте, я вызову врача.

— Где они?

— Если сэр имеет в виду группу из пяти человек, то эти люди уехали.

— Куда?

— Я не знаю. Прошу вас, сэр, говорите потише, иначе мне придется позвать кого-нибудь на помощь.

Пытаюсь объяснить ему, что обидел девочку и должен понести наказание. Он только улыбается. В конце концов помогает мне добраться до номера. Голубые тоже исчезли. Никто в отеле ничего не слышал от американцев о совершенном мной преступлении. Ни один человек не знает меня.

На следующий день я все же настоял на том, чтобы администратор вызвал полицию. Два дружелюбных офицера внимательно выслушали мой рассказ и позвонили управляющему отеля. Нет никаких жалоб, не совершалось никаких преступлений. Мне следует отдохнуть и пора возвращаться домой. Может быть, меня подвезти до аэропорта?

Я так и не вернулся на место раскопок. На следующий день я улетел в Англию и уволился. Этот поступок положил конец всем моим мечтам, устремлениям и трудам. Пропала диссертация, закончилась, едва начавшись, карьера. Прощай, любимая работа. Целую неделю я практически не выходил из квартиры. Питался тем, что находил на кухне, а когда еда кончилась, лежал не раздеваясь на кровати, совершенно опустошенный. Слышал, как звонит дверной колокольчик. Приходили друзья и коллеги, удивленные моим внезапным увольнением и исчезновением. Я игнорировал их.

Наконец я понял, что надо делать. Упаковал вещи в две сумки и сел на поезд до Лидса. Книги с собой не взял, надеясь когда-нибудь вернуться. Не случилось.

Я знал, что мама должна быть дома. Она всегда на месте. Открыл дверь и увидел ее, стоящую у плиты. Как обычно, при виде меня лицо матери выражало не то радость, не то досаду.

— Большие у тебя сумки, — сказала она. — К чаю у нас картошка и колбаса. Ты всегда любил колбасу с картошкой. Есть и капуста, но ее ты терпеть не можешь.

Мать пятьдесят лет прожила в Англии, но все еще говорила с польским акцентом. Свою любовь она выражала упорным трудом и обильными обедами. Баловал меня папа, но он к тому времени уже два года как умер. Его, разумеется, погубил алкоголь. Кому нужен отец или муж пьяница? Однако мой папаша отличался от вульгарных алкашей. Он давал деньги матери на ведение хозяйства и пропивал остальные. Домой приходил веселый. Последний счастливый выпивоха в мире.

Итак, я поселился в своей старой комнате. В ней по-прежнему свисали прикрепленные нитками к потолку модели самолетов «спитфайер» и «МиГ». Папа помогал мне собирать их, а я всегда забывал раскрасить пилота, прежде чем посадить его в кабину, поэтому маленькие фигурки так и остались серыми на фоне сине-зеленого камуфляжа. Я хранил модели с подросткового возраста. Привязался к ним, можно сказать, крепился теми же нитями, что и они. Маленькие самолеты соединяли меня с детством, временем бескорыстной любви и обильных обедов.

Теперь я снял модели и отдал соседскому мальчишке с родинкой на лице, похожей на ягоду. Он с недоумением смотрел на подарки. Полагаю, сейчас у пацанов совсем другие интересы.

Время, проведенное в родном доме, благотворно сказалось на мне. Вроде исцелился. Мой ужас оброс твердой коркой. Я вновь был готов действовать. Решил начать жить сначала. Совершенно случайно поступил на курсы при службе занятости, сдал экзамены и получил назначение в Лондон. Поработал в двух местах, но никак не мог найти подход к нужным людям. Никому не рассказывал о своем прошлом, о той жизни, которую потерял. Она валялась где-то рядом в разобранном виде, вроде отдельных частей моделей самолетов. А потом, сам того не желая, оказался в налоговом офисе района Килберн.

Любопытно, но ненависть к самому себе не привела меня к целомудрию. Хотя плотская любовь и по сей день пугает и причиняет страдания. Большой радости она мне в любом случае не приносит.

Что до девочки и моего греха с ней, то, возможно, она уже была достаточно взрослой и умной, чтобы добровольно совершить со мной половой акт. Иногда мне хочется в это верить. Впрочем, вскоре я понимаю, что такое утешение нашептывает мне мой грех. Я по-прежнему жду наказания.

ГЛАВА 12 ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ

Удар кулаком мог убить его. Произошел разрыв дыхательного горла, значительно повреждена ткань, возникла опухоль, затрудняющая дыхание.

Однако он еще жил. Задыхаясь, испытывая позывы к рвоте, он видел человека, стоящего над ним. Гнев, которым сверкали его глаза буквально за мгновение до удара, уже улетучился. Теперь взгляд стал спокойным и скучным. Он хотел спросить: за что и почему именно сейчас? Но издавал лишь трескучие звуки, напоминающие работу газонокосилки. Потом перед ним возник большой нож, и смерть стала неизбежной. Закрыл глаза и мучительно пытался вспомнить какую-нибудь молитву. Единственные слова, которые приходили на ум: «Боже, прошу тебя». А затем нож вонзился ему в сердце.

Предполагалось, что эта смерть должна быть легкой. Трудности еще впереди. Он оттащил тело подальше в лес, чтобы никто не заметил его, проезжая по дороге. Даже не собирался хоронить труп. Разумеется, спустя несколько дней кто-то обнаружит мертвеца. Так всегда случается. Обычно какой-то человек, прогуливающий собаку. Но это уже не имеет никакого значения.

Последняя работа. Взял бритву и осторожно вырезал плоть около рта убитого. Теперь покойник как бы улыбался. Идиотская ухмылка. Странным образом, орудуя бритвой, он неожиданно испытал чувство удовлетворения. Захотелось вырезать язык.

О, это не последние его художества. Нет и нет.

Он четко представлял свои дальнейшие действия. Тем не менее до поры ему предстоит держаться в тени. Монстр пока не должен выявлять себя. Расстегнул ремень и ширинку. С удивлением обнаружил, что пенис набух. Пробормотал что-то невнятное. С самого начала предприятия он хранил полное молчание. Дернул пару раз, и член встал колом. По плечам и спине прошла приятная дрожь. В пустом до сей поры сознании начали появляться похабные картинки. Эти образы преследовали его со школьных дней. Сопровождали, когда он ложился в постель с девчонкой или, после нескольких лет намеренного воздержания, снимал мальчика. Если дурные изображения появлялись во время актов с девками, он просто сворачивался в клубок и ждал, пока они исчезнут. И проклятые картинки, и девочки. Если в такой момент рядом находился мальчик, что-то взрывалось внутри: руки сами собой сжимали горло подростка, пока у того глаза на лоб не лезли. Затем он отпускал свою жертву и просил извинения, а пацан говорил: «Да ничего, вы такой сильный, мне понравилось». Тогда он опять свирепел и, понимая, что может убить мальчишку, покидал его. Бросал последний взгляд на белое обнаженное тело. А потом начинал планировать дальнейшие действия.

Он кончает. Образы при нем. Они в лесу. На физиономии Уинни. В небе. Проливая сперму на это лицо, он издает крик, в котором слышатся любовь и ненависть.

Слабеют колени, и он чуть не падает на землю. Ему нехорошо, очень грустно. Как мог человек совершить такой грех? Он касается рукой ноги Уинни. Тот носит такие же туфли из мягкой кожи, какие любил носить в детстве. Счастливый, беззаботный и веселый ребенок, укравший всю радость у младшего друга. Похитил и растратил.

Убить приятеля оказалось не так уж и сложно. Сделал несколько шагов по направлению к дороге. Вернулся назад и опустил ногу в тяжелом ботинке на эту ненавистную рожу. Почувствовал, как сломалась нижняя челюсть.

Теперь давай улыбайся, Весельчак.

Итак, Пол Уинни уже больше никогда не будет развлекать друзей за выпивкой и не увидит свадьбы своего названого брата Доминика.

ГЛАВА 13 ИГРА ДВУХ ПОЛОВИН

Снился Тунис. Мне часто он снится. Жаркое солнце. Девочка в страхе размахивает белыми руками. Она старается освободиться от меня, царапается и кусается.

В этом сне я раздваиваюсь. Одна моя половина насилует девочку, а другая — наблюдает, осуждает и обвиняет. Она знает: я творю богохульство и совершаю надругательство над любовью. Наблюдающий двойник тянет занятого делом насильника прочь от девочки. Однако похотливая часть меня слишком сильна и полностью увлечена своим занятием. Спина и плечи напрягаются мускулами, которые мне снятся только в кошмарах.

Во сне всегда присутствует эпизод, когда обе половины сходятся вместе и смотрят друг другу в глаза. Наблюдатель видит похотливого козла насквозь. Его зрению доступно и лицо девочки, искаженное гримасой страха. Он также чувствует сверхъестественную силу своего зеркального отражения, ощущает, как зло пульсирует в мускулатуре. В этом месте я обычно делаю над собой усилие и просыпаюсь.

Только на сей раз все происходило несколько иначе. Передо мной девочка. Когда наши глаза встречаются, я не вижу в них страха; напротив, они светятся иронией и выражают согласие. Темное лицо.

Проснулся, дрожа всем телом. Тоненький луч света пробивался в окно. Затвердевший член казался бесчувственным, как свинцовая труба. В голове царил красный жар, и слышался страшный грохот деревенской кузницы. «Иисус, Дева Мария и Иосиф», — проговорил я вслух, вспомнив единственное ругательство своей матери. Язык разлагался во рту, словно дохлый кит. Воды! Умираю от жажды. Скончаюсь прямо здесь, в собственной постели. Под одеялом, которое ни черта не греет. Вчера я определенно много пил. Попробовал пошевелить головой — не выходит. Скосил глаза и увидел на полу кувшин с водой. Вот оно, спасение! С трудом дотянулся до ручки, поднес сосуд к губам.

Пусто.

Вдруг раздается звук, напоминающий плевок, и тотчас ледяная влага льется на мою шею и грудь.

Наконец встаю. Смотрю на кувшин. Поверхность воды подернута ледяной коркой. Делаю большой глоток, следом еще один. Выглядываю в маленькое оконце. Деревья, трава и машины на улице покрыты таким толстым слоем инея, что на мгновение он показался мне снегом. Однако покрытие твердое, как кварц, и ничего общего не имеет с мягкими пушистыми снежинками.

Через десять минут спускаюсь вниз. Все уже собрались в большом зале. Здесь тепло. Какое блаженство! В камине горит бревно размером с ракету «Скад». Стол накрыт не так торжественно, как вчера. Простые тарелки, старомодные вазочки с вареньем. Доминик и Тойнби стоят у камина и оживленно беседуют. Монти, о котором хозяин так беспокоился накануне, мирно спит на полу между ними. Пес похож на грязный мохеровый джемпер. Бланден, Нэш и Симпсон сидят за столом. Габби как раз возвращается из кухни.

— Боже, какой у тебя неопрятный вид, — укоряет меня Дом. — Могу дать свою щетку, если ты забыл прихватить из дома расческу. Плохо себя чувствуешь?

— Все нормально. Пахнет беконом.

— Я бы на твоем месте поблевал, — советует Нэш. Не понятно, то ли он сочувствует, то ли так вульгарно шутит. — Лучший способ очистить желудок перед едой. Отравленный бургундским организм не примет бекон с яйцом. Все равно вырвет.

Сами они выглядели на удивление здоровыми и бодрыми. Только Бланден казался измученным после убийственного ночного пиршества. Об этом можно было судить по матовому оттенку розовой гладкой кожи его лица. В руке у Родди стакан с желтой жидкостью, липнущей к краям, будто слизь.

— Я чувствую себя отлично, — отвечаю на вопрос, который мне никто не задавал. — Почему никто из вас не страдает от похмелья?

— Мы прошли специальное обучение, — тихим голосом говорит Нэш.

— А я думал, что вы пижоны и слабаки, — замечаю вполне дружелюбно, пробираясь к столу.

— Мы только рождаемся слабыми и беспомощными, — философски обобщает Габби.

— У меня свой метод лечения, Мэтью. Приготовил себе оздоровительный напиток. Рецепт получен от Чарлза Кеннеди. — Бланди дотрагивается до кончика носа. Как будто этот жест что-то значит для меня. — Хочешь глоток?

— Мне кажется, ты должен все выпить сам, — пытаюсь я уклониться.

— Не беспокойся. У меня целый кувшин этого пойла.

Он налил стакан. Все смотрели на меня. Закрыл глаза и залпом выпил жидкость. Сырое яйцо и… Может быть, бренди или ром. С добавлением чего-то горького. Похоже на лекарство. На мгновение показалось — вот-вот вырвет. Однако тошнотворная волна прошла, и мне действительно полегчало.

Когда все наконец уселись за стол, Суфи и Энджи начали разносить завтрак: большие тарелки с яичницей с беконом, грибами и кровяной колбасой. Я боялся, что Суфи по неосторожности опрокинет горячие яйца, плавающие в жире, на чьи-то колени, и надеялся, что не повезет Нэшу. Однако девушка осуществила удачную посадку.

За столом я оказался между Бланденом и Симпсоном. Тойнби и Нэш сидели напротив, а Доминик во главе стола. Они напали на еду по-военному. Чувствовалось стратегическое планирование. Налицо также жесткие методы ведения наземных боевых действий. Солдафоны не оставили в покое даже сверкающие лужицы густого жира. В него постоянно обмакивались кусочки хлеба. В целом завтрак проходил в спокойной обстановке. Слышалось только довольное мычание, да раздавались порой возгласы одобрения. Лишь изредка кто-то просил принести из кухни еще подрумяненного хлеба.

Я съел несколько гренок и залпом, словно вампир кровь, выпил чашку горячего чая.

— Вам не нравится еда?

Суфи стояла за моей спиной и говорила тихо, но очень отчетливо. От девушки пахло кухней и плитой, и тем не менее я ощущал аромат ее прохладного тела.

— Сегодня у меня нет аппетита.

Она улыбнулась и отошла в сторону, покачивая бедрами под голубым фартуком.

Внезапно я понял, что все смотрят на меня. Нэш хрюкнул, а Бланден ткнул меня локтем в бок:

— Ловок же ты, старик! Воспользовался тем, что поселился над девицами и закадрил одну из них. Молодец! Даром времени не теряешь.

Я улыбнулся. В добродушном подшучивании чувствовалась настоящая ревность. Может быть, стоит подыграть им, хотя репутация Суфи, безусловно, пострадает.

Нэш спас меня. Он быстро окинул взглядом зал и, убедившись, что женщин поблизости нет, произнес доверительным тоном:

— Я сам люблю черных баб. Пристрастился во Фритауне, о котором рассказывал вам вчера. Трахаться с негритянками — одно удовольствие. Только надо предохраняться. Иначе триппер с сифилисом вам обеспечены. В лучшем случае.

Кто-то засмеялся, однако тотчас смолк. Мне показалось, что это был Доминик. Вмешался Бланден. Я позорно промолчал.

— Не стоит развивать эту тему, Гнэшер.

— О чем ты, Бланди? — удивился Нэш. — Здесь ведь нет дам.

— Мы должны соблюдать общепринятые правила приличия. Нельзя оскорблять представителей других рас и… женщин вообще.

Нэш рассмеялся:

— Не знаю, какого черта ты…

— Заткнись, Ангус.

Эти слова произнес Луи Симпсон. Он даже не взглянул на Нэша, смотрел прямо перед собой. Я чувствовал, как растет общее напряжение.

— Не понимаю, почему должен выслушивать оскорбления, — проговорил Нэш.

Теперь Симпсон повернулся лицом к Нэшу и посмотрел ему прямо в глаза:

— В самом деле? Неужто?

В голосе явно звучала угроза.

Тойнби, сидящему между ними, очевидно, надоела перебранка.

— Ладно, девчонки, — успокаивал он друзей, похлопывая обоих по плечам, — давайте не будем бросаться пудингом. Лучше разомнемся после завтрака, выпустим пар.

— Блестящая идея! — воскликнул Дом. — Как насчет прогулки по лесу? Можно взять пушку Луи и поохотиться на сорок.

— Полагаю, тут поблизости найдется озеро, в котором водятся лебеди, — вмешался я. — Давайте подстрелим парочку.

— Послушай, Мэтью. Не знаю, на что ты намекаешь, только я не убиваю этих славных существ. В любом случае они принадлежат королеве.

— Только те особи, которые обитают на Темзе, — опроверг его Тойнби, тайком улыбнувшись мне:

— Действительно? Ладно, пусть это не государственная измена, все равно не стоит отстреливать благородных птиц. Если только на нас не нападет бешеный лебедь. Тогда мы вправе прибегнуть к самообороне.

— Какая разница между сороками и лебедями?

— Сороки — настоящие вредители. Они поедают яйца куропаток. Ха-ха-ха! Ты хочешь сделать из меня варвара. Кстати, мне кажется, я где-то видел мяч для игры в регби. Скорее всего в шкафу. Может быть, найдем ему применение?

— Будем убивать сорок мячом?

— Не пытайся казаться большим идиотом, чем ты есть на самом деле. Давайте поиграем в регби, парни. Это лучше, чем болтаться по лесу, как задроченные бойскауты.

— Я бы предпочел крикет, — возразил Бланден. — В этой игре мне нет равных.

Он вскочил на ноги и с самым зверским выражением лица начал имитировать удары крикетной битой.

— Боюсь, у нас нет подходящего снаряжения, Бланди, — сказал Дом. — Поиграем в регби.

— Я — «за» обеими руками, — поддержал его Нэш. Ног только игры сегодня не получится. Подморозило, и грунт слишком твердый.

— Наверное, ты прав, — задумчиво протянул Дом. — Нужно быть очень осторожным, чтобы не упасть на «бетон, посыпанный стеклом».

— В любом случае, — заметил я, — вас, ребята, заводить не надо. Вы сами постоянно то надираете друг другу задницы, то моетесь вместе в душе.

Последовало недоуменное молчание. Потом Нэш заявил:

— Меня чертовски утомили твои насмешки.

— Точно, — согласился с приятелем Дом, — может, прикроешь варежку, Мэтью?

Я хотел продолжить «дискуссию», но сдержался. Они, разумеется, правы. Раз уж Дом наехал на меня, значит, я действительно зашел слишком далеко. Внезапно почувствовал себя занудой. Надо прикинуться, будто мне здесь очень нравится. В конце концов, пошалить еще успею.

— А футбольный мяч есть? — спросил я.

— Конечно, — ответил Дом. Он не способен долго злиться. Добродушная натура. — Прекрасная мысль!

По залу прокатился гул недовольства. Не все испытывали острое желание принять участие в игре.

— Я вообще-то против, — пытался сопротивляться Бланден. — На таком твердом фунте даже в футбол опасно играть. Можно растянуть связки или сломать ногу. Не все же мы… спортсмены.

— У меня болит живот, — доложил Тойнби.

— Хватит, парни, — заключил Дом. — Я устраиваю вечеринку и диктую правила. Придется подчиняться мне.

Эти слова все и решили.

— За особняком есть небольшая лужайка, обнесенная живой изгородью. Очень удобно. Мяч не улетит далеко.

Итак, спустя двадцать минут, одетые кто во что горазд и в основном в самую неподходящую для игры одежду, гладиаторы, ведомые Домиником в сопровождении тявкающего Монти, проследовали через декоративные сады к месту сражения. У многих нашлись плотные спортивные штаны и просторные куртки. Однако Дом с гордостью выступал в шортах, а Бланден скользил по обледенелой земле в дорогих башмаках. Доминик держал в руках старомодный кожаный мяч. Возможно, точно таким же британские солдаты играли с немцами во время рождественского перемирия 1914 года.

— Над кем смеешься? — спросил Дом, запустив в меня мячом.

Я принял его на грудь. Весил мяч не меньше замороженной индейки.

— Просто развлекаюсь вместе со всеми, — объяснил я, несколько искажая факты.

Бросил мяч на землю и отдал пас Бландену. Тот неуклюже пнул тяжелый снаряд и чуть не упал, словно девочка, впервые надевшая туфли на высоких каблуках. Веселье продолжалось.

Утро выдалось хмурое, серое. Солнце не проглядывало сквозь тяжелые свинцовые облака. Давление низкое, чувствуется приближение зимы. Однако к десяти часам небо прояснилось. Намечался погожий, хотя и холодный день. В сельской местности у нас с погодой получше. В Лондоне вы или потеете в невыносимую жару, или дрожите от сырости и мокнете под дождем. Возможно, деревенская жизнь не так уж плоха. Мне лично город опротивел до безумия.

Сады меня никогда не привлекали, однако местные заросли оказались просто очаровательными. И в то же время в красоте сверкающей в холодных лучах солнца зелени таилось нечто тревожное. Кусты и деревья, казалось, хранили какую-то многозначительную тайну. Вечнозеленые живые изгороди образовывали переплетающиеся квадраты, а внутри их розмарин и можжевельник плели узоры, похожие на древнюю клинопись. Камни и песок заполняли пространство между растениями. Это не лабиринт, нет и намека на то, чтобы запутать человека, прогуливающегося в саду. Каждый квадрат предельно упорядочен и абсолютно ясен. Тем не менее я бы там точно заблудился.

— Ты что-то совсем притих. — Габби шел рядом со мной. Я и не заметил, когда он появился. — Только не говори, что расстроился из-за футбольного матча. Просто самомнение у тебя высокое, а результаты пока не очень.

— Я думаю о садах. Они как-то не сочетаются ни со средневековой постройкой, ни с викторианским готическим возрождением.

— Верно, — задумчиво отвечал он. — По-видимому, план создания садов появился в конце семнадцатого столетия. Тогда же возникла идея перестроить замок. Последняя вспышка энергии в семействе Гэсгоингсов перед тем, как погрузиться в вечную спячку.

— Это как-то связано с мертвыми младенцами? — Габби замялся, и я продолжал: — Они, наверное, хотели изгнать призраков с помощью прямых линий и четких углов. По принципу «наука побеждает предрассудки».

Габби внимательно посмотрел на меня. Потом выражение его лица стало более благодушным.

— Никак не раскушу тебя… У меня просто в голове не укладывается. Ты ведь работаешь в небольшом налоговом офисе, и этим все сказано. Мелкий чиновник. Однако не могу отделаться от чувства, что ты когда-то совершал неординарные поступки. Только скрываешь прошлое от других, да и от самого себя тоже. Извини за праздное любопытство. Меня считают хорошим психологом — такая уж работа.

— Я полагал, что врачи не должны строго судить своих пациентов.

— Ты ведь не проходил курс психотерапии и не подвергался психоанализу, верно?

— Разве заметно?

— Конечно.

— Считаешь, что мне необходимо подлечиться?

— Ты спрашиваешь меня как профессионала или… как друга?

— Скажем, я нуждаюсь в совете специалиста.

Нет смысла пояснять, что Габби никак не может считаться моим другом.

— Тебе это действительно нужно.

Меня вновь поразила странная притягательность его личности. Неожиданно появилось желание довериться Габби, подчиниться этому волевому человеку, позволить ему полностью распоряжаться собой. Признаться начистоту и рассказать о своих страхах. Но что-то сопротивлялось во мне, и дело тут не в природной скрытности. Я словно знал: не стоит сообщать информацию, которая может быть использована против тебя.

— Вы, психотерапевты, считаете, будто все люди нуждаются в лечении, — попытался я свести разговор к шутке. Габби загадочно улыбнулся. Я же вдруг начал заикаться: — Не-не знаю. Есть вещи… со мной произошло… я поступил…

— Эй вы, оба, идите сюда! — раздался крик Доминика, прежде чем Габби успел отреагировать на мои слова.

Дом стоял в проеме между живыми изгородями, за которым открывалась довольно большая территория.

— Поговорим позже, — заключил Габби и потрусил по направлению к приятелю.

Активно перемещаясь, он не выглядел таким уж массивным: движения приобрели удивительную легкость. У меня неожиданно возникло желание обогнать доктора. Когда я поравнялся с ним, Габби иронически улыбнулся. Мы оказались на прямоугольной лужайке без всяких признаков растительности. И никаких магических знаков, требующих расшифровки.

— Мы уже разделились на две команды, — сообщил Нэш. — Я, Луи, Дом и Габби играем против Мэтью, Майка и Бланди. Монти судит матч.

— Четверо против троих — не честно! — почти прокричал я.

Все складывалось довольно скверно. Лужайка идеальная — иней уже растаял, — но земля все еще твердая и скользкая. Случайное падение представляет опасность для всех нас, а Бландену в его шикарных ботинках выход на такое коварное поле вообще грозит смертью. Хотя, даже имей он бутсы, спортсмен из него, кажется, никакой.

— Да, — согласился Нэш, — но среди вас есть представители рабочего класса Севера, что дает вам огромное преимущество. Мы будем трепетать при одной мысли о предстоящем сражении.

Слова Нэша сопровождались довольно глупыми ухмылками товарищей. Дом совершенно неожиданно пожал ему руку. Даже Тойнби и Родди, судя по всему, понравилась глупая шутка. Они, впрочем, уже приготовились к тому, что их как следует вздрючат. Я хотел было отказаться от игры, но тотчас подумал: какая, к черту, разница, мы же просто развлекаемся! Ну, проиграем… Делов куча! Жаль только — Нэш будет гордиться победой.

Площадка для игры в футбол, правда, классная. Размеры квадрата примерно соответствовали теннисному корту. По краям шла дорожка, посыпанная гравием, а за ней — густая зелень живой изгороди. По краям поля стояли две скамейки, которые так и напрашивались служить воротами. Мы разминались, кто как мог: трое перекуривали, Бланден упражнялся, пытаясь достать руками до кончиков ботинок, однако дотягивался только до колен.

Вдруг раздались визг и девичий смех. А следом крик:

— Давай, Бэкхем! Вы только посмотрите на эти накачанные ноги!

— Супер! — воскликнул Дом. — Нас будет воодушевлять группа поддержки.

На лужайке появились улыбающиеся Энджи и Суфи. Обе красотки одеты в пальто и обмотаны длинными шарфами. Суфи так укуталась, что казалась вдвое толще, чем на самом деле. Ее вид вызывал улыбку. Девушки уселись у центра поля и сразу начали топать ногами. Энджи стучала зубами от холода, но с энтузиазмом подкалывала футболистов. Суфи помалкивала. По ходу игры я заметил, что она пристально следит за мной, даже когда мяч находится вдалеке. Или мне так казалось?

Решили играть без вратарей, поскольку ворота слишком маленькие. Разыграли мяч. Я сделал пас Майку, который тотчас произвел сильнейший удар в дальний угол. Конечно же, промазал. Недоуменно пожал плечами.

Я надеялся, что Тойнби, несмотря на боли в животе, поиграет за двоих, то есть за себя и за беспомощного Родди. С виду он настоящий спортсмен, вот только футболистом оказался неважным. Впрочем, они с Бланденом, надо отдать им должное, старались изо всех сил. Родди вскоре покраснел как рак. Его рыжие волосы намокли от пота и спутались. Подобно многим полным людям, он передвигался весьма изящно, но часто скользил и падал самым смешным образом.

Спасала беспомощность наших соперников. Они играли никак не лучше нас. Дом, шлепавший на своих куриных ножках, выглядел не менее комично, чем Бланден. Он просто боялся мяча. Вояки Нэш и Симпсон действовали крайне агрессивно: толкались и пытались ставить подножки. Тем не менее вскоре стало ясно, что они далеки от футбола. Я легко обводил незадачливых спортсменов. Габби вообще умудрялся практически не участвовать в игре. Он держался в сторонке, наблюдая, как мы потеем. Монти вначале яростно хватал всех за ноги, однако когда Дом случайно наступил ему на лапу, завизжал и побежал к девушкам.

В каком-то смысле эта дурацкая игра трансформировала взаимные обиды, зависть и соперничество в славный и комичный разгул чувств. Пожалуй, происходящее смахивало на клоунаду. Кульминация наступила, когда Нэш и Симпсон оба рухнули у наших ворот, а Бланден повел мяч, мелко перебирая ногами и скользя в своих щегольских ботинках. Со стороны он походил на большой шар, наполненный гелием. Никто не преграждал ему путь к воротам противника. Мешалитолько злой ветер в лицо да скользкая земля. К сожалению, этого оказалось достаточно, чтобы парень потерпел неудачу.

Увидев, как он семенит ногами и вскидывает вверх маленькие ручки, будто ребенок-вундеркинд, будущая звезда экрана, в момент выступления перед близкими родственниками, я припомнил один милый эпизод из моей юности. Представляю себя на дискотеке в католическом молодежном клубе. Сестра одного из моих друзей, ширококостная и грузная, танцует под попурри группы «Земля, ветер и огонь». И вдруг, поймав музыкальный ритм, становится практически невесомой. Какой-то подонок, которому совсем не место в клубе, слегка подталкивает меня локтем и говорит: «Неплохо двигается толстуха».

И вот я опять в Саду Разума, разбитом в центре зловещей тьмы. Смех разбирает меня. Вижу, как Родди готовится к удару по пустым воротам. Заносит назад правую ногу, собираясь, что есть мочи врезать мячом по трепещущей скамейке. Бьет и мажет. Сам же по инерции как-то неловко подпрыгивает, на секунду повисает в воздухе и приземляется на широкий зад. Высший класс.

Вспоминаю кое-что еще. Футбольный матч в школе. Я упускаю верный шанс забить гол, и папа кричит, стоя на линии поля: «Черт возьми, ну и мазила, даже я мог бы как следует стукнуть по воротам!» Вернувшись в настоящее, падаю на землю и начинаю бить ее кулаками. Тотчас вокруг меня собираются все участники мальчишника. Кучка озорных, глупых, веселых, возбужденных мужиков, берущих от жизни все. Стоит дикий хохот. Даже Бланден, эта бочка с дерьмом, заливается смехом. Он пытается встать. Вновь падает и заливается еще пуще. Похож на гигантскую черепаху, застрявшую в грязи.

Слышу прекрасный сладкий девичий смех и вижу, как Суфи и Энджи льнут друг к дружке. Энджи говорит: «Ой, мамочка, мне приспичило». Отворачиваюсь от них. Ловлю на себе взгляд Нэша. В нем чувствуется жестокость. Тем не менее он улыбается. Я не отвечаю улыбкой.

— Хватит, — обращается к нам Доминик. — Поиграем еще пять минут и идем принимать душ. Надо успеть попасть в паб до обеда.

— Последняя атака, ладно? — говорю я своей команде, Бландену и Майку. Пытаюсь подбодрить их. Похоже, Родди вот-вот хватит сердечный удар. Майк выглядит не лучше.

Как только игра возобновляется, Габби и Нэш идут к нашим воротам, передавая мяч друг другу. Я нападаю, пытаюсь остановить их. И играю грубо. Злобы никакой нет, но в итоге все же делаю Нэшу подножку. Он падает, я валюсь на него, сверху на нас прыгает Габби. Тут же остальные с ревом бросаются к нам. Начинается потасовка в борьбе за мяч, потом образовывается куча-мала. Я нахожусь в самом низу. Страдаю от падения каждого нового тела, однако хорошие вибрации не покидают меня. Ощущаю, как ребята толкаются надо мной. Кто-то кричит: «Отпусти мое ухо, козел!»

Вдруг чувствую удар. Он пришелся в ребро и не причинил большой боли. Наверное, случайно задели. Бывает, когда мужики дурачатся. Затем в куче начинаются перемещения, кто-то еще падает сверху, и меня снова бьют. На этот раз под ложечку. Довольно ощутимо.

Хотел крикнуть, но дыхание перехватило. Надо мной извивались и дергались несколько человек. Сделал отчаянную попытку набрать побольше воздуха в легкие — ничего не получилось. Такое ощущение, будто тонешь. Бью по телам надо мной, пытаюсь сбросить их с себя. На мгновение — краткий ужасный миг — мне кажется, будто что-то рвется внутри. Неужели я сейчас умру? Почему-то представилась строчка из сообщения в газете: «Толстый член парламента раздавил человека». Потом раздался безумный смех, и сразу стало как-то легче дышать. Потасовка закончилась, ребята стали скатываться с меня, не переставая ржать. Наконец я один остаюсь лежать на сырой земле в позе эмбриона. Изо рта и носа сочится слизь.

Миновала вечность, прежде чем кто-то спросил:

— Ты в порядке, старик? — Вроде голос Дома.

Ничего не отвечаю, просто не могу. Габби переворачивает меня на спину и водит пальцем у моих глаз. Над ним нависла черная тень. Нэш спрашивает:

— Как он?

— Все в порядке. Ему просто надо отдышаться. Сотрясения нет.

Понятия не имею, кто бил меня. Скорее всего Нэш, но никаких доказательств нет. Малый мне не нравится, однако это ни о чем не говорит. Самое странное: я не верю, что именно он врезал мне. Первый удар был пробным. Если бы второй пришелся в то же место, я мог бы заработать перелом ребра. Но куча постоянно шевелилась, и агрессор промахнулся. Как только прошли боль и тошнота, я попытался проанализировать случившееся. Лежал, глядя в невыразительное небо, и размышлял. Почему они так поступают со мной? Возможно, кто-то намеревается затеять ссору и испортить вечеринку Доминика? Довольно странно. Неужели среди них есть человек, невзлюбивший меня до такой степени, что ему непременно надо поломать мне ребра? Да, такое вполне возможно.

Что-то теплое, мокрое и пахучее прикоснулось к моему лицу. Монти. Попробовал прогнать пса, но тот явно хотел оказать помощь. Я стал на четвереньки. Сплюнул. Густая обильная слюна скопилась во рту. Монти обнюхал меня и убежал прочь. Уже не первый раз за утро я почувствовал позывы к рвоте. Однако блевать мне чертовски не хотелось.

— Вы очень ушиблись?

Суфи.

О черт!

Хотел выплюнуть всю оставшуюся слюну, но она такая тягучая. Вытер рот рукавом. Суфи приложила к моим губам носовой платок. Посмотрел на нее, пытаясь выговорить слова благодарности. Платок хранил запах девушки. Аромат свежей кожи, нежности и надежды.

Все уже собрались вокруг меня. Кто-то скучал (Нэш и Симпсон), другие (Дом, Бланден и Майк) казались озабоченными. Один человек (Габби) скрывал свои чувства.

— Мне здорово помогла бы чашка чаю, — проговорил я, обращаясь к Суфи.

— Пойдем переоденемся и выпьем где-нибудь пива, — предложил Дом. — Насколько я тебя знаю, после пинты ты придешь в норму.

Итак, мы отправились назад к замку. Суфи некоторое время шла рядом со мной. Убедившись, что я в норме, побежала догонять Энджи.

— Ну что ж, — сказал Майк Тойнби, — наш друг Нэш определенно говорил пошлости, однако ты точно влюбил в себя девчонку.

Эти слова несколько облегчили мои страдания.

ГЛАВА 14 МЕСТО ВСТРЕЧИ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

Габби знал короткий путь до деревни. Покрытая гравием извилистая дорожка начиналась прямо за домом и вела в лес. На опушке нам предстояло перейти через узкий ручей. Большинство подготовились к прогулке гораздо лучше, чем к футбольному матчу. Надели пальто, перчатки, повязали шеи шарфами. На Доминике была войлочная охотничья шляпа, найденная в шкафу.

— Я устраиваю вечеринку, — заявил он под общий смех, — и имею право выглядеть придурком.

Бланден, которого даже я теперь мысленно называл Бланд и, решил подражать другу. Обшарил весь замок и отыскал все-таки детскую феску с кисточкой. Водрузил ее на свою круглую голову.

— За исключением Монти здесь больше нет бешеных псов, не так ли? — заметил Нэш, впервые попав в самую точку.

Проходя через декоративные сады, за которыми уже начинался лес, я услышал карканье и, подняв голову, увидел гнезда грачей. Большие черные птицы, тощие и растрепанные, летали поблизости. Нэш поднял камень и кинул его высоко вверх. Он целил в гнездо, но «снаряд» благополучно пролетел между веток и упал в подлесок.

— На фиг это тебе нужно? — спросил Тойнби.

— Просто захотелось. Я не собирался попадать в птиц.

Оказавшись в лесу, я с удивлением обнаружил, что он одновременно и темный, и светлый. В основном здесь росли дубы и ясени, иногда попадались огромные буковые деревья с белесыми листьями. Встречались заросли падуба и вечнозеленые насаждения. Листва на высоких деревьях уже опала, поэтому в лес проникал свет. Над нами простиралось безоблачное небо. Прогулка напоминала плавание под водой: на глубине темно, а когда выныриваешь — слепит солнце. Под ногами постоянно хрустело, даже когда гравий кончился, и мы пошли по дорожке, усыпанной затвердевшими от мороза листьями и сосновыми иголками. Каркающие грачи остались далеко позади, стояла гробовая тишина, слышался только приглушенный хруст.

И вновь Габби оказался рядом со мной. Шел уверенным и размеренным шагом, словно медитируя на ходу. Приятелем я его не считал, и все же доктор гораздо приятнее Нэша. Мы замыкали идущую гуськом группу. Симпсон и Нэш шли военным шагом впереди, как бы прокладывая дорогу и высматривая противника. Остальные следовали за ними. Вскоре нам пришлось преодолеть восхождение на холм, что придало прогулке некую остроту. Кое-кому подъем давался нелегко.

Я и раньше замечал: как только люди входят в лес — разговор затихает. Похоже, нам кажется, что деревья вслушиваются и не одобряют любую фривольность. Только Бландену на все наплевать. Он громко смеется и несет ахинею о недальновидности общества и людских пороках.

Габби наконец обращается ко мне с вопросом:

— Ты ведь не сельский парень, Мэтью?

Тон голоса нейтральный. Не поймешь, то ли это просто безобидное наблюдение, то ли критическое замечание.

— А что, заметно?

— Ты воротишь нос от всего, что связано с миром природы.

— Да мне и город не нравится. — Меня разбирал внутренний смех. — Грустный я мудак, да?

— Возможно, тебя не устраивает данная окружающая среда. Понимаю, что наша компания не вызывает восторга у человека — как ты сказал вчера? — из народа.

— Почему? Выпивка была отменная. Не попади я сюда на уик-энд, отправился бы в паб «Черный лев». А там все одно и то же. В любом случае меня пригласил Дом и… — Хотел сказать, что мне стало его жалко, но не сумел соврать. — Сам знаешь, он простой хороший парень. Вы ведь старые друзья.

— Верно. Я имею в виду, мы давно знаем друг друга. Тут все однокашники, кроме вас с Тойнби. Однако в отношении Дома все не так просто. Не исключено, что он гораздо сложнее, чем ты полагаешь.

— Копаться в душах людей — твоя работа. Скажу одно: никогда не уличал его во лжи. По-моему, он всегда говорит то, что думает.

— Ты вовсе не обязан защищаться. Я только хотел обратить твое внимание вот на что — часто от наших глаз ускользают нюансы: некий колорит, скрытые амбиции.

Разговор принял совершенно неожиданный для меня оборот. Я сбит с толку. Искренне не понимаю, на что намекает Габби. Если только он вообще на что-то намекает.

— Послушай, — говорю ему, шагая рядом по тихому лесу, — давай заключим перемирие. Признаю: с восхвалением рабочего класса у меня перебор, я вас просто утомил критикой нравов высших слоев общества. Только и вы хороши — относились ко мне как к мелкому хулигану. Ну, позабавились — и хватит. Пора перейти на новую стадию.

— Почему бы нет? — согласился он, криво улыбаясь. Помолчали. Потом Габби опять заговорил: — Ранее ты упомянул какие-то события в прошлом, воспоминания о которых гнетут тебя. Ты хотел бы от них избавиться. Ни в коем случае не хочу оказывать на тебя давление, но если нужно… поговорить, то теперь как раз подходящее время. Хотя можешь бежать наперегонки с Ангусом и Луи, чтобы первым ворваться в паб.

Когда я успел сообщить ему так много о своем прошлом? Мне казалось, я соблюдал осторожность. Не мог отделаться от чувства, что Габби каким-то образом видит меня насквозь, читает мои мысли и интуитивно догадывается о случае в Тунисе.

— Пожалуй, нет. Пусть они соревнуются между собой. Что касается разговора о… всяком таком. Не знаю. Кого из нас не преследуют призраки и демоны прошлого? Приходится как-то уживаться с ними.

— Ты так считаешь? А что, если фантомы вдруг окажутся реальнее окружающих тебя людей? Чем больше ты стараешься избавиться от них, тем сильнее они становятся. Крепнет разрушительная энергия, а старая душевная рана никак не оставляет тебя в покое. Поверь, это не предвещает ничего хорошего. Наш добрый друг лейтенант Симпсон говорит: чтобы произвести взрыв, потребуется взрывчатое вещество и соответствующий контейнер. Если убрать содержимое, получится не взрыв, а пшик. Прости. Моя версия может показаться весьма вульгарной.

— Ты вроде допускаешь, что… призраки становятся безобидными, оказавшись на свободе. Где же гарантия? А если они… ну, не знаю… настоящие монстры, которых следует держать взаперти? На каждое Чудовище, томящееся по Красавице, любовь которой вновь превратит его в прекрасного принца, найдется могучий и ужасный Минотавр, поджидающий в лабиринте.

Произнеся эти слова, я вдруг осознал, что в Габби есть что-то от Минотавра: он массивный, у него мускулистая шея. Однако тотчас поспешил отделаться от этого образа, ибо Минотавр символизирует грубое звериное начало в человеке, а Габби — интеллектуал и целитель.

— Вижу, ты любишь сказки, — заметил он.

— Всему виной это место. Не каждые выходные приходится проводить в старом замке, спрятанном в заколдованном лесу. К тому же здесь есть принцесса.

