КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Мавритания [Анна Ковальска-Левицка] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Анна Ковальска-Левицка Мавритания

От автора

Если нам случается пережить что-то по-настоящему интересное, что подействовало на наше воображение и вызвало большое волнение, мы испытываем потребность поделиться своими мыслями с окружающими. Хочется хотя бы часть полученных сведений, наблюдений, своих размышлений передать другим. Именно в силу потребности рассказать о путешествии, которое для меня оказалось не только захватывающей экспедицией в африканское средневековье, по и настоящим приключением, появилась эта книга. Теперь благодаря представившейся возможности издания «Мавритании» на русском языке я испытываю радость от того, что снова могу поговорить об этой прекрасной стране, на сей раз с советским читателем.

Предварительно мне хотелось бы сделать некоторые пояснения. Я — этнограф, в Мавритании меня прежде всего интересовал человек и в значительной мере традиционная культура мавританского общества во всех ее проявлениях. В силу консерватизма, присущего этой стране, приверженности собственным традициям, что является одной из главных черт мавританской жизни, мне необходимо было глубже ознакомиться с историей западной части Сахары. Без знания ее общественной структуры многие элементы экономической и культурной жизни были бы для нас совершенно непонятны.

Под «традиционной» культурой Мавритании я понимаю не какие-то далекие, сохранившиеся только в памяти старшего поколения отголоски ушедшего прошлого, а саму живую культуру Мавритании, но основанную на самобытных традициях. Рядом с ней делает первые шаги «новая» цивилизация, которая использует образцы современной европейской. Можно сказать, что я присутствовала при ее рождении, наблюдала, как утверждались новый общественный и политический порядок, новая экономическая система, новая система образования. К этой новой для Мавритании культуре я не раз возвращалась в книге. Ей посвящена последняя глава — «Рождение современного государства». Со времени моего пребывания в стране, то есть с 1968 года, прошло более десяти лет, в течение которых цивилизация шла вперед все ускоряющимися темпами. Гармоническое развитие нарушалось политическими событиями последних лет, в равной мере связанными как с внешней политикой (отношения с Алжиром, проблема Испанской Сахары[1]), так и с внутриполитическими проблемами (общественные волнения на рудниках и заводах, Фронт ПОЛИСАРИО, смена правительства). Поэтому сегодняшний день Мавритании — ее политика, экономика и общественная жизнь — завтра в определенной степени теряет свою актуальность и превращается в хронику одного из периодов развития этой страны.

Следует, однако, помнить, что перестройка отношений, связанная с развитием экономики (рудники, промышленные предприятия, современная торговля, транспорт), с созданием государственной администрации, с развитием образования и т. д., охватывает в Мавритании прежде всего легкодоступные районы — берега реки Сенегал, Сахель и морское побережье, а в глубине страны — железные и медные рудники. В свою очередь, внутренние районы Сахары, которые не только непригодны для сельского хозяйства и интенсивного животноводства, но и лишены природных богатств, а также путей сообщения, продолжают оставаться за пределами воздействия цивилизации.

Существенное значение для развития мавританского общества имеют уже упоминавшаяся выше приверженность населения древним традициям и та роль, которую играет ислам.

Без знания древней истории невозможно понять Мавританию первых лет ее независимости, а без обзора того, что происходило там непосредственно после создания независимого государства, невозможно понять ее последующую судьбу, ее внутренние преобразования. Хочу выразить надежду, что я выполнила свою задачу: показала Мавританию первых лет ее политической самостоятельности.


Анна Ковальска-Левицка

Вместо предисловия

«Лендровер» остановился у посольства Мавритании в Дакаре. Отсюда начинается наше путешествие, полное волнений и ярких впечатлений. Мы пробираемся по глубокому песку, который здесь служит тротуаром. Перед нами живописная, сверкающая белизной вилла, выдержанная в «мавританском» стиле, насколько его можно было соблюсти в здании, возведенном французами. Мы проходим через изысканную арку и оказываемся в небольшом песчаном патио, в котором возятся черные малыши. Это дети обслуживающего персонала, чьи небольшие жилые домики расположились на другой стороне двора. В тени, отбрасываемой стеной прямо на земле сидит группа мавров. Ослепительно белая одежда, тяжелые замысловатые черные тюрбаны, лица с чистой матовой кожей и выражение полной безучастности, почти пренебрежения — все говорит об их благородном происхождении. Позднее мы не раз будем наблюдать подобные сцены — группы сидящих мужчин, часами абсолютно ничего не делающих. Мы встретимся с ними в городах, в ксарах*[2], перед палатками в бруссе[3] как в самой Мавритании, так и в соседнем Сенегале.

Мы растерялись, поскольку из патио много дверей вели в разные комнаты. К счастью, из одного строения вышла молодая полная мавританка в голубой, искусно задрапированной тунике. Тяжелые браслеты на щиколотках ног делали ее движения неторопливыми, на узких запястьях рук тоже позванивали браслеты, а по обеим сторонам лица свисали янтарные кольца, нанизанные на полоски крашеной кожи. Красавица приблизилась к нам и с улыбкой спросила по-французски, чем могла бы быть полезна. Я — новичок, и, хотя уже проглотила большое количество томов, описывающих жизнь этой страны, многое меня не перестает поражать. Я не могла свыкнуться с тем, что мавританская действительность оказалась более экзотической, чем я себе представляла. Моя Шахразада — секретарь посольства. Она провела нас в прохладную комнату, уставленную европейскими креслами, где уже сидели и другие посетители. Страна находилась на пороге своего развития, и не было ничего удивительного в том, что многие хотели поселиться здесь, открыть свои предприятия, заняться перевозкой грузов, работать на вновь открытых шахтах и т. д.

Напротив нас в кресле расположилась очень полная особа, на вид ливанка или сирийка, в ярком платье и с массой украшений. Рядом с ней несколько симпатичных девушек самого разного цвета кожи. Госпожа намерена привлечь интерес к своему заведению (назовем его осторожно «пансионом девушек») в Нуакшоте, столице страны. Энергично жестикулируя, она пытается убедить упрямого чиновника в белой тунике дарраа в необходимости такого рода заведения в каждом уважающем себя городе. Девушки безучастны к происходящему, лениво грызут ногти. Они равнодушно ждут, чем кончатся дипломатические переговоры их покровительницы.

Среди присутствующих находится сенегалец — владелец грузовика, который собирается открыть собственную транспортную линию Росо — Атар. Ну, и мы, пожалуй, самые экзотические на этом африканском фоне.

Внезапно с мягким перезвоном раздвигается занавеска из цветных бусинок, нанизанных на плотно прилегающие друг к другу бечевки, за которой скрывается дверь, и оттуда появляется стройный мавр. Ниспадающие на плечи концы тюрбана образуют вокруг шеи подобие воротника, длинные волнистые волосы обрамляют голову черным ореолом, орлиный нос, темные блестящие глаза, белое лицо и презрительно очерченный рот говорят о его принадлежности к арабскому племени воинов. С суровым выражением лица он протягивает руку моему мужу, пожимает руку нашему шоферу, и — тут моя непростительная оплошность! — я тоже протягиваю ему руку… Минута колебания, пренебрежительная гримаса, и, вероятно не желая при всех обидеть иностранцев, он с нескрываемым отвращением едва касается кончиков моих пальцев. Я забыла, что уже почти нахожусь в Исламской Республике Мавритании и что я всего-навсего женщина. Пристыженная, даю себе еще одну клятву — забыть на время привычки европейской женщины и поступать согласно девизу английских этнологов, который гласит: «Чтобы понять черных, надо думать как черные». В моей интерпретации это могло бы звучать так: чтобы понимать жителей Мавритании, надо думать как мавританцы.


Общая фотография «героев) книги (слева направо) Мамаду Бальде, вождь племени идау-эль-хадж, секретарь партии, фельдшер Али Бои, мой муж с мальчиком-переводчиком и наш проводник Сиди Моктар
Нас отправляет в научную экспедицию Фундаментальный институт Черной Африки в Дакаре, сокращенно ИФАН. Оформление визы идет быстро, спустя полчаса мы уже покидаем посольство. Последняя формальность выполнена, утром — отъезд.

Комната для гостей в ИФАНе, в которой мы живем уже два месяца, вся завалена багажом и грузом. Раскладушки, пакеты с постелью, продовольствие, кухонные принадлежности, картонные коробки с минеральной водой «Эвиан» в больших литровых бутылках, карты, фотоаппараты, блокноты и т. д. Наконец, тщательно упакованы подарки для наших будущих хозяев: зеленый чай, сахарные головы, сласти для детей и сигареты для мужчин. Я лежу на тахте посреди всего этого волнующего воображение беспорядка, вслушиваюсь в гудение кондиционера и пробивающийся сквозь него шум волн Атлантического океана. Пытаюсь в последний раз вспомнить все прочитанное о том, что завтра станет явью.

Итак, Мавритания находится в Северо-Западной Африке. Ее границы: с запада — Атлантический океан, далее на север — Алжир, на востоке — Мали и на юге — Сенегал. Страна занимает 1030,7 тысяч квадратных километров (в три с половиной раза больше Польши), население — 1 миллион жителей[4]. У нас я среднем на квадратный километр приходится около 107 жителей, в Мавритании не наберется и двух. Большая часть страны представляет собой каменистую пустыню, но встречаются и песчаные барханы. Только на самом юге условия позволяют заниматься сельским хозяйством. В многочисленных оазисах Сахары, на плато Адрара и Таганта, растут финиковые пальмы. Нет ни одной постоянной реки, ручья, кроме пограничной реки Сенегал. В глубинных районах страны единственным источником воды служат примитивные колодцы.

Мавритания обрела независимость в 1960 году, но еще за два года до этого события в безводной пустыне началось строительство столицы — Нуакшота. В 1968 году в Мавритании не было ни одного километра дороги с твердым покрытием (за исключением улиц столицы). Дороги были либо грунтовые, либо отмеченные кучками камней, либо вовсе ничем не обозначенные. Единственная железнодорожная линия длиной 650 километров, открытая незадолго до нашей поездки, проходит по абсолютно безлюдной пустынной местности. Она соединяет рудник, находящийся в глубине страны, с портом на Атлантическом побережье. В Мавритании нет ни одной постоянной автобусной линии, всего две регулярные авиалинии. На трассе Дакар — Нуакшот самолеты летают два раза в неделю, на линии Нуакшот — Атар — раз в неделю. В 1966 году было зарегистрировано 419 автомашин[5].


Здание ИФАНа. Сен-Луи
Основное богатство Мавритании — скот, финики, гуммиарабик, рыба, соль из открытых разработок в Сахаре. Недавно добавились железо и медь.

Основные экономические проблемы — нехватка воды, скотоводство, превратившееся в бич Сахары, поскольку увеличивающееся количество животных все больше опустошает земли, кроме того, интенсификация сельского хозяйства, поиски минерального сырья.

Важнейшая социальная проблема расовая неоднородность страны: арабы, арабизированные берберы (мавры) и негроидные народы.

Основные проблемы внешней политики Мавритании — национальное и культурное тяготение негрского юга к Сенегалу. Во внутренней политике на передний план выступает соперничество мавров и марабутов, а также борьба марабутов за власть. Государственными языками, которыми пользуются в школах и учреждениях, являются арабский и французский.

Сухие цифры, малоубедительные факты пока существуют сами по себе. Они еще не связаны с личными впечатлениями. Насколько все написанное и рассказанное об этой в общем еще мало известной стране соответствует действительности? Я даю себе обещание смотреть и слушать, ничего не упускать из виду, всегда быть наготове с завтрашнего дня!

Три города

Весь день мы двигались от Дакара на север вдоль побережья Атлантического океана. Всевозможные попытки приспособить машину к тропическим условиям дали немного. Мы буквально сварились во влажном морском зное, но зато благодаря безукоризненно действовавшей вентиляции были сплошь покрыты пылью цвета киновари. Приближается вторая половина дня, и дышать становится легче. Но дело не только в этом: мы рядом с Сен-Лун. Это прелестный город с исключительно мягким микроклиматом. Порт расположился в устье реки Сенегал, со стороны государства Сенегал, и, хотя сам город не относится к Мавритании, он служит своего рода воротами, через которые входишь в эту страну.

Мост ведет нас к центру города. На самой высокой точке выдвинувшегося в море острова, который обнимают оба рукава реки, стоит прекрасное здание местного отделения ИФАНа. В нем располагаются один из лучших музеев Западной Африки, огромная библиотека, многочисленные научные лаборатории и, что для нас в этот момент особенно важно, комнаты для гостей в самой верхней части здания. С террас открывается великолепный вид на город и реку, впадающую в море. Здесь в первый, но далеко не в последний раз мы убедились, каким превосходным помощником в путешествии оказался наш шофер Мамаду Вальде. Он из народа фульбе, живущего на плато Фута-Джаллон в Гвинее. В Западной Африке не было такого места, где бы у Вальде не нашлось родственников, соплеменников, друзей по службе в армии или просто приятелей. И здесь, в ИФАНе в Сен-Луи, швейцар был его земляком, товарищем по детским играм. Нас пригласили в дом хозяина на великолепную рыбу с кашей из проса, приправленную душистым острым соусом и измельченными листьями баобаба. До чего же мир мал, если европейская цивилизация шагнула так далеко! В комнате, куда пас проводили, стояла «полированная» супружеская кровать, над которой висел коврик с оленями и на нем свадебная фотография. Единственно, чем отличалась эта комната от комнаты европейского мелкого буржуа — цвет кожи новобрачной и ее курчавого жениха, смотревших на нас с фотографии. Зато одежда всей семьи, не свадебная, а в которой они встретили нас, очень отличалась от европейской. Он был одет в вышитое бубу*, она — в тунику и восхитительно заколотую чалму. У первенца под свободной рубашкой был пояс, с которого свисали многочисленные гри-гри*, амулеты, благословленные святейшими марабутами, ракушки, козьи рога, камешки и мешочки с таинственным содержимым, полученные от колдунов. Каждый из предметов обладал своим магическим действием: против болезней, укусов ядовитых насекомых, гибели в воде и т. д. «Вооруженный» всем этим набором, ребенок мог спокойно бегать по берегу.

Сен-Луи — город сенегальский, но его богатая история тесно связана с Мавританией и прежде всего с гуммиарабиком, который с XVI века становится основным продуктом экспорта страны. В какой-то период он даже оттеснил на задний план прибыльную торговлю рабами. Мы еще вернемся к этому продукту зарослей акации, здесь же только заметим, что в южной части Мавритании, на ее побережье, в течение двух веков продолжались ожесточенные войны за удержание монополии на торговлю золотом, рабами и… гуммиарабиком.

Первыми в XV веке основали морской торговый порт в Аргене португальцы. Позднее возник Портендик, недалеко от нынешней столицы Мавритании. За эти порты с переменным успехом воевали португальцы, испанцы, голландцы, англичане и французы. Разрушаемые и вновь восстанавливаемые, они переходили из рук в руки. В конце концов они пришли в упадок, и началось широкое строительство портов на реке Сенегал.

В 1638 году уроженец Дьеппа Тома Ламбер создал в устье Сенегала «поселение», как говорилось в источниках тех лет, а несколькими годами позднее здесь обосновалась французская торговая компания, которая и положила начало будущему Сен-Луи. Окончательный упадок двух конкурировавших между собой портов, расположенных севернее, вызвал бурное развитие города. Арген был основательно разрушен в 1727 году. В начале XX века путешественники Грювель и Шюдо на месте, где когда-то стояла неприступная крепость Портендик, с трудом разыскали несколько засыпанных песком пушек и кирпичей. Развитию молодого города Сен-Луи способствовало его местоположение. Он находился в устье реки, которая была дорогой, ведшей в глубь Мавритании и в районы, принадлежавшие более поздним государствам — Мали и Сенегалу. Со временем Сен-Луи превратился во влиятельный торговый, административный и культурный центр. Здесь разрабатывалась и концентрировалась вся колониальная и торговая политика Французской Западной Африки, отсюда отправлялись в путь исследовательские и военные экспедиции. В течение какого-то времени Сен-Луи был даже столицей Французской Западной Африки, позднее ею стал Дакар. Наконец, он был и первой столицей создававшегося мавританского государства, а работавший тогда в Сен-Луи будущий президент Мавритании именно здесь принял решение о строительстве новой, уже действительно мавританской столицы — города Нуакшота.

Так, Сен-Луи, «дважды покидаемая столица», после 1960 года (дата перенесения столицы в Нуакшот) утратил свое политическое значение. Отсюда уехали административные учреждения, а с ними массы чиновников, заполняющие все столицы, независимо от географических широт. Замерла торговля, затихла интеллектуальная жизнь, которая когда-то сосредоточивалась вокруг бывшего Французского института Черной Африки, также переведенного в Дакар.

Сен-Луи превратился в тихий город, погруженный в воспоминания о прошлом, он становился все менее французским и все менее европейским, но при этом не утрачивал своей красоты. Он сохранил отчетливые следы своей долгой истории, характерные черты города, расположенного на границе различных культур и эпох. Центр Сен-Луи — это типичный колониальный романский город конца XVIII — начала XIX века. Он с таким же успехом мог бы быть как французским, так и португальским или испанским: живописные дома, арки, веранды-террасы. Узкие улочки заполнены складами и магазинами торговцев всех национальностей. Тихие маленькие гостиницы с фонтанами и зеленью соседствуют с мечетями, с которых по вечерам доносится молитва муэдзинов*. Мусульманские дома обращены к улице глухой белой стеной. Пышные листья пальм вдоль улиц, великолепие красок цветущих бугенвиллей на стенах. Вся эта старая светская и разномастная изысканность богатого центра города плотно окружена тысячами каморок, сколоченных и слепленных из глины, досок, пальмовых листьев и жести, покрытых обрывками реклам. Здесь носятся ватаги ребятишек, роются куры, бродят бесшерстные овцы с длинными, меланхолически повисшими ушами. Жизнь этих самых бедных кварталов сосредоточена главным образом на берегу. Тут стирают, берут воду для питья, ловят рыбу, выбрасывают мусор, купаются, здесь же причаливают экзотические лодки, которые перевозят вверх по реке товары и людей.

Жители под стать своему городу. Медленно движутся двухколесные повозки, черные возницы одеты в конусообразные шляпы с геометрическими узорами, сплетенные из разноцветного лыка. Черные молодые люди из селений, расположенных в долине реки Сенегал, ведут осликов, нагруженных овощами. Рыбаки прямо с лодок продают только что пойманную рыбу. В толпе гордо выступают мавры в белой одежде, мавританские и негритянские дети возвращаются из коранической школы, тучные ливанцы выводят на вечернюю прогулку свои многочисленные семьи, а в маленьких кофейнях скучают редкие европейцы.


Лодка на реке Сенегал, груженная углем
Хотя климат города смягчает близость океана и реки и даже послеполуденные часы можно считать вполне терпимыми, все же настоящая жизнь начинается только с наступлением сумерек. Движение на улицах становится оживленным, возвращаются рыбаки, небольшие рестораны заполняются посетителями, слышны песни, музыка. Мы впитываем в себя ночь, стоя на высокой террасе. Усталость прожитого дня исчезает с приходом ночной прохлады. Отчетливо доносится пение из «резиденции» какого-то благочестивого братства. Эту ночь оно отдало танцам, которые приводят его членов в состояние религиозного экстаза. На другом берегу реки справляют свадьбу, грохочущие удары барабанов в темноте вызывают волнение. При лунном свете река напоминает жемчуг. На противоположном берегу кто-то открыл двери дома, и яркая полоска света на мгновение прервала ровную водную гладь. Все это: темнота и свет, голоса, запахи, абсолютно незнакомое окружение — создает особое настроение, которое нельзя передать словами.

С рассветом мы покидаем город. День еще не наступил, в узких улочках лежат большие тени. У стены одного из домов стоят несколько десятков деревянных табличек, исписанных арабскими буквами. По всему видно, что уроки еще не начались, и ученики не взяли оставленные со вчерашнего дня «школьные пособия». Когда мы проезжаем последние пригородные кварталы, на улицах появляются первые прохожие.


Стирающие негры на реке Сенегал
Мы едем вдоль берега к месту переправы. В самый полдень мы наконец у пристани парома, который перевозит пассажиров на мавританскую сторону, в селение Росо. Небольшое здание на сенегальской стороне — это контрольно-пропускной пункт и таможня. Рядом с нашей машиной ждут своей очереди уже несколько грузовиков, везущих товар из Дакара в сахарские селения. Дакар все еще держит первенство в торговле с Мавританией. Мамаду Бальде исчез с нашими паспортами для выполнения необходимых формальностей. А мы пытаемся в этом голом, пустынном месте найти хотя бы подобие тени, которая защитила бы нас от палящего солнца. Формальности превращаются в бесконечность, в то время как каждую минуту от берега отчаливает пирога, до самых краев нагруженная людьми и товарами, и никто их не контролирует, никто не проверяет документы. Такой здесь закон: только пассажиры парома вызывают интерес властей и на них направлена вся бюрократическая энергия таможенников. Кроме одного этого контрольного пункта, граница между двумя государствами открыта для любых малых и крупных лодок. Наконец пришла и наша очередь, «лендровер» медленно вползает на неустойчивый паром, и мы отчаливаем от берега.

Я наблюдаю за жизнью реки. Вокруг нас много раскрашенных лодок, переполненных стоящими пассажирами в длинных одеждах. Узелки и корзины они сложили на дно. Движутся черные лодки с древесным углем в джутовых мешках. Оказывается, Мавритания, почти полностью лишенная растительности, экспортирует древесный уголь. Его выжигают в редких, сильно вырубленных акациевых лесах. Уголь продают в Сенегал, где его используют как топливо для небольших железных печек, на которых готовят пищу.

Мавританский берег приближается. Уже видны группы черных мужчин, стоящих по колено в воде и стирающих белье. Место швартовки парома — это «прачечная» всего Росо. На высоком берегу, куда не доходят паводковые воды в период дождей, выстроились ряды небольших будок, сооруженных из гнутых шестов и камыша. Это — «отели» для ожидающих перевоза через реку или прибывших на мавританскую землю. Затем идут дома более основательной постройки из глины — без окон, со сводчатыми галереями со стороны улицы. Как правило, рядом с жильем располагаются и ремесленные мастерские, и торговые лавки. Город стоит на самой границе, и здесь идет как легальный, так и нелегальный международный обмен. Одновременно в Росо — самый крупный в этом районе базар, где сельскохозяйственные плоды, выращенные на полях, расположенных в долине реки, обмениваются на продукты, привезенные с севера, субсахарской зоны или из самой Сахары. Торговый центр — это базар, где в лавочках можно приобрести все, что необходимо крестьянину, живущему за рекой, или кочевнику из глубинных районов страны.

Европейца, привыкшего к определенному порядку, поражает полное безразличие к внешнему виду как города, так и домов. Улицы пыльные, в ухабах, полные мусора и отбросов. Вдруг нас обдало тяжелым запахом падали. Через несколько шагов мы увидели лежащий поперек тротуара разлагающийся труп довольно крупного теленка, и никто не уберет его, пока он не сгниет, а остальное не высушит зной. Мертвое животное, если оно не убито для совершения обряда, бесполезно, и самое простое — выбросить его на улицу. Кому может повредить то, что через несколько дней оно будет отравлять воздух ближайшего района? Вокруг сдохшего теленка снуют, поднимая пыль, куры, посреди дороги бредут ослики, нагруженные бурдюками с водой и другими товарами. Под арками в этой пыли и «оргии» запахов сидят группки попивающих чай мавров, занятых разговором или только созерцанием монотонной жизни селения.

Основную часть населения Росо составляют негры из различных племен, живущих по берегам реки. Если увидишь кого-то, занимающегося физической работой, это обязательно будет человек с черным цветом кожи. Торговцы также преимущественно чернокожие, как и торговки на базаре, — среди негритянских перекупщиков большинство составляют женщины. Рядом с ними выделяются надменные, с более светлым оттенком кожи женщины кочевников-фульбе, приехавшие сюда со своих стоянок, которые расположены в радиусе нескольких десятков километров от реки. Они приехали продать кислое молоко и масло. Их ослики, бредущие на рассвете по улицам Росо, увешаны наполненными молоком зебу, овец и коз бурдюками из козьих шкур. На базаре молоко выливают в глубокие миски, выдолбленные из ствола дерева, и продают, отмеривая ковшом. Рядом стоят стеклянные бутылки с топленым маслом. Вечером, когда весь товар продан, торговки наполняют пустые бурдюки речной водой и возвращаются в свои стоянки в глубь страны. Большинство населения Росо составляют мавры. Они владеют великолепными домами, мастерскими, магазинами, в их руках сосредоточена вся крупная торговля.

В Росо, как и на другие базары в долине Сенегала, стекаются многочисленные кочевники. Они отправляются на юг с окончанием сезона дождей. Поиски корма вынуждают устраивать стоянки вблизи реки. В период дождей продают скот, который экспортируется в Сенегал, а также запасаются товарами, которые производит Шеммама. Селение оживает, по улицам бродят приезжие, совершаются крупные и мелкие торговые сделки.

Первое, что предстояло нам сделать в Росо, — это найти таможню и пограничную полицию, заявить о своем прибытии и поставить печати в паспортах. На набережной, куда пристал паром, ничто не свидетельствовало о существовании подобного учреждения. Начались поиски. Мы проехали по главной улице, идущей через весь поселок. Безрезультатно. Прохожие, которых мы спрашивали, искренне удивлялись нашему стремлению соблюсти порядок и ничем не могли помочь. Наконец нам удалось найти глиняное строение с закрытыми окнами и большой зеленой вывеской, на которой была сделана надпись на двух языках — арабском и французском. Казалось, мы достигли намеченной цели. Увы, внутри было совершенно пусто; служащие отправились на полуденную сиесту, а дежуривший там солдат был весьма удивлен нашей настойчивостью.

— Вы направляетесь в Нуакшот и у вас имеется письмо от ИФАНа министру культуры? Ну, так поезжайте туда и отдайте его куда следует. Почему нас здесь, в Росо, это должно интересовать? У вас есть визы? Прекрасно, значит, вы приехали легально, а этого должно быть вполне достаточно для вашей чересчур щепетильной совести.

Мы последовали его совету и отказались от дальнейших поисков властей (на обратном пути нам также не удалось познакомиться с сотрудниками пограничной службы). Пересечение границы Мавритании произошло без всяких формальностей.

Центром «туристской» жизни Росо служит местный отель под скромным названием «На привале». Это весьма характерное заведение для данной географической шпроты, поэтому оно заслуживает того, чтобы на нем остановиться. Длинное одноэтажное здание отеля (в городе нет пи одного двухэтажного строения) тянется вдоль главной улицы. Со стороны внутреннего двора и вдоль фасада здания идет галерея с арками, которые днем спасают от жары, ночью позволяют спать на свежем воздухе, а зимой защищают от проливных дождей. Навстречу выбежал черный бой в тропической одежде и проводил нас в отведенные нам апартаменты. Просторная комната была скромно обставлена. Кроме огромной кровати под москитной сеткой, шкафа с оторванной дверцей и двух кресел, в ней ничего не было. Окон тоже не было, одна дверь вела во внутреннюю, другая во внешнюю галерею, ни одна дверь не запиралась.

Здесь следует сделать небольшое отступление. Мы убедились, что в Мавритании пет воровства. Не было случая, чтобы у путешественника что-нибудь пропало. Мы оставляли нашу машину со всем имуществом, хотя оно и было скромным, но для тех условий представляло большую ценность, на стоянках, на улицах и торговых площадях ксаров, даже на улицах столицы, а это уже город с населением в несколько тысяч человек. Часто во время нашего отсутствия машину рассматривали, однако никому и в голову не приходило что-нибудь присвоить. По традиции в Мавритании грабеж считается привилегией представителей высшего класса — мавров, обычное же воровство заслуживает самого глубокого презрения.

Кроме нескольких комнат для посетителей в отеле «На привале» имелись бар и большая столовая с превосходной провансальской кухней — владельцем был француз. Мы разыскали кабину с душем — истинное блаженство в стране, где по тебе постоянно текут струйки пота и все тело покрыто слоем пыли. Описание отеля будет неполным, если не упомянуть большую облезлую добродушную овчарку, жившую при нем, которая должна была напоминать европейцам их семейные поездки. Мусульмане не удостаивают собак своим расположением, а «заморские» гости редко здесь задерживаются. Собака выглядела заброшенной и печальной.

Нага водитель и сопровождавший пас на этом этапе путешествия молодой дакарец Моктар расположились на ночь во дворе, воспользовавшись одной из походных кроватей, которые мы взяли в ИФАНе. Здесь принято, что лица, обслуживающие гостей отеля, бесплатно располагаются в пределах гостиничных строений. Я им искрение завидовала. В нашей комнате, тщательно опрысканной инсектицидами, стоял ужасный запах. Хотя нам была обеспечена ночь без москитов, зато грозило удушье. Вечер подошел быстро. Сытые, вымывшиеся и отдохнувшие, мы присели на ступеньках в тени галереи, чтобы в темноте наступившей ночи вобрать в себя немного прохлады. Ночная прогулка по городу, которую я заранее предвкушала, оказалась невозможной.

Ночь была темная, и ни одна лампа не освещала этой кромешной темноты.

Мы были единственными жильцами-европейцами, я думала, что вообще единственными жильцами, но вскоре из комнат стали выходить другие гости. Двое из них подсели к нам, и началась беседа. Один — настоящий мавр (он оказался служащим какого-то министерства в Нуакшоте и теперь возвращался из отпуска, проведенного в родном Алеге), другой — элегантный чернокожий юноша в шелковой одежде, напоминавшей сутану, в маленькой круглой вышитой шапочке, с мягкими движениями аристократа. Оба говорили на хорошем французском языке — признак того, что они окончили среднюю школу. Вскоре появился медный поднос со всеми принадлежностями для чая. Мавр распоряжался и угощал, а молодой «семинарист», как мы его назвали, занялся сложным ритуалом приготовления этого великолепного напитка. Говорили о прошлом, настоящем и, главное, о будущем Мавритании, о нашей родине, не обошлось без любезностей и комплиментов Встреча оказалась чрезвычайно интересной, а министерскому служащему вообще повезло: мы согласились подвезти его до столицы в нашем «лендровере» (надо заметить, что место в грузовике на этой трассе стоит тысячу африканских франков, а для Мавритании это большая сумма). Хотя мы его не просили, он выразил готовность показать нам Нуакшот — город-порт, познакомить с интересными людьми. Словом, он был преисполнен добрых намерений.

Я полюбила Мавританию и ее жителей, особенно настоящих кочевников Сахары, и чувствовала их доброжелательность; думаю, что меня не сочтут неблагодарной, если я коснусь одной, не самой лучшей черты характера большей части мавров, особенно марабутов. Классическим представителем этой группы был наш новый знакомый из отеля, а впечатление от первого с ним общения позднее подтвердилось. Впоследствии мы старались быть менее легковерными, чтобы избежать серьезных осложнений.

Итак, только что приобретенный знакомый, получив обещание, что мы довезем его до столицы, на рассвете предстал перед нашим сервированным столом. На вопрос, завтракал ли он, скромно ответил, что нет, так как боялся опоздать. Конечно, по польскому обычаю, мы пригласили его к столу, и он с готовностью воспользовался предложением. Он объявил, что приглашает нас на обед во время полуденной стоянки. Замечу, что тогда он еще не сидел в машине и мог опасаться, что мы в последнюю минуту изменим свое намерение и откажемся взять его с собой. Потом он с интересом наблюдал за тем, как мы хлопотали вокруг машины. но, вероятно из деликатности, не включился в работу. Наконец он взгромоздился поверх багажа, плотно замотав голову и лицо бледно-зеленым махровым полотенцем. Так обычно ездят на автомашине современные путешественники.

В небольшом селении, где мы остановились в полдень, наш пассажир действительно заказал полный поднос аппетитных жирных кусков жареного мяса и печени. Ножом, который он достал из-за пазухи, нарезал все это на меньшие куски и передавал каждому из нас, сам тоже лакомился вволю. После обеда наш попутчик долго торговался, а когда пришло время расплачиваться, таинственно скрылся. Оплатив счет, мы нашли его уже расположившимся внутри «лендровера». Вечером, въезжая в Нуакшот, мы услышали сильный стук по кабине. Мамаду Вальде остановил машину, и тут наш пассажир, схватив свой чемодан, выскочил и, не сказав ни слова на прощание, быстро удалился. На следующий день мы встретили его перед зданием министерства. О, мы наивные, мы радостно приветствовали его, пока еще единственного знакомого в этом чужом городе. Он смерил нас взглядом, полным безразличия. И тут же с большим оживлением вступил в разговор со своим коллегой, повернувшись к нам спиной.

Позднее, во время нашего путешествия, мы много раз встречались с доброжелательностью случайных людей, нас угощали чаем, давали всевозможные обещания. И это до той минуты, пока наш новый знакомый не оказывался внутри машины. Мы с охотой, когда это было возможно, перевозили людей, товары, почту, понимая, что в стране, не имеющей регулярного сообщения, такого рода перевозки для них много значат. Просто мы взяли себе за правило не относиться серьезно к обещаниям. С этого момента наша помощь приобрела характер чистой, без всяких иллюзий, бескорыстной филантропии.

Но вернемся к реке. Для Мавритании Сенегал — единственный постоянный источник воды. В разговоре под словом «река» имеется в виду исключительно Сенегал. Во избежание недоразумений (Сенегал — название реки и молодого государства) мы название Сенегал оставим для государства, а реку Сенегал будем называть просто Рекой. Она берет свое начало в Гвинее, на плато Фута-Джаллон, затем большой дугой проходит по западной части территории Мали, в месте пересечения границ Мали, Сенегала и Мавритании становится пограничной рекой двух последних государств и, наконец, впадает в Атлантический океан. Дельта ее занимает площадь около полутора тысяч квадратных километров.

Для Мавритании Река имеет конкретное экономическое значение. Прежде всего в ее долине находится единственная постоянно обрабатываемая территория, где даже в годы самой сильной засухи собирают урожай. Река сможет в будущем обеспечивать сельское хозяйство водой, если ее направлять по ирригационным каналам, что позволит увеличить площадь возделываемых земель. Население, проживающее в долине Реки, помимо обработки полей занимается рыболовством. Годовой улов составляет приблизительно 280 тонн рыбы, около половины потребляется на месте, остальную вялят и отправляют на базары Сенегала. Интенсификация и модернизация речного рыболовства значительно увеличили количество вылавливаемой рыбы и тем самым улучшили снабжение населения.

Река является важной артерией связи и одновременно препятствует контактам двух стран — Мавритании и Сенегала. Следует помнить, что это типичная тропическая река с резкими колебаниями уровня воды между периодами дождей и засухи. На ней нет ни одного моста, а движение парома в Росо зависит от уровня воды. Кроме парома лишь небольшие пироги служат для перевозки людей и товаров с одного берега на другой. В низовьях реки эти функции выполняют немногочисленные маленькие суда.

Уровень воды и рельеф дна Реки позволяют ей до порта Подор, а точнее, до первого порога, находящегося в нескольких десятках километров выше него, в течение всего года быть судоходной для судов с осадкой до трех метров. Далее песчаные и скалистые пороги даже в период дождей препятствуют движению крупных судов. До Боге, крупного центра торговли скотом, целый год проходят лодки с осадкой не более полутора метров. Отсюда до Каэди можно добраться только в период дождей, в течение трех месяцев в году. Верхняя часть Реки доступна для лодок лишь два месяца в году. Остальное время сообщение осуществляется по дорогам, идущим вдоль берегов. В период дождей дорога либо залиты водой, либо превращаются в такое болото, что всякое сообщение прерывается. Не только грузовики, но даже стада волов преодолевают их с трудом. Зато Река в этот период судоходна. Во время засухи, наоборот, Река перестает быть судоходной, но высыхают дороги.


Придорожный ресторан на дороге Росо-Нуакшот
По Реке, в нижнем ее течении курсируют несколько судов, принадлежащих транспортной компании, находящейся в Сен-Луи. На самом крупном из них имеются даже пассажирские каюты первого класса. Однако в основном для сообщения используются около пятисот пирог, которые постоянно, хотя и нерегулярно, ходят вдоль берегов и обеспечивают перевозку людей и товаров с одного берега на другой.

Несмотря на все эти затруднения, значение Реки как средства сообщения огромно. С момента создания независимого государства и строительства столицы Нуакшот все больше людей посещают административный центр страны. Из селений и стоянок Юго-Восточной Мавритании самый простой и самый дешевый путь в Росо идет по Реке, откуда уже дорога ведет в столицу. Из Росо также нетрудно попасть в Сен-Луи, все еще продолжающий оставаться для Мавритании важным торговым и культурным центром, или в Дакар, куда из Сен-Луи ведут прекраспое асфальтированное шоссе и железная дорога с курсирующими по ней два раза в сутки поездами.

Нуакшот — второй после Росо, наиболее часто посещаемый город Мавритании. Сюда можно попасть по воздуху, морю и суше, т. е. самолетом, пароходом и автомобилем. Последним — по удобной дороге, идущей от Росо. В городе есть отели с кондиционерами, магазины, рестораны. Европеец чувствует себя здесь в безопасности, ведь он находится под охраной своих дипломатических представительств, и одновременно он испытывает волнение от сознания того, что находится «в сердце пустыни».

Нуакшот — самая молодая столица мира. Строительство ее началось в 1958 году в пустыне. Уже сам выбор места для административного центра нового государства стал серьезной политической и экономической задачей. Казалось бы, селение в долине Реки легче всего можно было преобразовать в современный город. Однако все подобные населенные пункты оказались расположенными на самой границе страны. Серьезные шансы были у Атара, находящегося примерно в центре огромного северного района Мавритании, по и у этого варианта было много отрицательных сторон. Оазис находится в глубине материка, на расстоянии почти тысячи километров от Реки, доступ к нему труден, и в этих условиях он не мог обеспечить быстрого развития экономики. Немаловажным явился и тот факт, что в 1957 году, когда подошло время принимать решение о выборе места для столицы, Атар оказался центром восстания, охватившего всю северную часть страны. Восставшие требовали присоединения Мавритании к Марокко. Было решено построить столицу в удобном с географической точки зрения месте, чтобы никто не мог посягнуть на нее. В пользу Нуакшота было много аргументов: город лежит у моря, что обеспечит связь с внешним миром и позволит развить торговлю, а постоянно дующий ветер с моря смягчает зной сухого лета. Город удален от Реки всего на 320 километров, и связь с ней и с торговыми центрами плодородной Шеммамы относительно несложна. Несложными были и контакты с Дакаром, который в течение многих лет оставался основным торговым партнером Мавритании. Относительно близко находились горнодобывающие центры, такие, как, например, Акжужт. Историческое значение имел и такой факт: Нуакшот расположен на территории провинции Трарза, чьи эмиры всегда были вождями мавританских племен, а сама провинция — политическим центром страны. Наконец, недалеко отсюда когда-то находился рибат — укрепленный мусульманский монастырь, откуда началась экспансия Альморавидов. А для мавританского общества это являлось важным аргументом в пользу выбора места для строительства столицы.

В 1957 году было принято окончательное решение, и уже год спустя с помощью займа, полученного от Франции, началось строительство Нуакшота. У Нуакшота своя, правда короткая, история. Но она заслуживает того, чтобы о ней упомянуть, хотя бы потому, что на ее фоне достижения последних лет в строительстве города особенно разительны. Итак, еще в первые годы XX века на месте сегодняшнего Нуакшота находился одинокий колодец, посещаемый время от времени кочевыми племенами. В 1903 году здесь путешествовал Копполани, незаурядный политик, много сделавший для европеизации Мавритании. Он решил перевести сюда французский пост, находившийся до того времени в 30 километрах севернее, в руинах древнего форта Портендик. Спустя год на высокомхолме был возведен небольшой наблюдательный пост, который, как это известно из описаний, относящихся к 1908 году, представлял собой три глиняных здания, покрытых гофрированной жестью, расположенных в виде подковы. С четвертой стороны «крепость» защищалась забором. Сейчас на этом месте возвышается водонапорная башня. В 1925 году Франция открыла авиалинию из Тулузы через Касабланку в Дакар. В основном по ней перевозили почту. Посадки предусматривались в Порт-Этьенне, Нуакшоте и Сен-Луи. В числе пилотов, летавших на этой трудной и небезопасной трассе, был Сент-Экзюпери. Он оставил описание одинокого поста Нуакшота, где ему когда-то пришлось провести ночь, этого маленького, затерянного в пустыне обитаемого островка, на котором умирали от скуки один французский сержант и пятнадцать сенегальских солдат. В конце концов в 1929 году здесь был построен настоящий форт, тяжелые глиняные стены которого стоят и по сей день, создавая впечатление, будто они относятся к позднему средневековью. Вокруг форта начал формироваться небольшой торговый поселок. Сегодня это одна из окраин города, и называется она ксар.

Все побережье Мавритании, от устья Реки до Западной Сахары, представляет собой совершенно ровную линию. Условия для строительства порта в Нуакшоте оказались не очень благоприятными. Трудности удалось решить благодаря возведению мощного мола, выступающего в море. Теперь здесь могут причаливать морские суда небольшой грузоподъемности, но товары с больших трансатлантических судов перегружаются в открытом море на небольшие лихтеры и на них отвозятся в порт. В начале строительства столицы порта еще не существовало, и весь строительный материал приходилось перевозить грузовиками по наспех проложенной мощеной дороге длиной 320 километров. Возникли новые трудности. Оказалось, что нет не только цемента, кирпича и камня, но даже простейших строительных материалов, таких, как, например, щебень. Положение спасли большие скопления ракушек, которыми изобилует приморская пустыня. Твердая крупная раковина моллюсков оказалась отличной его заменой. Но самой серьезной проблемой в ходе строительства города стала нехватка воды. В самом Нуакшоте вода добывается на небольшой глубине, 4–5 метров, но она содержит много соли и для строительства непригодна. Пресную воду стали привозить в цистернах из Сенегала, что, конечно, повлекло за собой дополнительные расходы. Спустя какое-то время проблема частично была решена. В 50 километрах от города на большой глубине с помощью буров добрались до источника абсолютно пресной воды. Этот водозабор стал основой построенного позднее водопровода. По пока автоцистерны каждые два дня развозили воду по 400 литров на дом по довольно высокой цене.

В таких неблагоприятных условиях всего за десять лет поднялись здания министерств, огромная мечеть, школы, лицеи, больница и много других общественно полезных зданий, не считая двух современных отелей с кондиционерами и целых кварталов вилл, предназначенных для переселившихся сюда государственных служащих.

В Нуакшоте ощущаешь атмосферу продолжающейся стройки. Только строительство административного центра уже завершено; при въезде в город, точнее, там, где мощеную пустынную дорогу сменяет асфальт, поднимается большая впечатляющая мечеть, а у ее подножия разбито несколько палаток. Потом мы еще какое-то время едем по пустырю, и наконец начинаются первые дома. Конечно, не предполагалось возводить главный храм в нескольких километрах от города. План застройки города был готов еще до закладки первых зданий, которыми как бы определялись основные его центры: религиозный, административный, торговый и порт. Позднее начали заполняться пустые пространства между первыми зданиями, и пустырь между мечетью и городом вскоре будет полностью застроен.

Широкие улицы ведут из пустыни в пустыню, а по обеим их сторонам рядом с домами видны многочисленные палатки. Большинство принадлежит хозяевам домов, которые на период летнего зноя переселяются в них, а свои современные квартиры используют лишь для приема гостей. В палатках живет и прислуга. В то время как коренные жители, мавры, предпочитают жить в палатках, негритянские семьи, приехавшие сюда в поисках заработка, строят себе хибары из кусков дерева, банок, ящиков. Весь город утопает в песке. Главные улицы покрыты асфальтом, но вдоль проезжей части идут две широкие полосы глубокого песка, которые только в будущем превратятся в тротуары. Песок проникает в квартиры, учреждения, в воду, пищу. Только здесь понимаешь преимущество легких сандалий, которые носят все жители города, — из них легко вытряхнуть песок, тогда как обычные туфли наполняются им через несколько шагов и нестерпимо натирают ноги.


Современная мечеть в Нуакшоте
Белые мавры — это, бесспорно, элита города. Рядом с ними живет небольшая группа европейцев: служащие дипломатических представительств, немногочисленные владельцы крупных магазинов и отелей, а также принятые на работу молодым государством европейские специалисты, технические советники, учителя. Мелкая буржуазия и служащие низших рангов — обычно чернокожие.

Прежде всего мы направляемся в министерство культуры. Коридоры полны посетителей и людей, пришедших просто поболтать со знакомыми. Во всех учреждениях, как, впрочем, и во всем городе, безраздельно господствует национальный костюм — белые и голубые туники, огромные тюрбаны и сандалии. Большинство мужчин на груди носят амулеты — плоские кожаные ладанки с зашитыми внутри благословениями святейших марабутов. Женщин мало, в учреждениях я их совсем не встречала, хотя позднее в провинции приходилось видеть живописно одетых секретарш местных чиновников. Наряду с маврами в министерствах служит довольно много негров, и среди них иногда можно встретить одетых по-европейски.

Пас принимает секретарь министерства, который в период «междуцарствия» (прежний министр ушел, новый еще не назначен) выполняет функции министра. Он, как и большинство работающих в учреждениях, с юга, из племени марабутов. Его очень интересует наша научная экспедиция, он прослеживает по карте ее путь и обещает снабдить нас рекомендательными письмами к местным властям. Секретарь отлично осведомлен о положении в стране, и поэтому все его советы во время нашего путешествия оказались полезными и ценными. Узнав, что я интересуюсь этнографией, он с улыбкой пригласил меня на первую «вылазку» к себе домой.

Должна признаться, что в начале своего пребывания в Мавритании, когда мы еще находились в цивилизованной южной части страны, я не могла отделаться от впечатления, которое производило на меня сочетание современности и экзотического средневековья. Мужчина, облаченный в библейскую одежду, галантным жестом француза приглашает вас в свой ультрамодный автомобиль; небольшое стадо коз и их пастух из центра Сахары, оказавшиеся у здания министерства; караваны верблюдов на асфальтированной улице — все это с трудом умещалось в моем сознании, где экзотика и европейская современность до сих пор занимали определенные места.

Мы остановились перед небольшой виллой, ослепительно-белой в лучах тропического солнца. Через песчаный двор без единого растения входим на террасу, покрытую небольшим навесом. Отсюда большие двери, закрывающие одну стену просторного «салона», ведут в комнату. Вдоль стен ряд матрацев, вполне похожих на наши, но покрытых коврами и кожаными подушками. Обувь, согласно местным обычаям, мы оставили у порога. В центре комнаты «восседала» хозяйка дома, к вашему большому удивлению, шоколадного цвета, но одетая по-мавритански. У нее были затруднения с прической: она никак не могла приладить надо лбом обязательный у мавританок кок из косичек, ее волосы фил-фил* не годились для такой прически. В подобных случаях на помощь приходит базар, где можно купить готовые нейлоновые коки «Made in France», которые достаточно только прикрепить надо лбом. Рядом с хозяйкой возились двое прелестных карапузов, а за их игрой присматривала маленькая десятилетняя черная служанка. Все, в том числе черный повар и маленький пастух, прибыли сюда за хозяином дома из семейного ксара. В Нуакшоте нельзя купить молока, и поэтому большинство семей приводит в город несколько коз и овец, которые под надзором пастуха пасутся на улицах и в окрестностях города. Я так и по могла попять, чем живы эти животные, потому что вокруг совершенно не было зелени. Вечером стадо запирается во внутреннем дворе. Молоко рассчитано на всю семью, которая привыкла к ежедневному молочному меню и не может без него обойтись.

Наша хозяйка распорядилась, чтобы принесли гырбу* — бурдюк с кислым молоком, и начала покачивать его на коленях. Работу завершила маленькая служанка, и через полчаса содержимое гырбы вылили в эмалированную, очень красивую миску. Хозяйка ложкой вылавливала кусочки масла и, слегка встряхивая ее, искусно делала небольшие шарики. Принесли еще один козий бурдюк, до отказа набитый финиками без косточек. Хозяин отрезал для каждого из нас но куску финиковой массы вместе со шкурой бурдюка. Это напоминало темно-бурый зельц. Нам объяснили, что в эту массу надо завернуть немного свежего масла и так есть. Вкус был восхитителен. Второй частью программы приема был зрик*. Процедура приготовления зрика была следующей: от огромной сахарной головы в несколько килограммов хозяйка отбила маленьким молоточком небольшие кусочки. Один из них она положила в стакан и палила в него немного воды, потом перелила ее в другую посуду, а в стакан налила пахты. Это переливание и смешивание повторялось до тех пор, пока сахар не растворился. Только тогда она подала напиток нам. Он был вкусный и освежающий. Но главное было не в том, чем нас угощали, а в самой церемонии приготовления пищи. Впрочем, прием был нетипичный, обычно все готовится в подсобных помещениях дома и гостю уже подаются готовые блюда. Наш хозяин хорошо меня понял. Мое профессиональное любопытство было удовлетворено.

По окончании визита нам показали палатку, которая стояла с другой стороны еще не застроенной улицы. Здесь семья проводила знойные ночи. Переезд в город не нарушил их привычек, и они жили так, как привыкли.

Нам трудно говорить о «старых привычках», потому что все, что мы относим к иной исторической эпохе, для Мавритании — ее сегодняшний день. Разделение общества на классы, соблюдение строгих законов ислама, уклад жизни, сложившийся на стоянках пустыни, прекрасно сочетаются с автомашиной, самолетом, радио, с современной, хотя и соответствующей этим традициям, архитектурой.

Здесь нельзя представить себе город без базара. В Нуакшоте имеется квартал, отведенный под строительство базара. Большая площадь, центр которой заполняют лавки и толпы прибывших из пустыни торговцев, обнесена стеной небольших, одноэтажных торговых помещений, где можно дешево купить, дешево поесть, дешево причесаться либо по-мавритански (парикмахеры здесь только для мужчин), либо по-негритянски (в основном дамские мастера). Чернокожие красавицы особенно много времени уделяют своей прическе: они заплетают густо вьющиеся пряди волос филфил в маленькие косички, создавая на голове фантастические и весьма замысловатые прически. Базар, однако, не столь экзотичен, как этого можно было бы ожидать на границе с Сахарой. В основном товары доставлены из Европы и Китая. Больше всего жестяной и эмалированной посуды, украшенной различными геометрическими узорами, лилиями и лебедями, европейских и сенегальских тканей, а также продовольственных продуктов, прежде всего консервов.

Своеобразной прелестью обладают маленькие ресторанчики: комната с длинными столами для посетителей и небольшая стойка сзади, выполняющая функции буфета. Сама кухня находится во дворе. На костре из древесного угля готовятся местные деликатесы. Меню не слишком разнообразно. Каждый ресторан готовит только определенный набор блюд, и, если посетитель пожелает то, чего нет в меню. он может пройти в соседний ресторан или любезный хозяин сам посылает слугу за заказанным блюдом.

Чаще всего в меню — «гуляш» из козьего, бараньего или верблюжьего мяса, а гарниром к нему служат либо рис, но не тот, что известен у нас — продолговатый, а мелкий, как пшено, либо просо, обильно чем-то политые. Необыкновенный вкус придают блюду местные пряные приправы. Вблизи Реки или моря такой «гуляш» могут заменить рыбой с острым соусом, а способы приготовления мяса и соусов многочисленны.

Такие ресторанчики в Нуакшоте посещают служащие, торговцы, путешественники, но в основном черные, значительно реже — светлокожие мавры, которые либо имеют в городе свои дома, либо питаются у соплеменников, живущих здесь постоянно. Европейцы не показываются в подобных заведениях, оберегая свою репутацию. Не удивительно, что наше посещение одного из таких ресторанов вызвало определенное, вежливо-сдержанное любопытство. Сразу же все подвинулись, чтобы освободить нам место на скамье, моментально появился мальчик, который принес нам, как и всем, доверху наполненные жестяные тарелки и алюминиевые ложки. Кроме этого на столах стояли стеклянные кувшины с водой. Немного погодя из кухни вышел сам хозяин. Мамаду Вальде с удовольствием проинформировал его о цели нашего путешествия и изложил все наши анкетные данные.

Чтобы познать страну, надо в первую очередь знакомиться в ней с тем, что для нее является специфическим, поэтому мы много раз посещали такие заведения, отдавая должное качеству блюд и кулинарным талантам их владельцев. Каждый раз мы выходили оттуда обогащенные каким-нибудь интересным знакомством или чем-то увиденным. Мы не можем сказать, что подобное сближение со страной и ее жителями как-то отрицательно отразилось на нашем престиже, от чего нас так часто предостерегали еще в Европе.

Нуакшот, новая столица Мавритании, — удивительный город, сохраняющий древние традиции и одновременно волнующий молодостью, размахом, перспективами. Он возник на пустом месте, в безводной и безлюдной пустыне. Строительство начиналось без реальных финансовых возможностей, полученный заем мог покрыть лишь часть расходов. В тот период у Мавритании еще не было своего бюджета и, как это ни парадоксально, не существовало независимого мавританского государства, которое было провозглашено только спустя три года после принятия решения о строительстве столицы и через два года после начала строительных работ. О развитии города свидетельствуют цифры: в 1959 году Нуакшот вместе с ксаром насчитывал около 2 тысяч жителей, в 1963 году — 11 тысяч, в 1968 году — около 20 тысяч, а в 1971 году — около 40 тысяч. Не следует забывать, что самой актуальной проблемой для города остается вода, а население всей страны составляет полтора миллиона жителей.

Прочные связи с традициями позволили возвести не копию современных европейских городов, а город, в котором выдержан подлинный мавританский характер. Архитектура президентского дворца, министерств школ, больницы, даже дипломатических представительств прекрасно сочетается с канонами традиционной архитектуры ксаров. В Нуакшоте, как и в других городах, множество палаток во двориках и на малопосещаемых улицах. Черное население юга Мавритании в массовом порядке заселяет город, оставляя на нем свой отпечаток.

Дорога ведет в пустыню

Вдоль берегов реки Сенегал находится зона аллювиальных почв, увлажняемых здесь более обильными, чем где бы то ни было, осадками. Она называется Шеммама. В отдельных районах население использует воды Реки, строя примитивные оросительные каналы. На сенегальском берегу сельское хозяйство развито намного лучше, чем в Мавритании. Там можно увидеть большие площади, занятые под одну культуру, главным образом рис, с современной оросительной системой, которая находится в ведении государства. На мавританской стороне все еще тысячи мелких землевладельцев обрабатывают свои маленькие поля. И тем не менее эта в полтора десятка километров шириной зона — житница Мавритании. Достаточно сказать, что 5/6 производимого в стране проса, которое служит основной крупяной культурой, производится в Шеммаме.

Крестьяне, живущие у Реки, — негры — ничем не отличаются от своих соплеменников на сенегальской стороне. От Сен-Луи до населенного пункта Боге страна заселена в основном волоф, дальше вверх по Реке — тукулер, от населенного пункта Каэди начинается территория сараколе, пришедших с северо-востока, из сахарского района Ход. Эти народы составляют большинство на некоторых участках долины. Однако это не означает, что население, живущее вдоль Реки, как, впрочем, на территории почти всей Западной Африки, однородно. В селениях кроме преобладающих народностей проживают также представители других негроидных групп, а также берберы, смешанные с арабами, которые занимаются здесь преимущественно торговлей, приобретают у крестьян продукты и с выгодой продают в глубинных районах страны.

Климат долины Реки тяжелый, и не потому, что слишком жаркий. Температура в общем не превышает 30 °C, однако влажность воздуха чрезвычайно высока, а душные ночи не приносят облегчения. Влажность благоприятствует буйной растительности. Здесь возделывают прежде всего просо и сорго, причем десятки их разновидностей. Просо, как я уже говорила, — это настоящее богатство долины и составляет основную статью вывоза в отдаленные районы страны. Кроме него высевается небольшое количество ячменя и пшеницы, кое-где кукурузы и даже риса. Сажают фасоль «небе», батат, дыни и арахис, из которого получают столь популярное в африканской кухне масло.

К северу от Шеммамы осадки еще сравнительно обильны, и в период дождей в низинах собирается вода. Влаги хватает на то, чтобы засеянное здесь просо выросло и созрело. Обычно эти поля небольшие, и не каждый год они получают достаточно влаги, чтобы можно было собрать урожай. В районе Лкжужта я видела пустыню, где сравнительно недавно колосились поля проса, но вот уже четыре года не было дождя, и вся растительность погибла.

Дальше на север, уже на территории самой Сахары, возделывание продовольственных культур возможно только в искусственно орошаемых оазисах. Здесь в тени финиковых пальм выращивают на грядках просо, овощи, другие культуры. Площадь таких садов измеряется даже не в арах, а в квадратных метрах.

Одним из самых страшных бедствий для крестьян в долине Реки являются птицы квеле-квеле*. Еще их называют пожирателями проса. Они похожи на наших воробьев, но крупнее. В этом районе на всех деревьях полно гнезд. Подсчитано, что в годы, когда птиц особенно много, они съедают 1/5 урожая зерновых. Не помогают ни чучела, ни другие средства отпугивания. Квеле-квеле обрушиваются на просяные поля целыми тучами и молниеносно уничтожают созревшие метелки проса. В 1959 году Мавритания и Сенегал объединили свои усилия и с помощью армии, использовавшей огнеметы, провели кампанию против крылатого врага. Было уничтожено около 40 миллионов птиц. Эта цифра свидетельствует о масштабах бедствия, которое преследует крестьян. Нам, привыкшим к охране диких животных и птиц, такая мера может показаться жестокой, но в Мавритании человек еще не подчинил себе природу и вынужден принимать меры для самозащиты. Впрочем, квеле-квеле размножаются так быстро, что через 10 лет они восполнили свои потери. Другая опасность для прибрежного сельского хозяйства — это саранча. Она появляется нерегулярно, но в годы, когда саранча особенно размножается, это становится еще большей угрозой урожаю, чем птицы. Не удивительно, что ⅓ бюджета, выделяемого на сельскохозяйственные мероприятия, отводится для борьбы с этими двумя действительно серьезными бедствиями.

Во время нашего путешествия, уже в самой Сахаре, как-то мы увидели приближающуюся, низко висящую над землей тучу. Характерный треск, который сопровождает ее приближение, заглушил шум мотора нашего автомобиля. Через минуту мы оказались в гуще низко летящей саранчи. Тяжелые тела больших кузнечиков разбивались о переднее стекло автомашины, другие попадали внутрь через открытые боковые стекла. Пришлось остановиться и переждать какое-то время, пока туча не пройдет. На земле осталось только небольшое число убитых и замешкавшихся насекомых, которые, видно, отстали от общей массы и теперь лениво цеплялись лапками за нашу обувь. Хотя в эту минуту они для нас не представляли опасности, трудно было освободиться от чувства какого-то первобытного страха перед этой массой. Непрекращающееся движение насекомых, сухое шуршание крыльев походили на какой-то дурной и навязчивый сон. Представляю, какое впечатление должна производить саранча там, где ее появление вызывает экономическую катастрофу и голод.

Уезжаем из Росо. С чувством облегчения мы покидаем тропическую долину Реки. Солнце только-только поднимается, но влажная жара уже висит над буйными зарослями. Воздух кажется липким, дышать трудно. Буквально через несколько минут езды природа совершенно меняется. Травы выше роста человека, колючие кусты, образовавшие заросли, сквозь которые до сих пор пробиралась наша машина, сменяются низкой высохшей травой и кое-где разбросанными кустами «баобаба шакала» с крупными бесформенными стволами и ветками, покрытыми неожиданными на этом фоне красивыми розовыми цветами. Это единственное цветовое пятно в окружающем нас однообразии.

Мы пересекаем море холмов с невысокими склонами. Эти песчаные дюны уже давно сформировались, они поросли травой и кое-где лесами акации. Между скупой растительностью проглядывает песок. Его естественный золотистый цвет «испорчен» примесью перегноя. Такое впечатление, что все вокруг покрыто пылью. Серо-зеленые редкие листочки акации, серожелтая высохшая трава, серо-золотистый песок. Только месяц назад кончился период дождей, а зелень уже утратила свою свежесть. Еще немного, и исчезнут последние ее следы.

До чего же относительны впечатления, которые производит на нас окружающая действительность. Те же самые места, когда мы проезжали их на обратном пути из Сахары, предстали перед нами в радостной зелени, многолюдными, полными жизни. Так воспринимают мавры окружающий их пейзаж. Им неизвестна сочная зелень умеренной полосы, поскольку большую часть жизни они проводят в пустыне. Для них территория Сахеля, пролегающая от границ Шеммамы, приблизительно от Нуакшота до Немы, — это край зеленых почти в течение полугода пастбищ, где можно увидеть редкие кусты и одиноко стоящие деревья. Кое-где растут леса. Они довольно далеки от того понятия, с которым связано наше представление о лесе. Большие массивы низкорослых акаций с невероятным количеством колючек (у отдельных разновидностей колючки достигают 12 сантиметров), спутанные с таким же колючим кустарником подлеска, образуют заросли, через которые не пробраться. Здесь гнездятся многочисленные птицы, среди них — известные нам цесарки. Благодаря серому оперению они почти незаметны на фоне такой же серой почвы. Время от времени стайки этих пятнистых подвижных шариков перебегают нам дорогу и исчезают в зарослях. Случается, что «лес» напоминает саванну, деревья стоят редко и между ними можно передвигаться… Здесь пасутся стада коров, овец и коз, которые ощипывают и без того чахлые веточки деревьев. В районах, близких к Реке, деревья выше, и на концах толстых веток качаются шарообразные птичьи гнезда, напоминающие большие темные капли. Самое зеленое пятно пейзажа — это кусты, выше человеческого роста. Они похожи на наш можжевельник, с маленькими, едва заметными зеленоватыми цветами и с запахом жасмина. Всюду, куда бы ни ступил человек, его подстерегает неприятность похуже, чем змеи и скорпионы. Это — крам-крам*, невзрачная на вид трава. Семена ее с острыми крючками цепляются ко всему, даже к сандалиям, не говоря уже об одежде и коже. Именно в это время семена дозревают и особенно агрессивны. Крам-крам всюду: в машине, в пище, они впились в наши одеяла. Мы с ног до головы ими облеплены. По меньшей мере еще месяц после возвращения в Дакар я вытаскивала их из нашего экспедиционного снаряжения и одежды. И все же некоторые из них добрались с нами даже до Польши, вызывая уже не раздражение, а самые приятные воспоминания. По мнению мавританцев, крам-крам определяет границу пустыни. Там, где кончается эта трава, начинается настоящая Сахара.

Предсахарская зона Мавритании когда-то изобиловала дикими животными, по сейчас она довольно густо заселена. Большие стада скота и охота (она приняла особенно широкие масштабы в годы последней войны, когда в стране временно находились сенегальские войска, которые использовались на строительстве дорог) послужили причиной уменьшения числа диких животных. Здесь еще живут, хотя и в небольшом количестве, львы, пантеры, гепарды и леопарды, гиены, шакалы, различные виды антилоп и даже стадо слонов, которое охраняется. Много также мелких животных, птиц и различных видов пресмыкающихся. Около Нуакшота встречаются кабаны, на которых с удовольствием охотятся европейцы, мавританцы же никогда не едят их мяса. По законам Корана кабан считается грязным животным.

Дорога из Росо в Бутилимит, а затем из Бутилимита в Нуакшот дает полное представление о Южной Мавритании. Мы проезжаем леса акаций, степь, превращенную в парк, дюны с редкой растительностью; их крутые склоны нависли над топкими озерами, которые сейчас покрыты коркой засохшей грязи. Минуем высохшие поля проса, колодцы и еще не высохшие естественные водопои — небольшие озера. Едем мимо ленивых коров-зебу, овец и коз, вдоль стоянок и временных селений. За стадами скота присматривают пастухи, чаще всего негры-вольноотпущенники.

Дорога, которую мы выбрали, отмечена на карте как «местная, без дорожных знаков». Сопоставление такого определения с действительностью позволяет задуматься и над другими данными, касающимися средств сообщения, которые содержатся в справочниках о Мавритании и в официальных отчетах.

Например, нас заверили, что в Шингетти имеется аэродром. При ближайшем знакомстве это оказался участок плоской графито-черной пустыни с «флюгером», показывающим направление ветра. Он грустно свисал с какого-то уродливого одинокого деревца. Вдобавок аэродром находился примерно в 40 километрах от селения, куда после посадки нам следовало доехать на верблюде или добраться пешком, поскольку никакого иного сообщения не было.

Возвращаясь к дороге Росо — Бутилимит, можно сказать, что легенда на карте была правдива лишь в отношении дорожных знаков, которых действительно не существовало. Но, как оказалось, не было и самой дороги. По широкому пространству дюн, степей и редких лесов расходились следы колес грузовиков, которые проехали здесь со времени последнего периода дождей. Расстояние между колеями порой достигало нескольких километров. Каждый искал более удобную дорогу, выбирал только одному ему известный кратчайший путь или сворачивал к знакомым стоянкам. Выбор правильной дороги в такой неразберихе был делом отнюдь не легким. Временами колеса «лендровера» то увязали в песке и машина с огромными усилиями проходила пять километров в час, то вновь оказывались на утрамбованном степном грунте и тогда можно было ехать со скоростью шестьдесят километров. В первом случае нам угрожало свариться внутри металлического кузова, нагретого не только солнцем, но и тяжело работавшим мотором, во втором — и машина и мы бывали исхлестаны колючими ветками деревьев и кустов, между которыми Бальде демонстрировал безумный слалом.

К счастью, этот район страны густо заселен, и через каждые полтора десятка километров мы встречали селение, колодец или пастухов. Здесь можно было расспросить жителей и проверить правильность выбранной нами дороги. Среди людей чувствуешь себя более уверенно. Рядом с палатками, боковые стены которых часто сделаны из циновок, нередко встречаются куполообразные опрятные шалаши. Их крышу венчает торчащий в небо пучок соломы. Во время обработки участков проса и в период засухи, когда стада отводят на юг, в шалашах живут, а в период дождей люди и животные отправляются в дальний путь на север, и шалаши пустуют до их возвращения. Нам встретилось селение, в центре которого стояли дома, покрытые гофрированной жестью и побеленные известью. Это была зоотехническая станция, одна из тех, которые молодое государство начинает строить в районах интенсивного животноводства. Ею руководит зоотехник, он помогает скотоводам и делает животным прививки. Здесь держат племенных быков и баранов для улучшения породы скота. Таких центров еще мало, капля в море, учитывая потребности развивающейся страны. По они свидетельствуют о происходящих изменениях.

