КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Тсантса [Морис Сандоз] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Морис Сандоз Тсантса

Для тех читателей, которые не знают, что такое тсантса — и этого не стоит стыдиться — я начну с объяснения.

Слово имеет индейское происхождение и знакомо только индейским племенам, живущим на экваторе, там, где побывало буквально считанное число европейцев. Оно означает военный трофей: голова обезглавленного врага, но это не скальп. С помощью специальных процедур, хранящихся насколько это возможно в секрете, отрезанная голова не поддается разрушениям, но сильно уменьшается в размере и может быть величиной с апельсин или даже с утиное яйцо. Странно то, что это сжимание, сокращение тканей, не деформирует черты лица врага. Лицо можно узнать, вы как будто смотрите в бинокль, только с обратной стороны.

Если верить теории, которая была разработана исследователями по изготовлению этого мрачного трофея, то я могу дать вам рецепт. Но я боюсь, что этот рецепт может обескуражить моих читателей, и особенно прекрасный пол, даже больше, чем рецепт великого Фателя по приготовлению жаренного цыпленка, который начинается словами: «Возьмите тушки трех хороших уток…»

Вот рецепт по изготовлению тсантсы: «Возьмите голову вашего врага, не выдергивая волосы, убедитесь в том, что она отделена от туловища недавно. С помощью острого инструмента — очень хорошо подойдут специальные ножницы для игр с разрезанием картинок — надрежьте скальп вокруг головы, начиная со впадины на затылке. Очень важно делать надрез, не задевая волос, и остановиться на лбу, где начинают расти волосы. Если все сделать тщательно, надреза видно не будет.

Рука должна быть осторожной и вместе с тем твердой, что легко достигается после третьей или четвертой головы.

Отогните два края надреза и постепенно снимите всю кожу с черепа вместе с мускулами лица, стараясь ничего не порвать.

В эту мягкую маску вложите круглый камень размером чуть меньше головы вашего врага. Камень должен быть разогрет до температуры кипящего масла.

Зашейте рану, смажьте лицо ферментным фруктовым джемом, вино очень хорошо подойдет для обмывания лица — в которое вы уже положили кожуру граната или другого фрукта, богатого танином. Положите свое изделие на восемь часов на солнце, защитив его от мух.

На следующий день уберите швы и замените камень другим горячим, но более меньшего размера.

Повторять эту операцию каждый день до тех пор, пока ткани не перестанут сокращаться. И тогда вы получите долгожданную голову и сможете насладиться результатом своих усилий.

Во избежание порчи готового изделия необходимо до начала этих процедур положить в рот маски кусок камфоры, так как на более поздней стадии губы, уже зашитые кетгутом, затвердеют и раскрыть их будет невозможно. Если вы будете точно следовать нашим советам, вы сможете сохранить тсантсу для своих потомков».


Это было в Марселе, где благодаря доктору Марченду я в первый раз посетил психиатрическую больницу. Странным было то, что во время своего уже первого посещения я наблюдал самые любопытные случаи сумасшествия, ранее изучаемые мной. Это все равно, что сорвать банк в Монте-Карло, впервые сев за рулетку.

Видимо, я должен отметить, что, несмотря на мой первый легкий успех, который вселил в меня уверенность, я должен был проявить терпение, чтобы найти другие случаи, требующие изучения.

Частная больница в Марселе находилась недалеко от зоопарка. Когда я посещал больных, живущих за запертыми дверьми, у меня появлялось странное ощущение, что это очень похоже на зоопарк, где звери живут за толстыми решетками своих клеток.

Доктор Марченд, которому я откровенно объяснил цель моих визитов, задумчиво осмотрел меня с головы до ног, лицо стало неприветливым. Но вдруг оно озарилось.

— Я придумал, — облегченно воскликнул он, — Вы ведь понимаете, что я ограничен правилами медицинской этики. Большинство наших пациентов из добропорядочных и, — он сделал паузу, — богатых семей города и окрестностей. Чем меньше я рассказываю о них, тем их родственники лучше ко мне относятся. Однако у меня живет мужчина лет сорока, он нездешний, семья его живет в Бразилии. Родственники раз в год присылают чек, причем авансом. Они никогда не справляются о его здоровье, и я их не осуждаю, так как он неизлечим. Они только спрашивают, жив ли он еще и надо ли им продолжать посылать деньги.

Думаю, что, если расскажу вам о нем и его болезни, я не наврежу ни ему, ни родственникам. Вы не могли бы сейчас пойти со мной?

Я молча согласился и пошел за доктором на третий этаж в относительно новой части здания, где «отдыхали» выздоравливающие и усталые пациенты, большая часть которых больше уже никогда не увидит Марсель, разве что только сквозь зарешеченные окна своих комнат, кстати сказать, очень чистых и уютных.

Доктор Марченд постучал в дверь комнаты, которая была расположена, помню как сейчас, в конце коридора. Низкий голос ответил: «Войдите».

Вытянув ноги, на легком стуле сидел мужчина в халате, закутанный в шаль. Лицо мужественное, молодое.

С первого взгляда меня потрясла элегантность его рук, длинных и худых, как у мумии. Потом мое внимание привлекло лицо. Я не мог оторвать от него глаз. Черты лица были правильными, брови красиво изогнуты над чудными яркими глазами, четкая и чувственная линия губ. И тем не менее его лицо мне было неприятно.

В нем чего-то не хватало, и я понял чего, когда он встал, чтобы поздороваться с нами.

Он был высоким и на первый взгляд казался хорошо сложенным, но голова как-то не соответствовала его телу.

Если смотреть на него в профиль, то это не так бросалось в глаза, но если смотреть на него в анфас, то было видно, что голова слишком мала для его большого тела. Лоб был как-то «сжат», что производило неприятное впечатление.

«Последний из рода», — подумал я и сел. Пока доктор расспрашивал больного о самочувствии, я осматривал комнату. Много книг на различных языках. Рядом с полным собранием сочинений Пруста стоял Томас Манн, книги Хаксли и Лоренса — рядом с Д’Аннуцио.

Тот порядок, который царил в этой комнате, говорил о том, что здесь живет вполне нормальный человек.

— Мой друг хотел бы познакомиться с вами, — сказал доктор, закончив задавать свои обычные вопросы. — Он изучает метафизические и физические проблемы. Поэтому я рассказал ему о вас. Из соображения осторожности я не стал говорить ему о вашем деле, но, может быть, вы сами почувствуете желание поделиться с ним своим рассказом. Воображаю, как вы его заинтересуете, и, может быть, это кому-то поможет, если, конечно, еще найдутся такие, кто захочет повторить ваш опасный эксперимент.

Должен признаться, что преамбула доктора разожгла мое любопытство до крайней степени, и я мысленно молил бога, чтобы пациент не замкнулся в себе. Психиатры подтвердят, что такие ситуации часто встречаются.

