вошью.
2011«Кировская» Серый мрамор «Кировского» метро,Магазин Перлова с китайской вазой,Глаз небесный, подмигивающий хитроИ пленяющий правдой голубоглазой.Поверну на Сретенку, по путиРаскурю «Дукат» свой на перекрестке,Никуда отсюда мне не уйти,Потому что слушаю отголоски —Отголоски лет, отголоски слов,Отголоски комнаты на Мясницкой,Отголоски пламенных вечеров,Отголоски снов на постели низкой,Отголоски жизни, ушедшей внизИ поднявшей голову напоследок,Из-под ног уходит, скользит карниз,Точно прыгнувший из окошка предок.ГУМБеспощадное время ушло, я вернулся сюда,Ничего-ничего, все осталось, блестит, как слюда,Жирной кожей и смальтой, углеродом, тяжелой казной,В переходах стоит необузданный зной.Черезмерные полки, матерьяльный, невидимый склад,Габардин, крепдешин, на котором не виден и скальд,Написал: ты измерен и взвешен, конец…В оружейном отделе новый «магнум» и меч-кладенец.Рассыпался фонтан, упадая на лица слезой,В похоронном бюро пахло прахом, водою лесной,Стоверстовая очередь из отдела вела в мавзолей,Чтобы было стоять безнадежней, верней, веселей,По отчаянным дням здесь пехота несла караул,Счетревенный портрет состоял из прикладов и дул,Выдавали брикеты крем-брюле, эскимо,На постельном белье пробегало живое кино,В новогоднюю ночь торговал слюдяной Дед Мороз,На румянце щеки шевелилась гирлянда волос.И товары на линиях били притоп и прихлоп,И в единые руки поступали, что пиво, взахлеб.Ты меня не узнал, как не знают подпольную мышь,Ты затих, отшумел, проспиртованной песни камыш,Под алмазной нарезкой, под амброй и лайкой, буржуй,Я целую твой венчик, прощальный прими поцелуй.Никогда и всегда ты предстанешь на фоне Кремля,Чеком с пеной нолей, как надменный отлив, шевеля,Вспоминаю в бессоннице бедность подвалов и душ,Как стоит над могилой Дездемоной задушенный муж.2012Дом архитекторов Памяти отцаГде Штакеншнейдер выстроил дворец,На Герцена (теперь опять Морская),Меня туда водил еще отецВ год довоенный, за собой таская.В сорок шестом я сам туда ходил,В кружок, где развлекались акварелью,Но никого вокруг не восхитил,И посейчас я чувствую похмелье.«Эклектика», — сказал искусствовед,Когда спросил я через много лет,А он махнул рукою безнадежно.Эклектика… Ну как это возможно?Ведь мой отец погиб в сорок втором,А я мешал здесь охру и краплаки,И это был не просто детский дом,А способ жизни на сырой бумаге.Отец и сам неплохо рисовал,И на меня надеялся, быть может,Но если я войду в тот самый зал,То догадаюсь, что меня тревожит,Ведь я не сделал то, что он велел,Что завещал, — искусство для искусства.Мой бедный дар обрушился в раздел,Где все так своевольно и не густо.Теперь здесь ресторан, голландский клуб,И только по краям — архитектура,Но, расспросив, меня пускают вглубь,Быть может, узнают, но как-то хмуро.Эклектика! Но не согласен я,Досада быть эклектикой не может,Печаль отца, потемки осеня,Карает сына, узнает и гложет.* * *Пасмурно. Серый цвет.Вянущий лист.Садик переодетВ желтое, как артист.День или два. ПотомГолых веток позор,Под широким зонтомВходит сам режиссер.Здравствуй. А вот и я.Кончено, не скули,А в лоскутах шматьяСпрятаны все рубли.Переоденься. ЛожисьВместе со мной на дно.Смерть — это тоже жизнь.Вобщем, всё заодно.2012ПолуостровВиктору ГофмануПолуостров, похожий на череп,На расколотый грецкий орех,Виночерпий в овечьем меху,Ублажающий всех,Ботанический короб на лаве,Остывший вулкан,Сохранивший в раскопахКостяк, великан.Шлем, источенный ржою,Веницейский узорный доспех,Под живою паршоюВседоступный, открытый для всех,Перерытая галька,Кровяной сердолик,Может, скифский рельеф,Набегающий из Чертомлык,И курортная прозелень,Балюстрада, над морем балкон,Перекошенный
