В мертвящем свете ртутных ламп люди меняются. Даже молодая аппетитная кассирша выглядит бледной и раздутой. Вроде, весело болтает, хихикает, кокетничает… А впечатление такое, будто вышла из пруда, где пролежала две недели.
«Может, это от еды? — размышлял охранник, морщась от приливов дремоты и тупой головной боли. — Чипсы, пива-сик, пельменей ведро, а потом всё откажет. У самого с утра пот пивом пахнет».
Кто ходит ночью в круглосуточные магазины? После того, как запретили от заката до рассвета торговать водкой. — одни беспамятные или у кого закуска кончилась. Далеко. — через зал, — в колбасном отделе кемарят продавщицы. Некрупные, с полруки осетры вяло плавают в кафельно-синем аквариуме под шорох воздушных пузырьков.
За стеклянной стеной лежит пустая чёрная улица в оранжевых пятнах фонарей. Изредка, с большими промежутками, проносятся авто — такси, «скорая», стритрейсеры. Даже один на квадроцикле промелькнул. Можно выйти на крыльцо покурить и загадать: кто следующий, в какую сторону?
Окрестности шумели. Порой за домами раздавались хлопки и трескотня шутих, над крышами взлетали и ярко взрывались китайские ракеты. Издали доносились улюлюканье, нестройный рёв и пение. Понапридумали праздников, календаря не хватает — то Валентин, то вот Патрик, то чёрные ходят, то зелёные, а всё к одному — пить и пиротехнику жечь.
Подтаявшие снежные брустверы на обочинах потемнели, обмякли и осели. С неба моросило, на тротуарах поблёскивала вода. Чуть подморозит, и… Охранник уже собрался проклясть в уме наледь, что скоро возникнет на скользких ступенях. Но тут на стоянку к магазину зарулил потёртый, по крышу заляпанный грязью внедорожник УАЗ.
— Клиент прибыл, — дал знать охранник кассирше, плавно отступая в магазин. — Охотник, что ли. За дичью, наверно.
Высоченный и широкий, но какой-то заторможенный водитель озирался, подняв голову, словно хотел купить всю пятиэтажку. Пока он стоял, открылась правая передняя дверца — медленно-медленно; показалась круглая большая голова. Водитель спохватился, обогнул УАЗ и затолкал пассажира обратно, как накренившийся мешок с крупой, чтобы тот не выпал.
— Оба пьяные. — Охранник выдохнул и подобрался; встряхнулся, сгоняя сонливость. Мало ли. Вдруг этот лось начнёт куражиться, придётся меры принимать.
Шагнув из ядовитого натриевого света в голубой ртутный, клиент краше не стал. Сальные волосы слиплись, свалялись. Рубленое лицо и широкие ладони покрыты маслянистым налётом. В камуфляжном комбезе. С манжет рукавов и штанин изредка капало, на плитках пола оставались тёмно-бурые, почти чёрные кляксы. При появлении гостя проснулась одинокая муха и принялась с жужжанием виться над ним. Вз-з-зыы — монотонный звук возник то ли в воздухе, то ли в голове охранника.
Клиент шёл размеренными длинными шагами, свесив ручищи, осматриваясь исподлобья. Прямо на кассу. В нос кассирше пахнуло смесью машинного масла, бензина и какой-то рыбьей вони. Как из рыбацкого багажника.
— Что живое есть? — утробно выдавил он, едва шевеля губами. Казалось, его губы склеены запёкшейся серой слюной. Глубокие глаза будто гноились.
— Ка… кое живое? — Она брезгливо отодвинулась, даже лицо отвела. Не хотела лишний раз вдыхать.
— Чтоб шевелилось. — С усилием подняв тяжёлую руку, он подвигал пальцами. — Как ты.
— Э, гражданин… — шагнул к нему охранник, но здоровила остановил его неожиданно быстрым и пугающим взглядом. По лицу не угадать, думает он что-нибудь или вообще не думает. Скорей второе.
— Там рыба. — Кассирша торопливо показала в залы. — Где мясной отдел. По девятьсот за кило. Они вам взвесят, вы идите!
— Ага, — повернувшись, мрачный покупатель зашагал в указанном направлении.
Без его громоздкой фигуры, запаха и взгляда обоим у кассы сразу полегчало.
— Наркоман, что ли?
— Ой, ты тут стой, не ходи никуда!
— Погоди, я гляну, как он там…
Наблюдал охранник издали, не привлекая внимания. Похоже, в мясном гость тоже всех перепугал — продавщицы метались тенями, ругались, плескали сачком в аквариуме и кряхтели, выволакивая увесистых рыбин. Вот, взвалили дёргающийся мешок на весы… Ну, всё, назад пошёл!
— Смотри, там второй вылез, — показала кассирша, когда охранник вернулся.
Отражения полок-контейнеров с сигаретами, жвачками и батончиками сильно мешали разглядеть сквозь витрины то. что происходит на улице. Вроде бы от УАЗа отделился чёрный сутулый силуэт и, волоча ноги, начал как-то вслепую блуждать по стоянке. Этот голован был совсем никакой, только что вертикально держался, да и то нетвёрдо.
— С вас девять тысяч семьсот три, — чирикнула за спиной кассирша, пока охранник следил за перемещениями второго торчка.
— На.
Днём при виде мятого комка грязных купюр кассирша заводилась и ныла про всяких, кто на паперти сидит. Но бумажки были тысячные и одна пятитысячная. Да и давящий взгляд клиента к болтовне не располагал. Пока вручную набирала код с ценника, старалась глаз не поднимать и не дышать. Всё равно кожей чуяла, как он на неё смотрит. Как голодный на котлету. Было слышно тихое, едва различимое сипение — то ли принюхивается, то ли прокуренные лёгкие свистят. Хотелось сжаться, притвориться камешком — тогда он отведёт глаза. Осетры дрыгались в сумке, прощаясь с жизнью.