— Полагаю, ты имеешь в виду очаровательную Суфи, а не ее энергичную, но менее романтичную подружку.

— Суфи — определенно потрясающая девушка, только очень юная. Почти девочка.

— Судя по тому, что говорит Доминик, ей, кажется, угрожает опасность.

— Что?

— Не тревожься. Ты слишком бурно реагируешь на совершенно безобидные заявления. Я лишь хотел сказать, что слышал от Дома о твоих подвигах. Эта история с его сестрой…

— Ах, сестра. Да, тут нечем гордиться. Впрочем, она оставила свой, так сказать, отпечаток.

Я прикоснулся к шраму на лбу.

— Нам всем есть чего стыдиться, — проговорил Габби, — но кто из настоящих мужчин с горячей кровью будет возражать против репутации повесы?

Он испытывал меня, пытаясь проникнуть в мое прошлое. Леденящий страх уже охватывал меня, но тут деревья стали заметно редеть. Лес кончался. Я с улюлюканьем бросился вперед, к свету. Обогнал всех и поравнялся с Нэшем и Симпсоном там, где начиналось поле. Чемпионом по бегу, впрочем, оказался Монти, который оторвался ото всех и с подозрением присматривался к незнакомой местности.

Не знаю, что я ожидал увидеть, выйдя из леса, но только не коров. И вот пожалуйста! Буренки стоят и смотрят на нас без тени любопытства. Неожиданно заработали сразу пять сотовых телефонов. Раздались «Ла бамба», Бах и множество различных шумов. Дом, Тойнби, Нэш, Бланден и Симпсон полезли по карманам в поисках своих игрушек, а Монти принялся лаять.

— Мы вновь в зоне досягаемости сигнала, — улыбнулся Габби.

— Принимаются только СМС и голосовая почта, — угрюмо заметил Бланден. — Сообщения идут одно за другим. Проблемы в моем избирательном округе: некому снять кошек с деревьев, беднякам не хотят делать операции. Что за великолепная жизнь у члена парламента!

— У меня идея, — сказал Габби. — Почему бы не отдать кому-нибудь мобильники и отключиться от бредовой реальности? Пусть Дом на время заберет телефоны. В долине от них никакого толка, а на возвышенности у нас и без того найдутся занятия.

— Отличная мысль, — одобрил Дом. — Сдавайте сотовые, ребята. Хватит, завязывайте. Наши родные и близкие в курсе, что на эти выходные мы исчезли с карты Земли. Не позволим втянуть себя в постылую обыденность.

Никто особенно не протестовал. Дом даже обыскал меня, когда я сказал, что прибыл без «оружия».

Пошли дальше. Коровы стали проявлять инициативу и двинулись в нашу сторону, полагая найти у нас корм. Монти путался под ногами и порой рычал. Тропа перешла в проложенную трактором колею у самой кромки поля, среди пожелтевшей травы. Печальные буренки брели за нами. Судя по искрам, вспыхивающим в их красивых глупых глазах, они все еще надеялись, что мы достанем из-под пальто груды вожделенных овощей.

— Вы знаете, — обратился к нам Нэш, — коровы ежегодно затаптывают до смерти двадцать человек.

Он замычал, чтобы привлечь внимание грустных животных и, к моей неописуемой радости, наступил на коровью лепешку.

— Всегда около двадцати? — спросил я. — Какая-то странная регулярность. Может быть, по достижении этой цифры подсчет заканчивается? Или, если в первом полугодии не набирается нужное количество жертв, начинается охота на людей, отдыхающих в сельской местности? Не исключены рейды в пригороды с целью замочить какое-то количество садовников.

— Ха-ха! Приводятся просто средние статистические данные. Сам слышал по радио. А ты, кстати, уже утомил.

Наконец мы вышли на нормальное шоссе с бетонным покрытием. Через двадцать минут стали попадаться уродливые домики красного кирпича, определенно перенесенные сюда НЛО из сельского района под городом Лидс и сброшенные здесь с целью мистификации коров. На одной дорожке перед мрачным коттеджем человек с картофельным цветом лица, сидя на корточках, в упор пялился на мотор автомобиля «форд-эскорт». Из кармана его штанов торчала длинная ручка молотка. При нашем приближении он прервал свои наблюдения, медленно поднялся на ноги, плюнул и кивнул нам. Родди радостно пожелал ему доброго утра. Потом посмотрел на часы, извинился и в самой любезной манере, будто обращался к коллеге по палате общин, сказал: «Добрый день».

— Как много путешествующих автостопом туристов похоронено в его дворе? — осведомился Майк, после того как мы благополучно миновали домик.

— Пока нас встречают не слишком приветливо, — заметил Дом. — Наверное, местные жители утратили искусство сооружения крыш из соломы или производства колес. И все такое прочее. Теперь скучают. Единственное развлечение — игра бинго!

— Лишь бы тут нашелся паб, — сказал я.

— Паб-то здесь есть, — заверил Габби. — Разве мог я вас подвести? Просто не способен на такое.

Честно говоря, все уже жаждали выпить после столь продолжительной и утомительной прогулки.

В центре деревни ко мне вернулось ощущение необычности происходящего. Нет ли тут вмешательства потусторонних сил? Соломенными крышами и не пахнет. Дома каменные и покрыты шифером. Наличествует церковь. Именно такую вы ожидаете увидеть в подобном местечке. Простая саксонская постройка, тем не менее в ней чувствуется дыхание столетий. Так и слышатся стоны прихожан, молящих Всевышнего согреть холодной зимой, послать обильный урожай, чтобы они не умерли от голода, и взять к себе на небеса после смерти. На улице полно народа, то и дело туда-сюда проезжают автомобили, детишки дразнятся и гоняются друг за дружкой. Вот универмаг и действующее почтовое отделение.

Наконец мы добрались до паба. После церкви это второе по величине здание в деревне. Сохранилась арка, через которую экипажи некогда проезжали на мощенный булыжником двор.

— Паб называется «Место встречи друзей», очень в тему, — произнес Нэш, указывая на вывеску.

Мы скинулись по десять фунтов. Нэш и я сразу прошли к стойке, Дом привязал Монти у входа. Собака жалобно тявкала, пока Нэш не принес ей пакет хрустящего картофеля.

В пабе царила великолепная атмосфера: местные жители оживляли ее непринужденной болтовней. Мы вовсе не выделялись среди них, сразу отлично вписавшись в среду. Пиво оказалось вполне приличным. Плотное и пенистое, оно пахло осенью. Мы уселись за два стола. О, мне чертовски нравятся подобные заведения! Мерцающий свет и густой аромат, разлитый в воздухе, моментально снимают напряжение. Все окончательно расслабились. Здесь мы получили отличное пиво и возможность трепаться на чисто мужские темы: спорт, загадочные женщины, книги, музыка… И бокалы наполнялись вновь. Порой начинались перебранки, но настроение явно изменилось. Появилась легкость, непринужденность. Шел обычный приятный треп. Когда Нэш кинул монету в музыкальный автомат и поставил песенку Селин Дион, я обратился к нему:

— Послушай, чувак, у тебя совесть есть?

— Что ты имеешь против Дион? У нее ангельский голос.

Он стал подпевать, однако Дом и Бланден не заставили его умолкнуть.

— Селин Дион — полное дерьмо, — настаивал я.

— Это твое личное мнение. Только вникни…

— Что за бред? Как можно пить с человеком, которому приходится объяснять, какой отстой он слушает? Двадцать лет назад изобрели панк-рок, чтобы доказать одну вещь: дело не в мелодичности, этим пусть балуется попса; в настоящей музыке важны энергия отрицания, страсть и гнев. Наслушавшись панка, вы громите все на своем пути. По крайней мере с кайфом пляшете и отрываетесь под клевый музон.

— Парни, — заговорил Дом, — однажды я с большой пользой потанцевал под песню Селин. Таким образом выяснилась наша совместимость с Софи. Когда танцуешь с ней, сразу понимаешь, в какую сторону надо двигаться и наклоняться. Мы четко чувствовали друг друга. Поворот направо, налево, а потом страстный поцелуй. Нет, Мэтью, тут я солидарен с Гнэшером. В любом случае не обязательно читать «Новое музыкальное обозрение», чтобы понять: панк давно уже благополучно скончался. Удивительно, как ты отстал от жизни.

— Я не заставляю вас слушать панк-рок. Надо просто иметь в виду, что его дух жив и без него классной музыки не бывает. Не думайте, что огонь угас навсегда — в любой момент он может вспыхнуть с новой силой. Пример тому «Нирвана» или «Куинс»…

— «Куин»? — спросил Нэш. — Вот теперь ты говоришь по существу. Вспомним «Флэш» и «Радио Га-Га», «Мы чемпионы» — замечательные вещи. Фредди Меркьюри, разумеется, был пидор, но артистам с их особым темпераментом такое прощается. Пусть себе трахаются хоть в общественных туалетах.

— Не «Куин», Ангус, а «Куинс из каменного века». В их музыке слышатся ужас и ярость. Просто кровь хлещет из ушей.

— Чудесно, — воскликнул Родди, — подписываюсь под твоими словами! Скажи, где я могу получить дозу ужаса и гнева? Учти, из моих ушей кровь не пойдет, ибо я совершенно случайно однажды оказался рядом с Йеном Пейсли во время парламентских дебатов по Северной Ирландии. Побойся Бога, Мэтью, в твоем возрасте довольно глупо интересоваться подобными вещами. Конечно, я тоже недавно лоханулся с этими наркотиками… ну да вы все читаете газеты.

После того как смех замолк, я сказал:

— Ты, Родди, разумеется, прав. В образе старого тусовщика присутствует некоторая напыщенность. Но вам надо прекратить слушать попсу и задуматься о жизни. Не стоит вестись на дурацкие компьютерные баллады Селин Дион.

После этого мы болтали обо всем на свете, пока не пришла пора обедать. Бармен любезно заказал нам такси из соседней деревушки. Грязно-белый мини-вэн двадцать минут вез нас к замку по проселочным дорогам. Клаксон гудел на каждом крутом повороте.

— Будьте здоровы, — сказал на прощание шофер, пряча в карман самые большие чаевые в сезоне, — и берегитесь привидений.

ГЛАВА 15 УБОРЩИЦА

Позднее я узнал, что примерно в то самое время, когда мы собирались совершить поход в паб, было найдено тело бывшего учителя Малкольма Ноэля.

Разумеется, обнаружила его Валентина. Кто еще мог прийти к нему в дом? Люди, обитавшие поблизости, поселились на Куинсбери-роуд совсем недавно и даже не подозревали о существовании старика. Девятилетний сынишка семьи Рилксов, живущей напротив, иногда замечал в окне соседского дома лицо какого-то человека. Он расспрашивал родителей о том, кто там живет, но те постоянно были слишком заняты и ничего толком не могли объяснить ребенку. Рилксов мало беспокоило то обстоятельство, что они не поддерживают с кем-то добрососедских отношений. Муиры, живущие справа, служили в Сити и придерживались следующего золотого правила: не беспокой соседа, и он не побеспокоит тебя.

Валентина почти год занималась уборкой в доме старика. Тем не менее близких отношений между ними не сложилось; он лишь кивал служанке, когда та входила в дом. Женщина пробовала приносить ему угощение: фрикадельки по-украински, блины с сыром и изюмом. Однако спустя неделю обнаружила пищу нетронутой в холодильнике. С тех пор уборщица просто делала свое дело и уходила.

Валентина получила работу с помощью женщины, которую случайно встретила в парке вскоре после прибытия в Англию. Она приехала с целью подзаработать денег, чтобы помочь сыну и глупой белоруске, на которой тот недавно женился, оплачивать квартиру в Киеве. Теперь у них еще родился ребенок. Чтобы получить нужные документы, Валентина отдала чиновнику в Москве все свои сбережения, почти пятьсот фунтов в украинских купюрах. Огромный сверток. Как говорили, англичане хорошо платят приличным женщинам за уборку квартир. В Кройдоне поселилась вместе с четырьмя поляками и студенткой из Китая. Мужчины часто напивались, а китаянка говорила по-английски даже хуже, чем Валентина. В комнате водились клопы. Первые полгода она постоянно плакала, ложась спать. А домой писала веселые оптимистические письма, рассказывая о великолепной жизни за рубежом.

Валентина не настолько хорошо владела английским, чтобы первой начать разговор с незнакомой дамой. Та сама обратилась к ней. Седоволосая, с руками, на которых видны следы артрита — вены напоминали дельту древней реки. Она окинула Валентину одобрительным взглядом и спросила, не хочет ли та поработать уборщицей. Естественно, украинка согласилась. Женщина объяснила, что уезжает домой в Ирландию, и назвала адрес и имя хозяина дома. Позже уборщица говорила полицейским, что в тот момент ей стало как-то не по себе. Казалось, что работа не очень хорошая. Однако она отчаянно нуждалась в деньгах. Пришлось согласиться. Со временем можно найти что-нибудь получше.

Итак, Валентина отправилась по адресу. Дом оказался старый, из тех, которые англичане просто обожают. Вот только сад весь зарос сорняками да колючками, и краска ободралась на деревянных оконных наличниках. Дверь открыл мужчина в серых брюках и вязаном свитере, из-под которого виднелась рубашка. Валентина обратила внимание на его очень чистые пальцы и холеные ногти, что, по ее мнению, являлось хорошим знаком. Хозяин четко объяснил ей обязанности, показал, где находятся тряпки и моющие средства. Сначала она должна убирать в кабинете, а он тем временем поднимется наверх. Затем Ноэль возвращается к своим книгам, и Валентина наводит порядок в остальных комнатах. Вся уборка занимала у нее три часа. Оплата — пятнадцать фунтов. На ее взгляд — вполне справедливо.

Валентина чувствовала себя неловко в присутствии старика, однако объяснила дурные предчувствия своей склонностью к предрассудкам и глупой наивностью. Украинка уже привыкла к Кройдону и местным нравам. Она копила деньги, думая о сыне и внуке, который подрастал, учился ходить, говорить и уже спрашивал, где же его бабушка. Так писал сын в единственном письме, которое она получила из дома.

Тем субботним утром уборщица, по обыкновению, позвонила в дверь, чтобы уведомить хозяина о своем приходе, а потом открыла дверь. В отсутствие Валентины в доме накапливался запах затхлости, так как старик не любил свежий воздух и никогда не проветривал помещение. Однако в тот день в доме так воняло, что она с отвращением поморщилась. Потом громко позвала старика по имени. Ответа не последовало. Возможно, Ноэль вышел, подумала она и тотчас рассмеялась. Он никогда не покидал дом. Между тем пора было приниматься за дело. Женщина пошла на кухню, чтобы взять ведро, щетки с тряпками и начать работу. Как обычно, в первую очередь надо убрать в кабинете.

Она распахнула дверь и тотчас отпрянула в коридор. Вот откуда доносился смрадный дух. Нет, пахло не гнилью: в доме довольно прохладно. Валентина сразу поняла, что это запах покойника. Несмотря на смрад, а может быть, именно из-за него ей пришлось поскорее вернуться в комнату. Украинка приложила мокрую тряпку к лицу и вошла в кабинет.

Ноэль сидел за рабочим местом, склонив голову на поверхность письменного стола, и как бы спал, словно ученик, занявший заднюю парту на уроке латинского языка с целью немного подремать. Повсюду лежали открытые книги. Весьма необычно, ибо старик всегда ставил их на полки перед уборкой. Украинка подошла ближе и увидела темное пятно наподобие выгоревшего ореола вокруг головы хозяина. Женщину накрыла новая волна тошнотворного запаха. Она почувствовала в животе позывы к рвоте и поняла, что перед смертью старик наложил в штаны. В этот миг уборщица уже не могла сдерживаться и выблевала на старинный ковер салат из помидоров с сельдереем. Но даже после этого не могла заставить себя отойти от трупа и позвонить по телефону. Она сплюнула, вытерла рот тряпкой и приблизилась к мертвецу.

Глаза старика открыты. Губы смешно выпячены в результате давления на череп. Такое впечатление, что он целует стол. Только какие там поцелуи, если у вас на черепе вмятина, как на теннисном шарике, на который наступила нога невнимательного игрока. Возле левого виска кожа содрана до кости. Впрочем, эта рана особенно не кровоточила. Кровь, залившая стол и пол, шла в основном из носа и ушей. Рассматривая старика, Валентина импульсивно прикоснулась к проломленной голове и сразу поняла, что случилось. Она увидела отпечаток сильной мужской руки. Представила, как убийца изо всех сил безжалостно давил на хрупкие старческие кости правой рукой да еще прижимал сверху левой. Уборщица так и слышала сухой треск костей и жалобный стон умирающего.

Наконец женщина взяла себя в руки и пошла прочь от трупа. На кухне стоял телефон. Древний, большой, черный. Уборщица сняла трубку и тотчас положила на место. Что она скажет полиции? Подозрения падут на нее, ведь она иммигрантка, живущая за границей по поддельным документам. Ей грозит выдворение из страны. Однако если не сообщить об убийстве, полицейские все равно вычислят иностранку.

Вдруг Валентина вспомнила, что в письменном столе старик хранил деньги. Она часто видела, как он кладет туда десяти- и двадцатифунтовые купюры. Ящик, конечно, заперт, но ей известно: ключ у хозяина в кармане. Пару минут она мучительно пыталась найти моральное оправдание своему поступку. Ну хоть какую-то вескую причину для совершения кражи. Так ничего и не придумала. Кроме того, сама мысль о том, что нужно залезть в штаны мертвеца, пугала ее. Нет, уборщица не боялась трупов. Омерзение вызывали экскременты покойного.

Итак, проявив железную силу воли, Валентина отказалась от искушения, вновь сняла трубку и позвонила в полицию. Наряд прибыл через двадцать минут.

ГЛАВА 16 У ФОНТАНА С НИМФОЙ

Дверь нам открыла Энджи.

— Я уж думала, что ребята решили сегодня остаться без обеда. Сейчас, знаете ли, уже половина третьего.

— Извините, мисс, — начал Бланден, смущенно комкая в руках детскую феску и талантливо копируя корнуоллский акцент. — Это все из-за Доминика. Он принудил нас пить пиво.

Что ж, после четырех пинт крепкого горького он славно ломал комедию.

— Пришлось прятать от них вот эти игрушки, — жаловался Дом, держа в руках сотовые, словно фокусник карты перед очередным трюком. — Я вообще-то дурак. На фиг мне это нужно? Ношусь с ними весь день как идиот. А парни пользуются моей простотой.

Проникновенная речь сопровождалась шумом вроде того, что время от времени возникает в классной комнате.

Мы расселись за столом в большом зале. Подали вино, однако мне больше пить не хотелось. Хватит на сегодня. Странным образом разговор зашел о Ганнибале. Возможно, я упомянул это имя, но скорее всего Нэш и Симпсон вспомнили великого полководца, чья тактика восхищала их еще в военном училище. Вскоре они уже воспроизводили кровавую битву при Каннах на столе, пользуясь солонками и пивными бутылками.

Ганнибал перешел через Альпы и спустился с гор в районе Италии, нанося поражения римлянам, где бы они ни попадались на его пути. У Канн он ловко заманил легионы в западню. Пожертвовал своим центром, но закрыл путь к отступлению противника конницей.

Помнится, я шел по полю неподалеку от Канн. Рюкзак за плечам и, посох в руке. С помощью историков Тита Ливия и Полибия восстановил некоторые детали сражения. Предназначенный в жертву центр войска Ганнибала составляли обнаженные кельты и наемники испанцы. Ганнибал находился среди них, стараясь навести порядок перед наступлением легионов. В ближнем бою короткие мечи римлян весьма эффективны. Легионеры тысячами вырезали кельтов и иберов. Но речь не шла о беспорядочном бегстве. Войско медленно отступало назад, создавая как бы выемку. Римляне шли вперед по трупам убитых воинов.

И случилось невозможное — огромная армия попала в окружение. Теперь пятидесяти тысячам мужчин и юношей грозила верная смерть. Это произошло не сразу. Отдельные группы римлян еще долго сопротивлялись, погибая, но не покидая поля брани. На следующий день карфагеняне осматривали место сражения. Собирали добычу, добивали раненых. Нашли одного живого нумидийца под мертвым центурионом. Римлянин с поломанными руками в предсмертной агонии откусил нос и уши у своего противника.

Вот такая битва произошла под Каннами.

— Дело в том, — кричал Нэш, размахивая столовой ложкой, которая изображала элитную африканскую конницу, — что Ганнибал действовал спонтанно, принимая смелые решения в ходе боя! Весьма пластичный полководец. В те времена римляне воевали догматично, строго по правилам. Генералы просто муштровали своих подчиненных, вот и все. Отлично, если вы хотите вздрючить некоторое количество варваров. Однако против хорошо обученных воинов, ведомых талантливым полководцем, такие фокусы не проходят.

— Я полагаю, — задумчиво проговорил Симпсон, — сражение продемонстрировало не столько триумф тактики Ганнибала, сколько его стратегии. Ему пришлось заставить римлян сражаться. Если бы они уклонились, то в итоге одержали бы победу. Ганнибал принудил врага сконцентрироваться, собрать все свои силы и отбросить мысль об отступлении. Потом он взял римлян тепленькими в ловушке.

— Тем не менее позднее они победили Ганнибала, — вступил я в разговор. — Другая армия заменила разбитые наголову войска.

— Вопрос в том, почему он после Канн не пошел на Рим?

— Столицу империи окружали надежные стены, а Ганнибал не умел осаждать укрепленные города, — пояснил я.

— Но в Риме некому было сопротивляться. Никто не полез бы на эти стены. Правителям пришлось бы загнать туда девственниц-весталок, — возразил Нэш. — Кстати, откуда тебе известны такие сведения? Я считал тебя простым сборщиком налогов. Да хранит нас Господь!..

Некоторое время я размышлял, сообщить ли им, что все, связанное с Ганнибалом, является сферой моих интересов. Однако в таком случае они начнут расспрашивать, почему я изменил себе и стал мелким чиновником. Нет, мне не хотелось говорить всю правду.

— Многое можно почерпнуть из книг издательства «Пингвин», — сказал я улыбаясь. — Существует очень приличный перевод трудов историка Ливия. Я часто читал в метро, подолгу добираясь до места работы.

— Мне казалось, ты ходишь в офис пешком, — оказал медвежью услугу Доминик.

— Я же не всегда работал в Килберне.

Габби с интересом прислушивался к нашему разговору и наконец промолвил:

— Боги Рима, наверное, были более могущественны. Хорошо, когда боги на твоей стороне.

— А кто твой бог? — спросил я.

— Я всегда испытывал слабость к Кетцалькоатлю. Пернатому Змею.

— Выходит, ты любишь кровь?

— Знаете, Змей считался довольно добрым, что у ацтеков большая редкость. Он требовал кровавых жертв всего раз в году. В другие дни оставался паинькой. Вовсе не хотел снимать с кого-то кожу живьем и варить головы на медленном огне. Совершенно не похож на Молоха, которого так почитал ваш друг Ганнибал.

— Ну и что, — протестовал Нэш, — я сам люблю съесть немного жареной крови для аппетита.

Габби повернулся ко мне:

— В книгах издательства «Пингвин» есть что-нибудь о Молохе?

— Только в сносках, — ответил я. — Карфагеняне укладывали детей, по большей части младенцев, на руки статуи Молоха, откуда они соскальзывали прямо в горящую топку. Люди танцевали под флейты и били в бубны, чтобы заглушить детские крики.

Прибыл обед. Он выгодно отличался от вчерашнего. Вкусный суп со свежим хлебом и ломтиками отличного английского сыра. Я от души набивал брюхо.

Хотелось продолжить разговор о Ганнибале. Давно я о нем не вспоминал. Меня интересовало мнение военных на этот счет. Замечания Симпсона казались более компетентными, и он тщательно обдумывал каждую фразу. Не пойму Бландена, который говорил, что Луи крайне вспыльчивый, эмоциональный человек. Даже Нэш, пока речь шла о древней истории, вполне меня устраивал.

— Вам нравится хлеб? — спросила Суфи.

Я ощутил ее свежее легкое дыхание на своей щеке.

Она застала меня врасплох с набитым ртом. Прожевал пищу, утерся салфеткой и ответил вопросом на вопрос:

— Вы сами его пекли?

— Сама.

— Тогда нравится.

— Неправильно. Он должен нравиться вам, потому что хорош на вкус.

— Хлеб приятен на вкус, потому что вы пекли его.

Суфи понизила голос:

— Дома я часто наблюдала за соседкой, которая делала хлеб. Она говорила, что такое занятие полезно для рук. У нее была очень мягкая кожа.

Суфи ушла, унося с собой тарелки. У девушки нежнейшие руки.

После обеда Майк Тойнби заявил:

— Извините, девчонки, но мне придется покинуть вас.

— Думаю, бессмысленно уговаривать тебя остаться? — обратился к нему Дом.

— Боюсь, что да. Иногда семья значит больше, чем веселое общество близких друзей.

Когда Майк отправился за сумками, Симпсон шепнул мне:

— Уверен, Дом не возражал бы и против твоего отъезда.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Просто ты исполнил свой долг. Приехал сюда, отметился, показался людям. Теперь можешь проваливать и голосовать на дороге. Кто-нибудь да подкинет тебя до Лондона.

Он явно чувствовал себя крайне неловко. Я пытался понять, угрожает он мне или пытается предупредить. Однако так и не смог докопаться до подлинного смысла его слов. Может быть, меня просто проверяют.

— Я останусь здесь до конца.

Симпсон закрыл свои необычные удивительные глаза и кивнул.

На выходе из дома Майк предложил мне:

— Могу подвезти тебя, если есть желание… сдернуть отсюда.

Казалось, он проявляет заботу. Нет, слишком сильно сказано. Не может Тойнби сознательно беспокоиться обо мне. Скорее всего просто интуиция. У меня тоже бывают такие моменты озарения. Становится как-то не по себе. Не исключено также, что ему скучно одному совершать неблизкий автопробег назад к цивилизации.

На мгновение мне захотелось поддаться искушению. Одно дело выслушивать тонкие намеки на то, что мне лучше бы поскорее убраться отсюда, и совсем другое — получить конкретное приглашение сесть в машину и уехать. О блаженная свобода! Броситься вверх по лестнице, быстро собрать вещи, молниеносно спуститься вниз и прыгнуть на переднее сиденье «БМВ». Разумеется, мой поступок глубоко оскорбит Дома, но ведь он не пригласил меня на свадьбу. А я, как сказал Симпсон, исполнил свой долг и прибыл сюда, чего бы это мне ни стоило.

Если же он затаит на меня обиду, могу ли я позволить себе навсегда распрощаться с таким другом? Что я теряю? Два веселых вечера в год. У меня полно приятелей, с которыми можно отлично проводить свободное время.

Мне хотелось бы думать, что, отказываясь от побега, я остаюсь в замке исключительно во имя дружбы. Однако это не так. Меня остановило твердое намерение противостоять кучке идиотов, школьных дружков, и не позволить им насмехаться надо мной. Не отпускало воспоминание о коварном, хорошо продуманном ударе под ложечку. Но более всего удерживала Суфи. В своих мечтах я уже обнимал и целовал девушку.

— Спасибо за приглашение, Майк, — поблагодарил я, похлопывая Тойнби по плечу, — только я окажусь последним мерзавцем, если покину Доминика. Может, как-нибудь попьем с тобой пива. Загляни к нам в Килберн, ладно?

Он улыбнулся, давая понять, что такое вряд ли возможно.

Мы провожали Майка, махая на прощание руками и отпуская обычные в такой ситуации шуточки. Проехав ярдов десять по дорожке, он вдруг остановился и выскочил из машины.

— Телефон! — крикнул он.

— Черт возьми, совсем забыл, — рассмеялся Дом. — Я оставил все игрушки… в тайнике. Сейчас принесу. У тебя «Нокия», не так ли?

— Абсолютно точно.

— А вы, мужики, не подсматривайте.

После того как ему вернули мобильник, Майк отчалил.

— Хороший парень, — сказал Дом, когда мы возвращались в замок.

— И машина у него неплохая, — задумчиво протянул Нэш. — Если не хочешь выглядеть лохом в глазах людей, надо кататься на такой тачке.

Испытывая усталость после беспокойной ночи, я заявил, что хочу спать. Большинство, однако, желали продолжения банкета. Ребятам хотелось как следует выпить и от души наговориться. Габби сообщил, что Энджи спрашивала, может ли кто-то из нас съездить в деревню за каперсами.

— Прокатимся на твоей славной старушке, Родди? — предложил он.

— Я слишком много выпил, — возражал Бланден.

— Ерунда, — настаивал Габби. — Доверься мне, я ведь врач.

Бланден нехотя согласился, и они уехали на зеленом автомобиле.

— Счастливого пути! — крикнул вслед Дом, затем добавил: — Глупо все это, — ни к кому конкретно не обращаясь. И наконец закончил: — Они мне не нравятся.

Я пошел к себе в комнату. Сна ни в одном глазу, хотелось помечтать о Суфи. Однако я все же уснул. Лучше сказать — вздремнул часок-другой. Суфи мне не приснилась, но и Тунис, слава Богу, не грезился. Словно кадры из кинофильма, мелькали картинки забавного футбольного матча; как будто я пытался вычислить, кто мог ударить меня. Прикидывая расположение тел надо мной, вспоминал знакомый кулак, руку, человека.

Проснулся или скорее очнулся от забытья. На секунду показалось, что знаю обидчика. Видел искаженное в страшной гримасе лицо вампира. Все же затруднительно сказать, кто это на самом деле. Лицо уплывает от меня. Безнадежно пытаюсь отыскать его в глубинах сознания. Оно как бы на фотографии, повернутой ко мне чистой обратной стороной. Только на мгновение вижу расплывчатые очертания. Потом все исчезает.

Через пару секунд я окончательно пробуждаюсь. Образ негодяя пропадает. Возможно, его вообще не существовало. Просто химера, артефакт, созданный подсознанием.

— Блядь! — ругаюсь я. Получилось: бллать.

Подхожу к окну. Ясный день приближается к вечеру.

Меня пробирает дрожь. Определенно сильно похолодало. Роюсь в сумке и нахожу старенький джемпер. На одном рукаве пятно неизвестного происхождения. Вновь иду к окну и смотрю на удивительный сад.

Улыбаюсь.

Худощавая фигура в мешковатом пальто блуждает среди живых изгородей. Голова опущена, руки глубоко засунуты в карманы. Распахиваю окно и кричу:

— Вы хотите гулять в полном одиночестве или не станете возражать противприсутствия достойного собеседника?

Суфи смотрит вверх. На мгновение девушка кажется испуганной. Потом видит меня и улыбается. Приветливо машет рукой и тотчас, не говоря ни слова, манит к себе. Вспоминаю: хотел расшифровать иероглифы сада. Однако арки и прямые линии насаждений сейчас кажутся банально декоративными, лишенными глубокого смысла. В любом случае — внизу красивая африканка. Она ждет меня. Так что пока не время задумываться о всякой ерунде. В открытое окно доносится шум. Наша шайка явно что-то замышляет. Радуюсь, что все это происходит без меня.

Я не сразу нахожу девушку. Как только спускаюсь в сад, вновь ощущаю его таинственность. Суфи вовсе не там, где я предполагал ее встретить. Кричу и иду на звук девичьего смеха, пока не вижу красавицу перед собой.

— Ты замерзнешь, — говорит она, пристально глядя на меня.

Я не надел пальто.

— Никогда не мерзну. Я же северянин.

— Может быть, ты викинг?

Смеюсь.

— Да, я викинг. Откуда ты знаешь про викингов?

— Нам рассказывали о них в школе. Я училась в специальной школе для детей дипломатов в Аддис-Абебе. Мы знали о викингах и о светлокожих детях, которых римский папа называл ангелочками.

— Ты эфиопка?

— Да, я родилась в Африке. В мою жизнь вмешалась политика.

— Поэтому ты здесь? Ввиду сложных политических обстоятельств?

— Именно. Смотри, вот пруд с настоящими золотыми рыбками.

Я приблизился к ней, стал рядом. Глубокий, подернутый зеленой ряской водоем. Ленивые золотые рыбки медленно проплывают среди водорослей. Фонтан с обязательными нимфой и купидоном, однако воды в нем нет. По краям пруда уже заметен лед. Скорее всего он начал образовываться еще прошлой ночью. Днем лед растаял, и вот теперь вода замерзает вновь.

— Кто это? — спрашивает Суфи.

— Что?

Я слышу голоса, доносящиеся со стороны леса, но никого не вижу: мешают живые изгороди. Рисуюсь перед девушкой. Прыгаю с берега пруда прямо в фонтан, а потом взбираюсь по трубе, чтобы видеть поверх кустов.

— Осторожней, мистер альпинист! — кричит Суфи.

Вижу Бландена и Габби, выходящих из леса, пересекающих небольшой изогнутый мостик. Бланден раскраснелся, тяжело дышит, однако весел, как никогда. Прикидываю, что они могли сделать еще один заход в паб и решили не возвращаться домой на машине. Не хочу показываться им на глаза. Наше свидание с Суфи должно проходить наедине. Быстро спускаюсь вниз. Бестактно наступаю на грудь и бедро нимфы. Купидон смотрит на нее со знанием дела. Прыгаю на берег. Неуклюже спотыкаюсь, чуть не падаю в воду. Суфи пронзительно вскрикивает и хватает меня за руку. Хотел изобразить из себя мужественного спортсмена. Не получилось.

— Ух ты… — проговорил я, краснея.

— Все нормально, — уверяет она, глядя на водоем. — По крайней мере ты не упал в воду и не распугал рыб. Они не погибнут, когда лед покроет весь пруд?

Рот Суфи слегка приоткрыт. Девушка действительно озабочена. И очарована.

— С этими созданиями все будет хорошо. Они затаятся на дне и впадут в спячку. Вся вода никогда не замерзает.

— Мне бы там не понравилось. Представляешь — над тобой висит ледяной потолок.

— Но ты ведь не рыба.

Она смеется. Я улыбаюсь и спрашиваю, чем вызван ее смех.

— О, я смеюсь не над твоими словами. Просто вспомнила кое-что из школьных дней. Нам читал лекции один бывший профессор. Он совершил какой-то проступок, и ему разрешали преподавать только в средней школе. Иногда на уроках вместо школьной программы, по которой мы проходили Александра Поупа и Уильяма Шекспира, этот человек рассказывал нам всякие истории и философствовал. Мне запомнилась притча о двух китайских мудрецах, стоящих на мосту. Один говорил: «Смотри, как весело плещутся рыбы в воде». А второй опровергал его: «Не будь глупцом, ты же не рыба, откуда тебе знать, веселятся они или нет?» Тогда первый спорил с коллегой: «Сам ты глупец, ибо ты — не я и не можешь знать то, что известно мне». Мне кажется, это очень смешной рассказ.

— Мне тоже так кажется.

Где-то я уже читал или слышал эту притчу. Она потом долго не давала мне покоя. Мы ничего не знаем о том, что творится в головах наших ближних. Полагаем, будто они похожи на нас. А вдруг они вовсе не такие, как ты? Что, если другие люди в корне отличаются от тебя? Вдруг они… какие-нибудь чудовища?

Заставляю себя говорить:

— Расскажи мне, Суфи, как ты оказалась здесь? То есть в Англии, разумеется, а не в саду вместе со мной и рыбками. Не возражаю, если повествование окажется долгим.

— Да, история очень запутанная. Все случилось из-за перемен, происходивших в нашей стране. Видишь ли, мой папа был личным врачом одного из друзей генерала Менгисту, нашего президента. Отец не любил этого человека, но когда тот сбежал и к власти пришли его противники, ему также пришлось покинуть страну. Он ведь был лечащим врачом друга экс-президента. Сначала папа отвез всю семью в Америку, но в этой стране нас не очень хорошо приняли из-за марксистских взглядов, которых он придерживался. Тогда мы отправились в Лондон. Там нам тоже пришлось нелегко, так как эфиопы, живущие в столице Великобритании, поддерживали Хайле Селассие, а отец боролся с ним, считая короля продажным человеком.

— Но разве Менгисту не был так же плох?

— Что ты имеешь в виду?

— Он тоже погряз в коррупции.

— Ну да. В любом случае, когда в нашей стране разговор заходит о политиках, в конце все обычно говорят: «Такой-то тоже коррупционер». Хайле Селассие был продажным королем. Менгисту — продажным марксистом. Теперь там правит какой-то капиталист, даже имени его не знаю, но уверена, что и он не чужд коррупции. Боже, извини, тебе, наверное, скучно. Обычно я не веду таких разговоров. Как правило, все сводится к овощам: какие из них надо варить, а из каких выжимать сок…

— Не извиняйся. Я весь внимание. — Интересно ли мне на самом деле? Слушал бы я, не будь она такой изысканной? — Ты все же не объяснила, как попала сюда. Твоя семья по-прежнему в Лондоне?

— Нет. Я живу с матерью в Саутхемптоне. Папа умер. Он работал в больнице, но не врачом, а санитаром. Отвозил больных на каталке в операционную, водил их в туалет. Тяжелая служба. Думаю, ему хотелось умереть.

— Сожалею.

— Спасибо. Моя мама не может работать, так что я должна как-то выкручиваться. Мне повезло с Энджи. Она добрая, и мы постоянно шутим и смеемся на кухне. — Суфи лукаво взглянула на меня. — Ты считаешь ее симпатичной?

— Как-то не думал об этом. Полагаю, она ничего.

— Смешное словечко «ничего»: отрицание, предполагающее и позитив. На арамейском — это мой родной язык — так не скажешь.

— Что ж, — улыбнулся я, — в английском есть своя прелесть. Можно по-разному выражать оттенки смысла, который по большей части открыт различным толкованиям. Скажи я: да, она симпатичная, — тебе могло бы показаться, что девушка мне нравится.

— А если бы ты сказал «нет»?

— В таком случае ты бы подумала, что я бестактный человек или не уважаю женщин.

— Но ты считаешьее привлекательной?

— Нет.

— Хорошо.

— Почему?

— Иначе я ревновала бы.

— Это меня радует.

— Ты находишь меня хорошенькой?

В тот миг я подумал, что не видел никого красивее этой высокой, стройной девушки с небрежно убранными волосами и вечными смешинками в глазах. А чего стоит ее блестящая темная кожа! Облаченная в старое пальто, сшитое давным-давно для пожилой и полной дамы, закутанная по уши в вязаный шарф, она походила на прекрасную черную ночную бабочку.

— Я считаю тебя очень красивой.

Мы все еще стоим у фонтана. Девушка едва заметно поднимает голову, приоткрывает рот. Я приближаюсь к ней, и она подается в мою сторону. Собираюсь поцеловать ее. Да, вне всяких сомнений.

— Мориарти! — Голос доносится от замка. — Где ты, черт возьми?

Кажется, кричит Нэш. Не хочу отвечать. Мне хорошо здесь, в таинственном саду, рядом с Суфи. Плевать, что упущен момент, когда я мог бы поцеловать мою прелесть. Возможно, такого случая больше не представится. Ну и ладно. Достаточно просто общаться с ней, разговаривать, смешить ее. Как я люблю эту улыбку!

Слышу другой голос. Похоже на Бландена.

— Нашел его, Ангус?

Не хочу, чтобы они видели меня здесь вместе с Суфи. Надоели тупые приколы и намеки Нэша. Тем не менее пожимаю плечами и небрежно говорю:

— Надо узнать, чего они хотят. Мне бы очень хотелось продолжить наш разговор.

Взгляд Суфи вдруг как-то гаснет. Она опускает глаза и говорит:

— Да, разумеется. Только мы теперь очень заняты на кухне. Пора готовить ужин.

Улыбаюсь и хочу пожать ей руку, но девушка уже повернулась и удаляется от меня.

ГЛАВА 17 СОПЕРНИЧЕСТВО

Я встретил Нэша рядом с домом. Он возвращался из сада и, похоже, потерял надежду отыскать меня.

— Что тебе надо?

— A-а, явился наконец, — проговорил он. В голосе раздражение. — Мы придумали новую игру. За особняком. Доминик считает, что ты примешь участие. Заходил в комнату, но не нашел тебя. Подумал, может, ты решил смотаться отсюда к черту и пошел голосовать на дорогу.

Мы вошли в маленькую дверь в задней части северного крыла, пересекли весь замок и вышли через парадное. Далее путь лежал по усыпанной гравием дорожке вокруг южной стороны здания. Вскоре перед нами оказалась плоская лужайка, заканчивающаяся низкой кирпичной стеной. За ней уже шли поля и лес. Бланден, Дом и Симпсон поджидали нас. Они в приподнятом состоянии духа, явно чем-то взволнованы. Пьют баночное пиво. Эти баночки да еще длинные пальто и шутовские головные уборы делают добропорядочных англичан похожими на бродяг из парка Килберна.

Доминик предлагает нам пива.

— Рад, что Гнэшер нашел тебя, Мэтью, — говорит Дом. — Луи наконец-то вытащил свое грозное оружие и разрешает нам всем позабавиться.

Симпсон держит в руках духовое ружье. Со вчерашнего дня оно не стало выглядеть менее зловеще. То же можно сказать и о владельце воздушки. Нэш делает глоток и громко рыгает.

— Сейчас установим мишени, — говорит он и собирает пустые банки.

Протягивает руку, и я вынужден залпом допить все оставшееся пиво. Ангус расставляет банки на стене.

— Кто первый? — спрашивает Симпсон.

— Это все же моя вечеринка, — говорит Дом, и никто не возражает, когда он берет пневматическое ружье из рук Луи.

— Когда ты стрелял в последний раз? — спрашивает Симпсон.

— В прошлом году.

— А из воздушки?

— Не прикасался к ней со школьных дней. Как она заряжается?