— Мой эксперимент! — воскликнул Джоуз Ф. — Мое преступление, вы это имели в виду, доктор? Вы намекнули, почему я должен повторить свой рассказ, в самый последний раз, рассказ о событиях, которые привели меня к вам.

Доктор Марченд встал.

— Вам известно, Дон Джоуз, что я знаю вашу историю наизусть. Вы ни разу не изменили голоса, порядка событий. Вы извините меня, если я оставлю вас наедине с моим другом. У меня много гостей (я заметил, что доктор избегал говорить «пациент»), я им постоянно нужен, я не хочу приобретать врагов среди них.

— Идите, доктор. Ваш друг присоединится к вам, как только я закончу свой рассказ.

Прежде чем уйти, доктор протянул мне пачку сигарет.

— Пригодится, — сказал он. — История, которую, вы сейчас услышите, очень длинная.

— Я не буду представляться, — начал мой собеседник. Достаточно сказать, что я француз, а звание Дона Джоуза я не заслуживаю, его мне дал доктор Марченд, он любит шутить. Мой отец родился в Бразилии и сколотил состояние на сахарном бизнесе. Когда он умер, все его состояние по завещанию перешло его брату, который являлся моим опекуном, вернее, который стал моим опекуном, когда я попал сюда. Моя мать умерла сразу после моего рождения. Когда я достиг соответствующего возраста, меня отправили в Рио, в колледж.

Я думаю — и доктор согласен со мной, — что полное отсутствие материнской нежности, которую не могли заменить ни контакты с равнодушными однокашниками, ни редкие встречи со священниками, — стало причиной того, что я узнал все задолго до наступления половой зрелости. Я скажу больше и признаюсь, я мечтал, чтобы мной кто-нибудь руководил, учил. Я хотел быть под властью представительницы противоположного пола, нежной и вместе с тем волевой.

Я заметил, что Дон Джоуз с особым удовлетворением подчеркнул слово «волевой».

— Ха! — подумал я. — Несомненно жертва мазохизма.

А мистер Ф. продолжал свой рассказ:

— Все женщины бразильского общества, с которыми я был знаком, казались мне нежными и кроткими, что никак не соответствовало моему идеалу. Многовековое португальское влияние и засилие религиозных догм делало их послушными и жертвенными в замужестве. Но с другой стороны, они мгновенно терялись, столкнувшись с непредвиденными трудностями. В путешествиях, например, их ужасает все: незнакомая еда, иностранные языки, даже испанский, хотя он почти не отличается от их родного языка; самые незначительные мелочи расстраивают их и все пугает — вид незнакомого насекомого, например, и даже слуги, которых они раньше не видели.

Я быстро сообразил, что в Рио среди бразильских женщин мне никогда не найти молодую энергичную (я снова обратил внимание, с каким удовольствием он произнес слово «энергичную») женщину, которая сможет вырвать меня из мужского общества, где я был вынужден находиться с раннего детства и где мне было плохо, потому что я боялся преследований.

(При слове «преследование» я навострил уши. Может быть, я сейчас услышу некоторые свидетельства больного, страдающего манией преследования? Но скоро понял, что ошибся.)

— Рио, как вы знаете, морской порт, куда каждый год пароходы привозят толпы иностранцев со всех концов света, которые обосновываются здесь в надежде сколотить, а кто-то увеличить состояние. Кого-то привлекала красота столицы, чудесные пляжи, кто-то приезжал изучать неисчерпаемые ресурсы страны.

Это случилось, когда американский лайнер «Новая звезда» подошел к причалу, — я встретил Алис и ее мать.

Они приехали в Рио-де-Жанейро для получения наследства брата Алис. При жизни он был нежелательным родственником, родня не признавала его, так как он обладал многими отрицательными качествами. Но как только семья узнала, что он оставил после смерти кое-какие деньги, она тут же обнаружила, что он обладал рядом достоинств, и нагло объявила о своем с ним родстве.

Здесь Джоуз Ф. прервался:

— Семья, о которой я говорю, — сказал он, — была очень известной. Вы не против, если я буду называть их… Хойет?

Я согласно кивнул.

— Трудности, связанные с замораживанием капиталов, заставляли миссис Хойет и ее дочь жить в Бразилии, где они могли понемногу использовать этот неожиданный капитал. Я думаю, что у миссис Хойет в Нью-Йорке были скромные доходы, и этот приезд в Бразилию, где они могли их не трогать, воспринимался как неожиданное счастье. Во всяком случае, мать и дочь выехали из отеля и сняли комнаты в Рио в уютном колониальном домике в тени небоскребов, опоясывающих морской берег в Копакабане.

Слушая этот рассказ, составляющий пролог к приключениям Джоуза Ф., я не мог не отметить, что даже если с его головой было не все в порядке, ничего странного я не заметил в его речи, и я восхищался точными описаниями, логикой, соблюдением хронологии.

— Если я не ошибаюсь, с миссис Хойет меня познакомили на благотворительном базаре. Я старался быть с ней приветливым, хотя еще не видел ее дочери, которая была известной красавицей, и она оценила это, полагая, что галантность моя не была показной. Видимо, ее раздражало быть только «мамой красавицы Алис», тем более, что она и сама была еще довольно красива, чего часто никто не замечал.

После третьего бокала шампанского она решила, что я «хороший мальчик», и познакомила меня с дочерью.

Я пригласил Алис на танго. О, это танго! Я до сих пор его помню.

— Боже, — подумал я, — если он будет в деталях рассказывать об этом танго, когда он перейдет к сути?

— Мисс Хойет танцевала великолепно, но я заметил, что несмотря на то, что мы двигались с ней в такт, она не отдавалась до конца воле партнера.

Поймите меня правильно. С ее стороны не было активного сопротивления, что могло бы нарушить рисунок танца. Как это выразить? Это был какой-то вид сотрудничества, но не лишенный страсти. Таким образом, я почувствовал, что она только симулирует покорность, а на самом деле именно она «ведет» меня, хотя и делает это практически незаметно.

Прижавшись друг к другу, мы кружились под люстрами в большой комнате казино, но мы ни разу не приблизились к тому месту, где в безнадежном одиночестве сидела миссис Хойет и курила сигарету за сигаретой, опершись локтем о мраморный стол, рядом с которым, ожидая нас, стояли два стула.

Я использовал всю свою изобретательность, чтобы заставить свою партнершу приблизиться к ее матери. Но каждый раз без всякого, как я уже сказал, очевидного давления с ее стороны ей с успехом удавалось избежать этой части комнаты, которая, видимо, ассоциировалась у нее с какой-то напряженностью, посягательством на ее свободу.

Поверьте, я был на седьмом небе. Наконец я встретил женщину, которая «доминировала» в наших отношениях, о чем я давно тайно мечтал.