Изнутри явилось до слёз тошное ощущение, что за порогом здоровяк не утерпит и вгрызётся в осетра зубами.
— Ваша сдача.
Муха, как родная, бегала по тылу его широкой кисти, приседала и пробовала кожу хоботком. Стряхнув её, промасленная лапа сгребла бумажки и мелочь с пластиковой тарелки. Просто горстью, словно сор, но ни рубля не упало. Похоже, монеты прилипли.
— Там твой друг гуляет, — проронил охранник, едва клиент отошёл от кассы. — Вроде, в аптеку намылился.
Странно, но того проняло — он вскинул голову и заспешил. Пинком открыл дверь и грузной трусцой погнался за головастым. Муха рванулась было следом, но вылететь не решилась — то ли тепловой занавес её спугнул, то ли забоялась выскочить на холод.
Выдохнув — пронесло! — охранник стал глядеть. Верзила настиг своего дружка, схватил за шиворот и поволок к машине. Заботливый! Закинул внутрь одним швырком. И прыткий, а то полумёртвым с передоза выглядел…
Не выпуская из рук сумки с осетрами, здоровяк сам пошёл к аптеке.
«Ну, там-то тебе дурь не продадут! А бузить начнёшь, в момент полиция приедет».
Однако его отоварили чин-чином. Минут пять он подождал, пригнувшись к окошку в аптечной двери, просунул внутрь деньги, получил объёмистый пакет и поплёлся к УАЗу. На полдороге бухнул сумку к ногам, поворошил в пакете — наземь полетела обёртка, упала пустая картонная пачка, блеснуло стекло, потом ещё раз, ещё. Ампулы прямо сыпались из рук, так он торопился. Потом здоровяк резко, уверенно всадил шприц себе в бедро, сквозь штаны.
«Не жилец. Дошёл ты, малый, — подумал с отвращением охранник. — Скоро не сам поедешь — повезут под музыку».
Когда УАЗ скрылся, на сердце улеглось. Он выбрался наружу и побрёл к брошенному мусору. Ну, точно, упаковка от шприца на пять кубов и ампулы с отломанными носиками.
«Чем нынче лечатся от тряски?..»
На удивление, пачка была знакомая. Этим бабку охранника кололи.
«Динатрие… три… форной кислоты 1 % раствор»
«Вроде от стенокардии. Или от гипертонии?»
Дебёлая медсестра всё повторяла: «Ты не смотри на упаковку. Средство проверенное. Мы его «обкомовским уколом» зовём». Ампулы с тонким носиком, картонная коробочка, серая такая…
Судя по пакету, такого добра парню в камуфле продали кило три, не меньше.
«Что ему, на взвод бабок?.. А самому зачем?»
Потянулась унылая ночь в безлюдном магазине. Заскочила за покупками ватага молодых в гриме — лица набелённые, с чёрными тенями. Повыли — «Мозги-и! Мозги-и-и!» — покривлялись, походили на негнущихся ногах и понеслись дальше дурковать. Прикольные!..
Под утро пал мороз. Небо засинело, замерцало гаснущими звёздами. С рассветом разом потухли цепочки фонарей вдоль улицы. Потом и солнце зажглось. Машины поехали всё чаще, чаще. Шмыгая по льдистой скользоте, потянулись первые утренние покупатели. Сонный иммигрант смёл обёртку и коробку, а уборщица в синем халате стёрла с пола жирные кляксы — и следов ночного гостя не осталось.
Только муха.
Охранник нашёл её, когда сменился. Опухшая, словно объевшаяся, и снулая, она ползла, едва переставляя лапки, по стенке камеры хранения. Не то что раздавить — на пол смахнуть противно.
— Кыш! — согнал он муху.
Она неторопливо взлетела, гулко жужжа, и направилась прямиком к дверям. Будто мороз ей не страшен и дорога известна.
— Ну, скоро мы придём? — с ехидцей спросила Катюша, искоса заглядывая Игорьку в лицо. — Долго будем «коротким путём» топать?
Тот, стараясь не встречаться с ней глазами, в раздражении давил на кнопки. Вот облом!.. Правду говорят — есть места за городом, где навигатор и мобильник глохнут. «Нет сети», и точка. Едва километр отошли от платформы — и в немую зону угодили!
Он огляделся с видом следопыта, но обзор мало помог. Когда выезжали с вокзала, солнце блестело, небо улыбалось. Но стоило электричке унестись дальше по звенящим рельсам, как синеву над головой стало затягивать белёсой мутной пеленой. Мартовская погода изменчива. Пропали тени; солнце превратилось в тускло светящееся пятно посреди сплошной серости. Пока навигатор указывал путь, идти было уверенно и весело — с Катюшей-то! — а потом голый пейзаж стал растворяться в туманной дымке.
— Мы не там свернули, — признался он сквозь зубы.
— Угу. Поворот не туда. — Настроение подруги изменялось в лад погоде. Скоро примется язвить всерьёз.
— Я помню — пруд, речка Шумка, дальше Даниловка, а за ней…
— К вечеру-то доберёмся? А то я уже мёрзну.
— Возьмём левее, через час будем у Лариски.
— Шашлыки без нас съедят. Где ты навигатор брал? Он чисто городской, одни улицы знает. Спутника не видит. За окружной трассой погас… ему домой надо, погреться, как коту…
— Ладно, нечего болтать — ходу! Вот низина, значит, там пруд, а от пруда вдоль речки до моста, как раз к Даниловке.