Симпсон взял у него винтовку и показал, как это делается.

— Я полагаю, один выстрел?

— Нет, в обойме двадцать пуль. Только всякий раз перезаряжай. Думаю, тебе не нужно напоминать, что следует должным образом обращаться с таким грозным оружием.

— Ну разумеется.

— Как ты предпочитаешь: лежа или стоя?

— Луи, неужели ты думаешь, что я испытываю большое желание валяться в дерьме? Стоя, конечно.

— У тебя есть право выбора. Однако из положения лежа лучше целиться.

— Не хочу достигать отличных результатов ценой потери своих лучших вельветовых штанов. Купил на распродаже. Мне вовсе не улыбается снова биться в толпе мерзких идиотов ради пары брюк.

— Заткнись, Доминик, и начинай стрелять, — говорит Симпсон, не в силах сдержать улыбки.

— Какие правила? — спрашивает Дом. — Бить в банки по очереди?

— А как ты думал?

Я полагал, что виновник торжества, несмотря на свои агрессивные заявления относительно сорок, пожирающих яйца куропаток, не сможет попасть в огромную мишень с расстояния в два ярда. Вопреки ожиданиям наш общий друг сбил со стены шесть баночек из десяти да еще казался недовольным.

— В школе мы занимались стрельбой, — объяснил он, видя мое удивление. — Все посещали этот кружок, даже пацифист и либерал Бланди. Нас освободили от кроссов, пока мы не достигли хороших результатов. Гнэшер и Луи считались самыми меткими стрелками. Они со свистом бегали по полю, а потом падали и поражали мишени прямо в яблочко.

— Не сравнивай меня с Луи, — возразил Нэш. — Он был, да и остается уникальным экземпляром. Ты ведь завоевал «серебро» на соревнованиях стран Содружества в девяносто четвертом году, не так ли, Луи?

— «Бронзу».

— Не повезло.

— Теперь моя очередь, — выступил вперед Бланден.

Подобно мне, он заметил колкость в словах Нэша, несмотря на щедрые похвалы, расточаемые в отношении друга.

Родди поразил четыре мишени и остался вполне доволен:

— Давно не упражнялся. Удивительно, как здорово на нас влияет стрельба.

Следующим вышел Нэш. Восемь баночек со звоном упали на землю. Он расстроился еще больше, чем Дом.

— Не уверен, что прицел хороший, — заявил Ангус. — На какое расстояние пристреливалась эта пушка?

Симпсон только кивнул в направлении стены.

Я сбегал туда и поставил мишени на место. Некоторые банки повреждены или вообще разодраны пулями, прошившими их насквозь.

— Ствол мощнее, чем казалось, — обратился я к Симпсону. — Может он нанести… скажем так, настоящий вред?

Луи посмотрел мне прямо в глаза:

— Ты хочешь спросить, смогу ли я убить человека из моего оружия?

— Именно.

— Зависит от расстояния. Если я выстрелю в твою голову отсюда, с двух ярдов, тогда, по всей вероятности, замочу тебя. А если пальну в твой зад, ты пару недель не сможешь сидеть, вот и все. Хочешь попробовать?

Он постепенно, осторожно подвел меня к тому, что я не мог отказаться от участия в соревновании. Никогда в жизни не прикасался к винтовке, даже к пневматической. Правда, провел немало времени за компьютерными играми, гася направо и налево плохих парней. Но стал ли я после этого метким стрелком? Вряд ли. Взял ружье в руки. Ощутил приятную тяжесть и гладкость. При этом все начали валять дурака и, как бы ежась от страха, отступили назад. Вставил пульку и спросил:

— Можно глотнуть пивка, чтобы руки не дрожали?

Только я потянулся за стоящей у моих ног баночкой, как Симпсон пронзительно крикнул:

— Разряди!

— Что?

— Разряди чертов ствол!

— Не понимаю.

Луи подбегает ко мне, выхватывает из моих рук винтовку и стреляет в землю. Он стоит совсем близко и смотрит на меня снизу вверх. Я взбешен, сбит с толку, унижен его поведением; не могу выносить взгляда этих фиолетовых глаз.

— Что за проблема, черт побери? — спросил я, созерцая его макушку.

— Никогда не шути с заряженным оружием. Ты расспрашивал меня, на что оно способно, а сам балуешься, как ребенок.

— Успокойся, Луи. — Дом подошел к товарищу и положил руку ему на плечо. — Мэтью в этом деле новичок, он не может знать всех правил. Радуйся, что большевики вроде него держат у плеча приклад, а не дуло.

Симпсон моргнул пару раз и вернул мне ружье.

— Запомни, ты или стреляешь, или разряжаешь его в землю. Дошло?

Я кивнул.

По крайней мере у меня появился повод для оправдания промахов. Я ни разу не попал в цель. Даже не удосужился воспользоваться оптическим прицелом: видел перед собой только темный кружок. Хотелось, конечно, попробовать еще раз и поставить Симпсона на место, показав себя настоящим Вильгельмом Теллем. Вся толпа уже начала подшучивать надо мной. Я чувствовал, что краснею. Подошел Бланден и объяснил: я неправильно смотрю в прицел. Он наклоняет мою голову под нужным углом, пока я вдруг не вижу свет, а мишень оказывается в фокусе. Следующей проблемой стало закрепление мушки. Не то чтобы я дрожал, но малейшие движения тела мешали мне точно установить цель. В конце концов стал стрелять наугад. Две пули пролетели довольно близко от баночек, так что они даже покачнулись.

— Пробуй еще раз, — предложил Нэш. — Раз уж началось такое веселье.

Он подошел к стене и заменил две последние в ряду мишени более крупными по размеру.

— Может, с этими тебе больше повезет, — сказал он, глупо ухмыляясь.

Я твердо решил показать класс. Однако в стрельбе большую роль играют мастерство и тренировки. Трижды мои пули заставляли баночку дрожать. Тем не менее мне так и не удалось поразить цель. Уже начинало темнеть. Последняя попытка.

— Сосредоточься, Мэтт, — рекомендует мне Бланден. — Не дергай спусковой крючок, нажимай медленно, плавно.

Я посылаю его подальше. На фиг мне эти банальные советы?

Смотрю в прицел. Пытаюсь контролировать дыхание и сердцебиение. Впервые курсоры останавливаются и вроде бы ждут выстрела. Все еще не понимая, жму я на крючок или дергаю его, стреляю. Вместо обычного щелчка слышу громкий удар. Из баночки сильной струей вырывается пенистая жидкость. Кричу пронзительно, как девчонка, и бросаю ружье на землю. Все заходятся от смеха. Нэш опускается на колени и прижимает руки к животу, делая вид, будто ранен. Даже Бланден хихикает.

— Баночка-то была полная, — дружелюбно констатирует Дом. — Новичкам везет. Гнэшер по крайней мере не сомневался, что ты рано или поздно попадешь в нее.

— Да и визжал ты, между прочим, клево, — говорит Нэш.

Понимаю: надо смеяться над дурацкими шутками вместе со всеми. Что и делаю. Все довольно забавно. Я действительно визжал, как девчонка. Не переставая веселиться, начинаем снова пить пиво. Под занавес Симпсон устраивает показательную стрельбу, быстро и аккуратно сбивая со стены мишень за мишенью. Нам брошен вызов. Не знаю, как это получилось, но я вдруг оказался за стеной с баночкой на палке. Я покачиваю ею из стороны в сторону. Луи пару раз промахивается. Но ведь это из десяти выстрелов. И только к концу стрельбищ я вновь начинаю испытывать некую неловкость. Чувствую себя зайцем, загнанным охотничьими собаками. А Симпсон палит уже чуть ли не по палке, прямо над моими руками. Хочу крикнуть: «Хватит», — когда кто-то напоминает о том, что Габби еще не стрелял.

— Давай, Габби, — поощрял товарища Дом. — Насколько мне помнится, в школе ты отличался меткой стрельбой и не уступал Луи. Полагаю, во время службы в Королевском медицинском корпусе у тебя имелась возможность тренироваться.

— Нет уж, — протестовал Габби. — Вы тут выделывайтесь друг перед другом как хотите, если есть такое желание, а я лучше воздержусь. Надеюсь, вам известна фрейдистская трактовка боевого оружия.

— О чем он щебечет? — спросил Нэш.

— Нервничает и трусит, — объяснил Бланден.

— Ах вот оно что…

— Кроме того, — продолжал Габби, — я так и не привык к винтовкам.

— Правильно, теперь я вспомнил! — крикнул Дом. — Ты всегда обожал пистолеты. Они твое любимое оружие, не так ли?

Габби ничего не ответил.

— Ладно, все равно уже темнеет, — сказал Доминик. — И становится чертовски холодно. Вы заметили? Если только моя чувствительная к погоде задница не обманывает меня — а такое случается крайне редко, — завтра надо ожидать снегопад и метель.

Я посмотрел на темно-пурпурное небо и понял, что Дом не ошибается: нависавшие над нами серо-черные тяжелые тучи, идущие с севера, определенно обещали снежную бурю.

— Точно, — заявил Бланден. — Пора пропустить по рюмашке перед ужином.

По дороге к особняку Нэш спросил меня:

— Какой у тебя размер?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, талия и плечи.

— Плечи, мне кажется, сорок два, а талия — тридцать шесть. А в чем дело?

— Если хочешь переодеться, у меня есть лишний смокинг и выходные брюки.

Я внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, в чем тут прикол, но лицо Ангуса ничего не выражало. Во взгляде ни капли юмора.

— Прикид типа маскарадного костюма, — проговорил я наконец.

— Ну и что в нем плохого?

— Наверное, ты прав. Спасибо. Попробую нарядиться.

— У меня найдется лишний галстук, — раздался голос Бландена, который как-то незаметно подкрался к нам с тыла.

Я повернулся к нему и сделал большие глаза:

— Что вы затеваете? Принимаете меня в свой круг или изощренно шутите? Может, кто-то из вас предложит мне свои трусы?

— Нет уж, нижнее белье я не отдам, — рассмеялся подошедший к нам Дом.

Мы хохотали всю дорогу до замка.

Вся группа двинулась в большой зал, чтобы проверить содержимое графинов, однако я потихоньку отстал от друзей и заглянул на кухню. Энджи резала темное мясо своим страшным ножом, а Суфи месила тесто.

— Привет, красавчик! — воскликнула Энджи. — Пришел помочь?

— Просто хочу узнать, что вы готовите.

— Ну да, конечно.

Энджи посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Суфи, которая уставилась в поднимающуюся мучную массу, похожую на ягодицы толстяка. Будет пудинг, подумал я, с удовольствием ощущая приятный запах.

— Сбегаю в туалет, — доложила Энджи. — Не беспокойтесь, потом вымою руки.

Я хотел улыбнуться ей, но не мог оторвать глаз от Суфи. А она сосредоточилась на пудинге, находившемся в зародышевой стадии.

— Я пришел спросить, не желаешь ли ты прогуляться.

Вдруг почувствовал себя развязным нахалом. Хуже того. Одно дело поддерживать легкий флирт, особенно, если девушка сама инициирует его. (Неужели мне только почудились эти поощрительные подсказки, улыбки, выразительные взгляды, шепоток на ухо, дыхание, легкое, как трепыхание крылышек мотылька?) Однако совсем другое — ворваться на кухню без приглашения. Какая наглость с моей стороны прийти сюда, в это священное место, где самозабвенно трудятся алхимики.

— Ты же видишь, как мы заняты. Надо готовить еду. Вы, мужчины, умрете, если мой пудинг не будет тяжеленьким, как новорожденный мальчик.

Тут она вдруг схватила кусочек ароматной смеси, плотной и смертоносной, словно обогащенный уран, и запустила в меня. Мне удалось поймать снаряд у самого носа. Девушка засмеялась и захлопала в ладоши.

— Знаешь, он мог бы пробить стену, если бы не моя ловкость. Ты правда не можешь выйти на улицу? Сделай, пожалуйста, короткий перерыв.

— Гадкий мальчишка, — сказала она, улыбаясь и нервно осматриваясь по сторонам. Слова Суфи мне совсем не понравились, пусть даже она произнесла их в шутку. Увидев выражение моего лица, красавица продолжила: — Думаю, смогу выйти на пару минут. Пусть пудинг доходит. Если нам не повезет, его сожрут крысы.

Девушка сняла фартук и повесила его на край двери. На улице стало еще холоднее, в воздухе носилась мелкая, но довольно твердая ледяная крупа. Суфи в страхе вобрала голову в плечи и побежала назад за пальто. Кухня выходила в небольшой дворик, имеющий скорее утилитарное, чем декоративное значение. Узкий проход вел прямо в сад. Я живо представил себе, как здесь некогда выбивали ковры и дети, высунувшись в окна, дразнили слуг. А на низкой каменной скамейке люди, наверное, отдыхали и курили. Знакомые любители табачного дыма обычно с неприязнью относятся к моей привычке выкурить время от времени сигаретку, а потом надолго завязать. Они видят в этом фальшь и обман. Считают баловством, за которое не надо платить. Но я уверяю их, что в мире все сбалансировано и мне приходится переплачивать за другие пороки. Однако их такое объяснение не удовлетворяет.

Любой заядлый курильщик знает: приятнее всего выкурить сигарету на улице. Вы сидите на скамейке, в воздухе чувствуется приближение зимы, и белый мягкий голубой пушок, похожий на перья, уносит ваши надежды на небеса, в обитель богов, которые когда-то помогали людям в обмен на щедрые жертвоприношения. Молитвы устремлялись ввысь вместе с дымом ритуального костра.

Суфи вышла из дома, наряженная в необъятное пальто. Трудно не влюбиться в прелестное создание, которое притом носит такую оригинальную одежду. Сегодня я уже не мог устоять. Она села на скамейку рядом со мной. Наши руки соприкоснулись. Девушка неодобрительно посмотрела на мою сигарету.

— Я считала тебя интеллигентным человеком, — заметила Суфи с укоризной в голосе.

— Я мало курю.

— Ты думаешь, приятно целоваться с пепельницей?

Бросил окурок и погасил его ногой.

— Не будь так сурова.

— Мы учились в хорошей школе.

— Есть какое-то неизъяснимое очарование в строгих молодых девушках.

— Ты как-то по-отечески все время подчеркиваешь тот факт, что я еще слишком юная. На самом деле я уже давно не школьница.

— Знаю. Однако ты очень молода.

— Сколько мне лет, как ты считаешь?

Она надула губы. Непонятно, то ли обиделась, то ли забавлялась.

Я пока не мог точно определить ее возраст. Просто считал Суфи молодой, вот и все. Порой она казалась мне совсем девчонкой, порой достаточно взрослой. Но определить ее возраст я не мог. Может быть, девятнадцать. Самое большее — двадцать.

— Двадцать один, — попробовал угадать, полагая, что девушке польстит, если я прибавлю ей пару лет.

— Ха! — воскликнула она торжествуя. — Мне двадцать семь, в следующем месяце исполнится двадцать восемь. Похоже, ты изрядный глупец.

— Счастливый глупец, — сказал я то, что думал.

Двадцать семь лет. Да она не девушка, а настоящая женщина. Дурак я был, считая Суфи ребенком только из-за отсутствия в ней откровенного цинизма и огрубевшей души, чем славятся наши бабы. Да я и сам прожженный бесчувственный циник. Мне следовало понять: она говорит, как ребенок, потому что вынуждена общаться с людьми не на родном языке. Как я мог не заметить зрелую мудрость в ее взгляде? Именно тогда я осознал: трудно выразить словами ту безрассудную страсть, которую я питал к Суфи.

— Что ты сказал? — спросила она, удивленно подняв брови.

— О чем ты? Я, наверное, обмолвился об «огрубевших душах». Размышлял вслух. Извини.

— Ты определенно сумасшедший. В Аддис-Абебе люди закидали бы тебя камнями или стали бы преклоняться перед тобой.

— А ты, Суфи, забросаешь меня камнями или будешь почитать как святого?

— Я готова побить тебя. Однако после мне придется промыть твои раны, ухаживать за тобой и кормить бульоном до полного выздоровления.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Меня вновь влекло к ней. Я представлял себе нас идущими по туннелю навстречу друг другу.

А потом случилось следующее. Снежинка, подобная крохотной балерине Павловой, упала на кончик ее носа. Тут же появились многочисленные девушки из кордебалета, танцующие в волосах и бровях Суфи. Мы засмеялись и подняли головы вверх: в безветренном темном небе кружились огромные, совершенные в своей красоте снежинки.

Вдруг в окно громко постучали. Мы вздрогнули, обернулись и увидели Энджи. С суровым видом она звала нас на кухню.

— Пора возвращаться к пудингу.

— Похоже, ему без тебя не обойтись.

— Я бы хотела встретиться с тобой попозже.

— Да, конечно.

Я крепко сжал ее тонкие пальцы.

ГЛАВА 18 В КРУГУ НАРКОМАНОВ РАССКАЗЫВАЮ О ЗНАМЕНИТОМ ШЕДЕВРЕ КРИСА САММЕРА

Суфи вновь занялась работой на кухне, а Энджи, которой я не решался взглянуть в глаза, сопроводила меня в столовую. Там никого не оказалось: все перешли в гостиную, расположенную в северном крыле здания.

— Могу я сказать вам пару слов? — спросила повариха в своей обычной дружеской, но весьма деловой манере.

— Конечно. В чем дело?

— Дело в том, что я и сама не прочь пошутить, как вы, наверное, заметили, но в отношении Суфи хочу вас серьезно предупредить. Вы понятия не имеете, какой она человек.

— Что вы имеете в виду?

— Не притворяйтесь. Вы прекрасно понимаете меня, Мориарти.

Я окинул Энджи быстрым взглядом, пытаясь определить, проявляет ли она подлинную заботу о Суфи или тут замешаны иные интересы. Энджи далеко не уродка. И если вы трактуете красоту как путь к наслаждению, то назовете эту молодую женщину красавицей. Однако, исходя из собственного опыта, я знаю, что подлинно прекрасная дама может дать вам гораздо больше. Откровенно говоря, Энджи нельзя назвать даже симпатичной. В ней нет той утонченности и нежности, которые обычно ассоциируются с представлением о хорошенькой девушке. Если вы подойдете к оценке Энджи строго, то назовете ее дурнушкой. У поварихи далеко не гармоничные черты, лицо в каких-то рытвинах и ухабах. Все как-то не к месту. Однако она довольно умна и немало потрудилась над тем, чтобы придать своему облику должную привлекательность. Этому способствует и ее веселый нрав. Притом голубые глаза девушки как бы лишают вас всякой надежды на близость с ней, в то время как обворожительные светлые волосы сулят массу удовольствий.

Доказано, что женщины, да и мужчины, обделенные красотой и вынужденные прилагать неимоверные усилия, чтобы нравиться людям, презирают и боятся тех, к кому природа проявила большую благосклонность. Порой они испытывают настоящую вражду к красивым от рождения и непосредственным людям.

Так, может быть, она ревнует, намереваясь разрушить счастье Суфи? Нет, вряд ли.

— Да, Энджи, кажется, я понимаю вас. Пожалуйста, называйте меня просто Мэтью.

— Хорошо, пусть будет так, Мэтью. Послушай, хочу тебе сказать, что Суфи мне очень нравится. Девушка крайне нуждалась, когда мы встретились. Тем не менее у нее есть жизненная хватка. В мизинце Суфи больше энергии, чем в телах и душах большинства людей. Она труженица, черт побери. Не хочу, чтобы у нее были неприятности.

Я вздрогнул. Меня крайне раздражали слова поварихи. Какое право имеет эта баба вмешиваться в чужие дела? Суфи взрослый человек. И почему Энджи считает меня таким ненадежным? Мои мысли, наверное, отразились на лице. Скорее всего оно выражало досаду. Энджи даже подалась чуточку назад, будто опасаясь того, что я могу ударить ее. Но гнев прошел, и мне стало стыдно. Нежно погладил девушку по плечу — она скинула мою руку.

— Господи, Энджи! — заговорил я, пытаясь найти нужные слова. — Послушай, я действительно неравнодушен к Суфи, потому что… Ну, так случилось. Не хочу притворяться. В прошлом я не всегда вел себя идеально. Только с Суфи все по-другому. Не знаю… ты, кажется, охраняешь ее. Поверь, я очень хорошо к ней отношусь. Мне хочется заботиться…

— Она в этом не нуждается, — прервала меня девушка. — Не стоит портить ей жизнь.

— Я не собираюсь этого делать.

— A-а, Мэтью, вот ты где! — К нам приближался улыбающийся Бланден. Он раскраснелся от жара камина в гостиной. — Доминик велел разыскать тебя и доставить к месту общего веселья.

Я взглянул на Энджи. Кажется, она уже все сказала. Возможно, повариха считала своим долгом предостеречь меня. Теперь дело за мной и моей совестью.

— Что вы еще придумали? Новые истории с привидениями? Или опять пойдем стрелять по мишеням?

— Мы валяем дурака. Конкретно.

— Скажи точнее.

— Луи приволок из казармы интересную вещь.

— Что-то еще, кроме винтовки?

— Ничего общего с воздушкой. Пошли развлечемся.

Я крайне заинтригован. Что же там у них такое? Видео с порнокассетами? В конце концов, мы же на мальчишнике. Возможно, они привезли с собой резиновую женщину. Нет, вряд ли. Все прояснилось, когда я почувствовал специфический запах в коридоре с мозаичными окнами. Я не часто курил марихуану, однако неоднократно присутствовал в компаниях, где находились любители побаловаться травкой. Могу прямо сказать: наши мужики располагали настоящим товаром. «Дурь» явно крепкая и ароматная. Мне самому захотелось подкурить. Взглянул на Родди. Он надулся и изо всех сил пытается скрыть улыбку.

— Я здорово опоздал? — спрашиваю у него.

— Мы раскурили только один косяк, — отвечает он, стараясь не смотреть мне в глаза, но, не в силах более сдерживать себя, заходится в приступе переливчатого смеха.

Все добрые приятели сидели, развалившись в креслах, или возлежали на диванах в самых непринужденных позах. Такими я их еще не видел в течение всего уик-энда. Царило полное благодушие. Как говорят наркоманы: «расслабуха». Доминик сидел в кожаном кресле и сиял, словно медный чайник. Не понятно, то ли его рассмешили чьи-то слова, то ли какие-то неведомые процессы, крайне веселящие человека, происходили в голове нашего общего друга. Он и сам толком не знал. Симпсон лежал навзничь на софе. Наконец-то он выглядел спокойным и беззаботным. Нэш с закрытыми глазами растянулся поперек кресла. Габби стоял у камина, безмятежно созерцая пламя.

— Боже мой! — воскликнул я. — Да тут настоящий опиумный притон, как в Шанхае двадцатых годов прошлого века. Откровенно говоря, я шокирован и разочарован. Мне казалось, что вы являетесь столпами общества. Но раз страной управляют такие подонки, мы просто обречены. Все рухнет к чертовой матери.

— Это случится не скоро, — проговорил Нэш, не меняя позы и не открывая глаз.

— Собираюсь скрутить еще один косяк, Мэтт, — обратился ко мне Симпсон. — Ты будешь подкуривать? Мы не хотели беспокоить тебя, когда начали баловаться травкой. Прошел слух, что ты занят важным делом.

Все разразились бурным смехом. Доминик даже упал с кресла. Не смеялся один Габби. Он позволил себе лишь слабую улыбку, обращенную не к народу, а все к тому же огню в камине.

— Я вас предупреждал! — почти крикнул Дом, вновь усаживаясь в кресло.

— Во всем виновата наша школа, — оправдывался Нэш.

Бланден расположился в последнем из остававшихся незанятыми кресел и заговорил со мной:

— Ладно, Мэтью, ты уже вдоволь наслушался историй про нашу школьную жизнь. Почему бы тебе не рассказать о своей? Разумеется, мне в ходе депутатской деятельности часто приходится осматривать городские учебные заведения, однако знания моих друзей в этом смысле крайне ограничены. Просвети их, сделай милость.

— Да, — поддержал товарища Дом, — ты никогда не рассказывал мне о той жалкой школе, которую ты посещал в Лидсе, Шеффилде, Гулле или еще черт знает, где. Может, в Гринсби.

— Аддерсфильде, — подсказал Нэш.

— Амбарнсли, — добавил Симпсон.

Они опять принялись хохотать как сумасшедшие. Я смеялся вместе со всеми. Злобы в их словах не чувствовалось. Ребята ловили кайф и несли ахинею. Симпсон скрутил огромный, но очень аккуратный косяк и передал мне вместе с тяжелой серебряной зажигалкой фирмы «Данхилл». На ней курсивом выгравированы буквы Л.C.Я перевернул ее и увидел на другой стороне маленькое «Р».

— Спасибо, — поблагодарил я. — Да, пожалуй, я расскажу вам про свою школу. Но сначала поведайте мне, откуда у молодого бравого офицера появилась такая ароматная травка.

— Ты плохо знаешь современную армию?

— Практически вообще не знаю.

— У нас нет ни одного рядового, который бы упустил малейшую возможность обкуриться до беспамятства. А офицеры не препятствуют солдатам, понимая, что только так они могут поддерживать порядок в подразделении. Сам посуди. В твоем подчинении находится батальон, состоящий из пяти сотен обученных убивать вояк, которые теснятся в вонючей переполненной казарме. Никто не буянит и не пускает в ход оружие лишь потому, что все покуривают марихуану. Мы набрасываемся на них и разносим в пух и прах только тогда, когда нужно выполнить какое-то задание.

— Вы поступаете вполне разумно, — сказал я, сделав к этому времени уже пару хороших затяжек и не испытывая никакого желания спорить.

Пыхнув в первый раз, я почти ничего не почувствовал, однако от второй затяжки меня хорошо пробрало. Притащил из другого конца комнаты длинную оттоманку и устроился на ней, лежа на правом боку и подпирая голову рукой.

— Надо дать и Монти попробовать травки, — предложил я, держа в руке наполовину выкуренный косячок. — Может, он немного расслабится. По моему мнению, псу просто необходимо курнуть.

— Боюсь, что Монти с нами нет, — разочаровал меня Дом. — Совсем недавно я видел, как он сломя голову рванул в лес. Наверное, там водятся кролики. Впрочем, к обеду моя собачка обязательно вернется.

— На самом деле марихуану попросил меня принести Габби, — сказал Нэш, возвращаясь к прерванному разговору.

Габби, не отходя от камина, повернулся к нам лицом и сделал такой жест, будто просил товарищей не благодарить его за оказанную услугу.

— Чертовски удачная мысль! — воскликнул Дом. — Только очень умный человек мог такое придумать. Да Габби ведь мой шафер и — этим все сказано — лучший друг.

— Помолчи, Дом, — оборвал товарища Нэш. — Мэтью собирался поразвлечь нас, — он лениво повернул ко мне лицо, — баснями о своих славных школьных деньках. Давай повествуй, только ничего не скрывай.

— Хорошо, — сказал я, устремляясь мысленно в прошлое, глубоко затягиваясь дымом воспоминаний о былом времени. — Наша школа в корне отличалась от вашей. Мои родители жили в муниципальном жилом массиве.

Можно сказать, что они принадлежали к классу добропорядочных рабочих, которых теперь нет в природе. Я рос смышленым мальчишкой и мог бы учиться в хорошем интернате, но предки придерживались социалистических убеждений и считали неправильным отдавать сына в элитарное учебное заведение, в то время как дети бедняков обучаются где попало. Так что мне пришлось пойти в католическую общеобразовательную школу. Гнилое местечко, что и говорить. Там хватало придурков и хулиганов, но мне нравилось ходить туда. Обзавелся хорошими друзьями и все такое прочее. Я считался хорошим спортсменом, что меня и спасало.

Я рассказал несколько интересных историй. Про цыган, которые остановились табором в поле неподалеку. Смуглые пацаны, похожие на древнего бога Осириса, подходили к решетчатым воротам и пялились на учеников, сидящих в классах. Кто-то пустил слух, что они называют нас «мясом», и тогда даже отпетые хулиганы из нашего круга перепугались до смерти. Я поведал им о Дриско, учителе физкультуры и психопате, который однажды чуть не убил одного мальчишку, окуная его голову в грязную лужу из-за того, что тот забыл взять с собой футбольную форму. Доминик с друзьями узнали от меня, как мы прыгали через ручей, где водились крысы, и как я бросал мелкие монеты на крышу учебных мастерских, чтобы задобрить свирепых богов, обитавших там.

В конечном счете я рассказал им о знаменитом шедевре Криса Саммера. Давно не вспоминал о нем, однако в свое время он наделал шума. Все присутствующие в гостиной с интересом слушали меня. Нас разделяли классовые и социальные барьеры, тем не менее однокашники во многом соглашались со мной. Я начал с рассказа о фаллических символах. Существует целая иконография на эту тему. Подростки обожают рисовать половые органы где попало. Причем пенис обычно выглядит весьма угрожающе: напоминает ракету, готовую к запуску. А яйца похожи на топливные баки. В школьные годы вы повсюду видите торчащие члены: на стенах в туалете, в тетрадках своих друзей, на блейзере одноклассника. Обычно они твердые, неестественные, какие-то скучные. Однажды на уроке математики Крис показал мне свои рисунки, изображавшие пенис. Парень явно намеревался совершить переворот в художественной манере изображения мужских половых органов. Он рисовал член в весьма интересном ракурсе — как бы сбоку и снизу. Объект получался у него слегка изогнутым и каким-то трепетным. В творчестве Криса присутствовали изысканность, глубина и подлинный реализм. Отлично вырисованы синие жилки, тонкая кожица на конце, капли спермы. Фаллос был как живой.

По соседству находился католический клуб. Окна выходили прямо на стену, окружавшую нашу школу. Католики регулярно смывали или закрашивали непристойные рисунки. Несмотря на это, похабные граффити появлялись вновь и вновь. Пенисы размножались, словно крысы. Странно, но женские половые органы ни разу не украшали стену. Крис работал ночью. Он никогда не пользовался распылителем, только отличными кисточками, украденными из художественного салона. К своему труду он относился так, будто творит «Сикстинскую мадонну».

Придя в школу тем утром, я увидел толпу у стены. Даже некоторые учителя пришли поглазеть на уникальное творчество Саммера. У них прямо челюсти отвисли от удивления. Стояла мертвая тишина. Огромный член впечатлял. Кроме того, благоговение вызывало мастерство изображения. Пенис удался на славу.

Странным образом никто не захотел закрасить этот шедевр. Может быть, у администрации кончилась краска. Но мне хотелось бы думать, что они просто не посмели уничтожить настоящее произведение искусства. Так эта картина и осталась на многие годы. Сначала очень яркая, со временем она, понятное дело, выцвела. Потом на кирпичной стене остались лишь смутные очертания.

Рассказав мужикам о члене, я перешел к описанию моих первых чувств в отношении девочек. Говорил о своих ощущениях от прикосновений к их рукам и возникновении жгучего сексуального желания при виде очертаний груди под полупрозрачной блузкой.

Впрочем, в основном я повествовал о школьных дружках, которые теперь живо воскресали в памяти. А ведь я годами не вспоминал их. Например, близнецы О’Коннелы. Один трудолюбивый и послушный, а другой — отпетый хулиган; его в конце концов исключили из школы за то, что он нарисовал порнографическую картинку, где изобразил Иисуса Христа в непристойной позе. Рассказал им о Филе Муди, мальчике, лишенном подбородка, но обладающем даром комика. О Ниле Джонсе и Джоне Брейе, Йене Гиллигане и Патрике Флэгерти. Короче, обо всех, кого знал в те годы. Пусть марихуана сблизила нас, однако она не имела никакого отношения к тем эмоциям, которые я испытывал, вспоминая эпизоды прошлого и милые мне лица.

— С кем из них ты сейчас встречаешься? — спросил Дом, когда я закончил рассказ.

— Да, в общем, ни с кем.

— Почему так?

— Они живут в Лидсе. Крис Саммер стал гомосексуалистом, занимался проституцией и погиб. Знаю, нехорошо вот так бросать друзей, но жизнь идет, мы меняемся. В какой-то момент я решил порвать с прошлым. Вы, парни, не понимаете, как вам повезло: ваша дружба длится так много лет.

— Уж это точно. Мы чертовски счастливы, — согласился Дом.

Бланден улыбался, солидаризируясь с другом. Нэш энергично кивал головой. Взгляд Луи Симпсона стремительно перемещался с одного приятеля на другого. Только Габби по-прежнему созерцал огонь в камине. Возможно, он, подобно мне, вернулся в мир юности и переживал невинные чувства радости, свойственные этому возрасту. Доктор словно просматривал кадры старого фильма в ярком пламени очага. Дрова потрескивали, будто пленка в древнем киноаппарате. По кругу пустили новый косяк. Бланден затянулся и передал сигарету Габби. Тот взял, но даже не поднес к губам — тотчас протянул Нэшу.

— Не думал, что ты так подвержен ностальгии, если только это подходящее слово, — заметил Дом, обращаясь ко мне. — Всегда считал тебя… ну, другим парнем. Мне казалось, ты прагматик, живущий исключительно сегодняшним днем.

Габби повернулся лицом к присутствующим:

— Мы все в каком-то смысле живем в прошлом. Это все, чем мы на самом деле располагаем. Болеетого, нас формирует прошлое.

— Началось, — с сарказмом и недоверием в голосе произнес Нэш. — Скоро добрый доктор подвергнет нас всех психоанализу.

— Не волнуйся, Ангус. Твоя психика меня с профессиональной точки зрения совершенно не интересует. Есть такие вещи, на которые даже психоаналитик не пойдет ни за какие деньги.

Доминик и Бланден рассмеялись, Нэш улыбнулся. Затем Дом с присущим ему чувством такта напомнил нам об участии Родди в телевизионной дискуссии, посвященной проблеме наркомании.

— Ладно, Луи, — проговорил он наконец, — мы уже прилично заторчали, не так ли? Хочу сказать, ведь ты принес нам не верблюжий навоз, верно?

— Весьма забавно, — вступил в разговор Бланден, — однако эксперты однажды вынули из меня душу по поводу наркотиков, так что вам меня уже ничем не удастся удивить.

Однако мы продолжали доставать его около получаса. Родди в итоге все же умудрился сменить тему. Он сообщил нам, что почти все слухи, касающиеся политиков, оказываются правдой.

Раздался стук в дверь, вошла Суфи и объявила о том, что ужин будет готов через десять минут. Потом спросила, не хотим ли мы «переодеться в костюмы» (так она выразилась). Я просто умирал от голода и не отказался бы даже от мерзкого пудинга. Другие тоже, похоже, не прочь были хорошенько закусить. Все оживились, заерзали на своих местах. Суфи отошла в сторонку, освобождая проход всей ораве. Девушка морщила нос и махала руками, отгоняя густой дым, повисший в комнате. Он создавал эффект некой виртуальной запредельности.

— Жалкие школяры, — промолвила она презрительно.

— Да, настоящие мальчишки, — улыбнулся я.

В животе у меня начиналась битва между титанами и олимпийскими богами.

ГЛАВА 19 ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Впоследствии, вспоминая эти события, я не мог отделаться от мысли, что сценарий случившегося начал составляться именно во время этого ужина, когда мы в последний раз собрались все вместе за огромным столом. По крайней мере трое из сидящих в большом зале замышляли недоброе. Они обязательно должны были каким-то образом выдать себя. Ретроспективно мне припоминаются двусмысленные фразы, таинственные взгляды, намеки, определенные жесты. По ним можно судить о многом. Незначительные разговоры всегда вызывают подозрение.

Однако в то время ничего подобного не приходило мне в голову. Я не заметил в поведении друзей ничего странного. Возможно, виной тому «дурь» или то чувство единения, которого мы с таким трудом достигли, став наконец одной командой. Теперь уже никто не испытывал неловкости, царила вполне непринужденная, почти братская атмосфера. За ужином ни один из нас не держал камень за пазухой. Исчезло ощущение скрытой вражды, отравлявшее ранее наш праздник.

Нэш вспомнил о своем обещании предоставить мне лишний смокинг и выходные брюки. Я проследовал за однокашниками до северного крыла, а затем поднялся с Нэшем по винтовой лестнице в его комнату, точную копию моей собственной. Он открыл платяной шкаф, в котором висело множество всякой одежды.

— Вот и наш костюм, — сказал он, подавая мне зеленоватый пластиковый чехол.

— Очень мило с твоей стороны, — поблагодарил я. Затем, не желая казаться слишком серьезным и будучи не в состоянии сказать ничего остроумного, добавил: — Теперь я стану такой же крупной шишкой, как и вы все.

Нэш залился лающим смехом.

Выйдя от него, я вспомнил, что Родди предлагал мне свой галстук. Прошел в башенку, находившуюся в другом конце коридора.

— Войдите, — услышал я, постучав в дверь.

Он стоял передо мной в новой белой рубашке, черных носках и серых трусах. Я сделал вид, что смущен, и отвел взгляд.

— Не стесняйся, — захихикал он. — Галстук вон там, в шкафу, на полке слева.

Шкаф древний, громадный и уродливый. Здесь свободно можно спрятать слона. В дверце, на которой висит короткий шелковый халат, торчит ключ. Никак не могу открыть шкаф, халат падает на пол. Здорово нервничаю, оказавшись в спальной комнате мужика, стоящего передо мной без штанов. Наконец-то нахожу галстук.

— Да, он белый, — говорит Родди, замечая мое удивление. — Не совсем то, что нужно, но мне такие всегда нравились. Извини. Вещь, конечно, не шикарная. Помочь тебе завязать его?

Я смотрю на Родди, на его толстые, лишенные волосяного покрова ляжки, на короткие пальцы с ухоженными ногтями. Он вытягивает шею, чтобы застегнуть последнюю пуговицу на рубашке. На мгновение мне показалось, что он пытается заигрывать со мной.

— Сам справлюсь, — отвечаю я. — Мне не впервой.

— Как хочешь. Увидимся в пять часов.

Я поспешил в свою комнату и начал примерять одежду. Брюки Нэша оказались тесноваты, пришлось даже не застегивать до конца ширинку. В целом же все сидело на мне отлично. Материал, из которого сшит смокинг, плотный, как шторы, и лацканы чертовски здорово блестят.

Когда я спустился в столовую, никто ничего не сказал по поводу моего внешнего вида. Что это — тактичное поведение или издевательство? Мы уселись на свои привычные места. Доминик, как обычно, во главе стола. Слева от него Родди, потом я, далее Габби, напротив — Симпсон и Нэш. Вдруг Дому пришло в голову пересесть на место уехавшего Тойнби между Ангусом и Луи.

Вошла Энджи и принялась суетиться возле стола, вновь накрытого с вызывающей аристократической роскошью. На ней короткая черная юбка и симпатичные маленькие туфельки на высоких каблуках.

— У вас такой шикарный вид, мистер Мориарти, — обратилась она ко мне. — Просто красавчик. Но не могла бы я…

Энджи потянула меня за лацкан смокинга, заставляя подняться. Затем развязала неумело повязанный галстук, переделала все по-другому и, закончив, похлопала меня по груди. У нее розовые, чистые и умелые пальцы, в ее дыхании чувствуется запах свежего хлеба. Она делала все на удивление изящно и мило. Просто очаровала меня. Возникла смелая мысль: не приударить ли за девушкой? Более того, я смотрел в ее серые бездонные глаза, и на мгновение мне показалось, что мы уже обручены с ней в какой-то другой галактике. Испытал прилив радости, видя, какое замечательное угощение приготовила повариха для ребят. Да, она отлично вела этот особнячок, затерянный среди сельских просторов и дремучих лесов, куда ветер доносит звуки моря. В той другой галактике я был профессором, с успехом читающим лекции в провинциальном университете (никакого Туниса и обиженной мной там девочки). Жена незлобиво подшучивала надо мной, когда я по рассеянности не мог найти ключи или забывал о ее дне рождения, да и своем тоже, и путал дни недели. Энджи старалась не подпускать детей к моему кабинету, где я работал по вечерам, однако порой они все же врывались туда. Маленькая девочка прыгала мне на колени и просила рассказать сказку, а мальчик разбрасывал по столу ручки, скрепки для бумаг и другие заманчивые предметы.

Вскоре я вновь возвращаюсь к суровой реальности. Энджи удаляется на кухню. Чувствую себя одураченным.

Она оказалась не домохозяйкой из комедии положений пятидесятых годов, а амбициозной бизнес-леди, которая не желает терять время понапрасну с жалким неудачником. В любом случае я не создан для счастливой семейной жизни.

— Оставь нам хоть одну девушку, мистер Скупердяй, — доносится с противоположной стороны стола негромкий голос Нэша.

Эта фраза окончательно опускает меня на землю. Да, определенно существовали ключи к разгадке последующих событий, только я тогда не занимался их поиском.

— Что? Да заткнись ты. Если бы научил меня правильно завязывать галстук, она бы и не прикоснулась ко мне.

Начала прибывать снедь, в еще больших количествах, чем накануне. Пирог с дичью, серовато-коричневые кусочки мяса, окаймленные красной клюквой. Бифштекс по размерам походил на почтовый ящик — поджаристая корочка плавала в мягком кровавом нутре, создавая довольно зловещий эффект. Присутствовала кружевная масса жареной картошки, морковь и бобы, пропитанные сливочным маслом, куски которого отдельно лежали на тарелках по всему столу. Если прошлым вечером подобное обилие еды внушало мне ужас, то теперь, когда за окном падал снег и мир на глазах белел, такой роскошный ужин казался вполне уместным, хоть я и не мог найти этому логического объяснения.

