Роковая женщина [Виктория Холт] (fb2) читать онлайн

Виктория Холт Роковая женщина

Часть первая ДОМ КОРОЛЕВЫ

1

Когда внезапно умерла тетя Шарлотта, многие решили, что ее убила я, и, если бы не показания, которые дала на дознании сиделка Ломан, непременно последовал бы вердикт: убийство невыявленным лицом или лицами, а за ним — доскональное судебное разбирательство темных тайн Дома Королевы, и правда вышла бы наружу.

Пошли пересуды: «У этой ее племянницы определенно был мотив».

Моим «мотивом» было имущество тети Шарлотты, которое после ее смерти переходило ко мне. Только на деле все было не так, как казалось!

Шантель Ломан, с которой я близко сошлась за месяцы, проведенные ею в Доме Королевы, посмеивалась над сплетниками:

— Люди не могут без драмы. Если ее нет, то выдумывают. Неожиданная смерть для них будто манна небесная. Не обращай внимания. Бери пример с меня.

Но ей не было нужды обращать внимание, возражала я. Она же только смеялась в ответ.

— Вечно ты со своей логикой! Анна, я в самом деле думаю, что если бы сбылась мечта противных старых сплетниц и ты оказалась на скамье подсудимых, то все равно рано или поздно убедила бы и судью, и присяжных, и даже обвинителя в своей невиновности. Ты способна за себя постоять.

Если бы это было так! Но Шантель не знала о долгих бессонных ночах, когда я ворочалась в кровати, строя бесплодные планы, гадая, как мне избавиться от всего и начать новую жизнь на новом месте, освободившись, наконец, от назойливого кошмара. Но утром все виделось в другом свете. Необходимость принимать практические решения наваливалась на меня. Я просто не могла никуда уехать: не имела финансовых возможностей. Сплетники даже не догадывались об истинном состоянии дел. Наконец, я не могла убежать, празднуя труса. Какое мне было дело до того, что думали обо мне, коль я была невиновна?

«Нелепость, парадокс, — тотчас находила я возражения, — и вдобавок неправда. Невиновные чаще всего и страдают от необоснованных подозрений: важно не только быть невиновной, но и уметь это доказать».

Но сбежать я не могла. Поэтому надела на себя то, что Шантель называла «маской», и выказала миру холодное равнодушие. Никто не должен был догадываться, как меня задела клевета.

Я попробовала смотреть на происшедшее объективно. Вряд ли я смогла бы пережить эти тягостные месяцы, если бы не усматривала в том, что случилось, чью-то бредовую фантазию, разыгрываемую на подмостках пьесу с главными героинями: жертвой и подозреваемой — тетей Шарлоттой и мной, а также медсестрой Шантель Ломан, доктором Элджином, кухаркой-экономкой миссис Мортон, служанкой Элен и приходящей уборщицей миссис Баккл на второстепенных ролях. Так я пыталась убедить себя в том, что на самом деле ничего этого не произошло и, проснувшись однажды утром, обнаружу, что это был всего лишь привидевшийся мне кошмар.

Так что я была нелогична и неразумна, и даже Шантель не подозревала, до чего я была задета. Мне недоставало смелости ни смотреть в будущее, ни оглядываться назад. Глядя на себя в зеркало, я замечала, как менялось мое лицо. Мне было двадцать семь лет, и я выглядела на свой возраст; прежде я всегда казалась моложе. Я представляла, как буду выглядеть в тридцать семь… сорок семь… как и тогда буду жить в Доме Королевы, постарею, преследуемая призраком тети Шарлотты, под передаваемые от старших младшим неутихающие шепотки, пока кто-нибудь, кого еще нет на свете, однажды не скажет: «Вот идет старая мисс Брет. Давным-давно она была замешана в каком-то скандале. Точно не помню, в каком именно. Кажется, кого-то убила».

Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Днями напролет я уговаривала себя бежать, но в конце концов брало верх родовое упорство. Ведь я дочь солдата. Сколько раз мне говорил отец:

— Никогда не убегай от неприятностей. Всегда встречай их с открытым забралом.

Именно это я и пыталась делать, когда Шантель еще раз пришла мне на выручку.

Но мой рассказ начинается задолго до этого дня.

Когда я родилась, мой отец служил капитаном в индийской армии. Он доводился братом тете Шарлотте, в характере которой тоже было много солдатского. Люди непредсказуемы. Это только кажется, что их можно свести к определенным типам. Мы часто говорим: он такой-то, забывая, что люди редко бывают типами, если вообще бывают. То есть до определенного предела все соответствуют какому-то стандарту, но после вдруг резко отклоняются. Взять хотя бы отца и тетю Шарлотту. Отец без остатка отдал себя профессии. Армия была для него важнее всего на свете: мало что другое существовало вообще. Мама часто говорила, что, если бы она дала ему поблажку, он бы и дом повел на манер военного лагеря, а к нам относился бы так, будто мы были его «людьми». За завтраком он цитировал уставы, со смехом рассказывала она, а отец при этом конфузливо улыбался, справедливо признавая маму главным своим нарушением. Они познакомились, когда он возвращался из Индии в отпуск. Она рассказывала мне об этом в своей непринужденной, порхающей манере — я звала ее «мотыльковой». Никогда строго не держалась темы, вечно отклонялась, и ее приходилось возвращать к началу, если вам было интересно. Иногда лучше было просто дать ей выговориться вволю. Но мне хотелось услышать, как познакомились мои родители, поэтому я держала ее в узде.

— Только представь, дорогуша, ночь на палубе, залитой луной… Если бы ты знала, как романтично! Черное небо над головой и звезды словно алмазы… музыка, танцы… Чужие порты, фантастические базары. Тот чудный браслет… он купил его в день, когда…

Приходилось возвращать ее в колею. Итак, она танцевала со старшим помощником, когда заметила высокого военного, державшегося с таким демонстративным отчуждением, что она побилась об заклад: добьется, чтобы он пригласил ее на танец. И разумеется, добилась, а спустя два месяца, уже в Англии, они поженились.

— Твоя тетя Шарлотта рвала и метала. Неужто принимала бедолагу за евнуха?

Своей легкой, скользящей манерой говорить — даже летучей — она завораживала меня, как в свое время отца. Увы, сама я больше походила на него, чем на нее.

В раннем детстве я жила вместе с ними, хотя и проводила больше времени в обществе туземки-няньки. У меня сохранились смутные воспоминания о жаре и ярких цветах, о смуглолицых людях, стиравших в реке белье. Помню, как ехала с нянькой в открытой коляске мимо кладбища на холме, где, как говорили, оставляли незахороненными тела умерших, чтобы они снова могли стать частью земли и воздуха. Помню страшных стервятников в верхушках деревьев. Один их вид приводил меня в ужас.

Пришла пора мне вернуться в Англию. Я отправилась туда с родителями и увидела воочию роскошные тропические ночи на море, когда звезды кажутся бриллиантами, подвешенными на темно-синем бархате, словно подчеркивающем их яркость. Я слушала музыку, наблюдала танцы. Все мое внимание было поглощено матерью, прекраснейшим существом на свете, наряженным в длинное платье, с пышной копной темных волос и нескончаемой сбивчивой болтовней.

— Дорогуша, это совсем ненадолго. Тебе надо получить образование, а мы должны вернуться в Индию. Но ты будешь жить у тетушки Шарлотты. — Она почему-то всегда звала ее тетушкой. Для меня тетя Шарлотта всегда была тетей. — Она тебя полюбит, дорогуша, не зря же тебя назвали в ее честь — правда, только наполовину. Они рассчитывали, что ты будешь Шарлоттой, но я не захотела так называть свою дорогую дочь. Это бы напоминало мне о ней… — Она осеклась, вспомнив, что собиралась представить тетю Шарлотту в благоприятном свете. — Люди всегда питают слабость к тем, кто назван в их честь. «Только не Шарлотта, — сказала я. — Это, пожалуй, чересчур… строго». Так ты стала Анной Шарлоттой, а для простоты Анной, чтобы избежать путаницы с двумя Шарлоттами в одной семье. Так о чем это я?.. Ах, да, о тетушке Шарлотте… Да, дорогуша, ты будешь ходить в школу, моя бесценная, но есть и каникулы. Ведь не сможешь же ты каждый раз отправляться в Индию, правда? Поэтому тетушка Шарлотта примет тебя в Доме Королевы. Только вслушайся, как шикарно звучит. Кажется, когда-то там ночевала королева Елизавета. Оттого и название. А потом, сама не заметишь… Бог мой, как быстро летит время… ты окончишь школу и вернешься к нам. Как я жду этого дня, дорогая! То-то будет мне радости выводить в свет мою дочь. — Опять на лице мелькнула милая гримаска. — Это будет мне вознаграждением за то, что постарею.

Она умела находить привлекательную сторону во всем, о чем заговаривала. Легким движением руки способна была отмахнуться от годов. Она заставила меня отвлечься от мыслей о школе и тете Шарлотте и представить отдаленное будущее, когда гадкий утенок, каким я была, должен был превратиться в лебедя, в точности повторившего свою мать.

Мне было восемь лет, когда я впервые увидела Дом Королевы. Кэб, который вез нас от вокзала, ехал улицами, разительно отличавшимися от бомбейских. Люди казались неторопливыми, дома величественными. Там и сям в садах проглядывала зелень, какой я не видела в Индии: густая и свежая. В воздухе висела легкая морось. Мы увидели реку. Город Лэнгмут располагался в устье Лэнга, которому был обязан своей ролью оживленного порта. Обрывки материнских разговоров надолго запечатлелись в моей памяти.

— Какой огромный корабль! Глянь-ка, дорогуша. Кажется, он принадлежит этим людям… Как их фамилия? Ну, богатому и влиятельному семейству, которое владеет половиной Лэнгмута, если не половиной всей Англии.

Тут включился в разговор отец:

— Ты о Кредитонах, дорогая? Они действительно хозяева процветающей пароходной компании, только ты преувеличиваешь, когда говоришь, что им принадлежит половина Лэнгмута, хоть он и в самом деле обязан им частью своего богатства.

Кредитоны! Это имя сразу врезалось мне в память.

— Как нельзя им подходит, — сказала мама. — Кредиторы Кредитоны.

Губы отца дернулись, отдавая должное шутке. Он бы засмеялся, если бы счел это подобающим майорскому достоинству. Со времени моего рождения он получил чин майора, а с ним и дополнительную важность. Стал строг, горделив и неприступен. Я гордилась им так же, как и матерью.

Так мы подъехали к Дому Королевы. Кэб подвез нас к высокой краснокирпичной стене с чугунными воротами. Момент был в самом деле волнующим: могла ли я представить, стоя перед воротами и задирая голову на старинную стену, что ждало меня по другую ее сторону? Когда ворота открылись и мы вошли внутрь, мной овладело чувство, будто я попала в другую эпоху. Отгородившись от викторианского Лэнгмута, добившегося процветания усердиями трудолюбивых Кредитонов, я шагнула на триста лет назад.

К реке сбегал сад. Он был ухожен, хоть и без диковин, к тому же не слишком большой — я бы сказала, не больше трех четвертей акра. Неровная брусчатая дорожка разграничивала две лужайки, занятые кустами, которые, наверное, расцветали весной и летом, но в то время года были украшены только блестевшей каплями влаги густой паутиной. Виднелись заросли звездоподобных розово-лиловых маргариток, красных и золотых хризантем. Свежий дух сырой земли, зелени и травы и тонкие запахи цветов разительно отличались от густых, дурманящих ароматов, которыми насыщен парной воздух Индии.

Тропа вела к дому в три этажа, который был больше в ширину, чем в высоту, и сложен из того же красного кирпича, что и ограда. Рядом с кованой дверью висел тяжелый чугунный колокол. Окна были забраны в решетки, и, помнится, мною овладело ощущение смутной тревоги, скорей всего объяснявшееся тем, что мне предстояло остаться здесь на попечении тети Шарлотты, тогда как мои родители возвращались к веселой и яркой жизни. Я не замечала дурных предзнаменований, просто не верила в них.

Даже мама была немного подавлена по такому случаю. Впрочем, тетя Шарлотта способна усмирить кого угодно.

Отцу, вовсе не бывшему солдафоном, каким он притворялся, должно быть, передались мои опасения, и он понял: я была слишком мала, чтобы быть отданной на милость школы, тети Шарлотты и Дома Королевы. Но в такой участи не было ничего неожиданного. Она выпадала на долю всех моих сверстников. В ней, сказал он, прощаясь, заключался полезный опыт, так как она учила полагаться на себя, смотреть в лицо жизни, крепко стоять на ногах. У него имелся запас банальностей на такие случаи. Он попытался заранее дать понять, что меня ожидало.

— Дом считается очень интересным, — сообщил он. — Тетя Шарлотта тоже покажется тебе занятной. Она ведет собственное дело, и притом с умом. Покупает и продает ценную антикварную мебель. Она тебе сама расскажет. Для того и купила этот старинный дом. В нем она держит мебель, которую покупает. Люди приходят смотреть прямо сюда. В магазине бы не поместилось. Разумеется, дело у нее необычное, и тетя Шарлотта по-своему права. Это совсем не то же самое, что торговать за прилавком маслом или сахаром.

Подобного рода социальные различия были для меня мудреными; впрочем, я была слишком напугана предстоящими переменами, чтобы вникать в такие мелочи.

Он дернул шнур — старый колокол зазвенел. После нескольких минут ожидания дверь открыла запыхавшаяся Элен и, наскоро присев, пригласила нас в дом.

Мы шагнули в сумеречный холл. Со всех сторон громоздились и нависали причудливые предметы — все было не столько обставлено, сколько заставлено, если не сказать загромождено. Громко били сразу несколько высоких напольных часов, среди них пара украшенных золоченой бронзой — их ход был хорошо слышен в тишине дома. С этой минуты тиканье часов у меня навсегда связано с Домом Королевы. Я заметила пару китайских шкафов, стулья, несколько столиков, книжный шкаф и конторку. Их просто поставили здесь без претензии на расстановку.

Элен куда-то убежала, а вместо нее навстречу нам вышла какая-то женщина. Сначала я решила, что она и есть тетя Шарлотта, но после догадалась, что аккуратный белый чепец и черное бомбазиновое платье свидетельствовали о том, что она была экономкой.

— Миссис Мортон, — узнал ее отец. — А вот и мы с дочерью.

— Мадам в гостиной, — сказала миссис Мортон непроницаемым тоном. — Я доложу, что вы приехали.

— Прошу вас, — так же чопорно ответил отец.

— Ну, разве здесь не замечательно! — шепотом восторгалась тоже обескураженная мама. Мне сразу передалось ее чувство. — Все эти ценные, нет, бесценные вещи!.. Глянь хоть на этот секретер. Могу биться об заклад, он принадлежал самому берберскому царю!

— Бет, — с мягким укором выговорил отец.

— Или на лапы на подлокотниках кресла. Я уверена, они что-то значат. Только подумать, дорогуша, ты сможешь все это открыть. Как бы я хотела побольше знать о красивых вещах.

Вернулась миссис Мортон, сложив руки на животе.

— Мадам просит вас к себе в гостиную.

Мы поднялись по лестнице, увешанной гобеленами и несколькими картинами, которая вела в комнату, еще больше загроможденную мебелью. Из нее был выход в другую комнату, а за ней располагалась гостиная тети Шарлотты.

Вот показалась и она сама — высокая, худая, выглядевшая, как я сразу заметила, в точности как мой отец, только переодетый в женское платье; гладко зачесанные назад русые волосы с проседью, сходясь в тугой узел на затылке, открывали волевое лицо. На ней был твидовый костюм, а под ним — зеленовато-бурая, в тон глаз, блуза. После, уже присмотревшись, я увидела, что все было наоборот: глаза заимствовали тон одежды, а так как она предпочитала темно-зеленое, то и глаза казались того же цвета. Женщина она была необыкновенная. Могла бы жить на скромные проценты с капитала где-нибудь в захолустье, чинно-благородно ходить в гости к подругам, может, даже завести собственный выезд, заниматься благотворительностью и устройством церковных базаров и умеренно принимать у себя. Так нет же! Она была одержима красивой мебелью и фарфором. Как мой отец отклонился от назначенной ему стези, когда женился на матери, так поступила и она, сделавшись деловой женщиной, вовсе диковинным явлением для викторианского века: женщиной, занимавшейся покупкой и продажей товара и знавшей о нем столько, что могла соперничать с самими мужчинами. Позже мне приходилось видеть, как светлело ее суровое лицо при виде какого-нибудь раритета; не раз слышала, как она со страстью расписывала завитушки на шератоновском шкафчике.

Но в тот день меня все настораживало. Загроможденный мебелью дом не был похож на дом: трудно было представить, что в нем живут.

— Конечно, — успокаивала мама, — настоящий твой дом у нас. Здесь ты будешь жить только на каникулах. А через несколько лет…

Но мне трудно было думать о беге лет с такой же легкостью, как ей.

В тот раз мы даже не остались на ночь, а поехали прямо в мою шерборнскую школу, где родители поселились в ближней гостинице и жили до самого возвращения в Индию. Я была тронута этой жертвой, так как в Лондоне мама вела бы образ жизни, к которому имела большую склонность.

— Нам хочется, чтобы ты чувствовала, что мы рядом, если на первых порах тебе покажется тягостно в школе, — объяснила она. Хотелось верить, что ее самоограничение было вызвано любовью к отцу и ко мне, хоть и нелегко было представить, чтобы бабочка оказалась способна на подобное постоянство.

Кажется, я невзлюбила тетю Шарлотту с того самого раза, когда она осудила маму.

— Пустышка, — сказала она. — Никогда мне не понять твоего отца.

— Зато я могу, — твердо вступилась я. — Хорошо его понимаю. Она не такая, как все.

Оставалось надеяться, что мой испепеляющий взгляд точно передавал, что под «всеми» подразумевалась тетя Шарлотта.

Первый год в школе действительно оказался трудным, но еще тягостнее были каникулы. Я даже строила планы сбежать на корабле, направлявшемся в Индию. Я заставляла Элен, которая водила меня на прогулки, заворачивать в доки, мечтательно смотрела на корабли, стараясь угадать, куда они направлялись.

— Вот еще судно «Леди-линии», — гордо выговаривала Элен. — Оно принадлежит Кредитонам. — И пока я любовалась, Элен расписывала его красоты: — Это клипер. Самый быстроходный корабль из всех, какие когда-либо плавали на море. Доставляет нам австралийскую шерсть и китайский чай. О, глянь-ка туда! Где еще ты увидишь такой барк!

Элен гордилась своими познаниями. Она была лэнгмутская девушка, и я вспомнила, что Лэнгмут был обязан своим процветанием Кредитонам. У нее был дополнительный повод для гордости: ее сестра Эдит служила горничной в Замке Кредитон. Чуть не с первой прогулки Элен водила меня смотреть на него — разумеется, со стороны.

Так как Я мечтала сбежать в Индию, меня влекли к себе корабли. Мне казалось романтичным, что они странствовали по свету, нагружая и разгружая трюмы: бананами и апельсинами, чаем и целлюлозой, из которой Делали бумагу на большой фабрике Кредитонов, дававшей работу многим лэнгмутцам. Еще в Лэнгмуте был грандиозный док, недавно открытый самой леди Кредитон.

— Вот это дама! — восхищалась Элен. — Она участвовала во всех начинаниях сэра Эдварда. Можно ли такого ждать от леди?

Я отвечала ей, что от Кредитонов можно ждать чего угодно. Элен одобрительно кивала. Так я начинала кое-что понимать о месте, где жила.

— О, — взахлеб расписывала она, — где еще увидишь бесподобное зрелище: корабль, входящий в гавань или уплывающий в море. Только представь белые паруса, колышущиеся на ветру, крики чаек, облетающих его…

Я соглашалась.

— В «Леди-линии», — рассказала она, — все корабли были «леди»: русалки и амазонки. Это был знак уважения сэра Эдварда к леди Кредитон, которая в любом деле была рядом с ним и отличалась редкой для женщины деловой сметкой. Разве не романтично? — спрашивала Элен.

— Еще бы не романтично! Кредитоны вообще окутаны романтикой. Умны, богаты, можно сказать, сверхчеловеки.

— Не дерзи, — одергивала меня Элен.

Она показала мне Замок Кредитон. Он возвышался на смотревшем в море крутом обрыве. Внушительная серокаменная твердыня с бастионами и центральным шпилем, она была ненастоящим замком. Разве не было в этом наигранности, спрашивала я: в наши дни никто не строил замков, поэтому он был ненастоящий. Всего пятьдесят лет простоял на этом месте. Разве не было обмана в том, что он выглядел так, будто его построили сами норманны?

Элен оглядывалась украдкой, словно ждала, что меня сейчас же поразит гром за такое кощунство. Ясно было, что я, как приезжая, еще не успела проникнуться величием Кредитонов.

Именно Элен разбудила во мне интерес к Лэнгмуту, а интересоваться Лэнгмутом и Кредитонами значило одно и то же. Еще от родителей Элен слышала предания. Некогда… впрочем, не слишком давно, Лэнгмут не имел своего нынешнего великолепия. Не было еще Королевского театра; на скалах, возвышавшихся над мостом, не стояло красивых зданий. Улицы были узкие и булыжные, захаживать в доки было небезопасно. Понятное дело, знаменитого большого дока не было и в помине. Но и в старину отсюда уходили суда в Африку за рабами. Отец Элен рассказывал, что их продавали с аукциона прямо в портовых загонах. Приезжали джентльмены из Вест-Индии, торговались и увозили рабов к себе на сахарные плантации. Но это все в прошлом. Явился сэр Эдвард Кредитон и обновил город, пустив «Леди-линию». И хотя расположение Лэнгмута и превосходная природная гавань отчасти способствовали его развитию, все равно никогда бы ему не стать сегодняшним городом, если бы не Кредитоны.

Это Элен сделала сносной мою жизнь в тот первый год. Я не могла привязаться к миссис Мортон: слишком она походила на тетю Шарлотту. Ее лицо напоминало плотно притворенную дверь, глаза смахивали на окна — чересчур узкие, чтобы выдавать, что за ними происходило, и плотно зашторенные вдобавок. Она невзлюбила меня с самого начала. Я скоро об этом догадалась. Она постоянно жаловалась на меня тете Шарлотте: то я принесла на ботинках грязь из сада, то забыла в воде обмылок, и половина бруска растворилась (тетя Шарлотта была скуповата и не любила тратить деньги на что-либо еще, кроме антиквариата), то разбила сервизную чашку. Миссис Мортон никогда не выговаривала мне самой — всегда хранила маску ледяной вежливости на лице. Может быть, мне бы больше нравилось, если бы она злилась или обвиняла в глаза. Наконец, в доме была еще пышная миссис Баккл, которая готовила смесь пчелиного воска и скипидара, полировала бесценные предметы и следила, чтобы не завелся грозный враг: личинки древоточца. Она была говорунья, и я находила в ее компании почти такое же отвлечение, как и с Элен.

Меня начали одолевать причудливые фантазии, связанные с Домом Королевы. Я живо представляла, как он выглядел много лет назад, когда еще был обыкновенным домом. В холле, наверное, стояли дубовый сундук, большой трапезный стол, а у подножия прекрасной лестницы — рыцарские доспехи. Стены должны были украшать семейные портреты, а не случаем попавшие сюда картины и огромные гобелены, развешанные как попало и где придется, иногда один поверх другого. Мне чудилось, что дом противился насилию, которое было над ним учинено. Все эти столы и стулья, шкафы, бюро и часы, беспокойно отбивавшие время, словно сердились на скученность, в которой были принуждены стоять. Однажды я поделилась с Элен своим впечатлением — мне казалось, будто они хором повторяют в сердцах: «То-ро-пись! То-ро-пись!», напоминая, что уходит время и мы старимся с каждым днем.

— Будто об этом надо напоминать! — вскричала со смехом миссис Баккл, тряся тройным подбородком.

Элен шутливо погрозила пальцем.

— Вот оно что: скучаем по папочке и мамочке. Не дождешься, когда за тобой приедут?

Я кивнула.

— А когда я еще не сделала каникулярного задания, они напоминали, чтобы садилась за работу. Время может казаться быстрым или медленным, но оно всегда как бы предупреждает.

— Вы только послушайте, что она говорит! — отозвалась Элен.

Миссис Баккл заколыхалась как желе.

Мало-помалу меня захватили Дом Королевы и тетя Шарлотта. Точно так же, как Дом Королевы не был обычным домом, она не была обыкновенной женщиной. Поначалу меня преследовала навязчивая мысль, будто дом был живым существом, возненавидевшим нас всех за то, что мы превратили его в склад дорогих товаров.

— Духи тех, кто здесь жил прежде, сердятся на то, как тетя Шарлотта перевернула их дом, — поделилась я с миссис Баккл и Элен.

— Боже милосердный! — вскрикнула миссис Баккл.

Элен сказала, чтобы я больше не говорила такого. Но я упорствовала.

— Когда-нибудь, — пророчила я, — духи дома не вытерпят, восстанут, и тогда случится что-то ужасное.

Это было еще в первые месяцы. Позже мое отношение к тете Шарлотте переменилось, и хоть я никогда ее не любила, но стала уважать. Приземленная, до предела практичная, лишенная всякой романтики, она смотрела на Дом Королевы совсем не так, как я. Для нее это были заключенные между стенами комнаты, и хоть они были старинными, единственное достоинство их заключалось в том, что они образовывали подходящий фон для ее товаров. Она оставила первоначальный вид только одной комнаты, но даже это решение приняла из деловых соображений. В этой комнате, по преданию, ночевала королева Елизавета. Сохранились кровать елизаветинского периода, которую, согласно молве, почтила королева, и — еще одна уступка преданию, если то было предание, — тюдоровское убранство комнаты. Исключительно в интересах дела, словно извинялась тетя: многие специально приходили смотреть комнату. Зрелище «настраивало», и они готовы были платить запрошенную цену.

Я часто заглядывала в ту комнату и тоже «настраивалась». «Прошлое на моей стороне, — думала я. — Тоже против тети Шарлотты. Духи чувствуют мою поддержку». Но что бы я себе ни воображала, поддержка требовалась в эти месяцы как раз мне.

Захаживая в ту комнату и трогая спинку драгоценной кровати, я вспоминала прославленную королевскую речь, которую часто приводил мой отец: «Сознаю, что наделена телом слабой, хрупкой женщины, но мои дух и сердце достойны самого короля — притом короля Англии…» От этих слов и я обретала уверенность, что одолею временные невзгоды, как это сделала королева, разгромив испанскую армаду.

Мало-помалу дом сделался для меня вроде утешительного приза, я всерьез верила, что он живой. Я узнавала ночные звуки: неожиданные и загадочные скрипы половиц, дребезжание оконных рам, завывание ветра в ветвях каштанового дерева, напоминавшее перешептывание голосов.

Иногда тетя Шарлотта исчезала на целые дни за покупками. Она ездила в старинные дома на распродажи, порой на изрядные расстояния, а когда возвращалась, беспорядок становился еще больше, чем обычно. В центре города тетя Шарлотта держала лавку, в которой выставляла некоторые предметы, но большую часть товара держала дома, и к нам постоянно ходили посторонние.

В магазине все время находилась мисс Беринджер, позволяя отлучаться тете Шарлотте, но тетя считала ее дурой, не имевшей представления об истинной ценности вещей. Это была неправда: просто познания мисс Беринджер не шли в сравнение с тем, что знала тетя Шарлотта. Впрочем, при своей деловитости тетя Шарлотта считала большинство других дураками.

По крайней мере год и я числилась у нее тем, кого тетя Шарлотта называла «крестом», иными словами, была ей в тягость. И вдруг все изменилось. Причиной тому стал привлекший мое внимание стол. Сидя на корточках на полу, я разглядывала резьбу ножек, когда в комнату зашла тетя Шарлотта и тоже присела рядом.

— Редкий экземпляр, — выдавила она без выражения.

— Французская работа? — уточнила я.

Края ее губ скривились, что было равнозначно улыбке. Она кивнула.

— Хоть она и не подписана, я считаю, что это работа Рене Дюбуа. Сначала думала, что ее выполнил его отец, Жак, но сейчас склонна считать, на год-два моложе. Взгляни на зеленую с золотом лакировку или на бронзовые вставки.

Неожиданно для себя я почти трепетно коснулась стола.

— Конец восемнадцатого века? — рискнула я.

— Что ты! — возмутилась она, тряхнув головой. — Минимум на пятьдесят лет старше. Середина века.

С тех пор наши отношения изменились. То и дело она звала меня и спрашивала:

— Ну, что скажешь? Заметила что-нибудь?

Поначалу мне хотелось только одного: утереть ей нос, доказать, что знаю толк в ее драгоценных товарах; но со временем я по-настоящему заинтересовалась и стала понимать разницу между школами, странами и периодами.

Однажды тетя Шарлотта сделала признание:

— Ты знаешь не меньше дуры Беринджер.

Скорей всего ее похвала объяснялась очередной вспышкой гнева по отношению к этой терпеливой женщине. Но для меня Дом Королевы приобрел новую притягательность. Я начала узнавать предметы, считать их своими старинными друзьями. Как-то раз, сметая ловкими и бережными движениями пыль, миссис Баккл лукаво поинтересовалась:

— Послушайте, мисс Анна, уж не хотите ли и вы стать еще одной Шарлоттой Брет?

Я вздрогнула от неожиданности вопроса: снова захотелось убежать.

Как-то утром в разгар летних каникул года через четыре после того, как родители привезли меня в Англию, ко мне в комнату явилась Элен и сказала, что меня хочет видеть тетя Шарлотта. У Элен был испуганный вид, и я спросила, что произошло.

— Мне не сказали, мисс, — ответила Элен, но я чувствовала, что она что-то знала.

Я пробралась — в Доме Королевы можно было только пробираться — в гостиную тети Шарлотты.

Она сидела, разложив на столе бумаги: комната служила ей конторой. Столом в тот период был раздвижной крепыш на коренастых ногах, английский, шестнадцатого века, ценный более почтенным возрастом, нежели красотой. Тетя сидела, распрямив спину, на массивном дубовом стуле с резьбой — тоже местной, йоркширской или дербиширской работы, только значительно более позднего времени, но таком же ладном и основательном, как стол. Она предпочитала пользоваться надежными предметами, когда таковые случались в доме. Прочая меблировка комнаты плохо сочеталась со столом и стулом. Стену покрывал изысканный гобелен. Я определила в нем фламандскую школу и подозревала, что ему предстояло пробыть здесь недолго. Тяжеловесная дубовая мебель немцев теснила хрупкий французский восемнадцатый век, в том числе работы самого Булля. Я невольно отметила в себе перемену: теперь для меня не составляло труда описать обстановку комнаты, датировать изделия и выделить их достоинства и недостатки, хоть мне и не терпелось узнать, зачем меня позвали.

— Сядь, — велела тетя Шарлотта. Выражение ее лица было суровее обычного. Когда я села, она выложила без предисловий в свойственной ей прямой и резкой манере: — Умерла твоя мать. От холеры.

Как это было в ее духе: двумя отрывистыми фразами вдребезги разбить мое будущее! Мысль о воссоединении все это время была для меня спасательным кругом, не дававшим погрузиться в пучину одиночества. А она спокойно выговорила эти слова. Умерла… холера…

Между тем она выжидательно смотрела на меня: не терпела выставлять напоказ чувства.

— Иди к себе. Я пришлю с Элен горячего молока.

Причем здесь было горячее молоко? Или думала меня этим утешить?

— Уверена, — докончила она, — твой отец тебе напишет. Он обо всем позаботится.

В тот момент я ее ненавидела, хоть и была неправа: она сообщила мне новость единственным способом, на который была способна. Горячее молоко и уверение, что отец меня не оставит, были в ее устах равнозначны соболезнованию по поводу моей невосполнимой потери.

2

Отец действительно написал. Мы делили общее горе, сообщал он. Что толку распространяться об этом? Смерть любимой жены и матери означала для нас большие перемены. Он был благодарен за то, что я оставалась на руках его дорогой сестры, моей тети Шарлотты, на здравый смысл и добродетели которой он всецело полагался. Истинным утешением для него было сознание, что я в надежных руках. Он выказывал надежду, что и я благодарна ей. Сообщал, что намерен вскоре оставить Индию; хлопотал у друзей из Военного министерства о переводе. Его прошение было встречено с сочувствием, и, поскольку назревали беспорядки в других частях света, он рассчитывал исполнять свой долг на другом театре в самом ближайшем будущем.

Я чувствовала себя словно опутанной паутиной, будто сам дом смеялся надо мной. «Теперь ты наша! — как бы говорил он. — Не воображай, что ты избавишься от нас из-за того, что твоя тетя Шарлотта загромоздила дом чужими призраками». Вот глупые фантазии! Счастье, что я держала их при себе. Элен и миссис Баккл сочувствовали мне, считая странным ребенком, даже миссис Мортон по-своему жалела. Однажды я услышала ее слова, адресованные мисс Беринджер, о том, что люди не должны заводить детей, если не способны заботиться о них. Это противно природе, когда родители уезжают на край света, оставив детей на другом краю на руках тех, кто ничего в них не понимает и больше ценит кусок дерева, к тому ж зараженный жучком! Что до меня самой, то приходилось мириться с тем, что я больше не увижу маму. То и дело мне вспоминалась ее сбивчивая речь. Я идеализировала ее красоту, видела ее то в фигурах с греческой вазы, то в резьбе на высоком комоде, то в позолоченной красавице, поддерживавшей старинное зеркало. Никогда мне не забыть ее: с ней умерла и моя надежда на чудесную жизнь, которую она обещала; теперь я была уверена, что гадкому утенку не суждено было обратиться в лебедя. Иногда, заглядывая в старинные зеркала — металлические или из крапчатого стекла, — я вдруг видела ее лицо вместо собственного болезненно-бледного в обрамлении таких же, как были у нее, густых темных волос. Глубоко посаженные темные глаза тоже напоминали ее глаза — но этим и заканчивалось сходство: слишком худым, с остро выдававшимся носом, было мое лицо. Как вышло, что два человека, такие схожие в своей основе, могли так разно выглядеть? Мне недоставало ее живости, веселья, а, когда она была жива, я воображала, что вырасту такой же. После ее смерти я не представляла себя ею.

— Ты ее так давно не видела, — пробовала утешить меня Элен, не довольствуясь одним горячим молоком.

— Дети быстро забывают, — слышала я ее слова, обращенные к миссис Баккл.

«Никогда и ни за что, — горячо подумала я. — Всегда буду помнить». Все старались быть добрыми, даже тетя Шарлотта. Она предложила мне наибольшее утешение, на какое была способна:

— Я должна посмотреть одну вещь. Возьму с собой и тебя. Это в Замке Кредитон.

— Они что-то продают? — выдавила я.

— Иначе зачем нам туда идти? — спросила тетя Шарлотта.

В первый раз после смерти матери я забыла о ней. Потом я об этом сожалела и просила прощения у собственного отражения в зеркале, в котором приучилась видеть ее лицо вместо своего. И все же не могла справиться с возбуждением, охватившим меня от перспективы попасть в Замок Кредитон. Мне ярко помнился тот день, когда я увидела его в первый раз, и мамины слова, а теперь не терпелось побольше узнать об этом необыкновенном семействе.

На мое счастье, я уже умела скрывать свои чувства, и тетя Шарлотта не представляла, что творилось у меня на душе, когда въехали под каменные своды ворот и над нашими головами открылись конусы башен.

— Подделка! — охладила мои восторги тетя Шарлотта. Обиднее слова она не знала.

Когда я вошла в дом, мне хотелось смеяться от восторга. Обстановку Замка Кредитон следовало бы перенести в Дом Королевы. Кредитоны старательно воспроизвели тюдоровский интерьер, и не без успеха. В просторном холле стоял длинный трапезный стол с большой оловянной чашей. По стенам было развешано оружие, а у подножия лестницы стояли обязательные доспехи. Но тетю Шарлотту интересовала только мебель.

— Этот стол им поставила я, — не без гордости сообщила она. — Из одного кентского замка.

— Он очень хорошо здесь смотрится, — похвалила я.

Тетя Шарлотта ничего не ответила. Вернулся слуга, сказав, что леди Кредитон примет мисс Брет. Он вопросительно глянул на меня, и тетя Шарлотта быстро сказала:

— Можешь подождать меня здесь.

Так я осталась дожидаться в холле, разглядывая толстые каменные стены, частично закрытые коврами самого мастера Гобелена в изумительных серо-голубых тонах. Я поднялась по лестнице рассмотреть один из них, на котором изображались подвиги Геракла. Я внимательно изучала полотно, когда раздался голос из-за спины:

— Нравится?

Я обернулась, увидела близко от себя мужчину и вздрогнула от неожиданности. Он был такой высокий, что мне трудно было представить, какой ему казалась я. Мои щеки зарозовели, но я ответила возможно холоднее:

— Очень. Это подлинный Гобелен?

Он повел плечами, и я отметила, как блеснули его глаза и загнулись кверху уголки губ. Его нельзя было назвать красавцем, но, принимая во внимание светлые волосы, еще больше выбеленные на висках солнцем, и узкие голубые глаза, прищуренные, словно от яркого света, лицо было не из тех, которые легко забываются.

— Я мог бы поинтересоваться, что вы тут делаете, — продолжал он, — но не буду… если не скажете сами.

— Я жду мою тетю, мисс Брет. Она пришла смотреть какую-то мебель. Мы из Дома Королевы, — ответила я.

— Ах, вот откуда!

Мне почудилась насмешка в его тоне, и я кинулась защищаться:

— Это замечательный дом! Однажды в нем ночевала сама королева Елизавета.

— Странная была у этой дамы привычка: спать в чужих жилищах!

— Да, в нашем спала, а другие…

— …Похвастаться не могут? Согласен, наш дом — имитация норманнского замка. Однако надежен и крепок — выстоит на любых ветрах. Дом построен на скале.

— Наш это уже доказал. Впрочем, мне здесь ужасно интересно.

— Счастлив слышать.

— Вы здесь живете?

— Когда бываю на берегу. В основном нет.

— О, значит вы моряк.

— Вы проницательны.

— Только не с людьми. Впрочем, меня больше интересуют вещи.

— Например, гобелены?

— И старая мебель.

— Хотите пойти по тетушкиной стезе?

— Нет, нет! — неожиданно пылко запротестовала я.

— Пойдете. Большинство из нас идет, куда нас направляют. Вы уже так много знаете о гобеленах.

— И вы тоже пошли, куда вас направили?

Он поднял глаза к потолку — жест, сама не знаю, почему, но пришедшийся мне по вкусу.

— Да, полагаю, что так.

Мне сразу захотелось узнать о нем больше. Именно такого человека я ожидала встретить в Замке Кредитон — он возбудил мой интерес, словно был диковинным предметом мебели.

— Как мне вас называть?

— А вы хотите как-нибудь называть?

— То есть… я бы хотела знать ваше имя.

— Я Редверс Стреттон, обыкновенно именуемый Ре-дом.

— О! — не сумела я скрыть разочарования.

— Вам не нравится?

— Как вам сказать? Ред звучит не очень солидно.

— Не забудьте, на самом деле я Редверс — согласитесь, это уже солиднее.

— В первый раз слышу такое имя.

— Могу только сказать в его защиту, что это доброе западное имя.

— Правда? А я подумала, оно у Кредитонов семейное.

Мои слова странным образом позабавили его.

— Не могу с вами не согласиться. — Мне показалось, что он смеялся над моей наивностью. — Теперь, дабы не прослыть невежей, я должен спросить ваше имя.

— Вообще-то мне не следовало бы говорить, но если вам в самом деле интересно…

— О, да, очень.

— Я Анна Брет.

— Анна Брет! — повторил он, словно заучивал наизусть. — И сколько вам лет, мисс Анна Брет?

— Мне двенадцать.

— Так молоды и столько знаете.

— Это оттого, что живу в Доме Королевы.

— Надо полагать, это все равно, что жить в музее.

— В какой-то мере да.

— Это делает вас старше ваших лет. Рядом с вами чувствуешь себя легкомысленным и юным.

— Сожалею.

— Не стоит. Мне это даже нравится. Ведь я на целых семь лет старше вас.

— Неужели?

Он кивнул и засмеялся, прищурив глаза.

Слуга вернулся в холл.

— Ее светлость приглашает молодую особу, — обратился он ко мне. — Прошу следовать за мной, мисс.

Когда я уже отвернулась, Редверс Стреттон сказал вдогонку:

— Мы еще встретимся — надеюсь, не так мимолетно.

— Я тоже буду надеяться, — не таясь, ответила я.

Слуга не подал виду, что счел поведение Редверса Стреттона по меньшей мере странным, и я поспешила за ним по широкой лестнице, миновав рыцарские доспехи. Я была почти уверена, что ваза, стоявшая у разворота лестницы, была эпохи Минь: об этом свидетельствовала ярко-лиловая окраска фарфора. Я не сдержалась, глянула на нее, а, когда поворачивалась, увидела внизу Редверса Стреттона. Широко расставив ноги, руки в карманах, он провожал меня глазами. Поймав мой взгляд, наклонил голову, словно благодарил, что обернулась, и я сразу пожалела о том, что выказала детское любопытство. Я отвернулась и поспешила догонять слугу.

Мы шли галереей, увешанной картинами, и я злилась, что не могла задержаться и оценить их достоинства. Самая большая картина в центре галереи изображала мужчину: я определила, что она была написана лет пятьдесят назад. Я не сомневалась, что это был сэр Эдвард Кредитон, основатель судоходной компании, покойный супруг женщины, которую мне предстояло увидеть. Как мне хотелось подробнее рассмотреть портрет! Я мельком ухватила суровое выражение лица — сильного, если не жестокого, с характерным загибом кверху уголков губ, что я наблюдала несколькими минутами раньше у человека, с которым разговаривала. Но он не был Кредитон. Должно быть, племянник или что-то в этом роде. Только этим можно было объяснить сходство.

Слуга остановился и постучал в дверь. Потом распахнул ее и объявил:

— Молодая особа, ваша светлость.

Я вошла в комнату. На стуле, ненатурально выпрямив спину, с каменным лицом сидела тетя Шарлотта, в полной готовности к предстоявшему торгу. Мне не раз доводилось видеть ее такой.

В широком орнаментальном кресле — характерные изящные завитки и короны эпохи Реставрации — восседала женщина, тоже крупная, под стать креслу, но едва ли орнаментальная. Она была темная, с тускло-бледным лицом и черными смородинами бегавших обезьяньих цепких глаз. Глаза были молодыми и не вязались с морщинами. Тонкие, плотно сжатые губы чем-то напоминали стальной капкан. Крупные руки, гладкие и белые, украшало несколько колец — с рубинами и бриллиантами. Руки лежали на мощных ногах, а из-под складок подола выглядывали загнутые носы комнатных туфель.

У меня сразу душа ушла в пятки и выросло уважение к тете Шарлотте, которая способна была сидеть, не роняя достоинства, перед такой грозной дамой.

— Моя племянница, леди Кредитон.

Я присела, и леди Кредитон несколько секундсверлила меня мартышачьими глазами.

— Она учится разбираться в антиквариате, — продолжала тетя Шарлотта, — и иногда сопровождает меня.

«Разве?» — про себя усомнилась я. Впервые об этом было заявлено вслух, хоть я уже догадывалась, что было у нее на уме. Этим ограничилось объяснение моего присутствия. Они вернулись к секретеру, о котором, очевидно, шла речь до моего появления. Я внимательно слушала.

— Должна обратить ваше внимание, леди Кредитон, — не без ехидства сказала тетя Шарлотта, — что его только приписывают Буллю. Правильно, углы богато декорированы. Но лично я склонна относить его к более позднему периоду.

Я сразу заметила, что предмет красивый, только тетя Шарлотта ни за что этого не признавала.

— К тому ж имеются повреждения, — прибавила она.

Леди Кредитон не представляла, каких трудов стоило сбыть мебель, если она не была в первоклассной сохранности. Она полагала, что дефекты способен был устранить всякий, кто мало-мальски знал свое дело. Тетя Шарлотта только фыркнула на такие слова:

— Тот, кто знал это дело, уже больше ста лет мертв.

Она имела в виду Андре-Шарля Булля, в авторстве которого только что сама же усомнилась.

Между ними шел вязкий торг: леди Кредитон перечисляла достоинства, тетя Шарлотта упирала на недостатки.

— Не думаю, чтобы в Англии была другая такая вещь, — заявила леди Кредитон.

— Хотите, чтобы я для вас нашла? — победно возразила тетя Шарлотта.

— Мисс Брет, я продаю свою вещь, так как не имею для нее применения.

— А я сомневаюсь, что смогу найти подходящего покупателя.

— С вами может не согласиться другой посредник.

Слушая их препирательства, я думала о мужчине, которого встретила внизу, гадала о степени его родства с этой женщиной и человеком, изображенным на портрете.

Наконец они сговорились. Тетя Шарлотта твердо стояла на цене, которую сама же считала безрассудной, а леди Кредитон недоумевала, чего ради она идет на такую жертву. Одного поля ягоды, решила я. Обе были одинаково жестки. Так или иначе дело было решено, и в ближайшие дни секретеру предстояло переехать в Дом Королевы.

— Боже, как торгуется! — восхитилась тетя Шарлотта, когда мы отъехали.

— Тетя, ты переплатила?

Тетя Шарлотта строго улыбнулась в ответ.

— Я рассчитываю получить настоящую цену, когда объявится достойный покупатель.

Судя по ее улыбке, она считала, что переиграла леди Кредитон. Жаль, что я не могла прокрасться в Замок Кредитон и услышать, что думала леди Кредитон.

Мужчина, которого я встретила в холле Замка, никак не шел из головы. Я решила осторожно разведать, что знала о нем Элен. Когда мы в очередной раз отправились гулять, я привела ее на холм, с которого открывался вид на Замок. Мы сели на одну из скамей, поставленных фондом, специально созданным Кредитонами для украшения города.

Мне давно приглянулась эта скамья: с нее можно было любоваться рекой и Замком.

— А я ходила к ним с тетей Шарлоттой, — похвасталась я. — Мы купили буллевский секретер. — Чтобы Элен не фыркала, что я «задаюсь», я быстро перешла к делу, состоявшему на этот раз не в демонстрации моих познаний. — Я видела леди Кредитон и одного… мужчину.

Элен была заинтригована.

— Мужчину? Молодого?

— Не особенно, — ответила я — На семь лет старше меня.

— Это она называет не молодым! — засмеялась Элен. — Интересно, откуда ты узнала?

— Он сказал.

Она недоверчиво посмотрела на меня, и, чтобы не быть обвиненной в том, что я, как она выражалась, «фантазирую», я сказала:

— Мужчина был в холле. Увидев, что я рассматриваю гобелен, он подошел и сказал, что его зовут Редверс Стреттон.

— Ах, он, — вздохнула Элен.

— Почему ты так говоришь?

— Как?

— Пренебрежительно. Я думала, все, кто живет в этом месте, для тебя все равно что боги. Кто такой Редверс Стреттон и что он там делает?

Элен искоса посмотрела на меня.

— Я не должна тебе говорить про это, — ответила она.

— Почему?

— Этого бы не хотела мисс Брет.

— Согласна, это не имеет отношения к буллевским шкафам и Комодам Людовика Пятнадцатого — единственным, чем, по мысли тети Шарлотты, должна интересоваться я. Так о чем таком нельзя мне говорить?

Элен пугливо оглянулась через плечо, как всегда делала, когда заходила речь о Кредитонах, словно боялась, что сейчас разверзнутся небеса и на землю сойдут мертвые Кредитоны мстить нам за недостаток почтения.

— Ладно, не глупи, Элен. Ну, расскажи, — просила я.

Но Элен плотно сжала губы. Я знала это ее настроение и всегда ухитрялась угрозами и лестью выманить, что хотела. И на этот раз я грозилась выдать все, что знала про ее интерес к мужчине, которого одна фирма присылала сгружать и погружать мебель, обещала рассказать сестре, что она выболтала мне кое-какие секреты Кредитонов. Но она была непреклонна. С выражением мученицы, готовой взойти на костер за веру, ни в какую не соглашалась говорить о Редверсе Стреттоне.

Если бы она удовлетворила мое любопытство, мне было бы, наверное, легче забыть о нем. Но мне нужно было чем-то перебить навязчивые мысли о смерти мамы. Таким отвлечением стал Редверс Стреттон. Его загадочное присутствие в Замке Кредитон немного скрасило в эти месяцы мою меланхолию, вызванную смертью мамы.

Секретер поставили в большой комнате (на самом верху), которая была загромождена еще больше остальных. Она всегда притягивала меня, потому что лестница, которая к ней вела, выходила на ее середину, а по сторонам шли скаты крыши, так что в углах потолок отстоял всего на несколько дюймов от пола. Я считала эту комнату самой интересной в доме и старалась угадать, как она выглядела до того, как тетя Шарлотта превратила ее в склад. Миссис Баккл вечно жаловалась на это, спрашивала, как можно бороться с пылью при такой скученности. Когда я приезжала на прошлые каникулы, тетя Шарлотта сообщила, что мне придется ночевать в комнате по соседству с этой, так как она купила еще один высокий комод и пару больших кресел, которые вынуждена была поставить в мою прежнюю комнату, и теперь мне было не подобраться к кровати. Поначалу мне показалось наверху жутковато, но со временем понравилось.

Секретер втиснули между горкой с веджвудским фарфором и напольными часами. Когда в доме появлялся новый предмет, его первым делом тщательно чистили. Я попросила у тети Шарлотты разрешения сделать это самой.

— Пожалуйста, — деланно проворчала она, и, хоть выказывание чувств было противно ее принципам, она не смогла скрыть, что рада моему интересу.

Миссис Баккл показала мне, как готовить смесь воска и скипидара, которой мы всегда пользовались, и я приступила к делу. Я старательно полировала дерево, думая о Замке Кредитон и еще больше о Редверсе Стреттоне, лишний раз убеждая себя, что должна выведать у Элен, кто он такой, как вдруг заметила, что один ящик у секретера был необычный. Я не могла понять, отчего он меньше других.

Взволнованная своим открытием, я кинулась в комнату тети Шарлотты, сидевшей над счетами. Я сказала, что обнаружила странность у нового секретера, и потащила ее наверх. Она постучала по ящику и улыбнулась.

— Ах, ты об этом? Старый трюк. Здесь имеется потайной отдел.

— Потайной отдел?!

Она снисходительно усмехнулась.

— Ничего особенного. Их специально делали, чтобы прятать от неопытных воров драгоценности или хранить секретные бумаги.

Я распалилась и не смогла сдержать чувств. Тете Шарлотте это понравилось.

— Глянь-ка. Сейчас покажу. Ничего особенного. Они будут тебе часто попадаться. Здесь должна быть пружина. Вот она. — Задняя стенка ящика раскрылась, обнажив полость.

— Тетя, там что-то есть.

Она просунула руку и достала. Это была статуэтка дюймов шести в длину.

— Это фигура женщины! — вскричала я. — Ах, как красиво!

— Гипс, — отмахнулась она. — Ничего не стоит.

Тетя нахмурилась. Вещь явно не имела никакой цены. Но она сильно взволновала меня: отчасти потому, что была обнаружена в потайном отделе, но главным образом из-за того, что попала к нам из Замка Кредитон.

Она повертела ее в руках.

— Должно быть, откуда-то отломилась.

— Но зачем ее спрятали в потайной отдел?

Она пожала плечами.

— Она почти ничего не стоит, — повторила еще раз.

— Тетя, можно мне забрать ее в мою комнату?

Она передала мне вещицу.

— Удивляюсь, чем она тебя интересует. Она же ничего не стоит.

Но я уже спрятала фигурку в карман фартука и опять взялась за тряпку. Тетя Шарлотта вернулась к своим счетам. Только она ушла, я принялась рассматривать статуэтку. Волосы женщины растрепались, руки были отведены назад, длинное платье прилипло к телу, словно обдуваемое сильным встречным ветром. Я гадала, кто мог спрятать фигуру в потайной отдел и зачем, коль она ничего не стоила. Кроме того, я раздумывала, не должны ли мы вернуть ее леди Кредитон, но, когда я обмолвилась об этом тете Шарлотте, та только отмахнулась.

— Они решат, что ты сумасшедшая. Она же ничего не стоит. Вдобавок я и так переплатила. Будь ей цена хоть пять фунтов, все равно она была бы моя — за те деньги, что я отдала. Но это не так. Вещь не стоит и пяти шиллингов.

Статуэтка попала на мой туалетный столик и впервые после смерти мамы утешила меня. Я сразу заметила полустершуюся надпись на юбке и разобрала ее с помощью увеличительного стекла: «Роковая женщина».

В тот год приезжал отец. Он сильно изменился в отсутствие смягчающего влияния мамы, держался отчужденнее, чем прежде. Я убедилась, что будущему, о котором я мечтала, не суждено сбыться. Я и прежде догадывалась, что оно не будет идеальным, но продолжала мечтать о переезде к отцу. Теперь я знала, что это неосуществимо.

Он замкнулся, стал еще молчаливее и сдержанней, а я не умела отвлекать его, как в свое время мама.

Он сообщил, что переезжает из Индии в Африку. Я знала из газет, что там начались волнения. Мы должны были защищать огромную империю: в каком-нибудь отдаленном уголке земного шара всегда было неспокойно. У него не было теперь других желаний, кроме как служить Королеве и Империи, и он был благодарен тете Шарлотте — как должна была быть благодарна и я — за то, что она избавила его от тревог за мое благосостояние. Через год я должна была ехать в Швейцарию для довершения образования. Это было желание мамы. Пройдет еще год, а там посмотрим.

Он отбыл в свой полк, отправлявшийся на зулусскую войну. Шесть месяцев спустя мы получили известие, что он погиб.

— Он умер, как всегда хотел умереть, — отозвалась тетя Шарлотта.

Я оплакивала его меньше, чем маму. К тому времени он сделался для меня чужим.

Мне исполнилось семнадцать. Тетя Шарлотта не уставала напоминать, что теперь она была моей единственной родственницей и я обязана была во всем слушаться ее. Я же начала догадываться, что и она кос в чем прислушивалась ко мне, хоть об этом не говорилось вслух.

Дом, кажется, почти не изменился за десять лет, что прошли с тех пор, как я впервые вошла через ворота в краснокирпичной стене. Однако моя жизнь круто перевернулась, хоть эти изменения не затронули других обитателей Дома Королевы. Разве что на десять лет постарели. Элен было двадцать пять, у миссис Баккл родились первые внуки, миссис Мортон выглядела в точности так же, а мисс Беринджер исполнилось тридцать девять. Но меньше всех изменилась тетя Шарлотта — впрочем, для меня она всегда была суровой старухой, какой казалась с самой первой встречи. Есть одно общее во всех тетях Шарлоттах, где бы они ни обитали: они являются на свет старыми и трезвомыслящими и не меняются до конца.

Я все-таки узнала причину, почему Редверс Стреттон был в Замке Кредитон. Элен рассказала мне об этом, когда мне исполнилось шестнадцать, так как, по ее словам, я была уже не ребенок и пора мне было узнать о жизни такое, чего не узнаешь, сколько бы ни возился с траченной древоточцем рухлядью. Это она к тому, что мои антикварные познания заметно возросли, и даже тетя Шарлотта начала считаться с моими суждениями.

— Он вроде как имеет право на жизнь в Замке, — как-то сказала Элен, когда мы вместе любовались, сидя на знакомой скамье, серой каменной громадой на той стороне реки. — Только это право называется «фиктивное».

— Как это, Элен?

— Хотите знать, мисс Разумница?

Я несмело ответила, что хочу. И наконец услышала историю. Пора мне было разобраться, что из себя представляют мужчины, предуведомила Элен. Они совсем не такие, как женщины: способны на поступки, которые, хоть и не совсем правильны и достойны сожаления, тем не менее простительны, потому что совершаются мужчинами, но стоит женщине сделать то же самое, как ее отлучат от общества. Таким мужчиной был сэр Эдвард.

— Он был большой любитель леди.

— То есть своих кораблей?

— Нет, я о живых женщинах, из плоти и крови. За десять лет брака с леди Кредитон у них не появилось ребенка. Это был для него удар. Так вот, короче говоря, он положил глаз на горничную жены. Говорят, хотел узнать, чья была в том вина — его или жены, — что у них не рождались дети, потому что больше всего на свете хотел сына. Конец вышел смешной — если, конечно, можно смеяться над грехом. Вдруг оказалось, что у леди Кредитон должен родиться ребенок. И у горничной тоже.

— И что на это сказала леди Кредитон? — Я представила ее в большом кресле со сложенными на коленях руками. Впрочем, тогда она выглядела не так. Была молода, вернее, относительно молода.

— Она всегда слыла рассудительной. Ей хотелось сына не меньше, чем ему. Ведь кто-то должен наследовать дело. А ей в ту пору было под сорок. Не лучшее время рожать, тем более первенца.

— А горничной?

— Той было двадцать один. Сэр Эдвард все предусмотрел. Очень хотел сына. Что если у леди Кредитон родилась бы девочка, а у горничной сын? Он был жадный. Вот и решил: пускай будут двое. А леди Кредитон… Она женщина необыкновенная. Словом, пришли к какому-то согласию. Младенцы должны были появиться на свет почти одновременно, и оба в Замке.

— Как странно.

— Кредитоны не обычные люди, — с гордостью сказала Элен.

— Ну и как — родились?

— Да, и оба мальчики. Я думаю, знай он наперед, что леди Кредитон родит мальчика, не было бы всего скандала. Только откуда ему было знать?

— Даже сэр Эдвард кое о чем мог не знать, — съязвила я, но Элен так увлеклась рассказом, что пропустила мимо ушей неуважение к кумиру.

— Итак, оба мальчика должны были воспитываться в Замке, и сэр Эдвард признал обоих. Одного назвали Рекс.

— Ему было назначено стать королем?

— Да, сыну леди Кредитон, — подтвердила Элен. — Другой был сын Валерии Стреттон.

Ред и был этот другой.

— Редверс… У Валерии Стреттон были редкостные рыжие волосы — вы таких не видели. Ее сын вырос светловолосым, но больше похожим на сэра Эдварда, чем на мать. Воспитывался вместе с молодым барином: одна школа, общие учителя, обоих готовили к делу. Юный Ред мечтал о море, может, того же хотел и мистер Рекс, только его послали учиться, как обращаться с деньгами. Ну вот, теперь вы знаете.

Элен перескочила на тему, представлявшую для нее больший интерес, чем даже история Кредитонов: к своим отношениям с мистером Орфи, мебельщиком, обещавшим жениться на ней, когда сможет обеспечить кров, который считал достойным ее. Элен от всей души надеялась, что им не придется слишком долго ждать, потому что была не так молода и довольствовалась даже одной комнатой в придачу к тому, что называла «привязанностью» мистера Орфи. Но он был не из таких. Ему нужна была гарантия обеспеченного будущего: он хотел отложить деньги на лошадь с повозкой и завести собственное дело.

Элен мечтала, что в один прекрасный день случится чудо и сами собой явятся деньги.

— Но откуда? — интересовалась я.

— Никогда не знаешь наперед, — загадочно отвечала она.

Тетя Шарлотта как-то обмолвилась, что Элен может кое-что перепасть, если будет работать у нее на момент смерти. Это она сказала в ответ на намек Элен, что та может подыскать более подходящее место.

— Никогда не знаешь, — повторила Элен. — Но я не из тех, кто желает смерти другим.

Я слушала вполуха, как она расписывала достоинства мистера Орфи, но думала при этом о мужчине, которого однажды встретила — теперь уж давно, — сыне сэра Эдварда и горничной. Сама не знаю, почему он не шел из головы.

Вот мне и восемнадцать.

— Еще чего, кончать школы! — огрызнулась тетя Шарлотта. — Такая чепуха могла прийти в голову только твоей матери. Откуда, по-твоему, взяться деньгам на школы? Жалованье отца кончилось с его смертью, он не отложил ни гроша. Об этом позаботилась твоя мать. Умер, так и не расплатившись с долгами, которые она наделала. Что до твоего будущего, то тут все ясно: у тебя есть наклонность к моему ремеслу. Но имей в виду, тебе еще многому учиться. Всю жизнь учишься, но я считаю, что у тебя есть шансы преуспеть. Так что оставляй-ка школу по окончании семестра и приступай к делу.

Так я и сделала. Когда годом позже мисс Беринджер надумала выйти замуж, это как нельзя больше устроило тетю Шарлотту.

— Старая дура, — отозвалась она. — В ее-то возрасте. Она еще пожалеет.

Возможно, мисс Беринджер и вправду была старая дура, но ее супруг был не дурак, и, как поведала мне тетя Шарлотта, следовало ждать неприятностей, учитывая, что в свое время мисс Беринджер вложила немного денег в их общее предприятие: это было условие, на котором ее взяла тетя. В дом зачастили адвокаты, что вовсе не нравилось тете Шарлотте. Я догадывалась, что они требовали денег.

Наклонность у меня и в самом деле была. Бывая на распродажах, я ловила себя на том, что у меня словно по волшебству загорались глаза, когда случалось увидеть редкостную вещь. Тетя Шарлотта была мной довольна, хоть и редко показывала, а больше упирала на промахи, которые случались все реже и перевешивались все более частыми удачами.

В городе нас стали называть Старой и Молодой мисс Брет. Я чувствовала в этом неодобрение. Мои занятия считались неподобающими для девушки: слишком они были неженскими — так мне никогда не найти мужа. Еще пара лет, и из меня получится новая мисс Шарлотта Брет.

Я догадалась, что как раз этого и хотела тетя Шарлотта.

3

Шли годы. Мне исполнилось двадцать один. У тети Шарлотты выявилась досадная хворь, которую она звала «ревматизмом»: у нее постоянно болели и плохо сгибались суставы, и, к ее негодованию, она оказалась скована в передвижениях.

Только тетя была не из тех, кто мирится с болезнями: ей претила сама мысль о недомогании, она отвергала мои предложения обратиться к врачу и изо всех сил цеплялась за активный образ жизни.

По мере того как она все больше зависела от меня, менялось и ее отношение ко мне. Она не уставала намекать про мой долг перед ней, напоминала, что дала мне кров, то и дело спрашивала, что случилось бы со мной, когда я осиротела, не окажись ее рядом.

Я подружилась с Джоном Кармелем, торговцем антиквариатом, жившим в десяти милях от нас, в городе Марден. Мы познакомились на одной распродаже и с тех пор сблизились. Он зачастил в Дом Королевы, постоянно звал меня с собой на аукционы.

Наши отношения еще не продвинулись дальше взаимного интереса, как вдруг его визиты резко оборвались. Я была задета, долго гадала о причине, пока случайно не услышала, как Элен сказала миссис Мортон:

— Она дала ему от ворот поворот. Да-да, именно так. Я сама слышала. По-моему, это позор. В конце концов, у мисс своя жизнь. Чего ради ей оставаться старой девой, как она сама?

Старой девой, как она! В моей заставленной комнате, шипя от злости, тикали часы: «Ста-ра-я де-ва!»— словно глумились они надо мной.

Я сделалась пленницей Дома Королевы. Когда-нибудь он мог стать моим. На это то и дело намекала тетя Шарлотта.

— Если останешься со мной, — многозначительно уточняла она.

«Ос-та-нешь-ся! Ос-та-нешь-ся!» Почему мне чудилось, что часы повторяют это слово? На старинных часах в рост человека была указана дата: 1702 — вот сколько им было! Справедливо ли, возмущалась я, чтобы бездушный предмет, сделанный рукой человека, продолжал жить после смерти творца. Моя мама жила всего тридцать лет, а эти часы существовали уже сто восемьдесят. Надо брать от жизни что можно. «Тик-так, тик-так!»— доносилось изо всех углов дома. Быстро летело время.

Я не верила, что выйду замуж за Джона Кармеля, но тетя Шарлотта не собиралась дать мне возможность разобраться в моих чувствах. Как ни странно, когда я думала о любви, в воображении сразу возникало улыбчивое лицо с прищуренными глазами. Кредитоны словно преследовали меня.

Я обещала сама себе, что, когда наступит час и я захочу замуж, никто и ничто не остановит меня.

«Тик-так!»— посмеивались часы, но им было не сбить меня с толку. Я была уверена в себе. Если я и вправду походила на тетю Шарлотту, то она была женщина сильная.

Я собиралась уходить из магазина, готовилась повесить на дверь табличку «Закрыто. Приглашаем в Дом Королевы», как вдруг прозвенел дверной звонок — и вошел Редверс Стреттон. Он остановился, улыбаясь.

— Мы уже встречались, если не ошибаюсь, — заговорил он.

Я смутилась, чувствуя, что заливаюсь краской.

— Да, много лет назад, — выдавила я.

— Вы успели вырасти. Вам было в тот раз двенадцать.

Я некстати восхитилась его памятью.

— Выходит, прошло девять лет.

— Вы тогда были эрудиткой, — сказал он, обежав глазами инкрустированный слоновой костью круглый столик, гарнитур изящных шератоновских стульев и высокий книжный шкаф Хепплуайта в углу лавки. — Впрочем, и сейчас, — прибавил он, снова глядя мне в глаза.

Я успела справиться с волнением.

— Удивляюсь, что вы помните. Наша встреча была мимолетной.

— Вас нелегко забыть, мисс… мисс Анна. Я не ошибся?

— Нет. Вы пришли что-то посмотреть?

— Да.

— Раз так, я, возможно, смогу вам показать.

— Я уже вижу, хоть с моей стороны крайне неприлично так говорить о молодой особе.

— Но вы не хотите сказать, что пришли смотреть на меня?

— Отчего же?

— Странное занятие.

— Мне оно не кажется странным — наоборот, исполнено смысла.

— Это так неожиданно… после стольких лет.

— Я моряк. После той встречи очень редко заходил в Лэнгмут, иначе навестил бы вас раньше.

— Итак, коль вы здесь…

— …Выкладывайте свое дело и уходите? Так? Я совсем забыл, что вы деловая особа. Впредь буду помнить. — Он наморщил лоб и, пряча за прищуром глаза, обернулся на книжный шкаф. — Вы предпочитаете ясность. Тогда я буду говорить без экивоков. Признаюсь, я пришел не ради стульев или книжного шкафа. Просто проезжал мимо, прочел надпись на воротах — Дом Королевы — и вспомнил нашу встречу. Когда-то здесь ночевала королева Елизавета, сказал я себе, но лично мне куда интереснее, что теперь здесь спит мисс Анна Брет.

Я заливисто расхохоталась, как смеются от счастья. Когда я представляла, что встречусь с ним, именно такой виделась мне наша встреча. Он словно заворожил меня. Казалось, его вовсе и нет на самом деле, до того напоминал вымышленного романтического героя. Я бы не удивилась, если бы он вышел из старинного гобелена. Представила его бесстрашным искателем приключений на морских дорогах, неуловимым, надолго пропадающим. Вот и сейчас — выйдет за двери лавки и я не увижу его много лет… пока не стану Старой мисс Брет. Было в нашей встрече что-то нереальное: Элен звала это «снами наяву».

— Сколько вы пробудете в Лэнгмуте? — спросила я.

— На следующей неделе снимаюсь.

— В какую сторону света?

— В Австралию и южные моря.

— Звучит… заманчиво.

— Мисс Анна Брет, я замечаю в вас симптом опасной болезни: страсти к путешествиям.

— Я бы хотела повидать мир. Я ведь родилась в Индии. Рассчитывала вернуться, но умерли родители, и все изменилось. Осела здесь и, похоже, здесь и останусь.

К своему удивлению, я выкладывала ему то, о чем он не спрашивал. Неожиданно он взял мою руку и притворился, что читает по ладони.

— Вы еще постранствуете. Всюду побываете, — сказал он, глядя уже не на ладонь, а прямо мне в глаза.

Тут я заметила мелькнувший в окне женский силуэт. Это была некая миссис Дженнинс. Она часто заходила в Дом Королевы, но никогда ничего не покупала: не интерес к антиквариату, а неискоренимое любопытство побуждало ее совать нос в чужие дома. И сейчас, должно быть, выследила, что в лавку зашел Редверс Стреттон. Интересно, видела ли, что он держал мою руку. Звякнул звонок, и вошла она.

— О, мисс Брет, у вас кто-то есть. Я подожду.

За стеклами пенсне блеснули сметливые глазки. Видно было, как она ломала голову над вопросом, не завелся ли у мисс Брет поклонник: Редверс Стреттон явно не собирался ничего покупать.

Лицо Редверса скривилось, но, тотчас овладев собой, он сказал с безучастным видом:

— Мадам, я как раз собирался уходить.

И, кивнув мне, вышел. Я злилась на женщину, явившуюся под пустым предлогом интереса к шкафу, который она никогда не купит. Явно затягивая время, она говорила какие-то слова, гладила поверхности, искала следы древоточца. Редверс Стреттон из Замка интересуется антиквариатом? Ведь он, кажется, приехал ненадолго. Он такой необузданный, не то что мистер Рекс, настоящее утешение для матери. Редверс совсем другая птица.

— В жизни не видела кого-либо, меньше его напоминающего птицу! — оборвала ее я.

— Мисс Брет, я выразилась фигурально, но этот молодой человек по всем меркам необузданный.

Она меня предупреждала. Но я была не в том настроении, чтобы внимать предостережениям. В тот день я не спешила обратно в Дом Королевы, а, когда вернулась, миссис Мортон сообщила, что меня ждет тетя Шарлотта. Она была не в духе, лежала в кровати, даже приняла опийной настойки для успокоения. Я опоздала, брюзжала она. Я ответила, что меня задержала миссис Дженнинс, явившаяся спросить про «хепплуайт».

— Ах, эта вертушка. Ни за что не купит.

Но она казалась довольной в отличие от меня: этот человек завладел моими помыслами.

Двумя днями позже тетя Шарлотта объявила о намерении отправиться на распродажу. Случай был из тех, которые нельзя было упускать, и, хоть ей нездоровилось, она собралась ехать, приняв на дорогу лекарство. Она решила взять с собой миссис Мортон, так как уезжала на двое суток и нуждалась в уходе: при ее хворях переезды и гостиничные неудобства были почти непереносимы. Конечно, было бы несравнимо лучше, если бы ее сопровождала я, но, само собой разумеется, мы не могли закрыть лавку. Если бы бестолковая Беринджер не выставила себя окончательной дурой, мы могли бы на время отлучаться, оставляя ее за хозяйку. Тетя Шарлотта больше прежнего невзлюбила Беринджер после ее замужества.

Она отбыла в свой час, а я не теряла надежды, что Редверс еще заглянет в магазин. Но время шло, и я недоумевала, почему он не появляется, коль сам сказал, что пришел взглянуть на меня. Может, уже отплыл?

Это произошло под вечер, назавтра после отъезда тети Шарлотты. Я заперла лавку и, вернувшись в Дом Королевы, сидела у себя в комнате, когда ко мне влетела запыхавшаяся Элен и выпалила, что пришел джентльмен, который желает видеть меня.

— Что он хочет?

— Видеть вас, мисс, — расплылась Элен. — Это капитан Стреттон из Замка.

— Капитан Стреттон из Замка! — глупо повторила я, оглядывая себя в зеркало. На мне была серая кофта, которая не очень мне шла, волосы разлохматились.

— Я могу сказать, что вы спуститесь через десять минут, мисс, — заговорщицки предложила Элен. — Вы ведь не хотите, чтобы он подумал, что вам не терпится.

— Может, он пришел посмотреть что-то из мебели, — сказала я неуверенным голосом.

— Так я ему скажу, мисс, — повторила Элен.

Она ушла, а я бросилась к платяному шкафу, достала голубое шелковое платье, которое когда-то привез мне из Гонконга отец. Оно было сшито много лет назад тамошним портным и не соответствовало моде, но мне нравился материал. Кроме того, у ворота имелись бархатные рюши, которые, я надеялась, были мне к лицу.

Я быстро переоделась, поправила прическу и побежала вниз.

Он взял обе мои руки в легкой непринужденной манере, которую можно было счесть чересчур вольной, но я предпочла признать обаятельной.

— Простите мое вторжение, — заговорил он. — Я пришел попрощаться.

— Уже отбываете?

— Завтра.

— В таком случае могу вам пожелать только одного: счастливого плавания.

— Спасибо. Надеюсь, вы как-нибудь вспомните обо мне, может, даже помянете в молитве за тех, кто в море.

— Надеюсь, вам не потребуется моих молитв.

— Когда вы лучше меня узнаете, поймете, что я в них больше всего нуждаюсь.

«Когда вы лучше меня узнаете!» Я и так была возбуждена — а эти его слова привели меня в восторг. Несмотря на то что отплывал, он говорил: когда лучше его узнаю…

— Вы производите впечатление очень независимого человека.

— Думаете, такие в самом деле бывают?

— По крайней мере, некоторые из нас.

— А вы?

— У меня еще не было случая убедиться, — ответила я.

— Вас всю жизнь баловали?

— Едва ли. Но ваш вопрос заставил меня лишний раз почувствовать, что я еще не была себе хозяйкой. Однако что за глубокомысленные разговоры. Не угодно ли присесть?

Он огляделся вокруг, и я засмеялась.

— Точно так же чувствовала себя я, когда попала сюда впервые. Садясь в кресло, спрашивала себя, не сидели ли в нем до меня мадам Помпадур, Ришелье или Талейран.

— Такое никогда бы не пришло в голову невежде вроде меня.

— Пойдемте в гостиную моей тети. Она более… обитаема. То есть если у вас есть немного времени.

— Я снимаюсь в семь утра. — Он снова загадочно глянул на меня. — Вообще-то должен был отплыть раньше.

Смеясь, я провела его заставленными комнатами наверх. Его заинтересовали кое-какие китайские предметы, незадолго до того приобретенные тетей Шарлоттой. Не понимаю, как она ухитрилась втиснуть их в свою гостиную.

— Да, тетя Шарлотта расщедрилась, — рассказала я. — Они принадлежали человеку, недавно вернувшемуся из Китая. Он был коллекционером. — Я была возбуждена его приходом и говорила не переставая. — Вам нравится этот шкаф? Мы его называем двойным. Замечательная лакировка. Посмотрите, как инкрустирован слоновой костью и перламутром. Бог знает, во что он ей стал. И сумеет ли найти покупателя.

— Вы так много знаете.

— Это ничто в сравнении с моей тетей. Но я учусь. Только для этого требуется целая жизнь.

— Но в жизни есть много другого, что стоило бы узнать, — серьезно заметил он.

— Вы, наверное, все знаете про моря и корабли.

— Знать все невозможно.

— Правда? Однако куда мне вас посадить? Вам будет удобно на этом крепком испанском стуле.

Он улыбнулся.

— А что сталось с секретером, который вы приобрели в Замке?

— Тетя продала. Не помню, кто был покупатель.

— Я не о мебели пришел говорить, — вдруг сказал он.

— О чем же?

— О вас.

— Вряд ли во мне есть что-либо интересное — исключая это.

Он оглядел комнату.

— Такое впечатление, будто и вас хотят сделать экспонатом.

В наступившей паузе я услышала все наши часы, и у меня вырвалось:

— Да, я и сама этого боюсь. Представляю себя постаревшей, узнавшей все, что знает тетя Шарлотта, и навсегда оставшейся в этом доме. Как вы выразились, экспонат.

— Но этого не должно быть, — сказал он. — Надо жить сегодняшним днем.

— Хорошо, что вы зашли в свой последний вечер.

— Я должен был зайти раньше, но… — Я ждала продолжения, но он замолк. — Я о вас слышал, — переменил он тему.

— Вы слышали обо мне?

— Мисс Брет-старшую в Лэнгмуте хорошо знают. Я слыхал, она жестко торгуется.

— Это вам сказала леди Кредитон.

— Ей даже показалось, что чересчур жестко. Это было в тот раз, когда мы впервые увиделись. А что вы обо мне знаете? — спросил он.

Я боялась повторить, что слышала от Элен: вдруг это была неправда.

— Слышала, что вы из Замка, но не сын леди Кредитон.

— Значит, знаете, что мое положение было двусмысленным изначально. — Он усмехнулся. — С вами я могу говорить на эту не вполне деликатную тему. Поэтому мне приятно ваше общество. Вы не из тех женщин, которые отказываются обсуждать тему, только потому что это не принято.

— Значит, это правда?

— Да. Сэр Эдвард был моим отцом. Меня воспитывали как хозяйского сына, хоть и не совсем на равных со сводным братом. Резонно, не правда ли? Однако это сказалось на моем характере. Всегда и во всем я стремился превзойти Рекса, словно хотел доказать: «Видишь, я не хуже тебя». Как, по-вашему, это извиняет мальчика за его заносчивость, желание выделиться, привлечь внимание, взять верх? Рекс на удивление терпим. Далеко мне до него в этом отношении. Впрочем, ему не было нужды самоутверждаться. Его и без того признавали первым.

— Надеюсь, вы не из тех, кто на всю жизнь остаются драчливыми мальчишками?

— Нет, — засмеялся он. — Наоборот, то, что я потратил так много сил, пытаясь убедить других, что не хуже Рекса, кончилось тем, что я сам в это поверил.

— Вот и хорошо. Мне никогда не нравились люди, которые сами себя жалеют. Может, это оттого, что было время, когда и мне казалось, что жизнь обошлась со мной слишком сурово. Это было сразу после смерти мамы.

Я рассказала про мать, какой она была красавицей, какие строила планы на мое будущее, как мы с отцом ее обожали. Незаметно я перешла и к его смерти, рассказала, как осталась круглой сиротой на попечении тети Шарлотты. Я необычайно оживилась. Так на меня действовал он. Я почувствовала себя интересной, привлекательной, остроумной и была счастливее, чем когда-либо в жизни после смерти мамы. Нет, даже счастливее, чем до того. Мне хотелось, чтобы вечер никогда не кончался.

Раздался тихий стук в дверь, и вошла Элен с заговорщицким блеском в глазах.

— Я пришла сказать, мисс, что скоро будет готов ужин, и если капитан Стреттон останется, то минут через пятнадцать я могу подавать.

Он с восторгом принял приглашение. Я отметила, как зарделись щеки Элен, когда его взгляд задержался на ней. Неужели он и на нее действовал так же, как на меня?

— Спасибо, Элен, — поблагодарила я, тотчас устыдившись своей ревности.

Нет, дело было не в ревности: просто я догадалась, что его обаяние распространялось не только на меня. Он был наделен им в таком избытке, что мог расточать его даже на служанку, явившуюся звать к столу. Или я преувеличивала его интерес?

Элен накрыла в столовой, даже дерзнула зажечь свечи в паре золоченых подсвечников изысканной резьбы — семнадцатый век — и поставила их по краям стильного стола (Регентство!). Напротив друг друга стояла пара шератоновских стульев. Стол смотрелся восхитительно.

Вокруг нас неясно вырисовывались контуры шкафов, кресел, сервантов, заставленных фарфором и веджвудским фаянсом, но свечи, освещавшие стол, словно уносили его прочь из комнаты. Незабываемое зрелище!

Это было похоже на сон. Тетя Шарлотта никогда не принимала. Что подумала бы она, мелькнуло у меня в голове, если бы могла нас видеть, и я невольно представила, какой могла бы быть наша жизнь без тети Шарлотты, но тотчас прогнала эту мысль. К чему вспоминать о ней в такой вечер?

Элен оказалась на высоте. Я представила, что она будет говорить завтра мистеру Орфи. Недаром же повторяла, что пора мне хоть чуточку «попробовать жизни». Видимо, в ее представлении, в этом и состоял ее вкус.

Суп она подала в супнице с темно-синим цветочным орнаментом и тарелках того же сервиза. Сладкий ужас охватил меня при мысли, что мы едим с такой дорогой посуды. На второе должна быть холодная курятина. Я была благодарна судьбе за то, что тете Шарлотте предстояло отсутствовать еще сутки, и мы успеем восполнить запасы. Тетя Шарлотта сама ела мало и держала и нас на скудном пайке. Но Элен сотворила поистине чудо, приготовив вкусное соте из отварного картофеля и салат из сыра и цветной капусты под луковым соусом. В этот вечер Элен показала себя с неизвестной до тех пор стороны. Или мне показалось, что все имело другой вкус?

Мы вели разговор, а раскрасневшаяся и похорошевшая Элен то и дело заглядывала, поднося и унося угощения. Я была уверена, что Дом Королевы не знал счастливее зрелища, даже когда принимали Елизавету. Я дала волю воображению. Мне чудилось, что сам дом на моей стороне, что он рассеивал сумрачные тени над старинным стильным столом, за которым я принимала своего гостя.

Вина на столе не было: тетя Шарлотта была убежденной трезвенницей — но это не имело значения.

Редверс рассказывал о морях и чужих странах, заставляя и меня поверить, будто я там была, а, когда говорил о своем корабле и команде, мне передалось, как много они для него значили. Он направлялся с грузом тканей и фабричных изделий в Сидней, а после предполагал сделать несколько торговых рейсов между тихоокеанскими портами и лишь затем вернуться в Англию, погрузив на борт шерсть. Судно было небольшое, грузоподъемностью меньше тысячи тонн. Он красочно расписал, как оно скользит по воде. По классу оно относилось к клиперам, самым быстроходным из кораблей. Тут он спохватился, что слишком много говорил о себе.

Совсем нет, запротестовала я, мне интересно. Тема захватила меня. Прежде я часто ходила в доки смотреть корабли, гадала, куда они отплывали. Я поинтересовалась, только ли грузы он перевозил.

— Мы берем также немного пассажиров, хотя основное наше дело — грузы. Между прочим, завтра со мной отплывает очень состоятельный джентльмен. Он торгует алмазами и решил взглянуть на австралийские опалы. Очень кичится собой. Кроме него есть еще пара пассажиров. На судах вроде нашего перевозка пассажиров сопряжена с проблемами.

Так мы беседовали под злое шипение и тиканье вдруг заторопившихся часов.

— Вы не сказали, как называется ваш корабль, — вдруг спохватилась я.

— Разве? Он называется «Роковая женщина».

— «Роковая женщина». Как странно… Это имя было на статуэтке, которая оказалась в потайном ящике секретера, что мы приобрели в Замке Кредитон. Она в моей комнате. Сейчас принесу.

Я подняла со стола подсвечник. Он оказался тяжелым, и Редверс взял его у меня.

— Я понесу, — сказал он.

— Только осторожнее. Он ценный.

— Как все в этом доме.

— Не преувеличивайте.

Мы вдвоем поднялись по лестнице.

— Осторожно, — еще раз предупредила я, — сами видите, как у нас заставлено.

— Я так понимаю, дом у вас служит магазинной витриной, — пошутил он.

— О да, — весело признала я. — Я нашла статуэтку в ящике. Наверное, мы должны были вернуть ее вам, но тетя Шарлотта сказала, что она ничего не стоит.

— И, как всегда, была права.

— Да, почти всегда, — засмеялась я.

Мысль о тете Шарлотте заставила меня еще раз представить, что произошло бы, если бы я осмелилась в ее присутствии пригласить его на ужин, как теперь — хоть все устроила Элен. Впрочем, в этом не было ее вины: я сама этого хотела. Я отбросила воспоминание о тете Шарлотте как неподобающее случаю. К счастью, я была вне ее досягаемости; в этот самый момент она должна была отходить ко сну в какой-нибудь третьесортной гостинице — в дорогих она никогда не останавливалась, и бедная миссис Мортон наверняка терпела муки.

Мы вошли в соседнюю с моей комнату. При свечах дом всегда внушал мне суеверный страх, потому что мебель приобретала причудливые очертания: трепетно дрожавшие, словно живые, и менявшиеся до неузнаваемости.

— Какой странный старинный дом! — сказал он.

— Подлинник, — засмеялась я, вспомнив суровый приговор, вынесенный тетей Шарлоттой Замку Кредитон: подделка! Он поинтересовался, чему я смеялась, и я рассказала.

— Она презирает все, что не подлинно.

— А вы?

Я снова засмеялась.

— Все зависит от характера подделки. Встречаются очень остроумные.

— Надо полагать, требуется особый склад ума, чтобы добиться успеха, выпуская подделки.

— Еще бы. Здесь, пожалуйста, осторожнее. Видите, как выступает край стола. В темноте незаметно. Это небезопасно, учитывая, что рядом лестница.

Мы добрались до моей комнаты.

— Здесь спала мисс Анна Брет, — с комическим почтением выговорил он.

— Может, нам заранее повесить на стене доску? — развеселилась я. — Королева Елизавета и Анна Брет… Или переименовать в Дом Анны Брет?

— Замечательная мысль.

— Но я должна показать вам статуэтку. — Я достала ее из ящика, где всегда хранила.

Он поставил на столик подсвечник и взял статуэтку.

— Это копия носовой фигуры с «Роковой женщины», — сказал он.

— Носовой фигуры?

— Да. Очевидно, ее сняли с модели корабля.

— Она в самом деле ничего не стоит?

— Абсолютно ничего. Кроме того, разумеется, что имеет отношение к моему кораблю. Возможно, это придаст ей некоторую ценность в ваших глазах.

— Да, — призналась я, — придает.

Он передал мне статуэтку. Надо полагать, я бережно взяла ее, потому что он засмеялся.

— Время от времени можете доставать, смотреть на нее и представлять меня на мостике судна, бороздящего моря.

— «Роковая женщина», — повторила я название. — Странное имя для корабля. Роковая — и вдобавок женщина. Я думала, у Кредитонов одни «леди».

В этот момент до моего слуха донесся хлопок двери. Я услышала внизу голоса и почувствовала, как по телу бегут мурашки.

— Что-то случилось? — спросил он, взяв меня за руки и придвинувшись ближе.

— Тетя вернулась, — похолодев, выдавила я.

Мое сердце бешено колотилось, я ничего не соображала. Почему она вернулась раньше срока? Почему бы и нет? Распродажа могла оказаться менее интересной, чем она рассчитывала. Она не терпела гостиниц и при первой же возможности съезжала.

Впрочем, не так важна была причина ее возвращения. Важно, что она была здесь. Наверное, в эту самую минуту смотрела на остатки нашего пиршества, на единственную свечу — другую мы взяли с собой, — на драгоценный фарфор. Бедняжка Элен, пожалела я. Мои глаза обежали комнату, кровать, постоянно менявшуюся мебель, длинные трепетные тени на стенах, высокий комод… и нас двоих.

Редверс Стреттон наедине со мной в моей спальне, и тетя Шарлотта внизу! По крайней мере я должна была мчаться вниз. Он уловил мои мысли и поднял с туалетного столика подсвечник. Но бежать было невозможно: надо было пробираться между мебелью. Когда мы спустились до поворота лестницы и глянули в холл, тетя Шарлотта успела нас заметить. Рядом с ней с вытянутым восковым лицом стояла миссис Мортон.

— Анна! — выговорила тетя Шарлотта дрожащим голосом, напоминавшим раскаты далекого грома. — Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Едва ли Дом Королевы знал минуту драматичней этой. Возвышавшийся надо мной Редверс — он был высокий и стоял ступенькой выше, — трепетсвечей и тетя Шарлотта в дорожном платье и капоре с обескровленным, перекошенным от обиды и боли лицом, больше походившая в этот миг на непреклонного, злого мужчину.

Я сошла по лестнице, следом спустился он.

— К нам заехал капитан Стреттон, — как можно естественнее вымолвила я.

Он перехватил инициативу:

— Мисс Брет, я должен все объяснить. Я столько слышал о вашем чудесном магазине сокровищ, что не удержался, пришел посмотреть своими глазами. Мне захотелось все видеть при свете свечей. Мисс Брет любезно разрешила.