Обычно селения группируются вблизи больших, сейчас высохших озер. Крутые склоны окружающих их дюн и сами озера, топкие в период засухи и полные воды в период дождей, представляют одно из самых серьезных препятствий для сухопутного сообщения. Как только вода спадает, жители засевают просом дно озера и уходят в глубь страны. Возвращаются они только ко времени сбора урожая. У одного из таких высохших озер мы увидели колодец, построенный еще французскими колониальными властями. Насосы уже давно не действуют, но колодцем продолжают пользоваться традиционным способом. Воду достают с помощью ведра, сшитого из кожи, и привязанного к нему длинного каната, тоже кожаного. Ведро опускают в колодец до погружения, а затем один из пастухов привязывает канат к рогам быка и, стегая животное кнутом, отгоняет его от колодца. Канат, протянутый через блок, расположенный над колодцем, вытягивает ведро. Воду выливают в корыто, которое служит поилкой для скота. Бык возвращается к колодцу. По мере его приближения ведро снова опускается. Стадо в несколько сот коров терпеливо ожидает водопоя, а пастухи пригоняли все новых животных. В таких условиях эта процедура занимает у пастухов ежедневно несколько часов. Но из большинства колодцев воду достают без всяких приспособлений. Иногда над колодцами сооружают примитивный деревянный помост с блоком, который облегчает подъем ведра с водой. Однако колодцы, особенно в самой Сахаре, ничем не выделяются на фоне пейзажа. Это просто глубокая скважина, достигающая подземного водного горизонта, неогражденная и никак не обозначенная. Можно пройти в нескольких метрах, даже не заметив ее. Кочевникам Сахары очень важно знать расположение колодцев на территории многих сотен квадратных километров, а также признаки, по которым их можно найти. На каждой стоянке у любого пастуха, перегоняющего стадо, в караване и у одинокого путника должны быть при себе кожаное ведро и соответствующей длины канат. В противном случае они рискуют умереть от жажды, даже находясь у самого колодца.

Поскольку мы уже уделили внимание колодцам, остановимся ненадолго на самой проблеме воды в Мавритании. Проблема эта, пожалуй, самая важная, с ней связана жизнь человека и всего государства. От воды зависит благосостояние и даже существование людей и животных. Без пресной воды невозможно строительство городов, развитие горнодобывающей промышленности и промышленности в целом, не говоря уже о сельском хозяйстве.

Мы знаем, что в Мавритании есть только одна невысыхающая река, по которой проходит южная граница страны. Вся же остальная огромная территория государства воды лишена. На юге, в субсахарской зоне, правда, есть озера и болота, по почти все они высыхают в период засухи, и проблема воды разрешается только на несколько месяцев в году. В самой Сахаре остались русла рек, которые текли во времена, когда климат здесь был влажным. Они называются уэды*, в Мавритании такая высохшая река называется батха*. В период дождей они наполняются водой, но уже через несколько часов, самое большее несколько дней, дно батхи высыхает; в течение всего года там не набирается и капли воды.

Несчастье Мавритании не только в скудности осадков, но и в их распределении во времени. На юге страны, где осадков больше, в период дождей начинается внезапный торнадо*. Чаще всего ото происходит во второй половине дня, иногда случается и утром. Небо внезапно затягивают темные тучи, поднимается сильный ветер, и обрушивается ливень. В считанные минуты вода затопляет улицы ксаров. Батхи превращаются в стремительные потоки, а любые впадины — в озера. Буря длится 15–30 минут, после чего так же быстро появляется солнце. Дождь закончился, все плавает в воде, но вскоре она впитывается в почву, а остатки влаги испаряются в лучах жаркого солнца. Если взять минимальное среднегодовое количество осадков, то только в Шеммаме их выпадает 300–400 миллиметров, в Алеге, на юге страны, — еще 270 миллиметров, но уже в Бутилимите — 189, в Нуакшоте — 162, в Атаре — 81, в Шингетти — 52, на побережье в Нуадибу — 32 миллиметра. Эти скромные запасы воды низвергаются на землю в виде одного или нескольких ливней в год, что еще больше ухудшает положение. Основная масса воды впитывается в песок без какой бы то ни было пользы для человека. Положение осложняют регулярно повторяющиеся засухи, когда в течение года, двух лет и более в определенных районах, а иногда и на территории всей страны дождей не бывает совсем. Растительность, даже та, которая приспособлена к пустыне, исчезает. После длительного периода засухи понижается уровень грунтовых вод, много колодцев высыхает, в других воды не хватает, чтобы оросить сады или напоить большие стада скота. В это время сокращается площадь обрабатываемой земли, исхудавший и измученный скот гибнет от голода и жажды.

Когда в стране в период полного расцвета рабства было еще достаточно рабочих рук, в батхах пытались строить дамбы, которые задерживали бы дождевую воду. Ее удавалось задержать до 20 дней, это зависело от почвы. Легко впитывающаяся вода настолько увлажняла почву, что ее хватало на весь вегетационный период возделываемых культур. В настоящее время государство проектирует и финансирует строительство именно таких дамб. Это — полумера, по благодаря подобным дамбам уже сейчас на юге удалось увеличить площадь обрабатываемых земель.

Все, о чем мы говорили, относится главным образом к южным границам субсахарского района. В Сахаре все живое существует исключительно благодаря колодцам: они — единственные источники пресной воды.

Если говорить о грунтовых водах, то здесь дела обстоят не так уж плохо. На самом юге страны бурение показало, что вода находится примерно на тридцатиметровой глубине. В треугольнике городов Алег, Подор и Каэди вода в избытке на глубине 40–60 метров. На самом севере ее иногда приходится доставать с глубины и 100 метров. В округе Трарза грунтовые воды в общем располагаются неглубоко, но это небольшие водяные «карманы», слишком маленькие, чтобы их можно было использовать для строительства водопровода или обеспечения водой крупного поселка.

Таким образом, строительство колодцев стало необходимостью. Мавры достигли большого искусства в этом деле. По характеру растительности они научились отыскивать места, где вода находится относительно неглубоко. Мавры умеют и строить колодцы. Их края они выкладывают камнем или обмазывают специальной глиной, которая через определенное время становится твердой, как цемент, и предохраняет шахту от обвалов. Существуют колодцы извечные, никто уже не помнит, когда и кем они были построены. Это колодцы для всех, и никто не может присвоить право на них. Есть колодцы, о которых традиция гласит, что их построил предок такой-то группы или племени, благодаря чему они являются исключительно их собственностью. Существуют частные колодцы отдельных родов и, наконец, колодцы — религиозные пожертвования. В Мавритании принято, чтобы набожный мусульманин для вящей славы Аллаха выкопал колодец. Это делает ему и его роду честь и приносит пользу всем, кто сюда приходит. Бедняки не в состоянии строить колодцы, по перед своим домом в ксаре они выставляют для томимых жаждой прохожих горшок, деревянную миску — любую посуду с водой. Я видела такую посуду в местах, куда прибывают паломники, вблизи известных мечетей и гробниц марабутов-чудотворцев. Каждый может здесь утолить жажду. Теоретически. На самом же деле ни в одном из таких сосудов мы не видели воды. Возможно, их наполняют только во время праздников и гетны*, когда приходят люди из дальних районов.

Несмотря на то что некоторые колодцы частные, пользоваться ими могут все, и это не вызывает возражения владельцев. До споров, даже драк за колодцы дело доходит только в годы катастрофической засухи, когда нигде нет воды или ее слишком мало. Тогда племена покидают свою традиционную территорию отгонных перекочевок и отправляются в пустыню на поиски водопоя и корма для животных. Появление у полувысохшего колодца чужого стада может лишить воды его законных владельцев. Вот тут и начинается борьба за источники воды.

Все эти колодцы, о которых я рассказала, находятся в саванне или пустыне, и служат они прежде всего для того, чтобы поить проходящие мимо караваны и стада животных. Совсем другое дело — колодцы в оазисах.

Классический край оазисов в Мавритании — это горы и возвышенности Адрара и Таганта. В сплошной пустыне при минимальных осадках встречаются районы, где испокон веков зеленеют пышные плантации финиковых пальм, а в тени их растут зерновые и овощи. Пальмовые рощи обычно вырастают на берегах высохших русел рек, во впадинах, у подножия гор или дюн. Здесь нигде пет воды, выходящей на поверхность земли в виде источника или небольшого озера, и тем пе менее растительность буйная и свежая. Это возможно только благодаря глубоким колодцам и постоянному орошению садов. Каждый сад, состоящий из полутора десятков или двадцати пальм и маленького участка обрабатываемой земли у их основания, поливается утром и вечером водой из собственного колодца. Эту работу выполняют черные слуги. Ежедневно утром и вечером в оазисе слышится скрип огромных журавлей из пальмовых стволов, которые размеренно наклоняются к колодцу и поднимают тяжелое ведро с водой. Мужчина или женщина, работающие в саду, берут его и выливают воду в бак, находящийся внизу. Отсюда по целой системе канав, поочередно закрываемых и открываемых, вода течет на грядки и в канавки, обрамляющие каждую пальму. Эта работа требует нечеловеческих усилий, ведь плечо журавля утяжелено камнями, а кожаные ведра совсем не просто приподнять не расплескав воды. Такое ведро — это большой кусок коровьей или верблюжьей кожи с отверстиями по краям, к которым привязываются кожаные канаты, соединяющиеся затем в один. Все это, пока такое ведро не наполнено водой, напоминает нечто вроде опрокинутого парашюта.


Шалаши прислуги, работающей в рощах, стоят вдали от ксара
Колодезной водой можно напоить стадо, но корма она не заменит. В периоды катастрофической засухи не только высыхают мелкие колодцы, но и погибает растительность. Изможденные животные падают от жажды и голода, людям и их стадам грозит гибель. Стоянки приходится переносить далеко на север, на возвышенности Адрара, где на большой высоте благодаря очень холодным ночам образуется обильная роса. Для диких животных, которые живут там, роса — единственное питье, вполне достаточное для поддержания жизни. Росой спасаются и верблюды. Ночью они слизывают ее капли, осевшие на камнях и утрамбованной земле. Роса в этой сухой зоне, проникая в почву, не дает погибнуть всей растительности. Хотя опа и очень скудная, но зато не зависит от осадков. Даже в самые засушливые годы можно рассчитывать на росу.

Таким образом, наряду с Рекой, болотами, временными озерами и колодцами ночная роса — также источник влаги. Это красноречивое свидетельство того, какую ценность для Мавритании представляет вода.

По понятиям кочевников, использовать воду для мытья — непростительное расточительство, и даже омовение, предписанное религией, производится несколькими каплями, а чаще всего — просто песком или глиной. Жестокая засуха, постоянно дующий в бруссе ветерок совершенно высушивают и проветривают тело, одежду, снаряжение, палатку с ее содержимым, а выброшенные за пределы лагеря нечистоты быстро превращаются в пыль. Даже погибшие животные в этой зоне не успевают разлагаться. Стоянки простерилизованы солнцем и ветром.

В пустыне самым большим достоинством, которому учат с детства, является умеренность и умение обходиться без воды. Мальчики чуть старше десяти лет, выпив мисочку молока, отправляются ранним утром со стадом коз пли группкой верблюдов и весь день странствуют с ними по испепеляющей жаре. Они не берут с собой ни еды, ни питья и только после заката солнца, преодолев порой многие километры, возвращаются в лагерь, где их ждет такая же миска молока или зрика. Жаловаться на жажду здесь не принято. Каждый, наоборот, стремится проявить стойкость и умение обходиться минимальным количеством жидкости. Женщины, оставшиеся в лагере, также не злоупотребляют питьем, поскольку нередко воду приходится привозить издалека. Однажды во время нашего путешествия мы видели женщину с двумя осликами, навьюченными бурдюками. Она сказала нам, что раз в неделю проделывает этот путь из лагеря к колодцу, который находится на расстоянии около 20 километров.

Встречавшиеся но дороге пастухи всегда просили воды. Иногда из палаток выбегали женщины с маленькими чайниками (они есть в любой мусульманской семье и служат в основном для омовения и приготовления чая) и тоже просили у нас немного воды. Как-то я сняла крышку с такого чайника, чтобы налить в него воды из канистры, и увидела на дне остатки грязной жидкости. Я хотела ее вылить, прежде чем наполнить чайник чистой водой, но бедуинка подскочила ко мне и схватила за руку. Она не могла допустить такого расточительства. Ничего не оставалось как налить чистую, свежую воду в грязный чайник.

Ночью, когда мы находились в районе Шингетти, сильный порыв ветра зашелестел брезентом «лендровера», а на нас, спавших под открытом небом, посыпался песок. Ветер налетел и ушел, но нас не покидало чувство неясной тревоги. Мы так до утра и не сомкнули глаз. Звезды погасли, воздух стал тяжелым и душным, а на такой высоте, да еще ночью, чувствуешь себя как-то непривычно. Утром мы увидели, что небо на востоке обложили тучи. Наших проводников и жителей ближайшей палатки охватило волнение. Они все время посматривали на тучи и говорили только о дожде. Наш товарищ но путешествию и проводник Сиди Моктар из племени регейбат сказал нам, что юго-восточный ветер называют «ветром негра». Когда-то очень давно была страшнаязасуха. Вождь одного лагеря, в котором не хватало воды, приказал своему черному рабу взять бурдюк и отправиться на поиски. Через два часа раб вернулся, правда, с пустой гырбой, но с известием, что подул ветер, который обязательно нагонит тучи и принесет дождь, поэтому не нужно искать воды. Действительно, в тот же день после полудня пошел проливной дождь, с тех пор ветер с юго-востока и получил свое название. Он обязательно приносит дождь.

Этот день поистине был необычным. И хотя у нас с собой был запас в несколько десятков литров воды, мы поддались общему настроению радостного ожидания. Увы, на этот раз «ветер негра» обманул надежды. До вечера ничего не произошло, и утро следующего дня снова приветствовало нас голубым небом и зноем. Но это маленькое происшествие открыло мне глаза на то, что для этих людей значит дождь, как горячо они его желают, как бесконечно ждут, какое ощущение вызывает ожидание дождя.

Все, что мы до сих пор говорили о воде, относилось к традиционным способам ее добычи. Хотя созданный в Мавритании департамент вод и лесов начал строительство глубоких колодцев и систем каналов, распределяющих воды Сенегала, в целях увеличения общего количества воды в стране и площадей обрабатываемой земли, эти меры проблему воды не решили. К деятельности правительства относится также и создание в пустыне так называемых водопоев. Согласно распоряжению департамента животноводства через определенные промежутки времени в места, известные кочевникам, развозят железные бочки с водой.

Однако по-настоящему проблема воды встала перед Мавританией, только когда она вступила на путь строительства нового государства. Возведение современных городов и промышленных предприятий, а в связи с этим и большая концентрация населения требовали уже иных, более эффективных методов добычи воды. Кроме того, так сложилось, что крупные городские и промышленные центры были сосредоточены в самых безводных районах. Именно на таких территориях находятся три крупнейших на сегодняшний день и продолжающих динамично развиваться административно-промышленных центра. Первый — столица Нуакшот, второй Порт-Этьени, который в настоящее время носит мавританское название Нуадибу. Это важный перевалочный пункт железной руды, здесь же успешно развивается рыбная промышленность. Третий центр, населенный пункт Зуэрат, построенный при вновь созданном открытом карьере железной руды около Фдерика, рассчитан на пять тысяч человек. Здесь не хватало ни колодцев, ни даже живительной росы. В современных городах должны быть водопроводы, снабжающие водой промышленные предприятия и жилые дома. Вода необходима уже в самом начале строительства поселков, хотя бы для производства бетона. В удаленных районах страны, в частности в Зуэрате, воду добывают из глубоких колодцев. На побережье бурение не дало никаких результатов. Наибольшие трудностп возникли в Нуадибу во время строительства порта, города, многочисленных холодильников и рыбозаводов. Поставка воды судами-цистернами с Канарских островов не в состоянии была решить проблему. Помочь могло лишь строительство промышленных предприятий по опреснению морской воды. Но для работы таких предприятий требовалось большое количество электроэнергии. Надо было строить электростанции, которые работали бы на топливе, привозимом из Европы и с других континентов. Конечно, все это непомерно повысило стоимость электроэнергии, а тем самым и пресной воды. Но в силу огромного торгового значения этого порта расходы полностью окупаются.

Сегодня, после многолетней напряженной работы, сооружен порт и многолюдный город Кансадо, где бесперебойно идет перевалка руды, работают рыбные холодильники и консервные заводы, а перед виллами и домами даже разбиты газоны. Успехи Мавритании доказывают, какими огромными возможностями обладает человеческая энергия, когда ей оказана материальная поддержка.

Строительство Нуакшота, Нуадибу вместе с Кансадо и Зуэратом, а также медного рудника и горного поселка в Акжужте доказало, что в Мавритании можно возводить современные города, а проблема воды не так безнадежна, как это еще недавно представлялось. Однако не следует забывать о военных действиях и стихийных бедствиях, которые способны уничтожить сооружения, подающие воду, и привести города к гибели. Жизнь в населенных пунктах прекратилась бы, людям пришлось бы их покинуть. Подвижные дюны, в которых нет недостатка, особенно в районе Нуадибу, за короткое время завладели бы покинутым городом.

Все чаще встречается молодежь, захваченная современной жизнью, мечтающая о новой Мавритании. Но старый пастух, кочующий в районе Шингетти, два сына которого отправились зарабатывать деньги на предприятие по переработке рыбы в Нуадибу, сказал мне:

— Я останусь здесь и буду пасти верблюдов, чтобы у них было к чему вернуться. Все может измениться, но роса всегда будет выпадать в горах Адрара, а верблюдица всегда будет кормить пас своим молоком.

Проблема воды увела пас далеко на север, в пустыню, занимающую ⅓ всей территории Мавритании. Пустыня начинается примерно с 18° северной широты и доходит на севере до границ Сегиет-элъ-Хамры и Алжира.

На границе Сахары, в районе Акжужта, появляются, возможно, самые живописные во всем мавританском пейзаже графито-черные горы. Над песчаной светло-золотой равниной, которая в солнечном зное становится миражем, прозрачно-голубой волнистой поверхностью воды встают и упираются в небо горные цепи и отдельные вершины, напоминающие морские вулканические острова. Раскаленная солнцем блестящая чернота этих горных вершин на фоне золотых песков, отсутствие какой бы то пи было растительности, дрожащий знойный воздух — все это производит впечатление чего-то нереального, пейзажа иной планеты. За этими горами, еще дальше на север, начинаются горы Адрара. Трудно назвать их так в привычном смысле слова. Это скорее обрывистые, скалистые пороги между отдельными этажами плато, поднимающегося ступенями к северу. Для них характерны совершенно плоские вершины и отчетливо очерченные скальные пласты — как будто все это взято из учебника по геологии. Обрывистые склоны и глубокие каньоны вблизи производят впечатление высокогорного пейзажа, но после преодоления круч мы вновь оказываемся на плоской поверхности, чтобы через несколько десятков километров снова очутиться у подножия гранитных обрывов, которые здесь называют дхар*.

Другой горный массив, расположенный рядом с Адраром, — Тагант. Он достигает всего 300 метров над уровнем моря, тогда как Адрар поднимается более чем на 800 метров. Свежий ветерок постоянно дует в Адраре, подтверждая, что горы эти находятся на большой высоте. Это особенно чувствуется ночью, когда температура опускается до 5 °C и приходится доставать все имеющиеся теплые вещи, чтобы не замерзнуть на раскладушке, стоящей прямо под усеянным звездами небом. С Адраром мы знакомимся в холодное время, которое длится здесь почти полгода, и, несмотря на это, в полдень — труднопереносимая жара: температура достигает 50 °C, а черная скалистая земля накаляется до 70 °C. Через тонкие подошвы сандалий чувствуется такой жар, как будто ходишь по раскаленной кухонной плите. Почти все мавры носят кожаные сандалии. В последнее время фирма «Батя» заполонила Сахару специально сделанными для здешних условий пластиковыми, прочными и в то же время дешевыми сандалиями. В центре пустыни я встретила стоянку, где все мужчины, женщины и дети ходили по раскаленным камням босиком так, будто гуляли по прохладному мягкому лугу.


Горы Адрара
Пустыня не однообразна, она постоянно меняется. Ни одна ее часть но похожа на другую. Мы едем преимущественно по плоской, иногда слегка холмистой бледно-желтой укатанной земле, местами «устланной» камнями. Кое-где растут причудливые карликовые деревца, жалкие кусты или пучки травы. Большинство растений, которые здесь можно встретить, на первый взгляд кажутся безлистными. Только вблизи удается разглядеть, что между острыми колючками скрываются маленькие серо-зеленые листочки. У всех кустов и деревьев очень длинные корни, которые позволяют им доставать воду из глубоких слоев почвы. В Сахаре немного найдется мест, полностью лишенных растительности. Если поискать, везде можно найти ее следы. Иногда это может быть деревце, какое-нибудь вьющееся растение, а то и просто трава, по цвету ничем не отличающаяся от каменистой пли песчаной почвы. Даже в безводной пустыне, в районе бухты Нуадибу, ученым-ботаникам удалось собрать на скалах и среди дюн целых 55 видов различных растений. Случалось, правда, что приходилось проезжать более десяти километров в поисках деревца, под которым можно провести полуденную сиесту. И все же его почти всегда удавалось найти. Другое дело, что немногочисленные листья на ветвях плохо предохраняют от солнечных лучей. Но чем дольше мы находимся в этой стране, тем становимся менее требовательными, и даже слабый намек на тень способен нас удовлетворить.

На некоторых отрезках пути прочно утрамбованная земля и гравий сменяются пространствами, покрытыми обломками скал. Эти места непроходимы для автомашины, даже приспособленной к условиям Сахары. Живописны каменные громады: одни еще не совсем осыпались, другие превратились в плоскую поверхность, которую выровняли ветры и теперь перегоняют по ней песок. Неожиданно среди них встают отполированные песчаными бурями черные причудливые каменные изваяния, напоминающие по форме гигантские грибы, сваи, шляпы. Очевидно, их необычная форма испокон веков привлекала сюда странствующие орды, а трещины и гроты в скалах давали людям убежище. Необычный пейзаж вызывал у них чувство благоговения и трепет. Здесь можно увидеть высеченные на скале орнаменты, линии, круги, зигзаги и неумелые изображения людей и животных, относящиеся к эпохе неолита. Рядом с ними более поздние знаки племен берберов и арабов.

Особенно зловеще выглядят каменные пространства при свете луны. Их блестящие поверхности кажутся сияющими и серебристыми на фоне черных тепой, отбрасываемых уступами скал. Мертвый при дневном зное пейзаж ночью как бы оживает: слышится шелест ветра, различные шорохи. Временами ночную тишину нарушает резкий треск, похожий на выстрел, или сильный взрыв. Это трескаются скалы, несколько часов тому назад раскаленные лучами солнца, а теперь резко охладившиеся до температуры, близкой к нулю.

Скалистая Сахара и огромные каменные поля графито-черной поверхности — это «пустыня пустынь», пространство, где всякая жизнь выжжена солнцем. Из-за черного цвета графита поверхность земли нагревается до такой температуры, которую даже приспособленная к трудным условиям растительность не в состоянии вынести. Нас, жителей северных лесистых стран, пугают темные тучи, бури, морозы, заснеженные поля. Здесь — наоборот. Самое страшное и опасное — это жара, и ничего нет ужаснее пейзажа, залитого все уничтожающими лучами солнца.

Чем дальше мы продвигаемся к северу, тем реже обнаруживаем следы жизни. У южных границ Сахары мы сравнительно часто видели группки верблюдов, обгладывавших веточки низких колючих акаций, или коз, взбиравшихся на кусты в поисках корма. Порой вдали виднелась черная палатка кочевников, группа животных, собравшихся у колодца, или мимо проходил караван верблюдов, направлявшийся на северо-запад страны за древесным углем и плитками каменной соли. Теперь встречи становятся все реже, иногда за полдня мы не встречаем никого.

На одном из поворотов неожиданно натыкаемся на лежащего среди камней мертвого осла. Гул мотора вспугивает шакалов, устроивших здесь пиршество. Отбежав недалеко и присев за камнями, они следят за нами из своего укрытия. Едва шакалы оставили добычу, как с ближайших сухих деревьев с обломанными ветками взметнулись огромные вороны, которые до сих пор, парами прижавшись друг к другу, терпеливо ждали момента, когда шакалы утолят первый голод. В одну минуту вороны облепили то, что осталось от осла. Они отрывали клювами уже высохшие внутренности и глотали куски мяса, торопясь наполнить желудки до возвращения шакалов. Было что-то жуткое в ненасытности этих зловещих птиц.

На отдельных участках дороги стелются дикие дыни. Кое-где можно увидеть больших ящериц с блестящими бусинками черных глаз. Они перебегают дорогу перед самыми колесами машины. Те, что справа, ищут спасения на левой обочине, и наоборот. Иногда в спешке они сталкиваются друг с другом, очевидно думая, что спасение можно найти только на противоположной стороне дороги. Мы едем очень медленно, чтобы не причинить вреда этим симпатичным, ловким ящерицам. К счастью, обошлось без жертв.

Мы уже в глубине страны. Исчезли пасущиеся стада, нет даже юрких ящериц. Изредка мимо пас проносится стайка газелей, ночью пройдет рядом какой-нибудь хищник — и это все. На одной из стоянок, подкрепившись полуденной порцией горячего чая и сухарем, вместо отдыха на циновке в «тени» колючего безлистного куста я отправилась в бруссу. Воздух звенит, вибрирует от зноя, но, к счастью, дует легкий ветер, сухой и бодрящий. Чувствую, что все здесь как-то иначе. И вдруг осознаю, что это «иначе» — господствующая вокруг тишина. У нас тишина — это какие-то звуки: шелест листьев, голоса птиц, жужжание мух, бульканье воды. Здесь тишина абсолютная. Ветру шелестеть нечем, растущие кое-где колючие кусты — без листьев, нет ни птиц, ни даже насекомых. Только одинокий муравей вышагивает бесшумно. Несмотря на полную безжизненность, пейзаж хамады* обладает большим очарованием. Я не раз задумывалась, в чем оно. Здесь нет живописных гор, которые могли бы сравниться с грядой Татр, нет сочных красок нашей буйной растительности. Зато есть бескрайность пространства и жестокая природа, рядом с которой человек чувствует себя бессильным. В пустыне, как и в море, он оказывается лицом к лицу с силами природы, которые мы еще не смогли укротить. Только тут человек ощущает всю ее мощь, которая вне его власти.

В Центральной Сахаре дожди — редкость. Иногда в течение нескольких лет может не упасть ни одной капли воды, кроме ночной росы. Воздух настолько сухой, что кажется, дождь из высоких туч не достигнет земли. Капли воды испаряются еще до того, как коснутся ее поверхности. Пустыня, на вид лишенная жизни, усеяна семенами растений, приспособленных к коротким вегетационным периодам. Дожди в этой части Сахары редки и нерегулярны, но если уж случаются, то за несколько дней земля покрывается зеленым ковром и пустыня превращается в свежий луг, усыпанный цветами. Вегетационный период таких растений очень непродолжителен, не более нескольких недель. До того, как солнце допьет остатки влаги, растения отцветут, дадут плоды и засохнут. Л ветры снова разнесут их семена по пустыне. В расщелинах скал и горячей почве они будут ждать дождя, чтобы снова взойти, расцвести и дать семена.

Огромные пространства, перемещающиеся дюны, в которых застревают люди и животные, каменистая поверхность черной хамады, ранящая ступни путешественников и копыта животных, редкие места водопоя, знойные дни и ледяные ночи — это еще не все, чем угрожает пустыня человеку. Самая большая опасность для караванов, особенно на севере Сахары, — это пыльные бури. Они возникают неожиданно, вздымая столбы пыли и песка. Острые кварцевые песчинки впиваются в кожу и слепят глаза. Пыль застилает солнце, мгла уменьшает видимость до нескольких метров. Буря несет с собой волны горячего воздуха, который обезвоживает организм и часто приводит к смерти животных и людей.

Я столько начиталась о «белеющих среди песков пустыни костях», что воспринимала их как непреложный романтический реквизит Сахары. И в том, что я прочла, действительно не было ни малейшего преувеличения. Твердая, плотная земля хамады ничего не принимает в себя, а песчаный эрг*, наоборот, выносит все на поверхность. Везде вдоль караванных путей, в абсолютно пустынных местах, можно встретить отполированные ветром, белые как снег кости верблюдов. Это единственная светлая, правда только в отношении цвета, но никак не настроения, деталь на серографитовой или серо-желтой почве. Чаще кости разбросаны, реже скелет лежит целиком, создавая иллюзию спящего животного.

В стране, где высохший колодец, на который рассчитывали, разорванный бурдюк с последним запасом воды, ветер, скрывший следы, или хотя бы незначительная поломка мотора могут означать конец путешествия, такая одинокая «сухая» смерть верблюда наводит на печальные размышления.

В почти безводной пустыне районы подножия гор и овраги Адрара и Таганта лучше обводнены, чем соседние с ними равнины. Осадки выпадают здесь чаще, а вода, приносимая кратковременным ливнем, собирается в глубоких уэдах и увлажняет почву настолько, что ее можно использовать для посевов проса и других культур. Многие из этих оврагов — остатки бывших рек, которые тысячи лет назад протекали через Сахару. Порой русло реки занимает несколько десятков километров, иногда же только маленький участок, а дальше ложбина засыпана песком и обломками скал. Хотя реки и высохли и только в период дождей ненадолго заполняются водой, в их руслах сравнительно неглубоко под землей находятся водоносные слои. Уэды выдает пышная растительность. Населению известны эти места, и оно старательно использует их для выращивания финиковой пальмы. Вблизи пальмовых рощ выросли старые города (конечно, в африканском понимании): Тишит, Валата, Нема, Атар, Шингетти и Вадан. Они расположились вдоль долины, по которой тянутся сады. Здесь такие селения называют ксарами. Это плотно застроенная территория с маленькими каменными или глиняными домами под плоскими крышами. Часть населения живет в самом ксаре. Чаще всего это богатые жители, владельцы возделываемых земель и одновременно торговцы, а также ремесленники. В больших ксарах имеются свои базарные площади, застроенные лавками, иногда здесь находятся мечеть и кораническая школа, а сейчас и светская школа. В последние годы некоторые ксары получили так называемый центр здоровья, где фельдшер дает всевозможные медицинские советы и консультации. За ксаром, рядом с плантациями, которые тянутся вдоль долины нередко на несколько десятков километров, стоят каменные дома, соломенные шалаши и палатки арендаторов, рабов, обрабатывающих поля своих хозяев, а также мелких владельцев; им самим приходится заботиться о своих садах.

Пальмовые рощи чаще всего можно встретить у подножия скалистых ярусов Адрара или высоких песчаных дюн. (Цепи песчаных холмов в Адраре сами совершенно лишены растительности.) Как правило, это свидетельствует о близости подземных водохранилищ, а значит, растительности и людей.

Типичный оазис Адрара — Вадан. Последний населенный пункт на дороге к нему, куда еще можно попасть на машине, — это Шингетти. За ним до Вадана уже полное бездорожье. Иногда этот путь могут преодолеть только караваны верблюдов. В Шингетти два раза в неделю приезжает грузовик — собственность одного из жителей этого ксара, который привозит сюда товары и людей, но, если пет собственного средства передвижения, чтобы добраться до Вадана, приходится ждать случая. А он представляется не часто. Мы прибыли сюда в ноябре. А последняя автомашина, как нам сказали, была в августе. Это был «лендровер», в котором кроме шофера находились какой-то путешественник-европеец и два его телохранителя. Правда, уже год работает маломощная радиостанция, осуществляющая связь между Ваданом и Шингетти. Однако по волнам эфира трудно переправлять людей и товары.

Известие о задуманном нами путешествии в Вадан разнеслось по Шингетти с быстротой молнии. Прежде всего пас засыпали полезными советами: вообще нам не следует туда ехать, потому что отправляться в такой путь, где мы не встретим ни людей, пи колодцев, одной автомашиной очень рискованно. Что мы будем делать, если у нас произойдет хотя бы небольшая авария? Если уж нам так необходимо ехать, то пи в коем случае нельзя ехать двоим. Эта дорога не для женщины! Я обязательно должна остаться, если хочу живой вернуться домой, к детям. Намекали на какие-то банды кочевников-регейбат, которые выступают против правительства и вообще ненавидят всех «французов» и им подобных. Кроме всего прочего, мы обязательно заблудимся, поскольку туда нет никакой дороги.

Я решительно воспротивилась тому, чтобы остаться в Шингетти, и, как потом оказалось, поступила правильно. Мы не встретили опасных бандитов, не сбились с дороги, аварии не произошло. Зато был Вадан, прекрасное и экзотическое место, превзошедшее все мои ожидания.


«Современный» дом в ксаре и шалаш для прислуги. Шингетти
Когда все поняли, что наше решение непреклонно, нас начали осаждать всяческими просьбами: взять с собой почту, посылки. Городской учитель притащил довольно большой стол, который он хотел переслать своему другу, учителю в Вадане. Стол был включен в наш багаж.

Отъезд был назначен на семь утра. Мы хотели хотя бы часть пути проехать свежим ранним утром: незнакомая дорога могла преподнести нам всякие неожиданности, и лучше было иметь запас времени. Конечно, мы не смогли избежать кое-каких осложнений и тронулись в путь только в одиннадцать часов дня.

В самое худшее время дня — в полдень — мы медленно продвигались по дороге, усыпанной острыми булыжниками. Никакого следа дороги, хотя бы какой-нибудь тропинки. Первые 25 километров еще кое-где виднелись сложенные из камней холмики, вселявшие в нас уверенность, что мы едем правильно. Потом исчезли и эти следы «цивилизации». Только безнадежно однообразное пространство, покрытое то крупными, то мелкими камнями и черной пылью. Временами пейзаж несколько оживляла бледно-желтая полоса низких дюн, одинокие карликовые деревца грустно протягивали голые, изогнутые ветром колючие ветви. Расстояние Шингетти — Вадан оказалось не таким большим — 127 километров. По чтобы преодолеть их, нам пришлось затратить целых пять часов. За все время пути только раз мимо нас пронеслась стайка газелей, затем мы натолкнулись на скелет верблюда и увидели сложенные мешки с древесным углем, выжженным из жалких маленьких деревьев где-то в глубине пустыни. Видимо, ждали каравана, который должен был его забрать на базар ксара.

Каким образом среди этого однообразия Бальде и Сиди Моктар сумели найти дорогу, осталось для меня тайной. И мы не только но заблудились, а выехали прямо к самому селению. Отупевшая от зноя, с глазами, опухшими от неослабевающего яркого света и пыли, я уже перестала разглядывать все вокруг, к тому же не очень-то многое можно было и увидеть, когда Вальде указал нам пальцем на что-то вдали. Это что-то напоминало колышущуюся воду. «Это — дюны, — сказал он. — Там — оазис».


Современный центр здоровья в Вадане
Все более отчетливыми становились формы песчаных золотых холмов. Спустя некоторое время мы оказались у их основания. Мотор работал с большим усилием, а колоса утопали в осыпающемся золотистом песке. С большим трудом мы взобрались на верхушку дюн и тут же увидели великолепную, совершенно сказочную картину. Внизу под нами лежала широкая плоская долина, кое-где покрытая песком, но с зелеными пальмовыми рощами и небольшими участками, огражденными каменными стенами и плетнями из пальмовых листьев и колючих веток. Рядом с последними тут и там расположились куполообразные шалаши, такие же золотистые, как песок: они были покрыты пшеничной соломой. Противоположная сторона долины поднималась обрывистой, скалистой стеной, к которой как бы прилепился каменный город. Это производило впечатление продолжения обрыва. Все тонуло в медно-красном солнечном закате. И оборонительные стены этого средневекового города, и его дома были построены из скальных пород, поэтому трудно было понять, где настоящая скала, а где начинается здание. Только два серых оштукатуренных здания, возвышавшиеся над другими, и выделялись в этой единой по характеру и цвету картине. Они напоминали укрепленный замок, в действительности же оказались школой и лазаретом, построенными современным правительством и выдержанными в стиле, который полностью соответствовал романтическому Бадану.


Старый французский форт. На переднем плане рощи финиковых пальм на дне батхи
На противоположной от ксара стороне долины стояло одинокое здание, ничем не отличавшееся от остальных в селении. Именно здесь нам предстояло остановиться. Здание оказалось старым французским фортом и поэтому было расположено так, что господствовало над долиной и обеспечивало наблюдение за городом на противоположной стороне. Во многих старых оазисах, на берегу долины мы встречали именно французские форты. Так было в Шингетти, в Бутилимите. В настоящее время форт — резиденция помощника префекта. В нем три большие комнаты. В одной размещалась канцелярия со столом, несколькими креслами и радиопередатчиком. Как раз, когда мы приехали, местный фельдшер принимал по нему распоряжение из Шингетти, что, если мы не прибудем до утра, на поиски следует выслать нескольких человек с верблюдами. В этой же комнате, в стенном шкафу, стояли книги со списком жителей ксара и кочевников, закрепленных за данным округом; значились только главы семей. Две следующие смежные комнаты были отданы нам. Одна была обставлена довольно скромно; мы приспособили ее под кухню. Другая выглядела побогаче — на полу для гостей лежали матрацы. К зданию пристроена «ванна»: маленькая клетушка с цементным полом и стоком для воды, в стену вместо вешалок для одежды вбиты колышки. Здесь можно было помыться, поливая тело водой из кувшинчика — это было единственное помещение с дверью, что позволяло уединиться от массы гостей и любопытных. Плоская крыша, на которую вела внушительная каменная лестница, предназначалась для сна в знойные, душные ночи. Вблизи еще стояли низкая прямоугольная ограда с входом в более высокую стену, выходящую на восток, — здесь совершались молитвы, и тут же рядом массивная башня — типичное для мавританских домов помещение.

Наш приезд был замечен в ксаре на противоположной стороне долины, и едва мы вышли из машины и начали распаковывать багаж, как тут же появились гости. Первым прибыл секретарь правящей партии в белой одежде и богатом голубом тюрбане.

Он приветствовал пас официально и с достоинством, через переводчика Сиди Моктара сообщил, что мы — желанные гости и он как представитель правительства берет нас под свое покровительство. За ним чинно, с изящным благородством приблизился шейх Мустафа ульд л’Кеттаб, глава живущего в районе Вадапа колена племени идау-эль-хадж, вышедшего из Альморавидов.

Шейх был хозяином этой земли. Он сел на ковер, поклонился и, расточая улыбки, положил перед нами шары, слепленные из фиников и обваленных в муке из проса. Поздоровавшись с нами, он объяснил, что в Вадане с незапамятных времен приветствуют почетных гостей города традиционным подарком — финиками, самым большим богатством этой страны. Мы также преподнесли подарок — полторы тысячи франков, благодаря его за полученные подарки и выражая признательность за гостеприимство и дружеское отношение.


Имам у дверей своего дома в Вадане
Не прошло и часа, как наш дом был полон. Прибыли имам*, кади*, учитель местной школы первой ступени и много других мужчин. Слуга шейха, красивый молодой мускулистый негр, принес для пас из колодца, расположенного на дне долины, полное ведро воды. Фельдшер, который в отсутствие помощника префекта замещал его и сейчас принимал гостей, угостил нас и всех собравшихся чаем. Потом Бальде приготовил большой горшок риса с превосходным томатно-пряным соусом, вокруг которого уселись все присутствовавшие.


Мавритания, зажатая между двумя жаркими и безводными пустынями: одной на востоке, приблизительно по границе с Мали, другой на западе, вдоль берегов Атлантики, на протяжении веков представляла собой коридор, соединявший северную арабо-берберскую Африку с суданской Африкой. Через Адрар, Тагант и Ход проходил древний караванный путь. Благодаря ему эти районы поддерживали связь с внешним миром и в то же время обогащались, особенно торговлей солью из сахарских шахт. Ее везли в Черную Африку, где обменивали на просо, рис, золото и рабов. Вдоль караванного пути, там, где имелись вода и пальмовые рощи, возникли сначала стоянки, которые позднее превратились в более крупные поселения, чьи жители занимались торговлей. Так было в Валате, Атаре, Шингетти, Вадане и других местах. Ксар Вадан, как гласит предание, основало племя идау-эль-хадж. И сегодня жители города принадлежат именно к этому племени и подчиняются его шейху. Наш хозяин Мустафа ульд л’Кеттаб показал нам заброшенный дом, в котором находилась могила одного из шейхов, его прямого предка, похороненного здесь якобы 600 лет назад. Он быстро перечислил своих многочисленных предков — отца, деда, прадеда и т. д. — поразительная память и культ традиции рода!

Торговое значение Вадана было немаловажным, если уже в 1487 году португальцы основали здесь свою торговую контору. Следует признать, что это был смелый шаг. В 1445 году на побережье Атлантического океана, между нынешним Нуакшотом и Нуадибу, португальцы заложили первое укрепленное поселение под названием Арген. Отсюда они отправлялись в глубь страны. Дорога по безводной пустыне до самого Вадана, жизнь среди фанатичных мусульманских племен в совершенной изоляции были полны опасностей.

Увеличение богатства городов на караванном пути способствовало развитию науки. Племя марабутов, основателей Вадана, было известно своими учеными. С этим связана народная этимология названия города: Вадд аль-ильм вадд аттагхния — любовь к пауке и желание разбогатеть. Объясняемое таким образом название города походило на арабское, в то время как его происхождение фактически берберское. Духовные традиции Вадана продолжают развиваться, хотя его славу затмил соседний город Шингетти, один из самых известных в миро ислама центров традиционной религиозной науки. В Вадане мы нашли «улицу мудрецов». В сорока домах здесь некогда жили 40 ученых, каждый занимался своей областью: религией, традицией, мусульманским правом и т. д. Сегодня многие из этих домов превратились в руины, но благодаря сухому климату сохранились не только стены, но и прекрасные деревянные резные двери. В некоторых стенных нишах до сих пор еще целы библиотеки рукописей умерших ученых. Впрочем, большинство жителей ксара из высших слоев общества собирают библиотеки рукописей, которые совершенно неизвестны европейским ученым и, несомненно, скрывают много неожиданных для науки сведений, относящихся к истории и культуре Мавритании и мусульманского мира.

С незапамятных времен Вадан — торговый и культурный центр, который веками населяли мирно настроенные племена марабутов, — представлял собой лакомый кусок для кочевников пустыни, живших главным образом грабежом. В городе, со стороны батхи защищенном почти отвесными скалами, а со стороны равнинной пустыни окруженном прочными, высокими каменными стенами, имелось трое ворот, закрывавшихся с заходом солнца. После наступления сумерек даже для жителей города ворота не открывались до рассвета. На главной площади, где возвышается старинная живописная мечеть в типичном для мавританских городов стиле, стоит дом, внутри которого находится священный барабан. Никто не помнит, когда и откуда он был привезен. Это самая большая святыня жителей. Когда с башни мечети замечают приближающиеся вооруженные орды кочевников, сразу же начинают бить в этот барабан, и его звук разносится на 15 километров. Это сигнал для пастухов, которые пасут стада в окрестностях города. Они тут же гонят животных в город, оставляют их на площади или улицах и становятся на защиту города. Услышав звуки барабана, в ксар сбегаются рабы, трудившиеся на плантациях. Много веков стены Вадана служили ему защитой. Но однажды, примерно 200 лет назад, во время войны между племенами город был захвачеп и уничтожен. Он уже никогда не вернул себе былого великолепия. Жители, пережившие нашествие, были полностью разорены. Со временем пришла в упадок торговля рабами и золотом, так что сегодня через Вадан проходят только караваны, которые везут соль из Себха-Иджиль в Мали, а также текстильные товары, медные изделия из Марокко в Мавританию, Мали и Сенегал. Жители ксара вновь разбогатели на торговле, но их богатство не может сравниться с богатством предков. Улочки ксара такие узкие, что руками можно коснуться стен домов, стоящих по обеим сторонам. Все дома построены из необработанного камня, одинаковой высоты и без окон. Эти постройки производят впечатление склонов узких горных оврагов. А двери настолько низки, что в них надо входить почти на четвереньках. Закрываются они на тяжелые деревянные задвижки.

В целом мавританский дом — это темное и холодное здание, где спят в период дождей и в холодные ночи; он, в сущности, является «царством» женщин (если дом большой, в нем имеются женская и мужская половины). Здесь хранятся одежда и все имущество семьи. В знойные ночи спят на плоской крыше, застланной циновками. С крыши, оставаясь невидимым, можно наблюдать жизнь на улице. Этим пользуются женщины, которым нечасто удается прогуляться по селению. Вся жизнь семьи проходит в маленьком дворике. На земле стоят примитивные каменные жернова, с помощью которых слуги, сидя на корточках, мелют зерно. Имеется также ступа для отбивания зерна проса. Пища готовится во дворике на небольших металлических печках, нагреваемых древесным углем. Вода содержится в подвешенном на стене дома кожаном бурдюке. Во дворике принимают гостей.

На первый взгляд ксар производит впечатление покинутого селения. Появление посторонних, особенно европейцев, пугает людей. Только дети бегут за нами гурьбой. С крыш с любопытством смотрят женщины. Редко встречающиеся пожилые мужчины здороваются с нами с достоинством и начинают разговор. Молодые люди, завидя нас, прикрывают лица и пропускают, застенчиво прижимаясь к стенам домов.

Мой муж все время, пока мы были в Бадане, просидел в библиотеках, меня же интересовала жизнь селения. Мы часто ходили порознь, неожиданно встречаясь на какой-нибудь улочке или в доме. Однако, как считали Бальде и Сиди Моктар, наше положение требовало, чтобы мы обязательно въезжали в ксар на машине. Всякий раз в городе нас встречали, и мы начинали шествие в сопровождении наших хозяев. Как-то, проблуждав два часа по ксару, я вернулась к «лендроверу» на площади и застала такую картину: рядом с машиной в окружении женщин стоял Бальде, непринужденно облокотившись на капот. Машина была для них такой же сенсацией, как и для мужчин, но обычай не позволял им посетить нас в резиденции на противоположной стороне долины, как это делали мужчины. Когда же мы оба несколько часов назад исчезли в лабиринте ксара, а черное лицо Бальде, по-видимому, их не так смущало, они вышли из домов, чтобы вдоволь насмотреться на современное чудо и расспросить о нас. Их было довольно много, все в черной одежде, с выкрашенными в черный цвет лицами и руками, стройные, грациозные, с огромными черными влажными глазами. Большинство из них держали на руках детей, потому что, по местным понятиям, хорошая мать никогда не должна расставаться со своим ребенком, пока он нуждается в ней. В первую минуту женщины, смотревшие на Бальде, не заметили моего появления. Я могла их спокойно рассмотреть и понаблюдать за ними, пока одна не повернулась и не увидела меня в нескольких шагах от себя. Моментально все пришли в замешательство. Женщины тотчас умолкли и поспешно начали пятиться, стараясь краешком одежды закрыть от меня головку ребенка: неизвестно, чего можно ждать от такого странного существа, прибывшего издалека. Через минуту у машины не было ни одной женщины, они скрылись в улочках и за дверями домов.

Все эти женщины принадлежали к местной элите, как мне потом рассказал Бальде. И как это типично для Мавритании: европеец может установить контакты с мужчинами, принадлежащими к любым кругам, с детьми, наконец, с женщинами больших кочевников, положение которых в определенном отношении почти соответствует положению мужчин. Общительны с посторонними и черные слуги, в то же время жительница ксара благородного происхождения из племени марабутов или из общества аристократов-воинов избегает любых контактов с посторонними, будь то мужчины или женщины.

Ежедневно под вечер мы покидаем ксар и возвращаемся в нашу уединенную резиденцию. Теперь ворота города уже не закрываются, большая часть стен и самих ворот разрушена. В селении стоит много заброшенных домов, на которые никто не польстился, а климат пустыни сохранил их в первозданном виде. Последняя мрачная деталь на нашем пути из ксара — это стоящая за чертой города виселица для ритуальных жертвоприношений животных. Каждый вечер мы проезжаем мимо возвращающихся в селение коз и верблюдов и опускаемся на дно батхи. Здесь еще кипит работа. Скрипят колодезные журавли. Вечером повсюду поливают сады. Затем мы взбираемся на противоположную сторону, к нашему временному дому, где нас уже ждут лохань воды — так называемая ванна, ужин и великолепный чай по-мавритански.

Я поднимаюсь на крышу, чтобы в последний раз в этот день посмотреть на Вадан. Как будто вымерший в эти часы город на другой стороне долины выглядит очень красиво. Скалы и прилепившиеся к ним дома пылают пурпуром в лучах заходящего солнца. Пальмы в долине кажутся еще более зелеными, а дюны вокруг нас и вокруг города еще более золотыми. Я стою как зачарованная; постепенно все гаснет и сереет. Издалека слышится блеяние коз, доносится трубный крик верблюда. Наступает тишина и опускается черное, расцвеченное звездами чужое небо.

Вадан — последнее постоянное селение на севере Мавритании. На северо-восток по линии, связывающей Фдерик на западе и Нему на юго-востоке, протянулась «земля без единого человека». Иногда пройдет туда какой-нибудь торговый караван с контрабандой, иногда группа «больших кочевников» в поисках лугов, появившихся после прошедшего дождя. Путешествие по этой территории не всегда кончается благополучно.

Мы говорили о коридоре, который представляет собой центр Мавритании. Его можно пройти с севера на юг между двумя безводными районами дюн — восточным, малийским, и западным, расположенным вдоль Атлантического побережья. Шестисоткилометровое Атлантическое побережье, принадлежащее Мавритании, более чем негостеприимно. Мелкое море у берега не позволяет причаливать судам: пет никаких заливов, за исключением бухты Нуадибу, защищенной мысом, который находится уже на самой границе Западной Сахары. Здесь построен единственный действительно удобный порт Мавритании, имеющий большое экономическое значение для страны, — Нуадибу. Берег покрыт песчаными дюнами, обычно еще не оформившимися. Из них наиболее опасны так называемые барханы, передвигающиеся дюны в форме полумесяца, обращенного обоими концами в подветренную сторону. С той стороны, откуда дуют ветры, склоны дюн некрутые, зато с внутренней стороны полумесяца — отвесные и сыпучие. Несколько лет назад между Нуадибу и Фдериком была построена железная дорога, соединившая рудники с портом. Перед началом строительства провели соответствующие исследования «жизни» барханов, через которые должен был проходить железнодорожный путь. Оказалось, что такие дюны высотой в три метра в течение года перемещаются на 63,8 метра.

Побережье совершенно лишено воды, а осадки минимальны. Случается, что в течение нескольких лет не бывает ни одного дождя. Несмотря на все это, там растут различные галофиты, в их числе тамарикс. Кочевники, занимающиеся разведением верблюдов и кочующие но западной части страны, ежегодно в мае ведут туда стада для «солевого лечения». Организм верблюда нуждается в соли, и выпас животных на соленых тамариксовых пастбищах придает им силы и делает их выносливыми. Так утверждают мавры.

Единственно, что облегчает жизнь в приморских городах, таких, как Нуакшот и Нуадибу, — это свежий ветер с моря. Благодаря ему средняя температура января колеблется в пределах 20–21° С, а августа — 27–29° С.

Казалось бы, маврам должен больше нравиться климат, изобилующий дождями, которые обеспечивают их животным корм и воду, а им самим благосостояние. Между тем это не так. Самый здоровый для людей, и животных — сухой климат Сахары. Те, кто живет на юге страны, вблизи Реки, часто болеют, и немногие доживают до глубокой старости. В самой же Сахаре люди и животные, если, конечно, не погибнут от песчаных бурь и испепеляющего зноя, здоровы и живут долго. Жизнь показала, что часто голодающие кочевники живут дольше, чем обитатели южных селений, пребывающие в достатке. Приводится такой пример: дерево, выросшее в пустыне, более крепкое, плотное, у него более интенсивный запах и меньше колючек, чем у того, которое выросло на юге субсахарского района. Также и гуммиарабик, собираемый с деревьев на севере Сахеля, намного лучшего качества, чем на юге.

Мавры рассказывают: один из мудрых старых шейхов, Лахбиб ульд Энтефи из Фендга, приказал привезти себе три одинаковых бревна: одно из дерева, которое выросло у Реки, другое из дерева, срубленного в центре субсахарского района, и третье — с северных границ пустыни. Он положил их на землю рядом. Через год бревно с юга стало совершенно трухлявым, его изъели термиты, бревно из Центрального Сахеля наполовину сгнило, а бревно с севера совершенно не изменилось.

Другой мудрец, эль-Фалл ульд Баба Ахмед из племени улад дейман, построил три зерибы*: одну на юге, другую в центре страны, третью на севере, в самой пустыне. Спустя некоторое время две первые развалились, третья сохранилась. Он сказал людям своего племени, что они должны переселиться на север, потому что только в пустыне будут здоровы и смогут жить долго. Так они и сделали.

В этих рассказах много правды. Я не знаю, есть ли на свете страна, где встречается столько стариков, которые бы так прекрасно выглядели. Учитывая, что медицинское обслуживание в пустыне отсутствует, а условия существования более чем трудны, можно считать, что именно в климате кроется тайна здоровья и долголетия.

Со времен зеленой Сахары до прихода арабских кочевников

В странах с влажным климатом ибуйной растительностью природа тщательно скрывает следы культур когда-то живших здесь людей. Древние поселения, кладбища, мастерские чаще всего открываются перед нами случайно во время обвалов, земляных работ или глубокой пахоты. Тогда приступает к делу археолог и начинает внимательно изучать остатки древних цивилизаций. Во влажных экваториальных странах изучать прошлое намного сложнее, чем в умеренной зоне. Необычайно пышная растительность покрывает остатки прежних стоянок, кладбищ и даже когда-то процветавших городов. Предметы, состоящие из органических материалов, полностью разлагаются от влаги и жары. В Береге Слоновой Кости даже железные предметы съедаются коррозией менее чем за 100 лет. Совсем иное положение в пустыне. Сухой воздух сохраняет даже мельчайшие органические остатки, не говоря уже о древних памятниках. Места достаточно, и у человека нет необходимости уничтожать следы древних культур, чтобы создавать новые поселения, обрабатывать землю или прокладывать дороги. Единственная разрушительная сила — это ветер, но он одновременно и помогает обнаружить хранящиеся в глубине земли творения рук человеческих. В определенном смысле пустыня «бесстыдна», она ничего не пытается прикрыть, утаить. Даже то, что человек намеренно решил уберечь от повреждений или опасности и закопал глубоко в землю, спустя какое-то время оказывается обнаженным, извлеченным наружу, предстает человеческому взору.

Остатки древних культур можно встретить в Сахаре гораздо чаще, чем живых людей и животных. Это и мусульманские могилы последних двухсот лет, и отполированные ветром белые кости. Следы древнейшей истории, культур палеолита и неолита в этом обширном районе встречаются очень часто. Бедуинам известны места, где в нишах под скалами на плоских каменных стенах древние жители Сахары оставили изображения животных и сцен из своей жизни. Чаще всего контуры этих рисунков обозначены углублениями, а кое-где сохранились остатки красной и белой красок, которыми были раскрашены изображения. Мы постоянно сворачивали с основной дороги, чтобы осмотреть то могильный холм из старательно уложенных камней, то закругленные стены каких-то строений и т. д. Среди гравия и особенно в дюнах довольно часто попадаются наконечники стрел и прочих каменных орудий, а в селениях на юге — и остатки керамики. И все это буквально на поверхности, как будто сегодня взяли и бросили. Пастухи собирают древнее оружие, которое хорошо сохранилось, главным образом мастерски отточенные маленькие наконечники. Их набираются целые мешки.

Мавритания — подлинный рай для археологов, она скрывает в себе не одну тайну. Многочисленные памятники еще ждут интенсивного археологического исследования. В стране пет научных учреждений, которые бы их организовали. Кроме того, любые, даже самые небольшие изыскания требуют серьезных экспедиций, связанных с доставкой воды, продовольствия, а также обеспечением радиосвязи с миром. Археологические экспедиции предпринимаются только при наличии всего необходимого в пустыне снаряжения и рабочей силы. В их распоряжении должны находиться все современные технические средства. Археологические изыскания в широком масштабе в течение многих лет проводит здесь Сенегальский университет в Дакаре. Ежегодно на автомашинах, самолетах археологи, фотографы и чертежники, снабженные радиостанциями, трогаются в путь. Раскопки ведутся в местности Тегдауст, где были обнаружены руины средневекового города. Возможно, это был известный из истории Аудагаст. Когда-то он славился как торговый центр, так как находился на пути с берегов Средиземного моря и Западного Магриба в страны Черной Африки. Из других археологических раскопок следует отметить развалины Кумби-Сале, средневековой Ганы, в Юго-Восточной Мавритании, недалеко от границ Мали. Эти работы проводил поляк Шумовский[6]. В публикациях ИФАНа можно встретить сообщения об археологических исследованиях, проводимых и в других районах страны. Однако все это результаты отдельных исследовательских работ, детали сложной мозаики, из которой когда-нибудь будет воссоздана правдивая картина истории Мавритании.

Современные белые жители Мавритании — берберы и арабы — прибыли с севера и овладели страной, которая уже была заселена. Мавр — воин и завоеватель, путь грабежа для него самый благородный, точнее говоря, единственный для приобретения богатства и власти. То обстоятельство, что страна была завоевана, дает ее сегодняшним жителям, по их собственному убеждению, больше нрав на эти земли, чем если бы они жили на них тысячелетиями.

Древние жители, бафуры, вызывают у мавров чувство благочестивого страха. Никто точно не знает, кем они были, а сохранившиеся о них сведения довольно противоречивы. Им приписывают черты всех древних культур — от неолита до XVI века. Руины старинных домов и могил, наскальные рисунки — все это остатки их былых творений. Бафуры укрывались в гротах под Баданом и обитали в домах, прижатых к склонам потухшего вулкана. Их развалины стоят там и по сей день. Отец кади, живущего в Шингетти, обнаружил на кладбище могилу бафура, а шейх Мустафа ульд л’Кеттаб отвез нас на могилу бафура, находящуюся далеко от ксара. Сопровождавшие нас мавры были очень взволнованы поездкой в места, принадлежавшие некогда бафурам. Измерения могилы, произведенные старым способом — с помощью размотанных тюрбанов, дали поразительные результаты: рост бафуров достигал пяти метров!

Считают, что оборонительные валы таинственной крепости в современном селении Азуги, расположенном в нескольких десятках километров от Атара, также возведены бафурами. Здесь, по-видимому, располагался их главный укрепленный пункт от нашествий берберского племени лемтуна. Легенда рассказывает, что у бафуров были злые собаки, от которых приходилось спасаться даже самым храбрым берберским воинам. Только святейший имам, мусульманский миссионер, уроженец Хадрамаута (Южная Аравия), который прибыл в Мавританию через Марокко, чтобы обратить «неверных», положил конец их могуществу. Как явствует из легенды, свершилось чудо. Животные, вместо того чтобы броситься на святейшего мужа, начали ластиться к нему. Конечно, этим воспользовались приближенные имама и уничтожили бафуров. В данном случае, согласно сведениям, сохранившимся в истории, бафуры — это неисламизованные или частично исламизованные берберы, которые выступали против Альморавидов. Тот, кто с оружием в руках поддержал миссию имама, был не кто иной, как сам вождь мавританских Альморавидов Абу Бекр. Благодаря этой победе Адрар был окончательно покорен. И поныне на кладбище в Азуги находится могила имама эль Хадрами, к которой нескончаемым потоком идут паломники. Естественно, нам, как «неверным», вход на кладбище был запрещен, и только после длительных переговоров удалось получить разрешение запечатлеть на пленке с расстояния в несколько десятков метров гробницу святого. Гробница скромная, напоминает небольшой жилой домик, сделанный из необработанных каменных плит, и производит впечатление полного запустения. Но это только на первый взгляд. Кажущаяся заброшенность отнюдь не означает, что святилище малоизвестно, что сюда не стекаются странники из всех уголков страны, удаленных на сотни и тысячи километров, из Мали, Западной Сахары и Марокко.


Могила святого марабута на кладбище в Аэуги
Если верить рассказам жителей Вадана, то часть бафуров выжила и продержалась здесь почти до последнего времени. Говорят даже, что в представителях отдельных родов и сейчас течет кровь бафуров, а некоторые и вообще их прямые потомки. Это не считают достоинством, поэтому предпочитают об этом не говорить.

Кем же на самом деле были легендарные бафуры? Были ли они властителями Мавритании? На этот вопрос не могут дать определенного ответа не только приверженцы мавританских традиций, но и современные европейские ученые. Тема соблазнительна, и многие ученые посвятили ей свои исследования, по до сих пор ничего определенного о бафурах сказать нельзя. Существует несколько гипотез об их происхождении. По мнению одних, это первые черные жители Сахары, осевшие здесь еще во времена неолита, завоеванные впоследствии берберами, а затем арабами. Другие связывают их с каким-то праберберским народом, появившимся в Сахаре перед самой волной обращения берберов в ислам. Имеются даже приверженцы теории, по которой бафурами именовались группы португальцев, прибывшие в Мавританию в XV веке в поисках золота и основавшие торговые конторы. Потом опи осели здесь и смешались с местным населением. Впрочем, это наименее правдоподобная из версий, поскольку Валентин Фернандш, писавший в 1506–1507 гг. об Адраре, уже тогда называл его Землей Бафуров, но ни словом не упоминал о том, что жителями этих мест были португальцы. Азуги, по одним источникам, был их основной крепостью, по другим — укрепленным монастырем Альморавидов. Это лишний раз свидетельствует о том, как мало мы знаем о древней истории этой страны.

Несмотря на нагромождение вопросительных знаков в древней истории Мавритании, мы все-таки можем в общих чертах воссоздать историю земель, на которых расположено современное мавританское государство.

Многочисленные следы древних культур в Сахаре неопровержимо свидетельствуют о том, что в прошлом она была более заселена. Как случилось, что сегодня, при довольно высоком уровне культуры, пустыня часто не в состоянии прокормить даже немногочисленные группы кочевников? Ответы следует искать в климатических изменениях, которые происходили на протяжении тысячелетий. На заре человечества, в эпоху палеолита, в Западной Сахаре имелось значительное количество влаги, и по зеленым просторным плато могли свободно кочевать группы первобытных охотников и собирателей. Особенно много их следов — остатки стоянок, каменные орудия — мы встречаем в Адраре. В середине каменного века Сахара начала высыхать, и людям пришлось отойти к ее границам. Но климат опять изменился: дожди становились все обильнее, и пустыня превратилась в саванну. Ее территорию пересекали многочисленные реки, следы которых — уэды — еще и сегодня можно увидеть. Образовались большие озера, похожие на озеро Чад, полные крокодилов, с берегами, поросшими папирусом. В саваннах паслись жирафы, слоны, антилопы. Вернулись в эти места и люди. Новые, негроидные жители Сахары были носителями культуры неолита. Вблизи рек и озер они возделывали поля, их стада коров и коз паслись в саваннах. Они оставили после себя наскальные рисунки, в которых передали нам особенности своей кочевой жизни, сцепы охоты и изображение повозок, на которых они колесили по Сахаре с севера на юг.

Благодаря использованию так называемого радиоуглеродного метода для определения возраста находок[7] мы знаем, что наивысшая степень развития земледелия и скотоводства в Сахаре приходится примерно на 3000 год до нашей эры. К этому периоду относится наибольшее количество поселений и кладбищ, наскальных рисунков с изображениями людей и животных. Тогда же многочисленные охотники «усеяли» землю наконечниками стрел, которые сегодня выносят на поверхность движущиеся пески.

В эпоху расцвета климат снова стал меняться. Не хватало осадков, высыхали озера, и реки наполнялись водой только в период дождей. Население перемещалось к югу, на обеспеченные водой земли, где оно могло заниматься сельским хозяйством. Тем немногим, кто остался в долинах бывших рек, приходилось копать колодцы, чтобы добраться до водоносных слоев, скрытых под землей. Так возникли сахарские оазисы, заселенные черными потомками жителей времен неолита.

Высыхание Сахары разделило Африку на два мира — северный, связанный с культурами бассейна Средиземного моря, и южный, тропический. Последний в определенной мере был изолирован от того, что происходило в цивилизованном мире, включавшем юг Европы, Ближний Восток и северо-восточные страны Африки. Единственным естественным связующим звоном средиземноморской и Тропической Африки был Нил. Но этот район весьма удален от страны — объекта нашего изучения.

Однако и в Западной Сахаре сохранились древние пути, ведшие от Средиземного моря в тропические страны Черной Африки. Главный путь начинался у Южного Марокко, пересекал плоскогорье Адрара, Таганта и нынешнюю провинцию Мавритании — Восточный Ход — и доходил до изгиба Нигера. У этой дороги были ответвления, но ими редко пользовались. Одно из них шло от Адрара к реке Сенегал. Путь через Сахару, названный «дорогой колесниц», можно проследить по наскальным рисункам. На них изображены повозки, в которые запряжены быки или кони. Рисунки с быками, возможно, более старые, поскольку бык — типичный представитель животного мира африканского неолита. Лошадь же появилась в Сахаре только за полторы тысячи лет до нашей эры. И тому и другому животному нужен обильный корм и прежде всего вода, следовательно, еще во II тысячелетии до нашей эры влажность здесь была выше, чем в настоящее время.

В этой удивительной стране все долговечно. И «дорога колесниц» времен неолита продолжает жить в современных караванных путях из Южного Марокко через Адрар и Тагант к Мали, на рынки к берегам Нила. Сахара высохла, место лошади занял завезенный в Африку около первого столетия до нашей эры верблюд. Караваны везут теперь другие товары, а погонщики верблюдов — белые арабо-берберские торговцы, но дорога проходит по тому же самому древнему тракту.


«Дорога колесниц» периода неолита, взятая с наскальных рисунков
Дорога трехтысячелетней давности — разве такое постоянство не достойно восхищения? Ее долгая история полна драматизма. С того времени, как высохла Сахара, это был единственно возможный в Западной Африке путь от «белого» севера к «черному» югу. Он проходил по уже упоминавшемуся коридору между совершенно безводным районом, трудным для преодоления дюнам Северо-Восточного Адрара, и дюнами вдоль Атлантического побережья. На этом маршруте попадались оазисы и колодцы, позволявшие караванам верблюдов преодолевать сотни километров пустыни. По этой дороге осуществляется вся транссахарская торговля, происходят все значительные военные вторжения с севера, волны миграции захлестывают североафриканские народы. Этим путем с юга на север шли товары из тропических стран: золото, слоновая кость и черные рабы. История караванов, которые столько тысячелетий исхаживали «дорогу колесниц», — это история самой страны. Все, что происходило в Западной Африке, не обходилось без участия этой дороги.

