Монтегю Родс Джеймс
Меццо-Тинто
Меццо-Тинто – разновидность гравюры на металле. Гладкие участки поверхности дают при втирании краски светлый тон, а фактурные – темный.
Когда-то я имел удовольствие поведать вам о приключении, случившемся с моим другом Деннистауном во время поиска произведений искусства для музея в Кембридже.
Хотя по возвращении в Англию он и не сделал эту историю достоянием гласности, однако и не утаил ее от своих многочисленных друзей. В их число входил джентльмен, занимавший должность директора художественного музея в другом университете. Несомненно, эта история должна была произвести сильное впечатление на человека, который был в некотором роде коллегой Деннистауна. Он от всей души надеялся, что с ним не приключится ничего подобного, и утешал себя тем, что в его обязанности не входило приобретение древних рукописей – этим занималась библиотека его учебного заведения. Пусть ее сотрудники обшаривают темные закоулки континента в поисках рукописей, если им угодно. Упомянутый джентльмен радовался, что в его задачи входило лишь приумножение и без того уже непревзойденной коллекции топографических рисунков и гравюр, принадлежавших его музею. Однако, как выяснилось, даже в столь мирной и безопасной области могут таиться подводные рифы, с чем и пришлось неожиданно столкнуться мистеру Уильямсу.
Тем, кто питает хотя бы умеренный интерес к приобретению топографических изображений, известно о существовании одного лондонского торговца, чью помощь в этом деле невозможно переоценить. Мистер Дж. У. Бритнел постоянно публикует прекрасные каталоги обширного и неизменно пополняющегося фонда гравюр, планов и старинных эскизов, на которых изображены особняки, церкви и города в Англии и Уэльсе. Разумеется, эти каталоги были основой основ для мистера Уильямса, но так как в его музее уже хранилось огромное собрание подобных произведений, он, хотя и был постоянным клиентом, покупал мало. С помощью мистера Бритнела он скорее заполнял пробелы своего фонда, нежели приобретал раритеты.
Так вот, в феврале прошлого года мистер Уильямc обнаружил на своем столе в музее каталог из магазина мистера Бритнела, а также отпечатанное на машинке письмо от самого торговца. В нем говорилось:
«Дорогой сэр!
Мы просим Вас обратить внимание на № 978 прилагаемого каталога, который рады будем выслать Вам для просмотра.
Искренне Ваш,
Дж. У. Бритнел»
Найти в каталоге № 978 было минутным делом, и мистер Уильямc прочитал следующее описание:
«978. Неизвестный художник. Интересное меццо-тинто: вид помещичьего дома. Начало века. 15 на 10 дюймов. Черная рама. 2 фунта 2 шиллинга».
В гравюре не было ничего особенного, так что цена казалась завышенной. Однако мистер Бритнел, хорошо знавший свое дело и своего клиента, по-видимому, был о ней высокого мнения. Вследствие этого мистер Уильямс написал открытку с просьбой выслать ему эту гравюру для ознакомления вместе с другими гравюрами и эскизами, значившимися в каталоге. И затем он совершенно спокойно приступил к своим обычным трудам.
Любая посылка имеет обыкновение прибывать на день позже, чем ожидаешь, и посылка мистера Бритнела не стала исключением из правила – кажется, именно так принято говорить. Она пришла в музей с дневной почтой в субботу, после того, как мистер Уильямc уже ушел с работы. Служитель доставил ее в апартаменты мистера Уильямса в колледже, чтобы ему не пришлось ждать все воскресенье. Таким образом, он смог бы взглянуть на содержимое посылки и вернуть то, что не собирался приобретать для музея. Здесь мистер Уильямс и обнаружил ее, когда пришел домой вместе с другом, которого пригласил на чай.