Тетя оценивающе глянула на него как на возможного покупателя.

— Что конкретно вас интересует, капитан Стреттон?

— Капитану Стреттону очень приглянулся шкаф работы Лавассера, — второпях вступила я.

— Хорошая вещь, — пробормотала тетя Шарлотта. — Не пожалеете, если купите. Сможете легко передвинуть куда пожелаете, если решите делать перестановку.

— Вот именно, — с готовностью подхватил он.

— Вы видели его при дневном свете? — с ехидцей в голосе спросила тетя. Она ни на минуту не поверила в наше представление. Для нее оно было пустой шарадой.

— Нет. Мне еще предстоит это удовольствие.

Тетя Шарлотта смотрела на дорогой подсвечник в его руке.

— Тетя Шарлотта, — попыталась отвлечь ее я, — ты, верно, устала с дороги.

— В таком случае я вынужден откланяться, — сказал Редверс. — Спасибо за ваше милое гостеприимство.

— А Лавассер?

— При дневном свете, — ответил он. — Вы сами сказали.

— Приходите завтра, — пригласила она. — Я сама вам покажу.

Он поклонился.

— Элен вас проводит.

Но я не собиралась уступать его никому.

— Я провожу, — твердо сказала я, двинувшись за ним к двери. Уже в саду я, словно заведенная, не переставала говорить о шкафе.

— Обратите внимание на медную инкрустацию по фону из панциря черепахи — очень красиво. Подлинный Лавассер, никаких сомнений.

— О, что вы, никто не сомневается, — поддакивал он.

Была осень, тянуло особым запахом хризантем и свежей земли, от реки поднимался туман. С тех пор каждый раз, когда вдыхаю эти запахи, я вспоминаю тот вечер. Но колдовство кончалось. Он уходил, а я оставалась в своей темнице. Ему предстояло вернуться к своим приключениям, а меня ждала разъяренная тюремщица.

— Кажется, она несколько не в духе, — заметил он. — Извините.

— Я думала, она сегодня не вернется.

— Я хотел сказать, мне жаль уезжать… оставив вас расхлебывать все это.

— Я бы справилась, если бы…

Он понял, что я хотела сказать. Если бы он был рядом, если бы мы могли хоть изредка встречаться, хоть украдкой — все мне было бы нипочем. Мне ведь исполнился двадцать один год. Не вечно же мне оставаться рабой тети Шарлотты!

— Жаль, что так вышло, — произнес он, и я задумалась над тем, что он имел в виду. Я ждала продолжения, но не могла задерживаться: в доме меня дожидалась тетя Шарлотта.

— Что так вышло? — переспросила я. — Сожалеете, что пришли?

— Можно ли об этом сожалеть, — ответил он. — Такой замечательный был вечер до появления этой фурии. Кажется, она не поверила ни единому слову.

— Нет, не поверила, — согласилась я.

— Надеюсь, у вас не будет неприятностей.

— Зато было на редкость приятно до ее появления.

— Вы так считаете?

Я не могла скрыть своих чувств.

— У меня не было лучше вечера… — Нет-нет, нельзя быть такой наивной, и я докончила: —…Уже давно.

— Я вернусь, — вдруг сказал он.

— Когда?

— Возможно, раньше, чем вы думаете.

И, взяв мое лицо в ладони, заглянул в глаза. Мне показалось, он хочет меня поцеловать, но, словно передумав, он повернулся и ушел, оставив меня в полном осенних запахов саду.

Я вернулась в дом. Тети Шарлотты не было. Элен убирала со стола.

— Ваша тетя пошла спать, — сообщила она. — Ее укладывает миссис Мортон. Выбилась из сил за день. Утром обещала разобраться с вами и со мной. О, мисс, нам с вами будет — еще как будет!

Я отправилась в свою комнату. Совсем недавно здесь был он. Словно волшебной палочкой прикоснулся к моей жизни и исчез. А я, глупая, вообразила… Что, собственно, я вообразила? Чем особенным могла увлечь непримечательная девушка самого замечательного в мире мужчину?

И все же… в том, как он смотрел на меня, что-то было. Не слишком ли явно я выказала свои чувства?

Я достала и поставила на туалетный столик статуэтку. Потом разделась и взяла ее с собой в кровать — детская глупость, но мне было приятно.

В ту ночь я долго не могла уснуть, но в конце концов забылась. Проснулась я внезапно: меня подняли скрип половицы и шаги по лестнице. Кто-то поднимался наверх. Я узнала шаги и частый стук палки тети Шарлотты.

Я присела на кровати, глядя на дверь, которая медленно открылась и впустила ее.

Тетя была в смешном халате из верблюжьей шерсти с солдатскими пуговицами. Растрепанные седые пряди свалялись в жидкий пучок, рука опиралась на палку с набалдашником из слоновой кости, которой она пользовалась с тех пор, как артрит затруднил ее передвижения. Она держала свечу — на этот раз в простом деревянном подсвечнике. На меня сверкнули ее глаза.

— Постыдилась бы, — сказала она с едким и грубым смешком. — Я не могла уснуть, все думала о том, что произошло вечером.

— Я не совершила ничего такого, чего следует стыдиться.

— Это только твои слова. Значит, ждала, покуда я уеду, не буду стоять на дороге, мешать тебе приводить его в дом? Сколько раз он здесь был? Только не ври, что это был первый раз.

— Это был первый раз.

Она снова засмеялась злым, испуганным смехом. Тогда я этого еще не знала, но тетя нуждалась во мне намного больше, чем я в ней. Она была одинокая старуха, во всем зависевшая от чужих людей вроде миссис Мортон. Мне предназначалась роль спасительницы. Я должна была заботиться о ней и ее делах — к этому она меня готовила. Теперь она боялась, что я выйду замуж и оставлю ее, как до этого поступила Эмили Беринджер.

Она оглядела комнату.

— Что, мучаешься от одиночества, после того как он ушел? Только не говори, что он сюда не заходил. Я видела свет из сада. Хоть бы догадалась задвинуть шторы. Ах, ты не думала, что кто-то увидит. Рассчитывала, что в твоем распоряжении весь дом и Элен вдобавок — она тоже в этом замешана. Нечего сказать, хороший подаешь пример.

— Элен тут ни при чем.

— Разве не она подавала ужин на дельфтском фарфоре?

— Это было безрассудство, но…

— … Но еще безрассуднее было приводить его в свою спальню.

— Тетя Шарлотта!

— Не строй из себя невинность. Я знаю, что вы были здесь. Сама видела свет. Глянь-ка, на туалетном столике свечной огарок. Или я не видела, как вы вместе спускались? Поражаюсь, что ты разлеглась на кровати, бесстыдница. Такая же, как твоя мать. Я сразу сказала, что добром это не кончится, когда твой отец с ней связался.

— Замолчите, злая старуха! — крикнула я.

— Такой разговор ничего тебе не даст.

— Я здесь не останусь, — сказала я.

Это было худшее, что я могла сказать. Она обратила на меня весь свой гнев.

— Неблагодарная девчонка! Сколько я для тебя сделала! Что бы с тобой было, если бы не я? Сиротский дом — вот что тебя ждало. Тебе ведь ничего не оставили, ничего. Я тебя содержала. Пыталась добиться от тебя хоть какого-то толка. Это я тебя научила всему, что ты знаешь, дала возможность отплатить за мое добро, а чем мне платишь ты? Водишь в дом мужчин, стоит мне выйти за порог. Чему удивляться, такая же, как мать…

— Как смеете вы говорить такое?! Моя мама была достойнее, лучше вас. А я…

— Ты тоже хороша. Еще как хороша! Лакомый кусочек для твоих гостей, стоит мне отлучиться из дома.

— Прекратите! Прекратите!

— Ты смеешь командовать в моем доме?

— Если хотите, я уеду.

— Куда?

— Подыщу себе место. Я немного разбираюсь в антиквариате.

— Чему тебя научила я.

— Могу быть гувернанткой или компаньонкой.

Она засмеялась.

— Ах, какая умная. А тебе не приходило в голову, что ты передо мной в долгу? Могла бы задуматься. Какая ты однако дура. Предлагаться по дешевке первому встречному. Да еще оттуда. Я думала, ты сообразишь, прежде чем связываться с человеком с такой репутацией.

— Какой репутацией?

Она поперхнулась от смеха.

— Надо бы тебе быть разборчивей. Могу тебя уверить, у капитана Редверса Стреттона в этом городе не слишком хорошая слава. Он из тех, кто не преминет развлечься, где подвернется возможность. Смею уверить, у него по этой части большой опыт.

Я выкрикнула в ответ:

— Уходите. Не желаю вас слушать. Я уеду, если я вам в тягость, если хотите избавиться.

— Ты бестолковая, глупая девчонка, — перебила она. — Тебе нужна я, чтобы присматривать за тобой. Твой отец был моим братом, это мой долг перед ним. Утром мы еще вернемся к этому. Как я устала… как все болит! Мысли о тебе не дают уснуть. Вот и решила поговорить, не откладывая. Но, возможно, к утру ты станешь сговорчивей.

Она развернулась и вышла. Я смотрела ей вслед. Как скверно закончился вечер. Она все замарала своими нечистыми подозрениями и намеками на его репутацию. Что она хотела этим сказать? Что ей было известно?

Вдруг раздался резкий вскрик и тяжелый глухой стук упавшего тела. Вскочив с кровати, я бросилась на лестницу.

Внизу пролета, издавая стоны, лежала тетя Шарлотта. Я кинулась вниз.

— Ты ушиблась, тетя Шарлотта?

Она не отвечала, только часто и тяжело дышала. Я кликнула миссис Мортон и Элен. Я не знала что делать, пробовала поднять тетю, но не смогла. Тогда нашла подушку и положила ей под голову.

Подоспела миссис Мортон. С кудельками волос в папильотках под сеткой, она была не похожа на себя, казалась раздраженной и злой.

— Кажется, тетя оступилась, спускаясь по лестнице, — объяснила я, вдруг вспомнив, как недавно предостерегала Редверса.

— Среди ночи… — качала головой миссис Мортон.

Она подняла свечу, уроненную тетей Шарлоттой. В окно пробивался тусклый свет луны. Тетя Шарлотта снова застонала.

— Надевайте пальто и ступайте к доктору Элджину. Просите, чтобы шел немедля, — велела я Элен.

Элен побежала, а мы с миссис Мортон остались около тети Шарлотты.

— Как это случилось? — спросила миссис Мортон.

Мне показалось, она была будто довольна тем, что произошло: я представляла, что это было за наказание ездить с тетей Шарлоттой.

— Она явилась в мою комнату объясняться, а на обратном пути упала.

— Верно, рассердилась, — предположила миссис Мортон, косясь на меня.

Мне стало ясно, что я никогда не понимала миссис Мортон. Мне казалось, она замкнулась на своей, никому из нас не известной жизни. Я удивлялась, как она сносит вспышки тети Шарлотты. Неужели не могла найти подходящей работы в другом месте? Трудно было представить иную причину, кроме той, о которой как-то призналась Элен: тетя обещала упомянуть ее в завещании, если на момент смерти она останется в услужении.

Элен вернулась нескоро. Сообщила, что доктор Элджин сейчас придет. Явившись, он первым делом распорядился перенести тетю на кровать. Потом велел мне принести горячего сладкого чаю, так как она была в шоке. Он считал, что ей повезло: кости остались целы.

Элен шепнула, когда я заваривала чай:

— Ну и ночка! Знаете, это будет ей стоить нескольких лет жизни. Так кувырнуться, в ее-то годы…

Я поняла, что и она мечтала о приданом, которое принесет мистеру Орфи.

С той ночи наша жизнь круто переменилась. Это было только начало наших бед. При падении тетя Шарлотта ушибла спину, и это усугубило ее артрит. Теперь она целыми днями не выходила, без толку слонялась по дому, а иногда бывала не способна и на это. На распродажи ездила редко: ее заменила я. Я стала их непременной участницей. Поначалу меня принимали с плохо скрытым пренебрежением. Это меня раззадорило, и я решила не допускать промахов, набираясь все больше знаний. Мало-помалу ко мне стали относиться уважительней. Я в точности как тетя, говорили обо мне. Мне это было лестно: единственное, в чем я была согласна напоминать тетю Шарлотту, были ее знания.

Больше всех изменилась тетя Шарлотта. Поначалу я пробовала войти в ее положение. Поистине трагично для женщины такой энергии оказаться физически беспомощной. Неудивительно, что она сделалась еще раздражительней и вспыльчивей. И прежде неласковая, теперь она почти возненавидела всех нас. Меня то и дело укоряла в том, что я явилась причиной ее немощи. Если бы не беспокойство обо мне и не расстройство, вызванное моим поведением, она бы не поднялась в мою спальню и не оступилась бы, зацепившись за угол стола. Я стоила ей сил и здоровья и теперь обязана была платить, как могла.

В доме и прежде было невесело, а теперь воцарилась атмосфера всеобщего уныния. В дни, когда наступало временное облегчение, она сидела, обложившись подушками, в кресле у себя в гостиной, просматривала счета. Она никогда не показывала их мне, почти все платежи делала сама: не хотела уступать бразды правления, хотя мои познания неуклонно росли и немногим уступали ее собственным.

Снова я прониклась чувством, что Дом Королевы был моей тюрьмой, и, как в детстве, мечтала воссоединиться с мамой, чтобы убежать из нее, так теперь вспоминала тот вечер с Редверсом и повторяла сама себе: вот вернется из плавания и придет.

Но проходили месяцы, а от него не было вестей. Настала осень с запахами георгинов и хризантем в саду, густыми туманами над рекой. Исполнилась годовщина того вечера, а от него по-прежнему не было вестей.

По мере того как усугублялись немощи тети Шарлотты, она становилась все раздражительней. Не проходило и дня, чтобы она не напомнила мне, в чем состоял мой долг. Я терпеливо ждала и надеялась, что рано или поздно Редверс меня отыщет, но он все не появлялся.

Новость принесла Элен. Ее сестра продолжала служить у Кредитонов. Теперь она вышла замуж за дворецкого и поднялась на следующую ступеньку внутридомовой иерархии. Леди Кредитон была ею довольна, и, хоть она еще не заняла место полноправной экономки, горничные уже ходили под ее началом, что немало льстило самомнению супруги дворецкого.

Как-то раз, помогая мне упаковывать для покупателя фаянсовый сервиз, Элен заговорила:

— Мисс Анна, со вчерашнего утра гадаю: сказать или не сказать?

Я пристально посмотрела на нее, предчувствуя неладное: видно было, что она расстроена. Я мельком подумала, не надоело ли мистеру Орфи ждать приданого и не оборотился ли он к другой.

— Вчера я ходила в Замок навещать Эдит.

Я осторожно перекладывала посуду, избегая ее взгляда.

— Ну, и?..

— Есть новости о капитане.

— Капитане? — некстати перебила я.

— О капитане Стреттоне. Случилось ужасное.

— Неужели умер? Нет!

— Нет-нет… но страшный позор, неслыханный… Он потерял корабль.

— То есть корабль утонул?

— Похоже на то. В Замке только о том и говорят. Прямо страх берет. Это при том что сам он на другом конце света. Такой скандал. Но это еще не все, мисс Анна.

— Что еще, Элен?

— Он женат, и порядочный срок. Взял жену где-то в иностранном порту. Когда приходил в тот вечер, уже был женат. Кто бы подумал!

Я не поверила. Он бы сказал. Но с какой стати было ему обсуждать со мной свои личные дела? Видимо, я ужасно ошиблась, когда подумала… Что именно я подумала? Права была тетя Шарлотта: я ужасная простофиля. Тот вечер ничего для него не значил. Два человека могут по-разному смотреть на одно и то же событие. Он зашел ко мне, потому что ему нечем было себя занять перед отплытием. Может, почувствовал мое отношение и решил позабавиться. Возможно, рассказал про тот последний вечер жене. Про ужин при свечах, появление тети Шарлотты. Было над чем посмеяться.

— Как интересно, — выдавила я.

— Вы не догадывались, мисс?

— О чем?

— О том, что женат, конечно. Он скрывал. В том и беда. Ой! Чуть не уронила чашку! Досталось бы нам, если бы разбили.

Что чашка, патетически рассуждала я, когда разбиты все мои мечты и надежды. Я ведь в самом деле верила и надеялась, что он вернется и с этого дня начнется мое счастье.

Подтверждение слуха о женитьбе капитана Редверса Стреттона я слышала из нескольких источников. Говорили, что он женился в каком-то дальнем порту на иностранке, что был женат уже давно.

Когда случилось неизбежное, и слух дошел до тети Шарлотты, она смеялась, как никогда не смеялась прежде. Она донимала меня с этого дня, не упуская случая вставить в разговор его имя.

— Твой капитан Стреттон. Твой поздний визитер. Так у него уже была жена? А тебе сказал?

— С какой стати? — отвечала я. — Разве все, кто к нам приходят смотреть мебель, обязаны докладывать о своем семейном положении?

— Все не обязаны — только те, которых интересует Лавассер, — хохотала она. Впервые за долгое время у нее улучшилось настроение, хоть это и находило выход в ехидной злобе.

Кажется, он приезжал домой, но я его не видела. Элен передавала, что возвращался. Шло время. Дни напоминали один другой, весна, лето, осень, зима. Ничто не отличало неделю от недели, разве что нам удалось наконец сбыть одну китайскую вазу, на которую не находилось покупателя, за цену, признанную приемлемой тетей Шарлоттой: ровно за столько, сколько она в свое время отдала. Она с легким сердцем распрощалась с вазой, хоть и сказала:

— Роспись по красному лаку. Пятнадцатый век — эпоха Хсян-Те. Другой такой не найти.

— Как и другого покупателя, — не удержавшись, уколола я.

Теперь мы пикировались постоянно. Я старела и мрачнела, как и все в доме. Даже Элен растратила прежде бившую ключом жизнерадостность. Мистер Орфи продолжал ждать. Бедняжка Элен! Приданое, на которое он рассчитывал, как видно, было для него важнее ее самой. Миссис Мортон еще больше замкнулась в себе. Раз в две недели брала выходные и куда-то ездила, но никто из нас не знал куда. Ее помыслы и дела были окутаны туманом. Мне исполнилось двадцать пять — миновала первая молодость. Однажды я поймала себя на мысли: с того вечера прошло четыре года. А для него он ничего не значил, раз был женат и не сказал. Но ведь намекнул… В самом деле намекнул или мне почудилось? Тетя Шарлотта никак не забывала про злосчастный вечер. При всяком удобном случае напоминала мне, как глупо я себя вела, дав ему воспользоваться моей наивностью. Ей это казалось смешным: заговаривая о том происшествии, она каждый раз ехидно хихикала. Только эта тема способна была позабавить ее.

О, неизбывная тоска Дома Королевы с четырьмя стареющими женщинами, словно ждавшими чего-то такого, что могло развеять их скуку! Я догадывалась, что это было: смерть тети Шарлотты. Элен получала возможность выйти замуж за мистера Орфи. Миссис Мортон ждала своей доли. А я чего ждала?.. По крайней мере рассчитывала обрести свободу. Почему я не уехала? Неужели не нашла бы место? Наверняка нашелся бы во всей Англии торговец антиквариатом, которому понадобились бы мои услуги. И все же, сколь я ее ни ненавидела — а порой я по-настоящему ее ненавидела, — чувствовала ответственность по отношению к тете Шарлотте. Если бы я оставила ее, это лишило бы ее последней опоры. Я брала на себя все большую долю работы. Если бы она доверила мне счета, я могла бы вести дела самостоятельно. В глубине души я чувствовала свой долг перед ней. Она была сестра отца. Она взяла меня, когда родители привезли меня в Англию, заботилась, когда я осиротела.

Все так же тикали многочисленные часы. Только теперь их тиканье приобрело особый смысл.

Тете Шарлотте сделалось хуже: теперь она не вставала с постели. Доктор Элджин сказал, что ушиб спины усугубил ее недуг. Теперь конторой стала ее спальня. Она продолжала цепко держаться за бухгалтерские книги, не разрешала мне даже заглядывать в них. Я взяла на себя все продажи и большую часть закупок, хотя каждая сделка предварительно должна была быть одобрена ею и все счета шли через ее руки. Я со страстью отдалась работе, и, если Элен или миссис Баккл заговаривали о Замке Кредитон, давала понять, что мне неинтересно.

Однажды меня захотел видеть доктор Элджин. Он только что спустился из комнаты тети Шарлотты.

— Ей становится все хуже, — сказал он. — Вам не справиться без посторонней помощи. Очень скоро она окажется прикована к постели. Советую взять сиделку.

В этом был смысл, ответила ему я, но, прежде чем решать окончательно, я должна была обсудить положение с самой тетей.

— Да, поговорите, не мешкая, — сказал доктор. — Внушите ей, что вы не сможете сочетать работу с уходом за больной. Ей нужна опытная сиделка.

Поначалу тетя Шарлотта противилась, но в конце концов уступила. С появлением Шантели Ломан все в доме изменилось.

4

Как мне описать Шантель? Легкая, изящная, она напоминала фарфоровую куколку. Ее волосы имели прелестный оттенок, прославленный Тицианом, брови были густые, ресницы темные. Глаза с прозеленью — редкостный цвет привораживал с первого взгляда. Прямой короткий носик и нежный цвет лица вдобавок к тонкой фигуре делали ее похожей на дрезденскую статуэтку. Если у нее и был какой-то изъян, то это, пожалуй, маленький рот, но, на мой вкус, — эта мысль пришла ко мне от общения с предметами изящных искусств — мелкое несовершенство только усиливает впечатление красоты. Совершенство в искусстве и природе способно наскучить — крошечный дефект лишь подчеркивает исключительность внешности. Вот, какой показалась мне Шантель.

Когда она в первый раз вошла в Дом Королевы и села в стильное кресло эпохи Реставрации, оказавшееся в ту пору в холле, я сразу засомневалась: «Ни за что не останется. Сама откажется». Однако я ошиблась. Позже она призналась, что ей с первого взгляда понравился дом. Приглянулась и я: до того, имела неприступный вид. Настоящая старая дева в твидовых жакете и юбке — даже красивые волосы стянуты в ужасный пучок на затылке. Преступно губить такую красоту.

У Шантель была манера выделять некоторые слова и посмеиваться словно над самой собой, закругляя фразы. Трудно было представить кого-либо, меньше ее напоминавшего сиделку.

Я провела ее к тете Шарлотте, и, как ни странно — впрочем, вероятно, мне следовало бы сказать «естественно» — она ей сразу приглянулась. Шантель очаровывала легко и непринужденно.

— Настоящая красавица, — восхитилась Элен. — С ее появлением все должно перемениться.

Так и вышло. Она была веселая и ловкая. Даже тетя Шарлотта стала меньше ворчать. Шантель заинтересовалась домом и осмотрела все углы. Позже она мне призналась, что не видела интереснее дома.

Уложив тетю Шарлотту на ночь, Шантель заходила ко мне, и мы долго разговаривали. Кажется, она была довольна, что в доме нашлась ее более или менее сверстница. Мне было двадцать шесть лет, а ей двадцать два, но она прожила более интересную жизнь, немного путешествовала со своей последней подопечной и казалась мне светской дамой.

Как и все в доме, впервые за долгое время я почувствовала себя счастливее. Элен сразу к ней привязалась, кажется, даже рассказала о мистере Орфи. Даже миссис Мортон была с ней общительнее, чем со мной: именно Шантель выведала у миссис Мортон, что у той была калека-дочь, жившая с незамужней сестрой в пяти милях от Лэнгмута. Вот куда она ездила на выходные, а после возвращалась в Дом Королевы и без ропота сносила придирки тети Шарлотты и все неудобства только ради того, чтобы быть вблизи от дочери. Она ждала дня, когда сможет уйти, и они заживут вместе.

— Она вам все это рассказала?! — изумилась я. — Как вы ее разговорили?

— Со мной все откровенничают, — ответила Шантель.

Она любила выглядывать, стоя у окна, на сад и реку, называла открывавшийся вид колдовским. Все и вся интересовало ее. Даже об антиквариате расспрашивала меня.

— Каких денег все это должно стоить! — удивилась она.

— Сначала все надо купить, — объяснила я. — За некоторые предметы еще не заплачено. Тетя Шарлотта просто выставляет их на продажу и получает комиссионные, если сможет продать.

— Какая вы умница! — восхитилась она.

— У вас своя профессия, которая, несомненно, полезнее моей.

Она состроила забавную рожицу. Порой она напоминала мне маму, только была еще более проворной и ловкой.

— Сберегать красивую старинную мебель бывает полезнее, чем возиться с иными капризными больными. Знали бы вы, сколько я от них натерпелась.

Она была артистичная рассказчица. Я узнала, что она воспитывалась в доме викария.

— Теперь я знаю, откуда повелась поговорка: беден как церковная мышь. Именно такими были мы. Во всем себе отказывали. Как это разрушает душу, Анна! — Очень скоро мы перешли на «ты» и звали друг друга по имени, тем более что у нее оно было до того благозвучное, просто грех не воспользоваться. — Пока папа спасал души прихожан, дети жили на хлебе с топленым жиром. Брр! Наша мама умерла при родах последнего ребенка, меня то есть. Нас было пятеро.

— Как славно иметь так много сестер и братьев!

— Ничего особенного, если ты бедна. Мы все овладели ремеслом. Я выбрала уход за больными, потому что, как я сказала Селине, — это моя старшая сестра — так есть шанс попасть в дома богачей и по крайней мере подъедать крошки с их столов.

— А попала сюда!

— Мне здесь нравится, — возразила она. — Такой замечательный дом.

— Во всяком случае мы не станем тебя кормить хлебом с топленым жиром.

— Даже на это согласна. Только бы здесь жить. Такой чудесный дом, полный необычных вещей, и ты тоже необычная, и мисс Брет. Вот чем хороша моя профессия. Никогда не знаешь, куда попадешь.

Ее яркие глаза напоминали изумруды.

— Такой красавице, как ты, следовало бы выйти замуж, — как-то заметила я.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Мне делали предложения.

— Но ты не любила?

— Нет. А ты?

От прямого вопроса к моим щекам прилила кровь, и, не удержавшись, я рассказала о Редверсе Стреттоне.

— Бродячий Казанова, — отозвалась она о нем. — Жаль, что тогда не было меня. Я бы тебя остерегла.

— Откуда бы ты узнала, что у него жена за границей?

— Можешь не сомневаться, узнала бы. Бедняжка Анна, считай, что тебе повезло. — Ее глаза возбужденно блестели. — Только представь, что могло случиться.

— Что? — спросила я.

— Мог сделать предложение и соблазнить.

— Какая чепуха! Я сама во всем виновата. Он не давал ни малейшего повода подумать, что интересуется мной. Это все мои глупые фантазии.

Она ничего не ответила, но с этого момента стала проявлять интерес к Замку Кредитон. Я не раз слышала, как она расспрашивала Элен о Кредитонах.

Мои отношения с Элен изменились: теперь она больше тянулась к Шантель. Оно и понятно. Она была настоящим чудом. Умела подольститься даже к тете Шарлотте. В основе ее обаяния лежал неподдельный интерес к людям: она была откровенно любопытна. Стоило Элен вернуться в дом после выходного, как в кухню тотчас мчалась Шантель и оттуда несся задорный смех.

— Сестра Ломан словно лучик света в нашем доме, — как-то заметила миссис Баккл.

Я мысленно согласилась с ее сравнением.

Однажды Шантель предложила, чтобы мы с ней писали дневники.

— Жизнь так интересна, грех упустить хоть один момент, — сказала она.

— У некоторых, — уточнила я.

— У всех, — поправила меня она.

— Но ведь здесь ничего не происходит, — возразила я, — только мелькают дни.

— Лишнее доказательство, что ты должна вести дневник и записывать все подряд. У меня идея. Давай вести вместе, а потом читать друг другу. Как это должно быть замечательно, живя рядом, описывать одни и те же события и смотреть на них не только своими, но и другими глазами.

— Но где я найду время на ведение дневника? — посетовала я.

— Непременно найдешь. Только представь: абсолютно правдивый дневник! Нет, я настаиваю. Сама поразишься, как он тебя преобразит.

Так мы завели дневники.

Как всегда, она оказалась права. Жизнь действительно получила новое измерение. Вдруг события оказались не такими мелкими. Занятно было сравнивать, как по-разному мы их описывали. У нее все было окрашено яркими красками ее личности, а мои записи казались пресными. Она совсем не так видела людей, представляла их интереснее, чем они были. В ее описании даже тетя Шарлотта делалась привлекательней.

Мы получали большое наслаждение от писания дневников. Шантель не уставала напоминать мне, чтобы я записывала в точности то, что чувствовала.

— Анна, если ты за что-нибудь сердишься на меня, ни в коем случае не пытайся смягчить свое настроение. Что толку от дневника, если он лжив?

Так у меня выработалась привычка писать, будто разговаривая с собой. Раз в неделю мы обменивались дневниками и сравнивали наши чувства и переживания.

Часто я поражалась тому, как же я могла жить до появления Шантели. В этом смысле она заботилась не только о тете Шарлотте, но и обо мне, только я не нуждалась в физическом уходе.

Прошло десять месяцев после появления Шантели, и опять наступила осень. Осенние запахи и краски по-прежнему наполняли меня печалью, но она заметно посветлела. Прошедшее лето выдалось дождливым, сырость сказалась на тете Шарлотте. Теперь она не поднималась с постели. Прав был доктор Элджин, когда предупреждал, что понадобится сиделка. Меня всегда поражала ловкость, с какой хрупкая Шантель, при малой помощи миссис Мортон, ухаживала за тетей Шарлоттой. Болезнь прогрессировала, и для улучшения сна доктор прописал пилюли опия. Поначалу тетя сопротивлялась приему наркотика, но в конце концов уступила.

— Одна пилюля на ночь, — строго предупредил доктор. — В крайнем случае две. Большая доза может оказаться смертельной.

Пилюли хранились в шкафу в передней, как мы называли соседнюю со спальней комнату. Доктор не рекомендовал держать пилюли рядом с кроватью, чтобы у больной не возникло соблазна принять больше, чем было прописано, в случае острой боли, так как от слишком частого применения лекарство теряло эффект.

— Сестра Ломан проследит.

— Можете на меня положиться, доктор, — обещала Шантель.

Она у него пользовалась полным доверием. Однажды, заговорив о состоянии тети Шарлотты, он похвалил меня за предусмотрительность в том, что касалось приглашения сестры Ломан. Тетя была очень сильная женщина. Она не страдала никаким органическим недугом. Если бы не артрит, была бы абсолютно здорова. Нынешнее ее состояние могло продлиться еще много лет.

Странная вещь случилась со мной ночью после разговора с доктором Элджином. Проснувшись среди ночи, я обнаружила, что стою рядом с кроватью. Я не отдавала отчета в том, что со мной произошло. Помнила, что видела необычный сон, но что именно, забыла. В голове крутилась одна навязчивая мысль: все мы постареем, ухаживая за тетей Шарлоттой, — Элен, миссис Мортон, Шантель и я. Все, что осталось в памяти от сна, были слова, явственно звучавшие в мозгу: «еще много лет…» Я не представляла, как встала с постели. То мне казалось, что смутно помнила, но в следующую минуту была уверена, что это произошло безотчетно.

Странное, наводящее страх ощущение.

Я подошла к двери комнаты, прислушалась к звукам дома. Может, меня что-то подняло? До слуха доносился лишь тихий шелест ветра в ветках деревьев да нечаянный скрип половиц. Потом я услышала тиканье часов со всех концов дома.

Что же случилось? Скорей всего, ничего особенного, просто меня растревожил сон.

Шли недели. Зима выдалась суровая: в дом проникал холодный восточный ветер и, как выражалась тетя Шарлотта, «студил кости», отчего всякое движение причиняло ей боль. Теперь она была обречена на неподвижность. Уродливо распухшие ноги больше не держали тело. Она полностью зависела от Шантели и миссис Мортон.

Разъезжая по распродажам, я на целые дни пропадала из Дома Королевы, хоть и не ночевала в гостиницах. Женщине не так просто передвигаться в одиночку. К тому ж я вынуждена была по возможности ограничивать отлучки, затруднявшие ведение дел, потому что в мое отсутствие некому было заниматься с покупателями.

Я заподозрила, что в последнее время тетя Шарлотта делала безрассудные покупки. Китайские вазы так и не были проданы. Ее часто подводила эрудиция: она покупала вещи, основываясь на их редкости, а не на спросе, что пристало коллекционеру, но не торговцу, занятому покупкой и продажей.

Всю долгую трудную зиму я пунктуально вела дневник. Так же поступала и Шантель. Так я узнавала обо всем, что происходило в доме, вплоть до незначительных мелочей, в легком, беззаботном изложении Шантели. В свою очередь, я в тяжелом, основательном стиле повествовала о поездках на аукционы и о своих покупателях.

Вдруг однажды утром, проснувшись и обнаружив морозные узоры на стеклах окон, я узнала, что умерла тетя Шарлотта.

В тот день Шантель, как всегда, в семь утра спустилась за чашкой чаю. Неожиданно она ворвалась в мою комнату. Никогда не забуду ее вид: огромные зеленые глаза, необычайно бледное лицо. На плечи спадали тициановские кудри.

— Анна! Она скончалась! Ничего не понимаю. Надо сейчас же послать за доктором Элджином. Отправь Элен.

Вскоре он явился и сообщил, что она умерла от чрезмерной дозы опийных таблеток, которые мы всегда держали в передней. Как она могла до них добраться? Вывод напрашивался сам. Кто-то их ей дал. В Дом Королевы пришла не только смерть, но и подозрения.

Всех нас подвергли допросу. Ночью никто ничего не слышал. Моя спальня находилась непосредственно под комнатой тети Шарлотты, Шантель спала на одном с ней этаже, а Элен и миссис Мортон ночевали вместе в другом крыле дома.

Теперь уж не помню всех подробностей тех дней, потому что не вела дневника до самого дознания. Руки не доходили. Случившееся казалось кошмаром, не верилось, что это правда.

Однако на один вопрос нужно было дать ответ: этого требовал закон. Как снотворные таблетки попали к тете Шарлотте, если они хранились в соседней комнате, а она не передвигалась? Можно было предположить только одно: кто-то их ей дал. Тогда вставал неизбежный вопрос: кто?

Кто от этого выигрывал? Основной наследницей была я. Дом Королевы и антикварное дело после смерти тети переходили ко мне. Я была ее единственной родственницей, из чего следовал вывод, что все становилось моим. К этому меня и готовила тетя. Подозрение возникло с самого начала, раньше чем был задан вопрос, не надоело ли мне ждать своего часа. Подобно ядовитым миазмам, он висел в воздухе, внушая сомнения и страх.

Хоть Элен и была ошеломлена, в ее глазах читалось мучительное раздумье. Получит ли она, что было обещано? Будет ли доволен мистер Орфи? Миссис Мортон выглядела так, словно у нее свалилась с души тяжесть. Жизнь в Доме Королевы никогда не была безмятежной, «ложем роз», как выспренно выражалась миссис Баккл. Сама миссис Баккл была слишком простодушна, чтобы скрыть изумление. Причастность к дому, в который вошла смерть при странных обстоятельствах, сильно подняла ее престиж.

Это было изнурительно: вопросы полиции, процедура дознания. Я часто задавалась вопросом, что бы со мной было, если бы не Шантель. Она сделалась моим ангелом-хранителем, не отходила ни на шаг, успокаивала, что все будет хорошо. Разумеется, тетя Шарлотта приняла таблетки сама. Это было в ее духе.

— Она бы никогда не лишила себя жизни! — вскричала я. — Никогда и ни за что. Это шло вразрез с ее принципами.

— Ты не представляешь, что может сделать с людьми боль. Боль, которая не утихает ни на минуту и может только усугубляться. Я уже сталкивалась с таким. Поначалу она отказывалась от опия, но потом начала принимать и требовала все больше.

Да, меня спасла Шантель. Никогда не забуду, как рьяно она сражалась за меня на дознании. Она была в строгом черном платье сиделки, замечательно оттенявшем изумрудные глаза и рыжеватые волосы. Ее красота была не просто достоянием, она умела убеждать. Я заметила, как быстро Шантель добилась расположения всех, кто присутствовал в зале суда, как в свое время покорила всех без исключения обитателей Дома Королевы. Спокойным, сдержанным тоном она дала свои показания.

При обычных обстоятельствах тетя Шарлотта в самом деле не смогла бы пройти через комнату. Но Шантель бывала свидетельницей того, как оказывалось возможным невероятное. На ее практике то же самое, что тетя Шарлотта, сделала другая больная. Она готова все объяснить. Незадолго до этого в комнату старшей мисс Брет внесли предмет мебели, который пожелала приобрести ее племянница, и, хотя мисс Брет была немощна и страдала от невыносимой боли, она, продолжая бдительно следить за состоянием дел, нашла силы приподняться с кровати, чтобы осмотреть шкафчик. Сестра Ломан была поражена, так как искренно считала, что больная не способна ходить. Но при определенных обстоятельствах люди вроде мисс Брет способны собрать все силы. Шантель выразила надежду, что доктор Элджин подтвердит ее слова: как бы там ни было, она самолично обнаружила мисс Брет у шкафчика. Верно, обратно в постель ее пришлось почти нести на руках, но до шкафа она добралась без посторонней помощи. По мнению сестры Ломан, то же самое случилось и в ту роковую ночь. Шарлотта Брет мучилась от невыносимой боли, доза, которую уже приняла, дала только кратковременное забытье, и она решила во что бы то ни стало принять еще. Рядом с комодом, в котором хранились опийные пилюли, сестра Ломан нашла пуговицу от ночной рубашки мисс Брет. Накануне, когда давала мисс Брет таблетку и желала спокойной ночи, она «видела своими глазами», что все пуговицы были на месте. Была предъявлена рубашка, осмотрена пуговица, обращено внимание на воду, пролитую на столике рядом с кроватью мисс Брет.

Суд вынес вердикт, что тетя Шарлотта страдала от боли и в состоянии помрачения рассудка лишила себя жизни.

Но этим все не кончилось. Зачитали завещание. Дом Королевы и лавка переходили ко мне, двести фунтов были оставлены миссис Мортон и — на удивление всем нам — двести Шантели, сотня для Элен и пятьдесят миссис Баккл.

Шантель записала в дневнике: «Вот сюрприз! Хоть я и чувствовала, что она успела привязаться ко мне. Наверное, внесла дополнение в тот день, когда к ней приходили два солидных джентльмена. По-моему, они были ее поверенными. Но чтобы включить в завещание меня! Впрочем, деньги всегда приятны. И все-таки жаль, что так вышло. Бедная, несчастная Анна! Она такая ранимая. Что до остальных, то все, особенно Элен, не скрывают ликования».

В Доме Королевы все переменилось. Миссис Мортон, как и обещала, ушла без промедления. Элен сообщила, что мистер Орфи не возражал, чтобы она побыла со мной, пока не найдется замена. Шантель спросила, нельзя ли ей остаться ненадолго, хоть ее услуги больше не требовались.

— Прошу тебя, останься, — ответила я.

Что она и сделала.

Мы часто сидели вместе в комнате королевы — излюбленном Шантелью уголке дома — и рассуждали о будущем. Иногда она располагалась на ложе королевы и шутливо объявляла, что тоже чувствует себя королевой. Я пробовала принять ее беззаботный тон, но это было трудно. До меня доходило, что говорилось вокруг. Людям казалось, что на меня свалилось богатство. В свое время миссис Баккл разносила слухи о распрях, которые будто бы не утихали между мной и тетей Шарлоттой, хотя с появлением сестры Ломан наши отношения заметно сгладились.

Шантель помогла мне разобраться с состоянием дел. Очень скоро стало ясно, что я унаследовала главным образом долги. Что произошло с тетей Шарлоттой? В последние два-три года ей изменила расчетливость. Неудивительно, что не давала мне заглядывать в бухгалтерские книги. Я просто ужаснулась, узнав цену, которую она отдала за китайские вазы. Если бы только за них! Она покупала вещи, которые были сами по себе прекрасны, но больше подходили для музеев, чем для частных домов. Брала займы в банке под высокий процент. Я быстро поняла, что наше предприятие было на грани банкротства.

Иногда я просыпалась по ночам от того, что мне чудился ехидный смех тети Шарлотты. Но однажды проснулась среди ночи от страшного подозрения. Я вспомнила ночь, когда, не помня себя, встала с кровати, ярко представила, как спускаюсь во сне в комнату тети Шарлотты, достаю шесть опийных пилюль, растворяю в воде и ставлю у ее изголовья. Она часто пила по ночам. Недаром на прикроватном столике была пролита вода. Что если…

— Что с тобой? — изумилась Шантель. — У тебя такой вид, будто не сомкнула глаз.

— Я в ужасе, — призналась я. Она потребовала, чтобы я рассказала.

— Ты не упомянула в дневнике про тот сон.

— Должно быть, сочла незначительным.

— Не бывает ничего незначительного. Мы же обещали рассказывать все, — с легким укором выговорила она.

— Это имеет значение?

— Все имеет значение, — повторила она. — Этому меня научило мое ремесло. Однако не переживай. Анна, ты должна выбросить из головы все свои подозрения.

— Не могу. Мне кажется, мне не верят. Все ко мне изменились. Я замечаю это повсюду в доме.

— Пустое, сплетни. Надо же людям о чем-то судачить. Разве я не нашла пуговицу от рубашки?

— Шантель, ты в самом деле ее нашла?

— В самом деле? Что ты хочешь сказать?

— Я думала, может, ты это выдумала, чтобы выручить меня.

— Послушай, — оборвала она. — Я не сомневаюсь, все так и было.

— Ты действительно видела, что она вставала осмотреть шкаф?

— Не будем об этом. Люди способны и не на такое. Уверяю тебя, я наблюдала и совершенно убеждена, что это и она могла сделать.

— Шантель, — вдруг сказала я, — у меня такое чувство, что ты спасла меня от чего-то… очень неприятного. Что если бы нашлись доказательства… Вдруг я ходила во сне.

— Что за чушь! Ты не страдаешь сомнамбулизмом. В тот раз, когда ты встала с кровати, ты уже наполовину проснулась. Она тебя чем-то расстроила, наверное, особенно злобствовала накануне. Послушай меня, Анна. Ты должна выбросить все это из головы. Сосредоточься на делах, забудь о том, что было. Только так можно жить дальше.

— О Шантель, твой приезд сюда — лучшее, что со мной было.

— Мне тоже здесь нравилось, — сказала она. — Все у тебя наладится. Даже если бы дело дошло до суда присяжных, тебя бы все равно оправдали. Я в этом уверена. Только перестань себя терзать. Все кончено. В прошлом. Ты должна начать новую жизнь. Через несколько недель может случиться что-нибудь невероятное.

— Со мной?!

— У тебя неправильное отношение. Невероятное может произойти с каждым. Я всегда жила по этому принципу. Говорила себе, когда бывало особенно трудно: это ненадолго, скоро все кончится.

— Что бы я без тебя делала! — воскликнула я.

— Мы еще не расстаемся.

Она была права, утверждая, что ничто не стоит на месте. Однажды явилась ко мне и выложила новость: доктор Элджин подыскал ей место.

— Ни за что не угадаешь, какое. В Замке Кредитон!

Я была ошеломлена. Во-первых,тем, что она собиралась меня покинуть, а во-вторых, тем, что переезжала в Замок.

— Хорошая новость, — продолжала она. — Мне ведь надо зарабатывать на жизнь, и, представь, мы будем рядом. Я смогу часто видеться с тобой.

— Замок Кредитон, — повторила я. — У них кто-то заболел? Леди Кредитон?

— Нет, старая леди здорова как лошадь. Я буду ухаживать за миссис Стреттон, женой капитана.

— О, — вырвалось у меня.

— Да, она болеет. От нашего климата, должно быть. Какая-то легочная инфекция. Не удивлюсь, если худшее окажется впереди. Кроме того, есть еще ребенок. Я не колебалась, когда доктор Элджин предложил эту работу. Со следующей недели. — Она притянула к себе и крепко стиснула мою руку. — Я буду рядом. Будем часто видеться. Да, не забудь про дневник. Ты делала записи в последние дни?

— Я не могла, Шантель.

— Сейчас же начни. Я буду тебе рассказывать про необычную жизнь Замка Кредитон, а ты сообщай обо всем, что случится у вас.

— Ах, Шантель, что я буду без тебя делать?

— Ты повторяешься — признак старения, — улыбнулась она. — Но должна признать, такое повторение мне приятно. Не вешай нос, Анна. Ты не одинока. У тебя есть подруга.

— Все так резко переменилось, — сказала я. — Мне нужно обдумать дальнейшее. Дела идут прахом, Шантель. Надо кое-кого повидать, в том числе поверенного тети Шарлотты и управляющего банком.

— Это тебя отвлечет. Подробно записывай все в дневник. То же буду делать и я. Давай заключим пакт: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. И пусть нас утешает, что обе мы не одиноки. Так каждая из нас сможет жить двумя жизнями: своей и подруги. — Большие зеленые глаза расширились больше обыкновенного. — Согласись, Анна, это замечательный оборот событий!

— Мы не должны потерять друг друга, — сказала я.

Она горячо закивала.

— И будем обмениваться дневниками. Поэтому даже если не сможем встречаться так часто, как хотелось бы, все равно будем в курсе всего, что происходит.

— И я узнаю все, что с тобой случится в Замке Кредитон?

— Все, — торжественно обещала она. — Анна, тебе никогда не хотелось стать мухой и, сидя где-нибудь на стенке, видеть и слышать все, что творится вокруг, и чтобы никто не подозревал?

— Кто бы от этого отказался?

— Так вот, так оно и будет. Ты станешь этой мухой. — Она расхохоталась.

Как она умела облегчить мне душу! Как мне будет ее не хватать!

Вскоре Элен вышла замуж за мистера Орфи, но вернулась ко мне, сказав, что он не возражает, чтобы она продолжала помогать по утрам. Миссис Баккл, как и прежде, убирала пыль и полировала мебель, но в четыре часа уходила и она, и я оставалась одна в Доме Королевы. Когда спускались сумерки, я сама того не желая задумывалась о смерти тети Шарлотты.

Ночами я часто вскакивала от кошмара: мне виделось, как я спускаюсь в комнату, достаю из бутылки пилюли и… тут я пробуждалась от собственного крика: «Нет-нет! Я не делала этого!» Потом я долго лежала, слушала часы, их тиканье постепенно успокаивало меня. Все было так, как сказала Шантель. Другого объяснения не могло быть.

Я не должна ворошить прошлое. Одному Богу было ведомо, что сулило мне будущее. Как мне расплатиться с долгами тети Шарлотты? Многие предметы, которые я считала принадлежащими ей, не были оплачены. Изрядная доля ее капитала ушла на приобретение китайской коллекции, в последние годы дело себя не окупало. Но сколь тревожным ни было положение, я находила в нем лишнее подтверждение теории Шантель. Мучимая все усиливавшейся болью, доведенная до отчаяния вынужденным бездействием, наблюдая, как растут долги и надвигается банкротство, она нашла в себе силы — а я хорошо знала силу ее воли — подняться с кровати в поисках забвения.

Мне самой предстояло найти решение. Я не могла оставить все как было. В действительности у меня не было такой возможности. Я строила бесконечные планы. Дать объявление, что ищу денежного компаньона? Устроить распродажу, а там будь что будет? Но принудительная распродажа часто сопряжена с низкими ценами. Я должна быть довольна, если выручка покроет долги. После этого останется только дом. Вероятно, можно было продать и его. Вот и весь ответ.

Так разгонялись мои мысли во время бессонных ночей, а по утрам, глядя на себя в зеркало, я бормотала:

— Старая мисс Брет!

Заходила Шантель, оставляла дневник и забирала мой, а назавтра возвращала обратно. На ночь я брала дневник с собой в постель. Мысль о предстоявшем чтении разгоняла тоску. Моя жизнь была бесцветной и тусклой, будущее пугало, но, как и прежде, спасительницей была Шантель. Возможность заглянуть краешком глаза на то, что происходило в Замке Кредитон, давала мне столь необходимую передышку. Не говоря уже о том, что меня всегда привлекал дом Редверса Стреттона.

Чувствуя, как рассеиваются мои мрачные мысли, я ложилась на подушку, пододвигала поближе лампу и принималась за чтение дневника Шантель.

Часть вторая ЗАМОК

5

27 апреля 1887. Сегодня я прибыла в Замок. Как бы там ни было, я довольна собой. У меня новая подопечная, к тому ж я буду недалеко от Анны. Мы должны как можно чаще видеться. Я твердо намерена сделать для этого все, что от меня зависит. Что Замок ненастоящий, я знала наперед. Мисс Брет презрительно звала его «подделкой», но мне это ничего не говорит. Он имеет все, что полагается иметь замку, в чем я воочию убедилась, проезжая под высокими сводчатыми воротами с башенкой. Впрочем, меня никогда не волновала старина. Как-нибудь расспрошу обо всем, что видела, Анну, если не забуду. Каменные стены смотрятся, будто простояли века. Интересно, как удалось придать им такой вид. Вот еще вопрос к Анне, если зайдет разговор. Что до меня, то я невольно позавидовала: как, должно быть, приятно владеть таким замком, неважно что поддельным. От него веет духом неподдельной роскоши: наверняка жить в нем уютнее, чем в подлинном.

Я сошла с одноконной коляски, нанятой для перевозки меня и моих пожитков из Дома Королевы, и очутилась во внутреннем дворе перед впечатляющей кованой дверью с колокольчиком вроде того, что имеется у входа в Дом Королевы. Я позвонила в колокольчик, и явился слуга.

— Сестра Ломан, — представилась я.

— Ее светлость ждет вас, — ответил он. Такой важный, настоящий дворецкий! Я сразу подумала, что в Замке Кредитон все должно быть безукоризненно — по крайней мере наружно. Я прошла в холл — тот самый, который мне как-то описывала Анна. Да, кругом были развешаны гобелены, о которых она мне рассказывала, — те самые, что она рассматривала, когда впервые встретила своего капитана.

— Прошу вас подождать минутку, сестра Ломан, я доложу о вашем прибытии ее светлости.

Я молча кивнула. Оглядевшись и получив сильное впечатление от увиденного, я сразу поняла, что мне придется по вкусу жизнь в Замке. Скоро вернулся слуга и повел меня по лестнице к «ее светлости». Она восседала на жестком стуле с высокой спинкой. Мегера, сразу решила я, хоть в жизни не видела мегер. Оставалось радоваться, что не она моя подопечная. Я знала по опыту, что такие, как она, — самые худшие из больных. Но она оказалась в полном здравии и к недугам относилась с нескрываемым презрением, видимо, считая за проявление неполноценности. Невольно сравниваю себя с Анной. Та бы тотчас кинулась составлять реестр сокровищ, я же сосредоточилась на людях — хотя бесспорная ценность вещей не ускользнула от моего внимания; я ограничилась тем, что признала дом «роскошным». Профессия сестры-сиделки дает несравненную возможность проникать в души людей: когда кто-нибудь болен и во многом зависит от твоей милости, он выдаст себя сотнями мелких проявлений. Невольно становишься наблюдательной — изучать человеческую натуру всегда казалось мне интересней, чем возиться с неживыми предметами. И это несмотря на мою поверхностность — по крайней мере, когда сравниваю себя с основательной Анной.

Даже на вид леди Кредитон что называется бой-баба. Она придирчиво осмотрела меня и явно не одобрила мою внешность, хоть я из кожи вон лезла, чтобы произвести впечатление скромницы. Сама она выглядела грознее тучи — во всяком случае, на взгляд каждого, кто не отличается моей опытностью. Я думала про себя: в конце концов, меня рекомендовал доктор Элджин, и им нужна сиделка — хочешь не хочешь дадут шанс показать, чего стою. (Уж это я докажу непременно — до того мне понравился Замок Кредитон!) Это место влекло меня с первой минуты, как я о нем услышала. Когда узнала, что здесь появилась вакансия, я буквально возликовала. К тому же мне не хочется разлучаться с Анной.

— Итак, сестра Ломан, вы вступаете в наш дом, — без предисловия заговорила она хриплым мужеподобным голосом. Понятно, почему ее муж искал утешения на стороне. Она из тех драгоценных особ, которые всегда правы и не упустят случая напомнить об этом окружающим. Надежны и безупречны, но очень трудны для совместной жизни.

— Да, леди Кредитон. Доктор Элджин подробно описал мне состояние пациентки.

Рот ее светлости чуть скривился, из чего можно заключить, что больная не относится к ее любимицам. Или она вообще презирает недужных, всех, кто не отличается цветущим здоровьем?

— Я рада, что он ввел вас в курс того, как мы здесь живем. Капитану и миссис Стреттон выделены собственные апартаменты. В данный момент капитана нет на месте, но миссис Стреттон с сыном и прислугой занимают восточное крыло. Но при всем при том, мисс Ломан, хозяйкой дома остаюсь я и, будучи таковой, вникаю во все, что здесь происходит.

Я склонила голову.

— Если у вас возникнут жалобы, затруднения, неясности — исключая, разумеется, рядовые бытовые вопросы, — прошу обращаться прямо ко мне.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Ваша больная отчасти иностранка. Ее манеры могут не всегда совпадать с нашими. Возможны некоторые затруднения. Я рассчитываю, что вы будете мне докладывать обо всем необычном.

Она выражалась туманно, и, по-видимому, у меня был озадаченный вид, потому что она прибавила:

— Доктор Элджин рекомендует вас как исключительно дельную особу.

— Он очень любезен.

— Вы работали сиделкой в Доме Королевы и были замешаны в том злосчастном происшествии. Я как-то встречалась с мисс Брет: разрешила приобрести ненужный мне секретер. Она тоже произвела впечатление очень дельной и практичной женщины.

— Такой она и была, — подтвердила я.

— Тем более странный случай.

— Болезнь очень изменила ее: мучили нестерпимые боли.

Леди Кредитон покачала головой.

— Очень странно. Скажу вам откровенно, сестра Ломан, я долго сомневалась, разумно ли нанимать человека, замешанного в сомнительной истории.

Она из людей, которые представляют свою бестактность за откровенность, у других же считают ее за грубость. Мне знаком этот тип: это чаще всего богатые старухи, привыкшие, что им все сходит с рук. Решив оскорбиться, я поднялась и сказала:

— Не стану вас разубеждать, леди Кредитон. Коль, по-вашему, то, что я ухаживала за мисс Брет, может повредить уходу за вашей больной, лучше мне сразу удалиться.

— Вы нетерпеливы, — остановила она меня. — Не очень хорошее качество для сиделки.

— Позвольте вам возразить. Здесь нет нетерпения. Сколько бы я ни взвешивала ваши слова, все равно ответила бы то же самое: если вы предпочитаете, чтобы я ушла, то и я должна хотеть того же.

— Если бы я была против вас, то с самого начала не просила бы приехать.

Снова я наклонила голову. Первый раунд остался за мной.

— Просто я хотела выразить сожаление по поводу происшедшей с мисс Брет неприятности. Невозможно, чтобы такое происшествие не сказалось на тех, кого оно затронуло.

— Леди Кредитон, быть затронутым не обязательно означает быть замешанным.

О, я быстро набирала очки. Но я понимала, что это объяснялось тем, что она не знала, как со мной говорить. Только ей не следовало волноваться. Мне было и так все ясно. Пациентку она не любила — более того, с ней было что-то неладное. Возможно, вспыльчива, необузданна, способна навлечь на нее «неприятности». Это уже интересно. Я смело двинулась в наступление:

— Осмотрительность и благоразумие — обязательные качества при моей профессии. Едва ли доктор Элджин рекомендовал бы меня на это место, если бы считал, что я ими обделена.

— Миссис Стреттон может вам показаться несколько… истеричной. Доктор Элджин объяснит вам, чем она страдает.

— Он упоминал легочное заболевание в сочетании с астмой.

Она кивнула. Я поняла, что принята. Мне сразу показалось, что она из тех, кому нравится, когда перед ними не пасуют, — и я с самого начала взяла эту линию. Так я добилась одобрения моей кандидатуры на должность сиделки для больной.

— Вы, вероятно, хотите увидеть свою пациентку?

Я ответила, что это было бы весьма желательно.

— Ваши вещи…

— …Остались в холле.

— Их доставят в вашу комнату. Пожалуйста, позвоните, сестра Ломан.

Я дернула за шнурок — мы молча ждали реакции.

— Бейнс, — обратилась она, когда явился слуга, — прошу вас проводить сестру Ломан к миссис Стреттон. Или вы хотите сначала в свою комнату?

— Сначала я хотела бы видеть свою подопечную, — ответила я.

Она наклонила голову, и мы вышли. Я чувствовала ее взгляд на своей спине. Мы двинулись лабиринтом коридоров, несколько раз поднимались короткими пролетами винтовых лестниц, большей частью каменных и вытертых посередине. Полагаю, так было изначально задумано: за каких-то пятьдесят лет камень не вытирается. Но это тоже занятно: дом, притворяющийся тем, чем не является. По-моему, это его сильно одушевляет.

Так мы попали в апартаменты Стреттонов, расположенные, как я догадалась, наверху одной из башен.

— Миссис Стреттон, наверное, отдыхает, — замялся слуга.

— Проводите меня к ней, — строго сказала я.

Он постучал. Из-за двери донесся глухой недовольный голос:

— Кто там?

— Явилась сестра Ломан, мадам, — ответил слуга.

Так как ответа не последовало, он открыл дверь и впустил меня. Люди моей профессии приучены захватывать инициативу, и я обратилась к нему:

— Спасибо. Теперь оставьте меня с моей пациенткой.

Окна были скрыты подъемными жалюзи, в щели проникало минимум света. Больная лежала на кровати, разбросав густые темные волосы по подушкам, в пурпурном халате со светло-розовой оторочкой. Она была похожа на экзотическую тропическую птицу.

— Миссис Стреттон? — обратилась я.

— А вы сестра, — медленно выговорила она.

«Какой она национальности? — гадала я. — Рискнула бы отнести ее к полукровкам с креольской или полинезийской примесью».

— Да, пришла за вами ухаживать. Как здесь сумрачно! Впустим немного света. — Я прошла к ближнему окну и подняла штору.

Она прикрыла глаза ладонью.

— Так лучше, — сказала я тоном, не терпящим возражений. — Теперь давайте поговорим.

Она насупленно смотрела на меня. Верно, была знойная красавица до болезни.

— Доктор Элджин решил, что вам требуется сиделка.

— Вовсе незачем, — ответила она.

— Это мнение доктора Элджина, а мы с вами посмотрим.

Мы смерили друг друга взглядами. Густой румянец на щеках, неестественная яркость глаз подтверждали то, о чем говорил доктор. Предрасположенность к чахотке усугубляла астма. Но больше чем больная, она меня интересовала как личность, так как была женой Анниного капитана. Я сразу задалась вопросом, почему он на ней женился и как это получилось. Не сомневаюсь, в свой час обо всем разузнаю.

— Здесь так знобко, — пожаловалась она. — Не выношу холода.

— Вам нужен свежий воздух. Кроме того, мы должны следить за диетой. Полагаю, вас часто навещает доктор Элджин.

— Дважды в неделю.

Она прикрыла глаза: неожиданно погасшие, они словно тлели. Я представила, какими они могут быть, когда она возбуждена.

— Доктор Элджин разрабатывает для вас диету. Мы позаботимся, чтобы вы поправились, — сказала я бодрым сестринским голосом.

Она отвернулась.

— А теперь, после того как мы познакомились, я пройду в свою комнату. Полагаю, это недалеко?

— Рядом с моей.

— Вот и хорошо. Я смогу добраться, никого не беспокоя.

Выйдя от больной, я направилась в открытую дверь по соседству. Я поняла, что эта комната моя, так как там стояли мои пожитки. Форма комнаты подсказывала, что она располагалась внутри башни. Я сразу прошла к высокому, до пола, окну, открывавшемуся на балкон, вернее, на перила парапета. Вот еще анахронизм, подосадовала я. Надо будет расспросить Анну. Что увидишь за перилами — крутую скалу и реку под ней, да дома Лэнгмута на той стороне.

Я принялась распаковывать вещи, и, пока занималась ими, дверь тихо приотворилась и в комнату просунулось маленькое личико. Это был мальчик лет семи.

— Привет, — сказал он. — Вы сиделка?

— Верно, — ответила я. — Как ты догадался?

— Мне сказали.

— Ты кто?

— Я Эдвард.

— Ну, здравствуй, Эдвард. — Он с серьезным видом пожал протянутую руку.

— Сиделки сидят с больными, — сообщил он.

— И вылечивают, — прибавила я.

Темные глазищи таращились на меня, как на богиню.

— Вы умная, — заключил он.

— И очень, — признала я.

— Ну-ка, умножьте на два. Дважды один два…

— Дважды два четыре, дважды три шесть… — подхватила я.

— А алфавит?

Я на скорости пробежала алфавит. Это произвело впечатление.

— Это ваши наряды? — Я подтвердила. — А лекарства, от которых умирают, у вас есть? — Я была застигнута врасплох. — Как та мебельная женщина, — уточнил он.

Я сразу заметила, что мальчик был сообразительный.

— Нет, только те, от которых выздоравливают, — поспешила ответить я.

— Но… — начал он и тотчас осекся. Донесся звавший его голос. Он ссутулил плечи и приставил к губам палец.

— Мастер Эдвард! — снова позвали его.

Мы молчали. Но дверь была открыта, и в нее вошла гувернантка. Она была нескладная, долговязая, одетая в неприглядную серую блузу и бурую юбку — хуже сочетания не придумать. Волосы и кожа у нее были тоже серые.

— О, — оживилась она, — вы новая сестра. Надеюсь, Эдвард вам не слишком надоедал.

— Скорее развлекал.

— Он в самом деле развит не по летам.

Ее губы и зубы были как у кролика. Мы с первого взгляда невзлюбили друг друга.

— Пойдем, Эдвард, — позвала она. — Ты не должен беспокоить свою маму.

— Полагаю, его мама и есть моя пациентка? — уточнила я.

Она молча кивнула.

— Я скоро освоюсь, — обещала я.

— Вы ведь только что из Дома Королевы. — Ее глаза были настороже. Юный Эдвард по очереди оглядывал нас.

— Да, это дом прежней моей больной.

— Гм. — Она покосилась на ребенка, а я подумала: быстрые, однако, ноги у сплетен! Потом вспомнила Анну и ужасы, которые о ней болтали. Коль меня принимали с долей подозрительности, каково должно быть Анне!

Гувернантка вздохнула: не хотела продолжать при ребенке. Я тоже сожалела, что он присутствовал, но впереди много времени.

Она увела мальчика, и, пока я доканчивала разборку вещей, явилась горничная с чаем. Следом за ней пришел Бейнс: якобы для того, чтобы убедиться, что я устроена, но в действительности, чтобы сказать, что мне будут подавать в моей комнате. Я сообразила, что это указ леди Кредитон — иначе он не осмелился бы появиться на этой половине.

Так мало-помалу я осваиваюсь в Замке Кредитон.

30 апреля. Третий день я нахожусь здесь, но у меня такое чувство, будто пробыла месяцы. Скучаю по Анне. Здесь нет ни одной души, с кем можно дружески поговорить. Будь другой мисс Беддоус, гувернантка, от нее мог бы быть толк, но она невыносимая зануда, только и делает, что пытается мне внушить, будто лишилась положения в обществе. Но стоило ей обмолвиться, что происходит из семьи викария, как я сразу оборвала:

— Можете не продолжать! Я тоже.

Она опешила. Должно быть, у нее не укладывалось в голове, чтобы особа со столь явными пробелами в правилах хорошего тона могла происходить из дома священника.

— Что поделаешь, — жаловалась она, — если тебя воспитывали не для труда — и вдруг возникла нужда.

— Мне в этом повезло больше, — возразила я. — Я с ранних лет знала, что придется добывать хлеб в жестоком мире, и заранее подготовилась.

— Видно, — холодно уколола она. И все же немного потеплела, узнав, что мы из одного стойла, или, выражаясь ее выспренным слогом, обе вышли из «недостаточных дворян».

Она многое порассказала о семействе, за что я ей благодарна. Даже шепотом сказала, что подозревает в моей пациентке наклонность к безумию. Я предпочитаю называть это истерией. Миссис Стреттон — пылкая женщина, вынужденная жить в разлуке с мужем. Мне кажется, она им одержима. Каждый день пишет письма, политые слезами. Мусорная корзинка заполнена обрывками бумаги. Его самого, поведала мне мисс Беддоус, не слишком привечают в доме со времени его «позора». На мой прямой вопрос о природе «позора» она не смогла сказать ничего вразумительного. Очевидно, об этом не принято говорить. Судя по всему, предпочитают держать его подальше. Но ради ребенка перевезли сюда миссис Стреттон.

— Видите ли, — пояснила она, — мальчик в какой-то мере наследник, пока не женится мистер Рекс.

Это довольно-таки запутанная история, я не успела вникнуть в детали, но непременно разберусь. Слишком много времени отнимает больная. Даже пищу для нее готовлю я, так как доктор Элджин настаивает на строгом соблюдении диеты. Она словно ребенок: подозреваю, что кто-то из прислуги таскает для нее конфеты. Любит и сама варит кофе. Для этого в комнате имеется спиртовка. Думаю, что она бы сильно растолстела, если бы была здорова: Ленива, любит валяться в постели, но доктор Элджин настаивает, чтобы не переутомлялась. Постоянно велит горничным закупоривать окна, а я их открываю. Она не выносит того, что называет «холодом», — это при том, что свежий воздух сам по себе важное лекарство.

Сегодня выяснилось, что жена Бейнса Эдит приходится сестрой Элен. Она сама пришла ко мне в комнату сообщить об этом. Предупредила, что будет счастлива услужить Чем сумеет. Величайшее снисхождение со стороны супруги дворецкого. Она командует всеми горничными, а те перед ней трепещут. Надо думать, Элен дала мне хорошие рекомендации.

1 мая. Сегодня произошло два из ряда вон выходящих события. Мне все больше нравится жизнь Замка. Есть в ней одна особенность — атмосфера какого-то напряжения. Никогда не знаешь, что вытворит моя истеричная пациентка — постоянно жду от нее козней. Что такого мог выкинуть капитан, раз его здесь не жалуют? По мне, так они не должны были приглашать его жену, коль не хотят его самого. Ничего бы не случилось, если бы изредка навещал. Кажется, он сейчас на каком-то острове. Она его так и называет: просто «остров». Я хотела поинтересоваться, где он расположен, да удержалась. Если начинаешь слишком любопытствовать, она уходит в себя.

Мое первое сегодняшнее приключение связано со знакомством с Кредитоном-наследником. С самим Рексом. После обеда, уложив свою подопечную отдыхать, я решила прогуляться по саду. Он здесь, как и подобает, великолепен. При усадьбе имеется четверо садовников с женами, тоже занятыми в Замке. Лужайки смотрятся лоскутами зеленого бархата: каждый раз, глядя на них, невольно мечтаешь сшить такое платье — цветочный бордюр был бы неповторим. Следующая достопримечательность: изумительные цветы стелющегося крестоцвета. Только представь: розово-лиловые и белые соцветия на террасах серого камня — само собой разумеется, крестоцвет Замка Кредитон по крайней мере в два раза ярче, чем где-то еще. Первая мысль, которая мне здесь приходит на ум: какая роскошь! Сама знаешь почему: это жилище миллионера в первом и втором поколении. Чувствуется, как лезут из кожи, чтобы произвести впечатление налаженности, традиции. Недостаток достойных предков Кредитоны восполняют лучшей обстановкой, какую только можно купить за деньги. Все здесь отличается от имения бедняжки леди Хенрок, за которой я ухаживала — и весьма успешно, так как она отказала мне в завещании пятьсот фунтов, — перед тем как я приехала в Дом Королевы. Последние пятьсот лет Хенроки жили в родовой усадьбе. Хоть та и обветшала местами, но разница налицо.

Угадай, кого я увидела, разглядывая солнечные часы в саду? На меня пялился не кто иной, как наследник миллионов, Рекс Кредитон собственной персоной. Мистер, а не сэр Рекс (сэр Эдвард не имел наследственного дворянства; надо полагать, это больная мозоль ее светлости). Он среднего роста, из себя приятный, хоть и не вполне статный. Показная самоуверенность странным образом сочетается в нем с застенчивостью. Он был в безупречном костюме, полагаю, от Сэвил-Роу. В Лэнгмуте ничего подобного не сыскать. Он до того обомлел, увидев меня, что я сочла за лучшее представиться.

— Сиделка миссис Стреттон, — назвалась я.

Он вскинул брови. Они у него светлопесочные, как и ресницы, а глаза желто-карие, цвета топазов. Нос орлиный, как у сэра Эдварда на портрете. Кожа бледная, а усы золотисто-рыжие.

— Вы так молоды для такой ответственной работы, — отозвался он.

— Я прошла полный курс подготовки.

— Разумеется. Будь это не так, вы бы не взялись.

— Конечно, нет.

Он не сводил глаз с моего лица. Видно было, что, если и сомневается в моих способностях, внешность, безусловно, одобряет. Поинтересовался, сколько я пробыла в Замке и довольна ли условиями. Я ответила, что всем довольна, и выразила надежду, что не сделала ничего предосудительного, гуляя по саду. Он уверил, что ничего такого я не совершила, и разрешил гулять, когда вздумается. Потом вызвался самолично показать огороженный сад с прудом и рощу, посаженную вскоре после его рождения: теперь это был молодой ельник. Через него пролегала тропа, ведшая к краю утеса. Он подвел меня к железной ограде и проверил ее на прочность, сказав, что садовникам строго-настрого указано следить за ограждением. Оно и понятно. Площадка обрывалась крутым склоном, уходившим вниз, к реке. Мы стояли, опершись на ограду, любовались домами на скале на другом берегу, соединенном с нашим мостом. В его взгляде промелькнула собственническая гордость, и я вспомнила, что мне рассказывала Анна о Кредитонах, принесших процветание Лэнгмуту. У него был важный, исполненный сознания силы вид. С пылом, невольно передавшимся и мне, заговорил о Лэнгмуте и судоходстве. Чувствовалось, что в этом состоит смысл его жизни, как прежде был смысл жизни отца. Меня захватила романтика «Леди-линии», хотелось узнать как можно больше.

Он охотно рассказал, хоть и несколько суховато, как отец основал дело, о периоде борьбы не на жизнь, а на смерть. По его словам, выходила поистине героическая история: из скромного начинания складывалась большая компания.

Я поразилась, что он разговорился после столь короткого знакомства со мной. Похоже, это удивило и его, потому что он вдруг сменил тему и перешел на деревья и прочие прелести сада. Потом мы вместе вернулись к цветочным часам и прочли надпись на циферблате: «Я учитываю только солнечные часы».

— Надо бы и мне попробовать следовать этому принципу, — заметила я.

— Надеюсь, ваши часы будут всегда солнечными, сестра.

От желто-карих топазов его глаз веяло непритворным теплом. Я почувствовала, что он совсем не такой холодный, каким хотел казаться, и что я ему приглянулась.

Потом он ушел, оставив меня в саду. Я поняла, что вскоре увижу его снова. Я еще раз обошла террасы и огороженный сад, добралась через ельник до площадки над обрывом и постояла у железного ограждения. Встреча меня обрадовала: я была довольна произведенным на него впечатлением. Он такой сдержанный — вероятно, счел несколько фривольным мой тон, к тому ж я часто смеялась. Некоторым это во мне нравится, но те, кто посерьезнее, вполне могут посчитать меня легкомысленной. Кажется, он из таких. Тем не менее знакомство меня порадовало, в конце концов, он ось, на которой держится весь дом, и не только дом. Вся сила и слава дома воплощены в нем, наследнике отца, а в будущем, когда не станет матери, продолжателе и источнике дальнейшего процветания дела.

Я вернулась к солнечным часам. Этот час, пообещала я себе, мне непременно зачтется. Я глянула на свои часы — медальон из бирюзы с розовыми бриллиантиками, подарок леди Хенрок незадолго до ее кончины, — и проверила по солнечным. Скоро должна была проснуться моя подопечная. Надо было возвращаться к своим обязанностям.

Я подняла голову на башню. Это была не та башня, в которой находились апартаменты моей больной. Эта располагалась с краю западного крыла. Я довольно дальнозорка и явственно разглядела лицо в окне. Оно задержалось на несколько секунд, а потом исчезло. «Кто это мог быть? — гадала я. — Кто-нибудь из прислуги?» В том крыле я еще не была, как и не успела обследовать большую часть Замка. Немало озадаченная, я отвернулась, но, словно что-то почувствовав, снова оглянулась на башню. Опять в ней мелькнуло лицо. Кому-то было интересно наблюдать за мной, притом украдкой, ибо стоило ей — что это была женщина, я успела заметить по мелькнувшему в окне чепцу — понять, что ее увидели, как она поспешно ретировалась в тень.

Занятно! Но есть ли в Замке Кредитон что-то, не интересное мне? Все же куда больше мелькнувшего в окне лица меня заинтриговала встреча с властителем Замка, символом его богатства и власти.

3 мая. Славный день с безоблачным голубым небом над головой. Опять я гуляла в саду, но на этот раз не встретила Рекса. Признаться, перед выходом я рассчитывала, что он «случайно» натолкнется на меня, так как, по-моему, он явно мной заинтересовался. Впрочем, у него должно быть немало дел в большом конторском здании, что возвышается над городом. Я слышала из нескольких источников, что он принял на себя обязанности сэра Эдварда и с помощью матери управлял делами компании. Тем не менее я была немного задета. Надо же, вообразила, что он ко мне неравнодушен! Когда стало ясно, что он не придет, я задумалась о мелькнувшем в окне лице, постаравшись выбросить Рекса из головы. Башня западного крыла, задумалась я. Что если притвориться, что заблудилась? Видит Бог, в Замке это нетрудно. Доберусь-ка до западного крыла и осмотрюсь, а если заметят, притворюсь, что потерялась. Сознаюсь, я очень любопытна, но это оттого, что меня так занимают люди: этот мой интерес и дает мне возможность приходить при нужде на помощь. Кроме того, я должна понять мою подопечную ради ее же блага, а для этого надо разузнать о ней все, что возможно. А поскольку все в этом доме так или иначе касается ее, то и это таинственное лицо должно иметь какое-то отношение к ней.

Ближе к вечеру небо обложило густыми тучами, солнце скрылось, и в любую минуту мог начаться дождь. В Замке сделалось сумеречно: именно в такой час можно убедительней всего заблудиться, и я решила не упускать возможности. Я взобралась по винтовой лестнице в западную башню. Предположив, что она должна быть точной копией нашей башни, я пробралась к комнате, в которой должно было находиться окно, где я видела то лицо, и открыла дверь.

— Ах, простите… Я… — деланно смутилась я.

— Вы сестра-сиделка, — докончила незнакомка.

— Я попала не в ту башню, — сказала я.

— Я вас видела в саду. Вы ведь тоже меня заметили?

— Да.

— И решили подняться и посмотреть?

— Башни так похожи.

— Значит, вы ошиблись, — продолжала она, не дожидаясь конца моих оправданий. — Как ваши отношения с больной?

— По-моему, как им и надлежит быть у сестры и больной.

— Она серьезно больна?

— В некоторые дни бывают облегчения. Теперь вы меня знаете. Могу и я узнать ваше имя?

— Я Валерия Стреттон.

— Миссис Стреттон?

— Можете звать меня и так, — сказала она. — Я здесь живу. У меня свои комнаты. Я почти ни с кем не общаюсь. В западной башне имеется лестница в огороженный сад. Она совершенно изолирована.

— Значит, миссис Стреттон — ваша…

— Невестка, — докончила она.

— Так вы мать капитана.

— У нас здесь странный, запутанный дом, сестра, — усмехнулась она. Смех был не без вызова. Я отметила прилившую к вискам густую, почти багровую краску. «Должно быть, что-то с сердцем, — машинально подумала я. — Похоже, и она может стать моей пациенткой».

— Не хотите ли чашку чаю, сестра?

— Вы очень любезны. С удовольствием. — Я не кривила душой, так как это давало возможность продолжить разговор.

Как и у ее невестки, у нее имелась спиртовка, на которую она поставила чайник.

— Вы уютно устроились, миссис Стреттон.

— Я не могла и мечтать о большем уюте, — улыбнулась она. — Леди Кредитон очень добра ко мне.

— Действительно добродетельная женщина. — Она не уловила иронии в моем голосе. Надо мне прикусить язык. Могу иной раз не сдержаться ради красного словца. Мне хотелось добиться ее расположения, потому что она была матерью одного из двух мальчиков, родившихся почти одновременно от общего отца, но разных матерей, и под одной крышей. Чем не основа для мелодрамы в духе Гилберта и Салливена — если забыть, что они избегали предосудительных сюжетов, каковым определенно был этот. Надо будет еще раз взглянуть на портрет старого сэра Эдварда, что висит в галерее. Вот была личность! Жаль, что его уже нет в живых. Я уверена, что при нем жизнь в Замке была бы еще замечательнее.

Она поинтересовалась, как я устроилась и довольна ли работой. Это должно быть очень увлекательно, но она высказала опасение, что временами мне приходится несладко. Еще одна, которая недолюбливает мою капризную подопечную, подумала я.

Я ответила, что привыкла ко всяким больным и не предполагаю, чтобы нынешняя оказалась труднее тех, с которыми мне до сих пор приходилось иметь дело.

— Не следовало ей сюда приезжать, — неожиданно горячо выговорила Валерия Стреттон. — Надо было остаться там, где ее место.

— Согласна, здешний климат для нее нехорош, — ответила я. — Но, быть может, ей больше нравится жить в доме мужа. Счастье — лучшее лекарство.

Она заварила чай.

— Я сама делаю чайные сборы, — похвалилась она, — чуточку индийского смешиваю с «графом Греем». И, разумеется, секрет в том, чтобы держать сухим и горячим заварник, а кипяток должен быть крутым.

Я вежливо слушала урок заваривания чая, а сама думала при этом, сколько сумею от нее выведать. Судя по всему, немного. Она не из болтливых. Воображаю, сколько имела за свою жизнь секретов, чтобы запросто выбалтывать чужие. Верно, была редкостная красавица в молодости. Волосы, надо полагать, были светлые. Они и сейчас сохранили былую пышность, только потускнели. Глаза были ярко-синие. Истинная красавица! Неудивительно, что перед ней не устоял сэр Эдвард.

Я прихлебывала чай.

— Вы должны знать все закоулки Замка, — заговорила я. — Никак не освоюсь с его географией.

— Не будем сетовать на это: иначе я бы не имела удовольствия познакомиться с вами.

Задумавшись над тем, что стояло за ее словами, я заключила, что она глубже, чем кажется. Еще бы: прожить такую необычную жизнь под одной крышей с леди Кредитон.

— У вас бывает много гостей?

Она покачала головой.

— Нет, я живу затворницей, но это меня устраивает.

Наблюдает, сидя у окна, как мимо проходит жизнь, мелькнуло у меня в голове: этакая леди Шалотт девятнадцатого века!

— Часто навещает Рекс.

— Рекс? Вы имеете в виду…

— Есть только один Рекс, — перебила она. Ее голос смягчился. — Всегда был хороший мальчик. Я нянчила их… обоих.

Еще одна странность. Значит, она была нянькой обоих мальчиков: собственного и соперницы. В самом деле диковинный дом: все, словно сговорившись, плодили противоестественные ситуации. Кто за этим стоял — сэр Эдвард? Скорей всего, он, решила я. В старике определенно была склонность к озорству.

Я живо представила всю картину. Естественно, что собственный сын ходил у нее в фаворитах. Недаром Аннин капитан вырос испорченным мальчишкой: был глух к чувствам других, счел возможным развлечься с Анной, не намекнув ни полсловом, что был женат на смуглой заморской красавице.

— Воображаю, как вы соскучились по капитану Стреттону. Когда он вернется?

— Не имею представления. После того как случилась эта… история… — Я ждала продолжения, но его не последовало. — Он всегда исчезал надолго, с самого первого выхода в море. Почти с младенчества бредил морем. Сколько помню, вечно пускал в пруду кораблики.

— Вероятно, оба мечтали о море?

— Рекс был не такой. Большой умница. И тише. С детства был деловой.

Бизнесмен, которому было назначено приумножить отцовский капитал, невольно подумала я.

— Оба были хорошие ребята, — поправилась она, снова вернувшись в роль старой няньки. — А теперь, когда Редверс далеко, часто заходит Рекс, чтобы не думала, будто забыл.

Как все-таки непросты люди! Проговорив полчаса с этой женщиной, я едва ли узнала о ней больше, чем когда она была просто мелькнувшим в окне лицом. Скрытность сменялась в ней откровенностью, только когда она будто заново становилась нянькой, любящей своих воспитанников. Представляю, каким ей нужно было обладать чувством справедливости, чтобы перебороть природное предпочтение к собственному ребенку, заставить себя одинаково любить Рекса. По ее словам выходило, что Рекс — кладезь добродетели. Наверняка преувеличивает. Будь это так, он бы не привлек моего внимания: образцы добродетели обыкновенно скучны. Он далеко не такой.

— Мальчики очень различались темпераментом, — рассказывала она. — Ред любил приключения. Только и говорил о море, читал о нем книжки. Представлял себя Дрейком. Рекс, наоборот, был тихий. С детства имел расчетливую голову. Все видел насквозь, уже тогда быстро соображал, в чем его интерес: когда они менялись игрушками, Рекс всегда выгадывал. Оба были привязчивые… каждый по-своему.

Как ни пыталась продолжать тему, она держалась настороже. Я чувствовала, что ничего не выведаю, сколько ни буду нажимать. Мой единственный шанс — захватить ее врасплох, обманом заставить себя выдать.

Впрочем, никогда не следует спешить с откровениями. Они дают много больше, если раскрываются постепенно. Она занимает меня едва ли не больше всех остальных домочадцев — исключая Рекса, разумеется. Я решила, что мы должны подружиться.

6

Меня захватил дневник Шантель. Мой не шел ни в какое сравнение с ним. Читать ее записки было все равно что общаться лично. Она рассказывала о себе с такой откровенностью, что я невольно чувствовала вымученность своих писаний. Поначалу меня коробили ее ссылки на меня и человека, которого она называла «моим капитаном», но я припомнила, как она настаивала на абсолютной искренности наших дневников, иначе они бесполезны.

Вспоминаю свой дневник.

30 апреля. Заходил один мужчина смотреть шведский шкаф Хаунта. Думаю, у него нет серьезных намерений. По пути из лавки домой меня застиг ливень, а нынче днем, к своему ужасу, обнаружила древоточца в напольных часах Ньюпорта. Тотчас взялись за него с миссис Баккл.

1 мая. Кажется, мы таки спасли часы. Пришло письмо управляющего банком с приглашением зайти. Испытываю самые дурные предчувствия относительно того, что он скажет.

Как это отличалось от рассказа Шантель о ее жизни! Мой тон был полон уныния, она писала живо. Не было ли это связано с тем, насколько по-разному мы смотрели на жизнь?

Положение мое и вправду было плачевно. Я обнаруживала с каждым днем, насколько была в долгах. С наступлением сумерек, оставшись в доме одна, я представляла, как насмехается надо мной тетя Шарлотта, поддразнивает, как при жизни: «Ну, что я говорила — тебе без меня никак!»

Я замечала, как все ко мне переменились. Украдкой присматривались на улице, когда думали, что я не вижу. Я догадывалась, о чем они думали: неужели действительно причастна к смерти тети? Недаром же унаследовала ее дом и дело.

Знали бы они, какие неприятности я унаследовала.

В такие минуты я пробовала вспоминать отца, который учил меня всегда встречать беду с открытым забралом и расправленными плечами, помнить, что я дочь солдата.

Он был прав. Что толку жалеть себя — это я хорошо усвоила. Пойду к управляющему банком и узнаю худшее, а потом буду решать, стоит ли продолжать дело. Что если не стоит? Что ж, придется задуматься, выстроить какой-нибудь план. Должно же найтись применение для женщины моих способностей. Я обладала приличными познаниями в антикварной мебели, фарфоре и фаянсе, была неплохо образованна. Где-то наверняка ждала меня моя ниша. Никогда не найду ее, если буду плакаться на жизнь. Я должна выйти на поиски.

Я вошла в безрадостную пору жизни. Молодость миновала. Двадцать семь лет — самый возраст, когда к тебе пристает кличка «старой девы». Ни разу мне не делали предложения. Разве Джон Кармель мог со временем, если бы его не отпугнула тетя Шарлотта. Что до Редверса Стреттона, то я повела себя с ним крайне наивно, навоображала того, чего не было и в намеке. В этом мне некого было упрекать, кроме себя самой. Надо ясно сказать об этом Шантель, когда с ней увижусь. Надо бы и мне писать о моей жизни с теми же откровенностью и интересом, как пишет о своей она. Это было для нас мерилом взаимного доверия. Кроме того, когда описываешь, что чувствуешь, несомненно, облетаешь себе душу.

Что ей от моих лаконичных описаний шведских шкафов и напольных часов. Ей интересны мои переживания — как мне интересны ее. Замечательно иметь такую подругу. Я от души надеялась, что наши отношения навсегда сохранятся такими же. Меня пугало, что она могла уехать из Замка, или же мне придется искать место где-нибудь вдалеке от нее. Только теперь я вполне отдавала себе отчет, как много значила для меня в эти трудные времена близость с ней.

Милая Шантель! Как она меня поддерживала в страшные дни, наступившие после смерти тети Шарлотты. Иногда я не сомневалась, что она нарочно отвела от меня подозрения. Поистине безрассудный поступок, граничащий с лжесвидетельством. Она не колебалась ни минуты — до того беспечна, верна в дружбе. Надо об этом написать. Впрочем, лучше не стоит: слишком серьезно, чтобы можно было довериться бумаге. В этом я не была так же искренна, как она. Когда заводишь дневник, обнаруживается, что не все поддается записи, при том что сама, возможно, даже не признаешься в этом. Я всегда холодела от страха, вспоминая смерть тети Шарлотты, так как, несмотря на пуговку, которую нашла Шантель, и ее убежденность (которую разделяю и я) в том, что при определенных обстоятельствах люди могут оказаться способными на самые неожиданные поступки, тем не менее я никогда не верила, что тетя Шарлотта покусилась на свою жизнь, сколь бы велики ни были ее страдания.

И все же это произошло. Чем еще можно было этообъяснить? Как бы там ни было, от ее смерти выиграли все домочадцы. Элен унаследовала сумму, которая была для нее не просто деньгами, но ключом к вступлению в брак с мистером Орфи. Бог знает сколько ждала этого часа Элен! Для миссис Мортон избавление от службы у тети Шарлотты тоже явилось долгожданным счастьем. А я… я унаследовала тяжкий груз волнений и долгов, но я не подозревала о них до смерти тети.

Нет, все было, как представила Шантель. Как бы я ни была уверена, что тетя Шарлотта не могла лишить себя жизни, что может знать человек о другом?

Я должна прекратить думать о смерти тети Шарлотты. Надо смотреть в будущее, как учил отец. Пойду к управляющему банком, узнаю худшее и приму решение.

Он смотрел на меня поверх очков, сложив ладони, с показным сочувствием на лице. Он привык к таким разговорам с клиентами.

— Мисс Брет, проблема состоит в активах и пассивах. Они должны быть уравновешены. Вы же оказались в весьма щекотливом положении.