То, о чем мы говорили до сих пор, касалось предыстории Мавритании. Только к концу первого тысячелетия нашей эры эта страна выходит на историческую арену.

«Эта страна выходит на историческую арену». Но какая страна? Ведь Мавритания, какой мы ее знаем сегодня, возникла не так давно, ее самостоятельность была провозглашена в 1960 году, а границы, которые она получила, чисто условные. Они соответствуют прежнему колониальному внутреннему делению Французской Западной Африки. Саванны и пустыни занимают такую же территорию, как земли соседних государств: Западной Сахары — с запада, Алжира — с севера и Малийской Сахары — с востока. Население ни по расовым признакам, ни по языку, религии и характеру культуры не отличается друг от друга. Группы пастухов-кочевников постоянно переходят никак не обозначенные государственные границы: то идут в Мали, то в Западную Сахару, в зависимости от того, где рассчитывают найти пастбища для скота. Пограничные посты, как мавританские, так и соседних государств, порой удалены на сотни километров от границы. Так, первая пограничная таможня Мавритании на пути из Марокко находится в Атаре, то есть примерно в тысяче километрах от самой границы. Сахарская часть страны — всего лишь искусственно отрезанный кусок Западной Сахары, а области ее, расположенные вдоль реки Сенегал, заселенные неграми, ничем не отличаются с этнической точки зрения от территорий, относящихся уже к другому государству — Сенегалу. И здесь, на мавританском и сенегальском берегах пограничной реки, мы видим расовое, национальное, языковое и религиозное единство, ту же самую культуру скотоводства у фульбе и сельского хозяйства у волоф, сараколе (соннике), тукулер и других народностей.

Интересно отметить, что если не считать Атлантического океана, единственная естественная граница Мавритании — река Сенегал — с этнической точки зрения скорее объединяет Мавританию с государством Сенегал, чем разделяет их.

Если быть точным, следовало бы написать две истории Мавритании, хотя они бесспорно тесно связаны между собой. Одна из них, мавританская, которая посвящалась бы субсахарской зоне, кочевникам пустыни, а вторая — негритянская, земледельческая, была бы связана с Черной Африкой. Но Мавритания — единый государственный организм, и ее жители хотят создать единый народ.

И здесь снова следует сделать отступление. Для европейца понятия «государство» и «народ», за некоторым исключением, совпадают. Известно, что в Польше живут поляки, во Франции — французы. Есть, правда, многонациональные государства, такие, как СССР или Чехословакия, но уже в самом названии заключено равенство народов, входящих в один политический и административный организм. В Европе существует проблема национальных меньшинств, но и в данном случае понятие «меньшинство» указывает на то, что это небольшие национальные группы, живущие в пределах государства, которое создано другим народом. Они сохраняют свою индивидуальность, их окружают заботой и им помогают беречь и развивать собственные традиции. В современной Африке, особенно в Черной, вопрос стоит совсем иначе. Новые государства возникли как искусственные административные образования в результате колониального раздела. При этом руководствовались либо интересами различных колониальных государств (например, Испанская Сахара была испанской колонией, а Мавритания — французской), либо в пределах колонии одного государства географическими и экономическими критериями. Кроме того, Африка — континент, где перемещения народов, характерные для Европы первого тысячелетия нашей эры, еще не закончились. Переселение целых больших народностей, занимающихся не только скотоводством и по характеру своей деятельности всегда кочующих, по и земледелием, продолжает оставаться обычным явлением. Большие «ничьи» пространства, низкая плотность населения, малочисленные языковые и культурные группы, еще недавняя вера в то, что можно двинуться в любом направлении в поисках благоприятных условий существования, войны между племенами, вызывавшие перемещение целых пародов, торговля рабами, бегство целых деревень и даже племен в глубь недоступного континента, проникновение кочевников и земледельцев — все это вместе произвело такое смешение народов, что сегодня нет не только государств, провинций, городов, а в некоторых районах Африки даже селений с жителями одной национальности. В качестве примера приведу соседний с Мавританией Сенегал, где только крупных этнических групп насчитывается шесть, а кроме них еще более десяти мелких. Под «группой» подразумевается общность людей, владеющих особым языком, со своими традициями и способом ведения хозяйства, а в сущности, в псе входят самостоятельные народы. У этих групп есть соплеменники в соседних государствах, с которыми они поддерживают семейные и межплеменные отношения. Поэтому политические границы, если подходить к ним реально, — это еще не границы в прямом понимании, то есть не линии, которые делят два государства с собственными, непохожими историческими традициями. Они — просто административная необходимость, подчеркивающая самостоятельность каждого государства. Местные жители еще не осознали, что принадлежат к какой-то определенной территории, отделенной от других границами.

Положение Мавритании с национальной точки зрения исключительно благоприятно. Население здесь очень однородно, более 80 процентов составляют белые, мавры арабо-берберского происхождения. Остальные 20 процентов — негроидные народы. Эти 80 процентов (за исключением берберской группы зенага в несколько тысяч человек, сохранившей язык, на котором объяснялись до прихода арабов) говорят на одном арабском диалекте, называемом хасания. На нем объясняются и проживающие в Мавритании негры. Важную роль в государственной и частной жизни мусульман играет религия. Не без основания в официальном названии государства Исламская Республика Мавритания подчеркнуто его религиозное единство. Большое значение для современной сплоченности страны сыграл тот факт, что она была завоевана вначале берберами, а затем белыми арабами-хасанами, которые силой навязали всем населявшим страну племенам свою власть. Они создали единую общественную структуру, при которой каждая национально-культурная группа сохраняла определенные традиции, хотя эти группы и были неравноценны. Таким образом, были заложены основы арабо-берберо-негритянского единства, при этом национальный или расовый, даже племенной вопросы в значительной степени подменялись социальным.

История Мавритании — история многих этнических групп, которые создавали свои государства на ее нынешней территории, воевали друг с другом или вступали в дружественные союзы. Они завладевали частью мавританской земли, чтобы потом вновь ее потерять, наконец, они признали древнюю «дорогу колесниц» самым удобным караванным путем из районов Средиземноморья в Тропическую Африку. Этим же путем проникали сюда новые культуры. Только изучение бурной истории этой земли поможет нам понять современную Мавританию.

Анализируя историческое прошлое страны, мы можем выделить два течения. Первое, которое мы назовем северным, связано с арабо-берберскими миграционными волнами. Они пришли с севера, принесли ислам и способствовали формированию современного облика страны. Второе течение, южное (негритянское), шло со стороны Черной Африки. Оно охватывало южную субсахарскую Мавританию, редко достигало севера и было связано с возникновением трех негритянских империй: Ганы, Мали и Гао, которые процветали здесь с IX по XVI век. Все три возникли в основном в районе современного Судана, а Южная Мавритания была лишь их частью. Богатые негритянские империи, хозяйство которых основывалось на земледелии, торговле и золотодобыче, были прекрасно организованы административно, уровень их культуры был высоким. Все они пришли в упадок под натиском северных воинственных племен берберов и арабов. В итоге за два последних тысячелетия на территории Мавритании, кроме весьма разрозненных союзов — племен берберов из группы санхаджа (последним из них был союз Альморавидов), не было создано ни одного сильного государства берберов или арабов. Такими способностями обладали только черные в VIII–IX веках. Зато на долю кочевников севера выпало распространение в Западной Африке ислама, который в значительной мере содействовал росту культуры и сближению негрских народностей юга со средиземноморскими очагами культуры.

Чтобы сохранить хронологическую последовательность событий, нам придется перемещаться то на север, то на юг страны, занимаясь сначала историей берберов, потом арабов, затем вновь черных негритянских государств. Истории этих двух течений взаимосвязаны, и их невозможно рассматривать в отрыве друг от друга.

В Северо-Западной Африке на заре истории поселились люди, получившие общее название «берберы». Оно происходит от греческого barbaroi — так греки именовали все народы, не говорившие по-гречески. От греков это определение перешло к римлянам, назвавшим так коренное население Северной Африки. Эти берберы были народом подвижным и выносливым. Одна часть берберов заняла плодородные земли Северной Африки и начала заниматься сельским хозяйством, другая переместилась к югу, чтобы в пустыне и полупустыне вести жизнь скотоводов-кочевников. В доисторические времена некоторые берберы доходили морем даже до Канарских островов, где они появляются под названием «гуанчи» в XV веке, в период открытия этих островов. Их язык продержался до XVI–XVII веков и был записан испанцами, поселившимися на Канарских островах. Часть берберского населения, проживавшего в районе Средиземного моря, подверглась романизации и после введения христианства была обращена в эту веру. Они активно участвовали в создании христианской культуры Африки. Знаменитый философ и богослов св. Августин был берберского происхождения. Но большинство берберов, особенно пастухов-кочевников, живших вдали от центров цивилизации, противились всем внешним влияниям. Они придерживались старых традиций. Испытывая давление администрации североафриканских римских провинций, свою экспансию они направили на юг, в глубь пустыни. Очевидно, уже тогда берберы захватили много оазисов, изгоняя или принуждая к работе на себя веками жившее там негроидное население. Эти первые малочисленные группы берберов смешались с черным населением Сахары и потом уже вместе оказывали сопротивление новым, принявшим ислам берберским захватчикам.

Подлинный перелом в жизни кочевников берберов произошел в связи с появлением верблюда. Это животное попало в Африку из Азии примерно в I веке до нашей эры, но кочевники Западной Африки познакомились с ним где-то между II и III веками нашей эры. Пустыня, которую до сих пор приходилось преодолевать пешком или же в тех немногих случаях, когда сеть колодцев была достаточно густой, проезжать верхом, теперь была не страшна. Использование верблюда в Северной Африке в военных целях можно сравнить с появлением огнестрельного оружия. Благодаря верблюдам берберы получили неоспоримый перевес над противником; с их помощью они преодолевали большие пространства и появлялись в оазисах или на границе плодородных средиземноморских долин со стороны пустыни, откуда никто не ждал нападения. Хроники IV века часто упоминают нападения на римские колонии всадников на верблюдах, т. е. обитателей пустыни. Одновременно берберы продвигались в центр Сахары, все больше оттесняя черное население к югу. Вероятно, к этому периоду относятся десятки оборонительных селений, почти не тронутые разрушительным действием времени и до сих пор но изученные, которые можно увидеть в Южной Мавритании в направлении Тишит-Валата. Некоторые случайно обнаружены караванами и французскими экспедициями, большинство же — с помощью аэрофотосъемки. Это наиболее эффективный метод поиска древних цивилизаций в пустыне. Нам известно только то, что это были селения земледельцев эпохи неолита, то есть незнакомых с металлом (обнаружены лишь каменные орудия). Такие селения возводились явно в целях обороны: на вершинах небольших холмов — каменные дома за каменной оградой. Не вызывает сомнения, что жители этих селений находились в постоянной готовности защитить себя от неприятеля, которым, вероятно, были берберские всадники на верблюдах.

Черное население, былые владельцы пустыни с влажным климатом, а затем высыхающей Сахары, либо превращалось в рабов и обслуживавших оазисы работников, либо переселялось к югу, к реке Сенегал. А с севера продолжали надвигаться все новые, хотя еще и не очень многочисленные захватчики — кочевники-берберы.

Таково было положение на территории современной Мавритании к VII веку. Но страна находилась на пороге новых, радикальных изменений.

В это время на Аравийском полуострове проповедует свое учение Магомет и начинается священная война с «неверными». Все это пока происходит далеко от границ Мавритании. Но вот на северо-востоке Африки, в Египте, уже появляются первые отряды арабской конницы, которые, совершив молниеносный переход[8], вскоре достигают Северо-Западной Африки.

Берберы, независимые и воинственные, в течение длительного времени сопротивлялись принятию ислама, с переменным успехом борясь с отчаянно наступавшими арабскими племенами. Их миграцию на юг, особенно в период, когда в Северо-Западной Африке уже появились арабы, в какой-то мере можно расценивать как бегство. Со временем все большее количество берберов принимали ислам. Племена берберов, проживавшие в Сахаре, поддерживали контакты с соплеменниками в Магрибе, откуда они сами когда-то вышли. И этим путем ислам проникал в глубь Сахары. В течение VIII–IX веков группы берберов санхаджа, населявшие Западную Сахару, официально приняли ислам, и с той поры характер завоеваний изменился. Обычный грабеж превратился в священную войну с «неверными», точнее, с племенами негров-земледельцев юга, а также с праберберским языческим народом оазисов. Благодаря мобильности кочевников исламизация Сахары быстро продвигалась вперед.

Но в Сахаре обитали не только берберы-воины, желавшие подчинить себе жителей оазисов и субсахарских земледельческих районов, но и берберы, уже давно ставшие торговцами, проводниками и владельцами караванов. По древней «дороге колесниц» они везли на юг соль из сахарских соляных копей, сушеные финики и инжир, ткани и другие средиземноморские товары, а на север — продукты Черной Африки. Это мирное проникновение имело большое культурное значение: тем же самым путем к негроидным народам пришел ислам. Берберы были первыми миссионерами ислама для негров. Однако их форма ислама была искаженной, значительно отличавшейся от ортодоксального учения.

К концу X века отношения постепенно начали нормализоваться. Сахара была уже окончательно захвачена берберами. На южных границах современного Марокко проживала многочисленная группа берберов зената. Южная группа, называвшаяся санхаджа, жила в пустыне и вела жизнь скотоводов-кочевников. В числе этих последних главную роль играло племя лемтуна. Берберы уже тогда заняли все важнейшие стратегические пункты: колодцы, оазисы, они были хозяевами транссахарскпх дорог, на обширных пастбищах под присмотром пастухов паслись их стада верблюдов, коз и овец. Военный азарт берберов угас, они разбогатели и осели.

Санхаджа подразделялась на несколько племен, объединенных вокруг своих вождей. Каждое такое племя жило свободной, независимой жизнью, но время от времени кто-нибудь из вождей брал под свое начало и другие племена. Такие «объединения» в основном были недолговечны и распадались после смерти вождя или даже при его жизни. Здесь не было создано прочного берберского государства. Зато начали развиваться крупные торговые центры, которые со временем превратились в города. Конечно, это были сахарские города, ничем не напоминавшие средневековые города Европы. История их возникновения везде одинакова. На торговых путях, вокруг колодцев, собирались караваны с товаром. Сюда же из пустыни приходили кочевники, чтобы напоить стада. Между этими двумя группами людей начался примитивный обмен, превратившийся со временем в торговые сделки. В таких местах стали возводить дома, часть людей оставалась там жить постоянно — это положило начало будущим городам. Затем здесь селились вожди племен, чтобы лучше контролировать торговлю и строже взимать с торговцев «таможенные» пошлины. Их «усадьбы» придавали селению пышность, а военные отряды обеспечивали безопасность.

Так возникли поселения, подобные Лзуги, заселенному санхаджийским племенем лемтуна, и второму, еще более крупному и великолепному, Аудагасту, в Юго-Восточной Мавритании. В IX–XI веках Аудагаст был чем-то вроде столицы племени санхаджа. Дома и многочисленные мечети были построены из камня, в красивых садах рядом с финиковыми пальмами росли инжир, виноград и пшеница. Воды было в изобилии, а население занималось торговлей и различными ремеслами. Здесь расцвела наука. В X веке правители Ганы покорили племя санхаджа, но не уничтожили город, а, наоборот, расширили его и придали ему блеск.

Теперь обратимся к истории Мавритании, связанной с югом страны, истории, которую создавало черное население Судана. Южная часть современной Мавритании, ее субсахарская зона и прибрежная территория были тогда, а в значительной степени остаются и сегодня в руках негроидного населения, которое занималось земледелием и скотоводством. Одновременно, используя свое приграничное положение и пролегавшие здесь торговые пути, оно завладело всей торговлей между югом и севером. Созданию государства способствовала постоянно угрожавшая с севера опасность нападений кочевников-берберов. Чтобы защищать свою землю и богатые торговые города, нужны были армия и крепкая власть. В этих условиях сформировалась мощная империя Гана, первая и наилучшим образом организованная из всех, существовавших тогда в Западной Африке. Нам неизвестна точная дата ее создания, но она существовала уже в VIII веке. Более обстоятельные сведения о ней дошли до нас только от торговцев и арабских путешественников, которые посещали ее в период наивысшего расцвета, приходившегося на X–XI века. Создателем империи был парод сараколо (сонинке), но в нее вошли и многие другие народы, которым сараколе предоставили полную свободу. С юга граница проходила примерно вдоль рек Нигер и Сенегал. Большая часть территории Ганы приходилась на современную Юго-Восточную Мавританию — долину реки Сенегал, районы Тагант и Ход. На территории современной Мавритании находилась и столица Ганы, у нее было то же самое название. Обычно считается, что она находилась на месте нынешних развалин Кумби-Сале, на юг от Тимбедры. И второй крупный торговый город Ганы, захваченный у берберов, Аудагаст, также находился в пределах Мавритании.

Правитель Ганы избрал себе титул «тунка», что на языке сараколе значит «царь». Он имел сильную и хорошо обученную армию из пеших лучников и конницы. Но эта армия служила только для защиты, потому что тунка предпочитали мир войнам, истреблявшим население страны. Они заботились о сельском хозяйстве, наблюдали за работой золотых приисков в долине Сенегала и его левого притока Фалеме, о том, чтобы могли развиваться ремесла, чтобы торговцы спокойно передвигались по их территории и торговля сосредоточивалась бы в городах. Цари Ганы стремились к порядку и справедливости в стране. Власть они осуществляли сами, но прибегая к помощи чиновников. Утром и вечером царь лично объезжал столицу, чтобы иметь представление обо всем, что в ней происходило. Остальными провинциями управляли губернаторы, которые должны были информировать повелителя. Несмотря на то что правители и их подданные были анимистами[9], они отличались большой религиозной терпимостью, сами строили мечети, поддерживали мусульманских торговцев, даже пользовались услугами советников-мусульман.

Тунка жил в прекрасном с африканской точки зрения дворце. Вся его жизнь сопровождалась сложным церемониалом, который в глазах подданных делал его персону еще более значительной. Он, как, впрочем, и его сановники, сгибался под тяжестью золотых украшений, а царский конь был привязан у дворца к слитку чистого золота. Царей хоронили торжественно — с оружием, лошадьми и всеми слугами. Наследником престола был не сын царя, а его племянник. В этом проявлялась приверженность былым традициям матриархата.


Караванные торговые пути, проходившие в средние века через район Западной Сахары. Они существовали до XIX в.
Богатству государства соответствовала пышность его столицы. В конце X — начале XI века в ней проживало около 15–20 тысяч жителей, что не только для Африки, по и для любой страны мира того времени было цифрой довольно значительной. Сюда приезжали торговцы со всей Африки и даже из Европы. Торговали медью, серебром (с севера), но прежде всего — золотом, которое поставляли богатые рудники сенегальского бассейна. В Экваториальной Африке находили спрос огромные плиты соли из северосахарских копей. С севера привозили ткани и сушеные фрукты. А юг вместе с золотом предлагал и другие свои богатства: разноцветные перья неизвестных на севере птиц, слоновую кость, черных рабов, которые очень ценились на рынках севера.

Конечно, как это обычно и происходит, достигшее сказочных размеров богатство королей Ганы возбуждало аппетиты кочующих народов севера. Государство высокой культуры, придерживавшееся мирной политики, могло существовать лишь до тех пор, пока противник был немногочисленным, а его военный потенциал слишком слабым, чтобы победить армию тунки. Только хорошо организованные Альморавиды, которыми руководило не одно желание грабежа, но и религиозный фанатизм, оказались способными сломить мощь Ганы, уничтожив ее в 1077 году, после чего она уже не могла подняться. Альморавиды разграбили сокровища и истребили население, разрушили два больших торговых города — Гану и Аудагаст. Оба города были так основательно стерты с лица земли, что сегодня можно лишь высказывать предположения об их местонахождении.

После падения Альморавидов Гана вернула независимость, но никогда уже не обрела утраченного величия, значения и авторитета. Объединенные когда-то под скипетром правителей Ганы малые народы и племена начали проводить собственную политику. Там, где некогда царили мир и благосостояние, теперь происходили междоусобные войны, грабежи, резня, и вскоре государство вообще перестало существовать. На этот раз окончательно.

Гану уничтожили Альморавиды, совершенно новая сила, проникшая не только в Сахару, но и в Западную Африку. Они достигли даже Европы. Чтобы передать их историю, предстоит вернуться к берберскому племени лемтуна, которое жило в Адраре и играло значительную роль среди других племен группы санхаджа. Их вожди выбирались, как правило, только из представителей «знати». Они распространяли свою власть на другие племена, а время от времени пытались даже объединить их.

В источниках эти вожди часто фигурируют как «цари Аудагаста» — города, занятого позднее Ганой. Один из таких вождей племени лемтуна, Яхья ибн Ибрахим, совершил паломничество в Мекку (1048–1049). Вместе со свитой он впервые прошел огромную территорию, захваченную арабами, встречая на пути города с высокой культурой и знакомясь с утвердившимся уже ортодоксальным исламом. Пребывание в самой Мекке позволило им соприкоснуться с религией Пророка в первозданной форме. До этого они знали ее в значительной мере искаженной. Собравшись в обратный путь, участники похода взяли с собой миссионера, благочестивого и ученого мужа по имени Абдаллах ибн Ясин, выходца из Марокко. Строгие правила, которые он проповедовал, не очень устраивали местных властителей племен и народностей. Оскорбленный миссионер удалился в сопровождении всего лишь двух братьев — Абу Бекра и Яхьи ибн Омара ибн Телагагина, предводителей племени лемтуна. И поселился он на «небольшом холме, окруженном водой». Так описывает это Ибн Халдун, арабский историк XIV века, в «Истории берберов». Принято считать, что это место находится на острове Тидра у Атлантического побережья, недалеко от столицы Мавритании. Прибыв туда, благочестивые мужи начали совершать религиозные обряды. Слухи о них разнеслись далеко по стране, и каждый, «кто хранил в сердце хоть зерно добродетели», как пишет летописец, поспешил к ним. Когда собралась уже тысяча воинов племени лемтуна, их духовный предводитель Абдаллах ибн Ясин сказал:

— Нелегко победить тысячу мужчин. Теперь мы можем заставить принять нашу единственно подлинную веру.

После этих слов вооруженные отряды миссионеров напали на племена, которые не хотели добровольно принять восхваляемую ими веру.

С прибытием на остров приверженцы Абдаллаха ибн Ясина начали возводить нечто вроде оборонительного монастыря, который назывался рибат*. От этого слова вооруженные отряды мусульманских монахов-рыцарей, получили название «аль-мурабитун», или «люди монастыря». Позднее отсюда пошло название «альморавиды». Также от слова рибат возникло название марабут (арабское мурабит), которое первоначально относилось к одному члену братства, а затем так стали называть племена берберов, занимавшихся религиозной деятельностью и проповедованием ислама.

Основание первого рибата, вероятнее всего на побережье Атлантики, произошло в 1050 году. Эту дату можно считать началом появления Альморавидов. Сама система организации братств воинов и их священные войны настолько отвечали примитивному милитаризму племен Сахары, что такие братства распространились чрезвычайно быстро, а попытки завоеваний, которые становились все более частыми, были отмечены целым рядом крупных побед.

С самого начала благочестивый Абдаллах ибн Ясин передал командование в руки Яхьи ибн Омара, одного из двух первых своих приверженцев. После его смерти в 1055 году Альморавиды разделились на две группы. Северная завоевала Марокко, и в 1062 году был основан Марракеш — новая столица страны. Упрочив свою власть, эта группа перешла через Гибралтар в Европу. В 1086–1090 годах мусульманская часть Иберийского полуострова оказалась под господством Альморавидов. В течение нескольких десятков лет они сдерживали движение христианства к югу. Юсуф бен Ташфин (предводитель северной группы) стал основателем династии Альморавидов, которая несколько десятилетий правила Западным Магрибом и мусульманской Испанией. В 1147 году она была низвергнута Альмохадами[10].

Руководство южной группой принял на себя брат Яхьи ибн Омара — Абу Бекр, который двинулся на языческие народы юга. Первым его военным успехом был захват и уничтожение Аудагаста в 1054 году, а через двадцать лет — завоевание столицы Ганы и уничтожение этого государства. Во время войны с черными жителями правого берега Сенегала Абу Бекр был ранен отравленной стрелой. Тяжелобольного, его еще успели привезти в Тагант, но спасти не удалось. Гробница Абу Бекра находится в Мегсеме, в 55 километрах южнее Тиджикжи. До сего времени сюда приходят паломники.

В конце XI века и весь XII век испанские Альморавиды уже ничем не напоминают фанатичных кочевников Сахары. Они празднуют политические победы в Андалусии и Магрибе, занимаются изящным искусством в своей европейской столице — Кордове. То, что происходит с ними, не имеет ни малейшего отношения к Мавритании. От страны своих предков и суровой жизни первых рибатов их отделяет огромное расстояние — так далеко они ушли.

Тем временем произошел окончательный раскол в среде сахарских Альморавидов. Многообещающее государство, созданное Абу Бекром, распалось сразу же после его смерти. Лишь сильная личность и общая цель, какоймогла стать священная война, гарантировавшая им богатую добычу, были способны на какое-то время объединить санхаджа, не признававших над собой никакой власти. Теперь они вернулись к прежним межплеменным столкновениям и спорам, которые решались только кровопролитием. Эти беспорядки среди берберов длились вплоть до XIV века.

Пока жизнь в пустыне идет своим чередом: племена берберов пасут стада коз и верблюдов в оазисах и на землях «покоренного» Сахеля, на нолях на них работает черное население; берберы занимаются караванной торговлей и постоянно воюют друг с другом. В подобном положении оказалось покоренное ими негритянское население, входившее в состав теперь уже разбитой империи Ганы. Южные соседи мавританских берберов агрессивно настроены против севера и предпринимают попытки создать собственные государства. Можно предположить, что именно ислам, который в большинстве своем они приняли, сделал их воинами и пробудил в них жажду завоеваний.

Поскольку Мавританская Сахара после падения Альморавидов превратилась в клубок небольших проблем и небольших войн, перенесемся еще раз на юг, на земли, которые некогда входили в империю Ганы.

Покоренные Альморавидами негрские народности начали постепенно возвращать себе утраченные владения. Возрожденная Гана, хотя и значительно слабее прежней империи, вновь сумела занять Тагант, другие предводители черных оттеснили берберов от реки Сенегал и захватили современную Южную Трарзу. Это не мешало им одновременно вести внутренние войны за власть и самостоятельность. Прежде всего более сильные стремились освободиться от главенства Ганы, что многим удалось. Таким путем обрели независимость небольшие государства Диара и Галам, а также народ coco. Честолюбивый и жестокий царь coco Сумангуру Канте поставил перед собой цель создать такое же могущественное государство, как Гана. Дорога к этой цели вела через захват слабых народностей и племен. В числе других были покорены соседние мандинги. Для того чтобы раз и навсегда положить конец династическим притязаниям потомков побежденного царя мандингов — Наре Фамаган’а, — царь Сумангуру Канте приказал убить одиннадцать его сыновей. Однако он не исполнил своего решения до конца: в живых остался двенадцатый принц, маленький парализованный мальчик, в котором он не усмотрел опасного соперника. Недальновидность, а может быть, просто пренебрежение к маленькому калеке, со временем дорого обошлась царю. Горячая любовь матери и тщательный уход исцелили ребенка, который уже в семь лет отличался большой силой и незаурядным умом. Сундиата Кейта[11], так звали мальчика, как только вырос, решил отомстить за смерть отца и братьев. И действительно, разгромил царя coco в битве при Крине в 1235 году. После этой первой победы он продолжил завоевания, овладев оставшимися территориями бывшей Ганы, захватил в Мавритании город Валату (Восточный Ход), на юге Сундиата Кейта дошел до границ современной Гвинеи, завоевал весь Сенегал, Гамбию и территории, располагавшиеся вдоль Нигера. В Мавритании он занял северный берег реки Сенегал, Тагант и южную часть района Ход — то есть те земли, которые представляли определенную ценность. Только Адрар со своими оазисами и пустыней остался в руках берберов. Создав могущественную империю, Сундиата Кейта основал столицу и назвал ее Мали[12] (государство также называлось Мали). Всю же страну он разделил по примеру древней Ганы на провинции, которыми управляли назначаемые им губернаторы. Безопасность империи и успешно развивавшуюся в ней торговлю обеспечивала сильная армия иод командованием самого царя.

Дело Сундиаты Кейта, великого воина и организатора, продолжали его преемники, приумножая богатство страны и охраняя ее границы. Самым выдающимся из них был Канку Муса. В годы его правления могущество Мали было таким значительным, что царь мог полностью заняться хозяйственным развитием страны. Здесь процветала торговля, а Мали-столица стала крупным торговым центром. Так же, как в свое время Гана, она была местом обмена товарами между Тропической Сахарой и средиземноморскими странами Африки. С севера привозили оружие, шерстяные и шелковые ткани, медь, соль, а с юга — прежде всего черных рабов и золото.

К сожалению, неспособность преемников приводит государство ко все большему упадку; от него откалываются покоренные мелкие негритянские княжества, торговля, экономическое и политическое значение государства идут на убыль. Мали следующего столетия — это всего лишь тень былого великолепия. Его слава позднее перейдет к государству, которое возникнет в долинах Сенегала и Нигера, — империи Гао. Расцвет его приходится на XV век.

Это последняя страница истории Южной Мавританки, поскольку империя Гао, созданная на месте бывшей Ганы, а позднее Мали, — последнее политическое образование черных жителей в Западном Судане. Как и Мали, это будет мусульманское государство, хотя и основанное на традициях негритянской культуры.

В те времена, когда росло могущество Ганы, а затем создавалось государство Мали, в долине Центрального Нигера существовало небольшое государство народа сонгай Гао. С IX века им управляла династия Диа, которая согласно местным традициям была берберского происхождения. Это государство только в XIV веке было завоевано последним из повелителей Мали — мансой Мусой. В доказательство покорности Гао малийскому двору был взят заложник — молодой князь и наследник трона. В общей неразберихе, которая возникла после смерти мансы Мусы, заложник сбежал, вернулся в Гао и в 1335 году провозгласил себя повелителем, приняв царский титул Сонни. Его страна продолжала зависеть от Мали, но династия крепла. Полную независимость вернул ей живший в XV веке Сонни Али. Почти тридцатилетняя власть Сонни Али — это полоса сплошных завоеваний, в ходе которых он постоянно увеличивал масштабы своего государства. Только за 10 лет, находясь у власти, он сумел стать властителем долины Нигера и земель, лежавших от него на восток, север и запад — до Атлантики. В сравнении с империями Ганы и Мали мавританских земель под его господством было сравнительно мало. Он занял Южный Ход вместе с Валатой и территорию к северу от реки Сенегал, примерно до нынешнего Каэди на западе. Почти вся «черная» Мавритания оказалась в пределах государства Гао.

В одном из военных походов Сонни Али утонул, и с его смертью завершается длившееся шесть веков господство династии Диа. Хотя он и оставил преемников, опасались, что они унаследуют от отца дикость и жестокость. Трон занял один из его офицеров, по имени Мамаду Туре, и стал основателем повой династии Аскиев.

После похода в Мекку, где он, единственный из царей Судана, получил титул халифа, Аския Мохаммед (это имя он принял, вступая на трон) начал доброе и мудрое правление. Это не значит, что он не вел войн и не расширял границы своей империи — он завоевал царство Диара и Текрур, отторг от Мали царство Галам, захватив, таким образом, золотые прииски, на востоке он раздвинул свои границы за счет народа хауса. Но правил он справедливо и с умом, помогал развитию торговли, был набожным мусульманином и покровительствовал ученым. Города в его владениях — Гао, Валата, Томбукту и Дьен — благодаря созданным там школам и выдающимся учителям и ученым, которых удалось собрать, стали центрами мусульманской мысли. Аския Мохаммед оказался прекрасным организатором, его государство занимало большую часть Западной Африки. Основой благосостояния была монополизация торговли рабами и захват золотых приисков. Вскоре была монополизирована и торговля солью, которую покупали у сахарских торговцев за золотую пыль и черных рабов. Удалось захватить соляные копи в Тегазе на северо-западе Сахары.

У государства Гао было две столицы, и обе на Нигере — город Гао на востоке и Томбукту на западе. Обе столицы были важными торговыми центрами, где продавались даже европейские ткани, стеклянные бусы и бумага. И та и другая столицы были мусульманскими научными центрами. Однако материальное и духовное богатство не соответствовало их внешнему виду. Все путешественники того времени пишут о них как о больших деревнях с глиняными домами, покрытыми соломой. Поскольку в государствах Судана не стремились к упрочению славы и авторитета повелителя за счет возведения монументальных зданий, то это обстоятельство ставит перед современными археологами много проблем, связанных с определением местонахождения древних африканских городов.

Конец могущества Гао похож на конец других многонациональных суданских государств, которые объединила сила выдающегося повелителя или выдающейся династии. Великий халиф Аския Мохаммед к старости ослеп, а сыновья, воспользовавшись недугом отца, свергли его, сослав на один из островов на реке Нигер. Сами они управляли страной плохо, ведя непрекращающиеся братоубийственные войны, вступая в неоправданные конфликты с соседями и расхищая государственную казну. В результате ослабления власти начались интриги ранее лояльных губернаторов, отделение все новых и новых в прошлом подчиненных мелких княжеств. Одновременно пришло в упадок хозяйство, причиной тому послужило истощение золотых приисков, а также конкуренция торговцев из Португалии. Португальцы причаливали к берегам Африки и обменивали европейские товары на золото более выгодно, чем это делали торговцы из Гао.

Слава сказочного богатства Аскии Мохаммеда вызывала нездоровые аппетиты тех, кто желал поправить собственное финансовое положение. В XVI веке в сложной ситуации оказался султан Марокко. Когда-то Марокко было тем местом, где сходились пути из мусульманской Испании в Африку и оттуда на восток до Египта, а также на юг через Сахару в страну золота и черных рабов. Теперь реконкиста испанцев и господство христианского флота на Средиземном море закрыли возможности торговли с Испанией. С востока начали угрожать турки, которые уже заняли большую часть Северной Африки, с юга — племена кочевников. Это еще больше осложнило внутреннее положение Марокко, и начались поиски с оружием в руках новых источников пополнения казны. Таким источником должна была стать империя Гао.

Гао в свое время не приняло в расчет Марокко из-за расстояния, разделявшего их. Дороги, по которым передвигались немногочисленные караваны торговцев, не годились для переходов многотысячной армии. Однако в 1543 году Марокко была предпринята первая попытка. На юг отправилась марокканская военная экспедиция. Она достигла только Бадана и с большими лишениями и потерями вернулась домой. Такая же судьба постигла вторую экспедицию, и только третьей спустя сорок с лишним лет удалось занять соляные копи Тегазы. Марокканский султан, ободренный этим успехом и одновременно сведениями об ослаблении правителей Гао, решил направить четвертую военную экспедицию. На этот раз из Марракеша выступила четырехтысячная армия, состоявшая главным образом из испанских наемников. После четырехмесячного похода, полного опасностей, гибели от песчаных бурь и жажды, она, уменьшив свои ряды почти вдвое, достигла реки Нигер. Марокканская армия восстановила свои силы, отдохнув на берегу реки. Армия была вооружена огнестрельным оружием, совершенно неизвестным в Судане, что позволило ей решить исход битвы в свою пользу. Черные, чтобы защититься от пуль, пустили перед собой стада скота, но это не помогло. Захватчики выиграли сражение, полностью разграбили города Гао и Томбукту и захватили страну. Это произошло в 1591 году.

Победа, однако, не принесла марокканцам ожидаемой добычи. Богатство, хотя и было значительным, все же оказалось не так велико, как на это рассчитывал султан. Оно быстро начало таять. Марокканцы овладели городами, но им не удалось захватить золотые прииски. Осуществлял власть на захваченных территориях паша, назначенный марокканским султаном, который должен был не только управлять, но и забирать доходы от торговли. Однако удаленность Нигера от Марокко затрудняла контакты и любой контроль. Разграбленные города, да притом неумело управляемые, утратили свое былое торговое значение и не приносили доходов. В конце концов они отделились от Марокко, попав под власть туарег. Разрушенную страну постигли голод и эпидемии. Это положило конец могуществу государства Гао.

Для Мавритании переход марокканских войск не имел большого значения. Во всяком случае, пока. Он только открывал дорогу мавританской экспансии на юг, теперь уже никто не мог противостоять грабительским экспедициям кочевников на земледельческие районы долины реки Сенегал.

У каждого своя судьба

Итак, что же представляла собой Мавритания на протяжении многих веков, прежде чем произошли события, которые привели к созданию сегодняшнего общества.

В стародавние времена, когда Сахара дважды покрывалась зеленью, хозяевами этих земель были черные жители. Скотоводческие племена берберского происхождения, а еще раньше — праберберского, жившие на севере, смешивались с коренным населением. Они постепенно оттесняли его на юг или брали в плен и принуждали работать на себя.

В VII веке появились первые группы уже исламизованных берберов. VIII и IX века — это период массовой исламизации берберов в Западной Африке и их активной экспансии, частично вызванной прибытием с севера арабов. Берберы в Сахаре становились все активнее, что предопределило судьбу черных жителей пустыни. Им оставалось только отступать на юг или сдаваться в плен. В то время берберы держались главным образом за оазисы Адрара и Таганта и занимались древней транссахарской караванной торговлей. Но они не отказывались и от завоеваний. Делать им это было легче, поскольку у них уже были верблюды.

Тем временем на юге Мавритании в долине реки Сенегал и в субсахарской зоне развивались карликовые земледельческие государства негров. Укрепление их внутренней власти и военной мощи было направлено на защиту от растущего могущества берберов, угрожавших со стороны Сахары. Основу экономики суданских государств составляли сельское хозяйство и обмен товарами между Сахарой и Средиземноморьем, с одной стороны, и тропической зоной — с другой. Вначале образовались небольшие государства в долинах рек Сенегал и Нигер, которые трижды объединялись в крупные империи: Гана (X–XI века — период наивысшего расцвета), Мали (XIII–XIV века) и Гао (XV–XVI века). Каждая из них независимо от занимаемой территории Черной Африки включала часть Южной Мавритании, и каждая последующая империя не столь глубоко, как предыдущая, проникала в Сахару. Это свидетельствует о продвижении на юг и укреплении позиций сахарских кочевников. Все негритянские государства имели большое экономическое, а позднее, в период их исламизации (Мали и Гао), и культурное значение для северных соседей. Прямо или косвенно они были уничтожены северными арабо-берберскими народами.

Период более или менее спокойного формирования черных суданских империй был прерван в XI веке Альморавидами. Более полувека Альморавиды объединяли сахарские группы кочевников, представляя собой сильную, фанатичную армию, позднее даже недолговечное государство, которое распалось вместе со смертью повелителя Абу Бекра. Нашествие Альморавидов уничтожило культурные центры Ганы. Народ Западной Сахары окончательно принял ислам, в наследство ему была оставлена традиция военного великолепия и единственного в его истории политического объединения.

В течение тысячелетий жизнь Сахары не нарушается какими-либо серьезными событиями: пастухи скитаются в поисках пастбищ, в оазисах идет караванная торговля, коренное население, а позднее и берберы постепенно вытесняются набегавшими с севера новыми волнами кочевников. Все это сопровождается непрекращающимися межплеменными войнами. История не очень привлекательная и богатая, в течение столетий не происходит ничего значительного, да и уровень экономики и жизни населения, их материальная культура и обычаи веками остаются без изменений. В VIII–XI веках ислам принес с собой перестройку идеологии населения, а в определенном смысле и самого образа жизни, после чего она вновь застыла в той форме, которую ей придал период Альморавидов.

Только XIV век внесет определенные перемены, по их результаты скажутся лишь спустя три столетия.

В XIV веке на Мавританию начинается нашествие кочевников-макиль.

Арабское племя макиль, жившее тогда в Египте, вместе с другим арабским племенем, хилаль, использовалось египетскими Фатимидами[13] в их войнах против зиридов. (Это были их давние наместники в Северной Африке, которые взбунтовались и вышли из повиновения.) Макиль и хилаль — дикие кочевники, единственным занятием которых кроме скотоводства была война, а единственным источником богатства — военный грабеж. Поощряемые Фатимидами, с 1049 года они начали продвигаться на запад с целью покорения Магриба. Нашествие этих племен продолжалось много лет, то усиливаясь, то ослабевая. Первые миграции устремились в плодородные средиземноморские долины, но правители Магриба оказали им решительное сопротивление. Более поздним военным миграциям племен макиль и хилаль пришлось продвигаться по пустынным и полупустынным районам. Вдоль сахарского подножия Атласа они дошли даже до Южного Марокко, до областей Дра и Тафилальт. Эти события происходили в XIII веке. К тому времени численность макиль очень возросла и они представляли собой силу. Поскольку сопротивлявшееся Марокко исключало возможность экспансии на север и восток, они направились на юг. Особенно заманчивыми для них были горы Адрара и Таганта с многочисленными колодцами и пальмовыми рощами.

Основная группа макиль была объединена потомками их полулегендарного предка Хасана и поселилась на территории, называемой сейчас Западной Сахарой. Остальные хасаны, а именно удайя, вторглись в Северную Мавританию и небольшими группами продолжали двигаться к югу. Это проникновение арабов в Мавританию начинается около 1400 года и продолжается в следующие века. Арабы, которых мы будем называть макиль или хасанами, продолжали вести жизнь кочевников-воинов. Однако им, окруженным мусульманами, не с кем было вести священную войну. У них не было никакого имущества, поскольку они привыкли жить военными грабежами, а немногочисленные стада верблюдов не могли обеспечить их существования. Кроме того, в Мавритании все лучшие пастбища и водопои оказались собственностью берберов. С момента распада государства Альморавидов берберов постоянно раздирали внутренние распри. Тем не менее для прибывших с севера арабских кочевников они были здесь старожилами и сравнительно богатыми. Им принадлежали большие стада, они занимались торговлей, в их руках находились оазисы, на них работали черные рабы. Берберы со времен Альморавидов стали ортодоксальными мусульманами, строго придерживались религиозных правил и большое значение придавали образованию, умению писать, знанию молитв и священных книг. Они чувствовали свое превосходство в области культуры перед макиль, большей частью неграмотными, и не собирались уступать им территорию. Группы арабов также жили в полной изоляции от берберов на своих немноголюдных стоянках.

Но вскоре произошли столкновения между пришельцами и старыми хозяевами этой страны. Арабы-воины своей организованностью, военными традициями и постоянной боевой готовностью превосходили берберов, которые после завоевания страны почти совсем утратили былой военный пыл. И все же в начале XVI века племена хасанидов еще не представляли собой единого организма с политической точки зрения. Опи по-прежнему были бедны, хотя к тому времени уже составляли довольно многочисленную группу.

К концу XVI века макиль постепенно начали подчинять себе отдельные племена и селения берберов, принуждая их выплачивать дань. Единственным спасением для берберов, по крайней мере в это время, были постоянные раздоры между арабскими племенами и нескончаемые братоубийственные войны, что ослабляло силы захватчиков. Однако одному из арабских племен, мгафра, удалось разбить и оттеснить на север другое арабское племя — улад ризг. Это позволило ему стать единственным властителем юга. Среди мгафра особенно выделялись трарза и бракна, позднее так же стали называться земли, где они жили; в настоящее время это провинции на юге Мавритании. Тогда же кочевники Юго-Западной Мавритании, многочисленные и богатые берберские племена зенага, находились под гнетом победоносных мгафра, которых дальше мы будем называть хасанами, хотя они и не представляли всей группы хасанидов. Недовольство берберов росло. Для них, особенно южных, ежедневно сталкивавшихся с агрессивными мгафра, все чувствительнее становилось присутствие непрошеных гостей, они все чаще были вынуждены уступать им. В первой половине XVII века положение в стране в целом, и особенно на юго-западе, было крайне напряженным. Назревал вооруженный конфликт. Берберы зенага, доведенные до предела, начали военные действия против хасанидских племен мгафра.

Большинство вождей берберов, в основном южных племен, пришли к соглашению. Берберские племена сосредоточились на юго-западе, чтобы общими силами ударить по ненавистным хасанам. Во главе армии берберов зенага встал человек, чей религиозный и военный авторитет был непререкаем. Он известен под именем Насер эд-Дин, что значит «Защитник религии». Его подлинное имя — Абу Бекр Ульд Абхом, он был из племени улад деиман. Популярность этого предводителя возросла еще больше, когда он запретил платить дань хасанам, а вместо нее ввел подати — закат*, которые взимал со своих приверженцев. Именно отказ от выплаты дани и явился причиной разразившегося в 1644 году вооруженного конфликта между хасанами и берберами. Разгоревшаяся война получила название «Шарр Бабба». Происхождение этих слов до конца неясно. Народная традиция объясняет их следующим образом: повелитель берберского племени ташедбит убедил одного из своих вассалов, по имени Бабба, отказать хасанам в выплате дани. Это стало той самой пресловутой каплей, которая переполнила чашу взаимной неприязни, и в результате разразилась война. Если исходить из данной интерпретации, то Шарр Бабба — это «война некоего Бабба» или «война за некоего Бабба». Более научной и более правдоподобной представляется другая концепция, а именно: название происходит от слова, взятого из языка зенага, на котором говорили берберские воины, где «шорбоббих» означает «издать военный клич».

Эта страшная война длилась 30 лет и в конце концов могущество мавританских берберов было повержено. В Мавритании был учрежден новый общественный порядок.

Насер эд-Дин собрал многочисленную армию и попел ее прежде всего на негритянские племена, жившие в долине Сенегала. Характерно, что во время военных действий, как правило, прежде всего били и грабили не принимавших участия в конфликте племена земледельцев, которые жили по берегам Реки. Для армии это имело и моральное и материальное значение: неся небольшие потери, она сразу одерживала победу и захватывала богатую добычу.

Победы над черным населением юга были не единственным успехом армии имама Насера эд-Дина. Она одержала также ряд небольших побед в столкновениях с арабскими племенами, которые тогда еще окончательно не объединились. Только через шесть лет после начала военных действий, около 1650 года, произошло первое крупное сражение между двумя опытными армиями. Место этой битвы — Тиртиллос — находилось в Трарзо, между современным Нуакшотом и Росо. По преданию, во время завтрака перед боем, когда Насеру эд-Дину подали миску прекрасного шафранного соуса, он отодвинул ее от себя со словами, что его сегодня в раю ждет пища намного великолепнее. Битва закончилась блестящей победой берберов, по Насер эд-Дин, как он сам себе предсказал, погиб. Берберы понесли большую утрату.

К концу тридцатого года войны произошла последняя встреча обеих армий. Берберы были истощены долгими годами борьбы, союз берберских племен уже давно распался. Не удивительно, что сражение в Тен-Яфдаде закончилось для них страшным поражением. В нем погиб их последний имам, погибли все мужчины, способные носить оружие и оказывать сопротивление. Разгромленные, понесшие жестокий урон, разоренные берберы, те, что остались в живых после поражения и перенесли ужасные лишения, выпавшие на их долго, безоговорочно сдались на милость победителей.

Отказавшаяся сдаться немногочисленная группа берберов перешла реку Сенегал и поселилась среди негритянских племен на территории современных Сенегала и Мали. Здесь они разбогатели. В настоящее время им принадлежат огромные владения, массы негров-арендаторов зависят от них. Эти марабуты, якобы ведущие родословную от потомков пророка и обладающие барака — святой благодатью, стали, особенпо в Сенегале, влиятельной политической силой.

Тем временем победившие хасаны ввели беспощадное и жестокое правление. Только они имели право носить оружие, а берберам это строго-настрого запрещалось. Победители поделили между собой берберские племена, превратили их в своих вассалов и заставили выполнять различные повинности. По новым законам, если у берберского колодца появлялись хасаны, берберы должны были доставать им воду. Кроме того, они обязаны были предоставлять приют каждому воину и его семье в течение трех дней, кормить его и его животных, а затем отправлять в следующий лагерь. К этому еще добавились различные пошлины на животных, на обработку полей и ведение торговли, которые выплачивались натурой. Хасаны взимали пошлины с караванов, и часто один и тот же караван вынужден был платить нескольким группам хасанов, встречавшимся в пути.

Война Шарр Бабба коренным образом изменила роль берберов-марабутов. Из былых хозяев Мавритании они превратились в подданных. В определенном смысле берберы даже утратили собственные названия племен и принимали те, которые носили их повелители, добавляя к ним лишь свое традиционное наименование. Им было оставлено право эксплуатировать рабов, вольноотпущенников и собственных вассалов, разрешалось заниматься торговлей, а также наукой и религией, они могли увеличивать свое богатство, по все это при условии своевременной уплаты податей. Марабуты, потеряв власть, а также возможность вести войны, с увлечением занялись накоплением богатства и учебой, пытаясь таким путем выйти из унизительного положения, в котором они оказались.

Обычно принято говорить, что война Шарр Бабба сформировала мавританское общество таким, каким мы видим его сегодня. Если верить мавританским традиционалистам, оставившим потомкам историю своего народа, то в Мавритании еще до войны существовал определенный общественный порядок. Во времена появления первых арабов берберское общество Мавритании состояло из нескольких племен, относившихся к народу санхаджа: лемтуна, годдала, масуфа и др. Это были берберы и немногочисленные арабские племена, которые первыми достигли мавританской пустыни и ассимилировались. Они приняли обычаи и общественно-племенной порядок местной среды. Из трех упомянутых племен лемтуна играли самую важную политическую роль. Общество делилось на три класса. К первому, зуайя, относились набожные люди, ученые и знатоки мусульманских законов. Они проводили службы в мечетях, занимались обучением молодого поколения, разрешали споры, опираясь на законы Корана; были хранителями традиций племени, в какой-то мере историками своего народа, к ним мавры и по сей день относятся с почтением. Сегодня четырнадцатилетию! мальчик-зуайя может перечислить своих предков до двадцатого колена, назвать все племена и группы своего района, он знает наиболее серьезные события и войны и т. д. Ко второму классу относилась группа людей, которая вела священную войну и защищала территорию племени. Она называлась муджахедин и в некоторой степени напоминала средневековое дворянство. Третий класс назывался лахма*; его представители занимались сельским хозяйством, скотоводством и торговлей, одинаково платили как воинам, так и ученым налог закат.

Зуайя не принимали участия в войне Шарр Бабба. Их идеология набожных ученых не позволяла им браться за оружие даже в целях защиты порядка, блюстителями которого они являлись. Поэтому хасаны предоставили им исключительные права: разрешили продолжать заниматься богослужением и наукой. Они единственные, кто сохранил как древнее название зуайя, так и марабут. Здесь следует сделать небольшое отступление: перед войной Шарр Бабба марабутами называли всех санхаджа, после войны — только зуайя. Однако сегодня, если речь заходит о племенах марабутов, совсем не обязательно имеют в виду потомков зуайя, подразумеваются все племена санхаджийского происхождения, т. е. неарабского.

Новое мавританское общество состояло из четырех основных классов, равновесие между которыми было уже серьезно нарушено. На верхней ступени общественной лестницы теперь стояли воины-аристократы, хасаны, ведущие начало от арабов. Выполняли свои обязанности они сурово, нередко их жестокие порядки вызывали возмущение остальной части общества. Небольшую вначале группу составляли прежние зуайя, или марабуты, занимавшиеся наукой и торговлей. Сохранился третий класс, лахма, в который вместе с бывшими вассалами вошли и все воины-берберы, поднявшие оружие против хасанов и разгромленные ими. Этот класс наиболее многочислен. Кроме того, как и при общественном строе берберов, остались «рабы»[14] и вольноотпущенники. Судьба этих людей не претерпела больших изменений.

Помимо данной классической схемы: воины-хасаны, ученые, торговцы — марабуты, лахма и «рабы» — несколько за пределами общества, связанного рядом зависимостей и обязательств, стояли и продолжают стоять свободные ремесленники, гриоты, немади — племя, промышлявшее охотой, и имраген, занимавшиеся рыболовством. Каждому из этих общественных групп — ремесленникам, гриотам и другим — мы уделим внимание, рассмотрим их положение уже после войны Шарр Бабба, то есть с конца XVII века по нынешний день.

Кратко хасанов можно охарактеризовать следующим образом: обособленный класс феодалов, воинов и аристократов, нечто подобное европейскому рыцарству средневековья, арабского происхождения, прибыли в Мавританию как завоеватели, покорили ее, подчинив себе все народы, населявшие эту страну. Они одни имеют право на ношение оружия.

Хасаны — это люди, у которых любая работа вызывает самое глубокое презрение. Их «историческая миссия» состоит в том, чтобы воевать и управлять. Теоретически, правда, они в основном защищают трудящееся население страны, а именно торговцев, пастухов, крестьян от нападения других племен. За это все вынуждены платить им щедрую дань. Хасаны даже не стремятся накапливать богатство. Непосредственная их собственность — одежда и домашняя утварь, оружие и несколько верблюдов для верховой езды. Они могут себе позволить не накапливать имущество, поскольку повинности, которые возложены ими на население, удовлетворяют все их потребности. Пастухи поставляют им молоко, масло, мясо и шкуры, крестьяне — просо и финики, торговцы отдают соль и часть привозимых ими товаров, племена марабутов кормят воинов в своих лагерях, поят их животных, предоставляют средства передвижения. Сами же хасаны могут заниматься только войной. Когда после войны Шарр Бабба врагов не стало, поскольку берберские и негритянские племена не оказывали больше сопротивления, начались войны между отдельными племенами. Правда, сразу после войны Шарр Бабба каждому племени была предоставлена определенная территория, на которой они могли пасти стада. Но всегда находятся охотники занять чужие пастбища и колодцы, особенно в период засухи. Причин для споров было много, а хасанам, привыкшим постоянно воевать, только этого и надо было.

На будущем класса хасанов отрицательно сказалось их презрение к труду. Столь же пренебрежительно относились они и к науке, которая в мавританском обществе самым тесным образом была связана с религией. Большинство воинов до последнего времени оставались неграмотными и уж ни в коем случае не давали образования девушкам, что было и остается повсеместным явлением среди марабутов. Незнание ислама вело за собой незнание основ религии, несоблюдение основных положений учения Магомета. Отсюда всеобщее мнение о хасанах как о «неверных» и «нечестивых», распространяемое особенно марабутами.

В создании Мавритании как единого государства хасаны сыграли, хотя и бессознательно, очень важную роль. Они стремились навязать жителям этих земель арабский диалект, носящий название «хасания». До войны Шарр Бабба почти все племена берберов говорили на языке зенага, или по-берберски. Сегодня этот язык известен лишь небольшому числу марабутов Трарзы. В настоящее время их насчитывается несколько тысяч, и с каждым годом эта цифра уменьшается. Раз уж мы заговорили о языках Мавритании, следует упомянуть, что в отдельных ксарах, таких, как Вадан, Тишит, Валата, проживающее там черное население говорит на языке азаир, или азер, родственном языку соннике, с многочисленными берберскими наслоениями. Этот язык — культурное наследие древнего черного населения Мавритании.

Языковое единство — важный фактор единства государства Мавритании, он во многом облегчает взаимопонимание и помогает распространению ислама. Арабский язык как язык литургический, с одной стороны, и государственный — с другой, знают и негритянские народности долины реки Сенегал. Создалось совершенно парадоксальное положение: хасанидские племена, известные своим равнодушием к религии, благодаря внедрению своего языка оказали содействие распространению и утверждению ислама. Кроме того, повсеместное использование языка хасания в Мавритании приблизило эту страну к другим странам арабского мира и в определенной степени отдалило от государств Черной Африки.

Зуайя, толба («учитель»), иначе мрабтин, или употребляемое сейчас название марабуты, — это второй из основных классов мавританского общества. Сюда входят многочисленные племена, в настоящее время или совершенно независимые от хасанов, или подчиненные им в незначительной степени. Зуайя еще до XVII века посвящали себя религии и приобретению знаний, поэтому запрещение носить оружие и вести войны не коснулось их в такой степени, как воинов, и существенно не изменило их образа жизни. С еще большим усердием, чем до войны Шарр Бабба, они обратились к паукам и другим мирным занятиям. Они продолжали оставаться учителями, служителями храмов, проповедниками, кади или судьями. Умение писать позволяло им заняться торговлей в международном масштабе. Марабуты не чуждаются мирских занятий, таких, как разведение скота, обработка земли, рытье колодцев. Всем этим занимаются не они сами, а зависимые от них харатины и «рабы». Об отношении в Мавритании к наукам, о том, насколько недешево было получить знания и с каким почтением относились к ученым, свидетельствует такой факт: в племени улад дейман за обучение ребенка Корану в конце XIX века учителю платили в год 30 телок или 180 баранов. Впоследствии вознаграждение уменьшилось до 60 баранов и учителя содержали лишь во время обучения. Тем не менее это была большая сумма. Ученик, завершивший обучение, должен был до конца жизни ежегодно делать учителю подарки в благодарность за полученные знания. Служба в храмах и выполнение обязанностей кади приносили марабутам значительные доходы. Их прибыли намного выше прибылей марабутов-торговцев. Можно было выполнять обязанности имама и кади и одновременно заниматься торговлей. И по сей день нередко эти люди — миллионеры, хотя их образ жизни мало чем отличается от жизни их братьев. Они также живут в низких и тесных каменных или глиняных домах ксаров или в палатках, так же одеваются, спят на овечьей шкуре, брошенной на глиняный пол, едят тот же самый кус-кус* из муки проса, размолотого на примитивных ручных жерновах. Незадолго до нашего прибытия в одном из ксаров в полночь умор человек, который оставил сыновьям около шестисот верблюдов, двадцать одного «раба», около двух с половиной миллионов африканских франков наличными и более четырех миллионов в недвижимости — сады, дома, товары. Дом его был таким же, как все остальные в этом селении, и жизнь семьи не свидетельствовала об огромном богатстве. Один из сыновей был учителем неполной средней школы в Атаре, второй — сержантом мавританской армии, остальные занимались торговлей.

Марабуты безоружны, и их единственное оружие, как сами они любят говорить, — это «вера во всемогущество Аллаха». Невозможность защищать интересы своего класса с помощью оружия развила в них такую ловкость и сноровку, что они сумели преодолеть все превратности судьбы и жестокость хасанов. Бесспорное интеллектуальное превосходство над воинами, огромное богатство, которое они накопили, роль посредников между людьми и Аллахом — всего этого еще было мало для упрочения своего исключительного положения. Марабуты постарались приобрести более высокий авторитет, ссылаясь на свое происхождение от пророка. На самом деле большинство племен марабутов происходит от берберских племен санхаджа, прибывших в эти места с севера еще в конце X века. Однако существует много племен и родов, якобы ведущих свое происхождение либо непосредственно от пророка, — они называются шорфа*, либо от племени пророка — корейш*, есть еще потомки родов, которые первыми признали учение Магомета и оказывали ему поддержку в войнах за снискание сторонников, — их называют ансар. В числе этих племен есть такие, которые, по мнению, бытующему в данных местах, действительно имеют право на свои названия, но рядом с ними существуют и другие, узурпировавшие право на благородное происхождение, что, однако, не отражается на всеобщем уважении к ним, а у потомков пророка к этому еще добавляется и материальная выгода, поскольку верные обязаны приносить им хидийя*. Если такой марабут-корейш наделен еще благодатью барака, которая позволяет ему совершать чудеса, и само прикосновение к его одежде — уже благо, хадийя течет так щедро, что семье не приходится заботиться о других источниках доходов.

Благочестие и учение особенно развились в Мавритании. Дети из семей марабутов с малых лет учатся чтению, письму, молитвам Корана, большую часть которого выучивают наизусть. Это в равной мере относится к мальчикам и девочкам. Если семья бедна и в одиночестве или с малочисленной группой кочует вдали от крупных центров, не имея возможности нанять учителя, а дети не посещают кораническую школу, тогда сама мать учит их писать и читать священные книги. Но каждый старается, чтобы его ребенок получил образование. Традиция посвящать себя учению переходит из поколения в поколение.

Примером может служить известный мавританский ученый Моктар ульд Хамидун. Он рассказывал нам, что отец за его обучение платил учителю 60 баранов в год. Это нас не удивило, если принять во внимание, что в этой семье были живы старые традиции. Прадед Ульд Хамидуна Маханд Баба (1771–1860) был автором более тридцати научных трудов. Дед Мохаммеден (1815–1901) был кади и также автором многих произведений. Отец Хамидуна (1895–1945) известен как выдающийся кади, преподаватель логики и прежде всего видный юрист, слава которого далеко распространилась в мусульманском мире. Он оставил после себя много юридических трудов. Моктар ульд Хамидун, воспитывавшийся в атмосфере науки, также посвятил себя научной работе. Получив традиционное образование, он какое-то время преподавал в коранической школе, затем в высших мусульманских школах. С 1943 года он — профессор медресе* в Атаре. Последующая его карьера была ужо нетипичной для членов этого рода. Он занялся не только историей Мавритании в широком смысле этого слова, так, как это понимают мавританские традиционалисты, то есть генеалогией родов и племен, биографией выдающихся личностей, но и изучением и описанием фольклора, обычаев своей страны, ее повседневной жизни. Он оказался также знатоком берберского языка, на котором еще говорят в его племени. Моктар Ульд Хамидун не ограничился тем, что писал свои произведения по-арабски, он прекрасно владел французским языком и приступил к совместной работе с отделом Мавритании ИФАНа, который публиковал его работы. Наука многим обязана бескорыстной помощи этого ученого, его сообщениям, на которые он не скупился и передавал всем, кто стремился узнать больше о жизни страны.

Ученые и торговцы марабуты много путешествуют. Первые посещают своих правоверных, их приглашают в качестве преподавателей в школы высшей ступени в другие селения, даже другие государства, они выступают в роли миссионеров среди еще не исламизованных негритянских племен. Торговцы проходят с караванами сотни и тысячи километров от Средиземного моря до тропических стран. Мы встречали их на базарах пограничной зоны Гвинеи и Сенегала, в Марокко, в Алжире. Такие переходы расширяют их кругозор, учат общению с другими народами. Многие селятся в далеких от родины странах, но контактов с родными местами не порывают. Мы уже упоминали о том, что часть марабутов перешла реку Сенегал во время войны Шарр Бабба и поселилась среди негрских народностей. Сегодня это богачи, владельцы крупных латифундий, осуществляющие религиозную и гражданскую власти над огромными массами подданных, которые платят им подати натурой, деньгами, работой. Влияние мавров на мусульманские «черные» страны огромно, хотя внешне оно ограничивается только областью религии.

Хасаны внешне несколько отличаются от марабутов. Бесспорно, это не правило, но среди них часто можно встретить людей с матовой светлой кожей, тонким орлиным носом и худым, аскетическим лицом. Если они и отличаются от европейцев, то, пожалуй, только своей исключительной красотой. У марабутов-берберов, прибывших в Мавританию значительно раньше, было немало возможностей смешаться с коренным негроидным населением. Кожа многих из них темно-бронзовая, что подтверждает присутствие в них негритянской крови. В мусульманской религии, а тем более в предмусульманских традициях не было никаких расовых предрассудков, поэтому и в настоящее время решающим является происхождение, а не цвет кожи. Если у знатного марабута рождается черный потомок, который достигает высокого звания, соответствующего его происхождению, никого не шокирует цвет его кожи. Однажды шейх одной из групп племени и в то же время руководитель благочестивого братства, красивый светлокожий мужчина, попросил насвзять с собой в Атар его брата. Мы согласились. На следующий день перед нами предстал пожилой, исполненный достоинства мужчина, и мы были поражены — абсолютно черный. На всем пути, где только нам встречались люди (а в Сахаре все знакомы друг с другом в радиусе тысячи километров), к нему относились с религиозным почтением, отвешивали поклоны, просили благословить.

Хасаны и марабуты образуют элиту; она направляет жизнь всей страны. В их руках сосредоточена власть, которой они завладели благодаря умной многолетней политике. Им принадлежат пастбища с многочисленными стадами и поля, где работают черные арендаторы и сельскохозяйственные рабочие, как бы мы их назвали у нас в Европе. Остальные общественные классы представляют собой «клиентов» этих двух господствующих классов (клиенты в понимании классического мира, то есть античного)[15], они вынуждены отрабатывать повинности, платить подати и т. д. Все прочие зовутся аиаль*, они находятся или «под книгой», как говорят мавры, то есть принадлежат к марабутам, пли «под стременем», то есть принадлежат к хасанам. Такая структура мавританского общества поразительно напоминает структуру европейского общества раннего средневековья или структуру арабских племен остальной части мира.

Среди населения самыми многочисленными являются лахма, иначе зенага, или знага, те, кто платит дань. Они принадлежат к «белой» части мавританского общества, поскольку состоят из берберских племен зенага, которые еще до господства хасанов составляли группу лахма, плативших закат и позднее перешедших под власть новых хозяев. Помимо древних лахма сюда входят также прежние свободные племена берберских воинов, которые были побеждены хасанами и низведены до их вассалов, утративших даже память о былом общественном положении. Тот, кто остается под властью племени марабутов, или «под книгой», называется тала-жид (от слова «тельмиди» — ученик). Большинство подчиняется хасанам, которые называют их или зенага, или старым названием — лахма, означающим «мясо». Уже сам факт использования слов «ученик» и «мясо» отчетливо свидетельствует о том, насколько различно отношение марабутов и хасанов к своим «клиентам».

Жизнь этой группы общества внешне не отличается от жизни их господ. Большинство объединены в племена и группы (однако, представляясь, прежде всего называют племя своих господ, а затем собственное имя) и живут отдельно, в собственных стоянках, порой удаленных от стоянок хозяев. Они имеют право на собственность, палатки и животных, но не могут быть владельцами земли, пастбищ и обрабатываемых полей. Платящий подати, или по-нашему арендатор, большей частью вместе со стадами хозяина пасет и свой собственный скот. Выпас производится, как правило, на пастбищах, принадлежащих хозяину. В южной части страны поля обрабатывают ленники. Здесь ими бывают и покоренные маврами негры. Некоторые из них занимаются караванной торговлей. Они совершают дальние переходы, производя крупные финансовые сделки от имени своего хозяина, а иногда и под свою ответственность. Они богатеют, но продолжают оставаться зависимыми. Арендаторы порой в течение всего года живут вне контроля хозяина. В первую очередь они стараются выполнить свои обязанности, а в остальное время могут заниматься всем, чем пожелают.

