КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Правосудие в Миранже [Элизабет Мотш] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Элизабет Мотш Правосудие в Миранже

1

Ветер вцепился ледяными пальцами в черные космы лошадиных грив, развевавшихся перед кучером. Заходящее солнце окрасило небо в кроваво-красные тона. Человек в карете прикинул расстояние до цели своего путешествия: следовало поторопиться, чтобы прибыть в Миранж к вечеру следующего дня.

Когда кучер придерживал лошадей, чтоб не загнать их, они едва не задевали нищих, лежавших на обочине дороги. Как ни свирепствовала смерть, у нее оставалось еще много работы. Несчастных привлекали виноградники, но, избавившись от голодной смерти, они становились жертвами болезней.

Лошади шумно дышали, и из их ноздрей вылетали облачка пара. Выбираясь из-за стены деревьев на открытые места, надвигалась ночь. Дорога стала извилистой и почти незаметной в быстро сгущавшихся сумерках. Через окно кареты пассажир пытался высмотреть в густых зарослях просветы, где лес редел и виднелись клочки неба, но такие места встречались нечасто.

Ни с того ни с сего у него на языке завертелась песня, точнее — ее начало, всего несколько слов. In furore justisimae irae… «В ярости праведного гнева…» Память восстанавливала церковную песнь по крохам. Tu divinitus facis potentem… «Твоей Божьей милостью я обретаю силы…» Ах, если б только он мог быть сильным! Экипаж сбавил ход и остановился. Путь преграждала перевернутая повозка.

Кучер разразился бранью, растворившейся в тумане, который сгущался над дорогой. Пассажир вышел из кареты, что было весьма неосмотрительно с его стороны, и подошел поближе, чтобы тоже осмотреть перегородившую дорогу темную массу, напоминавшую огромную голову с ушами-колесами и лохматой грязной шевелюрой из рассыпанной соломы. Кучер вместе с охранниками занялся поисками объезда, оглашая окрестности зычным, разогретым дешевым окзерским вином пропитым голосом. Ночи этой ранней весной были очень холодными. В последние годы небеса словно бы вознамерились наказать землю. Наверное, они сочли ее тяжело больной и погрязшей в грехах. Вдыхая влажный запах леса, пассажир всматривался в чернеющие у обочины стволы деревьев. Он не опасался разбойников. Он больше не боялся смерти. Он от нес ничего не ожидал.

Кучер грубо приказал ему занять место в карете, но тут же спохватился и переменил тон: с этими судейскими лучше не связываться — себе же дороже будет. Он предпочитал возить графинь. Трогаясь, лошади замахали хвостами, охранники подтянули ремешки шлемов, и в этот самый момент невесть откуда появилась воющая женщина. Она направилась прямо к карете, прижалась толстым лицом к стеклу, потом отступила на шаг и, взвыв еще громче, снова попыталась заглянуть внутрь экипажа. Пассажир, едва заметный в темноте салона, бесстрастно смотрел прямо перед собой. Но ему показалось, что в воплях женщины он узнал религиозную мелодию. Пинком в спину конный охранник отбросил нищенку в сторону и занял свое место позади экипажа. Кортеж тронулся, и карета, трясясь на ухабах, покатилась дальше. Пассажир подумал, что он, должно быть, ошибся. Это была не та мелодия.


Тонкий серпик луны тускло серебрился над серыми верхушками деревьев. Судья размышлял над поставленной перед ним задачей. Обратной дороги у него не было. А была ли она раньше? На последнем заседании председатель Высшего суда Парижа представил его как авторитетнейшего специалиста, не преминув добавить в притворных обтекаемых выражениях, которые так любили все крупные шишки, что наука должна служить правосудию. И Королевский совет назначил его инспектором провинциальных судов. На самом деле ему предстояло сдерживать чрезмерное рвение своих собратьев по профессии в процессах, связанных с колдовством. Его устраивало, что задание носило неофициальный характер: он не любил помпезности и на этот раз был избавлен от лишнего официоза. Городским властям Миранжа уже сообщили о его скором прибытии с целью инспекционной проверки работы провинциальных судов. Но он знал, что его ждали без особой боязни, поскольку Бургундии были дарованы права юридического фьефа. В Высший суд Парижа постоянно поступали сообщения о случаях самоуправного отклонения от буквы закона в этой провинции.


Королевский двор не интересовала судьба нескольких уродливых старух, однако его беспокоило, что множившиеся по всей стране костры шли вразрез с государственными интересами. Если раньше это усмиряло нечистую силу и сдерживало недовольство, зревшее в сельской местности, то теперь приходилось констатировать, что казни не утрясали проблемы, а напротив, порождали их. Любая прачка считала, что вольна обвинить свою госпожу, дворяне перестали чувствовать себя в безопасности, слухи будоражили общественный порядок.


Королевский совет предпочел его более зрелым и более угодливым кандидатам, ибо вдовцу вроде него, не имевшему ни детей, ни состояния, терять было нечего. Если какой-нибудь бургундец вдруг проткнет инспектора шпагой, оплакивать его будет некому. И пенсию платить тоже не придется. У него сложилась репутация человека настойчивого, неутомимого и всегда готового преследовать любое отклонение от принятого судопроизводства. А раз так, ему и карты в руки… Кроме того, Совет, возможно, полагал, что он сумеет донести высокое неудовольствие до председателя кассационного суда Дижона, блестящего судьи, который впал в немилость по причине отсутствия должной почтительности к Парижу. Малейшая ошибка в судопроизводстве, поданная начальству под нужным соусом, могла бы стать для него последней.

In furore justisimae irae… Он вспомнил, что пел этот псалом еще ребенком, когда прислуживал во время мессы.

2

Под протяжный скрип разбухших от дождя колес карета остановилась перед постоялым двором «Золотой лев». Второй этаж здания темной массой нависал над входом, по обе стороны которого тускло светились два окна с запотевшими стеклами. Массивная дверь недвусмысленно указывала на то, что всякому жулью и бродягам путь сюда был заказан.

Он переступил порог, держа в одной руке шляпу, в другой — дорожную сумку. От мокрого суконного плаща исходил запах прелого сена, с коротких штанин капала вода, и на полу сразу образовались небольшие лужицы. Один за другим люди из охраны кортежа внесли в зал тяжелые сундуки с багажом. Со всех сторон на него устремились взгляды посетителей таверны. И только теперь он понял, что голоден как волк.

— Ваша светлость, какая честь…

Поморщившись, он поднял руку. Женщина удивленно замолчала: ей казалось, что такой прием должен был понравиться гостю. Разгладив на коленях передник, она заговорила снова, на этот раз ни к кому конкретно не обращаясь:

— Его светлость был в дороге три дня!..

Ее угодливый тон не обманул завсегдатаев, не скрывавших своего враждебного отношения к новоприбывшему.

— Я покажу вам комнату. Лучше и тише ее не найти. Вы сможете… — Свои слова она сопровождала округлыми взмахами руки, будто помешивала в котле прокисший суп. Ее жестикуляция вызвала у приезжего легкий приступ тошноты. Такая же фальшь сквозила и во взгляде хозяйки постоялого двора, мельком брошенном на судью.

Подгоняемые бранью запыхавшегося трактирщика в комнату протиснулись двое юношей, сгибавшихся под тяжестью сундуков нового постояльца. Паренек, что был помоложе, уставился на приезжего, раскрыв беззубый рот.

— А ну, брысь отсюда! — рявкнул хозяин.

— Вы уж не обессудьте, он у нас дурачок! — вздохнула его супруга, оборачиваясь к судье. Затем она подошла к кровати и размашистыми ударами взбила подушку и перину.

Усталость давала себя знать, и у него уже слипались глаза.

— Может быть, господин судья желает, чтобы ужин принесли в его комнату? — спросил трактирщик, лучась осознанием собственной важности.

Судья утвердительно кивнул.

— Для вас я сделаю общий счет…

— Вы будете ежевечерне представлять мне подробный отчет о моих расходах.

Это были его первые слова с того момента, как он переступил порог «Золотого Льва». Супруги обеспокоено переглянулись. Женщина заговорила первой:

— Сейчас в нашем суде рассматриваются очень интересные дела, ваша светлость! Они имеют отношение ко всем нашим несчастьям!..

Судья повернулся к окну.

— Я же предупреждал: никакого жилья напротив.

— Ах… Это дом одной вдовы. Она женщина тихая. Вот увидите…

Пренебрежительная интонация, прозвучавшая в голосе хозяйки, красноречиво выдавала ее антипатию к гостю. Тот стоял, уткнувшись в окно, пока она суетливо переставляла с места на место пару стульев.

— Вы приехали из-за бородатой ведьмы?

Он обвел взглядом комнату.

— Похоже, слухи о ней дошли аж до Майянса! — глаза женщины блестели, но она не выходила за рамки приличий. — У нас ее зовут волосатой или хрипатой.

Судья нахмурился.

— Да, хрипатой… Из-за ее голоса!


Оставшись один, он раскрыл свои сундуки, достал из них шерстяную одежду, книги в отсыревших кожаных переплетах и несколько документов, которые разложил на столе. На свободном месте он аккуратно разместил пузырьки с красками, кисточки и небольшой мольберт, к которому прикрепил рисунок. Листы с изображением различных растений хранились в деревянных ларцах и за время путешествия не пострадали. Нужно будет сказать, чтобы никто не прикасался к его вещам.

Он рассеянно рассматривал выполненные углем эскизы и оттиски гравюр. Его взгляд остановился на наброске клевера, но думал он совсем о другом. Зло всегда будет привлекать человека, ибо он отмечен печатью первородного греха. Кто из судей осмелится поверить в то, что способен вырвать жертву из лап дьявола? Жаспар Данвер в задумчивости опустил голову. Поставленная перед ним задача требовала поистине титанических усилий. Доносившиеся снизу голоса причудливо смешивались с посвистом ветра за окном; дым из печных труб, тепло и запахи постоялого двора уносились в темное ненастное небо и бесследно растворялись в ночи… Ему хотелось быть титаном…

Кто-то протопал по лестнице. За дверью послышалась возня, словно скреблась кошка или собака, если только ему не почудилось.

Мальчишка со щербатым ртом поставил на край стола поднос с ужином, но уходить не торопился. Он сказал, что его зовут Коломбан и что он очень любит разговаривать с приезжими. Рисунки, на его взгляд, просто чудесные. Склонив голову, он внимательно наблюдал за судьей, который откупорил графин с вином, запечатанный оловянной пробкой, поднес его к носу и, нюхнув содержимое, заявил, что вино дрянное. Мальчишка расхохотался.

Внизу трактирщица встретила его руганью и ударами метлы, слышными даже на втором этаже. Вскоре с лестницы донеслось громкое пыхтение, возвестившее постояльцу о приближении хозяйки.

Держа перед собой темную бутылку, женщина метала в своего юного помощника громы и молнии. Разве могла хозяину прийти в голову мысль подать его светлости прокисшее вино?! Это для других клиентов. По всему видно, что его светлость понимает толк в вине, льстиво добавила она и хмыкнула, почти не шевельнув губами, отчего стала похожа на каменную горгулью.

— Кроме доброго старого вина, — продолжила она, — я могу поставлять отличных девочек. Ласковых, послушных и совсем недорогих…

Поглаживая свой серый льняной чепец, она ждала ответа. Но сытого осла есть не заставишь. И с чувством честно исполненных хозяйских обязанностей трактирщица с высоко поднятой головой вышла из комнаты.

Судья отвернулся к окну и кончиком пальца сделал круглый просвет в матовой пленке влаги на запотевшем холодном стекле.


Подгоняемые ветром, облака рассеялись, и на черном небе проступили искорки звезд. Дома на площади стояли впритык, подпирая друг друга. Их крутые черепичные крыши были параллельны улице, чего не скажешь о доме напротив. Обращенный коньком к постоялому двору и изолированный с обеих сторон, он был единственным, где еще светилось окно. Слабый свет свечей на мгновение закрыла чья-то тень. Должно быть, это вдова хозяйничает у себя на кухне.

Он представлял ее себе несколько полноватой и невысокой женщиной, резавшей сало или моловшей орехи. Среднего возраста. Точнее, вообще без возраста. Черный чепец плотно сидит на голове… Ничего подобного. Вот она появилась в оконном проеме — стройная и молодая, с непокрытой головой. Лица ее не было видно, но ему показалось, что оно не лишено приятности. Ее талию стягивал вышитый пояс. Неожиданно женщина подняла голову. Они находились примерно на одной высоте. Она шагнула влево. Осталось только прямоугольное пятно тусклого света.

Он мог бы поселиться у нее, а не у этой горгульи-трактирщицы. Но дама, очевидно, не испытывает недостатка в деньгах. Кроме того, она, должно быть, живет неизгладимыми воспоминаниями о покойном муже. Таковы многие молодые вдовы: они неприступны и озабочены сохранением своей репутации.

Она задула свечи, и ее силуэт в полумраке проплыл за окном, лишь слабо блеснул на талии шитый пояс. Судья вспомнил продолжение песни. Rosa quae moritur… «Умирающая роза». Unda quae labitur… «Отхлынувшая волна».

Он отвернулся от окна и взглянул на ожидавшие его листы с ботаническими мотивами. Сумерки окрасили бумагу в голубые тона. Он прикрепил к мольберту новую свечу. Ему нужны точные линии, четкие контуры.

3

Из-за бесчисленных улочек, крохотных двориков и тупиков город напоминал собой лабиринт. Позади монастырской церкви находилось строение, в котором Жаспар Данвер безошибочно признал здание суда, хоть никогда раньше его не видел: стены, сложенные из известняка и розового кирпича, остроконечные спиральные башни, лепнина и прочие архитектурные излишества. Неподалеку над холмом вздымалась громадина замка Миранж, стены которого, сложенные из огромных белых валунов, венчала черепичная крыша, подобная панцирю гигантской черепахи. Для военных там наверняка выделены просторные казармы, а пыточные камеры оборудованы самыми современными приспособлениями.

Охранник поприветствовал судью по-военному четким взмахом руки и громким стуком каблуков со шпорами, после чего провел в зал заседаний. В глубине его стояла небольшая группа оживленно беседовавших людей. Никого из них судья-инспектор не знал. При его приближении голоса зазвучали заметно тише.

Отделившись от общей группы, навстречу прибывшему двинулся председатель магистратуры де Ла Барелль. Не дойдя до гостя нескольких шагов, он остановился. Все в облике председателя дышало превосходством: атлетическое телосложение, зрелый пятидесятилетний возраст, холодный взгляд голубых глаз и удивительная манера пылко протягивать руки, чтобы тут же убрать их.

По мере того как судья Данвер приближался к группе чиновников и военных, в нем проснулось желание бросить им всем вызов, и этот огонек бравады, разгоравшийся в его душе, он искусно лелеял и поддерживал. Подозрительность, с которой встретили его хозяева постоялого двора, не шла ни в какое сравнение с той, что ожидала его здесь. Иначе и быть не могло — ведь он приехал копаться в грязном белье магистратуры.

С чувством полного осознания отведенной ему роли, судья обвел собрание взглядом и поприветствовал коллег, подкрепив свои слова легким кивком. Его не смутили ни представительный вид председателя де Ла Барелля, ни поток резкого света, падавший из высокого стрельчатого окна, ни расстояние, отделявшее его от возвышения, на котором стояли представители магистратуры.

Но он никак не ожидал последовавшего затем предложения.

По сложившейся традиции им предстояло разделить легкую утреннюю трапезу. Ничто так не возбуждает аппетит, как хороший стаканчик местного вина, сказал председатель де Ла Барелль. Пятна на его светло-желтой мантии свидетельствовали о том, что слов на ветер он не бросал…

Впервые в жизни судья Данвер начал свой рабочий день со стакана белого вина.


Пока собравшиеся за столом разбирали бисквиты, Тимоте де Ла Барелль с учтивостью настоящего вельможи представлял свое окружение, перечисляя звания, должности и заслуги каждого, что говорило о добром согласии и корпоративном духе чиновников магистратуры. Так состоялось знакомство с судьями Миранжа.

Места по обе стороны от председателя занимали двое судей в пурпурно-черных мантиях. Начальник тюрьмы и лейтенант полиции, одетые в военную форму, сидели слева от него, как и секретарь суда с мертвенно-бледным лицом. На другом конце стола, почти повернувшись к ним спинами, расположились два священника в сутанах черного и белого цвета, напоминая собой две клетки шахматной доски.

В то время как иезуит осыпал новоприбывшего любезностями, шевалье д’Ир возвел очи горе.

— Благочестивый человек, — пояснил председатель суда, — член местного братства. Приверженцы Очищения не являются ни католиками, ни протестантами. Они почитают одновременно и доминиканца Нидера, впервые описавшего шабаш, и Лютера, для которого ведьмы суть «дьявольские отродья». Таким образом, они возносятся над религиозными разногласиями, объединенные ярой ненавистью к силам зла…

Отражаясь от навощенных деревянных панелей, голос де Ла Барелля эхом разносился по залу, несмотря на развешенные по стенам фламандские гобелены, которые должны были приглушать все звуки.

— А вы, господин королевский инспектор, — меняя тон, спросил председатель, — являетесь, насколько мне известно, страстным любителем ботаники?

Такой поворот беседы несколько смутил судью Данвера.

— Лично меня, — продолжал Ла Барелль, — интересует лишь та ее часть, которая касается грибов. Она незначительна по отношению к ботанике в целом, зато велика по количеству видов!

После этого председатель суда дал слово своим людям.

Лейтенант полиции сообщил, что через осведомителей ему стало известно о подготовке новой акции самосуда. Повитуху Рен Бригетту собираются подвергнуть испытанию водной купелью. Раздетую донага и связанную по рукам и ногам, ее бросят в озеро Трем. Если она всплывет на поверхность, то тем самым докажет, что связана с дьяволом посредством летучих веществ. Суд должен поторопиться начать процесс, если не хочет, чтобы народ сам вершил правосудие.

— Суды уже давно отказались от такого метода, — напомнил председатель.

— По причине его неэффективности, — уточнил судья Канэн.

— Но народ настаивает на его применении, — не унимался лейтенант полиции.

Разговор постепенно перешел к главному. Последние костры, к сожалению, не смогли избавить округу от ведьмы, которую в этих краях называют бородатой женщиной. Суд обязан продолжить поиски этой прислужницы дьявола, предающейся оргиям и творящей преступления.

Но суд должен сохранять осторожность. Несмотря на то, что свидетельских показаний предостаточно, личность этой женщины во многом остается загадкой, во всяком случае сведения о ней крайне противоречивы. До сих пор поиски велись по двум приметам: волосам на подбородке и необычному голосу. Лейтенант полиции систематически осматривает подбородки женщин. Начальник тюрьмы постоянно прислушивается к голосам заключенных. Отныне, удвоив бдительность, они будут применять еще более крутые меры…

Стаканы опустели, и последние крошки застолья исчезли в совке прислуги. Суд перешел к рассмотрению текущих дел.


Судья и прокурор Канэн представили первую подозреваемую. Это была некая Анна Дюмулен, двадцати семи лет от роду, в здравом рассудке, католичка, проживающая над аптекой на площади Золотого Льва.

На площади Золотого Льва…

— Женщина, которая сейчас появится перед нами, опасна, — с пафосом произнес Канэн. — Барб Минар указала на нее, как на колдунью, прежде чем взошла на костер. Подозреваемая — умная женщина, она владеет грамотой, умеет убеждать и могла бы повести за собой толпу… Конечно, она не похожа на бородатую ведьму, но в своем коварстве дьявол способен изменить облик любого существа, когда хочет воспользоваться им.

Члены суда согласно закивали.

— Подозрения усиливало то, — продолжал Канэн, — что пять недель назад таинственным образом скончался ее муж Гастон Дюмулен, городской аптекарь, сын и внук аптекаря. В связи с этим возникает вопрос, а не отравила ли его Анна Дюмулен, пользуясь колдовскими методами в сочетании с фармацевтическими познаниями. Супружеская чета пользовалась хорошей репутацией у городских властей, церкви, среди медиков, но теперь по городу ходят упорные слухи, что смерть мужа — дело рук вдовы. В церковь поступили пять соответствующих письменных доносов. Во время допроса, проведенного в доме Анны Дюмулен старшим офицером полиции, та категорически все отрицала и вела себя очень высокомерно.

— Достаточно, — объявил Тимоте де Ла Барелль. — Пусть приведут обвиняемую.

Двери зала заседаний распахнулись, и на пороге возник хрупкий силуэт в окружении двух дюжих вооруженных стражников. Женщина была одета в черное платье, которое подчеркивало мертвенную бледность ее лица. Она шла мелкими шажками, словно боясь оступиться. Несмотря на свои кирасы, стражники выглядели оробевшими и смотрели прямо перед собой, устремив взгляды куда-то вдаль. Судья Данвер заметил, как между полами накидки на талии женщины блеснула золотистая точка.

4

Все взгляды обратились на вошедшую женщину. Будто ослепленная, она опустила глаза. Раздался резкий, как удар хлыста, голос судьи Канэна:

— Анна Дюмулен! В девичестве Мартен! Уроженка Масона!

— Шалона, — поправила она.

— Запрещено прерывать изложение претензий, — вмешался председатель суда.

Получив поддержку хозяина, Канэн изложил ужасные факты: вдова Дюмулен подозревается в убийстве своего мужа посредством яда, добавленного в его вечерний суп. Достоверного доказательства найти не удалось, но подозрения сходятся. Никто не желал смерти аптекаря, и по городу бродят всякие слухи.

— Нет дыма без огня, — вздохнул председатель суда.

На посыпавшиеся один за другим вопросы судьи обвиняемая отвечала, что знает Рен Бригетту, другую обвиняемую, но отношения к колдовству они не имели. Да, они исследовали снадобье, которое Рен Бригетта дала скотнику, и сделали заключение о его неэффективности. Оно содержало хмель. Да, хмель может быть использован в качестве основы при изготовлении различных лекарств. Он очищает кровь от вредных примесей, но должен приниматься в виде отвара. Эти знания ее супруг получил, занимаясь на Факультете медицины. Он был дипломированным фармацевтом, и его лекарства не имели ничего общего со снадобьями старых крестьянок. Нет, она не утверждает, что все они бесполезны. Муж говорил, что в некоторых случаях они снимают боль.

Председатель наклонился к судье Данверу.

— Ловкий ход — противопоставить Факультет народной медицине, не правда ли? — де Ла Барелль удовлетворенно улыбнулся. — Очень ловкий.

И тут же, обратившись к обвиняемой, он елейным тоном спросил:

— Верите ли вы в существование ведьм?

Смена допрашивающего, а также его мягкий голос привели обвиняемую, привыкшую к резким интонациям Канэна, в замешательство. Вдова Дюмулен покраснела и поджала губы. Возможно, она почувствовала опасность. Ее преимущество над другими обвиняемыми заключалось в том, что она умела давать обоснованные ответы, но вопрос, верит она в существование ведьм или нет, был явной западней.

Нерешительность подозреваемой уже сама по себе указывала на ее виновность.

Председатель суда заговорил снова. По его мнению, следовало прекратить малоприятную процедуру допроса. Суд оценит добрую волю обвиняемой и ее стремление к установлению истины. И в приговоре — пришло время произнести это слово — все будет взвешено и учтено. Судьи, пояснил он, знают, как смягчить наказание тем, кто на деле доказывает свою покорность и раскаяние.

Откинувшись на высокую спинку своего кресла, Тимоте де Ла Барелль с сочувственным видом спокойно взирал на побледневшую женщину. Торопиться ему было некуда.

Вздрогнув всем телом, она положила руки на барьер, отделявший ее от возвышения, на котором сидели судьи.

— Католическая церковь учит нас, что существуют зловредные существа, направляемые в своих действиях дьяволом. Эти существа называются колдунами и ведьмами. Поэтому моим ответом на вопрос будет — нет.

Глаза иезуита сверкнули. Губы Канэна искривились в досадливой гримасе. Перо секретаря суда шустро забегало по бумаге.

— Я хотел бы получить не столь официальный ответ, — сказал председатель. — Нам не нужно напоминать учение, здесь присутствуют видные представители церкви, к которым мы можем обратиться за нужными разъяснениями.

Разведя в стороны руки, он поклонился в сторону двух священников, рассчитывая польстить им или делая вид, что желает того. Затем, надеясь перехватить инициативу, он обрушил на обвиняемую поток вопросов. Думала ли она когда-нибудь о смерти мужа? Не удручали ли ее некоторые его недостатки? Раздражали ли они ее? До такой степени, чтобы захотелось помочь ему избавиться от них?

Вдова невнятно бормотала ответы.

Всегда ли он был образцовым супругом? Были ли у нее причины сердиться на него? Она моложе его и к тому же его единственная наследница, не так ли?

Ла Барелль попросил ее говорить громче и добавил несколько успокаивающих слов.

Был ли ее супруг хорошим аптекарем? Обучал ли он ее своему искусству, рассказывал ли о свойствах применявшихся им веществ? Помогала ли она ему готовить лекарства? Что они ели в тот трагический вечер? Не возникали ли у нее дурные мысли по отношению к супругу?

Обвиняемая, казалось, едва держалась на ногах. Председатель суда попросил стражников подать ей стул и терпеливо ждал, пока она усядется.

Не сгибая спины, она опустилась на краешек стула.

— Сегодня, когда я думаю о своем муже, мое сердце охватывает скорбь.

— Это сегодня, а раньше? — по-отечески мягко спросил де Ла Барелль.

— Я… Яне знаю.

— Вы не отрицаете, что временами вас посещали греховные мысли…

— Временами? Греховные мысли?

— Попытайтесь вспомнить… Представляли ли вы, что ваш несчастный супруг стал жертвой падения с лошади, например? Или что его сразила каменно-почечная болезнь?

— Нет.

— У него было крепкое здоровье?

— Ах, нет, скорее слабое.

— Это вызывало ваше беспокойство?

— Да, конечно.

— Значит, вы представляли его тяжело больным?

— Возможно, я точно не помню.

— Попытайтесь вспомнить…

— Да, может быть.

— Почему вы отрицаете? Вы немного взволнованы, не так ли? Но это не преступление — представлять себе смерть ближнего. Это может означать, что ее желают, но не сильно. Я хочу сказать не до такой степени, чтобы влить яду в стакан или тарелку с супом…

— Нет, нет, нет.

— Почему вы трижды произнесли «нет»? Вы начали с того, что никогда не хотели зла вашему мужу. Вы солгали, не правда ли? Но это же понятно, что еще молодая женщина… извините меня, шевалье… наделенная к тому же такой красотой, мечтает о другой жизни. Муж оставил вам некоторое состояние?

— Я не…

— Вы и это отрицаете?

— Я этого не отрицаю.

— Но вы очень нерешительно признаете этот факт, словно боитесь выдать себя. Что вы скрываете?

— Мне нечего скрывать, — дрожащим голосом заявила Анна Дюмулен.

— Ах, так. Вы снова начинаете лгать… Но, поверьте мне, вы облегчите душу, если решите сейчас признаться во всем. Это гораздо проще, чем кажется на первый взгляд. Достаточно сказать: да, я признаю себя виновной в смерти мужа. Он мог бы умереть иначе. Но он умер именно так. Он раньше нас предстанет перед Господом Богом, отцом нашим, который не рассердится на него за то, что он явился раньше положенного срока.

Его непринужденность в обращении с парадоксами и намеками на Библию сбили с толку всех присутствующих. Ла Барелль откинулся на бархатную спинку кресла, словно ошеломленный собственным красноречием.

— Анна Дюмулен, сообщили ли вы суду все, что лежало у вас на сердце, душе и совести?

— …Нет.

— Внесите в протокол! — обратился председатель к секретарю суда.

Для последнего этот приказ был ни к чему: его перо, не зная устали, и так безостановочно порхало над бумагой. Но после признания он ставил точку в слушании. А затем последовал последний удар.

Отвечая на вопрос о точном дне смерти супруга, вдова назвала дату по христианскому календарю. Но она не знала, в какой фазе находилась луна в тот роковой вечер. Ла Барелль настаивал. Возможно ли, чтобы ее не интересовала траектория движения небесного тела, влияние которого на планеты признается всеми учеными? Нужно напрячь память и вспомнить… Это произошло сразу же после дня святого Алексиса… То есть?

— Это был шестнадцатый день луны, — сказала вдова.

В зале повисла гробовая тишина. Аптекарь умер в день черной луны.

— Говорят, что именно в этот день ведьмы справляют свой шабаш, — тихо произнес председатель суда.

Она этого не отрицала. Она уже больше ничего не отрицала.

— Говорят также, что бородатая ведьма созывает одержимых и приказывает им убивать до наступления рассвета.

В ответ Анна Дюмулен смогла пробормотать лишь несколько неразборчивых слов. Ей ничего не известно об этой бородатой женщине. Но председатель легко возразил, что до нее, несомненно, доходили разные слухи. Утверждая, что ничего не знает, обвиняемая лишь укрепляет нависшие над ней подозрения. Она отвергает их? Тогда кто, по ее мнению, является бородатой ведьмой? Рена Бригетта? Детоубийца ли эта женщина? Какой властью над людьми она обладает? Когда они встречались в последний раз?

Под гнетом обрушившейся на нее усталости, обвиняемая едва могла отвечать на вопросы. Члены суда сами с нетерпением ждали завершения этой бесконечной травли. Губы шевалье д’Ирэ скривились в гримасе отвращения. У одного судьи непроизвольно дергалась нога, у другого рука. Лоб председателя перечеркнула глубокая морщина…

Едва дождавшись приказа, Канэн немедленно исполнил его. Обвиняемая, зычно объявил он, будет снова вызвана на слушание и потому постоянно должна находиться в распоряжении правосудия. Анна Дюмулен бросила на него потерянный взгляд, и стражники вывели ее из зала заседаний. Неужели она думала, что все уже закончилось?

Она не знает, что худшее еще впереди, подумал Жаспар Данвер.

5

Ранним бледным утром он шел по лесу в окрестностях Миранжа, окутанный парком, вырывавшимся у него изо рта. Морозный ветер дул, казалось, сразу со всех сторон, развевая полы его шерстяного плаща. От быстрой ходьбы Жаспар Данвер даже запыхался. Вот уже пять лет кряду стояли студеные зимы, и холод лишь усугублял все другие несчастья. Непостижимые и несправедливые, они сбивали с толку и смущали разум. Но кто порождает их — люди или дьявол? История с бородатой женщиной не на шутку озадачила его. Он не сомневался ни в существовании дьявола, ни в его способностях творить богопротивные дела. Однако это создание вовсе не казалось ему творением лукавого…

Земля была густо усыпана дубовым цветом. Молодые деревья, простоявшие лет восемьдесят, спустя несколько веков станут, может быть, свидетелями торжества добра над злом… Впрочем, Жаспар Данвер сомневался в этом, хотя из трех христианских добродетелей надежду ставил выше прочих…

Но этим утром его волновали, к счастью, более простые вещи. Заседаний в суде не было, и он мог располагать свободным временем по своему усмотрению. Конечно, он мог бы приступить к составлению отчета или записать вопросы, которые хотел задать иезуиту. Однако он любил гулять, особенно в лесу, и уж тем более тогда, когда рассчитывал найти бесценное растение…

Опьяненный чувством свободы и одиночества, он рассуждал вслух и пел. In furore justisimae irae. «В ярости праведного гнева…». Rosa quae moritur. «Роза, которая увядает…». Unda quae labitur. «Волна, которая отступает…». Ему так хотелось найти крокус — редкое растение, которое, как утверждалось в трудах известных ботаников, произрастало только в Баварии и в Бургундии. Он возьмет образец, сделает с него зарисовки и раскрасит их акварелью.

В Париже художник фламандской школы воспроизводил его рисунки на деревянных досках, делал гравюры и печатал оттиски краской. Каждый этап работы художника погружал Данвера в состояние счастливого нетерпения.

Впереди лесные заросли поредели, и за ними появилось светлое пятно поляны… Еще несколько шагов — и судья не поверил своим глазам: поляна, словно ковром, была усеяна белыми звездами цветов. С этого расстояния он не мог разобрать, какими, и невольно ускорил шаг. Толстые стволы старых деревьев плотным кольцом обступили небольшой пятачок, усыпанный белыми крокусами…

И почти сразу его взгляд приковало к себе странное зрелище. Прямо напротив него у основания прямого, как корабельная мачта, бука стоял голый человек. Его белая кожа контрастировала с пепельным цветом ствола, который он обнимал. Густая копна светлых растрепанных волос падала на его мускулистую спину. Тело человека ритмично дергалось в такт с прерывистым дыханием, прерываемым стонами. Он словно не замечал холода и, запрокинув голову, неотрывно глядел на вершину бука, чья крона возвышалась над верхушками других деревьев. Человек казался беззащитным и в то же время буйно помешанным. Его одежда, брошенная на землю, примяла нежные крокусы, нарушив цельность белого растительного ковра. Обращенные к небу, хриплые стоны безумца становились все громче и прерывистей, а его бедра все быстрее и быстрее прижимались к гладкому стволу. Наконец все его тело выгнулось дугой, и крик неописуемой радости разорвал тишину холодного леса. Постепенно слабея, он превратился в стон счастливого человека.

Мужчина оторвался от дерева, погладил его обеими руками, потом подобрал с земли свои лохмотья. Подняв голову, он заметил Жаспара, но это нисколько не смутило его. Судья не верил в существование сатиров, однако этот человек с прекрасным лицом, удивительно светлым взглядом и курчавой бородой был похож на одного из них.

Одним прыжком светловолосый мужчина преодолел расстояние, отделявшее его от стены леса, и растворился в таинственном полумраке чащи. А на гладком стволе бука еще некоторое время виднелся силуэт его тела.


Над опустевшей поляной повисла полная тишина. Жаспар присел на корточки, чтобы выкопать из земли растение, и пробормотал себе под нос: «Безумец. Еще один безумец. Их теперь столько…» Крокусы были такими нежными, что он даже не представлял их в гербарии. Он с восхищением рассматривал длинную ножку цветка, сросшиеся лепестки которого в открытом виде напоминали воронку. Раздвинув их пальцем, он обнаружил три желтые тычинки. От корневища отходили злаковидные листья с белой средней жилкой. Соблюдая осторожность, Жаспар выкопал растение из земли, которая, казалось, без сожаления рассталась с ним, и бережно положил луковицу с тонкими ниточками-корнями на ладонь.


На поляне появился еще кто-то.

Он почувствовал присутствие постороннего человека.

И это был не светловолосый безумец.

Судья обернулся и увидел женщину. Она неподвижно стояла, положив руку на белый ствол тонкой березки. Ему показалось, что это сон. Как она здесь оказалась?

Анна Дюмулен направилась в его сторону, огибая поляну по кромке леса, чтобы не топтать цветы. Она нерешительно переходила от дерева к дереву, словно боялась идти по прямой линии. Ветер трепал подол ее черной складчатой юбки и теребил отвороты скромного чепца.

Крокус в его руке напоминал птичье гнездо на пугале.

В знак приветствия она помахала ему рукой. Он ответил ей тем же.

Она удивленно выгнула брови.

— Вы тоже пришли за травами?.. Сейчас для этого не лучшая пора. Зима еще не закончилась. Но появились крокусы, — она говорила высоким, почти детским голосом.

Он звучал так необычно, что судье пришлось приложить усилие, чтобы самому сохранить свой привычный тембр.

— Да, появились крокусы.

— А я ищу лишайники.

Ее голос был совсем не таким, как накануне, и, чтобы услышать его снова, он из любопытства спросил:

— Так вы интересуетесь лишайниками?

— Да, из-за их лечебных свойств.

— …

— И вы тоже? Я имею в виду крокусы.

— Нет… Просто я немного рисую.

Он присел и осторожно опустил растение в маленький деревянный ящичек.

Постепенно на поляне сгущался белесый клочковатый туман. Женщина неподвижно стояла в нескольких шагах от судьи, и ее присутствие смущало его.

— Я хожу сюда с тех пор, как вышла замуж. Муж научил меня разбираться в растениях. Часть их он покупал в Дижоне. Но он предпочитал свежие травы…

Жаспару Данверу совсем не хотелось слушать про этого человека. И разговор прервала тягостная пауза. Он с отсутствующим видом поднялся и резким движением защелкнул замки ящичка.

— Уже цветут вязы, — печально произнесла Анна Дюмулен, — и холод им не помеха. Это хороший знак. — Она показала ему пучок тонких веточек с белыми почками и повторила: — Это хороший знак.

Только теперь судья обратил внимание на совершенство линий ее губ, но это не помешало ему отметить, что он уже слишком долго находится наедине с этой женщиной.

— Иногда сюда приходит председатель суда, — продолжала женщина. — Его интересуют грибы. Одни лишь грибы. И, конечно, он ходит в лес только осенью. Я каждый год встречаю его здесь. Но вас — впервые.

Он ответил не сразу.

— Да, я нездешний.

— Вы приехали из Парижа. Это сразу видно.

Лично ему было видно, что он находится в странном лесу наедине с красивой женщиной, которая пытается удержать его. Для чего? Конечно же, чтобы попросить помощи. А что еще могло интересовать ее? Он не богач и не красавец, зато он — судья.

— Я не понимаю, что со мной происходит, — обезоруживающим тоном произнесла Анна Дюмулен. — У них есть против меня какие-то доказательства?

— …Пока нет, я не думаю.

— Если же против меня нет никаких доказательств, тогда зачем все эти допросы?

Жаспар Данвер отвел взгляд. Что он мог ответить?

Она поудобнее взяла корзинку, с верхом наполненную папоротником, и, собираясь уходить, подобрала подол длиной юбки. Напоследок, указав на черный ящичек в руках судьи, она сказала:

— Я думала, что в Париже предпочитают большие букеты самых красивых и ярких цветов.

— Ко мне это не относится, — ответил он, испытывая облегчение от перемены темы разговора. — Я приверженец старой школы. Мой идеал — это «Лужайка» Дюрера.

Она кивнула, словно девочка, на которую произвело впечатление имя знаменитости. Разговор прервался. Он ждал, когда она уйдет. Она снова кивнула, то ли соглашаясь с ним, то ли прощаясь, и, пробормотав напоследок что-то по поводу леса, ушла. В том же направлении, что и сумасшедший.


Он пошел в сторону города, на север, и больше нигде не останавливался. На разбитой дороге в углублениях, оставленных копытами лошадей и колесами телег, местами поблескивал лед, напоминая, что зима еще не до конца сдала свои позиции, хотя на обочинах уже пробивались ростки лесной земляники. Виноградники карабкались вверх по каменистым склонам холмов, на узловатых лозах только начала появляться первая зелень. Обрабатывавшиеся раньше участки теперь заросли вездесущим колючим кустарником, который, дай ему волю, вмиг погребет под собой плодородные земли. Немногочисленные виноградари работали на своих наделах, окутанных нежно-зеленой дымкой молодой листвы и новых побегов виноградной лозы.

Через просветы в облаках робко выглянуло солнце. Впереди стали прорисовываться смутные очертания замка, потом из дымки проступили стрельчатые арки башни Сен-Марсель. Жаспар Данвер пытался не думать ни о чем, и ему это удалось. На какое-то время размеренная ходьба позволила ему забыть обо всех проблемах. В такт шагам добытый крокус перекатывался в черном ящичке, словно плененный зверек.

6

Колокола церкви Святой Благодати громко прозвонили полдень, оглушая лошадей у коновязи и снующих на паперти женщин, одетых в черные платья.

Ничуть не меньше шума было и от многочисленных посетителей «Золотого Льва», расположенного буквально в двух шагах от церкви.

При появлении судьи толпа расступилась, хоть он был одет в цивильное платье, но его черный ящичек привлек всеобщее внимание и породил шушуканье среди завсегдатаев трактира.

Вторник являлся мясным днем, и наплыв клиентов в этот день был особенно велик. Хозяин трактира и его супруга хлопотали у огромного очага. Трактирщик, быстрый и круглый, как волчок, время от времени тыкал ножом в тушу барана, который жарился на вертеле, отчего мясо истекало ароматным коричневатым соком. Не сходя с места, трактирщик делал между ребер туши надрезы, начинял их скатанными шариком травами и при этом успевал осыпать проклятьями своего помощника. Коломбан стоял, прислонившись в дверному косяку, и тянул за пропитанную жиром веревку, приводившую в действие систему блоков. Рядом супруга трактирщика обменивала тонкие сочные ломти мяса на звонкую монету, тщательно пересчитывая полученные от клиентов деньги. Утоптанная земля была пропитана бараньей кровью и плевками, к которым принюхивались вертевшиеся под ногами собаки. Жареная туша скворчала на огне и стреляла брызгами горячего жира, веселя толкавшихся в нетерпеливом ожидании выпивох с багровыми лицами.

— Ах, ваша светлость! — вскричала трактирщица, завидев судью. — Мы оставили вам сердце и печень! Хозяин не знал, куда вы подевались. Я сказала ему, что тоже не знаю, где вы.

Она увидела черный ящик и шмыгнула носом. Судья смотрел поверх ее головы. Женщина не сводила с него глаз. Он хотел пройти мимо, но толстуха загораживала проход. Наконец она великодушно указала подбородком на одного из клиентов.

— Этот человек хотел вас видеть…

Сидевший за угловым столиком иезуит приветливо помахал рукой.

— Не соблаговолите ли отобедать за моим столом?

— Он спрашивает, будете ли вы обедать здесь, — повторила за ним трактирщица.

— Нам будет спокойнее в моей комнате, — ответил судья Данвер. — Но мне бы не хотелось причинять вам излишнее беспокойство.

— Ну, что вы! Это честь для нас.

Бенедикт Караш д’Отан уже встал из-за стола.


В сопровождении Коломбана, несшего поднос с дымящимися тарелками, они поднялись в комнату судьи. Ударом ноги паренек захлопнул дверь.

— Я сделал рисунок! — гордо объявил он. — Можно вам показать?

— Попозже, — ответил иезуит.

Надув губы, мальчик начал накрывать на стол, аккуратно расставляя столовые приборы и бормоча при этом себе под нос название каждого предмета. Наконец он воскликнул:

— Готово!

— Можешь идти, — отпустил его Караш д’Отан и повернулся к судье. — Ну, что вы скажете о суде Миранжа? Как вам понравилось искусство де Ла Барелля? Его манера загонять в угол перепуганную жертву? Настоящиймастер. Он рос и воспитывался при дворе бургундских принцев, он вам про это обязательно расскажет… Канэном он крутит, как хочет. И это правда. А тем временем народ страдает. Вас направил сюда король?