Единственная вещь из этой посылки, представляющая для меня интерес, – это довольно большое меццо-тинто в черной раме. Я уже процитировал краткое описание этой гравюры из каталога мистера Бритнела. Можно остановиться еще на нескольких деталях, хотя я вряд ли могу надеяться, что они предстанут перед вашим взором так же четко, как пред моим. Сегодня почти такую же гравюру можно увидеть в залах многих постоялых дворов или в коридорах загородных особняков. Это было посредственное меццо-тинто, а такое меццо-тинто – пожалуй, худшая из гравюр. На ней был изображен фасад не очень большого помещичьего дома прошлого века с тремя рядами окон, окруженных рустовкой. На парапете по углам располагались шары и вазы, а в центре дома был маленький портик. По обе стороны стояли деревья, а перед домом находилась обширная лужайка. На узких полях меццо-тинто была выгравирована надпись: «Это создал А. У. Ф.» – и больше ничего. В целом создавалось впечатление, что это работа любителя. И о чем только думал мистер Бритнел, запрашивая 2 фунта 2 шиллинга за подобную гравюру? – удивлялся мистер Уильямс. Он перевернул ее, и при этом вид у него был весьма презрительный. На обратной стороне он увидел бумажный ярлык, левая часть которого была оторвана. Остались лишь окончания двух строк: от первой – «…нгли-холл», от второй – «…ссеке».
Пожалуй, имело смысл идентифицировать изображенный особняк, что легко можно было сделать с помощью словаря географических названий, а затем отослать гравюру мистеру Брикнелу, присовокупив пару замечаний относительно суждений этого джентльмена.
Мистер Уильямс зажег свечи, так как уже стемнело, приготовил чай и наполнил чашку своему другу, с которым перед тем играл в гольф. (Власти этого университета отдавали предпочтение такому виду досуга.) Друзья пили чай и вели беседу. Любители гольфа сами могут вообразить, о чем они говорили; имеющий же совесть писатель не должен мучить ею читателей, далеких от гольфа.
В заключение было сказано, что некоторые удары могли быть и получше; впрочем, в ряде критических ситуаций обоим игрокам было отказано в везении, на кое вправе надеяться любое человеческое существо. Именно в этот момент друг – назовем его профессор Бинкс – взял в руки гравюру в раме и осведомился:
– Что это за место, Уильямc?
– Именно это я и хочу выяснить, – ответил Уильямс, подходя к книжной полке за словарем географических названий. – Посмотрите на обратную сторону. Какой-то …нгли-холл не то в Суссексе, не то в Уэссексе. Как видите, оторвана половина названия. Вы случайно не знаете это место?
– Наверно, гравюра прибыла от того самого Бритнела, не так ли? – предположил Бинкс. – Это для музея?
– Думаю, я мог бы купить эту гравюру шиллингов за пять, – ответил Уильямс, – но по какой-то неведомой мне причине он запросил две гинеи. Понятия не имею, почему. Это посредственная гравюра, и тут нет ни одной фигуры, чтобы как-то оживить ее.
– Пожалуй, она не стоит двух гиней, – согласился Бинкс, – но я считаю, что она не так уж плоха. По-моему, лунный свет совсем недурен. И мне кажется, что тут
были фигуры или, по крайней мере, одна фигура – у нижнего края.
– Ну-ка, посмотрим, – заинтересовался Уильямс. – Да, свет, в самом деле, изображен довольно искусно. А где же ваша фигура? Да, да! Тут только голова, на переднем плане.
У самого края гравюры действительно было черное пятнышко – закутанная голова мужчины или женщины, обращенная затылком к зрителю, а лицом – к дому.
Уильямс не заметил ее прежде.
– И тем не менее, – упорствовал он, – хотя гравюра и выполнена более искусно, чем мне казалось, не могу же я потратить целых две гинеи из музейных денег на изображение неизвестного мне особняка.
Профессору Бинксу нужно было заняться своей работой, и вскоре он удалился. Близилось время обеда в университетской столовой, а Уильямс все еще тщетно пытался определить, какое место изображено на гравюре. «Если бы перед «нг» осталась гласная, было бы гораздо легче, – размышлял он. – А так это может быть что угодно, от Гестингли до Лэнгли, к тому же полно других названий с этим окончанием, и вовсе мне неведомых. К сожалению, у этого дурацкого справочника нет алфавитного указателя окончаний».
Обед в колледже мистера Уильямса был в семь часов. Не стоит его описывать, тем более что за столом он встретился с коллегами, с которыми днем играл в гольф. Они перебрасывались словами, не имеющими никакого отношения к нашей истории, зато впрямую связанными с гольфом.