Он продолжал объяснять, приводил цифры, подкреплявшие заключение. Положение было действительно щекотливое, у меня не оставалось иного выбора, кроме как принять безотлагательное решение. Он упомянул «добровольную ликвидацию», которую, по его мнению, еще не поздно было осуществить с соблюдением предосторожностей. Через несколько месяцев могло быть уже поздно. Надо было помнить о нагромождавшихся расходах и процентах на долг.

Он не предлагал целиком положиться на его советы. Был всего лишь управляющий банком. Но предприятие явно катилось под уклон. В том, что мисс Шарлотта Брет наделала нецелесообразных покупок, не было никаких сомнений. Часто вынуждена была продавать себе в убыток, лишь бы выручить деньги. Весьма рискованная операция, которой следует избегать. Он предложил мне встретиться с поверенным. Банковский заем покойной мисс Брет, увы, подлежал выплате в течение ближайших трех месяцев. По его глубокому убеждению, мне следовало с полным вниманием вникнуть в эти дела. Возможно, самым разумным способом уменьшения потерь была бы продажа всего — включая и дом. Таким способом я могла бы рассчитаться с долгами и остаться с небольшим капиталом на руках. Увы, это было большее, на что я могла надеяться. Со скорбным видом он пожал мою руку и посоветовал серьезно обдумать все сказанное.

— Мисс Брет, я верю в ваше благоразумие, в то, что вы примете решение, не откладывая в долгий ящик.

Миссис Баккл собралась уходить, когда я вернулась в Дом Королевы.

— На вас нет лица, мисс, — вздохнула она. — То-то я говорю своему Бакклу: разве это жизнь для девушки? Одна-одинешенька в старом доме. Нет, этак не годится. Одна со всеми этими дорогими вещами. Невольно вздрогнешь, как вспомнишь. Одно слово: одна в доме по ночам.

— Мне не страшен дом, миссис Баккл. Тут другое…

Но я не могла ничего объяснить. К тому же она слыла кумушкой и охотно разнесла бы мои откровенности.

— Как хотите, не мое это дело. Только, по-моему, в хепплуайтовском столе завелся червяк. Не то чтобы много. Но рядом стоят высокие часы — сами знаете, как эти бесы плодятся.

— Я посмотрю, миссис Баккл.

— Ладно, так я ухожу, — закивала она. — У нас кончается воск. Завтра прикуплю, как буду идти сюда. Ну, пока, мисс.

Она ушла, оставив меня наедине с моими заботами. Я спустилась в сад и сразу вспомнила тот уже далекий осенний вечер, подумав некстати, вспоминает ли когда-нибудь про него Ред. Дошла до берега реки, где стройные ряды сердечника перебивались буйно разросшимся лютиком, а над водой роились тучи комаров. Оглядываясь на дом, я вспоминала слова управляющего банком. Все распродать. Продать Дом Королевы. Все смешалось во мне. Дом Королевы так долго был моим пристанищем. Он одновременно притягивал и отталкивал меня. Иногда, проникшись чувством, что он мой, я представляла, как он был обставлен до того, как тетя Шарлотта превратила его в склад мебели. Верно, был тогда милый, счастливый дом; это потом в нем случилось столько трагического. Смерть моей матери, потом отца, тот мимолетный блаженный вечер, когда мне показалось, что встретила человека, которому суждено перевернуть мою жизнь, последующее горькое разочарование и, в довершение всего, загадочная смерть тети Шарлотты.

Мне не хотелось продавать дом. И все же дело шло к тому.

Я прошла по лужайкам. Яблони и вишни были в густом бело-розовом цвету, каштан под моим окном украшали цветочные каскады. Меня окутала волна теплого чувства к Дому Королевы.

Я вернулась в дом. Стоя, прислушалась к бою часов. И сейчас все было заставлено, как в дни тети Шарлотты. Мало кто заглядывал теперь в дом. Должно быть, избегали иметь дело с человеком, которого считали замешанным в загадочной смерти.

Вечером я обошла дом, комнату за комнатой. Сколько драгоценной мебели, на которую я не могла найти выгодных покупателей. Придется все распродавать, то есть продавать через посредников. Всем известно, что они покупают только задешево.

Я неумолимо двигалась к развязке. В ушах стоял голос отца: «Не бега от трудностей. Встречай их с открытым забралом, и ты найдешь способ их преодолеть».

Это я и пыталась делать под злобное шипение часов: «Про-да-вай. Про-да-вай». Да, все продать, уехать и начать все сначала. Попробовать заново строить жизнь.

— Поговаривают, что в доме завелось привидение, — сообщила Элен.

— Глупости какие, — возмутилась я.

— Я только передаю, что говорят. Прямо мурашки бегают.

Я пригляделась к ней. После смерти тети Шарлотты она изменилась. Каждый день я ждала ее объявления, что больше не придет. Ведь сама предупреждала, что останется мне помогать только на первых порах. Мистер Орфи оказался оборотистым супругом. Купил на ее приданое лошадь с телегой и завел собственное дело, которое, по словам Элен, с каждым днем набирало обороты.

Но не круто пошедшие в гору дела мистера Орфи заставляли Элен сторониться Дома Королевы. Причиной этому была память о тете Шарлотте. В этом смысле в доме в самом деле поселился призрак, преследовавший не только Элен, но и меня. Элен избегала в одиночку заглядывать в комнату тети Шарлотты. От этого у нее, как она выражалась, «бегали мурашки». Я не сомневалась, что в ближайшие дни она сообщит о скором уходе.

День выдался сырой. Дождь не прекращался и ночью. Небо было густо обложено тучами, и еще до наступления сумерек дом был полон теней. Миссис Баккл поднялась на чердак и, вернувшись, сообщила о луже воды на полу. Теперь вода просачивалась сквозь потолок.

Крыша всегда внушала опасения. Тетя Шарлотта изредка латала ее, но я вспомнила, как в последний раз нас предупредили, что крыша нуждается в основательном ремонте. Тетя Шарлотта ответила тогда, что не имеет средств.

Я была очень удручена, когда вдруг забежала Шантель. Как она была красива в темной сестринской накидке, выгодно выделявшей ее чудные волосы. Щеки у нее раскраснелись, а глаза блестели.

— Вот, решила навестить, не удержалась, — начала она. — Мисс Беддоус подвезла меня до верхней улицы, через час будет ждать. Ужас как боялась тебя не застать.

— О, Шантель, как я тебе рада!

Я излила на нее все, что накопилось: мой визит к управляющему, страхи по поводу ухода Элен и протекающую крышу.

— Бедная моя Анна! Что ты намерена делать? Деньги, которые мне оставила твоя тетя, должны бы достаться тебе. Не представляю, зачем она это сделала. Я совсем недолго пробыла у вас.

— Она быстро к тебе привязалась. Как и все мы.

— Ты меня очень обяжешь, если возьмешь эти деньги назад.

— Ты же знаешь, я этого не сделаю.

— Во всяком случае, они по первому слову в твоем распоряжении. Так что ты собираешься делать?

— Банк считает, что я должна все продать.

— Сможешь?

— Попробую. Есть ведь еще дом. Он что-нибудь да стоит.

Она печально закивала.

— Уверена, Анна, ты поступишь правильно.

— Мне бы твою уверенность.

— Ты описала все это в дневнике?

— Как я могла это сделать, если он у тебя?

— А мой у тебя. Не забудь вернуть. Записи нужно делать по свежему следу, чтоб не потеряли аромата. Ощущения момента так быстро забываются.

— Как мне было приятно читать твой дневник, Шантель. Временами казалось, что я сама там присутствовала.

— Как бы мне этого хотелось! Вот было бы замечательно, если бы в Замке понадобился антиквар!

— Кто-нибудь заикался об этом?

— Как там славно, Анна. Я вся заинтригована. Необыкновенный не только дом, но прежде всего люди.

— Это чувствуется. Есть еще новости?

— Мое положение упрочилось. Все больше узнаю их всех. Теперь я уже не чужая за этими воротами.

— А этот человек… Рекс?

— Почему ты спрашиваешь именно о нем?

— Мне показалось, он тебя особенно занимает.

— Это потому что у тебя на уме романы. Неужели ты думаешь, что наследник всех этих миллионов способен серьезно увлечься сиделкой своей невестки?

— Уверена, что уже увлекся.

— Я сказала: серьезно — это главное слово.

Она засмеялась, и я ответила:

— По крайней мере, ты не воспринимаешь его серьезно.

— Ты же знаешь, я легкомысленна.

— Не могу забыть тетю Шарлотту.

— Перестань думать о ней, — строго сказала она. — Ты должна выбросить ее из головы. Все кончено, забудь. Теперь тебе нужно что-то решать. Неужели в самом деле так скверно?

— Очень. Долги в два, три раза больше, чем я подозревала. Тете Шарлотте, кажется, изменил здравый смысл. Покупала самые неходовые вещи. Мне не выручить за них и половины того, что она за них уплатила. Под конец просто громоздила долги. При ее-то былой осторожности!

— Это сказалась болезнь. Она способна изменить людей до неузнаваемости.

— Ее точно изменила.

— Тебе надо отсюда уехать, Анна. Это для тебя не место.

— Шантель, как приятно сознавать, что ты так беспокоишься о моем будущем.

— Еще бы, Анна. Я смотрю на тебя как на сестру.

— Мы совсем недолго знаем друг друга.

— Время не всегда лучшая основа для дружбы. Иных людей больше узнаешь за месяц, чем других за годы. Все, что здесь произошло, необыкновенно сблизило нас, Анна. Я хотела бы, чтобы это так и осталось.

— Я тоже этого хочу. Но у тебя есть сестры.

Она состроила гримасу.

— Странно, как быстро теряешь нити, связывающие тебя с семьей. Моя сестра Селина вышла замуж и осталась в деревне, где мы жили при отце. Кейти вышла за врача и переехала на север, в Шотландию.

— Ты с ними совсем не видишься?

— Нет — со времени, когда я поступила к леди Хенрок. А после нее сразу перешла к вам, не было времени съездить домой. Это ведь неблизкий свет — Йоркшир.

— Представляю, как они по тебе скучают.

— Обе они на много лет старше меня, выросли, когда я еще была ребенком. Моя мама, перед тем как родить меня, сделалась сентиментальной: взяла для меня имя со старинной могильной плиты на приходском кладбище. Под ней была похоронена некая Шантель. Ушла из этой жизни в двадцать четыре года. Ее полное имя было Шантель Спринг. Вот мама и сказала: если родится девочка, назову ее Шантель Спринг. Так она и сделала. Я Шантель Спринг Ломан. По крайней мере, такую мне передали историю. Я ведь совсем не знала мамы. Это я убила ее при рождении.

— Убила? Что за выражение? Ты говоришь так, будто в этом есть твоя вина.

— Невольно чувствуешь свою ответственность.

— Неправда, дорогая Шантель. Ты должна сейчас же выбросить это из головы.

— Ты только посмотри, — засмеялась она, — я являюсь к ней с утешениями, а вместо этого слушаю ее проповеди.

— Ну и что ты мне посоветуешь?

— Не тревожься. Распродавай, если на то пошло. А потом что-нибудь придумаем.

— Что бы я без тебя делала, Шантель!

Потом разговор зашел о Замке и тамошних происшествиях. Это место явно трогало ее за живое. Она словно влюбленная, подумалось мне, только предметом ее страсти был сам Замок. Если, конечно, это была не маска. Я не сомневалась, что ее очень занимал Рекс Кредитон, но не чувствовалось, чтобы она переживала сколько-нибудь глубоко, хоть и обмолвилась, что у него не могло быть серьезных намерений относительно сиделки. Я не хотела, чтобы обидели и ее, как когда-то меня. Не странно ли, что она, вправду ставшая мне едва ли не сестрой, о которой я всегда мечтала, должна была увлечься вторым из братьев — после всего, что я пережила из-за первого. Слишком заметно было это ее увлечение, чтобы я не беспокоилась.

Мне сразу полегчало после ее ухода. Я приободрилась, поверила, что справлюсь со всем, что бы ни выпало на мою долю.

Мне не терпелось узнать как можно больше о жизни в Замке. Она забрала свой дневник, обещав при первой возможности удовлетворить мое любопытство. Я напомнила, что жду новых записей.

— Но и ты должна писать, Анна. Я хочу знать, что ты делаешь, что думаешь — все без утайки. Только так можно увидеть правду.

Я с ней согласилась.

Прошло некоторое время, прежде чем я смогла прочесть продолжение дневника. За этот срок я пришла к решению распродать имущество. Подумывала даже о продаже дома. Но агент по продаже недвижимости, с которым я связалась, сказал, что это будет непросто. Дом был интересный, но много лет не ремонтировался. Крыша протекала, в дверных косяках завелся древоточец, и есть признаки гнили с приречной стороны.

— Дом стоит слишком близко от воды, в нем сыро. Такие дома очень живописны, но время от времени требуют целых состояний на ремонт. К тому ж надо иметь в виду, что он простоял четыреста лет. Неразумно выставлять дом на продажу только из-за того, что он требует больших затрат: вы практически ничего не выручите за него.

Наилучшим выходом, который он мог мне предложить, было бы сдать дом в аренду за символическую плату с условием, что жилец сделает надлежащий ремонт. Это значило, что за привилегию жить в этом доме арендатор должен будет чинить крышу, выводить гниль и древоточца.

— Наверное, это выход, — согласилась я.

— Поверьте мне, это единственный выход, — ответил он.

Итак, я решилась. Собралась распродать имущество, выплатить долги и сдать в наем дом. Мне должно было перепасть совсем немного, может, и вовсе ничего. Но я освобожусь от пут. Оставалось решить, что мне делать с собой. Впрочем, шаги, которые я готовилась предпринять, требовали времени: у меня были еще месяцы, чтобы подумать о собственном будущем.

Тем временем в Замке развивались события, о которых я узнавала от Шантели — в основном и ярче всего из дневника.

7

9 мая. Сегодня ходила к Анне послушать, что ей насоветовали. По-моему, ей бы избавиться от Дома Королевы и всего с ним связанного, если только не придется уехать слишком далеко, и мы сможем хоть изредка видеться. Вот бы изобрести способ залучить ее в Замок! Как было бы славно по горячему следу обсуждать с ней события. Сегодня ко мне зашла Эдит Бейнс с лекарствами. Как раз в это время у моей больной был доктор Элджин, и мы разговорились. Она совсем не похожа на свою сестру Элен. Такая важная: главная над служанками и жена самого мистера Бейнса! Меня считает за равную, то есть без высокомерия осыпает благодеяниями, что выглядит довольно-таки забавно, но в то же время весьма полезно. Мне кажется, Эдит в курсе многих «секретов» Замка. Уже успела пооткровенничать, что вскорости ожидается большое событие. Вчера ее позвала леди Кредитон и сказала, что пригласила на первую неделю июня Деринхемов.

— Значит, будут игры и забавы, — поделилась Эдит, — то есть много работы. Мистеру Бейнсу велено освежить пол в бальном зале. Говорят, вызывала и садовников.

— Деринхемов? — переспросила я. — Должно быть, важные птицы, коль леди Кредитон так беспокоится.

— Вообще-то они в какой-то мере наши конкуренты, — пояснила Эдит. Этим «наши» она подчеркивает свою причастность к делам «Леди-линии». — Но, разумеется, между нами все очень мирно. Сэр Генри — большой друг ее светлости и мистера Рекса. Между нами, мне кажется, сэр Генри и леди Кредитон решили, что Хелена как нельзя лучше подходит мистеру Рексу.

— Как нельзя лучше?

— Чем они не пара? Всегда хорошо объединить предприятия. Только представьте, какой мы будем силой — Кредитоны и Деринхемы вместе!

— Звучит резонно, — заметила я.

Она возвела глаза к потолку.

— Это значит, предстоит поработать. Вы не представляете, как обленились девушки. Но по крайней мере удачно женим хоть мистера Кредитона. После всего что натворил капитан.

— Этот капитан для меня очень загадочная персона.

— А все оттого… — Эдит важно сложила на груди руки. — Разного поля ягоды. В конце концов, кем была его мать? Теперь живет на всем готовом, словно настоящая леди, наверху в своей башне. Джейн Гудвин, ее служанка, прямо души в ней не чает, готова исполнить любой каприз. Но я спрашиваю, кем она начинала? Правда, уже тогда была горничной.

Эдит не понаслышке знала социальную иерархию, существующую среди тех, кто служит богачам. Как это удобно. Такие, как Эдит, лучшие осведомители. Праведные, благочестивые стражи интересов семьи. Как бы изумилась Эдит, если бы ее обвинили в сплетнях. Ее преклонение перед хозяевами не имеет границ, но не меньше и любопытство — при том что беседовать со мной совсем не то что судачить с кем-нибудь из низшей прислуги.

— Надо думать, миссис Стреттон в молодости была красавицей, — поощрила ее я.

— Не вижу в этом для нее оправдания.

— А как думал на этот счет сэр Эдвард?

— Вообще-то следовало бы все это замять, но… — Ее взгляд упал на пятнышко пыли на моем шкафу, показавшееся ей не меньшим грехом, чем связь сэра Эдварда с горничной супруги.

Я поспешила отвлечь ее внимание: не хотелось, чтобы из-за меня досталось молоденькой Бетси, в чью обязанность входило протирать пыль в моей комнате. (Хочу со всеми сохранять добрые отношения.)

— Почему же не замяли? — быстро переспросила я.

— Мне рассказывала моя мать. До замужества она служила в доме; потому и меня взяли вперед других. Миссис Стреттон — как она себя величает — почти на двадцать лет моложе ее светлости, которая вышла замуж за пятнадцать лет до рождения мистера Рекса. Судя по всему, сэр Эдвард считал ее светлость бесплодной. Она была ему незаменимой помощницей, разбиралась в делах, умела принять гостей, когда требовалось, — словом, прекрасной женой во всех отношениях, кроме одного. Не могла произвести на свет здорового ребенка. А сэр Эдвард, разумеется, желал сына, продолжателя своего дела.

— Естественно, что ему нужен был сын.

— У ее светлости и до того были неудачные попытки. Сэр Эдвард уже отчаялся. Потом ее светлость забеременела, но никто не верил, что беременность будет иметь благоприятный исход. Прежде этого не случалось, а ее светлости было уже под сорок. Врачи сомневались, даже опасались за ее жизнь. Тогда-то и стало известно, что должна родить Валерия Стреттон, — и сэр Эдвард признал отцовство. Ведь сэру Эдварду во что бы то ни стало нужен был сын — по возможности, законный — главное, чтобы сын. Он всегда был сам себе закон. До местных скандалов ему дела не было, да никто бы и не посмел ему перечить — даже леди Кредитон, которая была в ярости от того, что горничная продолжала оставаться в доме. Но сэр Эдвард всегда поступал по-своему — даже с ее светлостью. Самое невероятное в этой истории то, что ее светлость легла рожать всего через пару дней после родов Валерии Стреттон. Сэр Эдвард был вне себя от радости, когда любовница родила здорового ребенка: у него появился сын. А через несколько дней и у ее светлости родился мальчик. У него стало двое сыновей, и он не собирался лишаться ни одного из них. Говорили, он перепробовал в жизни, что только можно, — потому так много добился. И жена была нужна, и любовница — а чего хотел сэр Эдвард, то исполнялось. Поэтому оба мальчика родились в Замке, и сэр Эдвард души не чаял в обоих, хотя, разумеется, был с ними очень строг. Но всегда звал их «моими сыновьями». Сына Валерии Стреттон окрестили Редверсом, но леди Кредитон хотела, чтобы все знали, который из них главнее, потому и дала своему ребенку имя Рекс: король. Рексу было назначено стать наследником. Но и Реда воспитывали как следует, ему была назначена доля — меньшая, разумеется. Реду было на роду написано плавать по морям, а Рексу приумножать капитал. Так что их готовили к разным стезям. Но Рекс — это Кредитон. Удивляюсь, как сэр Эдвард не догадался дать свою фамилию и Редверсу. Я слышала, случись что с Рексом…

— То есть если умрет? — уточнила я.

Мой вопрос шокировал ее. Наперед учту, что смерть на ее языке — это «нечто, могущее случиться».

— Случись что с Рексом, — жестко повторила она, — то наследником будет Редверс.

— Как интересно, — сказала я. Она не стала спорить.

— Видите ли, моя мать служила здесь еще до рождения мальчиков. Очень часто рассказывала обо всем, что происходило. Помню ее рассказ о дне, когда спускали корабль. Спуск корабля — это всегда событие. Сэр Эдвард самолично следил, чтобы все делалось как надо: повторял, что это полезно для дела. Хотел, чтобы все знали, что «Леди-линия» получила прибавление.

— Еще бы, — вставила я, поощряя ее на откровенность.

— Вы, наверное, знаете, что у нас все корабли «леди». И леди Кредитон должна была дать имя новому судну. Все было наготове: ей оставалось только разбить о борт бутылку шампанского — сами знаете, как это делается. Заранее было решено, как назовут корабль: «Леди удачливая» или что-то в этом роде. А накануне спуска в Замке вышла размолвка. Ее светлость дозналась о связи сэра Эдварда с Валерией Стреттон и как далеко она зашла. Леди очень расстроилась. Не то чтобы не знала про его шалости, но чтобы такое случилось в Замке, можно сказать, прямо под носом — было от чего выйти из себя. Она хотела прогнать Валерию Стреттон, но сэр Эдвард и слышать не желал. Да, в тот день все было не так. А назавтра она приехала окрестить корабль, и, когда все ждали от нее слов: «Даю судну имя „Леди удачливая“» — или как там еще, — она вдруг объявила: «Называю корабль „Роковой женщиной“!» Сами понимаете, в знак вызова.

— Представляю, какой был переполох.

— Еще бы! Единственная простолюдинка среди леди. Но пришлось все оставить, как сказала она. Можете себе представить, что это была за женщина. Все любила делать по-своему и добивалась своего. Единственное, что ей не удалось, так это выпроводить Валерию Стреттон. Сэр Эдвард сказал «нет». Как ни странно, ее светлость уступила, и Валерия осталась нянькой. С тех пор так и живет. Но ведь и сэр Эдвард был необыкновенный человек.

— Вроде восточного властелина с женами и детьми под одной крышей.

— Насчет этого не знаю, — поджала губы Эдит. — А про Замок знаю почти все.

11 мая. Вчера вечером я решила, что моя больная умирает. С ней случился ужасный приступ астмы, она задыхалась. Я послала Бетси за доктором Элджином, и когда он приехал, то сразу сказал, что я должна быть готова к таким атакам. Они весьма опасны. Когда ей немного полегчало, он дал успокоительное и, перейдя в мою гостиную (это рядом со спальней, тоже в башне), подробно рассказал о ее состоянии.

— Все очень некстати, — заявил он. — Ей больше бы подошел климат, к которому она привыкла. Наши резкие перемены сказываются на ней. Особенно вредна сырость. К тому ж, сами знаете, есть признаки чахотки. Да и темперамент не способствует выздоровлению.

— По-моему, она несчастлива, доктор.

— Да, несколько неподходящий брак.

— Зачем она сюда приехала? Какой в этом смысл, раз муж так редко бывает?

— Дело, разумеется, в ребенке. До тех пор пока у мистера Рекса Кредитона не появится наследник, мальчик очень для них важен. Более того, они хотят приучать его к делу с ранних лет. Здесь она исключительно из-за ребенка.

— Горькая доля для матери.

— Да, необычная ситуация. Вы, вероятно, слышали, что мальчик доводится внуком сэру Эдварду, хоть и не вполне законным. Но они хотят, чтобы компания была семейной: чем больше, тем лучше. Насколько я знаю, сэр Эдвард всегда страдал от того, что имел только двух сыновей. Он мечтал, что от них пойдет большая семья. Это единственное, что было ему неподвластно и постоянно нервировало. Мне представляется, леди Кредитон решила осуществить его мечту. Поэтому сюда и доставили юного Эдварда, чтобы вместе с азбукой учился судоходству.

— Мне кажется, миссис Стреттон скучает по дому. Кстати, откуда она родом?

— С какого-то острова в Тихом океане — недалеко от островов Дружбы. Называется Коралл. Ее отец, кажется, был француз, а мать наполовину полинезийка. Она здесь как рыба без воды.

— Вчерашний приступ случился после нервной вспышки.

— Этого и следует ожидать. Попытайтесь сдерживать ее.

Я грустно улыбнулась.

— Она мне напоминает вулкан, готовый извергнуться в любую минуту. Трудно представить темперамент, более неподходящий для ее болезни.

— И все же, сестра, вы должны делать все возможное, чтобы она была счастлива.

— Возможно, это было бы по силам ее супругу, окажись он дома. Подозреваю, причина того, что она несчастлива, его отсутствие.

— Ничего не поделаешь: она выходила замуж за моряка, поэтому должна с этим мириться. Следите за ее диетой. Не давайте есть тяжелую пищу. Часто и понемногу — вот ваше правило.

— Хорошо, доктор.

— На завтрак стакан молока или какао с хлебом и маслом. В одиннадцать еще молоко… возможно, с яйцом. Можно прямо смешать одно с другим. На обед можно немного вина, только совсем немного, а перед сном стакан молока с чайной ложечкой коньяка.

— Указания по диете у меня имеются, доктор.

— Хорошо. Ей бы полегчало, если бы она была довольна жизнью. Эти мучительные приступы — следствие внутреннего напряжения. А пока что пускай поспит, сами увидите, как успокоится, когда встанет.

Только после ухода доктора, я осознала, как была встревожена. Я в самом деле решила, что она умирает. Не стану притворяться, будто слишком ее полюбила: есть в ней что-то неприятное. Но я подумала, что если она умрет, то мне нечего будет делать в Замке. Эта мысль очень меня расстроила, хотя, разумеется, в этом и состоит суть моей работы. Сегодня я здесь, а завтра, как выразилась бы Эдит, «что-то случается», и мои услуги больше не требуются. Не успеваешь пустить корней. Особенно ясно я поняла это с тех пор, как приехала в Лэнгмут: в первый раз, когда пришлось расстаться с Анной, и теперь, когда оказалась перед перспективой отъезда из Замка. Я все больше к нему привязываюсь. Полюбила его толстые стены — даже то, что они ненастоящие, как ни странно, только притягивает меня. По-моему, мне бы понравился сэр Эдвард. Жаль, что он умер до моего приезда. Уже несколько раз я виделась с его сыном Рексом. Кажется, мы встречаемся чаще, чем можно объяснить одной случайностью. Он меня ужасно интригует. Хочется побольше разузнать о детстве, когда его нянчила Валерия Стреттон, как он относится к сводному брату Редверсу. Скорее бы приехал домой капитан. Уверена, бедная моя пациентка была бы счастлива, да и мне интересно понаблюдать, как все они ладят друг с другом.

12 мая. Вчера вечером я была с моей больной, когда она проснулась после успокоительного. Ее зовут Моник. Такое аристократичное имя как-то не вяжется с ее обликом. Представляю ее озирающей, лежа на песчаном пляже, коралловые рифы вокруг острова. Она довольно часто надевает кораллы: они ей идут. Могу вообразить, как они встретились с капитаном, который, по-видимому, завернул на этот Коралл взять груз копры, рыбы или еще чего-нибудь на обратном пути в Сидней. Она возникла в моем воображении с волосами, убранными яркими экзотическими цветами. Он сразу увлекся, безрассудно и бесповоротно, даже не подумав перед женитьбой, каково ей будет в Замке Кредитон. Но все это исключительно мои фантазии. Вполне вероятно, что все обстояло совсем не так.

Я сидела у постели, когда услышала ее бормотание:

— Ред… Ред… Почему ты меня не любишь?

Не правда ли, красноречиво? Надо думать, он постоянно у нее на уме.

Вдруг она встрепенулась:

— Это вы, сестра?

— Да, — тихо ответила я. — Постарайтесь успокоиться. Этого добивается от нас доктор.

Моник послушно закрыла глаза. Она в самом деле хороша — похожа на куклу с густыми смоляными волосами и такими же черными длинными ресницами; на фоне белой ночной рубашки кожа кажется медово-желтой; только вот лоб, пожалуй, низковат. «Она из тех, которые быстро старятся, — мелькнуло у меня в голове. — Сейчас ей не больше двадцати пяти».

Она продолжала бормотать — я придвинулась поближе, чтобы разобрать.

— Не хочет возвращаться, — шептала она. — Жалеет, что так получилось. Хочет свободы…

«Увы, мадам, — невольно подумалось мне, — не удивлюсь, если не хочет, коль вы имеете привычку показывать крутой норов, как вчера».

Она дика, неистова, необузданна. Что думает о таком существе леди Кредитон? Одно должно ее радовать. Если одному из братьев суждено было сделать такой faux pas^[1], то, по крайней мере, не ее драгоценному сыну. Воображаю, как бы разбушевалась, если б в мезальянс вступил Рекс. Как бы она поступила? Несомненно, имеет долю в прибылях компании, наверняка, принадлежит к самым влиятельным акционерам.

В самом Замке еще столько невыясненного, даже более интересного, чем супружеские неприятности выловленной из воды хорошенькой рыбки, которую меня пригласили выхаживать.

15 мая. Сегодня я услыхала, что капитан находится на пути домой и ожидается в четырехнедельный срок. Это мне сообщил Эдвард. Мы с ним успели подружиться. Надо признать, он необыкновенно сообразительный паренек, жаль, что предоставлен заботам зануды мисс Беддоус. Трудно представить женщину бесцветнее ее, а Эдвард ведет себя с ней как настоящий маленький озорник. На днях привела его с прогулки промокшим до нитки. Решил, видите ли, прямо в одежде искупаться в фонтане. Она растерялась, а он только смеялся над ее ходульными поучениями. Отчасти это ее вина: ей так явно недостает уверенности, что это чувствует проницательный шалун и использует в свое удовольствие. Со мной у него такое не проходит: знает, что должен делать, как велено, или уходить. Впрочем, мне это легко, так как я не обязана его воспитывать. Он ясно усвоил, что я совсем не то, что бедняжка мисс Беддоус, и поставлена смотреть за его мамой, как поставлена к нему гувернантка, — одно то, что я старшая над взрослым человеком, делает меня очень значительной в его глазах. Он часто заглядывает в комнату матери и наблюдает, как я даю ей лекарства. Здесь имеется небольшая кухонька, где я готовлю ей пищу, а он смотрит, как я это делаю. Ему нравится брать пробы с маминой тарелки. Мисс Беддоус хмурится, считает, что неурочное питание дурно сказывается на его аппетите, но, как водится с. малыми детьми, запретный плод всегда слаще. В определенном смысле он всего лишь одинокий заброшенный малыш: такой маленький в огромном Замке, при том что мать не имеет ни малейшего представления, как обращаться с ребенком. Иногда портит его, потакая шалостям; в других случаях, наоборот, дает волю раздражению, а то и вовсе не замечает. Я успела понять, что он не очень ее любит. Мисс Беддоус он откровенно ни во что не ставит, перед леди Кредитон испытывает трепет, граничащий с благоговением, а по-настоящему любит бабушку Стреттон, которую навещает каждый день, только Джейн не разрешает ему долго задерживаться, говорит, это утомляет хозяйку. Неудивительно, что он привязался ко мне. Я, смею предположить, предсказуема, мое поведение всегда ровное. Никогда не сюсюкаю, как будто не замечаю его присутствия, но нам нравится друг с другом.

Итак, он явился сегодня утром, когда я готовила молоко и намазывала маслом хлеб для его матери. Уселся на стул и болтал ногами, наблюдая за мной. Я догадалась, что ему не терпится огорошить меня какой-то новостью, переполнявшей его маленькое существо. Так и оказалось.

— Папа приезжает.

— Ну, ты доволен?

Он скромно потупился на носок ботинка.

— Да, — наконец решил он. — А вы?

— Еще не знаю.

— Когда узнаете?

— Возможно, когда его увижу.

— Вы его полюбите?

— Это будет зависеть от того, как он отнесется ко мне.

Мой ответ чем-то позабавил его. Он громко и от души расхохотался.

— Ему нравятся корабли, море, матросы и мы.

— Звучит как песня, — отозвалась я, напев его слова на известный мотив.

Он с восхищением смотрел на меня.

— А я знаю кое-что еще, что ты любишь, — сказала я.

— Что? Что?

— Хлеб с маслом.

И подала ему бутерброд. Пока он ел, заглянула мисс Беддоус. Она уже привыкла искать его в моей комнате. Завидев гувернантку, он набил рот остатками бутерброда.

— Эдвард! — сердито крикнула она.

— Так он может подавиться, — заметила я.

— Он не должен сюда бегать в неурочное время.

Жало было нацелено не в него, а в меня. Но я делала вид, что не замечаю, продолжая заниматься завтраком. Эдварда увели. У самой двери он оглянулся на меня. У него был такой вид, будто готов расплакаться, но я подмигнула, и он засмеялся. Когда я подмигиваю, он всегда веселится, строит смешные рожицы и никак не может подмигнуть в ответ. Сознаю, что мое непочтительное поведение подрывает авторитет воспитательницы, но как еще я могла остановить слезы неприкаянного ребенка?

Когда я внесла поднос, Моник, сидя на кровати в кружевном жакете, смотрелась в зеркало. Очевидно, уже узнала про новость. Какая разительная перемена произошла в женщине! Теперь она была прямо красавица.

Однако на поднос смотрела хмуро.

— Этого я не хочу.

— О, пожалуйста, вы должны выздороветь к приезду капитана.

— Вы уже знаете?

— Ваш сын только что сказал.

— Надо же! — изумилась она. — Всегда вы все знаете!

— Не все, — поскромничала я. — Но, по крайней мере, знаю, что вам полезно.

И состроила безоблачную профессиональную улыбку. Я тоже рада, что он наконец-то прибывает домой.

18 мая. Сама не верю, что пробыла здесь так недолго. У меня такое чувство, будто хорошо всех знаю. Вчера после обеда леди Кредитон послала за мной. Потребовала отчитаться о пациентке. Я доложила, что, на мой взгляд, миссис Стреттон заметно поправилась, что новая диета, которую предписал доктор Элджин, определенно имеет положительный эффект.

— Вы удобно устроены, сестра? — осведомилась она.

— Очень удобно, благодарю вас, леди Кредитон.

— Эдвард простудился. Мне передали, что на днях он в одежде искупался в фонтане.

Интересно, кто был ее доносчик, подумала я. Верней всего, Бейнс. Я представила, как Эдит сообщает новость Бейнсу, а тот спешит передать леди Кредитон. Похоже, за всеми нашими проступками следят и доносят хозяйке.

— Он крепкий мальчик и скоро поправится. День в комнате, и будет здоров.

— Я сделаю внушение мисс Беддоус. Надо быть ответственней. Как думаете, сестра, не следует ли его показать доктору Элджину?

Я ответила, что это не помешало бы, но специально вызывать доктора нет необходимости. Она кивнула.

— У миссис Стреттон больше не было приступов?

— Нет. С тех пор, как пришла весть, что ее супруг находится на пути домой, ее здоровье улучшилось.

Губы леди Кредитон скривились. Интересно, как она относится к Редверсу. Надо бы мне узнать к его возвращению.

— Капитан не успевает к нашему приему. Попрошу вас, сестра, уделить особое внимание своей пациентке. Было бы очень некстати, если бы к этому времени наступило ухудшение.

— Сделаю все, что смогу, чтобы была здорова.

На этом аудиенция закончилась. Мне было немного не по себе. Напугать меня не так просто, но в глазах этой женщины есть что-то змеиное. Я представила, как она разбивает о борт корабля бутылку шампанского, наполненную ядом, и произносит недрогнувшим голосом: «Называю корабль „Роковой женщиной“!» Как должна была ненавидеть женщину, с которой все эти годы жила в одном доме! И какой властью над ней должен был обладать сэр Эдвард! Неудивительно, что Замок такое захватывающее место. Какие страсти должны были кипеть в его стенах! Удивляюсь, что леди Кредитон не столкнула соперницу с парапета, а Валерия Стреттон не подсыпала мышьяку в еду ее светлости. У обеих были для этого причины. Однако и сейчас продолжают жить под одной крышей, хоть Валерия Стреттон лишилась покровительства любовника и, подозреваю, израсходовала весь пыл. Теперь они просто две старухи, достигшие возраста, когда прошлое представляется незначительным. Только бывает ли так с людьми?

Мне во всяком случае не хотелось прогневать леди Кредитон. Пока что мне нечего было опасаться в этом смысле. Видно было, что она мной довольна. Куда больше, чем довольна мисс Беддоус, вызвавшей ее явный гнев.

Я спустилась в сад. Рекс был уже там.

— Похоже, сад доставляет вам удовольствие, сестра Ломан, — сказал он. — По-моему, вам он очень нравится.

— Да, нахожу его подходящим. — Он недоуменно поднял брови, и я уточнила: — Достойным своего Замка.

— Сестра Ломан, вам не кажутся смешными мы и наши нравы?

— Возможно, — в тон ему ответила я. — Впрочем, меня нетрудно рассмешить.

— Это большой дар. Жизнь оказывается куда терпимей, когда находишь ее забавной.

— До сих пор я всегда находила ее сносной.

— Если мы забавляем вас, то и вы занимаете меня, — усмехнулся он.

— Рада слышать. Это много лучше, чем заставлять грустить или наводить скуку.

— Не могу представить, чтобы вы были на такое способны.

— Здесь я должна сделать реверанс и вымолвить: «Спасибо, добрый господин»?

— Вы так не похожи на молодых дам, с которыми я встречаюсь.

— Еще бы! Я зарабатываю себе на жизнь.

— Вы действительно самый полезный член нашего сообщества. Как, должно быть, приятно быть одновременно полезной и красивой.

— Определенно приятно слышать, когда тебя описывают такими словами.

— Сестра Ломан звучит немного сурово. Вам не подходит. Мне бы хотелось думать о вас как-то по-другому, не как о сестре Ломан.

— Насколько я поняла, вы интересуетесь моим именем. Меня зовут Шантель.

— Шантель. Как необыкновенно и… замечательно.

— Больше мне к лицу, чем «сестра»?

— Несравненно больше.

— Шантель Спринг Ломан, — назвалась я.

Он спросил, откуда мне досталось такое имя. Я рассказала, как моя мама увидела его на надгробии. Кажется, его увлек мой рассказ. Он провел меня в оранжерею, где давал садовникам указания по поводу цветов, которыми предполагается украшать дом в дни большого приема. Он спрашивал моих советов, и я щедро раздавала их. Как, однако, лестно, когда твои пожелания тотчас передают садовникам в форме приказов, выраженных словами: «Так и сделаем».

8

21 мая. Уже два дня в доме идет драма. По-моему, она началась раньше, чем я сообразила. Заметив, что Джейн Гудвин, служанка Валерии Стреттон, чем-то обеспокоена, я справилась, здорова ли она.

— Я вполне здорова, сестра, — ответила она.

— Мне показалось, вы чем-то озабочены.

— О нет-нет, — заторопилась возразить она и поспешно удалилась.

Так я догадалась, что что-то происходит. Я задумалась над тем, что могло случиться в западной башне и каково отношение Валерии к возвращению сына. Не терпелось его увидеть? Наверное. Судя по отзывам, он такой необыкновенный. Жена просто без ума от него, даже милая моя ледышка Анна чуть было не влюбилась — у матери тем более есть причины праздновать его возвращение. Я давно раскусила характер Джейн Гудвин: она из тех, кто создан для служения другим. Едва ли у нее когда-либо была собственная жизнь: центром ее существования должна быть хозяйка и наперсница, в данном случае Виктория Стреттон. Коль Джейн была взволнована, значит, с Валерией что-то неладно.

Было около девяти вечера. Накормив Моник, я читала, когда в мою дверь постучала Джейн.

— О сестра, — обратилась она ко мне, — прошу вас, пойдемте быстрее. Миссис Стреттон…

Я поспешила в западную башню и нашла Валерию Стреттон на кровати с искаженным от боли лицом. Я тотчас распознала причину: ту, которую подозревала и раньше. Я повернулась к Джейн и распорядилась:

— Мне сейчас же нужен доктор Элджин.

Джейн убежала. Лично я ничем не могла ей помочь. С первого взгляда на больную я подумала о сердце: симптомы напоминали приступ грудной жабы. Я склонилась над ней.

— Скоро пройдет. По-моему, уже слабеет.

Она не отвечала, но, кажется, испытывала облегчение от того, что рядом была я. Меня насторожил ее вид. На ногах у нее были высокие сапожки, испачкавшие грязью стеганое покрывало. С головы съехала примятая шляпка. Особенно бросалась в глаза плотная вуаль, под которой она, должно быть, прятала лицо. Она куда-то выходила. Ни за что бы не поверила, если бы сама не видела сапожек и шляпки. Зачем она выходила в таком наряде под ночь?

Боль утихала. Такие атаки обыкновенно длятся до получаса, к тому же с ней случилась не самая сильная. Однако сигнал тревожный. Я осторожно сняла с нее сапожки: они были все в грязи. Потом сняла шляпку, но не стала трогать пальто, так как не хотела шевелить ее до прихода доктора.

Когда он появился, приступ уже миновал. Я бережно сняла одежду, и он осмотрел больную. Сама она слишком выбилась из сил, чтобы внятно отвечать на его вопросы, но я подробно описала все, что видела. Он нахмурился.

— Ей нужен покой, — наконец заявил он. — Нужно выспаться как следует. — После он зашел в мою комнату.

— Это очень серьезно, доктор?

Он кивнул.

— Никаких сомнений, грудная жаба. Как я рад, что вы здесь, сестра. То есть, если вы готовы взять еще одну больную.

— Разумеется, готова.

— От вас потребуется только одно: внимательно наблюдать. Минимум усилий. Она должна избегать физических напряжений и тревог — никаких волнений. И естественно, строгая диета. Умеренное питание. Вам, вероятно, приходилось иметь дело с такими больными.

— Да, предшественница мисс Брет была сердечница.

— Хорошо. Приступ может не повторяться неделями и месяцами, даже дольше. Или, наоборот, случится через час. Если заметите признаки надвигающейся атаки, дайте ей немного бренди. Я пришлю вам нитритамил. Знаете, как применять?

— Пять капель на носовой платок и вдыхать?

Он кивнул.

— Она была одна, когда это случилось?

— Нет. При ней находилась Джейн Гудвин. Она только перед этим вернулась с прогулки.

— Это от переутомления. Наперед должна быть осторожна. И пусть всегда имеет под рукой ватку, пропитанную нитритамилом. Я дам вам специальный пузырек с плотно подогнанной пробкой. Пропитаете ватку пятью каплями и спрячете в пузырек: если почувствует приближение приступа, когда будет одна, всегда сможет воспользоваться. А пока что пускай как следует отдохнет, а вы или Джейн Гудвин находитесь при ней. Джейн, кажется, разумная девушка.

Я подтвердила его суждение.

— Сейчас пойду доложу о состоянии дел ледиКредитон. Она должна быть благодарна, что в доме есть вы, сестра.

Леди Кредитон если и не была вполне благодарна, так как никогда не испытывала ничего подобного по отношению к тем, кому платила за услуги, должна была счесть, по крайней мере, «удобным» (любимое ее словцо), что я оказалась на месте.

— Доктор Элджин сообщает, что вы будете присматривать и за миссис Стреттон-старшей, — мимоходом сказала она при встрече со мной, будто речь шла о мелкой услуге. — У нее, кажется, что-то с сердцем. — И неодобрительно повела носом, словно говоря: «Еще бы, у такой особы да не заболело сердце — и в такое время!»

Я лишний раз отметила ее суровый и непреклонный характер — под стать гвоздям, которыми сколочены «леди» ее компании (если для этой цели пользуются гвоздями: мои познания в корабельном деле ничтожны). Видя ее бессердечность, я снова поразилась, как такая женщина могла примириться с положением, в которое ее поставил сэр Эдвард. Это еще раз показало, из какого железа был скроен этот человек. Но вместе с тем мне открылось, что и она была не бесчувственна: безраздельно отдала свои эмоции судоходной «Линии». Большой бизнес, делание денег были ее любовью. Они с сэром Эдвардом были не только супругами, но и деловыми партнерами, и, если не удался брак, она была полна решимости преуспеть в делах.

24 мая. В воздухе разлито что-то такое, что позволяет предугадать приближение развязки. Верно, это связано с большим приемом, который начнется 1 июня. Все в Замке пришло в движение! Бейнс с важным видом обследует закоулки дома, проверяет винные погреба, наставляет горничных и лакеев. Визиту Деринхемов придается необыкновенное значение. По-моему, Рекс несколько удручен. Вероятно, прекрасная Хелена Деринхем не очень прельщает его. Не иронично ли, что ее назвали Еленой? Елена как нельзя больше подходит для данного случая. Как-то я в шутку обмолвилась об этом персонаже, именем которого окрестили с тысячу кораблей, но он только холодно улыбнулся в ответ, давая понять, что дело приняло слишком серьезный оборот (или, быть может, слишком грустный?), чтобы по этому поводу можно было шутить. Я поняла, что инициатива сватовства исходит от леди Кредитон. Она рассчитывает, что Рекс женится, сообразуясь исключительно с ее желанием. Бедняга Рекс! Чувствуется, что ему предстоит нелегкое испытание. Он познакомился с Хеленой два года назад, когда та начала выезжать в свет, и, насколько я поняла, не был сражен ее чарами. Но и в этом деле контрольный пакет, разумеется, в руках ее светлости. Я выяснила, что сэр Эдвард все оставил под ее присмотром. Должно быть, высоко ставил ее деловую сметку, а уж он, я уверена, был не из тех, которые ошибаются. Воображаю, в какое неловкое положение может себя поставить Рекс, если его чувства не совпадут с материными. Если огорчение окажется слишком сильным, она сможет даже изменить его долю наследства. Интересно бы знать, в чью пользу. Неужто оставит капитану? Нет, я уверена, этого она не сделает никогда. Она предпочла бы, чтобы у Реда вовсе не было доли, но у него имеется небольшой пакет — об этом позаботился сэр Эдвард — и, разумеется, за ним навсегда закреплена должность одного из капитанов компании. Я удивилась, что Рекс со мной разоткровенничался. Впрочем, между нами возникла совершенно особая дружба — вроде той, что завязалась у меня с юным Эдвардом. Оба считают, что я отличаюсь от всех, с кем им приходится иметь дело. К тому же обитатели Замка вообще довольно-таки чужды условностям.

25 мая. Моей первой подопечной заметно полегчало. Она прямо расцвела. Случилось это не столько благодаря мне, сколько от ожидания прибытия мужа. Так всегда бывает с этого типа больными. Но мне стало трудно добиваться от нее, чтобы отдыхала и придерживалась диеты. Странно, но, когда она возбуждена, ей хочется есть. То и дело перерывает гардероб и примеряет платья — все ярких тонов. Предпочитает цветастые ткани, свободный крой с разрезом едва ли не до колена. Выглядит, по неодобрительному отзыву Эдит, «иностранкой». Вчера устроила бурную сцену, оттого что не могла отыскать вдруг понадобившийся пояс. Я даже испугалась, что начнется атака, однако пронесло. Положение моей другой пациентки значительно серьезнее, и я уделяю ей много времени. Джейн меня привечает, так как убедилась, что я умею ухаживать за ее хозяйкой. Вчера я полюбопытствовала у Валерии Стреттон, далеко ли она ходила в день приступа.

— Да, довольно далеко, — уклончиво ответила она.

— Дальше обычного?

— Намного дальше.

— Вы ведь обычно гуляете во дворе?

— Да, но…

Она занялась покрывалом на кровати, и я сочла за лучшее сменить тему, так как она явно ее возбуждала. Мне хотелось знать, был ли приступ вызван одним переутомлением или сказались какие-то переживания.

Я выяснила, что накануне она испытывала невыраженные симптомы в виде легкой ломоты в руках и стеснения в груди. Спустя несколько минут они проходили, и она списывала их на ревматические явления. Я предупредила ее:

— Вы должны избегать физических нагрузок. Вам нельзя переутомляться. Но, мне кажется, еще опаснее волнения.

Опять в ее глазах промелькнул испуг. Уходя, я была уверена, что ее что-то тревожит. Вот бы узнать что. Зная себя, я не успокоюсь, пока не выясню.

6 июня. Почти две недели не имела времени писать дневник, что неудивительно. Все мы в Замке пережили такие волнения, вызванные, конечно же, визитом Деринхемов. Они приехали первого. Был славный летний день, розы выглядели просто великолепно. Садовники превзошли самих себя: лужайки и цветники были безупречны. Прямо в саду, среди цветов, был установлен шатер для проведения первого из запланированных «событий», как их называла Эдит. Мне не терпелось хоть краешком глаза взглянуть на прекрасную Хелену, и, когда это случилось, сразу стало ясно, отчего грустил Рекс. Не сомневаюсь, она девушка, исполненная многих добродетелей, но, увы, не совсем привлекательна. Угловатая, с крупными руками и ногами, она расхаживала походкой женщины, которая много времени проводит в седле — это, надо полагать, ее увлечение. Даже лицом смахивает на лошадь, и смех похож на ржание. Разговаривает громким, пронзительным голосом — поистине труба! Подозреваю, что леди Кредитон в юности была вроде нее: должно быть, и сэр Эдвард испытывал такое же нерасположение к браку, какое сейчас чувствовал Рекс. Но сэр Эдвард исполнил свой долг. Не могло быть сомнений, что леди Кредитон от души одобряла выбор в лице мисс Деринхем. Могло ли быть иначе, учитывая миллион или около того, что стоял за ней, — тем более что у сэра Генри не было сына. К тому же он души не чаял в дочери. Я радовалась, что она хоть кому-то нравится, так как подозревала, что Рекс не проявит себя предупредительным кавалером, каким его рассчитывали видеть мать и сэр Генри.

Я наблюдала из окна за собравшимися на лужайке гостями. День выдался прекрасный. Казалось, сама погода благословляет планы леди Кредитон. Даже трава была бархатистее обыкновенного. Яркие платья, широкополые шляпы и цветистые солнечные зонтики, оттеняемые строгими темными нарядами мужчин, были восхитительны. Как мне хотелось быть среди них. Я представила платье, которое надела бы, — травянисто-зеленое — и высокую прическу. Наверно, украсила бы волосы парой цветков (но не больше!), а зонт непременно выбрала бы зеленый с белыми оборками — лучшего цвета здесь не было. Будь у меня подходящий наряд, спустилась бы и смешалась с гостями, и была бы ничем их не хуже и не глупей: никто бы не узнал во мне простую сестру-сиделку. «Перестань жаловаться, Золушка-Ломан, — остановила я себя. — Что толку глазеть по сторонам, дожидаясь появления крестной с волшебной палочкой и тыквой. Пора уяснить, что ты сама себе крестная».

Моник отправилась на прием. Настояла на своем. Она казалась чужой среди этих элегантных дам. Моник никогда не стать элегантной — разве что колоритной. Подозреваю, что леди Кредитон не понравилось ее присутствие. Должно быть, досадовала, что она поправилась и явилась на вечер в саду, тогда как прежде так разболелась, что доктор Элджин рекомендовал нанять сиделку!

Рекс был к ней внимателен. Очень мило с его стороны: из чувства к Редверсу заботился и о его жене.

Отправившись проведать другую свою больную, я нашла ее тоже любующейся зрелищем из окна башни.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — осведомилась я, подсаживаясь к ней.

— Спасибо, сестра, очень хорошо.

Разумеется, это была неправда.

— Все так красочно, — восхитилась я. — У некоторых дам прекрасные наряды.

— Я вижу мисс Деринхем — вон там, в голубом.

Я пригляделась. На ней был не тот оттенок голубого — слишком светлый, огрублявший ее свежее лицо.

— Похоже, есть надежда, что во время этого визита будет сделано оглашение, — заговорила я, не в силах сдержать любопытство.

— Почти наверняка будет, — подтвердила она.

— Полагаете, мисс Деринхем согласится?

— Разумеется. — Она откровенно недоумевала от моего предположения, что кто-то способен отказать Рексу. Невольно вспомнилось, что она была его нянькой и, наверное, очень любила ребенком.

— Прекрасная мысль соединить две компании, что, естественно, и получится. Так мы станем одной из самых крупных компаний Королевства.

— Замечательная, — согласилась я.

— Счастливица! Рекс был такой добрый мальчик. Он заслужил свою удачу, так упорно трудится… Сэр Эдвард гордился бы им.

— Так вы надеетесь, брак состоится?

Снова она казалась удивленной, что я выказываю даже тень сомнения.

— Да, и хоть отчасти скрасит женитьбу Реда. Вот настоящая катастрофа.

— Ну, может быть, не совсем так. Юный Эдвард такой очаровательный ребенок.

Она снисходительно улыбнулась.

— Когда вырастет, будет в точности как его отец.

Разговаривать с ней было приятно, но у меня создалось впечатление, что она очень скованна. Держалась явно настороже. Полагаю, что не случайно, учитывая ее прошлое. Помню, моя сестра Селина звала меня инквизиторшей за то, что я, по ее словам, клещами вытягивала сведения из людей, которые не желали с ними расставаться. Надо мне сдерживать любопытство. «Но, — тут же разуверяла я себя, — мне необходимо знать, что тревожит мою больную. Я должна оберегать ее от переутомления и волнений. Как я могу этого добиться, если не буду знать, что ее угнетает?»

Тут вошла Джейн с письмом для своей хозяйки. Валерия взяла письмо, и только ее взгляд упал на конверт, я заметила, как посерело ее лицо. Я продолжала разговор, притворяясь, что не замечаю, но видно было, что она почти не слышит моих слов.

Что-то угнетает эту женщину, камнем лежит на ее душе. Как бы я хотела знать, что это.

Она до того ясно давала понять, что хочет остаться одна, что мне ничего другого не оставалось, кроме как удалиться.

Десятью минутами позже меня позвала Джейн. Я вернулась к Валерии и дала нитритамил. Он подействовал словно чудо: мы предотвратили приступ, когда он, сжав железными клещами руки, готов был перекинуться на грудь. Звать доктора Элджина не было нужды: его и так ждали завтра. «Верно, что-то в том письме расстроило ее», — мелькнуло у меня в голове.

Назавтра вышел пренеприятный казус. Я с самого начала невзлюбила Беддоус — похоже, она отвечала взаимностью. Валерии настолько полегчало, что она решилась немного прогуляться в сопровождении Джейн по саду, пока я устанавливала в ее кровати подпорку, которую доктор Элджин рекомендовал подкладывать больной, когда у нее возникали затруднения с дыханием.

Ящик ее стола оказался приоткрыт, и я заметила в нем фотоальбом. Не удержавшись, я вытащила его.

В нем оказалось несколько фотокарточек — главным образом мальчиков. Каждая была любовно подписана: Редверсу два года, Рексу два с половиной… На одной мальчики были сняты вместе, а после втроем с ней. В те дни она была исключительно красива, но и тогда казалась чем-то обеспокоенной. Видно было, как она заставляет Редверса смотреть, куда велит фотограф. Рекс стоял рядом с ней, прижавшись к колену. Очень трогательное зрелище. Я не сомневалась, что она любила обоих: это проявлялось даже в том, как она отзывалась о них. Чего ей стоило не выделять собственного сына, тем более что оба были сыновья сэра Эдварда.

Уже укладывая на место альбом, я вдруг заметила конверт. Тотчас вспомнив, как она расстроилась, я подумала, не было ли это то самое письмо: конверт ничем особым не выделялся. Потянувшись за конвертом и уже взяв его в руку, я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. В тот же миг из-за спины донесся знакомый хитрый голос с подвыванием:

— Я ищу Эдварда. Он здесь?

Я резко обернулась, не выпуская из рук письма и запоздало ругая себя за то, что имела виноватый вид. Я ведь даже не успела заглянуть внутрь конверта, только взяла его, но, судя по ее выражению, Беддоус решила, что застигла меня с поличным.

Положив как можно небрежнее письмо, я спокойно ответила, что Эдвард должен быть в саду. Вероятно, гуляет со своей бабушкой и Джейн.

Как она меня разозлила!

Никогда не забуду ночь бала-маскарада. Я вела себя очень смело, но это всегда было в моей натуре. Как ни странно, меня подбила Моник. Мне кажется, она меня полюбила: верно, признала во мне такую же бунтарку. Я поощряю ее к откровенности, так как моя политика состоит в том, чтобы возможно больше знать о моих подопечных. Она успела кое-что рассказать о доме, в котором жила с матерью на острове Коралл. Из ее описаний передо мной вырастает старая запущенная усадьба вблизи сахарной плантации, которой владел ее отец. После его смерти они продали плантацию, но мать и сейчас живет в том доме. Я ярко представила из ее рассказа атмосферу ленивой духоты. Она поведала, как ребенком бегала на берег смотреть большие корабли, как их встречали и провожали пением и плясками туземцы. Дни, когда на остров заходили корабли, были сплошным праздником: на набережной устанавливались ларьки с идолами и бусами, травяными юбками, шлепанцами, корзинками, которые загодя готовились на продажу всем, кто прибывал на остров. Ее глаза разгорелись от воспоминаний, и я не преминула заметить:

— Вы соскучились по всему этому?

Она признала, что да, соскучилась, и, продолжая рассказ, закашлялась. Я невольно подумала: лучше бы ей вернуться.

Она была ребячлива в повадках: настроение менялось до того часто, что нельзя было предсказать, не перейдет ли в следующую минуту ее беззаботный смех в глубокую меланхолию. Между ней и леди Кредитон не существовало никаких отношений, она чувствовала себя много легче с Валерией — но Валерия как личность вообще приятнее.

Она очень хотела пойти на маскарад, но накануне утром случилась астматическая атака, и даже ей было понятно, что это было бы безрассудством.

— Что бы вы надели? — полюбопытствовала я.

Она сказала, что скорей всего приняла бы облик той, кем в сущности и была: жительницы Коралла. У нее для этого имелись очень милые коралловые бусы, вдобавок украсила бы волосы гирляндами падающих на плечи цветов.

— Выглядели бы вы бесподобно, — ответила я. — Только вас бы узнали.

Она согласилась и вдруг спросила у меня:

— А что бы вы надели… если б могли пойти?

— Это зависело бы от того, какой я имела бы выбор.

Она показала мне маски, которые были заранее заготовлены для гостей. Эдвард принес их из специальной гипсовой чаши, которая стояла в холле. Он ворвался к матери в маске с криком: «Мама, угадай, кто я?»

— Долго мне гадать не пришлось, — со смехом рассказала она.

— Точно так же никто бы не гадал, если бы вы появились в наряде, о котором только что сказали, — вернула я ее к нашему разговору. — Сразу бы себя выдали, тогда как весь смысл затеи состоит в том, чтобы получше спрятать свою личность.

— Хотела бы я посмотреть, во что бы нарядились вы. Верно, так бы и пошли, как сейчас, сестрой?

— Это было бы все равно, что вам пойти в коралловых бусах с гирляндами цветов на Голове. Меня бы тотчас узнали и с позором прогнали как самозванку.

Она расхохоталась.

— Не смешите меня, сестра.

— Лучше смешить, чем заставлять плакать.

Между тем мысль о маскарадном наряде захватила меня.

— Интересно, что бы я могла надеть? — спросила я. — Вот было бы забавно так преобразить свою внешность, чтобы никто не узнал.

Она подала мне одну из масок — я надела.

— В ней у вас такой вероломный вид.

— Вероломный?

— Настоящая соблазнительница.

— Да, разительно отличается от привычной моей роли. — Я глянула в зеркало, и мной овладело невероятное возбуждение. Мое настроение передалось и ей, потому что она вдруг присела на кровати и спросила:

— Ну, так как, сестра?

— Если бы у вас нашлось для меня платье…

— Хотите костюм островитянки?

Я распахнула шкаф, зная, что в ее гардеробе имелся большой выбор экзотических нарядов. Она закупила их в восточных портах, когда добиралась в Англию со своего острова. Мне приглянулось зеленое с золотом платье. Мигом сбросив сестринский убор, я примерила его. Она захлопала в ладоши.

— Прямо на вас, сестра.

Я вытащила из волос булавки — пышная копна упала мне на плечи.

— О, сестра, да вы прямо красавица, — невольно восхитилась она. — Волосы местами как огонь.

Я тряхнула головой.

— Что, не очень похожа на сиделку?

— Вас никто не узнает.

Изумленная, я уставилась на нее: уже приняв решение, была удивлена, что она одобрила меня. С видом деланного смущения я глянула на нее.

— Берите все, что хотите, — разрешила она. Я достала золотистые туфельки. — Эти я купила, когда плыла сюда, — сообщила она.

Туфли оказались немного великоваты, да это было неважно. Главное, что замечательно шли к платью.

— Но кого я должна изобразить? — Тут мне попалась на глаза картонка с рисунком Эдварда, который мальчик принес показать матери. — У меня идея! — воскликнула я и, скрутив остроконечный шпиль, достала иголку с ниткой: минутой позже была готова шляпка. Потом я воспользовалась ее пояском из золотого шифона и, обернув картоновый каркас, оставила длинные, падающие на спину концы.

Она чуть не прыгала от удовольствия.

— Теперь наденьте маску, сестра. Точно, никто не узнает!

Но это было еще не все. Талию я обернула давно примеченной серебряной цепью, которой она подпоясывала пеньюар, и прицепила к ней связку ключей, лежавших на столике.

— Прошу любить и жаловать: леди-ключница Замка, — представилась я.

— Леди-ключница? — переспросила она. — Кто это?

— Так в старину называли хозяйку дома. Ту, у которой ключи.

— О, это как раз для вас.

Я надела маску.

— Ну, хватит духу?

Безрассудства мне всегда хватало. Селина с детства приметила его в моем характере и не раз предостерегала. Конечно же, я решилась.

Что это был за вечер — уверена, никогда его не забуду! Я была внизу, вместе со всеми: мне не составило труда смешаться с толпой. Дикое возбуждение охватило меня. Селина как-то сказала, что мне следовало бы пойти в актрисы. В тот вечер я сыграла отменно. Впрочем, вряд ли это была игра: я в самом деле ощущала себя леди-ключницей, хозяйкой, а остальных представляла своими гостями. Только я появилась, сразу нашелся и партнер. Я танцевала, не уступала его настойчивым уговорам открыться, словом, ударилась в легкий флирт, ради которого, собственно, и было затеяно это предприятие.

Мне не терпелось узнать, как идут дела у Рекса с Хеленой Деринхем. Почему-то была уверена, что он должен был ее избегать, если узнал под маскарадным костюмом. И напротив, должен был найти меня. Так оно и случилось в свой час. Я кружилась в танце с осанистым мужчиной в костюме дворянина эпохи Реставрации, когда меня схватили за руку и оттеснили от партнера. Со смехом приглядевшись к маске, я узнала в моем трубадуре Рекса.

Я испугалась, что и он мог меня узнать. Впрочем, мой маскарад был куда полнее, льстила я себе. К тому же я рассчитывала на эту встречу, а он наверняка нет.

— Простите мое грубое обращение, — заговорил он.

— Да, серенада была бы уместнее для начала.

— Не смог удержаться, — продолжал он. — Это от цвета ваших волос. Они такие необыкновенные.

— Теперь вы должны сочинить про них балладу.

— Постараюсь не ударить в грязь лицом. Сдается мне, мы должны держаться вместе — ведь мы друг другу пара.

— Пара? — не поняла я.

— Да, из одного времени. Средневековая леди-ключница Замка и смиренный трубадур, ждущий под окнами час, когда можно будет петь любовную песнь.

— Кажется, этот трубадур, нашел способ пробраться внутрь Замка.

— Вам бы прийти в костюме сиделки, — вдруг сказал он.

— Это почему? — похолодев, спросила я.

— Вы прекрасно знаете роль.

— А вам бы нарядиться судовым магнатом. Интересно, что бы вы надели? Морскую форму с гирляндой игрушечных корабликов на шее?

— Похоже, нам нет нужды представляться, — сказал он. — Неужели вы в самом деле думали, что я вас не узнаю? Ни у кого другого нет таких волос.

— Выходит, меня выдали волосы! И как вы намерены поступить? Уволите меня, когда подойдет время?

— Надо подумать.

— Тогда, быть может, позволите мне уйти самой, без позора. Боюсь, завтра утром меня потребуют к ее светлости: «Сестра, мне только что донесли о вашем неподобающем поведении. Прошу немедленно удалиться…»

— А что станет с вашими больными, если вы их столь жестоко бросите?

— Я бы их никогда не бросила.

— Надеюсь, что это так, — ответил он.

— Но теперь, когда вы меня поймали, что называется, с поличным, мне больше нечего сказать в оправдание.

— Я думаю, есть — и многое. Простите, что не послал вам приглашение. Сами знаете, если бы это зависело от меня…

Я изобразила вздох облегчения, хоть с самого начала видела, что он рад моему присутствию.

Так мы танцевали и подтрунивали друг над другом — он не отходил от меня. Видно было, что он делает это не только, чтобы доставить мне удовольствие, но и себе тоже. Но если он забыл про мисс Деринхем, то я нет. Я спросила с присущей мне непосредственностью, в каком она костюме. Он ответил, что не интересовался.

— Будет ли оглашение? — осведомилась я.

Он сказал, что сегодня во всяком случае не ожидается. Деринхемы пробудут до седьмого числа, а накануне вечером состоится грандиозный бал. Все будет обставлено церемоннее, чем сегодня.

— Ни малейшей возможности проникнуть посторонним? — уточнила я.

— Боюсь, что нет.

— Будет сделано оглашение, произнесены надлежащие случаю тосты, наверное, устроят празднество и для прислуги… Ну а тем, кто не принадлежит ни к нижнему этажу, ни к верхнему, вроде сестры-сиделки или страдалицы мисс Беддоус, может быть, позволят принять участие в общем ликовании?

— Более или менее так.

— В таком случае позвольте пожелать вам того счастья, которого вы заслуживаете.

— Откуда вы знаете, что я его заслуживаю?

— Этого я не знаю. Только желаю, чтобы оно вам досталось, если заслуживаете.

Он засмеялся.

— Как мне с вами нравится, — вдруг вырвалось у него.

— Тогда, быть может, мне отпустят мои прегрешения?

— Это зависит от того, что за вами числится.

— Сегодняшнее, к примеру. Явилась незваная. Леди с поддельными ключами, даже без пригласительного билета.

— Я же сказал, что рад вашему приходу.

— Кому сказали? Я не слышала.

— Если не говорил раньше, то говорю сейчас.

— Ах, господин трубадур, давайте же танцевать! — воскликнула я. — Вам известно, который час? Подозреваю, что в полночь все снимут маски. Я должна скрыться до наступления ведовского часа.

— Значит, леди-ключница обернется Золушкой?

— Да, ровно в полночь опять станет скромной труженицей-замарашкой.

— Никогда не подозревал в вас особого смирения, хоть и признаю, что у вас много куда более приглядных достоинств.

— Что с того? Я всегда не доверяла скромникам. Однако пойдемте. Мы совсем остановились. Меня так возбуждает музыка, а времени осталось совсем немного.

Мы принялись танцевать. Видно было, что ему не хотелось меня отпускать. Но за двадцать минут до полуночи я удалилась: не хотела рисковать быть обнаруженной леди Кредитон. Да и Моник наверняка не терпелось услышать мой рассказ. С ней никогда нельзя ни в чем быть уверенной. Вдруг взбредет на ум появиться? Я вздрогнула, представив, как она спускается и разоблачает меня.

Когда я поднялась к ней, она не спала, дулась. Где я пробыла столько времени? У нее были перебои дыхания — что если бы случился приступ? Разве не рядом с ней мое место? Она думала, я только спущусь глянуть и сразу вернусь.

— Какой в этом был бы смысл? — возразила я. — Ведь я должна была доказать вам, что сумею провести всех.

Она решила сменить гнев на милость. Я в подробностях описала танцы, изобразила в лицах флиртовавшего со мной толстяка, даже выдумала разговор, который мы будто бы вели. Под конец я протанцевала по комнате в костюме, который мне так не хотелось снимать.

— Сестра, да вы вовсе не похожи на сестру! — воскликнула она.

— Во всяком случае, не сегодня, — ответила я. — Сегодня я леди-ключница Замка, но утром снова стану строгой сиделкой. Вот увидите.

Она смеялась чуть не до истерики, я даже начала беспокоиться. Наконец, я дала ей пилюлю опия и, сняв маскарадный костюм, облачилась в рабочее платье и, пока она не уснула, сидела у ее изголовья.

Потом я пошла в свою комнату. Выглянув в окно, снова услышала музыку. Должно быть, они продолжили танцы после того, как сняли маски.

Бедняга Рекс, не без злорадства подумала я. Теперь ему не спрятаться от мисс Деринхем.

7 июня. В Замке царит странное уныние. Деринхемы отбывают. Прошлой ночью была развязка, большой церемониальный бал. Кругом только о нем и разговаривают. Под предлогом проверки Бетси в мою комнату явилась Эдит — на самом деле, чтобы поболтать.

— Очень странно, — с ходу заявила она. — Не было никакого оглашения. Мистер Бейнс все заранее подготовил. Даже прислуга собралась праздновать на своей половине, и — на тебе! — никакого оглашения.

— Очень странно, — повторила за ней я.

— Ее светлость рвет и мечет. Она еще не говорила с мистером Рексом, но разговор обязательно будет. Сэр Генри очень раздосадован. Даже забыл вручить мистеру Бейнеу обычное вознаграждение, а всегда был такой щедрый. Мистер Бейнс обещал мне новое платье: до того был уверен, что после оглашения сэр Генри будет щедрее обыкновенного.

— Вот так стыд! И что все это значит?

Эдит придвинулась ко мне.

— То и значит, что мистер Рекс, как говорится, спасовал. За весь бал так и не решился сделать предложения мисс Деринхем. Страннее не бывает — все только этого и ждали.

— Еще одно доказательство, что никогда нельзя быть уверенным наперед, — отозвалась я.

С чем от души согласилась Эдит.

9 июня. Леди Кредитон явно не в духе. Между ней и Рексом происходят «сцены». Обмен колкостями между матерью и сыном трудно скрыть от слуха прислуги. Могу только догадываться, какие разговоры шли за обитой зеленым сукном дверью, если о них судачили за столом у важного Бейнса, а после и остальная прислуга. Понятное дело, Эдит с удовольствием делилась со мной всем, что знала. Я была заинтригована и сожалела, что мой особый статус в домашней иерархии не позволял мне участвовать в общих трапезах прислуги. Уверена, что разговоры, которые шли за этим столом, в какой-то мере компенсировали для них упущенный праздник.

— Право слово, — докладывала Эдит, — ее светлость рвет и мечет. Каждую минуту напоминает ему, чем он ей обязан. Видите ли, сэр Эдвард был высокого мнения о ее деловых способностях — у нее и сейчас ясная голова. Она привыкла, что за ней всегда последнее слово. И если не может, как говорится, оставить без гроша, то вполне способна отобрать большую долю акций. Она так и сказала «отобрать» — мистер Бейнс слышал своими ушами.

— Хотела бы я знать, в чью пользу. Капитана Стреттона?

— Ни в коем случае! Скорее, передаст какому-нибудь попечительскому фонду… возможно, для детей мистера Рекса, если он их заведет. Но в ее силах сделать так, чтобы от него мало что зависело после ее смерти. Не больше, чем зависит сейчас. Да, скажу я вам, ее светлость в ярости.

— А что мистер Рекс?

— Повторяет, что ему нужно время. Мол, не хочет делать опрометчивых шагов и все такое.

— Значит, определенно не отказался от этого брака?

— Нет. Просто не хочет себя связывать. Но он обязательно дозреет.

— Почему вы так уверены?

— Как же, ведь этого желает ее светлость — она всегда добивается, чего хочет.

— Один раз не добилась.

Эдит удивленно глянула на меня — я сделала вид, что смутилась.

— Ну, об этом все знают… Вспомните, как она была недовольна тем, что капитан и миссис Стреттон… однако вынуждена была смириться.

— Но то была воля сэра Эдварда. Что она могла сделать против него? Но теперь нет сэра Эдварда. Его место заняла ее светлость. Помяните мое слово, рано или поздно, но мистер Рекс все равно дозреет! Жаль, что он так сплоховал… Подумать только, после всех приготовлений, которые успел сделать мистер Бейнс.

— Да, нечестно по отношению к мистеру Бейнсу, — сорвалось у меня с языка. По счастью, Эдит не заметила моей оплошности: она вообще не воспринимала иронии. — Большое неудобство для мистера Бейнса.

13 июня. Сегодня я узнала от Эдит, что сэр Генри забирает мисс Деринхем ради общего их здоровья в дальнее морское путешествие.

— В Австралию отправляются, — сообщила Эдит. — У них там отделение компании. Как и у нас, разумеется. Ведь большинство наших линий проложены в Австралию и обратно. Естественно, что у нас там отделение. Сэр Генри не из тех, кто путешествует только ради удовольствия. Но, понятное дело, они уезжают, потому что расстроены.

— А что думает ее светлость?

— Гневается. Знаете, я не очень удивлюсь, если накажет-таки мистера Рекса.

— Отошлет без ужина в кровать?

— Ах, сестра, вам бы все шутки шутить. А она между тем толкует о поверенных и всем таком.

— Но я думала, это только отсрочка: он сам сказал, что нужно время.

— Что если она встретит там другого?

— Разве есть еще одна судоходная линия под стать нашей?!

— Конечно, нет, — важно признала она. — Но сэр Генри имеет очень широкие интересы. Может, приметил кого-нибудь еще для мисс Деринхем.

— Что же нам делать? — деланно испугалась я.

Эдит засмеялась.

— Можете не сомневаться, у ее светлости припасены свои козыри.

«Это уж наверняка, — подумала я. — Вот бы знать, что будет, когда она их выложит».

9

18 июня. Прибыл капитан. Какая поднялась в доме суматоха! Само собой разумеется, капитан не то что мистер Рекс, но его присутствие заметно. Последние два дня Моник была неуправляема — поминутно переходила от восторга к депрессии и обратно.

— Вы полюбите капитана, — уверяла она меня.

— Ну, это лишнее, — возразила я, сочтя за лучшее снова надеть маску беспристрастной сестры.

— Нет, не лишнее. Все женщины влюбляются в него.

— Неужели так неотразим?

— Самый привлекательный мужчина на свете.

— По счастью, в таких вопросах не все держатся одного мнения.

— Насчет него все.

— Вы пристрастны, как все жены, — возразила я. — Что, впрочем, извинительно.

Она выбилась из сил, меряя платья, потом на нее напало уныние. Накануне его приезда я нашла ее тихо плачущей. В том, что она плакала, не было ничего необычного — удивляло, что плакала без привычного надрыва.

— Я ему не нужна, — выдавила она между рыданий.

— Глупости какие, — неумно возразила я. — Вы его жена. И, пожалуйста, успокойтесь. Вы должны быть здоровы к его возвращению. Ну-ка, что вы наденете по такому великому случаю? Эти красивые кораллы? Какие миленькие! — Я нацепила бусы себе на шею. Люблю красивые вещи — кораллы шли мне не меньше, чем ей. — Надевайте бусы и длинное синее платье. Оно вам очень к лицу. — Она перестала плакать и следила за мной. Я достала из шкафа и приложила к себе платье. — Ведь, правда, красивое? То самое, что требуется для верной жены. — Я состроила умильную мину, заставив ее улыбнуться. Такими проделками я уже не раз меняла ее настроение с «бури» на «солнце».

Тут она заговорила о нем:

— Мы даже не были как следует знакомы, когда поженились. Он всего дважды заходил на остров.

Я представила большой, сверкающий на солнце корабль, неотразимого капитана в яркой форме — и красивую девушку на затерянном в тропиках островке.

— В наш дом его привел мамин друг, — рассказала она. — Он с нами пообедал, а после мы гуляли вдвоем по саду среди веерных пальм в тучах жуков-светляков.

— И он в вас влюбился?

— Да, — ответила она, — на время.

Ее губы задрожали, и я принялась изображать по очереди влюбленного капитана и смуглую красавицу в пальмовом саду среди жужжащих насекомых. Да, доставалось мне в эти дни от бедняжки Моник!

С его приездом все изменилось. Сам того не желая, он привлекал общее внимание. Я тоже испытала это притяжение, сразу как увидела его. Он определенно приятной наружности: ростом выше Рекса и намного светлее — без характерной его рыжины, — но черты лица у них схожи. Капитан чаще смеется, громче разговаривает и, догадываюсь, вообще раскованнее Рекса. Тип морского волка, искателя приключений, тогда как авантюры Рекса не выходят за рамки финансовых сделок. Рекс кажется бледнее капитана, кожа которого покрыта густым загаром. Яркая синева глаз капитана пронзительнее топазов Рекса.

Невольно и я поддалась всеобщему возбуждению, вызванному его приездом. Однако при этом спрашивала себя, прибавило ли его появление сколько-нибудь счастья в доме. Смею предположить, что его мать была от встречи в восторге. Не следует ли мне предупредить его, насколько серьезна ее болезнь? Впрочем, это обязанность доктора Элджина. Леди Кредитон, по понятной причине, держится с ним холодно, но, как передала мне Эдит, его это обстоятельство больше забавляет, нежели расстраивает. Такой он человек. Жаль бедняжку Моник, потому что очень скоро мне стало ясно, что она несчастлива. «Вы вертопрах, капитан, — мысленно обращаюсь я к нему, — вас больше не радует однажды сорванный экзотический цветок».

Много думаю об Анне. Она вообще не идет у меня из головы, в особенности теперь, когда явился домой капитан. Давным-давно он пришел к ней с визитом и причинил столько горя старой мисс Брет. Впрочем, я способна понять чары, которыми он околдовал Анну.

20 июня. Утром ко мне в комнату явился капитан, раскованный, беззаботный, настоящий светский человек.

— Мне надо с вами поговорить, сестра Ломан, — обратился он ко мне.

— Прошу вас, капитан Стреттон. Не угодно ли присесть?

— Я о ваших пациентках, — продолжал он.

Еще бы! Должен же он выказать интерес к состоянию своих жены и матери.

— В данный момент обе чувствуют себя несколько лучше, — ответила я. — Вероятно, это вызвано радостью, связанной с вашим приездом.

— Вы находите какие-либо изменения у моей жены за то время, что здесь пробыли? Ее состояние не… ухудшилось?

— Нет.

Я украдкой глянула на него, пытаясь разгадать его чувства к Моник. По-моему, нет ничего отвратительней страсти человека, которого ты не желаешь. Мне показалось, это в точности о нем. «Неужели рассчитывает, что благосклонная фортуна вернет ему свободу», — подумала я.

— Нет, — продолжала я, — ее состояние в общем такое же, каким было, когда я приехала. Оно во многом зависит от погоды. Летом ей несколько полегчает, особенно если не будет сыро.

— У себя на родине она чувствовала себя лучше, — сказал он.

— Естественно.

— А… другая ваша больная?

— Доктор Элджин представит вам подробный отчет, но, по-моему, она очень больна.

— Вы о сердечных приступах?

— Это в самом деле серьезный симптом, свидетельствующий о сбое в работе сердца.

— И опасный, — прибавил он. — То есть она может умереть в любой момент?

— Полагаю, именно это сказал бы доктор Элджин.

Вдруг он сказал после недолгого молчания:

— До приезда сюда у вас была другая больная.

— Да, из Дома Королевы. Вам, кажется, знакомо это место, — со смыслом ввернула я.

— Да, знакомо, — согласился он. — Там еще была некая мисс…

— …Брет. Даже две мисс Брет. Старшая была моя больная, а при ней жила ее племянница.

Он довольно просто читается, этот капитан. Не то что непроницаемый Рекс. Хотел расспросить про Анну. Я сразу смягчилась к нему. По крайней мере помнит.

— И ваша больная умерла?

— Да, и весьма неожиданно.

— Это, должно быть, сильно расстроило мисс… Брет.

— Да, мы обе пережили неприятные моменты.

— Я слыхал, она приняла сверхдозу таблеток.

— Да. Это показало дознание, — поспешно уточнила я.

Я заметила за собой, что, когда упоминаю о случившемся в прошедшем времени, всегда говорю таким тоном, словно готова бросить вызов всякому, кто усомнится в моих словах. Так было и на этот раз.

— Мисс Брет и сейчас живет в Доме Королевы?

— Да, — ответила я.

Он уставился невидящими глазами, На миг я даже подумала, не собирается ли навестить Анну. Вряд ли. Теперь, когда в Замке живет жена, это вызвало бы скандал. В одном я убедилась: он к ней небезразличен.

Тут пришел юный Эдвард: очевидно, разыскивал отца. Теперь ему не до меня — никто для него не существует, кроме отца. С распахнутыми от счастья глазами он похвастал передо мной моделью корабля, которую ему привез отец. Мисс Беддоус говорила, что мальчик не расставался с ней ни на минуту, даже ночью прижимал к себе, лежа в кровати. Более того, чуть не свел гувернантку с ума, когда пускал в пруду и свалился. Она тоже промокла и простудилась, пока вылавливала его. Держа под мышкой кораблик, он салютовал капитану.

— Все на местах и при деле? — спросил его капитан.

— Так точно, сэр. Шторм надвигается, сэр.

— Задраить люки! — с серьезным видом скомандовал капитан.

— Слушаюсь, сэр.

Я внимательно наблюдала за ними. С той же легкостью, что и женщин, капитан очаровал ребенка. Такой он человек.

21 июня. Сегодня утром Моник кашляла кровью. Это до того ее напугало, что с ней случился сильнейший за последнее время приступ астмы. Мне кажется, накануне у них была сцена с капитаном. Он занимает соседнюю с ней комнату в башне, и, поскольку это недалеко от меня, а Моник никогда не умела управлять своим голосом, я невольно слышу, когда он поднимается от гнева и возмущения. Явившийся по вызову доктор Элджин был мрачен, предсказал, что к зиме ее состояние ухудшится. Она не создана для английской зимы. Он убежден, что ей лучше уехать, пока не кончится осень. После осмотра обеих больных он имел долгий разговор с леди Кредитон.

25 июня. В наш дом пришла смерть. Прошлой ночью около четырех меня подняла Джейн Гудвин, потребовав немедля идти к ее хозяйке. Я накинула на себя только шлепанцы и халат, но ко времени, когда добралась до Валерии Стреттон, та уже была мертва. Ужас охватил меня. Разумеется, я знала, что ее состояние внушало опасения, но, когда сталкиваешься со смертью в лицо и осознаешь, что больше никогда не увидишь этого человека, трудно сохранить равновесие. Понимаю, пора бы мне к этому приучиться — и в какой-то мере я в самом деле привыкла. Но еще ни разу я не была так потрясена смертью своей больной. История этой женщины захватила меня, я начала ее понимать. Мне кажется, у нее что-то было на уме. Я хотела разгадать, что это было, чтобы лучше понять ее состояние. Взять хотя бы тот случай, когда у нее был первый приступ: я догадалась по грязным ботикам, что она куда-то отлучалась. Подозревала, что в ее жизни была какая-то драма, которая не закончилась и поныне, и хотела ее разгадать. И вот она мертва.

27 июня. Дом в трауре — невеселое зрелище. Эдит передает, что леди Кредитон тоже находит его «неудобным». Спустя столько лет ее соперница мертва. Хотела бы я знать, что она в самом деле чувствует. Какие страсти бушевали в этих стенах. Капитан опечален. Ведь она была его матерью. Моник встревожена. Боится собственной смерти. Эдвард озадачен.

— Где моя бабушка? — то и дело интересуется он. — Куда ушла?

Я отвечаю, что на небо.

— На большом корабле? — уточняет он.

Я адресую его к отцу; он кивает с серьезным видом, уверенный, что папа наверняка знает все. Интересно, что ему объяснил капитан. Он имеет подход к детям… и женщинам.

Смерти отдана западная башня. Леди Кредитон не желает, чтобы похоронная атмосфера проникла в остальной Замок. В комнате Валерии опущены шторы, на подмостках поставлен гроб. Я зашла взглянуть на нее в последний раз. Она лежит в белом капоре с оборками: лицо с прикрытыми седыми волосами кажется таким молодым, будто смерть нарочно взяла роль прачки и прогладила морщины. Я невольно вспомнила, как много лет назад она вошла в Замок, влюбила в себя сэра Эдварда и влюбилась сама… И вот позади все бурные страсти, его давно нет на свете, а теперь ушла и она. Но продолжает жить их чувство, потому что остался капитан, живая мужественность которого словно бросает вызов смерти. Еще имеется юный Эдвард, и будут его дети, и дети его детей — их любовь оставит свой след в будущих поколениях. Я очень удручена тем, что не смогла разгадать, что так напугало бедную женщину и, вполне вероятно, поторопило ее смерть. Снова и снова возвращаюсь в затененную комнату и вглядываюсь в ее лицо. Бедная Валерия, что у нее была за тайна, с кем ходила на встречу? Вот что не давало мне покоя. Мучительная тайна того, с кем она встречалась, кто написал ей письмо. Хотела бы я найти этого человека. Так бы прямо ему и сказала: «Это вы ускорили ее смерть».

28 июня. Вчера на закате я снова пошла в обитель смерти, но едва дотронулась до дверной ручки, как услышала странный звук изнутри. Дрожь пробежала по моей спине. Вообще-то я не суеверна, и профессия приучила меня к мертвецам. Я видела, как умирают, помогала укладывать в гроб. Но, стоя за этой дверью и чувствуя неладное, я не решалась войти. В голове мелькали нелепости. Мне чудилось, что она открывает глаза и требует, насквозь пронзая меня взглядом: «Оставь в покое меня и мои тайны. Кто ты такая, чтобы соваться куда не просят?» Я вся задрожала. Но минутный бред миновал, и я снова явственно услышала тот же звук. Это были сдавленные рыдания живого человека. Резко распахнув дверь, я заглянула. В сумерках смутно виднелся гроб и чья-то фигура рядом с ним. На миг мне почудилось, что это вышла из гроба Валерия. Но только на миг. Здравый смысл вернулся ко мне, и я разглядела Моник. Она тихо плакала.

— Миссис Стреттон, что вы здесь делаете? — строго окликнула ее я.

— Пришла проститься до того как…

— Вам здесь не место. — Опять овладев собой, я заговорила зычным, деятельным голосом — в равноймере для ее и своего блага. Как я могла так оплошать, поддаться химерическим фантазиям!

— О, все это ужасно… ужасно… — рыдала она.

Приблизившись, я крепко стиснула ее руку.

— Пойдемте обратно в вашу комнату. Что заставило вас сюда прийти? Если будете так нелепо себя вести, вам станет плохо.

— Следующая очередь моя, — тихо прошептала она.

— Глупости!

— Нет, сестра, это не глупости. Сами знаете, как я больна.

— Вас можно вылечить.

— Правда, сестра? Вы в самом деле так думаете?

— Да, при надлежащем лечении.

— О сестра, вечно вы меня смешите.

— Здесь не место для смеха. Пойдемте-ка к вам. Дам вам теплого молока с коньяком. Вам станет легче.

Она позволила мне увести себя из этой комнаты. Признаюсь, мне самой хотелось поскорее уйти. Странно, но я не могла избавиться от ощущения, будто за нами здесь наблюдали, читали наши сокровенные мысли. То же чувствовала и она, потому что, едва за нами закрылась дверь, сказала:

— Мне было так страшно, но я не могла не пойти.

— Я вас понимаю, — сказала я. — Пойдемте.

Я провела Моник в ее комнату, где она сразу закашлялась. Боже! Опять это красноречивое пятно! Надо будет сказать доктору Элджину. Ей я ничего не сказала, только попеняла, укладывая в постель:

— Ноги словно ледышки. Сейчас принесу бутылку горячей воды. Но сперва молоко с коньяком. Не надо было туда ходить.

