Маркус и Сигмунд [Клаус Хагерюп] (fb2) читать онлайн

Клаус Хагерюп МАРКУС И СИГМУНД

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Мне четырнадцать лет, Сигмунд, а что я сделал в этой жизни? Ничего!

Маркус лежал на диване в гостиной. Сигмунд сидел рядом в кресле. На улице шел дождь, и так уже целую неделю. Серые нити осени делали грустный октябрьский день еще грустнее. Маркус жил в коричневом деревянном доме на Рюдосен вместе с отцом, правда Монс теперь в больнице. У него немного болело горло, но когда перестало болеть горло, ужасно ослабело все тело. Сначала он подумал: это после простуды. Монс избавился от нее и так расслабился, что еле мог стоять на ногах. Но поскольку расслабленность эта не проходила, доктор Фьелль велел положить отца в больницу на обследование. Маркус, как только узнал об этом, сам ослабел настолько, что Монсу пришлось успокаивать и себя, и сына. Как он объяснил, доктор Фьелль полагал, что у Монса синдром хронической усталости. Когда Маркус спросил, что это, отец ответил с легким смешком, что это своего рода хроническая усталость.

— Ничего страшного, но обследовать надо.

— Зачем? — спросил Маркус.

— Чтобы врачи убедились, что это оно и есть.

— А если они не убедятся, тогда что?

Тогда Монс еще раз издал свой легкий смешок и объяснил, что доктор Фьелль почти совершенно уверен, что это оно и есть.

Маркус больше ни о чем не спрашивал, потому что смешок Монса становился с каждым разом все легче и легче, но ему было любопытно, насколько хроническим может быть синдром хронической усталости. Будет ли отец хронически уставшим на всю жизнь или только на небольшую ее часть?

— Замечательно, — сказал он вслух, — это скоро пройдет. Ты выглядишь почти совсем не усталым.

Тогда Монс издал смешок, самый легкий из тех, что когда-либо слышал Маркус, и сказал, что на самом деле зверски устал, именно как человек, страдающий синдромом хронической усталости, а он практически уверен, что он и есть тот самый человек.

На следующий день Монса положили в больницу, там он до сих пор и находился. На обследовании Маркус навещал отца каждый день, а сегодня тот произнес неприятную фразу, заставившую Маркуса улечься дома на диван:

— Ты уже большой мальчик, Маркус.

Ничего больше, но и этого было довольно.

«Большой мальчик». Именно так. Он стал большим мальчиком, который может сам о себе позаботиться, пока папа лежит в больнице. Он был большим мальчиком, который сам может намазать масло себе на бутерброд. Он был большим мальчиком, который скоро превратится в маленького мужчину. Но Маркус вовсе не ощущал себя большим мальчиком. Он чувствовал себя невероятно маленьким. Да, как правило, он казался себе самым маленьким мальчиком на свете, а сейчас он и того не ощущал.

Маркус был самым маленьким мальчиком в классе. У него были светлые, тонкие и непослушные волосы, большие очки и маленькие ручки со сгрызенными почти под корень ногтями. Он не очень хорошо учился в школе. В сущности, только одно он делал действительно хорошо. Маркус отлично краснел. Он был уверен: если кто-нибудь организует чемпионат мира по краснению, Маркус выиграет, не имея равных соперников. Он мог краснеть по команде, но еще лучше — без команды. Да-да, он удивлял и себя самого, и других, краснея в самых странных ситуациях. В магазине, на катке, собираясь в кино, и когда его вызывали в классе. Это было несколько мучительно, и, хотя Сигмунд говорил, что, если Маркус перестанет все время бояться покраснеть, оно пройдет само по себе, ничего не помогало. Легко сказать! Маркус даже пробовал не думать о том, что может покраснеть. «Я больше не думаю, что покраснею, совсем не думаю, — говорил он про себя, — я напрочь забываю это дурацкое краснение, и все, хватит». И тут же краснел. Но в данную минуту его занимало вовсе не это. А нечто совсем другое.

Когда Монса положили в больницу, Сигмунд переехал к Маркусу.

— Кто-то же должен следить за мальчиком, — объявил он растроганному Монсу.

— Всего на пару недель. Я скоро буду здоров, как бык, — ответил Монс со своим легоньким смешком.

Сигмунд угостился гроздью винограда, лежавшей на ночном столике, и с благодарностью посмотрел на Монса.

— Будем надеяться, господин Симонсен, — сказал он.

Прошла уже неделя, как Сигмунд въехал в дом, и, хотя они были лучшими друзьями, Маркус не был уверен, что это так здорово. Постепенно у него появилось легкое и неприятное чувство, что Сигмунд стал его новым отцом.

Сигмунд был на полгода старше. Он был высоким, темноволосым и делал все очень хорошо, за исключением одного: не краснел. У него не получалось, как бы он ни пробовал. Дело в том, что Сигмунда просто невозможно было смутить. «Увы, Маркус, — говорил он, — я лишен этой способности. Мне очень неприятно, и, если бы я умел смущаться, я бы обязательно смутился от этого. Можешь мне не верить, но я очень ценю скромность и застенчивость и частенько хочу, чтобы у меня были эти качества. По-моему, они бы мне пошли».

С этим Маркус был согласен. Но именно в эту секунду он думал не о покраснении. Он думал о любви.

Он не влюблялся уже больше двух месяцев. Что-то явно было не в порядке. Обычно Маркус влюблялся с ходу и постоянно. По меньшей мере три-четыре раза в неделю, а сейчас он чувствовал какое-то опустошение.

Он пытался думать обо всех красивых девчонках, существующих на белом свете и в его школе, но казалось, ему уже все равно. Девчонки могут быть сколь угодно красивыми. Они могут ходить и красоваться перед ним хоть весь день, если им так этого хочется. Маркус Симонсен не встанет у них на пути. Он влюблялся так часто, что это стало привычкой. Утомительной привычкой. Ему просто-напросто надоело. Он перестал интересоваться женщинами в четырнадцать лет? Явно ненормально, но факт оставался фактом.

Он никогда не найдет ту самую. Не потому, что ее не существует. Наверняка найдется сто миллионов девушек, которые ему подойдут, если бы только у него была способность хоть что-то чувствовать, но ее не было. И теперь он делился проблемой со своим лучшим другом.

— Понимаю, — дружелюбно откликнулся Сигмунд, — ты потерял способность любить.

— Да, я выгорел.

Сигмунд кивнул:

— Как старик в молодом теле?

— Именно! Как ты думаешь почему?

— А сам ты как думаешь? — спросил Сигмунд, заложил руки за голову и с удовольствием откинулся на стуле.

— Я думаю, я ее всю уже истратил.

— Кого «ее»?

— Свою способность любить! За последний год я влюблялся раз сто или больше. По-моему, мое сердце просто уже больше не может. Наверно, для него слишком утомительно так сильно биться все время.

Сигмунд покачал головой:

— Не сердце, Маркус, управляет любовью. А мозг.

— Да хоть селезенка, — сказал рассеянно Маркус.

— Селезенка?

— Неважно что. В любом случае все кончено.

Маркус чувствовал, что голос становится гуще, будто рот полон постепенно поднимающегося теста. Он с сомнением посмотрел на Сигмунда, но, похоже, тот не собирался помогать. Казалось, друг не особенно заинтересован. Он слушал и кивал, как обычно, но в то же время будто бы думал о чем-то другом. И пока Маркус говорил, Сигмунд странно улыбался, словно где-то внутри ему было безумно весело.

— Ну да, смейся-смейся, — пробормотал Маркус. Теперь тесто во рту превратилось в кашу. — Смейся, если тебе так весело оттого, что я потерял смысл жизни.

— Я не смеюсь, — ответил Сигмунд, — я радуюсь.

— Радуешься! Чему же?

— Всему понемногу. В том числе возможности вернуть ее тебе.

— Кого?

— Да твою способность любить!

— Думаешь, ее можно вернуть?

Сигмунд кивнул и на секунду стал совершенно серьезен.

— Я почти в этом уверен. Вообще-то, мне кажется, что ты страдаешь от симптома хронической любовной опустошенности.

Маркус вздрогнул:

— И насколько это хронически?

— Время покажет.

Сигмунд посмотрел на часы. Потом быстро встал:

— Ну вот, пора переместиться на кухню и приготовить обед. Я сочинил невероятно увлекательное меню. Кроме того, у меня для тебя небольшой сюрприз.

Он подмигнул Маркусу, который попытался подмигнуть в ответ, но веки не поддавались. Он начал опасаться сюрпризов от Сигмунда. Как правило, это были экзотические блюда, им самим изобретенные.

Сигмунд фактически не только заменил ему отца, но и стал его поваром. Приготовление пищи стало его новым хобби, и он предложил Монсу профинансировать значительный продуктовый бюджет на то время, что Монс проведет в больнице.

— Восхитительное жаркое из ягненка в соусе кантарелли, возможно, на несколько минут отвлечет вашего сына от острой тоски по папе. Вы со мной согласны, господин Симонсен?

Монс, мучимый угрызениями совести оттого, что лежит в больнице по какому-то почти наверняка неопасному поводу, раскошелился на то, чтобы у мальчиков каждый день был настоящий обед гурманов.

Маркуса, в сущности, еда не очень-то и занимала. Как правило, в школу он брал яблоко и пару бутербродов — один с сыром и один с печеночным паштетом. Этого было достаточно, такая еда казалась намного вкуснее, чем маленькие бутербродики с лососем, яйцом и петрушкой или гусиным паштетом и апельсиновой цедрой, которые клал ему с собой Сигмунд. Маркус отдавал канапе Эллен Кристине или Муне. Тайком, чтобы не обидеть усердного повара. В результате к обеду он все время был очень голодным и проглатывал всю еду, приготовленную Сигмундом и поставленную на стол им самим. Потому что дома у Маркуса и Сигмунда было четкое распределение обязанностей: Сигмунд готовил, Маркус делал все остальное.

— Я — художник, — пояснял Сигмунд, — а ты — чернорабочий. И это так же важно. Как ты думаешь, Генри Мур^[1] создал бы все свои фантастические мраморные скульптуры, если бы старый верный Альфредо не высекал куски мрамора из белых склонов Каррары?

Маркус, который понятия не имел, кто такой Генри Мур или Альфредо, думал, что, в сущности, ему все равно, кто и что делает. Единственное, что имело значение, — это то, что, пока Монс лежит в больнице, ему придется мыть всю посуду, которой с каждым разом становилось все больше и больше.

Маркус полежал на диване еще пару минут, потом вздохнул, встал и пошел на кухню, где юный шеф-повар уже вовсю трудился. Сигмунд был самым высоким мальчиком в классе. А в новом поварском колпаке он, вероятно, становился самым высоким мальчиком в мире. Казалось, его друг оснащен белой печной трубой, и Маркус думал, не пойдет ли из нее пар, когда повар с головой уйдет в готовку. Кроме колпака на Сигмунде был бордовый передник. У него было много передников, и по тому, какой передник Сигмунд выбирал, Маркус мог догадаться, какая страна вдохновляла в этот день художника на приготовление обеда.

Сегодня передник Сигмунда был украшен итальянским флагом и надписью: «La bella Italia».^[2] Когда Маркус зашел на кухню, повар стоял у плиты и пел «Сердце красавицы».^[3]

— У нас сегодня итальянский обед? — спросил Маркус.

Сигмунд обернулся и посмотрел на него с удивлением:

— Как ты догадался?

— Повезло.

— Однако ты прав. Сегодня будет итальянская еда. По полной программе! Сначала будет брускетта.

— А-а, — сказал Маркус, — значит, будет брускетта.

— Только не говори, что ты не знаешь, что это такое.

— Нет, а что?

— Брускетта, — протянул Сигмунд с итальянским акцентом, более итальянским, чем у настоящего итальянца, — брускетта — это маленькие кусочки пожаренного на гриле белого хлеба, опущенного в растительное масло, посыпанного мелко порубленным чесноком и смазанного, например, томатной пастой. Просто, скромно и вкусно. Брускетта. Можешь это произнести?

— Зачем мне это произносить? — слегка удивившись, спросил Маркус, — по-моему, хватит того, что я это съем.

Сигмунд покачал головой:

— Нет, очень важно, чтобы ты правильно произносил итальянские названия. Ты же будешь подавать.

— Я знаю, — сказал Маркус, — но ведь необязательно тебе сообщать, что ты будешь есть. Тем более что ты уже сам мне рассказал.

Сигмунд был неплохим парнем, о котором говорили много хорошего, но очень жестким работодателем. Называя себя поваром, а Маркуса чернорабочим, он не шутил. В обязанности чернорабочего входило накрывать на стол, подавать еду, убирать со стола и мыть посуду. Никогда в жизни Маркус не выполнял столько работы по дому, зато он никогда не ел столько полных фантазии блюд, изготовленных Сигмундом при помощи сковородок и кастрюль на кухне. Еще повар требовал отдельной тарелки для каждого блюда. В результате Маркус проводил у раковины по часу кряду. Монс не считал нужным покупать посудомоечную машину, поскольку они жили с сыном вдвоем. Теперь Маркус жил вдвоем с Сигмундом, и тем не менее приходилось ежедневно мыть посуду как будто после десяти-двенадцати человек.

К тому же много сил отнимали походы по магазинам. Правда, за это отвечал Сигмунд, но продукты нес домой Маркус. В дом он затаскивал много тяжелых мешков. Маркусу казалось, что с появлением Сигмунда в его доме руки стали вдвое длиннее. К тому же под тяжестью покупок Маркус горбился, когда тащился по улице. Он сказал Сигмунду, что начинает напоминать обезьяну, Сигмунд же ободряюще похлопал его по плечу и заявил, что обезьяна — это не самое худшее, что он может напоминать, и что одно из самых популярных в стране созданий — шимпанзе по имени Юлиус.

По дороге домой из магазина Сигмунд, как правило, шел впереди, легким шагом и в хорошем настроении. Иногда он оборачивался и дружелюбно замечал, что Маркусу не стоит перенапрягаться. Маркус обещал, что будет стараться. Он терпел очень многое, но подавать Сигмунду его собственную итальянскую стряпню, произнося название на языке оригинала, было уже чересчур.

— Ты будешь объявлять названия не мне, — сказал Сигмунд и почесал нос, — у нас будут гости.

— Сколько?

— Только один.

Маркус занялся подсчетом. Хотя Сигмунд и пригласил только одного гостя, это все равно означает массу дополнительной работы. Новоиспеченный шеф-повар наверняка не ограничится одной только брускеттой. Очевидно, он выдаст полноценный обед из семи блюд, по крайней мере из пяти. Значит, по оптимистическим подсчетам, придется мыть двенадцать тарелок, три десертных блюдца, двенадцать ножей, двенадцать вилок и три десертных ложки. Не говоря уже обо всех кастрюлях, в которых еда будет готовиться, и всех блюдах и салатниках, в которых она будет подаваться. Ему придется простоять на кухне до глубокой ночи, а он еще не сделал домашнее задание. В результате под одеялом он проведет не больше часа, как настанет утро. Остается надеяться, что гость худеет и ограничится одной маленькой брускеттой.

— А кто придет? — спросил он.

Сигмунд продолжал почесывать нос.

— Да так, знакомый, — равнодушно бросил он.

— Парень или девчонка?

— По-моему, парень.

— Ты что, не знаешь?

— Знаю, все-таки парень.

Маркус был слегка сбит с толку, но он чувствовал, что Сигмунд сбит с толку еще больше.

— У тебя кровь идет из носа, — сказал он.

Сигмунд посмотрел на палец.

— Я его поцарапал, — объяснил он.

— Ты же должен знать, парень это или девчонка.

— Откуда?

Теперь Маркус был уверен, что Сигмунд не совсем здоров. Он решил обращаться с другом осторожнее.

— Когда приглашают кого-то в гости, — медленно произнес он, — как правило, знают, кто придет, — парень или девушка. Обычно такие вещи быстро распознают при знакомстве.

— Если только знакомство не произошло в Интернете.

— В Интернете?

— Да, это человек, с которым я чатюсь. Я почти уверен, что это парень. Он только что переехал сюда, на Рюдосен. Невероятно интересный собеседник.

Маркус почувствовал легкую резь в животе. У двух интернет-приятелей наверняка много общего, во всяком случае больше, чем у него самого и Сигмунда, с которым у Маркуса почти ничего общего не было. Сигмунд был высоким, Маркус — низким. Сигмунд был красивым, Маркус — не очень. Сигмунд хорошо готовил, Маркус хорошо мыл посуду. Они были настолько не похожи, насколько это вообще возможно, но Сигмунд говорил, что именно это и замечательно, потому что они друг друга дополняют.

— Если бы не было таких, как ты, то не было бы и таких, как я, — сказал он однажды, когда Маркус чувствовал себя совсем не на высоте. Когда Маркус спросил, что друг хочет этим сказать, Сигмунд объяснил, что, если бы не было теней, никто бы не заметил света.

— И как зовут твоего интернет-друга? — поинтересовался Маркус.

— Он называет себя Робин.

— Называет себя?

— Да, мы не пользуемся настоящими именами в сети. Так удобнее.

— Почему?

— Потому что можно сказать все, что думаешь.

— А ты как себя называешь?

— Я — Эйвинд Хелльстрём.

— Эйвинд Хелльстрём?

— Да.

— Почему это?

— Просто так.

— Никто не зовется «Эйвинд Хелльстрём» просто так.

— Это мой любимый повар, — пояснил Сигмунд, — он управляет рестораном «Багателль» в Осло и может зажарить цыпленка, сохранив вкус цыпленка.

— А он симпатичный?

— Эйвинд Хелльстрём?

— Нет, Робин, — сказал Маркус, чтобы избежать дальнейшего обсуждения цыплят. Сам он предпочитал обычную курицу-гриль.

Сигмунд охотно кивнул:

— Он самый увлекательный собеседник в жизни. Мы можем обсуждать все, что угодно: литературу, психологию, искусство, музыку, еду. Робин очень интересуется кулинарией.

Маркус кивнул. Ничего хорошего это не обещало.

— И какая еда ему больше всего нравится? — спросил он и получил ответ, которого больше всего боялся:

— Всякая! Он рассказал мне, что может есть часами, особенно итальянскую кухню. Поэтому я и приготовил обед из девяти блюд.

— Девяти?!

— Да, — ответил Сигмунд с восторгом, — предполагаю, что мы с Робином просидим за столом полночи. Ничего?

Маркус покачал головой:

— Ничего. Надеюсь, ничего страшного, если я уйду из-за стола чуть раньше?

— Конечно, — отозвался Сигмунд. — Вообще-то, я хотел спросить, не мог бы ты поесть сегодня на кухне?

Маркус кивнул. Его это вполне устраивало, потому что он мог мыть посуду постепенно, как только Сигмунд и Робин закончат одно блюдо и перейдут к следующему. Ему бы все равно пришлось мыть тарелки по ходу обеда, поскольку тарелок в доме было всего двадцать семь.

— И еще одно, — заметил Сигмунд, — не мог бы ты надеть передник и колпак, когда я закончу готовить?

Маркус заметил, что покраснел. Похоже, Сигмунд ставил дружбу на карту. Он что, хочет, чтобы Маркус развлекал их с Робином за обедом? Пел бы итальянские песни, облаченный в передник и печную трубу? Или он хочет, чтобы Маркус просто стоял с дурацким видом, тогда им с новым приятелем будет над чем посмеяться?

— Зачем, — процедил он сквозь зубы, — зачем ты хочешь, чтобы я надел передник и колпак?

Сигмунд подмигнул:

— Затем, что я рассказал ему, что ты — итальянский поваренок.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Рот у Маркуса открылся. Потом закрылся. Потом снова открылся.

— Ты что, рассказал Робину, что я — итальянский поваренок?

Сигмунд кивнул:

— Я сказал, что ты гений.

Маркус хотел было ответить, но не нашелся что сказать. Сигмунд продолжал:

— Послушай.

Маркус не отозвался. Он думал, как будет выглядеть в этом белом колпаке на голове. Труба была примерно высотой с Маркуса. Скорее всего он будет похож на маленькую обезьянку, пытающуюся выглядеть выше, чем на самом деле.

— Маркус!

— Да?

Он посмотрел на Сигмунда. Поварской колпак сиял белизной на голове приятеля. До верхушки было очень далеко.

— Ты здесь?

— Увы, да.

Одним из качеств Сигмунда было то, что он слышал исключительно то, что хотел. Сейчас он услышал «да» от Маркуса, но не услышал «увы».

— Отлично, — сказал Сигмунд и потер руки, — дело в том, что я долго обсуждал с Робином итальянскую кухню и сказал, что если ему интересно, я могу угостить его идеальным итальянским обедом. И вот тут появляешься ты.

Маркус уставился на него, пытаясь разжать губы, потому что рот сам собой открываться отказывался.

— Послушай, — продолжил Сигмунд, но это было излишним. Слушатель его был и так крайне заинтересован. — Я рассказал Робину, что мой друг — сын лучшего на свете итальянского повара и что твой отец научил тебя всему, что может сам.

Маркус кивнул. Все, что он знал о еде, он знал от Монса. Не так-то много, но достаточно, чтобы приготовить две порции яичницы с беконом и удивить отца настоящим воскресным завтраком.

— Сейчас твой отец в Риме, где он отмечает полученные его рестораном три звезды в путеводителе «Мишелин».

— А это много звезд? — спросил Маркус, удивившись, что еще в состоянии говорить.

— Больше не бывает.

— Повезло папе, — сказал Маркус и подумал о Монсе, который лежал, хронически усталый, на обследовании в Центральной больнице.

Сигмунд воспринял это как знак, что маленький помощник уже сживается с новой ролью.

— Да, в самом деле. И теперь ты пригласил меня к себе в гости пожить, пока отец не вернется. Чтобы мы могли…

— Оторваться? — уточнил Маркус.

— Да, именно! Чтобы мы могли оторваться, поедая все блюда, которые ты можешь приготовить. Ты куда лучший повар, чем твой отец. Несмотря на твой юный возраст, тебя уже считают гением кулинарии.

Здесь у Маркуса что-то не сходилось. Скромность не была добродетелью Сигмунда. Если он хотел поразить кого-нибудь итальянской едой, было невозможно представить, чтобы он добровольно отказался от лавров.

— Почему я? — спросил Маркус.

— Почему что?

— Почему гений — я, а не ты?

Сигмунд улыбнулся:

— Хороший вопрос. Просто потому, что я не хочу хвастаться.

— Да что ты?

— Да, ты меня плохо знаешь.

— Нет, очень хорошо.

— Если я скажу, что еду приготовил я, у Робина возникнут предубеждения. Если он скажет, что ему понравилось, я не могу быть уверен, что он скажет это не из вежливости, а если он скажет, что не понравилось, как я пойму, что он не хочет просто произвести на меня впечатление? Но если я скажу, что еду приготовил ты…

— …Тогда он скажет, что думает, без всяких предубеждений?

— Вот именно.

— Хитро.

— Ага.

Сигмунд выглядел очень довольным собой. Маркус заметил жирный блеск на его левой щеке. Как долго, в сущности, они уже дружат? Восемь лет. Если он продержатся еще семнадцать лет, можно будет праздновать серебряную дружбу. Но время покажет. Семнадцать лет — это очень долго.

— Тебе надо помыться до обеда, а то Робин увидит, что готовил еду ты.

Через два часа обед был готов. Маркус помыл пол и протер скамейку на кухне, пока Сигмунд готовил еду и учил его итальянскому произношению различных блюд. Все шло совсем неплохо, но Маркус не был уверен, что запомнит, что как называется, когда начнет подавать на стол. Проблема тут же решилась благодаря тому, что Сигмунд написал последовательность блюд на бумажке.

— На всякий случай я написал названия блюд и транскрипцию, — сказал он, — тогда ты не забудешь, как произносится «брускетта».

— Этого я уж точно никогда не забуду, — отозвался Маркус и медленно натянул на себя бордовый передник с надписью: «La bella Italia».

— Ну вот, — сказал он.

— Не совсем, — возразил Сигмунд, — еще колпак.

— А я не могу обойтись без колпака? — поинтересовался Маркус. — Я буду так по-дурацки выглядеть.

— Обойтись без колпака? Ты рехнулся! Колпак — это точка над «i». — Сигмунд водрузил его на голову другу. — Как ты себя чувствуешь?

— Как точка под вопросительным знаком.

Сигмунд засмеялся:

— Расслабься. Ты выглядишь очень по-итальянски. Так не видно твоих светлых волос.

Маркус сделал последнюю попытку.

— У многих итальянцев светлые волосы, — заметил он, — разве я не могу быть таким итальянцем?

— Нет, — ответил Сигмунд, — не можешь. И, Маркус, не забудь, что ты не говоришь по-норвежски.

— Не говорю по-норвежски?

— Нет, только по-итальянски. Ты только что приехал из Италии.

— Это еще почему?

— Тогда Робин свободно сможет сказать, понравилась ему еда или нет.

— Брускетта, — сказал Маркус.

— Вот-вот, — одобрил Сигмунд, пошел в гостиную и поставил диск с музыкой из оперы «Тоска».

Маркус не знал, что Сигмунду нравится опера. Подумать хорошенько, так он совсем и не знает, какая музыка нравится другу. Единственное он знал точно: Сигмунду не нравился рэп. Маркус считал, что иногда рэп бывает очень хорошим, но Сигмунд утверждал, что это лишь искусственный способ говорить и все, читающие рэп, совершенно немузыкальны и не в состоянии издать ни одного чистого звука. Опера, во всяком случае, ему нравилась, если он только не делал вид. С Сигмундом этого никогда нельзя было знать наверняка. Ему нравилось производить впечатление. И чтобы произвести впечатление на Робина, он вполне мог делать вид, что фанатеет от оперы. Иногда Маркус спрашивал себя, почему ему нравится Сигмунд. Сказать, что его приятель был очень приятным человеком, значило бы сильно преувеличить. Он был самоуверен, высокомерен и довольно много хвастался, но, удивительным образом, Маркусу нравились именно эти качества. Ему казалось, что Сигмунд старается так сильно выставиться, чтобы на самом деле спрятаться. Он знал, что это звучит странно, но в жизни было много чего странного, и Маркус заметил, что если ему кто-то нравится, то вовсе не только из-за достоинств. Совсем наоборот. Папа, например, был труслив, забывчив и не очень-то удачлив в жизни. И это Маркусу нравилось куда больше, чем если бы у папы все шло как по маслу. Он смотрел на жизнь, как на знак вопроса, и везунчики не вызвали у него восторга. Но Сигмунд был другим. Он производил впечатление настолько удачливого человека, что у Маркуса на этот счет возникли подозрения. Он был практически уверен, что Сигмунд только делает вид, что все у него как по маслу, но, будь так на самом деле, все выглядело бы по-другому. «Я знаю о нем очень мало, — думал Маркус, — и именно это самое замечательное».

Кроме того, он знал, что, когда дело доходило до дела, он мог положиться на Сигмунда. Когда ему действительно нужен был друг, Сигмунд оказывался рядом. Он мог оказаться рядом самоуверенным и высокомерным, но он был рядом и пытался помочь, чем мог. Чем больше Маркус думал о Сигмунде, тем больше он радовался, что тот его друг. И теперь он даже смутился, потому что чуть было не отказал лучшему другу в такой маленькой услуге — несколько часов побыть в роли маленького итальянского шеф-повара.

В дверь позвонили. Маркус оставался на кухне, считая, что Сигмунд сам откроет, ведь хозяином был в этот момент он, но когда позвонили второй раз, Маркус зашел в гостиную. Она была пустой. Звонок раздался в третий раз, и он вышел в коридор.

— Я на горшке! — крикнул Сигмунд из ванной комнаты. — Открой дверь.

— А что мне сказать?

— Buona sera! — опять крикнул Сигмунд. — Это значит «Добрый вечер».

Маркус пошел к входной двери и открыл.

— Buona, — начал он.

Больше он ничего не говорил. От вида Робин он потерял голос. Она была маленького роста, худенькая, с высокими скулами, длинными черным волосами, в черных брюках, черном свитере и черной куртке. В одной брови у нее был пирсинг. Еще до того, как она улыбнулась, он знал, насколько белыми окажутся ее зубы.

— Это ты — гений? — спросила она.

— Sera, — закончил Маркус и уставился на пирсинг.

Когда он встречал людей с кольцом в носу или в брови, он часто испытывал необъяснимое желание потянуть за колечко. Но сейчас такого желания не возникло. Он только таращился на кольцо и пытался понять, где видел его раньше.

— Ну да, — сказала она, — Эйвинд Хелльстрём рассказывал, что ты не говоришь по-норвежски.

— Mamma mia! — сказал Маркус и помог ей снять куртку. Он уже заранее знал, что на левом плече у нее татуировка в виде бабочки.

Он повесил куртку на крючок.

— Mamma mia! — повторил он.

— Мамма мия тоже! — ответила Робин и улыбнулась ему.

Маркус чувствовал, что сейчас больше нечего сказать. Тем более что он не говорил по-норвежски. Интересно, как долго Сигмунд собирается сидеть на горшке? У него, что, разболелся живот как раз перед обедом из девяти блюд? По крайней мере будет меньше посуды. Только он собрался сказать «Mamma mia» в третий раз, из ванной вышел Сигмунд.

— Привет, — сказал он, — я… — Он остановился посреди предложения.

— Я — Робин, — сказала Робин, — а ты?

— Эйвинд, — ответил Сигмунд, — Хелльстрём. Я думал, ты — парень.

— А я думала, ты — девушка, — сказала Робин.

— Так и есть, — заметил Сигмунд, — только наоборот.

Робин засмеялась.

— А этот милый маленький мальчик в большом колпаке и есть повар? — поинтересовалась она.

— Да, — ответил Сигмунд, — это Джулио Иглесиас.

— Шутишь, — сказала Робин.

— Я никогда не шучу, — возразил Сигмунд.

— Иглесиас — это испанская фамилия.

Сигмунд кивнул:

— Его дедушка из Барселоны.

— Buona sera, — сказал Маркус и пошел на кухню.

Сигмунд поставил еду в ряд на скамейке в кухне. На всякий случай он пронумеровал разные блюда и положил дополнительную записку с названием у каждого блюда. Маркус быстро нашел брускетту, взял один кусочек хлеба, положил себе на тарелку, сел у стола и начал есть. Он обещал Сигмунду подождать подавать первое блюдо, чтобы они с Робином могли друг друга слегка пощупать, как выразился Сигмунд. Маркус ничего не имел против. В сущности, ему нравилось побыть немного одному и расслабиться. Сигмунд говорил очень много, и Маркусу было приятно бывать иногда в покое.

Он попробовал кусочек брускетты. Вполне съедобно, только что-то не так… Нет, наверно, ему просто показалось. В Италии, вероятно, любили брускетту, именно такую… как бы сказать… особенную. Он запил ее стаканом воды из-под крана. Помогло. Потом он откинулся на стуле и попытался вспомнить, где видел Робин раньше. Конечно, на самом деле ее зовут вовсе не Робин. Может, он вспомнит, когда узнает, как ее зовут по-настоящему. Но по большому счету, это не имело значения. Важно было то, и это мучило его, что он даже не подумал — красивая она или нет. Еще три месяца назад он бы влюбился с первого взгляда. В этом он был уверен. Маркус даже подозревал, что он и был в нее влюблен, когда видел ее прошлый раз, а теперь даже не мог вспомнить, кто она. Ужасно. Маркус твердо считал, что вовсю входит в период полового созревания. Обычно мальчишки в этот период влюбляются очень часто. Так с ним и было поначалу, но теперь все поменялось. Чем больше он созревал, тем меньше влюблялся. Да еще и память начала отказывать. Он даже не мог вспомнить имени девчонки, в которую когда-то был влюблен. «Синдром хронической любовной опустошенности», как сказал Сигмунд. О нет! Все было гораздо хуже. Он не входил в период полового созревания. И даже не выходил из него. Он просто-напросто старел. Он вовсю входил в период старения. В возрасте четырнадцати лет! Он встал и налил еще воды из-под крана. «Одиночество мне не на пользу, — подумал Маркус. — Я не могу управлять собственными мыслями». Он сел и попытался думать о чем-нибудь другом. «Интересно, как там папа? Когда он вернется домой, я приготовлю ему яичницу с беконом, поджарю хлеб, мы будем играть в шашки и…»

— Джулио!

Сигмунд стоял в дверях и строго на него смотрел.

— Ты не собираешься подавать обед? — прошептал он и опять исчез в гостиной.

Там настроение достигло вершины. Сигмунд, очевидно, пережил первое потрясение от того, что Робин оказался девчонкой, и теперь беседовал с присущей ему элегантностью.

— Ага. Вот идет Джулио с первым блюдом. Честно сказать, я с нетерпением предвкушаю, что же он нам сегодня приготовил.

— Брускетта! — объявил Маркус и поставил еду на стол.

Сигмунд обреченно взмахнул руками.

— Джулио — отличный повар, но плохой официант, — объяснил он, — придется брать самим.

Он строго посмотрел на Маркуса, который толком не знал, что делать. Если он вдруг начнет подавать еду на тарелки, он признается, что понимает по-норвежски. Если он оставит все как есть, то окажется плохим официантом, а этого он не хотел. Он попытался избрать средний путь: вежливо улыбнулся Робин и кивнул в сторону еды. Колпак чуть было не свалился, но он схватил его в последнюю секунду и снова улыбнулся. Может быть, немного криво, но по крайней мере получилось подобие улыбки.

— Джулио, как большинство гениев, — объяснял Сигмунд, — творит чудеса с кастрюлями, а в жизни — ужасно неуклюжий.

— Нехорошо так говорить, Эйвинд. Это невежливо, — сказала Робин и с извинением покачала головой в сторону Маркуса.

— Все равно, что я говорю. Он не понимает ни слова, — сказал Сигмунд и, очень довольный собой, потрепал Маркуса по щеке: — Правда, моя маленькая обезьянка?

Маркус почувствовал, как щеки распаляются, но в то же время он испытывал гордость. Очевидно, Сигмунд настолько полагался на него, что не боялся немного пошутить за его счет.

— Buona sera, — сказал Маркус и вышел на кухню.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Маркус снял колпак и передником вытер пот со лба. Волосы были совершенно мокрые, но стоило только избавиться от колпака, как он снова почувствовал себя самим собой. Интересно, кем он чувствовал себя в этом колпаке? Идиотом? Нет, не только. Он снова надел белую печную трубу и посмотрел на отражение в кухонном окне. Он в самом деле казался довольно высоким, особенно высокой была голова. М-да, пожалуй, они там уже покончили с брускеттой. Пора забирать тарелки и выносить следующее блюдо.

Он вошел в гостиную, надев колпак набекрень. Робин улыбнулась ему не совсем искренне. Он кивнул на блюдо, на котором лежала наполовину съеденная брускетта. Сигмунд рассеянно глядел в тарелку.

— Ты не согласен, Сигмунд? — спросила она.

«Значит, они начали называть друг друга по настоящим именам. Тогда я скоро узнаю, как ее зовут», — подумал Маркус и забрал пустое блюдо. Потом вопросительно посмотрел на Робин, та снова кивнула.

— Слишком много чеснока, нет? — спросила она и взглянула на Сигмунда, который по-прежнему таращился в тарелку.

Его щеки подрагивали.

— Немного слишком, да, — пробормотал он.

— Немного? Понюхай!

Она наклонилась над столом и сильно дохнула на Сигмунда, который качнулся назад на стуле.

— Я не против чеснока, — сказала Робин, — но совершенно необязательно выдавливать целую головку на один кусок хлеба. — Она взглянула на Маркуса, чья улыбка растянулась до ушей. — Смотри, какой он милый. Обещай, что не скажешь ему, что брускетта не задалась.

— Ну да, — как-то натянуто ответил Сигмунд. — Но ведь было не настолько невкусно.

— В жизни хуже ничего не ела, — сказала Робин и осторожно улыбнулась Маркусу, который чувствовал, что настроение становится все лучше и лучше. — Посмотри на него, — продолжала Робин, все еще улыбаясь Маркусу, — каким он кажется гордым. Правда, мы не будем его разочаровывать?

Маркус удовлетворенно кивнул Робин. На секунду он задумался, стоит ли облизать губы, но потом отказался от затеи. Он не был уверен, что она правильно его поймет. Вместо этого он показал на остатки брускетты.

— Брускетта, — сказал он.

— Да, — ответила Робин, — брускетта. — Она посмотрела на Сигмунда. — У меня не хватит духу его разочаровать.

