Рассказы [Юрий Самуилович Хазанов] (fb2) читать онлайн

Юрий Самойлович Хазанов Рассказы

Однажды

Хотите верьте, хотите нет, а Кира-Кирюша никогда об этом не просила. И Вова тоже не просил. Хотя многие ребята чуть не с пелёнок начинают приставать: «Купите собачку!.. Ну, купите собачку!»

А Вова и Кира-Кирюша много чего просили, но вот собаку как раз нет. Да и папа с мамой у них были хитрые: сами ни разу не предлагали.

И, возможно, так и прожили бы все они до старости без всяких собак, если бы однажды…

Однажды к ним пришёл папин знакомый — доктор дядя Сеня, и сказал, что уезжает в Африку работать в больнице. А в Африке и так многовато зверей, поэтому туда нельзя брать своих кошек или собак.

Кошки у дяди Сени не было, а вот собака была — ушастая, лохматая и косолапая. И с такими длинными ушами, что, когда она ела суп, их кончики окунались прямо в миску. А если она ела кашу, то, поглядев на уши, можно было сразу сказать, какую кашу давали ей сегодня — пшённую, гречневую или овсяную. Поэтому перед едой дядя Сеня завязывал ей уши над головой синей ленточкой.

И вот эту собаку он не мог теперь взять с собой в Африку, потому что там и так хватает зверей.

Конечно, любой охотник купил бы у дяди Сени его собаку. Но дядя Сеня не хотел продавать. Он хотел отдать её в хорошие руки, знакомым и добрым людям. Потому он и пришёл к родителям Вовы и Киры-Кирюши.

Но где же сказано, что все знакомые и добрые люди должны брать к себе собак у докторов, уезжающих в Африку?! Нигде этого не сказано.

Так Вовин папа и ответил дяде Сене. А дядя Сеня ничего не ответил Вовиному папе. Вместо ответа он снял со своей спины рюкзак, поставил его на пол, развязал… и оттуда вдруг выскочил тот самый пёс, которого не пускали в Африку!

А когда все его увидели — увидели, какой он ушастый, лохматый, косолапый и вообще очень красивый — когда все увидели это, то сказали, что, конечно, конечно, возьмут его к себе и даже никогда не отдадут дяде Сене!

…Так однажды у них в доме появилась собака.

Я забыл сказать, что её звали КАП.

О том, какие истории приключались с этим Капом, и с Вовой, и с Кирой-Кирюшей, вы сейчас и узнаете.

Пёс в галстуке

Думаете, легко иметь собаку, если в квартире злая соседка? Прямо хоть шапку-невидимку на неё надевай… На собаку, конечно, а не на соседку. Соседке уже ничего не поможет. Она из-под шапки всё равно так ругаться начнёт — за три квартала слышно!

Бедному Капу эта злая соседка не давала совсем в коридор выйти. Сейчас же крик поднимался — что он пол пачкает, и лает, и всё такое. А он «всё такое» только два раза сделал, и то в уголке, около телефона — там никому и не видно. Зато все другие соседи очень любили Капа, оставляли для него вкусную еду и даже обижались на Вову, если Кап редко в гости к ним ходил.

Из-за этой злой соседки приходилось Капа через коридор на руках или в кошёлке носить — если во двор с ним идёшь или ещё куда-нибудь гулять.

Вообще, самое нехорошее в собаке — это гуляние. Потому что днём все тебя ругают: зачем собаку вывел, а вечером — её почти не видно. Может, она где-нибудь совсем рядом бегает, но ты не видишь и всё равно беспокоишься. Хорошо тем, у кого белые собаки, а если чёрная…

И вот тогда Вове пришла в голову мысль, и он сказал Кире-Кирюше:

— Ты видела на столе у мамы будильник? А когда в комнате ночь и нужно время знать — что ты сделаешь?

Кира-Кирюша подумала.

— Зажгу свет, — сказала она потом.

— А если свет испорчен?

— Пойду к дяде Мише — монтёру, он починит.

— А если дяди Миши дома нет?

Кира-Кирюша опять подумала.

— Возьму твой фонарь.

— А в нём батарейка не работает!

Кира-Кирюша подумала.