После обеда они провели около часа в профессорской, а вечером несколько человек собралось в апартаментах Уильямса. Не сомневаюсь, что там играли в вист и курили. В перерыве между этими занятиями Уильямс не глядя взял со стола меццо-тинто и передал его лицу, проявлявшему умеренный интерес к искусству. При этом он сообщил, откуда взялась гравюра, а также рассказал подробности, уже известные нам.
Этот джентльмен небрежно принял ее, взглянул не без любопытства и сказал:
– Это очень хорошая работа, Уильямс. В ней присутствует атмосфера периода романтизма. Как мне кажется, великолепно удался свет, а фигура на переднем плане, хоть и слишком гротескна, но очень выразительна.
– Да, вам так кажется? – проговорил Уильямс, который как раз в эту минуту угощал собравшуюся компанию виски с содовой и потому не мог подойти, чтобы снова посмотреть на меццо-тинто.
Было довольно поздно, и гости собирались расходиться. Когда они откланялись, Уильямсу пришлось написать пару писем и доделать кое-что по работе. Наконец, уже после полуночи, ему захотелось спать, и он зажег свечу, с которой всегда отправлялся в спальню, и погасил лампу. Гравюра лежала на столе, там, где ее оставил последний, кто на нее смотрел. Когда Уильямс гасил лампу, взгляд его упал на меццо-тинто. От увиденного он чуть не выронил свечу и, как теперь уверяет, непременно лишился бы чувств, если бы остался в темноте. Но поскольку этого не случилось, Уильямс нашел в себе силы поставить свечу на стол и хорошенько рассмотрел гравюру. Этого не могло быть, и все же совершенно определенно было! В середине лужайки перед неизвестным домом появилась фигура, хотя в пять часов там не было никого. Она ползла на четвереньках к дому. На ней было какое-то странное черное одеяние с белым крестом на спине.
Не знаю, какая линия поведения стала бы идеальной в данной ситуации. Могу лишь сказать, как именно поступил мистер Уильямс. Взяв гравюру за уголок, он прошел с ней через коридор в другую половину своих апартаментов. Там он положил ее в ящик стола, запер ящик и все двери и отправился спать. Однако прежде он написал отчет о поразительных изменениях, которые претерпела гравюра с тех пор, как попала к нему в руки, и поставил свою подпись.
Он долго не мог заснуть. Утешало лишь то, что свидетелем странного поведения гравюры был не он один. Человек, рассматривавший ее в тот вечер, явно видел то же, что и он. В противном случае Уильямс мог бы заподозрить, что с его глазами или рассудком не все в порядке. К счастью, такая возможность исключалась. Утром ему надо будет сделать две вещи. Во-первых, нужно как можно тщательнее изучить гравюру, пригласив для этой цели свидетеля; во-вторых, следует попытаться выяснить, что за дом на ней изображен. Он пригласит своего соседа Нисбета позавтракать вместе, а затем проведет утро за словарем географических названий.
Нисбет оказался не занят и явился около половины десятого. За завтраком Уильямс ни словом не обмолвился о меццо-тинто, только сказал, что у него есть одна гравюра и ему хотелось бы услышать мнение Нисбета. К тому же те, кто знакомы с университетской жизнью, легко могут себе представить восхитительное разнообразие тем, которые охватывает беседа двух профессоров Кентерберийского колледжа за завтраком в воскресное утро. Вряд ли они обошли вниманием хотя бы одну – от гольфа до тенниса. Но я вынужден заметить, что Уильямс пребывал в смятении: его мысли были сосредоточены на той в высшей степени странной гравюре, что лежала сейчас лицевой стороной вниз в ящике стола в комнате напротив.
Наконец была зажжена утренняя трубка и настала минута, которой ждал Уильямс. В сильном волнении он перебежал через коридор, дрожащими руками отпер ящик стола и, взяв гравюру все еще лицевой стороной вниз, – помчался обратно и вложил ее в руки Нисбета.
– А теперь, Нисбет, – попросил он, – я хочу, чтобы вы мне рассказали как можно точнее, что именно вы видите на этой гравюре. Опишите ее подробно, если не возражаете. Позже я объясню вам, зачем это нужно.
– Я вижу загородный дом, – начал Нисбет, – думаю, английский, в лунном свете.
– Лунный свет? Вы в этом уверены?
– Абсолютно. По-видимому, луна на ущербе, раз уж вам нужны детали, и в небе тучи.