Пологий склон вёл в гущу тумана, из которого там и сям выглядывали крючковатые безлистные кусты. Поднимались вверх лысые деревья со вскинутыми к небу гнутыми ветвями. Тропа то проступала, то терялась под пластами подтаявшего снега и полёгшими за зиму серыми травами. Слева глухо всхлипывал мутный ручей, унося бумажки, обёртки и прочий сор, похожий на жёваные тряпки.
Всё ниже и ниже шёл склон. Начало сыро хлюпать под ногами, но прудом не пахло. Чем дальше двое продвигались внутрь тумана, тем плотнее становилась тишина, даже шум машин и поездов сюда не доносился. Катюша захотела ещё раз вслух помянуть Сусанина, когда послышалось едва уловимое журчание. Впереди в туманной мути проступил тёмный контур моста.
— Вот, а ты боялась!.. Считай, дошли — отсюда до Даниловки рукой подать. Выше нос, хвост пистолетом, готовь пузо к шашлыкам…
Это был старый, заброшенный мост — деревянный, ветхий, дырявый. Однако им явно пользовались — тропы со склона сходились к нему лучами, сюда же тянулся след колёс.
— УАЗ, — присев на корточки, определил Игорёк. — Экстремальные грязевые шины, протекторы заметно стёртые.
— И не провалился? — Катюша с сомнением потрогала доски ступнёй.
— Значит, нас мостик точно выдержит.
— Мне так не кажется.
— Давай я первый пойду.
— Нет уж! Буду за тебя держаться.
Настил скрипел и кряхтел под ними как живой. Доски ощутимо гнулись и опасно потрескивали. Снизу, от чёрно-зелёной воды, тянуло тяжким смрадом, будто от канализации. Выглядела речка так, словно сюда стекались все отбросы города — плыли мятые банки, полузатопленные бутылки, огрызки, ошмётки. Покачиваясь, по реке ползла к мосту рваная детская коляска — внутри Кате почудился свёрток, по форме схожий с ребёнком. Коляску догонял, норовя ужалить, одноразовый шприц, на треть налитый тёмной кровью.
— Помойка это, а не Шумка, — выдохнула Катюша, когда они, наконец, перебрались на другой берег. — Зря воды с собой не взяли. Если Лариска берёт отсюда для питья…
— Сказала, из артезианской скважины.
За речкой туман поредел, стал походить на стоячий, неподвижный дым, с таким же горелым привкусом. Солнца совсем не стало видно. Здесь было заметно теплее, почти по-апрельски, хотя эта теплота отдавала сухостью. Катя лаже развязала шарфик и расстегнула верх курточки. На пустой, растрескавшейся земле то и дело виднелись пятна-кляксы, липкие, будто капли гудрона.
Показались приземистые деревенские дома — словно чёрные ящики, разбросанные между клонящихся в разные стороны деревьев. Покосившиеся заборы, за ними тень обезглавленной церкви и накренившаяся водонапорная башня. Над просевшими крышами криво высились печные трубы. На огородах, где густо торчал сухой бурьян, в паре мест что-то вяло курилось. Вверх тянулись зыбкие струйки дыма.
Не но сезону рано проснулись мухи — их жужжание хорошо слышалось в тумане. Порой одна-две пролетали мимо по своим делам — жирные, крупные.
— Кошерное местечко для гулянки с шашлыками, — сдержанно заметила Катюша. — Дестройная деревня… наверно, хата здесь копейки стоит. Давай поедим — и в город, мне тут ночевать не хочется.
Мысленно согласившись с ней, Игорь кивнул на ближний дымок:
— Похоже, это они там жарят. Идём, проверим.
Поодаль между заборами шёл, покачиваясь, человек — головастый, сгорбленный.
— Спросим, куда дачники приехали. Эй! Э-эй, мужчина!..
— Игоряш, не надо, — шепча, подёргала его Катюша за рукав. — Он весь пьяный.
— Зато местный.
Заслышав голос Игоря, местный замер и поднял большую голову, а потом двинул на звук. Всё так же враскачку, нетвёрдо, но куда бодрей, чем раньше. Ломился напрямую, с треском повалил трухлявый штакетник, оказавшийся на пути. Чем ближе он подходил, тем больше Игорь сожалел о том, что окликнул его. Лицо деревенского жителя было землистого цвета, одеревеневшее в гримасе, с мутными глазами навыкате. На ходу он сипел или хрипел. Издавая с перерывами тоскливое «Эээааа… Эээааа…», он неуклюже загребал руками, будто плыл сквозь вязкий воздух. Пяток мух вился над ним, как живой чёрный нимб, даже издали слышалось их угрюмое гуденье — бууувввв…
Завидев его вблизи, Катюшка заскулила и спряталась за Игорька:
— Пойдём отсюда! Скорее!
Попятился и Игорь, спешно распахивая куртку, чтоб достать травмат:
— Мужик, ты полегче… Стой! Не подходи!
Какое там — голован шёл на ствол. Смотрелся он гаже некуда — рванина на рванине, в такой ветоши, что ботинки стыдно вытереть. А ноги вообще босые, покрытые коростой грязи и глубокими язвами. С рукавов, со штанин, изо рта — отовсюду стекала по каплям какая-то бурая слизь.
Первый выстрел — холостым — он словно не слышал. Ближе подпускать нельзя: убьёшь — отвечай за него после. Передёрнув затвор, Игорь метился с дрожью — в человека! — а дистанция уже такая, что в живот стрелять опасно. Тогда в колено.
