СЛУЧАЙ ПЕРВЫЙ
Случилось это в порту.
ПОРТ.
Там очень много пароходов. Даже тесно от пароходов. И пароходы стоят прямо у берегов, а берега — бетонные эстакады. На них краны подъемные, чтобы груз вытаскивать. У них на блоках троссы с крючками. Этими крючками они лезут прямо в трюм пароходу. Зацепят тюк какой-нибудь с товаром и вытащат. Разгружают пароходы. А другие краны наоборот — нагружают.
Вот это все и есть порт.
Там посмотришь — особенно, если прищурившись или наклонив голову. — так прямо лес: мачты, мачты трубы, краны… и все дымит. Очень интересно.
ИДЕТ, ПОСВИСТЫВАЕТ.
И вот там вышла такая история. Пароход «Герцен» уходил. Тихонько пробирался в этой тесноте пароходьей. Идет, посвистывает, чтобы встречные осторожнее были.
Капитан в белой куртке на мостике стоит. Смотрит внимательно. Помощник капитана тоже в белой куртке и тоже смотрит внимательно. А рулевой — так тому даже мигнуть нельзя — гляди в оба и все тут. А «Герцена» так нагрузили, что красной полосы, которая всегда внизу у пароходов, совсем не видать.
ВОТ ТЕБЕ И ВЫШЛИ В МОРЕ.
Так он пробирался, пробирался, чтобы в море выйти, да вдруг как стоп. Капитан даже пошатнулся, помощник тоже пошатнулся и рулевой тоже.
Капитан туда — сюда:
— Что случилось?
Помощник туда — сюда:
— Что случилось?
А рулевому нельзя туда — сюда. Стой у руля. Хотя бы пароход стал тонуть.
А «Герцен» в это время как раз мимо другого парохода проходил. И этот пароход стоял на якоре. «Марат» назывался.
И вот капитан видит: дрогнул вдруг «Марат» и стал к «Герцену» поворачиваться, а цепь якорная у него натянулась.
И помощник тоже видит, что цепь натянулась. И рулевой — тоже.
Ну они сразу поняли, что «Герцен» за цепь якорную маратову зацепился.
Вот тебе и вышли в море.
АВАРИЯ НЕ АВАРИЯ…
Капитан выругался чортом, помощник тоже выругался — похуже, а рулевой здорово крепко выругался.
Очень досадно всем было. Остановочка вышла серьезная. Ведь если две телеги друг за друга зацепятся, так извозчики кричат, кричат, пока разъедутся. А если два парохода, — так тут помучаешься.
Капитан командует:
— Стоп… назад… тихий ход.
Не помогает.
— Стоп… Вперед тихий.
Все равно не помогает — не отцепиться.
— Стоп… назад…
Только хуже. Совсем завязли. Цепь натянулась как струна. А «Марата» носом совсем к корме герценовой подтянуло — ужасно некрасиво.
А море-то из-за дамбы улыбается. Дескать, на-ко, выкуси!
На этот раз капитан здорово крепко выругался. «Марата»» по носу чуть кулаком не ударил. А помощник выругался помягче, а рулевой только чортом: потому что больше всего капитану отвечать придется.
Ясно одно стало, что накрутил «Герцен» маратову цепь на винт и теперь ни взад, ни вперед.
Авария — не авария, а может быть даже хуже, чем авария — очень уж неприятная вещь.
606-39.
Капитан так расстроился, что сам побежал в контору. Красный, как сигнальный огонь, — очень уж ему неприятно было.
Прибежал:
— Где тут у вас телефон?
— Да что вы, не видите — вот!
Нажал кнопку Б.
— 600-39… — Ну, да, скорей!
Ему видимо, отвечают.
А он:
— Что, что — что? Водолазная база? Говорит порт! Давайте сюда пять водолазов! Скорей!
А в телефоне, наверное, удивляются — почему пять!
А капитан:
— Что? Что-что? Пять не хотите, ну, десять! Десять, я вам говорю. Срочно!
А на базе, наверное, на десять-то еще больше не согласны.
Капитан рассвирепел, так и рычит в телефон:
— Дайте сюда водолазов! Понимаете — водолазов! Десять, двадцать! — Все, какие есть! Срочно! Срочно! Срооо-о-о-чно!
А в конторе всем казалось, что капитан загорится: такой он был красный.
Наконец, ему, видимо, обещали прислать один водолазный бот. Для такого дела и верно — вполне достаточно.
Капитан еще раз пять на базу звонит.
Ему сказали: «Уже дано распоряжение».
Потом сказали: «Уже собираются».
Потом сказали: «Уже выезжают».
Потом: «Выехали».
Потом: «Едут».
Страшно разгорячился капитан — прямо того и гляди вспыхнет, как примус.
ГДЕ ЖЕ ТУТ ВОДОЛАЗ?
Ехали, ехали водолазы.
Целый час ехали.
Капитан за этот час совсем извелся, измучился. Потух Черный сделался, как примус, у которого керосин выгорел. Наконец приехали.
А матрос два раза капитану докладывал.
Первый раз прибежал:
— Товарищ капитан! Едут.
А капитан сидит черный.
— Наплевать, — говорит. — пусть едут.
Второй раз матрос прибежал:
— Приехали.
Капитан поднячся и пошел к корме. Посмотрел на бот водолазный и опять рассердился.
— Где же тут, — говорит, — водолазы?
Ему хотелось, чтобы они, как пожарные, в шлемах приехали. А в водолазьем деле — как раз наоборот пожарному — нельзя торопиться.
КАК МАЛЕНЬКИЙ.
Водолазу, чтобы водолазом стать, надо сначала как следует одеться. Вот вытащили рубаху. Рубаха эта такая, что и со штанами и с рукавицами и с чулками — все вместе и насквозь прорезинено. Непромокаемая. Хочешь водолазью рубаху надеть, полезай через ворот, других ходов нету. Да и ворот узкий, как горлышко у бутылки, зато резиновый — растягивается. Вот в него и стали запихивать водолаза. А водолаз не лезет. Уж рабочие и «дубинушку» пели и «раз, два, берем!» во все горло кричали. По грудь водолаза засунули, а сами все потные. Покурили, опять принялись. Водолаз уж не дышит, чтобы потоньше сделаться. Пихали, пихали его, наконец, запихали. Плечи у рубахи широкие. Стоит водолаз — в плечах сажень, а головка маленькая. Потом ему калоши надели, по полупуду каждая. На шею медный воротник привинтили, веревкой обвязали. И всё рабочие. Целых трое его одевали. А сам стоит и руки опустил. Ничего не делает.
Капитан смотрел, смотрел с кормы парохода:
— Тьфу, — говорит, — как маленький, сам одеться не может.
НАКОНЕЦ-ТО.
Глупость, конечно, капитан сморозил. Он и сам знал. Да больно уж ему нетерпелось. А дело в том, что костюм водолазий в два раза самого водолаза тяжелее. С лишним пудов восемь. Поневоле ребеночком станешь перед такой одёжиной.
Вот водолаз зашагал к корме. Тяжело, тяжело идет — точно в первый раз в жизни пошел. А рабочий перед ним откинул железную лесенку откидную: пожалуйте прямо в воду. Очень удобно.