Она тихо всхлипывала, и эта умиротворенность тревожила меня больше бурных вспышек.

— Лучше бы я лежала в том гробу.

— Когда подойдет ваш час, у вас будет свой гроб, как у всех.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— О сестра, вы меня так успокаиваете.

— Коньяк еще больше успокоит, сами убедитесь.

— Иногда вы такая строгая, а иногда словно другая.

— Не зря же говорят про две стороны медали. Давайте-ка покажем вашу разумную сторону.

Она опять рассмеялась, но вскоре снова залилась слезами.

— Никому я не нужна, сестра. Они были бы только рады… все до единого.

— Не хочу слушать подобные глупости.

— Это не глупости. Уверяю вас, они были бы рады, если бы я лежала в гробу. Первым бы радовался он.

— Выпейте-ка молочка, — сюсюкала я. — Сейчас принесу бутылочку. Лучше подумаем о мягкой пуховой перинке. Можете поверить, там уютнее, чем в гробу.

Она опять улыбнулась сквозь слезы.

30 июня. День похорон. В доме царит уныние. На половине прислуги судачат о любовной связи умершей и легендарного сэра Эдварда. Наверняка кто-то из тех, кто постарше, помнит. Интересно, остались ли такие в доме? Вот бы вызвать на откровенность. Джейн Гудвин убита горем. Что она будет теперь делать? Надеюсь, ее оставят в Замке, велят Бейнсу найти для нее какое-нибудь занятие. Бедная Джейн, столько лет провести с Валерией Стреттон! Наверняка Валерия откровенничала с ней. Она должна что-то знать. Ближайшим родственником покойной был капитан. Моник была слишком нездорова, чтобы участвовать в похоронах, маленький Эдвард тоже не ходил. Рекс присутствовал. Они с капитаном очень привязаны друг к другу. Печально звонят погребальные колокола. Джейн слегла от горя, заплаканная Моник повторяет, что в гробу должна лежать она: кое-кто этого хочет.

Кто бы вы подумали, был в обители смерти, когда я отправилась туда поднять шторы? Не кто иная, как мисс Беддоус. Почему-то она меня невзлюбила. Впрочем, это у нас взаимное. Она была явно разочарована, когда убедилась, что у меня не было другого дела, кроме как поднять шторы. Интересно, чего она ждала? Я слушаю из окон своей комнаты в башне звон колоколов ближней церкви, возвещающих миру о том, что скончалась Валерия Стреттон.

4 июля. Ко мне в комнату явилась с новостью Эдит.

— Почти решено, что отбывает мистер Рекс, — сообщила она.

— Отбывает? — эхом повторила я, что действительно означало: скажи еще что-нибудь.

— В Австралию отправляется. — Эдит лукаво улыбнулась. — Уж мы-то знаем, кто его там встретит.

— Там у Деринхемов отделение. И у нас тоже.

— Ну, теперь видите, чья возьмет?

— Блестящая стратегия, — согласилась я.

— Как вы сказали? — переспросила она, но не стала дожидаться объяснений — до того была уверена, что ее новости интереснее всего, что могла сказать я. — Мистер Бейнс сам слышал, как ее светлость разговаривала с мистером Рексом. «Ты должен самолично проверить, как там идут дела, — наказывала она. — Твой отец всегда верил в личные контакты».

— Личные контакты с Деринхемами?

— Да, только так можно поправить случившееся. В конце концов, теперь-то он имел время, которого просил, разве нет?

— Полагаю, что имел.

— Мистер Бейнс считает скорое отбытие мистера Рекса в Австралию почти решенным делом. Перемены никогда не приходят в одиночку. Сперва миссис Стреттон отходит… теперь мистер Рекс.

Я согласилась, что это будет в самом деле перемена.

5 июля. Доктор Элджин в подробностях расспрашивал меня о пациентке.

— Ей определенно не стало лучше, сестра.

— Особенно плохо себя чувствует в сырую погоду.

— Разумеется, это естественно. Ухудшилось состояние легких.

— И вдобавок сказывается астма.

— Я как раз собирался предложить вам попробовать при сильном приступе нитритамил. Не исключено, что он ей не показан. Порошок Гимрода доказал свою эффективность. Не то чтобы я был особый сторонник патентованных лекарств, но от этого по крайней мере нет вреда. Вам оно известно, сестра?

— Да, — ответила я. — Порошок поджигают, и больной вдыхает пары. Это средство помогало одной моей больной. И еще: я нашла в своей практике эффективным опускание горящей бумаги в раствор селитры.

— Гм… Но мы должны помнить о слабых легких. Я вам дам микстуру из йодистого калия и летучей соли с настойкой белладонны. Посмотрим, как подействует. Ее можно принимать каждые шесть часов.

— Да, доктор. И надеюсь, удержится теплая и сухая погода. От этого будет зависеть многое.

— Вот именно. По правде сказать, сестра, я считаю, ее вообще не следовало сюда привозить.

— Тогда, быть может, есть смысл порекомендовать вернуться?

— Нисколько не сомневаюсь в разумности такой рекомендации.

С этими словами он удалился на доклад к леди Кредитон.

8 июля. Сегодня мне встретился в саду Рекс.

— Улучили минуту для отдыха, сестра? — обратился он ко мне.

— Без этого не обойтись хоть изредка, — ответила я.

— Ну и как — способна прогулка заменить танец?

— Едва ли.

— И вы предпочли бы наряд леди-ключницы?

— Никакого сравнения.

— Вам все к лицу: ваш тип красоты не нуждается в обрамлении.

— Всякой красоте нужна оправа. Я слышала, вы скоро нас покидаете. Это правда?

— Почти решенное дело.

— В Австралию уезжаете, верно?

— Как вы обо всем осведомлены!

— В Замке хорошо налажена служба новостей.

— Ох уж эта прислуга, — вздохнул он.

— Я уверена, путешествие доставит вам удовольствие. Когда вы отбываете?

— Не раньше конца года.

— Значит, поплывете в австралийское лето, а нам предоставите одолевать тяготы зимы.

Он долго и пристально смотрел на меня. Я готова была обидеться, потому что не уловила и тени сожаления в его взгляде. А мне представлялось, он питал ко мне дружеское расположение. Увы, это был всего лишь легкий флирт. Да и могло ли быть по-другому?

— Надеюсь, — продолжала я, — сэр Деринхем и его дочь, которые, говорят, уже находятся в Австралии, устроят вам очень теплую встречу.

— Надо думать, устроят. — Вдруг он сказал: — Поговаривают, что миссис Стреттон вернется в родительский дом.

— Неужели?

— В самом деле. Доктор уже имел беседу с моей матерью. По-моему, он считает во всех отношениях разумным, чтобы миссис Стреттон вернулась в привычный климат.

— Понятно, — сказала я.

— Будущее вашей больной, разумеется, как-то коснется и вас, — заметил он.

— Конечно.

— Моя мать собирается с вами говорить на эту тему. Ее предложение будет для вас полной неожиданностью.

— Могу себе представить.

Мы стояли у пруда, любуясь, как плавал взад-вперед древний карп. Рекс перевел разговор на Австралию: он уже побывал там несколько лет назад. Великолепный порт, сказал он. У него всегда было такое чувство, что он туда еще вернется.

9 июля. Жду, когда за мной пошлет леди Кредитон. Пытаюсь угадать, что она скажет, когда позовет. Предложит сопровождать мою пациентку? Или объявит о предстоящем увольнении через месяц или чуть позже (так как захочет, чтобы я пробыла до самого отбытия с Моник)? Австралия… Я никогда не думала об отъезде из Англии, но, если бы меня спросили, я бы не раздумывая ответила, что всегда мечтала путешествовать. Теперь, когда я думаю об отъезде из дома, то представляю, в первую очередь, не дом своего детства, а Аннин Дом Королевы. Я пишу этот дневник, а Анна не идет у меня из головы. Уж я-то знаю, как ей интересно все, что происходит в Замке. Теперь и я разделяю ее интерес. Он сильно сблизил нас, и первое, что приходит в голову при мысли об отъезде, что нам придется расстаться. Разумеется, я не должна ее оставлять. Могу вместо этого уйти из Замка. Но и он стал частью моей жизни. Как мне его бросить?

Каждый раз, когда стучат в мою дверь, я жду, что войдет кто-нибудь из прислуги и сообщит, что меня зовет ее светлость. Я вся в волнении.

10 июля. Сегодня в Замке случился переполох. Потерялся юный Эдвард. Мисс Беддоус была так расстроена! Она потеряла его из виду вскоре после полдника. Мальчик встал из-за стола и ушел в детскую. Подозреваю, что она немного соснула после еды, а, когда очнулась, его уже не было. Не особенно встревожившись, она спустилась посмотреть в саду. По-настоящему забеспокоилась, лишь когда он не появился к четырем, хотя обычно выпивал в это время стакан молока с пирожным. Она кинулась к его матери, чего ни в коем случае не следовало делать, потому что Моник немедленно ударилась в панику, подняла крик, что потерялся ее мальчик. Вскоре все мы принялись искать. Капитан отправился с мисс Беддоус и Бейнсом, а я с Рексом, Джейн и Эдит. Мы пошли в сад, так как были уверены, что он мог скрыться только через него. Все вместе, не сговариваясь, направились через рощу к железному ограждению на уступе скалы. Мысль резонная, но мог ли мальчик протиснуться между прутьями? Я со страхом глянула на Рекса. Он прочитал мои опасения и твердо сказал:

— Нет, это невозможно. Кто-нибудь заметил бы.

Лично я не была так уверена. Пока мы стояли на этом месте, до меня донесся голос Моник. Я догадалась, что она увязалась за нами. Она была в алом шелковом халате, распущенные волосы беспорядочно падали на плечи, глаза дико горели.

— Так я и знала, — кричала она. — Знала, что он пойдет сюда. Я знаю, он упал, сорвался со скалы. Я прыгну следом. Я здесь никому не нужна.

Я немедля подошла и сказала:

— Право, это смешно. Его здесь нет, уверяю вас. Где-нибудь заигрался.

— Оставьте меня в покое. Вы меня обманываете — все до одного. Не хотите меня здесь. Только обрадовались бы, если бы я…

Начинался истерический припадок. Я знала по опыту, к чему это могло привести.

— Я должна увести ее домой, — сказала я.

Она толкнула меня с такой силой, что я непременно упала бы, не окажись рядом со мной Рекса. Я уже имела случай убедиться, какой необыкновенной силой она бывала наделена, когда ею овладевала ярость.

— Он пропал, — причитала она, — и я пойду следом. Никто меня не остановит.

— Вам станет хуже, — увещевала я. — Вы должны сейчас же вернуться в дом.

Но она уже бежала к ограждению.

Рекс опередил ее. Он пытался удержать ее, и я ужасно боялась, что они перевалятся через перила. Тут появился капитан с мисс Беддоус и Бейнсом. Увидев происходящее, он подошел к жене и, взяв за руки, оттащил от перил.

— Ты был бы рад… рад… — кричала она, заходясь в кашле.

Я приблизилась к ним, капитан покосился на меня.

— Сам отнесу, — вдруг сказал он и взял ее на руки, как ребенка.

Я пошла следом за ними в ее комнату. Чувствовала за спиной изумленное молчание всех остальных: на минуту даже забыли о мальчике.

Опасаясь, что приступ близится к кульминации, я мечтала, чтобы она поскорее оказалась у себя и я могла помочь. Сказав капитану, чтобы послал за доктором, я дала ей прописанную микстуру. Мне казалось, она вот-вот умрет. Это был наихудший приступ со времени моего приезда.

Пришел доктор Элджин, но к этому времени ее дыхание выправилось. Она сильно обмякла от упадка сил, но я была уверена, что угроза для жизни миновала. Перед самым появлением доктора я смогла сообщить ей, что Эдвард нашелся.

Ко второй сцене в один день я была, признаться, не готова. Эдварда нашла я. Это случилось сразу после того, как я дала его матери лекарство и, поудобнее устроив ее, отлучилась к себе в комнату за носовым платком. Свой я отдала Моник. В стене моей комнаты имелся вместительный шкаф величиной с чулан: в нем можно было ходить в полный рост. В этом шкафу, положив на вешалки подушку, уютно свернулся Эдвард.

— Тебя все обыскались, — выговорила ему я. — Немедленно выходи и покажись ради всего святого.

И, взяв за руку, передала его Бетси. Увидев ребенка, та только открыла рот.

— Он пробыл все это время в моем шкафу, — сказала я. — Сообщите всем поскорее, что мальчик цел и невредим.

Я вернулась к больной, где через пару минут узнала, что явился доктор.

День выдался изнурительный. Наконец Моник устроили на ночь. Доктор Элджин дал ей опия, предупредив, что она проспит до утра. Она нуждалась в покое. Я тоже отправилась к себе, решив лечь пораньше. Мне нужно было о многом передумать. Только я сняла платье и, переодевшись в халат, стала расчесывать волосы, как моя дверь распахнулась настежь — и я с изумлением увидела мисс Беддоус. Ее лицо было искажено: должно быть, плакала перед этим; пенсне на носу дрожало, кожа пошла красными пятнами. Редко мне случалось видеть столько злобы — она была направлена на меня.

— Вы будете утверждать, что вы тут ни при чем, — вскричала она, — но я знаю, это сделали вы! Вы злая. Всегда меня ненавидели.

— Мисс Беддоус, — обратилась я к ней, — прошу вас, успокойтесь.

— Я спокойна, — крикнула она.

— Прошу меня простить, но это далеко не так.

— Не пытайтесь применять ко мне свои сестринские фокусы. Не надо со мной сюсюкать. Я считаю…

— А я считаю, что вам изменил здравый смысл.

— Он изменил мне с первого раза, как я вас увидела, иначе была бы наготове.

— Мисс Беддоус, прошу вас успокоиться. Сядьте и расскажите, что произошло.

— Что вы устроили, то и произошло.

— Не представляю, о чем вы говорите. Что такое я могла устроить?

— Чтобы меня отослали. С самого приезда вкрадывались в доверие Эдварда.

— Но…

— Конечно, вы будете отрицать. Сестра Ломан, вы лгунья. Я это знаю. Вы хотите убрать меня с дороги. Невзлюбили и решили смахнуть словно муху.

— Уверяю вас, я не понимаю, о чем вы. Как я могу защищаться, если не знаю, в чем меня обвиняют?

Она осела на стул: растерявшаяся, напуганная женщина.

— Пожалуйста, расскажите, — тихо попросила я.

— Меня выгоняют, — сказала она. — Леди Кредитон послала за мной. Сказала, что, по ее мнению, я неправильно воспитываю Эдварда. Мне велено собраться и уезжать: не в ее обычае уведомлять служащих заранее. Вместо уведомления мне вручили жалованье за месяц вперед.

— О… нет!

— Делаете вид, что удивлены? Вы ведь этого хотели.

— Мисс Беддоус, у меня и в мыслях не было ничего подобного.

— Разве не вы всегда намекали, что у меня нет подхода к мальчику?

— Никогда.

— Он все время пропадал здесь.

— В соседней комнате его мать.

— Он к вам приходил.

— Я его полюбила. Умный мальчик. И ничего больше, уверяю вас.

Она вскочила, надвинулась на меня.

— Это вы его спрятали. Вы держали его в шкафу. Да-да, не отпирайтесь, я знаю.

— Мисс Беддоус, ничего подобного я не делала. Чего ради?

— Потому что знали, что мной недовольны. Решили, пускай это будет последней каплей, как оно и получилось.

— Могу сказать только одно: вы неправы. Мне бы следовало рассердиться на вас, но я вас жалею, мисс Беддоус. Мне ужасно жаль. У вас достаточно… денег?

Ее лицо скривилось от боли. «О Боже, — подумала я, — помоги одиноким женщинам! Особенно тем, которые воспитаны в благородной бедности: этим достается всех больше».

— У меня есть месячное жалованье, — ответила она.

Я пошла к столу, открыла ящик, достала две пятифунтовые бумажки.

— Вот, возьмите, — сказала.

— Я скорее умру, — театральным тоном отвергла она.

— Ну, пожалуйста, я прошу.

— Чего ради вы меня просите?

— Потому что вы в чем-то меня подозреваете. Я не уверена, в чем именно. Думаете, это мои происки. Все совсем не так, но, раз вы меня заподозрили, я просто обязана уговорить вас принять эти деньги.

Она попеременно смотрела на деньги и на меня: я прочла по ее глазам, что она рассчитывала, сколько сможет протянуть на них. Я тотчас представила, как она, сидя в жалкой меблированной комнате, пишет письма по объявлениям, которые представляются такими солидными на бумаге. Представила спесивых въедливых хозяек, брюзгливых старух, которым понадобилась компаньонка, проказливых мальчишек вроде Эдварда. Слезы готовы были навернуться на мои глаза. Она тоже заметила их — они были красноречивее любых слов.

— Но я думала… была уверена… — забормотала она.

— Что это я спрятала ребенка? Но чего ради мне это делать? Неужели сами не видите, насколько это надуманно. О, я вас понимаю. Вы ужасно расстроены. Леди Кредитон поступила… бесчеловечно.

Она часто закивала.

— Прошу вас, пожалуйста, принять эти деньги. Это малость, конечно. Как бы я хотела дать вам больше!

Она села, уставившись перед собой, и я сунула деньги в карман ее платья.

— Сейчас заварю вам хорошего чая, — сказала я. — Чашку крепкого сладкого чая. Сами поразитесь, как вам полегчает.

Я поставила чайник. Я вовсе не была так спокойна, как казалась со стороны: у меня подрагивали руки.

Пока грелся чайник, я заверила ее, что немедленно дам знать, если услышу о подходящем месте. Ведь я, с моей профессией, вращаюсь среди людей. Буду иметь ее в виду.

Она сказала, прихлебывая чай:

— Я должна перед вами извиниться.

— Забудем об этом, — отмахнулась я. — Я вас понимаю. Это все от потрясения. Утром вам станет легче.

— Утром я уезжаю, — сказала она.

— Куда вы поедете?

— В городе имеется один недорогой дом с меблированными комнатами. Надеюсь, что-нибудь подвернется в скором времени.

— Я в этом уверена, — сказала я.

Уходя, она смотрела на меня как на подругу. Что до меня, то я была тронута. Непременно дам ей знать, если услышу о вакансии.

11 июля. Сегодня меня позвала леди Кредитон. Я успела позабыть жуткий страх, который она способна навеять, так как слишком редко удостаивалась чести быть принятой. Она не сгибаясь сидела на смахивавшем на трон резном жестком стуле. Белоснежный капор вполне мог сойти за корону, до того царственно она его носила.

— Сестра Ломан, прошу садиться. — Я села. — Я послала за вами, так как имею для вас предложение. У меня было несколько бесед с доктором Элджином, который уведомил меня, что состояние вашей больной не улучшается.

Она строго посмотрела на меня, будто в этом была повинна моя некомпетентность. Только я не мисс Беддоус — меня не испугаешь.

— Не сомневаюсь, что доктор Элджин объяснил вам причину, — сказала я.

— Он считает, что для нее нехорош наш климат. Поэтому я и пришла к этому решению. Миссис Стреттон предстоит навестить ее родные берега. Если это пойдет на пользу ее здоровью, мы убедимся, что здешний климат действительно ей вреден.

— Понимаю.

— Теперь о вас, сестра. Представляется два варианта. Для ухода за ней понадобится сиделка. В этом нет сомнений. Доктор Элджин высокого мнения о ваших способностях. Поэтому я и предлагаю вам выбор. Если желаете, можете ехать с ней и продолжать ухаживать в должности сестры; если же сочтете невозможным оставаться при ней, вас доставят обратно в Англию за мой счет. Наконец, если не захотите сопровождать ее, то не остается ничего другого, как прервать ваши обязательства.

Некоторое время я молчала. Разумеется, этого я и ждала, но из моей головы не шла Анна.

— Ну? — не выдержала она.

— Ваша светлость понимает, что мне предстоит непростое решение.

Она нехотя согласилась.

— Согласна, мы испытывали бы некоторое неудобство, если бы вы решили оставить больную. Она к вам привыкла, а вы к ней.

Леди Кредитон ждала ответа. Любимое ее словцо «неудобство» подразумевало, что она предпочла бы, чтобы я избавила ее от столь нежелательного состояния.

— Я действительно ее понимаю, — ответила я. — И все же должна принять очень серьезное решение. — Неожиданно для себя я вдруг спросила: — Леди Кредитон, вы позволите сделать предложение вам?

Она слегка опешила, но я поспешила заговорить, прежде чем она успела отвергнуть.

— Это касается малыша, Эдварда. Очевидно, он будет с матерью?

— Д… да, — нехотя признала она. — По крайней мере пока. Он еще молод и в свое время вернется.

— Но сейчас едет с ней?

Она изумленно смотрела на меня. Не так она привыкла разговаривать с теми, кто был у нее в услужении.

— Мисс Беддоус уволена, — напомнила я. — Я бы не взялась ухаживать за больной и ребенком, но надо полагать, ваша светлость уже думали о найме няньки или гувернантки для мальчика.

Изумление не сходило с ее лица. Она не имела обыкновения обсуждать домашние дела с людьми, которых, по ее убеждению, они не касались. Я торопливо продолжила:

— Вполне возможно, что одна моя приятельница могла бы согласиться взять на себя обязанности по присмотру за Эдвардом. Если бы она согласилась… то и я бы с удовольствием поехала с миссис Стреттон.

Вздох облегчения всколыхнул ее грудь, и она была слишком захвачена врасплох, чтобы скрыть его. До того ей хотелось, чтобы я сопровождала Моник. К тому ж она понимала, что Эдварду все равно понадобится гувернантка.

Часть третья «НЕВОЗМУТИМАЯ ЛЕДИ»

10

Когда в тот день ко мне пришла Шантель, мне сразу передалось ее волнение: лишь только стукнула калитка и я увидела ее на лужайке двора. От ее красоты, можно сказать, захватывало дух. Тонкая, изящная, с пелеринкой на стремительном излете, словно не касающаяся земли, она смотрелась ожившей картинкой из «Золотой книги сказок», которую некогда читала мне мама.

Я кинулась к двери. Теперь мне не нужно было обегать препятствия: большая часть мебели уже ушла. Шантель смеялась от возбуждения.

— Новость! Новость! — на ходу выкрикивала она. Войдя в холл, остановилась и, опешив от неожиданности, осмотрелась по сторонам. — О, какие перемены! Теперь это похоже на холл.

— Да, больше отвечает первоначальному замыслу, — согласилась я.

— Слава Богу, избавилась хоть от части этих противных часов. Тик-так, тик-так. Неужели они не действовали тебе на нервы?

— Увы, они ушли, что называется, за гроши.

— Ничего. Главное, их больше нет. А теперь слушай меня, Анна. Кое-что случилось.

— Я уже заметила.

— Я хочу, чтобы ты прочла мой дневник и составила представление о картине. А я тем временем отправлюсь в город за покупками.

— Но ведь ты только что вошла.

— Послушай! Ты не составишь ясного представления, пока не прочтешь дневник. Ну, будь умницей, Анна. Я вернусь не позже чем через час. Так что садись и читай.

И ушла, оставив меня в опустошенном холле с тетрадкой. Итак, я села за чтение и, когда добралась до довольно-таки неожиданной концовки рассказа о том, как она осмелилась предложить выход самой леди Кредитон, до меня дошло, кого она имела в виду.

Ошеломленная таким поворотом, Я сидела, вперившись в немногие остававшиеся предметы, и некстати думала, что едва ли кто-нибудь когда-нибудь купит роскошную вещь вроде горки со старинной оловянной посудой и безделушками из слоновой кости на полках черного дерева, украшенных резными фигурами, представлявшими четыре времени года. Кому в наши дни могло понадобиться такое сокровище? Какая муха укусила тетю Шарлотту, заставив вбухать целое состояние в вещи, на которые на всем свете найдутся считанные покупатели? А наверху была еще китайская коллекция. И все же в последние недели забрезжил лучик надежды на то, что мне удастся свести дебет с кредитом и расплатиться с доставшимися в наследство долгами. Кажется, я смогу с чистой душой начать все сначала.

Сначала… Именно это и предлагала мне Шантель. Я с нетерпением ждала ее возвращения. Попросила Элен, прежде чем она уйдет, приготовить чаю. Теперь она являлась не каждый день. Мистер Орфи не разрешал. Его дела шли в гору, и он требовал, чтобы жена была дома и помогала. Теперь каждый ее приход подавался в виде особого одолжения. Но это не касалось Шантели: Элен охотно приготовила для нее чай, прибавив, что ее сестра часто и высоко отзывалась о сестре Ломан.

— Еще бы не высоко!

— Эдит говорит, она не только дельная сиделка, но и очень толковая: даже леди Кредитон не находит к чему придраться.

Я порадовалась за нее, но мыслями была уже далеко, думала о перспективе отъезда из Англии, прощания с уединением Дома Королевы. Часто говорят: начать жизнь сначала. Вроде заезженного клише. Но в моем случае это была бы в самом деле новая жизнь, полный разрыв с прежней. Шантель осталась бы единственной связью со всем, что произошло.

Но я спешила с выводами. Что если я неправильно истолковала смысл слов Шантели? Что если мной опять овладел безумный сон, как это уже было по крайней мере однажды?

Чай Элен подала по высшему разряду: на лакированном подносе в чайнике из сподовского сервиза с дорогим серебряным ситечком георгианской эпохи. Впрочем, сейчас это было неважно — скорее наоборот, только приличествовало случаю.

Элен нарочно медлила с уходом, чтобы как следует рассмотреть Шантель, а когда наконец ушла и мы остались одни в доме, Шантель обратилась ко мне.

— Только я прослышала, что меня могут пригласить ехать, сразу подумала о тебе, Анна. Мне невыносима мысль бросить тебя в унылом Доме Королевы с совершенно неустроенным будущим. И я твердо решила, что этому не бывать. Как вдруг все ставит на место случай, рука благосклонной судьбы! Ни с того ни с сего отсылают старушку Беддоус. Ясное дело, рано или поздно это должно было случиться: она такая неумеха. Тут меня и осеняет эта замечательная идея и я выкладываю все ее светлости.

— Ты не пишешь в дневнике, что она ответила.

— Это оттого, что у меня настоящее чувство театральности. Неужели не поняла из того, что прочла? Если бы я все расписала, пропал бы весь эффект. А это самое главное. Мне хотелось самой принести тебе новость.

— Ну так что она ответила?

— Дорогуша Анна, трезвая моя подружка, она не отвергла мое предложение.

— Но, судя по твоему тону, согласилась бы взять меня без особой охоты.

— Без особой охоты? Леди Кредитон никогда не бывает удовлетворена, беря кого-либо на службу. Пусть будут довольны те, кого она нанимает. Она выше этого, из других сфер. Она испытывает только одно: удобство или неудобство — и рассчитывает, что все, кто ее окружают, станут заботиться о том, чтобы первое было ее постоянным состоянием.

Она заразительно рассмеялась, и я лишний раз порадовалась нашей близости.

— Ну, ты расскажешь, наконец, чем все кончилось?

— На чем я остановилась? На том, что дала понять, что соглашусь сопровождать миссис Стреттон, если поедет и моя подруга в должности няньки, гувернантки или воспитательницы при мальчике. Мне сразу стало ясно, что она сочла такое решение «удобным». Я настолько огорошила ее и застала врасплох своим нахальством, что она даже забыла состроить привычную мину ледяного безразличия. До того была довольна. Я сказала: «Подруга, о которой я говорю, мисс Анна Брет». — «Брет? — переспросила она. — Знакомое имя». — «Полагаю, что да, — ответила я. — Мисс Брет — хозяйка антикварного дела». — «Припоминаю. Не у них ли приключилась какая-то сомнительная история?»— «Вы о смерти ее тетушки?» — «Да — и при весьма странных обстоятельствах». — «Они прояснились при дознании. Я ухаживала за ней». — «Вроде бы так, — сказала она. — Но какова квалификация этой… особы?» — «Мисс Брет — хорошо образованная дочь армейского офицера. Разумеется, мне будет непросто уговорить ее ехать». В ответ она то ли хмыкнула, то ли усмехнулась. Сказать ей, что кого-то нужно уговаривать пойти к ней на службу! «А это ее антикварное дело? — ехидно осведомилась она. — Вряд ли эта молодая женщина захочет отказаться от процветающего предприятия ради должности гувернантки». — «Леди Кредитон, — отвечаю я, — мисс Брет столкнулась с трудностями, пока ухаживала за тетушкой». — «Мне показалось, этим занимались вы». — «Я имею в виду время до моего появления у них. Болезнь в доме большое… неудобство — особенно в малом доме, осмелюсь заметить. Слишком велика нагрузка. Трудно управиться со всем в одиночку. Сейчас она распродает имущество и, насколько мне известно, хотела бы изменить образ жизни». Видно было, что она решила взять тебя с самого начала и возражала, скорее, по привычке. Не хотела, чтобы я подумала, будто она рада моему предложению. Итак, завтра тебе предстоит предстать перед ней. Вернувшись, я должна дать ответ, явишься ли ты для беседы. Я дала понять, что буду тебя уговаривать и что мой ответ на предложение сопровождать миссис Стреттон будет зависеть от твоего решения.

— О, Шантель… я не могу!

— А я скажу, что тебе следует соглашаться в любом случае. Видишь ли, это моя работа, и, кажется, я начинаю понимать бедную Моник.

«Бедную Моник?! Его жену! Женщину, на которой он был уже женат, когда приходил сюда и заставил меня подумать… Нет, не так. Это были мои глупые фантазии. Но как я могу воспитывать его ребенка?»

— Звучит довольно-таки нелепо, — вслух сказала я. — Я подумывала дать объявление, что ищу место у антиквара.

— И многим антикварам нужны помощники? Я знаю, ты эрудированна, но тебе не на пользу твой пол: что на твое объявление откликнутся, один шанс из десяти тысяч.

— Вероятно, ты права, — уступила я. — Но мне нужно время подумать.

— «Есть такие приливы в делах людей, куда вступив, тянешь счастливый жребий», — процитировала она.

— Ты считаешь, это тот самый прилив? — засмеялась я.

— Я знаю, что тебе нельзя здесь оставаться. Ты изменилась, Анна. Стала какой-то… мрачной. Оно и понятно: жить в таком доме после всего, что произошло.

— Дом придется сдать, — сказала я. — Я не могу его продать и вряд ли когда-либо смогу. Слишком многое потребуется для этого. Агент по недвижимости подыскал мужа и жену, которые страшно увлекаются старинными домами. Они бы согласились жить в доме, присматривать за ним и сделать ремонт, но при условии, что в течение трех лет я не получаю с них платы, — а они за этот срок выполнят все, что необходимо.

— Чем не выход?

— Какой здесь выход, Шантель?

— Ты оказываешься без крыши над головой. В дом вселяются жильцы и делают ремонт. Разве не ответ на все вопросы?

— Все равно надо все обдумать.

— Ты должна согласиться на завтрашнюю встречу с леди Кредитон. Только не смотри так испуганно. Ты не обязана давать окончательный ответ. Просто сходи и поговори. Сама увидишь Замок. Да подумай о нас, Анна. Только представь, каково тебе будет, если я уеду, а ты поступишь работать к противному антиквару, которого пока что нет на примете, а возможно, так никогда и не найдется.

— Откуда ты знаешь, что он будет противный?

— Будет — по сравнению с приключениями, которые тебе обещаю я. Ну, мне пора. Итак, я передам леди Кредитон, что ты явишься завтра днем.

Перед уходом она немного поговорила о Замке. Меня заразило ее преклонение перед этим местом. Она так ясно передала его в своем дневнике.

Как тихо было ночью в Доме Королевы. В окно светила луна, выделяя бледные тени еще не распроданных предметов.

«Тик-так, тик-так», — стучали напольные часы у стены. Кому может понадобиться это викторианское страшилище? Не то что старинные благородные «дедушкины» часы.

Я услышала скрип лестничной половицы: в детстве мне чудилось, что это крадется призрак — на самом деле скрипела усыхающая древесина. Кругом была полная тишина — оголенный от мебельного нагромождения дом обрел изначальное достоинство. Кто мог любоваться обшивкой стен, когда они были закрыты шкафами и комодами? Можно ли было отдать должное замечательной планировке, если комнаты были забиты мебелью, как у нас принято было говорить, «на время».

В последнее время я мысленно обставляла дом по своему вкусу. В холле поставила бы тюдоровский комод наподобие того, который однажды видела на распродаже и даже пыталась купить, но не сторговалась. Работа четырнадцатого века с резными Святым Георгием и Драконом на передней панели. В пару комоду поставила бы трапезный стол с резными ножками и деревянные стулья с высокими спинками.

Только что было толку мечтать? Мне была не по карману жизнь в Доме Королевы: хоть он и принадлежал мне, вскоре начал бы разваливаться на части, если бы осталась. Ради его блага я должна была уехать.

А это предложение? Съехать прямо сейчас, более того, даже из Англии уехать. Когда-то я мечтала поплыть на корабле к родителям в Индию. Помню, как ходила с Элен на набережную, как зачарованная глазела на корабли, воображала, как тайком прокрадусь на борт и уплыву. И вот явилась возможность. Глупо было бы не воспользоваться.

Я представляла, какой будет моя жизнь, если я упущу этот шанс. Полное одиночество, тоска, изнурительные поиски места. Шантель была права: многие ли антиквары ищут сейчас помощников?

Я радовалась своему волнению. Да-да, я была взволнована. До того, что не могла уснуть.

Накинув халат, я спустилась к подножию лестницы. Сюда скатилась в ту роковую ночь тетя Шарлотта. На этом месте я стояла с капитаном Стреттоном. Высоко над головой он держал свечу — мы только что сошли вниз. Я заново пережила волнения, которые испытывала в тот вечер: мне казалось тогда, что я на пороге прекрасного приключения. Я продолжала цепляться за свою веру, пока не узнала, что он женат — уже был женат, когда пришел сюда, веселился со мной и внушил уверенность, которой я лишилась со смертью мамы, что я могу представлять для кого-то какую-то ценность.

Внизу была комната, где мы вместе ужинали. Воспоминание об этом было для меня мучительно.

Чтобы я предложила себя воспитательницей его ребенка?! А где будет в это время сам он? Я не спросила у Шантели. Мне было известно, что сейчас он в Замке. Наверняка скоро уедет, но если я возьмусь смотреть за ребенком, то буду изредка видеть и его.

Зачем я обходила среди ночи дом, держа свечу в изящном золоченом подсвечнике — том самом, который в тот вечер держал он (мы его так и не продали)? У меня развивалась странность. Молодая мисс Брет делалась старой мисс Брет; еще немного, и стану чудаковатой старухой Брет. Если не ухвачусь за эту возможность, буду корить себя до конца беспросветной жизни.

А если «да» — соглашусь отплыть на корабле в роли воспитательницы его ребенка, — что тогда?

Я оделась с особой тщательностью. Решила предстать аккуратной и скромной, без претензий. Человека встречают по одежке, тем более женщину.

Я представила леди Кредитон, которую видела только раз в жизни, вместе с тетей Шарлоттой. Это было давным-давно. Я решила ни в коем случае не дать себя ей в обиду.

Когда меня обуревают дурные предчувствия и сомнения, я умею принимать вид холодного безразличия: даже те, кто хорошо меня знает, не подозревают, что это напускное. Даже Шантель думает, что я владею собой, в любом положении остаюсь хозяйкой. Это же я должна была внушить леди Кредитон.

Чтобы по приезде в Замок не выглядеть запыхавшейся и обветренной, я наняла коляску. В строгом коричневом костюме — цвет, по уверению Шантели, мне не шедший, — и довольно неприглядной шляпке с лентой блеклого шифона, и в бурых нитяных перчатках, на мой взгляд, я смотрелась идеальной гувернанткой и могла не откладывая приступить к обязанностям.

Чего ради мне было тревожиться? Если леди Кредитон сочтет, что я не подхожу, тем лучше, вопрос решится сам собой, без моего участия.

Но желала ли я быть принятой? Разумеется, желала, так как, хоть и опасалась снова увидеть капитана и, вероятно, расстроиться от этого, не могла противиться открывавшейся перспективе.

Передо мной было две дороги. Я могла продолжать унылое бесцветное существование или могла вступить в новый мир, сулящий неожиданные повороты. «Но на любой из двух меня может постичь разочарование, — предостерегала я себя. — Кто знает наперед? Так что пусть за меня решит леди Кредитон».

Опять я оказалась в том самом холле. Те же гобелены. Я почти слышала его голос. Как он меня тогда поразил! Давно пора забыть после стольких лет.

— Ее светлость сейчас вас примет, мисс Брет, — обратился ко мне важный Бейнс, о котором с почти суеверным страхом упоминала Элен, и в то же время едва ли не комический персонаж в дневнике Шантели.

Я последовала за ним по лестнице, как уже делала однажды. У меня было такое чувство, будто путешествую обратно во времени, и, когда он откроет дверь, первым делом увижу тетю Шарлотту, торгующуюся о цене секретера.

Леди Кредитон мало изменилась с тех пор: сидела на том же жестком стуле с высокой прямой спинкой, была, как всегда, властна, только на этот раз выказала больший, чем тогда, интерес к моей персоне.

— Прошу садиться, — заговорила она.

Я села.

— Сестра Ломан сообщает, что вас интересует должность гувернантки, которая освободилась у нас.

— Мне бы хотелось узнать больше, леди Кредитон.

Она слегка удивилась.

— Со слов сестры Ломан я поняла, что вы свободны от других обязательств.

— Да, примерно через месяц могу приступить, если мне подойдут условия.

Шантель предупредила, как вести с ней дела. И пока она вела речь о моих обязанностях, жалованье, одна часть моего «я» по обыкновению обозревала комнату, оценивая ее убранство, тогда как другая тревожно ждала результата и в то же время пыталась постичь, чего я в самом деле хотела.

Надо полагать, мой недостаточный пыл в качестве просительницы пошел мне на пользу. Леди Кредитон до того привыкла к смирению со стороны тех, кто на нее работал, что даже намек на независимость приводил ее в замешательство, невольно внушая уважение к тому, кто его выказывал. Наконец она выговорила:

— Буду рада, мисс Брет, если вы согласитесь принять эту должность, и хотела бы видеть вас здесь возможно скорее. Предлагаю вам те же условия, которые мы заключили с сестрой Ломан. Вы сопровождаете ребенка до дома его матери, и, если не пожелаете остаться, вас доставляют обратно в Англию за мой счет. Поскольку гувернантка мальчика уже съехала, нам понадобится заместительница как можно скорее.

— Понимаю вас, леди Кредитон, и завтра-послезавтра сообщу о своем решении.

— Вашем решении?

— Я должна закончить дела. Боюсь, на это может уйти целый месяц.

— Хорошо, но можете дать ответ прямо сейчас. Предположим, мы согласны ждать месяц?

— Если так…

— Значит, решено. Но, мисс Брет, я рассчитываю на ваш скорейший приезд. Это большое неудобство, когда у ребенка нет гувернантки. Я не стану запрашивать характеристик, раз вас рекомендовала сестра Ломан.

Это был знак, что аудиенция закончена. В легком потрясении я вышла из комнаты.

Итак, она решила за меня, но, само собой разумеется, я бы не позволила ей этого, если бы не хотела сама. К чему себя обманывать? Как только Шантель сделала это предложение, я сразу знала, что соглашусь.

Только к середине сентября я оставила Дом Королевы. Все устроилось. Оставшуюся мебель я уступила продавцу с большими потерями для себя. Не тронула только фамильную драгоценность: знаменитую кровать, которую нельзя было разлучать с домом. В день, когда я переезжала в Замок, в доме должны были поселиться жильцы: ключ я оставила у агента по продаже недвижимости.

Напоследок я еще раз обошла опустевшие комнаты, увидела их такими, какими никогда до этого не видела. Как замечательно смотрелась лепнина на потолках, прежде почти невидная, или милые уютные уголки, раньше забитые до неузнаваемости, или буфетные и кладовые, которым вернули их первоначальное назначение. Я была уверена, что новые жильцы полюбят дом. До этого я встречалась с ними два раза, и то, как зажигались их глаза при виде старинных потолочных балок, рыбного орнамента на стенных панелях, покатых полов и тому подобного, убедило меня, что они по достоинству оценили дом.

Мои вещи были уложены — в любой момент к двери дома могла подкатить наемная коляска. Я в последний раз обходила дом, когда зазвенел звонок. Подъехала коляска.

Итак, я вошла в новую жизнь.

Это был мой третий приезд в Замок, но как все отличалось от двух первых. Тогда я была робкой посетительницей — теперь явилась, чтобы войти в его жизнь.

Меня встретил Бейнс и без проволочек передал в руки Эдит. Это была привилегия, дань не только тому, что я была подруга Шантели, но и тому, что у меня работала сестра Эдит, Элен, и, надо полагать, хорошо отозвалась обо мне.

— Мы надеемся, вам здесь будет удобно, мисс Брет, — сказала Эдит. — Но если что-нибудь не устроит, то, пожалуйста, дайте мне знать.

Она переняла важность самого Бейнса. Я поблагодарила, уверив, что не буду испытывать неудобств, пока буду находиться в Замке. Ведь это ненадолго. Примерно через месяц нам предстояло отплыть.

Комнату мне выделили в башне, знакомой по описанию Шантели. Башня Стреттон. Здесь обитали больная, склонная к истерикам Моник, Шантель и мой воспитанник.

Я осмотрела комнату. Она была просторна и уютно драпирована. Небольшая кровать с пологом на ножках, однако не выгороженная занавесом, как водилось в георгианское время, к которому она относилась. Приземистый, немецкий тяжелый комод, пара стульев и кресло того же, что и кровать, периода. В комнате имелась выгородка, альков вроде тех, что встречаются во французских шато. В нем размещались столик с зеркалом, поясная ванна и туалетные приспособления. Здесь мне будет даже удобнее, чем в Доме Королевы.

Не успела Эдит оставить меня распаковывать вещи, как явилась Шантель. Она уселась на кровать и звонко засмеялась.

— Ну вот ты и здесь, Анна. Как видишь, все выходит по-моему.

— Думаешь, у меня получится? Ведь я никогда не имела дела с малыми детьми. Что если Эдвард меня невзлюбит?

— Во всяком случае не будет тебя презирать, как презирал старушку Беддоус. Первое, чего следует добиваться от детей, — это уважение.Привязанность придет потом.

— Уважение? За что меня уважать этому ребенку?

— За то, что увидит в тебе всезнающее, всемогущее существо.

— Ты изображаешь меня прямо божеством.

— Такой я тебя и ощущаю. Можешь представить, как я горжусь собой. Я чувствую, что способна добиться всего, чего захочу.

— Только из-за того, что сумела добыть вакантную должность для подруги?

— О Анна, прошу тебя, не будь такой приземленной. Дай хоть немного понаслаждаться своей властью. Властью над самой леди Кредитон, которая воображает себя чуть ли не абсолютным монархом.

— Ей, по крайней мере, приходится спускаться на грешную землю.

— Анна, как замечательно, что ты здесь! Подумать только, мы отправляемся на край света — и вместе. Хоть это тебя возбуждает?

Я согласилась, что возбуждает.

Тут приоткрылась дверь, и в комнату заглянул Эдвард.

— Входи, дитя мое, — смеясь, позвала Шантель, — знакомься с твоей новой гувернанткой.

Он вошел с загоревшимися от нетерпения глазами. Да, он был истинный сын капитана: тот же слегка загнутый кверху разрез глаз. На миг я испытала замешательство при мысли о том, как счастлива была бы, если бы он был моим сыном.

— Здравствуй, — учтиво сказала я, протягивая руку.

Он взял ее с серьезным видом.

— Здравствуйте, мисс…

— Брет, — подсказала Шантель.

— Мисс Брет, — повторил он.

Он показался мне развитым не по летам: верно, от не совсем обычной жизни, которую успел прожить. Сначала этот остров, куда мы собирались вскоре отправиться, потом вдруг Англия и Замок.

— Вы будете меня учить? — спросил он.

— Буду.

— Я умный, — похвастался он.

— Это решать другим, Эдвард, — рассмеялась Шантель.

— Но я уже решил.

— Нет, ты только послушай, Анна: он решил, что умный. Насколько это облегчает твою миссию.

— Посмотрим, — ответила я.

Он оценивающе разглядывал меня.

— Скоро я поплыву на корабле, — доложил он. — На большом корабле.

— Мы тоже, — напомнила Шантель.

— У нас будут на корабле уроки?

— А как же? — ответила я. — Иначе нет смысла в моем приезде.

— Если будет крушение, я поднимусь на мостик, — вдруг сказал он.

— Ради всего святого, не говори такого, — вскричала Шантель. Она обернулась ко мне. — Теперь, когда ты познакомилась с мастером Эдвардом, позволь отвести тебя к его маме. Ей, должно быть, не терпится тебя увидеть.

— Не терпится? — переспросил Эдвард.

— Еще бы, конечно же, она хочет увидеть гувернантку своего любимого сыночка.

— Сегодня я не ее любимый сыночек. И вчера тоже.

Это подтверждало, что мне рассказывала Шантель о его матери.

Итак, сразу после того, как я увидела его сына, мне предстояла встреча с женой. Шантель отвела меня к ней. Она лежала на кровати, и меня тотчас охватило чувство, в котором я вполне отдавала себе отчет. До чего красива! Откинувшись на подушки с узорчатыми уголками, она была в белом шелковом пеньюаре поверх кружевной сорочки. Щеки покрывал слабый румянец, темные глаза блестели. Она дышала трудно и натужно.

— Это мисс Брет, новая гувернантка Эдварда.

— Вы подруга сестры Ломан, — произнесла она тоном скорее утверждения, чем вопроса.

Я подтвердила, что это так.

— Вы не очень-то на нее похожи. — Слова были высказаны мне отнюдь не в комплимент. Она скосилась на Шантель, лукаво улыбнувшись уголками рта.

— Увы, нет, — признала я.

— Мисс Брет серьезнее меня, — сказала Шантель. — Из нее выйдет идеальная гувернантка.

— И у вас был мебельный магазин, — прибавила Моник.

— Можете называть его и так.

— Ни в коем случае, — возмутилась Шантель. — Она занималась антиквариатом, это совсем другое дело. Только очень подготовленные люди, которые много знают про старинную мебель, способны успешно торговать антиквариатом.

— Мисс Бретт торговала успешно?

Вопрос был с подковыркой. Если я добилась успеха в деле, требовавшем столь высокой подготовки, то зачем взялась за должность гувернантки?

— Весьма успешно, — ответила Шантель. — А теперь, после того как вы познакомились с мисс Брет, полагаю, вам пора выпить чаю и немного отдохнуть. — Она обернулась ко мне. — Миссис Стреттон перенесла вчера приступ. Не то чтобы сильный, но все же приступ. Я всегда требую, чтобы она вела спокойный образ жизни, после того как они случаются.

Чувствовалось, что Шантель была хозяйкой положения.

Эдвард, молча наблюдавший за происходившей сценой, предложил посидеть с мамой и рассказать о большом корабле, на котором они поплывут. Но она отвернулась, и Шантель сказала:

— Пойдем, расскажешь мне, пока я буду готовить твоей маме бутерброд.

Я удалилась в свою комнату доканчивать разборку вещей с чувством легкого головокружения, будто ненароком забрела в странный, напрочь оторванный от действительности сон.

Приблизившись к окну, я выглянула из башни. Сверху просматривался крутой склон скалы — домики на другой стороне Лэнгмута с такого расстояния казались не больше голубятен. «Неужели я в самом деле здесь, — пронеслось у меня в голове, — я, Анна Брет, попала-таки в Замок гувернанткой к его сыну и буду жить вблизи от его жены?»

Потом я засомневалась: разумно ли было соглашаться?

Разумно? Судя по тому, что я переживала в этот момент, мне стало ясно, что я поступила в высшей степени опрометчиво.

11

Я без промедления приступила к своим обязанностям. Воспитанника я нашла в точности таким, каким он аттестовал себя сам: смышленым и жаждущим знаний. Непоседливый, как все дети, он неплохо себя вел на уроках, которые ему нравились, вроде географии и истории, но бунтовал против предметов, которые невзлюбил, таких, как рисование и арифметика.

— Никогда тебе не стать моряком, — как-то сказала я, и мой укор возымел действие.

Очень скоро обнаружилось, что его можно уговорить на все, если сказать, что так делают моряки. И я знала почему.

Разумеется, меня очаровал Замок. Как выражалась тетя Шарлотта, это была подделка, но искусная, сработанная на славу. Возводя Замок, зодчие явно ориентировались на норманнов — в итоге мы имели законченный образчик этой архитектуры во всей ее тяжеловесной солидности. Нависающие своды, толстые стены, мощные колонны. Лестницы, которые вели в башни, тоже были типично норманнские: узкие там, где встраивались прямо в стены, и расширяющиеся на выходе. На их ступеньках нужно было смотреть под ноги, но я это делала машинально, так как не уставала любоваться мастерством строителей, так искусно «устаривших» их. Кредитоны добились от них чего хотели: впечатление древности постройки соединили с современными удобствами.

Я узнала от Шантели, что нам предстояло плыть на «Невозмутимой леди».

— Надеюсь, что судно оправдает свое название, — прибавила Шантель. — Не переношу качки.

Корабль брал на борт груз станков для Австралии и после непродолжительной стоянки должен был отправиться с новым грузом дальше, кажется, на острова.

— Я слышала, они берут двенадцать или четырнадцать пассажиров — точно не знаю. Ну как, взволнована?

Я была не только взволнована — даже взбудоражена. Впервые увидев Моник и мальчика и усомнившись в разумности своего приезда, теперь я знала, что, если бы пришлось решать заново, поступила бы точно так же. Трудно было устоять перед этим вызовом. Шантель угадала мои мысли.

— Если бы ты решила остаться в Англии и продолжала цепляться за свой скучный план, ты бы вытянула жалкий жребий. Отныне все, Анна, серость и скука позади — и для тебя, и для всех вокруг. Почему ты так берегла в памяти образ своего капитана? Потому что в твоей жизни не происходило ничего увлекательного. Когда переживаешь потрясение вроде этого, единственный способ забыть — это перебить его новыми впечатлениями. И в один прекрасный день обязательно случится нечто такое, что окончательно сотрет воспоминание. Такова жизнь.

Недаром я часто задавала себе вопрос: что бы я делала без Шантели?

На вторую неделю пребывания в Замке я столкнулась лицом к лицу с капитаном. Гуляя по саду и прилегающей роще, я добралась до края скалы и, стоя над парапетом ограждения, глядела вниз. Я обернулась и увидела его.

— Мисс Брет, — заговорил он, протягивая мне руку. Он не сильно изменился с тех пор. Несколько морщинок вокруг глаз да жесткость складки рта, которой прежде не было.

— А… капитан Стреттон…

— Удивлены? Вы ведь знаете, я здесь живу.

— Но я думала, вас нет дома.

— Я ездил в лондонскую контору получать указания насчет маршрута. А теперь, как видите, вернулся.

— Вижу, — ответила я, борясь со смущением.

— Я очень переживал, когда узнал про то, что случилось с вашей тетей, и… все неприятности.

— На мое счастье, рядом оказалась сестра Ломан.

— А сейчас устроила ваш переход сюда.

— Да, это она мне сказала, что освободилось место гувернантки… вашего сына. Я обратилась и была принята.

— Я рад, — сказал он.

Я попыталась взять легкий тон.

— Но вы еще не проверили мои способности.

— Уверен, они замечательны. А наше знакомство было слишком коротким.

— Другим оно не могло быть.

— Да, помнится, я уходил в морс. Никогда не забуду тот вечер. Как мило все было до… пока не вернулась ваша тетушка. Теплой уютной атмосферы как не бывало — нас словно облили холодным душем.

— С того вечера началась ее болезнь. После вашего ухода она поднялась ко мне поговорить.

— То есть сделать вам выволочку?

Я кивнула.

— А возвращаясь, зацепилась за что-то и упала с лестницы.

— Из-за своей мебели?

— Да, с этого начались ее недуги.

— Представляю, сколько вам досталось. — Я не ответила, и он продолжал: — Я вас часто вспоминал. Жалел, что не смог снова вас навестить и узнать, чем все кончилось. А потом услышал, что она умерла.

— Одно время только об этом и говорили.

— Распрощавшись с вами, я отплыл на «Роковой женщине». Помните это имя.

Я не сказала, что и поныне храню носовую фигурку, ради которой водила его в свою спальню.

— Плавание тоже оказалось роковым, — докончил он.

— О?..

Но он предпочел сменить тему.

— И вот вы здесь, учите молодого Эдварда. По-моему, смышленый мальчик.

— По-моему, тоже.

— Вскоре вам предстоит плавание на «Невозмутимой леди».

— Да, для меня это настоящее приключение.

— Могу представить. Сколько лет не плавали по морю. По крайней мере с той поры, как прибыли из Индии, если не ошибаюсь.

— Удивляюсь вашей памяти.

— Вы бы еще больше удивились, если бы знали, сколько я всего помню.

И пристально посмотрел на меня. Вдруг мне стало теплее и легче — как ни разу не было со времени нашей последней встречи. Глупо, но я ничего не могла поделать. «Это его прием, — мелькнуло у меня в голове. — Смотрит на женщину, словно вправду интересуется, пытается внушить, будто она что-то значит в его глазах. Испробованный прием записных обольстителей. Видимо, в этом и состоит обаяние. Только это ничего не значит».

— Как лестно, — легко выговорила я.

— Уверяю вас, это правда.

— Меня уверить нетрудно, — ответила я.

— Это почему?

— Вы ведь моряк. Привычны к приключениям. Для меня тот вечер в Доме Королевы был приключением, а для вас рядовым происшествием. Неожиданное возвращение тети и ее падение с лестницы подняло его для меня до уровня высокой драмы.

— Но ведь и я сыграл какую-то роль в этой драме.

— Нет. К моменту, когда она началась, вы уже сошли со сцены.

— Но пьеса еще не окончена? Вот вам доказательство: два персонажа ведут диалог из следующей сцены.

Я засмеялась.

— Нет, она кончилась со смертью тети Шарлотты. Драма «Дом Королевы».

— Но следует продолжение. Возможно, на этот раз это будет комедия «Невозмутимая леди».

— Почему комедия?

— Потому что я всегда предпочитал их трагедиям. Смеяться веселее, чем плакать.

— Согласна. Но порой мне кажется, что в жизни больше поводов для слез, чем для смеха.

— Дорогая мисс Брет, вас ввели в заблуждение. Я буду просто вынужден переубедить вас.

— Как… где? — смутилась я.

— На «Невозмутимой леди».

— Но ведь вы…

Он не мигая смотрел на меня.

— Неужели не слышали? Это мое судно. Я буду им командовать в этом плавании.

— Значит, вы…

— Только не говорите, что вы разочарованы. Я думал, вам будет приятно. Уверяю вас, я неплохой судоводитель. Можете не беспокоиться, не пойдем ко дну.

Я вцепилась в поручень за спиной. В голове опять мелькнуло сожаление, что согласилась. Надо было искать место, где не увижу его ни при каких обстоятельствах.

Видно было, что, как и тогда, я ему небезразлична — и он отдавал себе в этом отчет. Как и в тот раз, не упомянул про жену. Мне хотелось, чтобы разговор зашел про нее: узнать, каковы были их отношения. Но какое мне было до этого дело?

Теперь я ясно осознала, что не должна была соглашаться.

Последующие недели пробежали как в лихорадке. Шантель была взбудоражена.

— Анна, кто бы поверил в такое, когда мы были в Доме Королевы?

— Согласна. Невероятно, что мы обе здесь и вот-вот покинем родину.

— И кто провернул все это, а?

— Ты, конечно. Ты знала, что отец Эдварда — капитан нашего судна?

Она помедлила с ответом. Наконец, сказала:

— Ну и что, какая разница, кто капитан? Без капитана не бывает корабля.

— Значит, знала, — заключила я.

— Не с самого начала. Анна, разве это имеет значение?

— Я думала, что отплыву с его женой и сыном, но не с ним самим.

— Это тебя смущает?

Я решила не кривить душой с Шантелью.

— Да, — призналась я, — смущает.

— Значит, и сейчас возбуждает твои чувства, несмотря на то, что ты знаешь, что он из себя представляет?

— Что именно?

— Донжуан. Морской Казанова. Несерьезный человек. Волочится за женщинами. Поэтому и женщины его любят. Это неверная гипотеза, будто нам нравятся однолюбы. Нет, женщин привлекают мужчины, которые падки на их прелести. Обыкновенная лесть.

— Возможно, но…

— Анна, ты в полной безопасности. Ведь теперь ты его знаешь. Понимаешь, что его сладкие слова и томные взгляды не более чем уловка, игра, причем довольно-таки приятная. Она называется флиртом. Вполне невинная забава, пока умеешь ею управлять.

— Как это делаешь ты с Рексом?

— Да, если угодно.

— Ты хочешь сказать, что сознаешь, что Рекс никогда на тебе не женится, более того, собирается делать предложение мисс Деринхем, но тебя вполне устраивает ваш флирт?

— Да, меня вполне устраивают мои отношения с Рексом, — твердо сказала она. — А ты должна довольствоваться теми, что сложились у вас с любезным капитаном.

— Да, твоя философия жизни поучительна, — заметила я.

— Пока что она меня не подводила, — признала она.

Уроки оказались легче, чем я предполагала. Видимо, это объяснялось тем, что мне достался смышленый и отзывчивый ученик. Мы вдвоем рассматривали карты, вместе водили пальцами по предстоящему пути. Его глаза — точно такие, как у отца, только карие — горели от нетерпения. Карта была для него не просто лоскутом пестро окрашенной бумаги: это был целый мир.

— Вот, — восклицал он, тыкая пальчиком в голубое пространство, — мамин остров.

— Как видишь, не очень удален от австралийского континента.

— Она будет счастлива вернуться, — вдруг сказал он.

— Будем надеяться, что мы все будем там счастливы.

— Но… — В его глазах мелькнуло недоумение, он искал слова, чтобы выразить свое состояние. — Нам и сейчас хорошо. Только маме не хватает счастья. Это из-за того, что она не на острове, вот увидите.

— Посмотрим.

— Капитан снова ее полюбит там, — серьезным тоном сказал он. Он всегда с благоговейным трепетом называл отца «капитаном». «Интересно, сколько он знал про их ссоры и чему их приписывал?» — подумала я.

Моник и не пыталась сдерживаться, а я находилась в достаточно близком соседстве с ее комнатой, чтобы слышать ее часто поднимавшийся в гневе голос. Иногда она будто молила его о чем-то. Интересно, каков он был с ней. Был ли счастлив? На вид он таким не казался. Впрочем, возможно, он слишком легко относился к их браку, чтобы особенно переживать его неудачу. Как выразилась Шантель, он слишком увлекался всеми женщинами, чтобы любить одну. Должно быть, немалое утешение для него. Но каково женщине, которая его любила, как, по-моему, это делала Моник?

Не следовало мне приезжать. Я не чувствовала себя здесь на достаточном удалении. Незачем мне было пытаться постичь философию Шантели. Все равно мне ее не перенять. Я сознавала, что была уже слишком затронута, чтобы делать вид, будто ничего не происходило.

А Шантель… Вправду ли она управляла своими чувствами, как пыталась мне внушить?

Глядя на нее, прогуливающуюся по саду с Рексом, нетрудно было принять их за влюбленных. Было что-то особое в удовольствии, которое они находили в обществе друг друга, в том, как разговаривали и смеялись. Действительно ли она так неуязвима, как хочет себя представить? Я искала ответ на этот вопрос и боялась, что и она может быть задета за живое, как когда-то я.

Такие непростые были эти недели. По-моему, лучшими часами были те, которые я проводила с Эдвардом. Мы быстро сошлись. Кажется, я все же оказалась лучше откровенно беспомощной мисс Беддоус: всегда легче заменить неудачницу, чем того, кто пользовался успехом. Наши уроки строились вокруг предстоящего путешествия. Ближе всего ему была география, но я незаметно переходила к колонизации Австралии, посылке туда Первого флота. На уроках арифметики легче оказывалось удержать его внимание задачками, где речь шла о грузах. Морские термины зачаровывали его.

Куда бы мы ни отправлялись на прогулки, ноги сами приводили нас к склону, откуда открывался вид на доки и корабли. Эдвард даже приплясывал от возбуждения.

— Гляньте-ка! Шерстяной клипер! Отплывает в Австралию. Может, мы его опередим. Наверняка опередим, ведь нас поведет капитан!

Однажды мы взяли с собой бинокль и наконец-то разглядели корабль. Мы смогли разобрать даже имя, выведенное жирными черными буквами на боку: «Невозмутимая леди».

— Вот наш корабль, Эдвард, — сказала я.

— Не наш, а капитана, — строго поправил он.

— Его уже готовят к отплытию, — сообщила я.

Близился час расставания с Англией.

Не забуду волнующий момент, когда, держа за руку Эдварда, я поднялась по трапу и ступила на палубу «Невозмутимой леди». Все перемешалось во мне: сознавала, что поступаю опрометчиво, безрассудно, и ничего не могла с собой поделать, была счастлива. Жажда приключений и необыкновенное возбуждение овладели мной. Я понимала, что если бы осталась на берегу и узнала, что на этом корабле отплыл Редверс Стреттон — и с ним Шантель, — то чувствовала бы себя несчастнее, чем когда бы то ни было в моей жизни.

«Невозмутимая леди» сразу показалась мне красавицей. С того самого момента, когда впервые увидела ее в бинокль, я загорелась не меньше Эдварда. Но совсем другое было самой ступить на борт, воочию увидеть сверкающие медью склянки и надраенные палубы, представить, что это корабль капитана Стреттона! Я была глубоко взволнована. Судно было из новых «леди», которыми, по словам Шантели, незаметно для себя усвоившей лексику Эдит, «мы» пополняли «наш» флот.

— Возможно, оно и романтичнее — плыть под парусами на барке, бриге или тендере, но они быстро устаревают, а мы должны идти в ногу со временем.

«Невозмутимая леди» не поражала размерами, но брала на борт порядочно груза и вдобавок двенадцать пассажиров, в их числе Рекса, Шантель, Эдварда, его мать и меня.

Шантель поднялась на борт вместе со мной. Блестя изумрудно-зелеными глазами, с развевающимися на ветру пышными тициановскими волосами, она выглядела неотразимо, и я снова невольно забеспокоилась, как бы ей не пошел во вред явный интерес, который она выказывала к Рексу, как, увы, случилось некогда со мной.

В каютах стояли койки, к полу крепились столы, которые можно было использовать то вместо письменных, то вместо туалетных; везде имелись кресла и встроенные шкафы; пол устилали ковры.

Не успели мы осмотреться, как прибежала Шантель, потребовав, чтобы я пошла смотреть ее каюту, располагавшуюся через несколько дверей от моей. Каюта примыкала к апартаментам Моник. Она показала на дверь, которая вела в них. На столе стояла ваза с цветами, шторы иллюминатора в отличие от наших ситцевых были шелковые.

Эдвард тотчас прыгнул на койку и принялся раскачиваться.

— Роскошно, — восхитилась я.

— Еще бы — апартаменты жены капитана! — объяснила Шантель. — При том что она не всегда будет здесь спать. Только когда мне придется ее выхаживать. Надо полагать, она предпочтет перебраться к капитану. — Она указала наверх. — Это рядом с мостиком.

— Сейчас побегу на мостик, — загорелся Эдвард.

— Дружок, если ты не побережешься, то, боюсь, сляжешь от перевозбуждения раньше, чем сможешь испытать себя морем, — остановила его Шантель.

Но Эдварда было не утихомирить. Ему не терпелось все обследовать, и я увела его на верхнюю палубу, где мы вместе наблюдали за последними приготовлениями к отплытию.

Тусклым зимним послеполуднем, когда из-под пелены тумана ненадолго проглянуло большое красное солнце, под звуки сирен мы медленно двинулись в сторону моря. Началось наше путешествие на другой край света.

Наша «Леди» оставалась безмятежной до самого Бискайского залива. Проснувшись в первое утро в своей каюте, я не без труда сообразила, где нахожусь. Но, даже осмотревшись, никак не могла поверить, что была на борту корабля, который капитан вел в экзотические края. Моя беда, как не раз повторяла Шантель, заключалась в том, что я не ждала от жизни ничего, кроме скуки и однообразия. Вряд ли моя жизнь была так уж монотонна, хмуро возражала я, вспоминая смерть тети Шарлотты.

— И все же, — рассуждала она, — тебе все время кажется, что с тобой не может приключиться ничего романтического или необычайного. Поэтому ничего и не происходит. Запомни, в этом мире нам достается только то, чего мы добиваемся — по крайней мере частично. Сама бери, что тебе надо. Вот мой девиз.

— Есть старинная поговорка — испанская, если не ошибаюсь: «Бери, что тебе нужно, — сказал Бог. — Сам бери, но и расплачивайся сам».

— Разве кто-то жалуется на цену?

— Люди не всегда знают, сколько придется платить, пока им не предъявят счет.

— Дорогая моя, прозаичная, трезвая старушка Анна! В этом ты вся. Стоит только заикнуться об удовольствиях, как ты вытаскиваешь счеты: одна мысль об оплате способна отбить всякую охоту.

Так я лежала в каюте, вспоминая наш разговор, а когда поднялась и ощутила легкое покачивание под ногами, и, раздвинув ситцевые занавески, увидела в иллюминаторе серо-голубое море, вдруг ощутила необыкновенную легкость на душе, заставившую меня дать самой себе обещание: буду как Шантель. Начну радоваться жизни, не раздумывая о цене, пока не предъявят счет.

Эта решимость не была мимолетной. Меня действительно пьянила новизна путешествия по морю, жизни вблизи от подруги и сознания, что на борту находился Ред Стреттон и я могла столкнуться с ним в любую минуту.

Корабль был хорош тем, что это был его корабль. Я чувствовала себя в безопасности, потому что его вел он. Если я не заглядывала в будущее и не задавалась вопросом, что будет, когда плавание закончится, то делала это потому, что без оглядки отдалась блаженной сладости, охватившей меня в эти золотые деньки, когда мимо проплывали берега Испании и Португалии, а мы готовились стать на якорь у Гибралтарской скалы, перед тем как войти в Средиземное море.

Кроме нашей группы, на борту было восемь пассажиров, включая мальчика примерно одних с Эдвардом лет. С этим нам повезло: мальчики обязательно станут товарищами.

Мальчика звали Джонни Маллой. Он был сын миссис Вивиан Маллой, направлявшейся в Австралию к мужу, который уехал туда первым и уже успел обжиться. Ее сопровождала вдовая сестра, миссис Блейки, помогавшая ей присматривать за Джонни.

Кроме них, на борту были Гарет и Клер Гленнинги. Клер была мягкая застенчивая женщина в возрасте, как мне показалось, слегка за сорок. Муж был несколькими годами старше, необыкновенно вежливый и галантный, готовый поступиться всем ради удобства жены. Другую группу составляла пожилая пара, мистер и миссис Гринеллы, направлявшиеся в Австралию навестить семейство замужней дочери, а с ними путешествовала сестра мистера Гринелла мисс Элла Рандл, постоянно всем недовольная чопорная особа.

В первые дни пути эти люди были для меня не больше чем телесными образами, но очень скоро они начали наполняться внутренним содержанием. Мы с Шантелью только и делали, что обсуждали их. Я заглядывала в ее каюту, и, если рядом не оказывалось Моник, мы развлекались тем, что сочиняли их биографии, большей частью нелепые и смешные. Понемногу я делалась такой же легкой и беззаботной, как Шантель, даже обещала ей перенять ее философию.

Большую часть своего времени я уделяла Эдварду. Меня постоянно преследовал страх, что он упадет за борт, и в первые дни я ни на минуту не упускала его из виду. Словно сговорившись усложнить себе жизнь, в начале знакомства Эдвард и Джонни невзлюбили друг друга, но, сообразив, что не имеют других приятелей для игр, и, быстро миновав стадию настороженного безразличия, перешли к вынужденной терпимости, из которой неминуемо должна была расцвести пылкая дружба. Но в эти первые дни слишком новы и ярки были впечатления от плавания, и требовалось время, чтобы они — да и я тоже — обвыклись.

Я завтракала, полдничала и пила чай в обществе Эдварда. Джонни и миссис Блейки присоединились к нашему столу. К миссис Блейки, хоть она и была родной сестрой миссис Маллой, относились как к бедной родственнице. Она сразу поделилась со мной, что сестра, дорогая Вивиан, оплатила ее дорогу и обещала предоставить кров в Новом Свете. Она как могла выказывала сестре благодарность. Это выразилось прежде всего в том, что она взяла на себя обязанности няньки и воспитательницы Джонни Маллоя.

Я многое узнала из ее биографии. Замужество, вопреки воле родителей, за молодым актером, которого не приняло ее семейство и который ко времени их свадьбы находился на излете карьеры, его смерть и нужда, наконец, прощение и возвращение в лоно семьи. И вот Вивиан милостиво взяла ее в Австралию, чтобы она могла начать жизнь сначала, а в ответ выказала добрую толику благодарности.

Мне было от души жаль бедную Люси Блейки: я знала не понаслышке, что это такое, когда тебе помогают в нужде, рассчитывая на отработку натурой, самую непомерную из оплат.

Мы быстро сошлись, сидя за общим столом и прогуливаясь по палубе с воспитанниками или наблюдая, как наши поднадзорные мечут кольца или играют в настольный теннис.

В половине восьмого вечера дети ужинали и отправлялись в постель; и во время обеда, который начинался в восемь, мы с миссис Блейки присоединялись к остальной публике. Мне было выделено место за столом казначея, миссис Блейки сидела с первым помощником.

Стол казначея располагался с краю кают-компании, напротив стола капитана, и изредка я видела Редверса, который появлялся в кают-компании не каждый вечер. Очевидно, чаще обедал у себя: в первые три дня я видела его только однажды. Ему очень шла форма, в которой казались еще светлее его волосы. За его столом сидели Моник, Клер и Гарет Гленнинги и мистер и миссис Гринеллы.

Шантель сидела за столом доктора, вместе с Рексом. Скоро я поняла, что, хоть капитан не отлучался с судна, скорей всего, мне не грозили слишком частые встречи с ним. Стало ясно, что в опасности была не я, а Шантель. Я пыталась разгадать ее настоящие чувства к Рексу и не было ли обиды и уязвленности под маской внешней беззаботности. Рекс ухаживал за ней в своей манере, весьма отличной от капитанской. Я бы сказала, был серьезнее: Рекс не производил впечатления легкомысленного волокиты.

Поневоле я задумывалась о Рексе. У меня создалось впечатление, что он из тех, кто предпочитает не выставлять свои чувства на людях. Только изредка я ловила особое выражение его глаз, когда он смотрел на Шантель: в них была жадность собственника. Но откуда ей было взяться, если он, как все мы хорошо знали, направлялся в Австралию возобновить ухаживания — если таковые когда-либо имели место — за мисс Деринхем?

А Шантель? Ее я тоже не могла понять. Часто я видела, как оживленно она разговаривала с Рексом: в такие минуты она казалась еще живее и веселее обычного. При этом, казалось, нимало не смущалась, когда при ней упоминалось имя мисс Деринхем. Однажды я сказала:

— Шантель, я бы с удовольствием снова читала твой дневник. Как было бы интересно сравнить наши впечатления о судовой жизни.

В ответ она засмеялась.

— Я больше его не веду.

— Совсем ничего не записываешь?

— Совсем. Или почти совсем.

— Почему?

— Потому что такая восхитительная жизнь.

— Разве это не повод ухватить свои впечатления, записать, чтобы было что пережить заново в будущем.

— Дорогая Анна, — ответила она, — я писала все это, когда жила в Замке, ради тебя. Хотела разделить с тобой впечатления — это был единственный способ. Теперь в этом нет нужды. Ты здесь, и все переживаешь сама. Ни к чему тебе мой дневник.

Мы были в ее каюте: я в кресле, она растянувшись на кровати.

— Интересно, чем все это кончится? — заговорила я.

— Теперь это зависит от нас самих.

— Ты и раньше так говорила.

— Беда, как кто-то сказал, не в наших звездах — в нас самих.

— Шекспир.

— Принимаю на веру. Но это правда. Кроме того, неуверенность только усиливает обаяние колдовства, разве нет? Какой смысл жить, если точно знаешь наперед, что будет?

— Как дела у миссис Стреттон? — осведомилась я.

Шантель повела плечами.

— До старости ей не дотянуть. — От таких слов я вздрогнула. — Ты что? — встрепенулась она.

— Как ты выражаешься!

— Надобно признаться, очень точно выражаюсь. Ее легкие никуда не годятся.

— Но, может быть, родной воздух…

Шантель опять пожала плечами.

— Я сегодня говорила с доктором Грегори. — Так звали судового врача, бледного сухопарого молодого человека, как я успела заметить, явно увлекшегося Шантелью. — Он сказал, что болезнь слишком далеко зашла, чтобы ее можно было остановить. Теперь может не помочь даже целительный воздух Коралла.

— Капитан знает?

— Могу поручиться, что знает. Может, поэтому так беспечен.

— Шантель!

— Анна! Уж мы-то не должны быть лицемерками, а? Галантный капитан наверняка понял, что свалял дурака — ошибка, за которую обычно приходится расплачиваться всю жизнь. Похоже на то, что в данном случае расплата может оказаться не столь долгой.

— Шантель, Как жаль…

— … Что я так непочтительно говорю о смерти? Почему бы нет? Это помогает справиться со страхом перед ней — применительно к себе и другим. Не забудь, я ближе кого бы то ни было сталкиваюсь с этим хмурым существом, причем часто накоротке, по долгу ремесла. Оттого и не питаю особого трепета. И не переживай за капитана. Кто знает, бывает, что называется, счастливое вызволение.

Я поднялась: не хотелось продолжать разговор о смерти его жены. Резво спрыгнув с постели, Шантель схватила меня под локоть.

— Вечно я кажусь ветреной, когда говорю на полном серьезе. Пора бы тебе узнать, Анна. Но не беспокойся за мою пациентку. Уверяю тебя, я уделю ей все внимание. И если случится неизбежное…

Она приблизила ко мне лицо: как ярко горели ее глаза! Я поняла: она имела в виду меня, хотела сказать, что, если она умрет, капитан будет свободен — для меня.

Как я ее любила! Но я хотела объясниться, сказать, что никому не желаю смерти, какие бы преимущества она ни открывала передо мной.

12

Первым нашим портом был Гибралтар. Как-то утром, проснувшись и выглянув в иллюминатор, я увидела встающую из воды огромную скалу.

Однажды я уже была здесь — кажется, это было вечность тому назад, — ребенком чуть старше Эдварда. Я живо вспомнила свое возбуждение, смешанное с уверенностью, оттого что в соседней каюте находились родители. Я часто задумывалась, что чувствовал Эдвард к своей матери; знала, что отца он считал божеством. Было ли это из-за того, что тот был капитаном, плавал по свету или от привязанности к нему как к человеку?

Я размышляла над приговором, который Шантель вынесла Моник, и невольно загадывала о будущем, в том числе и для самой Шантели — со всем волшебным флером, который ее окружал. Не только Рекс и судовой врач испытали на себе действие ее чар: я не раз замечала взгляды в ее сторону. Их привлекала не только ее красота — ею она, несомненно, обладала, — но и ее необыкновенная живость, страстность натуры. Я чувствовала, что жизнь вблизи нее никогда не может быть скучной. То же должны были испытывать и другие.

Мы должны были зайти на несколько часов в Гибралтар, и открывалась возможность сойти на берег. Шантель тотчас заявила, что хочет составить партию, взяв, скажем, меня, судового врача и старшего помощника. Гленнинги собирались навестить своих знакомых на берегу. Никому не хотелось общества старой четы Гринеллов. Еще менее желательна была компания мисс Рандл.

Я возразила, что нахожусь здесь ради Эдварда. Наверняка ему захочется сойти на берег — я должна быть при нем, а поскольку миссис Блейки возьмет с собой Джонни и мальчики не захотят разлучаться, то мне придется отправиться с ней и миссис Маллой.

— Вот незадача! Бедняжка Анна. — Шантель состроила рожицу.

Мы наняли коляску с кучером, который взялся показать достопримечательности. Мальчики прыгали от восторга на сиденьях, и бедная Люси Блейки оказалась не в силах сдержать Джонни или боялась его одергивать при миссис Маллой. Я не испытывала таких ограничений: велела Джонни успокоиться, и к изумлению матери и тети он послушался. Я сочла момент как нельзя более подходящим, чтобы дать им обоим совмещенный урок географии и истории. Шантель непременно бы высмеяла меня, окажись она рядом. Как я сожалела, что ее не было со мной! День был замечательный: после сырого мглистого Лэнгмута светило яркое солнце.

— С 1704 года он принадлежит нам, — сообщила я Эдварду.

— Кредитонам? — уточнил он.

Мы с миссис Маллой и Блейки расхохотались.

— Нет, Эдвард, Британии.

Эдвард был немало озадачен: должно быть, думал, что Британия принадлежала его грозной бабушке.

— Порт называется Гибралтар, — продолжала я, — по имени одного араба, звавшегося Гебель Тарик, который прибыл сюда много-много лет назад.

— До нас? — заинтересовался Джонни.

— Задолго до нас. И построил для себя замок, дав имя этому месту. Гебель Тарик стало Гибралтаром. Если вы быстро повторите эти слова, то поймете, почему так получилось.

Мальчики закричали наперебой:

— Гебель Тарик! Гибралтарик! Гибралтар!

— Скоро вы увидите замок, — предупредила я. Это их успокоило, но, когда показался древний мавританский замок, они возбужденно тыкали в его сторону пальцами и снова загорланили:

— Гебель Тарик!

— Они это усвоят на всю жизнь, — обратилась я к миссис Блейки.

— Прекрасный способ учить детей, — снизошла миссис Маллой.

Мне показалось, она обиделась, что ее не пригласили в другие партии, так как искренне считала, что воспитывать детей должны исключительно няньки и гувернантки. Бедняга Люси Блейки! Если написано на роду быть мелкой сошкой, то куда лучше очутиться в этой роли за пределами собственного семейства. Насколько независимей чувствовала себя я теперь, чем во времена тети Шарлотты.

Кульминацией нашей экскурсии были, конечно же, обезьяны. Несколько колясок специально ради этого взобрались на верх скалы. Здесь нам встретились Гринеллы и мисс Рандл.

Нам стоило больших усилий удержать мальчиков подальше от быстрых озорных обезьян. Кучер предупредил, чтобы мы не подходили слишком близко, так как они могли стащить наши шляпы и даже перчатки. Большим удовольствием было наблюдать восторг мальчиков, безудержно хохотавших и о чем-то шептавшихся друг с другом: я даже начала побаиваться, как бы они не подбили друг друга на озорство.

Пока мы любовались выходками обезьян, одна из них сбежала со склона с зеленым шарфом во рту. Раздался взрыв хохота, и, проследив взглядом место, откуда она сбежала, я заметила Шантель и Рекса. Они стояли рядом: он держал ее под руку. По их смеху я догадалась, что это был ее шарф.

Выходит, они отправились вместе. Сразу наша вылазка лишилась для меня всего удовольствия. «Даром это ей не пройдет, — подумала я, — она будет уязвлена до глубины души, потому что леди Кредитон ни за что этого не допустит, да и сам он намеревается делать предложение мисс Деринхем».

Возвращаясь обратно в порт, я старалась скрыть мое упавшее настроение. Мальчики без умолку трещали об обезьянах.

— А видел, как та…

— Нет, мне больше запомнилась другая.

Я тем временем пыталась угадать, заметили ли их миссис Маллой или миссис Блейки — и что они в этом случае подумали. Чтобы унять мальчиков, я обратилась к ним самым строгим гувернантским голосом, на который была способна:

— Есть поверье, будто обезьяны перебрались в Гибралтар через ход, который проложен под водой из их родины — Берберии.

— И мы тоже можем пройти тем ходом? — тотчас загорелся Эдвард.

— Это только легенда, — охладила я его. — О таких вещах обязательно возникают легенды. Гибралтар — единственное место в Европе, где их можно обнаружить. Говорят, что, если они когда-нибудь покинут скалу, она больше не будет наша.

Мальчики не на шутку встревожились — не знаю, чем больше: перспективой ухода обезьян или потери Гибралтара. Впрочем, я не раздумывала об этом. Мои мысли были заняты Шантелью и Рексом. Хотела бы я знать, сколько она от меня утаивала.

После Гибралтара мы вошли в неспокойные воды. Палубы опустели: большинство пассажиров держалось своих кают. На мою радость обнаружилось, что я хорошо переношу качку. Даже Эдвард не вставал с кровати, что дало мне несколько часов полной свободы. Порывы ветра чуть не сбивали с ног, поэтому я пробралась на нижнюю палубу, прилегла на шезлонг и, завернувшись в плед, наблюдала, как море словно пробку швыряло наше судно.

Невольно пришел на ум каламбур: «Невозмутимая леди». Впрочем, и вправду невозмутимая, безразличная к бушующим штормам. Какой, однако, дар — безмятежность! Как бы я хотела им обладать — при том что внешне, мне кажется, я оставляла именно такое впечатление о себе, но это только оттого, что умела скрывать свои истинные переживания. Но, по-моему, так поступали все, кто был на судне. Мысль об этом навела меня на вопрос, в какой мере мои спутники отличались от образов, которые хотели составить у окружающих. Выходило, что у каждого из нас имелся свой предмет тайных воздыханий.

Мои философствования были под стать обстановке: я была одна на опустевшей палубе — остальные пассажиры залегли по каютам, уступив превратностям погоды.

— Мое почтение! — Кто-то враскачку пробирался ко мне. Я разглядела судового казначея Дика Каллума. — Храбрая женщина, — громко, перекрикивая гул моря, восхитился он.

— Я слыхала, что в такие моменты больше всего показан свежий воздух.

— Возможно, но мы не хотим, чтобы вас смыло за борт.

— Здесь я прикрыта. Мне ничто не угрожает.

— Да, там вы в достаточной безопасности, тем более что ветер слабеет на глазах. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, неплохо.

— Неплохо значит не вполне хорошо. Знаете что, принесу-ка я вам немного бренди. Вам сделается совсем хорошо.

— Нет-нет, пожалуйста, я не…

— Это только в лечебных целях, — успокоил он. — Предписание казначея. Отказов я не принимаю.

И, раскачиваясь, ушел. Отсутствовал он так долго, что я начала думать, что он забыл обо мне, но вдруг появился, с поразительной ловкостью балансируя небольшим подносом с парой рюмок. Он дал мне подержать поднос и, пододвинув шезлонг, прилег по соседству.

Я пригубила бренди. Дик оказался прав: легкое недомогание начало отступать.

— При обычной погоде вас увидишь нечасто, — усмехнулся он. — Вас способна «выдуть» только буря. Вы как та дама на флюгере: показываетесь только в шторм.

— Что поделаешь, у меня свои обязанности, — ответила я.

— Как и у меня.

— А в непогоду?

— Несколько часов передышки. Не беспокойтесь, нет никакой опасности крушения. Всего лишь волнение и попутный ветер. Мы, моряки, не считаем это непогодой.

Что-то привлекательное было в его внешности, нечто, показавшееся мне знакомым: только я не могла определить, что это было.

— У меня такое чувство, — заметила я, — что мы где-то виделись раньше, но это невозможно, если, конечно, вы не заглядывали в лэнгмутский магазин посмотреть мебель.

Он помотал головой.

— Я вряд ли забыл бы вас, если бы видел раньше.

Я засмеялась его словам. Не поверила им. Не отличаясь особой красотой, я привыкла смотреть на себя как бы со стороны и не видеть ничего запоминающегося в своей наружности.

— Может, это было в другой жизни, — улыбнулся он.

— Вы верите в перевоплощение?

— Говорят, моряк готов поверить всему. Мы суеверное племя. Ну, как бренди?

— Согревает, укрепляет дух. Мне в самом деле полегчало. Большое спасибо.

— Я понял, вы сопровождаете семью капитана. Вы давно в Замке?

— Нет, совсем недолго. Меня наняли только на это путешествие.

— Тот еще дом, а? Разумеется, мы — те, кто обязан семейству средствами к существованию, — относимся к ним с должным пиететом.

— В данный момент в вашем голосе не чувствуется особого почтения.

— Ну, мы ведь не на вахте — и вы, и я.

— Выходит, только исполняя свои обязанности, мы должны вспоминать о благодарности?

— Благодарности? — засмеялся он. В смехе сквозила горечь. — Чего ради я должен ее испытывать? Я делаю свою работу. За это мне платят. Может, это компания должна быть мне благодарна.

— Возможно.

— Нечасто мы удостаиваемся чести перевозить на борту кронпринца и наследника престола.

— Вы о мистере Рексе Кредитоне?

— О нем. Подозреваю, он приглядывает за нами. Наверняка подробно доложит в контору о каждом из нас. Горе тому, кто оступится.

— Мне он вовсе не показался таким. Всегда такой обходительный.

— Яблоко от яблони… Я наслышан о том, что старого сэра Эдварда интересовало только дело. Тем же заразил и леди Кредитон. Сами знаете — даже капитана с его матерью приняла. Говорят, она недавно умерла.

— Да, я тоже слышала.

— Ну, разве не странное семейство?

— Довольно-таки необычное.

— Ясно, чем занят наш доблестный капитан.

— Чем?

— Мечтает оказаться в шкуреРекса.

— Он вам сам говорил об этом?

— Я не пользуюсь его доверием. Однако в некотором роде сочувствую. Только представьте: оба воспитывались вместе, но один законный, а другой нет. Рано или поздно это должно было его пронять. Сами подумайте. Рекс — наследник миллионов, а наш доблестный капитан — всего лишь капитан, разве что с небольшой долей прибылей.

— Он отнюдь не кажется обиженным.

— Вы так хорошо его знаете?

— Н… нет.

— Но знали, до того как появились на судне? Наверняка знали. Хотя мало видели после начала плавания. Он будет занят до самого Порт-Саида. Значит, вы познакомились еще до отплытия?

— Да, мы встречались.

Я заметила, как изменился мой голос, и надеялась, что это прошло мимо его внимания.

— Ясно. А эта сестра — ваша большая приятельница?

— О да, я здесь оказалась благодаря ей.

— В какой-то момент мне почудилось, что сам капитан взял вас присматривать за сыном, — усмехнулся он.

— Нет, это заслуга сестры Ломан, — поспешно возразила я. — Она ухаживала за моей тетей, а когда освободилось это место, рекомендовала меня.

— И ее величество леди Кредитон соблаговолила принять рекомендацию.

— Вот именно. И поэтому я здесь.

— Ну что ж, интересное будет путешествие. Учитывая, что они оба на борту.

— Вы и раньше плавали с капитаном Стреттоном?

— Несколько раз. Я был с ним на «Роковой женщине».

— О!

— Вы словно удивлены.

— Нет… Но я слышала имя «Роковая женщина» и…

— Что именно слышали?

— Только то, что было такое судно и… что так его окрестила леди Кредитон.

— Верно. Это должна была быть «Леди». Тогда, возможно, ничего бы не случилось. Еще одно морское суеверие.

— Скажите, а что случилось с «Роковой женщиной»?

— Это загадка, которую я не могу вам объяснить. Может быть, если вы спросите капитана… он наверняка знает больше.

— Загадка?

— И большая. Многие считают, что разгадку знает только капитан Стреттон.

— И он не скажет?

— Едва ли. — Дик Каллум опять усмехнулся.

— Все это так таинственно.