С этими словами она взяла половину брускетты, запихнула ее в рот и стала заглатывать, глядя прямо на Маркуса. Дожевав, она протянула ему пустую тарелку.

— Goody, goody, — сказала она и улыбнулась Сигмунду. — Ты ел что-нибудь гаже?

— Подожди еще, — отозвался Сигмунд.

Робин поняла его неверно:

— Ты хочешь сказать, что будет что-то еще хуже?

Маркус откозырял.

— Брускетта ням-ням, — сказал он и вышел на кухню, чтобы взять макароны.

— Тальятелли кон гамбери фрутти, — объявил он и поставил их на стол. Робин посмотрела на него с подозрением, но Маркус уже съел свою порцию и знал, что все в порядке. Сигмунд, в конце концов, умел готовить. Брускетта была просто случайной неудачей. Девять блюд, очевидно, было слишком много для амбициозного повара, но Маркус был уверен, что с этой минутой все пойдет как по маслу. «Как по маслу»? Обед, который идет как по маслу, не бывает интересным. Но что он может с этим поделать?

Робин попробовала блюдо из макарон.

— А это очень вкусно, — сказала она, слегка удивившись.

Сигмунд, до того полностью погрузившийся в себя, оживился:

— Правда?

— Да, попробуй сам.

Сигмунд наколол на вилку креветку, потом выудил немного макарон со дна и сунул еду в рот. Секунду он сидел неподвижно и смотрел прямо перед собой, потом на лице выразилось восхищение.

— Восхитительно! Идеальные тальятелли!

— Да, совсем неплохо, — согласилась Робин и одобряюще кивнула Маркусу, который пытался скрыть свое разочарование.

— Неплохо? Просто фантастика!

Сигмунд ослеп от восторга.

— Как тебе это удается, Джулио? — спросил он и с восхищением посмотрел на Маркуса. — Это мастерство высшего класса. Откуда ты его берешь?

— Он берет его из холодильника, — ответила Робин.

— Тальятелли, — вставил Маркус.

— Извини, — пробормотал Сигмунд, — я забыл, что ты не говоришь по-норвежски. Я чуть ли не задохнулся, так было вкусно, — сказал он Робин. — В меру сварено, в меру специй! А креветки! Лучше просто не бывает, а?

— Да, очень удачно с креветками, — заметила Робин.

Хотя ей и понравилось, она, очевидно, не была в таком восторге, как Сигмунд, правда такой же восторг было бы трудно испытать. Сигмунд встал и взял Маркуса за плечи.

— Маэстро! — сказал он и заглянул маленькому итальянскому гению прямо в глаза.

Маркусу было неуютно, и не стало лучше оттого, что Сигмунд обнял его изо всех сил, чуть не удушив, и повторил рокочущим голосом:

— Маэстро! Маэстро! Фантастико! World class!

Маркус покосился на Робин, которая с интересом смотрела на них обоих. Она улыбнулась ему, чтобы показать, что согласна с Сигмундом. Но, очевидно, она считала, что Сигмунд слегка преувеличивает. Маркус тоже так считал. Казалось, восторг истинного повара от собственного кулинарного искусства не знает границ, и пока Маркус давал себя обнимать, его тяготило неприятное чувство, будто Сигмунд обнимает самого себя. Что Сигмунд является большим поклонником самого себя, Маркус всегда отлично понимал, но сейчас приятель явно перешел все границы. В жизни Маркус не видел подобной самовлюбленности. Это явно было нездорово. Он заметил, как покраснел, но в этот раз не за себя, а за Сигмунда, так бурно изливавшего на него свое самодовольство.

И оттого, что Робин заметила, каким милым стал покрасневший Маркус, ему не полегчало.

— Ему, похоже, не нравится, что ты так им хвастаешься, — сказала она.

— Нет, — с восторгом воскликнул Сигмунд, — он такой скромняга. Я едва уговорил его подавать на стол. Он предпочитает оставаться в тени на кухне, среди сковородок и продуктов. Только там он может быть самим собой. Он бы с большим удовольствием отдал мне всю заслугу в приготовлении этих феноменальных тальятелли, но я просто не могу этого принять.

— Очень мило с твоей стороны, — заметила Робин и снова улыбнулась Маркусу.

Он решил, что надо улыбнуться в ответ, но, кажется, получилась какая-то гримаса.

— Да нет, — возразил Сигмунд. — Просто я такой. Джулио — мой лучший друг, хотя мы и говорим на разных языках. Я воздаю ему заслуженную похвалу. Сам я люблю оставаться в тени. Он создает свои кулинарные шедевры, а я убираю и мою посуду. Хорошо, когда есть кому помочь, правда, Джулио? — Он подмигнул Маркусу, который уже начал скучать по кухне.

— А как вы общаетесь? — спросила Робин.

Сигмунд ущипнул Маркуса за щеку.

— Лучше всего Джулио общается при помощи своих блюд, — объяснил он. — Каждое блюдо рассказывает свою историю. Спагетти из Болоньи, говядина из Тосканы, пирожные с Сицилии. Ему не нужно много говорить. Вкус, в общем-то, говорит сам за себя. Еще мы общаемся на пальцах или рисуем. Он не говорит ни по-норвежски, ни по-английски. Я, впрочем, учу итальянский, но это небыстро. Работа по дому занимает так много времени.

Между тем Маркусу удалось вырваться.

— Buona sera, — сказал он и вышел на кухню, где выпил стакан воды, снял с себя колпак и вытер волосы кухонным полотенцем. С него, пожалуй, уже хватило.

Обычно Маркус был терпелив и много чего перенес. Он редко отказывал своему лучшему другу в услуге, но на этот раз все было очень несправедливо. Он отказывался стоять как идиот и принимать всю похвалу, которую Сигмунд адресовал самому себе. Это было неправильно и вредно для Сигмунда, только развивающего свои недостатки самым мерзким и изобретательным способом. Кроме того, Маркус ненавидел, что его называют «милым», когда он краснеет. Он бы с удовольствием натянул дурацкий колпак до пяток, но вместо этого он стоял тихо, смущенный и милый. Если следующее блюдо будет таким же удачным, как тальятелли, даже страшно подумать, какая реакция будет у Сигмунда. Может быть, он даже поцелует маленького Джулио Иглесиаса, а уж в подобное Маркус впутываться не хотел. Тогда он сорвет с себя колпак и передник и крикнет на весь мир, что его зовут Маркус Симонсен и в данный момент он нанят посудомойщиком и уборщиком к настоящему повару, который только что поцеловал его, оттого что так безумно влюблен в себя. Но тогда он испортит Сигмунду всю игру, а этого Маркус все-таки не хотел, потому что был хорошим и верным другом, желавшим изо всех сил помочь. Нет, надо придумать что-то другое, что не расколет игру, но излечит Сигмунда от этого невероятного самодовольства.

Решение оказалось прямо под боком. Точнее, на столе. Это была сахарница. И она была полной.

Следующим блюдом были куриные грудки в помидорах. Маркус попробовал, оно было великолепным. Когда пару минут спустя он внес блюдо в гостиную, он весь замер в ожидании. Маркус и радовался и ужасался одновременно.

В гостиной обсуждали музыку. Сигмунд как раз объяснял Робин, почему ненавидит рэп. В сущности, мир может обойтись без тощих подростков в свисающих штанах. Сам он предпочитает Бетховена или Баха, в крайнем случае Моцарта, хотя тот порой слишком прост. Когда Сигмунд спросил, согласна ли с ним Робин, она ответила, что это дело вкуса, на что Сигмунд заметил, что о вкусах можно спорить бесконечно. И если она предпочитает рэп Баху, он с этим ничего поделать не может.

Маркус терпеливо стоял у стола и слушал, и только когда Робин заметила, что Сигмунд действительно ничего не может поделать с ее вкусом, он издал звук.

— Петти ди полло аль помодоро, — сказал Маркус тихо и решительно.

В этот раз он подал еду правильно. Он положил два печеных помидора на каждую тарелку, а сверху по куриной грудке.

— Что это значит? — спросила Робин.

— Курица с помидорами, — перевел Сигмунд. — Это одно из его фирменных блюд. Пока не попробуешь это блюдо, не узнаешь, какой вкус у настоящей курицы.

Робин отрезалакусочек, положила в рот, чуть пожевала, не глотая, и снова открыла рот.

С каким удовольствием Маркус посмотрел на нее!

— Петти ди полло, — сказал он.

Она кивнула и уронила кусочек курицы на тарелку.

Щеки Сигмунда опять задрожали.

— Что-то не так?

— Попробуй сам.

Сигмунд отрезал немного филе.

— Вкус как у леденцов, — отметила Робин и улыбнулась Маркусу.

— Аль помодоро, — сказал тот и облизнулся.

Сигмунд жевал кусочек курицы, а лицо его становилось все белее и белее.

— Что это? — спросил он и уставился на Маркуса.

— Петти ди полло аль помодоро.

— Нет! — вскрикнул Сигмунд. — Петти ди полло кон цуккеро. Ты посластил курицу!

Маркус развел руками.

— Повар посластил курицу? — переспросила Робин.

— Нет! — прошипел Сигмунд. — Повар этого не делал!

Робин удивилась:

— Это ты ее посластил?

— Нет! Это он!

— Да, но ведь он повар!

— Нет, он не повар! Повар — я!

— Но ты же сказал, что…

— Просто потому что… потому что я не… не хотел хвастаться! Я — повар! Это мои тальятелли! — возбужденно проговорил Сигмунд.

— Но если повар ты, то кто же он? — полюбопытствовала Робин.

Маркус снял с себя колпак, поставил его на стол и отметил, что труба хорошо смотрится как украшение. Потом снял с себя передник, отдал Сигмунду и протянул руку Робин:

— Меня зовут Маркус Симонсен. Я здесь живу.

Секунду Робин сидела неподвижно. Потом встала.

— Меня зовут Бента Иверсен, — представилась она. — Я только что сюда переехала.

И тут он вспомнил, где ее видел.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Хотя Маркус и узнал Бенту Иверсен, когда она назвала свое имя, он сделал вид, что ничего не случилось. Ему показалось, ей нравится, что ее не узнают, и вечер получился очень душевным. Для Бенты и Маркуса. Настроение же Сигмунда постоянно менялось. Сначала он был жутко расстроен и сказал, что не в состоянии с юмором отнестись к сладкой курице. Маркус ответил, что посластил блюдо вовсе не для того, чтобы всех развеселить, а потому, что Сигмунд, по его мнению, занесся слишком высоко. На это Сигмунд возразил, что если кто и занесся высоко, так это Маркус в своем гигантском колпаке. Сказав это, Сигмунд подмигнул Бенте и довольно громко засмеялся, но, поскольку она ни подмигнула, ни засмеялась в ответ, он замолк и ушел в себя. Так он и промолчал полтора часа, установив личный рекорд.

Маркус по-прежнему вносил в гостиную разные блюда, и только когда Бента признала, что «желато кон фраголине калде» в исполнении Сигмунда оказалось самым вкусным на свете мороженым, он снова открыл рот.

— Ну, — скромно ответил он, — это просто старый итальянский рецепт, который я нашел у букиниста.

После этого настроение Сигмунда резко улучшилось. Он рассказывал о приготовленной им еде, о просмотренных фильмах, о прочитанных книгах. И хотя Маркус привык к болтливости друга, в тот вечер Сигмунд превзошел самого себя. Он казался суетливым и каким-то неестественным. Смеялся слишком громко и говорил слишком быстро, будто боялся, что вдруг будет нечего сказать.

Маркус говорил не много. И это тоже было неплохо. Когда Сигмунд рассказывал о своем, Маркус думал о своем, и ему никто не мешал. Теперь он сидел и украдкой смотрел на Бенту. Наверно, ей редко доводилось хорошенько расслабиться, и, похоже, сейчас это удалось.

Бенте нравилось слушать Сигмунда и еще больше нравилось спорить с ним. Когда он сказал, что порой ему кажется, будто искусственные миры в фильмах «Матрица» настоящие, она ответила, что это невозможно по одной простой причине: искусственное не может быть настоящим. Тогда Сигмунд улыбнулся от уха до уха и сказал «туше». Маркус не понял, что он имеет в виду, и Бента, очевидно, тоже.

— Эй, гном, говори по-норвежски, — сказала она.

Впервые девчонка называла Сигмунда «гномом», но он удивительным образом не обиделся. Даже наоборот.

— Один-ноль в твою пользу, — сказал он и звонко рассмеялся.

Ясно, что ему было хорошо. Однажды он поведал Маркусу, что собирается вступить в «Менсу» — клуб для особо одаренных интеллектуалов.

— Мой ум требует заострения от общения с умами такого же калибра.

Когда Маркус посетовал, что от его ума вряд ли что заострится, Сигмунд объяснил, что имел в виду не это.

— С твоим умом все в порядке, Маркус, — утешал он. — Но существует много разных форм мышления. Твой ум направлен на чувства, мой — на решение проблем.

Маркус был не совсем согласен. Он не мог поверить, что его ум не направлен на решение проблем, раз он думал почти только о проблемах. Но вслух Маркус этого не сказал. Если Сигмунд хочет вступить в клуб для одаренных интеллектуалов, пускай вступает. Может быть, ему даже пойдет на пользу общение с людьми с такой же формой мышления.

По крайней мере сейчас общение явно шло ему на пользу. Сигмунд не привык проигрывать в споре, но в течение трех часов, по подсчетам Маркуса, он проиграл как минимум три к пяти, и Сигмунд принимал поражения с удивительно хорошим настроением. Кроме одного.

Сигмунду нравилось спорить ради самого спора. Хороший спор был для его мозгов как кроссворд. Он подбирал слова и пробовал разные ходы мысли, пока не находил правильного. В общении с Бентой кроссворд усложнился, но это все только радовало Сигмунда. Все, кроме обсуждения музыки.

Началось это обсуждение с пары ироничных замечаний со стороны Сигмунда о современной поп-музыке, а продолжилось тем, что Бента назвала его привидением из Средневековья. На это Сигмунд ответил, что лучше быть привидением, чем роботом, и сравнил современных поп-звезд с компьютерами.

— У них есть все, кроме личности, — заметил он. — И хуже всего, что они даже не поют на концертах! Стоят себе и кривляются под собственную фонограмму.

Он очень разгорячился, и его не остужал ироничный, высокомерный тон Бенты, который был так присущ самому Сигмунду, но которым к нему раньше никто не обращался. Когда она спросила, какая музыка хуже всего, он не колеблясь ответил — рэп.

— Они не поют рэп, они рыгают, — сказал Сигмунд.

Когда же Бента поинтересовалась, кто в Норвегии, на его взгляд, самый плохой рэпер, он ответил, что искренне надеется, что не так много в стране людей, уничтожающих и без того жалкие остатки музыкальной культуры.

Бента заметила, как интересно спорить с человеком, обладающим столь глубокими познаниями о предмете спора.

На что Сигмунд не ответил ни «туше», ни «я сдаюсь», ни «тебе очко». Он только пробормотал что-то и вышел в туалет.

— Он явно живет в прошлом веке, — сказала Бента Маркусу, делавшему вид, что его тут нет.

— Да нет, — возразил Маркус. — Просто он… он очень любит… музыку.

Глупее он ничего придумать не мог.

— Извини, — пробормотал он. — Я не это имел в виду. Я хотел только сказать…

— Ничего, — ответила она. — Я говорила, что ты очень милый?

— Да, — подтвердил Маркус. — Но тогда я был итальянским поваренком, поэтому я не понял, что ты сказала.

Она засмеялась:

— А он всегда такой?

— Нет, — ответил Маркус. — На самом деле он совсем другой, только сам об этом не знает.

— А ты знаешь?

— Да, потому что у меня чувственное мышление.

— Это он тебе сказал?

— Да.

Она снова засмеялась:

— Знаешь, что я думаю?

Маркус кивнул:

— Ты думаешь, что он тоже очень милый.

— Как ты догадался?

— Просто знаю, и все, — ответил Маркус.

— Это потому, что у тебя чувственное мышление.

— Да, только не говори ему об этом.

— Что у тебя…

— …Что, по-твоему, он очень милый.

— Почему?

— Потому что тогда он смутится, а этого он боится больше всего на свете.

Мгновение казалось, что Бента погрустнела.

— Тогда у него не так много проблем, — заметила она.

В этот момент из туалета вернулся Сигмунд.

— Прошу прощения, — сказал он. — Извините, что позволил себе увлечься.

— Никогда не проси прощения за то, что увлекся, — возразила Бента и коротко улыбнулась Маркусу. — Позволить себе увлечься — это самое важное в этой жизни.

— Туше! — сказал Сигмунд, и все снова было в порядке.

После короткого и приятного обсуждения того, что важнее — увлечься самому или увлечь других, Сигмунд надел колпак и передник. Маркус и Бента отправились вслед за ним на кухню и смотрели, как он готовит какао и итальянский торт напоследок. И хотя все трое хорошенько наелись, они все равно ели торт, пили какао и сошлись на том, что все удалось на славу.

Когда они закончили есть, Бента предложила сыграть в одну игру. Каждый должен был показать пародию, а остальные — догадаться, кого пародируют. Маркус не был уверен, что у него получится кого бы то ни было спародировать, но Бента с Сигмундом были в восторге от его итальянского поваренка. Он натянул колпак на голову до самой шеи и ходил взад-вперед, произнося названия всех девяти приготовленных Сигмундом блюд. У него не было ни малейшего акцента, и он совсем не краснел. Ему было куда проще с лицом, спрятанным под колпаком.

Потом была очередь Бенты. Она откинулась на стуле и вела долгий и горячий спор сама с собой за и против сладкой курицы. Она говорила мальчишеским голосом, подбирала слова, хмыкала над собственными аргументами, потом обреченно качала головой, когда считала аргументы неудачными. Закончив спорить, она развела руки и сказала «туше», и тут всем стало очевидно, кого она пародировала. Сигмунд захлопал.

— Блестяще, — сказал он, — если бы все, кто меня пародирует, делали бы это так же удачно, не было бы никаких проблем.

Маркус подумал, кто эти все, потому что, насколько он знал, Сигмунда пародировали впервые. За исключением того раза, когда Пер Эспен попытался подделать его голос и чуть ли получил по морде.

Теперь настала очередь Сигмунда. Он немного подумал. Потом встал на середину комнаты, слегка спустил штаны, чтобы они свисали сзади, и запрыгал взад-вперед, произнося писклявым голосом:

Закончив, он победно оглядел их. Маркус не знал, куда ему деваться, но, похоже, Бента развеселилась.

— Ты прямо сейчас придумал? — спросила она.

— Почти, — ответил Сигмунд, на самом деле представивший Маркусу свою пародию на рэп примерно неделю назад.

— И как ты думаешь, кого я пародировал? — поинтересовался он.

— Думаю, меня, — по-доброму ответила Бента.

— Тебя? — удивился Сигмунд. — С чего ты взяла, что…

— Думаю, ты изображал плохого рэпера, — быстро вставил Маркус.

— Правильно, — сказал Сигмунд. — Кроме одного — не бывает рэперов хороших, правда, Бента?

— Интересно, завтра тоже будет дождь? — проговорил Маркус, выглядывая за окно.

Уже стемнело, и ветка яблони стучалась на ветру в окно.

Бента посмотрела на часы:

— Десять минут первого. Мне надо идти.

Сигмунд встал:

— Я тебя провожу.

— Необязательно, — возразила она. — Впрочем, можешь вызвать такси.

— Ты разве не на Канельвайен живешь?

— Да.

— Так десять минут пешком.

— Не люблю одна ходить поздно.

— Так я же сказал, что могу проводить.

— Спасибо, но я все-таки поеду на такси.

— На такси дорого.

— Ничего, — сказала Бента Иверсен и вышла в коридор.

Маркус отправился за ней и подал куртку, хотя и не был больше официантом.

— Извини, — сказал он.

— За что?

— За Сигмунда.

— Ерунда. Я же сказала, что он милый. — Бента поцеловала его в щеку. — Спасибо, Маркус.

— Тебе спасибо, — ответил он, не зная, что сказать. — Я знаю, кто ты, — добавил он.

Она кивнула:

— Я уже поняла.

— По-моему, у тебя круто получается.

— Правда?

— Да, ты лучшая.

Она вдруг показалась очень уставшей.

— Не нужно этого говорить из вежливости.

— Я не из вежливости. Это правда.

— Во всяком случае, Сигмунд так не думает.

— Он, наверно, просто не знает… — начал Маркус, но в эту секунду из гостиной вышел Сигмунд и сообщил, что такси будет через две минуты. Так и случилось.

Они стояли на лестнице перед входной дверью и смотрели вслед уезжающей машине. И хотя было темно, они увидели, как Бента машет им с заднего сиденья. Симунд вздохнул:

— Какая девчонка!

— Да, — согласился Маркус.

— Я не влюбился, — сказал Сигмунд, — я в потрясении. Она меня потрясает, Маркус.

— Да, — согласился Маркус. — Ты знаешь, кто она?

— Нет, а что, она какая-то особенная?

— Да. Она — Бента Иверсен.

— Ну да. И что?

— Бента Иверсен — вокалистка в «Берте Б». Она одна из самых популярных в Норвегии рэперов.

— Я иду спать, — сказал Сигмунд.

Маркус постоял на лестнице еще несколько минут. Несмотря на проплывающие по небу тучи, он увидел и луну, и звезды. Может быть, дождя все-таки не будет. Может быть, наступит один из тех замечательных осенних дней, в которые он ходил на прогулки в лес с папой… и мамой, когда она была жива, но это было давным-давно, пока он еще не стал большим мальчиком и не начал задумываться, на что он потратил жизнь. Где он окажется через пятьдесят лет? Будет ли он еще жив? Будет ли он один? Папа, наверно, так долго не проживет, ему будет уже больше ста лет. Монсу же будет легче, если он сможет отдохнуть до такого преклонного возраста. Впрочем, он уже отдыхает. По счастью, сейчас пока ничего опасного. А вдруг все-таки опасно? Жизнь без папы он едва мог себе представить, а вот жизнь без Сигмунда — легко. Иногда. Он вздохнул и пошел в дом мыть посуду.

В половине второго ночи он все еще стоял на кухне. Он посчитал, что, если будет работать быстро, к трем часам закончит. А потом надо делать уроки. Если уроки сделаны, тебя не вызовут, если уроки не сделаны, тебя вызовут обязательно. Это был закон. Третий закон Маркуса Симонсена. Существовало много законов Маркуса Симонсена, и ни один из них не был очень приятным. Он взял форму для торта. Ко дну пригорели кусочки теста, которые было невозможно отмыть. И на это был закон: Если ночью моешь посуду, обязательно обнаруживаются подгоревшие куски, которые невозможно отмыть. Одиннадцатый закон Маркуса Симонсена. Он тер и тер, но тесто пригорело намертво. В какую-то секунду он решил выбросить форму в ведро, но не стал. «Примем это как вызов, — подумал он. — Если я не могу отодрать тесто от формы, то чего я вообще в этой жизни могу достичь?»

Как только он это подумал, дверь на кухню открылась и вошел Сигмунд.

Странная штука. Каким бы ни был человек независимым и самоуверенным днем, весь этот образ отчасти улетучивается, стоит только прошаркать в пижаме. И тут не поможет голубой цвет пижамы и надпись: «СУПЕРМЕН» — красными буквами на груди. К тому же Сигмунд был чем-то озабочен и взгляд блуждал по кухне, ни на чем не останавливаясь.

— Ага, ты, значит, посуду моешь? — сказал он.

Для возражений не было оснований, и Маркус подтвердил слова друга, отскребая тесто.

— Не могу заснуть, — объяснил Сигмунд.

Маркус собирался сказать, что ему очень жаль и, если Сигмунд хочет, он может почитать уроки вслух в кровати, но потом передумал. Сигмунд, казалось, обеспокоен не на шутку.

— Не знаю, — продолжал он тихо.

— Чего ты не знаешь? — спросил Маркус, по-прежнему скребя форму. Кусочек теста отстал, и это придало ему новых сил.

— Может быть, я ошибаюсь, — сказал Сигмунд.

От удивления Маркус перестал скрести.

— Я не так много слушал рэп, — признался Сигмунд. — Может быть, он лучше, чем о нем говорят.

— О нем никто плохо не говорит. — Маркус не понимал, к чему клонит приятель.

— Я имею в виду себя, — сказал Сигмунд. — Возможно, в этот раз я сделал поспешные выводы.

— Неужто?

— Да, — ответил Сигмунд. — Я ведь обычный человек.

— Обычный?

— Ну, может быть… я хотел сказать… А у тебя дома есть рэп?

— Есть Эминем, — ответил Маркус.

— Ничего, если я поставлю диск в гостиной?

— Да нет, надеюсь, я тебе не помешаю мытьем посуды?

Сигмунд покачал головой:

— Нет, пожалуйста, только не перетруждайся!

Маркус тоже покачал головой, развернулся и снова принялся за пригоревшее тесто. Спиной он почувствовал, что Сигмунд продолжает смотреть на него.

— Да, Сигмунд, что еще?

— Посмотри на меня.

Маркус опять развернулся. За исключением пижамы супермена и обеспокоенного выражения лица, Сигмунд выглядел как обычно.

— Только честно, — попросил Сигмунд.

— «Честно» что?

— Ответь на вопрос.

— Ну да.

— Ты же понимаешь, что мне непросто.

— Нет, не понимаю, но все равно спрашивай.

— Мне пойдет пирсинг?

Маркус задумался надолго.

— Сигмунд! — сказал он между прочим.

— Да?

— А ты не влюбился ли?

— Совсем чуть-чуть, — признался Сигмунд и покраснел.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Маркус с беспокойством разглядывал свисающие на попе штаны Сигмунда, который шел впереди по дорожке. Со времени великого итальянского обеда прошла неделя, и мир с тех пор встал с ног на голову. Раньше всегда влюблялся Маркус. И тогда Сигмунд охотно помогал более или менее полезными советами. Теперь Маркус потерял способность любить, зато Сигмунд болтался, не думая ни о чем, кроме своей несчастной любви к Бенте Иверсен. Маркус чувствовал, что настала его очередь давать советы, но чьих советов Сигмунд точно сейчас слушать не будет, так это советов Маркуса. Дело в том, что Сигмунд ревновал, и совершенно напрасно.

Когда Бента появилась в их школе пару дней назад, с учениками случилась чуть ли не истерика. Они теснились, чтобы взять автограф у новой школьной звезды, а Бента написала свое имя по меньшей мере раз сто, пока учитель Воге не пришел и не попросил оставить девушку в покое. Он был уверен, что ей хочется чувствовать себя обычной ученицей. Бента кивнула, поблагодарила его за помощь и дала по его просьбе два автографа. Сигмунд тоже подходил с блокнотом, но не осмелился попросить расписаться в нем, потому что все еще стыдился спора о музыке и исполненной пародии на рэп. Когда Маркус предложил попросить за него, Сигмунд обрадовался этой идее.

— Попроси ее написать: «Привет дорогому Сигмунду от Бенты».

— Дорогому Сигмунду?

— Да.

— Думаешь, стоит?

— Еще как, — ответил Сигмунд и самоуверенно улыбнулся. — Потому что тогда она поймет, что она мне нравится.

Маркус сообразил, что нет смысла что-либо обсуждать с парнем, начисто потерявшим связь с реальностью. Он подошел к Бенте одним из последних незадолго до того, как Воге вмешался и спас ее.

— Привет, — сказала Бента. — Здорово увидеться снова, Маркус.

Случись такое пару месяцев назад, он бы стал заикаться и спотыкаться, покраснел бы и начал переминаться с ноги на ногу от возбуждения, но теперь она не интересовала его как девушка, только как человек.

— Очень здорово увидеться с тобой, Бента. Можно попросить у тебя автограф?

— Конечно. Что написать?

— Можешь написать «Привет дорогому Маркусу от Бенты».

Нет! Неправильно. Это же Сигмунду она должна была написать «дорогому», но теперь было уже слишком поздно. Она уже все написала.

— А еще я хотел попросить тебя написать Сигмунду.

— А почему он сам не попросит?

— Наверно, он сам очень занят, — ответил Маркус и покосился на Сигмунда, который стоял в самом дальнем углу школьного двора и листал книгу.

— Можешь тоже написать «Привет дорогому Сигмунду»?

— Думаю, хватит одного моего имени, — сказала она.

Когда Маркус вернулся к Сигмунду, тот переминался на месте.

— Она что-нибудь сказала?

— О чем?

— Обо мне?

Маркус покачал головой:

— Нет, но зато написала автограф.

Он протянул блокнот. Сигмунд схватил его трясущимися руками, а потом издал негромкий возглас неудовольствия:

— А куда делся «дорогой Сигмунд»?

— Не знаю, — ответил Маркус. — Она посчитала, что одного ее имени хватит.

— Это она мне назло, — сказал Сигмунд.

— Может быть.

— Что там у тебя?

— Блокнот с автографами, — сказал Маркус.

— Она тебе тоже дала автограф?

— Да.

— Можно посмотреть?

Маркус немного задергался. Ему не нравилось, как стала развиваться ситуация.

— Зачем это? Точно такой же автограф.

Он сам заметил, насколько неестественно звучал его якобы равнодушный голос. Сигмунд прищурился:

— Я все равно хочу посмотреть. — Он выхватил у Маркуса блокнот и открыл на последней странице. — Ага!

— Что «ага»?

— Вот, значит, где он!

— Кто?

— Дорогой привет, — сказал Сигмунд с сарказмом. — Вот, значит, благодарность.

— Благодарность за что?

— За все, что я для тебя сделал.

— А что ты для меня сделал? — поинтересовался Маркус.

— Ну конечно, ты все забыл, — сказал Сигмунд. — Прости меня. Прости, что был твоим другом.

Маркус не совсем понимал, с чего они вдруг стали недругами, но рассчитывал, что это пройдет. В конце концов, это просто ревность, а о ней Маркус знал все. Он сам ревновал по меньшей мере пару сотен раз за свою четырнадцатилетнюю жизнь, и тогда он сам был таким же непредсказуемым.

Прошло два дня, а Сигмунд по-прежнему ревновал. Когда Маркус напомнил ему, что вообще-то потерял способность любить и поэтому не мог представлять никакой угрозы, Сигмунд ответил, что подозревает, будто синдром хронической любовной опустошенности — это чистый обман, чтобы наилучшим образом протиснуться вперед в очереди за девушками.

— Совершенно очевидно, Макакус, что она тебя легко зацепила, — говорил он и смеялся громко и безрадостно.

Сигмунд вел себя как настоящий четырнадцатилетний подросток, но таким он и был, размышлял Маркус, который был на полгода моложе, но куда с большим опытом по части ревности.

Сигмунд все еще жил у Маркуса, но фантастические обеды закончились. Теперь они чаще ели готовую пиццу и куру-гриль в полном молчании. Сигмунд был единственным, с кем он мог говорить обо всем не смущаясь, но теперь они не могли больше говорить ни о чем. Маркус думал, что, наверно, будет лучше, если Сигмунд вернется к себе, но не смел этого сказать.

Как бы он хотел, чтобы Бента не переезжала на Рюдосен. Маркусу нравилось быть незаметным, и он никогда не понимал, что плохого в том, когда тебя называют «серенькой мышкой». Он с удовольствием бы был серенькой мышкой. Он предполагал, что серенькие мышки по большей части живут тихо и мирно и занимаются своими делами. Они не были пупами земли, но Маркус не представлял себе ничего хуже, чем быть пупом земли. Если все вдруг посмотрят на тебя одновременно, можешь быть уверен, ты споткнешься — это тоже был один из законов Маркуса Симонсена, номер четырнадцатый. Когда он вырастет, он напишет маленькую книжку со всеми своими законами. Возможно, она послужит утешением и небольшим предупреждением всем остальным сереньким мышкам, блуждающим по этой земле.

До приезда Бенты Иверсен ему в основном удавалось в мире и спокойствии пройти через школьный двор, но слух о ее словах «как здорово снова увидеться» быстро распространился, и неожиданно он тоже оказался в центре внимания. Ему пришлось оставить свой автограф на сумке Веры Паульсен из восьмого класса и не меньше двадцати раз ответить на вопрос о том, как они с Бентой познакомились. Маркус понимал, что Сигмунд огорчится еще больше, если сказать правду, поэтому придумывал одну историю за другой, а слухи ползли все быстрее.

Когда Пер Эспен спросил, правда ли, что Маркус познакомился с Бентой Иверсен в баре подводного кино на вершине Галлхёпиггена,^[4] Маркус попросил оставить его в покое. Что Пер Эспен и сделал на две минуты. После чего появился вместе с Райдаром, который поинтересовался, не хочет ли Макакус получить по морде. Маркус не хотел. Потому он отправился домой, хотя до конца дня оставался еще один урок.

Теперь был новый день, и он шел в школу, рассеянно уставившись на штаны влюбленного прежнего друга.

Сигмунд Бастиансен Вик обычно очень хорошо одевался и прекрасно выглядел. Эллен Кристина говорила, что он чем-то напоминает ей английского актера Хью Гранта. И сейчас можно было сказать, что Сигмунд выглядит хорошо. На первый взгляд. Темные волосы волнами спускались по красивой голове. Белая хлопковая рубашка была свежевыглажена и очень подходила к синему вельветовому пиджаку, придававшему Сигмунду своего рода небрежные черты интеллектуала. До колен. А там происходило нечто. Там начинался зад. Конечно, не в реальности, потому что зад у Сигмунда находился сразу же после спины, как у всех остальных. Но только не сегодня. Сегодня казалось, что зад спустился до колен. Более того, выглядело это так, будто Сигмунд волочит его за собой по дорожке. Дело в том, что он купил новые штаны. Дорогие. Модные рэперские штаны.

Некоторые парни могут ходить в рэперских штанах, не привлекая внимания. Другие не могут. Сигмунд выглядел смесью Хью Гранта и четырехлетнего мальчугана, у которого в детском саду случилась неожиданность. Именно элегантная верхняя часть Сигмунда особенно привлекала внимание к части нижней.

На него уставился не один только Маркус. Много людей следило за удивительным двойным человеком, с высоко поднятой головой затаскивавшего волочащийся зад на школьный двор.

При нормальных обстоятельствах Маркус предупредил бы Сигмунда, чтобы тот не надевал новые штаны в школу, предварительно не опробовав. Он мог бы, например, показать их Эллен Кристине и Муне, с которыми оба они гуляли несколько месяцев назад. Теперь они остались просто хорошими друзьями. Кроме Сигмунда именно девочки были лучшими друзьями Маркуса. Однажды они вчетвером организовали тайный клуб. Они поклялись помогать друг другу всякий раз, когда у кого-нибудь из членов клуба возникнут серьезные проблемы. До сих пор помогали только Маркусу, но теперь в кои-то веки помощь требовалась Сигмунду.

До звонка оставалось еще минут пять, и в ворота вливался целый поток учеников. Сигмунд встал у одной из опор и сделал вид, будто ищет что-то в сумке, бросая при этом короткие взгляды направо и налево. Очевидно, он кого-то выслеживал, и нетрудно было догадаться, что этот кто-то — Бента Иверсен.

Маркус встал в паре метров. Он чувствовал, что Сигмунду может понадобиться помощь. Не то чтобы он думал, что на самом деле сможет пригодиться, но он не хотел в случае чего просто пройти мимо и бросить друга на произвол судьбы. В конце концов, это его Сигмунд временно не считал своим приятелем, для Маркуса Сигмунд по-прежнему оставался лучшим другом.

Она появилась с хвостом фанатов. Сигмунд прислонялся спиной к воротам, скрывая находившееся у него за спиной. Маркус слабо надеялся, что друг так и простоит, пока Бента не исчезнет внутри школы, но надеялся он, конечно же, напрасно. Сигмунд, стоило ему только ее заметить, быстро повернулся. Солнце светило на его штаны, и оттого, что Сигмунд спустил их еще ниже, практически до икр, лучше не стало. Бента остановилась перед Маркусом.

— Привет, Маркус, — сказала она. — Что происходит?

— Ничего особенного, — ответил Маркус, быстро и нервно взглянув на Сигмунда, который начал раскачивать задом. По счастью, Бента, кажется, этого не заметила.

— У меня с моей группой концерт в Осло во вторник, — сказала она. — Хочешь пойти?

Маркус отчаянно пытался не смотреть на зад Сигмунда, описывающего рядом с ним быстрые круги.

— Даже не знаю, — засомневался он.