Катюшка тонко завопила. Голован припал на ушибленную ногу и повалился набок, однако сразу начал подниматься. Ни крика, ни выражения боли на лице. Одно тягучее бессмысленное «Эээ», выпученные глаза устремлены на перепуганную парочку.
— Бежим к мосту, — держа его на прицеле, бросил Игорь. — Будь рядом, не отрывайся.
— Что это? Почему он такой? — жалобно скулила Катюша, вцепившись в куртку дружка. — Смотри, вон ещё один!.. и ещё!
При всём упорстве голован не мог их догнать своим ковыляющим шагом. Должно быть, поняв это, он вскинул руки с растопыренными пальцами, запрокинул голову и завыл. Гортанное протяжное «Ыыыааа!» разнеслось над деревней, заглушив гуденье мух, которые слетались отовсюду.
Бежать Игорю было трудно — ноги подружки ослабли, она висела на нём как рюкзак. Но Катя огляделась быстрее приятеля и больше заметила. Из-за заборов и сухих зарослей появлялись, словно вырастая из земли, новые сутулые фигуры. И тотчас с шорохом, с треском начинали двигаться к ним, отзываясь на вой голована карканьем и клёкотом. Медлительные, словно заводные игрушки, они шагали напролом, только заборы ненадолго их задерживали.
Когда выбежали на дорогу, Игорю стало совсем не по себе. Со стороны моста брели трое — кошмарная пародия на рыбаков, с удочками и вёдрами. Даже издали было ясно, что они такие же, как первый. Как все. Каждый со вьющимся венцом из жирных мух, в сопровождении бесконечного «Вжжыыыууу…»
— Ну, сделай же что-нибудь! — запричитала Катя, присев от страха.
— Бери меня за руку. Соберись. Молчи. — Игорь рассчитывал, как рвануть и в кого стрелять. — Мы прорвёмся. На счёт «три» вместе, с места, и не останавливаться… Раз, два…
— Вы! — громко и злобно окрикнул мужской голос. — Почему вы тут?
Оборачиваясь, Игорь снял палец со спускового крючка — «Голос вроде нормальный!» — и тут же раскаялся. Верзила, державший за ремень что-то, похожее на садовый опрыскиватель с брандспойтом, выглядел немногим лучше прочих. Одет в целый камуфляжный комбез — а лицо такое же. Разве что мимика была. Но безобразная. Изумление и гнев, едва ли не ярость — на бурой рубленой физиономии с грубым ртом и мелкими глазами.
— Как вы перешли Смрадину? — длинно шагнул вперёд верзила. Связка из баллонов качнулась в его руке. — Зачем?
— Мы на шашлыки!.. К Ларисе! — плаксиво запричитала Катюша. — В Даниловку!
— Это не сюда, — ответил здоровяк, закидывая ремень на плечо. Правой рукой он расценил проволочную стяжку и взял брандспойт за рукоять, как оружие. — В сторону. Оба!
И «рыбаки», и ломившиеся сквозь заборы были метрах в десяти. Они подходили, охватывая ребят и верзилу вкруговую, взмахивая руками и нестройно выкрикивая:
— Охотник!.. Дай! Дай!.. Мне! Аы-ы-ы!
Среди них Катя заметила и женщин — чумазых, патлатых, оборванных. Одна была молодая и почти чистая, но её лицо выражало только свирепость и голод. Такой голод, что звук, с которым она облизывала губы, мокро и жутко отдавался в ушах. Спрятаться было негде; Катя забилась между верзилой и готовым стрелять Игорем.
— Цыц! Моё мясо! — рявкнул здоровяк.
Брандспойт в его руках щёлкнул, из наконечника вырвалась струя клубящегося пламени и прошла по земле перед ногами «рыбаков». Огненная преграда встала перед ними, в лицо Кате плеснуло жаром, она невольно зажмурилась. Тут и Игорёк открыл огонь — раз, раз, раз.
— Не трать патроны, — бросил верзила негромко. — В деревню, быстро, я сзади.
Расчищая путь, он облил жидким огнём длинноволосую женщину, которая кинулась к ним — её лохмы и пальто вспыхнули. Фурия завертелась в пламени, пытаясь затушить себя и разбрасывая но сторонам дымящие КЛОЧЬЯ. Мухи взвивались вверх и вспыхивали с треском, превращаясь в быстро тающие шарики огня.
— Давай к мосту! — выкрикнул Игорь.
— Рано.
— Катя, за мной!
Но верзила ухватил Катюшу и потащил, хоть она упиралась, пытаясь вырваться.
— Отпусти её! Слышал?! Считаю до…
— Твои пули — для живых. Будешь дурить — оставайся и воюй. Ну?
За дымом прогоравшей огнесмеси Игорь различил новые силуэты — пока разрозненные, они явно стягивались к месту схватки.
— Ладно, идём.
— То-то же. — На буром лице возникло подобие ухмылки. — Сообразительное мясо. Даже мозги есть.
Идти за верзилой совсем не хотелось. Но бежать к мосту под вой толпы, волоча за собой подружку на слабеющих ногах — а вдруг и вовсе вырубится? — хотелось ещё меньше. Этот хоть говорить может. И думать тоже.
Пробиваясь к логову Охотника, они кое-как уклонялись от стычек и — чисто случайно, — подпалили пару хат. Верзила стрелял из огнемёта редко, чтоб отогнать стишком назойливых. Но они, шарахнувшись от пламени, опять плелись следом.