Вы, видимо, догадываетесь, что на этом танго дело не закончилось. Мы виделись каждый день, гуляли по Рио и его чудным окрестностям. Мы часто гуляли в знаменитых ботанических садах. Там, в тишине тропических беседок, у меня было время изучить и постепенно узнать странный характер моей спутницы. Она не любила красивые вещи, зато интересовалась всем странным и даже чудовищным. Она могла пройти мимо красивых, чудно пахнущих роз и магнолий, зато завороженно рассматривать отвратительное растение, пожирающее насекомых, или долго стоять перед жуткими чашечками аронника.

— Посмотри на этот цветок, — говорила она, — он похож на паука, который только что поймал бабочку! Он выглядит неестественно, как будто он сделан из змеиной кожи.

Конечно, мне было немного не по себе от этого, но совсем немного! Юношеский максимализм, думал я, она просто очарована необычными формами.

Ходили мы и в зоопарки Рио, восхищались — по крайней мере я — изумительной коллекцией птиц.

— В четверг мы должны еще раз прийти сюда, — сказала мисс Хойет.

— Почему в четверг? — удивленно спросил я.

— Именно в четверг кормят змей, — спокойно ответила она.

Мы действительно пошли туда в четверг, и даже сейчас я жалею об этом. Тот, кто не видел, как удав сначала душит, а затем методично уничтожает морскую свинку или кролика, тот вряд ли сможет представить, какое это безобразное и жуткое зрелище! Именно жуткое, я нисколько не преувеличиваю.

Все умышленное и неминуемое всегда кажется мне ужасным. Как медленно подбираются змеи к предназначенной им жертве, чтобы заворожить и сразу не испугать ее, как они дробят и затем проглатывают ее, все еще бьющуюся в конвульсиях. И это было неминуемо, как ход минутной стрелки. Для обычного наблюдателя стрелка часов кажется малоподвижной, но ведь за час она делает полный круг и отмечает последний вздох многих несчастных смертных.

Мой собеседник казался очень возбужденным. Я занервничал и украдкой мысленно измерил расстояние до двери и до колокольчика.

Мистер Ф. заметил, что я отвлекся, но не понял истинной причины.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — нам не помешают. Доктор Марченд дал строгие указания, чтобы нас не беспокоили. (Я же, со своей стороны, очень пожалел, что доктор Марченд слишком много на себя взял.)

— Я не хочу подробно описывать наши отношения, но, однако, должен признать, что я весь был во власти очаровательной мисс Хойет, которая ставила на мне свои гибельные эксперименты.

Я совершенно ясно осознавал, что она думает только о своем удовольствии, а что думаю я, ей безразлично. Но я так страстно любил ее, что ее удовольствия были моими. Я был ее пленником. Я был опутан невидимыми нитями и не подозревал об этом. И, хотите верьте, хотите нет, я всегда чувствовал себя ее должником и все время старался избавиться от этого воображаемого долга, одаривал ее пустяковыми подарками, которые усиливали нашу взаимную привязанность. Я предоставил мисс Хойет самой выбирать подарки, так как не был уверен, что смогу сделать правильные покупки. Она делала это так умело, что я почти был уверен, что именно я выбирал те или иные вещи. Словом, снова и снова повторялось то известное танго. Я думаю, что я веду партнершу, на самом же деле именно она вела меня туда, куда хотелось ей.

Первым привлек ее внимание маленький рубин, выставленный в витрине магазина братьев Кристобалдов, где можно было купить бабочку, помещенную между двумя стеклянными пластинами, или португальское распятие, огромный аквамарин или берилл цвета кристаллизованной ангелики.

— Если бы у меня был этот рубин, я бы заказала для него необычную оправу, — заметила она.

Я купил камень и протянул ей.

— Ценность этого рубина мала, так как он непрозрачный. И только поэтому я тебе разрешаю подарить его мне. Но он мне нравится больше всех. Он похож на каплю запекшейся крови.

И, естественно, когда Алис положила этот кабошон размером с горошину на тыльную сторону бледной руки, можно было подумать, что она оцарапалась о куманику и из невидимой ранки выступила капля крови.

В другой раз она заинтересовалась кристаллом, в который был чудесно вкраплен турмалин.

— О Боже мой! — закричала она, — Посмотри на этот кристалл! Он кровоточит! Ты видел что-нибудь более экстраординарное? Как ты думаешь, это очень дорого? Даже страшно представить, что он попадет тому, кто не сможет понять трагедию этого камня.

Нужно ли говорить, что я купил ей этот камень, истекающий кровью.

Так начался наш роман. Миссис Хойет мало интересовалась нашими отношениями, сам же я стал ей безразличен с тех пор, как влюбился в ее дочь. Однако однажды я встретил ее одну в холле гостиницы и предложил пойти в кондитерскую выпить чашку чая.

— Если хотите, — холодно ответила она.

В кондитерской она вместо чая попросила портвейна. Выпив, она стала не то чтобы более дружелюбной, но по крайней мере более разговорчивой.

Мы поговорили о Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, о жизни в Вашингтоне и Бостоне, о моем, сказал я ей, любимом городе. Мое искреннее признание смягчило ее.

— Я родилась в Бостоне, — сказала она.

Позже, когда я, проводив ее до дверей дома, стал прощаться, она посмотрела мне прямо в глаза и произнесла загадочную фразу, истинный смысл которой открылся мне много позже.

— Мой дорогой мальчик, не поощряйте все фантазии Алис, не потакайте всем ее капризам.

Мне показалось, что она специально подчеркнула слово «всем», хотя я должен был почувствовать в них неясно выраженную угрозу.

Примерно через месяц мы с Алис снова оказались в магазине братьев Кристобалдов. Обходя его, мы наткнулись на витрину, которая была менее освещена по сравнению с другими, и поэтому мы не замечали ее раньше. Там были выставлены оскаленные маски из Китая и Японии, несколько Полинезийских идолов. Все они стояли вокруг очень странной вещи, которую я должен описать. Вы знаете, что такое тсантса?

Я ответил, что знаю.

— Тогда мы сэкономим время, — ответил он, — я только должен сказать, что эта тсантса была установлена как-то странно.

Из алебастрового основания торчал стеклянный стержень, который исчезал в шее маленькой человеческой головы размером не больше апельсина.

Место, где шея была отрезана, закрывалось украшением из птичьих опереньев, которое не смягчало, а скорее подчеркивало жестокий аспект трофея.

Длинные волосы опускались до основания и при малейшем сквозняке мягко колыхались, и эта маленькая жуткая фигура как бы оживала. Без сомнения голова свободно держалась на стеклянном стержне, и поэтому при малейшем движении воздуха в комнате голова покачивалась из стороны в сторону. Я мог вас уверить, что какая-то покорность движений этой головы производила большое впечатление. Алис Хойет завороженно смотрела на эту голову и, сама не осознавая, качала головой в такт движениям тсантсы. Мне явно почудилось, что она задает мумии многочисленные вопросы и получает удовлетворительные ответы.