Бифштекс «Веллингтон» навеял продолжительную дискуссию о Пиренейской войне 1804–1814 годов между Францией, с одной стороны, и Англией, Испанией и Португалией — с другой. Затем я стал разглагольствовать о том, что в битве при Ватерлоо должен был победить Наполеон. Родди рассказал несколько политических анекдотов, над которыми Доминик смеялся словно безумный. Габби вставлял мудрые комментарии, делал из наших рассказов этические выводы и находил в них некие психологические истины. И вдруг откуда ни возьмись появилась Суфи и начала убирать со стола, чтобы поставить на него свой огромный пудинг.

Дом стукнул себя по голове и закричал:

— Совсем забыл! Необходимо произнести тост! О, я обожаю спичи. Особенно те, которые прославляют меня. Пусть я кажусь грубым и дерзким, но у меня золотое сердце. Вот почему я, собственно, и женюсь. Да, пора кому-то произнести мировой тост. Давай, старина Габби. Это входит в круг твоих обязанностей, не так ли?

— Тосты? Ну да, разумеется. — Доктор неторопливо поднялся, обвел взглядом всех присутствующих, подолгу задерживаясь на каждом лице. — Простите, если буду запинаться, так как не заготовил заранее конспект. Дайте подумать… ах да… почему мы все собрались в этом замке?

— Чтобы напиться в стельку!

— Стричь овец!

— Спасибо, господа. Я скажу вам, почему мы здесь. Мы прибыли сюда во имя любви.

— О Боже!

— Именно ради любви. Мы редко пользуемся этим словом, когда говорим о друзьях, однако, полагаю, без него нам не обойтись. Видите ли, дружба не должна основываться на простой привязанности. Нам могут нравиться люди, не являющиеся нашими приятелями. Скажу больше, среди друзей порой встречаются те, к кому вы испытываете неприязнь. Так какое же понятие определяет дружбу? Любовь, под которой я подразумеваю странную матрицу, навеки соединяющую людей тончайшими нитями. Так что какие бы разные дороги мы ни выбирали, в итоге все равно встречаемся, находясь во власти невидимых уз. Именно в силу этих причин мы и собрались здесь, в этом мрачном и уединенном замке, чтобы отпраздновать… преображение нашего лучшего друга.

— О чем ты, Габби?

— Это похоже на проповедь.

— А где же грязные шутки? Мы хотим слышать похабщину!

— Придет и ваша очередь. А теперь поднимем бокалы за… преображение.

Потом пришла пора непристойностей. Один за другим мы вставали и выдавали шуточные панегирики. Бланден, естественно, являлся большим специалистом в этой области, так что даже Габби от души смеялся, когда Родди уподобил Доминика Винни Пуху. Нэш, конечно же, шутил грубо, по-армейски, но в его насмешках ощущалась какая-то животная энергия и сила. Речь Симпсона оказалась на удивление остроумной и довольно трогательной. Я рассказал о том, как однажды катал Доминика по супермаркету. Он походил на Ахиллеса, мчащегося в колеснице. Могло сойти и за правду.

Все застонали, когда Суфи внесла пудинг. Он явно потемнел с тех пор, как я последний раз видел его на кухне. Девушка торжественно объявила, что перед нами «традиционный Пятнистый Дик». Ее слова вызвали грубый хохот. Ребята старались изо всех сил, однако так и не смогли одолеть весь пудинг.

Отяжелев после еды, мы в последний раз направились к гостиной. Габби немного отстал от других и поравнялся со мной. Меня слегка пошатывало, а он шел своей обычной твердой поступью уверенного в себе человека.

— Скажи мне, — заговорил он, — ты придерживаешься в жизни какой-то определенной философии? Не в метафизическом, а в более приземленном смысле этого слова. Есть ли у тебя свой моральный кодекс?

Совершенно неожиданный вопрос. Мне не мешало бы хорошенько прочистить мозги, прежде чем отвечать на него. Есть ли у меня философия и моральный кодекс? Я не тот человек, который целенаправленно совершает добрые поступки. Тем не менее после Туниса стараюсь не причинять зла другим людям и не портить им жизнь. Достаточно ли этого?

— Полагаю, меня можно назвать прагматиком, — ответил я, производя своего рода эксперимент. — Пытаюсь больше никому не вредить.

— Никому больше? Странная фраза. Кстати, многие мои пациенты, страдающие от чувства вины и полагающие, что совершили ужасные поступки, в какой-то степени заблуждаются.

— Я не ваш пациент.

— Но ты меня интересуешь. На первый взгляд ты производишь впечатление самоуверенного, даже надменного человека. Самонадеянно судишь о вещах, не имея о них практически никакого понятия. Не возражаешь, если я буду откровенен с тобой?

— Вовсе нет.

Не уверен в правдивости его слов. Посмотрим, в чем проявится откровенность доктора.

— Однако под этой маской таится некая двусмысленность. Кажется, ты что-то скрываешь от людей. Вчера тебе следовало рассказать нам историю с привидениями.

— Возможно, ты прав.

Габби внимательно посмотрел на меня. Взгляд психиатра одновременно проницательный и насмешливый.

— Ты был археологом. Правильно?

— Как ты догадался, черт возьми?

Слова Габби ошеломили меня.

— Ну, Мэтью, ты неоднократно и весьма прозрачно намекал на это. Ганнибал, Канны — я не купился на твою ложь относительно информации, почерпнутой из популярных книжек издательства «Пингвин». А чего стоят пробелы и целые лакуны в твоей биографии? Твое прошлое покрыто мраком. Моя же работа заключается в том, чтобы составлять полную картину из всяких кусочков пазла, вроде намеков, оговорок и так далее.

— Хорошо. Я потрясен. И что дальше?

— Рассказал бы ты все откровенно.

— Что именно?

— Давай, Мэтью, раскалывайся. Меня интересует твоя настоящая жизнь.

— Я не хочу говорить о своем прошлом.

— Позволь мне помочь.

— Зачем тебе это нужно?

— Я же сказал: ты интересуешь меня.

— Разве этого достаточно?

В это время мы уже подходили к гостиной, и нам пришлось прекратить беседу. Габби поспешно закончил ее такими словами:

— Слушай, уик-энд близится к концу. Если хочешь поговорить со мной сегодня вечером, приходи в мою комнату после того, как все лягут спать.

— Спасибо за предложение.

Однако я не испытывал никакого желания беседовать с ним.

ГЛАВА 20 ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

На сей раз мы не стали засиживаться допоздна. Габби решил, что нам пора выкурить еще один косячок, и сам свернул его. Получилась огромная, уродливая, похожая на дубинку великана-людоеда сигарета. Все чувствовали себя обязанными ради компании дернуть по разу. Однако теперь мы уже пресытились «дурью» и обкурились. Так что особенного удовольствия не испытывали. Разговор порхал с темы на тему, словно снег за окном, и в конце концов мы заговорили о снеге. Глядя в окно на кружащие и падающие на побелевшую землю снежинки, Родди Бланден изрек:

— Есть какое-то стихотворение о падающем снеге. Не помню, кто его написал. Кажется, кто-то из окружения Одена.

— Не смотри на меня, — обратился к нему Доминик. — Я в поэзии не разбираюсь. Спроси кого-нибудь из наших умников.

Он неопределенно махнул рукой в сторону присутствующих.

Габби уставился на меня. В его взгляде чувствовалась некоторая озабоченность: вдруг я знаю то, чего не знает он? Однако удивил всех Луи Симпсон. Именно офицер процитировал следующие строчки:

Он очень хорошо прочитал стихотворение. Не в вымученной напевной манере, а тихо и как бы про себя. Потом окинул нас взглядом и засмеялся:

— Извините, что утомляю вас стихами. Это стихотворение Луи Макнейса. Моя мать дружила с его семьей, и меня назвали в честь поэта. Мама заставляла меня учить стихи наизусть. Тогда я мало что понимал, и только теперь до меня начинает доходить их смысл. Да и то не совсем.

— Жизнь полна неожиданностей, — проговорил Габби и улыбнулся.

Явно подавленный внезапным вторжением поэзии в наш прозаический мир, Ангус Нэш встал и заявил следующее:

— С меня хватит. Надо поберечь силы для последнего рывка. Завтра нам предстоит нелегкий день.

Дом помрачнел, однако тут же согласился с товарищем:

— Ты прав, Гнэшер. Табачок высосал из меня все жизненные соки. Надеюсь, мне приснится та особа, которая летала в небе с бриллиантами. Как там ее звали? Люси, что ли? Пусть мне также снятся рубины и сапфиры. Всякие драгоценности. Хочу видеть цветной объемный сон. Как ты интерпретируешь подобные сновидения, Габби?

— Цветные и стерео? Жажда жизни скорее всего.

— А если наоборот — стереоцветные? Как это называется, старик?

— Понял. Это называется синэстезия.

— Молодец. В любом случае Гнэшеру пришла в голову умная мысль. Пора на боковую.

Мы с трудом встали со своих мест и, пошатываясь, вышли из гостиной. Я уже хотел направиться к своей комнате, когда Луи Симпсон взял меня под руку. Не то чтобы совсем недружелюбно, но и не очень любезно. Я вновь почувствовал силу этого человека.

— Мэтью, — обратился он ко мне намеренно непринужденным тоном, — скажи, о чем спрашивал тебя Габби по пути сюда?

— Не уверен, что это тебя касается, — ответил я, пытаясь избавиться от его руки.

Не получилось. Теперь только мы одни остались в гостиной.

— Откуда тебе знать, что меня касается, а что нет?

Вдруг он весь как-то наэлектризовался. Вот-вот вспыхнет. Наверное, действовали наркотики. Они на всех влияют по-разному. Мне его состояние вовсе не нравилось. Попробовал вновь освободиться, но Симпсон крепко держал мою руку.

Вдруг меня озарило. Я понял, кто ударил меня, лежащего под грудой тел на промерзшей лужайке. Это был его кулак. Вся сцена представилась мне как бы сверху. Вижу извивающиеся руки и ноги. А вот и он: примеривается, вычисляет и наносит удар в ребро. Воспоминание придало мне сил. Я неожиданно изо всех сил дергаю рукой. Он качается, наклоняется в мою сторону, но не отпускает. Тогда я толкаю его бедром. Симпсон, чуть не падая, прислоняется к стене. Через мгновение выпрямляется и поворачивается ко мне лицом. Теперь, когда вместо слов начались действия, он немного остывает. Однако взгляд по-прежнему горит ненавистью.

— Вали спать, придурок! — кричу я вне себя от ярости. — Или хочешь опять незаметно ударить меня? Но теперь-то мы стоим лицом друг к другу.

Не стоило мне говорить такие слова. В пабе я вдоволь насмотрелся на драки, и если военные дрались с гражданскими, то первые обычно побеждали.

Симпсон смотрел мне прямо в глаза. Кажется, он в какой-то степени признал мою правоту. Моментально унял свой гнев. Тем не менее от этого типа можно ожидать чего угодно. Я уверен, что он все-таки представляет для меня опасность.

Вдруг наверху раздается голос:

— У вас там все в порядке?

Габби стоит на лестнице. Симпсон расслабляется, на его лице появляется тень улыбки. Офицер словно говорит: «На сей раз тебе повезло, но мы еще встретимся на узкой дорожке». Габби, одетый в халат, спускается к нам.

— Мы обсуждали битву при Каннах, — объясняю я и смело гляжу в глаза Симпсону.

Впрочем, это явный блеф. На самом деле я страшно рад появлению доктора.

Я желаю обоим спокойной ночи и направляюсь к своей комнате.

Все еще взволнован и немного дрожу после стычки. Меня в жизни никогда по-настоящему не били, так что я даже не знаю, чего избежал. В голове еще бродит алкоголь, и ощущаются последствия «травки», поэтому, начнись драка, я бы, несомненно, ринулся в бой. Тем не менее чувствую себя полным идиотом.

Когда я в последний раз так нарывался?

Еще в школе.

Крис Саммер изменился. Стал крутым. Один из его дружков, урод по имени Мертон или Мердок, затеял драку с каким-то говнюком. Тот оказался, впрочем, не робкого десятка, хотя вид имел дурацкий: волосы походили на ядерный гриб, очки крепились лейкопластырем. Они толкали друг друга, потом обменялись несильными ударами. И вдруг говнюк сбивает Мертона с ног. Этот здоровяк оказался слаб в коленках. Он начинает ныть. Тогда Саммер выбирается из собравшейся поглазеть на драку толпы, молча хватает говнюка за волосы и бьет в рожу. Мертон немедленно вскакивает на ноги.

Я подбегаю к Саммеру и тащу его прочь, крича, что так не честно. Это были последние слова, сказанные мной Саммеру.

Несколько зевак повернулись к нам. Повезло: вместо одной драки они увидят сразу две. Кто-то пронзительно закричал: «Врежь ему как следует, Крис!» И он, похоже, собирался вздуть меня по первое число. Но потом, наверное, вспомнил, что мы с ним старые друзья, сплюнул и скрылся в толпе. Дело пахло предательством, грустно о таком вспоминать. Однако даже сейчас я почувствовал прилив адреналина, представляя себе момент схватки.

Меня пробирала дрожь. Очень хотелось встретить где-нибудь Суфи — в большом зале, например. Заглянул на кухню, надеясь застать там ее одну. Не повезло. В тот вечер женщины быстро справились с работой: зал пустовал, свет на кухне не горел. Тем не менее я обыскал все, полагая, что девушка притаилась в каком-нибудь отдаленном уголке. Выглянул в окно, выходившее во двор, где мы с ней недавно сидели, наблюдая за падающим снегом. Представил себе, как тают снежинки у нее на лице и в темных волосах. Это воспоминание уже стало для меня священным.

Вернулся назад. Теперь у меня есть выбор. Можно пойти в комнату Суфи и спросить девушку, не хочет ли она поговорить… Содрогаюсь при одной мысли об этом. Какой-то кошмар. Со времен Туниса я взял за правило никогда не проявлять инициативу в отношениях с женщинами. Заводя интрижку, я полностью отдаюсь воле своих партнерш. Таким образом снимаю с себя вину и избавляюсь от ответственности. Мой умный, наблюдающий двойник понимает всю фальшь такого подхода к делу, зная, что моя пассивность не может быть полной.

Позволяя командовать собой, я всегда оставляю некоторые лазейки и проявляю своеволие. Только мне всегда удается приглушить внутренний голос, разоблачающий дурное поведение. И я плыву по воле волн.

Сознаю, что веду себя крайне трусливо. Снимая с себя ответственность за поступки, я возлагаю ее на кого-то еще. Игра постоянно заканчивается вничью: полученная выгода уравновешивается потерями другого человека. Трудно жить, осознавая свою трусость. Лишь ужас Туниса делает такой выбор неизбежным.

Знаю, что есть смысл пойти в комнату Суфи. Мне необходимо рассказать о своих чувствах и сообщить девушке, что я крайне нуждаюсь в ней. Не мыслю жизни без нее. Узнав это, она сможет свободно принять решение. Но поступить так не решаюсь. Воля ослабла после многих лет бездействия. Я устал от терзающего меня чувства вины и бесконечных неудач. Итак, возвращаюсь к себе, даже не взглянув на лестницу, ведущую в комнату Суфи. Упускаю мимолетный шанс обретения счастья.

За мгновение до того, как включить свет в комнате, понимаю: что-то не так. Рука задерживается на выключателе. Я не слышу ни малейшего звука, ни даже слабого дыхания, однако ясно ощущаю чье-то присутствие. Неужели Симпсону каким-то образом удалось проникнуть сюда до моего прихода? Что он, черт побери, затевает? Определенно в его планы не входит беседовать со мной о поэзии, несмотря на тесные отношения с Луи Макнейсом. Нет, я унизил его, оттолкнул, и теперь он хочет мстить. Сжимаю кулаки и включаю свет, полагая, что противник на минуту ослепнет после долгого пребывания в темноте.

Это не Симпсон. Обнаженная нежная рука цвета сливы лежит поверх белой простыни. Глаза Суфи закрыты, губы слегка надуты.

— Ну и долго же вы, мальчики, болтаете, — говорит она, не открывая глаз.

А мне показалось, будто она не хотела моргать при вспышке яркого света, чтобы ничем не нарушить свой прекрасный, умиротворенный облик. Люблю ее и хочу сказать об этом. Но вместо этого так широко улыбаюсь, что кажется — верхняя часть моей головы вот-вот отвалится. Суфи, заинтригованная моим молчанием, приоткрывает глаза. Я, очевидно, выглядел круглым дураком, стоя перед ней и глупо таращась с идиотской улыбкой во весь рот. Не в состоянии вымолвить ни слова. А что я мог сказать? «Что ты здесь делаешь? Пожалуйста, встань с моей постели. Мы не должны устраивать подобные встречи»? Я мог бы обратиться к ней только с такой чушью, которая, впрочем, вполне соответствовала бы моему нелепому виду. Но надо же что-то делать. Пора действовать решительно. Беда в том, что я совершенно отвык от энергичных поступков. Стоял и тупо молчал, словно ребенок, очарованный видом фургона с мороженым.

Никогда бы не подумал, что такое в принципе возможно. Суфи. Здесь. В моей постели. Без одежды. Или в одних трусиках. А я ведь даже боялся заглянуть в ее комнату. О, как я мучился по этому поводу! Что ж теперь вспоминать? Еще успею настрадаться. А сейчас надо что-то предпринять. Хватит стоять столбом. В этот миг, о Боже, я почувствовал первые признаки эрекции. Член затвердел еще больше, когда моему взору открылась часть ее груди, выступающая из-под одеяла. И эти обнаженные плечи, на которых покоится прелестная девичья головка. Дело решено. Смешно торчать здесь и по-идиотски скалиться с такой мощной штуковиной в штанах. Просто неприлично. Решительно выключил свет.

Пока еще не в силах произнести что-то связное и осмысленное, прохожу в комнату. Снимаю смокинг Нэша и бросаю в дальний угол. Пытаюсь ослабить белый галстук Бланди, но лишь затягиваю еще туже. Прошло несколько минут, прежде чем мне ценой невероятных усилий удалось развязать удавку. В комнате темно, но в лунном свете я вижу Суфи. Сажусь на край кровати и беру ее пальцы в свои ладони. Говорю:

— Жизнь полна неожиданностей.

Кажется, огоньки лукавства вспыхивают в ее глазах.

— Глупец. Мои учителя отлупили бы меня линейкой по рукам, если бы я произнесла такие банальные слова.

Она поцеловала мои пальцы.

Мне вдруг показалось, что молитва о том, чтобы оказаться в постели с Суфи, была услышана тем богом, к которому я обращался. Не свирепыми ацтекскими божками и не Иисусом, которого я постоянно представлял в виде лепной статуи с тех самых пор, когда еще мальчиком прислуживал в алтаре. Не Молохом и не Ваалом. Не египетскими богами с головами шакала или ибиса. Но кто бы он ни был, я по сей день благодарен моему богу. Нежные руки Суфи освобождают меня от остатков одежды. По спине от поясницы до плеч пробегает сладкая дрожь. Любимая обнимает меня и целует в шею. Каждый поцелуй четок, словно тиканье часов, и в то же время расплывчат, будто девушка превратилась вдруг в текучее облако, обволакивающее меня. Я чувствовал себя Данаей, которой овладел Зевс в обличье золотого дождя. Она прижимается ко мне. Я ощущаю ее грудь, острые твердые соски, словно шрифт Брайля для слепых. Наконец нахожу ее губы и целую возлюбленную. Слишком спешу, и мы стукаемся зубами. Однако это нам даже нравится. Осторожно ввожу свой язык ей в рот, борясь с желанием поглотить ее всю. Теперь она уже вне себя от страсти. Хватает меня за затылок и крепко прижимает мои губы к своим. Мне кажется, ей должно быть больно.

Задыхаясь, прячу лицо в волосах Суфи. Они уже не представляют собой, как прежде, непокорную, смешную, неопрятную массу. Она должным образом убрала их, заплела в тугие косы и умастила каким-то приятным веществом.

— Чем пахнут твои волосы? — бормочу я.

— Это особое масло, — отвечает она. — Не знаю, как оно называется по-английски. Его производят из тропического дерева. Тебе нравится?

— Очень.

— Постаралась для тебя.

Мы вновь целовались. На сей раз нежно исследуя тела друг друга, стараясь не пропустить ни одной извилины. Как мы радовались нашей близости! Суфи взяла мой член в руку. Бедром я чувствовал прикосновение удивительно мягких волос на ее лобке.

— У меня больше не стоит, — сказал я ей, странным образом понимая, что это уже не имеет значения.

Такой секс не прекращается никогда.

— Есть один способ, — прошептала Суфи на ухо, прикасаясь рукой к моему лицу. — Африканский.

Она говорила и говорила. Я чувствовал горячее дыхание. С каждым словом мой член все твердел, пока не стал тугим, как барабан, и затрепетал в ее руке. Я чувствовал себя подростком во время первого соития.

— Не хочу обижать тебя, — обратился я к ней. — У меня есть свой способ. Я могу… не волнуйся, тебе не будет больно.

Суфи наморщила лобик. Она была явно обеспокоена. Я поцеловал ее глаза, после чего любимая впустила меня в себя. И тут же тихо вскрикнула. Ей больно? Мне казалось, я вот-вот кончу, глаза полезли на лоб, в голове в любую минуту мог произойти взрыв. Каким-то образом сдержался, но двигаться больше не решился. Нежно она вставила мой член глубже в себя, и когда я оказался в нужном для нее месте, моя девушка начала свои движения. Мне казалось, она стонет от боли. Это было непереносимо. Я вышел из нее, вздыхая: «О Боже!» И тут Суфи нырнула под меня и взяла пенис в рот именно в тот момент, когда я уже практически кончал.

— Извини, — проговорил я, едва дыша, хотя никакого сожаления, понятно, не испытывал. Напротив, мне хотелось петь и танцевать.

Суфи усмехнулась и довольно грубо сплюнула на пол.

— Опять ты просишь прощения, — хихикала она. — Лучше не извиняйся, а в следующий раз будь во мне подольше.

— О Господи! — простонал я и с головой накрылся белой простыней, чтобы она в лунном свете не увидела, как я краснею.

А Суфи повернулась ко мне спиной и положила мою руку на шелковистые волосики своего лобка. Через пять минут девушка уже крепко спала.

После того как моя любовь погрузилась в сон, я испытал необыкновенное чувство умиротворения. Бледный свет луны и снег за окном делали все вокруг таким необычным и сказочным. Мы с ней любовники в некоем загадочном пространстве, и ничто в этом призрачном мире не может разделить нас. Кровать узкая, и мы лежим рядом. Мне уже не понятно, где кончаюсь я сам и начинается она. Мы дышим синхронно. Создается иллюзорное впечатление, будто наше обоюдное сознание расширяется и накрывает нас подобно морскому туману. Впервые с тех знаменательных событий на пляже Туниса, случившихся одиннадцать лет назад, я по-настоящему счастлив. Если определять счастье как состояние, исключающее страдание.

Все же, перед тем как забыться безмятежным сном при лунном свете, я начинаю испытывать некоторый дискомфорт. Может быть, она слишком давила головой на мое плечо или я не мог привычно ворочаться в постели. Так или иначе, что-то явно беспокоило меня.

Остальных в ту ночь занимали совсем иные мысли. Кое-что мне удалось узнать из полицейских сводок, о чем-то я интуитивно догадывался. Возможно, многое мне просто померещилось. Однако трудно отделаться от ощущения, будто определенные идеи на этот счет каким-то таинственным образом проникли в мой мозг. Впервые за много лет я спал спокойно, а проснулся опустошенным и изнуренным.

ГЛАВА 21 ВОЙНА И МАЛЬЧИК

Он лежит не двигаясь. Бешеные немигающие глаза широко открыты. Луи Симпсон вспоминает Боснию. Время от времени ему нужно возвращаться в балканскую страну. А сейчас это просто необходимо, чтобы только не думать о проклятом уик-энде. Его послали на Балканы в составе Британского батальона, входящего в специальный миротворческий контингент сил ООН или ЮНПРОФОР. Вначале миссия миротворцев заключалась в поддержании порядка в конфликтных районах Хорватии, однако постепенно их втянули в заваруху на территории Боснии. Военные страшно нервничали и открывали огонь при малейшей угрозе нападения. Откровенно говоря, они соскучились по боевым действиям с тех пор, как в Белфасте и Арме бандиты немного успокоились.

Симпсон командовал подразделением, состоящим из шести легких танков «Симитар». В задачу группы входили охрана и сопровождение колонн автотранспорта Управления военного комиссара ООН по делам беженцев, ЮНХСР, доставляющих продукты питания в изолированные этнические анклавы, из которых, собственно, и состоит центральная часть Боснии. «Симитары» напоминали игрушки с маленькими пушками на башнях, тем не менее танкисты любили их. Прекрасно себя чувствовали, когда в ответ на вражеские выстрелы открывали огонь из скорострельных орудий калибра тридцать миллиметров. Снаряды спокойно пробивали броню легких танков противника. Да все, что угодно. Любую технику выводили из строя. Им не под силу были лишь модернизированные боевые бронированные машины. Что касается древних «Т-54», которые находились на вооружении как у сербов, так и у хорватов, их они щелкали словно орехи… А обычными небронетанковыми снарядами можно прекрасно уничтожать пехоту.

Правда, солдаты врага представляли собой жалкое зрелище. В основном никчемные вояки: крестьяне, рабочие и учителя-очкарики. Убивать давно стало профессией Симпсона, тем не менее ему становилось не по себе всякий раз, когда он обозревал результаты своей пагубной деятельности. Однажды он нашел человека с большим животом, одетого в футболку, шорты и сандалии, лежащего возле поленницы аккуратно нарубленных дров. Если бы не автомат Калашникова, валяющийся рядом, можно было подумать, что мужчина просто спит в своем саду. Симпсон не сразу разглядел рану, но вскоре понял, что шорты не всегда были красного цвета. Осколок снаряда попал в пах и разорвал артерию. Умер он скорее всего спустя минут десять. Симпсон прикоснулся к щетинистой щеке мертвеца. Луи считал, что смерть от большой потери крови является еще не самым худшим исходом. В таком случае у вас остается какое-то время, чтобы в последний раз все вспомнить и проститься с жизнью. Приготовиться, так сказать. Луи Симпсон смерти не боялся.

— Сэр, — обратился к нему один из танкистов, — вы должны сообщить о происшествии по рации.

Освобожденные боснийцы называли сербов жестокими негодяями, которым, однако, можно доверять. Они вели себя предсказуемо. В бою дрались как черти, но во время перемирия лежали, задрав ноги кверху, и покуривали. А вот мусульмане очень коварный народ. Они с самого начала конфликта пользовались одним хитроумным трюком. Как только узнавали, что в Сараево вскоре прибудет самолет с журналистами или политиками, сразу же прекращали огонь. Затем втихаря пускали несколько снарядов по сербам, засевшим в горах, и ждали, когда эти болваны начнут обстрел. Таким образом, большие шишки, приземлившиеся на аэродроме, сразу слышали грохот сербских пушек.

Что до хорватов, то их ненавидели все. Они заимствовали худшие качества у других народов. Жестокие, хитрые, беспринципные подонки. Еще до прибытия подразделения Симпсона на место событий полковник Боб Стюарт обнаружил обгоревшие тела женщин, детей и стариков в маленькой деревушке Амичи. Потом эта история передавалась из уст в уста. Говорили о том, как полковник чуть не застрелил дрожащего хорватского офицера прямо перед телекамерами. Откровенно говоря, в Боснии все перемешалось: жертвы и палачи находились среди всех воюющих сторон. Интересная там была жизнь. Самое лучшее в такой ситуации — делать строго свое дело и относиться ко всему с максимальной непредвзятостью…

Однажды Симпсон повстречал на улице мальчика. В Сараево он получил пятидневный отпуск. Лейтенант не собирался пьянствовать с другими офицерами. Ему также не светило тратить зарплату на красивых шлюх, картинно восседавших в дорогих кафе или призывно покуривающих у входа. Впрочем, красивыми они казались только до того момента, как начинали улыбаться, открывая свои беззубые рты. Похоже, клиенты обходились с ними довольно сурово. Большинство военных имели здесь постоянных девушек. Иногда они выдавали их за своих любовниц. Некоторые и впрямь не прочь были жениться, если бы только каким-то образом могли избавиться от своих мегер, ждущих их где-нибудь в Колчестере. Тем не менее в глубине души все сознавали, что отношения эти носят сугубо корыстный характер. Итак, Симпсон пил один в баре «Метрополь», спокойном уютном местечке, где царила романтическая полутьма и никто не приставал с дурацкими разговорами. Разумеется, и здесь не обходилось без проституток, но они понимали, что не интересуют его, и не надоедали. В этом баре шлюхи вели себя прилично.

Он читал антологию произведений поэтов Второй мировой войны. Существовало общее мнение, что самая лучшая поэзия создавалась в период грандиозных сражений 1914 года, однако танкист думал иначе и предпочитал более поздних авторов. Поэты круга Уилфреда Оуэна полагали, что у каждого человека есть своя война, и верили в метафизическую связь между убийцей и жертвой. Находили даже, что здесь замешан секс. Фронтовики также писали о чувственных отношениях между солдатами, сидевшими в одном окопе, где смерть подстерегала их на каждом шагу. От этих строк Луи становилось как-то не по себе. Во время Второй мировой все личные человеческие переживания потеряли свою ценность из-за обилия техники. Бои выигрывали и проигрывали машины, а не люди. И никаких братских поцелуев с врагом в момент штыковой атаки.

Луи положил книгу во внутренний карман куртки. Оставил деньги на стойке. Не зная точно, сколько стоит выпивка, он наверняка переплатил. Не из щедрости, а от нежелания разговаривать с барменом. Симпсон хотел немного побродить по улицам, прежде чем возвращаться в гарнизон. Говорили, до войны Сараево славился своей красотой. Журналисты и теперь находили здесь какую-то необычную ауру. Сравнивали город с Парижем. Ему же бросались в глаза только красивые шлюхи да дыры от пуль в стенах.

Симпсона не особенно трогало мужество горожан, боровшихся за свое существование и с большим трудом добывавших каждый кусок хлеба. Ребятишки играли в футбол на тенистых площадках среди домов. Солдаты правительственных войск с винтовками за плечами целовали девушек в узких аллеях. Он заметил, что элита, желающая отделения Боснии от Югославии, живет совсем неплохо. Тем не менее все это как-то не трогало его.

Мальчик стоял под погасшим уличным фонарем. Трудно определить его возраст: худое тело кажется гораздо моложе не по годам взрослого лица. По всей вероятности, парнишке где-то около пятнадцати. Густые темные волосы небрежно зачесаны на пробор, непреднамеренно придавая их обладателю довольно смешной вид. Он одет в дешевую нейлоновую куртку со сломанной молнией и джинсы, сохранившиеся еще с коммунистических времен. Они ему коротковаты, так что между штанами и сношенными донельзя кроссовками фирмы «Найк» виднеются голые ноги. Симпсону обувь показалась краденой. Должно быть, пацан мерз. Стоял ноябрь, и ночи были очень холодные.

Малый в упор смотрел на офицера. Под глазами черные круги. Кажется, он что-то бормочет про себя. Симпсон пошел вниз по улице, потом оглянулся и увидел, что парнишка по-прежнему не спускает с него глаз. Испытывая неприятное чувство, Луи запустил руку в карман. Нащупал какую-то мелочь. На нее можно купить булочку. Танкист повернулся и пересек улицу.

Мальчик все так же смотрит на него. Только губами перестал шевелить.

— Возьми. — Симпсон протянул ему мелкие монетки.

Тот даже не пошевелился.

— Sprechen sie Deutsch?

— Ja.

— Хорошо, только от этого мало пользы. Я-то по-немецки ни бум-бум!

Симпсон громко захохотал. Однако веселье было наигранное, ибо он явно нервничал.

— Я говорю по-английски.

— Ах так? Слушай, возьми-ка деньги. Купишь себе что-нибудь поесть.

Мальчик посмотрел на монеты и раскрыл свою ладонь. Симпсон ссыпал туда мелочь, их руки соприкоснулись. К удивлению танкиста, парнишка даже не поблагодарил его. Что ж, надо идти дальше. Больше он ничем не может помочь.

— Вы военный? — вдруг спросил мальчик.

— Миротворец, — ответил офицер.

Оба улыбнулись нечаянной шутке. Зубы у парня белее, чем у большинства боснийцев.

— По крайней мере лучше, чем дипломат.

После этих слов Симпсон мог бы спокойно продолжать свой путь. Он дал бедняге денег, пошутил с ним. Короче, исполнил свой долг. Но в мальчике чувствовалась какая-то притягательная сила. Он вроде бы не хотел отпускать лейтенанта. Это определенно связано с его отчужденностью, с неумением просить. И разумеется, какую-то роль играла внешность парнишки, печальная загадочная красота. Симпсону приходилось и раньше где-то видеть такой же пустой, всасывающий в себя все на свете взгляд. Вот только никак не мог вспомнить, где конкретно.

— Сколько тебе лет?

— Много.

Теперь мальчик смотрел ему прямо в глаза. Луи наконец вспомнил. Ну конечно. Взгляд голубых ребят, тусующихся возле вокзала Кингс-Кросс в Лондоне. Они торгуют собой. К горлу подступил комок. Симпсон чувствовал себя нехорошо, и в то же время странное сладкое волнение охватывало его. Да и жалко стало бродяжку.

— Вы не хотели бы пойти со мной? — спросил мальчик и протянул руку.

Искушение было велико, и офицеру пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не поддаться ему. Он проглотил ком в горле и проговорил:

— Ты, наверное, голоден. Может, зайдем в кафе?

Мальчик некоторое время колебался, потом согласился.

Неподалеку находилось вполне современное заведение, где Симпсон частенько по утрам пил кофе эспрессо. Здешний кофе выгодно отличался от пахнущего грязными носками безвкусного напитка, который подавали в гарнизонной столовой. Луи старался идти рядом с парнем, но тот прихрамывал и все время отставал. Присмотревшись, офицер увидел на его бледной лодыжке шрам от проникающей раны. Пуля, очевидно, пробила ногу насквозь. Сквозь рваные кроссовки виднелась запекшаяся кровь.

— Тебе не больно ходить? — спросил Симпсон, стараясь голосом не выдать свою озабоченность.

— Нормально. Только бегать теперь не могу.

Вот и весь разговор.

Луи вошел в кафе, интерьер которого в корне отличался от древних заведений турецкого района Баскарсийя. Такое кафе можно встретить в любом европейском городе. Чистые столы, очень приличный кофе. После того как Симпсон зашел сюда пару раз, хозяин начал приветствовать офицера и называть по имени. Он явно напоказ засыпал при нем свежие зерна в блестящий хромированный автомат.

Дверь захлопнулась за спиной Симпсона. Мальчик остался на улице. Хозяин посмотрел в окно. Его взгляд говорил: всяким побирушкам не место в таком шикарном заведении. Луи распахнул дверь и поманил парня.

— Он со мной, Марко, — обратился танкист к владельцу заведения, грузному хорвату с густыми развесистыми усами, в которых спокойно могла бы заблудиться обезьяна. — Два кофе и пирожные,пожалуйста.

Усевшись в уголке и немного подкрепившись, мальчик стал запинаясь рассказывать о себе. Зовут его Стефан. Ему шестнадцать лет. Сообщив эту информацию, он опять умолк. В ярком свете Симпсон увидел следы карандаша для подведения глаз на лице своего нового знакомого. Минут пять они молчали, потом Луи спросил:

— Почему ты занимаешься этим, Стефан?

Тот молчал, уставившись в тарелку. Потом опустил большой палец в крем и облизал его. Лейтенант не счел этот жест преднамеренной попыткой возбудить его желание. Скорее он показался ему трогательным и очень детским.

— А как вы думаете?

— Ради денег?

— Конечно.

— Только поэтому?

— Да.

Впрочем, судя по тону, он вряд ли говорил правду.

— А где твои родители.

— Умерли.

— Сожалею. Они погибли на войне?

— Нет. Все случилось из-за меня. Я играл с друзьями и бегал там, где стреляли. Один из снайперов оказался добрым человеком. Он специально попал мне в ногу, чтобы я не умер. Тут прибежала мать. Они ее застрелили. Потом пришел отец. Он катил перед собой автомобиль, прикрываясь им. Хорошо придумал. Только папа не мог оставить там маму и попытался вытащить ее. Вот тогда пуля и попала ему в голову. Я лежал вместе с ними, пока не стемнело. Прошло много времени. Никто не решался подойти к нам. Ночью друг отца, работавший вместе с ним на заводе, забрал меня к себе домой.

У Симпсона горело лицо. Он испытывал ужасное, бередящее душу чувство неловкости. Понимал, что это совсем не то, что он должен чувствовать в данный момент. Следовало пожалеть несчастного подростка, рассказавшего такую чудовищную историю, а не страдать из-за своей закомплексованности. Откровенно говоря, танкист не знал, как реагировать на подобные вещи. У него просто не имелось опыта сочувствия другим людям. Хотелось выскочить из кафе и больше никогда не видеть Стефана. Возможно, мальчишка врет. В Сараево полно лгунов. Но нет, рассказ похож на правду. Он сглотнул слюну.

— Это случилось здесь?

— Нет, в Монстаре.

Монстар. Место сражения между хорватами и мусульманами. Там творились самые страшные зверства.

— В вас стрелял хорват?

— Я сам хорват. Снайпер, убивший моих родителей, был мусульманин.

— О Боже! Почему ты оказался здесь?

— Благодаря случившемуся мне дали статус беженца и привезли сюда, чтобы затем переправить в Германию или Англию.

— Почему же ты не уехал? Может быть, тебе хотелось отомстить убийцам?

Впервые за все время мальчик рассмеялся каким-то отнюдь не детским смехом.

— Мстить? Да когда я лежал в больнице с простреленной ногой, наши атаковали здание и застрелили всех, кто там был. Женщин изнасиловали. Один офицер принес мне мужской половой орган в целлофановом пакете и сказал, что отрезал его у убийцы моего отца. Думаю, он соврал. Откуда им было знать, кто именно стрелял в отца? Просто он хотел доставить мне удовольствие. Эти же военные, кстати, угрожали папе, потому что он отказывался идти воевать.

— Ясно, — проговорил Симпсон, хотя, если честно, мало что понимал. — И все же почему ты… не уезжаешь отсюда и… торгуешь собой? Ты что, — ему не хотелось употреблять банальный западный термин, — голубой?

— Не знаю. А вы?

Такого прямого вопроса Симпсону еще никто не задавал. Он и сам себя не смел спрашивать об этом. Совсем не обязательно было отвечать мальчику. Возможно, по этой причине он и заговорил:

— Сам не знаю. В школе со мной происходили странные вещи. Нет, это не имеет никакого отношения к тому, чем занимаешься ты. Мне стыдно рассказывать. Но здесь нет никакой связи. Тем не менее нечто случалось. Да.

Он умолк и стал рассматривать кофейную гущу, скопившуюся на дне чашки.

Стефан терпеливо ждал, когда военный заговорит вновь. Он привык молчать. Некоторые мужчины любили поболтать с ним. Одни до полового акта, другие — после. Были и такие, которые только разговаривали и даже не прикасались к нему. Возможно, этот странный коротышка принадлежал к подобным типам. Наконец мальчик решился на подсказку:

— Вы сказали, что с вами случались странные вещи.

— Что? Ах да. С тех пор я так и не знаю, кем являюсь на самом деле. Кажется, я развивался неправильно. Произошли какие-то ненормальные изменения в психике. Но я не увлекаюсь мужчинами или мальчиками.

Стефан засмеялся. На сей раз по-мальчишески. Суровость исчезла с его лица. Он как-то резко помолодел.

— «Я не увлекаюсь мужчинами или мальчиками», — добродушно передразнил он Симпсона.

Поколебавшись пару минут, танкист тоже залился смехом.

— Прости мою напыщенность. Я ведь англичанин.

С этого момента что-то изменилось в их отношениях. Стало легче общаться. Стефан оказался умным и обаятельным подростком. Симпсон не мог понять, как мальчик, переживший такой ужас, не ожесточился и сохранил природную веселость. В нем чувствовалась живая, неиспорченная душа. Жил он не на улице, а в покинутых людьми квартирах, находившихся в опасных районах города. Почему парень не уезжает в Гамбург или Лондон, зачем продает себя миротворцам? Что ж, порой мы совершаем поступки, совершенно необъяснимые с точки зрения логики. Трудно выразить все словами. Симпсон пытался поставить себя на место Стефана. Ему не хочется покидать родину. Здесь погибли его родители. Почему человек должен терять любимый край? Одинокий мальчишка торгует собой, потому что нуждается в любви.

В разговоре Стефан дал понять, что здесь, в Боснии, все не так, как на Западе. Стыдно заниматься сексом с мужчинами, но в результате ты не становишься другим человеком, гомосексуалистом. Ты просто предпочитаешь мужиков, вот и все. Если отец застает сына в постели с мальчиком, он бьет его. Друзья начинают дразнить пацана, называют женщиной, однако вскоре забывают об этом. И ты не теряешь себя. Потом приходит пора вступить в брак. Жена иногда насмехается над тобой и бранит за прошлые грехи. Но бабы всегда ругаются.

Симпсон счел мудрым такой подход к вещам, при котором вне зависимости от сексуальных предпочтений вы остаетесь самим собой.

Мальчишка все говорил, а Луи вдруг пришла в голову мысль о том, что бедняга просто ищет мужчину, который мог бы заменить ему отца. И тут же понял, что его собеседник в этом не нуждается, так как хранит в душе образ человека, катившего перед собой автомобиль, пытаясь спасти сына и жену. Скорее всего мальчику нужен старший брат, который руководил бы им и помогал ему. Могли танкист стать таким братом? Но Симпсон сам мучился от душевной раны, полученной в юности. Где-то в его прошлой жизни зияет черная страшная пустота. Когда-то он считал, что армия излечит его, однако рана лишь затянулась, подернулась коркой, не перестав болеть. Служба не может заменить любовь.

