КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Остров мечты [Кэйдзо Хино] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Кэйдзо Хино Остров мечты

1

Когда меняется привычное мироощущение (перемены бывают и благотворными, и наоборот), в жизни человека обязательно происходят какие-то события, — на первый взгляд, совершенно случайные и не заслуживающие внимания.

(Да и могут ли они происходить как-нибудь иначе?)

Представьте себе погожий день в преддверии весны и деловой квартал в центре города, неподалёку от Токийского залива.

На деревьях, выстроившихся чередой вдоль тротуара, ещё не успела проклюнуться молодая листва. В затенённых переулках между высотными зданиями пока что держится холод, зато на солнышке уже вовсю скачут резвые, будто очнувшиеся после долгой спячки сияющие блики. Сквозящий по улице южный ветер приносит с собой влагу, которая проникает в трещины и бесчисленные поры пересохшего асфальта.

По тротуару снуют прохожие, мужчины и женщины — это служащие здешних компаний, высыпавшие на обеденный перерыв. Солнечные лучи высвечивают в толпе стайку молоденьких сотрудниц, смеющихся и оживлённо переговаривающихся между собой, играют на стёклах нарядных витрин: в большинстве высотных зданий первый этаж занимают магазины дорогой одежды и модных безделушек.

Итак, перед нами обычная картина делового квартала в середине дня, ничем не примечательная, если не считать, что это был первый по-настоящему весенний день.

Сёдзо Сакаи только что пообедал в китайском ресторанчике, разместившемся в подземном этаже высотного здания в двух кварталах от офиса строительной компании, где он служил, и как всегда наслаждался короткой прогулкой. Хотя ему уже перевалило за пятьдесят, он нисколько не обрюзг, и его пищеварительная система функционировала вполне исправно. И моцион он совершал не для того, чтобы размяться, а исключительно ради удовольствия. Ему нравилось ходить по этой улице, застроенной современными многоэтажными зданиями.

В сущности, высотная архитектура Токио разделяется на два типа: это безликие, скучные сооружения, впопыхах возводившиеся в послевоенные годы, и так называемые здания «второго поколения», построенные с выдумкой, свидетельствующие о полёте дизайнерской фантазии. Здесь, по обеим сторонам этой улицы, высятся только новые здания, оригинальные, не похожие друг на друга. Разумеется, в уцелевших после бомбардировок домах довоенной постройки тоже можно обнаружить некую старомодную привлекательность, и всё же Сёдзо отдавал предпочтение современным зданиям, — ему импонировали их строгие, без излишних украшений, геометрические формы, а также умелое использование фактуры материалов, будь то природные минералы или металл. Именно такие сооружения казались ему по-настоящему красивыми.

Особенно эффектно они смотрелись на закате дня, после дождя, когда облака внезапно расступаются и лучи вечернего солнца, золотыми стрелами пронзая воздух, высвечивают стены и оконные ряды тянущихся ввысь небоскрёбов. Стоило Сёдзо ненароком увидеть подобную картину, как у него невольно захватывало дух и по спине пробегали мурашки.

Сейчас был обыкновенный солнечный полдень, никаких разительных световых эффектов, возникающих, как правило, в утренние или вечерние часы, не наблюдалось, но хорошая погода и обеденный перерыв привели Сёдзо в отличное расположение духа, и он решил продлить прогулку. Ни о чём особенном он при этом не размышлял, никаким воспоминаниям не предавался. Он просто глядел вокруг — на небо, уже смягчившее свою резкую зимнюю окраску, на манекены в витринах с чуть склонёнными набок головами, на перевёрнутые отражения высотных зданий в отполированном до блеска капоте чёрного лимузина. А когда затем он вновь посмотрел прямо перед собой, его взору предстала неожиданная картина.

Впрочем, нет, не совсем так. Улица выглядела как обычно: шероховатые коричневые стены банка «Синтаку гинко»,[1] массивные стеклянные двери с золотыми виньетками по краям, крапинки на коре растущих вдоль тротуара деревьев, три женские фигурки впереди в форменных костюмах цвета морской волны… Но поверх этой привычной картины «наплывом», словно на экране кино, вырисовывалось ещё одно изображение.

В тусклом свете угасающего пасмурного дня тянется шеренга домов из закопчённого красного кирпича. Они примерно одной высоты, довольно-таки приземистые, кряжистые. Цементные пилястры выбелены ветром и дождями, каменные ступени у входа — такого же светло-серого цвета. По обеим сторонам парадного стоят каменные колонны. На каждом доме — вдавленная в стену прямоугольная медная пластина. На одной из них проступает надпись: «Строение Мицубиси № 21».

Там, внутри, находится читальный зал, где можно бесплатно просматривать советские газеты, журналы, брошюры и книги. Зал не особенно велик. Окошки маленькие, и желтоватый свет электрических лампочек растекается по объятому гнетущей тишиной помещению. Словно наяву Сёдзо видит обложку толстого журнала: бледно-голубая, скверного качества бумага без каких-либо полиграфических изысков, а на ней — тёмно-синие буквы названия «Октябрь». Это печатный орган Союза советских писателей. Под словом «Октябрь» подразумевается Октябрьская революция.

Сказать, что Сёдзо ничуть не удивился, было бы неправдой. Он, естественно, удивился, но не настолько, чтобы остановиться посреди улицы, чувствуя, как у него перехватывает дыхание. Увиденная им картина при всей своей невероятности возникла абсолютно естественно. К тому же и красные кирпичные здания, и синие русские буквы на журнальной обложке мгновенно исчезли — с той же внезапностью, как и появились.

Вскоре после поражения Японии в войне Сёдзо — в ту пору он был студентом — разыскал дом под названием «Строение Мицубиси № 21» и несколько раз приходил в помещавшийся там Советский культурный центр, чтобы почитать литературные журналы. Однако по окончании института ему стало уже не до Советского Союза и не до чтения литературных журналов, и с тех пор он не вспоминал о былом своём увлечении. Даже когда около десяти лет назад сюда, на эту улицу, переехал офис его компании. Ни тогда, ни тем более теперь у него не было ни причин, ни поводов возвращаться к этим малозначащим событиям минувших дней. Предаваться ностальгическим воспоминаниям вообще было не в его характере, а после того, как три года назад от внезапной скоротечной болезни умерла его жена, он и подавно запретил себе оглядываться на прошлое. И хотя журнальная обложка возникла у него перед глазами с той отчётливостью, какая бывает только наяву, он не ощутил ни малейшей ностальгии ни по этому журналу, ни по этому месту, ни по своей студенческой юности.

Именно так предпочитал думать Сёдзо, хладнокровно оценивая ситуацию, и всё же владевшее им лучезарное настроение омрачилось. И дело было не в Советском Союзе, да и не в нём самом, каким он был когда-то, а в том неприятном чувстве, которое оставила привидевшаяся ему картина. Эту новую, современную улицу он привык считать своим миром, и теперь в этот его мир внезапно вторглось что-то непонятное и чужеродное.

«Зачем придавать значение всякой чепухе? Ты ведь уже не мальчик. Да, в сущности, ничего особенного и не произошло», — увещевал он себя, однако в его ощущении реальности, в естественной и непреложной уверенности, что он и эта новая, современная улица немыслимы друг без друга, образовалась брешь, и пока он возвращался к себе в контору, его всё сильнее охватывало тревожное чувство.

Намеченный на вечер ужин был отложен: у партнёров возникли какие-то непредвиденные обстоятельства.

— Может, составишь мне компанию? — обратился Сёдзо к одному из своих подчинённых, уже собравшемуся было домой.

Они вышли из офиса и стали поджидать такси. Улица, такая многолюдная в обеденное время, почти совсем опустела. С некоторых пор дни стали длиннее, и, несмотря на вечерний час, воздух всё ещё переливался зеленовато-синими красками, словно морская вода на отмели, но повсюду в зданиях уже зажёгся свет. Особенно красивы были башни высотой в десять с лишним этажей с ровными рядами светящихся окон.

— Я люблю вид улиц с высотными домами в сумерки, когда в окнах загорается свет, — произнёс Сёдзо, сев в такси. — Ближе к ночи электричество гаснет, либо остаётся лишь кое-где, местами. Это уже не то. Сам не знаю, в чём тут дело, но мне нравятся именно сумерки. Наверно потому, что в это время людской поток иссякает, цветовые различия между домами стираются, словом, исчезает всё лишнее, и каждое здание предстаёт в своём истинном виде. Глядя на светящиеся окна, я не думаю: надо же, уже поздно, а там всё ещё кипит работа, — и не стараюсь угадать, чем заняты там люди. Я просто любуюсь.

— Это напоминает ночную панораму Нью-Йорка…

— Да, пожалуй. Вскоре после войны я увидел в каком-то фильме ночной Нью-Йорк, и у меня возникло ощущение, словно я попал в совершенно иной мир.

«С тех пор Нью-Йорк, кажется, не особенно изменился», — продолжил Сёдзо про себя.

— Могу себе представить. Правда, в ту пору меня ещё не было на свете, — заметил его спутник.

— О, это было как сон. И вот, представь себе, за сравнительно короткий срок мы своими руками претворили этот сон в реальность. Видишь вон те высотные дома? Некоторые из них построены нашей компанией.

— Остановите здесь, — деловито-равнодушным тоном сказал молодой человек водителю. Такси резко затормозило.

«Где это мы?» — подумал Сёдзо, выбираясь из машины, и тут же откуда-то сверху на него обрушился сильнейший порыв ветра, едва не сбив его с ног.

— А вот и причина ветродуя, — объяснил его спутник, указывая на противоположную сторону улицы, где на фоне тёмно-синего неба высился недавно отстроенный тридцатиэтажный небоскрёб со стройными рядами светящихся квадратиков окон.

— Что за жуткая турбулентность! — Сёдзо прекрасно знал, что вблизи сверхвысотных сооружений возникает хаотическое движение воздушных потоков, но сталкиваться с этим явлением на практике ему до сих пор не приходилось.

— Турбулентность — ещё не всё. Такие здания создают серьёзные помехи для электромагнитных волн.

По соседству с небоскрёбом теснились скромные дома в три-четыре этажа, магазинчики, закусочные. Вывески с шумом раскачивались на ветру. Мимо пробегали женщины, придерживая рукой разметавшиеся волосы. Постоянно меняя направление, ветер то вдруг затихал, то обрушивался с новой силой, и тогда Сёдзо казалось, что на пути у него возникает какая-то невидимая преграда.

— Нам вон в тот переулок, — сказал его спутник, и Сёдзо, вжав голову в плечи и стараясь не дышать, поспешил вслед за ним в указанном направлении.

Как только они вбежали в двери небольшого ресторанчика и расположились за столиком, у него возникло ощущение, будто они попали в другой мир.

— Как странно, что под самым боком у небоскрёба притулилось такое миниатюрное заведение, — с искренним удивлением произнёс Сёдзо.

— На то это и Япония — чтобы рядом с крошечной харчевней отгрохать сверхсовременный небоскрёб.

«В самом деле, — подумал Сёдзо, — что было до нас? Домики из дерева и бумаги, хлипкие хибары, льнущие друг к другу и только благодаря этому не заваливающиеся набок, низенькие, плоские постройки, покорно жмущиеся к земле под действием гравитации. И вот пришли мы и на их месте возвели здания из железа и бетона, прочно стоящие на земле без всякой посторонней помощи. Возвели, и возводим, и будем возводить!»

— Кстати, а где ты живёшь? — спросил Сёдзо. Он имел в виду район, но собеседник ответил:

— В наёмной квартире. В одном из кварталов типовой застройки.

— Ты мог бы на льготных условиях переехать в более престижный дом из тех, что строит наша компания.

— Так-то оно так, но всё равно получается дорого. Пришлось бы брать жилищный кредит и выплачивать его до конца дней, а мне это как-то не улыбается. Но, конечно, типовой дом — всего лишь обыкновенная бетонная коробка. И жить в квартале, застроенном совершенно одинаковыми бетонными коробками, не так уж приятно. Особенно летом, когда все окна распахнуты настежь. Иной раз взглянешь на окно дома напротив, а там — такая же комната, такая же мебель, и даже по телевизору транслируется та же самая программа. Впрочем, в многоквартирном доме более высокого класса дела в этом смысле, наверное, обстоят не лучше.

«Для нас, — отметил про себя Сёдзо, — строительство домов из железа и бетона было заветной целью, для нынешнего же поколения это — пройденный этап».

— Понятно, — пробормотал он, а про себя подумал: должно быть, в их глазах даже кварталы высотных зданий, повергающих меня в такой восторг, выглядят совершенно иначе. — Кстати, ты не знаешь, когда был ликвидирован Советский культурный центр, находившийся неподалёку от офиса нашей компании? — спросил он затем. Мысль, подсознательно тревожившая его с обеденного перерыва, внезапно обрела словесное выражение.

— Неужели существовал такой центр? На нашей улице?

— Там давали читать советские газеты и журналы. Бесплатно.

— Честно говоря, Сакаи-сан, для меня полная неожиданность, что вы посещали заведения такого рода.

— Не то чтобы посещал. Просто заглядывал туда время от времени. В студенческие годы я немного изучал русский язык — так, урывками.

— Если нужно, я могу выяснить. Думаю, это не составит особого труда.

— Да нет, не надо. Просто я почему-то вспомнил об этом факте своей биографии.

Сёдзо почувствовал себя не в своей тарелке. Хотя он отнюдь не чурался спиртного, у него вдруг разболелась голова. Пульсирующая кровь гулкими ударами отдавалась в висках. По тесному помещению, словно шум прилива, разносились гомон голосов и смех.

— Что с вами? — спросил его спутник, с тревогой заглядывая ему в лицо.

— Немного болит голова…

— Это от усталости. Вы слишком ревностно относитесь к работе, Сакаи-сан. По-моему, вам следует взять отпуск или хотя бы немного отвлечься от дел…

Нет, причина была не в Советском Союзе и не в печатном органе Союза писателей, — внезапно понял Сёдзо. Его влекла к себе эта единственная уцелевшая после воздушных налётов улица с европейскими зданиями, и, хотя по нынешним меркам они выглядели весьма неказисто и вряд ли могли претендовать на то, чтобы именоваться архитектурными сооружениями современного типа, ему было радостно сознавать, что посреди пепелищ и бараков существует нечто, сохранившее в неприкосновенности свой изначальный облик.

Ему захотелось поскорее вырваться отсюда, из этого воздушного мешка, и увидеть череду высотных зданий с ровными рядами светящихся окон.

— Ну что, пойдём? — сказал Сёдзо.

2

В воскресенье во второй половине дня Сёдзо сел в автобус и поехал на Гиндзу. Он собирался где-нибудь там поесть, совместив поздний обед с ранним ужином.

Несмотря на выходной день, машин на дороге было довольно много, но двигались они без той близкой к остервенению нервозности, которая ощущается в это время в будни. Можно было спокойно смотреть из окна на токийские улицы. После того, как Сёдзо овдовел, у него появилась привычка вот так по выходным дням садиться в автобус и устраивать себе экскурсии по городу. И всякий раз он обнаруживал где-нибудь новое высотное здание или жилой дом необычной архитектуры. Иногда, доехав до очередной остановки, он выходил из автобуса, возвращался назад и подолгу любовался приглянувшимся ему объектом.

Надо же, как много детей! На остановке «Скиябаси» неподалёку от станции «Юракутё» государственной железной дороги в автобус вошла целая ватага школьников, человек десять с лишним. Это были в основном учащиеся средней школы, но кое-кто из ребят выглядел и помладше, а некоторые явно тянули на старшеклассников. Мальчиков и девочек было примерно поровну.

В первый момент Сёдзо подумал, что они едут на концерт какого-нибудь рок-певца, но он не слыхал, чтобы где-то поблизости был подходящий для этого зал, к тому же и одеждой и повадками его юные попутчики мало походили на фанатов современной музыки. В их одежде и причёсках не было ничего экстравагантного, они не дурачились, не обменивались шумными возгласами, а вели себя на удивление тихо и если о чём-то и переговаривались между собой, то вполголоса. До сих пор Сёдзо не сталкивался с детьми такого возраста и невольно почувствовал любопытство.

«А почему бы мне не доехать до конечной остановки? Я давно не был в Харуми», — подумал он и, вопреки первоначальному плану, не стал выходить на Гиндзе. Там в автобус впорхнуло ещё несколько ребят. Из всех пассажиров он, кажется, был единственным взрослым.

Сёдзо всегда считал, что с причала Харуми открывается самый красивый вид на Токио — подобно тому, как Манхэттен лучше всего смотрится со стороны Нью-Йоркского залива. На противоположном берегу, за вечно зыбящимися иссиня-чёрными водами Токийского залива, виднеется Токийская башня, а слева и справа от неё, частично заслоняя друг друга, высятся небоскрёбы. Время от времени Сёдзо приезжал сюда в одиночестве и до темноты любовался их силуэтами. С каждым разом высотных зданий становилось всё больше, и зрелище растущего ввысь города вдохновляло его, придавало ему бодрости.

Когда, миновав район Цукидзи, автобус по мосту Катидоки въехал на остров Цукисима, на пешеходных дорожках по обе стороны трассы Сёдзо увидел группы школьников примерно одного возраста с его попутчиками, двигавшихся в том же направлении. В Харуми их шествие стало ещё более многолюдным. Проехав по широкой, свободной от прочего транспорта дороге, автобус свернул направо, туда, где находились какие-то складские постройки, и наконец остановился возле огромного, причудливой формы здания, напоминавшего перевёрнутую металлическую чашу. Именно сюда, к этой чаше, стекался ребячий поток, исчезая в её недрах. Ехавшие с Сёдзо школьники начали выходить из автобуса. Сам не зная почему, Сёдзо последовал за ними.

Если бы в этом большом, похожем на стадион здании проводился какой-нибудь праздник, при входе висело бы соответствующее объявление, но, вопреки ожиданию, Сёдзо не увидел ни рекламных щитов, ни растяжек. Никого из распорядителей тоже не было видно. Лишь дети толпой устремлялись в двери.

Не заметив поблизости ни одного взрослого, Сёдзо слегка оробел, но поскольку дети не обращали на него никакого внимания, он всё же решился и вошёл внутрь. Из-за высокого куполообразного свода и отсутствия каких бы то ни было поддерживающих его опор зал казался огромным. И всё это пространство было заполнено детьми. Их собралось, наверное, свыше десяти тысяч. А может быть, даже больше. И пришли они не на концерт и не на какое-то увеселительное мероприятие. По всему помещению ровными рядами стояли длинные столы с разложенными на них журналами и брошюрами, как видно, предназначенными для продажи. Продавцы сидели на складных стульчиках позади столов, а покупатели сновали в проходах между ними.

Несмотря на неимоверный наплыв посетителей, было на удивление тихо. Время от времени кто-то из продавцов подавал голос: «Цена — всего сто иен», или: «Взгляните, это о-очень интересная книжка», — но никаких зазывных криков не было слышно. Заглянув поверх ребячьих голов на разложенный на столах товар, Сёдзо увидел кустарным способом отпечатанные книжки в стиле манга,[2] или, как теперь принято говорить, «комиксов». Судя по всему, он попал на ярмарку любителей этого жанра, где создатели «додзинси»[3] выставляют на продажу свою самодельную продукцию.

Проходя по залу, Сёдзо не встретил не только ни единого взрослого, но даже юноши-студента. Значит, эти мальчики и девочки самостоятельно договорились об аренде помещения и собрали такое количество участников.

Многие ребята нарядились в карнавальные костюмы. Кто-то изображал телевизионных монстров, кто-то — пришельцев из космоса, были там и зверюшки, и герои сказок и мифов, и принцессы, и воины — от солдат в нацистской форме с каской на голове до бойцов народно-освободительной армии Китая. Среди ряженых можно было запросто увидеть и девочку в военной форме с автоматом наизготовку, и мальчика в обличии сказочной принцессы. Чувствовалось, что в костюмы вложено немало труда и фантазии. Лица ребят выражали величайшую серьёзность, никто не смущался, не дурачился, — бродя по залу, они пребывали в каком-то особом мире, созданном их воображением. При этом никого не заботило, что в их ряды затесался взрослый.

Зрелище было странное, однако оно не производило впечатления чего-то нездорового. Просто, отыскав для себя соответствующее прибежище, эти дети приняли тот самый облик, который родился в их мечтах и фантазиях.

И всё же, глядя на сомнамбулические фигуры ряженых мальчиков и девочек, невольно становилось грустно. «Неужели только здесь, на этом отдалённом искусственном острове, они способны реализовать собственные мечты и фантазии? — подумал Сёдзо. — Неужели Токио стал для них заклятым местом? А ведь этот город построили мы».

Возможно, если бы Сёдзо постоянно общался с детьми, увиденное не произвело бы на него такого ошеломляющего впечатления. Впрочем, наверное, не все родители этих школьников знают, где и чем с такой серьёзностью занимаются сейчас их чада.

Охваченный непонятным смятением, Сёдзо пробрался к выходу. Впереди, на выдающейся в море дальней части острова, виднелся парк. Туда и направился Сёдзо, минуя разгрузочную площадку у причала, которая была пуста, если не считать нескольких припаркованных там грузовиков.

Трава на газонах парка всё ещё оставалась жухлой, жёлтой. Выцветшая под перекрёстным воздействием ветров с суши и с моря хвоя вечнозелёных деревьев тоже казалась тусклой и безжизненной. Пейзаж был скорее таким, каким он бывает на исходе зимы, нежели ранней весной. В этот предвечерний час приморский парк был безлюден.

Сёдзо подошёл к парапету у края воды. Волны с шумом плескались о причал с толстыми железными сваями. Перед ним простиралось холодное иссиня-чёрное море, и только вдалеке его поверхность отливала тусклым золотом в лучах заходящего солнца. Небо на западе окрасилось в блёклые желтокрасные тона, а на его фоне вырисовывалась панорама Токио.

Сёдзо давно уже не был здесь и, разглядывая представшую его глазам картину, удивлялся тому, как много новых высотных зданий появилось за это время. Прежде на переднем плане отчётливо выделялись лишь Токийская башня и здание Международного торгового центра, по обе стороны от которых виднелись строения в десять с лишним этажей, а вдали, окутанные дымкой, маячили небоскрёбы Синдзюку. Ныне же повсюду: на обоих берегах реки Сумидагавы, в районе Синагава, в Омори — выросли башни высотой в двадцать и более этажей.

Кое-где эти новые высотные здания стояли целыми массивами, частично заслоняя друг друга, кое-где — порознь, никакого порядка в их расположении не просматривалось. Да это и неудивительно. Взять хотя бы компанию, в которой работал Сёдзо, — строя дома, они меньше всего задумывались об архитектурном облике Токио как целого; так было до сих пор, так, видимо, будет и впредь. Ни заказчики, ни строительные компании попросту не могут позволить себе такую роскошь. В условиях конкуренции главное — выжить, тут вопрос стоит жёстко: либо ты съешь, либо съедят тебя.

Всё это Сёдзо отлично понимал, и, тем не менее, ему вдруг показалось, что с некоторых пор здания из железа и бетона стали плодиться по собственной воле, без чьего-либо ведома. Он уже не мог сказать про себя и своих коллег: «Мы построили этот город». Скорее, они вызвали к жизни некую неведомую силу и отпустили её на свободу. Это была могучая сила, совсем не та, благодаря которой когда-то, словно грибы после дождя, вырастали домики из дерева и бумаги с черепичными крышами. Что-то стало неуловимо меняться. Неподвластная человеку, вышедшая из-под его контроля сила начала сама по себе расти, набирать обороты.

Белый катер пронёсся мимо, оглушительно тарахтя мотором. Поднятые им волны гулко бились о причал. Над головой у Сёдзо с сиплым криком пролетели чайки. Ветер сделался холодным. Сёдзо застегнул пиджак и поднял воротник.

«Я ничего не замечал, — продолжал размышлять он, — но эти дети наверняка уже почувствовали происходящие в Токио перемены. Недаром же они собрались здесь в таком количестве. Не одна-две группы, не три-четыре школы или даже района. Такое впечатление, что однажды ночью дети всего города увидели один и тот же сон и, никому ничего не сказав, устремились сюда».

На глазах у Сёдзо небо над Токио из красновато-жёлтого стало багровым, затем приобрело лиловый оттенок. Силуэты беспорядочно нагромождённых зданий сделались ещё более мрачными. Зловещая тень запустения легла на город. Окрасившиеся в алый цвет рваные облака по странной прихоти ветра разбегались в разные стороны, меняя форму. Казалось, за рядами высотных зданий по всей линии горизонта на западе мечутся языки пламени.

«А ведь когда-то здесь и вправду всё полыхало», — подумал Сёдзо. Перед самым концом войны, в эту же весеннюю пору несколько ночей подряд на весь район от устья реки Сумидагавы до Синагавы и Омори сыпались бомбы. Если бы тогда он находился здесь, то видел бы, как почти вся земля вокруг — не только на западе, но и на севере, и на юге — охвачена огнём. Пламя подступало к самой воде, опаляя небо, озаряя поверхность залива. В действительности ничего этого Сёдзо не видел, но тем активнее работало его воображение. Он смотрел на Центр международной торговли и живо представлял себе, как из окон его рвутся языки пламени, как рядом горит и рушится Токийская башня, как корчатся в огне и отблесках пожара новые небоскрёбы. Всё вокруг него было охвачено пламенем. Даже стоящие позади, на пристани Тоёсу, резервуары для газа один за другим вспыхивали ярко-красным заревом, словно взмётывая вверх всполохи огня…

Наконец пожар утих, последние лучи заходящего солнца поблекли, и серая дымка стала опускаться на землю, но у Сёдзо было такое чувство, будто он видел, как над Токио, подобно бушующему пламени, клубятся зловещие призраки.

Он вышел из парка через ворота, ведущие к автобусной остановке. Здесь, упираясь в парк, обрывалось широкое, по пять рядов на каждой стороне, шоссе, тянущееся от тыльной стороны серого полусферической формы здания, в котором проходила детская ярмарка.

За исключением припаркованных с краю нескольких грузовиков и легковушек, просторное и гладкое, как взлётная полоса аэродрома, шоссе было совершенно пусто — ни машин, ни людей. Стемнеть ещё не успело, но солнечный свет уже померк, и на сухой, мышиного цвета асфальт легли коричневые тени. По левую руку от Сёдзо располагалась площадка, предназначенная для погрузочно-разгрузочных работ, с правой стороны вдоль причала тянулись громоздкие складские постройки высотой в шесть и в семь этажей. Вот так в этот вечерний час выглядел искусственный остров, где даже воздух казался холодным и жёстким.

«Надо же, здесь всё лишено покрова, как будто выставлено на показ, — подумал Сёдзо и стал переходить шоссе, двигаясь по диагонали, чтобы срезать путь к автобусной остановке. — Интересно, дети уже разошлись?» Он взглянул на здание с крышей в виде купола-полусферы, и в тот же миг внимание его привлекла какая-то чёрная точка: вынырнув из тени, окружавшей эту серую громаду, она стремительно двигалась в его сторону, нарушая безмолвие пограничного часа между днём и ночью.

Прошло некоторое время, прежде чем он сообразил, что это мотоцикл, мчащийся на огромной скорости. Сёдзо ещё не успел дойти до середины шоссе, и ему нужно было срочно решать — то ли бегом бежать вперёд, то ли спешно возвращаться назад. Бежать ему не хотелось. К тому же в десяти-пятнадцати метрах от него шоссе заканчивалось. Наверняка, подъехав поближе, мотоциклист сбросит скорость.

Прибавив шагу, Сёдзо пошёл вперёд. Однако мотоциклист и не думал сбавлять скорость. Он мчался так, словно собирался на полном ходу ворваться в парк и с причала вылететь в море. Сёдзо невольно остановился и, как вкопанный, замер посреди дороги. Его парализовало не столько чувство опасности, сколько ощущение невероятности происходящего.

Мотоцикл был большим и, судя по всему, очень мощным. Несмотря на такую скорость, грохота мотора почти не было слышно. Он словно летел по воздуху, неумолимо приближаясь.

Сёдзо всё ещё не терял надежды, что в последний момент водитель либо притормозит, либо свернёт в сторону, но ничего подобного не произошло. Он и вскрикнуть не успел, как мотоцикл промчался мимо буквально на волосок от него. Резкая воздушная волна заставила его отшатнуться. «Сейчас мотоцикл врежется в изгородь!» — мысленно воскликнул Сёдзо, не в силах перевести дыхание.

Но он ошибся: едва коснувшись изгороди передним колесом, мотоцикл остановился.

— Эй, послушай! — выпалил Сёдзо, невольно срываясь на крик. — Как можно гнать на такой скорости?!

Юный мотоциклист накренил руль и спустил одну ногу на дорожное полотно. По сравнению с массивным корпусом мотоцикла он казался на удивление маленьким и щуплым. Чёрные брюки и блузон плотно облегали его фигуру наподобие водолазного костюма. Полусапожки и шлем тоже были чёрного цвета. «Видимо, этот большой, толстый шлем, похожий на те, в которых когда-то спускались под воду водолазы, не пропускает звуков извне», — догадался Сёдзо, но мотоциклист, не выпуская руля из рук в чёрных кожаных перчатках, медленно повернул голову в его сторону.

Хотя передняя часть шлема была прозрачной, тень, отбрасываемая нависающими над оградой деревьями, мешала Сёдзо как следует разглядеть лицо юноши. Внезапно надвинулись сумерки, лишь серебристого цвета мотоцикл сверкал холодным металлическим блеском.

Юноша никак не отреагировал на гневное восклицание Сёдзо. Должно быть, он просто оглянулся на человека, внезапно возникшего у него на пути.

— Ты едва не сбил меня! — крикнул ему Сёдзо. — Надо смотреть, куда едешь!

Мотоциклист поднёс руки к голове и стал медленно снимать шлем. Ну и тип! Сперва — сумасшедшее лихачество, теперь — загадочное молчание. Чудной какой-то парень. Видимо, психопат со склонностью к аутизму и всякого рода фрустрациям.

Массивный шлем снялся на удивление легко. Освободившись от него, мотоциклист несколько раз тряхнул головой, и длинные волосы упали ему на плечи. Сёдзо остолбенел: перед ним стояла девушка.

Какое-то время оба молчали. «Интересно, как ей удалось упрятать свои длинные волосы в шлем? — машинально подумал Сёдзо. — Скрутила их в узел? Или прибегла к помощи заколок?» Впрочем, он не заметил, чтобы она вынимала из волос заколки.

Мотоциклистка вдруг рассмеялась:

— Что, сердиться на девушек не в ваших правилах? Минуту назад у вас был такой грозный вид, что я боялась, вы броситесь на меня с кулаками. По правде говоря, я вас просто не заметила. В голове у меня было только одно: до каких пор можно позволить себе мчаться на полной скорости, чтобы вовремя остановиться, не влетев в забор?