Здесь на лесенке водолазу шлем навинтили. Шлем — шар медный с окошками. Как навинтили, окошки стали глазищами огромными. А двое рабочих стали сейчас же помпу качать, чтобы воздух водолазу свежий через кишку шел.
Водолаз по лесенке стал спускаться. Спускался спускался и пропал под водой.
Капитан вздохнул.
— Наконец-то!
ТРУДНОЕ ДЕЛО.
Полез водолаз под пароход. Глядит:
— Батюшки! и винта не видать — так цепью запутано. Такой узел, что не разбери — поймешь! А лопасти у винта по метру каждая. Ничего себе моточек в два метра!
И подумал водолаз:
— Трудное дело.
Вылез:
— Кран, — говорит, — надо.
Подали кран пловучий. У крана толстый тросс стальной с крючком на конце. А к крючку водолаз тоненький троссик привязал — тоже стальной. Троссик этот он в руке держал. С ним и спустился. Опять до винта добрался. И сел верхом на вал, на который винт насажен.
Вот сидит верхом на валу и обдумывает, с какого конца дело начать.
Думал, думал — надумал. Надумал и стал крючок подтягивать за тот троссик стальной тоненький, который в руках у него был. Подтянул. Отвязал его от крючка и не то положил куда, не то просто так из рук выпустил.
Ни к чему как-то. Внимания не обратил.
А очень он худо это сделал. Из-за этого троссика несчастье-то с ним и с училось.
ДЕЛО НА ЛАД.
Ну, выпустил и выпустил. Ни к чему, так ни к чему.
И стал он цепь разматывать.
Вот задел цепь крючком там, где нужно было, и сигнал по сигнальной веревке подал, чтобы тянули. А там наверху кран заработал и потянул.
Да так потянул, что винт завертелся, и водолаз чуть с вала вверх ногами не полетел.
Так смотал цепи с аршин, потом зацепил в другом месте и сигналом велел еще тянуть. Опять чуть вертуном с вала не слетел. Еще с аршин смотал цепи. Так раз за разом целый час и работал.
А капитан на корме стоял. Стоял, стоял, видит, что дело на лад идет — успокоился и пошел поспать. Очень уж он устал от волнений. А помощник рядом с ним стоял. Посмотрел, посмотрел помощник и тоже пошел отдыхать. А рулевой вычистил трубку, набил ее свежим табаком до верху и стал курить.
ВЗЯЛ ДА РАЗДУМАЛ
Хоть и трудное было дело, а на лад шло. Медленно, а все-таки шло. Шло, шло и стало подходить к концу. Водолаз у к думать стал, с каким удовольствием он выкурит трубочку. Чем дальше, тем ему веселее. Хоть и устал он здорово, а все-таки веселее, потому что сейчас вся цепь кончится и шабаш!
А цепь и кончилась. Остаток с винта сам сорвался раньше даже, чем водолаз ожидал.
Увидел он, что винт совсем свободен:
— Вот, думает, — сейчас просигналю, чтобы подымали.
Так он подумал, а потом вдруг взял да раздумал. И очень худо сделал: из-за этого несчастье во сто раз хуже сделалось, чем могло бы быть.
ПЛАКАТЬ БЫ НАДО.
Раздумал он и стал думать так.
— Что я новичок, что ли, какой, чтобы меня подымали! Могу и сам подняться. Ну-ка-ся поднимусь!
А это верно — хороший водолаз сам на поверхность подняться сумеет. Нужно только запереть клапан предохранительный, через который воздух из рубахи водолазьей в воду выходит. Вот если этот клапан запрешь, так тебя воздухом раздует и ты, как пузырь, поплывешь кверху.
Так водолаз этот и хотел сделать. Пощупал предохранительный клапан, глядит, а он испортился.
В другое время плакать бы надо, а тут водолаз обрадовался:
— Ну, и ладно, что испортился, тем лучше подымусь.
А зря он так подумал, потому что совсем ему из-за этого скверно пришлось.
НОГИ ВВЕРХ.
Ну вот так или иначе перекинул он через вал ноги и сказал сам себе:
— Айда — наверх!
И тут случилось с ним совсем непонятное.
Все завертелось, закружилось. И чувствует водолаз, что вверх-то он летит — это верно, да не тем концом: ногами.
— Что такое? — думает.
И вдруг… стоп! Повис в воде вверх ногами.
Значит, за что-нибудь зацепился головой.
— Что такое?
СКВЕРНОЕ ДЕЛО.
Головой зацепился, а ноги пошли вверх, потому что воздухом его надуло. Он и дрягается, как шар воздушный, в роде тех, которые на рынке продают.
И еще чувствует, что шлем медный у него на затылке трещит, мнется. Обо что-то, значит, ударило.
Попробовал клапан, который в шлеме за затылком: не действует, примяло его, он и испортился.
Тут водолаз похолодел весь. Со всех сторон заперт: оба клапана не действуют!
И подумал:
— Скверное дело!
ЧОРТ НА БАЗАРЕ.
Хотел за сигнал взяться, чтобы товарищам дать знать — дескать, несчастье.
А сигнала нет в руках. Выпустил из рук от неожиданности, его и отнесло.
И чувствует он, что не действуют клапаны: воздуху некуда выйти.
Раздувает все больше.
И раздуло, как чорта на базаре, так что он ни рукой, ни ногой не может пошевельнуть.
Распластало его кверх ногами: руки врозь, ноги врозь.
И наверх сигнала не подать. Рукой не двинуть. Веревку сигнальную не словить.
Кто поможет?
Пока догадаются наверху товарищи — рубаха пять раз лопнет! Тогда конец, точка!
И стало водолазу очень, очень скучно, и он еще раз подумал:
Скверное дело!
НЕ СЕЙЧАС, ТАК ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ.
Только водолазы не такой народ, чтобы со страху сразу потеряться.
Вот и стал водолаз думать, как можно ему спастись. Думал он быстро — время терять совсем некогда.
И вот как он ни соображал, все выходило плохо.
Потому что с каждой секундинкой маленькой все хуже и хуже делалось. И стало под конец так худо, что даже если бы и помощь какая подоспела, так и то не помогла бы.
На боте там наверху помпу качают товарищи. Все больше и больше в рубаху к нему воздуху надувают. Совсем его воздухом сдавило. И рубаху растянуло так, что стала она словно каменная. Очень стало в ней водолазу просторно, да радости мало от этого. Дышать ему трудно стало совсем. Сердце то как пулемет заколотится, то замрет, и сам водолаз не знает, жив он или умер.
И все кверху ногами. Глаза туман красным заливает. Под водой темновато. А красный туман нахлынет такой, что и темноты этой светлее. А то мерцанье в глазах начнется. И так вдруг засияет, как лампочка электрическая перед тем, как перегореть ей.
И стал водолаз ждать, что вот перегорит вдруг — не сейчас, так через секунду, не через секунду, так через две…
КАКОЕ СПАСЕНЬЕ?
А наверху все качают помпу. Все больше и больше давит водолаза воздух. Сдавил обручами железными. Сердцу биться негде.
И висит он кверху ногами, точно в скалу замурованный. Как скала затвердела рубаха.
А каких-нибудь две сажени наверх — там товарищи, солнышко. Они, может быть, шутят там, смеются — не знают, что он здесь погибает. И вспомнил он, как староста шлепнул его по медной голове, когда он в воду спускался. И как смеялся в это время и другие товарищи тоже улыбались. И он подумал, что уж наверное он не увидит их больше.