— Королевский совет, — уточнил Жаспар Данвер, не вдаваясь в подробности. Он никак не отреагировал на подобную попытку сближения, испытывая естественное недоверие к священникам со светскими манерами. Презрение Караш д’Отана к охоте на ведьм вовсе не означало, что он готов предпринять рискованные действия или, напротив, при необходимости избежать их.


Прежде чем приступить к трапезе, они негромко произнесли молитву. Луч солнца, пробившийся через окно, упал на стол и высветил расставленные блюда, придав им более насыщенные тона.

После обмена обычными любезностями Жаспар Данвер сказал, что должен составить донесение о вынесении неправомерных обвинительных приговоров и хотел бы собрать необходимые свидетельские показания.

К его великому удивлению, Караш д’Отан тут же предложил свою помощь.

— Я могу рассказать вам о последнем случае. О казни Барб Минар. Мне кажется, что эти идиоты вынесли ей смертный приговор только из-за ее имени[1].

— Вы хотите сказать, что…

— Женщина с бородой — пугало местного значения.

— Странно.

— Видите ли, коммуны нищают. Костры стоят дорого, поэтому их разжигают реже, чем раньше, но при большом стечении народа, которому для острастки подбрасывают эти истории о бородатой ведьме. Людям они очень нравятся.

Судья налил в кружки вина.

— Можете ли вы вспомнить казни, которые показались вам особенно страшными?

Ответом было тягостное молчание. Наконец иезуит прервал затянувшуюся паузу и с горечью в голосе произнес:

— Вам нужны жуткие истории. Такие, что могут потрясти воображение тех, кто принимает решения. Я понимаю. Обычный костер столицу не взволнует…

Жаспар Данвер снова наполнил кружки.

— Однажды я и в самом деле был свидетелем страшной казни… Это случилось перед постом. Точнее, в первый день поста. Направляясь в Дижон, я проезжал через Миньо и там, на заполненной народом площади, вдруг увидел двухметровый костер. На нем стояли семь несчастных, шесть женщин и юноша лет шестнадцати или семнадцати. Я спешился и тогда заметил у подножия костра троих связанных детей. Кто-то сказал мне, что это были дети Магдален Дюгран, одной из приговоренных к смерти. У старшей девочки, которой исполнилось не больше десяти или двенадцати лет, на голове была надета митра. Один из офицеров ударил в барабан, а затем зачитал постановление суда о казни. Толпа слушала его, затаив дыхание. Потом появился палач и длинным факелом поджег костер. Как только появились первые языки пламени, он подошел к детям и под одобрительные возгласы толпы принялся сечь их розгами. На старшую девочку обрушился поток оскорблений и проклятий. Я попытался образумить людей, стоявших вокруг меня, но женщины закричали, что эта девчонка — ведьмино отродье, что она наводила на младенцев порчу. Я продолжал настаивать на своем, и тогда мужчины пригрозили мне расправой. Обстановка накалялась, и вскоре я почувствовал, что мне пора уносить ноги.

Пока иезуит переводил дух, судья записывал его рассказ.

Возвращение Коломбана несколько разрядило обстановку. На принесенном им горшке с сыром лежал лист коричневатой бумаги с закрученными краями.

На сей раз мужчины склонились над листом с изображением растения. Жаспар тут же признал в нем копию своего рисунка полигонума, очень точно воспроизведенного мальчиком за исключением одной странной детали.

— Что это у тебя здесь? — пробормотал иезуит, ткнув пальцем в украшавшие полигонум закорючки в виде рогов и копыт.

Коломбан странно захихикал.

— У полигонума нет рогов, — сказал ему Жаспар Данвер.

— А у этого есть! Я их видел!

Иезуит строго посмотрел на мальчика.

— Тебе не следует говорить подобные глупости! Тебя могут обвинить в страшных грехах.

— Но я же разговариваю сейчас с вами.

— Да ведь ты нас почти не знаешь, — негромко произнес Жаспар.

— Нет, знаю. Я умею разбираться в людях с первого взгляда.

— И тем не менее, — буркнул иезуит, — я запрещаю тебе болтать всякую чушь! Ты понял меня?

Коломбан забрал рисунок и исчез за дверью, так и не признав, похоже, своей ошибки.

— Даже дети видят повсюду демонов, — тяжело вздохнул святой отец.

— Но вы же не станете отрицать, что некоторые люди одержимы.

— Я утверждаю, что людской суд не может заменить божественное правосудие. Только Господь Бог отделит зерна от плевел в Судный день, и никто другой.

— Но люди тоже хотят вершить свое правосудие. Как вы убедите их в противном?

— Я констатирую, что пыл борцов со злом угасает, когда у них кончаются деньги. Или когда они беспокоятся о собственном благополучии. Палач из Турнажа, которому надо кормить восьмерых детей, как-то пожаловался мне, что ему не заплатили за последние три казни… «Слава Богу!» — ответил я ему.

Бенедикт Караш д’Отан в волнении поднялся из-за стола.

— Мы должны положить конец этим убийствам! И вы совершенно правы, для этого нужны свидетельства. Много свидетельств! Шокирующих! Убедительных! Которые покажут: никто не выиграет от того, что нас захлестнет смертоносное безумие. В пламени костров сгорит весь мир!

Священник замолк, переполненный горечью. Жаспар Данвер смотрел на него, не скрывая своего удивления. Впечатление, которое произвел на него иезуит при первой встрече, было далеко не столь благоприятным.

Колокола звали к вечерне. Шум в трактире стал заметно громче, как будто все предметы в нем почувствовали потребность в переменах и своим перестуком отмечали каждое действие людей, усиливали каждое слово, произнесенное ими.

В церковь Сен-Марсель они отправились вместе. Надвинув шляпы по самый лоб и ёжась от пронизывающего сырого ветра, они шли по улице Маленьких ножниц, где обитали шумные портные, несколько цирюльников да карманные воры. Дома, сложенные из серого известняка, казались незыблемыми, несмотря на то, что шершавые камни кладки местами расслоились на тонкие пластинки, похожие на страницы книги.

Какая-то дама почтительно поздоровалась с ними.

— Это хозяйка моей квартиры, — сказал иезуит. — Она очень предупредительна со мной…

Церковный колокол ударил в последний раз.

— …Кроме того, она ярая доносчица, главный обвинитель Анны Дюмулен.

— Она не откажется от своих показаний?

На тонких губах священника заиграла лукавая улыбка.

— Исповедь может поспособствовать этому…

— Очень хорошо.

— Но согрешивший единожды может согрешить снова!

— Вы хотите сказать, что…

— Что она может отказаться от своего же отказа…

— И что тогда?

— Тогда придется исповедовать ее снова.

Перед входом в церковь толпились женщины разного возраста: старухи и зажиточные мещанки, имевшие достаточно времени, чтобы посвятить его Господу. Среди них была и вдова Дюмулен. Миниатюрная, в черном платье, она присела на скамью слева от центрального прохода, в нескольких рядах от алтаря. Судья и священник опустились на колени. Настоятель храма поднялся на амвон и начал читать вечернюю молитву. Свистящим шепотом ему вторили женщины, в их нестройный хор вплетались низкие голоса мужчин. Потом наступила тишина. Иезуит спрятал лицо в ладонях. Его шерстяная сутана белым крылом накрыла скамеечку для молитвы. Неподалеку застыл черный согбенный силуэт вдовы Дюмулен. Ничто не нарушало величественного покоя храма, и это было почти чудо. Время остановилось, будто и оно тоже возносило молитву Господу.


Вернувшись на постоялый двор, Жаспар у себя в комнате наскоро проглотил похлебку с хлебом и овощами и достал из ящичка крокус. Цветок раскрылся, требуя воды и света. Судье хотелось запечатлеть его в таком виде, но он решил сделать это позже. Его ждал доклад.

Он писал быстро, не выбирая слов, и время от времени бросал взгляд за окно. В доме напротив света не было.

Крики, доносившиеся снизу, становились все громче, затем, судя по воплям и грохоту, в трактире вспыхнула яростная драка… И вдруг резко наступила тишина. Судья перечитал черновик и отметил, что в изложении не хватало имен. Внизу снова приглушенно зазвучали голоса, но он не стал прислушиваться, чтобы не отвлекаться от работы.

Закончив чтение, Жаспар отложил документ в сторону и только теперь заметил свет, пробивавшийся через щели в полу возле сундука с его вещами. Он подошел поближе и увидел маленький лючок, через который, приподняв крышку, мог наблюдать за всем, что происходило в зале на первом этаже. Его удивили лица сидевших в трактире выпивох: они были скорее испуганные, чем пугающие. Несомненно, они видели нечто такое, что не попало в его поле зрения.

Лишь наклонившись ниже, судья Данвер все понял: у камина стоял высокий человек, одетый в черное. Это был шевалье. Он велел принести ему стакан воды, после чего легким движением указательного пальца выстроил всех находившихся в зале в одну шеренгу… Клиенты трактира один за другим проходили перед шевалье, и каждый что-то клал в его раскрытую ладонь. Должно быть, монету. Жаспара Данвера поразила быстрота, с которой рука шевалье протягивалась к подателю, а затем скрывалась в кармане, протягивалась и скрывалась…

Когда мзда была получена, фанатик Очищения в полной тишине расстегнул до пояса свой камзол, обнажив грудь, которую украшал простой деревянный крест. Из сумки, висевшей у него на плече, он достал Библию, положил два пальца на крест и громко объявил:

— «Вторая царей»! Глава девятая!

Никто не шелохнулся.

— И прибыл Ииуй в Изреель. Иезавель же, получив весть, нарумянила лице свое и украсила голову свою, и глядела в окно. Когда Ииуй вошел в ворота, она сказала: мир ли Замврию, убийце государя своего? И поднял он лице свое к окну, и сказал: кто со мною, кто? И выглянули к нему два, три евнуха. И сказал он: выбросьте ее. И выбросили ее. И брызнула кровь ее на стену и на коней, и растоптали ее. И пришел Ииуй, и ел, и пил, и сказал: отыщите эту проклятую и похороните ее, так как царская дочь она. И пошли хоронить ее, и не нашли от нее ничего, кроме черепа, и ног, и кистей рук. И возвратились, и донесли ему. И сказал он: таково было слово Господа, которое Он изрек чрез раба Своего Илию Фесвитянина, сказав: на поле Изреельском съедят псы тело Иезавели. И будет труп Иезавели на участке Изреельском, как навоз на поле, так что никто не скажет: это Иезавель.

Шевалье закрыл книгу и застегнул камзол на все пуговицы. Все, кто был в трактире, опустились на колени или распростерлись ниц. Обходя одних и перешагивая через других, шевалье направился к двери и, трижды плюнув на пол, вышел из «Золотого Льва».

7

Шел третий день его пребывания в Миранже.

Каждому из собравшихся в большом зале заседаний юркий слуга поднес стакан шардонне. После традиционного легкого завтрака судья Бушар изложил суть нового дела.

Ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что речь шла о колдовстве. Обвиняемая Жанна Бург уже призналась в участии в шабаше на волчьем холме и выдала имена своих сообщниц. Оставалось неясным только одно: была ли она той бородатой женщиной, которую разыскивали по всей округе. Она соответствовала имевшимся описаниям, а начальник тюрьмы слышал, как она издавала странные звуки, похожие на рычание или рев, напоминавший сигнал сбора… Но вместе с тем Жанна Бург вовсе не походила на человека, способного стать во главе толпы.

Поправив мантию, подбитую беличьим мехом, председатель суда поудобнее устроился в своем золоченом кресле и обратился к суду с вопросом, можно ли начинать слушание дела. Возражений не последовало.

Судья Данвер поднял руку. К всеобщему удивлению, он желал уточнить некоторые вопросы до того, как в зал введут обвиняемую. Бесцветным голосом председатель ответил, что этому ничто не препятствует. Судью интересовало, каким образом суд получил признание обвиняемой в участии в шабашах. Головы членов суда разом повернулись в сторону лейтенанта полиции.

— Под воздействием пытки первой степени!

— Но ведь этот метод получения признания отменен, — пробормотал иезуит.

— Это легкая пытка, — шепнул ему на ухо начальник тюрьмы, чтобы внести ясность.

— Когда и где обвиняемая выдала имена своих сообщниц? — задал следующий вопрос судья Данвер.

Головы снова повернулись к лейтенанту полиции.

— В тюрьме!

— За обещание в снисхождении суда, — констатировал Данвер, не ожидая ответа.

— Иначе от них ничего не добьешься, — пояснил начальник тюрьмы иезуиту.

— Она тут же выложила нам имена двенадцати человек, — со скромным ликованием в голосе сообщил лейтенант Шатэнь. — Да, сразу же двенадцати подозреваемых, да еще каких!

— Иногда правосудие продвигается вперед семимильными шагами, — прокомментировал судья Канэн.

Их энтузиазм охладил судья-инспектор.

— В чем их еще обвиняют помимо участия в шабашах? — спросил он.

— Обвиняемая публично призналась в связи с дьяволом, — не скрывая раздражения, ответил председатель суда. — И здесь каждый сможет судить на основе фактов.

Жанна Бург предстала перед судьями — сгорбленная, с всклоченными волосами, ее скрюченные пальцы комкали подол грязной рубашки. Все в ней выдавало ведьму: отталкивающая неопрятность, сильное косоглазие левого глаза, манера смотреть исподлобья правым, пучки жестких волос, торчащие на подбородке.

«У нее нет никаких шансов», — подумал Жаспар Данвер.

Голос старухи резал слух.

— Если я грязная, — проскрипела она, обращаясь к председателю, не преминувшему обратить на это внимание, — то потому, что в застенке моими соседями были только крысы да тараканы.

— Adoratio diaboli! — произнес судья Бушар, искоса заглядывая в список обязательных вопросов. — Умеет ли обвиняемая наводить порчу? Колдовать?

— Умею ли я наводить порчу! Ах! Я даже знаю способы, как быстрее прибыть на шабаш. Я знаю их лучше, чем Абель!

— Участвовала ли обвиняемая в бесовских танцах? Кто еще был с ней? Совершала ли она сама или была свидетелем совершения противоестественных актов?..

Правый глаз Жанны вспыхнул и устремился на судью Бушара.

— Только приглашенные имеют право участвовать в танцах! После них все совокупляются и ласкают друг друга до тех пор, пока не прибудет Господин…

Находясь в одиночестве в этом враждебном месте, перед лицом законников и священников, разбирающихся в Священном Писании, но ничего не смыслящих в Великой магии, Жанна Бург знала, какая судьба уготована ей. Она видела, как волокли на костер Барб Минар, и понимала, что ей самой не избежать той же участи. И тогда, на волне отчаянного куража, порожденного осознанием неизбежного конца, старуха, упиваясь подробностями, поведала онемевшим судьям жуткий рассказ о дьявольских игрищах.

— Наконец, на шабаш является сам великий Сатана, облаченный в черный с золотом плащ. Его голову украшают пять рогов: три больших и два маленьких. Еще один рог находится на шее. Пальцы длинные и когтистые. Приближаться к нему опасно… Голос у него трубный, как у осла. Длинный хвост прикрывает срамные места. Иногда Господин скучающе поигрывает им. Его почтительно приветствуют — ведьмы склоняются перед ним в низком поклоне. Господин позволяет восхищаться собой, а самых красивых удостаивает чести прикоснуться к нему. Среди них девица Фаншон, юный Рауль, который предпочитает мужчин женщинам, дама Монтран, Рен Бригетта, вдова Дюмулен, малышка Альдегонда. В первый день шабаша они целуют Господина в рот и соски, в следующие дни ниже — в срамные места. Когда наш Господин в плохом настроении, он хочет, чтобы ему целовали зад. Это единственный способ успокоить его. Этим занимаются еретики, не поклоняющиеся Иисусу Христу. Но больше всего он хочет видеть свою избранницу, ту, которая распаляет его…

Старая карга замолчала и стала чесаться. Грязными крючковатыми пальцами она поскребла плоскую грудь, потом спину и дряблый зад. Судья Бушар смотрел на нее, не скрывая отвращения.

— Кто эта… женщина?

Члены суда переглянулись. Жанна Бург перестала чесаться, резко тряхнула головой и пронзительно завизжала:

— Избранница дьявола — это бородатая ведьма!

Направив на судей свой выпученный косой глаз, она удовлетворенно следила за их реакцией. Начальник тюрьмы нервно покусывал кончик уса, его отвислые щеки мелко подрагивали. Председатель суда всем телом подался вперед.

— Она приходит не всегда. Она умеет заставить себя ждать. Но когда она появляется, то все взгляды устремляются на нее! Тысячи золотых монет сверкают на ее корсаже! Шелковые ленты развеваются вокруг ее юбки! Самоцветы вплетены в бороду, которую она время от времени любовно поправляет. Все это волнует дьявола. Но еще больше его возбуждают вопли избранницы. В шестнадцатый день луны крики бородатой ведьмы просто ужасны. Они похожи на визг свиньи, у которой выпускают кровь. Никто из сидящих в этом зале не смог бы выдержать их. Но это не касается тех, кто присутствует на шабаше! Накричавшись, бородатая принимается ублажать нашего Господина. Она ползает перед ним, она восторгается им от пят до кончиков волос. Она покрывает его поцелуями, особенно великолепный хвост. Она ласкает его своей бородой. Она лижет его член, и тот, возбуждаясь, вздымается, словно могучее дерево. И когда они начинают совокупляться, орган Господина едва не пронзает ее насквозь, и она поет песни любви.

— Что… что происходит потом? — с трудом приходя в себя от услышанного, спросил судья Бушар.

Старуха ухмыльнулась и, глядя на него своим зрячим глазом, ответила:

— А потом все заканчивается! Хе! Хе!.. Дьявол превращается в маленького мальчика, младенца с тоненьким голоском. Занимается заря. Любовь теряет свой вкус. Любовь причиняет женщинам боль…

— И что…

Жанна Бург не дала ему договорить.

— Любовь причиняет женщинам боль. И тогда дьявол раздает свои подарки: всякие снадобья, детей, которых нужно сечь кнутом. А с первым лучом солнца он исчезает. Он тает, словно масло на огне. Замужние женщины возвращаются в супружеские постели к своим мужьям, которые ни о чем не подозревают. Другие — старухи и кажущиеся девственницы — ждут до последнего момента. Они не знают, что им делать. Они смотрят себе под ноги, кусают пальцы. А вернувшись домой, они ждут…

— Чего же они ждут?

— Они ждут следующего шабаша! — Старуха пожала плечами и, чуть помолчав, продолжила: — В третью, последнюю ночь шабаша, бородатая женщина творит чудеса. Она обращается к луне. «Взойди!» — приказывает она. Но луна не подчиняется. Она хочет, чтобы ей сначала заплатили. Смертями и напастями. Бородатая женщина говорит ей, что за все уже заплачено. Но луне этого мало, она хочет еще. Она торгуется и злится. Спор становится все более яростным. К нему примешивается еще и ревность. Ведь черная луна жаждет заполучить солнце, а бородатая женщина — дьявола. Но они считают себя соперницами и боятся, как бы одна не отбила у другой предмет ее вожделения. Они обливают друг друга грязью и бранятся, как пьяные солдаты…

— А… внешне… Как выглядит бородатая женщина?

— Она очень толстая. У нее широкое красное лицо, и среди бороды большой буквой О выделяется рот. А когда она поет, ее огромные груди трясутся, как студень.

Непристойные подробности, которыми щедро приправляла свой рассказ Жанна Бург, вдруг показались председателю суда просто невыносимыми.

— Правда ли, — спросил он, — что, когда она поет, ее голос похож на кваканье жабы или скрип несмазанного колеса?

Старая ведьма задумалась.

— Да, бывает и так. Но после совокупления с дьяволом ее голос становится нежным и жарким. В нем смешиваются воедино мужские и женские тона. Он утоляет все печали. Поэтому люди приходят на церемонии. Ее голос прекрасен, как богатые похороны. Он смягчает боль от потерь. Он заставляет забыть о смерти.

— Нам хотелось бы знать: этот голос невыносим или мягок? — напряженно спросил Бушар.

Старуха громко откашлялась и воскликнула:

— И то, и другое вместе! Добро и зло соединились в нем. Счастье не может обойтись без боли!

— Что это еще за бред? — спросил Бушар, недоуменно разводя руками.

— Дуализм, сударь, — ответил ему иезуит. — Эта особа объясняет нам теорию двуединства мира. Теорию, которая вступает в противоречие с догматом о святой Троице…

— Это клятвопреступление! — возмущенно вскричал Бушар, когда до него дошел смысл сказанного иезуитом. — Не правда ли, шевалье?

Тот хрустнул суставами пальцев и заявил:

— Догмат о святой Троице, согласно которому Бог един в трех ипостасях и Иисус является одной из них, не имеет прямого отношения к Библии…

Бушар замолчал, он забыл об этих теологических спорах.

— …Но понятие клятвопреступления, — продолжал набожный шевалье, — не меняет сути дела, так как есть все основания полагать, что речь идет о настоящих сатанинских оргиях, в основу которых положено почитание четырех могущественных начал: луны, солнца, бородатой ведьмы и дьявола!

— Тогда это уже святая Четверица, — чуть слышно пробормотал иезуит.

8

Вопросы сыпались один за другим, но упрямая старуха не сдавалась. Однако бесплодные попытки объяснить судьям смысл сказанного ею утомили Жанну, и ее ответы становились все более скупыми и немногословными. В большом зале заседаний все чаще воцарялась тишина, которую нарушал лишь скрип пера. Секретарь суда без устали строчил страницу за страницей, и, казалось, слушанию дела, равно как и козням дьявола, не будет конца во веки вечные.

Внезапно ведьма покачнулась. Ноги у нее подкосились, и, падая, она вцепилась в полу камзола одного из стражников, да с такой силой, что на руках у нее проступили синие узловатые вены. Стражника повело в сторону, но, приложив неимоверное усилие, он сохранил равновесие. Однако ему пришлось согнуть ноги в коленях и, в свою очередь, ухватиться за женщину. Со стороны могло показаться, что они борются. Но уже в следующий момент мощный стражник в стальной кирасе резким движением стряхнул с себя изможденную старуху, и та свалилась на каменный пол, как тряпичная кукла. Взбешенный стражник молча поправил мундир и помахал перед собой рукой, отгоняя зловонный запах. Цепляясь костлявыми пальцами за гладкие каменные плиты, Жанна Бург приподнялась и, втянув голову в плечи, села на корточки. В этой позе она напоминала большую безголовую лягушку. Стражники не осмелились приблизиться к ней. Они были заметно напуганы.

Судьи-заседатели разом повернулись к председателю, который уже обдумывал свою заключительную речь, намереваясь покончить с этим делом и закрыть заседание.

Именно в этот момент произошло неожиданное событие, нарушившее затянувшуюся паузу. Караш д’Отан встал из-за стола и, обметая полами своей белой сутаны ступеньки подиума, где сидели члены суда, спустился к обвиняемой. Все, находившиеся в зале заседаний, изумленно уставились на иезуита.

Подойдя к старухе, тот опустился рядом с ней на колени и шепнул на ухо несколько слов. Сначала ничего не произошло. Потом женщина подняла голову. Святой отец осторожно обнял ее за плечи и сильным, но плавным рывком помог подняться на ноги. Обессилевшую старуху качало из стороны в сторону. Иезуит встал позади нее и, придерживая, как маленького ребенка, которого учат ходить, повел к скамье, стоявшей у стены.

— Принесите ей попить, — велел он стоявшему рядом слуге.

Тот торопливо вышел из зала и вернулся со стаканом холодной воды. Жанна Бург обеими руками схватила стакан и, захлебываясь, осушила его. В тишине послышался звук отрыжки.


Наконец председатель распорядился вернуть подсудимую на ее место и продолжить заседание. Порядок, казалось, был восстановлен. Однако поступок иезуита вызвал у Ла Барелля глухое раздражение, тем более, что он стал для всех полной неожиданностью. Председатель решил, что объяснится со священником, как только представится удобный момент. Вот уже более двадцати лет суд Миранжа имел статус гражданского, и духовным лицам, входившим, естественно, в его состав, следовало проявлять особую сдержанность и оказывать моральную поддержку лишь по просьбе председателя суда, когда тому требовалась помощь в принятии обоснованных решений.

Пока же ему придется потерпеть. Пусть этот инцидент выглядит чем-то несущественным, этаким мелким недоразумением. Но такой шаг мог дорого обойтись ему, ведь своей выходкой Армид[2] в сутане чуть было не отодвинул его на задний план. Поэтому перед вызовом других обвиняемых и свидетелей Ла Барелль решил всем показать, кто командует в этом зале. Перехватывая инициативу, он картинно раскинул руки, взмахнув, словно крыльями, широкими красными рукавами мантии.

— Обвиняемая повторила то, что показала под пыткой. Но на этот раз признания были получены без всякого принуждения. Несмотря на различные методы, результаты допросов совпадают. Каждый из вас имел возможность убедиться, что особа, известная как Жанна Бург, без колебаний сообщила суду сведения столь же омерзительные, сколь и полезные. И этим мы, конечно, во многом обязаны судье Бушару, который провел прекрасную работу.

Последнюю фразу председатель произнес с особым нажимом. Ему очень хотелось принизить авторитет нахального иезуита, но для этого требовалось повысить престиж судьи, и в этом он видел свою прямую обязанность. Выставив указующий перст из пены кружевного манжета, Ла Барелль грозно нацелил его на обвиняемую.

— Всего в нескольких лье отсюда, господа, проводятся дьявольские оргии! И их участники, как вы могли в этом убедиться, не испытывают никаких угрызений совести! Народ находится под их влиянием. Зло ширится. Скоро вся Бургундия будет в его власти!

Упиваясь собственным красноречием, Ла Барелль даже не заметил, как посеял черное зерно раздора в души своих помощников. Канэн никак не мог прийти в себя от комплиментов, сказанных в адрес Бушара, а Бушар знал, что ему так и не удалось взять верх над старой ведьмой.

Канэн, у которого от зависти спирало дыхание, не выдержал первым:

— Жанна Бург косит на один глаз, что, равно как колченогость, родимые пятна и заячья губа, указывает на принадлежность к ведьмам и колдунам… Но растительность у нее на лице слишком редкая, что не дает оснований считать ее бородатой женщиной.

На это Бушар возразил, что вовсе не обязательно иметь густой волосяной покров, чтобы считаться бородатым. По его мнению, Жанна Бург и есть та самая бородатая ведьма.

Но Канэн придерживался иной точки зрения: бородатой ведьмой была не кто иная, как вдова Дюмулен. Свою позицию он мотивировал тем, что старуха Бург очень подробно описала бородатую женщину, как если бы была ее соседкой. А это доказывает, что сама она не может быть бородатой ведьмой. Но решающий аргумент судьи Канэна сводился к тому, что Люцифер не возжелал бы женщину со столь отталкивающей внешностью!

Бушар прервал его, упирая на тот факт, что подобная точность в описании внешности свидетельствует как раз об обратном, а именно о том, что богопротивным созданием является старуха.

Конец перепалке положило только вмешательство председателя Ла Барелля. Он напомнил спорщикам, что есть еще третья подозреваемая, и добавил: лично его поражает, до какой степени совпадают свидетельские показания. Кроме того, ему хотелось бы знать, что думает по этому поводу господин королевский инспектор.

— Я хочу знать, была ли обвиняемая непосредственной участницей описанных ею событий или она лишь пересказала слышанное ранее от третьего лица, — заявил Данвер.

— В таком случае допросы обвиняемых теряют всякий смысл! — негодующе вскричал Бушар. — Любое свидетельское показание может быть подвергнуто сомнению и стать объектом махинаций!

Он повернулся к председателю суда, рассчитывая на его поддержку. Тот не заставил себя ждать и по-отечески наставительно произнес:

— Мы должны рассматривать дела в духе справедливости и честности, принимать на веру только голую правду. — И, обратившись к Данверу, добавил: — В стремлении открыть невидимую сторону вещей мы можем дойти до того, что начнем подозревать самих себя! Чтобы нас обвиняли в колдовстве! Ха-ха!.. Я шучу, господин инспектор. Для нас главное — не видимая сторона вещей и не их изнанка, а только истина.

Лейтенант Шатэнь коротко хохотнул, а офицер Мало, сбитый с толку мудреными разговорами, нахмурил брови.

— Если же говорить серьезно, господин инспектор, — продолжил Тимоте де Ла Барелль, — внешность обвиняемой полностью соответствует портрету ведьмы, описанному в «Malleus Maleficarum». Мне нечего добавить. Я не собираюсь дополнять его. Он и так отвратителен… Этот «Молот ведьм» с его примечаниями в конце очень удобен. Структура книги прекрасно продумана, вы не находите?

— И что же в ней говорится относительно нашей обвиняемой? — спросил иезуит.

Председатель метнул в него быстрый взгляд исподлобья. Снова этот придира! Когда же, наконец, суды избавятся от религиозных фатов? Однако его ответ прозвучал мягко, почти ласково:

— Ах, святой отец! Вы же знаете «Malleus» не хуже меня. Как там, к примеру, говорится о тяге женщин к плотским наслаждениям? Она неутолима! И, мне кажется, все это почувствовали, когда старуха с нескрываемым удовольствием рассказывала о любовных утехах ведьм. Это вас не удивляет, святой отец?

— А что еще говорится в этой книге? — поинтересовался офицер Мало.

Лейтенант Шатэнь толкнул его локтем в бок и прыснул со смеху. Но председатель призвал обоих к порядку, напомнив, что тут нет ничего смешного и в один прекрасный день они сами могли бы стать жертвами этих женщин, которые «собирают мужские члены, прячут их в железные ящики и птичьи гнезда, где они извиваются подобно червям…».

Офицер раздул толстые щеки и выпучил глаза.

Лейтенант кашлянул и отреагировал сугубо по-военному:

— Мы конфискуем все железные ящики и обыщем все птичьи гнезда.

— Это дело долгое и трудное, — вздохнул Ла Барелль.

Но лейтенант Шатэнь был практиком, и подобные сомнения его не смущали.

— На выполнение этой работы я выделю десять стражников. Народ больше не будет жаловаться на медлительность правосудия. Мы не дадим покоя ведьмам, угомоним возмутителей спокойствия и прочешем весь город.

— Хороший план, — лаконично заключил председатель суда.


Скучные и утомительные допросы продолжались весь день. Количество подозреваемых и свидетелей росло как на дрожжах, а их показания были запутанными и зачастую противоречивыми. Тимоте де Ла Барелль старался сосредоточить работу на установлении виновных и проверке свидетельских показаний. Свою главную задачу он видел в поиске ключевой фигуры неслыханного заговора и решил, что во имя правосудия будет трудиться не покладая рук до тех пор, пока не найдет бородатую женщину.


Наступил вечер, и Жаспар заперся в своей комнате.

В тусклом свете лампы, свисавшей с потолочной балки, он установил мольберт и принялся за работу. Несмотря на теплую шерстяную одежду, он чувствовал себя немного зябко. Время от времени судья то напевал себе под нос, то тихонько насвистывал приходившие в голову мелодии. Постепенно из-под его руки на шероховатой поверхности бумаги стало появляться изображение крокуса. Еще немного усилий, и цветок предстанет во всей своей красе, радуя глаз плавностью линий и молочной белизной лепестков. Затем он постарается проработать его сердцевинку — три тычинки и пестик, состоящий из трех пластинок с махровыми краями. Он сделает это аккуратно и точно, ибо только точность, по словам Дюрера, порождала истинную красоту.

В окне напротив зажегся свет. Жаспар понял это по отблеску в стекле своей лампы. Он мог следить за колеблющимся отражением, хотя сам стоял неподвижно, повернувшись спиной к окну. Двигалась только его правая рука, отыскивая правильный контур чашечки цветка. Вдова находилась в комнате, которая соседствовала с трактиром. Пятно света потускнело и расплылось, словно тень закрыла огонь в очаге или пламя свечи… Потом отражение в лампе снова стало четким, но каким-то обрезанным. Виднелась лишь его часть, незавершенная, как рисунок крокуса. Окруженный листьями, стебель цветка был таким прямым, что его можно было чертить по линейке. Даже теперь он тянулся к небу.


В дверь постучали. Данвер не ответил, полагая, что его больше не станут беспокоить, однако ошибся. Дверь приоткрылась. Жаспар открыл было рот, чтобы выразить свое возмущение этим бесцеремонным вторжением, но увидел на пороге Коломбана с тяжелой корзиной поленьев.

— Дрова для камина! Иначе вы здесь замерзнете!.. Ой, какой цветок! — мальчик восхищенно взмахнул рукой. — Я разведу огонь. Это будет быстро. Я произнесу волшебное заклинание, и огонь сразу же разгорится.

Спустя несколько мгновений над поленьями заплясали языки пламени. Коломбан отодвинулся от камина, но уходить не торопился. Он подошел к окну и вздохнул.

— Интересно, что она сейчас делает?

Жаспар сосредоточенно прорисовывал стебель цветка.

— Ее муж был неприятным типом, — Коломбан обернулся и увидел, что его слова привлекли внимание судьи. — Она правильно сделала, что избавилась от него.

Жаспар пожал плечами. Ему хотелось, чтобы Коломбан ушел, но не хватало решимости выставить мальчишку за дверь.

— Он всегда был в плохом настроении, постоянно бранил детей. А они показывали ему язык, едва он поворачивался к ним спиной. Кроме того, он носил слишком тесное платье, — Коломбан расхохотался.

Жаспар поднял голову и увидел его щербатый, растянутый до ушей рот. Интересно, сколько зубов ему не хватает? Найденыш, ставший мальчиком для битья…

— О-ля-ля! Его брюхо выпирало во все стороны, как тесто из кадки! — давясь со смеху, продолжал парнишка, но серьезный вид судьи призвал его к порядку. — Ну всё, всё, молчу, — он прикрыл рот ладошкой, но это не помогло ему сдержать рвущийся наружу хохот. — Его снадобья убивали людей! Кое-какие лечили, но другие убивали. Да он и сам помер, пробуя их. Он ошибся! А может, его жена, которая смешивала их. Нарочно. Все больше и больше людей говорят, что это она убила его, — Коломбан посмотрел на судью, чтобы знать, может ли продолжать. — И правильно сделала, — он больше не оборачивался и говорил сам себе: — Мне бы очень хотелось, чтоб она была моей матерью. У меня нет мамы… Я бы хотел иметь такую маму, как она. И отца у меня тоже нет… — Голос его окреп и стал тверже: — Я бы хотел, чтобы им были вы.

Жаспар рисовал. Коломбан продолжал говорить, глядя в окно. Он размышлял вслух, задавал вопросы и сам же отвечал на них. Его голос становился все тише и тише и наконец превратился в чуть слышное непрерывное бормотание, похожее на журчание ручейка. Однако до настоящей тишины, нужной Жаспару, было еще далеко.

— Тебе пора идти, — сказал он мальчику.

— Да. Внизу уже начинают орать. Слышите?

Коломбан чуть постоял, переминаясь с ноги на ногу, затем стремглав выскочил из комнаты. Проводив его взглядом, Жаспар Данвер вернулся к своему занятию. Крокус обрел окончательные формы и уже начал дышать.

9

— Я думаю, она может многое рассказать о вдове… — сказал председатель, надевая просторный плащ, поданный слугой. — Пойдут не все, но вам это будет интересно…

Судья Данвер не мог отказаться от предложения и в свою очередь застегнул накинутый ему на плечи плащ. Теперь они были готовы выступить в роли современных судей, которые собирались отправиться на место преступления за сбором улик.

Данвер размышлял о том, что может быть общего у вдовы Дюмулен и Рены Бригетты. Он хотел было поговорить с Ла Бареллем, но потом передумал: тот, скорее всего, ответит пустой отговоркой или просто обманет.

Улица Виноделов примыкала к зданию суда под острым углом и представляла собой длинный запруженный пустыми бочками коридор, который вел на окраину города. Они шли вдоль жавшихся друг к другу высоких зданий цвета винного осадка с гирляндами фасадных лестниц, нависавших над входами в винные погребки. При приближении процессии грохот перекатываемых бочек стихал, и подмастерья сопровождали ее настороженными взглядами. Издали доносился шум большой стирки.

Постепенно ритмичные удары вальков становились все громче и громче. Нагнувшись над водой и не обращая внимания на летящие со всех сторон ледяные брызги, женщины яростно колотили вальками белье, словно выбивали из него сглаз, порчу и прочие напасти. Завидев судей в сопровождении военных, прачки прекращали работу и, выпрямив спины, бросали на кортеж откровенно враждебные взгляды. Женщинам Миранжа не нравились судейские, не нравился и следовавший за ними эскорт из четырех вооруженных до зубов дюжих молодцев, которыми командовал лейтенант в шляпе, украшенной гербом города. Но настоящий страх вызывал у них худощавый мужчина в натянутом на уши плоском сером берете, сгибавшийся под тяжестью мешка, который распирали какие-то угловатые предметы. Крепкие натруженные руки прачек, сжимавшие вальки, начинали мелко дрожать, когда он проходил мимо, путаясь под ногами у солдат.

— Ее нужно взять тепленькой, — сказал Тимоте де Ла Барелль.

— Тепленькой, как курицу с вертела! — ощерился Канэн в свойственной ему хищной манере и добавил, обращаясь к судье-инспектору: — Вот увидите, это не тот скелет, обтянутый кожей, как старуха Бург!

Лейтенант Шатэнь, любивший добрую шутку, хмыкнул у них за спиной:

— Если ее окунуть в озеро для испытания водной купелью, то вода выйдет из берегов!

Ближе к окраине города старые дома чередовались с деревянными лачугами. В каменных стенах чернели узкие оконные проемы в виде бойниц для стрельбы из лука. Эти вертикальные щели с внутренними откосами пропускали свет, не задерживая тепло, и позволяли обитателям домов наблюдать за всем, что происходило на улице, оставаясь при этом не видимыми снаружи. Десятки горожан, затаившихся за окнами, провожали процессию настороженными взглядами и облегченно вздыхали, когда она скрывалась из виду. Под стенами домов сидели, съежившись, нищие. Здоровые имели право идти побираться в город, но больным чумой или другой заразой оставалось только одно — идти умирать за городские стены.

— Кто выдвигает обвинения? — спросил судья Данвер, не замедляя шага.

— Их много, — ответил Ла Барелль. — Один молодожен обвиняет ее в том, что она навела на него порчу, поразив бессилием в день свадьбы. Для нас особенно важно узнать, кто еще занимается колдовством. Первый раз, когда ее подвергли допросу, она выдала несколько имен, назвав в числе прочих Анну Дюмулен. Но потом она отказывалась от своих показаний, и приходилось начинать все сначала. Рена Бригетта — известная в городе повитуха и знахарка. Так что, как видите, оснований для беспокойства хватает…

Члены магистратуры и сопровождавшие их стражники осторожно перепрыгивали зловонные лужи, но то и дело поскальзывались на подтеках пролитого сусла и жира. Пробираясь вдоль грязно-розовых стен, Ла Барелль невозмутимо добавил:

— Так, по крайней мере, говорят жалобщики.

Кортеж остановился перед низкой лачугой, неровно покрытой сланцевой плиткой.

— Открывай! — заорал один из стражников, грохнув в дверь прикладом своей пищали.

В ответ не раздалось ни звука. Тогда лейтенант приказал ломать дверь.

Ничего не понимая, перепуганная Рена Бригетта круглыми глазами смотрела на вломившихся к ней в дом людей. В одной руке она сжимала шею потрошеной курицы, в другой нож. У нее под ногами на утоптанном земляном полу валялись перья, которые лениво шевелил ветер, врывавшийся в дом через сорванные с петель двери. У очага неподвижно застыл пожилой мужчина, прижав к груди дымящуюся трубку.

Лейтенант Шатэнь по-хозяйски огляделся и скомандовал своим людям:

— Обыскать дом!

Рена Бригетта от неожиданности выронила из рук и курицу, и нож.

— В чем дело?.. — пролепетала она.

Тарелка, стоявшая на полке над очагом, разлетелась вдребезги. В ней ничего не было. Из глубокой стенной ниши на пол посыпались овощи и глиняные миски. Туда же полетело еще сырое белье, сушившееся на подставке подле очага. Стражники пошуровали в нише шпагами, но, кроме трех пустых корзин, больше ничего там не нашли. Корзины покатились по полу, оставляя грязные следы на недавно выстиранной одежде.

Дошел черед до стенного шкафа, на полках которого ровными рядами стояли закупоренные горшки с разными припасами. Один из горшков лейтенант передал Ла Бареллю. Тот открыл крышку, понюхал и сказал, что забирает его в качестве вещественного доказательства. Еще больший интерес вызвал флакон с какой-то коричневой жидкостью, найденный в каморке за кухней. Глаза Канэна блестели, когда он укладывал его вместе с другими уликами в сундук, принесенный стражниками. Рядом на краю лохани в беспорядке лежали пучки сушеных трав. Кончиками пальцев Канэн взял один из них и посмотрел на председателя суда понимающим взглядом. И тут Ла Барелль вспомнил об увлечении инспектора.

— Посмотрите, что это. Вы же ботаник…

Данвер склонился над травами, пощупал листья, потом понюхал их.

— Althoea officinalis… Allium schoenoprasum, или лук-резанец… Thymus vulgaris, — он поднял голову. — Помогает от печеночных колик… Tilia cordata, или липа мелколистная… Sorbus domestica, она же рябина домашняя. Видите, сложные листья состоят из двадцати одного симметричного листочка… Хороша для приготовления настоек… Juniperus communis, или можжевельник обыкновенный. Диоскорид рекомендовал принимать ягоды можжевельника при заболеваниях желудка… Это я не знаю…

Ла Барелль и Канэн рассчитывали услышать от него вердикт, а не лекцию по ботанике, но так его и не дождались. Поэтому травы заняли свое место в сундуке рядом с другими подозрительными предметами. Тем не менее, после продолжительного обыска, превратившегося в сущий разор, пришлось констатировать, что вещественных доказательств, уличающих хозяйку дома в занятии колдовством, почти не удалось найти.

Председатель суда не скрывал своего разочарования. Неожиданно его взгляд остановился на посетителе Рены Бригетты, которому сейчас больше всего на свете хотелось сделаться крошечным и, подобно таракану, забиться в щель каменной кладки. Что он здесь делал? Человек испуганно выкатил глаза, замычал и отчаянно замахал руками. Показывая на свой раскрытый рот, он пытался объяснить жестами, что не может говорить. Слезы ручьями текли по его лицу.

Ла Барелль раздраженно спросил:

— Он немой? Что с ним?

— Это несчастный человек, — ответила Рена Бригетта.