Когда они вышли из кафе, Симпсон дал Стефану двадцать немецких марок и пообещал заплатить такую же сумму, если тот придет сюда на следующий день. Лейтенант уже боялся потерять мальчика. В ту ночь он не спал, думая о новом знакомом и о том, что случилось с ним, прикидывая, как можно помочь.

Утром Луи сделал несколько распоряжений и назначил встречи. Занялся делами. День прошел незаметно. В шесть часов вечера Стефан пришел к кафе. Офицер заметил, что глаза подростка не подведены, однако вовсе не утратили своей прелести. Между ними сразу же завязался непринужденный разговор, и Симпсон отвел нового знакомого в недорогой ресторан. Мальчик съел тарелку супа, порцию запеченной баранины и шоколадное мороженое на десерт.

Симпсон встречался с мальчиком почти каждый день. Разумеется, для выполнения намеченной цели требовались денежные затраты и время. У танкиста не было уверенности, что все получится, и он пытался скрыть от Стефана суть своих замыслов.

Однажды вечером они пошли на концерт классической музыки. На деньги Симпсона Стефан купил себе новую одежду. Не особенно шикарную. Определенно не крутой прикид. Тем не менее теперь мальчик более не походил на бродягу или малолетнего голубого, живущего за счет мужчин-педерастов. На концерте присутствовало много служащих ООН, несколько журналистов и представители местной буржуазии. Такие неприятные типы хищного вида с пухлыми кошельками, наживавшиеся на коррупции и контрабанде. При них жены, наряженные в платья от «Прада».

На концерт пришел голландский майор, который пару раз снимал Стефана и обходился с ним довольно грубо. Однажды он чуть не свернул мальчику шею. С тех пор тот избегал встреч с голландцем и всякий раз, увидев его, уходил в тень. Майор по имени Валк был умен и понял, что им пренебрегают. На концерт он опоздал, и Стефан видел, как билетерша не хотела пускать его в зал до антракта. Однако Валк, любезно улыбаясь, оттолкнул ее в сторону и стал пробираться к своему месту, громко и неискренне извиняясь перед встававшими пропустить его людьми.

Перед перерывом, когда зрители аплодировали музыкантам, Стефан обратился к Симпсону:

— Можем мы сейчас уйти?

— Почему?

— Мне скучно.

На самом деле музыка очаровала его. Он громко смеялся во время исполнения оркестром юмористической вариации под названием «Карнавал животных», где изумительно изображалась тяжелая поступь слонов.

— Во второй части они исполнят музыку к балету Прокофьева «Петя и волк», — протестовал Симпсон, уступая дорогу желающим посетить буфет. — В юности мне очень нравилась эта история.

— Я замерз, — настаивал Стефан, хотя в зале было душно.

Симпсон снял пиджак и накинул его на плечи мальчика.

— Это зрелище согревает мое сердце холодным вечером, — раздался рядом с ними скрипучий голос, в котором звучал ярко выраженный акцент.

Симпсон поднял взгляд. Он слышал о майоре Валке. Поговаривали, что он использует военизированные формирования для сбора разного рода информации, не брезгуя никакими методами. Ходили также слухи о том, что голландец неравнодушен к детям.

Луи заглянул в холодные голубые глаза майора, возвышавшегося над ним с дежурной ослепительной улыбкой на устах, будто персонаж старой рекламы зубной пасты. От него исходил запах антисептического средства. Симпсон кивнул в знак приветствия.

— Надеюсь, вы позаботитесь о молодом человеке, — сказал Валк.

Непонятно, обращался он к Симпсону или к Стефану.

И тут Стефан выкинул фокус. Он приблизился к Валку и залепил ему звонкую пощечину. Мальчик не выглядел здоровяком, однако удар оказался ощутимый, и майор подался назад. Гнев исказил его холеное лицо. Симпсону показалось, что голландец вот-вот набросится на Стефана, и он поспешил стать между ними. Однако выражение лица Валка вмиг изменилось. Вернулась вновь маска слащавой любезности.

— Так-так, волчонок, ты научился новым трюкам. Надеюсь, позабавишь своего друга… лейтенанта Симпсона.

Майор поклонился и пошел по направлению к выходу.

Только тогда Луи заметил, что на них смотрят. Он пытался не думать о том, как этот эпизод выглядел со стороны. В то же время танкист осознал угрозу, таящуюся в словах голландца. Валк намеренно назвал его по имени. Неудивительно, что майор знает Луи: миротворцев в городе не так уж много, и почти все офицеры знакомы друг с другом. Однако Валк специально подчеркнул тот факт, что Симпсон известен ему. Он может воспользоваться этим в своих коварных целях.

— Ты хотел уйти из-за него? — обратился Симпсон к Стефану.

— Я его не боюсь.

Луи рассмеялся:

— Понятно. По-прежнему хочешь покинуть зал?

— Думаю, теперь все будет хорошо.

Мальчик не ошибся. Валк не вернулся после антракта. Пощечина, нанесенная Стефаном, безусловно, унизила майора.

Стефан не боялся Валка, однако Симпсон опасался этого человека. Голландец слыл ловкачом, и многие зависели от него. Он завоевал популярность как у боснийских чиновников, так и у сербских высокопоставленных военных.

Симпсон удвоил свои усилия. Он хотел устроить Стефана в местную американскую школу. Туда принимали пансионеров и не только детей дипломатов и служащих ООН. В учебном заведении имелось несколько броней для местных жителей, ибо предполагалось, что следующее поколение боснийских лидеров усвоит американский образ жизни. Не самое идеальное решение проблемы мальчика, тем не менее это лучше, чем жить на улице. Он смышленый ребенок. Симпсон считал его умнее себя. Пацан здорово соображает, а его английский с каждым часом становится все лучше и лучше. Стефана может ожидать хорошее будущее, если только удастся пропихнуть его в эту школу.

Симпсон заполнил необходимые анкеты и так долго надоедал бюрократам, что они перешли от категоричного «нет» к вселяющему надежду «может быть». Положил небольшую сумму на счет в швейцарский банк. Через пару дней ему надо было отправляться назад в горы. Ну и что? Он и оттуда может следить за развитием событий.

Неожиданно Симпсона вызвали в штаб ЮНПРОФОР и сообщили, что он должен возвращаться на родину.

— Разрешите остаться здесь и завершить выполнение задания, сэр.

— Не разрешаю.

— Могу я спросить, почему меня направляют домой?

Капитан, седой бюрократ, известный своим трезвым подходом к вопросам дисциплины, сказал:

— Симпсон, замечено, что вы установили… дружеские связи с местными жителями. Это может дурно повлиять на ваше отношение к происходящим событиям. Лично я вам полностью доверяю, но некоторые высокопоставленные лица придерживаются другого мнения. А если вам перестают доверять, вы не можете далее выполнять свою миссию, и ей приходит конец. На вашем месте я бы счел новое назначение за благо и продолжал делать карьеру на родине. Можно даже считать это решение весьма прозорливым. Ну и так далее.

— Когда я должен уехать, сэр?

Симпсон подсчитывал, сколько времени ему понадобится для завершения всех необходимых формальностей, связанных с определением Стефана в американскую школу. Не более недели. Да, семи дней вполне достаточно.

— Военный эшелон отправляется сегодня вечером в шесть ноль-ноль.

— Но, сэр…

— Разговор окончен, Симпсон.

Капитан встал, отдал честь и пожал лейтенанту руку. Покидая кабинет, Симпсон дрожал от ярости. Ему была абсолютно ясна суть случившегося. Он испытывал острое желание схватить пистолет и сделать дырку в голове майора Валка. Вместо этого он отправился на поиски Стефана. Луи носился по улицам, не пропуская ни одного угла, где обычно ошивался мальчик. Люди смотрели на него как на сумасшедшего. Да он и сам считал себя помешанным. Осязаемо чувствовал, как здравый смысл вытекает из него, будто вода из разбитого аквариума. Однако безумие подпитывало его новой мощной энергией, и танкист без конца прочесывал кварталы зданий, зияющих выбитыми окнами, со стенами, пробитыми пулями и снарядами. Стефана нигде не было.

Безумие подсказывало Симпсону, что Валк убил мальчика. Сначала трахнул, а после и замочил. Похоронил под камнями какой-нибудь развалины или расчленил тело и разбросал куски по контейнерам с мусором. Так и виделись хрупкие детские конечности, отсеченная голова с прекрасными глазами. Наконец Луи пристроился на скамейке в парке, принял позу эмбриона и зарыдал. Он оплакивал не только бедного Стефана, но и свое украденное детство, ведь с ним тоже произошло нечто ужасное. Симпсону хотелось от всей души помочь мальчику, спасти его от гибели. Это придало бы смысл всему существованию лейтенанта, которое в данный момент представлялось ему бездонной пропастью. Теперь его уделом стало бесконечное страдание.

Открыв глаза, он увидел перед собой двух танкистов из своего взвода. Они осторожно подняли командира, взяли под руки и повели к казарме. Силы окончательно покинули Луи, и он полагался только на сослуживцев. В самолете, прислонившись к холодному стеклу иллюминатора, он смотрел на уплывающий город, в котором остались его жизнь и любовь.

Вернувшись в Англию, Симпсон, разумеется, пытался выяснить, что случилось со Стефаном, однако так ничего толком и не узнал. Какое значение имела одна трагическая история в стране, где лились потоки крови? Он был бессилен что-то сделать. Безумие сменилось глубокой депрессией, чреватой настоящим сумасшествием. Так герпес является признаком простудного заболевания. Именно тогда Луи Симпсон решил, что коль скоро он ничем не может помочь Стефану, то будет по-другому заниматься восстановлением справедливости. И приступил к действиям.

Но в ту холодную ночь, находясь в старом доме, он тем не менее думал о мальчике из Сараево, вопреки всему надеясь, что тот жив и здоров.

ГЛАВА 22 СТАРЫЙ ДОБРЫЙ ГНЭШЕР

Ангус Нэш пробирался на ощупь в туалет лабиринтами неосвещенного здания. Обычно он справлял нужду самым последним, ибо не выносил, когда кто-то ломится в его кабинку. Около года назад Нэш заметил на туалетной бумаге кровь. Всего несколько капель. Сначала не обратил внимания, но через два месяца начались мучительные жестокие боли. Вспомнил, как в школе на уроках истории им рассказывали про одного короля, кажется, Эдуарда какого-то, которому в зад вставили горячую кочергу. Сейчас Нэш испытывал нечто подобное. Он стал бояться ходить в туалет. Пытался крепиться, однако это лишь ухудшало положение.

Ангус грешил на геморрой и стыдился обращаться к врачу, считая болезнь смешной и не опасной. По крайней мере от нее не умирают. Поставил рядом с собой пакет, в котором лежала губка, приспустил пижамные штаны и уселся на унитаз. Боль набросилась на него, словно стадо бегущих бизонов. Нэш слышал, как кровь капает в воду. Потом она потекла ручьем. От боли закружилась голова, он подался вперед и чуть не упал. Застонал и обхватил голову руками. Ему казалось, что наркотики помогут, облегчат страдание. Они действительно притупляли боль, однако потом его начинало тошнить. Блевать, истекать кровью и опорожнять кишечник одновременно Ангусу не хотелось. На белую керамику унитаза выскользнуло плохо переваренное содержимое желудка: вязкая зеленоватая слизь. Пришлось укусить себя за палец, чтобы не вскрикнуть.

Это конец. На желтом восковом лице заблестели слезы. «Я не заслужил этого», — подумал Нэш. И как обычно, решил, что кто-то должен заплатить за его мучения.

Нэш не был сложной натурой. Все его физиологические желания и потребности сформировались в раннем возрасте и с тех пор не менялись. Он боялся власти в любом проявлении и малодушно отступал, сталкиваясь с ее представителями. Тем не менее, будучи отнюдь не глупым человеком, Ангус вскоре понял, что подхалимов никто не любит, и поспешил спрятать свое низкопоклонство под личиной добросердечности. Однако постоянно нуждался в одобрении своих действий со стороны начальства и шел на все, лишь бы только добиться признания. В силу таких качеств характера он отлично вписывался в организации с жесткой иерархической системой, будь то армия или банк. Менеджеры знали: на этого человека можно положиться. Они также понимали, что гнев обиженных и оскорбленных будет направлен на Нэша, а не на них самих. Он представлял собой комнатную собачку и разъяренного быка в одном лице. Для таких людей всегда где-то найдется теплое местечко.

Преклоняясь перед сильными мира сего, Ангус любил возвышаться над слабыми. Он заводился до безумия, встречая слабаков обоих полов, и старался сразу же подчинить их своей воле. Есть мужики, которые любят доминировать над бабами, доставляя им удовольствие. Таким типам нравится, что женщина теряет контроль над собой, становится беспомощной и смотрит на них умоляющим взглядом. Нэш не принадлежал к их числу. Он любил подчинять себе людей, причиняя страдания, подавляя и отнимая у них возможность сопротивляться. Ему нравилось, когда они начинали хныкать и жаловаться, он обожал вид крови своих жертв.

Начнем с того, что жена Ангуса вовсе не походила на размазню. Дочь генерала, она отличалась бесцеремонностью и даже грубостью. Крупная ширококостная красавица без всяких признаков деликатности. Когда они познакомились на полковом балу, девушка уверенно увлекла Ангуса в парк и сама начала целовать его под развесистой плакучей ивой. Он понимал, что она очень подходящая для него партия, однако побаивался своей невесты. Впервые Нэш увидел жену обнаженной лишь в свадебную ночь. Ее массивные груди напоминали тропические шлемы, а мощными бедрами женщина, казалось, могла бы колоть пушечные ядра. Для него трахнуть такую бабу было все равно, что ударить генерала. Она пыталась завести его, но, несмотря на все усилия и желание угодить, у Нэша так ничего и не получилось. Спустя полчаса неудовлетворенная новобрачная в ярости повернулась к мужу задом и захрапела.

Через пять лет, все еще оставаясь девственницей, жена покинула Ангуса, связавшись с полковым капелланом.

Во время супружеской жизни и после ее окончания Нэш время от времени подыскивал себе партнеров по сексу, которых называл «цыпочками» или «мышками». В основном это были худощавые и большеглазые девицы. Их больше страшило собственное одиночество, чем брутальный любовник. «Мышки» представляли собой нечто иное. Так Ангус называл мальчиков. С ними он вспоминал детство. Эти страстные ночи, когда с разрешения старого урода Ноэля подростки занимались любовью. В отличие от других учеников он не уважал учителя и не понимал его шуток. Но однажды Ноэль читал замечательное стихотворение, когда в класс вошел хорошенький мальчик, и он… почувствовал нечто необъяснимое, что тем не менее проникло прямо в сердце и надолго осталось там. Грязный извращенец ранил его душу. Кто-то должен…

Однако ему не хотелось думать о Ноэле. Ангус представлял себя вновь школьником, который глубокой ночью входит в спальное помещение и ощутимо чувствует тот ужас, который испытывает мальчик, лежащий на кровати. Да, в тот момент у него еще как стоял. Член был словно железный. И мальчику нравилось быть с ним. Равно как «мышкам» и «цыпочкам». Сейчас бы тоже не плохо заняться этим делом. Не для того ли они все и прибыли сюда?

Однако Ангуса занимали и другие мысли. Нэш думал о черной красотке. Не совсем «цыпа», но скорее всего повелась бы. Он врал, когда говорил, что любит чернокожих баб. Во Фритауне можно было снять больших женщин, вроде его бывшей жены, которые просто посмеялись бы над ним. Правда, на улицах попадались и совсем юные шлюхи, которых Нэш, видимо, мог бы заставить визжать от страха. Вот только он не любил иметь дело с проститутками. Профессионалкам нередко попадались мужики вроде него, и телки знали, чего от них можно ожидать. Веселого мало.

Была у Ангуса одна женщина. В каком-то смысле эта сучка напоминала его бывшую супругу. Он пережил с ней неприятные минуты бессилия и злобы, которые необходимо вычеркнуть из памяти. Он так хотел бы сейчас изнасиловать ее, принудив при этом визжать от страха. Да, какой это кайф — видеть ужас в глазах жертвы! Потом он отпустил бы суку. Все дело в том, что она уже созрела для этого. Хотела получить свое. Слишком жаждала боли? Так не пойдет. Надо, чтоб она желала и боялась одновременно. Ладно, пусть бы она только хотела, а он уж нагнал бы страха.

Зад Нэша по-прежнему горел огнем, однако теперь боль стала терпимее. Он видел перед собой искаженные ужасом лица одноклассников, слышал их стоны и голоса, умоляющие перестать мучить их.

ГЛАВА 23 ДЕЛО СЛУЧАЯ

С Домиником Чансом что-то происходило. Все понимали, что парень валяет дурака. Он изображал из себя шута, и это нравилось окружающим. Дом и сам кайфовал. Не надо притворяться серьезным и ходить с постным видом. Нет необходимости принимать трудные решения и думать, прежде чем сказать что-либо. Болтай любой вздор. Поступки тоже могут быть самыми необычными. Тем не менее Доминик знал, когда нужно снять шутовской колпак. В уме ему никак не откажешь. Ведь именно он стоял за многими слияниями крупных компаний, происходившими в Сити. Чанс умудрялся находить разнообразные лазейки в законодательстве, умно и тонко плел паутину, в которую неизменно попадались неосторожные дельцы. Дом умел раздваиваться и делать свои высказывания многозначительными, так что обе заинтересованные стороны, к которым он обращался, понимали его по-своему. Да, Доминик Чанс был, несомненно, умным человеком, притворяющимся идиотом.

Так что под шутовским колпаком шевелились хорошие мозги. При всем том Доминик не был ни злобным, ни мстительным. Голый расчет — вот его безупречная тактика. А что же скрывается под незатейливой наружностью? Сам Чанс убеждал знакомых, что он такой, какой есть, и нечего тут мудрить.

Однако наедине с собой понимал: что-то гнетет его. Нечто неприятное шевелилось и шуршало внутри. Дом вспоминал книжку Беатрикс Поттер «Сказание о Сэмюеле Вискарсе», которую очень любил в детстве. Котенок Том попадает в дымоход и оказывается во владениях толстого крыса Сэмюеля и его бессердечной жены Анны-Марии, которые сначала грубо льстят ему, а потом делают из него пудинг с вареньем, несмотря на жалобное мяуканье. В памяти Дома навсегда сохранился эпизод, когда крысы носятся по плинтусам, почти невидимые в темных углах дома. Слышно лишь, как они царапают пол острыми когтями.

Но как могут крысы завестись в квартире такого необычного жильца — юриста и шута? Что бы там ни было, ему все это не нравилось. Дом никак не мог сосредоточиться на своей проблеме. Что-то сопротивлялось внутри и мешало заняться исследованием причин собственного дискомфорта. Как только Чанс начинал углубляться в себя, некая сила выталкивала его наружу.

Вспоминалось счастливое детство. Разница в возрасте между ним и сестрой Гвин составляла всего один год. По идее они должны были драться, как коты, но вместо этого отлично ладили. Девочка ни в чем не уступала брату: лазала по деревьям и играла во все мальчишеские игры. А он, распотрошив однажды ее куклу и видя, как сестра переживает, сделал вывод и больше так никогда не поступал. Может быть, в силу их дружбы отец и мать до конца своих дней оставались близкими людьми и очень любили друг друга.

А потом его отдали учиться. Семья нуждалась, требовались определенные жертвоприношения. Однако в школе Дому понравилось. Там было чем заняться: стрельба по мишеням, спорт. У него проявились способности к английскому и… латыни.

Да, латынь.

Мальчишки называли учителя Ноэля «господин Всезнайка».

Дому не хотелось думать о нем и восстанавливать в памяти определенные события. Только они вспоминались сами собой. То, чем занимались ученики, постоянно лезло ему в голову. Он гнал неприятные мысли. Прочь! Прочь!

Попытался переключиться на Софи. Любой стал бы гордиться благосклонностью такой девицы. Весьма симпатичная. Уши, правда, несколько велики, но красивые светлые волосы аккуратно прикрывают их. А счастливому жениху уши невесты даже нравились. В каком-то смысле они принадлежали Доминику, ибо никто другой не имел к ним доступа. Нет, он вовсе не считал уши Софи уродливыми. Гнэшер утверждал, что за них будет приятно держаться, выдавая девчонке за щеку. Ему не понравились слова приятеля. Сказать по правде, он недолюбливал Ангуса. Доминик не протестовал против требования Софи исключить постель до свадьбы. Откровенно говоря, даже испытывал некоторое облегчение. Первое соитие всегда таит в себе известную опасность. Всякое может произойти. Даже лучшие из нас порой ошибаются.

Но почему он вновь думает о школе? Образ Софи исчезает. Она превращается в кого-то другого. А сам он становится крысой, бегущей по темному коридору. Свет выключен, однако дорога известна. Куда же он направляется? Он все видит детскими глазами. Не совсем так. Тогда глаза находились как-то ближе к краям, так что он мог видеть часть своего лица: нос и подбородок. Дом пытается скосить взгляд, однако во сне у него ничего не получается. Он слышит голоса. Смех. Скорее хихиканье. Замечает, что продвижение становится затруднительным. Смотрит вниз. Что-то выпирает из штанов. Пытается примять член, однако от прикосновения тот становится еще тверже. Теперь Дом ускоряет шаг, так как не желает опаздывать. Но куда ему надо попасть?

Хватит!

Он с ненавистью вспоминает о случившемся событии. Хочет прекратить его. Вот только как? Может быть, есть какой-то способ. Ему он известен, не так ли?

«Вернись, Софи.

Вернись, моя любовь».

Дом все же добился возвращения Софи: притащил девушку в постель за большие уши. Она утешила его, и он уснул спокойным сном.

ГЛАВА 24 ГАББИ

Габби Андерсон, одетый в шелковую пижаму пурпурного цвета и зеленый шелковый халат, лежал на кровати. Ему нравилось ощущать кожей шелковистую ткань, приятно было дремать и проваливаться в забытье, чреватое непредсказуемыми грезами. Ноги Габби украшали турецкие тапочки с изогнутыми вверх носами, прошитые золотыми нитками и украшенные затейливой вышивкой, в которой поблескивали зеленые и красные сапфиры. Блестящие, аккуратно причесанные волосы доходят почти до края плисового воротника халата.

Габби счастлив в этом замке. Ему нравится размышлять здесь об истории страны, думать о призраках, которые не беспокоят и не пугают его, а, напротив, как-то успокаивают и утешают. Он полюбил бесконечные коридоры, неприметные комнаты, укромные уголки и высокие своды большого зала. Доктор вспоминает, как однажды читал лекцию на тему «Готическая литература и психоанализ». Габби весьма заинтересовало, каким образом изменился этот жанр, возникший в восемнадцатом веке. Поначалу вполне реалистическая литература, где призрак обычно оказывался злым дядюшкой, намеревавшимся лишить наследства молодую племянницу, приняла со временем довольно мрачные формы. Произведения готических авторов повествовали теперь о трагических событиях, в которых действовали настоящие демоны и привидения.

Рассудок, утверждал Габби, подобен ребенку, который стремится всему найти простое объяснение. Взрослый знает, что на свете существуют чудовища и в темном пруду таится ужасный монстр, готовый схватить вас своими щупальцами, а на каждую красивую бабочку найдется страшная оса с острым жалом. Доктор вспомнил, что эффект его лекции в некоторой степени испортил один студент-выпускник, который заметил во время дискуссии, что детский мультфильм «Скуби-Ду» снят по принципу эволюции готического жанра: в первых сериях в роли потусторонних существ выступает переодетый сторож, но впоследствии появляются настоящие выходцы с того света.

Воспоминания о подобных фривольностях раздражают психотерапевта. Габби неохотно возвращается к мыслям о насущных делах. Он пишет научную статью, не прибегая к помощи ноутбука, пишущей машинки или авторучки. У него особый дар. Андерсон умеет сочинять статьи в голове, отчетливо видя каждое слово и все знаки препинания. Весь текст доктор держит в уме, пока не начинает записывать на цифровой диктофон фирмы «Сони» или диктует секретарше. Если у него есть выбор, Габби предпочитает диктовать Миртл: ему нравится, как она восхищается умом патрона. Он понимает, что эта простая, но всегда одетая модно и со вкусом женщина тридцати восьми лет влюблена в него по уши. Ему это доставляет удовольствие. Габби хорошо относится к ней, постоянно делает прибавки к зарплате. Перед Рождеством неизменно отпускает секретаршу с работы, чтобы она могла успеть сделать все необходимые покупки. Да, сейчас он хотел бы подиктовать, однако придется довольствоваться цифровой техникой.

Статья Габби посвящалась любимой теме: разоблачение идиотизма так называемой эволюционной психологии. Нелепая псевдонаука тщится доказать генетический детерминизм человеческого поведения. Якобы гены помогли нашим предкам выжить миллион лет назад в тяжелейших условиях африканской пустыни. Те же гены будто бы являются причиной проблем, возникающих перед людьми в современном мире.

В данный момент Габби остановился на гомосексуализме, вокруг которого в ученых кругах разгорелся яростный спор. В самом деле, педерасты по определению не могут иметь потомства. Так откуда же возник ген гомосексуальности? Если бы Дарвину удалось доказать существование такого гена, власти обязательно воспользовались бы этим открытием, чтобы штамповать пушечное мясо.

Габби доказывал справедливость утверждения Фрейда о том, что голубым ребенка делает семья — жестокий и отчужденный отец, чрезмерно любящая мать, к которой мальчик начинает испытывать половое влечение.

Доктор думал о своей матери. Нет, ее никак не назовешь слишком нежной! Она не причиняла ему зла, однако он помнит, какие усилия прилагала женщина, чтобы хоть иногда выслушать его и поговорить. Отец умер рано, и Габби помнил лишь, как кололась жесткая щетина, когда он целовал сына на ночь.

Вновь мысли возвращаются к статье. К открытию Фрейда он добавляет свои собственные наблюдения о том, что, кроме хорошо изученных факторов, толкающих ребенка к отклонениям, важны также случайные события, происходящие с человеком в более зрелом возрасте. Сексуальность направлена на достижение оргазма, и если подростка учат удовлетворять половые инстинкты необычным способом, тогда его первоначально традиционная ориентация может быть кардинально изменена. Доктор подчеркивал, что речь не идет о желательности таких отклонений, пытаясь попутно доказать, что гены тут ни при чем. Сексуальная ориентация не фиксируется при рождении и не управляется генетически.

Набросав в уме схему статьи, Габби стал придумывать литературные украшения в виде цветистых риторических фраз, которыми славился как в письменных трудах, так и в выступлениях перед аудиторией. Выражение «высочайшее напряжение оргазма» казалось ему слишком надуманным для такого издания, как «Журнал психопатологии». Он заменил его фразой «интенсивное удовольствие».

Доктор записал статью на диктофон. Дважды ему пришлось останавливаться из-за громкого лая собаки. Пес гавкал, потом выл, после чего наступала мертвая тишина. В конце записи голос Габби потерял свою силу и музыкальность. Он порядком устал за день. Закончил последнее предложение и пробормотал:

— Плоско, бессмысленно.

В тот миг вся жизнь показалась ему лишенной всякого смысла. Бесконечные потуги добиться чего-то, желание преуспеть, получить признание… Он вполне сознавал пустоту всех этих усилий. Тщеславные желания, питаемые той сферой сознания, которая зажата между биологическими и культурными устремлениями, безусловно, относятся к области патологии.

Закрыл глаза и начал думать о своей ответственности. У него еще столько неоконченных дел. На протяжении многих лет он настойчиво и умело достигал намеченных целей. Ключ к этому таится в постоянном удовлетворении своих бесконечных амбиций. Требуются, разумеется, определенные знания и преданность делу. Впрочем, теперь Габби после стольких трудов и нервного напряжения испытывал сильную усталость.

Он посмотрел на часы.

— Пора, — проговорил он и скинул халат.

ГЛАВА 25 РАЗОБЛАЧЕННЫЙ БЛАНДЕН

Родди Бланден уже много лет не спал обнаженный. Порой он притворно уверял самого себя, что крайне чувствителен к холоду, и по этой причине надевал перед сном специальные носки и ночной колпак. Правда, однако, заключалась в том, что Бланден считал свое тело отталкивающим и хотел видеть его как можно реже. Родди ненавидел его оползающую округлость, то, как оно оседало вниз, увлекаемое гравитацией и собственной инерцией. Он терпеть не мог свой болтающийся живот, нависающий над маленьким членом, и толстые дряблые ляжки. Взрослый человек походил на ребенка, на которого вот-вот наденут подгузник. Невозможно было видеть, как жирные, лишенные мускулатуры руки трутся о вялое тело. Более всего Бланден ненавидел то обстоятельство, что при каждом резком движении он начинал потеть. Пот накапливался в жировых складках, поэтому его постоянно преследовало ощущение влажности. Страдая от неприятного запаха, исходящего от тела, Родди постоянно поливал себя дезодорантами и одеколоном.

На деле он представлял свое тело в таком же превратном виде, как это делает девочка-подросток, страдающая анорексией. Друзья и врачи уверяли политика, что он лишь слегка полноват, однако их участие ему не помогало. Только любовь могла бы спасти человека. Вот если бы кто-то полюбил в нем не его острый ум, доброту и щедрость, а исключительно тело, тогда Родди начал бы оживать. Ему необходимо было чувствовать, что его хотят, что он может пробудить в людях грубую животную похоть. Бландену нужен такой человек, который будет боготворить его плоть, пожирать ее глазами, подобно волку, расправляющемуся со своей добычей. На такое чувство он, безусловно, ответит взаимностью.

Да, Бланден нуждался в любви, однако давно уже отчаялся и оставил все надежды на то, что кто-то полюбит его. Нет, никто никогда не будет перед сном мечтать о его плоти. Так что надо думать о чем-то другом. О еде, политике, о цветах и красивых словах.

Почему же в эту холодную белую ночь Родди вновь ощутил себя ребенком и с удовольствием разделся догола?

В школе он не стеснялся спать нагишом. Но тогда все было по-другому. Теперь Родди любит пошутить, будто его занятия спортом в школьные годы ограничивались поеданием в больших количествах пирогов с вареньем. Вот тут он был якобы чемпионом. Только эту мифологию Бланден намеренно распространял среди своих знакомых. На самом деле в те времена он считался неплохим спортсменом и выступал за школьную команду в соревнованиях по крикету и регби. Избегая утомительных тренировок, Родди полагался больше на глазомер, природную гибкость и склонность к занятиям спортом. В юности он был несколько полноват, но даже самые отъявленные грубияны из числа учеников не дразнили его толстяком.

Все разом изменилось, когда однажды в класс вошел он. Родди отчетливо помнил этот эпизод, будто все происходило вчера. Стояло изумительное апрельское утро. Только что шел дождь, а теперь на небе сияло яркое солнце. Классная комната, в которой Ноэль преподавал латинский язык, находилась в новой пристройке с большими окнами — в отличие от узких стрельчатых прорезей-бойниц в старом здании. В дверь постучали. Ноэль так интересно рассказывал об императорах, которые славились своими пороками и злодействами, что даже закоренелые лентяи проснулись и внимательно слушали учителя. Дверь открылась как раз в ту минуту, когда солнце заглянуло в класс.

Вошедший мальчик отличался необыкновенной красотой. Идеальный рот с пунцовыми губками, удивительные глаза с длинными ресницами. В руках зажата какая-то записка, предназначенная Ноэлю. Ученик сжимал ее, держа перед собой, и уже начинал заливаться краской.

А Ноэль продолжал декламировать Светония:

В то время Родди не заметил, как грубо и безвкусно Ноэль исказил тонкую поэзию Светония ради дешевых эффектов. Для него тогда стихотворение звучало точно музыка. Он едва не зарыдал. Любовь зарождалась в детской душе. Не плотское желание, а настоящая большая любовь.

Есть какая-то необыкновенная чистота в любви подростков, на кого бы она ни была направлена. Когда четырнадцатилетний пацан влюбляется, ему не нужен половой контакт с объектом страсти — достаточно лишь одного присутствия. Он хочет прикасаться к милому телу, вдыхать его аромат. Слияние происходит на метафизическом уровне. Цинизм и плотская чувственность появляются позже. Возможно, они представляют собой отчаянную и бесплодную попытку обрести утраченную чистоту юношеских чувств. Женщине трудно сознавать, что ее больше никогда не будут любить так, как любил когда-то прыщавый, неряшливо одетый подросток. Он постоянно сквернословил, находясь рядом, однако в душе был предан ей до гроба.

В каком-то смысле вся жизнь Бландена, достигнув некогда высшей точки, катилась теперь под откос. Кульминацией же был тот нежный взгляд, обращенный к нему в классе апрельским утром. Никогда в дальнейшем он не переживал более сладкого мгновения. Политика иногда волнует вас, в ней присутствует некое обаяние, вы наслаждаетесь властью. Однако ее нельзя сравнить с любовью.

Неделя прошла в мечтах и томлении. Он отправился в комнату мальчика, имея намерение лишь поговорить с ним. Нет, не совсем так. Возникали и другие желания, не имеющие, впрочем, никакого отношения к животным страстям, о которых он слышал от приятелей и считал выдумкой. Ему просто хотелось обнять красивого мальчика, прижаться к нему и уснуть рядом, вдыхая душистый аромат волос и прикасаясь кончиком носа к его уху. А утром видеть, как мальчик открывает свои чудесные глаза. Какое блаженство!

Однако он не смел. Пусть тут нет ничего животного, все равно неправильно так поступать. И крайне опасно. Могут запросто отчислить из школы. Нет, он не собирался… развращать его. Но ведь поцелуи — это не разврат. В любом случае все покроет безбрежное море любви.

В первый раз он действительно не позволял себе ничего лишнего. Даже не поцеловал мальчика. Просто разговаривал с ним. Не о чувствах, ибо не мог выразить их словами в свои четырнадцать лет. О чем они говорили? Возможно, о футболе или о комиксах. Не важно. А потом он пожелал любимому спокойной ночи и помчался в свою комнату, чувствуя себя самым счастливым человеком в мире.

Все изменилось по вине Гнэшера, который начал болтать о «маленьком говнюке». Кто он такой? Бландену стало как-то не по себе.

— Проститутка, — сказал Гнэшер.

Ребята засмеялись.

— Но кто это? — настаивал Бланден.

Все смеялись и не называли имя. Родди стало нехорошо. Неужели они говорят о его любимом? Не может быть! Он слишком красив и беден, чтобы быть мальчиком на содержании. Однако Нэш стал рассказывать подробности. Другие, очевидно, знали, о чем он говорит. Но откуда им стало известно? Такого быть не может.

Родди помчался в свою комнату, бросился на кровать и зарыдал. Он так любил мальчика. Все, чего ему хотелось, — это ответной любви. Однако его предали. Мальчик, возможно, смеется над ним вместе с другими. Он позволяет всем, кроме Родди, трахать себя. Но почему?

«Да потому, что ты урод, Бланден. Вот в чем причина. И от тебя воняет. Да, ты уродливый, вонючий козел!»

Спустя две ночи Родди вновь отправился к мальчику,прихватив пару плиток шоколада. По дороге не удержался и съел одну из них.

— Вот возьми, — проговорил он, бросая шоколад спящему мальчику, — это цена твоей любви. Ведь так же?

Мальчик проснулся, но не протестовал. Просто положил подушку на голову, чтобы заглушить крик Родди. Бланден грубо прижал его к себе. Он совершал грязный поступок, вел себя неправильно, по-скотски. Постепенно успокоился и присел на край кровати, опустив голову на грудь. Потом встал и медленно пошел к двери. Остановился и сказал:

— Извини.

Возвращаясь в свою комнату, он вдруг заметил, что все еще сжимает в руке плитку шоколада. И рассмеялся. Смех застрял у него в горле, но предотвратил слезы. Родди снял обертку и начал есть шоколад.

С той поры Бланден привык компенсировать плохое самочувствие обильной пищей. Ел и ел без конца. Тем не менее дурные переживания никуда не исчезали, просто становились приглушенными и смутными.

Самым странным в этой истории было то, что спустя два года после случившегося мальчик вошел в их команду. Он не стал, разумеется, полноправным членом, будучи на год младше остальных. Нет, своим в доску он не был. Сблизился с другими благодаря своим успехам в тире. Стрелял мальчик отлично и вскоре стал неизменно выступать за школьную команду в соревнованиях по стрельбе. Бланден не мог вспомнить, ощущалось ли среди ребят какое-то напряжение, когда мальчик начал общаться с ними. К тому времени он уже сильно изменился. В нем еще присутствовала легкость газели, однако в целом вы видели перед собой практически взрослого человека. Именно тогда Бландену показалось, что происшедшие с ним события были галлюцинацией и продуктом фантазий. В конце концов, чем он занимался в комнате мальчика? Да, в общем… ничем. То же самое могло происходить и с Гнэшером. Ученики вообще часто влюблялись друг в друга. Вреда от этого никакого. Что взять с детей?

Родди практически поверил в собственную версию. Но не совсем. Чувство вины по-прежнему временами досаждало. Ел он непрерывно, порой воруя все подряд у соседей по столу. Пожирал даже отвратительную пищу вроде противного мучного блюда из маниоки, вареной брюквы и сардин, к которой никто не хотел прикасаться. Он прославился потреблением в неимоверных количествах шоколадок «Марафон». Однажды съел девять плиток за пять минут. Старый добрый Дом стоял рядом с секундомером и засекал время. После рекорда Родди даже не стошнило. Мог бы съесть еще парочку, если бы в магазине не кончились шоколадки.

Еда помогала, но не могла окончательно излечить от болезни. Вот почему он увлекся политикой и начал помогать людям. Однако и это занятие, приносящее ему большое удовлетворение, не явилось панацеей. Несколько раз в течение уик-энда Родди испытывал желание обратиться к нему, когда они оставались наедине. Но не мог. Не то чтобы испытывал страх. Бланден считал, что остальные, должно быть, благополучно забыли все странные события, происходившие с ними в детстве. Так стоит ли напоминать об этом и будить неприятные воспоминания?

Раздался какой-то звук. Родди спал. Вернее, дремал. Абсолютно голый, он каким-то образом воссоединялся с тем невинным и счастливым подлинным существом, каким был прежде. Он полагал, что завтра появится последний шанс сказать и сделать нечто важное. Должным образом принести извинения.

Бланден увидел в темноте очертания человеческой фигуры и хотел зажечь лампу, стоящую на тумбочке. Однако рука вошедшего твердо легла на его руку. Родди догадался, кто пришел к нему. В краткий миг озарения он понял все. Да, мальчик любил его тогда и продолжал любить долгие годы. Старое чувство пробудилось в нем с новой силой. Это была тихая любовь, когда любовники не стонут от страсти, а скорее шепчутся между собой. Наконец-то одиночеству приходит конец. Имея такого друга, он может многое совершить и принести большую пользу людям.

Однако тяжесть руки любимого все увеличивалась, давя и ломая его пальцы. Родди увидел, как поднимается вверх другая рука, и когда она опускалась, услышал свист воздуха.

Он держал в руке бронзовый подсвечник длиной в один фут и тяжелый, как кирпич. Давно уже обратил на него внимание, находясь в комнате Бландена, и сразу же понял, какую роль ему суждено сыграть. Искушение было просто непреодолимое. Он только опасался, что подсвечник зазвенит наподобие гонга, однако этого не произошло. Раздался лишь звук сильного удара, будто кто-то топнул ногой по тротуару. Ему показалось, что какая-то часть Бландена упала на подушку. Чуть не засмеялся, однако сдержался, потому что смех мог все испортить. Он пока не собирался убивать Бландена. Надо просто убедиться, что тот не будет шуметь и не станет звать на помощь. Короче, не захрюкает, как свинья.

Все шло не совсем как задумано. Приходилось импровизировать, подобно талантливому полководцу на поле сражения. Приспосабливаться к обстоятельствам. В конце концов, порядок не так уж важен. Да, он придает событиям некий блеск и красоту, но не стоит замыкаться на эстетике. Главное — правильно завершить начатое дело и получить удовольствие. Да, можно пожертвовать порядком, но не мастерством исполнения. Надо понять, чего он стыдится. Должно быть, своего маленького члена. Тогда нужно заняться именно этой штукой.

Он включил лампу. Глаза Бландена открыты, он конвульсивно дергается в постели. На лбу, прямо над левым глазом, виден кровоподтек. Кожа рассечена до кости, отверстие заполнено алой жидкостью. Головные раны всегда обильно кровоточат. Сначала ему показалось, что у жертвы просто шевелятся губы. Но… Он приблизил ухо ко рту несчастного. Бланден что-то говорил.

— Любовь… любовь.

На мгновение он растерялся и замер. Потом улыбнулся.

ГЛАВА 26 КРОВЬ И СИГАРЕТЫ

Я проснулся, испытывая паническое чувство страха. Образы сновидений мелькали перед глазами. Мне постоянно снятся кошмары, если я сплю не один. Сад превратился в лабиринт, в котором я наконец заблудился. Началось с того, что смотрю на него из окна, а потом вдруг оказываюсь среди зеленых туннелей. Ищу что-то, преследую какую-то добычу и одновременно убегаю от ужасного зверя. Сразу же понимаю, что я и преследую чудовище, и спасаюсь от него. Если я поймаю монстра, то он схватит меня, убьет и съест. Дико ору. Кто-то кричит рядом со мной.

Суфи.