— Вот именно. И иные утверждают, что эта таинственность очень на руку капитану. Хоть я всегда считал, что понимаю его. Вырасти только для того, чтобы видеть, как объявляют кронпринцем твоего сводного брата.

— Кронпринцем?

— Видите ли, богатства Кредитонов, если учесть все филиалы и отделения, — это целая империя. Ее должен унаследовать Рекс. Да, я всегда в некотором роде понимал капитана. В конце концов, он тоже Кредитон. Сомневаюсь, чтобы он не решился поставить на карту репутацию ради состояния.

— Но какое это может иметь отношение к загадке «Роковой женщины»?

— Надо полагать, самое непосредственное.

— Теперь вы разожгли мое любопытство.

— Мисс Брет, я всего лишь служащий компании, более того, связан обязательствами лояльности к капитану. Я поступил опрометчиво. Единственное, что меня до некоторой степени извиняет, это необычность обстановки. Сильное волнение на непостоянном Средиземном море, оказавшемся не столь благосклонным к нам, как о нем принято говорить, храбрая леди на палубе и обезоруживающее тепло бренди. Прошу вас, забудьте все, что я говорил, и не судите слишком строго, если сочтете мой тон чересчур вольным. Это оттого, дорогая мисс Брет, что вы такая симпатичная спутница. А теперь, прошу вас, забудьте мои глупые рассуждения. Мы с вами на борту «Невозмутимой леди», которая вскорости прибудет в Неаполь. А после Неаполя, смею предсказать, шторма останутся позади. Дальше мы поплывем под ярким солнцем, и все повеселеют на борту под действием чар нашего славного капитана.

— Вот так спич!

— Как выражалась моя матушка, я за словом в карман не лезу. Не очень изящное выражение. Но простим ей, она была не из светских дам. Но, несмотря на это, очень меня любила и дала все, что смогла, — в итоге я получил кое-какое образование. Достаточное даже для того, чтобы быть принятым в великую империю Кредитонов скромным слугой хозяев.

— Послушать вас, получается, что вы не очень этим довольны.

— Вы о жертвах моей матушки?

— Нет, о службе империи.

— Как же, как же… Я всего лишь покорный и благодарный слуга империи.

— Теперь вы взяли тон Урии Гипа^[2].

— Боже упаси. Впрочем, вы верно заметили: я не очень-то покорен.

— Это я заметила.

— Вы очень наблюдательны, мисс Брет.

— Если бы это было так!

— Как вам понравился Гибралтар?

Он ловко переменил тему, и, хоть я и испытывала легкое облегчение от этого, все же была немного разочарована. Я заговорила о Гибралтаре. Разговор пробудил воспоминание об обезьяне, похитившей шарф Шантели, и о картине — она под руку с Рексом.

«Всесильная империя, — подумала я. — А те, кто становились ей поперек пути… Что с ними бывало?»

Мы поболтали еще немного, и у меня создалось впечатление, что я приобрела нового друга. Наконец, он проявил заботу о моем здоровье, заметив, что я могу простудиться. Мне в самом деле было пора в каюту осведомиться о состоянии Эдварда, и, поблагодарив его за компанию и бренди, я двинулась обратно, соблюдая предосторожности, так как судно по-прежнему сильно качало.

Дик Каллум оказался прав. Хотя в Неаполе, где наша стоянка была очень короткой, было холодно, только мы оттуда отплыли, навстречу надвигалось тепло. Я часто замечала, как Дик Каллум то и дело поглядывал на меня. Я догадалась, что он занимает важную должность на судне, руководя большой частью команды, тогда как капитан был непосредственно занят судовождением и, соответственно, редко бывал на виду. Я сочла это хорошим знаком. Мои опасения, что мы будем постоянно сталкиваться, как водится, когда живешь под одной крышей, определенно не оправдывались.

— Капитан редко спускается со своих высот, — сказал мне Дик Каллум.

Шантель часто заходила в мою каюту, или я к ней. Однажды я обмолвилась, что видела, как она лишилась шарфа, но она не выказала ни малейшего смущения.

— В самую последнюю минуту, — объяснила она, — Рекс Кредитон пригласил меня составить ему компанию, и я согласилась. Ты, я вижу, шокирована. По-твоему, я не должна была идти без компаньонки? Анна, дорогуша, здесь тебе не Англия. За границей мы можем себе позволить некоторые вольности. Кстати, бедняге доктору Грегори навязалась в компанию мисс Рандл. Этого нам было не вынести. Ничего другого не оставалось, кроме как сбежать. Вот и решили потеряться. Бедный доктор вернулся выбившись из сил и выглядел так, словно готов на убийство.

— Не очень-то любезно с вашей стороны, — попеняла я ей.

— Не очень, но зато разумно.

— Разве? — вставила я, надеясь вызвать ее на откровенность, но этого не случилось. Она воспользовалась своим излюбленным приемом: сама пошла в наступление.

— Похоже, у тебя неплохо идут дела с мистером Каллумом.

— Да, он очень внимателен.

— Я заметила.

— Естественно. Ведь мы все на виду, — парировала я.

Она рассмеялась.

— А тебе здесь нравится, Анна. Не то что в Доме Королевы, а? Только вообрази, что бы ты теперь там делала. Гадала бы обо мне и о том, что здесь происходит?

— Признаюсь, мне здесь очень интересно. Но…

— О, перестань, Анна. Уж не собираешься ли напророчить что-нибудь мрачное? Надо тебе быть повеселее. Никогда не знаешь, что нас ждет за углом. Недаром же говорят: нет худа без добра. Не говорили бы, если бы это было не так.

— Еще говорят: беда не ходит в одиночку.

— Тебе, я вижу, хочется быть хмурой. А я намерена наслаждаться жизнью.

— Шантель, что будет, когда мы прибудем в Сидней?

— Сама хотела бы знать. Я слыхала, там фантастически красиво. Надо будет попроситься на мостик, когда будем входить в бухту, чтобы получше все рассмотреть.

— Там сойдут многие пассажиры, включая твоего Рекса Кредитона.

— Зато твой капитан останется.

— Мой капитан?

— Мой Рекс Кредитон?

— Ах, Шантель, временами мне становится не по себе.

— Бедняжка Анна! Надо мне научить тебя радоваться Жизни. Знаешь, у нас будет бал-маскарад. Так принято. Мы должны придумать костюмы.

— На этот раз ты не сможешь нарядиться леди-ключницей.

— Я же не в Замке. На кораблях ключниц не водилось. Наверное, оденусь танцовщицей. Распущу волосы — или лучше надену чадру? Вот было бы забавно и весьма кстати: нужно будет придать балу восточный колорит.

Она всегда возбуждалась, когда речь заходила о нарядах. Мне нравилась эта ее ребячливость. Я все больше в нее влюблялась, но одновременно все больше переживала по поводу ее отношений с Рексом. Я загадывала, что будет после того, как он сойдет в Сиднее, а мы поплывем дальше. Она будет мучиться от сознания, что в тот самый момент, когда мы пересекаем Тихий океан, Рекса окружают почетом, всячески обхаживают и улещивают, а сам он оказывает знаки внимания Хелене Деринхем и добивается счастливого оборота событий, на котором настаивала леди Кредитон и на который рассчитывает сэр Генри: соединение капиталов двух компаний.

Я очень боялась за нее.

Проснувшись однажды утром, мы узнали, что находимся у ворот Востока. Палубы были залиты солнцем, отовсюду неслись шум и суета. Не успели мы с Эдвардом как следует одеться и позавтракать в моей каюте, как миссис Блейки привела Джонни. Следом явилась Шантель. На ней были простое белое платье и кофта. Она выглядела прелестно, с выбивавшимися из-под белой шляпки волосами. Сколько бы ей ни шел наряд, меня всегда настораживало, когда она снимала сестринскую униформу.

— Бедные, — заговорила она, обращаясь к нам, — вам придется водить детей. Как я рада, что в порту у меня появляется хороший повод взять несколько часов передышки.

— Надо полагать, сам капитан присмотрит за женой, — заметила миссис Блейки.

— Да, увозит с собой с визитами, кажется, к агентам компании. Если будет вполне здорова.

— Похоже, она немного поправилась.

— Это от солнца: сухое тепло идет ей на пользу. Мы собираемся в город на экскурсию.

— Мы? — переспросила я.

— Небольшая партия. — Она напускала туману. «И Рекс?» — загадала я. Между тем она поспешно прибавила: — Надо бы и вам найти какой-нибудь выход. Вовсе не обязательно ходить за мальчиками вдвоем. Вы могли бы делать это по очереди. То есть один раз ты, Анна, присматривала бы за обоими, а миссис Блейки отдыхала, а в другой — наоборот.

Миссис Блейки сочла мысль превосходной, я тоже согласилась.

— Надо подумать.

— Анна самая сознательная женщина на свете, — засмеялась Шантель.

Судно стояло якорем на некотором удалении от порта, и, когда мы вывели наших мальчиков на палубу, они были захвачены зрелищем: маленькие арабы, ростом с них самих, шустро плавали вокруг судна, выпрашивая монеты. Когда в морс летели монеты, они ныряли следом на самое дно бухты. Вода была настолько прозрачной, что ясно проглядывались и монетки, и устремлявшиеся за ними смуглые тельца.

Эдвард и Джонни визжали от удовольствия, тоже хотели бросать в воду пенни. Мы с трудом сдерживали их, чтобы не кинулись сами. Всеобщее возбуждение охватило и меня.

Проходившая мимо мисс Рандл тоже примкнула к нам.

— Попрошайничество, — осудила она. — Ничего больше.

Она брезгливо сморщила нос. Но нас осеняло теплое солнце, мы были слишком возбуждены, чтобы обращать на это внимание.

Вдруг из-за спины донесся другой голос. Невольно оглянувшись и поймав на себе настороженный взгляд мисс Рандл, я тотчас почувствовала, как к моим щекам прилила краска.

— Доброе утро, капитан, — первой приветствовала его миссис Блейки.

— Доброе утро, — опомнилась и я.

Эдвард вытянулся в струнку, трепеща от распиравшего его ликования: видно было, что встреча с отцом затмила для него даже арабов-ныряльщиков.

— Доброе утро, капитан, — сказала мисс Рандл. — Не часто нам выпадает удовольствие лицезреть вас.

— Как приятно, что вы называете это удовольствием. Но, видите ли, мне вверен корабль, и это отнимает большую часть моего времени и внимания. Позже, когда мы выйдем в море, надеюсь, я тоже смогу доставить себе удовольствие от вашего общества.

Она была явно польщена, даже тихо прыснула.

— Ловлю вас на слове, капитан. Нам не терпится вас видеть.

«Способен обворожить даже ее», — мелькнуло у меня в голове.

— Моему сыну тоже нравится путешествие? — осведомился он.

— Так точно, сэр! — вскричал Эдвард. Все рассмеялись.

— Сэр, вы точно капитан? — спросил Джонни.

— Абсолютно точно, — уверил Редверс. — Обещаю, что не исчезну с клубами дыма. Можете не бояться, когда увидите нынче вечером Гулли-Гулли.

— Гулли-Гулли? — взвизгнул Эдвард.

— Да, фокусника, — ответил капитан. — Сегодня же увидите.

— Кого? Когда? — хором закричали дети.

— Вечером. Надеюсь, вам разрешат присутствовать на представлении. — Он повернулся к нам и улыбнулся. Мое сердце часто забилось, я боялась выдать свои чувства.

— Когда прибудет этот фокусник? — уточнила миссис Блейки.

— В половине девятого. Придется нам не затягивать обед.

— О, пожалуйста, — вскричал Эдвард, — разрешите нам посмотреть Гулли-Гулли! Гулли-Гулли!

— Полагаю, ради такого случая можно сделать исключение. А вы как думаете? — спросила я миссис Блейки.

Она согласилась со мной.

Между тем, капитан сказал, обращаясь ко мне:

— Я хотел вас видеть.

Он улыбаясь смотрел прямо на меня, и я сообразила, что не смогла скрыть своих чувств. Смешно, неразумно, ненормально, наконец, питать такие чувства к чужому мужу. Единственное, что меня в какой-то мере оправдывало, было то, что они возникли прежде, чем я узнала о его жене. Он тем временем продолжал:

— Вам, наверное, захочется осмотреть местные достопримечательности. Хотел предупредить вас, чтобы не ходили в одиночку. Я договорился о транспорте для вас обеих и мальчиков. Вас будет сопровождать старший помощник.

— Спасибо, — поблагодарила я.

Он с поклоном удалился. Его провожали полные обожания глаза Эдварда. Я боялась, что мои глаза тоже выдавали меня.

Мисс Рандл тихо хмыкнула.

— У него еще та репутация.

Я выразительно посмотрела на детей, и она повела плечами. Эта женщина сильно раздосадовала меня.

Минуло еще два часа, прежде чем мы покинули судно в обществе старшего помощника, доставившего нас к мечети, откуда с высокого минарета разносился зов к молитве. Потом мы отправились на базары. Я купила белые с золотым шитьем туфли с загнутыми, закрученными на краях носами и кусок бирюзового шелка, из которого предполагала сшить платье. Очень дешево продавались шарфики ярких расцветок с блестками, и я выбрала себе один, имея в виду наряд для предстоящего маскарада. Миссис Блейки купила духи, которые продавались в большом изобилии. Они оказались очень крепкими, с запахом мускуса. Мальчикам мы купили по красной феске, которые они с восторгом немедленно водрузили на головы. Решив дать им передохнуть днем перед вечерним представлением, мы вернулись на корабль, изрядно уставшие от резкой смены температуры.

Шантель вернулась всего за час до обеда. Перед этим я заглядывала к ней в каюту, но она была пуста. Я удивлялась, где она запропастилась. Когда она наконец появилась, то первым делом позвала меня к себе показать покупки. Она приобрела несколько флаконов египетских духов, бусы, браслет и золотые сережки с ляпис-лазурью.

— Какие красивые! — восхитилась я. — Должно быть, очень дорогие.

Она рассмеялась на мои слова, и я подумала: верно, Рекс подарил.

— Запомни, — ответила она, — здесь все дешевле, чем дома.

И, усевшись на койку, принялась пробовать духи: каюта заблагоухала мускусом и цветами — не нашими, английскими, с их легкой весенней свежестью, а густыми, дурманящими ароматами Востока.

— Что если мне нарядиться царицей Нефертити?

— Царица — уже шаг вперед после ключницы, — пошутила я.

— Сестра Ломан должна всегда быть на высоте. Кем была эта Нефертити?

— Царицей египетской. Кажется, это ее супруг повелел выколоть ей глаз: до того была красива, что он боялся, как бы ее не возжелали другие мужчины.

— Вот тебе лишний пример мужского коварства. Решено: буду Нефертити. Уверена, что она перехитрила царя и до самого конца сберегла оба глаза, став от этого только красивее. На сегодняшний день мой выбор склоняется к Нефертити.

— А Рекса Кредитона?

— О, он будет потрошителем гробниц. Спрячется под бурнусом, а в руку возьмет кирку или лопату, или чем там они вскрывают могилы умерших царей, чтобы завладеть их сокровищами.

— Значит, вы обо всем договорились?

— На этот раз будет не совсем бал-маскарад. Так что секреты ни к чему. Попробуй-ка эти духи, Анна. Не правда ли, странный запах? Навязчивый аромат Востока. Однако мне пора переодеваться к обеду. Смотри, сколько времени.

Я уходила от нее с мыслью, что, хоть она и была разговорчива, однако сказала совсем немного: единственное, что я хотела знать, — как далеко зашли ее отношения с Рексом Кредитоном. Конечно, мне следовало бы подумать и о себе, о том, как обезоруживающе действовало на меня присутствие капитана. Я пообещала себе впредь никогда не выдавать своих чувств. Никто никогда не узнает.

Египетский фокусник, известный под кличкой Гулли-Гулли, явившийся на борт судна в Порт-Саиде развлекать нас своими трюками, произвел настоящий фурор. Особенно у Эдварда и Джонни. В центре кают-компании расставили в круг стулья, а мальчиков усадили впереди всех прямо на пол, по-турецки.

В их глазах бурнус придавал волшебнику дополнительную таинственность, а широкие рукава, надо полагать, были очень важны при его ремесле. Он долго показывал фокусы с кольцами и бумагой, но главный трюк состоял в демонстрации живых цыплят, которых он извлекал из самых невероятных мест, включая карманы мальчиков. Мальчики же ассистировали ему, держа кольца, листы бумаги, все, с чем он работал. Сомневаюсь, чтобы они были когда-либо счастливее, чем в эти минуты.

Когда он просунул руку под курточку Джонни и достал пару цыплят, мальчики запрыгали от возбуждения, а когда тот же фокус был проделан и с Эдвардом, оба буквально катались от восторга. По завершении каждого трюка маг произносил заклинание «гулли-гулли», и мальчики вторили ему, хлопая в ладоши.

В тот вечер, несмотря на усталость, Эдвард долго не засыпал. Едва фокусник сошел на берег, наше судно тихо тронулось вдоль канала.

Ночь была удивительная: светила яркая луна, и зрелище песчаных берегов и силуэтов пальм, изредка мелькавших в моем иллюминаторе, оказалось настолько заманчивым, что я не удержалась, выскользнула из каюты и поднялась на верхнюю палубу.

Она была пустынна, и, перегнувшись через поручень, я подумала, что сказала бы тетя Шарлотта, увидь она меня в эту минуту. Мои губы невольно сложились в улыбку, когда я представила ее негодование.

— Мое почтение.

Резко обернувшись, я увидела его. Лунный свет, отраженный от его побронзовевшего лица, оставлял впечатление свечения. Он был в белом смокинге, и я могла понять Эдварда, считавшего его божеством.

— Здравствуйте, — неуверенно выговорила я.

— У меня было не много случаев говорить с вами наедине с тех пор, как мы покинули Англию, — заметил он.

— Еще бы! В ваших руках судно. Пассажиры — второе дело.

— Я отвечаю и за них.

— Ясное дело, вы имеете отношение ко всему, что происходит на корабле. Но нас можно смело предоставить нам самим.

— Надеемся, что да, — ответил он. — Ну, довольны путешествием?

— Мне бы следовало ответить словами Эдварда: «Так точно, сэр!»

— Смышленый паренек.

— Очень. А вы — его идеал.

— Видите, не зря я назвал его смышленым. — Под легким тоном, который он взял, я все же ощутила некоторую скованность. Вдруг он сказал нечто, изумившее меня: — Я замечаю, вы сдружились с Диком Каллумом.

— Да, он очень внимательный.

— У него больше возможностей общаться с гостями, чем у меня. Такова суть нашей работы. Впрочем, когда мы заходим в порты, он бывает занят.

— Да, если судно благополучно следует своим маршрутом, боюсь, никто и не задумывается, что этим мы обязаны капитану и его команде.

Тут он мимолетно коснулся моей руки на поручне.

— Скучаете по Дому Королевы?

— Немного.

— Увы, на борту нет диванов в стиле Людовика Пятнадцатого.

Я засмеялась.

— Меня бы очень удивило, если бы они здесь оказались: в любом случае они были бы здесь некстати. В этом и состоит смысл подбора мебели. Среда не менее важна, чем сама мебель. — Вдруг я удивилась тому, что вырвалось у меня: — Я рада, что уехала из Дома Королевы.

Это мое признание изменило наш разговор. Он сразу посерьезнел.

— Могу вас понять. Я вас часто вспоминал.

— Вы?

— Из-за того вечера. Необыкновенно теплое воспоминание для меня. А для вас?

— Для меня тоже.

— И вдруг все резко изменилось, верно? Только когда явилась ваша тетя, я понял, какой это был необыкновенный вечер. Как сейчас вижу ее стоящей в позе ангела-мстителя с разящим огненным мечом. Несчастные грешники, прочь из Эдема!

— Ваше уподобление идет слишком далеко, — усмехнулась я.

— А потом она умерла.

— Это случилось много позже.

— И пошли слухи. Простите, возможно, мне не следовало касаться этого. Может, вас расстраивает, когда об этом вспоминают.

— Только не вы, — ответила я. Мне вдруг стало безразлично, что я себя выдавала. Я переживала то же счастье, что и в тот вечер в Доме Королевы. Только он обладал способностью заставить меня отбросить осторожность.

— После ее смерти возникли некоторые сомнения в обстоятельствах того, как это случилось, — продолжал он. — Представляю, как вы переживали из-за них.

— Да, — призналась я. — Видите ли, казалось невероятным, что она способна была лишить себя жизни. Это было так не похоже на нее. Правда, она сделалась инвалидом. Если бы не Шантель — сестра Ломан, — не представляю, что бы случилось. Думаю, это было бы ужасно.

— Люди делают странные вещи. Никогда нельзя быть уверенным в их мотивах. Если не она сама покончила с собой, кто еще мог это сделать?

— Сама часто об этом думаю. Элен отчаянно хотела выйти замуж и опасалась, что мистер Орфи никогда не женится на ней, если она не принесет приданого, обещанного тетей Шарлоттой — после ее смерти, разумеется.

— Вполне достоверный мотив.

— Но это так тривиально! Кроме того, я не представляю Элен убийцей. Куда легче могу вообразить в этой роли миссис Мортон. Она всегда была сплошная загадка. Оказалось, что у нее имелась больная дочь и она мечтала жить вместе. Я знала, что она терпит жизнь у тети Шарлотты только в надежде на то, что получит после ее смерти. Несмотря на долгие годы, проведенные в Доме Королевы, я так и не раскусила миссис Мортон. И естественно, подозревалась я — основная наследница, которая была с ней не в лучших отношениях и которой доставалось все.

— Как я догадываюсь, не очень много.

— Этого я не могла знать. Только после смерти выяснилось, что она безнадежно погрязла в долгах.

— Могу представить, что вы тогда пережили.

— Это было ужасно. На меня оглядывались на улицах, шептались за спиной.

— Я знаю, — сказал он.

— Вы — знаете?

— Знаю, что значит быть под подозрением.

Я смотрела на серые в лунном свете силуэты берега, на усыпанное мириадами звезд сине-фиолетовое небо; воздух казался напоен томным ароматом мускуса.

— До вас доходили слухи обо мне? — спросил он.

— Какие слухи? Не понимаю.

— Я думал, вы, возможно, что-нибудь слышали. От Каллума, к примеру. Кто-нибудь заговаривал о «Роковой женщине»?

— Имя корабля я, кажется, слышала, но Дик ничего мне о нем не говорил.

— Вполне может статься, что вы о нем еще услышите, — сказал он, — и, если это случится, я предпочел бы, чтобы вы услышали от меня.

— Это корабль, на котором вы отплыли после…

— Да, наутро после вечера, когда вы принимали меня в Доме Королевы. Я хотел рассказать вам об этом плавании. Оно оказалось роковым и по сей день остается загадкой.

— Так расскажите.

— Каллум был у меня казначеем на «Роковой женщине», как и теперь. Несколько членов команды, которые плавали со мной в тот раз, сейчас тоже здесь. Это было совсем другое судно по сравнению с «Невозмутимой леди». То был парусник.

— И вдобавок женщина, — вставила я.

— Да, как ни странно. Видимо, это как-то сказалось. Настоящая была красавица. Баркинтина, построенная для плавания в китайских морях. Я провел ее вокруг мыса Доброй Надежды до Сиднея, а после отправился к островам. Как и в нынешнее плавание мы взяли несколько пассажиров. Один из них был торговец драгоценными камнями, некий Джон Филлимор. Он вез замечательную коллекцию бриллиантов и намеревался посмотреть австралийские опалы. По характеру он был болтлив, любил прихвастнуть своими сделками, любил пустить пыль в глаза. И он умер…

— Вы хотите сказать…

— Хочу сказать, что он умер. Доктор Грегори диагностировал апоплексический удар. Однажды вечером, после того как мы пообедали, он отправился в бар и выпил, кажется, одну-две рюмки бренди. Вообще, он пил довольно много. Потом пошел в свою каюту. Наутро, когда к нему вошел стюард, он оказался мертв.

— Значит, и доктор Грегори был на «Роковой женщине»?

— Да, был судовым врачом, как и сейчас. Это особенность наших линий, что мы всегда берем в рейс врача. Обычно это делается только на чисто пассажирских судах. Джона Филлимора мы похоронили в море, но бриллиантов не нашли.

— Он их держал в каюте?

— В этом и была его глупость. По его словам, они стоили целого состояния. Мы его предупреждали, что было бы разумнее поместить их в наш сейф, но он не желал и слушать. Ни за что, отвечал. Что если при заходе в порт кто-нибудь взломает сейф и сбежит с его бриллиантами? Он никому не доверял. Вообще, был очень подозрителен по натуре, и, по-моему, его подозрения были направлены против кого-то из команды. Помнится, как-то вечером мы сидели в узком кругу — кажется, Каллум и Грегори были среди нас, — и он проговорился, что о его намерении отправиться в плавание со столь драгоценным грузом могли прознать опытные воры драгоценностей и специально наняться в команду, чтобы ограбить его. Он хорошо сознавал стоимость своей коллекции. В тот вечер он рассказывал нам страшные истории о том, как вламывались в его дом и контору, заявил, что не желает рисковать бриллиантами. Он никогда не держал их больше двух дней на одном месте. Я подозревал, что они были у него на поясе в кожаном ремне, который он носил под одеждой. Однажды вечером он выпил лишнего, и пришлось помогать ему добраться до каюты и укладывать в койку. Наутро он был в ужасе, что кто-нибудь мог заметить мешочек с бриллиантами. У нас даже было обыкновение подшучивать на этот счет. Все мы считали, что вздохнем с облегчением, когда придем в Сидней и избавимся от опасного груза. Как вдруг он умирает, и мы хороним его в море. А бриллианты исчезают. Мы перевернули вверх дном его каюту — ничего не обнаружилось. Если бы кое-кто из нас не видел их своими глазами, мы бы усомнились, что они вообще существовали. Когда мы добрались до суши, о случившемся было заявлено властям. Обыскали весь корабль, но так и не нашли бриллиантов. Все считали, что они спрятаны где-то на судне.

— И вы их так и не обнаружили?

— Так и не обнаружили, — повторил он. — Но вы можете себе представить, какие пошли слухи. Джон Филлимор умер, хоть ему не было и сорока, а прежде за ним не наблюдалось никаких болезней. Загадочно само по себе, но, разумеется, меркнет в сравнении с загадкой пропавших бриллиантов. Это при том, что считается: один человек больше всех осведомлен обо всем, что происходит на судне. Вы знаете, кто этот человек.

— Капитан? — уточнила я.

— Вот именно. Я видел бриллианты, даже держал в руках. Найдутся такие, кто присягнет, что я с вожделением смотрел на них.

— Это действительно было?

— Никогда в жизни не видел в бриллиантах достойного предмета вожделения.

— Они стоили больших денег.

— В том-то и дело. Кое-кто считает, что за деньги можно совершить любое злодейство.

— К сожалению, это так.

— Однако я должен досказать вам эту историю. Из Сиднея мы отправились на Коралл.

— Коралл?

— Да, Коралл. Там мы простояли двое суток: два дня и две ночи. На острове нет подходящего причала, и судно стояло на якоре в заливе.

— Оттуда ваша супруга.

— Да, там она жила с матерью в старой полуразвалившейся усадьбе. Сами увидите, когда попадете туда. На острове было празднество: туземные танцы, костры, весь день не умолкали барабаны, созывая людей в городок, где с наступлением сумерек были назначены торжества. Все хотели видеть это красочное событие. После смерти Джона Филлимора из-за вызванной ею всеобщей подозрительности на судне создалась нездоровая обстановка. У каждого корабля есть нечто, неподвластное суду логики. Он словно живое существо, во всяком случае, на взгляд моряка. Так вот, «Роковую женщину» словно подменили. Вдруг вся насторожилась, сделалась тревожной. Я почувствовал, что на борту воцарился дух мятежа. Только моряк способен чувствовать такое. У меня было ощущение, что я командую «Летучим голландцем» — слыхали о таком судне? По-моему, о нем знают все.

— Вы о корабле-призраке, который замечали в штормовую погоду у мыса Доброй Надежды?

— Да. Который обречен вечно бороздить моря из-за убийства, совершенного на борту: на судне был груз драгоценного металла, а команду поразила чума, и кораблю не разрешали войти ни в один порт. Такое же ощущение обреченности было и на «Роковой женщине». Кто-то пустил слух, что на корабле произошло убийство, — и этому с легкостью поверили, так как хоть у нас не было драгоценного металла, но мы везли бриллианты Филлимора. Команду судна из легенды выбила чума — на «Роковую женщину» тоже напала своего рода чума. Она была в головах: казалось, в воздухе судна носился дух приближающейся развязки. Все чувствовали ее близость и были заражены неповиновением. То есть, разумеется, никто не отказывался выполнять приказания, но… как мне вам объяснить? Я был капитан, я знал и видел Джона Филлимора и его проклятые бриллианты. Бог свидетель, как я об этом жалел! Так мы прибыли на Коралл. Вся команда желала сойти на берег, чтобы участвовать в празднике, но, естественно, кто-то должен был остаться на борту. В конце концов, было решено оставить на вахте минимум людей, не больше полудюжины, до полуночи, когда вернутся остальные. Я уже видел празднество, оно меня не интересовало. В тот вечер мной овладела тревога, я словно знал, что мое судно в опасности. Из дома я мог видеть его на якоре в заливе, и меня охватило предчувствие, что там не все ладно. Беспокойство было столь сильным, что я решил добраться до него на веслах и самолично проверить. Я спустился к берегу и взял небольшую лодку, но только я отчалил от берега, как раздался оглушительный взрыв и судно разлетелось на обломки, усеявшие весь залив. К берегу сбегался народ. Луны не было, светили только звезды. Мне ничего другого не оставалось, как развернуть лодку и грести к берегу, так как в воздухе слышался тревожный гул и я опасался нового взрыва. До моих ушей донесся чей-то выкрик: «Это капитан».

— Взрыв произошел на самой «Роковой женщине»?

Он кивнул.

— Таков был ее конец. Превратилась в бесформенные обломки. К утру она затонула в заливе, только рассеянные остатки остались на плаву. Я лишился своего судна. Можете представить, что это значит для моряка. Мне доверили корабль, а я допустил, чтобы случилось подобное. Я был осрамлен, обесчещен.

— Но в этом не было вашей вины.

— Не знаю, что произошло в тот вечер на корабле, — это и сейчас загадка. Самое странное, что оставленная на вахте часть команды тоже почему-то оказалась на острове. Будто вследствие ошибочной записи в вахтенном журнале. Неслыханная вещь в морской практике. Но в ходе расследования мы так и не добрались до истины. Еще одна загадка, одна из самых таинственных во всей истории.

— Получается, будто существовал какой-то заговор, в котором участвовало несколько человек, — сказала я. — Кто-то нарочно устроил, чтобы никого не оказалось на борту.

— Некоторые утверждали, что это был приказ капитана. Я командовал кораблем, и в течение нескольких часов он стоял на якоре без присмотра, пока вся команда, включая и меня, находилась на берегу.

— И вы не подозреваете, кто мог уничтожить корабль?

— Боже, как бы я хотел это узнать!

— С тех пор прошло порядочно времени.

— Такое никогда не забывается. — Некоторое время он молчал, потом сказал: — После того вечера, когда я был в Доме Королевы, кажется, все изменилось. До этого жизнь была словно шутка. После она перестала казаться таковой.

«После катастрофы? — подумала я. — Или после визита в Дом Королевы?»

— Прежде я был беспечный парень. Вечный баловень судьбы, как говаривал Рекс. Сначала влезал во всякие переделки, а потом вверял себя случаю, и он неизменно выручал. Но на этот раз судьба отвернулась от меня. Я узнал, что за легкомыслие, беспечность приходится расплачиваться, возможно, до конца дней. Конечно, можно клясть себя за глупость, что я и делаю постоянно, можете поверить. Только это пустое занятие.

— Если бы вы разгадали загадку, смогли узнать, кто уничтожил судно, то избавились бы от этих угрызений.

— Это еще не все, — сказал он.

Ред опять замолчал, и я поняла, что он имел в виду свою неудачную женитьбу. Или, как уже однажды было, я приписывала его словам то, чего он вовсе не имел в виду? Между тем он продолжал:

— И вот, как видите, я здесь. В кандалах. Жертва собственных безрассудных поступков.

— Но вы ведь не могли предотвратить катастрофу?

Он не ответил, и я инстинктивно почувствовала, что он имел в виду не «Роковую женщину». Интересно, как так вышло, что он женился на Моник? Возможно, я узнаю это позже, когда сама увижу «старую полуразвалившуюся усадьбу», как он ее назвал, увижу ее в естественном окружении. Он поступил опрометчиво, сгоряча — это он хотел сказать. И я ему вполне верила. Но действовал по необходимости или из благородных побуждений? Должен же был понимать, что Моник не создана быть ему женой.

«А я создана? — с почти циничной откровенностью спросила я себя. И не задумываясь, смело ответила: — Да. Я была бы ему идеальной женой. Он весел — я серьезна. Он красив — я неприметна». Спохватившись, я поймала себя на том, что примеряю себя к нему, иными словами, веду себя до крайности глупо.

Я сделала вид, что задумалась о корабле, и поспешно спросила:

— Вы не оставили надежду когда-нибудь докопаться до истины?

— Как ни странно, нет. Может быть, это из-за моей неугомонной натуры. Я всегда был оптимист. Рекс постоянно корил меня этим. Если вдуматься, то как я могу раскрыть эту тайну? Есть ли хоть какие-то улики? Корабль навсегда потерян, а с ним и тайна. Если никто не украл бриллианты, они должны были остаться на нем, и теперь их, скорей всего, проглотили рыбы.

— А если кто-нибудь похитил?

— Кто? Каллум? Грегори? Кто-то из команды? Не так просто скрыться с такой добычей. Мне известно, что за всеми следили. Кстати, и за мной. Всякая демонстрация неизвестно откуда взявшегося богатства немедля навела бы на подозрения. Нет, все покрыто тайной, а подозреваемый номер один — капитан. Но я рассказал вам сам. Знаете, зачем я это сделал?

— Знаю. Мне тоже хотелось рассказать вам о смерти тети Шарлотты, чтобы вы не подумали…

— Я бы никогда не подумал.

— Я тоже.

— Как видите, тот вечер в Доме Королевы кое-что открыл нам друг в друге.

— Очевидно.

— И вот мы здесь. Кто-нибудь сказал бы: нас свела судьба.

— Это не по мне, — возразила я по возможности легким тоном. — Не свела и не разлучила. Можно подумать, мы обломки кораблекрушения.

— Вот уж точно, что не обломки.

Мы снова замолчали. Я подумала, что он сейчас заговорит о своем браке: наполовину надеялась, наполовину боялась этого разговора — так успела увериться за эту встречу, что наши отношения приняли особый оборот. Мне отчаянно хотелось, чтобы он внес ясность, хоть я и понимала, что это неразумно. Недаром он упомянул о своем безрассудстве: черте, которую я никак не отнесла бы к себе. Но, кто знает, если затронуть мои сокровенные глубины, не была ли и я, не меньше других, способна на безумства.

Нет, я не должна никогда забывать, что он женат. Больше никогда не поставлю себя в такое положение!

Разлитая в вечернем воздухе истома, темное, загадочное небо, тусклые очертания проплывавшей вблизи суши — чем не фон для любовной драмы? Он по натуре романтик. Если не ошибаюсь, кажется; о Георге Четвертом говорили: он слишком любит всех женщин, чтобы быть привязанным к какой-то одной. Я напомнила себе, что то же самое можно было сказать о Реде Стреттоне. Разве я не видела, как от его сладких речей зарумянились щеки даже у мисс Рандл?

Я должна быть стойкой и трезвой. Кто я была такая, чтобы осуждать неосторожность Шантели с Рексом, если точно так же вела себя сама с его сводным братом.

Я вздрогнула от этих мыслей.

— Озябли? — спросил он.

— Нет. Разве может быть холодно в такую ночь? Однако уже поздно. Мне пора в каюту.

Он проводил меня. Я первой спустилась по узким сходням, задержавшись у двери в каюту.

— Доброй ночи, — сказал он. Его глаза ярко и горячо светились. Как он был похож на самого себя — каким запомнился мне в тот волшебный вечер в Доме Королевы!

Попрощавшись, он поцеловал мне руку.

В этот момент открылась и тотчас захлопнулась дверь. Мисс Рандл! Неужели слышала наши голоса, видела нас?

«Ну, разве не безумство, — спрашивала я себя. — Совсем потеряла рассудок, как все влюбленные». Наконец я это признала.

13

Проведя полдня в жарком и ветреном Адене, мы оставили этот неприветливый вулканический берег и снова вышли в море.

Время от времени я встречала капитана, всякий раз он непременно задерживался поговорить. Окружающие начали замечать. Я не сомневалась, что мисс Рандл разнесла новость о том, как видела его поздним вечером у двери моей каюты целующим мне руку. Я чувствовала в ней особый интерес к моей персоне, ловила холодный оценивающий взгляд размытых кроличьих глаз из-под позолоченного пенсне.

Мы с миссис Блейки воспользовались советом Шантели и теперь по очереди занимались с мальчиками, что дало нам больше досуга. У всех было такое чувство, будто мы хорошо знаем друг друга. Общими любимцами сделались Гленнинги: они всегда готовы были оказать дружескую услугу. Их семейной страстью были шахматы, и каждый день, отыскав на палубе тенистый уголок, они усаживались в глубоком раздумье за доску. Иногда к ним присоединялся Рекс, и Гарет Гленнинг одновременно играл против него и жены и, кажется, побивал обоих. Рекс держался с ними весьма дружески, как и Шантель. Эта четверка часто бывала вместе.

Мисс Рандл, наоборот, невзлюбили. Ее острый нос, к тому ж синий на кончике, несмотря на тропическую жару, все время вынюхивал неладное, а блестящие глазки были всегда начеку, выглядывая, не случилось ли чего необычного. Рекса и Шантель она выслеживала с тем же пылом — и теми же надеждами на успех, — с каким наблюдала за мной и капитаном. Миссис Гринелл была совсем другая: трудно было поверить, что они сестры. Она не переставая говорила о внуках, в гости к которым направлялась, и успела всем изрядно надоесть многократно повторенными историями. Ее супруг был тихий человек, молча кивавший ее рассказам в доказательство, что все проделки их внучат действительно имели место, и пристально смотревший на слушателей, словно ища подтверждения и восхищения их умом и смекалкой. Миссис Маллой завела дружбу со старшим помощником — на радость мисс Рандл, то и дело обращавшей внимание всякого, кто оказывался под рукой, на шокирующее поведение миссис Маллой, столь откровенно забывавшей, что направляется к собственному мужу.

Единственной пассажиркой, не вызывавшей критики мисс Рандл, была, по всей видимости, миссис Блейки, совершенно безответная, всегда готовая услужить не только своей сестре, столь великодушно предложившей ей кров в Австралии, но и всем, кто находился на борту.

Вечерами мы иногда играли в вист, а мужчины — Гленнинг, Рекс и старший помощник — в покер.

Так лениво текли наши дни. Наконец подошло время маскарада. Темой были выбраны Арабские ночи. Редверс сказал мне, что маскарады были кульминацией каждого плавания.

— Мы стремимся доставить удовольствие нашим пассажирам, — пояснил он, — и потому пытаемся скрасить монотонность долгого морского перехода до следующего порта. Они отвлекаются и днями напролет обдумывают костюмы, а после бала еще какое-то время обсуждают все его перипетии. Это наша прямая обязанность, чтобы на судне не было недовольных.

Лично для меня кульминациями путешествия были короткие минуты наших с Редом случайных встреч, когда мы могли переброситься несколькими словами. Мне хотелось думать, что он не меньше меня стремился продлить эти минуты, что и для него они что-то значили.

За время путешествия здоровье Моник, несомненно, улучшилось. Шантель приписывала это действию на нее погоды и капитана, хотя первое было определенно теплее второго.

— Знаешь ли, — поделилась она однажды со мной, — порой мне кажется, он ее не переносит.

— Не может быть, — сказала я, отворачиваясь.

— Несчастнее брака не бывает. Иногда она проговаривается в полусне, под действием наркотика. Время от времени я даю ей снотворное. Предписание врача. На днях, например, разговорилась: «Все равно он попал в мою сеть. Пускай себе побарахтается — все равно ему не вырваться, пока я жива».

Я содрогнулась.

— Что, шокирует? Бедная моя скромница Анна. Но ведь и ты небезупречна — во всяком случае, на взгляд мисс Рандл. Она шепчется о тебе не меньше, чем обо мне.

— Эта женщина склонна видеть то, чего нет.

— Согласна. Но с такой же ясностью, с какой она видит то, что есть. По-моему, Анна, нам с тобой надо быть начеку с мадам Рандл.

— Шантель, — спросила я, — а что думает Рекс об… Австралии?

— О, он считает ее страной больших возможностей. Тамошнее отделение цветет, как благородный лавр, и, естественно, это процветание станет еще заметнее с его прибытием на место.

— Я хотела спросить о… расставании с судном.

Окинув меня невозмутимым взглядом больших глаз с прозеленью, она сказала:

— То есть как он распрощается с «Невозмутимой леди»?

— Нет, как он распрощается с тобой?

Она улыбнулась.

— Подозреваю, немного взгрустнет.

— А ты?

— Возможно, и я.

— Тебе словно безразлично.

— Мы ведь с самого начала знали, что он сходит в Сиднее. Чего ради нам делать вид, будто это большая неожиданность?

— Отебе не скажешь: душа нараспашку.

— Фу, какая смешная банальность, Анна. Но я тебя не виню. Только представь: выворотить все наружу. Что, по-твоему, станется с нашими сосудами и сердцем в таком положении?

— Неужели все сестры так хладнокровны?

— Наша кровь, дорогуша Анна, имеет нормальную температуру.

— Прекрати паясничать, Шантель. С тобой все в порядке?

— Я уже тебе отвечала: со мной всегда будет все в порядке.

Это было единственное, чего я могла от нее добиться. Только сумеет ли она выдержать свое беспримерное хладнокровие, когда мы выйдем из Сиднея, а он в самом деле останется на берегу?

Настал вечер бала. Я завернулась в шелк, который купила в Порт-Саиде, надела белые златошвейные туфли с загнутыми носами, а на лицо, на манер чадры, намотала шарф с блестками.

— Вы прямо красавица, — польстил мне Эдвард, когда я показалась в его каюте.

— Только в твоих глазах.

— Нет, во всех глазах, — упорствовал он.

В тот день ему нездоровилось из-за того, что переел накануне. О слабости говорило уже одно то, что он провалялся в постели большую часть дня. Джонни сидел с ним в каюте за компанию, они вместе рисовали.

Так как Эдвард весь день ничего не ел, я решила дать ему перед сном немного молока. Он не противился, и в каюту прислали молоко с печеньем. Но, увидев все это, он вдруг закапризничал, сказал, что выпьет позднее, когда проголодается.

Я нарядилась и заглянула к Шантели продемонстрировать свой костюм и узнать ее мнение. Но ее там не оказалось, и я решила подождать. Я была уверена, что она скоро придет, иначе не успеет принарядиться сама. На кровати лежали турецкие шаровары из зеленой кисеи и туфли вроде тех, что я купила в Порт-Саиде.

Ждать пришлось недолго.

— Боже, ты уже готова! — воскликнула она, войдя.

«Не с Рексом ли она была», — подумала я. Как мне хотелось, чтобы она поделилась со мной.

— Я вернусь, когда ты оденешься, — предложила я.

— Не уходи. Мне понадобится твоя помощь. Не так просто влезть во все это.

— Итак, я горничная твоей светлости?

— Да, вроде бедняжки Валерии Стреттон.

Лучше бы она этого не говорила. Куда ни глянь, всюду своя загадка: сразу вспомнились описанное в дневнике Шантели таинственное появление матери Реда в испачканных ботах — тотчас после этого она заболела. Жизнь словно поток: снаружи кажется прозрачным, а когда приблизишься — мутный: не разглядишь, что творится под поверхностью.

— Почему ты вспомнила ее? — спросила я.

— Сама не знаю. Так, пришла на ум. Не правда ли, чудные шаровары? В Порт-Саиде купила.

— Только ради этого случая?

— Решила ошарашить мисс Рандл — хотя бы ради этого стоило приобрести.

Она надела шаровары. Туфли замечательно шли к ним. Я еще не видела такого блеска в ее глазах, как в тот вечер. Так ее возбудила примерка костюма. Плечи она обернула зеленой, в тон шароварам, тканью, искусно собрав ее спереди в прилегающий лиф. От ее вида прямо дух захватывало.

— Недостает только сверкающей диадемы в волосах, — вздохнула я.

— Ничего. К тому ж у меня ее нет. Я распущу волосы. Так будет еще эффектней.

Ее вид был способен поразить кого угодно.

— Шантель, ты самая очаровательная женщина из всех, кого я видела! — воскликнула я.

В ответ она обняла и расцеловала меня. Мне показалось, в ее глазах блеснула слеза. Но, тотчас овладев собой, она возразила:

— Возможно, ты просто не видишь, какая я на самом деле.

— Никто не знает тебя лучше меня, — твердо сказала я. — Никто. Невозможно быть одновременно красивой и… недоброй.

— Что за чепуху ты несешь! Или хочешь, чтобы я вырядилась святой? К сожалению, я не знаю арабских святых, а ты?

— Нет, ты будешь эффектней в роли невольницы.

— И надеюсь доставить себе маленькую радость, поквитавшись с мисс Рандл. По крайней мере, мы с тобой будем два ярких пятна на фоне всех этих унылых бурнусов. Или я неправильно выразилась, моя ученая подруга?

— Насчет этого можешь не сомневаться, но я вовсе не уверена, что все будут в бурнусах.

— Я точно знаю: навела справки. Рекс наденет бурнус. Гарет Гленнинг тоже, даже мистер Гринелл проговорился мне, что припас бурнус. Миссис Г. раскудахталась, что это просто замечательно, будет о чем рассказывать внучатам. Хотела бы я знать, будут ли и они так же много говорить о дедушке, как он молчит о внуках. Айвор Грегори сказал, что на судне их полный склад — бурнусов то есть, и кое-кто из команды непременно воспользуется. Лично он намерен его надеть. В конце концов, что еще может носить мужчина?

— Такое впечатление, словно попадаешь на арабскую улочку.

— Разве не в том и смысл всей затеи? Ну вот, я готова. По-моему, надо и мне смастерить чадру, как считаешь? Видишь ли, мы с тобой чем-то похожи, хоть на мне шаровары.

— Что ты, совсем не похожи. Твой костюм ближе к жизни, не говоря уж о том, что красивее.

— Анна, дорогуша моя, вечно ты себя принижаешь. Неужто не знаешь, что мир воспринимает тебя по собственной твоей мерке? Придется мне преподать тебе несколько уроков жизни.

— Я их получаю ежедневно. А ты уверена, что окажешься хорошей учительницей?

— Надо мне запомнить эти твои слова, — ответила она. — Однако нам пора.

— Я только забегу в каюту уложить Эдварда.

Она пошла со мной. Эдвард сидел на нижней койке, перелистывал альбом для рисования.

При виде Шантели он тихонько взвизгнул от удовольствия.

— Вы в брюках?! — изумился он.

— Естественно, как дама Востока.

— Хочу вас нарисовать в них, — предложил он.

— Утром приду позировать, — обещала она.

Я заметила, что его клонило ко сну.

— Эдвард, давай я тебя укрою, прежде чем уйду.

— Он еще не выпил молоко с печеньем, — напомнила Шантель.

— Потом, — сказал Эдвард.

— Выпей-ка, — попросила Шантель, — пускай бедняжка Анна уйдет с чистой совестью.

— А сейчас она у нее нечистая?

— Разумеется, чистая. У таких, как Анна, всегда чистая совесть.

— А у вас?

— Я другое дело. — Она взяла стакан с молоком и пригубила. — Вкусное!

Он протянул руку за стаканом и начал пить.

— Возьми печенье, — напомнила я.

Но есть он не захотел. Когда допил молоко, Шантель сказала:

— Хочешь, чтобы тебя укрыла и поцеловала турецкая невольница?

— Хочу, — сказал он.

— Так и быть: полезай в постель, и я уступлю.

Он засмеялся: Шантель умела пленить его сердечко. Подозреваю, что он привязался к ней не меньше, чем ко мне, хоть и по-другому. В его глазах я представляла надежность и основательность, а она умела развеселить — кто не любит посмеяться?

Она укрыла и поцеловала его.

— Ты совсем сонный, — заметила Шантель.

Он зевнул в подтверждение ее слов. Я обрадовалась, что он готов был вот-вот уснуть. Мы с Шантелью вместе вышли из каюты.

Кают-компания была украшена соответственно событию. Кто-то (это был старший помощник, поведала мне шепотом миссис Маллой) вывесил на стенах арабские символы, устроил полусумеречное освещение. Кажется, все мужчины действительно выбрали бурнусы, и кают-компания приняла вид ближневосточной улочки. Один из офицеров играл на рояле. Миссис Маллой танцевала со старшим помощником, а Шантель с врачом. Так как женщин недоставало, никому из нас не грозило остаться без партнера, даже мисс Рандл.

Я огляделась, ища глазами Редверса, но его не было. Я узнала бы его где угодно, даже в маскарадном костюме, который он, разумеется, не надел бы. Он до этого говорил мне, что капитану не положено снимать форму: он должен быть готов к исполнению обязанностей в любую минуту. Я удивилась, что доктор и старший помощник были в маскарадных костюмах. Но не капитан, а Дик Каллум пригласил меня на танец. Я была неважная танцовщица и извинилась за это.

— Не скромничайте, — ответил он.

— Вы, я вижу, тоже в протокольном костюме, — пошутила я, указывая на бурнус.

— Увы, мы, мужчины, обделены воображением. Только двое вырядились нищими и клянчат бакшиш, да пара оделись феллахами, и еще несколько в фесках. Остальным, как мне, хватило фантазии только на то, чтобы накинуть вот эти плащи.

— Это, должно быть, оттого, что их легко достать. Свой вы купили в Порт-Саиде?

Он помотал головой.

— В каждом таком плавании мы устраиваем бал Арабских ночей. На борту собрался приличный запас реквизита.

— Подозреваю, вы по горло сыты такими празднествами.

— Зато всегда приятно оказаться в обществе тех, кому они внове. Однако здесь жарко. Не хотите ли присесть?

Я согласилась, и мы вышли на палубу.

— Давно хочу с вами поговорить, — начал он. — Мне есть что вам сказать, но не знаю как.

— Обыкновенно вы за словом в карман не лезете.

— Это верно. Но здесь предмет деликатный.

— Вот вы меня и заинтриговали.

— Возможно, вы меня возненавидите за то, что услышите.

— Не могу себя представить способной на такое ни при каких обстоятельствах.

— Вы способны утешить любого. Неудивительно, что вас обожает капитанский сын.

— Не преувеличивайте. Скорее, более или менее уважает. Не более того. Однако говорите, что хотели сказать.

— Прежде чем я начну, обещайте, что простите меня.

— О, Господи, вы и вправду заставляете поверить, что это будет нечто ужасное.

— Не думаю… пока. Итак, слушайте. Это касается капитана.

— О!

— Вас задело.

— Каким образом, если я не знаю, что вы собираетесь рассказать?

— И не догадываетесь?

— Нет, — ответила я, хоть и догадывалась.

— Видите ли, я много раз плавал с ним. Полагаю, вы слышали поговорку, что у моряков в каждом порту имеются жены. Иногда она оправдывается.

— Вы обвиняете капитана в двоеженстве?

— Насколько мне известно, он проходил через эту церемонию только однажды.

— Тогда в чем?

— Анна — могу я называть вас Анной? Мы успели узнать друг друга, не так ли? — Я кивнула. — Так вот, Анна, у него репутация донжуана. В каждом плавании выбирает пассажирку и оказывает ей особое внимание. В этом рейсе он выбрал вас.

— Вы же знаете, мы были знакомы и раньше. Мы не здесь узнали друг друга.

— Простите, если я вас обидел. Это только из-за того, что я за вас беспокоюсь.

— Я уже не так юна. Способна за себя постоять.

С него как будто спало напряжение.

— Тогда вы должны понимать, что он из себя представляет.

— И что же он из себя представляет?

— Любитель случайных связей.

— Неужели?

— Он никогда не думал, что попадется, как это с ним вышло. Но они оказались крепким орешком даже для него — мать девушки и ее старая нянька. Когда должен был родиться ребенок, они призвали в помощь всю свою черную магию, грозили наслать проклятие на него и на каждое судно, которым он будет командовать, если не женится.

— Вы хотите меня убедить, что он женился по этой причине?

— У него не было выхода. Моряки — самый суеверный народ на свете. Никто не пошел бы в плавание с капитаном, над которым висит проклятие. Об этом узнали бы все. Так что выбора у него не было. Потому и женился на девушке.

— На мой взгляд, несколько надуманно.

— В жизни часто все не так просто, как кажется.

— Но чтобы жениться из страха перед проклятием!

— Он и так должен был на ней жениться.

— Возможно, это и была причина, почему он женился.

Дик усмехнулся.

— Теперь вы понимаете, почему я о вас беспокоюсь?

— Вы несколько торопитесь с выводами. Может, их вам подсказала мисс Рандл?

— Эта старая сплетница? Не поверил бы ни одному ее слову. Но здесь другое дело. Это касается вас, а все, что касается вас, для меня очень важно.

Это слегка озадачило меня, но мои мысли были слишком заняты Редверсом, чтобы разгадывать то, на что намекал Дик Каллум.

— Вы очень любезны, — просто ответила я.

— Дело не в моей любезности. Я не могу поступать иначе.

— Спасибо. Но прошу вас не беспокоиться обо мне. Не представляю, отчего вам тревожиться, если я изредка обменяюсь парой слов с капитаном.

— Ну, коль скоро вы понимаете… боюсь, я только еще больше все запутал. Но если вам когда-либо понадобится помощь, вы мне позволите?..

— Вы выражаетесь так, словно я оказала бы вам услугу, разрешив прийти мне на помощь, когда, наоборот, я должна бы благодарить вас за это. Охотно приму вашу помощь, если возникнет нужда.

Он взял мою ладонь и крепко пожал.

— Спасибо. Вот вам мое слово. Обещаю сдержать его. — Мне показалось, он хотел что-то прибавить, и я поспешно перебила:

— Пойдемте танцевать.

Мы танцевали, когда с нижней палубы донеслись вопли. Звуки рояля резко оборвались. Это был голос ребенка. Я немедленно подумала об Эдварде, но в следующую минуту узнала голос Джонни Маллоя.

Мы бросились на нижнюю палубу. Нас успели опередить другие. Джонни орал что было сил:

— Это был Гулли-Гулли! Я видел, узнал!

Моей первой мыслью было: мальчика разбудил кошмарный сон. Но в следующий миг я увидела другое. На палубе, в глубоком сне, лежал Эдвард. Айвор Грегори протиснулся вперед и поднял Эдварда. Джонни между тем продолжал кричать:

— Я его видел, я вам расскажу. Он нес Эдварда. Я побежал за ним и закричал: «Гулли-Гулли! Подожди меня!» Тогда Гулли-Гулли положил Эдварда и убежал.

Полная бессмыслица. Я приблизилась к доктору, который решительно сказал, пристально глядя на меня:

— Я отнесу его в каюту.

Кивнув, я последовала за ним. По пути я заметила миссис Маллой, мчавшуюся к Джонни с требованием, чтобы он объяснил, что делает на палубе и что значит вся эта суматоха.

Осторожно уложив Эдварда в постель, доктор Грегори склонился над ним и, подняв веки, осмотрел глаза.

— Он ведь не болен? — испугалась я.

Доктор покачал головой и принял озадаченный вид.

— Тогда что могло случиться? — потребовала я.

Не отвечая на мой вопрос, он сказал:

— Заберу-ка я мальчика в лазарет. Подержу немного у себя.

— Значит, он болен?

— Нет-нет. Но я его заберу.

— Не понимаю, что могло произойти.

Укладывая ребенка, он сбросил на пол свой маскарадный бурнус — выходя из каюты, я заметила его на полу. Я подняла накидку. От нее исходил терпкий запах мускуса, духов, которые несколько наших пассажиров купили на базаре. Запах был до того стойкий, что прилипал к каждому, кто соприкасался с ним. Бросив накидку, я вышла на палубу. Мать и миссис Блейки успели увести Джонни в каюту. Все только и говорили о случившемся. Что все-таки произошло? Как здесь очутился спящий ребенок? Что за чушь о фокуснике Гулли-Гулли, якобы тащившем его через палубу и бросившем, когда раздался крик Джонни?

— Шутка, — предположила Шантель. — Мы здесь веселились — вот и они решили попроказничать.

— Но как здесь оказался ребенок? — спросил Рекс, стоявший рядом с Шантелью.

— Обыкновенно. Сам пришел, а потом притворился спящим. Все очень просто.

— Доктор, похоже, не принял его за бодрствующего, — возразила я.

— Тогда получается бессмыслица, — сказала Шантель. — Он ведь не страдает сомнамбулизмом. Впрочем, отчего бы и нет. У меня случались больные, выделывавшие самые неожиданные штуки во сне.

Тут на авансцену вылезла мисс Рандл.

— А эти разговоры про фокусника Гулли-Гулли! Чистейшая выдумка. Выпороть бы их обоих!

— Мне тоже кажется, что это была шутка, — мягко вступилась Клер Гленнинг. — Не стоит придавать этому большого значения.

— Тем не менее она здорово напугала кое-кого из нас, — вставила Шантель. — Подозреваю, этого они и добивались.

— Буря в стакане воды, — сказал Гарет Гленнинг.

— Все равно, — не унималась мисс Рандл, — детям надобно преподать урок послушания.

— Что вы предлагаете? — спросил Рекс. — Заковать их в кандалы?

Как часто случалось, голос Рекса оказался решающим. Хоть он был негромкий, но все помнили, что он принадлежал Рексу Кредитону, промышленнику, финансисту, миллионеру — во всяком случае после смерти матери. Его серьезность, статность, манера держаться в тени только подчеркивали его нелюбовь высовываться на людях. Хватало и того, что он был Рекс — хоть пока и не повелитель, но в будущем непременный хозяин царства Кредитонов.

— Продолжаем танцы! — выговорил он, оборачиваясь к Шантели.

Мы вернулись в кают-компанию и снова танцевали, но из головы не шло странное происшествие на нижней палубе. Хоть никто и не заговаривал о нем вслух, я уверена, оно было в памяти у всех.

Я ушла рано. Добравшись до каюты, я нашла на своем столике записку доктора Грегори. Он решил оставить мальчика в лазарете до утра.

Назавтра рано утром пришел стюард сообщить, что меня хочет видеть доктор. Чувствуя неладное, я направилась к нему.

— Где Эдвард? — сразу спросила я.

— Все еще в постели. Ему немного нездоровится… ничего особенного. К полудню совершенно поправится.

— Вы его оставляете у себя?

— Только до пробуждения. С ним все в порядке — сейчас.

— Но что произошло?

— Мисс Брет, дело серьезное. Ребенку подмешали наркотик.

— Наркотик?!

Доктор кивнул.

— История, рассказанная Джонни, ему не померещилась. Кто-то действительно зашел в каюту и унес ребенка.

— Но зачем?!

— Не представляю. Я расспросил Джонни. Он рассказал, что не мог уснуть, так как думал о танцах и маскарадных костюмах. Перед этим он нарисовал свою мать и, решив показать рисунок Эдварду, надел тапочки и пижаму и пошел к нему. По пути мальчик сбился и, пытаясь сориентироваться, вдруг увидел человека, которого он называет Гулли-Гулли. Тот нес Эдварда.

— Фокусник Гулли-Гулли… Но он поднимался на борт еще в Порт-Саиде и там же сошел.

— Очевидно, он имеет в виду, что видел кого-то в бурнусе.

— Кого же?

— Мисс Брет, вчера вечером почти все мужчины на судне были в этой одежде.

— Но кто мог вынести Эдварда?

— Я тоже хотел бы знать кто. И кто перед этим дал ребенку наркотик.

Я побледнела. Доктор не спускал, глаз с моего лица, словно виня за происшедшее.

— Не представляю, — выдавила я.

— Действительно, кажется невероятным.

— Как ему могли дать наркотик?

— Очень просто. Растворить снотворное в воде, молоке…

— Молоке! — эхом повторила я.

— Пара обычных снотворных таблеток могла погрузить ребенка в глубокий сон. Мисс Брет, у вас были снотворные таблетки?

— Нет. Они есть у матери. Но она бы…

— Значит, добыть таблетки тому, кому это понадобилось, было проще простого. Одно остается загадкой: с какой целью?

— Усыпить, чтобы не поднял тревоги, когда понесут на палубу. Но для чего? Бросить за борт?

— Мисс Брет!

— Вы можете предположить другое?

— Сама мысль об этом представляется кощунственной.

Некоторое время мы молчали. «Да, конечно, нелепица, кощунство, — рассуждала я. — Кому могло прийти в голову убить Эдварда?» Неожиданно я услышала собственный ненатуральный высокий голос:

— Что вы намерены предпринять?

— Думаю, чем меньше об этом будет разговоров, тем лучше. Сами знаете, как все будет перетолковано. Бог знает, чего наплетут. Пока что большинство считает это всего лишь мальчишеской проделкой.

— Но Джонни будет настаивать, что видел того, кого он принял за Гулли-Гулли.

— Все решат, что он ему примерещился.

— Но все видели, что Эдвард был без сознания.

— Подумают, что притворялся.

Я покачала головой.

— Ужас!

Он согласился. Потом принялся задавать вопросы. Я припомнила, как принесли молоко, как он отказался от него, как я вышла в каюту Шантели, а после мы вернулись вместе, как она пригубила стакан, уговаривая его, чтобы выпил.

— Я поинтересуюсь, не почувствовала ли она необычного привкуса.

— Она бы сразу сказала, если бы почувствовала.

— Значит, вы не можете пролить свет на это загадочное происшествие?

Я ответила, что не могу. В каюту я вернулась глубоко подавленной.

Я хотела поговорить с Редверсом. Я знала, что доктор Грегори обязательно ему доложил, и пыталась угадать, какова была его реакция на весть о том, что кто-то покушался на его сына. Покушался — очень сильное слово. Но ради какой иной цели могли усыпить ребенка?

Врач не желал сообщать о происшествии. Решил держать его в тайне от пассажиров, сделав исключение только для меня, как воспитательницы. Редверс, как отец, тоже должен знать — не говоря уже о том, что как капитан он обязан быть в курсе всего, происходящего на борту.

Пойду к нему в каюту и объяснюсь. Я должна.

Тут в дверь постучали и донесся голос Шантели:

— К тебе можно? Ну, как себя чувствует наш ночной путешественник?

— Он в лазарете.

— Боже!

— Он здоров. Шантель, доктор не хочет, чтобы об этом знали, но вчера мальчику подмешали наркотик.

— Наркотик! Но как?

— Возможно, важнее узнать зачем? Ах, Шантель, мне страшно.

— Я уверена, никто не хотел причинить мальчику зло.

— Тогда зачем было усыплять, выносить на палубу? Как думаешь, что случилось бы, если бы не Джонни?

— Что? — упавшим голосом повторила она.

— По-моему, кто-то пытался убить мальчика. Его могли выбросить за борт. Никто бы ничего не услышал. Ребенок был без сознания. Возможно, нарочно оставили бы у поручня тапочек: чтобы мы решили, будто он нечаянно упал за борт. Ну, теперь тебе ясно?

— После твоих объяснений, да. Легче всего совершить убийство на морс. Но чего ради? Можешь подсказать возможный мотив?

— Не представляю.

— Да, это задаст работы мисс Рандл.

— Доктор Грегори настаивает, чтобы об этом никто не знал. Эдвард ужасно расстроится, если узнает, какая ему угрожала опасность. Он ведь ни о чем не подозревает. Пусть все останется как есть.

— А Джонни?

— Что-нибудь придумаем. В конце концов, он не имел права разгуливать ночью: это был серьезный проступок. Слава Богу, что он его совершил.

— Анна, ты не слишком драматизируешь? Может, это была всего лишь неуместная шутка.

— Какая шутка?

— Не знаю. В конце концов, вечер был необычный, все веселились в восточных костюмах. Возможно, кто-то из переодетых арабом выпил лишнего и задумал какую-то проделку, а она возьми да сорвись.

— Но, Шантель, мальчику подсыпали наркотик. Я собираюсь к капитану.

— Прямо сейчас?

— Да. Полагаю, в этот час я могу застать его в каюте. Хочу с ним говорить. До конца плавания я должна принять меры предосторожности.

— Анна, дорогая, ты слишком серьезно все принимаешь.

— Я за него отвечаю. Разве ты бы не переживала, если бы дело касалось твоей пациентки?

Она со мной согласилась, и я оставила ее озадаченной. Поднимаясь на мостик, где располагалась каюта капитана, я не думала, что мой поступок можно счесть предосудительным. Мои мысли были заняты историей с усыплением ребенка, похищением его из каюты и тем непоправимым, что могло произойти, если бы не Джонни Маллой.

Я поднялась по трапу до капитанской двери. На мой стук, к своему облегчению, услышала его голос, приглашавший меня войти. Он сидел за столом над какими-то бумагами.

— Анна! — вскочил он, едва я вошла.

Каюта была просторная, залитая солнцем. На стенах висели изображения кораблей, а на шкафу стояла отлитая из бронзы модель парусника.

— Я должна была прийти, — начала я.

— По поводу происшествия с ребенком? — уточнил он, и я поняла, что он был уже в курсе.

— Ничего не понимаю, — сказала я. — И очень беспокоюсь.

— Утром я разговаривал с врачом. Эдварду дали снотворную таблетку.

— Я в полном недоумении. Надеюсь, вы не думаете, что я…

— Дорогая Анна, разумеется, нет. Я абсолютно вам доверяю. Но, возможно, у вас есть какие-то предположения? Какая-нибудь идея?

— Никаких. Шантель… сестра Ломан считает, что это была чья-то шутка.

Он облегченно вздохнул.

— Это возможно?

— Но это нелепо. Зачем усыплять ребенка? Только для того, чтобы не узнал того, кто его нес. Слишком далеко зашло для шутки. Меня мучает ужасное подозрение. Что если кто-то покушался на жизнь Эдварда?

— Убить ребенка? Но с какой целью?

— Я подумала… возможно, вы догадываетесь. Может, была такая цель?

Он был явно поражен.

— Ничего не могу придумать. А что Эдвард?

— Он ни о чем не подозревает. И не должен знать. Не представляю, как это сказалось бы на нем. Я должна быть бдительней. Мне следовало находиться в каюте, а не на танцах. Надо присматривать за ним не только днем, но и ночью.

— Уж не себя ли вы вините, Анна? Не надо. Он спал у себя в каюте. Кто мог вообразить, что ему что-то там угрожало?

— Тем не менее кто-то подложил снотворное в его молоко. Кто это мог сделать?

— Несколько человек. Кто-то на камбузе или по дороге в каюту. Таблетку могли подсыпать до того, как молоко передали вам.

— Но почему? Зачем?

— Все могло быть не так, как вы думаете. Он мог найти таблетки в комнате матери и принять их за сладости.

— Его там не было. Весь день он был какой-то вялый, большую часть времени дремал.

— Он мог взять их когда угодно. Это самое правдоподобное объяснение. Нашел в каюте матери таблетки, сунул в карман, приняв за конфеты, а вечером попробовал.

— А мужчина, которого видел Джонни? Тот, что нес его на руках?

— Возможно, он вышел сам, еще до того как подействовали таблетки. Мальчики могли выйти на палубу вместе, и по прошествии какого-то времени Эдвард вдруг почувствовал сонливость. Увидев, что его свалил глубокий сон, Джонни не знал, что делать, и, чтобы выпутаться из переделки, выдумал сказку про фокусника Гулли-Гулли.

— Наиболее правдоподобное объяснение до сих пор — и самое удобное. Я должна, обязана была с вами объясниться.

— Знаю, — просто сказал он.

— Мне не следовало сюда являться… ставить вас в неловкое положение. Это очень неэтично, простите.

— Единственное, что я вам скажу на это, то, что я всегда рад вас видеть, — рассмеялся он.

Дверь отворилась так тихо, что мы ни о чем не подозревали, пока в каюте не разнесся скрипучий смешок:

— Вот я вас и поймала!

Это была Моник. У нее был дикий, всклокоченный вид: волосы распущены, она нервно одергивала яркое кимоно с золотым драконом. Я заметила, как она судорожно ловит ртом воздух, борясь с удушьем.

— Присядь, Моник, — сказал Редверс.

— И присоединиться к вашему тет-а-тет? Уютно устроились, а? Нет, я не присяду. Вот что я вам скажу: я этого не потерплю. Не потерплю — и все тут! Она пытается отнять тебя у меня с тех пор, как появилась в Замке. Хотела бы я знать, что будет следующим шагом. Я за ней приглядываю. Придется мне ей втолковать, что ты женат — женат на мне. Это может ей не нравиться, это может не нравиться тебе, но это истина, и ничто ее не изменит.

— Моник, — мягко сказал он, — Моник…

— Ты мой муж. Я твоя жена. Ничто этого не изменит, пока я жива. Ничто не изменит.

— Я позову сестру Ломан, — предложила я. Редверс кивнул и, приблизившись к Моник, мягко направил ее в свою спальню, но она вырвалась и запричитала что-то громкое и несвязное. Чем больше она кричала, тем сбивчивее было ее дыхание. Я бросилась вниз. Шантель как раз выходила из каюты.

— Шантель, там ужасная сцена. Миссис Стреттон очень плохо.

— Где она? — уточнила Шантель.

— В каюте капитана.

— Силы небесные! — простонала она и, схватив чемоданчик, в котором держала все необходимое, побежала наверх. Я хотела последовать за ней, но вовремя спохватилась. С меня и началась эта неприятность. Я вернулась в каюту с тяжелым сердцем и принялась гадать, что будет дальше.

14

Моник основательно слегла: последствия приступа оказались настолько серьезными, что вытеснили из памяти ночное происшествие с мальчиками. Шантель постоянно находилась наверху, в капитанских покоях, ухаживая за ней. Все склонялись к мысли, что дни жены капитана сочтены.

Эдвард полностью поправился. Мы скрыли от него его ночные похождения. Он подумал, что съел что-то неподходящее, отчего впал в сонливость и приболел. Пребывание в лазарете его очень обрадовало тем, что дало решительное преимущество перед Джонни. Что до Джонни, то того крепко выбранила мать, которая и без того держала его в постоянном трепете, и велела напрочь забыть о происшедшем. Ему дали понять, что это была часть бала Арабских ночей, и поскольку у него не было права там появляться, то решение оставить без последствий его проступок может быть пересмотрено в любой момент. Следовательно, самой разумной линией поведения было для него забыть обо всем как можно скорее. Вдобавок, к его досаде, Эдвард опять становился центром всеобщего внимания: его мама была серьезно больна.

Атмосфера на корабле преобразилась: все переменились ко мне. Новость, что Моник слегла сразу после того, как застала меня в каюте капитана, неизбежно стала общим достоянием. Мисс Рандл вцепилась в нес, как цепляется галка в блестящий камешек, и, приукрасив в привычной своей манере, подавала как самое лакомое блюдо с особым гарниром.

Чужая женщина в его каюте — это спровоцировало приступ. Бедная женщина, вынести такое! Сколько выпало на ее долю. Взять хотя бы легенды о похождениях капитана. О, нравы нашего времени, сокрушалась мисс Рандл. Даже в узкий круг пассажиров затесалась сестра Ломан и на виду у всех хитроумно расставляет сети, надеясь залучить в виде улова не кого иного, как мистера Рекса Кредитона! (Тщетная надежда! Мисс Рандл доподлинно знает из надежного источника, что он почти обручен с дочерью другого магната-судовладельца.) Или взять миссис Маллой, постоянную спутницу старшего помощника, — это при том, что у нее в Австралии муж, а у старпома жена и двое детей в Саутгемптоне. (Это была святая правда, так как однажды, когда миссис Гринелл показывала старшему помощнику фотографию своих английских внуков, тот проговорился, что тоже имеет двоих ребят.) Но все это блекло перед скандальной поимкой «гувернанточки» в каюте капитана его женой — случай, настолько расстроивший бедняжку, что она вот-вот умрет. Впрочем, что удивляться, куда катится наш мир — чего еще можно ждать при таком капитане?

Словом, вышла пренеприятная история.

Шантель пыталась меня утешить. Сразу, как спустилась из капитанских покоев, позвала меня к себе. Эдвард вместе с Джонни был под присмотром миссис Блейки, но теперь я никогда не бывала спокойна в таких случаях. Мне казалось, что я должна неотступно находиться при нем, и, хоть миссис Блейки была в высшей степени добросовестна, все равно мне не нравилось упускать его из поля зрения. Но, с другой стороны, я опасалась выдать свои страхи и внушить их мальчику.

— Она не столько больна, сколько представляется, — заявила Шантель. — Эти атаки ужасно выглядят со стороны и мучительны для больной вследствие удушья. Но через день-другой она поправится.

— От души надеюсь на это.

— Бедняжка Анна! — рассмеялась она. — Разве не повод для смеха — ты в роли femme fatale^[3]! Но и капитан тоже хорош: как выразилась бы Эдит, «врезался» в тебя.

— Шантель!

— Но это истина. Взять хотя бы его взгляд, когда разговаривает с тобой. И ты тоже, дорогуша. Оно и понятно: столько лет лепила кумира. Анна, ты неисправимый романтик! Но я тебе скажу кое-что еще. Дик Каллум тоже положил на тебя глаз.

— Просто он очень добр ко мне.

— Ясное дело, тебе милее доблестный капитан. Несвободен, но может освободиться в один прекрасный миг. Она может скончаться в любой день от приступа — к тому ж еще болезнь легких.

— Шантель, прошу тебя, не говори в таком тоне.

— Вот не думала, Анна, что ты из тех, кто отмахивается от правды.

— Это так… неприятно.

Тут ее лицо передернулось проказливой, почти злой гримасой.

— Что, жалеешь, что поехала? Предпочла бы пойти помощницей к какому-нибудь замшелому антиквару? Только вряд ли бы такой или такая сыскались. Это судьба. Все ее проделки: мое появление в Доме Королевы, переезд в Замок — сначала мой, а потом твой. Судьба — при незначительном участии сестры Ломан.

— Я не сказала, что жалею.

— Как говорится, «миг славы на свету дороже тусклой жизни всей» — или как там у Вордсворта?

— Вообще-то у Вальтера Скотта, хоть некоторые и оспаривают его авторство.

— Верю тебе на слово. Кто бы ни сочинил, главное — мысль. Я бы предпочла короткий час яркого праздника целой унылой жизни, составленной из дней, как две капли воды похожих один на другой, без риска, но и без удовольствий.

— Каждому свое, — ответила я.

— По крайней мере, дала тебе пишу для размышлений и отвлекла от мыслей о паршивке Рандл. Не переживай. Через пару дней супруга нашего капитана опять станет на ноги. При первой возможности стащу ее вниз и буду выхаживать, а бедный капитан немного от нее отдохнет. Представляю, что это для него за наказание. На море всегда так бывает: что сегодня трагедия, напрочь забывается завтра. Посмотри, как все думать забыли про инцидент с Эдвардом и Джонни. Никто даже не вспоминает.

В который раз она утешила и успокоила меня.

— Шантель, что бы ни случилось, я надеюсь, мы всегда будем вместе, — вырвалось у меня.

— Не беспокойся, я все устрою, — ответила она. — Судьба, конечно, может приложить руку, но при всем при том положись на меня, и все будет в порядке.

Шантель оказалась права. Через несколько дней Моник была не хуже, чем когда впервые взошла на борт. Она вернулась вниз в свою каюту по соседству с Шантелью, и разговоры о скорой смерти сами собой сошли на нет.

Иногда она выходила на палубу. Ее выводила Шантель и садилась рядом. Изредка к ним присоединялся Эдвард, которого мать то заласкивала, то не замечала — в зависимости от настроения. Такое к себе отношение он принимал философски.

Меня она словно не замечала, хотя иногда я ловила на себе пристальный взгляд красивых темных глаз: в них мне чудилось злорадство. Должно быть, замышляла уволить меня сразу по прибытии на остров. Я обмолвилась об этом Шантели, но та сказала, что об этом не может быть и речи. Нам самим было предоставлено решать, вернуться или остаться. Разве не так сказала леди Кредитон? Чего ради Моник избавляться от меня, если Эдварду хорошо? К тому ж она не такая злая. Сцены она закатывала из любви к искусству и должна быть благодарна тем, кто давал ей повод, — а я, ввиду слабости ко мне капитана, попадала в эту категорию.

Видно, так оно и было, потому что однажды она подозвала меня и, пригласив присесть рядом с ней на палубе, заговорила:

— Надеюсь, вы не принимаете капитана всерьез. Сами знаете, он любитель женщин. Любезничает со всеми подряд.

Опешив, я пробормотала нечто невнятное насчет того, что вышло недоразумение.

— Точно так же было и во время нашего плавания в Англию. На судне оказалась одна молодая особа. Кстати, чем-то напоминала вас. Тихая и — как это говорят? — уютная. Это в его вкусе. У него всегда поднимается настроение после того, как любезничает с теми, кто падок на его добродетели.

— Смею вас уверить, — с достоинством сказала я, — что очень ему благодарна, в особенности за то, что не имела случая убедиться в знаках его внимания.

Она засмеялась. Шантель рассказала мне потом, что, по ее словам, я ей понравилась. Ее позабавил мой странный способ выражаться. Теперь ей понятно, почему капитан избрал меня предметом ухаживаний на этот рейс.

— Послушай меня, не переживай из-за этих пересудов, — сказала Шантель. — Моник это тебе не обычная англичанка. Сомневаюсь, чтобы нравы Коралла сколько-нибудь напоминали те, что приняты в викторианских гостиных. Она только потому и злится, что страстно любит своего капитана, а его безразличие доводит ее до белого каления. Но при всем при том ей нравится, когда им восхищаются другие.

— Мне это непонятно.

— Это оттого, что ты все воспринимаешь чересчур серьезно.

— Серьезные предметы требуют серьезного отношения.

— А вот и нет. Как раз наоборот.

— Шантель, осталось немного времени. Все вдруг так внезапно переменилось. Я чувствую какую-то обреченность. Это ощущение не оставляет меня с того вечера, когда унесли из каюты Эдварда.

— Вот еще скажешь: обреченности, — вскрикнула она.

— У меня не идет из головы тот случай. То и дело вспоминаю, что кто-то покушался на него.

— Наверняка имеется другое объяснение.

— Капитан думает, что мальчик нашел снотворное матери и, приняв за конфеты, съел.

— Очень вероятно. Он юноша любознательный — всегда суется, куда не просят. «Что то? Что это?» А комната мамы для него все равно что пещера Аладдина.

— Получается, что они с Джонни пробрались на палубу поглазеть из какого-нибудь укромного уголка за танцами, и он вдруг уснул, а Джонни выдумал своего Гулли-Гулли…

— Вот именно. Чем не объяснение? Все сходится. Если подумать, только это и возможно.

— Если бы я была уверена…

— Лично я не сомневаюсь. Хватит с меня твоей обреченности. Ты меня удивляешь, Анна. Всегда такая практичная, разумная!

— Как бы там ни было, я намерена ни на минуту не спускать глаз с мальчика, когда он под моим присмотром. На ночь буду запирать дверь каюты.

— А сейчас где он?

— Под присмотром миссис Блейки, вместе с Джонни. Она того же мнения, сказала, что больше не выпустит Джонни. Теперь, уложив их спать, мы запираем двери кают.

— Это положит конец их ночным вылазкам. Однако скоро мы распрощаемся с Джонни и его мамой и тетей.

Я тотчас пригляделась к ней. «И с Рексом», — подумала я. Он в самом деле ей безразличен? Порой мне казалось, что она что-то от меня скрывала. Как она могла с таким равнодушным видом рассуждать о том, как навсегда лишится его после Сиднея? Там его встретят Деринхемы, он закружится в водовороте деловой и светской жизни. Бедняжка Шантель, ее положение было таким же беспросветным, как и мое. Впрочем, не совсем. Счастье было бы возможно, если бы Рекс ослушался мать, если бы попросил руки Шантели. Ведь он был свободен.

Но я чувствовала в нем слабую натуру. Внешне привлекателен, ничего не скажешь: был в нем этот легкий, ни к чему не обязывающий флер, которым еще в большей степени был наделен Ред. В моих глазах Рекс был лишь бледной копией брата.

Впрочем, однажды уже не подчинился матери, когда все ждали, что он сделает предложение Хелене Деринхем. Интересно бы знать, насколько далеко способна зайти его строптивость. Жаль, что Шантель не делилась со мной своими чувствами к нему. Впрочем, и я не поверяла ей свои чувства. Объяснение этому было простое: я отказывалась их принимать. Как я могла признать даже перед собой, что отчаянно люблю мужчину, женатого на другой женщине? Я не смела этого сделать.

Мы были вынуждены держать свои секреты в тайне даже друг от дружки.

В Бомбее нас встретила жуткая жара. Моник было трудно дышать, и Шантели пришлось даже отменить поездку на берег. У капитана были дела на берегу: его принимал агент компании, и он взял с собой Эдварда.

Миссис Маллой передала мне, что старший помощник и казначей пригласили нас с ней на экскурсию в город. Миссис Блейки, на попечении которой оставался Джонни, отправлялась на берег в компании Гринеллов и мисс Рандл.

Я приняла приглашение, и мы отправились в открытой коляске. Мы с миссис Маллой укрывались от жаркого солнца под зонтами и широкополыми шляпами.

Странное чувство охватило меня: мысли возвращали в те далекие дни, когда я жила здесь с родителями. Видя женщин, прямо в реке стиравших белье, разглядывая резьбу по слоновой кости и медную чеканку, ковры и шелка на базарах, я словно вернулась в детство. Проезжая мимо кладбища на горе Малабар, я искала глазами страшных стервятников.

Когда я поделилась своими воспоминаниями с Диком Каллумом, он живо заинтересовался. Миссис Маллой и старший помощник слушали вполуха, только из вежливости: их больше интересовало собственное общество.

Мы сошли с коляски у чайной и далее гуляли по отдельности: миссис Маллой и старший помощник и я с Диком Каллумом. Перед входом в чайную уличные торговцы разложили свой товар: красивые шелковые шали, кружевные скатерти и салфетки, ослепительно белых резных слоников с острыми бивнями. Они наперебой зазывали нас что-нибудь купить, и мы остановились. Я приобрела скатерть, которую решила послать домой для Элен, и слоника для миссис Баккл. Я похвалила шелковую шаль с серебристо-голубым шитьем. Дик Каллум купил ее.

— Прямо неловко их разочаровывать, — пояснил он свой поступок.

В чайной было прохладно. К нашему столу тотчас подошел иссохший старик продавец с павлиньим веером. Дик купил мне веер в подарок. Пока мы пили освежающий чай, он спросил:

— Что будет после нашего прибытия на Коралл?

— До этого еще далеко.

— Недели через две после Сиднея.

— Сначала надо доплыть до Сиднея.

— Вы там останетесь?

— Это еще не решено. Леди Кредитон с самого начала ясно обрисовала мое положение. Если я придусь не ко двору или мне самой захочется вернуться, то меня возвращают за счет компании. То же касается и сестры Ломан.

— Я заметил, вы близкие подруги.

— Не представляю, как бы я жила без нее, хотя совсем недавно даже не подозревала о ее существовании. Мы сблизились словно сестры, иногда мне кажется, будто знаю ее всю жизнь.

— Очень эффектная особа.

— Я не встречала никого красивее ее.

— А я встречал, — сказал он, серьезно глядя на меня.

— Не верю, — возразила я шутливым тоном.

— Хотите знать кого?

— Едва ли — все равно вам не поверю.

— Но если я в этом уверен…

— Значит, вы заблуждаетесь.

— Не представляю, что станет с «Невозмутимой леди» после того, как вы сойдете на берег. Моряки привязчивый народ, многие имеют друзей на берегу.

— Тогда и мы подружимся.

— Хоть одно утешение. Хочу вас кое о чем попросить. Выйдете за меня замуж?

Мои руки вцепились в веер: вдруг стало снова жарко.

— Вы… вы это серьезно?

— Естественно.

— Но вы меня почти не знаете.

— Знаю вас с самого отплытия из Англии.

— Это совсем недолго.

— На судне быстро узнаешь людей. Это все равно что жить в одном доме. Не то что на берегу. Наконец, разве это имеет значение?

— Да, и большое. Нужно досконально знать человека, с которым вступаешь в брак.

— Возможно ли досконально узнать другого? Во всяком случае, вас я узнал достаточно, чтобы понять, чего хочу.

— В таком случае вы… поспешили.

— Я никогда ничего не делаю сгоряча. Я все обдумал и решил: Анна создана для меня. Красива, умна, добродетельна. Одним словом, надежна. Это качество я ценю превыше всего остального.

В первый раз в жизни мне делали предложение, хоть мне уже минуло двадцать восемь. Как это расходилось с моими давними представлениями, еще из той поры, когда я мечтала, что кто-нибудь сделает мне предложение. Бесстрастный, сухой реестр моих достоинств, главным из которых признавалась надежность.

— Слишком рано я завел об этом разговор, — вдруг сник он.

— Вероятно, вам вообще не следовало об этом заговаривать.

— То есть, выхотите сказать, ответ будет «нет»?

— Только таким он и может быть, — сказала я.

— Так и быть, пока что принимаю. Он еще может измениться.

— Вы мне по душе, — сказала я. — Вы были очень ко мне добры. Я уверена, вы такой же надежный, какой считаете меня, но я не думаю, что это достаточное основание для вступления в брак.

— Есть и другие причины. Я вас люблю, разумеется. Я не умею красиво выражаться, как некоторые. Не то что наш галантный капитан, который, уж я-то знаю, разразился бы пылкой речью… и действовал бы соответственно — при том что в действительности не думал бы и половины того, что наговорил.

Я пристально глянула ему в глаза.

— Почему вы его так не любите? — требовательно спросила я.

— Возможно, потому, что чувствую вашу к нему симпатию. Анна, выбросьте его из головы. Не давайте играть вами, как это было с другими.

— Другими?

— Господи, неужели вы думаете, что вы первая? Гляньте на его жену. Как он с ней обращается.

— Довольно-таки обходительно.

— Обходительно! Да он родился обходительным. Это у него орудие, средство обольщения. Шарм! Вот что дало ему место в Замке, пост в компании. Да, шарма у него не отнимешь — как и у его матери. Этим и прельстила сэра Эдварда. Поэтому наш капитан волен идти своим беззаботным путем — может быть замешан в скандал, который погубил бы любого другого, но выручает шарм, его вечное оружие.

— Не понимаю, о чем вы.

— Вы ведь слышали о «Роковой женщине»? Если нет, то пора услышать. На корабле было состояние. Говорят, сто тысяч фунтов — все в бриллиантах. И что с ним случилось? Что сталось с торговцем? Он умер на борту и, как водится, был погребен в море. Сам видел, как гроб уходил в воду. Службу отправлял капитан. Бедняга Джон Филлимор, так скоропостижно умереть! А его бриллианты? Куда они делись? Никто так и не узнал. А корабль был взорван в заливе Коралл.

Я поднялась.

— Не хочу слушать.

— Садитесь, — сказал он, и я повиновалась. Меня занимала вдруг происшедшая с ним перемена: пылкая ненависть к капитану выдавала, что он в самом деле верил, будто Редверс убил Джона Филлимора и похитил его бриллианты.