— Кто отрезал ему язык?

— Испанцы и лигисты.

— Вы помогаете ему?

— Он приносит мне овощи, и я готовлю ему пищу.

— Он что, сам неумеет стряпать? Разве вы не можете подсказать ему, как это делать?

Председатель суда тяжело вздохнул. Улик мало, ведьма оказалась чересчур изворотливой. Она не сознается ни в чем, чего не будет вынуждена признать. Это не Жанна Бург, которой доставляло удовольствие рассказывать о дьявольских оргиях. Рена Бригетта моложе ее и хитрее. Он подал Канэну знак продолжать допрос.

Рена Бригетта помогала при родах многим женщинам… В том числе и тем, с издевкой заметил Канэн, дети которых появились на свет мертвыми. На то была воля Всевышнего, защищаясь, ответила несчастная. Но во время родов умерло много детей, продолжал настаивать Канэн. Потому что они были слишком слабенькие, возразила повитуха. А что за травы она у себя хранит? Это приправы к пище. А немой, он что, рассчитывает вернуть себе язык с помощью ее стряпни? Если на то будет воля Господа. Приходит ли кто-нибудь еще отведать ее супа? Нет, только немой. Тогда зачем ей нужно столько трав? Бригетта ответила, что за ними к ней иногда приходят соседки. Канэн тут же расставил свои силки, спросив, как зовут этих соседок.

Бородатая женщина? Нет, такая ей не известна. Она клянется, что не имеет ничего общего с этим отродьем и хоть кое-что слышала о ней, ничего не знает, никогда ее не видела; и вообще, эти истории ее не интересуют, они ей противны. И если когда-нибудь она увидит бородатую женщину, то затолкает ее прямо в печь!

Данверу уже слышался обличительный аргумент. Рена Бригетта — физически крепкая женщина, к ее мнению прислушиваются другие, и она совсем не такая одиночка, каковыми являются — каждая по-своему — Анна Дюмулен и Жанна Бург. У нее хватит сил, чтобы постоять за себя, и она могла бы повести на шабаш толпу и даже зачаровать ее, приняв экзотический облик пышнотелой женщины с бородой…

Неудовлетворенный результатом допроса, Ла Барелль решил, что настало время перейти к более жестким методам дознания, и жестом отдал соответствующий приказ человеку в сером берете. Тот споро и деловито достал из своего мешка большие клещи, молоток, три иглы различной длины, кандалы, железный ошейник и разложил эти угрожающего вида предметы на кухонном столе, с которого стражники еще раньше все смели на пол. Рена Бригетта побледнела и затряслась, как от озноба. Немой, казалось, полностью слился с камином.

— Сначала мы вам кое-что покажем, — сказал председатель суда повитухе, затем обернулся к лейтенанту и ледяным тоном приказал: — Подготовьте ее.

Женщина почти не отбивалась, зная, что ей не под силу противостоять пятерым крепким мужчинам да к тому же опытным воинам, способным убить ее одним ударом. В одно мгновенье они сорвали с нее аккуратно сшитое платье, обнажив полное тело, выглядевшее до странного непристойным в своей молочной белизне, и плотно завязали глаза, с ненужной силой затянув узел повязки. На запястья и лодыжки Рены Бригетты стражники накинули сыромятные ремешки, после чего растянули ее на полу и крепко связали. Дородная, с белой кожей, усеянной веснушками, она слабо трепыхалась, как большой карп, вытащенный из пруда. Стражники, заметно возбужденные видом ее пышной груди и грубо выбритого паха, жадно склонились над ней, и лейтенанту пришлось отогнать своих вояк взмахом шпаги.

Человек в берете поднес большие клещи к плечу несчастной жертвы и сжал длинные ручки своего инструмента. Женщина пронзительно закричала. Палач ослабил хватку и вопросительно посмотрел на председателя суда. Они понимали друг друга без слов — по смене выражения лица или едва заметному жесту — и потому работали слаженно, словно части некоего совершенного механизма. Клещи «серого берета» поочередно впивались в поясницу, правую грудь, бедро беспомощной Рены Бригетты… После каждого ее вопля палач неспешно прекращал пытку, и на теле жертвы появлялись новые красные отметины.

Не добившись желаемого результата, костолом сменил тактику. Вооружившись большой иглой, он навис над телом женщины, раздумывая, куда бы воткнуть острие. Наконец, решив эту проблему, он вогнал иглу в трепещущую плоть точным движением специалиста своего дела. От нестерпимой боли Рена Бригетта выгнулась дугой, но ремни на руках и ногах крепко держали ее на месте. Игла не оставила следа, но на месте укола выступила капля крови, которую один из стражников промокнул тампоном, смоченным в уксусе. Зрелище становилось невыносимым, а пытка все более жестокой. Ла Барелль поднял палец. Палач кивнул и вонзил иглу в паховую складку. Тело женщины уже не реагировало на боль. И та вонзилась в живот в районе пупка. Рена Бригетта не шелохнулась. Она, казалось, перешла ту черту, за которой уже не чувствовала боли.

Ла Барелль словно угадал мысли инспектора и, повернувшись к нему, предложил посмотреть, что будет дальше. Палач вонзил иглу в левую грудь женщины, и Рена Бригетта испустила ужасный крик, тем самым подтвердив, что она еще в сознании. Однако несчастная утратила контроль над своим телом: мышцы сфинктера ослабли и содержимое прямой кишки излилось наружу жидкой зловонной массой. Зажав носы и с отвращением отвернувшись, свидетели пытки разразились громкими проклятиями. Председатель суда замахал рукой, отгоняя от себя волну зловония, и потребовал открыть дверь, чтобы впустить струю свежего воздуха. На этом дознание с пристрастием закончилось.

Пока обвиняемую «готовили» к отправке в тюрьму, Ла Барелль ждал на улице.

— Нет! Я умоляю вас! — истошно вопила Рена Бригетта. — Я ничего не сделала! Отпустите меня! Я вас умоляю!

Тимоте де Ла Барелль прищурился и поджал губы. Знала бы эта голая, дурно пахнущая женщина, до какой степени она была ему отвратительна!

10

Рену Бригетту везли через весь город в маленькой тележке, которую тащили два стражника. Остальные несли сундук с изъятыми у нее уликами. Не бог весть какие улики, думал председатель суда, тогда как судья Данвер размышлял, может ли светский суд рассматривать отсутствие боли в определенной точке тела в качестве доказательства вины. Судья Канэн и палач шагали с осознанием исполненного долга, не обремененные какими бы то ни было мыслями и сомнениями. На обратном пути кортеж снова проходил мимо пологого спуска к реке, где женщины стирали белье, но на сей раз их взгляды были прикованы к тележке. На непроницаемых лицах прачек застыло выражение подчеркнутого безразличия, чтобы, не дай бог, не навлечь на себя какой беды. Женщины торопливо перекрестились и продолжили прерванную работу, еще громче стуча вальками.


Иезуит, сопровождаемый раздраженными взглядами стражников, молча расхаживал перед входом в зал заседаний. Когда дознаватели наконец вернулись, он, ни с кем не здороваясь, посторонился, чтобы пропустить их, и пристально посмотрел на Рену Бригетту. Председатель суда бесстрастным тоном сообщил ему, что невосприимчивость обвиняемой к боли была зафиксирована вторично и в присутствии других свидетелей. В подтверждение своих слов он повернулся в сторону судьи-инспектора, который промолчал, не имея формальных возражений.

— Да, в двух местах она совершенно не чувствовала боли, — повторил Ла Барелль, — однако при этом реагировала на все, что происходило вокруг!

Бенедикт Караш д’Отан не сводил глаз с жертвы председателя: голова женщины была запрокинута, рот широко раскрыт.

— Стало быть, вы нашли след дьявола, — скрипнул зубами иезуит. — Вот как! Что-то уж очень легко он дал себя обнаружить, этот пройдоха!

Судья Данвер не верил своим ушам. Как мог говорить таким тоном об Извечном Враге служитель церкви?

— Я хотел бы знать, — продолжал священник, — насколько велика власть дьявола над этой несчастной. То, что он оставил отпечатки своих лап на различных местах ее тела, еще не значит, что она ему принадлежит и больше не способна почитать Всевышнего.

— Если у нее спросить, — вмешался Канэн, — то она скажет, что возносит ему молитвы ежедневно. Соврет — недорого возьмет!

— Существует испытание молитвами… — сказал председатель суда, делая вид, что не замечает намеков иезуита.

— Если обвиняемая не знает молитв, — подхватил Канэн, — значит, она не привыкла молиться или лукавый не позволяет ей делать это.

Судьи окружили Рену Бригетту, собираясь подвергнуть ее новому испытанию, для которого не требовались ни время, ни пыточные инструменты. Оно должно было дать окончательный ответ на вопрос о виновности подозреваемой. Канэн не преминул заметить, что она, возможно, знает молитвы, ведь ведьмы способны и не на такой обман. Взмахом руки председатель отмел это возражение. Неуемное рвение заместителя иногда раздражало его.

Один из стражников взял обвиняемую под мышки и поднял с колен. Другой принес скамеечку для молитвы и сунул ей под отекшие ноги. Рена Бригетта нашла взглядом председателя Ла Барелля и тихо застонала. Тот ждал, удивляясь собственному терпению, выработанному за годы долгой судейской карьеры.

— Начинайте! — распорядился Канэн.

Стоны стихли. И к высоким сводам зала вознеслась первая молитва.

— К тебе обращаюсь, милосердная Дева Мария, да пребудет с тобою милость Божья… — Женщина судорожно перевела дух и продолжила: — Пресвятая Богородица, молись за нас, бедных грешников, ныне и присно, и во веки… веков.

— Символ веры, — потребовал председатель.

— Символ веры? — переспросила она.

— Верую, — подсказал иезуит.

— Ах да, я знаю. Верую… Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, единородного, от Отца рожденного прежде всех веков; Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного с Отцом, Которым все сотворено. Ради нас людей и ради нашего спасения сшедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии, и вочеловечившегося. Распятого же за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного… и погребенного… и погребенного… — она бросила на иезуита взгляд, взывающий о помощи.

— И душа его отошла в мир иной… — прошептал священник.

— В третий день… — неуверенно продолжила Рена Бригетта. — Третий день… — Она совсем растерялась. Она забыла, что произошло в третий день.

— Так что же было в третий день? — грозно спросил Ла Барелль.

Она не знала. Она забыла. Она рыдала, заливаясь слезами. Председатель повернулся к иезуиту. Тот не промолвил ни слова.

— Вот видите! — вскричал Ла Барелль, который не выносил драматических ситуаций. — Она не знает! Она не знает!

Бенедикт Караш д’Отан бросил на него вызывающий взгляд, словно им предстояло сойтись в поединке за корону Франции во времена битвы при Гастингсе.

— А вы, господин председатель, вы знаете продолжение?

Тимоте де Ла Барелль побагровел и издал нечленораздельное рычание. Будь у него под рукой протазан, он, не раздумывая, проткнул бы им этого наглеца.

— Так вы не знаете продолжение, господин председатель?

Ла Барелль задыхался от бешенства. Он знал, что после смерти произошло чудесное воскрешение, но уже не помнил в точности, какими именно словами об этом говорилось в молитве! Председатель суда публично продемонстрировал, что у него дырявая память!

— Ну хорошо, сударь, — выдавил он, — католическая литургия — это не мой профиль.

Но дело было сделано: отныне его претензиям на совершенство пришел конец и панегирики в его честь станут всего лишь блестящей мишурой, скрывающей неожиданно проявившиеся изъяны.

— Раз уж обстоятельства сложились таким образом и нам нужно абсолютное доказательство, то мы его получим, — процедил сквозь зубы председатель суда, давая понять, что урок, преподанный ему иезуитом, лишь усугубит участь обвиняемой.

Вместе с тем Тимоте де Ла Барелль хотел показать, что он умеет принимать в своем суде тех, кто соблюдает протокол и признает его власть. Он взял судью Данвера за локоть и, не оглядываясь на остальных, повел его в подвалы суда, где размещались тюремные камеры.

— Вас, несомненно, интересует, каким образом мы применяем пытки в процессе дознания, — сдержанно говорил он. — И мы вам это покажем. Однако не беспокойтесь, я только объясню вам сам процесс. На сегодня хватит, я думаю… Вы не такой, как иезуит. Ах! Что за люди! Вот ведь уроды! И постоянно вмешиваются в наши дела! Ну что они понимают в правосудии?

Председатель отворил низкую дверь, которая вела в мрачное помещение с толстыми стенами. Навстречу им, вытирая руки о кожаные штаны, поспешил палач. Пока он выслушивал распоряжения Ла Барелля, Жаспар Данвер осматривал пыточную камеру. В центре стояли железная корзина, где краснели горячие угли, и три стола, оборудованные кандалами, небольшими пыточными приспособлениями и какими-то устрашающего вида инструментами, похожими на слесарные. К стенам были прикреплены два устройства непонятного назначения, которые зловеще поблескивали шкивами и цепями.

— Для большинства обвиняемых достаточно одного вида этого арсенала, чтобы у них развязался язык. Не нужен даже палач: дела улаживаются быстро и без лишних расходов. Сделав это пояснение, адресованное судье-инспектору, Ла Барелль задумался. Конечно, мягкий метод имеет свои преимущества. Но он эффективен лишь в том случае, когда заинтересованные лица идут навстречу суду и хотят избежать ненужных мучений… — Председатель тряхнул головой и продолжил: — Если же это не убеждает в необходимости сотрудничать с правосудием, мы переходим к более серьезным методам. Их в общем-то всего три, хотя вариантов просто не счесть, — он сделал паузу, подбирая более точные слова. — Это сдавливание, подвешивание и прижигание. Сдавливание осуществляется при помощи специального устройства, которое называется сапогом. Это наше изобретение. Вот смотрите: две металлические пластины с проходящими через них винтами сдавливают ногу — сначала только мясо, но если зажать винты сильнее, начинают дробиться кости голени. Кстати, немцы тоже собираются внедрить у себя наш метод. Что касается подвешивания, то тут мы берем пример с испанцев. Они обожают подвешивать людей. Мы предпочитаем использовать дыбу. К ногам испытуемого привязываются грузы, а его самого тянут вверх. Улавливаете, в чем суть? Как правило, эта пытка заканчивается летальным исходом. Таким образом, у обвиняемого есть только два выхода: либо сотрудничать с судом, либо… умереть. Не буду скрывать, случается и такое. Но я всегда требую от палачей проявлять в работе разумную умеренность. Наша цель состоит не в том, чтобы умертвить обвиняемого, а в том, чтобы добиться от него признания, понимаете?


Выйдя из подвалов суда, судья Данвер выразил желание осмотреть камеры городской тюрьмы, и председатель Ла Барелль, превратившись в саму любезность, предложил отвезти его в замок на своей карете.

— Суд Миранжа подождет, — сказал он.

В сопровождении начальника тюрьмы и нескольких стражников они спустились в сырое подземелье. Тюремщик одну за другой открывал тяжелые двери камер и по требованию председателя суда освещал лица арестантов. Ла Барелль называл каждого по имени и вкратце излагал причины заключения. В тусклом колеблющемся свете факелов эти несчастные больше походили на плененных диких зверей, чем на людей. Тем не менее больных среди них не было: больные не доживали до утра…

В последнем каменном мешке находилась Жанна Бург. Свернувшись калачиком, как спящий ребенок, она лежала на полу, уткнувшись лицом в перепревшую солому. Жаспар Данвер неподвижно застыл на пороге камеры. Тюремщик хотел было растолкать старуху, но председатель жестом остановил его: в этом не было необходимости. Судья вспомнил сцену, разыгравшуюся в зале суда, когда иезуит помог старой женщине подняться на ноги. Но теперь прав был Ла Барелль.

Уходя, Данвер еще раз оглянулся. Жанна Бург чуть повернула голову в его сторону и приоткрыла веки. Она не спала. Взгляд ее черных глаз, похожих на маленькие тусклые шарики, был пуст и печален. Она не хотела, чтобы на нее смотрели, как на запертого в клетке зверя. Дверь камеры с лязгом захлопнулась, и Жаспар Данвер в сопровождении Ла Барелля направился к лестнице, ведущей из казематов. В тягостном молчании он шагал по каменным ступеням замка, стертым за века ногами бесчисленных узников и их тюремщиков.


В ожидании председателя члены суда бесцельно бродили по залу заседаний. Но с его возвращением судейская машина заработала снова.

Два стражника поддерживали Рену Бригетту, не давая ей упасть. Данвер сидел, сжав зубы. Караш д’Отан кипел, не скрывая своего возмущения. Ла Барелль потребовал, чтобы во время процесса иезуит соблюдал сдержанность, предписанную ему действующим законоположением. В противном случае как председатель суда он будет вынужден просить его покинуть зал заседаний. Священник поднял бровь.

— Вы выставите меня вон?

— Совершенно верно!

Иезуит и председатель обменялись убийственными взглядами. Ла Барелль взвесил возможные последствия своего демарша и, поразмыслив здраво, решил не обострять обстановку, и без того накаленную до крайности. Он откашлялся, прочищая горло, и распорядился начать процесс.

Он подождал, пока Рене Бригетте принесут кресло, и проследил за тем, чтобы ее усадили по возможности удобнее, после чего самолично приступил к допросу. Делая вид, будто не замечает ее плачевного состояния, Ла Барелль сделал хитрый ход: объявил, что ее помилуют, если она сама того захочет. От нее требуется только одно — помочь суду.

Веки женщины дрогнули, но не поднялись.

— Вы, кажется, имели дело с Анной Дюмулен еще в те времена, когда она не была вдовой. И тогда она… как бы это деликатнее сказать… оттолкнула вас от себя. Конечно, вы не обучались в университете и не могли тягаться на равных с ее мужем, человеком глубочайших познаний. Тем не менее вы, насколько я понял, обладаете определенными познаниями в области старинной медицины, которая иногда оказывается эффективнее современной…

Рена Бригетта зашевелилась в своем кресле.

— Анна Дюмулен, — вкрадчиво продолжал председатель, — считает, что традиционная медицина чаще всего бесполезна, если не сказать опасна. Иными словами, снадобье невежественной знахарки может оказаться отравой… А каково ваше мнение по этому поводу?.. Вдова Дюмулен утверждает также, что не является бородатой ведьмой. Она мотивирует это тем, что женщина ее положения никогда в жизни не станет заниматься подобными мерзостями. Тем самым она дает понять, что этой незаурядной ведьмой может быть выделяющаяся из толпы простолюдинка… Что вы об этом думаете, Рена Бригетта?

— Я не знаю, что хотела этим сказать вдова Дюмулен.

— Несомненно, она думает об этих ужасных создательницах злых духов — суккубов, что сводят людей с пути истинного и делают им всяческие пакости…

— Лучше бы она занималась своими делами.

— Рена Бригетта, вы известны в городе как повитуха, не так ли? Говорят, у вас хорошо подвешен язык и вы всегда готовы оказать свои услуги?

Лицо обвиняемой потемнело от гнева. Неужели вдова намекает, что это она — бородатая ведьма? Неужели она думает, что ей удастся так просто выкрутиться? Собрав все силы, Рена Бригетта срывающимся голосом выкрикнула:

— Уж если кто и знает, что такое отрава, так это она, такая ученая! Ах, она меня подозревает! Неужели? Она еще осмеливается меня подозревать!..

Рена Бригетта произнесла те слова, которые от нее хотели услышать. Председателю она была больше не нужна, и он дал это понять, устало взмахнув рукой.

Но повитуху словно прорвало: она хотела рассказать о своих бедах, защититься, объяснить, что стала жертвой злых слухов, тогда как ее не в чем было упрекнуть, что она всегда помогала людям. А что до той истории на кладбище, то она лишь проходила мимо в день похорон девицы Бернар. И в тот момент, когда процессия входила в ворота, лошадь задрала хвост и облегчилась с такой силой, что загадила всех, кто был рядом. Конечно, кладбище — не место для веселья, но смеялись даже родители усопшей, они не могли сдержаться, несмотря на тяжесть утраты. Что же касается порчи, то это вовсе не она, ее обвинили только по злобе! Если у Томб член мягкий, что бычья кишка, то при чем здесь она? Она никогда не занималась быками! Она ни разу в жизни к ним не прикасалась и ничего в них не понимает!

Однако ее излияния уже никого не интересовали.

11

— В делах, связанных с колдовством, у нас никогда не бывает недостатка в свидетелях, — объяснял Ла Барелль. — Лучший свидетель — это тот, который сам является подозреваемым. Он рассчитывает выкрутиться за счет активного сотрудничества с судом. И если сначала он испытывает угрызения совести, то очень быстро начинает понимать, что, выдав одного, уже легко способен выдать и других.

Теперь, в перерыве между слушаниями, он уделял особое внимание инспектору, излагая ему свои методы и предпочтения.

— Но все это, конечно, отойдет на второй план, как только я найду эту пресловутую бородатую женщину, или, по крайней мере, ту, которую так называют. Когда она будет в моих руках, мне останется только потянуть за кончик ниточки, чтобы взять всех остальных!

В зал ввели супругов-евреев. Их подозревали в переходе в христианство с единственной целью: избежать участи своих единоверцев. Выходя из церкви, они многократно осеняли себя крестным знамением, но, по слухам, продолжали отправлять свои собственные обряды в тайной синагоге, обнаружить которую пока не удалось. Однако был еще один признак, выдававший в них истинных евреев, — это занятие таким гнусным делом, как ростовщичество. Истинный христианин никогда не заставит должника возвращать помимо взятой взаймы суммы еще и проценты!.. За исключением разве что нескольких кальвинистов, живущих в районе швейцарских озер.

Супруги испугано жались друг к другу Они явно не ожидали вопросов председателя суда.

— Вы знаете бородатую женщину? — без обиняков спросил он.

— Бородатую женщину? Нет, конечно же, нет! Мы ее не знаем!

— Как же так? Ее здесь все знают! Или вы живете в отрыве от общины? Разве вы не общаетесь с жителями Миранжа?

— О да! Постоянно! Мы разговариваем со многими!

— Тогда вы должны знать этих трех женщин: Анну Дюмулен, Жанну Бург и Рену Бригетту. Их имена вам что-нибудь говорят?

Супруги в растерянности переглянулись. Они хотели бы сказать да, но лгать было слишком опасно. Неожиданно на помощь им пришел председатель суда.

— Анна Дюмулен — это жена аптекаря…

— Ах, аптекарь! Конечно! Мы его знали. Нам сказали, что он умер. Мы не помним точно, как зовут его жену, но мы ее знаем, конечно!.. Из-за своей астмы мой муж…

— Значит, вы не знаете ни Жанну Бург, ни Рену Бригетту, но Анну Дюмулен…

— Да, да! Прекрасно знаем!

Давая этот ответ, они были убеждены, что в знакомстве с такой почтенной особой, как супруга аптекаря, нет ничего предосудительного. Однако, сами того не желая, они усугубили как свое, так и ее положение, ибо не зря говорится: два сапога — пара.

Но, несмотря на все свое желание, они мало что могли рассказать о вдове. Ла Барелль понял, что больше ничего не вытянет из этих свидетелей, стоящих в стороне от городских интриг, и перешел к рассмотрению жалобы на угрозы четы ростовщиков в адрес крестьян, не заплативших вовремя проценты с ссуды. Это мелочное дело ему быстро надоело, и он передал эстафету прокурору Канэну.


Наклонившись к инспектору, Ла Барелль доверительным тоном шепнул, что временами работа сильно утомляет его. Не согласится ли судья Данвер выпить с ним по стаканчику миранжского? Без посторонних, у него в кабинете? Что касается его самого, то он чувствует, что нуждается в перерыве. С этими ростовщиками он только даром потерял время, нужно было с самого начала отдать их в руки Канэну. Тот обожает допрашивать евреев. Но лично он не любит возиться с ними: как правило, они ничего не знают. Ах, если б только точно знать место и время шабаша, он скрытно отправил бы туда Шатэня с его людьми… А потом… Потом он лично займется бородатой женщиной. Он уже представлял, как допрашивает ее днем и ночью, без перерыва…

И какого же мнения придерживается по этому поводу судья Данвер? Конечно, ему особенно нечего сказать. Ведь он здесь в роли наблюдателя. А в чем конкретно состоит его задача? Собрать факты, показать, в каком состоянии находятся процессы по делу о колдовстве, оценить, насколько глубоко это зло поразило Францию, не так ли? Сравнить положение в провинциях, выяснить, где колдовство еще процветает. Бесспорно, это очень важно…

Но собеседник был не очень словоохотлив, и председатель ломал голову над тем, как умаслить его. Может быть, завязав более тесные отношения… Судья Данвер родился в Париже, верно? В его роду были еще судьи? Нет, ну и ладно… Ах, это зависит от людей… Вот он, Тимоте де Ла Барелль, с рождения был обречен носить судейскую мантию…

Председатель не отказал себе в удовольствии продлить перерыв и после второго стакана миранжского завел разговор о своей золотой юности. Выходец из известного дворянского рода, связанного с герцогами Бургундскими по женской линии, он пошел на службу в магистратуру по примеру младших членов семьи. Конечно, мысль о необходимости зарабатывать свой хлеб насущный трудом совсем не прельщала его, но он переборол себя. И теперь считает, что его деятельность дает пищу разуму, хотя и вынуждает общаться с посредственностями. Вместе с тем ему случается бывать и в высшем свете, особенно когда сильные мира сего нуждаются в нем…

После третьего стакана они вернулись в зал заседаний. Сейчас начнется самое интересное, предупредил Ла Барелль судью Данвера. Он почувствовал необыкновенный прилив бодрости и был готов к работе. Председатель суда любил сюрпризы.

Она появилась в том же черном одеянии, что и в первый раз, но держалась уже совершенно иначе. Со стороны могло показаться, будто окружавшие вдову стражники на самом деле составляли ее свиту. Остановившись перед барьером, отделявшим место для подсудимых от судей, Анна Дюмупен в упор посмотрела на них чуть взволнованным, но прямым взглядом. Такая перемена в поведении не осталась незамеченной Жаспаром Данвером, и он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы знать, чем она вызвана. На вопросы, касавшиеся гражданского состояния, она отвечала спокойным чистым голосом. Ее относительная непринужденность и скромное изящество могли бы понравиться Тимоте де Ла Бареллю, если бы тот не был настроен по отношению к ней резко враждебно, словно хотел подчеркнуть, что у них нет ничего общего кроме антипатии, которая стихийно зарождается между судьей и преступником.

Канэн объявил ей, что отныне она является не подозреваемой, а обвиняемой в отравлении своего мужа. Кроме того, прокурор намекнул еще на две жертвы, которые дурно отзывались о ее супруге. Вдова якобы убила их из мести. Обвинение начало расти, как снежный ком. Анна Дюмулен знала, что это только начало. Она спокойно спросила:

— Так я защищала мужа или убила его?

— Одно не исключает другого! — тявкнул Канэн. — Вступаясь за мужа, вы защищали свое собственное имя, а когда он стал вам мешать, вы избавились от него!

— Избавилась… — чуть слышно повторила вдова.

Наклонившись к Бушару, председатель насмешливо произнес:

— Вдовы хуже повитух. А у нас есть и та, и другая…

— Вам повезло, — ехидно заметил иезуит.

— У нее неплохо подвешен язык, — признал председатель суда. — Во всяком случае, она не говорит на жаргоне.

— И не тявкает, — добавил Караш д’Отан.

Новая выходка иезуита взбесила Канэна, и он разразился яростной обвинительной речью.


— Истинный христианин, господин Дюмулен, по имени Гастон — человек благочестивый и уважаемый в городе, — лечил вас, когда вы были больны… У вас был выкидыш, не так ли? Желали ли вы, чтобы этот ребенок появился на свет?.. Ваш супруг хотел иметь детей… А вы? Разве вы не посещали неких женщин, которые помогают избавиться от плода? Вы не знаете таких? Рену Бригетту, например. Говорят, что она специалист в подобных делах. И что не все женщины, у которых она принимала роды, счастливо разрешались от бремени… Вы не хотите рассказать суду о Рене Бригетте? Что ж, ваше право. Но это свидетельствует не в вашу пользу. Когда человеку нечего скрывать, он не боится говорить… Но вернемся к Гастону Дюмулену. Он был старше вас, не так ли? Он был хорошим мужем? Способным иметь потомство?..

Тут в допрос снова вмешался председатель Ла Барелль. Он хотел перевести разговор на фармацевтику, чтобы выяснить деликатный вопрос — каким ядом был отравлен аптекарь. Итак, муж научил ее использовать травы для приготовления лекарств. Официальная наука не имеет ничего общего с магией, верно? Может ли вдова продемонстрировать это?

— Люди постепенно научились разбираться в травах, — уверенно начала Анна Дюмулен, — но вскоре их знания смешались с суевериями… Мак, например, является очень ценным растением для фармацевтики. Стоило только маку появиться во Франции, как знахари тут же набросились на него. Но использовали они его неправильно. Фламандский врач Додонаюс утверждал…

Внезапно она запнулась. Лица судей были непроницаемы, словно каменные маски. Слова застряли у нее в горле. Ла Барелль ликовал: неужели вдова тоже страдает забывчивостью?

Но Анна Дюмулен заговорила снова:

— Лекарственный мак применяется в пяти случаях… Отвар из его сушеных корней успокаивает боли в желудке… Десять или двенадцать красных зерен, принятых с вином, останавливают месячные… Черные зерна избавляют от дурных снов… — Ее голос снова окреп, и в нем зазвучал вызов: — Только настоящие фармацевты знают это. Додонаюс сам изучал труды китайских целителей, знания которых в области медицины всегда опережали нашу науку. — Тут она вспомнила, что перед ней сидят судьи, а не студенты: — У нас вместо мака обычно используют крапиву, что, конечно же, намного дешевле. Но крапива, даже смешанная с вороньим пометом и кровью кролика, по своей эффективности намного уступает маку.

Глубокие познания вдовы озадачили председателя суда. Он понял, что пора менять тему допроса. Больше всего ему хотелось говорить о бородатой женщине, поэтому, закрывая глаза на всю нелепость своего вопроса, он спросил:

— Вы умеете мяукать по-кошачьи?

— Умеете мяукать? — повторил за патроном Канэн.

Вдова Дюмулен одарила обоих мрачным взглядом.

— А кричать по-ослиному? — не унимался Канэн.

— Я приличная дама, — отрезала вдова.

— Вы поете в церкви? — продолжал Канэн, который понял, куда клонит председатель.

— Нет!

— Никогда? — вмешался Ла Барелль.

— Только при исполнении псалмов.

— А кроме псалмов в церкви исполняют что-нибудь другое?

— …

— Вы любите петь?

Она задумалась, почувствовав в этом вопросе новый подвох.

— Я люблю воспевать Господа Бога.

Допрос продолжался все в той же жесткой манере, и в каждой фразе чувствовались опасные намеки и тайный смысл. Когда вопросы к обвиняемой иссякли, председатель объявил, что она может идти, но предписание об аресте остается в силе. Вдова с отсутствующим видом смотрела прямо перед собой.


Едва она вышла из зала, как члены суда наперебой начали возмущаться ее вызывающим поведением. Она считала себя сильной. Возможно, так оно и есть. Шевалье д’Ир, хранивший до этого надменное молчание, встал из-за стола с пылающим лицом и направил указующий перст то ли на ряды пустых кресел, то ли на лики младенцев, взиравших с фландрийских гобеленов.

— Гордыня — один из семи смертных грехов! Она же является одним из природных пороков женщин. Вдова Дюмулен погрязла в ней, как некогда Вавилон! — Опьяненный собственными словами, фанатик Очищения монотонно загнусавил: — Увы, увы! О, великий Вавилон, могущественный город, грядет час твоего суда!

Обеспокоенный начальник тюрьмы мягко взял его за руку, как делал это с обезумевшими узниками, когда они начинали биться головой о стены камеры. Иногда такое обращение действовало на них успокаивающе. Но реакция святоши ошеломила его.

— Назад! — крикнул он. — Прочь!

— Шевалье боится порчи, — пояснил председатель, которого не волновали подобные страхи. Не обращая внимания на офицера, растерянно перебиравшего пальцами, и на приходившего в себя религиозного фанатика, он задал вопрос, который имел для него особое значение: — Так что же бородатая женщина? Каково ваше мнение, господа? Может ли она скрываться под привлекательной внешностью вдовы Дюмулен?

— Многие говорят, что она доступная женщина, хоть и обладает изысканными манерами, — подал голос Канэн, — и что она в одиночку ходит в лес. Не в этом ли кроется причина ее очарования и свежести? Вдова красива и молода! Вполне возможно, что она спуталась с дьяволом и является его фавориткой.

— Если женщина уродлива, она подозреваема, если женщина красива, то подозреваема вдвойне, — язвительно заметил иезуит.

Канэн в ярости затопал ногами.

— Я так и знал, что вы снова выступите против меня!

— Я — палач палачей, — пробормотал Караш д’Отан, опуская глаза.

12

В канун дня Святого Милосердия обе церкви Миранжа заполнили многочисленные прихожане. Колокола церкви Святой Благодати, находившейся по соседству с постоялым двором, созывали горожан к всенощной.

Из окна комнаты Жаспара Данвера колокольни со звонарем не было видно, но по мелодичному перезвону судья понял, что мастер хорошо знал свое дело. Разные по тону, звуки удивительно гармонично сочетались друг с другом: на сочный басовитый гул, зарождавшийся в глубине бронзовой чаши большого колокола, накладывалось задорное треньканье самых маленьких, а напевный звон средних сплетал их воедино, и над городом плыл необыкновенно торжественный волнующий зов.

Луна отправилась в свой обычный путь по ночному небу. На исходе двадцатых суток марта она напоминала приоткрытую ладонь с лежащим на ней черным шаром.

Судья увидел, что в доме напротив засветилось окно, отчего площадь показалась ему еще темнее. Луна скрылась за облаками, и вся вселенная сконцентрировалась для него в ярком пятне света и звоне церковных колоколов.

Вдова открыла окно и, держась руками за ручки распахнутых настежь оконных створок, обратила лицо к небу. Не сводя с нее глаз, Жаспар последовал ее примеру и замер, вдыхая влажный вечерний воздух.

Он заметил, что она кивнула ему, и, испытывая непонятное волнение, ответил ей тем же, словно отражение в зеркале. Он дал свое согласие, хотя не знал, на что именно. Вдова закрыла окно на задвижку и притворила внутренние ставни. Дом напротив снова стал серым и утонул в ночной темноте, такой же мрачный и неприметный, как и все другие. Бледный серпик луны снова появился на небе, вырвавшись из цепких объятий темного облака.

По ночной городской площади в сторону церкви торопливо семенили припозднившиеся на всенощную набожные старухи, натыкаясь в темноте на едва державшихся на ногах пьянчужек… Потом появилась какая-то женщина. Жаспар Данвер предполагал, что это случится, и не ошибся: укутанная в длинный черный плащ с опущенным на лицо капюшоном, вдова Дюмулен прошла под его окном. Анна показалась ему на глаза, чтобы он знал совершенно определенно: она вышла из дома, она на площади, и она сейчас уйдет, чтобы не давать пищу дурным слухам. Он смотрел ей вслед, даже не задумываясь над тем, куда она могла направиться в это время.

В его голове роились несвязные мысли о докладе, работу над которым следовало продолжить, о задании, суть которого он пока не улавливал, о шпионившей трактирщице…

Жаспар натянул сапоги, торопливо накинул на плечи плащ и, надвинув на глаза шляпу, вышел из своего номера. Спустя несколько мгновений он уже пересекал площадь, направляясь к южной окраине города.

Он шел следом за вдовой. Она была далеко, и он не различал в темноте ее силуэта, однако точно знал, что идет правильной дорогой. Деревья у обочин, казалось, были выше и теснились плотнее, чем днем. Данвер узнал дорогу: постепенно превращаясь в едва заметную тропу, она вела к известной ему лесной поляне. Под грубыми подошвами сапог то и дело потрескивали старые желуди и мелкие сухие веточки, шуршали опавшие, не успевшие перегнить листья — невидимый в темноте зимний мусор. Впереди призрачной тенью появился и тут же исчез силуэт какого-то зверя, то ли волка, то ли косули.

Маячивший среди деревьев просвет выглядел ярче, чем открывшаяся наконец круглая поляна, но даже сейчас она казалась прекрасной, как сказочный замок в конце длинной аллеи. Полупрозрачные крокусы волшебно мерцали в ночи. На другой стороне, за крокусами, возвышалось дерево, под которым он в прошлый раз застал лесного безумца. Жаспар не удивился, увидев вдову на том же самом месте, под гигантским буком.

На этот раз она ждала его, а он шел к ней. Он не стал обходить поляну по кругу, а двинулся прямо через крокусы, шагая по ним, словно по белой пене на песчаном берегу моря. Ковер из свежего мха мягко пружинил под ногами.

Перед деревом Жаспар остановился. Луна светила ему в спину, и он видел Анну лучше, чем она его. Ее лицо было очень бледным, но не таким, как днем в суде, почти прозрачным. А ее большие серые глаза… Он словно только сейчас заметил их. Она заговорила первой.

Ее голос звучал тихо и серьезно. Сердце Жаспара так сильно билось в груди, что он едва разбирал слова. Их встреча, шептала она, была предначертана звездами. Еще она говорила что-то о предопределении свыше. Он слушал ее, не зная, то ли соглашаться с этим, то ли нет. Для христиан звезды не играют никакой роли за исключением разве что возникновения и гибели мира. Анна Дюмулен напомнила о влиянии звезд на судьбы людей. И он поверил ей.

Чтобы успокоиться и реально ощутить ее присутствие, он коснулся плеч молодой женщины. Его руки скользнули по мокрой ткани плаща, и их ладони на короткий миг соприкоснулись, но пальцы так и не сплелись в тесном пожатии.

Анна скрестила руки, вцепившись пальцами в локти, и тем самым прикрыла свой шитый пояс. Сказать ей, чтобы она не надевала его во время процесса? Или же, что ему нравится этот пояс, потому что он такой элегантный? Ладони Жаспара Данвера легонько огладили белые кружевные манжеты и опустились на бедра вдовы, обтянутые черной плиссированной юбкой. Ему хотелось что-нибудь сказать ей, но она опередила его.

— Что мне делать? — спросила Анна. — Я даже подумать не могла, что снова всплывет история с выкидышем. — Ее голос дрожал от волнения. — Может, рассказать, что муж не хотел ребенка? Что он был далеко не таким святым, каким его представляют?

Жаспар убрал руки с ее бедер.

— Нет, ни в коем случае, — ответил он. — Следует придерживаться первоначальной версии — это было фатальное стечение обстоятельств. От судьбы не уйти, и это лучшая линия защиты. Не требуется никаких объяснений. Выкидыш. Внезапная смерть мужа. К этому добавить больше нечего. Суду нельзя давать никакой зацепки.

Губы Анны задрожали.

— Я боюсь, что попала в ловушку. Я просто умираю от страха!

Жаспар обнял ее и прижал к груди, шепча слова утешения вперемежку с новыми советами. Дрожа всем телом, Анна по нескольку раз задавала одни и те же вопросы и пыталась выучить наизусть правильные ответы. Чтобы успокоить молодую женщину, Данвер сжал ее щеки ладонями. Она расплакалась, и слезы принесли ей заметное облегчение. Черты ее лица смягчились, и она прошептала:

— Я невиновна.

Жаспар Данвер верил ей.

Они расстались очень быстро. Анна Дюмулен посоветовала ему не торопиться с возвращением, а немного подождать, чтобы никто не видел его. Чуть приподняв подол юбки, она стремглав помчалась прочь с поляны. Он смотрел ей вслед, и в его памяти воскресли картинки лесной охоты, картинки, которые внушали ему ужас с раннего детства. Силуэт вдовы исчез за деревьями. Жаспар положил руку на гладкий ствол бука и прижался к нему в надежде, что тот придаст ему смелости дождаться своей очереди. Неужели он тоже сошел с ума?..


Он возвращался в город в таком смятении чувств, что едва держался на ногах. Чтобы не упасть, ему приходилось хвататься за ветви встречавшихся на пути деревьев. При этом его не покидало ощущение, что он заблудился. Жаспар почувствовал, как в нем зреет жалость к самому себе. Заблудился. Да, именно так. Окончательно и бесповоротно. Против самого себя он был бессилен. Разве в его ли силах повернуть время вспять и стереть из памяти прошедший час?


Закутавшись в плащ и стараясь никому не попадаться на глаза, он прошмыгнул в церковь Сен-Марсель. Его встретили монотонное бормотание молящихся и заунывное песнопение, свидетельствовавшие о том, что служба была в самом разгаре. В часовне Сердца Иисусова ангелы воздевали свои факелы под разноцветными витражами.

Неподалеку от ризницы Жаспар заметил Караша д’Отана, который то ли молился, то ли созерцал сцену распятия на триптихе, установленном перед алтарем. На всенощную деревянные створки были раскрыты, и верующие могли преклонить колени перед образом страждущего Христа. Богородица в одеянии желто-охрового цвета и святой Иоанн в алом плаще являли собой прекрасную пару, которая выглядела почти величественно рядом с худым и серым телом Иисуса. Справа и слева скалились палачи, имен которых евангелисты не назвали, равно как и не уточнили, были они уродливы или нет, хотя именно такими народ хотел бы их видеть.

Чтобы добраться до иезуита, нужно было миновать грозное препятствие в виде коленопреклоненных фанатичных святош. Они никого не заставляли молиться, но и не желали, чтобы кто-либо нарушил их связь с небесами. Со всеми мыслимыми предосторожностями Жаспар Данвер приблизился к святому отцу и, шепнув на ухо несколько слов, увлек его за собой.

У купели для крещения они остановились, и Жаспар вполголоса признался иезуиту, что сам угодил в ловушку и отныне начинает вести двойную игру. Чуть помолчав, он добавил, что хочет исповедаться.

Караш д’Отан попросил его подробно рассказать о совершенных проступках.

Не скрывая растерянности, Жаспар Данвер попытался в мельчайших деталях поведать священнику обо всем, что с ним произошло.

Высокий лоб иезуита избороздили морщины:

— Пока вы не совершили ничего предосудительного, сын мой.

Но Жаспар продолжал настаивать: он согрешил, он уверен в этом.

Однако иезуит не соглашался: прегрешения перед Богом нет.

Данвер с облегчением взглянул на священника, и в его глазах засветилась надежда.