— Можешь захватить свою обезьяну.

— Мою обезьяну?

— Да, вот эту, которая развлекается рядом с тобой у ворот.

Зад Сигмунда остановился посреди очередного круга.

Бента достала два билета.

— Придете? — спросила она. — Обезьяны обожают рэп, правда?

— Большое спасибо, — сказал Маркус и взял билеты.

Сигмунд замер рядом.

— Если хотите, можете зайти за кулисы после концерта, — добавила она.

— Думаю, мы придем, — сказал Маркус, подозревая, что Сигмунд уже упал в обморок.

— Отлично! — порадовалась Бента. — Тогда мы сможем выпить кока-колы или еще чего-нибудь, если захотите, или, может, сходить в итальянский ресторан. Ой, ну мне пора. Пока, Маркус. Хрю-хрю, Сигмунд.

Она пошла дальше через школьный двор и остановилась пару раз, чтобы дать кому-то автограф.

Сигмунд стоял на том же месте, только слегка наклонил голову, прислонившись лбом к воротам. Маркус толком не знал, что делать.

— Сигмунд, — осторожно позвал он.

Не получив ответа, он легонько ущипнул друга за плечо.

— Тебе плохо?

Лицо Сигмунда стало кроваво-красным, а в глазах появились слезы.

— Нет, — ответил он. — Я просто немного устал.

Сказав это, он обернулся и пошел обратно по дороге. Маркус хотел было пойти за ним, но решил остаться. Он знал на собственном опыте, что в эту секунду ничем Сигмунду помочь не может. Тому самому придется бороться со своей болью. Было очень больно, очень тоскливо, но пути назад не было. Тот, кто никогда не переживал тоску, не знает, что такое счастье, подумал Маркус, удивившись ходу своих мыслей. От кого он это взял? Конечно, от Сигмунда. Он посмотрел на дорогу, по которой медленными шагами, наклонив голову, шел друг. Он слегка подтянул штаны, отчего расстояние между краем брюк и белыми носками стало слишком большим. Зато зад оказался почти что в нужном месте.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Первый урок был норвежский с Воге. Когда учитель спросил, где Сигмунд, Маркус ответил, что тот пошел домой из-за неожиданной рези в желудке. Пер Эспен заметил, что видел Сигмунда у ворот и ему показалось, что тот наложил в штаны. Хотя в кои-то веки Маркус был согласен с Пером Эспеном, его задело это замечание и то, что он не смог удачно ответить. Зато Муна смогла. Она сказала, что Пер Эспен очень удачно пошутил и будет гордиться собой всю оставшуюся жизнь, особенно когда окажется, что Сигмунд действительно серьезно болен и его придется оперировать. Тогда Перу Эспену будет особенно приятно вспоминать, как он упражнялся в остроумии за счет Сигмунда. Когда Пер Эспен пробормотал, что никакого остроумия он не демонстрировал, Эллен Кристина добавила, что едва ли может это понять, поскольку для Пера Эспена дерьмо — это самое смешное, что есть на свете. Тогда Пер Эспен замолчал и задумался, а настроение Маркуса давно уже не было таким хорошим. Он подумал, как же ему нравились и Муна, и Эллен Кристина и что уже вот-вот пора назначать встречу в старом клубе.

После уроков он должен был отправиться прямо в больницу навестить Монса, но он решил сначала зайти домой и проведать Сигмунда.

Приятель лежал в кровати Монса с закрытыми глазами. Маркус подумал, что он спит, и собирался выскользнуть из комнаты, но тут из кровати раздался слабый голос:

— Воды.

Он обернулся.

— Что?

Сигмунд смотрел на него из-под тяжелых век.

— Ты можешь принести мне стакан воды? Маркус пошел на кухню и налил воды из-под крана. Сигмунд выпил ее маленькими глотками и отдал стакан Маркусу, тот поставил его на ночной столик.

— Как ты?

— Не очень, — ответил Сигмунд и слабо улыбнулся.

Он улыбнулся впервые за последние двое суток. Улыбка была не очень-то радостной, скорее, она была грустным движением губ вверх. Сигмунд выглядел как человек, собирающийся покинуть этот мир, примирившись с теми, кого оставляет.

— Я не ел и не пил с завтрака, — объяснил он и тяжело развел руками.

— Хочешь есть?

— Пожалуй, съел бы одно яйцо.

— Тебе сварить или пожарить?

— Пожарить.

— Хорошо.

— И добавь бекона.

— Слушаюсь, — сказал Маркус и пошел на кухню. — Я скоро вернусь.

— Да, большое спасибо, — тихо отозвался Сигмунд. — Но только не перетруждайся.

— Пожарить яичницу с беконом не очень сложно, — ответил Маркус, все еще пребывающий в отличном настроении не только оттого, что у Сигмунда проснулся аппетит, но и оттого, что друг ему улыбнулся. Он воспринял это как знак возрождающейся после кризиса дружбы и надеялся, что все будет как раньше. К сожалению, он, похоже, слишком очевидно выразил свои чувства.

— Конечно, тебе несложно, — гулко проговорил Сигмунд. — А я могу только лежать здесь, и все.

— Тебе привет от Воге и пожелания скорейшего выздоровления. Я сказал, у тебя заболел живот.

Сигмунд снова улыбнулся. Еще грустнее.

— Живот?

Он приподнял голову над подушкой на несколько сантиметров и покачал ей. Очевидно, ему было очень тяжело, потому что голова снова опустилась.

— Да, — заметил он, — если бы только это был живот.

— А то — мозг, — сказал Маркус.

— Мозг?

— Ты разве не влюбился?

— Влюбился, но влюбляются не мозгом. Влюбляются сердцем.

— А я слышал, что мозгом.

Теперь Сигмунд снова стал самим собой.

— Что за бред! — резко отозвался он. — Никто не влюбляется мозгом. Влюбленность — это нечто неподконтрольное. Она сидит вот тут! — Он постучал себя по груди. — Тот, кто утверждает, что любишь мозгом, не знает, что такое настоящая любовь. Кто тебе это сморозил?

— Ты.

— Я? Когда?

— Восемь дней назад.

Сигмунд опять откинулся на подушку.

— Давно, — сказал он. — Тогда я был невинным ребенком, но теперь мой мозг поразила молния, и он по-прежнему пылает пожаром. Это одинокий огонь, Маркус, и он не несет надежды. Подойди сюда, пожалуйста.

Маркус с опаской приблизился к кровати. Хотя было понятно, что Сигмунд больше на него не обижается, он все еще казался непредсказуемым. Теперь он схватил Маркуса за руку.

— Маркус, — начал он.

— Йес, — отозвался Маркус как мог бодрее, но, как ему показалось, не слишком-то бодро.

— Прости.

— За что?

— За то, что я тебе не доверял. Я выстрелил и попал в собственного брата.

— Все в порядке.

Маркус не знал, чего начитался Сигмунд и отчего говорит так напыщенно, но предположил, что это наверняка какой-нибудь классический роман о любви. Чтобы настроение стало получше, он попытался говорить как можно более буднично:

— Ты просто немного ревновал, по-моему. Ничего страшного.

Сигмунд покачал головой:

— Ничего страшного для тебя, мой добрый друг. Только для меня. Но теперь мне открылась истина.

— Правда? — удивился Маркус и подумал: когда же Сигмунд соизволит выпустить его руку?

— Истина не в том, что она влюблена в тебя, а в том, что она презирает меня.

— Отлично, — сказал Маркус и посмотрел на часы.

Ему нужно скорее пожарить яичницу с беконом, если он еще хочет успеть сегодня к папе.

Секунду Сигмунд с подозрением смотрел на него.

— Ты уверен, что не влюбился в нее?

— Да, естественно, — ответил Маркус. — Я же сказал, что больше не могу влюбляться.

Сигмунд вздохнул:

— Счастливчик! Я написал ей стихотворение. Хочешь послушать?

Маркус встал и пошел к двери.

— Как тебе пожарить яичницу?

— С обеих сторон, если тебе несложно. И, Маркус…

— Да?

— У нас есть кола?

— Посмотрю в холодильнике.

Маркус быстро вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

* * *

Через полтора часа Маркус оставил одного пациента, чтобы сесть на автобус в город и навестить второго.

Когда он уходил, Сигмунд все еще лежал в кровати. Такой же бледный, но уже куда более сытый, съевший две яичницы с беконом, три тоста и выпивший две бутылки колы. Он объяснил, что хочет еще некоторое время полежать в кровати Монса, поскольку его сердце тяжело, как свинец.

— Единственное, на что я способен, — это лежать здесь и есть в утешение, — сказал он. — Боюсь, с сегодняшнего дня тебе придется заняться готовкой. Я, наверно, наберу тридцать-сорок килограммов, потому что собираюсь пичкать себя калориями, ну и пусть. Меня тяготит не вес тела, а груз жизни.

Сидя в автобусе, Маркус размышлял о своей жизни и о том, что с ней делать, когда он вырастет. Он не находил у себя никаких особенных способностей ни в одной области и полагал, что если он займется чем-нибудь, всегда найдется кто-то получше для того же самого. Тем не менее он надеялся, что однажды найдет свое место в жизни, даже если оно и будет больше подходить для других. Теперь он думал, что, может быть, уже что-то придумал. Он заметил, что Сигмунд, лежа в своей любовной тоске, оценил его внимание и заботу. Папа тоже давал понять, что радуется ежедневным визитам. «Ты добрый мальчик, Маркус, — говорил он. — Не знаю, что бы я без тебя делал». Слова эти согревали и вселяли в Маркуса гордость. Работник опеки! Может, стоит этим заняться. Многим людям нужна опека, и, вполне возможно, он чем-нибудь поможет. Может быть, ему даже удастся заработать. Например, организовать общество и назвать его «Забота без границ». Тогда он сможет ездить по всему миру и опекать людей. Лечение же он оставит врачам. Психическими проблемами пусть занимаются психологи. Он будет только всегда готов помочь работникам опеки, оказывая заботу тем людям, которые в ней нуждаются. Подставлять плечо, чтобы в него поплакали, две руки, способные пожарить яичницу с беконом на раз-два-три. В этом была его сила. Проблемы с языком не будут препятствием, потому что для работника опеки важнее слушать, а не говорить.

Он купил две упаковки конфет в киоске у станции и трусцой побежал к больнице.

— Привет, папа, — сказал он, входя к Монсу. — Я тебе принес сегодня шоколада.

Монс всплеснул руками:

— Две упаковки! Это слишком много!

— Одна — Сигмунду, — объяснил Маркус и отдал папе вторую. — Он тоже болен.

— А с ним-то что? — озабоченно спросил Монс, но маленький работник опеки его успокоил:

— Ничего опасного. Просто любовная тоска. Поэтому и ему я купил шоколада.

Он заметил, что в его голосе было что-то искусственное: «Я тебе принес сегодня шоколада. И ему я купил шоколада. Легко могу купить шоколад всем, кому требуется забота». Две упаковки шоколада — не бог весть что, но интонации заставляли эти фразы звучать совершенно необыкновенно. Очень по-фальшивому скромно. Похоже, Монс этого не заметил.

— Ах, Маркус, Маркус, — сказал он.

— Ах, папа, папа — повторил Маркус, не придумав ничего лучше.

— Надеюсь, ты себя не загонишь? Ты не должен перетруждаться.

— Нет, — ответил Маркус, которому отец на секунду напомнил Сигмунда. — Ты все еще хронически уставший?

— Да. Но они меня лечат. А ты как?

— Хорошо, — сказал Маркус.

— Ты уверен, что все в порядке?

— Да, а почему что-то должно быть не в порядке?

— Потому что в твоем возрасте так обычно и бывает. Если все в порядке, значит, что-то не в порядке.

Лицо Монса было по-больничному бледным, но, когда он улыбнулся, на каждой щеке выступило по розовому пятнышку. «Только бы они не исчезали, — подумал Маркус. — Пусть они будут все время».

— Все в порядке, потому что я больше не могу влюбляться, — сказал он вслух и заметил, как исчезают розовые пятнышки. — А когда я влюбляюсь, то все совершенно становится не в порядке, поэтому сейчас мне, вообще-то, очень хорошо.

Монс почесал затылок:

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Только — что я не могу больше влюбляться, — повторил Маркус и вздохнул — с легким всхлипом.

— Ты уверен?

— Да.

— Извини, — сказал Монс. — Я не знаю, как это бывает.

— Не знаешь. Ты же влюблен в маму.

— Да.

— А она умерла.

— Да, — сказал Монс. — Не грусти, Маркус. Ты снова влюбишься в один прекрасный день.

— Папа, — тихо начал Маркус, стирая с глаза что-то мокрое, — мы больше не будем обо мне.

Монс кивнул:

— Как хочешь.

— Я никогда больше не влюблюсь… — простонал Маркус.

На кровати рядом с Монсом лежал старик по имени Бёрре Станг Люнд. Когда Маркус спросил, что с ним, Монс ответил, что ничего опасного, обычная болячка старых мужчин. Маркус подумал, это хорошо, потому что, если бы у Бёрре Станг Люнда была опасная болезнь, Монсу это было бы неприятно, хотя, конечно, самому Бёрре Станг Люнду было бы еще неприятнее. Когда Маркус пришел, сосед спал, но на крик Маркуса он проснулся и сказал громким высоким голосом:

— И я тоже, — потом снова опустился на подушку и тут же заснул.

Маркус почувствовал, что вот-вот заплачет.

— Наверно, у меня та же болезнь, что у Бёрре Станг Люнда, — прошептал он.

— Не думаю, — ответил Монс. Голос его был совершенно серьезным, но два розовых пятнышка опять появились на щеках. — Я просто уверен, что у тебя все пройдет.

— Что?

— То, что в порядке.

Маркус сглотнул.

— Не думаю, что у меня получится быть работником опеки, — заметил он.

— Правда?

— Да, мне самому нужно утешение, — сказал Маркус и вынул желе в шоколаде из папиной упаковки.

— Всем нужно утешение, — успокоил его Монс и взял конфету с лакрицей.

На несколько мгновений они оставили все проблемы в покое и сконцентрировались на вкусе конфет. Хотя Монс понятия не имел, почему Маркус захотел стать работником опеки, он больше ничего не спрашивал. В своей молодости он тоже примерял и отбрасывал разные профессии. И контора, в которой он оказался, стояла далеко не на первом месте в списке, когда ему было четырнадцать лет, но теперь ему было хорошо на этом месте. Значит, его сын думал стать работником опеки, а теперь отказался от этой идеи. Таков ход жизни. Монс взял конфету с кокосом, а Маркус — с орехом. Они жевали и чувствовали себя замечательно.

— Так у Сигмунда действительно любовная тоска? — поинтересовался Монс и вытер рот.

— Да, и просто ужасная, — сказал Маркус и взял карамель.

— Ему она только на пользу, — заметил Монс.

Маркус собрался возражать, но потом передумал. Монс был прав. Сигмунд был умным, обладал огромными знаниями, но все это он по большей части вычитал. Настоящая захватывающая любовная тоска принесет ему полезный опыт из реальной жизни.

— И он чувствует себя неполноценным, — сказал Маркус.

Монс как раз собирался сунуть в рот конфету без начинки. Но тут рука его остановилась на полпути.

— Это невозможно.

— Возможно, — возразил Маркус. — Так и есть.

— Рассказывай!

И пока они доедали конфеты, Маркус рассказал всю историю про итальянский обед, про спор о рэпе, про Робина, оказавшегося Бентой Иверсен, и каким смущенным и влюбленным стал Сигмунд, про его рэперские штаны и про то, что Бента пригласила их на концерт и назвала Сигмунда «обезьяной».

Когда Маркус закончил рассказ, пакетик конфет был пуст.

— По крайней мере одно хорошее есть, — сказал Монс, скрутил пакетик в комок и бросил его в урну под раковиной у окна.

Он промахнулся. Маркус поднял комок и тоже бросил. Он тоже промахнулся и уже собирался положить комок в урну, как голос с соседней кровати запищал:

— Сюда! Сюда!

Маркус отдал маленький комочек из-под конфет Бёрре Станг Люнду, который бросил его изо всех сил. Пакетик пролетел через комнату идеальной дугой и приземлился ровно в корзину.

— Гоооооол! — завопил Бёрре Станг Люнд и снова заснул.

— Так что же хорошего, папа? — спросил Маркус.

— Хорошо, что ты не влюблен в Бенту Иверсен.

— Почему это?

— Потому что тогда у Сигмунда были бы основания к тебе ревновать, так? — ответил Монс. — Принеси, пожалуйста, пустой пакетик от конфет, попробуем еще раз. Мы же не сдаемся?

— Нет, папа, — поддержал его Маркус и посмотрел на два красных пятнышка на щеках отца. — Мы никогда не сдаемся.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Маркус медленно шел от остановки автобуса вверх по дороге и пытался привести мысли хоть в какой-то в порядок. Монс в самом деле дал ему пищу для размышлений. До сих пор он считал, главная проблема в том, что он не может влюбиться, но теперь он уже не был в этом так уверен. Больше всего в последнее время его волновала несчастная любовь Сигмунда, и в особенности необоснованная ревность друга к нему. Теперь казалось, что последняя проблема перестала существовать, но вопрос, надолго ли? Ровно настолько, пока Маркус не влюбится снова. Если он влюбится, Маркус был уверен, что влюбится он в Бенту Иверсен, и тогда Монс будет совершенно прав. Тогда у Сигмунда появится основание ревновать и прощай дружба, длившаяся восемь лет. Стоит ли это одной влюбленности? Нет, не стоит. Так что, в сущности, он должен радоваться своей неспособности влюбиться. Сколько дружб было разрушено из-за любви и страсти? Потеря способности любить, возможно, сохранила возможность дружить. Он был преисполнен благодарности. То, что он считал проблемой, на самом деле оказалось благословением.

Он засвистел, но тут же перестал от новой неприятной мысли: насколько долго продержится его синдром хронической любовной опустошенности? Трудно сказать. Нельзя знать наверняка, когда в тебя ударит молнией, подумал Маркус и вздохнул, как с ним часто случалось в задумчивости.

Он почти дошел до дома. В папиной спальне горел свет. Сигмунд, вероятно, ждал, когда он появится с шоколадом и утешением. Больной от любви, но снова полный доверия к своему лучшему другу. А были ли у Сигмунда основания доверять Маркусу? Пока что да, а в будущем? Маркус не был уверен, но он сжал зубы и пообещал себе, что когтями и клыками будет бороться за то, чтобы его синдром хронической любовной опустошенности оставался хроническим. Надо было просто не думать о девчонках, особенно о Бенте Иверсен, с ее пирсингом, белыми зубами и бабочкой на плече. «По крайней мере это не проблема», — подумал Маркус и закрыл глаза. Иногда он видел фигуры и цвета в темноте за закрытыми веками. И теперь тоже увидел. Что на этот раз, интересно? Что-то черное и красное. С крыльями. Он открыл глаза и предоставил бабочке лететь своей дорогой.

Когда он зашел в спальню Монса, Сигмунд лежал в кровати с закрытыми глазами. Маркус собирался выскользнуть, но за его спиной раздался слабый голос:

— Ты купил шоколада?

Маркус обернулся:

— Я думал, ты спишь.

— Если бы я мог спать, — сказал Сигмунд и взял пакет конфет, протянутый Маркусом.

— «Твист»?

— Да, — ответил Маркус. — Любишь?

— Мне нравится три типа, — сказал Сигмунд, — но я, пожалуй, съем все. Мне, в сущности, все равно, что я ем. У нас осталась кола?

— По-моему, есть еще одна в холодильнике.

— Значит, есть, — сказал Сигмунд и прочистил горло. — Бери себе.

— А ты не хочешь?

— Хочу, но ты возьми ее себе.

— Да нет, пей ты.

— Правда?

— Да, а я выпью стакан сока.

— Мой добрый друг, — тепло отозвался Сигмунд.

— Да, да, — пробормотал Маркус и пошел на кухню за колой.

В половине первого он устал слушать рассказы Сигмунда о потрясающей и недосягаемой Бенте Иверсен и о том, как недостоин он ее любви. Маркус встал:

— Пойду-ка я спать.

— Погоди, — остановил его Сигмунд.

Маркус опять сел.

— У меня есть вопрос.

— Да?

— Что не так?

— Что не так с чем?

— Что не так с моими штанами?

— Не знаю, — ответил Маркус.

Если Сигмунд сам не понимает, вряд ли Маркусу удастся ему объяснить.

— Они что, сидели не так, как надо?

— Нет, — сказал Маркус. — Но я не уверен, что они сидели на том, ком надо, — пробормотал он и вышел из спальни, но Сигмунд этого не услышал.

На следующее утро Маркус подавал другу завтрак в постель. Он надеялся, что Сигмунд наденет старые брюки и пойдет в школу, но ошибся.

— В школу? — сказал Сигмунд. — И встретиться с ней? Ты же понимаешь, об этом и речи быть не может. Что она скажет, увидев меня? Хрю-хрю?!

— Нет, если ты переоденешь брюки.

— Никогда! — вскричал Сигмунд. — У меня есть своя гордость! Если она не принимает меня таким, какой я есть, мне все равно.

— А ты уверен, что ты именно такой?

— Я есть я целиком и полностью, — ответил Сигмунд и гордо вскинул голову.

— Ну-ну, — сказал Маркус.

Он решил просить о помощи единственных людей, которые, возможно, могут помочь.

* * *

— Что, Сигмунд на самом деле в нее влюбился? — спросила Эллен Кристина, которая была большим фанатом Бенты Иверсен и даже проколола себе бровь так же, как у кумира.

— Да, — ответил Маркус.

— А ты потерял способность любить? — переспросила Муна.

— Да, точно.

— Бедняга, — сказала Эллен Кристина. — Мы можем тебе как-то помочь?

Маркус покачал головой:

— Я отлично сам справлюсь. А вот Сигмунду надо помочь.

Прозвонил звонок с последнего урока, и три члена старого клуба сидели в закусочной Иоакима и пили колу. Эллен Кристина была небольшого роста, со светлыми волосами, голубыми глазами и слегка оттопыренными ушками, которые Маркус когда-то считал самыми красивыми на свете. Муна была темноволосой, с карими глазами и прямым острым носом, который тоже когда-то приводил Маркуса в восторг. Обе девчонки гуляли с ним и с Сигмундом по очереди какое-то время. Эллен Кристина даже научила Маркуса целоваться. Теперь они вчетвером стали такими близкими друзьями, что влюбиться друг в друга было так же нереально, как влюбиться в брата или сестру.

Маркус рассказал девочкам все, и Муна вздохнула с облегчением, потому что уже начала беспокоиться, не случилось ли с Сигмундом изменение личности, раз он пришел в школу в рэперских штанах.

— Это не его стиль, — сказала она.

— Это совсем не его стиль, — подтвердила Эллен Кристина. — Белая рубашка, вельветовый пиджак и рэперские штаны — это ни то и ни другое. Если он хочет хоть какого-то шанса с Бентой Иверсен, он должен выкинуть эти штаны.

— Или нарядиться на полную катушку, — сказала Муна.

— Конечно, — поддакнула Эллен Кристина.

— Я бы так и сделала, — сказала Муна.

— И я тоже, — присоединилась Эллен Кристина.

— Эй! — сказал Маркус.

— Эй! — хором отозвались девчонки.

— Я тоже здесь.

— Как приятно, — заметила Эллен Кристина.

— Что бы мы без тебя делали? — сказала Муна.

— Вы можете поделиться со мной, о чем вы там говорите?

— У нас есть план, — ответила Эллен Кристина.

— Именно, — согласилась Муна.

— Что за план? — поинтересовался Маркус.

— Ядерный план, — ответила Муна.

— Ты сам скоро увидишь, — пообещала Эллен Кристина. — Но сначала надо подготовить Сигмунда.

— Это ты тоже скоро увидишь, — вставила Муна прежде, чем Маркус успел спросить, как они собираются это делать. — Мы будем у тебя в четыре.

— Или в полпятого, — уточнила Эллен Кристина.

— Или посредине, — сказала Муна. — Пока, Маркус. Спасибо, что обратился. Обращайся к нам еще. Мы всегда рядом, ты знаешь.

В следующую секунду они уже сидели на велосипедах. Маркус слышал, как они болтают и смеются, катясь прочь вниз по дороге. Сам он не умел ездить на велосипеде и не жалел об этом. Ему нравилось ходить в собственном темпе, тогда у него было время подумать: ведь хорошо, когда на это есть время.

Когда он дошел до перекрестка у Рюдосена, он увидел, как Бента спускается с горки. Она шла медленно, волоча ноги, и не видела его, потому что все время смотрела в землю. Раньше он не замечал, какая она маленькая. Когда она была в окружении людей, она казалась куда выше, может быть, оттого, что в ней было что-то делавшее Бенту заметнее окружающих. Отчасти Сигмунд был прав, говоря, что тем, кто на свету, нужна тень, чтобы их можно было хорошо разглядеть. Теперь она шла совсем одна, и ни одной тени, кроме собственной, около нее не было. Сегодня Бента тоже была в черном: черные брюки, черная футболка и черная «кенгурушка». Видимо, ей нравится темная одежда, подумал Маркус и оглядел себя. На нем было всего понемногу: синяя рубашка, зеленый свитер, красная куртка, синие брюки и коричневые ботинки. Он отчасти напоминал светофор. Вот она уже не больше чем в пяти метрах. Он почувствовал, что она не хочет ни с кем видеться, но не мог сделать вид, что ее нет.

— Привет, — окликнул ее Маркус.

Она посмотрела, чуть ли не испуганно. Потом улыбнулась, взгляд ее начал веселеть, и она подошла еще ближе.

— Привет, Мэкакус! Как жизнь?

— Ничего, — кивнул Маркус. — Откуда ты знаешь, что меня называют Макакусом?

— Одноклассник сказал. Макакус. Классное имя.

Маркус слегка опешил. Он никогда не думал, что называться Макакусом может быть классно. Не об этом он мечтал, когда был маленьким, хотел скорее вырасти и получить собственное прозвище, как все большие мальчишки. «Белка» — вот что бы ему понравилось. Получить прозвище от быстрого и веселого существа, элегантно летающего с дерева на дерево, было бы куда приятнее, чем зваться в честь кривляющегося нелепого животного, не отличающегося особым умом. Но в устах Бенты прозвище зазвучало красиво. Она выговорила его с легким ударением в конце, а «а» было почти как «э». Классная кликуха «Мэкакус». Он об этом никогда не задумывался, и, может быть, она действительно была крутой. Привет, как тебя зовут? Меня зовут Маркус, но почти все называют меня «Мэкакус».

— Да, не жалуюсь, — ответил он. — А твоя жизнь как?

— Да отлично, я тоже не жалуюсь, — сказала она и улыбнулась.

Может быть, дело было в том, как она это произнесла, или дело было в улыбке, или потому что у Маркуса было чувственное восприятие жизни. Во всяком случае, он понял, что она на самом деле имеет в виду. За словами он услышал, как она кричит, что ей ужасно плохо. Она сказала не это. То, что она сказала, она выговорила с улыбкой, но Маркус услышал этот крик так ясно, будто она крикнула на самом деле.

— Нет, — сказал он, — жалобами тут не поможешь.

Ее мрачный взгляд стал еще мрачнее.

— Ты это о чем?

Больше всего Маркусу хотелось потрепать ее по щеке, но тогда она бы наверняка к нему прилипла.

— Само пройдет со временем, — сказал он.

Она провела рукой по волосам. На каждом пальце было по кольцу. «Не дешевые», — подумал Маркус и ободряюще улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.

— Нет, — возразила она. — Это не проходит. — И побежала. Мимо него. На полной скорости через перекресток вниз по дороге. И исчезла.

* * *

— Вот как, — сказал Сигмунд. — Она показалась не очень-то счастливой, да?

Маркус кивнул. Рот был набит пиццей. Сигмунд сидел в кровати и ел. Маркус притащил стул и маленький журнальный столик из гостиной. Ему казалось, что пациент пошел на поправку. Когда он услышал, как Бента побежала своей дорогой, он здорово просветлел. Маркус глотнул сока и подумал, что сострадание не очень развито в Сигмунде, но ему вполне хватает собственных горестей.

— Да, — подтвердил Маркус. — Она показалась мне совсем несчастной. По-моему, ей очень тоскливо.

Сигмунд хитро улыбнулся:

— А почему ей тоскливо?

— Не знаю.

— Не думаешь, что это из-за любви?

Маркус только что откусил еще пиццы. Он так быстро проглотил ее, что казалось, кусок застрял в горле. Глоток сока оказался очень кстати.

— Нет, — быстро проговорил он. — Не думаю.

Он как-то не подозревал, что Бента тоже может тосковать из-за любви, но, когда Сигмунд спросил, это показалось вполне вероятным. Но если она тоскует от любви, то к кому? Это был большой вопрос. Маркус смотрел на жизнь вполне реалистично и не думал, что девчонки тут же выстраиваются в очередь, стоит ему освободиться, но Бента была особенной. Во-первых, она сказала, что он милый. Во-вторых, она пригласила его на концерт. В-третьих, она обрадовалась, когда встретила его на перекрестке. В-четвертых, она считает, что Макакус — классное прозвище. В-пятых, он сказал ей что-то, отчего она быстро убежала. Однажды с ним самим случилось нечто подобное. Тина Петерсен сказала как-то, что ей нравятся его новые очки. В этот момент он был влюблен в Тину и так разволновался, что убежал как можно скорее. В-шестых, довольно часто люди влюбляются в тех, кто их не любит, а поскольку Маркус сейчас не может влюбляться, он — типичный пример человека, в которого легко можно влюбиться. Случайностей было так много, что они уже не могли быть случайными. Бента Иверсен влюбилась в него, и хуже этого ничего и быть не могло. Он фальшиво улыбнулся Сигмунду:

— Нет, не думаю, чтобы она влюбилась. Я думаю, у нее в семье проблемы.

— Она так сказала?

— Нет.

— А что она сказала?

— Что это не пройдет.

Сигмунд вытер руки об одеяло. Ничего страшного. Маркус все равно собирался стирать вечером.

— А меня упоминали?

Опять в его голосе послышалась хитринка.

— Нет.

— Она просила передать привет?

— Нет.

— Ну-ну, — довольным голосом проговорил Сигмунд и облизал пальцы. — Хоть что-то.

Маркус не совсем понял, что было этим «чем-то», и ему так и не удалось узнать, потому что в дверь позвонили.

Маркус рассказал, что пригласил Муну и Эллен Кристину в гости обсудить возникшие проблемы, а Сигмунд совсем не возражал. Он, конечно, не думал, что они могут чем-то помочь, но всегда приятно, когда приходят гости. И если Маркус позвонит и попросит их купить свежих венских булочек, он с удовольствием примет девушек.

Когда они вошли, Сигмунд неожиданно опять оказался уставшим. Он откинулся на кровати и слабо поздоровался с девочками.

— Спасибо, что пришли, — пробормотал он. — Надеюсь, у вас все хорошо. Хотел бы и про себя так сказать, но меня сейчас сильно тревожит сердце. Вы тоже здесь собираетесь жить?

У Эллен Кристины в руках был чемодан. Она поставила его на пол.

— Нет, — ответила она. — Мы пришли помочь тебе. Маркус нам все рассказал.

— Охотно верю, — сказал Сигмунд. — Он не очень-то хорошо держит секреты.

— А я думал, у нас нет секретов от Муны и Эллен Кристины, — удивился Маркус.

— Ну да, ты не думал, — сказал Сигмунд. — Спасибо, что спросил.

— Мы принесли немного еды, — сказала Муна и достала из пакета четыре венские булочки, четыре коричные палочки и четыре кокосовых пирожных.

— Спасибо, Муна, — сказал Сигмунд. — Но в данный момент я страдаю не от отсутствия еды. Будь так добр, Маркус, принеси что-нибудь попить с кухни.

Когда Маркус вернулся с кухни с четырьмя тарелками и графином сока, девочки сидели по обе стороны кровати и слушали Сигмунда, выкладывавшего все о своей любовной тоске. Он уже съел кокосовое пирожное и коричную палочку. Когда он закончил рассказ, в дополнение к венской булочке он слопал все пирожные Маркуса.

Девочки очень внимательно слушали. Когда Сигмунд остановился, каждая обняла его по очереди.

— Бедняга, — сказала Эллен Кристина.

— Да уж, бедненький, — вторила ей Муна.

Сигмунд покачал головой.

— В этом мире есть много людей, которым еще хуже, — мужественно заметил он.

Маркус был согласен.

— Она правда сказала «хрю-хрю»? — уточнила Эллен Кристина.

— Да, именно что сказала, — отозвался Сигмунд густым голосом.

— Это, наверно, из-за штанов, — предположила Муна.

— Нет, — прошептал Сигмунд. — Это из-за меня самого.

— А может быть, из-за того и другого, — сказал Маркус, которому тоже хотелось участвовать в обсуждении.

Девчонки резко на него посмотрели, и он замолчал.

— Нет, — сказала Эллен Кристина. — Это все из-за штанов.

— Но они стоили больше тысячи крон! — возмутился Сигмунд. — С ними все было в порядке.

Эллен Кристина кашлянула и посмотрела на Муну, которая кашлянула и посмотрела на Эллен Кристину. Маркус тоже кашлянул, но на него никто не посмотрел. Эллен Кристина взяла Сигмунда за одну руку, а Муна за вторую.

— Со штанами все в порядке, — сказала Эллен Кристина.

— И с тобой тоже все в порядке, — продолжила Муна. — Просто дело в том, что у тебя немного другой стиль.

— Если ты косишь под рэпера, то должен делать это всем телом, а не только одним задом, — сказала Эллен Кристина, — иначе это выглядит немного…

— Хрю-хрю? — спросил Маркус и снова получил пару резких взглядов.

— Если хочешь, чтобы Бента тобой заинтересовалась, ты должен либо быть самим собой… — начала Муна.

Сигмунд кивнул и слегка дернул головой.

— Целиком и полностью, — сказал он.

— …или ты должен быть совсем другим, — закончила Эллен Кристина.

— Значит, полная трансформация, — догадался Сигмунд и кивнул: — Понимаю.

— А я не понимаю, — вмешался Маркус.

— Изменение, — пояснил Сигмунд. — Полное изменение.

Тут Маркус тоже кивнул. Сигмунд уже несколько раз помогал ему изменяться и превращаться в другого человека. Насколько он понял, он сам довольно близко подходил к границе «полной трансформации». Но теперь была очередь Сигмунда меняться.

— Уверена, вам не терпится, — сказала Эллен Кристина.

Маркус продолжал кивать.

— О'кей, — сказала Муна. — Эллен Кристина, открывай чемодан.

Она так и сделала.

— Ну как?

Маркус не знал, что сказать, зато Сигмунд знал, и очень хорошо.

— Йес, мазафака, — сказал он и выпрыгнул из кровати.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Никогда раньше Маркус не наблюдал демонстрации мод, и ему стало ужасно интересно, когда девчонки усадили его в кресло и дали указание хлопать независимо от того, что он думает. Надо было вселить в Сигмунда уверенность в себе. Оказалось, что это было лишним. Маркус не очень-то разбирался в собственной эмоциональной жизни, и понять, что происходит в мозгу у Сигмунда, направленном на решение проблем, ему уж точно не светило. Далеко, высоко и глубоко были только отдельные ключевые слова, которые указывали на чудовищные перемены настроения, обрушивающиеся на самого Сигмунда и на его друзей. Сейчас настроение Сигмунда поднялось настолько, что Маркус не понимал, куда еще его надо поднимать.

Он даже не подозревал, что у Сигмунда есть способности модели, но оказалось, что они были. Он использовал всю гостиную как подиум, входил и выходил, пританцовывая, примеряя на себя те образы, которые подбирали для него Муна и Эллен Кристина. Рэперские штаны оставались на нем в течение всего сеанса, а остальная одежда довольно сильно менялась — от простой белой футболки и банданы на голове до кожаной жилетки, темных очков и черной бейсболки.

Когда Сигмунд вошел в первый раз, одетый в бордовую «кенгурушку», он попросил Маркуса поставить какую-нибудь музыку.

— Мне не хватает какого-нибудь замечательного ритма, чтобы под него двигаться, — сказал он. — У тебя нет диска с, например… «Бертой Б»?

Маркус между тем уже обзавелся экземпляром «Гудящих Берт 2» с автографом. Он поставил диск, и Сигмунд взвизгнул от радости.