— Так ведь это как раз и опасно!

— Ничего подобного. Когда уверенно летишь вперёд, машина сама сманеврирует в нужный момент. И наоборот, если всё время смотреть себе под ноги или озираться по сторонам, в теле возникает скованность, и тогда аварии не избежать.

— Но вы едва не наехали на меня!

— Тем не менее, я вас не сбила. А если бы я хоть на секунду увидела, что вы там стоите, то наверняка врезалась бы — если и не в вас, то в этот забор.

«Странная логика», — подумал Сёдзо, но в прямодушии собеседнице было трудно отказать. Загадочная особа. В компании, где он служил, было сколько угодно молоденьких женщин, в том числе и весьма энергичных, но такая ему ещё не встречалась. Плотный, ладный чёрный костюм то ли из кожи, то ли из какой-то синтетической ткани, полусапожки и кожаные перчатки смотрелись на ней совершенно естественно. А с какой лёгкостью она управляла этим огромным, мощным мотоциклом!

Одной рукой прижимая к груди шлем, другой она приглаживала волосы. Вид у неё был абсолютно спокойный. При том, что Сёдзо ни разу в жизни не садился на мотоцикл, для него было вполне очевидно, что, управляя им, человек не только испытывает на себе силу ветра, но и подвергает себя куда большей опасности, чем автомобилист, защищённый корпусом своей машины.

— Как бы там ни было, я порядком испугался. У меня, знаете ли, не совсем здоровое сердце.

— В таком случае примите мои извинения. Чтобы загладить свою вину, я с удовольствием подвезла бы вас, но, по существующим правилам, даже на заднем сидении полагается надевать шлем.

— Вы шутите? Я не настолько выжил из ума, чтобы воспользоваться услугами такого сумасшедшего водителя, как вы, — моментально парировал Сёдзо, но на какой-то миг ему вдруг представилось, как, ухватившись за талию загадочной незнакомки, он мчится с ней по открытому, напоминающему взлётное поле асфальтовому шоссе. Он поспешно тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение.

Девушка громко рассмеялась. Потом неожиданно включила фару. Прорезав темноту, лучи её осветили асфальт, похожий на кожу какого-то гигантского пресмыкающегося, и кусты парка, напоминающие сидящих зверей с жёсткой чёрной шерстью.

— Ну что ж, на нет и суда нет. Но вы тоже хороши. Не надо было в такой поздний час бродить здесь в одиночестве.

С этими словами незнакомка проворно водрузила на голову шлем (Сёдзо так и не разглядел, каким образом она упрятала в него волосы), включила мотор, и мотоцикл, моментально сорвавшись с места, двинулся в обратном направлении. Выхлопная труба сверкнула серебряным блеском, яркое пятно света на бешеной скорости заскакало по дороге, а потом вдруг исчезло. Вдали смутно виднелось здание с крышей-полусферой.

Всё это был не сон, не галлюцинация — в воздухе всё ещё витал запах бензина. Однако и на реальность это тоже не походило. Во всяком случае, Сёдзо со всей ясностью ощутил, что произошло нечто такое, чего до сих пор с ним не случалось. Как будто чёрный вихрь, исполненный удивительной жизненной силы, внезапно пронзил его насквозь.

3

С тех пор почти каждое воскресенье Сёдзо стал ездить в Харуми.

По мере того, как весна вступала в свои права, и на пристани, откуда отправлялись и куда прибывали пассажирские паромы, курсирующие между Токио и островом Кюсю, и в приморском парке становилось всё более многолюдно. Любители рыбной ловли, и стар и млад, располагались на причале со своими удочками. А на лужайках парка небольшими группками сидели семьи с маленькими детьми, лакомясь привезённой из дома снедью. В ясные, безветренные дни этот мирный пейзаж как-то особенно согревал сердце. Поверхность воды мерцала яркими солнечными бликами, и даже голоса чаек раз от раза становились всё более звучными. Высотные здания на противоположном берегу были окутаны туманной дымкой, отчего порой забывалось, что это — конструкции из железа и бетона.

Примкнув к наслаждающимся праздностью людям, Сёдзо мог подолгу наблюдать за покачивающимися на воде поплавками или прислушиваться к смеху малышей, бегающих по газону на своих ещё не окрепших ножках. Уже одно это действовало на него умиротворяюще, поднимало ему настроение. Но настоящий прилив энергии он испытывал ближе к вечеру, когда народ начинал понемногу расходиться, незаметно налетал ветер и силуэты зданий на том берегу вновь обретали чёткость, а проложенное по искусственному острову широкое прямое шоссе и ряды складских построек заставляли ощутить шероховатость бетона и пронзительную пустоту окружающего пейзажа. Даже тёмная поверхность моря казалась твёрдой, как асфальт, и с холодной неприступностью ускользала от взора.

Сёдзо стал приезжать сюда не потому, что надеялся вновь встретить девушку на мотоцикле. И всё же, когда в тишине надвигающихся сумерек он выходил один на шоссе, ему представлялось, что вдалеке вот-вот появится большой, серебристого цвета мотоцикл, а на нём она — вся в чёрном. При этом он почему-то не допускал, что она может приехать со стороны Цукидзи, моста Катидоки и острова Цукисима или же, скажем, из Кибы в нижней части города, переправившись через мосты Тоёсу и Харуми.

Он был уверен, что она должна внезапно возникнуть возле серого здания с куполом, где недавно с видом сомнамбул бродили токийские школьники. Пусть и старше их по возрасту, она могла оказаться одной из них — девочкой, выскочившей на улицу в карнавальном костюме…

Но с тех пор никаких подобных мероприятий там, похоже, не проводилось, и серое здание пустовало. Что же до девушки на мотоцикле, то, вопреки ожиданиям, она всё не появлялась. И хотя Сёдзо приезжал сюда не ради встречи с нею, всякий раз, когда он в одиночестве садился в автобус, пронзающий темноту жёлтым светом фар, его охватывало тяжёлое, тоскливое чувство. Как будто девушка нарушила данное ему обещание.

Изучая карту районов, прилегающих к Токийскому заливу, Сёдзо сделал ошеломляющее открытие: оказывается, он даже не представлял себе, насколько за последние годы увеличилась площадь осушенных территорий. Когда с причала Харуми смотришь на центральную часть города, кажется, будто ты находишься посреди залива, а ведь, по существу, здесь он только начинается.

Сёдзо всегда считал, что в силу своей профессии хорошо знает Токио — не только его топографию, но и особенности рельефа, свойства грунтов, ситуацию с отводом поверхностных и подземных вод. Что же касается побережья Токийского залива, то тут он был полным профаном.

Разложив перед собой карту всего мегаполиса вместе с примыкающей к нему частью акватории Токийского залива, Сёдзо обратил внимание на то, как глубоко вклинивается море в территорию города, едва ли не вплотную подступая к его центральной части. Если исходить из плотности населения, то центр Токио окажется расположенным западнее района Синдзюку, если же ограничиться только территорией старого города между реками Тамагава и Аракава с императорским дворцом посередине, получится, что она почти на четверть занята водой. И вот вдоль побережья стали появляться всё новые участки намытой земли, как будто внезапно пришла в действие некая сила, стремящаяся отвоевать у моря захваченную им часть суши. Спору нет, количество производимого Токио мусора неуклонно возрастает, и его необходимо утилизировать, но всё же Сёдзо казалось, что появление этой огромной невидимой силы трудно объяснить одной лишь практической целесообразностью.

Уж на что Сёдзо был чужд всякой мистике, но когда перед его мысленным взором проносились сорок лет, в течение которых Токио обрёл свой нынешний облик, когда он вспоминал, как на месте бараков, стоявших на обгоревшей земле, стали появляться дома, мало-мальски заслуживающие этого названия, как прямо на глазах они заполонили старый город, а затем и его окрестности, как в центре выросли первые многоэтажные здания, как по всему городу протянулись скоростные автомагистрали и линии метро, — доводы рассудка отступали в сторону, и он невольно начинал верить, что за всем этим стоит какая-то недоступная разуму сверхъестественная сила. Думая об этой силе, он представлял себе бесчисленное множество живущих в земле плазмоидов, которые, собравшись в кучу, превращаются в единое движущееся тело, и вот уже оно тянется вверх, у него появляются туловище и голова…

Это — сила самой природы, не наделённой разумной волей, даже не обязательно живой, ведь природа состоит не только из органического вещества. До сих пор Сёдзо полагал, что сознательно участвовал в преобразовании Токио, теперь же он почувствовал, что его крохотное «я» — ничто в сравнении с этой силой.

Вернее, нет, не так. Он тоже был частицей этой силы, она действовала через него, внутри него. И сейчас действует. Ощущая это всеми фибрами своего существа, Сёдзо внезапно понял, что он совсем не тот, кем привык себя считать: это был он и в то же время не он, а в каком-то смысле совершенно незнакомый, чужой человек. «Не иначе, как та же самая сила, что понуждает Токио возвращать себе отнятую заливом территорию, манит меня в те места», — подумал Сёдзо. Это было жутковатое, но совершенно новое ощущение.

Разглядывая карту, Сёдзо обнаружил маршрут автобуса, курсирующего между Синагавой и районом Кото через осушенную часть Токийского залива.

Погода в воскресенье выдалась хмурая, того и гляди мог пойти дождь, но Сёдзо был не в силах усидеть дома — ему не терпелось опробовать этот новый маршрут.

До Синагавы он добрался на такси. Не найдя остановки нужного ему автобуса, он стал расспрашивать прохожих, отчего-то смущаясь и переходя на шёпот, как будто интересовался чем-то неподобающим. Видимо, он сознавал, что действует, повинуясь внутреннему импульсу, а в его возрасте это неприлично. При этом он вряд ли смог бы объяснить, почему человеку должно быть стыдно следовать зову собственного сердца.

Остановка находилась на краю какого-то заплёванного пустыря. Там уже стояли две девушки, должно быть, старшеклассницы. Вскоре подошёл допотопного вида автобус. Перед самым отправлением в него ввалилось несколько мужчин — усевшись по обе стороны от прохода, они принялись громогласно обсуждать только что закончившиеся скачки.

Автобус тихо отъехал от остановки и вскоре очутился на какой-то заводской окраине. Вдоль дороги тянулся длинный забор того же мрачно-серого цвета, что и низкое, затянутое облаками небо, затем его сменили ряды безликих складских построек. Прислушиваясь к бесцеремонным возгласам и нарочито громкому, трескучему смеху попутчиков, Сёдзо, который привык ездить на метро, да и то лишь в пределах центральной части города, ощущал себя пришельцем из какого-то другого мира. Широкая улица была почти пуста. За окном промелькнула череда больших угрюмых складов, за ними показался канал с чёрной стоячей водой и привязанной к берегу старой, полусгнившей деревянной лодкой. Когда автобус проезжал под скоростной эстакадой, Сёдзо успел рассмотреть трещины и пятна на её цементных опорах.

За мостом начиналась осушенная территория залива. Над новым массивом недавно отстроенных высотных домов пролетел реактивный пассажирский самолёт, он шёл на снижение, готовясь приземлиться в аэропорту «Ханэда», но шума двигателей не было слышно. Сёдзо и не заметил, как возвращавшиеся со скачек мужчины вышли из автобуса, в салоне оставались только он и две девушки, молча сидевшие рядышком в уголке.

Автобус вырулил на широкое шоссе. Несмотря на выходной день, по нему двигалось довольно много грузовиков. Это была скоростная прибрежная магистраль. Проезжая по туннелю — капитальному сооружению, освещённому оранжевыми огнями, — было трудно поверить, что он пролегает по дну залива, но это было действительно так: Токио успел дотянуться своими щупальцами до морского дна.Вблизи острова Цукисима и Харуми залив уже превратился в подобие озёра или большого отводного канала.

Вынырнув из туннеля, автобус съехал со скоростной магистрали, свернул вбок и оказался на просторной дороге, по обеим сторонам обсаженной деревьями и кустарником. Почва здесь имела белёсый оттенок — сразу было видно, что это не природный грунт, — в остальном же она мало походила на искусственную и скорее напоминала какой-нибудь земельный участок за городом, появившийся на месте срытого холма.

Впереди показалось бетонное здание Морского музея в форме корабля, сбоку от него виднелся небольшой мост, а за ним простиралось ничем не заполненное пространство с уходящей вдаль довольно широкой прямой дорогой без единого деревца по обочинам. Это был огромный пустырь, поросший бурьяном и жёлто-коричневой прошлогодней травой. «Вот это и есть настоящая рукотворная земля!» — мысленно воскликнул Сёдзо в волнении.

Автобус между тем стал поворачивать к Морскому музею. Заметив указатель остановки, Сёдзо проворно нажал на кнопку выхода. Нигде вокруг не было ни души. Стоячая вода канала отливала свинцом.

Сёдзо перешёл мост. Низкие, неподвижные облака были одного цвета с его асфальтовым покрытием. Отсюда и дорога, и пустырь казались ещё более просторными, заброшенными и безлюдными, чем из окна автобуса. Вблизи не было ни единой постройки, лишь белое здание Морского музея за спиной у Сёдзо, словно призрак, маячило на всём этом голом пространстве. Контуры токийских небоскрёбов едва различались на фоне серого неба. Портальные краны на пристани Ои напоминали скелеты огромных жирафов, когда-то давным-давно явившихся из мира сновидений, да так и оставшихся стоять на линии горизонта.

Недавно, оказавшись посреди пустынного асфальтового шоссе на причале Харуми, Сёдзо испытал острое чувство одиночества, но там всё-таки ощущалась близость города — перелетая через узкую полосу залива, ветер приносил его запах, его шум. А вот здесь действительно был пустырь. Правда, в отличие от настоящего пустыря, он не обладал тем запахом, который копится в почве на протяжении тысяч, десятков тысяч лет, той массивностью и основательностью, которая свойственна земле. Интересно, когда появилась эта рукотворная территория? Лет десять назад? Или все двадцать?

Сёдзо сошёл с дороги и зашагал прямо по пустырю. Сперва он пробирался сквозь гущу рослых, выше его головы, трав с сухими, длинными и жёсткими, как у тростника, листьями, потом вдруг на его пути возник участок голой, без единой травинки, растрескавшейся земли, из которой выглядывали какие-то посторонние предметы: конец проволоки, обрывок виниловой плёнки, краешек красноватого женского кимоно. Все эти вещи, пусть и запачканные, не были тронуты тленом и даже, напротив, вызывали ощущение чего-то живого. Глядя на них, Сёдзо испытал нечто сродни сексуальному возбуждению, — это было неожиданно и странно, ведь с тех пор, как умерла жена, ему казалось, что подобные желания уже не для него.

Он довольно часто посещал клубы на Гиндзе, встречаясь там с деловыми партнёрами, но как бы молода и привлекательна ни была подсевшая к нему девушка-хостесс, как бы близко она ни придвигалась, он не ощущал особого волнения. С таким же равнодушием, проходя по какому-нибудь увеселительному кварталу, он взирал на афиши и неоновые рекламы эротических шоу. Как странно, что вожделение настигло его именно здесь, на этом безлюдном пустыре… Видимо, выглядывающий из земли маленький клочок женской одежды гораздо сильнее щекочет нервы и разжигает похоть, чем обнажённое женское тело. Тем более, когда земля такая сухая, блёклая, ненатуральная.

Сёдзо брёл наугад по жухлой траве и размышлял о прожитой жизни. Он никогда не отличался повышенным интересом к женскому полу, даже в молодости. Его студенческие годы пришлись на пору послевоенной разрухи; помимо учёбы, он вынужден был ещё и подрабатывать, а на всё остальное не хватало ни времени, ни сил. Невесту ему подыскал начальник, это был банальный брак по сговору. Проституток он избегал из опасения подхватить какую-нибудь инфекцию. Хотя он отнюдь не был карьеристом, работа всегда стояла у него на первом месте.

Когда смотришь с дороги, земля на пустыре кажется ровной, на самом же деле она была бугристой, что и понятно: в зависимости от характера используемого мусора насыпная почва даёт разную осадку. Должно быть, именно неровность грунта сбивала Сёдзо с толку, и он никак не мог выбраться к краю пустыря. Из-за высокого бурьяна ничего не было видно, — возможно, всё это время он просто кружил на одном и том же месте. Но ему было приятно от разнузданных мыслей, внезапно нахлынувших на него, едва он ступил на эту дикую искусственную землю. Это было сладкое и в то же время мучительное чувство.

Если бы сейчас светило солнышко и веял лёгкий ветерок, ему, наверное, тоже было бы приятно, но по-другому, иначе. Плотные, низкие, словно нависшие над самой головой облака и тишина, разлитая в тяжёлом, неподвижном воздухе, не давали эмоциям выплеснуться наружу. Атмосфера царящего вокруг запустения делала их более концентрированными.

За исключением деловых поездок, Сёдзо никогда не путешествовал в одиночку. Но однажды — ему было тогда лет тридцать пять или около того — на обратном пути из Киото, куда он ездил по служебным делам, ему вздумалось махнуть на западное побережье полуострова Ното. Сделав пересадку в Канадзаве, он отправился в городок Вадзима. Путешествие не оправдало его ожиданий. Разочарованный, он пустился в обратный путь, сел в поезд, идущий до Канадзавы, и вот, возле какого-то полустанка с неизвестным названием ему послышался рокот моря. Не раздумывая, Сёдзо сошёл с поезда. Дело было поздней осенью, уже стемнело. Из багажа у него была только лёгкая сумка. Он вышел со станции, пересёк тёмную улицу и, как одержимый, направился в ту сторону, откуда доносился шум волн и запах моря.

Отыскав тропинку в сосновом бору, он чуть ли не ощупью добрался до песчаного берега и увидел перед собой бушующие волны. Сильный ветер едва не сбивал его с ног, в лицо ему летели брызги и песок. Он долго стоял на пустынном берегу уже по-зимнему мрачного, разъярённого моря, пока не озяб и не почувствовал вдруг, как в недрах его продрогшего тела поднимается какая-то чуждая его природе исступлённая сила… В этой силе было что-то дикое, похожее на грубую животную страсть. Задыхаясь, он побрёл к городу по полевой тропе. Если бы сейчас ему встретилась женщина, неважно какая, — совсем ещё девочка или дряхлая старуха, — он мгновенно бросился бы на неё и повалил на землю. К счастью, в этом захолустном городке женщины не разгуливали по ночам в одиночку…

За двадцать лет Сёдзо ни разу не вспомнил про эту историю, и вот теперь она неожиданно всплыла в его памяти. Оказавшись в незнакомом месте, на пустынном берегу, наедине с чёрными волнами, ветром, мглой и летящим во все стороны песком, он внезапно перестал быть собой, как будто в него вселился кто-то посторонний… Но именно в ту минуту он как никогда ясно понял, кто он есть на самом деле — странный, горячий и мягкий копошащийся комочек, судорожно двигающий невидимыми щупальцами. «Вот это нелепое существо, — подумал Сёдзо, — которого не увидишь ни в зеркале, ни на фотографии, и есть моё подлинное „я“. А это — он посмотрел на свои руки, живот, брюки, пыльные башмаки, — всего лишь его несовершенная проекция в трёхмерном мире».

… Неожиданно где-то совсем рядом Сёдзо почудилось какое-то движение. Он поднял голову. Со всех сторон его обступали густые заросли высокого сухого тростника, и по этим зарослям медленно и совершенно бесшумно скользила огромная чёрная тень.

Что бы это могло быть? Затаив дыхание, Сёдзо долго всматривался в её очертания, пока до него наконец не дошло, что это корабль — настоящий большой корабль. Краска на его бортах облупилась, обнажив изъеденное ржавчиной железо. Ближе к корме располагались пароходная труба и рубка, скорее всего, оставленные просто так, для видимости. И всё же, каким образом здесь очутился этот корабль и почему он плывёт по траве? Ведь ещё несколько минут назад его не было и в помине.

«Не иначе как это какой-то призрак или мираж», — подумал Сёдзо и, раздвигая тростник, шагнул навстречу таинственному силуэту. Всё это было непостижимо, но не воспринималось как нечто из ряда вон выходящее. Сёдзо нисколько не сомневался, что здесь, в этом месте могут происходить любые чудеса. От радостного предчувствия у него даже закружилась голова.

Он шёл вперёд, глядя поверх высокого бурьяна, пока едва не свалился в воду. Поскольку вокруг не было ни деревца, ни строения, которые возвышались бы над зарослями травы и могли служить ему ориентиром, он не заметил, как оказался на краю пустыря. Теперь Сёдзо наконец сообразил, что этот грузовой корабль просто-напросто шёл тихим ходом вдоль намытого берега залива, но даже когда, по-прежнему не нарушая тишины, он отплыл на почтительное расстояние, Сёдзо не покидало ощущение странной реальности своего первого впечатления, будто эта чёрная глыба беззвучно скользила прямо по траве. И наоборот — движущийся по тёмной, свинцового цвета воде корабль казался ему призраком. Равно как и реактивные пассажирские лайнеры, один за другим идущие на посадку в «Ханэду».

4

С недавних пор у Сёдзо возникло ощущение, что по воскресеньям он превращается в другого человека. Причём именно этот «другой» человек, бродящий по рукотворной земле у Токийского залива, очевидно, и был настоящим Сёдзо, в то время как в остальные дни под видом Сёдзо выступал какой-то его двойник.

Из сказанного вовсе не следует, что Сёдзо стал относиться к работе с прохладцей и с понедельника по пятницу лишь отбывал положенное время в офисе. (Каждая вторая суббота была нерабочей, но эти дни он посвящал уборке дома, походам за покупками и прочим бытовым хлопотам, а по вечерам проводил время у телевизора, но не так, как некоторые, — фанатически уставясь в экран, — а, скорее, чувствуя себя нейтральным наблюдателем.)

К счастью, после временного застоя дела компании постепенно пошли на лад. Изначально не ставя перед собой цели сделать карьеру любой ценой, Сёдзо не примыкал ни к каким группировкам, врагов у него тоже не было. Он пользовался репутацией пусть и не блещущего особыми талантами, но добросовестного работника, и, хотя многие видели в нём человека довольно замкнутого и скрытного, никто не назвал бы его чудаковатым.

Как и прежде, по будням, едва ли не через день, он отправлялся куда-нибудь выпить в компании с деловыми партнёрами или сослуживцами. «А вы в последнее время помолодели», — нередко говорили ему теперь. Или так: «Когда женщина, перешагнув черту среднего возраста, теряет супруга, у неё открывается второе дыхание. С мужчинами же наоборот: овдовев, они, как правило, опускаются. Признавайтесь, уж не появилась ли у вас новая дама сердца?» На это кто-то обязательно возражал: «Нет, тут Сакаи-сан вне подозрений. Его сердце отдано высотным зданиям. Он ведь даже в выходные ходит по городу, любуясь небоскрёбами».

В этих словах была большая доля правды. Хотя Сёдзо уже не предпринимал воскресных прогулок по Токио, в будни ему случалось по делам службы выходить в город, и, когда на глаза ему попадался какой-нибудь новый высотный дом или здание необычной конструкции, он и теперь непременно останавливался, чтобы получше его рассмотреть. В последнее время стали всё более активно воплощаться в жизнь оригинальные идеи молодых проектировщиков. Несмотря на отчаянную конкуренцию, они спокойно и уверенно делали своё дело. И Сёдзо было приятно видеть плоды их трудов…

В тот день у Сёдзо накопилось много дел, и, когда, разделавшись с ними, он вышел из офиса, часы уже показывали начало десятого вечера. Вокруг было тихо и пустынно, от дневной сутолоки не осталось и следа. По слабо освещённой улице он быстрым шагом направился к метро, и тут вдруг внимание его привлекла витрина, где шли оформительские работы. Он невольно остановился.

В последнее время здесь один за другим стали открываться магазины эксклюзивной одежды, ювелирных украшений, художественной мебели и всевозможных безделушек. Витрина одного из них была ярко освещена и на фоне совершенно безлюдной улицы с тусклыми фонарями выглядела как миниатюрная панорама. Однако она привлекла внимание Сёдзо не только благодаря освещению. За стеклом трудилось несколько мужчин: кто-то вбивал в стену гвозди, кто-то подбирал с пола мусор, но композиция была уже практически готова, — она-то удивительным образом и притягивала к себе Сёдзо, затрагивая какие-то тайные струны его души.

Композиция была выстроена с помощью манекенов, но не стилизованных в духе новомодных арт-объектов, а вполне традиционных — с лицами, волосами, руками и ногами, — в точности имитирующих человеческую фигуру и наделённых каждый своим особым выражением. Эти скорее даже не манекены, а куклы изображали семью в гостиной европейского дома. Их одежда выглядела по-домашнему непритязательной, но, судя по расцветке, сочетанию тонов, дизайну, всё это были дорогие импортные вещи.

Комната, естественно, не соответствовала реальным размерам гостиной, но вся обстановка: мебель, утварь, элементы декора — была самой что ни на есть настоящей, а на стенах и на полу даже можно было разглядеть чуть заметные пятнышки и царапины. Этот антураж не столько запечатлевал современный быт, сколько воссоздавал элегантную атмосферу прошлого, словно бы перенося зрителя в интерьер европейского дома довоенной постройки, и поныне стоящего где-нибудь на старинной улочке Токио. Однако внимательный взгляд обнаруживал в этой картине не одни только приметы милой сердцу старины.

В расположении фигур: супружеской пары средних лет, старика, молоденькой девушки — было что-то подчёркнуто неестественное. На коленях у откинувшегося в кресле старика лежала открытая книга, но при этом взгляд его был устремлён куда-то в потолок. Супруги сидели визави за чайным столиком, но смотрели как бы мимо друг друга, и от этого их улыбающиеся лица производили зловещее впечатление. Девушка стояла перед зеркалом в золотой раме, висящим над комодом с перламутровой инкрустацией, однако (интересно, каким образом достигался этот эффект?) отражение разительно не соответствовало оригиналу. Волосы у девушки были забраны на затылке, и на лице почти не было косметики, в зеркале же отражалась совсем другая персона — с распущенными волосами, густо подведёнными глазами и ярко-красным смеющимся ртом.

Окно гостиной было распахнуто, и в проёме вырисовывалась фигура мальчика, должно быть, брата этой девушки. Подавшись всем корпусом вперёд и вскинув голову, как перед прыжком в воду, он словно бы приготовился оттолкнуться от подоконника и воспарить над садом, заросшим причудливыми тропическими растениями. В лиловом ночном небе висела большая круглая луна.

Каждая из фигур этой картины существовала как бы сама по себе. Между ними не ощущалось той невидимой связи, которая делает семью семьёй. Застывшие позы, неподвижные лица, остановившиеся взгляды… За стеклом витрины царило холодное молчание манекенов. А поскольку это молчание было абсолютно естественным, оно великолепно гармонировало с безмолвием роскошной мебели и прочих предметов обстановки. Более того, оно удивительным образом сочеталось с толстым стеклом витрины, с бетонной стеной здания, с пустынной мостовой, с рядами погасших окон, с ночным обликом обезлюдевшего делового квартала.

Если бы Сёдзо увидел эту витрину при свете дня, среди уличного шума и суеты, представленная в ней композиция, возможно, показалась бы ему чем-то надуманным, бутафорским. Но сейчас настроение, исходящее от этой маленькой панорамы, передавалось и окружающему пейзажу, и самому Сёдзо, проникая в сокровенные глубины его души. Это кромешное безмолвие таило в себе что-то зловещее, но вместе с тем навевало и какое-то ностальгическое чувство. Оно одновременно и ужасало, и непреодолимо влекло к себе. Интересно, что за человек придумал всё это?

Сёдзо не заметил, как рабочие удалились и в витрине появилась высокая худощавая женщина в оливкового цвета брюках наподобие шаровар и короткой курточке. Переходя от манекена к манекену, она слегка корректировала их позы, поправляла на них одежду. При этом всякий раз она оказывалась спиной к Сёдзо, и лица её не было видно.

Наконец женщина остановилась и какое-то время стояла на месте, лишь изредка поворачивая голову в ту или иную сторону. Судя по всему, она и была автором этой композиции, но в её повадке не ощущалось ни самовлюблённой экстравагантности, ни суетливости, обычно свойственных дамам её профессии. Во всём её облике сквозила такая невозмутимость и меланхолическая отрешённость, что её саму впору было принять за манекен.

Постепенно внимание Сёдзо переключилось с витринной композиции на её создательницу. Он не знал, что именно в подобных случаях играет главенствующую роль: пожелания заказчика или замысел самого дизайнера, — но одно было совершенно ясно — смысл этой работы не в оригинальности, нацеленной лишь на то, чтобы привлечь покупателей. За всем этим стояло что-то очень глубокое, затрагивающее автора не на уровне философской или художественной идеи, а напрямую связанное с его ощущением реальности, — возможно, даже более глубокое, чем сам он осознавал… Какой же необыкновенной должна быть женщина, неосознанно живущая подобными ощущениями!..

Заливавший витрину яркий свет заметно поубавился. Из-за задника выглянул мужчина и что-то сказал женщине. Та что-то ответила и напоследок ещё раз неторопливо оглядела своё творение. И тут она заметила стоявшего на тротуаре Сёдзо, однако не проявила при этом особого удивления.

Женщина оказалась намного моложе, чем предполагал Сёдзо, глядя на неё со спины. Лицо её, почти без косметики, с отчётливо прорисованными чертами, было очень бледно. Впечатление какой-то невероятной нервности исходило от неё, — чувствовалось, что ей стоит немалых усилий держать себя в руках.

Их взгляды встретились. Нахмурив брови, женщина пристально смотрела на него — без укора, но с суровым выражением. Поймав на себе её жёсткий взгляд, Сёдзо изобразил на лице улыбку и, указывая рукой на выставленные в витрине фигуры, несколько раз одобрительно кивнул.

Хмурая складка у неё на лбу немного разгладилась, но выражение лица не смягчилось. Отвернувшись, она отошла в глубь декораций и скрылась из виду.

Свет в витрине погас теперь уже полностью. Лишь манекены оставались на своих местах, всё так же улыбаясь, всё так же глядясь в зеркало, всё так же готовясь взлететь в ночное небо.

Сёдзо шёл по ещё освещённой улочке возле станции государственной железной дороги мимо закусочных и питейных заведений, а перед глазами у него стояло лицо молодой женщины, внезапно обернувшейся к нему с видом ожившего манекена.

5

Что-то стало меняться в жизни Сёдзо — и не было дня, чтобы он этого не сознавал.