— Тогда спички возьму на кухне.

— Спички мама не купила!

— Ну, что ты пристал? — рассердилась Кира-Кирюша. — Я не знаю.

— Эх, ты! — сказал Вова. — А ничего и не надо. Ни электричества, ни спичек, ни фонаря. Потому что будильник сам светится. У него стрелки и цифры такой мазью намазаны — фосфор называется. Он в любой темноте виден. Не веришь?

— Верю, верю… — сказала Кира-Кирюша и быстро добавила: — Всякому зверю, барсуку и ежу, а тебе погожу!

И тут Вова схватил со стола будильник, потом открыл дверцу платяного шкафа, пихнул туда Киру-Кирюшу, влез сам и затворил дверцу. В шкафу было, совсем как ночью в лесу. Только пахло нафталином, а не хвоей, и в лицо лезли не колючие ветви ёлок, а мягкие рукава маминых платьев и папиных пиджаков.

— Смотри, — шёпотом сказал Вова.

— Ой, светлячки! — сказала Кира-Кирюша.

— Не светлячки, а циферблат. Видишь, двадцать минут третьего.

Когда они выбрались из платяного леса, Вова сказал:

— Я уже давно придумал. Надо Капу хвост фосфором намазать. Тогда ночью с ним, знаешь, как легко будет гулять!

— А фосфор у нас есть? — спросила Кира-Кирюша.

— Найдём. В любой часовой мастерской.

— На углу? — сказала Кира-Кирюша. — А калоши надевать?..

В мастерской на углу была очередь. Вова вежливо спросил: «Кто последний?» — и встал. Ему никак нельзя было лезть без очереди — ведь у него даже часов нет. Он просто хотел попросить немного фосфора.

Здесь тоже было, как в лесу, только не в хвойном и не в платяном, а в часовом. Со всех стенок на вас глядели часы. Маленькие и большие, круглые и четырёхугольные, с маятниками и с гирями, чёрные и белые, коричневые и золотые… Они глядели на вас, словно разноцветные усатые лица. Эти лица были надменны и горделивы — если стрелки показывали без десяти два; и эти лица были печальны и унылы — если на циферблате было двадцать минут восьмого.

— …Вам что, молодой человек? — спросил, наконец, Вову часовой мастер. — Показывайте ваш «Мозер».

— Зачем маузер? — сказал Вова. — Он у меня дома. И не маузер, а пистолет системы «ТТ».

— «Мозер», молодой человек, — сказал часовщик, — не стреляет и не убивает, он только тикает и показывает время. И делает это уже ой-ой-ой как долго. Больше ста лет… «Мозер», молодой человек, старинная часовая фирма. Ну, да откуда вам знать… Так что у вас?

Вова сказал, что им нужно немного фосфора, совсем немножко, для одной вещи…

Часовщик вздохнул.

— И мне нужно совсем немного фосфора, молодой человек, — сказал он. — Мне нужно немного фосфора для моих старых костей, чтоб они помолодели.

— Нам не для костей, — сказала Кира-Кирюша, — нам для хвоста, собаке намазать.

— Что? — закричал старый часовщик. — Вам мало, что вы уже с детства стреляете из вашего пистолета системы «ТТ»?! Так нет, вы ещё хотите мучить бедных животных? Правильно я вас понял?

— Неправильно, — сказала Кира-Кирюша, а Вова объяснил, почему надо намазать Капин хвост.

— Что же вы молчали?! — опять закричал часовщик. — Это совсем другой коленкор. Выходит, вы хотите облегчить труд гуляющих с чёрными собаками? Это очень похвально… Только фосфора у меня всё равно нет. Вот скоро два года, как я живу без фосфора.

Вова уже запутался: про какой фосфор говорит часовщик? Про тот, что для костей или для часов? Но одно он понял: фосфора они здесь не получат.

— До свидания, — сказал Вова.

— Приносите в починку часы, — ответил старый часовщик. — Вы их будете иметь в срок и в лучшем виде.

— Хорошо, — пообещала Кира-Кирюша.