— Восхитительно! — крикнул он. — Come on, let's twist again!^[5]

Маркус не нашел оснований, чтобы сказать, что эта фраза относится к иному музыкальному жанру, да, собственно, и смысла говорить не было. Сигмунд слишком глубоко погрузился в собственный мир.

* * *

Девочки стояли в дверях спальни, а Маркус забрался в кресло, чтобы его не затоптали в танце. Он не мог точно сказать, было ли происходящее болезненным или гениальным. Во всяком случае это было что-то особенное.

На школьном дворе Сигмунд довольствовался вращением одним задом, теперь же он вращал всем, что только поддавалось вращению. Он метался по комнате, словно муха; вскакивал на стол, на стулья, лез под стол и практически залезал под стулья. И пока он носился по комнате, он читал рэп в том же ритме, что и Бента, но с собственным текстом:

Потом он снова вылетел в спальню в сопровождении Муны и Эллен Кристины и дал Маркусу перевести дух и послушать Бенту, продолжавшую читать рэп на диске. В следующую секунду Сигмунд высунул голову из дверей и посмотрел на приятеля диким, возбужденным взглядом:

— Yo!

Затем он опять исчез, но через секунду был уже на прежнем месте, одетый в майку и бейсболку.

Муна и Эллен Кристина вышли на середину комнаты и затанцевали вслед за Сигмундом, который прыгал вокруг и показывал дорогу. После пары кругов с музыкой и песнями они снова удалились в спальню.

Маркус похлопал, закрыл глаза и начал слушать Бенту, но в следующую секунду Сигмунд появился снова, в майке, перевернутой козырьком назад бейсболке и с девчонками на хвосте. Они направились к Маркусу. Сигмунд практически переходил на фальцет, но ему удалось обуздать свой голос.

— Yo, — вздохнул Маркус в тот момент, когда Сигмунд схватил его за руку и потянул из кресла.

Следующие три минуты они танцевали вчетвером по всей гостиной. Иногда Сигмунд и девочки пропадали в спальне, чтобы найти новый наряд, но тогда Маркусу строго велели продолжать танцевать, или, как выразился Сигмунд:

И Маркус танцевал до упаду. Из солидарности с Сигмундом, к которому все больше и больше возвращалась уверенность в себе. Он танцевал и пел и, казалось, чувствовал себя суперски, но тем временем все закончилось. И наряды, и музыка на диске.

Девчонки сели на диван, а Маркус опустился в кресло и огляделся. Опрокинутыми лежали одна лампа, два стула и столик, но, похоже, вся мебель была цела.

Сигмунд стоял посреди гостиной в рэперских штанах, светло-зеленой футболке и серой шапке. Дыхание сбилось, а язык вывалился изо рта. Он был похож на большого счастливого пса.

— Ну как вам? — спросил он.

Обе девочки захлопали.

— Супер, — сказала Эллен Кристина. — Если бы не была с тобой так хорошо знакома, я бы точно в тебя влюбилась.

— А я чуть и не влюбилась, — призналась Муна, — хотя знакома с тобой так же хорошо, как Эллен Кристина.

Сигмунд счастливо улыбался.

— Ну а ты как, Маркус?

Маркус покачал головой:

— Я в тебя не влюбился.

— Я не об этом. Ты как думаешь? Я был хорош?

Маркус задумался. Насколько он понимал, Сигмунд был больше чем просто хорош. Парень редко отпускал себя. Его можно было назвать сдержанным и взвешенным. Он никогда не был спонтанным и свободным. До сих пор. То, чему только что стал свидетелем Маркус, был совершенно непосредственный Сигмунд Бастиансен Вик. Это был Сигмунд в необработанной версии. По мнению Маркуса, ничего более спонтанного он в своей жизни и не наблюдал. Парень, который только что танцевал в гостиной, не очень-то страдал от самоанализа и рефлексии. Даже тексты песни, в нормальных обстоятельствах бы не выдержавшие критики самого Сигмунда, рождались сами собой. Мгновенно. И весьма чудесным образом.

— Да, — сказал Маркус. — Думаю, ты был хорош.

— Думаешь?

— Почти уверен.

— Насколько уверен?

— То есть?

— На сколько процентов ты уверен, что я был хорош?

— На восемьдесят четыре, — ответил Маркус.

Эллен Кристина кашлянула.

— Я хочу сказать, на все сто, — быстро проговорил он. — По-моему, у тебя талант.

— Я знаю, — немного нетерпеливо отозвался Сигмунд, — а как ты думаешь, к рэпу у меня есть талант?

Теперь кашлянула Муна.

— Да, — ответил Маркус. — Думаю, у тебя есть талант к рэпу.

— Правда? — переспросил Сигмунд и счастливо улыбнулся.

Его язык все еще свисал изо рта. Зад описывал радостные круги. Будто он вилял хвостом.

* * *

Следующий час они подбирали одежду, в которой Сигмунд пойдет с Маркусом на концерт «Берты Б» во вторник. Он больше не сомневался, что пойдет. После небольшого обсуждения они сошлись на том, что и девчонки, и Сигмунд посчитали идеальным вариантом. Не слишком вызывающе, но и не банально, как раз чтобы Бента могла его заметить. Была пятница, поэтому у него были целые выходные на то, чтобы привыкнуть к одежде. Сигмунд радовался возможности, хотя и сказал, что это совершенно необязательно.

— Я чувствую, будто она создана для меня, — заметил он.

— И штаны тоже? — спросил Маркус.

— Штаны дозреют, — ответил Сигмунд без пояснений.

* * *

Хотя настроение Сигмунда было отличным и он был готов снова принять мир, проснувшись в субботу утром, он радовался, что не надо идти в школу. По большей части он болтался по гостиной в новой одежде и бормотал рэп себе под нос, чтобы, как он выразился, лучше освоиться со своим новым «я».

Маркус занимался своими делами, читал, думал о жизни и радовался, что не может влюбиться в Бенту Иверсен. Вечером он навестил Монса, который выглядел намного лучше. Маркус рассказал отцу, что Сигмунд тоже пошел на поправку, но не поведал о причинах. Сигмунд ведь стал рэпером только вчера вечером, и Маркус не спешил об этом оповещать до тех пор, пока новая личность приятеля как следует не закрепится.

В субботу вечером Сигмунд и Маркус отправились есть гамбургеры в закусочную Йоакима.

Маркус думал, Сигмунд наденет новую одежду, но тот отказался.

— Хочу подождать, пока не начну полностью ей соответствовать, — объяснил он. — А пока что-то не совсем совпадает. — Маркус не понял и спросил, что именно не совпадает.

— Правильно спрашиваешь, — ответил Сигмунд, — я выгляжу идеально для нетренированного глаза, но сам от себя я требую стопроцентного перевоплощения.

Сидя в кафе и поедая гамбургеры с колой, Сигмунд напоминал Маркусу привычного себя.

Когда Маркус спросил, не хочет ли он взять на двоих порцию куриных крылышек, Сигмунд кивнул.

— В жизни не ел ничего вкуснее куриных крылышек, — сказал он.

Маркус с удивлением посмотрел на него, но Сигмунд пояснил, что отказался от мысли быть шеф-поваром.

— Один человек не может мечтать о нескольких вещах одновременно, — сказал он.

— Почему? — удивился Маркус, который мечтал по меньшей мере о шестнадцати разных вещах и думал, что единственная проблема — как их воплотить.

— Если ты мечтаешь о слишком многом, ты ничего не сможешь довести до конца, — ответил Сигмунд и посмотрел куда-то вдаль. — Лучше мечтать о чем-то одном, но большом, чем о многих пустяках.

— И о чем же ты мечтаешь? — спросил Маркус, но не успел Сигмунд ответить, как дверь в кафе открылась и вошли Райдар и Пер Эспен.

На обоих были джинсы «Lee» и спортивные куртки. Райдар носил красную, а Пер Эспен зеленую. Райдар вошел первым, как всегда. Он был на полголовы выше Пера Эспена, который был ростом почти что с Маркуса. Маркус знал, что Пер Эспен такой же близорукий, как он сам, но Пер Эспен купил на сэкономленные деньги контактные линзы, потому что хотел быть таким же крутым, как Райдар. Точнее, он просто хотел быть Райдаром. И это было главной мечтой Пера Эспена в этой жизни, которой никогда не суждено воплотиться, подумал Маркус. Что-то было печальное в Пере Эспене, который Маркусу все равно нравился, хотя мелкий выпендрила и вел себя как порядочная скотина.

— Привет, Рэпер, куда ты дел свои крутые штаны? — спросил Райдар и подмигнул Перу Эспену, подмигнувшему в ответ.

— Да, куда ты их дел, Рэпер? — сказал он и захихикал.

Сигмунд встал. Он был выше Райдара и на полметра выше Пера Эспена.

— Ха, да нас посетили два клоуна? — сказал он и подмигнул Маркусу, подмигнувшему в ответ.

— Точно, — сказал Маркус с неприятным чувством большого в этот момент сходства с Пером Эспеном.

— Клоуна? — переспросил Пер Эспен неуверенно. — Что ты хочешь этим сказать?

— Да он просто шутит, — отозвался Райдар. — Мы плюем на них и берем по коле.

— Вот-вот, — сказал Пер Эспен и хихикнул в сторону Маркуса. — Мы плюем на них и берем по коле.

Он повернулся и собирался пойти за Райдаром к стойке. Сзади он казался еще меньше, чем спереди.

— Ну и каково тебе? — спросил Маркус.

Пер Эспен обернулся:

— Чего?

— Каково быть просто самим собой?

Пер Эспен стоял с раскрытым ртом. Лицо его ничего не выражало, и подходящих слов, очевидно, тоже не находилось.

Маркус захотел проглотить обратно свои слова, чтобы они исчезли навечно. Мальчишки стояли и смотрели друг на друга какое-то время, но потом к Перу Эспену вернулся дар речи.

— На себя посмотри, — сказал он и подбежал к Райдару.

Маркус обернулся к Сигмунду.

— Я… — начал было он, но замолк. Больше ничего не надо было говорить. Иногда Сигмунд все понимал.

— Пойдем, Маркус, — сказал он. — Пошли в кино.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В воскресенье утром Маркуса разбудил голос Бенты, читающей рэп в гостиной. Зайдя в комнату, Маркус обнаружил сидюк, включенный на полную громкость, и Сигмунда, расхаживавшего взад-вперед. Он был в новом наряде и казался очень довольным жизнью.

— Что-то не сходится! — крикнул он.

— Что?

Сигмунд уменьшил звук.

— Не знаю что, но чего-то не хватает.

— Мне кажется, ты отлично выглядишь.

— Конечно, я выгляжу отлично, но я стремлюсь к совершенству.

— Ага.

— Можешь сказать, что не так?

— Нет, — ответил Маркус. — Я только что проснулся.

— Верно. Я приготовил завтрак.

— Ты приготовил завтрак?

— Да, не так-то это сложно, — ответил Сигмунд немного обреченно, — просто варишь пару яиц, жаришь хлеб в тостере и выжимаешь два-три апельсина. Можешь сам как-нибудь попробовать.

— Я уже пробовал, — сказал Маркус и пошел на кухню, где Сигмунд сам накрыл на стол.

Оба молчали за завтраком, но, поев, Сигмунд ударил кулаком о стол.

— Я не могу.

— Не можешь что?

— Пойти на концерт и увидеться с Бентой. Я не готов.

— Вчера казалось, ты абсолютно готов.

— Ты слышал такое слово «размышления»?

Маркус кивнул. Размышления были ему очень хорошо знакомы.

— Вчера я был счастлив, обнаружив в себе новую грань, — продолжал Сигмунд. — Сегодня же я чувствую, что должен развиваться дальше. Ты был прав, когда сказал, что я хорош только на восемьдесят четыре процента.

— По-моему, я сказал на все сто.

— Да, но сначала ты сказал на восемьдесят четыре.

— Ты уверен?

— Конечно уверен. Я никогда не забываю ни одного процента. И что нам делать?

— Позвонить Эллен Кристине и Муне, — предложил Маркус.

* * *

Девочки сидели на диване и смотрели на Сигмунда, только что закончившего танцевать. Маркус не мог обнаружить особенной разницы по сравнению с пятницей, но все равно ему казалось, что чего-то не хватает. То, что было спонтанной импровизацией позавчера, превратилось в повторение. С одеждой все было в порядке, чего-то не хватало в другом. Что-то в самой личности Сигмунда.

— Я понимаю, о чем ты, — сказала Муна.

Эллен Кристина кивнула.

— Не так много надо добавить, — заметила она.

— Да, — подтвердил Маркус. — Не хватает только точки над «i».

— Иди сюда, — сказала Эллен Кристина.

Сигмунд подошел к дивану. Эллен Кристина внимательно изучила его лицо.

— Наклонись.

Сигмунд наклонился, и ее озарило.

— Конечно, — сказала она. — Видишь, Муна?

Муна кивнула:

— Да, — согласилась она. — Ясно. Видишь, Маркус?

— Да, конечно, — сказал Маркус, который понятия не имел, о чем они говорили. — Вижу очень ясно.

— Расслабься, Сигмунд, — сказала Эллен Кристина. — Мы все устроим.

* * *

Весь понедельник Сигмунд был привычным самим собой. Во вторник он тоже пришел в школу в обычной одежде, но Маркус заметил, что в нем появилась какая-то напряженность, будто он собирается к зубному врачу ставить пломбы. Когда Маркус сообщил Бенте, что оба они идут на концерт, она сказала, что будет очень рада. Она боялась, что Сигмунд не будет с ней разговаривать после ее «хрю-хрю» у ворот школы, когда он стоял и размахивал хвостом. Маркус объяснил, что Сигмунд совсем не обиделся, просто он не хотел встречаться с ней, не будучи готовым. Бента спросила, что он имеет в виду, и Маркус ответил, что она сама завтра все увидит и он больше ничего не скажет, чтобы она порадовалась.

В половине третьего Сигмунд, Маркус, Муна и Эллен Кристина сидели в автобусе. Сигмунд был бледен и молчалив, а Эллен Кристина говорила, что бояться нечего и что ему не хватает именно этого.

* * *

Через четверть часа они стояли перед желтым деревянным домом на Бьёркевайен.

— Вы уверены, что это здесь? — спросил Сигмунд.

— Да, — ответил Маркус и показал на табличку, светившую красными буквами.

— Пошли, — сказала Эллен Кристина. — Заходите.

— Погоди, — сказал Сигмунд.

— Что такое? — спросила Муна.

— Ничего, — ответил Сигмунд и медленно вошел за остальными в дверь «Тату и пирсинг. Салон Роберта».

Они вошли в приемную, где стены были покрыты фотографиями довольных людей с татуировками и пирсингом. Маркус не совсем понимал, что может радовать в протыкании языка иголкой. Монс иногда цеплял записки булавками к дощечке над телефоном. Иногда булавки ослабевали и падали на пол. А что если иголка на языке ослабеет и упадет в горло? При этой неприятной мысли Маркус тут же принял решение, что никогда не даст прокалывать себе язык. Еще он заметил, что у многих мужчин на теле виднеется татуировка с женским именем, особенно часто на плече. Имело ли это смысл? Влюбленность ведь приходит и уходит. Если бы он сделал тату «Муна» на плече, когда был в нее влюблен, у него бы возникли проблемы, как только он влюбился в Эллен Кристину. И что бы он тогда стал делать? Пришлось бы выжигать и ее имя, чтобы доказать, что с Муной все кончено. А что бы он делал, когда влюбился в третью? Тогда бы пришлось идти к Роберту и получать новую татуху на плечо. Если бы место осталось. А если бы не осталось, пришлось бы переходить на новое плечо, и одна татуировка накладывалась бы на другую. И когда он вырастет, все его тело будет покрыто татуировками с именами девчонок, и его жена вряд ли захочет загорать рядом с ним на пляже. После женитьбы. Если он женится. Но он не женится. Маркус вздохнул с облегчением. Его это не касается. Он может расслабиться у Роберта. Он может выйти отсюда прежним Маркусом Симонсеном, а вот у Сигмунда не получится. Он тоже стоял и рассматривал фотографии всех проколотых и выжженных у Роберта. Он побледнел и потер бровь.

— Как много хороших фотографий, — сказал Маркус.

Сигмунд обернулся и сжал губы.

— Да, — прошептал он и рассеянно огляделся.

Комната была пустой, и казалось, он не очень-то огорчается из-за этого. Он посмотрел на часы.

— Нет, — сказал он и зевнул. — Здесь никого нет. Наверно, что-то случилось. Мы лучше зайдем в другой раз.

Он направился к входной двери. В этот момент в другом конце комнаты открылась дверь и появилась девушка.

— Привет, — сказала она.

Сигмунд обернулся. Остальные тоже оглянулись и посмотрели на нее.

— Кого-то из вас зовут Сигмунд Бастиансен Вик? — спросила она.

Муна, Эллен Кристина и Маркус показали на Сигмунда, энергично качавшего головой.

— Он — Сигмунд Бастиансен Вик, — объяснил Маркус. — Не я. Меня зовут Маркус Симонсен.

Девушка улыбнулась Сигмунду.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — сказали Муна, Эллен Кристина и Маркус.

— Это ты Сигмунд?

— Да, — ответила Эллен Кристина.

— Привет, Сигмунд — сказала девушка.

— Привет, — сказал Сигмунд как можно круче.

У него не очень-то получилось. Голос его переломился и на конце выдал фальцет. Он взял себя в руки и продолжал уже новым голосом, почти совсем обычным:

— Ты Роберт?

— Нет, я — Сив, — сказала девушка. — Я девушка.

— Кто бы мог подумать, — вылетело из Сигмунда.

Эллен Кристина толкнула его ногой, а он дернулся, будто ему вставили иголку в голень.

— Что ты сказал, Сигмунд? — спросила Сив.

Маркус обратил внимание, как приятно, по-дружески она произносит его имя, немного успокаивая, как медсестры, парикмахеры и ассистенты у зубных врачей.

— Я ничего не сказал, — ответил Сигмунд. — Может быть, Роберта сегодня нет? — добавил он с надеждой.

— Есть, — сказала Сив и кивнула на дверь за спиной, — он там.

— А ты оттуда?

— Да, — ответила она.

Взгляд Сигмунда был направлен поверх нее и ни на чем особенно не останавливался.

— Он, наверно, устал, — предположил Сигмунд. — Я могу зайти в другой раз.

— Сив замужем за Робертом, — сказала Эллен Кристина.

Сигмунд вздрогнул.

— Понимаю, — сказал он и издал смешок, почти такой же легкий, как у Монса. — Ты, значит, его вдохновляешь?

Сив тоже засмеялась. Чуть свободнее.

— Мы вдохновляем друг друга. Пойдем, он тебя ждет.

— А мы можем пойти с ним? — спросила Эллен Кристина.

Сигмунд кивнул. Теперь он был совсем бледным. Сив и девчонки уже направились к Роберту, а Сигмунд схватил Маркуса за руку.

— Я не хочу выглядеть, как она, — прошептал он.

— Ты и не будешь так выглядеть, — прошептал Маркус в ответ. — У тебя же будет только один пирсинг.

— Маленький пирсинг, — уточнил Сигмунд. — Мы же не собираемся переусердствовать?

Маркус покачал головой. Он понятия не имел, сколько колец и гвоздей Роберт обычно вбивает в своих клиентов, но в том, что у его жены было проколото все, что только возможно проколоть, не было никаких сомнений. Она была красивой. Скорее всего она была старше Сигмунда на семь-восемь лет, но с первого взгляда она казалась намного моложе. Голова ее была гладко выбрита за исключением черного гребешка, идущего от лба до затылка. Если бы Сигмунд был по-прежнему ироничным самим собой, он бы наверняка сообщил Маркусу, что таким гребешком замечательно можно оттирать пол. Теперь же он только смотрел вслед Сив недоверчиво и очень обеспокоенно.

Маркус насчитал всего шесть серег на безволосой части ее головы. Кроме того, на ушах было десять гвоздиков от мочек и вверх по всему уху, три маленьких колечка в одной брови, два — в другой, кольцо в одной ноздре и маленький цветочек на переносице. Еще у нее было кольцо в губе, и Маркус заметил гвоздик, блеснувший на языке, когда она сказала «привет». Именно этого пирсинга Маркус боялся больше всего, и он надеялся, что Роберт целует свою жену очень осторожно, чтобы не ослабела иголка, проходящая сквозь язык. Иначе получится кровавый поцелуй, может быть, даже последний. По телу Маркуса пробежали мурашки. У нее на одной только голове было двадцать пять проколов. Интересно, как выглядело остальное тело? На ней был свитер с высоким горлом и черные брюки, поэтому ничего не было видно. Маркус порадовался и за себя, и за Сигмунда. Тот медленно прошел мимо Маркуса, немного качаясь из стороны в сторону, будто его укачало на море.

Они вошли в комнату поменьше, больше походившую на кабинет врача. В стеклянных шкафах лежали шприцы, скальпели и маленькие инструменты, Маркус даже не понимал, как их можно использовать. Девочки сели за маленький круглый столик, на который Сив поставила чай и пирожные. Роберт стоял у одного из стеклянных шкафов. Когда вошли Маркус и Сигмунд, он обернулся.

— Привет, — сказал он. — Кто из вас Сигмунд?

— Он, — ответил Маркус. — Меня зовут Маркус Симонсен. Так меня зовут.

— А меня зовут Роберт, — сказал Роберт. — Приятно познакомиться.

— Нам тоже, — ответил Маркус.

— Хотите чая с пирожными, пока мы не начали? — спросил Роберт.

— Да, спасибо, — сказал Маркус, не евший с большой перемены.

— А ты, Сигмунд?

Сигмунд стоял рядом с Маркусом, уставившись на стеклянный стол, на котором лежал прибор, напоминавший толстую ручку с большим зарядом чернил.

— А это то, чем прокалывают дырки? — спросил он тихо.

— Нет, — сказал Роберт. — Этим мы делаем тату. Хочешь?

— Отличная идея, — сказала Эллен Кристина.

— Может быть, цветок на плече? — предложила Муна.

— Или имя, — сказал Маркус.

— Не сегодня, — ответил Сигмунд. — Мне просто любопытно, — объяснил он.

Маркус сел и взял протянутую Сив чашку чая.

— А ты не хочешь чая? — спросила она Сигмунда, который покачал головой, не глядя на нее.

— А где то, чем прокалывают? — поинтересовался Сигмунд у Роберта, доставшего небольшой полиэтиленовый пакетик. В пакетике лежала пластиковая гильза, а в ней что-то похожее на колющее оружие.

— Вот, — сказал Роберт. — Стерильно.

— Вот как. — Сигмунд неуверенно засмеялся: — Надеюсь, я не стану тоже стерилен.

Роберт засмеялся:

— Могу тебе это гарантировать. Садись. Нет, сюда.

Роберт выдвинул стул.

Сигмунд, направившийся к остальным, обернулся и обнаружил стул.

— Это стул для пирсинга? — спросил он.

Роберт посмотрел на мальчика с недоумением:

— То есть?

— Ну, ты здесь это делаешь?

— Делаю что?

— Прокалываешь?

— Иногда здесь. Иногда в других местах, — пояснил Роберт.

— Но ты хочешь, чтобы я сел сюда? — спросил Сигмунд.

— А ты не хочешь?

Сигмунд покачал головой:

— Я лучше посижу с друзьями.

— Тогда они могут взять стулья и придвинуться сюда, — сказал Роберт. — Только пусть не мешают.

— Мы не будем, — уверила Муна.

— Нет, — подтвердила Эллен Кристина. — Мы будем сидеть очень тихо и смотреть.

Девчонкам, очевидно, не терпелось увидеть процесс пирсинга, но еще больше им не терпелось увидеть Сигмунда с пирсингом. Маркус не был уверен, что ему хочется быть свидетелем этого процесса, поэтому он остался на месте.

Сигмунд сел на стул. Девочки нашли два удобных зрительских места. Роберт натянул пару тонких стерильных перчаток, а Сив принесла поднос с кольцами, гвоздиками и прочими штуками, которые можно нацепить на тело Сигмунда, если он только того захочет. Маркус сделал глоток чая и посмотрел на улицу из окна, там спокойно шли люди, будто ничего не происходило.

— Маркус, — сказал Сигмунд. Тихо и не оборачиваясь.

— Да.

— Иди сюда.

— Зачем?

Теперь Сигмунд обернулся.

— Просто так, — сказал он и опять издал этот смешок, который Маркус уже началузнавать. Он встал.

— Иду, — сказал он.

Он подошел и встал за спиной у Сигмунда, который казался на метр ниже самого себя.

На стене перед ними висело зеркало, Маркус подмигнул Сигмунду, а тот уверенно подмигнул в ответ, потом замер, поднял руку и провел ей по брови.

— Что тебя интересует? — спросил Роберт.

— Меня интересует музыка, — объяснил Сигмунд, — особенно рэп.

— Думаю, он спрашивает, какой пирсинг ты хочешь, — сказала Муна.

— Мне все нравится, — сказал Сигмунд и покосился на Сив. — Боюсь, мне сегодня будет не решить.

— Он хочет кольцо, — сказала Эллен Кристина.

— Ага, — отозвался Роберт. — Может быть, лучше начать с гвоздика?

— Нет, — сказал Сигмунд. — В этом-то я как раз совсем не уверен.

Он наполовину поднялся со стула.

— Нет, — вмешалась Муна. — Он хочет кольцо.

— Но можно еще подумать, — сказал Сигмунд.

— Нет, — отрезала Эллен Кристина, — нельзя.

Сигмунд опустился обратно на стул. Сив достала четыре или пять колечек разного размера из ящика и показала их Сигмунду.

— Тебе какое? — спросила Сив.

— Как трудно выбрать, — сказал Сигмунд. — Они такие красивые, что мне хочется все сразу.

— Так это легко можно сделать, — успокоила его Сив.

— Хочу вот это, — сказал Сигмунд и показал на самое маленькое.

Обе девочки покачали головами.

— Оно такое маленькое, что его никто не заметит, — сказала Муна.

— Я переживу, — ответил Сигмунд, пока Эллен Кристина выбирала с подноса колечко побольше.

— Боюсь, у меня не хватит денег на такое большое серебряное кольцо, — заметил Сигмунд.

— Это не серебро, — сказала Сив. — Это хирургическая сталь.

— Он возьмет вот это, — выбрала Эллен Кристина.

— Это? — спросила Сив.

— Да, — отрезала Муна.

Сигмунд ничего не говорил. Он смотрел на Роберта, вынимавшего стерильный шприц из пластикового пакета.

— И куда ты хочешь кольцо? — спросил он.

Сигмунд задумался.

— А можно прицепить его к свитеру?

— В бровь, — ответила Муна.

— В левую, — добавила Эллен Кристина.

— Хорошо, — сказал Роберт.

— И что происходит? — как можно задорнее поинтересовался Сигмунд.

— Я просто протираю здесь, — объяснила Сив, начав протирать ему левую бровь.

— Там что, очень грязно? — спросил Сигмунд. — Я часто моюсь.

— Поехали, — сказал Роберт.

— Нет, — сказал Симгунд.

— Больно не будет, — успокоила Сив.

— Будет.

— Мы тебя подержим за руку, — сказала Эллен Кристина.

Девочки встали с обеих сторон от Сигмунда и взяли его за руки.

— Маркус! — крикнул он.

— Да, — ответил Маркус, стоявший прямо за ним.

— Подержи меня за руку!

— Но у тебя всего две руки.

— Закрой глаза, — сказал доктор Роберт.

— Не хочу!

— Подумай о чем-нибудь другом! — посоветовал Маркус.

— Не могу!

— Думай о чем-нибудь хорошем. О тальятелли!

— Тальятелли! — закричал Сигмунд. — Я думаю о тальятелли!

— Вот! — сказал Роберт.

— Нет! — крикнул Сигмунд.

— Попробуй расслабиться, — посоветовала Сив.

— Тальятелоооооойййййй! — завопил Сигмунд.

* * *

Когда спустя десять минут они вышли из салона Роберта, Сигмунд уже был в отличном настроении.

— Забавно иногда немного что-то менять, — объяснял он. — Не так уж много и надо. Пирсинг здесь, тату там, маленький укольчик, и ты чувствуешь себя обновленным. Это не опасно, Маркус. Всего лишь укол, и все. Мир вовсе не рушится.

Маркус покачал головой. Сигмунд продолжал:

— А Роберт знает свое дело. Без сомнения. Вполне возможно, я еще вернусь к нему как-нибудь. Когда я буду с Бентой, может быть, я поставлю ее имя на плече. Народ, вы же видели его аппаратуру для тату! Это вам не игрушки для сопливых, а?

— Нет, — сказала Эллен Кристина. — Если хочешь, можешь назначить время.

Сигмунд кивнул:

— Надеюсь. Это действительно хочется повторить.

— Времени уже половина четвертого, — сказала Муна. — Нам надо торопиться, если вы хотите успеть на поезд в Осло.

— А вы не пойдете на концерт? — спросил Маркус, надеявшийся на компанию более многочисленную, чем один этот новоиспеченный любитель пирсинга.

— Мы не можем, — сказала Эллен Кристина. — Мы пообещали накрывать на стол на дне рождения у папы Муны.

— Да, — сказала Муна. — Очень некстати ему исполняется пятьдесят как раз сегодня.

— Обидно ужасно, — сказала Эллен Кристина.

— Что ж, дорогие дамы, — начал Сигмунд, — в таком случае вы должны винить дедушку и бабушку Муны и, возможно, осудить их за то, что они не пользовались презервативом в этот судьбоносный день.

— Но если бы они им воспользовались, то не родилась бы Муна, — заметил Маркус.

Сигмунд кивнул.

— Да, — сказал он. — Все, что ни делается, все к лучшему. — И он засмеялся. На этот раз это не был легонький смешок Монса. Это был громкий, довольный смех Сигмунда.

В левой брови у него блестела хирургическая сталь свежего пирсинга.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Маркус сидел в поезде на Осло и поглядывал на Сигмунда, свернувшегося рядом с ним калачиком, одетого в рэперские штаны, кроссовки и светло-зеленую футболку. Серую шапку он натянул до шеи и время от времени издавал храпящие звуки. Казалось, он спит, но Маркус знал, что это не так. Он просто хотел побыть наедине со своим новым пирсингом, пока они едут в поезде. Теперь он вытянул ноги и положил их на пустое сиденье напротив. Пришел кондуктор.

— Надо снять обувь, если хочешь оставить ноги на сиденье.

Сигмунд коротко всхрапнул.

— Он спит, — объяснил Маркус.

— Не имеет значения. Он все равно должен снять обувь.

Маркус осторожно взял ноги друга и поставил их на пол. Сигмунд хрюкнул и повернулся к окну.

— Ваши билеты.

Маркус протянул билеты.

— Два детских?

— Да.

— Откуда я знаю, что он ребенок?

— Ему четырнадцать лет, — сказал Маркус.

— У него есть удостоверение личности?

— Да.

Маркус протянул кондуктору ученический билет Сигмунда, который тот предусмотрительно отдал приятелю.

— Откуда мне знать, что это он?

— Что?

— На нем же этот колпак.

— Это не колпак. Это — шапка.

— Я хочу видеть его лицо.

— А можно обойтись без этого?

— Почему это?

— Ему хочется сохранить его.

— Сохранить?

— Да, до концерта.

— Послушайте, молодой человек, — сказал кондуктор. — Лицо не сохранится, если прятать его под шапкой.

— Разве?

— Нет. И хотя нам часто хотелось бы спрятать свое лицо, его приходится использовать до смерти. Мы можем жаловаться, сколько захотим, но такова жизнь. Дайте, я взгляну на его лицо.

Маркус не успел ничего ответить, а кондуктор уже стащил шапку одним быстрым движением.

— Ого! — сказал он с удовольствием. — Да у нас тут Властелин Колец!

— Его зовут Сигмунд, — уточнил Маркус. — Сигмунд Бастиансен Вик.

Кондуктор посмотрел на ученический билет.

— Да, — сказал он. — Похоже на правду. А меня зовут Фродо.

Он дружелюбно улыбнулся, проштамповал билеты и пошел дальше по вагону.

— Мазафака! — сказал Сигмунд.

Кондуктор вернулся:

— Ты что-то сказал?

— Ничего, — отозвался Сигмунд.

— Хочешь доехать до Осло?

— Да, если это не сложно.

— Это зависит от тебя, — сказал кондуктор и исчез.

Сигмунд снял кроссовки, натянул шапку на лоб и прислонился к окну. Маркус достал прихваченную из дома еду и лимонад. Сыр и печеночный паштет напомнили ему о старых временах. Он откинулся на сиденье, закрыл глаза и подумал, какую музыку в юности слушал папа. Он ведь играл на гитаре в группе, но это было давным-давно, и гитара лежала в потертом чехле на чердаке. И там она, наверно, пролежит вечно. Маркус отхлебнул лимонада и почувствовал, что хочет в туалет.

На концерт Бенты Иверсен и «Берты Б», ехали не одни они с Сигмундом. У Маркуса сложилось впечатление, что по крайней мере половина учеников из их школы сидела в поезде. Наверно, еще и поэтому Сигмунд натянул так низко шапку. Не факт, что всем бы понравилась его новая внешность в такой же мере, как она нравилась ему самому. Они подождали, пока сядут все остальные, незаметно просочились в поезд и сели в «тихий вагон», где можно было сидеть спокойно, тихо и мирно.

В других вагонах было совсем не спокойно. Они кишели подростками, которые болтали, смеялись, орали, свистели, пели, говорили по мобильникам, менялись местами и летали взад-вперед по проходу. Все собирались на концерт, и все гордились, что ходят в одну школу с одной из «Берт».

Большинство знало, что Маркус знаком с Бентой Иверсен, и многие сипло и с восторгом кричали ему, пока он шел через вагоны в туалет:

— Привет, Макакус!

— Ты тоже на концерт «Берты»?

— А ты знаешь, что они будут петь?

— А ты увидишь потом Бенту?

— А можно, я с тобой?

— Я тоже!

— И я!

— И я!

— Скажи «да», Макакус!

Он кивал и качал головой и пробирался вперед молча. Он был счастлив, что они сели в «тихий вагон», избежав всей этой суеты. Бедная Бента, подумал он. Как утомительно быть знакомым с поп-звездой, но, наверно, в десять раз труднее быть звездой.

Он почти дошел до конца прохода, когда Эллен Аронсен схватила его за руку. Эллен была на два года старше и была одноклассницей Бенты. Она встала.

— Пойдем, Макакус, — сказала она и потащила его к тамбуру.

Маркус не очень хорошо был знаком с Эллен, но он знал, что она гуляла с кучей парней. Большинство были старше ее, но теперь она ухватила младшего. Она толкнула его к двери в туалет и наклонилась над ним.

— Хочу рассказать тебе одну тайну, — прошептала она.

Маркусу было не по себе. Он слышал о фанатах, разрывающих одежду поп-звезд, и хотя он не был самой Бентой Иверсен, очевидно, многие думали, что он — один из лучших ее друзей. Поэтому, вполне вероятно, его одежда тоже могла представлять интерес.

Эллен наклонилась еще ближе. От нее пахло помадой и жвачкой.

— О'кей, — прошептал он. — Можешь взять мой шарф.

— Почему? — удивилась она и перестала жевать.

— Нет… — сказал он, протянул руку за спину и попытался открыть дверь. Она была закрыта, и очень жаль, потому что он уже очень сильно хотел в туалет.

— Почему ты хочешь отдать мне свой шарф? — прошептала Эллен. Ее лицо было всего в десяти сантиметрах.

— Я подумал, тебе он понравился.

Маркус пытался шептать как можно более расслабленно и равнодушно, но это было непросто.

Эллен Аронсен покачала головой и снова принялась жевать, уставившись с удивлением на Маркуса.

Оба молчали, и Маркус подумал, как долго они собираются так стоять. Если кто-нибудь пройдет мимо, это наверняка неправильно истолкуют, и тут же поползут слухи.

— Какую тайну?

Эллен вынула жвачку и прилепила ее себе за ухо.

— По-моему, у тебя есть обаяние, — сказала она.

— Правда? Есть? — тихо переспросил Маркус.

— Да, и она сказала, ты милый.

— Да что ты? — сказал Маркус и попытался понять, о чем это она.

Эллен Аронсен кивнула:

— Она считает тебя самым милым парнем во всей школе.

Маркус почувствовал, как кровь отлила от головы к пяткам. Неожиданно он понял, о чем она говорит. И этого он тоже очень боялся.

