Слуга долго стучал в дверь. Ответа не было. Когда наконец, взломав ее, он вошел в спальню, то увидел своего хозяина в постели. Тот лежал бледный, похолодевший. Струйка крови запеклась на правом виске. Тут же, на постели, слуга увидел и фотографию женщины, ту самую, что хозяин всегда носил с собой, словно это был амулет. Сколько часов проводил он, бывало, вглядываясь в черты, запечатленные на портрете!
Рамон Ноннато покончил с собою накануне, серым осенним днем, в час, когда садилось солнце. Незадолго перед тем люди видели, что он, как всегда в одиночестве, гулял по берегу реки, неподалеку от места, где она впадает в море. Он смотрел, как падают с прибрежных тополей желтые листья и как они плывут по воде, уносимые течением все дальше и дальше, чтобы никогда больше не вернуться назад. «Придет весна, которой я уже не увижу, прилетят птицы, на деревьях появятся новые листья, но то будут другие листья, эти уйдут навсегда», – думал Ноннато.
Когда весть о самоубийстве разнеслась по городу, она вызвала всеобщее сострадание к судьбе самоубийцы. Люди в один голос восклицали: «Бедный Рамон Ноннато!» А некоторые добавляли при этом: «В самоубийстве повинен его покойный отец».
Несколькими днями раньше, прежде чем покончить с собой, Ноннато заплатил свой последний долг. Для этого он продал усадьбу, которая тоже была у него последней – последней из всех, что он в свое время получил в наследство от отца. То был родовой дом его матери. Перед тем как продать его, он поехал туда и один, наедине с собою, провел в этом доме целый день. Не выпуская из рук выцветшего портрета матери, он глядел па него, и горько оплакивал свое одиночество, и сетовал на судьбу, лишившую его даже воспоминаний. Его единственным воспоминанием был портрет матери, и он хранил его у себя на груди как символ надежды – надежды, которая всегда была для него памятью прошлого.
Бедняга расстроил состояние, оставленное ему отцом. Он пускался в безумные спекуляции, изобретал фантастические финансовые и биржевые комбинации, а между тем жил очень скромно, почти бедно, во всем ограничивая себя. Едва ли он тратил больше того, что было необходимо для поддержания хотя бы видимости достатка. Все остальное шло на милостыню и благодеяния. Бедняга Ноннато, скупой в отношении себя самого, был в высшей степени щедрым и даже расточительным, когда дело заходило о других, и прежде всего – о жертвах его отца.
Все поступки его определялись одним стремлением: разбогатеть, разбогатеть сказочно, нажить как можно больше денег, чтобы затем использовать их в широких целях служения культуре и цивилизации, дабы освободить и ту, и другую от проклятия, тяготеющего над ними от самого их рождения. Он употребил отцовское состояние на мелкие дола благотворительности, пытался, где мог, исправить зло, которое некогда причинил людям его отец. Но ему казалось, что этого недостаточно. Разве можно собрать пролитую воду?
В его голове постоянно звучали слова отца, с которыми тот обратился к нему перед смертью:
– Сын мой, я заложил фундамент нашего благополучия: понадобились немалый труд и величайшее искусство, чтобы нажить такое состояние. И я хорошо поместил все наши капиталы. Да, наше состояние – ты этого не поймешь – истинное произведение искусства. Но я сожалею, что оно расстроится в твоих руках. Ты не унаследовал моего ума, у тебя нет любви к деньгам и ты ничего не смыслишь в делах. Я должен признаться, что ошибся в тебе.
«К счастью, да», – подумал Ноннато, услышав последние слова отца. Потому что отцу и в самом деле не удалось вселить в него ни свою мрачную всепоглощающую любовь к деньгам, ни свою страсть к делам, благодаря – которой он предпочитал трехкратную прибыль, полученную в результате узаконенного обмана, четырехкратной, но добытой честным путем.
И это при том, что несчастный Ноннато вел все дела своего отца, занимался всеми тяжбами, в которые постоянно ввязывался этот ужасный человек, был его адвокатом. Бесплатным адвокатом, конечно. В качестве ходатая по делам своего отца Ноннато должен был проникнуть в самые тайные закоулки клоаки, называемой ростовщическим ремеслом, погрузиться в сырую мглу где в конце концов омрачилась его душа, изнывавшая под гнетом этого беспросветного рабства. Освободиться же он не мог. Разве можно было выдержать холодный, стальной взгляд этого хищного человека?
Какими тяжелыми были для него эти годы адвокатской практики, годы, когда он, не смея ослушаться отцовского приказа, готовился к ненавистной для него карьере!
Летом, после долгих мрачных месяцев, проведенных зa штудированием права в университетском городе, в жалком доме одного из должников своего отца, который таким образом взимал дополнительные проценты со своей ссуды, Рамон Ноннато уезжал на каникулы в приморский городок, шел один на берег моря, и там одиночество его растворялось в одиночестве океана, и он забывал земные печали. Море всегда влекло его, то была великая