Когда они вышли, Вова постоял в раздумье на тротуаре, потом взял Киру-Кирюшу за руку и решительными шагами направился к дому. Ему пришла в голову ещё одна мысль… Как он раньше не додумался? Только бы те люди не ушли!

— Куда ты? — спросила Кира-Кирюша, когда они миновали свой подъезд и не свернули туда.

— За краской, — ответил Вова.

Неподалёку строился дом, и вот туда Вова потащил Киру-Кирюшу. Они прошли по размытой дороге за дощатый забор и очутились на стройке. Тут валялись железные бочки, доски, в углу прикорнул молчаливый трактор, а на рельсах раскорячился жёлто-красный подъёмный кран.

— Чего вам?! — крикнул ребятам какой-то дяденька, весь перемазанный белой краской. Вот с кем хорошо было бы вечером гулять: ни за что не потеряешь!

Вова сказал, что им нужно совсем немного масляной краски, белой. Они чернила разлили на подоконнике, а мама придёт — ругаться будет…

И тут он крепко сжал Кирюшино плечо, чтоб она чего-нибудь другого не сказала.

Не подумайте, что Вова любил вообще соврать. Ничего подобного. Просто он боялся, что если скажет про собаку, то не получит никакой краски.

— Значит, чтоб мать не заругала? — засмеялся перемазанный дяденька. — Ну, что ж, на хорошее дело и краски не жалко. Сейчас устроим.

Он налил им густой белой краски в консервную банку, и Вова взял её за отогнутую крышку и осторожно понёс домой. А рядом с Вовой семенила Кира-Кирюша и всё спрашивала, что Вова хочет делать — ведь эта краска не светится, да, не светится, да?..

— Да, да, да, — сказал Вова. — Но я кое-что придумал…

А придумал он вот что.

Только вошли они в квартиру, как Вова сразу бросился на кухню. Он схватил с плитки три коробка со спичками: один — мамин и два — соседских, потом открыл кухонный шкаф, нашёл там ещё четыре коробка и всё это понёс в комнату.

— Не понимаешь? — сказал он Кире-Кирюше. — На спичках что, вот это чёрное? Фосфор. Мы его с краской смешиваем — и получается светящаяся краска. Здорово?

— Ага, — сказала Кира-Кирюша и с восхищением поглядела на Вову.

— Отламывай головки от спичек — и в краску, — распорядился Вова. — Я тоже буду. Надо побольше… Да отойди ты, опрокинешь! — Это он Капу сказал.

И они начали…

А когда пришла мама, она увидала на полу Вову и Киру-Кирюшу. Не говоря уже о Капе. И рядом с ними она увидала тысячу… нет, наверно, целый миллион спичек без головок. Но что хуже всего — на полу были следы белой масляной краски.

— Это Кап опрокинул, — объяснил Вова. — Мы только хотели хвост ему намазать, а он…

— Тебе бы нос намазать! — сердито сказала мама. — И чтобы все на тебя пальцами показывали: вот он, умник, который хотел, чтоб его собака светилась!..

— А что, разве плохо? — сказал Вова. — Я хорошее хотел. Для вас. Вы же вечером гуляете.

И он обиделся.

— Пол теперь скоблить придётся, — сказала мама.

А скоро пришёл папа и объяснил: никакие спички светиться не будут — это раз; а во-вторых, нельзя живое существо мазать краской, оно от этого заболеть может.

— А как же тогда? — сказал Вова.

— Я знаю! — вдруг закричала Кира-Кирюша. — Надо на Капа мой белый бант надеть!

— Молодец! — сказал папа. — Правильно!

— Или папин белый галстук, — добавила мама. — Он его всё равно с самой нашей свадьбы ни разу не надел.

Случай с черепахой

Однажды папа вдруг принёс черепаху. Так просто. В подарок.

Черепаха лежала на полу, упрятав голову и лапы, и была похожа на перевёрнутый тазик, на огромную ореховую скорлупу, на пятнистый камень…

Подошёл Кап. Он понюхал черепаху, потрогал лапой её панцирь и потом залаял. Он лаял так долго, что у черепахи, наверно, заболела шея, и она решила вытянуть её и посмотреть, кто же это столько кричит без передышки. Черепаха глянула своим немигающим чёрным глазом, и тогда Кап умолк. Как будто только и ждал, чтоб она поглядела на него. А может, тут дело в молоке, которое мама поставила для черепахи и которое Кап тут же выпил. От волнения, наверно. Но папа отогнал его, и черепахе опять налили молока и поставили блюдечко прямо к носу. Тогда она выпустила из-под себя когтистые лапы — прямо как самолёт выпускает колёса, когда идёт на посадку — повернулась и заковыляла под кровать. А Кап снова выпил её молоко.