— Вы не совершили греха, — сурово повторил иезуит, — зато вы допустили ошибку, совершенно непростительную для судьи! Почему вы не подумали об этом раньше? Ведь людской гнев пострашнее Божьего. Прочтите десять раз «Отче наш» и «Аве Мария» и держитесь подальше от этой женщины. Если только это возможно, — добавил он, с сомнением покачиваяголовой.

«Если это возможно», — повторил про себя Жаспар, оторопело перебирая четки.


Вернувшись к себе, он едва не споткнулся в темноте о лежащее на полу тело… Присмотревшись, Данвер узнал мальчика. Встревоженный, он опустился на колени и осмотрел Коломбана. Тот спал. Жаспар облегченно вздохнул. Должно быть, мальчик вернулся посмотреть рисунки. Его дыхание было частым и слегка прерывистым, и это обеспокоило Денвера. Он подошел к окну. Площадь была пустынной и темной. Впервые со дня приезда в Миранж Жаспар почувствовал себя одиноким.

Он тихонько разбудил мальчика и объяснил ему, что тот не может спать здесь и не должен приходить в его отсутствие. Коломбан захлопал широко раскрытыми глазами и стал оправдываться: он не мог спать внизу из-за громкого храпа папаши-трактирщика и, что еще хуже, из-за мамаши-трактирщицы, которая что есть силы колотила в стену, пытаясь заставить того замолчать! Но он понимает: ему нельзя оставаться вместе с судьей. Он пойдет спать напротив.

— Напротив? — переспросил Жаспар.

— Да, на церковной колокольне, за аптекой, — уточнил мальчик. — Я туда часто хожу. Там до самого утра никто не беспокоит.

Спустя несколько минут Жаспар услышал, как он кричит по-птичьи. Коломбан признался ему, что с высоты ему нравится смотреть в ночь и представлять себя великим герцогом.

13

Ла Барелль поудобнее устроился между золочеными подлокотниками кресла, поднял голову, предвкушая удовольствие от предстоящего спектакля, и коротко приказал стражникам в разноцветных мундирах, застывшим у двери со скрещенными копьями:

— Введите его!

По этой команде началось маленькое военное представление. Приподняв копья, стражники четко расступились, освобождая проход. Скрипнула защелка, и створки высоких дверей со стуком распахнулись. На пороге стояла, сверкая начищенными кирасами, небольшая группа военных, окружавших отбивавшегося арестанта, руки которого были скованы толстой цепью. Пленника затащили в центр зала.

Судья Данвер узнал человека из леса.

Поверх его лохмотьев были наброшены звериные шкуры. Человек с отсутствующим видом огляделся, и его взгляд остановился на судье.

Вдруг он завертелся вокруг себя, словно зверь в клетке. Тем самым он вовлек в движение и стражников, державших в руках свободные концы цепи. Один из них попытался остановить пленника, но тот яростно взревел и укусил его за запястье. Стражник взвыл от нестерпимой боли, но одержимый не разжал зубов. Двое военных обрушили на дикаря град ударов, а три пары рук в толстых кожаных перчатках мало-помалу разжимали мощные челюсти, сомкнувшиеся в мертвой хватке на руке стражника.

— Связать его по рукам и ногам! — вопил Канэн.

— Выбейте ему зубы! — надрывался Бушар.

Председатель суда величественно поднял руку.

— Снимите с него кандалы.

Эти простые слова вызвали всеобщее оцепенение.

Приказ Ла Барелля был исполнен в полной тишине.

Получив свободу в движениях, лесной человек, казалось, успокоился. Он еще пару раз крутанулся на месте, но теперь его вид выражал лишь огромное удивление.

— Перед вами, господа, чрезвычайно интересный субъект, — указал на него пальцем Ла Барелль. — Это человек-волк. Он называет себя Абель и утверждает, что превращался в зверя при помощи колдовства. — Обведя присутствующих взглядом, председатель суда убедился, что королевский инспектор внимательно слушает его. — Я велел привести сюда этого дикаря не для того, чтобы продемонстрировать вам образец ликантропии[3], а потому, что он может нас многому научить. Тронутые умом видят то, о чем мы с вами даже не подозреваем. Они похожи на слепых хищных тварей, которые безошибочно находят свою добычу. Эта особенность воспринимать тайные деяния и дурные намерения может оказаться чрезвычайно полезной для суда.


С того момента, как Ла Барелль назвал дикаря человеком-волком, Жаспар Данвер и в самом деле начал замечать в нем некоторые признаки зверя. Его зеленые миндалевидные глаза отличались необычайной длиной, а зрачки сверкали удивительным блеском. Стоял он на полусогнутых ногах, а когда садился, то легко поджимал их, опираясь при этом локтями об пол. На его плечах лежала густая грива спутанных волос, похожих на лохматую шерсть с застрявшими в ней обломками сухих тонких веточек и травинками.

Дав членам суда возможность как следует разглядеть пленника, председатель суда подал знак страже. Спектакль продолжался. Стражники устремились к двери, и ее створки со скрипом распахнулись. У входа в зал стояла очередная группа людей.

Жаспар Данвер не поверил своим глазам. Выстроившись в ряд, в зал суда вступили Рена Бригетта, Жанна Бург и Анна Дюмулен. Руки их не были связаны, но стражники образовывали вокруг женщин круг, за пределы которого они не должны были выходить. Первая хромала, то и дело хватаясь за бок; вторая шла, сгорбившись; третья держалась прямо и была очень бледна. Всех троих стражники подвели к барьеру, отделявшему обвиняемых от судей.

Человек-волк наблюдал за женщинами, не проявляя никаких эмоций. Теперь в зале суда повисла мертвая тишина, которую не нарушал ни один шорох. Тимоте де Ла Барелль внимательно следил за реакцией своих жертв. Казалось, даже время остановилось, завязнув в тягучей тишине. Лесной человек едва заметно качнул плечами.

Председатель суда почти ласково обратился к нему:

— Абель, вы не знаете ни сколько вам лет, ни места вашего крещения, вы не умеете ни писать, ни считать. Зато вы знаете лес, зверей, дожди и ветры…

Жанна Бург зацокала языком. Пальцы Анны Дюмулен судорожно вцепились в поручень барьера.

— …Что еще вы можете рассказать о себе?

Абель встал с пола и ответил, удивив судей приятным тембром своего голоса:

— Меня посетила Матерь Божья с пророком Даниилом. Они сказали, что я обладаю большой силой… — Улыбка тронула его губы, едва заметные в густой бороде. — Если меня будут допрашивать как колдуна и волка, то мне не будет больно. Я умею переносить боль.

Рена Бригетта расхохоталась:

— Ты безумец, Абель! И к тому же глупец! Они выпотрошат тебя и поджарят на медленном огне!

Ла Барелль внимательно наблюдал за ними.

— Я спасу вас всех.

— Никого ты не спасешь! Нас никто не спасет! Нам уже давно надо было бежать отсюда или умереть! Ты ничего не сможешь доказать тем, кто знает священное писание! Ты глупец, мой бедный Абель. Ты считаешь себя волком, но волки гораздо хитрее тебя!

Несмотря на боль, к Рене Бригетте возвращались присущая ей энергия и властность, стоившие ей подозрения в способности подчинять людей своей воле.

— Нет, — возразил Абель. — Я хитрее и сильнее волков.

— Да замолчи ты!

В перепалку между матроной и оборотнем вмешался председатель суда:

— Мы здесь не на базаре. Рена Бригетта, я не давал вам слова, — и, откидываясь на спинку глубокого кресла, он с вожделением добавил: — Мне бы хотелось, Абель, чтобы вы, владеющий особыми знаниями и способностями, рассказали нам сегодня, что вам известно об этих трех женщинах.

Абель качал головой. Казалось, он не понимал, чего от него хотят.

— Вы их знаете? — продолжал настаивать Ла Барелль. — Вы знакомы с ними, не так ли?

Жанна Бург прищелкнула языком.

Абель снова закрутился волчком.

— Я не желаю знать повитуху, она слишком возбуждена!

— Это ты возбужден! — парировала Бригетта. — Посмотри на себя. Ты даже не способен устоять на месте!

— Терпеть не могу толстуху, которая все время дергается и кричит, — спокойно ответил дикарь.

Женщина только пожала плечами.

— С этой нищенкой, старой, как гнилое яблоко, я тоже не хочу знаться. Гнилью одна дорога — в землю, а что касается меня, то я еще не земля!

Жанна Бург, которая до того была глуха ко всему, что происходило вокруг, плюнула на пол.

— Гнилые яблоки самые вкусные! А ты — вонючий козел!

— Я волк, а не козел!

— Да, мой волчок!

— От тебя несет козьим дерьмом!

— Лучше вонять козьим дерьмом, чем быть таким придурковатым козлом!

— Замолчи! — приказала Рена Бригетта старухе.

— Да, заставь ее замолчать, — вставил Абель.

— Тебя это тоже касается!

— А уж это мое дело. Что хочу, то и делаю.

Перепалка вывела Ла Барелля из себя, и он призвал спорщиков к порядку, трижды стукнув по столу молотком, затем, не скрывая угрозы в голосе, спросил:

— А вдова Дюмулен, вам известна эта женщина?

Абель с каждой минутой чувствовал себя все спокойнее и уверенней.

— Да, я знаю вдову! Она королева леса. Красавица дьявола.

Канэн наклонился к секретарю суда, чтобы удостовериться, что тот записал выражение. Анна Дюмулен от неожиданности оцепенела. Ее обвинят в связи с оборотнем, иными словами с бесноватым! Судья Данвер побледнел и опустил глаза. Он почувствовал на себе тяжелый взгляд иезуита.

— А знаете ли вы бородатую женщину, — не скрывая нетерпения, спросил председатель. — Это одна из стоящих здесь трех женщин?

— Знаю ли я ее! — воскликнул Абель, выпячивая грудь. — Еще бы! Еще как! Я знаю ее… как самого себя! И я вам скажу, кто это!

Он чувствовал, что его слова упали на благодатную почву, и наслаждался произведенным эффектом, гримасничая и раскачиваясь из стороны в сторону. Он был гвоздем спектакля и не торопился уступать свою роль никому другому.

— Кто-то из этих трех женщин? — настойчиво спросил Ла Барелль.

Женщины с беспокойством и тревогой ждали ответа.

— Это… все трое! — засмеялся Абель тихим грудным смехом, смехом счастливого идиота. Неожиданно выражение его лица изменилось. — Вы хотите знать, кто эта женщина с всклокоченной бородой?

— Всклокоченной? — недоуменно переспросил председатель суда.

Абель опустился на колени, словно собирался молиться.

— Это большая дама со змеями вокруг рта. Ее борода — это змеи. Разъяренные змеи. В гневе она рычит. Р-рр-ррр…

Мощь его голосовых связок произвела на суд должное впечатление.

— А еще она воет. Ааа-а-а!.. Ее крики напоминают боевой клич! Рр-р-р!..

— Довольно! — рявкнул председатель суда.

— Зато, когда она в хорошем настроении, ее голос звучит совсем иначе, — и Абель тихонько затянул неожиданно нежную мелодию. Он пел голосом мальчика, еще не вошедшего в переломный возраст.

Жанна Бург подняла голову и заплакала, всхлипывая, как малое дитя. Анна Дюмулен и Рена Бригетта застыли в напряженном молчании. Некоторое время человек-волк тянул мелодию на двух нотах, затем замолчал.

Непринужденность, с которой он представил бородатую женщину, тем не менее заинтриговала суд. Судья Бушар пробормотал, выражая общее мнение:

— Он принимал себя за бородатую ведьму.

Но председатель Ла Барелль хотел знать больше о своем враге.

— Она пела под аккомпанемент музыкальных инструментов?

— Да. Звучали флейты, тромбоны, барабаны!

— Кто же играл на этих инструментах?

— Демоны, — спокойно ответил Абель.

В зале снова воцарилась тишина. Затянувшуюся паузу прервал Ла Барелль:

— А что было после песни?

— После песни все исчезало! Как ветер. Женщина скатывала бороду и цепляла ее к ушам.

На глазах ошеломленных судей Абель свернулся клубком. Спрятав лицо в коленях, он замер, закрылся, подобно морской раковине, выброшенной волной на отмель. С этого момента он оставался глух к любым вопросам.


Раздосадованный Ла Барелль повернулся к трем обвиняемым. Его интересовало, могут ли они в свою очередь что-нибудь рассказать суду о человеке-волке.

Анна Дюмулен опустила голову. Лицо Жанны Бург перекосила гримаса отвращения. Но Рена Бригетта откашлялась и подала голос. Она хотела говорить об Абеле.

Хоть он и был местным и молодым, она не помогала ему появиться на свет. Его мать разрешилась от бремени в лесу. Никто не ведал, кто она и откуда… Рена Бригетта знала свое дело. Об Абеле она хотела сказать лишь то, что родился он неправильно. Она поняла это, едва взглянув на него. Он крепок, хорошо сложен и пригож лицом. Но он плохо появился на свет. И потому говорит всякие глупости. Она в нерешительности замолчала, потом твердым голосом заявила, что христианина нельзя упрекать в этом. Нельзя ставить человеку в вину то, что он родился без должной помощи.

Но председатель Ла Барелль не нуждался в ее комментариях. Это заявление, по его мнению, не давало суду ничего нового.

Глаза Бригетты гневно вспыхнули.

Когда трибунал решил удалить обвиняемых из зала суда, посчитав их дальнейшее присутствие бесполезным, Абель даже не шелохнулся. Чтобы вынести за двери его неподвижное, сжавшееся в плотный комок тело, понадобились усилия четырех крепких — и осторожных — стражников. Следом за ними покинули зал женщины.

В перерыве судьи воздали должное местному вину, которое пили, как лечебное средство.

Тимоте де Ла Барелль, раздраженный тем, что ему не удалось добиться желаемого от Абеля, больше не испытывал к нему никакой жалости.

— Мало того, что этот человек — оборотень, он еще осмеливается утверждать, что бородатая женщина — это мужчина. Причем он имитировал ее очень убедительно… И если ведьма с бородой — все же колдун, это значит, что следствие нужно начинать с нуля. На это намекала мерзкая гермафродитка Жанна Бург. Однако дикарь дал нам новые сведения. Обвинительные. Совершенно очевидно, что это существо очень опасно. Процесс по его делу нужно закончить как можно быстрее.

В разговор вступил иезуит:

— Этот человек — умственно отсталый, — резко возразил он, — и вы сами признаете это. Покончив с сумасшедшими, вы приметесь за детей? Я здесь для того, чтобы защищать слово Божье, а в Евангелии сказано, что Иисус был добр к тронутым умом. Полон доброты и снисходительности к ущербным, заблудшим овечкам…

— К овечкам! Ну да! Ну да! — воскликнул Ла Барелль, к которому вернулись остроумие и грубость. — Внутри это овечка, не правда ли? Овечка, которую он сожрал!.. Позвольте напомнить вам, святой отец, что у нас сложилась тяжелая обстановка. Этот субъект дал нам понять, что вожак, которого мы ищем, является обоеполым существом. Вас, как священника, это не пугает?

Тимоте де Ла Барелль весь дрожал от нестерпимого желания отплатить иезуиту той же монетой.

Сомнения относительно пола бородатой ведьмы удручающе подействовали на лейтенанта полиции и начальника тюрьмы.

— Выходит, теперь подозревать надо всех и каждого?

— Всех и каждого, — подтвердил судья Канэн.

— Половина населения — и так приличный кусок работы, — убито произнес начальник тюрьмы.

— А если нужно проверять еще и мужчин… — лейтенант красноречиво замолчал.

— И гермафродитов, — подсказал иезуит.

— И гермафродитов, — как эхо повторил начальник тюрьмы.

— Гермафродит… — пробормотал шевалье д’Ирэ, выходя из полукаталептического состояния. — Гермафродит… Значит, Сатана уже здесь! Пора очиститься от скверны! Это предел непристойности! Сигнал, возвещающий о приходе на землю Антихриста! Поганой твари!

— Поганой твари? — растерялся начальник тюрьмы, уже не понимая что к чему.

— У нас таких много, — успокоил его иезуит.

— Пусть секретарь сожжет все бумаги! — пронзительный крик религиозного фанатика перекрыл все прочие звуки. — Пусть будет так, словно эти слова никогда не произносились, никогда не существовали! Уничтожьте эту мерзость! Сотрите ее следы! Я больше никогда не войду сюда! Я буду каяться за вас! Ах! Я уже чую отвратительный запах Сатаны!

Сотрясаемый крупной дрожью, шевалье д’Ирэ вскочил на ноги, закрывая лицо руками. Задыхаясь от обуревавших его эмоций, он вдруг закачался и под грохот разлетающихся стульев рухнул на пол.

Обвинять суд было непростительной ошибкой. Бесчувственное тело, преграждавшее проход, стражники без особых церемоний вынесли из зала.

Когда наконец порядок был восстановлен, председатель Ла Барелль продолжил судебное заседание и без особого труда убедил суд вынести оборотню по имени Абель обвинительный приговор, не подлежащий обжалованию. Мера наказания будет определена позднее. Дело можно считать практически закрытым.

Жаспар Данвер был расстроен и угрюмо хранил молчание. Заметив королевского инспектора, Тимоте де Ла Барелль предложил ему распить по стаканчику своего лучшего бургундского, но судья отказался.

А вот шевалье д’Ирэ предложили воды из фонтана на городской площади, куда, согласно полученному приказу, его отвели стражники. Так начинался долгий путь смирения, ступить на который фанатик Очищения стремился как можно скорее.

14

Под бледными лучами холодного солнца на рыночных прилавках были накрыты столы для желающих выпить. Потеки красного вина поблескивали на выпуклых боках глиняных кувшинов. Жаспар Данвер сидел, устремив прямо перед собой пустой, отсутствующий взгляд. Он сменил судейскую мантию на цивильное платье, которое не привлекало к нему внимание обывателей. Здесь, на открытом рынке, слушая перебранку торговцев, вдыхая запахи близящейся весны, специй и квашеного молока, смешанные со стойкими «ароматами» навоза и бродящего вина, он ощущал состояние относительного душевного покоя.

В нем теплилась слабая надежда повстречать вдову. Но о чем они смогут поговорить? Во всяком случае пока ее нигде не было видно. Неужели она выходит из дома только по ночам? Накануне он не видел ее в окне. Их встреча в лесу теперь казалась ему не более, чем сном.

В центре площади у колодца стояла группа оживленно беседовавших женщин. Рядом с ними, присев на край колодца, отдыхала притомившаяся старуха. Крестьянка на сносях держалась за железную ручку колодезного ворота и, шумно дыша, переводила дух. Под ногами у нее вертелась крохотная девчушка, пытаясь ухватить за хвост игривого рыжего котенка.

К Жаспару Данверу подошел торговец лечебными травами и предложил свой товар, поинтересовавшись, не страдает ли он легочными заболеваниями. Он мог бы предложить медуницу — редкое растение, которое появляется и растет всего несколько недель в году. Желает ли уважаемый господин взглянуть на товар: разве медуница не напоминает ему своей формой легкие? Жаспар полюбопытствовал у торговца, что это у него за клубни, разложенные, словно драгоценности, на вышитом платке. Торговец поставил лоток с товаром на стол, присел рядом с клиентом и, придвинувшись к нему вплотную, зашептал на ухо. Неужели тот не замечает, на что они похожи, эти клубни? Тут невозможно ошибиться! Они похожи на мужские яички. Для тех, кто хочет полечить свои, лучшего средства не найти даже в Дижоне…

Жаспар Данвер купил медуницу, а от клубней отказался, сказав, что пока в них нет надобности. Торговец пожелал ему доброго здоровья и пошел пытать счастья с другими посетителями рынка.

Неожиданно в общем гомоне судья уловил знакомое имя и повернулся на голос. Какой-то мужчина самодовольно и не без изрядной доли хвастовства произнес:

— Это правда, я не заплатил Бригетте, и горжусь этим! То же самое я сказал и в суде!

— А на кой ляд ты ходил в суд? — хриплым голосом спросил его собеседник, говор которого выдавал в нем крестьянина.

— Она ведьма, а я не люблю ведьм!

— Тогда какого рожна ты ходил к ней?

— Я думал, она вылечит мою лошадь.

— Отчего ж ты не заплатил?

— Потому что она не вылечила ее!

— Раз так, то она вовсе не ведьма.

— Да нет же! Ведьма!

— Раз так, то почему ее снадобья не сработали?

— Сработали, да не так, как надо!

— Лошадь сдохла, что ли?

— Нет, но она меня больше не слушается. Ведьма напоила ее настойкой неповиновения. Теперь моя лошадь с важным видом стоит в стойле и ничего не хочет делать! Она заболела, совсем чокнулась!

— Раз так, ее нужно прикончить.

— Нет, это ведьму нужно прикончить. Тогда моя лошадь поправится.

— А почему она желает тебе зла? Чем ты ей насолил?

— Да ничего я ей не сделал! Ведьма — она ведьма и есть. Вот и вредит людям…

Жаспар вспомнил показания этого свидетеля обвинения, как и свои собственные аргументы, высказанные им председателю суда. Тогда Ла Барелль посоветовал ему заняться адвокатурой, делом более доходным, чем работа судьи. «Это, конечно, шутка!» — улыбаясь, тут же сказал он. Однако «шутки» председателя были очень конкретными и попадали точно в цель. Затем он признал, что отсутствие адвоката на большинстве процессов поистине достойно сожаления. На это Данвер заметил, что защита созданий дьявола не лишена определенного риска. Но, по убеждению Ла Барелля, адвокатами всегда движут корыстные мотивы. Адвокаты не участвовали в процессах, потому что не пахло деньгами. Впрочем, добавил он насквозь пропитанным фальшью голосом, для защиты обвиняемые часто находят ловкачей, которые не получают денег, зато демонстрируют публике свою душевную красоту.

Судья Данвер проигнорировал брошенный ему вызов. Он предпочел спросить, как, по мнению уважаемого председателя суда, такая щедрая и отзывчивая женщина, как Рена Бригетта, могла стать жертвой столь тяжких обвинений. Так он узнал, что ей симпатизировала лишь малая часть населения. Ее мать и бабушку, повитух и целительниц, убили религиозные фанатики, а дочь занималась тем же ремеслом в нескольких лье от Миранжа. Следовательно, обе женщины были одновременно и подозреваемыми, и потенциальными жертвами.

Почти напротив него две молодые крестьянки потягивали разбавленное вино и без умолку болтали, как сороки.

— Я своими глазами видела семерых ведьм. Я их сосчитала.

— Ты была на шабаше?

— Нет, я видела их в полнолуние.

— Где?

— На дороге в лес.

— В полнолуние это не страшно.

— Они вовсю резвились! И представь себе, все были совсем голые!

Молодки прыснули со смеху.

— Через три дня наступает время черной луны. Подумай обо мне. Я бы хотела сохранить своего малыша, — говорившая показала на свой живот.

— Я буду молиться за тебя святой Марте Бетанской.

— А я святой Бландине. Она защищает не только от сглаза, но и от болезней.

Сложив перед собой ладони, крестьянки шепотом произнесли молитву и перекрестились.

— Через три дня… — повторили они.

Жаспара озадачивал страх, который внушала людям луна. И еще больше календарь ее фаз. Почему лунное затмение приходится на шестнадцатый день, а не на последний? Почему смерть и выздоровление неожиданно случаются в середине месяца?..

Он уже рассчитывался с торговцем за выпитое вино, когда из пестрой шумной толпы вынырнула круглая фигура начальника тюрьмы.

— Господин судья… Позвольте мне и моей супруге мадам Жакетт Мало приветствовать вас.

Он с радостью принял приглашение Данвера и сел рядом с ним.

Офицеру Мало нравилось быть на солнышке, в гуще гуляющего народа. Время от времени наступали такие дни, когда он не мог выносить тюремные камеры с их сыростью, холодом и криками заключенных. Этим утром он сказал супруге, что хотел бы попросить другую должность, сменить обстановку, отправиться на берег моря. Есть немало крепостей, куда никто не хочет ехать, но он возглавил бы тюрьму с видом на море. Волны то в ярости бьются о неприступные стены, то ласково лижут их шершавые камни!

Мадам Мало нежно улыбнулась супругу. Всю жизнь они прожили в мире и согласии. Вот и сейчас он не заставит ее отправиться навстречу буйству морской стихии. Нет, они останутся в Миранже, где ни в чем не испытывают недостатка.

Если говорить только о хлебе насущном, то все действительно не так уж плохо, заметил господин Мало. Однако есть вещи, которые вызывают у них особую тревогу. Их сын-военный постоянно где-то воюет, и мадам Мало из-за этого очень переживает. Что касается его самого, то у него очень часто портится настроение после посещения тюрьмы. Офицер заказал бутылку вина и доверительно сообщил судье, что в последнее время там происходит что-то неладное. Чем больше он думал об этом, тем больше росло его раздражение.

Госпожа Мало печально покачала головой: ей не нравилось, когда супруг приходил домой на взводе.

Зачастую правосудие лишь усугубляет несчастья, продолжал начальник тюрьмы. То, что в застенках сидят заключенные, это нормально. В том, что их подвергают пыткам, тоже нет ничего плохого, как и в том, что некоторых из них, к сожалению, казнят. Но зачем так поступать, если от этого нет никакой пользы? И зачем выносить обвинительный приговор, если есть сомнения в вине подсудимого. Чиновники магистратуры считают, что им удалось очистить регион, но сорная трава всегда где-нибудь да сохранится. Начальник тюрьмы бросил на судью быстрый взгляд, желая убедиться, что тот разделяет его мнение.

— Говорю вам, суд допускает ошибки. Если бы мне доверяли немного больше, я мог бы указать на настоящих преступников, соблюдая должное почтение к трибуналу. Я вижу их в тюремных камерах. Там им некого обманывать. Я слышу их по ночам во время своего дежурства, но они этого не знают. Некоторые горланят часами…

Жакетт Мало нежно погладила руку супруга, чтобы подбодрить его, а может, чтобы заставить замолчать, затем напомнила, что уже полдень… Но Дени Мало еще не закончил разговор.

Когда его супруга ушла, он вдруг заговорил более конкретно. Он готов выступить свидетелем, если судья-инспектор попросит его об этом. Иезуит сообщил ему, какого рода миссия поручена господину инспектору. Ничего не поделаешь, если у него, начальника тюрьмы, потом возникнут неприятности. Жаль будет лишь супругу, которая предпочитает жить спокойно, без всяких проблем. Что касается его самого, то он как истинный христианин и честный офицер считает своим долгом рассказать о том, что видит каждый день и с чем не может согласиться.

— Взять, к примеру, вдову Дюмулен, — вполголоса добавил он. — Мне не нравится то, что они собираются с ней сделать. Ну, хорошо, пусть она проведет несколько дней в тюрьме в качестве подозреваемой, в этом нет ничего страшного. Это позволит понаблюдать за ее реакцией, однако я не согласен с тем, что они собираются обращаться с ней, как с обычной ведьмой из черни. Она все же дама. Дама, которую уважали, когда ее муж был лучшим аптекарем в округе до самого Бона. А теперь судейские хотят подвергнуть ее тем же пыткам, что и нищенку Бург. Но никто еще не доказал, что вдова Дюмулен — ведьма. Против нее есть только клеветнические доносы.

Некоторое время мужчины пристально смотрели друг на друга, не замечая растущего вокруг них рыночного оживления, затем подняли стаканы и глотком вина скрепили свой немой договор. Отныне они становились союзниками. Свидетельские показания имеют решающее значение, предупредил судья, и они оба рискуют навлечь на себя серьезные неприятности. Дальнейший разговор продолжался совсем тихо. Офицер Мало подтвердил: больше он не намерен терпеть беспредел магистратуры и выложит все, что ему известно. Данвер решил идти ва-банк и в свою очередь сообщил: завтра он отправляется в Дижон, чтобы представить в Высший суд свой доклад о деятельности трибунала в Миранже и выступить в защиту вдовы. Может быть, еще не слишком поздно. Мало осторожно покосился по сторонам и шепнул, что ночью сделает кое-какие записи и передаст их судье на рассвете. Супруга ничего не узнает. Она будет думать, что он на ночном дежурстве. Он хочет помочь судье-инспектору в его миссии, но нуждается в руководстве, потому как он человек не светский, а всего лишь простой военный. Судья Данвер заверил офицера, что для него нет ничего важнее, чем встретить честного человека. Они встали из-за стола, обменялись рукопожатием и растворились в рыночной толпе.

15

Он отправился в путь с первыми лучами солнца верхом на почтовой лошади. Поднимаясь по косогору, гнедая, в светлых яблоках кобылка мерно потряхивала пышной гривой и, казалось, никуда не торопилась, давая всаднику возможность насладиться видом бескрайних просторов Бургундии. За деревней Нанту горизонт изогнулся бледной дугой. Еще никогда земля не казалась Данверу такой круглой. Насколько хватало глаз, тянулись молодые виноградники. Бесконечные ряды отсаженных черенков переваливали через гору Шом, пологие склоны которой пестрели белыми пятнышками крохотных деревушек со шпилями колоколен.

Жаспар остановился, чтобы напоить лошадь. Со всех сторон его окружало небо, словно он попал под перевернутое голубое блюдце. Он думал об Анне Дюмулен и надеялся, что с ней не станут обращаться как с ведьмой. Однако опасения Мало лишь укрепляли его собственные дурные предчувствия. Его бесила мысль, что он всего лишь наблюдатель со связанными руки. Он попал в западню, став свидетелем бесчеловечности правосудия, которому служил верой и правдой. Если на основании его доклада не будут приняты соответствующие меры, то можно не сомневаться, что Ла Барелль по достоинству оценит его присутствие: в этом случае судья-инспектор станет гарантом безупречной работы трибунала. Жаспару почудилось, будто в легкой утренней дымке он разглядел нежный, ставший ему дорогим образ… Грудь сдавила такая острая боль, что пришлось остановиться и переждать, пока она не ослабит свою хватку.

Добравшись до Пулиньи-Монтраше, он спешился и, сойдя на обочину, наспех перекусил среди виноградных лоз, которые плотными рядами тянулись до стен ближайших домов. Выше, где земля была не столь ценной, коровы на выпасе щипали молодые побеги лещины. Порывы ветра пробирали насквозь, но все же в воздухе уже пахло близкой весной.

Покачиваясь в седле, Жаспар размышлял о предстоящей встрече с председателем Высшего суда. Он имел репутацию человека резкого, хорошо осознающего масштабы своей власти, которому не понравится, если Париж начнет диктовать ему свою волю. Главная трудность будет заключаться в необходимости убедить его, что решения принимает лишь он один, эти решения превосходны и, кстати, с ними совпадают пожелания Королевского совета… Хотелось бы знать, как справятся с этой задачей шесть других судей-инспекторов, которые назначены в провинции. Им также придется представлять свои доклады на рассмотрение Высших судов региона.

Ближе к вечеру он наконец прибыл в Дижон. Подкованные копыта лошади скользили в лужах. Все вокруг бегали: кто босиком, кто в сабо, а кто и в башмаках. Навстречу Жаспару торопились продавцы сдобных булочек, инструментов, веников из утесника, нищие, пропущенные в город, и прочий занятой люд. Пожилая торговка предложила ему свежие яйца, лежавшие у нее в плетеной корзинке под сварливо квохчущей курицей. Стадо блеющих коз развело их по сторонам и оттеснило с середины узкой улицы к каменным стенам домов. Лавки открывались, как маленькие театры, с громким стуком ставней, оповещая о возобновлении работы после дневного перерыва. Верхний ставень защищал от солнца и дождя, на нижнем выкладывался товар, который хранился под прилавком: свежевыпеченный хлеб, гирлянды копченых колбас, рыба из близлежащих прудов…


Во Дворце правосудия жандармы провели его в кулуары и оставили одного. Жаспар Данвер настроился на долгое ожидание и устремил взгляд вверх, на сводчатый потолок, расписанный яркими фресками. Однако вскоре появились четверо стражников в форме, украшенной геральдическими символами Дижона, и отвели судью к своему капитану, который был немало удивлен неожиданным визитом представителя Королевского совета. После долгих уговоров судью все же провели в строгий кабинет, отделанный панелями из темного ореха, где находился человек с утонченными манерами, представившийся личным секретарем генерального адвоката.

Судья-инспектор, представитель Королевского совета, объявил о своем прибытии с целью просить аудиенции у господина генерального адвоката. Секретарь провел пальцем по большому кружевному воротнику. Дата такой аудиенции не была оговорена заранее. Очевидно, господина королевского инспектора заставили поторопиться с визитом какие-то чрезвычайные обстоятельства…

Данвер понимал, что этот щеголь может поспособствовать его встрече с председателем Высшего суда. Воспользовавшись подготовлен ной речью, он представил секретарю аргументы, которые могли посеять определенное беспокойство, давая при этом минимум конкретной информации. Гусиным пером, оправленным в золото, секретарь записал основные пункты прошения, шурша модными рукавами с вертикальными разрезами. Время от времени он поднимал голову и с любопытством поглядывал на посетителя. Однако суть игры заключалась в том, чтобы делать ходы, не открывая при этом своих карт.

— Господин председатель Высшего суда Дижона, несомненно, будет очень заинтересован сведениями, которыми вы располагаете, равно как и вашей оценкой сложившейся ситуации. Я устрою вам встречу завтра пополудни, в перерыве между заседаниями в совещательной палате.

Опустив взгляд на свои сапоги с отворотами из красного льна, секретарь вполголоса предупредил, что председатель Высшего суда не любит, когда вносятся изменения в план его рабочего дня. Но дело это, конечно же, серьезное и стоит того. «Серьезное», — повторил он, с необычайной любезностью провожая Жаспара Данвера до дверей. Судья испытывал некоторое замешательство, не зная, то ли возмущаться, что его не приняли немедленно, то ли радоваться тому, что аудиенция назначена на завтра.

Вечером он отправился в центр города и как следует поужинал в приличном трактире. В просторном зале соседствовали местные виноторговцы, фламандские купцы, торговавшие роскошными тканями, венецианцы, желавшие сбыть часть своей посуды еще до прибытия в Амстердам, турки, продававшие за большие деньги редкие растения и специи. Все были богаты, дружелюбно настроены и общались на колоритном языке строителей Вавилонской башни: жесты и цифры значили куда больше, чем простые слова.

Суконщик из Брюгге предложил ему накидку из ткани, которая была нежной на ощупь и переливалась, как шелк. Торговец многозначительно подмигнул Жаспару и сказал, что, получив такой подарок, его супруга запляшет от радости. Он завернул ценную ткань в кусок льняного полотна, и они ударили по рукам. Тем более, что суконщик в память об этом прекрасном месте запросил божескую цену. «Чудеса торговли», — подумал Жаспар, принимая пакет, хотя не был уверен, что осмелится преподнести его в подарок.

Держа под мышкой свою покупку, он долго гулял по улицам Дижона, бродил по пассажу. Лавки были еще открыты, кабаки ломились от гуляющего народа. Освещенные окна верхних этажей, нависавших над улицей, бросали на землю косые тени от рам в виде креста святого Андрея.


Но наутро город снова выглядел хмурым и негостеприимным. Народу на узеньких улицах стало еще больше, чем накануне, словно для того, чтобы помешать ему попасть во Дворец правосудия к указанному времени. На одном из перекрестков застряли карета и повозка, груженная бочками. Никто не хотел уступать дорогу до тех пор, пока не появились конные стражники, которых побаивались все без исключения горожане. После громких криков, угроз и стука шпагами по низко висящим вывескам порядок был восстановлен и дорога к собору расчищена.

Королевского инспектора незамедлительно провели в кабинет, богато украшенный позолотой, и оставили в ожидании аудиенции. Сверкавший золотом потолок затмевал изысканную скромность деревянных стеновых панелей, отделанных гризайлем.

Председатель Высшего суда вошел в кабинет в ослепительной ярко-алой мантии и сразу же поразил судью Данвера, удостоив его дружеского объятия. Затем, не теряя времени, он уселся в величественное кресло, установленное на возвышении, скупым жестом принял документ, который протянул ему секретарь, и, пробежав глазами текст, взглянул на посетителя. Все в его поведении и облике выдавало человека уверенного в себе и облеченного большой властью. Прежде всего он хотел знать, что делается в Париже и какой приказ получили семь судебных следователей. Ответы Данвера не удовлетворили его, и он потребовал более точные и подробные сведения. Выслушав расплывчатое изложение событий, председатель Высшего суда открыто заподозрил судью-инспектора в укрывательстве важных данных. Однако выражение его лица изменилось при упоминании о процессуальных нарушениях и поспешном выдвижении обвинения против вдовы аптекаря.

По всему было видно, что эта история заинтриговала его. Неужели до него дошли какие-то слухи? Или же он просто делает вид, что обычные судебные разбирательства для него важнее политических установок? Как бы там ни было, председатель Высшего суда внимательно слушал доклад королевского инспектора, сложив руки под подбородком. Несколько раз он прерывал его, желая побольше узнать об обвиняемой. Неожиданно он спросил:

— Что вас связывает с этой дамой?

Вопрос был поставлен четко, без обиняков, и захватил судью Данвера врасплох. Понятно, что это было обдуманное решение сильного мира сего. Никаких намеков, никакой нарочитой вежливости. Все просто, по-мужски. И, возможно, в противовес излишествам и слащавости, которые приписывают окружению короля.

— Обращение с вдовой Дюмулен, — ответил судья-инспектор, — представляется мне преднамеренным отклонением от имеющихся на этот счет судебных предписаний. Изобличение таких нарушений входит в мои прямые обязанности.

В знак согласия председатель Высшего суда кивнул и попросил продолжить доклад.

Аудиенция заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, и секретарь несколько раз выходил из зала, чтобы сообщить об изменениях в расписании запланированных мероприятий.

Убедившись в тяжести правонарушений, допущенных магистратурой Миранжа, председатель Высшего суда задумался, прикидывая, как наверстать упущенное время. Поправив сползшую с плеча пелерину из белого меха, он высказал упрек в адрес секретаря, который не доложил о таком важном деле немедленно. Насупившись, председатель стал диктовать распоряжения. Трое судей из Дижона и дюжина военных должны быть спешно отправлены в Миранж. Они уполномочены приостановить выполнение любых решений местного суда. В течение месяца они будут рассматривать текущие дела, а крупными процессами займется Высший суд. Разумеется, все должно оставаться в полном секрете. Магистратуру Миранжа необходимо захватить врасплох. Председатель протянул руку за шляпой, лежавшей посреди стола. На его губах играла триумфальная улыбка. Судья-инспектор склонился в поклоне, чтобы выразить свою признательность. Но прежде, чем распрощаться с ним, хозяин кабинета добавил:

— Я предпринимаю эти шаги не для того, чтобы угодить Парижу, а потому, что в этой провинции правит закон.

Этими словами председатель Высшего кассационного суда Бургундии завершил аудиенцию.

16

Дижон еще не скрылся из вида, как небо потемнело и погода заметно испортилась. Чтобы оставить позади низкие свинцовые тучи, Данвер то и дело подгонял лошадь, но она в отличие от него никуда не торопилась.

Издалека донеслись гулкие раскаты грома, которые перекрыли все остальные звуки: крики женщин и детей, ритмичный перестук молотков в кузнице…

Уйти от грозы не удалось. Опасаясь удара молнии, Жаспар не рискнул укрыться под деревом.

Проливной дождь заставил его искать убежище в риге, расположенной рядом с дорогой. Его тут же окружили, щеря клыки, три одичавшие собаки. Лошадь в испуге захрапела и забила копытами, но кусок сыра, брошенный в дальний угол, отвлек собак от пришельца, и они сцепились в яростной схватке за право обладания добычей.

Дождь шел еще довольно споро, когда Жаспар покинул свое убежище. Гроза, сердито ворча, уползала дальше на север. Но к вечеру возникла новая проблема — быстро сгущавшаяся темень. Это была первая безлунная ночь. Данвер рассчитывал вернуться в Миранж еще до вечерних сумерек, но плохая погода и в особенности затянувшаяся аудиенция во Дворце правосудия задержали его. Теперь, не видя ни зги, он ориентировался по меловой линии дороги: молочно-белый известняк был еще заметен в темноте.

Когда наконец впереди замаячил шпиль церкви Сен-Марсель, судья был уже без сил, а с морды разгоряченной лошади капала пена. Тем не менее поездка в Дижон приободрила Жаспара.

Коломбан ждал его, но, сморенный сном, задремал. Внезапно проснувшись, он вскрикнул от неожиданности, увидев перед собой судью. Потом его рот округлился, но мальчик не издал больше ни звука. Жаспар испытующе смотрел на него, готовясь услышать худшее.

— Вдова… — дрожащими губами выговорил Коломбан. — Ее пытали.

— Нет! — он бросился к окну, но кроме растекающихся по нему дождевых струй и темноты ничего не увидел.

Коломбан больше ничего не знал. Он лишь повторил то, что слышал днем в трактире.

— Иди спать, малыш, — шепнул Жаспар.

Он торопливо вышел из постоялого двора и пересек пустынную площадь. Струи дождя, как плети, стегали его по лицу. Судья постучал в дверь дома Анны Дюмулен. Не дождавшись ответа, он перебежал к окну, выходившему на площадь, потом снова вернулся к двери и забарабанил в нее кулаком… Наконец послышались легкие шаги и заслонка смотрового окошка чуть приоткрылась. Едва слышным голосом вдова спросила, что ему угодно.

— Откройте, Анна, мне крайне необходимо поговорить с вами.

Из-за двери не донеслось ни звука.

— Откройте, прошу вас! Мне нужно повидаться с вами.

— Я никого не хочу видеть.

— Но речь идет именно о вас!

— Вы ничего для меня не сделали.

— Да нет же! Вы ошибаетесь!

— Вот как?

— Сейчас я вам все объясню, впустите меня!

— Мне не нужны объяснения. Скорее, отдых.

— Вы мне больше не верите. Послушайте…

— Нет. Оставьте меня в покое.

Смотровое окошко с сухим стуком закрылось. Вдова щелкнула задвижкой, и ее удаляющиеся шаги затихли в глубине дома.

В возбуждении он метался по площади, не зная, то ли идти к себе на постоялый двор, то ли отправиться к Караш д’Отану. Иезуит должен знать, что здесь произошло.

Добравшись до дома священника, Жаспар бросил в его окно камешек. Святой отец появился тут же, будто давно ждал сигнала, и провел судью в свою комнату. Его кровать даже не была разобрана. С сапог и плаща Данвера на пол натекли грязные лужи, а сам он стучал зубами от холода.

Анну Дюмулен подвергли «легкой пытке». Караш д’Отан сам узнал об этом только спустя несколько часов.