Потому что какое может быть спасенье!?
ОДИН КОНЕЦ.
Ну, что, если они перестанут надувать его воздухом? Задохнется он, вот и все. Ну, а если отцепится он? Могут и товарищи догадаться. Могут потянуть за сигнальный канат посильнее.
Очень было бы хорошо отцепиться. Только минуты три, четыре тому назад. А теперь поздно и отцепиться.
Ну, отцепишься? Ну, и что же? Как бомба наверх вылетишь на воздух. Ну, а там лопнет рубаха тоже, наверно, как бомба. С треском! Здесь вода на нее давит, оттого она и не лопается. А лопнет рубаха, тогда и жилы у водолаза перелопаются — все равно не выжить; значит, один конец.
Ну, а если не перестанут качать и если не отцепишься, что тогда?
Ну, тогда под водой лопнет рубаха. Зальет водолаза водой — все равно конец тот же.
ЧУДО.
Понял это все водолаз очень быстро в каких-нибудь несколько секунд. И видит, что спасенья нет. Чудом только спастись можно.
Надо, чтобы открылись клапаны. Выйдет тогда лишний воздух. Обмякнет рубаха. Сигнал можно подать.
А чудес не бывает.
САМОЕ СТРАШНОЕ.
И он подумал: только бы смерти не испугаться.
Самое страшное — страх этот самый перед смертью.
И стал водолаз кричать, чтобы страх отогнать, ругаться стал:
— Дави, — кричит, — чорт с тобой, души, души, только скорее, скорее!
В шлеме от голоса гулко. Глушит водолаза его же голос.
— Дави, дави, души — один конец!
А красным все больше и больше заливало и мерцало все ярче. И все холодней водолазу.
И сдавило его клещами. А клещей тысячи.
А ВРЕМЯ ИДЕТ.
А наверху солнышко ясное, ясное с неба светило. И день был такой тихий, что вода под пароходом, как серебряное зеркало. Весь пароход отразился со всеми окошечками круглыми, с мостиком капитанским и с трубой, и с дымом.
И даже с дымком от трубки рулевого. Он уже две выкурил, набил третью и третью теперь докуривал. А вода ясная и его дымок отразила.
И так это все красиво было, что если бы кто пришел и сказал бы: «Ребята, что вы стоите, ведь там под водой человек умирает», — никто бы ему не поверил. Улыбнулись бы только: что зря, дескать, пугает только! И опять бы стали на гладь эту зеркальную смотреть. Трудно от такой красоты оторваться Так и староста водолазий смотрел и смотрел, как в воде корма отражается. В руках у него канат был сигнальный. Он опытный человек, всякий сигнал уловит. Чего-то давно только сигналов не было? Но он знает, что хороший водолаз зря сигналить не будет. Тем более, что работа вся, как по маслу, шла.
А двое рабочих помпу качали и тоже на отраженье смотрели. Как дым глубоко, глубоко в воду уходит. Не могли оторваться.
Ребята они были очень здоровые. Им и не к чему, что чего-то тяжеленько стало колесо у помпы вертеть. Да оба подумали, что от усталости это наверное: давно ведь уже работают. А время то идет и идет.
ЧЕГО БЕСПОКОИТЬСЯ.
Только старосте немножечко беспокойно стало.
От водолаза всегда кверху пузырьки поднимаются. Это он воздух плохой через клапан выпускает, и по ним узнать можно, где водолаз. И староста на пузырьки эти постоянно посматривать должен. А тут задумался, на отраженье-то загляделся, да как-то так вышло, что пузырьки эти из виду и потерял.
А «Герцена» начало относить немножечко, — цепь-то размотана уже. От этого много разных пузырьков за кормой получилось. Там наверное и водолазьи.
Чего же беспокоиться?
ЧТО ЗА ЧОРТ?
Проходит одна минута, другая. Так еще несколько минут прошло. И видит староста, что не те это совсем пузырьки. Это пузырьки от парохода, а не от водолаза. А водолазьих пузырьков совсем нет. Нет и нет. Еще минута — ни одного пузырька!
Тут он очень забеспокоился. И хотел уже к другим ребятам, которые на боте были, обернуться и только хотел сказать про себя: «Что за чорт?» А и не сказал. Как обернулся, как взглянул на помпу, как увидел манометр на помпе, так и замер Так его всего и свело. Побледнел весь, и коленки под ним покосились. Закричал тогда не своим голосом:
— Братцы… беда…
И тут только мог сказать: «что за чорт?»
А манометр показывал чуть ли не двадцать атмосфер давления — дело совсем невозможное.
Это значило, что человека на смерть сдавило.
Староста бледный, метнулся к помпе:
— Братцы, стойте! Не качай помпу! Беда! Что за чорт?
Все еще не верилось. Очень уж ясный, очень уж тихий день. Даже солнце теперь в воде отразилось и светило прямо в лицо из-под воды.
Даже два солнца.
Одно в небе — другое в воде.
— Что за чорт?
ЗА ЗЕРКАЛОМ.
Весь пароход в воде отразился. Зеркало из чистого серебра.
А за зеркалом было темно, холодно. Там водолаз мучился последними муками.
Там его сдавило клещами. Тысячи клещей. Не вздохнуть ему. Не поднять грудь. Задыхается водолаз. И вдруг вспыхнули искры в глазах у него и заискрились ярко, ярко. Нестерпимо ярко.
И видит водолаз, что это и в самом деле ясный день. И даже не морозный, а летний и тихий, тихий.
И видит, что он даже и не водолаз совсем никакой, а мальчишка маленький, И стоит он у частокола А в частоколе колья косые. И из-за них солнышко ярко, ярко светит. И вдруг откуда ни возьмись собачонка залаяла — ав-ав… А он испугался и побежал. А солнце с ним бежало по частоколу — и так замерцало яркоярко, невыносимо ярко. Так что и частокол пропал, — осталось только одно мерцанье. И стало гаснуть…
А водолаз секунду одну подумал:
— Когда же это со мной было?
И вдруг почувствовал, что мягко ему что-то стало, — сделался он как вата.
— Неужели умираю? Что это? Умираю?
А сиянье померкло.
И все померкло.
Ничего не осталось.
СЕКУНДЫ.
А наверху все сразу поняли, что беда серьезная очень. У всех взгляды в воду были. Только уж не на отраженье смотрели они, а глубже — туда, где погибал товарищ.
Уже пробовали тянуть за канат — напрасно. Не срывается. Скорее, скорее, по другому надо.
Надо найти, где водолаз. С сигнальным канатом на ялике едут под корму «Герцена». На «Герцене» один матрос быстро быстро сбрасывает с себя штаны и рубаху. Он будет нырять. Теперь на него вся надежда. В одних трусиках он спускается по борту к ялику. Глазами уперся в воду. Быстро, быстро соображает, где руль, где винт.
А то можно так нырнуть, что разобьешь голову.
Пользы мало, если вместо одного двое погибнут. Но он храбрый человек.
Он знает, где руль, где винт. И он бросается в воду вниз головой. Круги сошлись над ним. Все отраженья разбили вдребезги.
Проходила секунда.
Еще секунда.
Еще. Еще.
Все считают секунды. Сердца у всех остановились.
Матрос вынырнул красный от напряжения.