Зато Игорь смог осмотреть странную деревню. Кругом всё было тлен и гниль, прах и труха… Потрескавшиеся доски, выщербленный кирпич, ржавые кровли, выбитые стёкла — всюду разор и погибель. Заметил он и несколько машин, стоявших так, словно их бросили в панике: покрышек нет, камеры рассыпались, мосты вросли в землю. И ладно бы «тазы»! Здесь торчали остовы «порша» и «майбаха»…
А груды хлама вдоль по улице — как после потопа!.. Будто дома вытрясли или вывернули наизнанку. Там понтовый холодильник нараспашку, тут плазменный телевизор с диагональю метра полтора, разбитая вдребезги стереосистема… То, чем люди кичатся, валялось битое, смятое, расколотое, покрытое седой пылью.
Себе Охотник облюбовал просторный и крепко построенный — как бы не столетний, — амбар красного кирпича. С железными воротами и оконцами под самой крышей, забранными толстыми решётками. Порча, царившая всюду, подточила и его, но изъесть не смогла. Вдобавок Охотник вымазал стены и крышу каменноугольным варом. Похоже, вонючие смолы и масла худо-бедно хранили от распада.
Внутри было темным-темно, пока верзила не зажёг лампочку от аккумулятора. Едва стало что-то видно, Катя прижалась к Игорьку, прямо ногтями впилась. Низкий потолок, тусклый жёлтый свет и шевелящиеся чёрные тени создавали впечатление склепа, из которого нет выхода.
Почти две трети помещения занимал УАЗ. Оставался узкий проход вокруг машины; вдоль стен стояли полки с инструментами.
— Они будут собираться к гаражу. Уже собираются, — раздавался бубнящий голос. Верзила с лязгом перекладывал вещи на полках. — Надо приготовиться…
— Ты что-то сказал про мясо, — осмелев, Игорь втихаря взял тяжёлую железину. Лом, не лом, а хряснуть — мало не покажется. Было бы место для размаха.
Лязг по ту сторону УАЗа стих.
— Положи на место. Сейчас ты будешь качать насос.
— Зачем?
— Для давления. Огнемёту нужно полтораста атмосфер, чтобы далеко бросать смесь. А ты… как там тебя?
— Катерина! — пискнула девушка.
— …будешь смесь сгущать. Голыми руками. Перчаток нет, все сгнили. Загущённая смесь дальше летит. В отрыв уйти — нужна дистанция.
— Сперва скажи, что ты задумал, — выдвинул ультиматум Игорь.
Охотник вышел из-за машины с пакетом и баллоном в обнимку.
— А давай я ничего задумывать не стану, — предложил он, туго ворочая языком. — Просто открою ворота и впущу их. Тогда и глупых вопросов не будет. Железкой помашешь, разомнёшься. Напоследок.
Снаружи в ворота уже скреблись. Как бы не впятером. Порой свет в оконцах заслоняли протухшие хари местных жителей. Их пальцы вцеплялись в прутья решётки, доносились голоса, похожие на бульканье:
— Охоооотник… Дай…
— Ты жадный, сволочь… Всё себе, себе… дай! поделись!
— Мы оставим… какой кусок хочешь? Только скажи…
— Девушка, девушка, — тоненько канючил кто-то, голос был почти детский, — выйди к нам… Мы не обидим…
— Пришли — так пришли! — взвизгнул другой. — Кто стёк, тот наш!
— Ну, вы решайте как-нибудь, — выдавил Охотник, отвинчивая крышку баллона. По гаражу повеяло едкой, злой химией. — Или остаётесь, или поедем.
— Да! Мы едем, едем! — торопливо закивала Катя, незаметно и больно ущипнув Игорька. — Эту… смесь долго мешать? До заката успеем?
— Тут заката не бывает. Смотри, вот порошок, вот жидкость. Смешивать здесь. На вот, облей руки и дай засохнуть. Это коллодий. Потом ототрёшь. Рожу тряпкой завяжи. Но сначала…
Охотник как бы потянулся к Кате. Игорь дёрнулся прикрыть её, но верзила сграбастал за воротники их обоих:
— …вы мне обещаете. Железно. Насмерть. Если не обещаете, вы мясо. Если обещаете и не сделаете — тоже. Приду и буду есть, начиная с ног. Дня три. И просить меня будет без толку, потому что я буду другой. Глухой и очень голодный.
— Говори… — начал Игорь, а Катюша одновременно с ним закончила:
— …что?
— Вы исполните одно моё желание. Только одно. Оно вам по силам. Трёх не надо — я не рыбак, вы не золотая рыбка. Обещайте. Если один останется в стоке, исполнит второй.
— Да!
— Сделаем. А какое желание?
— Потом скажу. По ту сторону. Теперь за работу.
Дело пошло. Игорь надсаживался с насосом, то и дело проверяя по манометру — как давление? — и меняя шланги, потому что сгнившая резина регулярно лопалась. Каждый раз приходилось натягивать шланг на переходник и туго-натуго закреплять витками проволоки. Не лучше шло у Кати — испарения загустителя мутили разум. Занят был и Охотник — подняв капот, возился с мотором УАЗа.
Снаружи билась и царапалась несытая орда, в ворота долбили едва не бревном. Даже вмурованные в стены петли пошатывались, и сыпалась извёстка. Каждая рожа, умудрившаяся подтянуться до окошка, выхаркивала порцию бессвязных угроз, ругательств или мольбу: «Ну. кусочек! Хоть пальчик! Хоть ухо дай!» Потом, поняв, что просить напрасно, плевала внутрь зловонной слюной, похожей на чёрную жижу.
И мухи, эти мухи!.. Им решётки не мешали, они просачивались в гараж и зудели. Сновали над головами, сидели на стенах и потолке, плотоядно потирая лапки, пытались сесть на кожу. Вначале Катя вскрикивала, вскакивала и гоняла их мешалкой, потом перестала замечать.
— Пе-ре-кур, — тягучим языком, словно жуя ириску, объявил Охотник.