— По приказу Ла Барелля ей прижгли плечо и грудь каленым железом. Мало пытался добиться отсрочки допроса до вашего возвращения под тем предлогом, что вам это может не понравиться. Но ничего не получилось.

— Согласно распоряжению председателя Высшего суда Бургундии сюда прибудут судьи из Дижона в сопровождении отряда солдат, — отрывисто выговорил Данвер.

— Когда?

— Скоро, но когда именно, я не знаю. До их прибытия следует все хранить в тайне. Мы должны выиграть время, поэтому рассмотрение дел в трибунале нужно затягивать любым способом.

— Ла Барелль и его подручные торопятся. Ачто мы можем сделать без оружия, приказа свыше и в условиях сохранения тайны?

— Вам известно, что еще они приготовили для вдовы?

— Это нам скажет Мало.

— Я поговорю с Ла Бареллем.

— Он понимает только язык силы. И он уже чокнулся с этой своей бородатой женщиной.

Остро чувствуя собственную беспомощность, иезуит и судья молча мерили шагами комнату.

— Давайте помолимся, — произнес наконец священник.


Над городом по-прежнему буйствовала и завывала непогода. Плащ Жаспара Данвера вздулся, словно парус. Казалось, еще одно свирепое дуновение — и ветер унесет своего хозяина в холодный ночной мрак, откуда нет возврата.

Когда Жаспар поднялся к себе в комнату, тише не стало: безумный ветер жутко завывал в каминных трубах, скрипели дверные и оконные петли, снаружи в стену била тяжелая цепь, из хлева доносилось тоскливое блеяние испуганных бурей коз и овец. In furore justisimae irae… До самого рассвета он так и не смог сомкнуть глаз. In furore justisimae irae… Проснулся маленький колокол церкви Святой Благодати. Его язык то и дело бил в потемневшую от времени бронзу. Благословенно будь имя Господа. Унылый вибрирующий звон рвал нервы в клочья. Я твой покорный слуга…

Потом все исчезло. Осталась только тишина.

Где-то завопил петух. За ним — другой. Эстафету приняли собаки. Два здоровенных сторожевых пса окончательно поставили на ноги всю округу, пытаясь выяснить, кто из них лает громче. Разбуженные горожане выскакивали из теплых постелей, сердито распахивали окна и, в свою очередь, орали, что, если здесь есть хозяева, то это они, и велели псам заткнуться.


Утром судью-инспектора встретили в суде довольно сдержанно.

Председатель выразил беспокойство по поводу его отсутствия на заседаниях в последние дни. Любезным жестом он предложил Жаспару занять место между судьей Канэном и иезуитом и добавил, что, если бы он заранее предупредил об отъезде, суд отложил бы свою работу до его возвращения.

— Суд действовал с быстротой… достойной восхищения, — сухо ответил Данвер.

Его тон не понравился судьям.

— Вероятно, господину инспектору нужно было срочно сделать некое дело… — недовольно проворчал сквозь зубы Канэн.

— Совершенно верно, сударь.

Судьи Миранжа нервно заерзали в своих креслах.

— Как бы там ни было, — заговорил Бушар, — цель нашего суда — вершить правосудие. Что и было сделано.

— Правосудие, — скрипнул зубами Данвер, — требует разумного подхода.

В разговор, больше похожий на перепалку, вмешался Ла Барелль. С первого же дня своего пребывания в Миранже судья-инспектор имел возможность присутствовать на всех заседаниях суда, посещать любые учреждения, подотчетные магистратуре. Он не зафиксировал ни одного формального нарушения, ни одного отклонения от общих законов королевства. Он поднял ряд вопросов, на которые суд постарался дать исчерпывающие ответы.

— Решение подвергнуть вдову Дюмулен допросу с пристрастием, господин председатель, было неоправданно поспешным. Против нее нет никаких улик. Применение пыток является в данном случае противозаконным.

— A-а, так вы беспокоитесь о вдове Дюмулен…

— За других тоже. Предстать перед судом вовсе не значит почувствовать на своем теле каленое железо… Иначе зачем тогда правосудие? Чем оно лучше разъяренной толпы?

— Он берет под сомнение методы ведения следствия, — шепнул Канэн Бушару.

Ла Барелль поправил на голове черную четырехугольную шапочку. Теперь он заговорил ледяным тоном. С вдовой Дюмулен обращались точно так же, как со всеми остальными. Против нее выдвинуто достаточно обвинений. Несомненно, судья Данвер этого не знал по причине своего отсутствия. Да, ее допрашивали с некоторым пристрастием. Подобный метод ведения следствия может показаться кому-то грубым и несовершенным, однако он по сей день доказывает свою эффективность, когда нужно вырвать признание. Возможно, придет такой день, когда какой-нибудь лекарь или колдун придумает эликсир правды, который позволит избежать некоторых неудобств.

— Правосудию, господин инспектор, чуждо зрелище страданий, — высокопарно завершил свою речь Ла Барелль. — Но оно имеет дело с серьезными преступлениями, нередко тяжкими, и представляет — нужно ли об этом напоминать! — права жертв, невинных и всех тех, кого должно защищать от возможного насилия, назначая суровые наказания, способные расстроить любые преступные планы.

Поскольку больше никто не брал слово, слуга задумался, не пора ли ему подавать традиционное угощение. Но сейчас никто и не мечтал о том, чтобы отведать восхитительного миранжского и закусить бисквитами. Всем своим видом излучая неприязнь, судьи плечом к плечу сидели за длинным столом, который больше никого не объединял. Королевский инспектор Данвер стоял, с яростью сжимая кулаки: коварный удар, которого он никак не ожидал, был неизбежным следствием изобличенных им нарушений в судопроизводстве.

В деле появился новый подозреваемый.

17

Начальник тюрьмы бросил на судью-инспектора красноречивый взгляд, предупреждая, чтобы тот готовился к худшему.

— Они уже сами не знают, чего им надо, — язвительно произнес Караш д’Отан.

Канэн спустился с возвышения, где за столом сидели судьи, степенно взошел на кафедру и приготовился к атаке.

Речь пока не идет об обвинении, предупредил он. Пока. Суд должен допросить каждого, кто имеет какие-либо сведения…

Жаспар Данвер ждал, когда огласят имя обвиняемого.

Речь идет о мальчике, который работает на постоялом дворе «Золотой лев» и, общаясь с клиентами, хвастается, что разбирается в колдовстве. Он может повторить суду все то, что говорил на публике.

Дверь зала суда медленно открылась.

Стражник ввел мальчика, держа его за плечо, как держал бы отец или священник.

Не зная, как себя вести, Коломбан нерешительно переставлял худые дрожащие ноги и оглядывался по сторонам, словно искал пути к бегству. Жаспар едва узнал его.

— Это же ребенок! — воскликнул иезуит.

— Да, — ответил председатель суда. — Мы учитываем это обстоятельство…

Канэн спросил, может ли он написать свое имя. Получив утвердительный ответ, судья подал слуге знак принести лист бумаги, перо и чернила.

Мальчик принялся писать, прилежно выводя буквы.

Бушар и Ла Барелль зашушукались. Он левша. Секретарь суда должен отметить это в протоколе.

Канэн достал из кожаной сумочки обрывки бумаги, кусочки бересты, плоские камешки и лоскутки ткани. На них изображены каббалистические знаки и рисунки, сказал он.

Улики по очереди передавались из рук в руки.

Он сам рисовал это?

Коломбан молча кивнул.

Все рисунки, независимо от толщины линий, выглядели одинаково странно. На них были изображены ядовитые растения, чертики на колокольне, уродливые люди, части человеческих тел…

Поскольку он сам делал эти рисунки, то должен знать, что они означают и какое отношение имеют к тому, что он видел.

Паренек время от времени окидывал зал взглядом, оценивая свои шансы на побег.

Вызванный Канэном, лейтенант полиции сообщил, что еще есть и другие рисунки, но эти показались ему наиболее убедительными.

Прокурор поблагодарил его за добросовестно проведенное расследование и продолжил допрос. Знает ли мальчик кого-либо из ведьм? Кто они? Что ему известно о бородатой женщине? Встречал ли он ее? Присутствовал ли он на шабашах?

Перепуганный, Коломбан нес невесть что. Это признали даже судьи. Нервничая все больше и больше, он думал лишь о том, как бы ему поскорее убраться отсюда. От страха его голос то поднимался до фальцета, то срывался до свистящего шепота.

Судья Данвер потребовал прекратить допрос.

Иезуит поддержал его, мотивируя это тем, что свидетелю нечего сказать суду.

Председатель удовлетворил их требование.

Судебные заседатели разом повернулись в его сторону, не скрывая своего удивления. Мальчишка еще ничего не сказал о бородатой ведьме! Неужели это очередной ловкий ход председателя? Бушар вопросительно посмотрел на Канэна. Тот, в свою очередь, впился взглядом в лицо Ла Барелля, пытаясь понять, что у того на уме…

Стражники вывели мальчика из зала.


— Свободен, — сказал вслед Ла Барелль. Смерив взглядом иезуита, он попросил лейтенанта полиции зачитать его донесение.

— Названный Коломбан, работающий прислугой на постоялом дворе, хвастался клиентам, что знает бородатую женщину. Опрошенный на месте осведомителем, он заявил следующее… — Шатэнь перевел дух. — «Я не был на шабаше, но я слышал голос, о котором говорят в округе. Он пост при восходе и заходе луны. Когда приходит время черной луны, он кричит. В другие дни голос звучит так печально, что хочется плакать. Наверное это из-за того, что он потерял всех своих детей и ищет их».

Ла Барелль попросил полицию в лице ее начальника продолжать работу и, в частности, установить слежку за мальчиком, но так, чтобы тот ничего не заметил. Трактир при постоялом дворе — это разумное решение. И, чтобы разрядить обстановку, он уточнил:

— Если только не злоупотреблять темным пино.

Никто не засмеялся.

Дени Мало был доволен, что мальчика не отправили в замок.

— Тюрьма — не место для малыша. Другие заключенные могли бы плохо на него повлиять.

Слова офицера пришлись не по вкусу Ла Бареллю, который сухо призвал его к выполнению служебного долга. Он является начальником тюрьмы и должен принимать арестантов, отправляемых к нему судом, без всяких комментариев. Полное лицо офицера побагровело до кончиков ушей.

Бушар, которого больше всего волновал правовой аспект проблемы, заявил, что трактовка рисунков будет весьма затруднена, тем более в отсутствие опытного демонолога. Пожалев, что с ними больше нет шевалье д’Ирэ, Бушар поинтересовался, не предпримет ли суд каких-либо шагов по его возвращению.

Тимоте де Ла Барелль возвел очи горе. Как можно работать, когда тебя окружают бестолочи, фарисеи и предатели?

Чтобы взбодрить его, Канэн напомнил, что для ареста мальчишки имелось несколько веских оснований. Мало того, что рисует кошмарных чудищ, так он еще и левша, раскачивается, как евреи во время молитвы, лазает на колокольню, бродит ночами по улицам, якшается с духами, да и родители его неизвестны.

Председатель суда вздохнул. Действительно, улик хоть отбавляй.


С приближением сумерек небо окрасилось в густой лиловый цвет — на город опускалась вторая безлунная ночь. Но темнота не принесла покоя. Перед постоялым двором отчаянно дрались коты. Под фонарем мочились и сквернословили пьяницы.

Жаспар Данвер скинул башмаки с квадратными носами, устало стянул с головы парик и надел его на деревянную подставку. В этой безликой «голове» ему почудился собственный портрет. Висевший на стене плащ с расправленными для просушки полами напоминал огромную мертвую летучую мышь.

Жаспар сел за стол и написал новую главу к своему докладу. Завтра утром он отправит ее почтой в Дижон.

В дверь постучали. Это не было знакомое ему царапанье Коломбана, и Жаспар крикнул, чтобы его оставили в покое.

Тем не менее дверь открылась, и на пороге возникла коренастая фигура хозяйки постоялого двора. За ней вырисовывался темный силуэт Коломбана. Держа в руке половую тряпку, женщина шагнула в комнату. Лицо ее блестело от пота.

Едва дверь закрылась за ними, хозяйка выронила тряпку, всплеснула руками и, сложив их под полным подбородком, жалобно запричитала, умоляя его спасти ее мальчика. Она согласна на любые условия, на любую цену, она может заплатить — у нее есть деньги, — она уже давала деньги прежним судьям, когда муж попался на спекуляции вином. Но нынешние — просто звери, все говорят об этом. Они не берут даже золота, они жаждут только одного — убивать людей!

— Мой Коломбан! Они сожгут его! — стонала она, вытирая красные от слез глаза. — И все потому, что этот дурачок разговаривает с кем попало! Хвастается, будто может нарисовать все что угодно! А он способный мальчик, это так! Ловкий, как чертенок! Рисует всякие страсти! Разную нечисть! Да, сударь, признаю — это правда! Я не обманщица! Но это же не причина, чтобы сжечь его на костре! Нужно наказать его! Посадить на хлеб и воду! Я знала, что так будет! Я запретила ему рисовать! А он снова взялся за свое!

Повернувшись к мальчику, женщина замахнулась на него, но, спохватившись, что в руках у нее ничего нет, почувствовала себя неловко и опять запричитала:

— Мне следовало прислушаться к словам гадалки. Как она предсказала, так все и вышло. Я нашла этого ребенка за церковью. Ему было два или три года. Он не умел говорить. Меня предупреждали. Но я тоже была сиротой. Только мне не повезло, меня подобрали ублюдки. И я взяла этого чертенка, я его кормила, поила, научила ремеслу! И вот чем он мне отплатил!

Коломбан никогда не покидал ее. Она строга с ним, но она защищает его, он знает это. Она не хочет его смерти.

Жаспар Данвер взял мальчика за руку и попросил внимательно выслушать его. Прежде всего, он велел ему ничего не говорить в суде и строго-настрого запретил болтать на постоялом дворе и в таверне о чертях и ведьмах. Ни в коем случае. Он должен стать почти немым. Затем следует прекратить рисовать или уничтожить рисунки…

Коломбан обещал делать все, как велено, но, повторяя наказы Жаспара, совсем запутался.

— Вот видите! — снова пустила слезу хозяйка постоялого двора. — У нас ничего не получится!

Она не сомневалась, что его отправят на костер. Эти судьи не делают исключения ни для кого. Приезд его светлости, не в обиду ему будет сказано, ничего не изменил. Остается только один выход. Мальчик должен исчезнуть. И чем быстрее, тем лучше. Возможно, когда-нибудь он вернется. Но сейчас оставаться здесь слишком опасно. Если мальчика будут искать, она скажет, что он сбежал. Ее опасения вызывали лишь прокаженные, которые часто встречались на дорогах. Это люди заразные, грешили тем, что у них между ног, травили колодцы. Коломбан не должен подходить к ним, это ему ясно? Среди них есть такие, которые способны разжалобить словами! К концу недели она все подготовит для побега. Остается надеяться, что господин судья не выдаст ее. Как бы там ни было, у нее нет выбора.

В сопровождении мальчика женщина вышла из комнаты и спустилась на первый этаж, да так тихо, что на сей раз не скрипнула ни одна ступенька лестницы.


Когда же наконец вмешается Высший суд Дижона? Жаспару так хотелось видеть входящих в город солдат, что он в мельчайших деталях уже представлял себе панику, которую вызовет во Дворце правосудия их появление. Потом он прикинул, сколько времени потребуется председателю Высшего суда, чтобы подготовить акцию. Два дня? Неделя? Если так, то это ужасно: неделя — слишком долго. Не остается ничего другого, как любыми доступными способами вставлять палки в колеса дьявольской судейской машины. Если бы можно было задержать ход времени, уподобившись греческому титану!..

На табурете стоял горшок с крокусом. Его лепестки уже тронула печать увядания: теперь они были похожи на кусочки пергамента. Жаспару хотелось продолжить работу, но чувство тревоги не давало ему покоя. Возможно, рисование поможет ему успокоиться и как следует все обдумать. Он подошел к мольберту и взял новое перо.

Поиск совершенного контура настолько увлек Жаспара, что у него возникло впечатление, будто он покинул привычное течение времени. In furore justisimae irae… Слова песни снова всплыли из глубины памяти. In furore justisimae irae… Странно, но ярость справедливого гнева успокоила его.

От работы Жаспара отвлекло равномерное поскрипывание, навязчиво вплетавшееся в мелодию песни. Он прислушался, чувствуя, как в нем нарастает волна того самого справедливого гнева. Посторонний звук сопровождался негромким ритмичным постукиванием. Данвер отложил перо.

Шум доносился с лестницы. Он открыл дверь, но, к своему удивлению, никого не увидел. Тем не менее скрип стал громче, и теперь к нему примешивалось чье-то сопение. Посмотрев вверх, судья увидел Коломбана, который, зацепившись ногами за балку, висел головой вниз и меланхолично раскачивался. Некоторое время судья наблюдал за ним: сейчас Коломбан был где-то далеко.

Жаспар вернулся к рисунку. Но маленький хрупкий крокус уже потерял свою притягательную силу. Отвернувшись от мольберта, Жаспар подошел к окну. В темноте ничего не было видно, даже звезды утонули во мраке. Он пытался рассмотреть окно напротив, но не замечал даже слабого отблеска свечи. Вдова уже легла спать? Унялась ли боль от пыток, или ожоги по-прежнему причиняют ей страдания?

Надо убедить ее, что скоро все изменится, что ей не стоит отчаиваться, что он с ней, на ее стороне, что все может случиться… Она не поверит ему. И ее сомнения будут вполне обоснованны. Но он больше не может оставаться здесь, в этой комнате. Он не может ни рисовать, ни писать, ни, тем более, трезво мыслить. Ему не хватает проницательности, а скоро он лишится и рассудка. Жаспар начал одеваться. Он должен ее увидеть.

18

Стук в дверь был почти не различим из-за рычания ветра и плеска дождевых струй. Жаспар постучал сильнее. Заслонка смотрового окошка почти тут же отворилась, и это удивило его — он не слышал звука шагов.

Он заговорил торопливо и резко, пытаясь быть как можно более убедительным. Знает ли она, что дошла очередь и до Коломбана? Он стал следующим в списке обвиняемых. Жаспар прижался лицом к решетке. Она должна впустить его. Он не может продолжать разговор, стоя на улице, это слишком опасно. Анна Дюмулен не отвечала, но и не закрывала окошка. Судья с жаром оправдывался: если он отсутствовал, то только потому, что ездил за помощью. Он должен был действовать быстро и не подозревал, что они осмелятся…

Анна открыла дверь. Жаспар стремительно шагнул через порог. Она заперла дверь на ключ и взглянула ему в лицо. Он ждал, прижавшись спиной к двери. Она тоже молчала, плотнее запахнув на груди теплую шаль.

Жаспар перевел дух и выдавил из себя, что сожалеет о случившемся. Анна вздрогнула. Высший суд Дижона, продолжил он, принял решение срочно отправить в Миранж своих судей в сопровождении отряда солдат. Анна никак не отреагировала на это известие.

Она провела его в комнату, где горела одна свеча. Свет, проникавший через окна, был таким слабым, что не мог рассеять мрак дальше подоконника. Анна Дюмулен сделала знак, чтобы он подошел ближе. Колеблющийся свет свечи выхватывал из темноты за ее спиной ряды книг. Не произнося ни слова, она пристально посмотрела на своего гостя и принялась распускать шнуровку на платье, чтобы обнажить левое плечо. Шаль соскользнула на пол. Жаспар сделал непроизвольный жест, чтобы остановить вдову. Но она хотела показать ему следы пытки. Длинный шрам тянулся от основания шеи до округлости плеча. Края открытой раны казались черными, а кожа вокруг приобрела синюшный оттенок. Дав судье время все как следует разглядеть, Анна расстегнула ворот нижней рубашки и обнажила левую грудь. Нежная плоть казалась изжеванной, темные пятна окружали рану неопределенной формы, а кожа посинела так же, как и на плече.

— Вам очень больно? — пробормотал Жаспар, смущенно опуская глаза.

— Да, особенно сильно болит голова… Будто в нее втыкают иголки. Никакие лекарства не помогают. Но больше всего я боялась, как бы не началась лихорадка.

Он взял ее за руки: они горели огнем. Кончиками пальцев Жаспар коснулся ее лба, провел по волосам. Молодая женщина в молчании поправила на себе одежду.

Он последовал за ней в ее комнату. Как и гостиную, ее освещала одна свеча. Постель была разобрана, а скомканные простыни разбросаны по кровати.

— Не могу заснуть. Даже со снотворным порошком. Мой организм борется со сном, как с опасной болезнью. Может быть, тому виной мой страх никогда не проснуться, если тело все же сдастся. Я не хочу умирать.

Почувствовав головокружение от усталости, она вытянулась на постели. Ее взгляд, устремленный вверх, казалось, видел то, что было скрыто от чужих глаз. Неподвижное тело сливалось с простынями и словно растворялось в белых складках. Пальцы ее правой руки дрогнули и поманили его. Жаспар скинул мокрый камзол и лег рядом с Анной. Как и она, он посмотрел вверх и нащупал руку, которая подала ему знак. Быть рядом с этой женщиной, о чем он постоянно мечтал все эти дни, теперь казалось ему совершенно естественным.

Он провел ладонью по локтю Анны Дюмулен, ее здоровому плечу, потом обнял за талию, ощущая тепло молодого тела. Она взяла его руку, поднесла к губам и шепнула, что дальнейшее сближение сейчас невозможно. Но не из-за ран, а потому, что в период черной луны у нее начинаются месячные. «Налог кровью», как считала она. Ей не хотелось навлекать на него дурные последствия. У него уже и без того немало проблем.

Они лежали, не шевелясь, тесно прижавшись друг к другу. Жаспару не хотелось возвращаться на постоялый двор, да и Анна не предлагала ему уйти. Они молча слушали завывание разгулявшейся бури, которая и не думала стихать. Время от времени с губ Анны срывался слабый стон. Жаспар приложил руку к ее лбу. Они оба смотрели на подрагивающий огонек свечи, который отбрасывал на стену изменчивые тени, и постепенно ими овладело чувство удивительного покоя.

— Одиночество не давит на вас в этом доме?

— Мне нравится быть одной.

Его поразила твердость, с которой были произнесены эти слова.

— Вы не любили мужа?

— Он был чудовищем, — ответила она, отчеканивая каждое слово.

Жаспар не мог скрыть своего удивления.

— Вы не хотели от него ребенка?

— Я только о нем и думала.

— Но он не мог жить?

— Мог! — с горечью воскликнула она.

— Тогда что произошло?

— Мой муж не хотел, чтобы этот ребенок жил.

— Ему не нужен был наследник?

Жаспар хотел разобраться в этой странной истории и, сам того не желая, устроил форменный допрос. Анна спокойно заметила, что он даже сейчас остается судьей, но тем не менее отвечала на все его вопросы.

— Мы спали отдельно. Но весь город считал нас дружной парой. Мы никогда не ссорились на людях. Дюмулен слыл образцовым супругом… В один прекрасный день я поняла, что забеременела. Я знала, что он никогда мне этого не простит… Я могла бы избавиться от ребенка: любая повитуха сделает это, если ей заплатить, но я уже любила его. А потом, это ведь грех, не так ли? Я подумала, что ребенок скрасит мои печальные и безрадостные дни в этом мрачном доме, в этой аптеке с запахами смерти. И тогда я решилась на обман… Вы удивлены?

Она села на постели, обхватив колени руками.

— Мой единственный шанс заключался в том, чтобы заставить его поверить в свое отцовство. Я рассчитывала хранить секрет до его смерти, а потом открыть правду моему ребенку. Я придумывала планы, построенные на лжи. Наконец я провела ночь в его постели. Это была ужасная ночь. Я казалась себе проституткой, подцепившей первого клиента. Он ничего не сделал, чтобы умерить мою стыдливость, наоборот. Он наверстывал упущенное, мстил за вынужденное и долгое воздержание… Но после этого поверил, что является отцом ребенка. Однако вскоре у него возникли сомнения. Ведь я отдавалась ему всего три раза. Он потребовал от меня клятву, что ребенок от него. И я поклялась.

Анна Дюмулен закусила нижнюю губу.

— Однажды он застал меня танцующей с веткой бука, которую я принесла из леса. Я ласкала ветку, целовала ее и пела. Я думала, что муж в Дижоне, куда он уехал, чтобы лично забрать посылку, пришедшую с Востока. Но он вернулся раньше, чем я предполагала. Он оставил повозку на соседней улице, чтобы понаблюдать за мной и, возможно, застать в компании с мужчиной. И что же он увидел? Я пела и танцевала с веткой в руках, как будто дитя уже вышло из моего чрева… Одинокая женщина, по его мнению, не должна петь. Он подумал, что это была какая-то колдовская песня. С того дня он пытался любой ценой заставить меня сознаться в измене и выдать имя настоящего отца. В конце концов я перестала протестовать. А в тот день, когда он ударил меня слишком сильно, я не выдержала и сказала, что не он отец моего ребенка, и я счастлива этому. Это был единственный способ сделать ему больно.

Анна встала с постели и нервно прошлась по комнате. Ее силуэт закрыл огонек свечи.

— Он отомстил мне, приготовив специальное снадобье для прерывания беременности: цианистый калий в смеси с рвотным орешком и аконитом, от которого заходится сердце. Потом он связал меня и заставил выпить эту отраву, влив ее мне в рот через воронку… Вечером я впала в транс. Его снадобья в большинстве своем были очень эффективны. Из всего, что о нем говорили, это единственная правда. И пока я корчилась от боли, чувствуя, как плод покидает мое тело, он унижал и осквернял меня…

У нее перехватило горло. Неожиданно яростный порыв ветра с такой силой ударил в плотно закрытые ставни, что они жалобно заскрипели и запрыгали на своих петлях. Дождь усилился и с новой силой забарабанил в окна. Похоже, до прихода весны было еще далеко.

— Спустя какое-то время его начали мучить угрызения совести. Он просил у меня прощения и часто ходил в церковь, а на исповеди признался кюре в своем преступлении.

— Выходит, приходской священник знал обо всем?

— Да, и он отпустил ему грехи, посчитав, что женщина, нарушившая супружескую верность, может довести мужа до безумия. На самом деле кюре всегда стоял на стороне супруга и был настроен против меня. В сложившейся ситуации все были заинтересованы в том, чтобы сохранить эту историю в тайне… Но вскоре по городу поползли всякие слухи. Стали поговаривать, что я доступная женщина…

Анна присела на край кровати. Ее профиль четко вырисовывался на фоне горящей свечи.

— Мне было так плохо… Я разговаривала с проезжими. Я общалась только с теми, кто не был уроженцем Миранжа. Я начала ненавидеть этот город. И он платил мне той же монетой.

«Надо полагать, аптекарю не нравились эти „проезжие“, — мелькнуло в голове Жаспара. — Возможно, она отдавалась им… А ее прогулки в лес…» Он вспомнил свою первую встречу с Абелем и неожиданное появление Анны Дюмулен.

Они замолчали, но отныне их связывала общая тайна.

Она потянулась к нему и осыпала его лицо быстрыми легкими поцелуями. Не в силах сдержать дрожь, он ответил ей тем же, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод. Неимоверным усилием воли Жаспар подавил растущее желание. Настроение Анны изменилось: печаль отступила и она заметно повеселела. Но иногда из-за неловкого движения по ее лицу пробегала легкая гримаса боли. Она вздохнула и сменила позу. Он ласково взял ее за руки, и она ответила легким пожатием нежных пальцев.

С первым ударом колокола Жаспар вернулся на постоялый двор и, стараясь не шуметь, двинулся к лестнице. Неожиданно чья-то рука схватила его за плечо…

Это была хозяйка постоялого двора. Бесполезно отпираться, ей все известно. Неужели она подслушивала за дверью или под окном? Женщина потянула его за рукав в подсобку за кухней. Там, в этом каменном мешке, их мог слышать только разверстый зев печи.

Тон трактирщицы удивил его. После лести наступил черед угроз.

— Если вы не поможете Коломбану, я донесу на вас.

— Чего вы хотите на самом деле?

— Ему нужно найти убежище.

— Но не вы ли хотели, чтобы он уехал?

— Это так, однако я не хочу, чтобы он превратился в попрошайку.

— Так в чем же дело?

— Нужно отправить его в Дижон, и чтобы там кто-нибудь приютил его в ожидании лучших времен.

Такая постановка вопроса показалась Жаспару Данверу весьма разумной.

— Кто бы это мог сделать?

— А вот это я хочу услышать от вас.

В Дижоне у него не было знакомых. Но он знал, что женщина ждет от него ответа, нет — требует. Может быть, пастор, о котором ему говорили.

— Я займусь подготовкой к поездке, — сказала женщина. — Об остальном поговорим за ужином.

Они обменялись понимающим взглядом. Услуга за услугу. Она ничего не скажет, он ничего не скажет.

До рассвета он мог еще часик поспать.

19

На следующий день Анна Дюмулен была снова вызвана в суд.

Председатель Ла Барелль не хотел лишиться добычи. Он никому не доверял и, опьяненный властью, неистовствовал в своем стремлении наказать порок. Когда он уставал, допрос продолжал Канэн, чтобы не давать вдове передышки.

Но она не сдавалась и стояла на своем, придерживаясь первоначальной версии. Ее упрямство выводило судей из себя. На Жаспара ее сила произвела большое впечатление. Ночные признания этой хрупкой молодой женщины, казалось, лишь пригрезились ему. История жизни вдовы Дюмулен выглядела на удивление пресной: в ней не нашлось места ни тайному любовнику, ни спровоцированному выкидышу. Зато были преждевременные роды, разочарованный муж, остановка сердца и, наконец, печальное вдовство.

Судья Данвер сидел, как на иголках: малейшие звуки, доносившиеся с улицы, едва не заставляли его срываться с места. Ему почудился цокот копыт, но — увы! — это не были посланцы Дижона. Он снова прислушался, пытаясь представить себе шумное появление отряда солдат у городских ворот. Красно-синие стражники Миранжа не смогут их задержать. Процесс будет остановлен. Места за большим столом займут судьи из Дижона. Вдову отправят домой…

Прокурор Канэн обвинил ее в том, что она отравила своего мужа, который был на двадцать лет старше ее, чтобы без помех забавляться с суккубами.

— Это бредовое обвинение! — возмущенно выкрикнул Караш д’Отан, но ему тут же пригрозили немедленным удалением из зала суда.

Председатель Ла Барелль был взвинчен до предела и жаждал только одного — добиться для вдовы вынесения смертного приговора. Стремясь поскорее поставить в этом деле точку, он снова взял ведение допроса в свои руки. Но вдова давала четкие ответы на все его вопросы.

— Послушать ее, так эта женщина — просто святая, — склонившись к Бушару, тихо произнес Ла Барелль, постаравшись, однако, что бы его услышали все. — Тут каждый рвется в святые. Вот увидите, скоро портреты ведьм появятся в церквях. Верующие смогут любоваться их ликами!

Они говорили о вдове так, как будто ее не было в зале суда. Их спесь превзошла все мыслимые пределы. Данвера мучили сомнения: неужели председатель Высшего суда Дижона надавал ему пустых обещаний? Либо он просто решил потянуть время, чтобы не выглядело так, будто он подчиняется Парижу?

Ла Барелль грубо приказал вдове покинуть зал суда. Он чувствовал, что больше ничего от нее сегодня не добьется. Досада и ненависть ясно читались на его лице, пока стражники выводили обвиняемую из зала.

В раздражении он взялся за своих «карманных» заседателей. Эту женщину нужно взять в оборот любой ценой, втолковывал он им, найти неопровержимые свидетельства ее вины! Хватит с него косноязычных мегер и старых злобных хрычей, жадных до чужого добра!..

— В город пришли музыканты, — нерешительно сообщил Бушар. — Я подумал, мы могли бы извлечь выгоду из их пребывания…

— Правосудие не извлекает выгоду!

— Господин председатель, поговаривают, будто музыканты участвуют в шабашах на горе…

— Музыка, это пустое! А я ищу женщину с растрепанной бородой! Насколько мне известно, она не играет на арфе!

Тем не менее Ла Барелль согласился, чтобы музыкантов привели завтра пополудни, после допроса Жанны Бург и Абеля. Эти двое, заметил он, уже во всем сознались. С ними дело пойдет быстрее, чем с упрямой вдовой.

Когда заседание закончилось, Караш д’Отан отвел Данвера в сторонку.

— Пойдемте со мной. Сегодня у одного виноградаря крестины, и меня пригласили прочитать проповедь по этому случаю. Там будут музыканты, о которых шла речь.

Когда они добрались до усадьбы, праздник уже начался. Музыканты, расположившись у большого камина, играли быструю мелодию, очень нравившуюся молодым танцорам. Две флейты, виола и барабан постепенно ускоряли темп, пока наконец одна из девушек не упала. Под веселый смех гостей ее подхватили, поставили на ноги, и танец продолжился, но уже более медленный и скромный. Музыканты знали, в какой момент давать публике передышку. Но вот музыка смолкла, и в зале установилась почти полная тишина. Пришло время для духовного наставления, кроме того, проповедь святого отца должна была остудить пыл тех, кто жаждал поскорее приступить к возлиянию.

Воспользовавшись паузой, Данвер подошел к музыкантам и поинтересовался, из какой они деревни.

— Из Сен-Пьер-де-Кор, сударь.

— Там сейчас не до веселья, — сказал флейтист.

— Слишком много солдат, — добавил его коллега с виолой. — Этим утром их было больше, чем обычно. Они расположились на почтовой станции в ожидании подкрепления из Дижона. По-моему, они направляются в Миранж…

Жаспар Данвер вздрогнул и тут же решил отправиться навстречу отряду.


Два человека торопливо шагали в сторону последней перед городом почтовой станции, надеясь узнать новости с предыдущей остановки в Сен-Пьер-де-Коре. Жаспар вспомнил события недавних дней…

На станции подтвердили, что в их сторону, действительно, идет отряд военных, но кто эти солдаты и откуда они, никто толком не знал. Разочарованные неопределенностью, иезуит и судья-инспектор решили вместе дождаться солдат под трехсотлетними дубами, которые росли перед въездом в Миранж.

Святой отец предусмотрительно взял с собой молитвенник и коротал время за чтением. Судья думал о письме, которое доверит Коломбану. Караш д’Отан согласился поставить на нем и свою подпись. Никто из них не был лично знаком с пастором Денэном, но тот слыл человеком открытым, честным, проповедующим терпимость, что вызывало ярость у мракобесов… Задуманное предприятие казалось Данверу довольно опасным, и он всерьез побаивался за Коломбана. Ему повсюду чудились бесчисленные препятствия, и он уговаривал сам себя не терять надежду.

Мимо них проезжали повозки, в которых виноградари везли чаны для будущего урожая; порой подходили ремесленники и предлагали свои товары и услуги. Но Данвера и Караш д’Отана больше всего интересовало, что путники видели по дороге в Миранж. И все как один говорили, что встречали солдат.

Ближе к вечеру иезуит отправился в город, чтобы узнать, какое решение принял суд в отношении Абеля и Жанны Бург. Что касается Жаспара, то на их счет он не питал никаких иллюзий. Его терзало страшное предчувствие поражения.

Караш д’Отан явился к Данверу на постоялый двор задолго до рассвета: Дени Мало предупредил, что приговоры велено приводить в исполнение безотлагательно. Не теряя ни минуты, они торопливо пошли через весь город к дубовой роще.

Иезуит глухим голосом рассказывал о том, что узнал от начальника тюрьмы. Суд без колебаний вынес обвинительный приговор. Его исполнение назначено на сегодня. Значит, для подачи апелляции уже нет времени. Сам Мало не уверен, что суд допустил ошибку… Он не хочет, чтобы старуха гнила у него в замке, а человек-волк сеял смуту, намекая на свои мнимые способности…

— Чудовищно, — пробормотал Жаспар.

Бенедикт Караш д’Отан положил руку ему на плечо.

— Нельзя падать духом… Это наш долг. Я знаю, что вы опасаетесь за судьбу Анны Дюмулен. Но вы должны верить в нее. Она так быстро не сдастся, а может быть, этого и вовсе не случится. К тому же вы сами знаете, что нельзя отправить на костер человека, который не признал себя виновным.

— Жанна и Абель тоже не признали себя виновными. Они верили в свои магические способности и заявили об этом в суде.

— Да. Но не все нужно говорить… Теперь уже слишком поздно. Мне остается лишь проводить их. Я хочу быть с ними до конца, чего бы это мне ни стоило, и соборовать их.

Густой ночной мрак, слившийся с влажной землей, не торопился уступать место рассвету.

Неожиданно предрассветную тишину нарушил скрип колес. Судья и священник прислушались: скрип становился громче по мере приближения повозки. Они обменялись коротким рукопожатием, чтобы подбодрить друг друга и дать молчаливый обет солидарности.

— Не волнуйтесь, — сказал иезуит, — я стану посреди дороги. Это единственный способ остановить кортеж. Я скажу, что получил специальный приказ, или придумаю еще что-нибудь. Главное — иметь решительный вид. Я поеду с этими несчастными. Больше, чем страдания и смерть приговоренных, пугает мысль, что их ждут вечные блуждания в аду. Отказ в соборовании — акт немыслимой жестокости. Фанатики боятся, что дьявол завладеет совершаемыми таинствами. Вы можете представить дьявола, который сам себя соборует?

Караш д’Отан сардонически рассмеялся. «Этот смех — вызов», — подумал Данвер, с завистью глядя на священника, который высоко над головой воздел свой крест, чтобы остановить приближающийся кортеж.

При виде креста и белой сутаны стражники натянули поводья, сдерживая лошадей. Иезуит что-то коротко сказал им и, не дожидаясь ответа, взобрался на повозку. Жанна Бург и Абель стояли на коленях, прикованные друг к другу. Жанну била крупная дрожь. Абель кричал, он больше не верил в свои силы. Страх вернул им способность здраво мыслить, а прояснившееся сознание окончательно сломило их.

Караш д’Отан раскрыл объятия и прижал приговоренных к своей груди. Кортеж тронулся под злобные крики стражников во главе с лейтенантом Пьером Шатэнем.

Покачиваясь на ухабах, повозка покатилась дальше. Три силуэта на ней слились в одно темное пятно, которое вскоре без следа растворилось в тумане.

20

Он решил вернуться в город. Чтобы ни с кем не встретиться, Жаспар пошел проселками. Ходьба не приносила успокоения. В округе, погруженной в сладкий предутренний сон, было тихо, но в голове у него звенело. In furore justisimae irae! In furore justisimae irae! — кричал кто-то ему в уши. Навязчивая мелодия начала всерьез раздражать Жаспара. Ее слова упорно вертелись на языке и постоянно меняли свой характер. Когда он пробирался по высокой траве вдоль пруда, в них чудилась скрытая угроза, у зарослей ежевики и россыпи булыжников они наполнялись воинственным духом. На открытом месте под ночным небом песня казалась чересчур заумной, по недосмотру заблудившейся среди лесов и полей. Жаспар Данвер жаждал тишины, на которую имел право. Но ночь не подчинялась ему, у нее были свои законы.

Горизонт слегка посветлел.

В сотне метров впереди посреди дороги стоял накрытый стол. Утренний туман смазывал его контуры, и он казался призрачным, ненастоящим. Жаспар замедлил шаг, увидев группу молчаливых людей. Когда он подошел ближе, один из них знаком указал ему на свободное место за столом. Судья повиновался. Сейчас он чувствовал себя полностью опустошенным. Тем не менее он заметил, что больше не слышит навязчивой мелодии, и почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение.

Справа у дороги стояла какая-то ферма. Наверное, эти люди пришли оттуда. Человек, пригласивший Жаспара за стол, указал на широкую доску в центре стола с нарезанным хлебом и окороком, налил в стакан вина и протянул его судье. Вглядевшись в его лицо, крестьянин сказал, что для них эта ночь тоже выдалась тяжкой.

Лица людей, собравшихся за столом, выражали радость и долгожданный покой. Хозяин в нескольких словах рассказал, что только что у него появился сын. Они прогнали смерть. Всю ночь она бродила неподалеку, сволочь. Он предложил путнику выпить с ними за здоровье Абеля.

— Абеля? — переспросил Жаспар.

Кто-то пояснил, что это имя предложила повитуха. Остальные согласно закивали. Сейчас она спит вместе с матерью и новорожденным. За ночь они так измотали ее, что она свалилась с ног.

Светало. Жаспар пожелал крестьянам удачи и встал из-за стола.

До городских ворот он шел, постоянно поглядывая в небо, где вились огромные стаи диких птиц, и воздух, казалось, дрожал от трепета их крыльев. Утолив жажду ледяными ветрами рассвета, они, как по команде, направились к замку Миранжа и закружили над ним в бесконечном хороводе. Из бесчисленного множества цветов, в которые утренняя заря расцвечивала небо, рождалась белизна дня.


Город был необычно тихим.

В зале суда тоже царила атмосфера умиротворения и покоя.

Допросы свидетелей, вызванных для дачи показаний, проходили быстро и скучно, и хотя у всех на уме была казнь Жанны и Абеля, вслух никто об этом не говорил.

В перерыве между двумя заседаниями Мало доложил суду, что среди заключенных в тюрьме растет напряжение. Одному из надзирателей пришлось заставить двух женщин принимать пищу. Они морили себя голодом, чтобы умереть.

Это работа тюремщиков, пожал плечами Ла Барелль. Они должны следить за тем, чтобы с осужденными ничего не случилось до исполнения приговора суда. Это не нормально, когда половина женщин умирает в тюрьме.

Начальник тюрьмы согласился с ним, однако заметил, что бывают сумасшедшие дни, когда надзирателям приходится бегать от одного заключенного к другому. Его люди больше не могут так работать. Узники не дают им покоя. Для них все равно: убить кого-нибудь или умереть самим. Они отказываются принимать пищу, наносят себе увечья. Если не увеличить количество надзирателей, в замке возникнут новые проблемы…

Председатель суда предложил перейти к более важным вопросам. Бушар предложил еще раз допросить мальчишку с постоялого двора. Прошлый раз он рассказал не все, что ему было известно о женщине с бородой. Ла Барелль поддержал его, и двум стражникам тут же вручили приказ о приводе мальчика в суд. Судопроизводство в Миранже вершилось без всякой волокиты.