Рукой за борт ялика держится. Как насос дышит. Между вздохами слова отдельные:
— Есть… В троссе запутался… висит вниз головой… Если не помер, тогда без памяти…
СУДНО ИЛИ ЧЕЛОВЕК.
Опять нырнул. Опять все считают секунды, но староста знает, что так не спасти. Сколько раз нужно матросу нырнуть, чтобы распутать тросс! А за это время, конечно, товарищ погибнет. Но что делать? Что делать? А сверху еще капитан кричит:
— Товарищи, где он? Где он? Отведите его багром. Придется дать ход. Судно относит.
И верно: «Герцена» относило. Но староста рассердился:
— Вы что? хотите винтом человека зарезать! Нельзя дать ход. С ума, что ли, сошли!
Но он увидел, что ход дать придется. «Герцена» относило. Несло к дамбе бетонной. Прямо на угол. Если не дать ход, пароход загубить можно. А если дать ход, водолаза лопастью можно пополам разрезать.
Судно или человек?
Что делать?
ПУЗЫРИ.
Опять матрос вынырнул:
— Ну, и чорт!.. вот запутался!..
Все советуют: кто — багор, кто — топор, кто — пилу…
Но староста знает, что ни топор, ни багор не помогут.
Вдруг что-то упало в воду. Едва слышно плюхнулось.
Тут матросик один был в полосатке с клешами. На ремне у него финский ножик висел в ножнах.
Хватился, нет ножика. Он, видимо, над водой наклонялся, наклонялся — ножик то у него и выпал.
И вдруг все видят: на том месте, где ножик упал, пузыри.
Пузыри, пузыри, — пузыри…
ЧУДО С ФИНСКИМ НОЖИЧКОМ.
А в воде висело громадное толстое чучело ногами вверх. Руки растопырены, ноги тоже Тонкий троссик стальной обхватил его за медную голову. Прикрутил, наверх не пускает. Качается чучело на троссике, как неживое.
Вдруг что-то блеснуло. Рыбка, не рыбка. Ткнулось чучелу в руку, возле рукавицы. И нет ее.
А там, где ткнулось, — брызнуло вдруг пузырьками.
Пузырьки, пузырьки, пузырьки…
МАНОМЕТР ПАДАЕТ.
С бота тут крикнул кто-то:
— Эй, староста, гляди-ка, манометр падает!
Староста так и бросился к боту.
Верно. Падает.
Вдруг закричал:
— Стой, ребята! Спасем, кажется, братцы!
— Спасем, спасем! Жив будет! Качай помпу!
Весь красный сделался. Ноги согнулись. Глаза широкие.
Матрос хотел нырнуть снова, а староста командует:
— Стой, не надо!
Тот удивился. А староста не объясняет — не до того ему. Все на пузыри смотрит. А пузыри все идут, идут. Опять староста крикнул:
— Что манометр?
— Падает…
— Спасем, спасем! — прыгает староста в ялике. Качай, братцы!..
НЫРЯЙ.
А сверху капитан кричит уже в третий раз, кажется:
— Товарищ, товарищ, я должен дать ход…
— Подите к чорту!
Но ход все равно дать нужно. Капитан бежит к мостику, командует в медную трубку:
— Слушай команду… вперед самый тихий… стоп… тише… назад самый тихий.
Опять бежит на корму:
— Ну, что?
Староста видит, что ничего пока, винт идет мимо товарища.
— Давайте, чорт с вами!
Капитан опять к мостику, опять командует:
— Вперед самый тихий… назад…
«Герцен» выравниваться начал. Бурлит под кормой. Староста опять крикнул:
— Что манометр?
— Падает, почти в норме!
Староста подумал: теперь нужно действовать, теперь спасен. И он скомандовал матросу:
— Ныряй!
ОТРЕЗАЛО ИЛИ РАЗРЕЗАЛО?
Нырнул. А тут ход винту дали. Вынырнул.
— Распутал, — говорит, — немного.
А капитан командует: вперед… самый тихий…
Вдруг сигнальный канат натянулся струной — трын… лопнуло что-то, и сигнал и шланг относить стало в сторону.
Тут у всех сердце замерло: или пан — или пропал, или отрезало — или разрезало…
— Тащи, ребята!
Староста отдал канат товарищам, а сам сел на лавочку и закрыл глаза. Чему быть, того не минуешь.
Тихо, тихо стало. Слышно было только, как вода с мокрого каната скапывала. Ребята осторожно тащили канат.
ЕСТЬ ВОДОЛАЗ!
Зашумело, заплюхало. И у всех крик радости:
— Есть водолаз!
Староста открыл глаза, видит — товарищ цел.
Медную шею опутал троссик стальной тонкий — тот самый, которым подводил водолаз крюк крана. Обрез на нём светлый, — это винтом обрезало. А на рукаве водолазьей рубахи — дырка. Возле самой рукавицы. А за рукавицей блеснуло что-то. Рыбка — не рыбка. Финский ножичек!
ВОДОЛАЗ И ЕСТЬ ВОДОЛАЗ.
Водолаз был в обмороке. Шесть недель пришлось ему пролежать в больнице.
Потом он поправился, опять полез в воду.
Водолаз и есть водолаз.
СЛУЧАЙ ВТОРОЙ
I
НАД ВОДОЙ.
Ветер. По всему Волхову. Волхов сизый. Ничего в нем не отражается.
Волхов не любит отражениями баловаться.
Очень глубокий Волхов. До десяти сажен.
А все-таки поставили поперек его три громадных бетонных быка. Хотят на быки положить железный мост. А по мосту пойдут поезда.
Ветер свищет между быками.
ПОД ВОДОЙ.
Под водой тоже в роде как ветер. Теченье.
Вода мутная.
На дне почти ночь.
В дно уперлись быки бетонные.
Теченье хлещет между быками.
НАД ВОДОЙ.
Свищет ветер между быками.
Возле быков кран, баржа с камнем, с цементом, с другими разными материалами.
Строят мост.
У быка у средняго два водолазных бота.
На каждом по водолазу одеваются.
А боты покачивает.
Водолазов тоже покачивает.
Хлещет между быками теченье.
ПОД ВОДОЙ.
Если бы со дна посмотреть — одна желтоватая муть.
И по ней тучи.
Длинная туча — ото баржа.
Квадратная — это кран.
Очень маленькая тучка — бот водолазный. Другая такая же тучка — другой бот.
НАД ВОДОЙ.
Один водолаз усатый — это Нефедов. Вся грудь у него в крылатых винтах.
Шлем у него на нарезке на винтовой. Это удобно, потому что легко навинтить. Раз, раз, и готово. Двенадцатиболтовка — называется.
Зато он легко и свинчивается, а это опасно.
Другой водолаз — брат Нефедова. У него шлем на трех болтах. Такой шлем тяжелее — зато не скрутится.
ПОД ВОДОЙ.
По самому дну против течения идут сиги.
У сига спина темная, а брюхо серебряное. Это, когда его вытащишь. А под водой его и не видно — бледная тень, призрак.
А высоко над сигами из желтой мути свесились две железных лестницы. Одна с Нефедова бота, другая с братова.
Свесились и никуда не ведут — обрываются.
По лестницам водолазьи ноги вниз идут. По одной Нефедова, по другой брата его.
Спустились до самой последней ступеньки. Дальше глубь. Можно только прыгнуть в глубь.