Я весь мокрый. Проснувшись, чувствую, как мечется моя любимая. А потом издает продолжительный скорбный крик. Вопль отчаяния. Будто она потеряла что-то ценное, дорогое с детства.

— Что такое?

Во рту у меня все пересохло после сна и от выпитого накануне.

Она уже выпрыгнула из постели. Вижу ее тело, оно темнее самой темноты. Суфи молчит. Стоит, прижав руку ко рту, не в силах сдерживать стон отчаяния. Он звучит как сплошное «м-м», будто девушка хочет позвать маму.

— Суфи, пожалуйста, скажи мне, в чем дело? — вновь обращаюсь к ней с вопросом.

Однако любимая не желает разговаривать со мной. Она подбирает одежду, разбросанную по всему полу, и выбегает из комнаты. Слышу шлепанье босых ног по каменным ступеням винтовой лестницы.

Падаю на подушку. Ничего не понимаю и страшно злюсь. Какое-то безумие. Что я такого сделал? Может быть, Суфи… не в себе? И вновь чувствую сырость. Боже, я обмочился. Неудивительно, что она убежала от меня. Испытываю острый приступ смущения и тотчас фыркаю. Смешно. Чертова неудача. Такого со мной еще не случалось.

Ну нет! Я мокрый, но не до такой степени. Потрогал себя под простыней. Какие-то липкие пятна. Слишком густые, на мочу не похоже. Внезапно сердце начинает биться с удвоенной силой. Включаю лампу на тумбочке у кровати. На мгновение слепну, затем отбрасываю одеяло.

Кровь!

Вижу густую красную жидкость на белой простыне. Крови не много — пятно величиной с ладонь. Мои бедра и пах также испачканы. Неужели что-то случилось со мной? Начал ощупывать себя в поисках раны. В уме роились ужасные мысли о вскрывшейся опухоли. Однако кровь явно не моя. Девушка стонала, потому что утратила нечто очень ценное для себя. Должно быть, она была девственница. Все верно. Я заставил Суфи страдать. Она считает, что я погубил ее. Мерзкий, эгоистичный, тупой подонок!

Невыносимо переживать такое. Казалось, я начинаю забывать прошлое, однако оно возвращается ко мне. Свежее, как кровь девственницы. Как я могу мучиться угрызениями совести и жалеть себя? Ничтожество. Ад полон грешников, оплакивающих только свою погубленную жизнь. Им наплевать на преступления, которые они совершили. Размышляя об этом, я отказываюсь от мысли пойти в комнату Суфи.

Вылезаю из постели. Одежда валяется на полу. Части моего туалета похожи на воинов, павших на поле брани. Натягиваю брюки. Чертовский холод, но мне нравится. Хочу замерзнуть. Больше всего тянет закурить. Обычно я ношу с собой десяток сигарет — моя недельная норма, — но сейчас не осталось ни одной. Все давно выкурены. Вспоминаю: Симпсон в гостиной забивал в сигареты «Мальборо» марихуану. Возможно, в пачке осталось несколько штук. Смотрю на часы. Без четверти шесть. Все равно заснуть не удастся. Надо хоть взглянуть на дверь Суфи. Спускаюсь вниз по лестнице.

Еще до того, как Габби рассказал свою историю о ведьме и мертвых крошках, я понял, что замок — жуткое и таинственное место. Это чувствовалось при виде разрушающихся камней старой части здания, иногда живо ощущалось в сложной, крайне рациональной форме сада и довикторианской архитектуре дома. Да, жуткая таинственность присутствовала здесь с самого начала, тем не менее я лишь теперь ощутил ее в полной мере. А раньше меня занимали другие мысли. По большей части я предавался раздумьям о Суфи. Но этим дело не ограничивалось. Я не забывал также о выпивке и о загадочных отношениях между однокашниками Дома. Однако теперь, в полном одиночестве, холодным безрадостным утром, я нутром чувствовал страшную тайну старого особняка. Казалось, он проявляет свою древнюю и ужасную суть, скрытую под милой викторианской косметикой. Вспоминались утонувшая кузина Симпсона и оживший мертвец в сожженной бандитами африканской деревушке. Потом о себе заявили древние привидения: призрак иезуита, похороненного заживо в одной из потайных щелей священников, и духи младенцев, закопанных под полом и заваленных камнями. Чувствовал, как их пальцы с острыми когтями тянутся ко мне, пытаясь схватить, затянуть к себе и высосать всю мою кровь.

Мне слышались шорохи старого замка. В Лондоне полной тишины никогда не бывает: по шоссе Килберна днем и ночью мчатся автомобили, где-то поблизости гремят поезда. Стучат и разбиваются вдребезги бутылки, голосят пьяницы на улице. У моей квартиры свой репертуар: капает вода из крана, скрипит дверь и так далее. Однако здесь кажется, что само сооружение производит шум. Здание тяжело вздыхает и стонет под тяжестью лет и собственного веса, ворочаясь, словно собака, которой снится, что ее бьет хозяин.

Я ежился от холода, и лишь поэтому по телу не бегали мурашки. Пытался внушить себе, что никаких привидений нет, кроме тех, которые обитают в темных уголках нашего подсознания. Вот во что я, безусловно, верю. Но даже если призраки и существуют, это лишь доказывает наличие загробной жизни, что должно вселять в нас надежду. Поверьте в привидения, и все остальное приложится. В итоге вы поверите даже в человека, умершего на кресте во имя искупления наших грехов.

Водятся в замке призраки или нет, только я по ходу везде включал свет.

В коридоре старинные гербы и оружие отбрасывали причудливые тени на стены, мерещились крабы и жуки, какие-то экспрессионистские чудовища. Один красивый меч висел отдельно от другого оружия. Я дернул его, полагая, что он каким-то образом крепится к стене, однако клинок легко вышел из ножен. Мне показалось, что он не настоящий: сталь слишком блестящая и острая. Рукоятка очень простая, но приятная на ощупь. Кто-то приложил немало усилий, чтобы воссоздать образ средневекового меча. Нет, это не дешевая подделка. Интересно, что с оружием в руках я не чувствовал себя таким одиноким, как раньше. Причем все мерзкие жуки, крабы и вампиры вмиг исчезли со стен. Тем не менее я понимал: ложное успокоение является частью моего душевного недуга. Передо мной возникли скелеты молодых прекрасных юношей, зарубленных этим мечом. Вернул оружие на место.

Чтобы попасть в гостиную, необходимо пройти через большой зал. Оказавшись в нем, я вдруг испытал мрачное предчувствие. Каким-то образом оно было связано с масштабом помещения, его древностью и той прохладой, которая чувствовалась здесь. Я весь дрожал. Среди балок мне виделись монстры и уродцы. Они пристально смотрели на меня, облизывали свои чешуйчатые губы и что-то шептали друг другу. Поспешил дальше.

В гостиной теплее, чем в других комнатах замка — в камине еще теплится огонь, — однако и тут царит чертовский холод. Мне здорово везет — на столе полпачки сигарет, а рядом зажигалка Симпсона. Закуриваю, заворачиваюсь в плед и ложусь на диван. В комнате темно.

Курение обычно пробуждает мысль. В голове возникают всякие интересные ассоциации, помогающие находить правильное решение. Однако на сей раз ничего подобного не происходит. Я надеялся, что в конце концов установлю характер сходства между Суфи и девочкой в Тунисе, воспоминания о которой не давали мне покоя килбернскими пьяными ночами. (Загулы и мимолетные встречи с женщинами, в душе презиравшими меня, не доставляли мне радости и не приносили блаженного забвения.) Но нет, ничего толком не вырисовывалось. Не видно никакой связи. Лишь одно бессмысленное жестокое воспоминание сменяет другое. Вот и все. Полный абсурд.

Я сделал глубокую затяжку. Моим легким дым не понравился, и меня пронял сухой кашель. Еще толком не откашлявшись, слышу, как открывается дверь, и вижу на пороге Габби.

— Мне послышался какой-то шум, — говорит он и усмехается.

— Ты рано встаешь, — отвечаю я хриплым голосом.

Некоторое время он молчит и смотрит на меня, не переставая лукаво улыбаться.

— Я работал. Писал статью. А ты тоже ранняя пташка.

— Ну да, что-то не спится.

— Беспокоят тревожные мысли?

Габби вошел в комнату. На нем твидовый костюм. Такое впечатление, что он одолжил его на выходные у какого-то модного модельера. Доктор окинул меня взглядом, как бы спрашивая, можно ли присесть. Я кивнул. Это не мой дом, и люди вольны располагаться где хотят. Кроме того, хотелось верить, что разговор с этим человеком натолкнет меня на какие-то мысли, касающиеся насущной проблемы, коль скоро мои раздумья так ни к чему и не привели. Габби поставил одно из кресел поближе к дивану.

— Да, всякое лезет в голову, — сказал я, стараясь придать голосу дружелюбный оттенок. — Помнится, ты как-то заметил, что люди по своей природе хорошие и добрые, однако общество делает их порочными и злыми.

— Полагаю, я именно это имел в виду, хотя использовал более сложную терминологию.

— Как бы там ни было, я в эту чепуху не верю. Мне кажется, внутри нас, вернее, внутри меня живет собственник, который жадно хватает все, что хочет, пренебрегая любыми последствиями. Родители с детства учили меня быть добрым. Хотели, чтобы я заботился о других людях и вырос хорошим социалистом. Тем не менее, когда доходит до крайности, вся наша цивилизованность ничего не стоит. Мы — животные.

Я хотел рассмеяться, однако лишь сильнее закашлялся. Чувствовал себя не только злодеем, но и дураком в придачу. А Габби смотрел на меня с самым серьезным видом, без тени улыбки на лице. Наверное, ему как профессионалу не впервой было слышать такие идиотские речи.

— Пожалуй, стоит рассказать все по порядку? Я постоянно слышу лишь какие-то фрагменты твоей истории, а мне, чтобы сделать окончательные выводы, требуется полная картина событий. Так что раскалывайся.

— Было бы здорово, если бы мы могли покончить с этим делом раз и навсегда, — сказал я.

Действительно, пора положить бредням конец.

И я рассказал доктору о Тунисе. Все как было, ничего не приукрашивая и не скрывая. Старался только не впадать в мелодраматический тон. Даже хотел сообщить ему о том, что случилось с Суфи, но вовремя передумал: девушка все еще работает в замке. Признался Габби, что воспоминания о событиях в Тунисе преследуют меня много лет. Из-за них мне никак не удается полюбить другую женщину. По этой причине я стал холодным и бесплодным.

Понятия не имел, что скажет мне Габби. Будет ли он снова развивать свою мысль о происхождении зла из подавления в человеке естественных биологических инстинктов и возлагать всю ответственность на цивилизацию? Заговорит ли о необходимости возродиться, начать жизнь сначала?

Я завершил свою историю и ждал. Габби пристально рассматривал узоры восточного ковра под ногами. Шли минуты. Мне уже стало казаться, что доктор промолчит, полагая, что основной терапевтический эффект заключается в откровенном рассказе. Чувствовал себя обманутым.

— Так что ты думаешь по этому поводу? — не выдержал я наконец.

Он вздрогнул, будто пробудился ото сна.

— Что я думаю? — спросил он низким неприятным голосом. — Я думаю, тебе надо слегка развеяться и взбодриться.

— Что?

Габби уже поднялся.

— Почему бы нам не прогуляться вместе? Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

Я разрывался между двумя желаниями: разразиться громким смехом и отчитать доктора за предательство. Габби заставил меня выдать ему самые заветные тайны, а теперь советует «взбодриться», будто я подросток, обеспокоенный появлением прыщей. Больше всего раздражало то обстоятельство, что мне действительно немного полегчало.

— Пошли, — продолжал доктор, — сегодня чудесная погода. Такого снега ты в Лондоне точно не увидишь. Поиграем в снежки. Развеемся.

Я все-таки не удержался от смеха.

— Ну, ты идиот долбаный, — проговорил я. — Тоже мне, великий психиатр.

— Послушай, — обратился ко мне Габби, вдруг превратившись в здравомыслящего, практичного человека. — Не думаю, что ты страдаешь от глубоко укоренившейся психологической травмы. Если бы дело обстояло таким образом, я порекомендовал бы тебя какой-нибудь знаменитости. Однако в твоем случае клинической депрессии не наблюдается. Ты не болен психически. Можешь, конечно, платить по сто фунтов за сеанс психоаналитику, который будет терпеливо выслушивать твои жалобы, но, честное слово, от этого легче не станет. С моральной точки зрения ты поступил не лучшим образом, однако, как я понял, девчонку не насиловал. Если чувствуешь себя виноватым, покайся и начинай творить добрые дела. Накорми голодного, приюти бездомного. Извини, что говорю банальные вещи, но жалость к себе никому не приносит пользы.

— Откуда ты знаешь, что у меня нет депрессии? Я постоянно нахожусь в крайне подавленном состоянии.

— У тебя наличествует аппетит. А находясь в состоянии клинической депрессии, больные ничего не могут есть. Ты просто тоскуешь, но грусть — не болезнь. Это симптом того, что человек хочет жить. Ладно, пошли, — сказал он, маня меня рукой, — побродим по снегу в саду среди деревьев. После прогулки тебе захочется есть и жить. Начнешь все сначала.

Я ощущал силу личности Габби. Мне передавалась мощная энергия. Внезапно захотелось пойти с ним и стать его близким другом. Я бы хотел часами бродить с доктором по лесу, беседуя обо всем на свете.

Тут из кухни донесся звон посуды, и лицо Габби вмиг потеряло свою притягательность. Глядя на дверь, я заявил:

— Должно быть, проснулись Энджи и…

Я не мог заставить себя произнести имя любимой.

— Хорошо. Отложим прогулку. Я пока займусь статьей.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и вышел из гостиной. Я не понял, почему появление девушек на кухне помешало нашей прогулке. Кажется, Габби не хочет, чтобы нас видели вместе. Опять я испытал неприятный приступ тревоги. Связано ли это с сексом? Вряд ли Габби хочет соблазнить меня, однако не исключено, что он установил интимную связь с кем-то из однокашников и старается избежать сцен ревности. Но с кем он близок? Доминик сразу отпадает. Трудно представить кого-либо менее голубого, чем Дом, за исключением, пожалуй, Нэша. Наиболее очевидной кандидатурой в любовники мог быть Бланден, только он вряд ли подходит Габби.

Раздумья на эту тему изрядно заинтриговали меня, однако вскоре им на смену пришли мысли о Суфи. Что же с ней делать? Советы Габби о том, что мне следует более сдержанно относиться к событиям в Тунисе, как ни странно, настроили меня на мажорный лад. Впервые за многие годы тяжесть вины стала казаться вполне терпимой. Трудно сказать, восходит ли солнце новой жизни, и все-таки какой-то свет мерцает в конце туннеля. Воспоминания по-прежнему со мной, но боль явно притупилась. Прав ли Габби в том, что вред, принесенный девушке, в большой степени плод моего воображения?

Я рассказал всю правду, но она не шокировала и не ужаснула его. А ведь Габби всю жизнь помогает людям и поэтому должен быть хорошим человеком. И кроме того, доктор сказал, что мой поступок… Как он точно выразился? С моральной точки зрения я поступил не лучшим образом, однако девушку не насиловал. Мой грех простителен. Надо искупить его добрыми делами. Накормить голодного, приютить бездомного. Вполне возможно.

Вспомнился разговор, который мы вели по дороге к деревенскому пабу. Я высмеял мысль о том, что освобожденные демоны лишаются своей силы. Разве Пандора, открывшая ящик, принесла пользу человечеству? Габби все понял, и я со вздохом доверился ему.

Но вопрос о Суфи остается открытым. Воспоминания о ней свежи, как первый снег. Надо пойти и поговорить с девушкой, сказать, что я сожалею о случившемся и готов на все, лишь бы загладить вину. Суфи решила, что я покину ее, лишив девственности? Или ей стало стыдно? Углубившись в себя и занимаясь самоуничижением, я перестал понимать других людей. Предполагается, что, полюбив кого-то, вы начинаете разбираться в чувствах этого человека. Однако мне казалось, что сейчас Суфи как никогда прежде далека от меня. Чем внимательнее я всматривался в ее образ, тем загадочнее он становился.

Вернувшись в большой зал, повстречал там Энджи.

— Привет, красавчик, — обратилась она ко мне с чисто механической фамильярностью, без тени улыбки на лице.

— Суфи уже встала?

— Она на кухне.

— Можно мне поговорить с ней?

Энджи с удивлением взглянула на меня:

— А почему нет?

Я смутился.

— Мне просто казалось, я должен уточнить. Может, она слишком занята.

— Что-то случилось?

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Суфи сегодня не в себе.

— Она что-нибудь говорила?

— Мне — ничего. Послушай, что происходит, черт возьми?

Не знаю, почему — полагаю, причина кроется в странном психоанализе Габби и моей неудаче в постели с Суфи, а также в недосыпании и перепалке с Энджи, — только я не сдержался и вспылил. Более того, я был вне себя от ярости. К несчастью, гнев вылился на бедную Энджи, которая меньше других заслуживала подобного обращения.

— Какого дьявола? Кто здесь произносит такие грубые слова? Неужели нельзя прибегнуть к эвфемизмам, тупая деревенщина?!

На мгновение девушка потеряла дар речи, однако тут же собралась и стала готовиться к контрудару. Не стоило совершать ошибку. Миновав кухню, я поспешил прямиком к себе в комнату. Часы показывали семь. Не раздеваясь, лег на кровать и моментально уснул.

ГЛАВА 27 ВНИЗ С ГОРЫ

Проснулся через пару часов, чувствуя себя гораздо лучше. Габби сказал, что я грущу. Все же это не болезнь, а нормальное человеческое чувство. Вот депрессия встает высокой черной стеной, через которую нельзя перебраться: просто нет подходящей лестницы, чтобы преодолеть вертикальный подъем. А грусть скорее напоминает ровную местность, по которой вы любите прогуляться ближе к вечеру. Пейзаж вселяет меланхолию, однако не лишен некой прелести. К тому же, по мере того как вы продвигаетесь вперед, ландшафт постоянно меняется.

Я разделся и пошел принять душ. До меня доносились успокаивающие людские голоса: веселый говорок Энджи, лающий смех Нэша, оптимистические реплики Доминика. Перестали болеть зубы. А что же делать с Суфи? Впрочем, эту проблему можно решить. Надо только быть добрым, хорошим, внимательным, и все как-нибудь образуется. В отдалении мне виделась некая нравственная высота, к которой и следовало стремиться. Необходимо выйти на новый моральный уровень. Там я окажусь в безопасности.

Вошел в большой зал, где пахло беконом.

— Доброе утро, соня, — приветствовал меня Доминик.

Все, кроме Бландена, уже собрались за столом.

— Не в первый раз жаркое спасает мне жизнь, — заметил я. — Кстати, я пришел не последним.

— Да, — сказал Нэш, — где же старина Бланден? Обычно он встает довольно рано для толстяка.

Выглядел Ангус очень болезненно. Щеки и глаза провалились, будто какая-то невидимая сила вдавила их в череп. Настоящий труп. А ведь казался лихим парнем, подумал я и внутренне улыбнулся.

— Пусть понежится в постели, — благодушно ответил Габби. — Сегодня нам понадобится много энергии для последнего рывка. Будет чем заняться. У меня такое чувство, что мы еще по-настоящему не попрощалисьс Домом. Он заслуживает хорошего пинка под зад.

Казалось, лишь один Симпсон не принимает участия в общем веселье. Луи как-то странно смотрел на Габби, будто его слова пришлись не к месту.

Я обратил внимание на отсутствие еще одного персонажа.

— Не один только Родди отлеживается с похмелья, — проговорил я, глядя на Дома. — Монти тоже где-то отсыпается?

Я полагал, что наш общий друг отзовется и отпустит шутку по поводу собаки, однако он лишь коротко ответил на мой вопрос:

— Монти убежал.

Я ждал дальнейших разъяснений, однако их не последовало. Дом просто сел за стол и стал намазывать масло на свой кусок хлеба.

— Возможно, пес объявится попозже с крысой в лапах, — предположил я.

Меня пугала предстоящая встреча с Суфи, и когда девушка вошла с подносом в руках, я был не в состоянии посмотреть ей в глаза. Не хотелось, чтобы между нами разыгралась бурная сцена в присутствии остальных, но всех, видимо, занимали другие дела и мало интересовали наши отношения. Более всего парней волновало затянувшееся отсутствие Родди и то, чем они станут сегодня заниматься. Утро решили провести в гостиной за выпивкой и праздными разговорами, а после обеда предполагалось отправиться в лес пострелять диких голубей. На мои протесты относительно охоты Доминик отвечал так:

— Не беспокойся, мой юный защитник природы, мы не станем убивать птиц. Охота всего лишь предлог для прогулки по лесу.

— Сказано — сделано, — заключил я без тени иронии.

— Полагаю, — вступил в разговор Габби, — ты хочешь казаться чрезмерно рациональным. В таком случае для тебя важнее результат, чем намерение.

Такое замечание заставило меня умолкнуть. Дом сжалился надо мной и спросил:

— Хочешь предложить что-нибудь получше?

На мгновение я задумался.

— Вы видели, что творится на улице? Снег…

— Погода чудесная. Красота. Вот поэтому мы и хотели порезвиться и попалить из воздушки.

— У меня отличная идея. Давайте найдем горку и покатаемся с нее на подносах. Это занятие благороднее, чем стрелять по бедным птичкам или друг в друга.

Раздались одобрительные возгласы.

— Знал, что мы примем разумное решение, — сказал Дом. — Катание с горы в морозный полдень — огромное удовольствие. Только тебе, Мэтт, придется обеспечить нас всем необходимым и найти подходящий склон. Хорошо?

Я не мог отказать виновнику торжества.

Казалось, Симпсона больше всех тревожило отсутствие Бландена.

— Может быть, кто-нибудь посмотрит, что с ним случилось? — предложил он, нервно теребя скатерть.

— Зачем? — с трудом проговорил Нэш, проглатывая яичницу. — Мы пока живем в свободной стране, несмотря на все потуги коммуняк вроде Мориарти. — С этими словами вояка взмахнул столовым ножом, лезвие которого было основательно испачкано жиром. — Наш товарищ может валяться в кровати, сколько ему хочется. Без обид, кстати.

— Никто и не обижается, — отозвался я.

— Но сейчас уже около одиннадцати. Вдруг с ним правда что-то не так, — настаивал Симпсон.

— Да что может случиться с Родди? — спросил Дом. — Если только у него не образовался тромбоз венозных сосудов, о котором я не раз предупреждал.

Доминик, разумеется, намеревался пошутить, тем не менее все восприняли его слова весьма серьезно. Воцарилось тягостное молчание.

— Да ради Бога! — воскликнул наконец Габби. — Я пойду и выясню, в чем там дело. Провалиться мне на этом месте, если он не дрыхнет без задних ног.

— Нет, позвольте мне сходить. Я уже поел, — вызвался Симпсон.

Исключая возможность дискуссии, он тотчас встал из-за стола.

Все происходящее выглядело довольно странно. Разговор затих. Ощущалась какая-то необъяснимая тревога. Пять минут спустя Симпсон вернулся с клочком бумаги в руках.

— Родди уехал, — объяснил он.

— Что там написано? — спросил Дом, подходя к Луи и заглядывая ему через плечо. Потом начал вслух читать записку: — «Простите меня, подлеца, однако, боюсь, срочные и важные дела, связанные с депутатской деятельностью, заставляют меня покинуть вас, мои милые товарищи. Я нарушил правила, захватив вчера с собой в деревню телефон, по которому получил сообщение от парламентского организатора о необходимости присутствовать на заседании. Разумеется, я мог бы проигнорировать уведомление и остаться с вами вдалеке от цивилизации, однако тогда мои коллеги были бы вправе послать меня подальше. К сожалению, в последнее время мне уже довелось совершить крайне неблагоразумный поступок. Так что больше рисковать нельзя. Весьма сожалею, дружище Доминик. До встречи в Лондоне. Бланди».

Дом походил на плохого актера, пытающегося изобразить на лице мировую скорбь. Он весь как-то поник и приобрел жалкий вид.

— Теперь все понятно. Ах он, хитрый поросенок. Ты же был с ним в деревне, Габби, и, наверное, видел, как этот негодяй звонил по мобильнику?

— Не припоминаю. Я бы не позволил ему вести переговоры. Однако Родди мог воспользоваться телефоном в туалете.

— Бланден забрал с собой всю одежду? — осведомился я.

— В комнате полный порядок. Будто в ней никто не жил. Даже постель убрана.

Потеря Родди подействовала на меня так же угнетающе, как и отъезд Майка Тойнби. Не могу сказать, что мы очень сблизились или мне хотелось и в дальнейшем поддерживать с ним дружеские отношения, тем не менее Бланден был компанейский парень. Да, он любил посплетничать, однако ни злости, ни враждебного отношения к людям в нем не наблюдалось. Думаю, из него мог бы получиться отличный плутоватый дядюшка. Вопрос в том, не станет ли он соблазнять своих племянников.

Странно, но именно похожий на мертвеца Нэш не дал нам впасть в уныние.

— Хватит стонать, парни. Это к добру не приведет. Родди мы все равно не вернем. Так давайте развлечемся. Пообедаем как следует, а потом покатаемся с горки на подносах, которыми нас обеспечит Мэтью. Можно по ходу стрелять из воздушки. Чем плохая идея? Шучу, конечно.

Нэш приложил немало усилий, чтобы произнести бодрую речь, и мне вдруг захотелось в награду за это называть его Гнэшером. В самом деле, почему бы и не оттянуться в последний день выходных? Однако прежде необходимо кое-что сделать. Все разошлись, чтобы предаваться безделью до самого обеда, только я один остался помочь девушкам убирать со стола.

Сначала я заговорил с Энджи:

— Прости, что не сдержался сегодня утром. Не знаю, что на меня нашло. Хотя, в общем, догадываюсь. Я страдал от похмелья и усталости. Но мне, разумеется, нет прощения. Крайне сожалею о случившемся.

Энджи окинула меня быстрым взглядом и тотчас отвернулась, успев лишь сказать:

— Да забудь ты.

Отлично, подумал я и принялся собирать жирные тарелки.

— Оставь немедленно, — обратилась ко мне Суфи.

Первые слова, услышанные мной от нее за все утро.

— Но я хочу помочь.

— У тебя нет чувства собственного достоинства.

— Только послушайте, что она несет! — рассмеялась Энджи. Впрочем, девушке вряд ли понравилось то, что ее работу сочли недостойной приличного человека. — Если парню хочется оказать нам услугу, пусть трудится.

Итак, я начал выносить на кухню грязные столовые приборы и укладывать их в посудомоечную машину. Подошла Суфи и поправила меня.

— Ты кладешь все вместе — ложки, вилки и ножи и тем самым замедляешь процесс. Потом нам придется сортировать посуду.

— Какая разница, сортируем мы до или после? Не понимаю, о какой экономии времени ты говоришь.

Не такой разговор мне хотелось бы вести, однако мы по крайней мере обменялись репликами.

— Почему бы тебе просто не поверить на слово? — спросила она, и тут мы наконец встретились взглядами.

— Я же не ребенок, чтобы слепо верить во что-то. Мне нужны разумные объяснения.

— Ах вот как! Фома неверующий. Зря ты назван в честь апостола Матфея. Тебе обязательно надо рукой потрогать рану, чтобы убедиться, кровоточит она или нет.

Теперь девушка, кажется, улыбалась.

— Знаешь, Матфей меня вполне устраивает. Он был сборщиком налогов, не так ли? И я занимаюсь чем-то вроде этого.

— Ты сборщик налогов? Не может быть!

Казалось, Суфи искренне удивлена, даже шокирована.

— Почему ты так испугалась? Я же не серийный убийца-маньяк.

— Кто тут маньяк? — спросила Энджи, входя на кухню с грудой грязной посуды.

— Дело обстоит еще хуже. Он сборщик налогов!

— Я плачу налоги исправно, хитрюга, так что перед законом чиста. Так вот ты, оказывается, чем здесь занимаешься: обхаживаешь моих подчиненных, чтобы узнать, не уклоняюсь ли я от уплаты налогов.

— Это не работа, а сплошное удовольствие.

— Понимаю. Тогда мне лучше убраться отсюда. Закончишь без меня, Суфи?

— Конечно.

После того как Энджи ушла и мы с Суфи перемыли всю посуду, я сказал:

— Я отправляюсь на поиски горки, с которой можно кататься на санках. Пойдешь со мной?

— Что за новости? Какой-нибудь отвратительный английский вид спорта?

— Я тебе покажу.

На глазах у заинтригованной Суфи я обшарил все помещение, пока не нашел у холодильника пару чайных подносов.

— Вот они, сани! — воскликнул я и загремел подносами. — А теперь марш за пальто, шапкой, перчатками и шарфом. Идем искать подходящую горку.

Разумеется, мне хотелось поговорить с ней наедине. О крови на простыне. Однако при одной мысли об этом язык застревал у меня в горле. К тому же порой лучше помолчать, чем пороть горячку.

Договорился встретиться через десять минут у парадной двери. Сам побежал в свою комнату, заметив по пути Энджи, беседующую с Нэшем в большом зале. Девушка бросила взгляд через плечо собеседника, пытаясь по выражению моего лица понять, о чем я думаю. Ее улыбка означала, что у меня сияющий вид.

Уже в комнате, подыскивая подходящую одежду для катания с горы (кстати, так и не нашел ничего плотного, не пропускающего влагу), я вдруг осознал: как странно, что Нэш беседует с Энджи в большом зале. Ангус никогда не проявлял большого интереса к ведению домашнего хозяйства в замке и был не из тех людей, которые заигрывают с прислугой, — девушкам везло, если он небрежно кивал, когда они подавали обед или убирали со стола. В позе Нэша, в том, как он нависал над поварихой, было что-то хищное. Я поспешил избавиться от неприятных мыслей. Энджи — самостоятельная женщина и может в случае чего постоять за себя. Без сомнений, она без труда справится с болваном вроде Нэша, если он позволит себе что-то лишнее. К тому же не исключено, что личная неприязнь заставляет меня относиться к нему предвзято. Когда я снова спустился в большой зал, все уже разошлись. Суфи стояла у двери в той же мешковатой одежде, в которой явилась на футбольный матч. Она выглядела как самая очаровательная бомжиха в мире.

Меня переполняли чувства.

Девушка посмотрела на меня и улыбнулась, однако во взгляде чувствовалась тревога. Я обнял Суфи. Она не отстранилась, но и не прижалась ко мне. Пришлось убрать руку. Мы шли той самой дорожкой, по которой пару дней назад подъезжали с Бланденом к замку. Прошло всего два дня, а мне казалось, что я нахожусь здесь целую вечность. Должно быть, на большой земле за это время свершились радикальные изменения: произошли революции, землетрясения, эпидемии страшных болезней. Ступая по тропе, я вспоминал Родди и думал о его внезапном отъезде. Да, он член парламента, а это значит, что его в любую минуту могли призвать на службу. Странно, однако, что Родди никому не сообщил об этом. Как-то не вяжется с его яркой, открытой натурой. Скорее следовало ожидать, что он устроит грандиозные проводы с театрализованным представлением, во время которого речь, кроме всего прочего, пойдет о государственных делах, национальных интересах, о той важной роли, которую играет в политике радикальная непримиримая оппозиция… и, разумеется, о любви к людям…

Раздражало и то незначительное само по себе обстоятельство, что он не предложил подбросить меня до Лондона. Правда, из-за Суфи я, конечно, отказался бы от его услуг, однако Бланден не мог этого знать. Да и вообще, какое ему дело до моих мыслей? Парень понимал, что больше никогда не встретится со мной. По крайней мере не на свадьбе Доминика, куда меня не пригласили.

Впрочем, настроение у меня было отнюдь не депрессивное. Я просто парил в воздухе и увлекал за собой Суфи. Как можно унывать в такой чудесный день? Снег сделал мир строго черно-белым. Поля по обе стороны дороги изгибались, словно спина бегущего зайца-беляка. В отдалении чернел лес. Небо казалось почти таким же белым, как и земля. Создавалось впечатление, будто брошенный вверх снежок растворится в воздухе и уже никогда не вернется назад.

— Красота-то какая, — обратился я к Суфи, прикасаясь пальцами к ее руке.

— Мне нравится этот звук, — отозвалась она, тяжело топая ботинками по толстому снежному покрову. — Хорошо хрустит. А куда мы идем?

По сравнению со вчерашним днем она как-то робела и чувствовала себя неловко в моем обществе, однако энтузиазм и хорошее настроение начинали оказывать на любимую благотворное воздействие.

— Я уже говорил тебе. Нам надо найти горку без деревьев.

— Вроде той?

Недалеко от дороги я увидел идеальную небольшую гору. Кататься можно было по склону противоположной стороны, чтобы не угодить в придорожную канаву.

— Побежали, — предложил я.

Схватил ее за руку и увлек девушку за собой. По мере того как мы поднимались все выше и выше на холм, она начала смеяться. В некоторых местах снег доходил до колен, затрудняя подъем, тем более, что мне приходилось одной рукой тянуть за собой Суфи, а в другой нести подносы. Однако веселое настроение не покидало меня. У самой вершины я по пояс провалился в ямку под снежным сугробом. Суфи безудержно смеялась и, пытаясь вытащить меня, упала сама. Наши руки и ноги переплелись. Когда мы наконец выбрались на поверхность, она вдруг посерьезнела и обратилась ко мне:

— Послушай, отсюда видна крыша замка. Из трубы идет дым.

Я проследил за ее взглядом. С вершины холма можно было различить лишь крышу на фоне сельского пейзажа, поля, покрытые белым снегом, и черные стволы деревьев, с трех сторон окружавших дом. Вид был сказочный, однако теперь я видел перед собой уже не замок, где обитал прекрасный принц, а жилище дровосека или обитель ведьмы.

Наконец-то мы успокоились, и мне стало ясно: пора задать Суфи несколько вопросов.

— Суфи, я хотел поговорить о вчерашнем вечере…

— О Боже… — прошептала она. — Пожалуйста, забудь все.

Взгляд вновь выражал тревогу.

Но я уже не мог остановиться.

— Я крайне сожалею о случившемся. Мне не хотелось обижать тебя и причинять боль. Мои чувства… черт, что я говорю? Хочу, чтобы ты знала…

Выражение недоумения.

— Я не понимаю. Ты хочешь сказать, что сожалеешь о моем поступке?

— Нет, о том, что я сделал. Как обошелся с тобой.

— А что такого ты сделал?

— Что? Мне казалось, я обидел тебя. Когда мы были вместе в постели…

Она приложила руку ко рту и согнулась, как будто я ударил ее в живот.

— Суфи, ты в порядке?

— В порядке? В порядке?

Она упала на снег.

Я не понимал, что происходит. Потом увидел смущение на ее лице. В то же время мне показалось, что девушка вот-вот засмеется.

Суфи протянула руки, и я помог ей подняться. Она прижалась ко мне.

— Ты не обидел меня, — прошептала любимая.

— Но как же… кровь?

И тут до меня дошло. Теперь наступила моя очередь смущаться. Как мало я знаю женщин. Ну и болван.

— Но почему ты убежала? — спросил я. — Я так беспокоился. Думал, что причинил тебе большой вред. Считал тебя… девственницей. Мне казалось, я дефлорировал…

— Я не девственница, — заявила она самым серьезным тоном. — У меня было два любовника. Тебе просто хочется считать меня ребенком. Да, вела я себя по-детски. И стыдилась случившегося. В принципе я знала, что менструация на подходе. Только не хотелось уходить: так хорошо и тепло было в твоей постели. А потом началось. Извини. Ты, конечно, испугался. Тебе стало противно.

— Ты не понимаешь, как я счастлив! — воскликнул я. — Однажды я сильно обидел девушку и больше не желаю никому приносить вреда. Ты не можешь ни испугать меня, ни внушить мне чувство отвращения. Я люблю тебя всю, каждую твою частицу.

Мы целовались на вершине холма, покрытого снегом. Мороз усиливался. Наша кожа пахла свежестью и небом. Открыл глаза и увидел, что Суфи смотрит на меня. Натянул шапку с кисточкой ей на глаза и опять начал целовать.

— Все равно вижу тебя, — прошептала она.

Тогда я приложил руку к ее глазам.

— Пора показать тебе, как нужно пользоваться этими штуковинами, — сказал я наконец, беря в руки подносы.

И сел на картинку, изображавшую жирную курицу. Мои колени доставали до самых ушей.

— Лет тридцать не катался с горок. Тогда подносы были куда больше.

Прежде чем я как следует уселся на поднос, он начал скользить вниз по дальнему склону, у подножия которого росли деревья. Попытался тормозить ногой и в результате полетел головой в сугроб. Встал, выплевывая изо рта снег. Поднос оказался тридцатью ярдами ниже.

— Весьма элегантно, — заметила Суфи, сидя на вершине.

— Перестань смеяться. — Я начал взбираться наверх. — Теперь твоя очередь.

— Нет!

— Да, девочка.

Я крепко обнял ее и усадил себе на колени, сидя на втором подносе. Каким-то чудом мы не потерялиравновесие и помчались вниз с горы. Суфи визжала как сумасшедшая.

— Останови! — кричала она. — Останови немедленно!

Мы стремительно приближались к деревьям у подножия холма. Отлично скользить по снежной горке, однако очень трудно остановиться. Мне не хотелось, чтобы Суфи свернула себе шею.

Кричу ей на ухо:

— Пора выходить!

И прежде чем Суфи успела испугаться, падаю вместе с ней в снег. Мы катимся вниз. Наконец останавливаемся. Смотрю на нее. Она не открывает глаза. Спрашивает:

— Мы умерли?

— Сейчас посмотрим. Чувствуешь?

Целую ее в губы.

— М-м, кажется, да. Попробуй еще разок.

Мы лежали в снегу и целовались. Абсолютно одни в этом белом королевстве. Я пробрался сквозь многослойность одежд к нежному животу любимой. Она напряглась, и я уже хотел убрать руку, но Суфи схватила меня за запястье.

— Хочу доставить тебе удовольствие, — прошептала она.

— Не обязательно. Мне и так хорошо.

— Но я хочу.

Как-то неучтиво отказываться от такого предложения. Любимая села рядом и стала целовать мое лицо, нашептывая нежные слова. Вдруг замолкла.

— В чем дело? — спросил я.

— Ты слышал?

— Нет. А что?

— Какой-то крик.

— Разве?

На секунду мне показалось, будто кто-то находится рядом и наблюдает за нами. Даже рассердился. Но тут же услышал отдаленный звук. Кричала женщина. На таком большом расстоянии, конечно, трудно определить, только так не кричат, играя в снежки и веселясь.

— Откуда он доносится?

— Кажется, оттуда.

Суфи махнула рукой в сторону леса, изгибающегося за особняком.

— Надо пойти посмотреть, что там происходит.

— Я с тобой.

Я взглянул на Суфи.

— Не стоит. Мне придется пробираться через снежное поле. Путь не близкий. Думаю, тебе лучше отправиться к дому и посмотреть, как там обстоят дела.

Вид Суфи говорил о том, что она собирается поспорить.

— Ты будешь для меня обузой, — заявил я с напускной суровостью. — Пожалуйста, возвращайся в особняк.

Она поплелась прочь по направлению к дороге, обходя подножие холма, чтобы не взбираться на него лишний раз. А я поспешил к лесу.

ГЛАВА 28 В ЛЕСУ

Крик прекратился. Я нашел узкую тропинку, ведущую в нужном направлении. Позвал пару раз — ответа не последовало. Порой сквозь заросли открывался вид на особняк и прилегающие постройки, что помогало ориентироваться на местности. Нутром чувствовал, что кричали где-то за домом, неподалеку от дорожки, по которой мы шли в деревню.

Вскоре тропинка закончилась. Стало трудно продвигаться сквозь густые кусты. То и дело проваливался в кучи увядшего папоротника. Руки замерзли и страшно чесались от частых падений. Если бы не ощущение того, что замок находится где-то слева, я бы давно уже заблудился.

Странные мысли относительно крика лезли в голову. Скорее всего кричала Энджи. С ней определенно приключилась беда. Разум подсказывал мне, что она пошла на прогулку в лес, упала и вывихнула ногу. Однако рассудок не всегда является хорошим советчиком. В приглушенном крике слышалось нечто зловещее.

Чуть не наткнулся на небольшой предмет, подвешенный на сук. От неожиданности не сразу понял, что именно вижу перед собой. Сразу же забываю о крике. Стою перед неподвижной худой тушкой, висящей в тихом заснеженном лесу. Длинный почерневший язык со следами от острых зубов свешивается из пасти. Протягиваю руку, но не решаюсь прикоснуться к телу собаки.

— Монти, — тихо промолвил я.

Пса повесили не на веревке, а на его же собственном поводке, который крепился к ошейнику. Душитель даже не потрудился сделать нормальную петлю: просто привязал поводок к суку дерева. Вот почему кричала Энджи. Она, должно быть, как и я, наткнулась на мертвого Монти. Однако кто же совершил мерзкое злодеяние? И главное, ради чего? Я не большой любитель собак, да и пес не слишком породистый, тем не менее он не заслужил такой страшной смерти, пусть даже иногда и лаял слишком громко.

Раздался звук шагов. Под ногами приближающегося человека скрипел снег.

— Эй, кто там? — пронзительно, как испуганная девчонка, закричал я.

Шаги все ближе.

— Кто это? Отзовитесь.

Я ужасно волновался, напуганный видом мертвой собаки, темными деревьями, обступавшими меня со всех сторон, странным криком и теперь еще предстоящей встречей с незнакомцем. Вдруг шаги стихли и послышалось тяжелое дыхание уставшего человека. Мелькнула яркая одежда. Я бросился по направлению к ней через груду коричневого папоротника, присыпанного снегом.