Почему это происходит, было неясно. Сам он ничего ради этого не предпринимал. Если бы причиной была смерть жены, вынудившая его на старости лет вернуться к холостяцкому образу жизни, перемены должны были бы наступить раньше. Между тем, овдовев, он продолжал жить всё в той же квартире, по-прежнему ходил на службу, питался и одевался, как прежде. Правда, он стал чаще обедать на стороне, но и при жизни жены, не обременённые детьми, они то и дело вместе ходили в ресторан. К тому же он и сам умел готовить: необходимые для этого навыки были приобретены им ещё в студенческие годы, да и после поступления на службу он долго оставался холостяком, а в те времена не существовало ресторанов и закусочных, где можно было, как теперь, поесть вкусно и без хлопот. Женился он уже разменяв четвёртый десяток, но и в новом своём статусе нередко хозяйничал на кухне.

Когда он овдовел, многие искренне ему сочувствовали: «Должно быть, вам нелегко самому управляться с хозяйством», — но это не соответствовало действительности: тоскливо ему бывало, а вот бытовых неудобств он не ощущал.

И вдруг в его жизни стали происходить перемены. Всё началось с того дня, когда он побывал на пустыре, а точнее, — после того, как он попал на странное детское сборище в Харуми. Мало того, что с тех пор он каждый выходной отправлялся к Токийскому заливу, в его гардеробе тоже кое-что изменилось. Прежде он носил только белые сорочки, теперь же у него появились и бежевые, и голубые, и в полосочку, — пусть и сдержанных тонов, но тем не менее. Кроме того, он обзавёлся несколькими новыми галстуками яркой расцветки. То же и с едой: отчасти потому, что неподалёку от его дома открылся большой супермаркет с изобилием импортных продуктов, в последнее время он пристрастился к эскарго, разнообразным сырам, языку, баранине и прочей довольно калорийной и тяжёлой пище.

И ещё: теперь ему стали сниться сны, и это тоже было внове. Как многие люди его возраста, Сёдзо зачастую просыпался чуть свет, — тогда он вставал с постели, шёл в гостиную и, сидя на диване, смотрел, как за окном, помигав напоследок, один за другим гаснут уличные фонари. И вот в предутреннем полумраке, когда ночь уже отступила, но день ещё не занялся, перед ним, словно в прокручиваемой на медленной скорости видеозаписи, проплывали фрагменты только что увиденного сна.

Например: он находится в какой-то старой деревянной развалюхе; вдруг, откуда ни возьмись, прилетает игрушечный самолётик, точная копия американского палубного истребителя времён Второй мировой войны, и, врезавшись в трухлявую дощатую стену, застревает в ней, отчего она сразу же загорается; красно-жёлтое пламя расползается по стене, медленно тянется к потолку, дрожащими всполохами озаряя предрассветное небо над пустынной улицей…

После таких минут лежащие перед ним на столике зажигалка, лупа, держатель для ключей переставали быть обыкновенными предметами, — в струящемся из окна бледном мареве они обретали странную, почти иллюзорную лёгкость и казались чем-то невыразимо прекрасным.

Сёдзо учился в средней школе, когда война вступила в заключительный этап. Надежды на спасительный «божественный ветер» не оправдались, и после разгрома Японии в нём поселилось недоверие не только ко всякого рода мистике и суевериям, но и к религии. Даже свою непонятную страсть к высотным сооружениям, где все линии чётко пересекаются под прямым углом, он отчасти объяснял отвращением ко всему туманному и неопределённому.

В свете всего этого Сёдзо несказанно удивляло ощущение неслучайности событий, происходивших вокруг него в последнее время, а вернее, та лёгкость, с которой он поддавался этому ощущению. Например, недавно ему на работу позвонил школьный приятель, сотрудник Департамента портового хозяйства токийского муниципалитета. Речь шла всего лишь о традиционном сборе бывших одноклассников, но вот что странно: они уже долгое время не беседовали друг с другом по телефону, к тому же, постоянно бывая у Токийского залива, Сёдзо ни разу не вспомнил, что у него есть приятель в Департаменте портового хозяйства. Невольно возникало впечатление, будто этот звонок был нарочно кем-то подстроен.

Вначале они поговорили об общих друзьях, а потом Сёдзо спросил, в каком месте Токийского залива сейчас сбрасывают мусор, чем весьма озадачил своего собеседника.

— С чего это ты стал интересоваться такими вещами? — удивился тот. — Вы собираетесь там что-то строить?

— Да нет, у меня тут сугубо личный интерес.

Посмеявшись над этим признанием (право же, нашёл, чем интересоваться), приятель сказал:

— Сейчас идут работы на дальнем участке тринадцатой зоны. Официально это называется так: «Намывная территория с внешней стороны центрального волнолома».

— То есть речь идёт о…

— Знаешь, где находится Морской музей? Так это в той стороне, только дальше.

— Довольно-таки обширная территория. Я как раз в прошлое воскресенье ездил туда на автобусе.

— Ну и ну, с каких это пор ты пристрастился к прогулкам по искусственной земле?

— С недавних. Тамошний пейзаж произвёл на меня огромное впечатление. Сам не знаю, почему. Видимо, он напомнил мне пепелища моего детства. Как ни странно, в этом было даже что-то ностальгическое, словно я вернулся в родные места.

— Ну, это уж чересчур — в наши дни вспоминать про пепелища.

— Я и сам так думаю, но, понимаешь, в последнее время у меня возникла потребность нащупать какую-то точку отсчёта. Все эти тридцать лет мы работали как бы вслепую, и теперь хочется понять, кто мы и откуда.

— Это возрастное.

— Может быть. Но, мне кажется, дело не только в желании оглянуться назад. Вот посмотри: мы из кожи вон лезем, строя дома на крошечных пятачках, где земля ценится на вес золота, а, оказывается, существуют огромные пустующие территории! Причём, созданные человеческими руками! Разве это не потрясающе? Какие новые кварталы здесь могут быть возведены! Хоть по характеру я и не мечтатель, в голове невольно рождаются всякие фантазии. Вернее, нет, не совсем так. Как бы это проще сказать?.. Оказываясь там, я словно бы попадаю в другой мир. Должно быть, нечто похожее испытывает человек, оказавшись в пустыне. Там я ощущаю себя совершенно другим человеком. — Сёдзо сам удивился той горячности, с какой произнёс эту тираду.

— Понятно. Ну что ж, если хочешь, я могу выступить в качестве сопровождающего.

— Да нет, не стоит. Я люблю бродить в одиночестве. Интересно, а туда, где сейчас идут насыпные работы, пускают?

— Нет, туда нельзя. Как говорится, посторонним вход воспрещён.

— Вот тут мне как раз пригодилось бы твоё содействие.

— Вообще-то мусором занимается Департамент коммунальных отходов и чистоты города, но я попробую договориться.

Беседуя с приятелем, Сёдзо не мог отделаться от ощущения, что им руководит то ли чья-то воля, то ли какая-то неведомая сила, и дивился тому, что подобная несуразица могла прийти ему в голову.

Пролегающее по тринадцатой зоне прямое шоссе закончилось, и при въезде в протянутый по дну моря туннель, ведущий к намывным территориям с внутренней стороны центрального волнолома, Сёдзо высадился из такси. Был погожий субботний полдень. Рядом высилась огромная вентиляционная башня, — точно такое же сооружение стоит на Прибрежной магистрали, там, где начинается её подводный участок, по которому курсирует автобус из Синагавы.

В назначенный час из туннеля вынырнул джип; за рулём сидел человек в спецовке и жёлтом шлеме. Подобрав Сёдзо, джип снова устремился в туннель, заполненный двигавшимися в обоих направлениях голубыми мусоровозами. Хотя отсюда до центра города было рукой подать, Сёдзо волновался так, словно ему предстояло путешествие в далёкую неведомую страну.

По пути гид — он оказался мастером участка — объяснил, что обычные бытовые отходы поступают к ним уже в виде золы, то есть пройдя через мусоросжигательные заводы, которые имеются в каждом районе города. Напрямую же сюда доставляют только негорючий и крупногабаритный мусор.

Когда машина выехала из туннеля, с левой стороны показалась высокая земляная куча размером со средней величины холм.

— Неужели это мусор? — удивился Сёдзо, на что сопровождающий равнодушно ответил:

— Мусор и земля укладываются слоями, по принципу сэндвича. Сейчас вы видите высокую горку, но со временем она осядет.

— Сама по себе?

— Да, сама по себе.

Горка была довольно широкой у основания. На её плоской вершине работало несколько бульдозеров, разравнивавших землю. В нескольких местах из земли торчали трубы, образуя нечто вроде вентиляционных отверстий.

— Через них выходит скапливающийся внутри метан, — пояснил сопровождающий. — Прошу вас воздержаться от курения, это опасно.

Они поднялись на уже разровненный участок холма, над которым хлопотало бесчисленное множество чаек. Кое-где между ними мелькали и вороны. Белое и чёрное птичье оперение сверкало на солнце. Разжиревшие чайки не боялись людей и улетали лишь тогда, когда к ним подходили совсем близко. Всё вокруг: обширный участок уже готовой намытой земли с построенными на ней причалами, резервуары для газа и даже виднеющиеся вдали, за искрящимися в солнечных лучах водами залива, высотные здания центральной части Токио — было подёрнуто голубоватым смогом.

«Итак, горы исторгаемого Токио мусора создают для него же новые территории», — размышлял Сёдзо. Разумеется, этот гигантский круговорот инициирован людьми, их идеями и расчётами, и всё же ему трудно было избавиться от ощущения, что за действиями людей скрываются какие-то иные, куда более могущественные силы. В воздухе стоял прелый запах, смешанный с солёным дыханием моря. Сёдзо чувствовал, как внутри холма бурлит и клокочет метан, как под ногами медленно проседает земля. Он чувствовал суетливое движение Токио, самочинно вступившего в борьбу с заливом за жизненное пространство, он чувствовал его дыхание, температуру его тела…

Сев в джип, они направились к центральному волнолому, с внешней стороны которого шли насыпные работы. Обширный участок моря, превосходящий размерами всю территорию острова Цукисима, был отгорожен от остальной акватории залива высокой бетонной стеной, и оттуда уже начался сброс мусора.

По всей поверхности воды, сверкая на солнце, плавали набитые мусором виниловые мешки, преимущественно белого цвета. Сёдзо не ожидал увидеть такую картину. Никакого ощущения нечистоты не было и в помине — отражая прямые солнечные лучи, мешки сияли так, словно были покрыты серебряной фольгой или алюминиевым порошком. Кое-где виднелись голубые, реже — чёрные, превращая водную поверхность в красочную мозаику. Сёдзо никогда ещё не видел ничего подобного. Кто бы мог подумать, что это великолепное зрелище — обыкновенная мусорная свалка?!

Вдоль бетонной стены была проложена дорога. Пройдя по ней на противоположную сторону, Сёдзо принялся разглядывать сброшенную в воду груду мешков. Из их отверстий высовывалась всякая всячина: сумка с отрезанным ремешком, ржавая, покоробившаяся сетка для жарки рыбы, фотографии обнажённых барышень из какого-то журнала, пачка листовок, отпечатанных к весенним выступлениям трудящихся (и это при том, что горючий мусор не полагается складывать в один мешок с твёрдыми бытовыми отходами), будильник с отвалившимися стрелками, дырявые колготки, записная книжка в чёрной обложке, пучок спагетти, красная детская спортивная туфелька…

В каждой из этих отживших свой век и выброшенных за ненадобностью вещей ощущалась какая-то несокрушимая витальность, густая и терпкая аура повседневной жизни. На полках универмагов или маленьких магазинчиков эти обыкновенные предметы быта выглядели бы вполне заурядно, здесь же они сияли, словно только что добытая драгоценная руда, приковывали к себе взгляд, рассказывали каждый свою историю. Стоило посмотреть на ржавую сетку жаровни, и в воображении сразу возникала кухня, запах дымящейся сайры, сидящая за ужином семья. Будильник напоминал о раннем утре, когда так хочется ещё немного поспать, о холоде воды в умывальнике, о поездке на работу в битком набитой электричке. Красная детская туфелька тоже могла о многом поведать — об улыбке на лице девочки, радующейся купленной матерью обновке, о земляном поле прихожей, о том, как весело прыгать на улице через верёвочку.

Сёдзо едва не задохнулся от охватившего его волнения. Сломанные, разрозненные, выброшенные на помойку вещи странным образом оживали. Казалось бы, вид этой грандиозной свалки должен свидетельствовать о неумолимости закона энтропии, но нет — каждая из этих вещей не превращалась в ничто, не подвергалась окончательному разрушению, а напротив, обретала новое, яркое, концентрированное бытие. У Сёдзо было такое чувство, словно перед ним лежат вытряхнутые наружу внутренности Токио — города, чьи улицы по мере урбанизации и развития высотного строительства становятся всё более пустынными, а атмосфера — всё более разреженной.

— Что-то не так? — озабоченно спросил сопровождающий, заметив, с какой сосредоточенностью притихший Сёдзо всматривается в мешки с хламом.

— Нет, нет, всё в порядке. Странно, но этот мусор кажется таким… живым… — с запинкой произнёс Сёдзо. Сопровождающий рассмеялся, прикрыв глаза от солнца сложенной козырьком ладонью. — Интересно, сколько времени потребуется, чтобы заполнить всё это пространство? Наверно, не так уж много. А куда будут сбрасывать мусор потом?

Видимо, будет так. Токио разрастается (расти вширь ему уже некуда, поэтому теперь он будет расти ввысь), производство товаров превышает все мыслимые пределы (товаров безликих, не способных о чём-либо рассказать), количество мусора продолжает увеличиваться (мусором становятся вполне исправные и даже ни разу не использованные вещи), оказавшись здесь, между водой и сияющим небом, этот мусор оживает (сверкание и мельтешение виниловых мешков, шелест и бормотание старых вещей).

Но наступит момент, и этот мусор засыплют землёй, разровняют бульдозерами, он станет оседать, разлагаться и тлеть, и появится новая земля, и Токио расширит свои пределы.

А потом товаров станет ещё больше, количество мусора снова возрастёт, и, ожив на короткое время, он уйдёт под землю, начнёт разлагаться и тлеть…

Токио живёт. Впрочем, нет, именем «Токио» мы лишь условно называем гигантский организм, который, непрерывно исторгая мусор, выхлопные газы, сточные воды, тепловую энергию, радиоволны, шумы, пустые разговоры, поддерживает своё существование и, конвульсивно дыша, всё расширяется и расширяется. Так размышлял Сёдзо, вспоминая окутанную смогом панораму города, представшую пред ним, когда он стоял на мусорной горе. В сущности, Токио — не что иное, как огромная, пребывающая в бесконечном коловращении система. Её никто не создавал, не приводил в действие. И холодные в своей прочности высотные здания, и массивные надземные автострады являются порождением этой системы, в ней они дышат, задыхаются, содрогаются, мужают, а потом стареют, покрываются трещинами.

Подобно тому, как при сильной диарее кажется, будто внутри всё ходит ходуном, Сёдзо ощущал, что всё вокруг, включая его самого, пребывает в каком-то странном медленном шевелении. И вместе с этим шевелением что-то корежится, изнашивается в нём самом. А когда он окончательно износится и превратится в хлам, тогда, наверное, сквозь тень грядущего распада пробьётся сияние жизни, и он сможет поведать миру свою историю.

— У нас имеется также оборудование для переработки крупногабаритного мусора. Хотите взглянуть?

Сёдзо уже порядком устал, но пренебречь любезным предложением гида было неловко, и он коротко ответил:

— Разумеется.

Это было сооружение, напоминающее небольшую силосную башню, куда по конвейерной ленте поступал крупногабаритный мусор: диваны, холодильники, кровати, — и вращающийся механизм дробил их на части. В отдельном отсеке находилась диспетчерская, оснащённая несколькими мониторами, на экранах которых можно было отслеживать этот процесс. Массивные и прочные на вид вещи поддавались разрушению с неожиданной лёгкостью.

Вдруг у равнодушно глядевшего в монитор Сёдзо перехватило дыхание: из тёмных недр башни среди клубящейся пыли и обломков выплыла голова и заняла собою весь экран. Разумеется, он сразу понял, что это голова манекена. Через несколько секунд изображение исчезло с экрана, и всё же он успел разглядеть, что это была женская голова, без волос, но с ярко накрашенными губами, а поскольку на этом лице не было ни единой царапины, оно казалось живым. И не потому, что напоминало человеческое лицо. Напротив, было совершенно ясно, что это лицо манекена, и, тем не менее, оно казалось живым. Заведомо неодушевлённый предмет воспринимался как одушевлённый. При мысли о том, сколь зыбкой оказалась граница между этими понятиями, Сёдзо охватила жуть. Но в самой этой жути было что-то такое, от чего сладко кружилась голова. Поймав себя на этом двояком ощущении, Сёдзо почувствовал ещё большую жуть.

Нечто подобное он однажды уже испытал. В памяти у него с абсолютной отчётливостью всплыла, казалось бы, забытая картина: поздний вечер, деловая улица, витрина с ожившими манекенами — и странная молодая женщина, автор этой композиции.

«Она обращалась с манекенами как с людьми, — вдруг подумал Сёдзо, — а это значит, что к людям она относится как к манекенам. И к себе самой, должно быть, в первую очередь».

Сёдзо почудилось в этом что-то очень знакомое. Похоже, они с ней одного поля ягоды. Его, например, всю жизнь влекло к высотным зданиям. И если это ненормально, стало быть, они оба больны.

— И что, такое часто бывает? — спросил Сёдзо по дороге к джипу.

— Что вы имеете в виду? — обернулся сопровождающий.

— Голову манекена. Помните, как она появилась на дробильной установке?..

— Правда? А я и не заметил, — с недоумением произнёс тот.

Джип выскочил из идущего по дну моря туннеля. Обширный участок насыпной земли — так называемая тринадцатая зона — уже окрасился в закатные цвета.

Вежливо поблагодарив своего гида, Сёдзо зашагал по залитому багровыми лучами пустынному шоссе к автобусной остановке, находившейся неподалёку от Морского музея. Несмотря на физическую усталость, им владело сильное душевное волнение.

По левую руку от Сёдзо простирался поросший бурьяном пустырь, где он бродил несколько дней назад. Ещё тогда он обратил внимание на торчащие из земли обрывок проволоки и краешек женского кимоно, но теперь он знал, каким образом была создана эта земля и что погребено под нею.

На глубине десяти, а может, и пятнадцати метров покоятся груды вещей, в каждой из которых заключена частица чьей-нибудь жизни. Сёдзо казалось, что всё это заросшее дикими травами пространство дышит, а по асфальту у него под ногами пробегает мелкая зыбь.

Сёдзо чувствовал, как в груди у него сумрачно и гулко бьётся жизнь.

Обозначившиеся на фоне вечернего неба силуэты токийских небоскрёбов казались ужасно далёкими.

6

И сегодня тоже вечер на искусственной земле выдался великолепный. Здесь, в тринадцатой зоне, нет ни единого строения, кроме нескольких плоских пакгаузов, тянущихся вдоль восточного побережья. Правда, в южной стороне одиноко высится вентиляционная башня подводного туннеля, ведущего к центральному волнолому, куда Сёдзо недавно ездил на экскурсию, но пока там не завершились насыпные работы, это — самая обширная и самая пустынная из отвоёванных у залива территорий.

Не встречая на своём пути никаких преград, свет вечернего солнца ровно растекался по всему пространству. Над внезапно зазеленевшим пустырём повисла голубоватая дымка, подсвеченная розовыми закатными лучами, и это сиреневое марево превращало окрестный пейзаж в фантастическое видение.

Сёдзо присел на краю пустыря, где из земли уже пробилась кустистая молодая трава, и стал смотреть на шоссе, по которому взад-вперёд гоняла группа мотоциклистов. Шоссе находилось метрах в пятидесяти от него. Когда мотоциклисты проносились мимо, раздавался страшный грохот, но через несколько мгновений всё стихало. Видимо, при отсутствии резонирующих плоскостей звуки рассеивались в пространстве и растворялись в туманной дымке.

Мотоциклистов было человек десять. Судя по всему, они съехались на это прямое, пустынное шоссе, чтобы устроить нечто вроде соревнований. Все машины были крупногабаритными и мощными. Когда, сбившись в кучку, они пролетали мимо, Сёдзо ощущал вибрацию почвы. Скорость у них была просто-таки умопомрачительная — наверное, больше ста километров в час.

Едва завидев на шоссе эту команду, Сёдзо напряг зрение, пытаясь определить, нет ли среди них знакомой ему девушки. Но в одинаково объёмистых шлемах и одинаковых костюмах мотоциклисты так мало отличались друг от друга, что было невозможно даже сказать, кто из них мужчина, а кто — женщина. Да, конечно, тогда, в Харуми, она тоже мчалась на большой скорости, но всё же не на такой безумной, как эти ребята, да и вообще, каким бы опытным водителем ни была женщина, она никогда не стала бы подвергать себя такой опасности. К тому же, судя по общему впечатлению, та девушка не могла принадлежать к этой компании самоубийц.

«Увы, её здесь нет», — с некоторым сожалением констатировал Сёдзо. Однако это не помешало ему с интересом наблюдать за молодыми людьми, — мало-помалу проникаясь их настроением, он понимал, почему для своих лихих гонок они выбрали именно это место. В отличие от автомобилиста, человек на мотоцикле непосредственно, всем телом ощущает пространство. А такого свободного пространства, как здесь, даже в окрестностях Токио, наверно, уже не сыскать. Очевидно, в какой-то момент мотоциклист полностью сливается с окружающим пространством, ощущая его уже не как пустоту, а как гибкую, пружинящую, заряженную невидимой энергией субстанцию…

«И всё же такая езда связана с огромным риском», — подумал Сёдзо. Как ни широко шоссе, десять с лишним мотоциклистов на своих огромных машинах мчатся впритирку друг к другу. Если один из них хотя бы чуть-чуть заденет или толкнёт соседа, всё моментально смешается и превратится в груду тел и металлолома.

Возникнув на миг из сиреневой дымки, мотоциклисты тотчас исчезали из виду, словно промчавшийся по полю чёрный вихрь. В этом было что-то нереальное, и чем плотнее становилась завеса тумана, тем более неправдоподобным казалось это зрелище. Однако мотоциклисты опять появлялись на той же дороге и опять исчезали. Каким же упорством надо обладать, чтобы снова и снова проделывать один и тот же трюк!

Сёдзо был настолько поглощён своими ощущениями, что даже после того, как в шеренге гонщиков, только что пронёсшихся мимо него, произошёл какой-то сбой и две крайние машины, отскочив от дороги, взлетели в воздух, он не сразу поверил в реальность происходящего. Медленно описав широкую дугу, оба мотоцикла вместе с седоками вылетели на пустырь. Сёдзо вскрикнул и невольно вскочил на ноги, но даже в этот миг ему казалось, что эти действия совершает не он, а кто-то другой.

Одна из машин приземлилась сравнительно недалеко от дороги, другая же — на значительном расстоянии. Водитель последней несколько раз перевернулся на земле, после чего на удивление легко поднялся, привёл свой мотоцикл в вертикальное положение и, оседлав его, прямо по траве выехал на дорогу и пустился догонять скрывшуюся вдали остальную группу.

«Вот это да! — мысленно воскликнул Сёдзо. Он стоял как вкопанный, не в силах поверить собственным глазам. — Но как же эти ребята могли уехать, бросив своих товарищей?» Сёдзо надеялся, что они вскоре вернутся, но на дороге не было слышно ни звука, хотя бы отдалённо напоминающего рокот моторов.

Посколькуотброшенный на пустырь мотоциклист отделался лёгким испугом, второй и подавно не должен был пострадать, — решил Сёдзо и не стал к нему подходить. Однако тот почему-то не поднимался, а по-прежнему лежал ничком на земле рядом со своей завалившейся набок урчащей машиной. Тем не менее, Сёдзо был уверен: заметив, что отбившийся от группы товарищ не пытается их догнать, мотоциклисты непременно повёрнут назад, — и поэтому ничего не предпринимал.

Но мотоциклисты не возвращались. Только работавший вхолостую двигатель оглашал округу своим пыхтением, а торчащий кверху стальной руль вздрагивал, поблёскивая в лучах заходящего солнца.

«Куда же они подевались?» — пробормотал Сёдзо и медленно направился к мотоциклисту. Тот неподвижно лежал на земле. Впору было предположить, что он мёртв. Правда, никаких следов крови поблизости не было.

— Эй, с тобой всё в порядке? — окликнул его Сёдзо.

Никакой реакции не последовало. Сёдзо дотронулся до его спины. Сквозь толстую ткань рука его ощутила мягкую, нежную плоть. Сёдзо так и ахнул: неужели это она, та девушка? Всё это было похоже на дурной сон.

«Ну что, доигралась со своим лихачеством?! — в приступе безрассудной ярости подумал Сёдзо. — Человек сидит себе, спокойно любуется закатом, и вот на тебе!»

Нарочито грубо ухватив лежащую за плечи, он перевернул её на спину. Кажется, она чуть слышно застонала. Под костюмом угадывались два холмика грудей. Сёдзо попытался разглядеть её лицо сквозь прозрачную часть шлема, но без особого успеха. Он сдёрнул кожаную перчатку с её руки и коснулся запястья, тонкого женского запястья. Пульс прослушивался. Он ещё раз оглядел распростёртую на земле фигуру: несомненно, девушка получила сильный ушиб, но явных признаков кровотечения заметно не было.

Сёдзо встряхнул её за плечо, постучал по передней части шлема. Девушка по-прежнему не приходила в сознание. Видимо, при падении она сильно ударилась головой, а насколько опасен может быть такой удар даже при наличии толстого шлема, Сёдзо не знал.

Он ещё несколько раз тряхнул её за плечо, но обмякшее тело не реагировало на внешние импульсы. Сёдзо посмотрел вперёд, на дорогу. Она была пустынна — ни машин, ни людей, а мотоциклистов и вовсе давно уж след простыл. Вечерняя дымка всё плотнее окутывала окрестности, сменив лиловый цвет на тёмно-синий. Сёдзо выключил мотор мотоцикла, сразу наступила тишина и запахло морем. У него было такое чувство, словно он находится на морской глубине вместе с утопленницей, а вокруг никого нет.

Сёдзо понимал, что нужно срочно принимать какие-то меры, но не мог сдвинуться с места, ему хотелось остаться здесь и сидеть тихо и неподвижно. Стальные детали мотоцикла мерцали в темноте, хотя источника света поблизости не было. Грудь девушки мягко круглилась под чёрной курткой. Лица под шлемом было уже не разглядеть, но, судя по всему, особой боли она не испытывала. Её распростёртое на земле тело казалось совершенно беззащитным. Что ж, когда люди то ли по глупости, то ли из удальства, сбившись в стаю, гоняют на такой скорости, подобный финал неизбежен.

Сёдзо был не в состоянии понять, зачем ей понадобилось участвовать в этих гонках, но от этого она внушала ему ещё большее любопытство, как будто он вдруг увидел перед собой какое-то диковинное существо.

Он ещё раз взял девушку за плечо и легонько тряхнул. Никакой реакции. Сквозь толстую ткань её тело казалось таким же бескостным и податливым, как у моллюска. Рука Сёдзо по-прежнему лежала у неё на плече. Взгляд его скользнул по молнии её куртки. «А что, если потянуть за эту молнию, а потом расстегнуть ещё и рубашку? — подумал он. — Интересно, какое у неё тело?..»

Сёдзо вспомнился недавний диалог с мастером участка, водившим его по мусорной свалке.

— И что, весь этот мусор истлеет и превратится в однородную массу?

— Конечно. Рано или поздно.

— Но винил ведь не гниёт, разве не так?

— Винил тоже разлагается.

— Правда? Я был уверен, что нет.

— Он разлагается под действием тепла, выделяющегося при гниении других отходов.

«Что это на меня нашло?» — вдруг спохватился Сёдзо. Пальцы его тем временем пытались нашарить язычок молнии.

Набрав в грудь побольше воздуха, он поднялся на ноги. Ему было трудно дышать. Никогда ещё он не испытывал такого острого, мучительного желания. Он смотрел на распростёртую перед ним женщину в плотно облегающем фигуру костюме, на её раскинутые в стороны руки и ноги. Он мог себе это позволить, ведь никто не видел его в эту минуту.

Внезапно что-то дрогнуло у него внутри, как будто порыв ветра промчался по его телу.

«Рано или поздно всё обратится в тлен». Эта мысль, должно быть, внушённая землёй, где на глубине десяти-пятнадцати метров истлевают груды мусора, неожиданно утратила первоначальную остроту, померкла.

Сёдзо вышел на дорогу и направился к Прибрежной магистрали. Хотя она была предназначена в основном для движения грузового транспорта, из этого не следовало, что там не может появиться такси.

И действительно, в конце концов ему удалось остановить машину. Когда они подъехали к тринадцатой зоне, уже полностью стемнело. Густой, липкий мрак обволакивал всё вокруг.

«Так мы её не найдём», — подумал Сёдзо и, всматриваясь в темноту, попросил шофёра ехать медленнее. Наконец вблизи что-то сверкнуло — видимо, свет фар скользнул по корпусу мотоцикла.

Сёдзо велел шофёру остановиться, подать немного назад и направить свет фар в ту сторону.

— Там человек без сознания, — объяснил он. — Вы не поможете мне перенести его в машину?

Добродушный шофёр лет шестидесяти без лишних уговоров вышел из машины и вслед за Сёдзо направился к пустырю.

— Вроде бы сейчас в этом месте тоже запретили устраивать ночные гонки, — громко заметил он. — А прежде сюда съезжались десятки байкеров, и давай носиться взад-вперёд, как на мотодроме. Мало того, они вечно устраивали какие-то разборки между собой, запускали магнитофоны на полную катушку. Не знаю, о чём она думает, нынешняя молодёжь. Совсем от рук отбились…

Водитель внезапно осёкся. Сёдзо тоже замер на месте.

Мотоцикл по-прежнему лежал на земле, а возле него сидела девушка, обхватив колени руками и уткнувшись подбородком в скрещённые ладони. Она смотрела на подошедших и, кажется, даже улыбалась. Снятый с головы шлем валялся рядом.

— Когда ты успела очнуться? — воскликнул Сёдзо.

— Ничего себе! Так это женщина? — промолвил шофёр.

Пострадавшая продолжала улыбаться. Её лицо было хорошо видно в свете фар. Да, это была она, та самая девушка, которую Сёдзо встретил в Харуми.

— Как ты себя чувствуешь? Я вижу, всё обошлось? — спрашивал Сёдзо с чувством лёгкого разочарования. Пока он битых полчаса ловил на дороге такси, в его воображении рисовалась картина, как он в кромешной тьме выносит с пустыря и спасает умирающую или, во всяком случае, находящуюся без сознания мотоциклистку.