Водолазы и прыгнули.
НАД ВОДОЙ.
Староста водолазий рукой перебирает канат сигнальный. А канат убегает в воду. За водолазом.
А рабочие качают помпу. Так на одном боте и на другом.
ПОД ВОДОЙ.
Водолазы стали тенями. Летят тени к сигам. Там темно-пасмурно. Теченье хлещет между быками. Водолазов относит.
Им что? Они привыкли. Баграми за дно цепляются. Идут к быкам — против теченья.
Пускай хлещет.
НАД ВОДОЙ.
Кран заработал лебедкой. Спустил крюк над Саржей.
А на барже рабочие к крюку крепят камень. Гранитную штуку — длиной в полтора метра, вышиной в метр и шириной в три четверти.
Много сотен пудов.
Хорошо тесан гранит. И для крюка особая выдолбина в нем сделана. Получается мертвая хватка. Ни за что не сорвется камень.
ПОД ВОДОЙ.
Водолазы сигналят:
— На месте! Есть!
НАД ВОДОЙ.
Староста понял сигнал: Есть!
ПОД ВОДОЙ.
Отошли водолазы в сторону на баграх, сигналят:
— Давай!
НАД ВОДОЙ.
Староста командует крану:
— Давай.
Заработал кран.
Повис над баржей громадный камнище. Несколько сотен пудов.
Отошел немного в сторону и стал медленно в воду уплюхиваться.
Мало-по-малу уплюхался.
ПОД ВОДОЙ.
Слегка полыхну то над водолазами. Беловатым светом. И в свете обозначалась черная тень. О четырех углах тень.
Значит, спускают камень.
НАД ВОДОЙ.
Староста чует сигнал:
— Стоп!
Значит, спустили до дна.
ПОД ВОДОЙ.
Водолазы заранее камню постель приготовили. На растворе на гидравлическом. Цемент есть такой. Сигналами — вправо, влево — на место, камень подвели. К боку быка бетонного. И тут установили его ломиками на раствор гидравлический.
Так камень за камнем клали. Облицовывали бетонный устой. Одевали в гранитную шубу.
НАД ВОДОЙ.
Еще вчера и позавчера много спустили в в воду таких камней. И вот кончились камни с выдолбинами для крюка. Стали спускать простые. Обматывали их проволокой.
По закону нельзя бы так. Но время тогда такое было.
ПОД ВОДОЙ.
Ставили водолазы и эти камни. Что будешь делать? Надо же строить. А проволоку не снимали. Так и замуровывали в цемент. Одно только поняли водолазы — опасная вещь. Выскользнуть может камень. Не больно-то проволокой его обвяжешь. А выскользнет — куда полетит? Кто его знает? Бывает, что и против теченья с заездом. В момент задавить может.
НАД ВОДОЙ.
И таких не мало спустили камней.
ПОД ВОДОЙ.
Уставать стал водолаз Нефедов и брат его тоже. Теченье из сил выбивало. Так и хлещет между быками. Сигналы и шланги относит. По дну стелет. И водолаз Нефедов сказал сам себе: «Ишь его чорта гонит. Прямо, Вася!»
Это присловка у него такая была: «Вася».
А брат его в роде этого тоже подумал.
Так задержались у быка водолазы. Не отошли в сторону. И сигнала не подали, чтобы спускали камень.
НАД ВОДОЙ.
А на барже новый камень проволокой обкручивали рабочие и не докрутили.
Слышат, что сигналов нет, — взяли да и отошли покурить. А камень наполовину к крюку прикручен был, — его так и оставили.
А ветер свистит в троссах. Махорку с огнем выдувает.
ПОД ВОДОЙ.
Сумрачно стало под водой. Как в самую непогоду. Холод пробирал водолазов. И тишина подводная стала мучить Нефедова и брата его тоже. И сиги стали чаще показываться.
Мелькнет! Не поймешь — сиг или привиделось. От усталости.
И стал сиг в роде как хозяин, а водолазы так только.
Жутко!
И решил Нефедов еще камень один положить — и Вася! Значит, хватит.
И брат его тоже решил.
А сигнала не подали.
НАД ВОДОЙ.
Кран на якоре был и на причалах. Стальные причалы к быку. Скрипят жалобно.
А ветер свищет в гроссах, и теченье хлещет между быками. Треплет и гран, и баржу, и боты. Такой уж Волхов. Только быку нипочем.
Вдруг как свистнет, как хлестанет!
Сдали причалы.
Рвануло кран!
Сорвать не сорвало, а рвануло. Дернуло в сторону.
А кран камень рванул с баржи. А камень наполовину прикручен. И повис над водой. Несколько сотен пудов.
Повис криво, косо.
Очень противно повис.
Того и гляди выскользнет.
ПОД ВОДОЙ.
А водолазам не видно камня. Не отошли в сторону.
НАД ВОДОЙ.
А рабочие все дышать забыли. Машинист до лебедки руки дотянуть не может. Боится тронуть. Все застыло.
Так страшно повис камень.
Косо, криво!
С четверть минуты висел.
Потом плюхнулся.
ПОД ВОДОЙ.
Рвануло, хрястнуло!
Темень, боль!
Силища смяла Нефедова.
И брата тоже.
НАД ВОДОЙ.
Вскрикнули все. В один голос! От ужаса. Заметались.
II
ПОД ВОДОЙ
Нефедов ничего не чувствовал. Был без памяти.
Потом понемногу проясняться стало. Не сознание, а боль. Страшная боль. И бессилие такое, что свыше сил всяких. Под конец понимать начал Нефедов, что лежит он носом в ил, в гальку. Не носом, а иллюминатором. Головы не поднять, не поворотить. Ткнула сила — и Вася! Значит, ничего не поделаешь. Жив — и то ладно.
И вспомнил Нефедов, что брат тут. Он спасет, вызволит.
Только чего-то не идет брат? Неужели и его ухлопало?
И стал Нефедов головой поворачивать. Чуточку поворачивалась голова с болью, со скрипом. Стонал Нефедов гулко, невыносимо.
Чего же ждет брат?
Куда делся?
Стоял слева.
Стал Нефедов в боковой иллюминатор глазом заглядывать. Видит — здесь брат. Тенью темной над ним стоит. На коленях.
Успокоился.
Ткнулся носом в стекло. Жесткая подушка — медь и стекло. Но ничего.
Сейчас брат вызволит — и тогда наверх! Вася!
НАД ВОДОЙ.
А там люди метались. Лица на них не было. Не знали, за что взяться. Как помочь? Да и можно ли помочь? Может быть их раздавило обоих? Сигналов нет. Страшное дело! Мечутся..
ПОД ВОДОЙ.
Ждет Нефедов. А ждет зря. Брат чего-то не торопится спасать его. Чего-то не тыкает в бок рукавицей, не шлепает рукой по медному шлему.
Больно Нефедову. И от боли лень страшная. Нет охоты взглянуть еще раз на тень брата. Видел же ясно. Стоит над ним на коленях. Сейчас вызволять примется. Сразу тут ничего не поделаешь.
Опять ждет Нефедов, и видно теперь ясно — зря ждет.
Брат не двинулся.
Что за Вася? Неужели брат его бросил?
Опять Нефедов выглядывает в боковой иллюминатор, ловчит глазом.