— Я должен с вами говорить, Анна, — продолжал он, — потому что люблю вас. Я обязан вас спасти. Вы в опасности.

— В опасности?

— Мне известны все ее признаки. Я плавал с ним и раньше. Не стану отрицать, у него есть подход к женщинам, который мне недоступен. Он вас обманет, как до этого обманул свою бедную жену, хоть и не смог выйти сухим из воды. Истинный пират, если хотите знать. Двести лет назад туда была бы ему прямая дорога, непременно плавал бы под Веселым Роджером. К сожалению для него, сейчас не поживишься на больших морских дорогах, но, если можно завладеть состоянием в сотню тысяч фунтов, он своего не упустит.

— Вы отдаете отчет, что говорите о собственном капитане?

— На судне я беспрекословно выполняю его команды, но сейчас я не на борту. Я разговариваю с женщиной, на которой хочу жениться, и намерен донести до нее всю правду. Так где бриллианты? Ясно, где — и не одному мне, — но, понятное дело, ничего не докажешь. Спрятаны в надежном укрытии где-нибудь в иностранном порту. Дожидаются в кубышке своего часа. Сами знаете, бриллианты так просто не сбудешь. Их можно узнать, поэтому и вынужден действовать с оглядкой. А сокровище подождет. Главное, раздобыл — теперь он не хуже других.

— Дикая логика.

— Могу подкрепить доказательствами.

— Почему бы вам не выложить их самому капитану?

— Анна, дорогая, вы не знаете капитана. У него на все найдется ответ. За словом в карман не лезет. Разве не он так ловко избавился от судна — места преступления? Капитан, потерявший корабль! Много ли найдется таких? Другого бы выгнали взашей — спрятался бы на заброшенном островке вроде Коралла и носу не казал людям. Впрочем, он там не пропал бы с его сокровищами, жил бы себе богачом.

— Вы меня поражаете второй раз за день, — заявила я. — Сначала объяснением в любви ко мне, а потом — в ненависти к капитану. И, должна отмстить, у вас больше пыла в выражении ненависти, чем в любви.

Он наклонился ко мне: лицо густо побагровело от гнева, даже в белках глаз появились красные прожилки.

— Неужели не понимаете, — спросил он, — что то и другое едины? Я его так ненавижу, потому что люблю вас. Слишком уж явно он вами интересуется, а вы им.

— Вы меня не понимаете, — возразила я, — а еще утверждаете, что хорошо меня знаете.

— Я знаю, что вы никогда бы не поступили… нечестно.

— Еще одно мое достоинство вдобавок к надежности.

— Анна, простите меня. Я дал волю своим чувствам.

— Пойдемте. Нам уже пора.

— И это все! Неужели вам нечего мне сказать?

— Не хочу больше слушать ваши бездоказательные обвинения.

— Я добуду доказательства. Богом клянусь, что добуду. — Я поднялась. — Вы передумаете, вот увидите. Поймете, что я был прав, и тогда я снова обращусь к вам. Но хотя бы обещайте, что дадите мне такую возможность.

— Мне бы не хотелось терять вашу дружбу, — сказала я.

— Какой я глупец! Мне не следовало заводить этот разговор. Ничего, все останется как было. Я не из тех, кто так просто отступается.

— Уверена, что нет.

— Если вам понадобится помощь, можете рассчитывать на меня в любое время. Явлюсь по первому зову.

— Приятно слышать.

— Но вы меня не возненавидели?

— Не думаю, чтобы женщина была способна возненавидеть мужчину за то, что он признался ей в своей любви.

— Анна, как бы я хотел излить вам все, что у меня накипело.

— Вы и так немало излили для начала, — напомнила я.

Мы медленно гуляли вдоль ряда уличных торговцев, сидевших на корточках у своих товаров. Пара наших спутников уже сидела в коляске.

— Мы было решили, что вы потерялись, — сказала миссис Маллой.

Когда доехали до порта и поднялись по трапу на борт. Дик втиснул мне в руку шелковую шаль.

— Я купил ее для вас, — сказал он.

— А я подумала, что вы выбирали ее для кого-то другого.

— Для кого?

— Ну, может быть, для матери.

Его лицо омрачилось.

— Моя мать умерла, — сказал он.

Тотчас я пожалела о своих словах, увидев, что напоминание о ней причинило ему боль. Мне вдруг открылось, что я почти ничего не знаю о нем. Только то, что любил меня и ненавидел капитана. Какие еще страсти были в его жизни?

Когда судно выходило из порта, в мою каюту ворвалась Шантель.

— Подумать только! Я сделалась домоседкой.

— Как твоя больная?

— Немного лучше. Это на нее так удушающе действует жара. Только мы выйдем в море, ей опять полегчает.

— Шантель, до Австралии уже осталось немного.

— Да, я начинаю задумываться, как нас встретит остров. Только вообрази! Или не способна? Мне представляются пальмы, коралловые рифы и Робинзон Крузо. Хотела бы я знать, что мы будем делать, когда отчалит корабль, оставив нас на берегу.

— Ждать осталось не так уж долго. Скоро увидим.

Она пригляделась ко мне.

— Сегодня что-то случилось.

— Что?! — вскричала я.

— С тобой — не со мной. Ты, кажется, выезжала с Диком Каллумом?

— Да, и с миссис Маллой и старшим помощником.

— Ну и..?

Я заколебалась.

— Он просил выйти за него замуж.

Она широко раскрыла глаза. Наконец, быстро спросила:

— А что ты сказала? «Сэр, это так неожиданно?»

— Вроде того.

Мне показалось, она вздохнула свободнее.

— По-моему, он мне не очень нравится, — добавила я.

— Не мое, конечно, дело, но, Анна, он тебе не подходит.

— Неужели? Не подходит мне!

— Ты, как всегда, недооцениваешь себя. Итак, ты отказала, а он принял отказ как подобает джентльмену и попросил твоего соизволения повторить предложение позднее.

— Откуда ты знаешь?

— Предписано правилами. Мистер Каллум не из тех, кто их нарушает. Он не для тебя, Анна.

Почему-то мне вдруг захотелось стать на его защиту.

— Но почему?

— Силы небесные, уж не боится ли она остаться с носом?

— Едва ли я дождусь другого предложения, а многие полагают, что лучше выйти замуж за того, которого не любишь, чем не выйти вообще.

— Слишком легко ты сдаешься. Пророчу тебе, что в один прекрасный день ты выйдешь за мужчину, которого выберешь сама.

Она сощурила глаза и со смыслом посмотрела на меня: я поняла, что она имела в виду.

— Как бы там ни было, я отказала, но мы остались добрыми приятелями. Вот что он мне подарил.

Я развернула шаль. Она выхватила ее и накинула себе на плечи. Шаль ей шла изумительно — впрочем, редкая вещь ей не подходила.

— Так и запишем. Не имея возможности принять его предложение, ты приняла шаль.

— Отказаться было бы некрасиво.

— Дай срок — он еще повторит предложение, — уже серьезно сказала она. — Но ты его не примешь, Анна. Неумно соглашаться на второй сорт… — Вдруг она заметила веер, и ее глаза широко раскрылись, будто от ужаса. — Веер… из павлиньих перьев. Где ты его взяла?

— Купила у горы Малабар.

— Он несет несчастье, — вскричала она. — Неужели не знаешь? Павлиньи перья — знак проклятия.

— Шантель, что за суеверия!

— Все равно не хочу. Зачем искушать судьбу?

И, схватив веер, выбежала. Я кинулась следом, но настигла ее только у поручня, после того как она уже выбросила веер за борт.

15

Жара преследовала нас и днем и ночью, пока мы пересекали Индийский океан. Мы все настолько обмякли, что только и делали что лежали в шезлонгах вдоль правого борта судна. Одни мальчики, кажется, сохранили жизненные силы. Время от времени мне попадался на глаза Редверс: после той сцены в его каюте он несколько дней как будто избегал меня, но потом перестал сторониться. Пока длился переход тихими тропиками, у него стало больше досуга, и, так как Эдвард рвался к нему при первой возможности, это означало, что и я часто виделась с ним. Начиналось обычно с того, что Эдвард принимался клянчить:

— Вставайте, пойдемте на мостик. Капитан разрешил.

— Так и быть, отведу тебя и оставлю, — уступала я.

— Сам знаю дорогу, — дерзил Эдвард. — Только капитан приказал привести вас.

Мы останавливались где-нибудь среди навигационных приборов и в промежутках, когда Эдвард бывал настолько поглощен каким-нибудь инструментом, что переставал донимать нескончаемыми вопросами, перебрасывались словом-другим.

— Извините за ту выходку, — сказал Ред в первую после инцидента встречу. — Представляю, как вам было неприятно.

— Вам тоже, — отвечала я.

— Для меня они не в новинку. — Впервые я уловила горечь в его голосе.

— Я боялась, как бы это не кончилось непоправимым…

— Когда-нибудь… — начал он. Его глаза, засиневшие ярче обычного на фоне моря, напряженно всматривались в горизонт — нечеткую линию, где море смыкалось со слегка разбавленной синевой безоблачного неба. — Да, когда-нибудь это случится.

Тут он обернулся ко мне: в сверлящем взгляде пронзительно-синих глаз сквозил немой вопрос. У меня екнуло в груди. Что это было: еще одно предложение — мужа живой жены? Неужто хотел сказать: «Подожди!»

Я содрогнулась. Мне был противен расчет на смерть. В свое время меня шокировало, когда мне говорили: «Ты будешь хорошо обеспечена, когда умрет тетя». Ужасно дожидаться чьей-то смерти, ухода того, кто стоит на твоем пути. Вроде стервятников с горы Малабар.

Я опасалась, что любая реакция с моей стороны вызовет поток слов, которые лучше оставить невысказанными, но, как непременно возразила бы Шантель, помыслы существовали независимо от того, были они выражены вслух или нет.

Положение спас Эдвард. Отсалютовав рукой, он обратился к Редверсу:

— Капитан, как называется этот прибор с рукояткой?

— Ну-ка покажи, боцман. — К неописуемому восторгу Эдварда, отец окрестил его боцманом: даже Джонни он заставил так себя называть. Я была тронута, наблюдая отца и сына. Ни за что не поверю, что он способен убить ради состояния. У него такой непорочный вид. Однако же… разве не умолчал, что женат, в первый приход в Дом Королевы? А теперь в самом деле просил меня ждать?

Поистине, в страшном положении можешь оказаться, когда кто-то стоит на пути к тому, чего ты страстно желаешь. Настолько банальное явление, что по праву заслужило название вечного треугольника. Но каково самой ощутить себя одной из его вершин?

Покинув укромную заводь, я пустилась в бурное плавание — я, уютная Анна, как меня звала Моник. Могла бы спокойно существовать в Англии, устроившись помощницей антиквара, компаньонкой какой-нибудь старухи, гувернанткой ребенка. Были же альтернативы!

Эдвард опять уткнулся в навигационный прибор.

— Когда-нибудь станет моряком, — сказал обернувшийся ко мне Редверс.

— Я бы этому не удивилась, хоть дети быстро меняются и часто с возрастом теряют интерес к тому, чего так жадно желали в детстве.

— А чего желали вы, когда были ребенком?

— Помнится, хотела только одного: быть похожей на мать.

— Должно быть, она была хорошей матерью.

— Как вы хороший отец для Эдварда.

Он нахмурился.

— Я бы не стал так высоко себя оценивать. Я так редко его вижу.

— Я тоже мало видела маму.

— Видимо, дети идеализируют родителей, когда мало видят его или ее.

— Возможно. Для меня моя мама была идеалом доброты и красоты, я никогда не видела ее хмурой. Подозреваю, что и у нее были тревоги, но она их отбрасывала, когда я была рядом. Она то и дело смеялась. Отец просто обожал ее. Она была прямая противоположность ему. Все время, пока мы были в Бомбее, они как живые стояли передо мной.

— Вам понравилось на берегу?

Я замялась. Потом сказала:

— Я ездила с Диком Каллумом, миссис Маллой и старшим помощником.

— Приятная компания.

— Я поняла, что он уже плавал с вами.

— Каллум? Да. Хороший, добросовестный работник.

Мне хотелось предупредить его: «Остерегайтесь! Он вас ненавидит. Только и ждет повода, чтобы нанести удар». Но как я могла!

— Подозреваю, он считает, что это я устроил катастрофу «Роковой женщины» и припрятал драгоценности в укромном уголке.

— Вам известно, что он так думает?

— Дорогая Анна, все так думали. Вывод напрашивался сам собой.

Меня поразила и привела в восторг спокойная непринужденность, с какой он назвал меня «дорогой Анной»: на миг мне в самом деле показалось, что я ему дорога.

— И вы с этим миритесь?

— Я не могу осуждать их за то, что верят в очевидное.

— Вам словно безразлично.

— В свое время я сильно переживал. Это-то и прибавляет решимости разгадать загадку, чтобы иметь возможность сказать всем в лицо: «Послушайте, вы ошибались!»

— И только?

— И разумеется, доказать, что я честный человек.

— И вы сумеете это сделать, только обнаружив злополучные бриллианты?

— Думаю, они на морском дне. Что я хочу выяснить, так это кто уничтожил корабль.

— Эти люди убеждены, что все сделали вы.

— Потому и хочу доказать обратное.

— Но как?

— Найдя виновного.

— Есть хоть какая-то надежда?

— Всегда есть надежда. Каждый раз, заходя на Коралл, я верю, что найду разгадку.

— Но корабль потерян — и вместе с ним бриллианты. Что вы можете сделать?

— Есть кто-то где-нибудь в мире — скорей всего, на острове, — кто знает ответ. Рано или поздно я его найду.

— Вы считаете, ответ нужно искать на Коралле?

— У меня такое чувство, что он должен быть там.

Вдруг я повернулась к нему.

— Я попытаюсь найти. Когда «Невозмутимая леди» отчалит от берега и мы останемся одни, я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы доказать вашу невиновность.

— Значит, вы сами в нее верите? — улыбнулся он.

— Мне кажется, — медленно выговорила я, — вы способны заставить меня поверить всему, чего захотите.

— Странное, однако, утверждение — словно вы мне верите против воли.

— Нет-нет. Именно воля и заставляет меня верить, потому что я этого хочу.

— Анна…

— Да?

Его лицо было совсем рядом. Я любила его — и знала, что он любит меня. В самом деле знала? Не был ли это еще один пример того, как воля заставляет верить в желаемое?

— Я все время думала о вас в Бомбее. Как мне хотелось, чтобы рядом были вы. А Каллум… Он неплохой человек, но…

Я протянула руку — он взял ее. И вдруг тихо высказал ту мысль, которая все время была у него на уме:

— Анна, ничего не делайте сгоряча. Подождите.

— Чего ждать? — вмешался неожиданно появившийся Эдвард. — И почему вы держите друг друга за руки?

— Уместное напоминание, — сказала я. — Нам пора идти мыть руки перед обедом.

И, страшась своих чувств, поспешно скрылась.

На палубе Гарет Гленнинг и Рекс Кредитон играли в шахматы. Шантель не выходила из каюты Моник, которой опять сделалось плохо накануне ночью. Миссис Гринелл, загнав в угол миссис Маллой, без умолку трещала о внучатах.

— Конечно, проказник. Но мальчики есть мальчики, а ему только шесть лет. Я так и сказала, когда прощались: к нашему возвращению в Англию ты будешь настоящий маленький мужчина.

Миссис Маллой бормотала что-то сонное.

На краю палубы Эдвард и Джонни гоняли теннисный шарик на зеленом столе, за сеткой, предохранявшей шары от выпадания за борт, сквозь которую мне удобно было присматривать за ними. Я держала на коленях книгу, но не могла сосредоточиться на чтении. В мыслях была полная сумятица. В ушах раздавалось одно слово: «Подождите».

Он никогда не заговаривал со мной о своей женитьбе, ни разу не упоминал о том, что страдал из-за нее. Только благодаря Шантели я знала, что брак был ужасно неудачным. Шантель выслушивала признания Моник, жила вблизи них, сопровождая больную, бывала в капитанских покоях.

— Удивляюсь, как он не убьет ее, — как-то призналась она. — Или она его. Она намеренно себя заводит. Однажды в моем присутствии схватила нож и кинулась на него. Разумеется, ничего серьезного. Ей не хватило сил даже на полный вдох, не говоря уже о том, чтобы всадить нож в грудь крепкого мужчины. — Шантель сколько угодно могла шутить на эту тему — мне было не до смеха. — Видишь ли, — продолжала она, — его заманили в ловушку и вынудили на ней жениться. Что ему представлялось легкой интрижкой, на поверку обернулось серьезным. Пришлось жениться. Какая-то старуха нянька пригрозила навлечь на него проклятие, если не женится. Моник сама мне рассказывала. Нельзя быть капитаном, если ты проклят.

Я не стала говорить, что уже слышала об этом.

— Был ли уже тогда зачат Эдвард или нет, покрыто мраком неизвестности. Недаром сказано, дорогуша моя: грешишь вдвоем — расплачиваешься поодиночке. По крайней мере, если схватят за руку. Что до бедняжки Моник, то она, как и прежде, обожает своего капитана. Пишет ему пылкие письма. Я только и знаю доставлять их наверх в его каюту. Кроме меня, никому не доверяет. Сколько страсти в этой Моник! Хоть за это мог бы быть к ней добрее. Она долго не протянет.

Я согласилась, что положение было безвыходным, даже трагичным.

— Ничего особого, будь она сильной, здоровой женщиной.

Мне было тяжело слушать рассуждения Шантели. Временами я искренне сожалела, что мы не остались в Англии — обе: и я, и она.

Так я сидела на палубе, слушая перестук шарика по зеленому столу, резкие, то ликующие, то протестующие выкрики мальчиков, скользя невидящим взглядом по странице, то и дело возвращаясь к прочитанному и опять поднимая глаза на резвившихся в воде дельфинов и летучих рыб.

Дул легкий теплый бриз — верно, он и донес до меня с такой ясностью голоса. Они шли от шахматного столика. Никогда я не слышала от Рекса таких сильных выражений.

— Ты… дьявол.

Это могло быть адресовано только Гарету Гленнингу; трудно было представить кого-либо, меньше его смахивавшего на дьявола. «Должно быть, поставил ему мат», — вяло подумала я. Но как резко выразился! Тут донесся смех Гарета: он был дразнящий, насмешливый.

Верно, я прикорнула, и мне почудилось. Просто они играли в любимую игру и слегка повздорили, когда Гарет в очередной раз победил.

«Скоро, — подумала я, встряхнувшись, — мы прибудем в Сидней, и все разом переменится. Почти все сойдут на берег: Рекс, Гленнинги, миссис Маллой… Останемся только Эдвард, Шантель, Моник да я. А когда достигнем Коралла, все опять поменяется, но мне не суждено этого видеть».

На горизонте показался корабль: попутный ветер надувал его паруса. Мальчики кинулись к борту.

— Янки-клипер! — кричал Эдвард.

— Китайский клипер! — перечил ему Джонни.

Так они спорили, позабыв про теннис. Эдвард хвастал перед приятелем превосходством познаний, почерпнутых у самого капитана.

Мимо продефилировала мисс Рандл, подвязав шифоновой лентой к подбородку необыкновенно широкую шляпу, чтобы предохранить цвет лица: неблагодарное, по мнению Шантели, занятие.

— Здравствуйте, мисс Брет. — В самом тоне, каким она выговаривала мое имя, слышался укор. — Ничего не имеете против, если я присяду рядом?

Я имела, однако смолчала.

— О, Господи! — Ее глаза вперились в миссис Маллой. — Каково ей будет расставаться с помощником!

— По-моему, обычные приятельские отношения из тех, что всегда складываются за время долгого морского путешествия.

— По-моему, вы слишком снисходительны, мисс Брет.

Чего я не могла сказать о ней.

— Однако ж… — Она красноречиво хихикнула: недомолвки были ее привычным способом выражаться. — А вы, значит, остаетесь и после того, как мы сойдем.

— Да, ненадолго: пока не прибудем на Коралл.

— В вашем полном распоряжении останется команда — и капитан. Впрочем, не совсем так. Вам-то придется делиться кое с кем еще. Как чувствует себя бедная миссис Стреттон?

— По сведениям сестры Ломан, она в своей каюте.

— Бедняжка! С чем приходится мириться — трудно представить!

— Это вам трудно представить? — с издевкой спросила я.

— Не дай Бог такого мужа! Как улыбался, когда мы здоровались…

— Неужели?

— Прирожденный донжуан. Да, ничего не остается, кроме как пожалеть ее… и всех, кому он пытается кружить голову. Ясное дело, люди сами должны иметь голову на плечах и чуточку скромности. Но что поделаешь… Меня вообще поражают люди. Взять хоть вашу подругу сестру Ломан и ээ… — Она оглянулась на Рекса. — И на что только она надеется?

— Никто никогда не знает наперед, во что могут вылиться дружеские отношения. Иначе это была бы не дружба, а нечто иное…

— Вы, я вижу, на все имеете ответ. Недаром гувернантка. Эти мальчишки… Как орут! Неужели нельзя приструнить? Вот когда я была молодая…

— Старость неизменно уступает молодости, — привела я кстати пришедшую на ум библейскую мудрость, взяв пример с Шантели, которая любила щегольнуть красивой цитатой, хоть и часто перевирала, как, вероятно, случилось на этот раз и со мной.

— Гм, — пробрюзжала она.

— В самом деле янки-клипер! — взвизгнул Эдвард. — Сейчас спрошу капитана.

И, увлекая за собой Джонни, кинулся к мостику.

— Эдвард, — остановила я его, — ты куда?

— К капитану. Хочу посмотреть в эту его замечательную штуку — ну, через которую ясно видно вдаль.

— Ты в нее смотрел? — поддразнивал Джонни.

— Да, один раз, даже два. Правда, смотрел, Анна? В тот раз, когда мы там были вместе. Ну, помните, когда капитан держал вашу руку и просил подождать. Вот когда я смотрел. Я еще спросил капитана, и он ответил, что это янки-клипер.

Мисс Рандл едва сдерживала возбуждение.

— Сейчас нельзя, — сказала я. — Вы ведь в теннис играете. Сначала докончите партию.

— Но…

— При встрече опишешь, что видел, капитану. Возможно, он покажет тебе картинки, и ты узнаешь, какой видел корабль.

— У него там очень много картинок, правда, Анна?

— Правда, — подтвердила я, — и мы как-нибудь попросим его показать их вам обоим. Но вы должны помнить, что он очень занят, отвечает за корабль. Так что отправляйтесь доигрывать партию в теннис, а экскурсию на мостик мы отложим на потом.

Так мы остались на палубе. Встречное судно скрылось за горизонтом, в воде весело резвились дельфины. Рекс с Гаретом сосредоточенно сидели над шахматной доской, миссис Маллой и миссис Гринелл дремали, а мисс Рандл поспешно удалилась. Очевидно, искала кому нашептать о последнем своем разоблачении.

Капитан держал меня за руку и просил ждать…

На мое счастье, вскоре нам предстояло зайти во Фримантл. Возбуждение, связанное с заходом в порт, всегда сглаживало все остальное. Даже мисс Рандл не слишком радовалась случаю поживиться скандалом о людях, с которыми вскоре предстояло навсегда распрощаться.

Я не сомневалась, что она разнесла обмолвку Эдварда, но новость не оказалась столь животрепещущей, какой она была бы три-четыре недели назад. Миссис Маллой теперь реже видели в обществе старшего помощника: их дружба умирала на глазах естественной смертью. Все помыслы дамы были заняты предстоящей высадкой в Мельбурне. Семейство Гринеллов было как в лихорадке: поминутно терзали друг друга вопросом, приведут ли внуков встречать корабль на Круглую пристань.

— Младшего точно не приведут, — сокрушалась она. — Еще слишком мал.

Шантель и Рекс каждую свободную минуту проводили вместе: я за них боялась. Однажды я наткнулась на них: поглощенные серьезным разговором, они стояли у палубного поручня. Меня беспокоила Шантель. Ее безразличие было явно наигранным. Только Эдвард и Джонни вели себя как ни в чем не бывало. Им предстояло расстаться в Мельбурне, но в их представлении до этого момента оставалась целая вечность. Для ребенка день все равно что год.

Но однажды, проснувшись утром, мы увидели берег.

На пристани толпились люди, приветствовавшие судно, махая длинными белыми перчатками и большими шляпами с лентами и цветами. Оркестр играл «Правь, Британия!» Редверс заранее предупредил меня, что в австралийских портах было заведено устраивать теплые встречи и проводы кораблей из Англии, остававшейся домом даже для тех, кто никогда ее не видел. На больших пассажирских судах по такому случаю давали приемы, но наше было в основном грузовое. В нашу честь тоже собралась публика и оркестры исполняли гимны.

Дети горели от возбуждения, тем более что накануне я дала им урок истории страны. Теперь им не терпелось увидеть живых кенгуру и коала, поэтому, воспользовавшись несколькими часами стоянки, мы отвезли их на берег. Мальчики словно не замечали жары. Они буквально визжали от восторга. Должна признаться, что, когда мы ехали берегом реки Свон, я тоже поддалась очарованию ярких — то желтых, то красных — вспышек цветущей мимозы и австралийского эвкалипта. Но мы были ограничены во времени и вынуждены то и дело сверяться с часами. Во время экскурсии я заметила Шантель и Рекса, ехавших на виду у всех в открытой коляске, и от души надеялась, что они не попадутся на глаза мисс Рандл.

Бедная Шантель. Вскоре ей предстояло распрощаться с Рексом. Сумеет ли и тогда выдержать тон наигранного безразличия? А впереди — уже скоро — нас ждало расставание с судном. Вскоре достигнем Коралла, и мы с ней и Моник с Эдвардом останемся на берегу. Каждый раз, когда я задумывалась об этом, на душу ложилась тяжесть. Я пыталась ее развеять, но это было непросто. Когда мы поднимались на борт, мне встретился Дик Каллум. Он выходил из своей конторки, где занимался во время стоянки служебными делами.

— Как бы я хотел сопровождать вас на берегу, — вздохнул он.

— Мы с миссис Блейки вывозили мальчиков.

— Помешали неотложные дела — подозреваю, несколько надуманные.

— Что вы имеете в виду?

— Кое-кто наверху, кажется, решил, что будет лучше, если я задержусь на судне.

— Звучит донельзя таинственно, — ответила я, отходя.

Предположение, что капитану мог не понравиться мой выезд в обществе Дика Каллума, привело меня едва ли не в восторг.

Уже собирались убирать трап, когда подъехали Шантель с Рексом. Завидев меня у поручня, она стала рядом. Рекс, не остановившись, прошел мимо.

— Чуть не опоздали, — с укоризной сказала я.

— Запомни, я никогда не опоздаю на свой корабль, — со смыслом заметила она.

Я присмотрелась к ее разгоряченному личику. Должна признать, она не выглядела несчастной, которой вот-вот предстояло навсегда расстаться с возлюбленным.

В Мельбурне на борт взошел забрать семью мистер Маллой, рослый мужчина с бронзовым загаром, хозяин процветающего предприятия в нескольких милях за городом.

Все вдруг переменилось. Даже Джонни словно повзрослел, надев строгую матроску и бескозырку с надписью «Корабль Ее Величества» на околыше. Миссис Маллой вырядилась в огромную соломенную шляпу с лентами и цветами, более уместную в Лондоне, чем в здешнем захолустье. Но, надо признать, выглядела она импозантно в серых жакете и юбке и бледно-голубых туфлях и перчатках. Миссис Блейки тоже надела лучшее платье.

Теперь, когда подошло к концу их путешествие, они снова оказались совсем посторонними, далекими от наших интересов людьми. Мистер Маллой увел их на берег. Прощаясь, они пригласили Эдварда «как-нибудь» навестить их тем аффектированно-сердечным тоном, каким зовут в гости, наперед зная, что приглашением вряд ли когда-нибудь воспользуются. Затем они навсегда исчезли из нашей жизни.

Однако это событие внесло изменение в мой распорядок. Эдварду предстояло скучать по приятелю, а мне по помощнице в лице миссис Блейки.

Мисс Рандл не замедлила подать свой голос:

— Интересно, куда подевался наш старший помощник? — нашептывала она. — Почему-то не кажет носа, чего, впрочем, и следовало ожидать.

К нам подошла Шантель.

— Скоро мы все распрощаемся, — безмятежно бросила она, состроив гримасу-улыбку мисс Рандл.

— Некоторые из нас будут скучать.

— Увы, — вздохнула Шантель.

— К примеру, вы с мистером Кредитоном наверняка взгрустнете при расставании.

— И вы тоже, — парировала Шантель.

— Мисс Рандл — наблюдательница человеческой натуры, — вставила я.

— Будем надеяться, что ей предстоит вращаться в обществе, не менее благодарном, чем то, которое так грустно распадается на наших глазах. — Мисс Рандл недоуменно заморгала, а Шантель продолжила: — Не следует забывать, что мы всего лишь «корабли, что расходятся в ночи». Как там дальше, Анна? Докончи за меня.

— «И, расходясь друг с другом, говорят — кто мельком фонаря, кто голосом во тьме…»

— Не правда ли, красиво? — спросила Шантель. — И до чего точно. «Корабли, что расходятся в ночи». А дальше как? Чтобы никогда не встретиться? Замечательно.

Мисс Рандл фыркнула. Ей явно претил такой поворот, и она оставила нас под благовидным предлогом.

— Следующий порт захода — Сидней, — напомнила я Шантели.

— Да, а потом Коралл.

— Шантель, как ты это воспримешь?

— Надо быть ясновидящей, чтобы ответить на твой вопрос.

— Я о прощании с Рексом Кредитоном. Что толку притворяться? У вас с ним особые отношения.

— Кто притворяется?

— Если ты любишь его, а он тебя, что мешает вам пожениться?

— Ты таким тоном задаешь вопрос, будто заранее знаешь ответ.

— Знаю, — ответила я. — Ничто. То есть, если ему хватит духу пойти наперекор матери.

— Дорогая Анна, — перебила она, — верю, ты очень любишь свою недостойную подругу. Но не беспокойся за нее. Она справится, как всегда справлялась. Все у нее будет в порядке. Разве я не сказала, что никогда не опаздываю на корабль?

В ее голосе звучала уверенность. «Должно быть, о чем-то договорились», — подумала я.

Похоже, все мы стали опрометчивей себя вести. Я редко видела Шантель. Ввиду предстоящей в скором времени разлуки, Моник, вдруг сделавшаяся ее наперсницей, вздумала дать ей как можно больше возможностей уединяться с Рексом. Видимо, у нее был свой интерес потворствовать этому роману. Чаще Шантель и Рекса видели в обществе Гленнингов, с которыми у них завязалась дружба. Либо те служили для них благовидным прикрытием для уединения. Во всяком случае они постоянно проводили время вчетвером.

Накануне прибытия в Сидней я встретила на опустевшей палубе Редверса. Был теплый безветренный вечер: не стихавший весь день свежий бриз с наступлением сумерек сменился штилем. Я желала встретиться с ним наедине и боялась этой встречи.

— Анна, — заговорил он, приблизившись. Подняв взгляд от темной воды, в которую смотрела, я увидела его. — Плывем на одном судне, а я почти вас не вижу.

— Скоро совсем не будете видеть: близится конец путешествия.

— Ну и как, довольны?

— Ничего подобного не было в моей жизни. Никогда не забуду.

— И я.

— У вас было столько рейсов.

— Но только во время одного на борту были вы.

— Куда вы поплывете, после того как оставите нас на Коралле?

— Пару месяцев будем перевозить грузы в местных водах, а после, перед возвращением домой, еще раз зайдем на остров.

— Значит, мы еще встретимся.

— Да. Обычно мы стоим на острове несколько суток. Я вот о чем подумал…

— Да?

— Интересно, как вам покажется остров?

— Даже не знаю, чего и ждать. Не сомневаюсь, что остров, который существует в моем воображении, совсем не похож на реальный.

— Он наполовину дикий, наполовину освоенный. Видимо, отсюда его странность. Цивилизация там чувствует себя довольно-таки стесненно. Я много думал, как вы там останетесь?

— Как я там останусь?

— Моник должна остаться. Это необходимо для ее здоровья. И, разумеется, с матерью останется Эдвард. Но меня беспокоите вы и, само собой, сестра Ломан. Мне кажется, когда я вернусь, вы запроситесь домой.

— На судне найдутся для нас каюты?

— Позабочусь, чтобы нашлись.

— Это утешает, и немало, — ответила я.

— Значит, не исключено еще одно совместное плавание? — Я вздрогнула. — Вам холодно?

— Разве может быть холодно в такой вечер?

— Раз так, то вы содрогнулись от недобрых предчувствий. Анна, чего вы опасаетесь?

— Не думаю, что то, что я чувствую, можно назвать страхом.

— Мне не следовало бы с вами так говорить. Но что толку притворяться тем, кем мы не являемся, отрицать очевидное?

— Вероятно, так все же лучше.

— Есть ли вообще смысл закрывать глаза на правду?

— Уверена, что есть — при определенных обстоятельствах.

— Лично я не склонен руководствоваться такой этикой. Анна, помните тот вечер в Доме Королевы?

— Отлично помню.

— В тот раз кое-что произошло. Этот дом… никогда его не забуду. Тиканье часов, тесно заставленная мебель — и мы за столом при свечах в подсвечниках…

— Смею заметить, очень ценных подсвечниках: китайское изделие прошлого века.

— И мы с вами… словно вдвоем во всем мире — и еще та девушка, что сновала туда-сюда, подавая на стол угощения. Все другое будто перестало существовать, лишилось всякого смысла. Вы это почувствовали? Уверен, что да. Иначе, мне не передалось бы это ощущение.

— Да, — призналась я, — и мне запомнился тот вечер.

— Все, что было прежде, как бы потеряло значение.

— Вы о своей женитьбе?

— Все потеряло значение. Только мы вдвоем да тикающие часы — все, что напоминало о времени. Глупо? В жизни не был счастливее, чем в тот вечер. Это окрыленное чувство, когда, кажется, имеешь все, чего хотел — взволнован и спокоен одновременно.

— А потом приключилась злосчастная история с «Роковой женщиной»?

— Еще большим несчастьем было то, что я был уже женат. О, да, буду с вами искренен. Я себя нисколько не оправдываю. Просто хочу, чтобы вы меня поняли. Когда я впервые увидел остров, он словно околдовал меня — как теперь отталкивает. Возможно, вы меня поймете, когда увидите сами. И Моник — она была частью острова. Меня принимала ее мать. Очень странное место, Анна. Я оставлю вас там с нелегким сердцем.

— Со мной будет Шантель.

— Это меня утешает. Одну бы я вас там не оставил.

— Так страшно?

— Вам там будет не по себе: все такое чужое, непонятное.

— И вы без колебаний оставляете Эдварда?

— Эдвард — другое дело. С ним ничего не станется. В конце концов, он часть их.

— Расскажите мне о них.

— Сами увидите. И мать, и старуху няньку, и прислугу. Возможно, это только мои фантазии. Меня с самого начала словно околдовали: Моник представилась мне красавицей с первого взгляда. Мне нужно было бежать. Должен был предвидеть, к чему все шло, но ничего не предпринимал, пока не стало слишком поздно. К этому времени брак стал неотвратим, а потом я уже был связан.

— Вы оставили Моник на острове, а сами отплыли в рейс?

— Это было плавание вроде нынешнего. В следующий раз я вышел уже на «Роковой женщине», а опять зашел на остров только для того, чтобы забрать Моник в Англию. И вот теперь оставлю там вас. — Немного помолчав, он продолжил: — Интересно, как будет на этот раз?

— Надеюсь, обойдется без катастроф. Одно утешительно: то, что вы согласны взять нас, если мы пожелаем вернуться. Так и передам Шантели.

— Я думаю, она там не задержится. При определенных обстоятельствах я могу вообразить там вас, Анна, но только не сестру Ломан.

— Что ж, по крайней мере, увидим остров.

— Он действительно красив. Роскошная растительность, разбивающаяся о песчаный берег волна, овеваемые легким бризом пальмы и ласкающее золотой песок море, то сапфирно-голубое, то изумрудно-зеленое.

— А что вы будете делать, когда вернетесь в Англию?

— Передохну пару деньков и опять уйду в плавание.

— По тому же маршруту?

— Это будет зависеть от груза. Но одно сделаю непременно: явлюсь к Дому Королевы и скажу: «Я пришел по поручению мисс Брет, хозяйки, которой хочется знать, как вы тут без нее». Постою в саду, как в тот сырой осенний вечер. Потом остановлюсь в холле и снова вспомню вечер, который перевернул всю мою жизнь и изменил меня самого.

— Неужели?

— Да, можете мне верить. После того случая мне вдруг захотелось чего-то совсем нового от жизни.

— А чего вам хотелось прежде?

— Приключений, перемен, риска, удовольствий! Но после того вечера я повзрослел. Вдруг захотелось постоянства. Раньше я думал, что никогда не смогу ужиться с одним человеком сколько-нибудь продолжительный срок. Все время искал острых ощущений. Постоянно нуждался в подстегивании, которое могла дать только новизна. И вдруг повзрослел в один вечер. Понял, что такое жизнь. Представил, как бы я жил в этом доме. Лужайку со столом под ярким тентом и женщину за этим столом, разливающую чай в голубые фарфоровые чашки. Еще, кажется, лежащую у ее ног собаку — рыжую гончую — и детей, погруженных в свои забавы. Впервые в жизни ясно увидел эту картину и сам себе поразился, потому что ничего подобного не хотел прежде. Мне не следовало об этом заговаривать, правда? Это, наверное, от сегодняшнего воздуха. Вот мы и подплываем к австралийскому берегу. Видите огни? Земля совсем близко. Сейчас здесь лето — есть что-то обезоруживающее в тропических ночах на море, поневоле начинаешь верить, что все возможно. Даже тот сад в Доме Королевы. Иногда говорю себе: не зря же был тот вечер, когда мне привиделся стол под тентом — все это когда-нибудь будет и со мной.

— Это невозможно, — запротестовала я. — Уже в тот ваш приход было поздно. Мне кажется, вы не должны это говорить, а я вас слушать.

— Однако же говорю — и вы слушаете.

— Лишнее доказательство нашей неправоты.

— Мы всего лишь люди, — сказал он.

— Но это нехорошо. Что толку говорить о том, что могло бы быть, когда произошло нечто, сделавшее все это невозможным.

— Анна…

Я поняла, что он хотел сказать: «Подожди. Как легко все может перевернуться». Страшная, опасная мысль. Мы были разлучены, и, пока жива Моник, его мечте — и моей — никогда не осуществиться. Мне хотелось втолковать ему, что мы не должны помышлять ни о чем подобном, потому что думать об этом — все равно что вожделеть греха. Я решила впредь не оставаться с ним наедине. Чувствовала, как в нем клокочет нерастраченная страсть. Он жил далеко не монашеской жизнью, и я боялась за него… и за себя.

Я должна ясно дать ему понять, что слишком поздно. Что над нами обоими нависла общая угроза: желать, чтобы перед нами очистился путь.

— Поздно, — сказала я. — Мне пора.

Пару минут он молчал, а когда заговорил, его голос был спокойным и ровным, как и мой.

— Завтра заходим в бухту. Поднимитесь на мостик, чтобы все увидеть. Сверху открывается изумительная панорама. Уверяю вас, ничего подобного вы еще не видели. Моник тоже поднимется, если будет здорова. Пусть приходит сестра Ломан. И разумеется, Эдвард.

— Спасибо. С удовольствием.

— Доброй ночи.

Когда я уже повернулась уходить, мне почудилось, будто он прибавил еще два слова: «Моя любимая».

16

Утро выдалось славное: мы входили в бухту под косыми лучами восходящего солнца. Грандиознее, замечательнее зрелища я в самом деле не видела. Где-то прочитанные строки: «лучшая гавань мира, в которой могут одновременно маневрировать без риска столкнуться до тысячи судов», — несомненно, соответствовали действительности. От открывшейся панорамы захватывало дух: бесчисленные заливы и бухты, величественные Ворота, сквозь которые нам предстояло войти в порт, деревья, цветы, птицы, обжигающе-голубое море.

Приумолк даже Эдвард: верно, представил, как сто лет назад сюда входил Первый флот — накануне я не упустила возможности дать предметный урок истории. Конечно, тогда все было другое: не было ни домов, ни города — только раскинувшаяся на мили нетронутая земля и птицы в ярком оперении над сверкающей гладью моря.

Рядом со мной стояла Шантель, тоже потрясенная великолепием разворачивавшегося зрелища — или ее подавленность объяснялась близким расставанием с Рексом? Редверса, стоявшего, как положено капитану, на вахте, мы не видели — только мы втроем находились на мостике.

Двумя часами позже мы причалили к Круглой пристани: началась обычная суматоха. Мы с Эдвардом спустились в нашу каюту, Шантель сошла к себе. Мои мысли были заняты Шантелью. «Наконец-то узнаю, что она на самом деле чувствует, — думала я, — если она его любит, то не сможет скрыть от меня своих чувств».

Моник немного полегчало. Возбуждение, вызванное прибытием в Сидней, пошло ей на пользу. Она нарядилась в лучшее платье и, как передала Шантель, была с капитаном. На судне ожидались гости, и супруга капитана должна была присутствовать на приеме.

К нам спустился стюард и попросил отвести Эдварда в капитанскую каюту. Когда мы поднялись и постучали, дверь открыл Рекс. Улыбнувшись мне, он сказал:

— А вот и Эдвард. Благодарю вас, мисс Брет.

Я успела рассмотреть Редверса и пожилого мужчину с девушкой лет двадцати пяти, как мне показалось. Когда я вернулась к себе, в моей каюте была Шантель, разглядывавшая в зеркало свое лицо.

— Посетители? — осведомилась она.

— Да. Мужчина в возрасте и девушка.

— Знаешь, кто они?

— Никогда не видела раньше.

— Сэр Генри и Хелена Деринхем.

— О!..

— Удивлена? Естественно, они должны были подняться на борт приветствовать «Невозмутимую леди» в Сиднее. Полагаю, Рекс тоже с ними?

— Да.

Она наблюдала за мной в зеркало, но оставалась по-прежнему невозмутима.

Мы простояли на причале Круглой пристани двое суток. Это дало мне возможность осмотреть Сидней. Гринеллы и мисс Рандл сошли на берег. Гленнинги тоже. Без них, в отсутствие привычного распорядка плавания, все разом переменилось. Команда была занята разгрузкой и погрузкой. Мы с Шантелью отправились по магазинам: она делала покупки для себя и Моник, я для себя и Эдварда. При Эдварде мы не могли говорить, о чем мне хотелось. Впрочем, я не была уверена, что Шантель разговорилась бы и наедине. Я от души сочувствовала ей, тем более что сама была в незавидном положении. Я негодовала на Рекса, так как их будущее целиком зависело от него, а он оказался настолько слабовольным, что явился на край света выправлять оплошность, которую допустил в Англии: делать предложение Хелене Деринхем. Одно утешало. Мог ли такой слабый мужчина быть достоин Шантели?

На другой день, где-то пополудни, я сидела с книгой на палубе. Утром я выезжала в город и немного устала. Эдвард был с родителями. Где находилась Шантель, я не знала. Вдруг ко мне подсел Дик Каллум.

— Могу я иметь удовольствие пригласить вас сегодня поужинать?

Я замялась.

— Только, пожалуйста, не отказывайте. Вы меня этим обидите.

У него была мягкая, обезоруживающая улыбка, к тому ж он не сделал мне ничего дурного, за исключением того что почтил своим поклонением и выказал открытую враждебность к Редверсу, которую многие признавали естественной в данных обстоятельствах.

Поэтому я уступила, и он сразу ушел, сославшись на занятость, как всегда во время стоянок, своими казначейскими обязанностями.

Вечером он пригласил меня в «Розовую бухту», замечательный ресторан, в котором каждый столик освещала голубая с позолотой свеча. Оркестр исполнял романтические мелодии, а скрипач подошел прямо к нашему столику и играл для меня. Надо отдать должное, Дик делал все возможное, чтобы доставить мне удовольствие. Он извинился за свою прошлую вспышку.

— Признаюсь, — сказал он, — я ревную вас к капитану.

— В таком случае, это первый шаг, чтобы справиться с чувством, которое…

— Да, согласен. Мне оно причиняет больше боли, чем ему.

— У меня слишком назидательный тон?

— Ничего, это мне даже нравится. К тому же это правда. Видимо, так проявляется мое преклонение перед ним. Он первоклассный капитан, что важнее всего. Капитан задает тон всему кораблю. Жаль… — Он заколебался, и я попросила его продолжать. — Не поймите меня так, будто я ворошу старое, но случай с «Роковой женщиной» достоин сожаления. Такое не забывается. В команде нет ни одного человека, кто бы не слышал об этой темной истории или сам чего-нибудь не присочинил.

— Значит, команда боится и не уважает капитана?

— Я бы не сказал это с такой определенностью, но, когда случается нечто в этом роде, когда капитан теряет корабль при загадочных обстоятельствах, ему не избежать клейма. Я уже говорил, если бы такое случилось с кем-либо, не связанным с Кредитонами, он лишился бы капитанского свидетельства. Но не будем об этом. Все, что надо было сказать, уже сказано. Как вам понравился Сидней?

— Интересное, красивое место. Превзошло все мои ожидания.

Он кивнул.

— А что думаете об острове?

— Могу ли я что-то о нем думать?

— Анна, мне не нравится, что вы там остаетесь.

— Очень любезно, что вы обо мне беспокоитесь. Но есть ли повод для тревоги?

— Вероятно, это из-за того происшествия. Корабль был взорван в тамошней бухте.

— По-моему, мы условились не возвращаться к этому инциденту.

— Я не собираюсь говорить о нем. Я о самом острове. Он какой-то… жуткий. Что если капитан был ни при чем? Если кто-то проклял корабль?

— Неужели вы в самом деле этому верите?

— При свете дня многие не верят в призраков. Но когда спускаются сумерки, тотчас меняют мнение. Много вы найдете насмешников, согласных провести ночь в доме, где, по слухам, завелся призрак? Я не верю ни в какие заговоры и проклятья в Сиднее, в этом уютном ресторане, когда напротив сидите вы, а скрипач играет «Песню без слов» Мендельсона. Но на острове все может повернуться по-другому, а мы уже совсем рядом.

— Кто мог проклясть корабль?

— Возможно, это началось давным-давно и вовсе не имеет отношения к островитянам. О том корабле ходит одна легенда. Его должны были назвать «Удачливой» или еще какой-нибудь «леди». Точно не знаю. Но леди Кредитон окрестила его неожиданно для всех. Можете себе представить, что она чувствовала, когда называла корабль. Она имела в виду ту женщину, мать капитана. Слышали, что она сказала? «Называю корабль „Роковой женщиной“, и да будет милостив Господь к тем, кому суждено на нем плавать». Что если вместо «милостив» она сказала «проклят»? Может, это она прокляла корабль?

— Ваши слова впору какой-нибудь темной прорицательнице. А служите казначеем на «Невозмутимой леди».

— Анна, у всех бывают минуты суеверных заблуждений. Даже у вас появятся, если еще не было. Все еще впереди: подождите, пока окажетесь на острове, проникнетесь атмосферой того места. Но некоторое время спустя мы еще вернемся.

— Через пару месяцев, — уточнила я.

— И тогда, Анна, я опять попрошу вас о том, о чем однажды просил — кто знает, что может произойти за эти два месяца?

Потом мы заговорили о другом. Он поделился своей мечтой. Он хотел иметь в Англии свой дом, место, где останавливался бы между плаваниями. Он видел Дом Королевы, известный всему Лэнгмуту (я тотчас заподозрила, что этой известностью он был обязан загадочной смерти тети Шарлотты). Я догадалась, что, заговорив о доме, он имел в виду Дом Королевы и пытался нарисовать картину нашей совместной жизни в нем — жизни без тревог и волнений, может быть, даже счастливой. Я не стала его разубеждать. У меня не хватало духу сказать, что никогда не выйду за него замуж.

В последнюю ночь стоянки в сиднейском порту мне приснилась тетя Шарлотта. Она вошла в мою комнату в Доме Королевы. Открыв глаза, я увидела перед собой ее размытое лицо с редким для нее благостным выражением — сама она привиделась нечетко, как бывает во сне, но обстановка заставленной комнаты была донельзя реальной.

«Не будь дурой, — ясно выговорила она. — Бери, что идет в руки. Не тянись за невозможным. Интересно, как ты себе это представляешь? Через трагедию, чужое несчастье? Девочка, однажды ты уже была замешана в историю с нечаянной смертью». Тут, в том же сне, ее перебил резкий, насмешливый хохот. Голос был Моник.

Я проснулась с гулким сердцебиением, долго лежала без сна, загадывала о будущем, представляла лужайку перед Домом Королевы и детей на ней — моих детей. Когда я снова забылась, как ни странно, продолжился тот же сон. Я шла к воротам, в которых стояло двое. Я никак не могла сделать выбор между ними.

Символическое видение. Не был ли мой сон вещим?

Отплытие было назначено на полдень. Накануне пришли Гленнинги. Они остановились на пару недель в отеле и пригласили меня с Эдвардом принять участие в небольшой вылазке за город. Эдвард отнесся к приглашению с восторгом. Я, признаться, тоже была довольна: эта пара мне всегда нравилась, хоть мы общались не так уж много.

Они вывезли меня за город, до места, откуда просматривалась в мареве тумана гряда Голубых гор. Я немного волновалась, боясь опоздать на корабль и гадая, что будет, если он отплывет без нас. Гарет Гленнинг как мог успокаивал меня:

— Не беспокойтесь, мисс Брет, мы успеем загодя.

— А если не успеем? — спрашивал Эдвард с круглыми от ужаса глазами, — капитан отплывет без нас?

— Корабли никого не ждут, — отвечала я, — но мы успеем.

— Нам будет вас не хватать, — призналась Клер. — Но с нами остается мистер Кредитон.

— Жаль, что вы нас покидаете, — прибавил Гарет. — Впрочем, и вы не одна: с вами сестра Ломан.

— И капитан, — горделиво напомнил Эдвард.

— Капитан никогда не расстается со своим судном, — возразила я.

— Подъезжаем к порту, — радостно вскрикнул Эдвард. — Смотрите, вон мачты.

— Сестра Ломан очень живая спутница, — продолжала Клер. — Мы будем по ней скучать.

— Дядя Рекс тоже будет скучать, — подхватил мальчик. — Все об этом говорят.

Гленнинги смущенно заулыбались. Мне показалось, они жалели Шантель: ведь они больше меня видели ее в обществе Рекса. Я предпочла сменить тему:

— Когда выйдем в море, опять станет прохладней.

Но Клер вернула разговор к Шантели, предположив, что она должна была немало повидать в своей жизни: ведь, по слухам, она ухаживала за леди Хенрок до того, как приехала к моей тете.

— Да, она о ней упоминала, — подтвердила я.

— Необыкновенная девушка.

Естественно, что Шантель произвела на них, как и на всех других, большое впечатление. Она была куда интереснее меня. Я всегда это знала. Мне показалось, что Гленнинги нарочно вызвали меня на разговор. «Возможно, — мелькнуло у меня в голове, — они имели в виду рекомендовать ее кому-то из своих знакомых, после того как… Хватит! — одернула я себя. — Пора мне избавиться от навязчивой мысли, что Моник долго не проживет».

— Мы будем беспокоиться за вас, пока вы будете на острове, — сказал Гарет. — Мы о нем наслышаны.

— От мистера Кредитона? Не думала, что он там был.

— Насколько мне известно, не был, — ответил Гарет. — Но на судне было много разговоров. За островом закрепилась жуткая репутация.

— О, Гарет, зачем ты так? — нахмурившись, укорила его Клер.

— Мисс Брет собирается там жить.

— Это только разговоры, — успокоил меня Гарет.

— До меня тоже доходили слухи. Как бы там ни было, мы вольны оттуда уехать, если не понравится.

Коляска подкатила к пристани, когда до отплытия оставалось полчаса — совсем немного, если учесть, что трап поднимают за десять минут до отчаливания. Еще раз попрощавшись с Гленнингами, мы удалились в каюту. Эдвард без умолку болтал: что-то о портовых кранах и грузах. Так как ему хотелось видеть отход корабля, я вынуждена была отвести его на палубу, и мы вместе наблюдали за слаженными действиями команды. Эдвард весело махал провожавшей нас публике и ставшему привычным оркестру. Потом, вспомнив, что покидает Австралию, где остался его товарищ Джонни, слегка взгрустнул. Только одно могло его утешить.

— Смотрите, — взволнованно шептал он, — сам капитан ведет судно. Вот он, дает команды, что кому делать.

Мне не терпелось увидеть Шантель: я должна была знать, как она восприняла расставание с Рексом — самое время все выяснить.

Но в каюте ее не оказалось. С тяжелым чувством я вернулась к себе.

— Пойдем-ка еще на палубу, — предложила Эдварду.

Мы снова поднялись, но и там не было Шантели. «Скрылась, сбежала, — в панике подумала я. — Надо мне было догадаться. Вот почему была так невозмутима. Заранее все решила».

Эдвард не подозревал, в каком я была смятении. Его больше занимал предстоящий обед. Я пробовала отвечать на его расспросы, делая вид, что ничего не произошло. А в голове назойливо кружилось: я одна отправляюсь на остров! В очередной раз до меня дошло — хоть я никогда в этом не сомневалась, — как я привыкла к ней, ее озорству, веселому, сумасбродному взгляду на жизнь, нелюбви к сантиментам.

«Естественно, — думала я, — это он не пустил ее».

Еще немного, и судно выйдет в Тихий океан, скроется из виду умиротворяющая земля. А потом остров — клочок чужой, странной суши, напитанной миазмами заклятий и рока, остров, о котором меня предостерегали все… И без Шантели!

Оставив Эдварда, я снова кинулась в каюту подруги. Ее пустота и бесприютность давили на меня — даже больше, чем пугали. Увы, я оказалась совсем не такой сильной и смелой, как привыкла о себе думать. Никогда бы не пустилась в эту авантюру, если бы не Шантель. Вернувшись к себе, я вполуха слушала беспечную болтовню Эдварда. Он продолжал гадать, что подадут на обед.

Но почему не предупредила меня?

Я не находила покоя; Снова направилась в каюту. Только распахнула дверь, как меня крепко обняли сзади, зажав ладонью глаза. На секунду я испугалась самого страшного. Удивительно, сколько мыслей способна вместить голова за короткий миг. Я подумала, что похищают Эдварда, потом, что захватывают и сейчас бросят за борт меня саму. Не зря предупреждала Шантель: на море легче всего совершить убийство. Избавиться от тела не составит труда.

Тут я услышала сдавленный смех. Оторвав от глаз руку, я развернулась. Надо мной смеялась Шантель. Моим радости и облегчению не было предела.

— Признайся, — потребовала она, — ты подумала, что я сбежала?

— О, Шантель, зачем ты это сделала?

— Решила подшутить, — ответила она.

— Я была в ужасе.

— Лестно слышать, — довольно усмехнулась она.

— Но зачем было так пугать?

— Бедняжка Анна! Ты действительно мне преданна.

Сев в кресло, я разглядывала ее — милую, озорную, смешливую.

— Анна, ты меня беспокоишь, — шутливо укорила она. — Так привязываться к людям!

Я понемногу отходила.

— Человека или любишь, или не любишь — третьего не дано.

— Всему есть мера.

Я поняла, что она подразумевала. Этим она хотела сказать: «Не переживай обо мне. Рекс мне нравился, но я с самого начала знала, что дело не дойдет до женитьбы».

Она была рассудительна, спокойна. «Мне бы ее философию», — позавидовала я.

— По правде, я переживала за себя, — призналась я. — Мои чувства были целиком эгоистическими. Меня испугала мысль, что я окажусь одна на острове.

— Остров в самом деле жутковатое место. Но не бойся. Я с тобой, Анна. «Куда ты пойдешь, туда и я последую. Твой народ будет мой народ». Тебе не приходило в голову, что Библия годится на все случаи жизни?

— Да, это так. Шантель, ты не… несчастна?

— Чего ради? Неужели у меня такой грустный вид?

— Иногда мне кажется, ты что-то скрываешь.

— А я думала наоборот: выбалтываю все подряд — что на уме, то и на языке. По крайней мере, ты сама так думала обо мне.

— Я о Рексе.

— Рекс в Австралии. Мы в Южных морях. Не пора ли перестать о нем думать?

— Я смогу, если ты сможешь.

— Анна, дорогуша моя! — Обхватив меня, она крепко сжала в объятиях.

Мы вышли в Тихий океан. Нещадно палило солнце, днями опускалась такая жара, что мы ничего не делали, только лежали на палубе в шезлонгах. Даже Эдвард казался вялым.

Атмосфера на судне изменилась. Пришло четверо новых пассажиров, направлявшихся куда-то на острова, но мы их видели редко: испарилось то, что Шантель называла «домашним чувством».

Даже команда изменилась. Матросы то и дело шептались о Коралле, украдкой озираясь по сторонам. Остров был таинственной землей, где их капитан потерял корабль. Они словно ждали нового подвоха.

С Шантелью я проводила больше времени, чем когда-либо за все путешествие. Она раскаивалась, что так меня напутала.

— Чистый эгоизм, — призналась она. — Хотела, чтобы ты поняла, как нуждаешься во мне для душевного покоя.

— Тебе еще нужны были доказательства? — спросила я.

— Ты тоже хороша: тревожишься о моих делах, когда твои внушают куда больше опасений, — пожурила она. Я промолчала, и она продолжала: — Почему-то изменилась Моник. Стала, как бы это выразить… злее. Чувствует приближение дома. Скоро у нее появятся союзники.

— Тебя послушать, мы на войну собрались.

— Не исключено, что и так. Временами она просто ненавидит капитана. А потом кидается в другую крайность: любит с такой же страстью. Впрочем, это в ее характере. Сумасбродка! Живет чувствами, а не умом — все равно что не думать вовсе. Чем не декорация для трагедии в высоком штиле? Удушающая жара. Тропические ночи. Мириады ярких звезд. Одно название — Южный Крест — на мой слух всегда таило больше чувств, чем наша Большая Медведица. Высокие пальмы, заросли бананов, апельсиновые рощи, сахарные плантации. Чем не фон для настоящей драмы?

— И кто разыгрывает твою драму?

— Главную роль возьмет Моник, капитан будет героем-любовником.

— Его там не будет. Простоит трое суток и отплывет на пару месяцев.

— Вот незадача. Ничего, есть еще мама и старая нянька. Мы с тобой, наконец. Мне, конечно, достанется мелкая роль.

— Перестань, Шантель, не преувеличивай…

— Уверена, что так оно и было бы, если бы он остался. Вот бы придумать способ удержать его. Взорвать судно или еще чего…

Я содрогнулась.

— Бедняжка Анна, ты так серьезно все воспринимаешь, в том числе и меня. Что толку взрывать корабль? Не сомневаюсь, даже это его не удержит: без промедлений вернется в Сидней ждать указаний. Нет, не будем взрывать корабль.

— Будто ты на это способна.

— Анна, дорогуша моя, неужели до тебя так и не дошло, что я способна на все?

Ее озорство рассеивало мои тревоги не меньше, чем участие, которое она приняла во мне после смерти тети Шарлотты. Это при том, что как раз мне следовало бы утешать ее! Разве не она лишилась возлюбленного (а я не сомневалась, что она его любила) — и не от того, что существовали непреодолимые преграды для их счастья, просто ему не хватило мужества пойти наперекор матери.

Я еще раз порадовалась, что она не бросила меня: эгоизм с моей стороны. Насколько счастливее она была бы, если бы бежала с Рексом и обосновалась в Сиднее. Меня поражала и восхищала ее способность прятать свои переживания. И виду не подавала, что была несчастна: как ни в чем не бывало флиртовала с Айвором Грегори, прилежно ухаживала за Моник, а жаркими, навевающими дремоту днями лежала рядом со мной на палубе.

В должный час мы прибыли на остров.

Часть четвертая КОРАЛЛ

17

Не без глубокого душевного трепета я ступила на берег острова Коралл. Никогда не забуду впечатления разом обрушившихся на меня шума, красок и жары. Незадолго до этого прошел сильный ливень, длившийся всего несколько минут, затем снова показалось солнце и разом покрыло землю густым паром. Духота казалась нестерпимой: я задыхалась в легкой кремовой блузке и темно-синей юбке.

В ноздри ударял аромат цветов: они были повсюду. Деревья и кусты были густо обсыпаны алыми, лиловыми и белыми соцветиями. У воды стояло несколько домиков — вернее, хижин, слепленных из лозы и грязи и поднятых примерно на фут над землей. Несколько их обитателей вышли встречать корабль. Девушки в длинных ситцевых платьях с цветочным орнаментом и боковым разрезом до колена, сквозь который просматривались смуглые ноги, носили в волосах красные, белые и розовые цветы и вдобавок цветочные гирлянды на шее. Мужчины были в светлых брюках, большей частью истрепанных до лохмотьев, и таких же пестрых, как женские платья, рубашках. На иных детях вовсе не было одежды. Они смотрели на нас большими, округлившимися от изумления карими глазами.

Из некоторых домов доносилась музыка: чужие, навязчивые мелодии, исполняемые на звенящих, дребезжащих инструментах.

Песок был словно из золота, а ярко-зеленые, умытые дождем пальмы разительно отличались от пропыленных и чахлых, которые встречались нам повсюду на Востоке.

Сдавленная обжигающей духотой, я с горечью вспомнила, что через пару дней отплывет «Невозмутимая леди», и я останусь пленницей этих берегов до ее возвращения. Я не могла знать наперед, что меня здесь ожидало, но, как и в день, когда я вошла в Дом Королевы, мной овладело предчувствие опасности. «Берегись!»

Я оглянулась на Шантель, стоявшую рядом со мной на золотом берегу, и в который раз испытала чувство благодарности, представив на короткий миг, каково было бы мне теперь, если бы она сбежала в Сиднее и я ступила сюда одна. Мысль об этом подкрепила мой дух. По крайней мере, мы будем вместе.

Моник сошла на берег с нами. Возможно, от нее ждали, что она придет вместе с мужем, но капитан был пока что не готов оставить судно, а Моник, естественно, не терпелось увидеть мать. Меня поразило, что та не явилась встречать корабль. Вообще никто не пришел, кроме старого кучера, который, в рваных брюках и грязной незастегнутой рубашке, приветствовал ее широкой улыбкой:

— Значит, вернулась-таки домой, мисси Моник?

— Жак! — вскричала она. — Вот я и здесь! А это мой малыш Эдвард. Хоть он подрос за время, что ты его не видел, но все равно — мой маленький.

Эдвард помрачнел и уже готов был протестовать против того, что его назвали маленьким, но я удержала его, обняв за плечо, — к тому ж и он, кажется, был озадачен не меньше моего и, соответственно, смолчал.

Жак с любопытством оглядывал нас, и Моник сказала:

— Это медсестра и гувернантка Эдварда.

Жак никак не отозвался. В этот момент подбежала юная девушка и набросила нам на шеи цветочные гирлянды. Представляю, как не к месту выглядели эти ярко-красные душистые цветы на скромной простой блузке и юбке, что были на мне. Однако Шантель была довольно-таки мила в своей лиловой гирлянде. Она состроила мне рожицу, и я подумала, испытывала ли и она те же дурные предчувствия.

— Придется нам с тобой заводить соответствующие туалеты, — прошептала она.

Мы забрались в открытую коляску. Места в ней было только на четверых. Я заметила, что дерево сидений растрескалось, обивка в густом слое пыли, пара лошадей, которые везли каляску, была тощая и неухоженная.

— Скоро будете дома, мисси Моник, — сказал Жак.

— Лично мне, так скорей бы, — вставила Шантель, — и, по-моему мисси Моник тоже. К такой духоте надо привыкнуть.

Жак стеганул лошадей, и мы тронулись. Дети отступили, следя теми же широко раскрытыми немигающими глазами, как мы сворачиваем от моря по немощеной дороге, густо, заросшей по обеим сторонам блистающей на ослепительном солнце зеленой листвой. Вокруг роились огромные голубые бабочки, на пару секунд на крыло коляски присела стрекоза с пышно окрашенными крылышками.

Завидев ее, Эдвард тотчас замер от восхищения.

— Вам надо быть с ними осторожней. Москитам и прочей смертельно опасной нечисти не терпится отведать свежей английской крови, — не без злорадного озорства предостерегла Моник.

— Чую кровь англичанина, — дурачась, подхватил Эдвард.

— Вот именно, — продолжала Моник. — Она гуще, так как создана для холодного климата, и потому вкуснее.

Эдвард опасливо покосился на свою руку, но Шантель успокоила:

— Я здесь и все ушибы и укусы возьму на себя. Или ты забыл, что я сестра милосердия?

Коляска снова повернула, и мы двинулись параллельно берегу. Перед нами разворачивалось зрелище невиданной красоты: остров в своем первобытном состоянии — в отличие от набережной, которую портили жалкие мазанки из лозы и грязи и все, что сопутствует бедному человеческому жилью. Теперь мы могли видеть изгиб линии бухты, коралловый риф, растущие из самой воды пышные пальмы, прозрачное кристально-голубое море, изредка перемежающееся густой изумрудной зеленью.

— Где зеленая вода, можно купаться, — сообщила Моник. — Говорят, акулы никогда не заплывают в зеленую воду. Правда, Жак?

— Правда, мисси Моник, — подтвердил Жак.

— Акулы, — тотчас подхватил Эдвард. — Они откусывают и съедают ноги. Интересно, почему они любят ноги?

— Не сомневаюсь, что находят не менее вкусными и руки, — возразила Шантель.

Эдвард завороженно уставился в голубизну моря. Но я заметила, как он прижался ко мне. Передалось ли ему отталкивающее чувство, которое постепенно охватывало меня? Меня тронуло, что он инстинктивно придвинулся ко мне, ища зашиты. Моник подалась вперед с разгоряченными глазами.

— О, вам здесь очень понравится.

В ее голосе прозвучали истерические нотки. Шантель тоже успела их уловить и, взяв за руку, мягко усадила Моник обратно на сиденье: дельная сестра, не забывающая своих обязанностей даже на ухабистой дороге к месту, которое она, скорей всего, сочтет весьма затруднительным для жизни.

Свернув на узкую дорожку, мы въехали между кованых железных ворот в дикие заросли, так сужавшие и без того тесную тропу, что ветви задевали бока коляски. Мы сделали круг и оказались перед домом. Он был длинный, в три этажа, покрыт чем-то напоминавшим штукатурку, почти невидимую под пышно разросшимся вьюном. Внизу располагались крыльцо и открытая веранда, сверху несколько окон выходили на балконы; в местах, где все же проглядывала штукатурка, она была в щербинах или вовсе облуплена.

Перед домом тянулась полоса травы, которую можно было бы признать лужайкой, не будь она такой заросшей. Посреди нее стояли два больших раскидистых дерева, густо затенявших строение. Впрочем, мое внимание переключилось на женщину, которая стояла на крыльце. Она была тучная, какой, по моему представлению, с возрастом становились все туземки. Вдобавок она была высокого роста и одета в такое же ситцевое платье с цветочным узором — судя по всему, традиционный наряд островитянок, местами тронутые сединой густые черные волосы были взбиты к макушке и закреплялись огромной величины заколками. С шеи свисали ряды бус — из нанизанных кораллов каури; из них же были составлены висячие серьги.

— Жак! — воскликнула она. — Ты таки ее привез! Привез мисси Моник!

— Я здесь, Щука, — крикнула в ответ Моник и, выбравшись из коляски, бросилась на руки необъятной Щуки.

Сошли и мы с Шантелью, захватив с собой Эдварда.

— А вот и мой маленький, — представила его Моник.

Огромные черные глаза Щуки, местами с красными прожилками воззрились на Эдварда. Она подхватила его руки и запричитала:

— Маленький моей маленькой!

— Я не маленький, — запротестовал Эдвард. — Я приплыл из-за моря с капитаном Стреттоном.

— Вот оно что, — отозвалась Щука.

Нас с Шантелью словно и не было вовсе. Уловив уже знакомый злой блеск в глазах Моник, я поняла, что это не случайно. Этим она подчеркивала, что была здесь хозяйкой, а мы прислугой. Интересно, что об этом думала Шантель. Очень скоро я это узнала.

— Пора и нам представиться, — сказала она. — Мисс Анна Брет и сестра Ломан.

— Гувернантка и сестра милосердия, — прибавила Моник.

Щука кивнула, мельком остановив на нас черные глазищи. Ее выражение говорило, что ставит она нас невысоко.

— Иди к маман, — обратилась к Моник Щука. — Она тебя ждет.

— Нам тоже входить? — саркастически спросила Шантель. — Или для нас черный ход?

— Можете войти, — с ухмылкой ответила Моник.

Ступая на крыльцо, я заметила, как что-то напоминающее ящерицу скользнуло между стойками двери, и тотчас догадалась, зачем здешние хижины были подняты на сваи.

Войдя в холл, мы сразу ощутили разницу температуры: здесь она упала градусов на двадцать. В нашем состоянии мы только порадовались этому. Но как здесь было сумрачно! Только некоторое время спустя мои глаза приспособились. Зеленые ставни единственного окна были закрыты: опять же, подозреваю, как мера предосторожности против вторжения нежелательных насекомых — это и была причина темноты в холле. Пестрые циновки были разбросаны по полу, который, не будь их, пришлось бы изредка мыть. Пол был щербатый, с отломанными кое-где половицами.

В дальнем краю холла вместо двери была бисерная занавесь. Крытый клеенкой стол украшали бронзовая статуэтка с редкостно безобразным лицом и стоявшая рядом то ли бронзовая, то ли медная трость. Я догадалась, что это был обеденный гонг.

Нас провели наверх лестницей, укрытой красным вытертым ковром, из-под которого выглядывали голые половицы. Их уже давно не красили и не вощили, ковер, должно быть, тоже был пропылен.

Мы взошли на площадку, куда выходила дверь, сразу распахнутая Щукой.

— Мисси Моник, — возгласила она, первой входя в комнату.

В комнате был тот же полумрак, но мои глаза успели освоиться. Мне в руку вцепился Эдвард: я крепко сжала его ладонь.

Странной была эта комната, вся заставленная тяжеловесной мебелью. Бросились в глаза латунные безделушки, маленький медный столик, тяжелые стулья и картины на стенах. Запахнутые ставни и здесь не допускали насекомых и духоту.

В кресле восседала мадам де Лауде, мать Моник.

— Моник, моя дорогая! — вскричала она.

Подбежав, Моник упала на колени к ее ногам и уткнулась в живот. Я догадалась: хозяйка больна, что, видимо, и явилось причиной, почему не приехала встречать дочь.

— Маман… вот я и здесь. Наконец-то дома.

— Дай я посмотрю на тебя, моя маленькая. Как хорошо, что ты приехала домой. А Эдвард?

Она выпятила худую, в синих прожилках руку: пальцы были унизаны перстнями, несколько браслетов покрывали запястья. Навстречу несмело вышел Эдвард и, в свою очередь, был взят в объятия.

— Долго же я тебя не видела, — повторяла она. — Как долго… — Тут она подняла взгляд на нас с Шантелью. — Вы, надо полагать, сестра и гувернантка. Скажите, кто из вас кто, пожалуйста.

— Я сестра Ломан, — представилась Шантель. — А это мисс Брет.

— Я слышала, что вы обе хорошо ухаживали за моими дочерью и внуком. Милости прошу в усадьбу Карреман. Надеюсь, вам здесь понравится. Вы устали с дороги. Сейчас же распоряжусь, чтобы в ваши комнаты принесли мятного чая. Это вас освежит, а после я приглашу вас обеих.

Потянувшись, она сняла медную фигурку девушки, под который открывался шнур звонка. Ее движения были вялыми. Тотчас не замедлила появиться молодая особа. На мой взгляд, ей было не больше пятнадцати — уже зрелый по островным меркам возраст. Она была босонога, наряжена в длинное цветастое платье не первой свежести, какие, похоже, носили все без исключения здешние женщины.

— Перо, — обратилась к ней хозяйка, — отведи сестру Ломан и мисс Брет в их комнаты и приготовь им мятного чая. Я приму вас позже, — почти извиняющимся тоном сказала она уже нам. — Сначала хочу побыть с дочерью и внуком.

Когда мы уходили следом за Перо, Эдвард кинулся нам вдогонку, уцепившись в мой подол.

— Эдвард останется, — коротко сказала мадам де Лауде. Эдвард собрался было возражать, но я тихонько подтолкнула его к бабушке.

— Иди сюда, Эдвард, — позвала Моник. — Мы хотим, чтобы ты остался.

Он неохотно повиновался.

Мы двинулись скрипучими половицами коридора, поднялись по лестнице с перилами изящной резьбы, скрытой под слоем пыли.

Наши комнаты располагались в одном коридоре, за что мы были благодарны. Нам обеим не хотелось слишком разлучаться друг с другом в этом доме. Мне досталась большая комната с деревянным полом, сильно пострадавшим от местной разновидности древоточца или еще какой-нибудь напасти. Те же обязательные окна за плотно закрытыми ставнями — в данном случае два; кровать под пестрым покрывалом; резное кресло с камчатной золотошвейной обивкой — бесспорный «людовик пятнадцатый». Наконец, восхитительный пристенный столик: золотая инкрустация рококо с центральным резным мотивом. Мраморная столешница покоилась на украшенном плющом фризе. Сказочная работа — притом подлинник. Стулья были грубые, наскоро сколоченные неискусным плотником из плохо выделанной древесины. Как можно было поставить рядом с пристенным столиком и креслом мебель, которой была обставлена комната?

Осмотревшись в своей комнате, Шантель вернулась в мою.

— Ну? — спросила она.

— Довольно-таки странно.

— Я с тобой согласна. Но как это понимать, Анна? До чего необычное место. Вот откуда она родом! У меня такое впечатление, что в первый же шторм дом свалится нам на головы, когда будем спать. А ты что о нем думаешь?

— Думаю, ему бы не повредила хорошая генеральная уборка.

— Какой он не видел годами. Только если ее затеять, он и вправду может развалиться. Как мы здесь продержимся целых два месяца?

— Я способна на такой подвиг, только потому что рядом ты. — Я вздрогнула. — Как подумаешь, что ты могла меня бросить в Сиднее… По крайней мере, я так решила, когда мне показалось, что ты не вернулась.

— Я все время была на борту, так что твои опасения не имели оснований. Но вот мы здесь и должны продержаться два месяца.

— Не рано ли мы вынесли приговор? — засомневалась я.

— Еще бы! Знаю, это не в твоем духе. Это я импульсивная натура. — Она двинулась к окну и отворила ставню. Открылся вид, красотой своей способный заменить картину: лазурно-голубое море, пальмы, золотой песок и изящный изгиб береговой линии бухты.

Шантель глянула на свои ладони: они были в пятнах, ныли от прикосновения к окну.

— Неужели здесь нет прислуги? — изумилась она.

— Мы сами видели Жака и Перо.

— Ты забыла няньку, которая вышла встречать мисси Моник, когда мы подъехали.

— Жаку поручены лошади и коляска. Возможно, еще уход за садом.

— Судя по тому, что я успела рассмотреть, он не слишком утруждает себя этой заботой, — фыркнула Шантель. — Разве обладает волшебными пальцами: к какой зелени ни прикоснутся, за ночь вместо срезанного побега отрастает вдвое длиннее.

— Полагаю, это от избытка солнца и влаги.

— Хорошо. Предположим, он в самом деле работает в саду и конюшне. В доме остается еще Перо. Что поделывает целыми днями эта особа, тем более что не нужно было нянчиться с мисси Моник?

— Здешний климат не очень благоприятствует тяжким трудам.

— Не могу не согласиться с тобой. Сама чувствую себя обмякшей.

— Мятный чай должен бы восстановить наши силы, если он когда-нибудь появится.

Почти тотчас за этим он и появился. Робея и смущаясь, девушка внесла его на металлическом подносе, украшенном аляповатыми, грубо выписанными красным и берлинской лазурью цветами. Чай был разлит в высокие стаканы, из которых торчали длинные ложечки с черенками в форме копытца. Я машинально отметила про себя их ценность. В свое время за ними гонялась тетя Шарлотта.

Снова меня поразили контрасты этого дома. Ценные старинные предметы рядом с вещами, не только ничего не стоившими, но к тому же грубыми и безвкусными поделками.

— Надеюсь, вам понравится чай, — молвила Перо.

Юная и конфузливая, она поглядывала на нас исподтишка, особенно, на Шантель — достойное, по любым меркам, зрелище.

Только я подумала, что мы могли бы выпытать у девушки кое-что о жизни в доме, как Шантель уловила мою мысль.

— Вы нас ждали? — обратилась она к ней.

— Да, — ответила та. По-английски она говорила с запинками. — Мы знали, слышали, что приплывет корабль и привезет двух женщин — одну для мисси Моник, другую для мастера Эдварда.

— Они не возражают против нашего приезда? — спросила я. — Возможно, думают, что смогут обойтись без нас?

Девушка напустила на себя важность.

— Но вас прислала леди из-за моря. Вы от нее. Мадам очень бедная. Она не может платить. А леди, которая живет за морем, очень богатая, и мисси Моник тоже будет богатая, потому что замужем за капитаном…

Она осеклась, вдруг сжав рот, явно соображая, не сболтнула ли лишнего.

Мы прихлебывали чай. Он был чуть теплый, но аромат мяты в самом деле освежал.

Из коридора донеслись шаги, и в дверях показался Жак. Он строго глянул на Перо, которая мигом исчезла, и взглядом показал на наши сумки.

— Эти мои, — сказала я. — Благодарю вас.

Он без слов занес их в комнату, потом отнес поклажу Шантели.

Шантель уселась на мою кровать. Я села на золотошвейного камчатного «людовика» — признаюсь, не без благоговения, — и мы не сговариваясь глянули друг на друга.

— Да, в чудном доме мы с тобой очутились, — заявила Шантель.

— А ты чего ожидала?

— Только не такого странного. Нас как будто здесь не хотят.

— Да, кроме старухи няньки. В конце концов, ты ухаживаешь за маленькой мисси, а я за Эдвардом. Они для нее очень дороги.

— У нее такой вид, словно готова в любой момент наслать на нас с тобой порчу.

— Верно, слепит из воска наши фигурки и примется протыкать булавками.

Мы рассмеялись: вольно нам было шутить между собой, но обе мы успели почувствовать на себе действие этого странного дома.

Шантель отправилась разбирать вещи, тем же занялась и я. В чулане обнаружилась поясная ванна с водой и кувшин. Вымывшись и переодевшись в легкое платье, я почувствовала себя много легче. Когда причесывалась, в дверь тихо постучали. Я открыла: это была Перо. Мадам де Лауде желает меня видеть, сообщила она. Она хотела видеть и сестру Ломан. Но по отдельности. Если я готова, она сопроводит меня первой, так как сестра Ломан еще Не готова.

Я второпях закрепила прическу и пошла следом за ней вниз. Мне передался ее благоговейный трепет перед хозяйкой.

— Прошу садиться, мисс Брет, — приветствовала меня мадам де Лауде. — Боюсь, я отослала вас несколько поспешно: так давно не видела дочери и внука. Теперь они со своей старой нянькой, можете не беспокоиться насчет Эдварда. — Я молча наклонила голову. — Вам, должно быть, все здесь кажется необычным после Англии?

Я согласилась, что все было другим.

— Хоть я сама англичанка, но в Англии никогда не была. Мой муж был француз. С самого замужества я живу в этом доме. До этого жила на другом краю острова… Когда был жив муж, мы были богаты, очень богаты, по островным меркам, но его нет уже двадцать лет, я слаба и немощна. Вас, верно, удивляет, зачем я вам это говорю, поскольку вы явились сюда учить Эдварда и, вероятно, считаете, что ни до чего другого вам нет дела, но, полагаю, вам все же следует знать, как все обстоит.

— В любом случае вы очень любезны, вводя меня в курс дел.

Она кивнула.

— Вы наняты не мной. Вам это известно. Ваша нанимательница — леди Кредитон.

— Да, я знаю.

— Я не могла бы себе этого позволить. Здесь все изменилось. Когда-то было по-другому. В те времена мы жили на широкую ногу, принимали гостей из Франции и Англии. Мой муж был светский человек, а сахарная плантация процветала. Но теперь это все в прошлом, и мы бедны. Должны думать о каждом шаге. В этом доме не роскошествуют, ничего не поделаешь. Мы очень, очень бедны.

Я сочла весьма необычной ее манеру обращения к человеку в моем положении, но после сообразила, что она предупреждала меня таким образом, чтобы не рассчитывала на особые привилегии. Вне всякого сомнения, мне придется самой ухаживать за собой, убирать свою комнату. Мне понравилась ее откровенность, и я уточнила, правильно ли я ее поняла. Правильно, улыбнулась она. Это ничуть не обескуражило меня, так как я и без того намеревалась первым делом убрать свою комнату и теперь могла заняться уборкой, не боясь кого-то обидеть.

— Дом большой. Тридцать комнат. По форме квадратный, вернее, был таким, когда его строил муж, но после появились пристройки. Отсюда и название Карреман: по-французски «квадрат». Тридцать комнат — и три человека прислуги. Явно не хватает рук. Жак, Щука и Перо. К тому же Перо еще молода и неопытна, а островитяне вообще не слишком работящи. Но не будем их винить: это из-за климата. Ах, этот климат! Никуда не годится. Дом разваливается. Плодятся насекомые. Все заросло сорняками. Говорят, во всем виноват климат. Так ли это, не знаю: я всю жизнь прожила здесь и привыкла. Но для посторонних он тяжел.

— Я вас понимаю, мадам.

— Рада, коль так. Теперь я должна поговорить с сестрой Ломан. Да, вот еще что! Питаться мы будем вместе. Так меньше хлопот, да и дешевле готовить на всех одно. Жак с Щукой готовят, а Перо подаст. Теперь вы знаете все про наше хозяйство. Обедаем мы в восемь часов. Сегодня с нами обедает капитан. Он захочет провести возможно больше времени с женой и сыном.

Интересно, заметила ли она бросившуюся мне в лицо краску?

— А теперь, — докончила она, — я приму сестру Ломан, если она готова.

Я направилась в комнату Шантели. Там тоже обнаружилась пара стоящих предметов, оба французских.

— Я только что имела поучительную беседу с мадам. Теперь твоя очередь. Мы с тобой в самом деле попали в чудной дом.

18

Темнота быстро опускалась на остров. Сумерек здесь не было совсем. Только что был день, а минутой позже наступила ночь.

Без четверти восемь ко мне в комнату явилась Шантель. Она переоделась в черное с кружевом платье, как нельзя лучше выделявшее цвет ее лица. Завидев меня, цокнула языком: на мне тоже было черное.

— Так не пойдет, Анна, — запротестовала она. — Я всегда ненавидела это твое платье. Сказать по правде, ты в нем какая-то тусклая.

— Я не на банкет собралась.

Ее глаза подернулись туманной поволокой.

— Анна, сегодня здесь обедает капитан. Вероятно, еще отобедает завтра, а потом отчалит. Он запомнит тебя такой, какой ты была сегодня, — так что живо снимай эти невзрачные лохмотья.

— Шантель, прошу тебя…

Но она уже принялась со смехом расстегивать мое платье.

— Ты будто забыла, что у него жена, — напомнила я.

— Об этом не даст мне забыть она. И все равно, пускай капитан увезет с собой приятные воспоминания.

— Нет, уж лучше бы…

— … Ты явилась дурнушкой? Как ты неромантична!

— Разве можно быть романтичной с чужим мужем?

— Нужно всегда быть романтичной, а в несчастной любви так много романтики.

— Шантель, пожалуйста, не надо шутить.

— И не думаю. Если бы ты только знала, как я хочу, чтобы ты была счастлива. И ты обязательно будешь счастлива, даже если это будет не капитан. А это вряд ли будет капитан, Анна.

Ярко вспыхнувшие глаза выдавали в ней настоящую прорицательницу.

— Прошу тебя, прекрати этот разговор, — взмолилась я.

— Нет, буду говорить, — с пылом возразила она. — Он не создан для тебя. Я не раз повторяла, он тебя не стоит, Анна. Но все равно настаиваю, чтобы ты надела сегодня что-нибудь поприличнее. — Она достала и приложила к себе голубое шелковое платье. — Вот. Лучшее в твоем гардеробе. Ну, пожалуйста, Анна.

Я сменила черное платье на голубое. Что бы я ни говорила, мне самой хотелось выглядеть получше в этот вечер.

Я придирчиво оглядела себя в зеркале. Голубое неплохо сочеталось с румянцем моих щек, наконец решила я. Шантель не сводила с меня глаз, и, чтобы сменить тему, я сказала:

— Перо принесла свечи, но предупредила, чтобы не зажигали, пока есть возможность что-нибудь разглядеть без света. Свечи на острове в большой цене.

— Не верю, чтобы они так обеднели. Подозреваю, что у нашей мадам мания откладывать денежки. Сейчас ты очень миленькая, Анна.

— Это от света дорогих свечей. Он скрывает все недостатки. Сама знаешь, как он смягчает черты лица и придает блеск глазам.

— Удивляюсь, что нас зовут к семейному столу — всего-навсего сестру и гувернантку.

— Она призналась, что так оно выходит дешевле.

— И мне сказала.

— Анна, мы с тобой попали в сумасшедший дом, — рассмеялась Шантель.

— И нам остается только одно: ждать.

Она подошла к окну и растворила ставни.

— Иди сюда. Увидишь корабль.

Он стоял на якоре в бухте, там же, где, должно быть, стояла когда-то «Роковаяженщина».

— Невольно чувствуешь себя в безопасности, — заметила я.

— А что ты скажешь, когда он уйдет, Анна?

Я вздрогнула.

— Посмотрим.

— Ничего, это всего на два месяца.

— Ты уверена?

Она улыбнулась.

— Абсолютно. Не останусь ни на один лишний день.

— Значит, ты уже решила?

— Всеми косточками чую, — шутя ответила она, — больше мне не выдержать.

— Ты выражаешься как пророчица.

— Если угодно.

— Мне бы не хотелось остаться здесь одной.

— «Куда ты идешь, туда и я пойду». На этой библейской ноте пойдем-ка вниз к обеду.

Шантель распахнула дверь, освещая подступы к керосиновой лампе, тускло чадившей в глубине коридора. Я затворила ставни и задула свечу. В наступившей темноте комната приняла жутковатый вид.

Но сквозь щели ставен просматривались очертания «Невозмутимой леди», стоявшей на якоре посреди бухты, а внизу, должно быть, уже появился Редверс. Я была рада, что его присутствие скрашивало наш первый вечер на Коралле.

Стол украшал поразительной красоты канделябр. Несмотря на странность всего, что меня окружало, я сразу заметила его: юная богиня держала планку, на которой крепились свечи. «Бесценная вещица, — мысленно определила я. — Французская работа, как и большинство стоящих предметов, которые попадались в доме. Вполне достойна версальских столов». Свечи отбрасывали на все вокруг мерцающие тени. Нас оказалось довольно-таки много в первый вечер. «Каково будет, когда за этим столом будет сидеть всего четверо», — поежилась я.

Во главе стола сидела мадам де Лауде. По ее правую руку помещался Ред. Напротив, поражая всех на удивление легким дыханием, сидела Моник. Справа от нее был Айвор Грегори, слева — Дик Каллум. Нас с Шантелью посадили друг против дружки.