— Похоже, я сильно ушибла плечо и вывихнула ступню. Вдобавок голова ужасно тяжёлая и болит. — Как бы в подтверждение своих слов девушка поморщилась.

Нынче даже женщины гоняют на мотоциклах. И всё же садиться за руль такой зверь-машины — это уже слишком. С ней ведь и мужчине не так-то легко справиться, — проворчал шофёр. Судя по его голосу, он был доволен, что мотоциклистка не особенно пострадала.

— Головная боль — это нехорошо. Надо, чтобы тебя поскорее осмотрел врач, — сказал Сёдзо и, подойдя к девушке, протянул ей руку Та послушно ухватилась за неё, поднялась на ноги и попыталась было идти, но лицо её исказилось от боли.

— Нога…

Одной рукой держа шлем, другой Сёдзо обхватил её за талию. Девушка оказалась ещё более хрупкой и лёгкой, чем он предполагал.

— А если бы я не поймал такси и не вернулся за тобой, что бы ты стала делать?

— Сказать, что я сидела бы здесь до утра, было бы неправдой. Я знала, что вы вернётесь.

— Каким образом?

Девушка хихикнула, но тут же застонала от боли, приволакивая правую ногу. Тем не менее, в машину она села самостоятельно. Сёдзо назвал таксисту адрес ближайшей клиники, куда он обращался прошлой зимой, когда после обильного снегопада растянулся возле своего дома. Как только такси тронулось с места, девушка приблизила губы к его уху и прошептала:

— Я поняла это ещё до того, как вы отправились на поиски машины. Кстати, я знаю, что вы хотели расстегнуть молнию на моей куртке.

— Выходит, всё это время ты была в сознании? — воскликнул Сёдзо. Ну и ну, не женщина, а сущий дьявол!

— Я довольно быстро пришла в себя. А потом просто наблюдала за вами, вот так, чуть-чуть приоткрыв веки.

Дыхание девушки касалось его уха. Хотя она и жаловалась на головную боль, голос её звучал вполне бодро.

— Может, сейчас тебе не стоит пускаться в разговоры? Лучше закрыть глаза и помолчать.

Такси направлялось не к Синагаве, а в противоположную сторону: обогнув Тоёсу, оно взяло курс на Харуми и остров Цукисима. За окном, словно большие мрачные тени, мелькали силуэты заводских построек, доков, газовых резервуаров. Вняв совету Сёдзо, девушка откинулась на спинку сидения и молчала.

Странное чувство овладело Сёдзо. Ещё совсем недавно она неподвижно лежала на тёмном пустыре, неловко раскинув в стороны руки и ноги, и он почти физически ощущал тяжесть её одетого в чёрное тела, готового вот-вот погрузиться в насыщенную перегноем искусственную почву. И вот теперь она внезапно ожила и беседует с ним. В этом было что-то несовместимое с реальностью.

Возможно, Сёдзо просто не привык общаться с молодыми женщинами в приватной обстановке, и всё же дело было не только в этом: ему казалось, что рядом с ним находится не сама девушка, а её душа, ускользнувшая из мёртвого тела. На вид его спутнице было не меньше двадцати пяти лет, говорила же она как совсем юная девчонка подросткового возраста. Да и голос у неё был неестественно высокий и звонкий. Но следы грязи на коленях и локтях недвусмысленно свидетельствовали о том, что это была та самая девушка, которую он видел лежащей на пустыре.

— Что же вы не спрашиваете, почему я сделала вид, будто нахожусь в отключке? — вдруг снова прошептала она на ухо Сёдзо.

— Из свойственного тебе коварства.

— Ничего подобного. Вы меня заинтересовали. Мы ведь однажды пересеклись в Харуми. Помните?

— Ещё бы! Это был первый в моей жизни случай, когда меня едва не сбила женщина на мотоцикле.

— А я тогда в первый раз увидела, как уже немолодой, прилично одетый мужчина бродит один в потёмках по причалу Харуми. Потом я часто думала: интересно, что он там искал? Знаете, мне кажется, вы искали самого себя. Нет, кроме шуток, я поняла это по вашему виду.

— Звучит не слишком вдохновляюще, — заметил Сёдзо. Если бы эти слова исходили от кого-то другого, он наверняка огорчился бы, но в её устах они, как ни странно, прозвучали вполне безобидно.

— А сегодня, когда вы одиноко сидели у дороги… Непередаваемое зрелище!

— Как, неужели, мчась на такой скорости, ты меня заметила?

— Конечно.

— Помнится, тогда, в Харуми, ты говорила, что, сидя за рулём, нельзя отвлекаться на посторонние вещи, иначе аварии не избежать.

— Правда? Я так говорила? Но сегодня я действительно вас заметила, честное слово. И сразу же поняла: это вы. Можно, я скажу ещё одну вещь?

— Давай. Хотя не думаю, что она окажется для меня особенно приятной.

— Куда менее приятной, чем всё, что вы услышали до сих пор, — отчётливо и внятно проговорила девушка.

— В каком смысле? — Хотя Сёдзо не собирался принимать её болтовню близко к сердцу, вопрос его прозвучал абсолютно серьёзно.

— Вам уже не удастся вернуться назад.

— Куда? — спросил Сёдзо, невольно понизив голос.

— К себе прежнему.

— Выходит, я — уже не я, а какая-то тень, гуляющая сама по себе.

— Может быть, — проникновенным, ласковым голосом произнесла девушка. Во всяком случае, Сёдзо показалось именно так. От этих слов по спине у него пробежал холодок, а сердце замерло от незнакомого сладостного чувства.

Они уже миновали остров Цукисима и теперь ехали по району Цукидзи. Снаружи становилось всё светлее от уличных фонарей и неоновых реклам. Девушка отстранилась от Сёдзо и, прикрыв глаза, откинула голову на спинку сидения.

— Что, болит?

В ответ она лишь слегка покачала головой.

Гиндза встретила их сиянием огней и людским водоворотом. Девушка вдруг совершенно сникла. Когда они добрались до клиники, она была уже не в состоянии произнести ни слова.

Привратник сказал, что приём уже закончен, но Сёдзо объяснил, что пациентка доставлена с места аварии, и упросил его позвать дежурного врача.

На вопросы медицинской сестры, заполнявшей амбулаторную карту, девушка отвечала глухим, тусклым голосом, — её как будто подменили. Сёдзо вкратце описал врачу обстоятельства аварии и покинул смотровой кабинет.

Сидя в полутёмной приёмной, он поражался самому себе, готовому разбиться в лепёшку ради девчонки, которой не знал даже по имени, и, тем не менее, он не видел в этом ничего противоестественного. Что-то подсказывало ему, что при всей странности их отношений, в этом заключён некий смысл. Какой именно, Сёдзо не знал, но он чувствовал себя окрылённым, — как будто девушка передала ему всю свою жизненную энергию.

Вышедший к нему врач сообщил, что сделанная пациентке энцефалограмма свидетельствует о некоторых нарушениях мозговой деятельности, и для того, чтобы завтра произвести тщательное обследование, целесообразно её госпитализировать.

— Надо бы известить семью, — сказал Сёдзо, на что врач возразил:

— Насколько я понимаю, она живёт одна.

Девушка вышла из кабинета. От её недавнего оживления не осталось и следа, она казалась совершенно другим человеком. Здесь, в больнице, её запачканный землёй чёрный костюм производил нелепое впечатление, — она напоминала водолаза, непонятно каким образом очутившегося посреди городской улицы. И ещё: только теперь, увидев её в освещённом помещении, Сёдзо заметил, как ярко она накрашена. В свете люминесцентных ламп лицо её казалось мертвенно-бледным, и густые тени на веках придавали ему странное, неестественное выражение.

— Завтра я зайду тебя проведать, — подчёркнуто бодрым тоном произнёс он на прощание.

7

На следующее утро Сёдзо вышел из дома пораньше и по пути на работу заглянул в клинику.

Обратившись к женщине в регистратуре, он объяснил, что хочет навестить пациентку, которая была госпитализирована накануне вечером после аварии.

— А кем вы ей приходитесь? — нелюбезно осведомилась та. — Близким родственником?

— Нет, я случайно оказался на месте происшествия и доставил её сюда.

— Значит, вы с ней фактически незнакомы?

— Ну да. Собственно говоря, я даже не знаю её имени.

Женщина перебрала карточки и ещё более холодным тоном процедила:

— Её имя — Ёко Хаяси. Так вот, она покинула клинику. Самовольно.

— Когда? Среди ночи? — невольно вскричал Сёдзо.

— Видимо, утром. На ночь двери у нас запирают.

— Ничего не понимаю. Что могло произойти?

— Откуда мне знать? Эти рокеры постоянно откалывают какие-нибудь номера.

Сёдзо ничего не оставалось, как замолчать. Что ж, от его знакомой вполне можно было ожидать чего-нибудь в этом роде. С одной стороны, ему хотелось рассмеяться над её выходкой, а с другой, он был не на шутку встревожен, ведь накануне врач ясно дал понять, что на энцефалограмме что-то не так. На строительных площадках ему не раз приходилось слышать разговоры о том, что сразу после несчастного случая человек может ничего не чувствовать, а спустя несколько дней в его состоянии вдруг наступает резкая перемена к худшему.

Сёдзо спросил адрес сбежавшей пациентки. Как выяснилось, она жила где-то в Сибауре.

— Не исключено, что адрес вымышленный, — предупредила регистраторша. — Как, впрочем, и имя.

Сёдзо расплатился за оказанные пациентке услуги. Хотя сумма оказалась небольшой, он чувствовал, что ведёт себя глупо. Однако это нисколько его не смущало, а напротив, добавляло ему веселья и куража. Едва возникнув у него на пути, девушка сразу же исчезала. Возможно, они опять где-нибудь встретятся. Поскольку оба раза их встречи были абсолютно непредсказуемыми — во всяком случае, Сёдзо ничего заранее не планировал и не предпринимал — значит, их свела судьба. Поймав себя на этой мысли, Сёдзо удивился: ничего подобного он от себя не ожидал. Видимо, девушка права, — он и впрямь не совсем адекватен.

В тот день, и утром, и после обеда, в фирме было несколько совещаний. Сёдзо неоднократно брал слово, высказывал дельные соображения. «Сакаи-сан, вы выступали блестяще», — хвалили его коллеги. Сёдзо лишь неопределённо улыбался в ответ, однако он и сам ощущал произошедшую в нём перемену. Его распирало от жажды деятельности. Он был целиком во власти душевных порывов.

После совещаний он довольно быстро управился с бумажной работой и вышел из офиса раньше обычного. Раз от разу дни становились всё длиннее, и на улице было ещё светло. Тротуары заполнились возвращавшимися с работы людьми. Теперь, когда необходимость кутаться в пальто отпала, толпа прохожих выглядела по-праздничному яркой и нарядной.

Проходя мимо заветной витрины, Сёдзо невольно остановился. Сейчас, при свете дня, она не производила того завораживающего впечатления, как тогда, и всё же что-то неуловимое отличало её от всех остальных. Там манекены использовались исключительно по своему прямому назначению, и то, как они были расставлены, в лучшем случае свидетельствовало лишь о вкусе и мастерстве оформителя. А здесь совершалось некое действо, каждый участник которого был наделён своими собственными эмоциями и находился в определённых отношениях с остальными. Более того, Сёдзо чувствовал, что в этой композиции обнажены какие-то недоступные обыденному сознанию глубинные, тёмные тайны души — её одиночество, фантазии, муки, влечения. Но никто, кроме него, не задерживался возле этой витрины, не пытался её рассмотреть.

Отойдя от стекла, Сёдзо понял, что направляется в Сибауру. А ведь в течение дня у него и мысли такой не было. Так вот почему он спешил завершить дела и пораньше уйти с работы? Он чувствовал, что способен слышать только голос своего сердца, и это одновременно и радовало, и пугало его.

Он поднял руку, остановил такси. При том, что это действие не было целиком бессознательным, сказать, что оно было продиктовано рассудком, тоже невозможно. Нечто подобное он испытывал, когда, проснувшись на рассвете, шёл в кабинет, садился в кресло и погружался в бледное марево, не похожее ни на ночной сумрак, ни на утренний свет, ни на длящийся сон, ни на явь…

— Кажется, это где-то здесь, — обернувшись к нему, сказал шофёр.

Они ехали по кварталу, сплошь застроенному какими-то складами. Из похожего на контору здания тянулись расходящиеся по домам сотрудники, в остальном же место казалось совершенно безлюдным. Трудно было поверить, что здесь живёт молодая одинокая женщина. Ничего, хотя бы отдалённо напоминающего человеческое жильё, поблизости не было. Возможно, женщина в регистратуре была права, предположив, что адрес фальшивый, но с другой стороны, Сёдзо не мог понять, почему, идя на заведомый обман, мотоциклистка указала столь неподходящее место.

Сёдзо высадился из такси. На дороге всё ещё было светло, но в тесных проулочках между складами уже сгустились сумерки. Остановив прохожего, Сёдзо назвал ему номер дома и спросил, как туда пройти. Тот с недоумением посмотрел на него и сказал: «Это вон там, за этими складами».

Поблагодарив его, Сёдзо прошёл по узкой дорожке между двумя высокими складскими постройками и оказался на задней улочке, где тоже располагались склады, но поменьше. Некоторые из них имели довольно обшарпанный вид. Какое-то время он блуждал по этой улочке, глядя на привязанные к электрическим столбам таблички с номерами. Море находилось где-то совсем близко. Воздух был пропитан его запахом, и время от времени сюда доносился шум проходивших мимо кораблей.

Наконец Сёдзо отыскал нужный номер, но это опять-таки был склад. Причём довольно старый. Железная дверь со стороны фасада была заперта. Сёдзо немного потоптался перед ней в надежде, что кто-нибудь выйдет оттуда или, наоборот, сделает попытку войти, но вокруг не было никого, даже случайных прохожих.

К боковой части строения была приделана узкая лесенка, ведущая на второй этаж, — немудрёная конструкция из железных труб и перекладин с пятнами ржавчины. Сёдзо ничего не оставалось, как подняться по ней наверх. На стене виднелись бурые борозды — следы стекающей с крыши дождевой воды. Лестница упиралась в маленькую железную дверь. Краска на ней облупилась от солёных морских ветров.

Сёдзо взялся за ручку и подёргал её туда-сюда, — дверь лязгнула, но не открылась. «Видимо, адрес и вправду фальшивый», — заключил Сёдзо и, напоследок ещё раз изо всех сил дёрнув за ручку, стал спускаться вниз. Внезапно дверь чуточку приоткрылась с внутренней стороны. Сквозь щёлку шириной сантиметров в десять разглядеть стоявшего за ней человека было невозможно. Голоса тот не подавал.

— Простите, могу я видеть госпожу Хаяси? — вежливо спросил Сёдзо, вернувшись назад. Он уже приготовился услышать грубый мужской бас: «Здесь таких нет!» — но никакого ответа не последовало. Правда, дверь отворилась ещё сантиметров на десять. А потом он услышал голос. Женский голос — низкий, чуть глуховатый, с хрипотцой. Нельзя сказать, чтобы он нисколько не напоминал голос той девушки, однако тембр был совершенно иной.

— Это я, — неуверенно произнесли за дверью.

— Госпожа Ёко Хаяси?

И опять молчание. Но дверь оставалась открытой. Голос вряд ли принадлежал её матери: для этого он звучал слишком молодо. Может, это её старшая сестра? Но как-то не похоже, чтобы в таком «доме» могла жить семья.

— Кто вы? — наконец спросила женщина.

— Моя фамилия Сакаи. Вчера с Ёко-сан произошёл несчастный случай, и я оказался на месте происшествия. Я отвёз её в больницу, но она сбежала оттуда… Мне бы только узнать, вернулась ли она домой. Если да, я не стану вам больше докучать и сейчас же уйду.

Дверь открылась ещё шире. В проёме стояла женщина в джинсовом костюме, с забранными назад волосами и напряжённым лицом без всякой косметики. Сёдзо показалось, что где-то он её уже видел, но наружного света уже не хватало, чтобы как следует разглядеть её черты, а внутри стоял полумрак, хотя за спиной у неё, где-то в глубине, кажется, горела лампа.

— Входите, пожалуйста, — произнесла она монотонным, но не бесцветным голосом. Сухо, но без холодности. Женщина производила странное, загадочное впечатление, и при мысли об этом у Сёдзо снова ёкнуло сердце.

Впустив его, женщина затворила дверь. Он оказался в довольно просторном, пустом, полутёмном помещении. В дальнем конце был отсек, напоминающий собранную из готовых щитов каптёрку. Там горел свет. На всём пространстве между входом и каптёркой вместо пола был голый цемент. По краям громоздились какие-то вещи.

Женщина не спеша направилась к каптёрке. Глаза Сёдзо быстро привыкли к темноте. Судя по всему это был верхний ярус склада, с одной стороны до самого потолка огороженный стеной; на противоположной же стороне стены не было, и вместо неё зиял глубокий тёмный провал, ведущий в недра нижнего этажа. Площадка, на которой они сейчас находились, напоминала уступ на краю пропасти.

В углу смутно белели сваленные в кучу непонятные предметы продолговатой и округлой формы. О, да ведь это детали манекенов! Десятки рук, торсы с головами, торсы без голов, изогнутые ноги…

Сёдзо невольно остановился. Недаром ему показалось, что где-то он уже видел эту женщину. Ну конечно, она была автором той самой витринной композиции!

Войдя в каптёрку, он ещё раз, теперь уже при свете лампы, вгляделся в её лицо. Без сомнения, это была она. Лицо с отчётливо прорисованными чертами, но при этом лишённое какой бы то ни было экспрессии, стянутые на затылке волосы, открытый лоб, беспокойный, нервный взгляд — и общее ощущение холодной, тугой мембраны, внутри которой клокочет что-то тёмное, вязкое. Странно, но в облике этой женщины чувствовалась какая-то неопределённость, размытость, — так бывает, когда смотришь на фотографию, снятую не в фокусе или двукратной экспозицией.

— Вероятно, вы… — начал было Сёдзо, но женщина не дала ему договорить и, нахмурившись, выпалила:

— Вы не должны больше встречаться с Ёко.

От неожиданности у Сёдзо на мгновение перехватило горло, потом он медленно перевёл дух.

В каптёрке царил ужасающий беспорядок. Стол, за которым они сидели друг против друга, и стулья, выцветшие и поцарапанные, давно уже просились на свалку. На столе лежали какие-то наброски, тут же громоздились тарелки и стаканы. Пол был усыпан клочками бумаги и обрывками проволоки, всё вокруг было заляпано то ли краской, то ли лаком. Пахло чем-то тухлым.

— Она дурной человек, — продолжила женщина после паузы. В голосе её сквозила не столько даже ненависть, сколько паника. Она сидела с опущенными глазами, и веки её дрожали.

— Мне так не кажется, — нарочито медленно и внятно возразил Сёдзо.

— Мужчины ничего в этом не понимают.

Стены с дешёвой деревянной обшивкой были сплошь увешаны и обклеены всякой всячиной. Чего там только не было — куртка, репродукция какой-то картины, календарь, исчирканный красными и синими пометками, несколько плакатов, всевозможные маски, проволочные фигурки птиц и зверюшек, пластмассовая рыба… В углу виднелся ворох искусственных растений из бумаги и пластика.

«Может, она сумасшедшая? — подумал Сёдзо. С каждой минутой ему становилось всё более не по себе. — Нормальная женщина не могла бы жить в таком месте. Да и беспорядок здесь какой-то особенный. Такое впечатление, что она тащит в своё логово всё, что ни попадётся под руку. Не человек, а настоящая бабочка-мешочница».

— Кем вам приходится девушка по имени Ёко? — спросил он. — Где она?

— Здесь её нет, — твёрдым голосом произнесла женщина.

— Вы её старшая сестра?

Женщина подняла глаза и какое-то время молча смотрела ему в лицо, затем внезапно отвела взгляд и с расстановкой проговорила:

— Да, что-то в этом роде.

И действительно, при всём несходстве, в лице и фигуре у них было что-то общее.

— Это правда, что Ёко-сан не вернулась? Дело в том, что она сильно ударилась головой. Врач обнаружил у неё нарушения мозговой деятельности и сказал, что необходимо тщательное обследование. Если она в самом деле ваша сестра, вы должны немедленно её разыскать и настоять на обследовании. Собственно, ради этого я и пришёл. Ваша сестра живёт вместе с вами, не так ли?

— Она здесь не живёт. И вообще она мне не сестра.

— Но вы же сами только что сказали, что она ваша младшая сестра.

— Ничего подобного. Я сказала, что она мне вроде сестры.

— То есть как это? Что вы имеете в виду?

— А это уже не ваше дело.

Сёдзо был окончательно сбит с толку. Проникнуть в ход её мыслей было невозможно.

— Если она вам не сестра, вы не в праве ни разрешать, ни запрещать мне видеться с ней.

— Я делаю это ради вашего же блага.

— В каком смысле?

— Она дурная женщина, и такому мужчине, как вы, следует остерегаться её больше, чем кому бы то ни было.

— Как видите, я уже далеко не молод. В моём возрасте не заводят шашни с молоденькими девушками.

— Правда? — Губы женщины тронула едва заметная усмешка.

— А если и нет, что тогда?

— Тогда вас ждёт крах.

— Потеря семьи и состояния? К счастью, у меня нет ни того, ни другого.

— Речь не об этом. Речь о вас — в буквальном смысле этого слова…

— Можно подумать, мы говорим о каком-то исчадье ада! — расхохотался Сёдзо.

Женщина вдруг вскочила со стула и, схватив стопку бумаг, которую беспокойно теребила пальцами, изо всех сил ударила ею по столешнице. Сёдзо тоже невольно привстал. Он никак не предполагал, что под этой личиной невозмутимой неприступности могут бушевать такие страсти.

— Я всё сказала. Если после этого вы так ничего и не поняли, дело ваше. А теперь уходите, — холодным, равнодушным тоном произнесла она.

Сёдзо поднялся. Некоторое время они молча и неприязненно смотрели друг на друга.

— Вы помните меня? — наконец спросил Сёдзо, переходя на шёпот.

— Нет.

— Я видел вас недавно. Было уже поздно. Вы занимались оформлением витрины.

— Вот как?

— Мне очень понравилась ваша композиция. Каждый день, проходя мимо, я останавливаюсь и смотрю на неё. Мне трудно выразить это словами, но, кажется, я понимаю, какой смысл вы вложили в свою работу. Надеюсь, у нас ещё будет случай побеседовать на эту тему. Вы не велите мне встречаться с девушкой по имени Ёко, но на вас этот запрет, по-видимому, не распространяется.

Женщина ничего не ответила, но когда Сёдзо направился к выходу, она вдруг, запинаясь от волнения, пробормотала ему вслед:

— Если вы и вправду что-то в этом поняли, вам грозит ещё большая опасность, чем я предполагала.

Сёдзо открыл дверь и вышел на лестницу. Впереди, в просветах между высокими складскими строениями, виднелся окутанный вечерним сумраком искусственный берег залива. Вдоль него по водной глади скользил пассажирский теплоход со светящимися окнами кают. В противоположной стороне смутно белели контуры Морского музея, а дальше, за ним, видимо, простиралась тринадцатая зона.

Сёдзо не верилось, что вчера, в эту самую пору, он спешил сквозь тьму по дороге, чтобы поймать такси. Но ещё удивительнее было то, что сейчас он находится здесь, на этой лестнице, прилепившейся к старому складу. Ему даже казалось, что он существует не наяву, а в чьих-то снах или диких фантазиях.

Но если так, то в чьих? Этой наполовину свихнувшейся женщины, которую он только что посетил. Сидя в своей пещере, окружённая одними манекенами, она придумывает какие-то немыслимые мизансцены, вероятно, облекая в зримые образы привидевшиеся им сны.

Перед глазами у Сёдзо возникла созданная ею витринная композиция. От этих застывших фигур веяло меланхолией, граничащей с беспросветной тоской. «Интересно, почему они так прочно запечатлелись в его душе? — размышлял Сёдзо. — И что такое манекен: таинственная иллюзия, не сумевшая воплотиться в человека, или же наоборот — диковинное существо, утратившее человеческие свойства и только внешне похожее на нас, людей?»

Осторожно, ступенька за ступенькой, спускаясь по тёмной лестнице, Сёдзо слышал звук собственных шагов, чувствовал упругость железных перекладин под ногами, но у него было такое чувство, словно он ступает по воздуху.

«Что всё это значит?» — мысленно вопрошал он.

8

И вот Сёдзо вновь поднимался по той же самой, в ржавых проплешинах, лестнице. Это было на следующей неделе, в воскресенье.

Выходя из дома, он не подозревал, что окажется здесь. Он собирался ехать на искусственное побережье залива. Разумеется, Сёдзо не забыл о предостережении женщины-манекена (именно так он теперь мысленно её называл), но стоило ему вспомнить угрожающий тон, которым было произнесено: «Вы не должны с ней встречаться», — как в нём сразу закипало чувство протеста.

Теперь он знал, что добираться до залива кружным путём от Синагавы не следует, — путь от Харуми через Тоёсу намного короче, — и поэтому решил вначале поехать на Гиндзу и где-нибудь там перекусить. По воскресеньям главную улицу Гиндзы перекрывают, устраивая на ней «рай для пешеходов». Сёдзо не любил толкотни и поэтому свернул на одну из задних улочек в надежде отыскать какой-нибудь приличный ресторанчик. Вот там-то он и натолкнулся на очередное творение женщины-манекена.

За остеклённым фасадом небольшой туристической компании была развёрнута живописная панорама, так, чтобы её можно было рассмотреть с улицы. Хотя в ней не чувствовалось того размаха, как в памятной ему витринной экспозиции, Сёдзо с первого взгляда понял, кто является её автором. Вернее, даже не понял, а угадал каким-то шестым чувством.

Странно, что фантазии этой сумасшедшей художницы оказались настолько востребованными. Должно быть, таково веяние времени. Во всяком случае, здесь, в этом огромном, безумном городе, именуемом Токио. Сёдзо вдруг вспомнилось недавнее детское сборище в Харуми. Разве эти мальчики и девочки, молча бродившие по залу в своих странных нарядах, не напоминали двигающиеся манекены?

Без сомнения, нынешняя композиция была творением той самой женщины. Тут явственно ощущался её почерк. Кто ещё мог добиться этого поразительного, леденящего душу эффекта, когда манекены кажутся более живыми, чем люди, а декорации из пластика и винила выглядят более натурально, чем природный пейзаж?!

За стеклом в окружении пышной тропической растительности лежали рядом две фигуры — мужчина и женщина. Растения были явно искусственными, но в том, как льнули друг к другу, как сплетались между собой причудливой формы листья и стебли, гибкие лозы и перекрученные стволы, ощущалось живое, влажное дыхание джунглей. Благодаря этому распростёртые под сенью деревьев полуобнажённые фигуры мужчины и женщины, ни на йоту не соприкасаясь между собой, производили впечатление неразрывного целого, как будто пронизанные невидимыми взаимными токами. Грубая, сухая оболочка манекенов, казалось, жарко дышала всеми своими порами, совсем как человеческая кожа.

По случаю выходного дня туристическая фирма была закрыта, и ни внутри, ни снаружи не было ни души. Прильнув лбом к стеклу и тяжело дыша, Сёдзо как заворожённый всматривался в этот романтический пейзаж. На заднем плане, в зарослях тропических деревьев, стояла фигура мальчика, играющего на тростниковой свирели. Тело его было выкрашено в коричневый цвет, и белки глаз ярко выделялись на смуглом лице.

Приглядевшись, Сёдзо обнаружил, что косметика на лице у лежащего ничком женского манекена в точности такая, как у девушки на мотоцикле: ярко-алые губы, густо подведённые глаза, зеленоватые тени на веках. Правда, голова манекена была совершенно голой, но это, как ни странно, только усиливало атмосферу жутковатой чувственности.

Мужской манекен был повёрнут затылком к зрителю, и лица его не было видно. Женщина улыбалась ему, томно прикрыв веки, и в какой-то момент Сёдзо представил на его месте себя. Он невольно отпрянул от стекла.

Хотя солнечные лучи не проникали на эту тенистую улочку, погожий день был в самом разгаре. Однако Сёдзо казалось, что всё вокруг окутано пеленой мрака. На лбу у него выступила испарина.

К стеклянной двери туристического бюро чуть наискосок был прикреплён большой рекламный плакат: «Городские жители, задыхающиеся в бетонных джунглях! Вас ждёт Остров Мечты!»

Преодолев цепкое сопротивление какой-то невидимой силы, Сёдзо оторвался от стекла и зашагал прочь. В отличие от кишевшей людьми центральной улицы, здесь было тихо и пусто, только вертикальные вывески баров немыми зазывалами стояли вдоль стен. Из закоулка высунулась чумазая кошачья морда.

«Почему всё, что делает эта полоумная женщина-манекен, так хватает за душу? — спрашивал себя Сёдзо. — Похоже, затаившись в углу старого склада, она нарочно расставляет сети, вынуждая меня искать встречи с мотоциклисткой». Но даже если нынешняя её композиция и не была адресована непосредственно ему, Сёдзо казалось, что из каждой витрины, мимо которой он проходил, на него взирают манекены с лицом девушки на мотоцикле и посылают ему томные улыбки.

Выйдя на улицу Намики-дори, Сёдзо поймал такси и велел шофёру ехать в Сибауру.

Он поднялся по лестнице на второй этаж. Впереди, в просветах между складами, виднелась ослепительно сверкающая поверхность залива и тринадцатая зона, а вдали, окутанная густым дымным маревом, возвышалась пологая горка — новый кусочек суши, насыпанный с внутренней стороны центрального волнолома.

Сёдзо постучал в железную дверь. Ответа не последовало. Он стал стучать громче. Звать хозяйку: «Хаяси-сан!» — не хотелось. Ему было трудно выговорить это нормальное человеческое имя. «Можно войти?» — крикнул он и легонько толкнул дверь.

Дверь скрипнула и подалась. За нею было темно. «Можно войти?» — громко повторил он и распахнул дверь. Сегодня даже в каптёрке не горела лампа. Сёдзо шагнул внутрь.

Ворвавшиеся с улицы солнечные лучи осветили цементный пол, покрытый мелким сором и масляными пятнами. Его встретили холод, пустота и какой-то странный, едва уловимый запах. «Есть здесь кто-нибудь?» — спросил Сёдзо, и через какое-то время ему ответил дребезжащий голос эха. Видимо, это был голос окаменелого бетона, железной арматуры, металлического каркаса, поддерживающего высокую громоздкую крышу.

