Возвращение домой [Робин Хобб] (fb2) читать онлайн

Робин Хобб Возвращение домой

День седьмой рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Сегодня отобрали у меня без всяких законных на то оснований пять ящиков и три сундука. Это произошло во время погрузки на судно «Рисковый», которое отправлено высочайшим велением сатрапа Эсклепиуса на колонизацию Проклятых Берегов. В ящиках хранилось следующее: один блок лучшего белого мрамора, по размеру достаточный для бюста; два блока аартианского нефрита, по размеру достаточные для бюста; один высокого качества мыльный камень высотой с человека и шириной с человека; семь больших медных слитков высочайшей чистоты; три серебряных слитка приемлемой чистоты; три бочонка воску. В одном из ящиков были также упакованы весы, рабочий инструмент для резьбы по металлу и камню и прочие измерительные приборы. В сундуках хранилось следующее: две шёлковых мантии — одна белая, одна розовая — сшитые портнихой Вистой и отмеченные её знаком; платье средней длины, зелёное; две шали — одна из белой шерсти, вторая голубого льна. Несколько пар чулок, как зимних, так и летних; три пары туфель, одна из них шёлковая, с украшениями в виде бутонов; семь юбок — три шёлковые, одна льняная, и три шерстяные; один корсет из тонкой кости и шёлка; три тома стихов, написанных моей рукой; миниатюра руки Соидзи, на которой изображена я, леди Кэриллион Кэррок, в девичестве Уэльдзин, заказанная моей матерью леди Арстон Уэльдзин по случаю моего четырнадцатилетия. Также там хранилась одежда и постельные принадлежности для детей: девочки четырёх лет и двух мальчиков, шести и десяти лет, включая зимние и летние праздничные наряды.

Я записываю обстоятельства этой конфискации подробно, чтобы справедливо покарать воров после моего возвращения в Джамелию. Кража произошла следующим образом: когда наш корабль был готов к отплытию, груз, принадлежащий знатным пассажирам, был задержан в доках. Капитан Триопс проинформировал нас, что имущество находится под арестом по приказанию сатрапа. Я не поверила этому человеку, который разговаривал с моим мужем и со мной без должного уважения. Позже я записала всё подробно и следующей весной, когда вернусь в Джамелию, мой отец, лорд Крайон Уэльдзин, представит дело на суд сатрапа, ибо мой муж не высказал намерения сделать это сам.

И я добьюсь справедливости, клянусь именем леди Кэррилион Уэльдзин Кэррок.

День десятый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Условия на борту корабля абсолютно невыносимы. И снова я беру в руки перо, чтобы описать все наши лишения и несправедливость, дабы те, кто за них ответственен, понесли должное наказание. Несмотря на моё благородное происхождение и принадлежность к дому Уэльдзин, а также то, что мой муж не только знатный человек, но и владеет титулом лорда Кэррок, помещение, предоставленное нам, ничуть не отличается от тех, где живут обычные эмигранты или аферисты; это коморка в грузовом отсеке с необыкновенно дурным запахом. Только преступники, закованные в трюме, живут в ещё более сложных условиях.

Полом здесь служит грубый деревянный настил, а стенами — обшивка самого нашего судна. Вокруг множество доказательств того, что до нас в этом помещении путешествовали крысы. Обращаются с нами не лучше, чем со скотом. Никто не предоставил отдельного помещения моей горничной, так что мне приходится укладывать её в постель практически рядом с собой. Мне пришлось пожертвовать три камчатных портьеры, чтобы оградить угол и защитить своих детей от взглядов грязных эмигрантов. Эти люди не оказывают мне должного почтения. Я думаю, они также тайно подчищают наши запасы еды. Когда они издеваются надо мной, мой муж приказывает их игнорировать. И это оказывает ужасное влияние на поведение слуг. Этим утром моя горничная, которая при наших теперешних условиях служит также и няней, грубо заговорила с маленьким Петрасом, приказав ему замолчать и не задавать вопросов. Когда я укорила её за это, она посмела поднять бровь.

Мои визиты на верхнюю палубу — просто трата времени. Вся она забита канатами, парусиной и грубыми мужланами, и ни кусочка не оборудовано под место, где могли бы отдыхать дамы или дети. Море навевает скуку, видно только какие-то далёкие острова. Ничто меня не развлекает, а между тем это отвратительное судно уносит меня всё дальше от величественных белых шпилей благословенной Джамелии, посвящённой Са.

На борту нет никаких знакомых, которые могли бы отвлечь или утешить меня. Леди Дюпарж посетила меня однажды, и я была вежлива с ней, но разница в нашем положении делает общение практически невозможным. Лорд Дюпарж владеет немногим больше своего титула, двух кораблей и имения на границе с герфенскими болотами. Леди Крайфтон и Энксори, по-видимому, полностью удовлетворены компанией друг друга и вообще меня не посещали. Они, конечно, ещё слишком молоды, чтобы успеть обзавестись достойными манерами, однако матери должны были обучить их правильному поведению в обществе. После возвращения в Джамелию обе девушки извлекли бы немалую пользу из дружбы со мной. То, что они решили не искать моего покровительства, говорит только об их недалёком интеллекте. Так что, вне всяких сомнений, они бы скоро мне наскучили.

Я чувствую себя жалко в этом отвратительном окружении. Почему мой муж решил потратить своё время и деньги на это сомнительное путешествие, ускользает от понимания. Не могу я объяснить и то, почему он захотел взять с собой детей и меня, особенно принимая во внимание моё положение. Не думаю, что он вообще размышлял о том, насколько сложным окажется это путешествие для женщины, ожидающей ребёнка. Как обычно, он не посчитал нужным обговорить это решение со мной, как и я не искала бы его совета в том, что касается вопросов искусства. Но, позволив ему осуществить желаемое, я оказалась ущемлённой в своих правах! Отъезд ощутимо отложит окончание моих «Гармонических условностей камня и металла». Брат сатрапа будет очень разочарован, так как эта инсталляция должна была почтить его тридцатые именины.

День пятнадцатый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Я была глупа. Нет — меня обманули. Доверять тому, кто просто обязан оправдывать ваше доверие — это не глупость. Когда отец вручил мою руку и мою судьбу лорду Джетану Кэрроку, он верил, что это человек с достойным состоянием и репутацией. Отец, да благословит Са его имя, радовался тому, что мои достижения в области искусства сделали возможной столь блистательную партию. И когда я горевала, что судьба предназначила мне в мужья человека намного старше, моя мать советовала смириться, посвятить себя искусству и создавать имя под защитой его влияния. Я уважала их мудрость. Последние десять лет, пока моя молодость и красота увядали в его тени, я родила троих детей и ношу под сердцем зарождающееся зерно четвёртого. Я была украшением и благословением его дома, и всё же он предал меня. Когда я думаю о часах, проведённых за хозяйством, часах, которые я могла бы посвятить искусству, горечь наполняет мою кровь.

Сегодня я начала просить, а затем, подчиняясь долгу перед благополучием детей, требовать, чтобы он заставил капитана выделить нам другое помещение. Отослав наших троих детей на палубу вместе с няней, он признался, что мы не инвесторы, по собственной воле отправившиеся в путешествие, а изгнанники, которым выпал шанс сбежать от неминуемой опалы. Всё, что мы оставили, — имения, дома, другое имущество, лошадей, скот — всё отошло сатрапу, как и груз, который у нас отобрали при отплытии. Мой благородный уважаемый муж предал нашего доброго и великодушного сатрапа и замышлял измену трону, благословлённому Са.

Я вытащила из него признание слово за словом. Он продолжал говорить, что я не должна думать о политике, что это его заботы. Он говорил, что жена должна позволить мужу устраивать её жизнь. Он сказал, что когда корабли придут следующей весной, он уже восстановит наше состояние, и мы сможем вернуться в Джамелию. Но я продолжала задавать глупые женские вопросы. Всё ли наше имущество отобрали, спрашивала я его. Всё? И он ответил, что это сделано было, дабы спасти имя Кэрроков, дабы его родители и младший брат продолжали жить с честью, не затронутые скандалом. Его брату оставили в наследство небольшое имение. Двор будет считать, что Джетан Кэррок решил вложить всё своё состояние в экспедицию сатрапа. О конфискации будут знать только самые близкие к трону. Чтобы ему позволили это, Джетан много часов на коленях униженно молил о прощении.

Словно пытаясь меня впечатлить, он рассказал об этом очень подробно. Но мне не было дела до его коленей.

— А что с Систлбендом? — спросила я. — Что с коттеджем у переправы и доходом с него?

То было моё приданное, и хоть оно и было скромным, я хотела передать его Нариссе после свадьбы.

— Отобрали, — сказал он, — всё отобрали.

— Скажи мне, почему? — потребовала я. — Я ничего не замышляла против сатрапа. Почему меня наказали?

Он сердито ответил, что как жена я обязана была разделить его судьбу. Почему, я не смогла понять и он не смог объяснить, и, в конце концов, назвал меня глупой женщиной, которая не способна осмыслить ситуацию и должна держать язык на замке, не суетиться и сохранять спокойствие. Когда я в ответ сказала, что я не глупая женщина, а известный художник, он ответил, что теперь я жена колониста и должна выбросить из головы все эти глупости.

Я прикусила язык, чтобы не закричать на него. Но моё сердце яростно сопротивлялось несправедливости. Систлбенд, где я и моя сестра заходили в воду, срывали лилии, представляя, что мы богини, а это наши белые и золотые скипетры… потерян благодаря преступной глупости Джетана Кэррока.

Я, конечно, слышала о раскрытии заговора против сатрапа, но не задумывалась над этим. Я думала, что он не имеет ко мне никакого отношения. Я бы сказала, что наказание справедливо, если бы мои невинные малыши не оказались пойманы в ту же сеть, что и заговорщики.

Эта экспедиция была основана за счёт конфискованных средств. Обесчещенная знать отправилась в путешествие вместе с аферистами и искателями приключений. И что ещё хуже, преступников, закованных в трюме, воров, шлюх и грабителей — всех их отпустят после того, как нас высадят на берег. И таким будет окружение моих хрупких детей.

Наш Благословенный сатрап великодушно дал нам шанс начать всё сначала. Наш Сиятельный и Благороднейший сатрап дал каждому мужчине право на две сотни лефферов земли в любом месте на берегу реки Дождевых Чащоб, на границе с варварской Калсидой, либо же на Проклятых Берегах.

Он приказывает нам первый лагерь разбить в Дождевых Чащобах; выбрал это место для нас, основываясь на легендах о древних королях и их блудных королевах. В сказках говорится, что когда-то давно вдоль реки стояли города. Их жители покрывали свою кожу золотом и носили на лбу драгоценности. Так няньки рассказывают детям. Джетан говорит, что недавно перевели древний свиток, в котором описывается местонахождение этих городов. Я чрезвычайно рада.

В благодарность за то, что нам дали шанс обелить своё имя и заново заработать свои деньги, наш великий сатрап Эсклепиус просит только половину всего, что нам удастся там произвести. За это сатрап снова примет нас под своё благословенное покровительство, за нас будут молиться жрецы, а дважды в год, дабы убедиться, что мы всё ещё живы, наш лагерь будут посещать корабли. Это обещает грамота, подписанная собственной рукой сатрапа.

Лорды Энксори, Крайфтон и Дюпарж разделяют наше наказание, но, поскольку они изначально были ниже по положению, то и падение их не столь значительно. На борту двух других кораблей есть ещё аристократы, но никого, кто был бы мне хорошо знаком. Я рада, что моих близких друзей минула моя участь, но, вместе с тем, мне горестно отправляться в изгнание в одиночестве. Из-за того, что именно мой муж виновен во всех бедах, я не могу обратиться к нему за утешением. При дворе секреты никогда не хранятся долго. Неужели именно поэтому никто не пришёл проводить меня в путь?

Мои собственные мать и сестра почти не помогали мне собираться. Они плакали, провожая меня на пороге отцовского дома, но не приехали в порт, где ожидал корабль. Почему же, о Са, они не рассказали мне всей правды?

От этих мыслей у меня началась истерика, и я не смогла дальше писать. Я дрожала и плакала, иногда вскрикивала, жалуясь на свою судьбу. Даже теперь мои руки дрожат так сильно, что это перо отчаянно скользит по странице. Всё потеряно: дом, любимые родители и, самое ужасное, искусство, которое дарило мне радость жизни. Начатые работы пришлось оставить, они так и не будут закончены, и это вызывает у меня боль, сравнимую с мыслями о рождении мёртвого ребенка. Я живу, мечтая о том дне, когда смогу вернуться морем в прекрасную Джамелию. В данный момент, да простит меня Са, я мечтаю вернуться вдовой. Никогда не смогу простить Джетана Кэррока. Когда я думаю о том, что мои дети будут носить имя предателя, во рту становится горько от желчи.

День двадцать четвертый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Тьма заполняет мою душу; это путешествие изгнанников длится целую вечность. Человек, которого мне приходится называть своим мужем, говорит, что я должна с бoльшим усердием обустраивать наш быт, но сил моих едва хватает на то, чтобы взять в руки перо. Дети плачут, ссорятся и постоянно жалуются, и моя служанка даже не пробует их отвлечь. Её поведение становится только хуже день ото дня. Если бы у меня было достаточно сил, я бы пощёчиной стёрла с её лица это неуважительное выражение. Несмотря на мою беременность, она позволяет детям приставать ко мне и требовать внимания. Всем известно, что женщина в моём положении должна пребывать в полном покое. Вчера днём, когда я хотела отдохнуть, она оставила детей спать рядом со мной и ушла в неизвестном направлении с каким-то матросом. Я проснулась от плача Нариссы и вынуждена была петь ей колыбельные. Она жаловалась на то, что у неё болит живот и сухо в горле. Стоило ей немного успокоиться, как проснулись Петрас и Карлмин, мальчишеская возня которых окончательно доконала меня. Когда служанка вернулась, я была на грани истерики и совершенно измотана. Я пыталась отчитать ленивую девушку, но она дерзко ответила, что её собственная матушка воспитала девятерых детей самостоятельно, безо всякой помощи слуг. Как будто бы это вообще можно назвать воспитанием! Если бы можно было нанять хоть кого-нибудь другого, она бы уже собирала вещи.

И где же всё это время был наш лорд Кэррок? Конечно, на палубе — вёл беседы с другими изгнанниками, наверняка виновными в нашем теперешнем положении.

Еда стала ещё отвратительнее, и вкус воды ужасен, но наш трусливый капитан не рискует подойти ближе к берегу, где можно было бы пополнить запасы. Моя служанка передала слухи, которые ходят среди матросов, — они говорят, что Проклятые Берега действительно прокляты и несчастья, однажды постигшие обитателей тех мест, ждут, чтобы свалиться на любого, кто подойдёт ближе. Неужели даже капитан Триопс верит во всю эту сверхъестественную чепуху?

День двадцать седьмой рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Мы попали в шторм. Корабль переполнен рвотой его несчастных обитателей. Постоянная качка нарушила канализационную систему, и мы все можем почувствовать последствия этого в воздухе. На палубу капитан нас вообще не выпускает. Здесь, внизу, воздух влажный и плотный, капли воды падают прямо на голову. Думаю, я умерла и нахожусь в каком-то ужасном загробном мире.

Несмотря на всю эту влагу вокруг, воды для питья очень мало, а для стирки её вообще нет. Одежду и постельные принадлежности, выпачканные в рвоте, можно выстирать только в морской воде, которая делает ткань грубой и оставляет пятна соли.

Хуже всего приходится маленькой Нариссе. Сегодня её почти не рвало, но и встать со своего маленького топчана она даже не пыталась, бедняжка. Прошу тебя, Са, пусть эта ужасная качка поскорее закончится.

День двадцать девятый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Мой ребёнок мёртв. Нариссы, моей единственной дочери, не стало. Са, смилостивись надо мной, и пусть твоё правосудие настигнет лорда Джетана Кэррока, ибо он совершил преступление, которое привело к ужасным последствиям. Они обернули мою малышку в саван и опустили её в воду вместе с двумя другими, и матросы, работающие на палубе, даже не отвлеклись от своих дел. Думаю, я временно потеряла рассудок. Я хотела прыгнуть за ней в море, и лорд Кэррок еле удержал меня.

Я попыталась вырваться, но он слишком силён; мне остаётся и дальше влачить то ужасное существование, на которое нас обрекло его предательство.

День седьмой пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Мой ребёнок всё ещё мёртв. О, как глупо писать подобное, но всё же мне до сих пор кажется, что это не так. Нарисса, Нарисса, ты не могла уйти навсегда. Нет, это наверняка кошмар, от которого я могу проснуться!

Сегодня я плакала не переставая, и муж сунул мне дневник со словами: «Напиши что-нибудь, что тебя утешит. Может быть, искусство поможет тебе. Сделай что угодно, только перестань рыдать!» Словно хнычущему ребёнку предложил леденец. Словно в искусстве можно спрятаться от реальности, словно не оно само и является отражением настоящего. Джетан запретил мне плакать, сказал, что моё горе пугает сыновей и может повлиять на ребёнка в утробе. Как будто бы ему действительно есть дело! Если бы он думал о своих обязанностях мужа и отца, он никогда не предал бы нашего дорогого сатрапа и не обрёк нас на такие страдания.

Но, просто чтобы он замолчал, я немного напишу, как и подобает послушной жене.

Всего за время шторма умерла целая дюжина пассажиров и двое членов экипажа. Из ста шестнадцати, бывших на судне при отплытии, осталось сейчас девяносто два. Погода стала лучше, но тёплое солнце теперь только усугубляет мою печаль, словно насмехаясь. Ночью подходит туман, а на западе дымят далёкие горы.

День восемнадцатый пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

У меня нет желания писать, но нет и другого дела, чтобы занять свой измученный разум. Та, что раньше легко создавала изящные поэмы, теперь выдавливает из себя по слову.

Несколькими днями ранее мы достигли устья реки, но тоска моя была такой сильной, что я не отметила эту дату. Мужчины же приободрились. Некоторые из них говорили о золоте, другие — о легендарных городах, которые мы найдём, а третьи — о богатой непаханой земле. Я надеялась, что это конец нашего путешествия, но мы всё ещё плывём.

Поначалу морское течение помогало нашему продвижению, теперь же членам команды приходится грести изо всех сил, чтобы мы плыли вперёд. Преступников выпустили из цепей и усадили на маленькие лодочки. Они отплывают выше по реке, выбрасывают якоря и подтягивают нас к себе. Ночью бросаем якорь мы; сон проходит под аккомпанемент рева воды и криков невидимых существ, что прячутся в джунглях по берегам.

Виды, которые можно наблюдать днём, становятся всё более сказочными и страшными. Деревья, выходящие к реке, в два раза превосходят ростом наши мачты, а те, что за ними, — и того выше. Когда река сужается, они отбрасывают на нас глубокие тени. Нашим взглядам открыта, в основном, только сплошная стена зелени. Поиск берега, пригодного для пристани, кажется всё более бессмысленным. Я не думаю, что тут когда-либо бывали люди. Единственные живые существа — яркие птицы, похожие на больших ящериц, принимают солнечные ванны у кромки воды, и ещё нечто ревёт и стонет у верхушек деревьев. Никаких заливных лугов или берега, пригодного под строительство — только заросли.

Массивные корни деревьев нависают над водой, увешанные мохнатыми лианами. Кое-где растут цветы, которые ночью сияют белым светом. Когда мы проезжаем мимо их зарослей, ветер доносит сладкий, душистый запах. Нас донимают поющие насекомые; все гребцы покрыты ужасными укусами. Воду из реки нельзя пить; хуже того, она оставляет язвы на коже и размягчает дерево в бортах. Если отстаивать её в сосудах, то через некоторое время верхний слой становится пригодным для питья, но нижний быстро разъедает ёмкость. Те, кто осмеливаются пить эту жидкость, жалуются на головные боли и ночные кошмары. Один из преступников начал кричать что-то о «прекрасных змеях» и потом бросился за борт. Ещё двоих заковали в цепи, прежде чем они смогли последовать за ним.

Этому ужасному путешествию не видно конца. Мы потеряли из виду два других корабля. Капитан Триопс должен высадить нас на безопасный берег, где была бы возможность строить или возделывать землю. Надежды пассажиров на открытые луга и зелёные холмы слабеют с каждым днём.