С тех пор он очень полюбил черепаху и лаял уже не на неё, а на тех, кто брал её в руки.

Через несколько дней Вова сделал черепахе домик в большой коробке из-под обуви. Положил туда травы, поставил блюдце с водой. Коробка стояла под Вовиной кроватью. Но Капу это сразу не понравилось. Ведь так он не сможет глядеть на свою любимицу. Он долго лаял на Вову, а когда тот всё-таки не выполнил Капину просьбу, пёс решил взять дело в свои собственные лапы. Он решительными шагами подошёл к кровати и выдвинул из-под неё коробку с черепахой. А только Кира-Кирюша приблизилась — тоже посмотреть — и хотела погладить черепаху по спине, Кап заворчал и носом задвинул коробку обратно под кровать.

По нескольку раз в день подходил теперь Кап к Вовиной кровати, выдвигал коробку, любовался на черепаху и потом задвигал опять. А черепаха спала себе и видела свои черепашьи сны. И ей даже не мешал Капин лай, хотя он был куда громче соседского радио.

Особенно Капу не нравилось, когда Вова уносил черепаху во двор — погулять. Тут он прямо разрывался от лая.

Но он, бедный, наверно, совсем бы разорвался, если бы знал, что на этот раз черепаху уносят навсегда!.. Да, Вова решил отдать её в школу, чтобы их классу записали лишнее очко — за помощь в работе «живого уголка».

Много раз Кап вытаскивал пустую коробку и подолгу скулил над ней, обнюхивая сухое блюдечко и выцветшую траву с вмятиной от черепашьего панциря. Всем было очень жаль Капа, но когда Вова попросил у мамы денег на покупку новой черепахи, мама не дала. Она сказала, что надо было раньше думать — ведь он знал, что без черепахи Кап начнёт скучать, да и Кира-Кирюша тоже. А раз не подумал — теперь пеняй на себя…

Но Вова тоже не лыком шит. Он начал копить деньги. Копил, копил — то в школе не поест, то сдачу из хлебного магазина не всю маме отдаст… А когда накопил, пошёл и купил черепаху. Вернее, не сам пошёл, а попросил одного большого мальчишку со двора. Тот всё время в зоомагазин ходит — за кормом для рыб.

И вот Вова взял новую коробку, положил туда новую черепаху и задвинул коробку под кровать. Всё, как раньше. А уж потом Капа впустил.

Бросился пёс к кровати, выдвинул коробку лапой, понюхал, посмотрел, опять понюхал… И отвернулся. И совсем ушёл. В другую комнату. И глаза у него стали грустные-грустные…

Но Вова не растерялся. Он вынул из коробки новую черепаху, положил её в карман и побежал в школу. Прямо в живой уголок. Там он вытащил правой рукой новую черепаху, а левой взял старую. Старую он положил в карман, а новую — в ящик и помчался со всех ног домой. Но по дороге остановился нарвать травы. Дома он положил черепаху на её прежнее место и снова позвал Капа. Только пёс не стал выдвигать коробку, и тогда Вова сделал это сам.

Тут Кап подошёл, принюхался и радостно завилял хвостом. А черепаха высунула свою голову из-под панциря и мигнула круглым чёрным глазом.