В значительно худшем положении находятся те «клиенты», которые прислуживают семье хозяина. Они кочуют с ней и являются по первому зову. Они ничего не могут предпринять без разрешения хозяина.

Совершенно особая проблема — зависимость черных народностей долины Сенегала, испокон веков живущих на собственных племенных территориях. Хасаны считали, что вся завоеванная земля — их собственность. Они взимали с черных огромную дань, тормозя тем самым развитие сельского хозяйства. Кроме обычных податей время от времени они совершали набеги, забирали все, что производил крестьянин, не говоря уже о тех разрушениях, которые производили подобные нашествия. При таких условиях не могло быть и речи о повышении уровня земледелия, поскольку, если крестьянин получал большой урожай, это увеличивало и аппетиты хасанов. Только французские власти положили этому конец, выкупив у эмиров Трарзы и Бракны «право» на эксплуатацию крестьян-негров в долине реки Сенегал. С этого времени они стали действительно свободными и независимыми, а хасаны потеряли источник постоянного дохода.

На общественной лестнице все арендаторы стоят намного ниже, чем хасаны и марабуты, но они, как и их хозяева, помнят, что когда-то были свободными людьми, и это создает им определенное положение. Кроме того, они разбогатели, занимаясь скотоводством и торговлей, а в таком строго разделенном на классы обществе богатство имеет большое значение. Случается, что разбогатевший «клиент» женится на дочери марабута, даже хасана. В соответствии со старой берберской традицией дети наследуют общественный класс матери, то есть в следующем поколении семья становится совершенно независимой. Новая конституция содействует эмансипации «клиентов», хотя на практике еще далеко до полного ее осуществления.

Мы отмечали, что арендаторы пасут стада своих хозяев. Зависимость между обоими контрагентами определена древней традицией и представляет собой один из основных неписаных законов Мавритании. Необходимо вкратце познакомиться с ним. Для примера возьмем пастуха верблюдов. Хозяин кочует вместе с пастухом, и контроль за его работой не представляет труда, да и ответственность меньше: сам хозяин помогает пасти животных. Следует помнить, что пастбищ, как правило, мало. Они представляют собой территорию с редким кустарником и отдельными деревцами. Для того чтобы стаду верблюдов насытиться, ему приходится рассредоточиваться на большом пространстве, поэтому животные часто пропадают или гибнут. За водопоем в основном следит хозяин, но если его нет, воду из колодца достают пастухи. Кроме того, они стригут верблюдов дважды в год, наблюдают за молодыми верблюдицами, которые кормят новорожденных, когда же верблюжата подрастают, пастухи не дают им выпивать все молоко у матери: часть его предназначается для людей. Пастух ставит на верблюдах клеймо, указывающее на их принадлежность определенному племени и семье, объезжает животных, наконец, лечит их. Верблюдицу доит сам хозяин, по ему помогает пастух, поскольку в этой процедуре участвуют два человека. Жена хозяина, а чаще ее служанка, занимается закваской молока, а если имеется молоко коров, коз или овец — сбивает масло. Из верблюжьего молока масло не делают. Когда стадо находится только под присмотром пастуха, то все перечисленные виды работ выполняет его жена. За это пастух получает каждые полгода пару сандалий и одно бубу, а также молоко в течение первого месяца после выжеребки каждой верблюдицы. Но не следует забывать, что большую часть этого молока выпивают маленькие верблюжата. Пастух получает треть состриженной шерсти, одного верблюда для верховой езды, чтобы следить за стадом, и одного верблюда для передвижения своей семьи. Эти животные не его собственность, а даются ему только во временное пользование. Если в стаде, за которым следит пастух, более тридцати голов, он получает в качестве годового вознаграждения молодое животное, которым имеет право распоряжаться по своему усмотрению. Для пастуха и его семьи выделяется одна молочная верблюдица. Конечно, когда хозяин живет в ксаре и пастух ведет хозяйство самостоятельно, то хозяину только время от времени (по договоренности) доставляют бурдюки с кислым молоком. Когда вместе с верблюдами в стаде содержатся и козы, из молока которых делается масло, то пастух получает более высокую плату и больше еды.

В настоящее время на юге страны отношения изменились. Натуральная повинность переходит в денежную. Все труднее найти пастуха, так как арендаторы откупаются и уходят на более прибыльную работу в строящихся городах. Один из моих знакомых, который постоянно жил в Нуакшоте, а в бруссе имел стадо верблюдов из двадцати голов, вынужден был платить пастуху три тысячи африканских франков в месяц, давать ему еду, чай, сахар и каждые полгода бубу и сандалии. Отношения в данном случае были особыми, потому что пастух — свободный человек, кочевал с собственным стадом, и верблюдов моего знакомого взял по его просьбе, а не в силу обязанностей арендатора. Взамен он отдавал владельцу всю шерсть, только что родившихся верблюжат и, теоретически, все молоко, хотя практически, если он уходил со стадом далеко от города, это было невозможно.


Так сбивают масло — в бурдюке, висящем на женском седле для езды на верблюде
Может быть, это и нетипичный случай, но он дает представление об обязанностях арендаторов перед хозяином и о традиционном неписаном законе, который до мельчайших деталей нормирует жизнь в Мавритании.

Четвертый, и последний общественный класс — «рабы» и вольноотпущенники. Данная проблема весьма тонкая, потому что уже французские колониальные власти теоретически отменили рабство, а в законе молодой Мавритании от 20 мая 1961 года недвусмысленно сказано, что «все мавританцы равны перед законом». В зависимости от того, с кем обсуждаешь проблему «рабства»: с государственным чиновником в цивилизованной, южной части страны, с обычным торговцем какого-нибудь отдаленного ксара или с кем-нибудь из глубинных районов Сахары, слышишь различные высказывания. Чиновник одного из министерств сказал нам: «Рабство? Это история! Действительно, оно имело место в этой части Африки, но, во-первых, это были не настоящие рабы, а лишь военнопленные, во-вторых, они уже свободны, и такой проблемы не существует. Другое дело, что их связывают определенные узы и симпатии с хозяином, поэтому иногда они помогают ему. За это они получают щедрое вознаграждение, часто превышающее действительную цепу оказанных ими услуг».

Несмотря на такое объяснение, проблема «рабства» не давала мне покоя. В одном из удаленных от столицы селений мы спросили торговца, в чьем доме оказались, не дочерьми ли приходятся ему девушки, готовившие еду. Он рассердился. Его дочери никогда этим не занимаются. Неужели я не поняла, что это прислуга?

«Пленные-рабы или освобожденные?» — спросила я с наивным выражением лица. «Старшая — дочь вольноотпущенника нашей семьи, младшая — дочь рабыни».

Младшую наш хозяин предполагал отдать своей дочери в приданое — в то время как раз шли приготовления к свадьбе. Тут началось сетование на девушек, что они ленивы, непослушны и постоянно требуют новую одежду и даже чай и сахар.

В 600 километрах севернее, уже в центре Сахары, я в третий раз задала тот же вопрос. И только здесь получила исчерпывающие сведения, переданные отнюдь не в прошедшем времени. Наблюдения полностью совпали с тем, что нам было сказано. Расскажу, как вопрос «рабства» и вольноотпущенников решался в центре страны, в таких оазисах, как Шингетти и Бадане, во время нашего пребывания в Мавритании в 1968 году.

У мавров есть две категории «прислуги». Первая из них — это «рабы», вторая — вольноотпущенники. Между обеими группами существует принципиальная правовая разница.

«Рабы», так называемые абид*, потомки древних негритянских племен, живших на территории Мавритании еще до прибытия берберов, были завоеваны последними и попали в плен. Часть из них была взята в плен во время войн Альморавидов с черными соседями юга и с тех пор является собственностью отдельных семей марабутов или хасанов. Больше всего их в долине Сенегала. В самой пустыне только немногочисленные семьи «рабов» живут в качестве так называемой палаточной и кочевой прислуги со своим хозяином. Есть племена марабутов и хасанов, у которых очень много «рабов». Число «рабов» зависит от боевой активности племени в прошлом и от того, действовало оно на юге страны, довольно заселенном негритянскими племенами, или на севере, где их было мало (взятые в плен белые, берберы или арабы не могли стать рабами). «Рабы»-кочевники или живущие в ксарах со своими хозяевами имеют собственную палатку в стоянке или собственный шалаш в ксаре. Они ведут хозяйство отдельно, но обязаны всегда прислуживать хозяину, когда тот прикажет. Они занимаются возделыванием садов в оазисах и полей на юге страны, пасут скот. Их жены, которым положено заниматься домашним хозяйством, выполняют за свою госпожу всю эту работу.

В южной части страны, в субсахарском районе вблизи Реки, нередко встретишь собственные стоянки «рабов» г. бруссе или «деревни» на окраинах селения хозяев. Это в равной степени относится как к «рабам», так и к вольноотпущенникам. Общим для этих обеих групп является то, что племена как одних, так и других не имеют своих названий. О них говорят, как о «рабах» или вольноотпущенниках такого-то или такого-то племени. Например, харатин тендгха означает вольноотпущенник-харатин племени тендгха. Они живут отдельно, но днем идут работать к своему хозяину.

Как правило, «рабы» веками живут в одной и той же семье. Племена марабутов неохотно расстаются со своими «рабами», понимая, что они — самое большое богатство семьи. Другое дело, когда их делят между детьми, которые отделяются от семьи. С точки зрения мусульманского закона нет никаких препятствий тому, чтобы продать «раба», даже если разбивается его семья. Можно по-отдельности продать детей «рабыни», саму «рабыню» и ее мужа. Чаще всего продажа или пожертвование «рабов» детям хозяина происходит на территории того же самого селения. Проданный «раб» будет продолжать жить со своей семьей и только днем уходить на работу к другому хозяину.

«Раб» женится на «рабыне» и, создавая свой семейный очаг, строит для себя отдельный шалаш. Брак между «рабами» двух разных хозяев разрешен, ибо он ничем не нарушает законов собственности. «Раб» идет к своему хозяину и просит разрешения вступить в брак. Хозяин, если одобряет этот союз, отправляется к хозяину девушки и от имени своего слуги просит ее руки. Когда согласие получено, жених вручает девушке обычный подарок: повое бубу, нитку бус, браслет, а иногда только немного чая и сахара — насколько позволяют его возможности. Как правило, хозяин помогает жениху приобрести подарок. С этой минуты брак заключен, и молодые переселяются в собственный шалаш. Теперь каждое утро они отправляются каждый к своему хозяину и работают целый день. Дети такого союза становятся собственностью хозяина «рабыни» («потому что женщина вынашивает ребенка, рожает его и кормит»), и он обязан одевать их и кормить. Вообще «рабынь» одевают хозяева.

Положение «раба» очень индивидуально и в равной степени зависит от нужд хозяина (должен ли у него быть слуга иод рукой или нет), и от доверия к нему. Итак, существует палаточная прислуга, или домашняя, а также живущая отдельно, которая выполняет только предписанные хозяином обязанности. Например, в Вадане сам ксар относительно небольшой, зато пальмовые рощи тянутся более чем на 20 километров вдоль батхи. Каждую грядку необходимо поливать два раза в день. Носить воду из колодца в отдаленные сады — дело трудоемкое, требующее времени. Эту проблему решили, дав полную свободу «рабам» и поселив их на самых удаленных плантациях. Строгий контроль в данном случае невозможен, и возникло своего рода взимание оброка с «раба». Его обязанность — возделывать плантации, поливать их, строить и восстанавливать системы оросительных каналов и колодцев, собирать урожай и хранить его. При этом владелец и «раб» покупают или выделяют из своих запасов равное количество семян проса, ячменя и овощей. «Раб» их высевает, ухаживает за посевами, убирает урожай и половину отдает хозяину. Иначе происходит дележ фиников, главной возделываемой культуры в Сахаре. Из сада, в котором не менее трех финиковых пальм, «рабу» отдается в личное пользование одно дерево и, кроме того, по одной кисти плодов с других пальм. Такое положение остается в силе, даже если пальм более двадцати. Ему приходится круглый год поливать, окапывать деревья, собирать созревшие финики и отправлять хозяину сушеные, очищенные, консервированные, спрессованные и т. д. плоды, в зависимости от договоренности. С собственными финиками «раб» может делать все что хочет.

Существует еще один тип «рабов», так называемые тербия. Это потомки негров, купленных в период торговли рабами. Их считают низшим общественным классом и презирают даже «рабы»-абид, хотя внешне в положении тербия и абид нет никаких различий. Положение тербия усугубляет тот факт, что их далекие предки были проданы, а не завоеваны.

«Раб», пользующийся доверием своего хозяина, может даже разбогатеть. Он вправе использовать приобретенное имущество, но не может передать потомству, и после его смерти все переходит в собственность хозяина. Он не может и откупиться, поскольку теоретически и он сам и все, что он имеет, — собственность его господина.

Не продавай ни «рабов», ни сады, ни книги — советуют своим сыновьям мудрые марабуты. Этого имущества легко лишиться, но нажить снова трудно, и не из-за высоких цен, а потому что такой «товар» предлагают в Мавритании крайне редко. Как же в таких условиях происходило освобождение «рабов»? Не берусь на это ответить. Однако неопровержимым является тот факт, что на протяжении веков многие были освобождены (возможно, это происходило во времена, когда еще существовала торговля рабами?) и что они составляют сравнительно большую группу харатинов-вольноотпущенников. Единственное, к чему их обязывает неписаный закон, — это приносить раз в год подарок — закат, который у марабутов одновременно служит и своего рода религиозной данью. Большинство харатинов после освобождения, а потом их дети и внуки остаются в экономической зависимости от рода своих старых хозяев. Харатииы, как и «рабы», работают в садах хозяев, пасут их стада, помогают им в торговле. На юге они в основном занимаются земледелием, ближе к северу — скотоводством. У них нет собственного имущества, и они зависят от хозяина, а традиционная структура мавританского общества но позволяет им выполнять другой работы. Общество осуждает харатина, покинувшего без серьезной причины своего хозяина, точно так же как и хозяина, который переманил чужого харатина без ведома и согласия его прежнего владельца или, точнее, работодателя.

Поселения харатинов совершенно такие же, как и упоминавшиеся выше. Лагери «рабов», гораздо менее многочисленные, можно встретить на юге страны в радиусе нескольких десятков километров от Реки. Это самостоятельные селения из палаток или шалашей или же «предместья» ксаров. Здесь их много, благодаря чему обитатели сохранили свои обычаи и традиционную негритянскую одежду, тогда как «рабы» и вольноотпущенники в дальних районах страны живут и одеваются уже современно.

«Рабы» и харатины — чернокожее население Мавритании, хотя в оазисах Адрара и Таганта, где они жили в течение многих веков совместно с берберами, можно встретить «рабов» и со светлой кожей. Остальные жители страны называют себя бейдан, что означает мавр, мавританец или просто «белый». Отождествлять всю негроидную расу с «рабами» было бы неверно. В долине Реки живут много негрских народностей, которые никогда не были в рабстве. Они вынуждены платить выкуп и постоянные налоги просом и другими зерновыми культурами, но они никогда не считались рабами, ни от кого не зависели.

В заключение отметим еще одну характерную черту мавританского общества. Как известно, в Мавритании принадлежность к тому или иному классу общества наследуется по матери. Дети-«рабы» или харатины, родившиеся в результате свободного союза даже с аристократом, принадлежат к классу матери. Но их может усыновить отец, отсюда (помимо потомства от союзов мавров с черными женщинами свободных народностей долины Реки) и появляются чернокожие мавры, имеющие все права класса своего отца.

Нас интересовал вопрос, что принесло «рабам» изменение общественного строя страны. Хотелось знать, может ли «раб» в настоящее время оставить своего хозяина и воспользоваться покровительством новой конституции. Ответ мы получили на севере страны. «Конечно, у нас — конституция, и каждый равен перед законом. „Раб“ может оставить своего хозяина и обратиться в суд с просьбой о защите, но… тогда судья спросит его: „Твой хозяин был недобр к тебе? Глумился над тобой, бил? Морил тебя голодом?“ Если случаи необоснованного издевательства над „рабом“ имели место и ему к тому же удавалось это доказать, тогда суд выносит решение, что «раб» может уйти, и он становится свободным. Если же хозяин не причинял ему вреда, судья спрашивает: „Почему же ты покинул своего господина, который тебя кормил и одевал? Ты, должно быть, плохой человек, если в твоем сердце нет благодарности за заботу о тебе, твоих родителях, дедушках, бабушках, которые жили в семье твоего хозяина. Значит, ты ленив и не хочешь работать. Раз пет серьезной причины, по которой ты хочешь покинуть своего хозяина, мы не видим повода, чтобы освободить тебя от твоих обязанностей. Иди и поблагодари хозяина за то, что твоя семья много веков находилась под защитой его рода“».

Следует добавить, что бегство в этой стране невозможно. Пешком безводную пустыню не преодолеешь, а если «раб» сбежит на верблюде, его будут искать и преследовать как вора; собственного верблюда у него нет. Кроме того, ему придется бросить жену и детей, потому что часто они принадлежат другому владельцу. Единственный путь — обратиться к властям, но власти в его родном ксаре или в округе — родственники, товарищи, друзья его хозяина, у которых также есть свои «рабы»; они не допустят дурного примера для них.

Тем не менее перемены происходят. На юге страны беглец может перейти сенегальскую границу и исчезнуть в толпе горожан. В самой Мавритании создается промышленность, прежде всего горнодобывающая, где иностранные инженеры не интересуются происхождением рабочего, только бы он хорошо работал. Освобождение касается пока белых и свободных арендаторов. И у харатинов появилась возможность изменить свою судьбу. Работая в промышленности, они могут продолжать платить закат своим хозяевам и тем самым не нарушать неписаный закон. Для «рабов» рано или поздно также пробьет час свободы. Пока они фактически, и прежде всего по собственному убеждению, слишком связаны с хозяевами, скованы обычаями и вековыми традициями, чтобы взбунтоваться против издавна установленного порядка. А если этот порядок начнет колебаться?

Вадан, расположенный в пустыне, оказался прекрасным объектом для изучения традиционной общественной системы. Здесь общественные классы сохранились еще в неизменной форме, и никто пе скрывал, сколько у него «рабов» и какие он получает доходы. Здесь мне подробно рассказывали о системе зависимости и повинности между хозяевами и их прислугой-«рабами». С первого взгляда можно было отличить «рабов» от хозяев. В их поведении чувствовались какая-то неуверенность и покорность. Только их дети, самые маленькие, еще не занятые никакой работой, играли вместе с другими, были, как и те, веселы.

Я посещала ксар в сопровождении местного фельдшера, важной персоны, поскольку он замещал вождя этой части округа. Фельдшера звали Али Бои (его имя не имеет ничего общего с английским boy, это было старинное название маленькой суданской династии, которая когда-то господствовала над несколькими деревнями в долине Реки). Фельдшер был черный, но благородного происхождения, так как мать его была белой женщиной из хасанов, а отец, тукулер из района Реки, происходил из свободного рода, насчитывавшего в прошлом несколько правителей. Али Бои служил военным фельдшером во французской армии, имел за плечами алжирскую кампанию, Индокитай. Он побывал в Париже и на юге Франции, куда его часть посылали на переподготовку. Это был что называется светский человек. Ежедневно кроме Али меня сопровождал двенадцатилетний мальчик Мохаммед, очень смышленый и любознательный. Это общество было весьма ценным, особенно для новичка, тем более что подросток, хотя и хорошо знал традиции своей среды, все же был еще ребенком и сохранил непосредственность поведения и высказываний. Помимо этих двух моих неизменных спутников в прогулках по ксару пас постоянно сопровождала группа детей. На каждой следующей улице наша свита росла, к ней присоединялись новые малыши, причем первые пространно разъясняли им наше происхождение.

В массе детей, цеплявшихся за мои руки, фотоаппарат, сумку с блокнотом, была прелестная маленькая девчушка. Она смотрела на меня блестящими черными глазками, семенила с одной улицы на другую, не отпуская меня ни на шаг. Ясное личико ничем не отличало ее от других детей. Я невольно погладила ее по щеке. Мохаммед, секретарь-доброволец, придвинулся ко мне ближе и вполголоса произнес тоном, полным упрека: «Что вы делаете, мадам! Это же рабыня!»

Подобных происшествий у нас было много, и не только в Вадане. Даже в столице, когда перед зданием одного из министерств мы хотели разузнать о переезде в Бутилимит (куда, если верить карте, из Нуакшота нет никакой дороги), нам привели молодого негра в новенькой роскошной форме шофера. Он сообщил нам подробные сведения и в подтверждение своих слов добавил, что дорогу знает хорошо, потому что он — «раб» самого президента, а поскольку родители президента кочуют вокруг Бутилимита, он часто ездит по этим маршрутам со своим патроном. Конечно, молодой шофер был вольноотпущенником, но, чтобы приобрести в наших глазах вес и значение, он предпочел вслух признаться в своей принадлежности такой высокопоставленной особе, как президент республики.

Собственно, рассказом о «рабах» и вольноотпущенниках можно было бы завершить описание состоящей из четырех классов, замкнутой, взаимосвязанной системы политической, социальной и экономической зависимости мавританского общества. Рядом с двумя правящими и двумя прислуживающими классами в стране живут свободные люди, которые хотя непосредственно и не связаны с ними, но являются непременным их дополнением. Это ремесленники и гриоты. Их происхождение неясно. Они, как утверждают, «были и будут», потому что без них жизнь мавров невозможна. Ремесленники производят всевозможные предметы, которыми пользуются как хасаны и марабуты, так и их прислуга. Другие передают «красоту жизни», то, что в ней есть прекрасного, веселого, смешного. Это певцы, танцоры, мимы, шуты, а также хранители истории, героических дел воинов и мудрости марабутов.

Ремесленники представляют замкнутую касту. Жениться они могут только внутри ее. Невозможно представить, чтобы сын ремесленника или его дочь занимались чем-то другим, нежели их родители. Дети овладевают мастерством под неослабным вниманием родителей, работая с ними с первых лет жизни. Потом, став независимыми, они продолжают заниматься своим делом, чтобы затем передать его следующему поколению. Семья ремесленника, муж и жена, это, в общем, мастерская, где производится абсолютно все, в чем нуждаются скотовод, земледелец, торговец, аристократ и мудрец. Этих людей этнологическая литература назвала «кузнецами», хотя кузнечное ремесло только один из многих видов их занятий. На языке хасания их называют маллемин*. Лучше всего они овладели обработкой металла. На примитивной наковальне, врытой в землю, при помощи небольшого, разжигаемого на земле горна из древесного угля они делают оружие, всевозможные ножи, сельскохозяйственные орудия, топоры, мелкие металлические предметы, оригинальные украшения. Предметы из дерева нередко прекрасно отделывают другими породами дерева, украшают оковкой и кожей. Ремесленники изготовляют седла для верховой езды на верблюдах, для перевозки на них товаров, делают красивые окованные коробки, в которых кочевники держат самое дорогое свое имущество, выдалбливают из дерева сосуды для молока, миски, воронки и много других вещей, необходимых в быту. Жены ремесленников, в свою очередь, занимаются выделкой кож и делают из них ведра для воды, канаты, дорожные торбы, разрисовывают причудливыми узорами бараньи шкуры, на которых спят во время поездок и укрываются в леденящие сахарские ночи. Они также шьют сандалии и, наконец, красивые подушки для сидения в палатке, что считается предметом роскоши и редко встречается у обыкновенных кочевников. Женщины — это подлинные мастера росписи кож. В Мавритании было неизвестно изготовление ковров и килимов* и вся потребность в красоте и удобстве палатки или помещения восполнялась расписанными кожами.


Мужское седло для езды на верблюде
Супружеская пара — кузнец и его жена, дубильщица и скорнячка, — прекрасно дополняют друг друга и составляют мастерскую. Их трудолюбивым, ловким и талантливым рукам население обязано всем, чем оно пользуется, они хранят традиции изобразительного искусства Мавритании. Только ремесленники занимаются декоративным искусством, украшают изделия, а вместе с ними и жизнь.

В настоящее время на базарах многонаселенных ксаров встречаются изделия ремесленников, но обычно они выполнены менее тщательно, чем те, которые делаются на заказ. В удаленных районах страны ремесленник продолжает работать только по заказу и чаще всего из предоставляемого материала. Стоимость отдельных видов работ установлена с давних времен и почти всегда выплачивалась натурой. Например, изготовление ведра из кожи верблюда (материал заказчика), то есть выделка кожи и шитье самого ведра, стоило 3 мудда[16] проса, за многодневную работу скорнячка получала 3 мудда проса. За выдолбленную из дерева посуду для дойки верблюдов или для еды платили таким количеством проса, какое входило в изготовленное изделие, или двойной мерой молока. Но за женское седло для езды на верблюде, тщательно отделанное и очень сложное, отдавали годовалого верблюжонка и мужское бубу. За менее трудоемкое мужское седло для езды на верблюде отдается вся передняя часть убитого верблюда. За точку ножа или починку какого-нибудь предмета, в зависимости от размеров ремонта, кузнец получает голову барана или голову коровы. Сегодня в селениях, близких к городам, и на юге страны оплата все чаще производится деньгами. Я хотела купить старинный, очень красиво отделанный сундучок, который присмотрела себе в доме одного из кузнецов в оазисе Сахары. Кузнец колебался, явно не зная, сколько запросить. Но мой проводник быстро совершил сделку, он предложил кузнецу подходящую ому вещь — свое уже достаточно поношенное бубу.

Ремесленники — тот общественный класс, который открыто презирается, несмотря на то, что они свободны и без их труда не могут обойтись мавры. Возможно, это происходит потому, что мавританская элита, хасаны и марабуты, презирают всякую физическую работу? А может быть, причина презрения заложена гораздо глубже, до сих пор неизвестно, откуда взялись кузнецы, каково их происхождение, когда они выделились в обособленную группу. Существование отдельных, замкнутых и потомственных каст кузнецов и среди негрских народностей доказывает, что каста ремесленников характерна не только для Мавритании. Они не выделяются ни в культурном, ни в физическом отношении, а ведут только несколько иной образ жизни, диктуемый профессией и общественным положением. Вообще же ремесленники разбросаны по многим стоянкам и работают для семей, с которыми вместе кочуют, но чаще всего их можно встретить в селениях. У них там свои дома, где они живут и работают и куда приезжают кочевники с заказами. В крупных селениях ремесленники образуют большие группы или целые кварталы. Совершенно случайно я попала в такой квартал в Вадане. Я ходила по узким, почти yуже темным перед заходом солнца лабиринтам улочек и неожиданно вышла на маленькую площадь, над которой стоял страшный смрад. Вся она была завалена отходами кож. Оказалось, что я нахожусь среди домов ремесленников, где, как это здесь принято, на маленькой площади устроили свалку. В низких дверях одного из каменных домов показался седобородый старик с открытой темной грудью, увешанный бусами и всевозможными гри-гри. Он любезно приветствовал меня, и это придало мне смелости заглянуть внутрь его дома. Я воспользовалась приглашающим жестом и вошла. Пробравшись по низкому коридорчику, я оказалась во внутреннем дворике величиной с небольшую комнату, со всех сторон окруженном каменными стенами жилых комнат. На стенах висели бурдюки с водой, в углу дворика стояла ручная мельница из двух небольших камней. Здесь находилась мастерская владельца-кузнеца: тлел костер, у наковальни лежали немногочисленные инструменты. С их помощью кузнец отделывал мужское седло для верховой езды на верблюде. Кругом лежали незаконченные ножи, куски железа и дерева. Чувствовалось, что я застала его в разгар работы. Но большую часть этого ограниченного пространства занимала мастерская жены кузнеца. Она сидела на чем-то вроде носилок, напоминающих женское седло для езды на верблюде. Женщина была занята росписью белоснежной бараньей шкуры, прекрасно выделанной и обшитой зеленой кожаной каймой. Скорнячка маленькой кисточкой наносила на шкуру изящный многоцветный геометрический орнамент. Рядом лежала большая раковина, наполненная кроваво-красной краской, дощечка с растертой зеленью и набор различных кисточек. Кругом сохли сырые шкуры, прибитые к стенам дома. Краски художница делала сама из известных ей трав, глины и пепла некоторых растений. Краски покупались и на базаре, но ни один краситель не был продукцией химических заводов Европы.

В таких мастерских ничего нельзя купить. Все делается на заказ. Ничего нельзя приобрести и на стоянках, потому что кочевники возят с собой лишь жизненно необходимые предметы. Единственное место, где можно приобрести что-то для музея, — это базар какого-нибудь крупного ксара. Здесь есть все, что душе угодно: от предметов первой необходимости до уникальных украшений. При кочевом образе жизни имущество даже богатой семьи весьма скромно и настолько ограниченно, что собрать полную коллекцию мавританской утвари совсем нетрудно. Единственная проблема — это транспортировка таких неудобных вещей, как седла, особенно женские, поскольку только для перевозка одного такого «сооружения» необходим большой пикап.

Относительно скромное место в жизни мавританского общества занимают гриоты (на языке хасания игауэн, единственное число иггиу) — музыканты, певцы, поэты, импровизаторы и фокусники. Так же как и ремесленники, они принадлежат к обособленной касте. Нечего и думать о женитьбе гриота на женщине из другой общественной группы или о браке гриотки с мужчиной не из ее касты. Как и ремесленники, они относятся к презираемому клазсу, не имеют никакого общественного положения. Гриоты окружены суеверным страхом, подобно тем, кто занимается колдовством, и служит темным силам. Презрение к гриотам выражается в том, что их даже не хоронят на кладбищах. В пустыне их могилы находятся далеко за пределами ксара; в прибрежных районах гриотов оставляют в сгнивших пнях баобабов.

При дворах эмиров гриотов держали для развлечения повелителя, гостей, для прославления его дел. Отсюда и пошла их слава как мавританских историков, воспевавших в поэмах своего господина. Но в Мавритании, где историей занимались и ученые марабуты, гриоты не приобрели такого положения, как при мусульманских дворах Черной Африки. Там их роль состояла прежде всего в сохранении традиций династий и государства.

При дворе эмиров держали только самых талантливых гриотов. Большинство их вели независимую жизнь, а средства на существование добывали пением и танцами на свадьбах и других семейных торжествах, куда их приглашали. Основные музыкальные инструменты у гриотов — флейта и бубен. В настоящее время они начинают использовать и щипковые инструменты, но это только в городах. Роль гриотов не ограничивается музыкой, пением и танцами. Они одновременно выступают как бы организаторами развлечения, создают веселое настроение, песней прославляют хозяина и тех гостей, которые им щедро платят, высмеивают скупых. Женщины-гриоты тоже поют, играют и танцуют, развлекают собравшихся различными мимическими сценками. Они пользуются гораздо большей свободой, чем женщины высших классов.

Некоторые гриоты, особенно талантливые поэты и музыканты, прославились на всю страну. Их приглашали на все значительные торжества, чтобы придать им блеск импровизированными песнями. Говорят, в начале XIX века жил гриот, настолько знаменитый и пользовавшийся успехом, что одни из эмиров предоставил ему право взимания пошлин с проходивших караванов. По это случалось не так уж часто.

В новой Мавритании роль гриотов, несомненно, изменилась. Доказательством тому служит прославленный певец, которого можно постоянно слушать в передачах радиостанции Нуакшот. Однако не столь талантливые гриоты долго еще будут выполнять роль народных музыкантов, и общество не скоро избавится от смешанного чувства страха и презрения к ним.

Гриота можно узнать с первого взгляда. Хотя пи внешне, пи костюмом он не отличается от среднего мавританца, его выдает поведение. Одного гриота мы встретили на базаре в районе Реки и но обратили бы на него внимания, если бы он, увидев меня, вдруг не начал пародировать мои движения, вызывая удовольствие толпы. Потом молча разыграл какую-то трагическую сцену, смысла которой мы не поняли, но по реакции окружающих было ясно, что им она знакома. По окончании представления он начал собирать подаяние и наконец удалился смешной, шутовской, неестественной походкой. Признаюсь, в первую минуту мы приняли его за душевнобольного и только потом поняли, и это подтвердил наш провожатый, что мы видели гриота.

Очень интересную и малоизвестную группу мавританского общества представляют имрагены, единственные, кто на огромном мавританском побережье занимается рыболовством. Если на реке Сенегал рыбу ловят только негры, то здесь рыбаки, без сомнения, члены одного из мавританских племен. Существуют различные версии об их происхождении. Очень светлая кожа и европейский внешний вид наводят на мысль, что их происхождение связано с разбитыми голландскими войсками, которые в результате кораблекрушения были выброшены на мавританский берег. Поскольку здесь не было деревьев для постройки какой-нибудь шлюпки, а переход через пустыню был невозможен, они остались и смешались с одной из групп берберских кочевников, научили их плести сети, ловить рыбу. В следующих поколениях память об особом происхождении имрагенов стерлась, а после войны Шарр Бабба они попали и зависимость от хасанского племени улад сейид (1668 год). С тех пор они живут как его «клиенты», ежегодно поставляя определенное количество свежей и вяленой рыбы. Но они могут заниматься и другими делами по своему усмотрению. Сравнительно недавно они кочевали вдоль побережья Мавритании от дельты Сенегала до самого Аргена на севере. Сейчас их вытеснили негритянские рыбаки, которые от Сен-Луи продвигаются все дальше на север. В настоящее время эти рыбаки ведут лов рыбы на своих узких, но укрепленных досками парусных джонках уже в районе Нуакшота, поскольку увеличивающееся население столицы все больше нуждается в рыбе. Имрагены отступили перед конкурентами, сегодня они «курсируют» между Нуакшотом и Аргеном.

Культура имрагенов во всем отличается от культуры окружающих их мавританских племен. Прежде всего в отличие от остального населения страны они не занимаются скотоводством, а связали свое существование с морем. Правда, у них нет лодок, но из веток и стволов карликовых деревьев, растущих кое-где в пустыне, они сооружают нечто напоминающее небольшой плот и ложатся на него так, что ноги остаются в воде. Это позволяет рыбакам удерживаться на гребне волны. С этих маленьких илотов имрагены ловят рыбу шестом. Рыболовные сети они плетут из волокон титарика. Рыбу ловят все вместе. Мужчины идут по плоскому дну как можно дальше в море и оттуда гонят косяки рыбы к берегу. Серьезную опасность при такой ловле представляют акулы, которые часто встречаются у Атлантического побережья. Имрагены надевают на время лова кожаные штаны и считают, что они служат достаточной гарантией от этих морских хищников.

Группы рыбаков с семьями ходят вдоль морского побережья в поисках косяков, подходящих к берегу. Обнаружив, сразу приступают к лову. Пойманная рыба передается женщинам, которые занимаются ее дальнейшей обработкой: обрезают головы и сушат на специальных решетках из веток или просто на песке. Эти сушилки можно узнать по страшному запаху и тучам мух, что, впрочем, ни у кого не отбивает аппетита к такому ценному продукту. Вяленую рыбу укладывают в мешки, и время от времени женщины уходят в глубь материка на караванные пути и продают ее проходящим мимо торговцам, а те, в свою очередь развозят ее по всей стране.

Сегодня насчитывается всего 200–300 активных рыбаков-имрагенов, и, несмотря на столь примитивные способы лова, количество пойманной ими рыбы приближается к 100 тоннам в год. Конечно, это цифра оценочная (как и большинство статистических данных, касающихся Мавритании), тем не менее она основана на серьезных наблюдениях. В целом это дает представление о рыбном богатстве побережья Мавритании, как известно, самого богатого рыбного района Атлантики.

Имрагены не ставят палаток, они живут в крытых травой шалашах, сделанных из стволов карликовых деревьев. Их пища состоит только из рыбы, приготовленной в морской воде, ведь на всем морском побережье нет ни одного колодца. Оказывается, можно обойтись и без пресной воды.

Нетрудно догадаться, что имрагены были мишенью разбойничьих нападений различных вооруженных шаек кочевников. В первые годы XX века им удалось приобрести старый катер, уже непригодный для дальних странствий. Его доставили из Сен-Луи, но почти не использовали для лова рыбы. Он был своего рода укрытием. Если вдали появлялась группа наездников, не походивших на обычных торговцев рыбой, на этот кораблик спешно грузились женщины, дети и мешки с вяленой рыбой и отходили от берега на небольшое, но достаточное расстояние, чтобы всадники не могли до них добраться. Тем временем мужчины-имрагены убегали и скрывались в зарослях. Налетчики забирали оставшуюся свежую и вяленую рыбу и скрывались. Катер причаливал к берегу, мужчины выходили из укрытий, и жизнь, как всегда, продолжала идти своим чередом.

При современной системе лова судьба имрагенов как рыбаков, кажется, предопределена. Серьезными конкурентами для них, как мы уже говорили, становятся преждевсего негритянские рыбаки из района Сен-Луи, осваивающие все более удаленные участки мавританского побережья. Параллельно этому само государство стало проявлять заботу о более эффективном развитии рыболовства. В Нуадибу открыта школа рыбного хозяйства для мавританцев, приобретаются новые морские суда, предназначенные для лова в прибрежной зоне, но уже на морской глубине. Там же построены современные сушильни рыбы, оборудованные в соответствии с правилами гигиены и производящие значительно больше этой продукции, чем имрагены. Несмотря на это, и по сей день на рынках в пустыне самым большим успехом пользуется вяленая рыба, приготовленная имрагенами. Население традиционно считает ее самой вкусной и поэтому по сей день отдает ей предпочтение перед рыбой с современных сушилен.

Наконец, последняя группа, на которой следует остановиться, — это немади, кочевники-охотники. Охотой занимаются и воины, часто это помогает им продержаться в тяжелые сезоны года, но охотниками-профессионалами являются только немади. Они охотятся на крупного зверя и, что совершенно нехарактерно для остального мавританского общества, держат своры охотничьих собак. Немади отправляются в глубь пустыни в долгие, продолжающиеся нередко по нескольку месяцев походы, охотятся и тут же на солнце сушат мясо убитых животных. По внешнему виду вяленое мясо напоминает бурую толстую стружку, торговцы продают его прямо из больших мешков. Его можно хранить годами, только в сухом месте, а в этом Сахара не испытывает недостатка. Такое мясо обычно продается на базарах. Особенно много я его видела, например, в Атаре.

Еще перед второй мировой войной в Сахаре было довольно много животных, особенно антилоп. Но война и послевоенные годы отрицательно сказались на их поголовье. Во время войны через пустыню прокладывали дороги мобилизованные вооруженные сенегальцы. В условиях лагерной жизни, полной опасностей со стороны не только врага, но и природы, трудно было воспрепятствовать браконьерству солдат. Во время войн в 1957 году не был налажен подвоз продовольствия отрядам кочевников, и это катастрофически отразилось на поголовье диких животных. В настоящее время в связи с новым положением об охране природы и уменьшением личного огнестрельного оружия у мавританцев ситуация начинает меняться — количество животных из года в год увеличивается. Однако до положения, которое существовало в довоенные годы, еще далеко, и немади не могут рассчитывать только на охоту. Они вынуждены искать различные другие источники дохода, заниматься скотоводством или наниматься на работу на новые горнодобывающие предприятия в Сахаре.

Немади — это последняя из каст мавританского общества. Хотя их роль и незначительна, о них нельзя не упомянуть, если стремишься представить всю эту сложную общественную систему, которая, несмотря на новые демократические шаги молодого правительства, жива по сей день и всеми уважаема. И сегодня еще в Мавритании продолжают существовать классовые барьеры, которые невозможно переступить, разве что покинув свою страну. Но и в соседних странах действует та же система. Даже богатство не в силах скрыть происхождение. Наш знакомый фульбе весьма современных и либеральных взглядов, связанный с левым движением «Молодая Африка», как-то в разговоре признался, что, несмотря на свои весьма радикальные взгляды, он не смог бы примириться с тем, чтобы его дочь вышла замуж за человека, принадлежащего к другому классу. Не столь важен цвет кожи, главное — классовая принадлежность. Браки между хасанами и марабутами, даже между белокожими мавританцами и чернокожими свободными аристократками негритянских племен, проживающими в долине Реки, еще возможны, но браки между представителями свободных высших классов и каст кузнецов, гриотов, немади даже трудно себе представить. Скорее можно признать законными детей, появившихся на свет от «рабыни», чем заключить легальный брачный союз с представительницей одного из этих свободных и независимых высших классов.

Все в стране, население которой так невелико, знают, кому и какие следует оказывать почести, с кем как себя вести. В современной системе, основывающейся на служебной иерархии, образовании и богатстве, это часто ставит трудные проблемы перед молодыми руководящими кадрами. Никто, кроме самих мавританцев, не в состоянии ориентироваться в генеалогических дебрях его многослойного общества.

Его высочество эмир

Конечным результатом феодального строя и победы в войне Шарр Бабба явились арабские эмираты в Мавритании. Старейший из них возник на юго-западе страны в хасанском племени трарза. Первые следы племенной организации, близкой к более поздним эмиратам, встречаются здесь в XVI веке, то есть когда арабские макиль еще представляли собой одну из многих захватнических групп и только начинали укреплять свои позиции благодаря превосходству над племенами марабутов. Эмират Трарза окончательно сформировался после победоносной войны Шарр Бабба в середине XVII века и просуществовал до середины XX века. Эмиры выбирались из членов рода ахмед бен даман.

Второй эмират, Бракна, возник примерно в то же самое время, также на юге страны, но на ее восточных границах. Здешние эмиры происходили из рода улад абдаллах.

Эти два эмирата упрочили свою власть и значение благодаря богатству. Они находились на юге, на богатых землях субсахарской зоны. Особое место занимал самый старый эмират Трарза. Выдающиеся эмиры XVIII века добились того, что он получил исключительные права и достиг особого положения. Можно говорить, что в какой-то мере в его границы входила вся Мавритания. Дело так и не дошло до объединения всех эмиратов Мавритании, тем не менее по традиции представителем хасанов Западной Сахары считали эмира Трарзы.

Три других эмирата были созданы уже позднее, в XVIII веке. Это эмират Адрар, основанный родом ульд джаафрия из племени мгафра в 1740 году, и эмират Ход, который возник в 1712 году и принадлежал роду улад мбарек. Третий из эмиратов XVIII века принципиально отличался от всех вышеназванных тем, что он был единственным в Западной Сахаре эмиратом марабутов, созданным в Таганте идау иса, племенем, происходившим от лемтуна. Им руководил род Мухаммеда бен Хуна, который вел свое начало от одного из братьев Абу Бекра ибн Омара. Интересно отметить, что только этот эмират просуществовал до наших дней, пережив французское господство и социально-политические перемены, которые принесло с собой создание самостоятельного государства. Это еще одно доказательство того, насколько берберские племена марабутов превосходили хасанов, с каким искусством они проводили политику и приспосабливались к изменявшимся условиям.

Эмиров трудно воспринимать как типичных повелителей, управлявших определенной территорией и народом, населявшим ее. Право эмира до самых последних лет — это право победителя. Его общение с населением не выходило за рамки взимания различных податей, наложения новой дани, беззаконных грабежей и эксплуатации покоренных людей. Иногда эмир переставал собирать какие-то пошлины, однако это происходило только тогда, когда возникала опасность открытого бунта, или во время войны за престол, когда дело касалось популярности и привлечения на свою сторону как можно большего числа приверженцев, даже из низших слоев населения.

От повинностей был освобожден только двор эмира, который он содержал за свой счет. Эти оплачиваемые придворные и воины являлись мерилом великолепия и военного могущества повелителя. Они составляли группу его преданных и наиболее верных сторонников.

Эмиры — это военные предводители. В их обязанности входило водить племя на войну и в грабительские походы. Жертвами таких разбоев чаще всего оказывались земледельцы долины реки Сенегал, те, которые не выплатили ему высоких податей (или же заплатили их другому эмиру), затем караваны торговцев и, наконец, стада скота, принадлежавшие ленникам соседнего эмира. Непрерывные войны между эмиратами и отдельными племенами в пределах одного и того же эмирата — вот главный смысл существования как самих эмиров, так и целых племен хасанских воинов.

В мирное время, когда не было военных походов и некем было командовать, власть эмира была очень слабой. Эмират ничем не напоминал организованного государства с управлением, обеспечивавшим порядок и справедливость. Редко случалось, чтобы все племена данного эмирата признавали правившего эмира. Всегда были недовольные или даже враждебно настроенные.

Слабость положения эмира была обусловлена уже теми средствами, с помощью которых он приходил к власти. В каждом эмирате находилась одна семья, эмирская, из которой выбирался повелитель. Выбор совершала джемаа* или совет воинов. Как правило, первенство принадлежало самому старшему из членов эмирской семьи. Уже сам факт выбора ставил эмира в зависимость от своих выборщиков. В действительности дорога к власти была далека от той, которую провозглашало право. Каждый из эмиров, если он не умирал внезапно, назначал себе преемника, как правило своего сына, племянника или брата. Однако с его волей редко считались, и сразу же начинались войны между претендентами на трон. При жизни эмира тоже часто совершались перевороты, убивали эмира и его ближайших родственников, которые в будущем могли претендовать на трон. В таких условиях не истинные заслуги, а чаще всего интрига и кинжал решали, кому достанется власть. В течение четырех поколений из 32 членов эмирской семьи 15 были убиты. Поль Дюби, французский администратор и исследователь Мавритании, который в 1953 году опубликовал собранные им материалы, еще застал в живых некоторых из них.

Единственно почетной смертью для воина, а тем более эмира, считалась смерть на войне. Члена эмирской семьи, который умер естественной смертью, называли джиффа*. Не удивительно, что в «золотой век» эмирата — 1723–1827 годы — восемь эмиров погибли с оружием в руках.

Эмир, даже если получал власть, которую признавало большинство племен и групп, по-прежнему был лишен свободы управления. Все его важнейшие решения принимались лишь с согласия джемаа*. Случалось, что правители не считались с советом, в то время как другие, более слабые, нередко оказывались в полной зависимости от него.

Как отмечалось выше, военная знать и эмиры не имели ни собственного имущества, ни скота, ни плантаций, ни денег. Но они были убеждены, что вся земля вместе со всем, что на пей находится, — плантациями, животными, людьми и имуществом — их собственность и они могут всем этим пользоваться. В поздние времена, когда подданные отказались отдавать свое имущество и хасанам самим пришлось заводить стада, у них даже не оказалось знаков, которыми помечали животных. Они вынуждены были заимствовать их у своих вассалов. Это убедительное свидетельство того, что они никогда не занимались накоплением имущества, а жили только податями и добычей.

В XIX веке доходы эмира, в данном случае эмира Трарзы, были очень внушительными. Вместе с привилегиями, которыми пользовался каждый воин, такими, как право на треть воды, на содержание или на средства передвижения, у него было еще много других установленных обычаем источников дохода. Некоторые из них оставались правомочными до конца XIX века.

Эмиру принадлежало определенное число палаток, или семей зенага. Каждый правитель, вступавший на престол, получал право распоряжаться этими людьми, а также произведенными ими ценностями.

Арабские племена конфисковали у племен берберов и черного населения возделываемые территории. Все земледельцы Шеммамы в качестве арендной платы за землю, которой они пользовались, должны были выплачивать абах*, или бах, что составляло 30–120 килограммов проса в год в зависимости от размеров обрабатываемых полей. Помимо этого земледельцы были еще обременены податью массар*, или хорма зериба. Это был налог, который также выплачивался просом в количестве около 50 килограммов с поля. В данном случае размеры последнего не имели значения. За это эмир брал на себя защиту от других племен.

Оба налога, полностью парализовавшие развитие сельского хозяйства на юге страны, частично выкупались у эмиров французскими властями, частично самими земледельцами, которые в годы, предшествовавшие второй мировой войне, пользовались французским кредитом.

Все прочие племена, которые проходили по территории, принадлежавшей эмиру Трарзы, должны были платить ему подать гафер*. Взамен им обеспечивалась полная безопасность. Однако и соплеменники эмира, если хотели отправиться в другие, за пределами племени, районы, должны были платить ему определенную плату скотом.

Существовал разовый налог, который платили соплеменники, — мауна*, или мударра. Это был добровольно вручаемый подарок по случаю какого-либо события или в связи с большими расходами в семье эмира. Поводом для вручения мударра могли быть женитьба эмира или кого-нибудь из его детей, дальнее и дорогостоящее путешествие, прием важной особы, военный поход, уплата крупных долгов или покупка дорогого коня. В действительности повод для вручения подарка, как и его размеры, определял сам эмир, причем вручали его чаще всего натурой: скотом, тканями, очень редко деньгами.

Во время войн, когда совершить государственный переворот было сравнительно легко, эмир старался снискать расположение своих подданных. В это время он не взимал податей с воинов, а, наоборот, делал видным и влиятельным особам богатые подарки. Но по окончании военных действий и беспорядков эмир восполнял утраченное, облагая новыми контрибуциями как соплеменников, так и подчиненные ему племена марабутов.

Вначале эксплуатация соляных копей в Сахаре была свободна от налогов. Со временем эмиры соответственно принципу, что вся земля, в том числе и копи, принадлежит им, установили плату на соль (по-арабски кубель эль-мельх). Платили не только за перевозку соли, что было давней традицией, но и за ее добычу.

Уже в конце XIX века один из эмиров Трарзы, который должен был разрешить спор двух групп, пришел к мысли, что примирение поссорившихся тоже может стать источником дохода. Он наложил на обе группы штраф тканями. С той поры уже действовало право миа даман, плата за урегулирование спора, которая вносилась в кассу эмира.

Упомянутые здесь источники дохода — только часть ценностей, пополнявших казну эмира. Населению приходилось платить много других налогов. Платили пошлину за проходившие караваны, за торговлю гуммиарабиком. В старые времена французы также обязаны были платить за разрешение торговать с Мавританией, за содержание торговых контор на реке Сенегал и т. д.

Жизнь эмиров — их палатка, одежда, времяпрепровождение, обычаи — немногим отличалась от жизни других воинов из группы хасанов. У эмира была большая по размерам палатка, больше прислуги, во время войны и грабительских походов он командовал армией, разрешал споры и налагал контрибуцию. Но все это не особенно выделяло его из массы соплеменников, его привилегии немногим отличались от привилегий какого-нибудь племенного царька. Однако существовали определенные регалии власти, которые мог использовать только эмир. В Трарзе к таким отличиям относилось право ношения белых шаровар.

История белых шаровар — символа эмирской власти — связана с началом XVIII века, когда один из самых просвещенных и выдающихся эмиров Трарзы, Али Шандора, вступил в конфликт с соседним эмиром Бракны. Оба эмирата соперничали друг с другом за первенство и вели нескончаемые войны. Али Шандора, искушенный дипломат и человек широких взглядов, решил выйти из этого спора дипломатическим путем, при поддержке двух сил, принимавшихся тогда в расчет в Западной Африке: Франции, распространившей свое торговое и политическое влияние в устье реки Сенегал, и Марокко, которым правил в те годы один из самых выдающихся его повелителей — Мулай Исмаил. Чтобы обезопасить себя с юга, Али Шандора отправил в Сен-Луи к французскому губернатору сына с поручением выразить дружеское расположение и одновременно предложить торговое сотрудничество. В результате этого визита вся торговля гуммиарабиком и рабами перешла в руки французов, а Трарзе была обеспечена дружба и поддержка Франции. Тем временем Али Шандора в сопровождении своих воинов и товарищей, в том числе шейха Шингетти, отправился в Марокко. Султан Марокко Мулай Исмаил принял гостей со всеми полагавшимися почестями, но, увидев представшую перед ним группу воинов в черном облачении, всех в одинаковых сандалиях и с одинаковым оружием, поинтересовался, действительно ли среди них присутствует эмир. Когда Али Шандора вышел вперед, султан выразил удивление, что правитель ничем не отличался от своих подданных. Тогда-то и было предоставлено эмирам Трарзы право ношения белых шаровар.

Визит в Марокко обеспечил Али Шандоре поддержку и дружбу такого могущественного и прославленного правителя. С того времени все эмиры Трарзы стали носить белые шаровары, а «коронация» заключалась в публичном облачении именно в этот предмет туалета, и, если кто-то из семьи эмира претендовал на трон и решался на государственный переворот, первое, что он делал, это надевал белые шаровары.

Второй регалией власти не только в Трарзе, но и во всех эмиратах был военный барабан, звук которого объявлял о начале войны.

Наконец, третьим известным признаком эмирской власти был махсар, небольшой королевский двор с сановниками, придворными, личной гвардией, куртизанками, с традиционным придворным церемониалом. Поль Дюби описывает махсар эмира Трарзы, умершего в 1944 году. В то время, когда Дюби занимался исследованием, все, что происходило при королевском дворе, совершалось в соответствии с традицией, насчитывавшей несколько веков. Воспользуемся его рассказом, чтобы представить себе образ жизни эмиров Трарзы, а вместе с тем и других эмирских дворов. Эмират Трарзы, как самый старый, насчитывавший три века, и одновременно самый великолепный, был образцом для других.

Эмир Трарзы Ахмед ульд Дейд, двадцать второй правитель данной династии, родившийся в 1880 году, осуществлял власть над воинами племен Трарзы и другими пленниками, под его властью находилось около 13 тысяч человек. Его махсар был расположен севернее населенного пункта Медердры. Двор состоял уже только из 50–60 палаток (к концу XIX века он насчитывал около 200 палаток). В центре лагеря стояла огромная палатка самого эмира, перед ней оставляли свободную площадь. Приезжавшие с визитами путешественники из высших сфер сходили с верблюдов, опускавшихся на колени тут же у входа в палатку эмира. Здесь вечером собирались семья эмира и приглашенные гости. Недалеко была площадь молитв, где в определенное время все жители махсара совершали молитвы. Для защиты от ветра и чтобы отгородить площадь от остальной части лагеря, ее обносили забором из тростника или соломы. В противоположном конце площади молитв стояла палатка любимого гриота эмира, который должен был развлекать повелителя и его гостей музыкой, пением, импровизированными стихами и забавными фокусами. Он выполнял ту же роль, что и шуты при дворах европейских вельмож. В пределах лагеря имелся загон для коров, молоком которых питались жители махсара, рядом с ним — загон для вьючных волов и верблюдиц, а несколько дальше стояли палатки пастухов. Сразу же за палаткой эмира располагалось несколько палаток его личной прислуги. В определенных местах, установленных традицией, находились палатки учителя Корана и марабутов. Марабуты выполняли, с одной стороны, религиозные функции: сзывали на молитву, совершали ее, проводили процедуру погребения и т. д., с другой — административные. Стояли здесь и четыре палатки ремесленников, изготовлявших различные предметы первой необходимости, затем пятнадцать палаток харатинов, личной гвардии эмира. Ее задача заключалась в том, чтобы сопровождать эмира в военных походах, охранять его во время путешествий, собирать подати и т. д. Так же как и жители махсара, гвардия была на содержании у эмира. В пределах лагеря жили и куртизанки.

Около двенадцати палаток принадлежали колену улад регеиг, происходивших от зенага, но получивших статус «благородных». Со времени возникновения эмирата они входили в число придворных без определенных обязанностей. Они тоже находились на содержании эмира, ничем не занимались и вели жизнь тунеядцев, развратившихся от безделья. Столько же палаток занимала группа знати племени трарза, называвшейся улад ахмед бен даман. Из нее происходил сам эмир, и здесь же эмиры подбирали себе я «ен. У этой группы было собственное имущество, и в финансовом отношении она не зависела от эмира. Из улад ахмед бен даман часто выбирались эмиры, и существовало мнение, впрочем справедливое, что ни одно из убийств эмиров не обходилось без их участия. Третьей, столь же многочисленной группой были улад сейид — группа знати племени трарза. У них также имелось собственное имущество, они не зависели от эмира и имели право участвовать в выборе нового повелителя.

Помимо придворных вместе с эмиром кочевали его ближайшие родственники — братья с семьями, двоюродные братья, дяди. В знак уважения и солидарности другие группы племени трарза, признававшие управление данного эмира, присылали к его двору своих представителей, которые вместе с семьями увеличивали численность эмирского лагеря. Кроме того, во время военного похода каждая группа выставляла эмиру определенное число воинов. Их присутствие в махсаре было обязательным. Уехать или перенести палатку на повое место можно было только с разрешения эмира.

То, что в пределах махсара жили все ближайшие родственники эмира, имело особый смысл. Это объяснялось не только расположением и симпатией к родственникам, желанием придать двору блеск; прежде всего родственников приходилось постоянно контролировать, потому что именно они чаще всего совершали государственные перевороты. Перенос палатки за пределы махсара без разрешения эмира означал явный отказ повиноваться. Иногда убийство эмира и государственный переворот происходили в пределах махсара, но чаще всего тот, кто претендовал на трон, покидал махсар со своими приверженцами и основывал как бы конкурирующий махсар, вокруг которого группировались недовольные. Между двумя лагерями иногда дело доходило до открытой войны, и власть доставалась победителю. Порой два таких махсара существовали бок о бок в течение нескольких лет, до тех пор, пока один из эмиров не умирал или не был убит, после чего Трарза снова объединялась.

Махсар, как и все другие мавританские лагеря, менял место расположения в зависимости от времени года. Из-за большого количества палаток такие перемещения происходили на небольшие расстояния. С февраля по июнь, то есть в сезон засухи, махсар располагался у Реки. Большим стадам скота и многолюдному махсару требовалось много воды. В это время прислугу отправляли на сбор гуммиарабика в заросли акации. Когда начинались дожди и вблизи Реки появлялись тучи комаров и мух, лагерь переносился на десятки километров в глубь страны. Пастухи со стадами отправлялись далеко на север, на зеленые в это время пастбища Сахеля. После периода дождей пастбища высыхали, стада возвращались в махсар и вместе с ним продвигались на юг, чтобы переждать там время засухи.

Махсар, с одной стороны, придавал эмиру великолепие, с другой — обременял его бюджет, часто превышая возможности казны. Эмир делился с сопровождавшей его знатью, которая теоретически находилась на собственном обеспечении, податями, налогами, военной добычей (в форме подарков). Эмиру приходилось заботиться о палатках, вьючных животных, одежде, пище, оружии и т. д. тех придворных, которые целиком жили за его счет. В случае, если он не мог удовлетворить их потребности, ему грозило недовольство общества махсара, интриги тех, кто хотел занять его место. Поэтому постоянное ведение войны и захват добычи были не столько целью, сколько вынужденной необходимостью.

Еще в XVII веке один из самых прославленных эмиров Трарзы, Хадди Ульд Ахмед бен Даман, установил первые торговые отношения с европейцами. В те времена он был самым крупным экспортером популярного в Европе гуммиарабика, и за его расположение боролись торговцы различных национальностей. В итоге в Сен-Луи он заключил соглашение с французами, которым обязался поставлять собираемую в лесах Трарзы смолу. Взамен эмиру преподнесли богатые подарки: ткани, оружие, сахар. Обычай делать подарки эмирам за разрешение свободной торговли гуммиарабиком получил французское название coutumes. Эти традиционные подарки определяли франко-мавританские торгово-политические отношения в течение последующих двух веков. Подарки европейских торговцев стали основой богатства и могущества эмиров. Они делили их между придворными и приверженцами, покупая таким образом их повиновение и преданность. К концу XVIII века между эмиром Али Кури и представителем Франции было достигнуто формальное соглашение, по которому эмиры Трарзы обязывались защищать французские торговые конторы, учрежденные на реке Сенегал, и доставлять им весь сбор гуммиарабика. На тех же условиях было заключено соглашение с эмирами Бракны. При таком положении французы оказывались в известной мере ленниками обоих эмиров, а традиционные coutumes купцы выплачивали маврам за разрешение вести торговлю и основывать конторы на эмирских землях.

Однако мавры не привыкли считаться со своими ленниками, и, когда им нужно было какое-нибудь имущество или деньги, они просто совершали нападение на конторы и захватывали находившиеся там товары. Поэтому в первой половине XIX века непрерывно происходили стычки между реззу, или гхеззу, — вооруженными отрядами всадников на верблюдах, которых посылали эмиры Трарзы и Бракны, и французами, защищавшимися в укрепленных конторах и в самом Сен-Луи. При этом французы не хотели отказываться от гуммиарабика, а мавры — от ежегодных coutumes. Дело дошло до первой официальной франко-мавританской войны. В Сен-Луи прибыл талантливый организатор и воин Федерб, который решил разбить мавров их собственным оружием. Он организовал отряд из сенегальских солдат по образцу мавританского и с его помощью победил эмиров. В 1858 году последним пришлось заключить мир с Францией.

Федерб оставил эмирам свободу действий лишь на северном берегу реки Сенегал, запретив переходить ее и нападать на негроидное население. Конторы на южном берегу Реки должны были спокойно заниматься торговлей. С тех пор положение французов существенно улучшилось, зато обострились войны между эмиратами и внутри эмиратов, а также грабежи марабутов, харатинов и земледельцев Шеммамы.

В начале франко-мавританских торговых контактов французы опирались на хасанов, и прежде всего на эмиров, потому что они тогда представляли наибольшую силу, все зависело от их решения, в их руках находилось все имущество и самый ходовой товар — гуммиарабик. Однако это был совершенно ненадежный торговый партнер, он всегда мог нарушить соглашение, он был способен на все. В дальнейшем случались нападения на левый берег реки Сенегал, запрещалась торговля, возникали и другие непредвиденные трудности. И тогда Франция, которая плохо ориентировалась в событиях, происходивших внутри Мавритании, решила получше узнать эту страну. Эта миссия была поручена Ксавье Копполани, который в 1902 году отправился с экспедицией в Мавританию. Положение оказалось совершенно иным по сравнению с тем, что было известно о Мавритании минувших веков. Эмираты были уже значительно ослаблены внутренними войнами, а племена марабутов доведены до нищеты нродоля^авшими расти податями, контрибуциями и грабительскими нападениями.

Сообщения, привезенные Копполани, изменили французскую политику в отношении Мавритании. Это выразилось в поддержке племен марабутов, через посредничество которых французы проникали внутрь страны. В результате «мирного» проникновения, а это был лозунг деятельности Копполани, в 1910 году было заключено соглашение, имевшее печальные последствия: вместо традиционных coutumes Франция обязывалась выплачивать достаточно высокую годовую дотацию эмиру. Таким образом, эмиры оказались в финансовой зависимости от Франции и в известной степени подпали под ее протекторат. Они сохраняли свои права внутри эмирата, по со временем Франция выкупила и традиционные подати, которые выплачивали земледельцы Шеммамы. Эмиры сразу получили большую сумму, однако потеряли свои ежегодные доходы.

Последующее ограничение власти эмиров происходило путем разоружения их отрядов. Трарза получала оружие из французских арсеналов для удержания в повиновении южных племен, которые продолжали заниматься разбоем и нападали как на французов, так и на своих южных соплеменников. Воины эмиров были объединены в так называемые гумы*, которыми командовали военачальники, назначаемые соответственно старым обычаям. Эмир Трарзы стал верховным начальником всех гум, действовавших на его территории. До 1944 года их было четыре и всего в них насчитывалось 135 воинов. Туда отбирались самые смелые и самые храбрые мужчины, которые на верблюдах объезжали всю территорию эмирата, поддерживая порядок, а в случае нападения других племен обеспечивали защиту территории Трарзы и лагеря эмира. Сегодня гумы упразднены, но старые воины до сих пор пользуются уважением.

На рубеже XIX–XX веков политическое проникновение Франции коренным образом изменило соотношение сил в Мавритании. Хасанам запретили сбор податей и наложение контрибуции. Они оказались в тяжелом экономическом положении, потому что, как мы уже говорили, у них не было собственного имущества, а все, в чем они нуждались, они получали от своих вассалов и племен марабутов. Кроме того, навязанный Францией закон запрещал грабежи, и племена марабутов стали все чаще отказываться выполнять различные обязанности. Теперь, когда хасанов обезоружили, их перестали опасаться. Это заставило воинов заняться скотоводством. Конечно, как и марабуты, они не пасут свои стада, а поручают это дело слугам. У них появилось собственное имущество, некоторые даже занялись торговлей, что прежде, как и любое другое занятие, кроме ведения войны, считалось позором для знатного человека. Примечательно, что хасанам приходится метить своих животных клеймом, принадлежащим подвластным им племенам марабутов, так как до сих пор у них не было необходимости иметь свое клеймо.

Еще в период между мировыми войнами значение эмиратов уменьшилось, а эмиры из самостоятельных военных вождей и владельцев территорий своего племени превратились в некотором роде в оплачиваемых французских наместников. При этом южные эмираты, находившиеся в субсахарской зоне, оказались в большей зависимости от Франции, чем эмират Адрара, расположенный в глубине Сахары. После второй мировой войны их значение еще более уменьшилось. Предубеждение эмиров и хасанской аристократии против европейской культуры и французского влияния вызвало бунты и политические выступления вначале против Франции, а позже против создания демократического, объединенного мавританского государства, в котором роль их свелась на нет. Это послужило причиной ликвидации большинства эмиратов, за исключением эмирата марабутов Таганта.

Отрицательное отношение хасанов ко всему, кроме войны, воспоминания о великолепном прошлом привели их к добровольной изоляции в современном мавританском мире. Хасаны держались в стороне от других народностей и общественных слоев еще до прихода французов. Аналогичным было их отношение к религии и наукам, которыми занимались марабуты. Большинство из них были неграмотными, что в мусульманском мире являлось редкостью. Занятые войной, они не соблюдали религиозных обрядов, и марабуты презрительно называли их безбожниками. В начале XX века, когда для жителей Мавритании открылась возможность учиться во французских школах, хасаны не проявили к этому ни малейшего интереса, но не скрывали своего враждебного отношения к учебе и маврам, стремившимся к знаниям. Открытая французами в Сен-Луи школа для сыновей шейхов, в программу которой входили изучение французского языка, получение основных сведений о современном мире, знакомство с обязанностями администратора современного типа, была малочисленной и систематически бойкотировалась хасанами. Случалось даже, что шейхи, чтобы не обидеть французов и в то же время не «развратить» собственных сыновей, посылали в школы своих харатинов. Их записывали под именем сына шейха и таким образом не оскорбляли лучших побуждений французов и одновременно спасали родное дитя от европеизации.

Нам рассказали такой случай: молодой харатин, учившийся за сына шейха, окончил школу с отличием, а когда была создана независимая республика и ей понадобились образованные люди, именно он возглавил департамент. Естественно, это вызвало недовольство хозяина харатина, который теперь стал его подчиненным.