Не счесть, на скольких строительных площадках перебывал Сёдзо за свою жизнь, но только теперь он впервые понял, что такое железобетонная конструкция, всей кожей, всеми органами чувств ощутив её жёсткость, её тяжесть, гнетущую основательность, её надтреснутую гулкость, её особый запах и серый с ржавыми разводами цвет, её пробирающий до костей холод.

Стерев с лица земли хлипкие, тщедушные домишки из дерева и бумаги, уничтожив заросшие тёмным мхом дворики, Сёдзо и его единомышленники возвели на их месте современные здания, многоквартирные дома, жилые кварталы, заводы, надземные автомагистрали. Спору нет, эти конструкции из железа и бетона оказались и прочными, и надёжными, и даже красивыми. Но в конечном счёте они превратили город в нагромождение холодных каменных глыб, разве не так? Они создали замкнутое пространство, внутри которого царят холод и пустота — совсем как в заброшенной шахте. И кто же впервые в этой стране сотворил эту наглухо отгороженную от остального мира пустую, мёртвую темноту с затхлым, неподвижным воздухом? Сёдзо и его единомышленники.

Это было мерзкое ощущение. «Итак, — размышлял Сёдзо, — я построил нынешний Токио, огромный город, восставший из руин. Но при этом я разрушил что-то очень важное. В том числе, и себя самого, как недвусмысленно намекнула девушка на мотоцикле. Должно быть, внутри у меня такая же пустота, как у манекенов».

Сёдзо медленно попятился к выходу и с силой захлопнул дверь, чтобы отсечь от себя вереницу мыслей и воспоминаний, пробуждённых этим старым складом. В глаза ему хлынул слепящий дневной свет. Пахнущий морем воздух овеял его влагой и теплом. Он глубоко вздохнул, и кровь быстрее побежала по жилам, постепенно выводя его из оцепенения.

Но в голове у Сёдзо по-прежнему, как в горячечном бреду, роились путаные, смятенные мысли. «Если нельзя строить бетонные коробки, — спрашивал он себя, — может быть, стоит уехать в деревню и пахать землю? Или выкапывать съедобные побеги бамбука?» Но в ответ прозвучало: нет, теперь уж мы обречены существовать бок о бок с железом, бетоном, пластиком и винилом.

Спускаясь по лестнице, Сёдзо подумал, что те же мысли преследуют обитательницу этой бетонной пещеры. Она пытается оживить манекены, вдохнуть душу в их полые тела. И не потому ли, что сама похожа на манекен? Сёдзо вспомнил её бледное, напоминающее маску лицо, её бессмысленные речи. А впрочем, разве сам он не похож на манекен? Вот, полюбуйтесь!..

По-кукольному сгибая ноги и механически двигая согнутыми в локтях руками, Сёдзо переступал со ступеньки на ступеньку.

«А что, кажется, мне идёт!» — подумал Сёдзо и громко расхохотался.

День был воскресный, и на улице не было ни души. Только бетонные стены высоких складских построек тянулись бесконечной чередой. Выглядывая из-за них, послеполуденное солнце прочерчивало на асфальте тёмные и светлые полосы. Вокруг ощущалась холодная прочность бетона, безлюдье и тишина. В самом деле, если кому-то и пристало разгуливать по этой улице, то разве что только манекенам.

Сёдзо вновь изобразил угловатую походку манекена.

Звук его шагов гулким эхом отскакивал от складских стен, и по пустынной мостовой за ним вприпрыжку бежала его тень.

9

Прошла неделя, наступило воскресенье, и Сёдзо вновь оказался на лестнице старого склада.

На двери висела пластмассовая дощечка с аккуратной надписью из самоклеящихся букв:

ЛЮДЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН
В левом нижнем углу была пририсована маленькая фигурка голого манекена.

Читая это объявление, Сёдзо невольно усмехнулся. Помнится, в прошлый раз он тоже хохотал здесь, как безумный. Непонятно, почему всегда на этом месте его разбирает смех, — особой смешливостью он никогда не отличался.

«Ну что ж, — решил он, — поеду туда, на искусственную землю, сотворённую из мусора. Похоже, она стала моей второй родиной. Такому недотёпе, как я, самое место там, на могильнике, в котором погребены энтропические отходы Большого Токио. Впрочем, как знать, возможно, со временем заросший бурьяном пустырь превратится в огромный лесной массив или в совершенно новый, невиданный доселе город, не имеющий ничего общего с бетонными джунглями.

Поеду искать загадочную девушку на мотоцикле, духа-хранителя этой новой квази-земли!»

Быстрым шагом пройдя насквозь улицу между складскими строениями, Сёдзо схватил такси и поехал к побережью залива. Правда, девушка всегда появлялась там ближе к вечеру. На всякий случай он попросил шофёра подъехать к тринадцатой зоне, но ни одного мотоциклиста им не встретилось. За то недолгое время, что Сёдзо не был здесь, пустырь успел одеться пышной зеленью, и даже на обочине дороги, где лежала девушка после аварии, выросла густая трава.

Неужели всё, что случилось в ту ночь, было явью? Глядя из окна машины на поднимающиеся над травой струйки прогретого воздуха, Сёдзо попытался воскресить в памяти тогдашнюю сцену, но перед глазами у него стояла совершенно иная картина, увиденная на прошлой неделе за стеклом туристического агентства. Реальный образ мотоциклистки померк на фоне манекена, оказавшегося куда более выразительным и ярким. Если бы Сёдзо увидел этот манекен раньше, в ту ночь он, наверное, без всяких колебаний расстегнул бы молнию на её куртке. Впрочем, девушка призналась ему, что всего лишь симулировала обморок.

Вспомнив лежащую в тени тропических деревьев женскую фигуру с безволосой головой и томной улыбкой, Сёдзо понял, что теряет связь с реальностью. «Остров Мечты»… Так назывался этот райский уголок. Лет десять с лишним назад было много шума вокруг искусственного острова с тем же названием, насыпанного в районе Кото. Теперь он — лишь малая часть территории, отвоёванной у Токийского залива. Человек, назвавший этот клочок мусорной земли «Островом Мечты», был либо великим романтиком, либо отъявленным шутником и циником.

Такси миновало Морской музей, к которому тянулась вереница посетителей с детьми (с приходом весны их заметно прибавилось), потом — мост над Прибрежной магистралью. Растущие по обеим сторонам дороги деревья покрылись буйной листвой, выстоявшей поднатиском морских ветров. «Даже здесь, на искусственной земле, зеленеет трава, растут деревья», — с неожиданным волнением подумал Сёдзо. И это при том, что природные красоты никогда не вызывали у него особого душевного трепета.

Впереди показалось море. Поверхность его была светлой и спокойной, не то, что вблизи Харуми, где постоянно плещут волны, поднятые проходящими мимо судами. На воде покачивалось несколько досок для сёрфинга под разноцветными миниатюрными парусами. Интересно, когда здесь появился этот пляж? Сёдзо спросил шофёра, но тот лишь буркнул в ответ: «Понятия не имею. Мне редко случается тут проезжать».

Дорога шла вдоль моря, затем свернула к искусственной бухте, на берегу которой был разбит парк. Окрестный пейзаж напоминал побережье какого-нибудь острова в южных морях, было трудно поверить, что эта бухта — часть Токийского залива. Сёдзо велел шофёру остановиться. Поездка обошлась ему в кругленькую сумму, но теперь он уже не считал денег, как прежде. Похоронив жену, он как-то непроизвольно начал урезать себя в расходах, чтобы скопить побольше денег к пенсии, однако в последнее время подобные соображения уже перестали его волновать. Теперь он ко многому относился проще, не только к тратам. Настроение у Сёдзо было прекрасное, и он решил прогуляться по берегу.

Время от времени на глаза ему попадались мальчишки с заброшенными в воду удочками, правда, здесь они не теснились на одном пятачке, как в Харуми. На траве сидели молодые влюблённые парочки. Но Сёдзо было интереснее наблюдать за одинокими фигурами сёрферов (он насчитал их не меньше десятка), которые в одних плавках балансировали на своих досках. Иные из них, явно начинающие, то и дело, потеряв равновесие, переворачивались в воду, но тут же как ни в чём не бывало поправляли парус, вновь становились на доску и принимались скользить по волнам. Сёдзо не мог оторваться от этого захватывающего зрелища.

Вдоль берега громоздились массивные, больше, чем в обхват толщиной, угловатые камни. «Если бы сюда привезти песка, получился бы настоящий пляж», — подумал Сёдзо. Море здесь было на удивление прозрачным, видимо, из-за мелководья. Деревья и щебень, насыпанный у самой кромки воды, всё ещё казались пришельцами из другого мира, но со временем они, должно быть, приживутся на новом месте и станут естественной частью пейзажа. Сёдзо никак не ожидал, что вид этой маленькой бухты так тронет его сердце, ведь до недавних пор он пребывал в полной уверенности, что прекрасными могут быть только небоскрёбы.

Дождавшись, когда последний из сёрферов выйдет на берег, Сёдзо тоже поднялся. Солнце клонилось к закату. Вода приобрела свинцовый оттенок и уже не казалась такой прозрачной, как вначале. Ветер стих. Надвигались сумерки, и отовсюду веяло тем особым запустением, которое присуще искусственной земле. Сёдзо ощущал, как оно тоской отзывается в его сердце. Час сумерек, когда стирается грань между природой и творением человеческих рук, между днём и ночью, между реальностью и иллюзией… В душе у Сёдзо шевельнулось смутное предчувствие: что-то должно произойти. Невидимые щупальца бессознательного тянулись навстречу подступающей темноте.

Он вспомнил, как обитательница старого склада сказала, что, если он не перестанет встречаться с мотоциклисткой, его ждёт гибель. В тот момент Сёдзо не испугался, посчитав эти слова бредом безумной женщины. Теперь ему уже так не казалось. Он жил с постоянным ощущением надвигающейся катастрофы. Забредя однажды на искусственную землю, он попал в ловушку, и развязка была уже близка. Скоро, очень скоро будет подведена черта под всей его жизнью за сорок послевоенных лет.

Сознавая это, Сёдзо, однако, не испытывал ни малейшего смятения. Он чувствовал, что сейчас перед ним воочию предстанет та сила, которая на протяжении этих сорока лет подспудно управляла его судьбой. До сих пор ему казалось, что, как всякий серьёзный и обстоятельный человек, он самостоятельно шёл по жизни, принимая тщательно взвешенные решения, но на самом деле он был всего лишь щепкой, влекомой тёмным потоком, который определял, как и куда ему плыть. И вот сейчас этот поток, этот тайный ручеёк его жизни должен влиться в большую реку. И девушка на мотоцикле, и женщина-манекен — не просто фантомы, но живые тени, восставшие из этой реки.

Поглощённый этими мыслями, Сёдзо медленно брёл в сторону Прибрежной магистрали. На двигавшихся по ней грузовиках уже начали зажигаться передние фары. Вокруг не было ни души. Нервы Сёдзо были напряжены до предела. Почему здесь, на искусственной земле, всегда так обостряется восприятие?

Когда на участке шоссе, там, где оно ещё не переходит в скоростную магистраль, вспыхнул огонёк и стал стремительно приближаться к нему, Сёдзо не испытал ни малейшего удивления. Видимо, этот огонёк возник в ответ на какие-то непроизвольные сигналы с его стороны. А может быть, в глубине души Сёдзо знал, что это должно произойти. Даже когда таинственный огонёк оказался фарой мотоцикла, за рулём которого сидела та самая девушка в чёрной куртке, Сёдзо воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Поравнявшись с ним, девушка затормозила, как будто они заранее условились о встрече.

Единственной неожиданностью было то, что за спиной у неё сидел пассажир — щуплый мальчик в бейсбольной кепке.

— Он мне вроде брата, — объяснила девушка.

Мальчик никак не отреагировал на Сёдзо, даже не поздоровался. На вид ему было лет одиннадцать-двенадцать. К заднему сидению мотоцикла были привязаны две огромные брезентовые сумки, каждая из которых занимала больше места, чем он сам.

Сёдзо не стал выяснять, почему девушка сбежала из клиники, — ситуация не располагала к подобным расспросам. Всё случившееся казалось далёким, полузабытым сном. Не упомянул он и о своём посещении склада в Сибауре. Чувствовалось, что она и её спутник озабочены чем-то совершенно иным.

— Вы едете с нами? — спросила девушка властным тоном, не предполагавшим иного ответа, кроме «да». Голос её звучал громко и отчётливо. — Я отвезу мальчика и багаж, а потом вернусь за вами.

Оставив Сёдзо на обочине, мотоцикл устремился в сторону бухты по той же самой дороге, по которой он шёл сюда. «Куда они направляются? — подумал Сёдзо. — Вряд ли им пришло в голову поплескаться в море на ночь глядя». Он стоял в полумраке, охваченный волнением, не похожим ни на тревогу, ни на радостное ожидание, ни на страх, ни на панику.

Кажется, вывих у неё прошёл. А голова? Во всяком случае, сегодня она выглядела на удивление бодрой и энергичной. Если вспомнить, какой вялой и немощной Сёдзо видел её в клинике, в этом её преображении было даже что-то жутковатое.

Девушка вернулась раньше, чем он предполагал.

— Насчёт шлема не беспокойтесь, здесь всё равно никого нет. Садитесь на заднее сидение, — скомандовала она. — И держитесь за меня покрепче. Я не люблю тащиться, как черепаха.

Не успел Сёдзо взгромоздиться на заднее сидение, как мотоцикл рванул с места. Сёдзо рефлективно ухватился за её талию, но искусственная кожа куртки скользила под его руками, и, чтобы не упасть, он вцепился в её бёдра, изо всех сил напрягая пальцы, ладони, запястья. Поначалу он старался по возможности не касаться спины мотоциклистки, но очень скоро соображения щепетильности вылетели у него из головы, и он неуклюже уткнулся лицом в её поясницу (корпус девушки был наклонён вперёд).

Судя по тому, как мало времени ей потребовалось, чтобы отвезти мальчика и вернуться назад, им предстояло ехать не так уж далеко, и Сёдзо не мог понять, почему она так гонит.

— Сбавь скорость хоть немного! — крикнул он, но мотоциклистка вряд ли могла его слышать.

Хорошо ещё, что никто их не видел. Если вначале Сёдзо держался за её бёдра, то теперь его ладони переместились ближе к её животу. От мускульного напряжения её тело казалось жилистым, как у мужчины.

Сёдзо рассчитывал, что они вот-вот будут на месте, там, где их должен дожидаться мальчик, но девушка не только не сбавила скорость, а наоборот, ещё прибавила газа. Неожиданно она резко свернула влево. Под действием центробежной силы его швырнуло в сторону, и он судорожно вцепился в мотоциклистку, сосредоточив всю свою силу в руках.

— Куда мы едем? — невольно завопил он, хотя и понимал, что она его не слышит.

Они мчались в сторону тринадцатой зоны. Чернеющая сквозь сумрак прямая дорога казалась во много раз шире, чем на самом деле. Её поверхность была совсем близко, прямо перед глазами.

Въехав в тринадцатую зону, мотоциклистка погнала ещё быстрее. Встречный воздух бил Сёдзо в лицо, заставляя прикрыть веки, свистел в ушах, вздувал и рвал на нём одежду. Ветер иголками впивался в кожу. Он ещё сильнее прижался лбом к спине девушки. Внезапно сквозь рокот мотора и свист ветра до него донеслись какие-то пронзительные прерывистые звуки, похожие на птичий крик. Возможно, это смеялась мотоциклистка, но шлем вряд ли позволил бы её голосу пробиться наружу. Тогда что же это за звуки?

Сёдзо не боялся упасть: уверенность, с которой девушка управляла мотоциклом, и надёжность самой машины действовали на него успокаивающе. Им владел страх совсем другого рода, неведомый человеку, сидящему в автомобиле, — страх открытого пространства. Видимо, при такой скорости любому человеку становится страшно, даже опытному мотоциклисту.

Неожиданно девушка затормозила и остановилась. Сёдзо поднял голову — перед ними чернела вентиляционная башня подводного туннеля, ведущего к центральному волнолому. Он и ахнуть не успел, как они оказались на шоссе, пролегающем по тринадцатой зоне.

Накренив мотоцикл, девушка спустила одну ногу на дорожное полотно и стащила с головы шлем, после чего громко расхохоталась. В её голосе, надсадном и хрипловатом, звучала какая-то жёсткая, царапающая нота. Сойдя с мотоцикла, Сёдзо, пошатываясь, подошёл к ней.

— Что тебя так рассмешило? — закричал он. — Я в первый раз сел на мотоцикл, а ты гонишь, как сумасшедшая!

Но, судя по всему, она смеялась не над нелепыми страхами своего пассажира. Видимо, ей требовалось выпустить наружу скопившуюся энергию — ту самую энергию, которая не получала выхода в Токио.

Вдалеке сквозь сумрак проступали очертания насыпанной с внутренней стороны центрального волнолома горки, состоящей из земли и тлеющего под нею мусора. «Собранный в кучу мусор выделяет тепло, — мелькнуло в голове у Сёдзо. И — без всякой связи с предыдущим: — Скопления космической пыли превращаются в сияющие на небе звёзды». Со всей ясностью непосредственного чувства он вдруг ощутил, что в мире действуют гигантские силы и удивительные законы, недоступные пониманию обыкновенного человека вроде него. И безумный смех девушки — явление того же ряда.

— Так что тебя рассмешило? — спросил он уже без раздражения.

— Сама не знаю. После езды на большой скорости ужасно хочется смеяться. Правда, из-за вас я старалась не особенно лихачить.

«Искусственная земля — подходящее место для такого беспричинного смеха», — подумал Сёдзо.

Свет фары падал на обочину дороги, и трава в его лучах казалась неправдоподобно зелёной и свежей. Но в отличие от травы, выросшей на естественном лугу, здесь она словно бы яростно цеплялась за скудную, тощую почву. Точно так же и хохот мотоциклистки был лишён непринуждённости, свойственной девичьему смеху, а скорее напоминал крик умирающей птицы.

— Ну что, вам понравилось? — спросила девушка, отсмеявшись.

— Честно говоря, было страшновато, но в то же время интересно.

— Зимой получается ещё интереснее. Сколько одёжек на себя ни надень, промерзаешь до костей, и тогда вдруг чувствуешь, что где-то внутри у тебя всё ещё теплится махонький, совсем махонький огонёк. — Выражения её лица было не разглядеть, только чёрная кожа куртки отливала глянцевитым блеском.

— Скажи, а в обычное время ты чем занимаешься?

Тон девушки мгновенно изменился.

— Какое вам дело? — воскликнула она. — Если вы струсили, я подброшу вас до ближайшей остановки. Автобусы ещё ходят.

— Нет, я хочу быть с тобой. Я больше не стану ни о чём спрашивать.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Ну что ж, так-то оно лучше. Однажды, выбравшись из города, вы случайно забрели сюда и растерялись, не зная, куда идти и что делать. Без меня вам не обойтись. Мне нравятся мужчины, которые, прожив жизнь, вдруг понимают, что сбились с пути. Терпеть не могу сопляков, которые, не успев по-настоящему пожить на свете, с умным видом рассуждают о всяких материях. Так вы едете со мной?

— Да.

Сёдзо помнил о предостережении женщины-манекена, и, тем не менее, он сказал «да». Мотоциклистка прочла его подспудные мысли и нашла для них точное словесное выражение. Произнося «да», он отвечал не этой странной девушке, а себе самому. Себе настоящему.

— Тогда садитесь. Я покажу вам удивительное место. Но имейте в виду: сбежать с полдороги вам не удастся.

— Я готов ехать хоть на край света.

Если бы они находились в Токио, ему никогда не пришло бы в голову сказать нечто подобное. Он понимал, что произнести такие слова его заставила эта странная земля, возникшая из рваных сеток от жаровен и непарных детских туфелек, эта густая, плотная пустота, в которой сплетены воедино распад и рождение новой жизни, этот мрак, наполненный не поддающимися определению запахами. Здесь возрождаются выброшенные на свалку вещи, здесь циркулируют мощные силовые потоки. Как знать, возможно, здесь, в этом новом мире, оживают манекены…

Девушка гнала ещё быстрее, чем прежде. Сёдзо с самого начала сомкнул руки вокруг её живота и прижался лицом к её спине. До сих пор он был только пассажиром, теперь же у него появилось ощущение, будто он сам управляет мотоциклом. Случись что-нибудь, их выбросит на дорогу вместе, и он не разомкнёт объятия. А что, это было бы даже здорово!

Сёдзо казалось, что мотор тут ни при чём, что их мчит вперёд какая-то гораздо более могучая сила, и сам он — часть этой силы. Эта сила рвалась из него и в то же время была ему неподвластна. Удивительное ощущение!.. В какой-то миг ему почудилось, что они стоят на месте, а дорога движется сама по себе и перемещает их в пространстве. Вот так вращается Земля. И не та ли это сила, что пронизывает окружающий её космический мрак?

Он и не заметил, как они проехали до конца всю тринадцатую зону.

В мутном небе над Токио таяли последние красноватые отблески заката.

10

Мотоцикл миновал Прибрежную магистраль и помчался по берегу бухты. Когда асфальтовая дорога кончилась, он остановился. В темноте их ждал мальчик с вещами.

Девушка поставила мотоцикл у обочины, и, подхватив поклажу, они с мальчиком зашагали вперёд. Ни тот, ни другая не проронили ни слова. Сёдзо взял оставшуюся сумку и — тоже молча — устремился вслед за ними по смутно белевшей в траве узкой тропинке.

Постепенно тропинка пошла на подъём. Вскарабкавшись до самого верха, Сёдзо понял, что они находятся на территории, напоминающей окружённый земляной насыпью искусственный остров. В темноте было трудно что-либо различить, но, судя по всему, наполовину этот остров состоял из ровного, ничем не заполненного пространства, а остальную его часть занимал лес. Они двигались по насыпи. Внизу, с внешней стороны, колыхалось море, за которым виднелась сверкающая панорама центральной части города. Огнями иллюминации светилась Токийская башня. Золотистыми блёстками мерцали окна небоскрёбов.

«Какая красота!» — подумал Сёдзо, но это зрелище не вызвало в нём того естественного внутреннего трепета, который он испытывал в подобные мгновения прежде. Он всё ещё пребывал во власти ощущений, навеянных мраком, сквозь который они мчались по искусственной земле. И этот мрак бесчисленными невидимыми усиками дотянулся до лежащего по ту сторону ночи царства света.

Засмотревшись, Сёдзо едва не потерял из вида своих вожатых. В конце концов он обнаружил их возле того места, где в насыпи зияла выемка: спустившись вниз по склону, они направлялись в сторону окутанного мглой леса. Неожиданно впереди вспыхнул огонёк. Видимо, кто-то из них зажёг карманный фонарик. Свет его мелькал между деревьями, устремляясь в глубь леса. Глаза Сёдзо уже полностью свыклись с темнотой, но идти по лесу было трудновато, он боялся оступиться.

Вдруг свет фонарика замер. Мальчик направил его под дерево, туда, где девушка ворошила ветки кустарника.

— Что вы там делаете? — спросил Сёдзо, но они даже не обернулись.

— Нашла! — наконец воскликнула девушка и вынесла из кустов объёмистый свёрток. — Держите, — серьёзным тоном сказала она Сёдзо и, взяв у него сумку, зашагала вперёд.

Судя по тому, с какой лёгкостью она ориентировалась в этом лесу, да ещё с поклажей в обеих руках, ей не раз приходилось проделывать этот путь. Несмотря на внушительные размеры, свёрток оказался не особенно тяжёлым, но поскольку под толстой тканью скрывались две довольно-таки длинные жерди, нести его было непросто.

Хорошо ещё, что мальчик сзади светил ему под ноги, однако, как только они вышли из леса, фонарик потух. С этой стороны в насыпи тоже имелась выемка, обеспечивающая выход на берег. Там находилась небольшая, выдающаяся в море пристань, о которую плескались волны.

Дойдя до пристани, они остановились. Мальчик взял у Сёдзо свёрток и стал проворно его разворачивать. Чувствовалось, что и он, и девушка находятся в сильном нервном напряжении. Сёдзо уже не задавал им вопросов. В отличие от искусственной бухты, возле которой он провёл несколько предвечерних часов, море здесь было неспокойным. Когда по широкой полосе залива, отделяющей этот берег от противоположного, проходило какое-нибудь судно, спустя некоторое время к берегу подкатывали высокие волны и с шумом разбивались о сваи причала.

Из свёртка было извлечено что-то чёрное и мягкое. Достав из сумки небольшой насос, мальчик принялся за работу. Несмотря на темноту, его движения были сноровисты и точны. Послышалось шипение сжатого воздуха, и чёрный предмет стал надуваться прямо на глазах.

— Всё в порядке? Она не прохудилась? — чуть слышно спросила девушка.

Это была резиновая лодка. Мальчик столкнул её на воду. Сперва они забросили в неё вещи, а потом забрались сами, цепляясь обеими руками за прибрежные валуны.

— Можно подумать, вы какие-то контрабандисты!.. — рассмеялся было Сёдзо, но девушка тихо приказала:

— Молчите и постарайтесь двигаться бесшумно.

Небольшая лодка едва вместила их троих вместе с поклажей. То, что Сёдзо принял вначале за две длинные палки, оказалось вёслами.

— Гребите, — скомандовала девушка.

Впереди виднелся маленький островок. До него было метров триста-четыреста, а может быть, даже больше. Прежде Сёдзо и не подозревал о его существовании.

— А почему до него нужно добираться таким способом?

— Потому что это запретная территория.

— Пока мы доплывём туда и вернёмся назад, будет уже глубокая ночь.

— Мы не вернёмся назад.

— Что за бред!..

— Вы же сами сказали, что готовы ехать хоть на край света, — хихикнула девушка.

Мальчик взялся за весло. Сёдзо последовал его примеру. В отличие от остроносой деревянной лодки эта резиновая посудина двигалась с черепашьей скоростью. Чёрная вода казалась тяжёлой и вязкой. У Сёдзо сразу же начала саднить ладонь, затекло плечо. Он обмотал ладонь носовым платком, сбросил куртку.

— Если работать одними руками, ничего не выйдет. Надо напружить всё тело и, сделав толчок веслом, сразу вытащить его из воды, — сказал мальчик.

Это были первые слова, произнесённые им с момента их встречи. Сёдзо прислушался к его совету, и действительно — рука стала меньше уставать. Лодка двигалась в одном ритме с движениями гребцов и уже не рассекала воду, а скользила по ней.

— Гляжу я на вас и думаю: интересно, чем вы занимались все эти годы, если до сих пор так и не приобрели ни одного по-настоящему важного для жизни навыка? — насмешливо произнесла девушка, повернувшись к Сёдзо.

Они плыли, наверное, минут тридцать — точного времени Сёдзо не знал, поскольку смотреть на часы в темноте было бесполезно, — пока не достигли опоясывающей остров каменной ограды. Он грёб теперь на пару с девушкой, на полпути сменившей мальчика. Сёдзо опустил было весло, но она строго сказала:

— Нам надо на противоположную сторону.

В отличие от Сёдзо, совершенно выбившегося из сил, девушка держалась на удивление бодро, она даже не запыхалась. Интересно, куда подевалось анемичное существо, едва ворочавшее языком в клинике?!

— Может, сменишь его? — обратилась она к мальчику.

— Не нужно, я в порядке, — возразил Сёдзо, почувствовав себя задетым.

— Нечего строить из себя героя. Вы же совершенно выдохлись.

Тон девушки сделался вдруг фамильярно пренебрежительным. Ладонь у Сёдзо была стёрта в кровь и щипала, когда на неё попадала морская вода. Спина затекла так, что, казалось, стоит ему распрямиться, и послышится хруст позвоночника. «Как же я завтра пойду на работу? — внезапно подумал он и разозлился от сознания собственного бессилия. — И вообще, что я здесь делаю?!»

— Если вы надумали возвращаться, вам придётся добираться вплавь, — с издёвкой заметила девушка, словно прочитав его мысли. — Кстати, отсюда можно доплыть прямо до Токио. Вон там уже Сибаура.

Сибаура… Видимо, женщина-манекен была права. Эта чертовка влезла ему в душу и теперь радуется, подкалывая и провоцируя его. Но Сёдзо понимал, что пути назад уже нет. Над головой у него высилась массивная каменная стена.

Он молча передал весло мальчику и сжал саднящую ладонь в кулак. Лодка заскользила вдоль каменной стены.

Когда они отчаливали от берега, этот остров представлялся Сёдзо всего лишь нагромождением выступающих из воды скал, но теперь, с близкого расстояния, он казался просто-таки огромным. За длинной, высокой каменной оградой маячили какие-то тёмные силуэты. Ни звука не доносилось оттуда, и, тем не менее, в этом густом, непроглядном мраке ощущалась какая-то жизнь. Ночное небо над городом, раскинувшимся на противоположном берегу, до которого теперь было уже рукой подать, смутно серело, словно застоялая вода. Здесь, возле этого острова, было даже темнее, чем на искусственном побережье залива, как будто этот маленький клочок земли притянул к себе и поглотил весь мрак окрестных территорий, включая Токио.

«И нас он тоже поглотит», — с ужасом подумал Сёдзо. Несмотря на каменную ограду, этот остров казался ему живым существом вроде гигантского кита или нет, скорее, похожим на какое-то чудовище без головы и без хвоста, а с одним только чёрным телом и огромной пастью. Море было намного спокойней, чем в начале их плавания. Чёрная резиновая лодка медленно, но уверенно двигалась вперёд.

11

«И вправду похоже на пасть», — подумал Сёдзо.

Как и в том месте, откуда они отчалили, здесь в каменной стене тоже имелась выемка, обеспечивающая доступ на территорию острова, но ничего похожего на причал не было и в помине — у кромки берега громоздились одни только скалы или какие-то цементные глыбы. Коридор шириной метра в три тянулся вглубь метров на десять, во всю толщу каменной кладки, а за ним зияла кромешная тьма.

Вход в коридор был точно сориентирован на центральную часть Токио: оттуда было хорошо видно Токийскую башню и залитые огнями здания в районе Гиндзы. «Должно быть, этот остров расположен в самой середине внутренней части Токийского залива, отделённой от остальной его акватории Прибрежной магистралью, — сообразил Сёдзо. — Кто бы мог подумать, что здесь, вблизи современного города, существует такое дикое, заколдованное место!»

— Хватит витать в облаках. Привяжите лодку, — скомандовала девушка, сбрасывая на берег поклажу.