— Так, — вдруг сказала она. — Эта первая вещь в моей жизни, которую я действительно бы хотела иметь… Но только…

Я не мог не заметить, что моя милая подруга на этот раз не прибегла к своей обычной манере и не завуалировала свою просьбу. Нет, она говорила абсолютно прямо. Я также отметил, что с ее стороны было не очень красиво дать мне понять, как мало она ценит мои многочисленные маленькие подарки по сравнению с этим новым сокровищем. Но больше всего меня шокировало то, что молодая, красивая и очаровательная девушка хотела иметь такую крайне отвратительную вещь. Я не скрывал своих чувств.

— Мне не нужна эта тсантса, — сказала она, посмотрев на меня своими голубыми глазами цвета барвинок. Таких глаз я больше никогда не видел. — Нет, мне не нужна эта тсантса, я хочу другую, а какую, я скажу тебе в другой раз, когда ты будешь более дружелюбным.

Мы молча вышли из магазина — молчание было неприятным, в нем чувствовалась угроза.

С этого дня Алис абсолютно изменилась, по крайней мере по отношению ко мне.

Она, как всегда, была дружелюбной — нет, вернее соблазнительной, никогда раньше она не была для меня такой притягательной, и я никогда не желал ее так сильно, как тогда. Но она полностью лишила меня своих милостей, как больших, так и маленьких, хотя я должен признать, что и раньше она одаривала меня очень скупо.

Правда, мы часто виделись и обедали вместе, но все наши свидания стали — как бы это точнее сказать — ужасно платоническими, настолько платоническими, что я был в отчаянии. Ведь легче просто переносить отсутствие ласки, нежели лишиться их тогда, когда ты уже привык к ним.

— Итак, вот чем вызвана болезнь, — подумал я, — «подавление либидо» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как бы понравилась эта история Фрейду!

— Больше в наших отношениях не было флирта, не было больше поцелуев. И все же Алис часто пристально смотрела на меня своими чистыми глазами, а ее улыбка как будто спрашивала: «Когда ты захочешь меня?»

Я решил объясниться с ней.

— Ты болен, мой друг, — ответила она, — это ты изменился, а не я. Я все та же.

Но даже говоря это, она положила руку мне на грудь и мягко, но твердо отстранила меня от себя. Но этот жест сказал мне больше ее слов. Я по неопытности открыл свое сердце матери Алис.

— Должно быть, я чем-то не угодил Алис, но не знаю чем. Она явно не избегает меня, но между нами как будто появилась стеклянная стена.

Миссис Хойет взглянула на меня, в ее глазах не было удивления, хотя в них был оттенок грусти.

— Может быть, это и лучше для вас, — наконец сказала она, — Алис капризна.

Она ушла.

И вдруг мне показалось мое поведение чудовищным. Ведь я никогда — нет, никогда не обсуждал планов на будущее со своей красивой подругой.

Я вел себя непростительно, как эгоист, думая, что так может продолжаться вечно. Я бессознательно решил, что она любит меня так же сильно, как и я ее, и мне не приходило в голову, что наши легкие свободные отношения могут измениться, могут возникнуть проблемы, которые надо будет решать.

При первой же встрече я сказал Алис, что понял, как неправильно я себя вел, извинился и попросил ее стать моей женой.

— Ты болен, — во второй раз сказала она. — Разве это не счастье быть свободным, не связанным со мной или другой женщиной? Что касается меня, то я не собираюсь связывать себя ни с кем. Что может быть лучше свободы!

Итак, я ошибся. Алис не волновал характер наших отношений, несмотря на то, что они компрометировали ее.

Напрасно или нет, но я передал этот разговор миссис Хойет. Несомненно, мне хотелось оправдать себя немного в ее глазах, чтобы не выглядеть бессовестным соблазнителем.

— Я была бы счастлива видеть вас своим зятем, — ответила она спокойно, — хотя… вам лучше пренебречь моим мнением.

Затем, отбросив этот мягкий тон, она добавила:

— Вы зря теряете время. Моя дочь не любит мужчин. Нет, — сказала она, подняв руку, как бы отмахиваясь от жутких подозрений, — нет, я не это имею в виду. Моя дочь никого не любит. Она любит вещи.

Миссис Хойет снова сделала ударение на слове «вещи». Она сказала это таким выразительным тоном, с каким обычно произносят слова: честь, свобода, долг.

Итак, истина заключалась в том, что она никого не любила, она любила только вещи. Это означало, что ее собственная мать понимала, что ничего не значит для дочери. А уж я-то тем более, или, по крайней мере, начинал что-то значить только тогда, когда этой единственной в своем роде девушкой овладевало желание приобрести какую-то вещь, будь то кроваво-красный рубин или розовый турмалин, вкрапленный в кристалл.

Я плохо спал этой ночью. Мне казалось, что я вообще не спал. Всю жизнь я мечтал найти женщину-лидера, которая любила бы меня за то, что я подчинялся ей. А вышло так, что эта женщина только пользовалась мной. Как это унизительно!

Я был уверен, что любим женщиной, а на самом деле получалось, что я любил сирену. А она пользовалась мной для приобретения понравившихся ей вещей.

Джоуз замолчал. Он достал платок и вытер лоб. Воспоминания о прошлом разволновали его, отнимали силы. Мне хотелось помочь ему.

— Вы утомлены, — сказал я ему, — и это моя вина. Может быть, лучше прийти завтра? Мы начнем с того места, на котором остановились сегодня.

— Невозможно, — ответил он, — сколько раз я мысленно переживал все эти события, которые привели меня сюда. Если вы уйдете, я все равно буду продолжать рассказывать, но уже один в этой тюремной камере, как я уже делал это тысячу раз и больше. И если вы придете завтра, я начну с самого начала, чтобы сохранить точную последовательность событий. Нет, пожалуйста, я прошу вас дослушать до конца.

Его волнение испугало меня, но настойчивость просьбы убедила меня в том, что, если я останусь, я нанесу ему меньше вреда.

— Я внимательно слушаю вас, — ответил я.

Казалось, Джоуз Ф. приободрился при этих словах и продолжал более спокойно.

— На следующий день мне в голову пришла утешительная мысль. Я был молод, свободен, я был богат. И я мог позволить себе роскошь иметь необъяснимую подругу. Я мог удовлетворять ее желания и зарабатывать ее улыбки. Словом, я мог дать ей все, что она хотела, а взамен получать ласки, которые высоко ценил.

Я надеялся, что из этого что-то получится, но на самом деле я был повержен безусловно, абсолютно побежден.

Алис, должно быть, поняла, что я сдался на ее милость, так как она тотчас сделала шаг к сближению. Она старалась быть веселой, заставляя забыть меня о том, что между нами появилась какая-то натянутость. Фактически же она хотела только укрепить свое влияние.