Видит: здесь брат — не бросил его. Только чего же он с места не двинулся и стоит как каменный?
Напряг Нефедов всю силу, какая была, повернулся, чтобы лучше увидеть брата.
Не только шея — шлем скрипнул нарезкой. Двенадцатиболтовка на нем была.
Еще силится Нефедов.
Вдруг — зззик!
Воротником холодным зикнуло. Жигануло острой петлей по шее. Это вода сквозь нарезку брызнула. Назад, как ужаленный. Понял одно: лежать смирно надо, не вертеть плечом, а нет — Вася будет. Будешь вертеться, свинтишь шлем, жиганет тебе вода петлей по вороту, зальет — и Вася тебе тут — значит, могила.
НАД ВОДОЙ.
Мечутся люди на ботах. Что делать?
Тянуть за канаты?
А вдруг шланг тоже задавило? Лопнет шланг, — что тогда?
Мертвого-то всегда можно вытащить.
А помпа работает правильно. Манометр чуть-чуть поднялся. Может быть живы?
ПОД ВОДОЙ.
Стал Нефедов рукой тянуться. Достать брата хотел — чего не торопится? Не достать. Руки не хватает. Опять ловчит глазом — в боковой иллюминатор выглянуть. Всей грудью своей в крылатых винтиках в ил вдавился. Щекой в стекло, в медь впирает. Стекло выдержит — толстое.
Главное: не крутись плечом, не двинь, — свернешь шлем — тогда кончено, Вася!
Изловчился Нефедов, — видит, стоит брат, как стоял, на коленях. И руки теченьем относит, как плети.
А с башкой что?
Носом ткнулся в самый угол штуки гранитной граненой. И видит Нефедов: дымит по теченью темный дымок красноватый из того места, которым ткнулся брат в угол гранитный.
Что это?
Кровь!?
Замер Нефедов.
Обледенел весь в миг один. Все ясно ему стало:
Сорвалась гранитина.
Хватила по сигналу брата. Рванула и дернула рылом в угол гранитный. Вася брату теперь, без поправки! Прощай, брат!
НАД ВОДОЙ.
А там душа рвалась у людей: — товарищи погибали. По их вине. Нельзя было оставлять камень в таком виде наполовину привязанным. Погибают товарищи. Как их достанешь? Глубины восемь сажен.
Другой водолазной станции нет.
А помпа работает почти правильно. Чуть чуть поднялся манометр.
Может быть живы?
Даже пузыри, пожалуй, разобрать можно. Хоть трудно. Хлещет теченье. Свои у него пузыри, вьюны, воронки… Чорт разберет…
ПОД ВОДОЙ.
Прощается Нефедов с братом. Сам жив. Судьбу благодарить не хочет. За брата обидно… Но надо спастись. У брата жена, дети. Нефедов помогать должен.
Взнуздался Нефедов. Свой сигнал ищет. Нашел. Есть. Свободен, — «благодари случай!»
Понял Нефедов: его хватило по шлангу. Выдержал шланг, — «благодаря случай»! Вспомнил: вырвало теченьем шланг из-под-мышки — хотел подобрать, не успел — хрястнуло. Теперь придавило шланг возле самаго шлема.
И стал сам себе говорить Нефедов: «Благодари, что не по шлему хрястнуло. Вася был бы тебе моментальный. Зато придавило, как мышонка за ухо. Не двинешься. Однако, спасайся, Нефедов. Но не рыпайся зря.
Сообрази сначала. Не выдержит шланг, — Вася тебе — крышка! Свернешь шлем, — тоже Вася! Соображай, соображай, Нефедов!»
И он соображал. Всеми жилами натянулся.
НАД ВОДОЙ.
Староста на боте нефедовом — бледный как смерть. Охрип. Сипит голосом:
— Братцы, давайте тянуть… Все одно… один чорт… сигналов нет!..
— Тяни, братцы!..
Стали тянуть за сигнальный канат.
ПОД ВОДОЙ.
Вдруг Нефедов чувствует, что перетянуло его пополам. Сигнальный канат натянулся. Его тащат.
Обрадовался Нефедов.
Но на миг.
Видит: беду делают.
Шланг не пускает.
Оборвут шланг — конец тогда, Вася!
Еще беда: сигнал за пояс привязан — узел спереди. Выворачивает Нефедова. Животом вверх. От этого шлем скрипит нарезкой.
«Свернут сейчас. Свернут! Что делают? Губят! Губят Нефедова! Погребают!»
Сворачивают! Зикает вода сквозь нарезку ледяной петлей.
Рванулся Нефедов. Схватил сигнал, что есть силы сигналит. Четко, как смерть. Четче четкого:
— Отдай, ослабь!..
НАД ВОДОЙ.
Староста слышит сигнал: отдай, отдай!
— Жив, братцы! Нефедов жив! Дайте сюда канат! Тише! Сигналы слушай!
А на боте брата Нефедова староста тоже решил попробовать потянуть канат.
ПОД ВОДОЙ.
Легче стало Нефедову. Он пустили. Не одинок Нефедов. Но что это? Что это? Почему глыба гранитная наваливается на него? Идет медленно. Накрывает. Вот, вот задавит. Трещит шлем. Сдает медь — мнется. Тесно Нефедовой голове в шлеме. Усы сплющились. На глаза лезут щетиной. Нос на сторону.
«В чем дело? Соображай, Нефедов! В чем дело? Ах, это они тащат за канат брата. Братовым канатом поднимают камень с его стороны. А на Нефедова наваливают.
«Что делают? Что творят? Губят же! Губят Нефедова!» Опять сигналит четко, четко, четче четкого: беда, отдай, ослабь!
Не понимают. Ломят, наваливают гранитом.
Не понимают!
«В чем дело? Почему сигнала не понимают? Соображай, Нефедов!»
Сообразил.
Сообразил — и обмер! Так и ударило Нефедова:
Не понимают и не поймут!
Ведь это с братова бота тянут. А он может сигналить только на свой бот.
Не поймут.
Погубят Нефедова.
Трещит шлем.
Вдруг видит Нефедов под глазом звездой блеснуло в иллюминаторе.
Стекло полыснуло трещиной. Лопнул иллюминатор.
«Теперь конец!»
Лень охватила Нефедова. Страшная лень. Чорт с ним, конец, так конец! Вася, так Вася!
Вдруг ясно ему подумалось: кран!
«Кран надо, скорее!»
Сигналит четко, четко, самого четкого четче, четко, как смерть.
НАД ВОДОЙ.
Староста понят сигнал. Отпустили канат брата Нефедова. Занялись краном. Все бледные. Сжались. Точно каждому из них ударили по голове. Спускают тросс в воду.
ПОД ВОДОЙ.
Ждет Нефедов. Отпустили канат братов. Легла глыба гранитная рядом, не погребает больше.
Дышит Нефедов глубоко, часто.
Ждет.
Долго, долго.
Час, день. Не может быть день. Час даже не может быть. А как сутки.
«Терпи, Нефедов. Жди! Не брыкайся!»
Но вдруг по шлему царапнуло концом тросса. Спустили значит.
«Теперь лови! Трудно?»
Очень трудно словить. Лежит Нефедов носом в ил, в гальку. Нельзя повернуться. Повернешься — свернешь шлем.
Ловчит Нефедов глазом в боковой иллюминатор.