Подавали Перо и Жак: Щука, надо полагать, была занята на кухне. Основным блюдом была рыба неизвестного мне вида, вероятно, обитательница здешних вод. Следом подали бобы и овощи, потом тающий во рту ананас. Запивали мы французским вином отменного качества, хоть я и не знаток по этой части.

Поначалу беседа текла гладко. Говорили о плавании, о спутниках-пассажирах, с которыми расстались. Я то и дело чувствовала на себе глаза Реда, а, отворачиваясь, ловила взгляд Дика Каллума. Шантель затеяла легкий флирт с Айвором Грегори. Особенно разговорилась Моник, поощряемая снисходительными кивками матери.

Мадам де Лауде держалась очень важно: я в самом деле поверила, что она много принимала в свое время. Я представила эту комнату, заполненную гостями и целиком обставленную стильными вещами вроде украшавшего наш стол канделябра.

— Как считаете, капитан, — неожиданно спросила хозяйка, — сестре Ломан и мисс Брет здесь понравится?

— Надеюсь, что понравится, — неуверенно ответил он.

— После Англии им все здесь покажется другим. Здесь действительно все другое, правда?

— Да, несколько теплее, — шутливым тоном сказал Редверс.

— Мне сразу захотелось, чтобы они приехали, как только узнала, что их наняла леди Кредитон. Я наслышана, как они оказались полезны… во время плавания. Надеюсь, они пожелают остаться.

— Да, обе были полезны, — подтвердила Моник. — Сестра Ломан меня прямо изводила.

— Мадам де Лауде поймет, что я это делала ради вашего блага, — парировала Шантель.

Моник надула губки.

— Она заставляла меня соблюдать диету и вдыхать этот вонючий дым.

— По предписанию врача, — уточнила Шантель. — Кстати, подтвержденному присутствующим здесь доктором Грегори.

— Я убежден, мадам, что миссис Стреттон повезло, что ей досталась такая дельная сестра, — отозвался доктор Грегори.

— Сестра Ломан смотрела за мной, а мисс Брет за Эдвардом. Эдвард постоянно искал общества своего отца — следовательно, его искала и мисс Брет.

Неожиданно я услыхала собственный, словно чужой, голос:

— Эдварду не так часто позволялось подниматься на мостик, и, естественно, он пользовался любой возможностью, чтобы узнать побольше.

Моник смотрела то на меня, то на Шантель. Я догадалась, что она что-то затеяла. «Интересно, что она рассказала матери», — мелькнуло у меня в голове.

— Принято считать, что, когда на борту пассажиры, главная обязанность капитана — делать, чтобы им было не скучно, — заговорил Ред. — Увы, это заблуждение, хотя, уверяю вас, это было бы очень приятно. Дело капитана — вести судно. Разве не так, Каллум?

Дик Каллум с готовностью подтвердил его слова, прибавив, что и для офицеров главная забота — корабль.

— И нет никакой жизни вне службы? — поинтересовалась мадам.

— Отчего же, и на нашу долю выпадает момент, когда мы вольны отвлечься в обществе, только не так часто, как хотелось бы.

— Поэтому капитанскую жену держат чуть не в заточении, — вставила Моник. — Грустно, не правда ли?

— Как, по-вашему, доктор, плавание благоприятно сказалось на моей дочери?

— Думаю, что да, — ответил Айвор Грегори.

— Прежде чем отбудете с острова, вы должны поговорить с местным врачом. Он очень стар и, увы, неважный. Но лучшего нет. Скоро ему на замену приедет молодой человек — из наших островитян. Он сейчас в Англии, практикуется в одной лондонской больнице.

— Завтра же отправлюсь к нему, — обещал Айвор, — и передам досье миссис Стреттон.

— Досье! — вскричала Моник. — Будто речь идет о преступнице, отбывающей наказание.

Все неловко засмеялись, и мадам, разряжая обстановку, сообщила, что кофе подадут в салоне, и пригласила перейти туда.

«Салоном» оказалась длинная комната с выходившими на балкон окнами до пола. В окна виднелась одичавшая лужайка. На балконе стояли кресло-качалка, стол и пара плетеных тростниковых стульев. Из-под пестрых туземных циновок выглядывал щербатый паркет. Мое внимание сразу привлек стол. Несомненная работа Жоржа Якоба. Эбоновый шпон с дивным зубчатым орнаментом по краям. Не удержавшись, я провела пальцами по поверхности черного дерева. На ней был густой слой пыли. Такое отношение граничило со святотатством. Кроме стола, имелось несколько стульев еще более раннего периода с желобчатыми спиральными ножками; их парчовая обивка залоснилась, но это дело поправимое — главное, прекрасная рама и орнамент из маргариток доказывали их подлинность.

Перо внесла кофе, поставив прямо на стол Якоба. Дешевый поднос был здесь неуместен, но кофейник, молочник, сахарница и щипцы явно были из английского сервиза георгианского времени.

Скользя по парчовому покрывалу стула, мадам де Лауде осведомилась, как нам нравится здешний кофе. Пока она разливала его по чашкам, я гадала, какова была жизнь в этом доме при покойном муже. Теперь она боролась с бедностью, экономила на свечах, при том что была окружена предметами, стоившими целого состояния.

Комнату освещали лампы. Их было всего две, в противоположных углах: света явно недоставало, в комнате царил полумрак. Я задумалась, как бы расставила мебель. Непременно перенесла бы сюда замечательный канделябр, который видела в столовой. Постаралась бы собрать вместе предметы одной эпохи.

Моник вредничала весь вечер. Разговор сбился на Рекса Кредитона. Мадам де Лауде не терпелось узнать о нем как можно больше: она вообще не скрывала своего любопытства к Кредитонам. Неужели рассчитывала благодаря браку Моник избавиться от бедности?

— Жаль, что вы не привезли вашего сводного брата, капитан, — попеняла она ему.

— У него дела в Сиднее, — объяснил Редверс. — Он очень занятой человек.

— То-то я заметила, как он был занят во время плавания. — Моник со смехом обернулась на Шантель. — А теперь тоже занят. Ухаживает за мисс Деринхем.

— Это молодая особа, с которой он познакомился на корабле? — спросила мадам де Лауде.

— О нет. Она уже была в Австралии. Если не ошибаюсь, она и была целью его путешествия. Они очень богаты, эти Деринхемы. Под стать Кредитонам, правда, Редверс?

— Не имея отношения к компании Деринхемов, я не знаком с их балансовыми листами, — холодно ответил Ред.

— У них много кораблей, как и у Кредитонов. Леди Кредитон считает, что неплохо бы соединить оба флота брачными узами.

— Я знаю, леди Кредитон исключительно разумная женщина, — заявила мадам де Лауде. — И когда эта пара поженится и произойдет… как это называется…?

— Слияние, — подсказал Дик.

— … Они станут вдвое богаче.

Ее глаза загорелись. Мысль о богатстве размягчила ее. Она говорила о деньгах как о предмете пылкой любви.

— Как романтично! — восхищалась она. — Любовь всегда прелестна.

— В данном случае ее можно назвать золотой, — вставил Дик, чуть заметно скривив губы.

— Он знал, чем развлечься во время плавания. — Притворно невинные глаза Моник остановились на Шантели, тотчас замершей.

Бедная Шантель, как я ее жалела!

— Он из мужчин, которые любят поразвлечься? — подхватила мадам.

— Какой мужчина этого не любит? — с усмешкой спросила Моник, поворачиваясь к Редверсу.

— В развлечениях нет ничего греховного, — ответил Редверс. — Более того, веселиться куда умнее, нежели скучать. Уверяю вас, мадам, мой сводный брат исключительно разумный человек. У него поистине светлая голова — незаменимая вещь в его положении.

— Я слышала, вы очень к нему привязаны, — заметила мадам де Лауде.

— Дорогая мадам, мы вместе росли. Мы настоящие братья. Приставка «сводный» никогда не смущала нас. С самой колыбели вместе. Едва ли есть что-либо, касающееся «Леди-линии», чего бы не знал Рекс.

— О да, он большой знаток по части леди, — развязно расхохоталась Моник.

Шантель с тревогой следила за ней: она всегда настораживалась, когда Моник слишком много смеялась. Часто это заканчивалось удушьем.

Шантель поднялась. На миг мне показалось, что сейчас она выдаст чувства, которые — я в этом не сомневалась — переполняли се. Я не верила в ее равнодушие к Рексу. Она обернулась к доктору Грегори.

— Не дать ли миссис Стреттон десять капель белладонны?

— Я бы дал, — ответил Айвор.

— Сейчас принесу.

— Чего ради? — возвысила голос Моник.

— У вас сбивается дыхание, — ответила Шантель.

— Ради предосторожности, — прибавил доктор.

— Вы собираетесь в свою комнату? — осведомилась мадам де Лауде. — Надо, чтобы вам посветили. — И, достав со столика фигурный колокольчик, позвонила. Меня поразил его пронзительный звук. Тотчас вбежала запыхавшаяся Перо. — Посвети сестре дорогу до комнаты.

Когда доктор и Шантель ушли, Моник закапризничала:

— Со мной обращаются как с ребенком.

— Дорогая, они о тебе беспокоятся, — сказала мадам.

— Сама знаешь, лучше предупредить приступ, чем пытаться справиться с ним после того, как начнется, — заметил Редверс.

— Никакого у меня не будет приступа. Я ей не верю. Это она, чтобы я перестала о нем говорить. Никак не может пережить, что он остался в Сиднее и женится на мисс Деринхем. Думала, что неотразима. — Она снова засмеялась.

— Прекрати, — строго сказал Редверс. — Не говори о вещах, о которых не имеешь представления.

Он высказал это таким решительным тоном, что все немного опешили. Из-под маски светского любезника словно проступил новый человек. Моник вцепилась в подлокотники и откинулась на спинку кресла. Разрядил обстановку Дик Каллум:

— Я слышал, в этом году рекордный урожай кокосов, и нам предстоит везти в Сидней хороший груз копры.

Это повернуло разговор в спокойное русло, злобная пикировка сменилась на более приличествующий застолью тон.

— К сожалению, хуже обстоят дела с сахаром, — грустно тряхнула головой мадам. — Однако мы забыли про свои обязанности, давно никого не принимали. Не желаете ли бренди, ликеру? Могу предложить хороший коньяк. Муж оставил мне отменный винный погреб. К счастью, его содержимое не портится с годами.

Вернулась Шантель и доктор. Шантель протянула Моник стакан — та сжала губы и отвернулась.

— Ну, пожалуйста, — тоном терпеливой сестры выговорила Шантель.

Моник взяла стакан и, уступая, словно капризный ребенок, выпила содержимое. Мать с беспокойством следила за ней. Я заметила, как на Моник смотрел Редверс: откровенная неприязнь, смешанная с раздражением и усталостью, читались на его лице. Это меня встревожило.

После этого разговор сделался беспорядочным, то и дело сбивался на частности. Сидевший рядом со мной Дик Каллум сказал, что мы должны увидеться (очевидно, подразумевая встречу наедине) до отплытия «Невозмутимой леди». Я ответила уклончиво, в том духе, что едва ли представится возможность.

— Попытайтесь все же найти возможность, — не отступал он. — Ну, пожалуйста.

Шантель обсуждала с Айвором Грегори лечение Моник.

— По-моему, настойка белладонны неплохая замена нитритамила, — сказала она.

— Да, она эффективна, только надо быть осторожным, когда даешь внутрь. Ни при каких обстоятельствах не давайте ей больше десяти капель. Во время приступов можно повторять дозу — скажем, каждые два-три часа. У вас достаточный запас лекарств?

— На два месяца хватит.

Они серьезно, не изменяя профессионального тона врача и сестры, беседовали о состоянии Моник.

Около полуночи Дик и доктор откланялись и вернулись на судно. Редверс остался.

Перо было велено сопроводить нас с Шантелью в наши спальни. Она двинулась впереди с керосиновой лампой в руках. Судя по всему, лампа считалась дешевле свечей. По пути они обе зашли в мою комнату. Перо зажгла свечу на туалетном столике. Я пожелала им спокойной ночи и закрыла дверь.

Сон никак не шел. Перед тем как лечь, я поднесла к кровати свечу и, раздевшись, задула. Светила луна, так что я не была в полной темноте. По мере того как я лежала без сна в постели, глаза постепенно освоились с темнотой, и я начала довольно ясно различать предметы в комнате. Сквозь щели в ставнях сочился блеклый свет. Их нужно было держать закрытыми, чтобы не проникали насекомые. Я вспомнила о Шантели, тоже, возможно, лежавшей без сна в комнате по соседству. Эта мысль утешила меня.

Услышав скрип половицы, я тотчас вспомнила Дом Королевы, где среди ночной тишины тоже без видимой причины трещали полы. Я перебрала в памяти всю цепь событий, приведших меня сюда, и заключила, что был момент в моей жизни, когда от моей воли зависел выбор. Я могла сказать: не еду. Могла остаться в Англии. И все сложилось бы по-другому. Всего остального из того, что случилось со мной — жизни в Доме Королевы, отношений с тетей Шарлоттой, — было не избежать. Уже после наступил момент решения, и я выбрала свой путь. Эта мысль возбуждала и тревожила меня. С полным правом я могла себе сказать: что бы ни случилось, ты сама выбирала.

Неожиданно тишину нарушили голоса. Моник и Ред говорили громкими раздраженными голосами. В доме бушевала ссора. Я встала с кровати, прислушалась. Подошла к двери, немного постояла, наконец открыла. Голоса сделались слышнее, хоть я и не разбирала слов. Высокий, страстный, обличающий голос Моник. Что было в низком, приглушенном тоне Реда? Попытка успокоить? Властность? Тотчас пришло на память выражение его лица накануне вечером. Угроза?

Я шагнула в коридор, открыла дверь в комнату Эдварда. В лунном свете мелькнуло его лицо: мальчик спал, разметав руки по покрывалу. Я притворила дверь и встала у входа в свою комнату.

Голоса не затихали. Вдруг я содрогнулась всем телом: что-то шевельнулось в конце коридора! Там кто-то стоял, наблюдая за мной.

Я уставилась в неясные очертания. Хотела окликнуть, но слова не шли из горла, сколько ни открывала рот. Фигура двинулась навстречу — крупная, тучная. Это была Щука.

— Что-нибудь хотели, мисс Брет?

— Н-нет. Я не могла уснуть, вышла глянуть, все ли в порядке с Эдвардом.

— С Эдвардом будет все в порядке, — сказала она, словно отметая как неуместное всякое сомнение в этом.

— Спокойной ночи, — попрощалась я.

Она молча кивнула. Я вернулась в комнату, закрыла дверь. Я никак не могла прийти в себя от мысли, что за мной, ничего не подозревавшей, следили.

Что ей было там нужно? Подслушивала за дверью комнаты, которую занимали Моник и Редверс? Готовилась в случае надобности броситься на выручку «мисси» Моник?

Я вернулась в постель. Как ни странно, меня бил озноб при такой влажной жаре. Прошли, казалось, бесконечные часы, пока меня сморил сон.

Наутро меня подняла Перо, принесшая в комнату завтрак. Он состоял из мятного чая, гренок с маслом и приторным джемом неизвестно из каких фруктов, ломтя арбуза и пары сахарных бананов.

— Устали? — спросила улыбающаяся Перо. — Плохо спали?

— Это от непривычной постели.

Она бесхитростно, по-детски улыбалась. Удивительно, как все меняется с наступлением дня. При свете сочившегося сквозь ставни солнца обстановка комнаты была убогой, но отнюдь не зловещей. Пока я завтракала, явился Эдвард. Присев на мою кровать, он хмуро заявил:

— Мисс Брет, не хочу здесь оставаться. Хочу продолжать плавание на «Невозмутимой леди». Как вы думаете, капитан возьмет меня с собой?

Я молча мотнула головой.

— Жаль, — вздохнул он. — Вряд ли мне здесь понравится. А вам?

— Поживем — увидим, — уклонилась я.

— Но капитан завтра отплывает.

— Он еще вернется.

Это утешило его не меньше моего.

Редверс к этому времени вернулся на судно. Шантель была занята с Моник, которая опять занемогла. Все время, пока она была у больной, Щука не выходила из комнаты, не сводя глаз с Шантели — по словам сестры, она впивалась в нее, словно василиск или Медуза Горгона.

— Уж не знаю, что, по ее разумению, я делала с ее драгоценной мисси. Я было пожаловалась, но мисси сказала, пускай останется. Пришлось смириться, иначе она непременно устроила бы истерику.

Эдвард был не так требователен, как ее подопечная. Раз ему было нельзя с капитаном, то не отходил ни на шаг от меня. Решив осмотреться, я спросила Перо, где мы будем проводить уроки.

Счастливая тем, что может услужить, она жестом указала наверх. Там размещалась старая классная комната, где в свое время училась мисси Моник, сообщила она. Она с готовностью покажет.

Собрав привезенные с собой учебники, мы поднялись в просторную комнату наверху. Окна были без ставен, и из них открывался хороший вид на бухту. Я сразу заметила стоявший на якоре корабль, но, чтобы не расстраивать, не стала говорить Эдварду.

В комнате имелись большой стол и приставленная к нему деревянная скамья. Последняя развеселила Эдварда: мигом оседлав ее, он принялся погонять скамейку, крича то «но!», то «тпру!», пока я осматривалась по сторонам. В книжном шкафу обнаружилось несколько учебников и книг для чтения. Открыв стеклянные дверцы и перелистав книжки, я признала их полезными.

Пока я рассматривала книги, явилась Щука. Эдвард опасливо поглядывал на нее. Я догадалась, что она уже делала попытки втереться к нему в доверие, изображая любящую няньку, но ему это не нравилось.

— Вы уже здесь, мисс Брет, — заговорила она. — Я смотрю, вы времени не теряете.

— Нам пора возобновлять уроки. Вот и проводим разведку местности.

— Разведку местности, — подхватил Эдвард, стегая скамейку. — Но!

Щука приторно-сладко улыбалась мальчику, но он ее словно не замечал.

Когда она подсела к нему не скамейку, он немедленно вскочил и принялся гонять по комнате.

— Я «Невозмутимая леди», — пронзительно взвизгивал он, подражая корабельной сирене. — Все на месте и готовы к отплытию, сэр.

Я невольно рассмеялась. Щука тоже улыбалась, демонстративно отвернувшись от меня к нему. Когда она снова повернулась ко мне, ее глаза сверкнули, опять вогнав меня в дрожь, как накануне ночью, когда я увидела ее в коридоре.

Рядом с книжным шкафом стояло кресло-качалка вроде того, что я видела на балконе. Она села и начала раскачиваться. Меня раздражал скрип несмазанных балансиров, а ее присутствие угнетало. «Неужели так и будет ходить за мной следом?» — недоумевала я. Я твердо решила, что не стану терпеть ее присутствия на уроках, но пока что не могла просто так выдворить се, и, так как ее молчание действовало на нервы, я заговорила первой:

— Я вижу, у нас тут настоящая классная комната.

— Чего вы не ожидали? Думали, на Коралле нет классных комнат?

— Разумеется, ничего подобного я не думала. Но у комнаты такой вид, словно в ней училось несколько поколений.

— С чего вы это взяли? Здесь ничего не было, пока месье не построил этот дом.

— И миссис Стреттон была единственной ученицей?

— Ее звали мисс Баркер.

— Кого?

— Гувернантку.

И, улыбаясь чему-то своему И что-то бормоча, энергично раскачала качалку. Судя по тону, ее высказывание было нелестным для мисс Баркер.

— Она приезжала из Англии? — осведомилась я.

— Да, с одной семьей, — кивнула она. — Первым приехал муж: посмотреть, смогут ли они здесь закрепиться. С ними были мальчик и девочка, а при них гувернантка. Тогда месье решил, что пора учиться и мисси Моник. Гувернантка приходила сюда, в этой комнате давала им всем уроки: мисси Моник, мальчику и девочке.

— Надо полагать, она была рада компании.

— Какое там! Все время дрались. Девочка ее ревновала.

— Жаль.

— А мальчик, натурально, влюбился.

Мне стало не по себе. Я представила Моник: дерзкого, испорченного ребенка.

— Значит, гувернантка давала им вместе уроки, — продолжала я. — Большое удобство.

— Это продолжалось недолго. Они уехали: не прижились на острове. А мисс Баркер осталась.

— И что с ней сталось?

— Умерла, — с улыбкой сказала Щука.

— Печально.

— Это было не сразу. Сначала учила нашу мисси, и та ее полюбила. Она была плохая гувернантка, нестрогая. Хотела нравиться мисси…

— Потакала, — подсказала я.

Она раскачивалась взад-вперед.

— И она умерла. Похоронена на холме. У нас там христианское кладбище.

Огромные глаза скользнули по мне: верно, снимали мерку для гроба.

До чего неприятная особа!

19

Днем на берегу случилась большая суматоха. Я отдыхала в своей комнате, скрываясь от жары. Этому обычаю следовали все в доме — и, по-моему, вообще, на острове. Ничего не делать, лежа за закрытыми ставнями в самое жаркое время дня, представлялось мне единственно возможным способом существования.

Я слышала шум, но не придала значения — о том, что произошло, мне рассказала Шантель.

— Наш бравый капитан сегодня герой дня, — объявила она, врываясь ко мне.

— В каком смысле герой?

— Пока ты здесь валялась, в бухте решался вопрос жизни и смерти.

— Капитан…

— Да, еще раз выказал свою доблесть.

— Шантель, прошу тебя, будь серьезней.

— Он спас жизнь Дика Каллума.

— Что? Капитан?

— Ты будто удивлена. Неужто не ждала от него такого героизма?

— Расскажи толком, что произошло. Неужели он…

— Да. Представь себе, выглядит, будто не имеет никакого отношения к происшедшему. Словно каждый день спасает людей.

— Но ты так и не говоришь, что случилось.

— Как ты нетерпелива! Короче говоря, Дик Каллум надумал искупаться. Его предупреждали, что здешние воды кишат акулами, но он лишь отмахнулся. Только сунулся в воду, акулы насторожились. Вдруг его схватила судорога. Он закричал. Наш капитан оказался на месте и — как там у Шекспира? — на высоте положения. Спас его. Вытащил прямо из челюстей акулы-убийцы.

— Он это сделал?

— А кто ж еще? Или ты не ждала от него такого?

— Где они сейчас?

— Дик на борту, под присмотром доктора Грегори. От перенесенного шока доктор рекомендовал ему день-другой постельного режима. В данный момент отсыпается. Грег дал ему таблетку опия. То самое, что ему сейчас нужно. — Она рассмеялась, увидев мою улыбку. — У тебя прямо-таки блаженный вид. Хорошо, что он отплывает завтра.

Она задумчиво приглядывалась ко мне.

— Шантель, — сразу посерьезнев, сказала я, — нам не следовало сюда приезжать.

— Говори о себе, — с издевкой парировала она. — Только не вздумай сама себя обманывать. Ты бы ни за что не поменяла все это на процветающее антикварное дело.

Этот вечер был не то что предыдущий. Дик остался в постели на борту. Моник не выходила из своей комнаты. Сказалась вспышка накануне вечером и ночью, и (по предписанию врача) Шантель весь день давала ей капли белладонны и время от времени присматривала за ее состоянием, так как, по ее словам, лекарство было сильнодействующим и опасным, если передозировать.

К обеду явился доктор Грегори; кроме него, были Редверс, Шантель, мадам и я. В отсутствие Моник вечер прошел с соблюдением приличий. Перо и Жак, не привлекая к себе внимания, подавали на стол. Мадам тоже казалась нескованной и с подобающей важностью исполняла роль гранд-дамы.

Мы вкушали превосходное вино из запасов ее покойного супруга. Пища была простая: в основном рыба, а гарнир подали с соусом плодов манго. Потом все набросились на фрукты и сахаристые бананы. Напоследок, как и накануне, был кофе в «салоне».

Разговор главным образом вертелся вокруг дневного происшествия. Мадам поведала несколько занятных историй, в которых фигурировали акулы: в одной из них акула отхватила руку человека, прогуливавшегося вблизи берега.

— В здешних водах они исключительно опасны. Вы поступили очень храбро, капитан, осмелившись полезть в воду, когда рядом был хищник.

— Ну, не так чтобы рядом. Мне хватило времени добраться до Дика.

— Послужит ему уроком, — вставила я.

— Он недюжинный пловец. Непременно бы справился сам, если бы не внезапные судороги.

— Ужасное чувство, — заметила Шантель. — Уметь хорошо плавать — и вдруг оказаться беспомощным.

— Бедняга Дик Каллум, — сказал Ред. — Никогда не видел его таким потрясенным. Стыдился за себя — будто такое не может случиться с любым из нас.

Потом разговор перешел на остров. Мадам высказала сожаление, что корабль не застанет большого празднества. Для островитян это главный день в году, и гости всегда довольны не меньше самих туземцев.

Шантель поинтересовалась, что бывает во время праздника.

— Пиршество и ритуальные танцы. На вас произведут впечатление огненные танцоры, правда, капитан?

— Они очень искусны, — согласился Ред. — Без них не было бы ритуального танца.

— Полагаю, сознание опасности и делает его таким привлекательным, — сказала Шантель.

— Подозреваю, что они покрывают свои тела каким-то огнестойким материалом, — заявил доктор. — В противном случае не пользовались бы такими яркими факелами.

— Их искусство состоит в скорости, — возразил Ред.

В спор вмешалась мадам, разъяснив:

— На острове живет семья, которая из поколения в поколение исполняет танец с факелами. Они предпочитают, чтобы все думали, будто они пользуются покровительством древней богини огня. Это и привлекает к их представлению всеобщее внимание. Они и не подумают раскрыть кому-либо свой секрет.

— Старик и сейчас продолжает танцевать? — спросил Ред.

— Нет, теперь только два сына. У тех, в свою очередь, имеются сыновья, которым они передают свое искусство. Существует легенда, которую они стараются всеми силами поддерживать. Их предки будто бы прибыли из Огненной страны, почему им и покровительствует огонь. Во всяком случае, они утверждают, что он не причиняет им вреда. Но вы правы, они что-то втирают в одежду и кожу. Ну и, разумеется, удивительно подвижны.

— Они и сейчас живут в том доме около берега? — спросил Ред.

— Они никогда оттуда не уедут. — Мадам обернулась к нам с Шантелью. — Вы не заметите этого дома, если не будете специально искать. Он скрыт за деревьями. По их утверждению, семья живет там с самого переезда из Огненной страны. Они наотрез отказываются воспринимать новые веяния, которые пришли на остров. По-моему, скорее предпочли бы, чтобы остров вернулся к тому состоянию, в котором был сто — двести лет назад.

— А где находится их Огненная страна? — поинтересовалась Шантель.

— Должно быть, в их воображении, — предположила я.

— Вот именно.

— И какой она им представляется. Вроде солнца? — снова спросила Шантель. — Такая может существовать только где-нибудь на небесах.

— Вы чересчур аналитичны, — усмехнулся Ред. — Примите все как есть. Эти люди искусные актеры. Возможно, миф им нужен как средство, придающее сил для исполнения их весьма горючего трюка. Коль так, то пусть говорят что хотят. Их танец в самом деле занятное развлечение.

— Видите, — снова обратилась к нам с Шантелью мадам, — на острове тоже есть свои развлечения.

В десять часов доктор вернулся на судно, а мы с Шантелью разошлись по своим комнатам.

Не успела я пробыть у себя и нескольких минут, как услышала стук камешков о закрытые ставни. Я открыла и выглянула.

Внизу был Редверс.

— Мне нужно вас видеть, — сказал он. — Можете спуститься?

Я ответила, что скоро сойду. Затем задула свечу и вышла в коридор. На столе чадила керосиновая лампа с подкрученным из соображений экономии фитилем. Почти ощупью я нашла дорогу вниз и, выбравшись на веранду, разглядела Редверса, стоявшего в тени дома.

— Мне нужно с вами поговорить, — повторил он. — Другого случая не будет. Давайте отойдем от дома.

Он взял меня за руку: пока мы молча шли по траве, я чувствовала, как его ладони жгли мою плоть. Было полное безветрие, изумительная по красоте ночь, и, хоть воздух был еще напитан дневным жаром, он уже не сдавливал дыхание. Ярко светили звезды: на месте нашей Медведицы на небосклоне господствовал Южный Крест. Мимо то и дело проносились жуки-светляки, слышалось жужжание вовсе незнакомых насекомых. Из кустов несся тихий, неумолкаемый гул.

— Так нехорошо, Анна, — заговорил он. — Я должен поговорить с вами со всей откровенностью. Завтра я отплываю. Надо объясниться сегодня.

— Что вы можете мне сказать?

— То, чего еще не говорил, но что вы должны непременно знать. Я люблю вас, Анна.

— Прошу вас… — слабо запротестовала я.

Но он продолжал:

— Я не могу продолжать это притворство. Вы должны знать, что на этот раз все не так, как было раньше.

— Слишком поздно.

— Но этого не должно быть.

— Тем не менее есть. Это ее дом. Как раз сейчас, когда мы разговариваем, она вас ждет. Она ваша жена.

— Господи, помоги мне. Анна, иногда я ее ненавижу.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы должны это понять.

— Вы сомневаетесь во мне. Слышали скандальные сплетни. Даже теперь, говоря с вами, я выбрал неверный, по-вашему, тон.

— Мне надо домой.

— Но вы побудете со мной еще немного. Я должен выговориться, Анна, когда я вернусь, вы будете здесь, и…

— …И ничего не изменится, — перебила его я.

Мне вспомнилась задыхающаяся Моник и слова Шантели: «Ей не дотянуть до старости». Это было для меня невыносимо, я не хотела допускать подобные мысли.

— Иногда она до того меня бесит, что я…

Не в силах ждать конца его предложения, я вскричала:

— Нет-нет!

— Да, — твердо возразил он. — Сегодня вечером все необычно. Это мне напоминает тот вечер в Доме Королевы. Как и в тот раз, у меня такое чувство, будто мы одни на свете. Я способен забыть обо всем, что нас окружает. Тогда нас было двое во всем свете — так и сейчас.

— Но явилась тетя Шарлотта и доказала нам, что это был мираж, обман чувств. Что толку предаваться иллюзиям? Они всего лишь мечты, пустые грезы. Нам надо проснуться и глянуть в лицо фактам.

— Анна, в один прекрасный день…

— Не хочу слышать от вас ничего подобного. Мне не следовало сюда приезжать. Я должна была остаться в Англии. Это был бы наилучший выход.

— Я был вдали от вас, но ничего не забыл. Ваш образ преследовал меня с того самого вечера в Доме Королевы. О, Господи, как я допустил, чтобы это со мной случилось!

— Когда-то вы ее любили.

— Никогда.

— Но женились.

— Я хочу рассказать вам, как это произошло.

— Не надо. Это не даст ничего хорошего.

— Но вы должны знать, должны понять.

— Я и без того понимаю, что вы ее разлюбили.

— Анна, иногда мне кажется, что она сошла с ума. Иногда думаю, она всегда была сумасшедшей.

— По-своему она вас любит.

Он насупился, прикрыл ладонью лицо.

— Я ее ненавижу, — четко выговорил он. — Ненавижу за то, что она из себя представляет, и за то, что стоит между мной и вами.

— Мне невыносимо слышать от вас такие речи.

— Только в этот вечер, Анна. Сегодня я должен рассказать вам правду. Хочу, чтобы вы знали, как это случилось. Нас с вами свело, столкнуло провидение. Вы были еще ребенком, но меня что-то толкнуло к вам — откуда мне было знать, что это было? Только много позже, придя в Дом Королевы, я понял, что это было. И я сказал себе: «Ты должен уйти, исчезнуть. Никогда больше не видеть ее, потому что чувство, которое вспыхнуло между тобой и ею, — нечто такое, чего ты не знал прежде, и едва ли сможешь совладать с ним». Я ведь никакой не герой, дорогая. Мне нужны вы. Больше всего на свете… Хочу вместе плавать, быть с вами рядом в любую минуту дня и ночи, никогда не разлучаться. Мы должны стать частью друг друга. Вот в чем я уверен. Мне это открылось еще тогда, в Доме Королевы, но теперь я в этом уверился в тысячу раз больше. Анна, нет для меня другой на этом свете, а для вас другого. Ясно?

— Я знаю, что для меня это так и есть, — ответила я.

— Дорогая моя Анна, вы так искренни, так прямодушны, не похожи на всех, кого я знал раньше. Когда я вернусь, заберу вас домой. Но это не все. Мы больше не будем разлучаться, должны быть вместе…

— А Моник?

— Она останется здесь. Это ее родина, она часть этого зловещего острова.

— Вы считаете его зловещим?

— По отношению ко мне, во всяком случае. Здесь я знал одни беды. Та ночь огненных танцев была настоящим кошмаром. Она и сейчас мне часто снится. Душный вечер, яркие звезды, луна. Ритуал всегда падает на полнолуние. Весь день не умолкают барабаны, призывая народ на эту сторону острова. Сами поймете, что я чувствовал, когда увидите. Я был словно опьянен, весь отдался возбуждению. Тогда я не осознал зла. Понял, только когда пошли несчастья. Здесь я женился. Здесь лишился своего судна. Пережил самые большие беды за свою жизнь. Мне не стоило бы заговаривать об этом, но сегодня особый вечер. Сегодня мы не прячемся за условности, говорим то единственное, что имеет смысл: правду. Я должен передать ее вам, чтобы вы увидели ее моими глазами. Я не вынесу, если не смогу. Нисколько не оправдываю себя. Все, что произошло, произошло по моей вине. Только представьте: эти барабаны, чуждость всего окружающего, ощущение, будто поток несет тебя к развязке, неотвратимому крещендо. Мы сидели в большом круге, пили местный напиток. Называется «гали», готовится специально для данного ритуала и подается в раковине кокосового ореха. Они называют его «огненной водой». Огненные люди варят его в своем доме. Они находятся в центре празднества. Они не хотят, чтобы островитяне перенимали европейский образ жизни. Мне кажется, это и есть главная цель пиршества и танцев. Видите, опять я словно оправдываю себя… Возбуждение, опьянение. Здесь же оказалась и Моник, одна из них и в то же время не вполне посвященная. Тоже участвовала в плясках: тогда она была здорова… Кончилось тем, что я вернулся с ней в Карреман.

— Вовсе незачем мне об этом рассказывать, — сказала я.

— Но я хочу, чтобы вы поняли. Это было вроде западни, ловушки, и я в нее попался. Назавтра мы отплыли в рейс, а когда вернулись пару месяцев спустя…

— Понимаю. Вас поставили перед фактом неизбежности женитьбы. Об этом позаботилась старая нянька.

— Мадам де Лауде, старуха нянька, сама Моник — все были настроены решительно. На мне еще сказывались злые чары острова. Я был глупец. О, Господи, Анна, если бы вы знали, какой я был глупец! И сейчас им остаюсь, коль рассказываю об этом, представляю себя в невыгодном свете. Подобные вещи честный человек предпочитает держать про себя… Анна, прошу вас, не бросайте меня… любите… Только напоминая себе об этом, я способен чувствовать себя хоть чуточку счастливым. Когда ее охватывает очередной приступ безумия…

— Пожалуйста, не надо об этом! — испуганно вскрикнула я. — Даже думать не надо.

Я была ужасно напугана. Он назвал остров зловещим. Я способна была поверить, что в этот самый момент над нами нависала какая-то еще неведомая беда. Я подумала: навсегда запомню этот сад с его густыми зарослями, душный пряный воздух, глухой гул насекомых — как запомнила другой сад, на противоположном краю света, сырой, напоенный моросью, едва уловимым ароматом маргариток и хризантем и влагой земли.

Вдруг ко мне пришла ясность. Я любила его, давно знала о своем чувстве, но до сих пор любила как сильного героя, баловня судьбы, победителя, а теперь увидела в слабости и поражении, и еще больше полюбила за эту беззащитность! Меня ужаснул тяжкий груз свалившейся на него драмы. Может ли выпасть мужчине жребий хуже, чем быть женатым на женщине, которую он ненавидит, и при этом оказаться в этом положении из-за собственной юношеской глупости? Когда этот мужчина — Редверс, человек сильных и глубоких страстей — когда он влюбляется в другую женщину, ситуация оказывается не просто трагической — она делается опасной.

Всем своим существом я чувствовала эту страсть — пока еще сдерживаемую — и представила Моник, дерзкую, безрассудную, обезумевшую от ревности. Но даже в такой момент меня поражала невероятность, неуместность собственного положения — я, простодушная, непритязательная Анна, оказалась в самом центре вихря страстей. Неужели и я, под стать им, способна на безумства?

Он взял меня за руки: на меня нахлынула волна нежности и потребности защитить его… всех нас, включая Моник.

Я была немало удивлена, услыхав собственный холодный голос, изумилась своей способности даже в такие моменты оставаться как бы сторонним наблюдателем.

— Давайте спокойно посмотрим на все происшедшее. Мы с вами не первые мужчина и женщина, оказавшиеся в подобной ситуации. Я часто думаю, что, если бы тот вечер в Доме Королевы выпал нам до вашего приезда на остров, все могло бы сложиться по-другому. Трудно переоценить роль времени в том, как поворачиваются наши жизни. Я не раз задумывалась об этом под тиканье часов из всех углов Дома Королевы.

«Даже теперь, — мелькнуло у меня в голове, — я упоминаю об этом, только чтобы хоть что-нибудь сказать. Пытаюсь выиграть время. Хочу его успокоить, внушить, что мы не должны больше так встречаться».

Он еще крепче прижал меня к себе, я отчаянно взмолилась:

— Нет! Мы теряем рассудок. Мы должны держать себя в руках.

— Анна, так будет не всегда.

Откуда-то издалека донесся резкий вскрик птицы. Он напомнил мне язвительный смех.

— Я должна идти, — сказала я. — Что если нас видели?

— Анна, — просил он, — не уходи.

Он крепко держал меня. Его губы прижались к моим. И опять донесся этот ехидный хохот.

Тут стало ясно, что мне решать, я должна была показать свою выдержку. Вероятно, я должна была благодарить за это суровую выучку тетю Шарлотту, всегда отмерявшую полной мерой презрение всем, кто нарушал нравственные законы. Вдруг она словно встала передо мной в этом саду: не кислая и едкая, какой часто бывала, но без всяких признаков жизни, такая, какой я видела ее в гробу, — и снова надо мной нависло подозрение в убийстве.

Нынешнее мое положение было даже рискованнее, чем то, в котором я однажды оказалась в Доме Королевы, но и там меня заподозрили в убийстве. Что будет, если, проснувшись однажды утром, я узнаю, что умерла Моник? Что если возникнет подозрение в насильственной смерти? Если найдутся доказательства?

Меня словно откуда-то предостерегали.

— Мне надо идти, — решительно повторила я, выскользнув из его рук и быстрым шагом удаляясь.

— Анна! — донесся его голос, полный тоски и боли, но, пересилив себя, я ускорила шаг.

Я вошла в дом. Разумеется, там меня поджидала Щука. Подозреваю, она следила с балкона.

— Любите прогулки на ночном воздухе, мисс Брет? — спросила она.

— Да, освежает после дневной жары.

— Анна, Анна, дорогая моя…

Это был Ред. Он ступил на веранду, прежде чем увидел Щуку.

— Тоже освежаетесь после дневной жары, капитан? — съязвила Щука.

— Да. Только в это время можно прогуляться, — холодно сказал он.

Мигом прошла вся его страсть. Наспех попрощавшись, я пошла к себе в комнату. Там первым делом повалилась в кресло, приложив руку к часто бившемуся сердцу.

Я была окрылена и вместе с тем ужасно напутана. Меня любили — но любили опасно. По натуре я не из авантюристок, ищущих рискованных приключений. Мне хотелось спокойного счастья. Но я полюбила не того человека, который мог мне дать его. Насколько все сложилось бы по-другому, если бы я могла полюбить Дика Каллума.

На ум пришла Щука. Интересно, доложит ли она Моник о том, что видела. Она меня не переносила. Я чувствовала ее ненависть — она могла только усугубляться со временем.

Ложиться в постель не было смысла: все равно было не уснуть. В подсвечниках оплавлялись свечи. «Не поставят ли мне в укор, что жгу много свечей», — подумала я. Какие бы необузданные страсти ни обуревали обитателей этого дома, все равно не следовало забывать об экономии. Придется лечь и задуть свечи. Какие, однако, неподобающие мысли идут на ум в такие моменты. Скоро и моя жизнь угаснет, как эти свечи. С безысходным чувством я вернусь в Англию — только не на «Невозмутимой леди». Возможно, мне удастся получить место гувернантки в семье, возвращающейся на родину. В конце концов, мисс Баркер — или как ее звали? — нашла себе место даже на острове.

Я умылась холодной водой из кувшина, заплела волосы и задула свечи. Напоследок еще раз глянула на стоявшее в бухте судно.

Завтра к этому часу его здесь не будет.

Наутро, как и обещала, я отправилась на судно навестить Дика Каллума. Эдвард, знай он, куда я направлялась, непременно напросился бы в компанию, но он был с матерью, и я ничего не сказала. Судно загружали копрой, арбузами и сахарным бананом; туда и сюда сновали лодки, несущие грузы. Меня тоже доставили на лодке до корабля и помогли взобраться по трапу, спущенному с палубы прямо в воду.

Дик меня ждал. Он был на ногах, но еще не вполне оправился, чему я не удивилась.

При виде меня его глаза зажглись от радости.

— Хоть вы и обещали прийти, — заговорил он, — но я уже подумывал сойти на берег встретить вас.

— Поздравляю! — от души сказала я.

— Так вы слышали?

— Я была в ужасе. Как вы могли так безрассудно поступить?

— Впредь будет уроком. Больше никогда не полезу купаться в море, если там акулы.

— В таком случае, быть может, случай все же пошел впрок.

— Мне был бы конец, если бы не капитан Стреттон.

Я невольно засветилась от гордости.

— Все могло кончиться печально для нас обоих, — продолжал он. — Надобыло видеть, с какой скоростью он примчался ко мне и потащил на берег.

— А как вы себя чувствуете сейчас?

— Все еще не отошел от потрясения… и стыда.

— Это могло случиться со всяким.

— Присядем, — пригласил он. — Вообще-то я должен нести вахту, но Грегори велел отдыхать до отплытия. Хочу с вами объясниться, Анна. Это хороший повод. Я буду по вас скучать. Надеюсь, и вы по мне будете.

— Меня уже охватывает отчаяние, как представлю, что смотрю из окна на бухту, а корабля больше нет.

— А я буду представлять вас в этом странном доме. — Я промолчала. Он не сводил с меня глаз. — Это в самом деле странный дом. Вы уже, наверное, и без меня поняли. Полуразвалившийся, запущенный, представляю, какой неуютный.

— Вообще-то я не рассчитывала на еще один Замок Кредитон.

— Вы будете скучать по дому?

— Не знаю. Жизнь меня не очень баловала дома. Там умерла моя тетя.

— Знаю, Анна. Сейчас я собираю все свое мужество, чтобы кос в чем признаться перед вами. Я должен открыться, а вы для меня самый дорогой человек. Хочу, чтобы вы знали.

Я обернулась к нему.

— Коль так, говорите.

— Вы знаете, я просил и прошу вас выйти за меня замуж, но не об этом будет разговор. Впрочем, еще раз повторю, чтобы вы знали: я буду ждать вашего ответа. Вам предстоит провести здесь два месяца. Возможно, за это время вы измените свое решение.

— По поводу чего?

— Замужества.

— Я вас не понимаю.

— Вы меня не любите, но ведь я вам не неприятен?

— Нет, конечно.

— Тогда, возможно, наступит момент, когда вы скажете себе, что счастье могут построить двое, которые исполнены решимости его строить. Страсть не всегда надежное основание, на котором строится будущее. Она проходит, как движущийся на ветру бархан. А взаимное уважение, здравый смысл — вот что по-настоящему незыблемо как скала.

— Я знаю.

— И, быть может, однажды…

— Кто может сказать наперед? Нельзя заглянуть в будущее.

— Тем более что теперь мы добрые друзья.

— Лучшие друзья.

— Потому я и решаюсь открыться.

— Прошу вас, говорите. Я чувствую, это лежит на вас тяжким грузом. Вам станет легче, если выговоритесь.

— Я ненавидел капитана.

— Я это знала.

— То есть чувствовали?

— Вы себя выдавали. Ваша ненависть чувствовалась в самом тоне, каким вы о нем говорили. Вы были так нетерпимы.

— И вот он спас мне жизнь. Я предпочел бы, чтобы это был кто угодно, только не он — так его ненавидел.

— Но это был капитан.

— Он храбрый человек, Анна. Поистине романтический персонаж, верно? Даже недостатки у него романтические, не так ли? Искатель приключений, пират. Я ненавидел его за то, что у него есть то, чего мне больше всего не хватает. Зависть — вот что испытывал я к нему. Это один из семи смертных грехов — по-моему, самый страшный.

— За что вы ему так завидовали?

— За то, что тоже мог иметь все, что имеет он.

— Вы хотите сказать, что тоже могли стать морским капитаном?

— Я хочу сказать, что тоже мог бы воспитываться в Замке, разделить общее детство с Рексом, и ко мне бы относились как к хозяйскому сыну, как относились к капитану.

— Вы утверждаете…

— …Что он мой сводный брат. Только я на три года старше. Моя мать была белошвейка, приходила в Замок выполнять заказы леди Кредитон. Она была очень красива, и на нее положил глаз сэр Эдвард, как это не раз случалось и до нее. Когда я родился, сэр Эдвард положил матери содержание, чтобы больше не показывалась в Замке. Когда подошло время, позаботился о моем образовании и взял на службу в компанию. Но меня так и не признали сыном сэра Эдварда, как капитана.

— Капитан об этом знает?

— Нет. Но я расскажу.

— Думаю, он поймет ваши чувства. Уверена, что поймет.

— Теперь они изменятся. Невозможно ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь.

— Я рада. За вас и за него. Вам обоим станет легче, если избавитесь от этой бессмысленной вражды.

— И не забудьте: что бы ни случилось в предстоящие два месяца, я непременно вернусь. Как бы я хотел, чтобы вы были с нами! Не нравится мне, что вы остаетесь в этом доме.

— Но я только для того и приехала, чтобы быть с Эдвардом.

— Два месяца, — задумчиво повторил он, — не такой уж долгий срок, но сколько всего может случиться!

— Многое может произойти даже за день, как вы только что сами убедились, — напомнила я. — Еще совсем недавно вы всей душой ненавидели капитана, а теперь преклонение перед ним берет верх над былой неприязнью. Откройтесь ему. Уверена, он поймет.

— Я вижу, вы о нем высокого мнения, — с сожалением сказал он.

Я промолчала: боялась выдать свои настоящие чувства.

Когда, попрощавшись с ним, я собралась на берег, у трапа меня поджидал Редверс.

— У меня больше не будет случая говорить с вами наедине, Анна, — обратился он ко мне. — Я вам написал.

Он вложил мне в ладонь письмо.

Мы стояли рядом, смотрели в глаза друг другу, но говорить здесь не могли.

— До свидания, капитан. Счастливого плавания.

Я стала сходить по трапу.

Мне не терпелось прочесть письмо. Оно было короткое, но в каждой строчке говорилось о любви ко мне. Это было мое первое любовное письмо.

«Любимая моя Анна!

Мне бы следовало сказать, что я сожалею о том, что произошло вчера вечером, но я этого не говорю. Я сказал, что думаю, — до последнего слова. Без вас мне нет счастья. Я люблю вас, Анна. Анна… подождите. Я уверен, не всегда будет, как сейчас. Вспоминайте обо мне, а я буду думать о вас.

Любящий вас Редверс».

Мне следовало сразу уничтожить письмо. Я должна была помнить, что оно написано человеком, который был не волен обращаться ко мне в таком тоне. Вместо этого я сложила его и ткнула за корсаж — прикосновение бумаги к телу словно Обжигало.

Меня любили!

Ко мне в комнату заглянула Шантель. Мой ликующий вид сразу насторожил ее.

— Что-то случилось, — тоном утверждения произнесла она. — Ты похорошела.

— Ерунда какая.

Схватив меня за плечи, она потащила к зеркалу. Потом, не отнимая от плеч рук, рассмеялась и развернула меня к себе. Из-под корсажа высунулось письмо. Она выхватила его с озорным смехом.

— Отдай, Шантель! — в панике взмолилась я: даже Шантель не должна была видеть его.

Вдоволь наигравшись, она позволила мне выхватить письмо. Скоро улыбка на ее лице сменилась серьезным выражением.

— Ну, Анна, — сказала она, — берегись.

В тот же день пополудни отплыл корабль.

Эдвард был в слезах. Мы наблюдали за отплытием из сада, так как я сочла неразумным водить его на берег.

— То же самое увидим из сада, — сказала я.

Так мы вдвоем провожали корабль. Слезы тихо скатывались по его щекам: это было еще трогательней, чем если бы он рыдал во весь голос.

Он вложил мне в руку свою ладошку — я крепко пожала ее.

— Два месяца вовсе не так долго, — прошептала я ему. — Не заметишь, как пролетят, и мы снова выйдем на это место встречать корабль.

Мысль о встрече несколько приободрила его.

— Можешь отмечать, как уходят дни, в своем календаре, — предложила я. На Рождество ему подарили календарь, и он не забывал отрывать каждый минувший месяц. — Сам удивишься, как быстро бежит время.

В саду появилась Моник со вспухшими, раскрасневшимися глазами. «В самом деле любит его», — подумала я. Эта мысль прозвенела во мне скорбным колоколом, но независимо от того, любила или ненавидела, она была связана с ним нерасторжимыми узами.

Завидев нас с Эдвардом, она театрально зарыдала:

— Деточка моя! Теперь мы с тобой одни!

Она тянула к мальчику руки, но Эдвард отвернулся и с каменным лицом смотрел куда-то перед собой. Как всегда, незаметно подкралась Щука.

— Пойдем, мисси, — уговаривала она. — Слезами ничего не добудешь.

Словно по сигналу, Моник завопила по-настоящему. Приблизившись к Эдварду, она взяла его за руку, но он вырвался и спрятал лицо в моем подоле, что было вовсе не в его обычае. Он не любил вести себя как маленький.

— Он меня не хочет, — горько причитала Моник. — Мисс Брет предпочитает. — Она истерически засмеялась. — И не он один такой.

Щука обняла ее.

— Пойдем, моя маленькая мисси. Пойдем в дом.

Зрачки Моник расширились, щеки налились кровью.

— Сейчас позову сестру Ломан, — предложила я.

Но Щука с издевкой глянула на меня и увела ее в дом. Взгляд, который она бросила мне, был полон яда.

«Как она меня ненавидит! — ужаснулась я. — Даже больше, чем Моник». Я успела привыкнуть к тому, что Моник нуждалась во мне как поводе для сцен.

Мне сделалось не по себе.

20

Несколько дней после отхода судна Моник болела, и Шантель не отходила от нее.

Я предложила Эдварду без промедления приступать к урокам: так незаметней пройдет время. Его пленяли история с географией, и я пользовалась всякой возможностью подробней рассказать о местах, куда мы заходили во время нашего путешествия, которые стали для него не просто точками на карте. Обшарив на карте Тихий океан, он нашел и наш остров: темное пятнышко, вкрапленное в бесконечную синеву в ряду других, таких же незаметных точек. Он был околдован магией их названий и то и дело нараспев выговаривал:

— Тонгатапу, Нукуалофа, острова Дружества, Као, Фонуафоу.

Он твердо решил побывать на всех островах, когда станет моряком. Рассчитав наперед время возвращения корабля, он обвел жирным красным кругом примерную дату. Когда-то его рассмешило расхожее выражение «красный день календаря». Таковым должен был стать в его сознании этот день, и для большей наглядности он окрасил его в своем календаре.

Его не привлекал дом, не нравилась пища. Больше всего он любил быть со мной или Шантелью. Мать смущала его преувеличенно пылкими ласками: видно было его облегчение, когда она не замечала его. Невзлюбил он и Щуку, которая в своей приторной вульгарной манере втиралась к нему в доверие. Перо его забавляла, он с удовольствием поддразнивал девушку. Привязавшись к старику Жаку, часто залезал в коляску, с удовольствием помогал ухаживать за лошадьми. Своей бабушки он немного побаивался, во всяком случае, ее уважал.

Ему нравился остров. Из страха перед акулами я не разрешала ему купаться. Меня даже радовал злосчастный пример Дика, коль скоро он отделался испугом: этот случай не только изменил его отношение к Редверсу, но и послужил хорошим уроком Эдварду об опасностях, которые таило море.

Мы немного гуляли — как правило, после того как спадала дневная жара. Обыкновенно доходили до ряда лавочек, которые ничем не отличались от соседних хижин, и любовались, как девушки в цветастых платьях изготавливали из раковин бусы, браслеты и серьги. Сидя под тростниковым навесом — Эдвард называл его «домом без стен», — они работали до наступления темноты и снова приходили рано утром. К середине дня, когда наступала жара, остров пустел.

Вдоль набережной располагались склады копры и фруктов, заготавливаемых впрок для отправки за моря, — торговля, которой, собственно, и кормились островитяне.

— Не очень-то похоже на Лэнгмут, — отозвался Эдвард. — Как-нибудь мы вернемся домой.

Временами мне казалось, что мы втянулись в нормальный режим. Но, когда в очередной раз накалялась атмосфера в доме, это чувство проходило. Ночами, лежа без сна, я думала о «Невозмутимой леди», гадала, где она сейчас находилась и не лежал ли и Редверс в своей каюте, вспоминая обо мне. Тогда я доставала и перечитывала его письмо. Я никак не могла найти для него безопасное место. Ящики и шкафы не закрывались на ключ. Поэтому я клала письмо между своих вещей и каждый раз, возвращаясь в комнату, первым делом удостоверялась, что оно на месте.

По ночам неприятно скрипели половицы. После наступления полуночи керосиновая лампа в коридоре заменялась тускло чадящей тростниковой лучиной. Слышалась тяжелая поступь Щуки, шлепавшей по коридору в обуви из рафии, которую она, казалось, никогда не снимала, — плетенных из местного тростника подошв, с перепонкой, украшенной разноцветной оплеткой из того же тростника. Вообще неприглядные, у нее они были вдобавок не по ноге — велики. Слушая, как замирают ее шаги, представляя ее за моей дверью, я гадала, что будет, если сейчас встану и резко распахну дверь…

Зачем? Ровно ничего не будет. Но не было случая, чтобы, встречаясь с ней, я не чувствовала на себе тяжелый взгляд больших немигающих глаз, насквозь пронизывавших меня.

Я тоже завела обыкновение поглядывать на обведенный Эдвардом красный день календаря, заметив, что ждала его не меньше, чем он, хоть и не представляла, какое он мог мне принести утешение, кроме радости снова увидеть Редверса.

«Мне станет легче, — убеждала я себя, — когда немного освободится Шантель». Но пока что она повторяла, что боится отлучаться от Моник. Глупое создание само доводило себя до приступов, что было вовсе не трудно при ее болезни.

Приходил островной врач. Он был совсем дряхл и ждал приезда замены, чтобы окончательно уйти на покой. После разговора с ним Шантель поделилась со мной, что он безнадежно отстал. Впрочем, чему тут удивляться? Последние тридцать лет он безвыездно просидел на острове.

На третий день после отбытия корабля Моник прислала Эдварда с поручением привести меня к ней. С первого взгляда на нее я поняла, что она в агрессивном настроении.

Она по-хитрому зашла издалека:

— Вам, верно, одиноко, мисс Брет?

— Нет, — предусмотрительно ответила я.

— Совсем не скучаете по судну? — Я не отвечала. — Странно, однако, — не отставала она. — У вас было целых два поклонника. Включая Дика Каллума. А вовсе не кажетесь какой-нибудь femme fatale… Я бы сказала, сестра Ломан больше подходит для этой роли, так ведь ей не достался мистер Кредитон, верно?

— Вы хотели узнать об успехах Эдварда? — спросила я.

Это вызвало у нее приступ смеха.

— Об успехах Эдварда! Он тоже отвергает меня. Нет, вам мало одного капитана. Хотите все. Не оставляете мне даже Эдварда.

Эдвард весь сжался, и я сказала:

— Эдвард, думаю, нам пора заняться географией.

Эдвард тотчас вскочил, не меньше меня томясь желанием поскорее уйти. Но Моник завизжала на нас обоих. Жуткое зрелище! Она разом изменилась: глаза сделались бешеными, лицо побагровело, волосы выбились из-под обруча, с языка срывался поток бранных слов — по счастью, несвязных. Мне бы не хотелось, чтобы до Эдварда дошел смысл ее обвинений в мой адрес.

Вбежала Шантель. Она подала мне знак, и мы поспешно удалились.

Снова я повторяла себе: мне не следовало оставаться. Невозможная ситуация. Я должна уйти еще до возвращения судна. Но как?

Я представила, как все будет, когда вернется корабль. Как я смогу отплыть на нем вместе с Редверсом, оставив ее здесь? Шантель высказывалась со всей определенностью, что не останется на острове. Как только вернется корабль, она возвращается. И я должна следовать за ней, прибавила она.

Но как я могла? И куда? Могла ли я вернуться в Англию вместе с Редверсом? Я твердо знала, что это было бы безумие.

Я вымыла руки, переоделась. Пришел доктор. За ним посылала Шантель. На этот раз приступ был тяжелее обычного.

Только я распустила и принялась расчесывать волосы, как дверь моей комнаты тихо отворилась. Я увидела в зеркале, что в проеме стоит Щука. Вид у нее был кровожадный, я даже испугалась, что она надумала причинить мне какой-либо вред. Как она меня ненавидела!

— Мисси Моник очень больна, — медленно выговорила она.

Я кивнула. Мы смотрели друг на друга: она — стоя в двери с поникшими вдоль грузного тела руками; я — простоволосая, с гребнем в руках. Вдруг она тихо сказала:

— Если она умрет… это вы ее убили!

— Чепуха, — резко ответила я.

Она только повела плечами и собралась уходить.

— Послушайте, — остановила ее я, — я не позволю вам говорить такое. Она сама спровоцировала приступ. И если я еще раз услышу от вас подобное, то приму меры.

Как ни странно, мой твердый и решительный тон усмирил ее: она опустила глаза и отступила.

— Пожалуйста, уходите и больше не являйтесь без приглашения в мою комнату, — вдогонку ей бросила я.

Она закрыла дверь, из коридора донеслось знакомое шарканье тростниковых плетенок.

Я глянула на себя в зеркало. Щеки порозовели, глаза пылали от гнева. У меня был такой вид, будто готова ринуться в бой. Я снова посмотрела на себя. После ее ухода выражение лица сразу переменилось. В глазах читался страх. Однажды меня уже обвиняли в убийстве. Странно, что такое случилось со мной во второй раз. Будто страшный, то и дело повторяющийся сон.

Комната и вправду была в причудливых тенях — но еще гуще они были в других местах этого дома.

«Два месяца, — подумала я. — Увы, они складываются из долгих дней и ночей». Все вокруг меня навевало ощущение обреченности.

Мне было страшно.

Обедала я вдвоем с мадам. Шантель не захотела оставлять Моник, велев, чтобы ей послали что-нибудь перекусить на подносе.

Мадам была внешне спокойна.

— Не стоило готовить на двоих. Так что обойдемся холодными закусками.

«Холодные закуски» представляли из себя остатки вчерашней рыбы, нашего непременного кушанья. Ее ловили местные рыбаки. Это было самой дешевой пищей — рыба и фрукты, некоторые из которых произрастали прямо в саду.

Еда меня не беспокоила: я не страдала избытком аппетита.

Единственное, что не переводилось на ее столе, — это вино. Должно быть, в подвале имелся большой запас.

Канделябр, восхитивший меня в первый вечер, и сейчас служил главным украшением стола, только свечи на нем не горели. Достаточно керосиновой лампы, определила мадам. Я тотчас вспомнила, что свечи на острове были дороги: понемногу и я начинала считать цену всякой вещи. В этом доме без этого было нельзя.

Пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, я внимательно изучала мадам де Лауде. Сдержанная, степенная. Единственной ее причудой была страсть к экономии, доходящая порой до абсурда. Бедность, несомненно, была одним из призраков, что витали над этим домом.

— Вы очень спокойны, мисс Брет, — улыбнулась она мне через стол. — Мне это по душе.

— Рада, что произвожу на вас такое впечатление, — ответила я. Обладай она даром читать мои мысли, она бы скоро переменила свое мнение.

— Боюсь, моя дочь очень больна. В какой-то мере она сама навлекает на себя эти приступы.

— К сожалению, это так.

— Поэтому ей нужна постоянная сестра-сиделка.

— Едва ли можно найти сестру лучше той, что сейчас при ней, — ответила я.

— Да. Сестра Ломан столь же дельная, сколь и привлекательная особа.

С чем я от души согласилась.

— Я заметила, вы очень к ней привязаны, а она к вам. Так приятно иметь друзей.

— Она в самом деле сделала мне много добра.

— А вы, очевидно, ей?

— Нет. Не думаю, чтобы у меня была возможность что-то для нее сделать. Я была бы счастлива.

— Я довольна, что вы обе здесь, — улыбнулась она. — Вы нужны Эдварду, а сестра Ломан моей дочери. Только хотелось бы знать, останетесь ли вы…

Умные глаза прощупывали меня.

— Трудно так далеко заглядывать, — уклонилась я от ответа.

— Здешняя жизнь должна казаться вам совсем не такой, к какой вы привыкли.

— Она действительно другая.

— Вы находите нас… примитивными?

— Я не рассчитывала, что окажусь в большом культурном центре.

— И, очевидно, скучаете по родине?

Мне тотчас вспомнился крутой обрыв, дома по обе стороны его и парящий над всем этим Замок Кредитон; представились старинные мощеные улицы Лэнгмута и Новый Город, обязанный своим ростом щедротам сэра Эдварда Кредитона, который, попутно с плотскими утехами, сделался миллионером сам и принес благоденствие другим. Горничную хозяйки поселил под одной крышей с самой леди, выделил содержание белошвейке и взял на службу в компанию ее сына.

Я испытала сильное желание хоть на миг перенестись туда: вдохнуть морского холодного ветра, понаблюдать за неутихающей суетой порта, полюбоваться парусами тендеров и клиперов бок о бок с самоновейшими пароходами вроде «Невозмутимой леди»…

— По-моему, всякий скучает по родине, когда оказывается вдали от нее.

Она принялась расспрашивать про Лэнгмут и вскоре перешла на Замок Кредитон. Она жадно впитывала мельчайшие подробности, а ее преклонение перед леди Кредитон не имело границ.

Дольше оставаться за обеденным столом не имело смысла. Обе мы съели очень мало. Я с сожалением глянула напоследок на остатки рыбы, представив, как увижу их завтра на этом же столе.

Мы перешли в «салон», куда Перо доставила наш кофе. Вечер располагал к откровениям.

— Меня очень тревожит моя дочь, — призналась она. — Я надеялась, что, живя в Англии, она изменится, станет сдержанней.

— Трудно представить ее такой, где бы она ни жила.

— Но в Замке, вблизи леди Кредитон — среди этого великолепия…

— Замок, — возразила я, — в самом деле замок, хоть его и построил сам сэр Эдвард. Люди могут жить в нем, неделями друг друга не видя. Леди Кредитон держалась собственных апартаментов. Сами понимаете, это мало похоже на семейный уклад.

— Но ведь она пригласила мою дочь. Пожелала, чтобы Эдвард воспитывался у них.

— Да, и, по-моему, она и сейчас этого хочет. Но миссис Стреттон заболела, и доктор признал, что английский климат усугубляет ее состояние. Поэтому было решено, чтобы она на время вернулась домой. Посмотрим, как это на ней скажется.

— Мне нравилось представлять, как она там жила. Удобства и надежность. А здесь… сами видите, как мы бедствуем.

Мне не хотелось поощрять ее жалобы в том же духе, потому что бедность была ее навязчивой идеей и, как всякая одержимость, скоро наскучивала. К тому же я не верила, что она была в самом деле такой бедной, какой себя представляла. Обежав взглядом комнату, я остановилась на мебели, которой не замечала раньше. Со своего появления в этом доме я всякий раз обнаруживала что-нибудь новое и интересное.

— Но, мадам де Лауде, у вас здесь столько ценностей, — возразила я.

— Ценностей? — переспросила она.

— Стул, на котором вы сидите, французская работа восемнадцатого века. За него можно немало выручить на рынке.

— Рынке?

— На рынке антиквариата. Я должна вам кое-что пояснить. По профессии я не гувернантка. Моя тетя имела антикварное дело и готовила меня себе в помощницы. Я знаю толк в мебели, предметах искусства, фарфоре и тому подобном. Но после смерти тети я не смогла продолжить ее дело. Я была в сильном расстройстве, и моя подруга — сестра Ломан предложила мне ради смены обстановки согласиться на эту работу.

— Интересно. Расскажите-ка про мою мебель.

— Часть ее очень ценна. В большинстве своем это предметы французской работы, а мастерство французов ценится во всем мире. Ни в какой другой стране мира не изготовлялось прекраснее мебели. Взять хотя бы тот шифоньер. Я уверена, это «ризонер». Я успела его осмотреть и даже нашла авторский знак. Вам может показаться, что я излишне любопытна, но у меня прямо страсть к таким вещам.

— Нисколько, — успокоила она меня. — Меня даже радует ваш интерес. Прошу вас, продолжайте.

— Его линии изумительно прямы. Видите? Как изящна инкрустация, а эти короткие подставные ножки просто совершенство. Пример того, как эффектно могут сочетаться роскошь и простота. Мне редко доводилось встречать такую вещь где-либо помимо музеев.

— Вы хотите сказать, она стоит денег?

— И, смею вас уверить, довольно больших.

— Но кто его здесь купит?

— Мадам, ради вещей, какими владеете вы, торговцы поедут на край света.

— Вы меня удивляете. Я не имела представления.

— Так я и подумала. Но за мебелью следует ухаживать, регулярно осматривать, следить, чтобы не завелся вредитель-древоточец. Ее нужно полировать, не допускать пыли. И обязательно хоть изредка осматривать.

— Полировать, говорите! Полироль не так легко здесь достать. К тому ж она дорогая.

«Как и свечи», — с раздражением подумала я.

— Мадам, я уверена, в мебели и прочих редкостях, которые имеются в этом доме, заключено целое состояние.

— Что же мне делать?

— Для начала можно дать знать, кому нужно, что эти вещи есть. Взять хотя бы шифоньер, о котором шла речь. Помнится, один человек заказывал нам раздобыть такую вещь. Она была ему позарез нужна, готов был согласиться даже на сомнительный «ризонер». Предлагал заплатить до трехсот фунтов. Мы так и не смогли удовлетворить его запрос. Но если бы он увидел это…

При упоминании денег в ее глазах зажегся огонь.

— Мой муж привез эту мебель из Франции много лет назад.

— Да, она в основном французская, — сбиваясь от волнения, заговорила я, уже загоревшись мыслью осмотреть мебель. Кроме того, мне доставило бы удовольствие доказать мадам, что она была вовсе не так обделена земными благами, как ей представлялось. — Я могла бы составить опись всего, что имеется в доме. Ее можно отослать в Англию. Насчет результатов не сомневаюсь.

— Но я ничего не знала, даже не подозревала. — Вдруг в ней проснулась осторожность. — Составление описи, — вздохнула она, — дело профессиональное. За это придется платить.

Мысль о необходимости платить приводила ее в уныние. Я поспешила успокоить:

— Я займусь этим ради удовольствия. Пусть это будет моим развлечением на время, пока живу в этом доме. Мадам, я не стану просить оплаты. Наоборот, одновременно расскажу Эдварду о старине, чтобы не страдали наши занятия. Ведь эти предметы связаны с историей.

— Мисс Брет, вы в самом деле необычная гувернантка.

— То есть, вы хотите сказать, ненастоящая?

— Я убеждена, вы полезнее для Эдварда, чем если бы на вашем месте оказалась та, которую вы называете настоящей.

Загоревшись, я разговорилась о предметах, которые имелись в доме. Было от чего радоваться: у меня появится интересное занятие, и два месяца пролетят, как два дня.

— Выпейте еще кофе, мисс Брет. — Это было неслыханное послабление с ее стороны. Обычно подавалась одна чашка, а остатки кофе уносились, чтобы вернуться подогретыми в следующий раз.

Я не отказалась. Кофе был отменный, местного, кажется, производства: урожай был недостаточен для экспорта, но с удовольствием потреблялся самими островитянами.

Взяв доверительный тон, она рассказала, откуда взялась ее мебель.

— Мой муж был из хорошего рода: младший сын знатного дворянина. На остров попал после дуэли, во время которой убил дальнего отпрыска французской королевской фамилии. Пришлось в спешке бежать с родины. Потом семья отправила вслед ему мебель. Он приехал сюда, ничего не имея, кроме небольшой суммы денег. Вскоре мы познакомились и поженились, потом он завел сахарную плантацию и преуспел. Выписывал из Франции вина — тогда наш дом был не то что сейчас. Я прожила на острове всю жизнь, никогда никуда не выезжала. Моя мать была туземная девушка, а отец — отщепенец, отторгнутый и сосланный на остров собственной семьей. Он был хорош собой и, кажется, не лишен ума, если бы не лень. Целыми днями только и делал что загорал. Я была его единственная дочь. Мы бедствовали. Все, что ему перепадало от родственников, он мог извести на местный самогон. Очень крепкий, между прочим. Называется гали. Вы еще о нем услышите. А когда появился Арман, мы поженились, переехали сюда и зажили на широкую ногу — мало кто был богаче нас на всем острове.

— На острове есть светская жизнь?

— Была и в какой-то мере есть и сейчас, только я больше не принимаю и, соответственно, меня тоже не приглашают. Здесь целая колония французов, англичан, несколько голландцев. Большей частью торговцы и представители судоходных компаний. Поживут немного и уезжают. Редко кто задерживается надолго.

Мадам нарисовала мне более ясную картину, чем я представляла себе. Она являла собой довольно-таки причудливое смешение коммерции и дикости. Деловая активность наблюдалась вдоль береговой линии по утрам и ближе к вечеру, тогда как в глубинной части большинство обитателей тростниковых хижин пребывало в первобытном состоянии.

— Мой муж был хороший хозяин, — продолжала она, — но очень вспыльчивого нрава. Моник пошла в него во всем, кроме внешности. Она похожа на мою мать. Иногда выглядит чистой туземкой. Но унаследовала необузданный нрав отца и, увы, его слабое здоровье. Он страдал чахоткой — никакие усилия врачей не смогли помочь. Болезнь все усугублялась, пока не умер. Совсем молодым, всего в тридцать один год. После этого мне пришлось продать плантацию, и очень скоро мы обеднели. Сама удивляюсь, как свожу концы с концами. Только благодаря крайней бережливости…

В комнату влетела большая стрекоза с синими крыльями и забилась вокруг лампы. Замерев на полуслове, она уставилась на яростно бившееся об абажур насекомое.

— Сейчас разобьется. Они не выносят света. Но как она сюда попала? Ставни закрыты.

Мне захотелось спасти столь редкостную красоту от бессмысленной гибели.

— Можно ее выпустить? — спросила я.

— Как вы ее поймаете? Надо быть осторожнее. Некоторые ночные бабочки опасны: их укус может привести к тяжелой болезни, иногда смертельной.

Я завороженно смотрела на бабочку, ринувшуюся в последний отчаянный штурм на лампу и замертво упавшую на стол.

— Глупое существо, — философски резюмировала мадам. — Принять лампу за солнце и убить себя в попытке долететь до него…

— В этом есть своя мораль, — легкомысленно подхватила я и тотчас пожалела, что оборвала наш интересный разговор, так и не вернувшийся в старую колею. Вместо продолжения своих откровений она снова взялась расспрашивать меня о мебели. Мы проговорили об этом до конца вечера, пока я не ушла к себе.

Назавтра Моник полегчало. Шантель поделилась со мной, что, похоже, на пациентку неплохо действовала белладонна, хотя лично она предпочитала нитритамил, который давала ей в Англии, но которого не нашлось в корабельной аптечке.

— Нельзя упускать из виду, что она страдает еще и чахоткой. Она очень больна, Анна. Я все время боюсь, как бы чего не сделала с собой.

— Ради Бога, выражайся яснее!

— Не приняла бы сверхдозу.

— Разве это возможно?

— Отчего ж, лекарства под рукой. Имеются опий, лауданум, белладонна…

— Как страшно.

— Не переживай. Я не спускаю с нее глаз.

— Но у нее нет суицидных наклонностей?

— Нет, было дело, однажды намекала, да это ничего не значит. Те, кто об этом говорят, редко переходят к делу. Так они нас пугают, шантажом пытаются добиться своего. Она не из того теста. Однако все время твердит, что не нужна ни капитану, ни Эдварду, живет только благодаря этой штучке Щуке. По приезде сюда ей сделалось даже хуже.

— Шантель, — вырвалось у меня, — если она это сделает, станут говорить…

Шантель легонько тряхнула меня за плечи.

— Не переживай. Я этого не допущу.

Это не успокоило меня. Я продолжала:

— Как странно все получается. Иногда думаю об этом ночи напролет. Смерть тети Шарлотты… не могу поверить, чтобы она наложила на себя руки.

— Лишнее доказательство моей правоты. На это способны те, от которых меньше всего такого ждешь. Эти не разговаривают. А наша Моник вообще большая любительница трагедий. Такие не покушаются на собственную жизнь.

— А вдруг? Эти сплетни…

— О тебе и капитане? — Шантель задумчиво покачала головой.

— Сразу бы пошли разговоры, что это и есть причина. Могли бы даже приписать… Ах, Шантель, это ужасно. Припомнили бы, как умерла тетя Шарлотта, и что я была на подозрении!

— Напрасно ты себя изводишь по поводу того, чего никогда не случится. Еще одна Моник.

— Отчего ж, вполне может.

— Обещаю тебе: этого не будет. Я прослежу, позабочусь, чтобы у нее не было такой возможности.

— Ах, Шантель, я не перестаю благодарить небеса за то, что ты рядом со мной.

Она меня успокоила. Я взялась за опись и вся ушла в это занятие. Мои обещания в самом деле находили подтверждение. Мебель, имевшаяся в этом доме, стоила состояния, хоть меня и привела в ужас сохранность некоторых предметов.

Я призвала на помощь Перо, дав указания о том, что следовало предпринять в первую очередь. Особенно вредна пыль, не уставала повторять я. В ней заводятся личинки насекомых. Термиты здесь были в изобилии. Сама видела в саду целые армии. Если сидеть сложа руки, непременно ворвутся в дом и пожрут бесценную мебель. Мысль об этом приводила меня в содрогание.

— Полироль такая дорогая. Мадам никогда не разрешит ее тратить, — пробовала возражать Перо.

— Легкомысленная близорукость, — одернула ее я.

Мне была понятна нервозность бедняжки Перо. Она держалась за место в доме Карреман, где получала мизерное жалованье, но и оно было больше того, на что она могла рассчитывать, работая на сахарной плантации или потроша рыбу. Ее пальцы были недостаточно ловки, чтобы нанизывать бусы и серьги из раковин. Боясь потерять место, она не прекословила мадам, берегла драгоценные свечи, уносила со стола недоеденное, чтобы подать назавтра. Верная служанка была озабочена одним: как бы не прогневить хозяйку.

После моей вспышки Щука, казалось, присмирела, но и сейчас, инвентаризуя мебель, я часто ловила на себе ее взгляд. Однажды, подняв голову, я встретила ее глаза, пристально следившие за мной в оконное стекло. Часто, приближаясь к двери, я слышала поспешное шарканье отступающих сандалий. Она тоже словно преисполнилась особым почтением ко мне: возможно, поверила, что я принесу в дом благосостояние. Представляю, как фантастически преломлялись мои непонятные манипуляции в ее, Перо и Жака сознании, что они судачили обо мне между собой. Мебель в их представлении была сродни золотой жиле. После того как я продам ее для них, дом снова заживет на широкую ногу, как при покойном месье де Лауде. То, что всему этому положила начало я, приподнимало меня в их глазах.

Я ловила их трепетно-благоговейные взгляды на какой-нибудь грубой поделке вроде деревенского шандала или трещавшего всеми швами плетеного стула.

Перо покорно протирала мебель, трясясь над каждой каплей полироли.

В доме сделалось уютнее, и я начала немного расслабляться. Со временем несколько успокоилась и Моник. Я просила Эдварда уделять ей немного внимания, помнить, что она больна и в иные дни нуждается в его любви, а в другие, наоборот, слишком устает и не может его видеть. Он принял мои соображения с тем же спокойствием, с каким вычеркивал в календаре миновавшие дни и считал постепенное приближение красного дня.

Раз, когда он находился у матери, я решила прогуляться в одиночку у моря и незаметно улизнула из дому. Такие прогулки доставляли мне большое удовольствие. Открывавшиеся перед глазами виды захватывали дух: каждый раз я обнаруживала новые красоты. Работа по составлению описи успокоила меня. Забываясь в ней, я отвлекалась от тревожных мыслей о неопределенном будущем и еще более туманном настоящем, целиком уходила в загадку какой-нибудь горки или канапе, которые, по моему твердому убеждению, были делом рук прославленного мастера, но отчего-то не имели личного клейма.

Дело шло к вечеру. Дневная духота уже спала, но на солнце и сейчас было жарко. На мне была шляпа, которую я купила по случаю в местной лавочке. Плетенная из легкого тростника, с широкими полями, она необыкновенно подходила для здешнего климата.

В поисках тени я немного отошла от дороги и, обогнув бухту, набрела на место, которого прежде не видела. Здесь было очень мило. Ласково шуршал песок о берег, над головой то и дело пролетали жужжащие насекомые.

Мое внимание привлекла выдававшаяся из воды скала невдалеке от песчаного берега. Она возвышалась над прозрачно-голубой гладью, словно распрямленная человеческая фигура. Я находилась на верху склона, и передо мной открывалась широкая панорама, вплоть до изгиба береговой линии, за которым проглядывала новая бухта: очевидно, их было немало на острове. Я успела узнать, что он имел тридцать миль в длину и шесть в ширину, то есть был одним из самых больших в архипелаге: главная причина, почему он был населен и до некоторой степени освоен. В мареве горизонта виднелись островки, скорей всего представлявшие собой осколки скальных пород, извергнутых тысячи лет назад.

Склон уходил вниз, в долину, заросшую густым лесом. Цветущие деревья были до того ярки, что невольно захотелось полюбоваться ими вблизи. Кроме того, меня распарил и утомил подъем, захотелось укрыться в сладостной тени. Я решила немного передохнуть и заодно собрать букет экзотических цветов, не устававших чаровать мой глаз. Я постоянно держала цветы в вазе, которую раздобыла для меня Перо.

Оказавшись вскоре в тенистом лесу, я сняла шляпу и, как веером, обмахивалась ею. Мы с Шантелью тоже приобрели цветастые ситцевые платья, какие носили островитянки, только немного переделали их по своему вкусу.

Между деревьями вилась невысокая земляная стенка. Странным образом она то уходила в глубь леса, то возвращалась, наводя на мысль об осмысленности постройки. Впрочем, на этом острове я постоянно наталкивалась на непривычное. Заметив провал в стене, я прошла вглубь. Деревья здесь росли гуще. Вскоре я наткнулась на еще одну стену, на этот раз высокую. Она явно что-то ограждала, чем возбудила мое любопытство. Я пошла вдоль стены, пока не набрела на ворота. Я открыла их и шагнула внутрь ограждения. Деревья здесь были выкорчеваны, а трава аккуратно, как на лужайке, пострижена. В центре лужайки стояло каменное изваяние. Приблизившись, я увидела, что фигура была обложена вокруг яркими камнями: розово-лиловыми, напоминавшими аметисты, темно-синими, смахивавшими на лазуриты, и бледно-зелеными «агатами». Кроме них, имелись большие раковины. Все вместе они окружали фигуру.

Меня осенило, что все это имело какой-то сокровенный племенной смысл и что я проникла в тайное святилище. В смятении я повернула и не помня себя кинулась прочь из этого места. Меня беспокоило одно: не была ли и вся роща заповедным тайником, и не нарушила ли я табу. Я желала скорей выбраться вон, но, к своему ужасу, только углублялась в лес. С верха холма я заметила, что он невелик, но оказался вроде лабиринта, из которого я никак не могла отыскать выход. На бегу мне попалось несколько протоптанных тропинок. Решив воспользоваться одной из них, я повернула вбок и вдруг увидела дом. Это была типичная туземная постройка из мазанных грязью бревен на деревянных опорах, крытая тростником и ветками. Естественно, одноэтажная, она была длинной и просторной по туземным стандартам.

Я сильно разгорячилась: не столько даже от физических усилий, сколько от охватившей меня тревоги. Не было сомнений, что я не только вторглась в чужие владения, но что мое присутствие здесь было крайне нежелательно. Это на меня нагнало страху изваяние в окружении камней и раковин.

Я повернула обратно — туда, откуда пришла. Каждая трещина под ногами наводила на меня ужас. Меня предупреждали о ядовитых змеях и насекомых, но не их я боялась. Мной овладевала паника.

Вернувшись к огражденной площадке, я пробовала угадать, каким путем набрела на нее первоначально, но троп оказалось много и все вели в разные направления. Испробовав поочередно несколько из них, я каждый раз запутывалась в лабиринте деревьев. Вдруг в просвете зарослей мелькнуло море. Я кинулась туда, не разбирая дороги. Деревья редели. Вскоре я оказалась на свободе. Трудно передать мое облегчение. Оно явно превышало грозившую мне опасность, убеждала я себя. Мне стало стыдно, что поддалась панике, испугавшись украшенного яркими камнями идола, что нечаянно подсмотрела нечто не предназначенное для моих глаз.

Я часто обмахивалась шляпой. Мне было даже жарче, чем когда я находилась на солнце.

Дело шло к вечеру. Я взглянула на пришпиленные к платью часы. Мне они всегда казались неуместными на туземной одежде, но на этот раз оказались полезны. Пять часов. И получаса не провела я в лабиринте. А мне показалось гораздо дольше.

Поднявшись на холм, я вдруг увидела знакомую фигуру, загадочно-задумчиво разглядывавшую море. Это была Щука. Тотчас до меня дошло, что она следила за мной.

— Щука, — по возможности твердым голосом позвала я.

Она обернулась ко мне.

— Я вас вижу, мисс Брет, — сказала она в ответ.

— Сколько времени вы здесь находитесь?

Она пожала плечами.

— У меня нет этой штучки. — Она показала на мои часы.

— Кажется, я заблудилась, — сказала я.

— Вам нельзя было туда ходить.

— Боюсь, я в самом деле вторглась в чужие владения, но это вышло нечаянно.

Она глянула на меня, словно не понимала, о чем я вела речь. Впрочем, не исключено, что в самом деле не понимала. Нам с Шантелью часто приходилось упрощать свой язык.

— Вы ходили на землю Талуи.

— Как вы сказали?

— Земля Огненных людей.

— Вот оно что. Наслышана о них.

— Это мудрые люди.

Я подсела к ней. Меня изнурили только что пережитая паника, духота и подъем, который я одолела.

— Они танцуют на огне. Огонь их не трогает. Они могут то, чего не могут другие.

— Я видела там фигуру вроде идола в окружении камней.

Ее лицо сделалось пустым, словно не слышала меня.

— Они танцуют. Вы увидите, как они танцуют. Огонь их не трогает. Они приплыли из Огненной страны много-много лет назад, когда на Коралле не было белых людей.

— Где находится их Огненная страна? — осведомилась я.

Опять она словно не слышала вопроса.

— Огонь не трогает их, как других людей.

Мне стало ясно, что это было туземное табу.

— Буду с нетерпением ждать их огненных танцев.

— Они мудрые. Очень умные. — У меня было такое чувство, что она пыталась улестить их. — Я скажу вам кое-что. Когда был пожар… большой страшный огонь… горело сразу двадцать домов, даже земля занялась, никто не мог потушить, а Огненные люди остановили.

— Как интересно.

— Они останавливают огонь еще большим огнем. Выгоняют из домов людей и поджигают. Они все знают и понимают про огонь. Когда не стало домов, больше нечему было гореть. Огонь уничтожил все, что мог, и остановился.

— Разумно, — согласилась я.

— Так Талуи одним большим взрывом остановили огонь. Пламя сделает, как велят Огненные люди. Они очень умные.

Сидя с ней, я дивилась, как недалеко она ушла от первобытного состояния и как легко обнаруживалось логическое объяснение «чудесам» мудрецов.

Я засмотрелась на торчавшую из воды скалу. Заметив это, Щука с улыбкой сказала:

— Вам она нравится.

— Не могу оторвать глаз. Я ее раньше не видела.

— Какалота здесь стоит с начала мира.

— Могу себе представить, — восхитилась я. — Что за странное имя Какалота?

Явно неумное замечание: на мой слух все островные названия были странны.

— Оно значит «Роковая женщина».

— Как?! — Я даже вздрогнула.

— Тут был один корабль, —продолжала она. — Тоже назывался «Роковой женщиной». Однажды ночью пропал. Взорвался…

— Так же, как Огненные люди взрывают дома? — уточнила я.

— Должно быть, не ужились две «роковые женщины» в одной воде.

У меня перехватило дух. Не это ли был ответ? Не эти ли странные Огненные люди, судя по всему, умевшие обращаться с порохом, подобрались и взорвали «Роковую женщину»? Мне хотелось вытянуть из нее, как можно больше.

— Расскажите мне про ту ночь.

— Какую ночь?

— Когда исчез корабль.

— Я ничего не знаю. Стоял и вдруг не стало.

— Но вы сказали, что она, — кивнула я на торчавшего из воды идола, — не потерпела другой «Роковой женщины» в одной воде. Как она могла уничтожить корабль?

— Не знаю. Я не такая умная.

— Возможно, ваши Огненные люди знают, — вырвалось у меня.

Она долго не отвечала. Наконец, заговорила:

— Она все видит…

— Кто?

Она кивнула на идола.

— Сейчас следит за нами.

— Неужели? — подзадоривала ее я.

— Видит вас, меня. Знает, что мы сидим и говорим о ней.

— Но это же камень, скала.

Щука испуганно прикрыла ладонью рот и быстро замотала головой.

— Пятнадцать лет назад в нее вселилась душа.

— Всего пятнадцать лет? Я поняла, что она стоит здесь с начала мира.

— Этой душе только пятнадцать лет. До нее были другие. Эта нетерпелива. Хочет вырваться на волю. Это душа Кароки.

— Кого?

— Она захотела мужа другой женщины, и жена ушла и собрала в лесу траву. Она умела сварить из нее, что ей было нужно, и подлила варево в чашу разлучницы. Та умерла в муках, но и жену тоже казнили. Повесили на вершине вон того дерева, что смотрит на Какалоту, и оставили на ночь, а когда пришли утром, ее душу захватила скала. Будет сидеть в ней до тех пор, пока ее место не займет другая.

— Странная, однако, легенда!

— Это роковая женщина… та, что любит и тайно вожделеет чужого. Всегда водились такие женщины и сейчас есть — по всему свету разбросаны. Пытаются увести чужих мужей, варят ядовитое зелье, а когда их ловят и вешают на дереве напротив изваяния, то их души захватывает камень, и они сидят, пока не придет замена.

Я чувствовала, как у меня по спине пробежал холодок, несмотря на еще высокое солнце.

Нарочно меня выслеживала, чтобы в назидание рассказать легенду?