Капитан жалуется на то, что речная вода наносит вред его кораблю. Он хочет ссадить нас на берег и говорит, что плодородные земли, должно быть, скрыты за деревьями. Мужчины спорят с ним, часто доставая из сундуков документы, где перечислено всё, что сатрап нам обещал. Капитан в ответ показывает документы, переданные ему сатрапом. В них описаны ориентиры, которых уже не существует, каналы, которые давно высохли, и города, на месте которых разрослись джунгли. Жрецы Са перевели эти документы, а они не могут лгать. Но что-то всё равно не так.

Все на корабле рассержены. Часто слышны крики, а команда недовольна капитаном. Эта ужасная нервозность действует и на меня, заставляя часто плакать. Петраса мучают кошмары, а Карлмин, всегда такой живой ребёнок, почти перестал двигаться.

О, прекрасная Джамелия, моя родина, увижу ли я ещё когда-нибудь твои зелёные холмы и величественные шпили. Мать, отец, вы уже оплакали меня, как потерянную навечно?

Эта большая клякса возникла оттого, что Петрас забрался ко мне на колени, когда ему стало скучно. Моя горничная бесполезна. Она ничем не заслужила свою еду, и только и делает, что шатается по кораблю, словно кошка в течке. Вчера я сказала, что если это развратное поведение оставит её с животом, я больше не стану терпеть. Она посмела сказать, что ей наплевать и что её дни в услужении всё равно сочтены. Неужели неблагодарная девчонка забыла, что должна прислуживать нам ещё пять лет?

День двадцать второй пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Произошло то, чего я и опасалась. Я сижу, опёршись на большой корень, а стол мне заменяет сундук со скудными пожитками. Дерево за моей спиной большое, словно башня. Огромные, кривые корни, обхватом с бочку, цепляются за влажную землю. Мне пришлось забраться на такой корень, чтобы защитить юбки от болотистой грязной земли. На корабле посреди реки мы, по крайней мере, хоть иногда видели солнце. Здесь, под плотным покровом листвы, царят вечные сумерки.

Капитан Триопс сбросил нас сюда, словно мусор. Он сказал, что его корабль повреждён, и единственный шанс спастись — это сбросить балласт и побыстрее покинуть разъедающую дерево воду. Когда мы отказались сходить, члены экипажа применили силу. После того, как одного из мужчин сбросили за борт и его унесло течением, сопротивление было подавлено. Наши продукты они оставили себе. Один из пассажиров отчаянно сражался за то, чтобы оставить себе клетку с почтовыми птицами. В пылу схватки клетка была сломана и все птицы разлетелись. Матросы сбросили ящики с инструментами и семенами, которые должны были служить развитию колонии. Сделали они это для того, чтобы разгрузить корабль, а не для того, чтобы помочь нам. Многое попало на глубину, куда теперь не достать. Мы с трудом выловили всё, что оказалось ближе к берегу, а ил быстро затянул оставшееся. Сейчас в этом забытом месте осталось семьдесят четыре выживших, и только сорок из нас — дееспособные мужчины.

Огромные деревья нависают над нами. Земля дрожит под ногами, словно пудинг, и там, где наши мужчины пронесли вещи, в глубоких следах уже собралась вода.

Течение быстро унесло корабль вместе с его трусливым капитаном. Некоторые считают, что нужно оставаться у реки и ждать остальные корабли. Ведь наверняка, говорят они, там нам помогут. Я думаю, что нам следует углубиться в лес, туда, где земля более твёрдая и меньше насекомых. Но я женщина и не имею права голоса.

Мужчины держат совет и выбирают предводителя. Джетан Кэррок предложил себя, как наиболее благородного по рождению, но его никто не стал слушать — бывшие преступники, торговцы, авантюристы кричат, что здесь имя его отца ничего не значит. Они издеваются над ним, и, кажется, уже любому известен наш «секрет». Все знают, почему нам пришлось покинуть Джамелию. Мне горько их слушать, поэтому я ушла.

Моё же положение просто отчаянное. Дерзкая служанка не сошла на берег, она осталась на борту, как матросская шлюха. Желаю ей получить всё, что она заслуживает! Теперь Петрас и Карлмин цепляются ко мне, постоянно жалуются на то, что их ботинки текут и ноги болят. Когда ещё я смогу заняться собой, я просто не знаю. Я проклинаю художника в себе, потому что, когда я смотрю на солнце, пробивающееся сквозь густую листву, то вижу всю красоту этого дикого места. Стоит только поддаться ей, и она затянет, подобно ясному взгляду уверенного в себе мужчины.

Не понимаю, откуда эти мысли приходят ко мне. Я просто хочу вернуться домой.

Где-то там, над лиственным покровом, пошёл дождь.

День двадцать четвертый пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Я резко проснулась незадолго до рассвета, вырванная из объятий яркого сна — мне снился незнакомый уличный праздник. Земля дрожала под нами, словно раскачиваясь из стороны в сторону. Позже, когда невидимое для нас солнце поднялось над деревьями, мы снова почувствовали эту дрожь. Землетрясение, подобно волне, пронеслось по Дождевым Чащобам, которые лежали перед нами. Я и раньше была свидетельницей землетрясений, но в этой болотистой местности они кажутся опаснее. Легко можно представить, как эта трясина глотает нас, словно жёлтый карп — креветку.

Хотя мы продвигаемся вглубь леса, земля под ногами остаётся по-прежнему влажной. Сегодня я нос-к-носу столкнулась с прекрасной змеёй, свисающей с веток. Моё сердце сжалось от смеси страха и восхищения. Как непринужденно она отвернулась от меня и скользнула вверх, чтобы продолжить своё путешествие между деревьями. Если бы я могла двигаться по этой земле с такой же лёгкостью!

День двадцать седьмой пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Я пишу, устроившись на ветке дерева, словно одна из ярких пичуг, сидящих рядом. Несмотря на голод, жажду и огромную усталость, мне хочется смеяться. Возможно, эта лёгкость — следствие недоедания.

Пять дней мы с трудом пробирались сквозь плотный кустарник, прочь от реки, в поисках сухой земли. Некоторые возражали против этого, говорили, что когда весной придут обещанные корабли, они могут нас не найти. Я молчала, не озвучивая своих сомнений, но не думаю, что кто-то ещё согласится заплыть в эту реку.

Хотя мы углубились в лес, положение ненамного улучшилось. Почва по-прежнему влажная и вязкая. После того, как мы все проходим, за нами остаётся канава, наполненная жидкой грязью. Эта грязь разъедает наши ноги и пачкает одежду. Все женщины теперь идут, подоткнув юбки.

Мы побросали всё, что не в силах нести. Все чем-то нагружены — мужчины, женщины, даже беременные. Детям становится всё хуже. Я чувствую, как дитя в моём животе тяжелеет с каждым шагом.

Мужчины создали совет, чтобы управлять нами. У каждого в нём один, равный другим, голос. Я считаю, что таким образом попраны все законы, однако изгнанным аристократам не дают возможности заявить о своих правах. Джетан сказал мне наедине, что он допустил подобное только для того, чтобы все остальные увидели, насколько обычные фермеры, воры и авантюристы не способны управлять ими. Но пока мы подчиняемся правилам. Совет постановил собрать все запасы в один общий котел. Каждые день выдаются пищевые пайки. Совет говорит, что все мужчины должны выполнять одинаковую работу, поэтому Джетан вынужден стоять в ночной страже, словно простой солдат. Мужчины дежурят парами, так как нам уже известно, что одиночки скорее подвержены странному сумасшествию, притаившемуся в этих местах. Мы его почти не обсуждаем, но похоже, что у многих бывают странные сны, которые заставляют нас задуматься. Мужчины винят во всём воду. Ходят разговоры о том, что следует послать несколько исследовательских отрядов в поисках места для лагеря.

Я не верю в реальность их смелых планов. Этому дикому месту нет никакого дела до наших чаяний.

Мы нашли здесь мало пригодного в пищу. Растения незнакомы, а всё живое, что мы встречали, передвигается высоко на деревьях. Но всё же, даже в этой непроглядной мрачной чаще, есть место прекрасному, если научиться видеть. Солнечный свет, мягкий и рассеянный, пробивается сквозь сплетение веток, и листва лиан светится, словно перья волшебных птиц. В одно мгновение я проклинаю эти тесные сети, которые преграждают наш путь, а в другое вижу в них произведение искусства. Вчера, несмотря на мою усталость и желание Джетана двигаться вперёд, я остановилась, чтобы полюбоваться цветущей лианой. Рассматривая её, я заметила, что в чашечках цветов собралась дождевая вода, смешанная со сладким нектаром. Пусть простит меня Са, но мы с детьми вдоволь напились, прежде чем я рассказала о своей находке остальным. Мы также нашли грибы, которые растут на стволах деревьев, подобно веткам, и лианы со съедобными красными ягодами. Но этого недостаточно.

Сегодня мы спали на сухой поверхности — и тоже благодаря мне. Мысль о ещё одной ночи на мокрой земле, когда ты просыпаешься, весь покрытый влагой, и всё тело болит, или вообще не можешь заснуть, цепляясь за свои вещи, которые медленно погружаются в грязь, наполняла меня ужасом. Этим вечером, когда тени начали удлиняться, я заметила на некоторых ветках большие птичьи гнезда. Мне было хорошо известно, как ловко Петрас дома забирался на шкафы и даже карнизы. Выбрав дерево с несколькими горизонтально расположенными толстыми ветками, я спросила, сможет ли он туда вскарабкаться. Цепляясь за лианы и упираясь своими маленькими ножками в потрескавшуюся кору, он легко подтянулся вверх и вскоре уже сидел над нашими головами, болтая ногами и весело смеясь.

Я сказала, что Джетан должен залезть вслед за сыном и взять с собой камчатные портьеры, которые я всё ещё везла за собой. Скоро все остальные поняли, что я имею в виду. Теперь ткани самого разнообразного вида свисают с деревьев подобно спелым фруктам. Некоторые устроились спать на широких ветках или наростах ствола, остальные — в самодельных гамаках. Лежать там не слишком удобно, зато сухо.

Все благодарили меня.

— Моя жена всегда была изобретательной, — сказал Джетан, словно пытаясь отобрать у меня эту благодарность, поэтому пришлось ему напомнить:

— У меня есть имя. Я была Кэриллион Уэльдзин задолго до того, как стала леди Кэррок! Некоторые мои известные работы, например «Скрытые основы» или «Летающие фонари», требовали знаний о равновесии и расположении предметов относительно друг друга. Разница только в масштабе, не в сути.

После этих слов многие женщины в нашем лагере посмотрели на меня осуждающе, однако леди Дюпарж воскликнула:

— Она права! Я всегда восхищалась произведениями леди Кэррок!

После чего один простолюдин был настолько груб, что добавил:

— И она оставалась бы такой же изобретательной, будучи женой торговца, потому что у нас тут нет лордов и леди.

Это была отрезвляющая мысль и, боюсь, правдивая. Происхождение тут не имеет значения. Право голоса принадлежит обычным людям, гораздо менее образованным, чем я или леди Дюпарж. У простого крестьянина больше возможностей высказаться.

И что же мой муж прошипел мне?

— Ты позоришь меня своими попытками выделиться. От твоих «артистических порывов» один вред. Лучше бы смотрела за детьми, — указал он мне на моё место.

Что с нами будет? Что хорошего, если мы нашли, где спать, когда нечего есть и пить? Как жалко ребёнка в моем животе! Мужчины кричат «Осторожнее!», когда поднимают меня наверх при помощи верёвок. Но вся осторожность в мире не спасёт мою крошку от этого дикого леса, в котором ему предстоит появиться на свет. Я всё ещё оплакиваю Нариссу, но иногда мне кажется, что её быстрая смерть была лучшей судьбой, чем то, что нам ещё предстоит пережить.

День двадцать девятый пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Сегодня я снова съела ящерицу. Мне стыдно писать. Первый раз, когда я это делала, то сомневалась не больше, чем кот, охотящийся за птицами. Во время дневного отдыха я заметила это маленькое существо на выпирающем из земли корне. Оно было зелёным, словно изумруд, и таким же неподвижным. Только блеск маленьких глазок и почти незаметная пульсация горлышка выдавали живое присутствие. Я схватила её и в следующее мгновение прижала мягкое брюшко ко рту. Мои зубы сжались, и рот наполнился вкусом, одновременно горьким, солёным и сладким. Я проглотила её целиком, с кожей и костями, словно изысканное блюдо с праздничного стола сатрапа. После я не могла поверить в то, что сделала. Мне казалось, что я отравлюсь, но всё было нормально. И всё равно я не нашла в себе сил рассказать остальным. Ни подобная пища, ни манера, с которой я её приняла, не подходят цивилизованному человеку. Я сказала себе, что действовала под влиянием желаний ребёнка, который растёт внутри меня, и этот постыдный, вызванный растущим голодом поступок никогда не повторится. Я поклялась больше так не делать и постаралась забыть.

Но сегодня я нарушила клятву. Это была изящная серая особь, цветом похожая на кору деревьев. Она заметила мою руку и попыталась спрятаться в трещину, но я вытащила её за хвост и крепко сжала пальцами. Она вначале яростно извивалась, но потом застыла, понимая, что сопротивляться бесполезно. Я внимательно рассмотрела её, надеясь, что это поможет мне передумать. Она была такой красивой — сверкающие глазки, маленькие зубки и длинный хвост. Её спина была серой и плотной, а мягкий живот цветом напоминал сливки. Изгиб горлышка отсвечивал голубым, и тонкая полоска такого же цвета спускалась ниже. Чешуйки на животе казались такими мягкими под моим языком. Я чувствовала трепыхание крошечного сердца, ощущала страх, когда поднесла её к своим раскрытым губам. Это всё казалось таким знакомым. Потом я закрыла глаза и откусила, прижав руки ко рту, чтобы не упустить ни кусочка. Когда я закончила, на моей ладони осталось маленькое пятнышко крови. Я начисто слизала его. Никто ничего не заметил.

Са, владыка всего сущего, во что я превращаюсь? Что заставляет меня поступать подобным образом? Растущий голод или заразительная дикость этих мест?

Я больше ничего не понимаю. Сны, которые преследуют меня по ночам, не имеют ничего общего со снами джамелийской леди. Влага, источаемая этой землей, разъела мои руки и ноги и, после заживления, кожа стала гораздо грубее. Мне страшно думать, во что превратились лицо и волосы.

День второй всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Ночью умер мальчик. Никто этого не ожидал. Он просто не проснулся утром. Ему было лет четырнадцать, и он ничем не болел. Его звали Дурган, и хотя он был всего лишь сыном торговца, я разделяю горе его родителей. Они с Петрасом были приятелями, и моего сына потрясла эта смерть. Он шёпотом рассказал мне, что ночью ему снилось, будто земля его вспомнила. Когда я спросила, что это значит, он не смог объяснить, только добавил, что Дурган мог умереть, потому что это место его не принимает. Я не могла понять, о чём он говорит, но он всё повторял и повторял, пока я не кивнула и не сказала, что он, должно быть, прав. О Са, не дай моему мальчику сойти с ума. Я так напугана. Возможно, Петрасу не стоит больше искать себе друзей среди простолюдинов, хотя мы все будем скучать по широкой улыбке и чистому смеху Дургана.

Мужчины вырыли могилу, но она быстро наполнилась водой. Его мать пришлось увести, пока отец пытался затолкать тело в жидкую грязь. Пока мы все просили Са уберечь душу покойника, ребёнок в моём животе начал двигаться. Это тоже меня пугает.

День восьмой всходной луны (Я так думаю. Марти Дюпарж говорит, что девятый.) Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Мы набрели на клочок сухой земли и почти все останемся здесь на несколько дней, пока несколько отрядов уйдут на разведку. Наше пристанище не больше, чем островок среди болота. Мы уже знаем, что определённый тип кустарника растёт на более плотной почве, и тут его довольно много. Он достаточно сухой, чтобы гореть даже свежим. При горении получается густой вонючий дым, который отгоняет насекомых.

Джетан попал в число разведчиков. Время рождения нашего ребенка приближается, и я считала, что он должен оставаться в лагере, чтобы помочь мне следить за сыновьями. Он же сказал, что должен пойти и утвердить своё лидерство. Лорд Дюпарж также среди разведчиков. Так как леди Марти Дюпарж тоже ждёт ребенка, Джетан сказал, что мы можем помочь друг другу. От такой молодой женщины не будет много толку, но все же её компания лучше, чем никакой. Мы, женщины, постепенно становимся ближе друг к другу, так как нужда заставляет нас объединять силы и ресурсы ради благополучия наших детей.

Ещё одна женщина, ткачиха, предложила плести подстилки из растущих в изобилии лиан. Я тоже решила научиться, когда стала так тяжела, что вряд ли способна делать другую работу. Эти подстилки можно использовать для спанья, а если связать их вместе, то получится ограда. Ветки на соседних деревьях начинаются слишком высоко от земли, так что нам приходится снова обустраиваться внизу. К нам присоединились ещё несколько женщин, и это почти уютно — вот так сидеть рядом и разговаривать, в то время как руки заняты работой. Когда мы подвесили свои плетённые стены, все мужчины рассмеялись, спрашивая, кого же сможет остановить такой хлипкий барьер. Я почувствовала себя глупо, но когда стемнело, внутри оказалось совсем неплохо. Ткачиха Сьюит, оказывается, очень хорошо поёт, и когда она укладывала своих младших с колыбельной «Обратитесь к Са в невзгодах», слёзы навернулись мне на глаза. Кажется, прошла вечность с тех пор, как я в последний раз слышала музыку. Как долго моим детям придётся выживать здесь без настоящего искусства и с единственным учителем — безжалостным порядком этих диких мест?

Сколько бы я ни проклинала Джетана Кэррока за то, что он отправил нас в изгнание, этим вечером я скучала по нему.

День двенадцатый или тринадцатый всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Безумие пришло в наш лагерь прошлой ночью. Сперва одна из женщин начала всматриваться в темноту и вдруг закричала:

— Слушайте! Слушайте! Неужели больше никто не слышит их пения?

Муж попытался успокоить её, но тут какой-то мальчик воскликнул, что слышит пение уже несколько ночей подряд. После этого он бросился в темноту, словно хорошо знал дорогу. Его мать кинулась следом. Та, первая, женщина смогла вырваться из рук мужа и тоже убежала в болота. За ней последовали ещё трое, но не для того, чтобы вернуть; они кричали:

— Подожди, стой, мы с тобой!

Я вскочила и прижала к себе своих сыновей, на случай, если их тоже коснётся безумие. Ночью в этих странных джунглях не становится полностью темно. Тут живут знакомые нам светлячки, но кроме них ещё и необычные пауки, которые оставляют в своей паутине искорки света. Они привлекают мелких насекомых — те слетаются туда, словно мотыльки к фонарю. Есть ещё мох, испускающий бледный, холодный свет. Я не могу рассказать своим детям, каким отвратительно ужасным он мне кажется. Я сказала, что дрожу от холода и от волнения за тех несчастных, которых зовёт болото. Но ещё больше меня испугало, когда маленький Карлмин начал рассказывать о том, как красиво в лесу ночью и как сладко пахнут ночные цветы. Он сказал, что помнит, как я пекла ему пирожные, украшенные такими цветами. Ничего похожего не было у нас в Джамелии, но когда он так сказал, я словно почти вспомнила маленькие коричневые пирожные, мягкие внутри и поджаристые по краям. Даже сейчас, когда я пишу, я практически вижу, как я придаю им форму лепестков, а потом запекаю в огромной горячей печи.

Но клянусь, я никогда такого не делала.

Уже полдень, и нет никаких вестей о тех, кто поддался ночному сумасшествию. Их пошли искать, но поисковый отряд вернулся с пустыми руками, мокрыми ногами и весь искусанный насекомыми. Джунгли поглотили несчастных. У одной из женщин остался маленький сын, он всё ещё ждёт её возвращения.

Я никому не рассказала о музыке, которая преследует меня во сне.

День четырнадцатый или пятнадцатый всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Наши разведчики всё ещё не вернулись. Ради детей днём нам приходится вести себя так, словно всё в порядке, но ночью, пока мои мальчики спят, я и Марти Дюпарж обсуждаем свои беды. Наши мужья должны были вернуться, даже если бы и не нашли места, лучшего, чем наш болотный островок.

Прошлой ночью Марти плакала и говорила, что сатрап, должно быть, намеренно послал нас на смерть. Я была в ужасе от её слов. Жрецы Са перевели древние свитки, в которых говорилось о городах на реке. Люди, посвятившие себя Са, не могли солгать. Но, возможно, они могли ошибиться, и их ужасная ошибка будет стоить нам жизни.