— Она считает, что в школе полно тупых парней. Она дико устала от всех, кто к ней клеится. Она говорит, что хочет остаться в покое и чтобы все были такими, как Мэкакус.

— Мэкакус? — прошептал Маркус.

— Да, Бента называет тебя Мэкакусом. Ей кажется, это круто.

— А мне так не кажется, — сказал Маркус.

В этот момент он почувствовал, что дверь сзади открывается. Ему удалось протиснуться немного в сторону. Эллен последовала за ним. Дверь открылась, и вышел Пер Эспен.

— Привет, Мэкакус! — сказал он, проходя мимо них в вагон. Маркус обратил внимание, что на нем были рэперские штаны и что он был не очень-то радостным.

— Я просто хотела, чтобы ты знал, — сказала Эллен Аронсен. — По-моему, тебе стоит поговорить с Бентой.

— О чем?

— Об отношениях.

— Каких отношениях?

— Об отношениях между вами.

— У меня ни с кем нет никаких отношений, — сказал Маркус и захлопнул за собой дверь в туалет.

* * *

Когда он вернулся в свой вагон, Сигмунд все еще сидел с шапкой до подбородка. Теперь он, наверно, на самом деле спал, потому что он перестал храпеть и ровно дышал. Он снова положил ноги на пустое сиденье, но уже без обуви. Фиолетовые носки были единственным напоминанием о старом Сигмунде. В остальном он напоминал все, что угодно, только не себя самого.

Маркус опустился на сиденье рядом. Ему подтвердили его худшие подозрения. Бента в него влюбилась. В этом больше не было никакого сомнения. Случилось самое худшее. Нет. Впрочем, могло быть и хуже. Если бы он в нее тоже влюбился. Тогда было бы еще хуже, потому что он оказался бы между молотом и наковальней. Его дружба с Сигмундом была бы наковальней, а их с Бентой любовь — молотом. Сам бы он хотел оказаться маленькой искоркой, летающей в пространстве между ними, ища выхода.

Сигмунд слегка повернулся. Голова опустилась Маркусу на плечо. Она была тяжелой, а Маркус сидел не очень удобно. Тем не менее он не пошевелился. Подержать часик голову лучшего друга на плече было самым меньшим, чем он мог помочь Сигмунду после предательства. «Но ведь я его не предавал, — подумал Маркус. — Для этого мне надо было бы влюбиться в Бенту». Он закрыл глаза и подумал, сведет ли ему плечо в такой позе.

— Мэкакус!

Маркус вздрогнул. Наверно, он заснул. Голова Сигмунда больше не лежала на его плече. Она покоилась на подголовнике лицом в потолок, но Сигмунд ничего не видел, потому что шапка по-прежнему была натянута на лицо.

— Кем это ты себя возомнил!

Маркус уже не спал, но ему потребовалось несколько секунд, чтобы полностью проснуться. Пер Эспен с интересом смотрел на него. Казалось, он не замечал Сигмунда. По крайней мере он его не узнал. Маркус протер глаза.

— С чего ты взял, что я себя кем-то возомнил, Пер Эспен?

Пер Эспен хмыкнул. Видно было, что он хочет казаться крутым, но у него не получается.

— Только потому, что Бента в тебя втрескалась! — с издевкой сказал он.

Маркус коротко взглянул на Сигмунда. По счастью, тот все еще спал.

— Никто в меня не втрескался, — прошептал он.

— Ну да, только не думай, что у тебя есть с ней какие-то шансы оттого, что она сейчас в тебя втрескалась! — сказал Пер Эспен голосом более густым, чем обычно.

— Она не… — начал было Маркус, но Пер Эспен продолжал:

— Потому что я могу поклясться, что завтра она втюрится в кого-нибудь другого, который не носится вокруг нее и не подлизывается, как ты…

— Я не подлизываюсь… — начал опять Маркус.

— Потому что Бента отлично знает таких, как ты, — продолжал Пер Эспен. — И она знает, что тебе и твоим фокусам нельзя доверять.

— У меня нет… — начал Маркус.

— И все это пройдет, — продолжал Пер Эспен. — Как говорится, «склеит девчонку тот, кто склеит последним». Так что не воображай себе ничего!

Маркус собирался ответить, но в этот момент у Пера Эспена зазвонил мобильник.

— Привет, Райдар, — сказал он. — Иду назад. Я просто сказал Макакусу, чтобы он оставил эти свои тупые фокусы и оставил Бенту Иверсен в покое! У него нет шансов, потому что Бента…

Голос Пера Эспена звучал очень возбужденно и громко. Он собирался продолжить, но в этот момент вошел кондуктор.

— Это «тихий вагон».

— Чё?

— Тихий вагон.

— А по-моему, он гремит так же, как и остальные вагоны, — сказал Пер Эспен.

Кондуктор положил руку ему на плечо.

— То, что это «тихий вагон», не значит, что вагон не издает никаких звуков, — объяснил он. — Это значит, что те, кто здесь находится, должны вести себя тихо. Понимаешь?

Пер Эспен задумался.

— Да, — ответил он. — Это значит, что в тихом вагоне надо быть тихим.

— Именно, — сказал довольный кондуктор. — Ты хорошо соображаешь.

— А почему вы разговариваете? — спросил Пер Эспен.

— Что?

— Это же тихий вагон.

Он достал мобильник.

— Здесь нельзя, — сказал кондуктор.

— Что нельзя?

— Говорить по мобильному.

— Да, — переспросил Пер Эспен, — нельзя?

— Да, нельзя, — ответил кондуктор. Очевидно, он начал терять терпение. — В тихом вагоне запрещено говорить по мобильному телефону!

— Тссс! — сказала дама за их спиной.

— Постарайтесь говорить тише, — сказал Пер Эспен кондуктору. — Это же тихий вагон.

Он послал издевательскую усмешку Маркусу и исчез в дверях следующего вагона.

— Ты его знаешь? — спросил кондуктор.

Маркус покачал головой:

— Не особенно.

— Можно немного поспать? — взмолилась дама за их спиной.

Кондуктор отдал честь.

— Прошу прощения, сударыня, но я в этом не очень уверен, — сказал он и пошел дальше по поезду. В следующую секунду по громкой связи раздалось:

— Мы подъезжаем к центральному вокзалу города Осло! Выход на правую сторону!

Маркус толкнул Сигмунда.

— Просыпайся, — сказал он. — Приехали.

Симгунд медленно снял шапку.

— Хорошо поспал? — спросил Маркус.

Сигмунд не отвечал. Не глядя на друга, он наклонился и надел кроссовки. Потом встал и вдруг повернулся лицом к Маркусу.

— Я не спал ни секунды, — сказал он. — Вставай.

Маркус встал. Поезд остановился, и остальные пассажиры начали выходить из вагона.

— Посмотри на меня, — попросил Сигмунд.

Маркус посмотрел. Светло-зеленая футболка идеально подходила к серо-голубым рэперским штанам. Голова была гладко выбрита, кроме черного гребешка, тянувшегося вдоль всего черепа. Пирсинг, словно влитой, красовался на брови. Сигмунд слабо улыбнулся:

— Ну и как я?

— По-моему, ты классно выглядишь, — сказал Маркус.

— Посмотри на себя.

Маркус посмотрел. На нем были и штаны, и рубашка, и обувь, но ничем особенно он похвастать не мог.

— Ну и как ты?

— Не знаю. По-моему, ничего особенного.

Сигмунд положил руку ему на плечо.

— Пусть выиграет сильнейший.

— Я не совсем понимаю, о чем…

Сигмунд подмигнул.

— Понимаешь, — сказал он. — О'кей, Маркус Симонсен. После тебя. Пора встретиться с народом!

Маркус не был уверен, но когда он выходил из поезда, ему ясно послышалось, как тихий голос за спиной произнес:

— У тебя нет шансов, мазафака.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сигмунд шел большими шагами, с высоко поднятой головой, по улицам Осло в сторону перестроенного кинотеатра, в котором у «Берты Б» был концерт в половине восьмого. Маркус, чьи ноги были намного короче, вынужден был семенить, чтобы поспевать за другом. Он боялся, что Сигмунд опять заревнует, раз он слышал, что сказал Пер Эспен, и поймет, что Бента влюблена в Маркуса. Но Сигмунд не ревновал. Наоборот. Он воспринял это как вызов. «Пусть выиграет сильнейший», — сказал он.

Пока они шли, Маркус пытался объяснить, что никакой конкуренции не будет, поскольку сам он вовсе не влюблен в Бенту, даже если она вдруг и влюбилась в него.

Сигмунд обернулся и дружелюбно толкнул Маркуса в грудь, чуть не съездив ему по лицу.

— Я и не говорю, что мы будем соревноваться, Мэкакус, — сказал он. — Я говорю только, что время покажет, кого она в конце концов выберет. Сейчас она влюблена в тебя. Отлично. Ты в нее не влюблен. Еще лучше. Если бы ты в нее был влюблен, ты бы оказался лгуном и предателем и больше не был бы моим лучшим другом. Но это не так. Я тебе доверяю. Все, о чем я прошу, чтобы ты был самим собой, а я буду собой, и тогда посмотрим, кто выиграет любовь Бенты Иверсен. Что ты на это скажешь, Мэкакус?

— Тебе обязательно называть меня Мэкакусом? — спросил Маркус.

— Нет, конечно, я могу звать тебя Маркусом, но тебе стоит привыкнуть к «Мэкакусу». Изменения радуют, — заметил он и устремился вперед.

Маркус поспевал изо всех сил. Он не был уверен, что абсолютно согласен с другом, но понимал, что тот имел в виду. Он ведь очень сильно менялся в последнее время. Когда он был шеф-поваром, он был старым, самоуверенным Сигмундом. Когда же он стоял у ворот школы в новых рэперских штанах и крутил задом, он был самоуверенным Сигмундом с головы до брюк, а от зада до ног он был немного смущенным Сигмундом. Когда он лежал в кровати и страдал от любви, он был несчастным и неуверенным в себе Сигмундом. Когда он танцевал и демонстрировал рэперскую моду, он был веселым и жизнерадостным Сигмундом. Когда он пришел в салон к Роберту, он был трусливым Сигмундом. Теперь он был двумя Сигмундами одновременно. Он говорил как старый Сигмунд, а выглядел как совершенно новый, крутой Сигмунд.

Маркуса впечатлило, что приятелю удавалось быть самим собой под всей этой новой одеждой и с кольцом в брови. Кроме пары «мазафака» он сохранил свою прежнюю речь и собственный стиль.

— Возьми, например, меня, — продолжал Сигмунд. — Мне очень хорошо в новой одежде. Я чувствую, что обрел в ней самого себя. А кусочек хирургической стали над глазом поставил точку над «i».

— Или завершил все дело, — сказал Маркус.

— Нет, — ответил Сигмунд. — Все дело завершила моя новая прическа. Как ты думаешь, ей понравится?

— Вполне может быть, — сказал Маркус, который попытался ответить как можно честнее.

— Я тоже так думаю. Она ведь меня заметит, да?

— Да, — сказал Маркус. — Я почти в этом не сомневаюсь. Даже если ты не снимешь шапки, — добавил он.

Это он действительно мог говорить с полной уверенностью.

Как только они сошли с поезда, очень многие обратили внимание на нового Сигмунда, и ясно было, что он пользовался успехом.

Нина и Бритт из девятого класса захихикали, когда он им кивнул. Ян Петтер из восьмого крикнул: «Король!» Эльсе Берит из десятого заметила, что он очень крут. Морган из восьмого спросил, сколько стоил пирсинг. Томас из девятого спросил, где он купил шапку. Вигдис из десятого сказала, что он очень стильный. Кари из девятого спросила, не играет ли он в группе, а Вильхельм из восьмого попросил автограф. Райдар попытался отыграться и спросил, кем это он себя возомнил, на что Сигмунд ответил, что только не самим собой, тогда Райдар сдался и потащил дальше за собой по улице Пера Эспена. Они тоже попытались принарядиться на концерт, но поношенные джинсы «Lee», и белые футболки с надписью: «I CAN RAP ТОО»^[6] блекли по сравнению с Сигмундом, чье настроение улучшалось по мере их приближения к месту концерта.

Когда они пришли, перед входом толпился народ, и огромная очередь стояла за билетами, но, когда Сигмунд показал билеты охраннику, их пропустили без очереди, хотя Маркус и сказал, что это необязательно.

— Зачем вам стоять и мерзнуть, — сказал охранник. — У вас VIP-билеты.

— Да, — сказал Сигмунд и зевнул. — И то правда. Как с народом сегодня?

— Под завязку, — ответил охранник.

— Хорошо, — сказал Сигмунд. — Бента заслужила. Мы за ней следим.

Охранник кивнул:

— Я тебя нигде не видел?

Сигмунд пожал плечами:

— Вполне возможно.

— По телеку?

— Возможно…

— А ты не…

— Он — это он, — сказал Маркус. Очередь начала напирать сзади, и ему хотелось скорее войти, пока не началась давка.

— А ты не играешь в «Грохоте и Шуме»?

Сигмунд приложил палец к губам.

— Тссс! — сказал он.

— Идем! — сказал Маркус.

Охранник открыл дверь.

— Может, тебе стоит натянуть шапку на голову, чтобы тебя не узнавали, — предложил он.

— Думаешь, стоит? — спросил Сигмунд. — А вдруг кто-нибудь подумает, что я — Майкл Джексон?

Охранник засмеялся очень громко.

— Смешно, — сказал он.

— Да, — ответил Сигмунд. — А есть и еще смешнее.

— Ну, я иду, — сказал Маркус, который заметил Райдара неподалеку в очереди. Он что-то выкрикивал и явно был на взводе.

* * *

Охранник закрыл за ними дверь. До начала концерта оставался еще час, и пока что внутрь пускали только VIP-публику.

Три Берты были уже на сцене. Берта Берит и Берта Беата были близняшками. Берит была светлой, а Беата — темной. Они были маленького роста, с короткими стрижками и не сильно накрашены. Они выглядели почти мальчиками, но Маркус слышал на диске их ясные девичьи голоса, берущие иногда такие высокие ноты, что звенело в ушах. Сейчас Берит стояла за пультом, а Беата настраивала свою бас-гитару.

Когда Маркус и Сигмунд вошли, в зале было совсем немного народу, в основном техники и монтировщики, подготавливавшие концерт.

Бента — вокалистка и фронтмен — стояла посреди сцены и проверяла микрофон.

— Раз, два, три, — говорила она. — Раз, два, три! — Тут она обнаружила Маркуса и помахала ему. — Маркус Симонсен! — сказала она. — Добрый день, Маркус Симонсен. Раз, два, три. Привет-привет! Добро пожаловать, Маркус Симонсен. Раз, два, три.

Микрофон работал, и Маркус заметил, что все присутствующие смотрели на него. Это ему не понравилось, но поскольку Бента улыбалась и махала ему рукой, он решил, что тоже надо что-то сказать. Поэтому он помахал в ответ и крикнул, не очень-то громко:

— Раз, два, три!

Вероятно, это был сленг поп-звезд, и он хотел продемонстрировать, что он в курсе.

Пара техников засмеялась. Бента прикрыла глаза рукой, чтобы заслонить свет, падавший на сцену и делавший ее лицо практически белым.

— Что ты сказал, Маркус?

— Просто сказал «привет».

— А Сигмунд не смог прийти?

— Почему?

— А где он?

Сигмунд стоял рядом с Маркусом. Теперь он снял с себя шапку и сказал громко и ясно:

— Я здесь. Раз, два, три!

Теперь все посмотрели на Сигмунда. Кажется, Маркусу показалось, что по залу пронесся свист. Сигмунд спокойно стоял рядом. Свет одного из прожекторов полосой прошелся по его лицу. Блеснуло кольцо, индейская стрижка осветилась, а зубы в улыбке засверкали белизной.

— Девчонки, — сказала Бента в микрофон, — познакомьтесь с Мэкакусом и Сигмундом.

Три девушки из «Берты Б» спустились со сцены. Сначала Бента обняла по очереди Маркуса и Сигмунда. Потом их обняли Берит и Беата, потом Сигмунд обнял Бенту еще раз, и под конец Берит и Беата еще раз обняли Сигмунда.

— Где ты его прятала? — спросила Берит.

— Хочу его на день рождения, — сказала Беата.

Сигмунд стоял совершенно спокойно и нежился в лучах прожектора. Маркус стоял в тени. Он тоже нежился. Чем меньше на тебя обращают внимания, тем спокойнее тебе живется. Восьмой закон Маркуса Симонсена. Кроме того, он гордился, что его друг самый крутой парень в школе.

— Я тебя не узнала, Сигмунд, — сказала Бента.

— Неудивительно, — ответил Сигмунд. — Иногда я надеваю обычную одежду, чтобы жить спокойно.

— А тебе живется неспокойно? — спросила Берит.

— Да. И ты прекрасно знаешь, каково это.

— Да уж, — согласилась Берит. — Это просто пытка.

— Но иногда это может быть сносно, — отозвался Маркус из тени.

Бента вытащила его на свет.

— Да, — сказала она. — Иногда это сносно. Правда, Мэкакус очень милый?

Маркус попытался снова уйти в тень, но Бента обняла его за шею.

— Супермилый, — сказала Берит.

— Сладкий, как варенье, — сказала Беата.

— Можно, я намажу тебя на бутерброд, Мэкакус? — спросила Берит.

— Можешь, — ответил Маркус. — Если я помещусь.

Все три Берты засмеялись. И Сигмунд тоже.

— Маркус как всегда, — заметил он. — За словом в карман не лезет. Ну, девушки, вам, наверно, пора на сцену.

Берит и Беата засмеялись.

— Вы зайдете потом за кулисы? — спросила Берит.

— Потискаемся в гримерке, — сказала Беата.

— Спокойнее, спокойнее, девушки, — ответил Сигмунд. — Давайте все по очереди.

— Я, чур, первая, — сказала Беата и пошла за Берит на сцену. Поднявшись, они обернулись, и каждая послала в зал воздушный поцелуй. Сигмунд отправил ответный поцелуй, а Маркус не стал. Бента теперь не обнимала его за шею, а держала за предплечье. Она слегка сжала Маркусу руку, глядя при этом на Сигмунда.

— Тебе идет, — сказала она.

Сигмунд поклонился:

— Благодарю, благодарю.

— Хорошо, что ты пришел.

— Продолжаю благодарить.

— Я думала, тебе не нравится рэп.

— Я прикидывался.

— Прикидывался?

— Прикалывался, — поправился Сигмунд. — Мне нравится рэп. Он ничего.

Тот же свет, в который попал Сигмунд, теперь осветил лицо Бенты. Маркус попытался увернуться от луча прожектора, но Бента все еще крепко держала его.

— А у тебя как дела, Мэкакус? — Она наклонилась к нему. Лицо почти полностью оказалось в темноте, но он чувствовал ее дыхание. Голос был таким тихим, что он едва мог расслышать слова.

— Ты тоже думаешь, рэп — ничего?

— Да, — прошептал он. — Думаю, ничего. Иногда.

Сигмунд по-прежнему стоял в свете прожектора. Теперь он опять махал Берит и Беате. Бента отпустила предплечье Маркуса и взяла его за руку. Они оба оказались в тени.

— Может, ты все-таки прав, — прошептала она. — И это когда-нибудь пройдет.

Она сильно сжала ему руку, потом отступила в свет, послала воздушный поцелуй Сигмунду и побежала на сцену. Но все уже случилось.

Маркус Симонсен влюбился.

* * *

Существует много способов влюбляться: можно влюбиться внезапно, влюбленность может подкрасться медленно, можно влюбиться неожиданно, можно от дружбы постепенно перейти к влюбленности, можно влюбиться на расстоянии, можно влюбиться счастливо, а можно несчастливо. Маркус испытал почти все способы. Он влюбился в одну девчонку, потому что у нее были красивые уши, в другую — потому что у нее был красивый голос, в третью из-за того, что она была веселой, четвертая была умной, пятая была брюнеткой, а шестая — блондинкой, в седьмую он влюбился потому, что она не была похожа ни на кого из его предыдущих влюбленностей. И так далее. Если и было что-то на этом свете, что Маркус знал досконально, так это как чувствует себя влюбленный человек. Отбросив идею стать работником опеки, он подумал: может быть, есть смысл написать диссертацию о влюбленности? Он знал, что на эту тему уже написано много книг, но думал, что сможет добавить немного новых сведений. Учитывая, что он потерял способность любить, ему было бы несложно написать в научном, деловом стиле, не примешивая к работе личных чувств. Но это было вчера. Сегодня все встало с ног на голову. Маркуса поразили гром и молния, снег и град, шторм и ураган одним разом. Ноги его превратились не то что в спагетти, они просто перестали существовать. Пол под ним стал облаком, и он летел над ним, как безногая птица. Он мчался стрелой сквозь тучи и звездные туманности, охваченный невероятным теплом, от которого он весь горел. Тело его по-прежнему находилось в тени, а мысли направлялись к свету куда более яркому и ясному, чем все ранее пережитое.

— Эй, Мэкакус, как ты думаешь?

— Что?

— Она обратила на меня внимание?

Маркус заморгал. Он не совсем понимал, кто и о чем его спрашивает.

— Кто обратил внимание на что? — прошептал он.

— Бента! Думаешь, Бента обратила на меня внимание?

Бента! Один только звук ее имени пронзил его тело горячим трепетом. Пожалуй, это самое прекрасное имя на свете. Почему все родители не называют своих дочек Бентами? Он этого не мог понять. У них ведь была такая возможность. Надо было просто зарегистрировать девочку с этим именем. Никто этого не запрещал.

— Бента, — тихо произнес он. — Бента.

— Да, — отозвался голос из света, — думаешь, у меня есть шанс, что Бента в меня влюбится?

Это был Сигмунд. Маркус почувствовал, как сердце сорвалось в груди. Тело стало тяжелым, как свинец, ноги опять выросли, он больше не поднимался к небесам, а падал на землю, твердую, как камень. Он долетел до пола и встал, дрожа, в той тени, из которой он бежал.

— Как я думаю, есть ли у тебя шанс, что Бента в тебя влюбится? — переспросил Маркус и почувствовал, как язык превратился в оберточную бумагу.

— Да, — ответил Сигмунд. — Ведь можно надеяться?

Маркус шагнул к Сигмунду в свет прожектора, три раза сглотнул и сказал тихим, но твердым голосом:

— Да, Сигмунд, надеяться можно. И я, по крайней мере, могу обещать, что помогу тебе в меру моих сил. Я расскажу ей, что ты — лучший из всех известных мне людей и что я горжусь нашим с тобой знакомством.

Сигмунд кивнул:

— Я знаю, Маркус. Если бы все были как ты, насколько лучше бы жилось на земле.

«Нет, — подумал Маркус, — если бы все были как я, жилось бы намного хуже, Потому что всем было бы так же плохо, как мне».

Сигмунд провел рукой по остаткам волос:

— Я весь в предвкушении. А ты?

— Да, — сказал Маркус. — Думаю, будет неплохо.

* * *

Во время концерта Маркус и Сигмунд стояли прямо перед сценой. Народ давил их сзади, но Маркус ничего не замечал. Концерт шел чуть больше часа, но он мог бы слушать Бенту и других Берт целую неделю. Он бы все выстоял. Маркус не очень хорошо разбирался в музыке, но Бента читала рэп так, как, по его мнению, читают рэп ангелы на небесах. Она была всего в паре метров от него, прыгала вверх-вниз, изворачивалась, как змея, и танцевала. В ней было восемь метров роста, она светилась изнутри, и все ее движения были идеальны: каждый жест, каждое движение головой, каждый шаг.

Раньше, когда Маркус влюблялся, все наступало мгновенно. Он влюблялся и был влюблен, пока чувство само по себе не проходило. Никогда не было никакого развития. Просто чувство равномерное по силе на всем своем протяжении. В этот раз было по-другому. Казалось бы, нельзя влюбиться больше, чем он влюбился, когда она взяла его за руку и сказала, что, может быть, это пройдет. Но он влюбился еще больше. Ему казалось, что с каждым исполненным номером она подходит все ближе и ближе. Будто она стоит там на сцене и читает свой рэп для него и в каждом слове — мольба о любви.

Маркус хотел крикнуть, что он влюблен не меньше, а то и в миллион раз сильней. Теперь он понимал, что она имела в виду, говоря, что это не пройдет. Потому что чувства, чуть ли не душившие его, не пройдут никогда. Они будут расти, пока не превратятся в зеленоглазое чудовище, которое его пожрет. Хуже всего, он никогда не сможет ей об этом рассказать, потому что это будет предательством. Предательством того, кто ему доверяет. Его лучшего друга. Сигмунда.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

После концерта Маркус и Сигмунд пошли за кулисы в гримерку, где Берты их уже ждали. Маркус молчал, Сигмунд был в восторге.

— Потрясающий концерт, — сказал он, когда Берит спросила, как им понравилось. — Берит, ты — прирожденный диджей, Беата, ты играла на бас-гитаре, как бы сказать? Просто, мощно и элегантно. Это услаждало слух, а вы все вместе услаждали взгляд.

Обе девушки сделали реверанс.

— Вы изъясняетесь так прекрасно, господин Сигмунд, — сказала Берит.

— Да, вы настоящий джентльмен, — добавила Беата.

Сигмунд дернул за серьгу в брови.

— О'кей, — сказал он. — Говоря иначе: это было просто офигительно! А ты была…

Бента сидела перед зеркалом и сушила волосы. В зеркале она встретилась взглядом с Сигмундом.

— Да? — спросила она. — И как я?

— Ты была… — опять начал Сигмунд и сунул палец в серьгу. — Ты была… Ой!

— Не выдери серьгу, — сказала Бента.

— Я случайно за нее зацепился, — объяснил Сигмунд. — Ты была… великолепна.

Он поклонился перед зеркалом. Бента поклонилась в ответ, повернулась и посмотрела на Маркуса, считавшего щепки на одной из стен.

— А тебе как? — спросила она.

Он не отвечал.

— Так как тебе, Маркус?

Она сказала «Маркус», не «Мэкакус». Как-то это прозвучало более доверительно. Сколько щепок он, в сущности, насчитал? Четырнадцать?

— Тебе тоже понравилось?

Он обернулся, встретился с ней взглядом и провалился сквозь пол.

— По-моему, ничего, — сказал он.

Сигмунд с удивлением посмотрел на друга:

— Ничего?

— Да, — повторил Маркус. — По-моему, неплохой концерт.

— Вовсе не неплохой! — возмутился Сигмунд. — Это было величайшим музыкальным переживанием в моей жизни! Если ты думаешь, это было просто «ничего», то с твоим музыкальным восприятием что-то явно не то. Я даже скажу, что…

— Не обязательно ничего говорить, — сказала Бента. — Приятно, что ты не заскучал до смерти, Мэкакус.

Маркус кивнул:

— Мне тоже приятно.

Внутри он сжался, услышав свой собственный равнодушный тон, но у него не было выбора. Если он обнаружит свои настоящие чувства, он предаст Сигмунда и сам окажется величайшим мерзавцем на свете. Если он хотя бы только один раз сказал, что не влюблен, было бы еще ничего. Но в последние дни он практически больше ни о чем не говорил. Раскрой он сейчас карты, Сигмунд подумает: он врал всю дорогу и все его признания были трусливой, подлой тактикой, чтобы обмануть доверчивого приятеля: «Ах нет, Сигмунд. Я не могу влюбиться. Я ведь потерял способность любить! Можешь расслабиться! Я не буду стоять на пути твоей любви к Бенте Иверсен! Наоборот! Я помогу тебе, как ты мне помогал! Я же твой друг, Сигмунд! Можешь на меня положиться!»

И теперь, как только Сигмунд расслабился: «Ах нет, дорогой! Я совсем забыл сказать, что мы с Бентой влюблены друг в друга. Ко мне внезапно вернулась способность любить, понимаешь. Да, я понимаю, что звучит немного странно, но так получилось».

Это было невозможно. Таким подлецом он быть не мог. Он должен скрывать свои подлинные чувства, и делать это тщательно. Он не может делать вид, что слегка заинтересован. Тогда он себя выдаст раньше или позже. Одного взгляда или интонации будет довольно, чтобы Сигмунд увидел его насквозь, особенно сейчас, потому что сейчас он начеку. Нет, единственный способ — это делать вид, что ему все совершенно неинтересно. Концерт ничего. Девчонка ничего. Жизнь ничего. Он посмотрел на часы.

— Ой, — сказал он, — если мы хотим сходить в кафе, надо идти сейчас. Поезд будет через час.

— Через два часа будет еще один поезд, — сказала Бента. — Я думала ехать на нем.

— Я тоже, — сказал Сигмунд.

Маркус зевнул:

— Как хотите. Я решил лечь пораньше. Завтра будет новый день.

Он посмотрел на стену. Кажется, он насчитал девятнадцать щепок?

* * *

Полчаса, которые Маркус провел в кафе, превратились в короткий, но жуткий кошмар. Девчонки пили капучино, Сигмунд тоже, хотя Маркус знал, что друг не любит кофе. Сам Маркус пил колу. У нее был угольный вкус. Остальные ели бутерброды с креветками, которые Сигмунд нахваливал что есть сил. Маркус ел кокосовую булочку. У нее был вкус хлопка. Остальные шутили и смеялись. Сам он не произнес ни одного слова, но не мог удержаться и не искать время от времени взгляд Бенты. Ему не удавалось. Очевидно, ее больше занимал Сигмунд, болтающий без умолку. Ясно было, что он в прекрасном настроении. И девчонки тоже, и все посетители кафе «Квик». Да. Маркусу даже показалось, что ни разу не видел у людей в кафе такого хорошего настроения. Смех раздавался от всех столиков, и даже от столика у окна, где разместились Райдар и Пер Эспен. Они смеялись громче всех. Иногда они посматривали на девчонок, особенно на Бенту, и когда они смотрели, Маркус немного улыбался, потому что не хотел, чтобы Райдар и Пер Эспен заподозрили его в плохом настроении.

Тем временем прошло полчаса. Маркус встал:

— Ну вот, пора идти домой.

— Вообще-то, я подумал сделать еще и тату, — сказал Сигмунд. — Но к Роберту стояла такая очередь. И я решил уступить другим.

— Еще не поздно, — сказала Бента.

— Завтра будет новый день, — сказал Маркус.

— И где ты хочешь татуху, Сигги? — поинтересовалась Берит.

— У меня цветок на заднице, — сообщила Беата.

— Спасибо за сегодняшний вечер, — сказал Маркус.

— Вообще-то, я думал — на плече, — сказал Сигмунд.

— Круто, — оценила Бента. — У меня тату на плече. — Хочешь посмотреть?

Она спустила свитер с плеча, а Сигмунд наклонился поближе.

— Я бы с удовольствием остался, но вы же знаете: тю-тю, и поезд ушел, — сказал Маркус, слегка посмеиваясь.

— А что это за бабочка? — спросил Сигмунд.

— Махаон, — ответила Бента.

— Я оставлю дверь открытой, — сказал Маркус.

— Махаон? — переспросил Сигмунд. — А ты не против, если я тоже сделаю себе махаона?

— Да нет, — ответила Бента. — Тогда у нас будет парочка махаонов.

— Об этом я и подумал, — сказал Сигмунд.

— А может быть, ты себе еще и цветок на заднице нарисуешь? — спросила Беата.

— Посмотрим, — ответил Сигмунд.

— Да, у тебя много прекрасного тела, которое можно разукрасить, — заметила Берит.

— Я, наверно, уже буду спать, когда ты придешь, — сказал Маркус. — Не буди меня.

— Да, — сказал Сигмунд, — тела у меня хватает.

Пер Эспен и Райдар засмеялись и покосились на них. Маркус обернулся, расплылся в улыбке и пошел к двери. Выйдя на улицу, он быстро взглянул в окно. Пер Эспен показал ему палец. Маркус медленно побрел вниз по улице к вокзалу, думая о том, что Бенте, должно быть, так же плохо, как и ему. Просто она была более талантливой актрисой.

Когда он вошел в вагон, до отправления оставалось еще три минуты. Маркус занял место в тихом вагоне и сел. Он смотрел на платформу пару минут, потом встал. В конце концов, можно же было опоздать на поезд. И раз уж он опоздал, можно немного погулять до следующего. Он быстро пошел к выходу. Поезд тронулся. Маркус побежал в следующий вагон. Там он наткнулся на кондуктора.

— Мне надо выйти, — сказал он.

— Все мы выйдем рано или поздно, — ответил кондуктор.

Это был тот же самый кондуктор, что по дороге туда.

— Мне надо срочно выйти.

— Зачем это?

— Я опоздал на поезд.

Кондуктор почесал подбородок:

— Ты не принимал наркотиков?

— Нет, — ответил Маркус и расплылся в только что натренированной улыбке. — Я просто забыл кое-что.

Кондуктор кивнул.

— Тогда у нас проблема, — сказал он.

— Пожалуйста, — взмолился Маркус.

— Проблема в том, — объяснил кондуктор, — что, если ты хочешь остановить поезд на перегоне, придется дергать стоп-кран.

— А где стоп-кран?

— И это дорого. Сколько у тебя денег?

— Ладно, — сказал Маркус и вернулся в тихий вагон.

* * *

Маркус лежал в кровати и смотрел в потолок больше двух часов и тут услышал, как открылась входная дверь. Он закрыл глаза, а в коридоре раздался голос Сигмунда:

Маркус оставался в кровати. Теперь Сигмунд, наверно, пошел в ванную. Ненадолго все затихло, потом он, очевидно, спустил воду. Было тихо еще немного, затем он прополоскал горло. Теперь он вышел в коридор. Маркус повернулся лицом к стене. Ничего не происходило. Где же он сейчас? Стало совсем тихо. Маркус вылез из кровати и подошел к двери. В коридоре никого не было. Теперь он услышал шум из спальни Монса. Значит, Сигмунд зашел туда, но почему он сперва не заглянул к Маркусу? Он сам бы обязательно заглянул к другу. Сигмунд же не знал наверняка, что все в порядке. Может быть, Маркус, например, опоздал на поезд и на него напали в Осло.Но это вовсе не беспокоило Сигмунда Бастиансена Вика. Маркус стоял в коридоре и слушал. Теперь в папиной комнате все стало совсем тихо. Даже слишком тихо, будто Сигмунд пытался что-то скрыть. Что же это могло быть? Только одно. Он был не один. Он кого-то привел домой. Это никуда не годилось. Должен же где-то быть предел! Маркус подбежал к двери и распахнул ее.

Сигмунд сидел на кровати и надевал футболку от пижамы. Он поднял взгляд на Маркуса, когда тот вбежал в комнату.

— Привет! — сказал он. — Что-то случилось?

Он был один, и кровь, ударившая Маркусу в голову, снова спокойно затекла по жилам.

— Ты меня разбудил, — сказал он.

— Прости. Я старался быть как можно тише.

— Ты успел на поезд?

— Да.

— А почему ты не пришел раньше?

— Заходил к Бенте домой.

— И чем вы там занимались?

— Говорили. Что, нельзя?

— Нет, — сказал Маркус. — Просто интересно, о чем вы говорили.

— Обо всем понемногу.

— Так о чем?

— О жизни и смерти. Знаешь, как бывает.

— Да, — сказал Маркус. — Знаю.

— У нас есть что-нибудь вкусненькое?

— Да, по-моему. Хочешь пиццы?

— Большое спасибо, — ответил Сигмунд. — Если тебе не трудно.

— Вовсе не трудно.

— Ты же спал.

— Да, — сказал Маркус. — Но сейчас я совсем проснулся.

Через четверть часа они сидели в гостиной, ели пиццу и пили сок. Сигмунд надел пижаму с «суперменом». Если бы не его новая стрижка, он бы выглядел совсем как старый добрый Сигмунд. Маркус надел синий махровый халат, подаренный на Рождество тетей Ингой. И если бы не было так грустно, было бы очень неплохо. Сигмунд сидел на диване, Маркус — в кресле, в котором обычно сидел Монс, когда смотрел телевизор.

— Мне кажется, все-таки она мной заинтересовалась, — сказал Сигмунд.

— Правда? — удивился Маркус.

— Да, у нее появляется как бы такой особенный взгляд, когда она смотрит на меня.

— Чудесно, — сказал Маркус.

До этого у пиццы был вкус пиццы. Теперь она стала как картон.

— Да, — продолжал Сигмунд, — мне кажется, ей понравился мой новый стиль.

— Ну да, я так и подумал.