Вдвоём с мальчиком Сёдзо привязал лодку к скале виниловой верёвкой. Подхватив сумки, путники зашагали вперёд по каменному коридору. Сёдзо с удивлением обнаружил, что ступает не по земле, — под подошвами у него постоянно что-то хрустело, ломалось, плющилось. Это были пластиковые коробочки и лотки из вспененного полистирола, в которых продают готовую к употреблению снедь. Весь этот прибитый к берегу мусор толстым слоем выстилал проход до самого конца, смутно белея во мраке. Время от времени под ноги ему попадались и какие-то мелкие предметы, — видимо, ракушки.

Пройдя коридор насквозь, они сразу очутились в лесу. Ни дорожки, ни тропинки нигде поблизости не было. Лишь деревья с раскидистыми ветвями и густыми кронами плотной стеной выступали из мрака им навстречу.

Пока они шли по проходу, мерцающие вдали огни Токио пусть слабо, но всё же освещали им путь, сюда же их свет уже не достигал. Здесь, за высокой каменной оградой, воздух был неподвижен. Вернее, даже не воздух, а тяжёлая, вязкая смесь, состоявшая из терпкого дыхания растений, аромата древесной смолы, прелого запаха опавших листьев, влажных испарений травы.

— Можно зажечь фонарь? — спросил мальчик, но девушка сказала, что ещё не время.

Отдав свою сумку Сёдзо, она первой вступила в лесную чащобу. За нею последовал мальчик, а Сёдзо, пригнув спину и подняв обе сумки на высоту лица, замыкал шествие. Спереди доносился шелест и хруст раздвигаемых девушкой веток. Ноги путников утопали в ворохах гниющей листвы, должно быть, копившейся здесь десятилетиями, — Сёдзо казалось, будто он ступает по кучам рисовых высевков. Отводимые мальчиком ветки больно хлестали его по телу.

— Теперь уже можно, — сказала девушка.

Мальчик включил фонарь, и яркое пятно света озарило спину девушки, цепляющиеся за её куртку гирлянды лиан и большие, с подсохшими краями фигурные листья каких-то тропических растений. Обвивая стволы деревьев, лианы тянулись к их корням и сползали на землю.

— Да ведь тут не просто лес, а самые настоящие джунгли!

— Так это как раз и интересно.

— Кто бы мог подумать, что под самым боком у Токио произрастают такие девственные леса…

Благодаря фонарику стало легче отыскивать проходы между стоящими вплотную друг к другу стволами деревьев, однако стоило Сёдзо чуть поднять голову, как густая листва касалась его лица и сверху сыпалось что-то — то ли древесная труха, то ли трупики насекомых. Внезапно на пути у них оказалось завалившееся вбок сухое дерево. Его сгнившая кора напоминала кожу мумии.

— Мы правильно идём? — спросила девушка, не оборачиваясь.

— Возьми немного влево, — ответил мальчик.

«Ай да молодец!» — подумал Сёдзо. Совершенно растерявшийся в этой чащобе, он не мог не восхититься спокойной уверенностью своего юного спутника. Мальчик ориентировался в лесу так, словно находился в собственном доме, где временно отключили электричество.

— Неужели ты совсем не боишься? — тихонько окликнул его Сёдзо.

— А чего мне бояться? — недоумённо спросил тот.

Впереди, по сторонам, сверху — повсюду их окружала плотная масса разнообразных по форме листьев, ветвей, вьющихся лоз. В свете фонаря медленно пролетела большая красная бабочка.

— Берегитесь змей, — спокойно, как бы мимоходом, предупредил мальчик, обернувшись к Сёдзо. — Среди них есть и ядовитые. Они попали сюда с кораблей, на которых завозили лауан[4] с Борнео.

Обоняние Сёдзо уже не реагировало на терпкие запахи леса, но зато обострились все прочие восприятия. Он чувствовал, что ветви деревьев и лианы не просто соприкасаются между собой, но, цепляясь друг за друга, растут и дышат в едином ритме. Он чувствовал, как в насыщенной перегноем почве копошится бесчисленное множество насекомых и бактерий, как жирные белые черви точат ствол сухого дерева, как где-то рядом проползает ядовитая змея… Сверху упали две спарившиеся улитки. Лес и темнота вокруг были исполнены движения и жизни.

Луч фонаря скользнул по лежавшим на земле полусгнившим доскам и бревну, не похожему на останки трухлявого дерева и явно обтёсанному человеческими руками. Тут же валялось несколько черепиц.

— Осторожно, — предостерёг мальчик, — здесь могут быть змеи.

— Что это? Похоже на какие-то руины.

— Им уже больше ста лет.

— Больше ста лет? — удивился Сёдзо.

— Разве вы не знаете? Это же Одайба,[5] — объяснил мальчик. — Когда в залив вошла чёрная эскадра Перри,[6] бакуфу распорядилось в спешном порядке соорудить здесь форт. Видимо, на этом месте была караульня.

— Надо же, сколько всего ты знаешь!

— Да уж, он не чета такому незнайке, как вы, — вступила в разговор девушка. — Сейчас любой ребёнок даст вам сто очков вперёд. Хотя они и не читают книг…

— Мы почти что у цели, — сказал мальчик, словно разглядев что-то вдали. Сёдзо же по-прежнему не видел ничего, кроме густых зарослей, обступавших их со всех сторон. Если бы ему пришлось одному возвращаться назад, он ни за что не отыскал бы дороги к морю.

Но он ни о чём не жалел. И уж тем более не испытывал отчаяния. Могучая жизненная энергия, излучаемая этим лесом, постепенно перетекала в него, он впитывал её всеми своими порами.

Удивительное чувство слитности с миром овладело им. Нечто похожее он испытал, когда они вместе с девушкой мчались на мотоцикле по тринадцатой зоне, и ему на мгновение показалось, что макрокосм и его маленькая внутренняя вселенная соединены в одно гармоническое целое. Это чувство пронизывало его до мозга костей и пьянило сильнее любого вина, вызывая не похмельную дурноту, а какую-то блаженную, цепенящую истому. Впереди в неверном свете фонаря подрагивал силуэт девушки, окружённый колышущимися тенями.

— Знаете, что самое смешное? — весело спросил мальчик. По мере того, как они продвигались в глубь острова, он становился всё более оживлённым и разговорчивым. А ведь вначале Сёдзо чуть не принял его за глухонемого. — Этот форт, возводившийся с такой помпой, так ни разу и не был использован. Но он будет единственным, что останется от Токио.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Сёдзо, всерьёз увлёкшись беседой.

Однако прежде чем мальчик успел ответить, они услышали возглас девушки:

— Похоже, мы пришли! — Как и следовало ожидать, её голос прозвучал как вздох облегчения. — Вот только, кажется, я пропорола себе щёку кончиком ветки. Видишь, сколько крови?

Мальчик поднёс фонарь к её лицу. Подхваченные белой лентой волосы девушки были полны мелкого древесного сора. Ко лбу прилипла паутина с застрявшим в ней крохотным листочком. Густо подведённые брови, ярко накрашенные веки и губы придавали её лицу сходство с размалёванной маской. Из раны на щеке струйками сбегала кровь и капала с подбородка на куртку. В резком жёлтом свете фонаря она казалась не красной, а чёрной.

Пошарив рукой в висевшей у него на плече брезентовой сумке, мальчик извлёк оттуда какой-то тюбик, подошёл к девушке и велел ей наклониться. Он попытался промокнуть кровь платком, но она не унималась, и вскоре платок насквозь пропитался ею. Тогда он передал фонарь девушке и, прильнув губами к ране, высосал из неё кровь, после чего быстро смазал рану лекарством из тюбика и заклеил её пластырем. Глаза девушки были плотно зажмурены от света, который она направляла на своё лицо. Сёдзо думал, что мальчик сплюнет кровь, но, похоже, он её проглотил.

Не отводя глаз, с непонятным ему самому внутренним трепетом Сёдзо наблюдал эту сцену. Вязкая жидкость, стекавшая по щеке девушки, представлялась ему не кровью, а густым соком, который, двигаясь по веткам, стволам, вьющимся лозам и корням окружающих деревьев, а теперь ещё и по телу мальчика, возвращается в тучную, плодородную почву. Он чувствовал, как что-то теснит ему грудь, как к горлу подкатывает горячий ком. Девушка сидела на корточках с закрытыми глазами, словно в забытьи.

Один лишь мальчик сохранял прежнюю невозмутимость. Сунув тюбик с мазью обратно в сумку, он взял у девушки фонарь и неторопливо посветил им по сторонам. Лес расступился, и впереди показалась земляная насыпь, по крутому склону которой густо стелились ползучие растения. В насыпи виднелось широкое отверстие, похожее на вход в пещеру. Мальчик направил туда луч фонарика. Как выяснилось, это была не пещера, а грот, сложенный из тех же прямоугольных булыжников, что и опоясывающая остров стена; потолком служила широкая, массивная каменная плита. Под тяжестью земляной насыпи и под напором корней растущих наверху деревьев плита треснула посередине, но в целом сооружение выглядело вполне солидно. Вход был достаточно высок, чтобы взрослый человек мог встать там в полный рост, а в глубину грот был и того просторней. На полу толстым слоем лежала сухая трава.

— Надо же, здесь ничего не изменилось с прошлого раза! — воскликнул мальчик.

— И ни следа чужого присутствия, — взволнованно отозвалась девушка.

Подбежав к гроту, мальчик остановился.

— Кажется, она там, — радостно сообщил он.

Положив сумку на землю, он с зажжённым фонарём подкрался к входу и легонько поворошил рукою траву. В тот же миг из-под вороха сухой травы в углу выползла чёрная змея. Видя, как Сёдзо напрягся, девушка рассмеялась:

— Не бойтесь, она не ядовитая. Это наша старая приятельница.

Змея оказалась довольно крупной, больше метра в длину, с блестящей, покрытой красивым сетчатым узором кожей. Нисколько не испугавшись пришельцев, она неторопливо проползла мимо стоявших перед гротом Сёдзо и девушки. Даже когда девушка наклонилась и погладила её по спине, она не отпрянула в сторону, а с прежней невозмутимостью продолжила свой путь, пока не скрылась в чаще.

— Кажется, она подросла, — заметила девушка.

— Да, видишь, у неё линька. — Мальчик извлёк из сухой травы полупрозрачный желтоватый кожаный чулок. — Умница, она стерегла наше место.

Засунув краешек чулка в щель между камнями, мальчик повесил его на стену, сел на сухую траву и, обхватив колени руками, сказал:

— До чего же хорошо! — Сёдзо вдруг вспомнил созданную женщиной-манекеном витринную композицию и фигуру мальчика, приготовившегося выпрыгнуть из окна и воспарить к ночному небу. — Эх, если б можно было остаться здесь жить… У меня тут много друзей.

Сидя рядом с мальчиком, Сёдзо мало-помалу проникался его настроением. Каменная стена выглядела вполне надёжно, да и удушливый запах леса уже не казался ему таким интенсивным. Густая воздушная масса окутывала не только деревья, но растекалась вокруг, проницая темноту и наполняя всё своим спокойным дыханием.

Сёдзо понимал, что этот остров находится где-то посередине между Токио и искусственным побережьем залива, но у него было такое ощущение, словно они оказались в каком-то глубоком подземелье, на дне воронки, закрученной невидимыми силами, циркулирующими между городом и его рукотворным продолжением. Токио производит мусор, искусственная земля даёт ему возможность истлеть, а здесь действуют стихийные силы природы, порождающие это древесное и травяное изобилие.

— Скоро Токио станет нежилым местом, — произнёс мальчик будничным тоном, словно рассуждая о погоде.

— Почему?

— Не знаю. Он опустеет.

— То есть будет разрушен? Скажем, в результате землетрясения или войны?

— Нет, не так. Высотных зданий станет ещё больше, чем сейчас, — великолепных, сверкающих. Но вокруг никого нет. Не видно никакого движения. Знаете, продают такие сувениры — стеклянные шары, а в них миниатюрная панорама морского дня или какого-то знаменитого места… Так вот, это выглядит примерно так же.

— И когда это произойдёт?

— Понятия не имею. Я только вижу картину.

— Видишь картину?

— Ну да.

— Ему постоянно мерещатся то какие-то картины, то звуки. Не обращайте внимания. Давайте-ка лучше поедим. — С этими словами девушка достала из сумки консервы и прочую снедь в целлофановых упаковках. Воспользовавшись бумажными тарелками, они наскоро перекусили. После ужина мальчик вышел из грота и, запрокинув голову, принялся махать рукой.

Лес снаружи был редким, и сквозь кроны деревьев проглядывало небо. Встав рядом с мальчиком, Сёдзо тоже посмотрел вверх, но ничего не увидел.

— Кому ты машешь? — спросил он. — Там же никого нет.

В этот миг над головами у них, точно ветер, пронеслись какие-то маленькие чёрные тени и взметнулись ввысь.

— Это летучие мыши, — объяснил мальчик. — Они почуяли, что я здесь.

Самих мышей Сёдзо не разглядел, но, судя по тому, что сияющие в ночном небе звёзды то вдруг исчезали из виду, то снова загорались, в воздухе действительно что-то порхало. Мальчик энергично размахивал обеими руками.

— Какой только живности здесь нет, — молвил Сёдзо.

— Да. И птицы, и полевые мыши, и ящерицы, и букашки. Те, кто не умеет летать, добираются сюда вплавь. Вы только вслушайтесь. В лесу всё колобродит. Там много всякой ночной живности. — Повернувшись в сторону леса, мальчик слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то. — А мельчайших существ, которых мы не замечаем, и того больше! Это только кажется, что у нас под ногами земля, а на самом деле она сплошь усеяна бактериями и плесневыми грибами. В одной щепотке этой земли содержится сто миллионов разных микроорганизмов.

— Неужели ты и это видишь?

— Да, но нечётко.

Слова мальчика прозвучали для Сёдзо откровением.

— Меня поразило, в каком изобилии здесь растут деревья… — проговорил он.

— Деревья что — это только часть лесного мира.

Сёдзо попытался по примеру мальчика привести себя в состояние внутреннего покоя, но сумятица в мыслях мешала ему сосредоточиться. И всё же в какие-то мгновения сознание его прояснялось, и тогда он вдруг начинал слышать вокруг себя таинственные шорохи, вздохи, шебуршение, хлюпанье, и темнота казалась ему живой.

— Да и то сказать, наше тело состоит из десятков тысяч клеток, и каждая из них — живое существо.

— Не тысяч, а миллиардов, — тотчас поправил его мальчик.

Сёдзо ощущал движение жизни не только снаружи, но и внутри себя, причём не в фигуральном, а в буквальном смысле — каждой клеточкой своей плоти, каждой каплей крови. Оболочка, отделяющая его от остального мира, удивительным образом утратила свою непроницаемость, истончилась, размякла. «Этак я совсем исчезну…» — в смятении подумал он. И в то же время это новое, неизведанное ощущение физической сопричастности окружающему миру сладкой истомой наполняло его сердце.

Погасив фонарь, они втроём сидели на сухой траве в гроте и разговаривали. Время от времени в беседе возникали паузы, но это никого не смущало.

Наконец мальчик забрался в спальный мешок, и вскоре оттуда послышалось его спокойное сонное дыхание. Сёдзо с девушкой поднялись и, словно откликаясь на чей-то зов, пошли в лес. Они легли под сенью высокого дерева и сплелись телами. Прикасаясь к девушке, Сёдзо чувствовал, что прикасается к чему-то неизмеримо большему, чем она, — он сжимал в объятиях весь мир, растворяясь в нём без остатка.

Они не произнесли ни слова. Слова им были не нужны. Древесный сок, медленно текущий по стволу, по жилкам каждого листочка у них над головами, струился и в их жилах, горячее дыхание копошащихся в земле крохотных существ было и их дыханием.

Они пребывали в каком-то вневременном мире, где нет ни мыслей, ни вздохов, ни стонов. Их тела двигались в том же естественном, неторопливом ритме, что и вся природа вокруг, и зыбкий ночной мрак колыхался вместе с ними.

Только однажды Сёдзо почудилось, будто где-то рядом тихонько проползла змея.

12

Сёдзо проснулся от птичьих голосов, громких и беспорядочных. Это было не пение, а надсадный, хриплый грай, и подняли его не десять, не двадцать, а сотни птиц.

Уже рассвело, но внутри грота и в лесу всё ещё клубились синеватые ночные тени. Мальчик безмятежно спал в своём мешке. Спала и девушка, закутавшись в тонкое одеяло и повернувшись лицом к стене в дальнем конце грота.

Сёдзо снова лёг на сухую траву, закрыл глаза и попытался вздремнуть, но ему мешал птичий крик, становившийся всё более пронзительным. Между тем спутники его, как видно, привыкшие к этим звукам, продолжали спать безмятежным сном. Он тихонько поднялся и вышел из грота.

Сейчас, при свете утра, лес казался ещё более дремучим и диким, чем во время ночного путешествия. Каких только деревьев там не было — даже тропические пальмы с широкими веерными листьями! Без человеческого присмотра это растительное царство жило по суровым законам борьбы за существование: среди деревьев было на удивление много деформированных, а то и просто уродливых, частично или полностью засохших, повалившихся на землю или гниющих на корню.

Несмотря на окружающую остров земляную насыпь, воздух заметно выстудился за ночь. Подняв воротник куртки, Сёдзо стал карабкаться по откосу, поросшему редким кустарником. Комковатая почва скользила у него под ногами, и, чтобы не упасть, приходилось хвататься за стебли устилающих насыпь ползучих растений.

Судя по громкому гомону птиц, они находились где-то совсем рядом, но, как выяснилось, это было не так. Взобравшись на вершину откоса, Сёдзо увидел, что вблизи грота лес был сравнительно редким, в то время как на отдалении высокие деревья плотными рядами поднимались по насыпи до самого её верха.

Птичьи голоса доносились оттуда, с тех деревьев. И не только с деревьев — большие, похожие на цапель белые птицы с криком кружили в воздухе, вытянув вперёд лапы и клювы и заслоняя небо своими распростёртыми крыльями.

Сёдзо не знал, чем вызван этот переполох и насколько необычно ведут себя птицы, но от их разносящихся по всему острову душераздирающих криков становилось не по себе. Чувствовалось, что они чем-то встревожены или напуганы, причём речь шла не о нескольких птицах, а о целой стае.

Вслушиваясь в этот всполошённый грай — здесь он резал ухо ещё сильнее, чем в гроте, — всматриваясь в метания птиц, то вдруг опускающихся на деревья, то снова взмывающих в небо, Сёдзо ощущал, как их тревога передаётся ему. Он хотел подойти поближе, но это было невозможно: впереди на насыпи стеной стояли увитые лианами деревья.

В том месте, над которым беспорядочно кружили цапли, в просветах между деревьями виднелись силуэты зданий центральной части Токио. Окутанные снизу утренним туманом, они казались белыми надгробными плитами.

«А ведь я даже не могу сообщить на работу, что меня сегодня не будет», — подумал Сёдзо, но, как ни странно, сам этот факт не внушил ему особого беспокойства. И не потому, что ему было всё равно, — просто подобные мысли никак не соотносились с его ощущением реальности.

Видимо, подождав до середины дня, кто-нибудь из подчинённых робко наберёт номер его домашнего телефона. Сёдзо представил себе, как на шкафчике в гостиной надрывается телефонный аппарат, и усмехнулся. «Странно, — скажет звонивший, — шеф ни разу не пропускал работу по неизвестной причине». «А что, если у него внезапно остановилосьсердце?» — предположит другой. «Вот именно. Его детство пришлось на военные годы, а когда в период самого интенсивного роста организм не получает необходимого питания, в нём происходят серьёзные сбои, и человек скоропостижно умирает, хотя на вид кажется ещё вполне крепким». Этот воображаемый диалог подчинённых опять-таки не затронул никаких струн в душе Сёдзо — всё это осталось в каком-то другом мире, лежащем по ту сторону утреннего тумана, пронизанного отчаянными воплями цапель.

Он вдруг вспомнил слова мальчика: «Скоро Токио станет нежилым местом». Наверное, это не означает, что люди исчезнут, просто они станут прозрачными, как стекло, а между бетонными небоскрёбами будут сновать одни лишь невидимые радиоволны да потоки информации…

Сёдзо повернулся в другую сторону — воды залива, по которому они тайно переправлялись сюда прошлой ночью, спокойно мерцали в свете занимающегося утра. Впереди виднелся ещё один остров-форт, окружённый такой же каменной стеной и земляной насыпью, как и этот (правда, он был значительно большего размера), а за ним бледно-зелёным пятном простиралась тринадцатая зона.

Сёдзо вспомнил, как накануне вечером мчался по ней на мотоцикле, держась за талию девушки, как впервые забрёл на пустырь, где перед ним возник таинственный корабль-призрак, как ездил к центральному волнолому, на место сброса мусора… У него было такое ощущение, словно всё это происходило давным-давно, но холодный рассудок подсказывал ему, что с того момента, как он заболел этой пустынной искусственной землёй, судьба с неизбежностью должна была привести его сюда, на этот остров, откуда, наверное, уже нет возврата.

Спустившись с насыпи, Сёдзо вернулся в грот. Спутники его всё ещё спали. Он тихонько лёг на прежнее место. «Когда-то здесь был склад боеприпасов, — вдруг догадался он. — Ничего не скажешь, симпатичное место для ночлега». Улыбнувшись, он закрыл глаза.

Голоса цапель звучали всё глуше и глуше.

Когда он снова проснулся, его спутники были уже на ногах.

Девушка готовила еду на спиртовке. Мальчик, сидя на корточках под деревом, ковырялся в земле. Солнце стояло уже высоко. Пробиваясь сквозь листву, его лучи крапчатым узором ложились на землю и на спину мальчика. Цапли больше не оглашали округу своими зловещими криками, зато из ближней рощицы доносился весёлый щебет каких-то маленьких птичек, порхающих с ветки на ветку.

Сёдзо не спешил вставать. Вытянувшись на ложе из сухой травы, он вслушивался в пение птиц, любовался игрой солнечных бликов, наблюдал за хлопотами своих спутников. Казалось бы, здешняя обстановка не очень-то располагала к спокойному сну, и тем не менее, впервые за долгие годы он отлично выспался и чувствовал себя освежённым, помолодевшим физически и душевно. К тому же ему было приятно проснуться и увидеть, что кто-то готовит для него завтрак, — эта давно забытая картина согревала ему сердце.

— Ну и заспался же я сегодня! Правда, на рассвете меня разбудили птичьи голоса, но потом я снова уснул, — с невольной нежностью произнёс Сёдзо, подходя к девушке и отряхивая с себя траву.

— Вот и хорошо. Сейчас будем завтракать.

Не поднимая лица от спиртовки, девушка окликнула мальчика. Сёдзо не поверил своим ушам: её голос, высокий, чуть хрипловатый, но всегда энергичный и выразительный, вдруг изменился до неузнаваемости, сделался глухим и тусклым. Впрочем, подумал Сёдзо, они ещё ни разу не разговаривали при свете дня.

Опустившись на корточки рядом с нею и стараясь не смотреть ей в лицо, Сёдзо сказал:

— Похоже, тебе нездоровится. Ты плохо спала?

— Днём она всегда такая квёлая, — с серьёзным видом заметил мальчик. — Вроде ночной птицы.

Сёдзо вытащил сухие травинки из её волос, смахнул их у неё со спины.

— Спасибо, — коротко отозвалась она тихим голосом.

Во время еды девушка старалась не встречаться с ним взглядом. Сёдзо решил, что ей, должно быть, неловко за свой непрезентабельный вид. Насколько он успел заметить, она любила яркую косметику и всегда тщательно красилась.

На сей раз всё обстояло иначе: помада у неё на губах стёрлась, тени на веках лежали неровно, лицо было бледным, без кровинки. Понятно, в походных условиях, когда даже умыться как следует нечем, не приходится думать о красоте, но Сёдзо не на шутку встревожила её вялость.

— С тобой всё в порядке? — спросил он.

— Да, — ответила девушка и попыталась улыбнуться, но вместо улыбки по лицу её пробежала судорожная гримаса.

— На рассвете меня разбудил птичий крик, — сказал Сёдзо, обращаясь к мальчику. — Я поднялся на земляную насыпь и увидел, как на противоположной стороне острова над деревьями мечется целая стая цапель. Интересно, что их так всполошило?

— Это могли быть не только цапли, но и чайки. Правда, я там ещё не бывал. Ну а крик… Видимо, змеи пытались разорить их гнёзда. — Внезапно рука мальчика, сжимавшая пластмассовую вилку, замерла, и на лице у него появилось сосредоточенное выражение.

— Кажется, там действительно что-то случилось. Что-то очень нехорошее, — наконец проговорил он с мрачным видом. — Не могу как следует разглядеть. Может, сходим туда?

— В любом случае, пока не стемнеет, мы не сможем двинуться в обратный путь, — ответил Сёдзо, после чего повернулся к девушке:

— А тебе лучше прилечь и отдохнуть. Ты неважно выглядишь.

— Нет, я пойду с вами! — решительно запротестовала она. — У меня тоже сердце не на месте! Я не хочу оставаться одна! — Её голос и выражение лица выдавали сильное душевное волнение, чувствовалось, что в ней происходит какая-то внутренняя борьба. «Со вчерашнего вечера её как будто подменили», — вновь отметил про себя Сёдзо.

Прибрав за собой, они втроём отправились в путь. Сегодня им уже не приходилось двигаться по лесу ощупью, как накануне. Сквозь лиственный шатёр у них над головами, в темноте казавшийся таким плотным и непроницаемым, пробивались солнечные лучи. Под деревьями кустился низкорослый бамбук. Время от времени чуть ли не из-под ног у путников выскакивали юркие ящерицы, насекомые поспешно зарывались в землю. Неподвижный воздух был пропитан прелым запахом.

Сёдзо непроизвольно взял девушку за руку. С каждым шагом она всё сильнее стискивала его ладонь, словно ища опоры. Когда она споткнулась, зацепившись за какое-то ползучее растение, он обнял её за плечи, но ощущение от этого прикосновения было совершенно иным, чем ночью. «Неужели всё это мне только приснилось? — подумал Сёдзо. — Это волшебное чувство единения с лесом, с его энергией, с его жизненными соками…»

Ладонь девушки сделалась влажной и странно холодной.

Впереди показалось высокое, наполовину засохшее дерево с огромным дуплом.

— Здесь днём ночуют летучие мыши, — сказал мальчик, перейдя на шёпот.

Вскоре лес поредел и наполнился светом. Впереди простиралась широкая поляна, заваленная полусгнившими древесными останками. Это были не мёртвые деревья, а столбы и доски, сработанные человеческими руками. Они тёмной грудой лежали ни земле, с трудом сохраняя свою изначальную форму. Рядом с ними валялась кровельная черепица. Видимо, прежде на этом месте стояло какое-то строение довольно-таки внушительных размеров. Было совершенно ясно, что его никто не сносил — оно само рухнуло от старости.

Остановившись, путники молча глядели на эти руины, над которыми, несмотря на льющийся сверху солнечный свет, царили безмолвие и мрак. Беспорядочно громоздившиеся друг на друга брёвна и доски тлели, обращаясь в труху. А на них росли грибы коричневого и белого цвета, и вокруг вились мотки. Но ни одно из растений, даже бесцеремонно лезущий отовсюду плющ, почему-то не отваживалось касаться этих развалин.

Сёдзо стало не по себе, как будто он увидел нечто такое, на что не полагалось смотреть. Здесь, вдали от людских глаз, погибало и обращалось в тлен творение человеческих рук. Когда в лесу стоя гибнет старое дерево, это всё-таки воспринимается иначе. Сёдзо вспомнил красную детскую туфельку, попавшуюся ему на глаза на месте сброса мусора. Если бы он увидел, как она истлевает в земле на глубине десяти метров, у него, наверное, возникло бы точно такое же ощущение.

Вероятно, когда-то, много лет назад, в этом доме жили самураи, приставленные к орудиям и нёсшие охрану форта. До сих пор Сёдзо не испытывал ни малейшего интереса к истории этих островов, но сейчас, глядя на лежащую перед ним груду гнилых досок, он живо представлял себе ужас, охвативший этих людей при появлении чёрной эскадры. Сёдзо не знал, как они выглядели, но частичка их бытия сохранилась в древесной трухе, которая, даже став питательной средой для грибов и насекомых, всё ещё могла рассказать о прошлом. Однако пройдёт ещё лет десять, доски окончательно истлеют, а вместе с ними умрёт и прошлое.

Ночью, в темноте, этот остров казался ему оплотом жизни, но, как выяснилось, силы распада исподволь действовали и здесь. Впрочем, если вдуматься, этот маленький островок тоже был клочком искусственной земли. Недаром на подступах к лесу их встретили груды вспененного полистирола и пластика.

Сёдзо украдкой взглянул на стоявшую рядом с ним девушку. Ночью она была полна сил и стремительна, как чёрный вихрь, а теперь съёжилась и поникла, точно гриб под солнцем.

— Ну всё, пойдёмте отсюда, — сказал Сёдзо и шагнул вперёд.

Он не знал, какие чувства навеяли его спутникам эти развалины, и не собирался спрашивать их об этом, но увиденное, без сомнения, произвело на обоих глубокое впечатление. Девушка ещё сильнее, чем прежде, стиснула руку Сёдзо, а мальчик больше уже не решался заглядывать в дупла сухих деревьев.

Они молча шли по лесу, вновь ставшему густым и тенистым.

— Что-то мне боязно, — вдруг пробормотал мальчик. — Я вижу какие-то странные фигуры.

Сёдзо посмотрел вокруг, но не увидел ничего, кроме пышных древесных крон с мерцающими в них солнечными бликами.

— Идёмте! — решительно произнесла девушка. В отличие от замешкавшегося в испуге мальчика, она ускорила шаг, крепко держа Сёдзо за руку и увлекая его за собой, словно что-то властно звало или тянуло её вперёд.

Земля у них под ногами из мягкой и влажной вдруг сделалась сухой и комковатой. Деревья с толстыми стволами и густой листвой попадались всё реже, их сменили деревца с длинными тонкими ветками и мелкими редкими листочками, подступавшие к самой вершине откоса.

Наверху, на насыпи, росли высокие деревья, на которых там и сям сидели цапли, то расправляя, то складывая крылья. Ещё несколько птиц парило в воздухе над деревьями, совершая плавные виражи. Всё это даже отдалённо не напоминало той ужасающей картины, которую Сёдзо застал утром. Никаких тревожных криков тоже не было слышно.

— Видимо, стая улетела на поиски корма, а оставшиеся птицы спокойно дожидаются возвращения своих товарищей. Похоже, ничего страшного не произошло. Выходит, я напрасно поднял тревогу, — в смущении проговорил Сёдзо.