Здесь не может быть никакого постоянства, часто меняющиеся страхи всегда рядом. Практически каждую ночь несколько человек с криками просыпаются и не могут вспомнить, что им снилось. Одна молодая женщина лёгкого поведения пропала два дня назад. На улицах Джамелии она продавала себя за деньги, а здесь бралаеду у мужчин, которые её использовали. Мы не знаем, ушла ли она по своей воле или её убил кто-то из нашего отряда. Мы не знаем, скрывается ли среди нас жестокий убийца или это сама земля требует всё новых жертв.

Нам, матерям, приходится тяжелее всего, потому что наши дети постоянно просят есть. Все запасы с корабля закончились. Я каждый день хожу искать еду вместе с сыновьями. Несколько дней назад, ковыряясь в куче рыхлой земли, я обнаружила гнездо с пёстрыми коричневыми яйцами. Их было много, почти полсотни, и хотя некоторые мужчины отказались от них, сказав, что не станут есть яйца змеи или ящерицы, матери были благодарны. Есть ещё одно растение, похожее на лилию, которое бывает очень тяжело выдернуть из-за длинных цепких корней, — после борьбы с ним я часто остаюсь заляпанная грязью с головы до ног. Корни этого растения усыпаны мелкими узелками, не больше крупной жемчужины, с приятным пряным вкусом. Сами корни я отношу Сьюит, которая плетёт из них корзины и пытается выделывать грубую ткань. Последнее просто необходимо. Наши юбки уже изорваны практически до колен и туфли не толще бумаги. Все были удивлены, когда я нашла это растение. Многие спрашивали, как я узнала, что узелки съедобны.

Я не могу ответить. Цветы словно были мне уже знакомы. Я не могу объяснить, что заставило меня вытащить корни или оторвать жемчужные узелки и попробовать на вкус.

Мужчины, которые остались в лагере, постоянно жалуются на то, что им тяжело стоять ночью на страже и поддерживать огонь в кострах, но я считаю, что мы, женщины, работаем не меньше. Нет ничего сложнее, чем держать детей чистыми и сытыми в таких условиях. Должна признаться, что я многому научилась у Челли. Она была прачкой в Джамелии, но, несмотря на это, тут мы стали подругами и делим крошечную хижину, которую построили для себя и наших пятерых детей. Её муж, Эйс, тоже ушёл с разведчиками. Она старается не показывать уныния, а троица её отпрысков очень помогает нам с работой. Обычно старших мы отправляем за сухими дровами для костра. Мы требуем, чтобы они не заходили слишком далеко и оставались в пределах слышимости лагеря, но и Петрас, и Опли жалуются, что рядом просто не осталось подходящего дерева. Девочки, Пьет и Ликея присматривают за Карлмином, пока мы с Челли сливаем воду из цветков-трубочек и собираем грибы. Мы обнаружили корень, из которого можно заваривать пряный чай; он также помогает бороться с голодом.

Я благодарна Челли за поддержку и надеюсь, что когда придет моё или Марти время рожать, её помощь будет очень кстати. Но всё же её сын Опли, будучи немного старше Петраса, боюсь, оказывает на него неподобающее влияние. Вчера, например, эти двое исчезли до самого заката, но принесли совсем мало дров. Они сказали, что услышали вдали музыку и последовали за ней. Уверена, при этом они зашли гораздо дальше в лес, чем следовало. Я отругала их обоих, и Петрас выглядел раскаивающимся; но Опли позже спросил у своей матери, что ещё им было делать — сидеть здесь в грязи и отращивать корни? Я ужаснулась тому, как он посмел разговаривать с матерью. Мне кажется, что именно он виноват в кошмарах, которые преследуют Петраса, так как именно Опли любит придумывать ужасные истории о призраках, что путешествуют с ночными туманами, и ящерицах, высасывающих кровь. Я не хочу, чтобы мой Петрас верил во всю эту сверхъестественную чепуху, но что мне поделать? Нам нужны дрова, и я не могу отпустить его одного. Все дети такого возраста помогают матерям. Меня огорчает, что Петрас, потомок двух благороднейших семей, вынужден работать наравне с простыми мальчиками. Я боюсь, что к тому времени, когда мы вернёмся в Джамелию, его воспитание будет бесповоротно испорчено.

И почему Джетан всё не возвращается? Что случилось с нашими мужьями?

День девятнадцатый или двадцатый всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Сегодня на наш лагерь набрели трое мужчин и женщина, все в грязи. Когда я услышала шум, то невероятно обрадовалась, так как думала, что это вернулись разведчики. Вместо этого я с ужасом узнала, что случилось с другим нашим кораблем.

Капитан, команда и пассажиры оказались в воде, когда однажды вечером корабль просто развалился на части. С затонувшего корабля им не удалось достать практически ничего. И больше половины людей погибло при крушении. Из тех, кто добрался до берега, большинство поддались сумасшествию и за несколько дней разбрелись по лесу или покончили с собой.

Даже те, кто остался в своем уме, погибали, потому что не могли найти твёрдой земли. Я закрыла уши, чтобы не слышать о людях, которые буквально тонули в грязи. Странные сновидения посещали их, и многие просыпались утром слабыми и больными. Кому-то становилось лучше, но другие просто уходили в болото. Эти трое были авангардом тех, кто выжил. Очень скоро подошли и остальные. Они прибывали группами по трое или четверо, измождённые и искусанные насекомыми, с ужасными ранами от речной воды. Их было шестьдесят два. Среди них всего несколько аристократов в изгнании, остальные — простые люди, которые ехали на поиски новой жизни. Люди, вложившие в экспедицию всё, что имели, в надежде получить доход — и горько разочаровавшиеся.

Капитан не пережил даже первой ночи. Те матросы, что остались в живых, испуганы и возмущены необходимостью присоединиться к изгнанникам. Некоторые из них держатся в стороне от «колонистов», как они нас называют. Другие же, кажется, понимают, что нужно налаживать совместную жизнь.

Также некоторые жители лагеря говорят, что у нас и так мало места и такому количеству людей здесь не прокормиться, но большинство готово потесниться. Я никогда раньше не видела людей в более отчаянном положении. Думаю, что если кто и получил хоть какую-то выгоду, то это Марти и я. Среди тех, кто пришёл, была Сэр — опытная акушерка. Был ещё кровельщик, корабельный плотник и один мужчина, обученный охоте. Все матросы здоровые и подтянутые, они могут принести много пользы лагерю.

О наших разведчиках по-прежнему ничего не известно.

День двадцать шестой всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Моё время пришло. Ребёнок родился. Малышку забрали у меня, не дали даже увидеть. Марти, Челли и акушерка Сэр говорят, что она родилась мёртвой, но я уверена, что слышала её плач. Я была истощена и близка к обмороку, но я хорошо помню. Прежде чем умереть, дитя звало меня.

Челли говорит, что это не так и что ребенок родился синим и неподвижным. Я не могу понять, почему мне не дали подержать её, прежде чем похоронили. Акушерка говорит, что так я стану меньше горевать. Но её лицо побледнело, когда я спросила об этом. Марти вообще не хочет ничего обсуждать. Боится ли она того, что скоро настанет её время, или скрывает что-то? Са, ну почему ты так жестоко отобрал обеих моих дочерей?

Я расскажу все Джетану, когда он вернётся. Может быть, если бы он был здесь, если бы поддерживал меня, последние дни перед родами не прошли бы так тяжело. Может быть, малышка была бы жива. Но его не было тогда, и его нет рядом сейчас. И кто же будет смотреть за моими сыновьями, следить, чтобы они не уходили далеко, искать еду для них, пока я лежу здесь, истекая кровью из-за мёртвого ребёнка?

День первый хлебной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Я наконец-то встала на ноги. Чувствую себя так, словно моё сердце похоронено вместе с моим ребёнком. Я так долго носила её с собой, неужели все эти трудности были зря?

Из-за новоприбывших в лагере стало так многолюдно, что трудно даже просто проложить прямой путь между хижинами. Маленький Карлмин, которого не пускали ко мне, теперь везде ходит следом, словно тень. Петрас же занят только своим другом Опли и вообще меня не слушает. Когда я приказываю ему держаться поближе к лагерю, он словно назло забредает в самую чащу. Челли говорит, что я должна ему позволять. Весь лагерь нахваливает этих мальчишек за то, что они обнаружили заросли маленьких ягод. Эти странные небольшие ягодки ярко-жёлтого цвета горькие, словно желчь, но даже такая пища — благо для голодных. А вот то, что все вокруг поддерживают моего сына в его непослушании, меня очень сердит. Они что, совсем не слушают его пугающих рассказов о далёкой, странной музыке? Мальчики хотят найти источник этой музыки, но моё материнское сердце подсказывает, что ничего доброго и нормального не может быть скрыто в глубинах этих противоестественных джунглей.

Жить в лагере всё тяжелее. Дорожки между хижинами протаптываются глубже и становятся всё более болотистыми. Слишком многие даже не пытаются улучшить наше положение. Они не думают о завтрашнем дне, не откладывают запасов и надеются, что кто-то добудет им еды. Некоторые просто сидят и смотрят, некоторые молятся и плачут. Неужели они ожидают, что Са спустится к ним и поможет? Прошлой ночью мы нашли мёртвыми целую семью, пять человек — они лежали под деревом, скрюченные, накрытые самодельными подстилками из лиан. Ни одного намека на то, что могло их убить. Никто не говорит вслух, хотя мы все боимся одного: какая-то сводящая с ума сила таится в воде, а может быть, в самой земле, вместе с далёкой музыкой пробираясь в наши сны. Ко мне приходят сновидения о странном городе, в которых я — совсем другой человек, родившийся в другом месте. И когда я открываю глаза, возвращаясь к грязи, насекомым и голоду, иногда мне хочется снова их закрыть и никогда не просыпаться. Это ли произошло и с несчастной семьей? Когда мы их обнаружили, все они лежали с широко открытыми глазами, глядя в никуда. Мы спустили их тела в реку. Совет разделил их имущество, но многие остались недовольны — говорят, что совет раздал вещи своим друзьям, а не тем, кто больше всего нуждался. Растёт недоверие к совету — тем нескольким людям, которые пытаются нами управлять.

Кроме того, наши сомнительные пожитки постепенно приходят в негодность. Даже ничтожный вес лачуг превращает хлипкую землю в грязь. Раньше я иногда с презрением говорила о тех, кто не следит за собой: «они живут, словно животные». Но на деле оказалось, что лесные твари могут жить гораздо лучше нас. Я завидую паукам, чьи изящные сети расположены на залитых солнцем ветвях. Я завидую птицам, которые свили гнёзда над нашими головами, там, куда не достают грязь и змеи. Я завидую даже кривоногим болотным кроликам — так наши охотники называют мелких зверюшек, так ловко скачущим по зарослям камыша и листьям на мелководье.

День за днём земля засасывает меня при каждом шаге. Ночью наши подстилки опускаются в грязь, и мы просыпаемся мокрыми. Нужно искать выход, но остальные только говорят: «Надо подождать. Наши разведчики вернутся и отведут нас в лучшее место».

Я думаю, единственное доступное нам лучшее место находится в чертогах Са. И мы можем отправиться туда в любой момент. Увижу ли я ещё когда-нибудь благоуханную Джамелию, попаду ли снова в сад, заросший знакомыми растениями, смогу ли наесться досыта или напиться, не думая о том, что буду пить завтра? Мне так хочется поддаться искушению и уйти от реальности в сны о незнакомом городе. Только мысль о сыновьях удерживает меня в этом мире.

День шестнадцатый хлебной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Сердце знает то, что неведомо пробудившемуся разуму. Мне снился сон, в котором я двигалась подобно ветру в этих Дождевых Чащобах, пролетала над мягкой землей и поднималась выше, к ветвям деревьев. Не тревожась о грязи и разъедающей воде, я внезапно смогла увидеть многогранную красоту вокруг. Я парила, опираясь на восходящие потоки, словно птица. Дух Дождевых Чащоб шептал мне: «Научись этим управлять и позволь обнять тебя. Стань частью нас и живи».

Я не знала, что в полусне могу поверить в подобное. Моё сердце стремится к белым шпилям Джамелии, к мягким синим водам её гаваней, тенистым дорожкам и солнечным паркам. Я жажду музыки и живописи, вина и поэзии, еды, которую я не вылавливала бы из болота или не срывала бы в диких зарослях. Я жажду красоты, которую может дать только порядок.

Сегодня я не ходила за пищей и водой. Вместо этого я пожертвовала двумя страницами своего дневника, чтобы зарисовать жилища, пригодные для этого забытого места. Я также придумала подвесные дорожки, которые соединяли бы дома между собой. Для этого нужно срубить несколько деревьев. Когда я показала свои наброски, кое-кто засмеялся и сказал, что это слишком сложная работа для такой маленькой группы людей. Другие заметили, что многие наши инструменты уже проржавели. На это я смогла ответить, сказав, что если мы хотим что-то построить, надо делать это сейчас, пока хоть что-то осталось.

Несколько человек внимательно рассмотрели рисунки, но потом сказали, что нет никакого смысла стараться, потому что в любой момент могут вернуться наши разведчики и нам придётся переезжать на лучшую землю. Мы же не можем, сказали они, жить в болоте вечно. Сомневаюсь, что это так, и думаю, что если мы не соберём все силы, то скоро погибнем здесь. Чтобы не искушать судьбу, я не озвучила свой главный страх: на многие лиги вокруг, может быть, только болото и деревья, и наши разведчики никогда не вернутся.

Когда большинство разошлось, остались двое мужчин и начали укорять меня, говоря, что честная джамелийская женщина не должна повышать голос на мужчину. Они были простолюдинами, как и их жены, которые стояли поодаль и кивали. Но я всё равно не смогла сдержать слёз, и мой голос дрожал, когда я спросила — как они могут называть себя мужчинами, если каждый день посылают моих мальчиков в лес за едой, а сами сидят и ждут, пока кто-то другой решит их проблемы.

Они подняли руки в знаке, унизительном для женщин, как если бы я была уличной девкой.

Потом они ушли.

Мне наплевать. Я докажу, что они были неправы.

День двадцать четвертый хлебной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Я разрываюсь между скорбью и радостью. Мой ребёнок мёртв, Джетан всё ещё не вернулся, но, несмотря на это, я ощутила сегодня триумф, не сравнимый со всеми похвалами в прошлом. Челли, Марти и маленький Карлмин помогают мне. Сьюит, ткачиха, обеспечила меня материалами для экспериментов. Пьет и Ликея ходят собирать еду вместо меня. Маленькие ручки Карлмина поражают своей ловкостью, а его желание помогать согревает мне сердце. Глядя на такие старания, я называю его сыном своей души.

Мы связали большую хижину на основе из сплетенных веток и тонких корней, укрытых подстилками из лиан. Такая основа помогает распределить вес, и мы как будто бы опираемся на вязкую землю, словно листья кувшинок на воду. В то время, как другие дома каждый день оседают вглубь и постоянно переносятся с места на место, наш простоял уже четыре дня. Сегодня, убедившись, что наш дом не подвёл, мы взялись за дальнейшие улучшения. Без всяких инструментов мы выламываем небольшие деревца и очищаем их от веток. Куски стволов, перевитые корнями лилий, формируют горизонтальные помостки, которыми мы выкладываем дорожки вокруг своей хижины. Завтра нужно добавить ещё несколько слоёв, чтобы хоть немного упрочнить это хлипкое сооружение. Я уверена, хитрость в том, чтобы распределить нагрузку от движения на максимально большую площадь, совсем как делают болотные кролики со своими расплющенными ножками. Над самой влажной площадкой позади нашей хижины мы растянули дорожку, привязав её, словно паутину, к двум ближайшим деревьям. Было тяжело, потому что обхват деревьев большой, а стволы скользкие. Дважды конструкция не выдерживала, и над нами смеялись те, кто наблюдал со стороны, но с третьей попытки удалось закрепить её как следует. Она дает возможность не только спокойно проходить туда и обратно; можно также подняться и стоять какое-то время, разглядывая окрестности. Нельзя назвать это полным видом, потому что мы не смогли поднять мостки высоко над землёй, но даже так я получила какое-то представление о жалком положении нашего лагеря. Столько места пропадает зря, потому что невозможно проложить постоянные тропки и все шалаши расставлены как попало. Один из моряков подошёл, чтобы рассмотреть дело наших рук — он внимательно разглядывал каждый узел, пожевывая нижнюю губу. Потом взял и перевязал половину.

— Так оно будет держаться, мадам, — сказал он мне. — Но не очень долго и не под всяким весом. У нас есть к чему стремиться. Посмотрите вверх. Вот куда нам нужно — обустроиться на тех ветках.

Я посмотрела вверх, туда, где на головокружительной высоте начинались ветки, и сказала ему, что без крыльев никто из нас туда не доберётся. Он усмехнулся и ответил:

— Я знаю одного человека, который доберется. Если кто-то скажет, что ему следует попытаться.

Затем он отвесил один из этих забавных матросских поклонов и ушёл по своим делам.

Нам нужно торопиться, потому что этот маленький островок с каждым днём опускается всё глубже. Земля разрыта, а тропинки заливает вода. Я, наверное, сошла с ума; я художник, а не инженер или строитель. Но даже так, если больше никто не начнёт действовать, придётся мне. Если я потерплю неудачу, я потерплю её, сражаясь.

День пятый или шестой молельной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

Сегодня упал один из моих мостов. Трое мужчин рухнули в болото, один сломал при этом ногу. Он обвинил во всём меня и сказал, что если женщина пытается задействовать своё умение вязать носки в строительстве, то ничего хорошо из этого никогда не выйдет. Его жена согласилась с ним. Но я не смолчала. Я сказала, что не заставляла его использовать мои мосты и что все, кто не принимал в постройке никакого участия, но свободно пользуется ими, достоин той участи, которую Са уготовил ленивым и неблагодарным.

Кто-то крикнул «Богохульница!», но другой возразил: «Правда — это оружие Са!» Я почувствовала себя отомщённой.

Моих помощников уже так много, что их можно разделить на два отряда. Я поставлю Сьюит главной над вторым, и пусть мужчины говорят, что хотят. Её ткаческие умения просто бесценны.

Завтра мы планируем поднять на деревья первые опоры для моих Больших Платформ. Всё может закончиться большой неудачей. Брёвна довольно тяжёлые, и у нас нет нормальных верёвок, только длинные корни. Матрос собрал для нас несколько подъёмных блоков. Только он и ещё мой Петрас могут забираться по гладкому стволу на высоту, от которой отходят огромные ветви. Они сделали зарубки, чтобы облегчить подъём, но даже так мне страшно смотреть, как они поднимаются на такую высоту. Матроса зовут Ритайо, и он говорит, что его механизмы выдержат любой вес. Посмотрим, так ли это. Я боюсь, что наши самодельные верёвки растреплются и порвутся. Сейчас мне нужно спать, но я лежу и думаю только о том, где бы взять верёвок, чтобы поднять брёвна. Долго ли ещё выдержат наши хлипкие мостики, по которым ходит всё больше людей? Во что я ввязалась? Если кто-то упадёт с такой высоты, то наверняка умрёт. Но лето закончится, и когда придут зимние дожди, нам понадобится сухое убежище.

День двенадцатый или тринадцатый молельной луны Год четырнадцатый сатрапа Эсклепиуса

Неудача следует за неудачей. У меня нет сил даже писать об этом. Матрос Ритайо говорит, что пока никто не поранился, это уже успех. Когда упала наша первая платформа, она не развалилась на куски, а вошла глубоко во влажную землю. Он радостно сказал, что это только доказывает её добротность.

Он находчивый молодой мужчина, умный, несмотря на отсутствие образования. Я спросила у него сегодня, насколько он расстроен тем, что судьба вынуждает его заниматься строительством в Дождевых Чащобах вместо мореплавания. Он пожал плечами и широко улыбнулся. Он раньше был лудильщиком и работал на ферме, так что не знает, какая судьба ему на самом деле предназначена. Он считает, что всё к лучшему и неудача даёт преимущество в будущем. Хотела бы и я думать так.

Бездельники из нашего лагеря постоянно приходят поглазеть и посмеяться над нами. Их скепсис подтачивает мои силы, как вода, разъедающая кожу. Те, кто больше всего жалуется на наше положение, меньше всех стараются его улучшить.

— Подождём, — говорят они. — Подождём, пока наши разведчики вернутся и отведут нас в лучшее место.