Сигмунд кивнул:

— Остается только одно.

— Тату?

— Нет, это подождет. Недостаточно выглядеть рэпером, правда?

— Разве нет?

— Нет, по-моему, еще чуть-чуть, и я стану рэпером. Понимаешь?

Маркус не понимал, но все равно кивнул.

— Поэтому я и сказал.

Маркус снова кивнул.

— Надеюсь, ты не против.

— Ну да. Против чего?

— Против того, что я сказал, что я играю в рэп-группе.

— В группе?

— Да, в рэп-группе.

— Я не против, — сказал Маркус.

Если Сигмунд рассказал Бенте, что играет в рэп-группе, это его личные проблемы. Насколько Маркус знал, приятель его никогда вообще ни в какой группе не играл, а рэп ему даже не нравился. До недавних пор. А теперь он вдруг оказался в рэп-группе. Маркус подумал, что скажет Бента, когда обман обнаружится.

— Я знал, что на тебя можно положиться, — сказал Сигмунд.

Хотя Маркус не понимал, о чем говорит Сигмунд, он слегка забеспокоился. Сигмунду необязательно на него полагаться, даже если он сообщил Бенте, что играет в рэп-группе.

— Совсем необязательно на меня полагаться, — сказал он.

— Нет, обязательно. Ты играешь на ударных.

Маркус покачал головой.

— Ничего я не играю, — возразил он. — Я ни на чем не играю.

— Нет, играешь, — настаивал Сигмунд. — Теперь играешь. Ты играешь на ударных в моей рэп-группе.

Маркус положил кусок пиццы на блюдо. Потом встал и уставился на Сигмунда. Так он простоял несколько секунд. Потом набрал побольше воздуха и заорал, как никогда в жизни:

— НИ ЗА ЧТО НА СВЕТЕ!

Сигмунд просидел какое-то время молча, потом тоже встал, забрал блюдо, стаканы и вышел на кухню. Маркус все еще стоял посреди гостиной. Он сказал все, что думал, и ему было нечего добавить. Сигмунд вернулся:

— Хочешь десерта?

— Что?

— Могу приготовить десерт, — объяснил Сигмунд. — Ты любишь фруктовый салат?

— Я обедал, — сказал Маркус.

— Ну, для фруктового салата место всегда найдется, — сказал Сигмунд и опять исчез на кухне.

Маркус по-прежнему стоял у кресла. Странно, что Сигмунд именно сейчас заговорил о фруктовом салате. Он что, не понял, что Маркус не хочет участвовать в его рэп-группе?

— Я не хочу участвовать! — крикнул он.

— У нас есть виноград? — раздалось с кухни.

— Да, — ответил Маркус. — Внизу, в холодильнике.

— Спасибо! — крикнул Сигмунд.

— Не за что, — ответил Маркус и тут же понял, что надо было сказать что-то совсем другое. Может быть, Сигмунд поблагодарил его за то, что он не хочет участвовать в группе. Тогда «не за что» прозвучало как ирония, а Маркус вовсе не собирался иронизировать. Он просто не хотел играть на ударных.

— Я имел в виду виноград! — крикнул он.

— Я тоже, — крикнул Сигмунд в ответ. — А ты что подумал?

— Ничего, — ответил Маркус и сел.

Сигмунд заглянул в комнату.

— А ты подумал, за что я сказал «спасибо»? — повторил он.

— Я думал ты сказал «спасибо» за ничего, — сказал Маркус и посмотрел на руки.

— Я обычно не говорю «спасибо» за ничего, — заметил Сигмунд и опять исчез на кухне. Через десять минут он появился с двумя плошками фруктового салата и взбитыми сливками.

— Я помыл миску, — сказал он. — Пожалуйста.

— Спасибо, — сказал Маркус и начал есть.

— Вкусно? — поинтересовался Сигмунд.

— Да.

— Очень приятно. Я боялся, тебе не понравится.

— По-моему, очень вкусно.

— Скажи лучше честно.

— Да я и говорю честно.

— Очень приятно.

— В жизни не ел ничего вкуснее.

Какое-то время они ели молча. В конце концов плошки опустели. Сигмунд стал убирать со стола.

— Я сам уберу, — сказал Маркус.

— Нет, нет, я уберу.

Сигмунд исчез на кухне. Маркус услышал, как он включает воду, и понял, что Сигмунд моет посуду. Прошло несколько минут, и приятель опять появился в комнате. Он сел на диван и подул на руки.

— Вода была очень горячей, — объяснил он. — Я не нашел перчаток.

— Они лежат на шкафу, — сказал Маркус.

— Да? Ну да теперь уже поздно, — заметил Сигмунд и продолжал дуть.

Они посидели молча.

— Просто я не умею играть на ударных, — сказал Маркус.

— Плюнь, — отозвался Сигмунд.

— Я не могу плюнуть.

— Не надо было мне спрашивать.

— А в твоей группе будет много партий для ударных?

— Нет, только иногда.

— А где обычно сидит ударник?

— Сзади на сцене.

— А можно спрятаться за барабанами?

— Да, если ты маленького роста.

— Так я и есть маленького роста.

— Я знаю.

— А ты что будешь делать?

Сигмунд пожал плечами:

— Думал, буду вокалистом.

— И фронтменом?

— Да, если ты не хочешь.

— Нет, — сказал Маркус. — Я хочу быть бэкменом. А как ты думал назвать группу?

— «Мэкакус М».

— «Мэкакус М»?

— Да. Это Бента предложила. Ей кажется, это очень классное название.

— Не годится, — возразил Маркус. — Ты же будешь фронтменом.

— Да. Но без тебя рэп-группа не состоится. Маркус кивнул:

— Ну да. Если нет тени, то нет и солнца, так?

Сигмунд посмотрел на него с оживлением:

— Это значит, ты участвуешь?

— Да.

— Если не хочешь, то не надо.

— Хочу, — сказал Маркус.

— Правда?

— Да.

— Верю, — сказал Сигмунд. — Я знаю, что ты мне никогда не врешь.

— Сигмунд?

— Да?

— А ты можешь сделать еще фруктового салата?

— Сделаю столько, сколько в тебя влезет, и знаешь почему?

— Нет.

— Потому что ты его заслужил, — сказал Сигмунд и пошел на кухню.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Маркус спал совсем мало и, входя вместе с Сигмундом в школьные ворота, чувствовал себя зябко. Сигмунда же встречали с восхищением и уважением. Ученики стайками собирались вокруг. Многие ехали домой последним поездом и заметили, что он сидит вдвоем с Бентой. В тихом вагоне. Очевидно, многие подумали, что они теперь парочка, а Петтер Фредриксен напрямую об этом спросил. На это Сигмунд только улыбнулся и толкнул Маркуса, который тоже улыбнулся и толкнул Сигмунда в ответ так, что Петтер Фредриксен тут же помчался оповещать всю школу о радостном событии. Бенты не было видно, и когда Маркус спросил Эллен Аронсен, не видела ли та Бенту, она сказала, что Бента не пришла сегодня в школу.

— Ее отпустили, потому что ей надо в студию писать новый альбом, — объяснила она. — Поговори с ней, когда она вернется.

— О чем это тебе надо поговорить с Бентой? — полюбопытствовал Сигмунд.

— Да так, ни о чем особенном, — ответил Маркус.

В этот момент раздался звонок, и, хотя он здорово устал после бессонной ночи, он первым вошел в дверь.

Сигмунд был королем школьного двора. В классе это уже не было так однозначно. Учитель Воге сперва его не узнал, а когда узнал, улыбнулся как-то необычно весело.

— Ну и ну, что это у нас тут такое?

— И я об этом же думаю, господин Воге, — сказал Райдар. — По-моему, это — девчонка.

— И мне так кажется, — встрял Пер Эспен. — По-моему, ее зовут Сигрюнн. Да, Райдар?

— Будь я на твоем месте, Пер Эспен, — ласково проговорила Эллен Кристина, — я бы уже давно перестала каждый раз переспрашивать Райдара.

— Да, — подтвердила Муна, — потому что рано или поздно каждый из вас пойдет своей дорогой и тебе придется полагаться только на себя.

— Сигрюнн, — пробормотал Пер Эспен. — По-моему, ее зовут Сигрюнн.

— Вот как, — сказал Воге и медленно направился к Сигмунду, сидевшему рядом с Маркусом за последней партой. — Значит, у нас здесь появилась маленькая Сигрюнн.

— Честно говоря, учитель, — отозвался Сигмунд, — не кажется ли вам, что Сигрюнн очень даже большая?

— Да что ты, — сказал Воге. — А может, тебя зовут Рэпмунд, а?

— Нет, — ответил Сигмунд. — Меня, вообще-то, зовут Сигмунд.

— Ах, у нас еще и серьга в брови, — продолжал учитель. — Настоящее серебро?

— Нет, — вмешался Маркус, — хирургическая сталь.

Воге удивленно на него посмотрел:

— Ах так, Маркус. Хирургическая сталь. А ты откуда знаешь?

— Я был с ним, когда он…

— Вам тоже стоит что-нибудь красивое прицепить на лицо, господин Воге, — сказал Сигмунд. — Вас бы это украсило.

— Мы не сидим в шапках на уроках, Рэпмунд! — сказал Воге, один из немногих, кто не засмеялся над репликой Сигмунда.

— Нет, здесь в шапке сижу я один, — ответил Сигмунд.

Воге стукнул кулаком по парте.

— Снять шапку! — рявкнул он.

Сигмунд снял. Секунду Воге стоял и смотрел на него, потом запрокинул голову.

— Кукарекууууууу! — залился он.

— Именно, учитель, — сказал Райдар, — кукареку!

— Согласен! — крикнул Пер Эспен в восторге. — Кукареку!

Тут поднял руку Петтер Фредриксен. Воге, все еще забавляющийся своим петушиным криком, кивнул ему.

Петтер Фредриксен не был самой видной фигурой в классе. Он был тихим, спокойным мальчиком, каждый день выполнявшим домашнее задание и получавшим лучшие оценки за поведение. Воге часто ставил его в пример другим ученикам.

— Да, Петтер, — сказал он. — В чем дело?

— Так нельзя, учитель.

— Что?

— Нельзя кукарекать на ученика только из-за того, что у него такая прическа, как у Сигмунда.

В классе воцарилась тишина. Петтер Фредриксен встал. Он не был взбудораженным, даже злым не был, просто серьезным. Воге одернул рукава пиджака, как всегда, когда не знал, что сказать.

— Я… — начал он, — я ведь не совсем кукарекал, можно сказать…

— Да, — встрял Пер Эспен в восторге. — Вы кукарекали так: «кукареку»! И мы с Гайдаром совершенно согласны, да, Райдар?

— Тихо! — сказал Воге.

— Хорошо, — пробормотал Пер Эспен. — Но вы сказали «кукареку».

— Вы издевались, — продолжал Петтер Фредриксен.

Воге все одергивал и одергивал рукава. Маркус почувствовал, что почти проснулся. Воге откашлялся:

— Ладно, ладно. Я ведь не совсем…

— Совсем, — спокойно сказал Петтер Фредриксен. — Вы отлично знаете, что Сигмунд не девчонка. И его зовут не Рэпмунд. Мне кажется, не стоит пытаться удачно шутить за его счет. Учитывая, какой серьезной проблемой на сегодняшний день является издевательство в школах, вы, как учитель, должны являть положительный образец для подражания. В конце концов, вы же задаете нам тон. Вы не согласны, господин Воге?

Воге прочистил горло:

— Да, но…

— Это все, что я хотел сказать, — закончил Петтер Фредриксен и сел.

Воге застыл на месте. Он вдруг показался Маркусу каким-то крошечным. Как это папа однажды сказал? Всем нужно утешение. Он поднял руку.

— Да, Маркус, — сказал Воге. Рукава пиджака он натянул почти до пальцев.

— Это не страшно.

— Что?

— Что вы кукарекали.

Сигмунд встал и вытянул руку.

— По-моему, это было очень даже весело, — сказал он. — Вы удачно изобразили петуха, учитель.

Воге отдернул рукава обратно и взял его за руку:

— Ты так думаешь?

— Да, — серьезно ответил Сигмунд. — Вы даже были похожи на петуха.

— Правда? — спросил Воге.

— Да! — выкрикнули двадцать четыре ученика.

— А вы можете повторить? — попросил Сигмунд.

Маркус уже не понимал, кто над кем издевается.

Воге, похоже, тоже не понимал, потому что он растерянно огляделся. В конце концов он нашел самый простой выход. Он отпустил руку Сигмунда и похлопал его по плечу.

— О'кей, Сигмунд, — сказал он. — Скажем так: было весело, но нам надо заниматься. Садись и надевай шапку. Иначе все девочки в классе будут вести себя как в курятнике. Нет, Петтер, сейчас я не издеваюсь!

* * *

Остальные уроки прошли как обычно, только Сигмунду все время приходилось отвечать на вопросы о его отношениях с Бентой. Он говорил недомолвками и очень таинственно, не рассказывая толком ничего. Маркус не знал, чему верить, но он и не хотел спрашивать. Он знал, как Сигмунд относится к Бенте. Если она вдруг заинтересовалась им, то это только к лучшему, потому что тогда он может не переживать, что она влюблена в него. Они больше не говорили о рэп-группе, и Маркус слабо надеялся, что фронтмен уже оставил эту идею.

Когда они собрались идти домой после уроков, Сигмунд оттащил его к велосипедной стойке.

— Подождем здесь, — сказал он.

— Кого?

— Муну и Эллен Кристину.

Сигмунд договорился встретиться с девчонками? Замечательно. Интересно, что они сегодня придумают.

— Вот как, — сказал Маркус вслух. — Что-то особенное сегодня?

— Да, они помогут мне подобрать одежду.

— Какую еще одежду? — спросил Маркус и изо всех сил попытался не понять, куда клонит его друг.

— Новую одежду, — пояснил Сигмунд. — Ты же не сможешь носить эту, когда будешь играть.

Маркус не хотел сдаваться. Он согласился играть на ударных, но он не соглашался ходить в новой одежде. Ему было очень уютно и в старой, и он совершенно не собирался менять ее раньше срока.

— Я же буду за барабанами.

— А когда ты будешь выходить на сцену?

— Какую еще сцену?

— Сцену, на которой мы будем играть наш презентационный концерт.

— Что еще за «презентационный концерт»?

— Концерт, о котором я договорился с директором. Он будет через две недели, — сказал Сигмунд.

Маркус почувствовал, что все начинает рушиться. Он не рассчитывал ни на какой презентационный концерт. Он рассчитывал, что, как только они порепетируют пару раз, Сигмунд поймет, что «Мэкакус М» не пробьется и группа умрет, так и не родившись. А теперь, оказывается, он уже получил разрешение директора сыграть презентационный концерт в школе. Одно это уже плохо. Мысль о публике радости не добавляла. Маркус представил себе, как сидит скрючившись, напуганный до смерти, за гигантской ударной установкой и в смятении колотит вокруг, пытаясь заглушить раскаты смеха Райдара и Пера Эспена, стоящих вплотную к сцене с огромным плакатом в руках:

«КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ, МЭКАКУС?»

— Но мы даже не начали репетировать, — сказал он.

— Именно, — ответил Сигмунд. — Можем начать вечером.

— Но нам же нечего еще репетировать.

— Я состряпал пару песенок.

Маркус попытался думать. Должен же быть какой-то способ остановить это безумие. Хорошо, у Сигмунда есть уверенность в себе, но ведь это рискованней, чем отправиться на Северный полюс на роликах. Что ему сказать? Вот, он придумал:

— Чур, чур, чур, — сказал он.

— «Чур» что? — спросил Сигмунд.

— У меня нет барабана, — сказал Маркус и развел руками.

— Ничего страшного. Можешь одолжить установку у моего двоюродного брата.

Маркус обернулся. Эллен Кристина улыбалась ему. Прямо за ней стояла Муна. То же чувство Маркус испытывал в Тиволи в Копенгагене, когда впервые катался на «американских горках».

* * *

Придя в пять часов вечера, девчонки принесли тот же чемодан, что и прошлый раз. Кроме того, у них был сверток, который Муна вручила Маркусу, как только он открыл дверь.

— Поздравляю, — сказала она.

— С чем?

— С сегодняшним днем, — сказала Муна.

— А что, сегодня какой-то особенный день? — спросил Маркус и взял сверток.

— Да, — ответил Сигмунд за его спиной. — Сегодня первый день всей твоей оставшейся жизни. Ты не развернешь сверток? Он и от меня тоже.

— Большое спасибо, — сказал Маркус. — Мне уже интересно.

— И нам тоже, — сказала Эллен Кристина.

Маркус развернул сверток.

— Нет, спасибо, — сказал он.

— «Нет, спасибо» что? — поинтересовался Сигмунд.

— Я не хочу.

— Тебе не нравится? — спросила Эллен Кристина.

— Нет.

— По-моему, это черная неблагодарность, — возмутилась Муна.

— Они мне не нужны, — сказал Маркус.

— Они не такие, как обычно, — встрял Сигмунд. — Они особенные.

— Вижу, — заметил Маркус.

— Может, примеришь сразу же? — спросила Эллен Кристина.

— Нам так интересно, как ты будешь выглядеть, — сказала Муна.

— Я не хочу, — отрезал Маркус.

— Большое спасибо, — сказал Сигмунд. — Я знал, что на тебя можно положиться.

— Ну ладно, — сдался Маркус и пошел в комнату.

Когда он вернулся, остальные сидели на диване. Они выглядели публикой и чувствовали себя, очевидно, так же, потому что Эллен Кристина захлопала.

— Какой ты классный, — сказала Муна.

— Вовсе нет, — возразил Маркус.

Ему казалось, что нижняя часть туловища отделилась от верхней и начала жить собственной жизнью. Новые штаны были особенными не просто потому, что были рэперскими. Они были особенными рэперскими штанами. Они были из шотландки, и рядом с собственным задом Маркуса можно было в них разместить еще два зада. «Я выгляжу как не до конца надутый воздушный шар», — подумал он и повернулся, чтобы идти в комнату переодеться.

— Отлично, — сказал Сигмунд.

Маркус снова повернулся:

— Что?

— То, как ты повернулся. Повтори-ка.

Маркус повернулся.

Остальные захлопали.

— Походи взад-вперед, — сказал Сигмунд.

Маркус сделал пару осторожных шагов по комнате.

— Я похож на клоуна, — сказал он.

— Нет, — возразила Эллен Кристина. — Ты очень милый.

Иногда люди могут сказать нужное слово, не отдавая себя в этом отчета. Эллен Кристина могла сказать что угодно, и это бы не произвело на Маркуса ни малейшего впечатления. Был только один способ заставить его остаться в штанах, а именно сказать, что он в них «очень милый».

Маркус вынужден был признаться, что пару раз за день испытывал уколы ревности. Он был не железным, и хотя он знал, что его любовь к Бенте невозможна, все-таки не хотел, чтобы она его совсем забыла. Он понял, что она хорошо провела время с Сигмундом накануне. Ладно. Если все шло по плану, они должны потом оказаться вместе. Ладно, ладно. Тогда он послушно будет стоять в тени. Ладно, ладно, ладно, но по крайней мере ему хотелось бы, чтобы она и на него обращала внимание. Хотя бы немного. Она говорила, что считает его очень милым. Уже что-то. Не счастье, конечно, но хоть слабое утешение знать, что иногда она посылает ему мысль: «Вот идет Маркус Симонсен. Я была как-то в него влюблена. Теперь все прошло, но мне по-прежнему кажется, что он очень милый». Не так-то плохо с его стороны на это надеяться. Он никому ничего не портит.

— Ну ладно, — сказал он. — Могу их оставить, если вы так хотите.

— Большое спасибо, — сказал Сигмунд. — Я знал, что могу на тебя положиться.

Уже не первый раз Сигмунд говорил, что может на него положиться, и Маркус считал, что вовсе не обязательно это так в него вколачивать. Он немного подтянул штаны, чтобы почувствовать, насколько они свисали. Свисали они прилично.

— Мне все равно, какие носить штаны, — сказал он. — Меня одежда вообще не интересует.

— Да, — подтвердил Сигмунд. — И, кроме того, их никто не увидит, когда ты будешь сидеть за установкой.

Следующие два часа они примеряли разную одежду, чтобы подобрать что-то подходящее к штанам. Показ мод был довольно-таки вялым. Маркус отказывался читать рэп и не хотел петь. Он быстро и угрюмо выходил из комнаты, один раз поворачивался и так же быстро и угрюмо возвращался. И Сигмунд, и девчонки хлопали и подбадривали его, как могли, но ничто не помогало. Маркусу не нравилась роль модели, и он очень хотел поскорее покончить с показом. Поэтому он сразу же на все согласился, как только Эллен Кристина сказала, что он хорошо выглядит. Белые кроссовки и «кенгурушка» — именно об этом он и думал, к тому же он согласился, что они хорошо подходят к рэперским штанам из шотландки. Поскольку все остались довольны, Сигмунд предложил сделать небольшой перерыв, а Маркус пошел на кухню варить какао. Тем временем в дверь позвонили, и он пошел открывать.

На улице стоял зеленый фургон и двоюродный брат Муны. Его звали Рогер Уле, и ему было двадцать пять лет. Маркус знал его не очень хорошо, только видел пару раз в музыкальном магазине, где Рогер работал. Теперь он с удивлением посмотрел на Маркуса и сказал:

— Привет, крутой пацан! Ты кто?

— Я — Маркус. Я только что переоделся, — ответил Маркус.

— Надеюсь, — сказал Рогер Уле. — Это ты собираешься играть на ударных?

— Да.

— О'кей, но только не говори никому, что одолжил их у меня.

— Почему?

Рогер Уле покачал головой:

— Думаю, ты не будешь возражать, если мы сделаем вид, что незнакомы.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Было восемь часов вечера, и «Мэкакус М» начала свою первую репетицию. Они сдвинули мебель в гостиной, чтобы у фронтмена было достаточно места для перемещения. Сигмунд свободно читал рэп, Муна и Эллен Кристина сидели на диване под окном, а Маркус за ударными в противоположной стороне комнаты. Выяснилось, что на ударных играть не так уж сложно. Конечно, он не был супербарабанщиком, но он стучал, как мог, и помогал Сигмунду держать ритм. Тем более, как оказалось, у вокалиста возникли куда более серьезные проблемы с музыкой, чем можно было бы ожидать после его импровизированного показа мод несколько дней назад. Сейчас он исполнял собственный текст, и Маркус подумал, что Сигмунд поет, может быть, не очень хорошо, зато очень громко. Оба были в новой одежде. Маркус чувствовал себя совсем неплохо. Все-таки он не стал фронтменом и, довольный этим обстоятельством, сидел, спрятавшись за ударными. Иногда его даже настолько захватывала репетиция, что он выкрикивал коротенькое «Yo», когда чувствовал, что это подходит к тексту Сигмунда.

проговорил Сигмунд.

— Yo, — сказал Маркус.

— Настоящий рэп — это, в общем, культура, — продолжал Сигмунд.

— У меня ведь к музыке губа не дура.

— Yo, — сказал Маркус.

— Мне нравится музыка, но она не свободна, — вопил Сигмунд.

Маркус закончил номер маленьким соло, а Сигмунд поклонился девушкам.

— Ну и как вам? — спросил он и вытер пот со лба.

— Отлично, — похвалила Эллен Кристина.

— Да, у тебя хорошо получается, — согласилась Муна.

— А текст вам понравился? — поинтересовался Сигмунд.

— Да, — сказала Эллен Кристина.

— Отличный текст, — согласилась Муна.

— А тебе как, Маркус? — спросил Сигмунд, заподозрив, что не все идет так гладко.

— Я не очень-то слушал, — сказал Маркус. — Барабаны немного меня оглушили, но сзади все выглядело хорошо.

— Сзади?

— Да, я же видел тебя только сзади. И выглядел ты отлично, — сказал Маркус и, почувствовав, что звучит не слишком убедительно, добавил: — Просто супер, вообще-то.

— О'кей, — сказал Сигмунд. — Что-то не так.

Все трое покачали головой.

— Нет, — сказала Муна.

— Все будет очень хорошо, — подбодрила Эллен Кристина.

— Уже хорошо, — заметил Маркус, — сзади.

— Нет, — сказал Сигмунд. — Что-то совсем не так. Ты можешь звучать мощнее, Маркус.

— Я?

— Да, как-то хило получалось.

— Что «хило получалось»?

— Партия ударных.

— Я не совсем понимаю, о чем… — начал Маркус, но Эллен Кристина прервала:

— Сигмунд совершенно прав, — сказала она. — Ты должен его заглушать.

— Зачем это?

— Чтобы не было слишком хило.

— Да, — с жаром согласилась Муна. — Тебе надо просто греметь.

— Да, но тогда никто не услышит, что поет Сигмунд, — возразил Маркус.

— Ничего страшного, — сказала Эллен Кристина.

— Да, совсем не страшно, — подтвердила Муна.

— Просто расслабься, — посоветовал Сигмунд. — Я уж как-нибудь донесу свое послание до публики. Повторим. Let's kill them, Мэкакус.

— Что?

— Играй как можно громче, — объяснила Эллен Кристина.

— И даже еще громче, — добавила Муна.

— Хорошо, — сказал Маркус.

Он натянул капюшон как следует и снова уселся за барабаны.

— One, two, three! — выкрикнул Сигмунд.

— Yo! — крикнул Маркус и начал.

Он никогда раньше не играл на ударных и не думал, что ему понравится, но он решил уйти в это с головой. Когда его попросили играть как можно громче, он постарался выполнить просьбу.

Маркус Симонсен не считал себя смелым юношей. Ему лучше удавалось ужасаться, чем радоваться, ему больше нравилось прятаться, чем навязываться, он не был спонтанным, часто пять-шесть раз менял решение, прежде чем приняться за дело, и, как правило, было уже поздно. Теперь вдруг что-то произошло.

Он барабанил палочками и руками, и, пока он стучал, весь его страх и застенчивость ушли и растворились в звуке. Он отбарабанивал себя прочь от всего мучительного к свободе, до того ему неведомой. Он не слышал голоса Сигмунда, он не видел лиц Эллен Кристины и Муны, он просто бил и бил все более дикие ритмы и в этот момент услышал собственный голос:

И тут все кончилось. Маркус закрыл рот с небольшим хлопком. В комнате воцарилась полная тишина. Сигмунд уже давно перестал петь. Он стоял посреди гостиной, уставившись раскрыв рот на Маркуса. Эллен Кристина и Муна встали с дивана. Казалось, они собираются что-то сказать, но обе молчали. Маркус тоже молчал. Он был в полуобмороке, опустошенный, словно катался на карусели и еще не привык стоять на земле. Единственный, кто что-то сказал, был мужчина, появившийся в гостиной. Он стоял в дверях и только что перестал протирать очки. Теперь он очки надел и обескураженно щурился на Маркуса.

— Мазафака? — прошептал Монс.

Маркус растерянно покачал головой и огляделся. В комнате произошло не так уж много изменений. Вот сидят Эллен Кристина и Муна. Вот — Сигмунд, а в дверях стоит папа. Он не должен там стоять. Маркус почесал затылок. Капюшон явно мешался.

— Привет, папа, — сказал он. — Как ты здесь оказался?

— Взял такси, — ответил Монс. — Это ты меня звал?

— Звал когда?

— Когда крикнул «мазафака», — сказал Монс так тихо, что Маркус едва расслышал.

— Я так крикнул?

— Да, насколько я мог расслышать. Ты смотрел на меня и кричал.

— Мазафака?

Монс кивнул:

— Мне так послышалось.

— Это просто выражение, господин Симонсен, — сказал Сигмунд, который уже начал овладевать ситуацией.

— Выражение?

— Да, — сказала Эллен Кристина. — Маркус читал рэп, понимаете?

Монс снял очки и опять начал их протирать, все еще щурясь на сына.

— Ты читал рэп?

— Да, — ответил Маркус. — Немного.

Монс снова надел очки.

— У тебя джемпер с капюшоном, — сказал он.

— Да, — подтвердила Эллен Кристина, — это «кенгурушка».

Монс все еще смотрел на Маркуса.

— У тебя новые брюки?

— Да, — сказала Муна. — Правда, классные?

Монс покачал головой:

— По-моему, нет.

— Он будет их надевать только на выступления нашей группы, — пояснил Сигмунд.

— Какой еще группы?

— «Мэкакус М», — ответил Маркус.

— Мэкакус?

— Да, господин Симонсен, — сказал Сигмунд. — Наша группа называется в честь вашего сына.

— Его зовут Маркус.

— Я знаю, но мы называем его Мэкакусом.

— Почему это?

— Так круче.

— Не знал, — сказал Монс и начал стягивать пальто.

— Папа? — сказал Маркус.

— Да.

— Ты выздоровел?

— Да.

Сигмунд с сомнением на него посмотрел:

— Это значит, у вас больше нет синдрома хронической усталости, господин Симонсен?

Монс кивнул:

— Да, Сигмунд. Теперь я устаю только иногда, так что, если вы не против, я сяду в кресло и немного отдохну.

И тут Маркус побежал. Со всех ног. Через комнату к дверям. Добравшись до дверей, он кинулся Монсу на шею, обнял его изо всех сил и произнес счастливым, сдавленным от слез и одновременно ликующим голосом:

— Папа, папа! Я так по тебе скучал. Я просто ужасно по тебе скучал.

Если бы не было Сигмунда, Муны и Эллен Кристины, он бы всерьез расплакался, но пришлось сдержаться. Вместо этого он рассмеялся, скомканно и невнятно, но главным образом счастливо. А Монс, все еще не понимавший, что происходит, обнял сына и неуверенно, но радостно произнес:

— Ну, ну, Маркус. Ну, ну, мой рэпер.

Сигмунд захлопал:

— О'кей, народ. Я предлагаю сделать перерыв. Кто-нибудь хочет ужинать?

— Да, спасибо, — хором отозвались девчонки.

— Ужин вот-вот прибудет, — сказал Сигмунд. — А вы, господин Симонсен? Хотите слегка перекусить?

— Да, спасибо, — ответил Монс. — Маркус рассказывал, что ты настоящий шеф-повар.

— Когда-то им был. Теперь я больше интересуюсь музыкой, — коротко ответил Сигмунд.

— Жаль, — сказал Монс. — Я надеялся попробовать что-нибудь из твоих фирменных блюд.

Сигмунд слабо улыбнулся:

— Правда? Хорошо, уж какое-нибудь сырное суфле я всегда смогу состряпать.

Он исчез на кухне. Монс сел в кресло. Маркус сел рядом с девочками на диван. Секунду было тихо. Все ждали, что кто-то другой что-нибудь скажет. В конце концов сказал Монс:

— Тихий ангел пролетел.

Эллен Кристина огляделась:

— Где?

Все засмеялись. Потом опять стало тихо.

— Хорошо было в больнице? — спросила Муна.

Монс кивнул.

— А медсестры были симпатичными? — спросила Эллен Кристина.

— Да, — ответил Монс. — И врачи тоже.

Снова стало тихо. Маркус сглотнул.

— Да, видишь, мы тут основали рэп-группу, — сказал он.

— Вижу и слышу, — заметил Монс.

— Да, — согласился Маркус. — И слышишь.

— Монс, а вы знали, что Маркус умеет читать рэп? — спросила Муна.

— Нет, — ответил Монс. — А ты, Муна, знала?

— Нет, — призналась она. — Понятия не имела. А ты знала, Эллен Кристина?

Эллен Кристина покачала головой:

— По-моему, никто этого не знал. Правда, он очень здорово читал?

— Я не очень хорошо разбираюсь в рэпе, — начал Монс. — Но, по крайней мере, было очень громко и внятно.

Он ободряюще кивнул Маркусу, который чесал голову под капюшоном.

— Было просто очень круто! — сказала Эллен Кристина.

— У тебя суперталант, — сказала Муна.

Маркус попытался почесать спину, но чесалось, конечно, именно там, куда он не доставал. Когда у тебя чешется спина, она всегда чешется в недоступном месте. Двенадцатый закон Маркуса Симонсена. О чем это, собственно, они говорили? Смеялись над ним?

— Да нет у меня таланта, — начал оправдываться он.

— Есть, — настаивала Эллен Кристина.

— Не знала, что ты — король, — сказала Муна.

— И я не знал, — сказал Монс.

— И текст просто шедевр!

Сигмунд стоял в дверях, облаченный во французский передник и шапочку.

— Какой текст? — спросил Маркус.

— Твой текст.

— Гениальный текст, — сказала Эллен Кристина.

— Офигительный, — подтвердила Муна.

— И до ужаса искренний, — сказал Сигмунд.

Маркус не понимал, о чем он.

— До ужаса искренний?

— Да, — повторил Сигмунд. — Невероятно искренний. Кто его написал?

Маркус задумался. Он не мог вспомнить никакого текста. Просто он выкрикивал какие-то слова, рождавшиеся где-то внутри него. Как только он их использовал, они тут же исчезали. Никто, вообще-то, его не писал. Он как бы возникал сам по себе.

Он заметил, как остальные уставились на него.

— Я не специально, — объяснил он. — Просто… мне казалось, это подходит… К музыке, я имею в виду.

— Ты написал его сам? — спросил Монс.

— Нет, — ответил Маркус. — Я ничего не писал. Он пришел в голову на ходу.

Монс обеспокоенно посмотрел на сына:

— И последнее слово тоже?

— Какое слово?

— Не имеет значения.

— Мазафака, — сказала Эллен Кристина.

Монс покраснел:

— Что ты сказала?

— Мазафака, — повторила Муна. — Мазафака — это было последнее слово.

— Ну хорошо, — прервал их Монс. — Как там поживает суфле?

— Суфле поживает превосходно, господин Симонсен. Забавно, что ты, Маркус, тоже сочиняешь тексты. Тогда нас уже двое, — сказал Сигмунд и исчез на кухне.

— Я не сочиняю тексты! — крикнул Маркус ему в спину.

— Сочиняешь, — настаивала Эллен Кристина. — И очень хорошие тексты.

— Куда лучше, чем у Сигмунда, — сказала Муна.

— Вот как! — удивился Монс. — А он тоже пишет тексты? И что за тексты пишет он?

— Это был никакой не текст! — пытался возражать Маркус. — Просто какие-то слова в голову пришли.

Эллен Кристина посмотрела на него и улыбнулась. Не очень широко, но достаточно, чтобы он почувствовал себя лучше.

— Я знаю, — сказала она. — Именно поэтому они и были такие хорошие.

Маркус закрыл глаза и в темноте увидел очертания какого-то лица. Он не мог разглядеть, кто это, но знал, что это — девушка. Он открыл глаза и понял, что ему нравится жить.

* * *

Закончив суфле, которое всем показалось очень вкусным, а Сигмунду — идеальным, девочки пожелали всем спокойной ночи.

Когда они ушли, Сигмунд сказал, что и ему пора идти домой. Он собирался только забрать пижаму и поменять белье на кровати Монса.

— У вас хорошая кровать, господин Симонсен, — сказал он. — Мне в ней очень сладко спалось, но пора двигаться дальше.

— Можешь воспользоваться ей еще на одну ночь, — предложил Монс. — Я появился неожиданно. Хотел вас немного удивить.

— Вам это удалось, — сказал Сигмунд. — Да ведь, Маркус?

— Да, — согласился Маркус. — Я, папа, очень даже удивился.

— И я тоже, — сказал Монс. — Но я спокойно могу поспать на диване сегодня.

— Вы серьезно, господин Симонсен? — с благодарностью переспросил Сигмунд.

— Да, если ты перестанешь меня называть господин Симонсен.

— А как мне вас тогда называть?

— Монс. Именно так меня зовут.

— Но вас зовут и господин Симонсен.

— Только ты меня так называешь.

— Тогда буду говорить «Монс», — сказал Сигмунд, немного подумав. — Это звучит менее формально, тем более что мы спали на одной кровати.

— Можешь, конечно, называть меня господин Симонсен, если хочешь, — разрешил Монс.

— Вы поможете мне помыть посуду, господин Бастиансен Вик? — спросил Маркус.

Сигмунд развел руками:

— Вот так, Монс. Он, наверно, думает, что я его прислуга.

— Постараюсь привыкнуть к этой мысли, — сказал Монс и пошел в коридор распаковывать вещи.

Маркус и Сигмунд отправились на кухню. Оба мыли посуду молча, и Маркус начал подумывать, не обиделся ли на него Сигмунд за то, что он перетянул одеяло на себя во время репетиции. Сигмунд повернулся вполоборота и рассеянно уставился на воду в раковине, будто старательно размышлял о чем-то, что ему очень не нравилось.