Ее «капризы», как их называла миссис Хойет, не были обременительными. Иногда это было катание на лодке при лунном свете или покупка редких цветов, более странных, нежели красивых. Я хорошо помню тот день, когда мы, бесцельно гуляя, снова попали в тот магазин. Не желая того, я снова вспомнил танго, себя, послушного кавалера, и мою партнершу, которая незаметно вела меня подальше от того места, где сидела ее мать.

Мы шли по лабиринту узких улочек без особого интереса, разговаривая то об одном, то о другом, и вдруг наткнулись на цветочный рынок.

Она даже не взглянула на душистые цветы, красиво уложенные в корзинах. Гуляя по цветочному залу, она остановилась перед витриной своего любимого магазина.

Я автоматически задал вопрос, и звук собственного голоса потряс меня.

— Тебе здесь что-то нравится, моя дорогая Алис?

Она ответила немедленно.

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу тсантсу.

Я был в шоке. Эта красивая молодая особа, чья одежда говорила о прекрасном вкусе и чья походка была легкой и грациозной, обладала патологическими отклонениями. Она просила, умоляла, проявляя нездоровую настойчивость — дать ей эту действительно жуткую вещь.

Было уже поздно что-то предпринимать. Кроме того, у меня уже не было сил протестовать.

— Давай зайдем, — довольно резко сказал я.

— Но, дорогой мой, — спокойно ответила она, — я хочу не эту тсантсу. Я хочу единственную в своем роде тсантсу.

Она замолчала.

— Боюсь, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал я, — все тсантсы более или менее одинаковы, и по размеру, и по исполнению, и эта — вполне подходящая — извини меня — подходящая, как и другие.

— Но мне нужна тсантса, которая не похожа ни на одну тсантсу в мире, — ответила она, решив на этот раз довести дело до конца. — Я хочу тсантсу, изготовленную из головы белого человека… и она должна быть светловолосой, — добавила она.

Я не верил своим ушам.

— Что за жуткая шутка! Ты шутишь, Алис, не так ли? — сказал я, чувствуя себя не очень уютно от решительного и мрачного вида Алис. — Кроме того, такой тсантсы не существует, — в заключение сказал я, чувствуя, что шутка звучит сомнительно и довольно затянулась.

— Ну, значит, нужно сделать — вот и все, — сказала она.

Выходя из магазина, она напевала свою любимую русскую песенку, которую часто пела.

«Я хочу то, чего нет на свете.
Я хочу то, чего не существует».
Мы шли домой в полном молчании. Я попрощался с ней около дверей. Вдруг она поцеловала меня.

Через три дня я случайно очутился — интересно, было ли это случайно — около того магазина. Я вошел и сделал несколько ненужных покупок. Затем я разговорился с хозяином магазина, который хорошо знал меня и считал своим другом, и обсудил с ним возможность производства тех небесно-голубых бабочек с металлическим блеском, из которых изготовляются сувениры сомнительного вкуса для иностранцев.

— Почему, — сказал я, — они истребляют этих прекрасных насекомых, которые встречаются все реже? И вы это принимаете, так как вы вынуждены повышать ежегодно цены на них.

— Несомненно, несомненно, — ответил мистер Кристобалд. Боюсь, он сожалел больше об исчезновении источников доходов, чем небесных бабочек.

Но разве я пришел сюда говорить о бабочках? Я сознавал, зачем на самом деле я пришел сюда, и мне было стыдно, что я не могу заговорить о нужном мне деле с этим хитрым дельцом или даже признаться себе в истинной причине моего прихода в этот магазин. Только взявшись за ручку двери, я почувствовал в себе силы задать самый важный вопрос.

— Сколько может стоить тсантса типа вашей, которую вы недавно нам показывали?

— Она не продается, — ответил продавец, — а точнее, она уже не продается. — И стараясь смягчить свой отказ продать мне тсантсу, добавил. — Правительство запретило приобретать их.

— Но где вы купили ее?

Я рискнул, хотя и не надеялся на правдивый ответ. Продавец антиквариата вряд ли будет разглашать источник своих товаров. Но он ответил.

— В Тринидаде, в антикварном магазине Суисса.

Он дал мне имя и адрес.

В тот же вечер я написал туда письмо. Вы, наверное, понимаете, что я не был настолько прост, чтобы упомянуть о трофее, который был изготовлен благодаря обезглавливанию белого человека. Я спрашивал, могут ли они изготовить тсантсу. Я также спрашивал, сколько может стоить такого сорта антиквариат для музея, добавил я, чтобы повысить себя в своих собственных глазах и чтобы дать им понять, что меня лично эта вещь не интересует. В P.S. я приписал, как будто этот вопрос мне только что пришел в голову, — существует ли тсантса, сделанная из головы европейца?

Я стал ждать ответ.

К моему удивлению, ждать пришлось недолго. Через три недели почтальон принес письмо из Тринидада.

Мистер Ф. встал и достал из шкафа письмо. Бумага пожелтела, чернила выцвели — видно было, что письмо написано очень давно.

Я прочитал его и попросил разрешения снять с него копию. Он согласился. В письме было написано следующее:

«Сэр!

Как вы знаете, любые операции с тсантсами строго запрещены как Британским, так и Бразильским правительствами на достаточных основаниях. По некоторым техническим деталям, которые я не буду здесь описывать, было установлено, что некоторые из них были сделаны совсем недавно, что это были не военные трофеи, а изготовлены специально для продажи частным коллекционерам. Но так как вы интересуетесь от имени музея, я сообщаю вам, что у меня есть хороший экземпляр тсантсы воина, который я изготовил еще до введения нового закона. Вы можете посмотреть ее. Кстати, мое доверенное лицо едет в конце этого месяца в Рио.

Я предпочитаю не обсуждать в письме вопрос стоимости этого крайне редкого изделия, но нужно иметь в виду очевидный факт, что мы имеем дело со „специализированным“ видом антиквариата, стоимость которого складывается не только из условий секретности производства этих изделий, но больше всего из трудностей нахождения „сырого материала“, из которого они изготовляются.

P. S. В книге „Curiosidad de las Amazonaz“ упоминается о существовании тсантсы, сделанной из головы белого миссионера, убитого аборигенами на берегу Амазонки. Конечно, эта вещь никогда не появлялась и не появится на рынке».

Мистер Ф. помог мне расшифровать полустертые строчки письма.

— Я припоминаю, — продолжал он, — что, когда я читал последнее предложение, в ушах звучала русская песенка, которую так любила Алис:

«Я хочу то, чего нет на свете.
Я хочу то, чего не существует».
Затем чувство облегчения охватило меня.

— У Алис, — подумал я, — никогда не будет этой жуткой тсантсы.

Я был так счастлив, что даже не потрудился ответить на письмо из Тринидада.

Ах! Сэр, если бы я тогда ответил на письмо и довел дело до конца, зло было бы предотвращено. Почему я не написал и не сообщил, что мне не нужна тсантса воина?

Прошел месяц. Счастливый месяц. Алис была нежна и трогательна. Она дарила мне свои ласки, и мне казалось, что стоит мне захотеть, и я могу добиться от нее большего.