«Ничего, что трудно. Ничего, что трещит шлем. Ничего, что трещит грудь. Лови, Нефедов. Не словишь, — Вася тебе!».
А конец тросса близко. По рубахе царапает, по шлему.
«Сигнал, Нефедов, скорей. Стоп!»
Опоздал. Далеко тросс… видит Нефедов. Не достать рукой. Соображает, куда подать: вправо, влево. Сигналит.
Перескочило!
Ничего. Еще сигналит: «назад!»
«Вот есть! Почти есть!»
Сигналит: есть!
Схватил.
Дышит часто.
«Теперь отдохни. Дыши, Нефедов. Отдышись. Харкни. Что? Кровь? Чорт с ним! Не думай. Потом подумаешь обо всем. Соображай! Тросс в руках.»
«Что будешь делать? Соображай, соображай, Нефедов. Где ломик? Ищи, ищи. Тут же он должен быть. В руках держал. Куда мог деться? Трудно найти ощупью? Ну, да, трудно! Ничего. Не сдавайся! Что тебе, впервой что ли? Шарь, шарь, где ломик?»
Ищет ломик Нефедов. Нашел. Сует под гранит. Идет ломик. Наполовину вошел. Больше чем на половину.
«Стой, Нефедов, не зарывайся! С тебя хватит! Теперь где тросс? Не упустил? Есть тросс!»
Обвязывает Нефедов троссом конец ломика. «Так, крепче! Крепче! Трудно? Ничего! Пускай трудно! Готово! Сигналь: пусть тянут. Не спеши Нефедов. Надо медленно. Ага, есть!» Услышали. Подалась глыба в сторону. Тянут.
НАД ВОДОЙ.
Тихо было. Только ветер свистел в троссах. И тот стал тише. А люди молчали, слушали сигналы Нефедова. Работал кран.
ПОД ВОДОЙ.
Сигналит Нефедов:
Стоп!
Есть стоп!
Опять сует ломик: «Еще, еще глубже:
Стой, не зарывайся Нефедов. Еще сигналь!»
Опять тянут.
Еще подалась глыба.
Еще сует ломик Нефедов.
Еще сигналит.
Еще подалась.
Еще ломик.
Еще!
Еще!
НАД ВОДОЙ.
Слушают сигналы Нефедова. Работает кран.
ПОД ВОДОЙ.
Устал Нефедов. Туманится в голове. «Терпи, Нефедов, терпи! Борись! А нет, — Вася тебе! Суй еще ломик! Немного осталось. Ага! Еще подалась? Теперь можешь поднять голову. Не торопись, Нефедов. Спокойней. Еще ломик! Так! Теперь можешь встать на колени. Теперь еще ломик!»
Нефедов работал без устали. Весь мокрый. Не то от нога, не то от воды. Не знал он: вода или пот: не до того ему было. А это вода набралась сквозь нарезку в шлеме. Плюхало в рубахе у Нефедова. Но он не чувствовал.
Уже немного осталось.
Подалась глыба. Совсем почти сдвинулась. «Радуйся, Нефедов! Теперь рукой выводи шланг. Так! Осторожнее, осторожнее! Не спи! Ты засыпаешь!»
«Радуйся же, Нефедов!»
«Еще секунда — и ты спасен! Сигналь, сигналь, чтобы подымали!»
Но руки обмякли. Нет сил. Все пропадает. Куда-то вниз…
Нефедов спит.
Не спит, а в обмороке.
НАД ВОДОЙ.
Его вытащили.
Оказалось, что рубаха до половины полна водой. Шлем был смят почти в лепешку. Так что нос и усы придавило к стеклу иллюминатора. А иллюминатор треснул. Но Нефедов пришел в себя через час.
А брат его погиб. Его ударило иллюминатором об угол гранитины. Стекло разлетелось. И брата Нефедова задавило водой.
Через месяц Нефедов опять стал на работу. Но никогда не работал в двенадцатиболтовке. Теперь он признает только трехболтовый шлем. Правда, в нем курить неудобно. Его не свинчивают, когда водолаз отдохнуть
поднимается. Открывают только иллюминатор.
Но теперь Нефедов всегда скручивает очень длинную папиросу. Когда его спросят, зачем такую?
Ответит:
— Затем, что зарок дал. На двенадцатиболтовке я больше не работник. Кончено! Вася! А этакой папиросой в иллюминатор затянуться способнее, и дыму в нутро ходу нет!
СЛУЧАЙ ТРЕТИЙ
Мечтательному человеку водолазом работать — прямо беда. А Миша как раз мечтательный был. Ему здорово попадало, пока обучался. Того и гляди, из водолазов погонят. Дело в том, что под водой очень уж интересно. Особенно где-нибудь на юге. Например, в Черном море.
Миша как раз там и работал. В Одесском порту.
В Черном море не то, что в Балтийском.
Здесь на четвертой сажени уже ничего и не видно. А там тут только красота-то и начитается.
Раньше Миша все вдвоем со старшим водолазом спускался. Одного не пускали, — еще неопытен.
Спустятся. А Миша всем туловищем от работы отвернется и забудет про все на свете. Глазеет во все глаза.
А старший водолаз видит, что Миша задом к работе стоит, — цоп его за загривок да носом в то место, где работа, и тыкает, как котенка.
Потом Миша похитрей стал. Сделает вид, что к работе весь повернулся, а сам в боковой иллюминатор глядит, рот разиня. Только старший водолаз и эту мишину хитрость заметил.
— Дай, — думает, — я его проучу.
А на дне как раз раструб от пароходного вентилятора был, в роде трубки курительной, только куда побольше. Вот старшин водолаз взят этот раструб да и надел Мише на голову.
В-вох! Миша забарахтался. Понять не может. С чего это вдруг темно стало? Перепугался до смерти.
А старший схватил мишин сигнал и сигналит тревогу, чтобы подымали.
Не успел Миша в себя притти, как его наверх вытащили. Там глядят: водолаз водолазом, а на башке ведро не ведро — горшок не горшок, а чорт знает что такое.
Вот смеху-то было!
С неделю Мише проходу не давали и стали звать его после этого «Миша Задумчивый».
С тех пор Миша закаялся на красоту морскую заглядываться при других. А про себя все время думал:
— Ох уж и дорвусь же я! Как полезу один, на зло им чертям целый час любоваться буду!
Ну, не все же с нянькой.
Пришло время Мише и одному спуститься.
Работа была пустяковая. Кран маленький подымали со дна. Троссы уже подведены под него были.
А Мишу послали укрепить только, а то один тросс скользил.
А кран-то взорван был. Из-за этого железины там разные торчали. Опасно, что порвешь костюм. Ну, от этого защита есть: штаны предохранительные.
Надел Миша штаны. Дрянноватые, старые, прореха сзади большущая. Но это ничего.
Пока работаешь, так опаснее спереди, а не сзади.
Так Миша спустился. А староста по башке его медной шлепнул — это уж такой обычай у водолазов — и кричит ему:
— Смотри, Миша, не задумывайся, а то заместо Одессы в Константинополь дунешь!..
Посмеялись ребята, А Миша кивнул: ладно, дескать, а сам думает:
«Вот насмотрюсь красоты то!»
И забыл Миша про все, стал только красоту морскую подводную рассматривать.