Но с каждым днём жить становится всё тяжелее. Одежда превратилась в тряпки, хотя Сьюит каждый день экспериментирует с нитями, которые ей удаётся получать из лиан или подводных корней. Пищи, что мы находим, едва хватает на то, чтобы не умереть с голоду, и никаких запасов на зиму мы не делаем. Бездельники едят столько же, сколько те, кто работает каждый день. Мои мальчики всегда на ногах, но получают столько же еды, сколько и те, кто только лежит и ругает судьбу. У Петраса на шее сзади сыпь, которая никак не проходит. Я уверена, что это от недоедания и постоянной влажности.

Челли наверняка переживает. Её девочки, Пьет и Ликея, совсем похудели, потому что, в отличие от мальчиков, которые едят то, что соберут, получают еду только в конце дня. В последнее время Опли стал вести себя совсем странно, так, что пугает даже Петраса. Они по-прежнему уходят вместе каждый день, но часто мой сын приходит назад один. Прошлой ночью Опли что-то тихо напевал во сне. Клянусь, я никогда не слышала ни мелодии, ни языка, но было в этой песне что-то пугающе знакомое.

Сегодня льёт дождь. Наши шалаши почти не пропускают воду. Мне жаль тех, кто не приложил никаких усилий, чтобы обеспечить себя убежищем, хотя я не самого высокого мнения об их умственных способностях. К нам попросились две женщины с тремя маленькими детьми. Я, Марти и Челли не собирались их впускать, но не смогли отказать при виде несчастных дрожащих малышей. Мы позволили им зайти, но строго предупредили, что завтра они должны помогать нам в строительстве. Если они помогут, то мы расскажем им, как построить свой дом. Если нет — им придется уйти. Возможно, мы должны заставлять людей шевелиться ради их же собственного блага.

День семнадцатый или восемнадцатый молельной луны Год четырнадцатый сатрапа Эсклепиуса

Мы подняли и закрепили первую Большую Платформу. Сьюит и Ритайо сплели верёвочные лестницы, которые свисают до земли. Стоя внизу и глядя на платформу, крепко зафиксированную среди ветвей, я чувствовала себя триумфатором. Соседние ветки практически спрятали её за собой. Это дело моих рук, повторяла я про себя. Ритайо, Кронин, Финск и Тримартин — вот имена мужчин, проделавших основную работу, они поднимали и связывали брёвна, но само устройство платформы, то, как мягко она держится на ветках, распределяя вес только между теми точками, которые могут её выдержать, и выбор дерева — всё это сделала я. Я чувствовала невероятную гордость.

Впрочем, чувствовала недолго. Даже собрав всё своё мужество, нелегко подниматься вверх по хрупкой лестнице, свитой из лиан, пружинящей и кружащейся от каждого движения. Моего личного мужества хватило на половину пути. Я повисла, едва не плача в голос, и Ритайо пришлось лезть мне на помощь. Стыдно признаться, но я, замужняя женщина, прижалась к нему, обхватив руками за шею, словно маленький ребёнок. К моему негодованию, он не спустил меня вниз, а вместе со мной вскарабкался наверх, на платформу, чтобы я могла осмотреться.

Вид вызывал одновременно восхищение и разочарование. Мы поднялись так высоко над землёй, которая долгие месяцы разъедала наши ноги, но по-прежнему не намного приблизились к лиственному зонту, скрывающему солнце. Я смотрела вниз и не видела земли: её скрывал полог более мелких веток, листьев и лиан. Хотя соседние деревья частично заслоняли нас по сторонам, в некоторых направлениях можно было видеть довольно далеко. И лес казался бесконечным. Но всё же, увидев, что ветки соседнего дерева почти соприкасаются с нашим, я преисполнилась новыми амбициями. Наша следующая платформа будет располагаться на том дереве. Мостики соединят Платформу Один и Платформу Два. Челли и Сьюит уже плетут защитные сетки, которые не позволят нашим деткам свалиться. Как только они закончат, я попрошу их заняться мостиками и ограждающими сетками.

Старшие дети лучше всех взбираются наверх и быстрее приспосабливаются к жизни на деревьях. Они уже и сейчас беспечно покидают платформу и путешествуют по толстым веткам, на которых она лежит. После того, как я несколько раз призвала их к осторожности, Ритайо мягко сказал:

— Это их мир. Они не должны его бояться. Они станут такими же ловкими, как матросы, бегающие по реям. Эти ветки пошире, чем дороги в некоторых городах, где я бывал. Единственное, что может помешать вам ходить по ним, это знание о том, как далеко падать до земли. Думайте лучше о крепком дереве под ногами.

Под его присмотром и вцепившись в его руку, я сделала несколько шагов по одной из веток. Когда мы отошли подальше и она начала качаться под нашим весом, я не выдержала и убежала обратно на платформу. При взгляде вниз виднелись только крыши нескольких жалких хижин. Мы покорили совершенно другой мир. Тут гораздо светлее, хотя всё ещё не так, как на солнце, и мы гораздо ближе к цветам и плодам. Яркие птички кричат на нас, словно подвергая сомнению наше право тоже селиться здесь. Их гнёзда свисают с веток, словно корзины. Я рассматривала эти домики и размышляла, не смогу ли последовать их примеру и создать безопасное «гнездо» для себя. Мне уже начинает казаться, что территория моя по праву амбиций и искусства, словно я поселилась в одной из своих статуй. Могу ли я изобрести город, состоящий из подвешенных домов? Даже эта платформа, пока пустая, кажется устойчивой и грациозной.

Завтра мне нужно посоветоваться с матросом Ритайо и ткачихой Сьюит. Я припоминаю грузовые сети, которые в доках переносят тяжести с берега на корабль. Можно ли поместить в такую сетку небольшую платформу, сделать сетку непрозрачной и подвесить на крепкой ветке, создав, таким образом, закрытую уютную комнатку? Но как тогда попасть внутрь с Большой Платформы? Я улыбаюсь, когда пишу это: я больше не сомневаюсь, что мои планы осуществимы, и теперь ищу только способы их воплотить.

И у Опли, и у Петраса сыпь перешла с затылков на шею. Они всё время жалуются и чешутся, и кожа стала грубой, словно чешуя. Я не могу придумать, как им помочь и боюсь, что остальные тоже заразятся. Я уже видела, как чесались другие дети.

День шестой или седьмой золотой луны Год четырнадцатый сатрапа Эсклепиуса

Произошло два очень важных события. Но я так вымотана и расстроена, что едва могу заставить себя написать о них. Вчера, когда я засыпала в этом вращающемся подвесном гнёздышке, которое называю домом, я чувствовала себя в безопасности, почти безмятежно. Сегодня я всего этого лишилась.

Во-первых, ночью меня разбудил Петрас. Он забрался ко мне, весь дрожа, и прижался, словно опять стал маленьким мальчиком. Опли пугает его, шёпотом сказал он мне. Опли всё время поёт песни из города, и хотя Петрас обещал, что ничего никому не расскажет, я должна знать.

Они наткнулись в лесу на холм необычной квадратной формы, когда собирали еду. Петрасу место сразу не понравилось, и ему не хотелось подходить. Почему именно, он не смог объяснить. А Опли холм словно притягивал. Он требовал, чтобы они приходили туда каждый день. В те дни, когда Петрас возвращался один, Опли оставался исследовать холм. После долгих попыток он нашёл путь внутрь. К этому моменту они заходили туда уже несколько раз. Когда Петрас говорил о подземной башне, я ничего не понимала. Ещё он сказал, что стены, хотя и пропитаны водой и покрыты трещинами, до сих пор очень крепкие. Внутри старая мебель и предметы обихода, что-то развалилось, что-то осталось целым — знаки того, что когда-то там, без сомнения, жили люди. Но Петрас говорит, весь дрожа, что эти люди были совсем не похожи на нас. Он говорит — именно оттуда доносится музыка.

Петрас спускался только на один уровень, но Опли сказал, что там гораздо глубже. Когда Петрас отказался спускаться в темноту, Опли, словно воспользовавшись какой-то магией, заставил башню светиться. Он дразнил Петраса трусом и рассказывал истории о неисчислимых богатствах, которые хранятся внизу. Он утверждал, что с ним говорили призраки и рассказали ему все секреты, включая местонахождение сокровищ. Потом он добавил, что раньше жил в этой самой башне, много лет назад, когда был стариком.

Я не стала дожидаться утра. Я разбудила Челли, и она, выслушав мой рассказ, разбудила Опли. Мальчишка был в ярости, он шипел, что никогда больше не будет доверять Петрасу и что башня принадлежит только ему, вместе со всеми сокровищами, которыми он не намерен делиться. Было ещё очень темно, и Опли убежал по одной из веток, не выдерживающей вес взрослого, так что мы даже не знали, где он.

Когда утренний свет наконец пробился сквозь полог веток, Петрас отвёл меня и Челли к своему лесному холму-башне. Ритайо и Тримартин пошли с нами, и маленький Карлмин отказался оставаться один с девочками. Когда я увидела квадратный холм, выпирающий из болота, моя смелость меня оставила. Но я не хотела, чтобы Ритайо думал обо мне как о трусихе, так что заставила себя пойти вперёд.

Верхушка башни была разрушена и заплетена лианами, но всё равно её форма была слишком правильной, чтобы иметь природное происхождение. С одной стороны мальчики счистили всю зелень и освободили каменную стену с окном. Ритайо зажёг факел, который взял с собой, и мы один за другим осторожно пролезли внутрь. Комнату заполняли дикие растения; те, что не смогли пробраться туда в виде лозы, продырявили стены и потолок своими корнями. На пыльном полу виднелось множество грязных следов. Я подозреваю, что оба мальчика бывали тут гораздо чаще, чем признаётся Петрас. В одном углу комнаты стояло что-то, похожее на кровать и укрытое тряпками. Насекомые и мыши превратили некогда роскошные покрывала в клочки грязной ткани.

Но, несмотря на разрушения и беспорядок, комната хранила следы уюта. Я взяла в руки кусок разорванной портьеры и протёрла грязную стену у изголовья, подняв клубы пыли. Удивление даже помешало мне закашляться. Дух художника во мне заставлял с восхищением рассматривать аккуратно вылепленные и разукрашенные плитки, которые я освободила от грязи. Но моё материнское сердце замерло от страха, когда я поняла, на что смотрю. Фигуры, изображённые там, были высокими и тонкими, словно наполовину люди, наполовину насекомые. Почему-то я даже не подумала принять это за художественный приём. Некоторые держали в руках музыкальные инструменты или оружие. Мы не смогли понять, что именно. На заднем плане рабочие растягивали плетёную сеть на берегу реки, словно фермеры, перепахивающие поле. Женщина, сидящая на огромном золотом кресле, взирала на всё это с благостной улыбкой. Её лицо, твёрдое, но доброе, казалось мне странно знакомым. Я бы осталась подольше, чтобы всё рассмотреть, но Челли потребовала, чтобы мы быстрее нашли её сына.

Со строгостью, которой я на самом деле не чувствовала, я приказала Петрасу отвести нас туда, где они чаще всего играли. Он, конечно, догадался, что я всё поняла, но молча повёл нас дальше. Мы покинули спальню и по короткой лестнице спустились ниже. На этом этаже тоже было два окна, забранных толстым стеклом, и когда Ритайо поднёс наш факел ближе, мы увидели с той стороны только землю, полную больших белых червей. Как стекло смогло противостоять силе давящей на него почвы, я не знаю. Потом мы прошли в широкий зал. Под нашими ногами были ковры, ставшие гнилой грязью. Мы миновали несколько дверных проёмов, частью закрытых дверями, частью — представляющих из себя арки, ведущие в темноту, но Петрас продолжал идти вперёд. Наконец мы пришли к лестнице, более внушительной, чем первая. Пока мы спускались во тьму, я поняла, что рада присутствию Ритайо. Его спокойствие придавало мне сил. Холод старинных камней проникал через подошвы и поднимался вверх по ногам к позвоночнику и оттуда — к сердцу. Наш факел смог осветить только нас самих, а всё, что дальше, терялось в темноте, полной тихих отзвуков эха. Мы миновали один этаж, потом второй, но Петрас молча вёл нас всё дальше и дальше. Я чувствовала себя так, словно забралась в глотку огромного чудовища и теперь пробираюсь к его желудку.

Когда мы спустились, то оказались в помещении таком огромном, что один факел просто не мог его осветить.

Пламя дрожало от сквозняков, которые бывают только в больших комнатах.

Даже не видя стен, я знала, что любая бальная комната во дворце сатрапа не сравнится с этой. Я сделала несколько неуверенных шагов, и вдруг Карлмин бесстрашно рванулся вперед, выбегая за пределы света факела. Я звала, но единственным ответом был звук удаляющихся быстрых шагов.

— О, пожалуйста, догони его! — начала умолять я Ритайо, но как только он сделал несколько шагов, вокруг нас зажглись огни, словно армия призраков вдруг подняла задвижки своих фонарей. Я вскрикнула от страха, а потом просто потеряла дар речи.

В самом центре комнаты стоял, поднявшись на задних лапах, огромный зелёный дракон. Его когти были погружены в камень пола, а длинный хвост занимал почти всю комнату. Изумрудные, широко распахнутые крылья поддерживали высокий потолок, а изогнутую шею венчала голова размером с тележку. В сияющих серебряных глазах угадывалось присутствие разума. Передние лапы, размером чуть меньше задних, держали большую корзину, перевитую нефритовыми лентами и украшенную бантами костяного цвета. Внутри безмятежно полулежала женщина, от которой исходила сверхъестественная сила. Не красавица, однако, в ней было что-то, делающее красоту второстепенной. Не казалась она молодой или желанной. Это была женщина средних лет; скульптор создал её лицо таким, что казалось, сама мудрость хранится в нём, а морщинки вокруг глаз наполнены работой мысли. Её лоб и скулы были украшены драгоценностями, имитирующими чешую дракона. В ней не было той отстраненности, которую вкладывают в изображения женской ипостаси Са. Я знала, без тени сомнения, что статуя была создана в честь реальной женщины, и это знание удивило меня и напугало. Внушительная шея дракона изгибалась так, словно он преклонялся перед ней, и вся его змеиная фигура, казалось, дышала уважением.

Я нигде и никогда не видела такого отношения к женщинам. Древние сказки о блудных королевах, наделённых настоящей властью, высмеивали варварские обычаи, и такие женщины олицетворяли преступные мотивы соблазнения. Она опровергала все эти сказки. Несколько мгновений я больше ничего не видела перед собой. Но потом, постепенно приходя в себя, я вспомнила о своих обязанностях.

Мой маленький Карлмин, широко улыбаясь, стоял в отдалении, прижимая руку к странной панели, расположенной на одной из колонн. В неестественном свете его кожа казалась похожей на лёд. Маленький рост только подчеркивал перспективу комнаты, и я внезапно увидела всё, от чего отвлекали дракон и женщина.

Свет отражался от бледных звёзд и парящих драконов, украшающих потолок. Он осветил лианы, затянувшие стены, и открыл взгляду четыре прохода, за которыми начинались тёмные коридоры. Высохшие фонтаны и многочисленные статуи разбивали на части огромное пыльное пространство. Это был зимний сад, место, где люди собирались, чтобы поговорить, либо просто гуляли, любуясь фонтанами и статуями. Небольшие колонны служили опорой вьющимся лианам с нефритовыми листьями и опаловыми цветами. Вырезанные из камня рыбки застыли над высохшими бассейнами. Щепки и горы рассыпавшегося дерева отмечали места, где раньше были беседки или подмостки. Но ни пыль, ни разрушение не смогли скрыть выворачивающую душу красоту этого места. Величие и изящество комнаты потрясли меня и разбудили восхищение напополам с тревогой. Что могло случиться с людьми, строящими такие помещения? Какая судьба оказалась сильнее магии, которая может разжечь свет в комнате, спустя года отсутствия хозяев? Угрожает ли нам опасность, погубившая их? Что это было? Куда они исчезли?

Исчезли ли?

Как и в комнате наверху, казалось, что люди просто ушли, оставив все свои вещи. Снова многочисленные грязные следы на полу были доказательством того, что мальчики приходили сюда часто. Большинство следов вело к одной из дверей.

— Я и не знал, что эта комната такая большая, — голос Петраса, во все глаза разглядывающего женщину и дракона, казался потерянным и несчастным. Он медленно повернулся, задрав голову к потолку. — Мы приносили факелы. Как ты смог зажечь свет, Карлмин?

Казалось, что Петрасу не нравится осведомлённость брата. Но Карлмин ничего не ответил. Он бодро побежал в сторону, словно его позвали поиграть.

— Карлмин! — закричала я, и мой голос пробудил сотни отзвуков эха.

Пока я переводила дух, он скрылся в одной из арок. Она серо, слабо светилась. Я побежала следом — ужасно запыхалась, пока пересекла весь сад и понеслась по пыльному коридору. Остальные следовали за мной.

Мне почти удалось догнать его в следующей комнате, но тут вокруг вспыхнул свет. Мой сын сидел во главе стола среди других гостей, одетых в экзотические платья. Играла музыка, и все смеялись. Потом я моргнула — и видение исчезло, остался только стол, окружённый пустыми стульями. От пищи сохранились лишь пятна на хрустальных бокалах и тарелках, но музыка продолжала играть, приглушённо и словно бы издалека. Я знала её по своим снам.

Карлмин поднял кубок и гулко провозгласил: «За мою госпожу!» Его детский взгляд встретился с другими, невидимыми, и он приязненно улыбнулся. Когда он подносил кубок к губам, я уже была рядом и смогла схватить его за запястье и заставить разжать пальцы. Кубок упал и разлетелся в пыль.

Он посмотрел на меня глазами, которые меня не узнавали. Хотя в последнее время он очень вырос, я подняла его и прижала к себе. Маленькая головка опустилась на моё плечо, и он, весь дрожа, закрыл глаза. Музыка заглохла, и наступила тишина. Ритайо забрал ребёнка у меня и строго сказал:

— Не стоило брать его с нами. Чем быстрее мы оставим в покое это место и его умирающее волшебство, тем лучше. — Он осторожно оглянулся. — Ко мне приходят чужие мысли, и я слышу голоса. Я чувствую, что бывал здесь раньше, но это невозможно. Мы не должны тревожить покой призраков, населяющих город.

Казалось, что ему стыдно признавать свои страхи, но я почувствовала огромное облегчение, когда один из нас сказал это вслух.

Тогда Челли закричала, что мы не можем оставить Опли здесь под действием того странного заклинания, которое угрожало Карлмину. Да простит меня Са, мне хотелось только схватить своих детей и сбежать. К счастью, Ритайо, держа в руках и факел и моего сына, повёл нас дальше. Его друг, Тримартин, сбросил один из стульев на каменный пол и вооружился отломанной ножкой, как дубиной. Никто не спросил вслух, какая польза может быть от дубины против паутины чуждой памяти, сплетённой вокруг нас. Петрас снова показал куда идти. Когда я оглянулась, свет в комнате уже потух.

Мы прошли через холл, спустились по ещё одной лестнице и попали в зал меньшего размера. В нишах вдоль стен стояли статуи, перед каждой — облепленные пылью погнутые канделябры. Многие статуи изображали женщин, коронованных и почитаемых, словно мужчины. Их плащи сверкали множеством инкрустированных драгоценностей, а волосы украшал жемчуг.

Неестественный голубой свет едва-едва рассеивал темноту. Мне почему-то захотелось спать. Ещё мне всё время чудился шепот, и однажды, проходя мимо двери, я услышала, как в отдалении поют две женщины. Я вздрогнула от страха, и Ритайо оглянулся, будто тоже их услышал. Никто из нас ничего не сказал. Мы шли дальше. В некоторых коридорах зажигался свет, стоило нам подойти. Другие упрямо оставались тёмными, и даже наш факел казался там нежеланным. Не знаю, какие из них пугали меня больше.

Наконец мы нашли Опли. Он сидел в кресле странной формы в небольшой комнатке перед мужским туалетным столиком. От дерева исходил свет и отражался от стен вокруг нас. Опли смотрелся в потемневшее от времени зеркало, покрытое чёрными трещинами. На столике перед ним лежали расчёски и кисти. На его коленях стоял открытый ящичек, а с шеи свисало несколько бус. Он склонил голову к плечу, но глаза оставались широко раскрытыми. При этом он что-то бормотал себе под нос. Когда мы подошли ближе, он взял в руки бутылочку духов и начал опрыскивать себя, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. При этом духи уже давно высохли. Его движения напоминали движения благородного и высокомерного мужчины.

— Прекрати! — в ужасе закричала его мать.

Он даже не вздрогнул, и мы почувствовали себя так, словно сами были призраками. Челли схватила его за плечи и начала трясти. От этого он пришёл в себя и посмотрел на нас с ужасом, а узнав мать, громко закричал, оглянулся и потерял сознание.