— Не курю. — Выдохшийся Игорь осел у стены.
— И хорошо. А то б по рукам получил. Тут чиркнешь — взлетим на воздух.
Сомлевшая от запаха Катюша оползла рядом с Игорьком, уронила ему на плечо тяжёлую голову. Вой за стенами, долбёжка в ворота, мушиный зуд еле слышались. Щурясь и моргая, глядела она, как Охотник набирает в шприц жидкость из ампулы. А пальцы-то деревянные… вот, уронил.
— Дай я сделаю. Спирт есть?
— Кожу обрабатывать не нужно. Я микробов не боюсь.
— Но ведь лечишься?..
— Это не лекарство. Энергия в жидком виде. В мясе, в рыбе его крохи, а тут — химически чистая жизнь… — глубоко, долго вдохнув, Охотник откинул голову назад. Речь его прояснилась, фразы стали длинней, голос — чище. — Я начинаю острей ощущать. Чую твой запах. Даже желание появилось…
Она с опаской отодвинулась. Заметив её движение, он отрицательно мотнул головой:
— Другое. Тебе лучше не знать, какое.
— Аппетит? — мрачно спросил Игорь.
— Ага. Зверский. Проходилось терпеть, когда очень хочется?.. Это и есть мука. Не бойся, я выдержу. Привык.
— Почему ты с домом, с машиной, а эти как рвань? — спросила Катя, лишь бы увести разговор от еды. Даже сейчас, когда она устала, ослабла и надышалась паров, ей сильнее, чем когда-либо, хотелось жить — прямо-таки каждая мышца возмущалась против воющих за стенами. От этого по всему телу бежали крупные мурашки, а ноги отнимались.
— Винтовка даёт власть, — блеснул эрудицией Игорь. — С такой горелкой!.. Ясно как пень, что будешь на особом положении.
Охотник поморщился:
— Скажешь тоже. Просто голова варит, не всю пропил. Стал себе ладить гнездо… не валяться ж падалью в канаве. Кто может говорить, собрали сход: будь охотником, ходи в мир, то да сё. Дураков стадо, пастуха надо… Восстановил внедорожник, начал ездить за покупками. Отсюда по мосту ногами не уйти, а на колёсах — вполне себе.
— Что это за место? — Игорь поднялся, подошёл ближе. — Мы шли по карте, самое большее на километр промахнулись — из-за тумана.
— Карта… Сток не увидишь, пока не войдёшь.
— Мобильник возьмёт отсюда? — почти без надежды спросила Катя. — Влезть на крышу… на дерево…
— Забудь. Ни сети, ни солнца, ни времени — одна сточная грязь.
— Я пить хочу, — помолчав, подавленно промолвила она.
— Терпи. Если съешь, выпьешь — останешься тут. Можно уколы, они настоящие, от вас. Стекло не гниёт, ампулы целы…
— Поганое место, поганое… — сжав кулачки, Катюша затрясла головой. — Чтоб оно провалилось!
— Ниже только котельная, — нехорошо хохотнул Охотник. — Оттуда к нам дымок идёт. То-то и тепло, что подогрев…
— Вернусь — везде обозначу, где ходить нельзя, — пообещал Игорь вслух. — Привязку к местности я запомнил.
— Не трудись — она есть… на старых картах. Теперь не вернёшь.
— Она?.. Что — «есть»?
— Деревня. Её убили. Зачеркнули и выселили. «Нежилая» — видел такой топографический значок?.. А живое место просто так не умирает, оно остаётся… со знаком минус. В лучшем случае град Китеж, в худшем — сток. Типа ямы, ниже уровня жизни. Сюда и льётся всё, что вниз течёт. Отстой, короче. Под мост — помои, по мосту — люди.
— Но мы… мы же ничего… — запротестовала Катя.
Охотник отмахнулся:
— Копаться в душах — не моя работа. Сами разбирайтесь, с чего вас сюда занесло… Я отвечаю за себя. Ну, и сегодня — за вас. Ты оба баллона накачал?
— Второй неполный. Ещё чуть осталось.
— Напрягись, пора в путь собираться. Снаружи не одно отребье, есть и поумнее. Мыслят туго, но могут что-нибудь придумать. Мне-то плевать, а вам крышка.
— Дробовик у тебя есть?
— Два! Толку от них ноль, и не починишь. Огонь вернее всего. Прихвати железку, которой меня хотел шваркнуть. Сгодится. Обмотай чем-нибудь, для лучшего хвата.
Катя с Охотником стали в четыре руки заливать огнесмесь. Покончив с баллоном, Игорь полез бренчать по полкам, искать обмотку. Нашёл груду денег, перемазанных солидолом и маслом.
— Тут много. Тебе нужно? Охотник едва взглянул: — Нет.
— А может…
— Ты по-русски понимаешь? Сюда — течёт — грязь. Только грязь. Я не знаю, откуда они, но их не отмыть. На них кровь. Они сюда валятся, их подстилают в ямы, чтоб мягче лежалось. Вон те подстилают, — указал Охотник на оконце, за которым не смолкал вой. — Хочешь с собой взять — на счастье?
Игорь мигом бросил кучу денежных пачек на пол и принялся отирать руки тряпкой.
— Надо ж — понял. — Охотник подмигнул Кате, отчего ей стало жутко. И улыбка его, и глаза ничего хорошего не сулили, даже если он хотел казаться добрым.
— Так, готовы. Стоп! Не спеши, команды «по машинам» не было. Ты, картограф, нарисуй мне вслух, как выбираться.
Похоже, после инъекции к Охотнику вернулось чувство юмора. Только юмор его был под стать этим дымным местам. Однако Игорёк принял вызов.