Огоньки свеч убегали в глубь большого зала и в отдалении сливались в одну сплошную линию. Судья Данвер сосредоточился на них, безуспешно пытаясь избавиться от страшных видений костра в Сен-Пьер-де-Коре. В голове стоял звон. В отсутствие иезуита Жаспар особенно остро чувствовал свое одиночество. Ему хотелось выплеснуть свою ярость на трех судей, но он, как мог, сдерживал себя, стараясь ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Перед его мысленным взором возник образ большого бука. Абель так сильно обнимал его, что вырвал из земли с корнями. Потом безумец углубился в лес и исчез. Его нет на костре перед тупой ревущей толпой. Он действительно обладает магическими способностями и не зря во всеуслышание заявлял об этом. А где же старая Жанна? Ее уже поглотило бушующее пламя. А может, она всегда существовала в нем? Жаспар перевел взгляд на высокое стрельчатое окно, но не увидел в нем ничего, кроме неторопливо ползущего кучерявого облачка, которое он проводил влажными глазами. Когда облачко исчезло из поля зрения, судья Данвер опустил глаза и подумал о Коломбане. Стражники что-то задерживались.

Ожидание было одинаково тягостным для всех…

Канэн не преминул заметить, что постоялый двор находится всего в нескольких кварталах от Дворца правосудия.

Терпение подходило к концу. К тому же близилось время обеда.

Наконец, бряцая железом, в зале появились запыхавшиеся стражники и от самых дверей крикнули, что мальчишкинигде нет!

Эти простые слова произвели на трех судей магическое воздействие. Полыхнув ярко-красными мантиями, они одновременно вскочили со своих мест и в оцепенении замерли. Данвер был удивлен не меньше их. Разве Коломбан уже отправился в путь?

Оскорбленный выходкой сопливого мальчишки, Ла Барелль заявил, что немедленно отправляется на место происшествия. Суд в полном составе последовал за ним.


Официальный кортеж не остался незамеченным на улицах города. Особо любопытные сопровождали его, держась на почтительном расстоянии, чтобы не попасть стражникам под горячую руку. На площади глазам судей предстало неожиданное зрелище.

Трактирщица, поставщица вина, мяса, проституток и полезных советов, почтенная хозяйка постоялого двора «Золотой лев» вопила и рвала на себе волосы перед толпой сбежавшихся на крики горожан.

Председатель Ла Барелль тут же вспомнил про женщину с растрепанной бородой. Разве не о таких воплях упоминала Жанна Бург? Между тем трактирщица яростно призывала собравшихся в свидетели. Этот мальчишка, которого она вытащила из грязи, этот негодяй Коломбан воспользовался удобным случаем и сбежал в неизвестном направлении. Скорее всего, в лес — с такими же, как он сам, бандитами! А ведь она кормила и поила его, как собственного сына, она воспитала его! Что было совсем не просто, уж она знает, что говорит! Этот бездельник сбежал из города, чтобы найти… А что найти? Уж, конечно, не девок, в его-то возрасте! Как же ей теперь выкручиваться, чтобы содержать постоялый двор? Теперь помощников так просто не найти, кроме того, их еще надо обучить!

Папаша-трактирщик терпеливо успокаивал ее. Мальчишка вернется, когда проголодается. Никто в городе ему ничего не даст. А раз так, то он вернется сюда. Надо подождать дня два, и он придет, никуда не денется.

Трактирщица продолжала метать громы и молнии, но ее крики стали заметно тише. Разве могла она когда-нибудь подумать, что мальчишка способен на такую низость…

Публика сочувственно загудела. Точно из рога изобилия, посыпались иные версии. А что, если его забрало какое-то зловредное существо? Или он испарился, забравшись на самый верх колокольни?

Канэн брезгливо скривился и шепнул патрону, что ему не нравится эта горластая толстуха. Она эксплуатировала мальчишку как раба и теперь сожалеет лишь о том, что лишилась помощника, который почти ничего ей не стоил. Совершенно очевидно, она заинтересована в его возвращении. Может быть, они смогли бы привлечь ее к поискам…

Ла Барелль, прищурившись, разглядывал трактирщицу. Эта женщина довольно своеобразна, крепка телом и, несомненно, хитра… Насколько искренна она в своем гневе? Тут у него были кое-какие сомнения. Что, если она сама приложила руку к этому исчезновению? Все возможно. Женщины в таком возрасте способны на любое коварство… Вполне может быть, что у нее есть сообщники. Такое часто бывает, когда в деле замешаны дети… Кто мог бы спрятать мальчишку, если он все еще в Миранже? Кюре… Нет, он слишком труслив для участия в подобном деле. Фанатики Очищения? Вряд ли. Шевалье д’Ирэ предпочел бы отдать мальчика в руки правосудия! Безусый подручный дьявола, это была бы настоящая находка! Так кто же? Непонятно… Горожане. Простофили, которых обводит вокруг пальца какой-то дурачок… Нужно обыскать все дома. Для начала пусть стража тщательно осмотрит постоялый двор.

Трактирщица продолжила свои сетования и после отбытия председателя суда. Но их содержание постепенно менялось. Она еще ругала ребенка, но все больше перепадало другим — людям в париках, всем тем, кто желал его смерти…

А вскоре Жаспар Данвер увидел в ее глазах настоящие слезы.

— Он больше не вернется! Я потеряла его! Это все они виноваты! Мой Коломбан!

Ее наигранный гнев превратился в искреннюю боль. Вскинув над головой крепко сжатые кулаки, она призвала в свидетели луну. В первой четверти ее серпик был еще совсем тонким, но его серебристое сияние видели все. И на глазах ошеломленной толпы, мамаша-трактирщица поклялась луной и всеми святыми, что найдет женщину с бородой. Уж она-то сумеет защитить ее мальчика.

21

По темной площади в поисках добычи шныряли голодные коты. Через подвальное окно с погнутой решеткой холодный ветер задувал в погреб скрюченные почерневшие листья, но что происходит в глубине погреба, снаружи не было видно. Под хруст рвущейся многолетней паутины Жаспар и трактирщица сдвинули в сторону пыльный стеллаж с ячейками для бутылок. Воткнув подсвечник в щебенку, женщина потянула за ржавое кольцо люка, и он со скрежетом приподнялся. Посветив в открывшийся провал, Жаспар осмотрел стенки узкой галереи, прорубленной в белом известняке. Один за другим они скользнули в тесный проход, который сначала повел вниз, а потом неожиданно выровнялся. Трактирщица пробиралась вперед по-крабьи, бочком: тучность не позволяла ей идти прямо. Под ногами хлюпала вода. Так они добрались до развилки подземных галерей. Женщина в нерешительности остановилась, но потом резко свернула в левый, более широкий проход с глинистыми стенками. Теперь им пришлось месить грязь, спотыкаясь о круглые камни. Через несколько десятков метров они добрались до круглой полости, выходившей на поверхность узким проходом, похожим на печную трубу. Коломбан был здесь.

Увидев их, он затопал ногами от радости. Трактирщица тут же прикрыла ему рот и подала Жаспару знак вручить письмо. Мальчик взял его двумя руками.

— Теперь послушай, что тебе скажет его светлость, — шепнула женщина.

Коломбан закусил губу.

За околицей, неподалеку от сожженного молнией каштана, его будет ждать неприметная повозка, направляющаяся в Дижон. Он должен добраться до нее незамеченным и спрятаться в бочке. В Дижоне ему снова придется стать незаметным, как мышка в траве, и не высовываться до тех пор, пока не найдет того пастора, которому адресовано рекомендательное письмо.

Коломбан поблагодарил хозяйку и того, кого назвал своим спасителем. У Жаспара защемило сердце. Слишком много опасностей поджидают мальчика. Но бегство — свидетельство того, что смелости ему не занимать.

Подняв глаза, Коломбан приготовился было взбираться вверх по световому колодцу, но вдруг передумал, бросился целовать руки Жаспару, обнял плачущую трактирщицу и осыпал поцелуями ее мокрые щеки. Потом перекрестился и поднял вверх большой палец в знак того, что все будет хорошо и им не нужно за него беспокоиться. Мальчик подпрыгнул, уперся тощенькими ногами в стенки колодца и ловко полез вверх. Осторожно выглянув наружу, он огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, исчез из вида.


Без лишних слов они двинулись в обратный путь. На развилке трактирщица остановилась и властным жестом указала ему на другую галерею. Жаспар бросил на нее вопросительный взгляд.

— Через этот ход вы попадете в подвал ее дома. На железной крышке люка нацарапана буква «Д». Будьте осторожны, петли сильно скрипят.

Тучная трактирщица бесшумно и легко шагнула в темноту хода, который вел к постоялому двору. Жаспар удивился этой легкости, свойственной, по общему мнению, ведьмам.

В конце тоннеля он обнаружил круглый люк, помеченный буквой «Д». Стараясь не шуметь, судья медленно приподнял крышку и посветил себе лампой, но слабый свет не смог разогнать густой мрак. Жаспар проглотил слюну и, полностью откинув крышку, полез наверх. То, что он увидел, заставило его удивленно присвистнуть: подвал господина Дюмулена ломился от вина из лучших сортов винограда. Осторожно ступая, Жаспар Данвер обошел стеллажи с пыльными бутылками, оплетенными густой паутиной. Наверху он заприметил створки крепкой дубовой двери, выходившей на площадь, а в одном из углов подвала нашел узкую деревянную лестницу. Он стал подниматься, не зная даже, куда она ведет.

Данвер оказался в запертом стенном шкафу. Сначала он испугался, что не сможет выйти, но, терпеливо поковырявшись с замком, все же справился с ним, слегка приоткрыл створки шкафа и огляделся. Он был в аптечной лаборатории, просторной и хорошо оборудованной. Однако Жаспара поразил царивший повсюду беспорядок. Склянки были открыты, одну из чашек коромысловых весов перетягивали гирьки. На оловянных тарелочках были приготовлены ингредиенты для лекарственных средств, а в специальных формочках лежали готовые пилюли. Все говорило о том, что аптекарь не закончил работу, рассчитывая вскоре вернуться, может быть, после обеда…

Из любопытства Данвер принялся открывать выдвижные ящички огромного шкафа, занимавшего одну из стен лаборатории. В них хранились сухие цветы, кора деревьев, листья, коренья, кусочки древесины, семена, одним словом — все необходимое для приготовления лекарств. Что делал Гастон Дюмулен в день своей смерти? Уж не играл ли в ученика чародея? На выстроенных в ряд баночках были написаны названия различных мазей и экстрактов растений. Каковы были намерения аптекаря, когда он открывал склянки с надписями «козлиная кровь» и «коровья моча»?

Внимание Жаспара привлек голубой фарфоровый сосуд с этикеткой «Пиявки», выдвинутый из своей ячейки. Он снял коническую крышку и почувствовал тошнотворный запах. Стараясь не дышать, Данвер заглянул внутрь: там лежала кучка сморщенных высохших пиявок. Жаспар закрыл банку и задумался. Лекарям, которые практикуют кровопускание, нужны живые пиявки. Гастон Дюмулен, должно быть, делал из них порошок. Он собирался растолочь одну в каменной ступке… Если аптекарь не разводил пиявок, то он покупал этих тварей у одного из тех бедняг, что ловили их в болоте, подставляя в качестве приманки собственные ноги. Этого человека необходимо разыскать…

Жаспар осторожно разгребал содержимое ступки мраморным пестиком, безуспешно пытаясь определить, что представляли собой красноватые кристаллы. Звук шагов заставил его замереть.

На пороге лаборатории появилась Анна Дюмулен в ночной рубашке. От неожиданности она испуганно вскрикнула.

— Я пришла… за снотворным, — пролепетала вдова, словно это ей, а не ему, надо было оправдывать свое присутствие здесь, и указала на склянку с надписью «от бессонницы». — Смесь трав с медом, ничего больше…

Она перевела дух, понимая, что ее страх не остался незамеченным.

— А я пришел повидать вас, — сказал Жаспар.

Она одернула рубашку и сложила на груди руки.

— Но вы что-то искали здесь…

Судья указал подбородком на ступку.

— Ваш муж был занят работой…

— Как видите, — ответила Анна Дюмулен, сопровождая слова легким взмахом руки. — Но я не знаю, что за лекарство готовил мой муж. Я вам уже говорила, что больше не имела с ним ничего общего.

Заметно нервничая, она прошлась по лаборатории, стараясь не задевать мебель и лабораторное оборудование. Длинные пряди полураспущенных волос золотым потоком струились по ее плечам и спине.

— Но он преследует меня даже мертвый. Я опасаюсь открывать окно. Я слишком боюсь злых языков… Однако благодаря уличным разговорам я в курсе всего, что происходит в городе. Люди любят обмениваться новостями, особенно скандальными… — Неожиданно она подбежала к Жаспару и схватила его за рукав. — Вы знаете, что они увезли Абеля? Вы видели его? Неужели он все еще думал, что ему удастся спастись? — ее голос задрожал. — Они сожгли его, ни в чем не повинного! Чтобы поймать его в большом лесу, который он знал, как свои пять пальцев, они пустили за ним собак. Они затравили его, точно на охоте. Звери! Вы не видели, как его увозили в повозке? Кто его видел?

— Иезуит был с ним до самого конца.

— И отпустил ему грехи… Благослови его, Господи, за доброту и милосердие! — Она снова стала мерить шагами лабораторию. — Если бы не он, где бы теперь была душа Абеля? Никто не знает! И кому теперь верить?.. Дай, Боже, иезуиту здоровья за то, что он простил Абелю его заблуждения!.. Он верил в свое воскрешение, бедный Абель. Если бы он был прав… — она остановилась и закусила губу. — Я приготовлю отвар.

Она развела огонь в маленьком очаге в центре помещения. Сунув руку в украшенный орнаментом, но не подписанный горшок, Анна достала какие-то веточки и бросила их в глиняный котелок, который наполнила родниковой водой. Вскоре веточки заплясали на бурлящей поверхности кипятка под тихое лопотание пузырей. Вдова разлила золотистый отвар по чашкам и предложила одну Жаспару.

Они неторопливо прихлебывали душистый напиток, не нарушая словами уютной тишины.

Прошло совсем немного времени, и они оба почувствовали, как ими овладела странная дрожь. Жаспар рассеянно подумал, что все дело в настое, но тут же забыл об этом, всецело отдаваясь необычным ощущениям. Ему нравилось чувствовать близость этой женщины, ее нежный запах, прикосновение щеки к его груди. Золотистый напиток, похоже, не был обычным травяным чаем, но Данверу никак не удавалось определить, что же пошло в котелок для его приготовления. А может быть, все дело в неотразимой привлекательности Анны Дюмулен? Она стала его солнцем, все его помыслы были устремлены к ней, каждый жест был пропитан нестерпимым желанием обладать ею.

Он погладил длинные волосы Анны, искрившиеся темным золотом в отблесках угасавших углей. Скользнув по ее спине, рука Жаспара опустилась на упругую выпуклость ягодиц, поднялась к узкой талии и нетерпеливо распустила стягивавший ее пояс. Голубая ночная рубашка сразу стала шире, скрыла соблазнительные изгибы тела и накрыла край стола, на который они присели. Жаспар посмотрел Анне в лицо: глаза полузакрыты, губы тронула загадочная улыбка. В этот миг ему показалось, что их встреча происходит где-то в ином мире.

Она нащупала застежки его камзола и торопливо принялась расстегивать их. Неуловимым движением Анна сбросила ночную рубашку с правого плеча и вытащила руку из широкого рукава, обнажая половину груди. Жаспар пылко припал к ней горячими губами. Когда рубашка упала с другого плеча, его глазам предстала истерзанная пытками левая грудь. Как и плечо, она была почти черного цвета от обширных кровоподтеков. Данвер взял Анну за руки и сказал:

— Я спасу тебя.

— Я отомщу им, — тихо ответила Анна.

Он привлек ее к себе. Их тела соприкоснулись, и тогда они, не в силах противиться охватившей их страсти, слились друг с другом в жарком любовном объятии. Их ложем стал большой лабораторный стол, деревянная столешница которого за долгие годы была изъедена химическими реактивами… Они чувствовали кожей каждую неровность и шероховатость, но волна желания вздымалась все выше и выше, сметая все на своем пути. Торжествующая плоть Жаспара проникла в трепещущее лоно молодой женщины и с каждыми толчками тел погружалась все глубже в его жаркую и влажную глубину. Наслаждение уносило их прочь, накатывало мощным, неудержимым потоком, и, когда они взлетели на его гребень, им показалось, будто их поразил оглушительный удар грома.

Обессилевшие, они неподвижно лежали на шершавом столе, прижимаясь друг к другу влажными телами и жадно впитывая странно волнующие, необыкновенные запахи любви.

Еще не раз за эту ночь они обладали друг другом, перемежая страстные объятия коротким сном.


Через щель в ставнях Жаспар заметил, что небо посерело. Близился рассвет. In furore justisimae irae… In furore justisimae irae…

— Ты не должен больше приходить, это слишком опасно, — сказала Анна и, не давая ему возможности возразить, добавила: — Поклянись, что больше не придешь.

Жаспар Данвер поклялся, надеясь, что скоро все изменится, и это его обещание стоит времени, потребного для перемен.

Они расстались, обменявшись поцелуями, настоенными на любви и страхе. Но страха было больше.


Весь день Жаспар работал над своими записями. Поток жалобщиков больше не интересовал его — он уже и так знал, что магистратура Миранжа попала в порочный круг, разорвать который могла только сила извне. Скоро должен был прийти человек, молчание которого было щедро оплачено, чтобы отвезти подготовленный доклад в Париж.

Несмотря на гомон, постоянно доносившийся из трактира, Данвер услышал на лестнице чьи-то шаги. Он спрятал свой доклад в сумку.

В комнату вошел Караш д’Отан. Вид у него был отсутствующий, но говорил иезуит связно и осмысленно.

— Людям мало преисподней, описанной в Библии, и они придумали себе новую, еще более страшную: в ней невинных заживо сжигают во имя правосудия и Господа Бога. Перед смертью Абель и Жанна плакали, словно дети, и просили пощады. Пощады! — повторил священник. — А толпа смеялась! Да, смеялась! Там были люди разных сословий, женщины, дети! Как же я иногда ненавижу человечество! Эти тупые толпы, которые ублажают отвратительными зрелищами!..

— Значит, казнь состоялась в Сен-Пьер-де-Коре, — уточнил судья. — В день святой Ирины…

— Я еще раз написал об этом в орден Иисуса, — сказал иезуит. — Если понадобится, я сам поеду в Париж.

Подойдя к мольберту, он посмотрел на незавершенный рисунок крокуса, после чего перевел взгляд на живой цветок, лепестки которого постепенно увядали, хотя стебель по-прежнему стоял прямо.

— Никогда еще жизнь не представлялась мне столь эфемерной. Я смотрю на ваш крокус с таким чувством, будто завтра умру. Любое ощущение кажется мне обостренным до предела…

В дверь постучали. Жаспар Данвер вложил письмо иезуита в пакет, предназначенный для отправки в Париж.

Начальник тюрьмы закрыл за собой дверь, предварительно убедившись в отсутствии соглядатая. Он воспользовался традиционным «винным» перерывом, чтобы предупредить господина королевского инспектора, что на утреннем заседании председатель суда был вне себя от гнева. Он проклинал водуазцев[4], евреев, извращенцев, итальянцев, всех тех, говорил он, кто строит козни при королевском дворе. Позже от лейтенанта Шатэня офицер Мало узнал, что председатель Ла Барелль получил послание из Верховного суда, запрещавшее начинать процессы по делам о колдовстве до прибытия Королевских эдиктов со специальными указаниями для провинциальных судов.

— Наконец хоть одна хорошая новость! — воскликнул Караш д’Отан.

— Погодите радоваться, — сказал начальник тюрьмы. — Председатель суда пришел в такое бешенство — против вас тоже, господа, — что решил как можно скорее завершить текущий процесс. Вы сами понимаете, чем это грозит.

Офицер Мало извинился и надел шляпу. Он торопился: в тюрьме случилась какая-то неприятность и его отсутствие могло ему дорого обойтись. На румяном лице начальника тюрьмы отражалась внутренняя борьба с собственным страхом.

Когда за ним захлопнулась дверь, судья и иезуит переглянулись.

— Нужно предупредить вдову, чтобы она уходила из города, — сказал священник. — Наведайтесь к ней вечером, скажите, что оставаться здесь становится опасно…

— Лучше вы. Вас примут за ее исповедника. Но все же дождитесь вечера. Чем меньше нас будут видеть, тем лучше. Передайте ей, что я договорюсь о побеге с хозяевами постоялого двора: мы крепко повязаны друг с другом. У нее есть день-два на сборы.


Тайный посланец судьи Данвера появился сразу же после ухода Караш д’Отана.

— Пришлось дождаться ухода ваших посетителей, чтобы не представляться им, — тихо сказал он. Затем без лишних слов курьер спрятал пакет под просторным плащом и, прощаясь, взмахнул черной шляпой.

Стоя у окна, Жаспар взволнованно следил за всадником, который быстро удалялся в северном направлении…

Когда он обернулся, в комнате уже была хозяйка постоялого двора. Легкость ее походки при такой полноте всегда озадачивала Жаспара… Некоторое время женщина с лукавым видом разглядывала судью, после чего заявила: ей все известно о его сегодняшних посетителях. Данвер осадил ее ледяным взглядом. Хозяйка осеклась, потом сказала, что у нее есть новости о Коломбане.

— С этого утра он в Дижоне! — торжествующе сообщила она, и тут же ее голос приобрел ядовитый оттенок: — Надеюсь, теперь о нем позаботится этот ваш епископ-протестант. В противном случае все наши усилия пойдут насмарку.

В опущенных уголках ее поджатых губ явственно читались подозрительность и неприкрытая угроза… Тем не менее пока они были союзниками. Она даже пригласила Жаспара на праздничный ужин с кюре Миранжа, у которого сегодня был день рождения. Брови Жаспара вопросительно выгнулись, и женщина поторопилась заверить его, что кюре можно доверять. Ни ей, ни ее супругу он никогда и ни в чем не отказывал.

«Если мне удастся добиться его расположения, — подумал Данвер, — я, несомненно, смогу узнать много нового».


Вечером они собрались за столом перед ярко пылающим камином. Последних клиентов быстренько выставили за дверь: когда хозяйка в плохом настроении, с ней лучше не спорить. Кроме судьи и кюре Миранжа на ужин была приглашена чета виноделов, давних друзей хозяев. Трактирщик и его супруга были одеты с иголочки. Хозяйка встречала гостей в новом платье и накрахмаленном чепце, который лишь подчеркивал ее непривлекательность, а хозяин щеголял в новом поясе — широком красном кушаке с заткнутыми за него ножами.

За столом шло активное обсуждение последних городских сплетен.

— Говорят, бородатая ведьма сейчас сильна, как никогда, — заявил хозяин.

— Кое-кто слышал ее храп в доме священника, — сгущая краски, добавила хозяйка.

Кюре пришлось защищаться:

— Должно быть, это служанка дрыхла без задних ног вместо того, чтобы заниматься уборкой.

— Но люди утверждают, что узнали бородатую ведьму, — стояла на своем хозяйка.

Кюре поклялся рогами дьявола, что никогда в жизни не видел ее.

Хозяйка положила ему на тарелку пару ломтей сала толщиной с собственную ладонь и посоветовала не обращать внимания на эти россказни. За длинный язык придется расплачиваться. Вот взять хотя бы старуху Бург и этого идиота Абеля…

Она осеклась, увидев искаженное яростью лицо судьи. Она ни с кем не хотела спорить. Чтобы сменить тему, она сообщила, что на завтрашний день ей нужен кое-кто особенный.

— Помощник? — поинтересовался винодел.

— Нет, карлица.

Винодел покачал головой. Карлица… Легче сказать, чем найти. Хозяин был того же мнения, но что делать, если таково желание клиента. Каждые три дня он требовал новую девку. Винодел спросил у кюре, не считает ли он такие аппетиты чрезмерными. Служитель церкви поднял руки и, задумчиво соединив кончики пальцев, заявил, что не видит ничего плохого в тяге к новизне, более того, если постоянно пользовать одну и ту же девушку, то она в конце концов станет настоящей греховодницей.

Краем глаза хозяйка следила за судьей, который сразу же раскусил ее замысел. Она хотела втянуть его в свои махинации, превратить в сообщника. Приторно-сладким голосом она добавила:

— Вообще-то судья Бушар мог бы понять, что чистых и здоровых потаскушек в наших краях сыщется не так уж много.

Данвер наспех проглотил свой десерт и, поблагодарив хозяев, откланялся.


Оказавшись в своей комнате, он дал волю душившему его гневу. Обещание, которое он вынужден был дать Анне, показалось ему вдруг невыполнимым. Завтра через иезуита она сообщит ему о своем решении. Он присоединится к ней позже, подальше от города… Но к чему оставаться здесь, в этой комнате, со всеми этими проблемами, жуликоватыми горожанами внизу и нескончаемым ожиданием?.. Ожиданием чего? Теперь для него имело значение лишь одно имя — Анна. Он находил его красивым, но не хотел бы слышать за ним чужую фамилию…

Жаспар на мгновение представил ее с аптекарем и тут же возненавидел его. Сам он был счастлив со своей женой, но она умерла при родах, и ребенок так и не увидел свет. Он остался один. А сейчас он мог бы начать новую жизнь, мог бы жениться на Анне прямо здесь, в Миранже…


Стараясь не попасться на глаза веселящимся и уже в стельку пьяным хозяевам постоялого двора и их гостям, Жаспар спустился в погреб и пошел уже знакомым подземным ходом. В аптечной лаборатории ничего не изменилось: горшки и склянки стояли все в том же беспорядке, ступка по-прежнему хранила секрет своего снадобья, стол с неровной столешницей возвышался на своем месте посередине комнаты…

Может быть, она будет недовольна его приходом, а может, удивится или обрадуется. Сам он чувствовал себя на седьмом небе от счастья, приближаясь к ее спальне, дверь которой была приоткрыта…

До него донеслись тихие голоса. Как, иезуит здесь? В это время? Несомненно, это он. Его голос Жаспар Данвер узнал бы из тысяч других. Судья заглянул в щель.

И увидел.

Караш д’Отан сидел на кровати рядом с Анной.

Оба были совершенно голые и о чем-то вполголоса беседовали при свете свечи.

Они разговаривали с умиротворением, которое наступает только после счастливых минут любви.

Они занимались любовью.

Жаспар хорошо слышал их голоса, но не разбирал отдельных слов. Легкий, воздушный голосок Анны походил на щебет лесной пичуги. Низкий, сочный голос Караша звучал успокоительно и серьезно. Временами они сплетались воедино, образуя удивительный дуэт.

Неужели они намерены болтать до скончания века?

Судья вошел в скудно освещенную комнату, ковер на полу приглушил его шаги.

Бенедикт Караш д’Отан увидел Жаспара первым.

Его молчание заставило Анну осечься на полуслове. Она подняла голову, вздрогнула и торопливо прикрылась ночной рубашкой.

— Что случилось? — спросила вдова, обращаясь к Данверу.

Он не отвечал, и она, потянув его за рукав камзола, заставила сесть на кровать рядом с собой. Жаспар не сопротивлялся.

Постепенно напряженность стала спадать.

— Что случилось? — переспросил Жаспар, не поднимая глаз от пола. — Не знаю…

Бенедикт выглядел скорее счастливым, чем раздосадованным.

— Мне было страшно, — прошептала Анна, комкая рубашку на груди.

Жаспар отвернулся.

— Не сердитесь, — заговорил Бенедикт. — Вы прекрасно знаете, что у меня были совсем другие намерения… Признаюсь: как и вы, я с первого же дня был очарован Анной. Но я не собирался… Увы, не все получается так, как бы того хотелось. Все так перепуталось…

Жаспар чувствовал себя полностью опустошенным.

— А тут еще очарование этой ночи, — продолжал Бенедикт. — Мы уже забыли, что бывают такие. Наверное, такая ночь будет накануне конца света…

Пламя свечи дрогнуло и заметалось из стороны в сторону. Анна не сводила с него глаз.

— Вы же давали обет целомудрия, — пробормотал Жаспар.

— Это одно из условий вступления в орден, — священник, казалось, вовсе не испытывал угрызений совести.

Анна мягко произнесла:

— Он проводил в последний путь Абеля и благословил его. Господь простит ему плотское прегрешение.

— Вы все же верите в грех? — спросил Жаспар чуть живее, чем ему хотелось.

— Да.

— А в дьявола? Вы верите в дьявола?

— Это сложный вопрос. Учитывая наше нынешнее положение, я вам отвечу совершенно искренне — нет. Конечно, это может показаться удивительным. Я священник и единственный человек в этом городе, который не верит в дьявола. Мои убеждения сложились уже давно. Дьявол — это мрачная выдумка человека. Иисус Христос — совсем другое дело.

Анна замерла с открытым ртом.

— А… в Бога? — спросил Жаспар.

— В Бога я верю. Большую часть времени, — кивнул иезуит.

На лицах собеседников застыло выражение удивления и непонимания.

— Я выбрал служение Христу. На мой взгляд, католицизм сегодня наиболее близок к его учению. Я не утверждаю, что он полностью соответствует ему, я говорю лишь, что другие религиозные течения отошли от него еще дальше. Как бы там ни было, Иисус Христос учил, что истинная религия — это любовь.

Жаспар хотел было возразить, что Иисус не проповедовал плотскую любовь, но вдруг почувствовал себя каким-то приземленным и агрессивным, этаким неотесанным деревенщиной. Он потерянно переводил взгляд с вдовы на священника, со священника на вдову. Чувство ревности приводило его в замешательство, физически истощало. Ему хотелось вытянуться на постели, прямо между ними… Но он выдавил:

— Я пойду спать.

Бенедикт улыбнулся ему.

— Вы правы. Нам всем нужно как следует выспаться.

Он решительно встал с постели и потянулся за одеждой. Сам того не желая, Жаспар покосился на его стройное мускулистое тело. В полной тишине иезуит натянул льняное белье, облачился в белую шерстяную сутану, подпоясался веревкой и, надев на шею крест, накинул плащ, капюшон которого сразу же опустил на лицо. Данвер молча следил за метаморфозой.

Анна не удерживала ни одного, ни другого.

Выходя из комнаты, они, как по команде, обернулись. Анна робкими, чуть неловкими движениями поправляла на себе ночную рубашку и оттого выглядела, как невинная юная девушка. Бенедикт послал ей воздушный поцелуй. Жаспар на прощанье слабо улыбнулся.

Лаборатория казалась более мрачной, чем обычно. Проходя мимо лабораторного стола, Жаспар с досадой пнул его ногой.

По подземелью он брел вслепую, безошибочно находя дорогу, словно животное, ведомое на поверхность инстинктом. Нащупав крышку люка, он с силой толкнул его…

Жаспара встретила сияющая физиономия мамаши-трактирщицы. В одной руке толстуха держала воронку, в другой пробку. Ее муж наполнял очередную бутылку вином из небольшого бочонка. Вот как, они спекулируют спиртным в ночное время… Данвер хотел пройти мимо, но трактирщица по своему обыкновению преградила ему путь.

— Что-то вы очень быстро обернулись, — она с улыбкой ожидала ответа, но, увидев искаженное яростью лицо судьи, пожала плечами и, посторонившись, пробормотала: — Этого и следовало ожидать. Она передумала.

Трактирщица отвернулась и продолжила прерванную его появлением работу: она закупоривала наполненные бутылки.

Он рухнул на кровать, даже не сняв сапог. Жаспар знал, что ему ни за что не заснуть. Его мучила лишь одна мысль: что делать? Издалека доносилось совиное уханье. Две ночные птицы вели диалог, однообразно повторяя пару одних и тех же нот. Жаспар подумал о Коломбане: перекличка сов обязательно привлекла бы внимание парнишки. Он отогнал от себя страшные картины ареста, заковывания в кандалы и попытался представить счастливую жизнь мальчика под опекой пастора… Крик сов действовал на Данвера угнетающе. Люди всегда считали его зловещим предзнаменованием, хотя для самих птиц он был, возможно, любовной песнью… Жаспар вспомнил, что говорил Коломбан о бородатой ведьме: «Это печальная женщина, она потеряла всех своих детей и теперь ищет их». Он хотел бы помолиться за него… Но он не может даже молиться. Он хотел бы спать рядом с Анной. Просто спать. Крики птиц изводили его. «Пусть они замолчат!» — рвалась из его горла немая мольба. Нужно дождаться рассвета…

22

Около девяти часов утра за ней прибыл отряд стражников в составе десяти человек. Из своего окна Жаспар видел, как они рассыпались вокруг аптеки, перекрывая все возможные пути побега. Поспешив на площадь, Данвер спросил у лейтенанта полиции, за кем они пришли, и услышал мрачный ответ: за кем еще, если не за вдовой?

Обвиняемую под конвоем повели во Дворец правосудия Миранжа. Позади процессии шагал судья Данвер, которого прохожие принимали за распорядителя этой операции.

В суде же, наоборот, его желание войти вместе с ней, а не с судьями сразу же настроило магистратуру против него. Тем не менее Ла Барелль любезно предложил ему принять участие в заседании суда…

Данверу было совершенно наплевать на разочарование председателя, но он не смог сдержать дрожи, узнав о решении, которое тот собирается принять. Точнее, оно уже было принято и единодушно одобрено тремя судьями. Они подчинятся только королевским указам, должным образом сформулированным и официально доведенным до их сведения. В ожидании этих документов они продолжат собирать вещественные доказательства, вести следствие и принимать решения, они не собираются отказываться от исполнения своего служебного долга. Что касается судьи-инспектора, то отныне суд не будет оказывать ему никакого содействия.

Жаспар переводил взгляд с председателя суда на обвиняемую и обратно. Анна Дюмулен выглядела бледнее, чем на предыдущих заседаниях, зато Ла Барелль был в своей лучшей форме.

Перечень пунктов обвинения, зачитанный им церемонным тоном, заметно увеличился. Еще до подозрительной кончины Гастона Дюмулена поведение его жены было в высшей степени предосудительным. Ей вменялось пренебрежение семейным очагом, мотовство, распутство, непристойное поведение, разжигание гнева и ревности у оскорбленного супруга — человека безупречной репутации, презрение к простым людям и служителям церкви, незаконное использование ядовитых веществ…

Председатель Ла Барелль только не уточнил, из каких источников суд получил эти сведения: от кюре Миранжа, лжесвидетелей или городских сплетниц.

Но неопровержимого доказательства убийства суд не нашел, не без сожаления в голосе признал Ла Барелль, этакий местный царек с урезанными правами. Допрос с пристрастием не изменил показаний вдовы, напротив, пытка словно придала ей новые силы. От Всевышнего они или от дьявола суд не установил, ибо выяснение этого вопроса превышает компетенцию суда. Таким образом, последний, придерживаясь своих выводов, обязан применить законы правосудия.

И, поднявшись из-за стола, это правосудие в лице председателя суда, двух заседателей и послушной им своры напыщенно огласило свой вердикт: вдова Дюмулен приговаривается к изгнанию.

Ее вышлют из города этим же утром, чтобы ничто не могло повлиять на исполнение приговора. Солдаты вывезут ее за пределы провинции и передадут в руки других представителей закона, те отправят ее дальше, и так далее, до тех пор, пока она не окажется вдали от родных мест, там, где ее не знает ни одна живая душа. Вернуться в Миранж она не смеет под страхом смерти.

Такой приговор выносился ведьмам, которые не признали вины даже под пыткой. Но если стойкость спасла вдову от костра, поспешность суда лишила ее всякой надежды на прекращение дела за отсутствием состава преступления. Еще бы несколько дней, горестно размышлял Данвер, и процесс, вне всякого сомнения, был бы остановлен…

— Желаете ли вы что-либо сказать? — спросил председатель суда у подсудимой. Любезность его тона граничила с неприличием.

— Да, — ответила осужденная. — Бог свидетель, что этот приговор несправедлив и жестокость может взять верх над невиновностью. Но придет день…

— Какая наглость! Как вы смеете?!.

— …Придет день, когда позор падет на головы судей, а не на меня.

— Выведите ее вон! — взревел председатель суда.

— Подсудимая публично оскорбила нас, — прокомментировал Канэн.

— Потаскуха, — прошипел Бушар.

Судья Данвер метнул в него испепеляющий взгляд.


Спустя несколько минут Анна Дюмулен покинула Дворец правосудия в окружении десятерых стражников. Жаспар Данвер снова шел за конвоем, топавшим по улицам старого города. Таким образом горожане узнали о приговоре суда, вынесенном вдове аптекаря. Ей было разрешено взять кое-какие личные вещи, при условии, что она поторопится.

На площади мелькнул силуэт Караш д’Отана. Клиенты «Золотого льва» с любопытством следили за приближавшимся эскортом. Хозяйка предостерегающе подняла руку, едва один из них открыл рот, чтобы заговорить. Вдова, словно сомнамбула, вошла к себе в дом. Головы завсегдатаев трактира разом поднялись к окну в надежде увидеть ее за ставнями…

Она появилась на пороге, сжимая в руке вышитую сумку, словно ненадолго отправлялась в большой красивый город. У дверей ее поджидала черная двуколка с гербом Миранжа. В полной тишине стражники помогли вдове подняться на высокую ступеньку.

Гордость и боль превратили ее лицо в застывшую маску, и со стороны могло показаться, что в двуколке сидит не человек, а мраморное изваяние. Ее тонкий профиль четко вырисовывался на фоне серой каменной стены, словно вырезанный резцом искусного мастера. Экипаж тронулся, но вдова даже не оглянулась.

Двуколка скрылась за поворотом, а вскоре в отдалении затих и цокот копыт по брусчатке.

Вот так в полдень вдова Дюмулен исчезла из города. Толпа в молчании разошлась, и площадь опустела. Жаспар Данвер еще долго слушал, как над городом летел низкий и тягучий звон колоколов.

23

Жаспар не знал, сколько времени провел в этом зале и сколько стаканов вина успела принести ему хозяйка трактира. Он был в стельку пьян, но все же разглядел в окружавшем его тумане высокую фигуру в белой сутане.

— Прошу вас, — пробормотал судья, указывая на скамью с другой стороны стола. Он чувствовал, что не владеет ни собственным голосом, ни телом, и не знал, чего в его словах было больше — иронии или отчаяния. Однако он приободрился, увидев, что его поняли правильно.

Собственно говоря, иезуит был не намного трезвее. Они обменялись несколькими словами и погрузились в молчание. Глядя прямо перед собой, оба думали об одной и той же женщине, и оттого, что они знали это, их печаль казалась смешной, а апатия нелепой. Они должны были, скорее, драться на дуэли либо покончить с собой из-за потерянной любви или невозможности спасти любимую женщину.

Из состояния прострации их вывели отдаленные крики и топот множества ног.

По мере приближения к площади стенания становились громче, в них вплетались пронзительные крики и звяканье колокольцев…

Узкую улочку, которая вела к площади со стороны восточной окраины города, заполнило настоящее человеческое стадо — шумная и безликая толпа людей разного возраста. Молодые и старики безжалостно бичевали себя, не забывая осыпать ударами голые спины тех, кто тащился впереди.

Розовые лепестки, еще кое-где оставшиеся на измочаленных ветках, которыми эти люди хлестали себя, выглядели, по меньшей мере, странно и неуместно.

— Венчиковый терн, — произнес Жаспар. — Под цветком находятся маленькие шипы…

Когда хвост процессии поравнялся с постоялым двором, судья и иезуит признали в последнем страннике шевалье д’Ирэ. Лупить его терновыми ветками было некому, и он, осознавая свой позор, стучал себя в грудь и кричал, что он — недостойнейший из недостойных. Тем не менее от имени своих собратьев он обратился к толпе, которая жадно ждала разъяснений.

— Сторонники Очищения уничтожены! Смерть лжепророкам! Это развратники, завистники, клятвопреступники, опора Сатаны! Позор им! Они будут ввергнуты в зыбучие пески ада! Слава Господу нашему! С его благословения родился новый религиозный орден — Недостойные Пролитой Крови. Его сторонники перед вами, на этой площади!

— Вы хотели знать, верю ли я в дьявола… — шепнул иезуит Жаспару. — Вот вам мой окончательный ответ: да! — и он указал пальцем на шевалье д’Ирэ.

— Недостойные, — продолжал оратор, — униженно признают себя мерзкими отбросами, грязью, экскрементами. И они берут на себя все чужие грехи, чужое распутство и отсутствие веры! Они каются за все колдовские преступления, совершенные в округе!..

— Началось, — прокомментировал Бенедикт.

— Недостойные Пролитой Крови жаждут дать решительный бой абсолютному злу! Я имею в виду женщину с растрепанной бородой!

— Вот уж абсолютное зло! — хмыкнул кто-то в толпе. — Это ж баба!

— Именно так! — тут же парировал шевалье. — Бородатая женщина считает, что ей позволено присваивать себе мужские атрибуты!

Толпа осуждающе зароптала.

— …Господь пожелал, чтобы было два пола. Сначала он создал мужчину, а потом женщину, чтобы она составила ему компанию. Но Ева возжелала знаний Адама, и это привело к падению обоих!

Волна нервного возбуждения прокатилась по толпе потомков Адама и Евы. Один из горожан коснулся небритой щеки стоявшего поблизости Недостойного и перекрестился. Мамаша-трактирщица протянула сторонникам шевалье круглую буханку хлеба, но те отказались принять ее. (Женский пол ничего не понимает в духовной сфере.)

— Неужели Ева была бородатой женщиной? — спросил мальчик из толпы.

Захваченный врасплох, шевалье промямлил:

— Да… в некотором смысле… можно было бы сказать, первая женщина.

— Значит, бородатая женщина похожа на первую женщину! — заключил свежий мальчишеский голосок.

Тряхнув грязной спутанной шевелюрой, шевалье поднял руку, призывая собравшихся на площади к порядку, и замогильным голосом поведал:

— Скоро состоятся… сеансы публичного изгнания бесов!

— О! И кто же будет их проводить? — поинтересовались из толпы.

— Наши братья, сведущие в этом деле.

— А что они будут делать?

— Искоренять зло, поселившееся в телах людей!

— Где?

— В пещере Зазе!

Появившийся кюре — похоже, он только что встал из-за стола — был сражен увиденным наповал. Католическая религия в опасности! Он со всех ног помчался в ризницу церкви Святой Благодати и вернулся с полным горшком святой воды. «Сегодня повторится 15 августа! — решил он. — Народ нужно освятить с головы до пят!» И, чтоб слова не расходились с делом, кюре начал кропить своих прихожан. Недостойные тут же запротестовали против такого обращения. Католическое рвение священника смывало с них благородный налет всеобщего греха. А кроме того, святая вода оказалась холодной!..

Кто-то спросил, придет ли в пещеру Зазе бородатая женщина.