— Маркус! — позвал он.

— Да?

— Помнишь, я говорил, что у меня ум логический, а у тебя эмоциональный?

— Да, Сигмунд. Очень хорошо помню.

— Когда читаешь рэп, лучше, чтобы ум был эмоциональным.

— Правда? — удивился Маркус. — Почему?

— Тогда тексты выходят более спонтанными.

Маркус собирался что-то сказать, но Сигмунд поднял руку:

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Что мои тексты более продуманны, чем твои.

— Нет, я хотел сказать, что не пишу текстов.

— А я пишу.

— Да.

— Ты же говоришь то, что чувствуешь, так?

— Не все время.

— Нет. Только когда читаешь рэп.

— Это просто из-за музыки.

— Вот именно.

— Я даже не помню, что я говорил.

— А что, если я запишу?

— Теперь уже слишком поздно. Я же сказал, что не…

— Я имею в виду в следующий раз.

— Когда в следующий раз?

— Когда мы будем репетировать.

— Я не собирался петь в следующий раз…

— Придется, — сказал Сигмунд. — Выкрикивай все, что приходит тебе в голову, пока ты стучишь по барабанам, а я буду записывать. Понимаешь, что это значит?

— Да, это значит, ты будешь записывать все, что я говорю.

— Это значит, что твои слова будут текстом, который я буду исполнять на концерте.

— Я не знаю, получится ли у меня еще.

— Просто оторвись, как сегодня, а я разберусь с остальным.

— Тогда это будут и твои тексты, — медленно сказал Маркус.

— Наши тексты, — поправил его Сигмунд.

Маркус вытащил пробку из раковины.

— А мы не можем сказать, что это твои тексты?

— Зачем?

— Потому что мне как-то неудобно, — сказал Маркус и уставился на пену, оставшуюся в раковине после мытья.

Сигмунд положил руку ему на плечо.

— Мне так не кажется, — сказал он.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Хотя Сигмунд переехал к себе домой на следующий день, они продолжали репетировать в гостиной Маркуса. Каждый вечер он усаживался за ударные и пытался оторваться, а Сигмунд записывал вырывавшиеся из него слова. Они были очень недурными, хотя Маркус был недоволен, и Сигмунд вынужден был согласиться, что они не такие «до ужаса искренние», как в первый раз. А когда Сигмунд начинал их исполнять по бумажке, они к тому же теряли какую-то часть своей спонтанности, которая все равно присутствовала в исполнении Маркуса. Игра на барабанах становилась тоже все слабее. Тем не менее все было не так уж плохо, в том числе благодаря Эллен Кристине и Муне, которые приходили на все репетиции. Они вопили и кричали изо всех сил, пока «Мэкакус М» репетировал. Через несколько дней к ним присоединился Монс, которому даже нравилось, что его сын начал играть на барабанах. В юности он сам играл в группе. Группа называлась «The Protestants». Монс нашел фиолетово-зеленую вязаную шапочку, которую он надевал, когда играл на гитаре в старой группе. В этой шапочке он по-настоящему отрывался на репетициях. В течение недели Маркус услышал, как он четырнадцать раз крикнул «уо» и один раз «мазафака».

Сигмунд полностью вошел в свою новую роль рэпера и выходил в публичные места исключительно в рэперских штанах, футболке и шапке, которую он время от времени снимал, чтобы продемонстрировать сохранность прически. Маркус, наоборот, отказывался идти в школу в своих рэперских штанах и в «кенгурушке». Он надевал старую одежду и по большей части спокойно находился в тени своего фронтмена.

Бенту они видели очень редко. Ее каждый раз после уроков забирала машина, но, когда Маркус стоял у велосипедной стойки вместе с Сигмундом, хвастающимся своей прической паре восхищенных учеников из восьмого класса, она к ним подошла.

— Привет, ребята, — сказала она. — Жизнь прекрасна?

— Yo, — ответил Сигмунд и провел ладонью по петушиному гребню. — Long time. No see.^[7]

Бента засмеялась:

— Нет, Сигги. Short time по see.^[8] Вообще-то, всего несколько дней. Мы в студии каждый вечер.

— Да, — сказал Сигмунд. — Мне ли не знать. Мы тоже занимаемся.

— Репетируете перед концертом?

— Да, — ответил Сигмунд и кивнул восхищенным ученикам. — Я поговорю со своим парикмахером, парни.

Они ушли. Сигмунд опять повернулся к Бенте.

— Ты же знаешь, каково это, — сказал он обреченно.

— Да, — ответила она. — Но вы очень милые.

В Маркусе что-то оборвалось. Какое еще количество людей Бента считала милыми?

— Мы репетируем у меня дома, — сказал он, чтобы что-то сказать.

— Да, — подтвердил Сигмунд. — Мы организовали у Мэкакуса маленькую студию.

— Круто. Офигительные волосы, Сигги.

Сигмунд еще раз провел рукой по гребешку.

— Да нет, — сказал он. — У меня просто сумасшедший парикмахер.

Бента засмеялась и встретилась взглядом с Маркусом, который сразу уставился в землю и подумал о своем нормальном парикмахере. Его прическа ничем не выделялась. На секунду он пожалел, что не надел «кенгурушку». Капюшон ей бы наверняка понравился больше, чем этот куст, который он носил на голове. Ну-ну, на концерте она увидит его с другой стороны. Нет, этого-то он и не хотел! Ему казалось, она им больше не интересуется, и слава богу. Кроме того, он не был уверен, что она придет на концерт, но все-таки надеялся. Ради Сигмунда. А то какой смысл было вообще затевать «Мэкакус М»? Он снова поднял взгляд. Она все еще на него смотрела.

— О чем ты задумался, Мэкакус? — спросила она.

Он провел рукой по волосам и зацепился за неожиданный колтун:

— Просто подумал, придешь ли ты на концерт.

— Конечно, я приду на концерт.

Теперь она улыбалась им обоим.

— Очень приятно, — сказал Сигмунд. — Мы раздобудем тебе пару VIP-билетов, если хочешь. А остальные «Берты» придут?

— Берит не может, — ответила Бента. — А Беата придет. Со своим парнем.

— Не знал, что у нее кто-то есть, — сказал Сигмунд.

— А разве не у всех кто-нибудь есть? — удивилась Бента.

— У меня нет, — сказал Маркус.

Она посмотрела на него. Теперь взгляд ее опять стал мрачным.

— И у меня нет, — сказала она.

class="book">* * * Сигмунд пришел к Маркусу вечером в отличном настроении.

— Сегодня я сам написал текст, — объявил он.

— Прекрасно, — сказал Маркус. — Я не уверен, что у меня сегодня что-нибудь получится.

— Скажи только, что ты думаешь, — попросил Сигмунд и дал ему листок.

— Да.

— До ужаса искренний.

— Ну да.

— Я не про тебя, я про текст. Он до ужаса искренний.

— Отлично, — сказал Маркус. — Тогда я, наверно…

— Это она меня вдохновила.

— В самом деле?

— Да. Ее слова. Ты уже прочитал текст?

— Нет, — сказал Маркус. — Я только собирался.

— Мне не терпится узнать, что ты думаешь, — сказал Сигмунд и посмотрел Маркусу через плечо, пока тот пытался читать. — Ну и как?

— Я еще не прочитал.

— А как тебе начало?

— По-моему, прекрасное, — ответил Маркус и прочитал текст Сигмунда под двумя прожекторами автора:

— У тебя нет никого, но он появится вдруг.

Я ведь тоже один, и мне тоскливо, мой друг.

Да, я чувствую то же, что ты, — я люблю.

Так что просто скажи мне, а то я уйду.

Yo!

Дочитав, Маркус отдал текст Сигмунду, перетаптывающемуся с ноги на ногу за его спиной.

— Ну и как?

— Да, да…

— Когда она сказала, что у нее никого нет, это меня вдохновило.

— Понимаю.

— Она смотрела на тебя, но сказала это мне. Понимаешь?

— Нет, — сказал Маркус.

Сигмунд не расслышал.

— Так тебе понравился текст?

— Конечно. Очень понравился.

— Мне самому больше всего нравится последняя строчка: «Так что просто скажи мне, а то я уйду». Прекрасная строка, да?

— Да, она вполне…

— Потому что тогда она поймет, что надо поторопиться, если она хочет быть со мной.

— Потому что ты уйдешь?

— Нет, потому что я не уверен, что любовь может ждать. Понимаешь?

— Да, — кивнул Маркус. — Я понимаю, о чем ты.

— «Так что просто скажи мне, а то я уйду», это очень хорошо сказано, честно признаюсь, — сказал Сигмунд. — Ты согласен?

— Да, — ответил Маркус.

Он не видел причин ответить как-то иначе. Если он скажет, что думает на самом деле, Сигмунд очень огорчится. Может быть, он даже немного разуверится в себе, вовсе перестанет писать тексты и предоставит это барабанщику. В этом Маркус не был заинтересован.

— По-моему, тоже, хорошо сказано, — согласился он. — Не понимаю, как это у тебя получилось.

Последнее он мог, наверно, не говорить, но сказанного не воротишь, и Сигмунд принял похвалу за правду.

— И я не понимаю, — сказал он задумчиво. — Я просто расслабился и дал чувствам как-то перевернуться. Понимаешь?

— Конечно, — сказал Маркус.

В этот момент из спальни вышел Монс. В серых брюках с подтяжками, белой рубашке и маленькой вязаной шапочке на голове.

— Привет, парни, — сказал он. — Собираетесь репетировать?

— Да, — ответил Сигмунд и указал на кресло. — VIP-место забронировано. Мы ждем только остальную публику.

Когда пришли Эллен Кристина и Муна и сели, как обычно, на диван, Маркус забрался за ударную установку. Сигмунд вышел на середину комнаты, немного покачал задом и начал:

— У тебя нет никого, но он появится вдруг…

Его голос был высоким и чистым, может быть, даже слишком чистым, подумал Маркус, четко, но без особого вдохновения отбивая ритм на самом маленьком барабане.

— Я ведь тоже один, и мне тоскливо, мой друг, — продолжал довольный собой Сигмунд, глядя на публику.

— Здорово! — крикнула Муна и помахала ему.

— Хорошо, — сказала Эллен Кристина.

— Да, я чувствую то же, что ты — я люблю, — объявил Сигмунд. Казалось, он был в очень хорошем настроении.

— Ура! — крикнул Монс.

— Так что просто скажи мне, а то я уйду, — закончил Сигмунд торжествующе, но немного слишком пронзительно.

— Yo, — добавил Маркус и сыграл осторожное короткое соло.

Пару секунд было тихо.

— А что дальше? — спросил Монс.

— Это все, — сказал Сигмунд и поклонился.

Публика хлопала изо всех сил, а Маркус барабанил в такт аплодисментам, чтобы они длились дольше.

Сигмунд вытер пот со лба.

— Ну, — сказал он. — И как вам?

— По-моему, немного… — начала Эллен Кристина.

— Не совсем… — попыталась сказать Муна.

— Я сам написал, — похвастался Сигмунд.

— Мы поняли, — сказала Муна.

— Разве не слишком коротко? — спросил Монс.

— Нет, — ответил Сигмунд. — В самый раз.

— Ага, — сказал Монс.

— Что-то было не совсем… — опять начала Эллен Кристина.

— «Не совсем» что? — поинтересовался Сигмунд.

— Может быть, немного слабовато, — сказал Монс.

Сигмунд подошел к креслу:

— Что?

— Немного слабовато, — повторил Монс. — Совсем чуть-чуть.

Сигмунд задумчиво на него посмотрел:

— Да, конечно, вам виднее, вы же сами играли когда-то в группе.

— Да, да, но это было уже очень давно, — сказал Монс, слегка рассмеявшись.

— Ну, не так уж очень давно, — возразила Эллен Кристина.

Обе девочки встали, подошли к Монсу и Сигмунду. Маркус по-прежнему сидел за ударными.

— Как, еще раз, называлась ваша группа? — спросила Муна.

— «The Protestants», — ответил Монс.

— И что это была за группа? — спросила Эллен Кристина.

— Это была группа протеста, но мы играли больше для забавы.

— Не скромничайте, Монс, — сказал Сигмунд. — Ведь речь шла о жизни и смерти, как у нас.

— Да, — поддержала его Эллен Кристина. — Вы наверняка здорово играли.

— У вас очень красивый голос, — сказала Муна. — Вы пели?

— Немного, — признался Монс.

Маркус встал.

— Мы бы с удовольствием послушали, — сказала Эллен Кристина. Маркус подошел к ним.

— Нет, — сказал он. — Продолжим?

— А вы можете достать гитару? — спросила Муна.

— Нет, — отрезал Маркус.

— Пожалуйста, — попросил Сигмунд. — Достаньте гитару и сыграйте нам что-нибудь из ваших старых хитов.

— Что ты скажешь, Маркус? — Монс покосился на сына. — Сыграть мне песенку из каменного века?

Маркус собирался ответить, что однозначно ничего не надо играть, но, когда увидел выражение лица Монса, он передумал. Он был смущен, и в то же время ему очень хотелось, и Маркус заметил, что у отца появились два красных пятнышка на щеках, прямо как в больнице. Хотя Монс выздоровел, Маркус все равно боялся, что у папы может случиться рецидив. Конечно, ему очень важно быть активным. Немного поиграть на гитаре, может быть, не так уж и плохо. Может быть, у него даже появится хобби. У него не было подруги, и было бы совсем недурно поддерживать хорошее настроение маленьким хобби.

— Да, папа, — сказал он. — Конечно, поиграй.

Монс вскочил с кресла.

— Я мигом! — крикнул он и исчез в коридоре.

Маркус слышал, как он побежал по лестнице на чердак.

— Правда, он очень милый? — сказала Эллен Кристина.

— По-моему, все очень милые, — пробурчал Маркус.

Монс спустился с чердака, неся старый чехол с гитарой. Он открыл его и достал гитару, покрытую черным лаком. Эллен Кристина, Муна и Сигмунд сидели на диване в ожидании. Маркус опустился в кресло и уставился на коленки. Монс вышел на середину комнаты.

— Ну вот, моя добрая старая гитара, — сказал он и осторожно взял первый аккорд. — Конечно, расстроенная. Надо было бы, наверно, купить новые струны, но попробуем так на первый раз. Сейчас я только настрою, и посмотрим, могут ли еще мои пальцы… Да, в них все еще есть жизнь. Простите. Я сейчас закончу. Вот, уже почти… Вы уверены, что действительно хотите?..

— Мы хотим вас услышать более всего на свете, — сказал Сигмунд.

— Мы ждем с нетерпением, — добавила Эллен Кристина. — Да, Муна?

— Да, с большим.

Монс смущенно улыбнулся:

— Хорошо, тогда я, пожалуй, сыграю одну старую песню. Это моя любимая. Называется «Blue Suede Shoes».^[9]

— Well there's one for the money! Two for the show! Three to get ready. Go, go, go!

Маркус оторвал взгляд от коленок и посмотрел на Монса, стоявшего посреди комнаты и, как в молодости, игравшего на гитаре. Он пел чисто и играл совсем неплохо, тем не менее, что-то было не так. Маркусу казалось, что он сидит и смотрит старое кино про время, которое уже давным-давно прошло. Песня была очень быстрой, но Монс стоял совершенно неподвижно. Он немного наклонялся вперед и выглядел еще меньше, чем на самом деле. Красные пятнышки на щеках стали темно-красными, вязаная шапочка сползла еще больше на лоб, и он неотрывно смотрел на струны. Маркус откинулся в кресле и слушал громкий, немного сиплый голос, который пел старый рок-н-ролл про пару туфель, на которые никому нельзя наступать. Он закрыл глаза. «Вот бы мама была здесь», — подумал он и остался с этой мыслью, пока Монс не закончил петь и не положил гитару обратно в старый чехол.

Все молчали.

Монс взял чехол со стола и пошел в коридор.

— Ну вот, — сказал он. — Примерно так это было. В свое время это был настоящий хит.

Маркус слышал, что отец дышит чаще.

— Монс!

Он обернулся:

— Да?

Сигмунд встал.

— Браво, — сказал он. Потом начал хлопать. И Эллен Кристина, и Муна тоже захлопали. Монс с удивлением на них посмотрел. Несколько седеющих волосков выбились из-под шапочки.

— Вам понравилось? — спросил он.

Маркус слышал, что отец старается скрыть свою радость.

— Монс Симонсен, — серьезно произнес Сигмунд, — вы великий артист.

— Нет, нет, — сказал Монс и смущенно улыбнулся. — Я просто человек, которому нравится играть и петь.

— Было очень здорово! — сказала Муна.

— Я не знала, что вы так хорошо играете на гитаре, — заметила Эллен Кристина.

— Да, в самом деле, хочется послушать еще, — сказал Сигмунд.

— Очень приятно, — произнес Монс и посмотрел на Маркуса. — А тебе как, Маркус?

Лицо его выражало ожидание и некоторый страх. Маркус представил себе папу молодым.

— По-моему, очень здорово, папа.

Монс расплылся в одной из самых больших своих улыбок. И от этого почему-то Маркусу стало грустно.

— У тебя очень хорошо получается, — продолжал он и думал, как давно он уже не видел радостного отца.

— Ты правда так думаешь, Маркус?

Маркус кивнул.

— Монс! — сказал Сигмунд. — Сейчас я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Какое? — полюбопытствовал Монс.

— Вы войдете в состав «Мэкакуса М».

— Я?

По спине Маркуса пробежал холодок, а Монс, казалось, чего-то не расслышал. Но Сигмунд подошел и похлопал его по плечу:

— Именно вы. Нам нужно немного добавить тяжести в группу.

Монс покачал головой:

— Да, но я же слишком старый.

— Вовсе нет, — возразил Сигмунд. — Он ведь совсем не старый, да, девчонки?

— Нет, — согласилась Элен Кристина. — В самый раз.

— И выглядите еще моложе, — добавила Муна.

Монс все еще стоял у двери в коридор. Он поставил гитару на пол и снял шапочку. Маленький человек с сединой в волосах, в белой рубашке и серых брюках с подтяжками, с вспотевшим лбом и красными пятнами на щеках. Он неуверенно посмотрел на Маркуса:

— А ты что скажешь, Маркус? Ты не считаешь меня слишком старым?

Маркус не хотел ничего говорить. Почему именно он должен принимать решение? Если он скажет, что считает отца слишком старым, тот однозначно откажется от предложения. Одна мысль о том, что его собственный отец будет играть в рэп-группе, в десять раз усиливала его смущение. Если бы он мог сказать, что думает на самом деле, он бы сказал: «Да! Да! Да! Мне кажется, ты на сто лет старше, чем надо. Если ты будешь играть в группе, ты выставишь себя на посмешище, так что я не посмею показываться никому на глаза!»

Но если он так скажет, возможно, он никогда больше не увидит этой папиной улыбки. Хотя Маркусу от нее стало грустно, он никогда не забудет этой улыбки, никогда, даже после того, как отец отправится в другой мир.

— По-моему, ты совсем не слишком старый, папа, — сказал он вслух и тоже постарался немного улыбнуться.

Уголки губ у Монса немного задергались, но он все еще с неуверенностью смотрел на сына.

— Ты правда хочешь, чтобы я играл в группе?

Маркус сглотнул.

— Да, папа, — ответил он.

Большая улыбка Монса вернулась на место.

— Тогда, парни, у нас будет трио.

Маркус кивнул.

— Маме бы это понравилось, — сказал он.

* * *

После пары попыток члены группы «Мэкакуса М» и девочки решили, что Монсу лучше не читать рэп, а довольствоваться игрой на гитаре. Предложение Муны надеть на него новую одежду было на корню отклонено. И Монсом, и Маркусом. В результате обсуждения новый гитарист занял место так же далеко, как ударник, только по другую сторону сцены. Там он и должен был стоять в обычной одежде и придавать «Мэкакусу М» недостающую тяжесть. Когда всё решили, Монс положил вязаную шапочку на стол и встал на свое место. Все шло не так плохо, но что-то не складывалось.

— Не знаю, в чем дело, — сказал Монс, когда они ели булочки и пили какао. — Я все время чувствую себя не в своей тарелке.

— К сожалению, не могу ничем тут помочь, — сказал Сигмунд и взял последнюю булочку с клубничным вареньем. — Я не вижу, что вы делаете. Мне нужно концентрироваться на собственном выступлении.

— Я могу сказать, в чем дело, папа, — вмешался Маркус. — Ты прыгаешь вверх-вниз, когда играешь.

— Да, — признался Монс и издал маленький смешок. — Я просто стараюсь быть одним из ребят.

— Именно этого вам и не надо, — сказала Эллен Кристина. — Есть еще булочки с вареньем?

— Есть. У меня во рту, — отозвался Сигмунд.

— Что ты сказала? — переспросил Монс.

— Вам не надо стараться быть одним из ребят, — повторила Эллен Кристина. — Когда вы в первый раз нам играли, вы же не прыгали?

Монс покачал головой:

— Нет. Я был больше самим собой.

— И как раз это было здорово, — продолжала Эллен Кристина. — Можно, я возьму последнюю, с ветчиной?

— Я тоже ее хочу, — сказал Сигмунд.

Эллен Кристина кивнула:

— Она моя. И поэтому вы чувствовали себя не в своей тарелке.

Монс растерянно на нее посмотрел:

— Почему поэтому?

— Потому что вы пытались быть одним из ребят. А это не так.

— Да, пожалуй что, — согласился Монс.

Маркус заметил, как отец слегка осел на стуле.

— Не обязательно быть одним из ребят, — сказала Эллен Кристина. — Но вы можете таким стать. Если захотите.

— Как? — поинтересовался Монс и выпрямился. Маркус тоже вытянулся. Ему тоже было любопытно, как папа может стать одним из них.

— Вы можете быть одним из ребят, если не будете стараться быть таким, — пояснила Эллен Кристина.

— Сейчас я что-то не совсем понял, о чем ты… — начал Монс.

Сигмунд прервал его:

— Она имеет в виду, что вы и так один из нас, правда, Эллен Кристина?

Но Эллен Кристина его не слушала.

— Вам надо быть тем, кем у вас лучше всего получается, — сказала она. — Вы должны быть Монсом. Тогда вы будете чувствовать себя не снаружи, а внутри.

Монс еще раз посмотрел на нее растерянно.

— Внутри чего? — спросил он.

— По-моему, она имеет в виду внутри тебя самого, папа, — сказал Маркус.

— Да, — подтвердила Эллен Кристина. — Именно это я и имела в виду.

— И тогда вы будете одним из ребят, — сказал Сигмунд. — Очень все просто.

Какое-то время все сидели молча. Потом раздался голос Монса:

— Умно сказано.

— Спасибо, — сказал Сигмунд.

— Нет, я не про это, — возразил Монс. — Эллен Кристина умно сказала.

Она кивнула:

— Я знаю. Я очень много думаю. Больше про себя, — добавила она и улыбнулась Сигмунду.

Он улыбнулся в ответ.

— И я тоже, — сказал он и взял со стола вязаную шапочку. — Наденьте ее, Монс. Тогда вы еще больше будете самим собой.

— В этом есть смысл, — сказал Монс и посмотрел на Эллен Кристину, которая кивнула в ответ.

— Да, конечно, есть смысл, — подтвердил Сигмунд. — И таким образом мы разрешили нашу небольшую проблему. Маркус, ты не мог бы сделать еще пару бутербродов с вареньем, если тебе несложно?

* * *

Когда Сигмунд и девочки ушли, Маркус и Монс остались молча сидеть в гостиной. Монс читал газету. Маркус листал журнал. Ему нравилось чувство, что они каждый сам по себе и оба вместе одновременно.

Монс оторвался от газеты:

— А тебе как кажется?

— Что, папа?

— Ты думаешь, я выставлю себя на посмешище?

— Нет, если сделаешь, как говорит Эллен Кристина.

Они еще немного помолчали.

— Ты уверен, что полностью выздоровел? — спросил Маркус.

— Да, думаю, да. Моя усталость оказалось все-таки не хронической.

— А что же это было?

— Еще не окончательно выяснили. Мне через неделю надо будет провериться.

— А чего они боятся?

— Я не знаю.

— Нет, знаешь.

— Они бояться параличей.

— Каких еще параличей?

— Не знаю. Я не замечаю никаких параличей.

— Точно?

Монс положил газету на колени.

— Да, Маркус, — сказал он очень серьезно. — В этом я совершенно уверен.

Маркус почувствовал, как волна облегчения прошлась по телу.

— Мне просто интересно, — объяснил он.

Монс улыбнулся. Маркус улыбнулся в ответ.

«Это я запомню на всю жизнь», — подумал он.

— Когда на меня смотрят.

Монс кивнул:

— Понимаю.

— Если несколько человек смотрят на тебя одновременно, хотя бы один да рассмеется, — сказал Маркус. — Это закон.

— Закон?

— Да. Четвертый закон Маркуса Симонсена. Монс опять кивнул:

— И много у тебя законов?

— Тридцать два.

— Вот как, — сказал Монс. — А у меня сорок четыре.

Маркус кивнул:

— Конечно. Ты же намного старше, папа.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Приближался день «К», как Сигмунд называл день концерта. Репетиции проходили все лучше и лучше, и после обсуждения с девчонками все участники «Мэкакуса М» решили, что исполнять в спортивном зале они будут три текста Маркуса и два — Сигмунда. Сигмунд сказал, что понимает: концерт будет коротким, но наверняка зайдет речь о дополнительных номерах, и тогда может пройти час или два.

Монс начал привыкать к самому себе. Маркус смотрел на него как можно реже, но по аплодисментам девочек он догадывался, что гитарист знает свое дело. Сам он с нетерпением ждал окончания концерта и надеялся, что Сигмунд произведет на Бенту такое впечатление, что они тут же будут вместе, но он не был в этом уверен. Хотя она была очень мила, когда они встречались, и говорила, что с нетерпением ждет концерта, в ней было что-то далекое и чужое. Маркус боялся, что она по-прежнему испытывает к нему такие же чувства, что и он к ней. И если это было правдой, то все было, конечно, совсем плохо. Потому что только пару недель назад он боялся, что растратил всю свою способность любить, теперь же он боялся, как бы эта его способность не разорвала сердце в клочья.

Сигмунд тоже был влюблен, но куда более открыто и радостно.

— Я всерьез за тебя боюсь, Маркус, — сказал он как-то утром, когда они, по обыкновению, вместе шли в школу.

— Правда?

— Я боюсь за твою способность любить.

— И я тоже, — сказал Маркус и скрестил пальцы, чтобы Сигмунд не понял, о чем он говорит на самом деле.

Сигмунд положил руку ему на плечо. Рука была тяжелой.

— Мне тебя очень жалко, — сказал он.

— Все не так страшно.

— Нет, страшно. Ты же мой лучший друг.

— Ты тоже мой лучший друг, — пробормотал Маркус.

Сигмунд сжал ему плечо.

— Я знаю, — сказал он. — Именно поэтому я хочу, чтобы ты чувствовал то же, что и я сейчас.

— Что? — переспросил Маркус.

— Любовь, Маркус.

— А, вот ты о чем.

— Да, — продолжал Сигмунд. — Это хорошее, но в то же время тяжелое чувство. Не думай, что это только счастье. Понимаешь?

— Думаю, да.

— Во-первых, ты чувствуешь, что живешь. Когда я думаю о Бенте, я понимаю, что жив. Ты чувствуешь, что живешь, Маркус?

— Ну да, каким-то образом.

— Не сдавайся, Маркус.

— Нет, не буду.

— Когда ты почувствуешь, что влюбился, принимай чувство как подарок.

— О нет!

— Тебе не нужна расческа.

— Нужна, Маркус, — серьезно ответил Сигмунд. — Всем парням время от времени нужна расческа.

— Привет, ребята! Трудные времена настали?

Бента подъехала к ним. Теперь она слезала с велосипеда.

Маркус заметил, что улыбка Сигмунда стала глуповатой, и предположил, что его собственная еще хуже. Бента пошла с ними дальше до школы. Сигмунд провел пальцами по гребешку.

— Повести велосипед? — спросил он.

Бента засмеялась:

— Ты настоящий джентльмен, Сигги. Сигмунд оставил улыбку в уголках губ.

— Отличный велосипед.

— Хочешь покататься?

Сигмунд немного удивился предложению, но, поскольку он был настоящим джентльменом, он не мог отказать.

— Большое спасибо, — сказал он, сел на велосипед и поехал.

Проехав немного, он обернулся и помахал.

— Отличный велосипед! — крикнул он.

Она помахала в ответ:

— Он милый.

Маркус кивнул:

— Да.

— Знаешь, что я думаю, Мэкакус?

— Нет.

— Я думаю, он в меня влюблен.

Маркус толком не знал, что ответить, поэтому сказал первое попавшееся:

— Да, почему?

Она посмотрела на дорогу. Сигмунд был в паре сотен метров. Теперь он слез с велосипеда, обернулся и помахал. Бента помахала в ответ.

— Из-за пирсинга.

— Он похож на твой.

— Да. Мне кажется, это — сигнал.

— Сигнал чего?

— Что он в меня влюблен.

— А ты в него? — спросил Маркус.

Бента взяла его за руку и крепко сжала. Он хотел сжать ее руку в ответ, но вялые пальцы не хотели слушаться.

— Или не влюблена? — сказал он и закашлял.

Сигмунд возвращался к ним.

— Маркус! — сказала Бента.

— Можешь звать меня Мэкакусом, — пробормотал он.

— Маркус, — повторила она, — что ты делаешь, когда тебе так грустно, что кажется, никогда больше весело не будет?

Секунду он думал. Теперь Сигмунд был только в ста метрах.

— Пытаюсь думать о чем-то хорошем.

Она посмотрела на него. Взгляд был словно ночь.

— И получается?

— Нет.

Бента еще раз сжала его руку. В этот раз ему удалось ответить. Теперь Сигмунд был уже в пятидесяти метрах. Маркус почувствовал укор совести. Он отпустил ее руку и почувствовал новый укор. Она улыбнулась:

— У меня тоже.

— Просто суперский велосипед! — крикнул Сигмунд, оказавшийся в десяти метрах. — Вы о чем говорили? — спросил он, помахав уехавшей вперед Бенте.

— Ни о чем, — ответил Маркус. — Она сказала, ты милый.

Сигмунд кивнул:

— Да. Я знаю. А еще что-нибудь она говорила?

— Ничего особенного, — сказал Маркус и остановился. — Сигмунд?

— …как тебе кажется, может быть, мне тоже…

— «Тоже» что?

— Сделать пирсинг? — прошептал Маркус. Сигмунд удивленно посмотрел на него:

— Это еще зачем?

— Я подумал… я подумал, если у нас обоих будет пирсинг, это будет своего рода сигнал.

— Сигнал о чем?

— Что мы принадлежим к одной группе.

— Группе?

— Да, ну если в группе будет такой отличительный знак.

Сигмунд даже растрогался:

— Ты действительно хочешь, Маркус?

— Да, — сказал Маркус как-то сипло. — Если ты хочешь, я сделаю, а если ты не хочешь, то я не буду.

— Маркус! — сказал Сигмунд.

— Да?

— Ты — принц.

— Нет.

— Вообще-то, ты не хочешь себе никакого пирсинга.

— Я не против.

— И тем не менее решился?

— Только если ты хочешь.

— Ради меня?

— Для Мэкакуса, — пробормотал Маркус. — «Мэкакуса М».

Теперь совесть его стала такой нечистой, что его затошнило.

— Спасибо, — сказал Сигмунд.

— Не за что, — ответил Маркус и почесал левую бровь.

* * *

— Ну вот, — сказал Роберт. — Вот и все.

— И ничего страшного не случилось, — сказал Сигмунд, с улыбкой стоявший за стулом, на котором Маркус только что сидел, пока ему прокалывали левую бровь. — И бояться было нечего, да?

Маркус покачал головой:

— А тебе как, папа?

Поскольку Монс все равно бы узнал, Маркус решил, что лучше отец вместе с ним пойдет в салон пирсинга и тату Роберта и увидит, что там не происходит ничего подозрительного. Теперь Монс стоял рядом с Сигмундом и разглядывал сына.

— По-моему, ты перенес все очень хорошо, Маркус, — с гордостью произнес он. — Он вел себя точно так же, когда впервые пошел к зубному, — рассказал он Сив, которая помогала Роберту делать пирсинг. — Он ни разу не вскрикнул, хотя врач сверлил без наркоза.

— Правда? — удивилась Сив. — А я когда впервые пошла к зубному, думала, что упаду в обморок.

— В самом деле? — в свою очередь удивился Монс. — Глядя на вас, не скажешь… Я хотел сказать, что по вам видно, как вы хорошо переносите уколы и здесь, и там. Кстати, вам очень идет, — добавил он.

— Я не про это, — сказал Маркус. — Я хотел знать, как, по-твоему, я выгляжу?

— По-моему, отлично выглядишь, — ответил Монс. — Он играет в группе, понимаете, — обратился он к Сив. — Группа называется «Мэкакус М», и Мэкакус — это он сам и есть. То есть на самом деле его зовут Маркус, но в группе его как бы зовут Мэкакус. Поэтому он захотел такую же серьгу, как у Сигмунда. Тот тоже играет в группе, и пирсинг будет своего рода торговой маркой. По-моему, забавно, — закончил он с небольшим смешком.

— Монс тоже играет в группе, — пояснил Сигмунд.

— Правда? — удивился Роберт. — Тогда вам тоже нужно что-нибудь проколоть?

— Да, в самом деле, — засмеялся Монс. — Нет, мы, пожалуй, пойдем. Сколько мы должны?

— Я уверена, что вам пойдет, — сказала Сив.

— Хе-хе, — отозвался Монс. — Вы принимаете кредитки?

— Это не больно, — успокоил Роберт.

— Понимаю, — сказал Монс. — Но я думаю, я слишком старый.

— И я так думаю, — сказал Маркус.

— Я, конечно, не такой старый, — возразил Монс.

— Я не о том.

— Моей бабушке семьдесят четыре, — сказала Сив. — И у нее четырнадцать татуировок и восемь пирсингов.

— Продвинутая дама, — заметил Монс.

— Да, человек становится старым, только когда начинает себя так чувствовать, — сказал Сигмунд. — Как вы себя ощущаете, Монс?

— Ну так, средненько.

— С пирсингом вы почувствуете себя на двадцать лет моложе, — сказал Сигмунд и подмигнул Маркусу, который не хотел подмигивать ни одним, ни другим глазом.

— Я не хочу ничего прокалывать.

— Отцу шестьдесят восемь, — сказал Роберт. — И у него…

— Я буду глупо себя чувствовать, — сказал Монс.

— И я, — пробормотал Маркус.

— Его можно заклеить, когда вы не выступаете, — сказал Сигмунд. — Тогда все будут думать, что вы упали и поранились.

— Или подрались, — добавил Роберт.

— Дедушке восемьдесят два, — сказала Сив. — У него…

— По-моему… — сказал Монс.

— Это очень быстро, — убеждал Роберт.

— А другой бабушке девяносто три, — продолжала Сив.

— Если не хочешь, не надо, — сказал Маркус.

— Но если проколете бровь, вы сделаете «Мэкакусу М» большое одолжение.

— Нам именно этого не хватает.

— Как вам это колечко? — спросил Роберт.

— Другому дедушке девяносто восемь, — все не унималась Сив.

Взгляд Монса блуждал от одного к другому.

— Ну что мне сказать?

— Yo! — подсказал Сигмунд.

— Yo, — прошептал Монс.

Через минуту он сидел на том же стуле. Роберт наклонился над ним. Сив стояла рядом. Монс храбро ей улыбался.

— Вы входите в книгу рекордов Гиннесса?

— Вы это о чем, Монс? — спросила Сив и протянула серьгу Роберту.

— Вы, должно быть, своего рода рекорд, — сказал Монс. — Никогда не видел такого количества татуировок и пирсинга одновременно. Очень, наверно, интересно. И точно не больно?

— Почти.

— Почти?

— Да, а теперь расслабьтесь.

— У меня небольшая проблема, — объяснил Монс, — я никогда не расслабляюсь. Люди, у вас есть какой-нибудь наркоз?

— Он не нужен, — сказал Роберт.

— Я надеюсь. Я просто спросил. Подержать тебя за руку, Маркус?

— Зачем?