— О, помогите мне увести его отсюда, — взмолилась бедная Челли.

Тримартин закинул руку Опли на плечи и практически потащил его на себе. Пока мы шли обратно, свет выключался быстрее, так, словно нас преследовала тьма. Один раз снова загрохотала музыка, но быстро затихла.

Когда мы наконец выбрались через окно на воздух, болота показались нам освежающим местом, полным света и здоровья. Я с ужасом поняла, что пока мы были внизу, прошёл почти целый день.

На свежем воздухе Карлмин быстро пришёл в себя. Тримартин тряс Опли и сердито кричал на него, так что тот тоже вскоре очнулся. Вырвавшись из рук Тримартина, он отошёл в сторону и отказался с нами разговаривать. От вопросов, почему он убежал в город и чем там занимался, угрюмо отворачивался. Отказывался признавать, что был без сознания. На Петраса он смертельно рассердился, и ревниво охранял от наших взглядов драгоценные бусы на своей шее. Они сверкали дорогими камнями всех цветов, но я бы скорее посадила к себе на шею змею, чем надела такие.

— Они мои, — говорил Опли снова и снова. — Очень давно они были подарены мне в знак любви. Теперь никто их больше не заберет!

Челли проявила удивительное терпение и испробовала все возможные уловки, уговаривая его вернуться с нами в лагерь. Даже согласившись, он шёл один, в стороне. Когда мы добрались до окраин поселения, было уже темно и нас облепили насекомые.

Платформы высоко вверху гудели от голосов, словно потревоженный улей. Мы вскарабкались по лестницам, и я была настолько вымотана, что думала только о кровати. Но когда мы поднялись наверх, то были встречены возбужденными криками. Разведчики вернулись. При виде мужа — худого, оборванного, заросшего бородой, но живого, моё сердце сжалось.Маленький Карлмин разглядывал его, словно незнакомца, но Петрас подбежал ближе и поздоровался. И Ритайо мрачно попрощался со мной, исчезая в толпе.

Джетан вначале не узнал своего сына. Но когда узнал, то поднял голову и огляделся по сторонам. Когда его взгляд дважды прошёл мимо меня, я сделала шаг вперёд, держа за руку Карлмина. Думаю, он узнал меня скорее по выражению лица, чем по внешнему виду. Он медленно подошёл и сказал:

— Милосердие Са, Кэриллион, неужели это ты? Сжалься над нами.

Из чего я сделала вывод, что мой внешний вид его не порадовал. Я не знаю, почему мне было так больно от этого и почему мне стало стыдно, когда он взял меня за руку вместо того, чтобы обнять. Маленький Карлмин стоял рядом, всё ещё не узнавая отца.

На этом мне надо прекратить жаловаться и закончить свой рассказ фактами. Они не нашли ничего, кроме болота. Река Дождевых чащоб — основной дренаж, который собирает избыточную влагу с этих земель и несёт её к морю. Воды текут и под землей, и над ней. Они не нашли сухой земли, только торфяники, трясину и мелкие озера. С тех самых пор, как вышли в путь, и до самого конца, они ни разу не видели горизонта. Из двенадцати человек, которые ушли, только семеро вернулись. Одного затянуло в зыбучие пески, один пропал ночью, и троих свалила лихорадка. Эйс, муж Челли, был среди последних.

Никто не может сказать, как глубоко в лес зашёл отряд. Из-за деревьев невозможно было ориентироваться по звёздам, и в итоге они сделали большой круг, выйдя снова к берегам реки.

На обратном пути они нашли тех, кто был на третьем корабле. Их высадили ниже по реке относительно того места, где сбросили нас. Капитан забыл о цели путешествия, когда увидел проплывающие мимо останки второго корабля. Но он оказался более милосердным, чем наш, сгрузил на берег весь багаж и даже оставил одну из своих лодок. Но их жизнь не стала от этого легче, и большинство хочет вернуться домой. Самая прекрасная новость заключается в том, что у них осталось четыре почтовые птицы. Одна была отправлена сразу же после высадки; ещё нескольких с подробным описанием всех трудностей отослали в конце первого месяца.

Наши разведчики принесли им не оставляющие надежды вести, и колонисты бросили все попытки обустроиться. Семеро молодых мужчин вернулись в наш лагерь, чтобы помочь нам переправиться туда. После того, как мы соберёмся в одном месте, в Джамелию будет послана почтовая птица с мольбами о помощи. Потом мы вдоль реки вернёмся к побережью в надежде, что нас спасут.

Когда Челли, Ритайо и я вернулись, наши друзья как раз обсуждали, что вряд ли кто-то пришлёт нам корабль. Но, несмотря на это, все уже собирали вещи. И тут мы привели сына Челли, обвешанного драгоценностями. Когда она попыталась рассказать всю историю толпе, слишком большой, чтобы нормально слышать, произошёл раскол. Некоторые мужчины захотели немедленно идти к башне, несмотря на темноту. Другие требовали, чтобы им сначала дали пощупать драгоценности, и, так как Опли отказывался дать их кому-то, началась потасовка. Мальчик вырвался и, спрыгнув с края платформы, побежал, словно мартышка, перепрыгивая с ветки на ветку, пока не скрылся с глаз. Я молюсь, чтобы с ним ничего не случилось, но возможно, сумасшествие окончательно поглотило его.

Сумасшествие другого рода охватило наших людей. Я спряталась в своём убежище вместе с обоими сыновьями. Снаружи, на платформе, раздаются громкие крики. Я слышала, как женщины просили уйти, а мужчины отвечали: «Да, да, скоро, но сначала мы посмотрим, что там в этом городе с сокровищами». Почтовая птица с драгоценным камнем на лапке приведёт корабль быстрее, смеялись они. Их голоса были громкими, глаза сверкали.

Моего мужа не было рядом со мной. Несмотря на долгое отсутствие, он предпочёл эти споры своей жене и сыновьям. Заметил ли он, что моя беременность прошла, но руки пусты? Я очень сомневаюсь.

Не знаю, куда делась Челли с дочерьми. Её подкосило известие о том, что Эйс не вернулся. Муж мёртв и сын сбежал, или даже хуже. Я так сочувствую ей.

Я думала, что возвращение разведчиков принесёт нам радость. Не знаю, что я сейчас чувствую, но это точно не радость и даже не облегчение.

Седьмой или восьмой день золотой луны Четырнадцатый год правления Сатрапа Эсклепиуса

Он пришёл ко мне ночью, в темноте и, несмотря на усталость и сыновей, спящих рядом, я позволила ему взять то, что он искал. Я жаждала нежных прикосновений и в то же время злилась на это желание и на то, что он пришёл только после того, как завершил все неотложные дела. Он был скуп на слова и получил своё удовлетворение в темноте. Можно ли его винить? Я знаю, что от меня остались кожа да кости, лицо огрубело, а волосы стали сухими, как солома. Сыпь, поражающая детей в лагере, теперь расползается и по моей спине, словно змея. Я боялась, что он будет прикасаться к ней: это напомнило бы мне, что она всё ещё там. Но он не стал. Не стал тратить время на ласки. Я смотрела поверх его плеча в темноту и думала не о своем муже, а о Ритайо. Он был простым матросом и разговаривал с портовым акцентом.

Во что же я здесь превратилась?

Полдень

Итак, я снова жена лорда Джетана Кэррока, и моя жизнь находится под его командованием. Он устроил нашу судьбу. Когда исчез Опли, а Ритайо и Тримартина нигде не было видно, Джетан заявил, что тайный город открыт его сыном и это даёт ему право претендовать на все сокровища. Петрас должен отвести его и других людей обратно к подземной башне. Они соберут все сокровища и вернут милость Сатрапа. Он очень гордился тем, что именно Петрас нашёл башню и, таким образом, большая часть заслуги принадлежит Кэррокам. И его ничуть не беспокоило, что Опли всё ещё не найден, а Челли и её дочери с ума сходят от беспокойства. Он говорил только о том, как сокровища обеспечат его славное возвращение в общество. Он, казалось, забыл о лигах болот и о море между нами и Джамелией.

Я говорила ему, что подземный город — опасное место, что он не должен так рисковать и думать только о прибыли. Я предупредила его о странной магии, об огнях, что разгораются, а потом гаснут, о голосах и музыке, доносящихся издалека, но он пренебрёг всем, объявил мои слова «фантазиями перевозбуждённой женщины». Он приказал мне держаться как можно дальше от опасностей в своём «маленьком обезьяньем гнездышке», и предоставить ему возможность действовать. Тогда я сказала всё прямо. У нас нет ни еды, ни сил для похода на побережье. Если мы не подготовимся, то умрём по пути, с сокровищами или без них. Я думаю, мы должны оставаться здесь, пока не станем более сильными или пока за нами не придёт корабль. Нам не нужно признавать поражение. Мы могли бы жить нормально, если бы отправили всех мужчин на поиски еды, если бы нашли способ собирать и хранить дождевую воду. Наши древесные платформы могли бы стать символом изящества и красоты. Но он покачал головой, словно я была ребёнком, который рассказывает о феях в цветочных горшках.

— Ты слишком погружена в свое искусство, — ответил он. — Даже грязная и голодная, ты не способна воспринимать реальность.

Затем он сказал, что восхищён тем, как я вела себя в его отсутствие, но теперь он вернулся и собирается сам заняться делами семьи.

Я хотела плюнуть ему в лицо.

Петрас отказывался служить провожатым. Он верил, что башня забрала Опли и мы никогда не увидим его снова, и говорил о подземелье с ужасом. Карлмин сказал своему отцу, что никогда не был в подземном городе, а потом сидел и сосал большой палец, словно младенец.

Когда Петрас попытался предупредить Джетана, тот рассмеялся и сказал, что теперь отличается от тех слабаков, которые остались в Джамелии, и что его не волнуют глупые гоблины, которыми я запугиваю детей. «Твоя жена тоже отличается, — резко ответила я, — от той женщины, которую ты оставил в одиночестве бороться с ужасами дикой жизни». Он сухо бросил, что сам отлично это видит и надеется только на возвращение к цивилизации, которая снова сможет заставить меня выглядеть и вести себя подобающе. И всё-таки уговорил Петраса отвести его к руинам.

Никакие богатства не смогли бы убедить меня вернуться туда, даже если бы пол покрывали бриллианты, а с потолка свисали нити жемчуга. Я не могу понять таящейся там опасности и ненавижу Джетана за то, что он потащил туда моего сына.

Я должна побыть с Марти. Её муж благополучно вернулся, чтобы снова уйти за сокровищами. В отличие от меня, она была вне себя от радости и сказала, что мечтает вернуть богатство и положение в обществе. Её слова казались такими абсурдными, что мне тяжело было промолчать.

— Мой ребёнок вырастет в благословенном городе Са, — сказал она, худая, как прутик, придерживая огромный живот.

День восьмой или девятый золотой луны Четырнадцатый год правления Сатрапа Эсклепиуса

Бессмысленная дата для всех нас. Здесь нет золотой урожайной луны, и имя Сатрапа больше ничего для меня не значит.

Вчера Петрас показал окно башни, но сбежал, когда люди вошли внутрь. Джетан сердито кричал ему вслед. Мой сын вернулся — бледный, дрожащий — и рассказал, что пение, доносящееся из башни, стало таким громким, что он не может разобрать даже собственных мыслей, когда находится рядом. Иногда в коридорах из чёрного камня он видит странных людей.

— Они приходят и уходят, словно вспышки света, — сказал он.

Я попросила его замолчать, видя, что рассказ пугает Марти. Несмотря на планы Джетана, я провела вчерашний день в приготовлениях к зиме: укрыла вторым слоем обе наши висящие хижины, используя широкие листья, скреплённые лианами. Думаю, наше убежище, особенно маленькие комнатки и пешеходные мосты, которые соединяют их с Большой Платформой, необходимо укрепить получше, если мы надеемся выстоять против зимнего ветра и дождя. Марти немного помогала мне. Беременность сделала её неуклюжей и вялой, но настоящей проблемой была вера в то, что скоро мы будем дома, в Джамелии. Большинство женщин теперь только и ждут, чтобы уйти.

Прошлой ночью вернулись несколько охотников за сокровищами с рассказами об огромном подземном городе. Он сильно отличался от Джамелии, все помещения там были связаны, как в лабиринте. Возможно, некоторые постройки всегда оставались под землёй, поскольку в нижних комнатах нет ни окон, ни дверей. Верхние ярусы казались жилыми или рабочими помещениями, а нижние — магазинами, складами и рынками. Ближе к реке часть города оказалась разрушена. В некоторых комнатах стены пропускали влагу и вся мебель сгнила, но многие прошли испытание временем и сохранили ковры, гобелены и даже одежду. Те, кто вернулся, принесли с собой утварь и мебель, ковры и ювелирные украшения, инструменты и скульптуры. Кто-то нашёл и сразу же надел плащ, мерцающий, словно проточная вода, мягкий и эластичный. На одном из складов были обнаружены амфоры с вином, всё ещё запечатанные и неповреждённые. Вино оказалось золотистым и настолько крепким, что мужчины опьянели почти мгновенно. Они вернулись, весёлые и полные надежды, и предложили нам всем пойти в город и отпраздновать удачу, обмыть богатство, которое вскоре станет нашим. Мне не понравился дикий блеск их глаз.

Другие вернулись испуганные и дрожащие, не желающие рассказывать о том, что пережили. И они хотят уехать завтра на рассвете, спуститься вниз по реке, ко второму лагерю.

Джетан так и не вернулся.

Мужчины громко разговаривают, одержимые грабежом, опьянённые старым вином и безумными мечтами. Они уже пытаются делить добычу. Двое вернулись с синяками — поругались из-за какой-то вазы. Куда нас заведёт жадность? Но моих опасений никто не разделяет.

Этот город не похож на разорённый завоевателями, скорее он напоминает заброшенный храм, который следует уважать как обитель неведомого бога. Не все ли боги — воплощения единого Са? Но эти слова пришли ко мне слишком поздно, чтобы поделиться ими с остальными. Меня уже не услышат. Я ощущаю страшное предчувствие, что последствия этой грабительской вакханалии ещё проявят себя.

Моя древесная платформа сегодня днём была почти пуста. Люди словно заразились лихорадочной жаждой сокровищ, и большинство из них ушло в подземелье. В деревне остались только больные да женщины с маленькими детьми. Я смотрела по сторонам, и печаль переполняла сердце, ибо я видела смерть своих мечтаний. Должна ли я усвоить урок, сказать, что многому научилась? Нет. Я чувствую только горькое разочарование, и я к нему не готова.

Мне трудно бороться с этими чувствами. Я долго не решалась написать, потому что слова останутся на бумаге и мне будет стыдно за них позже. Тем не менее, искусство прежде всего должно быть искренним, а я, в первую очередь художник, а уже потом жена, мать и женщина. Так что я буду писать. Сейчас рядом со мной не тот мужчина, которого я хотела бы видеть своим мужем. Я открыто это признаю. Меня не волнует, что Ритайо простой матрос, что он на семь лет меня младше, без образования или родословной, которые обеспечили бы его карьеру. Не то, кем он родился, а то, каким он стал, обратило в его сторону мои глаза и моё сердце. Я бы позвала его к себе в постель сегодня ночью, если бы это не навлекало риск на будущее моих сыновей. Так что я пишу об этом твёрдой рукой. Есть ли хоть какой-то стыд в том, что я сравниваю его и своего мужа, когда последний явно показал, что ему ценнее отношение любых других людей, нежели любовь своей жены?

Нет. Мое сердце в тот день разбилось потому, что возвращение моего мужа, сокровища в подземном городе и разговоры о корабле из Джамелии — всё это уничтожило жизнь, которую я строила здесь. Горько это понимать. Тяжело думать о возвращении. Когда я успела так сильно измениться? Жизнь чащоб сурова и трудна. Красота этой страны подобна красоте греющейся на солнце змеи — манит и пугает одновременно. Мне приятно думать, что я могу справиться с ней, выражая искреннее уважение. Я начала гордиться своей способностью к выживанию, мириться с дикостью, даже не осознавая того. И я показала другим, как это сделать. То, что я создавала, имело значение для всех.

Теперь всё позади. Я снова стала женой лорда Джетана Кэррока. Моя осторожность опять значит не больше, чем глупый женский страх, а мои мечты о прекрасной обители, построенной среди деревьев, считаются простой причудой.

Возможно, он прав. Нет, я знаю, что он прав. Но каким-то образом, меня больше не заботит, что считается правильным и мудрым. Я оставила позади жизнь, где создавала картины, которыми восхищались люди. Теперь моё искусство — это то, как я живу, и только это ежедневно поддерживает меня.

Я не думаю, что смогу остаться в стороне. Не вынесу необходимости бросить все свои начинания здесь. И ради чего? Чтобы вернуться в его мир, где я не более чем забавная птичка в золотой клетке.

Сегодня мы сидели с Марти, и Челли пришла попросить моего сына помочь ей в поисках Опли. Петрас даже не взглянул на неё. Челли снова попросила, и Петрас заткнул уши. Она умоляла его, потом расплакалась и в отчаянии крикнула, что он не готов сделать ради друга того, что делал ради сокровищ города. Она подняла руку, чтобы ударить моего мальчика, и я бросилась вперёд, отталкивая её. Она упала, и дочери подняли её и вывели наружу.

— Идём домой, мама, — говорили они, — идём домой.

Когда я обернулась, Марти уже не было.

Уже стемнело, и я сижу на ветке, что растёт над моим домиком, а внизу спят мои мальчики. Мне стыдно. Но мои сыновья — это всё, что у меня есть. Разве это неправильно — заботиться об их безопасности? Что хорошего в том, чтобы спасти её сына, жертвуя своим? Мы можем потерять их обоих.

Пятый день Города Первый год Дождевых Чащоб

Я боюсь, мы прошли через многие испытания и невзгоды, только чтобы пасть от собственной жадности. Прошлой ночью умерли трое мужчин. Никто не говорит от чего; они просто принесли в лагерь три тела без каких-либо повреждений. Некоторые считают, что их постигло безумие, другие твердят о злой магии. После этого ужасного происшествия семнадцать человек объединились и заявили, что немедленно уходят. Мы отдали им верёвки и плетеные подстилки, а также всё, чем ещё могли поделиться, и пожелали удачи. Надеюсь, они доберутся до другого поселения, и однажды кто-нибудь из Джамелии услышит о нашей судьбе. Марти умоляла их подождать хотя бы несколько дней, прежде чем идти к побережью, так как в ближайшее время они с мужем собираются последовать за ними.

Я не видела Ритайо с тех пор, как мой муж вернулся. Не думаю, что он ушёл бы за сокровищами в город, но, должно быть, так и случилось. Я уже привыкла к жизни без Джетана. У Ритайо нет обязательств передо мной, и всё же я скучаю по нему больше, чем по мужу.

Снова я была у Марти. Она стала ещё бледнее и страдает от сыпи. Её кожа сухая, как у ящерицы, а тяжёлый живот мешает двигаться. Но она убеждённо рассуждала о том, что её муж нашёл огромное богатство, и что они ещё покажут всем тем, кто изгнал нас. Она представляла, как птица отнесёт сообщение в Джамелию, и Сатрап пришлёт быстрый корабль, который заберёт нас всех обратно — туда, где её ребёнок родится в достатке и безопасности. Её муж ненадолго вернулся из города, прихватив небольшую шкатулку с украшениями — теперь её длинные волосы были убраны под сетку, украшенную камнями, а на худых запястьях болтались сверкающие браслеты. Я стараюсь избегать её, иначе не выдержу и скажу, что думаю. Она не глупа, но сейчас ведёт себя просто невыносимо. Я же ненавижу это богатство — его нельзя ни съесть, ни выпить, и все только морят себя голодом, собирая сокровища вместо ягод.

Оставшаяся компания в настоящее время поделена на фракции. Мужчины переформировали совет и поделили город на отдельные территории. Всё началось ссорой из-за клада, одни обвиняли других в воровстве. Вскоре сложились своеобразные союзы — некоторые охраняли сокровища, а остальные опустошали город. Люди, вооружённые дубинками и ножами, стали часовыми в коридорах, чтобы защитить нас, как они утверждали. Но город представляет собой заброшенный лабиринт, и мужчины дерутся только ради грабежа.