— Она приглашена, — ответил шевалье д’Ирэ, — как и любой из вас, каким бы негодяем ни был!

Это заявление усилило интерес к грядущему представлению. Народ не хотел пропустить сеанс пещерного экзорцизма и желал знать, когда состоится ближайший. Услышав, что это будет пасхальное воскресенье, кюре Миранжа заверещал:

— Только после мессы! Только после мессы!

Но кое-кто из верующих уже решил отправиться к пещере с самого раннего утра, чтобы занять места получше.

Прежде чем покинуть площадь, фанатики, возглавляемые шевалье, фальшиво затянули некое подобие гимна: Miserere nobis! Miserere nobis!

— Вот беда, — подытожил Караш д’Отан, терпеливо наблюдавший за этим спектаклем. — Им следовало бы попросить бородатую женщину дать им правильную ноту.

Стоя на пороге трактира, судья и иезуит слушали, как затихает в отдалении нестройное пение. Объединенные против своей воли бездельем, они вошли в зал и устроились за столом у окна. Толпа медленно рассасывалась, и снова возвращалась неистребимая скука.

— Эти люди сошли с ума, — вздохнул Жаспар.

— Весь мир сошел с ума, — ответил Бенедикт. — Поэтому сейчас в таком почете дьявол. Христос, который проповедовал ниспровержение основ, а не безумие, никогда об этом не говорил.

— И тем не менее католическая церковь согласна с ним.

— Протестанты тоже. И те, и другие вдруг начали состязаться в требовательности. Благодаря дьяволу не стало свободы!

Жаспар сомневался, что они понимают свободу одинаково, но промолчал и поскреб ногтем штукатурку под окном, вздувшуюся от сырости. Под ней оказаласьпрогнившая деревянная панель.

— Вам доводилось слышать о вольнодумцах? — спросил Бенедикт, склоняясь к Жаспару Данверу.

— Вы имеете в виду тех людей, которые отрицают всяческую мораль?

— Нет, тех, которые стремятся к свободе.

Неужели после заявления, что он не верит в дьявола, иезуит собирается объявить, будто принадлежит к числу нечестивцев, которых Церковь заклеймила позором?

В испытующем взгляде Бенедикта Караш д’Отана, устремленном на судью-инспектора, угадывалась легкая насмешка.

Отвернувшись, Жаспар посмотрел на дом вдовы. Солнечный луч скользнул по окну, в котором голубел кусочек неба, и исчез внутри опустевшего жилища. Ставни на втором этаже остались открытыми.

— Вы позволите мне присесть рядом с вами? — Возле их стола стоял кюре.

Иезуит и судья одновременно кивнули в знак согласия.

Всем известно, что любой человек нуждается в тонизирующем средстве.

— Вы себе ни в чем не отказываете, — заметила мамаша-трактирщица, сметая со стола крошки.

— О! Только изредка.

— Вы правы. И потом, на собранные пожертвования вы можете себе это позволить.

— Ну, не особенно!

Бенедикт в свою очередь посмотрел на дом, стоявший на другой стороне площади.

— Итак, — произнес словоохотливый кюре, — вдову Дюмулен отправили в изгнание. Храни ее Господь. Пусть Всевышний поможет ей начать новую жизнь в новых краях… Бедняжка… — и уже тише добавил, обращаясь к иезуиту: — И знаете, святой отец, всему виной одно — разврат…

Караш д’Отан ответил ему в том же тоне:

— Говорят, для изгнанников это единственный способ, чтобы выжить, святой отец…

Кюре не глядя нащупал стакан с вином и поднес его ко рту. У Данвера вино плескалось на самом дне. Иезуит поискал взглядом трактирщицу и подал ей знак. Его глаза влажно блеснули.

24

С изгнанием Анны Дюмулен и казнью Жанны Бург и Абеля миссия судьи-инспектора закончилась, по его убеждению, полным провалом. Он вернулся в Париж с тяжелым сердцем, переполненным горечью и яростным желанием изобличать судей-самодуров.

Спустя некоторое время он узнал, что судьи из Дижона все же вмешались в дела магистратуры Миранжа. Новость удивила его и принесла облегчение, но вместе с тем вызвала и досаду: все было бы иначе, приди помощь немного раньше. Ла Барелля сместили с поста председателя суда, и он не оказал никакого сопротивления.

Высший суд Дижона счел нужным отметить, что принятию решения о вмешательстве в деятельность провинциального трибунала способствовал исчерпывающий доклад королевского инспектора.

Королевский совет, удовлетворенный полученными результатами, удостоил своего посланника должности члена Высшего суда. Чтобы не остаться в стороне, Высший суд Бургундии также отметил его заслуги, предложив пост председателя судебной коллегии.

Отныне большую часть времени, проводимого на службе, Жаспар Данвер занимался тем, что отклонял постановления о судебном преследовании, отменял приговоры по делам о колдовстве и всячески досаждал судьям на местах, жестко контролируя каждый их шаг. Очень скоро он приобрел среди них репутацию крючкотвора, помешанного на соблюдении духа и буквы закона, и мелочного придиры. Провинциальные суды испытывали по отношению к нему отрицательные эмоции, сравнимые разве что со страхом, который он им внушал. Но упорная борьба с охотой на ведьм все же не могла изгладить из памяти Жаспара все ужасы пережитого им бессилия.

В кулуарах Дворца правосудия он раскланивался с генеральными адвокатами, советниками, судебными исполнителями, председателями судебных коллегий, генеральным прокурором и председателем Высшего суда, чьи голоса нарушали почтительный шепот, сопровождавший привычное мельтешение красных мантий.

Однако за пределами дворца все становились чересчур словоохотливыми, падкими на моду и новые идеи; каждый мечтал построить, если уже не сделал этого, особняк на самой красивой улице города с фронтонами на фасадах, кариатидами и «бургундской капустой» — акантовыми листьями. Жаспар Данвер слушал их, но сам редко вступал в разговоры.


Когда заканчивался рабочий день, Жаспар Данвер торопился домой и запирался в студии, которую устроил в арендованном особняке. Там он со всей страстью отдавался любимому делу — писал акварели на веленевой бумаге и, завершая каждую работу, обрамлял ее тонкой рамкой из золотистой краски. Вскоре должен был увидеть свет его ботанический трактат, посвященный изучению крокусов, известных разновидностей которых с каждым годом становилось все больше и больше (Жаспар гордился, что он лично открыл два новых вида). Настоящим украшением этого труда были его акварельные рисунки, цветные и черно-белые, изображавшие цветы в натуральном виде или в разрезе — от их расцвета до увядания.

Каждое воскресенье он в одиночку ходил собирать травы и не общался ни с кем, кроме старых травниц, которым были ведомы укромные лесные уголки, где встречались редкие растения. Жаспар сторонился торговцев травами, но еще больше — обывателей, среди которых вошло в моду выставлять напоказ свои гербарии в серебряных окладах.

С первого же наброска он погружался в состояние томительной эйфории. Начиная с этого момента, весь мир переставал существовать для него, за исключением тонкого контура на белом листе.

В тишине, наполненной музыкой цветов, летели дни за днями. Созвучно своему названию звонко трещали крокусы. Злаки тянули высокие вибрирующие ноты. Цветки душистого горошка щебетали, как птички. Масличные растения издавали басовитое гудение, а левкои звенели медью труб. «Двадцать тысяч видов цветов на сегодняшний день, — с восхищением думал Жаспар. — А сколько еще неизвестных! Двадцать тысяч плюс два!» Эти новые крокусы с серебристыми лепестками сейчас стояли на каминной полке и словно светились нежным внутренним светом. Примостившийся рядом рябчик выглядел как прелат со своими красными колокольчиками.

Жаспар перевел взгляд на пылающие в очаге поленья. Чтобы огонь в камине не гас, за ним постоянно присматривала служанка, она же управлялась со всем остальным домашним хозяйством.

— Ты чокнулся со своими цветочками, — тихо, но вполне явственно произнес чей-то голос.

Данвер удивленно вскинул брови. Пламя в камине опало, а затем с новой силой взвилось над пышущими жаром поленьями. Среди раскаленных углей что-то блеснуло. Жаспар отвернулся, потом снова посмотрел в огонь и увидел глаз. Глаз Жанны.


На следующий день, прежде чем разложить краски, Жаспар бросил небрежный взгляд в камин, не рассчитывая увидеть там ничего, кроме малиновых углей. Однако глаз был на месте. Старая Жанна почти вежливо поздоровалась.

Она приходила семь вечеров кряду. Они говорили о разных вещах. И она, надо сказать, умело поддерживала беседу. Но иногда Жаспар просил ее помолчать. Извиняясь, он говорил, что за весь день сыт разговорами по горло. И тогда она терпеливо ждала, когда его начнет клонить ко сну. Это было лучшее время для разговоров. Однажды ночью, когда она была особенно в ударе и когда ничто, казалось, не могло ее остановить, Данвер досадливо бросил:

— Я не с вами хочу говорить, ясно?

Она ухмыльнулась. С ней никогда не хотели разговаривать!

— Прошу прощения, — вздохнул Жаспар.

— Мне нечего прощать. Что касается красотки Дюмулен, то она пока не слишком разговорчива.

— Всему свое время. Я распорядился, чтобы ее поисками занялась полиция. В конце концов, я узнаю…

— Что именно? А может быть, она не хочет вас видеть.

Это замечание больно задело его. Данвер снова занялся своим рисунком, но работа не спорилась.

Полиция действительно не смогла найти Анну Дюмулен. Скорее всего, она пряталась. Неужели, чтобы больше никогда с ним не встречаться? Или по каким-то другим причинам? Размывая кистью остроконечные листья аронника, он вдруг в мельчайших подробностях вспомнил, как она запахивала на талии полы ночной рубашки, как откидывала назад волосы, как клала голые ноги на прожженный реактивами аптечный стол… Но Анна бесследно исчезла.

Постепенно он свыкся с трауром и своим положением вдовца. Он знал, где его супруга, и помнил все, что им довелось пережить вместе. Их любовь неожиданно оборвалась, но осталась прежней. Когда в памяти всплывал образ жены, у Жаспара на глаза наворачивались слезы, но это уже не были слезы горечи. Скорее, наоборот.

Данвер убрал угольные карандаши и подумал, что не смог бы нарисовать Анну. Она осталась для него непостижимой. Какой была ее жизнь до знакомства с ним? Иногда Жаспару казалось, что его привлекла атмосфера таинственности, окружавшая эту женщину. И он до сих пор приходил в ярость, когда вспоминал о судьях, обрекших ее на изгнание. Он должен найти ее.

В один из вечеров, потеряв терпение и надежду, он забросил привычную работу над своими акварелями. Желание увидеть Анну оказалось сильнее его страсти к ботанике. Жаспар с потерянным видом кружил по студии и поглядывал в камин в надежде увидеть там глаз, услышать его мнение. Этой ночью старая Жанна сказала по поводу его траура, что он не прав и что уверенность в смерти ничем не лучше неизвестности.

Глаз долго говорил о смерти и многом другом. Жаспар внимательно слушал, он уже привык к своему странному собеседнику. Однако время от времени глаз бранил его и напоминал прописные истины. И в первую очередь ту, что своим существованием обязан лишь его воображению.

25

Прошло уже семь лет с тех пор, как Жаспар Данвер покинул Миранж, и все эти годы воспоминания о пережитом там не давали ему покоя. Оттого, наверное, его интересовало все, что происходило в городе, и последние новости ему докладывал член суда малой инстанции, который занимался рассмотрением апелляционных жалоб.

От него-то Жаспар и узнал о самоубийстве арестованной женщины, которая обвинялась в детоубийстве. Во избежание новых преступлений суд принял решение содержать ее под стражей до начала процесса.

В поисках имени обвиняемой Данвер пробежал глазами судебный протокол… Рена Бригетта, этого-то он и боялся.

Предыдущие обвинения в колдовстве — снова пущенные в ход доносчиками — привели к прекращению дела, но на сей раз вменяемые Рене Бригетте правонарушения носили уголовный характер. Никто не знал, каким образом обвиняемой удалось спрятать у себя семена белладонны. Но на рассвете стражники нашли ее мертвой. Начальник тюрьмы признал свою вину: отсутствие бдительности с его стороны помешало отправлению правосудия. Оправдываясь, он заметил, что обвиняемая была в отчаянии, ее ужасала сама мысль о том, что ей снова придется пережить допрос. Известие о смерти Рены Бригетты моментально разнеслось по всему городу. К восьми часам народ окружил замок, несмотря на активные действия полиции. На соседних улицах группки людей, вооруженных палками, создавали угрозу общественной безопасности, и полицейским пришлось в срочном порядке арестовать наиболее ярых нарушителей порядка.

Побледнев, Данвер положил папку с документами на стол судьи. Перед глазами поплыли знакомые картины: поле и дорога, едва заметная в предутреннем тумане; крестьянин, у которого только что родился сын, приглашает его за стол… Интересно, был ли он среди тех, кто вступился за честь Рены Бригетты? А где находился этим утром тот немой с трубкой, которого поддерживали супы да советы повитухи?..

Спустя три дня начальник тюрьмы был переведен во Франш-Конте. Свое решение председатель Ла Барелль мотивировал пошатнувшейся дисциплиной среди солдат тюремной охраны и надзирателей. Эта, в общем-то банальная, новость переполнила чашу терпения Жаспара Данвера.

На заседании совета Высшего суда, который следил за претворением в жизнь новых законов, он предложил провести согласно новым требованиям проверку судебной практики в Миранже. Жаспара поддержал председатель кассационного суда и выразил уверенность, что лучшего инспектора, чем член Высшего суда Данвер, не найти. Поездка в Миранж должна была состояться в ближайшее время.


До отъезда оставалось совсем немного времени, и Данвер старался поскорее уладить текущие дела. В один из таких напряженных дней пришло письмо от Бенедикта Караш д’Отана — первое с тех пор, как они вместе уехали из Миранжа. Иезуит сообщал, что будет проездом в Дижоне и, пользуясь случаем, хотел бы встретиться.

Это предложение несколько озадачило Жаспара. Бенедикт был единственным человеком, с кем он близко сошелся после смерти жены, и вместе с тем с ним были связаны неприятные воспоминания, которые он предпочел бы забыть.

Ближе к вечеру он отправился в путь, пытаясь побороть охватившее его волнение. Письмо и беспокойство за судьбу Миранжа — все перепуталось у него в голове. Он дал себе слово действовать решительно и твердо, но изменить прошлое было не в его силах. Жаспару хотелось, чтобы суд над Жанной Бург, Реной Бригеттой и Анной Дюмулен, состоявшийся семь лет назад, оказался не более чем страшным сном, либо, чтобы все началось сначала, но развязка была совсем другой. Семь лет назад он жаждал быть Титаном… Интересно, кем он хотел бы стать сейчас? На выезде из города он миновал высокие глухие стены. Местами из стыков между камнями пробивались пучки чахлой травы и невзрачные, но пахучие цветки. Чтобы потянуться к солнцу, им хватило одного хорошего дождя: все-таки лето — благодатная пора. Вдоль дороги, насколько хватало глаз, тянулись ровные ряды виноградников. Нежно-зеленые усики лозы упорно цеплялись за шпалеры и тянули за собой к свету широкие резные листья, под которыми светились перламутровые гроздья винограда. Жаспар въехал на вершину холма, откуда открывался изумительный вид на всю округу. У самого горизонта дорога раздваивалась: одна серая лента поворачивала в сторону гор, другая, петляя, сливалась вдалеке с дорогой на Миранж. Данвер обвел взглядом виноградники, светлые рощи и вдруг увидел самого себя, но так, словно смотрел в подзорную трубу с другой стороны. В этом царстве зелени, набиравшем силу под напором живительных соков земли, он был всего лишь странным двуногим насекомым, ничтожной точкой в этом зыбком мире.


Едва Данвер пожал иезуиту руку, как все его опасения развеялись. Караш д’Отан сохранил свойственную ему утонченность, но выглядел постаревшим лет на двадцать. Он похудел, черты лица заострились, светлые волосы совсем побелели. Но больше всего Жаспара поразили его глаза, в которых поселилась печаль.

Близилось время обеда, и Жаспар повел священника в один из лучших трактиров. Бенедикт с аристократическим равнодушием выслушал изысканное меню, но едва вокруг них закружил хоровод подавальщиков, заявил, что счастлив встрече с человеком, с которым можно говорить свободно, без оглядки.

Он устал от невзгод, пережитых в Лотарингии, и хотел бы забыть их, да вот никак не получается. Семь последних лет он жил как в аду. В аду, откуда скоро выберется, — он уезжает в Испанию, — но где окончательно сгорела его душа.

— Все было так, как когда-то в Миранже. Но тогда нас было двое, а теперь я не нашел ни одного союзника, не говоря уж о друге… Я постоянно находился в состоянии ярости. Кстати, меня иначе как бешеным и не называли. Вся Лотарингия охвачена страхом перед колдовством. Люди живут за семью замками и все — от мала до велика — только и говорят, что о ведьмах да колдунах. Власть предержащие строят изощренные планы, стремясь защититься от Сатаны, и страх растет еще больше.

Кивком головы Данвер дал понять иезуиту, что он весь внимание. И священник бесцветным голосом продолжил свой рассказ:

— Зачастую мне хочется умереть, чтобы все забыть. Но я не стар и крепок телом… Мне кажется, вы переносите все это легче, чем я…

— Я постарался выбросить из памяти ужасы Миранжа. И сейчас мне предстоит уладить там кое-какие спорные вопросы. Какое странное совпадение: я встречаюсь с вами как раз накануне отъезда… Будто мне нужна ваша помощь, прежде чем я снова окунусь в это болото…

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь! Меня неотступно преследуют кошмары… В Виттензауэре я видел истерзанных женщин, которых с голой грудью — втоптав в грязь их стыдливость — вели на казнь и при этом рвали нагую плоть клещами… На площади толпа насиловала этих несчастных, и лишь после того их вели на костер. Мерзкие старухи осыпали их проклятиями. Они обвиняли их в непристойном поведении!.. Я видел изуродованные полутрупы с раздробленными конечностями — несчастных, которых бросали на колени перед церковной папертью, чтобы они молили о прощении перед смертью. Мне было стыдно! Стыдно за то, что я ношу сутану! Мне хотелось снять ее и набросить на голые плечи отверженных. Но меня бы прогнали. Бессилие приводило меня в отчаяние…

Глаза иезуита потухли. Жаспар взял его за руку, удивляясь сначала собственной смелости, а потом вялости ответного пожатия.

Неожиданно за окнами трактира зашелестел дождь.

Бенедикт словно очнулся ото сна.

— Я согласился с предложением генерала ордена покинуть эти места. Его доводы убедили меня, что так будет лучше. Он не сказал прямо, что я теряю голову, но дал это понять. В итоге я возвращаюсь к своим первоначальным обязанностям. В молодости я занимался церковной музыкой. Мне довелось способствовать исполнению «Вечерни Девы Марии» итальянца Монтеверди. Не думаю, что музыка утешит меня, но, может быть, немного отвлечет… Как бы там ни было, выбора у меня в общем-то нет. Мое руководство не хочет, чтобы я продолжал отпускать грехи. Когда слишком часто соприкасаешься со смертью, легко и в самом деле тронуться умом. А в Мадриде помимо музыки я буду заниматься также живописью и архитектурой. Как считают начальники ордена, искусство спасет меня от помешательства и восстановит душевное равновесие…


Молодой судья почтительно поклонился Жаспару, и тот ответил на приветствие. Воспользовавшись удобным моментом, подскочил хозяин заведения и поинтересовался, все ли в порядке, не желают ли почтенные господа еще чего-либо. Но все было хорошо и господа ни в чем не нуждались. За соседним столом два прелата в ярко-алых сутанах сравнивали поданный им десерт. Сидевший там же нотариус промокнул губы, оставив на салфетке пятно от красного вина.

— Ну а вы продолжаете, как вижу, вращаться в сфере правосудия… — сменил тему иезуит.

— Я хотел бы сделать еще кое-что полезное, — пожал плечами Данвер.

— Это верно, что в провинциях, находящихся под юрисдикцией Королевского суда, очень редко приговаривают к сожжению на костре?

— Да. Но костры заполыхают снова, если не положить конец нищете. Я опасаюсь роста преступности и возвращения к охоте на ведьм… Кроме того, меня беспокоит участь умалишенных, а их становится все больше и больше. Они либо попадают в лапы тайных сект, либо страдают от невероятной жестокости сельских жителей. Местные суды не знают, что делать. Этот вопрос выходит за пределы их компетенции.

— Если они задают себе вопросы, то это уже хорошо… Вспомните-ка, в Миранже никто ни о чем не задумывался… Кстати, у вас есть известия о нашем маленьком левше?

— Сейчас он в Париже. Ходит в учениках у гравера. Он сменил имя, стал настоящим красавцем, прямо не узнать! Я виделся с ним, то-то было радости…

— Замечательно! А… Анна, вы что-либо о ней знаете?

— Нет. Невозможно напасть на ее след… Я начал поиски, и они продолжаются до сих пор, но безрезультатно.

— Должно быть, она тоже изменилась… По меньшей мере я хотел бы знать, на каком она свете. Мертвым уже ничем не поможешь.

— Думаю, она жива… Что же касается мертвых… Упокой, Господи, их души.

— Да. Я говорю то же самое.

— Но это не то, во что вы верите?

— Не знаю. Я старался верить ради приговоренных к смерти. Я вспоминаю Абеля, который в последние часы жизни потерял веру. Но я велел ему вернуться к ней. Я умолял его. Я поклялся, что Бог существует и спасет его в загробной жизни! И я не забуду его взгляда, когда он говорил мне, что видит перед собой только пустоту. Жанна тоже не верила. Эти вопросы ее не волновали. Страх придавал ей силы. Это была уже не женщина, а некое еще живое существо, полностью потерявшее свой облик. Загробная жизнь была для нее пустым звуком, — Караш д’Отан закусил губу. — Вот видите, я снова и снова возвращаюсь к тем событиям. Это сильнее меня. Никак не удается забыть…

— Давайте пройдемся, — предложил Данвер. — Прогулка пойдет нам на пользу.

Шагая по кривым улочкам, Бенедикт не скрывал своего удивления появлению многочисленных монастырей и церковных больниц.

— Похоже, — усмехнулся он, — здесь испытывают большую нужду в посредниках между Всемогущим и нищетой.

Жаспар довольно улыбнулся, видя, как к иезуиту возвращается хорошее настроение. Но их встреча уже подходила к концу. У больницы Святого Духа их пути расходились.

Они знали, что больше никогда не увидятся. И что в Испании Караш д’Отан не найдет желанного покоя, если это было то, к чему он стремился. На горбатой улочке они молча обнялись — комок, стоявший в горле, мешал говорить.

Жаспар проводил взглядом высокую фигуру священника, который уходил прочь, легко лавируя между верховыми, и на прощание помахал рукой.

26

Шестеро конных жандармов сопровождали карету, где помимо Данвера ехали еще двое судей, назначенных ему в помощники. Как и семь лет назад, в небе висел серпик луны, такой же тонкий и элегантный, только его рожки были повернуты вправо: луна была в последней четверти. Жаспару очень хотелось, чтобы его кошмару скорее пришел конец.

Двое молодых судей удивили Жаспара своим прилежанием и послушанием. Чтобы убедиться в своих предположениях, он задал им несколько вопросов по весьма запутанным аспектам права. И они безошибочно ответили ему, чуть ли не наизусть цитируя своды законов. Оба выглядели лет на пятьдесят, хотя им вряд ли было больше тридцати. Не помогали ни парики, ни этот новомодный наряд молодежи, посвятившей себя служению закону: и без того нелепые сюртуки украшались дополнительными отворотами, рюшами и бантами.

Сам Жаспар никогда не считал себя обольстителем, но, глядя на своих помощников, не без основания полагал, что в их возрасте не был таким бесцветным. И если он надел сегодня богатое платье члена Высшего суда, то только потому, что впереди его ожидала жаркая схватка. На этот раз он ехал в Миранж не наблюдать, а принимать решения.

Выглядевший посолиднее «Золотого льва», постоялый двор «Тихое пристанище» щедро освещал огнями площадь Сен-Марсель. Хозяева заведения встречали председателя судейской коллегии со всеми мыслимыми почестями, что стало обычным в Бургундии, как, впрочем, и в других местах тоже. Мебель из темного орехового дерева с выточенными спиралью ножками столов и стульев была новехонькой. Стены вопреки моде на серо-голубой цвет были обиты декоративной тканью.

Молодые судьи поселились в городе у одной дамы с хорошей репутацией. Раньше, как выяснил Жаспар, у нее жил Караш д’Отан, ставший ее исповедником. Постоялый двор «Золотой лев» больше не подходил для проживания королевских чиновников.

После ужина Жаспар отправился на прогулку по знакомым улицам Миранжа. Нежившийся в тепле летней ночи, город выглядел таким же, как и семь лет назад. Винные погребки, фонтаны, деревья, каменные стены домов — все осталось прежним. Ноги сами собой привели Данвера на площадь Святой Благодати к «Золотому льву».

Аптека стояла на своем месте, разрывая круг других домов. Как и прежде, ставни на первом этаже были закрыты, на втором распахнуты настежь. Дом был пуст, но выглядел так, словно жил своей тайной жизнью в ожидании хозяев. Жаспар никак не мог понять, почему Анна Дюмулен не вернулась. Может быть, она не знает, что в соответствии с последними решениями Высшего суда изгнанники имеют право вернуть себе свое имущество. А может, она отказалась от прежней жизни, сменила облик, имя… Ему захотелось оказаться на постоялом дворе на другой стороне площади, в своей комнате, откуда ему был виден слабый свет свечи — знак того, что Анна дома. Но света не было ни в ее окне, ни на постоялом дворе…

Заведение было открыто, но в нем царил странный покой.

— Господин судья! Каким добрым ветром вас занесло в наши края? — К нему торопливо приближался кюре, единственный человек, который объединил слова «судья» и «добрый ветер», чем и заслужил ответное любезное приветствие.

— «Золотой лев» пришел в упадок, — рассказывал словоохотливый священник. — После смерти мужа хозяйка со всеми перессорилась. Горожане подозревали ее в причастности к исчезновению Коломбана. Помните мальчишку-левшу, который рисовал всякие страсти? В свои десять лет — испорченный вконец. Да, такое случается… Так вот, мамаша-трактирщица едва выпуталась из этой истории. Она рассказывала, что мальчик сколотил целое состояние и стал богаче любого жителя Миранжа. А кому такое понравится? Нашлись люди, которые говорили, будто видели его на галерах, другие утверждали, что он гниет в тюрьме. И все это время коммерция шла ни шатко ни валко. Дело застопорилось. Из нищеты она вышла, туда и вернулась… Помните тот чудесный вечер, когда мы все вместе ужинали у камина? Хорошее было время… Теперь здесь останавливаются только чужаки: бродяги да цыгане… Добрые люди сюда не ходят…


Переступив порог трактира, Жаспар Данвер заметил оценивающие взгляды, искоса брошенные в его сторону. Клиентов было немного, каждый в молчании цедил из кружки свое вино. Жаспар не стал задерживаться в зале, а сразу прошел прямо на кухню… Встреча с трактирщицей доставила ему удовольствие, чему он сам искренне удивился. Ее разнесло еще больше, и теперь она напоминала бесформенный мешок с бесчисленными толстыми складками, увенчанный серым морщинистым лицом. Но взгляд ее остался прежним — пронзительным и цепким.

— A-а! Это вы, — протянула она. — Не желаете ли комнату? Хотя о чем это я… У меня все равно нет постельного белья. Пришлось все продать. Остались только голые стены да несколько бочонков вина — все, что оставил мне хозяин. Ну ладно. Выкладывайте, зачем пожаловали? — Трактирщица выжидающе глянула на Жаспара. — Надеюсь, вы не станете устраивать скандалов, проблем мне и без того хватает!..

Ее лицо превратилось в злобную маску.

— У меня есть для вас новости…

— О Коломбане? — она растерянно смотрела на Данвера широко раскрытыми глазами.

— С ним все в порядке. Он просил меня… передать вам привет, — сказал Жаспар. — И поблагодарить вас, — последняя фраза была плодом его импровизации.

— Вот как? Он благодарит меня? Почему же он сам не приехал, чтобы выразить свою благодарность? А все потому, что как был негодником, так им и остался! Неблагодарная тварь! Бестолочь! Чем он хоть занимается? Хотя мне, в общем-то, все равно. Раз уж преуспел в бумажных делах, пусть так и будет. Не хочу знать больше ничего. Разве что он приедет, чтобы вытащить меня из этой нищеты… Но у него, конечно же, другие заботы! Дети — существа неблагодарные.

Повернувшись к Жаспару спиной, трактирщица схватила бутылку, вставила в нее воронку, словно то была глотка гуся, которого откармливают к Рождеству, и начала переливать вино, как когда-то раньше…

На следующий день начались слушания в суде, но на сей раз ответ держали не обвиняемые и свидетели, а служители правосудия.

В зале для приема князей и послов Жаспар Данвер устроил личный кабинет, отгородив небольшое пространство китайскими ширмами. Перед роскошным столом из итальянского мрамора стояло кресло с узорчатой обивкой, предназначавшееся для членов местной магистратуры, которые явятся для дачи показаний. Больше всего Жаспара беспокоил Ла Барелль. Он хитер, как лис, и будет настороже. Данвер не мог представить его, как иезуита, усталым и постаревшим. И вряд ли его терзали угрызения совести. Но после стольких лет злоупотреблений служебным положением, хоть и обусловленных самой иерархией судебных должностей, ему едва ли удастся сохранить за собой пост председателя суда. Разве что он не припас в рукаве каких-либо козырей.

27

Тимоте де Ла Барелль почтительно поприветствовал своего нового начальника. Былая спесь улетучилась, но профессиональные способности и навыки остались при нем. Отвечая на вопрос о текущих делах, которые рассматривались в местном суде, он упомянул две кражи скота и ссору между соседями и тут же поспешил добавить, что в соответствии с новыми требованиями Высшего суда магистратура Миранжа соблюдает полную объективность и беспристрастие.

Сплетя пальцы, Данвер подался вперед.

— Вы все еще продолжаете поиски женщины с растрепанной бородой?

Ла Барелль даже бровью не повел.

— Нам не удалось найти эту… личность. Вполне возможно, она умерла естественной смертью. Или же она входила в число тех… осужденных, которые не полностью признали свою вину. Сейчас это трудно сказать, — он покачал головой. — Трудно…

Данвер устремил на него тяжелый взгляд.

— Мне думается, волна колдовства пошла на убыль, — продолжил Ла Барелль. — Вот уже несколько лет, как ведьмы мало кого интересуют. А бородатая женщина, возможно, просто потеряла свою славу… — Он прокашлялся, точно слова застревали у него в горле.

— Чего же стало меньше: судебных преследований за колдовство или ведьм?

— М-м-м… На мой взгляд, одно тесно связано с другим. Но, по правде говоря, далее моя компетенция не распространяется. Суд Миранжа, председателем коего я являюсь, занимается только применением закона. На него возложена обязанность пресекать преступные действия, а не устанавливать природу преступлений.

— Разве у вас нет личного мнения по данному вопросу?

— Как у председателя суда — нет. В другом случае — возможно… — неопределенно сказал Ла Барелль, рискнув бросить на Данвера заговорщический взгляд.

Но, несмотря на всю его осторожность и расчетливость, Данвер припирал его к стенке. Председатель выдвинул следующую гипотезу: колдовство идет на убыль, потому что общество пресытилось страшилками. Это лет десять тому назад долоризм[5] имел огромное влияние.

— Значит, вы утверждаете, что в текущих делах строго следовали полученным указаниям?

— Я игнорировал обвинения, казавшиеся мне пустыми. Я не дал хода доносам на Рену Бригетту как на предполагаемую ведьму…

— Зато вы приняли к сведению другие. Суд, в котором вы председательствуете, никогда не отличался ни милосердием, ни проницательностью… Неужели вам совсем не жаль тех, кого вы осудили?

— Скорее, я испытываю потребность в движении вперед. Правосудие должно стремиться к совершенству, но приближается к нему методом проб и ошибок. Мы выступаем в защиту жертв и при этом рискуем наложить на преступившего закон чрезмерное наказание. Кстати, председатель суда часто бывает один…

— Не мешает ли вам забота о настоящем и будущем как следует разобраться с прошлым? — настойчиво гнул свою линию Данвер.

— Мы, судьи, только тем и занимаемся, что изучаем ошибки прошлого. Но меня, действительно, больше интересует движение вперед. Я современный…

— И тем не менее, господин председатель, мы совершим с вами увлекательное путешествие в прошлое. Я намерен детально ознакомиться со всеми процессами по обвинению в колдовстве, которые велись в Миранже под вашим руководством.

Голубые глаза Ла Барелля остекленели.

— Как вам известно, в настоящее время лица, осужденные по этому обвинению, имеют право требовать возмещения понесенного ущерба… За исключением тех, конечно, кто был казнен… — Убрав металл из голоса, Данвер добавил: — Нужно разобраться, кому магистратуре Миранжа придется возмещать ущерб.

В кабинете надолго воцарилась тишина.

Отвечая на деликатный вопрос о продвижении по службе, председатель суда изложил свое мнение. Прокурор Канэн достаточно долго проработал в суде Миранжа, хорошо освоил все нововведения и вполне достоин повышения… Есть еще врач, он работает в Миранже уже четыре года… Но новый начальник тюрьмы жалуется на него: всем хотелось бы видеть заключенных в добром здравии. Что касается прочих, то все осталось по-прежнему; как всегда образцово несет службу лейтенант полиции.

Данвер поблагодарил и добавил, что, прежде чем принять какое-либо решение, встретится с каждым из заинтересованных лиц.

Меряя шагами парадный зал, Жаспар терзался сомнениями. Должен ли он уволить этого человека, отправившего на костер ни в чем не повинных людей, приговорившего к изгнанию Анну Дюмулен, не испытывавшего угрызений совести и рассуждавшего, как заправский философ? Впрочем, верно и то, что он лишь повиновался, хоть при этом и усердствовал. Он будет повиноваться и впредь, но теперь уже ему, председателю судейской коллегии. Выиграет ли он, поставив на это место нового человека? Скажем, молодого судью, неопытного и бестолкового, вроде тех, которые сопровождают его? Либо такого, как Канэн или Бушар, не обладающих ни гибкостью, ни умом Ла Барелля? Вообще-то, Жаспару очень хотелось уволить главу магистратуры Миранжа, это доставило бы ему огромное удовольствие, но государство не могло позволить себе разбрасываться преданными слугами. Хамелеоны не безупречны — они полезны.

Судья Канэн явился, потупив взор, пробормотал какие-то слова приветствия и разразился обвинительной речью против новых времен. А поскольку ему представилась возможность высказаться перед членом Высшего суда, — Канэн делал вид, что они не знакомы, — он жаждал показать масштаб обрушившегося на королевство несчастья: поднимающий голову атеизм, процветающую преступность, лишившуюся уважения полицию…

Его голос звучал громче, чем обычно, хотя сам Данвер старался говорить тихо. Ла Барелль не ошибся в своем прокуроре… Канэн с раскаянием вспоминал о тех временах, когда трибунал Миранжа утром принимал решения, днем приводил их в исполнение, а вечером уже закрывал дело. Зато теперь, с сожалением констатировал он, все вокруг расточают любезности, французы подражают итальянцам, итальянцы ведут себя, как турки, короче, весь мир перевернулся вверх дном. Скоро сам суд изменится до неузнаваемости.

Председатель судейской коллегии согласился с ним. Но, уточнил он, сам судья Канэн от этого не пострадает, поскольку его ожидают другие дела в другом месте.

У Канэна отвисла челюсть.

В крепости Бреганнек нужен прокурор. Помимо Дени Мало, бывшего начальника тюрьмы в Миранже, туда никто не хочет ехать. Тем не менее правосудие должно властвовать повсюду. Провинция не может оставаться без представителя закона!

Канэн пожирал взглядом председателя судейской коллегии.

Данвер невозмутимо продолжал рассказывать, что это дело срочное и прибытие служителя закона не может откладываться надолго. Лучше всего, если перевод состоится в ближайшие дни… Что думает по этому поводу судья Канэн?

Он думает… что подвержен морской болезни… и что будет чужаком в этой далекой Бретани…

Но Данвер заверил его, что, в конечном итоге, человек ко всему привыкает.


Судья Бушар был доволен своей работой в магистратуре Миранжа. Он прекрасно знал свое дело и мог вынести вердикт, даже не заглядывая в бумаги. Конечно, он был в курсе изменений в судопроизводстве и придерживался требований новых директив Высшего суда, но преступник всегда останется преступником, а вор — вором. Однако… что-то было не так, что-то не ладилось.

Председатель судейской коллегии внимательно слушал его.

По словам Бушара, его угнетала не судейская рутина, а серая жизнь в округе Миранжа. Раньше были хоть какие-то состязания, праздники, а теперь все томились от страшной скуки. Даже бородатая женщина уже никого не волновала. Бродячие циркачи показывали все тех же монстров, выступали с теми же номерами. Поэтому он хотел бы уехать отсюда, встретить людей, которые любят красивых женщин, вкусную пищу и развлечения. А здесь же только глупые монахи по воскресеньям вносят разнообразие в серую жизнь.

Перевод возможен только в том случае, если он несет пользу правосудию, а не служит личным целям, напомнил ему председатель судейской коллегии Данвер.

Бушар признал справедливость его слов, однако не смог удержаться от сумбурного изложения каких-то несущественных претензий. На том их встреча и закончилась. Судья тщетно искал нужные слова: увлекшись обвинениями, он уже не мог просить о снисхождении даже для самого себя.


Секретарь суда был таким же бесцветным ничтожеством, что и раньше, поэтому сама мысль о продвижении по служебной лестнице казалась невозможной.

Начальник тюрьмы лишь недавно появился в Миранже. Особой словоохотливостью он не отличался и показался Данверу равнодушным ко всему на свете.

Лейтенант полиции утомленно опустился в кресло. Спокойный и почтительный, он был готов к выполнению новых военных задач. Готов служить, кем бы ни был его начальник. Как и Ла Барелль, лейтенант Шатэнь обладал обостренным чувством долга, а для полицейского верность долгу — это высшая добродетель. Полицейский, который отказался бы выполнять приказы, потерял бы свое лицо и честь… Известий от старого друга Мало он не получал. Иногда он с сожалением вспоминает о былых совместных проделках. У нового начальника тюрьмы совсем нет чувства юмора.

Палач, как обычно, жаловался, что его никто не любит, даже собственная жена. К тому же наступили такие времена, что он практически остался без работы. За месяц не набирается даже трех казней. Вот раньше были времена! Если так пойдет дальше, то скоро ему придется класть зубы на полку. А пока он живет за счет перепродажи своего инвентаря. Со скидкой, разумеется. В общем, приходится заниматься побочным ремеслом. Оно не самое лучшее и малоприбыльное, но все же лучше, чем ничего. К счастью, — для него, а не для покойника, — с хирургом Миранжа произошел несчастный случай: темной ночью бедняга упал на свои инструменты и истек кровью! Утром нашли его приплюснутое, как у камбалы, тело. Церковь отрицательно относится к хирургии. Однако нужно было что-то делать! Стоявшая перед палачом задача не сильно отличалась от основной работы. Только вместо расчленения пришлось заняться штопкой. Правда, нужно было осторожно обращаться со спиртом, чтобы не перепутать, пошутил палач. Без шутки нельзя, ведь жизнь — штука серьезная.

На следующий день председатель судейской коллегии Данвер огласил свои решения о магистратуре Миранжа.

Председатель суда и лейтенант полиции продолжат свою работу, однако их деятельность подвергнется коренным изменениям. Должности судей-асессоров Канэна и Бушара займут уже получившие назначение молодые судьи, чьи имена по иронии судьбы созвучны именам отставников (что-то вроде Канара и Бушэна). На начальника тюрьмы возлагается обязанность найти хорошего лекаря, действительно умеющего лечить людей. Палач продолжит зарабатывать на жизнь своими силами. Лакей при магистратуре переводится на штатную должность. То же самое касается сотрудников полиции и службы надзора, как старых, так и тех, которые скоро получат назначение. Светские эксперты займут должности, освободившиеся после ухода шевалье д’Ирэ и иезуита.


Тимоте де Ла Барелль был удовлетворен: он сохранил за собой должность, а заодно избавился от Канэна и Бушара. К нему вернулась начальственная любезность, и в знак признательности за оказанное доверие, а также чтобы забыть прошлое, он предложил — если, конечно, господин председатель судейской коллегии, член Высшего суда не возражает — устроить прощальный обед, расходы за который возьмет на себя магистратура Миранжа. Вдобавок Ла Барелль пообещал принести для кухни собранные лично им грибы, в которых, как все знали, он прекрасно разбирался: белые, лисички, пестрые грибы-зонтики и, может быть, даже королевские мухоморы. Не путать с красными мухоморами! Председатель был в ударе, новые веяния словно омолодили его.

28

Данвер решительно шел по пустынному городу, утонувшему в бело-голубом тумане — такой цвет бывает у крокусов на исходе зимы — и не переставал удивляться этому странному явлению, ведь лето было в самом разгаре. Возле придорожного распятия он увидел Анну Дюмулен, и она улыбнулась ему. Тогда он шагнул к ней навстречу и потянулся к ее руке, но его пальцы встретили пустоту. Он коснулся ее предплечья, и тут, к его великому изумлению, рука Анны у него на глазах рассыпалась серым порошком. Анна, казалось, даже не заметила этого и прислонилась спиной к каменной стене, которая вдруг стала таять и растворяться в воздухе…

Мокрый от пота, Жаспар рывком сел на постели, лихорадочно пытаясь сообразить, где он находится. Большие занавески балдахина раскачивались от сквозняка, проникавшего в комнату через открытые окна. Его обнаженное и оттого казавшееся таким уязвимым тело утопало в мягкой белой перине.

Он бросил взгляд на часы: стрелки показывали два утра. Кошмар окончательно прогнал сон, и теперь, чтобы успокоиться, Данвер ходил по комнате из угла в угол.

Одевшись, он вышел на улицу. Благодатная ночная свежесть остудила его разгоряченное лицо. В темном небе тонкий серп луны купался среди серебристых искорок звезд. Жаспар быстро шел в сторону церкви Святой Благодати, и его шаги гулко разносились по безлюдным улицам.