Великий пловец

В тех местах, где они летом жили, очень много рек. Большая называется — Клязьма, а поменьше — Тю́мба, Мстёрка, Та́ра, Ве́нитьба. И все эти реки переплетаются друг с другом, как рельсы на большой узловой станции. Клязьму, конечно, не каждый из ребят переплывёт. Но Мстёрку или Венитьбу — это уж легче. Про Тюмбу и говорить нечего. Там самое большое — до подмышек. А в Таре и того меньше. Недаром про неё поют:

…Погода стояла хорошая и после завтрака они опять пошли купаться. Как всегда — впереди Кап, за ним Вова, а сзади мама с Кирой-Кирюшей. Прошли мимо танцевальной площадки, мимо старой колокольни без колокола. На одном из её карнизов, почти под самой крышей, каким-то чудом выросла берёза. Папа говорил, что, наверно, птицы занесли туда семечко, и оно пустило ростки в какой-нибудь трещине: в глине и в камне. Берёзе много не надо.

На берегу Мстёрки уже были Вовины друзья — Слава и Колька. Они стояли в дупле старого вяза, как в сторожевой будке, и там оставалось ещё место для Вовы и для Киры-Кирюши. Ребята немного поиграли в часовых, а потом Слава предложил искупаться.

— Переплывём сто раз туда и обратно. Кто скорей?

Кира-Кирюша сказала, что ещё не научилась плавать, только собирается.

— Плавать надо учиться со страха, — сказал Колька. — Сразу поплывёшь. Не верите?

И он рассказал о том, как один мальчишка ну никак не мог решиться залезть в реку. А у них тут есть бык — Вася. Злой, как не знаю кто… И один раз этот Вася как погонится за мальчишкой! А тому и спрятаться негде: кругом поле да еще речка. Он прямо в реку рраз! — и поплыл с перепугу. Почти до серединки доплыл.

— А обратно? — спросила Кира-Кирюша.

Но этого Колька не знал.

— Давайте на быстроту, — снова сказал Слава.

И хотя Вове не очень хотелось — он плавал довольно медленно, — всё равно пришлось согласиться.

— На старт! — сказала мама. — Раз, два, три!

На тот берег добрались в таком порядке: сначала Слава, потом Кап, потом Колька и позади всех плыл по-собачьи Вова.

— Кап вон тоже по-собачьи, а в два раза быстрей, — сказал Колька. — Эх, ты!

И Вова ничего не ответил. Он был зол на Капа и на всех.

Когда плыли обратно, впереди всех шёл Кап. Он уже успел раз десять встряхнуться и раз пять изваляться в песке, а Вова только-только вышел на берег.

— Уйди! — крикнул он Капу, когда тот подбежал и радостно лизнул Вовину ногу.

Ребята поиграли в салки, позагорали, а Кире-Кирюше захотелось играть в прятки. Она даже начала считать, кому водить:

Но мама попросила переменить считалку, а Слава опять потянул всех в речку.

«Сейчас буду лупить по воде изо всех сил, — думал Вова, — и Кольку обязательно обгоню. А может, и Капа!»

Слава скомандовал:

— На старт!.. Внимание!.. Марш!

И ребята бросились в воду. Опять Слава был впереди. Но вдруг мама и Кира-Кирюша увидели что-то странное. Вова до пояса высунулся из воды, как будто собрался плыть сажёнками или батерфляем, потом замотал головой, и лицо у него сделалось такое, словно он кричал «ура». Только самого «ура» не слышно было. И вдруг… вдруг Вова стремительно вырвался вперёд, обогнал сначала Кольку, затем Славу, первым выскочил на тот берег, но даже там не остановился, а продолжал бежать, высоко вскидывая ноги.

Теперь уже стало слышно, как он кричал. И это было совсем не «ура», а наоборот «ой-ой-ой».

— Ой! — кричал Вова и дрыгал ногами. — Да снимите же их кто-нибудь!

И тут мама и Кира-Кирюша увидели у Вовы на ноге какие-то тёмные пятна. Как будто комочки грязи. Но это были огромные пиявки. Они присосались к Вовиной ноге, и ему было очень больно.

К Вове уже подбежали ребята. Слава оторвал две пиявки, Колька третью, забросили их в кусты, и все помчались обратно на свой берег через мост.

— Молодец, — сказала мама Вове. — Поднатужился и пришёл первым. А теперь попробуй без пиявок.

— Мастер спорта, — сказал Колька. — Великий пловец!

А Слава ещё долго дразнил Вову «пиявочным чемпионом».

Зато Кап ни капли не завидовал Вове. Потому что не участвовал в последнем заплыве, а сидел на песке рядом с Кирой-Кирюшей.