Совсем иначе отнеслись к новому порядку, новой власти племена марабутов. Веками связанные с наукой и учением, они легко приняли ее. Любознательность, почтение к наукам, их практическое применение в жизни и знания других стран, полученные на протяжении столетий благодаря торговле, облегчили марабутам установление контактов с современным миром, представленным здесь французами. Правда, они были глубоко преданы мусульманской религии, но ведь французы не запрещали им совершать религиозные обряды. Зато приверженность традиционной, средневековой по своему строению, мавританской культуре и общественному порядку, который делал марабутов вассалами и объектом грабительских нападений хасанов, была у них значительно слабее, чем у племен воинов. Новые порядки, введенные французами, объективно несли им мирное существование, независимость и обогащение, не говоря уже об участии в политической жизни, от которой они до сих пор были полностью отстранены.

Французы умело использовали эти настроения и уже с начала XX века опирались на племена марабутов. Здесь особенно большую роль сыграл род шейхов Сидиа из Трарзы.

Из числа религиозных братств, которые распространились в Мавритании, и сегодня самое большое значение имеет братство Кадирия. Одна из ого групп была учреждена шейхом Сидиа и с тех пор носит название Сидиа. Его потомок шейх Сидиа Великий, происходивший из племени улад бири, деятельность которого приходится на середину XIX века, собрал вокруг себя многих ученых и учеников и сделал Трарзу центром интеллектуальной жизни страны. Знания и добродетель наследовали его преемники. Так, его внук шейх Сидиа Баба помимо разносторонних знаний обладал якобы еще способностью исцелять и насылать болезни на расстоянии, что способствовало упрочению его положения и влияния руководимого им центра мусульманских исследований. Сидиа Баба был совершенно исключительной личностью, отличался большой терпимостью, признавал как иудейскую религию, так и христианство, дружил с католическим епископом Гамбии. У него было огромное богатство: 300 верблюдов, 580 волов, 105 коров, 4500 овец и коз, 20 лошадей, но жил скромно, как и подобало истинному мудрецу. Все время он проводил в своей палатке, где предавался молитвам и религиозным размышлениям, давал советы и занимался с учениками. Сидиа Баба с большим интересом следил за печатью всего мусульманского мира, живо интересовался всем, что происходило вокруг. Он первый оказал поддержку французам в их стремлениях обуздать хасанских эмиров. Его влияние и авторитет, которыми он пользовался среди мавров, в значительной степени облегчили политическую и культурную деятельность французов на территории Южной Мавритании. При его преемнике Абдаллахи ульд lïïeiïx Сидиа в Бутилимите был организован Мусульманский институт — высшая школа исламских знаний, где преподавали мусульманское право, религию, язык и литературу. Абдаллахи — одна из выдающихся личностей в культурной и политической жизни страны.

В начальный период французской политики эмиры не поняли, что власть и влияние ускользают из их рук. Они продавали свои права за огромные суммы, предлагаемые им французами, и тем самым безвозвратно утрачивали один за другим источники доходов. Одновременно рядом с ними поднималась новая сила — образованные марабуты. Презрение к знаниям привело хасанов к печальным последствиям: они недооценили эту опасность. В момент, когда они очнулись от «сновидений о могуществе», было уже поздно. Простое население видело во французах своих союзников, единственных, кто мог обуздать самоуправство эмиров и знати. Франция уже прочно обосновалась в долине Реки, а в глубинных районах страны у нее было много надежных приверженцев[17].

Нельзя сказать, что эмиры ушли с политической арены без сопротивления. Хотя эпоха их блеска клонилась к закату, они пытались с оружием в руках вернуть утраченное могущество. Эмираты устанавливали контакты с Марокко, надеясь там найти поддержку против французов. Обнищавшим, оставшимся без вассалов, внутренне разобщенным эмирам пришлось сдаться. Одни эмираты пришли в упадок еще в период колониализма, другие уже в период Исламской Республики Мавритании. Сегодня существует только один из них — эмират марабутов Тагант.

Потомственный святой

На дороге Росо — Нуакшот находится небольшое селение, окруженное со всех сторон пустыней. Оно появилось в результате оживленного движения путешественников по этой трассе. Выехавшие утром из Росо останавливаются здесь в полдень, чтобы помолиться, пообедать и отдохнуть. Селение состоит из нескольких небольших глиняных домов, двух будок из гофрированной жести, двух черных палаток и, наконец, куполообразных глиняных печей, поставленных под открытым небом. Здесь жарят и продают путешественникам мясо. Кое-где безжизненный пейзаж нарушает причудливое деревце или несколько пучков совершенно высохшей травы, крепкой, как железная проволока. Перед одной из палаток лежат бочки с бензином — это заправочная станция. Рядом такие же бочки с водой, привозимой сюда из дальнего колодца, откуда-то из глубины бруссы. В грязном песке осколки бутылок, кости. Несколько худых телят и коз обгладывают засохшее на костях мясо. Это, пожалуй, их единственная пища, поскольку другого корма здесь не видно. Откуда-то взявшийся петух вскочил на жердь палатки (петух — это уже признак цивилизации!) и кукарекает как одержимый. Трудно описать то впечатление запущенности и безнадежности, которое оставляет это затерявшееся в однообразном пейзаже селение.

Зной усиливается, и все живое — люди, ослы, козы, цыплята — прячется в тень. Для животных построены специальные, кое-как сколоченные навесы от солнца, люди погружаются в темные внутренности палаток и домов без окон. Мы — посторонние и поэтому бездомные, располагаемся на завалинке одного из глиняных домов в тени широкого навеса крыши. Полулежа, полусидя с трудом вдыхаем густой, знойный воздух. Только бы выдержать эти самые тяжелые часы. Говорим о том, о сем, пьем чай и ждем прохлады.

Здесь же в тени сидит еще нестарая женщина и певучим голосом монотонно повторяет один стих Корана. Бесспорно, эта дама из семьи марабутов, о чем свидетельствуют ее образование и нарочитая набожность. Время от времени она прерывает молитву и совершенно другим, естественным голосом включается в разговор. Вот уже долгое время за нами наблюдает забавный пятилетний малыш, грязный и босой, в спадающих штанишках, с голым животом, с умными, живыми, черными как уголь глазами. Ему явно интересно, но в нем нет назойливости, присущей детям. В его поведении чувствуется какая-то сдержанность, снисходительное превосходство к окружающему миру. И я тоже слежу за ним, заинтригованная «нетипичностью» этого ребенка. Вероятно, дама заметила наши взаимные переглядывания и снова прервала молитву на половине стиха. Она сообщила нам, что дом, под крышей которого мы в данный момент сидим, принадлежал марабуту-чудотворцу, наделенному благодатью — барака. К нему приходили за благословением из пустыни и даже из Сенегала. Недавно марабут умер, а наследником его сверхъестественных качеств стал его сын, именно этот мальчик. Он также обладает силой совершать чудеса, исцелять больных и благословлять верных. Поскольку мы уже знаем, с кем имеем дело, мы должны преподнести ему хотя бы какой-нибудь подарок.


Деревце в пустыне — лучший корм для верблюдов
Его святейшество удовлетворилось двадцатью пятью франками и торжественно удалилось, зажав их в маленьком грязном кулачке.

Такая же встреча произошла у нас в Шингетти. Прикомандированный к нам комендантом округа солдат европеизированной внешности водил нас из одной частной библиотеки в другую. Говорил на хорошем французском языке и был одет в форму французской армии в Африке. По его разговору, как это часто бывало в общении с маврами, у меня создалось впечатление, что я имею дело с человеком, получившим образование в Европе. Из улочки прямо на нас вышел опиравшийся на палку слепой старик в лохмотьях, сопровождал его маленький мальчик. Старик был либо душевнобольной, либо просто впал в детство от старости. Он не переставая смеялся, что-то бормотал себе под нос, из беззубого рта текла слюна. Наш спутник подбежал к старику и смиренно склонил перед ним голову, прося благословить. Старик продолжал смеяться, неразборчиво что-то бормотать, но мальчик-поводырь потянул его к солдату и громко крикнул в ухо его просьбу. Видно, старик привык к таким встречам, он простер перед собой руки и коснулся головы нашего солдата. И тут солдат обеими руками начал гладить щеки старика, «снимая» с них его святую силу. Старик двинулся дальше, а сопровождавшие нас Бальде и Сиди Моктар подошли к солдату и тоже, погладив его по щекам, получили часть благословения.

Барака — святая благодать, позволяющая делать чудеса, — когда-то принадлежала исключительно потомкам пророка. Однако, с тех пор как возник суфизм, в соответствии с положениями этой доктрины святую благодать может получить каждый, кто поправился богу. В Мавритании считается, что барака передается по наследству и ее нельзя лишиться, если она унаследована от предков. Независимо от этих суфийских положений почти все марабуты-чудотворцы утверждают, что ведут свой род от пророка, тем самым укрепляя собственный авторитет. Они пользуются большим уважением населения, набожные мусульмане совершают к ним паломничество из отдаленныхрайонов. Сила барака неодинакова, и не все святые мужи могут исцелять и убивать на расстоянии, перемещаться при помощи чуда с места на место и предсказывать будущее. Но те из них, кто может воздействовать на человеческое воображение и барака которого обладает особой силой, не только пользуются признанием, но и имеют большое состояние. За обычное благословение, а тем более за исцеление или предсказание такой марабут получает подарки. Кроме того, марабуты-чудотворцы занимаются торговлей амулетами.

На одном базаре я нашла мастерскую, в которой ремесленник изготовлял красивые, плоские, нарядно украшенные кожаные кошельки на шнурке, чтобы их можно было вешать на шею. Внутри находился амулет. Я хотела купить у него одно такое гри-гри, но он решительно мне отказал. Он работал только для местного марабута-чудотворца, который благословлял уже готовый образок (несколько напоминавший католический) и, освятив его милосердной силой, продавал приверженцам. Спрос был большой, и ремесленник едва успевал справляться с заказами; он не хотел нарушать сроки, чтобы пе потерять расположения святого.

В Мавритании все мужчины носят гри-гри на длинных шнурках. Есть гри-гри, которые защищают от всего на свете, другие только от определенных болезней, дурного глаза, от пуль и т. д. Иногда носят гри-гри, благословленные несколькими марабутами, — никогда не знаешь, какое из них окажется наиболее действенным.

Мавританские марабуты — явление, характерное для африканского ислама. Их деятельность сочетается с деятельностью религиозных братств, а те, в свою очередь, связаны с мусульманским мистицизмом.

Ислам в первоначальной форме был рационалистической религией, а Коран помимо философских положений и основных догматов веры содержал огромное число законодательных положений, регулирующих жизнь личности и общества до мельчайших деталей. По своей структуре он приспособлен к складу мышления и восприятию мира кочевниками и пастухами Аравийского полуострова. Завоевание мира ордами фанатиков-бедуинов и их господство над многими, нередко стоявшими значительно выше них в культурном отношении людьми повлияли на внутренний мир арабов. Наглядный пример тому религия.

Уже в VIII веке под влиянием христианства, с которым арабы познакомились в Малой Азии, Сирии, Египте и Магрибе, как и под влиянием индийских религий, проникших сюда через Персию, в исламе начали развиваться мистические направления. Позднее этому содействовало и турецкое влияние. Итак, внутри ислама образовались два религиозных направления. К одному принадлежали теологи и юристы, для которых религия — это строгое соблюдение правил Корана и сунны[18], к другому — мистики, суфии. По концепции последних, соблюдение правил Корана хотя и рекомендуется, но является не целью, а лишь путем к цели, к конечному слиянию с богом. Истинным источником религии суфии считают интуитивное познание бога. Они отвергают научное объяснение религиозных истин — единственную истину религии и бога можно раскрыть только в собственном сердце. Погруженные в себя, в свою внутреннюю жизнь, суфии безучастны ко всему, что их окружает, они отличаются строгой жизнью и отрешенностью.

Однако самостоятельно прийти к богу нелегко. Этому могут помочь духовные проводники, на которых бог ниспослал озарение и истинное познание. На всей территории, исповедовавшей ислам, образовались братства мистиков-суфиев под руководством благочестивых людей, молитвами и таинствами доводившие приверженцев пророка до экстаза. Состояние экстаза — простейший путь слияния с богом. Способы приведения человека в состояние экстаза различны, но, в сущности, все они заключаются в бесконечном повторении одних и тех же молитвенных формул, например какого-нибудь стиха из Корана или одних и тех же жестов. Есть братства, где состояние экстаза достигается с помощью особого танца — кружения на одном месте в течение длительного времени, в других — отвешиванием поклонов и т. д. В каждом братстве и даже в отдельных группах одного и того же братства могут быть свои приемы достижения экстаза.

В самом начале суфизм считался ересью ислама и с большой настойчивостью искоренялся, но жизнь оказалась сильнее запретов, и сегодня он стал могучей силой. Тайные религиозные союзы, ордена дервишей, мистические братства нашли много приверженцев на территории от Индийского океана до Атлантики. Они пользуются огромным авторитетом в исламском мире и являются, по сути, одной из движущих сил развития мусульманского общества. Характерно то, что они усиленно развиваются в странах, где приобретает влияние старая, неарабская основа.

Конфликт между улемами[19] и мистиками начался с самого зарождения ислама и продолжается, хотя уже и в довольно смягченной форме, причем суфии признают ученость улемов, но убеждены, что только на них нисходит свет знаний прямо от бога.

Ислам, принесенный в Мавританию первыми группами берберов, был простой верой завоевателей-миссионеров. Таким он оставался пять веков, в течение которых «верные» строго придерживались положений Корана и сунны и не задумывались над философской стороной исповедуемой ими религии. Только в XV веке первые интеллектуальные течения, которые несли с собой мистические доктрины, достигли Западной Сахары. Для Мавритании это обстоятельство имело особое значение, поскольку оно было связано с внутриполитическим положением страны. Здесь конфликт двух религиозных доктрин послужил началом движения духовного сопротивления берберских племен светской власти арабов-хасаиов, и этот характер сохранился до наших дней.

Здесь развили свою деятельность братства Кадирия и Тиджания, имевшие многочисленные разновидности. Братство Кадирия было основано в Ираке в XII веке самым видным мусульманским богословом Абд эль-Кадером эль-Джилани. Влияние его учения распространилось на все страны, исповедующие ислам, включая Туркестан и Индию. В Африке это братство обосновалось в XV веке и заняло большую территорию от Египта до негритянских стран: Сенегала, Дагомеи[20] и Гвинеи-Бисау. В самой Мавритании это учение вводил Сиди Ахмед эль-Беккаи из племени кунта, наибольшее влияние здесь оно приобрело в XIX веке. Тогда же оно разделилось на две группы — приверженцев шейха Мохаммеда Фадиля, который проповедовал в Адраре, и приверженцев шейха Сидиа — в Трарзе. Влияние последнего вскоре проникло и в Бракну, Западный Тагант, охватив весь мавританский субсахарский район, включая негров, живших в Шеммаме. Ото влияние даже перешагнуло реку Сенегал, дойдя до глубин Черной Африки.

По закону братства Кадирия, несмотря на то что оно носит суфийский характер, религиозное познание не мыслится без хорошего знания Корана и сунны. Благодаря этому члены данного братства по только мистики, они проводят научные исследования в области традиционной мусульманской науки. Заповеди братства требуют от «верных» полной покорности богу, кротости, а также уважения к достоинству каждого человека, независимо от его веры и общественного положения. Конечно, следует помнить, что, как и в других религиях, это не всегда соответствует действительности. И все же закон братства внес в ислам новое положение об отношении к ближнему: это большая терпимость, что отличает западноафриканский ислам от других его разновидностей. Заслугой толка Кадирия можно считать и то обстоятельство, что мавританский ислам никогда не был фанатичным.

Различие между двумя толками братства Кадирия, Сидиа и Фадилия, состояло не столько в самой доктрине, сколько в способе проявления религиозных ощущений. В то время как учение Сидиа отвергает все показные, рассчитанные на демонстрацию формы поведения, эффектный экстаз, шумные молитвы (за исключением пения), торговлю предметами религиозного культа и т. д., доктрина Фадилия, желая снискать как можно большее количество сторонников, приветствовала любую нарочитость. Молитвы читаются громко, приемы, приводящие в состояние экстаза, рассчитаны на внешний эффект, совершаются магические таинства и без зазрения совести ведется торговля амулетами. Благодаря этим чертам доктрина Фадилия приобрела большое влияние в Черной Африке, поскольку была близка к анимистическим таинствам негрской религии.

Наконец, третьим ответвлением учения Кадирия является Гудфия с репутацией еретической доктрины и поэтому почти не имеющая приверженцев.

Учение братства Кадирия предписывает непрестанные молитвы. Особенно действенными считаются коллективные молитвы. Кроме того, оно требует повышения духовного образования и постоянного обогащения верующих знаниями. В последнее время это стало причиной падения его популярности.

Даже в Мавритании, где на первый взгляд время как будто остановилось, темп жизни понемногу начинает ускоряться, и у молодых просто нет времени, а может быть, и желания для совершения всех предписанных молитв, литаний, духовных тренировок и изучения священных книг.

Другое, почти столь же многочисленное и мощное братство Мавритании — это Тиджания, которое основал в XVIII веке Сиди Ахмед эт-Тиджани. Он жил в Южном Алжире, позднее проповедовал в Фесе, где находится его могила, и был окружен своими приверженцами. Он утверждал, что свое учение получил непосредственно от пророка, который явился ему и наставил его, как следует поклоняться Аллаху. Члены его братства должны были молиться отдельно от других мусульман, только в своем кругу. Молитва заключалась в стократном повторении различных молитвенных формул в течение дня, и поэтому их четки состоят из ста зерен. Между собой они называют друг друга ахбаб, что значит «друг». По отношению к внешнему миру они придерживаются принципа подчинения любому повелителю, поэтому данное направление поддерживалось французами, которые в распространении Тиджании видели опору своего господства в Западной Африке. В связи с этим основной областью деятельности Тиджании была Французская Африка.

В Мавритании учение Тиджания ввел Мохаммед эль-Хафиз бен Моктар бен Хабиб, которого называли Бадди, из племени идау али. Он учился в Фесе, уверовал там в новое учение и по поручению эт-Тиджанн вернулся в страну, чтобы проповедовать его. Вначале братство укоренилось в идау али, среди соплеменников Бадди. Затем оно переместилось в Адрар, овладело частью Трарзы и Шеммамы, а оттуда пропутешествовало до района Ход. В сравнении с Кадирией учение, проповедовавшееся Тиджанией, значительно проще, оно попятно всем и одновременно лучше приспособлено к современной Мавритании. Оно не требует от приверженцев глубоких и постоянных занятий, его заповеди ясны и конкретны: не лгать, не брать чужого, не обманывать, не убивать, держать слово, в срок возвращать долги, подчиняться вышестоящим, любить ближнего, во время молитв думать о боге. Эта простота привлекла к новому учению много сторонников. Его называют протестантством Мавритании в протипвоположность братству Кадирия, которое в силу его мистицизма можно было бы сравнить с католицизмом.

С годами от этого братства отделилось новое направление, имевшее мало общего с соглашательской и мирной политикой Тиджании. Начало ему положил Хамаллах ульд Мохаммедун, который приобрел сторонников благодаря двум моментам: во-первых, воинствующей позиции по отношению к колониальным властям и, во-вторых, тому, что он обращался к обойденным судьбой людям. Он нашел сторонников прежде всего в Мали, а также в Мавритании — в Асабе, Таганте и Адраре и особенно в Шингетти.

В Мавритании существуют еще два небольших братства, но значение их невелико. Первое из них, братство Гудл, насчитывает всего около тысячи сторонников, враждебно настроенных к европейской культуре. В настоящее время они кочуют по Трарзе. Второе, менее многочисленное братство — Насирия — также действует на территории Трарзы.

Члены братств собираются в специальных монастырях или религиозных центрах, называемых завийя*. В Мавритании они кочуют вместе, рядом разбивают палатки и живут в одном ксаре. В основном братства объединяют только мужчин, но известны случаи, когда в виде исключения членами завийи становились и женщины. Членов братства содержит шейх, который должен быть богатым человеком. На юге, в земледельческой зоне, «верные» оказывают добровольную или полудобровольную помощь в возделывании земли шейха. Кроме того, существование братства и богатство его шейха зависят от даров и пожертвований, которые приносят «верные». Эти пожертвования нередко поступают из отдаленных районов не только Мавритании, но и стран Черной Африки. Помимо членов братства, объединенных вокруг учителя и шейха группы, имеются еще его приверженцы, которые живут обычной жизнью, но соблюдают указания доктрины.

Шейх такого братства, великий марабут, обладает в его пределах абсолютной властью. Он отвечает за удовлетворение всех потребностей членов братства, дает разрешение на все занятия в пределах завийи, поддерживает или призывает бороться против политики других светских шейхов, раздает подаяние, исцеляет и прежде всего дает советы, как следует жить и вести себя. Целиком посвятив себя молитве, божественным размышлениям и занятиям в своей палатке или доме, как будто оторванный от внешнего мира, он тем не менее обо всем информирован, и ничто не предпринимается без его разрешения. Он даже вмешивается в сугубо личные и интимные стороны жизни приверженцев. И все это он осуществляет с помощью сверхъестественных сил, благодаря тому, что обладает барака.

Несмотря на различное понимание учения Магомета учеными и мистиками-суфиями, на разнообразие религиозных приемов братств и даже фракций одного и того же братства, на борьбу представителей различных направлений, ислам представляет собой монолитное целое. Здесь не может быть и речи о сектах, как в христианстве, поскольку все фракции отличаются друг от друга не догмами, а лишь путями, которыми они идут к одной цели. Представители всех направлений и братств участвуют в крупных религиозных демонстрациях и совместных молитвах, которые совершаются, например, по случаю окончания рамадана или «праздника жертвы» — Ид эль Кебир.

Мы не знаем, какой была религия берберских жителей Мавритании до того, как они приняли ислам. Магометанство укоренилось настолько глубоко, что не оставило места древним верованиям, за исключением магических представлений, которые сохранились здесь. Все белые и черные жители страны — мусульмане, но не все одинаково придерживаются религиозных правил. Мы уже упоминали, что большая часть воинов, а также племя охотников немади только формально приняли веру пророка и мало о ней заботятся. Лишь марабуты знают и изучают святые книги, полностью соблюдают все догматы религии, живут в соответствии с ними и являются как бы предводителями остальной части общества на пути к богу. Их в какой-то мере можно сравнить со священниками. Это одна из особенностей мавританского ислама. По-видимому, начало положило движение Альморавидов, их рибаты и убежденность, что только они полномочны передавать другим законы истинного ислама. Вторая особенность религии мавров состоит в том, что она включает множество предрассудков, магических таинств и верований, которые попали в религию из древних берберских традиций или от черных соседей — «рабов» и харатипов.

Первый шаг был сделан Альморавидами. Марабуты стали выполнять функции, близкие к обязанностям священников, а суфизм, который представляло братство Кадирия, в свою очередь, призывал их к изучению Корана и сунны. Многочисленные ученые собирали библиотеки и сами бывали авторами, посещали другие арабские страны, чтобы послушать проповеди выдающихся мусульманских ученых, и затем полученные знания передавали в мавританских школах. В результате этого Мавритания стала центром самой активной арабизации и исламизации в Западной Африке. Высокий уровень теологических и юридических исследований вывел ее на одно из первых мест в мусульманских странах.

Самым древним центром духовной жизни страны был Шингетти — оазис, расположенный на караванном пути пз Западного Марокко и Себха-Иджиль в Ход и Сенегал. По местным поверьям, здесь когда-то находилось поселение бафуров, их дома стояли на месте сегодняшних плантаций финиковых пальм. Потом на них напали воинственные северные племена под предводительством Идау Али, изгнали жителей и основали новый город с прекрасной мечетью, которая стоит здесь по сей день.

Слава ученых, населявших этот город, распространилась далеко по всему Судану и арабским странам Северной Африки. Это действительно был центр науки и культуры, он вошел в число семи святых городов ислама, и арабы еще и сегодня называют Мавританию «Шипгет». Это название взято именно от Шингетти. В настоящее время слава Шингетти ушла в прошлое, а центр изучения Корана переместился в Томбукту (Мали), где с XVI века действовала уже тогда славная медресе. Возникли научные центры и на юге страны, например в Бутилимите. Несмотря на то что Шингетти должен был уступить пальму первенства другим городам, здесь продолжает жить традиция былого великолепия и его причисляют к важным духовным центрам. Особенно Шингетти славится многочисленными частными библиотеками рукописей и своими учеными. Именно библиотеки послужили причиной того, что мы очутились в этом ксаре.


Мечеть в ксаре Шингетти
Шингетти был не первым оазисом, с которым мы знакомились. Однако каждый следующий производил более сильное впечатление, чем предыдущий, казался более красивым, живописным и экзотическим. Так было и на этот раз. По мере приближения к городу вырисовывалась линия песчаных холмов, на которых вырос ксар. Прозрачный воздух не раз разыгрывал с нами шутки, и теперь прошло немало времени, пока мы добрались до самого селения. Первым нас приветствовал мощный, прекрасный своей простотой старый французский форт. Несмотря на то что он насчитывал едва несколько десятков лет, форт производил впечатление средневековой крепости. Его размеры свидетельствуют о том, каким важным стратегическим пунктом был Шингетти — дальше всех выдвинутый в этом направлении пост колониальной власти. Каменно-глиняный прямоугольник с блестящими на солнце побеленными стенами, с внутренним двором, куда выходят все двери просторных помещений. В помещениях когда-то жили офицеры и администраторы, располагались их конторы, арсенал, продовольственные склады и пр. Теперь здесь находилась канцелярия начальника округа, радиотелеграфная станция и резиденция, где останавливался президент во время поездки но стране. Остальная часть фасада форта была превращена в гостиницу в расчете на то, что здесь когда-нибудь появятся туристы. Разумеется, мы были единственными гостями этого единственного в своем роде отеля. Необыкновенно симпатичный, черный директор отеля, выполнявший одновременно обязанности и повара, и горничной, и портье, и метрдотеля, с радостью нас приветствовал. Пока Мамаду Бальде разгружал машину и устраивал наше новое жилище, нас провели в гостиную. Плюшевая мебель, керосиновый холодильник, холодный апельсиновый сок в бутылках с наклейками, на которых изображена танцующая сеньорита с кастаньетами! Правда, сок на вкус напоминал напиток из леденцов, зато бутылка стоила 100 франков. Ничего удивительного: она проехала сотни километров по пустыне с контрабандным караваном и привезли ее сюда из Западной Сахары. Весь этот комфорт должен был производить ошеломляющее впечатление на шейхов, которые иногда сюда съезжались из пустыни. И нас это потрясло, мы не ожидали ничего подобного. Оказалось, что в гостинице есть проточная вода, ванна с душем, даже укромное местечко, где можно дернуть шнурок! Правда, все это оборудование в целом отличалось от того, каким представляет его европеец. Во всяком случае, оно функционировало. После долгих недель, когда каждый вечер мне с печальным вздохом выдавался всего-навсего маленький кувшинчик воды и я отправлялась за километр от лагеря в поисках жалкого кустика, спрятавшись за которым могла бы произвести так называемое омовение, душ в гостинице был вершиной комфорта.


Здание суда в Шингетти
В большой комнате, где нас поместили, стены обмазаны глиной и побелены, а потолок выложен из мощных стволов пальм, плотно прилегающих друг к другу. Через маленькое оконце, которое в случае необходимости могло служить бойницей, виднелись ближайшее селение харатинов и пальмовые сады. Крыша форта-отеля, как и у всех зданий в Мавритании, была плоской, туда вела каменная лестница. С нее открывался вид на всю окрестность. Рядом с фортом, на вершине этого же песчаного холма находились государственные здания: казармы, «дворец правосудия», или суд, школа, небольшая больница. Их архитектурный стиль, который французы привнесли в Мавританию из Марокко, был очень нарядным. На противоположной стороне форта уже начинались пальмовые рощи, а рядом с ними палатки, куполообразные шалаши из пальмовых листьев, кое-где глиняные кубики домов, в которых жили арендаторы и служащие, присматривавшие за плантациями. Все утопало в золотистом песке. Окрестности Шингетти выглядят именно так, как обычно изображается на многочисленных фотографиях, картинах и прежде всего в проспектах бюро путешествий подлинная Сахара. Золотистый песок образует плотные складки или волны, из-за них поднимаются султаны зеленых финиковых пальм и темные очертания палаток — таков Шингетти. Но за этой солнечной страной начинается черная, дикая и безлюдная каменная равнина.


Шалаш для гостей, прибывающих в ксар на гетну. Шингетти
Песчаная возвышенность, на которой находятся административный центр и деревня харатинов, спускается к широкой долине, производящей впечатление плоского дна озера. На противоположном его берегу построен настоящий ксар. Каменные и глиняные дома с возвышающейся над ними массивной оборонительной башней мечети выделялись более темным пятном на фоне апельсиновых холмов. Здесь, как и во многих других селениях, повторялась та же самая схема. Глубокая песчаная батха заполнялась в период дождей, на одном ее берегу — старый ксар, на другом — угрожающе господствующий над всей местностью форт.

Шингетти значительно отличается от Вадана — это не оборонительное селение, благодаря чему в новых частях ксара более широкие улицы и не так тесно располагаются дома. Просветы между строениями заполняют огороженные невысокой стеной дворики, где стоят шалаши для гостей, прибывающих сюда на период гетны, и загоны для молочных коз, которых держат в селении. Самая старая часть ксара, окружающая мечеть, сохранила древний стиль застройки. Узкие улочки, и по обеим их сторонам каменные стены домов с низкими деревянными дверями, в которые входишь почти на четвереньках. Доски для этих дверей доставляют с юга на верблюдах почти за тысячу километров.


Загон для козлят
Поиски рукописей привели нас в дом одного ученого. Дом был построен в самой старой части города и ничем не отличался от других каменных домов. Наш провожатый открыл дверь и исчез внутри. Через какое-то время он вернулся и сообщил, что хозяин совершает молитву и нам придется подождать. Возможно, это было и так, а может быть, с помощью такого дипломатического приема хотели выиграть время и подготовить дом к нашему приходу? Немного погодя дверь открылась, и полусогнувшись мы миновали тоннель узкого коридора, который вывел нас в тесный дворик, окруженный со всех сторон глиняными высокими стенами. Двери, ведущие во внутренние помещения, были плотно закрыты. На земле лежала разостланная циновка, покрытая шкурой верблюда. Здесь сидели несколько бородатых пожилых мужчин. Сандалии остались за циновкой. Мужчины были в повседневной одежде: черные с буфами штаны, заколотые под коленями, бубу с большим вырезом и на коричневой обнаженной груди нитки бус и кожаные мешочки с амулетами. Головы у всех были непокрыты. Любая могла бы послужить прекрасной моделью для художника, решившего изобразить патриархов Ветхого завета.

Собравшиеся мужчины приветствовали моего мужа и сопровождавшего нас Сиди Моктара. Наученная горьким опытом, я предусмотрительно не протянула руки, а скромно стояла в стороне, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание. Уже сам факт, что я оказалась в обществе мужчин, был серьезным нарушением действующих здесь правил. Я хотела искупить его «примерным» поведением. Хозяин пригласил всех занять места. Сняв сандалии, я расположилась на самом краешке циновки, за спиной мужа, продолжая олицетворять молчаливую покорность. Я чувствовала на себе деликатные, хотя и весьма любопытные взгляды собравшихся мужчин. Не удивительно: белая женщина — редкость в Центральной Сахаре, тем более женщина в мавританском доме и в мужском обществе. Наконец хозяин не выдержал и, хотя это в высшей степени непозволительно — обратить внимание на чужую жену, — спросил мужа, все ли женщины в Польше так молчаливы и скромны. Мавританки невозможные сплетницы и болтушки, всегда перебивают своих мужей. Конечно, муж стал прославлять немногословность и полное подчинение польских женщин мужской воле — прошу простить ему этот маленький обман!

Разговор становился оживленным. Должно быть, известие о нашем визите распространилось по ксару, потому что из темного коридора, ведущего на улицу, стали появляться все новые бородатые «патриархи» с умными, живыми глазами. Они подсаживались к нам и включались в разговор. Все в одинаковой одежде, с одинаковыми украшениями, босые, с худыми лодыжками и красивыми узкими ладонями. Один с седой бородкой клинышком напоминал китайского мандарина, другой с орлиным профилем и быстрыми хищными глазами больше походил на фанатичного воина, чем на мудреца. Наш хозяин, с полными, чувственными губами и веселым круглым лицом мавританского Кола Брюньона в противоположность сдержанной манере поведения его гостей любил юмор. Он охотно и подробно рассказал нам о библиотеках в домах других ученых, деликатно умолчав о своем крупнейшем собрании рукописей, о чем мы знали из других источников.


Ученые марабуты — встреча во дворе дома кади в Шингетти
В то время, когда хозяин развлекал нас веселым, остроумным разговором, в углу дворика один из мужчин занялся приготовлением чая.

Приблизительно сто лет тому назад Мавритания пристрастилась к чаю. Этот обычай пришел из Марокко и распространился настолько широко, что теперь без него трудно себе представить жизнь общества как в городах, старых ксарах, так и в палатках кочевников. Как только собирается несколько человек, тут же хозяин, его сын или слуга начинают готовить чай. Пьют

зеленый китайский чай с добавлением мяты и большого количества сахара. Расходы на эту роскошь в обществе, где хозяйство продолжает оставаться почти полностью экономически независимым, составляют в бюджете мавра одну из самых высоких статей.

Разговор велся на языке хасания, которого я не понимала, поэтому все внимание могла уделить наблюдению за церемонней приготовления чая. Принесли круглый латунный поднос с высокими краями и на нем набор предметов, необходимых для приготовления напитка и чаепития. Посередине стояли три металлические коробочки, закрытые крышками. В самой большой лежал колотый сахар: мавры не хотят покупать никакой другой, только сахарные головы весом от двух до пяти килограммов. В двух меньших коробочках лежали лепестки зеленого китайского чая и свежая мята. Кочевники, которые живут в пустыне и не могут покупать мяту в садах ксаров, хранят сухую мяту. Кроме того, на подносе лежал изящный маленький молоточек для разбивания сахара. Рядом с коробочками распорядитель церемонии поставил стаканчики из очень толстого стекла размером с небольшую кофейную чашечку. Стаканчиков подается ровно столько, сколько людей собираются пить чай. В маленькой железной печке, которая стоят тут же и несколько напоминает плоскую вазу для фруктов на толстой ложке, тем временем раскалялись древесные угли. На них нагревался небольшой чайник изысканной формы. Все эти принадлежности, за исключением железных печек, привозятся из Марокко.

Когда вода закипела, мужчина, занимавшийся приготовлением чая, приступил к самой церемонии его заваривания и разливания. Он отмерил полный стаканчик сухих листьев чая и всыпал их в кипяток, затем еще минуту держал чайник на углях. Тем временем он достал из коробочки кусочек сахара, разбил его молотком, снял с огня чайник и положил в него сахар. Следующее действие состояло в наливании чая в стакан, при этом чайник находится на большой высоте, но струя жидкости попадает точно в стаканчик, не проливается ни капли. После того как стакан был наполнен, мужчина снова вылил его содержимое в чайник. То же самое проделали со вторым и третьим стаканами. Все эти манипуляции не только демонстрируют ловкость, но и помогают тщательно растворить сахар.

Беседа смолкла. Теперь уже не только я, но и все собравшиеся внимательно следили за каждым движением руководителя чайной церемонии, что побуждало его к еще более торжественным жестам. В сосредоточенном молчании зрителей угадывалось одобрение мастерству нашего «чаевара» и ожидание момента, когда наконец можно будет смочить губы превосходной жидкостью. Все это больше походило на какой-то магический обряд, на приготовление к ритуальному торжеству, нежели на обычные хлопоты на кухне.

Наконец мужчина налил немного жидкости в один стакан и попробовал. На его лице отразилось выражение неудовлетворенности — чай еще не достиг вкуса, которого бы ему хотелось. Он добавил щепотку чайных листьев, маленький кусочек сахара и снова поставил чайник на угли. Процедура повторилась. Только после третьего раза наш требовательный «чаевар» счел напиток достаточно крепким, ароматным и сладким. На этот раз все стаканы были наполнены из чайника, который находился приблизительно в метре над ними. При этом ни одной капли не было пролито на поднос, а на поверхности чая образовалась аппетитная пенка. Мы потянулись за стаканами. Все пили медленно, чинно, в тишине было слышно старательное прихлебывание. И я не отставала от всех. Сам процесс питья, хотя и искусственно затянутый, длится недолго. Опорожненные стаканы мы составили на поднос под аккомпанемент причмокивания.

Теперь распорядитель церемонии достал коробку со свежей зеленой мятой, положил ее в чайник, где еще оставалась заварка, и долил кипящей воды из жестяного котелка, который в это время грелся на углях. Чайник вновь был водружен на горящие угли. Когда он закипел, распространился ароматный запах заваренной мяты, и вся церемония с сахаром, переливанием и пробованием началась снова. Следует добавить, что после каждого чаепития стакан ставится на поднос и уже не возвращается к «хозяину». Во втором туре он получает стакан кого-нибудь из соседей, что, конечно, никого не смущает — понятие гигиены еще не проникло в глубь Сахары. Новичка это совместное чаепитие приводит в состояние шока, но этнология требует жертв!


Мусульманское кладбище при ксаре. Шингетти
Тот же самый чай заваривают три раза, и каждый раз он одинаково крепок, так же ароматен и сладок. Бедняки заваривают один и тот же чай четыре раза, но это считается признаком плохого тона, и при гостях они ни в коем случае не прибегают к такой экономии.

По окончании церемонии остатки чая с чаинками выливаются на поднос и в нем моются стаканы. Потом наш хозяин вытер их о край своего далеко не чистого бубу, и сухие стаканы отставил в сторону. Описанная здесь церемония неизменна. Где бы мы ни участвовали в чаепитии, на юге или севере страны, в ксаре или в бруссе, всегда это происходило одинаково. Разница состояла лишь в количестве используемой заварки или сахара. Простые люди улучшали вкус чая добавлением сахара и заварки только один раз, состоятельные — два и даже три раза.

Зная местные привычки, мы запаслись сахарными головами и зеленым чаем, а в каждом оазисе подкупали свежую мяту. Приготовлением напитка вначале занимался Мамаду Бальде, затем Сиди Моктар. Они захватили с собой необходимые принадлежности для приготовления чая. Каждый раз, когда мы встречали по дороге кочевников, караваны или нас посещали во время стоянки в ксарах, самым большим удовольствием для Сиди Моктара было угощать гостей чаем.


Вид на Атар с крыши, на которой проводят душные ночи
В Шингетти хозяин дома, где мы остановились, рассказал нам историю последних семей бафуров, которые остались после агрессии воинов с севера и прожили среди них несколько веков. Сегодня в ксаре нет ни одного человека из этого племени, по на кладбище находится могила последнего. Итак, мы посетили кладбище. Оно находится вдали от селения, по другую сторону батхи, безнадежно печальное и заброшенное. Нет ничего более удручающего, чем кладбища Мавритании. Единственные признаки могилы — это две необработанные каменные плиты, обозначающие могилу с двух сторон. Порой по краям могилы устанавливают еще несколько камней — и это все. Иногда, на более высокой плите, той, которая стоит в головах, нацарапано по-арабски имя умершего и стих из Корана, но неглубокие линии быстро забиваются песком. На большинстве могил плиты перевернуты, и вся территория кладбища производит впечатление каменных развалин. Среди всего этого хаоса растет одно или два чахлых деревца да со скучающим видом пасутся несколько худых коз.


Дом администрации в Атаре
Еще более заброшены могилы тех, кто умер или погиб во время кочевья или стычек в пустыне. Несколько раз мы встречали вдоль дорог одиноко торчавшие могильные камни, к которым никто не приходит, никто не проявляет интереса.

В этой стране, давно принявшей ислам, нет места христианской религии. Все попытки миссионерской деятельности оканчиваются здесь неудачей. Нет ни одного мавра-христианнна, и, хотя с колониальных времен в стране остались четыре католических прихода: в Нуакшоте, где находится резиденция епископа, в Росо, Атаре и Нуадибу, живущие здесь священнослужители осуществляют свою деятельность исключительно среди немногочисленных иностранцев. Сохранение этих приходов носит сугубо престижный характер, особенно там, где европейская колония сравнительно невелика.


Лагерь в бруссе. Современная палатка из импортного полотна
Пo прибытии в Атар наш тамошний хозяин, мусульманин, настоятельно рекомендовал нам нанести визит местному священнику. Он заверил, что в городе ото важная особа и все значительные гости посещают его дом. Мы с интересом пошли в этот оазис Запада. Костел и дом приходского священника располагались на центральной площади, напротив резиденции администратора района. Они были построены из камня в мавританском колониальном стиле и ничем не выделялись, разве что чистотой вокруг зданий и подметенным, хотя и песчаным, как и вся улица, двориком. Священника не было дома. Нас принял черный повар, которому мы сообщили наши фамилии. Отсутствие священника было понятно. Раз в неделю в Атар прилетал самолет из Нуакшота, который вел единственный пилот-мавр, и все жители спешили на аэродром. Это было настоящее событие в жизни Атара — связь с европейской цивилизацией и вообще с миром, лежащим за пределами Сахары. Пилот вручал почту и газеты, от прибывших из столицы узнавались новости и сплетни, и всегда надеялись, что самолет доставит какую-нибудь интересную персону, с которой можно будет поговорить.

Через несколько часов после нашего визита в дом приходского священника прибежал уже знакомый нам повар и пригласил от имени хозяина на ужин. Нас приняли в столовой, иначе говоря, просто во дворе костела, окруженного арками. Над столом в саду был растянут кусок парусины, который днем предохранял от солнечных лучей, а ночью — от обильной росы. Хозяин, молодой, энергичный, с необыкновенно приятным лицом блондин в белой полумонашеской, полумавританской рясе, был гостеприимен, что типично для стран, где каждого европейца встречают как самого желанного гостя. Кроме нас здесь присутствовал французский офицер, которого священник «выловил» на аэродроме. Мы принялись за жаркое из верблюжьего мяса со свежим салатом, запивая все это приятным испанским вином.

Наш хозяин раньше был приходским священником в Росо, где его приход по размерам был равен трем большим областям, а насчитывал всего тридцать прихожан. Это были французы — чиновники, учителя, торговцы. Здесь, в Атаре, территория прихода священника Стефана достигала полумиллиона квадратных километров. На этом совсем немалом пространстве жили семь прихожан. Их нетрудно перечислить: два французских врача, работавшие в местной больнице, два инженера, присланные для борьбы с тлей, которая уничтожала финиковые пальмы, и три монашки. Одна из них была врачом-гинекологом (мавританка предпочтет умереть, чем позволит осмотреть себя мужчине), вторая — врачом-педиатром, третья — фармацевтом. Все трое работали в атарской больнице. Кроме того, они, используя «лендровер», объезжали бруссу в радиусе многих десятков километров от Атара, выискивая одинокие стоянки и оказывая помощь женщинам и детям. Мы не раз встречали их на ухабистых дорогах, ведущих в глубь пустыни.


Древняя могила в Сахаре, к северу от Атара
Ввиду такого скромного числа прихожан пастырские обязанности нашего хозяина занимали немного времени, и со всей страстью он мог отдаться изучению страны, в которой жил. Он прекрасно говорил на языке хасания, знал всех достойных людей в оазисе, осмотрел все имеющиеся здесь библиотеки рукописей, проводил диспуты с местными мудрецами, собирал этнографические коллекции и путешествовал на верблюде но всему Адрару в сопровождении подружившихся с ним кочевников. По тону, каким говорили о нем жители города, чувствовалось, что он пользовался уважением и у него было много друзей. Слушая его рассказы о людях и стране, мы поняли, что он не терял времени даром, глубоко изучил Мавританию и привязался к этой стране всем сердцем.

Священник и не пытался обращать мусульман в христианство. Кроме исследования мавританской культуры он старался оказывать поддержку европейским путешественникам, которые время от времени появлялись в Атаре. При костеле была комната-гостиная, где в прохладе каменных стен можно было отдохнуть, умыться, почитать французскую прессу, поесть и освежиться напитками. Путешественники, у которых была конкретная цель поездки, реже пользовались этим приютом. Они останавливались на научной станции ИФАНа пли были гостями администратора района. Время от времени все же появлялись бедные скитальцы. Проехав несколько сот или тысяч километров чаще всего на машине, не приспособленной к здешнему бездорожью, они еле добирались до Атара, устав не столько физически, сколько морально. Они ни с кем не могли по дороге объясниться, нигде не встречали ни гостиниц, ни магазинов, где могли бы пополнить продовольствие. Огромные безлюдные пространства вселяли в них страх не меньший, чем дикая внешность кочевников. Эти перепуганные путешественники чаще других оказывались в доме священника. Их первое желание — задернуть шторы на окнах гостиной, чтобы не видеть мавританского «ада». Через несколько дней, лежа в походной постели, они зачитывались бесконечными детективами и потчевали себя прохладительными напитками. Они хотели забыть, где находятся, и как можно скорее восстановить силы для возвращения в цивилизованный мир.

Совсем иной тип представлял гость священника, разделивший на сей раз с нами стол. Это был офицер, прибывший в Атар, чтобы попрощаться с Сахарой. С начала своей военной карьеры он жил в Африке, а после того как Франция вывела войска из Западной Африки, работал инструктором мавританской армии. У него кончился контракт, и надо было возвращаться на родину. Он подготовил тех, кто мог его теперь заменить.

Офицер был грустен и печален. Он но очень представлял себе жизнь в Европе, где человек связан тысячами условностей и этикетом, где не хватает простора. Он давно уже решил, что, выйдя на пенсию, переберется в один из мавританских оазисов и проведет там остаток жизни.

Священник и его гость были тем типом «колонизаторов», который мы довольно часто встречали в Сенегале и Мавритании. Они приехали в Африку — одни за приключениями, другие за карьерой или состоянием, третьи не по своей воле, а по долгу службы, — и здесь их поразила бацилла тропиков. Их без труда покорила красота субтропической природы и пустыни, они подружились с местными людьми, научились их понимать и ценить. Они приехали, чтобы завоевать страну, но сами оказались плененными. Потом уже все пошло по заведенному порядку. Долгожданный отпуск через две недели делал пребывание в Европе для них совершенно невыносимым — невозможно было дождаться возвращения в Африку, к экзотической природе и простым людям.

Французы, родившиеся в Африке, и те, которые прожили там много лет, как бы принадлежат к одному «клубу». Они всегда отыщут друг друга, и их всегда можно узнать среди прочих людей. Они отлично понимают друг друга. До конца своей жизни эти люди хранят теплое чувство к Африке, которую им пришлось покинуть.

Кочевники

Мавритания вступила в новый период. Она входит в большинство международных организаций, в стране действуют демократическая конституция, современная система образования. Свое экономическое будущее она строит, опираясь на эксплуатацию природных богатств. Однако не подлежит сомнению, что по-прежнему основой существования большинства жителей остается скотоводство, а самым типичным для этой страны — кочевой образ жизни. По различным публикациям 1960–1971 годов, 75–90 процентов населения постоянно меняют место жительства. Расхождения в статистических данных — результат того, что образ жизни кочевников не позволяет произвести перепись населения[21]. Во время сбора фиников они живут всвоих домах в ксарах, а остальную часть года кочуют, и нередко в очень отдаленных районах. Даже жители больших городов — служащие и торговцы — владеют стадами, время от времени отправляясь в бруссу посмотреть, как выполняют свои обязанности пастухи, тоже ведут кочевую жизнь. Как их назвать — оседлыми или кочевыми? Это зависит только от того, где застала их перепись: в ксаре или в палатке.

Районы постоянного поселения — только Шеммама и оазисы Адрара и Таганта. Здесь возделываются культуры, которые необходимо ежедневно поливать, поэтому население постоянно живет вблизи плантаций. Остальные же районы Мавритании — скотоводческие. Но и они по климатическим условиям неодинаковы. Здесь живут только кочевники.

На юге и юго-западе Мавритании, в департаментах Трарза, Бракна, частично Асаба, Гидимака и Западный Ход, занимающих около трети территории страны, сосредоточено 4/5 ее населения. Самая высокая плотность — на сельскохозяйственных землях Шеммамы. Южные районы государства медленно поддаются прогрессивному влиянию современной цивилизации, но ее следы уже заметны на многих сторонах жизни.

Огромные пространства Центральной и Северной Мавритании продолжают жить особой жизнью пустыни, мало отличающейся от жизни, которую вели их предки в Сахаре в раннем средневековье или еще раньше предки племен хасанов на Аравийском полуострове. Может быть, не скоро, но европейская цивилизация придет и сюда.

Если не все жители Мавритании кочевники или полукочевники, то уж все — владельцы зебу, верблюдов, коз, овец и ослов. И по сей день количество животных, которыми владеет мавр, осталось мерилом его богатства и положения в обществе. Торговцы, живущие в селениях, хозяева предприятий, рабочие, солдаты, служащие, вплоть до министров, — все имеют собственные стада, которые находятся на попечении пастухов. Население не доверяет деньгам. Многовековая жизнь в палатках не выработала в них привязанности к материальным ценностям, таким, как дом, имущество, машина. Здесь обходятся самым скромным набором предметов, которые без труда можно взять с собой, находясь в постоянных странствиях. Животные же представляют собой ценность бесспорную — кроме того, что они кормят людей, они еще перевозят и их самих, и их имущество. К тому же, стадо с каждым годом растет. Поэтому животные — капитал мавра, постоянно дающий проценты.

Стоимость животных более или менее постоянна, колебания происходят только в годы засухи и большого падежа скота. Животные заменяют деньги. Ими расплачиваются как монетой, причем основной единицей стоимости считаются: годовалая овца в августе, двухлетняя корова в сентябре и двухлетний верблюд в ноябре. Такое разделение по месяцам принято потому, что именно в это время животные хорошо откормлены. Цена животных, отощавших в период засухи и откормленных на зеленых пастбищах, не может быть одинаковой.

По мере роста благосостояния и появления новых возможностей заработать — в торговле, промышленности, управлении и армии — прежде всего увеличивается поголовье скота, потому что все заработанные наличные деньги мавр вкладывает в животных. В связи с этим возникает серьезная проблема кормов для постоянно увеличивающегося количества животных. Страна, и без того бедная растительностью, эксплуатируется сверх меры: площади, которые еще недавно были пригодны под пастбища, оскудевают, превращаясь в пустыню. Образовался порочный круг: чем больше денег в стране, тем больше скота, тем больше уничтожается растительность, а следовательно, этот скот голодает и дает меньше молока.

В 1970 году в Мавритании было 2,225 тысячи голов крупного рогатого скота, 2750 тысяч овец, 2080 тысяч коз, 675 тысяч верблюдом, 135 тысяч ослов и 15 тысяч лошадей[22]. Скотоводство — основа существования мавританцев. Продукты животноводства, особенно молоко, — основная пища населения, тогда как просо, финики и другие сельскохозяйственные продукты служат лишь добавлением к мясному и молочному рациону. Излишки продуктов животноводства продаются. Для среднего мавританца продажа животных — это главный, если не единственный источник получения денег.

Как показывают статистические данные, в Мавритании разводят до шести видов животных, из них четыре — это молочный скот: коровы, верблюды, овцы и козы. Волы и верблюды используются для перевозки людей и товаров. Исключительно для транспортных целей разводят ослов. Лошадь встречается редко и только на юге страны, она служит больше для престижных целей.

Основой богатства юга является главным образом скот. В Мавритании встречаются две породы зебу. Первых разводят на юге, они дают до трех литров молока в день, вторых — на крайнем севере, эти дают до пяти литров молока (сразу же после отъема телят от маток, в период обильных кормов и достатка воды). Чем дальше к северу, тем его меньше, потому что животным трудно обходиться без воды и довольствоваться скудным кормом. Эта зона доходит примерно до 18° северной широты. На северных границах этой зоны встречаются преимущественно волы, используемые для перевозок, а не молочные коровы и телята, требующие лучших условий. Вьючные волы не могут не пить хотя бы раз в день, и поэтому они непригодны для пустыни, где животные остаются порой и два дня без питья.

Овцы и козы — также ценные молочные животные и поставщики мяса. Они намного выносливее зебу, и благодаря этому живут значительно севернее. Особенно козы, которые могут обгладывать веточки кустов и деревьев, и поэтому заходят далеко в глубь Сахары. На юге соотношение овец к козам составляет 5: 3. Чем дальше на север, тем это соотношение больше меняется в пользу коз.

В Мавритании существуют две породы овец: коротко- и длинношерстные. Первых разводят фульбе, а вторых — мавры в субсахарском районе. У них у всех длинные уши, а у баранов большие рога. Козы же здесь везде одной породы с характерной шерстью: рыжей с черными пятнами.

Последнее молочное животное — верблюд. В Мавритании живут два вида. На юге — верблюд Сахеля, самый крупный из всех африканских верблюдов — до 210 сантиметров, он особенно надежен в дальних путешествиях. На севере верблюды меньших размеров — до 190 сантиметров. Этих животных, как и коров, разводят прежде всего для получения молока и мяса, которые считаются самыми вкусными. Верблюд вообще очень ценится в хозяйстве мавританского кочевника. Из его шерсти с давних времен шили одежду, да и сегодня из нее делают палатки. Из шкур этих животных шьются сандалии, дорожные сумки, ведра для воды, плетутся канаты и пр. Наконец, верблюд используется как транспортное животное, по процент этих верблюдов очень невелик, это преимущественно кастрированные животные. Верблюды не переносят влажного климата, поэтому на юге страны, вблизи Реки, их нет. Дальше, на территории Центрального Сенегала, живут большие стада этих животных, но держат их в удалении от стоянок, где настоящим бедствием для людей и животных являются тучи мух.

Для племен, проживающих в Сахаре, верблюд имеет большое значение. Ни одно другое животное не в состоянии выдержать такие тяжелые условия, и прежде всего отсутствие воды. Верблюд прекрасно приспособлен к жизни в пустыне. В сравнении с другими животными его организм теряет очень мало жидкости, поэтому он может не пить до 17 дней. Кормом ему служат колючие ветки деревьев, растущих в пустыне, до которых коза не дотягивается. Верблюды очень выносливы, они преодолевают большие расстояния, что для условий жизни сахарских кочевников очень важно. В среднем верблюд проходит шесть километров в час, но в случае необходимости может идти намного быстрее — делать десять километров в час и идти без отдыха четыре-пять часов. Конечно, во время грабительских походов или бегства от врага верблюду приходилось «развивать» значительно большую скорость. Там, где его используют как вьючное животное и нагружают на него до двухсот килограммов, он способен проходить в день по тридцать километров. Однако, чтобы сохранить силы животного, ему следует через каждые три дня перехода давать день отдыха. Верблюд превосходит вола не только выносливостью и быстротой передвижения, но и весом груза, который может поднять: вол поднимает не более ста пятидесяти килограммов.


Седло для перевозки грузов на верблюдах
Приведенные здесь данные далеки от романтических рассказов о скорости верблюдов. Теперь мы можем себе представить, как долго идут торговые караваны мавров из Марокко в Мали или Сенегал, преодолевая свыше тысячи километров. Нас не удивляет также, что паломничество в Мекку на горбе верблюда нередко длится несколько лет. Здесь еще следует отметить, что торговые караваны, совершающие долгий путь, никогда не бывают большими, в среднем они насчитывают немногим более десяти животных.

Верблюд — единственное животное, которое разводят только коренные мавры. Его мы не встретим пи у черных жителей страны, живущих у Реки и в оазисах, ни даже у скотоводов фульбе.

Наконец, последний из преданных слуг жителя Мавритании — это осел. Без него трудно себе представить лагерь. Он переносит различные предметы, когда лагерь переезжает на повое место (он может поднять до ста килограммов), на нем ездят верхом. Мы даже видели ослика, который нес носилки с женщиной и двумя детьми. Но чаще всего его используют для доставки воды из колодца в лагерь, перевозки урожая с полей и т. д. Он выдерживает четыре дня без воды, поэтому иногда встречается довольно далеко в глубине Сахары. Осликов можно увидеть в самых отдаленных оазисах. Как во всем мире, так и здесь, несмотря на то что осел столь полезное животное, он не является объектом забот человека и его гордостью, как зебу, верблюды и особенно лошади.

По статистическим данным, в Мавритании насчитывается 15 тысяч лошадей, но за все время нашего пребывания в этой стране я не видела ни одной. Лошадь для мавра — это предмет роскоши, говорят, что за хорошую лошадь порой платят до ста верблюдов. Но ее мало используют. Лошадь не может обходиться без воды и ей необходим хороший корм, она с трудом передвигается по песчаной и болотистой местности. Иметь лошадь может себе позволить только очень богатый человек, как бы подчеркивающий этим свое особое положение.


Молодежь из племени фульбе в районе Реки
Еще в годы колониализма правительство Франции пригласило одного из шейхов принять участие в торжествах по случаю национального праздника — Дня взятия Бастилии. По возвращении из Парижа его спросили, что ему больше всего понравилось в Европе. И он, впервые в жизни покинувший пустыню и увидевший европейские города со всей их цивилизованной и механизированной современной жизнью, ответил: лишь прекрасные лошади, которых он видел на параде, произвели на него впечатление. И это не анекдот. Известная мавританская пословица гласит, что верблюд — животное для пустыни, вол — для бедных, лошадь же — для разговоров, это предмет мечты мавров.

Мавры, как все мусульманские народности, не любят собак и, как правило, не держат их. Только один раз недалеко от Реки я слышала доносившийся со стороны палаток собачий лай. Иногда их используют при выпасе овец и коз, но никогда — при выпасе верблюдов и коров. Как утверждает знаток традиций Ульд Хамидун, в давние времена охотились с собаками. Сейчас с ними охотятся только немади. Собака в доме — редкость, очевидно, это унаследовано от древних неарабских жителей этой страны.

Мы говорили, что все мавританцы — скотоводы. Однако мавританцы — это не значит одни мавры. На самом юге, в долине Реки, негритянские племена наряду с сельским хозяйством также занимаются разведением скота. Но настоящими скотоводами в Мавритании считаются две народности: темнокожие фульбе и берберские племена, мавры. Арабские хасаны в прошлом имели лишь необходимое количество верблюдов, чтобы ездить верхом и удовлетворять основные потребности.


Скот пастухов племени фульбе в районе Реки
Фульбе и мавры занимаются разведением различных животных и по-разному относятся к ним. Фульбе, которые в основном живут в районе Реки и севернее, разводят только зебу. Они — заботливые скотоводы и стараются иметь как можно больше прекрасных животных с белой шерстью и огромными рогами. Поэтому очень тщательно подбираются племенные быки. Фульбе почти никогда не продают своих животных и не убивают их. Молоко и масло — вот основные источники их существования и дохода. Они продают эти продукты на всех базарах Южной Мавритании. В Сенегале молоко и масло продают только женщины племени фульбе. У мавров же продажа молочных продуктов считается неблагородным делом. Этими продуктами угощают, но их никогда не продают. Исключение составляет сухое молоко. Только слуги и пастухи, представители низших общественных групп, иногда продают топленое масло, но марабут, и тем более хасан, соверши он такую несолидную сделку, лишился бы уважения окружающих. Продают только живой скот.

В отличие от фульбе мавры занимаются разведением не зебу, а верблюдов. Их страсть — разведение белых верблюдов, которыми славится Мавритания. Все разговоры сводятся, как правило, к верблюдам. Мавры хорошо знают их жизнь, привычки. Верблюды, а тем более другие животные для мавра лишь средство достижения цели — обогащения, извлечения денег. Поэтому мавры не только убивают своих животных, но и продают их партиями на убой, что приносит им значительные доходы.

Фульбе сами ухаживают за животными, сами пасут их. У мавров все иначе. Мавр владеет стадами, но редко занимается ими лично. Он разбирается в скотоводстве, особенно в разведении верблюдов, но только для того, чтобы следить за своими пастухами: неграми на юге, дальше к северу — метисами, негритяно-берберскими харатинами, иногда «рабами» или вольноотпущенниками. Хозяин, особенно тот, что живет в ксаре, месяцами не видит своих животных, он получает только молочные продукты, которые ему время от времени доставляют пастухи. В самой Сахаре, где прислуги из бывших «рабов» меньше, кочевникам самим приходится заниматься скотоводством, пасти скот.

Трудно сказать, в чем причина довольно беспечного отношения мавров к животным. Возможно, это происходит потому, что не сами владельцы, а их прислуга занимается скотоводством; последняя же не стремится лучше ухаживать за животными, так как они — чужая собственность. А может быть, причина кроется в фатализме, в пассивном подчинении судьбе? Мавры, как пастухи, так и владельцы, мало интересуются животными, они заботятся лишь о том, чтобы напоить их, найти им корм и отыскать животное, если оно потеряется. Если какое-то животное слабеет в пути, его просто бросают на дороге. Совсем не заботятся о молодняке, за исключением, может быть, только верблюдов. Однажды мы были свидетелями окота козы в самом центре стоянки. Никто не обратил на нее ни малейшего внимания, хотя роды были тяжелыми. Наконец козленочек появился на свет и лег на раскаленный песок под полуденными лучами солнца. Люди проходили мимо, но никому и в голову не приходило чем-нибудь прикрыть маленькое создание. Ночью зной сменился холодом, и утром козленочек был мертв. А ведь коза в Мавритании стоит довольно дорого.

Одна из проблем Мавритании — низкий уровень скотоводства. Молодое государство старается изменить это положение. На юге страны открыты зоотехнические и ветеринарные школы, где готовят специалистов, которые затем передают приобретенные знания своим землякам. Создаются зоотехнические станции, проводятся массовые прививки против распространенных заболевании, разводят породистых племенных быков. Эти меры принимаются только на юге. В Сахаре плотность населения так мала, что невозможно добраться до небольших групп пастухов, кочующих в ней.

Особая проблема — пастбища. Обычно каждое племя имеет свою территорию, где кочует и пасет стада. Территории разделены и обозначены нечетко, и нередко племена переходят на чужие площади, но это не вызывает споров. В период особенно мучительных засух племенам приходится в поисках корма уходить далеко за пределы своих территорий. Пастбища, даже на юге страны, чрезвычайно истощены. Огромные количества животных уничтожают растительность настолько, что во многих местах оголяются песчаные холмы и саванна превращается в пустыню. Особенно это бросается в глаза в окрестностях больших селений и в местах водопоя, куда в период засухи стягиваются многочисленные стада. На дюнах, окружающих эти места, нет и следа растительности. Одной из черт хищнического ведения хозяйства является старая привычка срезать ветки деревьев, чтобы кормить коров и овец. Дерево, которое поднимается в таких тяжелых условиях несколько десятков лет, оказывается бессмысленно загубленным. Уничтожению кустов и деревьев способствуют и сами козы, они взбираются по стволу и обгладывают кору и мелкие веточки. А если к этому добавить массовую заготовку древесного угля из старых деревьев с толстыми стволами, то вырисовывается довольно печальная перспектива.

Однако самое большое бедствие для пастбищ (под пастбищами здесь понимаются площади, поросшие не только растениями-одногодками, но и кустами, деревьями) представляют пожары, особенно в период засухи. Неосторожно оставленный огонь наносит огромные потерн и уничтожает не только леса, кустарники, но и травы вместе с корневищами и разбросанными семенами. Одна из задач департамента лесов и вод — разъяснение населению опасности, которую несут пожары.


Пастбище в Южной Сахаре
Еще один больной вопрос, как уже говорилось, — нехватка воды. Здесь единственную возможность изменить положение правительство видит в строительстве колодцев.

Климатические трудности, трудности с кормами, неумение мавров рационально использовать животных — причина их низких доходов. Мы уже говорили, что основа питания кочевников Мавритании — мясо и молоко. Однако только очень незначительный процент молока потребляется людьми. В течение нескольких месяцев после отела животных не доят, все молоко достается новорожденным. Позднее животных доят лишь раз в день, а остальное молоко идет молодняку. Наконец, когда молодняк уже подрос и молочность животных начинает уменьшаться, человек забирает себе весь удой. Но поскольку во время засухи животное очень быстро теряет молоко (исключение составляют только верблюдицы, поэтому они ценятся как молочные животные), то период доения ограничивается всего несколькими месяцами. Например, зебу, у которой отел происходит каждые два-три года, доят всего три месяца, козу — лишь два месяца в году, овцу — два с половиной месяца.

С животными, предназначенными на убой, мавры поступают следующим образом. Пока есть корм, их держат на пастбище в глубине страны, а с наступлением засухи гонят к Реке и продают торговцам, которые экспортируют их в Сенегал и Мали. На прибрежных базарах животные порой долго ждут покупателей, потому что предложение во много раз превышает спрос. Цены в этот период падают, и мавр вынужден продавать свой приплод гораздо дешевле. Экономическая политика государства направлена на нормализацию цен с помощью строительства больших, современных, контролируемых специалистами боен-холодильников, где можно было бы хранить мясо до того времени, когда на рынке его будет недостаточно и цены поднимутся. Одна из таких боен-холодильников была построена в Каэди, месте традиционных базаров скота, вторая — в Нуакшоте; последняя в основном служит для удовлетворения потребностей города и обеспечения мясом прибывающих в порт кораблей. В Каэди запроектировано также строительство крупной животноводческой фермы, для того чтобы регулировать постоянное поступление свежего мяса на рынок.

Не все кочевники в период сухого сезона стягиваются к Реке. Но и кочующие далеко на севере хотят продать свой годовой приплод. В связи с этим выделилась определенная группа торговцев, которая занимается перепродажей животных. Эти торговцы, в данном случае речь идет о местностях Тагант и Бракна, закупают крупный рогатый скот, овец и коз прямо на стоянках кочевников по цепам, действующим в центре страны. Скот покупают в кредит. Купленные стада торговец поручает надежному помощнику, и тот гонит их на базары Сенегала, в Лугу, Тиес и даже до самого Дакара. Такое путешествие, как правило, длится несколько педель, потому что животные должны отдыхать и пастись по дороге. В городах Сенегала животных продают знакомому мяснику, чаще всего мавру. Цены в Сенегале значительно выше, чем в центральных районах Мавритании, нередко торговец берет цену в полтора раза, а иногда и в шесть раз больше той, что заплатил кочевникам. На полученные деньги торговец закупает у сирийских и ливанских оптовиков шерстяные ткани, а также мелкие металлические предметы, пользующиеся спросом у кочевников. С этим грузом он возвращается в родные края. За взятых животных он выплачивает долг не деньгами, а привезенными тканями, но рассчитываясь не по оптовым сенегальским ценам, а по действующим в пустыне. На такой сделке он зарабатывает вдвое. Излишек привезенных товаров продается торговцам в ксаре. Даже возместив потери, понесенные им в дороге, и расплатившись с помощником, торговец все равно остается в выигрыше. Такие переходы с животными предпринимаются дважды в год: первый раз, когда кончается зима, и второй — перед мусульманским праздником табаски, когда каждая семья закалывает для себя барана или козу. На этих животных большой спрос и соответственно высокие цены.