– Хорошо, продолжайте. Готов поклясться, – сказал Уильямс в сторону, – что никакой луны и в помине не было, когда я увидел гравюру впервые.
– Пожалуй, я мало что могу добавить, – продолжал Нисбет. – У дома один-два-три ряда окон, по пять в каждом, за исключением нижнего, где вместо среднего окна крыльцо и…
– А как насчет фигур? – с тревожным интересом спросил Уильямс.
– Их тут нет, – ответил Нисбет, – но…
– Как! Никакой фигуры на траве, на переднем плане?
– Нет.
– Вы поклянетесь в этом?
– Конечно. Но тут есть кое-что еще.
– Что же?
– Одно окно на первом этаже, которое слева от двери, открыто.
– В самом деле? Боже мой! Должно быть, он вошел! – в волнении воскликнул Уильямс. Он поспешно подошел к дивану, на котором сидел Нисбет, и выхватил у него гравюру, чтобы убедиться самому.
Нисбет не обманул: никакой фигуры не наблюдалось, а окно было открыто. Уильямс с минуту безмолвствовал, с изумленным видом взирая на меццо-тинто, затем подошел к письменному столу и начал что-то писать. Закончив, он дал Нисбету две бумаги и попросил одну из них подписать – это было описание гравюры, сделанное самим Нисбетом. Вторую бумагу – написанную Уильямсом прошлой ночью – он дал ему прочесть.
– Что бы это могло значить? – спросил Нисбет.
– Да, вот именно! – воскликнул Уильямс. – Так, я должен сделать три вещи.
Во-первых, нужно выяснить у Гарвуда (это был его вчерашний гость, любитель искусства), что
он видел. Во-вторых, следует сфотографировать гравюру, пока она не претерпела дальнейших изменений. И, в-третьих, я должен узнать, что это за место.
– Я могу сфотографировать ее сам, – предложил Нисбет, – и непременно это сделаю. Но у меня такое чувство, будто мы являемся свидетелями трагедии. Вопрос в том, разыгралась ли она уже или только готовится? Вам нужно выяснить, где это место. Да, – продолжил он, снова взглянув на гравюру, – он вошел и, если не ошибаюсь, в одной из комнат наверху случится беда.
– Вот что я вам скажу, – начал Уильямс, – Я отнесу гравюру к старому Грину (старейшему члену Совета колледжа, который много лет был казначеем). – Вполне вероятно, что он знает это место. У нас есть собственность в Эссексе и Суссексе, и он, наверно, в свое время часто бывал в этих двух графствах.
– Да, он и в самом деле может узнать это место, – согласился Нисбет. – Но сначала дайте мне сфотографировать гравюру. Погодите, кажется, Грина сегодня нет. Его не было вчера за обедом, и он, по-моему, сказал, что куда-то уедет на воскресенье.
– Да, это так, – подтвердил Уильямс. – Он действительно уехал в Брайтон. Ладно, тогда вы фотографируйте, а я пока схожу к Гарвуду и выясню, что он видел. Понаблюдайте в мое отсутствие за гравюрой. Я начинаю думать, что две гинеи – не такая уж чрезмерная цена за нее.
Вскоре Уильямс вернулся вместе с Гарвудом. По словам последнего, когда он видел фигуру, она находилась уже не у нижнего края гравюры, а немного продвинулась по лужайке. Он помнил белый знак на спине, но не мог с полной уверенностью утверждать, что это был крест. Был составлен и подписан документ, в котором были зафиксированы слова Гарвуда, и Нисбет снова начал фотографировать меццо-тинто.
– Что вы намерены теперь делать? – спросил он. – Собираетесь сидеть и наблюдать за ней весь день?
– Нет, вряд ли, – возразил Уильямс. – Мне думается, что нам предстоит увидеть все до конца. Видите ли, прошлой ночью и сегодня утром было достаточно времени, но с тех пор, как я видел гравюру в последний раз, мало что произошло – только вошло в дом это создание. За это время оно вполне могло закончить свое дело и вернуться к себе. Однако открытое окно, надо думать, означает, что оно еще в доме. Поэтому я с легким сердцем оставлю гравюру. И, кроме того, она вряд ли сильно изменится в дневное время – если изменится вообще. Мы могли бы сегодня днем совершить прогулку и вернуться к чаю или когда уже стемнеет. Я оставлю ее на этом столе и запру дверь. Сюда может попасть только мой служитель, а больше никто.