Мы с моими сыновьями по-прежнему остаёмся с немощными, пожилыми, самыми молодыми и беременными здесь, на Платформе. Мы сформировали союз ради самих себя, и пока мужчины поглощены грабежами друг у друга, мы собираем еду. Лучники, охотившиеся за мясом, сейчас ищут сокровища. Мужчины, расставлявшие силки на кроликов, сейчас ловят друг друга. Джетан вернулся в хижину, съел всё, что осталось от наших запасов, и снова ушёл. Он посмеялся над моим гневом, сказав, что я волнуюсь о корнях и семенах, вместо того, чтобы собирать драгоценные камни и монеты. Я была рада, когда он вернулся обратно в город. Пусть он пропадёт там! Теперь любую еду, которую я нахожу, мы немедленно съедаем. Если я придумаю тайник, буду хранить излишки там.

Петрасу запретили появляться в городе, и он вернулся к своим обязанностям в лагере. Сегодня он вернулся с камышом, как те крестьяне, которых мы видели на мозаиках в городе. Он сказал мне, что горожане выращивали его, и мы тоже должны это делать. Когда он сказал, будто помнит, что начался сезон уборки, меня испугало это и расстроило. Когда я ответила, что он не может помнить такие вещи, он лишь покачал головой и пробормотал что-то о «городе воспоминаний».

Надеюсь, что влияние этого странного места исчезнет со временем.

Сыпь у Карлмина ухудшилась, распространившись на щёки до бровей. Я сделала ему припарки в надежде облегчить симптомы. Мой младший сын в тот день и двух слов не сказал, и я боюсь того, о чём он думает.

Жизнь превратилась в сплошное ожидание. В любое время мой муж может вернуться из города и сообщить, что нам пора отправиться вниз по реке. Ничто из построенного мною здесь, не может быть достаточным утешение, когда я думаю о том, что нам скоро придётся всё бросить.

Опли так и не нашли, и Петрас винит во всём себя. Челли на грани сумасшествия от горя. Я наблюдаю со стороны, потому что больше она со мной не разговаривает. Она встречает каждого мужчину, возвращающегося из города, расспрашивает о своём сыне. Большинство из них пожимают плечами, другие — злятся. Я знаю, чего она боится, потому что тоже боюсь. Думаю, Опли вернулся в город. Он чувствовал, что у него тоже есть право на сокровища, но у него не было знатного отца, не было никого. Могли ли его убить другие охотники? Я бы многое отдала, чтобы не чувствовать вину из-за Опли. Что я могла сделать? Ничего. Почему же тогда я чувствую себя так плохо? Сколько горя принёс тот первый поход в город? Разве этого не достаточно?

Восьмой день Города Первый Год Дождевых Чащоб

Сегодня в полдень вернулся Джетан. Он был нагружен тяжёлой корзиной с сокровищами, драгоценными камнями и необычными украшениями, маленькими инструментами из странного металла и сумкой, полной металлических цепей и странно отчеканенных золотых монет. Его лицо было покрыто синяками. Он сказал резко, что этого достаточно, и больше нет смысла потакать царящей в городе жадности. Он объявил, что мы можем догнать тех, кто уже ушёл. Заявил, что в городе нет ничего хорошего для нас и мудрее будет бежать с тем, что мы имеем, нежели стремиться к большему и умереть.

Он не ел с тех пор, как ушёл от нас. Я заварила ему чай из коры и корня лилии, и попросила рассказать о том, что происходит под землей. Сначала он говорил только о своей собственной компании, где и что они сделали. С горечью обвинил их в предательстве и измене. Мужчины начали кровопролитие из-за сокровищ. Я подозревала, что и Джетан был одержимым тем, что не смог вынести. Но были и худшие новости. Части города стали разрушаться. Закрытые двери взломали силой, и это привело к катастрофическим результатам. Некоторые не были заперты, но были закрыты из-за насыпавшейся изнутри земли. Теперь же эта грязь медленно расползалась по коридорам впереди них. Некоторые уже стали полностью непроходимыми, но мужчины игнорировали опасность, поскольку пытались спасти богатства, прежде чем они будут захоронены навсегда. Кажется, разрушения ослабили древнюю магию города. Многие комнаты погрузились во тьму. Огни вспыхивают то ярко, то тускло. Музыка слышится где-то впереди, а затем скатывается до шёпота.

Когда я спросила, боялся ли он, мой муж злобно ответил, чтобы я сидела тихо и вспомнила об уважении к нему. Он не из тех, кто сбегает. Очевидно, древний город скоро сам рухнет под тяжестью болот, а у него не было ни малейшего желания умирать там. Я не верю, что причина была только в этом, но думаю, я рада, что он достаточно умён, чтобы уйти. Он приказал собрать детей и еду в дорогу.

Я неохотно подчинилась ему. Петрас, тихий и расслабленный, вдруг бросился собирать вещи. Карлмин молча расцарапывал сыпь, и я бинтовала его заново. Я не хотела, чтобы Джетан увидел медные чешуйки на коже своего сына. Раньше я пыталась соскрести их, но когда я начинала, он кричал, и его тело начинало кровоточить. Похоже, что сыпь растёт, как чешуя на рыбе. Я старалась не думать о своей спине. Я сделала последнюю запись в дневник быстро, и теперь спрячу его в походную корзину. Тем более, в неё ничего другого и положить-то нельзя.

Я не хочу оставлять то, что построила, но я не могу игнорировать облегчение в глазах Петраса, когда его отец сказал, что мы должны уходить. Хотела бы я, чтобы мы никогда не находили город; без его сокровищ мы могли бы остаться здесь и сделать это место своим домом. Я не верю, что наше путешествие имеет смысл, но ничего не поделаешь. Возможно, если мы увезём отсюда Карлмина, он снова заговорит.

Позже

Пишу в спешке в дневнике, который захватила с собой в город. Если моё тело когда-нибудь найдут, возможно, какая-нибудь добрая душа отвезёт его обратно в Джамелию, и расскажет моим родителям, что случилось с Кэриллион Уэльдзин и где она окончила свои дни. Но скорее всего, дневник и я будем навсегда похоронены в грязи внутри спрятанного города.

Я уже закончила собирать наши вещи, когда Челли пришла ко мне с Тримартином. Он был измождён, а его одежда облеплена грязью. Но он, наконец, нашел Опли, хотя мальчик был не в своем уме — забаррикадировал дверь и не выходил наружу. Ритайо и Тримартин всё это время искали его, и сейчас Ритайо остался за дверью, стараясь держаться подальше от ползучей грязи, которая заполняет коридоры. Они думают, что Петрас смог бы уговорить Опли открыть дверь, и вместе с Челли пришли к нам попросить об этом.

Я не могла больше игнорировать отчаянье в глазах подруги и попросила Джетана, сказав, что мы могли бы пойти прямо туда, где находится мальчик, уговорить его выйти, а затем все вместе уйти. Я даже придумала убедительное объяснение, сказав, что большему отряду проще справиться с опасностями Дождевых Чащоб, чем если бы мы шли одни.

Он даже не позвал меня в сторону и не понизил голос, когда стал спрашивать, почему должен рисковать собственным сыном и свом наследником, ради безопасности сына прачки, которую мы даже не наняли бы служанкой в Джамелии? Он обругал меня за то, что я позволила Петрасу общаться с простолюдинами, а затем ровным голосом сказал, что я сильно ошибаюсь, если думаю, будто он такой дурак и ничего не знает о Ритайо. Он добавил много отвратительных слов о том, какой блудницей я была, принимая в его постели грязного матроса, в то время как он заботился о положении нашей семьи даже в таких ужасных условиях.

Я не буду записывать больше ничего из тех позорных обвинений. По правде, я не знаю, почему он всё ещё мог заставить меня плакать. В конце концов, я бросила ему вызов. Когда он сказал, что я должна пойти за ним сейчас или никогда, я ответила ему, что предпочту «никогда» и лучше останусь, потому что меня не волнует, какая работа была у Челли раньше, но теперь она моя подруга.

Это решение стоило мне слишком много. Джетан взял Петраса с собой. Я видела, как оглядывался мой старший сын, и всё же он слишком хотел уйти отсюда. Я не виню его. Джетан оставил Карлмина в лагере, сказав, что моя жалкая недальновидность сделала его сына дебилом и уродом. Карлмин содрал повязки с лица, обнажив чешую, которая покрывала верхние части щек и залезла за брови. Мой маленький мальчик даже не вздрогнул от слов отца. Он вообще никак не отреагировал. Я поцеловала Петраса на прощание и пообещала, что пойду следом, как только смогу. Я надеялась, что смогу сдержать это обещание. Джетан и Петрас взяли с собой столько, сколько могли унести. Если мы с Карлмином пойдём следом, у нас практически ничего не будет.

И теперь я должна закрыть эту тетрадь и спрятать её вместе с пером и чернильницей в корзине, которую мне оставили с материалами для факелов и огнивом. Кто знает, когда я смогу написать ещё хоть строчку? Если вы читаете это, родители, знайте, что я любила вас до самой смерти.

Девятый день Города, как я думаю Первый год Дождевых Чащоб

Как глупо и драматично выглядит моя последняя запись.

Я пишу это быстро, пока огни не потухнут. Мои друзья ждут меня терпеливо, хотя Челли считает это блажью, но я настояла, что мне надо всё записать, прежде чем мы пойдём дальше.

Меньше десяти дней прошло с тех пор, как я впервые увидела город, но кажется, что минули годы. На дороге осталось много следов грязных ног, везде были видны знаки разорения, которые оставили искатели сокровищ. Словно глупые мальчишки, они уничтожили всё, что не смогли взять с собой, разрушив мозаичные плитки, отбив конечности у статуй и пустив старую мебель на дрова. Как ни пугал меня город, я ещё больше расстраиваюсь, видя его разграбленным и разорённым. Он простоял в болоте в течение многих лет всего лишь затем, чтобы стать жертвой жадности в наши дни.

Его магия разрушается. Только некоторые комнаты ещё освещены. Драконы на потолке стали тусклыми. Статуя великой женщины и дракона оказалась изуродована следами от молотков. Нефрит и слоновая кость на корзине женщины остались вне досягаемости охотников за сокровищами. Остальной части зала не так повезло. Фонтан с рыбками теперь использовался, как хранилище для награбленного. Какой-то мужчина стоял в куче драгоценностей с ножом в одной руке, другой придерживая сокровища. Он кричал, что убьёт любого вора, который приблизится к нему. Его вид был таким диким, что мы сразу поверили. Мне было стыдно за него, когда он смотрел на нас, проходящих мимо. Огонь горел в каждой комнате, полной сокровищ и охранявших их людей. На расстоянии мы могли слышать голоса, а иногда крики и стук. Я мельком видела четырёх мужчин, которые тащили тяжёлые мешки с добычей.

Тримартин зажёг факел от одного из брошенных костров. Мы оставили ту комнату, как и остальные прежде. Карлмин, молчавший с самого утра, стал напевать странные мелодии, от которых у меня волосы на затылке вставали дыбом. Я вела его, а две дочери Челли всхлипывали в полумраке. Они шли за нами, держась за руки.

Мы прошли разрушенную дверь в комнату. Струи грязной воды сочились из потолка. Я заглянула внутрь: широкая трещина на дальней стене позволила грязи заполнить комнату. Тем не менее, кто-то вошёл и искал там сокровища. Заплесневелые картины покосились на стенах, и рисковали упасть в грязь в любую минуту. Мы поспешили дальше.

На пересечении коридоров мы увидели медленно двигавшиеся потоки грязи, и услышали низкий скрип — впереди, где стены постепенно уступали путь земле. Тем не менее, охранник, стоявший рядом, предупредил, что всё там принадлежит ему и его друзьям. Его глаза блестели, как у дикого животного. Мы заверили его, что всего лишь ищем потерявшегося мальчика, и поспешили дальше. Мы услышали, как позади него застучали молотки, и предположили, что его друзья проламывают очередную дверь.

— Мы должны спешить, — сказал Тримартин. — Кто знает, что будет ждать за следующей дверью, которую они взломают? Они не уйдут, пока река не заполнит здесь всё. Я оставил Ритайо перед дверью Опли. Мы оба боялись, что другие могут прийти и подумать, что он охраняет сокровища.

— Я просто хочу найти своего мальчика. Тогда я с радостью покину это место, — ответила Челли. Мы все надеялись на это.

Я хочу немного написать о том, что ещё мы увидели при мерцающем свете. Мы видели человека, который перетаскивал сокровища, но утонул в грязи. На нас напала женщина с дикими глазами. Она кричала:

— Воры, воры!

Я оттолкнула её, и мы побежали вперёд. Пока мы бежали, везде была пыль, вода, и грязь. Грязь хлюпала под нашими ногами, когда мы вошли в небольшую гардеробную, в которой нашли Опли в первый раз. Всё было разрушено, туалетный столик разрублен на части. Тримартин повёл нас дальше по коридору, который я не заметила бы сама, а затем вниз по лестнице. Я чувствовала запах стоячей воды. Я пыталась не думать о подбирающейся грязи, даже наступая на неё. Когда мы спустились вниз по широкой лестнице, нам открылся широкий зал. Двери, которые мы миновали, были из металла. На них остались следы молотков, но они выстояли против искателей сокровищ.

Когда мы проходили мимо перекрестка, то услышали далёкий звук, похожий на гром, и люди закричали в ужасе. Неестественный поток света озарил стены, а затем исчез. Мгновением позже люди бросились мимо нас, убегая назад тем же путём, каким пришли. Поток воды заполнил проход по щиколотку и следовал за ними, растекаясь повсюду. Глухим и напряженным голосом Тримартин приказал нам:

— Вперёд! — и мы послушались, хотя каждый знал, что мы идем к опасности, а не от неё.

Мы дважды свернули. Каменные стены неожиданно изменились и вместо огромных серых блоков стали гладким чёрным камнем с вкраплением серебра. Мы пошли по длинному пролёту, который резко раздался, а потолок стал неимоверно высоким. Похоже, мы оставили помещения слуг и вошли на территорию привилегированных особ. В стенных нишах стояли разграбленные статуи. Я поскользнулась на влажном полу — и едва прикоснулась рукой к стене, чтобы удержать равновесие, как увидела, что большое количество людей снуёт вокруг. Их одежда и поведение были странными. Это был обычный день, наполненный светом, шумом разговоров и ароматом выпечки. Жизнь города мелькала передо мной. В следующую секунду Тримартин схватил меня за руку, и отдёрнул от стены.

— Не прикасайтесь к чёрному камню, — предупредил он нас. — Это приводит призраков в наш мир. Пойдём. Следуйте за мной, — вдали мы увидели яркий огонь от беспокойно мерцающего светильника.

Это был огонь факела Ритайо. Он был перепачкан грязью с головы до ног. Даже увидев нас, он продолжил отчерпывать грязь подальше от двери грубым деревянным черпаком. Водянистый ил потоком стекал по коридору, и даже десять человек не смогли бы справиться с ним. Если Опли не откроет дверь, он скоро будет заперт снаружи, потому что грязь заполнит весь коридор.

Я подошла к Ритайо. Наплевав на грязь и то, что мой сын и его друг смотрят на меня, я обняла его. Если бы у меня было время, я бы сделала то, в чём обвинял меня мой муж. Возможно, я уже неверна ему. Меня это мало заботит, главное, что я не предала своих друзей.

Наше объятие было коротким, у нас было мало времени. Мы позвали Опли через дверь, но он молчал до тех пор, пока не услышал всхлипы своих маленьких сестрёнок. Тогда он сердито сказал нам уходить. Его мать умоляла его выйти, сказала, что город заполняется грязью, которая скоро поглотит его полностью. Он ответил, что его место здесь, он всегда жил здесь и здесь же умрёт. Всё это время, пока мы кричали и просили его, Ритайо мрачно работал, продолжая отгонять грязь от дверного порога. Когда наши мольбы не сработали, Ритайо и Тримартин налегли на дверь, но крепкое дерево не поддавалось ни сапогам, ни кулакам, а у нас не было никаких инструментов. Глухим голосом Тримартин сказал, что мы должны уйти. Он чуть не плакал, когда говорил это. Грязь текла быстрее, а с нами было трое детей, о которых надо позаботиться.

Челли повысила голос до крика, споря с ним, но он был заглушён грохотом позади нас. Рухнуло что-то большое. Поток стал глубже, и теперь грязь лилась в две стороны. Тримартин поднял свой факел. В обоих направлениях коридоры обрывались в темноте.

— Открой дверь, Опли! — умоляла я. — Или мы все погибнем здесь, утонув в грязи. Впусти нас, во имя Са!

Не думаю, что он внял моим словам. Скорее, помог Карлмин, который повысил свой голос до приказа на непонятном мне языке, чтобы наконец добиться хоть какой-то реакции. Мы услышали, как заработали защёлки, и перед нами распахнулась дверь. Небольшая комната ослепила нас ненадолго, потом мы оказались внутри. Вода и потоки грязи попыталась последовать за нами на богато украшенный плиткой пол, но Тримартин и Ритайо захлопнули дверь, хотя Ритайо пришлось упасть для этого на колени. Грязная вода билась о порог.

Комната сохранилась куда лучше, чем те, что я видела до этого. Все мы были ослеплены роскошью и краткой иллюзией безопасности после всего произошедшего. Полки из блестящего дерева хранили изысканные вазы и небольшие каменные статуи, украшенные причудливой резьбой, и серебряные украшения, потемневшие от времени. Узкая витая лестница вела наверх и скрывалась из виду. Каждая её ступенька была освещена полоской света. Содержимое комнаты, возможно, могло с лёгкостью обеспечить возвращение нашей компании хорошего расположения Сатрапа, хотя все предметы были непонятными и странными. Опли отогнул ковёр, очищая его от пыли, и яркие цвета снова заиграли. В течение нескольких секунд никто из нас не говорил ни слова. Когда Опли поднялся на ноги и встал перед нами, я ахнула. Он был одет в плащ, который переливался разными цветами при каждом движении. На лоб он нацепил украшение из соединённых металлических дисков, и они, казалось, светились собственным светом. Челли не осмелилась обнять его. Он моргнул, как сова, и Челли нерешительно спросила сына, узнаёт ли он её?

Он помедлил с ответом.

— Ты снилась мне однажды. — Затем обвёл взглядом комнату и взволнованно сказал: — Или, возможно, я бывал в твоих снах. Трудно сказать.

— Он слишком долго прикасался к чёрному камню, — прорычал Тримартин. — Этот камень пробуждает призраков и крадёт разум. Я видел мужчину два дня назад. Он сидел, прислонившись к чёрному камню головой, улыбался и жестикулировал так, словно рядом с ним были люди, но там никого не было.

Ритайо мрачно кивнул:

— Даже если не прикасаться к нему, он отбирает у человека всю волю, — а затем, скрепя сердце, добавил: — Возможно, уже слишком поздно, и мы не сможем вернуть Опли обратно. Но мы должны попробовать. Мы сами должны охранять наш разум как можно лучше, разговаривая друг с другом. И вывести отсюда детей так быстро, как только сможем.

Я понимала, что он имеет в виду. Опли подошёл к небольшому столику в углу. Серебряный чайник стоял рядом с крошечной серебряной чашечкой. Мы молча наблюдали, как он «налил» пустоту в чашку, а затем быстро осушил её. И вытер рот обратной стороной ладони, словно напиток был слишком крепким для него.

— Если мы собираемся идти, то должны идти сейчас, — сказал Ритайо. Ему не нужно было добавлять «пока ещё не поздно» — мы все думали об этом.

Но уже было слишком поздно. Вода просачивалась под дверь, и когда мужчины попытались открыть её, то не смогли. А затем все огни стали тускнеть и мрачно замерцали.

Давление грязи на дверь растёт, и я знаю, что дерево долго не выдержит. Буду краткой. Лестница привела нас в сплошную темноту, и факелы, которые мы прихватили с собой, не будут гореть долго. Опли впал в оцепенение, Карлмину не намного лучше. Он едва может отвечать тихим бормотанием. Мужчины понесли мальчиков, а Челли повела своих двух дочерей, я же несу факелы и припасы. Мы будем идти так далеко, как сможем, надеясь найти другой путь обратно к залу с драконом и женщиной.

День… Не знаю какой день Первый год Дождевых Чащоб

Мне пришлось написать так, потому что у нас нет ни малейшего понятия, который сегодня день. Мне кажется, прошли годы. Я всё время дрожу, но не уверена, от холода ли или от невозможности вспомнить, кто я есть. Кем я была. Мой разум разрывается между образами, и я могу увязнуть в них, если отвлекусь. И всё же я должна найти собственный способ и привести мысли в порядок, если хочу помочь остальным.