— М-м-м… поднять ветровое стекло. Поставить огнемёт, чтобы жечь по курсу, снять запор, выбить ворота — и ходу.
— У ворот с полсотни тушек, стоят плотняком. Простора — метра два-три, ровно для того, чтоб раскачать таран. О, как долбят!.. А у нас для разгона — всего ничего. Плюс потеряем ход на выносе ворот.
— Приоткрыть на ширину ствола и расчистить дорогу.
— Ещё смесь тратить зря… Думай!
— Они ампулы любят? — вдруг вмешалась Катя.
Ей досталась толкушка на железной ручке, с толстым наконечником — бить врага в лоб. Как она будет это делать, Катюша представляла слабо, но решимость была. Насидевшись в гараже под вопли сточных жителей, нанюхавшись химии, она порядком разъярилась. Напиться чистой воды, вернуться к солнцу, дышать свежим воздухом, избавиться от страха — за это стоило драться.
— Оба-на… — прищурился Охотник с уважением. — Смекнула!.. Любят. Ещё как любят. Больше, чем живое мясо. Даже стервенеют.
— И клич у них есть — вроде «Еда, еда, сбегайтесь сюда». Много ампул в запасе?
— Для дела хватит. Бросай в заднее оконце и в одно из боковых. Не все сразу! Помалу.
— Спасибо, Капитан Очевидность.
С ответом Охотник помедлил. Катюша вытряхивала ампулы из пачек, делила на кучки и раскладывала по кулёчкам — с руки сыпать опасно, ну как схватят или укусят. Он смотрел на неё. Потом как-то невпопад глухо выговорил:
— Старший лейтенант.
— Сюда-то за что? — спросила она, не оглядываясь, так же негромко.
— Было за что.
— Сказал бы, чтоб нам второй раз сюда не загреметь, — подал голос Игорёк.
— Будь трезвым. Будь чистым. Люби честно. И других так учи. У вас ещё есть шанс.
— А у тебя?
— За мостом поговорим. Сыпь!
— Эй, кому адено… три… тьфу!.. кислоты? — лживо весёлым голосом закричала Катюша в окошко. — Вкусная, свежая, бодрящая! Налетай, даром раздаю!
Надорвав обёртку и вытряхнув на улицу часть ампул, она протолкнула кулёк следом. За окном заурчали, забормотали, потом раздалось ревущее «Аыыы!», послышались возня и рык. В шуме свалки едва можно было различить хруст тонкого стекла на зубах.
— Подходите, угощаю!
В одно окошко, в другое — зов на кормёжку звучал всё громче, всё неистовей. Снаружи началась драка с кулачным боем.
Удары тарана прекратились, затопотали десятки ног — орава разом ринулась. Даже мухи из гаража устремились туда, в гущу.
— Лишь бы бревно не уронили поперёк, — буркнул Охотник, садясь за руль. — В машину, живо! Ты — пали в стороны, не по курсу. Ты — сиди и не высовывайся. Кто полезет, лупи прямым в тыкву. Била по шару в бильярде?.. Зацепят кий — не держи, отпускай, а то и тебя вытянут. Всё, снимай засов, прыгай к нам! — велел он Игорьку.
Взвыл мотор. УАЗ рванулся с места, носом откинув створки ворот в стороны.
Бревно лежало вдоль, чуть наискось. Отвернуть от него было никак, оставалось рискнуть с мгновенным расчётом, что оно не особо толстое, а клиренс высок. На тот миг, когда миновали его, сердца замерли. Ждали тупого удара в днище, но Охотник вырулил — УАЗ прошёл как по воздуху.
Но легче не стало.
Хотя многие бросились к раздаче, гараж был окружён по периметру россыпью шатко бродящих чучел. Подтянувшись на первый зов, они поленились лезть на штурм, и околачивались поодаль в ожидании, пока самые бойкие вскроют консерву — авось, тогда и квёлым что перепадёт. Новый голодный клич встряхнул их, поднял даже залежалых, иссохших до костей, прокопчённых в земляных ямах — и весь этот сброд со своими мухами подался к гаражу, заполоняя округу. Невольно Катя вспомнила кегельбан — точно сбитые кегли встали и пошли толпой, покачивая головами.
— Жги! — выкрикнула она, толкнув Игорька и удивляясь своей ярости. — Жми! — достался тычок и Охотнику.
— Шашлык, говоришь? — рыкнул тот. — Сейчас будет!
Снося с пути тёмные фигуры, УАЗ шёл вперёд. Длинные струи пламени ложились по сторонам. Словно огненная дорога между пылающих стен открылась перед машиной. По обочинам плясали, катались и дёргались охваченные огнём нелюди. Охотник валил бампером стоявших на пути, стараясь ударить краем, отшибить вбок. Их отбрасывало — тук! тук! шмяк! Порой УАЗ качало, когда сбитое тело попадалось под колёса.
— Передок скребёт!
— Вцепился кто-то, попробую стряхнуть. А то облепят.
Огня они боялись, боли — нет. Закогтившись согнутыми пальцами за любую часть машины, они цапались и карабкались. Их волокло по земле, срывая тряпьё и сдирая плоть. Вот поднялась над капотом башка, протянулась рука — еле сдержавшись, чтобы не дать огня, Игорь влепил пару раз из травмата. Сбросил!
Тут распахнулась левая задняя дверца. Повиснув на ручке, пыля изломанной нижней частью тела, ободранный урод впился в закраину, поддернул себя вверх и потянулся к Катюше.
«Я хочу — домой!» — в исступлении она коротким ударом двинула его прямо в рыло. Нос вмялся, распахнулась пасть, урод оторвался и скрылся из глаз.