Но спутники явно не разделяли его оптимизма. Мальчика била дрожь — это было видно невооружённым глазом. Девушка, выпустив руку Сёдзо, застыла на месте и напряглась, как натянутая струна.

Тонкие ветки растущих на откосе деревьев были сплошь увиты лианами, сплетаясь с ними в плотную сеть.

Внезапно верхушка одного из деревьев поблизости резко качнулась. Все трое инстинктивно посмотрели туда: там, повиснув вниз головой, билась цапля, запутавшаяся в сети из веток и лиановых стеблей.

— Ну что же ты, глупенькая! — воскликнул Сёдзо и, протянув руки, попытался разделить спутанные ветки. Стоя у него за спиной, девушка и мальчик испуганно следили за происходящим.

Мальчик достал из кармана и протянул Сёдзо нож, которым тот перерезал несколько стеблей. Всё это время цапля продолжала исступлённо метаться и хлопать крыльями. Стебли лиан, хоть и тонкие, оказались на удивление неподатливыми, и Сёдзо пришлось основательно потрудиться, прежде чем образовалось достаточно места, чтобы пленница могла выбраться на свободу.

Но, как ни странно, птица оставалась в том же положении и не пыталась взлететь, а только по-прежнему отчаянно хлопала крыльями.

— Ой, смотрите! — закричал мальчик. — У неё связаны лапы!

И действительно, ноги цапли были обвиты длинной нитью, которая цеплялась за ветки соседних деревьев и запутывалась в них. Дотянуться до ног несчастной цапли Сёдзо не мог. А какого-нибудь дерева потолще, на которое он рискнул бы забраться, поблизости не было.

— Ничего не получится, — вздохнул Сёдзо и опустил руки. — Единственным выходом было бы рубить все деревья вокруг. Но у цапли и так уже переломаны ноги и крылья.

Девушка и мальчик молча смотрели на цаплю, трепыхавшуюся из последних сил.

— Это леска, — после долгой паузы сказал мальчик. — Кто-то бросил её в воду или оставил на берегу, вот птицы в ней и запутались. Сейчас леску делают из нейлона, она такая прочная, что не порвёшь.

С этими словами мальчик посмотрел вокруг, и в тот же миг из груди у него вырвался громкий стон: «A-а!» Повсюду, куда ни бросишь взгляд, в кронах деревьев белели птичьи перья.

По мере того как Сёдзо и его спутники поднимались вверх по откосу, это зрелище становилось всё более устрашающим — невозможно было и шага ступить, чтобы не увидеть скрытые листвой тела мёртвых птиц. Весь склон превратился в место массовой гибели цапель. И не только цапель — среди них попадались и чайки. Птицы висели головой вниз, а лапы их были скованы опутавшей деревья леской.

— Вот ещё одна!.. И ещё!.. — восклицал мальчик каждый раз, когда, раздвинув ветки, обнаруживал очередную мёртвую птицу.

Всё это напоминало эшафот, где целая стая птиц в одночасье превратилась в скопище подвешенных за ноги пернатых трупов.

Цапля, которую они обнаружили в самом начале, уже затихла и перестала дёргаться. Видимо, каждая из птиц билась до последнего, пытаясь вырваться на свободу, — их полураскрытые крылья были неловко вывернуты наружу, а длинные шеи и лапы застыли в странном, неестественном положении.

Смерть ещё не успела наложить на них свою тлетворную печать. Некоторые из птиц казались сероватыми от налипшей грязи, но изначально белые перья и пух оставались нетронутыми. Даже чайки с чёрной каймой на крыльях сверкали белизной своего оперения.

Белые птицы… От их белизны ещё горестней сжималось сердце. Особенно при виде цапель, чья грациозная стать, казалось, говорила: вот оно, зримое воплощение полёта, его живая суть, его душа!

И — нейлоновая леска… Не пеньковая, не хлопковая, не льняная нить, а искусственное синтетическое волокно, тонкое, прозрачное, прочное. Продукция нефтехимической промышленности. Перед глазами у Сёдзо, словно наяву, возникли сверкающие серебром башни нефтеочистительного комбината, опутанные паутиной таких же серебристых труб. А позади них высятся сияющие белые громады токийских небоскрёбов…

— Недаром мне мерещилось, будто в воздухе висит множество каких-то белых клочьев. Я не догадался, что это — птицы, но сердце так и захолонуло, — в ужасе проговорил мальчик. — Давайте перережем леску и похороним их.

— Это не так-то просто. Их тут видимо-невидимо. Да и не до каждой можно дотянуться, — ответил Сёдзо. В глубине души он считал, что лучше ничего не трогать. Всё вокруг словно говорило ему: скрывать этого нельзя, — по крайней мере, вы, трое, должны это видеть!

Исполненный жизни лес на поверку оказался пристанищем смерти. «Остров мечты», куда заманила Сёдзо девушка, сперва посадив его на мотоцикл, а потом в резиновую лодку, обернулся не сказочными кущами, в которых обитают на свободе птицы, звери, рыбы и насекомые. Это был образчик новой природы, в которую уже успели внедриться и нефть, и железо, и бетон, и вспененный полистирол, и пластик.

Сёдзо дёрнул за конец лески, обвившейся вокруг чайки, висевшей на высоте его вытянутой руки. Мёртвая птица качнулась, словно тряпка, которую отжали и, не расправив, повесили сушиться, а вместе с ней закачались не только соседние ветки, но и ветви дальних деревьев. Леска оказалась на удивление длинной. Но с какой бы силой ни дёргал за неё Сёдзо, она не думала рваться и лишь впивалась ему в пальцы.

Внезапно из самой гущи деревьев со сплетёнными тонкими ветвями донёсся странный, незнакомый голос. Вернее, даже не голос, а какой-то клёкот, похожий не то на дикий смех, не то на отчаянные рыдания, и было трудно понять, кто издаёт эти леденящие кровь звуки — человек или птица.

Раздвигая ветки, Сёдзо с мальчиком бросились туда. В глубине зарослей, где ветви деревьев и лианы ещё теснее переплетались между собой, образуя плотный шатёр, стояла девушка, а прямо у неё над головой раскачивалась прекрасная мёртвая цапля с полураскрытыми крыльями.

Расставив руки в стороны, девушка совершала ими волнообразные движения, покачиваясь корпусом из стороны в сторону. Несмотря на ленту, волосы её были растрёпаны и усыпаны крошевом сухих листьев, к плечу кожаной куртки прилипла тонкая паутина, полусапожки покрылись пылью. Затаив дыхание, Сёдзо с мальчиком молча взирали на неё.

В деревьях на насыпи снова тревожно заголосили цапли. Солнце стояло в зените и светило ярче прежнего, и только фигуру девушки окутывала непроницаемая пелена мрака. Раз от разу её движения становились всё более быстрыми и неистовыми. Косметика у неё на лице почти совсем стёрлась. Она смотрела на подошедших не то чтобы отсутствующим, но каким-то отстранённым взглядом и, судя по всему, не видела их. С губ её по-прежнему срывались сдавленные стоны. В какой-то момент черты её исказились гримасой боли, она опустила веки, словно погружаясь в сон, а затем вдруг сверкнула глазами и сквозь стиснутые зубы резко и внятно прошипела: «Ш-ш, ш-ш».

Меньше, чем в метре от мёртвой цапли находилось чашеобразное гнездо, в котором лежало два красивых голубоватых яйца чуть мельче куриных.

Сёдзо бросило в дрожь.

— С твоей сестрой часто случаются такие… — понизив голос, заговорил он, но мальчик не дал ему закончить.

— Она мне не сестра, — сказал он.

— Что значит «не сестра»?

— То есть она мне сестра, но не настоящая.

— Значит, у тебя есть другая сестра, настоящая?

По бледному лицу мальчика пробежала судорога.

— Да нет, это она и есть.

Не произнеся больше ни слова, мальчик подошёл к гнезду и взял в руку яйцо, но, вскрикнув, тотчас положил его на место.

— Оно холодное. Жутко холодное. Птенцы тоже погибли.

Девушка замолкла. Её движения утратили прежнюю стремительность. Затем, словно обмякнув, она опустилась на колени, уронила руки и медленно повалилась наземь.

13

В этой части леса обильно произрастали кустарники наподобие форситии и олеандра, с торчащими прямо из земли ветками, не оставляя места, где можно было бы свободно положить человека. Сёдзо поднял девушку за плечи, мальчик — за ноги, и они перенесли её под дерево, уложив на подстилку из наспех сорванной травы — сухой и свежей вперемешку.

Девушка лежала с закрытыми глазами, бессильно распластавшись на земле, но дыхание у неё было ровным, и пульс прощупывался. Сёдзо потрогал ладонью её лоб — он был горячим, но не настолько, чтобы заподозрить сильный жар.

Сёдзо с мальчиком сели друг против друга в головах у девушки, не сводя глаз с её лица.

— И часто с ней такое случается? — шёпотом спросил Сёдзо. — Я имею в виду внезапную потерю сознания.

Мальчик отрицательно покачал головой.

После падения с мотоцикла в тринадцатой зоне она тоже какое-то время неподвижно лежала на земле, и всё же, несмотря на темноту, Сёдзо чувствовал, что в её теле пульсирует жизнь. Позднее она сказала, что всего лишь симулировала обморок. Сёдзо не мог разглядеть её лицо под шлемом, но если даже она тогда и потеряла сознание, то, скорее всего, ненадолго.

Сейчас картина была совершенно иной. Да и состояние, в котором находилась девушка, трудно было назвать обмороком в привычном понимании этого слова. Сёдзо даже казалось, что в данном случае речь идёт не столько о потере сознания, сколько, наоборот, о предельной, выходящей за обычные рамки его остроте. Когда волчок вращается на предельной скорости, узор на нём как бы смазывается, становится неразличимым. Нечто подобное произошло и с её сознанием — не замутнение, а разогрев до критической точки…

По ту сторону насыпи находилось море, но ни плеска волн, ни шума проплывающих мимо кораблей не было слышно. Время от времени с деревьев наверху доносились пронзительные крики цапель, а потом вновь воцарялась тишина, ещё более глубокая и концентрированная. Если что-то и нарушало её, то лишь чуть внятное жужжание вьющейся над землёй мошкары. Послеполуденное солнце светило в полную силу, и душный, пряный запах растений растекался в густом, знойном воздухе.

Стоило поднять голову, как на глаза сразу же попадались висящие повсюду тела мёртвых цапель. Кое-где в кронах деревьев виднелись и их гнёзда — некоторые были пусты, в других лежали яйца. Голубовато-зелёные и гладкие, как изысканный фарфор, они пленяли своей красотой и в то же время заставляли сердце замирать от жути.

Хотя всё вокруг, за исключением лежавшей под деревом девушки и густых зарослей кустарника, было залито ярким солнечным светом, в атмосфере чувствовалось что-то зловещее.

Сёдзо легонько похлопал девушку по щекам. Никакой реакции не последовало.

— Думаю, с ней будет всё в порядке. Пусть ещё немного полежит… Непохоже, чтобы она сильно ушиблась, — сказал он. Ничего другого не пришло ему в голову.

Внезапно веки девушки дрогнули, и она зашевелила губами. Сёдзо с мальчиком склонились над её лицом.

— Тяжело, тяжело… — простонала она, — умирать в подвешенном состоянии. — Судя по всему, она говорила не о себе. — А яйца по-прежнему ждут…

Голос её звучал по-стариковски хрипло и тоскливо.

Потом, без всякого перехода, она воскликнула своим обычным высоким голосом:

— Ну же, давай! Жми на полную! Давай, гони! Ну же!..

Глаза девушки оставались закрытыми, но мускулы лица напряглись, и она со скрежетом стиснула зубы.

Однако в следующее мгновение кровь медленно отхлынула у неё от лица, веки и губы застыли в неподвижности, дыхание стало почти неслышным. Черты её заострились и приобрели незнакомое выражение. Она чуть приоткрыла веки и закатила глаза.

Сёдзо немедленно обхватил пальцами её запястье — пульс явно прослушивался, но лицо утратило всякое выражение и сделалось похожим на маску с пустыми глазницами. Или, точнее, на лицо манекена.

«Где-то я уже видел это лицо», — подумал Сёдзо, но в этот миг маска ожила, дыхание девушки стало более глубоким, брови наморщились, и к ней вернулось прежнее страдальческое выражение.

Сёдзо изо всех сил старался не обнаружить перед мальчиком своего смятения, но у него предательски затряслись колени. Неужели человек настолько сложен, что может вот так совмещать в себе несколько разных обличий, голосов, темпераментов, сознаний?! Несколько разных сил, попеременно вторгаясь в тело и сознание этой девушки, манипулируют ею по собственной воле. С самого начала Сёдзо уловил в ней какую-то странную, тревожащую неопределённость. При свете дня она менялась до неузнаваемости, очертания её фигуры становились зыбкими, а на лице появлялось безжизненное выражение. В темноте же она как будто оживала, в ней закипала какая-то невероятная, просто-таки дьявольская энергия.

«Однако тут нет ничего такого, что свидетельствовало бы о ненормальности или неустойчивости именно её натуры, — вдруг с какой-то пронзительной ясностью понял Сёдзо. — Видимо, это свойство изначально присуще человеческой природе. Взять хотя бы меня. Всю жизнь я старался представать перед окружающими в каком-то одном образе, с одним и тем же лицом и голосом, но при этом отнюдь не считал, что это и есть моё единственное, подлинное „я“. Тем не менее, я всеми силами цеплялся за этот привычный образ, не допуская, чтобы сквозь него проглянула какая-нибудь другая сторона моей индивидуальности. И делал это не только для того, чтобы завоевать симпатию или доверие окружающих, и не из одного лишь страха потерять работу, а с ней — и средства к существованию. Просто в реальном мире действуют некие неписаные правила, и мне вбили в голову, что „жить“ — означает следовать этим правилам. Но тот, за кого я себя выдаю, отнюдь не исчерпывает моей сути. Это лицо и этот голос не принадлежат моему истинному, „я“».

Сёдзо крепко сжал простёртую на траве руку девушки, незаметно оказавшуюся в его ладони. Её рука внезапно похолодела и несколько раз резко дёрнулась, как будто в судороге.

Ещё совсем недавно Сёдзо решил бы, что перед ним — обыкновенная психопатка, но теперь он видел в девушке родственную душу. Он чувствовал это всем сердцем. С тех пор как Сёдзо забрёл на искусственную землю, он попал в сферу действия каких-то неведомых сил, сотрясающих и пронизывающих его. И сейчас он ощущал себя развалиной, пришедшим в негодность манекеном…

Внезапно он поймал на себе пристальный взгляд мальчика. Впрочем, нет: тот смотрел не на Сёдзо, а как бы сквозь него на что-то происходящее у него за спиной. Вид у мальчика был отрешённый, рот слегка приоткрыт, и только глаза сверкали, как у кошки в темноте.

Сёдзо обернулся и посмотрел назад.

Лес утопал в лучах послеполуденного солнца. Парной, пропитанный прелым запахом воздух колыхался и мягко струился прозрачными волнами. Всё вокруг обрело такую удивительную ясность, что можно было рассмотреть каждый отдельный листочек, каждую прожилку на нём. И вот, ни с того ни с сего, очертания древесных стволов и ветвей гротескно исказились, как будто Сёдзо увидел их через плохо отшлифованное стекло. Но в остальном картина оставалась прежней. «Видимо, это из-за лесных испарений, — подумал Сёдзо. — Или просто у меня устали глаза».

— Куда ты смотришь? Что ты там увидел? — раздражённо спросил он, повернувшись к мальчику.

Было душно и тревожно, как при резком перепаде атмосферного давления. Мальчик не ответил. Возможно, он не слышал обращённого к нему вопроса. Но глаза его ещё больше округлились.

Девушка шевельнулась. Её рука, лежавшая в ладони у Сёдзо, несколько раз конвульсивно вздрогнула.

— Умрут… Все умрут… Истлеют… — простонала она.

Сёдзо поспешно наклонился над ней, но она опять впала в забытьё.

Сёдзо вновь оглянулся назад.

Леса там уже не было, он рухнул — и не в результате землетрясения или урагана, а при ясном солнечном свете, — беззвучно и медленно опустился на землю, подобно тенту, из-под которого внезапно вытащили подпорки. Всё это выглядело так, как будто стволы деревьев внезапно утратили способность стоять, ветки — удерживать на себе листья, листья — простираться в воздухе, а кудрявые лозы — виться.

Сёдзо был не в силах вымолвить ни слова и лишь ошеломлённо смотрел по сторонам. Пальцы девушки в его ладони напряглись, словно в отчаянной попытке за что-то ухватиться.

Лес рухнул, но при этом деревья не треснули, не сломались, их коричневая кора оставалась такой же шершавой, листья — такими же изумруднозелеными, ветки — такими же гибкими и упруги ми, — просто они утратили объём и, словно тени, легли на землю, не превратившись, однако, в однородную массу. В воздухе не было видно ни клубящейся пыли, ни разлетающихся во все стороны листьев. Лес не перестал быть лесом, не исчез, не подвергся распаду — он всего лишь потерял свои привычные очертания. Но в нём сохранились те же запахи, та же способность поглощать солнечный свет, та же глубокая тишина, в нём по-прежнему, а может быть, даже с ещё большей силой ощущалась жизнь.

Лишившись формы, лес и его обитатели не лишились своих свойств. Белые шляпки грибов были по-прежнему скользкими от слизи. В земле по-прежнему копошились насекомые. Змей по-прежнему можно было узнать по извивам глянцевито-коричневой в чёрную полосу или тёмно-серой в яркую крапинку кожи; ящериц — по быстрому промельку: вот она пробежала где-то рядом, потом замерла на мгновение и снова юркнула куда-то вбок.

А над всем этим кружило и мерцало солнечное сияние…

Вдруг до Сёдзо донёсся протяжный крик мальчика. Что именно он хотел выразить своим криком, было неясно. Скорее всего, он и сам этого не знал. Но Сёдзо почувствовал, что эти звуки поднимаются из самой глубины его потрясённой и околдованной души — это был одновременно и горестный вопль, и ликующий возглас. Точно такой же беззвучный крик рвался из груди самого Сёдзо.

Ужас перед разрушением, отвращение к хаосу… Лес никуда не исчез, но он перестал быть лесом. Деревья, трава, змеи не превратились во что-то иное, однако они утратили свою физическую оболочку. И тем не менее, сущность леса как средоточия жизненной энергии заявила о себе с куда большей силой, чем прежде. В этой внезапной метаморфозе было что-то жуткое, пугающее и в то же время волнующе-прекрасное.

Горестный крик мальчика звучал, словно торжественная песня.

Сёдзо вспомнил, что однажды уже испытал похожее потрясение. Это было там, на месте сброса мусора, в такой же солнечный день, как сегодня. Он вспомнил сияние, исходившее от старых, выброшенных на свалку вещей, и свои размышления о том, что силы, понуждающие город безостановочно производить всевозможные отходы, созидают для него же новые территории. И наоборот: силы, созидающие эти новые территории, превращают всё, что производится в Токио, а, в конечном счёте, и сам Токио в мусорную свалку…

Это было похоже на сон, на глубокий, крепкий сон, в который человеку дано погрузиться лишь несколько раз за всю жизнь, а когда наступает пробуждение, в первые мгновения все вещи реального мира, в том числе и он сам, кажутся бестелесными призраками.

У Сёдзо перехватило дыхание: он чувствовал, как каждая клеточка его существа содрогается и трепещет, излучая сияние.

Внезапно девушка застонала и заметалась, будто от боли. Мигом придя в себя, Сёдзо заглянул ей в лицо. Скрипнув зубами, она несколько раз судорожно вздохнула и медленно открыла глаза.

— Ну как? Ты очнулась? — Склонясь над девушкой, Сёдзо положил руки ей на плечи.

— Где я? Что происходит?

Сёдзо разогнул спину.

— Ты потеряла сознание, увидев мёртвую цаплю, и мы перенесли тебя сюда… — Чувствовалось, что девушка ещё не полностью пришла в себя. — А потом вдруг случилось… — Сёдзо запнулся, не в силах подобрать нужное слово, и обернулся назад.

Лес стоял на прежнем месте, объятый тишиной, и солнечный свет, пробиваясь сквозь густую листву, светлыми бликами ложился на землю.

— Так что случилось? — Девушка пригладила спутанные волосы и через силу попыталась сесть.

— Леса не стало, он исчез, — объяснил мальчик. Его голос дрожал.

— Что за чушь!.. — пробормотала девушка, сжимая виски ладонями. — У меня раскалывается голова. Так вы говорите, я потеряла сознание? Мне снилось что-то очень страшное, но я не помню, что именно.

Сёдзо взял её за руки и помог подняться. Девушка слегка пошатнулась, но всё же устояла на ногах. Нахмурившись, она посмотрела на свисающие с деревьев тела мёртвых цапель и дважды произнесла:

— Страшно… Страшно…

Всё вокруг: деревья, лианы, подопрелые ветки, ящерицы — вновь обрело свой обычный вид, но, глядя на какой-нибудь толстый ствол или густые заросли кустарника, Сёдзо ловил себя на том, что смотрит на них совершенно иными глазами, чем прежде. Он всё ещё находился во власти диковинного зрелища, сделавшего его причастником некой тайны. Когда-нибудь этот первобытный лес исчезнет, но сокрушаться по этому поводу вовсе не обязательно.

14

По возвращении в Токио Сёдзо взял недельный отпуск, сославшись на проблемы с сердцем. «У меня разыгралась жуткая аритмия…» — принялся объяснять он, но начальник сразу же его перебил: «Ни о чём не беспокойтесь и сосредоточьте все силы на лечении».

Говоря о своём недомогании, Сёдзо отнюдь не лукавил. С ним и впрямь творилось что-то неладное, но дело было не в физической слабости и не в хандре. Наоборот: вернувшись из путешествия, он, как и следовало ожидать, проспал весь следующий день, а наутро проснулся в отличном настроении. У него пробудился аппетит, от усталости не осталось и следа.

Из всего этого, однако, не следовало, что к нему вернулась прежняя бодрость. Он ощущал внутри какую-то пустоту, как после приступа сильной диареи. И если в нём и бродили какие-то силы, то не его собственные, а словно бы пришедшие извне, — проникая в его тело, они что-то смещали, рушили в нём. В этом не было никакого сомнения. Тем не менее, соприкасаясь с мускулами, жидкостями и обрывками воспоминаний, из которых, собственно, и состояло его естество, они, казалось, излучали какую-то мерцающую энергию. Энергия лопающейся струны… Тепло, сопутствующее разложению…

Весь день Сёдзо пребывал во власти этих новых мыслей и ощущений. Сидя в своей гостиной, он рассеянно глядел в окно на тихую, опрятную улочку с множеством новых жилых зданий, которая даже в дневное время оставалась почти безлюдной. Здесь не было ни одного дома, где в лоджиях громоздился бы всякий хлам, сушилось выстиранное бельё или проветривались одеяла. Повсюду на окнах висели тюлевые занавески. Облицованные плиткой стены сверкали на солнце.

Сёдзо нравились эти дома, ему импонировала их солидность, добротная фундаментальность, элегантная простота форм, умиротворённая атмосфера, но теперь он знал, что каждый из них и вся улица в целом функционируют как живой организм, дышащий и беспрестанно выделяющий вовне отходы своей жизнедеятельности. Что, ежедневно исторгая из своего чрева груды мусора и всяческой рухляди, они и сами мало-помалу превращаются в рухлядь. Если хорошенько приглядеться, и эти облицованные плиткой стены, и замурованные в них железные балки не так уж прочны, как кажется. В среднем жилое здание рассчитано на шестьдесят лет. В действительности оно может простоять и дольше, во всяком случае, сама коробка. А внутренние коммуникации, вся эта сложная система водопроводных и газовых труб? Как долго способны они функционировать без сбоев? Приблизительно столько же, сколько и соответствующие системы человеческого организма.

«Двигаясь навстречу разрушению, эти бетонные конструкции обрели способность дышать», — подумал Сёдзо. Не только шершавое цементное покрытие или штукатурка, но даже твёрдая поверхность плитки со временем покрываются невидимыми щербинками и трещинами, — совсем как он сам. Благодаря этому здания дышат и в них происходят обменные процессы. В конце концов, бетон не является чем-то экстраординарным. А человек — и подавно.

Под вечер Сёдзо вышел из дома и направился в ресторанчик неподалёку. Его обслуживал знакомый официант. Любезное обхождение, спокойная улыбка, лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор. А что творится в душе у этого парня — неизвестно. Где он живёт? С какой девушкой встречается? Как проводит свободное время? Даже если спросить его об этом, он, скорее всего, улыбнётся, ограничившись какой-нибудь уклончивой фразой. В свою очередь, официант ничего не знает о Сёдзо и не задаёт ему никаких вопросов.

«Мы общаемся между собой, как два на совесть сработанных манекена, — подумал Сёдзо. — Разумеется, эту форму общения мы — наполовину сознательно, наполовину неосознанно — выбрали сами применительно к данной конкретной ситуации, и ничего страшного в этом нет, если не считать, что именно она, эта форма, пусть на короткое время, но всё же становится для нас формой самой реальности». Между тем Сёдзо знал наверняка, что реальность способна принимать и другие, куда более сложные формы. Он помнил, что произошло с лесом на острове.

Сев в такси, он поехал в Сибауру. Кто-кто, а обитательница старого склада уж точно его поймёт.

Сёдзо поднялся по лестнице. Висящая на двери табличка с надписью «Людям вход воспрещён» — заставила его усмехнуться. У него было такое ощущение, словно он вернулся из какого-то дальнего странствия. «Я уже не человек, — мысленно произнёс он. — Я манекен, которому так и не удалось превратиться в человека. Я всего лишь ходячий мусор».

Хозяйка оказалась дома. Он постучал всего раз, и дверь тотчас отворилась. Помещение освещала одиноко горевшая под потолком голая лампочка. Судя по всему, он отвлёк женщину от творческого процесса: на бетонном полу лежало несколько обнажённых манекенов. В тусклом свете лампы их гладко отшлифованные тела казались чарующе-прекрасными.

— Похоже, я вам помешал.

— Ничего, я как раз сделала перерыв.

Голос женщины звучал тихо и напряжённо, но в интонации сквозило некоторое дружелюбие. Волосы у неё были забраны назад, на лице — ни следа косметики. Одета она была в мешковатый костюм из белой хлопчатобумажной ткани.

— Я побывал в одном довольно любопытном месте… — начал Сёдзо.

— С этой девицей?

— … Оно напоминает созданный вами «Остров Мечты». Кто бы мог подумать, что этот райский уголок находится в двух шагах отсюда, в Токийском заливе.

— Надо же, а я и не знала.

— Неужели? — Они стояли друг против друга. На мгновение по лицу женщины скользнула тревожная тень, но потом оно снова приняло бесстрастное выражение. — Странно, ведь этот островок как две капли воды похож на ваш «Остров Мечты».

— Не понимаю, о чём вы говорите, — раздражённо произнесла она.

— Мне там понравилось. Даже очень… Кстати, эта девушка действительно доводится вам младшей сестрой? — Глядя на свою собеседницу, Сёдзо попытался представить себе её с распущенными волосами и яркой косметикой на лице. Какое-то сходство явно улавливалось, но всё же не до конца.

Женщина отвела глаза и, сунув руки в карманы широких, похожих на шаровары брюк, принялась ходить взад-вперёд по комнате.

— Я оторвал вас от работы. А чем, если не секрет, вы занимались?

— Умерщвлением манекенов, — спокойным тоном ответила она.

— И для какой же витрины предназначается эта композиция?

— Это не связано с работой. Мы с друзьями готовим выставку.

— Зачем же их умерщвлять? Манекены ведь тоже хотят жить. Может быть, даже ещё сильнее и отчаяннее, чем люди.

— Поэтому их и надо убивать. А то повадились всюду бродить без спроса, — с жаром произнесла женщина.

— А что, они не имеют на это права?

— Они действуют мне на нервы. Как и эта девица. — Голос женщины дрожал от ненависти.

— Так, может, взять, да и повесить их вниз головой от греха подальше?..

— Хорошая мысль. — Она остановилась и посмотрела на Сёдзо, скривив губы в подобии улыбки. — Кажется, что-то такое я видела во сне. Там была какая-то фигура, висящая вниз головой… Но что именно это было, я уже не помню.

— Это была цапля, — подсказал Сёдзо, в упор глядя ей в лицо.

— Нет. Что-то более громоздкое. Вроде человеческой фигуры. Она висела в воздухе и раскачивалась.

Глаза женщины уставились в одну точку и сверкнули странным блеском. Какая-то зловещая сила проступила на её бледном лице.

Это была та самая завораживающая сила, которая так живо ощущалась в её витринных экспозициях. Сила загнанных в бетонную пещеру, насильно укрощающих, подавляющих, прессующих себя фантазий и самовоспроизводящихся миражей… А поскольку та, в чьей голове они рождаются, вынуждена постоянно держать себя в узде, наружу прорывается одна только негативная энергия.

Внезапно выйдя из ступора, женщина развила бурную деятельность. Подняв с пола манекен, она перетащила его к стене, принесла клубок виниловой верёвки и связала ему щиколотки, после чего приволокла откуда-то стремянку и электродрель, просверлила бетонную стену и ввинтила в отверстие толстый шуруп. Пока она работала дрелью, Сёдзо ощущал вибрацию пола у себя под ногами.

— Постойте, я же пошутил! Как вы могли принять мои слова всерьёз?! — воскликнул он, но женщина даже не оглянулась. Клокочущая в ней мрачная энергия толчками отдавалась в теле Сёдзо.

Набросив верёвку на шуруп, женщина стала тянуть манекен вверх за связанные щиколотки. Мало-помалу манекен принял вертикальное положение и наконец отделился от пола. Тусклый свет лампочки почти не касался стены, и в желтоватой полумгле подвешенная за ноги фигура напоминала обнажённого человека, медленно раскачивающегося вместе с собственной тенью.

Стоя возле стремянки с зажатым в руках концом верёвки, женщина вдруг принялась смеяться. Этот смех, поначалу похожий на конвульсивные вздохи, постепенно перешёл в какой-то безумный, хриплый хохот.

Подскочив к ней, Сёдзо стал отнимать у неё верёвку. Женщина попыталась увернуться, хватка её ослабла, и манекен рухнул на пол. Голова его вдвинулась в шею, одна рука сломалась, ноги гротескно изогнулись, а от груди к животу пролегла глубокая трещина.

Но обитательница склада по-прежнему смеялась. Сёдзо ударил её по щеке. До сих пор он ещё ни разу не поднимал руку на женщину.