Ля-Тётя

На дворе июнь, а ёлка в их саду, совсем как под Новый год: вся в белых хлопьях. Только это не снег, и даже не вата, и никто ёлку зубным порошком для смеха не обсыпал… Просто недалеко от ёлки растёт осина, и ветви у неё пухом покрыты. Как у тополя. Или как у одуванчика головка. Осина высокая, а ёлка ещё низкая, молодая — на неё пух и слетает, и за иголки цепляется, словно облако за вершину высоченной скалы.

Но Вова на ёлку и не глядит. Что он, первый день на даче? Сколько лет они уже сюда ездят! Вова здесь, наверно, не то что всех ребят, а все деревья наизусть знает: какое где стоит, куда ветки тянет и сколько на каждой ветке листьев…

А сколько, правда? Наверно, ни один учёный не ответит.

Вова подошёл к берёзе, выбрал ветку пониже, задрал голову и стал считать.

— Опусти голову! Хочешь растянуть шейные позвонки? Тогда уж мы, конечно, не пойдём купаться.

Это сказала тётя Ляля, или Ля-Тётя, как её все называли. Она каждое лето жила с ними на даче.

Вове всё время хотелось искупаться. Но одного его не пускали. И с ребятами тоже. Насчёт Киры-Кирюши и говорить нечего. Так что приходилось дожидаться Ля-Тётю, если мама и папа были на работе.

— Вот сейчас помою посуду, приберу в комнате и… Не качай её так сильно. Она упадёт, и мы определённо не сможем пойти купаться.

Вова остановил качели, Кира-Кирюша слезла, взяла свой мячик и кинула в кусты, а Кап вильнул хвостом, нырнул в кусты и принёс мячик. Кира-Кирюша взяла мячик и опять кинула в кусты, а Кап опять вильнул хвостом, бросился в кусты и опять принёс мячик. Кира-Кирюша снова кинула, а Кап снова вильнул хвостом и… сами понимаете, что сделал. Потому что он — охотничья собака и привык всё приносить и класть у ног хозяина.

— Твой мячик прямо бумеранг — такое оружие у австралийцев, — сказал Вова. — Только бумеранг обратно сам прилетает… Кинешь, а он прилетит. Ни за что не потеряешь. Даже, если очень захочешь.

— Боюсь, кончится тем, что мячик исчезнет, и мы будем полдня искать, вместо того чтобы идти купаться.

Это сказала Ля-Тётя, а Вова тут представил, как он подходит к берегу, пробует ногой воду, говорит, что, честное слово, совсем горячая, и бросается в речку. Сначала идёт по илистому дну, и ноги вязнут, как будто он обулся в мягкие и тёплые, но страшно тяжёлые валенки, а потом начинает плыть по-собачьи, загребая прямо перед собой сперва одной, а потом другой рукою. И тут раздаётся плеск — это в воду бросается Кап. Он плывёт тоже по-собачьи, но намного быстрей, чем Вова, и Ля-Тётя не кричит ему всё время, что он уже совсем посинел и пора вылезать и чтобы он держался ближе к берегу, иначе больше никогда не пойдёт купаться…

— Ну, скоро? — спросил Вова, а Ля-Тётя сказала, что если ребёнок не умеет ждать и всё ему вынь да положи, то этому ребёнку придётся в жизни очень туго и его надо с детства приучать к терпению, а для этого порой отказывать в том, чего ему очень хочется.

И тогда Вова отошёл подальше от террасы, где мыла посуду Ля-Тётя, и сел на брёвна у забора. Брёвна были серые, как телеграфные столбы, потому что лежали очень давно. Вова сидел и смотрел вокруг: на Капа, который пытался ловить мух и щёлкал зубами, как дверной замок; на стволы яблонь, покрашенные белым, точно тумбы вдоль шоссе… У некоторых старых яблонь были большие дупла, замазанные глиной, словно сюда приходил зубной врач и поставил им пломбы.

— Не ёрзай на брёвнах. Всадишь себе занозу — будем полдня вытаскивать, вместо того чтобы идти купаться!

