оттесняется на задний план? Второй вопрос, над которым я не мог не призадуматься, — о переживании времени, носителем и владыкой коего в ту эпоху считали государя, так что его смерть, как я полагаю, воспринималась подданными, всем обществом, как «конец времен», как апокалиптическое завершение жизни рода человеческого. Такая гипотеза подтверждается сообщениями северных саг о скандинавских конунгах, жизнь и смерть которых связывались современниками с благополучием социума.
Таким образом, на излете своей научной деятельности мне приходится вновь возвращаться к темам, которые я начал разрабатывать несколько десятков лет тому назад. Все же, я надеюсь, речь идет не просто о возвращении к прежнему, а о попытках раскрыть новые стороны в содержании старых проблем — концепта феодализма, восприятия времени, понятия личности. Эти проблемы поистине неисчерпаемы, и от уменья исследователя зависит, насколько глубоко он проникает в тайны исторических источников.
* * *
Но возвратимся к «Истории историка». Как уже было упомянуто, я изложил ее содержание в серии лекций, прочитанных в семинаре. Этому способу повествования присуща известная спонтанность, но вместе с тем я не мог не заметить, что подвергаю свой рассказ определенной цензуре: не все из задуманного излагается вполне свободно, и кое — какие острые факты и ситуации мною замалчиваются. В одних случаях эти купюры продиктованы нежеланием задеть упоминаемых в рассказе лиц, в других — стремлением избежать извлечения «скелета из шкафа».
Когда перечитываешь записанное, то вспоминаются все новые факты и положения, но, по здравому размыщлению, я решил не делать никаких добавлений в тексте. О том, что мне казалось важным, я поведал по возможности объективно, раздувать же свою научную автобиографию, по — моему, незачем.
Пожалуй, главное, о чем я по большей части умолчал, — это рассказ о друзьях и знакомых. Этот сюжет едва ли мог бы быть легко вплетен в ткань моего повествования, в центре которого остаются «бои за историю». К старости я потерял многих друзей. «Иных уж нет, а те далече». В моей записной книжке немало номеров телефонов, по которым уже некому звонить. Но дело не только в уходе из жизни друзей и коллег. Отношения с рядом лиц, длившиеся многие годы, прекратились, а горечь и досада остались, и здесь, пожалуй, не место говорить об этих разрывах. Решись я на подобные откровения, в «Истории историка» появилось бы немало желчи. А этого я хотел избежать. Ведь и без того читатель, вероятно, уже имел возможность убедиться, что автор наделен нелегким характером. Впрочем, я не исключаю того, что, если судьба дарует мне еще силы и время, я зафиксирую свою historia arcana и в ней кое кому не поздоровится.
Возвращаясь к главному, я считаю нужным вновь подчеркнуть: необходимо сохранить память о потрясениях, пережитых нашей наукой и ее носителями. Совсем недавно, уже после того как я продиктовал свои мемуары, вышла в свет книга Е. В. Гутновой «Пережитое». Я был настолько поражен тенденциозностью и неискренностью ее воспоминаний, что опубликовал подробный их разбор («Историк среди руин». Средние века. Вып. 63. — М., 2002). Однако нет гарантий того, что и впредь наш читатель не столкнется с «кривыми» версиями истории отечественной исторической науки. Поэтому, завершая этот затянувшийся postscriptum, я призываю моих сверстников, сохранивших честную память о том, что нам довелось испытать, передать свой жизненный опыт новым поколениям историков.
Сентябрь 2003
(обратно)