Я не отрываясь смотрела на каменное изваяние. И в самом деле, очертания его отдаленно напоминали женскую фигуру. Она словно тянула руки — ко мне! Это я возжелала чужого мужа! Вот еще глупость. Сначала потерялась в лесу и ударилась в панику, потом, усталая и перегревшаяся, раскрыла уши перед невежественной старухой, злобным созданием, пышущим ненавистью ко мне.

Или она гипнотизировала меня?

Этого я не могла ей позволить.

— Как, однако, изнуряет эта духота, — зевнула я. — Никак не могу привыкнуть. Пойду-ка потихоньку обратно.

Она молча кивнула.

Я поднялась. Удаляясь, я чувствовала неодолимое желание обернуться и убедиться, смотрит ли она мне вслед, — и еще раз глянуть на торчавшую из воды скалу.

Но чем дальше я уходила от Щуки и ее «Роковой женщины», тем больше ко мне возвращался мой здравый смысл.

Темные сказки! Неужто поддамся им?!

21

Я не удержалась, рассказала о происшедшем Шантели.

— Старая колдунья пыталась нагнать на тебя страху.

— Должна, признаться, мне было не по себе. Надо же, такое совпадение: набрести на то место и сразу после этого наткнуться на Щуку, словно нарочно поджидавшую меня там. Она сама напоминала каменного идола мщения.

— Это входило в ее намерения. Не хочешь ли успокоительную таблетку?

— Нет, благодарю. Я совершенно спокойна.

— Как всегда! — Она улыбнулась. — Верней, почти всегда. Анна, ты сама на себя не похожа, с тех пор как сюда приехала. Позволяешь, чтобы тебе бередили душу.

— Сказывается это место. Оно такое странное.

— Ты ведь родилась в Индии. Должна бы быстрей приспособиться. Или рассчитывала, что на острове царят нравы английского городка?

— Все здесь какое-то не такое. Чуть шагнешь в сторону, сталкиваешься с первобытной дикостью.

— Да уж, тут не до условностей, столь любезных нашей дорогой королеве, — иронизировала она. — Ну, хватит хмуриться, нам осталось терпеть недолго.

— Что будет с Моник после твоего отъезда?

Она пожала плечами.

— Меня наняли, чтобы доставила до места. Я не обещала, что останусь. Она может умереть завтра, а может протянуть еще годы. Смею тебя уверить, я не желаю растрачивать свою золотую юность в этом Богом забытом уголке. Полно хмуриться. Можешь быть уверена, мы с тобой отбудем на доброй «Невозмутимой леди».

— По-моему, ты что-то замыслила.

Она замялась. Наконец, сказала:

— Я чувствую, тут что-то затевается… можно сказать, нутром чую. Разве я не говорила тебе, что у меня потрясающая интуиция?

После Щуки беседа с Шантелью была равнозначна возвращению в цивилизацию. Между тем она спросила:

— Ты-то хочешь отсюда уехать, Анна?

— Я была бы в полном отчаянии, если бы меня здесь оставили. Все равно что очутиться в темноте, быть отрезанной от людей. Шантель, как поведет себя твоя пациентка, когда узнает, что муж надолго уезжает?

— Крови потребует, — шутливым тоном ответила Шантель.

— Я могла бы попробовать найти работу в Сиднее.

— Зачем? Впрочем, можешь не отвечать. Похоже, ты в самом деле без памяти от своего капитана. И, в своем духе, решила, что единственным порядочным выходом для тебя было бы поскорее убраться из его жизни.

Я не отвечала, и она ласково шепнула:

— Бедненькая Анна! Вот тебе мое слово: я не дам тебя в обиду. Все будет в порядке.

— Я могла бы дать объявление в газете…

— Ты паникуешь, Анна.

— Кажется, да. Это из-за Щуки и того, что она наговорила о каменном изваянии. Что если что-нибудь случится? Вдруг умрет Моник, и…

Я могла не продолжать. Шантель перебила:

— Я этого не допущу. Во всяком случае, не так, как ты опасаешься. Я не дам этому случиться.

— Послушать тебя, ты всемогуща. Эта женщина мне угрожает. Моник откровенно ненавидит. Что если покончит с собой, представив дело так, будто это я…

— Анна, что у тебя за понятия!

— Разве не может возникнуть в больном разгоряченном мозгу извращенная идея мести?

— Повторяю: я ей не дам.

— Не забывай, однажды меня уже подозревали в убийстве.

— И я тебя вытащила в тот раз.

— Да, меня спасли твои показания. Шантель, я иногда думаю…

— О чем? — тихо спросила она.

— Так ли все было?

— Я уже говорила: так могло быть.

— Но ты показала, что однажды видела, как она вставала смотреть шкафчик.

— Это был единственный выход, Анна.

— Выход?! Ты ее не видела?

— Я уже говорила, что она могла бы — думаю, так оно и было.

— Но ты показала, что была уверена.

— Что мне оставалось, делать, Анна? Я это сделала ради тебя. Или мы с тобой не подруги?

— Но ты сказала, чего не было.

— Я и сейчас уверена, что было.

— Не верю, чтобы она себя убила.

— Если не она, то кто? Элен? Ей до смерти нужно было наследство: уходил из рук мистер Орфи.

— Не поверю, чтобы Элен была способна на убийство.

— Тогда миссис Мортон. Загадочная особа. Это у нее где-то была дочь?

— Ты думаешь?..

— Анна, что толку ломать голову над тем, чего никогда не узнаешь? Было и быльем поросло. Пусть оно тебя больше не тревожит.

— Нет, такое не забывается. Я была близка к тому, чтобы сделать навет на себя. А сейчас снова возвращается это чувство. Я было думала, все забылось. Должна была знать, что никогда не забуду, сколько ни буду стараться. И вот это жуткое место, Щука с ее намеками…

— В тот раз ты была наследница, не подозревавшая, что тебе перепадут одни долги. А теперь по уши втрескалась в чужого мужа. Анна, вечно ты попадаешь в истории.

Некоторое время я молчала. Потом меня словно прорвало:

— Я не должна была сюда приезжать. Придется мне уехать. Это единственный выход. Мне страшно того, что может случиться, если останусь. Порой я чувствую, как с каждым днем надо мной сгущаются тучи. Гроза приближается. А тут еще ты рассказываешь, как она угрожает наложить на себя руки…

Она схватила меня за плечи и крепко встряхнула.

— Анна! Немедленно прекрати, или я тебя шлепну по лицу. Патентованное средство от истерики. Никогда не думала, что придется применять его к тебе. Это тебе истрепала нервы старая дура Щука. Она всего лишь глупая старуха. Не обращай внимания. Слушай меня. Стоит сюда прибыть «Невозмутимой леди», только нас здесь и видели. Тебе нечего бояться. Я позабочусь, чтобы до поры до времени Моник вела себя прилично. Осталось меньше пяти недель. Полсрока миновало. Мы обе перебираемся в Сидней. Ты будешь со мной. Возьму тебя под свое крыло. Станешь моей компаньонкой, найду тебе богатого жениха, забудешь и думать про своего капитана.

— Ты, Шантель? Но как?

— Помнишь волшебницу-крестную? Так и я: сделаю из тыквы карету и — алле-гоп! — явится Очаровательный Принц.

— Глупости, — отмахнулась я.

— Послушай, Анна, выбрось из головы капитана. Если бы не он, наслаждалась бы сейчас выпавшими на твою долю приключениями, ни о чем бы не тревожилась. Все из-за этой абсурдной страсти. Что, в сущности, было? Ну, пришел однажды в Дом Королевы. Ты была отчаянно одинока. Тебя изводила мелочными придирками тетя Шарлотта, а он показался романтическим героем. Ты наградила его добродетелями, которых у него не было и в помине. Ты живешь грезами. Он вовсе не Капитан из романа, который ты сочинила.

— Что ты о нем знаешь?

— Знаю, что с первого раза, как пришел к тебе, скрыл, что женат. Вскружил голову, дал понять…

— Ничего он не дал понять.

— Ты его защищаешь. Слабый, самовлюбленный искатель приключений. Ему осточертела жена — вот и выдумал себе любовь к тебе. Неужели не понимаешь, что, будь он свободен и выйди ты за него замуж, — и ты скоро наскучишь.

Я была потрясена. Никогда еще она не говорила со мной с такой страстью.

— Он тебе не пара, Анна, — продолжала она. — Уж я-то знаю. Поверь мне, со временем все забудется. Это от того, что ты так мало видела в жизни. Я в этом убеждена. Со временем и ты убедишься.

— Не знаю, о чем ты говоришь. В любом случае это абсолютная бессмыслица. Как ты собираешься меня защитить? Только благодаря случаю мы сейчас вместе, но ведь нам обеим придется зарабатывать на жизнь. Если мы отсюда уедем, то едва ли представится другой случай работать вместе.

Она засмеялась. Я гневно остановила ее, потому что готова была возненавидеть ее за то, как она высказывалась о Редверсе.

— Ты говоришь словно пифия, всемогущая богиня.

Она опять рассмеялась в ответ, лукаво блестя глазами.

— Анна, сейчас я тебя сражу наповал. Я вовсе не бедная сиделка, за которую ты меня принимаешь. Я богата, потому что имею богатого мужа. Вообще-то я пока что не собиралась открываться, но ты меня вынудила. Перед отплытием из Англии я вышла замуж за Рекса Кредитона.

— Ты… вышла… за Рекса?!

— Я вышла за Рекса.

— Тайком!

— Разумеется, тайком. Мы должны подготовить старую упрямицу, мою свекровь. Надо убедить ее, что сын сделал прекрасную партию.

— Но ты никогда не проговаривалась.

— Само собой разумеется, я должна была держать все в секрете. Мы поженились в самый последний момент, на ходу, когда узнали, что Рекса отправляют в Австралию. Поэтому отбыла и я. И ты, кстати, тоже — не могла же я бросить тебя на произвол судьбы. Все сошлось как нельзя лучше. Так будет и впредь. Ах, Анна, дорогуша моя, ты для меня как сестра. Я всегда мечтала иметь сестру.

— Но у тебя есть сестры.

Она скорчила рожицу.

— Они не в счет. Они меня не понимали. Ты — сестра, о которой я мечтала. Тебе не о чем беспокоиться. Когда прибудет «Невозмутимая леди», я отправляюсь в Сидней, и ты со мной. Там меня ждет Рекс. Из Сиднея мы напишем покаянное письмо леди Кредитон, сообщим, что сочетались браком, — со временем она поймет, что не прогадала.

— А Хелена Деринхем?

— После того как он встретил меня, у нее не было ни единого шанса. — Она расхохоталась. — Все-таки ты ведьма, Анна. Вытянула из меня мою тайну. Я пока что не собиралась открываться. Но у тебя дьявольски аналитический ум. Все тебе нужно знать в подробностях, что и почему. Не могла же я тебя не утешить. Похоже, это становится моим жизненным предназначением — утешать тебя.

Я не находила слов от изумления.

Мне показалось, что Шантель сразу пожалела, что выдала мне свою тайну. Она предупредила меня, что нельзя никому говорить ни слова, ни полслова.

— Пусть это будет наш секрет, — повторяла она. — Тебе можно доверять.

— Разумеется, — уверила ее я.

— Анна, мы доверяем друг дружке как самим себе, — сказала она.

— Вот это новость, — возразила я.

— Ты о том, что я таилась от тебя? Поверь мне, я была вынуждена.

— В твоем дневнике не было и намека.

— Как я могла, раз все должно было оставаться абсолютной тайной?

— Помнится, у нас был уговор быть друг с другом абсолютно правдивыми.

— Так и было, но этого я не имела права открыть. Я поклялась Рексу. Теперь ты меня понимаешь, Анна?

Я ответила, что понимаю, но у меня было неспокойно на душе. Меня угнетало другое. Впервые она признала, что выдумала тот случай в подкрепление своей версии, будто крайним усилием воли тетя Шарлотта могла заставить себя подняться. На этом аргументе зиждилась моя защита.

Выходило, что я была обязана ей даже больше, чем думала. И хоть я сознавала, что она это сделала ради меня, мне было не по себе, что она на это пошла.

Я пробовала отвлечься, с головой ушла в составление описи, с тем же нетерпением, что и Эдвард, вычеркивала дни в календаре. Но при этом все время гадала, что случится, когда прибудет «Невозмутимая леди». По крайней мере, с Шантелью все прояснилось: она поедет в Сидней, воссоединится с Рексом, они оповестят о своем браке, напишут покаянное письмо леди Кредитон. В будущем Шантель станет хозяйкой Замка Кредитон.

Перебирая в памяти их с Рексом отношения, я догадалась, почему он не выдавал всей меры своей любви к ней. Они были уже женаты: расставаясь, он знал, что не теряет ее навсегда. Интересно, что думала на этот счет Хелена Деринхем, признался ли он ей, как открылась мне Шантель.

Я старалась быть с ней как можно больше. К комнатам Моник я не приближалась без нужды. Меня преследовал страх, что, увидев меня, она вспомнит свою обиду и устроит сцену.

Поэтому я просила Шантель приходить ко мне, что она часто и делала. Пристроившись на моей кровати, она посмеивалась над тем, что именовала моим простодушием, которое — второпях прибавляла она — ей так во мне нравилось.

— Как ты выносишь долгую разлуку с мужем? — однажды поинтересовалась я.

— Но ведь на карту поставлено состояние. Нужно улестить суровую старуху свекровь. Не забудь, она выбрала в невестки Хелену Деринхем — а она не любит, когда ей перечат.

— И как вы намерены ее умиротворить?

— Рекс преуспеет в Сиднее. Докажет, что мы и без Деринхемов обойдемся. Они нам в самом деле ни к чему.

— Ему, должно быть, тоже тяжела разлука с тобой. Удивляюсь, как он согласился.

— Он не соглашался. Хотел сразу же признаться, а там будь что будет. Но я сказала «нет». Нам нельзя делать глупостей.

— И он тебя послушал?

— Еще бы!

— Неужели он такой слабый?

— Еще бы! — повторила она.

— Я думала, что ты предпочтешь сильного мужчину.

— Анна, дорогуша, как раз здесь ты ошибаешься, мыслишь шаблонами. Я могла полюбить только слабого мужчину: для семьи достаточно одной сильной личности.

— Всегда ты умеешь развеселить, — рассмеялась я. — Но невольно приходит на память твой дневник. Там ты не сказала правды.

Она с пародийной серьезностью воздела кверху руку.

— Клянусь говорить правду и ничего, кроме правды. Заметила, что было опущено? «Полную правду». Правда — это тебе не прямая линия. Скорее, это сложный многогранник. Одна из ее граней содержала мое замужество с Рексом. Ты не заметила ее, потому что она была повернута в другую сторону.

— Все еще не могу поверить, Шантель.

— В мое замужество? Отчего же?

— Ты — будущая хозяйка Замка Кредитон.

— Я всегда этого хотела.

— Не потому ли?..

— Ты слишком любопытна. Я очень довольна моим мужем. Вернувшись в Сидней, первым делом сяду с ним за письмо к его мамочке, поведаю, что случилось. Понятное дело, она будет в ужасе, в шоке, но потом поймет, что делать нечего, надо смириться, а очень скоро признает, что, если подумать, повезло как раз Рексу. Только представь меня, Анна, сидящей во главе стола в черном бархате — нет, пожалуй, зеленый будет лучше, — всю в бриллиантах. Леди Кредитон — можешь не сомневаться, в свой час он получит титул.

— Ты успела решить даже это?

— А как же?! Он у меня добьется не просто наследуемого дворянского титула, а баронства. Хочу, чтобы мой сын был баронетом. Я тоже обучусь бизнесу, вникну в дела, как в свое время моя новая мамочка. Анна, дорогуша моя, в случае надобности Замок всегда будет тебе домом.

— Благодарствую.

— Но первым моим долгом будет выдать тебя замуж. Нарочно для тебя стану задавать балы. Все узнают тебя как мою сестру. Не бойся, я не собираюсь делать из тебя бедную родственницу. Тебе воздастся за все…

Она остановилась, с улыбкой глядя на меня.

— Ты настоящая авантюристка, Шантель, — восхитилась я.

— Что в этом плохого? Сэр Фрэнсис Дрейк, Христофор Колумб были авантюристами, и им рукоплескал мир. Почему бы и мне не пуститься в свое плавание, ища славы первооткрывательницы?

— Ты никогда не боялась, что можешь проиграть?

— Ни разу! — со страстью вскричала она.

Я радовалась за нее и задним числом посмеивалась над своими переживаниями о том, что она лишилась Рекса. Все для нее обернулось как нельзя лучше. Я оказалась простушкой. Она была права, говоря, что добивается всего, к чему стремится.

Одно невольно обращало на себя мое внимание в ее речах: она всегда рассуждала так, будто Редверса не существовало. Решила во что бы то ни стало увезти меня туда, где ему до меня не достать. Дорогая Шантель! Как это было трогательно: не забывать и обо мне — при том что распланировала для себя жизнь, полную приключений и побед.

Дело близилось к вечеру. Вернувшись домой после прогулки, я поднялась к себе умыться перед обедом. Только я вошла в комнату, тотчас мной овладело чувство, что что-то было не так, как я оставила, уходя. Кто-то здесь побывал. Подушечку, обычно лежавшую на «людовике», кто-то переложил на грубо сколоченный стул. Я никогда ее туда не клала. Значит, переложил кто-то другой. Этим «кем-то» не могла быть Перо: я сама убирала в комнате.

Впрочем, это было не так уж важно. В конце концов, могла заглянуть Перо и, встряхнув подушечку, вернуть ее не на место. Эти мысли проносились в моей голове, пока я бежала к заветному ящику тронуть, по заведенной привычке, письмо Редверса.

Его там не оказалось!

Значит, кто-то действительно был в моей комнате, рылся в моих шкафах. В этом не было сомнений: вещи были сложены не в том порядке, в каком я их оставила. Кто-то шпионил за мной, обыскал комнату, обнаружил и забрал письмо Редверса.

Более уличающего письма не могло быть. Я помнила его слово в слово. Оно было выгравировано в моей памяти и навсегда в ней останется.

Представив, что кто-то еще читает письмо, я похолодела.

Я лихорадочно перетряхивала вещи. Но и без того было ясно, что письмо исчезло.

Я представила, как его читает Моник. Вообразила Щуку, прокрадывающуюся в мою комнату, шарящую в моих вещах, доставляющую своей «мисси» улику.

В самом деле неопровержимую улику! Я должна была ее уничтожить.

В комнату постучали, и вошла Шантель.

— Мне показалось, я слышала, как ты вернулась. Эй, что с тобой случилось?

— Я… я кое-что потеряла.

— Что именно?

Я словно воды в рот набрала.

— Анна, ради всего святого, соберись, — резко сказала она. — Что ты потеряла?

— Письмо, — наконец, выговорила я. — Перед отъездом Редверс написал мне письмо. Оно лежало в этом ящике.

— Любовное письмо? — Я кивнула. — Боже мой, Анна, — выдохнула она. — Ну и дура же ты! Нужно было сразу уничтожить.

— Знаю, но рука не поднялась.

— Он не имел права писать ничего такого.

— Прошу тебя, Шантель, предоставь мне самой разбираться в моих делах.

— Вряд ли ты на это способна, — в сердцах бросила она. Даже она была потрясена. — Если оно попадет к ней, быть беде.

— Подозреваю, что его похитила Щука. Она передаст его Моник, а та решит…

— Может, и не передаст.

— Тогда зачем было его забирать?

— Откуда нам знать, что творится у нее в голове? Старая ведьма! Ах, Анна, как жаль, что это случилось. — Она прикусила губу. — Я выясню, у нее ли оно. И если найду, Анна, то порву на мелкие клочки, а потом сожгу и не успокоюсь, пока не буду убеждена, что его больше нет.

— Что мне делать, Шантель?

— Ничего. Нам остается одно: ждать. Ты уверена, что везде обыскала?

— Везде.

— Как я жалею, что мы с тобой не в другом месте, — снова вздохнула она. — В Сиднее ты была бы у меня в полной безопасности. Ради Бога, только никому не показывай, что взволнована. Возможно, Щука не смогла его прочесть. Я уверена, она не знает грамоты. Если не успела передать его Моник, мы должны заполучить и уничтожить письмо.

В ожидании наихудшего у меня все оборвалось внутри. Единственным слабым утешением было то, что о случившемся знала Шантель.

Ночью у Моник случился сильный приступ, и у меня не оставалось сомнений, что она видела письмо.

Меня мутило от тревоги, мучительных гаданий о том, что могло последовать.

Я лежала не смыкая глаз в постели, когда около полуночи беззвучно открылась дверь и вошла Шантель. Она была в ночной сорочке, с распущенными волосами, в руке держала зажженную свечу.

— Не спишь? — тихо спросила она. — Моник, кажется, успокоилась.

— Как она?

— Выживет.

— Она…

— …Видела письмо? Нет. Атака была вызвана не этим. Довела себя до бешенства, потому что, по ее словам, ее сторонится Эдвард. Жаловалась, что никому не нужна и чем быстрее уйдет с дороги, тем больше кое-кого обрадует.

— Какой ужас, Шантель!

— Ничего ужасного, обычные угрозы. Тебя тоже вспоминала. Сказала, что ты узурпировала ее место, и обещала, что к возвращению капитана ее уже не будет, намерена покончить с собой.

— Опять говорила?

— Она будет это повторять снова и снова, вот увидишь. Это у нее кривляние. Не принимай близко к сердцу.

— А когда увидит письмо…

— Оно наверняка у Щуки.

— Зачем оно ей?

— Возможно, приняла за какой-нибудь амулет. Мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы она показала его Моник. Если дойдет до этого, разразится настоящий скандал. Подозреваю, что сегодня мне нет смысла желать тебе приятных сновидений.

— Боюсь, что нет.

— Ладно, но помни одно: через несколько недель мы будем в Сиднее. Осталось недолго, Анна.

Только это меня и утешало.

22

Весь день слышался отдаленный гул барабанов. Они нервировали меня, казались предвестниками страшной развязки. Минула неделя с того дня, как я потеряла письмо, а Моник все не подавала признаков, что заполучила его. Шантель сообщила, что обыскала ее комнату и ничего не обнаружила. Оно наверняка было у Щуки — если только я сама не засунула его куда-нибудь подальше.

Я возмутилась. Будто я могла это сделать.

— Еще бы. Чтобы ты да потеряла такую ценность, — не без ехидства согласилась Шантель.

Но как всегда ее в первую очередь беспокоили мои отношения с Редверсом.

И вот настал день великого празднества. Над домом, как и над всем островом, повисла атмосфера напряженного ожидания. Со всех концов уже сходился народ, а с закатом должно было начаться торжество. В каждой туземной хижине были заранее припасены бочонки с гали, которые предполагалось выкатить к началу пира.

Телеги, бока которых были украшены ветками экзотических деревьев, громыхая, взъезжали на холм, где я в тот раз набрела на Щуку, созерцавшую торчавшую из воды скалу. Здесь должны были состояться пир и ритуальные танцы.

Мадам все растолковала мне заранее. Мы не имели права появляться до окончания пиршества, которое предназначалось только для туземцев. Мы приедем позже и тоже должны будем отведать гали из кокосового ореха, который она советовала нам пить с большой осмотрительностью, учитывая крепость напитка. По ее уверениям, интереснее всего для нас будут пляски, в особенности огненный танец — кульминация всего вечера.

— Есть на что посмотреть, — заверила она. — Это местная традиция. Секрет передается из поколения в поколение.

— Я уже слышала про Огненных людей, — сказала я.

— Это одна из достопримечательностей нашего острова. Они устраивают представление всего раз в году. Должно быть, считают, что оно лишится своей значительности, если будет слишком частым.

— Эти барабаны будут стучать весь день? — спросила я.

— Весь день и всю ночь.

Я невольно вздрогнула.

— Вам они не нравятся?

— Не знаю, что сказать. Есть в них что-то зловещее.

— Не вздумайте повторить это при них. Они утверждают, что только виноватые боятся барабанов.

— Они так говорят?

— Дорогая мисс Брет, они говорят много странного.

«Виноватая, — повторяла я. — Повинная в любви к чужому мужу». Просыпаясь по утрам, я гадала, что мне готовил предстоящий день. Ночами мне часто снилась тетя Шарлотта. Она преследовала меня, словно я была виновна и в ее смерти.

Еще одна мысль не давала покоя: если я останусь с Шантелью, то смогу ли уклониться от встреч с Редверсом? Странно, но для Шантели будто не было такого вопроса: вообще, она вела себя так, словно его вовсе не существовало.

Счастливица Шантель, вышедшая замуж по собственному выбору!

С новой силой забили барабаны. Я представила себе это зрелище: площадка на вершине холма, лижущий золотой песок берега прибой, темный силуэт Роковой женщины, замершей в ожидании момента, когда захватит новую пленницу и выпустит на волю истосковавшуюся в каменном заточении душу.

Как мне хотелось, чтобы «Невозмутимая леди» поскорее вошла в бухту.

Вечером мы в коляске отправились на место представления. С нами поехала Моник. Шантель ее отговаривала, но она упорствовала чуть не до истерики, и Шантель уступила. Она надела длинное, падающее свободными складками платье, а к распущенным волосам приколола алый цветок тропического алтея. Ее глаза горели от возбуждения. Она смотрелась истой полинезийкой, воплощенным духом острова. Время от времени она с дерзкой насмешливостью косилась на меня. Я чувствовала, как она радовалась моей растерянности. Кажется, ее даже забавляло, что именно моей, «правильной» особе суждена была роль другой женщины в ее драме.

Шантель нарядилась в зеленое платье — тоже длинное и свободное. Она купила его на острове, и хоть материал был простой и небогатый, платье хорошо облегало фигуру и необыкновенно ей шло. Волосы она заплела в толстую косу и перебросила через плечо. Я не купила к празднику никакой обновы. Надела голубое шелковое платье и по-будничному зачесала волосы.

Одолев подъем, мы оставили коляску. Потом поднялись в верх склона на плато, где уже шли пляски. Я успела повидать местные танцы. Их часто устраивали на набережной в «домах без стен», представлявших собой удобные площадки с навесом из веток и листвы, укрывавшим танцующих от солнца.

Музыкальным сопровождением служили звуки тоже знакомых мне инструментов, внешне смахивавших на гитары. Мы расселись на специально захваченных циновках, и нам тотчас поднесли кокосы, наполненные гали. Крошечного глотка, который я осторожно сделала, хватило, чтобы по жилам пробежала волна огня. Я поняла, до чего пьянящ был напиток.

Я покосилась на Шантель, сидевшую рядом со мной с расширенными зрачками. Зрелище сразу захватило се: наверняка ее приподнятому настроению способствовало предвкушение скорого возвращения к Рексу в Сидней. Счастливица Шантель!

Мы аплодировали танцорам, на туземный манер отбивая ладонями в такт медленному, тягучему ритму. Танцы казались бесконечными, циновки неудобными для сидения.

Но когда подошло время огненного танца, общее возбуждение передалось и мне. Я даже перестала замечать занемевшие в непривычной позе ноги. Вышло двое мужчин, обнаженных выше пояса, в набедренных повязках и ярко отсвечивавших в пламени факелов бусах. Шеи у обоих были скрыты рядами огненно-красных бус, руки покрывали браслеты, на головы намотаны бисерные ленты той же расцветки.

Потемневшее небо было утыкано мириадами звезд, луна освещала блекло-желтыми тонами широкий круг. Лица зрителей — темные и светлые в равной мере — были в напряженном ожидании. В нос ударял дурманящий аромат цветов, едкий дым факелов жег глаза, яркое пламя слепило, в воздухе стоял тихий гул привлеченных смертоносным огнем насекомых.

Огненные танцоры были в ожидании. Но вот старик отец с ритуальными церемониями вручил каждому сыну по паре факелов, зазвучала музыка и начался танец. Сначала они не спеша описали пылающими факелами окружность, потом бросили их в воздух и без видимых усилий поймали. Постепенно входя в раж, притопывая ногами, они все выше швыряли и на лету подхватывали факелы. Это было доступно любому тренированному мужчине. Настоящий огненный танец был еще впереди.

Не представляю, как они это делали. До того быстры, ловки были их движения. Только в одном я была уверена: время от времени изнутри бешено вращавшегося огненного шара показывались обнаженные тела танцоров. Они дергались в бешеном экстазе — замершие, завороженные зрители слышали их натужное дыхание. Не верилось, чтобы человек мог находиться в гуще огня и оставаться невредимым.

Под затихающий ритм музыки шары пламени задвигались медленнее, и стали различимы четыре факела и два танцора.

Этому чуду Огненные люди научились в Огненной стране и принесли с собой на Землю, где его не мог повторить никто, кроме людей их племени.

Вот все кончилось. Секунду длилось молчание еще не пришедшей в себя публики, сразу затем взорвавшееся бурными рукоплесканиями, перемежавшимися выкриками: «Келла Келла Талуи».

Казалось, этому не будет конца. Одновременно с аплодисментами над головами зрителей шел гул возбужденных голосов. Они не верили увиденному. Чудо противоречило опыту и законам природы: Огненных людей не жгло пламя.

Шантель с усмешкой глянула на меня. Я испугалась, что она ляпнет что-то легкомысленное, и, хоть смысл слов, скорей всего, останется непонятым, окружающие все равно уловят иронию.

Тем временем накатил новый гул возбуждения. Двое Огненных людей ввели в круг мальчика.

Он был сыном одного из двоих и должен был впервые исполнить огненный танец. Жаркое пламя, только что укрощенное его отцом, не должно было тронуть и его.

У меня часто забилось сердце. Он казался таким маленьким и жалким в своих родовых бисерных украшениях. Вся похолодев, я почувствовала, что ему страшно. Я едва сдерживалась, чтобы не закричать: «Этого не должно быть!» Но я не имела права вмешиваться в происходящее. Мальчику было назначено исполнять танец, как это делали старшие, и я сидела, затаив дыхание от передававшегося мне его страха.

Он выступил вперед. Ему передали пару факелов. Он принял, повертел в руках, бросил в воздух, поймал. Мне стало легче. Он был так же ловок, как старшие.

Заиграла музыка — сперва медленно, потом быстро наращивая темп до бурного крещендо. В воздухе завертелись факелы. Скоро они сделались сплошным огненным шаром.

«Умеет, — с облегчением подумала я. — Его хорошо обучили».

Опять повисла зачарованная тишина под блестящими ночными звездами: молчание, говорившее больше всяких слов, глаза, прикованные к взвихренному шару.

Тут это и случилось: в жизни не слышала подобного вопля. В воздух взлетел один факел, за ним другой, и мы разглядели охваченную огнем фигурку в ужасных корчах — ярко пылали волосы на голове. Сам он был похож на пылающий факел.

Тотчас подхватилась Шантель. В руках у нее была циновка, на которой она только что сидела. Добежав до мальчика, она обернула его в циновку, одновременно сбивая огонь.

Я сидела как завороженная. Поистине потрясающее зрелище, тем более что героиней была Шантель, воплощенный ангел милосердия.

Все рванулись вперед. Двое мужчин в ярких бисерных украшениях кричали во весь голос.

Вдруг раздался властный голос Шантели:

— Посторонитесь. Я сестра.

Примолк даже визжавший от нестерпимой боли мальчик. На миг мне даже показалось, что он умер.

Подозвав одного из мужчин, Шантель велела нести мальчика в ближайший дом, который, кстати, оказался его собственным жилищем. Потом она обернулась ко мне:

— Возвращайся домой за моей сумкой. Да поживее.

Я не нуждалась в повторении. Жак кинулся за мной к коляске. До самого дома он гнал лошадей со скоростью, которой тс, должно быть, не помнили с рождения. Я забежала в комнату Шантели, подхватила сумку и на лету запрыгнула в коляску.

Весь обратный путь в моих ушах разносились нечеловеческие вопли ребенка.

К дому мы подъехали другой дорогой: той самой, которой я нечаянно забрела сюда однажды. Доктор был на месте, но, одурманенный изрядно выпитым гали, без толку мешался под ногами Шантели.

— Не уходи, Анна, — скомандовала она, взяв у меня сумку. — Дождись меня.

Я опустилась на табурет. Мальчик не шел у меня из головы. Я чувствовала, что ему страшно. В сущности он был совсем ребенок: жестоко было подвергать его такому испытанию. Но как восхитительна была Шантель в летящем изумрудно-зеленом платье с перекинутой через плечо косой!

В комнате было душно, я вышла наружу. При свете луны окружавшие дом деревья казались еще более жуткими, чем днем. Воздух был напоен их дурманящими ароматами.

Если мальчик выживет, его спасительницей будет Шантель. Не зря все же мы приехали на остров.

Погруженная в эти мысли, я медленно обошла вокруг дома. Мне не хотелось снова туда возвращаться. Приятнее было на воздухе. Но, подумав, что, возможно, меня ждет Шантель, я все-таки вошла. Не сразу я сообразила, что вернулась не в ту дверь, через которую выходила. Я ощупью пробиралась по полу, на котором в сумерках виднелись циновки. Оказавшись в совсем темном закутке и поняв, что сбилась, я повернула обратно, решив выбраться наружу и обойти вокруг дома, где, должно быть, находилась дверь, в которую я вышла. Меньше всего мне хотелось врываться в комнату, где находились Шантель и несчастный мальчик. «Найду-ка я выход сама, по возможности не привлекая внимания».

Я ощупью двигалась вдоль прохода, пока не высмотрела освоившимися в темноте глазами дверь. Я рассчитывала услышать за ней голоса, но оттуда не доносилось ни звука. Тогда я тихо постучала. Ответа не последовало, и я осторожно открыла дверь, надеясь оказаться в комнате, где первоначально сидела.

Только я ошиблась. Пара тусклых тростниковых лучин освещала комнату. Я тотчас затаила дыхание, потому что комната в точности повторяла выгороженную высокими стенами лужайку, что окружала дом. В центре ее стояла фигура, окруженная кольцом ярких камешков. Самый крупный из них мерцал в свете лучины: казалось, в нем тлело живое алое пламя. Впрочем, это во мне, очевидно, сказывались отголоски недавнего кошмара. Что-то заставило меня подойти поближе. Фигура в центре комнаты отличалась от той, что я видела снаружи: в ней было что-то знакомое.

Я приблизилась, нагнулась над выложенным кольцом камней. Она оказалась моей давней знакомой. Сколько раз я разглядывала ее. Впервые наткнувшись на нее в секретере из Замка Кредитон, я держала ее в своей комнате — она и сейчас была там. Носовая фигура с «Роковой женщины» — только в данном случае не копия. Это был подлинник.

Мягкая улыбка была на ее устах, длинные волосы развевались как на сильном ветру, а вдоль юбки были выведены слова: «Роковая женщина».

Я не верила своим глазам. Носовая фигура была водружена на грубо сколоченный деревянный постамент, а окружавшие ее камешки посверкивали красно-голубыми огнями.

Меня даже ослепило от вдруг пришедшего озарения.

Бриллианты Филлимора!

Только под утро мы вернулись в Карреман. Мне не терпелось рассказать Шантели о своей находке, но надо было выждать момент, когда мы окажемся наедине. У нее еще не прошло волнение, связанное с недавним подвигом спасения мальчика: только благодаря ее порыву и последующим четким действиям ребенок остался жить. Она только о нем и говорила. Все произошло так быстро, он даже не успел по-настоящему обгореть, хоть на руках и ногах на всю жизнь останутся метины и он пережил страшный шок, но его жизнь явно была вне опасности.

— Шантель, ты была великолепна! — восхитилась я.

— Просто я была готова, — ответила она. — Знала, что это случится. Исполняя такой номер, нельзя быть уверенным, что все получится: а мальчик был явно напуган.

— Я это тоже чувствовала, но в нужный момент растерялась.

— Даже циновка была у меня наготове, — рассказала Шантель. — Потому и успела. Впрочем, в такие моменты действуешь не раздумывая. Какое страшное зрелище: бедный ребенок, охваченный огнем.

— Мне не уснуть сегодняшней ночью — или что там от нее осталось, — призналась я.

— Мне тоже.

Когда мы добрались до дома, нас поджидала мадам.

— Ну, что мальчик? — поинтересовалась она.

— Думаю, поправится, — ответила Шантель.

— Это вы подарили ему жизнь, — с чувством сказала она. — Такое не забывается.

Шантель улыбнулась в ответ.

— Он сейчас в шоке. Я дала ему снотворное. Утром схожу навестить. К тому времени и доктор объявится.

— Но ведь это вы…

— Да, я не прикладывалась к гали.

— Представляю, как вы устали, — посочувствовала мадам.

Шантель не стала ее разубеждать. Мы пожелали ей доброй ночи.

— Мне надо с тобой поговорить, — обратилась я к Шантели. — Случилось невероятное, фантастическое.

Я зажгла свечу и обернулась к Шантели. Никогда еще она не выглядела красивее: несмотря на все мое нетерпение, я замерла и невольно залюбовалась.

— Что-то не так? — насторожилась она.

Я энергично замотала головой.

— Наоборот. Ты такая… окрыленная.

— Это от победы над смертью. У меня такое чувство, будто вырвала мальчика из когтей смерти.

— Да, вот так ночка! Но и мне не терпится поделиться своей новостью.

Я рассказала о своем открытии.

— Те самые бриллианты? Ты уверена? — на одном дыхании спросила она.

— У меня нет сомнений. Откуда взяться носовой фигуре? Я видела ее копию, даже имею се. И название корабля… Наконец, эти камни, которыми она обложена.

— Может, это вовсе не бриллианты?

— Уверена, что бриллианты. Шантель, посуди сама, если это те самые бриллианты, значит, с Редверса будет снято подозрение. Ведь многие думали, что их похитил он.

При упоминании его имени ее лицо ожесточилось. У меня не укладывалось в голове, за что она его так невзлюбила. Неужели знала что-то, чего не знала я? Это было очень странно.

— Ты не можешь быть уверена, — возразила она. — Здесь столько всяких идолов и камней, что… К тому ж, судя по твоему описанию, они великоваты для бриллиантов. Это было бы целое состояние.

— Бриллианты Филлимора и были целым состоянием. Что же нам делать, Шантель?

— Мне представляется, для них она вроде божества. Похоже на правду, если взять во внимание их сказку об Огненной стране. Вполне вероятно, что фигурка как-то увязана с ней. Бриллианты тоже отливают огнем.

— Не сомневаюсь, они ее действительно обожествляют. Но вопрос в другом: что делать мне? Пойти к ним и сказать? Прямо спросить, как к ним попали носовая фигура и камни?

— Ты только приведешь их в ярость своим вопросом. В конце концов, какое право ты имела рыскать по их жилищу?

— Да, уже во второй раз вторглась. — Я рассказала ей, как впервые наткнулась на этот дом. — Может, ты сможешь помочь? Они испытывают к тебе благодарность.

Она молчала. Вдруг ко мне пришло решение, я даже вскрикнула:

— Ничего не будем предпринимать до возвращения корабля. Я расскажу все капитану. Предоставлю это дело ему.

Какое-то время она продолжала молчать. Ее приподнятое настроение словно испарилось. Я чувствовала, что это было связано с ее антипатией к Редверсу.

Последующие недели оказались самым тяжелым испытанием для меня. Я сгорала от нетерпения, ужасно боялась, как бы чего не случилось с бриллиантами — я не сомневалась, что это были они. С не меньшим, чем Эдвард, пылом я считала оставшиеся до прихода корабля дни. Даже мои страхи, что письмо Редверса попало в руки Щуки или Моник, отодвинулись на задний план.

Все домочадцы уже знали, что мы решили вернуться в Сидней. Моник устроила непристойную сцену, потребовав у меня отчета о моих дальнейших намерениях. Ее удалось утихомирить только благодаря Шантели: после происшествия во время огненного танца Шантель сделалась непререкаемым авторитетом. Я не раз замечала уставленные на нее благоговейные глаза Щуки и Перо. Когда мы выходили из дома, люди по-новому смотрели на нее. Европейцы немедленно узнавали, останавливали, спрашивали, почему не видели раньше. В доме Карреман мы жили отшельниками. Я заметила, что Шантели льстило быть в центре внимания. «Из нее выйдет замечательная хозяйка Замка», — невольно подумала я. Я даже сказала ей, что к старости, когда она сравняется летами с леди Кредитон, она сделается такой же грозной. Это ее позабавило. Однажды я призналась:

— Шантель, какая-то мистика получается с письмом. Никаких последствий.

— Добрый знак. Может, его вовсе и не похищали. Что если нечаянно попало в мусорное ведро и затерялось? Возможно, его давно уже нет.

— Но я уверена, кто-то был в моей комнате.

— Это в тебе говорит нечистая совесть, Анна.

Я возмутилась:

— Мне нечего…

Она чмокнула меня в нос и сказала:

— Я все же склонна думать, что ты немного виновата, Анна. Так оно даже лучше: выходит, и тебе не чуждо человеческое. Однако прекрати переживать о письме. Оно потерялось.

Я закончила опись и подсчитала, что в доме имелось сокровищ на несколько тысяч фунтов. Я обещала мадам оповестить об этом торговцев и не сомневалась, что мои сведения не останутся без отклика. Она была в восторге: каждый раз оживлялась, заводя речь о предстоящем обогащении.

Однажды вечером Моник устроила очередную сцену, и я заподозрила, что она все же заполучила письмо, но из каких-то соображений придерживала его до поры до времени.

Она тоже возвращается обратно с «Невозмутимой леди», объявила она. Не намерена здесь оставаться, раз мы отбываем. И Эдвардазаберет с собой.

Пришлось звать врача: они совместными с Шантелью усилиями утихомирили ее.

Эдвард думал, что отплывает вместе с нами.

— А что мадам Лауде? — поинтересовалась я у Шантели. — Она ведь не захочет, чтобы Моник уехала?

— Мадам не желает ни о чем другом думать, кроме как об обещанном тобой богатстве. Эдвард в восторге от перспективы вернуться. Представляю его разочарование, когда узнает, что остается. Что ему здесь делать с истеричкой мамой, скупердяйкой бабкой да старой ведьмой Щукой.

— Можно ли все так быстро перерешить? Я думала, Моник вернулась на родину из-за того, что здесь более подходящий климат.

— Ее не устроит никакой климат. Она никогда не будет счастлива. В этом вся ее беда. Слишком многое не задалось в ее жизни. Теперь вот взбудоражена предстоящим возвращением капитана. Она ему не даст просто так уплыть с тобой, Анна. У нее что-то на уме. Я тебе не говорила, не хотела расстраивать, но ты да капитан не сходите у нее с языка.

— Значит, письмо у нее.

— Вряд ли: непременно бы проговорилась. К тому ж я все обыскала. Она даже стала спокойнее обычного, будто что-то вынашивает, обдумывает.

— Ах, Шантель, это ужасно.

— Она не сомневается, что вы с капитаном любовники. Договорилась до того, что вы будто задумали убить ее, чтобы не стояла на дороге.

— Ума не приложу, что мне делать, Шантель. Вдобавок Щука не спускает с меня глаз, будто подозревает, что я причиню вред ее Моник. Даже Перо и та настороже. Против меня что-то затевается. Должно быть, за всем этим стоит Моник.

— Она любительница театра и, естественно, предпочитает быть на главных ролях, но во всем этом больше блефа.

— Что если драма зайдет слишком далеко?

— Интересно, как?

— Предположим, покончит с собой и представит, будто это сделала я… или капитан?

— Нет! Что за радость от спектакля, если ты мертва?

— Шантель, если бы до «Невозмутимой леди» сюда зашло другое судно, мне кажется, нам лучше уплыть на нем. Добраться до Сиднея, попробовать найти место…

— Не так просто получить каюту на корабле. К тому же другого судна не будет. Довольствуйся тем, что есть, Анна.

— Да. Я чувствую себя словно в западне.

— Не ты ли мечтала дождаться капитана, чтобы рассказать, как спасла его доброе имя?

— Да, мечтала, но теперь мне страшно, Шантель. Над нами сгущаются тучи.

— Взбесившаяся от страсти и истерик женщина, гуляка-муж и его возлюбленная. Вот так ситуация! Кто бы мог подумать, что в нее вляпаешься ты, уравновешенная, практичная дорогуша Анна!

— Прошу тебя, не надо так шутить. Все это слишком серьезно.

— Еще бы не было серьезно, — согласилась Шантель. — Но не бойся. Как и прежде, я с тобой, Анна. Или это тебя не утешает?

— Очень! — с пылом воскликнула я.

Состояние Моник снова ухудшилось. Приступы участились, следовали один за другим. Шантель успокаивала меня, что атаки не были слишком серьезными, однако и она тревожилась за жизнь пациентки. Не отходила от нее, а когда дело было совсем худо, оставалась у постели даже на ночь. Она была замечательная сиделка.

Она поделилась со мной, что и Щука сидела с ней в спальне, не спуская с нее огромных печальных глаз.

— Я бы выставила ее за дверь, но не хочу расстраивать Моник. Старуха ни за что не смирится с потерей своей «мисси». По-моему, она винит тебя. Я подслушала ее бормотания. Думает, если бы не было тебя, то Моник не ревновала бы и легче смирилась с предстоящей разлукой с мужем. Как бы она не подсыпала тебе что-нибудь в мятный чай. Не сомневаюсь, у старой ведьмы имеются яды, неразличимые на вкус, если подмешать в гали, кофе или тот же чай. Отсутствие вкуса и запаха — два непременных качества ядов. — Я вся содрогнулась, и она поспешила успокоить: — Это была шутка, Анна. Что с тобой? Ты воспринимаешь жизнь чересчур серьезно.

— По-моему, она в самом деле серьезна.

— «Жизнь реальна, жизнь серьезна», — процитировала Шантель.

— «…И могила ее цель», — тотчас, пожалев, докончила я стих. Даже упоминание о смерти страшило меня.

— Не переживай, — сказала Шантель. — Скоро мы с тобой будем в Сиднее.

Эдвард был словно на крыльях. Он искренно верил, что мы отбудем на «Невозмутимой леди». Сколько еще оставалось дней до красного дня? Мы вместе вели отсчет: четырнадцать, тринадцать… десять…

Просыпаясь, я каждое утро гадала, что несет мне новый день. Открывая дверь, первым делом выглядывала в коридор. Иногда до меня доносились ее выкрики, в которых упоминалось и мое имя. В других случаях было гробовое молчание.

Я не уставала повторять по памяти бесценное письмо, которого лишилась, то и дело возвращалась мыслями в комнату с носовой фигурой «Роковой женщины» и камнями, которые я твердо считала бриллиантами Филлимора.

Почему так медленно тянулись дни? Мне не терпелось дожить до минуты, когда увижу в бухте «Невозмутимую леди». Дальше этого дня мои мысли не простирались. Мне просто хотелось уплыть с острова и, добравшись до Сиднея, найти какое-то место, постараться сызнова начать жизнь.

Напряжение все нарастало. Я мечтала поскорее рассказать о своем открытии капитану, заранее гордилась и ликовала, предвосхищая подтверждение своей находки бриллиантов. Я с нетерпением ждала и вместе с тем боялась его возвращения.

Моник подозрительно притихла. Место безрассудных выходок занял хитрый расчет, что еще больше настораживало. Меня неотвязно преследовало чувство, что мы двигались к страшной развязке. Наши западные нравы только слегка коснулись этого острова. Под тонкой лакировкой таилось вековая дикость. Эти люди поклонялись странным божествам, скала была в их представлении живым существом. Заговоры и проклятия считались обычным делом. Я не сомневалась, что Щука прокляла меня как врага, признав разлучницей Моник и ее мужа.

Не было ни одной души, которой я могла бы излить свои тайные опасения и тревоги: Шантель над моими страхами смеялась, категорически отказывалась принимать их всерьез. Вдобавок я подозревала, что в мыслях она была уже далеко отсюда, в Сиднее, где ее ждал Рекс. Даже обнаружение бриллиантов, столь важных для восстановления репутации Редверса, казалось, не трогало ее. Она вовсе не упоминала его имени, когда мы загадывали о будущем. Так глубоко в ней укоренилось недоверие к нему. На мой счет у нее были свои планы. Милая Шантель! Как близко к сердцу она принимала мою будущность. Распланировала наперед, как введет меня в общество, составит мне великолепную партию. Она не хотела, чтобы у меня было что-то общее с Редверсом. Эта мысль сквозила в каждом ее высказывании, и, хоть больно задевала меня, в душе я понимала, что она проистекала от ее беспокойства за меня. Шантель искренне считала меня вроде своей подопечной и с привычной для нее решительностью задумала взять на себя заботу обо мне.

Я не заглядывала в будущее. Ждала только одного: возвращения «Невозмутимой леди». Так тянулись бесконечные тягостные дни, пока в один прекрасный день после полудня, когда нестерпимая духота загоняла все живое по домам за плотно запахнутые ставни, я встала и, раскрыв окно, вдруг разглядела посреди бухты — сверкающий белизной корабль.

Подхватившись, я кинулась в комнату Эдварда.

— Эдвард, — крикнула я, не помня себя, — она вернулась! «Невозмутимая леди» в бухте!

23

События последующих дней были настолько драматичны, что теперь мне трудно в точности припомнить, в каком они следовали порядке.

Я едва сдерживала свое нетерпение. Хотелось сразу бежать на корабль, рассказать капитану о своих опасениях, о потерянном письме, но прежде всего о своей находке носовой фигуры и бриллиантов.

Но приходилось держать себя в узде.

В комнату вбежала с горящими глазами Шантель.

— Вечером жди сцены, — предупредила она. — «Мисси» заранее себя накручивает.

— Должна бы радоваться, что вернулся.

— Она ужасно возбуждена. Какой-то дьявольский блеск в глазах. Явно что-то задумала. Хотела бы я знать, что у нее на уме.

Я ждала у себя в комнате. Скоро он появится. Надела голубое шелковое платье, сделала высокую прическу. Это платье я надевала много раз, прическа тоже была обычной. И все же я изменилась. Мои глаза сияли, по щекам побежал легкий румянец. Заметят ли и другие происшедшую со мной перемену?

Когда снизу донесся его голос, я едва сдерживала волнение. Что за глупышка я все-таки была! Неужели права Шантель? Можно ли ему доверять? Одно было ясно: что бы она о нем ни говорила, мне было все равно. Как любила, так и буду любить всегда.

Я открыла дверь. Хотелось получше расслышать его голос.

Вдруг я разглядела жавшуюся в тени фигуру. Щука! Тоже прислушивалась. Она меня заметила. Сначала я почувствовала и лишь потом разглядела ее злой взгляд, устремленный на меня.

Вернувшись в комнату, я в очередной раз принялась строить планы: как приеду в Сидней, подыщу себе место… Вероятно, я останусь там. Или попробую найти спутников, возвращающихся в Англию. Но прежде надо было уехать отсюда.

Внизу ударила в гонг Перо. Время спускаться к обеду.

Обедали мы в том же составе, что и в день приезда: мадам, Моник, я, Шантель, Редверс, доктор и Дик Каллум.

Дик изменился: сделался мягче, избавился от язвительного тона, который я улавливала в нем раньше. Все мое внимание было приковано к Редверсу — кроме него я мало кого замечала. Время от времени я ловила на себе его взгляды, но не смела поднять глаз. Я не сомневалась, что Моник за нами следила. Все время гадала: не переведет ли она разговор на письмо — предъявить в такой драматический момент улику было как раз в ее духе.

Разговор был самый поверхностный. Он вращался вокруг только что закончившегося рейса и, разумеется, взбудоражившего всех огненного танца.

Когда мы переходили в «салон», я ухитрилась шепнуть Редверсу:

— Мне надо вас видеть по очень важному делу.

За кофе со мной заговаривал Дик Каллум, но я его почти не слышала. Мадам де Лауде похвалилась, что я обнаружила антиквариат в ее доме. Дик заинтересовался, и она предложила показать ему французский пристенный столик, который я признала особенно ценным. Я выскользнула с ними, но пошла в сад и притаилась под деревом. Вскоре показался Редверс.

Взяв в ладони обе мои руки, он пристально смотрел на меня, но, прежде чем он заговорил, я начала рассказывать о своей находке.

— Вам надо туда пойти. Найдите благовидный предлог и осмотрите фигуру. Я уверена, она с носа «Роковой женщины», а камни — бриллианты.

Как я и предполагала, он сразу же загорелся.

— Я тоже должен вам кое-что сказать. Дик Каллум мне признался: так на него подействовало, что я спас его от акул. Все выложил как на духу: кто он и почему мне завидовал. Я ни о чем не Догадывался. С его стороны это было вроде мести мне. Я уже был на подозрении, но бывает ли большее бесчестье для капитана, чем потерять корабль! Это он предложил этим людям взорвать корабль. Они легко дали себя уговорить из-за названия. Он подстроил, чтобы никого не оказалось на борту, что при его должности было нетрудно. По крайней мере, о людях побеспокоился. Но, Анна, если вы не ошиблись насчет…

— Уверена, что не ошиблась. И горжусь, что смогла сделать для вас эту малость.

— Анна, вы знаете, без вас мне ничто не в радость.

— Я должна возвращаться, — остановила я его. — Иначе будет замечено наше отсутствие. Я боюсь того, что может случиться, но должна была вас вызвать. А теперь мне пора обратно в дом.

Он крепко сжал мои ладони, но я вырвала их.

— Прошу вас, отправляйтесь туда при первой возможности, — попросила я. — По крайней мере, и вы убедитесь.

И, повернувшись, побежала к дому.

О письме я ничего не сказала. Придется отложить этот разговор на потом. Пусть сначала пойдет в этот дом и увидит бриллианты, а уж потом я признаюсь, что была беспечна и выпустила из рук уличающее его письмо.

Мадам де Лауде еще не успела провести Дика «по своей мебели». Я присоединилась к ним и, возвращаясь в «салон», от души надеялась, что никто не подозревал о моей отлучке.

Редверса в «салоне» уже не было. Моник сказала, что он ненадолго нас оставил, сославшись на срочные дела на судне.

Дик рассказал мне о рейсе, пожаловался на скуку.

— Мне недоставало вас, — признался он. — Я часто о вас вспоминал. Не хотите ли прогуляться по саду? В доме душно.

Я извинилась, сказавшись усталой: он был явно расстроен.

Я села у окна, рассчитывая, что Редверс найдет способ дать о себе знать. Так оно и вышло. Вскоре раздался шорох песчинок о мои ставни.

Я спустилась в скрытый кустами закуток, ставший привычным местом наших свиданий.

Редверс успел побывать в доме Огненных людей и был словно на крыльях. Это было поистине чудо, повторял он. Я оказалась права. Этим великим открытием он был обязан мне. Мне, Анне, которую полюбил с первой встречи!

Мне передалось его возбуждение, и я в очередной раз пережила чувство, когда забываешь обо всем, что было и будет, и вся живешь моментом. Сколько лет над ним висело подозрение — без особых усилий, почти случайно я развеяла эту тучу. Что от нее осталось? Ничего. И все благодаря мне! Неповторимая минута.

— Это все не случайно, — заявил он. — Лишнее доказательство, что мы воспринимаем заботы друг друга как свои.

— Расскажите, как все было, — попросила я. — Как вам удалось их уговорить показать носовую фигуру и вернуть бриллианты?

— Это оказалось нетрудно, — ответил он. — Дело в том, что на дом Огненных людей упала тень позора. Осрамился один из их рода. Не важно, что он еще ребенок и недостаточно обучен их мастерству — для них это знак божественного гнева. Это и дало мне возможность, которой я не замедлил воспользоваться. У меня ведь не было выбора. Я предположил, что на их дом легло проклятие, и вернул наш разговор к кораблю, который они когда-то взорвали в бухте. Потом достал карандаш и набросал носовую фигуру. «Эту богиню вы достали из воды — она чужое божество», — сказал я. Они ответили, что им обещали хорошее вознаграждение, если взорвут корабль. Об этом я уже знал от Дика. Когда корабль взлетел на воздух, носовая фигура, по их словам, отделилась от корпуса и приткнулась к скале их Роковой женщины. Они восприняли это как знак и, достав ее из воды, поставили на пьедестал, как ставили собственных идолов. Когда носовую фигуру внесли в дом, внутри нее оказалось скрытое углубление, в котором был спрятан мешочек с камнями. Это убедило их еще больше, так как у них принято украшать статуи раковинами и камнями. К тому же камни оказались на редкость яркими и блестящими. Водрузив фигуру в святилище, они стали ждать награду. Но так и не дождались. Вместо нее случилась великая беда: нет ничего страшнее для Огненного человека, чем когда его перестает слушаться огонь. Так ко мне вернулись бриллианты, — продолжал он. — Я убедил их, что удача не вернется к ним, пока не найдут своего хозяина камни. Божество Талуи разрушит носовую фигуру, но за найденные бриллианты им полагается вознаграждение, которое они смогут потратить на нового идола. Это их вполне устроило. Я отвезу в Англию бриллианты и поставлю точку делу, начавшемуся со смерти Филлимора после сердечного приступа. От скольких неприятностей он бы избавил нас, если бы намекнул, где спрятал свое сокровище.

— Наконец-то все позади.

— Да, теперь прекратятся шепотки о богатстве, которое я надежно укрыл в иностранном порту. И вот еще что, Анна…

Услышав голоса, я заподозрила, что за нами с самого начала следили, и, вероятно, все знали, что я уединилась с ним в саду. Я различила голос Моник. Она вышла на веранду, сопровождаемая Шантелью.

— Пойдемте в дом, — уговаривала Шантель. — Там и будем дожидаться.

— Нет, — всхлипывала Моник, — он здесь. Я знаю. Здесь буду его ждать. Не сойду с этого места.

— Быстро уходите, — шепнула я Редверсу.

Он направился к дому. Я затаилась в кустах с бешено колотившимся сердцем.

— Ну что я говорила? Вот и он. Все-таки вернулся.

— Как видишь, — холодно сказал он. Совсем не таким тоном он говорил со мной!

— У тебя такой вид, будто только что имел приключение, — чуть не взвизгнула Моник.

— Ну, мне пора, — попыталась разрядить обстановку Шантель. — Я уверена, что капитан не откажется от чашки кофе, которым вы обещали его угостить. Никто не умеет готовить его лучше вас.

— С удовольствием, — смягчилась Моник. — Пойдемте, мой капитан.

На сад упала тишина, прерываемая только стрекотом насекомых. Выждав несколько минут, я вернулась в дом.

Вскоре в мою дверь постучали, и вошла Шантель. У нее был возбужденный вид. Огромные глаза горели.

— Я должна тебя предупредить, Анна, — выложила она. — Письмо все-таки у нее.

Я машинально приложила руку к сердцу и зажмурилась: мне показалось, что сейчас упаду в обморок.

— Сядь, — заметив мое состояние, скомандовала Шантель.

— Так ты его видела?

— Только сегодня вечером. Застала ее за чтением. Только я вошла, она сразу отложила письмо, сделав вид, что оно не важное. Я быстро посмотрела и заметила твое имя. Потом она спрятала его за ворот платья.

— Шантель, что, по-твоему, она предпримет?

— Нам остается только одно: ждать. Меня удивляет ее спокойствие и то, что никому ничего не сказала.

— Все еще впереди.

— Да, сегодня, наверное, потребует от него объяснения.

— Однако пока что спокойно угощает его кофе.

— Меня настораживает это ее спокойствие. Все равно будь готова ко всему.

— Ах, Шантель, я в ужасе.

Она поднялась.

— Пора мне возвращаться к себе. Могу понадобиться. Не переживай, Анна. Обещаю тебе, все будет в порядке. Наше пребывание в этом месте почти подошло к концу. Ты ведь всегда мне верила, правда? — Она подошла ко мне и чмокнула в лоб прохладными губами. — Спокойной ночи, Анна. Осталось терпеть совсем недолго.

И удалилась, оставив меня наедине с моими страхами.

Сон был немыслим. Перед глазами стояла Моник, читавшая письмо, которое предназначалось мне.

Ночь прошла в переживаниях. Рано или поздно должно было прорваться огромное напряжение. Больше так продолжаться не могло. Только это меня утешало. Я должна уехать, скрыться от всех них. Вероятно, даже от Шантели, которая была теперь связана неразрывными узами с Кредитонами. Еще несколько недель, и я окажусь в Сиднее, а там должна буду найти в себе мужество порвать с прошлым и сызнова начать жизнь.

Когда до меня доносились взвизги Моник, я зажимала уши. Позже услышала в саду шаги и, выглянув в щели ставен, заметила Редверса. Я решила, что его отозвали на корабль, а недовольная Моник закатила скандал. Предъявила ли она ему письмо? Как задумала с ним поступить?

Я разделась, легла в постель, но, естественно, сон не шел: как когда-то в Доме Королевы, я лежала, вслушиваясь в звуки дома.

Вдруг тихо открылась дверь, и в проеме возникла чья-то фигура. Мигом подскочив, я чуть не вскрикнула от облегчения, разглядев в ней Шантель.

Странный у нее был вид: волосы распущены, сверху наброшен шелковый халат любимого ее зеленого тона, глаза расширены.

— Шантель, — вскричала я, — что-то не так?

— Прочти вот это, — сказала она, — и, как прочтешь, сразу приходи ко мне.

— Что это?

— Прочтешь — узнаешь.

И, бросив несколько листов на кровать, выскользнула из комнаты, прежде чем я успела их подобрать.

Вскочив с постели, я зажгла свечу, собрала бумаги и принялась читать.

«Моя дорогая Анна!

Как многого ты не знаешь, как много я должна успеть тебе рассказать. А у меня совсем мало времени, так что буду кратка. Помнишь, я обмолвилась, что у правды много граней, что я сказала тебе правду, но не всю? Анна, ты меня ни чуточки не знаешь. Знаешь только одну маленькую Грань и очень полюбила то, что узнала, — это мне, конечно, лестно. Ты читала мой дневник. Как я уже говорила, в нем правда, но не вся. Как бы я хотела переписать в нем некоторые места, но на это ушло бы много времени. Ты уже знаешь, я скрыла от тебя, что Рекс страстно влюбился в меня. Ты знала, что он увлекся мной, но думала, что с его стороны это был всего лишь легкий флирт. Ты жалела меня, переживала за меня. Как я любила тебя за это, Анна. Едва я оказалась в Замке, мне сразу захотелось стать его хозяйкой. Я видела себя будущей леди Кредитон — меньшее меня бы не устроило. Анна, у меня ненасытное тщеславие. Почти в каждой из нас под внешней оболочкой запрятана другая, тайная, женщина, которая не показывается ни друзьям, ни знакомым, — даже от мужа скрыта. Впрочем, Рекс должен бы уже меня узнать, — и это не повлияло на его чувство. Помнишь, меня заинтересовала Валерия Стреттон — тот случай, когда она вернулась в грязных ботиках? В ее бюро лежало письмо. Я упомянула в дневнике, что мисс Беддоус застала меня с ним в руке. Но это не вся правда. Я прочла то письмо — и другие письма — и выяснила, что Валерию Стреттон шантажировали. Когда мы с Рексом поженились и его отправили в Австралию, я решила его сопровождать. Он настаивал, чтобы я поехала открыто, как его жена. Но на этой стадии я не хотела рисковать разрывом с леди Кредитон. Она могла лишить Рекса своей доли наследства, а меня устраивало, чтобы он стал полным хозяином компании. Придя к выводу, что, пока что лучше держать наш брак в тайне, я внушила доктору Элджину мысль, будто для Моник губителен наш климат. Затем уверила Моник, что ей не терпится увидеть мать. Поскольку это предполагало плавание на судне нашего капитана, мне не пришлось долго ее уговаривать. Но мне нужно было заполучить и тебя, Анна, — старушка Беддоус никуда не годилась. Это я устроила, чтобы ее прогнали. Она верно почуяла мое участие. Кто мог в это поверить? Но авантюристки всегда начеку: ждут подвоха с самых неожиданных сторон.

Итак, я отделалась от Беддоус и заполучила в Замок тебя. Анна, я в самом деле люблю тебя. Я не собиралась причинять тебе никакого вреда. Однажды даже спасла, верно? И я решила не оставлять тебя, что бы ни случилось. К тому же ты была мне нужна, Анна. Да, конечно, я нуждалась в твоей дружбе… но, кроме того, ты была частью моего замысла.

Здесь мне придется открыть тебе нечто такое, что тебе будет больно слышать. Оно и для меня больно, а я всегда считала себя сильной и твердой. А тебя… как бы это сказать… чересчур правильной. Черное есть черное, белое — белое. Вот твое кредо. Тебе трудно меня понять, и, словно неразумная, я сдерживаю себя, до последней минуты откладываю откровения, хоть и знаю, что их осталось немного.

Я должна открыть тебе, почему шантажировали Валерию Стреттон. И не только ее. Рекса тоже шантажировали. Он не то чтобы кристально честен, однако отнюдь не преступник. Легко ударяется в панику. Ограничен, от сих до сих — вот тебе весь Рекс. Я с самого начала чувствовала в нем слабину. Рекса шантажировал Гарет Гленнинг. Ради этого Гленнинги и предприняли путешествие. Не хотели упускать из виду Рекса. Он был их главный источник дохода.

Так в чем была тайна Валерии Стреттон? Вот она. Ее сын был несколькими днями старше сына леди Кредитон. После родов леди Кредитон очень ослабла, что давало хороший шанс ее замыслу. Валерия захотела, чтобы империю Кредитонов унаследовал ее сын. Почему бы и нет? Его отцом был сэр Эдвард. Разница состояла лишь в брачных узах: леди К. была ими связана, а Валерия нет. Все оказалось на редкость просто. Она находилась в доме, знала, когда отдыхала нянька, а ребенок спал в колыбельке. Остальное можешь угадать сама. Она поменяла детей: на самом деле ее сын был Рекс, а Редверс — сын леди Кредитон. С этого все и пошло. Но ей не удалось замести следы. В доме нашелся человек, способный различить младенцев, несмотря на возраст. Это была нянька. Она разгадала уловку Валерии.

Но она ненавидела леди Кредитон и любила Валерию. Не исключено, что сама помогла ей подменить детей — скорей всего, так и было. Когда мальчики подросли, Валерия не могла скрыть своего предпочтения Рексу, что было явной глупостью с ее стороны И могло выдать ее с головой. Только через три недели после родов леди Кредитон достаточно окрепла, чтобы уделить внимание своему отпрыску: к этому времени мальчики успели обзавестись отличительными чертами, и все — кроме Валерии и няньки — признали за наследника Рекса.

Делить тайны всегда неумно. У тайны может быть только одна гарантия: что ею ни с кем не поделятся. Потому я и не сказала тебе всей правды.

Когда у няньки настали трудные времена, она обратилась за помощью к Валерии. Валерия помогала. С годами забылась былая дружба, то и дело она являлась к Валерии требовать деньги в обмен на сохранение тайны. Будучи уже не первой молодости, наша нянька вышла замуж за вдовца, имевшего сына. Не удержавшись, она поделилась секретом с мужем, а тот в свою очередь рассказал сыну. Сыном был Гарет Гленнинг. Этот оказался умнее: сообразил, что имеется источник солиднее Валерии — Рекс.

Когда он подъехал к Рексу, тот взялся за Валерию — та созналась. Он пришел в ужас. Сама знаешь, Анна, что для него значит его компания. Всю жизнь работал не покладая рук с одной целью: со временем унаследовать дело. Редверс всего-навсего капитан, каких много. Не имеет представления, как управляется такая компания. Его дело плавать по морям. Рекс не мог смириться с перспективой потерять то, что привык считать своим. Потому и вынужден был уступать шантажисту.

Теперь я перехожу к самой трудной части всей этой истории. Я откладывала ее до последнего момента, так как боялась, что ты переменишься ко мне. Чего ради мне тревожиться? Однако это меня волнует, Анна. Как ни странно, больше всего остального. Видишь ли, я в самом деле тебя люблю. Я не лгала, когда говорила, что ты для меня все равно что сестра.

В какой-то мере эта тайна и свела нас с Рексом. Если я выходила за него замуж, то ее сохранение становилось и моей заботой: для меня было не менее важно, чем для него, чтобы никогда не вышла наружу правда. В этом и была вся суть, Анна: чтобы не была раскрыта тайна. А как мы могли этого добиться, если к тому времени ее знали трое: нянька, Клер и Гарет Гленнинги? Даже если бы все они умерли, где гарантия, что они не поделились с кем-то еще?

Никогда мы не знали бы покоя, всю жизнь прожили бы в состоянии неуверенности. Только представь: в любую минуту мог нагрянуть очередной шантажист и намекнуть, что ему известна наша тайна. Так я и сказала Рексу. Он меня понял. Как видишь, имелся только один способ гарантировать нам полную безопасность. По условиям завещания — я навела справки — в случае смерти наследника и его наследников собственность переходит к другому сыну сэра Эдварда: им считается Редверс, на самом деле это Рекс. Следовательно, в действительности Рекс не был наследником, но стал бы им, если бы умер Редверс и его наследники.

Видишь ли, Анна, что бы мы ни делали, оно непременно сказывается на нас. После долгих колебаний мы идем на тот или иной поступок, и, когда он сходит нам с рук, решаемся повторить то же самое уже с меньшими сомнениями, и со временем это становится обычным делом. Перед смертью леди Хенрок оставила мне двести фунтов. Она страдала от невыносимых болей, не было никаких надежд на выздоровление. Помочь ей найти забвение представлялось актом милосердия. Так я себя уговаривала. Твоя тетя Шарлотта тоже никогда бы не поправилась. Только становилась бы все несноснее с усугублением болезни: твоя жизнь превратилась бы в ад. К тому ж я знала, что она оставила мне небольшую сумму. Она сама мне призналась. Я умею выуживать из людей секреты. Я не предполагала, что поднимется такая суматоха. Но все-таки выручила тебя, ведь правда? Можешь мне верить, я бы никогда не допустила, чтобы тебя признали виновной.

И, наконец, наше плавание. Я заранее обговорила наши отношения с Рексом. Мы рассмотрели их под всеми углами зрения. Я заставила его поверить, что имелся только один способ, гарантировавший нам беспрепятственное вхождение в права наследства — раз и навсегда. Надо было устранить Редверса. Понятное дело, был еще Эдвард. На мое счастье, Рекс оказался слабовольным. Мне самой трудно было бы покуситься на жизнь Эдварда: я успела привязаться к мальчику. Это Рекс провалил покушение на борту. Я всегда говорила, что нет лучше места, чем корабль, когда нужно избавиться от ребенка. Я подмешала в молоко снотворное. Рекс вынес его из каюты. Он был в бурнусе, и никто бы его не узнал. Все испортил Джонни. Впрочем, я все равно сомневаюсь, что Рекс довел бы дело до конца, даже если бы не помешал Джонни. Он воспользовался как предлогом неожиданным появлением Джонни — позже сам мне признался, что рад, что остался жив Эдвард. Да, труднее поднять руку на невинного ребенка, чем на злую старуху. Так Эдвард остался цел, но я знала, что мы не могли забыть о нем навсегда. Пока что он не представлял для нас особой опасности: даже если бы раскрыта была тайна, все равно прошло бы много лет, прежде чем он вступил в права наследства, а Рекс был бы его попечителем. Нам хватило бы времени что-то придумать. Нашей ближайшей задачей был Редверс.

Редверс должен был умереть. Но как? Кто поверит, что сильного мужчину в расцвете лет ни с того ни с сего валит с ног смертельный недуг? Никто. Внезапная смерть исключалась, но я всегда умела примерять к обстоятельствам свои планы: муж ревнивой истерички, влюбленный в другую, которая к тому же отвечает взаимностью, — разве это не способно подвигнуть жену на безумство? Мне жаль, Анна, но он тебе не пара. Я намеревалась позаботиться о тебе. Скоро ты бы его забыла. Я собиралась забрать тебя с собой в Замок, мою дорогую, любимую сестру. Подыскала бы тебе достойного мужа — ты была бы счастлива. Вот какие у меня были планы. Но прежде должен был умереть Редверс. Я решила подобрать для него убийцу — Моник.

Все равно ей жить недолго. Может умереть через неделю, а может протянуть еще несколько лет. Учитывая состояние ее легких, я бы не дала ей больше пяти. Вдобавок легочную болезнь усугубляют астматические атаки. Я знала наперед, что это плавание не принесет ей продолжительного улучшения. Почему бы ей не сыграть свою роль? Она вызовет к себе всеобщее сочувствие, особенно здесь, на Коралле: больная, истерзанная ревностью жена. К ней не были бы слишком суровы. И ты, Анна, тоже оказалась бы замешана в скандале, но я опять вызволила бы тебя. Добившись власти и положения, к которым всегда стремилась, я смогла бы о тебе позаботиться. И хотя на тебя указывали бы пальцами как на другую женщину, как в свое время искали мотив в том, что ты была племянницей, сама знаешь, все забывается. Неизбежное неудобство, которое я навлекла на тебя в тот раз и собиралась навлечь теперь.

Все равно я тебя люблю, Анна. Никогда не думала, что способна на такое чувство: вероятно, есть еще тайные закутки в моем сознании, о которых я сама не подозревала.

Итак, я решила, что по возвращении домой Редверс должен умереть. Это событие я наметила на сегодняшний вечер. Заранее настроила Моник. Нарочно возбудила в ней ревность: разумеется, очень тонкими способами. Я убедилась, какая может быть польза от Щуки. Все было бы проще простого. Вечером, когда в дом явился капитан, его должна была убить ревнивая жена. Мне только и нужно было, что ждать случая. Я точно знала, что он подвернется из-за ее страсти самой варить кофе. Она так гордилась этим своим единственным семейным достоинством. Я не уставала нахваливать ее, повторяя, что ее кофе лучше, чем чей-либо еще. Оставалось дождаться подходящего момента. Вечером у вас с ним был разговор в саду. Щука выследила и донесла Моник, которая как раз в это время готовила ему на спиртовке кофе в своей комнате. Когда она его сварила, я собралась кое-что подложить в его чашку. Не стану раскрывать, что именно. Скажу только, что это быстродействующее и более или менее безвкусное средство. Он был возбужден. Очевидно, мыслями оставался с тобой. Вряд ли обратил бы внимание на легкий привкус. Когда кофе был готов, я сказала, что, по-моему, голубой пеньюар ей идет больше розового. Как я и рассчитывала, она тотчас кинулась в соседнюю комнату переодеваться. Тогда я воспользовалась моментом: подсыпала в кофе смертельный яд и хорошо перемешала. Когда она вернулась в голубом пеньюаре, все было готово.

Я ушла ждать. Я не находила себе места от нетерпения, без конца мерила шагами свою комнату.

Никогда еще я не совершала ничего близкого этому по масштабам. Это совсем не то, что помочь больным старушкам распрощаться с этим светом. Вдруг я засомневалась, окажет ли мое средство нужное действие, если дать небольшую дозу. Надо было быть готовым ко всему, заранее продумать объяснения, ничем себя не выдать в решающий момент. Я вся дрожала, предчувствуя недоброе.

Решила выпить кофе, чтобы успокоить нервы. Собравшись приготовить кофе и выйдя в коридор, я столкнулась с Перо. В моем состоянии было рискованно с кем-либо заговаривать, и я было подумала идти на кухню. Страшней всего для меня была встреча со Щукой. У нее жуткая интуиция. Нет, я бы не решилась столкнуться лицом к лицу со старухой — что отнюдь не исключалось, если бы я направилась на кухню сразу после того, как сделала убийцу из ее „маленькой мисси“.

Тогда я попросила Перо: „Не принесешь ли мне в комнату немного кофе? У меня был трудный день, я устала“. Сама знаешь, она всегда готова услужить. И на этот раз уже минут через десять вернулась.

Кофе оказался очень горячий, но я всегда пью его горячим. Чуть не залпом проглотив чашку, я налила другую… как вдруг различила необычный привкус. Я пригляделась к только что налитой чашке, понюхала. Запаха не было, но все равно ко мне подобралось ужасное подозрение. „Нет, это невозможно, — разуверяла я себя. — Этого не может быть“.

Но нужно было удостовериться. Я кинулась в кухню за Перо.

— Ты только что принесла мне кофе.

— Да, сестра. — У нее был виноватый, испуганный вид, но она всегда такая: боится, как бы не пожаловались хозяйке.

— Ты сама его приготовила?

— Да, сестра, а что?

У меня отлегло от сердца. Я чувствовала, как похолодела моя кожа, хотя внутри все было как в огне. Тут я вспомнила про осторожность. Вскоре весь дом только и будет говорить о кофе.

— Вам не понравилось, сестра?

Я промолчала.

— Его варила мисси Моник, — сказала она.

— Что?!

— Для капитана, но он не захотел. Его вызвали на корабль. Вот я и подогрела для вас.

— Понятно, — услышала я свои слова, произнесенные словно не моим голосом.

Теперь и ты все понимаешь. Видишь, как важно учитывать малейшие вероятности, если хочешь добиться успеха. Эта их экономия! Я выпустила ее из виду. Все нужно продумывать: ничтожная мелочь способна провалить дело.

Вот твое письмо, Анна. Это я взяла его. Хотела воспользоваться, да так и не успела подложить туда, где она бы его нашла. Теперь уж не найдет. А могло бы сыграть мне на руку. Догадываешься, что было бы, после того как его нашли бы у нее в комнате — чем не мотив?

Но теперь это ни к чему. Правда выйдет наружу. Так оно даже лучше для Рекса. Без меня он никогда бы не осмелился на это, а теперь остается один.

Кажется, это Шекспир сказал: „Долгое прости всем моим грандиозным планам…“? Как видишь, даже напоследок не удержалась от красного словца. Прощай, Анна. Привет Рексу».

Отбросив листки и письмо Редверса, я кинулась в комнату Шантели.

Она лежала на кровати.

— Шантель! — закричала я. — Шантель!

Она не шевелилась. Я поняла, что опоздала, но все равно упала на колени рядом с кроватью и, схватив уже остывшую руку, рыдала:

— Ах, Шантель, Шантель! Что ты наделала!

С тех пор миновало больше двух лет, но воспоминания о той страшной ночи навсегда останутся со мной. Я не поверила тому, что прочитала. Только увидев ее мертвой, до конца осознала случившееся. Редверс взял на себя все хлопоты. Последующие недели прошли как в тумане. Я то и дело перебирала в памяти свою жизнь с Шантелью. Она постоянно врывалась в мои сны в своем привычно веселом, дерзко красивом виде. При жизни она заменила мне сестру, о которой я всегда мечтала. Надеюсь, что и я была для нее как сестра. Она всегда была со мной ласковой и нежной. Но как это уживалось с ее поистине дьявольскими поступками? Как в Роковой женщине из легенды, в ее душе таилась убийца — никогда бы не поверила, что это было так, не откройся она сама.

Между тем события развивались с ошеломляющей быстротой. За неделю до смерти Шантели умерла старая нянька — мачеха Гарета Гленнинга — и, узнав о приближающейся кончине, покаялась перед леди Кредитон. Права была Шантель, когда утверждала, что предмет шантажа рано или поздно откроется.

Леди Кредитон потребовала безотлагательно вернуть в Англию Эдварда, и вскоре я сопроводила его туда — но не на «Невозмутимой леди».

Леди Кредитон встретила меня на удивление обходительно. Она высказала надежду, что, учитывая удар, который последние события должны были нанести Эдварду — неожиданно ставшему ей очень дорогим, — я побуду при нем некоторое время в своей прежней должности: мое несогласие представило бы для нее «неудобство». Так мне пришлось задержаться в Замке.

Моник осталась на острове. От мадам де Лауде, с которой я продолжала переписку в связи с продажей ее мебели, я узнала, что Моник была теперь на попечении нового доктора: молодого человека с современными идеями, который питал сильные надежды на благоприятный исход лечения.

Редверса я не видела: прибыв в Англию раньше нас с Эдвардом, к нашему возвращению он ушел в новый рейс. Сделавшись признанным наследником необъятной империи Кредитонов, он распространил на Рекса ту же щедрость и великодушие, которые прежде выказал по отношению к Дику Каллуму. Рекс остался в компании в должности, которую выполнял до того, как открылось, что он не настоящий наследник, и задержался до конца года в Австралии. После до меня дошли сведения, что он женился на Хелене Деринхем.

Мадам де Лауде, необыкновенно обрадованная тем, что я устроила продажу ее мебели, держала меня в курсе дел. Огненные люди получили вознаграждение за возвращенные бриллианты и — что для них еще важнее — утвердились в мысли, что виной злосчастного происшествия была чужая богиня: когда мальчик повзрослеет, шрамы будут напоминать ему о неудаче и укреплять дух в схватках с врагом. Они верили, что Богиня огня нарочно послала им на выручку свою служанку в облике сестры, которая теперь лежала на христианском кладбище. В следующий великий праздник Огненные люди возложили на могилу Шантели алые цветы и поклялись делать это и впредь.

Я часто вспоминала Шантель. Моя жизнь опустела без нее. Я даже съездила на север, в приход, где прошло ее детство. На кладбище я разыскала могилу, о которой она мне рассказывала. Плита покосилась и почти сравнялась с землей — я с трудом разобрала надпись: «Шантель Спринг». Я представила, как сюда приходила мать Шантели, как решала дать ребенку, которого она носила, если он окажется девочкой, это имя. Расспросив соседей, я разыскала сестру Шантели Селину. Мы разговорились. Она не знала всей правды, и незачем было ее посвящать. Она считала, что Шантель умерла, случайно передозировав снотворное. Селина с гордостью отзывалась о сестре. Как выразилась бы Шантель, это была правда, но не вся правда.

— Уже ребенком она была красавицей. Совсем не то что мы, все остальные. Знала, чего хотела, и со всей страстью добивалась. Мы всегда говорили, что она достигнет всего, чего захочет. Конечно, она была много моложе нас. Наша мать умерла при ее родах, и мы ее баловали, но она была всегда веселая и ласковая. Мы так удивились, когда она избрала профессию сестры. А она ответила, что смотрит на нее как на ворота. Только когда вышла замуж за того миллионера, до нас дошло, что она имела в виду. Но недолго длилось ее счастье. Бедная Шантель: столько иметь и всего лишиться!

Я вернулась домой опечаленная, продолжая оплакивать ее… и Редверса.

Мне нельзя было задерживаться в Замке. Я твердо решила, что уеду к возвращению домой Редверса. Нужно было заново начинать жизнь.

Занимаясь хлопотами по поручению мадам де Лауде, я возобновила знакомства с антикварами, которых знала в прошлом. Один из них без обиняков сказал, что я попусту трачу время в Замке. У меня превосходные познания. Если я соглашусь, для меня найдется место в его компании. Я обещала подумать.

Я поднялась на крутой склон с видом на реку, откуда виднелись порт и стоявшие на якоре корабли: барки, бригантины и быстроходные клиперы, которых вытесняли современные пароходы… Невольно вспомнилось, как в детстве я приходила сюда с Элен и жадно внимала ее рассказам о великолепной «Леди-линии».

Моя жизнь сделала полный оборот. Снова надо было принимать решение. Вскоре Эдварду предстояло уехать в школу. Ничто больше не держало меня в Замке — остаться значило цепляться за старую жизнь, к которой не было возврата.

Странная, однако, штука жизнь. Только примешь решение, как она путает твои планы, подбрасывает новые неожиданности. Однажды я получила письмо от арендаторов Дома Королевы. Они срочно звали меня к себе.

Близилось лето. Миновав чугунные ворота и залюбовавшись восковой красотой куста магнолии, я вдруг почувствовала, что вернулась домой, и, хоть это возвращение не сулило восторженного счастья, которого я когда-то ждала от жизни, по крайней мере, я могла найти в этом доме покой. Я постучала. Опрятная горничная открыла мне дверь и впустила в холл. Он был обставлен в точности так, как обставила бы его я сама. В центре стоял тюдоровский трапезный стол, украшенный стильной оловянной посудой. На лестничном пролете, где когда-то стояли мы с Редверсом перед разъяренной тетей Шарлоттой, возвышались «дедушкины» напольные часы ньюпортской работы. «Тик-так! Здрав-ствуй!» — приветствовали они меня.

Арендаторы встретили меня извинениями. В Америке у них была дочь, только что родившая двойню. Она давно звала их к себе — наконец они решились. Они сообщали мне, что желают раньше срока прервать аренду, сделали оговоренный ремонт и готовы уступить по весьма сходной цене мебель. Их решение было окончательным.

Я сразу поняла, как поступлю. Вернусь домой и займусь антикварным делом. За продажу имущества мадам де Лауде я получила положенные комиссионные, кое-что отложила из жалованья. Хватит ли этого для начала? Мои жильцы не торопили меня с оплатой обстановки — так сильно было их желание поскорее уехать.

Будет ли успешной моя попытка? Это был для меня словно вызов. Я обошла Дом Королевы, поднялась по лестнице в свою комнату. Как прекрасно она теперь смотрелась! Никогда больше не буду ее заставлять. Начну с малого. Если стану что-то приобретать, непременно поставлю на свое исконное место. Я справлюсь, смогу. У меня больше не было сомнений.

Потом я прошла в комнату Королевы. Драгоценная кровать стояла на месте. Я обернулась на зеркало. Тотчас вспомнилось, как, глядя в это зеркало, я видела себя,какой стану через много лет. «Старая мисс Брет. Она немного со странностями. Что-то там о ней говорили. Кажется, кого-то убила?»

Но теперь я не видела в зеркале старой мисс Брет. Все разом изменилось. Не осталось никаких загадок. Я знала, как умерла тетя Шарлотта.

Кроме того, я знала, что принимаю вызов.

Элен вернулась ко мне. Что-то не задалось у мистера Орфи, и она больше не могла позволить себе праздности. Элен регулярно доставляла свежие новости из Замка.

— Право слово, Эдит говорит, она прямо ошарашена. Выходит, хозяин теперь капитан Стреттон — верней, капитан Кредитон. Мистер Рекс вернулся домой, а с ним миссис Рекс — такая важная. Хоть он у нее под каблуком, но Эдит говорит, если подумать, она вообще-то права.

Я уходила с головой в дела, чтобы не оставалось времени ни на что другое. Естественно, это не всегда получалось. Хоть я и перевернула новую страницу жизни, все равно мне никогда не забыть того, что было.

Однажды Элен явилась с новой вестью.

— Миссис Стреттон, то есть миссис Кредитон, умерла… Там, на своем острове. Этого ждали много месяцев. Можно сказать, избавление.

Пришла осень. Порт был полон судов. Я по привычке взбиралась на гору и любовалась кораблями: важными «леди», между которых только однажды затесалась простолюдинка — «Роковая женщина».

Я и сейчас берегла ее носовую фигуру. Всякий раз гадала, глядя на нее: он хоть изредка вспоминает обо мне?

Как вдруг, уже под вечер, когда с реки тянуло туманом, а паутина на оголившихся кустах украсилась бриллиантиками росы, я услышала стук калитки и шаги по плиткам дорожки.

Я затаилась у двери. Навстречу шел он.

«Как он изменился, — мелькнуло у меня в голове, — постарел… оба мы стали старше».

Только когда он приблизился ко мне и взял в руки мои ладони, я разглядела, что на самом деле он нисколько не изменился. Тот же напевный голос, та же лукавая усмешка в прищуренных глазах. Нет, все же была одна перемена. Он был свободен.

В этот осенний вечер в саду Дома Королевы мне вдруг открылось — нам обоим открылось, — что наше будущее в наших руках.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Оплошность, ложный шаг (фр.).

(обратно)

2

Персонаж романа Ч. Диккенса «Давид Копперфильд».

(обратно)

3

Роковая женщина (фр.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая ДОМ КОРОЛЕВЫ

  1

  2

  3

  4

Часть вторая ЗАМОК

  5

  6

  7

  8

  9

Часть третья «НЕВОЗМУТИМАЯ ЛЕДИ»

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

Часть четвертая КОРАЛЛ

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

*** Примечания ***