Однако ее мама, казалось, избегала меня. Конечно, в этом была моя вина. Я так глупо доверился ей, и она теперь знает, что наши с ее дочерью отношения не только дружеские.

Однако однажды, встретив меня в отеле, она просто спросила:

— Почему вы не путешествуете? Почему? Это же такое прекрасное лекарство!

Я вспомнил фразу из Джина Кокто о курильщике опиума. Сказать курильщику: «Брось курить, и ты будешь счастлив», все равно, что сказать Ромео: «Убей Джульетту, и тебе станет легче».

Путешествовать? Одному? Это все равно, что убить Джульетту. Нет, нам предназначено быть вместе. Я живу, если только рядом она. Мы возобновили наши ежедневные прогулки и иногда забирались в такие дальние уголки, как пагода под названием «Китайский вид» на гранитной скале около Рио.

Отсюда были видны многочисленные бухты вокруг города.

Как раз я возвращался из одной из таких экскурсий, когда ко мне обратился портье в отеле.

— Вас спрашивал мужчина, сэр. Он придет еще раз сегодня вечером.

— Как его зовут?

— Он не назвался, но сказал, что вы его ждете, — ответил портье, и в его голосе отчетливо проскальзывали неодобрительные нотки. Очевидно, мой визитер был персоной нон грата.

— Я никого не жду сегодня, — подумал я, — может быть, насчет каких-то услуг.

В девять часов вечера появился мой неизвестный визитер.

Я сразу же понял, почему он не понравился портье.

Он был одет в бизоновые краги, покрытые пылью, и для служащих великолепного отеля, которые были еще большими снобами, чем гости, это было недопустимо.

Он был крепкого телосложения с бронзовой кожей. Но что меня больше всего потрясло, это то, что он был абсолютно лысым. Он не был бритым, лысина его была естественной. Не дожидаясь моих вопросов, он обратился ко мне на плохом португальском языке, перемешанном с испанскими и итальянскими словами.

— Я приехал от сеньора Рохе, — сказал он, показывая на кожаную сумку, которую он держал в руке.

— Рохе? — спросил я. — Я не знаю такого человека.

— Да-да, — ответил он уверенным голосом, — сеньор Рохе из Тринидада.

Услышав название острова, я все вспомнил.

— А! — сказал я. — Я понял, что вы хотите сказать или лучше, о ком вы говорите. Садитесь.

Мой визитер открыл сумку и, развернув шелковый платок, осторожно вытащил тсантсу черного цвета.

— Прелесть! Вам нравится? — закричал этот странный торговец, зачарованно глядя на жуткий объект, который он мне предлагал.

Голова, благодаря секретным процедурам была уменьшена на четверть по сравнению с естественными размерами. Он хотел положить ее мне на колени.

— Нет, нет, не надо, — сказал я и оттолкнул от себя эту жуткую вещь с нескрываемой неприязнью.

Но от моего визитера не так легко было отделаться.

Он достал из кармана письмо. Я узнал свой почерк. Это письмо было написано мной месяц назад.

Мистер Санчес — так звали моего гостя — подчеркнул ногтем P.S., который я приписал в конце письма в надежде, что оно будет выглядеть не стоящим серьезного внимания.

Подчеркнутое острым грязным ногтем, оно вдруг приобрело важное значение, как будто истинный смысл письма содержался именно в этих последних строчках.

— Вам нужна белая тсантса? — вдруг решительно спросил он, наклонившись ко мне, как будто боясь, что нас может кто-то услышать.

— Но, — сказал я, немного отклонившись назад, — у вас что, есть она? Но я думал… Мне писали…

— Белая тсантса, белая, как, — он искал подходящее слово, — как слоновая кость.

И тогда я совершил преступление.

— Сколько стоит? — спросил я.

— Извините, — прервал я его, — почему вы сказали «преступление»? Я согласен, что вы купили вещь, которая запрещена законом. Даже больше, она была получена в результате каких-то преступных действий. Но вы же не виноваты. Если бы не вы, то кто-то другой купил бы ее. Так что вы не виноваты!

Мне показалось, что мистер Ф. слегка покраснел. Я заметил, что он сделал усилие, чтобы продолжать дальше рассказ.

— Сэр, — сказал он наконец, — к несчастью, «преступление» — единственное приемлемое слово. Я убедился в этом, когда Санчес предлагал мне белую тсантсу и просил за нее 100 тысяч песо, у него ее еще не было, он только должен был изготовить ее для меня.

— Но, послушайте, — снова перебил я его, — ведь то, что вы говорите, должно вас, наоборот, немного успокоить. Если Санчес должен был перекупить этот предмет еще у кого-то, это значит, преступление вас не касается вовсе.

— Вы не понимаете меня, — ответил Ф. — Санчес должен был достать эту голову у племени на Амазонке; они же, в свою очередь, не имеют такой тсантсы, а значит, должны изготовить ее по заказу. Теперь вы поняли меня? По заказу.

Признание было закончено.

Казалось, он почувствовал облегчение. Он привычным жестом вытер лоб, хотя в комнате, в которой мы сидели, было довольно прохладно.

Что я мог сказать? Я молчал. В конце концов, я пришел сюда не спорить с человеком, который, как мне сказали, был сумасшедшим, а послушать его рассказ.

— Санчес приезжал ко мне в декабре, и в течение последующих месяцев я ничего о нем не слышал, он сам не подавал никаких признаков жизни, и я надеялся, что он принадлежит миру ночных кошмаров.

Алис стала снова жертвой многочисленных приступов холодности. Может быть, не совсем подходит слово «жертва», так как теперь я склонен думать, что она тщательно рассчитывала манеру поведения со мной. Вместе мы гуляли очень редко, больше она меня не целовала, по правде говоря, она и раньше меня не целовала, а только без видимого неудовольствия отвечала на мои поцелуи.

Когда я жаловался на ее холодность, которую, по моему мнению, я не заслужил, она ничего не говорила и только смотрела на меня красивыми детскими глазами.

Только однажды она произнесла загадочную фразу: «Я не могу ничего поделать. Я разочарована…»

Объяснить загадку она отказалась.

Я решил, что она намекает на тсантсу, но думать об этом, значит, снова переживать эту грязную сделку и ужас от того, что я поддался постыдному искушению. Я отверг это объяснение как слишком простое и первый раз в жизни решил применить на практике знаменитый американский лозунг: «Забудь».

Несмотря на все это, я стал с нетерпением ждать Санчеса, хотя еще совсем недавно ужасался при мысли об этом.

Я был уверен, что от его возвращения зависит очень многое. Даже сегодня я сомневаюсь в том, что мисс Хойет действительно страстно хотела иметь тсантсу. Ее привлекала идея покорить меня, по крайней мере, чтобы я это показывал более явно.