А и верно — красота! Растения разные! Сады подводные! Словно сказку тебе рассказывают, а ты сказку эту своими глазами видишь. Гуляешь в садах в этих сказочных. Или вдруг рыбина промелькнет какая-нибудь. Там под водой она вида совсем другого. Словно сквозная какая, словно хрустальная. Блеснет где-нибудь поворотом! Глазами глянет пристально. Удивишься. А то еще разные какие-то плавают звезды морские да ежи подводные. А некоторые в пузырьках все, как в брильянтиках. Ткнешь ее, — пузырьки вверх заискрятся словно фейерверк.
А наверх посмотришь, — прямо рассказать трудно!
Сияет, переливается все радугой!
А если моторка пли пароход какой пройдет, так точно кометы над тобой сверкают хвостами. Во сне только такое увидеть можно.
Вот водолаз Миша на всю эту красоту засмотрелся, а о работе и думать забыл. Успеет работа! Не убежит!
А самому ему легко, хорошо. Словно не человек он, а птица крылатая. И стоять ему на земле не надобно. Летает куда ему вздумается, как ковер самолет.
Миша нарочно сигнал дал, что, дескать, на месте! есть!
А сам кругом крана летает шаром воздушным.
Это водолазу легко. Если его воздухом чуть-чуть поднадует, так он там в воде ничего не весит.
К заклепке какой-нибудь притронется, — вот тебе и остановка. А захотел куда-нибудь повыше, — ну, хоть туда, где у крана подъемного крюк, — чуть шевельнешь пальчиком и летишь потихонечку. Прямо сон! Кроме как во сне нигде такого в жизни не встретишь.
А Миша, известно уже, человек был мечтательный. И от красоты этой и от летанья совсем одурел и так размечтался, что совсем забыл, что можно, что нельзя.
А у него жена была Настя и ребятишек двое: Колька и Наденька. Кольке год, а Наденьке без году неделя. Вот Миша и мечтает про жену свою Настю: «Вот бы и Настю взять в водолазы! Вот бы хорошо! Пущай красоты этой насмотрится, налюбуется! Пущай под водой налетается! А потом такое стал думать, что и сказать смешно: «Вот бы, — думает, — и младенчиков взять в водолазы! Кольку с Наденькой. Пущай в красоте этой поиграют, побалуются!» И уж ему представилось, как Колька годовалый да Наденька двухнедельная водолазиками вокруг крана летают. Ножками маленькими брыкаются. И Настя тут водолазиха.
И так ему хорошо стало от мечты такой глупой:
«Вот, — думает, — самое счастье-то где!»
Только он так размечтался, а его сзади вдруг как рванет!
Так головой в стенку шлема треснулся, что все глупости из нее сразу и повылетели.
— Что такое?
И решил скорее паинькой стать, за работу взяться.
— Может, там староста на верху догадался, что он тут дурака валяет, да вот теперь и одергивает?
И только хотел он оттолкнуться, чтобы крану под днище полететь, где троссы поправить нужно, а его как опять рванет в сторону.
— Что такое?..
Он опять к троссам хотел рвануться, а его опять в сторону.
Он туда, а его сюда.
Он так, а его эдак.
— Вот оказия! Что же это такое? Что за сила нечистая!?
Собрал Миша все силы, как толкнется опять к троссам. Вот, вот за тросс схватится. Чуть-чуть и схватился бы.
А сила его как дернет, так на сажень в сторону.
Совсем потерялся Миша, поджилки затрястись, руки и ноги дрожат. Побледнел:
— Братцы, что же это?
А братцев нет. Вода кругом. Вверх, вниз — везде вода.
Везде красота подводная. Леса сказочные.
Только совсем по-другому леса эти Мише теперь показались. И не глядел бы. Смотреть на них тошно.
А сила носит его, куда ей захочется.
Не может Миша понять, отчего это такое наказанье с ним случилось. И вдруг подумалось ему: «А, ну, как кит какой-нибудь его сцапал!»
Так волосы у него дыбом и встали. И душа вся в пятки.
А сила его еще рванула от крана, в сторону понесла.
И стало Мише казаться, что и в самом деле кит его сцапал и тащит его теперь, куда ему нужно. Чуть не слезы у Миши:
— Не иначе, как кит. Слопает теперь меня без остатка, без благодарности.
И стал себя укорять Миша:
— Ой, дурак я, дурак. Работал бы да работал. Не схватил бы тогда меня кит. Под кран не полез бы. А теперь вот наказанье какое. Достукался! О, хоть бы спастись! Ни за что по сторонам зевать бы не стал…
Чуть не плачет.
А его еще раз рвануло.
Совсем растерялся Миша и стал прощаться и с Настей и с ребятишками. А про красоту забыл.
И вдруг вспомнил: какого же чорта он не сигналит-то? Ведь сигнал надо подать. Вытащат тогда товарищи, спасут, может быть, от кита проклятого.
Схватил Миша сигнальный канат… дерг, дерг, дерг!..
Забыл, как сигнал тревоги дается, дергает без перерыву… дерг, дерг… словно с ума сошел.
Услышали наверху. Видят: парень себя потерял. Староста головой покачал:
— Ну, знать, теперь весь кран на голову нацепил. Эх, парень задумчивый!
Ну, раз человек тревогу дает, надо тащить.
А кит не дается. Чем дальше, тем сильнее брыкается, треплет, бьет!
— А ну как не даст! Ну как оборвет канат!
Схватил Миша сигнальный канат. Изо всех сил держится.
А кит рвет.
Прямо свету не взвидел тут водолаз Миша.
Только чувствует Миша, что уж вытаскивают его, уж медным шлемом в лесенку откидную стукается.
Схватился Миша за лесенку и себя не помнит, как взбежал. Взбежал прямо через верхнюю ступень перекинулся.
А кругом удивляются.
— Что за штука!
Никогда еще не видывали, чтобы водолаз так быстро по лесенке бежал.
Глядят, а у Миши сзади прорехи штанов предохранительных торчит рыбий хвостище в аршин. Торчит и бьется, хлещет Мишу по заду.
А Миша орет:
— Спасите! Спасите!
С него шлем свинчивают. Свинтить не могут, от хохота на ногах не стоят. А Миша орет:
— Помогите! Спасите!
А ребята не слушают. С хохоту давятся.
Под конец староста шлепнул Мишу по тому же месту, по которому и рыбина его хвостом хлестала.
— Да уймись, ты, дурья башка! Сам рыбину какую штанами выловил, а орешь: спасите, спасите! Кого спасать-то?
Повернулся Миша и обмер. Глазам не верит. Кит-то в штанах у него в прорехе сидит, по заднему месту хвостом его хлещет. А голова по жабры в штанах застряла. Оказывается, не то что кит его, а он кита штанами словил. А кит-то не кит, а всего в аршин с четвертью рыбина.
Смотрит на всех Миша глазами глупыми и не знает, смеяться ему или плакать.
А кругом него:
— Ха! Ха! Ха!
Об этом даже в газете в одесской напечатали и заглавие такое дали: «Курьезный случай».
А Миша после этого зарок дал: на красоту на подводную смотреть только пока спускаешься или пока подымаешься. А как до работы дошел — ни, ни!
Оглавление
СЛУЧАЙ ПЕРВЫЙ
СЛУЧАЙ ВТОРОЙ
СЛУЧАЙ ТРЕТИЙ
