Фаликов Илья Зиновьевич родился в 1942 году во Владивостоке. По образованию филолог. Поэт (десять книг лирики), эссеист, критик, романист. В “Новом мире” печатается с 1971 года. Живет в Москве. Пользуясь случаем, сердечно поздравляем нашего автора с юбилеем.* * *Обидчивости маловато.Ну, не тяну.Холодного ума палата,изба да хатана всю страну.Ну никого, куда ни выдь.Отпеть? Отвыть?Была обида, да пропала.Тайга пустеет после пала.Закон — тайга.Душа не стала после балаискать врага.Пришла хорошая погода,не до обид.Рекорд 27-го годав Москве побит.Тринадцать градусов теплаплюс ноль четыре.Москва растаянно стеклас граненого стекла бутыли.Забудь упреки и уколы,всем тяжело.На окнах музыкальной школырастрескивается стекло.Там, брат по крови,поет над розой соловей,и в черной шапочке по бровив округе множится злодей.А я стою посредь бульвара,где Гоголь в воздухе висит,и девушка, ему не пара,наносит облаку визит.По-видимому, не без дозыона ему приносит розы,а розы смотрятся скорейкварталом красных фонарей.Ну, вот мы и достигли, морда,температурного рекорда.Да кенигсбергским коньякомзалить бы, Ваня,пространство, где ползешь пешком,с тугим мешкомпустых переживаний.* * *Тучу кромешную с площади сдуло, пусто на площади — лишьты, из породы вошедших со стулом, в голом пространстве стоишь.Площадь? Лепешка, собачья плацента, сброшенная на ходу,плоская крыша торгового центра в огнеопасном аду.Дует и воет, и вьется поземка, и не осталось следаот запланированного потомка, и разбежались стада.Были дома — за громадой громада рухнули, стали дырой.Слава те господи, нет и не надо площади как таковой.Твой просвещенный избранник, невеста, вдруг не сумел усидеть,со своего перегретого места канув топориком в Сеть.Шутки истории столь искрометны, кто-то чего-то раздул,пропиты плотницкие инструменты — чем ремонтировать стул?Чем ты опять нагрузилась, подружка, что ты тут делаешь, мать?Вьется поземка, древесная стружка стелется, — трудно стоять.YersterdayОткосил от армии — спрятался в сельце.Слушал шорох дерева, сидя на крыльце.Небо урожайное, золотая рожь,трех шестерок не было, трех семерок тож.Церковь опустелая мохом поросла,а невеста белая с облака сошла.Не ударил колокол, и на куполане садились соколы, не было орла.Были брови ласточкой, белое лицо.Брачной ночью сделалось тихое сельцо.Третьих лишних не было, из-за синих горне гремел русалочий уссурийский хор.Шум большого города по небу не шел.Пел высоким голосом ливерпулец Пол.Лотос рос на озере свадебным венком.Оглашал окраину хриплый военком,облака облаивал, защищал Вьетнам —откликались шарики по глухим дворам.Евтушенко бодрствовал, на передовойАллен Гинсберг встряхивал буйной бородой,Рэмбо не бездействовал с грустью на лице —я сидел под деревом на своем крыльце.Колокол не вкалывал, колокол не вол,зимнего и летнего не было Никол, —джунглями таежными мимо ливня пульнас водила молодость в город Ливерпуль.На восходе солнечном, выхлебав закат,поправлял здоровьице весь военкомат.Кантилена“Un Marito per Anna Zaccheo” (“Дайте мужа Анне Дзаккео”), в советском прокате “Утраченные грезы”, режиссер Джузеппе Де Сантис, 1953Мандолина, мандолина, — мучается Аннатем, что вся она невинна, всем она желанна.Ах, она не виновата в том, что мы пахали,что у каждого юнната вены разбухали.В кинозал, глаза протерши, копия скелетамимо юбки билетерши юркнет без билета.По весне живые мощи сохнут о высоком,ствол березы, тоже тощий, истекает соком.Камень вроде занавески прячет сцену драки,а над камнем пляшут бески[1], белые во мраке.И с солдатами матросы в припортовом скверебляхами решат вопросы на своем примере.Грохот пенного прибоя и сердцебиенье,школьный тренинг мордобоя, кол за поведенье.Всем на свете, мандолина, птице ли, скоту ли,дан фонтан адреналина, пять по физкультуре.Рыбозаводской поселокпышнотелых телок.Ноет сердце, кантилена, каменный осколок.Эти девки, эти тетки сами с голосами,и курсанты мореходки машут палашами.Круглый год идет