Все согласились с тем, что план хорош. Был и еще один плюс: если они проведут день втроем, то ни один из них не проговорится при ком-нибудь о меццо-тинто.
А ведь если пойдут слухи, на них может наброситься Фазматологическое общество.
[1]
Итак, мы можем дать троим приятелям передышку до пяти часов.
Примерло в это время они вновь поднимались по лестнице к Уильямсу. Их слегка раздосадовало, что дверь его апартаментов отперта, но профессоры сразу же вспомнили, что по воскресеньям служители приходят за распоряжениями на час раньше, чем в будние дни. Однако их ожидал сюрприз. Первое, что они увидели – это гравюру, прислоненную к стопке книг на столе, где они ее оставили; а второе – служителя Уильямса, который сидел в кресле у стола, вперив в нее взгляд, полный ужаса. Как такое могло случиться? Мистер Фишер (это подлинная фамилия, я ничего не придумываю) слыл слугой с прекрасной репутацией и по части этикета был образцом для всех своих коллег. Не в его правилах сидеть в хозяйском кресле или проявлять особый интерес к мебели или картинам хозяина. Да он и сам это почувствовал. Фишер сильно вздрогнул, когда троица вошла в комнату, и с заметным усилием поднялся на ноги. Затем он сказал:
– Прошу прощения, сэр, за такую вольность. Я не должен был усаживаться в ваше кресло.
– Ничего, Роберт, – перебил его мистер Уильямс. – Я все равно собирался спросить ваше мнение об этой гравюре.
– Ну что же, сэр, я, конечно, не ставлю свое мнение супротив вашего, но я бы не повесил такую картинку там, где ее могла бы увидеть моя маленькая дочурка, сэр.
– Не повесили бы, Роберт? А почему?
– Ни за что, сэр. Помню, она, бедняжка, как-то раз открыла Библию, там картинки были не чета этой, так и то нам пришлось сидеть с ней три ночи подряд. А уж если бы она увидала, как этот шкилет, или кто он там такой, уносит бедного малыша, она бы до смерти напугалась. Вы же знаете, что такое дети и как они расстраиваются из-за пустяков. И вот что я вам скажу, сэр: не место тут для такой картинки, ведь на нее может наткнуться кто-нибудь боязливый… Вам что-нибудь понадобится сегодня вечером, сэр? Благодарю вас, сэр.
И этот превосходный человек продолжил обход своих хозяев. Можно не сомневаться, что джентльмены, которых он покинул, немедленно бросились к гравюре. На ней, как и раньше, был дом, луна на ущербе и плывущие в небе тучи. Окно, которое прежде было открыто, теперь закрыли, и на лужайке снова появилась фигура. Однако теперь она не кралась на четвереньках, а широкими шагами перемещалась на передний план гравюры. Луна была у нее за спиной, а черный капюшон низко надвинут, так что лица было не разглядеть. Однако зрителю хватало и этого высокого выпуклого лба, и выбившихся из-под капюшона прядей волос, чтобы не желать большего. Голова была опущена, а руки крепко сжимали какой-то предмет, очертаниями напоминавший ребенка. Было неясно, живой он или мертвый. Четко видны были только ноги фигуры, ужасающе тонкие.
С пяти до семи трое друзей сидели, по очереди наблюдая за гравюрой, но она не менялась. Наконец они решили, что ее можно оставить в покое, а после обеда в университетской столовой все трое вернутся сюда и будут ждать дальнейшего развития событий.
Когда при первой возможности они снова собрались вместе, фигура исчезла, а в доме, освещенном луной, все было спокойно. Не оставалось ничего иного, как провести вечер за словарями географических названий и путеводителями. В конце концов, повезло Уильямсу – впрочем, он это заслужил. В половине двенадцатого ночи он прочитал в «Путеводителе по Эссексу» Марри следующие строки:
«16? мили, Эннингли. Церковь представляет собой любопытное здание, относящееся к норманнскому периоду, но в прошлом веке она была перестроена в классическом стиле. В церкви имеются надгробия семьи Фрэнсис, чей особняк, Эннингли-холл, массивный дом эпохи королевы Анны, находится сразу же за церковным кладбищем и окружен парком площадью 80 акров. Сейчас этот род угас, так как последний наследник таинственным образом исчез в младенчестве в 1802 году. Отец, мистер Артур Фрэнсис, был известен в округе как талантливый гравер-любитель, занимавшийся техникой меццо-тинто. После исчезновения сына он жил в Холле в полном уединении, и однажды, в третью годовщину трагедии, был найден мертвым в своей студии. Он как раз закончил гравюру с изображением этого дома, и оттиски с нее теперь являются большой редкостью».