Это крикнула Ля-Тётя, она как раз спустилась с террасы и подошла к рукомойнику.

Вова соскочил с брёвен, поднял какую-то палку, взмахнул ею и продирижировал в воздухе. Ему пришло в голову стать поэтом или композитором. И в этот момент он вдруг понял, что телефонные номера тоже можно читать или петь, как стихи. И он пропел:

Это был телефон Димы.

А потом он вспомнил телефон папиной работы и запел на мотив «Чижика-пыжика»:

Но тут Вове показалось, что забор, к которому он приблизился, вовсе не забор, а клавиши рояля, и по ним нужно провести костяшками пальцев, как они делают в школе: тррр…

И Вова провёл палкой по доскам забора: тррр… И ещё раз — в другую сторону: тррр…

— Если будешь шуметь и безобразничать, мы, безусловно, не пойдём ни на какое купание!

Это закричала Ля-Тётя из окна дачи.

А Вова подумал, что на реке сейчас не так жарко, как здесь, и если пойти по берегу вправо — там есть залив, и в нём уйма лягушек. Они лежат на воде совсем неподвижно, немного согнув задние лапы, словно уже вышли на старт, приготовились, услышали: «Внимание!» и теперь только ожидают команду: «Марш!» А глаза у них торчат из воды, как бинокли. И ещё интересно: когда лягушки орут, на шее у них надуваются два бледно-фиолетовых шарика. С обеих сторон. Чем громче кричат, тем больше эти шарики. Вроде мыльных пузырей или игрушек-пищалок «уйди-уйди»… Интересно, почему говорят, что лягушки квакают? Совсем они не квакают, а просто крякают или «ой-ой-ойкают».

И Вова попытался погромче изобразить все три способа: кваканье, кряканье и ой-ой-ойканье…

— Если будешь кричать, как безумный, мы совсем не пойдём купаться!

Это сказала Ля-Тётя с террасы. Она подметала там пол.

И тогда Вова ушёл в малинник. Он сорвал несколько ягод и положил на ладонь. Они были совсем незрелые, и каждая ягода похожа на маленькую горку, сложенную из белых камней — такие часто лежат по краям шоссе, чтобы засыпать всякие ухабы и выбоины. Даже пробовать не хотелось эти ягоды. И Вова стал думать, как у него будет машина, и он помчится по шоссе. Сначала он повернёт ключ от зажигания, потом выжмет сцепление одной ногой, а другой будет давить на газ. Ему показывал шофёр пикапа у них во дворе. Нет, сперва надо включить первую скорость — на себя и вверх. И поехал! Рррр… Вова переключил на заднюю, выехал из малинника, потом развернулся и на четвёртой скорости помчался по дорожке к дому. Лишь на террасе он нажал на тормоза и остановился.

— Если будешь врываться с таким грохотом… — сказала Ля-Тётя. — Не тяни Капа за хвост, он тебя укусит!

Это она уже Кире-Кирюше закричала.

— Не укусит, — ответила Кира-Кирюша. — У него рот с другой стороны.

И в это время Вова съехал вниз по перилам веранды.

— Мальчик положительно лезет на стенку от безделья, — сказала Ля-Тётя. — Моя чаша терпения переполнилась. — И она взяла полотенце для купания. — Если так будет продолжаться…

А Вова почему-то — сам не знает почему — подумал про большую синюю чашку с золотым ободком, и как в ней сидит Ля-Тётя, и её сначала совсем не видно.

А потом туда из чайника начинают наливать терпение. Оно такое же, как плохо заваренный чай, из-за которого папа часто ругается с мамой. Его льют, льют, и вот Ля-Тётя уже показалась над золотым ободком чашки, а потом чашка совсем переполнилась и выплеснула Ля-Тётю. Прямо на террасу…

— Если будешь ковырять в носу, вместо того чтобы мигом собраться, — сказала Ля-Тётя, — то мы, уж конечно…

— Совсем забыл, — сказал вдруг Вова, — я вчера так простудился, что даже весь нос заложен… И хриплю не знаю как… Слышишь?.. Нельзя мне купаться…

Оглавление

Однажды

Пёс в галстуке

Случай с черепахой

Великий пловец

Ля-Тётя