Давно известно, что наши соседи-французы безнадежны, когда они принимаются судить о нас, испанцах. И зачем только они пускаются в разговоры об Испании! Они же ничего в этом не смыслят.
К бесчисленным доказательствам подобного утверждения пусть читатель добавит следующий рассказ одного француза, который тот приводит как особенно характерный для Испании. Вот этот рассказ, переданный слово в слово.
Дон Перес был кастильский идальго, душой и телом преданный науке. Соотечественники считали его скромнейшим человеком.
Все ночи от зари до зари и все дни от темна до темна проводил он, углубившись в изучение некоей научной проблемы из области химии. Решение этой проблемы должно было привести к открытию нового взрывчатого вещества, что сделало бы непригодными все подобные вещества, изобретенные ранее, пошло бы, конечно, на пользу его родной Испании и заставило бы заговорить весь мир о ее чести и славе.
Читатель, который вообразил бы, что наш дон Перес не выходил из лаборатории, орудуя в ней ретортами, дистилляторами, реактивами, тиглями и осадками, показал бы себя несведущим в делах Испании.
Испанский идальго – это вам не какой-нибудь провизор из аптекарской лавки, что только и знает свои весы да ступки, – можно ли столь низменно понимать высокое назначение науки! Не случайно именно в Испании пышным цветом расцвела теология. Дон Перес, по образному испанскому выражению, убивал все свое время, составляя всевозможные формулы. С мелком в руке стоял он перед доской и ломал себе голову, пытаясь найти то, что ему было нужно. Он вовсе не хотел, чтобы на его исследовании лежала печать грязной действительности; он вспоминал тот случай, когда подлые каторжники побили камнями Дон Кихота, и не желал, чтобы грубая реальность поступила точно так же с ним самим. Фартук и лаборатория были уделом Санчо Пансы от науки, право же на исследование бездны Монтесинос принадлежало ему.
Пусть возятся с весами и склянками люди, прозябающие в невежестве. Разве могут они служить примером для тех, кто, как большинство испанцев, родился, уже владея абсолютной истиной, а если и позволил себе расстаться с ней, то – только из-за своей непомерной гордыни.
После бесконечных бдений дону Пересу в конце концов удалось найти желаемую формулу, и день, когда она была опубликована, стал праздником для всей Испании. На балконах домов стали вывешивать ковры, на площадях сжигались потешные чучела, устраивались фейерверки, а главное – бои быков. Военные оркестры взбудоражили улицы городов звуками гимна Риего.
Кортесы вынесли решение увенчать дона Переса лаврами на мадридском Капитолии, если он сумеет взорвать гибралтарские скалы вместе с засевшими там англичанами, либо, на худой конец, американскую горку в парке Ретиро.
На страницах газеты «Борьба» замелькали портреты дона Переса, то рядом с портретом Руиса Соррильи, то с портретом претендента на престол, дона Карлоса. Стены обувных лавок, цирюлен, да и многих домов украсились этими портретами, вырезанными из газет. Новую анисовую водку окрестили «Анисовая взрывчатка Перес».
Не обошлось, однако, без разных Санчо и хитрых пройдох бакалавров, которые пытались вылить ушаты холодной воды на всенародное ликование. Но как только появились в газетах статьи прославленного геометра Дона Лопеса и не менее прославленного теолога дона Родригеса, в которых ломались копья в защиту новой взрывчатки Переса, недовольные были вынуждены при всем честном народе прикусить язык и – теперь им ничего другого не оставалось – только глухо скрежетать зубами.
Настал день испытания. Все было подготовлено к взрыву одного из холмиков среди равнин Ламанчи. Не было отбоя от храбрецов, жаждавших поджечь фитиль в обществе дона Переса.
Когда фитиль загорелся, толпа, издалека следившая за испытанием, разразилась сотрясавшими все вокруг криками: «Браво!», «Оле!» А некоторые даже побледнели. Но вот огонь подобрался к взрывчатке, раздался грохот, подобный грому, и поднялось огромное облако пыли. Когда же оно рассеялось, перед публикой в ослепительном блеске славы предстала фигура дона Переса. Толпа неистово аплодировала, гремело «ура» в честь изобретателя и той, что произвела его на свет. Дона Переса подняли на руки и понесли, совсем как какого-нибудь дона Фраскуэло, когда тот прикончит быка по всем правилам высшей тавромахической метафизики. Повсюду только и слышно было: «Оле! Честь и слава Испании!»
Прибыльные были деньки для газетных издателей.
Очевидцы рассказывали, что холм стерт с лица земли, а пострадавшие демонстрировали ушибы, полученные от разлетевшихся при взрыве камней; однако несколько дней спустя распространился слух, будто какие-то пастухи видели упомянутый холм на том же месте, что и прежде, и когда это известие подтвердилось, вновь произошел взрыв, взрыв всенародного негодования.
Как же так? Холм обязан был взлететь, ведь дон Перес вывел мелом на доске непогрешимые