Скотоводством кроме фульбе и мавров занимаются оседлые крестьяне в долине Реки, черные тукулер и сараколе. Их зебу и овцы пасутся на богатых пастбищах, находящихся в непосредственной близости от обрабатываемых участков. В период засухи уже после уборки урожая животные подходят к самой Реке и поедают сухие травы и стебли растений, оставшиеся на полях. В течение полугода скот питается сочным зеленым кормом благодаря частым осадкам, а следующие шесть месяцев ему приходится довольствоваться высохшей растительностью. Таким естественным путем природа заготавливает для скота запасы зимнего корма. В этот «бедный» период зебу теряют молоко, но могут выдержать до следующих дождей. Занятие скотоводством черных народностей Шеммамы не имеет ничего общего с кочевым образом жизни племен, живущих к северу от них.

В радиусе более десяти километров от Реки кочуют уже известные нам фульбе. В январе, в период засухи, они переходят со своими стадами зебу на сенегальский берег, в июле возвращаются в Мавританию. У фульбе нет палаток. Они строят себе продолговатые куполообразные шалаши, которые покидают на время кочевья в другие районы страны, и селятся в таких же, оставшихся там еще с предыдущего года, а позже снова возвращаются в прежние поселения.

Однако кочевниками в полном смысле этого слова можно назвать только мавров. Районы их кочевий делятся на две зоны: первая — субсахарские территории, вторая — собственно Сахара. В сухой сезон, с февраля по июнь, скотоводы подтягиваются к Реке и постоянным местам водопоя, а на период дождей перебираются к северу на зеленеющие пастбища, спасаясь от мух и комаров.

В южных районах, близких к Реке, таких, как Гидимака, Горголь, Бракна, климат относительно влажный, и у большинства живущих здесь мавров есть свои обрабатываемые поля. Занятие сельским хозяйством и определенное влияние осевших здесь племен Шеммамы создали особую форму кочевого образа жизни, которую здесь называют малым кочевым образом жизни. Вблизи полей вырастают поселки из тростниковых шалашей и палаток. Мавры переселяются сюда на время сева, уборки урожая, а также на сухой период. Стада пасутся недалеко от стоянок. В сезон дождей люди со стадами откочевывают к северу, на расстояние не более нескольких перегонов или нескольких десятков километров. В этом районе разводят только коров, коз и овец.

Иначе обстоит дело дальше к северу. Здесь проживают так называемые «средние кочевники», которые разводят не только зебу и овец, но и верблюдов. Со своими стадами они совершают сезонные переходы с юга, с территорий, где всегда можно найти воду, на пастбища севера, куда они направляются в период дождей. Их переходы в течение года составляют от ста до трехсот километров, иногда даже до четырехсот. Переходы постоянно совершаются в одном и том же порядке. В годы, когда осадки регулярны и достаточно обильны, каждая группа, каждый род пли лагерь (группа семей) кочуют в пределах определенного традицией района, который считают своей родиной и где чувствуют себя в безопасности. У них есть там свои сезонные дороги, места водопоя, обрабатываемые земли, леса акаций, где собирают гуммиарабик. Современное государство признало эти старые племенные территории и учитывало их, устанавливая границы новых административных единиц.

Обычно у мавров Сахеля три сезона. В каждый из них кочевая жизнь проходит несколько иначе. С июля по октябрь — период изобилия для людей и животных, период беззаботной, радостной жизни — пастбища зеленые и всюду можно встретить места водопоя. Кочевники перебираются севернее, чтобы как можно дальше отойти от влажных районов юга: влажность они считают очень вредной для людей и животных. В этот период лагерь меняет место не столько в силу необходимости, сколько скорее для удовольствия, а также для того, чтобы сбежать от роя мух, которые тучами окружают палатки. Для лагеря выбирают высокие дюны, покрытые белым песком, откуда открывается вид на широкие просторы; воздух чистый, сухой, дует легкий ветерок. Через два-три дня из лагеря отправляются разведчики, чтобы обследовать окрестности, проверить качество трав, кустов, найти воду, выбрать место для следующей стоянки. По их возвращении ранним утром лагерь свертывается, вещи упаковывают в большие кожаные сумки и погружают на животных. На них же размещаются женщины и дети, и весь караван отправляется на новые пастбища. Мужчины ведут вьючных животных, на небольшом расстоянии за ними следует стадо под присмотром пастуха. По прибытии на место багаж быстро распаковывается, ставятся палатки, и новый лагерь готов. Первую ночь все радуются и веселятся, потому что для мавров самое большое удовольствие — это смена лагеря. С ней связывают надежды, новое место кажется более интересным, красивым, удобным.

После периода дождей, периода радостного довольства и сытости, наступают засушливые месяцы — с ноября по февраль, когда все начинает высыхать. Теперь кочевники медленно стягиваются к югу. Уже не так легко разыскать пастбища, да и найти новое место для лагерной стоянки довольно трудно. В это время ищут сырые болотистые низины и узды, где дольше сохранилась зеленая растительность, а также места, где растет кустарник, поскольку он медленнее высыхает, чем трава. Кочевники запасаются в селениях просом. Но этот период еще не опасен ни для люден, ни для стада.

Самый тяжелый период для скотоводов — засуха, с марта по июнь. Пастбища выжжены солнцем, места водопоев редки, чтобы прокормить стадо, нужны большие усилия. У истощенных животных нет сил для новых переходов, невыносимый зной изнуряет людей и скот. В это время палатки обычно ставятся вблизи воды. Около них держат несколько молочных зебу, остальное же стадо бродит под присмотром пастуха вдали от колодца, поскольку возле него вся растительность уже съедена.

Период засухи — это период голода и тревог. Подавленность висит над лагерями, никто не знает, как пройдет нынешняя зима, удастся ли сохранить стада. Напряжение спадает с первым дождем — предвестником приближения очередного влажного сезона.

Установившийся ритм жизни нарушают только катастрофические засухи. Тогда уже «ни у кого пет ни родины, ни своей страны», как говорят мавры. Люди отправляются за пределы территории своего племени в поисках мест, где еще можно найти хотя бы какую-нибудь растительность. Один пожилой мужчина рассказал нам о засухе, которую он пережил в детстве. Населению Трарзы в поисках пастбищ и воды пришлось пройти со стадами путь до Западной Сахары. Для кочевников субсахарской зоны, привыкших к небольшим сезонным переходам по известным им территориям, путь, превысивший 1000 километров по пустыне, явился тяжелым испытанием. Погибла большая часть животных и почти половина населения. Тяжелая засуха постигла Мавританию в 1940–1943 годах, и год нашего пребывания в стране был не из лучших: на севере несколько лет не было дождей.

Совершенно иной образ жизни ведут кочевники на севере, начиная от 18° северной широты, на территории собственно Сахары. Их называют «большими кочевниками». На юге Сахары перегоны скота более или менее регулярны, но и здесь дожди выпадают довольно редко, не говоря уже о том, что они необильны. А еще севернее нет ни влажной, ни сухой погоды, господствуют только зной и холод, и оба эти периода — без осадков. Кочевники пересекают весь огромный район Адрара, часто вторгаясь на территорию Мали или Алжира, в зависимости от того, где они надеются найти корм для своих животных. Племена, живущие на самом севере страны, разводят только верблюдов, поскольку даже козы не могут вынести тяжелые условия жизни в Сахаре.

Переходы больших кочевников нередко достигают 2000 километров в год. В летний период (в этом районе это июнь — сентябрь) лагери отступают на юг, где можно найти в это время немного зелени. Когда край окончательно высохнет, стада передвигаются к северу, в глубь Сахары. Правда, дождей там может не быть годами, зато обильная роса, которой покрывается земля ночью, в какой-то степени восполняет осадки и питает влагой скудную растительность. К концу периода засухи, когда в Сахаре исчезают остатки растительности, на южных склонах Атласа, находящихся уже в зоне средиземноморского климата, начинают идти дожди и зеленеть пастбища. К ним стягиваются кочевники Сахары со своими истощенными от голода верблюдами. Только когда животные снова наберутся сил, их гонят на большие базары Южного Марокко, особенно в Гулимин, вблизи Агадира, или в Южный Алжир и там продают годовой приплод.

Переходы больших кочевников непостоянны, они совершаются в том направлении, где в данный момент есть надежда найти небольшое количество корма — прошел кратковременный дождь и пустыня на несколько дней покрылась зеленью. Поэтому кочевники сами называют себя «улад эль мазен» — «сыновья дождевых туч», тучи указывают их походам направление.

Вся жизнь больших кочевников проходит в труде и опасностях, часто смертельных для людей и животных. Постоянно, изо дня в день, им приходится преодолевать огромные пространства в поисках пастбищ и воды. Порой достаточно потерять ориентацию, пойти по ложному следу, чтобы расстаться с жизнью. Поэтому кочевник должен владеть многими знаниями, большим опытом, чтобы защитить себя и своих животных от гибели. Так, к примеру, он должен знать следы всех животных, уметь определять по ним, давно ли животное прошло здесь, какого оно было пола и возраста. Прежде всего кочевник должен обладать способностью определять масштабы территории, которую предстоит пройти, безошибочного определять расстояние между двумя местами водопоя, знать, смогут ли люди и животные преодолеть это безводное пространство. Ему нужно знать направление ветров, уметь предвидеть как песчаные бури, так и дожди. Ему необходимо знание не только метеорологии, но и астрономии: по созвездиям и направлению движения звезд, по их расположению определять время. Одновременно он должен держать в памяти карту огромных пространств с имеющимися на них водопоями и пастбищами — без этого, как и без умения найти их, нечего и думать о переходе через пустыню. Каждая ошибка здесь приводит к смерти. Наконец, кочевник обязан все знать о животных, которых ему доверили, у него должны быть элементарные знания по ветеринарии и народной медицине, потому что ему приходится лечить не только животных, но и членов своей семьи.

Чтобы постичь все тайны науки о пустыне, необходимо родиться и жить в обстановке постоянных походов и опасности. Сыновья кочевников, которых отдали в школу в ксаре, уже не в состоянии вернуться в пустыню: они не смогли бы прожить в столь тяжелых условиях.

Все меньше остается больших кочевников. Франция проводила в Сахаре испытание ядерного оружия, и большая часть пустыни была закрыта для кочевников. Нехватка пастбищ заставила людей переместиться на юг, поближе к селениям. Многие из них связали свою жизнь с ксарами, у них там есть свои дома или шалаши, и теперь они совершают только небольшие переходы в радиусе нескольких десятков километров от оазисов.

Постоянное перемещение с места на место, неизменный контакт с опасностями пустыни развили в маврах любовь к свободе, неприязнь к подчинению кому бы то ни было и одновременно любовь к приключениям и риску. Во время переходов, часто совершаемых от Сенегала на юге до гор Атласа на севере, от Мали на востоке до Атлантики на западе, кочевники встречают другие племена, знакомятся с жизнью Мавритании, Марокко и Алжира. Для них не существует политических границ, не существует понятия государственных различий, почти везде они встречают таких же, как они сами, кочевников, ту же религию и похожий язык. В результате своих широких контактов большие кочевники были в известном смысле космополитами, слабо связанными с идеей государства и мавританского народа. А в их самой молодой истории это имело серьезные политические последствия.


Женщины и дети из племени регейбат на фоне традиционной палатки из черной шерсти
Здесь следует упомянуть еще об одной форме кочевого образа жизни, не попавшей в схему, — полукочевники, средние и большие кочевники. Имеется в виду кочевой образ жизни жителей ксаров в оазисах Адрара и Таганта. Население живет здесь в каменных или глиняных домах, занимается торговлей, возделывает сады, орошаемые из колодцев, разводит скот. Стада верблюдов и коз пасутся под присмотром пастуха в радиусе 50–100 километров от селения.

Самым известным и многочисленным (около 40 тысяч человек) из племен, ведущих большой кочевой образ жизни в Сахаре, является племя регейбат. Оно живет в Западной Сахаре, в мавританском Адраре и частично на территориях, относящихся к Мали. Регейбат живут небольшими группами, насчитывающими от десяти до двадцати семей, они пребывают в постоянных походах по громадным пространствам пустыни. Считаются людьми свободными, не зависящими ни от какой власти. Откуда они пришли на территорию нынешнего кочевья и откуда ведет свое начало их название — неизвестно. Уже в XIV веке о них говорят как в пастухах, воинах и разбойниках. Вся история племени — это история вечных войн с соседями, налетов на караваны и оазисы. Как гласит легенда, предок этого племени Сиди Ахмед Регуби купил у племен, живших здесь раньше, земли от Сегиет-эль-Хамры до Атлантического океана. Это случилось примерно в XII веке. На этом основании регейбат считают, что все и всё, что находится на данной территории, должно принадлежать им. Грабежи, исходя из этого принципа, были лишь возвратом утраченного собственного имущества. Они так далеко распространяли свое «право собственности», что грабили даже суда, которые оказывались выброшенными морской стихией на «их» берег.

Регейбат часто считают хасанским племенем, однако они являются берберами и по происхождению марабуты, что подтверждается их внешним обликом и обычаями. Более того, они считают себя шорфа, то есть прямыми потомками пророка. Однако это не мешает им вести мирской образ жизни и не соблюдать многие религиозные правила. И все же они фанатичны и прочно связаны с исламом.

После появления в Мавритании французов регейбат направили свой воинственный пыл против колониальных властей, а когда начало складываться молодое мавританское государство — против его правительства. Частые и тесные контакты с Марокко, где они продавали верблюдов, побудили регейбат высказаться за присоединение Мавританской Сахары к Марокко. В связи с этим в 1957 году разразилась очередная война, продолжавшаяся несколько месяцев. Она была направлена против французов и мавров юга, стремившихся к созданию самостоятельного мавританского государства. Весь Адрар был охвачен огнем. Воина с неуловимыми воинами на верблюдах была почти невозможна, и положение представлялось безнадежным. Только в 1958 году сенегальские и французские отряды заняли с воздуха все места водопоев и таким образом вынудили кочевников, отрезанных от источников воды, сложить оружие. После этого поражения регейбат ограничивались лишь демонстрацией против государственной власти, и в основном в пустыне преобладает покой. Только многочисленные могилы тех лет, попадающиеся в самых неожиданных местах, и благочестивый страх, с каким говорят об этом племени, напоминают о недавнем прошлом.

На излучине Амокжаа, одном из самых трудных переходов через очередной скалистый порог Адрара, мы встретили кочующую группу регейбат. Впереди шли верблюды, навьюченные большими торбами и длинными шестами для установки палаток. На одном из верблюдов в женском седле, которое скорее напоминало носилки, чем то, что мы привыкли понимать под этим словом, сидела женщина с группой маленьких детей и множеством узелков. Другой верблюд в таком же седле вез больного мужчину. Остальные шли пешком — о ужас! — босиком. Острые скалы, раскаленные солнцем, не производили на них никакого впечатления. Группа женщин, одетых в черное, легко ступала по камням, как по гладкой дороге. Самая старая из них, девяностолетняя, как мы узнали позднее, мать предводителя группы, первая заметила среди пас Сиди Моктара. Радостные восклицания свидетельствовали о том, что он был известен и популярен. Караван остановился, чтобы поговорить и послушать, какие новости в бруссе. Сиди Моктар, конечно, тотчас высек огонь и приступил к завариванию чая. Нам оставалось только наблюдать эту сцену, потому что компания не обращала на нас внимания. Болтали по меньшей мере час, за это время подошло стадо верблюдов, которое следовало за людьми. Верблюды шли под присмотром пастухов, одетых в сильно выгоревшую, когда-то светло-синюю одежду. Верблюдицы с малышами беспокойно фыркали, проходя мимо нашего «лендровера». Крупные, белые, величественные, они выглядели великолепно.

Когда наконец закончился обмен всеми новостями и кочевники начали готовиться к продолжению путешествия, Сиди Моктар подошел к нам с вопросом, пе могли бы мы взять с собой одного мальчика. Они что-то забыли в лагере и теперь, пользуясь случаем, мальчик мог с нами вернуться, а потом пешком догнать своих. Мы, конечно, согласились. Он застенчиво закрыл лицо концом тюрбана и разместился под брезентом. Мы проехали тридцать восемь километров, когда он внезапно постучал по кабине водителя, выскочил и быстро, ни слова не говоря, исчез среди скал. Подумать только, он должен был еще дойти до предыдущего лагеря, а потом пешком, без капли воды вернуться, преодолев несколько десятков километров, к своим и еще найти их новый лагерь. Выносливость этих людей вызывает подлинное восхищение!

Мы решили воспользоваться многочисленными знакомствами Сиди Моктара, его известностью и дружелюбием, с каким его везде встречали, и поселиться на время прямо в лагере регейбат, чтобы познакомиться с их повседневной жизнью, которую знали только по случайным встречам в пути.

Лагерь, в который мы должны были ехать, располагался в сравнительно населенной части Сахары, всего лишь в нескольких десятках километров севернее Атара. Туда не было никакой дороги, но паши проводники прекрасно знали путь. Мы проезжали мимо многочисленных могил. Это были круглые стены, сложенные из отдельных камней, которые ничем не соединялись друг с другом. Никто из жителей этих мест не знал, к какому времени они относятся, но совершенно очевидно, что они были сложены еще до принятия ислама. Конечно, их считают могилами бафуров, как все, что возникло в незапамятные времена. Земля в этих районах плодородна и сравнительно хорошо орошается, кое-где среди скал поднимаются анемичные деревца и колючие кусты. Всюду, где есть зелень, можно встретить признаки жизни, здесь мы дважды объезжали стада пасущихся коз.

Наконец вдали на сером, слегка волнистом пространстве показались палатки — признак того, что мы приближаемся к стоянке. Нас здесь ждали, тем не менее прибытие «лендровера» вызвало всеобщее замешательство. Встречать нас высыпала вся детвора, медленно подходили взрослые. Начались приветствия и, конечно, обязательный чай, который постепенно растопил лед недоверия.

Лагерь был маленький, как большинство стоянок в этом районе, в нем было всего три палатки. Две из них занимали семьи регейбат, каждая состояла из мужа, жены и нескольких детей. В третьей, меньшей палатке, жили их харатины. Одна из семей регейбат была «владельцем» девушки, другая — молодого человека. Они поженили своих слуг и с этого времени уже везде кочуют вместе, причем молодой харатин выполняет все мужские работы для обеих палаток, его жена помогает и той и другой хозяйке; их дети также помогают обоим хозяевам. Одиннадцатилетний сын пасет стада коз, принадлежащие обеим семьям регейбат, старшая девочка занимается своими братьями и сестрами и детьми своих благодетелей. Козы и верблюды пасутся вместе, но доят их хозяева каждый у своей палатки, кухня также отдельная. У харатинов есть несколько собственных коз и свой очаг.

Палатки, как все в Мавритании, сшиты из узких шерстяных полос, сотканных женщинами на очень примитивных ткацких станках. Плотная шерсть не пропускает дождя, а в холодные ночи спасает от холода. Одна из палаток была уже современной: сшита из купленных хлопчатобумажных полотнищ. Преимущество такой палатки — легкость, ее проще поставить и свернуть, легче перевозить с места на место. Но она менее прочна, промокает, да и покупать ее нужно за деньги, тогда как шерстяные палатки ткут из шерсти собственных животных. Крыша палатки поднята над землей на деревянных шестах. Ее стены остаются открытыми. Только на ночь стены из того же материала, что и крыша, прикрепленные к ней длинными шипами акации, опускаются. В палатке становится тепло и уютно. Днем стены поднимаются, чтобы проветрить палатку, нагретую солнцем.

Вместе с остальными я села в тени палатки на положенную на землю циновку. Прислонившись к кожаной подушке, попивая чай, я стала с интересом присматриваться. На земле кроме циновки и кожанойподушки, которую предложили мне, чтобы я устроилась поудобнее, лежала еще большая овчина, ею в холодные ночи укрывается вся семья. В углах стояла всевозможная утварь — большая с квадратным дном торба, скорее, мешок для одежды, кухонной посуды, одеяла и др. Рядом меньшие по размеру и менее красочные кожаные мешки для мужского имущества. Еще было женское седло, которое выполняло роль полки. На нем лежали бурдюки с маслом, кислым молоком и финиками, кожаный мешок с просяной мукой и другие запасы, такие, как полоски вяленого мяса, кусочки сухого молока, какие-то семена, листья, порошки — все приправы для кухни. В палатку через открытые стены входили козлята. Это от них прячут запасы пищи на возвышении. В углу стояла деревянная миска для дойки верблюдиц, деревянная посудина с ручкой для дойки коз, большой деревянный ушат для водопоя животных и деревянная воронка для наливания молока в кожаные бурдюки. Весь этот набор дополнял жестяной чайник для воды и тщательно накрытый набор для заварки и подачи чая — единственный дорогой предмет, который можно увидеть в этих небогатых помещениях. У палатки в песке лежали седло для езды на осле и красивой формы мужское седло для верблюда. На двух столбиках, вбитых в землю, висел растянутый бурдюк с водой, и среди всего этого беспорядка вертелись козлята и кувыркались дети. В двадцати метрах от палатки, под колючим кустарником находился очаг, на котором хозяйки сейчас вместе с прислугой готовили для нас угощение. Быстро зарезали козу, и кучка детей наблюдала за сложной процедурой снятия шкуры. А это следует делать так, чтобы было как можно меньше порезов; из нее потом сошьют бурдюк.

Если кого-то хотят особо вкусно попотчевать, то забивают козу и из целого животного готовят блюдо под названием мешуи*. Эго большая роскошь. Самые лучшие куски предназначаются гостям и хозяину, зато голова обычно отдается харатинам. Робкая служанка-метиска взяла козью голову в свою палатку и вечером также приготовила угощение для своей семьи: кус-кус с мясным соусом.

Тем временем мы приступили к пиршеству. На круглом латунном подносе с поднятыми краями, выложенном «хлебом», или блинчиками из ячменной муки, в густом пряном соусе плавали куски козьих потрохов, приготовленных в кипящем масле, и куски мяса с костями, зажаренного на огне. Я ждала, пока другие начнут есть, чтобы не совершить какой-нибудь оплошности. Надо было правой рукой (без помощи левой) оторвать кусочек блина и уже им набирать соус. Правда, пока я донесла до рта импровизированную ложку из блинчика, половина соуса вытекла. Тем не менее мне удалось оценить превосходный вкус. Мясо было очень жестким, но аппетитно пахло дымом и ароматными приправами. В конце пиршества хозяин подал финики. Он сам извлекал из них косточки и «фаршировал» шариками масла из козьего молока. Традиционный порядок, который предписывает начинать прием финиками, на сей раз был изменен. Видимо, Бальде сообщил хозяевам о европейском обычае подавать сладкое на десерт. Конечно, женщины не принимали участия в приеме, и, только когда мы отодвинули еще довольно полный поднос, они унесли его и за палаткой устроили себе и детям пир.


Наш проводник Сиди Моктар из племени регейбат неразлучен с ружьем
Мешуи, которым нас потчевали в лагере регейбат, было подобием «банкета», на который мы были приглашены в Атаре. Там нашим хозяином был Сиди Али, один из самых богатых людей в ксаре. Хозяин принял нас в национальном костюме: в белых туфлях с поднятыми кверху носками, в широких шелковых вышитых черных штанах, просторной белой одежде и голубом тюрбане. Так же прекрасно, хотя и скромнее, чем отец, были одеты три его сына, самые старшие из десяти, которые допускались к «столу». Мы оставили сандалии у порога и вошли в просторную комнату, двери и окна которой выходили во внутренний двор. Пол был устлан матрацами и ковриками, у стен лежали кожаные подушки с красочным орнаментом. Мебели не было. Во всем чувствовалось богатство и изысканность. Когда мы уже уселись в кружок на матрацы, один из сыновей внес миску, чайник и полотенце. Он подходил по очереди ко всем присутствовавшим и поливал на руки над миской. После того как все вымыли руки, внесли нейлоновую скатерть в цветах и расстелили на полу, затем на нее поставили поднос с едой. В густом ароматном соусе плавали куски верблюжьего мяса. Вторым блюдом был кус-кус в жирном томатном соусе. С мясом я еще кое-как справлялась. Я просто брала куски и обгладывала кости. Но как есть рукой рассыпчатые, со стекающим жиром «клецки»? Сопровождавший нас Сиди Моктар показал, как следует это делать. Он набирал пальцами горсточку «клецок» и ловко подбрасывал ее на ладони, образуя небольшие шарики, которые отправлял себе в рот. Я пыталась делать то же самое, но безуспешно. Шарики никак не желали удерживаться, разваливались и превращались в кашицу. Все общество внимательно наблюдало за моими беспомощными усилиями, давало мне советы, но я продолжала оставаться непонятливой ученицей. Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я начала смеяться над своей неуклюжестью и отсутствием сноровки. Все весело стали поддакивать. В конце концов не выдержавший Сиди Моктар еще раз выступил в роли покровителя и сам взялся за скатывание шариков, которые потом вкладывал мне в рот. Я была ему искренне благодарна, потому что кус-кус оказался великолепным блюдом. Манера есть руками и вкладывать гостю в рот вкусные куски уже давно перестала вызывать у меня удивление. Ведь я жила в иной цивилизации, и к ней следовало приспосабливаться. Изящество, с которым мавры едят руками, как, впрочем, и все их поведение, совершенно отличается от нашего, но не кажется чем-то неэстетичным. Если же говорить о гигиенической стороне дела, то здесь не остается ничего другого, как положиться на судьбу. Я пила воду из сахарских колодцев, пользуясь никогда не мытыми ковшами, задерживая зубами куски какого-то мусора, пила зрик, который делали в никогда не мытых бурдюках, и старательно размешанный также никогда не мытой рукой гостеприимной мавританки, ела из общей миски, покупала на базаре лепешки из фиников, густо усиженные мухами, — и вернулась такой же здоровой, какой уехала. Следует доверять солнцу пустыни и сухому климату, которые, как говорят, убивают все микробы.


Дойка верблюдицы
Пиршество у Сиди Али приближалось к концу. Гости стряхнули с рук остатки пищи над подносом, еще раз обмыли ладони (роскошь! воду надо покупать по высоким ценам у водовозов), после чего разлеглись на матрацах и начали чистить зубы маленькими палочками, специально для этого купленными на базаре. Сиди Моктар лежал на спине, высоко упершись ногами о стену, — видимо, он считал, что это полезно для пищеварения. Беседовали вяло. В это время слуга внес небольшую печку с раскаленными углями и банку с вязкой как смола массой. Хозяин слепил из нее шарик и бросил в огонь — все помещение наполнилось голубоватым дымом и приятным ароматом. В конце приема еще раз подали чай и трубки.

Я была единственной женщиной в обществе. Только в связи с моим присутствием хозяйка дома появилась на минуту и, заглянув в нашу комнату через открытое окно, произнесла несколько традиционных доброжелательных слов в мой адрес. Как все жены обеспеченных мужей, она была очень толстой, с фальшивой, неприятной и кислой улыбкой на лице, которую я постоянно встречала у знатных женщин. Очевидно, такое выражение лица считается хорошим тоном. Молодые сыновья хозяина не сказали за все время ни одного слова, им не полагалось принимать участие в разговоре старших.

Вернемся, однако, в палатки лагеря. Прием здесь был более скромным, но проходил в приятной обстановке и затянулся до вечера. Становилось темно, издалека доносился трубный хрип верблюда. Это стада возвращались с пастбища. Козлята бросились к маткам, с которыми их разлучили на целый день. Но их успели отогнать, и мужчины приступили к дойке. Они подходили к каждой козе, приседали на корточки и выдаивали молоко в деревянные подойники. Все это проделывалось бесшумно, почти в полной темноте, и я не могла понять, как они в таком мраке способны опознать свою козу, да еще ту, которая не выдоена. Потом молоко взяли женщины и через воронку слили в бурдюки, где ему предстояло киснуть.

Около полуночи, когда мы давно уже лежали в постелях, начали доить верблюдов. Я наблюдала за этим из-под приподнятой стенки палатки. При свете луны к верблюдице подошли два человека, сняли с ее вымени этакий верблюжий «бюстгальтер», который надевается, чтобы на пастбище верблюжата не сосали молоко матери, и начинали одновременно доить ее с обеих сторон. Верблюдов доят в самое позднее время, чтобы взять молока как можно больше. Остаток выпивает верблюжонок. Хозяин, увидев, что я не сплю, пришел в палатку и угостил меня полной миской еще теплого молока. Оно было вкусным, сладким, очень напоминало коровье. Мавры считают его лакомством, лекарством от всех болезней, особенно от простуды и болезней легких, которым здесь подвержены многие. Это объясняется огромной разницей дневных и ночных температур. У мавров нет никакой теплой одежды: в одном и том же платье они переносят дневной зной и ледяные сахарские ночи. В некоторых палатках нет даже овчин, и люди по ночам дрожат от холода. В результате — постоянная простуда, из палаток часто слышится кашель.


Продавцы воды наполняют свои бурдюки у колодца в оазисе
День как кончается, так и начинается с доения животных, после чего пастухи уходят с ними на водопой. Колодец находился в нескольких километрах от лагеря. Мы поехали туда на машине, взяв с собой все бурдюки, какими располагала стоянка, чтобы немного помочь хозяевам и хотя бы на какое-то время обеспечить их водой. Приехали мы задолго до прихода животных. Трудно было найти место, где находился колодец. Едва различимое, небольшое колодезное отверстие прямо на уровне земли было скрыто скудными кустиками. Мавры доставали воду кожаным ведром на длинном канате; конечно, это делал харатин. Он выливал воду в жестяную лохань — свидетельство вторгающейся в пустыню цивилизации. Следует, однако, учесть, что лагерь находился недалеко от Атара, большого торгового центра, а наши хозяева были людьми богатыми, связанными семейными узами с ксаром. Верблюды, козы и ослы, которые как раз подошли, пили долго и жадно. Мы тоже наполнили все привезенные с собой бурдюки и собственные канистры. Вскоре у колодца появилось несколько «соседей» со своими животными, которые расположились по другую сторону колодца. Мы им также предложили доставить воду. Это позволило нам побывать в другом лагере, в десяти километрах от колодца.

Невдалеке от колодца, отделенная от него золотой дюной, находилась небольшая пальмовая роща. Более десятка финиковых пальм и грядка проса в их тени вырисовывались зеленым пятном на однообразном фоне пустыни. Рядом с рощей жил ее арендатор. Она принадлежала богатому жителю Атара, а здесь жила семья бедных харатинов, которые за поливку и уход за плантацией имели право на определенную часть урожая. Маленький шалаш из соломы с куполообразной крышей был их домом. Вблизи паслось небольшое стадо их коз.

День в лагере тянулся лениво. Только мужчины, ушедшие с животными в бруссу, были действительно заняты. Присмотр за животными, которые разбредаются по большой территории и легко могут потеряться пли стать жертвой прожорливых шакалов, затем водопой, пригон на ночь в лагерь, дойка — все это большое напряжение и ответственность. В это время женщины, оставшиеся в палатках, готовили будничную, скромную и однообразную еду из просяной муки и молока, делали масло, занимались самыми маленькими детьми. Иногда кто-нибудь из них что-то шил, убирал палатку. Мужчины, которые остались дома, ничего не делали. Их обычное времяпрепровождение в лагере — это разговоры, сон, прогулки в бруссе. Женщины разговаривали, разговаривали не переставая. Порой я задумывалась, откуда у них столько тем для разговоров? Почти постоянно кочуя вместе, они уже, вероятно, могли все рассказать друг другу!

Пожалуй, счастливее всего протекала жизнь детей. С утра до ночи они возились вокруг палаток, устраивали какие-то игры, «наели» верблюдов — это были остроконечные камни, действительно слегка напоминавшие одногорбых верблюдов; «стадо» располагалось у выхода из нашей палатки. Играя здесь, они постоянно держали нас в поле зрения, и ничего не упускали из того, что у нас происходило. Поездка «лендровера» за водой произвела на них большое впечатление, с этой минуты каменные верблюды были забыты, вся детвора бегала, гудя и пыхтя, что должно было изображать езду на машине.

У взрослых палатку господ от палатки прислуги отделяла определенная дистанция, но среди детей царила полная демократия, и вся компания резвилась вместе.

Здесь, в 30 километрах от Атара, жители нашего лагеря вовсе не были изолированы. Каждый день их кто-нибудь посещал. Другое дело, что гостей, возможно, привлекало наше присутствие. По странному стечению обстоятельств все они уже знали, что в лагере живут иностранцы. Однажды приехал какой-то тощий, совершенно невероятного вида мужчина, который вот уже неделю искал верблюда. Только сейчас он нашел пропажу и на обратном пути в свой лагерь заглянул сюда на минуту. На следующий день прибыли торговцы, перегонявшие стадо в сто с небольшим коз, купленных у кочевников в глубинных районах страны и предназначенных для продажи на базаре в Атаре. Оттуда уже другие торговцы должны были перегонять их в Нуадибу. Затем появился караван из десятка ослов, несших из пустыни связки травы, которую используют в ксарах для покрытия каменных домов. И так постоянно кто-нибудь наведывался, пил чай в палатке наших хозяев и уезжал, обогащенный нашей биографией, осмотром машины и дорожного снаряжения.

Мы уезжали с сожалением. Если бы позволило время, мы охотно бы двинулись с нашими хозяевами к их следующей стоянке. Увы, нас ждала новая дорога, и не в том направлении, в котором двигались регейбат. Прощание было искренним. Муж пожимал руки мужчинам, я посетила палатку за палаткой, вручая подарки трем матерям семей. Вероятно, было бестактно, что я одинаково сердечно распрощалась с хозяевами и с прислугой, но так глубоко проникнуть в местные обычаи я не смогла. Женщины, получившие в подарок сахарные головы, пачки зеленого чая и алюминиевые кастрюли (они вызвали бурю восторга), долго еще махали на прощание концами своих черных тюрбанов.

Женщины — это особая тема разговора о мавританском обществе. О них следует сказать несколько слов.

Наш проводник Сиди Моктар, хотя и был полон сил и энергии, уже перешагнул семидесятилетие. В его бурной жизни, в течение которой он был пастухом, разбойником, членом гума шейха Атара, позднее проводником многих научных экспедиций, не было недостатка в сердечных переживаниях. Многочисленные приключения с девушками из оазисов и бруссы, больших кочевников, среди которых пронеслась его жизнь, конечно, не сделали его мораль пуританской — у него поочередно было восемь легальных жен и определенное количество детей, о судьбе которых он был не очень осведомлен. Его нынешняя, восьмая жена — Шайя Минти Бузейд — обладала всеми данными, чтобы стать последней. Уже сам возраст Сиди Моктара давал ей надежную гарантию верности, хотя при долголетии мавров всего можно ждать.

Шайя (ей было около тридцати) была красива, очень толстая, а, следовательно, все еще привлекательна, и, что самое главное, она подарила мужу детей, самому старшему из которых было тринадцать, а самому младшему — год. Все это, подкрепленное сознанием происхождения из группы, известной своей храбростью, и тем, что ее муж носил почетный титул «сиди» (что означает «господин мой», но еще не обесценено повсеместным употреблением), ставило Шайю в особое положение. Она держалась с должным достоинством.

Одной из привилегий ее общественного положения была праздность. Шайя не занималась ничем. Весь день она сидела в палатке и сплетничала с соседками из того же лагеря. На коленях у нее лежал самый младший сын, по и его она часто отдавала под присмотр маленькой служанки или старшей дочери. Животными занимались мужчины, они же доставляли поленья для костра и воду из дальнего колодца, готовили лагерь к отъезду, водили караваны. Домашним хозяйством, приготовлением пищи, уборкой палатки и прочими мелкими делами занималась «рабыня». В период сбора фиников, когда семья возвращалась в родной оазис, Шайя Минти Бузейд ткала шерстяные полосы для шалашей, но в бруссе не делала и этого.

Шайя не являлась исключением. Мавританскую женщину из высших слоев общества, из группы воинов-марабутов и даже богатых семей зенага с детства готовили к тому, чтобы она была украшением палатки, предметом особой гордости семьи, а после замужества — мужа. С пяти лет девочка начинает посещать вместе с мальчиками кораническую школу, где учит молитвы, учится писать и читать, а также зубрит на память какое-то количество стихов из Корана. После нескольких лет обучения ее образование завершается, и тогда она переходит на полное попечение матери. В наиболее просвещенных семьях образование продолжается в домашнем кругу. Главным образом оно состоит в чтении священных книг. С семи лет, так же как и мальчики, девочка должна произносить молитвы пять раз в день, а девочки из благочестивых семей марабутов — громко повторять и стихи Корана. В дальних районах Сахары религиозных правил придерживаются намного слабее, а во многих родах воинов их и вовсе не соблюдают. Во время пребывания в лагере регейбат я ни разу не видела мужчин, а тем более женщин, совершающих молитвы. Считается, однако, что жены ученых марабутов должны быть примером набожности.

Девочка после окончания коранической школы приобретает различные навыки, которые будут ей необходимы в последующей жизни, когда она станет женой и «хозяйкой дома». Это — умение ткать, шить, готовить, овладение церемонией заваривания чая. Ее учат хорошим манерам, тому, как себя вести в обществе.

Девочка до двенадцати лет называется азба и пользуется большой свободой. Она бегает по ксару или лагерю со своими сверстницами и даже не должна покрывать голову. Но уже с десяти лет девочка начинает заботиться о своей внешности. Стремление казаться взрослой, как мы могли бы это назвать, выражается в заплетании волос в тонкие тугие косички и закреплении их надо лбом в плотные коки с вплетенными в них бусами, украшениями из кожи и ракушек каури, которые кокетливо свисают на лоб. Даже двухлетние малыши, бегающие еще голышом, носят браслеты и скромные ожерелья из цветных бус.

С двенадцати лет девочка становится девушкой на выданье. Ее одевают в искусно заколотую тунику, один конец которой покрывает голову. Она уже начинает носить более дорогие украшения, и, что самое важное, для нее наступает трудный период откармливания.

Пышные формы, с одной стороны, считаются синонимом женской красоты, с другой — доказательством богатства и общественного положения семьи девушки. Бедную невесту запирают в шалаше, откуда ей запрещено выходить, и много раз в день кормят молоком, жирным кус-кус, и прежде всего шариками из просяной муки, замешанной на молоке и масле. Это практикуется преимущественно в бруссе, в период, когда в избытке пища и молоко. Еще до недавнего времени, а иногда и сейчас, в очень удаленных от центров цивилизации лагерях можно было слышать стоны и крики девушек, которых кормят насильно. Не желающих повиноваться даже били, чтобы заставить есть, а в известных своей жестокостью семьях воинов случалось, что побои приводили к смерти девушки, чего, конечно, общественное мнение не осуждало. Ведь у отца полная власть над своим ребенком! Откормом невест занимаются женщины, отец вмешивается только в том случае, если девушка решительно сопротивляется. Чувствительные матери, у которых не хватает мужества самим мучить дочерей, отдают их на период откармливания в другую палатку, а взамен берут дочерей своих родственников или подруг.

Девушку могут выдать замуж очень рано. В высших сферах, где замужество имеет и политическое значение, выдавали замуж буквально девочек, но в таких случаях они какое-то время еще оставались в палатке родителей и жили обычной жизнью, как живут дети. Девушка, которая впервые покидает палатку родителей, чтобы отправиться в лагерь мужа, берет с собой животных, количество которых соответствует степени богатства ее семьи и семьи, в которую она должна войти. Она ведет с собой верблюдов, на юге страны — крупный рогатый скот, стада овец и коз, прислугу, выделенную ей родителями, несет ковры и предметы, необходимые в кочевой жизни, одежду и украшения. Часть этого имущества остается ее собственностью, большую же часть она дарит родным мужа. Стоимость подарков жены во много раз превышает стоимость подарка, врученного женихом семье девушки. Чем приданое больше, тем сложнее будет возможный развод, при котором обе стороны должны вернуть врученные подарки.

Молодая замужняя женщина порывает контакты с родным домом, поскольку теперь уже она кочует по территориям рода мужа. В родительском лагере она появится только на период первых родов, за которыми будет следить ее мать, или же в случае ссоры с мужем и развода. А разводы очень часты. Мавры, несмотря на то что Коран позволяет им многоженство, в основном придерживаются единобрачия, однако смена подруги жизни не представляет никакой проблемы. В соответствии с законами Корана достаточно, чтобы муж произнес формулу развода, и брак будет расторгнут. Дело осложняет лишь возврат свадебных подарков, а также в какой-то степени потомство. У женщины, которая подарила мужу несколько сыновей, больше шансов остаться в его доме.

Вдова наследует после мужа четвертую часть имущества, если у них нет потомства, остальное забирает его семья. В случае, если есть дети, вдове достается восьмая часть имущества, оставленного детям. В исключительных случаях, когда у умершего было две жены, им приходится делиться.

Браки устраивают родители. Они заключают союзы детей в основном в кругу своего общественного класса. Раньше этого придерживались со всей строгостью, но с некоторого времени стали возможны браки между членами классов воинов и марабутов и даже марабутов и ленников. Зато совершенно исключены браки представителей класса марабутов, а тем более воинов, и класса кузнецов или гриотов. В низших классах также не происходит смешения.

Чем беднее молодые и их семьи, тем чаще выбор предоставляется им самим. Только обладание имуществом и общественное положение превращают брак в соглашение между двумя семьями или даже племенными фракциями.

В смешанных союзах марабутов и аристократов браки между девушками из класса воинов и сыновьями марабутов совершаются значительно чаще, чем между девушками племен марабутов и воинами. Воины известны своей жестокостью, даже зверством, на которые они способны в порыве гнева или ревности, а отцы-марабуты не хотят заранее обрекать своих дочерей на плохое с ними обращение. Врак знатной девушки с марабутом обеспечивает ей уважение мужа, и это не мезальянс, так как принадлежность к общественному классу дети наследуют по материнской линии, а традиция — один из результатов слияния в Мавритании двух народов и двух культур: берберов и арабских хасанов. Закон, о котором идет речь, — это остатки высокого положения женщины, которое она занимала в древнем берберском обществе еще до принятия ислама.

Мавры высших классов общества воспитывали дочерей на манер польских барышень из хороших домов первой половины XIX века. Они не имеют почти никаких прав в родном доме, полностью зависят от воли отца, а после замужества — от мужа, который может их третировать и в любой момент бросить. Самолюбие каждого мужчины требует, чтобы его жена одновременно стала и матерью многочисленного потомства, и украшением его палатки. Она должна быть полной, хорошо откормленной, с хорошими манерами, должна носить богатые украшения, праздно возлежать на ковре в палатке мужа и совершенно ничего не делать. Желательным дополнением является ее воспитание, точное знание определенного количества молитв и Корана, а в племенах марабутов юга еще большая набожность. Женщины прекрасно понимают свое положение и используют его. Если они уверенно чувствуют себя в супружестве, то умеют самым эгоистичным образом требовать от мужей постоянных подарков. Мужчина должен зарабатывать на содержание семьи. Пастух ли он, торговец, учитель, имам или кади — прежде всего ему приходится заботиться о создании хороших материальных условий для своей жены. Мужчина из семьи марабутов, если он беден, должен сам обслуживать свою жену, которая ни в малейшей степени не чувствует себя соучастницей его дел. Отсюда постоянные жалобы мавров на плохих жен, которые ничего не делают, заняты исключительно сплетнями, совершенно не заботятся о мужьях, а беспрестанно болтают, не давая мужу вымолвить ни одного слова. В этом заключается парадокс: с одной стороны, женщины в Мавритании совершенно бесправны, с другой — мужчины постоянно жалуются на них, завидуя европейцам, жены которых берегут мужей и окружают их заботой. Но такова действительность. Мавр может бросить жену, даже если она родила ему детей, и больше не заботиться о ее судьбе, может ее избить или поранить в порыве ревности или ярости, но в повседневной жизни это она своим эгоизмом и тупостью отравляет ему существование. Внешне это незаметно, поскольку при посторонних уважающая себя женщина никогда не подает голоса. Конечно, все эти замечания относятся в основном к людям состоятельным, особенно марабутам.

В мавританском обществе работают и даже имеют профессию только женщины, принадлежащие к классу кузнецов и гриотов. Первые из них, как мы уже говорили, скорнячки. Женщины гриотов обучаются пению, танцам и участвуют в мимических представлениях. Наконец, работают жены рыбаков, они помогают мужьям разделывать и вялить рыбу. Работают также «рабыни» и прислуга, которые занимаются хозяйством и возделыванием садов. В долине Сенегала на возделывании плантаций крестьянам-неграм помогают жепы. Но эти последние, хотя политически и относятся к Мавритании, находятся вне ареала мавританской культуры.

Мавританки из высших слоев общества всем поведением стараются отличаться от своих сестер из низших общественных групп. Их можно узнать уже по походке, характерной манере широко расставлять ноги, медленному шагу. Эта неустойчивая, утиная походка достигается благодаря тяжелым браслетам, которые они носят на щиколотках. Украшенная таким образом женщина с трудом переставляет ноги. Даже более бедные, не имеющие браслетов, стараются подражать походке своих богатых соперниц. Красивые, с большим искусством задрапированные платья (конец тюрбана держится в руке так, чтобы каждую минуту им можно было изящно прикрыть лицо), несколько претенциозное и экзальтированное движение рук — вот образ элегантной женщины. Безучастное, лишенное выражения лицо и манера откликаться, напоминающая детский писк, дополняют картину.

Совершенно иначе ведут себя девушки, у которых в голове проказы и шалости и которые блещут красотой молодости, радостью и темпераментом. Они веселятся как дети. Когда-то в Атаре мы видели группу таких двенадцатилетних девочек, выходивших из государственной школы. В нашу честь они устроили настоящее сражение книжками, перевязанными тесемкой. Самое поразительное, что во время беготни, толкотни и прыжков ни у одной из них не размоталось свободно задрапированное платье, в которое они закутаны с головы до пят. Серьезность к ним приходит только после замужества. Тогда озорная девочка сразу превращается в преисполненную достоинства матрону.

Уже после короткого пребывания в этой стране поведение, допустим, идущей навстречу женщины позволяет безошибочно определить ее общественное положение. Мавританка будет замкнута, искусственна и восторженна, а сопровождающая ее прислуга, преимущественно более темного цвета кожи, держится свободнее и естественнее. Она с любопытством стреляет по сторонам быстрыми глазами и улыбается незнакомым. В свою очередь, «рабыни» в дальних районах страны, где еще действуют старые привычки, полны смирения и как бы робости, они не осмеливаются даже поднять глаза, если к ним обращаются. Гриотки начинают паясничать, как только заметят, что на них направлен взгляд постороннего. Примерно так же держат себя молодые жены ремесленников. Насмешки над собой и окружающими — ни что иное как прием самозащиты группы общества, которой пренебрегают, она как бы желает предупредить пренебрежение, с которым может столкнуться.

Женщины больших кочевников из глубины Сахары, чья жизнь проходит в постоянных переходах и опасностях, не могут позволить себе играть в прелестных бабочек, как это делают их сестры с юга и жительницы ксаров. Должно быть, именно поэтому они просты и естественны в общении и по этой причине очень симпатичны. Их положение в семье и обществе тоже отличается от положения женщин богатого юга. Тяжелые условия жизни вынуждают их наравне с мужчинами терпеть жажду и голод, бороться с песчаными бурями, а в недавнем прошлом и принимать участие, более или менее активное, в разбойничьих походах мужей. Это развило в женщинах бо́льшую свободу.

На торговых путях

Когда-то Мавритания сыграла важную роль в обмене товарами между Средиземноморьем и Черной Африкой. Традиции этой торговли уходят своими корнями в доисторические времена. Начиная с эпохи средневековья и до наших дней, то есть во времена, известные нам лучше, по этой дороге переправлялись на север богатства Черного континента: золото, рабы и слоновая кость. На юг привозились изделия ремесленников государств, располагавшихся в районе Средиземного моря. Сама Мавритания могла предложить немногое, должно быть, именно в силу этого мавры, не будучи производителями, стали хорошими торговцами. В этом в основном преуспевало берберское население, которое сотни лет специализировалось на караванной торговле. Древние берберские традиции позднее продолжили племена марабутов, восполняя торговлей и накоплением богатства военные и политические неудачи, постигшие их в войне с хасанами. Мы уже говорили, что каждый мавр — прирожденный скотовод, но можно без преувеличения сказать, что каждый белый житель Мавритании, за исключением хасанов, — прирожденный торговец. Жители ксаров поддерживают широкие торговые связи с соседними странами, отправляют свои караваны в Марокко, Западную Сахару, Мали и Сенегал. Но и другие мавританцы с увлечением и страстью отдаются торговле. Даже кочевники, как только оказываются либо на юге, вблизи Реки, либо в ксарах Сахары, где могут дешевле приобрести местные изделия, закупают их в большом количестве, чтобы потом выгодно продать в глубинных районах страны.

Внутренняя торговля, особенно между крестьянами и кочевниками или кочевниками и торговцами, населяющими ксары, и сегодня в значительной степени носит меновой характер. Кочевники пригоняют животных, привозят кожи, сухое молоко и мясо, в обмен на это они получают от крестьян просо. Те же самые товары они обменивают у торговцев на рис, сахар, чай, одежду, металлические предметы. Но торговля на базаре идет уже на деньги. Деньги играют большую роль в международной караванной торговле, хотя и здесь сделки порой носят характер обмена — товар на товар. Например, верблюдов меняют на марокканские изделия, коз, овец и крупный рогатый скот, перегоняемый в Сенегал, — на текстиль и другие промышленные товары.

Торговцы ксаров часто предоставляют кредит кочевникам и крестьянам и потом долгие годы держат должников в зависимости.

В торговых контактах с арабо-берберскими жителями Марокко, Западной Сахары и Мали мавританцы соблюдают осторожность, поскольку это хитрые и ловкие партнеры. Сделки заключаются к обоюдной выгоде. Партнеры хорошо осведомлены о действующих ценах и не склонны платить завышенные. Состояние торговцы-марабуты наживают только на торговле с кочевниками и земледельцами-неграми Южной Мавритании, Сенегала и негритянской части Мали. Черное население этой части Западной Африки не идет ни в какое сравнение с оборотистыми маврами, оно не разбирается в торговле и очень легко позволяет себя обманывать. Во всех городах Сенегала, до самой границы Гвинеи, а также и в обеих Гвинеях на базаре, среди шумной толпы черных продавцов прохаживаются надменные и гордые белые мавры — владельцы магазинов, где представлены все промышленные изделия, в которых нуждается местное население. Товары они обменивают с большой выгодой для себя на местные продукты, а те, в свою очередь, отправляют в страны, где их нет. Мавританские торговцы рассеяны по всей Черной Африке. Они поддерживают контакты друг с другом, помогают и информируют друг друга, оказывают поддержку другим странствующим торговцам и вместе с ними пользуются наивностью и легковерием племен, среди которых живут. Несмотря на их бесспорный авторитет, богатство и прежде всего то, что они являются представителями мусульманской религии, население Черной Африки не испытывает к ним расположения. Они вызывают всеобщий страх и неприязнь.

Основным, как мы видим, занятием и одновременно источником богатства мавританских торговцев было и остается посредничество в торговле между сельскохозяйственными странами Черной Африки и богатыми африканскими государствами, расположенными вдоль побережья Средиземного моря. Но это не единственный источник их дохода. Хотя Мавритания всегда была страной бедной, кое-что все-таки продавалось за ее пределами или в самой Мавритании.

Главное место на африканском рынке занимала мавританская каменная соль, добывавшаяся открытым способом в больших соляных копях во Фдерике, на северо-востоке от Иджиль и на юге от Нуакшота, а также и в других, менее богатых копях. Первая из этих копей, известная уже арабским путешественникам раннего средневековья, называлась ими «горой соли». Действительно, соль добывают там как камень в каменоломнях, после чего большие ее плиты взваливают на спины верблюдов, по две плиты на каждое животное, и везут через Сахару на базары в оазисы и дальше в города Сенегала. Здесь торговцы продают ее на базарах целиком пли измельченную на мелкие кусочки. Соль может добывать каждый, кому она необходима. Копи эксплуатировали торговцы и обычные кочевники, которые обменивали соль у жителей оазисов и Шеммамы на просо. Какое-то время существовал налог на добычу соли, установленный эмирами, но дая{е и эта мера не сократила ее добычу.

Торговля солью в Мавритании процветает и по сей день, соль исключена даже из числа товаров, облагаемых пошлиной, тем не менее ее некогда огромное значение существенно уменьшилось в результате строительства солеварен в Каолаке, на севере Сенегала. Здесь на приморских болотах в период засухи образуется толстый слой белой кристаллической соли.

Наряду с солью, единственным до недавнего времени минеральным богатством Мавритании, очень важное, а в торговле с европейцами ведущее место занимал гуммиарабик (камедь). Это смола акации Acacia Senegal, растущей в Южной Мавритании в Трарзе, Бракне, Горголе, Гидимаке, Асабе и в обеих областях Ход. Капли смолы акации выходят наружу с начала октября до конца мая. Лучшей смолой считается собранная в марте. С древних времен гуммиарабик был пищей мавров, в какой-то мере спасавшей их от голода. Пока не получило распространение просо, а позднее рис, у населения не было других продуктов, кроме продуктов скотоводства и того, что удавалось собрать. В годы засухи и падежа скота смола акации часто спасала целые племена от смерти. Приготовляли ее по-разному. Один из способов состоял в следующем: смолу растапливали, затем давали застыть, превращали в порошок и смешивали с маслом и сахаром — это, конечно, нельзя было считать сытной пищей, по лакомство было отменное. В голодное время порошкообразный гуммиарабик всыпали в гырбу, заливали соленой водой, добавляли немного кислого молока и этим питались. Можно есть просто неприготовленную смолу. В настоящее время ее едят значительно реже, но смешанная с травами, она употребляется как универсальное лекарство от разных болезней.

Примерно триста лет назад гуммиарабик стал важным предметом экспорта в Европу. Открытие гуммиарабика европейцами, по мавританским источникам, связано с путешествием Эль Эмина Ульд Эн-Неджиба из племени идау эль хадж из Медердры в Марокко. Это произошло в X веке хиджры, следовательно, в начале нашего XVII века. Мать дала на дорогу Эль Эмину сумку, полную гуммиарабика, и объяснила, что после каждого приема пищи он должен съедать по три шарика. Эль Эмин отправился вместе с другими путешественниками в европейский порт, где христиане устроили им прием. Все мавры заболели после неизвестных блюд, которыми их угощали, и только Эль Эмин остался здоров. Заинтригованные христиане спросили, почему ему одному не повредили их блюда. Тогда он выдал им тайну гуммиарабика. Он дал им даже письмо к своему брату, проживавшему в Медердре, чтобы тот их хорошо принял и помог собрать смолу. С тех пор и началась торговля смолой с европейцами, а племя идау эль хадж первым в Мавритании стало осуществлять эту торговлю и очень на ней разбогатело.

Сегодня трудно сказать, правдива эта история или вымышлена. Тем не менее остается неопровержимым факт, что Мавритания была единственным в мире производителем гуммиарабика, который со временем стал необходим для фармакологии и промышленности. За право монополии на торговлю гуммиарабиком веками велись войны между португальцами, испанцами, голландцами, англичанами и французами. Тот, кто держал в своих руках морские порты, одновременно завладевал всей торговлей гуммиарабиком. Войны, происходившие в стране с XV века, завершились победой Франции. Теперь весь гуммиарабик доставляли не в атлантические порты, а на реку Сенегал, откуда на лодках его переправляли в Сен-Луи, а затем кораблями — в Европу.

Значение торговли гуммиарабиком для Мавритании было огромно, она и сегодня еще значится в бюджете государства. Гуммиарабик собирали пастухи и бедные кочевники для своих хозяев, а те передавали его французским торговым компаньонам. Он был источником богатства племен, которым принадлежали территории лесов акаций, и в одинаковой мере основой экономического могущества эмиров, владевших югом страны. Еще на рубеже XIX и XX веков Мавритания владела монополией производства и продажи этого сырья на мировых рынках. В начале XX века англичане приступили к разведению каучуконосной акации в Судане, и у Мавритании появился серьезный конкурент на плантациях Кордофана. В отличие от гуммиарабика этих плантаций мавританское сырье собиралось неумело, плохо очищалось и сортировалось, и, наконец, стоимость транспортировки из Мавритании была значительно выше, что удорожало сам продукт. Не удивительно, что спрос на мавританский гуммиарабик значительно упал. Судан благодаря рациональной эксплуатации лесов перехватил монополию производства гуммиарабика, поставляя 95 процентов его мирового производства, что соответствовало 44–50 тысячам тонн в год, тогда как со времени второй мировой войны Мавритания производит в год максимально 4–5 тысяч тонн. Упали и цены на мавританский гуммиарабик, и если перед войной мавр за килограмм гуммиарабика мог купить килограмм сахара, то теперь килограмм сахара обходится ему в три килограмма гуммиарабика.

Несмотря на то что значение экспорта гуммиарабика уменьшилось, он остался важным продуктом внутренней торговли, и его по-прежнему можно встретить на всех базарах Южной и Мавританской Сахары.

Государство старается поддерживать сбор гуммиарабика, увеличивать ого экспорт и стоимость сырья и в то же время сохранять деревья от повреждений.

Третье богатство Мавритании — скот. Мы уже подробно говорили о его значении в жизни мавров и о торговле животными. Здесь уместно упомянуть, что кочевники Северной Мавритании продают большое количество верблюдов на базарах в основном Южного Марокко, а крупный рогатый скот и молодняк перегоняется на юг и продается в Сенегале. В обоих случаях экспорт животных нельзя учесть, поскольку стада переходят через различные, неконтролируемые пункты границы. Хотя во многих работах и пытаются приводить статистические данные по количеству перегоняемого скота, но они настолько разнятся, что ими невозможно пользоваться. В качестве примера приведу одну из французских работ, по которой на 1960 год мавританский экспорт состоял из 6 тысяч верблюдов, 95 тысяч голов крупного рогатого скота, 1 миллиона коз и овец. Треть их была продана Мали, две трети — Сенегалу. В государственном отчете Мавритании не приводится численность проданных животных, нет ее и во французских реестрах 1971 года. Существуют данные, по которым 55 процентов разводимых животных остаются в стране и только 45 процентов покидают ее пределы, но эти данные приблизительны.

Последний продукт экспорта Мавритании, который отправляют за рубеж в небольшом количестве, — это финики. Для финиковой пальмы необходимы жаркий и сухой климат пустыни (впрочем, она хорошо переносит и холодные ночи) и обилие воды. В Мавритании говорят, что «финиковая пальма любит, чтобы голова у нее была в огне, а ноги в воде». Самые большие плантации находятся в пустынном высоком Адраре (половина пальм всей Мавритании), Таганте, Асабе и Аффолле. Немногочисленные пальмовые рощи можно встретить и в других частях Мавритании, в области Ход (оазис Нема) и в Трарзе (Амендур, Гос и Тигент). В каждой роще есть колодец, водой из которого два раза в день поливают деревья. Вода наливается в открытый котлован и оттуда расходится по каналам к углублениям, сделанным вокруг каждой пальмы. Финиковых пальм в Мавритании насчитывается 500–800 тысяч деревьев, годовой сбор плодов — около 15–20 тысяч тонн. На каждого жителя приходится примерно 15 килограммов фиников в год. И эти цифры чисто оценочные п, возможно, далеки от истицы.

Раз в год происходит гетна — сбор фиников. Население оазисов в это время увеличивается в три раза, из бруссы собираются кочевники, приезжают торговцы из дальних краев, чтобы закупить свежие плоды. В селения возвращаются владельцы пальмовых рощ, в течение всего года разъезжавшие по бруссе, как и кочевники. Последние покупают «на корню» целые деревья или только отдельные ветки с плодами, сами собирают их, сушат изапасают финики на целый год. Это время развлечений, танцев, дружеских общений и прежде всего обмена товарами между скотоводами и земледельцами. Свой «урожай» собирают и торговцы, живущие в ксарах, поскольку по случаю гетны кочевники запасаются у них необходимыми нм предметами и продуктами питания.

Государство проявляет заботу о финиковых пальмах, проводятся работы по увеличению количества плодовых деревьев. В Канкосе действует опытная станция, работа которой контролируется Институтом тропических растений Франции. Задачи этой станции — выведение разновидностей деревьев повышенной урожайности, исследование оптимальных условий для финиковой пальмы и борьба с вредителями (особенно большой вред наносит белая кошениль). Правительство построило в Атаре, самом большом из оазисов Адрара, центре торговли данной провинции, современную фабрику по упаковке фиников, предназначенных как для внутреннего рынка, так и на экспорт. Эта фабрика обрабатывает до ста тонн фиников в год, но ее производительность может достичь и пятисот тонн.

Финики — древний продукт мавританской кухни и до конца XIX века единственный плод обрабатываемой земли, который потреблялся в большом количестве. Из Сахары с помощью караванной торговли они отправлялись на юг, в субсахарские селения, где нет финиковой пальмы. Финики продаются либо сушеные, нанизанные на нити, как четки, либо в форме малых и больших спрессованных плиток из плодов без косточек, либо, наконец, в кожаных мешках. Купить их можно на всех базарах страны, но больше всего фиников в Центральной Мавритании и на севере, где их выращивают.

Примерно с начала XX века по всей стране, даже среди кочевников Адрара и Таганта, начали употреблять просо, а в тридцатые годы XX века — рис, в основном среди зажиточной части населения. В связи с этим значение фиников как продукта питания несколько уменьшилось; подчеркиваю, значение, а не количество потребляемых плодов. Но финики — уже не единственный и даже не основной сельскохозяйственный продукт.

Мавританская торговля просом имеет местное значение и не выходит за пределы страны. Она ведется между территориями Шеммамы и Южного Сахеля с севером, а также между оазисами и кочевниками. Долина Реки и прилегающие территории дают пять шестых мавританского проса и только одну шестую часть — Центральная и Северная Мавритания.

Первоначально просо потребляли только жители долины Реки и племена, которые с ней граничили, особенно воинственные хасаны, забиравшие его у населения в качестве дани. Уже с начала XX века в Бракне была отменена подать в виде проса, зато в Трарзе она оставалась до 1939 года, когда Франция, чтобы поднять сельское хозяйство, купила у эмира Трарзы его привилегии. С этого времени наступила определенная интенсификация сельского хозяйства. Сбор дани заменила теперь регулярная торговля, в которой кочевники меняют скот на просо в таком соотношении: одна овца за двадцать мудд проса. Просо также покупают за деньги и продают на базарах в пустынных районах страны.

Приблизительно с начала XX века все кочевники из глубинных районов континента стали употреблять просо, что пробило брешь в однообразной до той поры мавританской кухне. По мере того как этот продукт входит в рацион питания, увеличивается его импорт из Сенегала и Мали. К сожалению, вряд ли Мавритания когда-нибудь сможет сама удовлетворить внутренний рынок. Основная причина — климат. Развитие земледелия — это прежде всего проблема воды. Исследования показали, что во многих частях Мавритании почвы с точки зрения физической и химической характеристик хорошие и при достаточном количестве влаги могли бы давать богатый урожай. Еще один сдерживающий фактор — низкий уровень агрономической науки. Молодое государство пытается исправить положение. Проводятся работы по обводнению больших площадей, предпринимаются меры по подготовке сельскохозяйственных кадров. В 1958 году в Каэди был создан агрономический центр, где ведется исследовательская работа в области сельского хозяйства и полученные результаты внедряются в практику. Там же открыто сельскохозяйственное училище для юношей. Обучение длится три года, училище готовит агротехников. Страна разделена на сельскохозяйственные секторы, которыми руководят агрономы. Они решают вопросы сельского хозяйства и экономики в своем районе в соответствии с экономической политикой государства. У них в подчинении находятся руководители подсекторов, которые в курсе всех местных дел, а разъяснительную работу на местах проводят сельскохозяйственные инструкторы. Государство предоставляет кредиты деревням или группам крестьян на строительство плотин, дамб и колодцев, закупку сельскохозяйственных орудий и пр.

Мы остановились на наиболее важных продуктах, производимых в Мавритании для собственных нужд, а в некоторых случаях и на экспорт. Этот перечень можно было бы дополнить как продовольственными продуктами, так и изделиями ремесленников, имеющимися в Мавритании в небольшом количестве и рассчитанными исключительно на местный рынок.

До недавнего времени внутренняя торговля Мавритании была слабо развита. Население, преимущественно экономически независимое, удовлетворялось тем, что давали ему стадо и природа, а в определенных районах — и сельское хозяйство. Если и существовал внутренний обмен, то большей частью он совершался в форме меновой торговли между двумя производителями — скотоводом и земледельцем, иногда в этом участвовал торговец-посредник. Единственными товарами, которые в прошлом столетии мавры приобретали за пределами страны, были хлопчатобумажные ткани, чай, сахар и некоторые металлические изделия.

Если говорить о товарах, которые Мавритания импортировала и продолжает импортировать, на первое место следует поставить текстиль. Когда-то кочевники носили шерстяную одежду. Этот материал они ткали из шерсти собственных овец и верблюдов, но уже в XIX веке повсеместно вошла в обиход одежда, сшитая из импортного хлопка. В торговых отношениях Франции с эмирами юга основным товаром, поставляемым французами в обмен на гуммиарабик, был именно текстиль. В XX веко в Мавритании использовались два вида хлопчатобумажных тканей. Первый из них выпускался фабриками Франции, Англии и Голландии и шел на штаны, тупики, бубу, иногда на тюрбаны. Второй производили фабрики Дакара. Это был более плотный материал, пропитанный краской индиго. Такие ткани пользуются большим спросом у мавров, поскольку, по их мнению, они лучше защищают от холода и солнца. Однако краска на них очень некачественная, материал линяет и окрашивает в светло-голубой цвет и волосы, и кожу. Впрочем, на это никто не обращает внимания.