Я не могу избавиться от чувства, что, если бы я слепо потакал всем ее капризам, она бы удовлетворяла мои желания. И это был бы «прекрасный обмен», который всегда лежит в основе бизнеса. Вы видите, в моей истории нет поэзии, которая может быть только в мире кино. Но я был убежден, что это положит конец напряжению между нами, которое возникло из-за ее капризов.

Последняя жара принесла несколько случаев заболевания желтой лихорадкой в Бразилии и более северных странах. Власти очень быстро организовали вакцинацию всех жителей столицы.

Мы с миссис Хойет пошли делать прививки, Алис пойти с нами отказалась.

Думаю, поэтому уже через три недели она была в больнице с диагнозом этой опасной болезни.

Мне не разрешили посетить больную. Примерно в это время, когда жизнь мисс Хойет висела на волоске, на сцене снова появился Санчес. Снова портье сообщил, что ко мне приходил человек, но на этот раз я догадывался, кто это мог быть.

Я послал Санчесу записку с просьбой зайти в мою комнату. Он появился через несколько минут со своей неразлучной кожаной сумкой, на которую я со страхом посмотрел. Что в ней? Не знаю, поверите ли, может быть, такова человеческая природа, но я был рад этому визиту. В конце концов, это был последний акт драмы, которую я уже больше не мог переносить. Ее нужно было играть, и я очень хотел увидеть, как падает последний занавес. Санчес, не здороваясь, открыл кожаную сумку и нежно, что контрастировало с его грубой внешностью, стал разворачивать шелковую материю, в которую была завернута тсантса.

Я посмотрел на нее. Я был шокирован, настолько это отличалось от того, что я представлял. Не знаю, почему, но я думал, что увижу голову белого человека с волосами цвета ореха, которая будет гармонировать с синевой бритого подбородка и бледной желтоватой кожей лица. Но у этой тсантсы были светлые удивительно красивые шелковистые волосы, которые колыхались прималейшем движении головы, как будто они принадлежали живому телу.

Цвет лица был молочно-белый, и на курносом носу — веснушки.

У меня было впечатление, что мне предложили тсантсу, сделанную из головы юноши, студента или даже старшеклассника.

Я отказался потрогать эту часть трупа (как я мысленно называл ее) и попросил Санчеса завернуть ее снова в шелковую материю.

Но даже тогда, когда тсантса была закрыта, я постоянно чувствовал, что это не антикварная вещь, а что-то изготовленное недавно, уж слишком молодым и современным было лицо жертвы. Дальнейшее поведение Санчеса укрепило мое впечатление.

— Сожалею, — сказал он, — что не могу взять с вас только 100 тысяч песо. Нужно было многих заставить молчать и очень нелегко было заставить молчать тсантсу. Совесть очень дорого стоит. Итак, вы должны мне двести тысяч монет.

Санчес был мне так омерзителен (как и я сам себе), что любая сумма устроила бы меня, лишь бы поскорее избавиться от него. Я немедленно, без возражений дал ему чек на ту сумму, которую он требовал.

Санчес ушел, оставив на столе предмет, завернутый в шелк.

Когда я убирал ужасную тсантсу в шкаф, дверь снова открылась.

— Послушайте, — сказал Санчес, — если Национальный банк спросит, за что я получил этот чек, скажите за драгоценный камень.

Санчес снова закрыл за собой дверь.

Итак, драма окончена, и с этих пор я буду жить более приятной жизнью. По крайней мере, так я тогда думал.

На следующий день миссис Хойет, не дожидаясь, когда я приду, как всегда, узнать последние новости об Алис, которая все еще находилась на карантине, попросила прийти к ней домой, где, к моему удивлению, меня проводили в ее комнату.

С первых же слов, которыми она встретила меня, опуская обычные вежливые приветствия, я понял причину нарушения правил обычного поведения.

— Алис умерла, — просто сказала она. — Вы не поможете мне выполнить все необходимые формальности для похорон? Ну, ну, — добавила она, видя, что я побледнел, — быстрее выпейте немного виски, это поможет.

Это были ее единственные сочувствующие слова.

Я молчал все три последующих дня.

Похороны были малочисленными, вероятно из-за боязни заразиться, пришло минимальное количество людей.

Через день миссис Хойет сказала мне, что она решила вернуться в Бостон, где будет организована вторая похоронная служба. Она дала мне понять, что ее дальние родственники в Бостоне не захотят видеть меня на похоронах. Как я мог настаивать?

Я помог ей достать удобную каюту на пароходе, идущем в Филадельфию, а сам решил уехать в Европу с первым же пароходом. Мне казалось, что, уехав далеко от тех мест, где так много пережито, я смогу хоть немного забыть о бремени прошлого.

Я обманывал себя. Именно здесь, в Марселе, я потерпел главное поражение. А теперь я должен вам рассказать очень странную вещь. Никто не верит мне, все, кому я доверялся, как один считали, что я сумасшедший. Я не прошу вас верить, только выслушайте меня. Нельзя заставить поверить в невероятные, из ряда вон выходящие вещи.

Мистер Ф. встал и открыл окно, выходящее в сад. Вдалеке плыл по воздуху Нотр Дам. Все говорило о мире и спокойствии, если бы не толстые прутья на фоне пейзажа, которые напоминали, где мы находимся. Казалось, они предупреждали меня на своем языке, чтобы я был осторожнее и не принимал так буквально всю эту историю.

— В Марселе, — продолжал Ф., сев на стул, — я почувствовал первые признаки болезни, которые привели меня сюда.

Вначале ничего серьезного не было, так, случайная мигрень, которую я объяснил изменениями диеты и климата. Но эти головные боли учащались и усиливались. Вначале они длились по часу, но я принимал аспирин, и боли проходили, позже приступы длились по нескольку часов, и даже большие дозы опиума не снимали их. У меня было ощущение, что моя голова зажималась в тиски и какая-то невидимая сила сжимала ее. Вы можете назвать это самовнушением. И я тоже так думал, если бы однажды, собираясь на свою утреннюю прогулку, я не надел шляпу, которая закрыла мне уши.

«Парикмахер слишком коротко постриг меня вчера», — подумал я.

А так как шляпа была уже старой, я купил новую, тщательно выбрав размер.

Через три месяца, к моему удивлению, новая шляпа тоже упала мне на уши. На этот раз я разозлился. Накануне я не был у парикмахера. Я пошел в шляпный магазин и сорвал на хозяине свою злобу. Он сильно извинялся.

— С начала войны, — объяснял он, — фетр совсем не того качества, да и кожа для подкладки… Я вставлю внутрь плотную тесьму, и она будет вам впору.

Я ушел ободренный.

Прошло еще 3 месяца. Шляпа, конечно, была очень плохого качества и увеличилась в размере.

Я отдал ее коридорному, который, очевидно, был ряд получить почти новую шляпу, и пошел в другой магазин. На этот раз во избежание неприятностей я купил шляпу у Лока. Вы, конечно, знаете, как прекрасно они шьют шляпы и сколько они стоят.