Только мы поднялись по лестнице, как погас последний лучик света. Тримартин храбро поднял наш факел, но тот едва освещал его голову и плечи в поглотившей нас тьме. Никогда ещё я не бывала в абсолютной темноте. Тримартин держал Опли за руку, и мальчик вынужден был следовать за ним. Позади них шел Ритайо, прижимающий к себе Карлмина, затем Челли, ведущая за собой дрожащий дочерей. Я шла последней, с заготовками для факелов, сделанных из расколотых стульев и драпировок. То, как мы поступили с мебелью, снова привело Опли в ярость. Он набросился на Ритайо и не желал останавливаться, пока тот с размаху не ударил его по лицу. Это ошеломило мальчика и испугало его мать и сестёр, но он стал послушным, если не сговорчивым.

Лестницы привели нас в комнату прислуги. Очевидно, благородные обитатели нижних комнат могли позвонить в колокольчик, и их слуги возникали перед ними, чтобы удовлетворить любое желание хозяина. Я разглядывала деревянные чаны, вероятно помещённые около столов для мытья посуды, пока Тримартин не увёл нас подальше. Отсюда был только один выход. Коридор, открывшийся перед нами, тонул в темноте в обоих направлениях.

Шум горящего факела казался нам слишком громким, единственным другим звуком была капающая вода. Я боялась этой тишины. Музыка и голоса призраков чудились где-то на её границе.

— Пламя горит ровно, — заметила Челли. — Никаких сквозняков.

Я даже не подумала об этом, но она была права.

— Это означает лишь то, что где-то между нами и выходом есть ещё одна дверь, — сказала я, сомневаясь в собственных словах. — Нам надо просто найти её и открыть.

— В какую сторону теперь идти? — спросил у нас Тримартин. Я молчала, потому что давно перестала ориентироваться.

— Туда, — предложила Челли. — Думаю, тот коридор ведёт в том же направлении, в каком мы пришли. Возможно, мы увидим что-нибудь знакомое, или свет приведёт нас обратно.

У меня не было лучшего предложения, поэтому я молча последовала за ними. Каждый в нашей группе держал кого-то за руку, спасаясь таким образом от влияния призраков на разум, а у меня в руках были только факелы. Мои друзья стали тенями между мной и дрожащим светом огня. Когда я смотрела вверх, этот свет слепил меня. Опустив взгляд, я видела танец теней под своими подошвами. Сначала хриплое дыхание, звук шагов и треск факела были единственными звуками, которые можно было разобрать. Потом, я стала слышать — или думать, что слышу — другие звуки: неравномерный стук водяных капель или шорох где-то вдалеке.

И музыка. Едва различимая, как разбавленные чернила, музыка, приглушённая толщиной камня и течением времени, но всё же, несомненно, существующая. Я была полна решимости последовать совету остальных, и игнорировать её. Чтобы сосредоточиться, я напевала старые джамелийские колыбельные. Только когда Челли прошипела мне «Кэриллион!», я поняла, что мои песни на самом деле быстро стали всего лишь отголоском преследующей нас музыки. Я перестала петь и закусила губу.

— Передай мне ещё один факел. Лучше мы зажжём новый, прежде чем этот потухнет окончательно. — Когда Тримартин произнёс эти слова, я поняла, что он обращается ко мне уже второй раз. Я молча шагнула вперёд, представив ему на выбор охапку наших импровизированных факелов. Он выбрал первые два, с шарфами, обмотанными вокруг ножек стола, но они даже не загорелись. Из чего бы ни сделаны были шарфы, они не поддавались огню. Третий факел представлял из себя подушку, привязанную к ножке стула. Он чадил, издавая ужасный запах, тем не менее у нас не было другого выхода, кроме как двигаться дальше. Огонь то и дело исчезал, и наш путь освещало лишь слабое тление. Тьма сильнее обступила нас, и из-за неприятного запаха у меня разболелась голова. Я плелась позади, и вдруг почувствовала сильное раздражение, вспоминая, как мягкая шерсть запутывалась в пальцах, когда я набивала эту подушку, пытаясь сделать её мягкой и прочной.

Ритайо вернул меня к реальности, с силой схватив за плечи, и передал мне всхлипывающего Карлмина.

— Возможно, тебе стоит понести своего сына какое-то время, — без упрёка сказал мне матрос, наклоняясь, чтобы собрать рассыпавшиеся факелы. Остальная часть группы в отдалении казалась лишь тенями, расцвеченными красными отблесками неуловимого огня. Я не могла не думать, что случилось бы со мной, если бы Ритайо не заметил моего отсутствия. Даже после нашего разговора, я всё ещё ощущала себя двумя разными людьми.

— Спасибо, — сказала я, сгорая от стыда.

— Всё в порядке, просто держись поближе, — ответил он.

Мы пошли дальше. Карлмин в моих руках помогал оставаться сосредоточенной. Спустя некотороевремя я поставила его на ноги и попросила идти рядом — думаю, так было лучше для него. Поддавшись воздействию призраков однажды, я стала более осмотрительной, тем не менее обрывочные сны, фантазии и отдалённые голоса преследовали нас, пока мы шли сквозь темноту с широко раскрытыми глазами. Казалось, мы шли бесконечно долго, всё время страдая от голода и жажды. Оставшаяся вода была горькой, но мы всё равно пили её очень экономно.

— Ненавижу этот город, — сказала я Карлмину. Его маленькая ладошка в моей руке была холодной, город забирал тепло наших тел.

— Он полон ловушек и капканов. Вся эта грязь вокруг может легко нас раздавить, а призраки пытаются свести нас с ума.

Я говорила больше сама с собою, нежели с ним. Я не ждала от него ответа, но он медленно произнёс:

— Город был построен не для того, чтобы быть мрачным и пустым.

— Возможно, и нет, но теперь он именно таков. И призраки тех, кто построил его, пытаются украсть наш разум.

Его угрюмый вид сказал больше, чем слова.

— Призраки? Они не призраки. И не воры.

— Но кто тогда? — спросила я, просто пытаясь его разговорить.

Он замолчал, и какое-то время я слышала только наши шаги и дыхание. Затем он сказал:

— Это не они. Это их искусство.

Сейчас искусство казалось мне далёким и бесполезным занятием. Однажды я использовала его, чтобы оправдать своё существование, теперь же считала чем-то вроде ничтожной попытки спрятаться от повседневной жизни. Это слово почти устыдило меня.

— Искусство, — повторил он, совсем не похожий в тот момент на маленького мальчика. — Искусство — это то, кем мы себя определяем и как объясняем себе, кто мы есть. В этом городе мы решили, что ежедневная жизнь людей и была их искусством. Из года в год земля сотрясалась всё сильнее, а бури были полны пыли и пепла. Мы прятались от этого, скрывая наши города и достраивая их под землей. И всё же мы не знали, что придёт время, когда мы не сможем одолеть саму землю. Некоторые захотели уйти, и мы позволили им. Никого не заставляли оставаться. Наши города были похоронены и жизни угасали, пока не остались лишь искры душ. Земля успокоилась ненадолго, и только дрожь почвы время от времени напоминала нам, что нашу жизнь могли отнять в любой момент. Многие из нас решили, что место, в котором мы жили на протяжении поколений, должно стать местом нашей гибели. Наши жизни, пусть и долгие, должны здесь оборваться, но не жизнь нашего города. Нет. Наш город будет жить и помнить нас. Помнить нас, и звать нас домой, когда кто-нибудь пробудит эхо, которое здесь хранится. Все мы остались здесь после смерти, со своими радостями и печалями… — он умолк в задумчивости.

Я похолодела:

— Магия, которая вернула призраков обратно?

— Не магия — искусство, — его голос прозвучал раздражённо.

Вдруг Ритайо неуверенно проговорил:

— Я продолжаю слышать голоса. Поговорите со мной, кто-нибудь.

Я накрыла своей рукой его ладонь.

— Я тоже слышу их, но у них джамелийский акцент.

С колотящимися сердцами наш маленький отряд поспешил на звук. На следующей развилке мы свернули направо, и голоса стали звучать яснее. Мы закричали, и они закричали в ответ. В темноте мы услышали торопливый звук шагов. Они благословили наш дымящийся красный факел: их факел сгорел полностью. Четверо молодых людей и две женщины из нашего лагеря спешили навстречу нашему свету. Они были напуганы, но не бросили награбленное. Мы были вне себя от радости, когда нашли их, но эта встреча не сулила надежды. Истории, которые они поведали нам, были одна мрачнее другой. Выход наружу заблокирован. Они были в комнате с женщиной и драконом, когда услышали, как что-то тяжёлое рухнуло этажом выше. Вскоре последовал больший обвал, и древесина подпорок стонала, ломаясь под тяжестью. Скрежет стал громче, огни в большом зале замерцали, а грязная вода потекла вниз по парадной лестнице. Они попытались сбежать, попытались подняться другой лестницей, но обнаружили, что потолок обрушился на неё и всё погребено под грязью.

В комнате с женщиной и драконом собралось не меньше пятидесяти охотников, многие прибежали туда уже после того, как услышали грохот. Едва свет потускнел и погас окончательно, все побежали в разные стороны и каждый искал спасения. Даже оказавшись перед опасностью очутиться в ловушке под землёй, взаимные подозрения в воровстве помешали им объединить усилия. Их история наполнила меня отчаяньем. Потерянные в темноте, они всё ещё держались за эти сокровища и с жадностью прижимали их к себе. Мне было противно стоять рядом с ними, и я сказала об этом. К моему удивлению, они робко согласились со мной. Потом мы просто стояли какое-то время в темноте, слушая, как сгорает наш факел, и задаваясь вопросом, что делать дальше.

Когда никто не заговорил, я спросила:

— Вы знаете обратную дорогу к комнате с драконом? — я надеялась, что говорю спокойно.

Один мужчина сказал, что знает.

— Тогда мы должны вернуться туда. И собрать столько людей, сколько сможем, а также собрать воедино всё, что мы знаем об этом лабиринте. Это наша единственная надежда найти выход наружу, прежде чем наши факелы погаснут. В противном случае мы будем бродить здесь, пока не умрём.

Ответом мне было молчаливое согласие. Молодой мужчина повёл нас обратно тем же путём, которым пришёл. Когда мы проходили мимо разграбленных комнат, мы искали что-нибудь, что может гореть. Вскоре шестеро из тех, кто присоединился к нам, должны были бросить награбленное и помочь нести больше дерева. Я думала, они лучше бросят нас, нежели свои сокровища, но они решили оставить всё в одной из комнат. Они отметили свое право на содержимое комнаты, написав мелом угрозу против посягательств от любых воров. Я не видела большей глупости и скорее бы обменяла каждую драгоценность, оставленную в городе, на возможность увидеть дневной свет ещё хоть раз. Мы двинулись дальше.

Наконец мы пришли к залу с женщиной и драконом. Благодаря эху мы знали, что она больше, чем можно увидеть в слабом свете факелов. Земля обрушилась на парадную лестницу. Небольшой костёр всё ещё тлел в центре комнаты у подножия дракона, и несколько несчастных собрались вокруг. Мы добавили топлива, чтобы разжечь пламя. Это заставило других присоединиться к нам, тогда мы закричали, чтобы собрать вместе всех, кто услышит. Вскоре у нашего маленького костра собралось около тридцати грязных и усталых людей. Пламя освещало бледные испуганные лица, похожие на маски. Большинство всё ещё сжимало награбленное и смотрело друг на друга подозрительно. Это пугало даже сильнее, чем медленно ползущий поток грязи с лестницы. Густой и широкий, он неумолимо стекал вниз, и я знала, что место нашего сбора не самое безопасное.

Из нас получилась жалкая компания. Некоторые были лордами и леди, а другие — карманниками и шлюхами, но в этом месте мы наконец стали равны и принимали друг друга по тому, кем стали — отчаявшимися людьми, зависимыми друг от друга. Все собрались у подножия дракона, Ритайо поднялся на хвост и сказал:

— Тихо! Послушайте!

Голоса стихли. Мы услышали треск нашего костра, а затем, на расстоянии, застонало дерево и камень, и грязная вода продолжала сочиться и стекать вниз. Это были ужасающие звуки, и я удивлялась, зачем он попросил нас слушать их. Когда он снова заговорил, его голос казался приятнее, потому что заглушил всё остальное.

— У нас нет времени, чтобы тратить его на беспокойство о краже или сокровищах. Наши жизни — это единственное, что мы надеемся вынести отсюда, и только если мы соберём воедино всё, что мы знаем, не потратим время напрасно, исследуя коридоры, которые никуда не ведут. Мы вместе?

После его слов наступила тишина. Затем, грозный бородатый мужчина заговорил:

— Мы с моими партнёрами обследовали коридоры за западной аркой. Мы изучали их в течение нескольких дней. Там нет никакой лестницы, ведущей наверх, а главный коридор заканчивается завалом.

Это была мрачная новость, но Ритайо не остановился на этом.

— Хорошо. Что у других?

Все беспокойно переглянулись.

Ритайо сурово продолжил:

— Вы всё ещё думаете о грабеже и секретах. Оставьте эти мысли — или останетесь здесь, с ними. Всё, чего я хочу, — это выбраться наружу. Сейчас же. Мы заинтересованы только в лестнице, ведущей наверх. Кто-нибудь встречал такую?

Наконец неохотно заговорил один человек:

— Были две арки на востоке, но… стена обвалилась, когда мы открыли дверь. Мы больше не можем добраться до них.

Наступило гробовое молчание, и свет костра стал казаться ещё более недолговечным.

Когда Ритайо снова заговорил, его голос был бесстрастным:

— Хорошо, это всё упрощает, нам же меньше искать. Понадобятся две большие поисковые группы, которые смогут разделиться на перекрестках. Каждая группа должна будет оставлять пометки по пути. Заходите в каждую открытую дверь в комнатах и всегда смотрите, нет ли лестниц, ведущих наверх — возможно они выведут нас наружу. Отмечайте каждый путь, которым вы прошли, так вы сможете вернуться обратно, — он прочистил горло. — Надеюсь, не нужно лишний раз предупреждать вас, что если дверь не открывается — оставьте её в покое.

— Заключим соглашение, и каждый, кто найдёт выход, должен будет рискнуть своей жизнью снова и вернуться за остальными. Те, кто останется, по этому соглашению будут пытаться сохранить горящий огонь, и если вам не удастся выйти наружу, вы всегда сможете вернуться сюда за огнём для очередной попытки. — Он внимательно оглядел все обращённые к нему лица.

— Поэтому каждый из нас оставит здесь все свои сокровища, которые он нашёл, чтобы они заставили любого, кто найдёт выход наружу, вернуться за остальными.

Я бы не осмелилась проверять их таким способом. Я поняла, что он сделал. Гора клада лишь даст надежду тем, кто решит остаться здесь и поддерживать огонь, а не станет поощрять любого, кто решит идти с нами и искать выход. Тем, кто хотел носить с собой свои сокровища, Ритайо сказал:

— Делайте так, но хорошо запомните, что вы выбираете. Никто из тех, кто решил остаться здесь, не предложит вам помощь. Если вы захотите вернуться и найти огонь, в то время как остальные уйдут, не надейтесь, что они вернутся за вами.

Трое мужчин, обременённых тяжёлой ношей, отошли в сторону и горячо заспорили друг с другом. Другие отошли и рассказывали остальным о соглашении. Эти люди уже пытались найти выход и согласились с условиями. Кто-то сказал, что, возможно, оставшаяся часть нашей команды сможет выкопать нам путь, чтобы освободить нас. Всеобщее молчание встретило эту мысль, пока мы считали, сколько шагов ведёт к нужному месту, и сколько грязи и земли лежит между нами и внешним миром. Больше об этом никто не говорил. Наконец, когда все согласились соблюдать план Ритайо, мы пересчитали друг друга и обнаружили, что всего нас пятьдесят два человека: усталые и потрёпанные мужчины, женщины и дети.

Мы разделились надвое. Мы отдали большую часть наших дров тем, кто сделал из них факелы. Прежде чем идти, мы помолились вместе, но я сомневалась, что Са мог услышать нас на такой глубине и так далеко от священной земли Джамелии. Я осталась с сыном, чтобы поддерживать огонь. По очереди мы совершали короткие походы в соседние комнаты, чтобы перетащить оттуда всё, что могло гореть. Искатели сокровищ уже сожгли почти всё, что годилось на топливо, но мы нашли обломки от столов и сгнившие лохмотья занавесок.

Почти все дети остались у огня. К моему сыну и детям Челли присоединились ещё четверо. Мы по очереди рассказывали истории или пели песни для них, пытаясь удержать их разум от призраков, которые подкрадывались тем ближе, чем слабее горел огонь. Дерево мы расходовали со всё возрастающей скупостью.

Несмотря на наши усилия, дети замолкали один за другим и ускользали во сны подземного города. Я трясла Карлмина и щипала его, но в глубине души не хотела его будить. По правде говоря, призраки захватили и мой разум, и далёкие разговоры на непонятном языке казались мне куда понятнее, нежели отчаянное бормотание других женщин. Я задремала, а потом проснулась, когда угасающий огонь напомнил мне о моих обязанностях.

— Возможно, оставить их умирать во сне — это добрый поступок, — сказала мне одна из женщин, пока мы толкали тяжёлый стол к огню. Она сделала глубокий вдох и добавила:

— Возможно, все мы должны вернуться к той стене из черного камня и прислониться к ней.

Идея была заманчивее, чем мне хотелось бы признавать. Челли вернулась из своего похода за деревом.

Идея была заманчивее, чем мне хотелось бы признавать. Челли вернулась из своего похода за деревом.

— Я думаю, мы сжигаем больше, чем приносим дров, — отметила она. — Я немного посижу с детьми. Посмотрите, что ещё можно найти, чтобы сжечь.

Так что я взяла её догорающий факел и отправилась на поиски дров. К тому времени, когда я вернулась со своими жалкими клочками, отколовшаяся группа одного из поисковых отрядов вернулась. Они быстро исчерпали свои возможности и запас факелов, и вернулись в надежде, что другим повезло больше.

Вскоре после этого вернулась вторая группа, и я почувствовала возрастающее уныние. Они привели с собой семнадцать других людей, которых нашли, пока блуждали в лабиринте. Эти люди были «владельцами» того сектора города. Они сказали, что несколько дней назад верхние ярусы обрушились. Все эти дни они изучали любые пути, которые вели вверх или вниз. Для дальнейших исследований нужно было больше факелов, чем мы могли собрать.

Источники дерева почти истощились, в разграбленных комнатах больше не оставалось мебели, которую можно было бы использовать на факелы. Голод и жажда мучили всех. Если наш огонь погаснет, мы погрузимся в полную темноту. Когда я позволяю себе думать об этом, моё сердце начинает испуганно трепетать, и я впадаю в оцепенение. В свете костра трудно бороться с витающим вокруг городским «искусством». Погружённая в темноту, я быстро уступлю ему.

Я была не единственной, кто понял это. В молчании мы позволили огню догорать. Поток грязи стекал по главной лестнице, принося с собой сырость и холодный воздух. Люди искали друг друга не столько ради общения, сколько ради тепла. Я боялась первого прикосновения воды к моим ногам и задавалась вопросом, что сломает меня раньше — сплошная тьма или поток грязи.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем вернулась третья группа. Они нашли три лестницы, ведущие наверх. Все три были завалены и не давали возможности попасть на поверхность. И чем дальше, тем разрушенней становился коридор. Вскоре пришлось шлёпать по мелким лужам, почувствовался усилившийся запах земли. Когда факелы почти догорели, а вода стала холоднее и дошла уже до колен, они вернулись. Ритайо и Тримартин были членами этой группы. Я была эгоистично рада, что они снова рядом, пусть это и означало, что нам почти не на что надеяться.

Ритайо хотел разбудить Карлмина, но я спросила его:

— Зачем? Чтобы он смотрел в темноту и боялся? Пусть он спит, Ритайо. Кажется, ему даже снятся хорошие сны. Если бы я могла вынести его на солнечный свет снова, я бы разбудила его и попыталась вернуть обратно. А пока пусть его оставят в покое, — я села и Ритайо обнял меня, а я молча думала о Петрасе и моём бывшем муже — Джетане. Что ж, он принял хотя бы одно мудрое решение в жизни. Я чувствовала странную благодарность к нему за то, что он не позволил мне загубить жизни обоих наших сыновей. Надеюсь, что он и Петрас достигнут берега благополучно и, так или иначе, вернутся в Джамелию. По крайней мере, хоть один из наших детей сможет стать взрослым.

Мы ждали последнюю группу, и наши надежды сгорали так же быстро, как и наши дрова. Людям приходилось уходить всё дальше и дальше за топливом.