Огромным спросом в Мавритании пользуется чай, который завезли сюда примерно сто лет назад марокканские торговцы. Мавры пьют исключительно зеленый чай, выращиваемый в Китае; его доставляют в Африку в огромных, по нескольку десятков килограммов, тюках. Правда, последнее время чай все чаще привозят в небольших современных коробках. Необходимым приложением к чаю служит сахар. Здесь покупают исключительно французский, производимый специально для стран Магриба. Это сахарные головы по два килограмма, завернутые в темно-синюю толстую бумагу. Мавры не признают никакого другого сахара. Насколько широко распространен чай в Мавритании, свидетельствуют цифры: две трети всех оборотов составляет продажа именно этих двух продуктов — чая и сахара.

Наряду с импортом проса все больше увеличивается импорт риса; его возделывают на полях сельскохозяйственной станции, расположенной на южном берегу Сенегала и названной именем ее основателя Ричарда Толла. Пока Вьетнам был колонией Франции, он считался главным поставщиком риса; потом рис начали возделывать на африканских плантациях. В последнее время его выращивают в Сенегале в основанных китайцами образцовых рисовых хозяйствах. Африканский рис совсем не тот, что известен нам: он очень мелок, но поскольку продается лущеным и освобождает мавританских женщин от тяжелого труда — лущения проса, то это обстоятельство делает его еще более популярным. Следует, однако, заметить, что рис попал в Мавританию только после второй мировой войны и употребляется в основном в ксарах юга и в больших городах Мавритании.

Кроме текстиля, продуктов питания и чая предметами импорта являются мелкие металлические изделия, прежде всего предназначенные для приготовления чая: печки для древесного угля, чайники, подносы, коробки для чая, сахара и мяты, посуда, а также фонари, ножи, принадлежности для шитья и пр. В последние годы резко возрос импорт пластиковых сандалий, производимых фирмой «Батя»; ими наводнена вся Западная Африка. Такие сандалии можно увидеть на ногах кочевников в самых удаленных уголках Сахары.

Новшеством, которому всего десять с небольшим лет, является арахисовое масло — основной жировой продукт Западной Черной Африки. Его привозят из Сенегала в пластмассовых бутылках. Еще одна новинка последних лет на мавританском рынке — это консервы в томатном соусе; последний уже ранее покорил Сенегал и стал неизменным дополнением ко многим местным блюдам. Консервированные томаты, как и арахисовое масло, пока встречаются только в больших ксарах. Оба эти продукта ввели в Мавритании черные повара, которые открывают здесь маленькие закусочные или работают у местной знати.

Кроме этих, в общем, немногочисленных новых продуктов внутренняя торговля Мавритании предлагает скромный ассортимент товаров. Причина этого не только в неоднократно упоминавшейся бедности страны, но и в кочевом образе жизни населения, который не позволяет иметь большого количества предметов домашнего обихода, одежды и запасов продуктов.

В году можно выделить несколько периодов явной активизации торговли. Для Южной Мавритании это время приходится на период засухи, когда кочевники стягиваются к Реке, продают животных, а взамен покупают зерно и различные необходимые товары. В пустыне временем, благоприятным для заключения торговых сделок, является гетна, когда кочевники съезжаются в ксары. Наконец, для больших кочевников, живущих на северных границах страны, такой период — средиземноморская весна, когда они отправляются со стадом верблюдов на склоны Атласа, чтобы продать откормленных животных на базарах Марокко и Алжира.

Торговые центры в принципе связаны с селениями, особенно с расположенными на важных караванных путях. В самых крупных из них находятся постоянно действующие базары, где торговцы, ремесленники и случайные продавцы выставляют свой товар для продажи и куда приезжают за покупками кочевники. В меньших ксарах хотя и нет базара, но кочевники хорошо знают тамошних торговцев, с которыми они производят обмен. Дома таких торговцев имеют просторные дворы, где устраиваются прибывающие из бруссы пастухи. В торговую сделку входит и их угощение, совместное чаепитие и оказание гостеприимства, порой даже на длительное время.

Базар — это самое интересное и самое живописное место в селениях Западной Африки, а базар в Агаре превосходит своим богатством и экзотикой все, что до сих пор мне приходилось видеть как в Мавритании, так и в Сенегале.

Сам Атар возник на берегу длинной, в несколько километров батхи, где в избытке вода; вся батха превращена в пальмовую рощу. Город, хотя и насчитывает свыше десяти тысяч жителей, сохранил все черты традиционного мавританского ксара. В нем две мечети, из которых одна — в духе местной традиции — построена одновременно с возникновением селения в XVI веке. В нее вмурован черный камень, который якобы привезен из Мекки основателем селения. Сегодня он считается большой святыней, и сюда направляют стопы паломники со всей Сахары. Современные учреждения представлены здесь начальными школами первой и второй ступени для мальчиков и девочек, больницей с двумя врачами-французами, фельдшерами и медицинскими сестрами из местных жителей, а также аптекой.

В Атаре размещается администрация района Адрара, полицейский участок, военная часть и таможня, мастерские, где ткут ковры, фабрика по упаковке фиников и, конечно, десятки, если не сотни магазинов, магазинчиков, лавочек и палаток.

Картину дополняет хорошо организованная для мавританских условий связь, которая осуществляется с помощью грузовиков. Они курсируют довольно регулярно на трассах; на юг — до Нуакшота и далее до Сенегала, на север — до Шума, расположенного в нескольких часах езды на автомашине от железнодорожной станции, откуда поездом можно доехать до Нуадибу на Атлантическом побережье пли до Зуэрата, далее через Фдерик в Марокко. Раз в педелю через Атар проезжает грузовик, следующий из районов Реки в Шингетти, дальше всех выдвинувшийся на север в этом районе ксар. Наконец, в Атаре есть аэродром, сюда тоже раз в неделю прилетает самолет, который привозит почту и пассажиров из Нуакшота. Из всего этого видно, что у оазиса удобная связь с севером, западом и югом.

Мы упоминали о таможне в Атаре, городе, расположенном почти в тысяче километрах от северной границы государства. По нашим представлениям, для таможни — это несколько далековато. Однако Атар — первый крупный торговый центр, куда из Марокко направляются караваны с товаром. Севернее Атара расположены пустынные земли, которые можно преодолеть лишь по дорогам, проходящим вблизи Атара. Таможенники берут плату с караванов, прибывающих в Атар, и одновременно выслеживают и вылавливают те караваны, которые пытаются миновать этот ксар и доставить товары прямо на базары юга, где их можно продать, не заплатив пошлины, по более высоким ценам. Часть караванов, чтобы не платить пошлины, пытается пройти по территории Мавритании прямо до Мали. Таможенники, конечно, прекрасно знают как караванные пути, так и дороги контрабандистов, которые время от времени вынуждены приближаться к колодцу, чтобы напоить верблюдов и людей. Вооруженные патрули, чаще всего из двух человек, отправляются на верблюдах в глубь пустыни и устраивают настоящее преследование и охоту на контрабандистов. Если им удается настичь караван, они взимают пошлину, но иногда контрабандисты, видя, что сбежать от патруля невозможно, а пошлина и штрафы будут очень высокими, убегают, бросив часть груза. Это спасает их от дальнейших преследований. Брошенный товар забирают таможенники и якобы передают в казну государства. Несмотря на высокие пошлины, базар в Атаре буквально ломится от обилия товаров из Западной Сахары, и прежде всего из Марокко.


Среди различных товаров, предложенных на базаре, был и дикий зверек, пойманный в пустыне. Вадан
Базар находится на центральной площади селения, от которого его отделяет глиняная стена с живописными воротами. С других сторон базар окружают глиняные или каменные одноэтажные зданьица — магазины, склады богатых торговцев. Вся внутренняя часть этого огромного четырехугольника заполнена множеством кое-как сколоченных будок, навесов, поддерживаемых гнутым» шестами, и шалашей из пальмовых листьев, которые защищают продавцов от солнечного зноя. Здесь предлагают абсолютно все, что производит сама Мавритания и ее соседи. Без преувеличения можно сказать, что подробное знакомство с товарами, имеющимися на базаре, дает полное представление о потребностях и производительных возможностях страны; о животноводстве, сельском хозяйстве, собирательстве, охоте, рыболовстве и ремеслах, о самом народе, его пище, жилье, одежде, транспорте, сообщении, искусстве и даже науке. Если бы кто-нибудь пожелал собрать полную коллекцию предметов традиционной материальной культуры мавров, он мог бы это сделать на базаре Атара.

Под навесами из пальмовых листьев расселись десятки торговцев. На плоских корзинах, сплетенных из лыка, разложены всевозможные зерна, орешки, сухие коренья, листья. Покупатели приобретают этот товар маленькими порциями, отмеряемыми деревянными кружками. Мы видели женщину, которая несла в куске нейлона (с нейлоном здесь проще, чем с бумагой, потому что в нейлоновой упаковке поступает весь импорт из Сенегала, Марокко и Европы) две горстки муки, другая покупала неполный стакан проса. Денег так мало, что их не хватает на то, чтобы делать запасы. Покупают столько, сколько необходимо в данный момент. Большинство продовольственных товаров привозят из долины Реки и тропических районов Сенегала. Однако часть их составляют плоды сбора в субсахарской зоне и даже в самой Сахаре.

Другие торговцы предлагают соль. В корзинах продавцов можно найти бледно-желтые измельченные кусочки сухого молока. Встречаются большие корзины и тазы, наполненные темными пластинками вяленого мяса. В другом место лежит сильно пахнущая и усиженная мухами вяленая морская и речная рыба. В стеклянных бутылках блестит золотистая жидкость — это топленое козье масло, популярный товар, используемый в мавританской кухне. Как горки янтаря выглядят выставленные на продажу куски золотистого гуммиарабика.

Больше всего на рынке фиников. Не удивительно, Атар — центр выращивания и продажи этих плодов. Их можно купить в любом виде и в любом количестве. Грудами лежат бурдюки, очень напоминающие распухших животных, из кожи которых они сделаны. Торчат короткие обрубки ног и шеи. Бурдюки наполнены финиками без косточек. Из таких же фиников сделаны десятки лепешек и лепешечек, сложенных на полотнищах, растянутых на земле. Над сладкими, буро-золотистыми горками кружатся рои мух, которых никто не отгоняет. Рядом целые гирлянды сушеных фиников и, наконец, корзины финиковых косточек. Мы поинтересовались, для чего они могут пригодиться. Оказывается, в этой стране, лишенной пастбищ, эти косточки покупают для коз (бедные козы!). Косточки толкутся в ступе и якобы служат «превосходным» кормом.


Городская бойня в Вадане — виселица для ритуального убоя скота
Вяленое мясо покупают кочевники, которые забирают его с собой в бруссу. Для местного населения, а, как мы знаем, Атар — многолюдный ксар, продается свежее мясо. Мясники разложили свой товар под палящим солнцем. Темное мясо из-за облепивших его синих мух выглядит не очень аппетитно, но надо признать, что оно всегда свежее. Здесь нет холодильников, поэтому рядом с мясником стоит привязанная к колышку коза или верблюд. Только когда продано мясо одной туши, закалывается следующее животное. Все это проделывается в задней части базара, где имеются напоминающие виселицу приспособления для ритуального убоя. Животное подвешивается, чтобы в соответствии с положениями Корана кровь могла стечь. Естественно, здесь и речи быть не может о мягком мясе, так рекомендуемом старыми поваренными книгами. Мясо, порой еще теплое, варится или жарится сразу же после забоя животного, но мавританское жаркое всегда жестко как подошва и для него нужны крепкие зубы.

Один угол базара заняли торговцы древесным углем. Земля здесь черная и дочерна выпачканы люди, которые занимаются его продажей. Видно, уже с давних пор уголь продается на этом месте, потому что из черной пыли выросли небольшие холмики, на которых продавцы устанавливают большие мешки с углем и складывают маленькие горки топлива. Каждая такая горка стоит пятьдесят франков — цена для здешних условий очень высокая.

Особую улочку на базаре занимают кузнецы. В тени изогнутых навесов тлеет на земле их очаг. Рядом вбитая в землю небольшая наковальня, несколько щипцов и молотков дополняют оборудование мастерской. Из умелых рук выходят самые различные изделия: ножи, железные ручки для деревянной посуды, оковки для ящиков и прежде всего выкованные или отлитые из железа, а иногда и серебра украшения. Можно заказать необходимый предмет, можно купить уже готовое изделие. Улочка портных выглядит очень представительной. Мастерские располагаются в деревянных будках, где в открытых дверях (поскольку окон нет) за швейной машиной работает сам владелец. Этот «продукт» европейской цивилизации распространился уже в Атаре и им оснащена каждая крупная швейная мастерская. На других, меньших и более бедных базарах швейных машин я не видела. У такого ремесленника-продавца можно приобрести материал (несколько тюков хлопчатобумажных тканей лежат на лавке перед мастерской) и сразу заказать себе бубу, буфоподобные черные штаны или другие предметы одежды. Некоторые портные вышивают одежду стежками в виде цепочки. Но эту роскошь могут позволить себе только состоятельные люди, торговцы из ксаров и их семьи. Даже и они не носят такую расшитую одежду каждый день. Материалы для этих костюмов привозятся из Дакара, из Дакара пришла сюда и мода украшать вышивкой мужские бубу.

Под арками, вблизи ворот можно найти торговок украшениями. Перед каждой на земле на куске материала разложена скромная «лавочка». Скромная только по размерам, поскольку и здесь, как везде в мире, украшения дороги. Наиболее богато представлены местные изделия: железные браслеты, браслеты из черного дерева, украшенные чрезвычайно тонкой инкрустацией из серебряной проволочки, есть украшения для волос — кисточки из цветной кожи, подвески из кожи и ракушек каури, а для самых богатых — подвески из крупных чечевицеобразных янтарных бус, наконец, ножные железные браслеты, весом минимум по килограмму каждый. Рядом с местными изделиями разложено довольно много дешевых европейских украшений, по должна признаться, что пи разу не видела, чтобы этот ужас носили женщины. Возможно, это результат хорошего вкуса мавританок, а может быть, такие украшения для них дороги? Право гражданства получили стеклянные бусинки, из которых женщины сами делают браслеты, подвески для волос и ожерелья, прежде всего для детей. Время от времени попадается действительно редкая вещь, старое ювелирное изделие. Эти прекрасные украшения в форме мальтийских крестов, полумесяцев, прямоугольных металлических, богато украшенных дощечек делают ремесленники только по специальному заказу. Здесь можно достать также коки, которые прикалывают надо лбом. Их делают из пластика, более дорогие сплетены из искусственных волос.

Особо следует остановится на изделиях из кожи. Все они рассчитаны только на местного покупателя, потому что в Атаре постоянно живущих европейцев насчитывается не более десяти человек, а туристы появляются здесь в лучшем случае раз в месяц. На базаре можно найти канаты для погрузки товаров на верблюдов и доставания ведер из колодца (и то и другое сплетено из кожи), кожаные ведра, шнурки для ношения на шее ключей от дома (бесспорное свидетельство того, что их владелец имеет дом в ксаре, ведь палатку нельзя запереть!), торбы женские и мужские — у каждой своя форма и свой размер, бараньи шкуры для сна, сидения и совершения молитв, прекрасна расписанные, столь же красивые, украшенные разнообразными красочными узорами кожаные подушки для палаток и комнат. Тщательно, как и подушки, украшены седла для езды на верблюдах, которые делают из дерева и покрывают расписанной кожей. Я имею в виду мужские седла для верховой езды. Седла для перевозки груза на верблюдах и ослах не украшают. Мы видели даже женское седло с прекрасными резными столбиками, скорее напоминающее носилки и предназначенное для женщин, путешествующих с детьми. Продавался также сигнальный барабан. На «деревянных прилавках» можно приобрести полный набор мисок различной величины, выдолбленных из дерева. Их делают на юго-востоке, где растут деревья, пригодные для таких изделий. Кольца деревьев более темного и светлого оттенков создают красивый естественный рисунок на поверхности миски. Есть и деревянные воронки для молока, ковши и т. д. На север их перевозят на горбах верблюдов. Туда же везут деревянные дощечки, на которых дети в коранических школах учатся писать. Есть также деревянные ступы, в них можно толочь просо, и маленькие каменные жернова, которые используются в ксарах.

Особую группу торговцев составляют продавцы табака. Мавры довольно много курят, поэтому на любом базаре можно приобрести необходимые для этого принадлежности. Здесь продаются связки листьев табака, выращенного в садах оазисов (в Трарзу табак привозится и из других стран), кроме того, красивые глиняные трубки с деревянным мундштуком, напоминающим наши мундштуки для папирос. Они набиваются табаком. Продаются красочные кожаные чехлы для трубок и мешочки для табака. Каково же было наше удивление, когда на базаре в Бутилимите мы обнаружили в такой именно табачной лавочке мешочек с кремнями для высекания огня и второй с железными огнивами. Эта лавочка находилась по соседству с палаткой пекаря, полной парижских белых baguettes{baguettes (фр.) — длинный батон. — Примеч. перев.}. Две эпохи, два мира.

Вся внутренняя часть базара в Атаре окружена рядом магазинов богатых торговцев, у которых имеется импортный товар, богатый, роскошный, не для повседневного пользования. Кажется симптоматичном, что в таких магазинах две двери. Одна ведет во внутреннюю часть базара, к «старой» Мавритании, другая — на внешнюю, «современную» улицу, где расположилась бензоколонка, единственная на всем пути от Нуакшота и последняя перед марокканской границей, что находится в тысяче километрах отсюда. Здесь можно приобрести любые импортные товары, в которых нуждаются современные мавританцы. Больше всего товаров марокканского происхождения. Это приборы для приготовления чая, латунные подносы-столы для приема пищи, шерстяные цветные ткани, которые расстилают на земле в помещениях и палатках, тканые чехлы на подушки; последних очень много и видно, что они пользуются большим спросом. Имеются керосиновые лампы, в настоящее время их все чаще покупают кочевники; свечи, электрические фонарики, ножи и больше всего эмалированной посуды различной формы, очень красивой. Есть и продовольственные товары — сахарные головы, зеленый чай, рыбные консервы и томатные концентраты, мука, рис и т. д. В крупных магазинах предлагается все: мыло, керосин, зеркальце, ножницы, текстиль, предметы из меди и изделия из кожи.

Кроме официального есть еще черный рынок. Местные жители знают, что в таком-то доме можно приобрести контрабандный товар по цепам, более низким, чем на базаре.

Мавританский базар нешумный, у торговцев нет привычки громко расхваливать товары, приставать к покупателю и заставлять его купить что-то. Вся торговля ориентируется на местного потребителя, а известно, что мавр не может или не любит (в зависимости от достатка) тратить много денег, покупает только необходимое и ни за что не даст себя уговорить приобрести то, что ему не нужно. В узких улочках между лавочками вертится множество покупающих и рассматривающих товары. Легко можно выделить только что прибывших кочевников, робких, но пытающихся выглядеть надменными; они как бы хотят подчеркнуть, что все здесь им знакомо. Довольно много женщин делают ежедневные покупки. Встречаются люди из бруссы, которые привезли на базар уголь, сухое молоко, мясо и продают все это лавочникам или пытаются, сами торговать на свой страх и риск. Среди этой не Столько живописной — все женщины одеты в черное, а все мужчины в белое или голубое, — сколько экзотической толпы крутятся продавцы воды, нищие и, как везде, множество детей, любопытных и чего-то ожидающих. Случайно в толпе блеснет богатый наряд негритянок из Сенегала и районов у Реки. Их здесь немного, но те, что встречаются, выделяются своими яркими нейлоновыми тканями, идеально подобранными к матово-черной коже и ослепительному солнцу. Это учительницы местных школ для девочек, жены торговцев и чиновников администрации. Но в целом чернокожих, то есть прибывших за последнее время с юга, здесь немного. Старого, коренного негроидного населения, выполняющего в оазисах функции садоводов и служащих, не видно ни на улицах, ни на базарах. Они работают и не имеют времени бродить по селению.

Базар — это не только место, где процветают ремесло и торговля, где можно выгодно купить и продать. Здесь, в толпе местных и приезжих из дальних стран людей, встречают старых знакомых и обретают новых, узнают новости из далеких краев, болтают досыта, обсуждают волнующие проблемы. Базарная толпа только частично состоит из людей, непосредственно заинтересованных в торговле. Многие пришли просто пообщаться или в поисках отнюдь не торговых контактов.

Проблемы торговли в Мавритании непосредственно связаны с проблемами транспорта и дорог. Так, до тридцатых годов XX века в стране вообще не было дорог. В этих условиях перевозка товаров и людей была возможна только на спинах тягловых животных, на юге в субсахарской зоне — на спинах волов, а огромные безводные пространства Сахары можно было преодолеть только на верблюдах. Небольшие, состоявшие порой из нескольких животных караваны перевозили товары и путешественников за сотни и тысячи километров. Их вели торговцы, часто целая семья, которая свое существование связала с группой вьючных животных. В этих условиях транссахарская торговля была монополией мавров, потому что только они занимались разведением верблюдов и только они знали безопасные пути через пустыню. Черным жителям юга, как и белым торговцам, заинтересованным в торговле с Мавританией, также приходилось прибегать к посредничеству торговцев и владельцев караванов — коренных мавров.

Первую брешь в традиционной системе пробили французы. В 1931 году они предприняли попытку пройти на вездеходах из Росо на реке Сенегал в Атар. Однако этот вид транспорта не получил распространения, так как местность оказалась труднопроходимой, а машины тех лет не были еще приспособлены к условиям пустыни. Дороги для автогужевого транспорта в Мавритании появились лишь в годы второй мировой войны. Франция-метрополия была оккупирована немцами, но La France d’Outre Mer (Заморская Франция){Под «Заморской Францией» ранее подразумевались колониальные владения Французской Республики, а в наши дни — заморские департаменты и территории. — Примеч. ред.} думала о послевоенном будущем. Население Сенегала, Мали, Гвинеи, Берега Слоновой Кости и тогдашних французских колоний было обязано продолжать нести военную службу. Отряды негров отправлялись не на фронт, которого тогда для Франции не существовало, а на различные работы на территории Французской Западной Африки. Одной из первоочередных задач стала прокладка дорог через Мавританию, которые на последующих этапах войны могли иметь стратегическое значение, а после войны открыли бы Мавританию для иноземного вмешательства. Центром Французской Западной Африки был Дакар, современная столица Сенегала, поэтому строительство дорог началось с юга и шло на север.

Мамаду Бальде, по мере того как мы продвигались в глубь страны, постоянно обращал наше внимание на трудовой вклад черного населения в строительство сети дорог Мавритании.

— Это мы, африканцы (так себя называет черное население Африки), построили современную Мавританию. Взять хотя бы дороги. Мавры не проработали на их строительстве ни одного дня. Им принадлежал только транспорт. На верблюдах они привозили бригадам солдат-строителей еду и воду, но сами никогда не унижали себя физической работой. Это негры с юга, оторванные от своих семей, в пыли и зное взрывали горы Адрара, чтобы через них сделать проход, они убирали тонны щебня и камня, выравнивали местность, погибали при взрывах динамита и срывались со скал, между которыми сегодня проходит дорога.

Версия Бальде кажется очень правдоподобной, когда видишь, что и сегодня мавры проявляют отвращение к любой физической работе.

На месте лагерей после строителей дорог и по сей день остались следы, напоминающие наши загородные свалки мусора. Кучи заржавевших консервных банок и тысячи разбитых бутылок удивительно контрастируют с этим пустынным, безлюдным краем, лишенным других следов европейской цивилизации. В условиях пустыни «культурные пласты», в данном случае мусор, просуществуют, наверное, сотни лет — на радость будущим археологам. О строителях, оставшихся здесь навсегда, напоминают одинокие могилы, разбросанные вдоль трудных участков дороги.

Благодаря усилиям тысяч безымянных строителей сегодня Мавритания располагает вполне хорошей дорогой, ведущей из Росо через Нуакшот, Атар, Фдерик до самой границы Алжира. Чем дальше к северу, тем дорога хуже. Она не ремонтировалась более двадцати лет. На некоторых участках образовались большие выбоины и машина подпрыгивает так, что пассажиры совершенно изматываются за дорогу. На других — ветры сдули мелкий гравий, которым выравнивали поверхность дороги, и остались только крупные камни. Когда едешь по таким дорогам, совершенно глохнешь от непрекращающейся канонады: вылетая из-под колес, камни безжалостно бомбардируют днище автомашины. Но может быть и речи о каком-нибудь разговоре, даже перекричать этот шум невозможно. Тут и там на проезжей части возникали подвижные дюны из мельчайшего золотого песка. Если въедешь в такие дюны на большой скорости, они схватывают колеса, и катастрофа неминуема, если же слишком медленно, машина теряет скорость, и колеса беспомощно вертятся в гладком песке. На участках дороги, проходящей через скалистые части Сахары, следует ехать особенно медленно, потому что можно наскочить на упавшие осколки скал, которые никто, кроме проезжающих путешественников, не убирает.

Все это относится к дорогам «первого класса». Так называемые тропы, проходящие в стороне от главной дороги, часто только обозначены горками камней.

По официальным данным, Мавритания с 1968 года имеет 2675 километров хороших дорог, действующих круглый год, и около 4 тысяч километров плохих дорог, часть которых на юге страны функционирует только в период засухи. Это немного, если принять во внимание, что расстояния в этой стране огромные. Например, «дорога № 1», связывающая Дакар с Мавританией и идущая дальше через Алжир в Марокко до Агадира и Касабланки, протянулась по территории Мавритании на 1650 километров. Дорога из Росо в Нуадибу (частично совпадающая с «дорогой № 1») насчитывает 1370 километров. Из Нуакшота до Немы — около 1500 километров, из Сен-Луи до Тиндуфа — около 2 тысяч.

Мы проехали более двух тысяч километров и на этом пути встретили только три дорожных знака и две бензозаправочные станции, в столице и в Атаре. Там же имелось что-то наподобие станции обслуживания, где можно произвести ремонт автомашины.

Во время нашего пребывания в стране не было еще ни одного километра дороги с твердым покрытием, только отдельные улицы Нуакшота были заасфальтированы. Однако уже тогда, в конце 1968 года, началось строительство новой дороги из Росо в Нуакшот с гудроновым покрытием.

Как на таких дорогах выглядит автомобильное сообщение? Ответить на этот вопрос сложно. После обретения Мавританией независимости появилось довольно много брошюр и небольших статей с информацией об этой стране. Цель большинства из них убедить деловых людей, что дороги стоят того, чтобы в них вкладывать деньги. Отсюда сведения об экономическом развитии Мавритании, которые преподносятся в оптимистическом топе, и завышенные статистические данные. Одна из таких работ сообщает, что на 30 июня 1963 года в Мавритании было зарегистрировано 3821 автомашина, из них 71 процент составляли грузовики. Но статистическая служба Мавритании официально опубликовала в декабре 1967 года такую цифру: на 31 декабря 1966 года в Мавритании зарегистрировано 419 автомашин, из них 315 принадлежат частным владельцам. Если верить обоим источникам, то за три с половиной года число автомашин сократилось более чем на 3300, что неправдоподобно, поскольку страна постоянно, хотя и медленно, развивается. Скорее всего следует верить данным правительства Мавритании.

Эти несколько сот частных автомашин — прежде всего грузовики — источник быстрого обогащения их владельцев, а также «лендроверы», курсирующие по таким дорогам, где даже водитель-мавр не осмелится проехать на грузовике. Чаще всего владелец такого «экипажа» одновременно и шофер, и предприниматель, глава «фирмы» по перевозке пассажиров и грузов. Цены на транспорт здесь очень высокие, а разница цен на товары в городах Сенегала, где их производят, и в Сахаре настолько огромна, что одной коммерческой поездки из Дакара до самого дальнего оазиса Шингетти достаточно, чтобы владелец грузовика разбогател. Однако, чтобы заниматься такой торговлей, надо располагать большим капиталом, ибо стоимость грузовика или хотя бы «лендровера» в Мавритании значительно выше, чем в Европе, и для закупки товаров также нужна немалая сумма. Следует учесть, что машины здесь быстро выходят из строя и часто случаются катастрофы.

В 1968 году ни на одной трассе не было регулярной автомобильной связи, в стране не курсировал ни один автобус. Зато на оживленных трактах частное самодеятельное сообщение носило более или менее постоянный характер. Грузовики из Росо в Атар ходили два раза в день, как и грузовики из Атара в Шум. Они выезжали из Атара после полудпя, чтобы успеть к вечернему поезду, который приходил в Нуадибу на следующий день до обода. В Шингетти грузовики отправлялись раз в неделю. «Лендроверы» из Нуакшота в Бутилимит и такси до Росо, перевозившие не товар, а путешественников и их багаж, курсировали, когда набиралась группа пассажиров.

На участке Росо — Нуакшот за целый день мы встретили несколько таких такси. Судя по всему, мавры не проявляют чрезмерной заботы о своих автомашинах. Вид первой из встреченных нами автомашин произвел на меня впечатление какого-то безумного пробега смертников. Водитель с внушительной черной бородой, в огромном тюрбане, с покрасневшим и от пыли глазами гнал машину с бешеной скоростью, хотя она и была полна людей, а на крыше лежали многочисленные узлы. Машину швыряло, она подпрыгивала, шипела, скрипела тормозами и поднимала клубы красной пыли. Все путешественники для защиты от пыли завязали лица чалмой или разноцветными полотенцами — выглядело все это довольно живописно. По дороге на север от Нуакшота уже не было такси, по проезжали грузовики. Их борта были надстроены так, что высоко поднимались над крышей кабины водителя. Это позволяло больше загрузить машину На дно укладываются товары в коробках и мешках, предназначенные для продажи, на них — тюки едущих, а самый верх этой пирамиды «венчают» люди, вцепившиеся в свертки. Борта машины укрепляют старыми автопокрышками для амортизации на случай падения, а также бурдюками, наполненными водой — вдруг придется долго ждать в пустыне помощи? Бородатые водители в развевающихся епанчах, с разлетающимися концами тюрбанов ведут машину с полной беспечностью и абсолютным пренебрежением к самым элементарным правилам безопасности. Это подтверждали обломки, которые мы видели у дороги. Но не все они были настолько разбиты, что их следовало бросать.

Несколько раз мы встречали лагери пассажиров, ожидавших технической помощи. В одном месте это были пассажиры грузовика, которые уже второй день ждали возвращения водителя. Он с оказией отправился за механиком за сто с липшим километров в Нуакшот и, по-видимому, до сих пор не мог вернуться к брошенной машине. Нам пришлось отдать беднягам половину нашего запаса воды, их бурдюки были пусты. В другом — пассажиры уже третий день сидели в импровизированных палатках и ждали водителя, который пошел пешком в ближайший (70 километров) пункт за запасными частями. К счастью, недалеко находился лагерь кочевников, где пострадавшие запаслись зриком и водой.

До недавнего времени последним пунктом, куда доходили грузовики, был Атар. Лишь в 1968 году один из богатых караванных торговцев в Шингетти купил грузовик, и нанятый им шофер совершал раз в неделю поездку в Дакар или в Росо за товарами, прибывшими из Сенегала.

Грузовик в Сахаре стал самым опасным конкурентом верблюда. Правда, для верблюда практически нет препятствий, а машина может ехать только по дороге, но дорог становится все больше. В то время как верблюд в среднем песет 150 килограммов, проходя в день максимум 30 километров, грузовая автомашина поднимает до 5 тонн и проезжает 300 километров, то есть заменяет караваи в 30 верблюдов и движется как минимум в 10 раз быстрее.

Тем не менее далеко еще то время, когда грузовик полностью заменит вьючных животных. Даже когда уже весь транспорт на дальние расстояния будет модернизирован благодаря строительству дорог, добраться до небольших, скрытых в пустыне ксаров все равно можно будет только на верблюде. Кроме того, верблюд долго еще останется животным, используемым контрабандистами, а контрабанда становится очень важным, хотя и неофициальным, подпольным бизнесом мавританской торговли.

Если разговор зашел о современных средствах сообщения, нельзя не упомянуть о железной дороге, связывающей нынешний рудник во Фдерике с Нуадибу. Благодаря ей Адрар получил прямую связь с побережьем и современным портом, откуда и куда можно доставлять товары. До сих пор ближайшим современным портом для Атара был Дакар, удаленный от него на 1200 километров. Сегодня уже налажено сообщение с Нуадибу, от которого Атар отделяет лишь 400 километров, из них несколько десятков километров надо проехать на машине, остальную часть пути — поездом.

Не следует забывать еще об одном транспорте — водном. О судоходстве по реке Сенегал и его возможностях мы уже говорили, рассказывая о Шеммаме. Из-за больших колебаний уровня воды этот транспорт никогда не сможет иметь для страны большого значения, но при ограниченном количестве дорог в современной Мавритании, в юго-восточной ее части не следует сбрасывать его со счетов. Морское судоходство для внутреннего сообщения также не имеет большого значения, потому что морское побережье безлюдно, а Мавритании принадлежат только два порта — Нуакшот и Нуадибу, оба скорее международного значения, чем местного.

Остается еще последний, самый современный вид транспорта — самолет. Согласно правительственной информации, в Мавритании насчитывается 22 аэродрома. Строительство современного аэродрома в стране, где легко можно выбрать большие ровные пространства, не представляет особых трудностей, это только проблема времени. Климатические условия также способствуют развитию этого вида сообщения. Почти всегда здесь стоит хорошая погода и такая же хорошая видимость, а колебания давления слабые. Если появляется торнадо, то это бывает в определенное время года. Только в начале и конце зимы случаются сильные ветры, песчаные бури, а на юге ливни, на морском побережье туманы, которые ухудшают видимость. По сравнению с Европой эта страна как будтосоздана для авиации. Однако авиация оправдывает себя на перевозке дорогих и сравнительно легких товаров, а Мавритания пока еще нуждается в дешевых товарах, таких, как просо, рис, хлопчатобумажные ткани и пр. Доставка по воздуху повысила бы их цены и, следовательно, стала бы нерентабельной. Однако можно не сомневаться, что за авиацией будущее, самолет сыграет важную роль как в мавританской торговле, так и в модернизации страны.

Мы много говорили о том, что традиционная мавританская торговля была меновой, в сделках не использовались деньги, а их функции выполняли животные. Такое же положение, хотя и пе в столь широком масштабе, продолжает оставаться во внутренней торговле. Но Мавритания вступила в торговые отношения со многими странами и в международных сделках вынуждена перейти на валютную систему европейского типа. Первые деньги были официально введены в стране в 1919 году, но у мавров они долго не вызывали доверия.

После получения независимости в Мавритании была введена денежная единица — западноафриканский франк.

Эта валюта была общей для семи западноафриканских государств, входивших раньше в состав Французской Западной Африки. Кроме Мавритании — это Сенегал, Дагомея, Берег Слоновой Кости, Нигер, Верхняя Вольта и Того. Все эти государства имеют Центральный банк в Париже, а филиалы — в столицах перечисленных стран. И все они входят в состав французского монетного союза.

Западноафриканский франк занимает привилегированное положение по отношению к французскому. Еще во время второй мировой войны Заморская Франция, которой удалось избежать немецкой оккупации, сразу же после высадки союзных войск в Африке присоединилась к ним, и благодаря этому в отличие от метрополии, где наступила девальвация франка, здесь, в Африке, его отношение к фунту стерлингов не изменилось. После окончания войны разницу курсов европейского и африканского франков сохранили из политических соображений, чтобы не нарушать в странах Африки доверия к французским деньгам. Ее старались удержать и после валютной реформы, которая была проведена во Франции в январе 1960 года. В соответствии с соглашением, заключенным между Францией и африканскими государствами, которые после 1960 года получили независимость, соотношение французского франка и африканского может быть изменено лишь с согласия всех семи африканских партнеров.

Денежные запасы Центрального банка государств Западной Африки размещены во французских байках, вклады и выплаты банков этих государств, производимые в иностранной валюте, осуществляются Центральным правлением в Париже, а валюта приобретается на парижской бирже.

Кроме Центрального банка Западной Африки в Мавритании действуют еще три. Первый из них, Banque Mauretanienne de Développement, производит операции только для Мавритании, Banque de l’Afrique Occidentale (BAO) производит валютные операции только для Черной Африки и, наконец, Banque Nationale pour le Commerce et d’industrie (BNCI) обслуживает всю территорию, где франк — государственная монета.

Здесь следует добавить, что валютная система Мавритании, действовавшая в 1960–1973 годах, с тех пор изменилась. Оправдались надежды, возлагавшиеся на железный рудник, и благодаря этим доходам государство смогло освободиться от зависимости Франции и западноафриканского содружества. Дебаты мавританских и французских финансистов, длившиеся несколько месяцев в Париже, завершились получением экономической «независимости полной и совершенной» — как выразился в выступлении по этому поводу бывший президент Мавритании. С 29 июня 1973 года в Мавритании была введена первая денежная единица — угия{1 угия = 5 зап. — афр. франкам.}, которая выпускается на месте, а не во Франции, как это было с западноафриканским франком. В тот день с раннего утра перед банками в Нуакшоте выстроились длинные очереди мавританцев, желавших обменять франки на угию. Это был день торжества и всеобщей радости. Новая денежная единица стала символом независимости страны. Мавритания — первая из государств бывшей Французской Западной Африки решилась на такой важный шаг.


Мы не будем останавливаться на торговле в древние времена, о чем мы не раз уже говорили, а обратимся к последнему столетию. Положение, которое существовало на территории современной Мавритании, не претерпело особых изменений с начала XX века, когда эта страна посредничала между Магрибом и Суданом, Западной Сахарой и сегодняшним Мали. Основным поставщиком ремесленных и фабричных изделий, которые пользовались спросом в Мавритании и странах Черной Африки, было тогда Марокко, и с этой страной поддерживались самые тесные торговые контакты. Положение коренным образом изменилось с момента создания в 1904 году Французской Западной Африки, административным центром которой стал Дакар. Особенно после 1924 года, когда Мавритания, став французской колонией, начала укреплять торговые контакты с югом. Многие французские торговые дома, имевшие резиденцию в Дакаре, проникли в торговлю Мавритании и завязали отношения с торговцами ксаров. Франция, чтобы упрочить эти связи, наложила высокие пошлины на товары, привозимые из Марокко и Испанской Сахары (тогда-то и появилась таможня в Атаре), создав одновременно севернее 19 параллели беспошлинную зону для товаров, на которые был спрос в Мавритании. Это были чай, сахар, рис, хлопчатобумажные ткани и парафиновые свечи. Такими мерами стремились, и надо сказать успешно, обеспечить Дакару новый рынок. Город был не только административным центром всей Французской Западной Африки, по здесь находились самые крупные банки, универсальные магазины, самый большой в этом районе Атлантического побережья порт, а также центры культуры. Прежние торговые контакты с Марокко и бывшей Испанской Сахарой сохранились и сегодня, но и основном в форме контрабанды, а не официального товарообмена, который значится в бюджете государства.

Мавританская беспошлинная зона была ликвидирована только в 1954 году, но к этому времени связи с Дакаром стали настолько прочными, что Франции не приходилось опасаться конкуренции. Новые дороги, проложенные для автогужевого транспорта и связывающие Мавританию непосредственно с югом, обеспечивали поддержание торговли на трассе Дакар — Атар.

Это создавало не очень благоприятное положение для Мавритании: во-первых, основные центры страны были удалены от Дакара (до Атара около 1200 километров, до Нуакшота около 600 километров), что увеличивало стоимость товаров, во-вторых, Мавритания находилась в полной зависимости от дакарских торговцев, которые могли, не боясь конкуренции, диктовать свои цены.

И сегодня Дакар сохранил свой приоритет: основная масса товаров в магазинах Атара и у торговцев Шингетти — дакарского происхождения. Однако политика свободной Мавритании с первых шагов была направлена на то, чтобы преодолеть зависимость от Дакара. Построены свои порты (один рядом с Нуакшотом, второй в бухте Нуадибу), которые могут принимать товары, привозимые из других стран. Это позволило избежать излишнего и дорогостоящего посредничества, сократило расстояния до селений в глубине страны. В бухте Нуадибу давно существовал маленький порт, по теперь его расширили и модернизировали.

Сегодня в большую бухту Нуадибу могли бы заходить даже крупные океанские суда, но порт расположен на границе государства, в самом малонаселенном районе. В свою очередь, порт Нуакшот удобнее, по здесь очень мелко и нет естественного залива. Для швартовки судов средних размеров был построен мол, далеко выступающий в море. Разгрузка крупных морских судов производится в открытом море на суда с меньшей осадкой, и они уже перевозят товары на берег. Конечно, это поднимает цепы на товары, а во время шторма бывает и опасно, но тем не менее такие меры оправдывают себя, они намного эффективнее, чем доставка товаров из Дакара.

Мавритания с точки зрения современной торговли делится на две зоны. Первая, западная, имеет доступ к морским портам и относительно развитую сеть дорог. Эта зона открыта европейским товарам. Вторая, восточная, почти недоступна. Для нее большую роль играет судоходство на реке Сенегал, соединяющей эти районы с морскими торговыми центрами. Восточная часть страны долго еще будет находиться в зависимости от караванной торговли.

Пока Мавритания была изолирована от европейской цивилизации, сохранялось определенное равновесие между скромным производством этой страны и столь же скромными потребностями ее жителей. С обретением независимости потребности как самого государства, так и его парода начали бурно расти. Нужно было строить города, дороги, организовывать школы и здравоохранение, создавать собственный административный аппарат и армию. Люди хотели лучше одеваться, лучше есть, давать образование детям. А экономика Мавритании началась почти с нуля.

В первые годы существования финансы нового государства опирались исключительно на западные кредиты, особенно французские, на помощь, которую оказывали экономически развитые страны. Это было необходимо для создания государства, но такое положение не могло сохраняться длительное время. Кредиты ставили Мавританию в экономическую зависимость. Климатические условия не позволяли в разрабатываемых планах развития экономики опираться на сельское хозяйство, а недостаток воды и кормов, в свою очередь, не предвещал быстрого роста и развития животноводства в такой мере, чтобы сделать его основой финансовой самостоятельности страны. Единственная надежда возлагалась на природные богатства, месторождения ценных ископаемых и морское рыболовство в самых богатых в мире рыбой водах прибрежной Атлантики.

Развитие морского рыболовства было непосредственно связано с закупками соответствующих морских судов, строительством порта в бухте Нуадибу, холодильника и консервного завода здесь же, наконец, с организацией морской школы при порте.

Однако основным источником доходов государства стало не рыболовство. Оказалось, что вблизи границы с Западной Сахарой находится богатое месторождение железной руды. О «железной горе» упоминают еще арабские путешественники раннего средневековья, которые либо сами видели чудо природы, либо им рассказывали о нем торговцы и кочевники, прибывавшие в города Магриба. Легенды оказались действительностью. В окрестностях Фдерика на самом деле возвышается гора богатых залежей железных руд, на нее-то и возложила все свои экономические надежды Мавритания.

На Кедия-Иджиль, таково местное название «железной горы», вновь обратили внимание в начале XX века. Когда была открыта первая авиалиния из Касабланки через Сахару в Дакар, пилоты заметили, что во время полета над громадой Кедия-Иджиль магнитная стрелка резко отклоняется. Теперь вспомнили об этой полулегендарной горе, провели анализы местной руды и установили наличие чрезвычайно богатых месторождений железа. Удаленность от моря, где можно было бы грузить руду на суда (приблизительно 500 километров), и нехватка воды в этом районе задержали строительство рудников.

Только после второй мировой войны вернулись к идее строительства рудников. Современная техника позволила установить необходимое оборудование для добычи и транспортировки железной руды. В 1952 году была основана международная компания МИФЕРМА, которая приступила к разработке мавританских железорудных месторождений. В районе Кедия-Иджиль было сделано свыше десяти тысяч буровых скважин, глубина некоторых достигала двухсот метров. В результате проделанной работы установили, что здесь имеется исключительно богатое месторождение железной руды. Наряду с кварцитом, содержащим 40 процентов железа, были обнаружены мощные залежи красного железняка, в котором 63–68 процентов железа. Кроме того, эти руды не загрязнены примесью серы и фосфора, имеется лишь кремний, что значительно облегчает выплавку железа и его очистку. Мавританская руда оказалась такого же качества, что и прославленные шведские руды. Совершенно необычно расположение рудоносных слоев — на поверхности, поэтому разработку вполне можно вести здесь открытым способом, что дополнительно снижает и без того не слишком высокие расходы по добыче.

Геологические исследования и химические анализы руд окончательно были завершены только в 1959 году, по еще в 1957 году компания обратилась в Международный банк с просьбой о предоставлении займа на строительство рудника и связанные с ним расходы. В 1960 году МИФЕРМА получила этот заем в размере 66 миллионов долларов, поручителями были правительства Франции и Мавритании. Акционерное общество, каким являлась МИФЕРМА, состояло нз европейских и африканских капиталов, причем Франции принадлежало 55,8 процента акций.

В год получения Мавританией независимости, то есть в начале 1960 года, было принято окончательное решение о строительстве рудника, который, согласно разработанным планам, должен был войти в действие в течение трех лет. Это был очень смелый шаг, поскольку предстояло построить железную дорогу, связывающую рудник с портом на Атлантическом побережье (675 километров), морской порт, куда могли бы заходить большие транспортные суда, рудник, который при окончательном введении в строй должен был давать шесть миллионов тонн руды в год, наконец, два совершенно новых поселка на абсолютно безводном пространстве. Первый из них — при руднике, второй — при порте, каждый из них рассчитан на пять тысяч жителей.

Однако, прежде чем приступить к строительству, пришлось преодолеть много трудностей. Самая близкая дорога от рудника до морского побережья шла по территории Испанской Сахары. Начались переговоры с испанским правительством, которое склонно было разрешить строительство железной дороги на своей территории при условии, что и порт будет находиться на ее же землях. Единственный порт Испанской Сахары — Вилья-Сиснерос нельзя было использовать для приема трансатлантических судов. Ничего не оставалось, как специально проложить железную дорогу, правда окружную, но зато только по территории Мавритании.

Строительство железной дороги — особая глава в истории компании. Вначале трасса шла по равнинной пустыне с твердым грунтом. Но через 200 километров она наталкивалась на плоскогорье Шум со скалистыми отрогами, сквозь которые предстояло пробить тоннель длиной 1800 метров. Дальше начинались дюны, и здесь, на труднейших участках, дорога шла по насыпи. Наконец, последние несколько десятков километров территории, ведущей к морю, покрыты подвижными дюнами высотой до 30 метров, которые в год передвигаются на 10–60 метров, а те, что поменьше, проходят и больший путь. Необходимо было изучить «жизнь» этих дюн и разработать систему их фиксации. В результате дюны были остановлены.

Предполагалось построить железную дорогу за три года, но никто не верил, что удастся уложиться в эти сроки. Большинство рабочих, строивших дорогу, никогда в жизни даже не видели железной дороги, не привыкли к физическому труду (имеются в виду мавры), а рабочие-негры, привезенные с юга, плохо переносили резкую смену погоды — сухие жаркие дни и холодные ночи. Несмотря на пессимистические предположения, строительство железной дороги было завершено раньше намеченного срока: 12 апреля 1963 года первый поезд прошел по всей трассе.

С этого времени на дороге, идущей из Зуэрата (поселка при руднике) до Кансадо (портового поселка), поезда курсируют по нормальной колее. В соответствии с соглашением между правительством Мавритании и компанией, эксплуатирующей месторождение железной руды, дорога обслуживает также и пассажиров. В течение суток два поезда идут к морю и два — к руднику. Состав состоит из пассажирского вагона, нескольких платформ для различных товаров, нескольких цистерн для перевозки горючих материалов и воды, а также 135 вагонов для руды, каждый грузоподъемностью до 75 тонн. Длина такого состава достигает 1570 метров, скорость его 45–50 километров в час, если поезд груженый, и 60 километров — на обратном пути на рудник.

Строительство дороги было самым трудным делом по сравнению с созданием порта и портового поселка, а также рудника и поселка при нем. Эксплуатация рудника началась еще до введения в строй железнодорожной линии, первый поезд произвел погрузку уже двухмиллионной тонны руды.

Загрузка поезда производится с помощью ленточного транспортера, разгрузка тоже полностью механизирована. Руда из поступающих вагонов подается по транспортерной ленте в механические мельницы, которые измельчают ее в зерно различной величины в зависимости от имеющегося заказа потребителя, и отсюда грузится на суда.

В середине 1963 года был построен поселок Зуэрат-Иджиль. В то время в нем имелись: госпиталь, гостиница, школы, клубы, кинотеатры, торговая улица, 490 квартир для рабочих, 170 квартир для мастеров, служащих и других квалифицированных работников рудника и городских учреждений, а также 30 вилл для людей, занимающих руководящие посты. Позднее количество квартир значительно увеличилось, а в поселке, рассчитанном вначале всего на пять тысяч жителей, в 1973 году проживало уже десять тысяч человек.

Рудник строился без особых трудностей. Добыча руды была похожа на работу в каменоломнях: рудоносную гору снимали пласт за пластом. Скалы взрывали динамитом, после чего глыбы дробили, и руда по транспортерам доставлялась прямо на склад железнодорожной станции.

15 июня 1963 года президент Мавритании торжественно открыл рудник. Эта дата и считается началом его существования.

По соглашению с правительством Мавритании компания МИФЕРМА обязывалась добывать в течение пяти лет четыре миллиона тонн руды в год, а через десять лет довести добычу до шести миллионов тонн. Это количество было значительно превышено, и в 1970 году было добыто 9,2 миллиона тонн руды. Однако в следующем году добыча сократилась до 8,6 миллиона в результате забастовки мавританского персонала, длившейся два месяца.

Возможно, мы уделили слишком много внимания руднику в Кедия-Иджиль. Но ведь это самое крупное предприятие в Мавритании, молодое государство связывает с ним все свои надежды. Эти надежды сбылись уже в 1970 году; через семь лет после ввода рудника в эксплуатацию доходы, которые он приносил, составляли треть бюджета государства, а экспорт железной руды — три четверти всего экспорта страны. Следует заметить, что доходы государства могли бы быть намного значительнее, если бы не крайне невыгодное соглашение между компанией МИФЕРМА и Мавританией. Компания была образована в колониальный период, в результате чего ее пайщиком стала Франция, a не Мавритания.

Только спустя четыре года после обретения независимости, то есть в 1964 году, Мавритания получила пять процентов акций. В 1973 году акции компании МИФЕРМА распределялись следующим образом: Франция — 56 процентов, Великобритания — 19, Италия — 15, Федеративная Республика Германии — 5, Мавритания — 5 процентов.

Железная руда — самое большое, хотя и не единственное богатство Мавритании. Не следует забывать и о соляных рудниках, о которых мы уже рассказывали. Местное население продолжает эксплуатировать их традиционным способом. Еще здесь, севернее Нуакшота, найдены гипсовые карьеры. Однако добыча гипса не приняла широких масштабов, его использовали лишь на строительстве новой столицы. Проблема воды и расстоянии сдерживает инициативу, а цены на гипс слишком низки, чтобы оправдать те капиталовложения, которые будут сделаны при строительстве рудника. Добыча золота также не дала ощутимой прибыли. За весь 1964 год удалось добыть около четырех килограммов золота, что даже не возместило произведенных расходов. После второй мировой войны приступили к энергичным поискам нефтяных месторождений. Вначале поиски велись на ощупь. Были открыты три геологические структуры, в которых могла быть нефть. Разрешения вести поисковые работы добивались три нефтяные компании. Каждая из них получила разрешение на изыскания в разных частях страны. В 1961 году начались поиски, в которые были вложены значительные средства. Однако они не увенчались успехом, поэтому спустя несколько лет работы прекратили. Похоже, что в Мавритании нефти нет. Тем не менее не исключено, что последующие геологические исследования или просто счастливый случай позволят обнаружить нефтяные месторождения.

Намного беднее в сравнении с залежами железа месторождение меди в Акжужте, расположенное примерно в трехстах километрах к северо-востоку от Нуакшота. Оно было открыто сразу же после второй мировой войны. Геологическая разведка наткнулась там на слои шлака, что свидетельствует о том, что месторождение было известно еще в древности и его разрабатывали. Археологи пока не исследовали находки, и мы не знаем, к какому времени их следует отнести. С 1953 года началось планомерное изучение месторождений. Их запасы оценивали примерно в 32 миллиона тонн. К сожалению, химические исследования показали, что здесь находятся руды двух видов: сернистая медь и закись меди. Химический состав этих руд требует особой технологии, выплавки, что значительно понизило их достоинства. Руды содержат: первая — 2,5 процента и вторая — 1,5 процента меди, причем более богатые слои находятся на поверхности и их можно добывать открытым способом. 24 июля 1953 года началась эксплуатация этих месторождений. В 1967 году была создана международная компания СОМИМА. Тот факт, что она была создана уже в свободной Мавритании, позволил совершенно по-иному, гораздо выгоднее для страны распределить паи и доходы. В 1973 году у мавританского государства было 22 процента акций компании.

Первоначально предполагалось проложить к Акжужту двухсоткилометровую ветку от железной дороги, ведущей к руднику. Но проект этот был отвергнут из-за очень больших расходов и низкой прибыли, которую могли бы получить от эксплуатации месторождения. Руда перевозилась машинами по дороге в Нуакшот, где ее грузили на суда. Трудности строительства поселка на 500 человек прежде всего были связаны с нехваткой воды. И все же рудник действовал, и тяжелые экскаваторы все глубже вгрызались в черную меднорудную гору. Официальный пуск рудника состоялся в 1970 году, предполагается, что полностью его запасы будут выработаны к 1988 году.

Сам Акжужт отличается от современных городов Зуэрата или Кансадо. У него нет их размаха. Вокруг песчаной равнины, на которой расположен старый ксар и новые селения, поднимаются обрывистые горы графитового цвета, удивительно контрастирующие с золотистым основанием. Они напоминают макеты гор, расставленные на плоском столе. Их черные склоны, раскаленные лучами солнца, пышут таким жаром, который невозможно описать. Впрочем, ничего удивительного, поскольку Акжужт — одно нз самых жарких мест в Сахаре.

Рядом с ксаром строится поселок для работников рудника. Основная часть зданий очень напоминает традиционные мавританские дома, то есть кубики из камня и глины с плоскими крышами. Окна, однако, на нормальной высоте, а не прямо над землей, как в мавританских домах, и окружены стеной, защищающей их от солнечных лучей. Когда мы осматривали их, из-за полуденного зноя они были закрыты еще и деревянными ставнями. В полной тишине слышны только работающие кондиционеры, установленные под окнами. С плоских крыш торчат непропорционально большие желоба водосточных труб для стока дождевой воды. Трудно поверить, что здесь когда-нибудь могут идти дожди, однако время от времени в период дождей внезапные торнадо появляются даже в этой части Сахары, и от них надо спасаться.

Вокруг домов — садики, скорее, одна ограда, потому что в беспощадном песке ничего не растет. Только за одной такой изгородью мы увидели изнуренного жарой маленького француза, который из разогретой пыли пытался создать что-то наподобие той грядки, какую он, вероятно, оставил в родном городке далекой Европы. Явная безнадежность и бесполезность его усилий вызывали сочувствие, но и определенный интерес — а вдруг ему все-таки удастся что-нибудь вырастить?

За горняцким поселком начинается ксар Акжужт. Зелень пальмовых рощ, окруживших поселок, не смягчает пустынной суровости кубиков домов, тонущих в песке. Мы проходим мимо площади, сейчас в полуденные часы она совершенно пуста. На ней в солнечном зное лежат верблюды, пережевывая пищу. Вокруг маленькие домики из высохшей глины, без окон, с плоскими крышами, все соединены друг с другом стенами и производят впечатление скорее ограды, обрамляющей площадь, чем действительно жилищ. За торговым центром, в глубоком песке, дремлет «административный центр» — резиденция администратора округа. На ступеньках сидит группа мужчин. С наступлением самого сильного зноя они исчезнут для совершения молитв и сиесты, чтобы вечером выйти из глиняных домов и снова усесться здесь в ожидании чего-нибудь такого, что прекратит их ничегонеделание. На этот раз ожидание было вознаграждено нашим приездом.


Двери мавританского дома в ксаре
Администратор округа приглашает нас внутрь. Первая просторная комната — приемная, она вся выложена матрицами и коврами, вторая — в глубине, с креслами, столиками, письменным столом. Мы отказываемся от европейского приема и, оставив сандалии за порогом, усаживаемая на матрацах. Здесь будет свободнее и нам и хозяину. Беседуем о цели нашего путешествия и о будущем Акжужта. Немного погодя в клубах пыли перед резиденцией останавливается «лендровер», и из него выскакивает молодой высокий блондин в джинсах. Небрежным движением он скидывает сандалии и присоединяется к нашему обществу. Великолепный тип молодого конкистадора. Он — врач компании, разрабатывающей меднорудные месторождения, но по соглашению с правительством в обязанности этого молодого человека входит забота о здоровье жителей всего округа. Он объезжает лагери и скрытые в дюнах ксары в поисках пациентов, впечатлений и приключений. Он полон энергии — что за прекрасное место для молодого мужчины, который стремится найти применение своей силе и фантазии. Здесь он может быть действительно самостоятельным, ответственным, может работать, и работать с пользой, он не связан никакими инструкциями, бумажной рутиной, он не зависит от настроения начальников, от других организаций, которые очень часто напоминают оковы, надетые на желающие работать ум и руки. Врач ценит самостоятельность и свободу. Он убежден, что в хорошо организованной больнице в Испании даже через двадцать лет у него не будет таких возможностей для проявления собственной инициативы, как здесь. Как хорошо мы его понимали! Мы пожелали ему успеха в работе.

Эта встреча не была исключением. Всюду чувствуется, как среди чиновников местного происхождения, так и среди немногочисленных специалистов из Европы, подъем и энтузиазм строителей молодого государства — и это очень располагает и привлекает в Мавритании.

Горнодобывающая промышленность и торговля — это, бесспорно, будущее Мавритании. Вообще, промышленность пока находится в зачаточном состоянии. Только консервный завод и завод по производству рыбной муки в Нуадибу можно отнести к современным предприятиям. Ни фабрика по упаковке фиников в Атаре, которая не может развернуть производство ввиду небольших излишков этих плодов, ни мастерские, выпускающие ковры (в Нуакшоте, Атаре, Бутилимите, Медердре и Тиджикже), на которые сырье надо поставлять из-за границы (а это настолько увеличивает расходы, что мавританские ковры намного дороже марокканских), ни, наконец, холодильники-хранилища мяса в долине Реки не имеют большого и надежного будущего.

Сейчас много говорят и пишут о перспективах животноводства, однако общество, тысячелетиями привыкшее связывать свое существование с разведением скота и его продуктами, в большинстве своем пока еще не понимает, что источники экономического благосостояния и роста национального дохода страны скрыты именно в скотоводстве.

Рождение современного государства

Нельзя понять сегодняшнюю Мавританию, не изучив ее истории, связанной с жизнью и судьбами Африки, и истории се европейских контактов. История эта была кровавой, Мавритания не раз терпела поражения, попала даже в зависимость от европейских держав, по, несмотря на это, государству удалось преодолеть изоляцию, и оно было вовлечено в процессы, происходящие в современном цивилизованном мире.

Первыми, кто в XV веке установил контакты с арабо-берберским народом Мавритании, были португальцы. Особый интерес к путешествиям, к новым открытиям проявлял португальский принц Генрих Мореплаватель. Он был организатором многих экспедиций к побережью Африки. До того времени европейцам были известны лишь западные берега Африки до устья Сегиет-эль-Хамры и Канарские острова, открытые еще в XIV веке генуэзцами.

Снаряженные Генрихом Мореплавателем экспедиции открыли мыс Бохадор (1434 г.), продвигаясь вдоль побережья Испанской Сахары и Мавритании, они миновали Кап-Блан (Нуадибу) (1441 г.), высадились на Зеленом мысе (1444 г.) и, наконец, достигли современной Либерии (1460 г.). Смерть Генриха Мореплавателя не охладила страсти к открытиям, и последующие экспедиции, продвигаясь все дальше к югу, обошли мыс Доброй Надежды и еще до конца XV века морским путем достигли Индии.

Нас, конечно, интересуют только контакты португальцев с населением побережья Западной Африки.

Испанская Сахара (Рио-де-Оро) была обязана своим названием первым экспедициям, потому что именно здесь высадились португальские мореплаватели и впервые обменяли свои продукты на золото, доставленное с юга караванами торговцев. В середине XV века они основали на мавританском побережье, между нынешними Нуакшотом и Нуадибу, небольшой форт, служивший как бы перевалочным пунктом, где мореплаватели могли отдохнуть и запастись водой. Вскоре, углубившись в пустыню в поисках золота, португальцы достигли Вадана и, определив, что этот ксар — один из самых важных пунктов транссахарского караванного пути, основали здесь в 1187 году торговую контору. Сохранившееся с тех времен португальское описание Мавритании — бесценный источник для установления хронологии межплеменных войн.

За первыми контактами последовали новые, но, как правило, это были торговые соглашения, а не политическое проникновение. Европейские партнеры — португальцы, голландцы, англичане и французы — не заходили в глубь страны, а встречались с мавританскими торговцами на берегу Атлантики или в устье реки Сенегал. В основном покупали гуммиарабик.

Изучение Мавритании начинается только в XVII веке. Первые европейцы, оказавшиеся здесь, поплатились за это жизнью, не оставив после себя никаких заметок. Только молодому англичанину, попавшему сюда в качестве посланца лондонской торговой компании, удалось благополучно завершить свое пребывание в Мавритании. Ему надлежало изучить рынки Западной Африки. Однако он попал в рабство к мавританцам и, как раб, исходил с торговым караваном нею страну, пока наконец ему не удалось бежать в Нигерию и оттуда в 1796 году вернуться в Европу. Он первый рассказал о том, что представляет собой Мавритания.

Однако подробным описанием этой страны мы обязаны французскому путешественнику начала XIX века Гене Кайе. Еще до того, как Кайе начал изучать Мавританию, в 1785 году состоялось подписание первого формального соглашения между Францией и эмиром Трарзы, которое касалось торговли гуммиарабиком. В определенном смысле эту дату мы можем считать началом двусторонних франко-мавританских отношений. Французы в этот период пе собирались проникать в глубь континента. Главным для них, как и для торговцев других национальностей в предыдущие века, были только прибыли от торговли гуммиарабиком, поставляемым во французские торговые конторы самими маврами.


Улица в Сен-Луи
Правда, в период наполеоновских войн Франция потеряла Сенегал и опорные пункты на мавританском побережье, которые перешли к Англии, но в 1817 году вернула их себе по второму Парижскому миру, и тогда уже французы прочно обосновались в устье реки Сенегал — в Сен-Луи.

Из Франции в Сен-Луи отправилось судно «Медуза», на борту которого находились ремесленники и торговцы. Они должны были поселиться там и участвовать к строительстве нового города. Судно затонуло, наскочив на песчаную мель около Аргена. Часть команды сумела спастись, выбралась на безлюдное и безводное побережье и двинулась вдоль берегов Атлантики к югу в надежде, что сможет добраться до Сен-Луи. После многих невзгод некоторые из них достигли реки Сенегал, часть же попала в рабство к племени трарза. Это ухудшило отношения между французами и маврами. С этого времени в течение всей первой половины XIX века продолжались столкновения и войны между отрядами эмиратов Трарзы и Бракны и торговыми французскими конторами, расположенными в нижнем течении Сенегала и в Сен-Луи.

Путешествия Рене Кайе как раз приходятся на период обострения франко-мавританских отношений и одновременно на период после заключения второго Парижского мира, когда Франция начинает серьезно интересоваться Западпой Африкой. Кайе — одна из самых интересных фигур среди французских путешественников. У него было только начальное образование, но он давно мечтал о путешествиях, об открытиях новых, никому ранее не известных стран. Первое путешествие в Африку он совершил шестнадцатилетним юношей. Тогда он доплыл на судне до Сен-Луи и, узнав, что в это время снаряжается английская экспедиция в Гамбию, решил присоединиться к ней. Он двинулся в одиночку пешком вдоль Атлантического побережья на юг. Ему удалось добраться до Дакара, однако англичан он не встретил и вернулся в Европу. Кайе не покидала мечта о дальнейшем изучении Африки, и, когда Географическое общество в Париже объявило, что удостоит высокой награды того, кому удастся достичь Томбукту через районы современного Сенегала и Гамбию, в числе кандидатов был и Рене Кайе, ему-то и поручили организацию путешествия. Эта экспедиция была хорошо подготовлена и продумана.

И на сей раз Кайе приплыл на судне в Сен-Луи, по вместо того, чтобы сразу отправиться в Томбукту, он остался на десять месяцев в Мавритании, чтобы овладеть местным диалектом арабского языка. Это было нелегким делом, принимая во внимание обострение отношений мавров с французами и религиозный фанатизм тамошнего населения, но у Кайе уже был готов план действий. Он добрался до Бракны и там признался местным шейхам, что по происхождению араб, родился в Египте, но ребенком был похищен и продан как раб во Францию — этим объясняется его безукоризненный французский язык и знание европейской культуры. Когда он вырос, его снова отправили в Африку, он плавал на торговой барже по реке Сенегал, и хозяин, довольный его работой, освободил его. Тогда он решил вернуться к братьям арабам. Рассказ Кайе звучал убедительно и помог ему завоевать доверие мавров; он жил среди них, вместе с ними кочевал, изучая одновременно язык и обычаи.

После возвращения из Мавритании Кайе некоторое время находился среди французских колонистов, прежде чем решил, что время для путешествия в Томбукту, который и был его целью, настало. Он взял запас необходимых товаров, которые собирался продавать в пути, чтобы платить своим проводникам, лекарства, компас и, наконец, Коран. Кайе, как истинный мусульманин, всегда имел при себе Коран, а между его страницами прятал заметки, сделанные в пути. Ему первому из европейцев удалось достичь Томбукту и благополучно вернуться. Вся экспедиция Кайе продолжалась 520 дней, а ее успех выдвинул его в ряд самых знаменитых путешественников той эпохи. Благодаря ему был развеян миф, веками окружавший легендарный «город из золота». Кайе узнал, что мнимые золотые мечети построены просто из глины, а население жило в этом городе так же бедно, как и в других мусульманских городах Африки. За свое мужество он получил обещанную награду и Орден Почетного легиона. Доклады Кайе были для Франции цепным источником сведений о Западной Африке{Обстоятельства экспедиции Р. Кайе изложены здесь в чрезмерно радужном свете. В действительности же экспедицию от устья р. Рио-Нуньес через Томбукту до Марокко Кайе предпринял без всякой официальной поддержки и притом на свои собственные, крайне скудные средства, заработанные на плантациях в английской колонии Сьерра-Леоне. — Примеч. ред.}.