Итак, через 3 месяца мне пришлось поставить в шляпу двойную тесьму, а еще через 3 месяца я убрал ее в сумку со старыми вещами.

Правда становилась очевидной, бросалась в глаза. Голова уменьшалась. Боли, которые все больше усиливались, не снимались даже наркотиками. Только морфий приносил какое-то облегчение. Лекарство частично снимало боль, но оно не могло успокоить мои предчувствия.

Я видел — извините — вижу, как тает мой череп, можно сказать, на глазах. Я был жертвой, я прекрасно понимал, что это странное явление было связано с той жуткой сделкой, на которую я пошел год назад.

Я перебил мистера Ф. Я хотел показать ему, что не хочу обсуждать этот вопрос. Именно так нужно вести себя с сумасшедшими, подумал я.

— А голова тсантсы. Что вы сделали с ней?

— Приехав в Марсель, я передал ее в антропологический музей. Директор выразил мне благодарность за этот дар. Если хотите, вы можете увидеть ее там. Что касается меня, я никогда не пойду туда, даже если мне разрешат выйти отсюда.

Думаю, не надо говорить, — продолжал он с благодарностью за то, что я слушаю его, — что я ходил от доктора к доктору, рассказывал им о своем случае. Все слушали мой рассказ, конечно, как фантастику. Один из докторов, друг моего брата, телеграфировал ему как главе нашей семьи, что он очень обеспокоен по моему поводу, не заботясь о сохранности профессиональной тайны. Потом состоялся семейный совет. Вы знаете пословицу «Отсутствующий всегда виноват».

Я был интернирован.

Поверьте, что я абсолютно был согласен с этим решением по нескольким причинам. Прежде всего я считал себя виноватым, и эта тюрьма, которую вы видите, слишком мягкое наказание за мое «преступление».

Кроме того, я страдал и страдаю от страшных болей. И только больница может обеспечить меня такими дозами морфия, благодаря которым я могу хоть немного поспать, а дома я не смог бы достать такое количество наркотиков.

Но нужно было учесть еще один аспект.

Модификация формы черепа долгое время была заметна только мне, но вскоре она стала бросаться в глаза случайным прохожим. Люди оборачивались и смотрели на меня, когда я проходил мимо. Моя голова была не только конической, но и комической.

Я из вежливости сделал протестующий жест.

— Ради бога, оставим эту тему. Вы сами видите, что я превратился в карнавальную куклу.

Мистер Ф. встал. Я понял, что аудиенция закончена, и он больше не хочет со мной говорить. Более того, у него был очень утомленный вид, и я тоже встал.

— Я уверяю вас, что меня очень заинтересовал ваш случай. Но, на мой взгляд, ваша вина намного меньше, чем вы думаете. Адам никогда бы не сорвал яблока с дерева знаний, если бы не Ева, так и вы никогда бы не купили тсантсы, если бы не фокусы и хитрости мисс Хойет.

— Она умерла, сэр, — вставил мистер Ф., — оставим ее в покое.

И в этот момент я с ужасом понял, что он до сих пор любит женщину, которая убила его.

Глаза моего собеседника странно блестели. Я попрощался и закрыл за собой дверь его комнаты. У меня было чувство, будто я бежал из заключения.

* * *
— Действительно, странная история, дорогой доктор, — сказал я доктору Марченду, который ждал меня в офисе. — Мания преследования, усложненная мазохизмом…

— Вы правильно поставили диагноз, — сказал доктор.

— Однако история со шляпами очень необычная. Пока мы можем судить о ней субъективно, не так ли? — спросил я, — По крайней мере, пока мы во всем не разберемся.

— Нет, нет, — ответил психиатр, — я объясню вам, в чем дело. Вы знаете, что у новорожденного ребенка две половины черепа не соединены вместе. Только через несколько месяцев постепенно края сходятся и плотно срастаются.

В случае же моего пациента этого срастания, по неведомым мне причинам, не произошло. Этот процесс начался только в период зрелости, когда восстановилось минеральное равновесие, что позволило начаться нормальному процессу.

Но этот, очень поздно появившийся шов вряд ли мог провоцировать такие головные боли, на которые жалуется мистер Ф. и которые вполне объяснимы и не надуманы, по крайней мере. С другой стороны, надумано объяснение пациента, которое объясняет все это покупкой тсантсы, изготовленной специально для него. Хорошо, что я захватил эту болезнь и вставил платиновые оси между черепными костями. Операция прошла удачно, в течение года у мистера Ф. не было болей. Когда боли возобновились, я побрил ему голову и увидел, что платиновые пластины согнулись под воздействием непреодолимой силы сближающихся костей.

Конечно, я предложил вставить новые пластины, которые избавили бы его от страданий еще на год. Он отказался и до сих пор продолжает отказываться. А мой принцип — не давить на пациентов, особенно когда они в здравом уме и могут решать вопросы, касающиеся их самих, как этот мистер Ф.

Я поблагодарил доктора и ушел.

Уходя из больницы, я еще раз испытал чувство облегчения, как совсем недавно, когда уходил из комнаты больного.

Спустя несколько месяцев я снова приехал в Марсель. От безделия и любопытства однажды я пошел в антропологический музей.

Напрасно среди экспонатов я искал белую тсантсу, подаренную Доном Джоузом. Может быть, тсантса существовала только в возбужденном воображении моего друга.

Этот вопрос стоило выяснить, и я послал визитку директору музея, который принял меня тотчас же.

— Да, сэр, — ответил он на мой вопрос, — да, несколько лет назад какой-то иностранец подарил нам ее. Он был болен и был в нашем городе проездом. Потом он умер.

— Умер? — воскликнул я.

Он кивнул и продолжал.

— Это была уникальная вещь, по крайней мере тогда, когда она была нам передана. Но климат Марселя оказался для нее вреден. Кожа, видимо ее не очень хорошо дубили, через несколько месяцев стала растягиваться, и голова начала расти. Через два года она достигла естественных размеров. Более того, эта голова, очевидно, принадлежала очаровательному юноше. На нее нельзя было смотреть без жалости и ужаса. Посетители протестовали и не без основания. Итак, голова из маленькой кукольной превратилась в настоящую. И мы решили, что ей место не в музее, а на кладбище. Мы отдали ее священнику, и он похоронил ее, я даже не могу назвать вам место.

Я ушел и решил зайти к доктору Марченду.

Я передал ему, какое странное впечатление произвело на меня открытие, связанное с изменением белой тсантсы, которая увеличивалась в размере, тогда как череп мистера Ф. уменьшался.

— Я не понимаю, на что вы намекаете, — ответил доктор, который явно хотел скорее от меня избавиться. — Неужели вы считаете, что мой пациент был прав, когда видел связь между процессом уменьшения головы и покупкой того музейного экспоната, который заколдовал его мозг?

Что я мог ответить?

С точки зрения науки доктор был прав. И все же…