На какое-то мгновение она замолчала, широко раскрыв глаза, затем снова разразилась хохотом, сквозь который пробивались обрывки фраз:

— Это… Это… и есть… наш подлинный образ. Мы такие же… скособоченные и треснутые… И вы тоже!.. Хотя и корчите из себя нормального… человека!.. — Звуки её голоса, повторенные эхом, исчезали в толще бетонных стен. — Мне снилось, будто ночью мы с вами лежали в лесу, сжимая друг друга в объятьях. Какой вздор!.. На самом деле я валялась здесь, на этом полу, в обнимку с манекеном. Никакого леса не существует! Два манекена катались по бетонному полу, стуча друг о друга своими телами…

Сёдзо молча вышел на лестницу и посмотрел в сторону моря, но ни искусственной земли, ни острова-форта не было видно — их поглотил мрак.

«Мальчик прав, — подумал он. — Надо было похоронить птиц».

15

Каждый день с наступлением вечера Сёдзо приезжал на берег искусственной бухты, вблизи которой находился остров-форт, и караулил девушку и её юного спутника.

Прошёл день, за ним другой, потом третий, мотоцикл всё не появлялся, но Сёдзо не испытывал ни досады, ни раздражения. Прежде это показалось бы ему пустой тратой времени, но теперь, сидя в одиночестве на скамейке разбитого на берегу парка, он спокойно смотрел на меркнущие воды залива, на дорогу, за которой начиналась тринадцатая зона, на раскинувшийся по ту сторону Прибрежной магистрали пустырь, над которым постепенно сгущалась вечерняя мгла. У него было такое чувство, словно время здесь течёт как-то по-особенному.

Тем не менее, оно текло, и в подтверждение этому вода в бухте из синей становилась лиловой, потом приобретала стальной оттенок, но Сёдзо представлялось, что это происходит не потому, что с закатом солнца небо тускнеет, а будто водная гладь по собственной воле приглушает свои краски, готовясь погрузиться в сон. То же и с простирающейся вдали искусственной землёй: она словно бы нарочно скрадывала свои резкие дневные очертания и растворялась в темноте, желая вдоволь насладиться теплом тлеющего в ней мусора. Каждаядеталь пейзажа: асфальтовая дорога, растущая на её обочинах трава, скамейка — дышала в своём собственном ритме, чередуя минуты бодрствования и сна, но все эти отдельные дыхания, незаметно сливаясь между собой и усиливая друг друга, становились зримым воплощением большого круговорота времени.

Сёдзо чувствовал, как набегающие на берег волны без устали точат лежащие на нём каменные глыбы, как бесперебойно работающий механизм деления клеток заставляет траву упрямо тянуться вверх. Он чувствовал, как в почве, даже в этой ненастоящей, откуда-то издалека привезённой почве — мальчик был прав! — копошатся не сотни миллионов, даже не миллиарды, а несметные множества микроорганизмов, каждый из которых, отжив свой короткий век, передаёт жизненную эстафету следующему поколению. Вряд ли они горюют о скоротечности своего существования. Мир вокруг был полон тайн, и душа Сёдзо всё больше и больше распахивалась навстречу этим тайнам.

Но время от времени перед глазами у него с какой-то жуткой явственностью возникала раскачивающаяся на тёмной стене фигура вздёрнутого за ноги манекена, и тогда он твёрдо говорил себе: нужно похоронить цапель. Раз уж мы не можем выпустить их в небо, надо хотя бы предать их земле.

Наконец, на четвёртый день, когда ночной сумрак начал тихо опускаться на землю, вдалеке вспыхнул свет мотоциклетной фары и стал быстро приближаться к нему со стороны Прибрежной магистрали. Увидев Сёдзо, ни девушка, ни мальчик не выказали ни малейшего удивления. Сёдзо, в свою очередь, ни словом не обмолвился о том, что уже давно их здесь дожидается.

Как и в прошлый раз, они углубились в рощу на острове, соединённом с побережьем бухты, извлекли из кустов свёрток с надувной лодкой и, сменяя друг друга на вёслах, поплыли к соседнему острову-форту. Миновав каменный коридор, устланный обломками вспененного полистирола, они вошли в лес, который глухо зашумел им навстречу. В воздухе носились летучие мыши.

Лишь после того как путники расположились в каменном гроте, Сёдзо впервые заговорил о цаплях:

— Надо бы завтра их похоронить.

— Но в прошлый раз вы не смогли до них дотянуться.

— Я купил серповидный резак с острым лезвием. И лопатку тоже.

Мальчик кивнул, но без особого энтузиазма.

— Надо действовать очень осторожно, — произнёс он наставительным тоном, как взрослый. — Птицы умерли мучительной смертью и на нас, людей, легло проклятие.

— Поэтому я и предлагаю предать их земле с соответствующими молитвами.

Когда мальчик уснул, Сёдзо с девушкой отправились в лес — как в прошлый раз.

— Знаешь, я очень тебе благодарен, — молвил Сёдзо, ложась на траву рядом с нею. — Когда-то ты сказала, что, впервые увидев меня, подумала: интересно, что он здесь ищет? Не знаю, удалось ли мне что-либо найти, но теперь я многое стал воспринимать иначе, чем прежде.

Девушка молчала.

— Если бы я не встретил тебя, моя жизнь была бы намного беднее. Я бы так и остался манекеном с аккуратно повязанным галстуком.

Он вспомнил, как, тыча пальцем в упавший со стены манекен со скрюченными ногами и трещиной в груди, безумная художница кричала ему: «Это вы!» — но уже тогда Сёдзо знал, что это не так. «Нет, теперь это не так, — вновь подумал он. — Если я и манекен, то такой, который умеет дышать каждой клеточкой своей плоти. Пусть даже мне и не удалось обрести человеческую душу, я — существо, способное пропускать сквозь себя силы, действующие в этом мире!»

— Скажи, у тебя есть старшая сестра? — спросил он. — Я имею в виду женщину, которая сидит взаперти на старом складе в Сибауре и колдует над своими манекенами.

— Нет.

— Не думай, я не выведываю твоих семейных тайн, да и вообще это не имеет никакого значения, просто мне показалось, что эта женщина немного знает тебя. К тому же вы чем-то похожи.

— Не понимаю, о чём вы говорите. У меня нет никакой сестры. — Голос девушки звучал абсолютно спокойно, не давая Сёдзо оснований заподозрить её в намеренной лжи. И всё же ему было трудно избавиться от ощущения, что в этой истории заключена некая тайна, недоступная не только его пониманию, но, быть может, скрытая и от самих «сестёр». «Ну и пусть, какая мне разница! — решил он. — В конце концов, и мир, и человек куда более сложны и загадочны, чем я привык считать».

Какое-то время он молчал, глядя вверх на тёмные кроны деревьев. Ночь была совсем не так тиха и безмятежна, как в прошлый раз. Густая листва шелестела на ветру. Что-то тревожное слышалось в этом ропоте леса.

— Мне кажется, не надо трогать цапель, — вдруг заговорила девушка. — Пусть всё останется, как есть. Там затаилась какая-то грозная сила. У меня нехорошее предчувствие.

— Жаль оставлять этих бедолаг висящими в воздухе вниз головой.

— Но вы сейчас совершенно беззащитны. В вас постоянно вторгаются какие-то посторонние силы. Такое впечатление, что вы нарочно их к себе притягиваете, и они вертят вами, как хотят. Хотя вам, наверное, кажется, что вы действуете по собственному разумению. Говорят, даже птицы в период линьки становятся особенно уязвимыми. А вы, как я понимаю, находитесь именно в таком положении.

Если бы эти слова произнёс кто-то другой, Сёдзо, наверное, счёл бы их обидными. Словно прочитав его мысли, девушка добавила:

— Я знаю, что с вами происходит. Я ведь тоже из породы людей, которые рыщут в сумерках по искусственной земле. Будто какие-то призраки.

Сёдзо улыбнулся и взял её за руку.

— У призраков не бывает таких тёплых ладоней.

— Теперь, должно быть, вы уже не считаете, что реальность — это то, что мы видим или можем потрогать руками, — тихо, но с чувством проговорила девушка.

«Ещё бы! — подумал Сёдзо. — Недаром же я видел, как этот лес ни с того ни с сего беззвучно обрушился наземь. Совсем как запутавшиеся в невидимой леске птицы, которые погибли, так и не поняв, что с ними произошло. Реальность не такая простая штука, как кажется. Лес тоже понимает это, — оттого он так и шумит. И теперь этот шум стал мне родным. Как и этот лес, и этот маленький заброшенный остров, как новая земля, рождающаяся из гниющего в ней мусора, как этот мальчик с его фантастически развитым чутьём, как эта девушка»…

— Я люблю тебя. — Сёдзо ещё раз крепко сжал руку девушки и поднялся.

Лес зашумел ещё сильнее.

Под утро лес притих. Девушка заметно сникла, и даже когда Сёдзо вновь упомянул о своём намерении похоронить цапель, не стала активно его отговаривать. При этом у неё хватило сил, чтобы не упасть в обморок, когда они подошли к месту гибели птиц. Чувствовалось, что она изо всей мочи старается держать себя в руках.

Мальчик тоже был неразговорчив, но трудился наравне с Сёдзо. Заготовив ветку нужной длины, Сёдзо приладил к ней изогнутый резак и с его помощью рассекал сплетённые стебли лиан, нейлоновую леску и тонкие лозы, а мальчик бесстрашно принимал у него из рук тела мёртвых птиц, распрямлял их сведённые судорогой шеи и лапы, приводил в порядок заломленные крылья и закрывал им глаза.

Временами подобраться к птицам было очень трудно. Тогда Сёдзо залезал на растущее поблизости толстое дерево и, просунув резак сбоку, отсекал мешающие ему ветки. Девушка неподвижно стояла на месте, обхватив себя руками за плечи.

— Ты бы отошла куда-нибудь в тенёк и спокойно посидела, — сказал ей Сёдзо, но та лишь покачала головой в ответ.

В поисках мёртвых птиц Сёдзо с мальчиком поднимались всё выше по откосу насыпи. Внизу они уже сняли с деревьев семь цапель и трёх чаек, здесь их ожидало ещё четыре птичьих трупа. Так они добрались до самого верха.

Перед ними простирались искрящиеся на солнце воды залива, а на противоположном берегу сияли светлые громады токийских небоскрёбов. Отсюда было хорошо видно застроенный складами причал в Сибауре, за ним возвышалась Токийская башня, а по правую руку от неё теснились высотные здания центральной части города с Международным торговым центром посередине. «До чего же красиво!» — подумал Сёдзо. Даже стены, чья фактура при ближайшем рассмотрении оказалась бы шероховатой, сверкали, словно начищенное до блеска серебро.

— Величественное зрелище! — невольно воскликнул Сёдзо, обращаясь к стоявшему рядом с ним мальчику. — Некоторые из этих зданий построены компанией, в которой я работаю. Мы и сейчас строим много новых объектов.

Какое-то время мальчик молчал, потом медленно произнёс:

— Интересно, как выглядели эти здания в глазах умерших птиц?

Не найдясь, что ему ответить, Сёдзо потупил взгляд. Его ладони были облеплены потемневшим от грязи птичьим пухом.

— А как они выглядят в твоих глазах?

— Как груда серых бетонных глыб с какими-то сине-чёрными разводами.

— Неужели это правда?

— Верхние углы у них осыпаются, а с неба капает жёлтый кислотный дождь, — пробормотал мальчик, словно в забытьи.

«Что ж, — подумал Сёдзо, — этот ребёнок видит их глазами своего времени. А я — уже из прошлого».

Он снова окинул взглядом панораму города. Солнце скрылось за облаком, но высотные здания сияли по-прежнему, как ни в чём не бывало. Те самые здания, которые поднялись на месте пожарищ.

Ему вспомнились груды мусора, сбрасываемого в воду с внешней стороны центрального волнолома. Когда-то громады новых зданий вырастали, высасывая все соки из окружающих земель, а теперь они превратились в грандиозные циркуляционные устройства, перерабатывающие человеческие грёзы в мусор и создающие из него новые земли. Если лес, произрастающий на этом заброшенном острове, всего лишь фантом, готовый в любую минуту исчезнуть, то и эти сверкающие небоскрёбы — не что иное, как прекрасные миражи. А когда силы старой природы и теперешнего города окончательно истощатся, тогда на пустынной искусственной земле вырастет совершенно новый город, похожий на лес, и в этом неорганическом лесу будут жить и свободно дышать ожившие манекены…

Сёдзо с мальчиком молча спустились с насыпи. Девушка стояла, не сводя глаз с уложенных в ряд птичьих трупов. «Интересно, почему женщинам так к лицу находиться возле умерших?» — подумал Сёдзо и начал выкапывать четырнадцать маленьких могил, в которые мальчик одну за другой опускал мёртвых птиц. Рядом с каждой из них девушка укладывала — и когда только она умудрилась их собрать? — голубоватые мёртвые яйца.

Сёдзо уже приготовился засыпать могилы землёй, но его поразила неправдоподобная белизна птичьего оперения. Казалось, какие-то лучи, ещё более чистые и прозрачные, чем солнечный свет, озаряли лежавшие на дне маленьких ям жалкие фигурки с переломанными лапами и крыльями. Вокруг них стояло сияние, подобное тому, какое он видел, глядя на непарную детскую туфельку в мусорной куче. И в этом сиянии перед ним, словно наяву, представали образы птиц, вольно парящих в небе, стремительно опускающихся на воду, спокойно высиживающих птенцов.

Погребая эти живые образы в земле, Сёдзо повторял про себя: силы, безостановочно производящие мусор и падаль, а затем разлагающие их на мельчайшие частицы вещества, в конечном счёте рождают новую жизнь. Мусор придаёт силу и блеск бытию вещей, манекены — мечтам людей…

Сёдзо, девушка и мальчик стояли поодаль друг от друга, склонив головы перед длинной чередой свежих земляных холмиков. Сёдзо по-прежнему мерещились взмахи птичьих крыльев, и он с удивлением ощущал у себя в сердце не безысходную тоску, а тихую, светлую радость.

— Пора возвращаться, — наконец сказала девушка.

— Надо проверить, всех ли мы похоронили.

— Пора возвращаться, — снова повторила девушка.

— Мне кажется, там, на вершине насыпи, тоже были мёртвые птицы. Если мы оставим хотя бы одну, это будет вдвойне жестоко, — сказал Сёдзо и стал быстро подниматься вверх по откосу. — Я только посмотрю, — бросил он на ходу, оглянувшись на своих спутников. Девушка протянула к нему руки и что-то сказала, но он её не слышал.

Взобравшись на вершину насыпи, Сёдзо окинул взглядом деревья внизу — никаких белых пятен в их кронах не было заметно. Тогда он поднял голову и посмотрел на стоящее около него большое высокое дерево. Там виднелось несколько гнёзд, свитых из мелких прутиков, а рядом, на высоте метров пяти от земли, от ствола отделялся толстый сук, и на нём, ближе к середине, висело тело мёртвой птицы.

Кора дерева была грубой, узловатой, — забраться на него, судя по всему, не составляло особого труда, тем более что ствол оплетали толстые стебли лиан.

— Здесь тоже есть! Только одна! Сейчас я её сниму! — крикнул Сёдзо вниз. Разувшись и сняв носки, он взялся руками за ствол. Дерево было довольно старым, с дуплами. Упираясь в них ступнями и хватаясь за стебли лиан, он карабкался вверх. Никакого ощущения опасности у него не было.

Наконец он добрался до сука, и, взгромоздившись на него верхом, стал понемногу продвигаться к его середине. Птица была уже совсем близко. Подавшись корпусом вперёд, он протянул к ней руку, но в этот миг откуда ни возьмись прилетела цапля. Пронзительно крича и простирая крылья, она устремлялась прямо на него. Видимо, это была птица-мать, решившая, что Сёдзо покушается на её гнездо. Цапля была не настолько велика, чтобы представлять для него реальную угрозу, но, инстинктивно отпрянув назад, Сёдзо потерял равновесие. В панике он ухватился за ветку, но вместо неё в руках у него оказался стебель лианы.

Перевернувшись вверх тормашками, он машинально попытался зажать ветку между ногами и в результате угодил ступнями в петлю, образованную гибкими лиановыми отростками. Под тяжестью его тела толстый стебель распрямился, а отростки лианы крепко стянули его щиколотки. Всё это произошло так быстро, что он и вскрикнуть не успел.

Стебель, за который он держался рукой, вытянулся во всю длину, и Сёдзо окончательно повис на дереве вниз головой. Его охватил не столько ужас, сколько ощущение нереальности происходящего, как будто всё это совершалось в каком-то безвоздушном пространстве.

Кровь у него мгновенно прилила к затылку, перед глазами на бешеной скорости завертелись багровые спирали и рассыпались снопами искр, медленно рассеивающихся в темноте.

Сознание его помутилось. Он с силой открыл глаза, словно в отчаянной попытке приподнять медленно опускающуюся на него чёрную завесу.

Там, на противоположном берегу, виднелась панорама Токио — перевёрнутые громады токийских небоскрёбов.

Очертания их казались тусклыми — то ли из-за пелены, туманившей ему взор, то ли оттого, что солнце скрылось за тучами, — и сливались в одну серую глыбу. Но не обрушивающуюся, нет, — зажатая между иссиня-чёрным небом, похожим на зловеще вздымающееся море, и землёй, прозрачной и пустой, как небеса, эта серая глыба шевелилась и разбухала изнутри.

Она напоминала гигантское грибное гнездо — целое семейство серых грибов, растущих шляпками вниз.

Свет стремительно угасал. Надвигалась темнота. Небо зыбилось чёрными волнами, земля сквозила прозрачной чернотой. И только перевёрнутый с ног на голову город всё сильнее сиял бледным фосфорическим блеском.

А на его фоне смутно проступала картина пожарища: усыпанная светло-коричневым прахом земля, остаток рухнувшей стены, дерево с голым стволом, горящий трамвай, закручивающееся воронкой небо, людские крики…

И вот, поверх этой картины, «наплывом»… Вернее, нет, не так, — внезапно сама эта картина исказилась, подёрнулась рябью и стала раздуваться, а вместе с ней раздувались фосфорически мерцающие силуэты небоскрёбов, заслоняя собой чёрное небо и пустую, невесомую землю.

Из глаз Сёдзо хлынули слёзы и покатились по вискам. Отчего он плакал — от горя, от боли, от ужаса или от красоты брезжущего во тьме фосфорического сияния? Этого Сёдзо уже не знал.

Он лишь чувствовал, как набухающая серая глыба постепенно обволакивает его.

16

Спустя месяц Ёко Хаяси покинула клинику и вернулась в свою студию на старом складе в Сибауре. Там, сидя на лестнице, её уже дожидался братишка.

— Как ты догадался, что меня сегодня выпишут? — звонким от удивления голосом спросила она.

Мальчик принял свойственное ему сосредоточенное выражение. Нахмурив брови и глядя куда-то вдаль, он произнёс:

— У меня было такое предчувствие.

Они поднялись по ржавой лестнице наверх. Увидев надпись «Людям вход воспрещён», мальчик рассмеялся:

— А мне-то можно войти?

— Не обращай внимания. Теперь это уже не важно. — Ёко сорвала с двери бумажку и скомкала её в руке.

Солнце, уже по-летнему яркое, озаряло стены складов на пристани. В просветах между ними, подрагивая в струящемся воздухе, стелилась даль искусственной земли, слепящими бликами сверкало море, а на его фоне виднелась часть опоясывающей остров каменной стены с тихо плещущими под ней волнами.

Глядя на эту мирную картину, было невозможно поверить в реальность произошедшей там трагедии. «Тем не менее, это правда, — сказала себе Ёко. — И бежать от неё нельзя. Надо будет поехать туда. Только не сейчас, а спустя какое-то время. Когда я окончательно приду в себя».

Ёко уже приготовилась войти внутрь, но сердце у неё забилось в смятении, однако она сделала над собой усилие и, зажмурившись, толкнула железную дверь, по обыкновению не запертую, ведь красть здесь было нечего.

— Ну и запах! — поморщился мальчик, войдя вслед за сестрой в её владения. — Кажется, тут что-то сгнило.

Помещение не проветривалось целый месяц, и всё-таки странно — ничего такого, что могло бы сгнить, здесь не было. Питалась Ёко либо на стороне, либо готовила себе еду из пакетиков. Никаких скоропортящихся продуктов она не держала. А для работы использовала только искусственные материалы вроде пластика и винила. Тем не менее, она тоже почувствовала, что к характерному для склада запаху плесени и цемента прибавился какой-то гнилостный душок. Видимо, это запах прежней Ёко, чьё тело, наверное, можно отыскать среди валяющихся на полу манекенов.

— Да-а, ну и бардак ты развела, — со всей прямотой заметил мальчик.

— Это называется рабочий беспорядок.

— Пусть так, но я всё равно этого не люблю.

— Немного передохнём и займёмся уборкой.

Ёко распахнула дверь пошире, впуская в своё жилище солнечный свет и свежий воздух. Снаружи остро пахнуло морем.

Она вошла в каптёрку, вскипятила воду и приготовила растворимый кофе. Мальчик разыскал где-то баночку кока-колы и принялся из неё пить.

— А матери ты сказал?

Мальчик помотал головой.

— Я бы тоже не прочь тут жить, — проговорил он.

— Здесь нет окон и даже днём темно…

— Подумаешь! Зато похоже на космический корабль! — восторженно произнёс мальчик, оглядывая просторную полутёмную внутренность пустующего склада. — К тому же теперь ты полностью выздоровела.

— Ну, ещё не полностью…

Крича и рыдая под деревом, на котором висело мёртвое тело Сёдзо Сакаи, Ёко вновь стала самой собой. Самой собой? До сих пор всякий раз, когда она мысленно произносит эти два слова, у неё тревожно замирает сердце.

О том, что в её телесной оболочке существует ещё одно, другое «я», она смутно догадывалась уже давно. Всё, что происходило с её двойником, принявшим обличие девушки-мотоциклистки, запечатлевалось в её сознании в виде бессвязных, расплывчатых эпизодов, похожих на обрывки полузабытых снов, но когда в клинике ей показали видеозапись сеанса гипноза и Ёко увидела на экране не себя, а совершенно другую женщину — с другим голосом, выражением лица, повадками — она невольно содрогнулась.

«Вы слишком отгородились от внешнего мира, — объяснил ей врач. — Затворившись в стенах склада, вы общались с одними манекенами. И в конце концов подавляемые вами желания и амбиции пробились наружу в форме вашего ментального двойника».

Вновь и вновь пересматривая видеозапись, на которой она представала в образе мотоциклистки, Ёко постепенно стала понимать, что в глубине души всегда хотела быть похожей на неё.

— Значит, ты знал о моей болезни? — спросила она братишку, который начал прибирать в комнате.

— Угу, — коротко отозвался тот, а потом добавил: — Жаль, теперь мы уже не сможем поехать на остров.

— Почему же? Я поеду, — возразила Ёко, но тот рассмеялся:

— Ты не сможешь. Чтобы добраться туда, надо плыть в резиновой лодке по морю, да ещё в кромешной темноте. Это тебе не прогулка в парке.

— Но я же ездила туда.

— Это была не совсем ты.

— Нет, это была я, — твёрдо сказала Ёко, отвечая не столько ему, сколько себе самой. Ей ещё предстояло до конца осознать, что женщиной, лежавшей в объятиях легкомысленного, безрассудного, почти незнакомого ей человека, тоже была она…

Вся беда в том, считала Ёко, что Сёдзо Сакаи переступил черту, отделявшую его жизнь от мира фантазий, рождённых в тайных глубинах её души. А ведь, инстинктивно понимая это, она недвусмысленно предупреждала его об опасности.

Она старалась по возможности не думать о Сёдзо, но каждый раз, когда его образ воскресал в её памяти, у неё болезненно сжималось сердце. Может быть, это и есть любовь? Во всяком случае, прежде ничего подобного она не испытывала.

«Вы не должны себя винить. То, что гибель этого человека совпала с вашими фантазиями, было всего лишь случайностью. В конце концов, реальность — это одно, а фантазии — совсем другое», — со всей определённостью заявил ей врач. Но Ёко до сих пор не была уверена, так ли это на самом деле. Надо ещё разобраться, что такое реальность…

— Та-ак, сюда мы поставим компьютер, сюда — видеоприставку, а вот сюда — магнитофон для переписывания видеокассет, — бормотал мальчик, обходя комнату. — Правда, придётся немного повозиться с проводкой.

— Пойми, это склад. И жить здесь неполезно для здоровья, — заметила Ёко.

— Ничего подобного, это космический корабль. Он будет возить руду с Альфа Центавры.

Человек творит реальность из своих фантазий. Да и вообще, разве существует какая-то одна, «настоящая» реальность? Находясь в клинике, Ёко подумывала о том, чтобы после выписки покинуть эту дыру и переехать в нормальную квартиру, но теперь она всё больше убеждалась в том, что делать этого не стоит. Ведь именно здесь, в этих стенах, рождаются её фантазии, а они-то и есть для неё реальность.

«Вы должны положить конец своей затворнической жизни, — наставлял её врач. — Если вы не смените обстановку, у вас снова начнут появляться какие-нибудь двойники».

Что ж, может быть. И всё-таки Ёко казалось, что никакой абсолютной, истинной реальности не существует. Теперь уже не существует… Было нечто такое, о чём она знала не опосредованно, благодаря своему двойнику, а видела на острове собственными глазами. Среди множества воспоминаний, неясных и беспорядочных, как изображение на плохой видеоплёнке, одна только эта картина накрепко запечатлелась в её памяти и теперь вновь, словно наяву, предстала перед её мысленным взором.

Это были глаза мёртвого Сёдзо. Как она узнала потом, причиной его смерти стала внезапная остановка сердца вследствие шока, но когда она увидела висящий вниз головой труп, её поразили эти неправдоподобно расширенные глаза.

— Знаешь, в глазах Сакаи-сана отражалась панорама Токио. Как бы опрокинутая вверх дном.

— Так не бывает. Этого невозможно увидеть, — возразил ей брат, но, несмотря на его категоричный тон, Ёко была абсолютно уверена в собственной правоте.

Надо снова поехать туда, подняться на насыпь и сфотографировать «рыбьим глазом» открывающуюся оттуда панораму города, чтобы получилось перевёрнутое изображение. Чтобы море оказалось наверху, небо — внизу, а между ними вниз головой висели токийские небоскрёбы.

Ёко не знала, что выражает эта картина, но она бередила ей душу. Ей казалось, что в этом образе заключён какой-то очень важный смысл, зашифровано какое-то прощальное послание, оставленное миру странным человеком по имени Сёдзо Сакаи.

Ёко вспомнила похороны, на которые она проникла тайком в сопровождении медсестры. Траурная церемония проходила в маленьком буддийском храме, но всё было обставлено с подобающей торжественностью. Солидного вида господин, должно быть, один из руководителей компании, в которой служил покойный, звучным, хорошо поставленным голосом произнёс надгробную речь.

«Ты отдал жизнь ради того, чтобы на месте руин и пожарищ возник новый Токио. И теперь Токио стал самым современным городом мира. Высотные здания, которые ты так самоотверженно любил, и ныне величаво тянутся ввысь, сияя в лучах солнца. Следуя твоему завету, мы будем строить ещё больше зданий, ещё более высоких, ещё более прекрасных!»

Слушая эти слова из-за спин собравшихся, Ёко мысленно кричала: «Нет! Неправда!» Она вряд ли сумела бы объяснить, почему это было неправдой, но её устами кричали обе половинки её раздвоенного «я».

— Ладно, давай жить вместе. На этом складе.

Как знать, возможно, рано или поздно у неё опять появится какой-нибудь двойник, но этот пустой, полутёмный, запущенный склеп и есть её Токио. Быть может, придёт время, и она переберётся отсюда в город. А может, и нет.

Сколько тебе повторять: это не склад, а космический корабль! — воскликнул мальчик.

«Что ж, будем надеяться, этот юный мечтатель тоже найдёт здесь пищу для своих фантазий», — подумала Ёко.

За распахнутой настежь дверью скакали солнечные зайчики.






This book has been selected by the

Japanese Literature Publishing Project (JLPP)

an initiative of the Agency for Cultural Affairs of Japan.


1

«Синтаку гинко» (Трастовый банк) — банковское учреждение, осуществляющее операции как по кредитованию, так и по управлению денежными активами. (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

Манга (буквально: «свободные зарисовки», «забавные картинки») — так в 1814 г. озаглавил серию своих жанровых гравюр знаменитый японский художник Кацусика Хокусай (1760–1849). Впоследствии это слово стало употребляться в значении «карикатура», «шарж», а также в качестве наименования всевозможных рассказов в картинках.

(обратно)

3

«Додзинси» (буквально: «Журнал единомышленников») — любительские манга, издаваемые авторами на собственные средства.

(обратно)

4

Лауан — вечнозелёное дерево семейства диптерокарповых, произрастающее в тропических лесах Юго-Восточной Азии. Его древесина, прочная и плотная, издавна используется в строительстве, а также в мебельном и столярном производстве.

(обратно)

5

Одайба (буквально «Форт») — группа из шести миниатюрных искусственных островков во внутренней части Токийского залива, на которых в середине XIX в. были расположены пушечные батареи для защиты японской столицы от возможного нападения со стороны флотов западных держав и, прежде всего, США.

В 80-х годах прошлого века море вокруг части этих островов было засыпано, и на этой отвоёванной у залива территории был построен «город будущего» с многочисленными отелями, торговыми комплексами, выставочными залами, кинотеатрами, спортивными и концертными площадками, парками и т. д.

(обратно)

6

Мэттью К. Перри (1794–1858) — американский коммодор (адмирал). В 1853 г. возглавил экспедицию к берегам Японии. В составе его эскадры, вошедшей 8 июля в бухту Урага южнее японской столицы, было четыре военных корабля, в том числе два паровых фрегата, которые извергали из своих труб клубы чёрного дыма (отсюда — «чёрная эскадра»). Демонстративно направив жерла пушек на берег, Перри потребовал от японских властей начать переговоры об установлении дипломатических и торговых отношений между двумя странами на основе принципов, изложенных в послании президента США М. Филлмора верховному правителю Японии сёгуну Иэёси. Японской стороне ничего не оставалось, как принять послание. За ответом Перри обещал прибыть в начале следующего года. Повергнутое в панику этим визитом, феодальное правительство (бакуфу) отдало распоряжение спешно укреплять оборонительные рубежи столицы. Однако, когда в феврале 1854 г. Перри вновь появился у берегов Японии во главе эскадры из девяти судов с 250 орудиями, японские власти были вынуждены уступить нажиму, и 31 марта был подписан японо-американский договор о мире и дружбе, положивший конец самоизоляции Японии от внешнего мира, продолжавшейся без малого два с половиной столетия.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • *** Примечания ***