Передо мной, прижав руки к коленям, стоит Нэш. Изможденное лицо искажено гримасой. Он сплевывает в снег.

— Ангус, что происходит? — спрашиваю я. — Ты видел, что случилось с Монти? Я слышал какой-то крик.

Внезапно он с рычанием набросился на меня. Этого я никак не ожидал: Ангус казался полностью истощенным, словно животное, измученное продолжительной погоней за добычей. Он головой ударил мне в живот, и я во весь рост растянулся на земле. К счастью, мне удалось в последний момент увернуться и несколько ослабить силу удара.

— Нэш! — выдохнул я. — Так это твоя работа?

Прежде чем я сумел подняться на ноги, Ангус рванул в лесную чащу. Я побежал за ним, по колено проваливаясь в снег. Мне все же удалось догнать негодяя и, падая, схватить его за ногу. Он споткнулся и рухнул на землю, однако тотчас поднялся, опередив меня. Мокрые кроссовки страшно скользили. Когда мне наконец удалось выпрямиться, что-то тяжелое ударило меня по голове, и я вновь оказался на снегу. Оказывается, наткнулся на ветку дерева. Хорошо хоть она немного отпружинила, иначе я точно вырубился бы. И все-таки голова закружилась.

Открываю глаза и вижу стоящего надо мной Ангуса. Лицо его абсолютно ничего не выражает, но, кажется, он уже полностью контролирует себя. Вижу по глазам, как он прикидывает в уме, не пнуть ли меня. А может, ему хочется сделать со мной что-нибудь и похуже. Нэш ведь убил собаку, почему бы ему не замочить меня? От этой мысли замирает сердце. Пытаюсь что-то сказать, однако язык не слушается.

Вдруг выражение лица Нэша изменилось и в нем появилось что-то человеческое. Не думаю, чтобы он испытывал жалость, скорее страх и растерянность. Громко всхлипнув, Ангус устремился в глубь леса с такой прытью, будто за ним кто-то гнался.

Теперь мне уже не хотелось продолжать преследование: я задыхался, смертельно устал, чувствовал себя разбитым. Кроме того, нужно все же разобраться, что тут происходит, черт возьми. Опираясь о ствол дерева, сук которого сбил меня с ног, я встал на ноги и побрел в сторону замка, время от времени крича во все горло. Минут через пять увидел в отдалении среди деревьев группу людей. Побежал к ним навстречу. Оказалось, это Габби и Симпсон ведут ослабевшую Энджи.

— Что случилось? — спросил я, переводя дух и чувствуя, как холодный воздух заполняет легкие. — Она увидела повешенного пса?

Мне не следовало спешить с вопросами. Внимательно посмотрев на Энджи, я понял, что дело тут не в мертвой собаке, висящей на дереве. Лицо поварихи покраснело от слез, в густых светлых волосах застряли куски грязи и желтые листья. На ней даже нет пальто, а у блузки оторваны все пуговицы.

— Работа Нэша? — задал я ненужный вопрос, скрипя от злости зубами.

Габби посмотрел мне прямо в глаза:

— Да.

— Я только что его видел.

Теперь все внимание сосредоточилось на мне.

— Где? — спросил Симпсон.

Он весь внимание. Его интересуют любые детали.

— Там, в лесу. — Я махнул в ту сторону, откуда пришел. — Он посмел?..

— Нет! — свирепо взглянула на меня Энджи. — Я не позволила. Однако он избил меня.

Как раз в это время из лесу вышел Доминик.

— Вы нашли ее… Все в порядке?

— Не совсем так, Дом, — ответил Габби. — Помоги нам отвести женщину в замок. Потом прикинем, что делать дальше.

Доктор держался очень спокойно, как и подобает профессионалу. Энджи определенно нуждалась в такой квалифицированной помощи.

— А где Суфи? — спросил Симпсон.

— Я велел ей идти к замку, когда услышал крики. Она уже, наверное, вернулась.

— Ты оставил девушку одну?

Похоже, даже в такой момент Симпсон хотел затеять драку.

— Что же мне оставалось делать? Не мог же я тащить ее за собой по лесу. Нужно было срочно спасать Энджи.

В этот миг мы увидели бегущую к нам Суфи. Энджи бросилась обнимать ее. В итоге она не сдержалась и расплакалась на плече подруги.

— Надо вызвать «скорую помощь» и полицию, — предложил я.

— Да, — сразу же согласился Габби.

Симпсон молча кивнул.

Мы отвели Энджи в гостиную. Суфи не отходила от нее. Кто-то принес бренди.

— Энджи, — с необычной для него нежностью обратился к потерпевшей Симпсон, — можешь рассказать нам, что случилось в лесу?

Она яростно сверкнула глазами:

— Что там могло случиться? — Вытерла нос о рукав блузки и немного успокоилась. Потом хлебнула бренди прямо из бутылки. — Ладно, слушайте, — продолжала повариха, пытаясь унять дрожь. — Он спросил меня, не хочу ли я прогуляться. Мне все вы казались хорошими ребятами и джентльменами. Сколько раз я говорила об этом Суфи. Никогда бы не подумала, что Нэш способен на такое. Взяла его под руку. А что здесь особенного? Он предложил пойти в лес. Мне не хотелось, однако там лежал снег, было так красиво и… чисто. Казалось, ничего плохого не может произойти. Когда мы переходили мост, он сказал, что знает одно отличное местечко. Я не хотела удаляться от тропы, только он настаивал. Вел себя пока по-джентльменски. Я согласилась. Затем он взял меня под руку, помогая пробираться по снегу. Только я ведь не дура, понимаю, что к чему. Подумала: хорошо, немного пофлиртуем, поваляем дурака. И вот мы пришли на лужайку под таким деревом, на котором листья еще не опали. Только ничего хорошего там я не увидела. Он начал отпускать комплименты, говорил, что я очень симпатичная, и предложил поцеловаться. Я сказала, что такая спешка совершенно ни к чему, давай, мол, просто поболтаем. Думала, он отстанет. А он как-то вдруг изменился. Стал грубым. Спросил, не хочу ли я взять деньги. Что-то в этом роде. Меня его слова обидели, и я собралась уходить. Возможно, даже послала его подальше. Точно не помню. Тогда он схватил меня и попробовал поцеловать. Я его ударила. Он рассмеялся и повалил меня в снег. Мне еще до конца не ясны были его намерения. Думала, что справлюсь. А он набросился на меня и стал сдергивать колготки. Тут я озверела, начала царапаться и, кажется, укусила его. Пыталась дать ему по яйцам. В подобных случаях женщины должны именно так защищаться, верно? Он тоже начал драться, называл сукой и пытался справиться со мной. Мне все же удалось нанести хороший удар коленкой. Не по яйцам, так как он прикрывал их ногой, а прямо по члену. Это и спасло меня. Пока он корчился, я вскочила и побежала. Мне казалось, он бросится вдогонку, но, когда оглянулась, его и след простыл. Тут-то я и наткнулась на мистера Андерсона.

Энджи умолкла. Стояла мертвая тишина. Наконец заговорил Дом:

— Вы очень храбрая девушка.

Ничего особенно умного он не сказал, но молчание было нарушено. Теперь можно приступать к действиям.

— Я вызову полицию, — сказал Габби и направился к большому черному телефону. Снял трубку, и выражение его лица неожиданно изменилось. — Кто-нибудь в последнее время пользовался аппаратом?

Все присутствующие покачали головами.

— Неисправен? — спросил Дом.

— Полный капут. Наверное, из-за снегопада. Обрыв линии или что-нибудь в этом роде.

— А мобильники? — вспомнил Симпсон. — Дом, куда ты их спрятал?

— Они здесь. — Доминик подошел к серванту. — Плохой, конечно, тайник, но я ведь просто шутил. Надеюсь, батарейки еще не сдохли. О черт!

— В чем дело? — спросил я, подходя поближе.

— Игрушек нет. Может быть, кто-то перепрятал? Ну, в шутку, понятное дело.

— Что происходит? — пробормотала Энджи.

— Думаю, мы все хотели бы это знать, — ответил Симпсон. — Похоже, кто-то намеренно пытается… изолировать нас от мира.

— Что значит кто-то? — вскрикнул я. — Это дело рук негодяя Нэша. Кто еще способен на такое?

— Пожалуйста, не кричи, — попросила меня Суфи.

— Извини.

После удара о сук я все еще толком не пришел в себя.

Заговорил Доминик:

— Похоже, старина Гнэшер… ну, Нэш пытался… Но это же бессмысленно. То есть, выходит, он оставил нас без телефонов, чтобы заняться своими пакостями. Извини, Энджи.

— Могу я высказать кое-какие соображения? — обратился к нам Габби совершенно спокойным тоном. — Суфи, пожалуйста, отведи Энджи в ее комнату. И не волнуйся, мы во всем разберемся. Все будет хорошо. Я обещаю.

В его голосе чувствовались сила, уверенность и профессионализм. Все немного успокоились. Ситуация уже не казалась нам такой безнадежной. Верилось в то, что Габби действительно наведет порядок. Такая у него работа. Человек ведь обещает все уладить.

После того как Суфи увела Энджи, я посмотрел в окно и увидел, что опять идет снег, отделяя нас от всего мира белой пеленой.

Нэш. Он мне всегда казался не вполне нормальным. Ангус высмеивал любые проявления слабости, доброты или сочувствия. Я вновь вспомнил тот момент, когда мне нанесли удар во время схватки за мяч. Может быть, все-таки Нэш, а не Симпсон врезал мне тогда и чуть не сломал ребро? Теперь я практически был уверен, что это сделал Нэш. Да, я точно видел его злобное лицо перед тем, как он нанес удар.

Слова Дома вывели меня из состояния задумчивости.

— Итак, — говорил он голосом, который казался скрипучим после приятной музыкальной речи Габби, — кажется, мы вляпались в приличное дерьмо. Начиная с этой минуты мы уже находимся не на мальчишнике, а на весьма опасной территории. Надо срочно что-то придумать.

— Думаю, стоит поскорее связаться с полицией, — предложил я.

— Этим мы обязательно займемся.

В словах Доминика, однако, не чувствовалось уверенности.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовался Симпсон у виновника торжества.

— Он все же наш друг. Надо дать ему возможность как-то объяснить свой поступок. Ведь мы толком не знаем Энджи. Что она за человек? Не хочу сказать ничего плохого, однако пока мы судим обо всем только с ее слов. Нам просто необходимо дать Ангусу возможность высказаться. И полагаю, мне не следует напоминать вам о том, как негативно все это может повлиять на наши карьеры. Если слухи о случившемся просочатся в Лондон…

Я посмотрел на Доминика. Смысл его слов толком не доходил до меня. О чем он, собственно, говорит? Предлагает дать возможность высказаться Ангусу. Непонятно. К тому же что-то изменилось в выражении его лица. Глаза бегают по сторонам, будто он читает невидимую сводку. Где же мой друг и собутыльник, с которым мы так прикольно чудили в пабах? Где веселивший меня в былые времена шут? Передо мной стоял совершенно другой человек.

— Но ведь он убежал, — заметил Симпсон.

По тону голоса трудно определить мысли человека, тем не менее мне казалось, он был склонен принять предложение Дома.

— Нэша надо найти. Давайте приведем его сюда, а уже потом решим, стоит ли вызывать полицию.

Габби и Симпсон обменялись взглядами.

— Каждый человек имеет право быть услышанным, — поддержал товарища Габби.

Симпсон немного поколебался, затем одобрительно кивнул.

— Черт возьми! — воскликнул я, не в силах более сдерживаться. — Кто вы такие, чтобы принимать решение? Нэш обвиняется в серьезном преступлении, и присутствие полиции просто необходимо. Лично я склонен верить Энджи.

— Извини, Мэтью, — проговорил Дом, глядя в сторону, — однако ты остался в меньшинстве. Пошли, парни. Поищем Гнэшера.

— Хорошо будет, — обратился ко мне Симпсон, — если ты останешься здесь и присмотришь за девушками. Можем мы на тебя положиться?

В этих словах мне, с одной стороны, послышалась угроза, а с другой — приглашение заняться полезным делом. Сам-то я полагал, что лучше всего будет немедленно отправиться за полицией. Однако кто-то обязательно должен остаться с Энджи и Суфи. Не исключено, что Нэш может прибежать сюда, пока друзья будут разыскивать его в лесу. А здесь этот человек может натворить новых бед.

Я окинул взглядом стоящую у двери троицу, уже готовую покинуть замок. Хотелось сказать что-то проникновенное, чтобы они перестали прикрывать своего товарища, однако события развивались слишком стремительно, а у меня сильно разболелась голова. В результате я закричал:

— Да делайте вы что хотите, только не пытайтесь превратить Нэша в бедную жертву, совращенную коварной Энджи!

Симпсон прищурился и вновь принял такой вид, будто замышляет недоброе. Габби положил руку ему на плечо и вывел из комнаты.

Дом задержался.

— Я только хочу сказать, Мэтт, что если женщина заманила Ангуса в ловушку, мы должны сообщить об этом полиции. Необходимо также присутствие адвоката, врача, армейского офицера — надежных свидетелей. Разве ты так не считаешь?

Он не стал дожидаться ответа и побежал догонять друзей. Я вспомнил о Монти.

— Постой, Дом! — крикнул я вслед. — Ты знаешь, что он убил твою собаку?

Наверное, мне казалось, что удастся наконец убедить Дома в виновности Нэша. Может быть, до него дойдет, насколько опасен этот человек.

— Он убил собаку?

Дом смотрел куда-то мимо меня.

— Я обнаружил повешенного пса перед тем, как повстречал Нэша в лесу. Очень сожалею.

— От Монти все равно было мало пользы. — Лицо Доминика абсолютно ничего не выражало. — Пес не научился ни одному трюку. Пора приобретать нового Монти.

Он пошел догонять своих однокашников, которые двигались в сторону леса по заснеженному саду.

ГЛАВА 29 УБЕЖИЩЕ ОСЛА

Примерно в это же время, поздним утром, Майк Тойнби принялся за чтение воскресных газет. Хорошо хоть Джин сжалилась над ним и убрала куда-то «Дейли мейл», один вид которой вызывал у него желание выругаться матом. Майк читал «Обсервер». Это издание неизменно вызывало у него грустные воспоминания о веселых деньках студенческого радикализма.

Как обычно, Майк начал с просмотра спортивной полосы, надеясь найти что-нибудь о соревнованиях по крикету. Отлично. Сборная команда Шри-Ланки проводила серию показательных игр в Южной Африке. Он быстро пробежал глазами заметку и стал внимательно рассматривать фотографии, изображавшие игроков с битами в руках. Приятно перенестись из холодного Лондона в жаркий Кейптаун. Так и видишь себя в широкополой панаме и с баночкой холодного пива в руке.

Дочери, восьмилетняя Сара и Молли, которой недавно исполнилось пять лет, вели себя очень тихо. Верный признак того, что девочки замышляют шалости. Однажды он вошел в комнату в тот момент, когда они собирались развести на кровати небольшой костер в честь семьи кукол Барби. Тогда Майк впервые отшлепал проказниц. Потом они с такой грустью смотрели на него, что Тойнби решил: пусть в следующий раз сожгут весь дом при условии, что сами не пострадают. Чтобы как-то развлечь их, он стал расспрашивать, почему в доме так много одинаковых Барби. Они что, клоны или просто сестры, чьи безумные родители решили облегчить себе жизнь, дав дочерям одно и то же имя? Майк пытался дознаться, разные ли характеры у кукол. Если да, то почему всех называют Барби? Если нет, зачем им столько одинаковых кукол?

В конце концов дочки принялись утешать бедного папочку, который так расстроился.

Несмотря на благополучный исход инцидента с разведением костра, мысли о происшествии тревожили Тойнби воскресным утром, несколько омрачая его пребывание в Южной Африке. Он думал, не спросить ли Джин, где девочки, однако в таком случае ему, возможно, придется искать их, давать жене какие-то объяснения и, следовательно, отвлечься от чтения газеты. Скорее всего они наверху, рассматривают книжки с картинками. Так оно и есть. Однако в Кейптаун ему больше не попасть.

Майк понимал: в первую очередь необходимо прочесть страницы, посвященные экономическим и деловым новостям, чтобы узнать, нет ли сведений о слияниях компаний, в которых он принимал участие. В том мире, где он обитал, люди также чувствительно относились к сообщениям в прессе, как актеры к обзорам премьер, в которых играли. Однако Тойнби решил ограничиться просмотром кратких обзоров новостей на первой полосе. Вдруг что-то привлекло его внимание на третьей странице. Внизу был нарисован грустный осел, надпись под которым призывала выделять деньги на создание приюта для бездомных животных. Копыта несчастного осла выглядели чрезмерно длинными и походили на сабо или скорее на турецкие тапочки с изогнутыми носами. Где он недавно видел подобную обувь? Кто-то на мальчишнике носил такие тапочки. Точно. Старина Габби выходил в них на завтрак.

Рядом с картинкой помещена статья под вполне банальным заголовком: «Пенсионер забит до смерти». Майк начал читать и сразу же заинтересовался необычной трактовкой сообщения, внушающей не только банальное отвращение к злу, творящемуся в современном мире. Акцент делался на том факте, что убитый пенсионер, бывший учитель, никогда не был женат (в заметке употреблялся устаревший термин «убежденный холостяк»). Зачем писать об этом? Далее сообщалось, что «все документы, обнаруженные в доме, изъяты полицией для ознакомления». Возможно, здесь нет никакого подтекста, однако не исключено, что это намек: учителя убил бывший любовник. Скорее всего мальчик, находившийся у него на содержании. Имя погибшего Тойнби ничего не говорило. Однако далее упоминалось название школы, где тот преподавал в течение сорока лет. Майк определенно что-то слышал об этом учебном заведении на ужасном мальчишнике Доминика. И почему он только не отказался от участия в нем под каким-то благовидным предлогом? Тойнби твердо решил в будущем не давать слабину и отвергать подобные приглашения.

Учитель проработал в школе сорок лет. Значит, он учил Доминика и его друзей.

Именно в этот миг Майк почувствовал некое приятное возбуждение. Он любил случайные совпадения. С ним такое нередко происходило. Например, не успеет Тойнби подумать о каком-то человеке, как тот уже звонит по телефону. Или взять семейную чету, с которой они познакомились на вечеринке. Дочерей тоже звали Сара и Молли. Он прочитал где-то, что согласно статистическому анализу процент совпадений в жизни среднего человека довольно велик. Все равно странно, что именно в этот уик-энд газеты пишут об убийстве учителя друзей, собравшихся на мальчишник.

Он вновь стал думать о необычных людях, прибывших в замок по приглашению Дома. Габби. Человек с большими странностями. Нэш — мудак из мудаков. Симпсон. Этот военный с мертвенным взглядом фиалковых глаз, похоже, способен на все. Бланден, конечно, шут гороховый, но, по всей видимости, очень лицемерный политик. И чужак в их кругу, Мориарти…

И был кто-то еще, кого приглашал Дом. Да, один человек так и не приехал в замок. Уэйли… Уайни… Уинни. Что же случилось с ним? Гостя собирался подвезти… Симпсон.

Майк вновь испытал приятное бодрящее возбуждение. Словно несильный разряд тока пробежал по рукам, плечам и шее. Он подумал, не позвонить ли в замок. Просто поблагодарить Дома, извиниться за свой неожиданный отъезд, пожелать всем весело закончить праздник. И упомянуть о несчастье, случившемся со старым учителем. От такого звонка не будет вреда. Даже по-своему прикольно. Нашел нужный номер телефона и подумал, что пора завести электронную записную книжку или «палм» вроде того, что он видел у одного из молодых перспективных сотрудников на собрании в офисе. Надо, черт возьми, шагать в ногу со временем.

Никто не отвечал на звонок, хотя он не опускал трубку в течение пяти минут. Странно, что там никого нет. Даже если ребята куда-то ушли, в доме должны оставаться девушки, готовящие обед. Впрочем, не важно. Доминик не такой идиот, каким порой притворяется.

Вошла Джин и спросила, чем он собирается заниматься, и, если у него найдется свободное время, не мог бы он почистить картошку.

— Да, сейчас иду, — сказал он. — Забавный случай, кстати. У Дома был один учитель… О, все это ерунда. Я буду чистить картошку, если смогу одновременно слушать новости по радио.

— Но сейчас начинается радиопостановка «Арчеры».

— Ты же не любишь сельскую местность.

— Но там речь идет о людях, глупыш.

— Без новостей я не буду чистить. Так что выбирай.

Наверху в это время Сара и Молли играли в семью. Сара была папа, а Молли — мама. Сегодня они не намеревались ничего поджигать.

— Хочешь, я принесу тебе чай в постель? — спрашивала Сара.

— Да, подай чаю, — отвечала Молли. — И пирожное.

— Я включу радио, дорогая. Ты же любишь послушать новости, не так ли?

У Сары был старенький транзисторный радиоприемник красного цвета с большими желтыми кнопками. Она стеснялась его, потому что сейчас все подруги уже обзавелись CD-плейерами. Девочка хотела сплавить старый хлам Молли и заставить родителей купить себе что-нибудь более современное. Сара начала поиск станций. Аппарат принимал только длинные и средние волны, и программы были неважные: в основном скучные люди говорили о скучных вещах.

— Вот хорошие новости.

Когда Молли устроилась на кровати с пластмассовой чашкой в руках, из маленького приемника поступило сообщение о человеке, который прогуливал свою собаку и вдруг обнаружил труп. Сара перестала разливать чай и прислушалась.

— Интересно, как следует понимать выражение «изуродованное тело»? — сказала она вслух, хотя вряд ли ожидала объяснений от Молли. — Пойдем спросим папу.

ГЛАВА 30 МЯГКОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

Как только все ушли, меня охватило оцепенение. Голова стала тяжелой, я чувствовал себя совершенно измученным. Хотелось лечь на диван, закрыть глаза и ни о чем не думать. Моей вины в случившемся нет, на ход событий я тоже никак не могу повлиять. Так что снимаю с себя всю ответственность. Доминик собирается вызвать адвоката, врача, офицера — пусть они и занимаются этим делом.

Однако я отвечаю за Суфи. И не только. Энджи не сможет противостоять людям, хорошо вписавшимся в истеблишмент. Система уничтожит бедную девушку. А мне очень не хотелось бы видеть ее страдания. Огромным усилием воли заставляю себя встать с дивана и иду в южное крыло на поиски подруг. По пути бросаю взгляд на свое отражение в зеркале. Боже, как ужасно я выгляжу! Сук оставил большой красный след на лбу, в волосах застряло какое-то дерьмо, одежда вся перепачкана грязью и местами порвана. Мою руки и лицо на кухне, вытираюсь посудным полотенцем, приглаживаю волосы. Короче, привожу себя понемногу в порядок.

Что-то явно изменилось на кухне. Понятно: отсутствует огромный страшный нож, которым Энджи режет мясо. Улыбаюсь, подумав, что она могла захватить его с собой наверх в целях самозащиты. Вспоминаю историю, рассказанную мне мамой. Однажды она путешествовала автостопом с подружкой. Им хотелось попасть в Скарборо. А для защиты от маньяков они взяли с собой столовые ножи.

Стучусь в комнату Энджи. Через несколько секунд раздается голос Суфи:

— Кто там?

— Это я.

Она приоткрывает дверь и смотрит, нет ли со мной кого-то еще.

— Как Энджи? — спрашиваю я.

— Приняла таблетку и спит. Когда прибудет полиция?

Медлю с ответом, не зная, что сказать.

— Понятия не имею.

— Что это значит?

— Все отправились на поиски Нэша.

Суфи ошеломлена.

— Но зачем нужно искать его?

— Чтобы привести сюда и обо всем расспросить.

Суфи выходит в коридор. Вид у нее довольно свирепый.

— Невероятно! Как ты терпишь такое?

— А что я могу сделать?

— Поезжай в полицию и все расскажи. Или позвони из деревни по телефону.

— Но у меня нет машины.

— Можешь взять любой автомобиль.

— Не знаю, где хранятся ключи, и… я не умею водить.

Она в отчаянии смотрит на меня.

— Тогда беги в деревню через лес, — настойчиво продолжает Суфи, — и свяжись с полицией оттуда.

Понимаю, это единственный выход. Стыдно, что девушке приходится разъяснять мне, взрослому человеку, очевидные истины.

— Хорошо, я пойду.

— И пожалуйста, — в ее голосе теперь чувствуется нежность, — поскорее возвращайся.

Направляюсь в свою комнату, чтобы переодеться. Суфи, кажется, не заметила шрам у меня на лбу. Конечно, разве можно сравнить ничтожную царапину с душевной раной, нанесенной этим придурком Энджи. Тем не менее мне грустно, оттого что любимая не обратила внимания на ушиб. И тут раздается негромкий стук в дверь.

— Входите, — говорю чисто рефлекторно, даже не подумав, кто там может быть.

Вошла Суфи. Она молча приближается ко мне и, приподнявшись на цыпочках, целует сначала в лоб, а затем в губы.

— Будь осторожен, — шепчет она, — у меня появились нехорошие предчувствия.

Я приподнял ее и крепко прижал к себе. Вскоре она ушла.

На обратном пути я опять задержался в коридоре у красивого меча, испытывая непреодолимое желание взять его с собой. Хочу носиться с ним по лесу, как странствующий рыцарь, преследующий… как там назвал Бланден это чудовище? Искомый Зверь. Вспомнился недавний сон, где преследователь и жертва являлись одним и тем же ужасным существом.

Я полагал, что за полчаса доберусь до деревни, если всю дорогу буду бежать трусцой. А если очень постараюсь, то уложусь и в двадцать минут. Сразу же взял хорошую скорость, считая, что всегда могу сбавить темп, если почувствую себя плохо. Снег весело скрипел под ногами. Однокашников нигде не видно. Думал покричать им: лес небольшой, и они могут услышать меня. Я же услышал крик Энджи. Однако сообразил, что им не следует знать о том, куда я направляюсь.

Бег по снегу, даже по твердой дорожке, довольно утомителен, и вскоре я перешел на шаг. Дыхание стало прерывистым, пот капал на глаза. Путь определенно займет больше времени, чем я предполагал. Интересно, что подумают остальные, когда вернутся с Нэшем в замок и не застанут там меня? Фантазия рисовала ужасные сцены. Вдруг все они тем или иным образом замешаны в преступлении и теперь пытаются замести следы? Ради этого, возможно, потребуется убить Суфи и Энджи. Я тоже мешаю. Негодяи станут искать меня в лесу. Уверял себя, что глупо так думать, однако ощущение тревоги не покидало, и мир стал как-то ярче от прилива адреналина. Показалось, что начинает темнеть. Возможно ли такое? Сколько же сейчас времени? Черт! Я снял часы, когда умывался на кухне, и забыл взять их с собой. Не представляю, сколько времени прошло. Наверное, минуло несколько часов. Станут ли однокашники действительно преследовать меня?

Конечно, нет, и все-таки следует поторопиться. Деревья поредели, открылся вид на какую-то изгородь. За ней должно быть поле с несчастными коровами. Я старался ориентироваться на местности. Если срежу путь здесь, перемахнув через изгородь, поможет ли это сэкономить время? Стоит попробовать.

А потом, пробираясь через заросли, я заметил нечто странное, хотя поначалу не осознал смысла увиденного. Передо мной были следы на снегу. На мгновение меня охватило отчаяние — значит, я двигаюсь кругами. Нет, такого не может быть: ведь я только что свернул с тропы. Наверное, здесь проходил лесничий.

Следы путались. Вдруг я догадался, что шел не один человек, а несколько. Следы удалялись от изгороди. Стоит ли идти дальше? Какой-то внутренний инстинкт подсказывал мне, что я должен это сделать. Понимал, что поступаю безответственно, однако непреодолимая сила влекла меня вперед. Следы шли параллельно тропе и изгороди. Лучше бы мне продолжать путь по уже известному маршруту.

Прикидывая, сколько времени у меня остается, я вдруг вижу ботинок довольно большого размера. Такую обувь, кажется, носил Нэш. Какая-то угроза исходит от этого черного башмака, лежащего на белом снегу. Иду дальше. В лесу царит мертвая тишина, даже вороны не каркают. В центре зарослей падуба снег притоптан. Я отключаюсь от всех посторонних мыслей, думая лишь о происхождении следов. Острые колючки цепляются за штаны и куртку, дыхание образует небольшое белое облачко, которое плывет передо мной.

Вдруг замечаю человека. Глаза широко открыты. Верхняя губа вдавлена в рот, обнажая крепкие передние зубы. На шее повязка бледно-синего цвета, покрытая ярко-красными пятнами. Делаю еще один шаг и проваливаюсь в яму. Отчаянно пытаюсь выкарабкаться на поверхность, сдирая руки о твердую снежную корку. Ужасный Ангус Нэш, или то, что от него осталось, лежит буквально рядом со мной.

Пальто расстегнуто. Рубашка и джемпер задраны, а брюки спущены до колен. Разрез проходит от грудины до паха. Выполнено с хирургическим мастерством. Хотя вскрывать брюшную полость довольно легко. Рядом разбросаны внутренности, темные на фоне снега. Их вырезали как попало. Один кусок огромный, словно коралловый букет. Должно быть, печень. Не хочу об этом думать. Мне надо отвлечься. Вижу сине-красную ленточку, которая выходит из разреза на животе, струится вверх по груди, поднимается по рубашке и джемперу и заканчивается петлей на тощей длинной шее.

Я ошарашен. На мгновение мне представляется, что человек задушен собственными кишками. Однако возможно ли такое? Каким-то образом этот псевдонаучный вопрос возвращает меня к реальности. Нет, такого быть не может. Нельзя задушить сильного и бьющегося в агонии человека его же внутренностями.

Внимательно осматриваю тело и голову. За ухом замечаю небольшое отверстие. С другой стороны ничего подобного не наблюдается. Дыра от маленькой пульки. Помнится, спросил Симпсона, можно ли убить человека из воздушки. Он ответил, что можно, если стрелять с близкого расстояния и попасть в нужное место. Например, за ухом.

Таким образом, внутренности были вскрыты и прикреплены к шее уже после убийства. Кто и почему совершил такое злодеяние? Какая душевная болезнь заставляет человека творить подобное непотребство?

Я впервые видел мертвеца. Нет, ошибаюсь. Вспоминаю отца, лежащего в гробу в своем лучшем костюме. Выражение лица суровое, но умиротворенное. Не то что этот окровавленный, покрытый густой отвратительной слизью труп с развороченными внутренностями. В морозном воздухе распространяется тошнотворный запах. А тут еще появляется большая мясная муха, разбуженная от зимней спячки зловонием, усаживается на петле из кишок и продирает заспанные глаза.

Впрочем, как ни странно, вид изуродованного тела не внушает ужаса. Оттого ли, что я недолюбливал Нэша и считал, что неудавшийся насильник наказан поделом? Нет, вряд ли. Человек он был никуда не годный, однако такой смерти и надругательства над своим телом не заслуживал. Полагаю, мое бесчувствие явилось следствием защитной реакции. Я не должен раскисать, предстоит совершить еще немало дел. Мертвец с разрезанным животом, яркие сверкающие внутренности, аккуратная дырочка за ухом, занимающаяся своей гигиеной трупная муха — все это я еще вспомню впоследствии. Воспоминания никуда от меня не денутся. Однако сейчас занавес упал. Нужно хорошенько все проанализировать. Мысли должны быть ясными и быстрыми.

Я встал и сразу же увидел нож Энджи. Красивое стальное лезвие длиной в десять дюймов, плавно переходящее в фактурную рукоятку. Кто взял этот нож на кухне? И с какой целью? Кому-то он понадобился для защиты против Нэша, ибо тот вселял в людей страх в своем безумии? Нет, нож предназначался для совершения ритуального вырезания внутренностей.

И вновь я вспомнил о Бландене. Что-то было не так с его внезапным исчезновением. Дело не в хамстве циничного политика. Осознав это, я решил не продолжать путь в деревню. С командой Доминика творится что-то неладное. Нельзя допустить, чтобы, вернувшись в замок, эти люди застали там беззащитную Суфи.

В последний раз посмотрел на Нэша. Мне не нравилось, что он лежит с широко открытыми глазами, но прикасаться к нему я не решился. Он был дурным человеком и жестоко поплатился за свои грехи. Я побежал назад к замку.

Кто же это сделал? Мой ясный ум не проявлял такой лихорадочной активности с тех пор, как я испытал мощный эмоциональный подъем, расшифровывая карфагенские рукописи. Тот факт, что в преступлении фигурирует пневматическая винтовка, указывает на причастность к убийству Симпсона. Я давно заметил, что этот человек склонен к насилию. Оно так и рвется из него наружу. Вновь стал вспоминать футбольный матч и злополучный удар в ребро. Теперь я уже не грешил на Нэша, а вновь переключился на Симпсона. Может быть, он потерял самообладание, когда выяснились обстоятельства нападения на Энджи, считая себя ответственным за поступки друзей? Или имел основания мстить Нэшу и воспользовался инцидентом с поварихой как предлогом для убийства?

Да, Симпсон — наиболее подходящая кандидатура. Однако нет прямых доказательств его вины. Мне не верилось, что убийцей мог быть Доминик… Вот только он как-то странно изменился, узнав о случившейся с Энджи бедой. К тому же именно наш общий друг предложил не обращаться к услугам полиции — остальные просто поддержали его. И еще одно обстоятельство крайне беспокоило меня.

Монти.

Я придерживался мнения, что не кто иной, как Нэш, линчевал собаку, однако прямыми уликами не располагал. Пытался вспомнить о том, что говорил Родди о наличии нескольких Монти. «Они надолго не задерживаются. То убегают, то попадают под автобус… Доминик катастрофически теряет этих тварей одну за другой». О Господи! Я потряс головой, стараясь избавиться от подобных мыслей. Невероятно. Дом не может быть мясником. Черт, черт, черт!

Заставил себя думать о возможных альтернативных вариантах. Кроме Симпсона, остается еще только Габби. Я не обнаружил агрессивных настроений в этом человеке, но доктор так скрытен, что никогда не проявляет свою подлинную сущность. Я не доверял ему, ибо не понимал его. Однако может ли он оказаться убийцей?

Когда я уже вышел из леса и приближался к замку, мне пришла в голову еще одна забавная идея. Что, если у Бландена имелись основания ненавидеть своих однокашников? Может быть, он вернулся тайком, чтобы поохотиться на них? А вдруг он вообще не покидал особняк? Смешно и абсурдно, но, с другой стороны, весь этот мальчишник — одно сплошное безумие.

ГЛАВА 31 НЕТ ВЫХОДА

Сколько времени я находился в лесу? Довольно долго. В мое отсутствие в Пеллинор-Холле могли произойти ужасные события. Однако что бы там ни случилось, мне надо осторожно проникнуть в дом. Итак, я крадусь в маленький дворик за кухней, моля Бога, чтобы черный ход был открыт. Мне везет. Благословляю невинные нравы сельской местности. Задерживаюсь на кухне, дабы перевести дыхание — мне вовсе не светит крадучись пробираться по дому и при этом пыхтеть, как паровоз. Снимаю туфли.

Первая остановка у комнаты Энджи. В большом зале никого, равно как и в увешанном старинным оружием коридоре. Взбегаю вверх по лестнице и тихонько одними ногтями стучусь в дверь. Сердце разрывается на части. Но вот слышатся шаги и раздается голос Суфи:

— Кто там?

— Открой, — шепчу я. — Немедленно.

Она открывает. Я пулей врываюсь в комнату и запираю дверь.

— Что случилось? На тебе лица нет.

Суфи смотрит на меня широко открытыми глазами. В них страх. Шторы опущены, в комнате полутьма, тем не менее я различаю Энджи, спящую на кровати. Красивые светлые волосы, разбросанные по подушке, напоминают лучи солнца. Нужно все рассказать Суфи.

— Кто-то из друзей прикончил Нэша.

Она прижимает руку ко рту.

— Иисусе! Но кто мог пойти на убийство?

— Не знаю, однако подозреваю Луи Симпсона. Мне кажется, он сумасшедший. Только псих может сотворить такое с телом убитого.

— Что же нам делать? Ты связался с полицией? Они уже едут?

— Я не добрался до деревни. Обнаружив труп Нэша, я начал опасаться за вас и поэтому поспешил сюда.

К Суфи вернулось самообладание.

— Что же мы будем делать? — спросила она спокойным голосом.

— Оставайтесь здесь. Заприте дверь. Не открывайте никому, кроме меня.

— А что собираешься делать ты?

— Что-нибудь придумаю.

— А именно?

— Пока не знаю.

Она наморщила лоб, напряженно размышляя о чем-то.

— Тебе следует остаться с нами.

Слова Суфи вызвали у меня улыбку.

— Я и раньше пытался прятаться. В итоге тебя все равно находят. Просто осмотрю замок. Положение действительно дерьмовое, но, кажется, с Домиником все нормально. Если мне удастся найти его, мы возьмем какой-нибудь автомобиль и поедем за полицией. Не волнуйся.

Поцеловал любимую в губы. Она не ответила на поцелуй, в глазах ее стояли слезы.

Спустился вниз по лестнице. Оказавшись в коридоре, направился прямо к мечу. Уже дважды испытывал желание взять его, и вот теперь наступил тот самый миг. Только успел вынуть клинок из ножен, как послышался скрип парадной двери. Сделал пару шагов по направлению к выходу, сжимая меч в руках.

На расстоянии приблизительно десяти дюймов от меня стоит Луи Симпсон. Он бледен, лицо изможденное, взгляд погас. В руках у него пневматическое ружье. Выглядит как закаленный в боях солдат, которому пришлось убить немало людей. Он смотрит мне в глаза, потом переводит взгляд на меч. Выражение его лица меняется. Оно как-то оживает.

— Ты… — произносит он слабым голосом.

Вижу, как он поднимает ружье. Нас отделяет слишком большое расстояние. Я не успею ударить его мечом. Однако стоит попробовать. Прыгаю вперед, занося меч над головой. Симпсон явно не ожидал от меня такой прыти и промедлил с выстрелом. Тем не менее за мгновение до того, как нанести удар, я слышу знакомый по стрельбищам щелчок пули и ощущаю боль в плече, как будто кто-то ударил меня молотком. Но меч уже занесен. Я слегка дернулся, когда в меня попала пуля, поэтому удар получился не столь сильным, как я предполагал. При этом меч выскользнул из рук и с грохотом упал на пол.

Тут я дико взвыл и разразился самыми непотребными ругательствами.

Приложил руку к плечу, ожидая найти там зияющее отверстие. Ничего подобного. Ну конечно, это же просто никчемная воздушка, и пулька отскочила от рубчатого зеленого плиса моей куртки.

Посмотрел на Симпсона. Тот лежал на полу, свернувшись так, будто кто-то хотел засунуть его в багажник машины. Подозревая, что подонок притворяется, пнул его ногой. Симпсон переворачивается на другую сторону. Вижу: его левый глаз налился кровью, и прямо над ним образовалась заметная опухоль. Вообще лицо его как-то изменилось. Луи стал похож на спящего малыша. Мне показалось, что я убил его. Стало легче, однако тут женакатило осознание того, что я совершил отвратительный поступок. Я вовсе не хотел никого убивать. Не имел никакого желания превращать взрослых людей в спящих младенцев.

Зато теперь я знал, кто затеял эту заварушку и замочил Нэша.

Я просто не был в состоянии прикоснуться к Симпсону. Надо что-то придумать. Как насчет двух других друзей? Где они могут быть? Возможно ли, что Симпсон… уже расправился с ними? Мне стало не по себе, мучили сомнения. Концы не сходились с концами. Я не совсем улавливал смысл происходящего. Меня преследовали весьма странные мысли, в которых фигурировал Бланден. Внезапный отъезд Родди по-прежнему не давал мне покоя. Исчезнуть так тихо, чисто по-английски, не в его характере.

Хотел повесить меч на место, но, заметив на клинке капли крови, оставил его там, где он лежал.

В голове зреет решение срочно обследовать дом. Если не найду друзей, тогда надо разбудить Энджи и заставить ее отвезти нас куда-нибудь подальше отсюда. Не слишком геройский поступок, однако мое тщеславное эго смирится с ним, ибо я только что поразил мечом коварного убийцу. Обязательно надо научиться водить машину сразу же по возвращении в реальный мир.

Прошел в большой зал. Какой-то инстинкт подсказывал мне не кричать и не призывать к себе друзей. Вокруг никого. Иду по коридору с мозаичным окном, где изображены Каин и Авель. Последний слабый луч солнца пробивается сквозь цветное стекло. Нет времени любоваться этой красотой. Тем более что яркие краски теперь ассоциируются у меня с кровью и человеческими внутренностями. Подхожу к двери гостиной и осторожно открываю ее. Тоже никого. Вновь возникает желание закричать, но я подавляю страх.

Начинаю думать о проблеме Родди Бландена. Почему он все-таки так неожиданно исчез? И вот еще — телефонная связь. Прогуливаясь с Суфи у дороги нынешним утром, я не заметил обрыва линии. Хорошо бы проверить телефон еще раз. Буду считать себя последним идиотом, если впоследствии обнаружится, что аппарат работал, и мы не спасли себя от происходящего здесь ужаса одним звонком в полицию.