Из-за приоткрытых ставней доносились храп и позвякивание бутылок… Улица круто пошла вниз, и в конце спуска Жаспар увидел постоялый двор. Вывеска исчезла, остались лишь две цепи, которые раскачивались под порывами ночного ветерка. Данвер заметил в окнах тусклый свет. Значит, мамаша-трактирщица еще не ложилась. Больше его ничего не интересовало.

Он хотел лишь одного — пройти перед домом Анны и убедиться, что ее там нет, вытравить из памяти ночной кошмар.

Окна аптеки были черны и безжизненны. Но на втором этаже… В комнате на втором этаже слабо горела свеча! Там кто-то был. Наверное, бродяга. Жаспар прислонился к стене и перевел дух. Нет, скорее всего, в доме хозяйничал вор. Широко раскрытыми глазами Данвер следил за знакомым окном. Перед свечой мелькнула чья-то тень. Сердце в его груди встрепенулось и забилось, как птица в клетке. Это Анна. Он был уверен в этом, хоть и не видел ее.

Она вернулась. Она там.

И словно для того, чтобы развеять все сомнения, она появилась в окне. Ее черный силуэт четко вырисовывался на сером расплывчатом фоне комнаты.

Не в силах унять дрожь во всем теле, Жаспар постучал в дверь. Лошадь, привязанная к ржавому кольцу за входом в аптеку, покосилась в его сторону темным влажным глазом. Судя по разбитым ногам животного, дорога была не близкой. Анна спросила, кто там, и, услышав ответ, впустила Данвера в дом.

Он был так взволнован, что первое время не мог произнести ни звука. Анна стояла перед ним в запыленном дорожном платье. Сняв головнойубор, она бросила его на кресло и сказала, что только что приехала. Жаспар молча пожирал ее взглядом, не решаясь приблизиться. По ее лицу мелькнула тень беспокойства, и она опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Несмотря на чуть впавшие щеки и заострившиеся скулы, она показалась ему похорошевшей.

— Вынесли все, что смогли, — констатировала она, закусывая губы. — Ничего не оставили, гады, — добавила она, обведя пустую комнату широким взмахом руки. — В спальне осталась только кровать с матрацем.

Следом за ней он поднялся на второй этаж. Повсюду лежал толстый слой пыли, на которой виднелись чьи-то следы.

— Гады! — повторила она. — Или гадины! Без мамаши-трактирщицы тут, должно быть, не обошлось. Она знает сюда дорогу.

В ее голосе послышалась горечь, и она замолчала, словно комок стал у нее в горле. Сейчас оба они испытывали противоположные чувства. Жаспар был счастлив ее возвращению. Анна была вне себя от ярости из-за разгрома, которому подвергся ее дом.

Он спросил, знает ли она о последних решениях Королевского суда. Конечно, она была в курсе. И именно по этой причине вернулась сюда. Жаспар сказал, что плакаты соответствующего содержания были расклеены по всей Франции, и она должна была их видеть, где бы ни находилась все это время. Анна рассеянно отвечала, расстроенная пропажей своего имущества. Высоко подняв старый подсвечник с оплывшим огрызком свечи, она продолжала осматривать дом. Данвер следовал за ней из одной комнаты в другую, не зная, правда, в чем заключается его роль. Ему хотелось сказать, что теперь он хозяин в Миранже, но она не спрашивала его ни о чем, что имело бы отношение лично к нему.

Войдя в аптечную лабораторию, они оба были поражены царившим там разгромом. С полок пропали все банки и горшки. От мебели не осталось ничего, исчез даже большой стол с изъеденной кислотами и реактивами столешницей. Весь пол был усеян крошевом из стекла и керамики, будто тут шла яростная драка за право обладания аптечной посудой. Жаспар наклонился над одним из более крупных осколков с надписью «золотой поро…».

Анна вздохнула:

— Они не смогли открыть банку с золотым порошком и поэтому разбили ее.

Среди этого погрома они могли говорить только об общих, отвлеченных вещах, о том, что было и чего больше нет.

— Я искал тебя, — сказал он.

— Я знаю.

Он вздрогнул. Она знала. Выходит, Жанна была права…

— Мне пришлось заниматься разными профессиями, — продолжала Анна.

— Догадываюсь.

— Но только не о последней.

Он ждал, опустив голову.

— Это профессия законной супруги.

— Ты… ты снова вышла замуж…

— Я ведь должна есть и одеваться.

— А твой муж… — Жаспар почувствовал, как дрогнул его голос, хотя знал, что должен держать себя в руках. — Ты ушла от него?

— Я хотела вернуться в Миранж.

В нем шевельнулась робкая надежда. Но Анна убила ее на корню.

— Мне должны возместить нанесенный ущерб.

— Ах да. Ты права. Тебе должны все вернуть.

Анна подняла с пола отбитую ручку от вазы, повертела ее в руках и отбросила в сторону.

— Но… что же твой муж?

— Ты по-прежнему любишь задавать вопросы! Ты нисколько не изменился.

Зато ее поведение изменилось. Жаспара охватило беспокойство. Неужели последствия изгнания превзошли все надежды ее палачей? В чертах ее лица, изгибе губ притаилась жестокость, которой раньше он у нее не замечал.

— Муж ничего для меня не значит.

Жаспар никак не мог понять, встревожил или успокоил его этот ответ.

— А я? — пробормотал он. — Я что-нибудь еще значу для тебя?

Она не ответила. Данвер возбужденно спросил:

— А ты знаешь, что скоро все изменится? Что я — член Высшего суда, что Ла Барелль — мой подчиненный? Тебе это известно, Анна?

— Да.

Его с головой захлестнула волна разочарования… Но он не мог упустить момент, которого ждал семь долгих лет.

— Я добьюсь расторжения твоего брака. Мотивируя, что ты была вынуждена…

— Продавать себя.

— …Я воспользуюсь волной исков по возмещению понесенных убытков. А потом, Анна, мы снова будем вместе.

— Вместе?

— Да. Я попрошу твоей руки. Я прямо сейчас прошу тебя выйти за меня. Конечно, здесь не та обстановка, но это самый подходящий момент. Для меня это миг радости.

Он не знал, что еще говорить, и не понимал, счастлив или нет. Какое-то необъяснимое волнение мешало ему быть естественным, заставляло говорить о браке, а не о любви. Шагнув к Анне, Жаспар обнял ее за талию. Она не воспротивилась, но заметно напряглась.

— Я жду твоего ответа, Анна. Скажи, что ты согласна. Мы поженимся, как только уладим все дела. Все будет хорошо, поверь мне. Ты принимаешь мое предложение?

— Я не могу его принять.


Анна выскользнула из объятий Жаспара и отошла к окну. Потом, словно передумав, вернулась и посмотрела ему в глаза.

— Я больше не могу видеть этих людей! — с нескрываемой злобой произнесла она. — Тех, кто пытает и гордится содеянным! Тех, кто толкает на самоубийство. Я никогда их не прощу!

Жаспар не отрывал взгляда от ее красивого лица, искаженного маской гнева.

— Значит, — тусклым голосом поинтересовался он, — я для тебя — один из «этих людей»?

— Да, — выдохнула она.

— Это несправедливо!

— Но ты же по-прежнему судья! Неужели тебя не тошнит от твоего ремесла?

Ему не понравился насмешливый тон Анны.

— Сейчас совсем другая ситуация. Да, я продолжаю служить правосудию, и теперь не время подавать в отставку. У меня всегда будут определенные обязанности, как, например, этот прощальный обед с местной магистратурой, но не это главное. Суть моей работы заключается в ином и имеет куда большее значение, чем все, что происходит здесь. Я здесь для того, чтобы обеспечить возмещение ущерба жертвам неправого суда. Это касается очень многих…

— Прощальный обед, вот как, — с иронией произнесла Анна.

— Во время обычного перерыва на обед, такова здесь традиция. Но главное — это изменения к лучшему в жизни граждан Миранжа. И в нашей тоже, Анна. Если хочешь, мы уедем вместе. Это несложно, — Жаспар через силу улыбнулся. — Я бы назвал это не столько возмещением, сколько возрождением!

— Ты говоришь, как священник!

Ненадолго воцарилось неловкое молчание.

— Где он? — чуть слышно спросила Анна.

— Уехал в Испанию.

— И правильно сделал.

В запасе у Данвера имелись другие доводы: они будут жить в Дижоне, она продаст аптеку… Но он промолчал. Своим прежним, нежным и мягким голосом она сказала, что должна отдохнуть. Семь дней в пути — это кое-что да значит. Кстати, здесь еще осталась ее кровать. Воры не смогли ее вынести — она оказалась чересчур большой.

Жаспар объяснил ей, что в ближайшее время она получит возмещение ущерба от самого Ла Барелля. Он не знал, как она воспримет это — то ли как утешение, то ли как акт мести, — но настоял, чтобы Ла Барелль лично вручил ей положенные законом деньги.

По ее губам скользнула улыбка и тут же погасла.

— Сколько?

Такой прямой вопрос несколько смутил его.

— Это значительная сумма.

Анна взяла его за руку и поднесла к своим губам. Этот трогательный жест, полный ласки и признательности, означал прощание.

Ее хрупкая, окутанная покровом тайны фигурка скрылась в бывшей спальне разоренного дома.

Лучистым звездам было тесно на черном бархате ночного неба. И в эту роскошную ткань, достойную самого короля, иглой вонзался шпиль колокольни церкви Святой Благодати. Над крутыми крышами, крытыми плоской черепицей, неторопливо проплыло серое облако, и Жаспару, который провожал его взглядом, показалось, что он видит на крыше худенькую фигурку Коломбана.


Во второй половине прекрасного солнечного дня вдова Дюмулен получала репарацию от суда Миранжа.

Магистратуре предстояло возместить ущерб еще четырем женщинам, однако все взгляды были обращены на вдову. Публика, допущенная на церемонию, толпилась в глубине зала, и оттуда доносился сдержанный почтительный гул. Полицейские в новых мундирах с королевскими лилиями неподвижно застыли в торжественном строе и оттого казались игрушечными. Солдаты извлекли на свет божий свои итальянские трофеи — аркебузы с запальным колесиком — и теперь гордо держали их на плечах.


В дверях показался официальный кортеж. За председателем судейской коллегии, одетым в алую мантию, следовал председатель суда, величественный в своей судейской мантии с горностаевой отделкой. Два новых судьи-асессора, утопающие в маленьких бантиках, шли следом, высоко задрав подбородки. Начальник тюрьмы с суровым видом нес символы своей профессии: два скрещенных ключа на бархатной подушечке. Стражники, не привыкшие к подобным церемониям, толкались и наступали друг другу на пятки. Светские эксперты-советники, закутанные в римские тоги, держали перед собой зеленые веточки лаврового дерева. Замыкали шествие трое молодых слуг городской магистратуры, сверкая желтыми с золотом парадными ливреями.

Церемония началась по команде лейтенанта полиции. Под барабанную дробь и звонкий клич груб солдаты взяли на караул, а их командиры застыли, отдавая честь виновницам торжества — жертвам былого судебного произвола. Слово взял председатель суда Миранжа. Выразив признательность председателю судейской коллегии Высшего суда, он мудреными терминами изложил мотивы королевского постановления об амнистии, под которую подпадают пять присутствующих здесь женщин, подвергшихся несправедливому судебному преследованию по обвинению в колдовстве, каковое не было доказано и не повлекло за собой преступления. Чувство правосудия, внушенное Всевышним, безгранично добрым к чадам своим, Его Величеству королю Франции…

Председатель судейской коллегии Данвер ничего не слышал. Он не сводил глаз с вдовы Дюмулен, пытаясь разглядеть ее лицо под густой вуалью…

Речь Ла Барелля приобрела лирический оттенок. Чем больше он говорил, тем сильнее у присутствующих крепло впечатление, будто вся эта история была изначально устроена ради столь великолепного финального спектакля. Анна Дюмулен безупречно играла свою роль почтенной и незаслуженно оскорбленной женщины.

Четверо амнистированных дам заливались слезами, а за компанию с ними и часть присутствующей на церемонии публики. Анна Дюмулен вышла вперед, чтобы получить компенсацию, назначенную Его Величеством королем Франции. У Жаспара Данвера на миг проснулось подозрение, а не начнет ли она здесь же пересчитывать золотые монеты. Но нет, вдова вернулась на свое место, сохраняя достоинство и вид неприступной добродетели. Жаспар подумал, что подобный триумф способен вызвать зависть толпы. Однако тут же понял, что заблуждается на этот счет: публика цвела доброжелательными улыбками. И тогда у него мелькнула мысль: среди всех лишь он один чувствует себя не в своей тарелке.

29

Скрестив на животе руки, она стояла на пороге трактира и с кислой миной на лице рассматривала прохожих. Колючий взгляд ее темных глаз ни у кого не вызывал желания зайти пропустить стаканчик-другой. Неужели ее так раздражали торжества в честь реабилитированных жертв судейского произвола? Как бы то ни было, мамаша-трактирщица не присутствовала на церемонии вручения репараций. Заметив Жаспара, она смерила его хмурым взглядом с головы до ног. Он поприветствовал ее, но в ответ получил лишь насмешливую ухмылку. Она знала, куда он идет. Трактирщица была в курсе всей истории и могла бы порассказать желающим много чего интересного. Лучше ее никто не знал этого человека, волею судеб ставшего хозяином Миранжа. Она проводила его взглядом, пока он не скрылся за углом аптеки.


Анна выглядела уже не такой напряженной, как в ночь их встречи после семилетней разлуки. У нее на губах даже мелькнула бледная улыбка. Стараясь говорить спокойным, размеренным тоном, Жаспар поздравил ее с торжеством справедливости и добавил, что испытал настоящую радость, когда суд публично признал свои ошибки. Анна поблагодарила его, но развивать эту тему не стала. По правде говоря, Данвера тоже сейчас волновало совсем иное: он горел желанием узнать, что она собирается делать с полученными деньгами, останется ли в Миранже или вернется к своему второму мужу, которого, похоже, любила ничуть не больше, чем первого… Он молча заглянул ей в глаза в надежде увидеть там ответы на свои вопросы.

Она предложила ему выпить, чтобы отметить знаменательное событие. Вина и еды она уже купила, а заодно и кое-какую кухонную и столовую посуду. Жаспар воспрянул духом, увидев в этом добрый знак. Значит, она не собирается уезжать из города, по крайней мере в ближайшее время.

Беседа постепенно становилась все более оживленной и непринужденной. Она поблагодарила его за все, что он для нее сделал. Жаспар только глубоко вздохнул. Со стороны могло показаться, будто их знакомство начинается заново. Они говорили о первой встрече и чудесных, сверкающих крокусах в лесу под Миранжем. Зато флора Вандеи изъедена солью, вдруг вспомнила она. Повсюду вода. Перелетные птицы создают огромные озерные поселения-гнездовья и без сожаления их покидают, как только птенцы становятся на крыло. А когда солнце клонится к горизонту, над размокшими полями начинают свой грациозный танец журавли. Вот только от сырости нет спасения, она гноит дома и подтачивает здоровье людей. О своей семейной жизни Анна не сказала ни слова. Разговор сам собой вернулся к прежней теме, и знакомые каменистые тропы снова повели их в памятный лес.

Они стояли бок о бок, опираясь о каменную кухонную мойку, и заново переживали страшные события семилетней давности. Беседовать стало легко и приятно. Совершенно естественным движением Анна коснулась рукой его бедра. Это легкое прикосновение словно обожгло Жаспара: он порывисто потянулся к ней и обнял за шею. Они молча прижались друг к другу и замерли, слившись в единое, неразрывное целое. Продолжали двигаться только пальцы, которые ласкали волосы, лица, плечи…

Не разрывая объятий, они сползли вдоль мойки на грязный пол неприбранной кухни, но это уже не имело никакого значения: огонь желания охватил обоих. Казалось, ничто не изменилось с момента их последней любовной встречи. Руки сами находили свой путь, горячая плоть трепетала и требовала ласки. Жаспар задрал подол ее платья до самой талии и оголился сам. Их сплетенные тела сотрясала крупная дрожь, пока они искали друг друга. Наконец его естество проникло во влажную глубину ее жаркого лона, и обоих охватило чувство неземного восторга. Прерывистое дыхание и сладострастные стоны любви слились в могучую и в то же время нежную музыку. Она возносила их все выше и выше, покуда не оборвалась на высокой, торжествующей ноте…

Обессиленные, хватая воздух широко раскрытыми ртами, Анна и Жаспар медленно приходили в себя после волшебных мгновений любви. Мокрые от пота, покрытые пылью и обрывками паутины, они лежали на полу, не разжимая объятий, и чувствовали, как их с головой накрывает волна сладостной истомы. Чтобы не спугнуть ее, они чуть слышным шепотом говорили друг другу какие-то важные слова. Кончиками пальцев она касалась его лица, Жаспар, в свою очередь, накручивал на палец прядь ее светлых волос.

Когда Анна встала, Жаспар попросил ее показать старые шрамы. Следы от ожогов четко виднелись на плече и груди, но раны зарубцевались. Неизгладимое напоминание о прошлом. Пока Анна приводила себя в порядок, он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы знать, как она объяснила мужу происхождение шрамов. Он ничего не знал об этом человеке.

Позднее он спросил об этом без обиняков.

— Я сказала, что это были разбойники, — ответила Анна.

— Он ничего не заподозрил?

— Не знаю, — она пожала плечами.

— А что ты ему сказала, чтобы оправдать свой отъезд?

Она отвернулась, достала из стенной ниши выщербленный горшок и с отсутствующим видом повертела его в руках.

— Ты задаешь слишком много вопросов.

— Разве он не спросил, куда ты едешь?

Промолчав, она сыпанула в большую тарелку муки, разбила яйцо. Жаспар смотрел, как ее пальцы ловко месят тесто. Он хотел было обнять ее за талию, но не решился. Его интересовал один вопрос…

— Муж, наверное, ждет тебя.

Вместо ответа она протянула ему новую скатерть и предложила ужинать на полу — воры не оставили на кухне даже стола. Они разложили на полу белый прямоугольник льняной ткани, и Анна задумчиво окинула взглядом свою импровизированную сервировку. Жаспар внимательно наблюдал за ней.

Видно, настал ее черед задавать вопросы. Зачем ему нужно участвовать в банкете, который устраивает магистратура? Они словно поменялись ролями, и теперь уже Жаспар находил Анну чересчур настырной. Тем не менее он счел необходимым пояснить, что находится в Миранже как член Высшего суда и считает своим долгом оказать честь местной магистратуре. Но разве мало того, что он принял участие в нынешней церемонии? Анна настойчиво просила его не ходить на банкет, хотя бы ради нее. Отныне, пообещал Жаспар, его ноги там не будет, но что касается этого раза, то тут он дал слово.

Из своей корзинки Анна достала небольшие пучки чабреца и укропа и положила их рядом со стаканами. Жаспар поднес травы к носу и улыбнулся ей. Она одарила его ответной улыбкой. Скатерть и пучки зелени напомнили ей легкие завтраки в летнем лесу в компании с Абелем. Чуть запнувшись, она добавила, что жалеет его больше, чем обоих своих мужей вместе взятых.

— Он занимался любовью со всем, что ему нравилось, — пробормотала она. — Он любил деревья, животных, целовал растения, разговаривал с дождем… Он был одержим любовью. Я никогда его не забуду. Ночами он часто снится мне. Мы до сих пор любим друг друга. Иногда я вижу плохие сны, когда Абель кричит. В жизни его крики были любовным зовом, теперь — это крики страха и боли. Но я не могу ему помочь, потому что мои руки рассыпаются в пыль…

От неожиданности Жаспар едва не задохнулся: в этом кошмаре их сны полностью совпадали! Он не сказал ни слова, но перед его глазами пронеслись образы Абеля, большого серого бука, поляны с крокусами… Он вспомнил, что Анна появилась на поляне как раз после исчезновения безумца в лесной чаще.

— Абеля еще малышом бросили в лесу, — продолжала свой рассказ Анна. — Но волки не разорвали его! Каким-то чудом ему удалось уцелеть, и с тех пор он стал считать себя неуязвимым. Его не свели в могилу ни голод, ни холод, ни хищные звери. Так он стал лесным человеком. А потом люди поймали его и принесли с собой смерть. Абель считал себя бессмертным, но он ошибался… — Она помедлила, потом добавила, что на всякий случай все-таки сходит в тот лес под Миранжем…

В полном молчании они ели приготовленный ею сырный пирог и запивали его вином из Живри, букет которого Жаспар оценил по достоинству. К нему вернулись спокойствие и способность трезво мыслить, и он подумал, что ему неслыханно повезло снова встретить ее здесь, живую и невредимую. Он вдыхал пряный запах ее тела, и его переполняло чувство безграничной любви. Он не ревновал ее к Абелю, напротив, он разделял ее сострадание к безумцу, которого безжалостно перемололи жернова судейской машины. «Неправильно родился», говорила о нем Рена Бригетта. И неправильно умер.

Внезапно Анна вскочила, быстрым шагом прошлась по кухне и, прислонившись к стене, оперлась руками о каменную мойку. Глядя Жаспару в лицо лихорадочно блестевшими глазами, она заявила, что близятся большие изменения. Он жадно слушал ее, стараясь не пропустить ни слова. Анна повторила свое предсказание. И у него в душе шевельнулось смутное беспокойство.

— Принятие закона о репарациях, — осторожно начал он, — это уже большое событие.

— Главное еще впереди.

Она говорила намеками, и он не понял ее тайного послания.

Успокоившись, Анна сообщила, что в ближайшее время уезжает из Миранжа. Пристально взглянув на Жаспара, она добавила, что готова ко всему. Он опустил голову, переваривая это неожиданное заявление, а когда вновь посмотрел на Анну, она уже вполне овладела собой, хотя выглядела так, будто только что пробудилась от дурного сна.


Расхаживая по кухне, она чуть слышно мурлыкала какую-то простенькую мелодию из нескольких нот. Постепенно мелодия превратилась в бормотание, однако слов Жаспар не смог разобрать. Он помог Анне убрать остатки еды и тут поймал себя на мысли, что напевает вместе с ней. У нее был красивый и низкий для женщины тембр голоса.

In furore justisimae irae, tu divinitus facis potentem. Зачем такие угрожающие слова — «в ярости праведного гнева ты даешь мне силы»? — подумал он. Но Анна продолжала петь, не обращая на это внимания: Emittet verburn suum et liquefaciet ea. Ага, значит, она знает продолжение. «Он произнес слово, и наступила оттепель». Flabit spiritus eius et fluent acquae. «Он поднял ветер, и потекли воды». Теперь они пели гимн вдвоем.

Уходя от нее, он чувствовал себя так, словно у него за спиной выросли крылья. К нему вернулась надежда, и она вела его по темным улицам до постоялого двора «Тихое пристанище».

30

Всю ночь он провел в полубессознательном состоянии, постоянно просыпаясь от мучительных кошмаров. Совершенно одуревший, он ждал утра как спасения, но оно не принесло с собой ничего, кроме крайней усталости. Пытаясь встать с постели, Жаспар с ужасом понял, что без посторонней помощи не может держаться на ногах. Стоило ему шевельнуться, как промежность взрывалась сумасшедшей болью, словно чьи-то дьявольские когти раздирали его на части. Беглого осмотра хватило, чтобы понять причину этой напасти: весь пенис был покрыт волдырями, яички распухли, воспаленная кожа промежности и внутренней стороны бедер горела огнем.

Примчавшийся по срочному вызову, хозяин постоялого двора «Тихое пристанище» только цокал языком и сочувственно разводил руками. Конечно, в таком состоянии господин председатель судейской коллегии не сможет принять участие в банкете, подготовка к которому идет полным ходом на кухне трактира. Вся прислуга работает не покладая рук. Через два часа заказанные блюда должны быть доставлены во Дворец правосудия. Председатель суда самолично приходил вчера вечером, чтобы проверить качество продуктов. Самое сложное — сохранить блюда горячими. Конечно, было бы намного проще, если бы «Тихое пристанище» обеспечивало банкет только спиртным! Но за поставку напитков отвечает «Золотой лев»! И вино подорожало в четыре раза!.. Что касается господина председателя, то он глубоко сожалеет о его болезни. Он немедленно вызовет городского врача. Кажется, господин председатель знаком с ним?

Лекарь прибыл с целым арсеналом всевозможных инструментов, которые несли в кожаных саквояжах два молодых ассистента. Учитывая высокое социальное положение пациента, им не разрешили участвовать в медицинском осмотре.

Потыкав в волдыри концом медной лопаточки, коновал без долгих размышлений поставил диагноз.

Быстрым движением он набросил край простыни на воспаленную плоть больного и подозвал своих ассистентов. Под его диктовку они выписали назначение: сильнодействующие успокоительные отвары и не менее семи кровопусканий в день. При этом эскулап заметил, что сам не будет их делать, поскольку боится крови. Она напоминает ему о мясе, а он его на дух не переносит. Но при необходимости больной может обратиться к хирургу. Затем «ученый» торжественно объявил, что речь идет об одном из тех венерических заболеваний, каковые принято считать метками дьявола. «Находящемуся во власти Сатаны» он предложил наблюдать за развитием болезни и считать красные пятна. На этом консультация закончилась, и лекарь сполоснул руки мелиссовой водой.


Все утро Жаспар Данвер слушал доносившиеся снизу шум, гам, топот, стук копыт и скрип колес тележек, на которых отвозили снедь во Дворец правосудия… Запыхавшийся слуга принес ему завтрак только к одиннадцати часам. Капустный суп согласно предписанию лекаря следовало употреблять с лечебным отваром. Запах капусты и зеленоватый, как болотная жижа, отвар вызывали тошноту. Жаспар велел все это унести, а взамен потребовал сдобную булочку и бутылку мерсо.

Вино придало мыслям стройность и четкость. Интересно, что сейчас делает Анна, подумал он…

Волдыри и опухоль не спадали, на пораженные места было страшно смотреть. На этот раз эскулап, похоже, не ошибался. Однако пока Жаспар был жив и умирать еще не собирался.

С улицы донеслись какие-то вопли… Очнувшись от дремы, навалившейся на него после бессонной ночи, Жаспар Данвер спустил ноги с кровати и с трудом доковылял до открытого окна. Несмотря на поздний час и темень, повсюду сновали люди, они сбивались в кучки, что-то возбужденно обсуждали, потом разбегались в разные стороны. Судя по всему, город потрясло какое-то из ряда вон выходящее происшествие.

Забыв о боли, он торопливо оделся. И вовремя: кто-то уже стучал в двери его комнаты. Отсутствие протокола не смутило Жаспара, когда три вооруженных стражника закричали, перебивая друг друга:

— Это просто ужас! Настоящая бойня! Массовое убийство!..

Данвера тут же повезли во Дворец правосудия, посадив на круп лошади одного из стражников. Когда он сполз на землю, то едва не потерял сознание от жгучей боли. Едва переставляя негнущиеся ноги, Жаспар двинулся к знакомому зданию, окруженному стражниками с ошалелыми лицами. На площади стали собираться группки зевак.

Картина действительно была ужасной.

Скошенные смертью, все двенадцать участников праздничного банкета лежали, застыв в причудливых позах, кто на полу, кто на столе, уткнувшись лицом в тарелки с закусками. Председатель суда сидел на стуле, запрокинув назад голову с широко раскрытым ртом, точно в последние мгновенья жизни ему не хватало воздуха. Канэн и его супруга скатились на пол. Кюре упал грудью на стол, и его голова покоилась между разбитых бокалов. На лице лейтенанта Шатэня застыла маска ужаса, в предсмертном усилии он хватался за скатерть, чтобы не сползти на пол. Скорчившись на стуле в комок, застыл Бушар с вывалившимся изо рта почерневшим языком. На полу вокруг стола валялась битая посуда, краснели лужицы разлитого вина, на скатерти и ковре виднелись отвратительные пятна рвотной массы, словно после какой-то дьявольской оргии…

Жаспар Данвер медленно обошел вокруг стола. Он должен был осмотреть каждый труп, прокомментировать все, что видел, взять на заметку, казалось бы, самые несущественные детали. Крови, как и следов борьбы, не было. Совершенно очевидно, что двенадцать человек, собравшиеся вокруг праздничного стола, не могли перебить друг друга. Орудием убийства не было ни холодное, ни огнестрельное оружие. Остается предположить, что они были отравлены. Но как? Двое стражников с остекленевшими глазами не могли дать вразумительного ответа: увлеченные препирательством между собой, они ничего вокруг не замечали, а может, просто не могли поверить во внезапное вторжение смерти.

Несомненно, это было отравление. Для двух молодых судей, которым придется вести расследование, это тяжелое испытание. И шанс отличиться. Их карьера начнется с шумного дела. Но они, похоже, еще не в курсе происшедшей трагедии. А это едва ли можно назвать счастливым предзнаменованием. Жаспар срочно отправил за ними одного из стражников и распорядился, чтобы на место убийства не пускали никого постороннего. Обретя в его лице начальника, военные приободрились и резво бросились выполнять полученные распоряжения.

Данвер с профессиональным интересом прислушивался к репликам, которые доносились из толпы. В них переплетались бравада и страх. Сам он пока помалкивал, и потому никто не обращал на него внимания. Народ толпился вокруг тех, кому было что рассказать. Прибывшие первыми стали свидетелями страшного зрелища. Опоздавшим осталось довольствоваться лишь рассказами очевидцев. Но и те, и другие пытались найти объяснение этому необъяснимому убийству.

Поднявшийся ветерок трепал рыжее пламя факелов, стекавшихся к Дворцу правосудия со всех концов города, но не делал прохладней теплую летнюю ночь. Толпа возбужденно гудела, словно только что объявили о начале войны. Под ногами путались хныкающие босоногие дети. Женщины в ночных рубашках возбужденными голосами громко окликали соседок, а мужчины безуспешно пытались угомонить их. Но все хотели знать причину переполоха. В толпе замелькали дубинки, блеснули ножи. Кто-то вдруг вспомнил о бородатой ведьме, и упоминание о ней со скоростью лесного пожара распространилось среди взбудораженных горожан.

Жаспар хотел было уйти с площади, как вдруг услышал знакомое имя. Кто-то говорил о Рене Бригетте. Он обернулся и узнал немого, который в тот проклятый день, когда «освидетельствовали» повитуху, испуганно жался к камину. Данвер вздрогнул, смущенный присутствием этого свидетеля. Но тот не видел его: он прислушивался к разговору толкавшихся вокруг калек. Если бы Рена Бригетта сейчас была здесь, она бы успокоила бородатую ведьму. Но Рена мертва, и дьявольское отродье не на шутку распоясалось… В другой кучке горожан вспомнили о Жанне Бург.

— Она продолжает наводить порчу! — обвиняющим тоном сказала одна из женщин.

— Жанна сгорела на костре! — возразила ей другая. — Я сама это видела в Сен-Пьер-де-Коре.

— Она и с того света продолжает вредить, я уверена!

Появление молодых судей произвело на собравшихся неизгладимое впечатление. Будущие хозяева Миранжа, одетые в свои щегольские камзолы, в изобилии украшенные лентами и бантами, примчались на место происшествия верхом на огромных гнедых жеребцах. В строгом темном платье и без парика, Жаспар Данвер выглядел рядом с ними немощным чиновником средней руки.

Толпу больше никто не сдерживал, и она ринулась вперед, чтобы собственными глазами увидеть пиршество мертвецов. Но внутри Дворца правосудия толчея прекратилась. Кошмарный покой мертвецов ошеломил живых.

Прибывшие судьи склонились перед председателем Данвером в низком поклоне и почтительно замерли, ожидая его распоряжений. Им предстоит заняться определением круга подозреваемых и провести беспристрастное расследование, игнорируя бредовые слухи. Люди снова начинают верить в козни колдунов, даже тех, которых давно сожгли.


Переговорив со своими молодыми помощниками, Данвер приободрился. У них не было никаких предубеждений, они не верили ни в злобные каверзы ведьм, ни в их могущество. Реальную силу и значение имели в их глазах только решения короля. Тем не менее, заметил Данвер, было бы неплохо, если бы судьи имели и кое-какие собственные взгляды. Ведь безумство охоты на ведьм снова поднимало голову! Он не стал уточнять, что далеко не все при королевском дворе поддержали запрет на преследования по обвинению в колдовстве…

Медленно переходя от одного трупа к другому, Данвер и его помощники вполголоса обменивались профессиональными замечаниями. Затаив дыхание, горожане наблюдали за судьями с таким видом, будто видели перед собой стервятников, слетевшихся на свою мрачную трапезу.

Городской лекарь не переносил вида трупов, но стражники не оставили ему выбора, получив четкую команду доставить его на место преступления. Пока полиция делала необходимые замеры и собирала пробы для анализа, судьи засыпали эскулапа градом вопросов.

По его мнению, это было отравление. В чем, по правде говоря, уже никто не сомневался. Но какой яд использовал убийца?

Конечно же, грибы. Приготовленные грибы практически невозможно распознать, и зачем убийце искать что-то другое, когда есть такое надежное средство, как красный мухомор?!

Должно быть, кто-то незаметно добавил отраву в соус…

Лекарь был уверен, что причиной коллективного отравления стала ошибка Ла Барелля. Кстати, это уже не первый раз, когда председатель…

Данвер знаком заставил его замолчать и приказал одному из стражников принести мышь. Здоровенный детина в кирасе заволновался. Мышь? Да где ж ее взять? Как?

— Где угодно и неважно как! — рявкнул, выходя из себя, председатель Данвер. — Живо мне!

— Ла Барелль сам собирал грибы? — спросил один из судей.

— Ядовитые могли быть подброшены позже убийцей, — эхом отозвался его коллега.

— Не мешало бы проверить поданные к столу блюда.

— И напитки тоже.

— А кто поставщики?

Судья Данвер задумался. Заметив это, его молодые коллеги перешли на почтительный шепот.

Могла ли мамаша-трактирщица совершить такое черное дело? Из всех, пострадавших от действий магистратуры Миранжа, лишь она осталась без компенсации. У нее отняли Коломбана. И он уже никогда не вернется. Коммерция пошатнулась… Она не пришла узнать последние новости. Кстати, Анна Дюмулен тоже. При этом «Золотой лев» находится не так далеко, чтобы там не были слышны сумятица и крики у Дворца правосудия.

Прибежал запыхавшийся стражник, держа за кончик хвоста тонко попискивающую мышь. Председатель Данвер поблагодарил его и попросил дать мыши несколько капель вина со смертельного пиршества. Мышка задергалась в конвульсиях, перевернулась на спину и, судорожно растопырив лапки, сдохла. Значит, вино.

31

Лошадь, которую он видел раньше привязанной неподалеку от входа в аптеку, куда-то пропала. Дверь была притворена, но не заперта на ключ. Данвер и его помощники беспрепятственно вошли в дом, встретивший их вязкой тишиной заброшенного жилища. Свернутая в комок скатерть, найденная на кухне, свидетельствовала о том, что недавно здесь кто-то ел, но из съестного ничего не осталось. Данвер молча разглядывал каменную мойку, потом скользнул взглядом по стенам и удивился, что не испытывает никаких ощущений. Исчезла даже боль, терзавшая его с самого утра.

Кивком головы он отправил обоих судей на второй этаж. Внезапно его бросило в жар, потом в холод, а сердце затрепыхалось, как раненая птица. Жаспар не понимал, что с ним происходит. Анна уже уехала, почему же он боится увидеть ее вновь? Толкнув дверь спальни, он заметил знакомый огарок свечи, в лицо пахнуло влажной прохладой. Тусклый свет, проникавший в комнату через прикрытые ставни, освещал матрас, примятый телом недавно лежавшего на нем человека. Значит, Анна Дюмулен в одиночестве провела здесь ночь.

Кошеля, в котором вдова Дюмулен получила свое золото, судьи не нашли, и один из них резонно заметил, что поспешное бегство из города указывает на нее как на убийцу. Но Данвер возразил, что это еще надо доказать. И все же он подумал: совсем скоро коннополицейская стража получит приказ задержать ее, и этот приказ, несомненно, отдаст он сам. Если только речь не идет об очередной трагической ошибке. А может, это месть мамаши-трактирщицы?

Она их уже ждала. Массовое убийство во Дворце правосудия ее ничуть не взволновало, о чем ясно говорило равнодушное выражение ее лица. По всему было видно, что на пороге постоялого двора — на три ступеньки выше мостовой — стоит хозяйка заведения. Ее острый взгляд небрежно скользнул над головами встревоженных обывателей, суетливо мечущихся по площади, и остановился на тройке приближавшихся судей. Данвер без обиняков заявил ей, что вино, заказанное для банкета, было отравлено.

— Отравлено? — повторила мамаша-трактирщица, и в ее голосе послышалось рычание раненой тигрицы.

На какое-то мгновение Жаспару показалось, что она сейчас набросится на него, несмотря на присутствие двух молодых, дюжих судей. Но женщина сдержала себя… О силе загнанных вглубь эмоций можно было судить лишь по череде жутких гримас, до неузнаваемости искажавших ее широкое лицо…

— Отравлено цианидом, верно? — негромко, с кривой усмешкой спросила она.

— Откуда вы это знаете? — спросил один из молодых судей.

— Я умею читать, — ответила трактирщица и, покачав головой, пробормотала себе под нос: — Она сделала это… Только она могла сделать это… Она сильнее всех.

— Что вы имели в виду, сказав, что умеете читать? — осведомился второй судья.

Трактирщица, прищурившись, обвела всех троих испытующим взглядом и указала подбородком на дом напротив.

— У мойки на кухне двойное дно. Там лежит пузырек с цианидом.

— Вы ходили к ней домой? — спросил Данвер, чувствуя растущее раздражение.

— И не только я одна…

— Это вы вынесли и распродали ее имущество, не так ли?

— Откуда мне было знать, что она вернется?

— Я мог бы арестовать вас, — произнес Данвер, побледнев от гнева, — за кражу и злоупотребление доверием.

— Я много знаю… — угрожающе прошипела трактирщица, вскинув вверх жирные руки. И тут же неожиданно приятным голосом промурлыкала: — Я одна все знаю!

С легкостью переступая с ноги на ногу, она добавила:

— Если бы тогда Ла Барелль обратился ко мне, если бы он спросил у меня совета вместо того, чтобы отнимать у меня моего мальчика, то сегодня с ним этого не случилось бы!

Такой вопиющий цинизм шокировал даже привычных ко всему судей. Не дожидаясь, пока они придут в себя, трактирщица скрылась за дверью своего логова, ворча, что у нее много работы.


После того как вино доставили во Дворец правосудия, Анна там не появлялась. Если яд подсыпала она, то сделала это заблаговременно: подвалы аптеки и постоялого двора «Золотой лев» сообщаются между собой…

Судьи-асессоры терпеливо ждали его распоряжений, и Данвер отправил их проверить, действительно ли под каменной мойкой спрятан пузырек с ядом… Он не стал говорить им, что сам в этом нисколько не сомневается.

Стоя на ступеньках постоялого двора, Жаспар задумался об истинной причине скоропостижной смерти Гастона Дюмулена. Считалось, что аптекарь умер от сердечного приступа или в результате приема собственноручно приготовленного лекарства. А может, его тоже отравили?.. Если так, то прав был негодяй Канэн, а не он, королевский инспектор… Жаспар отказывался верить в это. Такой поворот событий означал бы его личное поражение. Анна не смогла бы так легко обвести его вокруг пальца. Тут он вспомнил о ее свирепой ненависти к постылому мужу, который был далеко не ангелом… Но больше всего его мучила мысль, что он почти не знал ее. Анна оставалась для него загадочной молодой красавицей из леса под Миранжем. Невинной жертвой безжалостной судебной машины. Великолепной любовницей…

Кроме того, он понял, что она спасла ему жизнь. В некотором смысле. Его болезнь — вот что не позволило ему сесть за праздничный стол… Малейшая ошибка — и в живых не осталось бы никого. Да, судьи Данвера в списках мертвых не оказалось, но, с другой стороны, он потерял все.

Из дома напротив с победным видом вышли сияющие помощники Данвера, издалека демонстрируя свою находку — склянку с ядом. Следствие оказалось не сложным, несмотря на необычные обстоятельства преступления! Во избежание ошибки Данвер распорядился определить идентичность найденного яда тому, которым было отравлено вино, и сухо напомнил молодым судьям, что следствие только начинается. Молодые люди пристыжено замолчали и, вскочив на коней, умчались выполнять поручение.

Жаспар проводил взглядом удалявшихся всадников, и вдруг ему в голову пришла сумасшедшая мысль: а что, если Анна отправилась в лес на поиски Абеля? Нужно проверить. В любом случае он не собирался идти во Дворец правосудия. Боль снова обрушилась на него.

32

Приближаясь к опушке леса, Жаспар сдерживал себя, чтобы не перейти на бег. Глаза привыкли к темноте, а тусклый свет фонаря выхватывал из ночного мрака то кусок каменистой тропы под ногами, то плотные заросли кустарника, увитого вьюнком. С равнины тянуло запахом свежескошенного сена. На фоне звездного неба четко вырисовывались силуэты могучих дубов, широко раскинувших в стороны руки-ветви.

Поляна открылась внезапно, как и в прошлый раз. Только теперь она была усыпана не крокусами, а золотистыми цветками калужницы… В надежде увидеть Анну он тщетно оглядывался по сторонам… В серых ветвях большого бука резвился легкий ветер и тихо шелестел густой листвой, сливавшейся в одну темную массу. Жаспар подошел к дереву, поставил на землю фонарь и провел пальцем по гладкому светлому стволу. Кора была гладкой и эластичной, как кожа. Он обнял дерево и почувствовал странное облегчение, словно выплакал все свои беды, сомнения и боль.

И пока он сжимал в объятиях ствол дерева, в голове у него звучала мелодия. In furore justisimae irae… Жаспар поднял голову к небу, увидел краешек луны, показавшейся из-за облака, вспомнил рассказы о бородатой женщине и ее голосе, который мог быть прекрасным и омерзительным, умиротворяющим и яростным, несущим смерть и избавляющим от нее. In furore justisimae irae… Теперь он слышал его в шелесте листвы и шепоте ветра, нашедшего приют в ветвях бука-великана. In furore justisimae irae…


Примечания

1

Барб — barbe (фр.) — борода.

(обратно)

2

Армид — герой одноименной лирической трагедии в пяти актах, написанной французским поэтом Филиппом Кино (1635–1688) и положенной на музыку в 1686 г. основателем французской оперы Жаном-Батистом Люлли (1632–1687).

(обратно)

3

Помешательство, при котором больной считает себя волком или другим животным.

(обратно)

4

Жители кантона Во в Швейцарии.

(обратно)

5

Учение о пользе и нравственной ценности страдания.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • *** Примечания ***