Через четверть века после Рено Кайе в путешествие, теперь уже через всю Мавританию, отправился Леопольд Пане. Его цель состояла в изучении столь же легендарного, как и Томбукту, Шингетти. Ему тоже удалось осуществить свои планы, хотя он путешествовал по этой фанатнчной мусульманской стране как европеец. Правда, приходилось делать вид, что он исповедует ислам. После шести месяцев путешествия, полного нечеловеческих лишений и опасностей, он отправился в Сен-Луи. Пане прошел через всю страну, познакомился с Адраром, посетил Шингетти и добрался накопец до Могадора в Марокко. Он первый информировал Европу о том, что великолепный город Шингетти, о богатстве и красоте которого ходили легенды, — не что иное, как обычный сахарский ксар, застроенный маленькими домиками из глины и камня. Леопольду Пане мы должны быть благодарны за прекрасное описание Адрара и вообще всей Мавритании (оно остается одним из самых интересных и на сегодняшний день).

Значительной фигурой среди тех, кто посвятил себя изучению Мавритании, является Федерб, губернатор Сен-Луи, позднее генерал, направленный для укрепления французского влияния в Западной Африке. Это был смелый человек, умный политик, хороший организатор. Если Кайе и Пане были открывателями в буквальном смысле этого слова, то перед Федербом стояла конкретная цель — изучить Мавританию, распространить на нее влияние Франции и укротить воинственно настроенные племена, обеспечив тем самым безопасное плавание торговцев по реке Сенегал. В период его деятельности началось планомерное изучение Мавритании. Самая успешная и хорошо организованная экспедиция но изучению Адрара была предпринята подчиненным Федерба капитаном Венсеном вместе с офицером Абдона Маге и переводчиком Боу эль Могдад. Они выступили в марте 18G0 года из Сен-Луи и прежде всего направились ко двору эмира Трарзы, с которым французов связывали дружеские отношения. Покинув лагерь эмира, экспедиция отправилась на запад к побережью. Здесь ей удалось отыскать развалины Портендика. Оттуда дорога шла через пустыню и горы Адрара до мест, где позднее вырос Форт-Гуро. Путешественникам удалось посетить такие отдаленные оазисы, как Вадан и Шингетти. Однако они не могли войти в Атар: там властвовал враждебно настроенный к французам эмир Ахмед ульд Аида, который не пустил их в город.

Это путешествие оказалось возможным только благодаря удачно выбранному времени: сразу после победы французов над эмирами юга и при поддержке эмира Трарзы, с которым считались даже кочевники Адрара Материалы, привезенные Венсеном, особенно топографические наброски Адрара, — первые систематизированные данные по географии этой страны. Спустя полвека они пригодились французам в войне против сахарских племен.

По возвращении экспедиции переводчик Венсена Боу эль Могдад отправился, теперь уже одни, на север и, выдавая себя за паломника, возвращавшегося из Мекки, прошел всю страну до Марокко, пополнив ранее собранные сведения.

Для Франции имя Федерба связано не только с открытием новой страны, по также с установлением мира в долине реки Сенегал. До этого времени мавры безнаказанно могли нападать на французские торговые конторы, поскольку их реззу — отряды всадников на верблюдах — совершали набеги, устраивали грабежи, и исчезали столь же быстро, как появлялись. Погоня за ними была невозможна, лошади не выдерживали отсутствия воды, а пешие отряды не могли догнать всадников. Федерб изучил мавританскую тактику ведения войны и решил разбить мавров их же оружием. Он собрал такие же отряды из сенегальских негров, за три месяца обучил их езде на верблюдах и приемам ведения войны в пустыне. Отряды Федерба прочесывали пустыню, отбирая у пастухов стада и сводя на нет торговлю; эмиры юга оказались лишенными своего богатства. Эта жестокая война закончилась заключением мира в 1858 году, по которому эмиры Трарзы и Бракпы обязывались не нарушать пограничной линии, каковой была река Сенегал, не нападать на торговые французские посты, а Франция, в свою очередь, отдавала им в пользование реку на их собственной территории. Тогда же удалось сохранить установленные ранее coutumes, которые ставили эмиров в финансовую зависимость от Франции{Оценка деятельности Л. Федерба нуждается в существенном уточнении: при всех своих бесспорных и немалых организаторских и исследовательских способностях он был одним из самых беспощадных и коварных основателей французской колониальной империи в Африке, решительно подавлял любое сопротивление африканских народов распространению французского владычества (в частности, в Сенегале). И именно эта, колонизаторская, сторона деятельности Федерба определяет отрицательное отношение к нему советской пауки и современных африканских историков. — Примеч. ред.}.

Воцарившийся на юге страны мир и зависимость эмиров Трарзы и Бракны отнюдь не открывали европейцам границ Мавритании. По-прежнему фанатичные кочевники были готовы ограбить каждого путешественника и убить «неверного», который собирался проникнуть в глубь страны. Даже в конце XIX века Мавритания все еще оставалась страной неизведанной. Однако это пе отбивало у путешественников охоты к приключениям; их привлекало белое пятно на карте Африки. Среди таких смельчаков, испытывавших нетерпение познакомиться с тайнами Сахары, был француз Камиль Дуль, немного авантюрист, немного романтик. В 1887 году он высадился у побережья Испанской Сахары. Переодевшись в мавританского торговца и взяв себе имя Абд-эль-Малек, он двинулся в глубь страны. Несмотря на то что Дуль превосходно говорил по-арабски, его через какое-то время опознали как «неверного» и решили жестоко покарать. Мавры закопали Дуля в землю, на поверхности осталась одна голова, и, рассевшись вокруг него, ждали, когда он умрет от голода, жажды и зноя. Оказавшись в безнадежном положении, Дуль начал вполголоса читать суры Корана. Блестящее знание святой книги ислама заставило мавров задуматься, они испугались, что, может быть, произошла ошибка и их жертва настоящий мусульманин. Они откопали его и вместе отправились дальше, уже как друзья.

Дуль, вероятно, благополучно завершил бы свое путешествие по Мавритании и вернулся во Францию, если бы не влюбился в молодую мавританку. Он располагал небольшим капиталом и не мог внести задевушку требуемый высокий выкуп. Дуль пообещал ее родителям, что вернется за ней с подарками, которые предписывает обычай, и отправился в обратный путь во Францию. Он дошел до Марокко, там вновь был опознан как «неверный», и только благодаря вмешательству английского консула выбрался из затруднительного положения и отбыл на родину.

Спустя какое-то время Дуль вернулся в Мавританию, но возлюбленной своей уже не нашел. Тут им овладело страстное желание увидеть легендарный Томбукту, который, несмотря на описание Рене Кайе, манил путешественников всего мира. Томбукту не стал доступнее от того, что там побывал европеец, его продолжал охранять фанатизм как жителей самого города, так и страны, через которую предстояло пройти, чтобы туда попасть. На этот раз Дуль высадился в Марокко и вновь в мавританской одежде отправился в глубь страны, но не достиг цели своего путешествия. В пути он был злодейски убит своими проводниками.

Эти имена отнюдь не исчерпывают списка смельчаков, старавшихся проникнуть в центральные районы Мавритании. Каждый из них дополнял сведения об этой труднодоступной стране и в определенной степени подготавливал почву для торгового, политического, а вслед за ними и культурного проникновения в нее.

В последней четверти XIX века экспедиции европейцев в Мавританию не предпринимались. На пограничной реке Сенегал царил мир, развивалась торговля, а интересы французской колониальной политики переместились на территорию современного Мали, которым Франция окончательно овладела в последние годы XIX века. Французы почувствовали себя очень уверенно в этой части Африки. Дакар стал административным центром Французской Западной Африки.

В конце XIX — начале XX века во Франции господствовало мнение, что Мавритания — страна слишком бедная, чтобы овладение ею и включение во французское владение были оправданны. Однако положение изменилось, когда Франция обратила свой взор на Марокко. Французы поняли, что захватить его смогут только в том случае, если удастся занять страну, граничившую с Марокко на юге. Правительство не могло пойти на вооруженное вмешательство, поскольку общественность Франции не согласилась бы на ведение войны. Только концепция Копполани — покорение Мавритании с помощью дипломатических шагов — позволила правительству Франции осуществить свои замыслы.

Ксавье Копполани — одна из самых ярких политических фигур, принимавших участие в завоевании Мавритании и одновременно в ее европеизации. По происхождению он был корсиканцем, но еще в детстве переехал с родителями в Алжир, где в совершенстве овладел арабским языком и изучил обычаи местного населения. Позже он работал во французской администрации, однако по характеру и интересам был исследователем и политиком. Все свободное время Копполани посвящал изучению ислама, занимаясь главным образом религиозными братствами, столь типичными для африканского ислама. Его великолепный труд, посвященный истории северо-африканских мусульманских братств, напечатанный в конце XIX века, открыл европейцам глаза на огромное значение этих религиозных организаций в жизни арабов Магриба, в формировании их личности, в воздействии на их мировоззрение. Авторитет шейхов братств был настолько велик, что фактически они были единственными повелителями населения, от них зависели отношение общества к французам и его действия.

Политическая концепция Копполани, основывавшаяся на знании жизни арабов Северной Африки, со стояла в следующем: завладеть положением в этой части континента можно, лишь приобретя доверие шейхов братств и убедив их, что не собирается менять существующий порядок. Тогда, пользуясь содействием шейхов, можно будет влиять на остальное население, не применяя оружия. Копполани решительным противником любого вооруженного вмешательства, что в то время очень устраивало правительство Франции.

Появление книги привлекло к Копполани интерес колониальных властей, его послали с первой дипломатической миссией в Ход и к туарегам Томбукту. Успех ее превзошел все ожидания, подтвердив на практике теоретические положения Копполани в области политики. Из этой поездки Копполани привез схему организации мавританских племен, которую он изложил французскому правительству. На пей долго строилась политика Франции в этой стране, на ее основе министерство колоний в Париже разработало в 1899 году план организации Западной Мавритании, вызвавший конфликт с Испанией, обеспокоенной судьбой своей колонии — Испанской Сахары. Этот конфликт был предотвращен дипломатическим путем и завершился демаркацией границ между африканскими владениями двух колониальных держав.

На Копполани было возложено руководство делами в Мавритании. Еще во время пребывания в Сен-Луи он завоевал дружбу и вошел в доверие к двум выдающимся религиозным шейхам юга, влияние которых распространялось на отдаленные районы пустыни до Адрара и Таганта. Это были шейхи Сидиа Баба и Саад Бу. В 1902 году Копполани отправился в Мавританию, где познакомился с положением дел на месте, особенно с отношениями между хасанами и марабутами. Копполани отличался большим терпением и искусством общения с людьми. Его девиз — «prudence et patience» («осторожность и терпение»), В сочетании с блестящим знанием обычаев и психологии мавров это позволило ему убедить не только просвещенных марабутов, по и хасанов в преимуществах, которые им принесет покровительство Франции. Первой ему удалось уговорить Трарзу и основать на ее территории несколько французских постов, а затем и Бракну, где он также создал посты, и главное в Алеге, столице этого эмирата.

В результате деятельности Копполани в 1903 году был объявлен французский протекторат над Южной Мавританией, а годом позднее Мавритания была признана «гражданской территорией», над которой Копполани осуществлял власть правительственного комиссара.

Господство над южной частью Мавритании не удовлетворило Копполани. Он понимал, что пустынный и гористый Адрар, сердце этой страны, представлял убежище враждебных европейскому влиянию племен, что оттуда каждую минуту можно ждать нападения. В январе 1905 года началось мирное проникновение в Адрар и Тагант.

Копполани с особой тщательностью готовил новую миссию. Верный принципу действовать только путем уговоров, он решил привлечь на сторону Франции вождей племен севера. Копполани отправился на север с небольшим военным отрядом, состоявшим приблизительно из трехсот французских солдат и гумов эмиров Трарзы и Бракны. Несмотря на такой малочисленный отряд, он продвигался совершенно спокойно все дальше в глубь страны, до северных границ Таганта. Однажды вечером на лагерь, расположившийся уже почти на границе Адрара, неожиданно напала группа вооруженных всадников на верблюдах, один из них смертельно ранил Копполани. В непродолжительной схватке часть налетчиков погибла, остальные бежали в глубь пустыни. Копполани умер через несколько часов. Над его могилой в Тиджикже поднимается скромная стела с надписью «Он был другом мусульман».

Убийство Копполани — отнюдь не результат каких-то стихийных действий фанатиков Адрара. На следующий день после ночного нападепия осмотрели трупы убитых налетчиков и среди них опознали вождя Сиди Сегхир Ульд Мудай Зейна, который был также шейхом религиозного братства в Адраре. Оказалось, что всеми действиями против Копполани руководил Ma эль Айнин, ученый, благочестивый муж из Сегиет-эль-Хамры, — враг французов и противник европеизации Сахары.

Со смертью Копполапи{К деятельности Копполани полностью применима оценка, данная ранее аналогичной деятельности Федерба: при всем своем бесспорном мужестве, при всех своих знаниях он выступал прежде всего как колонизатор. — Примеч. ред.} кончилось мирное проникновение Франции в Сахару. Племена Сахары, действовавшие под предводительством Ma эль Айнина, объявили французам священную войну. Весь Адрар был в огне, и вооруженные отряды проникали далеко на юг, нападая не только на французские посты, но и на стоянки мавров, живших в мире с Францией. Все эти набеги не встречали должного отпора, поскольку отряды всадников на верблюдах скрывались либо на территории Испанской Сахары, либо в Южном Марокко.

Остановимся ненадолго на личности шейха Ma эль Айнина. Это несомненно был незаурядный, умный, образованный человек с четкой политической программой. Его можно считать типичным представителем старого, традиционного строя. Он возил с собой из лагеря в лагерь целый ящик священных книг и сам был автором ряда трактатов, посвященных в основном магии. Мавританцы верили, что он наделен сверхъестественной силой — барака, может совершать чудеса, поэтому его авторитет среди племен Сахары был безграничен. Цель его жизни состояла в сохранении в Сахаре старого порядка. В Смаре (на территории Сегиет-эль-Хамры) он приказал построить форт, так называемую касбу, где располагался его «генеральный штаб» и откуда он руководил действиями отрядов против французов. В заливе Тарфая появлялись суда под различными флагами, доставлявшие отрядам Ma эль Айнина оружие и различные товары. В 1906 году, когда военные приготовления были закопчены, Ma эль Айнин отправился к султану Марокко, с тем чтобы заручиться его поддержкой. Он был приветливо принят и уже на обратном пути захватил и разграбил Касабланку. На территории Адрара разгоралась война. Ma эль Айнин стал представителем марокканского султана, его письма запечатывались печатью султана. Дядя же султана принял командование партизанскими отрядами в Адраре. Внутримавританский конфликт в известной степени превратился в конфликт между Францией и Марокко, хотя последнее официально не принимало участия в этой войне.

Положение французов осложнилось. Им следовало или отказаться от всей Мавритании, отступив за реку Сенегал, или начать военные действия против партизанских отрядов и восстановить мир, а тем самым и свое влияние в Мавритании. Было выбрано второе. В 1907 году полковник Гуро получил приказ захватить и усмирить Адрар. Военные приготовления обеих сторон длились весь 1908 год, и только в январе 1909 года Гуро выступил в поход, ведя за собой регулярную армию. Основную ставку в этой кампании делали на отряды так называемых мехаристов — мавританских всадников на верблюдах, обученных и вооруженных Францией, отличавшихся невероятной смелостью и мужеством. Жизнь в пустыне и методы войны на верблюдах они знали так же хорошо, как и их противники из Адрара.

Война велась с большой жестокостью как той, так и другой стороной. После занятия Атара, которое произошло очень быстро, начались сражения в пустыне с отдельными партизанскими отрядами и лагерями, в основном племени регейбат. Уничтожались их стада и захватывались места водопоев, а это вынуждало их сдаваться. Наконец весь Адрар был взят, а Ma эль Айнин отступил на север в Сегиет-эль-Хамру. Его дальнейшая судьба трагична. Чувствуя себя со всех сторон зажатым в кольцо, Ma эль Айнин решился на отчаянный шаг, заранее обреченный на неудачу. Он объявил себя избранником бога и с остатками приверженцев двинулся на Фес, но, разбитый французами, перерезавшими ему дорогу, умер через год, лишенный влияния, богатств и даже своих книг, которые потерял, спасаясь от врагов.

Франция, овладев Адраром, основала военные посты в Атаре и Шингетти. Но еще много лет там происходили крупные и мелкие столкновения, зачинщиками которых почти всегда были регейбат. Для них были открыты границы Испанской Сахары, Марокко и Мали, где они могли укрыться и куда не имели права вступать французы, а позднее мавританцы, ибо это вызвало бы дипломатический конфликт.

Только в 1920 году Мавритания была объявлена французской колонией. Несмотря на это, страна продолжала жить по собственным законам. Здесь никогда не действовал обязательный для французских колоний гражданский кодекс, мавры но должны были нести военную службу, число французов — администраторов, военнослужащих, а также разных специалистов, находившихся в Мавритании, — никогда не превышало несколько сот человек. Страна жила своей традиционной жизнью, однако уже сам сравнительно длительный период мира повлиял на ослабление традиционных уз. Перестали опасаться хасанов, у которых колониальные власти как бы выбили оружие из рук, запретив им притеснять мирное население аграрных районов и ксаров. Все больше людей выезжали, хотя бы для ведения торговли, за пределы собственной страны, многие из них встречались с европейцами и уже в какой-то мере европеизированными черными жителями городов Сенегала. Мавритания, до сих пор находившаяся на ступени развития средневекового общества, начинает постепенно менять ориентацию на европейский лад в социальной, политической и экономической областях жизни. Правда, этот процесс идет очень медленно.

Мавритания позднее всех французских владений была объявлена колонией и, как это обычно бывает, быстрее всех стала таковой реально. Уже в 1946 году, сразу после второй мировой войны, начинается процесс деколонизации. 7 мая 1946 года во Франции был издан закон, уравнивавший всех жителей колоний нефранцузского происхождения с жителями Франции. Это имело отношение к публичному праву, а в области гражданского права Мавритания все же продолжала руководствоваться в соответствии со старыми традициями кораническим правом. В это время Мавритания получила Территориальное собрание, которое имело большие полномочия в области внутренней политики. Это первый шаг к самостоятельности и одновременно школа управления на основе современных принципов, управление всей страной, а не в пределах территории одного племени, как было во времена эмиров. В этот переломный для истории Мавритании год она направляет первого депутата в Национальное собрание Франции. Этим депутатом стал Хорма Ульд Бабана из племени идау али, руководитель только что созданной партии Мавританского согласия с четкой традиционалистской ориентацией. Можно смело сказать, что с этого года начинается новая история Мавритании.

Политическое пробуждение страны видно хотя бы в том, что в следующем году создается вторая политическая партия — Мавританский прогрессивный союз. Ее руководителем становится Сиди Моктар Н’Диайе, родившийся в Атаре от брака мавританки и сенегальца.

Весьма показательно сопоставление программ обеих партий с личностями их руководителей. Первую представляет мавр из племени марабутов; он принадлежит к шорфа, то есть является «прямым потомком» пророка. Прогрессивную партию представляет человек, связанный с обществом арабо-берберских мавров только по линии матери, поскольку он рожден от негра. А негров мавры считают низшей расой.

Уже на вторых выборах Мавританский прогрессивный союз одерживает победу, и депутатом в Париже становится Моктар Н’Диайе. Партию поддерживает по только молодое поколение мавров, но и Франция, которая в ее программе видит возможность осуществить план создания современного, с французской ориентацией, мавританского государства.

Каждый год происходят новые события, приближающие Мавританию к независимости. В 1952 году Франция упраздняет «le statut des tributaires» — «статус данников», то есть все жители Мавритании становятся равными перед законом, что открывает путь к всеобщим и свободным выборам. В 1956 году проходят очередные выборы, на которых вторично одерживает победу Мавританский прогрессивный союз. Хорма Ульд Бабана подверг сомнению законность этих выборов и в знак протеста покинул страну. Он отправился в Марокко и начал политическую деятельность, задача которой состояла в объединении Мавритании с Марокко. Его бегство еще больше ослабило консервативную партию.

В это время Мавритания получает частичную автономию. Наряду с Территориальным собранием было создано первое правительство, Conseil de Gouvernement, Правительственный совет, главой которого, правда, был губернатор, назначаемый Францией, но вице-президент избирался Территориальным собранием из мавров. В 1957 году на территории Мавритании проводились первые выборы, в которых принимало участие все население, а все мандаты получил Мавританский прогрессивный союз. Сиди Моктар Н’Диайе стал президентом Законодательного собрания, а руководство партией было поручено молодому адвокату Одновременно его назначили вице-президентом, практически главой государства, которое пока еще не имело автономии в рамках Французского сообщества. Над ним стоял только французский губернатор.

1958 год был самым богатым политическими событиями. Еще в 1957 году Марокко предъявило претензии на северные территории Мавритании. После особенно обильных дождей, когда Сахара зазеленела, отряды так называемой Марокканской освободительной армии вторглись через Испанскую Сахару в Адрар и дошли до Атара. Их цель — провозгласить короля Марокко повелителем Мавритании и объединить оба государства. Эту идею поддерживали многие консервативные политики Мавритании, защитники старого порядка, которые видели гарантию своим социальным и религиозным концепциям в единстве с Марокко. К марокканской армии присоединились племена регейбат. К северу от Атара произошло сражение, в котором французские отряды разбили марокканцев и вынудили их отступить на собственные земли. Однако регейбат начали партизанскую войну, которая продолжалась до следующего года. Только в 1958 году удалось успокоить Адрар. Это был первый успех, в данном случае военный, послуживший дальнейшему упрочению единства страны.

Важным политическим шагом явился созыв съезда в Алеге. Получение всех мандатов партией еще не означает единодушия всего парода. Многие недовольные просто не приняли участия в выборах и проводили оппозиционную агитацию, не выступая на политической арене открыто. Сильны были также сепаратистские тенденции севера, который явно тяготел к Марокко. Однако негроидное население, жившее на юге страны и связанное как в культурном, так и в этническом отношениях с Сенегалом, склонно было присоединиться к этому государству. В таких условиях трудно было рассчитывать на проведение единой общегосударственной политики. После длительных дипломатических приготовлений был созван Национальный конгресс в Алеге. В нем участвовало около трех тысяч человек. Здесь были вожди племен, шейхи религиозных братств, делегаты вооруженных отрядов регейбат, представители традиционных властей, среди них знатоки законов, кади и мусульманские ученые, вожди негрских народностей, живущих в долине Реки, и, конечно, представители уже существующих политических партий и группировок. Примирение этих столь различных стремлений, понятий, программ явилось большой победой. После трех дней весьма бурных заседаний было достигнуто единогласно. Произошло объединение всех партий и политических групп в одну партию — партию Мавританской перегруппировки. Была принята общая программа партии. Партия должна была сотрудничать с другими политическими группировками Западной Африки, она решительно отвергала территориальные притязания других государств, отказывалась от вступления в общую экономическую организацию сахарских стран под эгидой Франции, в то же время она была готова вести торговлю с Францией, требовала введения немедленной и полной автономии Мавритании, подчеркивая свое право на независимость.

Объединение всего мавританского общества было самым крупным политическим успехом. Теперь уже можно было подумать и об организации нового государства.

26 июня 1959 года был провозглашен премьер Исламской Республики Мавритании, которая не была еще полностью независимой. Премьер приступил к формированию правительства, одновременно были образованы новые административные органы. В соответствии с подписанным в Париже 19 октября 1960 года актом передачи всех полномочий вновь созданному государству 28 ноября 1960 года премьер торжественно провозгласил полную независимость своего государство. В мае 1961 года была принята новая конституция, в соответствии с которой во главе государства стоял президент.

Основой деятельности молодого государства стала конституция, принятая 20 мая 1961 года. В соответствии с пей Мавритания является независимым, республиканским и демократическим государством, ее полное название: Исламская Республика Мавритания. Все жители равны перед законом. Эта статья особенно важна для феодального общества, в котором отчетливо выражены замкнутые общественные классы. Неважно, в какой степени сейчас соблюдаются принципы равенства. Главное то, что конституция открыла дорогу к освобождению обездоленных классов. В соответствии с конституцией все эмиры и вожди племен лишались своих политических полномочий.

Ислам в соответствии с конституцией — государственная религия, однако существует и свобода вероисповедания; тем не менее деятельность христианских миссий должна осуществляться только среди европейцев, проживающих в Мавритании.

Государственный язык — арабский, деловой — французский. Этот пункт конституции вызвал продолжительную дискуссию. Берберо-хасанское большинство хотело, чтобы арабский язык был также и деловым языком, но с этим не соглашалось негрское меньшинство. Черное население в долине Реки не знало арабского, в повседневной жизни говорило на своих родных языках, которые не имели письменности, в результате чего в школах преподавался только французский. Введение арабского языка могло бы исключить негроидное население из управления страной, закрыло бы ему доступ во все учреждения. В свою очередь, негроидное население потребовало, чтобы вице-президентом всегда был представитель черной расы. Дискуссия по этим двум больным вопросам велась на I конгрессе Партии мавританского народа в 1963 году. Негроидное население не соглашалось на арабский язык как на деловой, белое население не желало иметь над собой черного вице-президента. Чтобы успокоить взбудораженное общественное мнение, поступили так, как обычно делают, когда хотят отсрочить решение какой-то проблемы: оба вопроса признали «несрочными» и их разработку поручили комиссиям. Таким образом, французский язык остался деловым и в Мавритании нет вице-президента.

Глава государства и правительства — президент, избираемый всеобщим голосованием сроком на пять лет. Президент направляет политику государства, гарантирует соблюдение всех законов, назначает всех государственных служащих. О больших полномочиях президента свидетельствует тот факт, что он является главнокомандующим мавританской армии. Поскольку президент одновременно и генеральный секретарь единственной правящей партии, его власть неограниченна.

Законодательным органом является однопалатное Национальное собрание, также избираемое на пять лет. Проекты новых законов могут вносить как депутаты, так и президент.

Суды в равной мере независимы как от законодательной власти, так и от исполнительной.

Проект поправки к конституции, касающийся однопартийности, был внесен в Национальное собрание в 1964 году и действует и сегодня.

Мавританская конституция, как и конституции других стран бывшей Французской Африки, в основных положениях опирается на французскую конституцию. Но она содержит два пункта, которые принципиально отличают ее от конституций других государств Западной Африки. Так, в ней ислам признается национальной религией и рядом с французским деловым языком стоит национальный язык страны — арабский{В поправке к конституции, государственным языком объявлен арабский, а официальными (деловыми) — арабский и французский. — Примеч. ред.}.

В числе институтов, которые предстояло создать в новом государстве, оказалась и армия. Мавры, как известно, не несли обязательной службы во французской армии, и поэтому начало новой армии положили мехаристы — наездники на верблюдах. Однако эту армию предстояло модернизировать, подготовить офицеров, обучить солдат. Все это было проделано при помощи французских инструкторов, и уже в 1964 году мавританская армия насчитывала тысячу человек, имела три основных рода войск: моторизованную пехоту, командос и верховых на верблюдах. Эти последние отряды были необходимы в стране, где большое число стоянок и даже ксаров находится в районах, куда нельзя добраться никаким видом транспорта. В определенной степени армия выполняла роль полиции (в 1964 году в стране было лишь сорок полицейских), помогая поддерживать порядок. В Мавритании появились два совершенно новых для нее рода войск — авиация и морской флот.

Утвержденная Национальным собранием всеобщая и обязательная воинская повинность не может одновременно охватить всех молодых людей, поскольку численность армии небольшая. Тем не менее определенный процент молодежи регулярно проходит военную подготовку, и это уже не добровольная, как раньше, армия, а набор рекрутов, который производят государственные власти. Наконец, в случае вооруженного конфликта государство имеет право призвать под ружье всех граждан, способных к несению военной службы. Армия — это защита законной власти от еще возможных сепаратистских или антиправительственных выступлений племен Сахары и сил антиправительственной оппозиции. Ее численность незначительна для оказания сопротивления в случае агрессии соседних государств, на содержание же большей армии государство, перед которым стоит столько проблем, не может решиться. Ввиду этого Мавритания в 1961 году заключила с Францией договор о совместной обороне, гарантирующий неприкосновенность ее границ.

Очень важной задачей нового правительства было создание государственной администрации. Страну разделили на восемь округов, выделив столицу в самостоятельный округ{Первоначально в Мавритании было 12 округов, из которых затем было образовано 8 административных районов; сейчас и стране насчитывается 12 административно-территориальных районов и 1 столичный округ. — Примеч. перев.}. Основой деления, с одной стороны, были традиционные территории племен (в некоторых случаях районы даже носят названия кочующих здесь племен, как, например, Трарза или Бракна), с другой — количество жителей данной местности. В ряде случаев эти два критерия находились друг с другом в противоречии. Так, наиболее густонаселенная Гидимака при территории десять тысяч квадратных километров насчитывала сорок две тысячи жителей, зато Адрар, имеющий территорию в 50 раз большую — 500 тысяч квадратных километров, — населяло менее пятидесяти тысяч кочевников. В последние годы старое административное деление было пересмотрено и приведено в соответствие с современным политическим и экономическим положением. Проявлением экономических изменений явилось выделение в качестве отдельного так называемого «региона» территории бухты Нуадибу (в котором расположен порт). Политические изменения, в данном случае упразднение власти эмиров, отразились в объединении в единое целое двух отдельных до недавнего времени территорий племен Таганта и Бракны. Каждый из районов имеет свою столицу, где размещается его администрация, а более крупные разделены на подрайоны, управляемые субпрефектами. В стране пять городов имеют собственное городское управление: Нуакшот, Атар, Каэди, Росо и Боге. Другие селения, например Нуадибу, Фдерик, Аюн-эль-Атрус, получают ранг городов по мере увеличения числа жителей и улучшения их экономического положения.

С первых дней своего существования молодое государство столкнулось с трудностями. Почти полностью отсутствовали кадры с высшим образованием, у немногих было среднее образование. Поэтому в первые годы руководящие посты еще занимали французские чиновники, которых затем заменили мавританцы, получившие современное образование. Не удивительно, что помимо экономической независимости, которая в значительной мере была достигнута благодаря эксплуатации месторождений железной руды в районе Фдерика, жгучей проблемой стала подготовка новых кадров.

Как-то в откровенной беседе один из молодых служащих сказал нам: «Неразумно было выступать против политической независимости. При старом режиме окончившие среднюю школу уже считались интеллектуалами, а капрал — было самым высоким воинским званием, которым обладал мавританец, и то получал он его во французской армии». Но Мавритания не испугалась этих трудностей. В первый же год правительство приступило к созданию современных школ. В данном случае у страны был легкий старт, поскольку большинство мавров арабо-берберов умели читать и писать по-арабски. Следовало преобразовать систему обучения, сделать ее более современной, приспособить к нуждам нового государства: обучать французскому языку, математике, естественным наукам, давать сведения о современном мире, учить руководить и т. д. Был разработан смелый план развития системы образования.

Мы уже рассказывали о традиционной системе обучения в коранических школах, вернемся к ней еще раз. Как известно, многие дети получали знания у учителей-марабутов. Такие «школы» располагались или в палатках, когда учитель переезжал вместе с лагерем своего ученика, или во дворике дома учителя в ксаре. Дети начинали учебу с повторения за учителем и выучивания на память стихов Корана, затем начинались занятия по письму и чтению. В этих школах пишут на дощечках из дерева акации, вместо пера используют стебелек специальной травы, которая растет в пустыне, а чернила каждый готовит себе из гуммиарабика, сажи и воды. Они легко смываются с дощечки, которую снова можно использовать. На следующем этапе обучения читают священные книги, а учитель поясняет текст в меру своих возможностей.

В традиционной школе занятия начинаются перед рассветом, когда дети собираются на общую молитву под руководством учителя. Потом наступает изнурительная зубрежка, которая продолжается почти весь день. Наказания за лень, а иногда просто за отсутствие способностей очень строгие — от ношения на шее бус из верблюжьего помета до мучительных и отнюдь пе редких телесных наказании.

Как мы уже знаем, раньше учителям хорошо платили продуктами натурального хозяйства. Сейчас эта плата уменьшилась, но тем не менее учитель продолжает оставаться уважаемой фигурой в лагере, где он выполняет еще и обязанности священника (заключает браки, отпевает усопших, совершает молитвы), по мере необходимости выполняет функции судьи, нотариуса, адвоката, писца. Ученик до конца жизни обязан проявлять почтение к своему учителю и каждый год вручать ему подарки.

По окончании коранической школы устраивается большой праздник, во время которого демонстрируются знания, читаются стихи и происходит традиционное чаепитие. В основном образование уже окончено, но те, кто хотят продолжить его, отправляются в школы высшей ступени. В течение нескольких лет там постигают тайны мусульманской науки, изучают священные книги, законы, магию и т. д. Уровень такой школы зависит исключительно от уровня знаний ее преподавателей, поэтому к знаменитым учителям нередко приходили ученики из дальних краев.

Большое уважение к знаниям в мавританском обществе проявлялось, в частности, в том, что ученикам из бедных семей предоставлялись субсидии. Например, в Шингетти еще до недавнего времени таких учеников содержала община. Проходившие караваны оставляли для них щепотки соли, а во время гетны учеников угощали финиками. В школе высшей ступени учитель не брал вознаграждении за обучение, но принимал подарки, которые нередко бывали очень дорогими, если, конечно, учились богатые ученики.

Одна из самых знаменитых, и в настоящее время единственная школа такого уровня, находится в Бутилимите. Мы уже рассказывали о ее основателе — шейхе Абдуллахе Ульд Шейх Сидиа. Ученики стекались сюда не только из Мавритании, но и из других стран Магриба и из Судана. Французы, желая расположить к себе основателя этой школы, оказывали ей значительную финансовую поддержку, что позволяло школе сохранять высокий авторитет. После получения независимости отношения между государственной властью и шейхом Сидиа ухудшились, и в 1961 году правительство включило школу в число государственных учебных заведений. В 1966 году она была преобразована из коранической школы в институт с широкой программой обучения. Сейчас это Национальный институт исламоведения, его программа контролируется созданным уже во время независимости Инспекторатом изучения арабистики.

Основными предметами здесь являются: арабский язык, арабская литература, теология, кораническое право, но преподаются и такие предметы, как география и история мусульманского мира; в последнее время введены математика и естествознание. Лекции читаются исключительно на арабском языке, но изучение французского обязательно. Обучение длится три года, после чего ученики получают диплом, который соответствует аттестату зрелости и дает право преподавать арабский язык, выполнять функции имама, учителя коранической школы и т. д. По окончании можно продолжать совершенствование своих знаний.

В настоящее время в институт открыта дорога любому юноше, окончившему кораническую школу или государственную неполную среднюю школу второй ступени, но, как говорил нам директор, у большинства учеников традиционное образование. Сюда принимают молодежь двенадцати-четырнадцати лет, во всяком случае, не старше шестнадцати. Однако когда мы посетили институт, в нем было еще много учеников старше шестнадцати лет. Они учились здесь раньше, до введения правила, ограничивающего возраст поступающих.

Институт еще не окреп после реорганизационных преобразований. Первый год обучения проходил в Нуакшоте, второй и третий — в Бутилимите. Причина — нехватка помещений; только часть интернатов была готова. Остальные должны были закончить в ближайшее время. В 1968 году в институте обучалось сто пятьдесят человек, предполагалось принять еще сорок.

Государство взяло на себя финансирование института. Как во всех областях жизни, так и здесь финансовые трудности тормозили выполнение намеченных планов. Во время нашего посещения Бутилимита это была уже не прежняя школа в палатках. В песках ксара выросло много одноэтажных зданий, где располагались кабинет директора, аудитории, интернат. Здесь в просторных помещениях стояли в ряд железные кровати, заправленные шерстяными одеялами, — какой поворот в жизни молодых людей, привыкших спать на циновках в палатке! В полдень черные слуги приносили железные лохани, полные воды, для полуденного омовения, а повар-негр готовил в большом котле, поставленном на костре под открытым небом, густой суп из проса. Вокруг строились новые помещения интерната.

Коранические школы — неотъемлемая часть традиционной Мавритании. Институт в Бутилимите как бы объединяет в себе старую и современную системы обучения. Будущее же страны — за школами нового типа.

И здесь Мавритания начинала с нуля. Перед завоеванием независимости немногие школы, которыми руководили французы, располагали программой, соответствовавшей европейским школам. Здесь учили французский язык, французскую литературу и истерию Франции и Европы. Выпускники такой школы знали, следовательно, всю родословную французских королей, могли назвать все департаменты Франции, но ничего не знали о своей родной стране и ее культуре. Такие школы в основном посещала негритянская молодежь из долины Реки, мавры неохотно посылали туда своих сыновей. Школа для сыновей шейхов в Сен-Луи тоже оказалась недолговечной, и не столько из-за характера программы обучения, сколько в силу того, что мавританское общество ее не приняло. Мавританцы, окончившие средние школы за пределами страны, также сталкивались с трудностями в использовании полученных знаний при разработке программы обучения в собственной стране — настолько их опыт был далек от потребностей современной Мавритании. Началась разработка школьной программы, которая должна была объединить в себе мавританские традиции с современной системой обучения. Преподавание истории Мавритании натолкнулось на большие трудности: пе было никаких публикаций, которые могли бы послужить основой для школьных учебников. Прежде всего предстояло разработать пособия по этому предмету.

Остро ощущалась нехватка учителей уже не только для средних школ, по и для начальных. Главной задачей стала подготовка преподавательских кадров. В эти первые годы в средние школы, готовившие и учителей, приглашали преподавателей из-за границы, в основном из Франции. В настоящее время по мере притока собственных кадров иностранных специалистов постепенно заменяют мавританские учителя.

Программа современного обучения во всех подробностях была представлена в 1967 году в отчетном докладе правительства Мавритании о плане перестройки страны на 1963–1966 годы и итогах его выполнения. В докладе говорилось, что к концу 1966 года в государственных начальных школах (их насчитывалось 235) обучалось 21 808 учеников. Сами школы и уровень обучения в них очень отличались друг от друга, по в 1967–1974 годах предусматривалось проведение унификации всех школьных программ в стране. За это время предполагалось подготовить необходимое количество учителей высокой квалификации. Пока во многих школах ученики разных возрастов занимались в одном помещении под присмотром одного учителя.

Была создана Комиссия по вопросам культуры, которая занялась разработкой повой программы обучения, пригодной как для сельскохозяйственных, так и для скотоводческих районов страны, для белых и негров. Новая программа предусматривала введение во всех школах обучения на двух языках, сочетание старых традиций обучения с современными тенденциями педагогики, а также разделение школ на начальные и средние. В первый год учеников обучают письму и чтению на языке хасания и основам религии, в определенной степени этот учебный год заменяет кораническую школу. Второй год посвящен изучению латинского шрифта и французского языка. После овладения письмом и чтением на двух языках начинается годичный подготовительный двуязычный курс, а затем следует двухлетний основной двуязычный курс, когда учат ужо не только языку, но и другим предметам: истории, естествознанию, математике и т. д. Этим завершается обучение в неполной средней школе первой ступени.

После ее окончания ученики, достигшие двенадцати лет, могут поступать в общеобразовательную неполную среднюю школу второй ступени или в сельскохозяйственную, обучение в которой длится два года. Ее выпускники получают специальность зоотехников, агрономов и пр. Те, кто поступают в неполную среднюю школу второй ступени, в течение двух лет проходят общеобразовательный двуязычный курс. Окончившие школу получают свидетельство, которое дает уже право на какую-либо административную должность. Желающие продолжать учебу поступают в среднюю общеобразовательную школу или в школу, соответствующую нашим техникумам.

Средние общеобразовательные школы дают общее образование. Они также двуязычные, но большинство предметов читается по-французски. Лицеи для мальчиков и для девочек находятся только в городах. В учебном 1966/1967 году по всей стране было 7 средних школ, лицеев и коллежей (имеются в виду средние специальные школы), самые лучшие из них находились в Нуакшоте и Росо. В них обучались 1901 ученик, а преподавательский состав насчитывал 93 учителя, из них 58 французов, 31 мавританец (белых и негров) и 4 — других национальностей. Количество местных учителей растет с каждым годом и вытесняет французских.

В 1966 году в Нуакшоте были открыты две технические школы, первая — Lycée Technique, куда принимают после окончания неполной средней школы второй ступени. Обучение рассчитано на три года, а затем год практики и специализации. По окончании школы выпускник получает диплом. Вторая школа трехлетняя — Collège Technique — для окончивших неполную среднюю школу первой ступени. Она готовит высококвалифицированных рабочих. Они могут работать в промышленности, на рудниках и в других отраслях производства или же остаться на четвертый год обучения, а по окончании поступить в Lycée Technique.


Мальчики из государственной школы в Вадане
Также в 1966 году была создана École Nationale d’Administration — Национальная школа управления, где готовят административных служащих.

Созданный в 1960 году в Порт-Этьенне Centre Маmadou Touré представляет собой школу, где можно овладеть различными профессиями. Она готовит рабочих для судоверфей и заводов, строителей, торговых работников и др. По официальным данным, к началу 1967 года эту школу окончили свыше 600 учеников.

Следует еще упомянуть о фабрично-заводской школе при руднике вблизи Фдерика, где повышают квалификацию шахтеры.

Особое место занимает Centre de Vulgarisation Rurale de Kaedi (Центр популяризации сельского хозяйства в Каэди). Здесь с 1966 года проходят переподготовку и повышают свое мастерство те, кому в будущем предстоит заниматься сельским хозяйством, защитой лесов и насаждений. Мы назвали бы их инструкторами по земледелию и животноводству.

Итак, все старые и особенно основанные в 1966 году школы прежде всего готовят учителей, инструкторов, администраторов, промышленных рабочих. Через несколько лет школы начнут выпускать специалистов и можно будет полностью отказаться от иностранной помощи и укомплектовать все рабочие места собственными кадрами. Первый этап, как мы видим, — это подготовка кадров средней квалификации. Только после удовлетворения самых насущных потребностей можно будет подумать об учебе молодых людей в высших учебных заведениях. Собственных институтов пока в Мавритании нет, но для мавританцев открыты двери университета в Дакаре, рассчитанного на студентов из всех стран бывшей Французской Западной Африки. Несколько мавров в 1968 году обучались в европейских университетах. Ни в одной другой области прогресс не был столь ощутимым и результативным, как в образовании. Об этом красноречиво говорят данные 1972 года. Так, в учебном 1971/1972 году в 690 неполных средних школах Мавритании учились 31 945 детей. В девяти средних школах обучались 3745 учеников, в трех технических школах — 243. Кроме того, в высших учебных заведениях Франции, Сенегала и СССР обучались около 200 студентов из Мавритании.

В 1971 году парижская École Normale Supérieure признала аттестаты зрелости лицея в Нуакшоте равноценными французским аттестатам, что явилось красноречивым свидетельством уровня обучения в этой мавританской школе.

Особая тема — это здравоохранение. Благодаря сухому климату местные жители в общем не жалуются на здоровье, но, как мы уже говорили, довольно много случаев туберкулеза, а в долине Реки наблюдаются случаи проказы. Часты детские инфекционные заболевания. Работа вобласти улучшения системы здравоохранения ведется в двух направлениях. Первое — это проводимая в широком масштабе профилактика заболеваний, особенно прививки против детских болезней и туберкулеза (до 1967 года прививки против туберкулеза были сделаны 50 тысячам человек). Открываются также лечебницы, родильные дома, центры здоровья. В Нуакшоте (в рамках помощи Европы развивающимся странам) была построена современная и прекрасно оборудованная больница на 155 коек. Она начала работать в 1966 году и уже в первый год приняла 2076 пациентов. Имеются больницы и в Атаре, Каэди и Аюн-эль-Атрусе, а также девять родильных палат и девять прививочных центров, кроме того работают шесть бригад по борьбе с эпидемиями. К этому следует добавить фабрично-заводскую больницу и поликлинику компании МИФЕРМА в Зуэрате. И здесь снова на переднем плане вопрос о медицинском персонале. Единственный мавр, получивший медицинское образование, работает в Дакаре. Фельдшеры, с которыми мы познакомились в Мавритании (в Нуакшоте, Атаре, Вадане), были неграми, старыми фельдшерами французской армии, прошедшими дополнительную подготовку в фельдшерской школе Дакара. Медицинские сестры и акушерки, работавшие в центрах здоровья, окончили только краткосрочные курсы медсестер. Весь медицинский персонал — квалифицированные медицинские сестры, лаборанты и фармацевты, — состоит из иностранцев.

Подготовка собственного медперсонала началась с открытия в Нуакшоте двухгодичной школы медицинских сестер-акушерок. Первые выпускники покинули школу в 1968 году. В первый год на курсы медсестер записались 34 девушки, на курсы акушерок — 18.

К сожалению, и по сей день осталась нерешенной проблема обучения детей кочевников, особенно кочевников Сахары. Единственная возможность приобщить их к учебе — определить детей в школы-интернаты, но этому препятствуют родители, считая, и, впрочем, небезосновательно, что ребенок, который несколько лет прожил в городе, никогда уже не захочет, а если бы и захотел, то не сможет вернуться в палатку. Жизнь кочевника так трудна, что приучать к ней надо с детских лет. Человек, не приспособленный к кочевой жизни, погибнет сам и погубит свои стада, даже если он квалифицированный зоотехник и хорошо знает географию и местные природные условия. Здесь нужны другие знания, те, которые дает постоянное общение с природой, и традиционные — правила жизни в пустыне. Был разработан проект «кочевой школы»: учитель кочует вместе с лагерем и занимается с детьми. При сегодняшней малочисленности педагогических кадров, при том, что в кочующих группах пастухов иногда только один ребенок, а иногда несколько разного возраста, этот проект еще долго останется проектом.

Школа должна сыграть большую роль в жизни Мавритании. Она призвана не только коренным образом изменить мировоззрение нового поколения, но и сплотить общество, создать нацию. Расовое деление на негров юга и мавров Сахеля и Сахары, деление общества на замкнутые классы со всеми классовыми предубеждениями, наконец, племенная организация привели к тому, что у мавританцев никогда не было чувства принадлежности к одной нации, у них не было понятия общей родины. Для каждого родиной была территория, по которой кочевало его племя, а соседняя территория чаще всего принадлежала враждебному племени. Как не было чувства государственности в пределах самой Мавритании, так у мавританца отсутствовало и само понятие о границах между Испанской Сахарой, Марокко, Алжиром и Мали. Земля везде была одинакова, а люди, которые там жили, говорили на одном языке, исповедовали одну религию.

Новой школе предстояло развить чувство государственности, помочь увидеть своеобразие интересов своей страны и соседних государств.

Сплочению общества помогла единая религия всех жителей Мавритании, белых и черных, господ и слуг. Поэтому так многозначительно подчеркивается, даже в названии государства и конституции, что это страна мусульманская. В неполных средних школах на территориях, населяемых неграми, отдельные группы, такие, как сараколе, волоф и другие, наряду со своим национальным языком обучаются французскому и арабскому. Последний язык — «национальный», язык всех мусульман — так его воспринимает и черное население.

Кроме того, школа в соответствии со своей программой воспитывает чувство единства, общего государственного интереса, учит патриотизму безрасовому, бесплеменному, наконец, бесклассовому. Заставить людей осознать это остается самым трудным делом.

Каждый парод черпает силы в своем прошлом. История, полная славы, не один раз поддерживала общество в трудные для него моменты, сплачивала его в национальном единстве. Поэтому прошлое Мавритании имеет большое значение для ее настоящего. В отличие от многих государств Черной Африки у Мавритании есть своя рукописная история. Ее национальной гордостью является тот факт, что, хотя она и была завоевана европейцами в XIX–XX веках, когда-то ее превосходная армия вторглась в Европу и мавританская династия Альморавидов в течение сотен лет господствовала в Испании.

Правительство поддерживает изучение истории в школах. В президентском дворце разместился государственный архив, где собраны целые тонны документов французской администрации, находившиеся до того времени в Сен-Луи. Они представляют собой ценный источник для изучения истории Мавритании последних десятилетий. Благодаря помощи ЮНЕСКО по всей стране проводится инвентаризация частных собраний рукописей. Мавританским ученым, недостаточно подготовленным для проведения современных исторических исследований, помогают европейские коллеги, которые занимаются историей страны в западной части Сахары. Во Франции подготовлен школьный учебник по истории Мавритании.


Как явствует из этой книги, перед строителями новой Мавритании встали нелегкие задачи. Пустынная страна кочевников со средневековой культурой и социальной структурой за небольшой с точки зрения истории период независимости разработала собственную программу социального, культурного, экономического развития и постепенно претворяет ее в жизнь. Все, что было сделано до сих пор, убеждает нас в том, что страна избрала правильный путь.

Л. Е. Куббель Послесловие

Число книг, посвященных странам Африканского континента, их прошлому и настоящему, выросло в СССР за последние два десятилетия во много раз. И все же никак нельзя сказать, что должное освещение получили все пятьдесят государств Африки. Исламская Республика Мавритания, о которой написана книга польской исследовательницы Анны Ковальской-Левицкой, относится как раз к тем из них, которым «повезло» меньше всего: практически о ней вообще нет работ на русском языке, за исключением кратких справочных изданий.

Между тем Мавритания заслуживает более подробного описания не менее, чем любая другая из африканских стран. Населяющие ее люди имеют очень давние культурные традиции — здесь жили многие крупные африканские ученые, существуют и в наши дни богатые собрания рукописных книг на арабском языке (о таких собраниях пишет и автор нашей книги). Суровые природные условия территории Западной Сахары не помешали ее обитателям создать развитые и довольно сложные социальные структуры, а свой патриотизм и свое свободолюбие мавританцы доказали героическим сопротивлением французским колонизаторам. Ведь окончательно «замирить» Мавританию колониальная администрация смогла только в 20-х годах нашего столетия.

А. Ковальска-Левицка писала свою книгу с искренним уважением, с большой доброжелательностью к стране, гостьей которой она была, и к людям этой страны. Читатель сразу же почувствует настроение, с каким создавалась книга, и оценит по заслугам ту трезвость, которую польская исследовательница сумела сохранить, описывая далеко не однозначную и состоявшую не из одних только успехов действительность Мавритании конца 60-х годов.

Со времени путешествия А. Ковальской-Левицкой в Мавританию в стране и вокруг нее произошли существенные перемены. К власти пришли демократически настроенные военные. Одним из первых их политических актов стал вывод мавританских войск из южной части бывшей Испанской Сахары весной 1979 г. (введены они туда были после прекращения испанского владычества в этой части Северо-Западной Африки в феврале 1976 г.). Новое руководство страны признало право парода Западной Сахары на самоопределение и прекратило военные действия против вооруженных сил Фронта ПОЛИСАРИО. В современном мире десять лет — большой срок. Изменения происходят быстро, и так же быстро «стареют» и свидетельства очевидцев.

По главным образом это относится к событиям нашего времени. Что же касается многовековой истории населения Мавритании, созданной им общественной организации, традиционной культуры, то здесь нарисованная польской исследовательницей картина почти полностью сохранила свое значение и сейчас.

Сказанного, пожалуй, почти достаточно, чтобы представить советскому читателю книгу А. Ковальской-Левицкой. «Почти» — потому что наша европейская терминология, которой мы широко и порой нисколько не задумываясь пользуемся, не всегда передает нам действительное содержание тех явлений, какие мы ею обозначаем. О некоторых таких терминах, употребленных А. Ковальской-Левицкой и точно переданных в русском переводе ее книги, и хотелось бы сказать.

В первую очередь это относится к слову «раб» и производным от него. Слово это широко используется в африканистской литературе. Для нас, воспитанных на определенной культурной и литературной традиции, с ним связано представление об античных рабах или об африканцах-невольниках на сахарных и хлопковых плантациях Нового Света, то есть о людях, которые были полностью лишены прав человеческой личности — их и рассматривали-то пе как личность, а как «говорящее орудие» (instrumentum vocale римских юристов). Бесспорно, такие рабы в Африке были. Но ими были только те, кого захватывали для продажи европейским или ближневосточным и североафриканским работорговцам.

Между тем внутри самих африканских доколониальных обществ существовало большое многообразие категорий зависимых людей, которые различались именно по степени зависимости — от фактически крепостного состояния до социального неполноправия. И все это многообразие в европейской литературе чаще всего обозначается по традиции как раз мало для этого подходящим по существу словом «раб». Таковы были и зависимые люди в традиционной общественной организации кочевников Мавритании. Читатель легко заметит это по описанию их положения и повинностей. И поэтому ему придется все время помнить об условности и приблизительности термина «раб» в конкретно-исторических условиях Мавритании. Кроме того, следует иметь в виду и то, что изменения в экономической жизни страны, прежде всего развитие горнодобывающей промышленности и транспорта, оказывают сильное разрушительное воздействие на традиционную социальную структуру, ломая жесткие границы между «высшими» и «низшими» слоями населения. Классовое деление общества начинает вытеснять веками складывавшееся сословно-кастовое. Этот процесс резко ускорился к тому же и в результате страшной засухи рубежа 60-х и 70-х годов: кочевники потеряли большую часть своего скота и лишились многих традиционных социальных преимуществ и привилегий.

Еще одно как будто привычное слово — «матриархат». Мы привыкли в обиходной речи понимать его как полное господство женщины в обществе на ранних этапах исторического развития человечества. Но современная этнографическая наука считает, что такой матриархат вообще едва ли когда-нибудь существовал как мало-мальски распространенная форма общественной организации; и сам этот термин считается устаревшим.

Что действительно существовало и сейчас еще существует у немалого числа народов мира — это счет родства по материнской линии, восходящий еще к тем временам, когда материнский род был наиболее распространенной формой внутренней организации общества. Но и в этом роде ни о каком «господстве» женщин говорить не приходится: просто многие экономические и воспитательные функции отца младшего члена общества выполняют мужчины, принадлежащие к роду матери; чаще всего это ее брат. Подобный случай и вспоминает А. Ковальска-Левицка и обозначает его словом «матриархат». Впрочем, надо сказать, что такое не вполне точное словоупотребление нередко возникает под впечатлением того относительно высокого общественного положения и той свободы, какими обладает женщина кочевого племени в сравнении с ее положением у многих оседлых мусульманских народов.

Примерно то же самое можно сказать и об употреблении в тексте книги таких слов, как «империя» и т. п. Во всех этих случаях читатель должен помнить о значительной доле условности, возникающей при использовании этих терминов.

И последнее, о чем, наверное, стоит сказать — сложный и противоречивый характер того воздействия, которое оказало на историю народов Мавритании сравнительно недолгое французское колониальное владычество. Хотя утверждения о «цивилизаторской миссии» колониализма и были непременной частью империалистической пропаганды, буржуазию метрополий на самом деле всегда интересовали прежде всего материально конкретные вещи. В Мавритании ими были сначала стратегическое положение страны, позднее — железная руда и фосфаты. О «цивилизации» думали в самую последнюю очередь.

Но в то же время в любой колонии существовало неизбежное противоречие между узкоклассовыми эгоистическими интересами колонизаторов и теми объективными результатами их деятельности, какие достигались в ходе мероприятий, направленных на обеспечение удобства управления колонией и ее эксплуатации. Это противоречие, которое еще в 50-х годах прошлого столетия отметил К. Маркс, говоря о британском колониализме в Индии{К. Маркс. Британское владычество в Индии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 9, с. 130–136.}, в полной море присутствовало и в Мавритании. Прекращение межплеменных военных столкновений; создание, пусть очень топкой, но все же реальной прослойки по-современному образованных людей, способных выполнять административные или общественные функции; появление первых групп местного рабочего класса — все это было направлено поначалу на удовлетворение непосредственных нужд колониальных властей и колониальных компаний. Но эти же новые элементы социально-экономической организации в сочетании с благоприятными международными условиями после разгрома самых агрессивных сил империализма во второй мировой войне стали важнейшей предпосылкой успешного завершения национально-освободительной борьбы с колониализмом и создания Исламской Республики Мавритании. Можно поэтому сказать, что объективное развитие страны в колониальный период ее истории независимо от намерений колонизаторов — и в целом вопреки им — в определенной мере подготовило завоевание государственно-политической независимости. Так, и только так, можно рассматривать ту «цивилизаторскую» деятельность французов, о которой идет речь в книге.

Таковы те пояснения, которые Главная редакция восточной литературы находит нужным внести в русское издание работы Анны Ковальской-Левицкой «Мавритания». Написанная внимательным и неравнодушным очевидцем, эта книга вне всякого сомнения будет интересна советскому читателю.


Л. Е. Куббель

Глоссарий

Абах, бах (ар.) — натуральная плата за аренду земли;

абид (ар.) — букв, рабы, низшая категория зависимых людей;

аиаль (ар.) — общее обозначение двух «благородных» сословий кочевого мавританского общества — воинов и марабутов;

батха (ар.) — сухое русло, вади;

бубу (афр.) — африканская свободная одежда, длинная рубаха;

гафер (ар.) — букв, «защита»; налог за право перехода через территорию кочевого племени;

гри-гри (фр.) — амулет;

гумы (ар.) — военные отряды кочевников, выступавшие под командованием эмиров в качестве вспомогательной полиции при колониальном режиме;

гырба (герба) (ар.) — нечто вроде бурдюка из козьей шкуры, целиком снятой с животного;

джемаа (ар.) — совет старейшин общины; община;

джиффа (ар.) — букв, «падаль»; так презрительно называли члена аристократической семьи, умершего своей смертью, а не на поле битвы;

дхар (ар.) — обрывистая граница каменистых плато;

завийя (ар.) — обитель марабутов, принадлежащих к какому-либо религиозному братству;

закат (ар.) — канонический мусульманский налог на нужды бедных членов общины;

зериба (ар.) — букв, «ограда»; огражденное пространство для скота;

зрик (ар.) — напиток из снятого кислого молока с добавлением воды и сахара;

имам (ар.) — религиозный глава мусульманской общины;

кади (ар.) — мусульманский судья;

квеле-квеле — птица из семейства воробьиных;

килим — вид ковров, не имеющих ворса;

корейш (ар.) — арабское племя, из которого происходил пророк Мухаммед;

крам-крам — травянистое растение, характерное для сахельской зоны Африки;

ксар (ксур) (ар.) — укрепленное селение;

кус-кус — просяная каша с мясом и острыми приправами;

лахма (ар.) — букв, «мясо»; данники, зависимые племена;

маллемин (ар.) — множественное число от «маллам» букв. «мастер», обозначение ремесленников, прежде всего кузнецов;

мауна (мударра) (ар.) — разовый налог по случаю чрезвычайных событий (например, женитьбы кого-либо из членов семьи эмира);

массар (хорма зериба) (ар.) — подать натурой за «защиту» земледельцев от набегов других кочевых племен;

медресе (ар.) — религиозное мусульманское училище;

мохари (ар.) — быстроходная порода верблюдов со светлой шерстью, происхождение которой связывают с аравийским городом Махра; предназначаются для верховой езды;

мешуи (ар.) — букв, «жаркое»; баранья туша, запеченная целиком в раскаленном песке;

патио (исп.) — внутренний дворик, окруженный крытой галереей;

Сахель (ар.) — «берег»; так называют полупустынный пояс, прилегающий к Сахаре;

табаски (ар.) — «праздник жертвы», один из главных мусульманских праздников;

торнадо (исп.) — смерч;

уэд (ар.) — высохшее русло древних рек;

фил-фил (ар.) — вьющиеся пряди волос;

хадийя (ар.) — букв, «дар, подарок»; подать, выплачиваемая верующим, потомкам Пророка;

хамада (ар.) — каменистая пустыня;

шорфа (ар.) — множественное число от «шериф», потомок Пророка.



АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ



Анна Ковальска-Левицка

МАВРИТАНИЯ



ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Москва 1981

91(И6)

К 56


A. Kowalska-Lewicka

MAURETANIA

«Wiedza Powszechna», Warszawa, 1976


Редакционная коллегия К. В. МАЛАХОВСКИЙ (председатель), Л. Б. АЛАЕВ, А. Б. ДАВИДСОН, Н. Б. ЗУБКОВ, Г. Г. КОТОВСКИЙ, Р. Г. ЛАНДА, Н. А. СИМОНИЯ


Перевод с польского И. МАЧУЛЬСКОЙ


Ответственный редактор и автор послесловия Л. Е. КУББЕЛЬ


Ковальска-Левицка А.

К 56 Мавритания. Пер. с польск. М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1981.


303 с. с ил. («Рассказы о странах Востока»).


В своей книге польская исследовательница Анна Ковальска-Левицка в живой, увлекательной форме рассказывает о стране, расположенной на стыке арабского Запада и негро-африканского мира, об основных чертах ее населения и природы, истории и современной хозяйственной, общественной и политической жизни Читатель как бы совершает путешествие по городам, оазисам и стоянкам кочевников, посещает ксары и другие поселения трудолюбивых земледельцев долины Сенегала, знакомясь с их традициями и современным бытом.


К 20901-036 Без объявления. 1905020000

013(02)-81


91(И6)


© «Wiedza Powszechna», Warszawa, 1976.

© Перевод и послесловие: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1981.

Анна Ковальска-Левицка

МАВРИТАНИЯ


Утверждено к печати Редколлегией серии «Рассказы о странах Востока»


Редактор Л. З. Шварц

Младший редактор М. П. Малькова

Художник Л. С. Эрман

Художественный редактор Э. Л. Эрман

Технический редактор Л. Е. Синенко

Корректор К. Н. Драгунова


ИБ № 13540


Сдано в набор 06.03.80 Подписано к печати 09.10.80. Формат 84×1081/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Уcл. печ. л. 15,96. Уч. — изд. л. 15,67. Тираж 30 000 экз. Изд. № 4738. Зак. № 2893. Цена 1 р. 60 к.


Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», Москва К-45, ул. Жданова, 12/1


2-я типография издательства «Наука» Москва Г-99, Шубинский пер., 10

Примечания

1

Испанская Сахара прекратила свое существование как колониальное владение Испании в 1976 г. и была разделена между Мавританией и Марокко. — Примеч. ред.

(обратно)

2

Объяснение слов, отмеченных звездочкой, см. в глоссарии, стр. 301–302.

(обратно)

3

Брусса (фр.) — чаща, заросли; в бывших французских колониальных владениях приобрело значение термина, обозначающего глубинные районы страны или вообще области, удаленные от городских поселений, — Примеч. ред.

(обратно)

4

В 1979 г. в Мавритании насчитывалось 1,5 млн. жителей. — Примеч. перев.

(обратно)

5

В настоящее время автопарк Мавритании насчитывает около 11 тысяч машин. — Примеч. перев.

(обратно)

6

Г. Шумовский провел первую археологическую разведку на городище Кумби-Сале еще до второй мировой войны. Основные же раскопки здесь были осуществлены французскими исследователями Р. Мони и П. Томассе в 1949–1950 гг. — Примеч. ред.

(обратно)

7

Радиоуглеродный метод датировки основан на том, что, зная период полураспада радиоактивного углерода, можно определить возраст органических остатков, найденных при раскопках, с точностью до нескольких сотен лет в пределах до 60 тыс. лет назад. — Примеч. ред.

(обратно)

8

Быстрота продвижения арабских завоевателей по территории Северной Африки довольно относительна: ее завоевание в основном завершилось лишь к концу VII в., тогда как Египет арабы покорили уже в 641–642 гг. — Примеч. ред.

(обратно)

9

Анимизм — форма ранних религиозных представлений, при которой любому предмету приписывают существование «души», «двойника», который и служит объектом поклопепия, — Примеч. ред.

(обратно)

10

Альмохады — берберская династия, сменившая Альморавидов в середине XII в. — Примеч. ред.

(обратно)

11

Создатель малийской державы Сундиата (Сундьята) Кейта — личность историческая. Однако излагаемая в тексте история его восхождения к власти до битвы при Крине — не более как легенда, включающая довольно широко распространенные фольклорные мотивы. — Примеч. ред.

(обратно)

12

В более поздних арабских источниках встречается также название Ниани (XIV в.); сегодня селение Ниани находится на северной границе Гвинейской Республики. Развалины этого города были найдены польско-гвинейской археологической экспедицией под руководством д-ра В. Филиповяка. — Примеч. ред.

(обратно)

13

Фатимиды — халифская династия, возводившая свое происхождение к дочери пророка Мухаммеда Фатиме и правившая в Египте и на большей части Магриба в 909–1171 гг. Примеч. ред.

(обратно)

14

Слово «раб» используется здесь для обозначения нескольких категорий неполноправною населения, находящихся в разной степени зависимости от кочевников. Лишь очень немногие из их числа были рабами в привычном для нас смысле слова; большинство находилось скорее в крепостном состоянии, если пользоваться русской терминологией. — Примеч. ред.

(обратно)

15

Сам по себе термин «клиент» для обозначения зависимого населения в кочевом обществе мало соответствует тому, что понималось под этим словом в древнем Риме, прежде всего потому, что там связь клиента с патроном была индивидуальной. В Мавритании же зависимость имела прежде всего коллективный характер. — Примеч. ред.

(обратно)

16

1 мудд — мера объема зерна, колебавшаяся от 3,62 до 4,32 л. — Примеч. ред.

(обратно)

17

Правильнее было бы говорить о том, что косвенным результатом французской колониальной политики в Мавритании стало сложение предпосылок формирования впоследствии, в период распада французской колониальной империи, современного независимого мавританского государства. Однако создание такого государства пи в коей мере не было целью колонизатора. — Примеч. ред.

(обратно)

18

Сунна (араб., букв, «обычай») — предания о Мухаммеде и толковании им тех или иных норм поведения.

(обратно)

19

Улемы (араб) — ученые) — мусульманские богословы, занимавшие места чиновников (судей, юрисконсультов) в мусульманских государствах.

(обратно)

20

Дагомея — ныне Народная Республика Бенин.

(обратно)

21

В 1976 году была проведена перепись населения, по кочевников учесть в полной мере по удалось. — Примеч. перев.

(обратно)

22

В 1978 году поголовье крупного рогатого скота составило 1,2 млн., овец и коз — 7,5 млн., верблюдов — 0,7 млн., ослов — 180 тысяч. — Примеч. перев.

(обратно)

Оглавление

  • От автора
  • Вместо предисловия
  • Три города
  • Дорога ведет в пустыню
  • Со времен зеленой Сахары до прихода арабских кочевников
  • У каждого своя судьба
  • Его высочество эмир
  • Потомственный святой
  • Кочевники
  • На торговых путях
  • Рождение современного государства
  • Л. Е. Куббель Послесловие
  • Глоссарий
  • *** Примечания ***