По-видимому, это было то самое место, и действительно мистер Грин по возвращении сразу же определил, что дом на гравюре – Эннингли-холл.
– Можно ли как-то объяснить присутствие этой фигуры, Грин? – естественно, задал вопрос Уильямс.
– Точно не знаю, Уильямс. Когда я впервые там оказался – а это было еще до того, как я попал сюда, – местные жители говорили вот что: старый Фрэнсис недолюбливал браконьеров. Когда ему в руки попадал человек, которого он подозревал в этом занятии, того выгоняли из поместья. Таким образом, он постепенно избавился от всех, кроме одного. В те времена сквайры могли проделывать такие вещи, о которых они теперь не смеют и помыслить. А тот человек, от которого Фрэнсису не удалось избавиться, был последним отпрыском старинного рода – такое можно часто встретить в тех краях. Полагаю, когда-то этот род владел тем самым поместьем. Мне помнится, подобное имело место в моем собственном приходе.
– Как тот персонаж в романе «Тэсс из рода д'Эрбервиллей»?
[2] – вставил Уильямс.
– Да, пожалуй. Хотя я так и не смог до конца прочесть эту книгу. Так вот, тот парень мог бы показать целый ряд надгробий в церкви, принадлежавших его предкам, и все это озлобило его. Однако Фрэнсису все никак не удавалось добраться до этого браконьера, так как тот никогда не преступал закон. Но однажды ночью лесничий обнаружил его в лесу, на самом краю поместья. Я мог бы и сейчас показать вам это место – оно граничит с землями, когда-то принадлежавшими моему дядюшке. Как вы понимаете, завязалась схватка, и этому Годи (так его звали, да, точно Годи! Я знал, что вспомню!) сильно не повезло. Он застрелил лесничего. А Фрэнсису только этого и надо было – несчастного Годи моментально вздернули на виселицу. Мне показывали место, где он похоронен, с северной стороны церкви. Вы же знаете, как принято в тех краях: всех, кого повесили или кто покончил с собой, хоронили на той стороне. Ну так вот, считалось, что кто-то из друзей Годи (родственников бедняга не имел, ведь он был последним из своего рода, spes ultima gentis
[3]) задумал добраться до сына Фрэнсиса и положить конец
его роду. Впрочем, не знаю, слишком уж необычно для эссекского браконьера додуматься до такого. И вообще, сдается мне теперь, что скорее уж сам Годи это и сделал. Уф! Не хочется о таком и думать! Угощайтесь виски, Уильямс!
Об этой истории Уильямс поведал Деннистауну, а через него она стала известна разношерстной компании, в которую входили и я, и один профессор офиологии.
[4] Должен с сожалением заметить, что когда последнего спросили, каково его мнение по этому поводу, он лишь сказал:
– О, эти бриджфордцы… чего только не выдумают!
Надо сказать, что на это замечание отреагировали так, как оно того заслуживало.
Мне осталось лишь добавить, что сейчас эта гравюра хранится в музее Ашмола;
[5] что ее исследовали на предмет использования в ней симпатических чернил, впрочем, безрезультатно; что мистер Бритнел ничего о ней не знал, кроме того, что она необычна; и что хотя гравюра находится под неусыпным наблюдением, больше никаких изменений в ней не замечено.
Примечания
1
Оксфордское фазматологическое общество просуществовало с 1879 по 1885 г. В Кембридже оно называлось «обществом привидений» и было основано в 1850 г.
(обратно)2
Имеется в виду роман Т. Гарди.
(обратно)3
Spes ultima gentis
(лат.) – последняя надежда рода.
(обратно)4
Раздел зоологии, изучающий змей.
(обратно)5
Музей при Оксфордском университете, основанный в 1683 г. Назван по имени его основателя Э. Ашмола.
(обратно)Оглавление
*** Примечания ***