Нет, по-прежнему молчит. Но как приятно подержать большую тяжелую черную трубку. Ощущение такое, будто в руке зажат пистолет. Аппарат не выглядит дешевой вульгарной подделкой — это подлинник образца пятидесятых годов. Слышимость, наверное, ужасная. Если только хозяева не вынули всю начинку, заменив ее современной электроникой. И тут мне в голову приходит интересная мысль. Я развинчиваю раковину телефонной трубки. Несмотря на солидный возраст, винтики отходят довольно легко. А внутри ничего нет, кроме нескольких болтающихся проводков. Точнее сказать, два проводка безобидно повисли в пустой каверне. Проверяю микрофон. Та же картина.

Итак, линия не оборвана. Просто кто-то намеренно вывел телефон из строя. Если приплюсовать сюда исчезновение мобильников, то у меня не остается никаких сомнений в том, что я оказался в центре хорошо спланированного заговора. Отчетливо осознав ситуацию, я полностью сконцентрировался на разрешении проблемы. Вспомнил, что в детстве читал увлекательную книжку про шпионов, в которой агент передавал шифровки, пользуясь крохотным передатчиком, установленным под детской колыбелью. Вот бы мне достать такую штуку.

Вдруг я хлопнул себя по лбу. Телефон не полностью отключен. Просто нельзя говорить и слушать. Однако можно набрать номер, и в службе экстренной помощи раздастся звонок, по которому можно вычислить наше местонахождение. Я снял трубку и набрал 999. Похоже на сообщение, посланное в бутылке.

Медленно поднялся на второй этаж. Хотя северное и южное крылья построены в одно и то же время, в девятнадцатом столетии, между ними существовало какое-то едва уловимое различие. Южное казалось более старым и лучше вписывалось в исторический контекст здания. Может быть, такое впечатление складывалось из-за того, что эта сторона строилась на развалинах древней постройки, где были похоронены задушенные дети, а теперь бродят беспокойные призраки? Трудно сказать. Однако мне становится страшно, когда я продвигаюсь по коридору. Более чем когда-либо, хочется закричать, что игра окончена, все могут выходить, но я вновь сдерживаю себя. Надо было все-таки взять меч. С ним как-то спокойнее.

Иду по коридору, ведя рукой по побеленной стене. Так я чувствую себя в тесном полумраке. Поднимаюсь по винтовой лестнице, ведущей в башенку Бландена. Слабеющей рукой берусь за железное кольцо и отворяю тяжелую дверь.

В комнате полный ажур. С кровати убрано все белье. Надо думать, Родди, будучи аккуратным и деликатным человеком, не хотел оставлять после себя беспорядок и утомлять уборщиц. Ничего странного и необычного. Так мне хотелось думать.

Потом меня озарило. Я вспомнил свой визит сюда и тот миг, когда мне показалось, что он заигрывает со мной. Зачем я приходил? За галстуком. Он остался у меня. Родди уехал, не забрав вещицу. В этом, впрочем, нет ничего удивительного. Я взял галстук в шкафу. Повернул ключ и открыл дверцу. Теперь здесь что-то не так. Я прошел в комнату. Нет, вроде все то же.

Однако нет ключа.

Ключ точно торчал в дверце. Попробовал открыть ее — заперта. Может быть, Родди положил ключ в карман и увез с собой. Но зачем ему это, если шкаф пуст? Так мог бы поступить я, а Бланден не производил впечатления рассеянного человека.

Шкаф не давал мне покоя. Позолота поблекла и местами облупилась, тем не менее он сохранял великолепный вид. Любители старинной мебели высоко оценили бы качество продукции. Интересно, как крепок этот замок? Потянул на себя верхний выступ дверцы. Она подалась немного вперед и тотчас отпружинила назад. Попробовал еще раз двумя руками. Что-то треснуло. Изо всех сил потянул дверцу, упершись в шкаф ногой. Падаю с верхней частью дверцы в руках. Замок сломан. Впрочем, меня ждет разочарование. В шкафу только одно большое пуховое одеяло. Встаю на ноги. Вижу, что верхняя часть одеяла более не прижата дверцей и опустилась вниз. Что-то темное виднеется в дальнем углу. Я осторожно разворачиваю одеяло. Внутренняя часть ткани не белая, а темно-красная, словно ржавчина.

Какое-то время не могу понять, что случилось с лицом Бландена. Глаза закрыты, будто он уснул после тяжелой физической работы. Во рту что-то вроде тряпки. Руки связаны за спиной, и ноги выкручены назад, так что виден лишь розовый мясистый торс, весь в жировых складках, словно французское блюдо, рубец с морковью и луком в сидре, на витрине продовольственного магазина. Под последним слоем жира вижу разрез, похожий на беззубый рот. Именно в этом месте находились пенис и мошонка. Немудрено, что возникло такое сильное кровотечение.

Отвращение, гнев, жалость нахлынули на меня. Не в силах более стоять, упал на колени. Тем не менее я не был шокирован таким ужасным зрелищем: странным образом я ожидал увидеть нечто подобное. Наметилась какая-то патологическая последовательность. Началось все с повешенной собаки, потом Нэш с вырезанными внутренностями и вот, наконец, шкаф, в котором лежит замученный ребенок. Да, Родди забили, как свинью. Кто же это сделал? Скорее всего Симпсон.

Мне показалось, останься я здесь еще минуту, и слезы ручьем польются из моих глаз. Только не это. Плач делает вас слабым физически, а мне предстояло совершить еще немало дел.

Встал. Хотелось сделать что-то для Родди, привести его в достойный вид. Однако я довольно хорошо знал методы работы полиции и понимал, что необходимо оставить жертву в таком виде, в каком ее обнаружили. Нашел все же компромиссное решение и набросил на труп одеяло. Лицо оставалось открытым, но хоть не виден этот непристойный, как бы орущий «рот» между ног.

Вдруг раздался какой-то звук. Может быть, только показалось. Я плохо соображал, и слуховая галлюцинация должна была означать, что стон исходит не изо рта Бландена, а из обширного мягкого белого тела, укрытого одеялом. Ужас охватывал меня, а лицо исказилось в каком-то подобии улыбки.

Нет, это не Бланден. Конечно же, нет. Да был ли вообще этот звук? Был, только доносился он из другой части дома. Сразу на ум пришли Суфи и Энджи. Однако голос явно не женский, и в любом случае девушки находятся слишком далеко отсюда, и я бы не смог их услышать. Тут я вспомнил о Доминике и Габби. Они, должно быть, только что вернулись и увидели Симпсона, лежащего в коридоре с пробитой головой. Погиб еще один друг — тут, блин, завоешь. А ведь им предстоит увидеть беднягу Бландена. И что они подумают? Я вздрогнул. Однокашники могут решить, что я убил Родди. Их команда не впускала в свои ряды чужаков, так что… Какое безумие! Яд ненависти разлит в их кругу, а я здесь совершенно ни при чем. Случайный гость.

Потом мне в голову пришла еще одна мысль. А вдруг Симпсон не умер, а просто потерял сознание? Понятия не имею, как сильно нужно ударить человека по башке, чтобы конкретно замочить. Может, я просто оглушил его, и он продолжает стонать. Не исключено также, что негодяй пришел в себя и вновь занялся своими подлыми делами.

Подхожу к двери и открываю ее. Задерживаю дыхание и прислушиваюсь, пытаясь уловить какой-то звук. Ничего не слышно. Давление растет у меня в голове, в ушах — гулкая тишина замка.

И вдруг я различаю странный звук.

Кажется, до меня доносится стон боли или отчаяния, передаваемый с рук на руки призраками мертвых крошек. Теперь я знаю, откуда он исходит. Не из северного крыла, где находятся Суфи и Энджи; не из прихожей, где лежит навзничь Симпсон. Он раздается в одной из башенных комнат, находящихся в другом конце коридора. Именно там мне предстоит найти разгадку таинственных событий, произошедших здесь в течение уик-энда. Только теперь их очертания принимают более или менее четкую форму.

Первой тайной стало исчезновение Уинни, который должен был приехать из Лондона вместе с Симпсоном. Он так и не появился, не позвонил, не оставил никакого сообщения.

Далее, болезненный удар во время футбольного матча. Безусловно, его нанесли для того, чтобы я убирался отсюда, так как мое отсутствие облегчило бы негодяю его задачу. И вновь мои подозрения падают на Симпсона. А взять ту смехотворную стычку между нами вчера вечером. Разумеется, еще одна попытка отправить меня домой. Симпсон не хотел, чтобы я мешал ему.

И наконец, нас посетила Смерть. Труп Нэша в лесу; в замке — Бланден, убитый еще вчера, причем его исчезновение искусно замаскировано. Даже машина заранее оставлена в деревне, с тем чтобы мы поверили в легенду о внезапном отъезде.

Машина в деревне.

Что-то беспокоит меня. Вспоминаю Суфи, стоящую у фонтана, и вижу двух пьяных мужиков, идущих в обнимку. О Боже, теперь все сходится! Но нет, не все. Калейдоскоп повернулся, образовался новый узор. Краски и фигуры те же, но расположены по-другому.

Не чувствуя под собой ног, бегу по коридору, поднимаюсь наверх по винтовой лестнице. Кажется, период неизвестности заканчивается, пора приступать к решительным действиям.

Я полагал, что дверь будет заперта, и изо всех сил принялся тянуть железное кольцо. Однако она легко поддалась, так что в результате я не удержался и упал на пол.

Сначала мне показалось, что я совершил ужасную ошибку, прибыв на место совершения полового акта, а не побоища. Увидел лицо Доминика с закрытыми в экстазе глазами. Голова запрокинута назад в радостном забытьи. Тщедушное тело обнажено. Вижу, что запястья привязаны кожаным ремнем к бронзовому остову кровати.

За спиной Дома, обнимая его мощными ляжками, словно бык телку, находится какой-то человек. Он одет, однако рубашка расстегнута, пуговицы оторваны в лихорадочной спешке, подогреваемой страстью. Я не вижу его лица, так как оно повернуто в другую сторону, тем не менее узнаю этого человека по мягким волнистым волосам, толстой шее, на которой отчетливо выделяются вены и сухожилия.

Теперь я понимаю, что дело тут не в страсти. Рука, которая, как мне казалось, ласкает волосы Дома, на самом деле держала голову мертвой хваткой, пытаясь свернуть ее. А другой рукой насильник прижимал к щеке своей жертвы перочинный нож с открытым серебристым лезвием. Вижу, что затылок Дома залит кровью.

Должно быть, я издал какой-то звук. Не думаю, чтобы смог произнести членораздельные слова.

Габби медленно поворачивается ко мне лицом, выражающим лишь усталость и равнодушие. На щеке кровь Доминика.

— Ах, это ты…

Габби едва шевелит языком, и я думаю, что он скорее всего под кайфом. Такое впечатление, что мое появление вывело его из состояния транса. Он произнес те же слова, что и Симпсон перед тем, как выстрелить в меня. Я чувствовал себя неловко, будто робкий школьник, которого ребята не принимают в свой круг.

— Его ты тоже убил?

Киваю в сторону Дома. Ко мне переходит заторможенность Габби. Чувствую себя словно в наркотическом дурмане. Я — странник Данте, попавший в пекло, созерцающий муки грешников и все же не являющийся узником ада.

Габби неспешно слезает с Доминика. Он подобен огромной рептилии, покидающей свою жертву. Голова нашего общего друга падает на подушку.

— Он еще жив. Скоро проснется. Со временем он, разумеется, умрет, однако сначала мне необходимо завершить кое-какую работу.

— Я не позволю убить его.

В моем голосе детская обида и безнадежность.

Габби громко смеется, и выражение усталости вмиг исчезает с его лица. Он шарит рукой и достает пистолет. Не пневматический, а настоящий, стреляющий реальными пулями.

— Ты не понимаешь, что здесь происходит, и никогда не поймешь. Мне не хотелось этого делать. Ты не входил в мои планы. Если бы Доминик за моей спиной не пригласил тебя на мальчишник… все оказалось бы гораздо проще.

— Скажи, в чем причина? Они же твои друзья!

— Ты полагаешь, что имеешь право задавать вопросы?

— Если ты собираешься убить меня, то у меня должно быть такое право.

На самом деле я до конца не верю в то, что он убьет меня. Не думаю, что я являюсь для него важной птицей в контексте того грандиозного плана, который он осуществляет. Иначе он давно бы покончил со мной. Однако я ему не нужен. Более того, я верил в свое бессмертие, как все мы, до того как лицом к лицу сталкиваемся с гибелью.

— Как ты не догадался о сути происходящего, слыша рассказы о наших якобы безмятежных деньках? Разве ты не понял, что я был младше остальных, и вся эта шайка издевалась надо мной? Они каждую ночь приходили ко мне и творили непотребство.

— Что ты имеешь в виду под словом «непотребство»?

Однако я уже начал понимать, что именно соединяло членов этой команды: здесь явно просматривалась сексопатология. Становилась ясна скрытая подоплека той таинственности, которая царила в течение всего уикэнда.

Габби продолжал:

— И это далеко не все. Принимая меня в свою команду, они хотели, чтобы я оставил все претензии, полностью смирился и стал соучастником их гнусных игр. — Габби замолк. Теперь этот человек выглядел усталым и постаревшим. — Скажи мне, — продолжал он, — что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы не стал убивать их. Тем более не повесил бы несчастную собаку.

Габби повысил голос, в котором зазвучали жесткие нотки:

— Потому что ты мышонок! Ты подошел бы Гнэшеру. Он таких очень любил. Да. Возможно, тебе понравилась бы его крепкая хватка. Он держал бы тебя за шею, покусывая и предлагая отдаться. Улыбающийся, Целующий или вот такой, как этот, — свободной рукой он схватил Дома за волосы, — Плачущий.

— Я бы не позволил так обращаться с собой. Надо было защищаться.

Габби отпустил волосы однокашника.

— Подонков нельзя было остановить. Никто не мог помочь мне. Я остался в полном одиночестве. Мама не хотела…

Мне стало жаль этого человека, вернее, обиженного мальчика. Ему выпала на долю страшная участь. И я хотел, чтобы он не умолкал. Пока Габби говорит, Доминик живет.

— Но почему ты продолжал общаться с ними? Как ты мог видеть их после всего случившегося? Не понимаю.

— Могу ответить на твои вопросы, — спокойно заявил Габби. — Я продолжал встречаться с ними, стал одним из них только ради того, чтобы однажды расправиться со всеми. — Он махнул пистолетом в сторону Дома. Замолк и наморщил лоб. Создавалось впечатление, будто доктор проводит семинар и задумался над какой-то психологической проблемой. — Нет, так не пойдет. Это не вся правда, а теперь пришла пора высказаться вполне откровенно. Начистоту. Будучи жертвой, я смотрел на них снизу вверх. Считал их выше себя, хотел подражать им. Такие состояния описаны в специальной литературе: жертва порой начинает любить своего мучителя. Для меня они были боги. Капризные, жестокие божества. И я хотел стать одним из них. Лишь гораздо позднее, когда я заглянул в свою душу и увидел, какой вред они принесли мне, я решил, что заставлю их понять свою вину перед лицом смерти.

У меня все еще оставались вопросы.

— Но как они после таких дел могли встречаться с тобой? Это ведь ненормально.

Габби энергично закивал, все также напоминая профессора за кафедрой.

— Хороший вопрос. Ответ, надо думать, заключается в том, что, будучи младше остальных, я не являлся одним из них, так что со мной можно было творить все, что угодно. Такова детская логика. Если ты не наш, тебя моментально рвут на части. Кроме того, возможно, они лгали себе, стараясь заверить друг друга, что все это просто игра. Позднее, вступив в тесный круг, я в глазах друзей превратился в другого человека. Теперь я стал личностью, а не существом, которым был раньше.

— Но Дом… неужели и он принимал в этом участие?

Я, разумеется, уже знал ответ. И все же как-то не верилось, что тот, кого я считал своим другом, мог… совершить то, о чем рассказал Габби.

— Ах да, дорогой Доминик. Он сожалел. Плакал. Но то были крокодиловы слезы. Ты больше не будешь плакать, Доминик, после того как я покончу с тобой. Я вырежу тебе глаза, бедный мальчик, и тебе просто нечем будет плакать.

Он провел по лицу Дома дулом пистолета. Теперь ствол направлен не в мою сторону. Этого момента я только и ждал. Нетвердым шагом направляюсь к Габби и пытаюсь схватить оружие. Однако слишком медлю. Пистолет вновь направлен на меня. Выражение лица Габби снова становится непроницаемым, и я понимаю, что ошибался в отношении намерений этого человека: он хладнокровно застрелит меня, ибо я мешаю ему. Ствол смотрит мне прямо в лоб. Понимаю, что вскоре умру и стану еще одним привидением в старинном замке. Потом буду нашептывать свою историю гостям дома, преследуя их в темных коридорах и большом зале, умоляя их не убегать, выслушать меня и поплакать со мной. Закрываю глаза и начинаю молиться. Последнее бессмысленное общение с Богом.

В этот миг я вновь возвращаюсь на берег моря и сижу рядом с робкой девочкой. В темноте раздается шум волн, под нами шуршит теплый песок. Вдруг понимаю, что не делал с ребенком того, что однокашники Габби делали с ним. Я никого не насиловал, а действовал согласно едва заметным сигналам, которые подавала мне девочка. Это были бессловесные знаки того, что она согласна. Понимаю, что она сама решила пойти со мной на пляж, так как нуждалась в любви взрослого мужчины. Ненавидя себя, я закрывал глаза на суть проблемы. Однако теперь полностью прозрел.

Я больше не хотел умирать. Мне надо жить, обнимать Суфи, пить пиво в барах и смеяться над тем, как одеты люди, и над их глупыми словами. Тем не менее я мысленно попрощался с Суфи и со всем веселым миром.

Раздается знакомый звук.

Тук.

Я сразу узнал его, он врезался мне в память еще с тех стрельбищ. Следом крик удивления и боли. Что-то тяжелое падает на пол. Открываю глаза и вижу удивленное лицо Габби. Он сидит и смотрит на дверь. Оборачиваюсь. На пороге стоит Симпсон. Рядом с ним валяется воздушка. Теперь на полу лежат роковой пистолет и относительно безобидное ружье. Никто не двигается.

— Гай, — говорит Симпсон. Впервые слышу настоящее имя доктора, произнесенное вслух с тех пор, как приехал сюда на автомобиле Бландена. — Чем ты был занят? Я нашел Ангуса. Что случилось с Родди?

— Он всех убил, — отвечаю я. — Я обнаружил Родди в шкафу. Он изуродован.

Смотрю на Симпсона. В его глазах застыли слезы, сверкающие в полутьме, как драгоценные камни. Он игнорирует меня.

— Все можно прекратить прямо сейчас. Продолжения не будет. — Он говорит спокойным голосом, как бы подражая профессиональному тону Габби. — Должен кое-что сказать тебе. Я еще раньше пытался объясниться.

— Луи знает секрет, — говорит Габби мелодичным голосом, не сулящим ничего хорошего.

Смотрю на пистолет, валяющийся на полу, затем перевожу взгляд на Габби. Что-то случилось с его рукой, указательный палец повис плетью. Сможет ли он выстрелить? Успею ли я первым дотянуться до ствола? Никто из нас двоих не двигается. Вместо этого Симпсон проходит в комнату и поднимает пистолет. Потом опускается на колени у кровати рядом с Габби.

— Гай, я убил его.

Габби пытается сосредоточиться.

— Кого ты убил? Все уже и так убиты, остались только мы.

— Ноэля. Мистера Ноэля.

Выражение лица Габби постепенно меняется. Теперь оно выражает полное недоумение.

— Старика Ноэля? Школьного учителя? Почему ты это сделал? Он был славный старик. Мы любили его.

Теперь недоумение отразилось на лице Симпсона.

— Разве ты не понял? Именно Ноэль заставлял нас заниматься грязными делами. Он уверял, что все нормально. Учитель внушал, что в этом есть красота и благородство. Так поступали древние греки. Тогда мужчины любили друг друга до гроба. Если бы Ноэль не дал нам добро, мы бы стали другими, Гай, я клянусь тебе. Я сожалел о случившемся всю свою жизнь. Все у меня пошло наперекосяк. Вот почему я решил навестить его. Сначала не думал убивать старика. Однако он ни в чем не раскаивался. Если бы он раскаялся… Но я отомстил не за себя, а за тебя. Хотел поговорить с тобой в течение уик-энда, попросить прощения. Все мы должны были молить у тебя прощения, стоя на коленях. А потом я рассказал бы тебе и всем остальным о том, что убил Ноэля. Если бы мне только знать, что ты задумал… Скажи, что случилось с Полом? Я хотел подвезти Уинни, однако ты опередил меня, не так ли?

— Он больше не улыбается, — усмехнулся Габби с видом человека, который оказался совсем один на необитаемом острове.

— А что ты хотел сделать со мной, Гай?

— Поцеловать тебя, Луи, всего лишь поцеловать.

— Гай, прости нас за все. — Он умоляюще смотрел в глаза Габби. — Я стремился как-то загладить вину, но у меня ничего не получалось. Давай покончим с этим.

Он положил пистолет на кровать возле тела Доминика и опустил голову на колени Габби. Доктор погладил короткие волосы Луи, положил руку ему на плечо. Сначала в этой комнате царила атмосфера бардака, потом она превратилась в ад, теперь все вновь изменилось. Передо мной три застывшие человеческие фигуры — один лежит на кровати, второй сидит на полу, третий стоит на коленях. Они отбрасывают длинные тени и напоминают картину старого мастера на религиозную тему: снятие Иисуса с креста. Лак на картине поблек, краски потускнели, видны лишь очертания трагических персонажей.

Но пистолет, лежащий на кровати между ними, маленький смертоносный ствол, вовсе не подходит для творения кисти Караваджо.

— Итак, — заговорил Габби, — малыш Луи утверждает, что во всем виноват мистер Ноэль. Нехорошо рассказывать сказки. Не надо петь песен, парень.

С этими словами Габби хватает пистолет и приставляет его к голове Симпсона. Глаза Луи закрыты, выражение лица абсолютно спокойное.

— Нет, нет! — кричу я. — О Боже, не надо! — Чувствую слезы на своих щеках. — Он ведь попросил прощения и сказал, что во всем виноват учитель.

Не помню, какие слова я еще говорил. Нес какую-то ахинею. Бормотал что-то невнятное.

Габби вздрогнул и посмотрел на меня. Кажется, он совсем забыл о моем присутствии. Пистолет все еще прижат к виску Луи.

— А ты трудный человек. Постоянно лезешь туда, куда тебя не просят. Что ж, придется потратить на уборку больше времени, чем я предполагал.

Я понял, что мне надо было попробовать смыться, пока Габби занимался Симпсоном. Возможно, удалось бы выскочить за дверь, добежать до Суфи и вместе с ней покинуть замок, а потом забыть про этих ужасных людей и начать делать добрые дела, чтобы искупить грехи молодости. Даже в последнюю минуту мысли мои носили эгоистический характер.

Будет ли мне больно?

Полагаю, что Габби раньше меня услышал приглушенный звук мотора и шуршание шин по снегу.

— Взгляни, Мэтью, кого там черт принес? — сказал Габби, махнув пистолетом в сторону окна.

Бездумно подчиняюсь приказу. Вижу за окном полицейскую машину с включенными фарами. Она останавливается, и из нее выходят двое полицейских. Они явно не спешат.

— Полиция, — говорю я ровным голосом.

Восторга не ощущаю. Непонятно, чем мне могут помочь эти два деревенских копа.

— Полиция? — Габби, кажется, не особенно взволнован, будто я сообщил ему, что увидел за окном зяблика необычной породы. — Ты умудрился каким-то образом вызвать их? — вежливо спрашивает доктор, будто мы ведем обычный разговор о каких-то пустяках.

— Да. Впрочем, нет. Не знаю.

— Убирайся отсюда, пожалуйста.

— Что?

— Я сказал: пошел вон. Дай мне закончить дело.

Казалось, он крайне устал и вот-вот уснет.

Только теперь я ощущаю настоящую радость. Она медленно, как летняя вечерняя тьма, окутывает меня. И с ощущением того, что я не умру, возвращается чувство обеспокоенности за жизни других людей. Я хотел спасти Дома, лежащего в бессознательном состоянии на кровати, и Симпсона, положившего голову на колени Габби.

— Пожалуйста, не убивай их, — проговорил я.

— Вали отсюда, черт возьми! — крикнул Габби.

Он все еще сдерживался, но уже находился на грани. Вот-вот безумие охватит его.

Что же мне оставалось делать? Стал медленно пятиться по направлению к двери, не сводя глаз с пистолета в руке убийцы.

— Ты считаешь, Мэтью, — сказал Габби, глядя на голову Симпсона, — что он говорил правду? Ну, о плохом старике, учителе Ноэле. Ты веришь в искренность его извинений?

— Думаю… он говорил правду.

Остается ли еще надежда?

— Последний раз говорю тебе: убирайся, или ты покойник.

Я рывком распахнул дверь, захлопнул ее за собой и бросился бежать. Спускаясь вниз по винтовой лестнице, услышал выстрел. Остановился. От волнения и крутизны спуска кружилась голова. Перед глазами мелькали смутные образы. Если бы не веревочные перила, я бы точно упал. Кто же убит? Симпсон или Дом? Скорее всего Симпсон. Дом уже не помешает убийце закончить его миссию. Он может подождать. Нужно поскорее бежать к полицейским. Может быть, еще удастся спасти его. Сделал пару шагов вниз по лестнице. Вспоминалось что-то по поводу Габби, имеющее отношение к стрельбе. Дом, кажется, говорил, что Габби выступал за сборную школы. Однако стрелял не из ружья, а из пистолета. Однозарядного… Стреляешь, а потом перезаряжаешь.

Стрелой взлетел вверх по лестнице. В три прыжка оказался у двери. Надо успеть, пока он перезаряжает. Не было времени ни хорошенько все обдумать, ни помолиться. А вдруг у него не однозарядный, а обычный ствол? Я планировал неожиданно наброситься на Габби. Ни в коем случае нельзя обращать внимание на то, что происходит в комнате. Что бы там ни случилось. Пусть даже Симпсон убит.

Во второй раз за день врываюсь в комнату, распахивая массивную дверь. На мгновение мне кажется, что ничего здесь не изменилось: композиция остается той же — Дом лежит на кровати лицом вниз, Симпсон стоит на коленях, Габби возвышается над ним. Он склонился над Симпсоном и рыдает. Заставляю себя приблизиться и, находясь на расстоянии двух ярдов от них, вижу, что Габби никак не может плакать, ибо у него снесено полголовы.

Симпсон смотрит на меня.

— Что случилось? — задаю я вопрос, хотя ответ мне уже известен.

— Он выстрелил себе в рот.

Если Луи и плакал, то слез на его лице не видно.

Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга. Потом я протягиваю руку. Он берет ее, и я помогаю ему встать.

— Доминик, — говорю я, — нужно вызвать «скорую».

— Да, конечно.

Опять тишина. Лицо Симпсона затвердело, как кварц.

— Кстати, Луи, я… ничего не знал.

— Что?

— Я ничего не слышал о школьном учителе и о том, что случилось с ним. Но скажи мне, это правда?

— Ты о чем?

— О том, что происходило в вашей школе, и вообще…

Симпсон молчал. Сидел, повесив голову.

Я повернулся, собираясь уходить. За дверью послышались шаги. Вдруг я вспомнил кое-что еще.

— Луи…

Он поднял взгляд.

— Почему Габби убил Монти? Чтобы причинить боль Доминику?

Надеялся, что он мне все объяснит, скажет, что Габби имел основательную причину повесить пса.

— Он не убивал собаку.

— Тогда кто же?..

Симпсон кивнул в сторону Дома.

Я навсегда покинул эту ужасную комнату.

ГЛАВА 32 ДЫМ, УЛИЧНЫЕ ОГНИ, ЗВЕЗДЫ

Мне надоело одному бродить по улицам Килберна, и поэтому я назначил встречу Майку Тойнби в пабе. Со времени известных событий прошли месяцы. За это время я успел отрастить бороду и сбрить ее. Майк был одет, как и подобает юристу, работающему в Сити. Волосы подстрижены совсем недавно. Мне как-то неловко было звонить ему и договариваться о встрече, однако я полагал, что после пары пинт пива мы расслабимся и будем вести вполне непринужденный разговор. Он заказал вино.

— Ты спас мне жизнь, — говорил я ему уже четвертый раз за вечер.

— Любой на моем месте поступил бы так же. Я оказался полным идиотом и не увидел очевидной связи. Стоило только прочитать о гибели старого учителя Ноэля, и уже все должно было проясниться. А тут еще сообщение по радио о том, что возле дороги найдено изуродованное тело Пола Уинни. Что ж, тут догадается любой дурак.

— Все равно я тебе многим обязан. Наливай.

Майк позвонил в полицию городка Труро и сообщил о двух смертях, возможно, имеющих отношение к Пеллинор-Холлу. Они уже получили таинственное сообщение от меня, так что немедленно послали туда машину, несмотря на воскресный день. Полицейские, один из которых выглядел как четырнадцатилетний юнец, а второй походил на его отца, стучали в дверь, когда я спустился в прихожую. По моему лицу, по грязи и крови на одежде они сразу поняли, что прибыли не напрасно.

Я повел их наверх, в комнату Доминика, по дороге пытаясь объяснить суть событий. На полпути они остановились, молодой коп связался по рации с участком и попросил прислать подкрепление. Я слышал, как он говорит: «…вооруженный наряд». Тогда я сказал пожилому полицейскому, что опасности никакой нет, все кончено, и поднялся с ним по лестнице. Симпсон перевернул Доминика навзничь и повязал его голову какой-то тряпкой. Больше я не мог выносить это зрелище и отправился к Суфи.

— Дом уже приступил к работе? — спросил я Майка.

— Еще в прошлом месяце. Только пока из него работник никакой. Коллеги стараются не беспокоить его понапрасну.

— А нет проблем в отношении того… ну, чем он занимался в школе?

— Тогда он был ребенком. В компании все относятся к этому с пониманием.

После удара по голове Дом два дня лежал без сознания. Я навестил его в больнице после того, как он пришел в себя, однако мой товарищ был все еще слишком слаб. Так что я просто оставил в палате цветы и ушел. Разумеется, я встречался с ним на допросе в Труро по поводу гибели Уинни, Бландена, Нэша и Габби, однако он не был готов к общению. Доминик избегал смотреть мне в глаза и на предложение заглянуть в паб ответил, что вынужден отказаться от спиртного. Все же мы выпили с ним по чашке кофе в мрачной забегаловке. Я очень осторожно попробовал расспросить его о событиях, происходивших в школе. Все же, очевидно, проявил некоторую бестактность. Он что-то мямлил, отвечал весьма уклончиво.

— Тебе не понять, — говорил Дом, внимательно всматриваясь в содержимое чашки. — Это являлось частью… школьной жизни. Ничего особенного. Просто все мы страдали от одиночества, голодали… впоследствии о многом забыли. Я вообще не вспоминал об этом. Не знал, что другие ребята обижали его. Послушай, не могу больше говорить на эту тему.

Пришло время возвращаться, и мы оба почувствовали облегчение.

С тех пор я не видел Доминика. Интуиция подсказывала мне, что ему пока не хочется ни с кем встречаться. Возможно, он вообще намерен больше никогда не видеть меня. Так и не спросил его, зачем он повесил Монти и убивал всех своих собак. Да и стоило ли спрашивать? Вся их команда состояла из очень странных людей.

Слышал, что свадьба Дома отложена.

Таким образом, мне не удалось узнать от товарища о событиях, произошедших в загородном особняке в тот злополучный уик-энд. Многое выяснилось во время дознания в Труро, касающегося убийств в Пеллинор-Холле, и еще одного, в Лондоне, по поводу насильственной смерти Ноэля. Сообщения в газетах также содержали информацию на эту тему. Большая шумиха в прессе поднялась из-за гибели Родди Бландена, единственного общественного деятеля, фигурировавшего в деле, однако и о других участниках страшных событий можно было прочесть немало интересного.

В ходе процесса досталось и прославившейся на всю страну школе, хотя заведующие утверждали, что с тех мрачных дней там все изменилось.

Давая показания в Труро, я не стал рассказывать о том, что Симпсон убил Ноэля. Я пообещал молчать и сдержал свое слово. Не знаю, что бы я делал, если бы кто-то напрямую спросил меня, убил ли Симпсон своего бывшего учителя. Однако до этого дело не дошло. Думал, что Симпсон сознается в содеянном преступлении, но он ничего не сказал. Возможно, он считал, что должен заняться еще какими-то неотложными делами, что-то исправить и так далее. Не знаю. Хотелось верить, что он по-своему честный человек. Мы давали показания в разные дни, и мне не довелось с ним встретиться. Уверен, что никогда больше не увижу Симпсона.

Следователи радовались тому, что все можно свалить на покойного Габби. Убийство Ноэля, по всей видимости, являлось частью мести. Оказалось, что, будучи наделен блестящими умственными способностями, Габби оставался психически неуравновешенным человеком. Коллеги по Королевскому медицинскому корпусу свидетельствовали, что поведение Андерсона вызывало у них озабоченность и явилось причиной его преждевременного выхода в отставку. Однако ничто не мешало Габби делать карьеру на «гражданке». Некая эксцентричность и даже странность весьма характерны для психиатров. Полиции удалось проследить, как формировался план мести и как одновременно происходили нарушения в сознании преступника, по оставленным записям на бумаге и на пленках диктофона. Таких доказательств было бы недостаточно для суда, однако ведь и судить, в общем, некого.

Габби напросился быть шафером Дома, и тот пошел ему навстречу, хотя, будь его воля, предпочел бы Родди Бландена или Пола Уинни. Как только доктор приступил к своим обязанностям, он сразу же начал подбирать нужный контингент. Разумеется, Доминик вручил другу список тех людей, которых хотел пригласить на мальчишник, но Габби нашел возможность исключить нежелательных лиц. Некоторым из них он называл чрезвычайно отдаленные места, куда те не могли добраться, другим указывал неприемлемые сроки. Кое-кому заявлял без объяснения причины, что их явка нежелательна и приглашение является простой формальностью. С небольшой группой старых друзей Дома он просто не стал входить в контакт. Доктор знал, что Тойнби собирается уехать еще до окончания праздника и вряд ли станет помехой. Так что мешал ему я один — чужак, приглашенный в последнюю минуту.

В то время я не мог знать, что два участника кутежа хотели устранить меня с дороги: Андерсон, чтобы беспрепятственно творить акт возмездия, и Симпсон, который стремился примирить однокашников. Луи хотел запугать меня и при необходимости отправить домой на «скорой помощи». Габби действовал по-другому. Когда его слишком тонкие намеки не принесли желаемых результатов — только в спокойной обстановке я мог восстановить их в своей памяти, — он решил убить меня вместе с остальными. Для этой цели он и предложил совершить утреннюю прогулку в лес, в ходе которой мне суждено было встретить смерть среди деревьев.

Я считаю, что Габби хотел замочить каждого из своих друзей по-тихому, в их же комнатах, как это случилось с Родди и чуть не произошло с Домиником. Нападение Нэша на Энджи ускорило ход событий, но нарушило план убийцы.

Тойнби говорил о своих дочерях, о костре, который они хотели развести в честь кукол Барби. Чувствовалось, что он хороший человек, однако слушать его было не очень интересно. Затем, видя, что я уже устал от рассказов об отцовских добродетелях, Майк сменил тему:

— А как сложились твои отношения с Сюзи?

— Суфи.

— Извини, конечно, Суфи.

— Знаешь, у нас ничего не получилось.

Почти получилось. Когда я вернулся в комнату Энджи, она окинула меня быстрым взглядом и бросилась в мои объятия, сжимая так, будто я только что вернулся с войны. Я сказал, что опасность миновала и впредь не о чем беспокоиться. Суфи горячо расцеловала меня. Больше я ничего не стал рассказывать девушкам.

Она переехала в мою квартиру в Килберне. Некоторое время все шло великолепно. Я немного потратился и прикупил кое-что из мебели. Вечерами мы пили вино, смотрели телевизор и прислушивались к крикам дерущихся пьяниц на килбернском шоссе.

Однажды я даже отправился на выходные к ее матери в Саутхемптон. Она приготовила тушеное мясо с добавлением корицы, и мы ели его с сырым эфиопским хлебом. Матери Суфи не нравилось, что я бросил работу.

— Такая надежная государственная служба, — говорила она. — Почему вы это сделали?

Разобравшись с Тунисом, я набрался мужества и распрощался с налоговым офисом, чтобы вновь заняться исследовательской работой.

— Я пытаюсь получить место преподавателя в университете.

— Упорно стараетесь?

— Да, очень упорно.

— Все-таки я вас не пойму.

Возможно, Суфи в конце концов надоело мое безделье. Она работала в местном ресторане, а после того как кончились мои сбережения, мы жили на ее зарплату. И вот однажды, вернувшись после неудачного собеседования в одном валлийском колледже, я обнаружил оставленную записку. Однако даже после отъезда Суфи я считал встречу с ней большой удачей. Я любил ее и относился к ней очень хорошо, а она покинула меня не потому, что я оказался каким-то монстром, лгуном или обманщиком, но из-за того, что ей стало скучно со мной. Возможно, Суфи недостаточно сильно любила меня.

— Странный получился уик-энд, — обратился я к Тойнби и сам рассмеялся банальности своего суждения.

Он заканчивал третий бокал вина и кивнул в знак согласия:

— Можно и так сказать.

Хотелось выразиться как-то позатейливее, однако мысли не складывались в слова.

— Он каким-то образом изменил меня, — попытался я развивать тему.

Тойнби начал ерзать, что говорило о его намерении покинуть паб.

— Еще бы. Ты не обращался к психологу?

— Нет. Я говорю не о психологической травме. Эти события изменили меня в лучшую сторону.

— Что ж, тогда у тебя есть перспектива на будущее.

Я допил пиво. Мы оба встали. Июньская теплая ночь.

Я даже не захватил с собой куртку. Тойнби надел плащ, и мы пожали друг другу руки.

— Мне понравилось, — сказал он.

— Да, все классно.

— Я свяжусь с тобой. Заходи как-нибудь ко мне пообедать. У меня много знакомых женщин. А вот порядочные мужчины — большая редкость в Путни.

— Пока. Буду с нетерпением ждать твоего звонка.

Я не стал дожидаться автобуса и отправился домой пешком. Все время сокращал путь, пока не дошел до Эдвард-роуд. Как обычно, движение тут было очень оживленное. Все машины направлялись на север, покидая город. Уличные огни плясали передо мной, точно яркие ленты на китайском празднике.

На полпути к родному, безалаберному и надежному Килберну я остановился у бензозаправочной станции. Купил десяток сигарет с низким содержанием смолы и дешевую зажигалку. Сел на скамейку и выкурил сигарету, глядя в темное небо. Ночь звездная, но луны нет. Чистые звезды сверкают над замком, затерянным среди лесов, и над песчаным пляжем неподалеку от Карфагена.

Вдруг я понял, что разговариваю вслух. Я сказал «до свидания» и еще какие-то слова, глядя, как сигаретный дым смешивается с желтым светом фонарей и уплывает втемную даль.

Примечания

1

«Внимание! Господь небесный! Вон! Сволочь!» (нем.) — Примеч. ред.

(обратно)

2

Синтетический каучук. — Примеч. ред.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ ЗОЛОТЫЕ ДЕНЕЧКИ

ГЛАВА 1 ДНИ И НОЧИ КИЛБЕРНА

ГЛАВА 2 ЗНАМЕНИТАЯ ТАЙСКАЯ ЛЕДИБОЙ ИЗ ЗАПАДНОГО ХЭМПСТЕДА

ГЛАВА 3 СМЕРТЬ В КРОЙДОНЕ

ГЛАВА 4 АВТОПРОБЕГ «БУХАРА»

ГЛАВА 5 ОФИЦЕРЫ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ

ГЛАВА 6 О ГЭСГОИНГСАХ И СПАЙВИ

ГЛАВА 7 ПЕРВЫЙ БАНКЕТ

ГЛАВА 8 ПРИВИДЕНИЯ

ГЛАВА 9 ДУРНАЯ МАГИЯ

ГЛАВА 10 МНЕ СНИЛОСЬ НОЧЬЮ, ЧТО ЛЮБИМАЯ ВЕРНУЛАСЬ

ГЛАВА 11 В КАРФАГЕН Я ПРИШЕЛ

ГЛАВА 12 ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ

ГЛАВА 13 ИГРА ДВУХ ПОЛОВИН

ГЛАВА 14 МЕСТО ВСТРЕЧИ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

ГЛАВА 15 УБОРЩИЦА

ГЛАВА 16 У ФОНТАНА С НИМФОЙ

ГЛАВА 17 СОПЕРНИЧЕСТВО

ГЛАВА 18 В КРУГУ НАРКОМАНОВ РАССКАЗЫВАЮ О ЗНАМЕНИТОМ ШЕДЕВРЕ КРИСА САММЕРА

ГЛАВА 19 ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

ГЛАВА 20 ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

ГЛАВА 21 ВОЙНА И МАЛЬЧИК

ГЛАВА 22 СТАРЫЙ ДОБРЫЙ ГНЭШЕР

ГЛАВА 23 ДЕЛО СЛУЧАЯ

ГЛАВА 24 ГАББИ

ГЛАВА 25 РАЗОБЛАЧЕННЫЙ БЛАНДЕН

ГЛАВА 26 КРОВЬ И СИГАРЕТЫ

ГЛАВА 27 ВНИЗ С ГОРЫ

ГЛАВА 28 В ЛЕСУ

ГЛАВА 29 УБЕЖИЩЕ ОСЛА

ГЛАВА 30 МЯГКОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

ГЛАВА 31 НЕТ ВЫХОДА

ГЛАВА 32 ДЫМ, УЛИЧНЫЕ ОГНИ, ЗВЕЗДЫ

*** Примечания ***