— Справа, берегись! — Катя не успела повернуться — лапа сгребла её за куртку на спине.
Изогнувшись, Игорёк выстрелил в упор — врага из машины как выплюнуло.
— Цела?
— Похоже…
— Давление село, меняю баллон.
— Живо, живо, шевели руками. Вроде, толпу проскочили. Теперь мост.
— Думаешь, там засада?
— Им на стратегию ума не хватит. Но смесь понадобится.
От близкой Смрадины повеяло густой, спирающей дыхание холодной вонью. Река небытия несла из мира в сток всё, заклеймённое порчей. Хлипкий горбатый мост впереди показался Кате райскими вратами.
— Я видел — они с удочками шли… тут рыба водится?
— Какая речка, такая и рыба. Это у них, кто раньше рыбачил, отрыжка памяти.
Переехав мост, УАЗ остановился.
— Конечная, просьба освободить вагоны. Вылезайте. И — дай-ка сюда змея-горыныча.
Поплевав на руки, Охотник поднял брандспойт и окатил мост долгим шипучим огнём. Он давил на клапан, пока наконечник не перестал выбрасывать струю. Ёмкость для смеси опустела, зато мост полыхал вовсю, от берега до берега, отбрасывая на мёртвые воды реки багровое, мерцающее сотнями бликов зарево.
— Так-то лучше, — раскачав, Охотник отправил в реку бесполезный огнемёт. — Нет хода — и хорошо. Хотя это не гарантия. Если стоки через край наполнятся, оттуда всё хлынет к вам.
— Что, скоро? — не успев отдышаться, Катя вновь испытала приступ бессильной тоски.
— Вам видней. Моё дело кончено.
— А желание? Что сделать-то? — напомнил Игорёк с тревожным ожиданием.
Охотник как-то неуловимо изменялся, стоя перед ними.
— Схороните меня по-людски. Как положено. Больше ничего.
Игорёк осознал: Охотник оседает, тает, будто восковая фигура в незримом огне. Он на глазах терял рост, исчезала его осанка, сжимались плечи. Черты лица оплывали. Позади него покрывался дырами и рассыпался ржавой шелухой УАЗ. Вместо реки простиралась кочковатая поляна. Туман разрывался и редел, мгла отступала.
— Вы можете. Только живые могут… Я успокоюсь и узнаю, что мне полагается — уйти или родиться вновь. Я б вернулся…
Оцепенев, двое смотрели, как третий плавно, почти бесшумно обращается в прах. Стремительно увядала плоть, проступал череп; комбез ветшал и спадал кусками. Сливаясь с жухлой травой, раскрылась костяная ладонь с металлическим жетоном на цепочке, обвитой вокруг запястья. Нижняя челюсть отпала, и последнее слово улетело как паутинка по ветру:
— …жить.
После немой паузы где-то в кустах чирикнула птаха. Сквозь просвет в облачной пелене выглянуло солнце, озарив луговину мягким светом. Запиликала мобила, наконец-то поймав сеть; на трубу свалилась куча неотвеченных вызовов.
— Конечно, опознали. — Судмедэксперт переводил взгляд с него на неё и обратно. — По армейскому жетону и по старым переломам. Служил в Абхазии, потом сократили из армии. Числился пропавшим без вести. Последние два года — умершим.
— Родные у него есть? — спросил Игорь.
— Там больше проблем, чем родни, — как-то уклончиво ответил судебный врач. — Дядя в Воркуте и жена его — больные. Есть ещё кто-то в Сибири, далеко. Получается — отказной труп.
— Что же, и хоронить некому? — уточнила Катя.
— Почему некому? Мы отказных зарываем раз в две недели. Завтра срок гробы сколачивать для очередной партии.
— Мы заплатим — за нормальный гроб, и за могилу, и за памятник, — поспешила заявить Катюша. — Обо всём позаботимся. Пусть нам тело выдадут. Какие от нас документы нужны?
— Обратитесь в ритуальное агентство, там всё скажут. Без проблем. — Однако судебник изумился, его равнодушное лицо словно маску сбросило. — Но кто он вам? Вы ж его только нашли и сообщили.
— Нам его жалко.
— И с гарнизоном я поговорю, — прибавил Игорь уверенно, — чтобы салют был тремя залпами. Всё-таки офицер. Не безымянный из канавы.
— Как хотите, дело ваше. Тела там немного — кости в мешке. Придётся вам побегать, чтоб всё вовремя оформить.
— Бегали уже, не переломимся, — заверил Игорёк.
Солнце лучилось, стены домов сияли золотистым отражением. На тротуарах и в лужах горели зайчики
от десятков окон. Цветочные ларьки и витрины состязались в сочности красок.
Выполнив каждый своё, они сошлись у памятника Победы, под бетонными громадами статуй, замерших в порыве атаки с ППШ в руках. От Катюши, пришедшей из церкви, пахло ладаном, от Игорька, завернувшего по пути в интернет-кафе — кардамоном и корицей. Перед тем, как обменяться новостями, быстро поцеловались.
— Уладила. Отпевание после утренней службы…
— Отлично. Будут солдаты из комендатуры.
— …и узнала всё насчёт венчания, — твёрдо примолвила Катюша.
До похода в сток Игорь бы стал мяться, уводить разговор в сторону, но сейчас решительно кивнул.
— Что там у тебя? — потянула она у него из-под мышки скоросшиватель с прозрачной обложкой.
— Да вот, из Сети распечатал.
«Реактивный струйный огнемет — сделать своими руками, — читала она. — Советский ранцевый огнемет РОКС-3…». Вопросительно подняла глаза.
— А вдруг?.. — ответил Игорёк.
