торгует…
С изящным юмором итальянец признался (он впервые едет в Петербург), что его не очень пугает «кошмар зимы». Когда маэстро получил личное приглашение от императорской четы приехать в Россию, он заказал себе длинное пальто на меху, а жена купила ему чехлы на уши. Но как быть с носом?
— Снегом оттирать! — посоветовал Вахтанг.
— Красный нос — это некрасиво. Я буду иметь честь быть принят во дворце…
— У царя с царицей? — тонкий слух маэстро почему-то не уловил должного уважения к царственным особам.
— Возможно, маэстро, мы вас навестим на берегах Невы, — живо отозвалась Каринэ. — В Петербурге живет кузина нашего папы. Каждый год во время зимних каникул мы с братом гостим у нее. Ходим по музеям, театрам… Мы непременно поведем вас в Эрмитаж…
— Там есть серебряная и золотая комната, — сказал Вахтанг.
— Ну, об Эрмитаже невозможно рассказать — все это надо увидеть собственными глазами.
Пока Каринэ говорила, итальянец любовался ею. Такой не надо украшать себя дорогим убранством. Она сама сверкает, как драгоценный бриллиант. Кажется, она сошла с картины художника. Юное смуглое лицо с чуть вздернутым носиком и по-детски припухлыми губами, большие агатово-черные, оттененные густыми ресницами глаза. Они смотрят внимательно, но не без грусти. Две тяжелые черные косы ниспадают до колен.
Положительно, дорога без этих молодых людей была бы для маэстро тягостна и уныла. Он испытывает к ним безотчетную симпатию. После трагической гибели единственной дочери (она летом утонула) впервые в его душе что-то оттаяло, словно теплые лучи вдруг озарили холодную тьму.
Он стоял в коридоре и курил сигару, наблюдая, как за окном вагона проплывали тронутые позолотой осени перелески, скошенные поля, скирды соломы, когда вдруг его слух уловил звуки знакомой песни.
Не докурив, маэстро потушил сигару и вернулся в купе.
Откинув голову на плюшевую спинку дивана, Каринэ, зажмурив глаза, тихо пела:
Чорнії брови, карії очі…
Итальянец присел рядом с Вахтангом, читавшим какую-то книгу, и неожиданно принялся подпевать девушке.
— Синьор, откуда вы знаете эту песню? — удивилась Каринэ.
— О, с ней у меня связаны добрые воспоминания. Но скажите, пожалуйста, где вы учились петь? У вас отлично поставленный голос!
— Вокалу меня обучает бывший концертмейстер оперного театра синьор Чикетти. Он много лет живет в Тифлисе. Премилый старик.
— Давно-давно мой учитель как-то сказал: у каждого человека есть в небе своя звезда, — с жаром проговорил маэстро. — Только надо найти ее и идти на эту звезду, никуда не сворачивая. Тогда дорога приведет тебя к твоему счастью. Дитя, — продолжал с волнением итальянец, — вы уже отыскали свою звезду. У вас есть призвание! Бьющий через край талант! В один прекрасный день, о синьорина, вы станете знаменитостью!
— Я не честолюбива! — с комическим отчаянием пожаловалась Каринэ. Ее нельзя было упрекнуть в кокетстве, это было сказано искренне…
— Кончите гимназию — жду вас в Италии. Вы должны приехать. Я познакомлю вас с одной синьорой… О, это великая певица, звезда мировой оперной сцены — Содомия Крушельницкая! От нее я и услышал песню, которую вы сейчас напевали.
— Я имела счастье слушать ее! — восторженно сказала Каринэ. В прошлом году с Миланской оперой она гастролировала в Одессе. Я гостила там. Бабушка абонировала ложу в опере. Мы не пропустили ни одного спектакля… «Манон»! «Галька»! «Аида»! Что творилось в театре после премьеры! Интересно, почему Крушельницкая в Италии?
— На родине не оценили ее талант. Но, кажется, тонкая душа ее навсегда осталась в Галиции, где Соломин родилась и выросла… Она очень образованная женщина, говорит на многих языках…
— Я столько узнала! Благодарю вас.
— А вы почему загрустили, юный мой друг? — обратился итальянец к Вахтангу.
Вагтанг хотя и улыбнулся в ответ, но на душе у него скребли кошки.
Приближалась граница.
Таможенные чиновники всегда осматривают вещи. Это известно. Но почему в вагон буквально ворвались жандармы? Почему один из них, грузный, курносый, пропустив в купе человека в штатском, стал в дверях, широко расставив ноги?
«Мы в капкане. Все!» — сжалось сердце Каринэ.
Вошедший первым человек в наглухо застегнутом сюртуке, похожий на протестантского пастора, быстрым, цепким, колючим взглядом пробежался по их лицам, затем уставился на большой кожаный чемодан итальянца.
С недоумением маэстро молча взирал, как сыщик выбрасывал на диван из этого чемодана новую фрачную пару, сорочки, нижнее белье. Добрался и до клавиров, перелистал каждую страницу. Пустой чемодан он внимательно оглядел со всех сторон, как бы взвесил в руках.
Но когда он с оскорбительной бесцеремонностью каким-то длинным острым предметом проткнул дно чемодана, маэстро взорвался:
— Это акт безрассудства! Синьор! Я буду жаловаться самому царю! Синьорина, будьте добры, переведите им на