— Чтобы тебя успокоить, — сказал Монс. — Мне показалось, ты немного нервничаешь. Расслабься. Это не будет… Ойййййй!

— Да! — крикнул Сигмунд. — Вот и серьга! Ведь не больно?

— Что? — переспросил Монс.

Серьга оказалась на нужном месте, а вот голос Сигмунда — нет. Вначале он звучал как обычно, потом будто что-то сломалось, и Сигмунд перешел на сиплый фальцет. Нетрудно было догадаться — произошло непредвиденное.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Голос ломается! — сказал Маркус. — У тебя не может начать ломаться голос сейчас. Тебе ведь уже почти пятнадцать.

— Мне очень жаль, — сказал Сигмунд и покачал головой. — Учитывая мое раннее развитие в очень многих областях, неудивительно, что хоть в чем-то я задержался.

— Но ты уверен, что это ломается голос? — спросил Маркус.

— Боюсь, что да, — ответил Сигмунд.

— И я тоже, — сказал Монс.

— Больше просто ничего не может быть, — подтвердила Эллен Кристина.

— А я надеюсь, что нет. А то слушать просто ужасно, — заметила Муна.

«Мэкакус М» держал кризисное совещание с девочками у Маркуса. Сигмунд, оказывается, уже давно подозревал, что вот-вот начнет ломаться голос, и вот, оно случилось. Ничего не поделаешь, придется говорить как можно меньше. До этого голос у Сигмунда был очень красивым, а теперь он кудахтал, как потревоженная птица, и не мог проконтролировать высоту голоса. В сущности, было очень смешно, когда он говорил, но, когда он читал рэп, это никуда не годилось. Потому что слушать это, как сказала Муна, было ужасно. До концерта оставалось всего двадцать четыре часа, и теперь его придется отменять.

— Мне очень жалко, — пропищал Сигмунд.

Муна засмеялась.

— Ничего смешного, — вмешался Маркус.

— Я не над ним смеюсь, — объяснила Муна. — Только над тем, как он это сказал.

— Значит, я зря проколол бровь, — огорчился Монс.

Кольцо в брови не омолодило его. Кроме того, оно совсем не подходило к белой рубашке, подтяжкам и серым брюкам, как будто его случайно прицепили. И хотя Муна сказала, что ей кажется, это очень круто, было легко догадаться, что она льстит, а Эллен Кристина прямо заявила, что Монсу сначала надо было посоветоваться с ней, прежде чем отдавать себя в руки Роберту. Немного больше пирсинг шел Маркусу, хотя он тоже чувствовал, что это не совсем его стиль.

— Я пойду к Роберту и попрошу вынуть серьгу, — сказал Монс и развел руками.

— Вовсе не обязательно, — проблеял Сигмунд.

— Все в порядке, — заверил Монс. — Я переживу.

— Расслабьтесь, — сказал Сигмунд. — Концерт тоже переживет.

По спине Маркуса пробежали мурашки. Не только потому, что Сигмунд звучал как торжествующий петух, объявлявший о пришествии нового дня, но прежде всего из-за того, что он сказал. Сигмунд не сможет завтра исполнять рэп. Это ясно. Монс тоже рэп читать не будет. Это будет слишком глупо. Остается только один, но об этом и речи быть не может.

— Я не хочу, — отрезал он.

Сигмунд улыбнулся:

— Чего ты не хочешь?

— Я не хочу читать рэп на концерте.

— А ты и не будешь.

— А кто же тогда будет?

— Я.

Маркус почесал бровь. Он, конечно, в курсе, что Сигмунд далеко не скромник, но, похоже, на этот раз он окончательно потерял остатки связи с реальностью. Судя по всему, остальные тоже об этом подумали. Эллен Кристина и Муна уставились на Сигмунда, словно не расслышали, что он сказал. Возможно, они и в самом деле не расслышали, поскольку чем-чем, а голосом Сигмунд похвастать не мог. Монс посматривал на ботинки, пытаясь прилепить пластырь на бровь. Сигмунд самоуверенно стоял перед ними и улыбался. Маркус подумал, что пора кому-то что-нибудь сказать, и, поскольку все остальные молчали, говорить пришлось ему.

— Может быть, нам стоит подождать, пока у тебя не переломается голос, — сказал он. Маркус осмотрелся в поисках помощи. Она не последовала. Он кивнул: — Каким голосом ты собираешься читать рэп?

— Твоим.

— Моим?

— Конечно! — вскрикнула Муна.

— Это же очевидно! — поддержала ее Эллен Кристина.

— В самом деле, — сказал Монс, который единственный понимал не больше Маркуса.

— Как ловко, Сигмунд, — сказала Муна.

— Это же выход, — согласилась Эллен Кристина.

— Хорошо все, что хорошо кончается, — заметил Монс.

— Вы это о чем? — поинтересовался Маркус.

— Я отлично понимаю, что не могу читать рэп собственным голосом, — признался Сигмунд.

Теперь голос его напоминал прокуренный голос мафиозо, но только Маркус это заметил.

— Поэтому за меня должен петь кто-то другой. Следишь?

— За чем?

— Следишь за ходом мыслей, Маркус?

— Да. Прости.

— Ладно. Это значит, ты поешь свои тексты на кассету. А потом мы проигрываем кассету в динамики, а я только делаю вид, что пою, но все думают, что я пою.

— Читаешь рэп, — поправил Монс.

— Называйте как хотите, — сказал Сигмунд. — Понимаешь, что я говорю, Маркус?

— Да, — ответил Маркус. — Кажется. Ты читаешь рэп моим голосом.

— Да, — подтвердил Сигмунд. — Хитро придумано, а?

— Супер, — согласилась Эллен Кристина.

— Понимаю, — сказал Монс. — Публика считает, что читаешь рэп ты, а на самом деле это Маркус. А что ты будешь теперь делать, Сигмунд? Играть на ударных?

— Нет, — ответил Сигмунд. — Я буду изображать пение.

После короткого обсуждения все поняли, что задумал Сигмунд, но Маркуса не удалось полностью убедить.

— А публика этого не обнаружит? — поинтересовался он.

— Нет, — прошептал Сигмунд. — Они же никогда не слышали, как я читаю рэп.

— А кто будет проигрывать кассету?

— Девчонки, — ответил Сигмунд. — Вы согласны повыситься в должности с фанаток группы до звукооператоров?

— Мы очень на это надеялись, — сказала Эллен Кристина.

— Вообще-то, мы гениальные звукооператоры, — заявила Муна.

— Вот правильный настрой. А вам знакома школьная аппаратура?

— Нет, — призналась Эллен Кристина. — Но надо с чего-то начинать.

— У меня есть небольшой опыт работы со звуком со времен «The Protestants», — сказал Монс. — Можем записать песни на мой старый магнитофон сегодня вечером.

— Отлично, — пропищал Сигмунд. — Тогда вы будете консультантом звукооператоров. Что скажешь, Маркус? Ты готов к скорости и напряжению?

— Ничего, если я использую собственные тексты?

Сигмунд кивнул:

— Более чем ничего. Это очень даже понятно.

— Но, Сигмунд?

— Да?

— Ты понимаешь, что это значит?

— Да, Маркус. Это значит, я сорву твои аплодисменты.

— Не переживай, — утешила Маркуса Эллен Кристина, — мы знаем, что звезда — это ты.

— Король, — сказала Муна.

— Я горжусь тобой, мой мальчик, — произнес Монс.

— Ну, ну, — прошептал Сигмунд. — В конце концов, я же буду это как бы исполнять.

— Я не хочу никаких аплодисментов, — сказал Маркус. — Я хотел только сказать, это значит, что ты не должен ни с кем, кроме нас, разговаривать перед концертом, а то они поймут, что ты не можешь петь.

— Хорошо, — ответил Сигмунд. — Я уже достаточно сказал.

— Согласен, — поддержал идею Монс.

— Но после концерта ты можешь говорить все, что хочешь, — сказала Эллен Кристина. — Потому что у тебя ведь может неожиданно начать ломаться голос.

Девочки собирались уйти в десять часов, но песни закончили записывать только в начале двенадцатого. Маркусу показалось, что у него тоже немного начал ломаться голос, но Сигмунд был очень доволен.

— Бента влюбится в меня до смерти, как только это услышит, — сказал он, когда Маркус провожал его в коридор.

— Ты думаешь? — спросил Маркус и почувствовал укол там, где, ему казалось, должно быть сердце.

— Да. Спасибо.

— Не за что.

— Есть за что, Маркус, — возразил Сигмунд. — Я знал, что ты согласишься. Поэтому я прихватил тебе подарок.

— Еще один?

— Да.

Сигмунд вынул из сумки сверток.

Маркус его развернул. Там была книга.

— Сирано де Бержерак?

— Это пьеса, — сказал Сигмунд. — И она о том же самом.

— О чем?

— О том, кто влюблен, но не может в этом признаться. Сирано помогает ему так же, как ты помогаешь мне. Когда ты прочтешь пьесу, ты поймешь, что это возможно.

— Большое спасибо. Почитаю, когда будет время.

— Почитай сегодня ночью.

— Если будет время.

— Тебе понравится.

— Хорошо, я прочту.

— Да, пожалуйста. Пока, Маркус.

— Пока. Сигмунд?

— Да.

— Заткнись!

Сигмунд кивнул, и Маркус закрыл дверь с удовольствием. Он только что сказал то, что должен был сказать давным-давно.

* * *

В половине второго Маркус закончил читать пьесу Эдмунда Ростана о Сирано де Бержераке.

Он лежал и смотрел в потолок и думал о прочитанном.

Сирано жил во Франции очень давно. Он был влюблен в прекрасную Роксану, но считал, что у него нет никаких шансов, потому что у него был ужасно некрасивый нос. Другой человек, которого звали Кристиан, тоже был влюблен в Роксану. У него был прекрасный нос, но он не умел разговаривать со своей возлюбленной. Это умел Сирано, у которого невероятно хорошо получалось говорить о своих чувствах. Поскольку он был хорошим человеком, но в первую очередь потому, что у него был такой некрасивый нос, он предложил помочь Кристиану поговорить с Роксаной.

Однажды ночью Кристиан встал под балконом дома, где жила Роксана, а Сирано спрятался в кустах и шептал прекрасные слова, которые должен был произнести Кристиан.

Роксана пришла в восторг, но когда Кристиан начал заикаться, пришлось Сирано говорить за него. Все было хорошо, потому что, несмотря на некрасивый нос, голос у Сирано был прекрасным. Пока он лежал, спрятавшись в кустах, и признавался в любви Роксане, Кристиан стоял под балконом и делал вид, что говорит он. Роксана влюбилась до смерти. В Кристиана. Потому что она думала, что говорит он. Таким образом, она приняла всю любовь Сирано, хотя вовсе не понимала, от кого она исходит.

Маркус закрыл глаза и подумал, кем он больше хотел бы быть — Сирано или Кристианом. В конце концов он решил, что не хочет быть ни тем, ни другим. Лучше быть Роксаной, подумал он и заснул.

* * *

На следующее утро Маркус заклеил серьгу пластырем. Ведь он проколол бровь только для того, чтобы послать тайный сигнал Бенте. Он вовсе не хотел посылать сигналов другим, сигналов о том, что Маркус Симонсен пытается стать крутым. Он совсем не хотел быть крутым. У него был крутой товарищ, и этого было довольно. Сам он предпочитал быть как можно менее крутым. Если пытаешься быть крутым, всегда найдется кто-нибудь, кто обнаружит, что это не так. Десятый закон Маркуса Симонсена. Он не собирался снимать пластырь до концерта. А тогда серьга будет очень естественно сочетаться со всем костюмом, и никто на нее не обратит внимания. Кроме одной девушки. Может быть.

Он встретился с Сигмундом на углу.

— Я заклеил пирсинг пластырем, — сообщил Маркус.

Сигмунд кивнул. Какое-то время они шли молча.

— Как, ты думаешь, все пройдет сегодня вечером? — спросил Маркус.

Сигмунд не отвечал.

— Наверно, будет полно народу, — предположил Маркус.

Сигмунд кивнул.

— Набито до отказа, — продолжал Маркус.

Сигмунд улыбнулся. Маркус понял, что он тренируется ничего не говорить.

И он справлялся, насколько мог. Воге задал ему несколько вопросов на уроке истории. Когда Сигмунд только улыбнулся и покачал головой, учитель поинтересовался, не глухонемой ли теперь Сигмунд. Он собрался уже ответить, но в этот момент вмешался Петтер Фредриксен и сказал, что, если Воге не прекратит издевательства, он пожалуется директору. После этого Сигмунда оставили в покое. В перемены он закрывался в туалете, а Маркус ходил по школьному двору и отвечал на вопросы. Тем, кого интересовало, почему Сигмунд все время бегает в туалет, он отвечал, что перед концертом у приятеля в животе было немного беспокойно. Тем, кто спрашивал, почему он заклеил бровь пластырем, он отвечал, что упал носом в пол в ванной и задел лбом крючок для полотенец. Похоже, он неплохо справлялся все утро, но тут началась последняя перемена. Появились Райдар и Пер Эспен. Маркус только что успокоил Хеге Ларсен, рассказав ей, что Сигмунду уже намного лучше с животом, когда эта парочка оказалась перед ним.

— Можно посмотреть на твой шрам? — сказал Пер Эспен.

— Что? — переспросил Маркус, не поняв, о чем идет речь.

— Мы хотим посмотреть на твой шрам, — объяснил Райдар.

— Да, потому что мы поспорили, — добавил Пер Эспен.

— О чем это? — спросил Маркус и надеялся, что вот-вот раздастся звонок.

— Насколько он большой, — сказал Пер Эспен. — Райдар считает, у тебя там крошечная царапинка.

— А Пер Эспен считает, что там еще меньше, — сказал Райдар.

— По-моему, ты прилепил пластырь, чтобы казаться крутым, — поделился соображениями Пер Эспен.

— Поэтому мы хотим посмотреть на твой шрам.

— Если он там вообще есть, — сказал Пер Эспен и хмыкнул.

— Нет, — отрезал Маркус.

— Нет? — удивился Райдар.

— Да, — сказал Маркус. — Нет.

— Ну я же говорил, Райдар, — сказал Пер Эспен, — нет у него никакого шрама.

— Есть, — возразил Маркус.

Пер Эспен и Райдар вплотную подошли к нему. Их окружило десять-двенадцать учеников. Ну почему не звенел звонок?

— Докажи, — сказал Райдар.

— Доказать что?

— Докажи, что у тебя шрам.

— Нет, — сказал Маркус и подумал, что, если закрыть глаза, они, может быть, исчезнут.

— Нет, — повторил Пер Эспен. — Потому что он не может. Нет у него никакого шрама.

— Я хочу проверить, — сказал Райдар и поднял руку.

— Ой! — вскрикнул Маркус, когда пластырь сдернули.

Сначала было молчание, потом Пер Эспен захихикал.

— Посмотрите на Макакуса! — крикнул он. — У Макакуса кольцо на роже.

В следующую секунду он лежал на земле.

Над ним наклонилась Бента.

— Что ты сказал? — дружелюбно поинтересовалась она.

Пер Эспен смотрел на нее с удивлением.

— Ты меня ударила.

— Да, — сказала Бента.

— Это был… — начал Райдар.

В следующую секунду он тоже очутился на земле.

— Я и тебя ударила, — объяснила она. — Помочь вам встать или сами справитесь?

Они справились сами.

— Вовсе не обязательно было… — пробурчал Пер Эспен. — Мы просто прикалывались.

— Возьми, — Маркус протянул ему пластырь. — У тебя на подбородке кровь.

Наконец-то раздался звонок.

— Спасибо, — сказал Маркус Бенте. — Как тебе удалось?

— Тренировалась, — ответила она и посмотрела на его лицо.

Маркус почувствовал, что краснеет.

— Я вчера проколол, — объяснил он.

— Необязательно было прокалывать дырку, — сказала она и осторожно провела пальцем по серьге.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Перед входом в школу стояла громадная очередь, когда Монс остановил машину перед воротами. До начала концерта оставался еще час, и звукооператоры уже были на месте в спортзале. Когда участники «Мэкакуса М» прошли через школьный двор, все обернулись. Кто-то ликовал, кто-то кричал «ура», а кто-то пел: «Да, мы любим эту группу».^[10]

Сигмунд шел первым. Поверх футболки он надел большую «кенгурушку» и выглядел как боксер, шагающий на ринг драться за звание чемпиона мира. На ногах были новые кроссовки. Лицо его было наполовину скрыто капюшоном, и он смотрел под ноги, пробираясь через ликующую и поющую толпу.

Монс шел следом. Он надел белую рубашку и серые брюки, в которых собирался выступать. На ногах у него были поношенные кроссовки, а на спине рюкзачок с изображением лисицы. Над левой бровью был приклеен пластырь. А на щеках горели два больших красных пятна. Он вежливо всем махал и поздоровался за руку с парой учителей, когда прошел мимо.

Маркус шел последним. На нем была обычная одежда, только пирсинг он больше не пытался спрятать. Костюм он нес в мешке. Он уперся взглядом в спину Монсу, но иногда поглядывал вокруг. Он попытался помахать паре ликующих восьмиклассников, но махание получилось каким-то вялым.

Воге стоял на входе вместе с Петтером Фредриксеном. Зал разрешили использовать при условии, что доход от билетов пойдет на покупку новой аппаратуры, которая была очень нужна школе. Воге открыл им дверь. Казалось, он собирался что-то сказать Сигмунду, но покосился на Петтера и передумал.

Когда они вошли в спортзал, девчонки сидели на краю сцены и пили колу. Они уже подключили магнитофон к аппаратуре.

— Все работает великолепно, — доложила Эллен Кристина и пошла за кулисы. — Послушайте!

Маркус слегка вздрогнул от звука собственного голоса, загремевшего в зале. По счастью, он был настолько невнятным, что он сам его не узнал и надеялся, что и остальные не узнают.

— Отличная работа, девчонки, — сказал Сигмунд и получил заслуженные аплодисменты за смешной голос.

— Только одно маленькое переключение, и все будет идеально, — сказал Монс и пошел за кулисы.

— У нас есть радиомикрофон для Сигмунда, и еще два мы повесили под потолком, чтобы звук шел отовсюду.

— Великолепно! — зачирикал Сигмунд.

Эллен Кристина с беспокойством взглянула на него:

— Ты уверен, что сможешь промолчать?

— Не волнуйтесь, — прошептал он.

— Что?

Сигмунд кивнул.

— Так-то лучше, — сказала Эллен Кристина. — Только не забывай держать микрофон выключенным.

— Теперь звук идеальный, — объявил Монс, возвращаясь на сцену.

До входа публики оставалось еще полчаса. Монс настраивал гитару, Маркус немного порепетировал на ударных, девочки настроили свет, а Сигмунд прыгал по сцене и делал вид, что поет.

Когда полчаса прошло, заглянул Воге.

— Можно впускать публику? — крикнул он.

Сигмунд поднял большой палец.

— Надо же, ты даже знаешь язык жестов, Сигмунд, — сказал Воге.

— Учитель! — громкий голос раздался за его спиной.

Воге быстро закрыл за собой дверь.

Маркус пошел в раздевалку, Сигмунд отправился в туалет, Монс — в коридор за сценой собраться с мыслями, а девчонки заняли женскую раздевалку, чтобы никому не мешать.

Маркус открыл сумку и достал костюм. Ему понадобилось много времени, чтобы решиться, но в конце концов он нашел единственный верный выход. Хотя папа и старался, как мог, быть самим собой на репетициях, он все равно чувствовал себя немного в стороне, не одним из ребят. «Но ведь я как раз и есть один из ребят, — подумал Маркус. — Если я оденусь, как папа, тогда мы будем очень похожи и он будет вроде как одним из ребят».

Маркус редко считал себя хорошим человеком, но, когда прицепил подтяжки к серым брюкам и натянул их на белую рубашку, он не так уж плохо себя почувствовал.

До начала концерта оставалось пять минут, когда Маркус появился за кулисами. Эллен Кристина сидела у магнитофона, Сигмунд ходил взад-вперед и делал вид, что поет, Муна была готова выключить свет в зале, а Монс вышел одновременно с Маркусом.

— Привет, — сказал он. — Мы готовы…

Он остановился. Эллен Кристина подняла взгляд, Муна повернулась, а Сигмунд перестал кривляться. Все уставились на Маркуса и Монса, которые тоже таращились друг на друга.

— У меня только один вопрос, — прошептал Сигмунд. — Кто здесь кто?

Монс снял пластырь с пирсинга и надел новый костюм. Вместо серых брюк, белой рубашки и коричневых туфель он надел рэперские штаны, «кенгурушку» и белые кроссовки. Вязаную шапочку он держал в руках, как напоминание о старом образе.

— Но, Маркус, — сказал он, — почему ты…

— Я просто подумал… чтобы ты не чувствовал себя в стороне, — сказал Маркус. — Я не знал, что ты…

— А я подумал, мне это пойдет к пирсингу, — сказал Монс. — И еще я очень хотел… быть как ты.

— Вам это удалось, — сказала Муна.

— А ты похож на Монса, — заметила Эллен Кристина.

— Я так и хотел, — признался Маркус.

Кто-то в зале закричал:

— «Мэкакус М»! «Мэкакус М»!

— Осталась одна минута, — объявила Муна.

— Вы готовы? — спросила Эллен Кристина.

Сигмунд поднял большой палец.

— Спасибо, Маркус, — сказал Монс.

— Не за что, — ответил Маркус.

Монс отдал ему вязаную шапочку:

— Это тебе.

Маркус надел ее.

— Спасибо.

— Не за что, — сказал Монс.

— «Мэкакус М»! «Мэкакус М»! «Мэкакус М»! — кричали зрители.

— Ну, вам пора, — сказала Эллен Кристина.

— Yo! — произнес Сигмунд.

— Заткнись, — сказала Муна и выключила свет.

Сигмунд первым вышел на сцену, потом вышли Монс и Маркус друг за дружкой. Публика вопила и хлопала, хотя было не совсем понятно, кто играет на ударных, а кто на басе.

Зал был набит битком, и Маркус заметил, что Бента стоит прямо перед сценой вместе с Беатой и ее парнем. Тут же стояли Воге и Петтер Фредриксен. Пер Эспен и Райдар забрались на шведскую стенку в самом конце зала. Маркус сел за ударные, а Воге крикнул ему:

— Удачи, господин Симонсен!

Но когда Петтер Фредриксен уколол его в плечо, он замолчал. Монс взял аккорд, Маркус ударил в большой барабан, Сигмунд открыл рот. Эллен Кристина включила магнитофон. Но было тихо.

Монс взял еще пару аккордов. Маркус начал отбивать ритм. Симунд открыл и закрыл рот, сделал пару шагов, но звука не было. Зрители начали беспокойно перетаптываться. Сигмунд начал отплясывать степ на авансцене, а за его спиной вверх-вниз запрыгал Монс. Эллен Кристина в растерянности увеличила громкость. Ничего не помогало. Со сцены доносились только мощные гитарные аккорды и парочка осторожных ударов по барабанам. Маркус оторвал взгляд от барабанов и посмотрел на публику, которая волновалась все больше и больше. Воге попробовал коротко похлопать, но его остановил Петтер Фредриксен. Эллен Кристина все стояла и крутила громкость. Муна высунула голову из-за кулис и что-то прокричала. Монс изо всех сил гремел на гитаре, а Пер Эспен и Райдар затеяли в задних рядах целый концерт художественного свиста. Сигмунд обернулся и слабо улыбнулся Маркусу, крутя перед зрителями задом. Свист распространялся по залу. Пер Эспен и Райдар сидели на шведской стенке и вопили от восторга. Сигмунд все еще смотрел на Маркуса. Он перестал плясать, а лицо его побагровело. Рот открывался и закрывался, как у аквариумной рыбки. Теперь Эллен Кристина тоже вышла на сцену. Она что-то прокричала. Зрители свистели и топали. Эллен Кристина растерянно посмотрела на Маркуса и показала на свой рот. Он понял, что она имеет в виду, но не хотел. Ни за что в жизни, подумал он и закрыл глаза. В этот момент он услышал сиплый, чуть испуганный голос с другой стороны сцены:

— Well, there's one for the money! Two for the show!

Маркус открыл глаза и встал из-за барабанов. Потом вздохнул и вышел вперед. Монс перестал петь. Маркус взял у Сигмунда микрофон, включил звук и открыл рот. Он не смог издать ни звука. Ему было нечего сказать. Он закрыл рот, потом снова открыл. Ничего не происходило. В конце зала кто-то засмеялся. Он не видел никого, кроме маленькой девчонки с черными волосами, пирсингом в одной брови и татуировкой в виде бабочки на левом плече, которая вышла на сцену, взяла микрофон и посмотрела ему в глаза. Потом начала читать:

— Если вышел выступать, нельзя молчать. Надо скакать,

И искать, и кричать. Всем говори — ты свободен внутри,

Но помни, что больно, уж Бента знает довольно.

Не один ты грустишь, ты это знаешь, малыш.

Улыбнись, и вперед! Теперь твой черед.

В зале было триста шестьдесят два человека. Они сильно шумели. Теперь все замерли. Бента передала Маркусу микрофон и улыбнулась. В зале кто-то захлопал. Маркус открыл рот. Наконец-то слова появились:

— Я мал и глуп вполне, ноша не по мне, сижу, как в дерьме.

Не могу говорить, когда хочется ныть, когда хочется выть.

Не могу мечтать, не могу бежать, не могу плыть.

Один в глубине… Не могу ползти, не могу идти.

Что делать мне?

Он отдал микрофон Бенте. Она все еще смотрела ему в глаза, но больше не улыбалась.

— Ты там, где ты есть, ты там, а я — здесь.

Нам дается с трудом жизнь, которой живем.

Мы не снаружи и не внутри, в этой жизни с тобой мы не победим.

И вряд ли найдем в ней прямые пути.

Под одним дождем мы стоим, не вдвоем.

Она передала микрофон Маркусу, и, хотя взгляд ее был направлен на него, он понял, что она больше его не видит, а видит что-то другое, где-то очень-очень далеко. Он понятия не имел, что сказать, но знал, что почти понял то, чего раньше никогда не понимал. Он услышал собственные слова, которые шли совершенно непонятно откуда:

— Под одним дождем, и стоим мы вдвоем.

Постарайся понять: червяк может летать!

Туча может быть синей, дождь и солнце — красиво,

Видел на картине.

Все не так тоскливо, когда-нибудь будет терпимо.

Помни об этом, и зима станет летом.

Она взяла микрофон, но уже не смотрела на Маркуса. Она смотрела в потолок, как будто могла разглядеть сквозь него небо. И хотя то, что она читала, звучало как рэп, Маркус знал, что она кричит:

— Не могу ждать — надо торопиться.

Я всего лишь Бента, и, увы, девица.

Не знаю, где нет, не знаю, где да,

Не знаю зачем и не знаю когда.

И скоро меня здесь не будет. Да,

Я уже в пути, мне не долго идти.

Мне больше уже не снести,

Мне не остаться, и мне не уйти.

Я даже не знаю, кто я такая.

Скоро уеду — прощайте, все беды.

Ну вот, я пошла, прощайте, пока!

Потом она отдала ему микрофон и спустилась со сцены, а Маркус кричал ей:

— Помни, сгорая, здесь друзья, здесь тебя понимают.

И вот я кричу, сказать тебе хочу:

Тебя люблю я, дай, тебя обниму я.

Я тебя не забуду, лицо и голос со мной будут повсюду.

И хотя я юнец, но скоро конец.

Мне не расстаться, хочу с тобой остаться.

Побудь со мной, иначе не с тобой…

Не быть нам вдвоем под одним дождем.

И все кончилось. Маркус не слышал восторга зрителей. Он не видел Сигмунда, севшего за ударные и, по его собственному мнению, сыгравшего очень удачно. Он не видел Монса, потного и счастливого, спокойно стоявшего сзади и ритмично ударявшего по струнам. Он не видел Пера Эспена, который упал со шведской стенки. Он не видел Муну и Эллен Кристину, ликовавших за кулисами. Все, что он видел, — это лицо, которое стало неразличимым среди зрителей, но он знал, что она в зале и улыбается ему самой грустной на свете улыбкой.

* * *

Остальная часть концерта была уже не такой, хотя участники «Мэкакуса М» старались, как могли. Маркус читал тексты, правда они уже не рождались сами собой, но они по крайней мере звучали. Сигмунд сидел за ударными и держал ритм, если только не вставал, чтобы зрители могли его заметить. Монс, все больше устававший, стоял в конце сцены и играл на гитаре.

После четырех номеров «Мэкакус М», точнее Сигмунд, откланялись. Ни одна из песен не могла сравниться с первой, но зрители были настроены по-доброму, и Монс был очень доволен, когда Петтер Фредриксен попросил у него автограф. Маркус оглядывал зал в поисках Бенты, но не мог ее найти.

По дороге из спортзала Монс попросил прощения за то, что неправильно что-то подключил, когда хотел улучшить звук. Но Эллен Кристина и Муна заверили его, что все было в порядке, иначе концерт не вышел бы таким удачным. Маркус поглядывал на Сигмунда, но его мысли угадать было невозможно.

Когда они вышли, было темно и по-осеннему холодно. Девчонки собрались ехать домой на велосипедах, а Маркуса и Сигмунда должен был подвезти на машине Монс. Маркус немного отстал, потому что Эллен Кристина захотела его обнять. Выходя из школьных ворот, он почувствовал, как кто-то сжал его руку.

— Мэкакус!

Она спряталась за воротами и ждала его.

— Привет, Бента, — сказал он. — Большое спасибо за помощь.

Он не видел ее лица.

— Я не влюблена в Сигмунда, — прошептала она.

— Я знаю, — ответил он.

— И в тебя я не влюблена.

— Да?

— Я влюблена в другого.

Маркус кивнул:

— И как его зовут?

Бента откинула волосы со лба.

— Его зовут Беате, — ответила она. Потом она повернулась и побежала в темноту, туда, где ее подруга шла рука об руку со своим парнем.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Маркус шел в школу вместе с Сигмундом. Утро оказалось не таким ужасающим, как он боялся. День «К» закончился, и жизнь продолжалась. Он вынул серьгу и надеялся, что бровь сама заживет. Сигмунд был в старой одежде, но серьгу и шапку оставил.

— Пускай волосы отрастут, — сказал он. — А пирсинг я оставлю как память.

Он догадался, что с Бентой у него нет никаких шансов, и согласился с Маркусом, что «Мэкакус М» свою роль отыграл.

— Было весело, — сказал он.

Его голос был таким же странным, как накануне, но Маркус уже начал к нему привыкать.

— И к тому же все прошло по плану.

— А по-моему, нет, — возразил Маркус. — Все пошло кувырком.

Сигмунд подмигнул:

— Ты разве не влюбился?

— Я же рассказал. Я ничего с собой не мог поделать. Я не виноват.

— Нет, виноват был я.

— Что?

— Это был мой план.

— Какой?

— Вернуть тебе способность любить.

Маркус остановился. В этот момент он не мог идти и думать одновременно.

— Правда, что ли?

— Ты понимаешь, о чем я? — спросил Сигмунд.

Маркус покачал головой. Сигмунд развел руками:

— Ведь все очень просто. То же самое — когда не можешь заснуть. Если ты изо всех сил стараешься заснуть, ты сто процентов пролежишь всю ночь без сна, а вот если ты боишься заснуть, твои шансы погрузиться в сон резко увеличиваются. Поэтому мне пришлось создать ситуацию, в которой ты бы боялся влюбиться. Для этого мне пришлось сделать вид, будто я сам влюбился в девчонку в твоем вкусе.

— Ты хочешь сказать…

— Именно.

— …что ты просто…

— Вот-вот.

— …делал вид…

— Да, и ты влюбился, — сказал Сигмунд. — Прямо как я и планировал, правда тут возникла новая проблема, так?

— Возникло очень много проблем, — пробормотал Маркус.

Он начал понимать, куда клонит Сигмунд, но он не был уверен, что ему нравится такой поворот событий.

— Ты влюбился, но не смел этого показать, — продолжал Сигмунд. — А этого нам было не надо, так?

— Ты же мог просто сказать, что не влюблен.

— Нет, нет, твоя любовь только-только загорелась. Я не мог рисковать и дать ей погаснуть, прежде чем она запылает во всю мощь.

— Прежде, чем она начнет…

— Иначе ты бы мог остыть, — объяснил Сигмунд. — Поэтому я создал ситуацию, в которой тебе пришлось скрывать свои чувства. Идея мне пришла в голову, когда я прочитал Сирано де Бержерака. Если бы Роксана обнаружила его за кустами, он бы уже больше не смог скрывать свою любовь.

— И поэтому ты…

— Я попросил тебя прочитать пьесу, чтобы ты пожалел его и понял, как важно открыть свои чувства. Когда подвела аппаратура, ты сделал то, что желал Сирано. Ты ведь сам маленький Сирано.

— Нет, — возразил Маркус. — У меня самый обычный нос.

— Мы говорим не о носах, — сказал Сигмунд. — Мы говорим о мужестве быть самим собой целиком и полностью.

— Имеешь ли ты в виду, что история со звуком была… — начал Маркус.

— Скажем так, это не было для меня сюрпризом, — сказал Сигмунд.

Маркус покачал головой.

— Правда? — спросил он.

— Что?

— Все это?

— Да, — сказал Сигмунд. — Хочется думать.

— Сигмунд?

— Да.

— А ты — ты сам целиком и полностью?

Сигмунд почесал проколотую бровь:

— Немного трудно ответить.

— Попробуй.

— О'кей, тогда я отвечу так: я — это я целиком, но, может быть, не полностью.

— Ничего не понимаю.

— И я тоже, — признался Сигмунд. — Но какая разница?

Маркус задумался. Что-то не сходилось. Сигмунд, конечно, мог легко притвориться влюбленным, чтобы заставить его ревновать. Но ведь он буквально был болен от любви. Ведь необязательно было так притворяться. И пирсинг — тоже странно. Очевидно же, Сигмунду все это показалось ужасным. Он ведь мог обойтись без этого. Совершенно необязательно было ходить с кольцом в брови только ради небольшого выступления. Но самым странным был голос. Несомненно, он ломался на самом деле. Откуда Сигмунд мог знать, что это начнется ровно за день до концерта? Маркус снова покосился на друга. Очень непросто быть влюбленным в четырнадцать лет. Сигмунду скоро пятнадцать. И он так хочет все держать под контролем. Почему бы не предоставить ему эту возможность?

— Да нет, — согласился Маркус. — Никакой разницы.

— Я предлагаю все, забыть, — сказал Сигмунд. — Нам надо двигаться вперед.

Маркус кивнул.

— Я хотел узнать одну только вещь, — сказал он.

— Какую?

— Что значит «М»?

— Какая «М»?

— «М» в «Мэкакус М». Меня зовут Маркус, папу зовут Монс, а тебя зовут Сигмунд. Что значит твоя «М»?

— Она и значит МОЯ М, — ответил Сигмунд. — Но нам надо поторопиться, а то Воге снимет с меня скальп.

Когда они подошли к школе, у ворот их поджидали Эллен Кристина и Муна. Вместе они пошли через двор. Сигмунд дал три автографа. Маркус дал пять. Когда они добрались до входа, Эллен Кристина взяла его за руку. Он остановился и посмотрел на нее. Она, кажется, была смущена.

— Я видела твое лицо, когда ты читал рэп, — тихо сказала она.

— Да?

— Да. И я видела его, хотя ты стоял ко мне спиной. Я видела его, когда закрывала глаза.

— Понимаю, — сказал Маркус Симонсен и покраснел.

Примечания

1

Генри Мур (1898–1986) — английский скульптор, известен как создатель замысловатых женских фигур, высеченных из камня.

(обратно)

2

Прекрасная Италия.

(обратно)

3

Ария герцога из итальянской оперы Дж. Верди «Риголетто».

(обратно)

4

Самая высокая гора в Норвегии, 2469 м.

(обратно)

5

«Давай еще потанцуем твист» (англ.) — фраза из известнейшего твиста шестидесятых годов XX века.

(обратно)

6

«Я тоже могу читать рэп» (англ.).

(обратно)

7

Долгое время. Не виделись (англ.).

(обратно)

8

Короткое время не виделись (англ.).

(обратно)

9

«Синие замшевые туфли» (англ.) — программный хит Элвиса Пресли.

(обратно)

10

«Да, мы любим эту страну» — первая строка норвежского гимна.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

*** Примечания ***