Наконец, Ритайо снова повысил голос:

— Либо они всё еще изучают дорогу, в надежде найти путь наружу, либо они нашли и боятся вернуться. В любом случае, мы ничего не выиграем, если останемся здесь. Лучше отправимся следом за их знаками, пока у нас ещё есть свет, чтобы увидеть их. Либо мы найдём ту же дорогу к выходу, либо все вместе умрём.

Каждый взял по куску дерева. Большей глупостью некоторых было собрать сокровища и тоже взять с собой. Никого не упрекали за это, хотя многие горько рассмеялись этой жадности. Ритайо без слов взял Карлмина. Меня тронуло то, что мой сын был ему дороже сокровищ. По правде говоря, я ослабла из-за голода, и не знала, смогу ли нести своего мальчика. Я только знала, что не оставлю его здесь. Тримартин перекинул Опли через плечо, тот был мягкий, словно утопленник. Утонувший в искусстве, — подумала я про себя. Утонувший в воспоминаниях о городе.

Одна из дочерей Челли, Пьет, всё ещё боролась со сном. Она спотыкаясь шла за матерью. Молодой человек по имени Стеррен предложил понести Ликею, и Челли расплакалась от благодарности.

И мы поплелись вперёд. У нас был один факел в начале процессии и один в хвосте, чтобы никто больше не мог пасть жертвой очарования города. Я шла в середине, и тьма, казалось, улавливала все мои чувства. Об этой бесконечной ходьбе можно мало что сказать. Мы не делали привалы, огонь съедал факелы с поражающей скоростью. Вокруг было темно и влажно, нас мучили голод и жажда, и утомлённые люди шагали со всех сторон. Я не могла увидеть зал, через который мы шли, только пятна света впереди и сзади. Понемногу, я передавала заготовки факелов тем, кто нёс свет. Последний раз я предложила факел, когда мы двигались мимо блестящей стены из черного камня с серебряными прожилками. Она была искусно украшена силуэтами людей. Ведомая любопытством, я протянула руку, чтобы коснуться одного, и даже не поняла, как Ритайо оказался рядом. Он поймал меня за запястье, прежде чем я коснулась силуэта.

— Не надо, — предупредил он меня. — Я задел такой однажды. Они прыгнут тебе в разум, если ты коснешься их. Не надо.

Мы следовали за отметинами пропавшей группы. Они отмечали тупики и рисовали стрелки, если продвигались дальше, так что мы продолжали идти и надеяться. Затем, к нашему ужасу, мы встретили их.

Они сгрудились в середине коридора. Факелы погасли, и они остановились там, парализованные сплошной темнотой, не в состоянии ни продолжить, ни вернуться. Некоторые из них были без чувств, другие заскулили от радости при виде нас и нашей группы, будто сама жизнь вернулась к ним.

— Вы нашли путь наружу? — спросили они нас, словно забыли, что это они ушли на поиски. Когда они, наконец, поняли, что были нашей последней надеждой, казалось, жизнь оставила их.

— Коридор тянется и тянется, — сказали они. — Но мы ещё не нашли ни одного пути наверх. Комнаты, в которые мы могли попасть, были без окон. Мы думаем, что эта часть города всегда была под землей.

Мрачные слова. Бесполезно останавливаться на них.

Так что мы двинулись дальше все вместе. Мы столкнулись с несколькими развилками, так что свой выбор делали почти всегда случайно. Нам больше не были нужны факелы, чтобы исследовать каждый путь. На каждом перекрестке мужчины, шедшие во главе, обсуждали, а затем выбирали дорогу. А мы шли следом, но каждый должен был задаваться вопросом, не сделали ли они роковую ошибку. Не удаляемся ли мы от пути к свету и воздуху? Мы отказались от факела в конце процессии и взялись за руки. Но даже так запасы дерева исчерпались слишком быстро, и у нас осталось сначала три, а потом два факела. Женщина упала на колени, когда зажгли последний факел. Он горел не очень ярко или, возможно, страх перед темнотой был так в нас силен, что и этого пламени нам было недостаточно. Я поняла, что мы все столпились вокруг факелоносца. Коридор стал шире, а потолок — выше. Время от времени свет факелов выхватывал серебряные силуэты или серебристые прожилки на отполированной стене из камня, и они до сих пор манили меня. Тем не менее мы безнадежно продолжали идти, измученные голодом, жаждой и — ещё больше — ношей. Мы не могли путешествовать быстро, но мы также и не знали, есть ли у нашего путешествия другой исход, кроме смерти.

Заблудшие призраки города снова преследовали меня. Искушение поддаться, оставить свою жалкую жизнь и погрузиться в воспоминания, всё возрастало. Обрывки их музыки, разговоров были слышны на расстоянии, мне даже казалось, что я могу почувствовать странные ароматы — и всё это искушало меня. Но разве не об этом Джетан всегда меня предупреждал? Что если я не возьму под усиленный контроль свою жизнь, я погружусь в своё искусство и оно поглотит меня? Но было так трудно устоять, оно затягивало меня, как рыбак — рыбу. И оно знало, что рыба клюнула, но выжидало, когда тьма окружит меня полностью.

Факелы догорали с каждым нашим шагом. Каждый шаг, который мы делали, мог быть в неправильном направлении. Проход расширился и привёл нас в холл, и я больше не могла видеть блестящие чёрные стены, но чувствовала, что они взывают к нам. Мы прошли фонтан, окружённый камнями. Напрасно мы искали что-нибудь, что могло заменить наши факелы. Древний народ построил всё на века — из камня, металла и обожжённой глины. Я знала, что все эти комнаты были не просто хранилищем или складом. Они верили, что всегда смогут жить здесь, что вода в фонтанах всегда будет танцевать в лучах света. Это было так же очевидно, как и моё собственное имя. Как и я, они глупо верили, что смогут жить вечно благодаря своему искусству. Теперь же от них осталась лишь маленькая часть.

И в какой-то момент я поняла, какое решение приму. Оно пришло ко мне так ясно, что я не вполне уверена, было ли оно моим собственным. Возможно, некий давно мёртвый художник протянул руку и потащил меня за рукав, умоляя, чтобы его услышали в последний раз, прежде чем мы останемся в темноте и тишине, окружившей город.

Я положила свою ладонь на руку Ритайо.

— Я собираюсь подойти к стене, — просто сказала я. К его чести, он сразу понял, что я имела в виду.

— Ты оставляешь нас? — спросил он жалобно. — Не только меня, но и маленького Карлмина? Ты позволишь себе утонуть в видениях и оставишь меня наедине со смертью?

Я встала на цыпочки и поцеловала его щёку, покрытую щетиной, и быстро прижалась губами к пушистой голове своего сына.

— Я не увязну, — пообещала я ему. Неожиданно это оказалось очень простым. — Я знаю, как плавать в тех водах. Я плавала в них с рождения, и словно рыба, я буду следовать за ними к источнику. А ты пойдёшь следом за мной. Все вы.

— Кариллион, я не понимаю. Ты с ума сошла?

— Нет. Но я не могу объяснить. Просто следуй за мной, и доверься мне, как я последовала за тобой, когда шла по ветке дерева. Я почувствую дорогу, я вас не подведу.

Затем я совершила самую скандальную вещь в своей жизни. Я взялась за свои юбки, наполовину оборванные, и разорвала их, оставшись только в панталонах. Я скомкала их и сунула на его трясущиеся руки. Вокруг нас остановились другие и из темноты наблюдали за моим странным поведением.

— Это для факела. Немного, но на некоторое время хватит, чтобы поддержать огонь. Иди за мной.

— Ты будешь разгуливать перед нами почти обнажённая? — в ужасе спросил он, будто это было главной причиной для беспокойства.

Я улыбнулась.

— Пока горит моя юбка, никто не заметит наготу той, что подарила всем свет. И когда она сгорит, всё спрячет темнота. В этом смысл искусства.

Когда я ушла в сторону, темнота поглотила всё. Я слышала, как он кричит, чтобы факелоносец остановился, и я услышала, как другие сказали, будто я потеряла рассудок. Но мне казалось, что я наконец-то погрузилась в реку, которую так томительно искала и жаждала всю свою жизнь. Я свободно подошла к городской стене, открыв свой ум и сердце этому искусству, и, коснувшись камня, оказалась среди сплетников, торговцев и музыкантов.

Это была рыночная площадь. Когда я коснулась камня, жизнь заискрилась вокруг меня. Вдруг мой разум увидел свет там, где не могли его увидеть глаза, и я почувствовала запах жарящейся речной рыбы. Увидела дымящиеся мангалы и маленькие шпажки с медовыми фруктами на блюде разносчика. Покрытые глазурью ящерицы курились на мангале. Дети сновали вокруг. Люди разгуливали по улицам, разодетые в блестящие ткани, которые переливались разными цветами при каждом шаге. И эти люди так подходили этому величественному городу! Некоторые могли быть джамелийцами, но среди них было много других, высоких и тонких, с чешуёй как у рыбы, или кожей, бронзовой, как полированный металл. Их глаза блестели: золотом, серебром или медью. Простые люди расступались перед ними, но не с холодным уважением, а с радостью. Торговцы выходили из-за прилавков и предлагали им свой лучший товар, дети цеплялись за ноги своих матерей и таращились на них, чтобы увидеть, как королевская знать проходит мимо. Ради такого, думаю, они и вправду бросили бы все свои игры.

Сделав усилие, я отвела взгляд и мысли от великолепного зрелища. Я нащупала свое воспоминание о том, кто я и где я действительно нахожусь. Я потащила Карлмина и Ритайо в своё сознание, а затем огляделась вокруг себя. Вверх, к небу, — сказала я себе. Наверх и наружу, на воздух. Голубое небо. Деревья.

Пальцы слегка касались стены, когда я продвигалась дальше.

Искусство — в погружении, а лучшее искусство — в полном погружении. Ритайо был прав. Река стремилась поглотить меня, но Карлмин тоже был прав. Не было никакой злобы в этом, только слияние, к которому так стремится искусство. И я была художником, который, подобно древним волшебникам, держит голову над водой даже в самом сильном потоке.

Тем не менее цепляться сразу за оба мира было трудно. Наверх и наружу. Я не могла сказать, последовали ли мои спутники за мной или бросили, посчитав безумной. Уверена, Ритайо не бросил.

Я верила, что он пошёл следом, неся моего сына на руках. Потом, спустя мгновение, помнить их имена стало слишком сложно. Таких имён не было в городе, не было таких людей. Они никогда не существовали здесь, а я была жителем этого города.

Я шагала по переполненной рыночной площади. Вокруг меня люди продавали и покупали экзотические и увлекательные товары. Цвета, звуки, даже запахи — всё это искушало меня остаться здесь сильнее, но «наверх и наружу» было единственным, за что я цеплялась сейчас.

Это были не просто люди, которые нежно любили мир снаружи. Здесь они построили улей, большей частью оказавшийся под землей, освещённый и тёплый, чистый и защищавший от ветров, ураганов и дождей. Они принесли внутрь тех существ, которые появлялись перед ними, цветущие деревья и певчих птичек в клетках, а также небольших ящериц, сверкающих на горшках с кустарником. Рыба взметнулась и тотчас исчезла в фонтане, но собака не залаяла, не пролетела птица над головой. Не допускалось ничего, что создало бы беспорядок. Всё было упорядоченным и контролируемым, за исключением людей в ярких одеждах, которые кричали, смеялись и свистели на этих ровных улицах.

«Наверх и наружу», — сказала я им. Они не услышали меня, конечно. Их разговоры бесполезно жужжали вокруг, и я начала понимать язык, но вещи, о которых шла речь, совсем не волновали меня. Что я могла сказать о политике королевы, которой уже тысячу лет как нет, для общества, где громко сплетничают о свадьбах и тайных делах? «Наверх и наружу», — выдохнула я, и медленно, очень медленно, воспоминания, которые я искала, начали возникать передо мной. В этом городе были люди, которые владели искусством приближаться к небу. Существовала башня, обсерватория. Она возвышалась над речной дымкой в туманные ночи, и умные мужчины и женщины могли изучать звёзды и предсказывать, какой эффект те окажут на людей. Я сосредоточила свой разум на этом и вскоре «вспомнила», где находилась башня. Благослови нас всех Са, она была недалеко от рыночной площади.

Я остановилась лишь однажды, потому что, пусть глаза и видели впереди освещённый путь, руки нащупывали шершавый камень и просачивающуюся через него воду. Кто-то кричал мне в ухо и пытался удержать мои руки. Смутно я вспомнила о другой жизни. Как странно было открывать глаза, видеть Ритайо, державшего меня за руки. Вокруг была темнота, я слышала, как люди всхлипывали или бормотали в отчаянии, что они последуют во сне к смерти. Я ничего не могла разглядеть вокруг и понятия не имела, сколько прошло времени, но вдруг почувствовала мучительную жажду. Рука Ритайо по-прежнему держала меня, и я поняла, что все люди доверчиво взялись за руки и последовали за мной.

Я прохрипела им:

— Не сдавайтесь. Я знаю дорогу, следуйте за мной.

Позже, Ритайо скажет мне, что слова, произнесённые тогда, были на языке, которого мы не знали, но мой решительный крик заставил его поверить. Я закрыла глаза, и город вокруг снова наполнился жизнью. Другой путь, должен быть другой путь к обсерватории. Я повернула обратно к заполненным коридорам, но теперь, когда я проходила мимо, фонтаны дразнили меня воспоминаниями о воде. Тени вкусных запахов витали в воздухе, заставляя мой живот сжиматься. Но желание попасть «наверх и наружу» было сильнее, и я шла дальше. Моё тело двигалось само по себе, так что я начала опасаться, как бы у него не закончились силы. В другом мире мой язык облизывал губы, а живот болел от голода, но здесь я передвигалась по городу, словно погрузившись в него. Теперь я уже понимала все слова, звучащие вокруг, чувствовала запах знакомой еды, даже знала все слова у песен, которые пел менестрель на углу. Я была дома, и город, как и искусство, наполнял меня, я чувствовала свою принадлежность так, как никогда не чувствовала в Джамелии.

Я нашла другую лестницу, ведущую к обсерватории и предназначенную для слуг и уборщиков. Наверху лестницы стояла скромная кушетка и поднос с бокалами для дворян, которые пожелали бы утолить жажду, глядя на звезды. Скромная деревянная дверь распахнулась под моими пальцами. Я услышала вздох позади, а затем кто-то закричал от счастья и благодарности. Это заставило меня открыть глаза.

Дневной свет, слабый и неверный, окутал нас. Винтовая лестница была деревянной и хрупкой, но я решила довериться ей.

— Наверх и наружу, — сказала я своим спутникам, ставя ногу на первую ступеньку. Мне пришлось побороться, чтобы вспомнить привычные слова и громко произнести их.

— Наверх и наружу, — и они последовали за мной.

Пока мы поднимались, свет становился ярче, и мы заморгали, как кроты. Когда я наконец добралась до каменной комнаты на верхнем этаже, я улыбнулась так, что разлепила свои сухие губы.

Панели с толстыми стеклами пошли трещинами; лианы проросли сквозь них и обвились вокруг оставленных тут вещей. Свет, поникающий сквозь окна, был зеленоватым и очень слабым, но это был свет. Лианы стали нашей лестницей к свободе. Многие всхлипывали и вытирали слёзы, пока мы совершали последнее болезненное восхождение. Ошеломленные люди и бессознательные дети поднялись и пошли прочь от башни. Я взяла Карлмина на руки и подставила его свету и свежему воздуху.

Нас ждали дождевые цветы, как если бы Са хотел, чтобы мы выжили здесь — цветов было достаточно для каждого, чтобы смочить губы и собраться с чувствами. Ветер казался холодным, а мы радостно смеялись, дрожа от этого холода. Мы стояли на вершине здания, которое было когда-то обсерваторией, и я с любовью смотрела на землю, всё ещё помня её прошлое. Моя прекрасная и широкая долина сейчас превратилась в болото, но она всё ещё была моей. Башня была раньше такой высокой, что, осев, создала островок твёрдой и сухой земли. Не слишком сухой, но после долгих месяцев в болоте, она казалась даром небес. С вершины мы могли наблюдать за медленно несущей свои воды рекой, и солнечными лучами, сияющими на мелководье. Мой дом изменился, но это всё ещё был мой дом.

Мы покинули комнату с драконом живыми и невредимыми. Город проглотил нас, забрал и переварил, а затем отпустил, изменив по своему пониманию. Мы нашли место, где почва оказалась выше и тверже. Неподалеку растёт множество высоких разветвлённых деревьев, на которых мы сможем построить новый город. Здесь есть пища, в изобилии дарованная нам Дождевыми Чащобами. Разросшиеся лианы обвили стволы деревьев с тяжёлыми, мясистыми фруктами. Я вспомнила, что точно такие же плоды продавали в лавках моего города. Мы насытимся. На данный момент, у нас есть всё, что нужно, чтобы пережить ночь. Завтра наступит скоро, и мы подумаем, что нам делать дальше.

Седьмой день Света и Воздуха Первый год Дождевых Чащоб

Нам потребовалось целых шесть дней, чтобы найти дорогу в старый лагерь. Время среди света и воздуха почти излечило наши раны, хотя дети всё ещё выглядят отстранёнными. Не думаю, что я одинока в своих ярких видениях о жизни города. Но теперь я приветствую их.

Эти места сильно изменилась с тех пор — раньше серебряная река рассекала твёрдую землю. Но и тогда почва время от времени дрожала, а река становилась ядовитой. Теперь же луга и пахотные поля заросли деревьями, но я всё же многое узнаю. Я знаю также, какие из деревьев можно использовать для строительства, какие листья хороши в качестве приятного чая, какие могут дать бумагу и ткань, и ещё много других вещей. Мы выживем здесь. Эта жизнь не будет лёгкой или роскошной, но если мы примем дары земли, то ни в чём не будем знать недостатка.

И это хорошо. Я нашла свой древесный город практически пустым. После обвала, который запер нас под землёй, большинство людей решило, что мы все либо погибли, либо сбежали. Те, кто ушёл, взяли лишь незначительную часть сокровищ, собранных на платформах. Осталось только несколько человек, но Марти, её муж и их сын были среди них. Марти разрыдалась от радости, увидев меня живой.

Когда я рассердилась на то, что их просто бросили здесь, она рассудительно ответила — они пообещали вернуться и обязательно вернутся за своими сокровищами, если смогут.

Что же касается меня, я нашла своё собственное сокровище. Петрас всё-таки остался здесь. Джетан, человек с камнем вместо сердца, ушёл один, когда Петрас в последний момент изменил решение и заявил, что будет ждать здесь, пока его мать не вернётся. Я рада, что он дождался меня.

Я все еще не понимала, почему Марти и её муж остались, пока не увидела причину у неё на руках. Их ребёнок родился, и они будут жить здесь ради него. Это здоровый и подвижный младенец, но покрыт чешуёй, похожей на змеиную. В Джамелии его считали бы уродом. Он принадлежит Дождевым Чащобам.

Как и все мы теперь.

Оглавление

День седьмой рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День десятый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День пятнадцатый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать четвертый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать седьмой рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать девятый рыбной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День седьмой пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День восемнадцатый пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать второй пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать четвертый пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать седьмой пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать девятый пахотной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День второй всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День восьмой всходной луны (Я так думаю. Марти Дюпарж говорит, что девятый.) Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двенадцатый или тринадцатый всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День четырнадцатый или пятнадцатый всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День девятнадцатый или двадцатый всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать шестой всходной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День первый хлебной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День шестнадцатый хлебной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двадцать четвертый хлебной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День пятый или шестой молельной луны Год четырнадцатый правления благороднейшего и блистательного сатрапа Эсклепиуса

День двенадцатый или тринадцатый молельной луны Год четырнадцатый сатрапа Эсклепиуса

День семнадцатый или восемнадцатый молельной луны Год четырнадцатый сатрапа Эсклепиуса

День шестой или седьмой золотой луны Год четырнадцатый сатрапа Эсклепиуса

Седьмой или восьмой день золотой луны Четырнадцатый год правления Сатрапа Эсклепиуса

День восьмой или девятый золотой луны Четырнадцатый год правления Сатрапа Эсклепиуса

Пятый день Города Первый год Дождевых Чащоб

Восьмой день Города Первый Год Дождевых Чащоб

Девятый день Города, как я думаю Первый год Дождевых Чащоб

День… Не знаю какой день Первый год Дождевых Чащоб

Седьмой день Света и Воздуха Первый год Дождевых Чащоб